«Север – Юг»

Север – Юг (fb2) - Север – Юг [Litres] (пер. Сергей Валериевич Легеза) 2569K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт М. Вегнер

Роберт М. Вегнер Сказания Меекханского пограничья. Север – Юг

Robert M. Wegner

Opowiesci z meekhanskiego pogranicza. Polnoc-Poludnie

Copyright © 2009 by Robert M. Wegner

Copyright © 2009 by Powergraph

© Сергей Легеза, 2016, перевод

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Север. Топор и скала

Честь горца

Шадори появились именно с той стороны, откуда их и ждали. Двенадцать груженных, словно мулы, мужчин вышли из леса на восточном краю горного луга, полонины. Остановились на линии деревьев. Выглядели они так, словно шли без остановки несколько последних дней: грязные, обросшие, задыхающиеся. Близился вечер, и солнце било им в глаза, а привольно раскинувшаяся полонина, чуть неровная и припорошенная свежим снегом, казалась пустой и спокойной. Соблазняла, обещая легкую дорогу и отсутствие засады.

Конечно же, обманывала.

Первый из мужчин сделал несколько шагов, по колени проваливаясь в мягкий пух. Снег, должно быть, выпал не раньше прошлой ночи. Пришлец поправил на спине большой мешок, что-то рявкнул остальным и двинулся вперед, намереваясь, как видно, пересечь луг наискось, кратчайшим путем. Остальные последовали за ним, держа дистанцию в несколько футов. Шагов через сто проводник остановился, тяжело дыша, и подал знак второму в цепочке, чтобы тот его заменил. Сам подождал, пока остальная группа минует его, и занял место в конце. Еще через сто шагов произошла следующая смена, потом еще одна. Для людей, наверняка шедших без остановки всю ночь, они удерживали хороший темп. За четверть часа одолели половину дороги.

И тогда полонина их предала.

Снег в десятке-другом мест по обе стороны от растянувшейся змеей группы взорвался. Из взвеси ледяного пуха выскочили укутанные в меха, размахивающие оружием фигуры. Воздух задрожал от крика:

– Горная Стража! Бросить оружие!

Шадори и не подумали подчиниться.

* * *

А вскоре все закончилось. Лейтенант Кеннет-лив-Даравит равнодушно смотрел, как его люди проверяют ножами, не притворяется ли кто из бандюганов мертвым. Двоих, взятых живьем, как раз вязали в сторонке. Полонина уже не походила на оазис покоя – на стоптанном снегу, меж трупами и брошенными вьюками, расцвели пятна яркого багрянца. Местами выглядывала и прошлогодняя травка.

– К хренам пошел живописный вид, – пробормотал он в пространство.

– Вы о чем, господин лейтенант? – Стоящий чуть в стороне десятник взглянул вопросительно.

– Ничего, ничего, Вархенн. Я после ночи в норе всегда сам с собой болтаю. Какие потери?

Татуированное лицо младшего офицера расцвело.

– Трое раненых. Но только один серьезно: получил удар в колено и не сможет идти.

– Нормально, я и так должен отправить гонца в Беленден. Когда присоединятся остальные, приготовьте сани и собак.

– Так точно.

Лейтенант глянул на пленников.

– А эти?

– Один молокосос и один идиот. Толку от них не будет.

– Посмотрим. – Офицер повернулся к группе солдат: – Андан! Удостой-ка вниманием своего командира!

Андан-кейр-Треффер, самый молодой из его десятников, послушно подскочил, и, казалось, ни тяжелый чешуйчатый панцирь, ни пояс, оттянутый саблей и топором на короткой рукояти, ему не мешали. Кеннет знал, что это отнюдь не чрезмерное усердие и не желание выслужиться. После ночи, проведенной в вырытых в снегу норах, каждая возможность движения казалась благословением. Младший офицер был невысоким и кряжистым, к тому же заросшим, словно медведь: на темной улице наверняка бы перепугал до полусмерти кого угодно. Лейтенант мысленно вздохнул и перевел взгляд на другого десятника.

Вархенн Велергорф, седой и усатый, в короткой кольчуге, кожаных портах и косматом кожухе, наброшенном на спину, выглядел сущим разбойником. Щеки, лоб и тыльные стороны его рук покрывали голубые, серые и черные племенные татуировки. Напоминающий палаческое орудие топор с длинной, дюймов в десять, бородкой он держал небрежно переброшенным через плечо. Железо все еще оставалось липким от крови. «Выглядим мы, проклятущее проклятие, хуже банды головорезов, – подумал Кеннет. – Ничего странного, что нам велят кричать пароль при каждой встрече».

– Андан, – сперва обратился он к молодому десятнику. – Собери людей. Хочу сказать им пару слов. Потом обыщи шадори. Может, узнаем, куда они шли.

Десятник исполнил нечто, при определенной фантазии могущее сойти за салют.

– Та-а-аточно. А чародей?

Офицер скривился.

– Не стану его дожидаться. Знает не больше нашего, а хлопот от него… Да и не затем я приказывал Берфу держать его подальше, чтобы теперь дожидаться его милость мастера, – сказал он с иронией. – Ах да, Андан, никаких отрезанных ушей, не у этих сукиных детей.

– Ясно.

– Бегом!

Коренастый младший офицер вперевалочку направился к солдатам. Кеннет повернулся к Велергорфу:

– Когда Андан закончит, пошлешь несколько человек, чтобы приготовить на краю леса большой костер.

– Так точно.

– Потом допросим этих двоих. Что же до сбора… Ты помнишь о моей просьбе?

Седой десятник слегка усмехнулся.

– Помню, господин лейтенант.

– Тогда держи уши на макушке.

Кеннет повернулся в сторону закатного солнца. Там полонина выглядела чистой и спокойной. «А ведь в мерзейшее дерьмо мы вляпались, – подумал он. – И прежде чем дело закончится – перемажемся по уши».

В десятке шагов позади Андан закончил строить отряд в шеренгу. Семнадцать солдат – живописная компания, облаченная в дивную коллекцию панцирей, шлемов, щитов и самого разного оружия. Только трое озаботились надеть плащи со знаками Горной Стражи. Лейтенант зашагал в их сторону.

Он знал, что и сам выглядит не лучше. Носил меховой кубрак, наброшенный на рубаху сурового полотна, крепкие сапоги и штаны из кожи молодого тюленя, шитые, по ахерской моде, шерстью внутрь. Дополняла все латаная кольчуга, простой шлем, длинный меч и округлый щит с островерхим умбоном. Если бы не светло-серый плащ с вышитыми на груди двумя шестерками и стилизованной мордой вессирской овчарки – символом Горной Стражи – никто бы в здравом уме не посчитал его императорским солдатом.

Горная Стража была одним из тех подразделений Меекханской империи, чья история уходила во времена предмеекханские. Прежде чем империя в своем движении на север уперлась в горы Ансар Киррех, этими землями владела свободная лига вессирских племен, чьей главной силой были как раз отряды воинственных горцев, именовавшиеся Горной Стражей. Во время войны с Меекханом стражники, знающие окрестности как свои пять пальцев, не раз и не два утирали нос имперской пехоте, вызывая удивление и неохотное признание оккупантов. Через шесть лет война закончилась принятием империей протектората над землями между рекой Ванавен и горной цепью Большой хребет. За следующий десяток-другой лет протекторат мягко перерос в аннексию. Случилось это благодаря крайне рассудительной политике империи, которая признала за туземцами полноту прав, какими пользовались родовитые меекханцы, и особо не вмешивалась в местные обычаи и традиции. А славившаяся прагматизмом имперская армия при случае прибрала к рукам и Горную Стражу, оценив ее умения и навыки. В местах, лишенных проложенных дорог, на горных тропках, в узких ущельях и на ветреных пиках стражники попросту оказались куда лучше регулярной тяжелой пехоты. Им даже позволили сохранить первоначальное деление на отряды, насчитывавшие сто и тысячу человек, однако назывались они теперь – уже в соответствии с меекханским обычаем – ротами и полками. Если сравнивать с полками меекханской пехоты, насчитывавшими двенадцать рот по двести человек, отряды Горной Стражи были меньше, но куда быстрее и значительно мобильней. Идеальные для горных схваток. Стражники рекрутировали солдат из местных горцев, позволяя каждому сохранять собственное вооружение и использовать любимый стиль битвы, поскольку в этих местах редко доходило до сражений в строю, сомкнутыми отрядами, щитом к щиту. В результате всякий отдельный отряд Горной Стражи выглядел бандой разбойников. И лейтенант Кеннет-лив-Даравит, собственно, перед таким отрядом и стоял.

– Смирно! – У десятника Андана-кейр-Треффера для его роста был мощный голос. Шеренга выпрямилась, более или менее удачно пародируя уставную стойку.

– У вас нынче все прошло легко. – Кеннет остановился перед солдатами, пристально глядя на каждого. Проклятие, да большинство из них – старше него. – И знаете почему? Потому что они шли сюда ночь и день без отдыха. Половина сразу легла от стрел, а остальные оказались слишком измучены, чтобы отбиваться, как могли бы.

Он остановился, дав им минутку, чтобы обдумать его слова.

– Это было доброе сражение. Но следующее может оказаться куда тяжелее. И мы все еще не знаем ни где укрылась остальная часть клана, ни сколько их вообще осталось. – Он не слишком понимал, что делать с руками, потому заложил их за пояс. – Теперь мы подождем Берфа и чародея. Десятник Велергорф найдет занятие для кое-кого из вас. Остальные займутся установкой палаток и разведением огня. После двадцати часов в норах нам пригодится теплая еда.

Они откликнулись согласным гулом.

– Однако прежде нужно убраться. Согласно приказу, от шадори не должно остаться и следа. Это скверная работа, но вместо нас ее никто не сделает.

Шеренга хранила мертвое молчание.

– Для начала – по полкружки водки на человека. – На этот раз гул был куда более радостным. – А для тех, кто не стыдится собственных знаков, – по полной.

Кеннет выразительным жестом указал на троих солдат, одетых в серые, обшитые белым кантом плащи из некрашеной шерсти.

– Разойтись.

Лейтенант вздохнул. Он все еще не чувствовал себя в подобных ситуациях уверенно – и, что хуже, ему казалось, что и остальные прекрасно об этом знают.

– Господин лейтенант. – Велергорф вырос перед ним, словно из-под земли. – Я насчет вашего приказания.

– Помню. Давай-ка сюда.

Они отошли на десяток шагов.

– И как?

При Велергорфе Кеннету можно было не притворяться. Они служили вместе пять лет – сперва в одной десятке, как обычные солдаты, позже он сделался десятником, а Велергорф – его правою рукой. Приняв командование над только что созданной шестой ротой, Кеннет отдал ему собственную десятку, полностью доверяя умениям и опыту старого горца. А потом отвел его в сторону и попросил, чтобы тот следил за его руками и указывал на ошибки.

– Неплохо. Коротко и по сути. – Десятник говорил шепотом. – Не много есть вещей хуже, чем командир, часами напролет строящий и отчитывающий людей после сделанной работы. Но не делите их на худших и лучших из-за плащей. Иначе начнутся проблемы.

– А как же их заставить носить знаки собственной роты?

Десятник зачерпнул горсть снега и принялся оттирать кровь с лезвия топора.

– Им нужно время, – помолчав, заговорил старый солдат. – Эта так называемая рота – лишь четыре десятки, набранные из разных отрядов и дополненные рекрутами. Десятка Андана пришла от Черных Штанов Берхоффица, а о них – кто не слышал? Берф – из восьмой роты Двенадцатого полка, из Диких Псов. И это тоже славное имя. А парни, которых вы мне дали, – это Забияки из Галлена. Первая рота, Четвертый полк. Все – известные и заслуженные отряды. Они годами работали на свою славу. А что здесь? Их перебрасывают в Шестой полк, который и возник-то с год назад и за которым нет ни серьезной кампании, ни побед: он и формироваться-то еще продолжает. К тому же все они попадают сюда лишь потому, что полк не может совладать с единственным кланом одичалых горцев. Они просто чувствуют себя обманутыми. Их забрали из собственных отрядов и придали самому молодому полку в Страже. И ко всему – самой свежей роте, которой командует не пойми что за молокосос.

– Я не просил о звании.

– Я слышал. Значит, мало того что молодой, так еще и глупый…

Кеннет громко рассмеялся. Несколько стоявших неподалеку солдат повернули к ним головы.

– Хорошо. – Велергорф тоже улыбнулся. – Если командир смеется, значит, все идет как надо. А еще хорошо, что вы… ну… того…

– Рыжий?

– Да, господин лейтенант. Все знают, что горы любят красноволосых. И это суеверие все еще живо отсюда аж до восточного Джехира.

– Ну, за это я могу благодарить отца, поскольку тот женился на самой рыжей девушке округи, хотя все его отговаривали. Но речь не обо мне, а о моих людях, Вархенн. На что еще мне следует обратить внимание?

– Просто дайте им время, господин лейтенант. – Десятник заткнул топор за пояс и почесал подбородок. – К тому же здесь дело еще и в… хм… качестве материала. Когда Берхоффиц, Вер-Иллен и остальные получили приказ поделиться людьми с нашим полком, они прислали наименее ценных. И я их за это совершенно не виню, сам бы сделал так же. Не то чтобы эти парни были совсем уж никчемушными, но наверняка – менее опытны и куда норовистей прочих; они – те, кого ставят в дозор, когда ожидают засады. Некоторые восприняли перевод в Шестой полк как наказание. Незаслуженное наказание.

– Так что? Мне сделать так, чтобы рота обрела такую же известность, как Черные Штаны? Это может занять всю мою оставшуюся жизнь. Причем довольно короткую, коли стану слишком стараться…

– Нет, господин лейтенант. Сперва будет достаточно показать им, что могут вам доверять. Что вы знаете толк в работе и что не получили звание благодаря дядюшке при штабе.

– А я думал, что у меня неплохо получается.

– Верно. Когда вы отдали приказ разделить роту и перейти ночью перевал Калл-Андер, я думал, что это величайшая глупость. В эту пору года там обычно по шею снега. Без собак и саней мы бы могли увязнуть. Но его там оказалось не больше, чем если б козел набздел. Потом вы приказали нам притаиться здесь, в норах, под снегом, на добрую половину ночи и почти целый день. Еще час назад вас все проклинали за этот марш и ночевку на земле. Но когда шадори вышли из леса ровнехонько в том месте, которое вы указали… Ну-ну. О чем о чем, а об этом станут долго говорить.

– Они полгода уходят от нас, потому…

Десятник покачал головой.

– Можете не объяснять мне. Вы – офицер. Правда, всего лишь месяц, но это не имеет значения. Все увидели, что вы обладаете нюхом и понимаете горы. Теперь достаточно будет доказать, что это не было простой удачей.

– Хотел бы я и сам тому верить.

Вархенн Велергорф легонько улыбнулся.

– Это горы, господин лейтенант. Здесь счастье ластится лишь к детям и идиотам.

– И к кому же ты отнесешь меня?

На этот раз рассмеялся десятник.

– Об этом наверняка станут рассказывать. – Велергорф бесцеремонно высморкался в снег. – Мы вырезали банду шадори, а затем встали над трупами и принялись точить лясы. Как думаете, когда до нас доберется остальная часть роты?

– Ты имеешь в виду тех двадцатерых парней и десять псов? Если Берф удержит темп, как я приказал, они должны прибыть еще до полуночи.

– И что потом?

– Пока не знаю. Решу, когда Андан найдет что-либо, что поможет нам разгадать цель путешествия банды.

Велергорф насупился.

– Андан. Именно, господин лейтенант. Надо бы его осадить.

– Осадить? – Кеннет понимал, о чем идет речь, но хотел, чтобы десятник подтвердил его наблюдения.

– Эти его «та-а-аточно» и «ясно», стойка «смирно», словно он вот-вот обосрется, забывчивость насчет того, чтоб отдать честь, и все такое. Еще чуть-чуть – и начнет спрашивать, отчего вы приказали так, а не иначе, вместо того чтобы выполнять, что сказано. А остальные возьмут с него пример. Это опасно. Вы моложе его и меньше служили. Ему… нужно напомнить, кто тут командует.

– Я им займусь. – Лейтенант кивнул. – Спасибо.

– Не за что. Мне за это и платят.

Они одновременно ухмыльнулись, несмотря на то что шутка была с бородой.

– Как думаешь, – Кеннет указал на лежащие тела, – куда они могли идти?

Седой десятник почесал двухдневную щетину.

– Отсюда? Только в Гиретен или на Высокие Пастбища.

– Хм… Ну не знаю. Как-то оно слишком очевидно.

Он услышал поскрипывание снега. К ним подошел Андан-кейр-Треффер, неся что-то в руке. Выражение лица его было странным.

– Не Гиретен и не Высокие Пастбища, – сказал он. – Или я невинный пастушок.

И показал им найденное. Это была странная сандалия: деревянная подошва со множеством набитых гвоздей, снабженная несколькими кожаными ремешками.

– Привязывают ее к сапогам, – пояснил он не пойми зачем.

– Знаю. Чтобы не скользить по льду. Что еще?

– Крюки и веревки. Прилично сделанные. Видать, знают, как ими пользоваться.

– Ледорубы?

– По одному на морду.

Кеннет сцепил зубы.

– Вы ведь понимаете, что это значит, верно? Крысы прячутся по ту сторону Старого Гвихрена.

– Это невозможно. – Велергорф указал на маячащую на севере белую стену. – Они должны оказаться безумцами, чтобы переходить через ледник.

– А они и есть безумцы. Наверняка во время перехода погибла половина женщин и детей, но они прошли и скрываются где-то по другую сторону. Именно поэтому мы полгода не можем их найти.

Старый десятник поглядел на него блестящим глазом.

– Вы ведь знали, вы ведь уже догадались! Именно поэтому приказали нам встать в засаду именно здесь!

– Я рисковал. – Кеннет пожал плечами. – Как я уже говорил, мы ищем их полгода, наш полк и еще два других. За это время мы даже сурков выкурили из нор, а бандиты из клана появляются неизвестно откуда и исчезают неведомо куда. Убивают людей по всей провинции. Но они никогда не наносили удара дальше чем в трех-четырех днях дороги от ледника.

Андан покачал головой.

– Но чтобы притаились по ту сторону? Ахеры их выбьют в три дня.

И он был прав. Старый Гвихрен, называемый местными горцами Белой Стеной, а ахерами – Гвиххренхомер-гааранаа, или Отец Льда, был крупнейшим ледником севера. Начинался он где-то меж вершинами восьмимильных гор Большого хребта и двигался на юго-запад, с дерзостью заявляя, что, коли понадобится, он проложит себе дорогу силой. Он целиком заполнял дно широкой долины, стиснутой высокими хребтами, потом выплескивался из нее пятидесятимильным языком льда, впадающим в озеро Дорант.

В этом регионе ледник был границей, в которую уперлась меекханская экспансия на север. За ним начинались земли ахеров и тех немногих горских кланов, которые ни за что не хотели принять имперскую власть. Впрочем, границей он служил исключительно непроходимой и безопасной. Старый Гвихерн в самом широком месте был восьми миль шириной, а его рассеченная щелями и трещинами спина оказывалась смертельной ловушкой даже для опытнейших горцев. Кое-кто из магов утверждал, что ледник по дороге цепляет за мощный источник Силы с аспектом Мрака, другие вспоминали об Урочище, прикрытом рекою льда. Неважно, какую именно тайну он скрывал, – перейти его было признаком безумия. Именно поэтому земли к югу от ледника считались территориями куда более спокойными. По крайней мере до времени появления шадори.

– Хорошо, – решил прервать затянувшееся молчание Кеннет. – Я не спрашиваю, делают ли они это, поскольку наверняка ходят через Старый Гвихрен, словно через каток. Я спрашиваю, где именно они скрываются.

– Сразу при выходе из долины. – Велергорф, как видно, уже успел освоиться с этой мыслью. – Там самое узкое место. К тому же если задуматься, то именно в ту сторону они и шли.

– Мне тоже так кажется. Андан! – Кеннет повернулся к кряжистому десятнику. – Собери их крюки, веревки и ледорубы.

Младший офицер заколебался:

– Мы пойдем на ту сторону?

– Да. Клан, скорее всего, сумел как-то договориться с ахерами. Когда эта группа не вернется, они переберутся в другое место и спрячутся. Потом придет зима, и нам снова останется лишь ждать очередную Коори-Аменеск. – Лейтенант сжал губы. – А этого я не допущу.

– Та-а-аточно. – Младший десятник слегка усмехнулся. Кеннет даже не моргнул.

– Что ты еще нашел?

Андан сделался серьезен.

– То, что осталось от семьи шорника из Хандеркех. Если порубить взрослого мужика, двух баб и четверых детей – как раз поместятся в таких мешках, как там.

Сказал он все это быстро, тихо, сквозь сжатые зубы. Кеннет выругался. Когда несколько дней назад они нашли перевернутую телегу и следы крови, у всех была надежда – как бы это ни звучало, – что семья из Хандеркеха стала жертвой обычных разбойников. Те редко убивали детей и женщин.

– Нам придется сжечь и их тела.

– Так точно, господин лейтенант, – кивнул Велергорф. – Но мы разожжем им отдельный костер.

– Согласен. – Кеннет внезапно почувствовал себя уставшим и злым. – Вархенн, у тебя остался тот снегокрыс, который пытался тебя цапнуть вчера?

– Да, господин лейтенант.

– Тогда пойдем к пленникам.

Тех было двое: низких, кряжистых и согбенных. Лежали в снегу, связанные так, что едва могли шевелиться. У обоих – низкие лбы, плоские носы и широкие скулы. Если бы не явственная разница в возрасте, могли бы сойти за близнецов. При виде приближающегося командира солдат, охранявший пленников, выпрямился и пнул старшего шадори, который как раз подполз и, похоже, намеревался укусить его за ногу. Тот тихонько заскулил, а потом взорвался пронзительным хохотом. Младший пленник, совсем еще пацан, издевательски усмехнулся, обнажив несколько заостренных, подпиленных зубов.

– Да, повежло вам, шобачки. Хотите кошточку? – сказал он.

Посмотрел им в глаза и замолчал. Потом отвел взгляд в сторону. От него шел сильный тошнотворный дух. Кеннет скривился.

– Что так смердит?

– Должно быть, бараний жир, господин лейтенант, – отозвался охранявший их стражник. – Они все им перемазаны.

– Жир? Жир! Жи-и-и-ир!! – заорал старший из пленников. Глянул на них безумно и прошипел: – Жир с маленькой овечки, что никогда не давала шерсти. Теплый и с-с-сладкий.

Солдат приоткрыл рот и побледнел. Потом быстрым движением выхватил из-за пояса топор и замахнулся на лежащего.

– Стоять! – выплюнул приказ в последний момент Кеннет. – Чуть погодя.

– Но, господин лейтенант…

– Я же сказал: чуть погодя, стражник. Он сперва должен со мной поговорить.

Младший из пленников перекатился на бок и попытался харкнуть ему на сапоги. Однако положение было неудобным, и шадори только заплевал себе подбородок. Офицер глянул на него сверху вниз.

– Вижу, ты все еще не понимаешь. Мне ничего не нужно от тебя узнавать. Я уже все, что мне надо, знаю.

– Ничего ты не знаешь, дерьмоед. – Молодой шадори внезапно перестал пришепетывать.

– Да? Уже четыре дня как за вами идет остальная часть моей роты. И один очень дельный волшебник. Это он прочел ваши мысли и узнал, куда и зачем вы направляетесь. Мы были здесь уже вчера ночью, дожидаясь вас, отдыхая и скучая, словно лещи подо льдом. Ну почти скучая. Вархенн, покажи ему, что мы поймали.

Десятник вытащил из-за пазухи нечто казавшееся клубком белых нитей. Один конец клубка был украшен пастью, из которой торчали в несколько рядов острые конические зубы.

Кеннет взял тварь и сунул пленнику под нос.

– Эвенхир, беляк, снегокрыс – его по-разному называют. Идет зима, и они вместе с ней перемещаются к югу. Пробуривают туннели под снегом. Обычно питаются падалью, но горячую кровь чуют за милю. – Он бросил мертвую тварь в снег. – Мы завтра двинемся за Старый Гвихрен за остальными из твоих, но через какие-то четыре-пять дней – вернемся. Думаю, ты еще будешь жить, хотя стопы и ладони они тебе уже наверняка обгрызут до костей. Да и лицо тоже. Но убить – не убьют. Слишком они ценят свежее мясо, чтобы убивать быстро.

На лице пленника проступили капельки пота. Кеннет подошел ко второму, все еще хихикающему, и зловеще ухмыльнулся.

– А чтобы ты не чувствовал себя одиноким, оставим здесь и твоего притворяющегося идиотом приятеля…

Высокий смех внезапно оборвался, а второй шадори выпрямился и сел. Блеснули в бороде зубы, а сам он сказал:

– Мудрила, да? Наверняка матушку твою трахнул чародей какой-нибудь.

Кеннет вернул ему не менее отвратительную ухмылку.

– Зато уж наверняка не ее собственный папаша.

Пленник ощерился дико и распахнул пасть. Кеннет ударил его по лицу – нехотя, презрительно.

– Как я уже сказал, у меня нет нужды ничего у вас узнавать. – Лейтенант видел, как исчезает самоуверенность из глаз мужчины. – И я не стану. Через пару часов нас догонит остальная часть роты, и наш чародей прочтет из вас все, чего еще не выяснил издали. И тогда через четверть часа я буду знать кличку овцы, с которой ты потерял девственность.

Бородач набрал воздуха, будто собираясь плюнуть, – и упал ничком, ударенный в затылок обухом топора. Велергорф развел руками:

– Прошу прощения, господин лейтенант, но…

– Не объясняйся. Он жив?

Десятник склонился над пленником.

– Да, но до вечера в себя не придет.

– Пусть полежит. – Кеннет глянул на молодого пленника, который уже не улыбался издевательски. – Этот нам ни к чему, чародей все выдавит из старшего. Хм… оттяните его чуть подальше и оставьте. Только рот заткните, чтобы его вопли не привлекли сюда чего похуже беляков.

– Так точно! – Велергорф вытянулся, словно струна, после чего склонился над пленником: тот теперь побледнел хуже полотна. Десятник схватил его за руки и, крякнув, поставил на ноги. – Тяжелый ты, сынок, – произнес он почти ласково. – Ежели развяжу тебе ноги – пойдешь сам? Тут недалеко, клянусь.

Положил пленнику руку на плечо.

Молодой задергался и дал петуха:

– Н-н… н-нет… н-нет! Нет! Не хочу! Не-е-ет!

Кеннет отвернулся.

– Забери это дерьмо с глаз долой.

– Нет! Расскажу! Все расскажу!

Лейтенант скривился.

– Я уже тебе говорил, что ты не знаешь ничего, чего бы уже не знал я или не смог бы узнать без больших проблем. Ну, может, кроме одной вещи, которая меня немного интригует.

Пленник глупо поглядел на него. Велергорф толкнул парня в бок.

– Господин лейтенант кое-чем интересуется, – пояснил ему.

– Скажу. Чего только не захотите – все скажу, господа хорошие.

– Н-да? – Кеннет приподнял бровь. – Ну тогда поясни мне одну вещь. По ту сторону ледника живут три племени ахеров. Вен’дохи, Айерхак и Дех’хиралл, те, которых зовут Красными Псами. На территории какого племени вы устроили себе лежбище?

– У Псов, господин.

– Да-а? Но Псы – многочисленное и воинственное племя. Что их удерживает от того, чтобы выбить вас до последнего человека?

– Боя… боятся.

– Чего?

Пленник внезапно перестал трястись. Встал ровно, сцепил зубы.

– Того, что вырвет душу и всем твоим тоже, собака. Вырвет, прожует и выплюнет. А когда ты начнешь выть и скулить, я буду смеяться, пусть бы меня жрали все беляки мира.

Кеннет перевел взгляд на Велергорфа и почти незаметно кивнул. Топор мелькнул без предупреждения, и голова молодого бандита взлетела по широкой дуге. Тело рухнуло на колени, потом завалилось набок, несколько раз дернулось и сделалось недвижимо. На снегу расцвело очередное пятно крови.

– Второго тоже. – Кеннет отвернулся от трупа. – Только быстро.

– Господин лейтенант, – стоявший в стороне солдат с яростным выражением на лице взмахнул топором, – позвольте мне.

– Хорошо.

Никто и не моргнул, когда солдат поднял и опустил оружие.

– Итак, теперь мы уверены, – офицер отвел взгляд от тел и посмотрел на десятников, – они скрываются за ледником.

Никому не захотелось это комментировать. Через минуту Андан откашлялся и ткнул в трупы:

– Когда разойдется весть о том, что было в мешках, многим не понравится, что вы подарили этим сукиным сынам быструю смерть.

– Это мое решение, десятник.

– Та-аточно. – Андан пожал плечами. – Но… Может быть, нам подождать чародея?

– Наш чародей не слишком хорошо управляется с чтением мыслей.

– Понимаю. Что теперь?

Кеннет повернулся к нему так, что взметнулись полы плаща. Десятник побледнел.

– Приказы уже отданы. Вархенн займется приготовлением костра. Двух костров. Ты возьми людей – пусть здесь приберут, а потом разбивают лагерь. – Лейтенант говорил все медленнее и тише. – Когда появятся остальные, мы перейдем через ледник, отыщем клан и завершим всю эту историю. Если ситуация заставит что-то изменить, я, несомненно, дам тебе знать. Все понял?

По мере того как он говорил, пренебрежение сходило с младшего офицера, как снег с горного пика по весне. При последнем вопросе Андан-кейр-Треффер уже стоял по стойке «смирно», напрягшись, словно струна.

– Так точно!

– Прекрасно, десятник. А теперь – марш! Оба. И ты тоже, – рявкнул он на солдата, что все еще охранял трупы.

Вся тройка молниеносно исчезла.

Кеннет в последний раз взглянул на безголовое тело молодого пленника. Парню было никак не больше четырнадцати лет.

«Почему я? – подумал он. – О Госпожа, почему именно я?»

Этого он, конечно же, не знал.

Все началось с год назад и сперва не выглядело опасным. Ну некий пастух исчез из шалаша или пропал ребенок, посланный в лес за хворостом. Таких историй случалось в горах без счета, и список вероятных виновников был длинным и живописным. Но потом, где-то за месяц до зимы, патрули Стражи начали натыкаться на нехорошие следы. Примитивные бойни, где потрошили не только животных, и угасшие кострища, навевающие жуть почерневшими берцовыми костями, черепами и гребнями ребер. Человеческих ребер. Это не удалось удержать в тайне – и провинция забурлила. Обвиняли Пометников, колдунов, диких горцев, ахеров и нелюбимых соседей. Даже чародеи не могли помочь в поисках злодеев, свои неуспехи объясняя туманно и мутно. Виновные оставались неизвестны, пока – один за другим – не исчезли трое имперских мытарей. Все они должны были собрать недоимки с живущего в глуши клана горцев. Первый поехал только с одним спутником, поскольку дорога была легкой, а сумма не слишком большой. Второй взял трех крепких парней. С третьим отправилось десять солдат. Вернулся из них один, поседевший, с безумием в глазах и горстью таких жутких вестей, что сначала им не поверили. Он рассказывал о товарищах, убиваемых стрелами в спину, о потрошении и разделке живых еще солдат, о каменном очаге, где пекли окровавленные куски человеческого мяса, и о людоедском пире, в котором принял участие весь клан с малыми детьми и беззубыми старухами.

Приговор мог быть лишь один. Рота Горной Стражи с приданными пятьюдесятью лучниками из Второго пешего полка выдвинулась к селению клана. Долину, где стояло с десяток бедных халуп, окружили и попытались схватить преступников. Впустую. Клан растворился в воздухе. Найдены были только многочисленные следы, подтверждавшие рассказ уцелевшего солдата, порядком награбленных предметов, человеческие останки, множество костей и прикопанные в земле горшки со странным желтоватым жиром. Десять дней продолжалась большая облава, поскольку предполагалось, что группа из ста человек с бабами и детьми не сумеет скрываться слишком долго.

Спустя еще десять дней оказалось, что это предельно здравое и логичное предположение, похоже, ошибочно. Клан шадори растворился в воздухе.

Тем временем настала зима. Снег закрыл дороги сугробами высотой в рослого мужика, засыпал перевалы и ущелья, затаился на отвесных склонах уснувшими лавинами. Со снегами пришел мороз и пронзительный, северный ветер. Жизнь в горах замерла, в летаргию погрузились отрезанные от мира села и городки, которые – случалось – и по три месяца пребывали без связи с остальным миром. Даже Горная Стража с ее собачьими упряжками уменьшила число своих патрулей. Новый Ревендат был имперской провинцией, дальше прочих выдвинувшейся на север, и на несколько месяцев в году настоящую власть над ней обретала Андайя, Госпожа Льда. И императору как-то приходилось проглатывать эту обиду.

Однако потом, как и во всякий год, с юга повеяли теплые ветра, а солнце начало подниматься все выше. И зиме пришлось отступить на север, на покрытые вечным льдом вершины. Как и во всякий год.

Но ту весну все запомнили надолго. И причиной было малое сельцо с длинным названием Коори-Аменеск. Как большинство окрестных поселений, оно лежало в небольшой долине, соединенной с миром единственной дорогой. Обитатели выпасали свои стада на ближайших лугах и несколько раз в год ездили в ближайший город торговать шерстью, овечьими сырами, солониной, шкурами, овсяными коржами и всем, что удавалось выжать из этой негостеприимной земли. С соседями конфликтов у них почти не было, считались они людьми вполне порядочными.

Когда снега сошли, а дороги открылись, один из горцев, у которого в Коори-Аменеск были родственники, выбрался туда с визитом. Вернулся он бегом, перепуганный едва ли не до безумия.

Кеннет сжал зубы, вспоминая, что нашли в селе. Он добрался туда со своей десяткой первым. Просто-напросто оказались ближе остальных, когда громыхнуло известие о пропаже всех обитателей. Но судьба тех прояснилась слишком быстро. В селе нашли яму, полную костей взрослых и детей. Обнаружили также множество других вещей, странных и ужасающих. Остающихся в памяти.

Сам он лучше всего запомнил яму, заполненную дерьмом.

Он стряхнул тяжелые воспоминания и осмотрелся вокруг. Солнце уже почти скрылось за горами. Начал падать снег. Завтра полонина снова будет выглядеть свежей и чистой.

– Быстрее! – рявкнул он. – Не то ночь вас нагонит.

Двое ближайших солдат, тянувших мертвое тело в сторону леса, откуда слышался стук топоров, пошли быстрее.

* * *

Остальная часть роты подошла ночью. Двадцать солдат, десять псов и чародей. Никто не выказал удивления при виде круга палаток, разбитых на краю леса, и никто не прокомментировал два кучи прогоревших дров шагах в двухстах дальше, хотя ветер время от времени приносил оттуда запах горелой плоти.

Кеннет приготовил для встречи короткую речь. Он построил прибывших в шеренгу, в нескольких словах сообщил о случившемся и отослал людей к палаткам, освободив от караулов. Давненько не видел настолько измученных солдат.

Сам он пошел искать чародея.

Аманделларф, казалось, ожидал его. Стоял подле одной из догорающих дровяных куп, глядя в красные угли. Одетый, как обычно, в простое сочетание коричневого и черного, он казался слегка уставшим. Пока офицер подходил, чародей повернулся боком, чтобы стал лучше виден его совершенный аристократический профиль.

– Вижу, что Горная Стража всегда тщательно выполняет приказы, – сказал он негромко, а Кеннет сразу же ощетинился. Удивительно, как единственной фразой удается высказать неодобрение, пренебрежение и… презрение.

– Мы стараемся, – пробормотал он, дав себе слово, что не позволит себя спровоцировать. Чародей был ему нужен.

– Для этого вы отослали меня со второй группой? Чтобы я не помешал резне? И убийству пленников?

Кеннет вздохнул.

– Если бы я решил, что нам нужна помощь чародея, я бы, несомненно, ею воспользовался. Но необходимости не было. Что случилось по дороге? Люди с ног валятся.

– На Втором перевале сошла грязевая лавина. Нам пришлось идти в обход. И что теперь, лейтенант?

– Клан скрывается где-то по ту сторону ледника. – Не требовалось уточнять, какого именно: в здешних горах ледник был только один. – Поищем их там.

– И убьете?

– А мы можем сделать что-то другое?

Чародей не ответил, только некоторое время глядел на офицера с выражением, понять которое было нелегко.

– А задумывались ли вы, лейтенант, отчего вас так быстро повысили и поставили во главе этого сброда? У вас нет ни должного происхождения, ни, уж простите за прямоту, соответствующих заслуг. Последние пять лет вы гонялись со своим десятком по горам за овечьими ворами. Представилось не так уж много случаев показать себя, а?

– К чему вы ведете, мастер? – Кеннет не выдержал и подчеркнул последнее слово. Казалось, чародей не обратил внимания на сарказм.

– Вы слыхали о монете Квалленна? Той, у которой две решки? Мошенник, подбрасывающий ее, всегда выигрывает.

– И что здесь общего со мною?

– А как завершится эта история? Вы или найдете клан и вырежете его до последнего человека, или не найдете, и наступит еще одна зима. Если вы их уничтожите, то, кто знает, какие истории станут рассказывать через пару лет? Может, позабудут о клане каннибалов и будут помнить лишь о солдатах Горной Стражи, убивающих женщин, детей, стариков? Слава мясников не нужна ни одному отряду, а шестая рота может быть распущена так же быстро, как была создана.

Кеннет стиснул зубы.

– А если их не найду – буду идеальным козлом отпущения, верно? И я проиграю вне зависимости от того, каким образом закончится вся история?

– Как я погляжу, вы умеете совмещать факты. А это редкая черта для военного.

– Легко читать в судьбе другого. Но в горах немногое бывает тем, чем кажется на первый взгляд.

Чародей издевательски ухмыльнулся.

– Я тоже надеюсь, что выступаю лишь как ложный пророк, лейтенант. Поскольку это могло бы вернуть мне веру в человеческую добропорядочность.

Он вежливо поклонился и зашагал к лагерю. Кеннет остался в одиночестве, хмуро раздумывая, отчего эта беда свалилась именно ему на голову. Раз в сто сильнее он хотел бы заполучить к себе в отряд одного из военных магов, из которых каждый имел звание и место в иерархии и с которыми можно распить бочонок пива да сорвать горло, распевая неприличные песенки. Но военных чародеев было мало: в трех полках, что принимали участие в облаве, – еле-еле одиннадцать. Пришлось дополнять их наемниками из чародейских гильдий. И все из-за того, что обнаружилось в уничтоженном сельце.

Посреди Коори-Аменеск, сразу подле колодца, росла яблонька – четырехлетнее, не старше, деревце, сверху донизу обсыпанное белыми цветками. Как будто бы ничего странного, но цветущая яблоня, до половины ствола заваленная снегом, – не то, с чем сталкиваешься в горах каждый день. Она первой бросалась в глаза. Потом обнаружились и другие вещи. Двери одной из хибар оказались шириной едва лишь в восемь дюймов, а ее двор все еще стерег каменный пес, привязанный к будке. В другой стены покрывали зеленые отростки, а из потолка вырастали хрустальные узоры. В колодце вместо воды булькала черная вонючая жижа.

Однако больше всего нашлось следов случайного, хаотического использования магии. Один из домов оказался вмят в землю, словно по нему ударил гигантский молот, другой некая сила перерубила напополам. Нашли стол, воткнувшийся четырьмя ножками в потолок, и кухонную утварь, перемолотую в муку. Во многих местах виднелись следы гари, некоторые – размером в пару дюймов, другие – во всю стену сараев.

Армейский чародей, прибывший на место через три дня после десятки Кеннета, только подтвердил то, что все и так увидели. В клане жил некто, одаренный Талантом, но необученный и едва справляющийся со своим даром. Такие люди, если их вовремя не отыскивали и не начинали обучать в одной из чародейских гильдий, быстро умирали либо впадали в безумие. И тогда становились способными на самые страшные поступки.

В определенном смысле после этого открытия все вздохнули с облегчением. До того момента шадори были чем-то отвратительным, нечеловеческим и пугающим. А теперь быстренько состряпали объяснение, согласно которому один из горцев, скорее всего юноша, одаренный Талантом, сошел с ума и заразил остальных своим безумием. В анналах магии значились такие случаи, а в истории клана нашли информацию, которая, кажется, подтверждала эту теорию. Шадори много лет лишь случайно контактировали с соседями и вот уже несколько поколений не заключали браков с кем-то вне собственного клана. Это означало, что все они – родственники. А родство в немалой степени облегчило бы контроль над ними, взятый на себя безумным чародеем.

К тому же это объясняло, каким образом клан исчез и почему его след обнаружился только весной, а попытки выследить шадори с помощью магии не увенчались успехом. Один из законов, касающихся обладающих магическими талантами, гласил, что они, даже необученные, инстинктивно окружают себя охранительным заслоном, затрудняющим их обнаружение. И именно это заставило командование Горной Стражи обратиться за помощью к трем величайшим гильдиям чародеев, имеющим свои представительства на севере. С того времени к каждому отряду Стражи был приставлен маг, а поскольку военных магов было слишком мало, большинству солдат пришлось служить вместе с дерзкими, самоуверенными и самонадеянными «мастерами». Аманделларф попал в шестую роту лишь восемь дней назад, а Кеннет уже едва ли не с десяток раз готов был приказать ему убираться ко всем проклятым. Однако он не мог не принимать во внимание потенциальную полезность этого человека. Чародей был мастером Тропы Камня, Тропы Льда и Тропы Воздуха, и, если иметь в виду место, в которое они отправлялись, от его умений могли зависеть жизни лейтенанта и его людей.

Офицер отвернулся от догорающего кострища и зашагал в сторону лагеря. Уже не в первый раз ему начинало казаться, что он еще пожалеет о своем внезапном повышении.

* * *

Несчастье случилось в конце пути через ледник. До этого момента Старый Гвихрен обращал к ним неожиданно ласковое лицо: они взобрались на его спину всего за час и двинулись на север, видя перед собой ровную, словно стол, ледяную поверхность. Ветер с гор сдул с ледника снег, а потому им не пришлось использовать ни снегоступы, ни другие приспособления, не было ни слишком скользко, ни морозно, не попадались и отвесные места. Каждый отряд связался веревками, и четыре группы двинулись на север, оставаясь в десятке шагов друг от друга. Слишком много рассказывали об укрытых под тонким слоем льда разломах, идущих до самой черной утробы ледника, чтобы отряд мог двигаться другим строем. И именно потому во главе каждой десятки шел солдат с копьем, которым он время от времени ударял впереди себя, прислушиваясь – не раздастся ли какой неожиданный звук. Несмотря на это, все они удерживали скорость, которой славна Горная Стража. Казалось, доберутся до северного края ледника еще до полудня.

И вот, когда солнце встало в зените, а они уже видели дорогу вниз, Старый Гвихрен вспомнил о надлежащей ему дани.

Место во главе строя как раз заняла десятка Андана. Группа Кеннета шла сразу за ней, а потому офицер видел все предельно отчетливо. Идущий впереди солдат ударил копьем за пару шагов от себя, но вместо глухого звука они услыхали мрачное гудение, а потом и самый ужасный для них звук – ломающегося льда. Андан, третий в цепочке, заорал:

– Назад!! Все назад!!

Десять солдат бросились наутек, когда под их стопами с демоническим треском раззявилась гигантская щель. Первые шестеро исчезли сразу, седьмой попытался упасть на лед и воткнуть в него кинжал, но, увлекаемый тяжестью в несколько сотен фунтов, канул вслед за теми шестью. Последние трое сумели упасть на землю, вбивая в лед кто что сумел: нож, топорик, трофейный ледоруб. Несмотря на это, начали сползать в сторону щели все быстрее и быстрее.

Кеннет со своей десяткой бросился к ним на помощь, когда раздался властный голос:

– Стоять! Стоя-а-ать!!! Ни шагу! Это «проклятая чаша»!

Командир остановился, чувствуя подступающий к горлу комок желчи. «Проклятая чаша» – расщелина в форме обрезанного купола: она узкая вверху, расширяется к основанию и достигает дна ледника. А значит, и его десятка может стоять над пропастью, отделяемая от смерти едва ли несколькими футами подтаявшего льда. Поэтому они могли только ждать и смотреть.

И лишь потом Кеннет увидел, кто его предупредил. Аманделларф. Чародей уже успел отвязаться от своей группы и теперь бежал – нет, скорее, скользил надо льдом – в сторону сражающихся за жизнь солдат. Добрался до них в миг, когда крайний из тройки все еще находившихся на поверхности отчаянно заорал и задергал ногами над пропастью.

Чародей остановился подле них, развел руки, приподнялся на несколько дюймов. В воздухе раздался металлический лязг, запахло озоном.

Через мгновение, длившееся вечность, десятка Андана перестала сползать вниз. А спустя еще мгновение – куда длиннее предыдущего – солдат, висевший над пропастью, засопел от удивления и без усилия пополз наверх.

– Помогите ему! – Кеннет наконец-то справился с онемением. – Вытаскивайте остальных!

Из-за края показался следующий стражник. На лице его замерло выражение безмерного недоверия, но в руках он все еще стискивал топор. Мгновенно воткнул его в лед и подтянулся выше. Теперь уже четверо солдат помогали чародею вытаскивать своих товарищей из пропасти.

Лейтенант взглянул на Аманделларфа. Кеннет знал о магии лишь столько, чтобы понять: сплетение Силы без слов, только жестами и концентрацией воли, должно стоить чародею немалых усилий. И это становилось заметно. Глаза мага были прикрыты, губы – сжаты, по лицу стекали капельки пота.

«Выдержи. – Офицер не смел произнести это вслух. – Еще только двоих или троих. Выдержи!»

Следующий из спасенных солдат, казалось, был без сознания: двигался по льду словно куча тряпья. А вот тот, что висел за ним, сразу воткнул в лед два кинжала и принялся подтягиваться. Веревка ползла вверх все быстрее. Седьмой, восьмой, Кеннет поймал себя на том, что мысленно считает их.

– Девятый, – шепот стоявшего рядом солдата был тише вздоха.

– Все! – Другой стражник внезапно взорвался радостью. – Всех вытащил, сукин кот!

Аманделларф взглянул на них с легкой усмешкой.

– Отползайте от расщелины, – сказал он, опускаясь на лед. – Здесь опасно.

– Вы слышали, парни, – Кеннет повернулся ко все еще ошеломленной десятке Андана. – Отползайте.

И тогда они услышали очередной треск. Не такой, как раньше, глухой и рокочущий, но резкий, глубокий, разрастающийся с каждым мгновением.

– Бегом!!! – Чародей отчаянно взмахнул перчатками. – Всем бегом!!!

Десятка Андана стремглав кинулась прочь, остальные три – тоже, но Кеннет еще заметил, как чародей поскользнулся и упал – на колени, выбросив руки перед собой; открыл рот в крике, заглушенном нарастающим рокотом. Вероятно, пытался произнести заклятие. А еще лейтенант увидел, как шагов за сорок от края раззявленной пасти пропасти появляется новая трещина, как молниеносно бежит вперед, отрезая огромную глыбу льда со все еще стоящим на коленях магом. На миг взгляды их встретились, и лейтенанту показалось, что в глазах мага он видит мрачную решимость человека, который понимает, что уже погиб. Потом глыба льда рухнула вниз, и все затянул снежный туман.

Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Некоторое время Кеннет еще смотрел на то место, где мгновение назад стоял чародей, потом до него долетел некий звук. Это молился один из солдат. За душу мага, которого еще вчера любой из них жаждал собственноручно приколоть ножом.

* * *

С ледника они спустились только вечером. Обходя расщелину, пришлось набросить изрядный крюк, а Кеннет еще и приказал идти настолько медленно, насколько было вообще возможно. Следующая «проклятая чаша» могла обойтись им в полную десятку. Подле ледника они и заночевали, с двойными караулами, вслушиваясь в звуки ночи. Уснуть сумели немногие.

Утром они отправились на запад. Велергорф со своей десяткой шагал первым, за ним Кеннет, Берф и Андан. Потеря чародея произвела меньшее впечатление, чем опасался лейтенант, – в его людях пробудилось то характерное для местных горцев мрачное упрямство, благодаря которому они были едва ли не единственными, кто умел выжить в этом негостеприимном краю. Хотели сражаться, а уничтожение банды, вырезавшей семью из Хандеркех, явно укрепило их мораль. Внезапное же открытие, что шестая рота готова доверять своему командиру, заставило и его самого почувствовать себя куда лучше.

Не сказать, что Борехед появился внезапно. Поступи он так – получил бы несколько стрел, не успев и глазом моргнуть. Он проявил предусмотрительность, показавшись им на расстоянии ярдов в триста. Впадина, которой они шли, широкая и пологая, в том месте как раз резко сужалась, уходя стенами вверх и заворачивая вправо. Из-за того поворота и вышел, неся зеленую ветвь, ахер, одетый только в короткую юбочку. Кеннет жестом остановил отряд.

– Вторая – налево, третья – направо, четвертая – в тыл. Десятники ко мне.

Велергорф, Берф и Андан подошли. Отряд перестроился в ощетинившийся оружием круг.

– Вы знаете, кто это. – Кеннет посчитал, что вопрос будет неуместным. – Я слыхал только об одном ахере, бритом наголо.

– Мясник Борехед. – Берф сплюнул в снег. – Я думал, его убили.

Велергорф фыркнул.

– Я то и дело, раза три-четыре в год, слышу, что кому-то достались его уши.

– Что будем делать, господин лейтенант? – Андан решил не комментировать того, что знаменитый ахер жив.

Кеннет пожал плечами:

– Он один, несет зеленую ветвь. Хочет говорить, а значит, я пойду к нему.

– Это опасно. – Велергорф сделался серьезен. – Позвольте пойти мне.

– Без обид, Вархенн, но ты – всего лишь десятник. Он на тебя и не посмотрит. Вождю должно говорить с вождем.

– Это может быть ловушка, – не уступал старый десятник.

– Я знаю, но это – Борехед, Великий Шаман, Уста Небес и все такое. Он в любой миг может созвать двести – триста воинов. Желай он нашей крови, мы бы уже увидели клинки их мечей.

Тем временем ахер преодолел уже половину дороги. Остановился у ближайшего к ним валуна, небрежным жестом смел с того снег и уселся, демонстрируя покрытую татуировками спину.

Кеннет скривился и поправил оружие.

– Ну теперь-то выхода нет. Я пошел.

– Сосчитайте его шрамы, – сказал Берф.

– Что?

– Шрамы, господин лейтенант. Говорят, что во время инициации этот сукин сын танцевал с пятьюдесятью камнями. А после – еще не менее чем с сотней.

Кеннет понял, о чем речь. Шаманская магия ахеров отличалась от человеческой. Их колдуны не ходили Тропами и не черпали Силу из Источников аспектов. Вместо этого во время обряда инициации они бросали вызов духам, демонам и другим созданиям, обитавшим между мирами. Молодой шаман протыкал себе кожу, протягивал сквозь рану ремни, к которым привязывал камни самого разного веса. В каждом из них находился заклятый дух. Потом кандидат в колдуны принимался танцевать, вертясь в ритме играющих барабанов и свирелей. Отягощенные камнями ремни рвали тело, а он не мог прекратить, пока последний из них не отпадал. Если он выдерживал, существа, которые приняли вызов, становились его слугами, верными и всегда послушными. Если же переставал танцевать и падал или терял сознание – пожирали его тело и душу.

Магия эта была куда более дикой, древней и бесконтрольной, нежели человеческая, а попытки освоить ее людьми сурово запрещались гильдиями чародеев и всеми религиями империи, которые проявляли в этом удивительное единогласие. Магия ахеров, магия духов-прислужников – не для людей. Сила может контролироваться разумом, без посредничества других существ. После разрывавших континент великих религиозных войн, итогом которых стало возникновение империи, было заключено множество соглашений и пактов между гильдиями и храмами, регламентирующих, какого рода магия создана для людей и использование какой безопасно. Карой за нарушение Великого Кодекса были петля, кол или костер.

– Велергорф принимает командование, – пробормотал Кеннет, снова поправляя пояс с мечом. – И если со мной что-либо случится – проследите, чтобы этот сукин сын на сей раз действительно сдох.

– Так точно! – Вся троица вытянулась и отдала честь.

Лейтенант двинулся в сторону ахера. Все как будто бы ясно. Борехед показался им издали, безоружным, неся зеленую ветвь, и ожидал теперь, повернувшись спиной. На универсальном межрасовом языке гор это означало как минимум «не хочу битвы, хочу разговора». Но из-за ошибок в истолковании таких жестов эти горы и носили название Красных Вершин. Кеннет шел, раздумывая: успеет ли он в случае чего выхватить меч?

Он прошел мимо ахера и развернулся. То, что увидел, вполне стоило риска. Для представителя своей расы Борехед был высок: полных пять футов роста; а ко всему прочему, не имел ни единой черты, характерной для приземистых кряжистых тел его народа. Наоборот, был он худощав и жилист, будто старый волк. Под темной кожей перекатывались узлы мышц, напоминавшие сплетения угрей, кишащих на мелководье. Глубоко посаженные глаза посверкивали под выступающими надбровными дугами, а выдвинутая вперед челюсть пугала мощными клыками, заходящими аж на верхнюю губу. Не только спина его, но и все тело покрывали шрамы. Некоторые же из них были окрашены голубым, красным, зеленым и черным. От этих разноцветных, извивающихся узоров рябило в глазах. Согласно традиции, кожу его украшали татуировки, представлявшие историю жизни их владельца от рождения до получения статуса великого шамана. И большинством историй, которые рассказывало о Борехеде его тело, можно было пугать детей.

– Насмотрелся?

У ахера оказался низкий, гортанный голос. Исключительно неприятный.

– Да. – Сидеть было не на чем, а потому Кеннет стоял, глядя на шамана сверху вниз. – Я не ожидал увидеть тебя здесь.

– Я там, где во мне есть потребность.

– И что теперь?

Борехед ощерился в пародии на ухмылку.

– А ты слышал о доверии?

– Ага. – Офицер кивнул, красноречивым жестом положив ладонь на рукоять меча. – Самая смертельная болезнь в здешних горах.

Ахер засмеялся во всю глотку. И это звучало почти по-человечески.

– Хорошо. И мудро. А что скажешь на это?

Взял горсть снега и протянул его перед собой. Через миг снег растаял, и в ладони ахера осталось немного воды. Борехед плеснул ею между ними.

– Пусть льется вода вместо крови.

Кеннет с трудом скрыл удивление. Борехед предложил ему Узы Воды, один из старейших ритуалов ахеров, признаваемый даже самыми яростными из их фанатиков. Он отцепил свою флягу и вылил несколько капель на то же место.

– Пусть льется вода и кровь наших врагов.

Ахер усмехнулся.

– Ты знаешь обычай. Это хорошо. Теперь можем поговорить. Зачем вы пришли?

Офицер колебался. Врать было бы глупо и бессмысленно.

– Мы ищем клан шадори. Они скрываются где-то здесь.

– И что с ними сделаете?

– Убьем их.

Борехед фыркнул.

– У тебя трижды по десять и восемь воинов, их же – около сотни.

– Теперь уже меньше. Два дня назад мы убили дюжину на Холодном плато.

Ему показалось, что ахер слегка приподнял брови.

– Хорошо. Но и так их – в два раза больше. Есть ли среди вас хотя бы чародей?

– Погиб вчера на леднике.

– Как?

– Отец Льда вспомнил о нем.

Борехед вздрогнул, впервые посмотрев ему прямо в глаза. Были у него удивительные светло-зеленые радужки. Кеннет выдержал этот взгляд с изрядным усилием.

Внезапно шаман вскочил с камня.

– Собери своих людей, и пойдем со мной, – сказал он тоном, не подразумевающим расспросы, и двинулся к повороту.

Лейтенант махнул остальному отряду. Солдаты шагали с осторожностью людей, ожидающих засады, но когда подошли – никто не произнес ни слова. Хватило и того, что их командир и ахер не попытались друг друга убить.

– Мы идем за ним. – Кеннет указал на шамана. – Держать строй.

Ушли они не слишком далеко. На первое тело наткнулись ярдах в тридцати за поворотом. Девушке на вид было лет пятнадцать. Одетая в меховую куртку и штаны, она держала в руках насаженную на древко косу, а из груди торчали три стрелы. Борехед стоял над ней, глядя в неглубокую долинку, чьи склоны усеивали дыры пещер.

– Со мной пришли двести воинов и двое Мудрых в помощь, – сказал он как ни в чем не бывало. – Мне казалось, что этого хватит. Теперь у меня – пятьдесят и я – один.

Он обернулся и внимательно оглядел отряд.

– Много лет наши гааххеры будут петь о битве – скорее, резне – в этой долине. Посмотрите, люди. Так выглядит место, где атаковали десяток безумных магов.

Он мог этого и не говорить. Было похоже, словно сквозь долину прошло торнадо с градом, штормом, метелью и внезапным пожаром. Все пространство почернело и обгорело, словно от ударов молний. Местами в земле виднелись дыры и разломы, и, если судить по их краям, можно было подумать, что в землю – изнутри – лупил гигантский боевой молот. Центр впадины потерял тонкий слой грунта и светил залысинами голой скалы, а склоны пятнали сотни камней и валунов, вбитых в землю с такой силой, что они едва выступали над поверхностью. Слева высилась глыба льда шириной в двадцать футов и в десяток футов высотой. Кеннету показалось, что он заметил внутри застывшие в неподвижности фигуры. Не сумел разобрать, люди это или ахеры.

Впрочем, и люди, и ахеры лежали везде окрест. Тела порубленные, сожженные, разорванные в клочья, забрызгавшие все вокруг кровью. Некоторые – еще сплетенные в схватке, словно даже смерть не могла сдержать их боевую ярость. Кеннет смотрел на двоих ахеров, вцепившихся в труп молодого мужчины. У одного были оторваны обе ноги, но он продолжать сжимать копье, воткнутое человеку в живот, второй же оказался почти полностью освежеванным, но все же сумел сжать зубы на глотке горца. Лежали они неподалеку от мертвой девушки.

– Да, – казалось, шаман читал его мысли, – этот стал для нас неожиданностью. Не должен был стоять на страже, не должен был пользоваться магией и не должен был поднять шум. Но он стоял, пользовался и поднял. Потому наше нападение превратилось в побоище.

Лейтенант оглядел место сражения. Солдаты позади него стояли в совершеннейшей тишине.

– Сколько шадори владело магией? – Кеннет не мог не задать вопрос, хотя и знал ответ: куда больше, чем предполагало командование Горной Стражи.

Борехед сплюнул в снег:

– Владели? Нет, солдат, не они владели магией. Это она владела ими. Когда использовали ее, убивали, как своих, так и наших, а то и выстреливали ни на кого не нацеленными фейерверками. Но фейерверков тех было так много, что невозможно оказалось не обжечься. – Шаман замолчал на мгновение, после чего добавил: – Десятеро, ежели хочешь знать. Десятеро, а я, как дурак, полагал, что трое, самое большее – четверо. И потерял свыше сотни лучших воинов.

Внезапно вскинул руку вверх и издал протяжный, отдающий безумием крик. Эхо ответило ему с противоположного конца долины. Когда он повернулся к людям, лицо его снова было маской спокойствия.

– Но даже в этом случае не погибло бы столько, когда б не тот из шадори, который умел накладывать чары, словно один из ваших боевых магов. – Шаман говорил все быстрее и громче. – Он не терял ни времени, ни энергии, не убивал своих. Его чары были как удары мастера меча: быстрые, точные и смертельные. Это благодаря ему остаткам группы удалось от нас сбежать. Только благодаря ему.

Стражники заворчали. Кеннет утихомирил их жестом и во второй раз выдержал взгляд ахера.

– Ради воды, которой мы напоили горы, расскажи нам все, что ты знаешь, шаман.

Борехед успокоился, оглядел лица стоящих вокруг, словно еще раз подсчитывал их число. Потом кивнул:

– Хорошо, стражник, но не здесь. Пойдем в лагерь, и там я расскажу тебе все остальное.

* * *

Четырьмя часами позже Кеннет вместе с половиной своих людей лежал на краю неглубокого ущелья, в нескольких милях от той долины. Другая половина отряда таилась на противоположной стороне. Ждали. Ничего, кроме этого, они не смогли бы сделать. Борехед был слишком убедителен. Пообещал, что если сойдут с места, то он лично проследит, чтобы ни один из них не вернулся на ту сторону ледника. И только глупец пренебрег бы его обещанием.

Ровно столько и стоило здесь доверие.

Кеннет вспоминал, что рассказал шаман. Тогда они стояли в лагере ахеров, разбитом у небольшой пещерки, где что-то непрерывно шевелилось, постанывая голосом, не похожим ни на что из слышанного лейтенантом ранее. Он оставил своих людей в сотне ярдов от этого места, положившись на рассудительность десятников, и отправился за Борехедом. Вокруг было множество ахеров, чаще всего – раненых. Они не обращали на него внимания – словно он стал вдруг прозрачным. Сказать честно, это нисколько Кеннету не мешало. Сам он бесцеремонно осматривался, оценивая, как они выглядят, их одежду и оружие. Большинство было низкими и коренастыми, с темной кожей и черными волосами. Нижние клыки характерным для их расы образом заходили на верхнюю губу, а глубоко сидящие глаза раз за разом вспыхивали диким огнем. Почти все одевались в шкуры и меха, но он увидел и несколько кольчуг с кирасами, наверняка трофейных, и множество разнообразных шлемов. Те же, кто их не носил, вплетали в волосы кусочки рога, кости или птичьи перья. В последние годы ахеры все чаще облачались в железные доспехи, использовали наголенники и щиты. И все чаще вместо деревянных дубин и топориков из бронзы воевали они мечами, топорами и копьями из доброй стали. Учились, и как офицеру Стражи ему это было не по вкусу.

– Сбежало четырнадцать, – начал шаман без вступлений. – В том числе четверо владеющих Силой: один парень, две женщины и тот чародей. Я знаю, что они идут к Гвиххренх-омергааранаа, хотят перейти на вашу сторону. Дорога, которой они сбежали, приведет к леднику часов за десять. Но я знаю путь вполовину более короткий.

Кеннет скривился, когда ветер принес отвратительный смрад со стороны пещеры. Это ему что-то напомнило.

– Так зачем тебе нужны мы? – спросил он. – Опереди их и заверши дело.

Борехед совершенно по-человечески покивал:

– Хотел бы. Тогда я сумел бы привести больше воинов и поприветствовать вас как должно.

Офицер даже не моргнул.

– О, – шаман приподнял брови, что придало его лицу едва ли не комичный вид, – ты сдержался и не положил руку на меч. И не стал грозно хмуриться. Значит, правду говорят: волосы цвета огня свидетельствуют или о глупце, или о сильном характере. И у людей – точно так же.

– Продолжай. – Лейтенант проигнорировал его слова.

– Мои воины происходят из трех разных племен, что заключили на время союз. Они разъярены вчерашним поражением, и наш союз может рухнуть в любой момент. Только я и удерживаю их вместе. Если не отправлюсь с ними, они найдут повод вцепиться друг другу в глотки. Они знают, что мы уже изгнали шадори с нашей земли, и лишь немногие понимают, что те могут вернуться, – а горячих голов у нас более чем достаточно.

– Тогда иди с ними.

– Не могу. – Ахер дотронулся кулаком до груди. – В этих шрамах скрыта Сила. И мне необходима как минимум пара дней, чтобы ее замаскировать. Сейчас же тот чародей почувствует меня за милю точно так же, как и я его. Мы не сможем устроить засаду. Но я могу послать вас. Ты ведь и сам говорил, что сумеешь с ними справиться. Мы их на вас выгоним.

– Четверо владеющих Силой, – напомнил офицер. – Мы должны стать куском мяса в капкане на медведя?

Борехед медленно двинулся к входу в пещеру. Кеннет заметил, что по мере того, как росло разделяющее их расстояние, взгляды окружающих ахеров утрачивали равнодушие. Появлялось в них нечто недоброе. Нечто, вызывавшее мысли о кривом, щербатом острие, скрежещущем о ребра. И он пошел за шаманом.

– Теперь ты понимаешь, – произнес воитель, не поворачиваясь и не сдерживая шаг. – Они знают об Узах Воды, но уважение к ним дорого им обходится. И это даже когда я нахожусь рядом. Я не могу послать их в засаду одних и не могу быть там с ними.

– Ты не ответил на вопрос.

В миг, когда он открыл рот, дуновение ветра снова принесло со стороны пещеры волну столь отвратительного смрада, что он остановился, будто уткнувшись в стену. Внезапно лейтенант понял, что именно это ему напоминает, – и побледнел.

Борехед тоже остановился.

– Слишком чувствительный нос?

– Нет. Не из-за вони, но из-за того, что находится в пещере. Я уже видел нечто подобное.

– Где?

И тогда, стоя перед пещерой, в предназначении которой он теперь даже не сомневался, Кеннет рассказал ахерскому шаману о Коори-Аменеск. И о наполненном дерьмом погребе, который они нашли в селе.

– Они бросили туда всех, кто пережил первое нападение, – рассказывал он, словно видя все перед внутренним взором. – Мужчин, женщин, детей. Три месяца никого из них не выпускали, разве что прямиком на рожон, либо чтобы забавляться, мучить и истязать. Раз в два-три дня бросали им немного еды и давали попить. Сорок восемь человек, закрытых в погребе, четыре шага на шесть. Те знали, что их ждет, не могли не знать. Те, кто умел писать, ногтями выцарапывали на стенах молитвы, проклятия, заклинания. Большинство впали в апатию, сошли с ума или совершили самоубийство.

Он смотрел на вход в пещеру, чувствуя сухость во рту. Когда Кеннет снова заговорил, слова рвались, будто гнилая пряжа:

– Одна из женщин была беременной. Шадори не убили ее сразу. Наверняка жаждали попробовать мясца новорожденного. Уж не знаю, отчего ждали естественного развития событий, вместо того чтобы вырезать из нее ребенка в последние дни беременности. Ждали, пока родит сама. И я не знаю, почему она себя не убила. Может, ее удерживала мысль, что помощь придет, что кто-то появится, вытащит ее из этого ада. Жила дольше прочих… Одна. Последняя из рода… Зная, что родит только для того, чтобы…

Он прервал себя, сжав до боли кулаки. В день, когда они закончили обыскивать тот погреб, он дал себе клятву. Обещал не отдыхать, пока шадори не исчезнут с лица земли. Не думал тогда, что эта клятва заведет его на северную сторону ледника и заставит разговаривать с одним из наиболее опасных ахерских шаманов.

– Она родила за неделю до срока, удушила ребенка пуповиной и утопила в дерьме. Да, в дерьме, почти три месяца сорок человек срали и ссали под себя. Когда мы пришли в село, дерьма в погребе было по колено. Тебя это удивляет?

– Нет. Она убила себя? – Борехед не выказывал никаких чувств.

– Да. Наш чародей считал всю историю со стен подвала. Три дня их обманывала, чтобы тело младенца сделалось несъедобным. Потом зубами перегрызла себе вены и умерла, лежа в том самом дерьме, в котором утопила своего ребенка. Они ее не съели – быть может, не были слишком уж голодны.

Шаман повел его в сторону пещеры.

– Смотри, – процедил.

Из пещеры вытекал мутно-коричневый ручеек. Воняло от него на милю. По знаку Борехеда двое воинов вошли внутрь и вытащили оттуда скулящее существо. Кеннету потребовалась минута, чтобы понять, что это – молодая ахерская девушка, почти ребенок. Нагая, перемазанная экскрементами и чем-то еще, коричневой засохшей скорлупой, которая, трескаясь, открывала живое мясо. С ее черепа сняли скальп, и единственным чистым местом на худом теле оставалась белая кость черепа, окруженная венчиком гноящейся кожи. У нее не было носа, губ, зубов, ее глазницы стали пустыми ямами. Создание отчаянно застонало и припало к ногам ближайшего воина, слюнявя его сапоги. Потом подняло голову и завыло. Между почерневшими деснами трепетал обрубок языка.

Офицер отвернулся.

– Скверное зрелище, верно? У них здесь было три такие пещеры, но только в одной мы нашли кого-то живого, если можно это так назвать. – Шаман подал знак, и девушку завели назад в пещеру.

Кеннет попытался вдохнуть глубже.

– Отчего вы не прекратите ее страдания?

Борехед развернулся на пятке с огнем в глазах.

– Спрашиваешь, отчего мы не разобьем ей голову камнем, как делаем это со своими ранеными? Или отчего не натравим на нее – развлечения для – одного из наших боевых псов? Воины хорошо бы повеселились. Я знаю большинство ваших рассказов о наших обычаях и развлечениях. Тех, что распаляют в сердцах ненависть и презрение. «Ахеры» – вот как вы нас с отвращением называете, создания тьмы, помет Нежеланных. Убить их, выжечь, очистить от них нашу прекрасную землю. Ахеры. – Шаман выплюнул слово, будто оно обжигало ему уста. – Помнишь начало вашей Книги Черных веков? «И пришли с севера легионы демонов, Нежеланных, Властителей Боли, вирфов, гриэллов, ахеров и всяческой мерзости. И наступили Черные века, когда даже солнце скрыло лицо, не в силах глядеть на лихо и горе, что обрушились на люд мира». Да, я ее знаю. Я обучился читать по-вашему, чтобы понять… Вы говорите: познай своего врага. Мудро.

Шаман приблизился к лейтенанту.

– Если бы ты собственными глазами увидел настоящего ахера, человек, ты обоссался бы от страха, а потом стал бы орать, пока не разорвались твои сердце и легкие. Мы же – аг’хеери, Народ Гор. Много лет мы жили с людьми в мире, друг подле друга. Торговали, работали и развлекались вместе. Были и кривды, лилась кровь. Но всегда мы умели договориться. Наши деревни стояли на сотню миль к югу от Отца Льда. А потом сюда пришла империя. Меекханцы со своими законами и религией, предрассудками, чувством превосходства и жадностью. Внезапно оказалось, что долины, в которых стояли наши села, должны принадлежать людям, потому что в них слишком плодородные земли, что горы, к нашему несчастью, скрывавшие в своих недрах богатые залежи золота, серебра, меди и железа, прежде всего железа, – слишком хорошее место для низшей расы. И потому вы вывернули наше имя, чтобы оно стало подобным одному из племен Нежеланных, и решили, что можно у нас забрать все. Наша магия, Танцы с Духами, Песни Камня и Воды, вдруг сделалась дикой формой почитания Мрака, хотя она существовала еще до того, как прибыли Нежеланные и начались Войны Богов. Вы оттеснили нас сюда, на край мира, между Большим хребтом, за которым нет уже ничего, кроме ледяных пустынь, и стеной вашей ненависти. С одной стороны непроходимые горы, с другой – мечи и топоры, а посредине голод и нищета.

Шаман замолчал. Воцарилась враждебная тишина.

– Оказалось также, – продолжил он, помолчав, – что уж коли мы сделались самым северным народом, то должны быть ахерами, – он презрительно ощерил клыки, – потомками порождений тьмы. Еще тридцать лет назад жрецы Реагвира золотом платили за прокопченные мумии наших детей, чтобы вывешивать их в святынях, а губернаторы провинции назначали награду за каждого убитого аг’хеери. Впрочем, уже тогда никто не использовал этого названия. Это ведь так просто, верно? Дать кому-то новое имя – и отобрать все остальное вместе с правом на жизнь. А знаешь, что хуже всего? Не погромы, не резня и не убийства. Хуже всего, что мы уже и сами понемногу начинаем называть себя ахерами. Наша молодежь говорит «аг’аххер», забывает… забывает, кто она такая, кем должна быть. Жестокость она считает достоинством, жажду крови – причиной для гордости. И именно за это я ненавижу вас сильнее всего, человек. Вы почти уничтожили нас, еще поколение-два – и не останется народа аг’хеери. Пребудут только ахеры.

Кеннет откашлялся.

– Я не…

– А она… – Борехед оборвал его и кивнул на пещеру, – ее зовут Инхал. Она была… она и сейчас дочка моего лучшего друга. Я знал ее с рождения. Носил на руках. Она из рода вождя, и только другая женщина из этого рода может отворить ей двери в Дом Сна. Но никого из них нет на расстоянии нескольких дней пути. Потому мы не поим ее, чтобы умерла как можно быстрее, вот только она… не желает умирать. Держится за жизнь и кричит. Почти беспрерывно, – добавил он тихо.

И словно в подтверждение его слов, из пещеры донесся скулеж, от которого зашевелились волосы на голове.

Кеннет взглянул на шамана и быстро отвел глаза. Он не хотел помнить выражения его лица. Слишком хорошо понимал, что когда встретятся они снова – уже не будут разговаривать, наверняка не будут.

Но этот миг миновал очень быстро, так быстро, что Кеннет не был уверен, не померещилось ли это ему, потому что перед ним снова стоял Борехед – Мясник из Рвиф. И он непроизвольно дрогнул под тяжестью этого взгляда.

– Я не стану умолять тебя, чтобы ты нам помог, – сказал ахер. – И не стану рубить Узы Воды. Если вы сейчас же развернетесь и отправитесь назад на ледник, ни один из моих воинов не обнажит против вас оружие. Вода высохнет, лишь когда последний из вас поставит ногу на той стороне.

Это был чрезвычайно вежливый способ завершить столь хрупкий союз. Кеннет поглядел над головой ахера на пещеру. Оттуда снова раздались скулеж и вой.

– Не кричи, – сказал он, хотя шаман нисколько не повышал голоса. – Мы идем с вами.

Таким-то образом он и попал сюда со своими людьми, в распадок, почти лишенный снега, каменистый и негостеприимный. Вокруг не найти было и следа жизни, даже мох не желал здесь расти. «Скверное место для смерти, – подумал Кеннет. – Охренительно скверное место».

Двое ахеров, которых придали им как проводников, теперь лежали в нескольких шагах сбоку, в своих серо-коричневых одеждах напоминая случайные кучки камней. Вот уже час ни один из них даже не пошевелился – только глаза поблескивали из-под капюшонов. В искусстве маскировке его солдаты могли бы у них многому научиться.

Небольшой камешек перелетел через распадок и скатился вниз. Все замерли. Это был сигнал от связных из второй группы. Шадори приближались.

Первым шел высокий мужчина в темных одеждах и с капюшоном, натянутым на глаза. За ним две женщины и молодой парень. Борехед утверждал, что владеющие Силой будут держаться вместе, а значит, это были они. Потом появились и остальные. Картина нужды и отчаяния. Большинство – полуобнаженные: убегали они в том, в чем их застало нападение ахеров. Половина не имела даже сапог, они едва волоклись, останавливаясь и отмечая каждый шаг ржавыми пятнами. Было видно, что они на исходе сил, а вперед их гонит лишь страх. Кеннет не почувствовал при виде шадори ничего: ни гнева, ни ненависти, ни мстительного удовлетворения. Хотел лишь, чтобы все поскорее закончилось.

Группа одолела половину дороги. Лейтенант потянулся к лежащему подле него арбалету и плавным движением поднял его, прицеливаясь. Это был сигнал. В мгновение ока из-за края распадка выползло двадцать стрелков.

– Давай!

Они не требовали сдаться. Не затем они сюда пришли.

Залп собрал богатый урожай, но не такой, как хотелось бы. Согласно приказу, большинство арбалетов были направлены в идущую впереди четверку. Обе женщины и парень пали, пораженные несколькими стрелами. Умирали тяжело, бились на земле, словно рыбы, проткнутые острогой. Как и другие. Но только не мужчина в капюшоне. По несчастливой случайности, в миг, когда Кеннет привставал, проводник поднял голову, оглядывая края распадка, сразу же яростно закричал и мгновенно окружил себя переливчатой поволокой. Все стрелы отлетели от нее, отрикошетив с металлическим звоном. Взгляды солдата и шадори встретились. Офицер замер. Из-под капюшона на него смотрело лицо Аманделларфа, чародея, погибшего на леднике.

Маг выбросил перед собой руку, и воздух разрубил яркий, как молния, луч света. Слишком поздно. Лейтенант был уже на половине дороги к дну распадка, съезжая в небольшой лавине камней и грязи и отчаянно балансируя руками. Он не заботился, бегут ли за ним остальные солдаты, ему было все равно, что он может свернуть себе шею и что, согласно плану, после арбалетного залпа они должны были засыпать распадок ливнем дротиков, а потому лучше оказаться наверху, чем внизу. Где-то на половине дороги до него дошло: только что он снова подтвердил распространенное мнение о рыжих. Но ему было наплевать. Именно в тот миг он понял, что случилось с кланом шадори и кто в ответе за весь этот кошмар. Хотел лишь добраться до мага. И убить.

Услышав громоподобный рык, Кеннет понял: остальной отряд стремглав кинулся за ним. Но он был первым. Приземлился на дне распадка, выхватил меч и пошел на чародея. Тот жестоко оскалился и выбросил перед собой ладонь с растопыренными пальцами, но в этот момент за его спиной появились двое стражников. Аманделларф повернулся, из его ладони вырвался свет и ударил в солдат, превращая их в живые факелы. Кеннет бешено заорал и метнулся вперед. Маг не выдержал, крутанулся и побежал распадком вниз, перепрыгивая через мертвых и расшвыривая живых. Казалось, что он, как на леднике, движется, не касаясь земли. Лейтенант мчался за ним. Не раздумывая, отбил неловкий удар тупым топором и срубил атаковавшего, рассекая челюсть, щеку и глазную впадину. Нападавший, обросший мужик с безумными глазами, выпустил рукоять топора и заскулил, обхватив лицо руками. Кеннет помчался дальше, оставляя его своим людям и видя только удаляющуюся спину чародея. На волосок разминулся с копьем, ударом щита отшвырнул последнего шадори, заступившего ему дорогу. Маг добежал до конца распадка, повернулся и закричал.

Перед ним возник вихрь, воздушная линза. Затанцевали подхваченные камешки, земля и куски грязи. Кеннет метнулся, перекатившись, в сторону и едва разминулся с летящей в него глыбой льда размером с человеческую голову. Сразу вскочил и снова с яростным рыком бросился на мага. Тот опять не выдержал, помчался вверх по ровному, словно стол, плато, что обрывалось, будто обрезанное ножом, в каких-то двухстах шагах. Отсюда не было дороги к бегству. Разве что для чародея.

Кеннет оглянулся. Последнее заклинание ударило в склон распадка, вызвав оползень из камней и грязи. Пройдет некоторое время, прежде чем его люди с этим совладают. Оставалось преследовать мага в одиночку.

Расстояние между ними постепенно сокращалось. Двадцать шагов, восемнадцать, пятнадцать. Но и пропасть была все ближе, и он уже понимал, что не успеет добраться до мага, слышал шум крови в висках, воздух сделался гуще смолы, а чародей продолжал двигаться вперед, словно скользя по льду.

«Метну меч, – подумал он. – Если он не остановится – метну».

Чародей встал у самого края пропасти и обернулся с искаженным яростью лицом.

– Ты! Все из-за тебя! Ты, грязный наглый мальчишка! Если кто и должен мне за все заплатить, то это будешь ты! – Воздух вокруг него чуть затуманился, снег на расстоянии нескольких шагов начал таять. Он копил Силу.

Кеннет сгорбился и поднял повыше щит. Двинулся на Аманделларфа, не спуская взгляда с его рук. В одном он был уверен: маг всегда освобождал заклятия жестом. На губах чародея появилась кривая ухмылка.

– А ведь правду говорят о Горной Страже. Нет у вас ни капли рассудка. Слишком глупые, чтобы понимать, когда следует отступить. – Он словно нехотя прищелкнул пальцами, над рукою его затанцевали крохотные огоньки. – Ты ведь знаешь, что сейчас случится, верно? Я убью тебя, а после перескочу в безопасное место, как там, на леднике. Потом позабочусь, чтобы ни один из вас не вернулся на другую сторону. Никто никогда не узнает правды, твоя карьера завершится, а твое доброе имя будет запятнано. Но ты, несмотря на все это, не желаешь отступать. Если бы все не было настолько безнадежно жалко, я бы почувствовал даже что-то вроде удивления.

Кеннет приблизился шагов на десять. Знал, что, несмотря на похвальбу, чародей измучен и ждет случая, чтобы ударить колдовством наверняка. За спиной Аманделларфа скала обрывалась, отвесно падая вниз: оттуда доносился рокот воды. Для мага единственным шансом бегства был путь одной из Троп Силы.

Делая вид, что поправляет щит, офицер отстегнул ремень, крепящий его на предплечье.

– Зачем, чародей? Зачем?

Аманделларф опустил руку и взглянул на него, словно на внезапно заговорившее животное.

– Ну вот, пожалуйста, – теперь мы задаем вопросы. И откуда взяли мы такую манеру? Отказались мы от слепого исполнения приказов и пробуем понять, что вокруг нас происходит? Напрягаем ту капельку разума, которую ранее использовали лишь для жратвы, питья и поисков дыры, в которую можно было бы засадить своего шустрика? И до чего же мы додумались?

Кеннет остановился в десяти шагах от мага, опустил руки и вздохнул поглубже, пытаясь успокоить колотящееся сердце.

– Талант наследуется, – начал он, делая полшага вперед. – Об этом знают даже дети. Но также знают они и то, что у чародеев и чародеек всегда проблемы с продолжением рода и здоровым потомством. Рождаются у них чаще всего чудовища, искривленные Силами. Талант наследуется по боковым линиям, от тетушек, дядьев и прочих родственников. И найти способ контролировать наследственность – сотни лет мечта любой гильдии чародеев. Это дало бы ей превосходство над другими: вместо того чтобы месяцами, а порой и годами искать талантливых детей – создать питомник. Династии магов, от поколения в поколение все более сильных и все более знающих. Пока – в конце концов – никто не смог бы им противостоять.

С лица чародея исчезло выражение презрительного пренебрежения.

– Я недооценил тебя, стражник. Что еще мне расскажешь?

– Шадори были экспериментом. В этом роду на протяжении последних трехсот лет появилось несколько магов, а потому вы решили проверить, что будет, перестань они разбавлять кровь. Говоря «вы», я имею в виду твою гильдию, Братство из Верхенна. Уж не знаю, известно ли это другим гильдиям, но не думаю, что это так. Вы слишком цените тайны и секреты, чтобы ими делиться – даже между собой. Вы сами запланировали это или воспользовались случайной оказией?

Чародей легко улыбнулся.

– Назовем это случаем, которому мы слегка помогли.

– Но эксперимент вышел из-под вашего контроля. Завершился фиаско. Шадори оказались неуправляемы – и их не получалось выследить, поскольку необученные таланты обладают хорошей охранительной аурой, используют Силу слишком хаотически, чтобы возможно было ее отличить от природных явлений, завихрений в Источниках, пульсаций в Урочищах. А потому, когда их начала искать Горная Стража, вы к нам присоединились.

– Фиаско? – Маг вздернул брови. – Фиаско? Ты не знаешь, о чем говоришь, червяк. Среди них каждый двенадцатый мог черпать из Источников. Один на дюжину, слышишь, человече? Обычно среди людей таких встречается один на тысячу, талантливых достаточно, чтобы сделаться членами лучших гильдий, – один на десять тысяч, архимагов же – один на миллион. Дети тех, кого вы убили там, внизу, могли бы потрясти мир!

– В этом я не сомневаюсь. – Кеннет сделал следующий шаг вперед. – Но в последнее время в мире и так достаточно потрясений. И как вы собирались их выкормить? И что делать, когда вырастут?

– Каннибализм был приобретенным, а не врожденным пороком, равно как и несколько других погрешностей…

– Нечеловеческая жестокость? Склонность причинять боль и смерть, радость от страдания? Это ты считаешь какими-то там «погрешностями»? Я видел, что они сделали в Коори-Аменеск и здесь, в пещерах ахеров. Они не питались человеческими телами – только их болью. Они страдали от безумия слишком глубокого, чтобы удалось их из него вырвать.

– Ну вот. – Чародей слегка скривился. – А я все ждал, когда же мы придем к выводам, сделанным доморощенным борцом со злом. И какие еще откровения меня ждут?

Снег вокруг его стоп окрасился в глубокий пурпур, и Кеннет понял, отчего так долго длится их разговор. Маг был ранен, одна из стрел пробила магическую завесу, и чародею требовалось время, чтобы сдержать кровотечение и залечить рану.

– Никакие. Скажи мне только: произошедшее на леднике было случайностью или ты планировал это с самого начала?

– Скажем так – мне требовалось оказаться на месте раньше вас. Я знал, что Борехед где-то неподалеку, а догадаться, что его сюда привело, было очень просто. Я намеревался перевести клан в безопасное место, найти ему укрытие на зиму. Признаюсь, недооценил их. А вы? Ну что же, вы должны были добраться до места, наткнуться на этих дикарей, если вам повезет – отступить и отрапортовать, что шадори перестали существовать, вырезанные ахерами, и что я погиб на леднике. Это было бы наилучшее решение. Для всех.

– Для тех, кто умер, – тоже? – Лейтенант сделал очередной шаг. От чародея его отделяло всего несколько ярдов.

– Им уже ничто не могло помочь. Но мы здесь спорим, а мне уже пора. – Маг решил, что разделяющее их расстояние уже достаточно мало. – Если позволишь, я хотел бы горячо попрощаться с тобой.

Кеннет отскочил вправо в тот миг, когда рука мага выстрелила в его направлении. Затормозил в полушаге, развернулся на пятке, отставив руку с мечом далеко в сторону, чтобы сохранить равновесие, и метнул в чародея щит: тот полетел, как гигантский диск, и взорвался, столкнувшись с выстреленным магом потоком Силы. Лейтенант, пригнувшись, кинулся в дым этого взрыва, в два прыжка оказался перед чародеем – и ударил. Как сумел, головой в лицо, добавил коленом в пах и, чувствуя, как теряет равновесие, мечом, плашмя, в голову. Аманделларф вскрикнул, зарычал, подавился кровью и… провалился под землю. Офицер отчаянно балансировал, едва избегнув падения в разверзшуюся под ногами пропасть. Не думал, что чародей стоит так близко к краю. В последний миг он сумел отступить и присел, пытаясь услышать удары тела о скальные выступы и звук падения в воду.

Но все ли закончилось? Он почувствовал холодную дрожь. Будь у него достаточно времени, чародей сделал бы все, чтобы ни один из солдат не вернулся живым на другую сторону ледника.

Стиснув зубы, он склонился и глянул вниз.

Аманделларф висел футов на шесть ниже, обеими руками вцепившись в выступавшую из стены ледяную глыбу. Ноги его отчаянно болтались в воздухе. Когда маг запрокинул голову, их взгляды на миг встретились. Несмотря на кровь, льющуюся из разбитого носа и распухающую на глазах щеку, чародей продолжал смотреть нагло и высокомерно. Потом взгляд мага обратился вниз, к кипящей в сотне футов ниже белой купели и торчащим из нее черным спинам камней.

– Знаю, о чем ты думаешь, чародей. – Лейтенант удивлялся, что его голос не дрожит. – Будь здесь двести, а лучше – триста футов, ты мог бы рискнуть. С твоими умениями успел бы сплести Силу и выйти из всего этого без царапины.

– Веревку… – Аманделларф тяжело дышал, а стиснутые вокруг льда ладони подрагивали от усилия. – Кинь мне веревку.

– Нет. За всех людей, которые из-за твоих приятелей оказались убиты и пожраны. За жителей Коори-Аменеск, за семью шорника из Хандеркех, за моих парней, которые сложили здесь голову, и за ахеров – да, ты не ослышался, и за ахеров, погибших вместе с ними. И даже за тех несчастных, которых вы заставили спариваться друг с другом, как зверей, и которые сделались чем-то куда худшим, чем звери.

– Не играй мне здесь, урод, в суд, – прорычал чародей. Дыхание его все убыстрялось. – Ты слишком низко стоишь, чтобы судить меня. Кинь мне веревку, и я обещаю, что обо всем позабуду, а ты не пожалеешь. Гильдия умеет позаботиться о преданных людях…

– Ты не понимаешь, верно? – Кеннет склонился и взглянул прямо в глаза магу. – Я мог бы хоть месяц напролет говорить о честности, ответственности, праве и чести – ты бы только смеялся и называл меня сентиментальным глупцом без – как ты там говорил? – капли разума. Для тебя ничто присяга Стражи, а особенно слова об охране и защите всех жителей гор от любого врага. Всех и каждого.

Взгляд чародея загорелся ненавистью.

– Честь, оборванец? Честь и ты? Офицер, братающийся с ахерами и убивающий вместе с ними женщин и детей. Неформально я выше тебя по званию, и ты присягал охранять мою жизнь любой ценой. Тебе конец, лив-Даравит. Клянусь всеми богами, что еще будешь скулить, умоляя меня о смерти.

Кеннет поднялся.

– Чародей Аманделларф, которого я поклялся охранять, погиб вчера героической смертью на леднике. Именно так я и скажу на любом суде. Я не знаю тебя, человече. Не знаю, кто ты таков, кроме того, что ты сражался против моих людей в схватке с шадори. Пусть горы тебя осудят, незнакомец.

Отвернулся и двинулся назад.

Несколько мгновений царила наполненная удивлением тишина.

– Вернись сюда! Слышишь! – Впервые в голосе чародея зазвучал страх. – Вернись, ты, проклятый ублюдок! Я вытащил твоих людей! На леднике!! Я вытащил их!!! Вспомни!!!

Офицер остановился.

– Если бы ты их не вытащил, чародей, – сказал он громко, – если бы ты их не вытащил, я достал бы тебя из этой дыры и отдал бы в руки Борехеда.

А потом он медленно наклонился, тщательно очистил меч снегом и промокнул его подолом плаща. Сунул оружие в ножны и двинулся назад, ощущая, как с каждым шагом сходят с него ярость и усталость. Когда был на половине дороги, проклятия и мольбы чародея внезапно оборвались, завершившись протяжным криком. Кеннет-лив-Даравит остановился, но, кроме шума водопада, не услыхал больше ничего.

Впервые за два последних дня улыбнувшись, он зашагал навстречу своим людям.

Все мы меекханцы

Когда бы не та попойка, тяжелое похмелье и неловкость Велергорфа в сочетании с нервным мулом, они бы ни за что не раскрыли шпионов, не зайдя дальше пустых подозрений. Вечером Кеннет позволил людям чуть больше должного. В конце концов, от казарм их отделяло меньше дня дороги, в следующую ночь уже спали бы в собственных постелях, начав отсчет передышки дней в десять, заполненной ремонтом доспехов и оружия, муштрой, надраиванием снаряжения и прочими нудными солдатскими ритуалами. К тому же к Белендену вела прямая, словно стрела, имперская дорога. Могли они подняться порядком после восхода солнца и все равно добраться до казарм еще до ужина.

Он возвращался с патруля с половиной роты, то есть с двадцатью людьми и несколькими псами. Остальные отдыхали в казармах полка. Была это десятидневная спокойная прогулка по безопасной провинции, как раз чтобы в начале весны напомнить людям: Горная Стража бдит. Во времена мира полки действовали именно так: половина стражников в поле, другая – в казармах, чтобы оставаться на случай чего под рукой у начальства. Хотя послать в поле два десятка выглядело сущей насмешкой. С прошлой осени ему обещали как минимум еще человек двадцать – лишь тогда название «шестая рота» перестало бы напоминать дурную шутку.

В трактире, в дне дороги от Белендена, до одного из его солдат добралась весточка. Хавен Рицв, самый младший из его людей, стал отцом. На радостях он спустил половину месячного жалованья, проставляясь всем пивом, вином и водкой. Кеннет позволил им пить и развлекаться, патрулирование проходило спокойно, от казарм были в двух шагах. Что могло случиться?

Выходя утром во двор, он столкнулся в дверях с высоким черноволосым мужчиной, завернутым в обтрепанный лавандового цвета плащ. Брякнуло – и на землю упала лира.

– Прошу прощения. – У чужака оказался высокий, мелодичный голос. – Это моя вина.

Он поднял инструмент левой рукою, правая была перебинтована и подвешена на перевязи.

– Несчастный случай?

Чужак насмешливо фыркнул:

– Нет. Смельчак, господин лейтенант, мой, значит, конь, хотя вы наверняка правы – стоило бы назвать его Несчастным Случаем. Из-за этой скотины возвращаюсь за Малый хребет, так ничего и не заработав. Что за музыкант, не могущий играть?

Кеннет усмехнулся, почувствовав укол беспокойства. Плащ, шлем и кольчугу он оставил в комнате, накинув лишь рубаху и стеганую куртку. У пояса его был обычный нож. И наверняка они не встречались вчера, так откуда бы тому знать его звание?

– И где это с вами случилось?

– На дороге между Лорстом и Чавером. С гор сошел медведь, а мой конь решил, что всадник – лишь помеха для бегства, потому сбросил меня, хотя до твари было шагов сто, не меньше. Видно, такой же из него Смельчак, как из меня служитель Госпожи. И мне пришлось вернуться.

Кеннет вспомнил вчерашнюю беседу с трактирщиком. Хозяин что-то говорил о бродячем музыканте в компании слуги.

– А ученик?

– Учеником он станет через год-другой. А пока что просто носит вещи, помогает разбивать лагерь, ну и предоставляет какое-никакое общество, потому как в горах человек в одиночестве ногу сломает в дороге – и хоть с голоду подыхай.

Они шли в сторону конюшни. Офицер, продолжая улыбаться, занял место по правую руку от незнакомца.

– Вы совершенно правы, господин…

– О, простите. Мастер Энвар из Вереха.

– Идете за горы? Через Беленден? А потом? Перевалом Прохода Двоих, через Лысицу и вниз? Не успеете до ночи.

– И мысли такой не имею. – Музыкант легко усмехнулся. – Хорошо, если удастся нам добраться до перевала, а там заночуем в стражницкой. Мы и так поздновато встали. Когда бы я не спешил, попросили бы вас о сопровождении, однако хочу сойти с гор завтра к полудню, а потому стоит выходить уже сейчас.

Они вошли в конюшню. Шесть лошадей стояли в загонах, а двух верховых и мула седлали в дорогу. Вверху, на сеновале, продолжали храпеть солдаты. Кеннет как раз шел устроить побудку. Они слегка заспались, ждал их теперь быстрый завтрак и еще более быстрый марш, если желали поспеть до сумерек. Он почти с завистью поглядел на лошадок музыканта и его ученика, уже оседланных и готовых к дороге. Крупный недоросль, наверняка спутник Энвара, как раз приторачивал переметные сумы на хребет вьючного мула. При виде мастера скорчился и заторопился.

Из отверстия под крышей выглянул десятник.

– Уже на ногах, господин лейтенант?

– Да, Вархенн, судьба офицера – последним ложиться, первым вставать, и все такое. Спускайся.

– Уже иду, господин лейтенант. Голова аж разрывается…

– Насколько я помню, Вархенн, вы уперлись вчера, что каждый проставится в свой черед. Только псов и освободили от этой повинности.

Десятник болезненно улыбнулся, сел на край, сполз вниз, повис на руках и тяжело соскочил на пол. Покачнулся, ругнувшись, сделал пару быстрых шагов и, чтобы не упасть, легонько оперся о зад мула.

– Остор…

Музыкант не успел договорить. Скотинка издала дикий рев, будто почувствовав вдруг на шкуре медвежьи когти, и встала дыбом. Парень, пытавшийся приладить на ее спине очередной вьюк, получил копытом в грудь. Вьюк распался, и во все стороны полетели свитки, карты и бумаги. Кеннет глянул мельком. Рисунки гор, городов, селений, дорог.

– Вы не говорили, что вы еще и художник, мастер. – Лейтенант подошел к рассыпанным бумагам, одновременно подав рукою знак Велергорфу.

Внимание. Опасность.

– Это не я, это Маллен, господин лейтенант. Паренек. Позволяю ему рисовать, что захочет, иначе не оставил бы меня в покое. Может, придется отдать его в научение к художнику.

Музыкант, который позволяет ученику тратить время на рисование, вместо того чтобы заставлять его бряцать на лютне. Интересно. Офицер присел, поднял один из свитков, развернул его.

– Карты тоже он рисует? И откуда ты знаешь, что я лейтенант, если не ношу знаков различия?

Заскрежетало. В миг, когда офицер отвернулся, Энвар бросился на него, шелестя плащом. В правой руке, чудесным образом освободившейся от перевязи, он сжимал стилет с узким клинком. Кеннет швырнул ему в лицо карту, поймал за руку и, чувствуя, как нападающий переносит вес тела на выставленную вперед ногу, быстро повернулся так, что колено, должное ударить его в пах, попало в бедро. Попало больно.

Он навалился на фальшивого музыканта, слегка подался назад и рубанул головой в лицо противника. Мужчина сумел уклониться, и удар не расквасил ему нос, попав в скулу.

– Вархенн!

Свистнуло. Деревянное ведро-поилка описало короткую дугу и грохнуло шпиона в затылок. И все закончилось.

* * *

Побудка вышла боевой. В неполные три минуты солдаты отряда стояли при оружии и в полном облачении. Похмелье или нет, а оставались они Горной Стражей.

Пленника раздели до набедренной повязки и связали. Как и полагал Кеннет, правая рука его оказалась здоровой. Зато в одежде крылось множество неожиданностей. Нашли четыре метательных ножа, стальную гарроту, шпильку в шесть пальцев с закаленным острием и несколько маленьких бутылочек, наполненных жидкостями без цвета и запаха. Восемь отмычек и маленький ножик с острием из бронзы и медной рукоятью, весь покрытый пиктограммами. Когда Кеннет взял его в руку, ему показалось, что оружие вибрирует. Магия.

Собрались во дворе. Шпион лежал навзничь, почти нагой, по-прежнему не подавая признаков жизни.

Трактирщик подошел к офицеру и уважительно поклонился:

– Парень должен выжить, господин лейтенант. Сломаны ребра, пару дней будет без сознания, но коли боги дозволят – выкарабкается.

– Это хорошо.

Во всей этой суматохе помощнику досталось сильнее всех. Хотя, с другой-то стороны, местные мулы были знамениты тем, что ударом копыта могли убить горного льва. Парню, как ни крути, повезло. Однако Кеннет решил не рисковать и не нести его в таком состоянии в Беленден. Юноше надлежало оставаться в трактире, под охраной нескольких стражников, завтра за ним пришлют повозку. А вот более важного пленника они забирали с собой.

Он дал знак двум солдатам, что уже держали наготове ведра с водой.

– Не нужно. – Связанный внезапно открыл глаза. – Зачем бы мне идти мокрому?

Стражники взглянули на командира, тот спокойно кивнул.

Два потока ледяной воды ударили мужчину в грудь. Тот грязно выругался и попытался вскочить, но один из солдат вжал его ногой в грязь.

– Это предупреждение. – Кеннет встал над шпионом и заглянул ему прямо в глаза. – Ты не станешь больше притворяться потерявшим сознание. Если сделаешь так еще раз, прикажу сломать тебе руку – просто так, на всякий случай. Кроме того, если замерзнешь, то будешь двигаться быстрее, а я хочу оказаться в казармах до вечера. А теперь мы тебя развяжем, и ты оденешься.

Указал на старые портки, соломенные лапти и грязную рубаху, которые они позаимствовали у трактирщика.

– А моя одежда? – Даже лежа в грязи и трясясь от холода, пленник сумел подпустить в голос возмущения.

– В ней слишком много любопытных мелочей, а я не уверен, все ли мы нашли. Командир полка сообщит местным Крысам, а уж те осмотрят ее куда пристальней.

Агенты имперской внутренней разведки называли себя Крысами. Кеннет, говоря по правде, не знал ни одного из них, но полковник Акерес Геванр, командир Шестого полка, наверняка имел с ними контакты.

Лейтенант подал знак, солдат убрал ногу с груди шпиона и вздернул его вверх. Когда резали путы пленника, в руках у нескольких стражников появились взведенные арбалеты, но солдаты даже не стали в него целиться. Он не выглядел дураком.

Пленник, кривясь и трясясь от холода, натянул принесенные лохмотья, после чего ему снова связали руки за спиной.

– А теперь – выступаем. – Кеннет повысил голос, чтобы все его услышали. – Пойдем быстрым маршем, потому отлить и оправиться сейчас. Следующий отдых – в полдень.

Никто не стал возмущаться, все чувствовали, что дело серьезное. Среди бумаг и свитков, найденных при шпионе, были подробные карты не только всем известных дорог через горы, но и неофициальных проходов, узких тропок и едва расчищенных дорожек, которыми пользовались, главным образом, Горная Стража и бандиты. Местоположение части из этих путей тщательно держалось в секрете, поскольку во время войны, например, быстрое и безопасное перемещение войск имело в горах ключевое значение. Кроме того, среди набросков были пейзажи, изображавшие горные вершины, селения, города, одинокие башни стражи и тщательно, с нескольких сторон выполненный вид на Беленден. Подходы под стены, усиленный гарнизон, городские ворота. Парень, если это и вправду рисовал он, был сущим сокровищем – с такими-то руками и глазомером. Жаль, что, согласно имперским законам, эти руки будут отрублены, а глаза – вырезаны.

Коней оставили на месте, взяв с собой лишь мула, груженного вещами шпиона. Кеннет подозвал Велергорфа:

– Сколько человек здесь будет?

– Четверо. Приказы они получили.

– Хорошо.

Эта четверка станет присматривать за пареньком. Не только чтобы не сбежал, но и чтобы не порезал себе вены. Например.

– Строиться! – Лейтенант повысил голос. – Выдвигаемся через пять минут!

* * *

Не щадили его. Впрочем, как и себя. Быстрый марш Горной Стражи – это четверть часа трусцой и четверть часа быстрым шагом. Попеременно, порой многие часы подряд. Для того, кто привык путешествовать верхом, это оказалось убийственным, и уже час спустя шпион шатался и хрипел так, словно намеревался выхаркать легкие. Связанные за спиной руки бега не облегчали.

Они не держались какого-то установленного порядка. Перед шпионом и за ним маршировало по трое солдат, потом Кеннет с Велергорфом и остальной отряд. В хвосте волочился мул, испуганно кося выпученными глазами на сопровождающих его псов.

– Меекханские дворняги, – прохрипел пленник, впервые подав голос в середине второго часа марша, как раз когда они перешли на быстрый шаг. – Траханые имперские прислужники.

Кеннет проигнорировал его, занятый амуницией. Ремень, на котором он повесил новый щит, немилосердно впивался в плечи, пояс с мечом путался в ногах, а шлем натирал лоб. Кеннет снял его и старательно поправил выстилавшую внутренности кожаную плетенку.

К нему подбежал Хавен:

– Господин лейтенант, у меня просьба.

– Если это не касается пинка некоему сукину сыну, то слушаю.

– Я хотел бы найти камень для сына. На курган при беленденском спуске.

Кеннет позволил себе усмехнуться, когда вспомнил о новости, что добралась до стражника в трактире.

– В десять фунтов? И хочешь нести его до самого города?

– Да нет, господин лейтенант, такой обычный, с кулак.

– Знаю-знаю… Как встанем у ручья – поищешь. Только чтобы красивый отыскал.

– Будет как жемчужина, господин лейтенант! – Хавен отсалютовал, не останавливаясь, и занял место в колонне.

Тогда-то шпион и упал в первый раз.

– Меекханские дворняги, – прохрипел он с лицом, вжатым в землю.

Кеннет жестом поднятой руки остановил отряд, но прежде, чем успел подойти к пленнику, его опередил один из людей десятки Велергорфа. Кейв Кальн, по прозвищу Волк, слыл молчуном себе на уме, но не было лучшего разведчика и следопыта во всем Шестом полку. Одетый в легкий кожаный панцирь и наброшенный поверх него пятнистый кафтан с капюшоном, обычно он превосходно растворялся среди скал. Арбалет его был окрашен в черное, а дополняла его пара кинжалов и несколько ножей за поясом.

– Будешь бежать вместе с нами, или же прикажем тебя привязать к хвосту мула и поволочем за ним следом, – сказал солдат почти равнодушно. – В гарнизоне у нас есть чародей-лекарь, который склеит твои останки, даже если привезем ему безногий обрубок.

Шпион не столько вдыхал, сколько всасывал воздух отчаянными глотками. Горец ухватил его за плечо и поставил на ноги.

– Волк!

– Так точно, господин лейтенант. – Стражник выпрямился, отпустив пленника.

– Он должен дойти на собственных ногах и в таком состоянии, чтобы суметь говорить.

– Так точно! Но… Господин лейтенант, он меня оскорбляет.

– Считаешь себя меекханской дворнягой?

– Нет, господин лейтенант.

– А кем?

– Меекханцем, господин лейтенант.

Кеннет внимательно взглянул на него. В Кейве Кальне было пять футов восемь дюймов роста. Черные волосы, бледное лицо и светлые глаза. Не нашлось бы в нем и грамма лишнего жира. Когда б кому пришло в голову написать картину «Горец во плоти и крови», именно его мог бы выбрать за образец.

– Правда?

Такие слова были необычны. Большинство местных любили подчеркивать свои вессирские корни, как и то, что империя не сумела подчинить Север оружием, а присоединила его дипломатическими ухищрениями. Правда, вот уже триста лет смешанные браки и породнение семей постепенно обогащало местную кровь вкусом – как говорилось – юга, но горцы все еще могли обидеться, когда кто-нибудь по недомыслию называл их меекханцами.

– Вперед! А ты – ко мне. – Лейтенант кивнул Волку. Подождал, пока пленник отойдет на десяток шагов, и лишь потом зашагал сам. – Кейв, мы должны доставить его в казармы живым.

– Понимаю, господин лейтенант.

– И оставь необходимость подгонять пленника мне, в конце концов, мне за это и платят. Понятно?

– Так точно!

– На место, стражник.

Волк удалился рысцой.

– Что это он внезапно сделался таким из себя имперцем, Вархенн? Я-то – другое дело, у меня еще дед был меекханцем, фамилия не врет. Но Волк?

Десятник поглядел на него спокойно, а покрытое синими татуировками лицо не выражало ничего. Потом он слегка улыбнулся.

– Вы знаете, где мы находимся?

– Глупый вопрос, Вархенн.

– Нет, господин лейтенант, я спрашиваю не о городе или провинции, но только об окрестностях. Вы ведь не служили здесь раньше, а я – издавна, однако вы позволили Хавену поискать камень для сына на счетный курган, тот, что при спуске с Лысицы. А зачем это нужно?

– Местный обычай? Древняя традиция? Меня не спрашивай.

– Этой традиции едва четверть века, господин лейтенант. Что лежит за Лысицей?

– Долина Варес и путь на юг, к Калену.

– Верно, путь, которым купеческий фургоны едут в Новый Ревендат и обратно. Главная дорога, соединяющая нас с югом империи.

– Долина Варес… Это там се-кохландийцы вырезали половину Семнадцатого пехотного полка?

– Не половину, а едва третью часть, господин лейтенант.

– Ты там был?

На мгновение лицо десятника сделалось странно неподвижным, закаменевшим.

– Да, был. Вам рассказать?

Кеннет огляделся. Спокойствие, тишина, до следующей пробежки еще несколько минут. Шпион связан и под надзором, а вокруг нет пропасти, в которую тот мог бы броситься.

– Говори.

* * *

– Клянусь железным стручком Реагвира!

Кавер Монель, по прозвищу Черный Капитан, стоял на вершине Лысицы и смотрел на юг. Вид отсюда был прекрасный. На небе – ни облачка, солнце уже высоко на небосклоне, и пейзаж открывался, окажись у кого достаточно острое зрение, миль на пятьдесят. Поля, луга, рыбные озера, обширные куски леса, селения и города, соединенные сеткой дорог. Плодородный, богатый, населенный край.

Лысица была форпостом Малого хребта, горной цепи, в которую Меекханская империя уперлась во время своей военной экспансии. Точнее, империя перевалила через Малый хребет, лишь поглотив – хозяйственно и политически – земли Вессирской Лиги. И сделать это после серии неудачных войн ей удалось лишь путем длящегося вот уже несколько десятилетий процесса соединения родов, сплетения хозяйственных интересов и политических связей. Дело облегчалось тем, что вессирцы не чтили одного бога, но верили, что в пантеоне найдется место для всех; а потому воинственные культы, сотни лет создававшие теократии в других местах континента, не сумели склонить их к своим истинам. Так что религия не стала здесь проблемой. И все же долины между Малым и Большим хребтами, как и земли миль на пятьдесят к югу от Малого хребта, до самой реки Ванавен, все еще считались землями вессирскими. Будь у кого зрение исключительно острым, он смог бы с вершины Лысицы рассмотреть ту реку – серую полосу на горизонте.

Гора была едва ли не в милю высотой и выглядела так, словно некто взял огромный молот и ради забавы изо всех сил ударил в ее склон. Так возникла долина Варес, которая, по сути, долиной не была: овальная лохань диаметром в четверть мили, объятая с двух сторон скалистыми отрогами и завершающаяся почти отвесной стеной самой Лысицы. Вход в эту как-бы-долину не превышал пятидесяти ярдов в ширину. Вел туда имперский путь, каменная дорога, на которой едва разъехались бы два фургона. Называли ее Калиткой Севера, поскольку было это единственное место на расстоянии почти в сто миль, где купеческие фургоны могли перевалить Малый хребет.

Хотя путь, ведший на вершину Лысицы, и был узким, вырубленным в отчаянно отвесной стене, но построившие его имперские инженеры заслуживали любых почестей и похвал, какими в силах была одарить их человеческая память и благодарность. Тракт взбирался по откосам, насчитывал восемнадцать поворотов, а общей длины – без малого семь миль. Купеческий фургон, запряженный четверкой крепких лошадей, всходил на вершину за полный день. Но даже в этом случае добирался до Нового Ревендата куда быстрее, чем если бы ему пришлось ехать сто миль на восток, чтобы воспользоваться Большими Вратами.

Вот только нынче купеческий фургон взбирался бы на Лысицу дня три. А то и дольше.

– Словно стадо баранов. – Капитан сплюнул на землю, и было не понять – не то он раздражен открывшимся видом, не то попросту желает очистить рот от скопившейся желчи.

Молодой стражник дернул кадыком. Он и сам бы охотно сплюнул, избавившись от кома густой, липкой флегмы, забившей горло, но не мог. Как правило, офицеру позволено куда больше, чем солдату. Лучшая плата, лучший постой, лучшие порции из общего котла. И право сплевывать, когда пожелает.

Однако нынче он не поменялся бы местами со своим капитаном и ради всех этих несомненных привилегий.

– Значит, ты – мой вестовой? Как звать?

– Вархенн, господин капитан.

Черный Капитан отвел взгляд от долины и внимательней всмотрелся в него.

– Бергенец, что ли? – Он остановил взгляд на племенных татуировках, покрывавших щеки, лоб и тыльную часть ладони молодого стражника.

– По матери и отцу.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать, господин капитан.

– А я – зять императора. Сколько, спрашиваю!

– Пятнадцать.

– Ну так-то лучше. Умеешь этим пользоваться? – Капитан ткнул пальцем в тяжелый топор, заткнутый за пояс юноши.

– С детства, господин капитан.

– Это хорошо, пригодится. Что об этом думаешь? – Офицер указал на долину.

Стражник глянул вниз. С этой высоты дно ее казалось волнующимся морем. Люди, животные, фургоны – все перемешано и спутано в огромный гобелен. В горловину долины вливались все новые группы беглецов, ищущие спасения. Имперская дорога была забита людьми, телегами, перегоняемыми стадами. Даже стоя здесь, на высоте, он слышал эту толпу. Голоса людей и крики животных сплетались в грозную, мрачную какофонию. Паника – вот какое слово жгучим комом поднималось в его горле. Одна фраза, один крик о появившихся всадниках – и вся эта масса рванет в сторону дороги, ведущей на Лысицу, примется давить, топтать и умирать. Сперва старики, женщины и дети, а потом остальные. Одно слово убьет больше людей, чем наступающая армия.

Он не знал, что сказать.

– Я тоже так думаю. – Капитан стоял, широко расставив ноги, сунув пальцы за пояс, черненая кольчуга, которую обычно он носил поверх черного кожаного панциря, глухо брякала. – Се-кохландийцы загоняют их, словно рыбу в невод. А завтра, самое большее послезавтра появятся, чтобы выбрать лучшие куски.

Это прекрасно понимали все. Империя вот уже три года шаталась под ударами армии кочевников. Итогом войны стали пока что пять крупных проигранных битв и неисчислимое число стычек и боев, развеявших миф о непобедимости меекханской пехоты. Кочевники были не какой-то там бандой, которой удалось проскользнуть на территорию империи, но – стотысячной, вымуштрованной в боях конной армией, прекрасно управляемой и умеющей использовать свое превосходство. Передвигались они в два раза быстрее, чем пользующиеся сетью имперских дорог меекханские полки, избегали битв, если не обладали по крайней мере двукратным превосходством в людях, ударяли там, где были уверены в победе. Армия кочевников состояла из пяти больших, двадцатитысячных отрядов, а их боевые а’кееры, насчитывающие от ста двадцати до ста пятидесяти лошадей, могли появиться в любом месте к северу от Кремневых гор. Грабили, жгли, убивали и уничтожали все, что оказывалось у них на дороге. А ведь центральные провинции империи вот уже почти триста лет наслаждались миром. Селения, городки, даже большие города не имели стен и были словно отворенные ульи для роя обозленных, голодных шершней.

Десять дней назад пришла весть, что два из этих отрядов свернули на северо-запад, пересекли реку и вторглись в подгорные провинции. Тридцать, сорок тысяч всадников легко разгромили два имперских полка, насчитывавших не более пяти тысяч человек. И принялись сеять смерть. Оба стражника знали: еще вчера небо закрывали дымы от горящих селений и городов. Нынче небосклон был чист, но это лишь усиливало ощущение угрозы. Не знать, где находится враг, в сто раз хуже, нежели иметь его прямо перед глазами.

Только вот се-кохландийцы могли теперь не спешить. Капитан Монель был прав: долина Варес – невод, в который жители провинции давали себя загнать, словно неразумные зверушки. Десятки тысяч людей двигались сюда с телегами, груженными всем нажитым скарбом, будто не помня, что дорога к вершине даже у пешехода налегке занимает половину дня. Фургон въезжал по ней целый день, и это при условии, что в него впрягли сильных, здоровых животных, а сам он не был чрезмерно нагружен. А нынче вверх тянулись огромные, тяжелые сельские телеги, до краев полные разнообразным добром и влекомые одной-двумя худыми и ослабленными многодневным бегством клячами. Голова человеческой змеи, взбирающейся на Лысицу, прошла едва ли треть пути. Вархенн знал, что у нее нет ни шанса добраться до вершины к ночи. Долина оказалась смертельной ловушкой.

Капитан вздохнул и снова сплюнул.

– Иди к лейтенанту Кавацру и передай, чтобы тот со своей ротой начал спускаться к подножию дороги. Все телеги нужно убрать с пути, животные могут остаться, но при условии, что не будут задерживать движение. Если кто из них начинает сдавать – резать и волочь в сторону. На каждом витке пусть поставит двух-трех людей: контролировать ситуацию и подгонять толпу. Никаких простоев. Если кто не сможет справиться, должен уступить дорогу другим. Прочих стражников пусть оставит, им переводить людей на ту сторону, никаких задержек вверху, потому что забьют нам перевал. И пусть их считает. Хочу знать, сколько перейдет через Малый хребет. Я с остальными ротами сойду по стене, сперва третья и восьмая, последней – моя. Пошел!

Молодой стражник кивнул, отсалютовал и помчался в сторону невысокой башни, где ожидал остальной отряд. Черный Капитан привел к Лысице четыре роты, первую, третью, восьмую и десятую из Четвертого полка Горной Стражи. Всего неполных четыреста человек. Приказ они получили меньше пяти дней назад, что свидетельствовало о серьезных проблемах с системами связи, обычной и магической. Се-кохландийские отряды часто шли с сильными племенными шаманами, жереберами, которые с яростным упорством охотились за имперскими чародеями, особенно за теми, кто служил в войске. Таким образом, у армии медленно выламывали клыки, ослепляли и оглушали ее. Сеть же конных гонцов уже давно была разорвана летучими а’кеерами. Кочевники перехватили инициативу, и империя медленно проигрывала войну.

Лейтенант Девен Кавацр, командир первой роты, ни слова не сказав, выслушал приказ и двинулся со своими людьми в сторону спуска. Выпало ему самое неблагодарное занятие. Но, чтобы хоть кто-то смог выйти живым из ловушки, какой стала долина, необходимо было расчистить путь. Пеший поднимался на гору в два раза быстрее, чем телега, и эта истина обрекала их на определенные действия, поскольку Горная Стража должна прежде всего защищать людей.

Вархенн передал двум другим лейтенантам приказ приготовиться к спуску. Им следовало попасть на дно долины, используя веревки, крюки и ледорубы. Стража умела взбираться по почти отвесным стенам, а потому задание не заняло бы больше двух часов. Когда он бежал обратно к капитану, третья рота как раз начала готовиться к выполнению приказа. Вниз полетели мотки веревок, и первые стражники исчезли за скальными выступами – должны были оказаться внизу раньше, чем рота Кавацра доберется до головы упорно взбирающейся вверх человеческой змеи.

Вархенн застал капитана стоящим на прежнем месте – тот всматривался в горизонт. На юго-востоке появился столб черного дыма, быстро поднимавшийся вверх. Заметив юношу, офицер заговорил:

– Аберех. Малое сельцо. Двадцать пять миль отсюда. Два-три часа неторопливой рысью. Но по дороге есть рыбные озера с теми проклятущими узкими дамбами, а еще речка и лес. Когда бы кто-нибудь там, внизу, имел голову на плечах, можно было бы устроить преотличную засаду. Говорю тебе, нет ничего лучше, чем конница на дамбе и пятьдесят решительных парней с добрыми арбалетами в руках.

– Так точно, господин капитан.

– Ты мне здесь не «такточноствуй», парень. Сколько там внизу людей? Как полагаешь?

Молодой стражник взглянул в забитую долину.

– Двадцать тысяч?

– Нет, парень, как минимум тридцать. А может, и больше. Здесь собрались жители Маавах, Лавердона, Старого Опанна и Калесс. И всех окрестных сел. И в два раза больше – в дороге, будут прибывать весь сегодняшний день и всю ночь. Утром здесь окажется шестьдесят тысяч душ, половина провинции, втиснутая в одну пятую квадратной мили. Причем не считая скота, овец, коз и свиней. Знаешь, что это значит?

– Что будут долго всходить наверх?

Капитан остановил на пареньке проницательный взгляд. Пристально всматривался в его лицо, словно в поисках хотя бы тени насмешки.

– Это тоже, малой. Но еще – и я могу тебе это сказать наверняка – там не осталось никого, чтобы сражаться. Здешние земли – не лучшее место для конницы. Поля разделены лесами, озерами и каналами, узкие дороги, скользкие дамбы, два крупных водоема. А они дают загнать себя в ловушку, словно скот, идущий под нож. Это ведь тоже вессирцы, как ты или я, но триста лет меекханского владычества сделали из них южан. Они превратились в меекханцев, мягких и трусливых. Привыкших, что другие подставляют за них шею. Смотри, как удирают… – Он снова сплюнул, на этот раз уже с нескрываемым презрением. – Триста лет назад ни один всадник из этого отряда не вернулся бы на восток. Каждое село им пришлось бы захватывать дом за домом, каждый шаг оплачивали бы кровью. А теперь кочевники заявились, словно охотники, выслеживающие зайца в загоне. И животинка даже не в силах убегать по-умному.

Он отвернулся к долине спиной.

– Идем вниз. Держись за мной.

Спуск проходил быстро и умело. Из куска веревки вязалась простая, но никогда не подводящая упряжь, ее переплетали с главной веревкой. Съезжали прыжками, отталкиваясь ногами от скальной стены. Хорошо вышколенные стражники могли опуститься на дно пропасти в несколько сот фунтов глубиной меньше чем за десяток минут. К счастью, веревками и упряжью нужно было пользоваться лишь в самом начале. Футов триста отвесной скалы, а вот следующие полторы тысячи они одолевали уже осторожней, спускаясь между густо растущими деревьями. Лес, покрывавший склоны, что охватывали долину, состоял в основном из растущих над обрывами здешних сосенок, а те умели втиснуть корни в самую крошечную скальную щель, цепляясь за камни, словно скупец за последний медяк. Но все равно существовала немалая вероятность, что безумец, который сюда полезет, полетит вверх тормашками, ломая все кости. Именно потому они шли в группах по несколько человек, связанные друг с другом, выверяя каждый шаг.

Вниз они добрались в тот миг, когда над ними, на дороге, начали разыгрываться первые из малых трагедий. Видели все куда лучше, чем им хотелось, несмотря на расстояние: замешательство, сутолоку, солдатские команды. А потом одна из телег, медленно ползущая во главе группы беженцев, оказалась молча и грубо сброшена вниз. Две трети вырубленного в горе пути вели через лес, а идущая зигзагом дорога была разделена полосами деревьев. Потому телега не обрушилась на головы идущих ниже людей, а только ударилась о ствол дерева и переломилась пополам. Те, кто был внизу, отчетливо видели высыпающиеся из нее узлы, сундуки, ящики, какие-то свертки. Некоторое время ветер даже доносил женские причитания, когда владелица телеги принялась оплакивать свои богатства.

А может, именно потому, что все смотрели в сторону вершины, на их прибытие внимания сперва не обратили.

* * *

– Господин лейтенант, время.

Кеннет огляделся, будто отряхнувшись от чар. Вархенн умел рассказывать как никто другой в роте. Долгими зимними вечерами, когда метели отрезали казармы от мира, он мог сплетать истории, которые похищали у людей время на сон и заканчивались лишь с рассветом. Но никто никогда не жаловался. А истинное мастерство десятник демонстрировал, рассказывая о делах, в которых сам принимал участие. Нечто в голосе его, в том, как он жестикулировал, в том, как горели его глаза, действовало, словно магнит. Лейтенант поглядел вправо-влево. Несколько стражников приблизились, прислушиваясь, к ним с Велергорфом. Строй начал ломаться, и все выглядело так, словно никому не помешала бы небольшая пробежка.

– Ладно. Стража, бегом. На раз-два-три!

Они побежали.

Четверть часа трусцы по ровной, каменной дороге – такое для солдат Горной Стражи почти отдых. Через десяток-полтора шагов ноги сами ловят ритм, дыхание выравнивается, руки начинают работать, помогая закачивать воздух в легкие. Кеннет уже чувствовал, что щит перестает тянуть к земле, а шлем больше не натирает. Когда бывало нужно передать горными тропами важную весть или быстро добраться до места, где видели некую подозрительную банду, солдаты могли бежать в таком темпе и половину дня. Из-за скорости их порой называли горной кавалерией.

Однако для шпиона такой бег мог оказаться чрезмерным усилием. Потому, когда он раз-другой споткнулся, Кеннет вскинул руку, приказывая вернуться к маршу. Подошел с десятником к пленнику.

Фальшивый музыкант, согнувшись в поясе, тяжело дышал, грязная одежка смердела старым потом, волосы липли к черепу. Он ничем уже не напоминал того элегантного, уверенного в себе мужчину, с которым Кеннет столкнулся в дверях нынче утром.

Лейтенант жестко поднял его и приложил к губам пленника флягу.

– Пей, – приказал офицер. – Если начнется обезвоживание, тогда и вправду придется привязывать тебя к хвосту мула.

Пленник послал ему взгляд, которым и хотел бы выразить презрение, но такого непросто добиться, когда задыхаешься, хватая каждый вдох, как если бы тот был последним, а одновременно кто-то еще и вливает тебе в рот воду. Он поперхнулся, закашлялся.

Лейтенант спокойно убрал флягу.

– А неплохая была идея с рукой, знаешь? Ты мог путешествовать по всей провинции – либо как раненый, ищущий лекаря, либо как музыкант, возвращающийся за Малый хребет, чтобы вылечиться. Всякое направление было бы хорошо, и каждый раз ты мог бы убедительно объясниться, верно? К тому же ученик, который на отдыхе что-то там себе рисует. Но я готов поспорить, что самые важные вещи ты скрываешь в голове, правда?

Шпион перестал кашлять и пристально поглядел на него. На этот раз ему почти удалось изобразить гордость и величественность. Он молчал.

– Пей. – Кеннет снова приложил ему флягу к губам.

Пленник сделал несколько длинных глотков, после чего тряхнул головой.

– Ладно. Не хочешь – не нужно. Часа через два встанем на отдых, там получишь какой-нибудь еды и снова напьешься.

– Чей он может быть, господин лейтенант? – Десятник поглядывал на шпиона, кривя татуированное лицо. – Виндерский? Хазерский?

– Не знаю. Но уж Крысы-то это из него вытянут. Умельцы в своей работе. Я бы сказал, что он – винде’каннин. Рог у нас все так же торчит за восточной границей, и они давно уже мечтают его обломать. Верно, дружище?

Взгляд пленника не изменился ни на йоту. Офицер холодно улыбнулся.

– Ладно, Вархенн, хватит болтовни, идем дальше, а ты рассказывай.

– А на чем я закончил? А, вспомнил, мы съехали тремя ротами и смотрели, как люди лейтенанта Кавацра расчищают путь. А потом и мы принялись наводить порядок. Одна рота отправилась к устью долины останавливать телеги и животных. С этого времени только люди имели право войти внутрь. Вторая помаршировала к началу дороги в гору. Капитан же тем временем пытался договориться с одним чародеем, которого мы повстречали в долине.

* * *

Когда присутствие стражников заметили, к ним властным шагом подошел мужчина в синей бархатной одежде.

– Вы кто? – У него был глубокий и спокойный голос. Удивительно для кого-то, стоящего перед тремя сотнями вооруженных до зубов солдат самого бандитского вида.

– Горная Стража. – Кавер Монель небрежно продемонстрировал плащ с нашитым спереди номером полка. – А ты кто?

– Мастер Барен-кла-Вердонелл. Чародей. Сейчас исполняю функцию бургомистра Маавах. Предыдущий бургомистр не справился. – Мужчина махнул рукою куда-то за спину. – Что там происходит?

Мог и не уточнять, где именно. Ветер все еще доносил вниз вой женщины. Стоны и причитания людей, собравшихся в долине, набирали силу.

– Расчищаем дорогу. При нынешней скорости даже десятая часть беглецов не успеет взойти на Лысицу, прежде чем появятся кочевники.

– По какому праву?

Капитан холодно улыбнулся.

– По императорскому. Именно мы отвечаем за горные тропы, а эта дорога – одна из них. Наверх будут всходить только пешие, фургоны и животные задерживают движение. Это не оспаривается.

Мужчина молчал мгновение, после чего ответил похожей улыбкой – настолько же холодной и взвешенной.

– Слава богам, наконец хоть кто-то с головой на плечах.

– Здесь есть другие чародеи?

– Был мастер Ванель. Владел чарами в аспекте Туч и Луча, – объяснил чародей. – Тропа Света, как говорится. Позволяет путешествовать быстро и на большие расстояния. Исчез совсем недавно вместе с несколькими богатыми купцами. Забрал столько человек, что мог прибыть на место со спекшимся мозгом. Но это его выбор.

– А вы, мастер? Какой аспект?

– Хотите знать, пригожусь ли я для чего-нибудь? – Барен-кла-Вердонелл улыбнулся одними губами. – Нет, я так не думаю. Я вовсе не знаменитый архимаг. Простенькие чары с Тропы Воздуха, аспектированные Дыханием и Гнездом. Предсказываю погоду, предостерегаю от близящихся бурь. Если день хорош для меня, могу разогнать градовую тучу или, по крайней мере, оттянуть начало бури. В городе я бы не заработал на хлеб, но в селах я знаменитый и ценный член местной общины.

– Другие чародеи? – Офицер махнул рукою в сторону толпы.

– Нет, нету. Кроме Ванеля в этих краях был только старый Галех, но и тот умер в прошлом году, и на его место пока никто не позарился. Ведь большинство одаренных тянутся в крупные города, к богатым гильдиям. Чтобы осесть здесь, нужно или любить жизнь в деревне, или не иметь выбора, потому что аспект, которым ты владеешь, в другом месте мало на что годен. – Чародей пожал плечами. – Разумеется, есть несколько сельских заклинателей и знахарок, некоторые слегка владеют Силой, но я не думаю, что они смогут пригодиться. В отряде, что к нам приближается… Даже с такого расстояния я чувствую завихрения, деформацию… Это непросто объяснить кому-то, кто сам не одарен. Там как минимум десять жереберов.

Капитан кивнул.

– Вы можете чувствовать их чародеев? Установить расстояние?

– Мне этого не нужно. Я владею Тропой Воздуха, а воздух переносит звук. Слышу их. – Он прикрыл глаза. – Ближайший а’кеер в двадцати милях отсюда, около ста коней. Разведка. Осторожно едут плотиной меж двух озер, часть остановилась и поит коней. Наверняка вскоре отправятся дальше. Но я уверен, они не прибудут сюда до утра, разве что рискнут путешествовать ночью. И в любом случае не поспеют раньше солдат.

– Солдат? Вы уверены, мастер?

– Мерный, ритмичный шаг нескольких сотен людей, звуки барабана, бренчанье железа. Армейский отряд – три, может, четыре роты. Фургоны. Не знаю сколько. Они милях в десяти к востоку от нас, идут дорогой на Гаренс, вдоль гор. Приближаются. Только это и скажу.

Вархенн откашлялся.

– В Гаренсе казармы Семнадцатого полка, господин капитан.

– Вроде бы Семнадцатый был разбит.

– Знаю. Вместе с Двадцать третьим. Но… Гаренс дальше на севере. Может, они просто не успели принять участие в битве.

– Посмотрим. – Улыбка капитана казалась щелью на леднике. – Я охотно встречусь с офицером, который уводит своих людей подальше от врага.

* * *

Бег закончился. Кеннет поправил щит, подтянул пояс с мечом. Они одолели почти половину дороги, еще пара циклов – и устроят длинный привал. Нужно будет что-то съесть и попить. И все же шпион выглядел так, словно был готов вот-вот рухнуть в обморок. На этот раз марш, похоже, несколько подзатянется.

– Полчаса шагом, – приказал лейтенант. – Черный и вправду был таким сукиным сыном?

Велергорф широко усмехнулся.

– Даже большим, только вот моя память, как всегда, приукрашивает правду. Помню, как однажды он приказал третьей роте целую ночь бегать вокруг казарм, потому что трое солдат припозднились, возвращаясь из увольнительного. Ничего серьезного, рота и так сидела на зимовке, а парни пошли на свадьбу к семье и слегка перепили. Но… каждый из нас дал бы покрошить себя на кусочки за него.

– Интересно, с чего бы?

– Он никогда не отдавал приказ, который невозможно было выполнить, и никогда не посылал людей на смерть, чтобы покрыть себя славой. Ровно столько мы знали наверняка. А еще он никогда не требовал унижаться перед собой только потому, что он офицер и дворянин. И он всегда выполнял приказы…

* * *

– Нет. Это невозможно.

Вархенн сдвинулся чуть в сторону, чтобы высвободить руку и в случае чего быстро выхватить оружие. Ситуация становилась интересной.

Наведение порядка на дороге заняло целый день. В конце концов им удалось установить хоть какой-то осмысленный темп. Солдаты уже расчистили подъем от повозок, и голова колонны беглецов как раз достигла вершины Лысицы. Внизу телеги отводили в сторону, животных выпрягали и собирали в большое стадо. Вскоре их должны были начать резать, поскольку капитан не намеревался оставлять кочевникам ни одного коня, ни одной коровы, овцы или козы. То, что беженцы не сумеют внести на гору на себе, будет сожжено. Долина превратится в кладбище, а кочевники получат лишь пепел и трупы тысяч животных. Ничто здесь их не оденет, не вооружит и не насытит. Таковы были приказы, и Черный Капитан собирался выполнить их до конца.

Разве что в следующую секунду он умрет.

– У меня тоже есть свои приказы, капитан. – Пехотный офицер поправил плащ, легко прикоснувшись к зелено-черной оборке. – И мне не нужно, полагаю, говорить, что я привык их исполнять…

Вархенн отвел взгляд от полосы, оторочивающей плащ пехотинца. Младший полковник, говорили знаки отличия. Десятники носили бронзу, лейтенанты – багрянец, капитаны – желчь, полковники – зелень, генералы – синеву. Добавление черного означало звание на полстепени ниже, белизны – вполовину выше. Но всего важнее, однако, было то, что эта зелено-черная полоса имела больше власти, чем грязно-желтый с добавлением белого, обметывавший плащ капитана.

Полковник глянул через плечо и подал несколько знаков. Становилось горячо.

Солдаты прибыли далеко за полдень, две роты тяжелой пехоты, рота арбалетчиков и рота артиллерии с груженной на телеги дюжиной скорпионов и четырьмя онаграми. Вархенн и капитан смотрели, как они приближаются, восемьсот пропыленных, идущих нога в ногу людей, а за ними двадцать фургонов с механизмами и амуницией. Тяжелая пехота, гордость империи, теперь выглядела как стая призраков: серые щиты, серые панцири, серые лица с глазами, пригашенными усталостью и чувством поражения. Впервые за много лет солдатам пришлось помериться силой с врагом, у которого они не смогли выиграть. Кочевники в битве не вставали лицом к лицу, не бросались в безумные атаки, какие можно было отразить стеной ростовых щитов и градом дротиков. Даже до гор доходили рассказы о сражениях, в которых всадники носились по полю битвы на быстрых конях, засыпая шеренги меекханской пехоты таким количеством стрел, что у солдат опускались руки под весом сотен древков, торчащих из щитов. С пятидесяти шагов, на полном скаку, се-кохландийский всадник мог попасть в лицо, на мгновение мелькнувшее над щитом. И это ломало воинскую мораль вернее, чем сотни проигранных битв. Когда ты можешь лишь стоять на месте и прятаться за щитом, чувствуя, как растет его тяжесть, – даже у лучших из лучших опускаются руки.

Отряды копейщиков, столь эффективные в других войнах, просто-напросто выбивались стрелами, и теперь численность их везде уменьшилась до одной роты на полк. Пытались увеличить и количество лучников и арбалетчиков в каждом подразделении, но для подобных изменений было слишком поздно. Хорошего стрелка нужно готовить годами, а этих лет империя не имела. Кое-кто полагал, что Меекхану остались считаные месяцы, что, мол, если не в этом году, то в следующем ей придется уступить половину территории, все земли к северу от Кремневых гор и подписать с Отцом Войны се-кохландийцев унизительный мир. Многие уже предвещали конец Меекханской империи, и, глядя на колонну призраков, что приближалась с востока, Вархенн готов был признать их правоту.

– Вы здесь командуете, капитан?

Это были первые слова, раздавшиеся из уст командира прибывшего отряда. Странно, но он безошибочно выделил Черного средь хаоса, все еще царившего у входа в долину. Число уводимых в сторону повозок росло, как и стадо животных, что отчаянно мычали, ревели и визжали. Лейтенант Варех-кэ-Леваль, на шее которого висело руководство этим бардаком, управился с ним на диво простым и действенным способом: с двадцать тяжелых и солидно сбитых повозок он поставил по обе стороны дороги и связал их цепями, сузив проход до нескольких локтей. Это позволило контролировать ручеек беглецов, отделять животных от людей и удерживать прочие фургоны снаружи. Очередные партии беженцев добирались до преграды, но возмущаться или пытаться применить силу решались лишь немногие. Выражения лиц солдат не позволяли относиться к ним несерьезно.

Несмотря на это, здесь еще царила изрядная сумятица, взрослые кричали, дети плакали, животные ревели, порой доходило до толкотни и стычек между беженцами. Однако командир приближающейся колонны приметил в этом бардаке стоящего чуть в стороне офицера и безо всяких колебаний направился к нему. Вархенн считал выражение на лице капитана и приготовился к проблемам.

– Я, господин младший полковник. Старший капитан Кавер Монель из Горной Стражи. Четвертый полк… – и оборвал себя с почти оскорбительным выжиданием.

– Полковник Дарвен-лав-Гласдерн. Семнадцатый пехотный полк. – Офицер усмехнулся и чуть поклонился: вежливо, словно ожидая взаимности со стороны младшего по званию.

Зря. Черный Капитан лишь смерил его ледяным взглядом, оценивая кольчугу, шлем и пояс с мечом. Все было запыленным, но не выглядело побывавшим в битве. Полковник смотрелся на тридцать – тридцать пять лет, был гладко выбрит, со светлыми волосами и спокойными карими глазами. Напоминал придворного щеголя, а не офицера имперской армии.

– Вы участвовали в битве? – Еще один вопрос, заданный тоном, за который уже можно было получить вызов на поединок.

Командир Семнадцатого будто не обратил на это внимания.

– Нет. Мы должны были удержать брод на Валесе, чтобы нас не обошли с флангов, пока остальные попытаются выстоять. Но никто не появился, а вместо этого до нас дошла весть о поражении. Оба наших полка вырезаны. Только это мне и известно. Я получил приказ перейти Малый хребет и увести людей на восток, к Арс-Гавеллен. Там назначено место сбора.

– Приказ? Могу его увидеть?

Вот проклятие.

Младший полковник чуть выпрямился и взглянул капитану в глаза. Он уже не улыбался, а взор его утратил мягкое выражение.

– Нет, капитан. Не можете. В имперской армии младшие по званию не расспрашивают старших и не проверяют их приказов.

– Согласно привилегиям, данным Горной Страже императором Хелленрорфом, наши звания считаются на полстепени выше от обычной армии. А потому мы равны.

– Эта привилегия действительна лишь в горах.

– А мы и есть в горах, господин младший полковник. Эта долина и все, что вокруг нее, – вессирская территория. Как раз горы. Здесь всякий из моих солдат – десятник для ваших людей. Даже он, – указал капитан на вестового.

Вархенн пожалел, что не находится далеко. Очень далеко, где нет офицеров, грызущихся друг с другом насчет вопросов иерархии.

Какой-то миг полковник мерил паренька взглядом. Молча.

– А какие приказы получили вы? – Он наконец перевел взгляд на капитана.

– Организовать переход через Малый хребет людям, скольким удастся, не оставляя кочевникам ничего ценного, никакой добычи, никаких животных, и удержать проход через горы. В такой вот очередности.

– Тогда организуйте переход для нас. И только. Прежде чем солнце закатится, мы будем на вершине.

– Нет. Это невозможно, – сказал капитан, а командир остатков Семнадцатого полка легонько огладил оборку своего плаща, дав понять, что привилегии от мертвых императоров не настолько уж обязательны, после чего и дал знак своим людям.

Наверняка те приготовились заранее, зная, что вход в долину блокирован. За спиной полковника солдаты демонстративно вдевали руки в петли щитов, а группки арбалетчиков словно невзначай занимали позиции на флангах. На баррикаде, преграждавшей вход в долину, тоже началось движение. Лейтенант кэ-Леваль быстрыми жестами собирал стражников. На несколько ударов сердца установилась тишина, гражданские замолчали, с ужасом глядя на готовящихся к схватке солдат, даже животные утихли, будто чувствуя близящуюся резню.

– Так как насчет перехода, господин капитан? – Полковник скользнул взглядом по баррикаде. – Мы его получим?

И приподнял брови, когда услыхал насмешливое фырканье.

– Я кое-что покажу вам, полковник. – Черный Капитан приглашающе взмахнул рукою. – Вы поймете.

Они подошли к баррикаде, Вархенн шагал следом. Капитан широким, хозяйским жестом обвел долину. С этого места взгляд невольно останавливался на прямой, словно стрела, дороге, которая от подножия начинала взбираться укосами на вершину Лысицы. Командир Семнадцатого некоторое время просто стоял и смотрел. Люди, животные, повозки… Долина была без малого в пятьсот ярдов длиной и вполовину больше – шириной, но хоть так, хоть эдак, а казалось, что наполнена до краев. С такого расстояния человеческая колонна на дороге походила на серую змею, медленно ползущую вверх.

– Шестьдесят тысяч беженцев, а может, и больше. – Капитан говорил тихо, спокойно. – Мужчины, женщины, дети и старики. В большинстве – вессирцы с плато. И я расскажу вам, что случится, если вы попытаетесь выполнить приказ. Вам придется войти в долину, протолкаться между всеми этими людьми и начать подниматься на гору крутой, узкой дорогой, которой сейчас идут пятнадцать тысяч человек. Вам придется сталкивать их с дороги щитами и древками, вам придется колоть мечами тех, кто станет сопротивляться. Сотни трупов, тысячи раненых. Ваши фургоны с механизмами заблокируют дорогу на несколько часов. Купеческие повозки обычно останавливаются у подножия на ночь, чтобы животные могли отдохнуть перед подъемом, а ваши кони шли без передышки как минимум пару дней. Вы заблокируете дорогу наверх, а это значит, что внизу кочевники устроят резню. Убьют всех стариков. Детей, женщин и здоровых мужчин возьмут в рабство и погонят на восток. А вы, взбираясь наверх, будете на это смотреть.

– Но…

– Нет, полковник. Никаких «но». Ближайший а’кеер в шести милях отсюда. Пока что это разведка, но их главные силы, где-то тридцать тысяч человек, будут здесь завтра утром. Даже если начнете восхождение сейчас, то, когда они прибудут, вы все равно одолеете меньше двух третей дороги. И заверяю вас, сверху все прекрасно видно.

Вархенн смотрел, как полковник поворачивается и подает знак своим солдатам. Щиты снова переместились за спины, арбалетчики вернулись в колоны. Он медленно выдохнул.

Дарвен-лав-Гласдерн, младший полковник, последний из оставшихся в живых высших офицеров Семнадцатого пехотного полка, стоял у входа в долину и смотрел. Было у него настолько непроницаемое лицо, что казалось, будто на него надета маска.

* * *

Велергорф прервался и потянулся за флягой. Сукин сын знал, когда сделать перерыв. Кеннет осмотрелся. Конечно же, установленный порядок движения развалился, казалось, даже собаки подошли ближе и прислушиваются к рассказу, а шпион перестал тяжело дышать, бормоча проклятия себе под нос.

– Я и не знал, что у Семнадцатого был приказ перейти через горы… – раздалось сбоку.

Лейтенант оглянулся. Волк.

– А разве не ты должен идти главным дозором?

– Хавен поменялся со мной, господин лейтенант. Он торопится сильнее прочих, а еще говорит, что уже сто раз слыхал этот рассказ.

– Ты тоже, Волк.

– Верно, но не от кого-то, стоявшего подле Черного Капитана и видевшего собственными глазами полковника лав-Гласдерна.

Оба взглянули на десятника. Тот же припал к фляге, сделал несколько больших глотков, закрыл ее, взболтнул, вслушиваясь в плеск, неторопливо открыл снова и отпил еще раз, потом закрыл, повесил на ремень, тряхнул головой, снова потянулся к поясу…

– Вархенн…

– Да, господин лейтенант? – Покрытое татуировками лицо выглядело совершенно невинно.

– Если тотчас не начнешь рассказывать, мне придется представлять кого-нибудь к повышению – сразу же после рапорта о трагической случайности, лишившей меня десятника.

– Точно-точно, – пробормотал кто-то сзади. – Например, он мог напороться на низко летящую арбалетную стрелу.

Кеннет чуть усмехнулся.

– Итак?

* * *

Вархенн смотрел, как полковник поворачивается и идет в сторону своего отряда. Темно-синий пропыленный плащ печально свисал с его плеч. Странно, но казалось, что с каждым шагом офицер выпрямляется, ступает все легче и свободней. Молодой вестовой готов был поспорить на свое годовое жалованье, что на выбритом лице полковника появилась улыбка. Черный Капитан молчал. Парню впервые пришла в голову мысль, что и молчание может быть чрезвычайно красноречивым.

– А теперь посмотрим, – пробормотал он наконец.

– На что, господин капитан? – отважился спросить мальчишка.

– На то, из железа этот меекханец или из дерьма.

– Понимаю, господин капитан.

– Это хорошо, парень. Это хорошо.

К ним подошел чародей. Лицо у него было неважнецким.

– Дурные вести?

– Тот главный отряд… Они поехали быстро. Очень быстро. Как минимум рысью. И разделились на три части, – он указал рукою на восток, запад и юг.

– Загоняют отстающих. Хорошо знают, что отсюда им бежать некуда. Когда доберутся до нас?

– При такой скорости? С вершины Лысицы уже наверняка заметен ближайший отряд. А утром увидим их здесь.

Капитан кивнул:

– Значит, подождем их на месте.

Некоторое время он молчал.

– Мастер, у меня к вам просьба, – сказал наконец Черный.

– Слушаю, капитан.

– Пусть бургомистры и старосты выделят по несколько человек для забоя скота. И пусть начнут убивать его прямо сейчас. Не хочу, чтобы это пришлось делать солдатам.

– Почему?

– Люди не должны видеть, как Горная Стража лишает их имущества, как убивает выращенного из жеребенка коня или вырезает любимое стадо рунных овец. Такие вещи должен делать хозяин. Кроме того, у солдат еще будет возможность окропить оружие кровью.

– Понимаю. Когда придет время поджигать повозки, прошу дать мне знать.

– Хорошо. Повозки мы подожжем в самом конце. Дым в этой долине – не лучшая мысль.

К ним приблизился полковник в компании трех офицеров.

– Капитан Главеб, лейтенант кан-Поренн и лейтенант лав– Гервис, – коротко представил их он.

Главеб носил черный кожаный доспех имперской артиллерии. Без слов, просто чуть кивнув, он протолкался меж ними и взглянул на проход к Лысице. На загоревшем, покрытом морщинами лице его появилась хмурая улыбка.

– Ни хрена. Не взойдем, – прохрипел он, отхаркнул, сплюнул бесцеремонно на землю и сказал уже нормальным тоном: – Вы были правы, полковник. Не меньше дня, а с нашими звериками – и того дольше.

Его командир улыбнулся, извиняясь.

– Артиллеристы. Гордость имперской армии. Настолько же недисциплинированны и бесцеремонны, как и Горная Стража. Лейтенант кан-Поренн командует второй ротой тяжелой пехоты, лейтенант лав-Гервис – ротой арбалетчиков.

Это любой мог понять и без объяснений. Первый офицер был в полном боевом облачении пехотинца: кожаный доспех, тяжелая, до колен, кольчуга, стальные наголенники, шлем с кольчужной бармицей. Большой щит висел на спине, короткий меч сдвинут вперед. От простого солдата пехоты его отличала только красная кайма на плаще. Второй офицер носил кожаный доспех, дополненный наброшенным поверх него клепаным жилетом, простой шлем и кинжал. Три колчана со стрелами оттягивали его пояс, тяжелый арбалет он держал в руках. Оба ограничились коротким военным приветствием и молча встали сбоку. Черный Капитан смерил их оценивающим взглядом, словно пытаясь найти хоть какие-то слабости.

– Кочевники едут быстрее, – сказал он, когда молчание сделалось уже невыносимым. – Главные силы будут здесь утром. Отдельные а’кееры можем увидеть в любую минуту.

– Это очевидно. – Дарвен-лав-Гласдерн ничуть не казался испуганным.

– Очевидно, полковник?

– Они прибыли сюда за добычей. Не за землей, но за золотом, серебром, драгоценными тканями и рабами. За стадами скота. И все это уплывает из их рук. Они знают, что долина эта – мешок с узкой горловиной, но не желают потерять слишком много. Именно потому они спешат.

– Я не впущу вас наверх вне очереди.

– А какова очередь? – Полковник легко улыбнулся и, что было странно, не положил руку на меч.

– По мере прибытия. А значит, вы можете войти раньше их, – Черный указал на приближающуюся группу беженцев.

– А вы? Поднимаетесь на гору последними?

– Конечно.

Командир пехоты перевел взгляд за спину капитана, снова всматриваясь в долину.

– Мой приказ звучал «настолько быстро, насколько удастся», капитан. Полагаю, что если мы окажемся на горе быстрее, нежели Стража, – то эта скорость нас устроит… – Полковник усмехнулся без следа веселья. – Кроме того, эти проклятущие дикари впервые не смогут бегать от нас по всему полю битвы. Если захотят сюда войти, мы ощутим их вонь по-настоящему близко. И наконец-то сумеем поприветствовать их как должно.

Капитан лишь кивнул.

– Будете оборонять вход?

Полковник переглянулся со своими офицерами.

– А вам нужны колеса от повозок?

Меекханская пехота славилась двумя вещами. Несгибаемостью в атаке и тем, что смогла бы поставить укрепления хоть и посреди моря. Техника строительства окопов, оборонительных валов, палисадов, умение ставить защитные полосы в чистом поле при помощи лопат и топоров – всему этому солдат учили настолько же хорошо, как и владению мечом, щитом и копьем. Старая мудрость гласила: дай меекханцам три часа – они выроют окоп, но дай им три дня – поставят крепость.

Тут же дело облегчали беженцы. Сотни повозок уже стояли неподалеку от въезда в долину. Полковник сразу выслал солдат, и те принялись отбирать лучшие из них для обороны. В первой линии встанут самые тяжелые фургоны: теми чаще всего оказывались купеческие, с солидными бортами и днищами. Едва лишь тридцать отобранных повозок встали полукругом снаружи прохода, оставив узкую щель, через которую продолжали втекать беженцы, в дело пошли лопаты. Под каждым колесом солдаты выкопали яму, после чего возы всадили в землю до середины оси. Перед линией обороны мигом возник ров, а выкопанная земля отбрасывалась под повозки, делая невозможным проход снизу. Все фуры связали друг с другом цепями и веревками, длинные доски, снятые с других телег, использовали, чтобы укрепить борта и закрыть проходы между ними. Каждые несколько шагов над бортами приделывали козырьки, чтобы уберечь солдат от падающих стрел. Вдоль всей линии обороны стучали молоты, вгрызались в землю лопаты. Вархенн, глядя, как солдаты выламывают дышла из остальных повозок, острят их и втыкают перед фронтом баррикады, почти готов был поверить в три дня и крепость.

Да и вопрос о колесах не стал риторическим. С повозок, которым и так суждено было сгореть, снимали колеса, стягивали ободы и острили спицы. Потом колеса втыкали в землю. Четыре-пять таких выступающих из почвы деревянных колышков могли сорвать любую атаку.

На расстоянии ярдов в сто от защитной линии работали несколько десятков солдат, вооруженных широкими коловоротами. Просверлить дыру глубиной в пару футов и шириной в десяток пальцев у любого из них занимало минуты две.

Черный Капитан некоторое время молча наблюдал за этими трудами.

– Я слышал, – сказал он наконец, – с каждого пехотинца, у которого найдут коловорот, кочевники живьем сдирают кожу. Но говорят и о том, что если перед битвой десятку-другому солдат пройтись перед нашими линиями – то никто уже не отважится на конную атаку. Кони ломают ноги. Скверная штука эти ямы.

– Настолько же скверная, как стрела в брюхо? – раздалось рядом с ними.

Офицер не стал оглядываться на чародея.

– Об этом нужно бы спросить лошадей, мастер. Они далеко?

– Десять миль. Чуть замедлились. Но свободные а’кееры – ближе. Четыре-пять миль. Насколько я могу судить.

– Не пытаются нас обмануть.

– Они еще не знают, что мы здесь. Я лишь слушаю: не напрягаясь, не сияя Силой. – Чародей улыбнулся одними губами. – Честно сказать, я и не отважусь на это. Их шаманы исключительно могущественны. Но даже они не почуют меня, пока я сам не начну накладывать заклятия. Здесь найдется чуток тех, кто слегка использует Силу, кроме того, такая большая толпа нервных и перепуганных людей всегда вносит смятение в аспектные Источники. Только чего бы им укрываться? С вершины Лысицы наверняка уже видно большую часть армии, маскировка с помощью магии – пустая трата сил. Они ведь уверены, что войдут в долину после первой атаки и просто соберут добычу.

Вархенн спросил, не успев остановиться:

– Откуда вы, мастер, знаете, что они уверены?

– Потому что они поют. – Чародей пожал плечами. – Я их слышу. Не знаю слов, но это веселые, боевые песни, те, что звучат на победоносной войне. – Глаза его потемнели. – Когда человек слышит такое пение из уст вражеской армии, он знает, что его страна гибнет. Они идут сюда ради добычи и убийства.

Никто ничего не сказал. Возражать не было смысла.

* * *

– Меняемся!

Очередная пробежка закончилась, когда они оставили за спиной длинный кусок прямой дороги: проложенной согласно лучшим имперским традициям, твердой и ровной, словно стол, с дающими тень деревьями, высаженными на одинаковом расстоянии. Собственно, это был не бег даже, просто приятная прогулка.

Кеннет несколькими нетерпеливыми жестами приказал людям занять свои места. Те даже во время бега старались подгадать, чтобы оказаться поближе к Велергорфу.

– И когда вы увидели первых се-кохладийцев? – спросил он, наведя порядок в отряде.

– Еще до ночи…

* * *

Они появились внезапно, темное пятно отлепилось от маячащего на горизонте леса и потекло к главной дороге. Несколько ударов сердца никто не реагировал – а может, просто ничего не замечал. Солдаты и стражники, сгрудившись у окопанных повозок, были заняты главным образом попыткой управиться с огромным затором при въезде: тот возник, когда две группы беженцев попытались войти одновременно. Дошло до драки с палками и кулаками, и все прекратилось, лишь когда из толпы выдернули несколько самых горячих голов. Уже казалось, что въезд разблокирован, когда от конца колоны беглецов донесся отчаянный женский крик. Потом раздалось еще несколько, и внезапно группа человек в триста кинулась вперед. Проход в линии повозок был шириной шагов в десять, толпа закупорила его, словно соринка песочные часы. Селянам, еще миг назад занятым дракой, внезапно пришлось сражаться за жизнь. Солдаты силой протаскивали людей, не глядя, тянут ли они за одежду или рвут за руки. Какая-то женщина кричала о своем ребенке.

Вархенн не смотрел на нее. Он стоял на повозке рядом с Черным Капитаном и глядел на юг. Солнце едва касалось горизонта, и ночь еще не успела милосердно покрыть все своим плащом. Темное пятно возникло меньше чем в миле от их линии, а несколько ударов сердца спустя распалось на отдельных всадников. Около сотни, если зрение не подводило вестового. Они умело разошлись полукругом и поглотили часть ближайших повозок из каравана, что устремлялись к входу в долину. Подробностей было не разглядеть, но миг назад возы катили вперед, окруженные десятком-другим людей, и вот два из них уже съехали на обочину и уткнулись в канаву, потом остановились еще четыре. Отряд же бросил повозки и помчался вперед. Беженцы на телегах были уже мертвы. Вокруг возов остались тела, с такого расстояния казавшиеся лишь темными, комковатыми тюками.

На дороге вспыхнула паника. Около тысячи человек кинулись к спасительной долине. Скот разбегался во все стороны, беглецы бросали на землю мешки, оставляли одолевшие много миль телеги и стремглав неслись вперед. Вот возница махал кнутом, стараясь заставить измученных животных напрячься в последний раз, а потом соскочил с козел и неловко побежал вперед. Другой потерял контроль над упряжкой и перевернул воз, загромождая дорогу; в него сразу же ударила следующая повозка, потом еще одна. В воздухе повисло ржание раненых лошадей.

А в этом хаосе безумствовали всадники. Свистели стрелы, взблескивали сабли, длинные дротики впивались в спины и пригвождали лежащих к земле. Единственной целью начавшейся резни было вызвать ужас и смятение.

Сами же атакующие оставались вне досягаемости.

Рядом с капитаном появилось несколько арбалетчиков. Командовавший ими крепкий десятник коротко отсалютовал и снял со спины оружие.

– У нас, господин капитан, приказ держать их так далеко, насколько сумеем.

– А насколько сумеете?

Командир Горной Стражи ткнул в тяжелый арбалет, натягиваемый зубчатой передачей.

– Для этой игрушки норма – четверть мили, господин капитан.

Вархенн понимающе кивнул. Стража пользовалась легкими арбалетами, что натягивались с помощью крюка на поясе или простым приспособлением, называемым «козьей ножкой». Были они легкими, не давали сбоев, и заряжать их получалось куда быстрее, чем тот, с которым нынче морочился десятник. При минимуме умений их можно было взвести даже лежа, а в горах не существовало ничего, с чем они не сумели бы без проблем совладать. А вот оружие, которое нынче держал в руках пехотинец, обычно применяли при обороне городов или в борьбе с тяжелой конницей.

Щелкнули храповики, стрелы легли в выемки. Десять солдат подняли оружие и уперли его в борта повозок. Младший офицер некоторое время изучал поле, после чего коротко рявкнул:

– Влево. Восемь всадников. Двое в плащах. Посредине.

Арбалеты синхронизировали движение и замерли, нацеленные в одну сторону.

– Давай!

Брякнули тетивы. Два-три удара сердца группа всадников продолжала мчаться вперед. Внезапно две лошади сбились с ритма, споткнулись, одна из них не сумела восстановить равновесия и зарылась мордой в землю, сбрасывая всадника. Отряд рассыпался, развернувшись едва ли не на месте, и зарысил в сторону леса.

– Было больше четверти мили.

– Это идея нашего лейтенанта, господин капитан. В них, – десятник снял арбалет с борта и снова принялся накручивать рукоять, – чаще всего используют два вида стрел: легкие, которыми бьют шагов на триста и которые служат для ранения и замешательства противника, и… уфф, и тяжелые, на короткие дистанции, чтобы пробить доспех. Потому наш лейтенант приказал оружейнику в гарнизоне изготовить немного таких вот стрел – они почти вполовину легче обычных. Летят значительно дальше, и хотя на четверти мили не пробивают нормального панциря, но прекрасно ранят лошадей и людей… уфф.

Он положил стрелу в выемку и поднял арбалет к плечу.

Вархенн нашел взглядом обстрелянную минуту назад группу. Осталось в ней только шесть коней. И одно животное отставало, явственно прихрамывая. Прочие кочевники пока не сообразили, что уже находятся на дистанции выстрела.

– Вправо. Рядом с зеленой повозкой. Десятеро. Мчатся в сторону баб и детишек. В середину.

Тянулись мгновения, всадники сократили расстояние до беженцев до одной трети.

– Залп!

Эффект оказался еще более зрелищным. Двоих первых всадников попросту смело с седел, конь третьего споткнулся и опрокинулся, подбивая двух следующих. Из десяти кочевников осталась половина. Уцелевшие тут же осадили коней, и через мгновение стали видны лишь конские крупы и спины всадников.

На повозки взбирались новые солдаты. В несколько секунд арбалетчики заняли всю протянувшуюся на сто пятьдесят ярдов линию обороны. Скрипели тетивы, пощелкивали храповики. В равные промежутки времени баррикада посылала стрелы в сторону всадников. Вскоре у въезда в долину образовался широкий, шагов в пятьсот, пояс ничейной земли. Те из беженцев, кто не успел в нем укрыться, были уже мертвы.

Остальные продолжали бежать: кочевники не отказались от резни. С их стороны тоже начали свистеть стрелы. Крики беглецов были ужасны. Сжимая кулаки, Вархенн смотрел, как в группе бегущих женщин и детей, которую чуть ранее спас точный залп, гибнут новые и новые люди. Какая-то девушка упала на землю, хватаясь за пробитое стрелой горло, одна из женщин пронзительно вскрикнула, сделала несколько неуверенных шагов и упала на колени, некоторое время еще пытаясь ползти на четвереньках. Из спины ее торчало три древка. Потом раненая медленно опустилась на землю, словно желая ее обнять, прижаться, спрятаться в ней, – и стала неподвижна.

Но вскоре кровавый спектакль завершился. Луки се-кохландийцев били ярдов на двести ближе, чем тяжелые арбалеты имперской пехоты, а беженцы на самом деле быстро отступали. Через минуту кочевникам уже не осталось в кого стрелять.

– Это только а’кеер разведки. – Капитан произнес это медленно, цедя каждое слово сквозь зубы. – Остальные наши гости наверняка прибудут завтра.

– Вы правы, капитан. – Полковник вырос рядом, словно из-под земли. – А нас ждет целая ночь тяжелой работы. Хорошая стрельба, Камень.

– Спасибо, господин полковник. – Десятник арбалетчиков не прекратил целиться в поле. – Эти новые стрелы прекрасно бьют.

– Я знал. Могут ли ваши люди оседлать эти вершины, капитан? – Командир Семнадцатого указал на скальные столпы, обнимающие вход в долину. – Я знаю, что взобраться туда сложно, но возможно.

– Я уже выслал туда нескольких разведчиков. Мы об этом позаботимся. А что с этой всенощной?

– Благодарю. Это, – пехотинец стукнул в борт повозки, – первая линия обороны. Но она слишком широка и растянута. Должна лишь замедлить их. А в самом проходе мы построим вторую, в потом и третью, вогнутую. Хочу также окопаться у подножия Лысицы, чтобы защитить уходящих наверх.

Черный Капитан посмотрел на него как на безумца. Потом приблизил лицо к полковнику и прошипел:

– У тебя восемь сотен измученных людей, а завтра там встанет тридцатитысячная армия, с колдунами, с Наездниками Бури и боги знают с чем еще. Ты и вправду думаешь, что сумеешь их сдержать, а потом отступить?

Некоторое время лицо другого офицера ничего не выражало. Потом он слегка улыбнулся. При виде этой гримасы желудок Вархенна наполнился льдом.

– У меня восемь сотен людей и никакой магической поддержки, это правда, капитан. Мы измучены, как никогда ранее. Это тоже правда. Завтра против нас встанут тридцать тысяч варваров, привыкших к победам, и об этом я тоже не забыл. Но у меня нет другого выхода. Я могу уничтожить механизмы, сжечь фургоны и пробиться на гору силой. И тогда эта долина захлебнется кровью. Наверняка ни один из нас не доживет до следующей ночи, и об этом знаю и я, и мои люди. Но мы – сраная пехота, которая должна сражаться за граждан империи.

– Значит, это граждане империи? Меекханцы?

– Верно, капитан. Это меекханцы.

– Я не советовал бы произносить такие слова слишком громко, потому что тогда придется сражаться на два фронта.

Полковник улыбнулся еще шире:

– Увидим. Камень!

– Так точно!

– Оставляю здесь пятьдесят человек под твоим руководством. Держите их на дистанции. Остальных забираю на рытье.

– Слушаюсь!

Командир пехоты отвернулся и спрыгнул с повозки. Капитан некоторое время смотрел ему в спину.

– Дурень, – наконец пробормотал он. – Вархенн!

– Слушаюсь, господин капитан.

– Передашь приказы…

* * *

– А когда прибыла остальная армия?

Они остановились на передышку у ручья. Солдаты наполняли фляги, грызли сухари и сушеное мясо, отдыхали. Понятное дело, большая часть их сгрудилась вокруг Велергорфа.

– На рассвете, господин лейтенант. Раньше, чем мы ожидали, пехота едва начала строить третью баррикаду, и тут раздался сигнал тревоги и появились кочевники. А когда они начали выезжать из леса, то казалось, что никогда не остановятся. Выезжали и выезжали, ряд за рядом, под рев труб и дудок, под удары барабанов. Встали по всему горизонту, везде одновременно. Это была охренительная, страшная демонстрация силы и мощи, спектакль с целью нас напугать и отбить желание сражаться. И почти сразу же они атаковали.

* * *

Начали с правого фланга. От стены кочевников оторвался один а’кеер, потом второй, третий и четвертый. Около пятисот всадников двинулись рысью, затем галопом, чтобы у границы досягаемости арбалетов перейти в карьер. Остальная часть армии кочевников издала оглушительный воинский крик, затрясла оружием, забряцала саблями о щиты. Волна звука ударила в скалу, захлестнула баррикаду и ворвалась в долину. Толпа, сгрудившаяся под горой, заклубилась, словно муравейник, облитый кипятком, и откликнулась криками ужаса.

Мчащийся отряд несся по ничейной земле напрямую, с каждым шагом приближаясь к баррикаде. А та молчала. Полоса проверченных дырок, кольев и заостренных осей растягивалась не дальше чем на сотню шагов от повозок, а до этой границы у конницы была свобода маневра. В первой атаке командиры се-кохландийской армии собирались, скорее всего, проверить расстояние до ловушек и реакцию защитников. Ярдах в ста пятидесяти от повозок кочевники натянули луки и выпустили тучу стрел. Те взлетели в небо по высоким дугам, почти исчезнув с глаз следящих за ними солдат. Прежде чем они достигли высшей точки и обрушились вниз, конники выстрелили снова. До того же, как стрелы смертоносным градом ударили в поднятые щиты и защитные козырьки, в небо ушел третий залп.

Вархенн стоял на одной из скалистых стен, обнимающих долину, и смотрел. Чуть ранее раздался приказ капитана, гласящий, что Стража не должна выдавать своего присутствия, если не окажется замеченной. Высота скал в нижней их части превышала сто футов, а обрывались они – словно кто ножом ударил. Теоретически их можно было штурмовать, у Горной Стражи с этим не возникло ни малейших проблем, но для такого требовались веревки, крючья, ледорубы, а прежде всего опыт в скалолазании. Оба командира решили, что, пока кочевники не попытаются взойти или пока ситуация не станет отчаянной, горцы продолжат сидеть в засаде.

Обе вершины, как и склоны горы, поросли соснами. Между ними можно было легко спрятаться и затаиться, хотя бездеятельное ожидание и противно природе солдат-горцев, особенно когда враг находится от них на расстоянии выстрела.

– Чего они ждут? – Командующий третьей ротой лейтенант Гирвен высунулся из-за ствола и оглядел равнину. – Ты уверен насчет приказа? Сидеть и не высовываться?

– Да, господин лейтенант. Не высовываться.

– Понятно. Но здесь бы пригодилась каждая стрела.

На это у парня ответа не нашлось. С высоты было заметно, что армия кочевников – огромная. Гигантская. Воистину казалась она конско-человеческим морем. Каждый кочевник вел с собой трех-четырех заводных лошадей, чтобы и в битве, и во время бегства всегда иметь под рукой свежее животное. А потому тридцатитысячная армия пришла с более чем сотней тысяч коней. И вся эта силища теперь полукольцом окружала вход в долину и баррикаду, должную ее защитить – вроде бы невыносимо слабую. Это была демонстрация силы защитникам. Казалось, хватит и того, что армия просто двинется вперед – и захлестнет баррикады, словно морская волна песчаный замок. Что атакующим даже не придется доставать оружие: одной своей массой, одним напором сровняют с землей все на своем пути.

Вестовой взглянул на укрепления. Первая линия обороны полукругом выдавалась из выхода в долину, вторая, самая короткая, блокировала вход внутрь каменных врат. Третья, все еще не завершенная, была зеркальным отражением внешних рубежей. Если кому и удастся форсировать первую и вторую линию, они окажутся под перекрестным обстрелом в котле, созданном последней баррикадой.

При условии, правда, что еще хватит защитников, чтобы там встать.

За последними шанцами установили всю полковую артиллерию. Командовавший ею капитан утверждал, что сумеет вести огонь над всеми тремя линиями укреплений, не вредя собственным солдатам. Оставалось верить ему на слово.

У скорпионов и онагров роились артиллеристы в черных панцирях, с кожаными масками на лицах. Они накручивали коловороты и осторожно клали в ковши катапульт глиняные кувшины с шейками, обвязанными тряпьем. Рядом в железных корзинах горел огонь.

Тем временем атакующие, не переставая обстреливать баррикаду, оказались ровно напротив входа. По некоему незаметному сверху знаку укрывшиеся за повозками арбалетчики высунулись из-под защитных козырьков и заняли позицию для выстрела. Прицелились, раздалась команда, они дали дружный, словно на учениях, залп и спрятались снова. Всё – за время не дольше пяти ударов сердца, в миг, когда один град стрел уже пробарабанил по баррикаде, а второй только достиг вершины дуги.

Вархенн перевел взгляд на атакующий отряд. Тот был на расстоянии каких-то ста двадцати ярдов, когда получил залп во фланг. Стреляла половина роты, около сотни арбалетчиков, но результат оказался ужасен. Не понять, только ли из-за везения, хотя после вчерашней демонстрации Вархенн был готов поспорить, что – отнюдь нет, но стрелы ударили в голову едущей в тесном строю колонны. «Наверняка били тяжелыми стрелами», – подумал он. Первые шесть-семь коней просто кувыркнулись, будто животным внезапно подрезали сухожилия. Те, что неслись за ними, не имели и шанса избежать столкновения. Мигом, в два-три удара сердца, напротив входа в долину возник затор, наполненный брыкающими копытами и бьющимися в корчах конскими и человеческими телами.

Колонна мгновенно раздалась в две стороны, обходя опасность и забывая дать очередной залп. И этого хватило. Раздалась команда, остальная часть роты арбалетчиков заняла позицию, сто арбалетов щелкнули единым голосом.

На этот раз солдаты послали залп вдоль колонны. Визг и ржание раненых и умирающих лошадей, прерывистые человеческие вскрики, падающие с седел всадники, опрокидывающиеся животные, валящиеся на землю тела. Для того, кто вчера бессильно наблюдал за резней беженцев, не могло существовать более прекрасного зрелища.

Но это было не все, что сумела сказать пехота. Где-то сзади, из-за третьей линии обороны раздались металлические щелчки, и четыре онагра выбросили рычаги вперед. Были они не большими осадными машинами, но всего лишь полевой артиллерией, а потому кувшины, которые находились в ложках, имели объем не больше полутора галлонов. Однако наполняла их смесь смолы, серы, селитры и горного масла. Волоча за собой огненные хвосты, заряды перелетели над баррикадами и ударили точно в середину отряда врага. Теперь сделалось понятным, зачем всю ночь напролет артиллеристы отмеряли расстояния, выставляли свои игрушки и давали пробные залпы. Благодаря этому они теперь могли поддерживать защитников, даже не видя врага.

Кувшины взорвались огнем, а через миг клубы черного дыма заслонили всё. Звуки, доносящиеся снизу, на миг перестали напоминать хоть что-то, могущее вырваться из горла живого существа. Когда дым рассеялся, на обожженном, окровавленном поле боя лежали тела нескольких десятков людей и лошадей. Остальной отряд стремглав убегал, стараясь оказаться вне зоны обстрела.

Начало дня осталось за Семнадцатым полком.

* * *

– Самым странным… нет, зараза, не странным. Самым необычным было то, что эти проклятые пехотинцы стояли тихо. – Велергорф оперся спиной в изогнутый ствол дуба и прикрыл глаза, будто снова вглядываясь в те картины, о которых только что рассказывал. – Не били мечами в щиты, не издавали воинственных криков, не пытались поднять свой дух, понося врага. Стояли на баррикаде из сомкнутых купеческих повозок, такой малой, что размахнись кто – и брошенный камень без труда перелетел бы от одного края линии обороны до другого, а напротив них громоздились несколько десятков тысяч диких воителей, и, куда ни взгляни, видны были только шеренги врага, – и молчали. Я бы на их месте вопил во все горло, чтобы не обосраться от страха.

Он скривил татуированное лицо в горькой усмешке.

– А мы всю первую половину дня сидели наверху и смотрели, как они сражаются. Атаки шли одна за другой, почти без перерыва, потому что стоящие напротив входа кочевники видели дорогу на Лысицу и путь, забитый людьми. Видели, как сбегает их добыча. А потому – спешили…

* * *

Пробные атаки продолжались все утро. Одиночные а’кееры отрывались от сомкнутой стены всадников, зачастую в нескольких местах одновременно, и галопом мчались к баррикаде, осыпая ее стрелами. Командовавший армией Сын Войны прощупывал реакцию защитников, расположение ловушек, искал слабые точки в укреплениях. Сперва град стрел сыпался, когда атакующие приближались на расстояние двухсот ярдов от сомкнутой линии повозок. Трупы людей и лошадей постепенно окружали баррикаду кровавым полукругом. Позже защитники изменили тактику, увеличив радиус обстрела сперва до двухсот пятидесяти, а потом и до трехсот пятидесяти ярдов.

– Пристреливаются, – пробормотал Черный Капитан.

Они сидели на корточках подле кривого ствола горной сосны, которая каким-то чудом сумела укорениться на скалах. Кавер Монель использовал минутку передышки, чтобы присоединиться к отряду, занимавшему высоту, и бросить взгляд на поле битвы. Лицо его было серьезным. Пока что Стража не выдала своего присутствия, а се-кохландийцы, похоже, не планировали попыток обойти баррикаду с фланга. И это было неудивительно. Кочевники не сомневались, что они пробьются первой же серьезной атакой.

И она случилась через два часа после рассвета. Под звуки дудок и барабанов в армии напротив баррикады началось движение. Ряды, что ранее стояли беспорядочно, выровнялись, разделясь на четко различимые отряды. Если кто до сей поры еще сомневался, что в атакующей армии – опытные, дисциплинированные, вышколенные воины, то, увидав происходящее, сомнений бы он лишился. Неслучайно же империя вот уже третий год проигрывала битву за битвой.

Они двинулись одновременно – пять широких и глубоких колонн, по тысяче лошадей в каждой. Одна в лоб, еще две – по сторонам от нее, две последние – на флангах, почти вдоль скальной стены. Сначала ехали медленно, шагом, ровнехонько, словно гвардия, дефилирующая перед императором. Потом ускорились, перешли в рысь, затем в галоп. Даже притаившиеся в ста футах выше стражники чувствовали дрожание скалы, передающей удары тысяч копыт. Атакующие на флангах отряды первыми ринулись вскачь, засыпая баррикаду градом стрел. Теперь между залпами не было перерывов, дождь стрел равномерно и беспрерывно ударял в повозки, острия втыкались в доски, в защитные козырьки, в щиты тяжелой пехоты, стоящей чуть позади в тесном строю.

Баррикада молчала. Атакующие приближались, будто идущая с пяти направлений серо-бурая лавина, а линия повозок выглядела покинутой. Сверху было видно, как пехота с невозмутимым спокойствием принимает стрелы на щиты, как арбалетчики стоят с оружием, готовым к стрельбе, как дрожат напряженные до предела плечи онагров и скорпионов. И все ждут.

А чего ждут, сделалось ясным, когда нападающие перешли магическую до сей поры линию в сто ярдов. Первые четыре лошади в атакующей колонне слева с диким ржанием покатились по земле, попав в замаскированные дыры, проверченные солдатами. Было поздно останавливаться, да и, сказать по правде, вовсе не выглядело, чтобы кочевники имели такое намерение. Сто ярдов, отделяющие их от баррикад, стоили отряду несколько десятков лошадей, но атакующие, скорее всего, ожидали таких подвохов и были готовы к потерям. Видимо, не впервые они сражались с меекханской пехотой.

Обтекая упавших коней, стаптывая собственных товарищей, конница ринулась на баррикады.

А баррикада ожила. Арбалетчики заняли позицию и дали слаженный залп. А потом второй, прорежая атакующих. Но больше не успевали ничего, поскольку одна рота арбалетчиков – это около двухсот людей, двести стрел, пусть даже каждая с легкостью пробивает полный доспех; да только и зарядка оружия даже у хорошо вышколенного солдата занимала как минимум полминуты.

Два залпа, данные в упор, собрали кровавый урожай, но, пока арбалетчики горбились, терпеливо накручивая рукояти, атакующие оказались у баррикад. Свистнули веревки, на ощерившиеся в сторону кочевников заостренные колья, установленные перед повозками, набросили петли – и дернули. Удалось не со всеми, меекханцы умели вкапывать дерево в землю, не один конь завалился назад, не один всадник вылетел из седла. Но многие из поспешно приспособленных для обороны дышел и кое-как отесанных деревяшек поддались. В еже, защищающем баррикаду от нападения, появились первые дыры.

Все это продолжалось буквально несколько мгновений, за которые арбалетчики успели сойти с повозок, уступая место пехоте. Тяжелые дротики полетели в сторону всадников, сбивая их с седел и раня лошадей. Одновременно щелкнули спуски машин, и несколько горящих снарядов упали на поле битвы. Обе атакующие с флангов колонны оторвались от баррикады, рассыпаясь в стороны и уступая место главным силам.

* * *

– Они приготовились к потерям, говорю вам, это было видно по тому, как идут в атаку. Собранные, сжавшиеся в седлах, с поднятыми над головой щитами. Уже не пели, шли в бой не на жизнь, а на смерть. Проклятие: сверху это выглядело глупо – конница, штурмующая окопавшиеся повозки – ничего более безумного и придумать невозможно. Но тогда мы еще не знали, что се-кохландийцы учились брать такие укрепления во времена войн с верданно в восточных степях. Прекрасно знали слабые стороны таких баррикад, особенно когда их строят не из специально предназначенных для этого боевых фургонов, а лишь из простых купеческих повозок.

Лейтенант оглядел собравшихся солдат. Почти весь отряд сидел поблизости. Даже Хавен наконец-то отыскал в ручье камень для кургана при спуске и присоединился к слушающим. Шпиона посадили поблизости и привязали к дереву. Кеннет подумывал было, не скомандовать ли выступление, однако это явно был не лучший момент. Кроме того, они взяли действительно неплохой темп, а потому могли еще немного послушать.

Велергорф продолжил:

– Эти сукины дети умели захватывать усиленные фургоны, еще как умели…

* * *

Атакующие колонны разделились, охватывая укрепления по всему фронту. Всадники выдержали град дротиков, приняли на себя очередной залп из арбалетов, не отступили перед огнем. Не оставались в долгу и сами, стреляя из луков и метая с малой дистанции короткие копьеца. Прижали пехоту, оттянули на себя внимание. И тогда появилась еще одна группа нападающих.

У этих были тяжелые, массивно скроенные кони, напоминавшие рыцарских скакунов. Они молниеносно подъехали под самые повозки и забросили на борта веревки с крюками, по три-четыре на каждый воз. Развернули животных и пустили их галопом. Все случилось так быстро, что лишь несколько всадников получили дротик или стрелу. Внезапно всю баррикаду сильно встряхнуло. Колеса повозок, хотя и вкопанные по оси, взлетели в воздух, закрутились беспомощно. Скрипели выламываемые доски, трещало дерево. Через миг, когда оборвалось большинство веревок либо сломалась часть бортов, повозки тяжело опали назад. Но не все. Две, зацепленные особенно крепко, накренились вовне, да так и остались. Повисли, наклонясь, опираясь только на колеса с внешней стороны баррикады.

Молодой вестовой видел, как в одном месте трое солдат отчаянно рубят веревки мечами, пока повозка наконец медленно, словно раздумывая, опадает на четыре колеса, занимая место в строю. А вот на другой оказался лишь один пехотинец. Повозка накренилась так сильно, что борта ее уже не защищали от стрел. Солдат обрубил ближайшую веревку, метнулся к следующей, и тогда стрела ударила его в загривок, сразу над слишком низко опущенным щитом. Он присел, тряхнул головой, словно раненый зверь, и с широкого замаха отрубил второй крюк. Получил еще одну стрелу, в бок, пошатнулся, сделал три неуверенных шага, потом отшвырнул щит и, подхватив меч двумя руками, прыгнул к двум последним веревкам. Рубанул первую, когда брошенный дротик зазвенел о его шлем, – сделал это слишком сильно, клинок меча вгрызся в дерево сразу подле крюка. Он выпустил рукоять и схватился за стилет.

Три стрелы ударили его в грудь, одна за другой, пробивая кольчугу и кожаный доспех под ней. Солдат упал на колени и тут же вцепился окровавленными пальцами в дерево борта, подтянулся вверх, чирканул стилетом по последней веревке. Казалось, что острие лишь скользнуло по волокнам, но те лопнули со звуком, что перекрыл даже шум битвы. Повозка опустилась на свое место. В нее сразу же вцепились другие пехотинцы, в сторону кочевников полетели дротики, мелькнули стрелы, артиллерийские машины послали над головами очередную порцию кувшинов с зажигательной смесью.

Еще несколько мгновений длился обмен выстрелами, после чего по неслышному вверху сигналу всадники развернулись и галопом помчались назад. Поле перед повозками было усеяно телами людей и лошадей, древками стрел – от лука и арбалета – и дротиками, лужицами догорающего масла. Защитники тоже понесли потери, как минимум с десяток солдат были мертвы или умирали. И – в два раза больше раненых. Вархенн смотрел, как с несчастной повозки снимают нашпигованное стрелами тело, и руки его, стиснутые на древке топора, сводило от боли.

Капитан поглядел на него проницательно:

– Ты хотел бы там оказаться, верно? Хотел бы уже смочить свое железо в крови. Не переживай, парень, еще получишь такую возможность. Уверяю тебя, – холодно улыбнулся он. – А теперь беги к полковнику и скажи этому проклятущему пехотинцу, что ему придется сдать первую баррикаду. Это глупо. Она слишком длинна. Еще один такой фокус с веревками – и они выворотят все повозки.

– Слушаюсь!

Дарвена-лав-Гласдерна он нашел у машин. Полковник негромко разговаривал о чем-то с командиром артиллерии, но при виде вестового прервался и вопросительно приподнял бровь.

– Капитан просил, чтобы я передал, что он не думает, будто вам удастся удерживать первую линию.

– Понимаю. А что произнес на самом деле? – Выслушав, офицер слегка улыбнулся и проговорил негромко: – Передай командиру, что какой-то там горец не станет учить меня обороняться. Ясное дело, нам придется отступить. Пусть он лучше начнет подгонять беженцев: те плетутся, будто пьяные улитки. И при следующей атаке он, коли хватит отваги, может не стесняться присоединиться к потехе.

– Слушаюсь!

Черный Капитан продолжал стоять у скрюченной сосны.

– Что он сказал?

– Господин полковник благодарит за ваше мнение. Он и сам намеревался отступить. Просит, чтобы вы попытались ускорить эвакуацию и помогли при следующей атаке.

– А дословно?

Вархенн сжал зубы и, не глядя командиру в глаза, повторил.

– А яйца у него есть. Клянусь ледяными сиськами Андайи, есть у него яйца. Эвакуацией руководит Девен Кавацр, а ему я доверяю, как себе. Если придется гнать людей бичами, он сделает и это. Дай знать остальным, что все с арбалетами должны находиться наверху. Устроим нашим гостям неожиданность.

* * *

Десятник прервался, вглядываясь в даль, потер седую щетину, пробивающуюся на татуированных щеках.

– Во время второй серьезной атаки он позволил нам стрелять. Всего у нас было чуть больше двухсот арбалетов, и каждый оказался наверху. Мы не сомневались, что еще одной атаки баррикада не выдержит, этому фокусу с веревками они должны были научиться у демонов с самого дна Мрака. Но я все равно видел, что солдаты готовятся отражать следующую атаку. Поспешно подновляли разорванные веревки между повозками, прибивали доски к сломанным бортам. Другие приносили и устанавливали на первой линии обороны какие-то кувшины и меха. Заваливали пространство позади возов вязанками дерева и фашинами.

Он усмехнулся собственным воспоминаниям.

– Я тогда был слишком молод и глуп. Не понимал до конца, в чем там дело…

* * *

Вторая атака случилась через час после первой. Что не значило, будто се-кохландийцы дали защитникам целый час передышки. Небольшие, по нескольку десятков человек, отряды ярились на предполье, засыпая солдат стрелами и то и дело изображая начало атаки. Самые отважные подбирались на расстояние броска дротиком, хотя такое-то им редко сходило с рук. Арбалетчики имперской пехоты не зевали.

В главной же армии шла перетасовка. Отряды делились, маневрировали, разъезжались. Две огромные, по нескольку тысяч лошадей, группы заводных отправились в тыл, значительно уменьшая головные силы. Но и так силища, что осталась, пробуждала страх. Вархенн почти завидовал пехоте, которая, стоя на баррикаде, не видела всей армии противника. Потому что в той было куда больше тридцати тысячи воинов. Тридцать пять, может даже сорок, как оценил капитан. Только это не имело значения – тридцать тысяч их или триста. Следующая атака неминуемо пробьет оборону.

– Не стану приказывать вам вести огонь залпами или целиться, – сказал им Черный Капитан перед самым штурмом. – Попросту перезаряжайте так быстро, как сумеете, и стреляйте вниз. Вам нужно просто попасть в целую проклятущую армию.

А целая проклятущая армия как раз шла в атаку.

На этот раз было всего три колонны. Две с боков и одна по центру, зато, на глазок, насчитывала шесть-семь тысяч лошадей, идущих тремя глубокими линиями. В первой легкая конница, во главе второй – несколько сотен всадников на массивных скакунах, с крюками и веревками, третья трепетала лесом копий, сверкала кольчугами и стальными шлемами.

– Наездники Бури… – Капитан нахмурился, явно шокированный. – Бросают лучшие отряды уже во вторую атаку. Лети к полковнику и сообщи ему об этом.

Вархенн соскользнул по веревке, чуть не ободрав себе ладони, и помчался к артиллеристам.

– Где полковник?!

– На первой баррикаде. – Голос из-за черной маски был глухим. – Двигай отсюда, парень. Зажигай!

Подожгли шейки кувшинов, уложенных на ковши машин. Мотки пропитанных смолой тряпок задымились и зашипели, плюясь искрами. Артиллерист взглянул вверх, на возносящуюся над входом скалу, где маленькая фигурка как раз размахивала двумя цветными флажками.

– Триста ярдов! Прямо! Залп!!

Удар ковшом о поперечную балку заставил онагр дернуть задом, вся конструкция вздрогнула, подпрыгивая. Горящий снаряд пролетел над баррикадой, набирая высоту.

– Выставляй! Ровняй! Натягивай!

Заскрипели канаты.

Вархенн уже бежал в сторону следующих укреплений. В средней баррикаде оставили проход не шире одной повозки, приготовившись тут же его закрыть. Где-то впереди зажигательные снаряды ударили в стену напирающей конницы. Ржание – нет, не ржание – вой раненых лошадей слышен был по всей долине.

Перед средней линией обороны заостренные колья вбили в землю на полосе в сорок футов. И все еще добавляли новые. Оставляли между ними лишь узкую тропку: в несколько футов, с двумя поворотами. К бортам нескольких десятков повозок баррикады продолжали приколачивать новые доски, подпирая их спереди десятками балок. Меекханцы умели учиться на собственных ошибках. Эти повозки уж наверняка не вывернут несколько всадников.

Полковник стоял на первой баррикаде и наблюдал за приближающейся колонной.

– Медленно едут, будто ждут чего-то, – сказал он стоящему рядом лейтенанту.

– Капитан просил передать, что позади – Наездники Бури. – Вестовой произнес это на одном дыхании и замер. Оба офицера повернулись и внимательно взглянули на него. Дарвен-лав-Гласдерн слегка улыбнулся.

– А тихо крадутся эти горцы, верно?

– Истинная правда, господин полковник.

– Ладно, поглядим. Мы и так намеревались покинуть эту баррикаду. – Полковник пнул в один из висящих на борту мехов. – По крайней мере то, что от нее останется.

Сзади рычаги онагров снова грохнули о поперечины, и четыре огненных заряда мелькнули над головами солдат. Попали в середину колонны, живописно плеснув огнем. Визг лошадей перекрыл топот тысяч копыт, но на несколько минут все милостиво заволок дым. Когда он развеялся, колонна стояла, раздавшись в две стороны. В образовавшемся посредине проходе мелькало несколько пеших. Потом к ним подвели коней. Неоседланных, без узды.

– Жереберы… – Лейтенант сглотнул и крикнул: – Быстро! Двигайтесь! Больше дерева!!!

– Слишком далеко, шестьсот ярдов… Надеюсь, что Главеб хорошо промерил расстояние. У него будет не больше двух выстрелов. – Полковник уже не улыбался. – Ну, парень, давай к своему капитану. Скажи ему…

– Приближаются…

С обоих флангов нарастал топот копыт. С места неторопливо сдвинулся и главный отряд, но Вархенн не отрывал взгляда от восьми людей в сером, стоявших посредине. Самый высокий из них подошел к одному из коней, прижал лицо к его шее, погладил по ноздрям. Вдруг мужчина хлопнул животное по крупу, и конь рванулся с места. С каждым мигом он разгонялся: шаг, рысь, галоп. Обогнал голову колонны и вытянулся в диком карьере над землей. А через миг это уже был даже не карьер, но что-то большее – словно конь понес, оседланный стаей демонов. Задрал вверх хвост, вытаращил глаза, выдал неземное, безумное ржание. Топот копыт его заглушил всё остальное; казалось, что и целый мир замолчал, а медленно приближающиеся отряды исчезли.

Мужчина же, пославший коня вперед, застыл в странной позе, с руками, вытянутыми вперед, и с полураскрытыми ладонями, словно пустив меж пальцами длинные нити. Внезапно он сжал кулаки и потянул их на себя. Шея коня выгнулась под прямым углом, треснули позвонки, он зарылся головой в землю и перевернулся, мертвый в тот миг уже, когда шаман выполнил свой жест. Рухнул в каких-то двухстах ярдах от баррикады.

Только вот топот не смолк. Наоборот – нарастал, делался сильнее, громче. Вархенн вытаращился, видя тучу пыли, вздымавшуюся над землей там, куда били призрачные копыта. Душа, дух коня, убитого миг назад чарами шамана, продолжала мчаться вперед, прямиком на баррикаду. Прямо на повозку, стоящую рядом…

– Береги-и-ись!!!

Несколько солдат в последний момент отпрыгнули в сторону. Колья, вбитые перед укреплением, брызнули во все стороны, словно пики, рассаженные конской грудью, а в следующий миг что-то грянуло в укрепления. С оглушительным треском тяжелый купеческий фургон, сколоченный так, чтобы перевозить по любой дороге тысячи фунтов товара, взлетел в воздух, вырванный из шеренги. Веревки и цепи, связывавшие его с остальной баррикадой, рвались, словно льняные нити, а доски, гвозди, куски дерева летели во все стороны. Фургон несколько раз перевернулся в воздухе и грохнулся о землю. Остановился только перед линией частокола, защищающего вторую баррикаду.

«Сто футов, – промелькнуло в голове вестового. – Он пролетел больше ста футов… Великая и Милосердная Госпожа!»

В возникшем проломе могло встать шестеро едущих стремя в стремя всадников.

– Еще один!

Второй конь как раз опередил наступающий отряд и вырвался вперед в безумном карьере. В ста ярдах позади него очередной шаман пропускал сквозь пальцы невидимый шнур. Конь летел прямо на повозку, на которой стояли Вархенн и два офицера.

За ними что-то брякнуло, и над баррикадой мелькнула стрела размером с крупный дротик. Ярко окрашенная, прекрасно видная на фоне неба. Где-то в половине расстояния между повозками и громадой армии она достигла вершины дуги и начала снижаться. Одного из бронированных всадников, что как раз проезжал мимо жереберов, словно сдуло с седла.

– Им нужно взять поправку. И лучше, чтобы не промахнулись.

А через мгновение одиннадцать скорпионов выстрелили залпом. Снаряды длиной в пять футов рванули в сторону шаманов. Тот, что держал на невидимой упряжи рвущегося вперед коня, внезапно сложился пополам, прижал руки к животу, упал, дергаясь. Стоящий подле него чародей схватился за бедро, в которое воткнулась тяжелая стрела. В двух из пяти приготовленных в жертву коней тоже попали, один встал на дыбы, затанцевал на задних ногах и свалился на землю, второй рухнул меж всадников, множа хаос и замешательство. Самый высокий из жереберов, тот, кто первым принес коня в жертву, взмахнул руками, отдав какие-то приказы. Ряды тяжелой конницы сомкнулись перед чародеями, заслоняя их собственными телами. Поднялись щиты.

– Ну, жереберов пока что – вон из головы. – Полковник отряхнул какой-то мусор с плаща, поправил щит на ремне. – Остались прочие.

А прочие как раз рванулись в атаку. Сперва с флангов налетела легкая конница, засыпав все стрелами. Вархенн скорчился за бортом, слыша стук снарядов, впивающихся в дерево. Часть из них шла почти вертикально вверх, чтобы потом упасть прямо на солдат. Две стрелы, одна за другой, воткнулись совсем рядом. Еще одна отрикошетила от шлема и скользнула по кольчуге. Вархенн готов был заползти под повозку, если б сумел.

Внезапно кто-то встал над его головой: полковник упер край щита в борт, создавая временную защиту. Второй офицер присоединился к нему. Оказывается, внизу они прятались втроем. По повозкам загромыхали тяжелые сапоги, и через мгновение вся баррикада была облеплена солдатами. Пехота упирала тяжелые щиты точно так же, как ее командир, арбалетчики сидели на корточках подле солдат или прятались под козырьками. Град стрел словно бы стих.

– Арбалетчики! Сейчас!

Двести стрелков выглянули из-за заслонов в миг, когда к баррикаде приближалась лава всадников, чтобы вывернуть повозки. Солдаты дали залп почти в упор, в конскую грудь, целясь именно в лошадей. Несколько десятков скакунов взвизгнули единым голосом и упали, стрелы из тяжелых арбалетов, предназначенные пробивать полный доспех, порой входили в конские тела полностью. После залпа арбалетчики подхватили оружие и бросились в сторону второй баррикады. В битву вступила пехота.

На баррикаде одновременно могло встать не больше роты. Вторая стояла позади, помогая обороняющимся ливнем дротиков. Тяжелые снаряды летели в нападающих, убивая или раня животных и людей. Однако солдатам не удалось сдержать всех атакующих, десятки крюков стукнули о борта, десятки веревок натянулись и мощно рванули. Несколько повозок, ослабленных предыдущей атакой, вывернулись наружу, пехотинцы, которые не успели соскочить, были вырезаны в мгновение ока. В баррикаде образовалось несколько очередных проломов.

Вархенн в этот момент уже отступал вместе с полковником в сторону второй баррикады и мог убедиться в умениях имперской пехоты вблизи. По знаку командира грянул горн, и почти половина солдат покинули баррикаду, бегом бросившись в сторону прохода в частоколе. Рота за ними сомкнулась, выставляя щиты. Горн заиграл снова, и остальные солдаты соскочили с повозок и бросились назад. Стоявшая рота пропустила их и снова сомкнула ряды. Вестовой встал подле полковника, сразу за тройным рядом пехоты. Вторая рота замерла впереди. «Отчего они не отступают?» – успел еще подумать Вархенн в миг, когда внутри появились первые всадники. Длинные копья они держали высоко, по нескольку человек въезжая в проломы. Были на них кольчуги, шлемы и щиты с начертанным знаком тройной молнии, а кони их носили тяжелые, укрепленные металлом кожаные доспехи. Имперская армия уже знала, что знак молнии принадлежит элите кочевников, Наездникам Бури, ближней гвардии Отца Войны всех се-кохландийских племен. Единственные отряды всадников, которые решались атаковать меекханскую пехоту и разбивали ее во фронт.

Без раздумий всадники бросились на стену щитов. Град дротиков нескольких смел из седел, ранил пару коней, но в следующий миг копья ударили в ростовые щиты. Древки их почти всегда ломались, но сила удара опрокидывала солдат, заставляла отступать, сбивая строй. В возникающие дыры въезжали кони, расталкивая пехоту своим весом, а тяжелые сабли и топоры на длинных рукоятях звенели о шлемы и щиты. Солдатам не хватало пик, копий, рогатин и гизарм, что позволило бы держать всадников на расстоянии. Коротких мечей – для схваток в тесном строю, когда от противника отделяет лишь дыхание, – было недостаточно. Казалось, что пехоту вот-вот припрут к заостренным кольям и вырежут. В пролом баррикады ворвались уже более двухсот всадников и продолжали въезжать все новые.

Полковник сохранял спокойствие. Несколькими экономными движениями он послал вперед с десяток солдат, подперших дрогнувшую было шеренгу. Потом отмахнул в сторону второй баррикады. Брякнули арбалеты. Сотня горящих стрел ударила в повозки покинутой оборонительной линии, куда перед атакой подвесили кувшины или меха. Все они уже были разбиты или продырявлены отступающей пехотой. Сложенные перед повозками купы дерева и сухих веток полыхнули едва ли не мгновенно. Лошади, въезжающие в проломы, ржали, становились на дыбы и отступали перед жаром.

Арбалеты щелкнули снова, и несколько десятков всадников, пойманных внутри горящего полукруга, повалились с седел.

– Щиты! Крыша!

Щиты пехотинцев, стоявших сразу перед лошадьми, пошли вверх. Нападавшие, которые уже должны были думать, что пробились сквозь пехоту, внезапно оказались в ситуации человека, чей конь по брюхо проваливается в зыбучие пески. Щиты пехоты создали ровную поверхность без дыр, куда можно было бы вбить острие, а удары саблей или топором не имели ни шанса проломить преграду. Несколько мгновений Наездники Бури отчаянно лупили в нее, а потом внезапно один, другой, третий конь заржали и свалились на землю. На глазах Вархенна под защитную крышу скользнули двое солдат, держащие вперехват, словно тяжелое копье, дротики. Молниеносно просочились между товарищами, добрались до лошади и нанесли двойной укол, снизу, ниже клепаной брони. Животное захрипело, словно от удивления, фыркнуло красными брызгами, ручей яркой крови заструился из его ноздрей и рта – и пало на землю. Всадник был убит, прежде чем сумел подняться на ноги. Меньше чем в полминуты все кочевники, что успели проломить строй, оказались мертвы. Как и их кони.

– Стена!

Шеренга выровнялась. Солдаты сомкнулись так, что между щитами не вошло бы и острие ножа. Мечи плашмя ударили в толстую оковку верхнего края щита, и более чем из трехсот глоток исторгся яростный вопль, вызов. Семнадцатый полк насчитывал двести лет боевой традиции, был гордостью Восьмого пехотного соединения, и никакие проклятые канальи не смогут считать их мясом, о которое тупят мечи.

Наездники Бури оказались в безвыходной ловушке и, как видно, поняли это. С баррикады их непрерывно осыпали стрелами, метя с расстояния в десяток шагов в явственные на фоне огня силуэты. Сверху, со скал, возносящихся над входом, также обрушивался град снарядов. Каждый миг кто-то из всадников валился на землю – сам или вместе с конем. Отгороженные кольцом полыхающих повозок, они таяли на глазах. Несколько десятков оставшихся наездников метались, пытаясь выскользнуть из ловушки. Проломы в баррикаде были в пару-тройку ярдов шириной, однако перед каждым из них оказались навалены кучи досок и веток, пылавших теперь не хуже повозок. Только там, где первую баррикаду атаковали магией, дерева не было, его сдуло вместе с фургоном. И именно там уцелевшие всадники искали спасения.

Но Дарвен-дав-Гласдерн не намеревался им этого позволить.

– Рота! Вперед! Бегущий град!

Стоящие в первой линии ряды расступились, пропуская вторую роту. Солдаты умело сформировали разомкнутый строй и двинулись в атаку. Первый ряд метнул свои дротики и встал. Второй миновал его, дал залп и также остановился, третий, четвертый и пятый повторили атаку. В миг, когда последняя линия метала дротики, солдаты первой сомкнули щиты и вытащили мечи…

* * *

– Клянусь яйцами Дикого Быка! Не смогу описать этого лучше. Первая линия метает дротики и останавливается, их минует вторая линия, метает и останавливается, их минует третья, метает и останавливается… И так до последнего солдата. «Бегущий град» – так они это называют, и я лишь единожды видел эту штуку собственными глазами, именно у входа в долину Варес. Если хорошо выполнить такой фокус, то последний дротик бросается в миг, когда первый еще летит, и, пока противник успеет встряхнуться и сомкнуть строй, рота сплачивает ряды и ударяет во врага изо всех сил. Так было и там, в день, когда мы показали се-кохландийцам, что и сами можем быть такими же жестокими и беспощадными, как они…

Кеннет спросил:

– И ты принимал участие в той атаке?

Десятник широко усмехнулся.

– А как же. Шел вперед вместе с полковником: тот командовал второй ротой, прикрывавшей атаку. И ничто не смогло бы меня тогда удержать…

* * *

Солдаты прижали Молний к пролому. На этот раз ситуация перевернулась зеркально, и уже кочевникам было некуда отступать, дорогу закрывала стена огня с единственным узким разрывом, через который они могли отходить лишь по одному, потому что жар, бьющий от пылающих повозок, сужал дорогу буквально до нескольких футов. Град дротиков возымел страшные последствия, всадники и лошади падали, громоздясь путаницей тел, бьющихся в крови и грязи. Из двухсот Наездников Бури осталось едва ли шестьдесят, прочие были мертвы или умирали, но те, что оказались между горящими повозками и стеной из щитов и мечей имперской пехоты, перестали искать пути бегства. Развернули коней и встали напротив атакующих меекханцев. Длинные копья склонились в сторону врага. Солдаты же расталкивали их щитами и подбирались поближе к лошадям.

– Щиты! Крыша!

Щиты взметнулись над головами. Объезженные для битвы кони пытались кусаться или подниматься на дыбы, бить копытами – безрезультатно. Пехотинцы в первой шеренге все силы клали просто на то, чтобы удерживать щиты на нужной высоте, а вторая шеренга тем временем ринулась в атаку. Солдаты шли под щитами товарищей и, добираясь до лошадей, вбивали копья и мечи им в грудь либо подрезали задние ноги. Клепаные доспехи не уберегали от достаточно сильного укола, нанесенного в упор, а кожаные ленты, обернутые вокруг лошадиных ног, не служили преградой для клинков. Ржание и визг коней наверняка можно было слышать и на вершине Лысицы.

В несколько минут весь первый ряд пал на землю, а пехота двинулась вперед, на ходу добивая лошадей и всадников. Вархенн держался позади, зная, что в тесноте и толчее схватки его топор будет лишним. Внезапно все смешалось: пехотинцы, кочевники, животные. Часть всадников, кони которых были ранены, соскочили на землю, чтобы сражаться с противником пешими. Но в схватке, ведомой в толпе и тесноте, меекханская пехота не знала себе равных. Тяжелый щит заслонял пехотинца почти полностью, а из-за него, в молниеносных выпадах, выскакивали клинки мечей. Пехотинцы старались сомкнуть ряды, сократить дистанцию, чтобы невозможно было размахнуться тяжелой длинной саблей или топором. Били щитами, опрокидывая противника или ломая ему кости. Убивали быстро и умело, как могут только профессиональные солдаты. В несколько минут все было кончено.

– Назад! – крикнул лейтенант.

Пехота отступила с поля боя, оставив на окровавленной земле более двух сотен мертвых кочевников. И, насколько можно разобрать, ранеными – в непосредственной стычке – оказалось всего лишь несколько пехотинцев. Когда меекханцам удавалось навязать врагу собственные условия битвы, их подготовка и вооружение превращали всякий отряд в машину для убийства.

Приближался полдень, и пока что победа оставалась за Семнадцатым.

* * *

– Значит, на самом деле ты не сражался?

– В тот раз – нет, господин лейтенант. Просто стоял позади и сжимал топор, как последний дурак. Как я и говорил, скорее мешал бы им, пытаясь войти в толпу и ища место для замаха топором. Впрочем, я и был-то лишь вестовым, а вестовой не лезет в первый ряд. Но, – Велергорф кисло усмехнулся, – я надеялся, что, возможно, представится случай или еще что…

– Кочевники обычно используют своих шаманов.

– Мы тоже об этом задумывались тогда. Каждую минуту ожидали огненного дождя или орды демонов, призванных из-за Мрака. Но теперь-то я уже знаю, отчего они экономили их силы.

– И отчего?

– Жеребер – не просто чародей, это некто вроде нашего великого боевого мага, вроде Венриса Окелана или Йовеля-лес-Креаба. Правильно применяемые в битве, они стоят тысячи тяжеловооруженных воинов. Но потеря любого из них – серьезный удар для армии. А та армия, когда встала на битву против Семнадцатого и Двадцать третьего, имела, говорят, одиннадцать жереберов. Потеряли троих. Потом, в короткой стычке у баррикады, еще двух. Пока у нас оставались скорпионы, а то и вероятный чародей в резерве, се-кохландийский командир не желал их подставлять. Для него меньшей потерей были триста Молний, чем один жеребер.

Десятник потянулся так сильно, что в спине его что-то хрустнуло, и вопросительно глянул на Кеннета.

– Да-да, знаю, Вархенн. Подъем! Выходим через минуту!

Отряд поднялся и встал свободным строем. Пленника поместили во главе группы. Лейтенант оглядел его. Несмотря на без малого получасовой отдых, шпион не выглядел вполне пришедшим в себя.

– Начнем помаленьку. Бегом до Перепутья, – решил лейтенант.

Их ждали три мили пути. Солдаты моментально окружили Велергорфа.

* * *

– Хорошо управились.

Черный Капитан сидел там же, где Вархенн его оставил, отправившись выполнять приказы. В руках он все еще сжимал арбалет.

– Лучше, чем я ожидал, – сказал вестовому. – Станут защищать вторую баррикаду?

– Так сказал полковник. И просил передать, что будет благодарен за каждую стрелу, которую мы пошлем. А еще, по его мнению, беженцы все еще слишком медленно поднимаются наверх.

– А дословно?

Вархенн, смущенный, опустил взгляд.

– Сказал: «Передай своему капитану, чтобы стреляли всем, что у него есть, даже если придется использовать собственные черепушки. Ага, и скажи ему, что те, на дороге, сделали, похоже, перерыв на обед», – процитировал вестовой.

– Хорошо. – Короткая, холодная усмешка искривила губы капитана. – Я послал на Лысицу всех людей, у которых нет арбалетов на руках. Подгоним их. Ступай-ка сюда.

Вархенн подошел к краю скалы.

– Смотри.

Первая баррикада медленно догорала. Вокруг нее громоздились кучи трупов, взрытая копытами земля выглядела как свежевспаханное поле, на котором как раз взошел странный урожай: стрелы луков и арбалетов и дротики. По внутренней стороне огненного полукруга несколько десятков солдат поспешно снимали сей урожай, вырывая наконечники из земли и тел. В меекханской армии каждый снаряд использовался столько раз, сколько это было возможно.

– Не туда. На них.

Вархенн оторвал взгляд от суеты солдат и глянул дальше. Кочевники готовились к очередной атаке. И на этот раз было понятно, что они подходят к делу со всей серьезностью. Разделялись на четкие отряды, на глаз человек по тысяче, между которыми то и дело сновали гонцы. Как минимум три группы по нескольку сотен человек направлялись в сторону ближайшего леса; посредине армии, внутри пустого пространства, что-то обсуждали около двадцати всадников.

– Сын Войны, несколько его советников и, если меня не подводит зрение, жереберы. Уже знают, что не возьмут врата долины с ходу, а потому готовятся к битве всерьез. Если полагаешь, что предыдущая атака была сильной, то посмотришь, что здесь будет твориться через час.

– Зачем они это делают? В смысле, господин капитан, зачем они вообще сюда лезут? У них ведь вся провинция в руках…

Кавер Монель сплюнул сквозь зубы:

– Дерьмо у них в руках. Я тут поговорил с парой старост и бургомистров. Те пожары, которые мы видели, – это не кочевники. Их зажгли мы. Приказ губернатора: отступая, оставлять им руины и пепелища. Беженцы уничтожили все, что не смогли унести с собой. Свезли в эту долину все свое добро, золото, серебро, драгоценности и ткани, привели лучшие свои племенные стада. Наверняка за нашей спиной нынче больше богатств, чем в императорской сокровищнице. А они, – кивнул он в сторону готовящейся к битве армии, – прекрасно об этом знают. И видят, как все это утекает от них за Малый хребет. Им необходимо еще до темноты захватить долину.

– Не захватят.

Взгляд командира скользнул по лицу парня.

– Ты был внизу и охвачен теперь горячкой боя, да? Ты пережил первую стычку без царапины, и тебе кажется, что так будет вечно? Кое-что скажу тебе, парень. Эти солдаты внизу сперва маршировали всю ночь и весь день, чтобы сюда добраться, следующую ночь окапывались без минутки отдыха, а нынче с самого утра сражаются. Они уже смертельно устали, а к вечеру будут мертвы. Се-кохландийцы не простят им, станут атаковать раз за разом, пока пехота от усталости не сможет поднять мечи и щиты. И тогда, возможно, ты таки окропишь железо кровью. А теперь – лети к полковнику и скажи ему, что с этого момента у него не будет ни минуты передышки. А потом отыщи лейтенанта Кавацра и вели ему поторопиться. Даже если придется погонять людей кнутом. И отыщи того чародея, пусть проверит, как идет резня скота. Проклятие… Мне бы еще с пару вестовых, а есть только ты. Здесь каждый арбалет, а у входа в долину – каждая пара рук – просто необходимы… Ну ничего, пока что хватит. Бегом!

– Так точно!

* * *

Десятник замолчал, но как-то никто и не думал его подгонять. Некоторое время они маршировали в молчании.

– Резня, – пробормотал он наконец. – Резня, которая шла у входа в долину, была ничто по сравнению с тем, что происходило в ее глубине. Весь скот согнали в одно место, и около ста человек с топорами и тяжелыми ножами шагали по щиколотки в липкой от крови грязи, убивая животных одно за другим. Перерезали горла, разрубали головы и шли дальше, оставляя на земле еще подрагивающие трупы. Эти люди… у них были мертвые лица. Не думаю, чтобы хоть кто-то из них хорошо спал несколько следующих месяцев. А овцы, коровы и козы, вместо того чтобы разбегаться во все стороны, стояли, ошеломленные, и гадили под себя от страха. И пусть никто, не видевший этого, не улыбается глупо. Животные словно онемели от ужаса, как если бы круг крови и тел, который припирал их к скальной стене, обладал какими-то магическими свойствами и делал бегство невозможным. А впрочем, может, так оно и было? Всем заправлял чародей, и его небесного цвета одеяния были почти по пояс забрызганы кровью. Увидев меня, он лишь махнул рукою и приказал убираться прочь. Если хоть когда-нибудь увидите такое выражение глаз у чародея, то поймете: с ним невозможно спорить. Мне казалось, что воздух вокруг него танцует и вихрится. Смрад крови, желчи и дерьма почти не давал дышать… Я сбежал оттуда так быстро, как сумел.

Кеннет осмотрелся. Через какие-то полмили были Перепутья, где отходила дорога на восток. Оттуда до Белендена было совсем близко.

– Тем временем продолжался подъем. – Вархенн усмехнулся одними губами. – Ну не совсем. На узкую, идущую откосами дорогу всходили несколько десятков тысяч человек. Селяне, купцы, ремесленники, дворяне. Наверное, впервые в жизни все были равны в правах и обязанностях. Имели лишь одно право: идти вверх – и одну обязанность: идти вверх. Откосы были завалены тюками и мешками, что оказались слишком тяжелы, чтобы их нести. Люди ругались, плакали, бормотали себе под нос, но восходили – друг за другом. А толчея и теснота… Доныне рассказывают легенды о некоем купце, который умер по дороге, но, мол, теснота была столь велика, что он не упал, а оказался вынесен человеческой рекой на самую вершину и только там рухнул на землю. С той поры, как люди избавились от повозок, скорость их возросла вдвое, но все равно добрая половина беженцев все еще толпилась у подножия Лысицы. Я даже не попытался передать приказ капитана. Сам император не заставил бы их взбираться быстрее…

Десятник поправил пояс с топором, глаза его потемнели, а на покрытом сине-черными татуировками лбу появились морщины.

– И, пока я был у горы, началась очередная атака. Та, которая обещала стать серьезной…

* * *

Рычаги онагров ударили в поперечные балки, и четыре горящих кувшина мелькнули над баррикадой. Сразу же после брякнули скорпионы. Машины подпрыгнули на своих позициях, и тут же их обступили артиллеристы. Заскрипели натягиваемые веревки. С первого же взгляда становилось понятно, что их обслуга ничем не уступает в умении пехоте: ни один взмах, ни одно движение, жест не были бессмысленными, все находились на своих местах и действовали как слаженный механизм.

По крайней мере так это выглядело для молодого вестового Горной Стражи.

Прежде чем он успел преодолеть треть обратной дороги, машины дали следующий залп. Когда отыскал командира Семнадцатого – третий. Все с точностью до удара сердца. Полковник обронил несколько фраз и отослал мальчишку наверх. Роль вестового оказывалась адски мучительной.

Он ухватился за веревку и начал подъем, раздумывая, сколько еще раз сегодня ему придется подниматься и спускаться этой дорогой.

Наверху его встретил град стрел. Кочевники сориентировались, что на скалах подле входа засели некие стрелки. Если кто и рассчитывал, что сто футов высоты сохранят солдат от стрел, то композитные тугие луки всадников развеяли эти надежды. Стрелы летели в небо так высоко, что почти исчезали с глаз. На миг повисали неподвижно, после чего неторопливо поворачивали и падали к земле, наращивая скорость. Десятки стрел с десятков луков каждую секунду. Стражники искали укрытия под рахитичными деревьями, между скалами, вползали в любую щель. Те, у кого были щиты, могли считать себя счастливчиками.

Но Горная Стража продолжала сражаться. Арбалеты регулярно натягивались, что ни миг, то несколько, а то и с десяток солдат высовывались из укрытий и стреляли. Визг и ржание лошадей свидетельствовали, что – вполне точно.

Капитан лежал у самого края скальной стены и наблюдал за битвой, совершенно игнорируя падающие вокруг стрелы. Вархенн коротко отрапортовал.

– Я так и думал. Что в точности сказал тот пехотинец?

– Передай своему командиру, что я знаю, и пусть меня не учит. И что, когда проломят вторую баррикаду, он должен отступить, это приказ.

– Когда проломят, да? Нет – если проломят. И он начинает отдавать мне приказы… Он и вправду уже ступил на Дорогу Сна. Как видно, отсюда и его отвага. Гляди.

Вестовой лег рядом, хотя все в нем вопило, что лежа он увеличивает вероятность попадания стрелы. Но позабыл о том, едва глянув вниз.

Легкая кавалерия сгруппировались на флангах, главным образом обстреливая Стражу на скалах. Тем временем в центре продолжались приготовления. Кочевники совершенно игнорировали выстрелы машин – просто время от времени кувшины взрывались огнем или залп из скорпионов прошивал их ряды. Они же стояли на месте твердо, словно лучшие отряды империи.

– А они хороши. – Капитан кивнул, неохотно признавая правду. – Пара-другая машин их не испугает.

Внезапно в центре заклокотало, и во главе се-кохландийской армии появились сотни пеших, несущих перед собой вязанки фашин. Потом побежали вперед.

– Будут атаковать пешим строем. И они уже установили граничную дистанцию.

– Чего?

– «Чего, господин капитан?», стражник. Не забывай о формальностях. Дистанцию выстрела из скорпиона. Все они стреляют полого, к тому же – над двумя баррикадами. Это значит, что снаряды их не могут упасть дальше трехсот – четырехсот ярдов. Минимальное же расстояние для онагров – сто пятьдесят ярдов, разве что рискнут попасть в собственных солдат. Когда эти дикари приблизятся на такую дистанцию, нам останутся только арбалеты.

Атакующие пешим ходом кочевники двигались быстро и, по мере того как приближались к остаткам первой баррикады, смыкали строй. Когда были ярдах в трехстах от укреплений, получили залп из тяжелых арбалетов. Без видимого результата.

– Рано, проклятие, рано. Готов поспорить, что эти, в первом ряду, одеты в два-три кожаных доспеха поверх кольчуги. Даже если стрела пройдет сквозь фашины, ей не хватит сил, чтобы пробить такой панцирь. Они три года сражаются с имперской пехотой и кое-чему успели научиться.

Наступающие одолели еще сотню ярдов. Теперь шли спокойно, плечом к плечу. Четыре пылающих кувшина взорвались в колонне, собирая свой урожай, но пролом заполнился в несколько мгновений. Сто пятьдесят ярдов.

Очередной залп ударил в стену связанных вместе веток. На этот раз несколько атакующих споткнулись, упустили вязанки, опрокинулись. Тут же их заменили другие, и по неслышному наверху сигналу вся колонна бегом бросилась вперед. В миг, когда одолели линию первой сожженной баррикады, получили последний залп, но это уже не имело значения. Около тысячи кочевников кинулись в сторону прохода, из тысяч глоток исторгся дикий рев. В несколько ударов сердца они оказались у второй линии обороны и, прикрываясь фашинами, принялись рубить и выворачивать колья. За первой линией атакующих появились лучники, лупящие с расстояния нескольких десятков шагов прямо по баррикаде. Всякий солдат, что выставил бы из-за защиты голову, потерял бы ее. На несколько минут напор атакующих отобрал у меекханских солдат инициативу.

Среди защитников началось движение, арбалетчики покинули позиции, уступая место пехоте. Эта баррикада была самой важной, она имела всего шагов семьдесят длины, потому на повозках заняла позицию лишь половина роты. Более двухсот пятидесяти остальных пехотинцев встали в тылу. Сверху линия их казалась жалко тонкой по сравнению с клубящейся по ту сторону толпой.

Двинулась вторая волна кочевников, вооруженная примитивными лестницами. Эти, поскольку обстрел с баррикады несколько утих, даже не несли щитов, чем весьма облегчили задачу стрелкам из Горной Стражи. Их стрелы валили одного се-кохландийца за другим, но на месте всякого убитого появлялись двое других. Вархенн взглянул над сражающимися и тихонько вздохнул. Гигантская армия, что стояла перед долиной, казалась совершенно неубывающей.

– Три тысячи, не более, – бормотал капитан. – Столько они отправили в атаку. Наверняка у них в резерве множество всадников, которые, едва баррикада падет, двинутся вперед, чтобы ворваться в долину и отрезать дорогу наверх. Стоят и ждут, чтобы начать захватывать добычу. Вот проклятие! Арбалеты слишком медленны. Руку бы отдал за три сотни хороших лучников!

Вторая линия кочевников добралась до баррикады и подперла атакующих. Большинство кольев были уже вырваны или выкорчеваны, и через миг штук тридцать лестниц стукнули о борта повозок. И это словно стало сигналом – молчащая до той поры баррикада ожила. Стоящие в резерве пехотинцы послали поверх нее тучу дротиков, потом вторую и третью. С такого расстояния тяжелые снаряды пробивали кожаный доспех се-кохландийцев навылет. Толпа атакующих заклубилась, вскипела, рыкнула единым звуком. Солдаты, стоявшие на повозках, высунулись из-за бортов и метнули дротики – прямо в лица нападающим. Почти все взбиравшиеся на лестницы враги были сметены вниз. Лучники, поддерживавшие атаку, даже не успели выстрелить во врага.

В тот самый миг щелкнули замки онагра, и горящий снаряд, медленно, лениво проплыл, вычерчивая низкую дугу, в воздухе и, едва не задев за верх баррикады, разбился в десятке шагов от нее. Огонь поглотил как мертвых, так и живых.

Этого оказалось слишком – атакующие сломались. Се-кохландийцы отскочили от связанных повозок и, преследуемые стрелами, бросились наутек. Сразу за ними отступила и обстреливающая скалы легкая кавалерия. Они получили минуту передышки.

– Неплохой выстрел… – Кавер Монель встал, небрежным движением отряхнул штаны. – Накрутили машины в треть силы. Хорошая шутка, но, как я и говорил, отчаянная. На три выстрела как минимум один наверняка попадет в баррикаду, поскольку не удастся хорошенько прицелиться. Слишком уж рисковали эти проклятущие артиллеристы. Скажи полковнику, что раненых он может отправить наверх вне очереди.

* * *

Они миновали Перепутья трусцой, вызвав интерес у нескольких едущих телегами селян. Кеннет красноречивым жестом указал на свой плащ, обрезая их желание задавать вопросы. Приближался вечер. До Белендена отсюда был неполный час марша, и лейтенант решил, что неплохо будет войти в город после заката, чтобы к их пленнику не присматривалось слишком много любопытных глаз.

– Ша-а-агом!

Они пошли медленнее. Отряд моментально собрался подле Велергорфа.

– А что было дальше? Я слышал от отца, что ни один из Семнадцатого не поднялся на перевал… – Волк позволил себе по-неуставному опустить чин.

– Потому что ни один и не поднялся. – Велергорф смотрел куда-то вдаль, лицо его сделалось хмурым. – У них тогда было уже с полсотни раненых, главным образом от стрел и дротиков, но все твердо стояли на том, что могут еще сражаться. Что-то в них тогда вошло, говорю вам: я смотрел им в глаза и видел там только спокойствие. Не страх, не отчаяние и не проклятущую, глупую и высокомерную отвагу, но спокойствие и волю. Они знали, что погибнут, и знали, что смертью своей купят время остальным, и приняли это без размышлений. Я видел, как те, кто не встал на баррикаде, смеются и шутят, как делают вдох-другой, пьют, едят, поправляют оружие и доспехи. И я знал, что о них разобьется и следующая атака, потому что те, кто против них стоял, хоть и были прекрасными воинами, не обладали и каплей такой обреченности. Кочевники шли за добычей и пленниками, но, чтобы насладиться тем и другим, им пришлось бы пережить битву. И тогда я понял, что это значит – быть жителем империи, и как южанам удалось ее выстроить. С того момента я никогда никому не разбивал головы, если называли меня меекханцем. Самое большее – расквашивал нос.

Он усмехнулся насмешливо, но сразу же сделался серьезен.

– Это была первая серьезная атака, но за ней пошли и следующие. И я был прав: откатывались ни с чем одна за другой. Я никогда не видел и наверняка никогда уже не увижу ничего подобного: эти проклятые пехотинцы стояли, словно скала, и рубили, резали, кололи без передышки. Баррикаду они выстроили исключительно крепкую, со всех сторон присыпали повозки землей, подперли балками. Когда у них закончились дротики, метали камни. Когда один из отчаянных натисков все же прорвался сквозь баррикаду, они пошли в контратаку, отбили ее и встали там снова. Полдня сражались, словно стая демонов, а мы могли только стоять и смотреть, потому что Дарвен-лас-Гласдерн, тот их проклятущий полковник, не соглашался, чтобы мы сошли вниз, хотя стрелы у нас закончились уже довольно давно и мы могли лишь метать камни.

Кеннет усмехнулся.

– Черный Капитан был недоволен, верно?

– Хватит и того, что скажу: большую часть времени он скалился. Был готов послать в бой всех имевшихся у него людей, потому что ряды Семнадцатого таяли на глазах. Ко второй половине дня из тяжелой пехоты на ногах осталось только двести солдат. Арбалетчиков – чуть больше сотни, но это значения не имело, потому что стрелы закончились и у них. Даже артиллеристы потеряли пару десятков человек. Пространство на двести шагов перед баррикадой было так нашпиговано стрелами, что люди ходили по ним словно по жнивью. А у нас, в четырех ротах, оставалось едва ли с десяток лучников, от которых все равно не было никакого толку, поскольку от постоянной стрельбы пальцы у них кровоточили.

Десятник тяжело вздохнул и замолчал. На этот раз его никто не подгонял.

– А беженцы все еще продолжали подниматься. Всю половину дня, без минутки отдыха, шагали и шагали. Я разговаривал потом со многими людьми, которые шли той дорогой. Говорили, что сверху все было прекрасно видно. Баррикады, солдат, неисчислимую армию у врат долины. И штурмы, один за другим. Ветер доносил отзвуки битвы до самой вершины горы, и те, кто уже взошел на Лысицу, останавливались и смотрели, и даже солдаты не могли заставить их уйти, сдвигали их с места только очередные группы беженцев. И на самой дороге тишина была – словно в похоронной процессии. Никто не стонал, никто не жаловался. За полдень, когда у подножия горы осталось всего несколько тысяч человек, когда закончилась резня скота, се-кохландийцы наконец-то захватили баррикаду. Захватили ее так же, как мы избавились от первой. Огнем.

* * *

Эта атака отличалась от предыдущих, что было заметно уже по тому, как они в нее отправлялись. Не заслонялись ни щитами, ни фашинами, потому что вот уже долгое время баррикада не приветствовала их губительными залпами из арбалетов, да и стоящие позади машины стреляли реже, явно пытаясь беречь заряды. Пешие появились едва ли не вдоль всех порядков атакующей армии, но всего лишь в трех шеренгах. Только лучники. Приблизились к баррикаде на сто шагов и встали, сплотив ряды. Три ровных, отделенных друг от друга несколькими шагами полукруга. Между ними заняли место несколько десятков человек с горящими факелами.

– Огонь, – пробормотал Кавер Монель. – Наконец-то до них дошло.

Огненная линия пробежала вдоль рядов, натянулись луки. Три светящиеся волны полетели в сторону баррикады.

Горящая стрела в полете издает звук, какого не услышишь больше нигде в мире. Когда же летят тысячи таких стрел, кажется, что дракон вздыхает, втягивая воздух пастью, в которой уже горит неугасимый пламень. Вархенн считал драконов созданиями из легенд, из мрачных времен Войн Богов – но именно так ему тогда и казалось. Чудовище готовится испепелить мир.

Наконечники ударили в дерево, раздалось шипение и треск пламени. В несколько минут вся внешняя сторона баррикады загорелась. Стояли в ней купеческие фургоны из толстых, хорошо высушенных и просмоленных досок, которые должны были защитить от дождя и снега. Огонь любит такое дерево сильнее всего в мире.

Кочевники не довольствовались одним залпом, продолжали стрелять в баррикаду и над ней, словно хотели спалить все окрест. Через миг загорелись древки стрел, воткнувшихся в землю, заполыхали и повозки в последней, все еще не законченной баррикаде, а несколько стрел долетели даже до машин. Щиты стоявшей в резерве пехоты украсились горящими древками. А потом солдаты после неслышного наверху приказа принялись отступать в сторону прохода в последнем укреплении. Те, что стояли на средней баррикаде, выждали еще минутку и отправились следом. Стены их укрепления пылали, словно внутри печки, а вся конструкция шипела и тряслась под ногами. Они уже не могли ничего поделать.

– Спускаемся. – Черный Капитан широко, от уха до уха, осклабился. – Кажется, парень, ты еще сегодня успеешь омыть железо в крови.

Он встал.

– Вниз! Все вниз!!!

Почти двести стражников бросились к веревкам. Съезжали по ним так быстро, как только и умела Горная Стража. Меньше чем в пять минут обе роты встали за внутренней баррикадой. Кавер Монель отыскал стоящего к нему спиной полковника.

– Она будет гореть с полчаса, – начал он без экивоков, – потому, полагаю…

Командир Семнадцатого повернулся, и капитан замолчал на полуслове. Вархенн тихо застонал. Левая глазница Дарвена-лав-Гласдерна пугала пустотой, должно быть, горящая стрела ударила чуть пониже края шлема, когда он поворачивал голову вправо. Сломала кость у глазницы, пробила глаз и наверняка полетела дальше. Кожа на левой половине лица почернела и покрылась пузырями.

Заметив их, полковник скривился в жуткой полуусмешке.

– Наверняка это уменьшит выбор невест до тех, кто слеп от рождения, – прохрипел он. – Но, по крайней мере, мне не придется слишком уж капризничать.

Черный Капитан стоял неподвижно, а потом – молодой вестовой заморгал от удивления – вытянулся в струнку и отдал честь.

– Капитан Кавер Монель готов принять командование, – сказал он тихо.

Гримаса пехотинца сделалась резче, правый глаз блеснул издевкой.

– Я должен отдать моих солдат какому-то полудикому горцу? Тебе сперва придется меня убить.

Целое мгновение казалось, что капитан начнет спорить. Но он только пожал плечами.

– Мне пришлось бы занимать место в слишком длинной очереди. Что теперь? Полагаю, нам стоило бы присоединиться к веселью здесь, внизу…

Полковник вздохнул.

– А как вы, капитан, думаете, почему я до этого времени приказывал вам оставаться подальше? Потому что нам нужны будут солдаты, что удержат дорогу наверх. Когда мы все уже дадим себя здесь поубивать, се-кохландийцы могут захватить Лысицу. А это значит, что все провинции между Малым и Большим хребтами окажутся открыты для них. Мы потеряем весь Север, с шахтами, плавильнями и ремесленниками. А там производят половину стали империи и две трети ее доспехов. Это будет конец войны. Поэтому я хочу, чтобы вы и ваши люди прикрыли дорогу. Четыреста солдат удержат ее без труда.

– Еще не все взошли наверх, осталось несколько тысяч. Два-три часа и…

Полковник прервал его, вскинув ладонь.

– Мы дадим вам эти два часа. Два – наверняка, больше не смогу обещать, оттого, господин капитан, вам стоит поторопить оставшихся. Те, кто останутся, могут винить только себя. Приступить!

* * *

– Ты шутишь. – Кеннет широко ощерился. – А Черный, что же, развернулся и приступил?

Вархенн Велергорф не ответил на усмешку.

– Да, господин лейтенант. Развернулся и приступил. И я вместе с ним. Как и обе наши роты. Такова была роль Горной Стражи в обороне долины Варес – немного пострелять из арбалетов и загнать шестьдесят тысяч людей на Лысицу. А потом развернуться и уйти, потому что тот проклятущий пехотинец был прав. Если бы мы дали себя поубивать там, то кочевники могли бы взойти на перевал. Толпа перепуганных купцов, селян и горсточка дворян наверняка бы его не защитили. И, боги, ведь мы после даже молились, чтобы они попытались туда взойти. Когда уже все закончилось, мы встали на дороге, на заторах из перевернутых повозок и стволов деревьев, и молились Реагвиру, Сетрену и прочим ублюдкам, которые именуют себя Господами Битв, чтобы они отобрали у кочевников разум и бросили их в атаку. Но они…

– Торопишься. Рассказывай обо всем по порядку.

– Хорошо, господин лейтенант. То, что они готовятся к смерти, я понял, только когда увидел, как артиллеристы принимаются рубить свои машины, обливать их остатками зажигательной смеси и поджигать. А потом – берут щиты и мечи у мертвых и встают в строй. Всего, считая с остатками роты арбалетчиков, осталось их человек триста. И, пожалуй, ни один из них не вышел из схватки без ран. Я видел их вблизи: прорванные кольчуги, гнутые шлемы, кое-как затянутая перевязь, пропитанные красным повязки, кровь, сочащаяся из ран. Они не обращали на это внимания. Щиты их были так утыканы наконечниками стрел, что наверняка весили вдвое больше обычного. Но и это им совершенно не мешало. Когда становились напротив прогорающей баррикады, в глазах их вспыхивало пламя и гордость. Можете смеяться, но именно так подсказывает мне память. Пламя и гордость. Гора мертвых по ту сторону догорающих повозок достигала в вышину роста высокого мужчины, предполье же так густо усевали тела людей и лошадей, что можно было бы пройти по трупам ярдов двести, прежде чем человек ступил бы на землю. В углублениях и канавах вдоль дороги кровь стояла по щиколотку. Земля уже не желала ее пить. И все это – была их работа. Они защитили вход в долину, выстояв против атак целой армии, – и дали всем время. Никто на их месте не сумел бы сделать большего. Он замолчал, словно не зная, что еще сказать.

– Нам бы это наверняка не удалось, – тихо произнес он наконец. – Даже будь там целый полк в полном составе, тысяча людей, – он не удержал бы позиции почти целый день. Не такому нас учили. А если вы думаете, что солдаты показали уже все, что могли, то ошибаетесь.

* * *

У подножия горы находилось еще около двух тысяч гражданских. Остатки той армии беженцев, что стояла в долине еще вчера. Лейтенант Аннавер Гирвен, командующий третьей ротой, сделал все, что мог. Вот уже некоторое время он не позволял брать с собой наверх ничего, кроме небольшого узелка и малого запаса воды и пищи. Бесцеремонно приказывал бросать на землю тюки, если считал, что тяжесть их замедлит движение. Выжимал из людей все силы, любыми способами, разве что не колол отстающих мечом.

Командира он приветствовал коротким кивком.

– Через два часа взойдут последние беженцы. Нужно ли нам готовиться к обороне прохода?

– У тебя час, чтобы их туда загнать. – Черный Капитан огляделся вокруг. – Потом втащите на дорогу столько пустых повозок, сколько сумеете, и на каждом повороте выстроите из них баррикаду. Начиная с третьего сверху. Остальные повозки мы подтянем сюда и подожжем. Где чародей?

Барен-кла-Вердонелл вышел из толпы. Одежды его по пояс были пропитаны подсыхающей кровью, лицо напоминало маску. Он даже не моргнул при их появлении.

– Остальные к нам не присоединятся, верно?

– Откуда…

– Слышу. Они напевают «Светлую дорогу», это старая песня, с юга империи, солдаты поют ее, когда идут на смерть. Будут сражаться до конца.

– То есть довольно недолго, – безразлично пробормотал капитан, а Вархенн почти возненавидел его в тот миг. – Они обещали мне два часа, и было бы лучше, сдержи этот сукин сын свое слово. Вы ведь до сих пор не использовали свою силу, мастер, я прав?

Это «мастер» прозвучало почти оскорбительно.

– Правы.

– Мы бы хотели создать запорный вал из огня, чтобы конница не наседала нам на пятки, но разгореться он должен быстро.

Чародей кивнул:

– Я помогу.

Обе роты принялись стягивать поближе брошенные повозки. Те, на которых лежали легковоспламеняющиеся вещи вроде мебели или одежды, притаскивали вместе с грузом. Остальные опорожняли, при случае уничтожая все, что могло представлять для всадников хоть какую-то ценность. В пыль били бесценные зеркала, стекло, фарфор, выливали бочки вина, разбивали любую мелочь, которую владельцы не решались уничтожить. Согласно приказу, се-кохландийцы должны были получить долину, наполненную трупами и золой. Менее чем за полчаса у подножия громоздилось около сотни повозок.

– Баррикада догорает, – сказал чародей. – Сейчас начнется последняя атака.

– Кто идет?

– Бряцанье кольчуг, много железа. Конские копыта. Молнии. Хотят прорваться одним ударом.

Капитан прищурился, пытаясь хоть что-то различить. Дым догорающей баррикады и пылающих машин заслонял вид.

– Вархенн! Наверх! Может, оттуда лучше получится разглядеть. Дашь мне знать, когда они проломят оборону. Сразу же.

Вестовой стремглав ринулся взбираться на скалу. Здесь было не слишком отвесно, потому он довольно быстро достиг уровня третьего поворота. Повернулся. Легкий ветерок, союзник всех наблюдателей, как раз повеял к выходу из долины, разгоняя дым, а потому Вархенн отчетливо увидел первое столкновение. Около тысячи тяжеловооруженных всадников, сформировав мощный клин, перелились через остатки первой баррикады, почти перелетели пепелище, оставшееся на месте баррикады второй, и – склонив копья – ударили в узкий строй пехоты.

Шеренга выгнулась, центр ее оказался прорван, такая масса всадников – это было чересчур для солдат, которые сражались день напролет. Еще мгновение, доля секунды – и обороняющиеся распадутся на малые группы и будут вырезаны до последнего человека. И тогда – Велергорф запомнил эту картину до конца дней – клин остановился. Навершие его завязло, словно клинок, воткнутый в смоляную голову. Задние ряды напирали, но это создавало лишь толчею и замешательство. Меекханская пехота стояла под напором невообразимой массы, ее кололи и рубили, но она не отступала ни на шаг. Пролом в центре строя затянуло, шеренга сомкнулась, напряглась. А потом… Раздавшийся рык было слышно даже на перевале. И оба крыла узкой линии пехоты вдруг двинулись вперед, сцепились с остановившимся клином, и началась резня. Они контратаковали, охваченные неожиданной яростью, убивая как людей, так и лошадей, а кочевники, которые надеялись уже на легкую победу, начали нести потери.

Внутри клина было так тесно, что наездники не могли использовать свои любимые копья, им остались только сабли и топоры. А в сражении на короткой дистанции с меекханской пехотой никто не мог сравниться. Несколько минут заблокированный отряд толокся на месте, сражаясь и умирая в борьбе с врагом, который смерти не боялся, и вдруг… задние ряды задрожали, по ним прошла странная волна, и они бросились наутек. Бежали, отрываясь целыми группами, бросив раненых и погибающих товарищей, неспособные сопротивляться безумцам. Только последний отряд, тонкая шеренга коней и наездников, не имела и шанса: его строй внезапно перемешался с атакующей пехотой, животные и люди валились на окровавленную землю, нескольких последних всадников стянули с седел и убили.

И установилась тишина.

Вархенн протер глаза, не в силах поверить, сколь немного солдат все еще остается на ногах. Сто, может – сто двадцать. Потом еще несколько их поднялось, шатаясь, с земли и присоединилось к истончившейся шеренге. Они выровнялись и сомкнули щиты. Перед ними разгромленный отряд Наездников Бури гнал скакунов в сторону своих главных сил. Остатки Семнадцатого заняли позицию у входа в долину и закрыли ее стеной ростовых щитов. Стеной толщиной в одного человека. Ни малейшего шанса выстоять в следующей атаке у них не было.

А следующая атака уже начиналась. Большая часть Наездников Бури поворотила коней и ехала теперь назад. В конце концов, это ведь была гвардия Отца Войны, и у нее тоже имелась своя гордость. Несколько сотен конных обрушились на остатки меекханской пехоты.

И внезапно, согласно неслышному приказу, защитный строй свернулся на флангах, и прежде, чем конница приблизилась на расстояние нескольких десятков ярдов, на входе стоял защитный круг. Около шести десятков тяжеловооруженных – снаружи, остальные – внутри. Бронированный круг. Конница, воя, бросилась на меекханцев и сомкнулась вокруг их построения. Копья ударяли в поисках щели в стене щитов, сабли и топоры били в шлемы, кони брыкались, пытаясь вторгнуться внутрь. Через минуту пепел и сажа, вознесшиеся с земли, заслонили всю картину. Вархенн не стал ждать очередного порыва ветра и стремглав сбежал к капитану.

– Сколько еще? – спросил Черный, но ему хватило просто увидеть лицо вестового. – Конец! Они пробились! Все наверх!

Последние из беженцев побежали на дорогу, и вся их колонна ускорилась – что еще миг назад казалось невозможным. Стражники готовили оружие.

А звон стали о сталь, рычание людей, визг лошадей не замирали ни на миг.

Солдаты замерли, напряженно вглядываясь в тучу пыли, что скрыла вход в долину. В любой миг ожидали увидеть вырывающийся из нее лес се-кохландийских копий. У подножия уже выстроили огромный завал из повозок, мебели, одежд – всего, что беженцы не могли забрать с собой наверх. Несколько солдат ожидали там с факелами в руках. Подожженный, завал должен был дать им еще немного времени, отгородив от погони.

А звон стали о сталь не стихал, и от входа в долину вместо радостных криков победителей неслись стоны, неясные вопли, терзающее уши ржанье коней.

Вархенн оглянулся. Конец колонны уже добрался до поворота. За беженцами шагали несколько солдат, чьим заданием было поддерживать необходимую скорость беглецов.

А звон стали о сталь, казалось, усилился, становился все яростней, пока не слился в протяжный звук, заглушивший все: крики людей, визг животных, топот копыт.

И внезапно его перекрыл крик страха, смешанный с яростью и гневом. А потом звон железа стих, заглушенный сотнями бьющих в землю копыт.

Но из тучи пыли не выехали шеренги всадников.

Прошло некоторое время, пока кто-то не произнес:

– Отбросили их. – В голосе чародея было слышно нечто большее, чем удивление. – Милостивая Госпожа, Защитница Страждущих, Молнии бегут. Кто такие эти солдаты?

– Проклятущие дурни, – прохрипел Черный Капитан и сплюнул. – Никто более.

Солдаты зашевелились, будто с них сняли заклятие. Несколько глянули на своего командира, скривившись. Стояла тишина.

– Заткнулись бы вы, господин капитан, – оборвал ее Вархенн, удивляясь собственному спокойствию, удивляясь отваге и тому, что руки на рукояти топора уже не дрожат. – Они остались там, а мы – стоим здесь, они мертвы, а мы – живы, и тут больше нечего говорить. И когда падет последний из них, мы подожжем завал и поднимемся наверх.

* * *

– В это не поверю.

– Во что, господин лейтенант?

Кеннет чуть улыбнулся, осматриваясь. Они приближались к Белендену, через несколько минут должны были миновать спуск с Лысицы и несколько гигантских курганов, насыпанных у ее подножия. Хавен Рицв уже некоторое время подбрасывал в ладони найденный в ручье камень. Шпион выглядел смирившимся с судьбой, шел быстро, с головой, опущенной так, чтобы волосы заслоняли ему лицо. Молчал.

– Ну ладно, я поверю, что они выстояли большую часть дня, поверю, что восемьсот человек задержали тридцати-, а то и сорокатысячную армию, поверю, что вы загнали на гору шестьдесят тысяч беженцев, и поверю даже в то, что солдаты сумели отразить две атаки Молний, просто стоя за стеной щитов, понимаешь?

Велергорф смерил его взглядом.

– Потому что все это истинная правда.

– Разумеется. Но в то, что ты приказал заткнуться Черному Капитану и выжил, я не поверю ни при каких обстоятельствах.

Ближайшие стражники закивали.

– Ха, я был в ту пору молод, – десятник иронично ухмыльнулся, – и не научился еще врать офицерам.

– Хе-хе, хорошо сказано. И что было дальше?

– Дальше не было ничего, господин лейтенант. – Усмешка его внезапно исчезла. – Их расстреляли. Несколько сотен конных лучников окружили наконец пехоту и начали лупить из луков, пока не пал последний солдат. А потом двинулись к подножию. Но конец колонны уже прошел второй поворот, а мы заканчивали ставить баррикаду на первом. Когда кочевники приблизились к дороге, мы подожгли собранные там повозки. Чародей справился, призвал ветер, и тот в несколько минут раздул пожар так, что пламя встало футов на тридцать. Всадники даже не думали атаковать. И это был конец битвы при долине Варес. Как я уже и говорил, се-кохландийцы не попытались взойти на гору, хоть мы и молились, чтобы боги отобрали у них разум. Они не получили там ничего: ни единого пленника, ни единого животного, ничего из богатств, которые намеревались награбить. А у входа в долину оставили три тысячи мертвых и в два раза больше раненых. До времен битвы за Великие Врата они не несли на севере такого поражения.

– А при Великих Вратах ты тоже был?

– Да, господин лейтенант. Но это совсем другая история.

Велергорф отвернулся к молодому стражнику, который как раз укладывал свой окатыш в ближайший курган.

– Хавен, поспеши с этим, мы не станем ждать всю ночь. Вы спрашивали, отчего Волк считает себя меекханцем? Мы все считаем себя ими, в меньшей или большей степени. Не мягкими, разнеженными южанами, – улыбнулся он с ласковой насмешкой, – но гражданами империи. Когда восстанавливали Семнадцатый пехотный полк, в него вступили почти одни вессирцы. Мы знаем, как платить долги. Еще вы спрашивали, откуда эта традиция. Полагаю, эта идея принадлежала лейтенанту Кавацру, тому самому, что получил приказ подсчитать беженцев. У него не было времени заниматься этим наверху, дорога выплевывала на перевал все новых и новых людей, а потому он приказал, чтобы каждый взял с собой камень и оставил его по ту сторону хребта, когда сойдет с горы. Потом собирались подсчитать их количество. Это старый, проверенный способ. И, говорят, один селянин, из Маавах или Калесса, был с женой на сносях, а потому опустил на курган три камня, за себя, жену и нерожденное дитя, громко поклявшись, что и за каждого следующего ребенка положит по одному ради памяти о солдатах Семнадцатого. И людям это пришлось по нраву. Многие из тех, кто перешел тогда через Лысицу, уже не вернулись на юг. Было некуда. Остались здесь, создали семьи, воспитали детей, а теперь и внуков. И все так же приходят и добавляют камень во имя тех, кто родился, поскольку восемь сотен солдат, вместо того чтобы взойти на гору, остались защищать долину. Впрочем, как я слыхал, и те, кто вернулся за Малый хребет, также приходят сюда с камнями, на которых пишут имя новорожденного ребенка. А коли не могут сами – платят какой-то грошик едущим сюда купцам, чтобы такой камень те оставили здесь. Вот и вся наша традиция – куча камней вместо памятника.

Кеннет покивал:

– И память, Вархенн. И память.

– Верно, господин лейтенант. И память.

Перед ними в вечерних тенях проступили стены города.

* * *

Шпиона отправили в подвалы сразу после рапорта командира шестой роты. Закрыли его в одиночке с узкими нарами, единственным трехногим табуретом и ведром с нечистотами. Узники могли рассчитывать на подобную роскошь до допроса. Мужчина, войдя в камеру, сел на табурет, склонил голову, сделался недвижим. Он ждал.

Заскрежетал засов. Пришел высокий, худой, иссушенный мужчина. Кожа его белела, словно хорошо выделанное полотно.

– Ну и дела, – начал он с порога. – Гончая в клетке. Пойманная там, где ее не должно быть, из-за глупости и невнимательности.

– И из-за нервного мула, добавь. – Пленник поднял голову и послал пришедшему издевательскую ухмылку. – Хотя я должен признать, Гельргорф, что эти солдаты сумели меня удивить. Девять из десяти помогли бы собрать карты и с благословением послали бы меня в дальнейшую дорогу.

– А тебе повезло напороться на соображающего офицера?

– Но благодаря этому я узнал, какие в Вессире царят настроения, что, хе-хе, несколько подняло настроение мне.

– Что ты делал в границах империи?

Мужчина пожал плечами:

– Шпионил, что же еще?

– Вы, Гончие, должны разнюхивать вне дома. Тут бдим мы.

– Разумеется. И в этом наша всегдашняя проблема, Крыса. Вы бдите дом, мы – его округу, но никто не стережет самих границ… Мне удалось пробраться к слугам его святейшества Ксагенна Лавеннера и получить информацию о нескольких его агентах в империи. Я должен был установить с ними контакт и, – он повысил голос, – полагаю, что еще ничего не потеряно.

– Лавеннер? Хенверийцы? О том, что у них есть здесь шпионы, мы знаем, но…

– Нет.

– Что «нет»?

– Я не отдам тебе их имен. Три года понадобилось, чтобы он доверился мне настолько, чтобы поручить эту простенькую миссию. Если ты получишь их имена, они раньше или позже попадут в камеры, а это будет мой конец как шпиона. Я должен сам добраться до них и передать соответствующий пароль. А потом смогу вернуться к Лавеннеру.

Худощавый склонил голову к плечу.

– И как ты себе это представляешь? Твое лицо видело множество людей.

– Только эти солдаты. Я специально шел так медленно, как только мог, чтобы они добрались до города в сумерках. Со склоненной головой, согбенный и жалкий. Если этот отряд на некоторое время исчезнет из провинции, то не будет никого, кто узнает во мне шпиона, схваченного в трактире. Используй свои связи, чтобы отослать их куда-то, где они не сумеют со мной повстречаться. Этого должно хватить.

– А зачем, собственно, – улыбка допрашивающего была острой, словно бритва, – я должен буду оказывать тебе эту услугу?

– Потому что мы оба служим империи, Крыса. К тому же я тогда скажу тебе, что за весточку должен был передать хенверийским шпионам.

– А она наверняка будет сногсшибательной?

Пленник взглянул на него так, что усмешка человека испарилась.

– Разведка Лавеннера ищет молодую девушку. Пятнадцать-шестнадцать лет, черные волосы, голубые глаза. Вокруг нее должны происходить странные вещи. Воистину странные. – Шпион взглянул серьезно. – Ты побледнел, Крыса. Значит, правда, что и вы ее ищете. А потому развяжи меня и позволь действовать. Будем ругаться – ее найдет кто-то другой.

Бывший узник поднялся с табурета.

– Рад был с тобой встретиться, Гельргорф.

Багрянец на плаще

Дарвен-кан-Лаверр натянул поводья и осадил коня. Животное недовольно фыркнуло. Боевой скакун почти месяц провел в конюшне и был полон энергии, наверняка жаждал махнуть галопом по вьющейся широкими петлями горной дороге. Но владелец его прекрасно знал, что в этой скачке ему бы сопутствовали еще несколько всадников. А приятного в таком немного.

Ну и, конечно, оставалась проблема людей, вышедших из лесу шагах в ста впереди. Все вооружены до зубов, он заметил даже несколько арбалетов, к счастью пока что небрежно заброшенных за спины. Остановил колонну, подняв руку:

– Капитан!

Двое конных тут же выехали вперед, прикрыв его от подозрительной группки. Третий остановился рядом.

– Это они?

– Должны же ждать нас в Арбердене. Не представляю, что они могут делать здесь, господин граф.

– Наверняка ищут нас. Впрочем, сейчас разберемся: один как раз приближается.

Три тяжелых фургона и едущая в конце каравана мощная телега остановились, скрипнув осями. Десяток-другой кавалеристов окружили их железным кордоном, возницы же и их помощники, храня притворное спокойствие, потянулись за спрятанным под козлами оружием.

Глядя на эти приготовления, Дарвен-кан-Лаверр позволил себе иронично усмехнуться. «Мы в империи, а ведем себя словно едем по землям врага, – подумал он. – И к тому же не имеем права взять должный эскорт, поскольку могли бы оскорбить его высочество Аэрисса Клависса, а поэтому при виде такой вот банды вооруженных людей формируем охранный круг и готовимся к битве».

Приближавшийся мужчина был молод, с короткими рыжими волосами и подстриженной рыжей бородой. Если отпустил ее, чтобы добавить себе солидности, то получилось не очень. Он все еще выглядел не старше чем на двадцать пять. Серый, а некогда белый плащ он носил накинутым на кольчугу, стянутую солидным поясом. Округлый щит, заброшенный за спину, скорее подошел бы тому, кто служит в панцирной сотне, – как, впрочем, и длинный прямой меч. Спереди на плаще был узор в виде песьей головы, а над ним – две шестерки.

Дарвен окинул взглядом красный кант.

– Приветствую, господин лейтенант, – кивнул он. – Мы не ждали вас так рано.

– А мы вас – так поздно, господин… – Молодой офицер сделал паузу, пристально оглядывая всадника.

– Граф Дарвен-кан-Лаверр, императорский посол к его высочеству, Сыну Топора, Аэриссу Клависсу.

– Приветствую, господин граф.

Голос у лейтенанта был молодым, тихим, спокойным и ледяным. И все же граф не сомневался, что офицер в ярости.

Граф подождал мгновение-другое и улыбнулся – на этот раз широко. И очень, очень холодно.

– Я слышал, что в Горной Страже дисциплина – понятие относительное и что служат там те, кого в нормальную армию не приняли бы, даже если б они ежемесячно сами платили императору свое жалованье, вместо того чтобы его получать. Однако представляться тем, кого ты повстречал на дороге, – дело очевидное даже для горцев.

Молодой офицер слегка покраснел.

– Прошу прощения. Лейтенант Кеннет-лив-Даравит, шестая рота Шестого полка Горной Стражи. Прошу вас за мной, господин граф.

Отвернулся и зашагал к своим людям. Аристократ после короткого колебания направился следом, приказав остальной части малого каравана оставаться на месте. Стражник некоторое время шагал молча, подождав, пока конный его догонит.

– Когда стала известна дата этого визита, э-э-э, – поколебался он, – господин граф?

– С полгода шли доверительные переговоры.

– Полгода – это немалый срок. Кто об этом знал?

– Я, моя жена, которая едет вместе со мной, несколько человек из дипломатического корпуса. А в чем, собственно, проблема, господин лейтенант? Что вы делаете на дороге, если должны ждать нас в Арбердене? Что значит все это представление?

– Ваш отряд должен был добраться в Арберден еще вчера вечером, верно?

– Да, но на венском пути сошла лавина. Нам пришлось искать другую дорогу. В результате мы ночевали в каком-то селе, кажется, оно называлось Клацвен.

– Клахен, я о нем слышал. Чтобы перейти к сути, господин граф: моя рота получила приказ добраться до долины Гевенах и встретиться с вами в Арбердене. Уже вчера вечером все в городе сидели, словно на угольях, а бургомистр бегал туда-сюда, будто кто ему бешеного кота в порты зашил. В сумерках он уже готов был посылать вестовых на все окрестные заставы с приказом начинать розыски. Я едва его отговорил.

– Весьма рассудительно.

Лейтенант слегка пожал плечами.

– Ночью поиски в любом случае ничего бы не дали.

Они приблизились к стоящей при дороге группе. Граф поглядел на солдат. Всякий носил непохожий на другого доспех и разное оружие, многие вытатуировали себе на коже всякие чудные знаки, хотя всех перещеголял высокий седой десятник, выглядевший так, словно он родился с черно-синим лицом. Его тяжелый топор, должно быть, являлся в кошмарах каждому бандиту в радиусе многих миль. Все они походили на шайку разбойников, разве что оружие имели получше, да грязно-белые плащи создавали вид униформы.

Внезапно конь фыркнул и вызывающе ударил копытом в землю. Посол взглянул туда, где должно было находиться нечто, обеспокоившее боевого скакуна. Там лежали в траве несколько псов темного окраса. При виде огромного, словно рига, коня они только лениво оскалились.

– Не стоит опасаться, они не голодны. – Сидящий при псах солдат произнес это совершенно серьезно и почесал ближайшего за ухом. И только быстрота реакции спасла его от утраты руки.

Дарвену пришлось признать, что рассказы о Горной Страже не преувеличивали. В Класс-Дев, столице крупнейшей северной провинции и резиденции великого губернатора, много лет распространяли цветистые сплетни об этих солдатах. Город лежал милях в ста от Малого хребта, а потому Горная Стража, редко заходившая в долины за хребтом, была там наполовину мифом. Истории о битвах с дикими племенами или с ордами темных порождений, приходящими с севера, распаляли воображение и вызывали удивление. Эти же, здесь, выглядели именно так, словно убивают чудищ пару раз на день – и исключительно для развлечения.

– Туда. – Молодой офицер направил графского коня глубже в лес. Запах крови мешался с влажным, сладковатым ароматом гниющих растений, а на растоптанных, покрытых темнеющими уже пятнами папоротниках лежало шесть тел. Бороздки в подлеске указывали, что трупы стянули сюда из нескольких мест. Кан-Леверр осмотрел один, с головой, разрубленной ровнехонько напополам. Ему вспомнился топор сержанта.

Боевой скакун фыркнул, почуяв кровь, и склонил голову, словно готовясь к схватке. Посол успокаивающе похлопал его по шее.

– Кто это?

Он старался задать вопрос настолько равнодушно, насколько может тот, кто десяток лет провел на службе в имперском дипломатическом корпусе. Прозвучало так, словно он на приеме спрашивал об именах пришедших гостей.

Лейтенант присел подле трупа и распахнул одежду на его груди. Красная татуировка в виде двойного топора с остриями, стилизованными под бычьи рога, украшала грудь убитого.

– Я думал, что виндерцы уже не играют в такое. – Офицер поднял голову и взглянул на сидящего в седле графа. – Полагал, что боевой культ Сетрена закончился вместе со смертью Оннала Ог’Каля. А тут – такая неожиданность. Мы выходим из Арбердена до рассвета, надеясь, что вы поедете этой дорогой, – и вдруг натыкаемся в лесу на них. Если бы не псы, мы бы прошли мимо, даже не догадавшись, что к чему. Короткая схватка – и теперь двое наших легко ранены, а здесь – шесть трупов воителей с татуировками Быка. И арбалеты, стрелы к которым смазаны чем-то черным и вонючим. Не знаю, что это такое, но псы бегут от него, словно ошпаренные, а из пастей их течет пена, едва лишь подсунешь его им под нос. Я готов спорить: нам повезло, что их оружие оказалось невзведенным.

Лейтенант встал и вытер руки о плащ.

– Вот поэтому я и спросил, когда стала известна дата посольства.

Граф медленно, глубоко вздохнул. Старался сохранять каменное выражение, но, наверное, ему это не до конца удалось, поскольку на лице офицера появилось нечто вроде понимания.

– Вы не предполагали чего-то подобного, верно? Не на землях империи.

– Нет. Не тайных убийц с отравленными стрелами.

– А чего?

На этот раз подготовка его не подвела.

– Мне не думается, что я должен выдавать дипломатические секреты простому офицеру эскорта, которому нужно меня охранять. Вы прекрасно справились, и я рассчитываю, что и дальше останетесь настолько же умелы. Вы готовы к нам присоединиться?

Лицо лейтенанта не выражало никаких эмоций.

– Конечно же.

Он коротко отсалютовал и отошел к своим людям.

* * *

Арберден был крупнейшим, впрочем, и единственным городом в Гевенах. Эта долина, называемая также Рогом, вот уже четверть века превращалась во все более серьезную проблему для империи. Было в ней миль сорок с лишним длины, но всего несколько миль ширины. Входила она клином в территорию Винде’канна, перерезая пару важных торговых путей, в том числе и тот главный, который вел прямо в столицу королевства. Это неудачное расположение имело истоки в старой политике империи, проводимой согласно правилу «разделяй и властвуй». Еще тридцать лет назад к югу от Гевенах лежали независимые королевства Лаверд и Конелас. По мысли меекханских дипломатов, долина должна была служить зоной, отделяющей две эти воинственные страны от расположенного на севере Винде’канна. К тому же она позволяла контролировать торговлю между ними. Такая политика окупалась лучше, чем вооруженное вторжение.

Во время нашествия кочевых племен с востока, когда Меекхан оказался на грани гибели, в южных королевствах к власти пришел культ Сетрена-Воителя во главе с молодым жрецом Онналом Ог’Калем. Пронизанный темными аспектами, кровавый и безжалостный, культ провозглашал возрождение славы Сетрена, поражение империи, эпоху крови и топора. Иначе говоря – пытался вернуть время лет на триста назад, до того момента, когда меекханские полки в клочья разнесли святую армию Быка, а самого Сетрена включили в пантеон империи.

Культ становился сильнее – тем сильнее, чем больше поражений несла меекханская армия в схватках с се-кохландийскими а’кеерами. Он обрел популярность даже в Винде’канне и других северных странах, что не удивляло никого, поскольку религия, воздающая честь Сетрену-Быку, именно из этих мест и происходила. В Лаверде и Конеласе фанатики под знаком Рогатого Топора начали свое правление с резни среди местной аристократии, что дало им полноту власти, а когда им показалось, что Меекхан падет, Оннал Ог’Каль повел своих воителей на восток, нарушив подписанный несколькими годами ранее мирный договор. Он вошел в незащищенную страну, поскольку большую часть войск отвели в центральные провинции, находившиеся под ударом, занял несколько замков, ограбил с пару десятков городов и местечек, а бойня, которую устраивали его означенные татуировками рогатого топора воины, пугала людей еще много лет после. Но империя совладала с се-кохландийцами в великой битве за Меекхан, а потом на запад отправились полки из приграничных земель. Те самые, чьи семьи сажали на колья, сжигали на кострах и колесовали. Одновременно в действие была приведена и дипломатическая машина, убедившая молодого владыку Винде’канна, что культ угрожает ему даже в большей степени, чем империи, и искусившая обещанием земель Лаверда, которые можно было бы занять.

Две армии вошли на территорию охваченных религиозным безумием княжеств одновременно. И ни одна не знала милосердия. Каждое село, в котором отыскивали хотя бы малейший след культа Сетрена-Воителя, ровняли с землей; деревья сгибались от висельников. На перекрестках дорог не хватало места под распятия и колья. Вороны и вороны наполнили небо немолчным граем, а стаи их заслоняли солнце. Это была самая кровавая ответная акция, какую империя проводила за несколько последних веков. За нарушение договора, за предательский удар в спину, за убийства женщин и детей.

В три месяца оба королевства исчезли с карт, местная аристократия там уже почти не существовала, население оказалось изрядно прорежено, а земли их поглотил Винде’канн. Меекхан не был заинтересован в опустошенной стране. И тогда оказалось, что долина Гевенах торчит, будто терние, воткнутое в середину чужой страны. Виндерским купцам приходилось платить мыто, чтобы проехать всего несколько миль, – или накидывать крюк во много дней дороги. В свою очередь, для империи удержание долины и обеспечение ее безопасности оказались чрезмерно сложны. Любимым методом различнейших банд стала быстрая атака насквозь – вход с севера, грабеж сельца или каравана и скорое бегство на юг. Или же рейд в противоположном направлении. Удержание плотной границы длиной в восемьдесят миль требовало бы несколько – а то и с десяток – тысяч человек. Больше, чем в трех крупных провинциях, вместе взятых.

К тому же, как объяснял граф, в последнее время изрядная часть местных головорезов объединилась в одну большую банду, которой предводительствовал Навер Та’Клав, племянник самого Аэрисса Клависса. Молодой бандит открыто симпатизировал так до конца и не искорененному культу Сетрена-Воителя и почти откровенно насмехался над меекханской армией. Банда его разрослась настолько, что сумела бы встать против двух полных рот Горной Стражи. Ситуация весьма деликатная: они теперь направлялись на переговоры с властителем, ближайшего кровного родственника которого схватили бы и убили, застань его на территории империи. До Кеннета уже доходили слухи об этом, но до сего времени Горная Стража не получала никаких специальных приказов относительно той банды.

Бургомистр Арбердена приветствовал их на площади перед ратушей, сгибаясь в поклонах, а его вздохи облегчения слышались за добрую милю. Империя редко отправляла послов на север, потому это было важное событие в истории Гевенах. Если бы с делегацией что-то произошло, как высшее должностное лицо в долине он отвечал бы за это лично. Появление фургонов с эскортом сбросило с его плеч добрый десяток лет.

– Ваше достоинство! Ваша милость! Господин граф! Это честь! Это счастье! Это…

– Довольно. – Граф соскочил с коня и отдал узду конюху. – Мы задержимся на короткое время и отправимся в Лав-Дерен. Согласно плану, мы должны добраться туда еще сегодня вечером, потому не можем ждать. Только сменим лошадей в фургонах. Дорога по ту сторону границы открыта? Какие-нибудь обвалы, лавины?

– Нет, ваше достоинство. – Бургомистр почесал растущую плешь. – Обвалов нету, а все лавины сошли в срок. Не то что здесь. Старый Вол в Траурном проходе решил, видать, додержать снег до следующей зимы. Пара купцов там уже проехали, но каждый говорил после, что никогда раньше не молился Ледяной Госпоже так истово. Коли снег с него не сойдет – с сумой отправимся по миру.

– К счастью, мы-то идем в другую сторону, – проворчал граф, легко потянувшись. – Лейтенант, у нас есть полчаса, ваши люди могут отдохнуть и пополнить запасы. Выходим в полдень.

– Понял. – Военное «так точно» никак не хотело протискиваться у Кеннета сквозь глотку. – Десятники!

Велергорф, Андан и Берф подошли к лейтенанту.

– Берф, проверь, у всех ли псов есть ошейники, видные издалека. Не хочу, чтобы по ту сторону границы кто-то пристрелил мне животинку, а потом объяснял, что-де примерещился ему волк.

– Пусть только попытается.

– Затем я и отдал приказ, чтобы не могли пытаться. Андан, все – повторяю, все – обязаны носить плащи. Мы идем как Горная Стража, и лучше, чтобы это заметно было издалека. Вархен, мы заглянем в корчму. Не улыбайся так – проверим, что местные говорят о том Навере. Да и вообще, что тут так попахивает.

Все десятники хмуро оскалились.

– Вы это тоже чуете, господин лейтенант?

– Да, Берф. Дипломат с титулом графа, едущий конно, как заправский кавалерист, засада из воинов с татуировкой Сетрена-Воителя, поспешность, с которой мы идем на север. Это не обычные переговоры. Нужно осмотреться.

В чистой и просторной корчме пахло дымом, деревянные полы тихонько поскрипывали, когда стражники шли в сторону стойки. В зале народу оказалось немного, что, даже приняв во внимание раннюю пору, было странно.

Владелец вышел из-за завесы, отделяющей внутренние покои, и широко усмехнулся.

– Приветствую, господин лейтенант. Десятник. – Он легонько им поклонился. – Наконец-то наши молитвы услышаны. Пива?

– Нет, служба. А вы истосковались по Страже?

– А отчего же нет? С год уже шлем просьбы, чтобы к нам прислали несколько рот – ну или хотя бы одну для начала. Только вы с ними и справитесь.

– Что, этот ваш Навер залил вам сала за шкуру, а?

– Хуже, чем зазубренная стрела в кишках. Люди боятся, купцы начинают нас обходить, а есть уж и такие, кто предпочел упаковать вещички и выехать.

– Настолько плохо? – Кеннет оперся о стол и спокойно оглядел зал. И вправду был он слишком чистым и опрятным, словно вот уже некоторое время дела шли не лучшим образом.

– Ежели кто найдет в своих дверях воткнутое такое вот, – маленький предмет зазвенел по стойке, – то крыша над его головой вскоре запылает. В долине уже почти все хутора покинуты. А села побольше окружили себя частоколом и постоянно сидят наготове. Здесь на стенах тоже – факелы без конца, местные гридни стоят на страже от заката до рассвета.

Лейтенант взглянул на прилавок. Маленький топорик размером с ладонь, с двойным острием и навершием, по-дурацки выгнутым кверху. Игрушка. Видел нечто похожее нынче поутру, вытатуированное на телах неудачливых убийц.

– Та’Клав так сильно обнаглел?

Корчмарь хмуро кивнул:

– Говорит, что еще год, и долина будет принадлежать Винде’канну. А коли нет, то и камня на камне здесь не оставит. Люди боятся и ждут, что будет… – улыбнулся он понуро. – Мы знаем, что, ежели вспыхнет война, империя наверняка не отправит целую армию, чтобы нас оборонить. В тех послах, что приехали, наша последняя надежда.

Лейтенант кивнул:

– Они кажутся рассудительными. Особенно граф. Мы станем их охранять.

Корчмарь спал с лица.

– Значит, вы не остаетесь?

– С четырьмя десятками? Нет. Но после возвращения я дам знать командиру полка, что здесь происходит. Пойдем, Вархенн.

Снаружи их приветствовало солнышко, пробившееся наконец сквозь тучи. Велергорф подставил под него лицо, прикрыл глаза.

– Ждет нас хорошая погодка, господин лейтенант, – проворчал он с удовольствием.

– Наконец-то. Весна, похоже, вспомнила о нас.

Из ближайшего переулка послышался звук удара и тихий вскрик. Они переглянулись.

Был там слепой заулок, образованный корчмой, стеной соседнего дома и кучей кое-как сваленных в глубине ящиков. Смертельная ловушка для кого-то, кого загнали в такое место. Особенно если этому кому-то лет тринадцать-четырнадцать, а трое нападающих – как минимум на голову выше и фунтов на сорок, как на глаз, тяжелее. Носили они шерстяные красные штаны и рубахи с широкими рукавами. Не местные.

Стояли они спиной к выходу из заулка. Двое прижимали паренька к высокой стене, а третий как раз готовился ударить.

Велергорф первым приметил, над кем они издеваются. Громко фыркнул, но ни один из бьющих даже не обернулся.

– Вы не отсюда, парни, верно? – бросил он, вынимая из-за пояса топор.

– Пошел вон, – не поворачиваясь, рявкнул тот, кто собирался ударить. – Потому что, когда закончу с этим дурачком, примусь за тебя, старикан.

Тяжелый топор описал короткую дугу и, на волос разминувшись с головой одного из помощников, ударил в ближайший ящик. Ударил с такой силой, что разбил его в щепки и воткнулся в следующий. Трое нападающих отскочили от паренька и повернулись к выходу, вылупив зенки. Велергорф со сосредоточенным выражением лица оплетал ладони куском ремня. Сжал кулаки так, что ремень заскрипел: татуированное лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Десятник Вархен Велергорф, шестая рота Шестого полка Горной Стражи, – проворчал он неторопливо. – А это мой лейтенант, который, скорее всего, не примет участия в развлечении, поскольку, во-первых, ранг ему не позволяет, а во-вторых, он знает, что сержантам тоже надлежит в этой жизни хоть как-то развлекаться. Ну, пареньки, вас все еще трое на одного. За дело.

Он склонил голову и, не раздумывая, ринулся вперед.

Кеннет чуть отступил, игнорируя шум, который воцарился в заулке, оглядел ближайшие дома, оценил положение солнца на небосклоне. До полудня оставалось с четверть часа. Маленькие облачка давали надежду, что хорошая погода удержится долго.

Паренька, которого пытались обидеть… коснулась Эйфра – Госпожа Судьбы. Так говорили вессирцы о людях, которые родились со странностями. Плоское лицо, маленький подбородок, легко косящие глаза. В империи их хранило суеверие, гласившее, что с Госпожой Судьбы лучше не задираться, к тому же такие люди якобы приносили удачу тем, кто проявлял к ним доброту. Эти, напавшие на паренька, явно были не местные. Верно, помощники какого-то виндерского купца, решившие поразвлечься. Офицер усмехнулся. Видать, в вере, что за обиду, нанесенную Детям Судьбы, быстро воздается, и вправду что-то есть. Ведь только принялись его мутузить – повстречали Вархенна Велергорфа из Горной Стражи. А тот очень серьезно относился к таким вещам.

Кеннет сосчитал до десяти и вернулся в заулок. Двое нападавших уже лежали, оба без сознания, третьему десятник упирался в спину, пытаясь утопить того в мелкой лужице. И дело шло у него неплохо. Лейтенант оперся о стену.

– Как перестанет двигаться, – сказал он, – дай ему времени еще на десять ударов сердца – и отпусти. Я не хочу оставлять трупы.

Велергорф грязно выругался и отошел от своей жертвы.

– Эх, зря я напрягался. Они даже драться нормально не научились. – Он подошел к перепуганному мальчишке, подал ему руку. – Вставай, парнишка, отведем тебя домой.

Вырвал топор из ящика и, приобняв паренька за плечи, вывел его наружу. Тот, хотя они его и спасли, выглядел так, словно готов был расплакаться.

– Вы… солдаты? – спросил наконец мальчик вполне разборчиво.

– Так нас тоже называют, но не верь этой брехне. – Сержант был в прекрасном настроении. – Мы – Горная Стража.

Паренек затрясся от макушки до пят:

– Х-х-х-холодно мне.

Велергорф снял плащ и набросил ему на плечи:

– Держи.

Спасенный поглядел на него с восторгом. Весь его испуг куда-то улетучился.

– Я могу его оставить? Правда? И буду солдатом? Настоящим?

Кеннет глянул на выражение лица Велергорфа и приподнял брови. Подарить что-то Ребенку Судьбы, а затем отнять – было бы жестоко.

– У тебя есть запасной? – спросил он.

– Так точно, господин лейтенант, тот мой старый. Могу оставить ему этот?

– Твой плащ. Только спори знаки различия. И отведи мальчишку в корчму, пусть там им займутся. Мы выступаем.

– Так точно.

* * *

Пир, устроенный в честь посольства, обещал быть солидным. Кеннет стоял у окна и смотрел на съезжающихся гостей. Пестрые стяги развевались над каждой группой конных, вступавшей во врата замка, а разноцветные одежды позволяли сразу понять, кто едет, из какого клана происходит и смертельный ли он враг – или такой, с чьим убийством можно чуть погодить. Стража на воротах у каждого отбирала оружие и тщательно обыскивала все повозки. Только эскорту меекханской делегации позволили оставить вооружение. Но дипломатия управляется собственными законами.

Прибывшим из Меекхана отвели целое крыло, в него вело четыре входа. По крайней мере столько им удалось отыскать и прикрыть стражниками. Графа с супругой сперва разместили в центральных палатах. Туда можно было попасть с любой стороны: снизу, с первого этажа, сверху – с этажа третьего, и из соседних помещений. После бурного спора Кеннет и командир отряда всадников, капитан Бенельт-авд-Понб, заставили супругов перебраться в помещения, расположенные несколько в глубине крыла. Две из четырех стен там были внешними, с окнами, выходящими прямо на пропасть глубиной в пару сотен локтей, а соседние комнаты занимал эскорт. Было там холоднее, а за стенами гулял ветер, зато солдатам теперь приходилось прикрывать куда меньше входов.

Но Кеннет все равно чувствовал себя с каждой минутой все хуже.

Граф вызвал его, едва они успели распаковаться, и известил, что лейтенант вместе с капитаном и всеми младшими офицерами примет участие в пире. Без права отказа. Дело усложнялось тем, что старый Клависс зачем-то пригласил в замок вождей большинства окрестных кланов, потому делегация империи не могла состоять лишь из посла с супругой. То, чему должно бы стать разговором с глазу на глаз, напоминало теперь демонстрацию силы. Вот только у них было лишь неполных шесть десятков солдат, а осознание, что империя в будущем отомстит за своего посла, как-то не вдохновляло. Вожди здешних кланов столетиями нарабатывали репутацию людей, редко думающих на пару дней вперед. Даже странно, что Винде’канн обозначался на картах как соединенное королевство. А граф только усугубил настроение лейтенанта.

– Они будут стараться вас спровоцировать, – сказал он, когда они встретились перед пиром. – Скорее всего, ничего серьезного, легкий толчок, кубок вина, словно бы случайно вылитый на одежду, какое-нибудь глупое бахвальство или вызывающий взгляд. Вам нужно это игнорировать, вам и вашим людям. Многие из вождей захотят проверить, насколько прочно старый Клависс сидит на троне. И многие захотят сорвать переговоры, поскольку в пограничных наездах и грабежах проще иметь развязанные руки. И они готовы пожертвовать каким-нибудь молодым родичем с горячей головой, чтобы получить возможность покинуть этот зал и известить, что послы империи и во время переговоров проливают кровь истинных виндерцев. Я бы охотно приказал вам прийти невооруженным, но это было бы признаком слабости. Во время пира только родственники короля и почетнейшие из гостей могут носить оружие, потому отложить его – означало бы, что мы не считаемся достойными такой чести. С другой стороны, вынуть меч в присутствии тахга без его разрешения – карается смертью. Потому, если я увижу, что у кого-то из вас свербят руки…

Ему не было нужды заканчивать, взгляд порой оказывается достаточно красноречив.

– Потому, даже если они станут говорить грязные вещи о ваших матерях, бабках, сестрах или любимых лошадях, вам нужно улыбаться и делать вид, что вы глуховаты. Если выльют на вас кубок вина, вы поблагодарите и попросите еще один, говоря, что это хорошо для кожи, а если вас зацепят и толкнут, вы скажете, что и у нас в империи есть схожее развлечение. И, конечно же, вы оденетесь должным образом.

Именно в этом и заключалась проблема.

Они прибыли сюда как эскорт посольства, а не как посланники императора. Запасные вещи, которые взял каждый из них, были теплыми и сухими, а не модными и элегантными. Проклятие, это же военный поход. В конце концов они остановили выбор на вычищенных до блеска кольчугах, свежесмазанных кожаных доспехах и сапогах, а также – чистых штанах. Шлемы не надевали, поскольку ничто не говорило о столь серьезной опасности. Велергорф подстриг усы, Андан расчесал бороду, а Берф заплел волосы в несколько опрятных косичек. Кеннет устроил быстрый смотр и кивнул, удовлетворенный. Империи не будет за них стыдно.

Когда они встали перед посольской парой, жена графа, Исава-кан-Лаверр, заломила руки:

– Вы не можете пойти вот так.

– Я боюсь, госпожа графиня, что мы отправимся или так, или голышом.

– Но… но вы выглядите так, словно собрались на войну.

Граф откашлялся:

– Ничего другого у них нет, а кроме того, большинство мужчин на пиру будут в доспехах, а кое-кто – даже в шлемах. Таковы уж местные обычаи. Хотя хорошо все же, господин лейтенант, что вы не прихватили щиты.

– Если у стульев будут спинки, господин граф, это доставит неудобство. Кроме того, острым навершием мы могли бы нанести вред кому-то из гостей. Конечно, не желая того.

Графиня переводила взгляд с мужа на стражника.

– Хоть бы один улыбнулся, – проворчала она через мгновение. – Хотя бы скривился. Вы и вправду не учились дипломатии, лейтенант?

– Увы, нет, отсутствие врожденных умений помешало мне в этом.

Побрякивая кольчугой, вошел Бенельт-авд-Понб.

– И вы, капитан? Может, в таком случае и для меня найдется какой-нибудь панцирь? Или хотя бы маленькая кольчужка, а? Все же будут на нас таращиться.

– Не на нас, моя дорогая. – Граф улыбнулся широко и с гордостью. – И отправься мы туда даже с бандой уличных музыкантов, всё равно все станут смотреть только на тебя. И корчиться от зависти.

– Правда? – Исава скромно потупилась. – Ну, знаешь, мы выезжали так внезапно, что я прихватила только то, что нашлось под рукою.

Она сделала легкий реверанс.

Кеннет сдержал улыбку. Выезд после полугодичного ожидания и вправду мог оказаться внезапным. Для некоторых. А темно-вишневое атласное платье, покрытое чуть более темной вышивкой, шелестящее шелком, украшенное снежно-белыми кружевными манжетами и воротником-стоечкой, наверняка вызовет у большинства местных дам приступ истерического желания заиметь точно такой же наряд. Ничего странного, что Дарвенкан-Лаверр желал, чтобы его жена вошла в зал в окружении мужчин, облаченных в доспехи, и с оружием у пояса.

– Ну что ж, пойдемте.

* * *

Главный зал был и вправду велик, но, что удивительно, крышу не поддерживала ни одна колона. Кеннет мельком взглянул на потолок. Дугообразный свод частично объяснял этот феномен. Хотя – отозвалась солдатская выучка – в случае осады несколько точно пущенных из тяжелых катапульт камней развалили бы все это, словно замок из песка.

Приход императорской делегации был встречен тишиной. Человек двадцать из собравшихся прервали ведшиеся шепотом споры и повернулись к входу. Атмосферу можно было резать ножом, паковать в тюки и продавать, назвав «тишиной перед бурей».

Вдоль трех стен установили несколько десятков столов. Пока что – все пустые, большинство гостей беседовали в центре, собравшись в малые группки. Границы между «своими», «почти своими», «почти врагами» и «врагами» были так отчетливы, словно их начертили на каменном полу цветными красками. Вот только группку меекханцев окружила бы линия цвета свежепролитой крови, означающая «врагов смертельных». Платье графини прекрасно бы с такой линией гармонировало.

Они неторопливо шли в сторону помоста под противоположной стеной: там, приподнятый на три ступени, стоял одинокий стол, а за ним на изукрашенном резьбой троне сидел Аэрисс Клависс, высший тахг кланов. Кеннет шел справа, рядом с капитаном кавалеристов, чуть позади графского семейства, а потому не видел своих сержантов, но был готов поставить любую сумму, что вся троица дерзко осматривается, держа ладони на рукоятях мечей. Трудно ожидать иного от профессиональных солдат, которых встречают враждебной тишиной. Впрочем, биться об заклад было бы несколько нечестно: он хорошо видел лица тех, кто стоял впереди, их краснеющие щеки, хмурящиеся лбы, злобные взгляды, которые они бросали за его спину. «Но ведь, – мелькнуло у него в голове, – граф говорил, что мы должны не дать спровоцировать себя, и ни слова не сказал о провокациях с нашей стороны». Кеннет мысленно улыбнулся.

Тахг приветственно встал и шагнул им навстречу, вызвав волну оскорбленных шепотков. Был он статным, широким в плечах мужчиной со снежно-белой бородой патриарха, сплетенной в две косы. Зеленая рубаха из тонкотканого полотна и темные штаны такого же зеленого оттенка представляли собой его единственную одежду. Согласно местному обычаю, тагх был одиночкой, принадлежал не к одному клану, но ко всем сразу, а потому не мог носить родовых расцветок; зелень же – цвет, которым обладал лишь он, и ни один другой клан не мог использовать такой же. Кеннет знал, что владыка недавно разменял седьмой десяток, но местные хвастались, будто он все еще может ударом кулака свалить вола. В определенном смысле это говорило и о местной шкале приоритетов.

Делегация приблизилась к помосту в абсолютной тишине, а все, мимо кого они проходили, отступали на пару шагов, словно их окружал некий магический барьер. Остановились они сразу перед помостом и обменялись, согласно установленному протоколу, приветствиями – сперва военные, отсалютовав, а после посольская пара, исполнив два церемониальных, полных достоинства поклона. На поклон графа никто не обратил внимания, зато поклон графини… Ее реверанс длился, казалось, вечность, маленькая женщина словно тонула в волнах материи, кончиками пальцев растягивая изукрашенное платье, пока наконец не поднялась, благодарно, но гордо вскинув голову. Тем временем в шепотках появились нотки зависти и вожделения. Зависти – особенно в голосах женщин. Лейтенант успел увидеть, что считалось местной модой: простые платья, темные блузы и широкие кожаные пояса. Вдобавок – скромные платки клановых расцветок. Императорская бабочка только что раскрыла крылышки в стае скромных мотыльков. И оставался риск, что крылья эти попробуют оборвать.

Аэрисс сошел к ним, широко раскинув руки. Заключил в крепкие объятия сперва графа, потом графиню, а когда зловещий шум набрал силу, отступил на возвышение и прогудел:

– Тахг говорит! Се – наши гости и друзья кланов. – Морщинистое лицо его прорезала широкая улыбка. – А если кому-то это не по нраву, пусть он скажет о том здесь и сейчас!

Шум медленно стих. Никто не возразил. Аэрисс вытащил из рукава несколько зеленых лент и церемониально повязал их на запястьях графской пары.

– Пока они пребывают на нашей земле, они – члены дома сет’тахг. И все их спутники тоже.

Кеннет не сумел оценить значение этого жеста, но при виде хмурого удивления в глазах графа почувствовал озноб. Скорее всего, эти зеленые ленты были чем-то большим, чем обычная вежливость. Тем более что и атмосфера в зале сделалась ледяной.

– Садитесь, друзья.

За прямоугольным столом было одиннадцать мест: одно во главе и по пять с каждой длинной стороны. Они сели, графская пара одесную тахга, потом капитан, лейтенант и Велергорф. Берф и Андан заняли место по другую сторону, оставив три стула слева от владыки пустыми.

Кеннет выпрямился и окинул зал внимательным взглядом. Как и обещал граф, большинство местных мужчин прибыли облаченными словно на битву. Доспехи, которые они носили, зависели, видимо, от богатства и положения конкретного человека. Можно было заметить определенное правило. В центре всякой группы виднелись самые лучшие, самые дорогие доспехи: стальные кирасы или столь популярные на юге ламелярные доспехи, хотя подобного рода вооружение можно было сосчитать на пальцах одной руки. Преобладали бриганты и неплохие кольчуги. И чем дальше от центра группы, тем проще становилась броня, на флангах каждого клана преобладали кожаные панцири, стеганые куртки и даже – он готов был в том поклясться – нагрудники из лакированного дерева. Шлемов он не заметил вовсе, зато большинство мужчин носили характерные ремешки, придерживавшие волосы, – чаще всего, как он полагал, в расцветке клана. Женщин было много: одетых достаточно скромно, почти неброско, хотя, судя по взглядам, какими они посматривали на графиню, над Винде’канном занималась заря новой моды.

– У нас проблемы. – Капитан авд-Понб прервал его размышления, склоняясь с широкой, фальшивой, как добродетель маркитантки, улыбкой. – Я только что узнал, что не тахг созвал кланы. А поскольку все на нас таращатся, лейтенант, притворитесь-ка, что мы болтаем о погоде, хорошо?

Кеннет кивнул и ответил похожей гримасой.

– Тогда кто же их пригласил?

– Племянник нашего уважаемого хозяина, Навер Та’Клав. Тахг как раз сообщил об этом графу. Навер сейчас объявится, поэтому не вскакивайте при его виде и не хватайтесь за оружие. Это приказ.

– Конечно. Что-то еще?

– Молитесь, если у вас есть любимые боги. Хотя Рогатого я бы на вашем месте призывать не стал.

Им оставалось только широко улыбаться и делать вид, что развлекаются от души. Кеннет немного жалел, что не ознакомился подробно с местными легендами и историей. Лишь одно он знал наверняка: империя никогда не пыталась подчинить эти земли. Возможно, в здешних горах не было ничего, что могло бы подтолкнуть меекханцев к походу на северо-запад, а возможно, торговые привилегии, которыми местная старшина охотно одаривала имперских купцов, оказались куда привлекательней, чем вооруженная борьба, и потому сдержали экспансию. Он не знал точно. Пятьсот лет назад меекханцы вышли из лежащих в нескольких сотнях миль к югу гор, яростно сражаясь со всяким воинственным культом, из безумствовавших в те времена между Кремневыми горами и вершинами Ансар Киррех. Они разрушили храм Реагвира, подчинили земли, покорные жрецам Лааль Сероволосой, а последователей ее сестры, Кан’ны, вырезали под корень. С этими последними вышло у них проще, поскольку ранее культ Сетрена-Быка серьезно обескровил этот храм в шедших несколько десятилетий войнах: затем лишь, чтобы и самому отступить перед мощью новой империи.

Меекханцы оказали милость храму Сетрена, повелев всем его жрецам поклониться пред лицом Великой Матери и введя Рогатого в официальный пантеон империи. Культ Быка разделился. Часть земель его последователей уже были захвачены империей, остальные же распались на незначительные княжества и королевства, а иерархи пришли к выводу, что признание и место среди официальных имперских религий будет вполне приемлемым. Молниеносно были найдены древние свитки, утверждавшие, будто Сетрен принадлежал к Великой Семье и что в Войнах Богов он всегда сражался на верной стороне. И этого хватило.

Но не всем. В странах, где культ был некогда силен, время от времени возрождалось его воинственное воплощение, согласно которому Сетрен являлся совершенно независимым богом, опекуном народов севера, сражавшимся с Нежеланными лишь оттого, что так ему велели гордость и честь. И во имя тех гордости и чести воины, украшенные татуировками топора с изогнутыми, словно бычьи рога, концами, несли смерть и огонь своим родичам – и на земли империи. Последняя такая вспышка почти удвоила территорию Винде’канна.

Перед меекханцами что-то происходило. Неторопливо, но едва ли соблюдая правила приличия, группы кланов сдвигались теперь к входным дверям, устроив толчею в противоположном конце зала. Кеннет прикинул, что находится там не меньше двух десятков кланов. Те же, что никак не могли сделать выбор, заняли теперь весь центр, внимательно поглядывая вправо-влево, оценивая силы и зоны влияния, и только четыре рода оставались у трона – хотя и среди них встречались воины, особенно молодые, которые демонстративно поворачивались спинами к тахгу и его меекханским гостям.

Он искренне жалел, что клановые цвета очень немного ему говорят, точный расклад сил в зале оставался для офицера Горной Стражи тайной. Если бы еще от расклада этого не зависела жизнь делегации, солдат и его собственная… С другой стороны, криво усмехнулся он сам себе, знай он, что означают эти перемещения по залу, наверняка бы уже обоссался от страха. Порой неведение благословенно…

Двери бесшумно отворились, в коридоре огни не горели, потому какое-то время все слепо вглядывались в темноту проема. Внезапно рыкнули трубы, и появилась процессия.

Предводительствовал ею высокий мужчина в маске быка. Выгнутые вперед, абсурдно большие рога цвета королевского пурпура бодали воздух. Танцор, умащенный жиром, нагой, если не считать набедренной повязки и заткнутого за нее хвоста, бросался головой вперед и в стороны, рыл ногою пол, горбатил спину, сопел и фыркал. Крутился вокруг оси, прыгал влево-вправо, бил рогами тени. Гости порскали перед ним во все стороны, спотыкались, падали на спины, никто не желал становиться у твари на пути.

За человеком-быком вошла группка вооруженных людей. Шестеро. Один впереди, остальная пятерка несколько сзади, в охранном порядке. Вошли они тихо, пользуясь тем, что внимание всех сосредоточилось на танцоре. Встали у входа. Кеннет приметил их первым, руководствуясь, верно, солдатским инстинктом, что приказывает обращать внимание на всякого вооруженного чужака. Тот впереди… Было заметно его сходство с тахгом: те же черты лица, та же фигура, та же посадка головы. Навер Та’Клав выглядел как урожденный сын, а не племянник владыки. Только борода – короче, пусть и на пару пальцев, а длинные волосы заплетены в несколько косичек, спадавших по сторонам его лица и на спину. Одет он был в кожаную броню с набитыми узорами, подпоясан широким ремнем из стальных бляшек, на котором висела пара тяжелых топоров. Спину его покрывал длинный, в пол, плащ цвета сочной зелени. Стоял он в дверях, внимательно взирая на танец и переводя взгляд с одного клана на другой. Потом остановил глаза на дяде.

Меекханскую делегацию он совершенно проигнорировал.

Вооруженные люди за его спиной были при полном доспехе, словно готовились к битве: железные бляхи до колен, стальные шлемы, продолговатые миндалевидные щиты, наголенники, в руках – обнаженные мечи. Лейтенанту пришлось признать, что для здешних мест были они охренительно хорошо вооружены. Доспехи, как у них, дороги, и обычно такие носили лишь дружины владык.

Кеннет отвел взгляд от прибывших, когда средь собравшихся гостей вспыхнуло замешательство. Танцор-бык впал в неистовство, принялся взаправду бросаться на людей и атаковать их рогами. Вся искусная клановая конструкция, всё разделение на «своих» и «чужих» разрушились, гости перемешались друг с другом, пытаясь сбежать от чудовища. Мужчины и женщины прыгали в стороны, сталкиваясь, опрокидывались. Бык не отступал, склонял голову, пригвождая упавших к земле, бил кулаками. Судя по болезненным крикам, там мало осталось от шутки и забавы.

Но стук мечей, ударяющих в щиты, отвлек его внимание. Бык оставил одного из атакованных мужчин и огляделся в поисках источника шума. Навер стоял перед своими соратниками, в руках держал топоры. Склонил голову. Смотрел. Танцор выпрямился, качнулись рога, босая стопа ударила в пол. Переодетый мужчина издал рык: глубокий, протяжный, полный печали и страдания. И – метнулся вперед.

Племянник тахга вывернулся, обернувшись вокруг оси и уходя с линии атаки, прокрутился на пятке и, когда человек-бык проскочил мимо, ударил топором в маску, сразу за рогами.

Это не был притворный удар, голова мужчины дернулась, а Кеннету почудилось, что он слышит треск ломаемых позвонков. Но это всего лишь распалась – напополам – маска, рога полетели в разные стороны, а танцор упал на колени и укрыл лицо в ладонях. Тело его сотряслось от рыданий. Навер подошел к нему и широким церемониальным жестом набросил плащ на голые плечи. Помог мужчине подняться, прижал его к груди. Из темной ямы коридора донесся рык труб, и некий голос произнес:

– Случилось! Лавондерх!

На миг установилась тишина – и внезапно зал наполнили крики радости, женские визги, удары мечами в щиты и раскрытыми ладонями в доспех. Молодой бандит стоял у входа и усмехался, словно кот, что сумел наконец-то своровать со стола кусок ветчины и знал при этом, что он не только не будет наказан, но и получит еще что-то вкусненькое. Танцор куда-то исчез, но на него уже никто не обращал внимания. В центре теперь оказался Навер. Несколько человек – судя по праздничным панцирям, предводители кланов – уже подходили к нему, поздравляли и благодарили, другие холодно кивали – но кивали первыми, получая взамен лишь легкий наклон головы, и уже как минимум пара кланов из тех, что стояли в центре, успели раствориться в толпе у дверей. Кем бы ни был племянник тахга, он знал, как привлечь к себе людей.

Внезапно по невидимому знаку мечи его соратников снова ударили в щиты, и Навер двинулся в сторону трона. Шел он медленно, не спеша, поглядывая по сторонам, словно выискивая кого-то в толпе или желая запомнить лица собравшихся. Задержался в том самом месте, что и делегация, и исполнил дерзкий, претенциозный поклон на грани оскорбления. Широко улыбнулся:

– Дядюшка.

Только это «дядюшка». Почти без интонации или скрытого смысла. Могло такое значить как «любимый родственник», так и «ты, старый пердун, слезай-ка с трона».

– Навер. – Голос Аэрисса был нейтрален. – Тебе следовало предупредить меня, что придешь.

– Даже я не знаю, когда воля Сетрена забросит меня на родную сторонку. Но я прослышал, что ты сегодня принимаешь важных гостей, потому решил прибыть, чтобы согреть свое сердце простака в свете имперской славы.

Акустика в зале была прекрасной, и, хотя Навер говорил негромко, толпа, стоявшая под дверью, отреагировала смехом. Тахг заставил их замолчать, приподняв ладонь.

– Наши гости чувствуют себя задетыми таким приветствием.

– Отчего же? Или дело, по которому они пришли, не касается нас всех? Разве не привезли они прекрасную новость, что империя в милости своей решила дать нашим купцам специальные торговые привилегии? Разве не смогут те пересекать долину Гевенах без оплаты мыта? Разве то, за что ты безрезультатно боролся последние двадцать лет, не оказалось пожертвованным ныне в жесте доброй воли? – Он возвысил голос и широко раскинул руки, оборачиваясь в сторону зала: – Утешимся! Возрадуемся! Наши купцы смогут въезжать в землю отцов как в свою!

Кеннет рискнул чуть склониться и бросить взгляд на графскую пару. Дарвен-кан-Лаверр сидел в кресле бледный, будто узрев собственную смерть. Графиня же прикрыла глаза и всматривалась во что-то на столе. И ресницы ее слегка подрагивали.

Теперь лейтенант и вправду начал бояться.

Племянник тахга повернулся к трону:

– Сей дар со стороны Меекхана для нас бесценен, дядюшка, потому я решил, что все должны ему радоваться. И я первым назову клеветником всякого, кто осмелится сказать, будто империя ничего не дает даром, верно же, граф?

Посол взглянул молодому бандиту прямо в глаза. Миг-другой они мерились взглядами.

– Империя всегда ценит своих союзников и всегда расплачивается за предательство и нарушение договоров. – Граф произнес это негромко, не спуская взгляда с Навера. Тот только шире ухмыльнулся.

– Именно. Союзники и предатели. Мясо и хлеб для первых, железо и огонь для вторых. Мы еще вернемся к теме предателей, господин граф. Как вам понравилось наше маленькое представление? Госпожа графиня?

– Очень… – женщина лишнее мгновение искала соответствующие слова, – очень архаично по форме.

– Знаю. Я слышал, что в Меекхане фальшивые жрецы Сетрена не танцуют в маске быка, чтоб рассказать миру историю освобождения, а лишь читают ее верным в храмах. Это как если бы вместо питья вина слушать о правилах его приготовления. Возьми кувшин пустивших сок виноградин и кувшин воды, выжми ягоды, смешай с водой, добавь дрожжи. Ммм, я почти чувствую этот аромат… – От дверей раздался иронический смешок. – Ничего странного, что Сетрен в нынешние времена редко бывает доволен.

– Правда? – Графиня отвела взгляд от стола и лучисто улыбнулась. – Я не знала, что бог произнес откровение. Неужели появился некий авендери? Или Сетрен ступил между своими сторонниками?

Молодой вождь бандитов выглядел так, словно ожидал этого вопроса.

– Нет, – повысил он голос. – Конечно же нет! Нет среди нас никого достойного, чтобы Сетрен прикоснулся к нему своим рогом. Уже столетия не было никого подобного. Но разве мы не разумные люди? Или бог должен явиться нам телесно, чтобы мы поняли: он недоволен нами? Сколько времени миновало с момента, как дикие наездники промчались сквозь всю империю и стоптали луга, которыми Непобедимый ступал в телах своих авендери? Со времен, когда Сетрен привел нас в эту землю, наши побратимы никогда не терпели такого поражения. Разве я не прав?

Ворчание за его спиной сменился хором согласных голосов.

– Так и было: банда диких варваров разбила непобедимую имперскую армию и пасла своих лошадей на изумрудной траве плодородных долин. Нынче же Меекхан вновь шлет свои полки на восток, чтобы укрепить тамошнюю границу, иначе в любой момент мы опять можем увидеть се-кохландийских лошадей, пьющих воду из наших ручьев. Именно поэтому и кажется мне, что я прав, говоря, что Сетрен недоволен, госпожа графиня.

Он прервался, широко улыбаясь, в то время как по щекам Исавы-кан-Лаверр разливалась мертвенная бледность. Кеннет поймал себя на том, что он так и сидит, склонясь вперед, наблюдая за словесным поединком. А скорее, за экзекуцией при помощи слов. Навер раскрыл, что послы империи принесли в дар новый торговый договор, и тахг уже не мог огласить это как результат своего триумфа. Потом он напомнил о поражениях, которые Меекхан потерпел в войне с кочевниками тридцать лет назад, и мимоходом объявил, что империя ожидает очередного нападения, раз стягивает войска на восток. Лейтенант взглянул вглубь зала и на десятках лиц приметил волчий голод. Граница вспыхнет, понял он с ледяной дрожью, ползущей по спине. Сотни молодых воинов, которые до сей поры держат себя в узде, сорвутся с цепи. Банды, подобные ватаге Навера, появятся, словно грибы после дождя, и примутся кусать империю. А первой жертвой будет Рог. Долину не удастся защитить, и через год там останутся лишь развалины и пепелища. А через два-три года Навер встанет во главе десятков тысяч воинов – и культа Сетрена-Воителя. И тогда снова вступит в этот зал, разыграет сцену с быком, а после подойдет к трону и перережет дядюшке горло. Уловив взгляды, которыми обменялись тахг и молодой бандит, Кеннет знал, что именно так все и произойдет.

Посольство утратило смысл еще до того, как переговоры начались.

Навер поднял руку, и в зале установилась тишина. Была у него в этот миг власть большая, нежели у его дяди.

– Но мы ведь прибыли сюда не для того, чтобы горевать! – рявкнул он. – Так возрадуемся же. Тахг приготовил для нас пир!

Все взглянули на владыку. Аэрисс Клависс медленно кивнул и хлопнул в ладоши. Отворились двери, внесли блюда, подносы с жарким, кувшины вина. Зал наполнился ароматом печеного мяса, пахучих соусов и свежего хлеба. Перед Кеннетом возникли тарелки с куропатками и какими-то другими птицами, ломти темного мяса, маленькие хлебцы с золотистой корочкой, несколько кувшинов вместе с чашами разного размера, а еще серебряная тарелка размером с небольшой щит. Лейтенант сглотнул. Он не сумел бы съесть сейчас ничего, даже будь это последний пир в его жизни.

Приглашенные гости двинулись к столам, занимая места согласно непонятной ему иерархии. Навер бесцеремонно уселся ошуюю от тахга.

– Хороший пир, дядюшка. А мать говорила, что у тебя в голове лишь сражения да охоты.

Аэрисс потянулся к подносу с птицей, положил себе двух жареных куропаток и спокойно, без усилия, разодрал одну напополам. Равнодушный, он и усмехался равнодушно.

– Ванира не думала обо мне хорошо с момента, как пришла на свет, хотя я управлял родовыми землями еще до того, как она научилась ходить. Всегда твердила, что это ей должно бы стать главой клана и тахгом всех родов. И кажется мне, что она наконец-то нашла способ.

Навер принял обвинение без эмоций.

– Ха, получается, я лишь пес, ходящий на поводке амбиций своей матери? И не больше?

Тахг, не торопясь, поднес ко рту половину куропатки, откусил, вытер пальцы о скатерть и сделал изрядный глоток вина.

– Серп может воображать, что это он срезает колосья, а молоток – что это он вбивает гвоздь. Но и тот и другой – лишь инструменты. Я готов биться об заклад, что сам бы ты не додумался до этой идеи с представлением вместо приветствия. И я готов поспорить на свой резной трон: кто-то подбросил тебе мысль, что неплохо, дескать, прийти в тахгской зелени, но сделать это так, чтобы я не смог спустить тебя с лестницы за то, что ты ее натянул, – поскольку во время исполнения Лавондерха именно зелень является знаком первого авендери. Твои бандиты извлекли оружие, но это также лишь часть церемонии, оттого они не кончат, повиснув на стенах. И вся эта речь… Еще год назад ты умел лишь рычать «больше пива» и «давайте ее сюда, пока шевелится». Ты недурно разбиваешь головы, парень, но, когда ты входил, я видел нити, которые тянутся за тобой и исчезают за дверьми. Скажи-ка ему, чтобы он к нам подошел.

Навер покраснел:

– Войдет, когда решит, что это необходимо.

– Ну конечно. Но ты и не заметишь… А вот он и вошел, верно, жрец?

Кеннет моргнул, а мужчина уже стоял подле стола. Простая магия, фокусы со светом и отводом глаз, но она всегда производила впечатление. Был он среднего роста, в бурых, свободных одеждах, подпоясанных простым шнуром. На гладковыбритых щеках его темнела татуировка – вьющиеся, извилистые линии, взбирающиеся под самые глаза и стекающие вниз, на шею. Он усмехнулся.

– Разве ты не обрадован нашим представлением, тахг? Лавондерх. Освобождение. День, когда сошел к нам Сетрен. Нет большего праздника для истинных сынов Винде’канн. А в твоем замке его проводят хорошо если раз в два года, а то и реже, как я слышал.

– Сплетни. – Аэрисс указал жрецу место рядом с Навером. – Сплетни и наговоры. Как всегда. Долго научались этому выходу?

– Всего раз, Навер Та’Клавв – прирожденный освободитель. Впрочем, все ведь видели, верно? И все знают, зачем прибыли наши гости, с чем прибыли и почему прибыли. Империя, коя более полагается на переговоры и дипломатию, а не на силу оружия, се скорлупа пустая, дуб прогнивший, труп, раздутый газами. Кажется, именно так писал один из ваших императоров едва сто лет назад, верно, господин граф? Как было его имя? – Жрец сделал паузу, усмехаясь к послу.

– Кальвер-дас-Сеувер. Написал трактат «Об упадке стран». – Дипломат налил себе вина, наполнил чашу жены и только потом поднял взгляд на жреца. – Вторым его знаменитым трактатом был «Несколько слов об охоте». Особенно запал мне в память раздел о травле молодыми собаками медведя. Не помню подробностей, но речь там шла о том, чтобы не поступать так, ежели охотник не уверен, что зверь смертельно ранен. Поскольку в противном случае медведь может задрать псов и наброситься на охотника.

Жрец даже не скривился, хотя Кеннет ожидал хотя бы холодной, вызывающей усмешки.

– Ох, слова, слова и слова. И ничего, кроме слов. Слова же посла обладают тем большей силой, чем многочисленней стоящие за ними мечи. Это тот же император, верно? Но отчего вы не спросите о смысле нашего маленького представления? О его истоках. Разве мы так мало стоим в ваших глазах, что вы не интересуетесь нашими обычаями и верой?

Акустика снова сыграла дурную шутку, и голос жреца разнесся по всему залу. Гробовая тишина наполнила ее до предела. Кеннету не было нужды оглядываться, чтобы увидеть, что уставились на них все. Внезапно пахнуло железом и кровью.

Тахг иронично фыркнул, выпил махом кубок вина, закусил половиной куропатки. Было что-то без малого гипнотическое в том, чтобы наблюдать, как владыка Винде’канна насыщается. Так мог бы пожирать жертву горный медведь.

– Жреческий треп, – сказал он, сглотнув. – Ты знаешь меекханцев. Они выстроили прекрасные храмы и следят, чтобы боги из них не вышли. И многие из них выбрали себе Сетрена патроном и служат ему не хуже, чем мы. Разве что не поклоняются ему как Владыке Войны. И никакому иному богу – тоже, поскольку полагают, что мир и так слишком долго купался в крови по желанию Бессмертных, чтобы прославлять сей титул. Они уважают богов, но выигрывают войны, не пытаясь спрятаться за божескую спину. И умеют выигрывать, даже когда все остальные готовы уже копать им могилу.

Раздался звон нескольких кубков, и словно по этому знаку тишина поджала хвост и выскочила из зала. Шум, бормотание, смешки наполнили пространство. Кеннет, однако, не дал себя обмануть: внимание всех все равно сосредотачивалось на главном столе.

– И если я еще раз услышу этот фокус с голосом, – Аэрисс разодрал вторую куропатку, – то сделаю из твоей шкуры ножны для меча.

Седоволосый тахг улыбнулся, извиняясь, Исаве.

– Простите, госпожа графиня, наш простецкий язык. Жрецы Сетрена называют сие Фырканьем Быка, жрецы Реагвира – Шепотом Битвы, наверняка в каждом храме есть свое именование для этого фокуса. Его назначение – чтобы в битве все солдаты слышали голос командира, несмотря на крики, рык и лязг оружия. Увы, поскольку одновременно слышат его и солдаты противника, сперва необходимо оговорить всякие сложные пароли и обучить им армию. Но это умение полезно и во время богослужений. И, чтобы уж мы оставили эту тему, се наш гость, Йавен Одеренн. Официально – жрец Сетрена, духовник моей сестры и, возможно, ее любовник. Неофициально – слуга Сетрена-Воителя, присвоивший себе титул Красного Рога или же боевого жреца культа. Однако призвать силу бога в чьем-то доме без согласия хозяина – это просьба о поцелуе земли.

Исава несмело улыбнулась:

– Поцелуй земли?

– Таково наше традиционное наказание. Мы кладем приговоренного лицом к земле, накрываем доской и возлагаем на нее камни. Пока тот не задохнется… ох, вы побледнели. Может, еще вина?

– Да, прошу вас. – Графиня пододвинула тахгу свой кубок. – Еще немного, еще… хватит.

Отпила глоточек.

– Я уже говорила, что оно – прекрасно? – послала она тахгу сладкую улыбку.

– Виноградники южного Лодентрея. Добро, которое мы можем получить лишь с помощью торговли и обмена, как и шелк, хорошую сталь, фарфор, стекло и другие вещи, каких сами мы не производим, но которыми охотно торгует империя. Только отдельные глупцы все еще морочат себе голову военной славой и силой Сетрена-Воителя. С севера у нас горы и племена аг’хеери, которых меекханцы называют ахерами. На юге – Савехде, и его князь обещал превратить наши дома в хлева для своих свиней. На западе над морем растут несборские поселения, поскольку там слишком много островов и фьордов, чтобы мы сумели проконтролировать побережья. С четверть века единственная спокойная граница у нас – на востоке, и вот некий молодой глупец решил разжечь вдоль нее огонь.

– Я…

– Молчи, парень, пока сидишь за моим столом. Знает ли госпожа графиня, что представляет собой та церемония? Та, в которой принимал участие Навер?

– Нет. – Исава-кан-Лаверр скромно потупила взгляд. – Я не поклоняюсь Сетрену.

– Конечно, Сетрена в империи в качестве патрона чаще выбирают воины, он ведь, говорят, некогда соревновался с Реагвиром за титул Владыки Битв. Тогда, возможно, вы, граф, или кто-нибудь из ваших солдат?

Кеннет взглянул на посла, потом на капитана и двух сидящих напротив десятников. Из них явно никто не имел желания подать голос. Почувствовал движение справа.

– Конец третьего дня третьей попытки. Освобождение и объятие первого авендери.

Тахг широко улыбнулся.

– Освобождение, высвобождение – называют его по-разному. Я знал, что кому-то из Бергена будет известна эта история. Расскажете ее нам, десятник?

Велергорф вопросительно взглянул на лейтенанта. Кеннет кивнул. Младший офицер потянулся за кубком, отпил глоток вина, глядя в пространство. За столом установилась тишина.

– Легенды говорят, что было это во времена до нашествия Нежеланных, до темных веков. Боги не ходили тогда в мире в образе авендери, и рассказывают, что именно Сетрен первым решил сойти меж людей, дабы лучше их опекать, дабы приблизиться к ним. Сперва он показался жрецам, хотя тогда не было жрецов, как нынче, только шаманы, что стояли одной ногой в царстве духов, а другой – в мире людей, и приказал, дабы приготовили ему сосуд, в который он мог бы сойти. И ему, сказал, следует быть соответствующе сильным и прочным.

При словах о шаманах жрец гневно заворчал, но ворчание оборвал треск очередной разодранной куропатки. Тахг широко усмехнулся, Велергорф продолжил:

– В первый день привели большого серого волка, такого огромного, что тот сумел бы одним щелчком челюстей отхватить человеку ногу. Искалечил или убил он десятерых охотников, прежде чем его схватили в лесах Хавеннек. Бог взглянул на тварь и сошел в ее тело. Говорят, что глаза волка вспыхнули, словно факелы, шерсть встала дыбом, а… – Десятник замолчал и – Кеннет едва не свалился с кресла – покраснел. – А… ну…

– Да? – Графиня некоторое время всматривалась в младшего офицера и еще сильнее склонилась к нему с искренним интересом в глазах: – Что еще произошло?

Она знает, понял внезапно лейтенант, прекрасно знает этот рассказ, потому что она – жена посла, что в дипломатическом корпусе империи означало, что – и сама посол. Должна знать каждую из местных легенд, все обычаи, а клановые цвета различает лучше самого тахга. Но она – женщина и, видимо, от души развлекается.

– Тот… ну, некий орган у него набух кровью, значит… настолько, что напоминал еще одну ногу…

Голубые глаза графини сделались еще больше:

– Какой орган?

– Неважно, моя дорогая. – Граф, похоже, ощутил необходимость прийти на помощь солдату. – Это всего лишь старая легенда.

– Легенда, – проворковала она низким голосом. – Третья нога? Ах! Отчего в тебя никогда не вступал ни один бог? – добавила тихо графиня.

Тахг рыкнул смехом – так, что по залу пошло эхо. Шум разговоров смолк, как обрезанный ножом, а все головы повернулись в их сторону. Кеннет закусил губу и прикрыл глаза, чтобы не видеть давящихся от смеха десятников, капитан авд-Понб дышал так, словно его душили, а Навер выпучил глаза и присоединился к дяде. Через миг смеялись и все остальные, даже жрец Сетрена позволил себе коротко фыркнуть. Исава сидела с устремленным в тарелку взглядом, очаровательно зарумянившись.

Аэрисс, все еще гогоча, вытер рукавом слезящиеся глаза.

– Прекрасно, графиня, прекрасно, ха-ха-ха, но… ха-ха-ха, позволим же десятнику закончить.

Велергорф поблагодарил, кивнув, и продолжил:

– Тело волка, даже гигантского волка с северного Хавеннека, не смогло вместить мощь бога и через миг загорелось ярким светом, превратясь в горсточку пепла. Сетрен ушел, приказав привести более сильное существо. Через пять дней в кругу призыва стояла клетка с горным медведем. Тварь была настолько велика, что, стоя на задних лапах, превышала ростом двух взрослых мужей, и, пока ее отловили, она убила или искалечила тридцать охотников. Когда медведь очнулся и принялся биться о стены клетки, прутья ее, толщиной в палец, гнулись, словно деревянные. Сетрен посмотрел на тварь, оценил ее силу, размер – и объял ее своим духом. – Велергорф покрутил кубком, который все еще держал в руках, заглянул внутрь. – Медведь рыкнул так, что треснули стены, а на расстоянии ста миль горы сбросили снежные покровы, засыпав лавинами пути. Жрецы в кругу призыва пали на землю без сознания, а клетка распалась в щепки от одного удара лапы зверя. И Сетрен в образе медведя встал среди них. Но, прежде чем успел сделать три шага, владыка гор также уступил, не в силах удержать силу Бессмертного. Зверь свалился, начал корчиться и уменьшаться, будто тело его высыхало в ледяной пещере. И, прежде чем кто-либо успел что-то рассмотреть, на месте чудовища осталась кучка костей и несколько клочков меха. Потом подул ветер, и все распалось в пыль.

– Я так понимаю, что третьей попыткой был бык.

– Верно, госпожа графиня. Но, прежде чем привели быка, жрецы долго странствовали тропами снов и советовались с духами предков. – Младший офицер презрел раздраженное фырканье Йавена. – Те ведать не ведали, кто может оказаться сильнее горного медведя, но одному из них наконец явилось во сне огромное рогатое создание, кое никогда не видали в тех краях. Темно-коричневое, выше взрослого мужчины в холке, с рогами белыми, словно полированная кость. Тур из лесов полудня, объявили мудрецы, когда им описали зверя. Три года прошло, пока короля лесов привели в горы. Тысячу мехов серебристых лисиц, тысячу стальных мечей и тысячу бочек меда передали живущим на юге племенам взамен права забрать одного из вожаков их стад. Сто охотников заплатили ранами или жизнью, прежде чем удалось взнуздать зверя. Но, когда тот наконец встал в кругу призыва, все согласились, что за исключением сказочных, огромных, словно серые скалы, бестий далекого Полудня, нет на свете более величественного животного. От носа до крестца в туре было пятнадцать футов, семь футов в холке и – два длинных, в четыре фута, рога. Когда Сетрен явился средь людей, даже он почтил красоту и силу зверя. Приказал снять с быка путы, а когда исполнили поручение, то бог предстал перед ним в вихре сверкающих снежинок. Зверь не убегал и не впадал в бешенство, минуту они мерились взглядом – бык и Бессмертный, а потом… потом…

Десятник заколебался, поглядел с вызовом на жреца и закончил:

– Потом Сетрен поклонился быку, низко, приложив ладонь к сердцу, и замер так на миг. А когда выпрямился, бык склонил голову столь низко, что рога ударили в землю. Так открылся первый из Законов Объятия: объятое существо должно согласиться, чтобы бог в него вступил. Иначе тело не выдержит столкновения душ и окажется уничтоженным. И Сетрен сошел в тело быка. Надолго – почти на три дня. Однако что-то пошло не так, потому что внезапно, в миг, когда все уже начали его славить, бык вскочил и прянул, топча каждого, кто вставал у него на дороге. Начались три страшных дня, во время которых бык безумствовал в горах, нападая на все и всех. Уничтожал дома, валил городские стены, разрушал родовые замки. Рога его сделались красны, а ноги по самое брюхо изгваздались кровью. Каждый, кто оказывался в поле его зрения, погибал, и никто не сумел бы сдержать кровопролития. Смерть пришла в горы и долины. И ни один из жрецов, шаманов и мудрецов не знал, от чего так случилось, почему Сетрен, найдя наконец сосуд, способный вместить в себя его великий дух, принялся уничтожать свой народ. Некоторые были готовы бросить родные земли и бежать, отправившись в чужое место, поклониться иным богам. Отчаяние поселилось в умах, сомнение охватило душу. Черные мысли и горькие слова наполнили ядом сердца.

Десятник замолчал, отпил из кубка, снова заглянул внутрь. За столом стояла тишина.

– Третьего дня, под вечер, когда пало множество горьких, полных отчаяния слов, в круг мудрецов и племенных старейшин вступил молодой воитель. Нынче все роды утверждают, что происходил он от их крови, но на самом деле так и неизвестно, кому он был родич. Сказал, что не Сетрен уничтожает и рушит горы, но бык, который не может уяснить размеров своей новой мощи. Дух зверя мог согласиться на объятие и уступить место душе бога, но разум его, разум дикого зверя, умеющего лишь есть, пить, сражаться с конкурентами за самок, не может уразуметь, что происходит. Он видит теперь мир по-другому, чувствами Бессмертного, и это ввергает его в ярость. А Сетрен почему-то не может освободиться. Так открыт был второй из Законов Объятия: бог может войти в чье-то тело, но не сумеет покинуть его, если разум и душа владельца не согласны на это. А бык не только не мог выразить такое согласие, но и вообще не в силах был уразуметь, что вокруг него происходит. «Приуготовили мы недолжный сосуд», – сказал молодой воитель и вышел, оставив удивленных старейшин. Взял плащ – незнамо какого цвета, – солдат взглянул на Навера, – топор и отправился навстречу чудовищу. Ему не пришлось искать: бык, словно ведомый голосом предназначения, отыскал его, едва юноша успел покинуть старейшин. Они встали друг напротив друга, человек и чудовище, первый из героев и ополоумевший бог, первый из авендери и тот, кто должен был его объять. Рассказывают, что бык так распух от переполнявшей его силы, что вырос еще на фут, а рога его обрели оттенок глубокого багрянца и сделались полупрозрачными, будто вырезанными из хрусталя. Глаза его были черны, как и шерсть, ноги же казались стволами деревьев. Юноша взглянул на быка, поклонился ему и сказал: «Господин, сосуд не может быть менее ценен, чем то, что его наполняет, а размер и сила не имеют значения для души. Я стану твоим сосудом». И вроде бы на старом языке «быть сосудом» произносилось ав’деери. Отсюда, собственно, по миру и разнеслось это название для тех, кого обнимали боги. Бык лишь зарычал и бросился в атаку, но воин отскочил в сторону и ударил его топором в лоб. Наши мудрецы говорят, что Сетрен изъял свою силу из тела зверя, отобрал у него атрибуты божьего сосуда, и топор расщепил голову чудовища надвое. И в миг, когда сердце быка перестало биться, дух Сетрена покинул тело зверя и объял тело новое. Это объятие было коротким, продолжалось едва несколько часов, поскольку человек, даже если наполняет его крепкий и храбрый дух, не в состоянии вместить всей силы бога. Выгорает он изнутри, словно льняная тряпочка, обернутая вокруг раскаленного добела камня. Так узнали третий из Законов Объятия: бог не может сойти в одного человека надолго, поскольку дух его слишком силен. Бог, который желает ходить меж людей, требует много сосудов. И чем он сильнее – тем больше. Говорят, во времена Войн Богов Сетрен ходил меж людьми в облике восьми, а порой и десяти авендери. Однако из-за этого его разделенная мощь слабела, ведь хоть отдельный авендери и получал силу ста величайших магов тех времен, но не оставался непобедим. А если погибал, когда вблизи не было никого, готового принять объятие, то и сам бог получал огромный ущерб. Так говорят наши мудрецы в Бергене… – тихо закончил десятник.

Опорожнил кубок единым глотком и с лязгом поставил его на стол. Некоторое время все молчали.

– Прекрасная история. – Графиня жемчужно рассмеялась и захлопала. – Прекрасная, мудрая и такая правдивая. Я полагаю, здешняя версия несколько отличается от той, из Бергена?

Обратилась она прямо к жрецу. Йавен Одеренн кашлянул, устраиваясь в кресле, и миг-другой выглядел так, словно желал проигнорировать графиню. Тахг потянулся к блюду с птицами и положил себе новую порцию.

– Вот и мне интересно, – проворчал он. – Сколько себя помню, жрецы всегда спорили о подробностях: пал ли бык от одного удара или от трех, был ли он восьми футов в холке или восьми с половиной, были ли рога красными как свежая кровь или же – как кровь наполовину свернувшаяся, и всякие такие глупости. Какова официальная позиция культа?

– Один удар, но после него тело быка исчезло, а на его месте появился прекрасный юноша, Сетрен собственной персоной. Это был первый и единственный раз, когда Бессмертный явил людям свое непосредственное присутствие. Награда за отвагу и веру избранного, святого воителя. Воин этот был потом живьем вознесен во владения Сетрена, чтобы вовеки сидеть подле него.

Аэрисс саркастически хмыкнул:

– Хм, то есть вы соблазняете тех молодых глупцов, которые татуируют себе рогатый топор на теле, тем, что и всегда, – жизнью подле бога. Бессмертием и вечным счастьем. Меня поражает: отчего все эти святые мужи, мутящие молокососам головы, сами не отправляются вслед за ними? Или, сказать вернее, отчего не идут во главе их, а?

Навер покраснел:

– Дядя!

– Сиди, мальчик, спокойно и не повышай на меня голоса. – Очередная куропатка оказалась разорвана на кусочки. – Ты отыграл свою роль, получил пышный выход и похлопывания по спине, но сейчас мы разговариваем с истинным предводителем этой банды. Что будет потом, Одеренн? Подожжете границу? Начнете грабительские рейды в глубь империи? Провозгласите священную войну? Даже если Меекхан оттянет все войска на восток, у него все равно хватит сил, чтобы вас раздавить. Горная Стража в приграничных провинциях – это почти шесть тысяч человек. Полагаете, что она позволит вам безнаказанно грабить и убивать?

– Ну не знаю. – Жрец усмехнулся холодно, удобно устроившись в кресле. – Мне и самому интересно, как славные отряды горных воителей поступят в подобной ситуации. Станут ли снова проливать кровь за интересы захватчиков с юга? Что ты об этом думаешь, лейтенант? Правда, ты ведь на четверть меекханец, но это не должно иметь значения. Соблюдут ли вессирцы верность империи? Прольют ли кровь за чужое дело? А может, возьмутся за ум и увидят свое будущее в свете славы Сетрена-Воителя? Пришельцы с юга достаточно долго правили в этих горах.

Кеннет внезапно оказался в центре внимания, даже посольская пара устремила на него взгляд. А жрец смотрел и ухмылялся. Лейтенант не любил ни таких взглядов, ни таких ухмылок.

– Могу я ответить одной историей? – спросил он.

– Ох, нынче день историй! – Исава казалась абсолютно счастливой. – Просим.

– Года три назад к нам в горы приехал барон Кенвгез-Лаваар, далекий родственник князя бес-Хана. Хотел положить у себя перед камином шкуру горного медведя, ибо, как рассказывают, нет на свете зверя сильнейшего, чем те, что живут в наших лесах. Нанял он трех местных проводников, которые обязались выследить добычу, и отправился на охоту. Месяц бродил он по лесам. Все зря. Осерчавший барон не только не заплатил после возвращения проводникам, но приказал всыпать им палок, обвиняя, что они специально водили его неправильными тропами. Он не покинул гор. На перевале его свита была окружена солдатами Горной Стражи, а сам он после ареста провел три месяца в яме, прежде чем родственники выплатили серьезную пеню обиженным следопытам и выкупили его. Приговор барону вынес Дарвел Мавонк, местный судья, а подтвердил его Банель-лад-Верит, императорский управляющий провинцией.

– Помню. – Графиня послала сидящим еще одну лучистую улыбку. – Ренейр-бес-Хана ярился весь следующий год, слал письма даже императору, но ничего не добился.

– Именно. Потому, жрец, скажу тебе так: пока наши судьи могут сажать меекханских аристократов в ямы, до тех пор вессирийцы будут считать себя частью империи. Нарушьте границу и убедитесь в этом.

Навер вскочил:

– Рог должен вернуться к нам!

– Долина Гевенах не была спорной территорией, пока Винде’канн не занял земель к югу от него, – вмешался граф. – А заняли вы их, выступив против боевого культа Сетрена, если мне не изменяет память.

– Не мы, но лишь я, – скривился гневно тахг. – И все еще есть те, кто охотно уложил бы меня за это в могилу. Но многие из местных помнят, как возрожденный культ вел себя в Лаверде и Конеласе, сколько кланов было истреблено до последнего человека, потому что не желали поклониться Рогатому Топору. Я повел войска на юг, чтобы скрутить шею мелкой твари до того, как она подрастет. И я не думал, что возродится она тернием в моем боку, да еще и от родной крови.

– Так скрути ему шею снова, тахг… – Жрец приподнял брови, иронично улыбаясь. – Кликни дружину и прикажи бросить Навера в узилище. Пусть твоя стража ударит в его людей, их-то едва триста, это и не сила вовсе. Один приказ – и дело сделано.

Аэрисс чуть приподнялся, упер кулаки в стол, покраснел:

– Не дразни меня, козий выпердыш. Вы спрятались за этим молодым дураком, словно за щитом, поскольку знаете, что я обещал его матери, что стану заботиться о нем, как о родном. Но не проверяй, удастся ли натянуть этот лук еще сильнее, потому что тот сломается в твоих руках. Я…

Графиня протянула руку и деликатно прикоснулась к пальцам тахга:

– Полагаю, господин, что мне с мужем не должно быть свидетелем сего разговора. Мы пойдем познакомиться с важнейшими из представителей кланов, которых твой племянник пригласил сюда специально для нас. Надеюсь, Навер Та’Клав, ты не откажешься нас представить?

Смотрела она так, что и камень бы не отказал.

Навер замер и неуверенно улыбнулся, поглядывая на жреца. Исава не дала ему и шанса: прошелестев юбкой, уже стояла рядом, затем доверительно взяла его под руку и, жемчужно рассмеявшись чему-то, что сама произнесла, потянула юношу в сторону зала. Граф вскочил и направился за ними следом.

За столом установилась глубокая тишина.

– Стоило б ежедневно пороть его, начиная с трех годков. Может, выучился бы тогда слушаться старших. – Тахг уселся, налил себе вина и выпил одним махом. – У-ух, тут, на севере, не сыскать плодов под такой напиток. Скажи мне, жрец, насколько далеко намеревается зайти культ? И зачем?

– Сетрен требует надлежащего ему места. И мы не прекратим, пока он его не получит.

– Ты говорил с ним? Встал меж Изогнутыми Рогами и услышал голос Бессмертного? Говорят, жрец моего отца, старый Гарес, когда уже овладел должной силой, умел ходить тропами духа на встречи со своим богом. Запирался тогда в комнате, а когда выходил из нее, слуги видели на полу кусочки мха, грязь, листья с деревьев, что не растут так далеко на севере, влажную и пахнущую темными пущами землю. Сетрен впервые добровольно связал себя с телом рогатого тура и, должно быть, полюбил эту форму. Ты бывал в его царстве, жрец? Топтал чернозем, на который никогда не ступала нога человека? Смотрел в глаза бога?

Йавен Одеренн молчал, глядя, прищурившись, на властителя. Потом опустил глаза.

– Нет, не бывал, – ответил он наконец. – Ни я и никто из моих собратьев. Тропы духа – дороги для тех, кто уже стоит одной ногой на пути в Дом Сна. А у меня еще осталось здесь немало дел.

– Например, организация тайных убийств?

Аэрисс некоторое время всматривался в окаменевшего жреца.

– Ничего не скажешь? – фыркнул презрительно. – Ты ведь не слишком хорош в этой игре, верно? Захоти ты морочить мне голову, пришлось бы тебе взорваться возмущением или изобразить удивление и спросить, о чем речь. И делать это сразу же. Ты ведь полагал, что твои головорезы не нашли посольство или отказались от нападения. И представить не мог, что они повстречают на своем пути Горную Стражу. На будущее, если ты жаждешь создать при культе орден фанатичных убийц, не позволяй им татуировать топор на своей груди. Такое в случае неудачи затрудняет возможность отрицать свою причастность.

Жрец молчал, и мысли легко отражались на его лице. Кеннет знал, что он ответит, прежде чем тот раскрыл рот.

– Я ничего не знал о покушении. Виновные будут наказаны, даю тебе слово, тахг.

– Правда?

– Да, клянусь. Убийство послов, да еще на территории империи, ничего бы мне не дало. Куда лучше оставить все так, как есть, – ибо нынче они прибыли сюда и оказались публично унижены.

– Я не говорил, что это было на землях империи.

После этих слов тахга установилась ледяная тишина. Прервал ее лишь внезапный взрыв смеха в зале. Кеннет обернулся: графиня вместе с мужем и Навером остановилась у одного из столов и, должно быть, произнесла нечто, развеселившее до слез большинство там сидящих. Сама она, благодарно опираясь о плечо мужа, улыбалась лучисто и искренне. Потом повлекла своих спутников дальше.

Тахг не сводил с нее глаз:

– Такая женщина. Каких сыновей могла бы она мне дать!

Все за столом одновременно взглянули на него. Беннельт-авд-Полб открыл рот.

– Нет, капитан, я имею в виду совершенно не это. Сей сластолюбивый варварский старикашка вовсе не возжаждал прекрасный меекханский цветок. – Тахг улыбнулся легко, почти иронично и продолжил, не отрывая взгляда от ходящей по залу графини: – Тупой крепыш – так говорили обо мне в молодости. Но, тем не менее, я тридцать пять лет сижу на резном троне и держу в узде самую отчаянную, мстительную и упрямую банду кланов из тех, что когда-либо обитали в этих горах. Предотвращаю резню, разрешаю споры, веду войны, но все равно единственное, что обо мне говорят, – что могу убить человека ударом кулака. И, может, именно потому, что видят во мне обычного простеца, я все еще здесь сижу. Ибо кажусь менее опасным, чем кто-то умный и сообразительный. Порой лучше изображать более глупого и менее опасного, чем ты есть на самом деле, верно?

Одеренн уже сумел овладеть собой и поглядывал на тахга куда как внимательно.

– И какое отношение это имеет к нашей прекрасной графине?

– «Прекрасная графиня». – Владыка Винде’канна негромко фыркнул. – Звучит почти так же, как «тупой крепыш». Неопасно, верно? Выходит, что и вы – и господин капитан, и солдаты доблестной Горной Стражи – так и не поняли, кто на самом деле главный посол. Верно? Все из-за того, что на меекхе не существует слова для женщины-дипломата. И в письмах, которыми я обменивался с великим губернатором, говорилось о посольской паре или о дипломате первого класса и сопровождающем его дипломате четвертого класса. И твои шпионы, жрец, читавшие письма, решили, что дипломат первого класса – это граф, а жена его – просто украшение, не более чем брошь на рубахе, с церемониальным титулом дипломата четвертого класса.

Капитан всадников забарабанил пальцами о стол.

– Это невозможно. Дипломат первого класса является Голосом империи.

– Именно. Тот самый, который имеет право заключать союзы, подписывать договоры и даже объявлять войны, как если бы он был императором. Его слово – окончательно, и даже император не может самовольно изменить решение дипломата первого уровня. Для этого необходима воля владыки и Совета Первых. Говорят, что во всем дипломатическом корпусе империи есть лишь семеро людей с этим титулом. И его не присваивают за происхождение или богатство. Говорят, что если любого из этой семерки связать и бросить в яму с ядовитыми змеями, то через час он убедит оных, чтоб те распутали его и сплели из своих тел лестницу, по которой он смог бы выйти на поверхность. А потому, жрец, устраивайся поудобней и смотри, как успокаивают змеиный клубок.

Кеннет отвел глаза от Аэрисса Клависса и глянул в зал. На первый взгляд, ничего не менялось, посольская пара переходила от стола к столу, от клана к клану, задерживаясь и обмениваясь фразой-другой – главным образом с вождями. Кто-то смеялся, кто-то отвечал – но слова тонули в общем шуме огромного зала. Не происходило ничего особенного.

И только через минуту-другую он заметил, как действуют чары графини. Люди, к которым она подходила, гордые и высокомерные, таяли, словно воск. Уходило суровое выражение лица, с нахмуренных лбов исчезали морщины, атмосфера теплела на глазах. А женщины… Графиня как раз подошла к самому многочисленному клану, сидевшему под стеной слева, и после короткого приветствия завела разговор с сидящей посредине матроной, не обращая внимания на сопутствующего ей старого мужчину в начищенном доспехе. Легкая улыбка, обмен фразой-другой, деликатное прикосновение к клановому платку. Внезапно женщина, до того момента серьезная и хмурая, широко улыбнулась и что-то произнесла сидящему рядом старику. Вся группа взорвалась громким хохотом, в котором выделялся прозрачный, жемчужный смех графини. Зал утих, пытаясь понять, что так развеселило остальных. Через миг Исава наклонилась к женщине и несколько ударов сердца шептала ей что-то на ушко.

– Хе-хе, а она прекрасно знает, кто правит у Хег’ланнов, – пробормотал тахг. – Теперь глядите.

Графиня в сопровождении мужа неуверенно улыбнулась Наверу, отошла от все еще веселящейся компании и направилась к противоположной стене. При этом осталась как минимум пара кланов, которые Исава миновала.

– Видите? А’нелы и те скотокрады старого Каннера остались ни с чем. – Аэрисс говорил тихо, не отводя взгляда от плывущей по залу женщины. – Они два года сговаривались с Хег’ланнами и несколькими другими западными кланами, а теперь сидят в уголке и размышляют: то, что императорский посол их проигнорировала, – намеренное оскорбление и так оно и запланировано империей, или же дипломатка не обратила на них внимания случайно. И прикидывают, отчего Цебалла Хег’ланн смеялась над шутками графини и о чем эта чужая женщина так долго нашептывала ей на ушко. И вся паутина интриг, которую они соткали на западе, – разорвана. Теперь следующий год станут вцепляться друг другу в глотки и обвинять в измене, поскольку доверяют друг другу не больше, чем рыба – выдре. Если бы я мог, нанял бы ее у императора на полгода. Одними только улыбками она устроила бы так, что люди бы под корень вырезали твой дурацкий культ, жрец.

Йавен Одеренн уже не улыбался. Не спуская глаз с графини, он прищурился и поджал губы. Тахг обратил к нему широкое лицо.

– Тебе непросто понять, как это действует, верно? Ты, кого уже считают Сыном Топора, пусть и не обладаешь еще необходимой отвагой, чтоб официально принять сей титул, все еще не в силах проникнуть в души здешних горцев. Для большинства из них существует только клан. За всю свою жизнь девять из десяти встреченных ими людей принадлежат к нему, а тот десятый – лишь противник на поле битвы. Рождаются, женятся, воспитывают детей и умирают в одном, максимум двух днях пути от главного дома, и большинство их никогда не уйдут дальше. Лишь род для них опора, только клану они доверяют. Порой группы, живущие друг от друга в двадцати – тридцати милях, говорят на столь отличных наречиях, что для ведения торговли требуется толмач. Они объединяются, лишь когда укажешь им общего врага.

– Империя – вот враг.

– Нет. Не для них. Большинство из присутствующих здесь впервые видят чистокровного меекханца собственными глазами. Настоящего, с далекого юга, из сердца империи. Ведь для них сто миль – уже конец мира. А за границей у них перво-наперво вессирцы – пусть уже и тесно сроднившиеся с меекханскими поселенцами, но, по сути, это свои чужаки. Я скажу тебе, чего они ожидали еще полчаса назад. Были уверены, что имперские послы после такого вот представления и раскрытия тайны переговоров окажутся сбиты с толку и напуганы, что от страха не посмеют взглянуть им в глаза. Что проведут весь пир, уступая всем дорогу и делая вид, что сами они – лишь пустое место. А между тем видят нас, как мы смеемся во все горло, шутим и пьем. Та шутка о третьей ноге, помнишь? Даже меня она ею поймала врасплох. А потом посол с женой, в обществе Навера, ходят меж людьми и ведут себя так, как если бы ничего не случилось. Словно раскрытые секреты – пустячны. Графиня улыбается и лучится, муж ее – спокоен и владеет собой. И никоим образом не заметно, что они переживают из-за того, что произошло. А значит, вдруг слух об отводе войск на восток – лишь слух? Может, врут насчет того, что Меекхан ожидает очередное вторжение? Один-другой отважится спросить, и что услышит в ответ? Что это лишь обычные маневры войск, которым невмоготу долго сидеть на одном месте, ибо сие быстро надоедает. К тому же через пару-тройку месяцев случится большой смотр приграничных полков, а значит, к тому времени они наверняка вернутся. Граф спросит одного-двух вождей, не заинтересованы ли те в покупке зерна, ибо, мол, позже станет говорить об этом и со мной. Причем предложит настолько низкую цену, что те сразу же согласятся. Конечно, необязательно речь пойдет о зерне, это может оказаться солонина, фасоль или горох – или вино. Неважно… Ты слушаешь, жрец? Вот так ведут политику. Не лупят молотом между глаз, но умащивают тропку медом, чтобы зверь сам пришел, куда нам нужно. После такого часть кланов придет к выводу, что империя не чувствует себя в опасности, коли вместо того, чтобы копить провиант в замках и твердынях, делать запасы в городах – готова продавать его за бесценок. Те, к кому посольская пара не подошла, почувствуют себя обманутыми и будут готовы вцепиться в горло тем, кто может что-то получить от таких переговоров. Кому-то мимоходом предложат закупить прекрасное оружие по хорошей цене, а соседи сразу же примутся глядеть на него волком. Не будет коалиций родов, готовых сражаться с врагом под знаменем Сетрена. А когда в следующий раз мой племянник захочет созвать кланы, откликнутся разве что самые упорные. Впрочем, смотри сам, жрец.

В самом начале пира места за столами подле возвышения пустовали. Представление Навера вымело большинство нейтральных кланов под противоположную стену. Теперь – Кеннет даже не успел заметить, когда это случилось, – лавки близ стола имперских гостей начали заполняться. Чаще всего восседали за ними мужчины в богатых доспехах и женщины в платьях из дорогих материалов. Иначе говоря, родовая старшина. Едва ли не каждый клан, к которому подходила посольская пара, отсылал нескольких своих людей поближе к тахгу. Казалось, что в Винде’канне политическая расстановка меняется молниеносно.

Клависс снова следил за графиней.

– Эта женщина в три месяца сумела бы отобрать у меня трон. Захоти она родить мне ребенка, я б заплатил за него десятикратный вес в золоте.

Капитан засопел, огорошенный.

– Ничего запретного, капитан. – Кеннет жестом остановил офицера, не дав ему вскочить на ноги. – Это общепринятый обычай. Мужчина, который желает иметь законное потомство, но не хочет жены, может заключить с женщиной соответствующий контракт. Согласно ему, та родит ребенка, после чего исчезнет из его жизни. Мужчина обязан жить с ней и содержать ее во время беременности и полгода после. Она, ясное дело, должна быть ему верна. Некоторые молодые женщины собирают так приданое. Владыки же, которые желают продолжить свой род, но по причинам политическим не хотят заключать брак, пользуются их услугами. Хотя нынче к этому обычаю прибегают не слишком часто.

– Почему? – Кавалерист обвалился на стул.

– Потому что женщины неохотно расстаются с детьми, а кроме того, коли живешь с бабой под одной крышей пару лет, то решаешь, что лучше демон известный, чем чужой, – и потому в конце концов женишься, – пояснил Вархенн с кривой усмешкой. – Моя мать так заполучила отца… Вы, капитан, даже не представляете, насколько милыми они могут быть, пока не затягивают на шее мужчины супружескую петлю. Чисто мед. А потом… э-эх…

У вас, капитан, есть жена? – Тахг решил сменить тему разговора.

– Невеста… Это прекраснейшая из девушек, каких я встречал в жизни. – Кавалерист обвел всех вызывающим взглядом.

– Конечно. – Клависс со значением подмигнул им.

Все кисло усмехнулись.

– О чем вы говорите? – Графиня внезапно объявилась у главного стола, все еще разрумянившаяся и с улыбкой на устах. – Об отекающих ногах или о женщинах?

Владыка Винде’канна протянул руку и помог ей сесть.

– Откуда такие мысли, госпожа графиня?

– Мужчины кривятся, словно от зубной боли, лишь когда разговаривают о хворях или о женщинах. Настоящих женщинах, конечно же, а не о постельных игрушках. – Она оглядела каждого из них, породив волну беспокойства. – И это никогда не изменится. А где наш жрец?

Кеннет глянул на кресло, где – голову бы отдал на отсечение – только что сидел Йавен Одеренн.

– А где мой племянник? – Тахг не выглядел удивленным.

– Оставил нас минуту назад и испарился. Мне показалось, что он чувствует себя сконфуженным теплым приемом, что приготовили нам некоторые из твоих подданных, господин. Полагаю, какой бы договор мы ни подписали, в выигрыше останутся обе наши страны.

– Не сомневаюсь, моя дорогая. – У Аэрисса Клависса все еще было такое выражение лица, словно он всерьез подумывал предложить графине контракт на ребенка. Конечно, если империя согласится одолжить ему своего дипломата первого класса для подобных целей почти на пару лет. Лейтенант же задумался, приняла бы сама женщина такое предложение. И не стал бы давать голову на отсечение, что – нет.

Он внутренне усмехнулся. Несмотря ни на что, не казалось, будто дипломатическая миссия завершится фиаско. Он мог теперь расслабиться.

– Шпион!!! – Голос наполнил зал силой грома, раздавшегося под чашей колокола. – Шпион в замке! Предательство!!!

Кеннет замер, Берф едва не выронил кубок с вином. Андан и Вархенн одновременно взглянули в сторону дверей и вскочили, хватаясь за оружие.

– Сидеть! – Лейтенант пролаял приказ, прежде чем их ладони коснулись рукоятей, одновременно с тем, как такой же приказ прозвучал из уст графини. Даже интонации и акцент были одинаковы. Десятники замерли, после чего медленно, словно невидимая ладонь вжимала их в стулья, уселись снова.

– Приказы моим солдатам я отдаю лично, графиня. – Кеннет не повернулся в сторону дверей, игнорируя нарастающий шум в зале. – И прошу не помогать мне с этим.

Он взглянул ей в глаза.

– Хорошо, господин лейтенант. – Графиня уже не улыбалась, куда-то исчезла лучащаяся радостью, щебечущая красавица. Перед ними сидел профессиональный дипломат, та, для кого жизнь и смерть – две стороны одной монеты. Сомнения мигом слетели с него. Потребуй этого интересы империи, она сделалась бы любовницей Аэрисса, родив ему хоть дюжину детей. – Только контролируйте их. Прошу вас.

Он не дал себя обмануть, это «прошу» на самом деле было приказом.

– Госпожа…

Шепот сей раздался из уст Велергорфа, десятник побледнел, руки его тряслись. Кеннет неторопливо обернулся через плечо и взглянул на середину зала, на фигуру, которую волокли по полу двое приспешников Навера. В первый миг он подумал, что это один из его людей, грязно-белая ткань тянулась за узником, словно мантия. Он заморгал, отгоняя видение. Ни за одним из его стражников одежда так вот не волоклась бы, в пойманном было не больше пяти футов роста. Заметил он светлый чуб и уже знал, что скрытое за волосами лицо будет плоским лицом ребенка, которого Вархенн спас в смердящем заулке в Арбердене.

Пленника волокли неторопливо, чтобы все могли рассмотреть ткань и вышитый на ней знак. Шум рос в зале вплоть до момента, когда человеческий тюк бросили на пол перед столом меекханских гостей. Тогда установилась тишина.

– Послы! – Голос снова наполнил зал. – Делегаты! С миссией мира и выгодным договором! И пока мы чтим их пиром, шпионы империи крутятся вокруг замка, ищут слабые места в стенах, высматривают тропки наверх! Изменой пропитаны их разговоры, и измену принесли сюда послы! Ядом отравлены их речи и лесть!

Йавен Одеренн показался из-за дверей, идя сбоку от Навера. Скверно усмехался, не переставая говорить.

– Куда подевалась мудрость нашего тахга?! Где славная его предусмотрительность?! Отчего он кормит змей собственной кровью, когда должен растоптать им головы, прежде чем вползут в его дом?!

Аэрисс поднялся, и при виде его лица улыбка исчезла с губ жреца. Будь они в зале одни, Кеннет не поставил бы за его жизнь и козьего катышка. Но – не были, и потому через мгновение Одеренн продолжил. Уже тише:

– Этого шпиона поймали, когда он крутился у стен замка, тахг. Схватили в момент, когда он прокрался под ворота. Скажи нам, почему империя шлет послов, если за ними идут шпионы? Спроси своих гостей, сколько таких, как сей, вертится еще вокруг и не сопровождает ли их армия, которая одним ударом могла бы отсечь голову нашему королевству? Разве для империи убийство всей родовой старшины не было бы прекрасным началом для покорения?

Шум поднялся снова. Лейтенанту показалось, что каждый кричал на каждого, а размахивание руками и угрозы кулаками были настолько же важны, как и обычные слова. Некоторые уже вскакивали с мест, готовые вцепиться в глотки соседям. Когда бы не запрет на оружие, пол наверняка бы покраснел от крови.

– Тихо!!!

Все замерли. Некоторые в довольно странных позах, склоненные вперед, с воздетыми руками.

– Все на места!!!

Лавки заполнились, но тишина, которая повисла в зале, не обещала ничего хорошего. Тахг перенес тяжелый взгляд на жреца.

– Откуда ты взял этого несчастного?

Вместо Одеренна ответил Навер:

– Мои люди схватили его, когда он крутился подле ворот… И я не знаю, нет ли там еще и других, – добавил он через мгновение.

– Откуда нам знать, что ты не дал по голове одному из посольских стражников, что вышел по нужде? – раздалось из зала. Несколько человек даже засмеялись.

– Потому что все из Горной Стражи – здесь. – Навер поднял ладонь. – Разве что их предводитель о ком-то позабыл.

Кеннет мог только смотреть, как в зал входят его солдаты. «Их вводят» – было бы более точным. По двое, по трое вталкивали в двери, большинство без доспехов, но все с оружием и в плащах. Две шестерки, вышитые на груди тех плащей, выглядели как немое обвинение. Приветствовали их ледяными взглядами.

Лейтенант встал, притягивая внимание всех присутствующих, и обратился к стражнику, стоявшему ближе всех:

– Кейв, как вас сюда завлекли?

– Сказали, что господин лейтенант дал приказ: надеть плащи, взять оружие и пойти в зал. Тот, что доставил эти слова, был одет как один из людей тахга. – Волк хмуро оглядел зал, держа ладонь на рукояти меча.

Офицер кивнул. В этом не было их вины, он не предвидел такой возможности.

– Построиться по десяткам!

Отряд в несколько ударов сердца создал четыре идеально ровные шеренги. Несмотря ни на что, были они частью армии империи.

– Это все твои люди, лейтенант? – ядовито усмехнулся жрец.

– Да.

– А этот? – Палец обвиняющее уткнулся в сторону лежащего тела.

– Этот не мой.

– Но тогда – чей? И почему он носит знак твоей роты? И зачем прокрадывается к воротам, в ночи, чтобы никто его не увидел? И где остальные «не твои» люди?

Каждая фраза источала иронию. Кеннет взглянул в глаза Йавена и увидел в них… ожидание. «Теперь твой ход, – говорил, казалось, этот взгляд, – я проиграл с графиней, но теперь мой противник – ты». Лейтенант спокойно сошел с возвышения, присел над лежащим, совершенно игнорируя растущий шум. Аккуратно перевернул его на спину, проверил пульс. Мальчик был жив, и казалось, что, кроме большой шишки на лбу, он совершенно не пострадал. Кеннет поднялся и обратился к залу:

– Горная Стража кроме номеров носит на плащах собственный символ, – сказал он, дотрагиваясь до знака на груди – стилизованной собачьей головы. – Вышить себе номер может всякий, но за фальсификацию символа отряда Стражи – пойдет под топор.

Ему не пришлось прибавлять, что на плаще пленника такого знака нету. Шум стих, и лейтенант понял, что он оказался в центре внимания всех в зале. Откашлялся.

– Этот плащ принадлежал моему десятнику и как подарок был отдан в руки некоему ребенку, которого коснулись боги. – Он склонился и взял лежащего на руки. – В империи не принимают в армию целованных Госпожой Удачи.

Он двинулся вдоль зала, от лавки к лавке. Паренек был легким, слишком легким для своего возраста, голова его бессильно свешивалась. Плоское лицо, легко скошенные глаза, маленький подбородок были слишком хорошо видны. Никто в здравом уме не мог бы продолжать думать, что это – шпион. Люди кивали, успокаивались, большинство переводили повеселевший взгляд на Йарвена и Навера. Становилось понятным, что эти двое сваляли дурака.

Кеннет обошел зал и встал перед жрецом. Тот взглянул ему в глаза и широко улыбнулся. Улыбнулся!

– Хорошо, лейтенант. Это проясняет наше небольшое недоразумение, – махнул рукою жрец, и двое подручных Навера подошли и отобрали у Кеннета паренька. – Однако мы до сих пор не знаем, что с ним делать: ведь, в конце концов, он прокрался через границу и крутился подле замка. Такие вещи даже идиоту нельзя спускать.

– Лейтенант, – позвала его графиня от стола. – Прошу вас подойти ко мне.

Что-то в ее голосе приказало ему сразу же повиноваться. Она смотрела напряженно, с лицом неподвижным, будто маска. Кокетливая, щебечущая девушка исчезла бесследно. Прошептала:

– Лейтенант, здешние люди не признают, – поколебалась она, – таких, как этот мальчик, теми, кого коснулась Госпожа Удачи. Не считают, что они приносят счастье. В некоторых наиболее древних разновидностях культа Сетрена их даже считают теми, кого коснулась тьма. Есть селения, где после рождения такого ребенка его и мать закапывают живьем в землю. Вы понимаете?

Он не понимал. Покачал головой.

– Никто и ничто его здесь не охраняет. А если кто-то из ваших солдат вытащит оружие, мы не выйдем отсюда живыми. Я видела вооруженных людей в дверях, и это не была стража тахга.

Кеннет перевел взгляд на младших офицеров и едва заметно указал им на все еще стоящих в идеальных шеренгах стражников. Те поняли. Встали и пошли к своим десяткам. Заняли места в строю.

– Что теперь? – Лейтенант обратил вопрос непосредственно к графине.

– Теперь, – опустила она взгляд и сразу же вскинула его. – Теперь они его убьют.

Поймала его врасплох, но, скорее всего, говорила серьезно.

– Нет… Тахг…

– Нет, стражник, не могу. – Владыка Винде’канна не взглянул на него, только сжал кулаки. – Это пленник Навера, и даже у меня нет права его отобрать. Это дело не между ним и мною, но – между ним и тобой.

– И он примет вызов?

Слова эти у него вырвались, будто вообще миновав часть мозга, отвечавшую за мышление.

– Я запрещаю! – Шепот графини скрежетнул железом. – Офицер империи не скрестит меч с племянником тахга! Если проиграешь – он все равно его убьет. Если выиграешь и прольешь здесь кровь кого-то из рода Сына Топора, мы получим войну. Ничего нельзя поделать. Ничего!

Кеннет повернулся в сторону зала, где продолжались приготовления к забаве.

Парнишка стоял, поддерживаемый под руки двумя головорезами Навера. Голова его еще свешивалась на грудь, грязный плащ волочился по земле. Племянник тахга взглянул на лейтенанта и усмехнулся. Махнул рукою, кто-то брызнул в лицо пленнику водой. Рывок, сдавленный крик, руки в железе сильнее сжали плечи. Кеннет не видел лица парнишки, но движения мышц спины, то, как он замер, панические подергивания головой говорили слишком о многом. Боль, шок, дезориентация. Растерянность.

– Ты знаешь, где находишься?

Голос Навера был тих и ласков. Мальчишка не ответил, голова его все двигалась из стороны в сторону, будто он что-то искал. Небрежно, наотмашь, бандит ударил его по лицу. Голова пленника дернулась назад, вперед и сделалась неподвижной.

– Я задал тебе вопрос. Ты знаешь, где находишься?

Тишина. И потом:

– Нет, господин. Не знаю.

– Хорошо, умеешь говорить. А слушать?

– Не… не знаю, господин.

– Давай так: я скажу, где ты находишься, а ты ответишь, кто ты такой. – Навер улыбнулся еще шире и снова взглянул на Кеннета. Пояс с мечом, как показалось лейтенанту, внезапно отяжелел, ладони прошила дрожь.

– Ты в замке Лав-Дерен, в столице свободного королевства Винде’канн. Ты прокрался под ворота, и там мы тебя схватили. Ты шпион?

Снова тишина, будто пареньку приходилось обдумывать даже такой простой вопрос.

– Я не знаю, господин.

– Не знаешь? – Навер схватил паренька за волосы. – Как это – не знаешь?

– Не знаю… не знаю, что такое шпион, господин.

Кто-то в зале фыркнул смехом: коротким, нервным и одновременно сдавленным.

– Это некто без чести и достоинства. Знаешь ли ты, что такое честь, парень?

Навер спокойно ждал ответа.

– Не врать, господин… И быть добрым к другим…

– Хорошо. Не врать. Скажешь ли мне, что ты здесь делал?

Формулировку ответа пленник подыскивал несколько ударов сердца. Какое-то время выглядело так, словно он пытается вырваться из рук людей Навера, потом он просто мотнул головой в сторону вышитых на плаще двух шестерок.

– Я теперь солдат, господин… Мой отряд шел к вам, ну и я следом.

Шум и сразу тишина, несколько солдат Горной Стражи шевельнулись. Кеннет лишь взглянул на десятников – и рота снова вытянулась, словно на параде.

– Солдатом? – Племянник тахга улыбнулся поощряюще. – И тебе приказали сюда прийти?

– Нет, господин. Я сам пришел.

– А знаешь ли ты, что за то, что ты скрывался у замка, за осмотр стен наказание – смерть?

Мальчишка дернулся, замер снова.

– Нет, господин… я…

– Тихо! Если носишь плащ имперской армии и скрываешься в ночи под замком в чужой стране, то твои выкрутасы тебе не помогут. Наказание за такое – замуровывание живьем в подземелье: тебя оставляют там, пока не помрешь с голода. Это суровое наказание, но справедливое. Шпион – самый отвратительный злодей. Кто-то, кто крадется в ночи, чтобы воткнуть тебе нож в спину. Понимаешь, парень?

Мальчишка рассудительно кивнул.

– Это как разбойник, господин?

На этот раз смех раздался в нескольких местах зала.

Кеннет глядел, не понимая. Мальчишке, даже если местные обычаи и не охраняли его, собравшиеся симпатизировали с каждым словом все сильнее. Пробуждал он самое большее снисходительность, а не гнев. Лейтенант перевел взгляд на стоящего в стороне жреца: тот кивал, довольный, будто все шло по его замыслу. И к чему все велось?

Он понял, когда Навер отозвался снова:

– Я тебе верю. – Он похлопал паренька по щеке жестом, каким похлопал бы по голове умного пса. – Верю и потому постараюсь, чтобы ты не был наказан, – и даже прикажу проводить тебя домой. Но ты должен доказать мне, что говоришь правду, что никто не приказывал тебе сюда прийти и что этот плащ – просто маскарад. Сними его, наплюй на него и нассы, чтобы мы видели – ты не шпион.

Стоящие в строю стражники дернулись, ломая линию, несколько потянулись за оружием.

– Рота!!! Смирно!!! – Кеннет успел прорычать это, прежде чем дошло до трагедии. – Стоять!

Они послушались, хотя некоторые из них – с промедлением: вернулись на места, выровнялись. Кеннет сперва взглянул на Навера, потом – на широко ухмыляющегося жреца и, пересилив себя, перевел взгляд на графиню. Не сомневался, кто здесь нынче командует. Сглотнул, почти просительным жестом прикоснулся к рукояти меча. На миг ему показалось, что видит в ее глазах сочувствие. Потом она покачала головой. Нет.

Нет.

Он повернулся к ней спиной.

Двадцать лет назад восьмая рота Четвертого полка Горной Стражи утратила два плаща в схватке с бандой веклавских разбойников. Двое солдат – так уж случилось – потеряли заплечные сумы. Кто-то из бандитов, должно быть, их нашел. Когда банду наконец выследили, оказалось, что головорезы бросили плащи в выгребную яму. Роту сперва отдали под суд, всю, а затем – распустили, а солдат перевели в другие отряды, где долгое время их воспринимали как отщепенцев. С того времени в Четвертом полку не было роты под номером восемь. К некоторым вещам в Горной Страже относились предельно серьезно. Кеннет знал: сделай парнишка то, к чему его подговаривал Навер, рота перестанет существовать. В таких делах не было смягчающих обстоятельств.

Когда он вступал в Стражу, командовавший ротой офицер набросил ему на плечи кусок материи – тогда еще белый – и сказал: «Носи его с честью, заботься, штопай и никогда не позволяй, чтобы кто-нибудь его оскорбил. Он делает тебя стражником». И он все еще помнил эту сцену. Солдаты могли не надевать плащи, иной раз демонстративно, порой – ради выгоды, но для Горной Стражи этот кусок груботканой белой материи был знаком статуса, символом принадлежности к воинственным, упорным отрядам горной пехоты, о которой рассказывали, что она не слишком уступает в битве самой имперской гвардии. Была это единственная регламентированная часть их обмундирования, знак и опознавательный символ. Вместо штандартов и знамен, вместо лардосса – деревянного древка с символом полка, размещенным на верхушке, – Горная Стража носила свои плащи. Кеннет никогда не слышал, чтобы хоть кто-то из стражников продал свой плащ или бросил его на поле битвы добычей для врага. Правом владеть им они обладали с момента вступления в Стражу и до самой смерти, когда их обертывали плащом перед погребением. И не имело значения, что плащ был подарен кому-то вне отряда. На нем все еще был номер роты, две вышитые черным шестерки. Они не должны были позволить, чтобы кто-то его оскорбил, и при этом ничего не могли поделать.

Жрец смотрел ему в глаза и улыбался. Навер продолжал:

– Ну, парень. Я твой друг и вправду хочу помочь. Только покажи мне, что это всего лишь тряпка, которую ты накинул на себя, чтобы уберечься от холода. Не переживай, получишь новый плащ, лучше и теплее. Только сними этот, наплюй и нассы на него, чтобы я знал: ты не шпион.

Пленник дернулся, плаксиво скривился. Молчал. Наконец медленно покачал головой.

Пощечина прозвучала так, словно кто-то бросил кусок мяса на доску. На этот раз бандит бил раскрытой ладонью: болезненно и унизительно.

– Я не стану ждать до утра! – рявкнул он. – Покажи мне, что ты не шпион, или умрешь. Давай! Отпустите его.

Присные отступили, мальчишка покачнулся, мгновение казалось, что опрокинется. Кеннет сделал шаг в его сторону.

– Лейтенант… – Шепот – нет, шипение – графини воткнулось в основание черепа, словно острие.

Он знал, что поставлено на кон, знал о горящей границе, уничтоженных городах, сровненных с землей селах, о крови, мертвых, слезах. На кон поставлено именно это. Если его сумеют спровоцировать, если он вытянет оружие, бандиты Навера ворвутся в зал, и начнется резня. Переговоры бесповоротно провалятся. Сам тахг, возможно, заплатит жизнью, а его племянник воссядет на трон. И потом боевой культ Сетрена-Быка сожмет здешние кланы в железном кулаке и двинет на восток. Именно поэтому жрец не спускает с него взгляда. Здесь решается кое-что большее, чем судьба одной роты. Но ему-то легче не было.

Он посмотрел на своих солдат. Они стояли чуть в глубине зала, вокруг них было пусто. Неполных сорок стражников, не облаченных в доспехи, бледные лица, сжатые кулаки, ладони на рукоятях мечей, сабель и топоров. И взгляды, которые они бросали на него, пристальные, гневные, ожидающие приказа. В шаге от выхода из повиновения.

Он двинулся вперед, вниз, по ступеням, в их сторону. Когда делал первый шаг, лицо жреца стало радостным, а рот распахнулся, готовясь к крику. Графиня вскочила, перевернув стул. Он проигнорировал это. Прошагал мимо застигнутого врасплох Навера и, не оглядываясь на паренька, подошел к солдатам. Занял место впереди, в первой десятке.

– Господин лейтенант… – Стражник справа от него не двинулся с места, но голос его был таким, словно его душили. – Что делаем?

– Стоим, Варм. Приказ посольства.

– Но…

– Стоим, – процедил он сквозь зубы. – И не шевелимся.

Очередной удар отшвырнул пленника назад. Навер подскочил и схватил его за волосы, не позволяя упасть. Наклонил его голову вниз и сильным ударом колена в лицо послал на пол. Кровь хлынула изо рта и носа пленника, пятная застиранную белизну плаща. Паренек крикнул, подавившись всхлипом. Пинок в живот выбил из него дыхание.

– У меня нет целой ночи, вонючка. И мне неохота стоять здесь и заставлять тебя говорить правду. Я должен быть уверен. – Навер легко наклонился, наступив на запястье лежащего. В тишине, которая стояла в зале, отчетливо послышался хруст костей. – А ты не выказываешь мне уважения. Нехорошо. Мне придется тебя проучить.

Он кивнул одному из подручных, и тот подал ему тяжелые боевые перчатки из кольчужной сетки, усиленные по ребру ладони и костяшкам стальными пластинами. Мальчишка, словно загипнотизированный, глядел, как Навер надевает их, как затягивает ремешки, как шевелит пальцами. Пленник на миг прикрыл глаза, а когда открыл их снова, взгляд его впервые пал на стоящих в ровных рядах солдат. Он открыл рот…

– Нет. – Молодой бандит схватил его за грудки и одним рывком поставил на ноги. – Они тебе не помогут. Они не твои друзья. Не считают тебя солдатом – лишь дурачком, которому из милосердия подарили старый плащ. Смотри на меня! Ты понимаешь? Ты для них никто! Сбрось эту тряпку и плюнь на нее – и тогда поверю, что ты всего лишь дурень, который оказался в недолжном месте. Давай!

Сунул мальчишке под нос сжатый кулак. Кеннету уже доводилось видеть, что делает с лицом удар такой рукавицей. Он отвернулся.

Удар прозвучал отвратительно, мясисто и мокро. И сразу после раздался отзвук падающего тела и глухой, звериный не то стон, не то всхлип. Стук шагов, пинок, звук рвущейся материи и два – нет, три – быстрых удара, гулкие и глубокие, от каких остаются сломанные ребра. Всхлип, прерванный очередным ударом, что-то, что могло быть пренебрежительной, почти презрительной оплеухой, но – нанесенной рукой в кольчужной рукавице: сдирающей кожу с лица, превращающей его в кровавую отбивную. Крик, короткий крик и страшный, булькающий отголосок, который издает тот, чье горло стиснуто стальной хваткой. Звук подтягиваемого тела. Удар. Падение. Всхлип. Пинок.

Кеннет закрыл глаза, мир его скорчился, сжался до точки, когда главным чувством становится слух. Он жалел, что не может закрыть уши, заткнуть их пальцами, отсечь себя от зала и того, что в нем происходило.

Он был солдатом. Сражался и убивал. Видывал приводимые в исполнение наказания и казни, более того, сам не единожды ловил и приводил к суду разбойников, которых позже четвертовали, вешали на крюках или которым отрубали голову. Но здесь… он мгновение-другое старался найти необходимое слово… здесь творилось сущее изуверство.

– Ну хватит… – наконец произнес Навер, тяжело дыша. – Ну хватит, парень… сделай это… сними его и наплюй… и ничего, что кровью. Просто наплюй – и пойдешь домой… Ну хватит…

Кеннет открыл глаза. Повел взглядом по залу: все сидели, словно парализованные, таращась на кровавое представление. Какая-то женщина прижималась к плечу мужа, кто-то сделался настолько бледен, словно готовился сблевать. На большинстве лиц написаны были неудовольствие и отвращение. Даже если знали, каковы ставки в этой игре, и к тому же недолюбливали меекханцев, вооруженный бандит, издевающийся над мальчишкой, не пробуждал их симпатии. Потом раздался очередной мясистый удар.

Он почувствовал движение сзади и по сторонам. Еще миг – и его люди бросятся вперед.

– Рота! – рявкнул он так, что подскочила вжимавшаяся в мужа женщина. – Смирно!!!

Не смотрел на них, но ощутил колебание, неуверенность, первый шаг к бунту.

– Рота! К отдаче чести! Готовьсь!

Шеренга выровнялась, встала смирно.

– Рота! Равняйсь! Честь отдать!

Он ударил правой рукой в грудь и нашел взглядом паренька. Хотел посмотреть ему в глаза, хотел… извиниться, но кровавая каша, в которую превратилось лицо пленника, вообще не напоминала уже человеческое лицо.

Несмотря ни на что, мальчишка, должно быть, его услышал. Он внезапным, диким рывком высвободился из хватки Навера и встал почти прямо. Его правая рука, сжавшись в кулак, дотронулась до окровавленного плаща.

Он отдавал честь. Есть вещи, которые ломают даже самых суровых солдат.

В следующий миг раздался скрежет выхватываемого острия, и парнишка сложился пополам с кинжалом, воткнутым в живот. Он крикнул коротко, страшно – и медленно опустился на колени, соскальзывая с клинка. Навер Та’Клав вызывающе повел взглядом по залу и неторопливым, театральным движением вытер оружие о рубаху пленника. Склонился и сплюнул на вышитые впереди плаща две шестерки, а потом одним движением сорвал его – плащ – с мальчишки и легкомысленно забросил себе на плечо.

– У моего коня будет хорошая попона на зимнюю ночь. – Он выпрямился с искусственной улыбкой, глядя на лейтенанта. – А он, похоже, и вправду думал, что – солдат. А я ведь просил…

Его прервал звук отодвигаемого стула.

– Навер Та’Клав. – Голос тахга разносился по залу, хотя, казалось, владыка всего лишь шептал. – Ты вынул оружие в моем присутствии без должного к тому повода. Заберешь своих людей, и вы покинете замок до восхода солнца. Не возьмете ничего, кроме того, что принесли сюда, и не вернетесь в течение года, независимо от того, какую судьбу повстречаете на своем пути. Под угрозой смерти. Сейчас же.

Молодой бандит изобразил насмешливый поклон в сторону тахга:

– Конечно, дядюшка. Мне и так нужно было уезжать. Через три дня в Гавен’ле должна состояться ярмарка с пирами, танцами, играми. Там будет веселее, чем здесь, где малость крови на полу вызывает кое у кого обморок. – Он скривился на этот раз без притворства: паскудной, жестокой усмешкой. – Надеюсь, что некоторых из вас еще повстречаю однажды… В горах.

Он двинулся к выходу, волоча по земле плащ – и не спуская взгляда с солдат. Его заплечники двинулись следом. Вышли в совершеннейшей тишине. Жрец, по своему обыкновению, исчез раньше.

Кеннет подошел к пареньку первым. За ним – остальная рота. Сразу было понятно, что рана смертельна. Острие вошло ниже пупка и распороло живот почти до подвздошья. И все же он еще жил, короткими, судорожными глотками втягивая воздух. Лейтенант встал рядом на колени. «Боги, простите меня, – подумал Кеннет, – но я даже не знаю, как его зовут».

– Ты был храбрецом, – прошептал он наконец.

Вокруг стояли его люди. Он почти их не видел. Легонько прикоснулся к лицу умирающего, кто-то снял свой плащ и дал ему в руки. Кеннет сунул свернутый материал мальчишке под голову.

– Ты настоящий солдат, малой. Самый настоящий стражник.

Он встал, протолкался меж солдатами и взошел на возвышение. Остановился у стола тахга.

– Прошу сказать мне, графиня, будет ли заключен мир?

– Да, лейтенант. Мы подпишем необходимый договор, – наконец-то она смогла взглянуть ему в лицо – и удивить. Он не ожидал слез.

– Это хорошо. Тахг, получит ли посольство соответствующий эскорт на обратный путь?

– Конечно. Вы уже хотите вернуться?

– У меня был приказ доставить делегацию сюда. Я его исполнил. Одного из моих людей… моих солдат необходимо в ближайшее время похоронить дома. По крайней мере столько я ему должен наверняка. По крайней мере, столько ему должна империя.

Он поворачивался, когда графиня пошевелилась.

– Лейтенант, я… Напишу рапорт, в котором подробно освещу все случившееся, – прошептала она, сглотнула и добавила громче: – Все… обстоятельства. Это не должно завершиться худо. Ваша рота…

– Моя рота – это мое дело, графиня. Он запытал того мальчишку, а потом наплевал на наш плащ и вышел отсюда живым, забрав плащ с собой. Что бы ты сделал, тахг, не будь он твоим племянником?

– Оторвал бы ему голову, стражник. За позор, который он навлек на мой дом. – Они встретились взглядами. Кеннет не ожидал обнаружить на лице владыки Винде’канна мрачной, глубинной жажды справедливости. – Я обещал его матери… – прошептал тот.

– Встанет ли его кровь между нами?

Удивление. Глаза Аэрисса сделались чрезвычайно холодны.

– Я обещал, что не выступлю против него, а не что стану хранить его на каждом шагу. Особенно если он пытается выхватить у меня из-под зада трон… У него триста человек, – добавил он через мгновение.

– Я знаю. – Лейтенант кивнул и сошел к своим солдатам. Им нужно было спешить.

* * *

Собрались они в казарме. Тело мальчишки взяли с собой, и никто не пытался их остановить. Когда выходили из главного зала, сопровождала их тишина. И чувство стыда. Символ роты был обесчещен, а человек, который это сделал, жил и прекрасно себя чувствовал. После возвращения домой они будут осуждены и распущены. Шестая рота перестанет существовать.

Кеннет стоял посредине наибольшего из помещений и смотрел, как его люди собираются. Сносили оружие, надевали доспехи, паковали запасы в дорогу. Никто не смотрел ему в глаза. И вообще никто на него не смотрел. Трус. Это слово висело в воздухе, липло к стенам, заполоняло пространство. Никто не произносил его вслух, но… Он сжал кулаки и тут же почувствовал движение со стороны. Андан. Коренастый десятник приближался к нему неторопливо, не тянулся к оружию, но в том не было нужды. Хватило бы, скажи он то, о чем большинство думает.

– Господин лейтенант… – Вахренн подошел к нему первым. – Мы знаем.

– Что вы знаете, десятник? – прохрипел он.

– Что иначе не вышло бы. Что этот бандит хотел нас… вас спровоцировать, а если бы мы вынули оружие – пролилась бы кровь. Они этого ждали, те, за дверьми. Вышла бы война, а никто не желает войны на западной границе. Не сейчас. И мы знаем, что именно вам придется платить за то, что случилось, сильнее прочих. Вы недооцениваете нас, а этого делать не следует. Но и легче от такого не становится, – закончил он тихо.

Когда офицер начал говорить, большинство солдат встали неподвижно. А через минуту начали двигаться быстрее, а Кеннет поймал на себе несколько осторожных взглядов. Проклятущий Велергорф, все, значит, знали, да? Десятник стоил своего веса в золоте.

– Ладно! – рявкнул он. – А теперь стоять и слушать, что лейтенант должен вам сказать!

Когда закончил и задал свой вопрос, тридцать девять мужчин встали по стойке «смирно» и отсалютовали, как один человек.

* * *

Они бежали быстрой рысцой, в затылок, тропкой столь узкой, что и двое не сумели бы на ней разойтись. Старый путь контрабандистов и бандитов сокращал им дорогу на целый день. Прошлогодний снег скрипел под ногами, вцепившиеся в скалы деревья клонились над несущимся, словно стая духов, отрядом. Не было слышно никаких звуков, кроме ритмичного дыхания и тихого побрякивания амуниции. Увидь их некто издали, не понял бы, кого повстречал – призраков или живых людей.

Горная Стража старалась разузнавать обо всех дорогах в горах – и не только на территории империи, но и о лежащих по ту сторону границы. Это пригождалось всегда. Сейчас им было необходимо добраться до Гевенах раньше банды Навера, а он именно туда и направлялся. Он сам пообещал, что через три дня прибудет на ярмарку в Гавен’ле, в городе, лежащем к югу от Рога. По прямой от Гавен’ла их отделяло едва сорок миль, но в горах, даже для вышколенного, отдохнувшего отряда, это – два дня интенсивного марша.

Банда должна была прийти в долину Гевенах, скорее всего, по ведущему прямиком на юг Траурному проходу. Он был единственной дорогой, пригодной для столь большого отряда. Остальные пути напоминали тот, по которому как раз и бежали стражники, – узкие, врезавшиеся в скалу тропки, какими бандиты шли бы несколько дней. Особенно если учитывать, что двигались они с лошадьми и десятком повозок, о чем Кеннет узнал, заплатив несколько монеток конюху. Имея три сотни людей и зная, что в долине не может быть больших отрядов, Навер Та’Клав мог не опасаться вооруженного сопротивления. Пересечь же сам Рог заняло бы у него не больше пары часов: может, успел бы по дороге поджечь пару изб или же, сопутствуй ему фортуна, ограбить каких-нибудь неудачливых купцов. Так он и выстраивал свою легенду, что увеличивала число его приверженцев и притягивала добровольцев в банду. А как же: молодой аристократ-изгнанник бросает в замке тахга вызов Горной Страже, а когда трусливые прислужники империи не отвечают, пересекает оружно ее границу, грабит, жжет, а сразу после того празднует на большой ярмарке. Такую историю люди Навера принесут в Гавен’л, и так она и уйдет в мир. Не будет там ни слова ни о бедном ребенке, замученном насмерть, ни об обещании дяди, хранящем жизнь бандита.

Кеннет оглянулся через плечо, на носилки, на которых лежало тело, обернутое в военный плащ. Его они забрали с собой. Некоторые дела – важнее прочих.

* * *

Бургомистра Арбердена пробудил стук в дверь. Он тут же вскочил с постели. В такое время стук – недобрый знак. Если слуга будит его за пару часов до рассвета – значит, что-то наверняка стряслось.

– Войдите.

Слуга скользнул в спальню на цыпочках.

– Господин, прибыл офицер.

– Какой офицер?

– Стражник. Из той роты, что пошла в Винде’канн…

Под бургомистром подогнулись ноги. Посольство. Неудачные переговоры. Война.

– Веди его! Сейчас же! И пошли кого-нибудь за советниками. Разбудить и прислать ко мне.

Слуга исчез за дверью, едва не столкнувшись с поднимающимся по лестнице солдатом. Помнил его: рыжий, с короткой бородой. Неразговорчивый.

– Что с послами? – спросил бургомистр, прежде чем стражник переступил порог.

– Целы и невредимы. – В голосе пришельца была слышна безбрежная усталость. – Будет мир и торговля. Не война. По крайней мере это готовилось, когда мы в полночь покидали замок.

Некоторое время он пытался уразуметь последнюю фразу. В полночь? Четыре часа назад? Прошли двадцать миль ночью, горами – за четыре часа? Кто такие эти солдаты? И что их так гнало?

Открыл рот, чтобы спросить.

– Сюда идет Навер Та’Клав. Со всей своей бандой, – опередил его офицер.

Когда он это произносил, в голосе его появилась некая странная нотка. Что-то вроде мрачной решимости. Служащий взглянул ему в глаза. Милостивая Госпожа! Нынче наверняка кто-то умрет.

– Скажи мне, – лейтенант опустил уважительное обращение, но бургомистр ни за что на свете не стал бы возражать, – Старый Вол уже рычал?

– На Траурном проходе? Да где там. Путь все еще опасен, потому я послал за чаровником, чтобы его встряхнуть, пусть и пришлось оплатить золотом. Без купцов с юга мы слишком много потеряем…

– Где ваши трембиты?

– В подвале. Господин лейтенант, вы думаете, мы не пытались сами? Стоит – и не шелохнется.

– А пытались сделать это на рассвете? – Офицер искривил губы в странной гримасе. – И еще одно: где живет парнишка, которого коснулась Госпожа Удачи? Светлые волосы, на глаз лет тринадцать?

– Дурачок Носах? С ним одни хлопоты, пропал вчера и…

Скрежет острия и внезапное давление на шею. Клинок меча, видный с подобной перспективы, показался бесконечно длинным. Взгляд бургомистра двинулся вдоль острия – и в конце его встретил взгляд солдата. На горле словно сжалась ледяная петля.

– Я не спрашивал о твоем мнении, бургомистр, – только о том, где живет его мать. А когда мне ответишь – огласишь тревогу и удвоишь стражу на стенах. И выдашь мне все трембиты, кроме одной. А потом сделаешь, что я тебе скажу. Поспеши.

Бургомистр сглотнул и согласно склонил голову.

* * *

Приметили их перед самым рассветом. Солнце уже окрасило горизонт, на востоке вершины темными клыками вгрызались в светлеющее небо. Было холодно, люди и звери выдыхали пар. Ждали, укрывшись на западном конце перевала, перед ними открывался отчетливый вид на Траурный проход.

Кеннет знал, откуда взялось это название. Никакой другой перевал в горах не поглотил столько жертв. Нынче через него шла – ярдах в трехстах – имперская дорога, тракт шириной в двадцать футов из гладких, ровно отесанных камней. Дорогу уже очистили от снега, это было признаком того, что купцы начали свои рискованные путешествия в таящуюся на Старом Воле опасность. Что ж, тот, кто рисковал отправиться в путь при таких обстоятельствах, мог потом требовать любую цену за свой товар. Хотя, чтобы выйти нынче на дорогу, нужно быть безумцем или отчаянным человеком.

Восточная сторона перевала, с широкими и высокими склонами, была создана для лавин. Сперва поднималась полого, чтобы потом резко вздернуться вверх, закончившись отвесной стеной, по форме напоминающей бычью башку. Именно поэтому скалу называли Старый Вол. Здешние говорили, что, когда Старый Вол зарычит – то есть когда сбросит с лавиной зимние покровы – дорога на юг сделается свободна. Однако Вол часто запаздывал с рыком, и тогда купцы, особенно те, кто вез скоропортящиеся товары – масло или рыбу, – решались на риск. И многих из них обнаруживали, лишь когда сходил снег.

Порой лавину пытались сбить, дудя в трембиты – длинные, в пятнадцать – двадцать футов трубы, которые в горах использовали, чтобы передавать простые сообщения на далекие расстояния. Когда же и это не помогало, заинтересованным купцам оставалось только нанять чародея, кого-нибудь владеющего Тропой Земли, Воды или Льда, чтобы тот заставил Вола зареветь. Открытие торгового пути стоило любых денег. Хотя порой казалось, что природа специально смеется над людьми, устраивая невозможные фокусы. Нынче также было неясно, каким чудом многолоктевой слой снега, нагромождавшийся всю зиму, удерживается на скале.

Лейтенант глядел на близящуюся колонну. Триста людей, может и больше, как минимум тридцать конных, на сильных, выносливых горных лошадках, а еще десяток легких повозок. Знал, что они его не видят: обернутый в серый плащ, скрытый в тени, он не выделялся на фоне скал, как и прочие из шестой роты. Взглянул на север: там, откуда шла банда, предрассветную темноту рассеивало зарево пары пожаров. Не слишком больших. Может, наткнулись на пастуший шалаш или хуторок. Как видно, Навер не сумел сдержаться и не заявить о своем присутствии.

Кеннет перевел взгляд вправо, где, укрытые в расщелинах, замаскированные ветками, лежали трембиты. Он долго советовался с десятниками, куда какую направить и когда начать гудеть. От этого зависела их жизнь. И, ясное дело, от того, сойдет ли лавина так, как они планировали, чуть по откосу, ударив в разлом, по которому шла дорога, а не покатив снежный вал прямо. Однако не было другого места, откуда удалось бы загудеть в трембиты как нужно, а потому приходилось рассчитывать на удачу.

Он взглянул на восток, где вот-вот должно было показаться солнце. Это тот самый миг, время, когда горы чаще всего и сбрасывали лежащий на склонах снег. Час грома, как некогда называли первый час после рассвета, хотя мало кто в те поры думал о лавинах. Время, когда температура воздуха поднималась каждую минуту, когда мороз, часто сопутствующий весенним ночам, едва ли не за несколько мгновений бежал от теплых лучей солнца. Зеркала льда, сковавшего лужи, таяли на глазах, промерзшая земля превращалась в грязь. А еще подтаивал толстый, в несколько футов, слой снега на горных вершинах. В свое время Кеннету это показал один капитан, с которым ему довелось служить. Отвел его на склон и приказал смотреть. Слой снега там обрывался, как обрезанный ножом, а в месте, откуда недавно оторвалась и сошла часть снежных покровов, виднелась голая земля – промерзшая и покрытая пожелтевшей травой, схваченной изморозью. И внезапно, через четверть часа после того, как солнце встало, земля принялась таять, иней исчез, а из-под слежавшегося снега потекли струйки воды.

– Он начинает подтаивать снизу из-за своей тяжести, – шепотом пояснил капитан. – Но всю ночь вода не могла течь, ее схватывал мороз. А теперь она потекла, и весь склон сейчас стал скользким, словно кто его маслом смазал. Хватит пернуть погромче – и все сойдет. Через час солнце подсушит землю, а большинство плененной под снегом воды уйдет – и тогда станет безопасней. По крайней мере до следующего утра. Помни: никогда не проводи своих людей такими местами, когда солнце встает после морозной ночи. А если не уверен – следи за псами. Они всегда знают.

Лейтенант улыбнулся, услышав тихий скулеж. Псы знали. Чувствовали, что место – опасное. Это было хорошее время для засады.

Кони бандитов тоже что-то чувствовали. Когда отряд приблизился к перевалу, те, что шли впереди, запрядали ушами, принялись фыркать и идти боком. Отряд остановился. Кеннет ждал: внезапно над долиной раздался глубокий, гудящий звук. Сигнал трембиты, играющей тревогу. Бургомистр сделал, что должен. Лейтенант взглянул в сторону города, как и большинство людей Навера. Солнце как раз взошло, и Арберден, хотя и лежащий в четырех милях, был виден как на ладони. Кеннет рассмотрел движение на стенах, открывающиеся ворота и выходящих людей. Бургомистр наверняка поставил на ноги большинство городских гридней и половину горожан, но выходящая из ворот колонна выглядела внушительно. Офицер смотрел, ожидая последней детали представления. Как он и приказал, в голове выходящего из ворот отряда появилось древко с красным флажком. Он хмуро усмехнулся. Все дело в дальнем расстоянии, фокусах и уверенности Навера в своей важности.

Лардосс с красным медведем, стоящим на задних лапах, – символ Пятого пехотного полка; молодому бандиту должно показаться, что империя поставила на него ловушку, которой он избежал, обойдя город, но быстро марширующая тяжелая пехота в течение часа могла бы настигнуть его на перевале. С этого расстояния он не мог заметить, что все войско – лишь толпа перепуганных купчишек и ремесленников, а лардосс – просто кусок окрашенного красным дерева.

Возникло замешательство, стоящая в свободном строю колонна заволновалась, несколько человек попытались вырваться вперед. Порядок быстро и грубо восстановили, ударяя паникеров плашмя мечами и загоняя их на место. Лейтенант на миг подивился умелости главаря бандитов. Людей успокоили, коням завязали глаза, с повозок начали выбрасывать груз – скорее всего, чтобы ехать быстрее. В несколько минут вся группа была готова взойти на перевал. Это был пример хорошей работы, какой не постыдилась бы любая рота Горной Стражи. Ничего удивительного, что Навер Та’Клав так долго водил всех за нос. Обычную банду он превратил в дисциплинированный, умелый отряд.

И этот отряд только что отправился навстречу смерти.

Бандиты въехали на перевал в абсолютной тишине. Неестественной тишине, решил через мгновение Кеннет. С такого расстояния стражники должны по крайней мере слышать стук конских копыт по камням, лязг железа, скрипенье осей повозок. Он отыскал взглядом десятников. Берф первым поднял правую руку и со значением пошевелил пальцами. Магия. Скорее всего, с бандой – жрец, а в замке он уже показал, что любит фокусы со звуком. Однако нынче это не слишком-то пригодится.

Они намеревались подождать, пока колонна окажется на середине перевала, но прежде, чем она одолела третью часть дороги, псы стражников пришли в неистовство. Скулили и ворчали, с поджатыми хвостами пытались вырываться от своих проводников и сбежать. Еще минута, и замешательство на западном склоне привлечет внимание тех, на дороге. Кеннет встал и вскинул ладонь. Моментально шестнадцать людей вскочили с земли и подхватили инструменты. По двое на каждую трембиту, один спереди, второй сзади. Эти последние вдохнули – и над перевалом раздался мощный, глубокий, словно у ошалевшего от желания быка, рев. Так и надо было, тут необходим звук с силой грома, могущий обрушить к подножью весь горный склон. Псы перестали скулить и сперва залаяли в полный голос, а потом, один за другим, принялись выть.

Колонна на дороге сразу же остановилась. На несколько ударов сердца все застыло в неподвижности, будто бандиты не поверили собственным ушам и глазам. Потом до всех дошло, что происходит, поскольку всадники внезапно дали лошадкам шенкелей и помчались навстречу стражникам. Кеннет спокойно поднял к глазам арбалет, прицелился. Всадникам нужно одолеть триста ярдов по неровной, каменистой, идущей вверх поверхности. Пока что было неясно, они стараются быстрее дойти до врага – или убраться с опасного места. Впрочем, оставшиеся на дороге тоже не стали дожидаться конца схватки. Пешие бросились в сторону долины, возницы после нескольких неудачных попыток развернуть телеги соскочили с козел и помчались следом за остальными.

Играющие на трембитах дунули вновь, и в хребет Старого Вола ударила еще одна звуковая волна. Лейтенант сильнее прижал приклад к щеке. «Ну давай, – просил он немо. – Катись, сукин ты сын». Он нажал на спуск. Стрела ударила ближайшего коня в грудь, животное взвизгнуло, споткнулось и упало, будто кто-то подрубил ему передние ноги. Кувыркнулось, придавив ездока, и, что было совершенно невероятно, поднялось. Бандит, выбитый из седла, лежал неподвижно, а конь вскинул голову и издал самое пронзительное, полное боли и обиды ржание, какое Кеннету когда-либо приходилось слышать. И, возможно, именно этот звук разжалобил наконец Старого Вола.

В землю словно ударила стопа великана. Так это все ощутили: сильное сотрясение, а потом – мгновение тишины, аж зазвенело в ушах. Мчащиеся кони встали, а потом словно ошалели, поднимаясь на дыбы и пытаясь кусать собственных всадников. Псы припали к земле, поджав хвосты под брюхо. Звук труб оборвался. Уже не был нужен.

Вол затрясся.

Высоко, едва ли не на вершине, по белому покрову пробежала темная линия, щель, расширяющаяся с каждым ударом сердца. Одновременно раздался звук, словно раздирали гигантский кусок полотна. И вдруг, не успели они и глазом моргнуть, вся огромная, дотоле ровная снежная поверхность сморщилась, пошла волнами и обрушилась вниз. Не летела ровно, в ней появлялись волны, вздутия, воронки, вверх и в стороны брызгали снежные и ледяные фонтаны, местами виделась чернь захваченных неудержимым потоком камней. Снежное чудовище перло вниз, жаждя жертв.

Эти, на дороге, не имели ни шанса: даже если ехали конно, даже если бы в миг схода лавины мчались они в сторону спасительного выхода на наилучших скакунах из конюшен самого императора. Достигнув уровня тракта, лавина была в высоту футов пятнадцати и летела со скоростью выпущенной стрелы. Дорога шла узким проломом между двумя поднимающимися склонами, и сужение это, словно в горной реке, придавало массе снега направление и увеличивало ее скорость. Брошенные повозки подхватило, словно те были детскими игрушками, а разгоняющееся чудище обрушилось на бегущих. Все – под рык разгневанного божества. Мелкие фигурки, отчаянно устремляющиеся вперед или пытающиеся в последний миг отойти в сторону, были просто проглочены, чтобы через миг появиться среди снежной кипени, а потом исчезнуть там навсегда. Се было так, как если бы кто из Бессмертных, сама Андайя, Госпожа Льда, протянула руку и стерла в пыль все, что оказалось у нее на дороге. Триста людей за время меньшее, чем тридцать ударов сердца. Когда лавина вырвалась с перевала, рыгнула снежным туманом, все закончилось. Никто не выжил.

Тишина наступила так внезапно, что Кеннету показалось, будто он утратил слух. Действовал, ведомый рефлексами, многолетней тренировкой. Упер арбалет в землю, склонился, натянул, наложил стрелу. Люди его делали то же самое. Никто не позабыл о всадниках, которым удалось уйти с дороги белой смерти. Первый залп положил десяток, паникующие лошадки и неровный склон убрали еще нескольких. Последняя дюжина как раз приходила в себя, справляясь с ужасом, парализующим члены и не дающим думать трезво. Лейтенант поднял глаза на ближайших из них: знал, что пленных не будет. Вот и славно. Нашел взглядом одного, в зеленом плаще. У Навера все еще было нечто ему не принадлежащее.

* * *

Полковник Акерес Геванр откинулся на стуле и забарабанил пальцами о край стола. Перед ним лежало два документа: рапорт, составленный командиром шестой роты, и просьба того же офицера, направленная ему как непосредственному командиру. Рапорт… Проклятие. «Пытались нас спровоцировать…», «приказ, отданный дипломатом первого уровня…», «плащ с номером роты…». И это было еще ничего, поскольку потом стояло: «…быстрым ночным маршем мы перешли на перевал, называемый Траурным проходом… через четверть часа после восхода солнца, играя на трембитах… остатки банды пытались сбежать… все погибли… без потерь в роте». И подпись. Все на одном листе, заполненном ровным, аккуратным почерком. Геванр поднял глаза на вытянувшегося в струнку лейтенанта, по-уставному вертящего взглядом дырку в стене, где-то слева от его головы.

– Навер Та’Клав? – спросил он тихо.

– Ранен из арбалета, добит мечом.

– Племянник Сына Топора? Владыки Винде’канна?

– Именно.

Полковник вздохнул поглубже, задержал воздух, медленно выпустил.

– Лейтенант лив-Даравит, новости добрались сюда вчера вечером, привезли их купцы, возвращающиеся из Рога. Банда Навера уничтожена. Не разбита, не прорежена, но уничтожена, стерта с поверхности земли, выбита до последнего человека одной ротой Горной Стражи. Вернее, четырьмя десятками. И якобы бандитов было пять сотен?

– Не больше трех с половиной, господин полковник.

– Неважно. Весть уже разнеслась. Прежде чем купцы доставят ее в соседние провинции, бандитов будет тысяча, а вас – дюжина. И якобы ты лично отрубил голову Наверу Та’Клаву, поскольку тот плюнул на плащ Стражи. Знаешь, что я должен теперь сделать? – Полковник Акерес Геванр нервничал и не обращал внимания на вежливость обращения.

– Не знаю, господин полковник. – Взгляд офицера не сдвинулся ни на палец.

– За уничтожение банды, что вот уже второй год торчала тернием в нашем боку, надо бы представить тебя к награде и повышению. Но за уничтожение члена властвующего рода даже не слишком-то мирного королевства… Наши дипломаты и большинство высших офицеров – аристократы. Существует что-то вроде, – полковник заколебался, – чувства принадлежности к общей касте. И они не глянут с благодарностью на простых солдат, убивающих кого-то княжеской крови. Охотней всего они видели бы тебя лишенным звания, низведенным до простого стражника и высланным в самую холодную дыру. Ты понимаешь?

– Да, господин полковник.

– С другой стороны, через месяц весь север примется рассказывать легенды об этом бое… – Полковник с видимым усилием успокоился. Если бы этот сукин сын выказал хотя бы тень эмоции, скривился бы или сглотнул. – Так что я не могу вас понизить даже на половину звания, потому что это подорвет мораль во всей Горной Страже. К тому же вместе с купцами пришло письмо, адресованное непосредственно мне. Его автор – графиня Исава-кан-Лаверр, а печать на письме – та, кою не сумел бы проигнорировать даже император. Вы получили серьезную поддержку, лейтенант, либо же она полагает, что у нее – большой долг, поскольку просит представить вас к полному капитану. Что, ясное дело, не может произойти, но в силах обрушить на меня гнев всего имперского дипломатического корпуса. И что мне делать?

Лейтенант наконец-то сдвинулся, опустил взгляд и посмотрел ему прямо в глаза. Командир Шестого полка Горной Стражи удивленно заморгал. Ожидал чего угодно, но только не спокойствия и абсолютного контроля.

– Я надеюсь, что вы удовлетворите просьбу шестой роты. Мои солдаты таким образом желали бы кое-кого почтить.

– Это был бы первый случай в истории, чтобы столь недолго существующая рота получила право на подобного рода отличие. Собственный символ…

– Вместо повышения, – лейтенант прервал его с извиняющейся улыбкой, – или разжалования – только эту мелочь. Это будет награда для роты, не для меня, а потому не станет угрожать вам стычкой с аристократией. – Он произнес последнее слово медленно, будто пережевывая. – И никто не скажет, что рота не была отмечена. Все окажутся довольны, господин полковник…

«Все? И ты тоже?» – подумал Акерес Геванр. Однако не произнес этого вслух. Кивнул, приложил печать и подписал документ.

Едва молодой офицер вышел, его командир встал у окна и глянул на собравшихся на плацу солдат. Шестая рота, четыре десятка стражников, дюжина псов. Его люди… Мысль эту прервал скрип двери в спальню.

– Значит, он и вправду обрушил на них лавину?

– Я полагал, что Крысы обо всем узнают первыми. – Полковник не повернулся: слишком хорошо знал этого высокого, худого мужчину, который уже много дней отравлял ему жизнь.

– Знаем, но всегда стараемся подтверждать информацию разными источниками. Эх, этот лейтенант – необыкновенный молодой человек. Когда б он пожелал, мог бы еще сегодня стать капитаном.

– Он выбрал наилучший для всех выход. И, по-моему, не слишком об этом жалеет.

Тихий смешок за спиной был единственным ответом.

– Подумать только, они должны были всего лишь убраться из этой провинции.

– Вы нашли, что искали?

– Нет. Но если оно где-то здесь, мы его найдем.

Полковник Акерес Геванр пожал плечами. Это было не его делом. Смотрел, как Кеннет-лив-Даравит выходит из дома и идет к своим людям. Проклятие, видя, как те встают при виде Кеннета, знал уже, что теперь они – «его люди». Лейтенант кивнул, и солдаты, все как один, надели плащи. На каждом номер роты, две шестерки, одна чуть выше другой, были вышиты кроваво-красной нитью.

Горная Стража не забывает своих.

Кровь наших отцов

Существо двигалось, словно огромная ящерица, темный силуэт, изгибающийся по-змеиному, едва не прижимаясь брюхом к земле. Увидь его кто сверху, именно такой и была б его первая мысль: гигантский гад, обитатель прокаленного солнцем Юга, который по капризу судьбы или по шутке некоего божества попал в заснеженные горы. Только хвоста ему не хватало, да и шея была коротковата. Широко разведенные по бокам лапы несли его вперед, придавая телу достаточно большую скорость, особенно приняв во внимание, что двигалось оно по местности, где не далее как вчера выпал свежий снег.

Кроме того, было оно ранено. Отмечало дорогу не только странными следами, но и, прежде всего, пятнами багрянца, почти черного в свете заходящего солнца: они дымились на безукоризненной белизне полонины. Если бы некто следил за ним, то наверняка сумел бы заметить, что движения его вовсе не настолько уж плавны и точны, как могло бы показаться на первый взгляд. Оно то и дело спотыкалось, левая сторона его веретенообразного тела, похоже, не слишком-то его слушалась, двигалась медленнее правой, и каждые несколько шагов существу приходилось корректировать направление, а каждый десяток-другой оно, не удержавшись, тыкалось башкой в мягкий снег. Путь его напоминал след пьяного – неровный, отмеченный историей печальных падений. Если бы не кровь, это могло бы показаться смешным.

Существо добралось наконец до своей цели. Отвесная ледяная стена высотой в сто футов тянулась с востока на запад. Тварь задержалась, на несколько мгновений свернулась клубком, перевела дух. Потом без предупреждения прянула вверх, цепляясь за невидимые щели, приклеилась к леднику и медленно поползла на его хребет. В месте, где она набиралась сил, осталась красная дымящаяся лужа.

Подъем на вершину занял у нее пару десятков ударов сердца, она скользнула за край и сделалась неподвижна. Паника, которая гнала существо вперед добрых полдня, медленно отступала, преследователи не сумеют взобраться на ледяную стену настолько быстро, оно получило свою передышку. Могло не торопиться.

Ледник в этом месте шел складками, ярился безумием окаменевшей реки. Горбы, подъемы, полупрозрачные и подсвеченные багрецом, неподвижные волны, застывшие водовороты и рассевшиеся щели. Недавно здесь случилась битва, тут взывали к силам, что вспахивали как скалы и лед, так и пространство со временем. В битве лед – тело недвижимое – на несколько мгновений возвращал себе пластичность, становясь текущей рекой и разделяя сошедшиеся армии, чтобы спустя миг снова мгновенно отвердеть. Те, кто не успел сбежать, оказались поглощены ледником. На глубине в несколько – или несколько десятков – футов все еще виднелись застывшие в самых разнообразных позах тела. Большинство жертв были местными, но существо различало также и своих воинов. Смерть уравнивала всех.

Тогда казалось, что это – отчаянный шаг местного бога: у тех из его людей, что остались на северной стороне вспаханного колдовством ледника, не было и шанса. Они погибли все до одного. Казалось, туземцы не сумели сдержать гнева Каха’леех, порождения их отчаяния и боли. Они отдали ледник и отступили к югу. Отвечавший за битву га’руулее погнался за ними, горя жаждой мести, не понимая, что вся эта победа была лишь ловушкой. Это оказалось чем-то, что его хозяева не сумели уяснить, не веря, что можно жертвовать Верными, что можно обрекать их на смерть, чтобы добиться собственных целей. Из армии, посланной за ледник, уцелел один он – га’нааэх, только это и осталось от га’руулее, и лишь в его возвращении в леех сохранялась надежда, что единство удастся уберечь. Они уже знали, кого надлежит уничтожить, чтобы разбить содружество. Нынче он старался изо всех сил, горы за ним все еще дымились и текли потоками лавы, где три из семи частей местного бога бросились в битву. Когда б оказалось их больше, когда бы Сетрен прибыл в полноте своей силы… А ведь шпионы утверждали, что он сражается на востоке… Здесь должен был оказаться лишь один из авендери. Сильный мужчина с черными волосами.

Существо поднялось на две ноги. Медленно сбрасывало с себя слои калхх, инстинкты отступали, замещаемые интеллектом. Теперь оно нуждалось не в скорости, а в осторожности и рассудительности. Поверхность ледника напоминала полосу препятствий для самоубийцы, а подо льдом продолжала безумствовать плененная река. Один неосторожный шаг – и смерть становилась неминуема.

Оно выпрямилось, выравнивая дыхание. Существо исчезло, превратившись в личность. Собственно, та напоминала человека: худого, темноволосого, с длинноватыми руками и суставами, находящимися в неестественных местах. Он раскатал рукава и подол свободных одежд, закрывая конечности. Толстые белые перчатки умело прятали неестественную форму рук. Если бы не странное, слишком плоское лицо, всякий мог бы сейчас спутать его с человеком. Впрочем, даже лицо почти соответствовало здешним расам. Только глаза и рот были великоваты, а нос – слишком мал. Мелочь. Трудно поверить, что это существо еще несколько минут назад передвигалось полониной, словно ящерица-переросток.

Он вынул из-под одежды небольшой узелок и быстро перевязал рану на своем боку. Он и так уже потерял слишком много крови. Глубоко вздохнул и двинулся вперед, осторожно выбирая дорогу. Пространство здесь все еще звенело от Силы. Он не мог, не посмел бы прибегнуть нынче к собственным возможностям, лед под его ногами все еще трясся от внутреннего напряжения. Открыть себя гуон было бы сущим безумием. Но надежда, подобно подснежнику, уже несмело пробивалась из-подо льда. Едва только он сойдет с ледника – окажется в безопасности. Применит новую тактику и стратегию. Выиграет эту схватку.

Он шагал мягко, проверяя поверхность перед собой. В большинстве углублений уже лежал слой снега, и он не мог понять, стоит ли на твердой почве или на наполненном воздухом пузыре, скрытом сверху слоем замерзшей воды в несколько пальцев толщиной. Он внимательно осматривался, следя за местностью и стараясь по форме ледяных волн угадать, что кроется в глубине. Не мог нынче позволить себе ошибиться.

Небо из розового, пройдя сквозь красноту, налилось багрецом старого вина. Через несколько минут должна была наступить ночь.

И тогда в последних лучах заходящего солнца что-то блеснуло и с глухим стуком воткнулось в лед не далее чем в футе перед идущим. Дротик с железным древком, увешанный перьями и кусочками костей, к которым привязаны были духи. Оружие аг’хеери.

Он прыгнул вперед за миг до того, как сквозь место, где он только что стоял, пролетело еще два копья. Сжал ладони в перчатках и сразу же выпрямил пальцы. Первые калхх, внешние слои, объяли его, словно вторая кожа. Личность слегка отступила перед существом.

Чувства обострились, контуры всех вещей проступили резкими кромками, шум ветра бежал перед звуками шагов. Четверо. Он легко локализовал их, да те и не пытались уже скрываться. Невысокие, темнокожие, с длинными, до плеч, черными, словно ночь, волосами. Заходящие за верхние губы клыки окрашены красным, в знаки войны. Сила, которой они пользовались, окутала их темно-багровыми лентами, меж которыми вились духи. Их доспехи, дротики, метательные топоры с остриями из бронзы и тяжелые ножи казались сделанными из добела раскаленного металла. В них кипело колдовство. Шаманы.

Он бросился вперед, к северу, еще не как ящерица, но огромными прыжками. Теперь смысл был не в осторожности, но исключительно в скорости. Все еще оставался шанс, они не могли двигаться по льду так же быстро, как тот, движениями которого управляло существо. У него был шанс, был…

Он резко остановился, увидев с десяток людей, которые вышли из-за огромной, с дом размером, ледяной глыбы – под предводительством кряжистого, черноволосого мужчины средних лет. Шансов не было, поняла та часть его личности, которая еще могла мыслить логически. С того самого мига, с той секунды, как он взошел на ледник, не имел он и шанса. Даже тот дротик метнули затем лишь, чтобы заставить его побежать в нужном направлении. Они ждали здесь.

Существо, скрытое под единственным слоем калхх, заметалось, словно обезумев, безголосо пытаясь натянуть на себя еще слои. Сражаться, сражаться, сражаться, выло оно немо. С немалым трудом личность овладела им, выпрямилась с достоинством, будучи теперь выше, чем стоящий посредине группы мужчина. Сложила руки на груди, пряча ладони в рукавах.

Шум сзади подсказал ему, что четверо шаманов захлопнули ловушку. Если бы здесь были лишь они, она могла бы попытаться сразиться, но тот человек, бог, скрывающийся в нем… Личность с уважением поклонилась.

– Слава победителям.

Говоря это, она не отводила взгляда от оружия, которое держал черноволосый. Мощный топор с двумя остриями в глазах большинства смертных наверняка выглядел как обычное оружие. Она же видела его словно бриллиант, сияющий светом взорвавшейся звезды. Человек, державший оружие, заполонял, казалось, все пространство и, несмотря на то что в отряде его было несколько более высоких и куда мощнее сложенных воинов, притягивал взгляд, засасывал все внимание. Остальные служили лишь фоном для него. Волосы почти настолько же черные, как и у шаманов аг’хеери, но кожа – белая, словно снег. Как если бы в нем пылал внутренний свет. Он украсил кожу татуировками, которые связывали силу бога в теле смертного, но этого едва хватало, чтобы суметь ее взнуздать. Сетрен был силен, а его авендери считались опаснейшими в мире.

Услышав приветствие пойманного в ловушку пришельца, мужчина лишь усмехнулся.

– Га’нааех, – проворчал он. – Все, что осталось. Га’руулее распался. Хотя и хорошо сражался. А теперь мы завершим войну в этих горах. Я прав?

Из-под слоев калхх он впервые взглянул в глаза мужчине. Человек, простой человек: бог, если и был там, не спешил показываться. Создание обернулось еще в несколько слоев калхх. Однако топор авендери по-прежнему пылал в руках воина. Взывал к осторожности.

– Если Каха’леех распадется, ты и представить не можешь, что возникнет после.

В миг, когда он произнес это, с трудом подбирая чужие слова, почувствовал стыд. Это звучало почти как попытка выторговать жизнь. Мужчина, должно быть, так это и воспринял, потому что покачал головой.

– Я не дам тебе существовать. Три тысячи моих людей погибли за ледником, чтобы заманить га’руулее в ловушку. Пять тысяч погибли в битве. И столько же аг’хеери. Вы, ахеры, должны уйти. И если для этого необходимо будет уничтожить вашего владыку…

Он оборвал мужчину гневным фырканьем, обозленный на эту мимолетную слабость.

– Ахеры? Ты даже не знаешь, каково наше истинное имя, дикарь. Каха’леех – это не владыка, и его невозможно уничтожить. Что бы ты ни сделал со мной – он возродится.

– Мы уверимся в этом позже. До того же, как он возродится, мы вышвырнем вас из этого закоулка Всевещности. А теперь… – Он махнул рукою.

Оставшиеся слои калхх обернулись вокруг него, прежде чем авендери закончил движение. Личность мигом исчезла, появилось существо. Оно отпрыгнуло назад, разворачиваясь в воздухе мордой к шаманам. С мужчиной шанса оно не имело, с ними – хотя бы небольшой. Без колебания потянулось оно за гуон, открылось ему, перековало на оружие. Если Сила, плененная в леднике, взорвется – тем лучше.

Из обеих рук – лап – высунулись темно-синие, почти черные по краю острия. Он взмахнул ими горизонтально, с силой, достаточной, чтобы разрубить напополам аг’хеери, стоявшего ближе прочих. Чернь соприкоснулась с раскаленным до белизны клинком ножа, плененные в оружии духи завыли, перековывая родную Силу в нечто, чего гуон разрубить не могло. Остальные шаманы освободили своих духов, и те ринулись на него, словно снежная буря. Он почувствовал удары, рывки и царапанье, нечто подсекло ему ноги. Будь он в сей момент личностью – упал бы. Существо же лишь прыгнуло, избегая атак, и потянулось за большим.

И в этот момент на него обрушилась Сила бога.

Словно на свечу подул вихрь. Оно моргнуло – и не осталось ничего, утратило контакт с гуон, не могло вздохнуть, тело охватила обездвиживающая усталость. Оно упало на лед. С величайшим усилием оглянулось на человека. Тот словно и выглядел все так же, но одновременно был совершенно иным. Нынче казался он истинным авендери – объятым Бессмертным. Товарищи его почти исчезли на фоне внезапно объявившей себя Силы. Га’нааех, даже такой умелый, как он, не имел и малейшего шанса.

Мужчина шагнул к нему, поднимая топор. Бог не мог отказать себе в удовольствии лично завершить этот бой.

И тогда ледник, все еще гудящий от Силы, все еще шипящий и булькающий в своей утробе, показал, что в мире есть нечто сокрушающее даже божественные планы. Раздался треск, и все пространство вокруг легко колыхнулось. Лежащий на льду пришелец почувствовал, как поверхность под ним распадается на мельчайшие осколки. На миг он ощутил чудесную легкость, а потом обрушился вниз.

Ледяная вода сомкнулась над ним, выжимая из легких воздух. Существо, все еще контролировавшее тело, обезумело. Оно снова потянулось за гуон, готовое разнести все в клочья, – и вдруг упала тьма.

Наверху воцарилось замешательство. Шаманы аг’хеери первыми поняли, что лед начал трескаться: в конце концов, они жили в горах дольше людей. Их служебные духи бросились назад, к своим владельцам, окружили их, подняли вверх. Товарищам авендери повезло меньше, распадающийся на куски ледник поглотил нескольких из них, прежде чем Сетрен успел вмешаться. Он объял всех собственной силой, даже тех, гибнущих, вырвал из пасти смерти и притянул к себе. Успокоил почву, сдержал танцующие глыбы льда. Прежде чем вода, заполняющая пробитые в леднике пещеры, сомкнулась над чужаком, он уже стоял на краю дыры и глядел вниз. В миг, когда га’нааэх потянулся к гуон, бог простер руку – и все замерло. Все пространство пещеры заполнил лед.

На несколько мгновений установилась тишина.

– Хватит ли этого?

Вопрос раздался из уст самого высокого из шаманов, одетого в меха серебристых лисиц. Рисунки на его лице превращали его в подобие черепа.

– А что говорят духи? – ответил вопросом на вопрос авендери. Теперь он снова был человеком, хотя продолжал притягивать внимание сильнее прочих мужчин из своего отряда. Внушительность, тень присутствия бога все еще танцевала в глубине его глаз.

Аг’хеери хмуро усмехнулся:

– Этот ледник и сам – наполовину дух. Ты пробудил его, открыв здесь такое количество Силы, потому он отгоняет моих слуг, не впуская их вглубь. Умер ли он?

– А ты не слышишь? Обрати слух на север, шаман. Внемли ветру.

Некоторое время аг’хеери, казалось, прислушиваются.

– Стенания, – произнес наконец татуированный.

– Стенания, – согласился авендери. – Каха’леех распадается. Единство гибнет. Теперь они не могут удержаться на этой стороне. Мы только что завершили войну на севере.

Четверка шаманов улыбнулась, взблескивая красными клыками. Одетый в лисьи шкуры сделался серьезен раньше остальных.

– И что теперь, Сетрен? Уйдешь на юг? Хочешь помочь Сероволосой?

– Лааль сама была среди тех, кто начал войну, потому пусть сама ее и закончит. У меня хватит работы и здесь. А вы?

– Мы? Как ты и сказал, у нас хватит работы. Селения ждут, пока их отстроят, проклятые места должно очистить, много лет пройдет, пока мы приведем горы в порядок.

Авендери серьезно кивнул, а потом глубоко поклонился. Как и его товарищи.

– Мы не забудем, – уверил он. – Никогда не забудем общей битвы и совместно пролитой крови. Если бы Народ Гор встал на другую сторону, мы бы не победили захватчиков.

Высший из шаманов иронически усмехнулся.

– Моя мать говорила, что лишь одна штука короче дружка ее мужа – человеческая память. А у него и вправду было маленькое естество. Так утверждают все мои тетушки со стороны матери, хе-хе. Потому пусть между нами просто пребудет мир. И пусть наши духи всегда помнят, что один день мира достоин ста лет войны.

– Так и будет, шаман, пока нас связывает общая память.

* * *

– Лейтенант лав-Даравит, вы можете войти.

Кеннет встал, поправил пояс с мечом, одернул стеганую куртку и вошел внутрь.

– Приветствую, господин лейтенант. – Полковник стоял подле окна и смотрел куда-то вдаль. – Вы можете не напрягаться так.

Кеннет встал по стойке «вольно».

Старший офицер повернулся и шагнул к столу. Невысокий, щуплый и темноволосый, он не выглядел военным, командиром полка Горной Стражи. Он выглядел… лейтенант всякий раз пытался найти нужные слова. Лесорубом, ремесленником, арендатором, пытающимся содержать жену и шестерых детей, обрабатывая участок каменистой земли. Трудно было решить, почему возникают именно такие сравнения, хотя вот уже некоторое время Кеннету казалось, что он понимает. Дело тут было даже не в том, что полковник не двигался и не вел себя как военный. Скорее, в глаза бросалось отсутствие соответствующей… хм… ауры. В любом человеке, привыкшем к пролитию чужой и собственной крови, через какое-то время появляется твердость, внутренний, стальной стержень, предупреждающий остальных: с ним не стоит задираться. Полковник ничем таким не обладал – или же прятал это очень глубоко, словно наиценнейшее сокровище.

– У шестой роты был хороший год, лейтенант.

– Если командование так считает…

– Я так считаю. Сперва облава на шадори, переход ледника и уничтожение банды, потом поимка шпиона. Уж не говоря о деле с посольством в Винде’канне и уничтожении отряда Навера Та’Клава два месяца назад. Люди говорят, что вы благословлены Госпожой Судьбы. Что вы умеете оказываться в нужном месте в нужное время.

– Такая служба, господин полковник.

Командир впервые с начала разговора взглянул ему в глаза. Не улыбался.

– Служба, да? Я умею отличить умелого офицера от обычного карьериста, который ищет лишь теплого местечка и твердого жалованья.

– Я не думал, что такие попадают в Стражу, господин полковник, – вырвалось у него раньше, чем он успел прикусить себе язык. Это была одна из главных проблем командира Шестого полка. Его невоенный образ жизни и его облик приводили к тому, что люди – и особенно младшие офицеры – забывались и говорили то, чего никогда не осмелились бы сказать другому полковнику. Или даже капитану или старшему лейтенанту.

– Нет, не попадают. – Акерес Геванр даже не скривился, хотя должен был отчитать его за наглость. – А если даже такое и случается, они быстро просят о переводе. Часть вашей роты должна была пару дней назад выйти в патрулирование. Я их задержал. Вы наверняка задумываетесь, по какой причине.

Конечно, он задумывался, как и другие. И переживал. Изменение в ежедневной рутине всегда обещало проблемы.

– Да, господин полковник.

– Вы слышали о Бирте?

– Нет, господин полковник. А я должен?

Он снова забылся и задал на один вопрос больше, чем нужно. Даже в Горной Страже лейтенанты не спрашивают полковников. На этот раз командир выждал момент, глядя Кеннету в глаза. Не пришлось ему ничего говорить.

– Это сельцо над озером Дорант. Тем самым, в которое упирается Старый Гвихрен. Голов на триста, одни рыбаки. В Бирте мало что случается, потому и мы почти никогда не поглядываем в ту сторону. Озеро слишком велико и глубоко, чтобы через него удалось переправиться, к тому же оно – естественное продолжение ледника.

– Но лодки по нему плавают.

– Только рыбачьи. Это спокойная окраина.

Командир замолчал. Ждал.

– Тогда… – Кеннет наконец понял, что пришло время для вопросов, – почему я должен был слышать об этом сельце?

– Потому что восемь дней назад там убили шестерых человек. Якобы разорвали в клочья. Новости добрались до нас позавчера, еще до того, как вы вернулись из патруля. Мы знаем лишь, что это, скорее всего, не было нападением бандитов, соседскими разборками или случайностью. Человек, который принес весть, один из купцов, он как раз пребывал в селении, покупал там сушеную рыбу, и рассказал обо всем после возвращения в Ленхерр. Он не видел случившегося собственными глазами, но видел тела. Согласно его описанию, они были разорваны в клочья. Шесть взрослых мужчин.

Кеннет кивнул:

– Я понимаю, господин полковник.

– Сперва я хотел отправить туда только две десятки из вашей роты, которые отдыхали здесь последние дни. Но потом решил: пусть на месте оглядится офицер, а не простой десятник. Вы разберетесь, что там произошло, найдете виновных и представите их суду. Я знаю, что вы только вернулись из патруля и что вам следует отдохнуть, но, как вам известно, такова уж служба. Когда вернетесь с задания, у всей роты будет десять дней в казармах.

Лейтенант отдал честь:

– Так точно!

Задание как задание, сказал Велергорф, когда Кеннет отдал приказы десятникам. Люди Андана и Берфа в любом случае должны были отправиться в путь, а ежели будут их сопровождать остальные две десятки – тем лучше.

Едва они покинули казармы, лейтенант кивнул десятникам.

– Совещание, – бросил он коротко.

Берф пришел первым, Андан – следующим, в конце – Велергорф. Очередность была получше, чем полгода назад, когда Андан всегда подходил последним, с демонстративной медлительностью. Теперь его люди носили плащи с красными шестерками с чем-то вроде гордости.

– Первый вопрос, – Кеннет не намеревался терять время. – Что вы слышали о Бирте?

– Дыра, каких мало, господин лейтенант, – сказал Берф. – Я был там пару раз, когда еще служил в Двенадцатом. Лет пять назад. Это, собственно, и не село, а лишь, как сказал тогда капитан Маддерг, грязь, выброшенная на берег. Местные – странные. Упорные, хмурые, мстительные, говорят мало и смердят рыбой…

– Совсем как мой дядюшка.

– Как скажешь, Вархенн, – усмехнулся Берф. – Их так называемое село – всего лишь ряд халуп, примостившихся над озером. Так его выстроили. Каждая семья оккупирует часть берега – шагов в шестьдесят шириной. А поскольку живет там семей пятьдесят, а во всем Бирте каких-то полмили длины, сражаются они за каждый клочок своей земли, и один другому не спускает ничего. Кроме того, они самостоятельны. Сами ремонтируют лодки, сами делают сети, сами ловят и сушат рыбу. На чужаков поглядывают волком, но чтобы случались у них какие-то серьезные проблемы с законом – я о таком не слыхивал. Рыбу обменивают на муку, соль, шерсть, мясо и так далее. Село выстроили как раз напротив места, где Старый Гвихрен впадает в озеро, а потому все халупы стоят на столпах.

– По причине?

– Волны, господин лейтенант. Дорант в том месте где-то в милю шириной. И только потом оно уходит к западу. С Гвихрена, особенно летом, любят отрываться ледяные глыбы, некоторые – размером больше, чем жилище в несколько этажей. Волна, когда достигает противоположного берега, бывает фута три в высоту. Я видел такое собственными глазами. И это все, что я знаю.

– Какие-то банды в окрестностях?

– Не было их в то время, и я не думаю, чтобы они появились теперь. Кроме Бирта, в радиусе десяти миль там нет никакого человеческого жилья. Ни дорог, ни сел. Это яловые земли, только скалы и лед.

– А по другую сторону?

– Еще хуже, господин лейтенант. Весь северный берег – одна большая отвесная стена, а сразу за ней начинается Большой хребет. Вроде бы живет там несколько племен ахеров, но они не любят большой воды, а потому избегают озера. Если что-то и вправду разорвало тех людей в клочья, то пришло оно с нашей стороны.

– В таком случае, – Велергорф ощерился на все татуированное лицо, – мы найдем это не пойми что, дадим ему по голове и поставим перед судом.

Кеннет кивнул:

– Хорошо бы. По крайней мере у меня есть доброволец, если придется выставить кого-то в качестве приманки… – Он хлопнул старейшего десятника по плечу.

Ухмылка того сделалась только шире.

– Всегда верны Страже, господин лейтенант.

* * *

Вода была холодна, словно лед. Он чувствовал это, несмотря на слои шкур и мехов. Выполненный из кости и кусков дерева, обтянутый шкурой скелет маленькой лодочки казался стократ более хрупким здесь, посредине озера, нежели на суше. Что-то было в том, что народ его не любил открытой воды: широкие реки, большие озера, полусказочное море – вещи, которые пугали их до глубины души. Но, несмотря ни на что, они научились строить легкие лодочки – из того, что было под рукою. Они взяли это знание от своих кузенов за Большим хребтом, которые строили укрытия из снега и охотились на морских созданий. Эта ветвь его народа отделилась от главного ствола аг’хеери так давно, что нелюбовь к воде у них исчезла, выдавленная смертельной необходимостью. В стране ледяных островов и вечного снега было лишь два выхода: либо научиться плавать, либо умереть. А теперь он использовал знание далеких родственников, чтобы исполнить данную неисчислимые поколения назад клятву.

Некоторое время он пробовал эту мысль, крутил ее в голове. Так он сказал вождям, когда те спросили, отчего он желает переплыть озеро. Это они сумели понять: клятва, данный обет – такие вещи были очевидными и простыми. Впрочем, он повторял их сам себе так долго, что почти поверил этим словам, и если внезапная волна теперь перевернет его лоханку, то он, идя на дно, может делать вид, что погиб за правое дело.

Он широко улыбнулся.

Вот уже три дня он интенсивно жевал смесь трав и нескольких размолотых в пыль минералов. Теперь не только зубы, но и его язык с деснами были красны, словно артериальная кровь. Он склонился и поглядел на свое отражение. Лицо покрыто цветной татуировкой, нижние зубы, выступающие изо рта, словно из свежей раны, глаза глубоко под надбровными дугами. Можно испугаться. Он ощерился снова, клацнул зубами. Война – это война.

Впервые он почувствовал его дней десять назад. Дрожание троп духов. Он не шел ими тогда, охотился, но все же ощутил, словно кто-то привязал к его хребту несколько струн и заиграл на них. Сила выгнулась, Мрак… загремел, да, именно загремел, вторя стонам Силы. Духи, ходящие под ним и сквозь него, ринулись во все стороны, сбегая из места, где объявилось это Нечто. А потом… Он все еще помнил, что увидел, когда наконец ступил на тропу духов. Темнота, хаос и голод.

Он помнил такие чувства. Это не были его воспоминания, но он помнил их как собственные, как вспоминается порой, сразу после пробуждения, воспоминание воспоминаний других шаманов, иной раз – лишь бледных духов, которых он некогда встречал, идя тропами тех, кто не избрал Дом Сна. Воспоминание чужих воспоминаний – и все же лишь последний глупец не обратил бы внимания на такого рода предупреждение. Что бы ни пробудилось, его нужно было остановить, пока не наделало лиха.

Но, несмотря ни на что, когда он строил лодку, когда просил вождя рода, который обитал ближе прочих к озеру, помочь доставить ее к воде, и даже теперь, когда плыл, не торопясь, загребая так, чтобы не тревожить гладкого зеркала вод, не в силах уже отступить, – он все еще сомневался. Это не была его клятва и его воспоминания. Те шаманы жили и сражались во времена до того, как люди решили уничтожить Народ Гор. До того, как молодая империя сплела свою историю из домыслов, мифов и сказок, в которых аг’хеери могли играть роль лишь созданий хаоса и тьмы.

И все же определенные дела надлежало закончить, прежде чем придет время для всего остального.

* * *

Хотя Кеннет и знал его из описаний Берфа, но не думал, что этот край будет настолько бесплодным. Два последних часа на дороге к озеру им не попалось даже махонького кустика – только скалы и скрытые в их тени проплешины снега, оставшегося с предыдущей зимы. Как будто лето решило не заморачивать головы оживлением этих мест. Или будто самый мощный из горных ледников навсегда назначил эти окрестности своим владением. Тот факт, что здесь выросло человеческое поселение, уже походил на чудо.

Когда они наконец добрались до берега, Кеннета потрясло величие пейзажа. Озеро – цвета глубокой синевы, в водах его отражались встающие к северу вершины предгорий Большого хребта. Покрытые вечным снегом горы всматривались в его глубины неисчислимые тысячелетия. Ныне и малейшее дыхание ветерка не морщило зеркало вод. Все выглядело так, как оно предстало глазам первых людей, когда те сюда прибыли. Ничего не стоило подпасть под очарование этого места, суровой мощи, которой до человеческого присутствия было столько же дела, как сходящей лавине – до муравейника, попавшегося ей на дороге. «Если кто-то хочет познать, что такое горы Ансар Киррех, ему необходимо навестить это место», – думал лейтенант, стоя над берегом озера.

Кеннет знал, что Дорант тянется шестнадцать миль на запад, давая начало реке Кевинелл: ревущей, пенной и дикой. Гвихрен впадал в озеро с северо-восточной стороны, и именно он насыщал воды Доранта. Южный берег озера представлял собой каменистый пляж, заваленный галькой. Шагалось по ней легко, почти как по имперской дороге. Они двигались быстрым маршем в направлении сельца, чтобы успеть до сумерек.

Прежде чем увидели его, почувствовали запах. Вонь рыбы, водорослей, гниющих остатков и мусора пропитывала горный воздух. Прежде чем они приблизились к первому дому, вода наполнилась нечистотами, разлагающиеся останки рыб мешались с чешуей, обрывками старых сетей, чем-то, что выглядело как тряпье, и коричневой жижей, о происхождении которой лучше было не спрашивать. Кеннет понял, что Берф имел в виду, когда говорил, что Бирт похож на кусок грязи, выброшенной на берег озера.

Он остановил отряд, вскинув ладонь, и внимательно взглянул на селение. Как и рассказывал десятник, Бирт представлял собой пояс домов, чрезвычайно похожих друг на друга, во всей деревне было с полмили длины. Дома, длинные и узкие, стояли на столпах в добрых пяти футах над землею, торцом к озеру, отделенные от соседей деревянными палисадами высотой с рослого мужчину; палисады уходили на несколько ярдов в глубину озера. Берег здесь изгибался легкой дугою, а потому было хорошо видно, что все селение выстроено таким вот образом. Палисад, дом, палисад, дом, палисад… Похоже, местные не слишком-то дружили с соседями.

Почти в каждом из искусственных заливов, образованных заходящими в воду палисадами, колыхались лодочки – знак, что рыбалка нынче уже завершилась. Над большинством домиков вились ленты дыма. Тишина и спокойствие.

– Как-то не кажется оно мне селом, в котором пару дней назад нечто разорвало шестерых человек. Берф!

– Так точно, господин лейтенант.

– В последний раз оно тоже так выглядело? Тишина и покой? Лодки, стоящие у берега? Ты что-то вспоминал о волнах.

– Они привязывают лодки на довольно длинных веревках. Сам берег выложен притопленными вязанками соломы, а потому, даже если волны бросают на него лодку, та не разбивается. По крайней мере так нам это объясняли. Только зимой и закрывают свои лодки в сараях.

– И нынче наверняка должны готовить ужин, правда?

– Полагаю, что так, господин лейтенант.

– Ладно, построиться по десяткам, плащи на плечи, псов – к ноге. Идем как отряд имперской армии. – Кеннет поправил плащ, расправляя эмблему. – И те, кто сможет, пусть улыбаются. Ты – нет, Вархенн. Вперед.

* * *

Андерелл-кле-Варрех выругался себе под нос, видя приближающихся к селу людей. В первый момент посчитал их бандой, группкой разбойников, что ищут ночлега и, возможно, оказии легкой поживы. Но вид белых плащей развеял его надежду. К тому же – еще и псы. Только один отряд в этих проклятых богами горах использовал животных таким вот образом. Хренова Горная Стража.

Он знал, что его не увидят и не услышат, а животные не почувствуют никакого запаха. Покровец умел сплетать маскирующие чары как никакой другой известный ему чародей. Делал это так хорошо, что местные вот уже трое суток не могли понять, что они уже не одни. И все же он ощущал беспокойство. О Горной Страже говорили всякое. Например, что служащие в ней солдаты умеют выследить форель в ручье и орла в воздухе. Хорошо ли они замели все следы? Минует ли внимание стражников то, что они находятся подле села? Есть ли в этом отряде военный маг? А если есть – то насколько хороший? Все внезапно усложнилось. А ведь сельцо стоит на отшибе.

Гендерц начал медленно подползать к нему. Это было одно из ограничений заклинания Покровца – чтобы оно продолжало работать, человеку следовало двигаться так, словно он плавал в густом сиропе. Также нельзя было издавать никаких громких звуков. Андрелл ощутил движение справа, Уэла тоже выглядела взволнованной. Он лишь надеялся, что дружина Онера, что контролировала сельцо с противоположной стороны, сохранит спокойствие.

Улыбнулся при этой мысли. Если бы внезапно разодрался Мрак и вышли из него орды демонов, Онер совершенно спокойно закончил бы жевать полоску вяленого мяса, сглотнул бы, отер губы и только тогда бросился бы в бой. А вид полуроты, как на глазок, Горной Стражи не мог вызвать у него каких-либо резких реакций.

Гендерц добрался до него минуты через три. А Бигрон и Уэла чуть изменили свое положение, чтобы иметь лучшее пространство для стрельбы. Оба они прижимали щеки к своим обвязанным тряпицами арбалетам, ведя ими за группой солдат. Уже какое-то время ему казалось, что воин и убийца соревнуются между собой в количестве трупов. Лучше б они сняли комнатку в какой-нибудь корчме и разрешили бы нарастающее между ними напряжение каким-нибудь другим способом.

– Вспугнут его. – Второй маг в дружине несколько перебрал с драматическим шепотом, из-за чего Адрелл услышал только: «угнут го».

– Спокойно. Сейчас они поговорят со старшим в селе и вернутся в свои казармы, чтобы отрапортовать, что здесь все в порядке. А это как минимум три-четыре дня дороги в одну сторону.

– Откуда…

– Ты видишь номер на плащах?

– Нет, слишком далеко.

– Я тоже нет, но вижу цвет. Красный. Шестая рота Шестого полка. Я о них слышал. Казармы в Белендене. Только – яйца Быка – не представляю, как они узнали так быстро.

Он повернулся к двум другим, что были с ними, и медленно, не совершая резких движений, сделал несколько жестов. Ждать. Оружие отложить. Сохранять внимание.

Бигрон и Уэла послушались с явной неохотой, зло зыркая друг на друга. Воздух между ними аж искрился. Андрелл тихо вздохнул. Как только они закончат здесь работу, ему придется самому оплатить им день в корчме. Или несколько дней.

* * *

Следов было множество. Легчайших и куда более заметных. Что-то многие месяцы – а то и годы – дырявило пространство у человеческих жилищ. Искривляло Силу, гнуло ее, дергало, смешивало аспекты. Изменения невеликие, он и сам частенько вызывал куда большие, но в рыбацкой деревушке, которая и чародея-то своего не имела, они выглядели странно. Бросались в глаза. Его духи, привязанные к телу, беспокоились. Он не отпускал всех, не должен был, но даже те, что оставались сонными, давали понять, что им здесь не по нраву. Часть шрамов его свербели, словно едва затянувшиеся раны.

Он вытащил лодку на берег и спрятал ее между скалами. Нашел место, заслоненное от ветра, сел, закутался в меха. Положил перед собой плоский камень, склонился и взял его в ладони. Несколько ударов сердца – и влажность с гальки испарилась, а еще пару мгновений спустя легко хрустнуло. Камень треснул напополам, раскаленно шипя. Это было лучше, чем разводить костер. Он вынул щепотку зелий и посыпал на обе половинки. Они исчезли буквально на глазах, в воздух поднялась струйка дыма. Он вдохнул его, задержал дыхание. Духи принялись вертеться и жаловаться, но сразу же замолчали. Он распахнул чувства во всю ширь: теперь слышал бормотание ледника, продолжающего ползти вперед, а мрачное потрескивание и стоны в его брюхе подсказывали, что вскоре оторвется очередной его кусок.

Окружающие озеро скалистые взгорья не были настолько мертвы, как могло бы показаться. Он слышал семейство неких грызунов, роющих свою нору, в нескольких шагах от них притаился маленький хищник, удары его сердца были тихими, спокойными. Зверьки находились в полумиле, если считать по-человечески. Сам же он никуда не торопился: продолжал прислушиваться. Сельцо было милях в двух, но все же он слышал людей, тихий гомон разговоров, стук столовых приборов, потрескивание огня, где готовили обед. Он старательно очистил разум, концентрируясь только на поселении. Что было не так? Кто-то кричал – нет, шипел, голосом, наполненным яростью и страхом, выталкивал из себя короткие фразы. Женщина, решил он через мгновение. В голосе ее прорезался страх, она растягивала гласные, сбивала дыхание. Он почти мог ощутить это на вкус. Скорее всего, она боялась того, с кем разговаривала. Он мог уловить лишь отдельные слова: уедем… убьют… дурак… дети… дурак.

Он медленно выбросил из восприятия и эти звуки, сосредоточился на прочих. Кто-то тихо плакал – а еще в одном месте, несмотря на нервное шевеление, не раздавалось ни слова. Что-то происходило, обитатели, даже если не ходили тропами духов и не могли черпать Силу из аспектированных источников, ощущали угрозу. Потом он притронулся к одному из домов и зашипел. Смерть, много насильственных смертей, вырванные из тел души, испуг и шок. И холодный, словно лед, след убийцы. Никаких эмоций, спокойствие и ощущение силы. Ничего странного, что местные боялись: этот не пойми кто убивал уже в селе. Вот только отчего они до сих пор не бросили свои дома?

* * *

В поселении, как объяснял Берф, не было ничего подобного корчме, оно не лежало на торговых путях, а купцы, сюда заезжавшие, обычно ставили бивак на околице. Местные не привечали чужих под собственной крышей.

Однако зрелище отряда, видного над палисадами, как-то не вызвало и чрезмерного замешательства. Правда, палисады были повыше человеческого роста, но вряд ли никто не заметил сорока обвешанных оружием солдат. И это тоже оказалось неожиданным.

Каждый двор в селе не только отделялся дощатой стеной от соседей – такой стеной обносилось все подворье. В результате рота шагала вдоль длинного – в полмили – забора, над которым выступали лишь крыши домов. Каждые несколько десятков шагов в заборе были узкие калитки. Если бы не Берф, который помнил, где обитает староста села, им бы пришлось спрашивать дорогу.

Староста оказался низким, жилистым мужчиной лет за пятьдесят с роскошной седой шевелюрой. Они застали его внутри избы, в самой большой комнате, где он ужинал. Дом был обычным: беленые стены, стол, лавки под стенами, сундук. Маленькие окна уже не впускали света, потому на столе горела пара лампадок, от которых разносился густой запах рыбьего жира. Довольно вкусный запах, надо сказать. При виде входящих внутрь солдат хозяин не смешался, не испугался, только смерил их взглядом, встал из-за стола и шагнул вперед с вытянутой для приветствия рукой. Сеточка морщинок – куриные лапки – в уголках глаз углубились, когда он широко улыбнулся.

– Горная Стража пожаловала на наш скромный порог. Та самая, – он бросил взгляд на плащи, – шестая рота. Прославленные Красные Шестерки. Приветствую вас!

Не дожидаясь ответа, он принялся трясти их протянутыми ладонями.

Кеннет откашлялся.

– Лейтенант Кеннет-лив-Даравит, десятник Вархенн Велергорф, десятник Берф Мавс, – представил он. – Еще один мой младший офицер остался с людьми снаружи.

– Ясное дело, ясное дело, – седой не переставал улыбаться. – Порядок должен быть. Я – Гаван Алевец, староста села, но вы-то наверняка это, господа офицеры, знаете. Я как раз ужинаю, а вы – с дороги. Съедите ушицы?

Они переглянулись. Кеннет едва не вздохнул, поскольку уха пахла соблазнительно.

– Увы, староста, офицер Стражи не ест, когда его люди голодны.

Мужчина состроил озабоченную гримасу.

– Ну да, ну да… – почесал за ухом и широко улыбнулся. – Знаю, мы с утра наварим для всех. Потому что нынче уже вечер, а вы ведь останетесь до утра, верно?

– Да. Придется заняться расследованием.

Староста заморгал.

– Расследованием?

– Кое-кто здесь погиб, как мы слышали.

Хозяин выглядел растерянным.

– Ах, это! Но все уже разъяснилось, господин офицер, – наконец произнес он неторопливо.

– Так быстро?

– Полгода прошло.

– Как это – полгода?

– Ну, старик Зиран, он же весной вышел на лед, хотя все мы говорили, что тот уже тонкий, чтобы с него ловить… Лед сломался, и мужик пропал. Зиран жил в одиночестве, и его сыновья поссорились насчет наследства, а потому нам пришлось вызывать судью, чтоб разделить имущество. Ха, тоже мне имущество: дырявая лодка, старая халупа, один горшок, одна ложка и чуток прелых сетей. Но уж как-то они сумели договориться, хотя судья, старый скряга, приказал за совет заплатить ему пять оргов. Пять, господин лейтенант, за это можно и половину коровы купить, и…

На момент Кеннету показалось, что беседа дрейфует в странную сторону, потому он прервал жестом разошедшегося старосту:

– Мы получили известие, что в селе убито шесть человек. Каких-то двенадцать дней назад. Купец, который у вас побывал, сообщил об этом в Ленхерр.

На несколько ударов сердца лицо хозяина выражало искреннее удивление. Потом он покраснел до корней волос, глаза его взблеснули, а сам он фыркнул. Отступил назад, опершись о стол, и минуту давился, пытаясь, похоже, справиться с приступом смеха. Наконец взорвался:

– Ха-ха-ха… уф, ше… шесть человек… ха-ха-ха, вот ведь… вот ведь Цивер удивится, уф, но… ха-ха-ха, шуточка удалась, похоже, но… ха-ха-ха, будет что… что рассказать, а этот хрен зер-Галенцец выставил себя полным дурнем… Ха-ха-ха…

Продолжалось это с минуту, и Кеннет с десятниками лишь обменивались удивленными взглядами. Не такой реакции ожидали. Случалось – и не единожды, – что местные горцы всякие дела, включая кражи, насилие и убийства, предпочитали разрешать в своем кругу, считая, что появление представителей закона нарушит естественный порядок вещей, поэтому обычно все, включая семьи жертв, горячо отрицали, что какое-либо преступление имело место. Однако здесь староста села, как видно, считал, что случилось нечто безмерно забавное.

Старик наконец-то прервался, с явным трудом подавив взрыв веселья. Разогнулся, вытер слезящиеся глаза и улыбнулся, извиняясь:

– Простите, господа стражники, но, если бы я знал, хорошенько бы надрал парням уши. Ива! И-ива-а!

Из соседней комнаты вышла женщина чуть моложе хозяина, одетая опрятно, в чистом фартуке.

– Моя жена Ива.

Та кивнула солдатам и взглянула на мужа.

– Пошли кого-нибудь за Ливенсом, пусть придет с сыновьями. Только быстро. А вы, – обратился он к стражникам, – прошу вас, присядьте там, на лавке, отдохните. Я расскажу, как было, – пока Ливенс придет.

Кеннет подошел к стоящей под стеной лавке, чувствуя, что услышанное совершенно ему не понравится. Он сел и сосредоточился на лице старосты. Тот наконец успокоился и сделался серьезен.

– Простите еще раз, но я этого не ожидал. Хм, с чего бы мне начать? А, знаю. Пару раз в год нас навещает Клавен-зер-Галенцец, купец. Мы торгуем с ним, главным образом, вяленой и соленой рыбой, когда приходит сезон нереста лосося – то и икрой, да еще клеем из рыбьей кожи, тем, что для луков нужен, ну и всякими такими вещами. Хрен он все же, каких мало, каждый орг по шесть раз пересчитывает, а коль мог бы, то пообрезал бы так, что и на полногтя б в монете не осталось. Не единожды уже нас нагревал, потому что только он, да еще один купец сюда и заезжают, а значит, приходится иной раз продавать за ту цену, что они просят. Ну и поэтому его у нас не любят: он ведь каждую рыбину обнюхает, икринку всякую перечтет, да и вообще – хмурый мужик, ни тебе выпить, ни повеселиться. Ну парни, собственно, кто помоложе и поглупее, как эти обормоты, частенько ему козни строят. То лошадям хвосты свяжут, то рыбьим жиром козлы вымажут – ну глупости всякие, я ж говорю.

В сенях хлопнула дверь, простучали подошвы нескольких башмаков.

– А вот и они. – Хозяин повернулся к Кеннету да подмигнул ему. – Войдите!

В комнату сперва шагнул старший, чернобородый мужичина – довольно хмурый детина, а за ним – пара мальчишек, на глаз лет десяти – тринадцати. Едва только увидали солдат, побледнели и придвинулись к папаше.

– Господа солдаты рассказывают, – начал староста, – что купец зер-Галенцец признал под присягой, что на его глазах убили каких-то там людей. Вот господа солдаты и пришли всем отрядом, чтобы вас теперь арестовать и поставить пред судом в Белендене как больших преступников. Сегодня и выходите.

Пока он говорил, старший и бровью не повел. Зато парни побледнели еще сильнее и попытались дать деру в сени.

– Снаружи дожидаются стражники. Не ухудшайте своей ситуации.

Несколько мгновений стояла тишина, потом раздалось вдруг хлюпанье носом. Младшенький не выдержал напряжения.

– Ну будет. – Кеннет решил, что не стоит так продолжать. – Рассказывайте, как оно было на самом деле.

Парни ткнули пальцами друг в дружку.

– Его была идея! – произнесли они одновременно.

– Сразу видать – братья… – Велергорф ухмыльнулся широко, встал, потянулся, аж хрустнуло в спине. – Говорите, да побыстрее, – рявкнул внезапно, положив ладонь на рукоять топора. – Как все было?

– Так ведь, так ведь, господа хорошие… – Старший из парней не мог оторвать взгляда от грозного оружия десятника и явно завис с ответом. – Так ведь, так ведь… Так ведь оно…

– Ох, перестань, – махнул рукою младший офицер. – Ты говори, младший.

Младший, казалось, успел взять себя в руки.

– Мы его только напугать хотели, господин, купца, напугать хотели, потому что обещал он нам, что привезет на продажу ножи, какие в городе бывают, с поясами и ножнами, а потом сказал, что забыл, и повелел нам убираться. Ну Цивер и придумал, что, как будет назад ехать, нагоним на него страху…

– Не я! – Старший отвесил ему подзатыльник.

– Ты.

– Нет!

– Да ты, ты!

Велергорф поднял руку.

– Тихо! Теперь оно неважно. Дальше говори.

– Ну так… ну мы взяли одежку у отца старую, рубахи и штаны, набили ее травою и облили рыбьей кровью и кишками. Да и сами перемазались, и, когда купец в обратную-то дорогу отправился и был уже за селом, выскочили мы на него, крича о помощи: мол, какая-то тварь вышла из озера и тятю убила, а нас покромсала, мол, заберите нас с собой, потому что она уже сюда идет… – Парень вывалил весь рассказ единым духом.

– А купец что?

– Ну он… он… – старший пришел на помощь брату, – ну он коней батогом ударил, рванул галопом – и только мы его и видели.

Всхлипнул.

Кеннет закрыл глаза и вдохнул поглубже.

– Я так понимаю, отец и мать надрали вам уши за испорченную одежду? – спросил.

– Да, – отозвался хмуро взрослый детина, голосом тяжелым, словно тысячефунтовый камень. – Всю зиму будут сети править, и лучше бы, чтобы хорошо это делали, потому как я проверю. А за работу сядут, едва жопы заживут. Это ж надо: праздничную одежду рыбьими кишками измазать, эх…

Замахнулся на пареньков большой, словно пекарская лопата, ладонью, но сразу же взял себя в руки.

– Простите, до сих пор как вспомню, – так аж злость берет. Возьмете их сразу или с матерью могут попрощаться?

Мальчишки сжались еще сильнее.

– Нет, полагаю, что нет, сети и вправду будут худшей карой, нежели темница, потому, думаю, мы оставим их здесь. – Кеннет широко усмехнулся. – Но на следующий год мы вернемся и проверим, хорошо ли они справились. А теперь можете идти.

Чернобородый кивнул и сурово хлопнул старшего сына по плечу – так, что парень едва не уселся на землю.

– Поклонитесь господину офицеру и скажите ему «спасибо». И давайте-ка домой!

Он вышел, увлекая обоих шутников, кивнул на прощание всем присутствующим. Мальчишки выглядели как одно большое несчастье.

Велергорф щерился от уха до уха.

– Ну, выходит, мы сделали крюк совершенно зазря, господин лейтенант. Надо было в казармах оставаться, кольчуги от ржавчины отчищать.

– Не жалуйся на приятную прогулку, Вархенн. Теперь полковник должен нам десять дней отдыха. Переночуем, а завтра – возвращаемся.

Староста сельца откашлялся, извиняясь:

– Прошу прощения, господин лейтенант, но у ребят не будет же проблем, правда? Потому что отец, хотя и хмурый парняга, немного, кажись, переживает. В конце концов, из-за их глупости целый отряд Стражи маршировал сюда через половину провинции.

– Если у кого и будут проблемы, так только у купца. Потому как он – дурень. Но и это – ежели зацепим его на обратной дороге через Ленхерр. А теперь мне нужно еще до темноты найти ночлег для людей. Есть тут какое-нибудь удобное место окрест?

Хозяин явственно смутился:

– Ну с этим будет проблема, господин офицер. У нас тут нет достаточно большого сарая, чтобы вас там разместить, а погода влажная и холодная…

– Горная Стража привыкла спать на улице. Это поддерживает в людях хорошее здоровье. Отойдем чуток от озера и разобьем там лагерь. Покажете нам годное место?

– Хм… Ну по той дороге, вы по ней пришли, в какой-то полумиле стоят три больших камня, а за ними – тропинка, а четвертью мили дальше – такая котловинка, прикрытая скалами. Ветер туда не задувает, и от воды не тянет. Только с топливом в округе непросто, потому, если позволите, могу вам дать дровишек, чтобы не пришлось вам в холоде и темноте ночевать.

– А дрова мы примем с благодарностью. И на уху поутру напросимся. – Кеннет широко усмехнулся. – А теперь, хозяин, уж позвольте нам отправиться, прежде чем наступит ночь.

Они вышли, коротко попрощавшись, староста указал им место, откуда набрать дров, и сразу отправились к месту ночлега. Когда они миновали последнюю постройку, Велергорф процедил сквозь стиснутые зубы:

– Я уже могу перестать улыбаться, господин лейтенант?

– Можешь.

Много раз им приходилось посещать такие деревеньки, лежащие на отшибе, в местах, где заканчивались торговые пути. Люди, которые в них обитали, чаще всего воспринимали империю как не то проклятие, не то миф, поддерживая контакты с миром лишь через посредничество иногда наезжающих купцов и сборщиков налогов – когда те иной раз захаживали туда, сопровождаемые вооруженным эскортом. Обычно там солдат Горной Стражи встречали хмурыми лицами и враждебными взглядами, со значением потрясая вилами и топорами и, похоже, мало понимая, чем Стража отличается от банды разбойников. Но такое-то поведение и означало, что в деревне все в порядке. Подобный образ подходил бы к рассказам Берфа. Сельцо, населенное молчаливыми, хмурыми, враждебными и своенравными горцами.

А вот если местные сердечно улыбались, зазывая на ночлег и угощение, уверяя одновременно «господина офицера», что «никаких разбойников здеся ни слуху ни духу» и что «усё в порядочку», тогда Кеннет улыбался настолько же широко, отговаривался обязанностями и отступал с ладонью на рукояти меча, чувствуя нехороший свербеж между лопатками. Как нынче, например. Именно посещая такие вот места, он и приобрел привычку носить щит за спиной.

Тут с самого начала что-то было не так. Староста деревеньки не слишком-то удивился, увидав их, и, вместо того чтобы состроить хмурую физиономию и ворчать сквозь зубы, вел себя так, словно повстречал давно потерянных сыновей. Мальчишки появились с отцом чуть ли не сразу, как за ними послали, с рассказом настолько справным и складным, что было и не прицепиться. Ну, может, кроме того, что тяжелый купеческий воз, до краев наполненный бочками с сушеной и вяленой рыбой, уж никак не мог «рвануть галопом». Особенно если ехал он по тому, что в сей местности считалось дорогой. Скорее, оси бы себе поломал. А теперь для ночлега им указали место почти в миле от села. Наверняка в каменном котле, откуда ничего не будет ни слышно, ни видно.

– Андан!

Десятник подскочил, побрякивая доспехами.

– Ты осмотрелся по селу, как я приказывал?

– Конечно, господин лейтенант. В семнадцати домах не видать дыма над трубами. В окнах темно, никакого движения. Еще не ночь, но ребятни во дворах нету. Мы заглянули в пару дворов, будто воды искали. Не увидели ни одного. Тишина и спокойствие.

– Все подворья выглядят как и у старосты?

– Да. Пустой двор, посредине дом на нескольких столпах, футах в пяти над землею, все засыпано галькой. С трех сторон забор, открытый на озеро, – и ничего кроме.

– Хорошо. Как быстро тот чернявый горец с мальчишками отправился домой?

– Почти бегом, только кивнул – и нету его. Живет рядышком.

Минуту они шагали молча. Кеннет глянул на десятника, ладони младшего офицера лежали на рукояти оружия.

– Они боятся, верно?

– Я бы так и сказал, господин лейтенант. Сбились вместе, детей из домов не выпускают, некоторые окна затворены ставнями и закрыты, словно на улице зима. Боятся – и сильно. Что сказал староста?

Кеннет в нескольких предложениях изложил ему, что услышал.

– Глупая шутка, да? Им бы нужно придумать что получше. Впрочем, псов они в любом случае не обманули бы.

Лейтенант и сам обратил на это внимание. С того времени, как они вошли в село, псы шагали на полусогнутых, непрерывно нюхали воздух, шерсть на их хребтах шла волнами. Чувствовали они смерть и кровь – и, похоже, вовсе не рыбьи.

– Дойдем туда, куда нас направили, и осмотримся. Сегодня – двойные дозоры, Андан. Не хочу, чтобы среди ночи нам кто-нибудь горла перерезал.

– Так точно, господин лейтенант!

* * *

Когда горные стражники покинули селение, Андрелл вздохнул с облегчением. Староста был мудр, отослал их туда, где никому не будут мешать. Некоторое время Андрелл раздумывал, куда б тот отправил его отряд, узнай он об их присутствии. Наверняка на дно озера, с камнем у ног в качестве прощального привета.

Они четвертый день ждали, пока убийца не объявится снова. Со времени смерти, свидетелем которой стал купец, погибли еще десятеро жителей. Именно столько Гендерц-аэс-Фурон сумел прочесть из воздуха, скал и воды. Шестнадцать душ были грубо вырваны из тел и отправлены в Дом Сна. То, что купец к ним не присоединился, говорило лишь о хаосе, воцарившемся после первых убийств, и о скорости, с которой тот покинул село.

То первое убийство было словно камень, брошенный в спокойный пруд. Сдвинуло аспектированные Источники, изменило их тон, искривило. Но здесь, на Севере, вблизи земель, заселенных ахерами и их шаманами, случалось и не такое. И так уж сложилось, что его отряд как раз оказался поблизости, а оба мага сразу ощутили, что появилось нечто очень странное. Такие вещи не оставляют невыясненными, а потому теперь они ждали убийцу. Собирались схватить его или убить, поскольку растущая Сила все сильнее отражалась в аспектированных Источниках. Покровец утверждал, что это словно уголком глаза следить ночью за тенью или за тучей, ползущей по звездному небу. Удается что-то заметить, поскольку часть реальности вдруг исчезает, размывается, будто из нее изъяли некие звуки, цвета и запахи. Типичный магический бред.

Это, однако, не отменяло факта, что именно чародеи беспокоились все больше. Здешний убийца был странен, оба мага утверждали, что он пользуется Силой, что не происходит ни из одного известного аспекта. Также это не были и шаманские чары ахеров: они не обнаружили ни малейшего следа служебных духов. Сила его оставалась одновременно чужой и могущественной. Андрелл полагал, что им еще повезло, что селение лежит на отшибе, иначе неминуемо привлекло бы внимание нескольких магических гильдий и большей части храмов. Стало бы здесь тесно, подумал он кисло. А теперь и им придется немного подождать, пока Горная Стража покинет село, и полагаться при этом на удачу.

* * *

Идти в этих местах было просто. Камни, скалы, скопища валунов, принесенных ледником в те времена, когда у того было еще достаточно сил, чтобы перевалить через озеро. Он любил такие места, они напоминали ему о родной стороне. В своей серо-бурой одежке, с наброшенным на голову капюшоном, он мог присесть, сделаться неподвижным, а человек прошел бы в шаге от него, не ведая об угрозе. Духи тихо пели о крови и битвах.

Он приближался к селу с юга, когда ощутил чары. Человеческие, смердящие аспектом Ночной Тени. Усмехнулся: было очевидно, что не он один ощутил появившееся нечто. В трехстах шагах впереди, на краю селения, между несколькими валунами воздух подрагивал – легко, словно во время жары. Не слишком-то они и хороши, если он ощутил их с такого расстояния. Внутри могло скрываться не больше нескольких человек. Отыскал чародея, главным образом, потому, что к нему вела цепь, сотканная из тени, на конце которой извивалась черная тварь. Это не была магия аспектов – кто-то развлекался вызовом демонов. Сила всегда искушает глупцов, даже если и нарушает человеческие кодексы.

И тогда он его ощутил. В страну духов, в мир, наложенный на мир, в аспектные Источники, даже в самый Мрак воткнулась ледяная колонна. Он тут же сосредоточился именно на ней. Тот чародей должен быть умелым, если эти все еще не отыскали его. Он локализовал источник магии в миле от села.

* * *

Котловина была именно такой, какую Кеннет и ожидал. Почти круглая и плоская, со всех сторон окруженная высокими скалами, с единственным узким входом.

– Хорошее местечко, верно?

– Да, господин лейтенант. – Андан шагнул вперед, осмотрелся, сплюнул на землю. – Двадцать лучников на тех скалах, чуть выше – и в полминуты не останется от нас и следа.

Велергорф глянул и широко ощерился:

– Ага. И даже дров нам дали, чтобы мы разожгли костер. Чтоб было лучше целиться.

– Может… – Кеннет пожал плечами. – Но помни: они боятся ночи. Кто бы сюда за нами ни пришел, не думаю, чтобы это были рыбаки. Давайте найдем лучшее место.

Он свернул налево, на лысое, будто яйцо, взгорье, где беспрепятственно шалели ветра, но откуда открывался вид на все стороны.

Местность была и вправду скверной: ни дерева, ни кустика, ни даже мха. Куда ни глянь – голая скала и камни. Собравшиеся вокруг командира солдаты кутались в плащи и пытались найти место поудобней. Не казалось, что те, кому выпала первая стража, завидовали остальным. И конечно, и речи не было о том, чтобы разжечь огонь.

«Как кто-то мог хотеть здесь поселиться?» – подумалось лейтенанту, присевшему подле валуна. Хотя, с другой стороны, видывал он села и обиталища, расположенные в куда более негостеприимных местах. Так оно частенько бывало в горах: многие оставались там, куда забросила их злая судьба или случайность. Сущность вессирских горцев запрещала им уступать, сомневаться, повелевала вцепляться ногтями в любой кусок земли – и держаться. Это упорство, эта стойкость, передаваемые из поколения в поколение, воспитали твердый и упрямый народ, который вжился в эти горы, врос в них, нес их, как говаривали, в костях и сердце. Наверняка именно это и удерживало здесь местных рыбаков. Упорство.

И упорство это могло оказаться для Стражи наибольшим препятствием. Если староста будет и дальше утверждать, что причина проблем лишь глупая шутка, а остальные обитатели его поддержат, шестая рота вернется в Беленден ни с чем. Слишком много времени прошло с момента убийства, а неожиданного гостеприимства, поведения жителей и беспокойства псов маловато, чтобы перевернуть село вверх ногами.

Вроде бы он мог с чистой совестью – вернее, с ее видимостью – возвращаться в казармы, в конце концов, староста села отрицал все и представил свидетелей, но…

Вот именно: «но». Пустые дома, затворенные окна и двери. Рыбаки боялись, да так, что некоторые перебрались к соседям или вообще покинули селение. Не выпускали из домов детей, в сумерках запирались на все засовы. А это значило, что они боялись ночи. Кеннет глянул в темнеющее небо. Нет, убийца или убийцы – если они вообще были поблизости – не ударили прямо в село. А это значило, что не набросятся и на сорок солдат. «Надеюсь», – усмехнулся он. С другой стороны, нынче он и сам мог сделать очень немного – только переждать эту ночь и вернуться в село, чтобы поговорить еще с парой жителей. Иначе чувствовал бы, что всю дорогу он одолел зря.

* * *

Удивительно, какое впечатление может произвести крик в ночи. Особенно такой, что взрывается за твоей спиной, в месте, где никого не должно быть.

Они уже слышали его в прошлую ночь и в предыдущую тоже, но никогда – так близко. Только многолетние тренировки удержали его от того, чтобы вскочить на ноги, целясь себе за спину. Маскирующие чары перестали бы действовать. Гендерц тоже не изменил позиции, Уэла едва вздрогнула, а Бигрон лежал, словно камень. Андерелл усмехнулся во тьму. Это был хороший отряд, лучший, с каким он служил.

Жестами, медленными движениями он указал ассасинам и магу, что те должны глаз не спускать с селения, и, избегая резких движений, перекатился на спину. Проклятое заклятие, подумал он и улыбнулся еще шире – игре слов. Вопль прошил пространство вновь. Казалось невозможным, чтобы тот вырвался из человеческой глотки. Он слегка приподнял голову, всматриваясь в темноту. Нечто было там – бесформенное пятно в скольких-то шагах позади, сгущение тени во мраке. Теперь он понял, что имел в виду Покровец. Если бы не крик, они бы никогда не догадались, что это не скала или валун. Вопль был… настолько переполнен отчаянием, что прошивал дрожью. Не было в нем вызова, гнева или ярости – только боль и страдание.

Андерелл медленно поднял арбалет, целясь в неясный образ. Древко стрелы, лежащей в канавке, было покрыто знаками, которые для любого одаренного талантом пылали бы во тьме, а большинство жрецов от одного их вида сошли бы с ума. Великий Кодекс Великим Кодексом, но кое-какие вещи просто нельзя использовать. Наконечник был смочен смесью трех наисильнейших ядов, про которые он слыхал: аведра, красного мии и вытяжкой из желез одного из морских слизней, который даже не имел собственного названия. Притронься он случайно к нему голой рукою, подох бы через минуту.

Андерелл считался мудрым и рассудительным, впрочем, оттого-то он и оставался до сих пор живым. Приказы гласили: схватить или убить, что на его личном языке означало застрелить, отравить, разрубить и утопить, а останки запаковать в мешки и доставить для исследования. Он не желал рисковать и сражаться среди ночи с чем-то, что рвало взрослых мужчин в клочья. Прижал щеку к ложу арбалета.

Создание внезапно оттолкнулось и прыгнуло. Рука на спуске дрогнула, и стрела ушла во тьму, но в тот самый миг таинственный убийца совершил гигантский, невероятный, тридцатиярдовый, по крайней мере, скачок, перенесший его над их укрытием. Темный силуэт мелькнул на фоне неба – полоса тени, заслонившая звезды, – и приземлился между охотниками и селением. Два арбалета щелкнули одновременно, Андрелл не успел еще повернуться, не видел, что случилось, но приглушенное, полное ярости рычание Уэлы рассказало ему все. Промазали оба, убийца и лучший из воинов, какого он знал, не попали в цель размером с человека с расстояния меньшего, нежели десяток шагов. Прежде чем он перевернулся на брюхо, пришельца уже не было.

* * *

Вопль донесся со стороны селения. Он непроизвольно освободил нескольких духов, те проявились рядом, сплетая Силу в охранительные шнуры. Он отступил, пока они сплели сеть. Чужак кричал в доброй четверти мили от него. Он чувствовал его, как чувствуют воткнувшуюся в тело занозу, дыру в свете, тьму на тропах духов, движущуюся быстрее нападающего медведя. Но в крике не было ярости атакующей твари. Печаль, жалость, ожидание. Даже в пятне чуждости эмоции ощущались отчетливо. Ты ищешь, верно? Ищешь своих, чужак в чужом месте, лишенный контакта с остальными, а разум, который некогда был частью тебя, уже не существует. И что ты сделаешь, когда ответ не придет?

Легкое дрожание земли принесло весть о новой порции льда, что рухнула в озеро. Пара ударов сердца – и он услышал плеск, потом шум идущей волны. Проигнорировал это.

Один из служебных духов возвратился с северо-запада. Втянулся и передал образ. Остальные ответили возбуждением и яростным бормотанием. Он успокоил их одной мыслью и двинулся вперед.

Место, куда его вел образ, было небольшой щелью в скале. Собственно, попасть туда можно было лишь сверху. Десяток шагов длиной, пару – шириной. Трудно сказать, насколько она глубока. Вели к ней многочисленные тропки маленьких падальщиков, притянутых запахом. Он видел их на голой скале: царапинки от коготков, следы коротких схваток, когда некоторые пытались захватить все сокровище для себя. Он сел на краю щели и отпустил духов. Разлом почти до краев был наполнен снегом, представлял собой естественный ледник, а внутри… Тела. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Тем, что на самом дне, было много месяцев, а может, и лет. Главным образом молодые люди, дети. Сломанные кости, расколотые черепа, раны от ножей, топоров, вертелов, следы от огня. Они не умерли легко. Он раскрыл посильнее чувства, ступил на тропу духов. Нет, все решили уйти, ни одна душа не цеплялась за тело. Ничего больше он не узнает.

Ветер донес следующий вопль. Он вздрогнул. Кто-то только что умер.

* * *

Они услышали крик, как наверняка и все на расстоянии трех миль. Вокруг не было деревьев или высоких скал, звук разносился беспрепятственно и, несмотря на то что был далек, словно вгрызался в душу. Печаль, одиночество, опустошенность. Кеннет сглотнул и вложил наполовину вынутый меч в ножны. Звук шел со стороны селения – полмили, не ближе, а значит, пока что им ничто не угрожало. Интересно, как староста объяснится завтра.

Большинство солдат уже вскочили на ноги, но, подобно ему самому, теперь убирали оружие. Далеко. Слишком далеко, а этот крик не нес обещания опасности. Лейтенант позвал Берфа:

– Ты заметил движение?

– Нет, господин лейтенант. Ни мышей, ни дождевых червяков.

– А как псы?

– Не спят. Неспокойны и нервны. Завтра с ними будут проблемы.

– Держи их на коротком поводке. Сразу после рассвета движемся в селение, старосте придется объяснять, зачем он указал нам место для ночлега, в котором мы не должны были услышать этот крик. И…

Приглушенный, подобный раскату грома звук наполнил воздух. После раздался громкий плеск и шум – нарастающий, все быстрее приближающийся.

– Что это?

Кеннет не заметил, кто спросил, но Берф знал ответ.

– Ледник, от него как раз отломился большой кусок. Я видел это, когда был здесь в прошлый раз. Едва ли не до середины озера дно довольно мелкое, потому, когда от ледника идет волна, она разгоняется по поверхности, становится выше. У берега без проблем валит с ног человека. Порой может вторгнуться на сушу ярдов на сорок – пятьдесят. Послушайте.

Словно в подтверждение его слов, раздался отзвук ударяющих в берег волн. Потом на время установилась тишина, слышался лишь ветер.

Визг, вновь разорвавший тишину, был другим. Ярость и гнев. Ненависть. И приглушенный, словно оборванный, человеческий крик. Прежде чем он отзвучал, стражники уже стояли, держа сабли, мечи и топоры наготове, чтобы отразить угрозу. Псы повернулись в сторону селения, порыкивали, шерсть шла волнами, а хвосты они прятали меж ногами. Застыли между испугом и приступом ярости. Плохой знак.

– Десятники, ко мне.

Ему не пришлось повышать голос: в тишине, что установилась после разнесшегося крика, даже шепот слышался отчетливо.

– Не думаю, чтобы нынче кто-то сумел заснуть, а до рассвета у нас – еще часа три, – начал он отдавать приказания. – Берф, псов на поводок, не хочу, чтобы они бросились в драку сами. Андан, людей в десятки, в каждую – как минимум пару псов, пока не встанет солнце, они будут нашими глазами и ушами. Надеть плащи. И не готовить арбалетов, в такой-то темноте цель увидим лишь в паре шагов от себя. Велергорф, возьмешь Волка и Гавера, подберите себе еще трех следопытов. Свою десятку передашь заместителю.

– Жерди?

– Справится. На рассвете внимательно обследуете окрестности селения, едва мы проверим, что так верещало и кто погиб. Выйдем, хм… часа через два, хочу быть там, прежде чем взойдет солнце, а местные укроют все следы.

Он заскрежетал зубами.

– Нужно будет поговорить со старостой, и лучше бы ему суметь складно ответить на мои вопросы.

* * *

Тело они нашли во дворе, у дома. Мужчина неопределенного возраста, одетый в полотняные штаны и рубаху. Что-то раздавило и порвало ему глотку. Лежал на спине, в луже черной уже крови, с широко открытыми глазами, отражающими светлеющее небо. Псы остановились в нескольких шагах, тихонько повизгивая и нюхая воздух. Были хорошо выдрессированы, не пытались подбежать к телу, лизать свернувшуюся кровь, не затаптывали следов. Для псов, служащих в Горной Страже, труп не был чем-то необычным.

Мужчину они нашли у избы на первом же подворье селения. Как и остальные, было оно огорожено забором, и лишь маленькая калитка позволяла попасть внутрь. Сам двор покрывали голыши, такие же, как и на всем берегу, хотя здесь кто-то выложил – поперек двора – четыре ряда больших камней. Наверное, чтобы вода не размывала грунт.

Кеннет остановил отряд.

– Вторая снаружи, третья – в тыл, четвертая – вход, окна, двери, – бросил он. – Первая – обыскать дом. Волк!

– Так точно.

– Осмотри его. – Кеннет кивнул на труп. – Может, остались какие-то следы.

Худощавый горец перестал целиться в окно, отпустил тетиву и подошел к телу. Подворье покрывала такая же галька, как на берегу озера, потому обычный наблюдатель не прочел бы по ней ничего. Кейв Кальн же медленно обошел останки на расстоянии в несколько футов, аккуратно ставя ноги. Склонился, присел в одном, потом в другом месте, перевернул несколько камней, осмотрелся вокруг. Оценил расстояние до забора и избы, взглянул на крытую дранкой крышу дома. Наконец подошел к мертвому мужчине, внимательно осмотрел его сапоги, приподнял руку, потом ногу, поглядел на рану на шее. Потом слегка прикоснулся к пятну крови, взял в руки кусочек черного как смола струпа, понюхал. Сплюнул в ладонь, растер в ней кровь, понюхал снова. Покивал.

Внезапно он встал и несколькими большими шагами преодолел расстояние от трупа до лестницы. Присел и внимательно осмотрел каждую ступеньку, отошел, не упуская из виду крышу. Взглянул на тело и зашагал прямо к забору.

– Изба пуста, господин лейтенант, – раздалось изнутри дома.

– Хорошо. – Кеннет не отрывал взгляда от Волка. – Поищите еще следы драки или чего-то в этом роде. Кейв?

Стражник двигался вдоль забора, удаляясь от озера. Задержался на углу подворья и снова кивнул.

– Кейв? – Лейтенант слегка подогнал его. – Наверняка сейчас появятся гости.

Следопыт что-то считал на пальцах. Наконец он тяжело вздохнул, покачал головой и еще раз взглянул на крышу.

– Что-то я не сложу до кучи, – проворчал он.

В калитку заглянул один из стражников:

– Господин лейтенант, идут. Впустить?

– Сколько?

– Трое.

Он задумался на миг:

– Волк, ты уже разобрался?

– Думаю, да. Говорить?

– Погоди. Впусти их. Остальные – оружие на виду, следите за соседними крышами и за озером.

В калитке как раз появилось трое мужчин. Кеннет повернулся к ним, красноречивым жестом поправил плащ, чтобы знак Горной Стражи блеснул в лучах восходящего солнца. Чтобы не было сомнений. Он выступал как императорский офицер.

– Приветствую, староста. Хозяин, – кивнул он чернобородому, – полагаю, что сыновья уже ремонтируют сети. А этот третий – кто?

Третий из прибывших при виде нескольких десятков солдат постарался спрятаться за спину старосты.

– Впрочем, неважно. – Кеннет широко усмехнулся. – Я так понимаю, что вы чуть свет мчитесь на озеро, чтобы наловить рыбки для ухи, которую вы нам вчера обещали. При оказии вы бы, несомненно, прибрали этот непорядок, чтобы не подпортить гостям аппетит. Я не вижу, чтобы ты соглашался, староста, а стало быть, я ошибаюсь, хотя и не знаю – касательно рыбок или уборки.

Ответил ему хмурый взгляд. Благодушный, радостный хозяин из вчерашнего вечера куда-то делся.

– У меня, однако, есть несколько вопросов. Этот вот, что валяется на спине, погиб каких-то три часа назад. А умирал он громко, с криками, даже мы их слышали. Тогда почему все село не прибежало сюда с факелами, чтобы его спасать? Или хотя бы мстить. А где его семья? Не в одиночестве же он обитает в такой большой избе. И что орало среди ночи, да так, что мои псы рвались с поводков и мочились под себя от страха? Ответишь?

Вместе со словами лейтенанта выражение лица старосты менялось. Замешательство, беспокойство, страх. В конце – осталось только упрямство.

– Не ваше дело, господа солдаты, – процедил он. – Мы сами управимся, а вам лучше бы ступать себе и доложить командиру, что обитатели Бирт не нуждаются в помощи.

– Правду сказать, я подумывал об этом, но, видишь ли, староста, может случиться и так, что я вернусь сюда со своей ротой через год-другой – и застану только пустые избы, затопленные лодки и груды костей. И до конца жизни стану сомневаться, моя в том вина или нет. – Кеннету казалось, что при этих словах чернобородый вздрогнул и приоткрыл рот. – А потому – сделаем иначе. Сперва послушаем одного из моих следопытов, а потом я решу, что и к чему. Нет! Ни слова, староста, при виде трупа у меня и моих людей руки чешутся схватиться за мечи, так что лучше было б, чтобы ничего нас не расстраивало, пока станем слушать. Говори, Волк.

Солдат медленно вышел вперед.

– Стало быть, вот как, господин лейтенант, – начал он. – Тот вон, наш труп, выбежал из дверей дома нынче в ночи, каких-то три часа назад, перепрыгивая через две ступени. Потом остановился и обернулся в сторону дома. – Волк быстрым шагом подошел к телу и встал рядом. – Глянул вверх, и тогда что-то прыгнуло на него с крыши. Я знаю, тут почти двадцать футов, но это – не невозможно, потому что это что-то прыгало с высоты трех мужиков и, возможно, взяло разбег.

Кеннет кивнул.

– Я сказал, чтобы ты молчал, староста! – рявкнул он, видя, что седой открывает рот. – Ты, Волк, говоришь, что это невозможно для человека, но…

Следопыт кивнул:

– Необязательно. Я знавал нескольких, кто сумел бы провернуть такую штуку. Но потом, – он присел у тела, – это нечто убило его одним ударом, и я не имею в виду разодранное горло, потому что он умер еще до того, как упал. Убийца ударил его в шею с такой силой, что разбил гортань и сломал позвоночник, а после, эх… Ну здесь у меня – небольшая проблема, потому что сперва он оттолкнулся от трупа и прыгнул в сторону забора, а это – уже почти тридцать футов. По крайней мере я не вижу, чтобы он хоть где-то касался земли, а ведь ежели он не летал, то иначе быть не могло.

Волк двинулся к забору и через миг дотронулся до его верха.

– Приземлился он здесь. Вцепился в забор руками и подтянулся вверх. Посмотрите.

Кеннет подошел поближе. На заборе, почти невидимые на фоне темного дерева, виднелись несколько черных пятен.

– Четыре пальца вверх, большой палец – здесь. – Кейв указывал по очереди. – Правая рука. Судя по размерам – взрослый мужчина. Левая рука не была измазана кровью. Приземляясь, стопами ударил ниже. Отсюда – эта вмятина в дереве.

Следы на досках были почти не видны.

– Говоришь, правая рука измазана кровью. Это значит что? Убил его ударом обнаженной руки?

– Обнаженной или в какой-то перчатке, горло разорвано, но не перерезано.

– А что потом?

– Не видно, чтобы он сходил на землю. Полагаю, взобрался на забор и верхом пошел в сторону суши. Там, в конце, есть след, будто нечто тяжелое оттолкнулось от крайних досок и прыгнуло далеко вперед. Но при таком свете я не могу отыскать остальные следы. Нужно подождать, пока солнце взойдет повыше.

Кеннет мгновение переваривал информацию.

– Но зачем он прыгал, Кейв, вот в чем вопрос. Как думаешь, зачем, когда убил его, играл в акробата?

Волк усмехнулся слегка.

– Может, я покажусь глупцом, господин лейтенант, но у него, – указал он на труп, – мокрые сапоги и носки, но остальную часть тела он намочил только на спине, после того как упал. Полагаю, что на дворе тогда было пальца на три воды, наверняка его залила волна, которую мы слышали, и сразу после ее прихода он вышел наружу. Думаю, убийца, кем бы он ни был, очень не хотел промокнуть. Не знаю только, что за демон убивает голыми руками, скачет на несколько десятков футов и бережется воды. Лучше бы нам убраться отсюда и вернуться в компании какого-то мага.

– Маги. Эх, Кейв, почему мне кажется, что именно они – причина всех наших бед? Вызывать их – это как сикать в речку, чтобы сдержать наводнение. – Кеннет кисло улыбнулся и глянул на рыбаков. – Ну, если подумать, возможно, это и не такая уж плохая идея. Правда, в Шестом полку лишь двое чародеев, но полагаю, если не справятся они, та или другая гильдия заинтересуется этим созданием. Потому что его прыжки смердят магией за милю. Скольких людей здесь он убил? А, староста? Скольких вы уже бросили в озеро с камнями на ногах? И почему его охраняете?

Староста только наклонил голову и сжал кулаки. Дышал яростно, но было понятно, что не скажет ничего, по крайней мере пока не учует вонь собственных подгоревших пяток.

– Хорошо. Вы, – офицер указал на рыбаков. – Возвращайтесь к себе, и пусть никто – никто, повторяю, – не выходит из изб. Мы спустим псов и не отвечаем, ежели они кого-то покусают. Мы осмотримся по окрестностям, а потом я задам тебе, староста, как самой важной персоне в селе, несколько вопросов. Понимаешь?

Ответом был хмурый кивок и нечто, что сошло бы за едва скрытую улыбку. Кеннет заметил это и сказал:

– А чтобы никому не пришло в голову сбежать озером, несколько моих людей возьмут лодки: станут плавать вдоль деревни. – Он показал на оружие солдат: – Такой арбалет бьет на триста ярдов, потому – не советую и пытаться. Впрочем, если мы увидим хотя бы одну лодку – я прикажу продырявить днища всем остальным. Без исключений. Ясно?

Улыбка погасла.

– А теперь убирайся отсюда, и лучше, чтобы следующая байка, которую ты мне расскажешь, оказалась действительно хорошей.

* * *

Уже увидев приближающийся к селу отряд, Андерелл знал, что дело усложнилось. Если б еще не эти псы, которые безошибочно, словно по ниточке, привели солдат к дому, где погиб рыбак. Так нет ведь: если уж проблемы – то в полный рост.

Теперь они наблюдали за стражниками, которые, отослав старосту домой, принялись внимательно, подробно осматривать окрестности. Несколько из них прохаживались вдоль длинного внешнего забора, другие сели в лодки и отплыли на озеро, но большая часть отряда принялась вынюхивать, причем почти буквально – псы под надзором проводников искали вокруг хоть какие-нибудь следы. Он скрежетал зубами, когда пару раз такая вот группка приближалась к их укрытию. Жалел теперь, что разделил дружину: в случае стычки восьмеро имели бы больше шансов. К счастью, всякий раз псы обходили их стороной. Чары действовали безупречно.

За неполные пару часов отряд обыскал местность вокруг селения. Андереллу пришлось признать, что офицер, командующий шестой ротой, хорошо знал свою работу. Все его люди приставлены к делу, никто не терял времени, одни следили за селом, другие прочесывали окрестности, и одновременно не менее десятка солдат с оружием в руках стояли подле командира, готовые к схватке. Каждая из меньших групп, состоящих из пса и двух-трех солдат, постоянно находилась в поле зрения по крайней мере двух других. Даже он со своими людьми не рискнул бы тайно напасть на эту роту. Горная Стража прославилась не из-за платных музыкантишек по корчмам.

Через два часа солдаты начали возвращаться, коротко рапортовать и занимать место вокруг командира. И снова без единого лишнего движения. Были хороши, действительно хороши.

* * *

Он нашел. Дыра в земле, укрытая меж двух валунов, в самый раз, чтобы втиснуться, сжаться и поспать. Можно было пройти рядом и не заметить ее. Он следил за чужаком с того момента, как тот покинул село. Когда пришлец убивал, скакал, сражался, то был словно двигающийся по миру комок Мрака. Пространство выгибалось вокруг него, местные духи прыскали во все стороны. «Те притаившиеся чародеи, – ощерился он, – не нашли бы его, пока он не встал за их спиною и не взвыл. Кто они были? Из гильдии? Но гильдия выслала бы мастера, а не второстепенного адепта». Он имел подозрение, и оно медленно превращалось в уверенность. Позже он ими займется.

Приближаясь к норе, в которой скорчился чужак, он освободил большинство духов. Те сплели вокруг него Силу, бичи, готовые хлестать льдом либо огнем, крушить скалы. Несколько самых сильных щерили призрачные зубы, рвались в бой. Пора заканчивать.

Когда он встал над щелью, убийца поднял голову. Его гигантские лапы разжались и снова стиснулись в кулаки.

Потом он поднял вторую голову и улыбнулся.

* * *

Они действовали быстро и умело. Отчеты были почти одинаковы – никаких следов. Но псы вели себя странно, порой брали след, чтобы через миг его потерять, в иных местах вставали как вкопанные и не желали двигаться вперед или ворчали, явно готовясь к бою, хотя на сто шагов вокруг не было живой души. Одного этого хватало, чтобы людям передалась их нервозность.

Больше всего они узнали от Волка.

– Я нашел место, где он соскочил с забора, господин лейтенант, – доложил тот коротко.

– Ну и?

– Он сделал несколько шагов. Сказал бы, что в нем меньше пяти футов роста, а весит он не больше ста – ста десяти фунтов. Мелкота какая-то. Делает маленькие шаги и хромает на левую ногу.

– Человек? Ахер? Кто-то зачарованный? Или нечто, вылезшее сюда из-за Мрака?

Кейв покачал головой.

– Не знаю, господин лейтенант. Сперва он двигался как человек, потом прыгнул и приземлился на четвереньки. И дальше пошел так вот. На ладонях и стопах, но не как человек, что изображает зверя. Человек, идущий на четвереньках, по-другому распределяет вес тела. Ему неудобно. А здесь… Я сказал бы, что для него этот способ передвижения совершенно естественен. Шел прыжками, и я думаю, что, так вот мчась, он с легкостью догнал бы бегущего мужчину. А потом – прыгнул снова и приземлился на той широкой плоской скале за селом. И там даже я следа не найду.

– А псы?

– Ссутся, едва только я тычу их в след. Не хотят идти.

– Ладно. А теперь пошли, я тебе кое-что покажу.

Кеннет провел его в дом, перед которым лежало тело, и указал на кучку вещей, которые они обнаружили в одном из сундуков. В сундуке с двойным дном. Стеклянные кулоны странной формы, кусочки горного хрусталя, оправленные в золото, наконечники стрел и копий, необычно инкрустированные топорики, кремневые ножи с рукоятями, обернутыми золотой или серебряной проволокой. Даже странно, что местные не сняли золото и не выбросили острия. Браслеты и ожерелья из самородков холодной ковки[1] смешивались с зубными накладками, которые использовали великие воины аг’хеери. Также они нашли порядком человеческих украшений и оружия. Полуистлевшие ножны меча с опалами и позолоченные умбоны от щита. Прочее – кучка обломков, относительно которых нашедший, похоже, не смог определиться, бесполезны ли они или тоже обладают какой-то ценностью. На первый взгляд, одного собранного здесь золота хватило бы на месячное жалованье их роты.

Волк взял в руки несколько предметов, один – маленький кулон с примитивной фигуркой медведя – сразу отложил в сторону, непроизвольно отирая ладони о штаны.

– Чары, – скривился он. – Откуда это здесь?

– Ты мне скажи.

Следопыт поднял остатки кожаного пояса. Понюхал, сжал в руке.

– Водой выбросило, – наконец произнес он.

– Согласен. Велергорф!

Седой десятник показался из-за двери:

– Я, господин лейтенант.

– Осмотрелись вокруг села?

– Да, господин лейтенант. И есть кое-что…

– Я уже знаю. А теперь коротко: ты видел какие-то коптильни? Стойки для сушки рыбы или сети? Загородки с животными?

– Несколько сарайчиков с козами и овцами, все тщательно закрыты. Коптильня выглядит так, будто вот-вот завалится. Никаких стоек. Так вот, господин лейтенант.

Кеннет кивнул.

– Возьми свою десятку и ступай в избу старосты. Присмотри за ним, пока я не приду.

– Так точно.

Он же еще раз осмотрел кучку сокровищ. Если Волк прав, озеро выбрасывало на берег остатки от какой-то древней трагедии. Подарок судьбы – или проклятие. Ничего странного, что местные предпочитали прятаться от мира. Он зашагал к дому старосты.

В дверях едва не столкнулся с одним из солдат Велергорфа.

– Господин лейте… – начал стражник, но Кеннет оборвал его на полуслове. Уже знал, что не допросит старосту, потому что внутри избы смердело кровью. Вошел.

Главного по селению он нашел в той же комнате, где они повстречались впервые. Его жену – тоже. Лежала под стеной в луже крови. Того множества ударов ножом, что нанес ей муж, хватило бы, чтобы прикончить десяток человек. Не выглядело это как простое убийство, скорее как акт отчаяния, но староста селения не смог бы ответить, что им двигало. Он покачивался на короткой веревке, свисающей с потолочной балки, до пола не доставал не больше чем на ноготь. В мертвых зеницах отражалось, будто в посмертном обвинении, тело жены.

Велергорф стоял под стеной с руками сложенными на груди.

– Не люблю самоубийц, – бросил он коротко.

– А я – убийц. Проверили остальные комнаты?

– Да. Если он был настолько умен, каким казался, то хорошо спрятал свою часть найденных вещей. Может, даже снаружи.

– Не думаю, Вархенн. В одном Берф был прав, они тут на соседей глядят волком. Каждый стерег найденное как зеницу ока, а прежде всего – от тех, кто по ту сторону забора. Был самым главным в селе, и можешь ставить что хочешь, но здесь мы найдем в два раза больше, чем в предыдущем доме.

– Я не бьюсь об заклад с офицерами, господин лейтенант. Проиграю – потеряю деньги, выиграю – буду до конца жизни ходить в головном дозоре. Что теперь делаем?

– Идем к тому чернобородому. Староста должен был доверять ему, если всякий раз брал с собой. И вынь топор из-за пояса.

* * *

Чернобородого они застали снаружи. Тот стоял на берегу и смотрел на озеро. Казалось, ему совершенно не мешает, что в паре десятков шагов колышется на воде лодка с двумя солдатами. Когда стражники входили во двор, он как раз широко размахивался. Плоско брошенный камень помчался по водной глади, оставляя за собой цепочку расширяющихся кругов. Кеннет остановил десятника и двинулся к рыбаку один. Тот оглянулся через плечо, странно усмехнулся.

– Выпьете, господин лейтенант? – тряхнул он глиняной баклагой, в которой что-то булькнуло. Наверняка ждал гостей: у пояса привесил несколько оловянных кружек.

– Что это?

– Магхенская перцовка, лучшая на Севере. Орг за бутылку.

– Может, попозже, хозяин. Как вас зовут, я позабыл.

– Ливенс Авекс. Староста не говорил?

– Я не успел спросить. Он мертв.

Рыбак нахмурился, будто пытаясь уразуметь непонятное слово.

– Мертв… Вы его убили?

– Нет, сам повесился. Но сперва заколол ножом жену.

– Хе-хе, как я и говорил: всякий платит за свои грехи. Ну, ему это удалось. – Жидкость в бутылке хлюпнула, у чернобородого явно тряслись руки. – Ну и ладно, господин офицер, и ладно, выпьем же за тех, кого озеро забрало с собой.

Он наклонил сосуд, сделал большой глоток, откашлялся, вытер рукавом слезы.

– Кре-е-епкое. У-у-ух… Но ежели вы не пьете и не пришли в гости, то наверняка у вас есть какие-то вопросы. Слушаю.

Кеннет сложил руки на груди, глядя, как Ливенс наклоняется за следующим камешком.

– Сыновья, как я понимаю, не ремонтируют сети, – поддел он.

– Нет. Хе-хе, нечего ремонтировать, уже годы не выхожу на рыбалку, отец и дед шкуру с меня спустят, как повстречаю их в Доме Сна. – Плоская галька отскочила несколько раз и потонула.

Лейтенант кивнул:

– Когда это началось? Когда вы стали находить на берегу разные вещи?

– Сколько себя помню, волны выбрасывали их на берег, разные вещи. Такое уж здесь дно. – Рыбак очертил рукою пологую волну. – У ледника – глубина, а потом все мельче и мельче. Когда в озеро рушится глыба льда, а отрываются и размером с десять домов, то волна сперва подхватывает то, что внизу, а потом движется все быстрее в сторону берега, поднимается и почти всегда выбрасывает в этом месте то, что насобирает. Когда лет двадцать тому пришла некая зараза, то берег ярдов на пятьдесят был покрыт гниющей рыбой. Мы по ней по колено бродили. Но избы тогда стояли милях в трех отсюда, там, где вода едва плескала в камни, когда старина Гвихрен плевал в озеро.

Ливенс снова приложился к баклаге – на этот раз осторожней.

– Я был молод, когда мы нашли здесь первый труп. Какой-то ахер в кожаном доспехе, полуобъеденный рыбами. В руке все еще сжимал щит. Я помню очень хорошо, потому что все село собралось тогда советоваться, что это значит и не начнутся ли какие проблемы. Наконец мы погрузили труп в лодку, отплыли подальше в озеро и выбросили его в воду. Эх, когда б только был этот один.

– Было их больше, верно? – Кеннет заглянул, ища подтверждения, в глаза собеседнику. – Я готов поспорить, что это ледник приносил их сюда и бросал в озеро, а значит, может им быть и несколько сотен лет. Из года в год попадалось все больше тел, людей и ахеров. А с трупами прибывало богатство, золото, серебро, драгоценные камни, украшения. А вы, значит, грабили их – и что? В озеро?

– Верно, – чернобородый размашисто кивал. – В озеро. Озеро дало, озеру мы возвращали.

– Не все.

– Нет, не все. Зачем рыбам золото? Так всегда говорил Гаван: зачем рыбам золото и драгоценности. А живым пригодятся. Он первым перенес дом к озеру, как раз сюда. Целый год следил, как ходят волны и куда выбрасывают побольше вещей, а потом за месяц разобрал хозяйство и отстроил его на самом берегу, на столпах. Старики над ним смеялись, говорили, что минует зима – и он вернется на старое место, но он в полгода покрыл избу новой дранкой, купил лодку, поставил печь из специально обожженного кирпича, а его баба и дитя в новых шмотках ходили. Купцы быстренько уяснили, что лучше к нему заезжать, чем к нам, лучше товар менять на золото и серебро, чем на рыбу и икру. И на следующий год еще четверо хозяев перебрались и выстроили избы рядом. Он не был рад, но и запретить не мог, потому как иначе его наверняка бы сожгли.

– Твоя изба с ним рядом.

– Потому что мой отец первым попытался что-то изменить. Рыболовство – тяжелый кусок хлеба, особенно здесь. Помню, бывали дни, когда мы утром и вечером только суп из водорослей и рыбных костей и хлебали. Ничего здесь не растет, пару овец и коз мы держим только благодаря сену, что везут купцы. Тот глупец, кто добро, что само плывет в его руки, не может поднять и для себя использовать.

– И сколько продолжалось, пока все сюда не перебрались?

– Три года. Может, четыре, не помню.

Кеннет осмотрелся.

– Значит, эти заборы действуют как невод? Я прав? Волна приносит вам останки, трупы и куски со дна, те поперечные ряды камней их задерживают, чтобы не отступили в озеро, а когда вода схлынет – вы выходите и собираете, верно?

На лице рыбака расцвела горькая усмешка.

– Невод? А, верно, невод. Но заборы прежде всего для того, чтобы соседи не видели, что кому судьба принесет. Сперва, когда здесь только несколько домов стояло, делили по справедливости все, что находили, но потом, когда все село сюда перебралось, стало похуже. Бывали дни, когда только одна брошь или какой-то самородок попадался – и что тогда? Делить на двести пятьдесят голов? Люди ночи напролет не спали, ходили вдоль берега с факелами, ожидая волну, один другому в глотку прыгал, что, дескать, то и это ближе к его, а не к чужой избе лежало. – Рыбак сплюнул, поднял камень и метнул с такой силой, что тот почти исчез с глаз, прежде чем нырнул под воду. – Те семьи, что некогда последней сушеной рыбой в нужде делились, теперь смотрели друг другу в руки, следили, воровали найденное. Некоторые и за топоры хватались.

Он снова хлебнул из баклаги, вздрогнул, вытер губы рукавом.

– Если это и невод, то на нашу жадность. Посмотрели б вы, как мы делили берег, за каждую четверть ногтя скандалили, а коль сосед забор на палец сдвигал, то и ножи в ход шли. А потом… Когда уж заборы поставили и каждый в своем подворье закрылся, все равно покой не наступил.

Кеннет фыркнул.

– Ну да, это жуткое дело, что вам приказали здесь поселиться и заставили грабить трупы. Если б вы только могли уехать…

Чернобородый глянул на него: без гнева, с печалью в глазах.

– Некоторые и уехали, сумели. Но не все настолько сильны. А вы бы уехали? Когда после любой волны могли на пороге собственного дома найти что-то вроде этого? – Он полез за пазуху и вытащил маленькую тряпочку. Осторожно развернул. Перстень был несомненно золотым, две малые змейки сплетались хвостами и смыкали пасти на прозрачном, словно вода, камне размером с голубиное яйцо. Лейтенант взял украшение и приблизил к глазам. Каждая, самая малая чешуйка на теле змей была старательно выгравирована, глазки поблескивали голубыми камешками, малые раздвоенные язычки, тоньше волоса, лизали бриллиант. Поскольку это, несомненно, и был бриллиант.

– Он великоват для моих пальцев, как видите, да и для ваших – тоже. Ну и пусть. Я бы не осмелился его надеть, хотя он – красивейшая вещь, какую я только видел в жизни.

– Кто его носил?

– Какой-то ахер носил его на шее подвешенным на кусочке ремешка. – Рыбак осторожно отобрал у него перстень. – Вы бы ушли? Что, господин лейтенант, ушли бы отсюда, зная, что другие остались и находят на берегу такие чудеса? Ежели ешь в детстве суп из водорослей, то не хватит сил забрать семью и начать где-то в другом месте.

– За то, что вы уже накопили, вы наверняка сумели бы купить хорошее хозяйство на добром куске плодородной земли. В любом месте этих гор, а то и за ними. Послать сыновей в школы… Или и им землю купить, найти им хороших жен, дождаться внуков.

– Ага, и всякую ночь просыпаться по десять раз, выслушивая волну, которая не придет, и размышляя, какие чудеса выбросит на берег, а меня не будет на месте, чтобы их поднять. Я пытался, ушел на полгода, хотел даже к вам, в Стражу наняться, но потом притянуло меня назад. – Рыбак засмотрелся на спокойную гладь. – Это озеро… Если ты здесь родился…

Он осторожно положил перстень на ладонь и, не глядя на лейтенанта, сказал:

– Если бы некий мудрый офицер забрал своих людей в казармы и…

Кеннет рявкнул:

– Ветер.

– Что?

– Ветер подул, и потому я не услышал, что ты сказал, хозяин. Если бы, однако, я только подумал, что ты хочешь подкупить меня, словно городского дружинника… – процедил он сквозь стиснутые зубы, – я бы тебе руку отрубил, которой ты протянул бы взятку.

Рыбак стиснул кулак.

– Расскажешь мне, что убивает? – Лейтенант сделал вид, что не заметил дрогнувших плеч и бледности черноволосого. И не думал оставить его в покое. – Вы нашли нечто, что не было до конца мертвым, верно? Ахер? Человек? Нечто другое? Захваченное магией? Те трупы ахеров и людей, которые выплевывает в озеро ледник, это останки некой древней битвы. Наверняка использовались в ней чары, может, и призвали нечто, демона, тварь из-за Мрака, которая кончила, как и остальные, – во льду, но не умерла. Вы пробудили ее, и теперь она вас убивает.

Его собеседник перестал трястись и покачал головой:

– Мы не находили ничего живого. Ничего полумертвого. Все, что вода выбрасывает на берег, годится лишь на корм рыбам. Верно, здесь случается отыскивать странные вещи. Остатки амулетов, какие-то каменные плитки, покрытые странными знаками, оружие, наверняка не предназначенное, чтобы рубить и колоть. Человек сразу ощутит, когда что-то магично или магией пронизано. Мы выбрасываем такие находки туда же, куда и трупы. По крайней мере такова меж нами договоренность, – уверил он быстро.

– Прямо вижу, как вы выбрасываете в воду золотой кулон, – иронично усмехнулся Кеннет. – Пусть бы на нем хоть орда демонов висела, держали бы его в доме. Жадность ослепляет, иначе отчего бы тот, что погиб ночью, вышел наружу, пока солнце не взошло? Наверняка увидал что-то в воде и не выдержал, я ведь прав? Озеро порой забирает, что дает, потому-то он и рискнул – и кончил с разорванным горлом. Кто здесь убивает, хозяин? Почему он боится воды? И почему вы не пытаетесь убить его сами?

– А с кем бы я на него пошел? – Большие руки рыбака сжались в кулаки. Чернобородый выталкивал короткие предложения, словно выстреливал ими в воздух: – С теми, из-за забора? Семьи по две, по три держатся, а я должен всех собрать? Из них большинство моей смерти обрадуются: меньше голов для дележки. А здесь из года в год… Берег уже не тот, что когда-то. Хочешь рассказ о нашем падении? Так вот же. Три месяца назад потонул один хозяин, волна лодку перевернула, а вода – холодна, как лед. Оставил он жену и двоих детей. Семья та всегда в стороне держалась, без друзей, и быстро за это заплатила. В два дня соседи раскрали их добро, потому как в доме не хватало мужчины. Через месяц, когда вынесли уже от них все и прогнали с их куска берега, женка повесилась на чердаке. Там, в той третьей слева избе. Не прикажи староста, и детишек наверняка бы кто-то притопил, но он взял их себе на службу, и хорошо, иначе б они в родном селе с голоду подохли. Да и не село это уже, а стая бешеных псов, каждый к своему куску озера привязанный. Те, кому надоело, – ушли, остальные на четыре-пять групп разбились, что вместе держатся, как я со старостой, Оврином и молодым Лавом.

– А те дети, что староста пригрел? Где они?

– Не знаю, какое-то время тому назад пропали. Когда начались проблемы, никто и не подумал, чтобы за ними следить, видать сбегли. Было у них побольше разума, чем у нас всех.

* * *

Он наблюдал за тем большую часть дня. Смотрел, как спит, бормочет, пьет воду, корчится в дыре в земле, снова спит.

Соединился, верно? Искал господина, вторую часть, дополнение. Нет в мире разума, который сумел бы тебя контролировать, но каким-то образом ты смог перенести свою тоску на его желания. Нашел душу достаточно одинокую и испуганную, чтоб та уступила и соединилась. Теперь не ждешь ни перехода, ни возвращения домой. Желания нового господина сделались смыслом твоего существования. Сколько ты помнишь? Помнишь ли воду, смыкающуюся над головой, и лед, сковывающий все вокруг? Потому ли избегаешь озера? Спишь далеко от берега и не желаешь приближаться к воде. Но все равно всякую ночь наведываешься в село.

Убиваешь чудовищ.

* * *

Они ждали. Ночь приближалась все быстрее, а рота Стражи явно готовилась остаться в селе. Кто бы ими ни командовал, решил он, нынче никто не погибнет.

Андерелл следил, как солдаты наводят порядок в селении, и слова, которые он шептал себе под нос, устыдили бы всех маркитанток в северных провинциях. На его глазах на хрен шла вся его засада, и становилось ясно, что они зря несколько дней пролежали на холодных камнях. Убивающая рыбаков тварь наверняка не будет настолько глупа, чтобы показаться нынче ночью.

Сперва стражники приказали покинуть все дома в восточной части села, а жителей загнали в оставшиеся избы. Сначала шло тяжело, но выбор был прост. Или убираешься из избы, или грузишься на лодку и покидаешь окрестности. Решительные жесты десятников не оставляли никаких сомнений. В двух случаях сопротивление приходилось ломать, выволакивая людей силой и разнося окна и двери в мелкую щепу. Никто не отважился бы ночевать в доме, распахнутом настежь. Впрочем, как ему удалось заметить, большинство рыбаков принимали приказы солдат с явным облегчением. Собирали свое добро, какие-то свертки, тюки и сундуки и вселялись в десяток домов с западного края селения. Столько-то солдаты и позволили занять, когда оказалось, что местных – неполных полторы сотни. Сейчас стражники каждый десяток-другой шагов раскладывали у заборов кучи дров, проверяли защиту окон и дверей, рушили палисады, отделявшие занятые подворья.

Похоже, они намеревались остаться на ночь и оборонять жителей.

Они же собрались уже всей дружиной – следить за покинутым концом села не было никакого смысла.

Оба чародея что-то бормотали друг дружке, Покровцу явно что-то не нравилось из того, что делал Гендерц. Главное, чтобы ночью ни один из них не подвел.

Андерелл подобрался к Уэле и дотронулся до ее плеча.

– Видишь? – указал он на рыжеволосого стражника в плаще, обшитом красной тесьмой. – Ночью с ним должен произойти несчастный случай. Но не смертельный, не ухмыляйся так, в конце концов, это офицер нашей армии. Однако, если его люди потеряют командира, дело усложнится, и они вернутся в казармы. А мы получим несколько дней.

– Пойду одна? – Тайная убийца продолжала щериться, вызывающе поглядывая на Биргона. Тот факт, что командир поручил дело ей, а не воину, она, похоже, считала лишним очком в их игре.

– Вместе со мной, Йовелем и Манву. Остальные прикрывают. Вы трое справитесь с одним солдатом, а я только прослежу, чтобы не наделали лишнего, – предостерег он их.

* * *

Собрать всех жителей в одной части села получилось проще, чем он предполагал. Только несколько протестовали по-настоящему яростно, остальные подчинились солдатам почти с облегчением. Размещая людей, Кеннет опирался на дельные советы Ливенса Авекса. Некоторые семьи не должны ночевать вместе. Благодаря этому была надежда, что утром они не найдут один из домов наполненным трупами.

Чернобородый вел себя как неофициальный преемник старосты, и оказалось, что многие охотно его слушаются. Совещание с десятниками было коротким. Кеннет решил, что они останутся в селе еще на одну ночь и попытаются если не убить или схватить тварь, то, по крайней мере, не допустить очередного убийства. А завтра решат, что делать. Сказать по правде, чем дальше, тем меньше он хотел рисковать за них жизнью, но долг есть долг. Решил, что солдаты станут патрулировать территорию четверками, каждая – с псом, и оставалось только надеяться, что четверо вооруженных мужчин окажутся для убийцы достаточно серьезной преградой.

Сумерки опускались, как случается в горах, окрашивая в багрянец снега наивысших вершин, протягивая длинные тени по восточным склонам и быстро снижая температуру воздуха. Едва только солнце начало клониться к закату, от озера повеяло холодом. Это обещало студеную ночь.

Он подошел к совещавшемуся с двумя следопытами Велергорфу.

– Все собраны в одном месте?

– Так точно, господин лейтенант. Две семьи решили отплыть. Мы их не задерживали.

– Хорошо. Нашли что-нибудь еще? Волк? Азгер? Что-то, что порадует вашего командира?

Старший из следопытов, Азгер Лавегз, покачал головой, аж заколыхались несколько косиц, в которые он заплел волосы.

– Ничего нового. Это сложная местность, господин лейтенант, особенно когда очередная волна смывает все следы. Остается только ждать.

– Хорошо. Вархенн, люди после вчерашней ночи не выспались, потому сменяться у костров через каждые два часа. И, как я и говорил, ни минуты неподвижности, они должны ходить и видеть друг друга.

– Маловато нас, господин лейтенант, только три патруля за забором…

– Мне тоже хотелось бы полную роту. И нет, я все еще не желаю, чтобы местные получили на руки оружие. Сколько времени пройдет, прежде чем кто-то из нас поймает стрелу в спину? У них и так в домах столько ножей и топоров, что мне не хотелось бы штурмовать любой из них. Что-то еще?

Татуированное лицо десятника, когда он широко улыбнулся, покрылось морщинками.

– Может, помолиться?

– Никогда не видел, чтобы ты молился, Вархенн. Ну всегда что-то случается впервые.

– И тут у меня проблема, господин лейтенант. Ни один из наших Бессмертных не кажется мне подходящим. Да и предпочел бы я, чтобы они нынче не вмешивались, а духи ахеров, увы, никогда меня не слушались. Потому пусть будет такая, – десятник дотронулся до рукояти топора. – Буду тебя острить, умащать и никогда не оставлю на поле битвы, а ты руби все, что встанет у тебя на дороге, и всегда будь под рукою.

Кеннет ответил усмешкой:

– Хорошая молитва, Вархенн. Пожалуй, лучшая, которую я слышал. – И указал на запад: – Солнце сейчас спрячется, готовьтесь к долгой ночи.

* * *

Крик был настолько же пронзительным, как и в прошлую ночь. Глубокий, отчаянный и печальный. Кеннет снова невольно ухватился за рукоять меча, а потом медленно выдохнул. Слишком далеко, место, откуда донесся вопль, было на расстоянии не меньше полумили. Он осмотрелся, проверяя, как стоят солдаты. Согласно приказу, они держались четверками, у него самого за спиной было двое солдат его десятки. Решили, что внутри ограды этого должно хватить.

Уничтожение заборов, что делили берег на малые кусочки, оказалось хорошей идеей. Они видели теперь все десять домов – и у них было вдоволь дров для костров. Несколько из них они зажгли снаружи ограды. С этой стороны тоже горело несколько: небольших, едва рдеющих, но дающих достаточно света. Оставалось лишь надеяться, что ледник не пошлет на берег большую волну, поскольку тогда весь план рассыпался бы в пыль. Из оставшихся оград они вырвали часть досок, чтобы сохранять зрительный контакт с солдатами по ту сторону и иметь возможность обстрела. До момента, когда он услышал крик, Кеннет надеялся, что ночь пройдет безо всяких происшествий.

Согласно приказам и инстинкту выживания, большинство стражников держались поближе к забору. Если убийца может прыгать на расстояние в сотню футов, человек предпочитает иметь за спиной несколько толстенных досок. Ну и, благодаря этому, они хорошо видели крыши домов.

При первом же крике пламя костров снаружи разгорелось сильнее. Об этом они тоже договорились сразу, огни должны были дать знать, что село под охраной, поскольку они не думали ведь всерьез, что убийца как-то особенно боится огня.

Ночную тишину разорвал еще один призыв. То, что это был призыв, Кеннет понял, когда услышал его вновь. В нем не звучало вызова или ярости – только что-то схожее с ожиданием. Словно кричащий надеялся на ответ. Лейтенант сцепил зубы, ощутив дрожь.

На второй крик среагировали псы. Если после первого они лишь подняли головы и принялись нюхать воздух, то теперь поставили уши торчком, вздыбили шерсть и обнажили клыки. Короткие предупреждающие порыкивания звучали словно рокот надвигающейся бури.

– Он ближе, – пробормотал один из сопровождающих его солдат.

– Знаю, Малаве. Слышу.

Малаве Гринцель сунул корд под мышку и натянул тяжелые кожаные перчатки. Из ножен на бедре вынул длинный нож.

– Похоже, он нас проведает, господин лейтенант.

– Я его не приглашал, но, коли придет, хочу, чтобы он здесь и остался.

– Хе-хе, как и мы все.

Очередной оклик раздался еще ближе, Кеннет сказал бы, что в каких-то двухстах ярдах от села. Кто бы ни кричал, он должен был бежать не медленнее галопирующего коня.

Лейтенант взглянул на псов: те уже не порыкивали, прижимая уши, мышцы натянулись, словно веревки. Головы их указывали одно и то же направление – юго-восток. То, что кричало во тьме, и правда быстро приближалось. А Кеннет искренне пожалел, что нет луны.

Потом, из-за того, наверное, что одновременно стих ветер, а псы перестали ворчать, они услышали. Стук камней на пляже, удары лап – не лап, рук – не рук, нарастающий хриплый рык. Нечто вынырнуло из мрака и мелькнуло над забором, между кострами и стеной из досок, отбрасывая на мгновение раздерганную тень. Потом вдруг замерло. Раздалось несколько окриков, коротко взвыл пес, щелкнул арбалет, потом второй, и установилась тишина. Через миг воздух прошили проклятия.

Кеннет добрался до ближайшей калитки и с мечом в руках выскочил наружу. Ожидал худшего: крови, лежащих тел, раненых и умирающих, но все его люди были целы. Собаки тоже, только одна из них с глуповатым выражением на морде присела на задницу и делала под себя. При этом тряслась, словно студень.

– Хивель, что случилось?

Стражник наклонился и натягивал арбалет, со стоном зацепляя тетиву за крюк. Выпрямился, положил стрелу в канавку. Прицелился в тени, притаившиеся за границей тьмы.

– Он, господин лейтенант, – сплюнул Хивель, пренебрегая правилами, – он выпрыгнул оттуда, вон, где чуть-чуть видать те два камня, подскочил к псу, погладил и метнулся в другую сторону, – солдат махнул оружием куда-то за себя.

Кеннет приподнял брови:

– Говоришь, погладил?

– Так оно выглядело. Остановился, похлопал его по лбу, погладил. Прежде чем я успел прицелиться арбалетом, уже отпрыгнул. Приземлился где-то там, отскочил снова – и нету его. Не думаю, чтобы я попал.

– Кто еще стрелял?

– Я, – Волк закончил заряжать арбалет. – Только зря потратил стрелу.

– Рассмотрели?

– Было совсем немного времени, господин лейтенант, только и приметили, что выродок какой-то, низкий, худой и будто бы горбатый.

Крик раздался где-то слева, эдакий пронзительный, отчаянный призыв. Псы ответили ему настолько же отчаянным воем. Даже тот, что миг назад делал под себя, вскинул морду и заскулил. Если псы умеют плакать, то именно так оно и звучало.

– Останьтесь здесь, псов к ноге. И не позволяйте их гладить кому ни попадя, потому как привыкнут еще. Велергорф!

Десятник вынырнул из тьмы. Топор держал обеими руками.

– Кричит где-то в селе, слышишь?

– Как и любой над озером. Десять – пятнадцать изб. Я сказал бы, что он сидит на крыше и воет.

– Я бы тоже.

Они обменялись взглядами. Велергорф скривился татуированной ухмылкой.

– Никогда я не любил сидеть на жопе и ждать.

– Идем я, ты, Волк и Хивель. Остальным оставаться на месте и бдеть.

Они побежали вдоль забора, склоненные, держась направления на несмолкающие вопли. Пробегали мимо очередной калитки, а звук нарастал. На этот раз убийца, похоже, решил дать концерт всей округе.

Они пробежали почти половину села, когда крик стих. Кеннет выругался и осторожно отошел в сторону, пока крыши изб не стали видны над досками ограды. На фоне звездного неба они казались угловатыми хребтами неких мистических тварей.

На одной что-то шевельнулось.

Он взглянул на стражников и поднял вверх палец. В этот миг приклеенная к крыше избы фигура передвинулась и исчезла. Что-то скрипнуло, наверное ставня.

– Вошел внутрь. – Кеннет шептал на границе слышимости.

Взгляды солдат отвердели. Внутрь избы, в тесные комнаты, где не удастся прыгать на десяток-другой шагов… Доспехи, шлемы, топоры и мечи против когтей и клыков. Почти одновременно, будто управляемая единой мыслью, вся тройка кивнула.

Калитка отворилась бесшумно, зато галька скрипела немилосердно, но Кеннету казалось, что хрустит она только под его подошвами. Велергорф шагал тихо, будто ступал по каменной дороге, а Волк и Хивель двигались словно духи. Стоящий на сваях дом казался черным абрисом, мертвым и пустым. Взгляд медленно привыкал к слабому свету, улавливая во мраке больше подробностей, пятна окон и неприкрытую дверь. Ничего притягательного.

Они подошли к входу сбоку, оба солдата с арбалетами встали напротив. Вахренн толкнул дверь рукоятью топора и приклеился к стене. Ни скрипа. Пять ступеней вверх они преодолели на цыпочках, сперва десятник, потом Кеннет, в конце – арбалетчики. Дом был схожего с остальными устройства: два помещения по левой стороне коридора, одно – справа. Походя лейтенант отметил отсутствие дверей: ничего, только темные дыры проемов. Хлопнул Велергорфа по плечу и указал на первую слева. Заглянули. Пусто, четыре стены, маленькое оконце, сквозь которое вливался бледный ночной свет, благодаря чему в помещении вообще можно было хоть что-то увидеть, несколько кусков дерева на полу. Никакой мебели, сундуков, обычных домашних штучек. Заглянули в другую дверь. Там находилась кухня, но от печи осталось только несколько треснувших кирпичей, и, когда взвыл ветер, из отверстия в очаге посыпалась сажа. Не забрали отсюда разве что деревянные колышки, на которых когда-то висела посуда. Кто бы ни утащил отсюда вещи, взял он все, что только удалось вынести.

На первом этаже осталась только одна комната. И именно оттуда донесся негромкий шорох, что-то треснуло, и блеснул свет.

Они повернулись, словно по команде, арбалеты направили в прямоугольник двери. Кеннет взглянул на Велергорфа, кивнул. Ворвались в комнату одновременно и остановились с поднятым для удара оружием.

Двое детей сидели на голых досках пола в настолько же пустом, как и остальные, помещении. Рядом с ними горел светильничек – собственно, кусок глиняного черепка с каплей масла на дне и тряпочки, в которую, отчаянно мигая, уцепился крохотный огонек. Паренек, на глаз лет двенадцати, и девочка лет восьми или девяти. Оба одеты в нечто, наверняка бывшее остатками подгнивших мешков, в которых хранят зерно. Сидели друг напротив друга с прикрытыми глазенками, держась, кажется, за руки, ладошки спрятаны под грязными тряпками, ноги поджаты. Даже не оглянулись на вооруженных людей, которые внезапно вскочили в комнату.

Все эти подробности Кеннет ухватил мгновенно, как заметил и плотно прикрытые ставни, и лестницу, ведущую на чердак. Указал Велергорфу на темную дыру в потолке и подошел к детям. Светильничек моргнул огоньком.

– Оставили вас? – шепнул он детям.

К хренам охоту на убийцу. Теперь им следовало заняться детьми.

Оба личика повернулись в его сторону и посмотрели непонимающе. Были они… Таких худых детей Кеннет не видел никогда в жизни, даже в селах, отрезанных от мира лавинами, когда люди, когда кончались припасы, ели, чтобы уцелеть, собак, кошек, крыс и даже кожаные части одежды. Черепа, обтянутые кожей, и огромные, словно плошки, глаза. Во взглядах этих не было ничего. Пустота, полное отсутствие понимания того, что происходит вокруг. Он вспомнил, что рассказывал ему чернобородый. Посчитал в уме избы.

– Это ваш дом, верно? Это вас пригрел староста, когда вы остались одни. И, как вижу, старался он изо всех сил. Кормил и вообще. Ничего странного, что спрятал вас от нас.

Девочка шевельнула губами, в глазах появился блеск.

– Мы здесь спрятались, – шепнула она. – И ждем.

– Ждете?

– Пока папа вернется.

Он закрыл глаза. Им не сказали?

– Понимаю. Мы заберем вас в безопасное место, где вы смогли бы обождать.

Она покачала головой:

– Нет.

– Почему?

– Потому что они нас повесят.

– Повесят?

– Как маму. За шею. Пока мы не умрем. Лучше мы спрячемся.

Услышал, как Велергорф втягивает воздух. Он прикрыл глаза, но девочка с детским личиком и взглядом старушки никуда не делась. Боги, что сказал тот чернобородый сукин сын? Те, что сумели, отплывали отсюда целыми семьями, бросали родную сторону. Но ведь он сам говорил, что уплыть не удастся. Не добровольно. Кто здесь родился, тот спит неглубоким сном, вслушиваясь в очередную волну… И говорил еще, что это уже не тот берег, что ранее. Из года в год выбрасывает сюда все меньше. Потому, если кто-то не имел друзей, не держался с остальными семьями, то соседи в одну из ночей проведывали его и вешали. Потом грабили хозяйство и занимали его кусок берега. А дети опекались так, чтобы не прожили и месяца. Если не вешали их сразу.

А он рисковал здесь, ради этих детей, своей шеей.

– Велергорф!

– Так точно.

– Забираем детей и возвращаемся.

– Понял, господин лейтенант. А что с… – указал он на чердак.

– Скорее всего, он уже сбежал. Мне нет дела ни до того, откуда он взялся, ни что именно ищет. Завтра мы возвращаемся в Беленден. Пусть полковник пришлет сюда нескольких чародеев и какого-нибудь ясновидца, чтобы тот открыл правду.

Мальчишка моргнул, и Кеннету показалось, что в глазах его отражается не комната, а нечто иное, будто наполняла их мутная вода. Ребенок открыл рот, закрыл. Медленным движением вытащил руки из-под тряпок и вытер лоб.

Его ладони… Наверное, на нем были перчатки, хотя Кеннет не поставил бы на это и половину орга. Если это перчатки, то они слишком хорошо имитировали настоящие конечности, вместе с ногтями и морщинками на коже. И были раза в три больше, чем должны. Он отвел взгляд от того, что никак не могло быть настоящими ладонями мальчишки, и заглянул ему в глаза. Ни следа от ребенка, даже голодного и изможденного до полусмерти, никаких чувств, эмоций, никакого сознания. Он никогда не видел такого взгляда.

Нет. Однажды он уже заглядывал в такие глаза, глаза горного медведя, которого раз встретил на дороге по весне. Тварь как раз вышла из зимней спячки и, пожалуй, не успела полностью выйти из страны снов. С полминуты медведь стоял напротив него и глядел, словно раздумывая, настоящий ли человек, или не стоит им морочить голову. Наконец гора меха развернулась и двинулась своей дорогой. Это были самые длинные полминуты в жизни лейтенанта. И вот теперь все повторялось.

«У тебя есть меч, – забормотала некая часть его сознания, – щит, кольчуга, шлем. А он не достанет тебе и до плеча, к тому же он такой худой, что, глядишь, переломится. Ты можешь не сжимать рукоять с такой силой».

Девочка также встала, подошла к брату и с улыбкой дотронулась до его ладони.

– Подарок, – шепнула она.

– Подарок? – Странно, что голос его не дрогнул, хотя та часть сознания, которая миг назад дала о себе знать, теперь бормотала что-то о битве не на жизнь, а на смерть.

– От дяди Гавана. Он сказал, что Йвен должен его проверить, и, когда проверит, мы получим еды. – Она прыгнула мальчишке на спину, оплела его руками и ногами и вжала лицо ему в шею. – Я помню, мы были очень голодны. Но еды мы не получили, они только принялись его колоть и дергать. Тянули его, и один приставил к его боку красное железо.

Последние три предложения оказались сдавленными и едва слышными, но Кеннет почти не обратил на них внимания. Выродок, говорил Хивель, горбатый выродок. Низкий, без малого пять футов роста, настаивал Волк, но весит столько же, сколько нормальный ребенок такого роста. Или двое. Изможденных.

– Тогда Йвен сказал, чтобы я закрыла глаза, и забрал меня отсюда. И теперь мы ждем, пока вернется папа. – Девочка подняла лицо и странно усмехнулась. – Они приближаются, – сказала она. – Держитесь.

В дом ударил кулак бога. Громыхнуло, вся конструкция наклонилась влево и замерла, словно лодка на внезапно замерзшем море. Кеннет покачнулся на согнутых ногах, Велергорф отвратительно выругался, оперся о стену. Воздух наполнился пылью. Громыхнуло еще сильнее, и с треском ломающихся столпов дом тяжело ударил дном о землю. Он затрясся, затрещали балки и стропила, но конструкция выдержала.

Светильничек мигнул и погас.

И в этой темноте вся задняя стена дома исчезла, высосанная наружу мощной силой. Словно к ней прицепили упряжку с дюжиной лошадей – и дернули. Прежде чем опала пыль, несколько закутанных фигур ворвались внутрь.

Брякнул арбалет, один из чужаков сложился напополам, захрипел и упал. Двое других, игнорируя солдат, кинулись к детям. Кеннет не заметил удара, который поразил первого из них. Мужчина – если судить по росту и ширине плеч – успел заслониться скрещенными руками, но удар кулака сломал их, словно палочки. Мужчина заорал, и в тот же момент второй кулак ударил его в подбрюшье. Он подавился, рыгнул кровью и содержимым желудка, полетел под стену.

Его компаньон атаковал с тылу. Два длинных стилета с почерневшими клинками ударили одновременно. Мальчишка крутанулся в быстром обороте, ушел от обоих ударов, очень быстро, неразличимо, подскочил к нападавшему и схватил его за руки. Гигантские ладони сжались на запястьях убийцы. Тот отклонился и резким ударом головы лупанул мальчишку в лицо. Что-то хрупнуло, брызнула кровь. В следующий момент оба предплечья атакующего выгнулись назад, словно лишенные костей. Крик прозвучал слишком по-женски, чтобы хоть на миг сомневаться насчет пола убийцы.

Щелкнули два арбалета, ребенок отпустил женщину и выгнулся в невозможном извороте, а Кеннет выжил только потому, что в начале схватки выдвинул щит перед собой. Обе стрелы ударили в дерево с такой силой, что обод щита пнул его в лицо. У Кеннета потемнело в глазах, он покачнулся и услышал странное скворчание. И в этот момент кто-то ударил его сбоку и опрокинул на землю.

– Щит! Быстро!

Велергорф сунул кинжал под его запястье, перерезал ремень, вырвал щит у него из рук, отбросил его. Зашипело, воздух наполнился запахом горячего камня, и баклер с мощным грохотом распался на куски. Осколки дерева и раскаленного металла рассекли пространство. Что-то ударило его в голень. Больно.

Десятник вздернул лейтенанта на ноги и, придерживая за плечо, потянул к двери.

– Падай!

Рухнули они сразу за порогом, а Хивель и Волк высунулись из-за косяка и одновременно выстрелили во тьму. Кто-то крикнул коротко, с яростью.

Стражники подхватили их, выволокли в коридор.

– Кто это?

– Какие-то чародеи. Я уже видел стрелу, насыщенную Силой.

– Наружу!

Они кинулись к двери в миг, когда все пространство залил яростный свет. Грохот был таким, словно рядом с ними ударила молния. Крыша избы распалась на куски, пылающие доски рванулись в небо, потянув за собою шлейфы искр. Окна блеснули, взорвались огнем и дымом. Если дружина магов начинала битву, то об этом узнавали все окрестности.

Кеннет проигнорировал боль в ноге и горячий ручеек, наполняющий сапог. Указал мечом вперед, они побежали.

У избы разверзся ад. Пылала вся передняя стена дома и большая часть крыши, та, что уцелела. Исчез также кусок забора. В свете пламени они заметили пять замаскированных фигур, сидящих на корточках, уставясь на пылающий дом.

Опасно таращиться на огонь, когда вокруг властвуют тени.

Несколько темных, низких силуэтов вынырнуло из тьмы за спиной у нападавших. Ударили они сразу, без рычания и лая, так, как их выдрессировали. Псы Горной Стражи умели сражаться как никто другой.

Один из чужаков как раз поднимал руку, между его пальцами собиралась тьма. Два пса прыгнули на него одновременно, повисли на плечах, стянули его вниз. Темнота упала ему на голову, и, когда она разлилась по его груди, стекая с него, – он крикнул странным голосом. Там, где тьма притрагивалась к телу, что-то скворчало и дымилось. Животные отскочили, напуганные, а мужчина покатился во тьму, безумно воя.

* * *

Тьма разорвалась, и демон оказался на этой стороне. Пятно мрака, смрад, разносящийся в свежем воздухе. Лодка неспокойно заколыхалась. Он был в двухстах ярдах от берега и смотрел на прекрасное зрелище, освобожденную Силу, горящие дома, людей, сражающихся друг с другом, но теперь вспомнил и о темном существе, привязанном призрачной цепью к сидевшему у села чародею. Глупец, сын глупца и внук глупца!

Он оставил его, оставил носящего перчатки среди людей, поскольку судьба его была предрешена. Кем был бы аг’хеери, коли бы не сумел уважить врага? Даже смертельного. Он знал, что мальчишке осталось совсем немного времени, а эти чародеи недостаточно хороши, чтобы схватить его живым. Но этот демон… Когда бы перчатки надел некто из истинных владык, он бы справился с бестией, но мальчишка? Демон может его победить, и тогда ребенок окажется захвачен… А после того, что с ним произошло, он заслуживал иной судьбы, нежели медленное умирание в каком-нибудь темном подвале.

Духи его уже не выли и не дергались: казалось, к коже его прицепили сотни кусочков льда. Они станут сражаться.

Во имя сообща пролитой крови отцов и уважения к врагу.

* * *

Нападавшие развернулись к новой угрозе, три арбалета брякнули единым голосом, три пса пали, словно подрубленные. Чары, насыщавшие стрелы, объяли тела животных серым дымом, остальные звери отскочили в тени, притаились у земли. Что бы ни говорили о псах Горной Стражи, безумными они не были. Если сражались с тем, кто использовал магию, всегда дожидались людей.

Четверо оставшихся нападавших сомкнулись, трое снаружи, один посередине. Кто-то полз к ним. Кеннет узнал женщину со сломанными руками: она каким-то чудом выбралась из дома.

Запели тетивы, мимо стоящей четверки мелькнуло несколько стрел. Остальная рота входила в бой.

«Командир, – подумал Кеннет согласно с многолетней выучкой, – но который из них? Внутри – наверняка чародей, но предводительствует не он». Хивель и Волк как раз закончили взводить арбалеты.

Несколько стрел мелькнуло мимо стоящей группки, по крайней мере пара – отрикошетила от какой-то невидимой преграды. Внутри магического заслона трое чужаков готовили арбалеты. Что ж, вместо того чтобы сбежать, они готовились сопротивляться целой роте? Безумцы.

«Нет, – понял он, – им вовсе нет нужды сражаться с целой ротой». К месту битвы бросилась самое большее одна десятка, остальные солдаты продолжали охранять жителей села. Несколько вышколенных убийц с помощью чародея могли бы и рискнуть, особенно если каким-то образом умели видеть в ночи.

И нападавшие все еще не замечали его четверку.

Один из чужаков хлопнул мага по плечу и указал ему на ползущую женщину. Двинулись к ней через подворье, все еще прикрываемые чародеем. Тот, что отдал приказ, похоже, и был командиром.

Очередной залп стрел отскочил от преграды, чародей дернул головой, словно в него что-то да попало. Кеннет знал, что даже лучшие боевые маги, независимо от того, каким аспектом они пользовались, имеют проблему с подобного рода заслоном, поскольку за всякую отбитую стрелу они платили потерей частички собственных сил. Через десяток– другой выстрелов магу придется либо отпустить заслон – либо потерять сознание. Остальные стражники тоже об этом знали, поскольку арбалеты щелкали раз за разом, лишь бы попасть в магический щит.

И, похоже, щит стоял только между стражниками и дружиной тайных убийц – понял он вдруг, увидев, как те подходят к женщине и поднимают ее с земли. Стоя спиной к нему. Идеально для выстрела.

Он указал Волку на низкого, коренастого мужчину, который явно отдавал приказы, а Хивелю беззвучно проартикулировал:

– Маг.

Они подняли арбалеты.

Из мрака выплыл демон.

Рык, прошивший воздух, звучал так, словно тысячу котов одновременно кинули в печь. Сверлящий, доходящий до мозга костей. Фигура, состоящая из тени и дыма, выпала в круг света, вскинула руки, взвыла. Демон сохранял человеческий облик, наложенный магом, которому он служил и которого теперь поглотил, хотя больше напоминал скорченную, слепленную из глины фигурку, нежели человека. На миг сделалось тихо. А потом тварь ринулась на дружину мага. Отскочила от барьера, покатилась по земле, рыкнула снова, яростно, вскочила и атаковала опять. Когда бежала, за ней тянулись серые полосы как-бы-дыма, на мгновение повисавшие в воздухе, словно не подчиняясь дыханию ветра. Чародей обернулся к новой угрозе, что-то коротко, отчаянно крикнул. Тварь не отреагировала, ударила в барьер с такой силой, что мага отбросило назад. Оба полетели в противоположные стороны, разве что демон мигом вскочил с земли, тряхнул серой аморфной башкой, заворчал, а чародей остался лежать неподвижно, с бессильно разбросанными ногами и руками. Его товарищи прицелились в тварь из арбалетов.

Волна чар пришла со стороны озера и ударила во все на берегу. Кеннету подбило ноги, падая, он еще успел заметить след того, что близилось, расшвыривая камни и разбрасывая остатки дома. Потом нечто уселось ему на спину и, злобно хихикая, вжало его лицом в землю.

Демон зарычал, на этот раз без гнева, но как-то… панически, завыл коротко, что-то его придавило, он вырвался на миг и завыл снова, но, что бы ни пришло со стороны воды, было оно слишком сильно, чтоб демон сумел сопротивляться. Вой перешел в скулеж, все тише и тише, пока не смолк и он. Тяжесть на спине Кеннета исчезла.

Он вскочил – демона не было, на его месте лежал почерневший и полуобнаженный труп, дружина убийц тоже валялась вповалку, ошеломленная и безоружная. Кеннет подскочил к ближайшему, что как раз приходил в себя, прыгнул ему на спину, приложил острие к затылку.

– Замри, – прошипел ему в ухо. – Разве только ты торопишься на дорогу к Дому Сна.

Чужак повернул голову, прищурился.

– А вы, лейтенант лив-Даравит? – прошептал он уголком рта. – Потому что Крысиная Нора не будет довольна.

* * *

Он приказал их тщательно обыскать, раздеть едва ли не донага и связать. Пятерых, которые выжили. Уэле, раненной в доме, взяли в лубки руки, но лицо ее кривилось от боли. Она и чародей были в самом скверном состоянии. Чародей все еще оставался без сознания, однако они вставили ему кляп, завязали глаза и закрыли уши. Для проклятущих стражников они были удивительно предусмотрительны.

Когда к нему подошел командир роты, Андерелл хотел харкнуть ему в лицо. Но что-то в глазах солдата его от этого удержало.

– Тебе известны мое имя и звание, я же не знаю о тебе ничего, кроме того, что ты стрелял в меня и моих людей, – тихо начал лейтенант. – Даже Крысы должны понимать меру. Имя, фамилия, звание. Потом решим, что с вами делать.

Андерелл поднял голову и хмуро ухмыльнулся.

– А вы отважны, лейтенант. Большинство офицеров, которых я знавал, уже бы на коленях молили, чтобы я позабыл о том, что здесь случилось.

– Я знаю, что здесь случилось, Крыса. Мы пришли, чтобы оборонять жителей села от демона, которого те сами и создали. А вы ждали здесь вот уже несколько дней, скрываясь от них и от нас. А когда мы наконец его нашли, вы напали и на него, и на нас. Почему?

– Никто на тебя не нападал.

– Я стоял внутри дома, в нескольких шагах от паренька, и обе стрелы ударили в мой щит. Случайность? Нет, помолчи пока. Я приказал своим следопытам осмотреться. Они нашли следы, укрытия, которые уже не охраняет магия. Вы здесь как минимум пять дней, может и больше, однако не пошли на контакт, не предупредили нас. Чем мы были? Приманкой?

– Приманкой? Да хрен там. – Он едва не сплюнул. – Вы чуть его не вспугнули. Я день напролет молился, чтоб вы свалили. А когда вы вошли за ним в дом – чего мне было ждать? Пока он поубивает вас и сбежит?

– Он бы нас не убил. – Лейтенант присел на корточки и принялся наконец разрезать ему веревку. – Он… они ждали отца и убивали только обитателей села. Тех, что пришли в их дом и повесили их мать. Кое-кто сказал мне, что это селение – стая бешеных псов, но это плохое определение. Это селение духов и безумцев, и лучше бы оставить его в покое. Ты знаешь, что они сбежали? У-ухх, ну, готово.

– У меня не было времени осматриваться. – Андерелл сел и принялся разминать руки. – Он вернется.

– Полагаю, что да. Но мы не будем их преследовать.

– Ты сказал «их»?

Андерелл нехотя потянулся к веревкам соседа.

– Нет! – сдержал его офицер. – Еще не сейчас. Мы вас освободим, но – по-моему. Имя?

Крыса снова взглянул в глаза стражника и отказался от противостояния:

– Андерелл-кле-Варрех, Первая Крыса, пятнадцатая дружина из Варрез.

– Их двое, брат и сестра. Ждут отца, смерть которого постарались выбросить из памяти, и убивают тех, кто повесил их мать. Вот и вся история чудовища из Бирта, многоглавого, стозевного, охваченного жаждой и медленно пожирающего собственное тело. – Офицер указал на несколько оставшихся домов. – Жадного, бездушного, убивающего ради куска трупа, выброшенного на берег. Вы ведь уже долгое время знали, что здесь происходит нечто странное, верно?

Вопрос прозвучал без малого как обвинение.

– Откуда…

– Варрез в пятнадцати днях дороги отсюда. Там вообще не должны еще знать о том, что здесь происходит. Это значит, что вы были поблизости, когда произошло первое убийство. И вы сразу же притаились у села. Тут находили не только золото и безделушки. – Офицер говорил монотонно, будто размышляя вслух, а не беседуя с другим человеком. – Находили также множество вещей, пропитанных магией. Порой странной магией, чужой и непонятной. Нечто такое, что стоит стократно в золоте от своего веса – если найти необходимого купца. И это несмотря на Кодекс – а может, и благодаря ему. В Крысиную Нору пришла информация, что в горах появились предметы, не связанные с аспектной магией, а Крысы существуют для того, чтобы такие вещи выслеживать. Наконец вы добрались до источника…

– А откуда в таком случае это… эти родственнички…

– Здесь не всегда убивали всю семью. Кто-то додумался, что хорошо бы испытывать находки, прежде чем предлагать их купцам. Им был необходим… кто-то для опытов. Надевали на ребенка амулет и проверяли… легче ли его ранить ножом, обжечь, утопить, сломать кость. Дурацкие попытки дураков. Это не так действует, но они уже не думали как… а может, именно как люди они и думали? С некоторого времени ледник выбрасывает все меньше вещей. Становится их меньше и для раздела. Нужно заработать как можно больше, пока источник не пересох, оттого все сомнения пошли побоку. Когда нашли тот странный труп, со странными перчатками на руках… надели их мальчишке, чтобы увидеть, что произойдет. Шестеро мужчин закрыли его в пустом доме, связали и решили проверить, что ему даст та вещь. Он порвал путы и убил их. Потом забрал сестру и сбежал. И начал возвращаться сюда.

– Как вы узнали?

Взгляд лейтенанта сделался пустым.

– Мы допросили одного из местных. Того, кто, похоже, был приятелем старосты села.

– Он жив?

– Никто до него даже не дотронулся. Мы вытащили его из избы, связали и оставили за селом. Во тьме. Он ничего не хотел нам говорить. А потом внезапно что-то выскочило из темноты, и он принялся верещать, а потом замолчал. Затем мы вытащили следующего мужика. Этот оказался разговорчивей. И я все еще подумываю, не лучше ли б здесь сжечь все до голой земли.

Усмешка рыжего лейтенанта опасно походила на гримасу безумца.

– Вы оставили человека на верную смерть?

– Я не сказал, что он погиб. Хорошо себя чувствует, кто-то напугал его во тьме, а после заткнул рот кляпом. И этого хватило. Говорю тебе это для того, чтобы ты рассказал в Норе правду об этом селении.

– Стало быть, ты нас освободишь?

Андерелл-кле-Варрех выслушал, что лейтенант хотел ему сказать, а потом принялся ругаться, не выбирая выражений.

* * *

Кеннет стоял напротив полковника, вперив взгляд в крохотное пятнышко на стене. Делал он это всякий раз, когда вызывали его в комнату командира, и ему казалось, что пятнышко уже стало каким-то выглаженным и вогнутым от этого всматривания. И все же это позволяло ему не видеть выражения лица Акереса Геванра.

– Вы оставили их на озере?

– Посадили в лодку с единственным веслом и отбуксировали на середину. Пока они доплыли до берега, мы уже были далеко.

– Вы получили приказ схватить убийцу.

– Я был не в состоянии арестовать все село, господин полковник. У Бирта есть свое чудовище, и так останется до тех пор, пока озеро будет выбрасывать на берег разные штуковины. Все есть в рапорте.

– Понимаю. Я читал. Крысиная Нора обвиняет вас в убийстве одного и нанесении смертельных ранений другому из Крыс. Тот чародей, которому псы сорвали заклинание…

– Тот чародей понимал, что я и мои люди находимся внутри, но, несмотря на это, намеревался освободить демона, применив магию, нарушающую Великий Кодекс. Я не стану по нему горевать.

– Но речь не только об убитых, но и о чарах, что уничтожили демона. Спрашивают, кто их наложил, а я не знаю, что им ответить.

Кеннет сглотнул, откашлялся:

– И поэтому вы отсылаете нас в Лав-Онее? На тысячу миль к востоку? Как мне сказать об этом моим людям?

– А с каких это пор командир объясняется перед солдатами?

– Я не объясняюсь перед ними, господин полковник. Но… Силой Стражи остается то, что полки рекрутируются из людей, живущих на расстоянии самое большее нескольких десятков миль от родных мест. Десяток дней дороги. Почти в каждом сельце и местечке у моих стражников кровные родственники и приятели. Именно благодаря этому мы всегда знаем, о чем народец болтает. И как мне им сказать, что они снова наказаны? И за что? Бросить их на другой конец империи – это как пересаживать хорошо укоренившееся дерево. Засохнут, словно…

Полковник встал из-за стола и склонился к стражнику.

– Нет нужды в столь драматических сравнениях, лейтенант, – процедил он. – Мы не в театре. Я могу распустить роту под предлогом невыполнения приказа, вычеркнуть ее из реестров, а солдат разделить между остальными отрядами. Шестую роту, которую местные уже называют Красными Шестерками и которой они гордятся. Вот только это сломает мораль полка. Потому я просто отсылаю вас туда, куда им не захочется за вами гнаться.

– Кому?

– Крысам. У нас тоже есть свои источники. Кое-кто в Норе бесится, что вы им помешали. И якобы не впервые. Якобы уже отданы приказы, и при ближайшем патрулировании вам должно… исчезнуть. Погибнуть в бою.

– Почему?

– Может, кое-кто очень не любит проигрывать? Может, вы становитесь слишком известны? Не знаю. Каждый полк должен отослать на восток одну роту ради усиления тамошних гарнизонов, а потому из Нового Ревендата я отошлю шестую. Вы не будете единственным… деревом, но я бы посоветовал вам побыстрее пустить корни. Что-то готовится.

Кеннет впервые взглянул в глаза командира. Ни следа издевки.

– Новая война с кочевниками?

– Возможно. И мы высылаем вас затем, чтобы до нее не дошло. Те чары, которые сдержали демона… Это те дети?

Пятнышко на стене снова притянуло его взгляд.

– Полагаю, что да, господин полковник.

* * *

Лодка колыхалась в каких-то двадцати ярдах от берега, хотя с тем же успехом могла оказаться по ту сторону озера. Несмотря на отсутствие ветра, вода вокруг нее танцевала от маленьких водоворотиков, морщилась под прикосновением невидимых стоп. Излишняя демонстративность. Точно так же, как и красные клыки и зачерненные глазницы сидящего в ней ахера.

– Снова мы встречаемся. – Голос был тем самым, хриплым и неприятным. – Красноволосый.

– Борехед. – Кеннет присел у берега, набрал воды в сложенные ладони, плеснул в лицо. – Мои разведчики отказывались верить собственным глазам. А пальцы их аж чесались на спусках.

– Отчего же они не стреляли?

– У них есть семьи.

Ахер ощерился в усмешке, подобной свежей ране.

– Они мудры.

– А ты? Совладал вчера с тем, что пожрало чародея. Почему?

– Уважение к врагу, человече. Тот демон мог бы справиться с мальчишкой, и тогда Крысы могли бы их схватить. Они не заслужили подобной участи. Это старый обет.

– Старый?

– Со времен, когда небо имело цвет стали, звезды успели изменить свой ход, а кровь наших отцов впиталась в эту землю. Мы вместе сражались за мир, человек.

Лейтенант поднялся, вытер ладони о плащ.

– Это не ответ.

– Помню. – Голос шамана стих. – Помню воспоминания духов. То, что оказалось заперто в перчатках, не пришло сюда, чтобы убивать. Существо это использовали как оружие, но сражалось оно не ради удовольствия, не ради славы или прибыли. Мы уважали тех, кто носил перчатки. И лучше, когда б они не попали в, хе-хе, крысиные лапки.

– Они и так его поймают. Вскоре здесь будет темным-темно от Крыс.

Борехед покачал головой в предельно человеческом жесте.

– Он умирает, человек. Тело мальчишки… не соответствует. Он почти ничего не пьет и вообще не ест. Только сестра удерживает его в живых. Скорее… воспоминание о ней. Сознание мальчишки и того, что оказалось помещено в перчатки, остатки сильного воина, совершенно перемешались, но какая-то часть все еще помнит. Об отце, матери, сестре. Но этого не хватит, потому что в нем сохранилась только тень от человека.

– И что же? Они будут так прыгать еще несколько дней, брат и полубезумная сестра, а потом он умрет? Всякий, кто найдет перчатки…

– Нет. На этот раз умрут оба, они слишком соединились, переплелись, их души, то, что от них осталось, уже едины. Потому, когда умрет тело, умрут они оба. А тогда умрет и второй ребенок. Нет, не оглядывайся. Не поймаешь их, а на пути в Дом Сна два духа уже ждут этих малышей, мужчина в мокрой одежде и женщина со шрамом на шее. Вот тебе слово шамана. Я видел.

– А он?

– Он уйдет туда, куда и все, кто носил эти перчатки. За Мрак.

– И все? Конец?

Усмешка ахера могла бы испугать и атакующего дракона.

– Ничего не кончается, человек. Нельзя бросить камень в воду и сказать: стоп, волна дальше не пойдет. Увидишь. Этому не должно случиться. Никогда. Ты даже не понимаешь, что именно ты видел, – и благодари за это своих богов, иначе ты уже бросился бы на свой меч. – Борехед внезапно ощерился еще сильнее. – И снова, вместо того чтобы тебя убить, я болтаю.

Кеннет вернул усмешку.

– Может, потому, что десяток моих людей сидит там, между камнями, и целится в тебя из арбалетов?

– Может. А может – потому, что в доме ты не пытался разрубить тех детишек напополам. Кто знает? Если мне повезет, убью тебя в следующий раз.

Посланная вперед несколькими движениями весла, лодочка отплыла от берега.

* * *

Едва только за офицером захлопнулась дверь, полковник сел и спрятал лицо в ладонях. Не стал оглядываться, когда заскрипели петли.

– Даже не заикнулся.

Он знал этот голос слишком хорошо. Вот уже месяцы тот преследовал его.

– Я только что отослал хорошего офицера и прекрасных солдат за тысячу миль от дома. Потому – лучше молчи, Гельргорф.

– Это единственный выход. Я знаю… людей, которые полагают, что этим солдатам слишком многое известно. Мы проверили то колдовство, что им помогло. Там за милю смердит шаманскими чарами. А почему какой-то шаман им помогает? Что их с ним единит? Мне пришлось изрядно постараться, чтобы их не пригласили на разговор в Нору.

– И откуда такое милосердие?

– Потому что я – вессирец. И знаю, что такого дела не удалось бы скрыть. Эта рота уже известна. Ее любят и уважают. Разойдись весть, что Крысы похищают и мучают солдат Горной Стражи, ни один из моих агентов не был бы уверен ни в дне, ни в минуте. Не все в Норе понимают такие вещи. Император Кальвер-дас-Сеувер сказал некогда, что верность и лояльность вессирцев – это скала, на которой империя строит свое величие. Топор и скала – вот сокровища севера. Не золото, серебро и железо, но лишь верность и руки, готовые сражаться в защиту империи.

– Ты разговорился.

Шпион странно усмехнулся.

– Знаете, господин полковник, что мы кое-кого ищем? Вот уже несколько лет. Это внезапное дрожание в аспектированных Источниках, чужая магия с крайне странным привкусом… – Шпион явно заколебался. – Мы полагали, что это может оказаться следом.

Акерес Геванр взглянул ему в глаза.

– Тогда почему вы позволили мне их туда послать, а? Почему не отправился целый полк?

– Потому что в последний раз мы отправили навстречу этой магии четыреста солдат и пятерых боевых магов, а выжили всего с десяток. И то – лишь чудом. И ничего не осталось от села, куда они попали. Мы должны были попытаться… проверить, что произойдет с меньшими силами. Кроме того, здесь, вблизи границ, есть множество глаз и ушей, которые не принадлежат нам. И я знаю уже, что не только мы осматриваемся и разнюхиваем… Мы боимся, – добавил он тихо.

– Чего?

Тот пожал плечами.

– Не знаю. Клянусь, что не знаю, но ощущаю такую вот прошитую страхом нетерпеливость в сообщениях из Норы. Это, конечно же, не означает, что мне нужно беспрекословно им подчиняться. И потому мы вышлем шестую на восток. Там они будут в безопасности – если не влезут в проблемы.

Шпион двинулся к выходу.

– До свиданья, господин полковник.

Юг. Меч и жар

Ибо люблю тебя больше жизни

В тот день причиной всех ссор, распрей и перебранок в городе был, несомненно, зной. И дело даже не в том, что жар, льющийся с небес, осушил большинство колодцев и источников, сжег в пепел окружающие Геравинт пастбища и снизил уровень воды во рву настолько, что даже коротконогие утки едва могли намочить там перья. И не в том, что на городской мостовой можно было печь яйца, а пыль, вздымаемая порывами горячего ветра, заставляла слезиться глаза и царапала глотки.

Такое-то для этой поры года оставалось почти обычным.

Дело, скорее, было в атмосфере: душной, нервной, будто наполненной невысказанными резкими словами и несправедливыми обвинениями. Такой день подошел бы для спокойной трапезы в затененной беседке, со стаканом холодного вина под рукою и молодой служанкой рядом, что декламировала бы негромким, чувственным голосом эротические стихи.

Аэрин-кер-Ноэль прищурился, пытаясь силой воли материализовать это последнее видение. Впустую. Воздух в комнате остался все так же едва пригодным для дыхания, бокал в его руке – полным чем-то наподобие мочи больной кобылы, а перекатывающийся в пространстве голос – жестким, хриплым и неприятным.

Ну и, ясное дело, голос этот вовсе не декламировал эротические стихи.

– Пять серебряных оргов за штуку, Ариноэль. Пять. Это честная цена.

Стоящий в паре шагов кочевник, одетый в мешковатые портки, кожаную обувку и бараний жилет, наброшенный на голое тело, чуть раскачивался на слегка согнутых ногах, словно готовящаяся к прыжку пантера. Двое его товарищей кивали, нервно подергивая себя за усы. Ситуация становилась неинтересной.

Аэрин специально приказал доставить их к себе прямо из седел, хотя от их вони его чуть не тошнило. У них позади было едва ли не сто пятьдесят миль степной дороги. И они привели более тысячи голов скота.

Позволь он им умыться, освежиться и нарядиться в праздничные, богатые одежды, торг наверняка затянулся бы до полуночи, а начальная цена оказалась бы в два раза выше.

Он глотнул из бокала и сразу же об этом пожалел.

– Нет, Харриб, сын Арана. Мы, люди города, не глупы. Сидим за стенами, но знаем, что происходит в степях. Вы гнали скот через почти пустыню, а не как раньше, через зеленые пастбища. Большая часть стада истощена, скот исхудал и слаб. Кожа да кости.

Харриб тряхнул бритой головой.

– Ты видел те двадцать штук, что я привел в город. Одни мышцы и жир. Пять оргов – и то слишком мало за таких животных.

– Это твои двадцать штук, Харриб. Если утверждаешь, что остальная часть стада выглядит именно так, то я согласен на пять оргов…

Глаза кочевника заблестели.

– …но сперва я вышлю людей к главному стаду, чтобы они выбрали мои двадцать штук. О цене договоримся, сравнив твоих и моих животных.

Харриб прошипел:

– Это не по обычаям, Ариноэль.

– Обычаи меняются, сын степей. Нам нужно создавать новые в новых ситуациях. Два орга с головы.

Кочевники подпрыгнули.

– Два орга?! Два! Это грабеж! Это… это… это…

Рука одного из них поползла к рукояти премерзко искривленного ножа за поясом.

Аэрин скорее почувствовал, чем увидел, как фрагмент тени за его спиной обретает человеческие формы. Высокая, завернутая в ярды материи фигура чуть выступила вперед.

– Ты гость в этом доме, друг. – Купец хорошо знал, какое впечатление производит на чужих этот голос, молодой, приятный, но одновременно недвусмысленно напоминающий о скрежете вынимаемого клинка. – Если вынешь оружие в присутствии хозяина, совершишь тяжелый грех.

Кочевники замерли. Тот, что оказался чересчур горяч, медленно снял руку с ножа, Харриб побледнел, словно полотно, третий чуть отступил и сделал жест, отгоняющий зло.

Закутанная фигура еще миг стояла неподвижно, потом отшагнула назад, под стену.

– Четыре. – Харриб кашлянул энергично. – Четыре орга с головы.

Купец сделал вид, что задумался. Он всегда был в этом хорош. Чуть склонил голову и принялся почесывать подбородок. На миг все замерли.

– Семь оргов за три штуки, Харриб. Если приведешь в город еще три сотни таких животных, как та твоя двадцатка.

На этот раз уже кочевник сделал вид, что задумался. В черных глазах блеснула хитринка.

– Стража никогда не впустит в город три сотни голов скота. К тому же мне пришлось бы отослать половину моих людей. Я не оставлю стада без должной охраны.

Некоторое время он нервно дергал себя за усы.

– Одиннадцать за три.

– Одиннадцать? Они должны оказаться получше тех, что ты привел на показ. Скажи мне, Харриб, сколько там увечных?

Кочевник миг-другой молчал. Видно было, что прикидывает, как сильно он может соврать.

– Несколько, – сказал он наконец, глядя купцу прямо в глаза. – Может, с десяток, дорога, в общем-то, не была настолько уж тяжелой.

– Это добрая весть, друг. Для меня и для тебя. Значит, сушь оказалась не так велика, как рассказывают?

– Нет, Ариноэль. Водопои не пересохли, да и травы осталось изрядно. Было не сложнее, чем в прошлые годы.

– Значит, не пройдет десяти – пятнадцати дней, как сюда прибудут пастухи: дехрены, вас’реггели, ло’регисты и прочие племена. Будет множество скота, и цена упадет. Потому не могу дать больше восьми оргов за три штуки.

На миг показалось, кочевник готов был откусить себе язык.

– Мы отправились в путь раньше, Ариноэль, и потому было у нас в достатке воды и корма. Скот же тех, кто не оказался столь умен, доберется сюда в стократ худшем состоянии, нежели наш.

Купец скрыл усмешку и легко поклонился.

– Склоняю голову перед мудростью народа альмеандалей. И только поэтому готов отдать три орга за голову.

– Десять оргов за трех – и приведу под стену еще сто и пятьдесят штук таких, как те двадцать. Сможешь лично осмотреть каждую скотинку, Ариноэль.

– Когда?

– Мы стоим в пяти милях от города. Сегодня вечером сможешь увидеть тот скот.

Аэрин покачал головой.

– Нынче вечером я занят, Харриб. Завтра и послезавтра тоже. Потом – будет праздник. Не мог ли бы ты их доставить через… хм… четыре дня?

Кочевник душераздирающе вздохнул.

– Это нехорошо, Ариноэль, очень нехорошо. Я думал, что продам стадо и вернусь домой, прежде чем солнце выпарит оставшуюся воду в степях. Если не можешь купить скот, тогда я отправлюсь к Гарарету или к гильдии Бестеф…

Аэрин не купился: следовало продолжать представление.

– Нет, Харриб, это невозможно, – оборвал он кочевника на полуслове. – Твой отец торговал с моим отцом, а потом со мною. Знаю, что ты честен и благороден – нет, не прерывай, я верю в твою честность и потому дам тебе девять с половиной оргов за три штуки, если отгоните скот еще на двадцать миль к западу, к Хоресту.

Кочевники неуверенно переглянулись. Достаточно было их чуть подтолкнуть.

– В Хоресте у меня есть склады и оружейные мастерские. Там достаточно оружия для покупки за хорошую цену…

Он сделал паузу – и уже знал, что попал в десятку.

Харриб медленно кивнул:

– Это подходящая цена, Ариноэль. Завтра мы перегоним скот в Хорест.

Он отцепил от пояса малую баклагу, вылил в руку чуток молочного напитка и плеснул им перед собой.

– Девять с половиной за три.

С этого момента торги закончились. Атмосфера разрядилась.

– Я дам вам письма и пошлю нескольких людей. На месте устроите все с моим управляющим.

Харриб кисло усмехнулся.

– Старый Галаф, э? Пустынный лис. Сдерет с нас шкуру, когда станем покупать оружие.

– Степные волки наверняка справятся, сын Арана. А Галаф не настолько уж и страшен, как о нем рассказывают…

Кочевник захохотал.

– А как ты думаешь, отчего я предпочел договариваться насчет цены с тобой, а не с ним, Ариноэль? А? Мой отец говорил, что скорее выжмешь воду из камня, чем ломаный медяк из этого старого гартафанра.

Купец усмехнулся.

– Именно поэтому я вас к нему и посылаю, Харриб. Именно поэтому.

Минуту они мерились взглядами, потом уважительно улыбнулись друг другу.

– Пусть шаги твои всегда ведут к источнику, Ариноэль.

– Пусть скот твой растет, как молодая трава, сын Арана.

Кочевники слегка поклонились, купец ответил довольно доброжелательным кивком.

– Еще одно, Харриб, – задержал он их в дверях. – Что такое это гартан… гафан… как оно там?

Вся тройка радостно ощерилась.

– Пусть это будет нашей тайной, Ариноэль. Старый Галаф и так уже достаточно злобен.

Они пошли за слугой, посмеиваясь. Некоторое время Аэрин сидел неподвижно, потом повернулся к заслоняющему половину стены гобелену:

– Можете уже выйти.

Гобелен, на котором изображено было стадо диких лошадей, мчащихся на фоне заходящего солнца, легонько шевельнулся и пошел волнами. Один край отодвинули от стены, и в комнату шагнули две худенькие фигуры.

– Не толкайся!

– Сам ты толкаешься!

– Неправда!

– Правда!

– Отец!

Оба крикнули это одновременно. Купец взглянул на детей с притворным страданием.

– Я позволил вам слушать переговоры, но вижу, что вам это неинтересно. Эраф, может, пора тебе вернуться к урокам арифметики? Исанель, твоя мать говорит, что ты еще не освоила как следует западно-меекханское произношение.

Девушка, худощавая, светловолосая, голубоглазая, скорчила расстроенную гримасу, тиская кончик синего шарфа, охватывавшего ее талию. Синева пояса нисколько не гармонировала со светло-бежевым платьем. Наверняка сделала это назло матери.

– В той нише ужасно душно, а он еще непрерывно вертелся.

– Вот как?! – Мальчуган, ниже на полголовы, наскакивал агрессивно на сестру. – А она вылила на себя столько духов, что я чуть сознание не позырял.

– «Потерял», дурашка. – Исанель послала ему пренебрежительную усмешку.

Однако, едва увидев взгляд отца, она притихла.

– Иди-ка сюда, моя девочка.

Она сделала осторожный шажок.

– Ближе. – Указательный палец отца неумолимо шевельнулся. – Еще чуть-чуть. Хватит.

Аэрин легонько потянул носом.

– Розовое масло матери. Сто оргов за унцию. На тебе четыре коровы, ты знаешь?

Мальчишка фыркнул смехом, щеки сестры залил пурпур.

– Отец, я…

– Спокойно, Исанель. Я рад, что тебя начинают интересовать дела взрослых. Тебе идет шестнадцатый годок, сундуки с приданым начинают рассыхаться.

Она покорно опустила голову, заламывая руки. Использовала этот прием с тех пор, как ей исполнилось три года.

– Сыну барона Эрскана исполнилось двадцать, и он ищет жену. Через прабабку ты родственница князя каа-Родрахэ. Полагаю, я приглашу барона в нашу летнюю резиденцию на охоту. Говорят, Баниш завел пару новых соколов. Познакомишься с баронетом, а я договорюсь с его отцом.

Она не выдержала, топнула ножкой, словно молодая козочка, бросив на него строптивый взгляд.

Аэрин тяжело вздохнул.

– Позже я поговорю с матерью. А сейчас, – потер он руки, – я хотел бы узнать, чему вы научились, сидя за гобеленом?

– Что немытый двенадцатилетний мальчишка воняет?

– Исанель!

– Прости, отец. Ты приказал им прийти прямо с дороги, чтобы они чувствовали себя грязными, вонючими и нищими, верно?

– Да, но ты должна знать, что на кочевников такое влияет не слишком-то сильно. Эраф?

– Приве… заве… довел ты до того, чтобы один из них схватился за нож, а потом Йатех его испугал.

– Ох, я едва не померла со страху.

Мальчишка фыркнул.

– Трусишка. Йатех справился бы с ними одной левой, правда, Йатех?

Замаскированная фигура чуть шевельнулась.

– В этом не было нужды, он не собирался использовать нож.

– Именно, дети. Харриб знает и уважает обычаи, а потому не было никакой опасности. Но верно и то, что это немного мне помогло.

– Немного? Он снизил цену на одну пятую.

– Верное замечание, моя дорогая. А что произошло потом?

Мальчишка почесал голову.

– Не… не знаю. Зачем ты приказал ему привести еще триста коров?

– Дурашка. Отец хотел проверить, сколько приличного скота в стаде. Они были готовы привести еще полторы сотни, а значит, где-то столько у них первосортных голов. Остальные будут хуже, но несколько дней на пастбищах и полный водопой наверняка улучшат их вид.

Аэрин глянул на нее, довольный.

– Прекрасно. Итак, мы знаем, что есть у них как минимум две сотни наилучшего скота на свете. А в Хоресте у нас зеленые пастбища и водопой для целого стада. Через десять дней я продам это за пять-шесть оргов за голову.

– И я получу новое платье?

– Если мать простит тебе то, что рылась в ее духах…

– Ох, отец. – Исанель гневно скривилась.

– Отец? – У Эрафа был еще один вопрос.

– Да?

– Ты проговорился о дешевом оружии, и только тогда они согласились. В степи ждут проблем?

Аэрин почувствовал прилив гордости. Его кровь. Хватило пары слов – и сын сделал далеко идущие выводы. Он куда более проницателен, чем губернатор.

– Это нас не касается. Лето вот уже сколько-то лет приходит слишком рано и сушит степи больше, чем обычно. Тогда кочевники сражаются друг с другом за воду и пастбища для стад. Впрочем, губернатор о том знает, через полмесяца все заставы будут усилены.

– А город?

– Город? А что может угрожать нам здесь, за стенами? Не беспокойся, кончится тем, что в будущем году вырастет в цене говядина.

Купец потянулся так, что затрещали суставы.

– А теперь – беги. А ты, моя дорогая, ступай в свою комнату и подожди мать. Только, прошу, без этих своих кривляний.

Он поднялся и шагнул к выходу. Тень из-под стены шевельнулась и направилась следом.

* * *

– Любишь меня?

Они лежали, задыхаясь, все еще чувствуя на губах вкус тел друг друга.

– Да.

– Как сильно?

– Ты снова спрашиваешь? Зачем?

– Ответь!

– А если нет…

Она вывернулась, словно ласка, и вот уже сидела сверху. Ухватила его за запястья, придержала одной рукой, второй принялась щекотать.

– Отвечай!

Он выдержал несколько секунд, потом дернулся так, что скрипнула вся кровать.

– Тихо. А то кто-нибудь услышит.

– Думаешь, что кто-нибудь отважится войти в мою комнату? Когда у меня может оказаться открытым лицо?

– Не уходи от темы, ты, гартафанр.

Он захихикал.

– Ты хотя бы знаешь, что значит это слово?

– Я доверяю Харрибу. Отец говорит, что никто не умеет так ругаться, как кочевники. – Она ткнула его пальцем под мышку. – Отвечай.

– Я говорил тебе уже много раз.

– Лишний раз не помешает. А тысячи раз – как раз хватит. Ясное дело, на сегодня… – Она аккуратно дотронулась до его губ. – Ты улыбаешься.

– Да.

– Смеешься с меня, – бросила обвиняюще она.

– Отчего бы? Именно поэтому я в тебя и влюбился. Я был один среди чужих, далеко от дома. А ты научила меня, что такое улыбка. Была как холодный источник посреди пустыни.

– Была?

– Была, есть и будешь. Ты – словно пожар в степи и весенний дождь, восход солнца и радуга, утренняя роса на лепестках цветов и охотящийся сокол. Все те удивительные, непривычные вещи, из-за которых чувствуешь себя счастливым и…

По мере того как он говорил, она склонялась все ниже, пока не прервала его легким поцелуем. Через миг соскользнула с него и приложила ухо к его груди.

– Говори еще, – попросила она.

– Что?

– Ты знаешь. Почему меня любишь.

– Снова, сейкви аллафан?

– Что это значит?

– В наших горах, меж сожженными солнцем скалами, можно найти немногочисленные источники. Вокруг них часто растут маленькие светлые цветы. И именно так их называют. Дар Великой Матери, они напоминают и несут надежду.

– Не хочу, чтобы ты говорил о религии. Говори о нас.

– О нас?

– Да.

– А ты хоть помнишь, как мы встретились?

– Наверняка, прошло ведь уже… э-э-э… почти три года.

Она снова принялась исследовать пальцами его лицо.

– Ты снова улыбаешься.

– Неплохая тогда случилась сумятица. Твоя мать едва в истерику не впала…

* * *

Десять высоких тяжелых фургонов въезжали в ворота темного дерева на широкий двор. Две стороны двора окаймляла двенадцатифутовая увенчанная железными пиками стена, по остальным двум стояли дома. Тот, что напротив ворот, был двухэтажным, светлым, украшенным колоннами, сводчатыми окнами и классической маленькой террасой. По железным решеткам взбиралась зеленая лоза. Простенькая летняя резиденция богатого купца. К левому крылу притулялось несколько хозяйственных построек. Чистеньких, скромных и практичных. Ничего особенного. При конюшнях уже толклись слуги, стражники и конюхи: ждали, пока фургоны остановятся, чтобы заняться людьми и лошадьми.

На террасе стояла женщина, довольно молодая, с прекрасными белокурыми волосами, одетая в изысканное темно-красное платье. Рядом с ней беспокойно подпрыгивали двое детей.

– Едет, едет! – Мальчишка вытягивал шею, словно любопытный суслик. – Во втором фургоне!

Он кинулся бегом, каким-то чудом избегнув копыт нескольких заводных лошадей, которых как раз вели на конюшню.

– Эраф! – Женщина сделала несколько шагов вперед.

Девочка, что сопутствовала ей, пренебрежительно надула губки:

– Дурак.

Мать испепелила ее взглядом.

– Исанель, не следует так выражаться. Позже мы поговорим об этом, а теперь – ступай навстречу отцу.

За последним фургоном как раз запирали ворота. Они же пошли через двор спокойным, элегантным шагом.

– Не горбься, плечи выше, чуть приподними голову. И улыбка, дитя мое, улыбка.

После каждого напоминания девочка ступала все прямее и все неестественней. А еще все сильнее мрачнела. Они подошли к фургону, на котором рядом с бородатым возницей сидел крепкий седоватый мужчина под сорок. На лице его была несколькодневная щетина.

– Приветствую, Элланда, – усмехнулся он радостно.

Женщина исполнила дворцовый поклон. Девочка повторила его почти точно.

– Приветствую тебя дома, господин.

На лице мужчины мелькнули смешанные чувства.

– За что на этот раз? – спросил он почти жалобно.

– Шесть дней назад я приготовила приветственный пир, но караван не появился. Я думала, что с ума сойду от беспокойства. Конечно же, половина еды пропала, а я не спала три ночи, пока мне не донесли, что на обратном пути ты заехал в Анталер. Что было на этот раз? Более высокие цены на яшму?

Он покачал головой:

– Не совсем так. – Он дотронулся рукою до полотна фургона, в месте, где зияло небольшое отверстие. Только теперь она заметила, что тех дырок – больше, а также коричневую повязку, выглядывающую из-под рукава возницы.

– Ох, Аэрин… – Женщина подскочила к мужу и едва не сдернула его с козлов. – Кто? Кочевники? Бандиты? Иссары? С тобой ничего не случилось?! – Говоря это, она энергично его встряхивала, пытаясь найти возможные раны.

Он уступал этому с улыбкой. Внезапно зашипел громко.

– Ох, прости, прости, прости. Ты ранен? – Она принялась расстегивать его куртку.

– Элл, мы не одни… – Потом он внезапно схватил ее и поцеловал. Несколько ближайших возниц и торговцев радостно засвистели.

– Негодник… – Она вырвалась, покраснев, словно пион. – А я так переживала. Ты не мог прислать гонца?

– Это был всего десяток бандитов. Наверное, хотели отбить фургон-другой и отступить. Мы убили нескольких, остальные сбежали. У меня ранили восьмерых. Именно поэтому я направил фургоны в Анталер. У них лучшие лекари в провинции. А знаешь, что случилось бы здесь, узнай женщины, чьи мужья и сыновья отправились со мной, о нападении?

Она скривилась.

– Ты прав. Я сглупила.

– Отнюдь нет. Просто пошли я гонца – это только усугубило бы ситуацию.

Он повернулся к девочке. Та все еще стояла сбоку, надутая, как видно обиженная на весь мир.

– А ты? Не поздороваешься с отцом?

Она повторила поклон:

– Приветствую, отец.

Тот драматично застонал:

– И ты тоже? За что?

Жена пожала плечами:

– Меня не спрашивай. Последние дни она ходит злая, словно шершень.

Полотно фургона откинулось, и оттуда показалась светлая голова мальчишки.

– Мама не позволяла ей ездить на Сивке. И приказывала учиться поэзии. И танцам. Хочет сделать из нее настоящую даму. – Мальчик хихикнул, словно от удачной шутки.

Аэрин присел на корточки перед будущей дамой.

– Настолько плохо?

Она кивнула.

– Никакой конной езды?

На этот раз вмешалась мать:

– Она ездит верхом. По-мужски. В платьях до середины икр. Видны ее ноги. Всякий раз, когда садится на коня, здесь начинается истинное столпотворение. Преимущественно из молодых пареньков. А она уже слишком взрослая для такого.

Во время тирады матери Исанель опустила голову и начала хлюпать носом. Аэрин минутку-другую сражался с собой. Потом он взглянул на дочь, словно увидев ее впервые в жизни. И правда, ей скоро исполнялось тринадцать, она подрастала. Он кашлянул:

– Боюсь, что мать права. Если ты хочешь ездить верхом, придется использовать дамское седло, как и всем хорошо воспитанным девушкам. И не делай такое лицо, а не то все, что я тебе привез, достанется кузине Вионетт…

Она сразу перестала всхлипывать.

– А что ты мне привез?

– А поцелуйчик?

– Отец! При людях?

– Никто не смотрит, давай.

Она медленно подошла, поцеловала его в щеку. Он посмотрел на нее с упреком.

– Это что ж, поцелуй? А я…

В этот момент Эраф выскочил из фургона, размахивая над головой кривым мечом:

– Эйа-а! Ха-а! Иссарам юфир!

Отец поймал его за руку, почти наверняка спасая от случайной декапитации.

– Эраф. Это не игрушка. – Он осторожно отобрал у сына оружие.

Клинок у меча был длиной дюймов в тридцать, искривленный, сужающийся до острого, словно игла, кончика. Округлая гарда и прямая полуторная рукоять, обернутая черной кожей и увенчанная стальным навершием. Никаких гравировок на клинке или рукояти. Оружие, созданное для битвы, а не для украшения.

– Где ножны?

– В фургоне.

– Ступай за ними. Только, ради Великой Матери, не ройся больше в сундуках с оружием.

Аэрин взглянул на жену и замер. Бледная, с ужасом в глазах, она прижимала к себе дочь, уставившись на что-то за его спиной. Увы, он знал, что могло ее испугать.

Повернулся.

Сзади стояла фигура в свободной, до земли, одежде цвета песка, подпоясанная мастерски сплетенным поясом. Лицо чужака было закрыто несколькими витками материи. Над его плечами виднелись рукояти двух мечей, идентичных тому, который купец как раз держал в руках.

Незнакомец поклонился, прикладывая руку к сердцу.

– Приветствую, госпожа сего дома, – произнес с кошмарным акцентом довольно мелодичный голос.

Элланда попыталась выдавить из себя хоть слово. Из-под повязки донесся вздох.

– Ты ее не предупредил.

Аэрин застонал.

– Я как раз собирался…

– И что теперь?

– Как-то уж ей объясню.

– Сейчас или когда она отсюда сбежит?

* * *

Она засмеялась, вспомнив это.

– Думала, что мать меня придушит. Да я и сама была напугана. Иссар. Воитель Ада. Закутанный Демон. Няня частенько рассказывала нам страшные истории о людях с гор, которые приходят и похищают маленьких девочек.

– И мальчиков, – добавил он смертельно серьезным тоном.

– Мальчиков – нет. Мальчикам отрезают уши, нос и закапывают живьем в землю.

– Ах, это потому он едва не потерял штаны, когда смывался с фургона.

– Я не могла с места двинуться. Только мать и оттянула меня на несколько шагов. И тогда начался скандал…

– Верно, я помню.

* * *

Он стоял рядом с фургоном, глядя, как светловолосая женщина тянет назад дочку. Аэрин бросил на него извиняющийся взгляд и двинулся за ней, все еще с мечом в руке.

Он чувствовал себя не в своей тарелке. Люди каравана приняли его присутствие скорее прохладно, но после стычки несколько дней назад начали относиться к нему с чем-то вроде уважения. Как и он – к ним. Они вместе сражались, вместе пролили кровь врага. Правда, этого мало, чтобы считать их аль’федри – друзьями; но достаточно, чтобы они стали лаагха – товарищами по путешествию.

Однако теперь оказалось, что эти тридцать человек – малая часть чужаков, с которыми ему придется встречаться. В афраагре Аэрина обитало всего-то раза в три-четыре больше человек.

К тому же едва ли не каждый из них теперь таращился на него, показывал пальцем. И их шепотки не звучали приязненно. Некоторые делали отгоняющие демонов жесты. Другие, преимущественно молодые мужчины, демонстративно потрясали оружием. Он усмехнулся про себя: лишь паре-тройке из них удавалось делать это с теми характерными свободой и умением, которые пробуждали уважение. Остальные попросту пытались скрыть страх. Они не стали бы для него проблемой.

Он закрыл глаза, мысленно повторяя йиллу – молитву раскаяния. За грех гордыни.

Потом он стал прислушиваться к разговору, а скорее – к ссоре купца с женой.

– Но Элл…

– Никаких таких «Элл». – Женщина говорила высоким, писклявым голосом. На грани паники. Любая попытка взывать к ее разуму была заранее обречена на поражение. – А если кто-то увидит его лицо?! Если я его увижу? А дети? Они ведь любопытны. Если Эраф подкрадется и увидит его лицо?!

Аэрин взглянул в сторону резиденции, где уже укрылся его сын. Вздохнул.

– Эраф – умный мальчик. Кроме того, Йатех получит отдельную комнату. Опасаться и вправду нечего. Иссар не открывает лица случайно.

– Да. Только тогда, когда он намеревается кого-то убить.

– Необязательно. Я видел, как он убивал – и не открывал при этом лица.

Это, пожалуй, был не лучший аргумент.

– Ты… ты видел, как он убивал?! И привез его в наш дом?!

– Я ведь говорил тебе, что на нас напали бандиты. Я и вправду был благодарен судьбе, что Йатех присоединился к каравану.

Некоторое время она молчала.

– Как… как, собственно, ты его встретил?

– Сейраэн, вождь племени, предложил мне его услуги.

– Услуги?

– Он воин. А времена – беспокойные. Нам в доме пригодится такой охранник. Самого его присутствия хватит, чтобы отогнать большинство нежеланных гостей. У князя кеа-Ветонр таких аж шестеро.

– Князь, болтают, держит и молодого уравира и прирученную маресфу. Но это ведь не значит, что и ты должен.

– Ох, Элл, пойми, я предоставил Сейраэну услугу. Много молодых иссаров сходит с гор, чтобы узнать о жизни людей равнин. А я торгую с его племенем вот уже много лет. Все мы от этого выиграем.

Она покачала головой:

– Нет. Я не согласна. Он должен уйти. Пусть узнаёт о жизни где-нибудь в другом месте. Или он исчезнет, или я возвращаюсь в город. Вместе с детьми.

* * *

– Тогда казалось, что тебе придется уйти.

– Верно. Тот аргумент: или так, или я ухожу – старше самого мира.

– И у вас тоже?

– О да. – Он усмехнулся в темноту. – Ты должна услышать, как это говорит моя тетка.

– Я была уверена тогда, что – больше тебя не увижу.

– Да-а-а, – вздохнул он. – Я тоже уже начал подумывать, что вернусь в горы. А это далекий путь для пешего.

Она прижалась сильнее.

– А потом случилось нападение. Знаешь, почти такое, о каком рассказывала няня.

– Что?

– Все. Когда уже кажется, что ситуация безнадежна, Эйфра так сплетает судьбы героев, что все заканчивается счастливо.

– Я бы не вмешивал Госпожу Предназначений в это, – пожурил он ее лишь отчасти в шутку. – И я не стал бы называть нападение полусотни бандитов счастливым концом.

– Не будь таким серьезным. – Она укусила его за плечо.

– Вот же ж ты!

Он провернулся так, чтобы она оказалась под ним.

– Ну, – промурлыкала она. – А я уж думала, что ты намереваешься болтать всю ночь.

* * *

Дул легкий, теплый ветер с юга. Полная луна проливала на двор серебро. Тени лежали пятнами тьмы там, куда не доставало ночное сияние. Было тихо. Коней выпрягли и отвели в конюшни. Фургоны не стали разгружать, через два дня их все равно ждал путь в город. Пока они замерли подле конюшни, поставленные двумя ровными рядами. Почти все спали, только перед воротами сонным шагом прохаживались двое стражников, вооруженных мечами и копьями.

Аэрин-кер-Ноэль стоял на террасе и смотрел на небо. Наконец тяжело вздохнул, взглянул на сопровождающего его воина. На миг ему показалось, что за плотными витками ткани он рассмотрел блеск глаз.

– Мне жаль, Йатех. Ее не переубедить.

– Знаю. Иначе ты не будил бы меня посреди ночи.

– Полагаю, что тебе надо выехать до рассвета. Дам тебе хорошего коня. Скажешь старшему, что, поскольку договор нарушил я, он может оставить оплату.

Темная фигура склонила голову.

– Скажу. Но думаю, что при ближайшей возможности он вернет тебе деньги.

– Я тоже так думаю. Чувствую себя… эх… Просто дураком себя ощущаю, оттого что вытащил тебя из афраагры впустую.

Он почти мог представить себе усмешку иссара.

– Вовсе не впустую. Я увидел равнину, была славная, чудесная битва. Ну, и еще я убедился, что правда то, что всегда повторял мой дед.

– А что он говорил?

– Что миром правят именно женщины.

Купец примирительно улыбнулся.

– Ее отец и брат были убиты во время войны с иссарам четверть века назад. Они возвращались домой с фургонами, когда их окружила группа воинов с гор. И якобы некоторые из них были с открытыми лицами. Убили всех взрослых. Только ее и оставили. Кони сами вернулись домой. – Он взглянул туда, где должны быть глаза воина. Потом встал к нему спиной. – Представляешь себе? Пятилетняя девочка, сидящая подле своего мертвого отца и брата, медленно влекомая вперед глупыми животными. Заляпанная кровью ближних. Слишком напуганная, чтобы плакать. Она только сегодня рассказала мне об этом. Я знал, что она потеряла отца в ту войну, но что именно так… Никогда бы не пригласил тебя домой, если б знал…

Прервал его спокойный голос:

– Не было никакой войны. И ты об этом прекрасно знаешь. Когда вам, меекханцам, удалось отбиться от се-кохландийцев, требовались хоть какие-то победы, чтобы поднять дух в империи. Потому вы напали на нас. И до сих пор возмущаетесь, что тогда пролилась и ваша кровь. Но когда полки Леопарда и Орла вошли в наши горы, первым, что они сделали, было вот что: вырезали под корень восемь селений. Убили всех: мужчин, женщин, детей. Всех.

– Я слыхал, что ваши женщины сами разбивали своим детям головы, а потом бросались с ножами на солдат.

Разговор двигался явно не в лучшую сторону.

– Никто не может увидеть лица иссарам и остаться живым. Таков закон. Если кто-то узрит твое лицо, либо он, либо ты должен встать перед Матерью, прежде чем наступит следующий рассвет. Таков закон. – Воин на миг замолчал. – После того как мы уничтожили ваши полки, на равнины сошла вовсе не армия, а только горсточка тех, кто потерял семьи в тех вырезанных селениях. Некоторые искали мести, другие – смерти. Но никакой войны не было.

– Убивали всё, что двигалось.

– Не всё. Закон касается лишь тех, кому исполнилось девять. Младшие дети не могут украсть у тебя взглядом душу.

– Значит, если бы Эраф или Исанель…

Они вступили и вправду на опасную почву.

Замаскированный воин пожал плечами.

– Ты знаешь, кто я таков. Мы живем с Законом Харуды вот уже две и половину тысячи лет. Мы жили им, когда землей этой владели аралховы, народы ф’эльдир и феннийцы и, наконец, вы, пришельцы с востока. Благодаря этим законам иссарам доныне остались теми, кто они есть. Ты ведь не думаешь, что я их изменю ради тебя?

Аэрин медленно кивнул.

– Думаю, что лучше будет, если ты уйдешь, – сказал он тихо.

– Я выйду под утро.

– Возьми, что тебе понадобится в дороге: еду, воду…

– Я справлюсь.

Купец повернулся, чтобы войти внутрь. Услышал громкий вздох.

– Аэрин… – Голос иссара был странен.

– Да?

– Что-то приближается. Магическое. Буди людей, пусть приготовят оружие.

Йатех быстрым шагом двинулся к выходу со двора. Аэрин стоял, удивленно наблюдая, как тот останавливается в десятке шагов перед воротами и вынимает оружие.

В свете луны блеснули белым два кривых клинка.

«Он сошел с ума», – мелькнуло в голове купца. Сошел с ума. Ровно это должны были подумать стражники у ворот. Один повернулся к иссару, выставив перед собой копье, второй двинулся в сторону, под стену, направившись в караульню.

Ему повезло пережить первый удар. Ворота внезапно выгнулись посредине и взорвались внутрь, словно выбитые гигантским тараном. Первый стражник погиб сразу, взлетев вверх вместе с тысячью деревянных щепок, в которые превратились ворота.

Сквозь дыру ворвались несколько десятков диких, воющих, вопящих всадников. Смерть, уничтожение, резня и конец света.

Почти.

Перед первой парой конных внезапно, словно из-под земли, выросла закутанная фигура. Свободные одежды реяли на ветру, вторя свисту кривых клинков и отчаянному ржанью раненых скакунов.

Оба коня свалились на землю, увлекая за собой всадников: визжали, ржали и лупили по воздуху копытами. В этот танец смерти ворвалась следующая двойка, потом еще одна. Возник затор из живых и умирающих. А посредине этой резни танцевала, вилась, сверкала оружием закутанная фигура. Двор окрасился кровью.

Остальные бандиты разделились у выбитых ворот и помчались вдоль стен имения. Большая из групп направилась к поставленным сбоку фургонам, на бегу соскакивая с лошадей и подбегая к дверям конюшни.

Вторая – направилась к резиденции.

Аэрин наконец-то вышел из ступора. Ворвался внутрь, столкнувшись с одним из своих людей.

– Что?..

– Бандиты! Завали дверь!

Мужчина таращился на него с раззявленным ртом.

– Быстро! – Купец ухватился за тяжелую, вправленную в каменный блок мису, обычно наполненную водой, и попытался сдвинуть ее с места. – Помоги.

Оба с немалым трудом опрокинули камень и подтянули его к двери. Вода хлюпнула на пол. В тот самый миг раздался первый удар. Двери выдержали.

В коридоре появилось несколько человек: повар, служанка, мальчик на побегушках.

– Давайте сюда что-нибудь еще! Быстро!

Повар исчез за ближайшими дверьми, и через миг оттуда донесся звук двигаемой мебели. Аэрин побежал в глубь резиденции, к комнатам жены.

– Элл! Элл!

Она открыла – в ночной рубахе, с тяжелым подсвечником, который держала, словно дубину.

– Бандиты! – бросил он, не переводя дыхание. – Не подходи к окнам.

На окнах стояли стальные решетки, мастерски выкованные хендлендскими ремесленниками. Наследство от деда. И в этот миг он благословил старого скрягу.

– Дети! – Она помчалась мимо него в соседние комнаты. – Исанель! Эраф!

Девочка отворила сразу. Правую сторону ее ночной рубахи пятнала кровь. В левой руке она держала маленький лук для охоты на птиц.

– Бандиты! – крикнула она так, словно получила подарок. – Кажется, я попала в одного!

– Иса!

Мать уже стояла подле нее на коленях.

– Ты ранена?! Где? Покажи! – и принялась ее трясти.

Исанель глянула на свой правый бок. Потом дотронулась до головы, сразу над ухом, откуда и сочилась кровь.

– Вот сука, – пробормотала она.

И потеряла сознание.

– Забери ее в кухню, там нет окон, – повелел Аэрин и огляделся в комнате дочки. Во фрамуге застряла сероперая стрела, две другие торчали в стене.

Окна комнаты Эрафа тоже выходили на двор.

Он вскочил, побежал в соседнюю комнату. Двери были отворены, но в комнате никого не оказалось.

Аэрин вернулся в кухню.

– Эраф! Где он? – Он дернул ближайшую служанку за руку. – Где мой сын?!

Девушка бросила на него взгляд испуганного кролика.

Он отпустил ее и схватил мальчишку на посылках. Не раз видел, как он и Эраф гонялись друг за дружкой, словно безумцы, сражаясь с невидимыми бандитами или охотясь на воображаемых чудовищ.

– Ты… – Имя вылетело у него из памяти. – Данель. Где Эраф?!

Мальчишка опустил взгляд.

– В конюшнях, – прошептал он.

– Где?!

– В конюшнях, господин. Пацаны собирались устроить крысиные бега.

Аэрин ринулся в свою комнату. Там на стенах висела коллекция разнообразнейшего оружия: луки, арбалеты, топоры, копья, дротики, мечи, иссарские юфиры и тальхеры. Однако это были лишь украшения, свое любимое оружие, меекханский кавалерийский меч, он всегда клал подле кровати: привычка, выработанная в ночлегах на торговых путях.

Схватил меч, выбежал в коридор и встал как вкопанный. Двери загораживал массивный дубовый шкаф.

– Аухаг!

Повар появился словно дух.

– Оттаскиваем! – Аэрин ухватился за угол мебели и попытался сдвинуть с места. Впустую. – Не стой так, человече! Помоги мне!

Несмотря на свои шестьдесят, Аухаг потупился, словно маленький мальчик.

– Нет, господин… Там смерть…

Купец уперся ногой в стену и дернул – так, что потемнело у него в глазах. Шкаф стоял как вмурованный. И как они его сюда дотащили?

– Двигайся, сто демонов тебя раздери! Аухаг!

У повара в глазах стояли слезы.

– Нет, господин. Я похоронил вашего отца, не хочу – и вас. Там бандиты. Смерть.

– Ты!.. – Аэрин дернулся, словно безумец, свистнул мечом, задержав клинок в волоске от горла мужчины. – Там мой сын!

– Милосердная госпожа!

Голос Элланды подействовал на него словно ведро холодной воды. Он прыгнул в ее сторону, опасаясь худшего: жены, лежащей со стрелой в груди, выломанной решетки, бандитов, что вскакивают внутрь.

Она стояла подле окна в его комнате, глядя на двор. В два прыжка он оказался рядом, готовый повалить на землю, заслонить от стрел, оттянуть в безопасное место. Встал у окна и окаменел.

В ворота въезжало существо из страшнейших его кошмаров. На черном, покрытом не то шерстью, не то перьями скакуне сидел мужчина футов восьми роста. Правую половину его тела словно ободрали от кожи: была она обгоревшая и источенная червями. В глубокой красной глазнице взблескивал черный неподвижный глаз. Зубы щерились в пародии на усмешку. Из обрубка правой руки торчало несколько крюков, ножей и лезвий, испятнанных чем-то красным и липким.

Всадник взглянул в сторону стоящего подле конюшен дома для возниц и слуг, где, похоже, бандиты встретили отчаянное сопротивление. Несколько ощетинившихся стрелами бандитов лежали перед конюшней, несколько – отползали прочь. Каменные стены и узкие окна давали защитникам решительное превосходство. Хотя бандиты и открыли уже конюшни, им не удалось запрячь в фургоны ни единого животного. Да и на втором этаже, где спали молодежь и конюхи, также забаррикадировалась группка отчаянных голов. Нападение явно шло не так, как было задумано.

До этого вот момента.

Едва только ужасающий всадник появился на площади, дождь острых стрел словно ножом обрезало. На несколько ударов сердца во дворе все замерло.

Потом к чудовищу подошел кто-то из бандитов, ведя дергающуюся маленькую фигурку.

– Ох…

Аэрин почувствовал, как к горлу его подкатывается комок желчи. Элланда схватилась за решетку в окне, словно намеревалась ее вырвать. Узорные стальные лозы окрасились багряным.

– Ох, Эраф.

Только это. Ни крика, ни плача, ни воя. Он бы предпочел наоборот.

Сидящая на коне тварь ухватила мальчугана за плечо и без труда притянула его на высоту собственного лица. Эраф перестал дергаться. С этого расстояния Аэрин заметил, что штаны мальчишки спереди расцвели темным, влажным пятном. Не удивился.

Острия и крюки ужасающего протеза приближались к лицу ребенка.

– Не-е-е-ет!

Какой-то частью разума купец удивился, услыхав свой крик. Слишком уж звериным он оказался. Куда подевались пятьдесят поколений культурных и цивилизованных предков?

Он знал – куда. Они стояли за его спиной и тоже выли в ночь.

– Не-е-ет!!!

Монстр медленно повернул голову и взглянул ему в глаза. Беспечность, презрение, ненависть. Тварь встряхнула мальчишкой, словно тряпичной куклой, замахнулась крюками.

Две вещи произошли едва ли не одновременно.

Первой был крик, еще более пронзительный, нежели вопль Аэрина, боевой, от которого кони становились дыбом, а люди утрачивали желание сражаться:

– Ки-и-ийах! Дара Иссарам!

Второй же была фигура, что волшебным образом, невероятным прыжком из тьмы, оказалась на конском хребте, за спиною демонического всадника. Два меча ударили одновременно. Один рубанул по правой руке, сразу над локтем, второй плавно вошел в спину чудовища. Заканчивавшийся крюками обрубок взлетел в воздух, кувыркнувшись пару раз, и… упал на землю обыкновенным мужским предплечьем, с ладонью, все еще судорожно сжатой на искривленном куске железа.

Сам всадник также внезапно изменился. Сжался, уменьшился, сделался невысоким лысеющим мужчиной в испятнанном кафтане, да и сидел он не на адском скакуне, а на обычном, хотя и знатных статей, жеребчике.

Вся метаморфоза заняла не больше двух ударов сердца. Йатех вскинул меч и нанес последний удар. Голова мужчины полетела с плеч – за ней тянулась полоска багряных капель – и упала рядом с рукою. Превосходный удар. Как и прыжок с конского крупа, и подхватывание валящегося на землю мальчишки.

Однако Аэрин был не в настроении удивляться умениям иссара. В нескольких словах выразил свои чувства: ужас, ненависть, шок и облегчение:

– Козлом дранный чародей! Они напали на мой дом с каким-то херовым, козлом дранным недоученным чародеем!

И в этот момент Элланда наконец-то потеряла сознание.

Он подхватил ее и осторожно положил под стеной, в самом безопасном месте. Вернувшись к окну, подхватил бакхенский, изогнутый по моде кочевников лук и колчан. Он не считал себя хорошим лучником, но с расстояния в двадцать шагов наверняка не мог промахиваться слишком часто. Его люди тоже пришли в себя. На бандитов вновь посыпались стрелы. Растерянные, деморализованные смертью мага всадники крутились по двору, словно стайка цыплят.

К огромному своему облегчению, Аэрин нигде не видел Эрафа. Скорее всего, Йатех увлек его в безопасное место.

Он натянул лук и прицелился в мчащегося по кругу, визжащего бандита в красной вышиванке. Задержал дыхание и спустил тетиву. Всадник вскинул вверх руки и со стрелой, до середины вошедшей в его правый бок, свалился с лошади.

Неплохо для первого выстрела.

Потом Аэрин заметил, как разбойники по одному, по двое покидают выломанные ворота и исчезают в темноте. Пришло время помочь остальной банде принять настолько же верное решение.

Двери помещений для слуг отворились, и выскочило оттуда человек тридцать, вооруженных копьями, сулицами, мечами, топорами, алебардами, гизармами, а то и просто тяжелыми палицами. Вопя словно стая демонов, защитники ринулись на недобитков.

Первые двое, в которых Аэрин опознал наиболее доверенных своих возниц, подскочили к ближайшему разбойнику. Тот не пойми зачем задержался, чтобы сражаться.

Поднял коня на дыбы, завертел мечом. Они кинулись на него с двух сторон, словно борзые, нападающие на медведя. Тот замер на мгновение – этого хватило. Одновременно воткнули ему копья в брюхо, ухватились покрепче за древка, приподняли с седла. На миг он повис в воздухе, воя, как безумец. Потом швырнули тело на землю и кинулись дальше.

Это окончательно сломило дух сопротивления бандитов. Остатки нападавших бросились наутек. Кого-то из них еще смел с седла метко брошенный дротик, другой получил шестопером в голову, скувыркнулся через лошадиный круп и закончил жизнь, пригвожденный копьями к земле. Через мгновение от разбойников осталось лишь с два десятка трупов, несколько раненых и пара потерявших всадников лошадей.

Аэрин смотрел, как его люди быстро и без раздумий добивают бандитов. По крайней мере ему не придется морочить с ними голову.

* * *

Через несколько минут на подворье воцарилось хоть какое-то подобие порядка. Выбитые ворота забаррикадировали тяжелым фургоном, мертвых бандитов положили под стеной, а коней их отловили и стреножили.

Аэрин уже какое-то время сидел на земле, держа в объятиях сына. Кроме крупной шишки на голове, у мальчишки отсутствовали серьезные повреждения.

Купец поднял голову и взглянул на иссара. По воителю не сказать было, что он вышел из серьезной драки. Слегка запыленная хаффда – верхнее одеяние, пара капель крови там да сям. Не считая этого, выглядел он как всегда: оазис спокойствия и контроля.

– Недурственная схватка, – прокомментировал он последние пятнадцать минут, словно речь шла о партии в тарандей. – Четверо убитых у вас и двадцать пять – у них. Майха, Госпожа Войны, глядит на дом твой благожелательно.

Аэрин криво усмехнулся.

– Полагаю, что скорее нам следует благодарить за твое присутствие. Не задержи ты их у ворот… а потом еще этот чародей… и Эраф… и…

– Не люблю чародеев, особенно тех, которые притворяются более сильными, чем они есть на самом деле. Полагаю, вам скоро придется что-то делать с их чрезмерным числом. Может, устроить какую охоту или что…

– Ох, Йатех, знаешь же, как оно бывает…

– Нет, не знаю.

– Ну идет такой в академию в Йерлеше или Кенте или вступает в братство, а через год, два или пять лет кончаются у него деньги на науку или что-то там нарушит – и его изгонят. Потом может лишь вступить в армию или сделаться сельским лекарем – таким, от геморроя и коровьего бешенства. Но может и присоединиться к банде. К счастью, таких-то случается немного.

– Ну что ж, теперь-то – и вовсе на одного меньше. Что с остальной бандой?

– Вышлю утром гонцов к ближайшим заставам. Но не думаю, что сумеют их выследить. Те, скорее всего, разбегутся и станут искать спасения поодиночке.

– Разбегутся… – Йатех взглянул в сторону ворот. – Часть из них ранена, удирать быстро не смогут.

– Даже не думай об этом.

– О, отчего бы?

– Ты мне нужен.

– Договор недействителен. Ты сам об этом сказал.

– Люди говорят разные глупости, а потом о них жалеют. Я – жалею. И прошу тебя остаться, Йатех, остаться и охранять мою семью. Так, как сегодня. Я поговорю с Элл, даже если мне придется…

– Ничего тебе не придется, Аэрин-кер-Ноэль.

Она стояла позади, все еще в ночной рубашке, с мокрой тряпкой в руках. Встала на колени и приложила ее ко лбу сына.

– Я приказала слугам разодрать несколько твоих рубах на перевязку. И приготовить воды. Сколько раненых?

– Семеро.

– Сейчас мы ими займемся. – Склонившись над сыном, она говорила ломким голосом, короткими, рваными фразами: – Я… я всего лишь женщина с равнин, воин. И у меня нет причин любить сынов иссаров. Мой отец и брат погибли от ваших мечей. Но… но сегодня ты спас жизнь моего сына. Я…

Она взглянула вверх на укутанную фигуру. Аэрин удивился, увидев, что она плачет.

– Я… чувствую, словно предаю их память. Но если бы тебя нынче здесь не было… – Она оборвала себя. Вытерла рукавом слезы. – Могу только повторить вслед за мужем – прошу, останься, Йатех. Останься и охраняй мою семью.

Только сама Великая Мать знала, чего ей стоило произнести эти слова.

Иссар стоял перед ними, чуть-чуть раскачиваясь вперед-назад. Аэрин знал, что он молится. Схватил жену за руку, призывая взглядом к тишине.

Наконец Йатех сделался неподвижен. Из-под витков материи донесся тяжелый вздох:

– Хорошо, Элланда и Аэрин-кер-Ноэль, я останусь в вашем доме и стану его охранять так, как если бы он был моим собственным.

Он поклонился им с достоинством.

– Еще одно, Йатех… – Аэрин только теперь кое-что вспомнил.

– Да?

– Спасибо.

* * *

– У-у-ух, я и не думала, что такое вообще возможно. – Она потянулась, словно кошка, просыпающаяся от дремы на солнышке. – Как ты это сделал? Надо положить одну ногу сюда, вторую – туда, а третью… ох, это была не нога.

Они оба рассмеялись.

– Через минутку покажу тебе снова. Но сейчас…

Она услышала, как он встает и ходит по комнате. Звякнуло стекло.

– Я надеюсь, что ты любишь теплое вино. Другого у меня нет.

Она ощутила кубок в ладони, вино было терпким, сладковато-терпким и крепким.

– Красное альтарское, любимое вино отца.

– Он дал мне несколько бутылок.

– А ты его любимчик. Иногда мне кажется, что Эраф должен тебе завидовать.

– А ты?

– Я? Я – твоя любимица, верно?

– Так и есть. Ты, и Серен с кухни, и та новая служанка, как там ее… Ох! – застонал он, когда она ткнула его в солнечное сплетение.

– Не советую тебе вспоминать ее имя, – проворчала она, массируя себе запястье. – Ты и вообще не должен знать имен других девушек. Не после того, что я им о тебе понарассказала.

– Ха! Так это твоих рук дело. А я все думаю, отчего они убегают, едва меня завидев. Своему кузену ты тоже нарассказала сказочек?

– Хергену? Нет, этот-то всегда был паяцем и сам.

* * *

Аэрин шагал по саду своей городской резиденции, искренне жалея, что не находится нынче где-нибудь в другом месте. Решающее значение для появления этой мысли имело присутствие племянника. Молодой офицер, недавно представленный к званию лейтенанта четвертой роты полка Леопарда, гордо вышагивал в начищенной до блеска кольчуге, в шлеме и с мечом. Серый плащ, обшитый красной оборкой – знаком ранга, – носил он так, словно тот был императорским пурпуром.

Его взгляды – или то, что он считал таковыми, – соответствовали всему его образу.

– Говорят, кархоны чинят какие-то препятствия нашим купцам. Не могу дождаться, пока мы покажем им, у кого здесь власть.

Или:

– Говорят, те грязные псы из клана Деедхир украли двадцать голов скота. И скоро они заплатят за это своей кровью.

Как если бы пехота и вправду могла что-то сделать с кочевниками.

– Мой капитан говорит, что, возможно, вскоре мы отомстим за поражение под Эфхарин. Полк Леопарда вернет свою честь.

Это последнее прозвучало особенно грозно. Аэрин решил вмешаться в непрерывный поток похвальбы:

– В последний раз, когда полки ударили по иссарам, вернулась едва пятая часть солдат. А потом восточный Айрепр истек кровью.

Взгляд светло-голубых глаз выражал искреннее удивление.

– Но, дядя, – сам тон его говорил, что только уважение к роду удерживает юношу от того, чтобы назвать Аэрина глупцом, – мы ведь тогда были совершенно не готовы. А генерал хет-Борен дал завести себя в засаду. Теперь мы уже знаем противника: это дикари и разбойники. К тому же они зависят от воды, а в этих пустынных горах ее не слишком много. Хватит, если мы займем самые большие источники и немного подождем. Дней через десять они и сами придут, моля хотя бы о глотке, – или погибнут, сражаясь за те лужи, которые мы им оставим.

Аэрину не понравилось это постоянное «мы».

– Твой командир – капитан Реегфод?

– Верно. Откуда ты знаешь?

– Нетрудно догадаться. Кое-что скажу тебе, парень. Твоему командиру – почти пятьдесят, а он все еще капитан. Тебе это не кажется странным? Он ведь происходит из знатного рода.

Молодой офицер замер.

– Капитан Реегфод, который почтил меня честью, пригласив на день своего рождения…

– То есть вы упились там, как свиньи. Ну-у продолжай, не стану прерывать.

– Капитан Реегфод пояснил мне, что это из-за его бескомпромиссной позиции повышения проходит мимо него. И что теперь все изменится, все увидят, кто с самого начала был прав.

Купец еще раз взглянул на племянника. Искреннее лицо, сам – высокий, худощавый, мундир на нем сидит будто влитой. Прекрасен, словно демон. Как видно, в этой ветви семьи боги решили обменять разум на красоту.

– Как-нибудь я расскажу тебе о молодом офицере, который после поражения в горах отвел остатки своей роты в некое селение. Ему прислали приказ, чтобы оставался там и оборонялся, однако при известии о приближающихся иссарам он оставил поселение и отправился со всеми солдатами на север – так быстро, что остановился только на половине дороги к Старому Меекхану. Потом он рассказывал, что не получил приказа, и, к счастью для него, гонца, высланного с приказом, и вправду нашли мертвым. Безо всяких писем. Наверняка кто-то его ограбил…

Херген покраснел.

– Что ты хочешь этим сказать, дядя?

– Ничего, это просто одна из историй тех жестоких времен.

– Правда?.. – Молодой офицер прищурился. – А может, ты рассказываешь эти сказочки оттого, что и сам держишь в доме прирученного дикаря?

Так вот где собака зарыта.

– Ты говоришь о Йатехе?

– Так у него есть какое-то имя? Вот это да, лица нету, а имя есть. Держишь его на цепи? Кормишь сырым мясом?

Щенок позволял себе решительно много.

– Йатех – гость в этом доме. Гость и друг. Он живет с нами уже год, и я верю ему как себе.

– А тетушка Элланда?

Да уж.

– Элланда доверяет ему тоже.

Херген драматически пожал плечами.

– Как можно доверять кому-то, кто не открывает лица? Говорят, при жизни у всех у них – звериные морды, и только после смерти, чтобы никто не догадался, превращаются они в людей. Для того-то они и завертываются так.

Аэрин застонал.

– Помилосердствуй. Этому-то ты пять лет обучался в Академии? Рассказывать историйки, которым пристало звучать из уст темного народа? Зачем ты приехал?

Парень скорчил удивленное лицо.

– Чтобы проведать семью, ясное дело. Я не видел Эрафа и Исанель почти два года. Говорят, кузина выросла в красивую девицу.

– О да, и становится все несносней. Через год-другой придется выдать ее за кого-то со стальными нервами и терпением камня.

– А Эраф?

– Учится. Немного в школе при храме, немного у гувернеров, которые стоят мне целое состояние.

– А не подумывает об армии? Я в его возрасте уже готовился к Академии. Понимаешь, дядя, купечество – благородная профессия, но империи нужны новые солдаты. Эраф мог бы сразу стать офицером, как я. Мы ведь происходим из одного рода.

– Увы, – пробормотал Аэрин так, чтобы никто не услышал. – А как там отец?

– Здоров. Мать тоже. Приглашают вас на осенний сбор винограда.

– Как и всегда. А что думаешь поделывать сегодня?

– Вернусь к себе в гарнизон в Ассерд. Нужно бы там слегка подтянуть дисциплину.

Судьба солдат, похоже, обещала оказаться нелегкой.

Они как раз приблизились к той части сада, что была отделена густым кустарником.

– Давай!

Услышали свист, звон и звук падения.

– Ох! Больно!

Голос принадлежал молодому парню.

– Эраф, во имя святых камней, кувырок, кувырок и еще раз кувырок. Сколько раз нам это повторять? Подтяни подбородок к груди, голова не должна соприкасаться с землей. Делаешь кувырок через плечо, наискось, подтягиваешь одну ногу и сразу же встаешь. Не старайся сдержать движение, используй инерцию, которую получишь. Ну, еще раз.

Свист, звон, падение.

– Превосходно! А где меч? Ты спиной ко мне и должен находиться в стойке, особенно если не видишь, где я. Или делаешь еще один кувырок, в сторону, и оказываешься в полуприседе лицом ко мне. Но это опасно: окажись я быстр, доберусь до тебя двумя прыжками – и у тебя начнутся проблемы. В этой позиции непросто обороняться.

– Попробуем.

– Хорошо.

Аэрин и Херген двинулись вдоль кустарника к ближайшему проходу.

Свист, звон, падение, еще одно, два быстрых бряцанья мечей, звук удара.

– Я говорил, что в этом положении непросто обороняться, особенно если кто-то стоит совсем рядом. Он всегда будет иметь преимущество. Было больно? Прошу прощения.

Они вышли на большую площадку, что прилегала к главному дому, усыпанную мелкими, разноцветными камешками. Закутанный воин как раз помогал встать с земли светловолосому мальчишке. У мальчишки было нерадостное выражение на лице, левой рукою он держался за ребра и сжимал в правой убийственный иссарский юфир.

– Йатех, милость божия… – Аэрин подошел к сыну и отобрал у него меч. – Если его мать увидит, все мы пойдем спать без ужина. А я – без кое-чего еще. Ты ведь обещал.

– Верно, обещал, что не дам ему в руки острого оружия, если он не будет готов. И он уже готов. Мы и так слишком долго сражались деревянными мечами.

Он отобрал у купца оружие и сунул его в ножны.

– У нас гость, – сказал он через миг.

Аэрин взглянул на племянника, только сейчас вспомнив о его присутствии. И ему не понравилось выражение лица офицера. И тон голоса Йатеха.

Полк Леопарда, проклятие…

Нужно было как-то разрядить ситуацию.

– Это мой племянник Херген-кер-Ноэль, лейтенант Двадцать первого полка Леопарда.

Йатех кивнул: едва-едва, но это уже было кое-что.

– А это воитель иссарам, гость и друг моего дома, Йатех д’Кллеан.

Возможно, это предотвратит скандал.

Он взглянул на Хергена и понял, что скандал не предотвратит ничто. Молодой офицер выглядел как петух, топорщащий перья перед схваткой.

– Значит, это и есть иссар, который прокрался в твой дом, дядя? Не так я его себе представлял.

Йатех спрятал второй меч и поклонился Аэрину.

– Мне уже пора идти, – сказал он. – У меня есть еще пара дел.

Солдат проигнорировал эти достаточно четкие слова. Начал обходить воина.

– Он даже не воняет так сильно, как можно было бы ожидать.

Эраф, чувствуя, к чему все идет, стремглав кинулся в угол площадки. Глаза его горели ожиданием. Аэрин осторожно вмешался:

– Я полагаю, что ты мог бы заглянуть в конюшню. У Меехара уже есть новое седло для твоего коня.

Йатех еще раз поклонился легко и повернулся к выходу. Внезапно офицер ухватил его за плечо, остановил, потянулся к чалме.

– Мне всегда было интересно…

Удар, лицо, шея, солнечное сплетение, блокировка ноги и удар ладонью в грудину.

Все произошло так быстро, что Аэрин понял, что случилось, лишь когда Херген плюхнулся задницей на камешки. Парень сразу же вскочил, выхватывая меч.

– Ты-ы-ы!..

И остановился на полушаге с двумя приложенными к его горлу клинками.

Аэрин сперва почувствовал, как дрожат его ноги, потом – как трясется тело, руки и шея. Он трясся весь. Что этот обезумевший ублюдок пытался сделать? Что он пытался сделать?! Подошел к племяннику, чувствуя нарастающую ярость. Остановился рядом, в мгновенном удовлетворении глядя на капельки пота, что сползали по лицу офицера.

– Йатех, спрячь оружие, прошу.

Он удивился, что может говорить настолько спокойно.

Иссарский меч плавным движением ушел за спину воина.

Аэрин скользнул меж ними и ухватил Хергена за руку. Наполовину вытянутый меч замер.

Потом он спокойно поднял вторую руку и отвесил племяннику сильнейшую пощечину. Добавил с другой стороны, наотмашь.

Внутри у него все еще кипело. Рассеченную о крючок шлема ладонь он едва почувствовал.

Толкнул родственника, и офицер снова приземлился на задницу.

– Ты говнюк! Вонючка! Зассанец! Знаешь, что ты пытался сделать? Я сказал тебе, что этот человек здесь гость, падаль! Ты едва не опозорил мой дом!

«И едва не убил нас всех», – подумал он.

Солдат вскочил на ноги, размахивая мечом.

– Позор – это то, что он присутствует здесь! – прошипел он, по подбородку его стекала кровь. – Вы осмелились напасть на имперского офицера! Закон предвидит за такое суровое наказание.

Аэрин стоял перед парнем, сложив руки на груди. Как обычно, злость быстро покидала его.

– Я знаю закон получше твоего, сынок. Ты сам сказал, что пришел сюда как родственник проведать семью. А поэтому это была обычная семейная ссора, спровоцированная твоим поведением.

– Правда, дядя? – Офицер все еще размахивал мечом.

– Поосторожней с этим железом, мальчик. Йатех не только мой гость, но еще и охранник. Если посчитает, что ты намереваешься причинить мне вред, – он причинит вред тебе. И я присягну слезами Великой Матери, что ты обезумел и нужно было удержать тебя силой.

Меч солдата замер, потом ушел в ножны. Херген гордо выпрямился, отряхнул плащ.

– Генерал наль-Йерсек узнает, что здесь случилось.

– Не утруждай себя написанием рапорта. Я сам расскажу ему эту историю. Послезавтра мы встречаемся на ежегодном балу у губернатора.

Удивительно, как быстро может покинуть человека уверенность в себе. Молодой офицер словно бы уменьшился.

– Эраф? – Купец повернулся в поисках сына. – Вылезай из кустов и передай матери, что Херген не останется на ужин. Его призвали дела гарнизона, верно?

Воинское высокомерие Хергена решило сделать вид, что его нет дома.

– Д-да. Я уже должен ехать.

– Так я и думал. Ты сам найдешь выход или послать с тобой слугу?

– Найду.

– Прекрасно. Ступай уже, прошу, империя ждет.

Херген, выпрямив плечи, развернулся, словно на параде, и промаршировал к выходу. Едва только он исчез за стеной живой изгороди, Аэрин вздохнул свободней. Удивленно взглянул на левую руку, окровавленную от кисти до кончика пальцев. Было больно. Он еще раз поглубже вздохнул и снова затрясся. Проклятый глупец!

Глянул в сторону.

– Эраф! Ты еще здесь? Беги к матери.

Парень исчез.

– Йатех, благодарю.

– За что?

– За то, что ты его не убил. Несмотря ни на что – он член семьи.

– Не было необходимости. Я, впрочем, с самого начала знал, что он попытается меня спровоцировать. Я слышал, как вы разговаривали, когда шли сюда.

– Это приличный парень. Просто оказался в дурном обществе.

– Я знаю, капитан Реегфод, слышал. Не удивился бы, что это он стоит за этим.

Аэрин уже подумал о том же.

– Но зачем?

– Если бы он содрал мой экхаар, мне пришлось бы убить всех, кто увидел мое лицо, – либо самому погибнуть. Наверняка он рассчитывал на то, что победит меня и получит славу избавителя семьи от смерти от рук безумного убийцы или как-то так.

– Полагаю, он не мог рассчитывать, что убьет тебя.

– Только глупец хвастается, что он непобедим. Может, ему бы и удалось, хотя после того, что он показал, я сомневаюсь.

Внезапно Аэрин почувствовал себя так, словно получил дубинкой по голове. Сделалось ему холодно.

– А я думаю, что этот его командир, Реегфод, и рассчитывал на то, что это ему не удастся. Что он вынудит тебя… – Остальные подозрения отказывались проходить сквозь его горло. Йатех также выглядел потрясенным.

– Этот твой племянник… полагаю, он ведь не настолько глуп?

Купец молчал.

– Не настолько, правда?

– Он усыновленный. – Аэрин с каменным лицом глядел над головой воина. – Нашли его в степи, а мой брат не сумел оставить мальчишку в каком-то из храмов. Когда подрос, его отдали в армию, поскольку только к такому и был он пригоден.

Иссар кивнул:

– Понимаю. А что там с капитаном Реегфодом?

Аэрин позволил себе отвратительную ухмылочку.

– Генерал наль-Йерсек задолжал мне услугу. Через месяц Реегфод будет считать ахерские бошки где-нибудь в северном форте.

– Как мило. – Иссар повернулся ко входу.

– Еще одно, Йатех.

Воин остановился.

– Да?

– Если бы… если бы ему удалось сорвать повязку, ты был бы… смог бы…

Йатех медленно повернулся в сторону мужчины. Потом внезапным движением сорвал чалму. Под первой повязкой находилась вторая.

– Человек предусмотрительный живет дольше и дольше радуется компании друзей. – Чалма водрузилась на место. – Я могу уже идти? Хотел бы взглянуть на свое новое седло.

– Конечно. – Аэрин отер пот со лба. – Ужин мы, как обычно, пришлем в твою комнату.

И только когда воин исчез за дверьми, купец понял, что не получил ответа на самый важный вопрос. Перерезал бы человек, которого он считал почти своим сыном, ему глотку?

Говорят же, что иссар всегда носят в сердце закон гор.

* * *

– Из-за тебя мы чуть не разорвали связи с семьей. Дядюшка Вердон едва принял извинения.

– Извинения? И за что?

– Не знаю, что ему Херген наплел, но весь следующий год дядюшка делал вид, что не знает нас. Мы не ездили на два сбора винограда.

– Жалеешь?

– Нет. – Она прижалась к нему крепче. – И не стану жалеть никогда в жизни.

* * *

В тот вечер он вернулся в свою комнату позже и куда измученней, нежели обычно. Это был тяжелый день. На равнинах подходила к концу зима – то есть время бурь, дождей и ливней, которые превращали зеленые степи в топкое болото. За последний месяц там несколько раз выпадал снег, что в этих местах случалось исключительно редко. В такую погоду кочевники переносили свои стоянки поближе к горам, на места повыше. Тяжелые фургоны ждали в конюшнях, пока размокшая степь снова не станет проходимой, и только порой отправлялись из города в город, двигаясь по твердым имперским дорогам. Дела в этом случае велись чаще всего при помощи банков и гонцов, покупали и продавали товар, который не покидал склады. Даже бандиты совершенно исчезали, зимуя по селам и стоянкам кочевников. Армия редко оставляла заставы и гарнизоны. Честно говоря, была это мерзейшая и одновременно скучнейшая пора года.

Скука. По сути, дело заключалось даже не в этом. Йатех скучал, но прежде всего – был измотан. Богатые городские купцы и аристократы, не ведя дел, устраивали развлечения, приемы и пиры, пытаясь таким образом убить время. С тщетным, впрочем, результатом. Часто ему приходилось сопутствовать Аэрину и его семье на этих приемах – как тех, куда их приглашали, так и тех, которые они устраивали у себя.

Как сегодня.

Он давно успел сформировать мнение о большинстве этих людей. Эти пиры, будучи оргиями тщеславия и гордыни, были тяжелым испытанием для его терпеливости. Сперва приходилось сносить удивленные, испуганные, а иногда и преисполненные откровенного презрения взгляды. Порой крылась в них яростная ненависть. Он игнорировал глупые придирки, как и совершенно простецкие провокации со стороны подвыпивших мужчин. Обычно они заканчивались в миг, когда он предлагал самому задиристому выйти наружу.

Не выходили они никогда.

Да и число ссор после трех наиболее зрелищных поединков внезапно уменьшилось.

Ну и была еще третья реакция – со стороны женщин. После первого испуга часть из них, особенно скучающие замужние дамы, пыталась его соблазнить. Это ему совершенно не мешало, хотя Аэрин не уставал предупреждать, флирт каких дам должно решительно отвергать. Мужья их имели слишком большое влияние, чтобы подставляться под удар. Однако чаще оставлял это на его выбор.

Флирт всегда происходил одинаково. Сперва медленное подкрадывание, часто в сопровождении глупо скалящейся подружки. Потом, как правило, словно бы случайные прикосновения. Притворный испуг, горячие извинения, вопросы об имени (хотя он был единственный иссар на приеме), несколько обычных вопросов о его обязанностях. Правда ли, что он убил двадцать бандитов голыми руками? Что победил десятифутового демона? Сколько людей он уже убил? И так далее. Похоже, считали, что он проводит все свое время между сражениями и заточкой оружия.

Потом наступало время вопросов более фривольных. Разве иссары никогда не снимают чалму? Даже в ночи? Правда ли, что его меч – длиннее меекханского? (Тут обычно наступало время кокетливого смешка.) Не кажется ли ему, что здесь как-то душновато? Она чувствовала бы себя в большей безопасности…

К этому моменту подруга, как правило, отходила, а у него находилось занятие на всю ночь.

Обычно каждая третья любовница пыталась уговорить его, чтобы он убил ее мужа, отца, богатого дядюшку, назойливого «приятеля». Остальные хотели попросту похвастаться экзотическим приключением.

Из-за этого ему пришлось провести еще несколько поединков.

Но нынешний прием с этой точки зрения был крайне неудачным. Йатех стал объектом заигрывания жены одного из аристократов, баронессы Якейстам. Эта сорока-с-чем-то-летняя дама с крупным телом была, похоже, свято убеждена, что толстый слой макияжа и дорогая косметика снова превратят ее в двадцатилетнюю красотку. После осады, которая продолжалась полночи, Йатех был готов убить ее голыми руками. Аэрин же, похоже, хорошенько развлекся, наблюдая за ее усилиями.

Иссар вошел в свою комнату, закрыл дверь. Одним движением стянул хаффду и отбросил ее в угол. Подходя к окну, расстегнул перекрещивающиеся на груди ремни и аккуратно отложил оружие. Выглянул наружу: его комната находилась на втором этаже, окно же выходило на самый заросший закуток сада. Он почти мог дотронуться до ветки старого скрученного дуба, что служил украшением этого места.

Он закрыл ставни и повернулся, на ощупь ища фонарь. Проклятие, нужно было зажечь свечу от лампы на кухне.

Шелест. Из-за завесы, отделявшей часть комнаты. Плавным движением он оказался у кровати и потянулся за отложенным оружием, наткнулся на мебель, вытягивая оба меча. Зловещий звук всполошил пришельца, занавес отдернулся, и из-за него выскочила маленькая фигура.

– Йатех, это я…

Они столкнулись на половине пути, он едва успел отвести меч.

– Ой!

Он выпустил оружие, клинки упали на кровать и, пробалансировав на краю постели, свалились на пол.

– Уй!

Он схватил девушку за плечи, встряхнул:

– Исанель! Что ты здесь делаешь? Я ведь мог тебя… Мог тебя…

Он вспомнил ее первый оклик.

– С тобой ничего не случилось? Я тебя не ранил? – Он встряхнул ее еще сильнее.

– Н-нет… Но сейчас у меня отлетит голова.

– Прости… – Он встал. – Что ты здесь делаешь? Отец знает…

Оборвал себя, поняв неуместность вопроса.

– А то. Я сказала ему, что среди ночи, почти голая, приду в твою комнату. Он даже обрадовался.

Почти голая?

– И что? Я должна тут сидеть до самого утра?

Он помог ей встать. И вправду, была на ней только коротенькая рубаха. И что-то еще на лице.

– Ты предусмотрительна.

– Это нормально для моей семьи. Ты наконец-то поцелуешь меня?

Хотя он ожидал чего-то подобного, но оцепенел.

– А ты еще и смелая, – прохрипел он.

– Хватит мне ухаживаний прыщавых маменькиных сынков. И я не хочу больше смотреть, как тебя пытается окрутить какая-нибудь толстая корова.

– Она не имела и шанса.

– Мать говорила мне, что мужчинам нельзя доверять…

– Твоя мать – мудрая женщина, но она не всегда права.

Некоторое время они молчали. Наконец он снял обе повязки.

– Хочешь дотронуться до моего лица?

– Да, – шепнула она. – Сильно.

Он направил ее руку.

– Хмм… У тебя тонкие брови, глубоко посаженные глаза. Какого цвета?

– Серые. – Приятно было чувствовать ее пальцы на коже.

– О-о-о, а что случилось с твоим носом?

– Был сломан. Трижды.

– Трижды?

– У меня есть брат, сестра и куча кузенов. Все – старше меня. Пришлось вести серьезные бои, чтобы добраться до общего котла.

– Все шутишь.

– Отчего же? Жизнь в горах – тяжела.

– Так я и поверила. Наверное, именно поэтому вы все туда и возвращаетесь.

– Мы просто привыкли.

– Ага. А это что?

– Шрам от кархонского ятагана. Старое дело.

– Сколько тебе тогда было?

– Тринадцать.

– А тому воину?

– Под тридцать. И, упреждая следующий вопрос: да, я его убил.

Ее пальцы замерли. Потом она отвела руку.

– Поцелуй меня, – попросила его.

Была она на вкус как миндаль и ореховое пирожное.

Они вернулись на кровать.

– Я люблю тебя, – шептала она. – С момента, когда ты соскочил с фургона отца.

Он молчал. Не знал, может ли ответить на такое заявление. Не знал, как это сделать.

– Будешь со мной ласков? – спросила она мягко.

– Да, – обещал он. – Буду.

* * *

– Это было полгода назад.

– Что?

– Не помнишь?

Он усмехнулся в темноту.

– Наш первый раз.

– Значит, помнишь, – прошептала она ему прямо в ухо. – Тогда тоже было полнолуние.

– Знаю, как раз закончилась зима.

– Да.

Она соскользнула с него и подошла к окну.

– Скажи мне… – Она стояла спиной к кровати, нагая, прекрасная. – Скажи мне, прошу, как сильно ты меня любишь?

– Я уже говорил…

– Неправда, ты ускользнул от ответа. – Голос ее дрожал. – И ускользаешь снова.

Он сел. Шутки закончились.

– Сильнее жизни, сейкви аллафан. Сильнее смерти, сильнее первого и последнего вздоха. Ты самая ценная вещь, которую я нашел на равнинах, наилучшая, с какой я повстречался в жизни. Я отдал бы за тебя оба моих меча.

Она не родилась в горах, не знала вкуса пустыни и законов его народа, но сумела оценить то, что он сказал.

– Правда ли… – Она запнулась. – Правда ли, что ты можешь привести себе жену не из иссаров?

Ох, Великая и Милосердная Госпожа, неужто это неминуемо и всегда должно случаться таким вот образом? Без предупреждения, без предоставления и тени шанса?

Он молчал. Как и она.

Тишина тянулась в бесконечность.

– Такое иной раз случается.

Он не хотел этого говорить. Не должен был этого говорить.

– Противу ваших законов?

– Наши законы это позволяют. Редко, условия всегда трудны, но случается и так, что женщина не из иссарам входит в племя.

У него перед глазами промелькнуло лицо старухи.

– Каковы же условия?

Он снова не знал, что ответить.

– Прошу… – прошептала она.

Он закрыл глаза, чувствуя на губах сухость.

– Трудные, жестокие, неизменные. Первый Закон Харуды не может быть нарушен. А горы – не для изнеженных девиц.

– Я не изнеженная девица! Я из рода кер-Ноэль.

– Знаю. Это хороший род.

* * *

Старая женщина в черных одеждах сидит на каменном полу и монотонными движениями вращает жернов. Делает это год напролет, все дневные часы. Ее мужчина погиб несколькими годами ранее, ее дети отданы на воспитание родным мужа. Вращая большой каменный круг, женщина поет на странном, незнакомом языке.

Маленьким мальчиком он часто приходил сюда подсматривать за ней. Ребятишки говорили на нее огалева – суровая баба, смеялись и мешали ей. От тетки он узнал только, что эта женщина была женой ее брата. Была принята в род его кровью и семенем, дети их были уже иссарам. Она – нет. Не станет иссарам никто, кто не рожден в горах. А Первый Закон имеет лишь единственное исключение.

Когда молодой воин привел ее в родовую афраагру, он много дней приносил просительные жертвы. Все это время его избранница пребывала в изоляции, а женщины, которые занимались ею, готовили ее к жизни меж иссарам. Потом, когда старейшины решили, что намерения их серьезны, их отвели в специальную пещеру, где она впервые увидела его лицо. Три дня и три ночи мог сюда приходить любой, чтобы могла она узнать и их лица тоже. Женщины приносили детей, мужчины приводили подростков. Тетка утверждала, что едва ли не все селение проведало ту женщину.

На четвертый день ей дали выпить отвар, после которого она погрузилась в сон. Пока она спала, Ведающая втерла ей в глаза одну мазь. Когда женщина снова открыла их, зрачки ее были закрыты бельмом.

Единственное исключение в Законе Харуды, жестокое, неколебимое, безжалостное.

Женщина с равнин обитала в их родовом доме шесть лет. За это время родила двух сыновей и двух дочерей. Один ребенок умер. Через шесть лет ее муж погиб в стычке с соседним племенем.

Никто не захотел взять себе в жены слепую женщину. Но кровью и семенем она принадлежала роду, могла называться ог’иссарам. Потому посадили ее у зерен.

Ему было семь лет, когда он увидел ее впервые.

Восемь, когда узнал, кто она такая. Десять, когда он подрался с двумя своими двоюродными старшими братьями из-за того, что те бросали в нее камни. Одиннадцать, когда она начала его учить языку равнин.

Четырнадцать, когда она умерла.

Слепая женщина при мельничном круге.

Его мать.

* * *

И как он должен рассказать это девушке, что была плоть от плоти зеленых лугов, дождя, ручьев и степного ветра? Какими словами передать историю женщины с равнин, которая из любви к закутанному воину решила провести остаток жизни во мраке? И которая тринадцать лет непрестанно вращала мельничный жернов? Ее уложили во гроб в той позиции, как она и умерла: склоненной, с подогнутыми ногами. Никто не сумел распрямить ее конечности.

Он услыхал щелчок засовов, и в комнату ворвался свет луны.

– Кто-то может тебя увидеть.

– По ту сторону нет окон. Да и дуб заслоняет почти все.

Она обернулась к нему. Парапет находился достаточно низко, и внешнему наблюдателю теперь открылся бы чрезвычайно занятный вид.

– Скажи мне, разве никогда не случалось, чтобы некий иссар, ну-у-у… не вернулся, нарушил закон и сбежал от своей судьбы, предназначения? Ведь вам всем, – добавила она быстро, чувствуя, что он собирается ее прервать, – всем писана смерть. С детства вас учат сражаться и убивать, презирать страх, боль и гибель. И умирать – там, в горах и в пустыне, в проклятой богами и людьми стране, или здесь, в империи, продавая за горсть медяков свои мечи чужакам.

– Я – иссарам, а те горы на старом, очень старом языке именуются ок’Иссаа’аракмаэм. Ты знаешь, что это значит?

– Нет.

– Последнее Место Ожидания. Это место было дано нам богами как кара за грехи, но еще и как обещание, что однажды мы получим искупление.

– Кара? Обещание? Что такого вы сделали, что целый народ должен отбывать такое искупление?

– Мы предали. Дважды. В большой старой войне, которую боги вели некогда в мире, мы встали на дурную сторону. А потом часть племен восстала против предыдущих владык. Только эти бунтовщики и уцелели. Но этого оказалось мало, чтобы искупить все грехи.

– Ты говоришь о Войне Богов? О Шейрене, Эйфре и Каоррин? Это сказки и легенды для детей. Даже жрецы…

– Какие жрецы? – оборвал он ее жестко. – Ваши? Меекханские? Вы прибыли в эту землю откуда-то с востока неполных полторы тысячи лет назад. Банда кочевников, которые едва умели обрабатывать железо. Вы вырезали или покорили местные племена и в конце концов создали свою империю. Мой род насчитывает более двухсот поколений, а начала его уходят ко временам перед Великой Войной. Три с половиной тысячелетия традиции. У нас есть история, а для вас она – лишь легенды: легенды, от которых вы утратили бы разум. Потому не говори мне о сказках, девушка, потому что ты называешь так мою жизнь и жизнь всех моих предков.

Она молчала, удивленная этой вспышкой. Все еще не понимала так много вещей.

Внезапно на губах ее затанцевала улыбка.

– Ты снова это сделал.

– Что?

– Направил разговор на другую тему, не ответив на вопрос. Каковы те неизменные, жестокие условия? Что нужно сделать, чтобы жить среди вас, не нарушая ваших законов?

Она подошла на шаг.

– От чего ты желаешь меня спасти? – шепнула она.

Он взглянул ей прямо в лицо, на черную повязку, которая заслоняла глаза. Потом рассказал о законе, о старой женщине и о зернах.

Она и вправду не была изнеженной девицей, была тверда и упорна. Но, прежде чем он закончил, ее начало трясти. Капельки пота выступили на ее верхней губе, она слизнула их, быстро, словно боясь, что те стекут по лицу, отметив пол следами страха.

– Это… это жестоко, – простонала она. – Ты хотя бы знаешь, как ее звали?

– Энтоэль-леа-Акос.

– Ну хоть это.

– Да, хоть это. Теперь ты знаешь.

– Знаю.

Он должен был это предвидеть, должен был оказаться быстрее, вскочить, схватить ее за руки, удержать.

Она поймала его врасплох. Он не успел.

Подняла руки к лицу, одним движением сорвала повязку. Он замер в полушаге от нее. Было слишком поздно для всего.

– Я пойду с тобой в горы, Йатех. Хочу жить с тобой, жить и родить тебе детей.

Она говорила тихим, спокойным голосом, глядя ему прямо в глаза.

– Но ты ведь знаешь, какова цена.

– Знаю. Но это будет когда-то, не теперь, не завтра. Когда-то.

Она поднялась на носочки, схватила его за подбородок и принялась внимательно рассматривать.

– Ох, твой нос и вправду выглядит многократно сломанным. И этот шрам отвратителен, кто зашивал рану?

– Мой двоюродный брат.

– Тот, с которым ты дрался за еду? Это многое объясняет. Твои глаза скорее карие, чем серые.

– Так ли это важно?

– Конечно. И твои волосы, кто-то должен привести их в порядок. А ко всему…

Ее выдали глаза, внезапно подернулись поволокой, увлажнились, она несколько раз моргнула, но это не помогло. Из-под прикрытых век появилась слезинка, а потом вторая. И тогда ее подвел и голос.

– Почему… почему все это настолько сложно? – прошептала она. – Почему ты не можешь быть обычным мужчиной, купцом, солдатом, просто поденщиком?

Он не знал ответа. В очередной раз.

– Человек не выбирает свою судьбу.

– Ох, перестань, прошу. Не хочу нынче говорить о предназначении.

Она потянула его в сторону постели.

– Помнишь, что ты сказал, когда я пришла к тебе впервые?

– Да. Что буду с тобой добр.

– Так будь же со мной добр. И люби меня. Люби меня хорошо, Йатех. Как никогда дотоле.

* * *

Он выскользнул в ночи, словно бандит, преступник, крыса. Сбежал из дома людей, которые последние три года были его семьей, кормили его, одевали, выказывали приязнь, уважение и любовь.

Иссарам не должен принимать ни одной из этих вещей от чужих.

Облачился он в те же одежды, в которых некогда прибыл сюда, в старую бурую хаффду, черный экхаар, сношенные сандалии. Не имел права забирать отсюда ничего, что не принес сам. И так украл слишком многое.

Он вложил мечи в ножны, кинжалы отправились на свое место, по одному у каждой щиколотки, еще один на левом предплечье. Последний он не взял.

Еще раз проверил дверь. Закрыта. Потом он подошел к окну, выглянул, до дерева было всего несколько футов.

Когда он уже будет снаружи, проблем с тем, чтобы покинуть резиденцию, не возникнет.

Он еще раз взглянул на постель.

– Я говорил тебе, сейкви аллафан, что люблю тебя больше жизни, – прошептал он. – Я не могу забрать тебя в горы. Не могу обречь тебя на годы мрака и мельничный жернов.

Он взглянул на бледное лицо луны.

– Ты видела мое лицо, Исанель. Я не мог… не мог…

Иссарам всегда носят в сердце закон гор.

Он ощутил слезы на щеке. Впервые со времени, когда узнал, кто он такой и кто такая слепая женщина.

– Прости… – Он подумал о людях, с которыми провел столько времени. – Простите мне все.

Лежащая на постели девушка не ответила. Не могла. Из груди ее торчала рукоять иссарского кинжала.

Воин взглянул на нее в последний раз:

– Прощай.

С ловкостью скального кота он прыгнул на ближайшую ветвь.

Прежде чем утром в доме поднялся крик, он был уже далеко.

Будь у меня брат…

Мужчина вышел из глубокой тени прямо на раскаленную солнцем пустошь. Минутой раньше он покинул предместья афраагры: длинный узкий каньон, ведший в глубокую котловину, наполненную круглыми строениями; солнце заглядывало сюда едва на час-другой в день. Там было довольно прохладно. Здесь же жар обрушился на него, словно солнечный молот некоего мстительного бога в отсутствие укрытия. У подножия этих гор начиналась пустыня Травахен, называемая также Иссарским Проклятием: место, где – как говаривали – даже демоны огня жаждут тени. Паршивое место.

Пришелец несколько минут стоял неподвижно, словно несносный жар не производил на него никакого впечатления. Он не был иссаром, не заслонял лица и носил, как житель северных равнин, темную рубаху и куртку зеленого льна, штаны цвета песка, кожаные сапоги. У его пояса висел прямой меч. Человек решительно не подходил этому месту.

Он медленно повел вокруг взглядом. Был полдень, худшая пора дня. Камни и валуны почти не отбрасывали тени. Жар лился с неба, отражался от каменной равнины, с каждым вздохом лез в нос и рот. Иссушал слизистую, будил жажду, приносил обещание медленной и болезненной смерти. Разогретый воздух изукрашивал горизонт миражами.

Мужчина повернулся в сторону темной расщелины на склоне горы. Покрытое седоватой щетиной лицо его искривилось в гримасе, которую непросто было истолковать. На миг он исчез в тени, потом показался снова, ведя в поводу оседланного коня. Жеребец шел неохотно, фыркая и встряхивая гривой. Похоже, полагал, что хотя бы один из них должен сохранять разум. Его владелец не обращал внимания на поведение животного. Подтянул подпругу, проверил экипировку, сунул ногу в стремя.

– Значит, правду о вас говорят, – услышал он за спиной женский голос. – Считаете, что весь мир должен вам подчиняться, уступать вашей воле, жаться к ногам, словно щенок.

Он молниеносно повернулся с мечом, наполовину извлеченным из ножен.

– Выехать к оазису сейчас – равносильно смерти, – продолжала женщина. – Дурной, в горячке, в смертельном поту и бреду. Не понимаю лишь, зачем ты собираешься обречь на нее еще и коня.

Мужчина не мог понять, как ей удалось подойти к нему так близко. Если бы хотела его голову… два тальхера, короткие сабли с двойным изгибом клинка, небрежно висели у ее пояса, обещая скверную смерть всякому, кто оскорбил бы чем-то их владелицу. Он знал, что в этих горах не всякая женщина имела право носить такое оружие. Вооружались так лишь те, кто наравне с мужчинами вставали к битве. Ножны обоих клинков были белыми.

Она стояла в трех шагах от него. Если бы хотела убить…

Для женщины была она высока, и, хотя ниспадающие до земли одежды цвета окрестных скал окутывали ее с головы до стоп, он мог бы сказать, что она худощава и, скорее всего, смертельно ловка. Конечно же, лицо было закрыто. Голос выдавал женщину самое большее двадцатипятилетнюю. Слишком молода для тальхеров в белых ножнах.

Он молчал.

– Это мой конь и моя дорога, – прохрипел наконец мужчина. – И если такова будет воля Матери, также и моя смерть.

Она слегка покачала головой.

– До твоей смерти мне дела нету. Мне жаль коня.

Он отпустил рукоять меча.

– Тебе и до этого дела нет, незнакомка. Ступай себе.

В этом месте, подле селения племени, это были самые подходящие слова, какие мог он сказать иссарской женщине. Он чувствовал, как она за ним наблюдает. Под таким солнцем повязка, под которой она скрыла лицо, наверняка давала ей преимущество. Ему же приходилось постоянно щуриться.

– Так ли ты воспринимаешь и всех остальных? – спросила она наконец. – Принуждаешь действовать согласно собственным желаниям, рискуешь их жизнью, заставляешь, чтобы они шли за тобой против своего желания?

– Если бы я так поступал, моя дочь осталась бы жива. Я бы выдал ее замуж еще пару лет назад. Она не была бы изнасилована и убита твоим одноплеменником.

Та даже не дрогнула.

– Эти слова недостойны тебя, купец. Позоришь имя своей дочери. И имя незнакомца, который ее убил.

– Это не был незнакомец. – Он шагнул в ее сторону. – Это был Йатех д’Кллеан, проклятый всеми богами насильник и убийца, член твоего проклятого племени.

Она не отступила, только чуть-чуть склонила к плечу голову, словно хотела получше его рассмотреть.

– Последний мужчина с этим именем родился в моей афраагре более ста лет тому назад. И погиб молодым. Кем бы ни был убийца твоей дочери, он происходил не отсюда, – сказала она тихо.

Он подскочил к ней, ухватил за плечи, встряхнул.

– То же самое говорили мне твои старейшины, – рявкнул он. – Эту песенку я слыхал сегодня с самого утра: не знаем его, никогда о таком не слыхали, не ведаем, кто он был! Как будто четыре года назад я лично не забрал его отсюда в свой дом!

Она оперлась ладонью о рукояти сабель.

– Если не отойдешь, потеряешь руку, незнакомец. – Голос ее был холоден и сдержан. – Тогда умрешь не от жары, а мне придется здесь прибираться. Прошу, избавь меня от этого.

Только иссарская женщина могла сказать такое чужому мужчине. Избавь меня от труда, связанного с уборкой твоего трупа.

Он отпустил ее, вновь успокоившись, отступил на шаг, дотронулся рукой до ножен меча с таким выражением, словно бы что-то прикидывал. Она покачала головой, не выпуская из рук оружия.

– Смерть – это хорошее решение, особенно для души, страдающей от боли. Бой – это хорошее решение для сердца, наполненного ненавистью. Но такая душа и такое сердце никогда не узнают даже части правды. Погибнут в неведении.

– Ты говоришь как поэтесса.

– Для моего рода – я именно такова.

Он отвернулся и шагнул к коню.

– Кем бы ты ни была – ты врешь, женщина. Пустыня – честнее твоего племени. Я рискну с нею.

Он вскочил в седло с умением человека, проводящего верхом многие часы. Склонился и погладил коня по шее.

– Моя мать родила только одного сына, – услышал он из-за спины. – Роди она еще одного, наверняка дала бы ему имя Йатех. Оно всегда ей нравилось.

Он не отреагировал, занятый успокаиванием коня, который снова принялся нервно пофыркивать.

– Будь у меня еще один брат, – продолжала она, – он был бы худощав и силен, с темными волосами от своего отца и карими глазами – от матери. Он рос бы, выделяясь среди прочих подростков отвагой и гордостью, и порой платил бы за это высокую цену.

Он все еще обращал на нее внимания не больше, чем на воздух.

– Будь у меня брат, – говорила она дальше, – возможно, в возрасте семнадцати лет он, как и многие другие молодые иссары, отправился бы за горы, на северные равнины, где совсем недавно взросла очередная империя, лелеющая в себе желание быть первой на всем континенте. Возможно, принял бы он предложение послужить у одного из тамошних купцов и, возможно, остался бы там на целых три года – а это многовато для такого воина. Вероятно, купец тот не хотел бы отпускать его, хотя и не знаю, по какой причине, – и постоянно присылал бы племени деньги за его очередные годы службы.

Наконец он понял. Выпрямился в седле, словно она ткнула ему ножом в спину. Поворотил коня.

– Что ты сказала?

Он наехал на нее – она не отступила, хотя грудь животного едва ее не сшибла.

Подняла голову.

– Возможно, тот мой брат, который никогда не родился, влюбился бы в дочку купца, влюбился глупо и легкомысленно, поскольку иссарам не должны отдавать сердца женщинам с равнин, и, когда та узрела его лицо, убил бы ее, ведомый страхом, чувством вины и любви.

– Любви? Любви?! – Аэрин склонился в седле. – Вы не ведаете, что такое любовь, не ведаете, что такое дружба и верность. Если бы Йатех знал, что такое любовь, – выпустил бы себе кишки собственным мечом.

– Не знаю, о ком ты говоришь, Аэрин-кер-Ноэль. Никогда о таком не слыхала. Но ты, который торгует с моим племенем с десяти лет, должен знать, что ни один иссарам не может погибнуть от собственной руки. Таков закон. Единственный способ, каким мы можем отдать душу племени, это перестать принимать пищу и воду, но тогда умираем несколько дней. Если кто-то увидит твое лицо, у тебя есть время только до рассвета.

– Он мог прийти ко мне. Я бы с удовольствием оказал ему эту услугу.

Он чувствовал, как она на него смотрит, невзирая на экхаар, закрывавший ей лицо, ощущал взгляд, ввинчивающийся ему в зрачки.

– Это странно, – сказала она. – Если бы у меня был брат, то после возвращения с равнин он мог бы ответить именно так. Мог бы повторять: «Я должен был сойти вниз и дать себя убить». А я повторяла бы ему, что, если бы мы всегда делали то, что должны, этот мир был бы прекраснейшим местом в бесконечности Всевещности.

Она отвернулась и двинулась вглубь тенистого каньона.

– Слишком горячо, чтобы стоять на солнце и рассказывать тебе о людях, которые никогда не родились. Если хочешь – езжай за своей смертью. Меня это не касается.

Почти против воли он поворотил коня и направился за ней. Она же даже не оглянулась.

* * *

У выезда из ущелья в скале были вырублены несколько помещений размером с крестьянскую халупу. Аэрин многократно приезжал с севера торговать с племенем д’йахирров, потому знал, что эти пещерки сделали, главным образом, для приезжих, что платили золотом за хорошее оружие, спрос на которое был во всей империи и далеко за ее пределами. Простые и искривленные мечи, сабли, кинжалы, копья и сулицы. Наилучшие иссарские мечи продавались за цену, равную их весу в золоте. Тот, кто сумел добиться доверия пустынных племен, мог очень быстро сколотить состояние.

Женщина вошла в самое большое помещение. Он не единожды сиживал там перед несколькими укутанными старцами и отчаянно торговался за каждый экземпляр оружия, попивая напиток из горьких трав, который так здесь ценился.

Он поколебался, потом вошел за ней. Внутри было темно и холодно.

– Я думала, что ты поедешь за своей смертью, незнакомец.

Она стояла посредине, небрежно опершись о длинный деревянный стол. Свет маленькой лампадки отбрасывал на стену подрагивающие тени.

– Не играй со мной, женщина. Где он?

– Кто?

– Йатех, убийца моей дочери.

– Не знаю, о ком ты говоришь, купец. Лет сто здесь не было никого с таким именем.

Он прыгнул вперед. Позднее готов был поклясться жизнью всей своей семьи, что не заметил ее движения – попросту свистнула выхватываемая из ножен сабля, и ему внезапно пришлось остановиться в полушаге, ощущая клинок, легонько упирающийся ему чуть повыше кадыка. Рука ее была присогнута. Если бы женщина выпрямила ее, ему пришлось бы дышать без помощи носа и губ.

– Снаружи мы более-менее ровня, Аэрин-кер-Ноэль, – прошептала она. – Там ты мог до меня дотронуться. Здесь – афраагра. Здесь дотронуться до меня может лишь один из иссарам. Конечно, если я ему позволю. Если это сделаешь ты, мне придется попытаться тебя убить.

Слово «попытаться» произнесла так, что помимо воли он понял: она улыбается.

– Ты ничего о нас не знаешь, правда? Торгуешь с нами вот уже много лет, так, как торговал твой отец, немного выучил язык, немного – обычаи. Полагаешь – нет, ты уверен, что перед тобой – всего лишь банда дикарей, что живут в пустыне, пользуются странными суевериями, убивают всякого, кто имеет несчастье увидеть лицо кого-нибудь из них. Ты убежден, что мы не умеем ни писать, ни читать, что мы не моемся, что едим грязными руками из общей миски и проводим время, придумывая все новые причины для убийства друг друга. – Она не опускала оружия, он чувствовал капли крови, медленно скатывающиеся по его шее. – Ваши меекханские города, мосты, акведуки и тысячи миль каменных дорог – это для тебя признак культурности. Университеты и академии, театры, школы, мануфактуры, водяные мельницы, почтовые курьеры, магия на службе империи, армия, что стережет границы. Вот что для тебя истинная цивилизация. Даже теперь, стоя с саблей дикарки у горла, ты не можешь сделать чего-то большего, нежели состроить удивленное лицо, потому что эта дикарка знает столько сложных слов и говорит на твоем языке почти без акцента.

Одним плавным движением она спрятала оружие в ножны. Он медленно отступил, держа ладони подальше от рукояти меча.

– Скажи мне, купец из зеленых равнин, зачем ты на самом деле желал иметь при себе стражником воина из народа иссарам?

– Ч… что?

Она сбила его с мысли, отобрала инициативу и не намеревалась ее отдавать.

– Почему именно иссарам? На севере нас ненавидят и боятся. Особенно в восточном Айрепре, где племена д’рисс и к’леарк пролили столько крови.

Он не знал, что ответить. На самом деле Аэрин никогда об этом не задумывался. Когда старейшина рода предложил ему услуги Йатеха, он не колебался долго. Иссарские стражники славились умением сражаться, лояльностью и доблестью. А также повышали престиж своих работодателей. Многие переговоры удались ему лучше, потому что за спиной возвышался закутанный воин, который часами мог стоять неподвижно, как если бы был каменной статуей. На его тихое, молчаливое присутствие большинство людей реагировало словно на лежащую на камне холодную змею, притворно неподвижную и сонную, но в каждый миг готовую к смертельной атаке. Это нервировало их и выводило из равновесия. А ведь торгуется лучше, когда противник не может сосредоточиться и каждый миг зыркает за твою спину. И всегда после завершения переговоров купец видел в их глазах уважение и почтительность. Тот, кто не боится держать дома закутанного демона, убийцу, несущего смерть без колебания и жалости, наверняка человек отважный и решительный. Это честь – торговать с кем-то подобным, говорили их взгляды.

Не знал Аэрин только, как сказать о том этой странной женщине. Нет, не желал такого говорить. Он давно уже выбросил из памяти все хорошие воспоминания, связанные с тем проклятым убийцей. Потому молчал.

– Лед в венах, сердце из огня.

– Что?

– Лед в венах, сердце из огня, – повторила она. – Так говорят о людях, которые никогда не утрачивают контроля и остаются при этом отважными, искренними и благородными. Таких людей окружает уважение и почет. Другие без колебаний идут за ними – в труде или в битве. Такие черты облегчают жизнь. Такой человек наверняка мог бы держать в доме прирученного волка, льва или… воина иссарам.

Тут она его подловила. С тех пор как он взял к себе молодого горца, его позиции значительно укрепились. Для обедневшего дворянина, чьей семье пришлось заняться торговлей, было в том изрядное искушение. Его дед и отец накопили богатство, он же утроил его в течение двадцати лет тяжелого труда. На пограничье империи такие капиталы рождались мгновенно. Уже десять лет назад у него было несколько имений, обильные пастбища, собственные ткацкие станки, мельницы, ветряки, прядильни и красильни. Он женился по любви, но родство Элланды с княгиней каа-Родрахе стало ее дополнительным козырем.

Но, несмотря ни на что, он все еще находился на обочине. Местная аристократия приглашала, правда, его на балы и приемы, но всегда как спутника жены. Даже приглашения формулировали: «Госпожа Элланда-каа-Родрахе-кер-Ноэль с супругом». То, что его фамилию помещали после родового имени Элланды, было не слишком-то приятной особенностью, напоминанием, что в высшее общество он входит через заднюю дверь. Только когда на одном из приемов он появился в обществе иссара как своего личного охранника, начали его воспринимать иначе. С уважением.

– Человек твоего положения мог бы взять в стражу многих других. На севере у вас есть мастера меча, которые обучают младших сыновей благородных семейств искусству владения мечом, одновременно исполняя функции домашней стражи. Много солдат и ветеранов занимаются этим. Но нет, ты выбрал воина гор. Отчего бы не прирученного льва?

* * *

Это не были справедливые слова, она знала, но хотела взглянуть, как чужак отреагирует. Он являлся частью семьи, которая порвала сердце ее брата в клочья. Ее интересовало, что такого было в том, кого Йатех полюбил, словно отца.

Он стоял перед нею, покачиваясь, будто получив миг назад удар обухом топора. Выглядел стариком – старше, чем она себе представляла. Брат ей рассказывал, что Аэрин – энергичный и живой мужчина со смеющимися глазами. Воспоминания других людей почти всегда лживы. У этого меекханца в бороде и волосах седина уже побеждала юношескую черноту. Большие руки с длинными пальцами он почти непрестанно сжимал в кулаки или прятал за пояс, чтобы скрыть дрожь. А глаза его были глазами старого, измученного жизнью человека. Только когда произносил имя ее брата, имя, которое она не могла уже произнести, появлялся в них огонь.

– Это… неправда, – прошептал он.

– Что? Что ты держал этого воина в доме, потому что это тешило твое самолюбие? Он был твоим бойцовым псом или прирученным леопардом. Диким зверем, который возбуждает своего владельца. Ничем больше. И из-за чего тебе больно сильнее: из-за смерти дочери или потому, что она подарила свое сердце такому зверю? Нечто, чего ты не мог представить: девица из хорошего дома, родственного лучшим домам юга, меекханка чистой крови, идущая в постель с дикарем, который служит ее отцу для повышения его значимости. Как хороший беговой конь или прекрасно скроенный сокол. Это же словно бы она отдалась такому вот коню. Обида и стыд на всю жизнь.

Он не прыгнул снова, не выхватил меч. Только отступил на шаг и внимательно осмотрел ее.

– Теперь я уже знаю, откуда мне известен твой акцент, – сказал он. – У Йатеха был такой же, когда он попал в мой дом. Ты и вправду его сестра?

– Нет, – покачала она головой. – Мой единственный брат погиб два года назад, сражаясь с кочевниками на северной стороне гор. Мы живем здесь, только здесь можем строить селения, таков закон и наше искупление. Но стада мы пасем по другую сторону гор, там, где достаточно воды, чтобы козы и овцы нашли себе корм. Порой, когда приходят горячие годы, кочевники побеждают страх и пытаются захватить те пастбища. Молодые воины тогда часто используют оказию, чтобы испытать свои умения в бою. Для иных это заканчивается худо, – договорила она сухо.

Он не перестал в нее всматриваться.

– Это была хорошая попытка, незнакомка. Ты хотела спровоцировать меня, чтобы я выхватил оружие? Рассчитываешь, что если мы станем сражаться и ты меня убьешь, то сохранишь жизнь своему брату? Что убийца избежит справедливости?

На этот раз она почувствовала гнев.

– Справедливость?! Убийца?! Если бы я хотела тебя убить, пришелец, я бы сделала это снаружи, когда ты дотронулся до меня без разрешения. Могла бы это сделать и здесь, когда ты попробовал прикоснуться ко мне во второй раз. Но я тебя не убила. Потому что мне интересно, почему человек, который держал под одной крышей незамужнюю девицу и молодого мужчину, удивлен, когда эта пара начала в конце концов спать друг с другом. Разве ты не знал собственной дочери? Не знал, от кого она унаследует горячую кровь? Нужно было с этим что-то делать, меекханец.

– Я пытался, – проворчал он, склоняя голову и глядя из-под прищуренных век.

– Что?

Он неожиданно смягчился и печально усмехнулся.

– Ты же знаешь, я пытался. Когда Йатех сопровождал меня на балы, множество женщин хотели его соблазнить. Я не запрещал эти романы, разве что месть оскорбленного мужа могла оказаться слишком серьезной. Было странно глядеть, как они кружат вокруг него, как его цепляют, кокетничают с ним и флиртуют. Ему не требовалось ничего делать, достаточно было просто стоять на месте, в этих свободных одеждах, с повязкой на лице и с мечами за спиной. Никогда он их не снимал, никогда, даже на приеме у губернатора. Может, именно поэтому и действовал на женщин словно магнит. Он был другим, был…

– Был для них тем же, чем и для тебя, купец. Игрушкой, очередным трофеем в коллекцию, экзотическим приключением. Наверняка не молодым, жаждущим чувств мужчиной. И этот молодой воин наверняка об этом знал, слишком хорошо знал. Потому, когда твоя дочь подарила ему сердце и тело, он, поспорю, был удивлен и недоверчив, словно пес, которого пинали слишком часто. Сперва он не сумел признаться ей в любви, боялся, что она рассмеется ему в лицо, скажет, что был он для нее лишь приключением. Наверняка должны были пройти долгие недели, прежде чем он впервые сказал, что ее любит. Прежде чем он на это отважился. Когда бы этот молодой воин был моим братом, я бы сказала, что он нашел в твоем доме больше, чем мог предполагать, купец.

Она глотнула воздуха, чтобы успокоиться.

– Наверняка потому, – закончила она, – он и сам не желал возвращаться, хотя в конце концов все равно сделал бы это. Ведь, как ты думаешь, сколько наших юношей, продающих свои мечи империи, возвращаются назад в пустыню? Ну? Сколько?

Он не ответил.

– Все, меекханец. Все. Потому что там, за горами, они не люди, никто их так не воспринимает. Они лишь орудия, наемные мечи, камни в ожерелье чужого тщеславия, игрушки, развлечение. Они возвращаются, потому что только здесь у них и есть семья.

Он склонил голову, глаза его взблеснули.

– Мы тоже были его семьей! Он был для нас как сын и как брат!

– И ты отдал бы ему в жены дочь? – выпалила она.

Он молчал, по лицу же его промелькнула целая гамма чувств. Большинства из них она не сумела прочесть, не привыкла к бородатым лицам, все мужчины из народа иссарам брились, уничтожая даже малейшую поросль.

– Где твой брат? – прорычал он через миг.

– Я похоронила Вернеана в скальной нише рядом с нашей матерью. У него было пробито копьем сердце и разрублена топором голова. Я едва его узнала. Но все говорили, что он забрал с собой трех кочевников. Это была хорошая смерть.

– Я не о нем говорю!

– Другого брата у меня нет. Хотя, если бы тот незнакомец, который гостил в твоем доме, был моим братом, я бы заплакала, увидев печаль в его глазах.

* * *

– Деана…

Она резко развернулась, бросив присматривать за группкой играющих детишек. Он подошел к ней беззвучно, но в их семье это не было чем-то необычным. Все в афрааге знали, что члены рода д’Кллеан умеют двигаться тише песчаного паука. Удивила ее его одежда. Носил он потрепанную чаффду, как бы не ту же самую, в которой три года назад покинул племя, темный экхаар закрывал его лицо.

– Йатех. – Она едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею. Три года, долгие три года, за которые лишь порой приходили от него какие-то весточки. Его работодатель, должно быть, оставался довольным, регулярно присылал плату, приправленную похвалами и выражениями благодарности. Йатех хорошо служил племени.

Она отступила и окинула его взглядом. Помнила щуплого молодого паренька, который уезжал на купеческом фургоне, переживая так, что не выдавил и пары слов на прощание. И он все еще оставался худощав, за годы жизни на равнинах не оброс жирком, но явно повзрослел. Был выше на пару пальцев, шире в плечах, держался уверенней. Возмужал.

– Можешь это снять, – протянула она руку к его лицу. – Ты дома.

Знала, что не только у него после возвращения со службы бывают проблемы с тем, чтобы открыть лицо. Долгие месяцы или годы бдительности, чтобы никто чужой не увидал их без экхаара, отпечатывали клеймо на большинстве молодых воинов. Некоторые носили повязки еще много дней после возвращения. Такое никого не удивляло. Но она слишком хотела снова его увидеть.

Он аккуратно прихватил ее за запястье.

– Не сейчас, сестра, – прошептал он. – Может, позже. Еще рано.

Она замерла, испуганная холодом его прикосновения и холодом в голосе. Что-то, должно быть, случилось.

– Старейшие… старейшие уже знают о твоем возвращении?

– Да, Деана, знают.

Это был глупый вопрос – он не вошел бы в селение, не знай они.

– Одобрили его?

Этот вопрос был важнее. После возвращения всякий отчитывался перед старейшими селения в присутствии как минимум одного Знающего. Врать тогда было бы безрассудством. Старейшие или принимали возвращение безо всяких условий, или накладывали покаяния, в число которых входили молитвы, медитации и посты, должные очистить возвращающегося от проступков, которые тот совершил вовне. Случалось и так, хотя и очень редко, что вернувшегося изгоняли из племени. Она замерла, пораженная этой возможностью. Быть может, Йатех пришел попрощаться перед изгнанием?

Он стиснул ее руку почти до боли. Она знала, что останутся синяки.

– Да, сестра. Приняли мое возвращение безо всяких оговорок. Не узрели никаких нарушений закона.

Он повернулся на пятке и зашагал в сторону их дома.

– Никаких нарушений, Деана! – произнес он сдавленно. – Ни малейших!

* * *

– Тот незнакомец, которого ты принял под свой кров, Аэрин-кер-Ноэль, был, скорее всего, одним из сыновей наших гор. Носил повязку на лице и два меча за спиной, как ты и описал его старейшинам. Если убил твою дочь, после того как она увидела его лицо, то сделал лишь то, чего требовал от него обычай. Первый Закон Харуды знает только одно исключение из этого правила, и поверь мне, он даровал твоей дочери лучшую судьбу.

Меекханец молчал, лишь смотрел на нее прищуренными злыми глазами.

– Мне нет дела до ваших обычаев, женщина, – сказал он через некоторое время. – Ваши законы и предрассудки для меня – пыль на ветру. Йатех был гостем в моем доме и нарушил старейший закон, какой известен миру.

– Если ты принял его на службу, то он уже не был твоим гостем. Тот неизвестный иссарам являлся стражником, мечом, воткнутым между твоим родом и жерновами смерти. Ты согласился, чтобы он рисковал своей жизнью ради твоей защиты, но, когда тебе пришлось заплатить цену за его присутствие, ты чувствуешь себя обиженным и уязвленным. Скажи, разве он ни разу не говорил тебе, что случится, если кто-то увидит его без экхаара?

Она прочитала ответ в его глазах. Горько усмехнулась, хотя он и не мог этого увидеть. Однако постаралась, чтобы он ощутил эту усмешку в ее голосе.

– Так чего ты, собственно, хочешь, меекханец? Разумеется, кроме попытки обмануть собственное чувство вины?

Он скрипнул зубами и сделал шаг в ее сторону. Она решила, что он все же будут сражаться. Здесь и теперь.

– Нет моей вины в том, что случилось! Нет моей вины, – повторил он с напором.

– Интересно. – Она расслабилась, чуть выдвинула вперед правую стопу, опустила плечи. – Не это ли повторяли жители восточного Айрепра, когда несколько сотен воинов сошли на равнины, чтоб отомстить за смерть близких или найти собственную? Нет в том нашей вины. Мы лишь жертвы, невинные и благородные в своей добродетели. – Она сложила руки на животе, прихватив рукояти сабель. – Так всегда у твоего народа? Превращать вину в чувство обиды? Это, полагаю, легко и просто позволяет просыпаться по утрам с убежденностью в собственной возвышенности над остальным миром и с уверенностью, что всякий проступок можно оправдать.

– Не меняй тему, женщина!

Казалось, он игнорировал ее стойку, легко согнутые ноги и ладони на рукоятях сабель. Она подумала с жалостью, что, похоже, ей и вправду придется его убить. Конечно же, если он не окажется лучшим фехтовальщиком, нежели она думала.

– Я и не меняю, – сказала она спокойно. – Ты, как купец и благородный человек, должен знать, отчего на самом деле ваши полки ударили по племенам д’рисс и к’леарк. Что стояло тогда за решением послать в горы почти пять тысяч солдат. Ты был в те времена молод, наверняка не принял еще наследства отца, но ведь не был глуп. Так что, меекханец? Скажешь ли мне правду? Тут и сейчас, только ты, я и несколько слов правды о похоти, предательстве и нарушении обетов?

Медленно, словно его принуждала к тому некая невидимая сила, он опустил взгляд.

– Это была ошибка, тогда, четверть века назад. Они не должны были этого делать.

– Ошибка? Ошибка? Теперь вы называете это ошибкой, потому что полки оказались прорежены, а провинция оплатила ту экспедицию кровью. Но если бы вам удалось, оказалось бы это совершенно справедливым и уместным решением, верно же? Была бы это очередная победа меекханского оружия на пути совместного мира и благоденствия. Никто и не вспоминал бы о контроле над торговыми путями между Меекханом и царствами Даельтр’ед. Когда вы потеряли устье Эльхарана и порт в Понкее-Лаа, самой короткой дорогой на юг стала та, что вела через наши земли. А мы не желали подписывать торговые договоры. И тогда, как водится, пришлось говорить мечам. А потом никому и в голову не пришло бы вспоминать о шелке, золоте, слоновой кости, драгоценных камнях и приправах, что дороже золота. Если бы вам удалось покорить те племена, только глупец стал бы говорить о жадных купцах, которые решили, что не станут платить иссарам за право проезда через их землю, за право пользоваться водой и эскортом. Да и офицеры оказались бы тогда не коррумпированными глупцами, охочими до денег, – но лишь героями в зените своей славы. Не так ли с вами, меекханцами, всегда? Правда служит вам, словно испуганная собачонка, облаивающая того, на кого укажет ваше чувство вины?

Он не двигался, застыл, словно превратившись в каменную статую. Только глаза поблескивали.

– Зачем ты пытаешься это сделать?

– Что пытаюсь сделать, меекханец?

– Спровоцировать меня на бой. Сделала это как минимум уже дважды, да и теперь ты передо мной в боевой стойке, а судя по цвету ножен твоих сабель, не имеет значения, вынула ты их или сделаешь это в следующий миг. Разве не вы говорите, что цвет ножен меча иссара никогда не врет?

* * *

Она застала его в усадьбе рода. Возведенный из камня округлый дом, со стенами в два фута толщиной, был поделен на какое-то число одно– и двуспальных комнаток и один общий пиршественный зал. Йатех сидел в комнате, которую перед отъездом делил с Вернеаном, и глядел туда, где обычно висели мечи брата. Стальной стержень, торчавший в стене с незапамятных времен, был обвязан красной лентой.

– Когда? – спросил Йатех тихо.

– В прошлом году. Кочевники с северных пастбищ.

– Я не знал. Не попрощался с ним, как надлежит.

– Я попрощалась с ним за нас двоих. И тетка, и дядюшка, весь род.

Он опер голову на руки.

– Остались только мы, Деана. Из этой ветви рода – лишь ты и я, – произнес он странным тоном.

Она не знала, что ему ответить. Не знала, что, собственно, у него на уме, хотя голос его был столь поразительно спокойным и… никаким. Она снова ощутила дрожь беспокойства.

– Что случилось на равнинах?

Он поднял голову. Всматривался в нее в упор в течение нескольких ударов сердца.

– Я исполнил свой долг в отношении рода и племени, – сказал он наконец мертво. – Душа не понесла ущерба.

Великая Матерь!

– Ты убил кого-то, кто увидел твое лицо. – И это не был вопрос. – Йатех? Ты это сделал, верно? Кого?

Медленно, словно преодолевая некое внутреннее сопротивление, он потянулся к повязке и стащил ее. Сестра замерла, увидев, что отражается в его глазах.

– Ох, брат…

Его перекосило в страшной, избавленной даже от тени радости усмешке-гримасе.

– Ничего не произошло, Деана. Мы – те, кто мы есть, и ничего не можем с этим поделать. Завтра станет лучше.

«Нет, брат, – подумала она, – завтра не станет лучше. Я смотрю в твои глаза и знаю, что уже никогда не станет лучше».

– Мы не будем об этом говорить, – попросил он тихо. – Уже ничего не изменить.

Оглядел ее с головы до ног:

– Почему ты не носишь свадебный пояс?

Он удивил ее, она не была готова к тому, что он задаст вопрос так быстро. Не успела придумать ни одной убедительной отговорки.

– Никто не положит свадебный пояс пред моими дверьми. Никогда, – произнесла она резче, чем намеревалась. – Может, проглоти я гордость, могла бы дать роду нескольких детей – но не хочу. Я выбрала другой путь, чтобы служить племени.

Он встал.

– Какой путь, Деана?

Она всегда считала его умнейшим среди известных ей юношей. Ничего странного, что он догадался. Потому и не делал удивленного лица, не взрывался гневом, когда она провела его в свою комнату и показала оружие. Дубленая кожа ножен ее сабель была белой, словно песок в легендарной Скорпионьей Мельнице.

– Давно?

– С месяц.

– Ты заслуживаешь стольких свадебных поясов, чтобы сделать из них шнур, трижды опоясывающий родовую усадьбу. А вместо них тебе даровано это, – указал он на белые ножны.

– Никто мне их не даровал, Йатех. Я сама их получила.

– Я не слышал о женщине, которая заработала бы право носить их столь молодой.

– Одиночество дает много времени для тренировок, братец. Ты тоже мог бы носить такие, останься ты в афраагре.

Он взглянул ей прямо в глаза.

– Что тут происходит, Деана?

Право носить оружие в белых ножнах имел каждый, кто достиг определенного уровня владения оружием. Был ли этим оружием юфир, тальхер, двуручный хартесс, что еще звался «длинным зубом», короткое или длинное копье – мастерство владения любым видом оружия давало возможность носить белые ножны или белый пояс. Таких воинов обычно обходили на поле боя, разве что некто искал славы или, что скорее, быстрой смерти. Эта белизна говорила о совершенстве в искусстве убийства. Однако она не говорила ничего о часах изматывающих тренировок с оружием и без, о поте и крови, что пролились в учебных, все более тяжелых схватках, о медитации, умении противостоять боли и усталости, о росте контроля над своим телом. О поиске собственной дороги к боевому трансу, который меняет восприятие, упорство и стойкость воина. Мудрые старики говорят, что белизна эта, скорее, цвет души, свидетельство несокрушимой воли, железной твердости и полной перековки тела и сознания в оружие.

Она знала, что он все это понимает. Знала, что понимает.

Однако не слишком-то представляла, как рассказать ему свою историю.

* * *

Он глядел на эту женщину спокойно, без эмоций. Та стояла перед ним, чуть сутулясь, с ладонями на рукоятях сабель. Он чувствовал, что, если шевельнется, ее сабли со свистом вспорют воздух и начнется бой. Некоторое время его притягивала эта мысль. Но нет, было еще слишком рано.

– Когда я смотрю на тебя, то все отчетливей вижу ваше родство, незнакомка. Тот же наклон головы, так же выставляешь ты правую стопу, готовясь к схватке, даже плечи вы опускаете одинаково. Я видел это не единожды, авантюры с женщинами, в которые твой брат встревал, частенько заканчивались поединками. – Губы его искривила невольная горькая усмешка. – Обычно короткими и довольно унизительными для противников. Я удивлялся этому, знаешь? Железному контролю, который позволял ему спокойно сносить паскудные, позорные оскорбления и не давал спровоцировать на что-то большее, чем ранение и разоружение противника. Будь я на его месте и обладай такими умениями, я оставил бы за собой дюжины трупов. Я уже говорил тебе, что первой же ночью после своего прибытия в мой дом он спас всем нам жизнь? Не должен был этого делать, я как раз уволил его со службы, но, несмотря на это, он встал против нескольких десятков бандитов и задержал их на время достаточное, чтобы мы успели прийти в себя. А еще он убил чародея, который был с ними, и спас моего сына. В ту ночь он вошел в жизнь моей семьи, держа в руках окровавленное железо, а я, вместо того чтобы понять этот знак, благодарил Госпожу за милость, проявленную к нам, и позволил ему пойти к нам на службу.

Она не прервала его и не изменила позы. Зато поглощала каждое его слово. Когда он говорил о ее брате, стискивала ладони на рукоятях сабель до белизны в костяшках пальцев.

– Почему ты хотел его отослать? – спросила она тихо. – Он вел себя недостойно во время путешествия?

– Что тебе за дело до человека, которого ты никогда не знала? – ответил он вопросом на вопрос.

Она вздрогнула, и сабли на палец выскочили из ножен.

– Я хочу знать и понимать, что тогда случилось. Даже если он и не принадлежал к моему роду, был из народа иссарам. Нехорошо, когда случаются такие вещи.

– Какие вещи, женщина? – рявкнул он. – Убийство безоружных? Я думал, что вы этим гордитесь. Во время резни в восточном Айрепре погибло десять тысяч человек, в большинстве тех, кого застали врасплох и кто не мог обороняться. Отца и брата моей жены убили на ее глазах. Я узнал об этом слишком поздно и потому хотел, чтобы он покинул мой дом. Ты права, слишком многие меекханцы воспринимают вас как животных. Тяжело считать диких зверей соседями.

Она отступила. Минуту стояла неподвижно, потом фыркнула коротким, отрывистым смехом. Он был пойман врасплох его горечью.

– Извини, – сказала она через миг. – Если бы ты знал, как твои слова напоминают те, что говорятся многими моими соплеменниками в ваш адрес. Особенно тех, чьи семьи вырезали во время нападения на афраагры племен д’рисс и к’леарк. Восемь селений пало жертвой ваших солдат, прежде чем они сумели собрать достаточно воинов, чтобы встать против вас в битве. Ох, узы крови даже наших мужчин толкнули искать мести за горами. И вам повезло, что совет племен запретил принимать в этом участие всем желающим. Если бы этого не сделал, умылась бы кровью каждая провинция отсюда до самого Гриллана, – добавила она твердо.

* * *

Драл’к – так закончился их разговор. Драл’к.

Идя подле брата, она подумывала, что, собственно, он пытается сделать. Никто из рода их не поддержит, а в схватке на словах шанса у них не было.

Она не верила, что они чего-то добьются. В эту пору в жилище Ленганы не должно было оказаться мужчин – лишь несколько женщин и детей. А они, желай чего-то достигнуть, должны говорить со старейшинами рода. И наверняка не с этой женщиной. Но Йатех уперся, что было для него необычно – похоже, пребывание между меекханцами изменило его сильнее, чем она предполагала. Несмотря ни на что, она решила его сопровождать: по крайней мере удержит его от глупостей.

Слово «драл’к» было старым и чужим, таким чужим, что не вросло в язык, не растворилось в нем. Говорят, происходило из языка народа, который почти полностью погиб во время Войн Богов. Якобы последние представители того племени, горсточка женщин и мужчин со сломленными, сожженными в пепел душами, обитали в этих горах, прежде чем здесь поселились иссары. Они гостеприимно приняли их, обучив, как жить в этой пустыне, оставив после себя странные рисунки на скалах и горсточку слов неясного происхождения.

В том числе и это: драл’к. Полукровка.

А теперь из-за этого слова она шла вместе с братом в усадьбу рода х’Леннс, что размещалась на другом конце селения.

Йатех не дал себя переубедить. Согласился лишь не брать, как и она сама, оружия. Это давало шанс, что не дойдет до пролития крови.

Было слегка за полдень, солнце едва ушло из котловины, оставив нагретой каждую поверхность и пообещав заглянуть завтра. Прикосновение голой кожей к чему бы то ни было грозило серьезными ожогами. Большинство усадеб были приземистыми, одноэтажными домами, выстроенными в форме круга. Улочка из каменных плит неспешно вилась меж стенами серого, коричневого и светло-желтого песчаника. Узкие окна строений казались бойницами. В нескольких она приметила движение. Афраагра знала, что зреет конфликт между родами, но никто не собирался вмешиваться. Закон и обычай приказывали решать такие проблемы без участия извне, разве что они грозили братоубийственным сражением. Она горько усмехнулась. Здесь ничего такого не обещалось. С одной стороны была она с братом, с другой – первая матрона рода. Муравей идет состязаться со львом.

Они добрались до места за несколько минут. Йатех без слова вошел внутрь, закрыв дверь перед ее носом. Она обождала десять ударов сердца – согласно обычаю – и шагнула следом за ним.

Дверью в родовой усадьбе служила растянутая на деревянном каркасе кожаная завеса. Все дома в афраагре строили по одному плану. За дверьми начинался удивительно знакомый коридор: вел на десять шагов вперед, после чего сворачивал направо и улиткой огибал центральный зал. В правой стене коридора тянулась шеренга темных отверстий, ведших в различнейшие помещения. В конце же его находился вход в центральную комнату: та представляла собою сердце усадьбы и рода. В одном доме могло обитать и сто пятьдесят человек.

Внутри было прохладно, каменные стены удерживали холод ночи в наихудшие часы дня. Сразу у входа стояло несколько больших глиняных жбанов, наполненных водою: они должны были свидетельствовать о силе и богатстве рода. Она знала, что с подобными жестами можно столкнуться в любом племени, что ходят под солнцем. Однако то, как род х’Леннс культивировал их, придавало новое значение слову «спесь».

Она нашла брата в самой большой комнате усадьбы. Через отверстие в центральной части потолка сюда вливалось достаточно света, чтобы не зажигать ламп. Висящие на стенах многоцветные, украшенные золотой нитью ковры, серебряные лампы и несколько зеркал полированной стали или стекла выполняли ту же функцию, что и жбаны с водой у входа. Молчаливо напоминали, что род, занимающий эту усадьбу, принадлежит к богатейшим и сильнейшим в племени. Через далекое родство он возводил свое начало к первопредкам, ко временам Харуды. Деана повела вокруг равнодушным взглядом. Скорее в этих горах снег выпадет, нежели засевшие здесь надутые наседки заметят, что их богатство произвело на нее впечатление.

Йатех стоял перед небольшим возвышением, на котором сидела Ленгана х’Леннс. Вдоль стен на накрытых изукрашенными покровами сиденьях замерли с десяток женщин. Две или три забормотали, увидев ее. Деана их проигнорировала, сцепив зубы. У матроны рода был обмотанный вокруг лица экхаар, как если бы перед ней стоял чужак, а не мужчина, происходящий с гор. Оскорбление столь явное, как если бы она плюнула ему в лицо.

– Спрошу еще раз. – Голос Ленганы сочился злостью. – Зачем ты сюда пришел?

Йатех легко поклонился: настолько, чтобы стало ясно, кто здесь придерживается приличий.

– Я слышал, по афраагре расходятся сплетни, ставящие под сомнение чистоту нашей крови.

– Я их слышала и вовсе не считаю сплетнями. Хорошо, когда нечистая ветвь усыхает уже в первом поколении.

Ох, только теперь она поняла, как сильно он повзрослел. Не взорвался, не совершил ни единого оскорбительного жеста. Даже не изменился в лице.

– Моя мать заплатила высокую цену за право называться он’иссарам. Она жила здесь много лет, дольше, нежели ты, и умерла, служа роду. Этого ты не можешь отобрать.

– И не намереваюсь. Но это не меняет факта, что она выпустила в мир потомство полукровок. Не принесла она счастья роду д’Кллеан, за последние двадцать лет там родилось меньше детей, нежели племя отдало своих душ. После ее смерти ничего не изменилось. Над вашим родом тяготеет проклятие отравленной крови. Лучше будет, если вы не передадите его дальше. Душа вас отвергает…

– Это ложь, и ты это прекрасно знаешь, – оборвал он ее столь бесцеремонно, что на этот раз уже все женщины заворчали недовольно. – Ты нарушаешь Законы Харуды.

– Нет, – прошипела она. – Я не нарушаю законов, но всего лишь предупреждаю. Совет должен спросить Знающих, не права ли я в своих резонах.

– Твои резоны безумны, уважаемая, безумны болью от утраты ближних. Но мы отплатили уже за ту кровь. И ты должна об этом помнить.

Она молчала. Когда наконец отозвалась, слова ее прозвучали так, будто в глотке ее сидел кусок льда.

– Отплатили? – прохрипела она. – Чем отплатили? Смертью нескольких тысяч селян и мелких купцов? Мое племя потеряло в той резне четвертую часть души. Если бы мы хотели отплатить вашим родственникам, мы должны были бы убить каждого второго меекханца отсюда до Кремневых гор. Нет… Не было отплаты, не по закону…

– Была, – сказал он ласково. – Душа за душу и сердце за сердце. Нынче мы с ними торгуем и переводим караваны через пустыню. Крови пролилось достаточно… Твоя боль…

Она встала, меряя их взглядом с возвышения.

– Я не чувствую боли, – сказала она спокойно. – Я потеряла тогда отца и мать, трех братьев и сестру, восемь кузин и кузенов. В нашей афраагре было немного взрослых мужчин, большинство отправились в пустыню сопровождать караваны. Мы должны были начать что-то подозревать, когда внезапно к нам обратилось вдвое больше купцов, нежели обычно. Хотели оттянуть воинов из селения – и им это удалось. Я не чувствовала гнева, когда они одолели баррикаду при входе и когда началась резня. Ох, пришлось им нелегко, на одну нашу душу мы посылали в объятия Матери две их. Это их разозлило… Не потому, что сражались с ними женщины и дети… Но потому, что те оказались столь умелы. Они не могли этого понять. Им обещали легкую победу… а приходилось захватывать дом за домом, врываясь в коридоры, разбивая стены. Мы сражались мечами, саблями и копьями… а когда их уже не хватало, то ножами и зубами. Мы делали все, чтобы не унизить душу, но я не чувствовала гнева или ненависти. Вооруженные нападения и схватки – часть нашей жизни, точно так же как восходы и заходы солнца. Разве не ради этого мы существуем? Чтобы хранить готовность к возвращению?

Она сделала шаг вперед, сходя с возвышения.

– Моя самая старшая двоюродная сестра и я держали оборону в сердце усадьбы, в комнате вроде этой, – повела она рукою вокруг. – Вместе с нами было восемь детей, мои кузины и дети других родственников. Мы сделали все, что от нас требовалось, и закон остался доволен. И в тот момент… я тоже не ощущала гнева. Это была моя обязанность. Но когда солдаты прорвались сквозь двери, когда вошли внутрь, переступая через тело моего отца, прошитое несколькими арбалетными стрелами… Был там молодой офицер… почти твоего возраста… посмотрел на нас, на окровавленные сабли в наших руках и на то, что мы сделали. Я увидела в его глазах сперва ужас, а потом… сострадание. Оскорбительное для меня и моей гордости сострадание! Тогда гнев взорвался во мне, словно вулкан. Тот солдат вторгся оружно в мой дом и вырезал мой род. А потом, хотя ничего о нас не знал, имел наглость сострадать мне. Имел наглость ужасаться тому, что заставил меня сделать. Я медленно сняла экхаар и показала ему свое лицо, он удивился, что я такая молодая… он и трое его людей. Продолжал удивляться, даже когда я перерубила ему трахею. Его люди сражались хорошо, но этого не хватило, чтобы противостоять моему гневу. А потом… я услышала, как играют трубы, зовущие меекханцев отступить. Их стража приметила идущих нам на помощь воителей из соседнего племени.

Она перевела дух.

– И тогда я перестала чувствовать гнев… Раз и навсегда. Более ни разу я его не чувствовала, но нынче знаю одно: мы и они никогда не договоримся. И их кровь не должна смешиваться с нашей… – В голосе ее слышалась горькая злость. – Взгляни на себя, парень. Ты приходишь в мой родовой дом, когда здесь нет ни одного мужчины, который мог бы тебя сдержать, приходишь сюда, кипя гневом, но без оружия, чтобы охранял тебя закон гостеприимства. Ни один истинный иссарам не поступил бы так, ты удивительно легко пропитался чужими обычаями, твое сердце наполнено чужими законами. Можешь считать себя одним из нас, но в глубине души – ты не наш. – Она повернулась к нему спиной. – А теперь – прочь оба из моего дома. И если пожелаете вернуться, не забудьте оружие, – добавила тихо Ленгана.

Йатех стоял без движения, глядя на матрону. Деана видела сейчас его в профиль, а потому не все могла прочесть по его лицу. Но ее поймало врасплох понимание и хмурое, мрачное смирение, что появились на лице брата. Мы те, кто мы есть, сказал он чуть ранее. Только теперь она начала понимать, что он имел в виду.

– Ты привела в род трех сыновей, уважаемая, – сказал он спокойно. – Усилила племя. Это хорошо. Плохо, что ослабляешь его сплетнями и ненавистью. Когда в следующий раз я приду сюда, то не забуду оружия.

Ленгана х’Леннс гордо вскинула голову:

– Я буду ждать, меекханец.

* * *

– Ненависть… – Она даже на миг не поменяла стойку. – Ты полагаешь, что мы ее не ощущаем? Так ослепило тебя чувство обиды, что ты отказываешь нам в таком праве? Та пролитая кровь создала меж нами и меекханцами глубокий и широкий ров. Почти пропасть. И вот уже четверть века мы пытаемся его засыпать. И не всегда это удается. Мое племя не потеряло никого во время вашего нападения, – добавила она чуть погодя. – Никого непосредственно. Но узы крови втянули и нас в спираль гнева. Три года назад первый из рода х’Леннс женился на вдове из племени д’рисс. Ленгана х’Леннс потеряла в той войне почти всех родных. Прибыла она к нам с тремя сынами и гневом, который наполнял ее так, что она перестала его замечать. Гнев сделался кровью в ее венах и воздухом в груди. Если бы ты встретил снаружи ее – она убила бы тебя не колеблясь.

Аэрин молча смотрел на женщину, лишь шевеля губами, будто прожевывая какие-то слова.

– Ничего не скажешь?

Он покачал головой.

– Нет, – прошептал он. – Ничего. Между тобой и мной не должно быть много слов.

– Почему? – Ее поймала врасплох мягкость его слов.

– Потому что твой брат тоже не был разговорчив. Умел молчать часами, а порой – и целыми днями. Тогда он был словно ходячая статуя, замирал неподвижно на много часов, иногда на жарком солнце, в дождь или в холоде подвала. Поручения принимал кивком, но молча. Случались дни, когда он пил лишь чистую воду, бывали и такие, когда не пил и не ел вообще. – Он на миг прервался, а потом ударил: – Знаешь, хорошо видно, как ты поглощаешь каждое слово о нем. Стискиваешь кулаки, склоняешь голову, ждешь большего. Он ведь не слишком много рассказывал о своей службе в моем доме, верно?

Она почти поймалась, почти кивнула.

– Не знаю, о ком ты говоришь, купец, – выдавила из себя она. – Мой брат никогда не служил в твоем доме. Но теперь-то я знаю наверняка, что чужак был из рода иссарам. Расспрашивал ли ты его, отчего он постится, молится и медитирует? Знаешь ли, что значит родиться и воспитываться в этих горах?

– Не знаю. Я не спрашивал.

– Меекханская толерантность? Пока не кланяешься Нежеланным и признаешь верховенство Великой Матери в пантеоне, можешь почитать кого угодно. Разве нет?

– Это хорошее правило.

– Конечно, вы ведь объединили немалую часть разодранного религиозными войнами континента, заставили все культы поклониться Баэльта’Матран, а тех, кто не желал этого делать, – вывели под корень. Навязали собственную форму религии, Силу, принимаемую через аспекты, ибо это позволяло вам примирить гильдии чародеев с разнообразнейшими храмами. Тех, кто не хотел или не мог пользоваться такой Силой, вы сожгли на кострах либо изгнали. А теперь сидите на лавке, выстеленной вашим самодовольством, и считаете, что все обязаны этому радоваться. Нет, не гляди так, мы ценим ваши достижения, я не смеюсь над тобой. Вы положили конец длящимся триста лет войнам, походам за веру, религиозным бойням и погромам. Когда жрецы Лааль Сероволосой сражались с аколитами Дресс, Сетрен-Бык вел своих верных против Кан’ны, а святыня Реагвира пыталась создать гигантскую теократию – целые города сгорали в огне религиозного фанатизма. Десятки тысяч жертв. На этом грели руки и гильдии магов, пользовавшиеся различными Силами, подливали масло в огонь и получали невообразимые прибыли от войн. И разве Старый Меекхан не был трижды завоеван и разрушен Сестрами Войны, поклонявшимися Вениссе, дочери Драаль? Несколько веков казалось, что весь континент сошел с ума, все обиды и оскорбления выплеснулись наружу и наполнили мир кровавой пеной. Мы приветствовали появление вашей империи почти с удовольствием.

– Дерзкие слова, незнакомка.

Она сняла ладони с рукоятей сабель. Наверное, пока что не станет сражаться.

– Почему же? Потому что я не кажусь подавленной величием твоей империи? Мы живем в этих горах три с половиной тысячи лет. Мы видели, как на севере появляются и рушатся царства. Карахи были темнокожими и темноволосыми, строили города, окруженными земляными валами, и возили товары по дорогам из кедровых плах. Мы часто с ними сражались, но было это во времена, когда мы еще не начали закрывать лица, когда пытались обмануть клятву и строили собственные города на равнинах за горами. Не смотри так, некогда были и у нас каменные города и селения отсюда до Реннанской возвышенности. Часть наших родственников не захотели принять искупления, пытались обмануть судьбу. Выправляя их ошибки, мы почти сравнялись с жестокостями мрачных лет. Но тогда Харуда повел воинов из пустынных племен против наших потерянных братьев и спас их души.

– Вырезав всех? Опустошив их города? Незнакомка, каждым словом ты подтверждаешь мое мнение о вашем племени.

Она пожала плечами.

– Харуда дал нам Закон, в том числе и этот, наиважнейший, – она дотронулась до экхаара, – который оберегал нас пред растворением средь очередных волн мигрирующих народов. Благодаря этому мы пребудем здесь, когда от вашей империи останется лишь пыль и горсть легенд.

– Мне так думается…

– Не интересует меня твое мнение, – прошипела она с гневом. – Ты слушаешь, но не слышишь, киваешь, но не понимаешь. Я пытаюсь рассказать тебе, как оно: родиться и быть воспитанным среди иссарам. Взрослеть, слушая рассказы о Войнах Богов не как сказки, милые истории перед сном, но как правду, передаваемую из поколения в поколение теми, кто там был. Кто видел первое прибытие, кто смотрел, как дерзость, гордыня и отсутствие понимания привели к оскорблениям, а оскорбления – к войне. Были свидетелями предательства и верности, падений и взлетов, гнева и милосердия. Каково ребенку засыпать, выслушав несколько таких сказаний, а просыпаться – зная, что вросли они в твою душу. Прежде чем тебе исполнится шесть лет, ты отбываешь покаяния за Предательство Вирконна, постишься, чтобы почтить Смерть Лайны, медитируешь, пытаясь понять, что склонило Френдала из Ганн к переходу на сторону врага. Каждые пять лет наши женщины выходят в пустыню, чтобы посыпать головы прахом, повторяя танец Кве’нны, тот, которым она одарила мир после гибели своего ваанн. Мы так и не знаем, кем или чем был или было то ваанн, но, видя ее танец, наши предки поняли, что, как бы мы ни разнились, боль и страдания – одни и те же. Что они объединяют нас. Помним мы и страдание Реагвира, который дал увлечь себя ярости битвы и не пришел на помощь Кай’лл. Боль от ее смерти почти лишила его разума. Нам пришлось выступить против него с оружием в руках, чтобы удержать от уничтожения целого континента.

Она прервала себя, напряженно глядя на мужчину. Он все еще ничего не понимал.

– Живя здесь, ты принимаешь на себя грехи предков, потому что, хотя в Войнах Богов смертные значили не больше, чем пыль, в конце концов именно они оказались важнее всех. Это они сказали: «довольно». Да, таращи глаза, кривись, человек с равнин, – говорила она все быстрее. – Потому что это совсем не то, что рассказывают вам жрецы, верно? Доблесть и мерзость в тех войнах находили себе место по обе стороны. Потому если ты рождаешься как иссарам, то живешь в этих горах и укрепляешь тело и дух, чтобы обрести военные умения, благодаря которым будешь готов к возвращению. Молясь и медитируя, ты достигаешь равновесия между тем, чего желаешь достичь, и тем, чего достичь можешь. Мать поет тебе колыбельные-молитвы, выжигающие клеймо у тебя на сердце, пока не становятся они частью тебя самого. Ты учишься, что тропа, ведущая к искуплению, всегда узкая и скользкая, что лишь лучшие могут ею пройти. А потому ты стараешься, как старались и твои предки. Прежде чем исполнится тебе двенадцать лет, ты знаешь все шестьсот двадцать две молитвы, что составляют кендет’х. Молитва за грех гордыни, злости, лени, гнева, молитва за ошибки рода, племени, народа, молитва на смерть друга или врага, о здоровье, о хороших сборах, о благополучии в браке, о доброй смерти. Все время повторяют тебе, что всякий чужак – это опасность, не враг, врагов можно просто убить, но опасность потерять душу, остаться пустой скорлупой, ослабить племя. И обещают тебе, что после смерти твой кусок души будет поглощен душой племени и останется в безопасности до самого искупления, когда все возродятся свободными и счастливыми людьми. Разве что все племя погибнет. А потому ты должен изо всех сил стараться, потому что заботишься не только о том, что суще, но и о душе всех своих потомков. И нет для тебя иной дороги.

Она замолчала, исчерпав себя. Он глядел на нее, прищурившись. Молчал.

– Ты все еще не понимаешь? Твои предки прибыли сюда тысячу четыреста лет назад. Волна людей, звавшихся меекханцами. Мы не знаем, откуда вы пришли, существовал ли ваш народ во времена Великих Войн, или возникли вы лишь после них. Разделенные на племена, вы осели подле Кремневых гор, ассимилируя остатки ф’эльдиров, которые, уничтоженные в войнах с феннийскими племенами, были слишком слабы, чтобы вам противостоять. Случались у вас собственные конфликты, победы и поражения. Религиозные войны, что опустошали континент, не трогали вас первые двести лет, главным образом оттого, что у вас, как поведал один из наших Знающих, слишком рассудительное отношение к религии. Вы чтите богов, но не позволяете, чтобы те вмешивались в политику. Ваши города-государства миновала замятня. Однако потом пришло время и для них, племена к северу от гор подчинила армия Реагвира, а те, что были южнее, пали жертвой Сестер Войны. В конце осталось лишь единственное, самое богатое, Меекхан. Когда ваша старая столица была захвачена в третий раз, молодой владыка ее сбежал на юг, ища спасения себе и роду…

Он прервал ее, поднимая руку:

– Зачем ты мне это рассказываешь? Снова пытаешься сбить с толку? Запутываешь? Детскими сказочками желаешь отвлечь от правды о твоем брате-убийце? Мне все это известно. Я знаю легенду о Фрегане-кен-Леове, первом императоре. Слышал сотни раз, как, изгнанный в пустыню, он медитировал дни напролет, пока, преисполненная милосердием, не предстала пред ним Великая Мать и не предсказала, что он объединит разделенный континент, указав место, где скрыт был древний клад, благодаря которому смог он нанять первую армию.

– Да. «Пусть все дети мои придут в мои объятия». Так она сказала. Якобы. В те времена культ Баэльта’Матран оказался уже почти забыт, чтили ее лишь в одном месте на континенте. Богиня не требовала жертв, храмов или специальных церемоний. Не было ей до этого дела, как, впрочем, и до большей части пантеона. Богов интересует кровь и жертвы, молитвы и медитации – их посредничеством приручают они силу, копят ее и используют. Но именно люди создали религии, почти наперекор богам, всю эту иерархию, послушников, жрецов, архижрецов. Это жрецы строят храмы, в которых золоченые фрески на стенах не позволяют сосредоточиться на молитве, зато широко распахивают кошели верных. Во времена Великих Войн такого не было. Великую Мать не интересовали храмы и жрецы. Разве не сказала она: «Чтите меня молитвой в сердце, в святынях, где стены – стволы деревьев, а крыша – листья»? А нынче, говорят, есть у вас в Меекхане святыни, где колонны, поддерживающие крыши, имеют золотую и серебряную листву, а вырезаны они – в форме деревьев. Ничего странного, что боги столь редко отзываются людям. Всякое слово их мы перекручиваем по-своему, абы только было нам легче и удобнее.

– Я пришел сюда не для религиозных споров с премудрой дикаркой, – оборвал ее мужчина. Голос его был странно спокоен.

Ее дядька был прав, говоря, что оскорбления, произносимые таким тоном, ранят сильнее всего. Она усмехнулась сама себе. Оскорбление за оскорбление, меекханец.

– Нет, ты пришел искать оправдания собственной вине и непредусмотрительности. Пришел сюда, преисполненный оскорбленными чувствами, гневом и жаждой карать и унижать банду грязных варваров. А я пытаюсь объяснить тебе, кто мы такие. – Она скрестила руки на груди в привычном для своего народа оскорбительном жесте. Он, конечно же, не понял. – Говоришь: легенда об императоре… Мы знаем сказание не как легенду – но как историю. Истину. Истину о людях севера, которых мы встретили, когда они гибли от жажды в пустыне. Мы пригласили их в оазис, поделились водой и едой. Восемь нищих на грани смерти. Никто бы и не подумал, что из такого зерна прорастет империя.

Он уже открывал рот, но она не позволила ему говорить:

– Мы привечали их целый год. Они жили в афраагре, и жителям ее приходилось все время ходить с закрытыми лицами. Но если ты спасаешь кому-то жизнь, то надлежит делать это как следует. Именно здесь молодой князь впервые услышал о Баэльта’Матран, Праматери Богов. Потому что именно у нас ее чтят беспрерывно вот уже три с половиной тысячи лет. Мы знаем других богов, к некоторым у нас остались незакрытые счета, но кланяемся мы только ей. Это у нас молодой Фреган обучался, как управлять страной, и думал, как спасти ему свой народ. И однажды он придумал. Подчинить все религии одной Богине, навязать пантеону позабытую уже иерархию, сломить силу воинственных культов и вобрать в себя – и себе подчинить – большинство магических гильдий, чтобы Сила служила стране. Был у него хороший план.

– Лжешь, морочишь меня сказками… – Впервые он казался сбитым с толку.

– Сказки? Как знать? Когда ваш молодой князь встал перед советом племен и представил свой план, мудрецы громко рассмеялись. Город его был захвачен, страна – оккупирована, суровые послушницы Вениссы выжимали крепкою рукою из подчиненных провинций последние соки. Но было в нем, в этом вашем первом императоре, нечто великое, некая несокрушимая твердость духа и железная воля. Потому племена наполнили золотом десять сундуков. И мы постарались, чтобы у него был шанс исполнить свое видение. Ничего мне не скажешь?

Он покачал головой:

– Я помню ту историю. Император прибыл в города уже после того, как вспыхнуло восстание, и за год собрал армию и вырвал страну из рук фанатиков. А после отправился дальше на юг, освобождая новые земли. В трех битвах он сломил силу Сестер Войны и уничтожил культ. Вас там не было.

– Теперь я улыбаюсь, купец. Широко и искренне. Что за прекрасная иллюстрация меекханского образа мысли, какая прозрачность пересказа и ничем не искаженная истина. Однако ядро, сама суть той истории скрыта в том, кто дал вашему императору год на создание и экипировку армии. За наше золото. Отчего восстание в Старом Меекхане не было подавлено в несколько дней, как множество случавшихся ранее, когда стены бунтующих городов украшались сотнями кольев с обреченными на смерть? За тот год, меекханец, армии, присягнувшие дочери Драаль, ослабли в битвах и схватках вдоль всей южной границы. Мы постарались сделать это. Признаюсь, речь не шла исключительно о симпатии к худощавому рыжему парню, который позже сделался императором. Были у нас с Вениссой-от-Копья счеты еще со времен Войны Богов. А память смертных может быть настолько же длинной и беспощадной, как и у Бессмертных. Вызвать падение Сестер Войны стало бы для нас частичным закрытием старых долгов. И только поэтому твой император выиграл свои три битвы, сохранив одновременно достаточно сил, чтобы перенести войну к северу от Кремневых гор и бросить вызов храму Реагвира.

Она опустила руки, выпрямилась.

– Потому не воспринимай меня как дикарку, меекханец, ибо это мы создали вашу империю. Мы дали ей религию, которая позволила объединить континент, мы наполнили вашу казну первым золотом и даровали достаточно времени, чтобы вы успели окрепнуть. Знаешь, в чем была твоя проблема с тем молодым воином? – перешла она к сути. – Ты глядел на него пренебрежительно, а он смотрел сверху вниз на тебя и твой род. И, сказать правду, когда твоя дочь подарила ему свое тело, он сперва должен был крепко подумать, не слишком ли низкого рода она для него.

* * *

В родовой усадьбе Йатех молча оставил ее у дверей и двинулся в сторону своей комнаты. Она его не останавливала. Ему требовалось время – как, впрочем, и ей. То, что они только что сделали, было глупым, безрассудным и лучше прочего подтверждало слова Ленганы х’Леннс. Ее брат перестал думать и вести себя как иссарам. И она ему это позволила. Они могли втянуть род в длящуюся долгие годы распрю, которая ослабит племя. Она искренне жалела, что рассказала ему историю прибытия той женщины в афраагру и сопутствующие ей сплетни, наговоры и враки, направленные против рода д’Кллеан. Даже не против всего рода, но – именно против них, ее и ее братьев.

Едва только Ленгана, войдя в усадьбу рода х’Леннс через пару месяцев после отъезда Йатеха, узнала, что мать их была меекханкой, – сделала все, чтобы оттолкнуть их от племени. Такая, как она, первая среди женщин в сильнейшем роду, имела множество способов и возможностей это совершить. Когда Йатех выезжал на службу, Деана чуть ли не каждый день думала увидеть один-два свадебных пояса, положенных на ее пороге. Через пару месяцев после появления Ленганы она уже знала, что ничего подобного не случится. Молодые воины, раньше провожавшие ее взглядом, ибо унаследованная от матери красота выделяла ее среди прочих девушек, куда-то исчезли. Кончились шуточные шпильки, перебранки, вызовы на учебные поединки, которые часто заканчивались теми вызывающими дрожь в подбрюшье прикосновениями, на которые старшие мастера глядели со снисходительной усмешкой. Если прикосновения, продолжаясь в более тихих местах, заканчивались чем-то большим, девушка всегда имела выбор: станет ли она воспитывать ребенка в собственном роду, где дети были общими, или же возьмет юношу в мужья и усилит его семью. Среди иссарам детей принимали как благословение, завет выживания племени. И лишь семейные связи накладывали ограничения в подборе партнеров. То есть сужали их число до одного человека, до супруга. Но и здесь в случае развода женщина имела право решать, вернется ли она в свой род с потомством или останется в семье бывшего мужа. Где почитают Богиню-Мать, способность родить ребенка дает женщине немалое превосходство. Особенно если одновременно никто не может запретить совершенствоваться во владении мечом или саблей. Говоря честно, знание того, как воспринимают женщин на севере, в империи или других странах, всегда пробуждало в Деане сочувствие к этим бедным, лишенным всех прав существам.

До момента, когда она поняла, что может сделать умело пущенная сплетня. Оброненное замечание, одно короткое, но чрезвычайно болезненное слово – драл’к.

Она могла дать роду не одного ребенка, это было правдой настолько же истинной, как и крови, отмеряющие всякий ее утраченный месяц. Может, не в этой афраагре, может, в одной из соседних, где сила сплетни не столь велика, хватило бы воинов, желающих «поразвлечься» с девушкой нетипичной красоты. Возможно, ей даже удалось бы принудить кого-нибудь из них к женитьбе.

Вот только это стало бы поражением, признанием перед всеми, что она не настоящая он’иссарам: женщина с гор. Подтвердила бы она тем самым, что не заслуживает свадебного пояса, что она – некто худшая.

Спасение от гнева и горечи она нашла в долгих часах изнурительных тренировок. Тальхеры всегда были любимым ее оружием, однако теперь она посвящала им каждую свободную минутку. Дреан х’Кеаз, единственный воин в афраагре, имеющий право носить эти сабли в белых ножнах, гордился и слегка беспокоился из-за одержимости, которую она проявляла во время тренировок. Но ему было почти шестьдесят, и он не понимал ее ярости. Жил он в собственном мире, в магическом танце клинков и смертоносных ударов. Не было ему дела до гордости молодой женщины. Даже когда она победила его трижды подряд, Дреан не видел в ней ничего, кроме крайне талантливой ученицы. Когда через месяц она получила от него ножны сабель, выделанные из белой кожи, он казался растроганным и радостным. И наверняка не понял ее сухой благодарности. Возможно, посчитал это заносчивостью молодого мастера, не мог знать, что ножны были для нее немым напоминанием, кем она стала. Чужой в собственном роду.

Через какие-то полгода после отъезда Йатеха, когда сплетни начали уже отравлять разумы, Вегрела пригласила ее на беседу. Самая важная из женщин в семье предложила Деане переехать в соседнюю арфаагру, к дальним родственникам. Ох, как же она тогда рассвирепела. Гордыня рвалась из нее, словно кипяток из котелка, и только из-за гордыни она отбросила это идущее от сердца предложение. Здесь был ее дом, и не выбросит ее отсюда никакая приблуда, вкравшаяся в сердце первого из рода х’Леннс. До сих пор она помнила печальную улыбку тетки. Старая женщина знала, как сильно яд сплетен может отравлять сердца и разумы.

Через несколько месяцев ее попросили принять обязанности Певицы Смерти. В каждом роду было несколько таких персон: они запоминали, переписывали и передавали истории семей и племени. Она должна была учить детей прошлому, чтобы те черпали из него знание на будущее. К этому времени кипяток ее гордыни остыл, и она без лишнего слова приняла обязанности, которые обычно становились уделом старых вдов либо воинов, покалеченных в бою. С этого времени она проводила дни в совершенствовании искусства владения саблями и над углублением знания об истории племен иссарам.

И старалась не попадаться никому на глаза.

Она вошла в свою спальню и присела на кровать. За два последних часа в жизни ее произошло больше, чем в предыдущие три года. Деана прикидывала, решилась бы она восстать против той женщины, когда бы не возвращение брата. Наверняка нет, ее гордыня и гнев уже остыли до комнатной температуры. Она взглянула на висящие на стене сабли в белых ножнах. С другой стороны, возможно в холодной ярости, с какой она совершенствовалась в искусстве владения тальхерами, и было нечто большее, чем просто отчаянная попытка поднять собственную самооценку. Она сжала губы в тонкую нить. Кровь Нейс! Ее мать пожертвовала глазами, чтобы быть подле любимого мужчины. Дочка Энтоэль-леа-Акос не может провести остаток жизни, прячась под ближайшим камнем, едва услышав отзвук шагов Ленганы х’Леннс.

Она улыбнулась этой мысли. Что бы ни произошло на севере, хорошо, что Йатех вернулся домой.

* * *

Слова эти ранили его сильнее, нежели он хотел признать. Мысль, что Йатех мог воспринимать роман с Исанель так же, как и остальные свои любовные похождения, что девушка лучших кровей Юга была для этого дикаря игрушкой, способом расслабить напряжение в членах, что обратился он к ней лишь потому, что была под рукою, ударила его в самую чувствительную точку. Он сжал кулаки, аж побелели суставы пальцев, и обнажил зубы в немой гримасе.

– Видишь, – шепот женщины продрал морозом, до самых костей, словно ручеек ледяной воды, стекающий за воротник, – у нас все же есть кое-что общее. Гордость рода и крови – то, что нас единит, пусть все остальное лишь разделяет. Ты не понимаешь иссарам, не можешь понять, кем мы стали за эти века. Мы глядим на то, что нас окружает, как на нечто временное, на вид из окна фургона. Все не в счет: возникающие империи и царства, династии, богатства – лишь прах. В истории мира не было еще царств, которые без изменений просуществовали более тысячи лет, а лучшие годы их не длились дольше трех-четырех поколений. Потом всегда оказывалось, что гиганты рождают карликов, а страна приходит в упадок. Мы же существуем, потому что должны. Потому что врата Дома Сна для нас закрыты. Когда я умру, моя душа не попадет в руки Матери, которая оценит ее чистоту и вес. Мы верим… нет, мы знаем, что у нас есть лишь одна душа, одна общая душа для всего племени. Таково наше наказание. Когда боги, те, что пережили схватку, собрались осудить наш народ, они назначили нам такую расплату. После смерти мы не уходим в Дом Сна, не получаем спокойствия, но возвращаемся в единую душу племени. Каждый ребенок, получая имя, обретает и частицу той души, а в ней – всю его записанную жизнь. После смерти сей фрагмент возвращается во всеобщность, где станет дожидаться искупления. Если я его утрачу, если кто-то узрит мое лицо – я ослаблю племя, ослаблю душу. Если душа погибнет, мы исчезнем навсегда. Потому для нас нет иного пути.

Он молчал.

– Тот воин, кем бы он ни был, мог взять твою дочь в горы, в свой род. Мог жениться на ней. Если она любила, то наверняка приняла бы связанные с этим условия… как моя мать. Эти условия… Неважно, меекханец. Если бы она их приняла, то любви, возможно, хватило бы на первый год. На больше – вряд ли…

– Ты этого не знаешь.

– Не знаю, – согласилась она. – Но я однажды видела, как моя мать проклинает имя моего отца, плача при этом от любви и тоски. Никогда я этого не позабуду.

Внезапно он почувствовал усталость. Чего, собственно, он хотел достичь? Заставить эту женщину сделать то, чего ему не удалось добиться от старейшин племени? Выжать из нее признание вины, просьбу о прощении или хотя бы уверение, что иссары ощущают ответственность и за убийство Исанель? Он терял время впустую.

– Этот разговор ни к чему не приведет, незнакомка.

– Я – Деана д’Кллеан, – сказала она просто. – Моя мать – Энтоэль-леа-Акос, меекханская дворянка из Нижнего Рента. Однажды она повстречала воина с гор, который прибыл на равнины, чтобы отплатить вам за пролитую кровь. Несмотря на это, она полюбила его и вышла за него замуж, пожертвовала светом своих глаз, чтобы разделить с ним судьбу. Им удалось это на несколько лет. Потом он погиб. Согласно Закону Харуды, я – иссарам, рожденная в горах, внесла свежую кровь в племя. Но есть и другие законы, более старые, порой ослепляющие даже нас. Гнев, ненависть, мания величия рода и важности его предков. Когда девушка с гор выходит замуж, традиция приказывает ей встать перед собранием матрон и перечислить всю женскую линию своего рода. В некоторых случаях – это более трехсот поколений женщин, со времен, когда боги впервые объявились людям. Порой это длится половину дня. Я свою линию могу пересказать на одном дыхании, потому что моя мать не сумела вспомнить более десяти поколений. Это не должно иметь значения, не в свете Законов Харуды, но несмотря ни на что – имеет. Понимаешь?

Понимал ли он? Возможно, даже слишком хорошо.

– Твоего брата тоже считали кем-то худшим? Полукровкой?

Она покачала головой:

– Парни… Мужчины называют мужскую линию. И ты все еще не слушаешь и не понимаешь. Дело в том, что, если судить по глупой гордыне и дерзости – мы не слишком-то отличаемся. Вот только на них невозможно выстроить помост меж нами. Вы считаете иссаров бандой воинственных варваров, мы же вас – очередным народом, который забыл, что на самом деле важно, слепым к правде о мире, дрейфующим, словно лодка из коры по океанским волнам. Войны Богов, перессорившийся пантеон, Нежеланные, правда о Силе, аспектованной и прочей, – это для вас только сказки и легенды для детишек. Выстраивая свою империю, вы перерезали горло всем прочим религиям настолько действенно, что большинство людей, обитающих в Меекхане, считают богов существами далекими и равнодушными, более того, люди этим довольны. Магия, Сила, аспектированная, дикая или хаотическая, – для ваших магов и ученых она лишь неразумная мощь, существующая во вселенной на тех же основаниях, что приливы океана или ураганы с бурями. Мы… – Женщина старалась найти нужные слова. – Мы живем в другой плоскости, иначе смотрим на мир, боги и демоны сущи в нашей жизни с рождения до самой смерти, мы чувствуем их присутствие, их дыхание у себя на затылке. Вы поставили храмы, скрыли в них пантеон и считаете, что остальной мир принадлежит вам. Для меня жизнь и смерть – это одно, для тебя – это две разные вещи. Мы отличаемся, как огонь и вода. И потому даже любовь не может нас соединить. Любовь позволяет на миг позабыть, кто мы такие, но это похотливое и эгоистичное чувство. Всегда требует от тебя платы, деклараций, подтверждений…

Он не выдержал:

– Кинжал, воткнутый в сердце, должен стать таким подтверждением? – С каждым словом гнев его рос, наступило лучшее время, чтобы завершить фарс. – Убийство спящей, безоружной девушки? Уничтожение чужой жизни?!

Женщина склонила голову и быстро произнесла:

– Если бы он взял ее в горы, то отобрал бы ее зрение и счастье. Если бы просто сбежал – ослабил бы племя. Он мог спуститься и встретиться с тобой лицом к лицу… – Ей не пришлось заканчивать эту мысль. – Если ты полагаешь, что тот воин не жалел, что не поступил так, значит, нас разделяет больше, чем мне казалось!

После этого взрыва она сделалась неподвижна на несколько ударов сердца, наконец медленно, словно колеблясь, кивнула.

– Наш разговор ни к чему не приведет, Аэрин-кер-Ноэль. Хочу… я хотела бы тебе кое-что показать. Может, тогда ты хоть немного поймешь.

* * *

Когда она пришла в его спальню, Йатех сидел на постели с лицом, укрытым в ладонях. Услышав шелест завесы, он поднял голову и послал ей слабую улыбку:

– Не так я представлял себе возвращение к своим, Деана.

– Не так я представляла себе твое приветствие, – согласилась она. – И все же я рада, что ты здесь. Что бы ни произошло на севере, хорошо что ты снова рядом.

Улыбка его угасла, и она почувствовала холод, наполняющий вены.

– Прости… я…

– Не о чем говорить, – произнес он с таким спокойствием, что замерло ее сердце. – Зачем ты принесла тальхеры? Будем штурмовать дом той женщины?

Она сумела усмехнуться.

– Я должна проверить, сколь много мой маленький братик позабыл меж меекханцев. Говорят, что их так называемые мастера клинка не знают, что меч держат с той стороны, где у него рукоять.

– Не все, но большинство. – Он поднялся плавным движением и подошел к своим мечам. – Острым оружием? Впрочем, глупый вопрос, мы ведь уже взрослые. Проверим же, сестричка, у кого ты украла эти белые ножны.

Четвертью часа позже они стояли на округлой площадке для тренировок. Место это находилось на отшибе, под скалой, где даже в полдень царила тень. Благодаря этому можно было здесь тренироваться от рассвета до поздних вечерних часов. Деана знала тут каждый кусок скалы, каждый камень. Могла бы обойти ее с завязанными глазами.

Они встали друг напротив друга, на расстоянии каких-то шести шагов. Принялись кружить, еще не вынимая оружия. Впервые с момента встречи она позволила себе искреннюю улыбку. Как ей этого не хватало!

Она смотрела на брата: как движется, как ставит стопы, как его поднятые ладони оглаживают рукояти. Юфир был мечом, напрямую возводящим свой род к грестху, тяжелому двуручному клинку, который чаще всего использовали в битвах с конницей. Легко искривленный клинок и полуторная рукоять делали его идеальным для мечников, предпочитающих молниеносный и нестандартный стиль боя. Мог он одинаково хорошо разрубать стальные шлемы и наносить аккуратные, смертельно точные уколы, перерезающие артерии и перерубающие нервы. Ее тальхеры были короче и легче, а полуторная заточка клинка делала их оружием очень непростым для овладения им. И одновременно ставящим в тупик и непредсказуемым для противника. «Сейчас увидим, сколько ты успел позабыть, братишка», – подумала она.

Прыгнула в его сторону без предупреждения, выхватывая обе сабли. Левой сделала ложный выпад в шею, одновременно нанеся правой быстрый, коварный укол в живот. Последний поединок со своим учителем выиграла она именно таким финтом.

Йатех мягко сошел с линии атаки, проигнорировал фальшивый удар, настоящий парировал в коротком полуобороте. Она не заметила, когда он достал меч. Только один, второй так и продолжал торчать в ножнах. Ох, эти парни с их дерзостью.

И все же ей понадобилось целых пять ударов сердца, чтобы заставить его извлечь второй клинок. Он был хорош, обладал тем инстинктивным, вдохновенным стилем, свойственным прирожденным мастерам. Прежде чем выехать на север, он считался в племени одним из наиболее многообещающих молодых воинов, а годы, проведенные на службе, он посвятил, похоже, тщательным тренировкам. Несколько следующих минут он парировал ее атаки, одну за другой, словно отмахивался от надоедливого ребенка. Она широко усмехнулась, начало было лишь тестом, развлечением, разогревом. Сейчас она ему покажет…

Он перешел в контратаку так быстро, что едва не выбил оружие из ее рук. Ударял попеременно – правой рукой, левой, чтобы внезапно сломать схему и ритм атаки, правая, правая, левая, правая, левая, левая, левая, правая… Все быстрее, все динамичнее. Казалось, что он забыл об уколах, наносил только рубящие удары, широкие и быстрые, от предплечья и запястья, верх, низ, верх, верх, низ, верх, низ, низ… Оружие его было длиннее и тяжелее, он мог атаковать, удерживая относительно безопасную дистанцию. «Ну что ж, – стиснула она зубы, – ему так лишь кажется».

Внезапно она перехватила инициативу, отскочила на миг, чтобы выбить его из ритма, а когда его повело за замахом, сократила дистанцию и засыпала его градом ударов. Он должен был отступить, всякий бы так сделал на его месте, бой на столь короткой дистанции давал рубаке с тальхерами преимущество по умолчанию, разум приказывал разорвать расстояние и использовать длину и тяжесть юфиров.

Но он этого не сделал. Принял обмен ударами на ее условиях, почти лицом к лицу. На десять, может, двадцать ударов сердца окружила их мигающая, ярящаяся проблесками клинков завеса, наполняя все пространство вокруг каскадом звуков. «Ох, – промелькнула у нее мысль, – даже здесь, на тренировочной площадке в иссарской афраагре, где драться учат уже детей, которые не могут еще выговорить собственного имени, такое зрелище было чем-то небывалым». Несколько болезненных, долгих ударов сердца – и оба они вошли в транс кхаан’с, на дорогу, которой идут лишь лучшие из лучших мастеров меча иссарам. Чтобы в такое состояние войти, необходимы годы тренировок, шлифующих врожденные умения, но – и что-то еще, что-то неуловимое и неназываемое. Когда это удавалось, оружие переставало быть лишь обычным продолжение воли, в трансе они уже не ощущали его веса, а внутреннее пространство, занимаемое телом, превращалось в сферу, границу которой обозначала длина клинка. Блеск, тень, звук, запах, дуновение теплого воздуха – все это несло информацию о силе и направлении грядущего удара. Она видывала воинов, что сражались с пятью, шестью противниками одновременно и оставались совершенно недостягаемы для ударов и стрел.

Никогда раньше в своей жизни они не были столь близки и далеки одновременно.

Впервые с момента начала поединка она взглянула ему в глаза и чуть не закричала. Наполняла их такая безбрежная пустота, словно он уже стоял по ту сторону Мрака. С поразительной ясностью она поняла, отчего он так прекрасно сражается.

Потому что ему нет дела до собственной жизни.

Она прервала поединок, молниеносно отступив на несколько шагов. Вложила сабли в ножны, но не выпустила их рукояти из ладоней. Сделай она это, он мог бы заметить, как трясутся ее руки. Ее брат пытался отдать душу племени. Клинками собственной сестры. То, что она ощутила, нельзя было назвать гневом. Если бы не остатки транса кхаан’с, она разорвала бы его в клочья голыми руками. Здесь и сейчас, невзирая на законы крови.

– Ты-ы-ы… – только и удалось ей выжать из себя. – Зачем?

– Однажды ночью я должен был сойти с открытым лицом в спальню своего хозяина, – сказал он просто, все еще с тьмой в глазах. – Мне следовало позволить ему отослать мою душу домой. Но тогда все стало таким… таким запутанным. Она хотела, чтобы я взял ее в горы, в род. Я должен был отобрать у нее свет, и улыбку, и надежду, потому что… потому что я иссарам. Воин проклятого, лишенного надежды племени, которое ждет конца света, чтоб выковать будущее в огне большой войны и закалить его в океане крови.

Медленно, словно оружие весило несколько десятков фунтов, он вернул мечи на их место.

– Мне тогда и в голову не пришло, что может быть другой путь. Всю жизнь ты слышишь о долге, достоинстве и чести рода. Учат тебя, что всякий, кто не пожелает поклониться нашим обычаям, должен сам себя винить. Потому что у нас нет собственной воли, свободы выбора. Потому что мы… носители фрагментов общей души, живем мы одолженной жизнью и нельзя нам… нельзя нам…

Любить?

Она не смогла этого произнести. Глупые, безнадежные, патетические слова. Чего, собственно, можно ожидать от младшего брата? Гнев ее все еще не утих.

Прежде чем она успела ему ответить, раздался глумливый смех. Она повернулась вправо.

Было их пятеро. И она видела, как приближается еще одна группка. Но эти новые в расчет не шли, они из других родов. Опасной могла стать – и она знала это с самого начала – та пятерка, что подошла к ним во время тренировки и наверняка слышала каждое слово. Ей стало нехорошо.

Йатех повернулся медленно, встав лицом к смеющемуся мужчине. Она его знала, он звался Вениэс и был старшим сыном Ленганы х’Леннс. Сбоку стояли братья, средний Кенс и младший Абвен, а за ними, чуть позади, двое дальних родственников, близнецы Савек и Месс. Все были вооружены словно для боя. Двое из сыновей имели юфиры, Абвен – короткое копье, называемое тег, близнецы – длинные двуручные грестхи, дополненные парой тяжелый кинжалов для битвы лицом к лицу.

Деана сильнее сжала рукояти сабель. Их визит в усадьбу Ленганы принес плоды куда быстрее, чем она надеялась.

* * *

Она провела его раскаленной солнцем пустошью. Афраагра племени находилась на самой границе гор и пустыни. Плоская скальная равнина, которую медленно пожирали языки ползущего с юга песка, кончалась внезапно горной цепью, отгораживающей зеленые северные равнины от прожаренного почти до белизны ада. Это было покаяние ее народа, заключение на границе между обещанием рая, видного на северном горизонте, и морем песка. Место ожидания.

Они шли вдоль скальной стены на восход. Меекханец был удивительно спокоен, он владел собой. Ей это не нравилось, такое поведение говорило о человеке, принявшем важное решение и просто ждущем нужного момента, чтобы его реализовать. Или – о людях, идущих в бой и уже принявших собственную смерть.

Они прошли с полмили, прежде чем добрались до места, где у подножия гор находилась скалистая осыпь. Сотни больших и малых камней громоздились столь изобретательно, что было не разобрать сразу, что это не творение природы. Без колебания она вошла в щель между самыми большими скальными обломками. Слышала, как меекханец протискивался следом.

Проход по лабиринту был непрост даже для нее, дважды пришлось почти ползти на брюхе, раз переход находился на высоте рослого мужчины, и лишь несколько случайным образом размещенных ступеней позволяли туда добраться. Племя хорошо прятало свои секреты.

Протиснувшись сквозь последнюю щель, они оказались у входа в узкий коридор.

– Мы здесь в нужное время дня, – сказала она, поворачиваясь в его сторону. – В скальной стене некогда прорубили несколько отверстий, через которые сюда вливается солнечный свет. Каждый час – сквозь другое, но нынче здесь достаточно света, чтобы все увидеть.

Он не спросил, что увидеть, и это нарочитое равнодушие начинало ее нервировать.

– Веди, – сказал он попросту.

Она пожала плечами. Если и теперь не поймет, они станут сражаться, возможно, уже через минуту-другую. По сути, все в жизни иссарам сводится или к сражению, или к ожиданию его.

Она повела мужчину коридором, оставляя за спиной белый свет входа. Не спешила, чтобы глаза привыкли к полумраку. Несмотря на отверстия для света, там, где они шли, было довольно темно.

В пещере они оказались, когда она уже слышала за спиной нетерпеливое ворчание. Наверняка он хотел ее подогнать или дать выход своему раздражению. Но вид, который перед ними открылся, затворил ему уста.

Пещера имела почти триста ярдов в поперечнике и тридцать – высоты, а потолок ее поддерживался гигантским столпом, формой напоминавшим ствол огромного дерева. Камень был отполирован до блеска. Луч света, врывающийся сквозь отверстие в своде, ударял ярким копьем прямо в тот столп, отражался от него и освещал остальное пространство.

– Раз в году, в определенную пору дня, сквозь потолок падают три луча света, и все ударяют в колонну. Она тогда кажется пылающей, – сказала она, чтобы прервать тишину. – Пойдем, с этого места мы не увидим большего.

Она двинулась по ступеням, что вели на плоское, словно стол, дно пещеры. Наверняка он все еще не видел того, что покрывало стены, порой на высоте в несколько ростов взрослого мужчины. Она равнодушно миновала начало первой книги сразу у ступеней. Услышала, как его шаги сбиваются с ритма, потом он замедлился и наконец остановился. Она горько усмехнулась. Если это не скажет ему, кто такие иссарам на самом деле, им придется сражаться, и один из них погибнет. У нее тоже были обязательства перед племенем.

Имена, ряды имен, вырубленные в скале на глубину полпальца, при некоторых – добавлено еще несколько предложений. Каждую надпись она могла бы прикрыть двумя сложенными ладонями. Первые – написаны письменами, близкородственными рунным знакам Силы. Последние годы она шлифовала умение их читать.

Подошла к стене, перед которой стоял Аэрин.

– Грентель, сын Вентанн и Фрез’нн, – прочитала Деана, ведя пальцем по полустертым знакам. – Первым и последним окропил меч кровью братьев, сражался на стороне Хесс и Кан’ны, взял в жены Ве’каду из рода Болотной Черепахи.

Дотронулась до надписи повыше:

– Ве’када, дочь Гре’муз и Лао’н, четвертая и последняя, стояла подле Брегон’т из Левс, когда та сражалась с Рег’варом, одолела шестерых сильных воинов в поединке у подножий взгорья Ганн. Взяла в мужья Грентеля из рода Черной Выдры.

Это были первые два имени из книги. Справа от них вырастали очередные линии надписей, все больше и больше, порой разветвляясь на собственные поддрева, порой же – внезапно обрываясь. Она сделала еще шаг.

– Лен’х, сын Ваэли и Мост, третий, стоял на перевале Дрин в войне за второй свиток. Этот знак, – указала она на нечто, напоминавшее сломанный меч, – означает, что отдал душу племени бездетным. Будь он женщиной, здесь был бы разбитый кувшин.

Несколькими шагами дальше вырубленное в скале родовое древо вставало уже на добрых шесть футов. Она сравнила описываемые события с собственным знанием. Где-то за пару шагов они передвигались на пять-шесть поколений.

– Ценница, дочка Сынне и Йаве, первая, поклонилась Законам Харуды как первая и последняя из потомства своих родителей, опустила экхаар, и никогда более никто не увидел ее лица.

Она спокойно двинулась дальше, вырубленная в скале родовая книга достигала здесь высоты в десяток-полтора футов. Не оглядывалась, но, несмотря на это, чувствовала, что он не отходит от нее ни на шаг.

– Хеанде’ль, сын Ферты и Одес’гэя, второй, победил держащую святое копье Великую Кагрэ, предводительницу третьего легиона Сестер Войны, убил четверых следующих за нею служанок Цее. – Она дотронулась до изображения сломанного меча. – В этом ряду таких – большинство. Этот род заплатил высокую цену, чтобы некий молодой князь мог основать свою империю.

Она указала вперед:

– Книга кончится через десять шагов от этого места. Вот сколько для нас длится твоя империя. Десять шагов.

Похоже, он не желал позволить выбить себя из равновесия.

– Что это за род?

Она почувствовала напряжение в его голосе.

– г’Арреневд. На старом языке черная выдра – это ценнфа, а болотная черепаха – г’ароневд. После Проклятия именно так и создавали имена новых родов, начало и конец происходят от имени рода первой матроны, сердцевина – от рода первого мужчины. Разве это не интересно, купец? Первоначальные имена производны от животных, что обитают неподалеку от рек или на болотах. Это совпадает с нашим знанием насчет происхождения предков. Якобы, прежде чем наступило изгнание, обитали они в плодородной и зеленой равнине. В такой, как вы теперь.

– А твой род? Где описан он?

Она знала, что он спросит об этом, рассчитывала на это.

– Пойдем.

Они пересекли пещеру, направляясь под противоположную стену. Ее род был не настолько древним, он возник уже после того, как Харуда одарил всех Законом. Несмотря на это, генеалогическое древо ее занимало немалый кусок скальной стены. Аэрин без слова двинулся в конец выбитых в скале надписей. Она неторопливо направилась за ним.

Она едва не споткнулась об него: он остановился у конечного фрагмента, но смотрел не на стену, а лишь под ноги.

– Когда ребенок приходит в мир, его родители сперва выбирают ему имя, а после приходят сюда, чтобы дописать его в родовую книгу. Тогда малыш получает кусок родовой души племени. Не притрагивайся! – Она позволила, чтобы в голосе ее звякнула сталь. – Они будут лежать там, пока не превратятся в пыль.

Он замер в полунаклоне, наконец с явным трудом распрямился и повернулся. Их взгляды встретились, и она задрожала. Впервые увидела в нем боль, глубоко спрятанную боль и муку.

– Я знаю эти мечи, – прошептал он. – Твой брат их носил.

Она не имела сил отрицать это, по крайней мере не словами, единственное, что сумела сделать, это – покачать головой.

– Они не будут перекованы снова, а когда время превратит их в ржавое пятно, мы соберем пыль и развеем ее по ветру. Так завершится эта история.

Он сглотнул.

– А твое имя?

Был мудр и не спрашивал уже о Йатехе.

– Тебе повезло, купец, что моя ветвь рода находится довольно низко. – Она подошла к стене и указала на одну из последних надписей. – Здесь: Деана, дочка Энтоэль и Дарех’а, первая. Остальное появится уже после моей смерти, разве что никому не захочется ничего обо мне писать.

Он смотрел не на место, куда она указывала, но – на две надписи ниже, на борозды от яростных ударов, нанесенных с бешенством, которое выгрызло большую дыру в скале. Знаки были совершенно нечитаемы.

– А если… – Купец явно колебался. – Если кто-то сотрет твое имя?

– Ничего не произойдет, это ведь только история. – Она обвела жестом пещеру. – Просто дополнение к памяти племени. Но если бы я сделала это сама… Если бы я хотела порвать с прошлым, отречься от бытия иссарам… Тогда, своими руками уничтожая записанное родителями либо кровными имя, я бы отбросила душу, пожертвованную мне племенем. Сделалась бы я гаанех, пустой скорлупой, чуть большей, чем ходячий труп. Родная мать перерезала бы мне глотку, поскольку худо, если нерожденные ходят в мире. Для племени и рода я бы перестала существовать, как если бы не рождалась никогда, никто не произнес бы моего имени, никто не признался бы, что меня знал.

Минуту она жутко усмехалась, но он не мог этого видеть.

– Только вот я никогда такого не сделаю. Я женщина, а мы умеем переносить боль, которая у вас, мужчин, отбирает разум. Не представляю, что могло бы меня склонить уничтожить имя в книге рода и сломать собственные мечи.

* * *

– Вижу, что встреча родственников может оказаться куда как интересной… – Вениэс стоял с руками, скрещенными на груди, по лицу же его блуждала ироническая улыбка. – Понимаю, что сестра желала проучить тебя за то, что ты вторгся в нашу усадьбу. Жаль только, что она и сама принимала в этом участие.

Старший из сыновей матроны злобно на нее зыркнул. Был он высок, на полголовы выше Йатеха, и считался первоклассным бойцом. Особенно когда за его спиной стояли братья.

Его поза, скрещенные на груди руки, легкомысленно выставленная вперед нога – все было провоцирующим. Ты – никто, говорило в нем все, я могу не считаться с тобой, не боюсь твоих умений, стою так, что непросто мне дотянуться до оружия, но ты все равно не посмеешь на меня напасть. За такой стойкой чаще всего скрывался дерзкий, немудреный вызов. Деана поглядела на его братьев. Кенс оглаживал ладонями рукояти юфиров, Абвен держал копье в позиции, называемой «журавлем», которая позволяла молниеносно перейти к контратаке. Близнецы стояли несколько сбоку, с вытянутыми мечами. Имея такое прикрытие, старший сын Ленганы мог позволить себе наглость.

Она не вернула издевательскую улыбку. Рассудок требовал избегать конфронтации.

– Если желаете потренироваться, здесь хватит места, – сказала она спокойно.

– Мы потренируемся позже, – проворчал Вениэс. – Однако теперь мне хотелось бы узнать, известно ли уже старшим твоего рода о нападении на мою мать?

Йатех успел с ответом раньше:

– Не было нападения, просто обычный визит. Я пошел выразить уважение матроне рода, да и с вами бы охотно тогда поздоровался, это всегда хорошо, когда новая кровь укрепляет племя.

– Не всегда, – отозвался Кенс. – Знаешь, как оно говорится, не каждый щенок усиливает стаю.

– Слышал, что говорят это обычно о таких псах, которые много лают, но не отваживаются укусить.

Из группы собирающихся вокруг тренировочной площадки раздались сдержанные смешки. Она тоже улыбнулась. Похоже, три года Йатех тренировался не только в сражении на мечах.

Кенс двинулся вперед.

– Проверим-ка это, – рявкнул он.

Деана увидела на лице Вениэса злость, разочарование и сдерживаемую ярость. Было ясно, что не так все это им планировалось: скорее всего, он намеревался спровоцировать их на драку, но так, чтобы вызов им бросили она или Йатех. Тогда бы их не сдерживали правила учебных поединков, и могло произойти все что угодно.

Когда старший из сыновей Ленганы взглянул на нее с презрением, она поняла вдруг, что ее давно уже не берут в расчет, что она была удалена из племени. Теперь ее роль сводилась к обучению истории родов. Они пришли сюда за Йатехом, потому что тот служил новой целью для безумия их матери, а приход в их усадьбу использовали как предлог. Ее брат оказался новой, неизвестной угрозой и сразу же показал, что не даст отодвинуть себя в тень. Вызов на смертельный поединок или случайность во время тренировки были бы наилучшим решением.

Она чуть выдвинула саблю, Закон Харуды не позволял им скрестить мечи с женщиной в настоящей схватке, разве что на них напали. Но пусть не рассчитывают, что она оставит брата в одиночестве.

Деана не смотрела на Кенса. Услышала только свист острия, глухой удар, звон, и внезапно средний из братьев влетел в ее поле зрения по эффектной дуге и брякнулся о землю. Успел вынуть лишь один из мечей, из носа и рта его текла кровь, он пытался поднять голову, но глаза его внезапно остекленели, и он обмяк, словно тряпичная кукла.

Йатех наклонился и поднял упущенное им оружие.

– Ему бы нужно научиться выхватывать мечи чуть быстрее. Должно быть, в вашем племени учат странным, новым способам сражаться юфирами. Хм, полагаю, он просто желал дать мне шанс, верно?

Он отбросил юфир в сторону и демонстративно сложил руки на груди. Ох, теперь-то этот жест имел значение. Йатеху не было нужды даже иронично улыбаться, чтоб унизить противника. В собирающейся все более плотной толпе раздались издевательские смешки.

Первым не выдержал Абвен. Метнулся вперед с боевым криком, с копьем, поднятым для удара, что звался «змеем». Тег был оружием, которым бились как боевым шестом: можно засыпать противника серией быстрых, вихревых, ломающих кости ударов и закончить резким уколом. В руках мастера копье могло стать оружием опасней, чем юфир.

Младший из братьев мастером не был. Попытался применить простейшую связку, переходя от «змея» в глубокий укол вместо обычного обратного удара. Штучка для новичка. Йатех даже не потянулся за мечом. Сделал шаг вперед, чуть сдвигаясь вправо, сократил дистанцию, добрался до противника и легко ударил его основанием ладони в лоб. Голова Абвена отскочила назад, очередной удар выпрямленной ладонью в горло превратил боевой крик в свистящий хрип. Остальное она не различила, ее брат просто встал, небрежно держа в руке копье, а Абвен, скорчившись, как эмбрион, давился, хрипел и свистел, пытаясь перевести дыхание.

Йатех казался задумчивым.

– Выживет, – сказал он спокойно. – Разве что нападет на меня еще раз.

Ворчание в толпе поднялось и угасло. Такие слова в подобной ситуации не были просто похвальбой. Они были вызовом на бой до смерти. Деана взглянула брату в глаза и снова увидела в них ту самую пустоту, что и раньше. Нет, не теперь, не могла она потерять его сразу после возвращения. Двинулась вперед, вытягивая сабли.

Близнецы опередили ее, атакуя Йатеха с двух сторон одновременно. Их тяжелые двуручные мечи служили преимущественно для битв с конницей, хорошо зарекомендовав себя во время многочисленных стычек с нападающими на земли иссарам кочевниками. И теперь они ударили, словно направлял их единый разум, справа и слева, поверху и низом. Месс закрыл ей на миг обзор, а потому она не рассмотрела, что именно произошло. Верхний удар не попал вообще никуда, Савек сделал шаг вперед, увлекаемый тяжестью клинка, брат же его внезапно покачнулся, выпустил меч, схватился за лицо и рухнул на колени. Между пальцами его потекла кровь.

– Глаза-а-а! – орал он панически. – Мои глаза-а-а!

Йатех был уже подле второго близнеца. Ударил в него, не пытаясь сдержать шаг, выбил из ритма, схватил за плечо, подсек ноги, кинул на землю. В его руке блеснул кинжал.

Она видела испуг на лице лежащего, но острие только уперлось в его щеку, оставив маленькую красную черту. Через миг Савек выпустил рукоять меча и поднял раскрытую ладонь вверх, в знак, что сдается.

Все это произошло, прежде чем она успела пробежать несколько шагов. Йатех до сих пор не вынул мечей, но сражался, как будто пребывал в трансе кхаан’с. Это пробуждало одновременно гордость и страх.

Она подошла к тихо воющему Мессу и силой оторвала его ладони от лица. Вздохнула с облегчением: порез был ровным, чистым и тянулся чуть выше линии бровей. Отпустила его.

– Тебе стоило бы умыться, – сказала она громко, чтобы слышали все. – Гаже ты уже не станешь, а над крохотной ранкой довольно глупо плакать, словно малое дитя. Если попросишь мамочку, может, она тебе даже пирожок даст в утешение.

Толпа зевак засмеялась. Она тоже усмехнулась – уже откровенно, переполненная гордостью и радостью. Четверых. Он победил четверых нападавших почти голыми руками и стоял поодаль, нисколько не задетый. Ее маленький братишка. В племени долго станут рассказывать об этом бое, Йатеху в несколько минут удалось уничтожить все то, над чем Ленгана трудилась последние годы. Он доказал, что сам он – сын гор и что в сражении немногие сумели бы с ним сравниться. Этот день не мог бы закончиться лучше.

Вениэс не стоял уже в небрежной позе. Руки у него были напряженно опущены, ноги слегка присогнуты.

– Говорят, у нее были светлые волосы и голубые глаза, – процедил он с холодным расчетом. – Среди наших девушек это редкость.

Йатех медленно обернулся, будто что-то заставляло его двигаться чуть ли не силой. Не смотрел на Вениэса, только на нее, прямо в глаза.

– Наверное, она была хороша, ловка, как маленький зверек, в должных местах теплая и влажная. Хорошая игрушка для зимних ночей. Исанель – даже имя красивое.

Не переставая говорить, старший сын Ленганы медленно поднимал ладони к рукоятям мечей. Он не должен был знать таких подробностей. Но его приемный отец заседал в совете племени. Как видно, присутствовал, когда Йатех рассказывал о своей жизни в доме купца. Хорошая и умная жена могла вытянуть из него сведения, которых он не должен был бы открывать никому. И именно потому – Деана поняла это, видя, что появилось в глазах ее брата, – кто-то на этой площадке умрет.

– Может, оно и хорошо, что ты ее убил. – Старший сын Ленганы не переставал говорить. Вытащил юфиры и застыл в боевой стойке. – Стань она твоей женой, ваши детишки были бы иссарами лишь на четверть. Это мудрое решение, ты охранил род от дальнейшего разбавления крови.

Установилась абсолютная тишина, даже самые глупые поняли, что сказано нечто, чего не отбросишь пожатием плеч. Но Йатех все смотрел на нее. Только на нее.

«Прощай, Деана, – говорили его глаза, – прощай, сестра».

Он повернулся и двинулся к Вениэсу. Медленно, будто время для него ничего не значило, потянулся к мечам, и внезапно руки его превратились в смазанное, почти не уловимое глазом пятно. Так выглядел транс битвы снаружи. Его противник успел отбить не более двух ударов, потом споткнулся, подался назад, издал странный, хриплый свист, один из его мечей взмыл высоко вверх, отмечая линию полета карминовыми каплями, сочащимися из отрубленной в запястье руки, а сам он провернулся с разрубленным лицом. На губах его уже не было иронической ухмылки, и только в глазах медленно угасало удивление, что все, что уже конец, душа уходит к племени и ничего больше не будет. Он упал на колени, а потом ничком и сделался недвижим.

На тренировочной площадке установилась такая тишина, которая, должно быть, вставала над миром в первый день творения, когда ни одна тварь еще не обладала собственным голосом.

– Не-е-е-ет! – завыл Абвен.

Она не сумела его удержать, он мчался в сторону Йатеха с копьем, неизвестно когда подхваченным с земли. Преодолел расстояние, их разделяющее, несколькими длинными прыжками и почти вслепую ударил. Йатех прокрутился на месте, без малейшего усилия избегая удара, и рубанул нападающего через середину спины. Парень свалился на землю, словно был деревянной куколкой, которой кто-то обрезал веревочки. Еще миг руки и ноги его судорожно вздрагивали. «Хребет, – подумала она, – должно быть, он получил в хребет».

Йатех не обратил на лежащего внимания. Осмотрелся, будто чего-то искал, наконец задержал взгляд на последнем из братьев. Небрежным движением стряхнул кровь с клинка и двинулся к Кенсу. Тот все еще лежал без сознания. Собравшаяся толпа грозно заворчала.

Она стояла между сыном Ленганы и собственным братом. Не понимала, каким чудом сабли оказались у нее в руках.

– Нет, – прошептала она. – Спрячь оружие.

– Покончим с этим, Деана. Здесь и сейчас. Если отобрать у этой женщины сыновей, она утратит опору и положение в роду.

– Нет, не таким образом. Он без сознания, не может защищаться. Это не по закону…

– Какому закону? Нашему? Харуды? – Он задрожал, и в глазах его появился блеск. – Чтобы остаться верным закону, на севере я убил женщину, которая подарила мне свое сердце и тело. Потому что верил… не знаю… Там я не был меекханцем, несмотря на кровь матери. Тут говорят, что я не иссарам, несмотря на кровь отца. Тогда кто мы такие, сестра? Скажешь мне?

Она вытянула перед собой скрещенные сабли:

– Я знаю, кем ты не являешься, Йатех. Ты не убийца и не станешь им.

Он склонил голову и усмехнулся. Странно и страшно.

– Слишком поздно.

* * *

Он стоял под скалой, на которой были записаны три с половиной тысячи лет истории континента. Каждое из этих имен, обрамленное иной раз несколькими предложениями, говорило о живых людях, но так, словно те были чем-то большим, чем крохотный камень у дороги, которой шел их народ. Несмотря ни на что… здесь оказались записаны истории любви и ненависти, предательства и верности, приязни и лжи. Через тысячу-другую лет, возможно, от меекханцев останутся лишь пустые руины, средь которых будет гулять ветер, а эти надписи пребудут, все так же рассказывая свою историю.

Он легко прикоснулся к месту, на котором некогда находилось имя Йатеха.

– Если бы ты имела брата, куда бы он ушел, сломав собственные мечи?

Женщина склонила голову:

– На юг, в далекую пустыню, где песок белее кости и где нет ничего, кроме мороков – огромных, словно горы. Взял бы он тогда один мех с водой и шел бы вперед, пока оставались силы. Потом бы упал, ящерицы, змеи и скорпионы насытились бы его телом, а кости смолол бы в пыль ветер. Так бы случилось, имей я брата.

Он молчал, пытаясь подобрать нужные слова.

– Я считал его сыном. Любил… Попроси он – я отдал бы Исанель ему в жены. Но никогда его не прощу.

Она кивнула:

– Он не просил бы о прощении.

– Я должен идти.

Он явно колебался.

– Знаю. У нас есть друзья на севере, среди купцов и ремесленников. Рассказывали нам об отце, решившем отомстить за смерть ребенка. Продал большинство имущества… Влез в долги… Собрал наемную банду, пару сотен головорезов, кочевников, отчаянных парней. Стоят они в оазисе, в который ты направлялся. Тебе нужно… иметь это в виду. И не присоединяться к нападению на афраагру. Мы будем ждать и перебьем нападающих.

Он почувствовал облегчение. Они знали.

– Моя жена… ушла… Сын поступил в военную академию и хочет выучиться на солдата, чтобы убивать иссарам. Тот молодой воин был его идолом, а теперь… Неважно. Если я поеду во главе этого отряда, ты будешь ждать меня у входа в афраагру? С оружием в руке? Это было бы хорошее завершение истории, последние члены двух родов, лицом к лицу…

Она исполнила сложный поклон. Он и понятия не имел, что тот должен значить.

– Буду ждать. Ищи женщину с открытым лицом.

– Я еще не принял решения…

– Я знаю.

– Есть вещи…

– Не говори столько, меекханец.

Он усмехнулся и двинулся в сторону выхода.

* * *

Она ждала его у входа в афраагру до вечера, целую ночь и весь следующий день. Впустую.

Поцелуй скорпиона

Он шел уже третий день. Собственно, со вчерашнего полудня – полз. Последнюю ночь он провел, зарывшись в песок, ежеминутно выныривая из бредового полусна, распугивая криками ящериц и скорпионов. Пустой мех козьей шкуры служил ему подушкой, но он оставил его, отправляясь в дальнейший путь. В пустыне достаточно существ, которые воспользуются таким неожиданным богатством. Он тоже вскоре принесет им надлежащую жертву, трибу за нарушенный покой.

Он добрался до гребня бархана, замер, а затем медленно сполз вниз вместе с малой лавиной песка. Песок набился в глаза, уши, рот, в волосы, под одежду. Его шершавое прикосновение было как ласка навязчивой любовницы; останься со мной, говорил он, не иди дальше, полежи здесь минутку, в тени меж барханами так приятно… Он почти жаждал послушаться этого шепота. Но нет, не сейчас, пока еще нет. Медленно, с трудом он сел на корточки, отталкиваясь ладонями. Поднял голову. Следующий бархан вставал над ним, словно волна бурного от гнева богов моря.

«Пустыня именно такова», – подумалось ему. Божий океан, эоны длящийся шторм, чья ярость радует лишь богов. Он – привычное развлечение Бессмертных, вроде вырастающих из-под земли горных цепей, суши, затопляемой океанами, неспешно ползущих ледников. Все прочее: разумные расы, конфликты, войны, династии, царства и империи – суть пыль, недостойны они даже взгляда. Люди же своими навязчивыми молитвами, храмами и торжествами, выплескивающими на улицы истерические толпы в жалких процессиях, совершенно зря пытаются обратить на себя внимание пантеона. Ибо если боги отведут взгляд от странствующих пустынями миражей и сосредоточат его на ползающих по лицу их любимого мира насекомых – тут-то и начнутся настоящие проблемы. Тогда окажется, что там, где вековечной песней шумели тенистые пущи, – выросли города: огромные язвы, полные ошметков грязи, мусора и нечистот. Тысячелетние дубы пали под ударами топоров, реки сделались мутными от отходов, горы исчерканы шрамами врезанных в камень дорог и туннелей. А вокруг – гремят войны, храмы рвут друг другу глотку, земля превращается в липкую от крови грязь. Ибо мы – словно короеды, которые точат прекрасную деревянную статую, и от нас нужно избавиться.

Он опустил взгляд на свои ладони и уже их не увидел. Той минутки, что он передыхал, хватило, чтобы провалиться в песок по запястья. Он шевельнул пальцами, чувствуя шершавые дробинки, заходящие под ногти. Знак, что он еще жив; старая пословица гласила: если не чувствуешь песка под руками, значит, тот уже в крови. Значит, ты мертв. Он выдернул руки с внезапным гневом, который его удивил. Пока еще нет, пока нет. Целью его была Скорпионья Мельница, гигантский распадок, заполненный белым, словно мел, песком, что якобы происходил из миллионов тел этих пустынных насекомых, ежегодно сползающихся к месту своей смерти. Бури и ветра перемалывали их панцири в мелкую пыль. Вот суть жизни ядовитых убийц: ночи, проводимые в охоте, и гибель, красящая лицо пустыни белым пятном в несколько миль шириной. Ни больше, ни меньше. Туда направлялся и он, очередной убийца, чьи перемолотые кости присоединятся к тысячелетия длящемуся танцу во славу смерти.

А значит, ему нужно идти вперед.

Боль внизу спины едва не повалила его на землю: признак близкого конца. Обезвоженный организм отказывался повиноваться, и почки давали знать первыми. С каждым вдохом, с каждой каплей влаги, что улетала из уст, он приближался к пределу. Потеть он перестал вчера вечером и, если б не холод ночи, остатков сил лишился бы уже несколько часов назад. Но теперь… Полдень не наступил, у подножия бархана лежала тень, но через час-другой в радиусе десятка миль он не отыщет спасения от солнца.

Старейшины племени рассказывали, сколь отвратительна смерть в пустыне. Сперва человек потеет, теряет воду и слабеет, потом, когда в теле его уже не остается влаги, что могла бы превратиться в пот, начинается медленный перегрев организма, видения, бред, делирий. Мрачные легенды иссарам полны рассказов о путниках, чьи трупы находили со ртами, полными пустынной пыли, поскольку в последние минуты жизни те пытались пить песок. Сначала отказывают почки, кишечник, желудок. Перестают работать без воды. Один старый мудрец рассказал ему как-то, что знак близкой смерти – появление пота. В последние минуты жизни, когда все органы уже умерли, тело освобождает остатки воды и пытается спастись. Несколько минут потливости, судороги – и конец.

Этих признаков у него еще не было. А значит, его время пока не наступило. А боль в почках он уж как-то да вытерпит.

Он принялся ползти вверх по бархану.

Правая рука, левая, правая нога, левая. И снова. Гребень приближался медленно, хорошо еще, что здешние барханы, именуемые кенах, были невысоки: под слоем летучего песка находилась твердая, утрамбованная поверхность. Потому-то он мог взбираться. Будь он где в другом месте – не удалось бы ему уйти так далеко. И все же… Добраться лично до Скорпионьей Мельницы казалось ему теперь делом неважным, ничего не значащим. Когда он не сможет встать, его телом поживятся ящерицы и личинки насекомых, а ящерицами и насекомыми – скорпионы. Позже эти убийцы в предчувствии близкой смерти отправятся к месту своего последнего упокоения. А пустынный ветер унесет туда же пыль его перемолотых безумствующими вихрями костей. Именно так и случится. А потому нет смысла ползти дальше, раз уж Мельницы ему не избежать.

Он помнил сказку о том месте, которую рассказывала ему тетка.

Однажды пустынный тушканчик нашел умирающего от жажды скорпиона. Ведомый милосердием, взял его в собственную нору, приносил во рту воду, ловил жуков, которых скорпион убивал и пожирал, пока вокруг норы тушканчика не выросла гора пустых панцирей, а соседи не стали поглядывать на него с подозрением. Но тушканчик полюбил скорпиона, они провели множество бесед, рассказывая друг другу, как оно – бродить ночью пустыней, искать пищу, выпивать капли, украшающие на рассвете камни, убегать от хищных ящериц и ночных птиц. Ведь скорпион, как с удивлением открыл тушканчик, несмотря на клешни, твердый панцирь и смертоносный хвост, тоже боялся созданий больше его и прятался под камнями, заслышав звук лапок ящериц гхе. «Ты и я – мы словно братья», – сказал однажды тушканчик, а скорпион усмехнулся, как делают это скорпионы, одним движением клешней, и не ответил ничего. Потому что скорпион знал больше.

На следующий день тушканчик, вот уже какое-то время толстевший, удивил своего гостя, приведя в мир нескольких голых и лысых созданий, которые прижались к нему и принялись сосать молоко. Тушканчик лежал неподвижно, сморенный сном после усилий и неспособный защищаться, а потому скорпион сделал то, что посчитал верным. Ударил каждое из созданий своим жалом и, поняв, что они сочные и вкусные, пожрал их. «Почему ты убил моих детей?» – спросила, плача, тушканчиха, придя в себя. «А почему ты посчитала меня созданием своего рода? Разве ты не знал, что я тот, кто я есть?» – ответил скорпион и заплакал, как плачут скорпионы – одними движениями клешней. А после ушел в пустыню, чтобы умереть. Но пустыня, оскорбленная убийством, не желала принять его тела, смолола его в пыль и бросила в большой, пустой распадок, который постепенно наполнился белым песком из мириад пустых скорлупок последующих поколений скорпионов.

Сказка эта не имела морали, не несла никакой мудрости, кроме одной – мы те, кто мы есть, а кости наши попадут туда, куда и кости всех прочих убийц. Потому он и вправду мог не напрягаться, а просто лечь и умереть – все равно окажется там, где ему и место.

И все же он – шел. Это было сильнее рассудка и желания принять последнюю ласку песка, наконец-то сдавшись. Поступать против разума, против логики: то, над чем его сестра всегда смеялась. Это воспоминание прошило его дрожью. У него уже не было сестры, не было брата, не было отца, матери, родных. Эта память принадлежала кому-то другому, человеку, который умер… Нет, не умер – он никогда не рождался.

Он помнил это чувство, обрушившееся на него, когда яростными ударами меча он вырубал в скале дыру там, где было некогда выбито его имя. Чувствовал себя так, словно с каждым отлетающим кусочком уходила некая тяжесть, всякий фрагмент камня, падавший у стены, казался гигантским валуном, сваливающимся с его плеч. Душа – это вовсе не благословение, сказал некогда мужчина, которого тогда он называл дядей. Это груз, который мы должны нести от рождения до самой смерти, ревностно скрывая от взглядов чужаков. Может, некогда, лет через тысячу, когда мы снова встанем пред лицом Матери, она склонится над нами, и каждый тогда получит собственную душу. А те, кто пронес эту тяжесть через тысячелетия, будут наконец спасены и оценены по достоинству.

Возвратиться в место, которое он некогда звал домом, было словно нырнуть в болото сплетен, пустопорожней болтовни и неприязни. Хуже всего, что он прекрасно понимал эту женщину. «Мы те, кто мы есть», – сказала она, стоя перед ним с лицом закрытым экхааром. Это единственная правда, перед которой ему надлежало склониться. Но что, если он не хотел этого делать? Когда ее старший сын назвал имя Исанель, когда голосом, полным ярости и гнева, обронил несколько этих слов, вдруг стало ясно, что в мире нет места, где подобный ему – полумеекханец-полуиссар – мог бы укрыться. То, что тогда наполнило его вены, не было ни льдом, ни огнем. Словно в голове лопнул мыльный пузырь, и внезапно все стихло, мир уменьшился до глаз Деаны, глаз, из которых за пару ударов сердца вытекла вся радость. Тогда, на тренировочной площадке, когда он унижал сыновей Ленганы и их кузенов, она смеялась вместе с другими. Одно дело – потешаться над одинокой молодой женщиной, и совсем другое – встать в схватке против кого-то, кто пролил кровь многих людей. Он показал тогда: как бы его ни называли, он – воитель иссарам. А воинское умение иссары ценили сильнее прочего.

А потом упало несколько слов, и Йатех понял, что он – не один из них. Что, пребывая вне племени, на службе у меекханского купца, он обрел и утратил слишком многое и что в афраагре нет ничего, чем он сумел бы эту дыру залатать. Он убил того, говорливого, убил второго, который набросился на него, и был готов убить последнего из братьев, поскольку если он и мог оставить что-то женщине, которую называл тогда своей сестрой, в прощальный подарок, то только его смерть. Но Деана внезапно встала перед ним со скрещенными саблями, и это был конец.

Последний раз они встретились в родовой усадьбе. Он сидел на постели с оружием в руках, кривые клинки все еще оставались липкими от крови.

– Собирается совет, – прошептала она, странно поглядывая на него. – Нам грозит война родов.

– Не будет войны, – сказал он тогда. – Не из-за меня. Где бы я ни появился, оставляю за собой трупы тех, кого я должен оберегать.

Он рассказал ей все: о купце, который стал для него почти отцом, о его жене, женщине, для чьей чести присутствие в доме воина иссарам было серьезным испытанием, ибо на руках иссаров – кровь ее отца и братьев. О двух детях, из которых одна оказалась кем-то большим, чем ребенок. Говорил он коротко, неловкими фразами, даже не выдавливая из себя гнев или горечь, но пытаясь избавиться от вставшей на тренировочной площадке равнодушной тишины, что все еще оставалась в нем. Тщетно.

Внезапно, ползя через барханы, он понял, что душа покинула его не тогда, когда он вырубал в камне дыру, но раньше, когда он понял, что никогда не сумеет стать истинным иссарам. Это были тишина и пустота, наполнившие его, когда он услышал имя Исанель. Когда он глядел в глаза женщины, еще бывшей его сестрой, душа медленно покидала его, в ритме ударов сердца, а оно почти остановилось. Когда он повернулся к Вениэсу, когда потянулся за оружием, он уже был гаанех, нерожденным, и то, что случилось потом, это лишь подтвердило.

Будь тогда на площадке кто-то из Видящих, он распознал бы это с первого взгляда, а племя убило бы Йатеха без колебаний, невзирая на цену, что пришлось бы заплатить. Человек без души – смертельная опасность для всех. Пометники, чтящие Нежеланных, тоже поддаются извращению, но это процесс, длящийся годы, поскольку человеческая душа яростно сопротивляется, прежде чем оказаться поглощенной. Но тело, одаренное сознанием, но лишенное души, – словно пустой сосуд, ожидающий, когда его наполнят. Любой демон, дух, маэф, любая форма существования, что скрывается за Мраком и вне его, сейчас же воспользуется возможностью, чтоб завладеть таким телом. Сопротивление одних разума и воли не слишком-то решит дело, о чем, кажется, позабыли меекханские чародеи, провозгласив, что именно разум и воля придают Силе форму, и совершенно не вспоминая, что и звери обладают определенными начатками разума и воли, но ни один из низших видов не умеет пользоваться чарами.

Потому-то он и ушел в пустыню, туда, где не встретить людей, где нет магии. Там, где нет активно используемой Силы, существовал лишь малый шанс наткнуться на нечто, что могло бы воспользоваться его телом. Впрочем, усмехнулся он, выплевывая песок изо рта, что бы теперь его ни захватило, ему не просуществовать слишком долго. Самое большее – несколько болезненных часов.

Гребня следующего бархана он достиг, когда уже собирался сдаться. Перевалился через возвышенность и позволил песку увлечь себя вниз, в котловинку меж пустынными холмами, где еще лежала тень. Ее, однако, оказалось куда меньше, чем в предыдущем углублении. Солнце вставало все выше, и если он не увеличит скорость, то через час не сможет и мечтать об укрытии от пылающих лучей. Подумав так, он харкнул сухим, кашляющим смехом. Укрыться? Зачем? Здесь и сейчас подойдет к концу его путешествие, и даже одолей он очередной бархан, все равно не приблизится к своей цели ни на шаг. К тому же – и об этом он старался не думать – он совершенно утратил чувство направления. Расположение легендарной Скорпионьей Мельницы было наполовину домыслом, наполовину сказкой. Лишь те, кто путешествовал с караванами в глубокой пустыне, рассказывали, что порой на горизонте начинают танцевать миражи, маня видом глубокого распадка, наполненного белым песком и окруженного цепочкой невысоких темных скал. Это была легенда, опирающаяся на иллюзии и вымысел, а сам он не слышал ни о ком, кто похвалялся бы, что добрался до самой Мельницы.

Он лег навзничь, глядя широко открытыми глазами в небо. Отчаянно синий небосвод – ни облачка на нем – напоминал стеклянную сферу, покрывающую весь мир. «Небо над зелеными равнинами севера было другим, – подумал он, – даже оттенок иной, более интенсивный, более глубокий». Он ждал слез, должных выступить на свету, но тщетно. Тело его все еще сражалось за каждую каплю жидкости, а слезы стали бы зряшной тратой. Тело еще хранило надежду на исцеление.

Он услыхал шелест песка и слева от себя внезапно приметил ящерицу. Не какую-то там ящерку, но черную гхе, длинную, почти в два фута, с башкой в красных роговых пластинах. В пасти она держала маленького скорпиона. Собственно, наружу торчал лишь его хвост, бьющий в отчаянных попытках воткнуть во врага жало. На миг они мерялись взглядами, ящерка и человек. Потом, быстрее, чем он от себя ожидал, мужчина выдернул из ножен кинжал и метнул. Острие попало ящерице в шею, сразу за головой, рептилия свернулась, кувыркнувшись, два раза мелькнуло светлое брюшко – и стала неподвижной.

Он добрался к ней раньше, чем она перестала дергаться. Влага, вода, кровь… Вырвал кинжал из раны, приложил губы, принялся сосать. Кровь ящерицы была густой, отдающей металлом, сладковатой. И было ее мало, отчаянно мало, несколько глотков – и все, он сжимал тельце в ладонях так сильно, словно было оно бурдюком, который надлежит опустошить до конца. Когда ничего не вышло, он принялся раздирать рептилию на куски, голыми руками выламывать суставы, обдирать мясо, тщательно прожевывая каждый кусочек в поисках остатков влаги.

Ящерица не закрыла глаз. И взгляд, которым одаривала его полуоторванная голова, будто ударил его. Маленький, выпуклый глаз смеялся над ним, а изгиб ороговевших губ, казалось, слал ему злобную усмешку. «И что? – словно бы говорил он. – Полагаешь, будто продлил свою жизнь? Что несколько глотков моей крови и соков, высосанных из мяса, дадут тебе шанс? Я уже мертва, но и ты тоже, человек».

Ядовитое жало скорпиона все еще молотило в чешую. «Таков и я, – подумал он, глядя на эти движения, – маленький скорпион, пойманный пустыней, уже мертвый, но все еще невольно пытающийся нести смерть. Мы те, кто мы есть».

Он согнулся и выблевал все, чем удалось ему наполнить желудок. Упал на руки, глядя на красную кашицу на песке. Ничего, никаких чувств, никакого сожаления, даже после того, как он снова утратил столь драгоценную жидкость. Поговаривали, что человек, лишенный души, не чувствует ничего, поскольку разум и воля, у него оставшиеся, не связаны с чувствами.

Он сел, взял в руку голову мертвой рептилии и некоторое время смотрел на замедляющийся танец сегментированного хвоста. Разжал кинжалом стиснутые в предсмертной судороге челюсти и осторожно освободил пленника. Удивительно, но скорпион уцелел, зубы ящерицы не раздавили панцирь. Мужчина осторожно положил его на раскрытую ладонь. Минуту он и скорпион мерились взглядами, маленький пустынный убийца поднял клешни в жесте вызова и взмахнул хвостом. Человек улыбнулся на эту демонстрацию, после чего осторожно вложил создание себе в рот и сомкнул губы, оставив снаружи только хвост. Ножки защекотали его язык, клешни ударили в нёбо. Жало скорпиона выгнулось и воткнулось в верхнюю губу.

Словно раскаленный добела гвоздь воткнулся ему в лицо, по телу, парализуя нервы, разлился жар. Мигом позже – новые удары, и новые очаги боли разлились в мышцах. Он непроизвольно стиснул челюсти, не в силах совладать с инстинктом, и раздавил своего убийцу.

«По крайней мере никто не скажет, что я умер, не сражаясь», – сумел он еще подумать. Все равно не дожил бы он до…

– …утра, – сказал мужчина в атласе. – Если тот дикарь не явится, господин барон рец-Ванкеель провозгласит его гнидой и трусом, собачьим хвостом и человеком, недостойным пребывать средь цивилизованных людей. Господин барон ждет, что на Овощной площади появится также и Аэрин-кер-Ноэль с семьей. Его отсутствие будет воспринято как трусость и поведение, недостойное благородного человека.

Он стоял неподвижно, вслушиваясь в тишину, воцарившуюся после таких заявлений. Все в доме торговца шерстью, Гераса-как-то-там, где Аэрин как раз находился с визитом, напряженно таращились на них. В зале на первом этаже было человек двадцать. Еще миг назад царили здесь крики и шум, в нескольких местах по крайней мере шли горячие торги. Однако теперь все выглядело так, словно бы кто-то наложил чары, отбирающие у людей голос. Внезапно они вместе с Аэрином оказались в пузыре, в пустом пространстве. Он бросил взгляд на купца, тот же смотрел на бросившего им вызов, напряженно хмуря брови.

– И в чем, собственно, суть претензий Эхрена? Контракт насчет поставки седел для третьего полка?

Одетый в официальные цвета мужчина легкомысленно махнул рукою и принял театральную позу оскорбленного. Йатех скривился. Значит, вот так бросают вызов меекханцы? У него в афраагре мужчина просто подходил к другому и доставал оружие, а потом они искали подходящее место.

Попытка соблазнения дочери – так звучало официальное обвинение. Он смутно припоминал бледное, вялое созданьице в лиловом, с кем он обменялся парой слов вчера вечером. На третьем пире, куда взял его Аэрин, было полно разряженных мужчин и женщин, много вина, еда, едва напоминающая нечто, пригодное для человека, музыка. И большой зал, где, кроме столов, гнущихся под тяжестью блюд, не было ничего. Даже места, чтобы присесть, отдохнуть, дать облегчение натруженным ногам. Гости, которым требовался миг отдыха, выходили в сад, где стояло несколько изукрашенных лавок. Остальные кружили по залу, обмениваясь банальными замечаниями, плоскими комплиментами, вялыми остротами. Аэрин сказал тогда, что только после полуночи, когда вино разогреет кровь, может начать происходить нечто интересное.

Их присутствие заметили сразу, многие купцы и аристократы подходили вместе с собственными охранниками – еще один странный меекханский обычай, которого Йатех не понимал. Среди иссарам мужчина, не умеющий сам позаботиться о своей безопасности и чести, был обречен на изгнание. Когда Йатех нанимался стражником, то не сомневался, что прежде всего будет опекать семью купца. Сопутствовать самому Аэрину во время балов и приемов казалось ему несколько странным. На этот раз они отправились вдвоем, поскольку госпожа Элланда прихворнула. Едва лишь они вошли в зал, музыка стихла, и почти все лица повернулись в их сторону. Охранники других гостей, как правило, были солдатами, ветеранами меекханских войн или воинами кочевых племен, смотрели они на купца и иссара довольно пристально, порой – враждебно. Аэрин предупредил его, что не нужно реагировать ни на одно оскорбление с их стороны. У охранника нет собственной чести – таково было одно из главных правил службы. Честью охранника является честь его работодателя. Жизнью охранника является жизнь его работодателя – это было еще одно правило, о котором никогда нельзя забывать.

Оттого, когда прозвучал этот странный вызов, он взглянул на купца, ожидая его решения. Тот, похоже, колебался.

– Моя семья не имеет с этим ничего общего, – произнес Аэрин наконец. – Потому я приду с Йатехом и двумя друзьями. Жду, что барон явится со своим представителем и двумя приятелями.

Мужчина в атласе выглядел так, словно теперь раздумывал он.

– Согласен, – сказал он спустя миг. – Поединок состоится завтра через час после восхода солнца.

И вышел, оставив после себя сильный запах пота и тяжелых, сладких духов.

Аэрин попрощался со всеми и почти вытащил телохранителя из комнаты. Прежде чем они прибыли в родовую усадьбу, Йатех узнал большинство меекханских проклятий, какие были в ходу в этой части империи.

Жена купца также выглядела возбужденной.

– Вы не можете туда идти. Для Эхрена-рец-Ванкееля сражается Веель Саворех.

– Мы не можем не пойти. Здесь не идет речь о его дочери – только о контракте. Командир Третьего полка никогда не подпишет договор ни с кем, кто сбежал от поединка чести. И Эхрен прекрасно об этом знает. Потому-то он и подсунул свою дочку Йатеху. Проклятие, я наблюдал за ними весь прием. Йатех не сказал ей даже пяти слов.

– Четыре.

– Что «четыре», Йатех?

– Четыре слова. Она спросила, не выйдем ли мы в сад, потому что она боится темноты. Я ответил: «Обязанности мне не позволяют». Только это.

Элланда чуть улыбнулась:

– Что же, она была настолько некрасивой?

– Нет, если кто-то любит оспинки и легкое косоглазие. Ей непросто будет найти мужа.

– Не думаю, ее отец – барон и владеет изрядным богатством. Нет лучшего эликсира красоты, чем титул и большое приданое. Хорошо, что ты сдержался. В случае чего у меня есть свидетели, как оно было на самом деле, но от поединка мы не можем отказаться. Я бы потерял лицо.

Вот это он как раз прекрасно понимал. Останавливало его лишь одно.

– Кто-то будет биться вместо него? Вместо барона? Он сам не выступает в защиту собственной дочки?

– Нет. Обвини он в попытке соблазнения меня – ему пришлось бы сражаться самому. У меня есть дворянский титул, потому у него не было бы другого выхода. Он же поступил очень хитро и теперь может выставить на бой собственного охранника; если выиграет, договор будет его.

– Почему?

– Полковник Гасевр не купит седел для своих кавалеристов у того, кто проиграл поединок чести. Это не впервые, когда рец-Ванкеель хочет получить контракт для армии таким вот образом.

– А тот его охранник? Хорошо сражается?

– Саворех – мясник. Бывший офицер полка Небесные Головы, кавалерист, которого выбросили из армии, потому что он слишком любит убивать. Якобы он ответственен за резню ряда кочевых племен, а случилось это несколько лет назад во время обычной пограничной заварухи. Четыре стойбища: мужчины, женщины, дети. Нам пришлось заплатить золотом за каждого убитого, чтобы племена не объявили большую войну. Торговля с кочевниками приносит десять миллионов императорских оргов ежегодного дохода. Война стоила бы пять миллионов ежемесячно. Любящий кровь глупец – проклятие для любой империи.

Йатех пожал плечами:

– Это проклятие для любого племени. Я спрашивал, хорошо ли он управляется с мечом.

– Он сражается вомерской длинной саблей, знаешь это оружие?

– Видел его в бою. Хорошая сабля, но лучше для всадника, чем для пешего.

– Ему – без разницы. Если Саворех не возьмет второй клинок, тебе также придется сражаться одним мечом. Таковы условия поединка.

– Понимаю. Как он выглядит?

– Темные волосы, голубые глаза…

– Я имел в виду рост и вес, госпожа Элланда. Я не хочу его сватать – только убить.

Супруга купца чуть покраснела. Муж послал ей ироничную усмешку.

– Женщины, – проворчал он. – Он на полголовы выше тебя, массивный и широкий в плечах. Эхрен-рец-Ванкеель хвастается им при любом случае, тот сопровождает его даже в уборную. Я видел два его поединка. Он быстр, силен и, несмотря на свой вес, движется словно кот. Противников предпочитает калечить. Это тоже важно, Йатех. Ты не должен его убивать.

– Не понимаю.

Аэрин вздохнул, явно обеспокоенный.

– Непросто объяснить… Ты был вызван на поединок, эх, я был вызван, но сражаться придется тебе. В таких поединках, если вызывающий не упомянет, что бой должен идти до смерти, работает правило ранения: по нему, если один из противников сдается, второй – дарит ему жизнь. Тот, кто выходит на площадку, чтобы порубить противника на куски, не производит хорошего впечатления.

– Тогда зачем сражаться? Не лучше ли просто сыграть в кости?

– Йатех… Тут дело в том, что ты…

– Иссарам?

– Иссарам. Да. Эта провинция еще помнит резню четверть века назад. – Аэрин бросил осторожный взгляд на жену. Лицо у той было словно высечено из камня. – Ты новичок в городе. Нехорошо получится, если ты начнешь с убийства бывшего офицера, даже если тот покрыт сомнительной славой. Люди отвернутся от тебя и от меня.

Аэрин заколебался:

– Конечно, если не будет другого выхода, ты можешь выпустить ему кишки.

Йатех пожал плечами – это был один из тех жестов, которые его работодатель считывал безошибочно.

– Я ему – или он мне. Никогда не известно наперед. Если позволите, я пойду приготовлюсь к завтрашнему утру.

Естественно, они его не задерживали. Когда он вошел в свою комнату, то затворил дверь, снял пояс с мечами и верхнюю одежду, потом сел на кровать. Закрыл глаза, концентрируясь на собственном теле. Начал серию дыхательных упражнений, расслабляющих мышцы и освобождающих мысли. Завтра он встанет к бою во имя законов, которых не понимал до конца. Был он вызван, чтобы скомпрометировать его работодателя. Ему придется сражаться, возможно не на жизнь, а на смерть, чтобы один из купцов сумел заработать больше золота. Такого он до конца не понимал, законы, которые управляли этим миром, были странными и непостижимыми.

Честь охранника – честь того, кого он пообещал оберегать. Это – хорошее правило. Оно разгоняло большую часть сомнений и освобождало от чувства вины. Ему было интересно: тот, другой мужчина, с которым он скрестит меч, думает ли он так же. Йатех медленно уплывал в транс, очищая мысли от груза неуверенности и сомнений. Если завтра ему не повезет, его фрагмент души вернется к племени без малейших преград.

В последний миг в отражении на полированной поверхности медного подсвечника он увидел кого-то за окном. Сорвался на ноги, выхватывая оружие. Экхаар все еще был поднят, но дело заключалось в том, что некто решился подсматривать за комнатой, где он мог открыть лицо. Такой интерес надлежало задавить в самом зародыше. Но прежде, чем он успел добраться до окна, уже знал, что ошибся. Тень исчезла.

Кто-то осторожно постучал в дверь:

– Йатех…

…эй, Йатех. – Лихорадочный шепот кузена пробудил его от легкой дремы. – Кархоны.

Он подскочил и сразу же, как подрубленный, свалился снова.

– Лежи, глупец. Они могут нас увидеть.

Выпас коз, последний в этом году. Он с трудом упросил тетку, чтобы позволила ему отправиться со старшими двоюродными братьями по ту сторону гор, – несколько дней выматывающего, тяжелого пути со стадом блеющих злых волосатых тварей, которых, похоже, создали для того лишь, чтоб превращать жизнь мальчишек в ад. За сто пятнадцатью козами присматривали шестеро пареньков в возрасте от пятнадцати до семнадцати лет и он, тринадцатилетний подросток, носящий еще детские мечи, короче и легче оружия, которое использовали взрослые. Дядя Имринн обещал ему настоящие в следующем году, на четырнадцатый день рождения.

Животные паслись на северных отрогах гор, там, где открывался вид на обширные зеленые равнины, невообразимо богатые и плодородные. Согласно неписаному, но твердо соблюдаемому закону, линия, обозначенная речкой Лассеп, была границей территорий, что считались землями иссаров. За ними раскидывались юго-восточные степи, каждый год взбиваемые копытами стад в сотни тысяч голов скота: кочевые племена перегоняли тех из восточных к западным краям степей. Между кочевниками и народом иссарам было нечто вроде вооруженного перемирия. Странствующие степями племена явились на эти земли с тысячу лет назад и уже успели сочинить легенды о воителях с закрытыми лицами, что жили в горах и чьи законы и безрассудство в схватке пробуждали страх. Обе стороны старались избегать столкновений, иной раз торговали, иной раз – обменивались информацией, но случалось и так, что искушение легкой добычи бывало слишком сильно, чтобы отказаться от схватки. Стадо коз, охраняемое несколькими мальчишками, мнилось легкой добычей для восьмерых всадников, галопом влетевших на луг.

Сабер’х, самый старший из кузенов, поправил экхаар и осторожно выглянул из-за скалы. Кархоны ехали, низко склонясь, со стрелами, наложенными на тетиву луков, поглядывая во все стороны. Доспехи из вываренной кожи были расписаны знаками, отгоняющими зло, шлемы из бронзы обвязаны голубыми шнурами, должными приносить счастье в битве. Темные, смуглые лица, украшенные длинными усами, блестели от жира. За спиною у каждого торчала палица с насаженным на нее волчьим черепом с окрашенными в желтый зубами.

– Желтые Зубы, – пробормотал Сабер’х. – Думал я, что в этом году они не отважатся.

Йатех слышал, что в прошлом году этот род потерял в схватке с иссарам тридцать воинов. Горцев погибло лишь трое. Именно так и рождаются легенды.

Тем временем напавшие въехали в стадо, что закрутилось, заклубилось меж конскими ногами и застыло неподвижно, спокойно жуя траву. С пастбища их могла выгнать разве что стая демонов. Всадники миг-другой глуповато осматривались, выискивая защитников. Похоже, они надеялись на что угодно, только не на тишь да гладь.

Йатех уголком глаза приметил еще кого-то. Маленькая темная фигура, прижавшаяся к скалам в нескольких десятках метров слева. Ребенок? Женщина? Он чувствовал, что она смотрит на него, и только на него, словно желая взглядом своим пронзить его навылет.

– Сейчас начнется, – пробормотал кузен и толкнул его в бок. – Сиди на месте и не высовывайся.

Этого хватило. Как говорили мудрые старики, если хочешь, чтобы юноша взошел на гору, – запрети ему подниматься. Йатех сразу же позабыл о странной фигуре, поправил повязку на лице, проверил, легко ли выходят из ножен мечи.

– Посмотрим, – проворчал он с вызовом.

Сабер’х лишь усмехнулся. Вынул из-под верхней одежды пращу и два свинцовых шарика. Для боя – не для охоты: в края их впаяна стальная кромка, острая, словно бритва. Старшие обычно улыбались, говоря, что праща – это развлечение для детей, но такой снаряд, правильно посланный, мог обрубить руку или снести половину лица. Вблизи они пробивали кожаный панцирь.

Внезапно с противоположной стороны луга закричали. Кочевники разом обернулись в ту сторону. В щели меж камнями мелькнула серая согбенная фигура, три выпущенные в нее стрелы прошили пустоту, и в тот же миг Йатех увидел, как кузен становится на колено, вращая оружием. Был он лучшим пращником, которого Йатех знал. Не минуло и двух ударов сердца, как из пращи в руке парня сорвался расплывшийся в движении диск, а Сабер’х издал громкий, леденящий кровь боевой крик иссарам.

Двое кочевников повернулись, ближайший принялся натягивать лук. Снаряд пращи пошел по плоской дуге, почти напевая в полете, и ударил лучника прямо в рот. Лицо того словно взорвалось: казалось, даже если бы снаряд не имел острых краев, все равно сломал бы всаднику шею одной инерцией. Прежде чем мужчина рухнул с седла, меж косматыми козьими хребтами показались четыре замаскированные фигурки.

Атаковали они конных парами, идеально сыгранно, как многократно тренировали такое в родной афраагре. Один наносил удар справа или слева, связывая оружие врага сложной «мельницей», второй атаковал с противоположной стороны, уколом, секущим ударом, в грудь, живот, ногу, как сумеет. Старались они не ранить животных, трофейный конь был общим добром, умножавшим благосостояние племени. Все кочевники держали в руках луки, не достали еще сабель или топоров на длинных ручках, потому, прежде чем Йатех успел моргнуть, троих из них словно сдуло с седел. Последняя четверка, не оглядываясь на товарищей, рванула в разные стороны. Двое двинулись прямо на них, его и Сабер’ха.

Им нужно было преодолеть шагов тридцать, но кони разгонялись с трудом, под ногами их путались козы, один порядком приотстал. Сабер’х успел вложить в пращу второй снаряд, крутануть ее пару раз и послать тот прямо в башку мчащегося животного. На этот раз жизнь коня была менее важна, чем необходимость задержать нападавших. Свинцовый шар не разогнался достаточно сильно, снаряд лишь мазанул по черепу, отметив место удара кровавой полосой. К счастью, этого хватило. Животное отчаянно заржало, споткнулось, выбросило всадника из седла. Прежде чем кочевник приземлился, парень уже держал в руках мечи, заграждая дорогу второму кархону.

Всадник успел вытащить саблю, тяжелое кривое острие темной стали. Приподнялся в седле и рубанул сверху, прямо в голову Сабер’ха. Парень парировал левым мечом в глубоком приседе, одновременно нанеся правым широкий удар по задним ногам коня, между бабкой и скаковым суставом. Попал по одной, изогнутый клинок скрежетнул о кость, но хватило и этого. На следующем шаге животное странно, совершенно не по-конски, взвизгнуло и поехало задом по земле. Всадник выдернул ноги из стремян и на полном скаку спрыгнул с седла. Кувыркнулся, сразу вскочил на ноги, все еще держа саблю, и развернулся в их сторону. Ярость в его глазах могла бы рушить скалы.

Он вытянул руку в сторону отчаянно ржущего, пытающегося встать коня и обронил несколько слов на своем языке. Коротких, досадных, гневных. Сплюнул, подошел к коню и одним страшным ударом почти отрубил ему башку. Глянул на парней, и Йатех понял, что имел в виду дядя, когда говорил о людях, уже прошедших под острием смерти, но возвращающихся, чтоб забрать кого-то с собой. Этот кочевник знал, что умрет, но решил их убить – здесь и сейчас, и всего лишь из-за… из-за коня, которого они искалечили. Такое казалось им невероятным. Будто животное было членом его рода.

Сабер’х опустил оружие и слегка кивнул мужчине, после чего, присогнутый, двинулся к нему. Йатех поглядел на свои руки, сжимавшие рукояти мечей. Не помнил, чтобы их доставал. Услышал шорох за спиной, а потому повернул голову, желая сказать приближающимся кузенам, чтобы не вмешивались, ибо Сабер’х принял вызов. Удар пал на него, словно молния, должный попасть в горло, но в последний миг парень успел поднять руку, отбивая ятаган. Клинок скользнул по щеке, наискось, зацепив кость и дойдя почти до уголка рта. Боль оказалась ошеломляющей. Йатех качнулся в сторону, лишь случайно избегнув удара, нанесенного второй рукой. Это был тот кочевник, чьего коня ранил свинцовый окатыш. Во время падения он потерял саблю и теперь шел на мальчика с двумя ятаганами в руках. В глазах его горело безумие. Еще один, кто не желал уходить к предкам в одиночестве. Говорили, кархоны верят, что души врагов, убитых в последнем бою, остаются рабами воина, когда тот пройдет сквозь врата Дома Сна. Из-за этого, прижатые к стене, они сражались, словно демоны.

Теперь кочевник бросился на Йатеха, осыпая его ударами. Он был выше мальчишки почти на голову, широк в плечах, быстр и силен. Рубил с яростью, раз за разом, его ятаганы не слишком-то уступали длиной детским мечам парня. К тому же, что среди кочевников было редкостью, умел он сражаться двумя руками почти так же хорошо, как если бы был иссарам.

Йатех отступил на шаг, потом еще на один, парируя удары со все большим трудом. Противник его был прекрасным рубакой и, что важнее, сражался, чтобы убить. А Йатех еще никогда не проливал крови врага в битве. Боль в раненой щеке парализовала правую сторону его лица, затмевала взгляд и затуманивала сознание.

«Не хочу умирать, – подумал он, – не сейчас, не здесь». Отбил очередной сильный удар, и плечо его задеревенело. «Не хочу умирать, солнце едва вышло из-за гор и обещает очередной прекрасный день, а небо – такое голубое. Не хочу присоединяться к трупам, что пятнают траву кровью и желчью». Он уклонился от широкого удара и отскочил назад. Экхаар, подрезанный ударом, внезапно разошелся и соскользнул с его лица. На миг кочевник утишил натиск, пойманный врасплох молодостью своего противника. Потом широко усмехнулся и пошел в атаку.

В тот миг Йатех увидел ее во второй раз. Не было сомнения, что это – женщина или девушка, стояла она в нескольких десятках шагов позади, за спиною кархона, а силуэт ее почти сливался с фоном, с близкими зарослями. Удивленный, он почти дал себя выпотрошить, парировав укол лишь в последний миг, отбил удар второго ятагана и снова отступил, забывая о странной фигуре.

Он отчаянно, безумно хотел жить, а значило это, что кочевник должен погибнуть. Быстрый взгляд позволил Йатеху понять, что Сабер’х еще сражается со своим противником, как видно, он тоже попал на умелого рубаку. Сбоку доносились крики и звон оружия. Был он предоставлен лишь самому себе.

Он отбил очередные три удара, от четвертого уклонился, не доверяя своей руке: ту после последнего блока охватило странное, от локтя идущее одеревенение. Он опустил меч, шевельнул запястьем, стараясь прогнать онемение, достигшее уже ладони. Кархон приметил этот жест и снова усмехнулся в темные усы. Йатех прищурился.

«Не хочу умирать, – подумал он снова, – это нелучший день для смерти. Не здесь и не теперь. Нет!!!»

Он прыгнул вперед, едва кочевник поднял оружие для очередного удара. Выпустил мечи. До того еще, как они брякнулись на землю, держал в руках короткие кинжалы и вдруг оказался подле нападающего, слишком растерянного, чтобы отреагировать. Ударил, как сотни раз учил это с дядей. Правой рукой в сонную артерию, левой в бок, под ребра, в печень.

Не проткнул панциря левой рукою, вареная кожа сдержала острие, но вторым кинжалом попал идеально, сразу под челюсть и вниз, рассекая горло до самой трахеи. Молниеносно выпустил стилеты, приклеился к врагу, оплел его руками и ногами. Опрокинул на землю.

Несколько ударов сердца они катались по траве, Йатех вцепился в кочевника, словно клещ, ему удалось прижать одну руку кархона к туловищу, однако рукоятью ятагана в другой ладони он получил пару ударов в спину, но каждый раз все более слабых. Кровь, брызгающая из артерии, попадала ему прямо в лицо, заливала теперь глаза, смешивалась с его собственной. Йатех не отпускал противника, пока движения того не ослабели, пока не стих пугающий свист, выходящий из перерезанной трахеи.

Он поднял голову на звук приближающихся шагов. Сабер’х уже закончил свой бой. Некоторое время кузен смотрел на него с уважением.

– Нам потребуется иголка…

– …с ниткой, – сказала слепая женщина. – Попроси тетку Фатрэ дать корзинку с инструментами для шитья.

Ее худые руки со сморщенной кожей с ловкостью, свойственной лишь слепцам, прошлись по дырке в верхней одежде. Безошибочно находя крупицы грязи, крохотные камешки, она убирала их быстрыми, нетерпеливыми движениями. Погладила тонкую материю, прошлась по вышивкам.

– Это верхняя кхандава? – спросила она.

Он кивнул, хлюпая носом. Так она его и нашла, зареванного и всхлипывающего, спрятавшегося в дальнем углу родовой усадьбы, в подвале, что состоял из нескольких подземных комнат, вырубленных под собственно жилыми помещениями. Из-за низкой температуры хранили там запасы пищи и воды, попали сюда также каменные жернова и женщина, которая их вращала. Собственно, это она высунулась из своей каморки, в которой, кроме этих жерновов и узкой постели, не было больше ничего. Дети в усадьбы смеялись над ней и называли огалева – мрачная баба. Вообще-то во время игр они не приближались к подвалам, хруст жерновов прекрасно отпугивал и предупреждал, что огалева не спит. Большинство из них боялись ее и старались избегать. Если бы не случай, он бы сюда не попал. А так, хлюпая носом, он корчился в своем укрытии, а она нашла его и вытянула из угла. Руки ее ощупали дыру, распознали, что это за одежда.

– Это кхандава? – повторила она, не в силах дождаться ответа.

Он кивнул и сразу же, поняв, что покрытые бельмами глаза не могли этого заметить, ответил:

– Да.

– Что – «да»? – усмехнулась она.

– Да, тетя, это кхандава.

Пальцы женщины остановились на миг на ремешках, перетягивающих его грудь. Свежая выдубленная кожа скрипела и отчетливо пахла.

– Ты сегодня получил свои первые настоящие мечи, верно?

– Да, тетя.

– Сколько тебе лет?

– Семь.

Руки ее прервали путешествие по материалу и запутанной вышивке, украшающей перед и бока одежд.

– Это птица, верно? А это – пламя. – Она дотронулась до левой и правой половины его груди. – Вокруг бегают звери: олени, серны, лисы, барсуки. Много зеленой травы, голубой ручей. Это красивая кхандава. Где ты ее порвал?

– На тренировочной площадке.

– Торопился испробовать новые мечи? Правда? И не подумал ее снять? – вздохнула она. – Полагаю, что нет. Но порвали ее не оружием, – сказала она.

– Нет, – всхлипнул он. – Я споткнулся.

– Конечно. Снимай ее давай-ка. И беги к тетке Фатрэ, пусть даст корзинку с инструментами для шитья. Ту, праздничную. Скажи, что тетка Энтоэль просит.

Он помчался, едва она помогла ему стащить пояс с мечами и верхнюю одежду. Энтоэль – так ее звали, странно, не по-иссарски, и это лишь усилило его смущение. Охотней всего он бы вообще туда не возвращался, но не мог оставить у нее кхандаву, а пояс с мечами сейчас был важнее, чем все сокровища мира. Неизвестно, что хуже: встать без праздничных одежд перед теткой Ка’эдлой, которая также занималась всеми детьми, или же появиться завтра утром на тренировочной площадке перед мастером Ведаллом без новых мечей.

Тетка Фатрэ, небольшая пухлая женщина, занимала помещение подле центральных палат усадьбы. Сколько он себя помнил, она была милой с каждым из детишек, относилась к ним как к собственным, всегда улыбалась и говорила с ними. Умела рассказывать наичудеснейшие истории, какие только ему приходилось слышать, и, даже если были это истории о сражениях с демонами, что прибыли вместе с Нежеланными из бездн вне мира, все дети слушали с раскрытыми ртами.

Она перестала улыбаться, когда прозвучала его просьба.

– Тетка Энтоэль? – спросила Фатрэ, всматриваясь в него внимательней. – И что же ты делал в подвале?

Он покачал головой, не в силах произнести ни слова. Потому она просто дала ему маленькую корзинку, полную катушек с шелковой нитью, иголок и наперстков. При этом выражение лица у нее было довольно странное.

– Ступай. Тетка Энтоэль – лучшая швея из тех, кого я знаю. Что бы она ни зашила – будет выглядеть как новое.

Когда Йатех вернулся в подвал, она ждала его в том же месте, где он ее и оставил. Немного света, падавшего сквозь приоткрытую крышку лаза, заставляло ее казаться пятном черноты в царстве тени.

– Ты вернулся? – На светлом лице ее блеснули покрытые бельмами глаза. – Мне понадобится твоя помощь.

– Да, тетушка?

– Дыра бежит через ручей и крыло птицы. Поищи, прошу, синюю нить.

– Синюю?

– Небесную, – усмехнулась она внезапно ласково.

Он подал ей катушку с небесной нитью. Безошибочным движением она вдела ее в иглу, аккуратно ощупала разрыв. А потом, через какое-то время, он понял, что видит: рука ее, держащая иглу, начала танец. Стежок за стежком, ровненько – и дыра начала исчезать, скрываясь в новой волне, возникшей на поверхности вышитого ручья. Это выглядело почти как волшебство.

– Теперь красный и коричневый. Я не спросила, как тебя зовут.

– Йатех, тетушка.

– Хорошо. Мне всегда нравилось это имя. Как твоя сестра и брат?

Его не удивил этот вопрос, в роду все знали друг друга и степень родства.

– Вернеан пошел с дядей и кузенами в северные пещеры. Будет учиться ковать мечи. А Деана присматривает за маленькими детьми.

– Она и сама еще дитя. Ты гордишься своими новыми мечами?

– Да, – невольно улыбнулся он.

– Осторожней с ними. Они и вправду острые.

Он кивнул, не в силах оторвать взгляда от ее рук. На крыле птицы появилось новое перо, красное посредине и коричневое с краю. Дыра скрылась в чуть изменившемся узоре.

Женщина быстрым движением скусила нитку, несколько раз провела ладонью по ткани и широко улыбнулась:

– Теперь никто и не поймет, что здесь была дыра.

Она протянула руку и взлохматила ему челку. Он замер, непривычный к таким жестам. Почти вырвал кхандаву из ее рук, быстро наклонился и поднял пояс с мечами. Два шага назад – и оказался вне досягаемости ее рук.

– Придешь ли еще меня проведать?

Она задала этот вопрос как-то странно, мягко и безоружно.

– Да, – соврал он быстро, чтобы поскорее проститься. – Наверное, приду.

Он не думал возвращаться, конечно же. Если бы кто узнал, что он разговаривал с огалевой, Йатех сделался бы посмешищем для всех детей в роду. Кроме того, здесь, внизу, было страшно и как-то душно, несмотря на царящий вокруг холод. Выходя из подвала, он остановился и оглянулся. Слепая женщина стояла недвижимо. На миг показалось ему, что в тени, за ее спиной, он видит кого-то еще, невысокий худой силуэт. Моргнул – и тень исчезла. Женщина шевельнулась и протянула руку. Из пальцев ее…

…брызнул свет. Был он везде, прошивал его навылет, каждую его частицу, каждое воспоминание. Йатех раскрыл в крике рот.

Когда очнулся, она сидела на вершине бархана. Силуэт ее выделялся на фоне неба резкими контурами. Он не видел глаз, лица, подробностей одежды – только абрис. Тень, которая преследовала его в воспоминаниях, теперь вторглась и в мир яви.

Он повернул голову и выплюнул остатки скорпиона. Не ощущал ни губ, ни языка. Осторожно поднял руку и прикоснулся к лицу. Казалось, кто-то приложил к нему горячий компресс. Припухлость доходила от губ до самых глаз, нос, казалось, тонул между раздутыми щеками, губы напоминали куски отбитого мяса. И, несмотря на вездесущую жару, он не ощущал мест, к которым прикасался.

Что-то было не так, он качнул головою, пытаясь понять – что именно. Солнце – дошло до него через миг. Солнце уже по другую сторону неба и как раз прячется за ближайшим барханом. Это значило, что он пролежал здесь весь день – весь день под безжалостными лучами, которые в несколько часов могли убить здорового, сильного мужчину. А он жил.

Фигура на бархане не пошевелилась, хотя Йатех подавал явные признаки жизни. Он пытался ее позвать, но горло не желало слушаться. Внезапно девушка подняла голову и начала всматриваться в верхушку противоположного бархана. Лишь теперь он увидел ее лицо. Обычное, ничем не примечательное, словно вне категорий красоты и некрасивости. Лицо, которое не запомнить, если не вытатуировать его себе на внутренней стороне век. Глаз ее он все еще не видел, их скрывала падающая на лоб аккуратно подстриженная челка.

Он взглянул туда же, куда она. Из-за бархана показались четыре фигуры – мужчины. Остановились на вершине, осмотрелись, потом один из них приметил его и что-то гортанно выкрикнул, показывая пальцем. Медленно, с трудом удерживая равновесие, они начали спускаться.

Он смотрел на них неподвижно, не сделав ни малейшего движения. Были они полуголыми, носили только штаны из какого-то серого материала и кожаные мокасины. Тела их покрывали рисунки ящериц, змей, скорпионов, пустынных тушканчиков, многоножек. Весь пустынный зверинец. Все бритые, а у идущего впереди на черепе был наколот рисунок скорпиона. Насекомое расселось на черепе и клешнями охватывало глаза мужчины – так, что, когда он прищуривался, клешни, казалось, смыкались. Хвост скорпиона вился у левого уха пришельца и спускался на самый кадык.

Они остановились вокруг него.

– Живой, – сказал тот, со скорпионом на голове. – Далеко зашел.

– Что за племя?

– Пояс. Сапоги. Д’иахирры.

– Точно. Сошлось.

Говорили они на языке его народа, но со странным акцентом, выдавливая слова коротким, обрывистым ворчанием. Глядели на него сверху, силуэты их четко виднелись на фоне неба – так четко, что он в конце концов прикрыл уставшие глаза.

К’к’на, люди песка, изгои средь изгоев. Имя, сперва звучавшее как кален’ка’навет, со временем сократилось, по мере того как проблема, которой они были, уменьшалась. В племени Йатеха говорили, что они вымерли много лет назад, по крайней мере их не встречали давным-давно. Были они потомками тех, кто не поклонился Законам Харуды, не надел экхаары и не принял бремени общей души. Часть племен, как утверждали старые рассказы, отправилась тогда на юг, за пустыню, искать собственную дорогу. Немногочисленная же группа осталась в песках, ведя отчаянную, безнадежную войну со своими родичами. Конечно, они проиграли. Племена, которые приняли тяготы законов, были многочисленнее, лучше организованы и, что важнее, жили в местах, где могли развиваться. По сравнению с открытой пустыней афраагры иссарских племен были раем, что давало шанс вырастить многочисленное и здоровое потомство, в то время как бесконечность песков предлагала лишь смерть. Не удалось им выиграть войну, что велась на двух фронтах: с пустыней и людьми одновременно. К’к’на потихоньку уходили в мир легенд и мрачных рассказов.

Ближайший мужчина с кожей, покрытой сеткой старых шрамов, склонился над ним и прошипел:

– И что, д’иахирр? Я вижу твое лицо. Солнце заходит. Убьешь меня?

Ему же захотелось засмеяться. Лицо? Какое лицо? Поцелуй скорпиона превратил его в странную маску, пародию человеческих черт. Его же собственное лицо было нынче где-то там, спрятанным под опухолью и солнечными ожогами.

Ну и еще дело в душе. А скорее – в ее отсутствии. Теперь они уже не могли ничего у него отнять.

Тень иронии, должно быть, мелькнула на его лице, а может, вспыхнула в глазах, а возможно, изгой лишь искал повода, чтобы выплеснуть злость, поскольку внезапно, без предупреждения, он ударил Йатеха по лицу, наотмашь, и тут же добавил с другой стороны.

– Чего лыбишься! – рявкнул он.

Удары Йатех почувствовал не сразу, лишь несколько сердцебиений спустя на щеки словно кто плеснул жидким свинцом. Он сжал зубы, чтобы не закричать.

Тот, со скорпионом на голове, присел на корточки и перевернул иссара на бок.

– Мечей нету. Изгнанник.

– Дар, – пробормотал кто-то. – Дар пустыни.

– Далеко зашел. Может, дар, может, нет. Проверьте, нет ли у него оружия.

Они не цацкались, обыскали его быстро, избавив от кинжалов, после чего грубо дернули – так, что с волной всепожирающей боли пришла тьма. Только на миг, как ему показалось, но, когда он пришел в себя, солнце почти успело спрятаться за горизонт. Волокли его попеременно, вдвоем, придерживая за руки, лицом к земле. Не пытались никоим образом облегчить его страдания, и, наверное, именно боль от вывернутых суставов привела его в сознание. Он тихонько застонал.

– Живой, – пробормотал кто-то из них. – Сильный.

– Это хорошо. Не будем терять времени.

Разговор стих, к’к’на не любили расходовать силы на пустую болтовню. Четверть часа спустя – четверть часа, наполненные рвущей болью, – его бросили на песок. Ему не хватало сил даже поднять голову.

– Переверните его.

Пинком они перевалили его навзничь. Тот, со скорпионом на черепе, склонился, прищурившись. Насекомое сомкнуло клешни.

– Не хочу, чтобы ты умер, д’иахирр. Хочу, чтобы ты жил, долго жил.

Он приложил к губам Йатеха какой-то сосуд. Влага, вода… Йатех принялся пить, быстро, жадно. Напиток был горьковато-соленым. Он пил, противу желания, противу знания, что каждый глоток будет стоить ему многих часов страданий. В легендах иссарам называли людей пустыни самыми отчаянными и наиболее безжалостными своими врагами. Любая из клановых или племенных войн велась по Законам Харуды. Войны же с к’к’на протекали безо всяких условий и правил. Речь шла лишь о том, чтобы вырезать неверных кузенов под корень. И только бесконечность пустыни растянула эту войну на столетия, на десятки поколений, потому что, если нужно было бы найти того, кто лучше иссарам передвигался по морю песка, оказались бы это именно к’к’на. Как и всякая братоубийственная война, эта тоже была лишена и тени милосердия; века жестокость оставалась единственным языком, которым говорили друг с другом обе стороны. Йатех помнил рассказы о том, что иссарам делали, когда натыкались в пустыне на лагерь людей песка. Убивали любого мужчину и мальчика старше десятого года жизни. Потом уничтожали сосуды с водой, а если лагерь стоял подле источника, отгоняли его жителей в глубокую пустыню и оставляли там, чтобы солнце и песок взяли свое. Последний такой рассказ происходил из времен молодости его отца.

Несмотря на это, он знал наверняка, что мужчина говорит правду. Он хотел, чтобы Йатех жил. На свете нет ничего сильнее, чем ненависть между родственниками.

Но он пил. Пил глупо и безрассудно, понимая, что должен набрать в рот воды и плюнуть ею в лицо врагу в надежде, что, разъяренный пустым расточением воды, тот перережет ему горло. Ненависть в глазах чужака была холодна, словно лед. Этот человек был заинтересован удержать его при жизни любой ценой – только затем, чтобы исполнить свой обет.

– Будешь жить, – повторил тот с каким-то мрачным удовлетворением в голосе. – Растяните его.

Умело и быстро они вбили в песок четыре колышка, к которым привязали запястья и стопы пленника. Один из них принес покрывало и набросил его на тело Йатеха.

– Переживешь эту ночь и следующую – тоже, – проворчал к’к’на. – А послезавтра доберемся до лагеря и там-то решим, что с тобой делать.

Они развернулись и исчезли из поля зрения.

Девушка появилась из ниоткуда. На этот раз он видел только овал лица на фоне темнеющего неба. Чувствовал ее взгляд. Тот жег его.

– Скорпион, – сказала она, склоняясь над ним. – Мой маленький, личный, персональный скорпион.

Был у нее странный акцент – странный, потому что привычный. Был это акцент восточных племен д’иахирров, именно такой, как у всех в его афраагре. Могла она в любой момент войти в любое поселение и смешаться с жителями, выдав себя за какую-нибудь далекую родственницу. Она склонилась над Йатехом и лизнула его в щеку. Потом в другую. Похлопала по лбу, подцепила пальцем его губу и обнажила зубы. Подула в нос.

– Ты выглядишь здоровым экземпляром, сын предателей. Хорошо упитанным и сильным. Скажи мне, зачем ты пил его воду? Знаешь же, что тебя ждет…

Он молчал. И думал, интенсивно и ясно, впервые за пару последних дней. Девушка была настоящей, истинной, не видением, он чувствовал ее прикосновение, чувствовал дыхание. Но люди песка ее не замечали, не обратили внимания на силуэт, присевший на гребне дюны, и не видели ее сейчас, хотя лагерь их находился лишь в нескольких шагах, а говорила она довольно громко.

– Не услышат меня, – проворчала она, безошибочно угадав его мысли. – И не увидят. Они – уже духи, последние из племени, много лет странствующие по пустыне в поисках следов родственников, побратимов или других людей песка. Я сопутствую им уже какое-то время, скрываясь в тени их безумия. Чувствую, как оно растет, набухает, как гноящаяся язва. Все говорящие камни пусты, а если у какого-то из источников они и находят знаки, то оказывается, что тем – десятки лет. Наконец-то вам, потомкам предателей, удалось завершить длиннейшую войну в истории мира. Два с половиной тысячелетия вы режете друг друга – и вот их осталось лишь пятеро, четверо этих и еще Слушающий Песок, благодаря дарам которого они до сих пор избегали смерти. Но он уже стар – и умирает. Когда уйдет – они тоже погибнут, поскольку лишь его умение формировать Силу стоит между ними и пустыней.

Она склонилась низко, почти прикасаясь к его лицу:

– Зачем ты пил его воду? Я наблюдала за тобой, искала к тебе ключик, но мне нужно быть уверенной. Разве не пришел ты сюда за смертью? Зачем продлеваешь агонию? Почему держишься за жизнь? Покажи мне…

…Исанель. Лежит на постели и спит. Спокойное дыхание заставляет ее грудь слегка подниматься. Давно миновала полночь. Еще три-четыре часа – и рассвет позолотит горизонт.

Он не мог заснуть, стоял у окна, глядя на спящую девушку, и, сжимая в руках мечи, беззвучно молился. Законы ясны. Нет в них никакой двусмысленности, никаких способов обойти их, он должен был забрать ее в горы, в семью. Если их свадьба состоится, им нужно теперь, в нынешнюю уже ночь, прежде чем взойдет солнце, принести друг другу клятву, смешать кровь так, чтобы падающие капли соединились на острие его меча. Потом она должна ехать с глазами, закрытыми повязкой, чтобы лишь в афраагре, если старшие выразят согласие, еще раз увидеть его лицо. В последний раз. Было бы у нее три дня, целых три дня, чтобы насытиться светом. А потом?

Горизонт на востоке явственно просветлел, зарозовел, осталось немного времени. Исанель…

Нет! Он дернулся, выгнулся, аж затрещали воткнутые в песок колья. Нет! Прочь из моей головы!

– Нет, – проговорила она спокойно и тихо. – Я должна знать. Ты ведь даже не подумал тогда, чтобы дать убить себя ее отцу, брату, кому бы то ни было. Даже не мелькнуло такое в твоей голове. Раздумывал только над двумя вариантами: взять ее с собой или убить. Или так тебе было удобней?

Внезапно она засмеялась.

– Сладкое безумие, малое безумие, мое безумие, – пропела она. – Битва и ночь, взрыв, который разорвал гуон-ве в клочья, они говорили, что никогда такого не случится, говорили, что от нас не сбежишь, говорили, что будешь наша навсегда. Но нет, Маленькая Кана сбежала, Маленькая Кана умна, Маленькая Кана терпелива. Она не может уже ходить с людьми песка, они не удержат хел’заав, когда тот придет за Маленькой Каной. Маленькой Кане нужен собственный охранник. Маленький скорпион, который ужалит, когда придет нужда. Но она должна знать, что ты и вправду скорпион. Настоящий маленький скорпион. Только для нее…

Какое-то время она глядела на него то одним, то другим глазом, попеременно щурясь и поворачивая голову. Как птица, оценивающая, что именно она нашла и годится ли оно в пищу.

– Скажи же мне, – продолжила она, – то ли ты, что я ищу? Слышишь? Почему ты отнесся к тому мужчине таким вот образом? Слышишь…

…звон и тишину. И в тишине этой рождается медленный вой, странный, хрипящий, булькающий. Йатех стоит на плацу, глядя на секундантов противника, только на них, потому что Саворех уже на коленях, с рукой, сломанной как минимум в двух местах, с разбитым правым коленом и горлом, распухшим от удара рукоятью меча. Йатех шевелит мечом, клинок которого легко упирается в пах мужчины, – и вой смолкает. Тишина снова наполняет пространство, и внезапно он слышит нечто, что похоже на ворчание признания. Меекханцы, купцы, несколько солдат, дворяне смотрят на него, он чувствует эти взгляды, но в них нет враждебности. В этом они подобны его племени, ценят хороших рубак, а у представителя барона – не много друзей. Да и то, как он начал поединок, осыпав его и Аэрина дурными ругательствами, не слишком-то ему помогло. Его секундант поднимает руку и опускает на землю деревянную палочку. Поединок окончен. Аэрин смотрит с улыбкой и говорит:

– Скажи мне…

…почему? Почему ты использовал лишь хребет клинка, тупую его сторону? Почему ты унизил его так, что ему пришлось уехать из города? Хромающим, со сломанной рукою? Я слышала, что по дороге в Макаллен кто-то напал на него и перерезал ему глотку.

Девушка склонилась над Йатехом и ласково потрепала его по щеке:

– Ты хотел его унизить и уничтожить? Хотел сразу, в первом поединке, прославиться как кто-то, с кем не стоит скрещивать клинок? Ты ведь знаешь, что это их не сдержало. А может, дело было в том, чтобы показать свое умение в сражении? Маленький скорпион, кичащийся своими клешнями и ядовитым жалом, а? Как оно с тобой было?

Он молчал.

Вот именно, как оно с ним было?

– Я должна знать, – не отступала она. – Я должна быть уверена. Не могу выбрать худо. Скажи мне, как…

…прогретая скала раскалена, она столь горяча, что на ней можно жарить яйца. Он семенит по ней быстрыми шагами, обучаясь Паучьему Танцу, технике, которая состоит в том, чтобы постоянно находиться в движении, изменять направление и быстро перемещаться, то и дело варьируя темп. Мастер связал ему ноги в щиколотках отрезком веревки длиной в фут, шаги его теперь маленькие и короткие. Не может он остановиться, не может замереть, чтобы перехватить воздух, ибо тогда услышит скворчание собственной кожи. Он танцует быстро, в ритме мелодии, выбиваемой на маленьком барабанчике, обтянутом козьей шкурой. Одежды его пропитаны потом, пот льется по лицу, заливает глаза, веревка уже натерла щиколотки до крови, и каждый шаг отмечен красным. Но он танцует. Мечи все еще за спиной, их тяжесть с каждым мигом все сильнее, кожаные ремни впиваются в плечи. Это ничего, он танцует. Ритм все быстрее, все изменчивее, успеть за ним почти невозможно. Но он успевает.

У мастера упорное, сердитое лицо. Сегодня Йатех впервые победил в бою трех парней, которые обучались дольше него. Дурная новость для их учителя боя, семьи этих ребят не будут довольны. «Молокососа следует проучить, – говорит выражение лица мастера, – нужно ему показать, где проходит граница его возможностей, он должен знать, что не следует унижать одноплеменников, не следует разоружать их так, словно они – всего лишь малые дети. Паучий Танец сломал уже многих».

Йатех танцует.

Площадка для тренировок большая, гладкая, ровная. За тысячелетия миллионы шагов выгладили ее поверхность, отполировали ее почти до блеска. Здесь невозможно споткнуться, невозможно наступить на камешек. Можно лишь оставить клочья собственной кожи – если ты остановишься.

Он прикрывает глаза, чтобы мелодия влилась в его вены. Ощущает ее всем собой, ему кажется, что даже сердце стучит так быстро, как быстро пальцы мастера бьют в козью шкуру. Он вызывает в мыслях первого духа, призрачного противника, вооруженного тяжелым палашом, с маленьким круглым щитом. Если мастер жаждет настоящего танца – то он его получит.

В тот момент все прочее теряет для него смысл. Дыхание перестает с трудом вливаться в грудь, пот больше не заливает глаза. Он вынимает мечи плавным, точным движением, которое усвоил годы назад. Клинки серебристо сверкают и начинают собственный танец. Он совмещает их движения с ритмом шагов, с яростным ритмом барабанчика. Мастер не отступает, его пальцы убыстряются, музыка срывается в безумный галоп, переходящий через миг в карьер. Йатех танцует, не позволяет, чтобы мелодия сбежала от него, не позволяет той опередить себя, через миг сам начинает навязывать темп, переходит от одной яростной спешки к следующей, на этот раз уже барабан пытается его догнать, теряется, замедляется, снова бросается вперед. Мечи чертят сложные фигуры: финты, полуфинты, уколы и удары, защиты и контрудары, – и внезапно Йатех слышит, как мастер глубоко втягивает воздух и почти перестает играть. В танце – резком, в танце, каким парень очаровывает пространство, – удается почувствовать нечто большее, чем простая тренировка. Посторонний наблюдатель может прикрыть глаза и увидеть истинный Паучий Танец, не серию упражнений, но танец с призрачными противниками, двумя, тремя, четырьмя. Битва с тенями, сотканными из мелодии, танца и света, что играет на кривых остриях.

Йатех чуть шире открывает глаза и смотрит на мастера. Тот видит, как парень сопротивляется и контратакует, как ставит защиты и как уклоняется, и внезапно осознает, что – проиграл, что его ученик не уступит, не попросит прекратить тренировку. Будет танцевать, пока не победит всех противников или пока не упадет без сознания на землю. Нет для него другого пути. Ритм барабанчика замедляется. Что…

– …такого увидел тогда твой мастер? Хм? Мой маленький скорпион? А может… может, не скорпион, может, просто волчонок? Но если ты просто волчонок – я попусту теряю время. В этом мире полно волчат, маленьких, пушистых, скалящих зубки волчат, которые окажутся для хел’заав только закуской, десертом. Они ведь и сами – волки. – Движением головы она указывает на лагерь к’к’на. – А значит, я здесь не в безопасности. Мне нужен скорпион, который не побоится ужалить любого, скорпион, который станет биться за меня. Знаешь, какая самая глупая легенда о скорпионах?

Она склонилась ниже, и Йатех почувствовал, как она нюхает. Ощущал ее теплое дыхание на лице, когда она обнюхивала его волосы, щеки, шею. Он пах словно мокрый песок, словно пустыня после дождя.

– Может, позже я тебе расскажу, – прошептала она голосом, напоминающим сыплющиеся песчинки. – Увидимся. Завтра. Возможно. Спи.

Он заснул.

* * *

Когда они добрались до лагеря людей песка, он понял, что умрет сегодня, и быстро. Первым заметил, что не все в порядке, тот, со скорпионом. Он кинулся вперед, отбрасывая вьюки, исчез за ближайшим барханом. И через минуту раздался протяжный, замораживающий кровь крик. Его товарищи бросили Йатеха на песок и помчались вперед. Могли не бояться, что он сбежит, – он не мог сделать и шагу. Девушка появилась, как всегда, из ниоткуда.

– Их чародей мертв. Вчера его убили твои кузены. Не должны были его найти, но, увы, с ними оказался один из ваших Знающих. Он почувствовал и переломил чары, хранящие лагерь, а воины сделали остальное.

К’к’на возвращались. Несли оружие, которого раньше он у них не замечал. Тот, покрытый шрамами, схватил его за плечи, приподнял с земли и ударил головой в лицо. Йатех в последний миг чуть отвернулся, приняв удар в левую бровь. Взрыв.

Он упал на песок, проехался животом по горячей поверхности, и тогда второй к’к’на пнул его в бок. Встряска – и сразу липкая, железистая жидкость наполнила его рот. Боль пришла через миг, воткнулась тупым клином меж ребрами, вырвала изо рта короткий вскрик. Сквозь толчки крови он услышал смех. Не знал, что было хуже: сам этот звук или равнодушная тьма, наполнявшая голос смеющегося. Так могло бы смеяться существо, которое обучили лишь тому, чтобы оно издавало звуки, имитирующие смех, но для которого те были столь же чужды, как козье меканье или волчий вой. Звук такой мог бы издать и тот, кто помнит смех, но не в силах вспомнить, когда следует смеяться. Некто, позабывший, что такое радость, даже самая дурная, которую черпают из боли и унижения другого.

Кто-то мертвее его самого.

Девушка появилась тут же, рядом. На его глазах один из людей песка миновал ее, плавно уклонившись, будто уходя от удара. Сделал это совершенно неосознанно, другие тоже не обратили внимания на его странное движение.

– И что теперь? – спросила она спокойно, без какой-либо интонации. – Ведь ты за этим сюда и пришел – за смертью. И важно ли – за какой именно? Какая разница между агонией от обезвоживания, в горячке и бреду – и муками до смерти от пары-тройки к’к’на? Никакой. Лежи, не вставай, они быстро устанут, им надоест тебя пинать, и тогда они используют ножи. Будет немного больно, но не сильнее, чем выпотеть остатками воды в песок.

Очередной пинок почти подбросил его над землей. Он опрокинулся на спину, не пытаясь уже сопротивляться. Ближайший мучитель медленно подошел, оттолкнулся от песка и прыгнул ему на живот. Йатех не сумел напрячь мышцы, сжался вокруг источника боли. К’к’на крутанулся на пятках, словно давил червяка, и спокойно, не оглядываясь, пошел дальше. Йатех остался на песке, свернувшись, словно зародыш, с хрипом пытаясь втянуть воздух. Останки человека.

Левым глазом он почти ничего не видел, правый то и дело затягивал туман и тьма. Корчи пришли без предупреждения, с неожиданной стороны, от крестца, будто некая ледяная ладонь ухватила его за нижние позвонки и рывком попыталась выдрать хребет из спины. Его выгнуло назад, на миг казалось, что сейчас он ударится затылком о стопы, он раскрыл рот, пытаясь освободить боль, придать ей форму криком, выбросить из себя. Изо рта плеснуло черной, дурно пахнущей жидкостью: кровь, вода, которой его поили, желчь. «Я умираю, – появилась неожиданно вполне сознательная мысль. – Я наконец-то умираю».

Она склонилась над ним со странным выражением на лице. Только сейчас, за шаг до смерти, он хорошо рассмотрел ее. Черные волосы, почти синие глаза, похожие на темное вечернее небо перед грозой, карминовые губы той формы, за которую большинство женщин дали бы себя убить. Была прекрасна, прекрасна, словно…

– Ты – она, верно? Ты – проводница из Дома Сна. Ты пришла по мою душу. Но я… у меня уже нет…

Она улыбнулась, и он задрожал. Столько жестокости.

– Нет, я не смерть. Я не служу Дому Сна. Никому не служу. – Она отвела волосы от лица привычным жестом, словно обычная девушка. – Расскажи мне, что с тобой? Ты – скорпион или нет? Я должна знать, ведь я потеряла уже порядком времени. Умрешь здесь? Для этого же ты и пришел в пустыню, верно? Кажется, у тебя внутреннее кровотечение, не считая сломанных ребер, сотрясения мозга и поврежденных почек. Я могу тебя вылечить, Силы вокруг – много. Но я хочу знать, кто ты такой.

Она повернула голову, посмотрев ему за спину. Ему не было нужды оглядываться, он слышал шаги, слышал скрежет ножа о ножны, казалось ему, что он слышит все звуки мира.

– Перевернись на живот, – сказала она тоном, не терпящим возражений.

Он послушался.

– Встань на четвереньки, быстрее. Хорошо! Воткни ладони в песок, глубже, еще глубже! Чувствуешь?

Чувствовал. Рукояти, покрытые шершавой кожей, выглаженной тысячью часов сражений и тренировок. Его мечи.

– Не спрашивай, не удивляйся. Просто покажи мне правду о себе. Умри или живи.

Шаги. Все ближе.

Он вырвал оружие из песка, не издав ни единого звука, вскочил на ноги, черпая силу из места, которое, как он думал, уже мертво. Он снова был мальчишкой тринадцати лет, прижимающимся к кочевнику, которому он миг назад перерезал горло, он снова танцевал Паучий Танец, кружась в ритме неслышимой мелодии, он снова стоял на площадке поединков и разоружал меекханского стражника.

Удар, один и второй, мечи странно легки, центр тяжести у них смещен к рукояти, они – его и не его одновременно. Но клинки настолько же хороши, как и те, которые он помнит. Грудь первого к’к’на после ударов раскрывается, словно кровавый цветок, разрубленная кровавым «Х», мужчина делает шаг и падает, под ним моментально натекает красная лужа. Кровь слишком густа, чтобы сразу впитаться в песок. Йатех кружится, остатки одежды трепещут, он же ищет следующего противника. Есть – тот, что прыгнул ему на живот, он как раз разворачивается, в глазах страх – не страх, паника, ужас, вызванный непониманием ситуации, как это, пленник, миг назад умиравший, выблевывавший в последних спазмах внутренности, теперь мчится на него с мечами в руках? Как? Почему? Бежать!

Слишком поздно. Иссар возле него, укол горизонтально в живот и тут же косой рубящий удар через лицо. Странно, как быстро могут гаснуть чужие глаза. Йатех не думает, реагирует, как его учили, третий и четвертый, где они?

Идут, с двух сторон, один держит два длинных ножа, второй, тот, со скорпионом на черепе, с коротким копьем, а скорее – алебардой с небольшим древком и серповидным острием в руках. Скорпион неспокойно сжимает и разжимает клешни. Йатех смотрит мужчине в глаза и не замечает в них страха. «Это хорошо, – усмехается он треснувшими губами, – враг, который умирает от страха, не принесет удовлетворения тому, кто отошлет его пред лицо Матери». Йатех делает шаг в его сторону, но только затем, чтобы отскочить, развернуться в диком пируэте и напасть на того с ножами. Удар, плоско, на высоте бедра и сразу низко, в колено, короткие ножи не дают шанса поставить нормальный блок, колено поддается почти без сопротивления, кровь и кусочки кости брызгают из раны, к’к’на кричит коротко, очень коротко, потому что, падая, он надевается на острие второго меча, клинок вонзается в горло и окровавленным зубом вырастает из затылка. Йатех уходит с линии падения тела, стряхивает кровь с клинка, поворачивается. Они остались лишь вдвоем.

– Уйди, – говорит он тихо.

Клейменный скорпионом широко улыбается и поднимает оружие в странном салюте. Молчит.

Они схватываются коротко, без слов. Противник его хорош, лучший изо всей четверки, не заботится о жизни и не боится смерти. Сражается умело, атакует быстро, уверенно, держит дистанцию, используя большую длину своего оружия. Он не ходит по песку, но скользит, стопы его едва касаются поверхности, кажется, что он не подчиняется законам природы. Он – истинный к’к’на, человек песка.

Любой другой в схватке с таким противником проваливался бы по косточки, вяз, спотыкался, терял бы силы на безрезультатные попытки сократить дистанцию. Но Йатех – все еще тот юноша, которого мастер хотел сломать Паучьим Танцем. Он чувствует кровь, что сочится по связанным щиколоткам, и гладкую скалу под ногами. Песок не замедляет его, Йатех не вязнет, шаги танца слишком коротки, слишком непредсказуемы, чтобы противник мог за ними поспеть. Йатех движется по спирали, заставляя к’к’на поворачиваться, менять стойку. Враг его отступает, ища лучшего места для защиты, направляется в сторону ближайшего бархана. Йатех не позволяет ему этого сделать. Сокращает разделяющее их расстояние быстрее, нежели тот успевает среагировать, и обрушивается на врага лавиной ударов. Пять ударов сердца, десять – и он находит первую брешь. Связывает острие алебарды короткой «мельницей» и рубит по внешней части левой руки. Ударь он сильнее, отрубил бы ее вместе с четырьмя пальцами, так же лишь рассекает кожу, сухожилия и пару косточек. Отскакивает.

– Уходи, – повторяет иссар, хоть и уверен, что не дождется ответа.

Отмеченный скорпионом молчит. Выхватывает откуда-то кусок ткани, неловко, помогая себе зубами, перевязывает ладонь, меняет хват на рукояти, чтобы уравновесить рану. Перестает усмехаться.

Йатех позволяет ему закончить и кидается в атаку. Проламывает его терцию, до боли неловкую, потому что раненая рука едва удерживает древко, и коротким, экономным уколом пронзает мужчине сердце. Удар разрубает напополам нарисованную на груди к’к’на ящерку. Человек песка издает странный звук: наполовину сопение, наполовину всхлип. Опускает оружие острием вниз и опирается о древко. Впервые улыбается по-настоящему радостно.

Молодой иссар смотрит ему прямо в глаза и видит в них отражение девушки. Та стоит за его спиною. Зрачки умирающего расширяются, и в них внезапно появляется страх. Он тоже видит девушку. И с этим страхом в глазах он умирает.

Йатех поворачивается.

– Уже знаешь? – спрашивает ее он.

Девушка улыбается: жестоко и дико.

– Все же ты – скорпион.

Подул ветер, и четыре лежащих в песке трупа исчезли. На их месте появились небольшие горки песка. Тело, кровь, оружие и одежды превратились в мелкую пыль.

– Духи последних к’к’на. Я повстречала их, блуждающих пустыней, охваченных ненавистью столь сильной, что они не видели дороги к Дому Сна. Я заключила с ними договор. Приказала разыграть это представление взамен на шанс убить одного из иссарам. Не будь ты скорпионом – стал бы мертвецом.

Она махнула рукою, и внезапно ноги отказали ему, он почувствовал каждую рану и каждый перелом. Мечи выпали у него из рук, внизу спины взвыли тупой болью почки. Девушка склонилась и мурлыкнула:

– В пустынях всего мира рассказывают сказку о том, что скорпион, окруженный огнем, вбивает ядовитый шип в собственный затылок, чтобы сократить мучения. Это – величайшая ложь об этом создании. Ни один из них так не поступит, поскольку это значило бы, что он – проиграл. А скорпионы не умеют проигрывать. Они неспособны уступать. Как и ты. Именно потому ты убил Исанель. Потому даже в голову тебе не пришло позволить ее отцу зарубить тебя. Тем самым ты признался бы, что проиграл, а ты этого не можешь. Станешь танцевать Паучий Танец, пока у твоего мастера не начнут кровоточить от барабанного ритма пальцы – или пока ты не умрешь от усталости. Перережешь глотку воину в два раза старше тебя, искалечишь и унизишь любого противника, и всегда, – она широко улыбнулась, – всегда наградой тебе будет удивление людей. Потому что они тоже умеют распознавать скорпиона, пусть сами и не понимают, насколько ты опасен, – и, словно пустынный тушканчик, приглашают тебя домой и хотят с тобой подружиться. Но ты будешь лишь моим. Будешь сражаться ради меня. Конечно, ты не обязан соглашаться. Ты можешь остаться здесь и умереть.

Она вложила прядку волос меж губ и принялась ее посасывать в задумчивости.

– Лишь слово, один кивок, и я зачерпну Силу и вылечу тебя. А потом станешь мне служить, будешь сражаться и убивать для меня. Только моргни…

Он смотрел на нее, не дрогнув, в упор. Перед глазами его снова поплыли черные пятна. Он умирал.

– Ох, понимаю, – прошептала она. – Это ведь тоже – сдаться. Верно? Такой договор – все равно что расписаться в поражении. Тогда иначе. Ты – иссар, иссарам, как вы себя называете. Ты продаешь свои мечи. Так наймись ко мне. Стань моим охранником. Сперва – на год. Платой будет твоя жизнь, излечение от ран и уход отсюда. Что ты на это? Я не дурная хозяйка. Подходит ли это твоей чести?

Он чувствовал, как начинает потеть. Потерял слишком много воды, тело его как раз сдавалось. Он умирал.

Не хотел умирать. Но и не было у него мечей, которые он мог предложить ей в службу.

– У меня… нет… мечей…

– А то, чем ты сражался? Палицы?

Она подняла один из юфиров. Рукоятка выглядела точно так же, как у оружия, которое он оставил в родной афраагре. Вот только клинок был другим. От пятки до кончика острия выглядел он так, словно изготовили его из черного вулканического стекла.

– Странные вещи можно сделать с песком, если возникнет необходимость. Так каков будет твой ответ?

У него уже не было души. Чем он рискует, нанимаясь на службу к этому… существу?

Он моргнул.

– Я знала, что ты сумеешь себя убедить. – Она склонилась так, что они едва не соприкоснулись лбами. – Я видела, как ты сражаешься. Очень, очень мало умеешь. Ты должен еще многому научиться, потому что хел’заав – это лишь гончий пес, но даже он может тебя убить. Но мы дождемся его, потому что на мне – долг. Уйдем далеко и быстро, а потом поглядим, как много ты умеешь на самом деле, скорпион. Завтра, послезавтра и далее. Готовься к воистину интересным временам, парень.

Неожиданно она впилась ему в губы горячим внезапным поцелуем, и в поцелуе этом была Сила, и, прежде чем потерять сознание, он почувствовал, как во взрыве боли вправляются и срастаются его ребра, как жидкость покидает легкие, а кровь возвращается в вены.

Он уплыл во тьму, прежде чем сумел выкрикнуть из себя боль.

Убей мою память

Замок возвышался над широкой равниной, воссев на холме, словно уродливая жаба на камне. «„Уродливый“ – хорошее слово, – подумал всадник. – Уродливый, мерзкий и скверный». Казалось, сами пропорции его сдвинуты: слишком низкие стены, слишком широкие башни, абсурдно далеко выдвинутый барбакан. Совершенно как если бы его составляли из частей, украденных из других крепостей. Все вместе оно стало цвета порыжевшего кирпича, покрытого лишаями потеков и нездоровых пятен. Мерзость. Идея выстроить нечто такое посреди болотистой, почти всегда затянутой туманом долины казалась лишенной смысла, совершенно глупой. Но стоило погрузиться в книги, и становилось ясно, что в одну из войн внешняя стена рухнула и ее отстроили на добрых десять ярдов дальше, там, где холм опирался на каменное основание, а потому барбакан, каким-то чудом уцелевший от тех времен, торчал теперь за линией стен, словно перст, указывающий на южную дорогу. Требовалось знать историю, чтобы понимать и тот факт, что несколько сотен лет назад долина была живым, цветущим местом, приносящим молодой империи доход порядка десяти тысяч имперских оргов ежегодно, замок же стоял на страже торговых путей, дающих пятикратно большие доходы. Мужчина об этом знал, и знание это в целом не поднимало его духа. Означало оно, что мир изменился к худшему.

И ухудшался все быстрее.

Он дернул поводья, отрывая коня от чахлых травинок, растущих над плотиной. Скакун повернул голову и глянул с явным возмущением.

– Если снова нажрешься чего попало, потом всю ночь будет у тебя болеть брюхо. Через четверть часа уже окажемся в замке.

Конь фыркнул, а мужчина ухмыльнулся себе под нос, плотнее заворачиваясь в плащ. Во время длинных одиноких путешествий по самым дальним концам империи и за ее пределы он приобрел привычку болтать со скакуном, но в последнее время с некоторой иронией стал замечать, что, похоже, начинает ожидать от коня чего-то вроде диалога, воспринимает его ржанье, фырканье и попукиванье как вклад в беседу. А это означало, что ему стоило подольше отдохнуть – или сменить скакуна. «На менее разговорчивого», – осклабился он мысленно.

Плотину, что вела к замку, строили несколько последних десятилетий, насыпая очередные слои земли, глины и дробленого камня по мере того, как поднимался уровень грунтовых вод. Почти повсюду, кроме колей, оставленных повозками, обросла она рахитичной травкой неприятного буро-зеленого цвета. Конские копыта чвакали влажно и вязко: еще один знак, что через пару-тройку лет придется дорогу поднимать снова. Разве что Крысы соберутся наконец-то оставить замок и перевести своих гостей в другое место.

Или решить их проблему окончательно.

Нынче туманы, укутывавшие долину, разогнал порывистый, холодный западный ветер. Близилась зима. Всадник, честно сказать, предпочел бы ехать, вдыхая влажные испарения и ничего не видя вокруг, чем глядеть на скрюченные деревья, мелкие болотца и большие промоины, полные мутной воды, на ошметки лугов, поросших пожелтевшими травами. Попытки осушить топи оставили лет сто назад, когда последние жители покинули окрестности. Чтобы выиграть эту войну, нужно было направить реку в старое русло, а это обошлось бы раз в сто дороже годового дохода от здешней торговли и управ. Проще было проложить новый торговый путь, чем пытаться превозмочь природу. Одинокий, уродливый замок, стоящий на холме посреди туманной долины, остался последним свидетельством того, что некогда здесь обитали люди.

Дамба заканчивалась полукруглым расширением, на котором телеги, доставляющие в замок припасы, могли развернуться. До укреплений было еще ярдов двести. Дальше вел деревянный мост, построенный из вбитых в дно столбов и кое-как уложенных досок. Повозки останавливались здесь, а грузы переносились вручную. К каждому из столбов, что поддерживали конструкцию из досок, привязаны были глиняные горшки. Путник знал, что наполняло их масло. Хватило бы нескольких минут и пары метких горящих стрел, чтоб отрезать замок от мира. Он тихо вздохнул. «Во мне говорит меекханская предусмотрительность», – подумал. Через эту долину не смогла бы пройти никакая армия без многодневных приготовлений: штурм замка, выстроенного посреди трясины, был бы самоубийством, но мы все равно ведем себя так, словно в любой момент может вспыхнуть война. Что ж, жаждешь мира – держи наточенный меч дома, как гласит древняя пословица.

Он выехал на мостик. Копыта стучали по доскам, вся конструкция раскачивалась и скрипела. Так тоже было задумано – даже темнейшей ночью никто не подкрался бы к воротам незамеченным. Он похлопал коня по шее:

– Спокойно, мы уже не раз здесь проходили, помнишь? Наверняка не упадет.

Скакун запрядал ушами и пустил ветры.

* * *

Должно быть, его заметили еще на дамбе, потому что опустили подъемный мост, а перед отворенными воротами стояла пара стражников. Приветствовали его по-военному, салютуя кулаком к левой части груди.

– Приветствуем в замке Лотис, господин Эккенхард.

Он узнал того, кто был постарше:

– Приветствую, Берис. Славная погодка, верно?

Стражник криво усмехнулся и задрожал. Даже теплый военный плащ не оберегал его от ветра.

– Как и всегда в эту пору года. Лучше и не придумаешь.

– Ясное дело. Комендант Гентрелл ждет?

– Конечно. Сказал, впрочем, что вы можете не спешить. Комната уже приготовлена, свежая одежда тоже. Велел передать, что вы встретитесь на ужине.

– Хорошо. – Он слез с коня, проклиная ноющие бедра. – Займитесь лошадью, у нас за спиной долгий путь.

Солдат кивнул и принял поводья.

– Пойдем, старичок, теплая конюшня ждет, – проворчал он.

Эккенхард широко усмехнулся: похоже, все в порядке – не он один воспринимает коня как партнера для бесед.

Усмешка его сделалась еще шире, когда он увидел свою комнату. В камине гудел огонь, на столе стояло несколько посудин, прикрытых льняными салфетками, на широком ложе лежала новая одежда. В углу, над миской с водою, поднимался парок. Со вздохом облегчения он стянул тяжелый от влаги плащ и повесил его на крюк, вбитый в стенку камина. Материя сразу начала парить. Потом он отстегнул пояс с мечом, расшнуровал и стянул легкий кожаный панцирь. Крашенная в коричневый кожа, хотя и пропитанная маслом, тоже казалась влажной. Это дурной знак, высохнув, панцирь скорее всего сожмется и станет пригоден для кого-то, кто куда меньше его. Придется обменять его в замковом арсенале.

Эккенхард вздохнул. Еще несколько дней в здешних краях – и его самого можно будет обменивать на кого-то более нового и молодого. Пикованый кафтан и влажная рубаха отправились вослед плащу. После минутного размышления он разделся донага и, макая в горячую воду полотенце, смыл с себя многодневную грязь. В замке не имелось настоящей бани, но и такой заменитель купели казался маленьким чудом. Эккенхарду это было куда нужнее теплой еды. Он не вытирался: стоя перед камином, позволил, чтобы тепло осушило его тело. Еда могла подождать. Но не слишком долго.

Стук в дверь застал его при обгрызании дочиста ягнячьего бедрышка. Он вздохнул и ополоснул рот вином:

– Открыто.

Вошедший мужчина был среднего роста и обладал фигурой, которую дипломатично принято называть крупнокостной. Казался он как минимум лет на десять старше, чем сидящий за столом, но в этом случае облик мог сильно обманывать. Одетый как обычный солдат, что вот только вышел из казарм размять ноги, он ничем не выделялся. Кроме, пожалуй, лица: словно неопытный резчик взял кусок скалы и несколькими быстрыми ударами долота придал тому подобие человеческого вида. Бесформенный нос, острые скулы, массивная челюсть и глубоко скрытые в глазницах сонные, словно глуповатые глаза. Лицо простачка и глупца. Счет тех, кто дал этому лицу себя обмануть, шел на сотни, и всякий потом жалел, что недооценил его обладателя.

Гость подошел к столу и уселся напротив Эккенхарда.

– Дальняя дорога?

– Как обычно. Пять дней бездорожьем и день в болотах, бывало и хуже. Вина?

– Не откажусь. – Человек налил себе и глотнул из кубка. – Что в столице?

– Все то же, император правит, окруженный любовью подданных, аристократия из Совета Первых всегда готова предоставить ему помощь и поддержку, жрецы заботятся о душах людей, маги углубляются в тайны Всевещности, дабы использовать их ради всеобщего добра. А за всем этим присматривают боги, правя ради всеобщего счастья.

Посетитель кисло улыбнулся, отставляя кубок.

– Другими словами, Совет не злоумышляет и не подзуживает, не расшатывает авторитет и не всаживает в спину нож. Жрецы не пытаются вцепляться друг другу в горло, лишь бы получить хоть малую выгоду в постоянных своих войнушках, а гильдии магов не ведут своих странных игр, которые могут всех нас отправить в ад.

– Так и есть. Идиллия. – Эккенхард поднял кубок в тосте. – За прекрасные сны, комендант Гентрелл.

– За сны.

Они выпили.

– Я думал, что мы встретимся только на ужине.

– На ужине у нас гость, мы не смогли бы поговорить откровенно.

– И кто же нас почтил своим присутствием?

– Вельгерис.

Эккенхард миг-другой всматривался в коменданта, ища на лице того хотя бы след насмешки. Не нашел.

– Шутишь?

Командующий замком Лотис скривился и послал ему умиротворяющую улыбку. Эккенхард вспотел. О Гентрелле говорили, что если он орет и ругается – все в порядке, но, если начинает улыбаться, – пора брать ноги в руки, поскольку вот-вот покатятся головы.

– Хотел бы я. Когда он вчера сюда заявился, я полагал, что, как обычно, приехал подразнить, уколоть да при случае разнюхать. Но нет, он сразу спросил о Глеввен-Он.

Эккенхард вздрогнул. Вроде бы такого и стоило ожидать, иначе с чего бы Второй Гончей империи почтить своим присутствием Крысиную Нору, но ведь еще миг назад он тешил себя надеждой, что это – лишь случайный визит. Вздохнул.

– Нам и так удавалось сохранять тайну более пяти лет, – сказал он. – Неплохо, если принять во внимание, что мы потеряли там две роты пехоты и пятерых боевых магов. Это не говоря о трехстах жителях селения. Полагаю, что пять лет – это и так милость богов.

– Каких только, а? Если некто из пантеона принялся заваривать кашу, хотелось бы знать, кто именно и с какой целью.

– Я говорил фигурально. Впрочем, а чего мы могли ожидать? С самого начала мы втянули их в работу, не открывая слишком многого. Пришлось им искать за границами империи девицу с черными волосами пятнадцати лет от роду, вокруг которой случались бы странные вещи. Если Гончие пронюхали обо всей правде, используют ее против нас.

– Как и любой другой.

– Что ты намереваешься делать?

– Я? Ничего. – Комендант зловеще улыбнулся. – Рассчитываю на тебя.

– О, конечно же, используй единственную нераскрытую Крысу в этой провинции только затем, чтобы не напрягаться. Он сказал что-то еще?

– Да. Утверждал, что у него есть доказательства, что жители села, которое было вырезано, вовсе не пали жертвой банды грабителей, терроризирующих те окрестности. Что-то вспоминал и о Двадцать втором полку, который был внезапно переформирован и солдат которого разослали по другим отрядам по всей империи.

– Интересно. А ты напомнил ему, что Гончие не должны разнюхивать вокруг армии? Дела внутренней безопасности – наши.

– Напомнил. Он не принял это слишком близко к сердцу. Похоже, полагает, что он знает достаточно, чтобы припереть нас к стенке.

– То есть малой кровью нам не откупиться?

– Может, я и стар, но не глуп. Это Вторая Гончая империи. Полагаю, он прекрасно знает, что именно ищет.

– Я тоже.

Оба невольно взглянули в сторону восточной стены комнаты. За ней находилось подворье, а за ним вставала одна из низких, хмурых и уродливых башен. Эккенхард знал, что башня поросла плющом, которому позволили взбираться на кирпичную стену лишь по одной причине: чтобы скрыть, что большинство окон заложены, а на остальных – толстые решетки. Всем – случайному путнику и селянину, доставляющему припасы солдатам, – следовало пребывать в святой уверенности: стоит здесь лишь забытый империей гарнизон, стерегущий безлюдное болото. Никто не должен объединять замок с лежащим милях в восьмидесяти сельцом, которое несколько лет как было поглощено Урочищем.

– А как здесь? – Эккенхард оторвал взгляд от стены.

– Без изменений. Постоянно.

* * *

– Где мы?

Она молчала. Уже несколько дней, с момента, как он согласился на ее предложение, она воспринимала его как пустое место. Не говорила, не отвечала на вопросы, лишь шагала вперед, все время держа на запад. По крайней мере ему казалось, что там – запад.

Дни они проводили в неглубоких тенистых распадках, прячась от льющегося с неба жара, она всегда умела найти такое место, а ночами – шли. Путь вел их от источника к источнику, от скрытой под камнями грязной лужи к углублению, которое приходилось расширять руками и где через несколько часов выступала мутная жидкость. Только вот девица, похоже, не желала пить такую грязь, а потому обычно в выкопанной ямке через несколько минут булькала холодная, хрустально чистая вода. Такой воды в пустыне не найти, такую он пил лишь на севере, на горных пастбищах. Впрочем, он игнорировал подобные мысли, удовлетворяя жажду и не задавая лишних вопросов. Пока еще – нет.

Вдоль их пути у нее были тайники с припасами: несколько сушеных фруктов, пара сухарей, кусок вяленого мяса. Делилась с ним молча, отгрызая кусок-другой, и тут же засыпала. Он тоже. Спали они в самые горячие часы дня, в остальное время молчали и оглядывали окрестности. После того, что она сделала с ним в пустыне, после людей, что восстали к жизни, а потом рассыпались в пыль лишь потому, что она пожелала его испытать, ему не слишком хотелось говорить. Была она… кем-то… чем-то… Он искал нужные слова. Чем-то чужим. Чары, Сила – он не распознавал этого вокруг нее, а ведь умел чуять магию, как ощутил приближающегося к дому Аэрина чародея. Вокруг нее такого не было.

Вокруг нее была пустота.

Первый вопрос он задал, только когда увидел, что меняется цвет песка. Из бледно-желтого тот сделался кремовым, а после белым. Не светло-серым, но белым, словно меловая пыль. Они оказались на таком пятне внезапно, посреди ночи. Перешли границу: ряд черных на фоне неба каменных зубов двукратно выше взрослого мужчины – и вдруг оказались там. Возможно, он не обратил бы на это внимания, в конце концов во тьме непросто понять, что изменяется цвет почвы, когда бы не звук. Песок под его ногами начал скрипеть, словно друг о друга терлись ремни. Он остановился и зачерпнул горсть. Даже в ночи знал точно – держал в кулаке то, что прикосновением и цветом напоминало гипсовую пыль.

– Где мы? – повторил он, на этот раз решительно настроенный получить ответ.

Скрип ее шагов во тьме затих, а через миг приблизился. Раньше девушка даже не оставляла на песке следов, но теперь брела пустыней так же, как и он, тяжело, упорно, проваливаясь в пыль по щиколотки. Она перестала быть призрачным видением, обманом умирающего сознания и по мере того, как он восстанавливал силы, приобретала реальность.

Проявилась она из темноты внезапно, словно лишь в нескольких шагах до него тьма решилась выпустить ее из объятий.

– Ты ведь именно сюда и стремился, верно?

У него пересохло во рту.

– Скорпионья Мельница? То есть ты все же служанка Дома Сна…

Она чуть улыбнулась:

– Нет, я ведь говорила уже: я не служу никому. Это место, которое вы называете Скорпионьей Мельницей, и скорпионы некогда приходили сюда умирать. Но сейчас – уже нет. Слишком многое изменилось со времен, когда венлегги пришли сюда, чтобы попытаться воссоединиться со своей кааф. Когда утихли отголоски последней битвы, когда появился барьер, у них не было другого выхода. Но у них не получилось. Эта пустыня обладает собственной памятью и имеет свои планы на тех, кто здесь обитает. Она не выпустила их, убила, как и всех, кто не кланяется ей достаточно низко, смолола их хитиновые панцири в снежно-белый прах. А потом, чтобы скрыть убийство, не позволила их пыли покинуть здешние места. Впрочем, это было легче всего. Сила тут аж бурлит.

Он всматривался в ее глаза, пытаясь увидеть зрачки.

– Не гляди так на меня, мой маленький скорпион. – На сей раз он знал, что она улыбается: пугающе, как умеет. – Даже вы, потомки предателей, немногое помните из тех времен. Да и с чего бы вам это помнить?

– Я не потомок предателей.

– Правда? Если некто клянется, а после клятву нарушает, приносит присягу другому господину и преступает ее вновь, то как называется его история?

Он потянулся памятью к рассказам дядюшки Имринна.

– Это зависит от того, проиграла или выиграла его сторона в конце концов.

Она некоторое время глядела на него, склонив голову набок.

– Хороший ответ. Очень хороший. Ну-ну, попался мне умненький скорпион.

Она повернулась и шагнула во мрак.

– Поспеши, – донеслось из тьмы. – Тут мы наверняка не найдем воды. Даже для меня пустыня в этом месте не сделает исключений. Потому лучше бы нам до рассвета оказаться по ту сторону.

* * *

– Кто ты?

Фигура подняла голову и заскулила. Старый сарай, в котором они сидели, казалось, дымился от этого звука, совершенно как если бы скулеж выдавил весь воздух, оставив пустоту, которую внешний мир пытался заполнить, напирая на трухлявые доски.

Неалла собрала свою смелость и подошла ближе, хоть ей и чудилось, что сердце сейчас выскочит из груди.

– Кто ты?

Девушка – откуда-то она знала, что это девушка, еще до того, как та повернулась к ней, – затихла. Впечатление давления на стены сарая исчезло.

Приблуда перестала корчиться в углу и взглянула на нее. Неалла чуть не заорала и не кинулась к выходу. В глазах голой дикарки светилось чистое, ничем не прикрытое безумие. В последний миг она вспомнила слова матери: «Не бойся тех, кого боги уже при жизни забрали к себе. Бойся тех, кого не возьмут они даже после смерти».

Она улыбнулась – медленно и с усилием, чтобы не напугать сумасшедшую, присела, так чтобы лица их оказались на одном уровне. Девушка возрастом чуть постарше, но настолько худа, что Неалла наверняка весила больше ее. Она решила, что в случае чего сумеет вырваться и сбежать.

– Как тебя зовут? Меня – Неалла.

Глаза утратили обезумевшее выражение.

– З… меня?

Она проснулась в абсолютной темноте. Лежала, пытаясь успокоить отчаянно колотящееся сердце и восстановить дыхание.

Имя.

Как ее имя?

* * *

Ужин был ровно таким, какого и можно ожидать в отрезанном от мира, забытом богами и людьми гарнизоне на пограничье империи. Однако Вельгерис не казался разочарованным кашей со шкварками, бараньим гуляшом, ячменными лепешками и козьим сыром. Поедал все так, как если бы вот уже несколько дней не имел во рту ни крошки. Глядя на Гончую, Эккенхард не мог не признать, что и выглядел тот так, словно это было правдой: высокий, худой и жилистый – жилистостью жертвы долгого голода, с гибкими худыми ладонями, с сеткой голубых жилок, с выпирающим на горле кадыком, а на небольшой голове его – тут и там – несколькими торчащими кустиками волос. Лицо его напоминало посмертную маску, в глазницы которой кто-то всадил куски угля. Когда он глотал, кадык его прыгал вверх так резко, что казалось – вот-вот выскочит у него изо рта. Все время ужина он не отрывал взгляда от тарелки, даже когда пил вино. Наверняка он не стал бы украшением ни одного из приемов.

– Так что случилось в Глеввен-Он?

Гончая выстрелил вопросом с набитым ртом, из-за чего прозвучал он как-то невыразительно, нечетко, словно вопрос о банальнейшей, обычнейшей вещи под солнцем. Эккенхард скрыл улыбку, поднимая к губам кубок. Хороший игрок всегда задаст главный вопрос словно бы мельком, дразня полу– и четвертьвопросами, изображая, что ему и дела нет до проблемы, терпеливо ожидая, пока жертва подставится сама. Игрок исключительно мудрый или исключительно глупый спрашивает напрямик. Особенно в ситуации, когда все знают, что его интересует на самом деле. Вельгерис глупцом не был, а попадались и те, кто утверждал, что он настолько же умен, как и сам Великая Гончая, что его место Второго-на-Псарне зависит от расчета, а не от недостатка интеллекта.

Несмотря на это, он решил не облегчать гостю жизнь.

– Банда голодных наемников, более четырех сотен, напала на село. Мы полагаем, что это были остатки армии князя Даленхера из Вольных Княжеств, пробравшиеся лесами вдоль границ в поисках места для зимовки. Лежащее на безлюдье село, видно, показалось им вполне подходящим местом для укрытия.

– Банда наемников? – Гончая сглотнул и запил вином. – Должно быть, отважные ребята, если забрались на двадцать миль на территорию империи.

– Голод добавляет смелости.

– И наверняка у них был хороший проводник, ежели они не разбились на малые группки, как сотни прочих банд.

– И говорят, главарь добивался послушания двуручным мечом. – Гентрелл одарил собеседника своим самым ленивым взглядом. – И отчего бы Гончим вынюхивать здесь, в восьмидесяти милях от руин села?

Вельгерис пробормотал что-то и воткнул себе в рот очередную порцию сыра. Похоже, назревала длинная и изматывающая схватка.

За столом они сидели втроем. Гончая прибыл в замок всего с двумя подручными, да и тех оставил в казарме, придя на ужин в одиночестве. Командующий замка приказал по этому случаю подать ужин в свои личные апартаменты, и вот они сидели за массивным дубовым столом, накрытым скромной, но чистой и свежей скатертью. Оштукатуренные стены побелены, а мрак разгоняло с десяток свечей. Тяжелый шкаф подпирал стену. Больше мебели не было.

Эккенхард в молчании переводил взгляд с Гентрелла на Вельгериса. Крыса и Гончая, Гончая и Крыса. Представители двух сил, закулисно поддерживавшие власть кесаря. Якобы первый император, начав свою кампанию против Сестер Войны, разделил разведку на две части, говоря: «Крысы вынюхивают в доме, Гончие – в лесу». Так и возникла внутренняя разведка, что занимается всем в границах империи, и разведка внешняя, чье дело – доносить о том, что происходит вне границ.

Крысы охватили опекой аристократию, растущие в силе купеческие гильдии, храмы, чародеев, армию, двор и следили, чтобы беспокойство меж крестьянами не превратилось в нечто большее, чем обычное недовольное ворчание. В свою очередь, Гончие занимались прежде всего сбором информации о территориях будущей экспансии Меекхана. Изучали организационную структуру святыни Реагвира, что создала к северу от Кремневых гор агрессивную теократию, поглощая земли все новых племен, изучали культ Лааль Сероволосой, проводили операции против княжеств Бед-каа, пытались ослабить племенную структуру вессирских народов, на юге и юго-западе помогали кампаниям по захвату устья Эльхаран, самой большой реки континента, и подчинению тамошних земель.

На протяжении как минимум ста лет, по мере того как империя поглощала новые земли, обе части разведки редко переходили друг другу дорогу. У каждой было вдоволь собственных проблем. Но потом Меекхан притормозил свой рост. Произошло это как по причинам внешним, поскольку земли, которые все еще не были под властью империи, оказывались либо слишком негостеприимны, либо слишком бедны, либо заселены слишком воинственными племенами – а то и все это сразу, и не было смысла их подчинять, так и по причинам внутренним, от которых императора оберегали Крысы. Меекхан рос слишком быстро, в определенный момент оказалось, что племена истинных меекханцев составляют меньше половины населения страны, а ассимиляция покоренных народов идет слишком медленно. Империя нуждается в отдыхе, говорили шпионы, нуждается в консолидации, принятии новой крови. Восемь десятых нашей армии – это меекханцы, но если и дальше мы станем терять кровь в пограничных войнах, через поколение-два останемся в меньшинстве в стране, которую сами и создали.

То же говорила и аристократия, жаждущая наконец-то заняться освоением родовых богатств, то же твердили и купцы, видящие за границей империи рынки для товаров, могущие принести куда больше выгод, чем если бы земли эти оказались под властью императора. Никто больше не желал войн. Самые агрессивные культы – святые воители Реагвира, почитатели Лааль Сероволосой, аколиты Дресс, Кан’ны и Сетрена– Быка – были побеждены, а их храмы заняли свое место в пантеоне. Подчинение их культу Великой Матери отобрало у империи часто используемый при захватах аргумент, каким служило желание вернуть древний покой и равновесие. Империя должна была отдохнуть.

Все говорили о мире и мира желали – вот мир и наступил. А вместе с ним Гончие потеряли свое значение. Внутренняя разведка, Крысы, вошла в силу. Разгорелась длинная и кровавая подковерная война между двумя организациями, началось завистливое сокрытие тайн, кража информаторов, подкладывание свиней, угощение ядами и украшение спин рукоятями кинжалов. Гончие столь сильно втянулись в эту схватку, что просмотрели опасность, связанную с появлением на северо-восточной границе нового сильного племени кочевников, которое за двадцать лет подчинило все народы Великих степей, а укрепившись, ударило по Меекхану. И это едва не привело к гибели империи.

После войны император приказал провести во внешней разведке чистки, поставив на большинство важных постов людей с низших ступеней организации, тех, кто доказал свою пользу во время войны. Несмотря на это, взаимная неприязнь между Гончими и Крысами сохранилась. Каждый сигнал, что противник что-то готовит, что знает нечто, чего не знаем мы, вызывал моментальную реакцию. Более или менее резкую. Тот факт, что нынче они принимали Вторую Гончую Псарни, означал, что внешняя разведка воспринимает информацию о Глеввен-Он совершенно серьезно. Настолько серьезно, что, возможно, захочет поделиться частью своего знания. Разве что визит Вельгериса был элегантной формой объявления войны.

– Почему нас это интересует? – Гончая отодвинул миску и поудобней устроился в кресле. – Если эта банда пришла из-за границ империи, то, конечно же, это наше дело.

«Значит, он решил прощупывать нас таким вот образом, – подумал Эккенхард. – Идея так себе».

Гентрелл чуть-чуть, самую малость улыбнулся и произнес негромко:

– На вашем месте я бы не хвастался, что пропустил небольшую армию, проникшую на территорию Меекхана. Это плохо говорит о разведке. Кроме того, ты не ответил мне на вопрос, отчего вы разнюхиваете здесь, в стольких милях от села? И – через пять лет?

– Потому что нам нужно знать, что там случилось. Как дошло до того, что почти четыреста солдат из Двадцать второго полка погибли в схватке с плохо вооруженной, недисциплинированной и худо управляемой бандой разбойников? Почему командир полка не был наказан, а сам отряд переформировали так, чтобы скрыть его потери от императора? Почему погибли пятеро боевых магов, в том числе сам Дравен-лод-Мерв, владеющий Черным Жаром, Источником с наиболее убийственным из всех существующих аспектом? Кто за это ответит?

– Крысы ничего не утаивали от императора. И не лучше ли расспросить солдат, которые там были?

Тощий широко улыбнулся.

– Собственно, об этом и речь. Тех солдат невозможно отыскать. В село послали две роты вместе с пятью магами полка. Якобы все чародеи погибли в схватке, а из пехотинцев уцелели лишь восемнадцать. Через несколько дней полк переформировали так, что роты вторая и третья были восстановлены из остальных подразделений, после чего была проведена общая реорганизация Третьей армии: обмен полками, ротами, взводами и даже одиночными солдатами. В результате Двадцать второй пехотный полк вернулся к первоначальному численному составу, а поскольку за это время архивы частично сгорели, никто уже не может сказать, сколько солдат погибло и кто именно принимал участие в бою у Глеввен-Он. – Вельгерис произнес все это единым духом, не останавливаясь. – Прекрасная работа. У нас три года занял подсчет убитых.

Три года. Они вышли на это дело уже три года назад. А то и дольше. Гентрелл спокойно потянулся за кубком с вином, сделал глоток, не спуская глаз с противника. Эккенхард поймал себя на том, что именно так он и начинает думать о Гончей. Как о противнике.

«Когда же всплывет слово „враг“ – придется его убить», – понял он. И сразу же возник вопрос: «Не для того ли я здесь? Пригласил ли меня Гентрелл на ужин, чтобы я помог ему в убийстве?» Он и мгновения не сомневался, что старая Крыса не станет колебаться перед пролитием крови, посчитай он, что этого требует благо империи. Определенные тайны должны быть скрыты столько, сколько возможно.

– То есть вы три года копались в том, что вас не касается? – начал Гентрелл. – А еще два?

– Старались разобраться, что случилось с теми восемнадцатью солдатами, которые выжили. Семеро умерли от полученных ран, а тела их похоронили тайно, двое обезумели и исчезли где-то в подземельях Крысиной Норы, остальных девятерых уволили со службы в армии – и они перешли в подчинение внутренней разведки. Сделано это было куда как ловко, только во время очередной перестановки в Третьей армии, а потому никто не обратил внимания, что Крысы приняли под свое крыло последних из Глеввен-Он. Хорошая работа.

Гончая ухмыльнулся узкими губами, внимательно окидывая Гентрелла взглядом.

– И этих девятерых солдат, уже как принесших присягу Крысам, перевели в некий полузаброшенный замок. Собственно, сюда.

* * *

Рассвет. Это было не совсем точным словом для того явления, что они наблюдали. Солнце не выплыло из-за горизонта, но выскочило огненным шаром, пламенеющим кругом, мгновенно воткнувшим огненные копья в зеницы. Когда бы не экхаар, он бы ослеп в несколько минут. Белый песок Скорпионьей Мельницы отражал все со стократной силой: жар на небе, жар на земле. И все это ударяло прямо в них.

– Видишь? – Шепот ее был тише, чем шелест песка, осыпающегося под лапами бегущего паучка. – Видишь, как оно красиво? Невероятно, что где-то в мире может быть столько света.

Он смотрел на нее молча, с вопросом, повисшим где-то между ними. В каком же мрачном месте ты была, девушка? Кто ты?

А она стояла лицом к всходящему солнцу и смотрела прямо на его раскаленный шар. Не щурила глаз, не заслоняла их рукою, зрачки ее превратились в точки столь маленькие, что они почти исчезли в темно-синей радужке. Улыбнулась и вздрогнула.

– Столько света… – повторила она. – Ты не понимаешь, сын предателей, какое счастье видеть столько света – и притом всякий день.

– Не называй меня так.

– Что тебя оскорбляет? Название или истина, что в нем скрыта?

– Ты ничего не знаешь о моем народе.

– Правда? Я знаю о нем больше, чем он знает сам о себе. Кроме того, насколько я разумею, это уже не твой народ. Если я хорошо понимаю силу и значение символов, то, что ты уничтожил имя и сломал мечи, отрезало тебя от них раз и навсегда. Ты отказался от общей души, а потому не бросайся теперь на их защиту.

– Если я не принадлежу к ним, – странно, но слова эти вышли из него с трудом, – то ты не имеешь права называть меня сыном предателей.

Она взглянула на него искоса.

– Это верно. Здесь ты прав. Тогда каким именем тебя звать, мой маленький скорпион?

– Имя у меня есть.

– Нет… Его у тебя нет. Ты не можешь использовать имени от народа, к которому не принадлежишь. И какое из новых подходило бы тебе?

Она взглянула на него, чуть клоня набок голову, и в глазах ее угнездилось нечто… чужое.

– Имрисх? Был у меня когда-то малый… Нет, не подходит. Должно быть что-то более сильное, более опасное, имя, при звуке которого у врагов станут подгибаться колени. Назови я тебя Имрисх – они повалились бы со смеху… Хотя, возможно… Тогда ты сумел бы справиться с ними твоими новыми мечами. Как тебе? Я дам тебе имя, ты встанешь к бою, назовешься – и внезапно все хохочут, неспособные к защите? Но тогда и мне не было б нужды в скорпионе, хватило бы простого щенка… – Монолог ее перешел в бормотание, чуждость из глаз разлилась по коже, она утратила вдруг привычную мимику, словно часть мышц ее отмерла, а остальные придали ее лицу новую форму. – …Может, не давать тебе имени? Стану говорить только: «иди», «сделай», «принеси», «убей». А ты будешь знать, всегда и всюду будешь знать, когда я обращаюсь к тебе, и никогда не заколеблешься ни на миг. Это просто, хватит изменить тебя – немного здесь, чуть-чуть там…

Внезапно он почувствовал холод в затылке, будто его сжали ледяные пальцы.

Мечи выскочили из ножен быстрее, чем он мог представить, что такое возможно. Легкость клинков превратила их в черные лоснящиеся полосы. Она не вздрогнула, когда два кривых клинка замерли у ее шеи.

– Нет, – тряхнула она головою, продолжая монолог. – Такой скорпион был бы искалечен. Я уже видела подобное: пройдет время, и он утратит возможность действовать самостоятельно. А мне необходим умелый убийца, такой, за которого не нужно будет думать. Как сейчас: чувствуешь Силу и реагируешь, пусть даже это означает, что нарушаешь клятву верности.

Ледяные пальцы исчезли.

– Я должен тебя охранять, – сказал он медленно, с трудом владея голосом, – но если ты еще раз попытаешься меня изменить, наложить какое-то волшебство, клянусь…

– Чем? Что такое у тебя еще осталось, скорпион? Нет у тебя ничего: народа, семьи, имени, собственных мечей. Чем ты можешь поклясться?

Была она чужая, куда более чужая, чем любой из тех, кого он встречал в жизни. Дело заключалось не в лице со странно деформированными чертами, что выглядели так, будто кожу ее натянули на лицо другого человека. Другого существа. Дело было во взгляде, глаза ее смотрели как… Он не мог выразить в словах, кого или что напоминал ему этот взгляд.

– Клянусь именем девушки, которую я когда-то убил, что если попытаешься меня изменить – погибнешь сама.

Она улыбнулась.

– Как это чудесно патетически. Как же благородно и глупо. Ты убил ее, потому что боялся ответственности, потому что хотел еще немного пожить, а ее поступок связывал тебе руки. Ты убил ее, потому что был трусом, потому что стало тебе страшно забирать ее в родную афраагру. Легче убить, воткнуть ей кинжал в сердце, закрыв ладонью рот, чтобы она не крикнула. Когда я увидела тебя, то знала, что ты – скорпион, ведь лишь скорпионы убивают так легко, для них это единственный метод решения проблем. Ну как, маленький скорпион, поклянешься именем проблемы, которая уже решена?

Он опустил оружие.

– Видишь? Нет уже у тебя ничего – кроме меня и дела, которое должно исполнить. Подними мечи, выше. Хорошо. Они – единственное, что у тебя есть, только они отделяют тебя от небытия. Оттого я даю их тебе… в собственность. Они – твои. Ты должен всегда об этом помнить, помнить, кто тебе их дал. Я знаю, что у вас нет обычая давать имя оружию, потому и они его не получат, но тебя я назову Керу’вельн. На древнем языке одного из народов, который вы некогда вырезали, это значит «носящий мечи». Помни. Только эти мечи придают сейчас смысл твоему существованию. Если отберу их у тебя – исчезнешь.

Она отвернулась и двинулась в пустыню.

Он взглянул на оружие. Осматривал его впервые со времени стычки с тенями к’к’на. Клинки были черными, блестящими, словно вулканическое стекло, но изготовили их наверняка не из этого материала. Они казались выкованными, а не вырезанными из камня. Лезвия у самого клинка были почти прозрачны и, наверное, острее всего, что Йатех держал в руках. Для пробы он слегка ударил клинками друг о друга. Конечно же, те не выщербились. И их вес. Они были как минимум на треть легче стального оружия. Его новые мечи… Единственная причина существования.

Он стиснул зубы. Ладно, пусть так. Спрятал оружие за спину. Будет теперь носящим мечи. На неполный год.

* * *

– Мама, можно взять еще кусочек лепешки?

– Снова? Дитя, сколько же ты ешь? Даже твои братья столько в себя не затолкнут.

– Девочка растет, оставь ее, пусть ест. Только не забудь пригнать коз домой к вечеру, чтобы нам снова не пришлось тебя искать.

– Хорошо, папа.

Она выбежала из хаты, прижимая к груди два ломтя. В тайнике за скотным двором у нее спрятаны остатки вчерашнего ужина, которые должны были отправиться в свиное корыто, и несколько прошлогодних яблок, подобранных в подвале. Должно хватить.

Невероятно, сколько та чужачка могла слопать. Пожирала все: сухой хлеб, сырую капусту, остатки пригоревшей каши со шкварками, вареную фасоль. Когда Неалла принесла ей несколько бараньих ребрышек с остатками хрящиков и жира, та схрупала их целиком, разбив камнем кости на мелкие части, которые можно было бы проглотить. Однажды она поймала чужачку за тем, что та разрывала землю у углу сарая и тащила из ямки толстых белых червей, которых потом клала себе в рот и заглатывала. Тогда она впервые на нее накричала, обещая, что если поймает ее за чем-то таким еще раз, то тут же приведет сюда родителей. Девочка не казалась напуганной, но червей больше не ела. По крайней мере Неалла больше ее за таким не ловила.

На этот раз девочка сидела и глядела в стену. На ее приход отреагировала, приложив палец к губам.

– Ш-ш-ш… а то его вспугнешь.

Она замерла при входе.

– Кого? – спросила Неалла шепотом.

– Огонек.

– Какой огонек?

Та указала на маленькое пятнышко, ползущее по доскам. Лучик солнца, пролезший в дырочку от сучка.

– Ну что ты, глупышка. – Неалла засмеялась. – Никогда ничего такого не видела?

– Видела. – Девочка оторвала взгляд от стены и посмотрела прямо на нее. – Он всегда убегал, когда я шевелилась.

Чужая, полуживотное-получеловек, и глаза ее были словно садок, в котором двигалось что-то чешуйчатое и ядовитое. Неалла опустила узелок с едой и прижала ладошки к губам. Страх наполнил ее тело, сжимая ледяным обручем грудь, не давая вздохнуть.

Девочка моргнула – и чуждость исчезла. Не ушла – просто то чешуйчатое и ядовитое нырнуло глубже.

– Осторожно с едой. – Улыбка снова была лишь улыбкой. – Жаль, если пропадет.

Девочка подошла к ней, внезапно обняла и прижала к себе. Старое платье матери, которое Неалла украла из сундука на чердаке, висело на ней, словно мешок, но уже можно было заметить, что в последние несколько дней она округлилась здесь и там и уже не напоминала до смерти оголодавший скелет, который скулил и выл в углу сарая еще месяц назад.

– Я тебя уже благодарила?

– Нет. И я все еще не знаю, как тебя зовут.

– Меня зовут… – Та подняла с земли узелок и развязала нетерпеливыми пальцами. – Отец назвал меня Канайонесс Даэра, но все звали меня попросту Канайонесс, очень давно. Можешь называть меня так и ты.

Она впихнула в рот половину ломтя за раз и проглотила, почти не жуя. Неалла широко улыбнулась.

– Тебе надо есть не так быстро, Канайонесс.

Она открыла глаза, зная уже, что не сумеет сегодня заснуть. Канайонесс. Не так ли ее зовут?

* * *

Они знали много. Для внешней разведки, которая формально не имела права действовать на территории империи, знали слишком много. Эккенхард уголком глаза следил за Гентреллом. Старая Крыса лично контролировал всю операцию, в том числе и перетасовку Третьей армии, и укрывательство уцелевших солдат второй и третьей роты. Это и вправду была прекрасная работа, тех людей вытягивали из разных подразделений, рассеянных вдоль всей юго-западной границы, и никто, совершенно никто не должен был связать их с Двадцать вторым и Глеввен-Он. Гончие или вправду проделали скрупулезную работу или имели своих людей слишком глубоко в Крысиной Норе. Первая возможность свидетельствовала бы о необычной даже для заклятых противников тщательности. Вторая – о предательстве.

Он знал, что командующий замком тоже понимает это, но лицо старого шпиона даже не дрогнуло.

– Мы рекрутируем разных людей, – спокойно сказал Гентрелл. – Солдаты для нас настолько же ценны, как купцы, ремесленники или чародеи. Однако это все еще не объясняет, отчего Гончие интересуются чем-то, что случилось на территории Меекхана. Возможно, вы пытались переложить на нас собственные ошибки? В конце концов, этой банде следовало оказаться уничтоженной вами изнутри еще до того, как она вступила на земли империи. В худшем случае Двадцать второй должен был ждать ее на границе и устроить себе боевые учения.

Кончики узких губ Вельгериса чуть приподнялись. При определенном воображении эту гримасу можно было посчитать усмешкой.

– Как знать, если эта банда сумела перебить пять боевых магов, защищенных четырьмя сотнями солдат, то, может, она и с целым полком сумела бы совладать? А то и с армией?

– Это была только большая группа грабителей, наемников и изгнанников, не больше.

– Я понимаю.

За столом установилась тишина. Некоторое время все трое мерили друг друга взглядами, две Крысы и Гончая.

– Ты хочешь поговорить с теми солдатами?

– А зачем? Нетрудно догадаться, что они мне расскажут. Не знаю, не помню, в начале битвы я получил удар по голове и даже не знаю, как я спасся. Или: да, господин, там были бандиты, мы попали в засаду, это все наш капитан, он вошел в деревню, не выслав разведку, а наемники стояли в каждом окне и лупили по нам из луков и арбалетов. Или: нет, господин, не знаю, что случилось с чародеями, но у них, видать, тоже были какие-то маги, потому что воздух аж трясся от чар.

При каждом предложении Вельгерис изменял голос, изображая другого человека.

– Нет, господин, – продолжал он уже своим нормальным голосом. – Солнце не погасло в самой середине дня. Нет, господин, там не было уродливых демонов, которые разрывали солдат в клочья, демонов, от которых наши мечи и копья отскакивали, словно от скал. Нет, господин, чародеи не орали, когда что-то заставляло кипеть кровь в их жилах, а Старый Дравен не приказал нам всем убегать, вот только убегать было некому, и даже звезды на небе стали другими. Нет, господин, я не видел людей из деревни, превращенных в чудовищ, которые вцеплялись нам в глотки и пытались нас убить. Нет, господин, это не мы их убили, это совершили бандиты. – Гончая поднял кубок и сделал второй глоток. – Нет, господин, я не видел никаких детей, убивающих чудовищ. Потому что, как бы дети смогли убить чудовищ, с которыми не совладали наши мечи и копья?

Эккенхард шевельнулся в кресле. Сделав вид, что почесывает щиколотку, он проверил, легко ли выходит из ножен привязанный к лодыжке кинжал. Это было простое решение, вот только… перед ним сидел Вторая Гончая-в-Псарне. На неофициальной лестнице наиважнейших людей в империи, в списке, где считались не с происхождением или чистотой крови, но лишь с заслугами и реальной властью, Вельгерис находился в первой двадцатке. Предыдущая мысль, что Гентрелл призвал его, чтобы легче избавиться от Гончей, внезапно показалась ему смешной. Наверняка, если этот худышка не выйдет завтра из главных врат целым и невредимым, в замок ударят штурмовые отряды Императорской Псарни. И если станут брать пленных, то наверняка лишь затем, чтобы обеспечить им длительное и болезненное прояснение разума.

Он расслабился, глядя на своего командующего. В конце концов, проклятущее проклятие, старший по званию здесь он.

– Какие еще сплетни вы слыхали? – Гентрелл не казался обеспокоенным. А это значило, что стоило переживать.

– Это не сплетни, но проверенная информация. То, что случилось в Глеввен-Он, заметно отразилось на всех аспектах Силы, наполняющей пространство, и потрясло их. Даже в тысяче миль от сельца чародеи, ворожеи и жрецы просыпались с криками и неосознанно ставили защитные барьеры. Все было так, словно в спокойном море случился взрыв вулкана. Мы не знавали такого со времен Войны Богов.

– Мы знавали такое множество раз. Урочища на месте битв все еще искривляют Силу, случаются выбросы, охватывающие многие мили пространства. Расспроси чародеев, что они чувствуют, когда находятся поблизости от Урочища, а оно вдруг начинает пульсировать.

– Я знаю, что они чувствуют. – Гончая странно усмехнулся. – Очень хорошо знаю, что чувствуют, и уверяю вас, это ничто по сравнению с волной, которая пронеслась через половину континента. Урочища есть Урочища, они были, остаются и будут, но в том селе дошло до чего-то, что в известной нам истории никогда ранее не случалось.

– И что такое, по-вашему, там произошло?

– Именно поэтому я здесь – чтобы узнать.

* * *

Еще один длинный день. Они лежали, скрываясь от солнца в тени, отбрасываемой невысокой каменной стенкой. Стенка. Когда он увидал ее впервые, подумал, что солнце, похоже, помутило его разум.

Они уже миновали полосу высоких барханов. Там же, где находились теперь, ветры дули иначе, а песок имел другую структуру. Пустыня сделалась более плоской, взгляд охватывал ее на много миль, а по твердой поверхности шагалось куда быстрее.

И, несмотря на это, стенку он заметил только за несколько шагов от нее. То есть он видел ее издали, сперва как темное вздутие на фоне светлеющего неба, позже – как еще один небольшой бархан, потом – как кучку камней, нагроможденных капризом пустыни. Все что угодно, только не нечто, возведенное человеческой рукой. Он остановился, удивленный.

– Правда такова, – пробормотала она, словно читала в его мыслях, – что когда мы не надеемся что-то увидеть, то этого и не замечаем.

– Откуда здесь взялась стена?

– Подумай.

Это были первые слова, которыми они обменялись с момента, как она подарила ему мечи. Он радовался, что она неразговорчива. Обошел стенку. Ничего серьезного, три фута высотой, пятнадцать – длиной, камни пригнаны друг к другу и соединены раствором. Он присмотрелся внимательней. В неглубоких канавках на верхушке стенки торчали кусочки кремня и обсидиана. Ветер уже успел выгладить их острые грани, но предназначение этих камней было ясным.

– Насколько глубоко она погружена в песок?

Она кивнула, словно не разочаровавшись. На этот раз чуждость ее взгляда и голоса куда-то исчезла. Она казалась моложе и… куда безоружней.

– Восемь футов. Местами девять. Это единственный фрагмент, который не обрушился, когда пришла вода. Наверное, потому, что та ударила параллельно стене. Ил накрыл усадьбу и всех, кто был внутри. Они задохнулись в подвале: сперва дети, потом мать, последним – отец. Чтобы умереть, он открыл люк в потолке и впустил ил внутрь.

– Откуда ты знаешь?

– Их духи все еще здесь. Они очень любили это место.

Он дотронулся до стены, ища следы древнего катаклизма.

– Река? Ил? Ты дуришь меня сказками.

Она тряхнула головой.

– Этой части пустыни – меньше трех тысяч лет. Раньше Эльхаран текла не далее чем в трех милях отсюда. Тогда ее называли Вал’дера. Потом Лааль призвала свою Силу и, невзирая на мнения прочих богов, подняла горы. Хотела оградиться от тех, кто шел с юга. Конечно, это ничего не дало, но половина мира тряслась в лихорадке, когда рождалась новая горная цепь. Река обезумела, а до того, как русло стабилизировалось, поглотила тысячи людей. Но для авендери Лааль это не имело никакого значения. Она хотела хоть ненадолго почувствовать себя в безопасности.

– Четырнадцатая битва. – Он легонько коснулся камня. – Во время третьего пришествия.

– Можно и так назвать. Хотя не была это битва и не было пришествие. Неважно. В любом случае, некогда здесь находилась цветущая долина, в которую каждую весну приходила разливающаяся река. Пшеницу тут собирали дважды в год лишь в худшие лета. Житница целого континента – так называли это место. А хватило единственной напуганной богини – и за двадцать лет все сделалось пылью, а окрестности стал заносить песок. Нынче мало кто об этом помнит.

– Зачем ты мне об этом говоришь?

– Чтобы ты знал, что вы тоже позабыли очень многое. Даже о месте, где живете, не знаете всего. Под песком здесь всюду торчат полуокаменевшие стволы деревьев, скелеты усадеб, остатки улиц. Если уж вы так мало помните, то что знают остальные? Эти… меекханцы, владеющие половиной континента. Сколько они помнят, а сколько – придумывают? Их язык немного напоминает языки данв и галлехи, а значит, они – потомки народов, которых некогда изгнали на восток. Но столько столетий – это много, очень много, особенно учитывая, что империя поглотила сотни новых племен и народов, а языки, как и кровь, все сильнее смешиваются. Трудно сказать, откуда они происходят.

– Так зачем тебе об этом знать?

Она не ответила. Только тряхнула головой так, что темная челка упала ей на глаза.

– Выкопай яму по обе стороны стенки. Там дольше сохранится тень. Отдохнем. – Она взглянула на север. – Завтра отправимся короткой дорогой. Нам нужно спешить. Хел’заав уже на тропе.

Больше он не услышал от нее ничего. Они лежали в тени под стеною, и, когда солнце встало в зените, девушка вытащила откуда-то кусок полотна – и раскинула примитивный настил. До вечера оставалось еще несколько часов.

Это было худшее, что могло случиться. Лежать. Пока они шли, он сосредотачивался на дороге, когда разговаривали – на том, что она говорила, когда копали в поисках воды или укрытия – на выполняемой работе. После ночных переходов он всегда был настолько измучен, что сразу засыпал и просыпался только вечером. Однако теперь сон не шел. Эта стена… река, текущая сквозь пустыню… духи, заключенные в залитом окаменевшим илом подвале… Его народ, его бывший народ тоже никогда не знал всего. Они прибыли в эту землю лишь через несколько лет после Великих Войн, когда горы, нагроможденные Лааль Сероволосой, стояли уже полвека, а пустыня пожрала плодородную долину. Как и любое племя, они копили сведения, что касались главным образом их истории, чужие несчастья и трагедии появлялись в их рассказах лишь мимолетным отблеском и лишь когда они оказывались как-то связаны с их собственной судьбой. Сколько они не знали? О скольком было солгано – по невежеству или специально? Харуда дал им Законы почти через тысячу лет после Войны, когда историю уже начали забывать. Говорилось, что Ведающие погружались глубоко в память людей, чтоб отыскать истинную историю. Но… они ничего не говорили о пшенице, что росла там, где теперь царил песок. Лежать без движения, когда слышишь лишь ветер и собственные мысли, было худшим, что мог он сейчас делать.

Она назвала его скорпионом, убийцей, не умеющим проигрывать, не желающим уступать. В племени, к которому он некогда принадлежал, таких воителей ценили. Тех, кто бьется до последнего вздоха, а в момент смерти вцепляется в глотку врага. Но она говорила не об этом, он знал, чувствовал, что она обнажила его дух сильнее, чем кто бы то ни было ранее. Когда она глядела в его воспоминания, когда извлекала их на поверхность, словно стыдливо скрываемые окровавленные одежды, доказательства убийства. Оценила его и решила, что он станет для нее убивать. Дала ему новые мечи, чтобы мог делать это лучше. Дала ему новое имя, единственное, какого он заслуживал, описывающее его предназначение и самую личность. Керу’вельн. Носитель Мечей.

Должно быть, он задремал, потому что, когда открыл глаза, солнце клонилось к горизонту. Он встал. Она уже не спала, сидела на стенке, глядя, как огненный шар неторопливо погружается за горизонт. В воздухе все еще ощущался дневной жар, а камень наверняка раскалился, словно печь, но девушке, похоже, это не мешало. Он потянулся, размял плечи. Она оторвала взгляд от солнца и посмотрела на него с напряженным вниманием.

– Завтра мы отправимся в бой, – сказала она внезапно. – Ты и я. Возможно, будут там и другие, но в той схватке что-то сделать сможем только мы.

– Куда мы идем?

– У меня есть долг. Кое-кто сильно мне помог, а тогда хватило бы совсем чуть-чуть, чтобы я умерла либо обезумела. Мои враги приближаются к этому человеку.

– Хочешь, чтобы мы его спасли?

Она кивнула:

– Или убили, если окажется слишком поздно.

* * *

Она пришла к девушке, хихикая, готовясь рассказать, как они с Цевеной подсматривали за мальчишками, купавшимися в реке. Прежде чем Неалла успела открыть рот, ее настиг внезапный удар.

– Я должна идти.

Девушка выглядела странно. Глаза у нее были словно плошки, губы – дрожали, руки же она сжимала так, что еще немного – и Неалла услышала бы, как похрустывают кости.

– Почему?

Не дождавшись ответа, Неалла подошла к Канайонесс, схватила ее за плечи и встряхнула. Теперь она была явно худее и меньше подружки, но гнев и разочарование придали ей сил. Она встряхнула ту, словно тряпичную куклу.

– Почему сейчас?

– Не… не могу тебе сказать. Я должна бежать, они при… придут за мною.

– Нет, это неправда, никто сюда не придет. Никто не знает, что ты здесь. Я… завтра будет три месяца, как я тебя нашла. Завтра мне исполнится десять лет. Мама даст мне новое платье, папа – коралловые бусики, я хо… хотела… сделать тебе сюрприз, хотела, чтобы ты увидела меня в новом платье, хотела принести тебе вкус… сный пирог…

Что-то горячее капнуло ей на ладонь. Она подняла голову. Канайонесс плакала – впервые с момента, как они встретились.

– Ты этого не чувствуешь? – спросила Канайонесс тихо. – Что-то близится, пробивается… Не болит у тебя голова, живот? Не туманится зрение?

– У меня болит голова, и у мамы болит, но она говорит, что это на смену погоды. Гроза идет, глупышка! Останься, не уходи!

– Зачем?

– Что – «зачем»?

– Мне оставаться.

Она пожала плечами. Что тут сказать? Как рассказать, что у нее никогда не было старшей сестры, только пятеро братьев, которых она любила, но которые были глупее стаи пьяных щенков.

– Потому что… потому что мне будет грустно.

Ох, это пробуждение было словно ледяная сосулька, воткнувшаяся в грудь.

Грусть.

* * *

– Почему здесь? Почему не исследуете руин села?

– Мы исследовали. Там не много осталось, даже деревья в садах выкорчеваны и сожжены. Колодцы засыпаны, водоотводные канавы – тоже. Каждая изба, конюшня, сарай сровнены с землею, а фундаменты распаханы. Кто-то постарался, чтобы от села исчез даже след. Через пять, самое большее десять лет все там покроет лес, и даже память о Глеввен-Он исчезнет. Мы привели туда и ясновидящих. Двое обезумели, один убил себя. Жрец Великой Матери, которого мы попросили благословить то место, ослеп. Моим людям там снились кошмары, после которых они боялись засыпать. Аспектированная Сила там настолько искривлена, что лишь величайшие мастера рискуют открывать в том месте разум, чтобы наложить чары. – Вельгерис наклонился, наполнил кубок и лязгнул приборами, переставив несколько тарелок. Без колебания положил себе еще одну порцию каши и принялся есть, не прерывая разговора: – Это не было обычное нападение банды наемников. Пусть бы даже в рядах нападавших оказалось несколько архимагов, не сумели бы они сделать с селом такое. Оно не разрушено – оно было изменено. Ни в одном царстве известного нам мира я даже с легендами о подобной Силе не встречался. Если не считать богов, ясное дело.

Гентрелл широко усмехнулся, на этот раз даже не пытаясь натянуть маску полного идиота. Усмешка эта была злобной, умной и для него – искренней.

– Если некий бог решился снова сойти к смертным, отчего тогда весь мир не трясется в корчах?

– Потому что боги, вероятно, все еще помнят, что они могут здесь и умереть. Ходить по миру в теле, что может быть уничтожено, – это выйти прямиком на дорогу, ведущую к Дому Сна. Кроме того, если верить легендам, боги, кроме самых незначительных, Сила которых могла помещаться в единственном теле, всегда появлялись во многих местах одновременно, как авендери.

– Если там что-то вообще появлялось.

– Разумеется. Боевые маги дезертировали, а солдаты поубивали себя сами, от скуки. Известно ведь – ничто так не утомляет, как пограничная служба.

Эккенхард наблюдал, как оба шпиона обменялись усмешками. Теперь уже речь шла не о сохранении тайны – но лишь о том, чтобы обменять ее на что-то равнозначно ценное. Кроме того, Гончая был гостем и, если не намеревался штурмовать замок, не станет оглашать слишком неприемлемые условия. Один знак Гентрелла – и тот мог оказаться за воротами.

Вот только это означало бы открытую войну между разведками.

Он кашлянул. Оба одновременно взглянули на него, и он почувствовал, как этими взглядами они пришпиливают его к спинке стула. Напряжение в комнате было сильнее, чем он мог себе представить.

– Какие сны были у ваших людей? – Спросив, он поднял кубок ко рту и промочил горло. Уж слишком оно пересохло под их-то взорами.

– Разные. – Вельгерис не отрывал от него взгляда, и был это взгляд нехороший, жестокий и скользкий. – Сны о пытках и смертях, о тварях, что убивают и пожирают людей, и о людях, что превращаются в тварей. О черной луне, лучи которой умерщвляют все живое, о красном, четырехглазом великане, что выныривает из-за горизонта, такой огромный, что видно его лишь по пояс. В трех руках гигант держит оружие, а в четвертой что-то маленькое и белое, что кричит так, что у людей разрываются сердца. О шестиногих чешуйчатых тварях без глаз, что бегают по каменной равнине и охотятся на все, что шевелится. О клетке из стеклянных шипов, стоящей на столпе выше любой из гор. – Тембр его голоса изменился, сделался тише, взгляд его стал не так резок. – Клетка столь тесна, что приходится в ней сидеть, свернувшись в клубок, без движения, и при каждом вдохе шипы втыкаются в тело. Это орудие пытки медленно вращается, открывая вид на всю равнину, с тварями, шестиногими стражниками и гигантом – скорее статуей, чем живым существом, – что торчит из-за горизонта. – Гончая отвел от него взгляд и быстро потянулся за кубком. Сделал несколько глотков. – Голову приходится держать прижатой к коленям, нельзя двинуться, пошевелиться, крикнуть. Можно только сидеть…

– Это снилось тебе. – Гентрелл скорее утверждал, чем спрашивал. – Ты отважился снять защиту и видеть сны вместе со всеми.

Вельгерис послал ему бледную улыбку:

– Мне нужно было убедиться, говорят ли мои люди правду. Я видел это лишь раз, и до сего дня отголоски того кошмара будят меня среди ночи.

Старший шпион кивнул и принялся снимать посуду со стола, бесцеремонно кладя ее на пол.

– Покажи ему рисунки, – проворчал он, указывая на шкаф за своей спиной.

Эккенхард поднялся и пошел туда. Шкаф оказался не заперт, а это означало, что Гентрелл с самого начала предполагал такой поворот ситуации. То есть либо он был ясновидцем, либо визит Велгериса не стал для него такой неожиданностью, как он изображал.

Открыв дверки, Эккенхард увидел несколько полок, заваленных бумагами. Бумага была довольно дорогим материалом, но все равно более дешевым, чем пергамент, который они использовали ранее. Кроме того, наличествовала и другая несомненная выгода: в случае чего бумагу было легко уничтожить.

Он молча принес несколько десятков листов и положил их на стол. Часть он уже видел, и содержимое их даже снилось ему несколько раз.

Вельгерис подождал, пока младшая Крыса пройдет на свое место, прежде чем потянулся за первым рисунком. Его худые пальцы дрожали. Великан, высовывающийся из-за горизонта, имел странные черты лица, более звериные, нежели человеческие, а четыре его руки, казалось, молотят воздух в схватке с невидимым противником. В них было три разных вида оружия: небольшой меч с расширяющимся кверху острием, топор и короткий не то дротик, не то копье. В четвертой руке, слева, он тоже что-то держал. Ярость, которой пылало его лицо, пугала даже на выполненном углем наброске.

На очередном рисунке два шестиногих чудовища сражались или совокуплялись друг с другом. Виднелся лишь фрагмент одной из морд: слепой, с полной пастью абсурдно огромных зубов, а также когти, чешуя, шипастый хвост.

Существо с телом человека, с двумя парами ног, что заканчивались огромными когтями, и с большими черными крыльями вместо рук, прижимало к земле человеческое тулово с оторванными конечностями. Блестящие кончики костей молотили воздух, рот несчастного был распахнут в крике на безоружном лице ребенка. Лицо чудовища представляло собой копию лица жертвы, но наполняло его совершенное равнодушие.

На следующем рисунке летающая тварь присела на камень на заднем плане, оставаясь лишь тенью, контуром. На переднем же плане, на земле, лежала жертва с тем же самым лицом, но спокойным, равнодушным, словно маска. Концы оторванных предплечий окаймляла чернота. Из каждого обрубка ног вырастали по две крохотные, когтистые стопы.

Еще один набросок показывал людей, насаженных на колья, распинаемых, четвертованных и раздираемых в клочья. Людей, превращающихся в чудовищ и охотящихся на других людей. Детей…

Гончая потянулся за кубком, осушил его единым махом, наполнил снова.

– Такие у тебя были сны? – Гентрелл не спускал с него глаз.

– Во сне… во сне я видел это издалека. Из клетки.

– Выжившие солдаты описывали некоторых из этих тварей. И еще таких, каких на рисунке, ты не увидишь.

Вельгерис отложил листы, невольным движением отер ладонь о штаны.

– Откуда они у вас? Эти рисунки, – добавил он.

– Откуда ты знал, что здесь есть люди, что уцелели в резне?

Вопрос на вопрос, пришло время торговли.

– У нас есть кое-кто в Крысиной Норе.

– Как и у нас в Псарне. Мы знаем об этом, вы знаете, что мы знаем, мы знаем, что вы знаете, что мы знаем. – Голос старшего истекал сарказмом. – Имя.

Гончая покачал головой.

– Что-то за нечто. Кто нарисовал эти рисунки? Они… просто вопят в голове, верно?

– Боги! Если бы ты снял защиту, держа их в руках, то орал бы, будто конечности отрывали тебе. Позволь мы ей рисовать на чем-то более крепком, никто в замке не сумел бы уснуть, несмотря на то что шкаф этот должен сдерживать Силу.

Значит, Вельгерис был чародеем. Эккенхард слышал кое-какие сплетни на этот счет, но обе разведки старательно охраняли информацию о магах в своих рядах. В случае войны такие люди становились первой целью для нападений.

– Невозможно. Нельзя нарисовать углем нечто с подобной Силой.

– Расскажи это ей. Эккенхард, загляни-ка на самую нижнюю полку, да, тот сверток, в шкурах. Не вынимай его, просто сломай печать и потихоньку разворачивай.

Крыса подошел к шкафу, заглянул, сломал печать и начал разворачивать. Внутри нашел доску. Обычный кусок дерева, шириной в полтора фута, длиной в два, толщиной в полпальца. Доску прожгли насквозь, а остатки рисунка высовывались из-под края продолговатого отверстия какими-то странными, скрученными формами. Дерево казалось ледяным на ощупь.

– Останься там! – прошипел Вельгерис, всматриваясь в доску расширившимися глазами. – Что это такое?!

– В шкаф вплетены серьезные заклинания. – Гентрелл повернулся в сторону Эккенхарда. – Когда б не они, в четверть часа нам бы пришлось покинуть комнату. Это один из набросков, которые были сделаны сразу после случившегося. Почти пять лет назад. Тогда мы были еще глупы и дали ей для рисования кусок доски. Будь он побольше, как знать, может, из замка никто бы и не вышел живым. Человек, который увидел это первым, погиб. Точнее, был втянут в рисунок. Когда мы его нашли, снаружи оставались лишь его стопы. Что-то всосало его, пожрало. А потом попыталось выйти. Я был при этом, понял все, когда стопы отвалились от доски, а дерево начало вибрировать. Я видел только фрагмент этого не пойми чего, перспектива – словно его нарисовали, глядя сверху, да еще и в полумраке. Но это точно не был человек. Счастье еще, что у меня здесь имелось трое чародеев – видишь, мы подошли ко всему серьезно. Они кинули на ту доску все, что имели, и мы живы только благодаря этому. С того времени наброски делаются лишь на бумаге, потому что та при любом приливе Силы горит и распадается в пыль. Но даже в таком виде, – он постучал по листкам, – она остается достаточно сильна, чтобы влиять на разум.

– Эти рисунки – переход. Ворота… кто…

– Имя, – прервал его Гентрелл. – Только настоящее.

– Фернелл Кесавен.

– Писарь в управлении припасами. Хорошо.

– Такие рисунки… – Гончая перевел взгляд с доски на стопку бумаги и назад. – У нас есть несколько легенд о людях, которые умели нарисовать врата в другие места. И легенды те не наши, но унаследованные от лучше помнящих старые истории… Кто это нарисовал?

– Покажу тебе. Эккенхард, заверни ее снова, позже наложим печать. И спрячь рисунки.

Они встали из-за стола. Убирая доску и относя листы в шкаф, младшая Крыса украдкой раз-другой покосился на Вельгериса. Гость их выглядел потрясенным и, что отбивало желание чувствовать хоть какое-то удовлетворение, напуганным. Если Вторая Гончая в империи начинает бояться, то такая маленькая Крыса, как он, вообще должна искать для себя очень глубокую и очень темную нору.

И Эккенхард уже догадался, куда они направятся. Во вторую башню, ту, с замурованными и зарешеченными окнами. Становилось все интересней.

* * *

Они никуда не пошли. Когда наступила ночь, девушка завернулась в кусок материи и села на песок, опершись спиною о стену. Задрала голову, глядя на небо.

– Столько звезд… И небо такое глубокое. Я никогда не могла на это насмотреться.

– Что теперь? Почему мы не идем?

– Что-то ты разговорился. Копай с другой стороны.

– Где?

– У стены. Нам нужно обнажить ее как минимум футов на шесть. Столько должно хватить. У северного конца найдешь кое-что, что должно тебе помочь.

На указанном месте под песком, на полуфутовой глубине, он обнаружил несколько глиняных осколков. Она хорошо подготовилась. Два глиняных фрагмента были размером с две его ладони. Он принялся копать примерно посредине стенки. Песок, мелкий, мягкий, почти пыль, осыпался назад в раскоп, но Йатех продолжал трудиться. Через час после захода солнца сделалось холодно, он радовался движению и усилиям: те согревали и занимали мысли. В истории мира, которую знал народ иссарам, не упоминалось о реке, что текла через пустыню и наводняла цветущую долину. Было знание о том, что Лааль Сероволосая продлила горную цепь, чтобы сдержать напирающие легионы Проклятых. Якобы она едва не заплатила за это утратой одного из семи своих авендери. Но рассказы иссарам не упоминали о людях, которые здесь жили, работали на земле и любили это место так сильно, что духи их не покинули его даже после их трагической смерти. Предки бывшего племени Йатеха сражались тогда в других местах, и трагедия народа земледельцев их мало касалась. Возможно, они даже что-то о них знали, что-то слышали, но не посчитали нужным засорять свою историю такими несущественными моментами. Богиня встряхнула основы мира и создала горы – о да, такое стоит поместить в легендах. Богиня изменила русло реки и убила несколько десятков тысяч человек, а сотни тысяч обрекла на изгнание и бедствия – а кому есть до этого дело? То были времена, когда стотысячные города сгорали в огненных бурях, поскольку нужно было расширить дорогу для марширующей армии. Мир сражался за выживание, верно? Более ничего в расчет не принималось.

В паре футов под поверхностью песок изменился. Сделался слежавшимся, твердым, словно смешанным с глиной. Один из осколков, воткнутый слишком резко, разломился напополам. Йатех стал копать медленнее, но все равно шло быстрее, поскольку песок не осыпался, как раньше. Работал он равномерно. Еще минута – и они получат свои шесть футов обнаженной стены. Наконец он остановился. Стоя внизу, у стены, он уже не доставал головой до ее края. Наверное, именно столько ей и нужно.

Он обошел стену и встал перед девушкой.

– Я закончил.

Она подняла лицо, и он почувствовал, как корчится его желудок. Снова эта чуждость, отвратительная, полузвериная, выглядывающая из глаз и из-за изменившихся черт лица.

– Хорошо, – прохрипела она. – У нас есть еще время.

– Что теперь?

Она кинула ему узелок. Маленькая фляга и несколько сухарей.

– Напейся. Сядь. Жди.

– Чего?

– Пока не откроется переход.

* * *

Рык разорвал пространство в клочья, ударил по мозгам, заставил трястись кости. Она лежала в траве, вжимая лицо в землю и крича изо всех сил. Чувствовала, как почва под ней дрожит и потрескивает, словно раздираемая в клочья рубаха. Слезы на ее лице мешались с соплями и грязью.

Кто-то споткнулся об нее и кувыркнулся. Алавен. Когда она встала, чтобы к нему подобраться, на нее упал кто-то еще, опрокинув ее снова. Покатились в сплетении рук и ног, вопль, что раздался возле нее, был сильнее рычания сошедшего с ума мира. Она едва узнала его: Гверн, старший брат Алавена.

– Перестань! – крикнула она ему на ухо. – Переста-а-а-а-ань!

Воспользовавшись тем, что как раз оказалась наверху, она чуть приподнялась, придерживая его одной рукою, а второй изо всех сил врезала ему по лицу. Раз, другой, третий. Помогло. Был он старше ее на год и мог бы снести многое, но только не то, что его избивает девчонка.

– Хватит! Хватит!!

Почти в тот же миг мир тоже успокоился. Она встала с парня, краем фартука отерла себе лицо, оглядела лежащую перед ней фигуру. Наверняка выглядел он хуже, чем она. Был полуголым, а все тело его покрывали свежие красные царапины.

– Ежевика, – усмехнулась она, моментально позабыв о своем страхе. – Вы купались в пруду и пытались сбежать через кусты ежевики. Дурачье.

– Нет уже пруда. – Гверн поднялся с земли и подошел к брату. Младший парень все еще лежал на земле и тихонько стонал. – Сделалась там дыра в земле, и вылилась в нее вся вода. Вместе с Хавером, Йоханой и Малым Ло. Все мертвы.

Улыбка на ее лице угасла. Как это – мертвы? Еще сегодня утром она видела их всех, когда они шли на пруд.

– Что… что случилось?

– Не знаю. Встань, Алав, все уже хорошо. – Он охнул и поставил брата на ноги. – Пошли домой, нужно всех предупредить, может, удастся кого-нибудь вытащить из той дыры.

Вот теперь она поверила. Он не стал бы рассказывать что-то такое, если бы с прудом и вправду не произошло чего-то серьезного. Он же глянул на небо.

– Нужно поспешить, вот-вот ударит гроза.

Небосклон наливался черными клубящимися тучами. Распростерлись они, казалось, повсюду, от горизонта до горизонта. Хотя несколькими минутами ранее, прежде чем землю охватили корчи, по небу плыло всего несколько облачков. Сделалось темно и холодно.

Они не успели сделать и трех шагов в сторону села, как наткнулись на Йохану.

– Чу… чудовища!

Она распахнула глаза, полностью в сознании, словно и не спала вовсе. Чудовища, приближаются чудовища. Осмотрелась в камере. Кроме узкой кровати и столика, на котором порой позволяли ей рисовать, не было здесь ничего. Ей запрещали владеть красками, углем, тщательно отбирали остатки еды, мочу и отходы. Все, чем она могла бы творить, подлежало тщательнейшему контролю. Каждую ночь и каждый день, каждый час, а то и чаще стражник подходил к двери и заглядывал в окошко, проверяя, не рисует ли она. Рисунки ее пугали. Но если бы она держала их в голове, если бы не могла время от времени их выпускать – умерла бы.

Теперь она тоже чувствовала: должна рисовать, должна это освободить. Спотыкаясь, чуть ли не на ощупь она добралась до стены. Видела их, мужчину с закрытым лицом и стоящую перед ним женщину, запертых в каменной стене и стремящихся оттуда выйти.

Она должна была им помочь.

* * *

Вторая башня. Они шли узким коридором, освещенные масляными лампами, на четвертом этаже, в средней части дома. Первые два этажа были вычищены, оставались там лишь несколько деревянных столпов, поддерживавших свод. Чтобы добраться до третьего этажа, им пришлось взбираться по лестнице, приставленной двумя хмурыми солдатами в полном вооружении. Едва только они попали наверх – лестницу убрали.

Здесь находились казармы с дюжиной стражников, несших караул по четверо, сутки напролет. Двое патрулировали четвертый этаж, еще двое находились у дверей, ведущих наверх, четверо, вооруженные до зубов, сидели в комнатке неподалеку от двери; остальные отдыхали.

– Они меняются каждое утро на рассвете. Мало кто выдерживает дольше, – произнес Гентрелл.

Вельгерис взглянул на него внимательно, но не отозвался ни словом.

На четвертый этаж вели обычные деревянные ступени. Стражники внизу отсалютовали и уступили им дорогу. Оба не спускали взгляда с двери наверху лестницы.

– Нам пришлось оставить ступени, поскольку доставлять еду наверх иначе было ужасно неудобно. Кроме того, если стражники за теми дверьми столкнутся с проблемами, помощь должна прийти немедленно.

Старая Крыса вынул из-за пояса тяжелый ключ и вставил его в замок. Прежде чем провернул, отворил глазок и заглянул внутрь.

– Все нормально, Навенн?

– Так точно, комендант, – донеслось из-за дверей.

– Отойди, я захожу с двумя гостями.

Вошли. Навенн даже не напрягся, чтобы отсалютовать, что, впрочем, оказалось бы непросто, учитывая тяжелый арбалет, который он держал в руках. Арбалет был направлен вглубь коридора, а тот чуть дальше поворачивал вправо. Слева находилась стена без окон, справа – четверо дверей, между которыми разместили несколько светильников. Неоштукатуренные каменные стены, гранитные плиты на полу. Духота непроветриваемого много дней помещения. Гниль и влага. Более сурового места нельзя было себе и вообразить.

– Как оно сегодня?

– Пока тишина и покой, господин комендант.

– Все четверо?

– Да.

– Хорошо.

– Авегер! – во все горло рявкнул стражник. – У нас гости. Комендант и еще двое!

– Слышу. – Из-за поворота коридора донесся отголосок шагов. – Это что же, мне не стрелять?

Гентрелл улыбнулся, извиняясь.

– Юмор солдат, что находятся в крайней степени напряжения, оставляет желать лучшего. Прошу, – указал он на освещенный факелами коридор.

Вельгерис заложил руки за спину и пошире расставил ноги. Кадык у него внезапно прыгнул вверх, глаза гневно сузились. Было понятно, что он не намеревается сдвинуться ни на шаг.

– К чему все это? Вы вынесли первый и второй этажи, чтобы в случае чего удалось быстро и легко обрушить башню, верно? Поставлю любые деньги, что деревянные подпорки подпилены так, что сломаются от пары ударов топора, а охапки соломы, что там лежат, должны загореться легко и быстро. Эти стражники здесь, вооруженные до зубов, спящие в кольчугах, со взведенными арбалетами… – Он остановил взгляд на оружии, что сжимал Навенн. – Это что, какой-то спектакль? Шутка, чтобы меня насмешить? Чтобы насмешить Внешнюю Разведку? Вы ведь держите здесь несколько детей, что пережили резню в селении? В чем тут дело, Гентрелл?

Старая Крыса уже не улыбался. На его лице, похожем на небрежно отесанный камень, замерло нечастое для него выражение совершенной, полной внимания сосредоточенности.

– Когда солдаты добрались до Глеввен-Он, было уже поздно кому-то помогать, – начал он тихо. – Ты прав. Что бы там ни произошло, оно отразилось громким эхом в наполняющей пространство Силе, во всех аспектах. Именно потому Дравен-лод-Мерв, командовавший дружиной боевых магов Двадцать второго, взял своих чародеев и две роты, которые как раз стояли под копьем, и двинулся к селению. Казармы полка от Глеввен-Он отделяет тридцать миль, целый день форсированного марша, потому мы подозреваем, что чародей должен был почуять, что нечто происходит, часов за десять. Мы не знаем, отчего он не дождался остального полка, но думаю, что его погубило обычное высокомерие. Лучший боевой маг в армии на Юге, долгие годы тех, кто готов был бы встать против него в схватке, встречалось не много. Ну и – он просчитался.

Комендант шагнул, не оглядываясь, в глубь коридора, а Вельгерис, словно притянутый невидимой силой, пошел следом. Как и Эккенхард. Им пришлось бы его убить, чтобы он этого не сделал.

– Когда они прибыли на место, тучи затянули небо, шел дождь. А потом появились чудовища. Их удавалось убить – или хотя бы задержать, – но было их слишком много для двух рот. Когда бы не чародеи, бой длился бы пару минут. Обе роты даже не вошли в село, отступили от него, выбитые тварями, рядом с которыми все уродства Пометников выглядели бы лишь болезнью кожи. Чары не срабатывали, Сила в том районе оказалась хаотичной, солдаты, которые выжили, твердят, что у чародеев взрывались глазные яблоки, а тела покрывались черными синяками, когда рвались их вены. Но это были боевые маги империи, а потому – они сражались, несмотря ни на что. Сам Дравен убил с десяток тварей, прикрывая отступление… или лучше сказать «бегство».

За поворотом они наткнулись на очередного солдата. Невысокий и коренастый, он держал в руках взведенный арбалет. Не стал его откладывать, чтобы отдать честь.

– Все в порядке, Ав?

– Так точно, господин комендант. Они спят.

– Что было потом? – Вельгерис переступил с ноги на ногу, а Эккенхард усмехнулся себе под нос. Шпион дорвался до информации, и кровь бежала в нем быстрее. Настоящая Гончая.

– Авегер был там. – Гентрелл кивнул солдату. – Говори.

Стражник опустил арбалет, кашлянул, глаза его потемнели. Эккенхард с удивлением заметил, что солдату – не более двадцати пяти. А на первый взгляд показалось – лет на десять больше. Морщины и легкая седина оказались обманчивы.

– Оттесняли нас к… к востоку, за село… твари… чудища… люди… господин комендант… – Он вонзил в Гентрелла молящий взгляд и задрожал.

– Ладно. Село уничтожили твари, о существовании которых мы даже не подозревали. Не демоны, призванные чародеями, ибо таких мы умеем распознавать, и не те твари, что встречаются в Урочищах. Некоторых ты видел на рисунках, других мы знаем только по рапортам уцелевших. Мы сумели установить, что часть жителей оказалась изменена и присоединилась к чудовищам. Резня солдат продолжалась с полчаса, да и то – лишь из-за того, что чародеи выложились до предела. Но Ав прав. Если судить по следам, обе роты оттесняли в заранее известное место, туда, где находился рыбный пруд. Мы не знаем, отчего твари поступали так, действовали они инстинктивно или за тем стоял какой-то расчет. До пруда добрались едва ли треть солдат и двое чародеев, Дравен и Ларис Грев. Оба уже страдали от ужасных ран, их гематомы разрывались, Ларис оказался слеп, Дравен – слеп наполовину. Солдаты, что их окружали, выглядели не лучше. Это была резня.

– Так каким же чудом кто-то уцелел?

По лицу Гентрелла промелькнула целая гамма чувств, и в конце концов на нем воцарилось лишенное радости веселье.

– Чудо – хорошее слово. В четверти мили от пруда был старый сарай. Когда они оказались поблизости… Я покажу тебе.

Они подошли к первым дверям.

Пока шагали, Эккенхард лихорадочно думал. Не о том, что он сейчас увидит, но – почему он это увидит. До сей поры его удерживали подальше от башни – таковы были приказы Крысиной Норы, и Гентрелл выполнял их с невероятной тщательностью. Его роль Свободной Крысы обрекала шляться по всей империи и общаться с различнейшими, часто совершенно случайными персонами, разнюхивать сплетни, распространять информацию и приказы и держать рот на замке. Так он и провел последние пять лет. Не то чтобы он жаловался – знавал людей, которые за это время и носа не казали из какой-нибудь продуваемой ветрами караульни на северной границе, отмораживая себе жопы на службе у императора, но факт оставался фактом. Общаясь с комендантом замка, он узнал часть секретов, но все равно был лишь пешкой в игре, доска которой занимала половину континента, а счет фигур шел на тысячи, ходы же планировали на годы вперед.

Политика, интриги, торговля, войны – все это гигантское игрище, поглощающее большую часть мыслей правителей цивилизованного мира, шло без перерыва вот уже сотни лет и будет продолжаться и после его смерти. У него было достаточно здравого рассудка, чтобы понимать: в любой миг его могут заменить – или им пожертвовать – ради того, чтобы снять с доски вражескую фигуру. Такова судьба Крыс. Но он умел делать выводы из своих странствий и из дел, которые решал. Империя, а в особенности Внутренняя Разведка, кое-кого искала. Или кое-что. И делала это слишком нервно. Он знал о перемещении отрядов, о вооруженных до зубов дружинах магов, переданных в распоряжение Крысиной Норы, о странных заменах в штабе, об активации давным-давно замороженных агентов. И все это крутилось вокруг происшествия в Глеввен-Он и этой башни.

Оставался лишь один вопрос. Отчего внезапно, без предупреждения, Гентрелл решил посвятить одного из своих гонцов в секрет, который Второй Гончей пришлось выдирать едва ли не силой, выдав взамен своего агента? Станет ли он с этого мгновения чуть более важной пешкой – или всего лишь приманкой на крючке?

Двери были обиты железом и запирались на четыре железных засова, каждый – шириной в мужскую ладонь. Маленькое окошко посредине было оснащено толстенным стеклом. Вельгерис взглянул на эти приспособления, высоко подняв брови. Гентрелл пожал плечами:

– Некогда один из стражников едва не потерял глаз, заглянув внутрь.

– То есть он не мог поступить так, как обычно делают стражники в тюрьмах? Прийти с коллегами и сломать шутнику мослы?

– Покажи ему, Ав.

Солдат без слова подал арбалет командиру, после чего принялся крутить рукоять, размещенную подле двери. По мере того как он это делал, стекло медленно становилось прозрачным.

– С десяток футов веревки и масляная лампада, опускаемая сквозь дыру в потолке. Нам необходимо иметь возможность наблюдать за нашими подопечными днем и ночью.

Гончая без приглашения подошел к окошку и заглянул. Даже при довольно слабом освещении было заметно, как по лицу его скользит разочарование. Как видно, он надеялся на что-то другое.

– Ребенок, – шепнул он. – Обычный мальчишка, десять-одиннадцать лет… может, двенадцать, если это сын крестьянина, их дети частенько задерживаются в росте. Спит обнаженным, раскрывшись, на спине несколько шрамов, на левой лодыжке – след от укуса. Не хватает двух пальцев на правой ноге, правая рука выглядит словно ее сломали в двух местах и она плохо срослась, левой я не вижу…

Какую бы технику запоминания ни применял Вельгерис, та, похоже, предполагала такое бормотание себе под нос. Во время допросов это, несомненно, крайне раздражало.

– И всего-то? – Гончая повернулся к ним, едва только закончил запоминать вид парня, его нар, столика, небольшого табурета и размеры камеры вместе с цветом стен. – Все эти предосторожности из-за ребенка?

– Этот ребенок сражался с чудовищами, словно одержимый божеством. Едва только получил меч в руки – размером чуть ли не с себя самого, – принялся рубить тварей на куски. А парню было в ту пору лет семь. Никто из стражников не войдет туда, чтобы его проучить, пусть даже сопровождают его десяток товарищей в полном вооружении. Мальчик этот не говорит, не кричит, не издает никаких звуков, зато хватит и мгновения невнимательности, чтобы он попытался вырвать у кого-нибудь сердце. Настолько уж он изменен. Он словно животное, выдрессированное для боя. Тот стражник, которого он едва не ослепил, был просто неосторожен. Но здесь служат люди, которые пережили резню лишь потому, что ребенок сражался на нужной стороне. Никому и в голову не придет обидеть его, разве что при некоем стечении обстоятельств он окажется снаружи.

В то время как Гентрелл говорил, молодой стражник снова поднял лампу, взял арбалет и вернулся на свой пост.

– Я покажу тебе остальных. – Старая Крыса указал рукою на коридор.

У следующих дверей повторилась процедура передачи оружия в руки Гентрелла и верчения рукояти. Тот факт, что стражник ни на минуту не хотел разрядить арбалет, был более чем тревожным. Стилет в сапоге Эккенхарда снова дал о себе знать.

* * *

Они стояли перед стеной уже с четверть часа. Вокруг успела воцариться ночь. Девушка приказала ему углубить раскоп еще на полфута и утоптать дно, прежде чем соизволила сойти и встать перед ровно уложенными камнями. Легонько прикоснулась к ним, ведя пальцами по шершавому шву.

– Она стара, – сказала девушка. – Мужчина строил эту стену, чтобы дать своей семье тень в солнечный день и уберечь сад любимой жены от горячих ветров, что веяли летом с востока. Работал он дни напролет, а она приносила ему охлажденное вино, смешанное с соком лимона и водой. Шла осторожно, в одной руке удерживала кувшин, второй поглаживала растущий живот. Они полюбили друг друга против желания близких и все же имели кусок собственной земли, свободный доступ к реке и надежду на счастливое будущее. Через двадцать лет они задохнулись в подвале того же дома, залитого волной грязи. Убили их последние конвульсии умирающей реки, большая часть вод которой уже потекла на запад от возникших гор.

– Зачем ты сейчас говоришь мне об этом?

Она пожала плечами.

– Ты должен помнить, что боги не заботятся о смертных. Ваши желания, надежды, мечты не имеют для них никакого значения. Паника Лааль убила здесь десятки тысяч людей напрямую, а сотни тысяч – опосредованно, поскольку голод, который наступил после исчезновения плодородного региона, кормящего пятую часть народов континента, забил путь к Дому Сна на сто лет вперед. Ей не было нужды это делать… но она боялась за свое существование, открыв после смерти Дресв’лов, что и боги могут повстречаться с ничто. Не Дом Сна, стражники которого принимают души смертных, но абсолютное и бесповоротное небытие. – Она улыбнулась. – Цена за достижения божественности – балансирование на краю бездны.

– Нам нет дела до богов.

– «Нам» – это кому? – приподняла она красиво изогнутые брови.

Он видел, что из глаз ее исчезла пугающая чуждость, снова глядела на него обычная, стройная, злоречивая и циничная девушка. Ему не нравилось то чужое, что появлялось в самые неожиданные моменты. Но не это было главным. Он присягнул на год. Теперь уже – не целый.

– Ну? Не ответишь? Ты все еще больше иссарам, чем изгнанник. Все еще думаешь и глядишь на мир с точки зрения того пойманного пустыней племени. Поверь мне: ваша судьба в те времена не была чем-то необычным. Тебе кажется, что ты знаешь все ответы, все загадки, что если вы – потомки уцелевших, то и ваша история представляет собой нечто ценное и необычное. У меня для тебя неожиданность, мой маленький скорпион: все люди в мире – потомки тех, кто выжил. Ваша необычность сводится лишь к тому, что вам дозволено существовать после двух предательств, хотя уже после первого должны были вас вырезать до последнего младенца. Потому как вы, показав, что смертные могут сражаться с богами, что могут убивать авендери… Оставлять вас живыми было либо глупостью, либо гениальным планом, стратегией, превосходящей воображение и уходящей на тысячу ходов вперед…

На лице ее появилось глубокое размышление. То самое, пугающе чужое поселилось в синих глазах на долю секунды. Он почувствовал, как замирает его сердце.

– А может, вы выжили, невзирая на планы, – прошептала она самой себе. – Может, пустыня должна была вас убить, а проклятие, что связывало общую душу с живым телом племени, – обречь на окончательную гибель… Как тебе такое? Выслать народ, что родился на благословенных, зеленых землях, полных рек и озер, чтобы он отбыл покаяние в пустыне, – это все равно что приказать ребенку переплыть океан. Можно уничтожить остатки народа, не запятнав свои руки кровью. Однако вы выжили, несмотря ни на что, несмотря на божественные планы. Вы повстречали несколько десятков стариков из племени, молодежь которого погибла до последнего человека, а они полюбили ваших детей и приняли вас на свои земли, словно обретенных родственников. Вы выжили, почитая наименее величественную из богинь и ожидая шанса на искупление… хотя оно никогда не наступило бы. Потому что вы должны были погибнуть.

Она громко засмеялась, вспугнув какое-то пустынное создание, что сбежало во тьму, издав предупреждающее шипение.

– Права ли я, Керу’вельн?

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы припомнить, что именно таким именем она его одарила.

– Не знаю, – прохрипел он.

– Это мне известно. Но ведь – вот была неожиданность, верно? Когда боги поняли, что их план себя не оправдал, вы уже стали сильным племенем, которое все еще помнило, что можно убить авендери. К тому же вы сумели удержаться веры в Баэльта’Матран, а она славится тем, что не нарушает данного слова. А может, она именно это и планировала с самого начала? Кто знает?

Она смотрела, прищурившись, на него. Чуждость появлялась в ее глазах и снова исчезала.

– Ты ведь все еще думаешь о себе как об иссарам, верно? Все еще не можешь отсечь себя от того. Так не должно быть… – Она кивнула, принимая решение. – Открой лицо!

Он не отреагировал, в первый миг не будучи в силах понять, воспринять то, что она ему сказала.

– Ну давай! – Смех ее резал, словно стеклянный осколок, втыкающийся в тело. – Ты уже не иссарам. Ты отрекся от рода, племени, от общей души. Ты не должен закрывать лицо. Открой его!

Он стянул экхаар, ощущая щеками ласки ветра. Это было странное чувство. Он стоял перед чужой без повязки на лице. И не имея ничего, что мог бы потерять. Пустота появилась из ниоткуда, темная мрачная тяжесть, наполняющая место где-то в подвздошье. Она напоминала…

– Веретено черного льда, верно? – Она смотрела ему в глаза, а чуждость медленно всплывала в глубине ее глаз. – Словно в твое подвздошье кто-то воткнул кусок льда в форме веретена. Ты знаешь, что лед черен, и знаешь, что весит он больше целого мира, и что хуже – ты уверен, что никогда не удастся его извлечь. Ты станешь носить его до конца жизни, мой маленький скорпион. Мой Носящий Мечи, – добавила она почти ласково.

И жутко улыбнулась.

– Уже скоро будет случай тебя испытать. И если ты подведешь, то противник не оставит тебе ни малейшего шанса. Возможно, ты идешь туда затем лишь, чтобы умереть и дать мне шанс для бегства. Что скажешь?

– А тогда веретено исчезнет?

– Да, наверняка.

Он направил взгляд на стену.

– Тогда пойдем.

* * *

Мужчина изменился. Она ощутила это в полмгновения, с рукою, поднятой туда, где находилось его лицо. Теперь он не носил повязки, она видела глубоко посаженные глаза, печальные, словно осеннее небо, кривой, должно быть сломанный, нос, красивые губы. Был он молод, может, несколькими годами старше ее, – но одновременно стар. Трудно оказалось уловить его сущность, особенно при таком свете, но она решила, что попробует. Поразмыслив, добавила ему несколько морщин на лицо, решив, что этого будет достаточно.

С девушкой же проблем не было. Месяцами она видела ее на внутренней поверхности век, на рисунке чужом и болезненно знакомом, словно лицо матери, которое она пыталась вспомнить, но вместо которого появлялись лишь неясные образы. Однако она была уверена, что не ошибается. Не насчет этой девушки.

Ее камера была торцевой, коридор обегал ее с двух сторон, и в обеих стенах находились двери, снабженные небольшими оконцами. Стражники проведывали ее каждый час, заглядывая в оба оконца, а порой и входя в камеру, проверяя все куда более тщательно. Ее боялись сильнее – потому так часто проверяли, что именно она делает. Была у нее Сила призывать картины, Сила выпускать их из собственной головы. Картины пребывали там постоянно и были ужасающими.

Если они позволяли ей рисовать, в камере появлялись краски и кисточки, а еще куски бумаги – тоньше которой она и не видывала. Когда рисовала, всегда наблюдали за ней как минимум три человека, в том числе чародей, и дело было не только в том, что именно она рисовала, но и в том, чтобы она не припрятала краски, могущие сделаться в ее руках смертельным оружием. Это же относилось ко всему, что она могла использовать для рисования: остаткам пищи, питью, калу и моче, которые у нее забирали, едва она успевала поесть и удовлетворить свои потребности. В ее случае и речи не могло быть о вонючем ведре, что целыми днями стояло бы в углу камеры.

Они сделали все, чтобы лишить ее возможности бесконтрольно рисовать.

И все же она вот уже несколько дней рисовала эту картину.

Ей удалось скрыть то, что она делает, потому что стражники искали то, что, по их мнению, было бы рисунком. Прямые линии, ясно видимые фигуры, явственные образы. Искали они нечто подобное тому, что она рисовала до сей поры.

Им и в голову не пришло, что рисунок может выглядеть иначе.

Стены ее камеры были стенами укрепленного замка, выстроенного в типичной меекханской манере: солидно, дешево, не принимая в расчет эстетику. Им следовало выдержать удары метаемых баллистами камней, а не выглядеть красиво. Если даже и были они некогда гладкими, то теперь штукатурка отслаивалась от них целыми пластами, крошилась и устилала пол слоями пыли. Влажность, встающая с болот, с каждым годом оставляла все более отчетливый след на столетних стенах. Вместе с ней появился грибок. А когда камеру осушили и приготовили к ее приходу, никто не озаботился тем, чтобы оштукатурить ее заново. Согласно меекханскому прагматизму, было решено, что не стоит тратить деньги на борьбу, обреченную на поражение.

Это позволило ей творить.

Уже несколько дней в голове ее жил образ, который все настойчивей добивался освобождения. Она видела их на стене, мужчину с мечами за спиной и девушку с глазами словно вечернее предгрозовое небо. Она вычерчивала их образ на волглой штукатурке, используя для этого ногти и черенок деревянной ложки. Она делала это осторожно: тут черта, там царапина, легкий след, тень, обещание формы. К счастью, два влажных пятна на стене чуток напоминали человеческие абрисы. Легким касанием она нанесла линию лица, плеч, рукояти мечей, что выступали за спиной мужчины. Нужно было знать, куда смотреть, и напрячь воображение, чтобы в этом скоплении пятен и трещин увидеть Картину. Но она хорошо знала. Картина оставалась в ее голове и будет завершена, когда она решит, что готова. А значит – совсем скоро.

Она услышала шум разговора за дверьми.

* * *

Вторые и третьи двери были подобны первым: сталь и железо с небольшим застекленным окошком посредине. Вельгерис подходил к каждому с таким выражением, словно ему все сильнее хотелось ткнуть кого-нибудь ножом. Эккенхард нисколько не удивлялся. Недоверие живо в любом шпионе, оно – нечто естественное, словно сердцебиение или дыхание. Крыса полагал, что, будь он на месте их гостя, тоже чувствовал бы: что-то здесь не так. По сути-то, кроме красивого представления с таинственной башней, железными дверьми и вооруженной стражей, Гентрелл так и не представил никаких доказательств в подтверждение своей истории. Ни один из узников – ни первый парень, ни кажущаяся его ровесницей девочка, ни пятнадцатилетний с виду подросток – не производил серьезного впечатления. Спокойно спали в своих камерах и, похоже, не имели желания ходить по стенам или гнуть голыми руками толстенные стальные прутья.

Если бы не рисунки, которые произвели на Гончую такое впечатление, он наверняка бы развернулся и ушел. Но они как раз приближались к камере их автора. Если и она будет спать сном невинного младенца, наверняка ждет их война разведок, решил Крыса, глядя на лицо Вельгериса. Никто не любит, когда из него делают идиота.

Камера была торцевой, коридор от нее поворачивал вправо и шел вдоль восточной стены. В помещение вела пара дверей.

– Нам необходимо видеть каждый фрагмент камеры без того, чтобы ежеминутно входить внутрь, – пояснил Гентрелл, хотя Вельгерис не промолвил ни слова.

Гончая без звука подошел к двери. Не ожидая приказания, Эккенхард занялся веревкой, одним ухом прислушиваясь к бормотанию шпиона. Чувствовал, как встают дыбом волосы у него на затылке; обменялся взглядами с командиром, который уже стоял в паре шагов в стороне и со странным выражением разглядывал гостя. Тот шептал:

– Девочка, около пятнадцати-шестнадцати лет, светлые волосы, обтрепанная рубаха, спит на матрасе, лежащем на полу. Камера обустроена скромнее прочих, кроме матраса – никаких вещей, даже одеяла, стены, как и в предыдущих камерах, покрыты пятнами и лишаями… – Казалось, что Вельгерис засмотрелся куда-то в пространство, затаив дыхание. – Девочку окружает… нет, не могу это назвать, ее словно нет, словно она делит свое пространство с чем-то еще, и это не иллюзия, не превращение, не отсечение, нет ни следа прикосновения Хаоса… Ничего кроме Мрака. И все же… У меня пощипывает пальцы, в ушах стоит звон, вкус грибов на языке, лаванда… чеснок… мед… не от нее. Что, проклятие?..

Он чуть отступил, по очереди осмотрел все четыре засова, запирающие двери. Молниеносным движением, словно богомол, повернулся к Эккенхарду, глаза его были подобны черным колодцам. Потом взглянул налево, за поворот коридора.

И в этот миг из-за поворота вышла смерть.

Фигура в белом была будто вырезана из куска полотна и казалась двумерной. Потом она шагнула вперед, ее лизнул свет лампадки – и вдруг она обрела глубину, но не сделалась от этого менее абсурдной. Белые штаны, белая свободная рубаха, лицо – словно покрытая лаком маска, седые волосы, белые ладони – нет, перчатки, – штанины закрывают голени, но Эккенхард готов был поспорить на любые деньги, что сапоги пришлеца, если он их носил, тоже оказались бы белыми.

«Как, – заворочалось под черепом, – как он сюда вошел? Магия? Блокаду на башню наложили лучшие из чародеев Крысиной Норы».

Столько-то он и успел подумать, перед тем как чужак убил первого из них.

Авегер стоял ближе прочих, спиной к повороту, арбалет все еще держал в руках направленным на дверь. Когда Вельгерис оборвал свой монолог и взглянул ему за спину – повернул голову. Не тело – инстинкт, заставляющий воспринимать «гостей» в камерах как наивысшую угрозу, не позволил ему направить оружие в другую сторону. Да и что могло бы выйти из-за поворота, который он проверил несколькими минутами ранее?

Он так и умер, с головой, повернутой в сторону, глядя через левое плечо. Одетый в белое убийца прыгнул, преодолев разделяющее их расстояние в десяток футов в два удара сердца, ухватился двумя руками за его голову, провернул. Хрустнуло, спуск, нажатый в последнем спазме, освободил тетиву, и тяжелая стрела со стуком впилась в дерево.

Младший шпион отпустил веревку, которая со свистом исчезла в дыре в потолке. Внутри камеры раздался шум от разбившейся лампы. Потом все завертелось.

Убийца влетел меж ними, словно торнадо, несясь прямиком на Эккенхарда. Шпион увидел лишь, как нападающий сгибает ногу для пинка, а затем почувствовал, как в грудь его словно бьет с размаху кистень. Что-то треснуло в районе грудины, и тело отозвалось обморочной мягкостью.

Он грохнулся затылком в пол, под веками словно взорвался миллион звезд – и на миг он утратил зрение.

Когда оно вернулось двумя-тремя ударами сердца позже, Вельгерис корчился на полу с руками, прижатыми к горлу. Между пальцами тонкими, словно иглы, струйками брызгала ярко-красная кровь. Собственно, Гончая уже был мертв. Гентрелл сражался – вернее, не столько сражался, сколько не позволял сбить себя с ног, и помогали ему в этом коренастая фигура и изрядная масса. Удары рушились на него, словно он попал в молотилку, пять, десять ежесекундно, конечности нападающего превратились в размазанные полосы, но Старая Крыса все еще оставался на ногах. Согнулся, низко опустив голову, тяжело дышал. И ждал.

Раздался щелчок, и убийца выполнил неправдоподобный, эквилибристический прыжок, всем телом уйдя с линии выстрела. Арбалет… невероятно, но он уклонился от арбалетной стрелы. И одновременно нашел дыру в блоках, мощный пинок ниже колена выгнул ногу Гентрелла внутрь, и шеф Крыс упал, заорав благим матом.

Нападающий сразу же оставил его и развернулся к атакующему солдату. Второй стражник из коридора – все случилось так быстро, что Эккенхард почти о нем позабыл, – приближался спокойно, поблескивая вынутым мечом и побрякивая кольчугой. Не пытался снова натянуть арбалет, выбрал ближний бой и, похоже, не спешил. Слыша шорох шагов на ступенях, Крыса понял – почему. И за этот миг, за эти несколько ударов сердца, когда все замерло, он успел наконец присмотреться к лицу убийцы. Это была… маска, понял он через миг, глядя на безукоризненную, фарфоровую белизну щек, ровную плоскость лба, едва обрисованный горб носа, утолщения, которые можно было принять за губы. Маска, едва напоминающая человеческое лицо. Темные миндалевидные отверстия на месте глаз блеснули в его сторону, когда чужак склонил голову. И в миг, когда двери с грохотом отворились и в коридор вывалились несколько солдат, белый убийца бросился на них, словно выстреленный из катапульты.

Первого он убил сразу. Скользнул мимо клинка, и внезапно в руках его появились стилеты. Белые, словно кость. Эккенхард не сумел сосчитать, сколько было ударов, но кольчуга солдата покрылась красными пятнами с такой скоростью, словно стражник взорвался изнутри десятком маленьких багровых гейзеров. Умер он стоя.

Вооруженные люди в глубине коридора не колебались, направили арбалеты, двое, присев, словно были на учениях. Если нужно будет пожертвовать жизнью – сделают это.

Только вот жертва этих людей, понял Эккенхард, глядя, как убийца без усилия отбрасывает мертвого стражника, может не иметь значения. Не в схватке с кем-то таким.

В глубине коридора запели тетивы, и сразу после этого чужак ринулся в атаку. Ни одна стрела его не зацепила.

– Экк… а-ард, – голос Гентрелла, искаженный болью, был едва различим.

Он взглянул на старшего Крысу, сидевшего под стеной. После того удара, что сломал ногу, ему досталось еще: левая рука бессильно свисала, правая сторона лица выглядела так, словно в нее попали боевым молотом. Когда он выдыхал, на губах его лопались кровавые пузырьки. Должно быть, сломанные ребра пробили легкое.

– Де… ти… выпус… ти… их… но не… ее.

Он понял. Взглянул в глубь коридора, где как раз умирали последние солдаты. До ближайших дверей было шагов десять. Попытался подняться, но обморочное бессилие, охватившее низ тела, не желало выпускать его из объятий. Он стиснул зубы и пополз.

* * *

Она ощутила, что нечто встало за дверью, в тот миг, когда картины в ее голове взорвались разноцветьем. Они хотели освободиться, но одна была ближе всех. Она вскочила с матраса, масляная лампа ударила в пол. Огонь затанцевал на камнях, лизнул край ее рубахи и погас. Неважно, ей не было нужды в свете. В три шага она оказалась под стеной и несколькими резкими движениями соединила пятна и черточки в Картину.

* * *

Девушка мягко хмыкнула: голосом глубоким и вибрирующим. Взглянула на него со странным выражением на лице, где было поровну ожидания и напряжения.

– Началось.

Она протянула руку и прикоснулась к стене.

– Можешь закрыть глаза. – Она сделала шаг вперед, потянув его за собой.

Он смежил веки и пошел следом. Не знал, чего ожидать, но переход поймал его врасплох. Было так, словно он пробился сквозь слой льда – тонкого, тоньше волоса – и вошел внезапно в душное помещение, пахнущего гнилью и гарью. Откуда-то доносился лязг оружия и крики.

Его попутчица со странным, почти трогательным выражением на лице стояла перед молодой девушкой, почти ее ровесницей.

– Ты выросла, – сказала она тихо. – Выросла, Неалла.

Названная Неаллой дернулась, как будто произнесенное имя было обухом, которым ее ударили в лицо. Она побледнела, захрипела, отступила на шаг. То, что появилось в ее глазах… было больше, чем удивление: боль, отчаяние, любовь и ненависть. Невольно, послушный клятве, он встал между ними.

– Нет. – Дыхание Малышки Канны защекотало его затылок. – Она этого не сделает. Она должна понимать, что в том была ее вина. Это она задержала меня в селе, когда я хотела уйти, и это она настаивала… просила, чтобы я хоть что-то сделала, когда пришли посланники огн’келл. Если бы не она, все остались бы живы. Верно?

Он видел, как лицо девушки корчится, ломается под воздействием этих слов, как появляется испуганный, безоружный ребенок. Знал он даже не глядя, что в глазах его спутницы снова появилось нечто чуждое. Жестокость ее слов, произносимых легким тоном, обладала собственным горьким привкусом.

– Когда я сбежала из тюрьмы, то попала в сарай на окраине села, – продолжила Малышка Канна, невзирая на то что проступало в глазах девушки. – Она присматривала за мной, дала еды и принесла несколько старых тряпок для одежды. Но, когда я хотела уйти, чувствуя, что погоня приближается, Неалла уговорила меня, чтоб я осталась еще ненадолго. Странное желание маленькой девочки, которой хотелось иметь собственную большую куклу для игры. А потом ловчие напали на ее село и вырезали всех под корень…

Она оборвала себя, шум в коридоре вспыхнул с удвоенной силой. В голосах людей – двоих, как оценил он через миг, – не было ничего, кроме отчаяния. Яростный звон клинков на мгновение заглушил все остальное – чтобы оборваться лязгом оружия, падающего на пол, и высоким, отчаянным криком. Кто-то как раз умирал.

– Мне нужно пойти поговорить с нашим гостем.

Она спокойно подошла к двери и махнула рукою.

Дверь крякнула и выпала из проема.

– Как раз чтобы сообщить о собственном приходе, – проворчала она. – Будь готов.

И вышла в коридор.

* * *

Чудовища были все ближе, подбирались к сараю со всех сторон, окружали его, но пока что не атаковали. Гверн, Алавен и Йохана скорчились в углу сарая, раз за разом поглядывая на Канайонесс. Девочка не обращала на них внимания, просто бегала под стенами, выглядывая то в одну, то в другую щель и выплевывая ругательства, словно те были стрелами, должными ранить невидимого противника. В глазах ее царило безумие.

– Пришли, пришли, пришли. И что теперь? Что теперь? Что теперь?! Клетка! Клетка! Или – яма? Нет, нет, нет. Яма уже была. Пришли! Пришли! Заберут тебя, заберут тебя! А может, нет, не знают, где ты. Может, не найдут? Дура! Дура! Будут искать! Используй Силу – и свалятся тебе на голову вместе с сараем. – Она разразилась сумасшедшим смехом, от которого у всех побежали мурашки по спине. – Она знала! Говорила, что хочет уйти. Зачем, зачем, зачем ее задержали? Теперь умрут, умрут, умрут!

Неалла не выдержала, подскочила к ней, ухватила за плечи:

– Что ты говоришь?! Канайонесс, что ты говоришь?! Почему мы умрем? Что происходит?

Глаза их встретились – и Неалла с криком отскочила от этой твари. Там, внутри зрачков, не было ее подруги, старшей сестры, наперсницы. Было там лишь что-то чешуйчатое и скользкое. Канайонесс исчезла.

– Я говорила, что должна уйти. – Улыбка, какой одарила та девочку, пугала даже больше, чем безумный взгляд. – Говорила я, что за мной придут. Ты не слушала, и теперь вы все погибнете. Вы. Я – нет, мне не позволят умереть. Хочешь – мы поменяемся?

В этот момент земля затряслась и снаружи засияло черное солнце. Так она это почувствовала, несмотря на толстые доски сарая: черный свет, на который невозможно взглянуть, ибо он выжжет глаза. До них донеслись крики и лязг оружия.

Канайонесс моментально прижалась к стене, приклеилась к ближайшей щели.

– Ваххоле-тре! Но откуда? Здесь? Откуда? Чародей, сильный. И солдаты. Умирают. Быстро и… – Вспышка на этот раз была сильнее предыдущей раза в два. На стене сарая затанцевали полосы черного света, но девочка ни на миг не отрывала глаз от щели. – Нет, они пришли сюда не за тобой, они попали в ловушку. Но дают время, время, минуты, они не придут теперь, когда почувствуют, что ты тянешься за Силой. Не придут, пока не убьют их. Думай, думай, раздери, слепи, измени.

Повернулась в сторону тройки детишек. Глаза ее были ужасны.

– Не-е-е-ет!!! – Неалла прыгнула к ней, в этот миг сильнее испуганная поведением подружки, чем кошмаром, что творился снаружи. – Канайонесс, прошу, нет!

Не знала ни о чем просит, ни от чего пытается их защитить, и все же раскинула руки и, когда Канайоннес сделала шаг вперед, зажмурила глаза.

На миг весь мир замер в ожидании удара.

Потом что-то мягко, с лаской притронулось к ее щеке.

– Неалла… – Голос, этот голос. – Неалла, я должна…

Она открыла глаза. Нечто чешуйчатое и змеиное – исчезло, лишь подружка, почти старшая сестра смотрела на нее так, что едва не разрывалось ее сердце. Столько печали.

– Все умрете: эти солдаты, вы здесь. Но не я, меня они заберут с собой. Я должна сбежать, мне нужно время, чтобы сбежать, дайте мне его, прошу.

Прошу. Впервые со времени, как они познакомились, она о чем-то попросила.

* * *

– Она их изменила.

Девушка смотрела куда-то в пространство, мимо его головы, и говорила, словно стояла перед невидимой аудиторией. Пыль от выбитой двери еще не опала.

– Гверна, Алавена и Йохану. Она подошла, дотронулась до каждого, и я ощутила, как внутри словно что-то свернулось, внутри меня, будто я внезапно начала падать или возноситься, я ощутила во рту кислый вкус и… и описалась. Ох, эту Силу было не представить. А когда она дотрагивалась до них, они… они… – Одинокая слеза показалась из-под полуприкрытого века и медленно, словно со стыдом, поползла по щеке. – Они умирали. Уходили в глубь себя, а на их месте появлялись другие… другие существа. Не снаружи, а именно внутри. Потом она прошептала: «убей» – и они выскочили наружу и принялись убивать чудовищ, так быстро, что новые не успевали подходить. А она… подошла ко мне и сказала, что сама не может нарисовать себе дорогу, потому что тогда они легко ее найдут, что я должна нарисовать ей лес и горы. И наполнила мне голову Картинами. А они все время пытались выйти наружу, хотя я не хотела, не хотела, чтобы они там были! И забрали у меня все остальное. И я не помню… Ох… Мама…

Она упала и скорчилась, словно зародыш.

– Мама! Папа! Мама… Я вас… не по-о-о-омнюу-у-у… Я вас не суме-е-е-е-ею нарисовать! Мама-а-а-а!.. – завывала она с лицом, прижатым к камням. – Ма-а-а-ама-а-а-а!!

В этот миг он услышал под черепом голос. «Керу’вельн, ко мне!»

Он повернулся и шагнул к выходу.

* * *

Последний стражник умер еще до того, как Эккенхард успел доползти до дверей ближайшей камеры.

Это был не один из тех, кто взобрался наверх сразу после нападения убийцы в маске: та шестерка заняла его лишь на десяток ударов сердца. Первые двое погибли, прежде чем успели выпустить арбалеты и потянуться за мечами. На этот раз не было демонстративной скорости, размазанного движения, скрывающего десяток ударов, никакой рисовки – просто два быстрых, почти зеркальных укола, снизу, под пряжки шлемов, через мягкое нёбо прямо в мозг. «Опасный удар», – брякнул в его памяти колокольчик: в Крысиной Норе повторяли им многократно, чтобы при бое на ножах не развлекались такими ударами. Острие может застрять в кости.

Прежде чем он успел это припомнить, погибли еще двое, с мечами, наполовину выхваченными из ножен, белый убийца ворвался меж ними и отбросил к противоположным стенам коридора. Солдаты ссыпались вниз с глотками, разорванными от уха до уха, брызгая кровью и посвистывая пузырьками освобождающегося воздуха. Выронили мечи, почти одновременно схватились за горло, будучи не в силах даже вскрикнуть. Двое последних солдат кинулись вперед. Лязг, двойной, приглушенный – словно их мечи парировал деревянный клинок, и тот стражник, что, разогнавшись, проскочил мимо убийцы, остановился, с удивлением глядя на свой кулак, все еще стискивающий рукоять меча, но свисающий с запястья лишь на клочке кожи, а потом второй рукой потянулся к боку, где на кольчуге уже расплывалось багровое пятно. Именно с таким выражением на лице, исполненным недоверия, он опустился на землю и умер.

Шестой сумел отскочить, прыгнуть в сторону ступеней, пригнуться. После чего улыбнулся с вызовом и бросился в атаку. Сделав обманный выпад, метнул меч прямо в фарфоровую маску и прыгнул к убийце, приклеился к нему, обхватив руками и ногами. Взрослый, обнимающий ребенка, лишь теперь Крыса отметил, сколь худ и тонок пришелец, на полголовы ниже солдата, на ширину ладони уже его в плечах.

Они опрокинулись. Судя по фонтанам крови, ударившим в стену, стражник был уже мертв, однако оказался сверху. Выбраться из-под него заняло у убийцы несколько бесценных секунд, за которые на этаж выбрались последние четверо стражников смены. Четыре! То есть ни один не побежал вниз, не крикнул, чтобы рубили столпы, разжигали огонь, выжигая все и погребая их под обломками.

Но это уже не имело значения, убийца уже стоял на ногах, а эти солдаты, вырванные из сна, даже не успели надеть кольчуги. Однако некоторые из них прошли сквозь ад Глеввен-Он, и все они были выучены имперскими Крысами. Резня в коридоре, трупы товарищей под стенами, багряные фрески на камнях и стоящая перед ними окровавленная фигура в белом не задержали их ни на миг.

Они кинулись вперед и тоже нашли свою смерть.

И в миг, когда умирал последний из них, хрипя и булькая алой пеной, дверь в камеру девушки, рисовавшей картины, взорвалась, засыпая коридор обломками дерева и кусками стальных засовов. Огоньки лампадок мигнули под порывом воздуха, и из тени, из полутьмы выломанных дверей шагнула худощавая фигура.

Эккенхард слышал, как Гентрелл громко втягивает воздух.

– Привет, хел’заав. Ты искал меня?

Он смотрел и слушал, запоминая все подробности, не в силах забыть то, чему его учили. Говорила она на меекхане, словно жительница столицы, безукоризненно произнося слоги, с легким придыханием. Черные волосы, обрезанные неровной челкой, затеняли ее лицо, в полутьме он видел лишь маленький рот и мягкий абрис подбородка. Простая дорожная одежда могла принадлежать любой женщине с южных рубежей империи. Никаких украшений, вышивок, характерных орнаментов. Сапоги на мягкой подошве. Руки…

Что-то мелькнуло мимо него, от порыва воздуха затрепетали огоньки, и белая ярость пала на пришелицу, словно стая демонов. Руки, ноги, матовый блеск кинжалов – все размылось в неясном круговороте. Девушка должна была умереть во мгновение ока.

Она отбила нападение одним жестом. Выставила правую руку перед собою, и убийца повис в нескольких футах перед ней, словно наскочил с разбегу на невидимую стену. Отпрыгнул.

Она склонила голову набок, улыбнулась:

– Хел’заав. Я польщена. Сколько же вас?

Ответа не было, да она и не надеялась, поскольку через миг после вопроса левая рука ее рванулась вперед – и нападающий дернулся, словно почувствовав дуновение ветерка. Одежда его осталась неподвижна, но некая сила оттолкнула его назад. Молниеносно он скрестил руки перед собою, на высоте груди, наклонился, сопротивляясь чарам.

И прыгнул на девушку. Теперь она сумела удержать его футом ближе, чем в прошлый раз, он отскочил, едва дотронулся стопою до пола и тут же атаковал снова – размазанная полоса, белая смерть столь быстрая, что взгляд едва за ней успевал. Третья, четвертая, пятая атака! Все молниеносные. После шестой, которую она отбила с расстояния вполовину короче, чем первую, девушка отступила на шаг, будто впервые испугавшись и поняв, что ситуация развивается не так, как она надеялась. Пошевелила немо губами.

– Эккенха-а-ард…

Шепот, стон, скулеж. Он вспомнил, зачем полз под эту дверь. Приподнял на руках бессильное тело, четыре засова, хорошо смазанные, сдвинулись почти без сопротивления, он толкнул дверь и ввалился в камеру, оказываясь лицом к лицу со старшим узником. Безымянный парень пятнадцати лет. Якобы мог разорвать десятифутового демона на куски голыми руками. Тот присел, упираясь ладонями, и смотрел на Эккенхарда, словно… словно закрытый в клетке лев, который пока не понял, что от надзирателя уже его не отделяют решетки. Взгляд хищника, ни следа разума, чистый инстинкт. Мальчишка облизнул губы, склонился и обнюхал лицо Эккенхарда. И внезапно взгляд его стал внимателен, устремясь за спину Крысы, в коридор. Одним плавным движением он поднялся и перешагнул лежащего человека. Стукнуло железо, когда он поднимал меч убитого стражника.

В тот миг, когда парень распрямлялся с мечом в руках, в глубине коридора вспыхнула схватка. Свист клинков, странный, приглушенный отзвук сталкивающихся лезвий, который на несколько ударов сердца слился в единый звук. Такая скорость! Кто?

Крыса выполз в коридор… В первый миг в дрожащем свете масляных ламп он не разобрал подробностей. Убийца стоял спиной к нему, а перед ним дрожала полупрозрачная завеса тени. Он же – отступал. Отступал!

Тем, кто напирал, был молодой мужчина, сражавшийся двумя мечами. Это их танец создавал щит, отделяющий белого убийцу от девушки. Эккенхарду достаточно было одного взгляда на его одежду, стиль сражения, ножны, выступающие из-за плеч. Иссар. В юго-восточных провинциях встречали их довольно часто, чтобы нисколько не сомневаться в увиденном. Но – открытое лицо! Значило ли это, что воин собирается умереть или – что убьет их, едва только победит своего противника?

«Если победит его», – добавил Эккенхард в следующее мгновение. Убийца отступал шаг за шагом, но, сражаясь лишь двумя стилетами, отбивал все атаки. Всякий неразличимый для глаза удар парировался, а поскольку иссар был лишь человеком, то не сумел бы слишком долго удерживать такой темп.

Они остановились на два-три мгновения, обмениваясь яростными ударами, а потом начал отступать защитник девушки. Его мечи не замедлились, по крайней мере Крыса не сумел этого различить, но теперь он скорее отбивал атаки, оборонялся, нежели напирал. Ему явно не хватало сил.

И тогда черноволосая девушка наконец заметила стоящего перед отворенными дверями мальчугана. На миг на лице ее можно было различить… Колебание? Чувство вины? Чем бы оно ни было – оно исчезло, поглощенное злой, преисполненной триумфа усмешкой. Она взглянула на молокососа и громко произнесла:

– Убей!

Ребенок рванулся вперед, не издав ни звука, – и внезапно убийце пришлось отбивать атаки и спереди, и сзади. Мальчишка, ребенок, привезенный из вырезанного под корень села, который пять лет провел в камере, двигался как профессиональный рубака, мягко, без единого лишнего жеста, не замирая ни на миг. Сражался так, как если бы меч был продолжением его тела, а скоростью, казалось, он превосходил даже иссара.

Но, несмотря на это, несколько минут казалось, что одетый в белое убийца справится с ними. Двигался он столь быстро, что не только руки и ноги, но и остальное тело его порой попросту исчезало у Эккенхарда с глаз. Они просто не могли в него попасть.

Внезапно сквозь лязг сталкивающихся клинков пробился крик, полный боли и отчаяния. Убийца качнулся в сторону, как-то неловко, косолапо, попытался парировать, но столь медленно, что даже шпион сумел различить его движение. Впереди на белых одеждах расцвело еще одно красное пятно, пульсирующее алым вдоль косого, через грудь, разреза. Следующий удар попал в середину белой маски. Та треснула со звуком разбиваемого фарфора.

– Стоять!!!

Услышав голос девушки, оба ее защитника моментально застыли, неестественно обездвиженные, прежде чем Крыса понял, что приказ вообще прозвучал. Убийца медленно соскальзывал по стене вниз. Треснувшая маска все еще держалась на лице – непонятно каким чудом.

– Жди!

Он не понимал, кому она это сказала, пока парень из камеры не отступил под противоположную стену и не присел на корточки. Меч он все так же держал в руках.

Иссар повернулся к девушке и что-то проговорил на своем языке. Она пожала плечами в предельно универсальном жесте.

* * *

– Значит, я должен был защищать тебя от него?

Ему все еще не хватало дыхания, руки подрагивали, ноги были словно налиты свинцом. Транса кхаас, танца битвы, в который ему пришлось войти, переступив порог, едва хватило. Когда бы противник не отнесся к нему легкомысленно, когда бы сразу атаковал на полной скорости, Йатех теперь подыхал бы на каменном полу. Лучшие из воинов иссарам могли пребывать в трансе более двух минут, но это были мастера, имена которых повторяли во всех афрааграх всех племен. Ему лишь единожды удалось достигнуть такого состояния, но никогда – на столь долгое время. Он проиграл бы, если б не помощь мальчика-чудовища. Когда они впервые встретились взглядами, Йатеха затрясло. Ничего человеческого: никаких чувств, страха, ненависти или ярости битвы. Только пустота и смерть.

Девушка пожала плечами.

– Я их недооценила, – сказала она спокойно. – Не думала, что пошлют кого-то настолько хорошего. И все же, мой скорпион, ты справился лучше, чем я думала.

Она послала ему холодную, жестокую улыбку. То самое, чуждое, растеклось теперь по всему ее лицу.

– Я была уверена, что он убьет тебя в десять ударов сердца.

Она подошла к убийце и заглянула в щель треснувшей маски.

– Хел’заав, – проворковала она почти мелодично.

И окаменела. На миг она даже дышать перестала, а когда наконец втянула воздух, всосала его с таким свистом, словно едва вынырнула из глубины. Молниеносно присела перед лежащим, воткнула пальцы под маску, дернула. Маска была не привязана, но словно приклеена и отрывалась от лица с мокрым чавканьем, потянув за собою нитки белой слизи. Одна половина, вторая, лицо.

Человек, девушка или молодой парень, маленький нос, обычные губы, брови и ресницы настолько светлые, что почти белые, шрам на лице в том месте, где треснула маска, кровь.

Он ни разу не видел еще Канайонесс настолько растерянной. Даже в минуты, когда она переходила из состояния нормального в то другое, чуждое.

– Не хел’заав, не хел’заав, – повторяла она. – Сестра моя, что они сотворили? Приемная Дочь… Но такая Сила, такие способности. Почему? Так далеко зашли? Это означает войну. Нарушение Договора. Это…

Она силой раскрыла рот лежащей, залезла туда пальцем. Убийца дернулась слегка, застонала.

Канайонесс отреагировала быстро и странно. Ухватила себя за волосы, дернула, вырывая черный пучок, склонилась над девушкой, пальцы ее затанцевали, создавая черно-белую косичку. Она вплела ее девушке несколькими прядками, потом взглянула на иссара через плечо:

– Иди сюда. Подними ее и забери в камеру. Она идет с нами.

Она оглянулась в коридоре, словно до нее впервые дошло, что кроме таинственной убийцы здесь есть и другие люди. Осмотрела трупы, кровь, все последствия резни, которая здесь разыгралась до того, как она успела выйти из дверей. Остановила взгляд на лежащем под стеной крупном мужчине, который выглядел так, словно его стоптал боевой конь.

Она шагнула к нему, а раненый хватанул воздуха, словно был это его последний вздох.

– Ты. Меекханец. – Канайонесс склонила голову и улыбнулась. – Вы можете искать меня, но не переходите мне дорогу. Если я решу, что вы представляете угрозу, – начну убивать. Клянусь.

Развернувшись, она смерила взглядом мальчишку, который помог Йатеху в схватке. Указала на него рукою.

– И… позаботьтесь о них. Я проверю.

Вошла в камеру вместе с иссаром. Мальчишка с мечом все так же продолжал сидеть на корточках.

* * *

Эккенхард встал, покачиваясь, и доковылял к Гентреллу. Приходилось держаться за стену, чтобы не свалиться.

Комендант замка медленно выдохнул. Выглядел он так, словно одной ногой стоял на дороге в Дом Сна.

– Эккенхард, – прохрипел он. – Сейчас же отправишься в Нору. Отрапортуешь. Скажешь, что она нас нашла… Скажешь, что ее ищут, и что теперь она, похоже, перестанет убегать… Сделает ход… Пусть Ласкольник поспешит. И пусть усмирят Гончих. Скажешь…

Голова упала ему на грудь, и он потерял сознание.

* * *

Девушка в камере все еще корчилась на полу, свернувшись в калачик. Йатех, держа в руках обмякшую сейчас убийцу, стоял чуть в стороне.

Канайонесс подошла к лежащей и приподняла ее голову: грубо, потянув за волосы.

– Последний рисунок, Неалла. Лес, река, две вершины, мост. Город поодаль. Ты узнаешь какой. Потом я уйду, и мы никогда уже не повстречаемся, а Картины тебя покинут. Я обещаю.

Неалла не плакала. Лицо у нее было словно каменное, глаза – будто колодцы.

– Я их не помню, – сказала она глухо.

– Кого?

– Мать, отца, братьев. Никого. Если бы я помнила, то могла бы их нарисовать.

– Ты не знаешь, чего желаешь, девочка. – Шепот черноволосой был словно скользящая в песке змея. – Если бы ты их нарисовала… они могли бы к тебе прийти. Нет. Хорошо, что ты их не помнишь.

Неалла склонила голову:

– Но тебя я тоже не хочу помнить. Ни сарая, ни того, что случилось. Забери ее, убей, убей мою память. Сейчас же.

Тишина, а потом – шепот. Мягкий, почти ласковый:

– Ты и вправду этого хочешь? Если я сделаю это – возврата не будет. Заберу у тебя все, что случилось в твоей жизни после того, как ты меня повстречала. Хочешь?

Кивок.

– Хорошо. – Йатеху не было нужды видеть ее лицо, чтобы знать – там вновь появилась та, вторая, Малышка Канна. – Договорились. Сперва рисунок, потом я заберу у тебя твою память. Поспеши.

Девушка поднялась, подошла, выпрямившись, к стене и начала рисовать. То другое существо, которое овладело Канайонесс, взглянуло ему в глаза и улыбнулось так, словно лицо ее было плохо подогнанной маской.

– Тебя мне тоже успокаивать? Пришло тебе это в голову, верно? Избавиться от воспоминаний убийства, чувства вины, памяти о собственной трусости? Хочешь?

Она не дождалась ответа.

– Ничего подобного, мой скорпион. Будешь помнить. Будешь сгорать в огне этих воспоминаний, плавиться, а я выкую из тебя меч. Совершенное оружие. Даже лучшее, чем она. – Канайонесс указала на узницу. – И скоро испытаю тебя. Отрубишь для меня руку, которая снова протянулась к этому миру. Я откую тебя и закалю в крови бога, маленький скорпион. Носящий Мечи. Пойдем. Рисунок почти готов.

* * *

Она шла лугом в сторону старого сарая. Никогда ее там не найдут. Еще несколько шагов и…

Темнота, вонь, влажность. Она стоит в мрачном помещении в тонкой рубахе: грязные стены, каменный пол, дыра на месте двери. Что-то не так с ее телом. Она поднимает руки к лицу, в полумраке те выглядят и как ее – и как чужие. На них шрамы, на левом большом пальце и еще на ребре ладони, но руки вообще какие-то большие, изменившиеся, чужие.

Покачиваясь, словно в кошмаре, она добирается до выломанной двери, выглядывает в коридор.

И начинает кричать.

Примечания

1

В нашей реальности после начала использования древними людьми металлов, но до открытия плавки самородки подвергались так называемой холодной ковке, обработке без использования огня; наиболее древние украшения в человеческой истории созданы именно так. – Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

Север. Топор и скала

  Честь горца

  Все мы меекханцы

  Багрянец на плаще

  Кровь наших отцов

Юг. Меч и жар

  Ибо люблю тебя больше жизни

  Будь у меня брат…

  Поцелуй скорпиона

  Убей мою память Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg