«Рассвет»

Рассвет (fb2) - Рассвет [Litres] (Урожденный дворянин - 4) 1558K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роман Валерьевич Злотников - Антон Корнилов

Роман Злотников, Антон Корнилов Урожденный дворянин. Рассвет

Москва. За два года до описываемых событий

Времени ждать лифт не было. Глава Управления Альберт Казачок взлетел на пятый этаж по лестнице. Миновав последний пролет, он с удовлетворением отметил, что не слишком-то и запыхался и ноги нисколько не отяжелели; напротив – от короткой этой пробежки веселее взбурлила во всем теле разогнавшаяся кровь.

Альберт Казачок возглавил Управление всего только месяц назад, став самым молодым руководителем вышеозначенного ведомства за всю его историю. И с приходом Альберта как-то сама собой родилась и окрепла в Управлении атмосфера некоей поворотной свежести – как, впрочем, бывает почти всегда при любой смене власти.

Скорым шагом, успевая отвечать на приветствия коллег, Альберт достиг приемной собственного кабинета. В приемной его ожидали двое парней, двадцати с небольшим лет на вид. Парни – один ярко-белобрысый, худой; второй потемнее и помассивнее – с одинаковой проворной готовностью вскочили ему навстречу.

Казачок, чуть замедлившись, кивнул парням, отрывисто бросил:

– Из отдела кадров? На стажировку? – И, не дожидаясь ответа, который и так знал, обернулся к секретарю, грузному седоусому майору (в Управлении никогда не было идиотской традиции сажать в секретарское кресло безмозглых девиц, вершиной профессионального мастерства полагавших умение печатать одним пальцем, отзываться на телефонные звонки и готовить кофе). – Тащи, Николаич, что там у тебя…

Седоусый майор вошел в кабинет следом за Альбертом, протянул ему папку:

– Вот, сегодняшнее, товарищ полковник.

Казачок, не присаживаясь, раскрыл папку на столе, карточным веером раскидал бумаги: какие-то тут же подписал, вернув обратно в папку, какие-то отложил. И уже после этого, выдохнув, опустился в свое кресло. Потер ладонью лоб:

– Во сколько заседание-то?

Майор глянул на часы:

– Через тринадцать минут, товарищ полковник. Распорядитесь перенести?

– Успею… – с некоторым, впрочем, сомнением ответил Альберт, щелчком мыши пробуждая компьютерный монитор. И в этот момент у него зазвонил мобильный.

– Молодежь-то приглашать? – быстро осведомился секретарь.

Альберт, одной рукой вынимая телефон, другой махнул майору: мол, погоди, потом… Тот немедленно покинул кабинет.

– Здорово, брат! – жизнерадостно задребезжал динамик мобильного. – Как она, шапка мономахова, не давит?

– Давай поскорее, Артур, ладно? – недовольно сморщившись, попросил Казачок. – Занят, дохнуть некогда… Что у тебя?

– Совсем зазнался! – хмыкнули в трубке. – Родному брату, кровинушке – слова доброго сказать не можешь!

– Зашился, – поправил Альберт, – а не зазнался. У тебя что-то очень срочное? Если не очень, лучше через Николаича…

– Я тебе, между прочим, по личному телефону звоню, а не по служебному, – заметил Артур, Казачок-младший. – Через Николаича!.. Чего он еще с тобой в квартире не поселился? Вот Галка обрадуется. Скоро соль передать будешь просить через своего Николаича…

– Кладу трубку, – предупредил Альберт.

– Ладно, ладно… Заходили они уже?

– Кто?

– Значит, не заходили…

Тут только Альберт сообразил, что речь идет о двух новичках-стажерах, присланных к нему из отдела кадров. И сразу же наструнился:

– Погоди, а тебе до них какое дело? Они ж не в твой отдел распределены. Им до оперативной работы служить и служить…

Он еще договаривал последнюю фразу, когда в голове ворохнулась досадливая мысль: личные дела стажеров не успел посмотреть. Вот они, на столе лежат, дела-то. Как он вчера и распорядился… Рассчитывал просмотреть с утра пораньше, да не получилось. Только-только до кабинета добрался.

Ну никак не приноровится он, новый глава Управления Альберт Казачок, к этому сумасшедшему графику… И как старик Магнум все успевал? И ведь никогда никуда не торопился, последние лет десять из своего кабинета – вот этого самого, который теперь вместе с должностью унаследовал Альберт, – почти не выходил. И тем не менее умудрялся быть в курсе всех дел Управления, первым узнавать любую новость, каждый раз принимать своевременные решения.

Жаль Магнума, конечно… Без малого сорок лет руководил Управлением, сорок лет был главой ведомства, неусыпно стоявшего на страже Отечества. И до недавнего времени никому бы и в голову не пришло, что когда-нибудь будет как-то по-другому. Однако ж… Инфаркт, реанимация, тоскливые новости, чудом просочившиеся из закрытой больницы… И только тогда Управление вдруг осознало, что Магнум, вызывающий неизменный трепет мощный монолит Магнум, непробиваемая глыба Магнум – обыкновенный человек, подчиняющийся, как и все, законам естества, восьмидесятитрехлетний старик с источенным временем уставшим сердцем…

Впрочем, он до последнего остался верен себе – никуда не торопясь, не опоздал; все, что нужно, предусмотрел. За неделю до смерти оставил секретное распоряжение: кто после него возьмет в свои руки кормило Управления, и как именно следует наследнику перетасовать прочий начальственный состав…

– Альберт! Эй, брат! Ты уснул там, что ли? Переутомился?

– Да! – спохватился Альберт. – Слушаю! Так какие проблемы со стажерами?

– С одним из них. И не проблемы, а… совсем даже наоборот.

– То есть?

– То и есть. Да ты что, личные дела их не смотрел? Ну, даешь, начальничек…

– Времени в обрез, – буркнул Альберт Казачок. – Не тяни.

– Один из стажеров – саратовский, – сообщил Артур.

– Ну и?

– Бывший детдомовец.

– И что это значит?

– Детдомовский – значит, в детдоме воспитывался. В том самом детдоме.

– В каком еще – том самом?.. – чуть не рявкнул выведенный из терпения Казачок-старший, но вовремя вспомнил: – Да ты что?.. – протянул он. – Правда?..

– Ага, – хмыкнул Артур, явно удовлетворенный произведенным эффектом. – Ну, пока, брат. Увидимся сегодня. Тогда и поделишься впечатлением от встречи. Я-то с ним еще не пересекался лично.

– Шибко крутой?

– Да где там! Всего лишь первая ступень Столпа…

Альберт положил телефон. Машинально посмотрел на часы, потом перевел взгляд на две пластиковые папки, лежащие на столе слева, где обычно располагались документы, требующие срочного ознакомления. Протянул руку над папками… и не открыл ни одну.

Неожиданная мысль пришла к нему.

– Ты погляди… – произнес он задумчиво. – Сколько мы за вами гонялись, а тут вон оно что – один такой сам объявился. Птенец гнезда Трегрея. Причем, похоже, один из первых… Ну если судить по возрасту…

Он вынул из нагрудной кобуры табельный пистолет, снял его с предохранителя, положил на колени и, придвинувшись ближе к столу, ткнул пальцем в кнопку селектора, негромко приказал:

– Николаич, пригласи их. Обоих сразу.

Они вошли один за другим: сначала белобрысый, потом темноволосый.

Альберт Казачок выхватил из-под стола пистолет, молниеносно передернув затвор.

Темноволосый парень даже не успел испугаться. Вряд ли он вообще что-нибудь понял. Он кувыркнулся с линии прицела – от сильного толчка белобрысого. Сам же белобрысый попросту исчез. Растворился в воздухе. Но не совершенно, а словно превратившись в размытую серую тень, мгновенно метнувшуюся в противоположную от темноволосого сторону.

Казачок-старший почти инстинктивно отдернул голову, спасаясь от полетевшего в лицо чего-то сверкающего, бешено вращающегося… отчего на секунду потерял ориентацию в пространстве. И в это же мгновение серая тень, взвихрившись откуда-то сбоку и сзади, пала на него, смяла и закрутила его тело.

Альберт пришел в себя под столом. Пистолета в руках не было. Очень болела правая кисть, крючило ломотой пальцы. И еще грудь жгло – точно по ней плашмя врезали палкой.

«О край стола приложился…» – догадался он.

Болезненно кривясь, он поднялся на ноги. Темноволосого парня нигде не было видно, а белобрысый стоял вполоборота чуть поодаль, у настенного стенда рядом с дверью. Он как раз водружал на стенд большой, поблескивающий фальшивой позолотой кубок. Из кармана его брюк торчала рукоять пистолета Альберта.

– Помялся немного, – проговорил парень, видимо, почувствовав на себе взгляд Казачка-старшего. – Это об стену. Уж извините.

– Не промахнись ты, помялась бы моя голова, – ответил Альберт.

– А я и не промахнулся, – просто проговорил парень. – Я мимо целил. Бросок предполагался отвлекающим, а не поражающим. «Казачку Альберту Васильевичу… – начал он читать надпись на кубке, – за победу в областных соревнованиях по рукопашному…»

– Пять лет назад дело было, – прервал его Альберт. – С тех пор уже первенство по стране успел взять… Оружие верни.

Белобрысый беспрекословно отдал ему пистолет – рукоятью вперед протянул, как полагается.

– Однако, проверочки у вас, товарищ полковник… – пробормотал он при этом.

Над поверхностью стола, словно полная луна, всплыло белое-белое изумленное лицо темноволосого стажера. Альберт сел в свое кресло.

– Ну что же? – проговорил он. – Давайте знакомиться.

Белобрысый шагнул к столу. Положив ладонь правой руки на левую сторону груди, ненадолго и неглубоко склонил голову. И произнес:

– Будь достоин!

– Долг и Честь! – серьезно ответил ему глава Управления Альберт Казачок.

* * *

Через несколько минут, оставшись в кабинете один, Альберт подошел к окну. Неяркое вечернее солнце пачкало масляной краснотой стеклянные стены торгового центра напротив. Улица привычно и неторопливо закипала, будто кастрюлька с супом на медленном огне.

– Как странно все повернулось-то… – тихо сказал Альберт, глядя из окна вниз.

Да, странно… С самой ранней юности, с тех пор, когда он принял решение, что делом его жизни будет служба стране, был Казачок-старший нерушимо уверен в одном принципе, главном принципе, основополагающем: какой бы ни была существующая система функционирования государства, святой Долг Управления (а значит, и его персональный Долг) – пуще глаза оберегать эту систему. Так учил его Магнум. В том же убеждал его – год за годом все крепче – и личный опыт. Ибо любая, даже самая плохая система всегда лучше, чем ее отсутствие. Вон, на Украине, под восторженные вопли народа радостно смели «злочiнну владу» президента-коррупционера, после чего рухнули в такую задницу, из которой до сих пор никак не выберутся… Да, много в стране неправильного и вредоносного, даже и глубоко копать не надо, все изломы и недочеты на виду, на поверхности, достаточно легкого мимолетного взгляда, чтобы их обнаружить. И, казалось бы, если все всем так очевидно, почему до сих пор не стало по-другому? Не стало – как должно быть? Потому что – как втолковывал когда-то сотрудникам Управления Магнум – между теорией и практикой лежит громадная, непересекаемая пропасть. Потому что, начав ревностно «наводить порядок», очень просто разрушить страну. За двадцатый век так уже случалось несколько раз. И в семнадцатом, и в девяносто первом, да и… тридцать седьмой тоже едва этим же не закончился. Нет, Альберт не был наивным интеллигентом, считающим, что Сталин в тридцать седьмом уничтожил восемьдесят процентов высшего командного состава РККА и управленческого аппарата страны исключительно из собственной кровожадности. Были, были основания для жестких решений… Но чистили-то не просто «до основания», а еще и, так сказать, «со снятием верхнего слоя грунта толщиной в метр». А когда опомнились – во многом было уже поздно. Слава богу, кое-кого добить не успели, например тех же Рокоссовского или Королева. А если бы опомнились чуть позже – одной катастрофой лета сорок первого точно бы дело не ограничилось…

Так что любые язвы общества врачевать надо аккуратно, вдумчиво, следуя правилу, которое считается обязательным для врачей, – «не навреди». К тому же коррупция и наглость власть имущих не всегда есть полное и абсолютное зло. Человек априори слаб, и… умная власть, понимая это, не столько рубит по-живому, сколько использует слабости людей для собственного укрепления, встраивая человеческие слабости в свою систему, выстраивая «манипуляторы», позволяющие добиваться собственных целей с куда меньшими затратами, минуя официальные структуры управления. Ибо официальные структуры всегда медлительны и громоздки. Поскольку публичны и чудовищно забюрократизированы. А современный мир требует быстрых и эффективных реакций. Так что коррупция, кумовство и тот самый пресловутый административный ресурс, конечно, зло, но зачастую куда меньшее, чем хаос и обрушение системы. Так ржавчина и накипь, сужая сечение трубопроводов и повышая расход тепла на нагревание, одновременно прочно «приваривают» детали механизмов друг к другу и «заращивают» потенциальные течи. Такова жизнь…

Именно потому Альберт воспринимал тех, кто, пусть с самыми благими намерениями, но закусив удила и невзирая ни на что, принимался «бороться с несправедливостью» даже не как потенциального, а как реального врага, способного обрушить, уничтожить все то, чему он отдал свою жизнь.

Поэтому Олег Гай Трегрей в его глазах однозначно был врагом. Для Магнума. Для всего Управления. И для Альберта Казачка, конечно, тоже. Враг, которого необходимо непременно уничтожить. Не потому что так захотелось самому Альберту. А потому что этого требовали интересы страны.

Когда подобное противостояние только зарождалось, казалось, у Олега нет никаких шансов. Потому что что может быть проще для могущественного Управления – сломать и растереть обыкновенную человеческую единицу? Однако Трегрей оказался им не по зубам. Просто потому что он не был обыкновенным… Простым, нормальным, обычным или как там еще это называется? Ха! Каким угодно, но только не простым! И дело было не только и не столько в его феноменальных навыках, принципы и методика обретения которых (так называемый Столп Величия Духа) до сих пор дотошно и пристально изучались Управлением. Дело было в глубочайшей уверенности Олега в том, что для людей абсолютно нет ничего невозможного. «Можешь – делай!» Хотя, пожалуй, уверенность – неподходящее слово. Трегрей не то чтобы верил, что ум и тело каждого человека способны справиться с любой задачей, не то чтобы успешно убеждал себя в этом. Он просто это знал. Словно родился и вырос там, где подобная внутренняя программа полагалась совершенно естественной. Где люди давным-давно научились переступать собственные слабости и оказались способны выстроить мир, который именно такой, каким он и должен быть.

Неудивительно, что у Трегрея довольно скоро появились соратники и единомышленники, число которых год от года только росло. Все-таки как ни крути, а в каждом из нас, кем бы мы ни были, тлеет жажда жить по справедливости, закону и совести, жить так, чтобы иметь полное, без малейшей червоточинки, право уважать самого себя. Тлеет в нас эта жажда, задавленная тоскливым пониманием, что желаемое – недостижимо и утопично. Ведь если не было во всей нашей многовековой истории ни единого примера, когда утопия воплощалась бы в реальность, как же тогда мы можем серьезно верить в то, что когда-нибудь такой момент настанет?

Трегрея же нисколько не стесняли подобные сомнения. Он просто жил, как должно. И перед ним и его соратниками, впитавшими в кровь догмат: «Лишь практика есть мерило истины», система дрогнула. Но не посыпалась. Она стала перестраиваться. Изменяться. И наступил момент, когда и в Управлении увидели и поняли это. Решились-таки робко поверить, что пропасть между должным и реальным может стать меньше…

«Все же есть здесь определенная судьбоносная закономерность, – думал Казачок, постукивая ногтем по оконному стеклу, – что Магнум ушел именно теперь. Вряд ли он, переживший крах стольких систем, помнивший убийственную коловерть безвременья, сумел бы верно осознать смысл происходящих перемен, вряд ли сумел поверить в них и принять…»

Кабинетную тишину колыхнула трель селектора. Альберт вернулся к столу.

– Пять минут до совещания, товарищ полковник, – напомнил динамик голосом секретаря Николаича.

– Спасибо.

«Впрочем, и теперешнее Управление, – мысленно проговорил Казачок-старший, – может поддерживать Трегрея только лишь негласно. Мы государевы люди и, все-таки, в выборе решений несвободны. Все, на что мы имеем право: наблюдать и не чинить препон. Не стоять в одном строю, а прикрывать тылы. Что, в общем-то, тоже очень даже немало. По крайней мере, прошлые деяния команды Олега полностью реабилитированы, и никаких угроз ему более со стороны Управления не будет…»

Пролог

На следующий день кошмар повторился.

Жалобно звякнув, затих на кухне холодильник; оборвал свое бормотанье телевизор за спиной.

Иркины пальцы застыли на клавиатуре старенького ноутбука с внезапно погасшим монитором. Она поняла прочно и сразу: это – вовсе не следствие очередной мелкой аварии на местной подстанции. Это они, отрубив из подъезда электропитание ее квартиры, дали знать о том, что вернулись.

В дверь забухали тяжелые удары.

– Открывай, проститутка! – устрашающе громко прогудел из-за двери усиленный подъездной акустикой нарочито грубый бас.

Ирка съежилась на стуле перед умершим ноутбуком. Темный четырехугольник монитора задрожал и расплылся кляксой, но Ирка не смела даже пошевелиться, чтобы утереть внезапно брызнувшие слезы.

– Открывай! – загрохотало еще громче.

Старенький двухэтажный окраинный домишко (а где еще студентка может позволить себе снять квартиру?) испуганно замолчал; затаились, опасливо прислушиваясь, Иркины соседи.

Еще несколько мощных ударов по двери, еще одно оглушительное: «Открывай!» И длинное лязганье отвратительно витиеватой матерной фразы – точно протащили по ступенькам лестничной клетки ржавую цепь.

И вдруг стало тихо.

Ушли?

Ирка сползла со стула и медленно, изо всех сил стараясь не скрипнуть истертыми половицами, двинулась к двери.

Около минуты она не могла решиться выглянуть в глазок. А когда наконец решилась, увидела лишь искаженные выпуклой линзой подъездные стены, густо исписанные (они вчера постарались!) похабщиной в ее, Ирки, адрес. Только стены и больше ничего.

Неужели и вправду ушли?

И тотчас, взлетев откуда-то снизу, обзор наглухо закрыла глумливо ухмыляющаяся физиономия.

Ирка, всхлипнув, отпрянула.

И опять сотряс дверь град ударов.

– Притырилась, сука?! Думала отсидеться?.. Пусти, кому сказано! Поговорить надо!..

– Я отдам! – закричала Ирка. – Я все заплачу! Мне мама деньги пришлет! Я завтра все отдам! Получу перевод и сразу в банк…

– Да ты в уши, что ли, долбишься, дура?! Какой банк? Тебе что вчера объясняли? Я твой долг у банка выкупил, я! Ты мне теперь бабки должна! А я свои бабки из тебя по-любому вытрясу, не отмажешься!

– Я завтра все… – пискнула было Ирка, но ей не дали договорить:

– Мне каждый день таскаться к тебе неинтересно, уяснила, нет?

– Мы такие «завтраки» всю дорогу хаваем, не первый год в бизнесе, – резко вклинился в разговор еще один голос. – Открой дверь, розетка, мы не банк, мы и вещами взять можем.

– А то и еще кой-чем другим…

От очередного удара дверной косяк крупно треснул вдоль, выпустив мутное облачко пыли.

– Открывай, мразина!

– Помогите! – крикнула Ирка. – Помогите кто-нибудь!

– А ведь реально… – проговорил вдруг второй голос, – что с нее взять-то? Слышь, давай вот чего…

Неожиданно стук прекратился. За дверью неразборчиво зашуршали два голоса, плеснул в конце разговора безбоязненный громкий смех. И что-то, проникнув в замочную скважину, заскрежетало там, с натугой поворачиваясь.

Ирке захлестнуло горло новым витком ужаса. За ненадежной преградой двери они, взрослые здоровые мужики, возясь с замком, приглушенно шушукались, азартно хихикали, словно школьники, пробирающиеся в девчачью раздевалку.

Она кинулась к окну, распахнула створки. Второй этаж, высоко; наверняка сломаешь себе что-нибудь, если прыгнуть… Да, Господи, какая чепуха, наплевать, пусть. Лишь бы вырваться из этого кошмара, лишь бы…

Под окном, в палисадничке с пожухшими от жары георгинами стоял крупный пузатый мужчина. Задрав голову, поблескивающую на макушке аккуратной лысиной, он посмотрел на Ирку и помахал рукой с зажатой между пальцами сигареткой. Приветливо так, улыбаясь…

– Помогите! – снова крикнула Ирка, поспешно отведя от мужчины взгляд. – Лю-уди!.. Пожалуйста!

Отчаянный зов ее бесследно растворился в полуденной, искрящейся птичьим щебетаньем тишине зеленого дворика.

«Так ведь не бывает… – родилось в оглушенной Иркиной голове. – Мирное снулое спокойствие, вокруг люди. Так не бывает. Только не со мной…»

Помогите… А кто поможет? Прямо – глухой забор, за которым проезжая часть, по бокам грязные металлические коробки гаражей. Жители дома, ее соседи? Вот уж от кого ждать помощи не приходится. Вчера не высунулись и сегодня смолчат… Господи, что делать? И ведь сама во всем виновата. Взяла сдуру кредит; с великим трудом, во многом себе отказывая, выплачивала, каждый раз проклиная себя за то, что поддалась когда-то сиюминутной слабости. Выплатила. Ну что стоило справиться у кукольно улыбавшихся банковских менеджеров: точно ли вся сумма погашена, ничего не осталось? А она, заплатив последний взнос, выпорхнула поскорее из банка. Щекочущая легкость освобождения несла ее…

А через год – как дубиной по голове – звонок из коллекторского агентства. Дескать, оплату за посреднические услуги банка забыли произвести, Ирина Валерьевна, договор надо было внимательнее читать, никто вас в срок оповещать не обязан. И – проценты, штрафы, пени – затрещала тревожная россыпь цифр, затрещала и сложилась в сумму очень даже внушительную для студентки третьего курса, пусть и подрабатывающей: то продавщицей ночного магазина, то репетитором, то уборщицей в местной гостинице…

Скрипнув, открылась входная дверь, знакомо шаркнула отошедшей снизу дерматиновой обивкой по полу. Открылась и захлопнулась, тут же защелкал запираемый изнутри замок.

Ирка вспрыгнула на подоконник. Мужик в палисадничке забеспокоился, предостерегающе замахал руками:

– Э! Э!..

Телефон! Телефон же! Тот самый злополучный айпад, в недобрый час приобретенная в кредит сияющая игрушка!.. Ирка и вчера, когда они ушли, звонила в полицию, ничего существенного этим звонком не добившись: правду, видать, говорят, что у коллекторских контор негласный договор с полицейскими, в упор не видящими в действиях бандитствующих громил состава преступления… Но сейчас-то! Неужели полиция позволит им совершить такое?!

Ирка, держась за раму, наклонилась, схватила со стола айпад, заскользила трясущимися пальцами по сенсорному экрану.

Они вошли в комнату. Сначала один, следом другой.

– Ты куда, птичка? – невыносимо знакомый голос, прозвучавший совсем рядом, изменился. От наигранной первобытной свирепости не осталось и следа. Игривая вкрадчивость, пугающая еще больше, змеилась теперь в этом голосе. – Полетать захотелось?

Не осмеливаясь посмотреть на вошедших, Ирка вцепилась взглядом в сенсорный экран, все никак не желавший вспыхнуть. Разрядился?

Разрядился…

«Тереха-дуреха!.. – скользнула в ее голову мамина обычная присказка, такая неуместная сейчас. Мама всегда говорила так на любую Иркину оплошность. – Зарядить забыла, тереха-дуреха!..»

– Чего застыла, птичка? Иди к дяде, дядя не обидит. Самой понравится, я гарантирую… Слезь с окна, тварь, кому сказано! С долгами надо расплачиваться.

Ирка все же оторвала полные слез глаза от бесполезного айпада.

Тому, кто говорил с ней, было около сорока. Коротко стриженная башка с темными солнцезащитными очками на крутом затылке, мясистое круглое лицо, лоснящееся от пота, широченная грудь и объемистое пузо под туго натянутой футболкой, мощные волосатые кривоватые ноги, дурацкие цветастые шорты, едва доходящие до середины бедра…

– Нравлюсь, деточка? – хмыкнул он. – А почему слезки? Да ты что, милая, еще ни разу… не динь-динь? Это мы сейчас исправим.

Второй маячил где-то у входа в комнату, его Ирка не успела толком рассмотреть.

В этот момент она с ослепительной ясностью ощутила, что тот мир, в котором она прожила все свои двадцать лет, мир разный, со своими бедами и проблемами, но все же по большей части бестревожный и понятный – лопнул, словно праздничный воздушный шарик, прожженный папироской мультипликационного волка-хулигана. Превратившись в скукоженные лоскутки, он погиб полностью и окончательно.

Она рывком отвернулась, выронив айпад. Срывая голос, закричала снова в равнодушно молчащее заоконное пространство:

– Да помогите же мне кто-нибудь, люди!..

Из-за забора вывернул во двор какой-то прохожий – невысокий полноватый дяденька в сером деловом костюме, с портфелем, который он почему-то нес под мышкой. Он глянул на Ирку, потом на угрожающе набычившегося лысоватого здоровяка в палисадничке, приостановился, заколебавшись…

– Чего здесь забыл, дятел? – зло оскалясь, надвинулся на него здоровяк. – А ну вали отсюда, пока цел!

Толстячок испуганно отшатнулся, уронив портфель. Ирка нисколько не сомневалась в том, что дяденька, похоже, заглянувший в тихий дворик по малой нужде, тут же свистнет обратно на улицу, скорее всего, даже позабыв про свою потерю.

Но прохожий поднял портфель. И, больше не колеблясь, деловито направился к подъездной двери.

– Ты бессмертный, что ли? – удивился здоровяк, заступая ему дорогу.

Вместо ответа прохожий вдруг швырнул в него портфель. Здоровяк взмахнул руками, защищая лицо, а дяденька прыгнул вперед и с размаху впечатал лоб ему в переносицу…

Больше ничего Ирка не увидела, потому что неслышно подобравшийся круглолицый коллектор сдернул ее с подоконника. Больно ударившись локтями и коленями, она попыталась вскочить, но тяжеленная, остро воняющая потом туша навалилась на нее, прижимая к полу. Ирка завизжала, задергалась, сильная пятерня (золотое обручальное кольцо сверкнуло на безымянном пальце) залепила ей лицо. Придушенный хриплый шепот толкнулся в уши:

– Ноги ей держи, заразе…

Ее перевернули на спину, заломили руки над головой. Она крепко зажмурилась, когда мокрый, пышащий обжигающе нечистым дыханием рот коснулся ее губ, и… инстинктивно сжала зубы, между которыми оказалась упругая, мерзко чавкнувшая плоть…

– А-а-а-а-а… СУКА!!! – ударил по ушам даже не крик, а дикий рев. А в следующее мгновение хлесткий удар по лицу вышиб ее из сознания.

* * *

Ирка пришла в себя, когда вокруг все стало тихо. Первым делом схватила себя в районе бедер – джинсы были на месте. Ирка приподнялась, морщась от головокружения.

Давешний прохожий, полноватый дяденька, глухо кашляя, ворочался в углу разгромленной комнаты. Вот он с заметным трудом встал, опираясь о стену… Осколки стеклянной дверцы серванта захрустели под его ногами.

Лицо дяденьки было в крови, рубашка разорвана до пояса, а серый пиджак сплошь покрывали смазанные отпечатки подошв, словно по дяденьке некоторое время старательно топтались. Впрочем, почему – «словно»? Скорее всего, так оно на самом деле и было. Дяденька мельком посмотрел на Ирку, с хрустом двинул челюстью, запустил щепоть в рот и, повозившись, достал оттуда окровавленный зуб.

– Вот гады… – сказал он, чуть шепелявя, – передний… В копеечку восстановление влетит.

Ирка покрутила головой, прислушалась. Кроме них двоих, никого в квартире, кажется, не было.

– Ушли они, ушли, – подтвердил удивительный прохожий, снимая пиджак.

– А вы… кто? – осторожно спросила Ирка.

– Человек, – просто ответил тот. Пожал плечами и тут же скривился от боли. – Услышал, как вы меня звали, и пришел.

– Я-а-а… – Ирка настороженно уставилась на толстячка, – я вас не звала, – кто его знает, что там у него на уме…

– Как не звали? – удивился дяденька. – Вы же кричали – «люди»?

– Ну-у-у… да.

– Вот я пришел.

– Но-о-о… то есть… я-а-а… это… я хотела сказать… – забормотала Ирка, которую столь простая логика ввела в оторопь. Это ж надо – «вы звали людей – и я пришел», типа потому что человек… а потом вздохнула. – Да, извините… вы правы, – а потом помолчала несколько секунд, после чего все-таки не выдержала и тихо спросила: – А как вы решились-то?

– А что мне было еще делать? – ответил дяденька на ее малосвязный лепет. – Мимо проходить? Делать вид, что не заметил, не разобрался, не понял? Услышал, говорю, кто-то кричит, вот и…

Как-то странно он все это говорил. Сквозило в его интонациях некое горделивое удовлетворение. Не похвальба – впрочем, вполне уместная – «вот я какой!», а искреннее удовольствие от собственного поступка, нисколько не прикрытое напускным равнодушием. Таким тоном говорит человек, решившийся на выполнение крайне сложной задачи, блестяще с этой задачей справившийся и по праву гордящийся собой.

– Спасибо… – сказала Ирка. И неожиданно для себя разрыдалась, по-настоящему, громко, со вскрикиваньями, конвульсивно содрогаясь всем телом.

– Ну-ну-ну… – произнес прохожий, кажется, немного растерявшийся от этого взрыва, – все уже, все… Ушли.

– Так… вернутся же! – с трудом выговорила Ирка, втискивая слова между мучительными спазмами. – Я… маме даже не звонила… Откуда у нее такие… деньжищи?!

– Вернутся, – подумав, согласился дяденька. Он нахмурился. – Да, пожалуй, вернутся…

Судя по его виду, он впервые очутился в подобной ситуации.

– Ты… успокойся! – Он шагнул было к Ирке, но остановился на полпути. – Не плачь! Ну, вернутся, велика беда, что ли? Ты теперь ничего не бойся, ладно? – Он все-таки подошел к девушке, неловко погладил ее по вздрагивающей голове. – Не надо ничего бояться, слышишь? Потому в мире столько нехорошего, что все мы боимся. Я ведь тоже всю жизнь… – Прохожий, кашлянув, замолчал. Снова подвигал хрустевшей челюстью.

Ирка несколько раз глубоко вдохнула, стиснула зубы. Не сразу, но это помогло – рыдания ее утихли, клокоча теперь лишь где-то в груди. Она потерла ладонью грудь.

– Болит? – обеспокоенно осведомился дяденька. – Сердце-то? Это бывает от переживаний…

– Нет, не болит… – выдохнула Ирка. – Сердце у меня здоровое. Просто как бы… не на месте.

– Понятное дело! У меня бы, будь я тобой, сердце тоже в пятки ушло… А как я этого… который во дворе… головой-то в рожу! – неожиданно улыбнулся прохожий. – Вот уж не думал, что с первого раза так ловко получится! Ты вот что… ты мне сейчас все подробно расскажи, хорошо?

– И вы мне поможете? – подняла голову Ирка.

– И мы тебе обязательно поможем, – заверил он.

* * *

Телефон прохожего оказался разбит.

– Не беда, – легко сказал он, невнимательно сунул телефон обратно в карман и огляделся. – А где у тебя?.. Ага, – удовлетворенно кивнул он, увидев ноутбук. – То, что нужно.

Они включили электричество в подъезде, прохожий уселся за компьютерный стол. Пробежал пальцами по клавиатуре ноутбука, набрав в адресной строке браузера: «so-ratnic.ru». Ирка стояла за его спиной, не осмеливаясь спросить, что он собирается предпринять.

На мониторе высветилось окно главной страницы искомого прохожим сайта. Бедновато выглядела эта страница. Ничего на ней не было, кроме крупной строчки вверху: «Невозможного нет. Практика – мерило истины». Да еще пониже строго темнели два слова: «Будь достоин». Сразу под ними стояла пустая графа, предназначенная, как догадалась Ирка, для ввода пароля.

«Долг и Честь», – набрал прохожий в этой графе.

Ирка отвела взгляд, отошла на пару шагов, запоздало сообразив, что все-таки нехорошо так – подглядывать из-за спины. Прохожий тут же оглянулся:

– Говори свой адрес.

Сильно ударяя указательными пальцами по клавишам, он под ее диктовку набрал несколько слов.

И развернулся на стуле, улыбнулся Ирке разбитым, начавшим уже опухать лицом:

– Готово дело. А теперь подробненько все рассказывай.

* * *

Через час в Иркиной съемной квартире было не протолкнуться от народа.

Ирка, превозмогая навалившуюся вдруг чудовищную усталость, притуплявшую чувства, мешавшую думать, металась туда-сюда, изобретая сидячие места, налаживая чаепитие. Чайных чашек, конечно, не хватило, пришлось пустить в ход случайно прихваченные с какого-то давнего пикника пластиковые стаканы.

Впрочем, гости оказались неприхотливыми. Довольствовались и проминавшимся под пальцами, обжигавшим руки пластиком; в отсутствие свободных стульев усаживались прямо на пол. Странная, к слову сказать, подобралась компания. Начиная с того, что гости, коих числом было восемь, не все были знакомы между собой, заканчивая тем, что очень уж эти восьмеро были разными. Особенно диссонировали подвижный юноша в белом, явно очень дорогом костюме, приехавший, как видела в окно Ирка, на новеньком автомобиле, которому более всего подходило бы какое-нибудь из этаких «породистых» названий «купе», «родстер», а то и какой-нибудь «хардтоп», – и хмурый усатый мужик в запачканной краской и известкой рабочем комбинезоне, по всей видимости, только что сорвавшийся с какой-нибудь стройки.

Но, если присмотреться, кое-что объединяло неожиданных Иркиных гостей. Кое-что почти неуловимо проскальзывало в их облике: в интонации, в движении, в выражении лица – то самое искреннее и вдохновенное, совершенно не обидное для стороннего наблюдателя, горделивое удовлетворение самим собой. Удовлетворение словно от свершения чего-то необычайно сложного и важного. Этакая печать «достоинства по праву» неявно лежала на этих людях.

Разнеся чай, Ирка притулилась в проеме кухонной двери.

После недолгих уточняющих расспросов, адресованных дяденьке прохожему, слово взял усатый работяга.

– Значица так, соратники, – с жегловской хрипотцой проговорил он. – С этими субчиками, положим, разобраться труда не составит. Подождем их завтра здесь, ввалим, сколько заслужили, покрутим. А дальше? Ментам сдать? Менты их тут же и отпустят.

– Скорее, нас самих задержат, – хмыкнул один из гостей, худощавый парень в футбольных шортах и майке без рукавов, с синей татуировкой в виде морды оскаленного тигра на плече.

– Может, витязям сообщить? – предложил юноша в белом костюме.

– Сами справимся!

– Нужен юрист. Или журналист. Или журналист, сведущий в юриспруденции. Есть у нас такой?

Юноша защелкал на планшете. Он сидел на спинке дивана как раз рядом с Иркой, и та не удержалась, чтобы не заглянуть в экран. Так и есть: опять этот сайт «so-ratnic.ru».

– Есть журналист, – через несколько секунд проговорил юноша. – Правда, в Волгограде живет.

– Чуть меньше четырехсот километров. Часов за пять домчит. Если сейчас сообщить, к ночи уже у нас будет.

– Ко мне заселить можно, – заметно растягивая слова, предложил седоволосый кавказец в очках с толстыми линзами, сильно увеличивающими глаза; он, кстати, прибыл одним из первых, – я тут недалеко живу.

– Ага, сейчас позвоню, – поднялся юноша и направился на кухню.

– Ближе разве нет у нас журналистов? Погодите, а Сашка?

– В больнице твой Крутов. Телевизор не смотришь, что ли? Наехал на барыгу… этого, как его?.. Который у студии детского творчества помещение отжал. Ну и… Подкараулили у подъезда и железными прутьями по башке… Витязи этим делом уже занимаются.

– Тьфу ты, опять, что ли, Сашка огреб? Я ж говорил, надо приставить к нему кого-нибудь! Пару парней, чтоб сменялись через сутки. У человека в голове дыр скоро будет больше, чем в госбюджете Зимбабве.

– Я ж говорю, витязи этим делом уже занимаются.

Странно, но отупляющая усталость понемногу таяла, уступая место тревожному недоумению: что же это все-таки за люди такие? Почему они помогают ей? Она еще могла понять ввязавшегося в неравный бой дяденьку прохожего. Благородный и смелый человек, не сумел пройти мимо. А… остальные? По первому зову с решительной обстоятельностью впряглись в хлопотное и несомненно опасное дело. Какой-то журналист из Волгограда… Неужели он, бросив все дела, помчится сюда, в Саратов, за четыреста километров, на помощь незнакомой девчонке, по глупости вляпавшейся в скверную историю? И ведь никто из присутствующих в этом нисколько не сомневался – что именно бросит и помчится.

Зачем им все это, странным людям, которых она никогда раньше не видела? Откровенно говоря, Ирка полагала, что вся их помощь ограничится тем, что они просто-напросто дадут ей денег, чтобы выплатить долг. А они даже разговор об этом не завели. А может… Может, у них какая-то своя игра, в которой Ирка стала случайной фигурой, связавшей собой интересующую их партию? Или… Или за все потраченные на нее усилия ей придется все-таки расплачиваться? Станет разве кто-нибудь за так суетиться?

При этой мысли Ирка похолодела.

Расплачиваться? Чем?

Восьмеро обернулись к ней на ее робкий лепет.

– Что говоришь, дочка? – переспросил усатый работяга.

– У меня… нет денег, – чуть громче повторила Ирка.

– Мы в курсе, – усмехнулся ее спаситель, дяденька прохожий.

– Но как мне тогда вас… отблагодарить?

Кто-то из гостей хмыкнул:

– Да вроде не за что пока.

– А когда будет за что? – мельком удивившись собственной смелости, снова спросила Ирка.

Худощавый парень в футбольных шортах с хрустом потянулся:

– Ты же из деревни, да? Мамка с папкой, небось, провиант посылают? Я бы вот от баночки соленых груздей не отказался. С детства с ума по ним схожу, а в городе не достать. Магазинные – совсем не то.

Работяга, сидевший рядом, толкнул его локтем.

– Да шучу, шучу!.. – отмахнулся парень.

– Ничего не надо, – серьезно сказал юноша в белом костюме. – «Спасибо» будет вполне достаточно.

– Да зачем вы это делаете? – все пыталась добиться Ирка. – Не за спасибо же?

– Не за спасибо, – поправив очки, согласился седоволосый кавказец, и Ирка внутренне сжалась. – А потому что хотим жить по закону и совести. Хотим себя уважать и чтобы нас уважали. Хотим людьми жить. Настоящими людьми.

Ирка обескураженно замолчала. Ей вдруг вспомнилось, как она отчаянным и безнадежным криком позвала тогда с подоконника: «Да помогите же мне кто-нибудь, люди!» Вот и откликнулись люди. Не те, повседневно ее окружающие, а другие… Называющие себя настоящими.

В приотворенную дверь постучали и, не дождавшись ответа, вошли в квартиру еще двое: тонкий юноша лет двадцати – двадцати пяти в очках с перемотанной синей изолентой дужкой и грузная женщина среднего возраста, по виду – типичная строгая учительница младших классов.

– Будьте достойны! – поздоровались вошедшие.

– Долг и Честь! – ответили им.

– О! – обрадовался усатый работяга. – Нашего полку прибыло.

Он повернулся к Ирке и добавил:

– С обидчиками твоими мы разберемся, не сомневайся. А вот должок все равно сквитать тебе придется. Для начала продай цацку свою, из-за которой сыр-бор… Ну, если не хватит, я малость добавлю, так уж и быть…

За окном что-то загремело и натужно зафыркало, словно какое-то большое металлическое животное, – это подъехал к ограждавшему двор забору громоздкий мусоровоз.

– И Степаныч подтянулся! – с удовольствием констатировал парень в футбольных шортах, выглянув в окно. – Таким макаром через часок-другой тут все наши соберутся!.. Есть предложение, соратники! – вдруг вскинулся он. – Давайте завтра, когда гадов повяжем, на степанычевской тачке в отдел их отвезем, а?

– Мусоровоз больше для ментов подойдет, – в тон ему откликнулся юноша в белом костюме, – тех самых, которые гадов покрывают. Вот им в самый раз будет…

Присутствующие рассмеялись. Ирка тоже следом за ними несмело улыбнулась.

Часть первая

Глава 1

Мэр города Кривочки Иван Арнольдович Налимов, немолодой мужичок со снулыми, как у рыбы, глазами, сидел в собственном доме, на третьем этаже, у окна, подперев ладонью вялый подбородок. Невидящий взгляд Ивана Арнольдовича рассеянно блуждал по расстилавшемуся под окном морю городской зелени, словно шхуна, лишенная и руля, и ветрил. Иван Арнольдович был погружен в думы, безрадостные и тоскливые.

Эх, жил-поживал маленький поволжский городок Кривочки – вот о чем сокрушенно размышлял мэр Налимов, – жил себе поживал городок спокойно и безмятежно. Мирно плескались в глубоких лужах его улиц местные гуси и алкаши, а по ночам царила тишь вселенская, пахнущая пылью и нагретой за день листвой. А кому шуметь в городке? Горластая молодежь по мере появления неизменно перебиралась в близлежащий Саратов, ибо в плане перспектив ловить в Кривочках было нечего. Оставались лишь самые беззаботные: те, кому на роду были написаны ежедневные водные процедуры с домашней лапчатой птицей… Из крупных предприятий имелась в Кривочках только одна «арматурка», то бишь арматурный завод, в котором очередь на рабочие места давным-давно была расписана на поколения вперед.

Эх, как хорошо было Ивану Арнольдовичу в этом городке! Покой и благодать, отличное местечко, чтобы отдохнуть на склоне лет до выхода на пенсию. Это зять Налимова (большой человек в Москве, между прочим!) постарался, уважил старика, мэрское кресло преподнес в подарок на юбилей, спасибо ему… Подарил Кривочки. Вроде как персональную дачу, только с возможностью заработка.

Для высокого начальства Кривочки – дыра дырой. Ни областная, ни еще какая администрация вниманием мэра не удостаивала, никаких проверок – на что выделяемые бюджетом средства идут – сроду не было. Потому что всем было понятно: сколько на эту дыру ни выдели, все ухнет на илистое дно, не найдешь концов. Да и искать никто никогда не станет, дыра же…

Дыра… А Иван Арнольдович свой городок любил. Уютно здесь было, хоть по улице в домашних тапочках прогуливайся. Выйдешь, бывалоча, в воскресенье опосля утреннего чаю с супругой в церковь, все с тобой здороваются, все тебя знают, расступаются перед тобой, от всех тебе почет и уважение. Бабки у церковной ограды хрестоматийно в пояс кланяются, крестят, благодетелем величают. Дед Лука (чаще прозываемый просто – Лучок) однажды вот даже прослезился, когда Иван Арнольдович ему, пьяненькому, две сотенки дал, прослезился и руку целовать полез.

Эх, как хорошо мэру Налимову в Кривочках!..

…Было.

До тех пор, пока не дотянулись до городка мускулистые щупальца компании «Витязь». Эти самые витязи всю умильную пасторальность Кривочек безжалостно разбили в пух и прах. Подумать только: два года всего орудуют, а сколько всего успели наворотить!

Птицефабрику, давным-давно обанкротившуюся, восстановили. Окрестные захудалые фермы повыкупили, пекарен понастроили, ателье всяких, мастерских, в другие города товар гонят… Даже до «кирпички», кирпичного, то есть, завода, остановившегося еще в середине девяностых, добрались; прибрали эту разваливающуюся загаженную громаду к рукам, суетятся там муравьями… Рынок отстроили, где свою продукцию нашустрились сбагривать зачастившим вдруг в Кривочки приезжим. Да еще затеяли за городской чертой на живописном пустыре возведение какого-то диковинного сооружения: то ли дворец, то ли парк аттракционов, то ли храм непонятному божеству. Главное, строят как-то не по-людски, непонятно строят. Из железных трубок конструируют что-то вроде каркаса, издали похожего на скелет громадного зверя, потом разбирают, заново строят, с места на место переносят… По бокам «скелеты» поменьше ставят и тоже их туда-сюда гоняют… А называться будет, Налимов слышал, эта фантастическая фиговина странным словом «палестра». Что за палестра такая?..

В общем, с появлением в Кривочках витязей закипела в городке нервная суета…

И ладно еще, смирился бы Иван Арнольдович с этой раздражающей суетой, если б витязи, как испокон веку на Руси положено, заносили ему долю малую от всех своих бесчинств, смирился бы и помогал даже посильно. Так ведь ничего подобного! В помощи не нуждаются, уважения должного не оказывают. Будто Налимов не мэр вовсе, не государством поставленный владетель местных угодий, а так… хвост овечий. Пытался Иван Арнольдович поначалу давить на этих треклятых витязей; Щукаря, начальника кривочской полиции, к тому делу подтянул, чтоб подловил смутьянов на чем-нибудь – да все без толку. Все-то у витязей по закону, все прямо-таки издевательски чисто, не к чему придраться. Смешно сказать: даже пожарным и санэпидемстанции не платят, будто немцы какие-то, а не русские. Да, кстати, у главного их фамилия какая-то нездешняя: Гай Трегрей. Олег Гай Трегрей. Ну, точно не наш, не православный. Витязи! Да вовсе они не витязи, если здраво рассудить. Вражеские захватчики, оккупанты в рогатых шлемах, вот кто они такие!..

Да, испоганили витязи милые Кривочки. Местные старики совсем церковь забросили. Вместо того, чтобы душу спасать, на огородах своих ковыряются, скотиной занимаются. Потому что в рынке, витязями выстроенном, им бесплатные торговые места предоставлены. Дед Лучок совсем с ума спятил. Кредит взял, зарегистрировал ИП имени себя, выращивать на плантации лук принялся. Купил мотоцикл с коляской, гоняет теперь, фырча сизым дымом, по городку, пугая алкашей с гусями.

А молодежь? Обратно потянулась со съемных саратовских комнатушек. И из многих близлежащих деревень валом повалил в Кривочки народ, благо рабочих мест шаговой доступности здесь теперь хоть лопатой греби. И что получилось? Шум, гам, сумятица! Самого Ивана Арнольдовича, выбравшегося перед сном прогуляться с супругой, теперь из десятка прохожих только один и узнает, поздоровается. Хоть из дому не выходи! Чего доброго, какой-нибудь прощелыга толканет плечом или супруге на подол наступит! По улицам автомобилей столько снует, что – неслыханное дело – аварии стали случаться! Это в Кривочках-то! Где раньше, скажем, параличная Никодимовна могла безо всякой опаски через дорогу в любом месте проковылять – час туда, час обратно, да еще два раза передохнуть остановиться – и ни одной машины не встретить! Ночами парни с девками колобродят. Бывает, как водится, и отношения выясняют, кому с кем гулять. Драки уже нередки стали, а от драк и до поножовщины с кровавыми смертями рукой подать… А вот третьего дня какой-то пришлый работяга с «кирпички» продуктовый грабанул. Вынес четыре банки тушенки, две бутылки водки и коробку ирисок «Ивушка». По саратовскому телевидению сюжет прогнали. Если так дальше пойдет, Кривочки криминальной столицей области станут! О-хо-хо… А через неделю День города грядет – вспомнил вдруг Иван Арнольдович. Это что ж будет?! Содом и Гоморра, прости Господи!

Да что там это ограбление? Да что там День города! Ерунда! Не в этом, конечно, дело. Пресса ведь еще полгода назад о достижениях витязей затрубила. А как пресса затрубила, так зачастили в законную вотчину Налимова всякие ответственные лица, а с ответственными лицами – и проверочки начались. Вспомнила высокая власть о Кривочках. Благодаря растреклятым витязям. Ну и, под это дело, всплыло и кое-что из «тихих» делишек Ивана Арнольдовича. И ведь ничего серьезного-то. Так, мелочь, шалости. На помин души, так сказать… А как же иначе-то? Испокон веку так было: что охраняешь – то имеешь. И мало того что открылось – еще и прогремело! Журналюги, твари, постарались. Дали, значит, журналюгам отмашку сверху: «Ату его, можно!», не по собственной же они профессиональной инициативе стараются. А это значит – не видать Ивану Арнольдовичу переизбрания как своих ушей, не позволят ему спокойно процарствовать до пенсии. Видно, губернатор на его место кого-то другого наметил. А если губернатор что решил, тут уж и московский зять не поможет. Москва далеко, а губер – вот он, родимый, всегда рядом.

…Налимов горестно вздохнул протяжным коровьим вздохом.

Как все-таки несправедлива жизнь! Полгодика всего-то осталось до выборов! Полгодика всего! И – до свидания, Иван Арнольдович, освобождай кресло для какого-нибудь сопляка. А сколько всего не сделано, сколько всего не свершено!

Коттеджный поселок людям пообещал поспособствовать поставить. В шикарном месте. На берегу Волги. Картинка должна была получиться! Для людей же все… ну и для себя немножко. Всего лишь один коттеджик в том поселке. Или, скажете, не заслужил за столько-то лет верной службы… Трегрей какую-то палестру себе строит, а Иван Арнольдович банальный коттеджик никак закончить не может! Опять же дом новый ветеранам войны осенью заложить собирались. Обещано людям! И Иван Арнольдыч был твердо настроен свое обещание выполнить… А что помимо ветеранов в том доме еще и его племянник квартиру должен был получить, так и что? Это ж одна квартира всего. Пусть и трехкомнатная… Так парень женится скоро. Детки пойдут… А теперь как прикажете поступить? Сестра же со свету сживет… Ох, придется из резервного фонда квартирку выделять. Причем срочно. А в резервном фонде трехкомнатных уже нет. Вот так-то… Катерок надо бы новый взять, а то старому уже полтора года, перед людьми стыдно…

Совсем было пригорюнился мэр Кривочек Иван Арнольдович Налимов, да вдруг припомнил кое-что, и глаза его ожили. Он даже хихикнул, непроизвольно шаркнув ладонью о ладонь.

Овраг-то!

Соленый овраг!

Вот с оврагом и просчитались паскудные витязи. Пасть загребущую слишком широко разинули. Подавятся витязи Соленым оврагом, как пить дать подавятся. Никита Карпов, депутат Думы, гендиректор «Саратовоблжилстроя», оврага им не отдаст. Насколько Иван Арнольдович понимал этого гадского Трегрея, тот – если что ему втемяшится – до конца переть будет. Но уж с Никитой-то Карповым ему точно не сладить. Тут-то и конец придет компании «Витязь».

Жаль, конечно, что самому Налимову это никак уже не поможет, но все-таки хоть так-то Иван Арнольдович будет отомщен.

* * *

– Засыпали! – оголтело затрещало в телефонном динамике. – Никита Ильич, засыпали!

– А? – не понял Карпов. – Чего это? Кого засыпали?

– Соленый овраг засыпали! Весь!

– Соленый?!

Тут гендиректор «Саратовоблжилстроя» Никита Карпов вмиг сообразил, о чем идет речь.

– Кто?! – выдохнул он в трубку.

– Да витязи же! Кто еще? Трегрей этот сучий!

Карпов некоторое время ничего не говорил, шумно дыша.

– Да нет… – сказал он наконец. – Да быть того не может.

– Может, может, Никита Ильич! Я сам ездил, смотрел. Засыпали полностью, под завязочку, утрамбовали. И дорогу уже прокладывать начали через него!

– Сам видел? – оскалившись, быстро спросил Карпов.

– Сам, сам!

– Ну, твари… – прошептал Никита Ильич. – Ну, уроды… Это ж надо… Я ведь им всем башки поотрываю, неужели они этого не понимают? Я их самих в тот овраг закопаю! – он уже не шептал, он уже гремел раскатистым начальственным басом. – Слушай сюда! Слушай сюда! Собирай всех немедленно! Охрану нашу поднимай!

– Может, ментов, Никита Ильич? Или ОМОН сразу, а? Вы не знаете разве, при компании этого Трегрея охранное агентство состоит. Тоже «Витязь» называется. Главный в том агентстве Мансур – здоровенный чечен, зверюга, каких мало. А под его началом чуть ли не сотня головорезов. Про них такое рассказывают: будто их по какой-то секретной методике тренируют, бойцы спецподразделений против этих чоповцев – просто котята. Говорят, искусством бесконтактного боя владеют… Может, ОМОН, а, Никита Ильич? Все-таки вооруженные люди…

– Понадобится, и ОМОН пригоним. Охрану, тебе сказано! Он же не совсем отмороженный, Трегрей этот, чтобы абреков своих на меня спускать. На власть!.. Охрану собирай! Рабочих с бульдозерами, экскаваторами… черта в ступе! К обеду чтоб мне управился! Как соберешь, сразу меня извести! Я этим витязям!.. В порошок сотру, над Волгой развею! Чтоб духу ихнего в губернии не осталось!

* * *

В администрации Саратовский области Соленый овраг любили. В междусобойных разговорах почтительно величали – Золотым. Сам Никита Карпов неоднократно высказывался: «Это не овраг. Это рог изобилия. Только перевернутый, х-хы!..» И умильно щурился при этом.

Кривочки отделяли от Саратова всего-то шестнадцать километров. Но вот прямой дороги, соединяющей эти два города, не было – путь преграждал Соленый овраг. То есть она была когда-то, лет тридцать назад, эта дорога, был и деревянный мосток, проложенный через овраг, но со временем мосток одряхлел и рухнул, овраг расползся вширь – и прямую дорогу за ненадобностью забыли, колеи ее заросли травой и кустарником и стали совершенно неотличимы от окружающего ландшафта.

Поэтому из Кривочек до Саратова и обратно ездили в объезд, по федеральной трассе, накручивая каждый раз лишних полсотни километров.

Неудобно, конечно. Надо овраг засыпать и прямую дорогу прокладывать?

«Надо», – ответили в Москве и утвердили проект. И стало все хорошо. Вот уже девятый год на осуществление этого проекта из государственного бюджета выделяется внушительная сумма. И полным ходом идет строительство. Никита Карпов, например, на свою долю два дома в Сочи построил: один для младшей дочери, другой для старшей. Первый заместитель Карпова – автозаправку и станцию техобслуживания. Ну и так далее…

А что же Соленый овраг? Овраг, естественно, засыпали. Помаленьку. Засыпали, засыпали, а он все, родненький, не наполнялся. «И дай Бог, – частенько говаривал Карпов, – чтоб подольше не наполнился… А наполнится – другой такой же рядом выроем, х-хы…»

А в этом году какой-то невесть откуда вынырнувший директор ЗАО «Витязь» Олег Гай Трегрей принялся донимать администрацию официальными запросами: когда же, наконец, завершатся работы и начнется строительство дороги? Ему отвечали: в положенные сроки. Директор ЗАО «Витязь» Олег Гай Трегрей выразил желание принять безвозмездное участие в работах. Ему ответили – не имеет права. Такого рода проекты строго подотчетны, и самодеятельности никакой тут не допускается. Директор ЗАО «Витязь» Олег Гай Трегрей оповестил о намерении засыпать овраг и проложить дорогу на собственные средства. Высшие чиновники посмеялись и покрутили пальцем у виска: дураками надо быть, чтоб разрешить кому-то закупорить исправно фонтанирующий благами рог изобилия.

И вот – гром среди ясного неба! Нет больше Соленого оврага!

Проклятый выскочка взял да и уничтожил его! В три дня! В три дня, подумать только!..

– В порошок сотру! – рычал Никита Карпов, вышагивая по кабинету в ожидании звонка от зама. – А Арнольдыч-то, старый козел, не позвонил, не оповестил вовремя! Заплатил ему, что ли, Трегрей, чтобы время выгадать? Или наоборот: подставить хотел Арнольдыч того Трегрея, вот и ждал, пока он закончит свое преступное деяние, усугубив тем самым вину властей? Да какая разница?! Обоих в пор-рошок сотр-ру!..

* * *

– Власть пожаловала, – сказал Женя Сомик, щурясь на заходящее солнце. – Раз, два, три, четыре… На шести машинах! Многонько охраны с собой взяли. Может, все-таки стоило подтянуть Мансура с ребятами, а, Олег?

– Незачем, – качнул головой Трегрей.

– В натуре, незачем, – подтвердил Двуха, присев на капот автомобиля. – Если чего нехорошего вдруг затеют… мы с тобой и справимся, даже Олегу вмешиваться не придется. Ну вот сам скажи, что для второй ступени десяток охранников?

– Да я не в этом смысле, – повернулся к нему Женя. – Справимся-то справимся, тут сомнений никаких быть не может. Я просто подумал: если б тут еще и наши ребята присутствовали, до чего-то нехорошего дело точно бы не дошло. Побоялись бы эти гаврики впрямую конфликтовать.

За их спинами – на том самом месте, где тридцать лет назад наличествовал мост через несуществующий уже Соленый овраг – рабочие раскидывали лопатами гравий, тяжело пыхтел, утрамбовывая основание дороги, асфальтоукладчик.

Двуха спрыгнул на землю, хрустнул шеей, разминая:

– Заварили кашу! – с удовольствием сказал он. – Чувствую, повеселимся. Эх, как в старые добрые времена! А хоть и дошло бы до нехорошего! – обратился он к Сомику. – Я бы даже хотел, чтоб дошло. А ты, Сомидзе, костюмчик, что ли, боишься попортить? Или репутацию? Депутатик, е-мое…

– Твой костюм, между прочим, не дешевле моего стоит, – ответил Сомик, снял пиджак, аккуратно сложил его, повесил на руку. – Не говоря уж о золоте… Зачем ты эти цепи на себя накручиваешь? Не человек, а ювелирный стенд какой-то…

Подумав, Сомик определил пиджак на заднее сиденье двухиного автомобиля.

– Я не для себя, а для бизнес-партнеров, – сказал Двуха. – Пусть видят, как у нашей компании дела идут. Классическая схема самопиара. Еще мой прадедушка так поступал: голь перекатная, дома жрать нечего, куска хлеба нет… Зато как из дома выходил, всегда шкуркой от сала, которую как зеницу ока хранил, губы мазал. Прогуливался перед соседями и по ребрам себя поглаживал: «Ох, на обед сегодня мясо было…» Нет, ну у нашей-то компании, слава Богу, все нормально… А ты, Сомидзе, раз уж депутатом заделался, мог бы, между прочим, вопрос с дорогой Кривочки – Саратов на своем уровне решить. Не боялся бы теперь за костюмчик…

– Сколько раз я вопрос этот поднимал! Толку-то… Мне бы времени побольше, тогда, конечно, другой разговор. А Олег все торопится, впереди самого себя бежит.

– Это бизнес, детка, – важно объяснил Двуха. – Чтоб ты понимал. Тормозить начнешь, тебя конкуренты живо обставят.

– Дорога не только для дела нужна, – заметил Трегрей, – но и для людей тоже. А на Жене и без того много важных проблем.

– Скажи еще, что он один во всей городской Думе и работает, – усмехнулся Двуха.

– Будешь смеяться, но по большому счету так оно и есть, – не стал спорить Сомик.

– Я, что ли, прохлаждаюсь? – картинно обиделся Двуха. – Да на мне вся бухгалтерия «Витязя», договоры, встречи… Дохнуть некогда!

Автомобили один за другим спустились с насыпи трассы, остановились. Первыми выгрузились охранники – спортивные парни в черных форменных брюках и футболках, почти у каждого из нагрудной кобуры металлически поблескивала рукоять пистолета. Затем стали выбираться из автомобилей чиновники.

– Вон Карпов, во-он, – показал Сомик. – Видите? Маленький такой, на тоненьких ножках.

С насыпи скатился, едва не перевернувшись, внедорожник. Из него выскочил, позабыв закрыть за собой дверцу, немолодой мужичок, заспешил к группке чиновников.

– Арнольдыч наш пожаловал, – констатировал Двуха.

Асфальтоукладчик за спинами троих витязей затих, остановившись. Рабочие побросали инструмент, возбужденно перешептываясь.

– Два часа еще до конца рабочего дня, – обернулся к ним Двуха. – Чего это вы, братцы, расслабились?

– Так ведь… вон оно как, – ответили ему. – Сейчас нас, видно, разгонять будут.

– Беспокоиться не о чем, – проговорил Трегрей. – Извольте продолжать.

– А мы и не беспокоимся, – полуголый, черный от солнца водитель асфальтоукладчика развернулся на сиденье. – Чего нам беспокоиться? Нас-то не тронут. А если даже и тронут – лично мне не страшно. Я уже умирал один раз. В детстве. Упал с качелей, лоб себе расшиб. Очухиваюсь – мама родная! Я в морге посреди жмуриков! Орать начал, понятное дело. Прибежали санитары, башку чешут: вот же, в сопроводиловке написано: «Упал. Опух. Умер». Вызвали докторов, которые меня на скоряке везли. А те ржать начали. Это, говорят, мы сократили просто по причине спешки. «Опух. Умер.» – значит опухоль умеренная. Шишка у меня на лбу была…

– Не беспокоимся мы, – прервал кто-то из рабочих говорливого водителя. – Просто цирк охота посмотреть…

– Будет цирк, – пообещал ему Двуха. – Аплодировать только не забывайте. Ну что, парни, пошли?

– Действуем по обстоятельствам? – осведомился Сомик.

– Как обычно, – ответил Трегрей.

Витязи тронулись с места. Первым шел Олег. По бокам, чуть отставая, Сомик и Двуха. Чиновники, сопровождаемые охраной, двинулись им навстречу. Причем мэр Кривочек Иван Арнольдович Налимов, волшебным образом ставший одного роста с низеньким Карповым, семенил вслед за гендиректором «Саратовоблжилстроя», непрерывно бормоча что-то и то и дело выпрыгивая вперед, чтобы по-собачьи заглянуть ему в лицо.

Витязи и чиновники сошлись метрах в десяти от засыпанного оврага. Охранники тут же профессионально растянулись полукругом. Руководил ими коренастый мужчина, очень похожий на краба из-за выпученных, молниеносно бегающих из стороны в сторону глазок и мощных клешнеобразных ладоней. Подчинившись его жесту, трое охранников зашли парням за спину.

Несколько секунд было тихо. Карпов без стеснения рассматривал троицу. Видимо, ему уже донесли, кто из этой троицы и являлся Трегреем, поэтому крупного, гладкого, по-деревенски румяного Сомика и лопоухого Двуху, в облике которого до сих пор без труда улавливались неизжитые черты «четкого пацана с городской окраины», Никита Ильич едва удостоил взглядом. А вот Олега ощупал глазами с головы до ног. Словно не верил, что этот невысокий темноволосый крепкий, ничем не примечательный парень двадцати с небольшим лет – и есть предводитель тех самых витязей, о которых гуляло по области столько устрашающий слухов.

Потом Карпов грозно вопросил:

– Кто такие?!

– А то ты сам не знаешь… – не особо заботясь о том, чтобы его не услышали, бормотнул Двуха.

Гендиректор «Саратовоблжилстроя» услышал. Лицо его побагровело, а круглая фигурка, казалось, раздулась еще больше, уже совершенно уподобившись воздушному шару, удерживаемому сразу двумя нитями.

– Мы ведь знакомы, Никита Ильич, – доброжелательно проговорил Сомик. – Ну, если хотите… Сомик Евгений Борисович. – Приложив руку к левой стороне груди, он чуть поклонился. – Будь достоин!

– Чего? – удивился Карпов. – Зачем «достоин»? Ты депутат, что ли? Из новых? Ну, знаю, знаю… Тоже с этими ненормальными связался?

– Они, Никита Ильич, с самого начала вместе, – поспешил доложить Карпову Иван Арнольдович. – Одна компания…

– ОПГ это называется, а не компания! – громогласно высказался Карпов. – Банда! Преступное сообщество. И я это сообщество разведу!.. По разным камерам!

– Игорь Анохин, исполнительный директор «Витязя», – представился Двуха и тоже неглубоко склонил голову. – Будь достоин!

– Да что они заладили: «достоин, достоин…»? – обратился к своей свите Никита Ильич. – Хорош исполнительный директор! Рожа прямо бандитская.

– Вам виднее… – не удержался Двуха.

– Олег Гай Трегрей, – произнес Олег. – Генеральный директор компании «Витязь». Будь достоин, Никита Ильич.

– Трегре-эй!.. – зловеще протянул Карпов. – Трегрей, значит… Ну, что делать будем с тобой, генеральный директор Олег Гай Трегрей? В поганую ситуацию ты попал. Как выкручиваться собираешься?

– Вперво, благоволите представиться, – вежливо попросил Олег. – Засим – объясниться. Что в вашем понимании является поганой ситуацией и зачем мне из нее, как вы изволили выразиться, выкручиваться?

– Да вы издеваетесь тут надо мной?! – загрохотал гендиректор «Саратовоблжилстроя». – Благоволите! Извольте!.. Дурака во мне увидели, а?! Я спрашиваю: это что такое?! – он ткнул пухлым пальцем по направлению к сгрудившимся вокруг неподвижного асфальтоукладчика рабочим.

– А это мы дорогу восстанавливаем, – охотно ответил Двуха. – Чтобы, значит, с областным центром сообщаться удобнее было. У нас восемьдесят процентов продукции в Саратов идет. Да и местным жителям полегче станет. Студенты, например, на место учебы смогут на велосипедах добираться, а не в автобусе трястись вкруговую. Шестнадцать километров – это не пятьдесят…

Двухе не удалось договорить. Никита Ильич Карпов подпрыгнул, взмахнул руками:

– Дорога?! – взвизгнул он. – Где вы здесь дорогу видите? Кто-нибудь здесь дорогу видит?

– Самовольное сооружение… – шепотом подсказал мэр Налимов.

– Вот именно – самовольное сооружение! Кто вам разрешил тут хозяйничать, щенки? Если каждый сопляк будет где попало строить что вздумается – не считаясь с планами градостроительства, что тогда получится? Развел тут анархию! – обрушился Никита Ильич на склонившего повинную голову мэра Налимова. – Как они у тебя на башке ничего не построили!..

– Анархия недопустима ни в каком деле, бессомненно, – вступил Олег. – Тем паче в градостроительстве. Но дорога действительно необходима. И проект по ее созданию утвержден в самых высоких инстанциях. Только не осуществляется в должной мере по причине лютого сребролюбия и преступного небрежения своими обязанностями. А мы напросте довели начатое вами дело до логического завершения.

Карпов на минуту потерял дар речи. Свита его замерла, разинув рты.

– По… по какой причине? – Никита Ильич наконец обрел возможность говорить, впрочем, заикаясь. – Ты… ты соображаешь, сопляк, кто перед тобой стоит?!

– Да обыкновенный ворюга, – бесстрашно брякнул Двуха. И Карпов онемел вторично.

– Вы с ума посходили, ребята? – простонал Иван Арнольдович. – Вы хоть понимаете, что творите? Зачем вы так?

– Зачем? – переспросил Олег. – Напросте мы хотим жить по закону и совести.

– Мы в Кривочках поселились, – добавил Двуха, – поэтому это теперь наш город.

– И за все, что здесь происходит, несем полную ответственность – тоже мы, – сказал Сомик.

– Ваш го-оро-од?! – вылупил глаза Никита Ильич. – С хрена ли он ваш? Вы что… совсем, что ли, ненормальные? Никогда ничего вашего в этой стране не было и не будет! – громко отчеканил он. – Это наш город! Вот он!.. – Карпов так резко отмахнул рукой в сторону мэра Кривочек Ивана Арнольдовича, что нечаянно шлепнул того внешней стороной ладони по лицу. – Вот он поставлен за городом смотреть! Ему, значит, и решения принимать, и ответственность нести! А вы кто? Кто такие? Да – тьфу, никто! Грязь из-под ногтей!

– Все-таки за словами-то следить неплохо было бы… – небрежно заметил, игранув скулами, Двуха.

– Иван Арнольдович прескверно справляется со своими обязанностями, – спокойно сообщил Олег. – К большому нашему сожалению. Посему ко времени следующих выборов мы намерены позаботиться о более достойной кандидатуре в мэры.

Карпов в третий раз утратил дар речи. Закатив глаза, он картинно схватился за сердце.

На трассе показался экскаватор. Трое витязей удивленно переглянулись. Кажется, такого поворота событий они не ожидали. А Карпова, хрипло отдувающегося, не могущего произнести ни слова, свита под руки отвела в сторону. Похожий на краба начальник охраны подбежал к нему, быстро-быстро зашептал на ухо. Никита Ильич яростно закивал, отмахивая рукой, точно рубил что-то в воздухе. Начальник охраны отскочил было от Карпова, но тотчас вернулся к нему:

– И депутата? – громче, чем до этого, спросил он.

Карпов снова рубанул рукой.

Крабоподобный совсем по-разбойничьи свистнул. Охранники немедленно взяли витязей в плотное кольцо. Витязи, правда, никакого беспокойства по этому поводу не выказали. Их занимало другое.

– Никита Ильич, вы серьезно, что ли, с экскаватором? – выкрикнул Карпову Сомик.

– Никаких самовольных сооружений на нашей земле нет и не будет! – откликнулся кто-то из копошащейся вокруг Карпова чиновничьей кучки. – Все, что вы тут нагородили, немедленно уничтожат!.. А с вами…

– Пожалеете, падлы, что на свет родились! – проорал прорезавшимся вдруг голосом Никита Ильич, вскидываясь на заботливо держащих его руках.

– Да бред какой-то, – посмотрев на Олега, произнес Двуха. – Анекдот! Я правильно понял: он собирается овраг обратно раскапывать?

– Я уж грешным делом подумал, что ничем меня наши власти не удивят, – сказал Сомик. – Поторопился. Эй, руки убери, – отстранился он от наступавшего на него начальника охраны. – У меня вообще-то депутатская неприкосновенность!

– А к вам никто и не думает прикасаться, Евгений Борисович, – ласково сказал крабоподобный и ловко выхватил пистолет из кобуры. – Пожалуйте к нам в машину. Нужно проехать в одно место, потолковать. А вы кто у нас будете? – осведомился он у Трегрея, направив ствол пистолета на него. – К вам-то прикасаться законом не запрещено?

– Хорошо, что спросили, – спокойно ответил Олег. – Я – урожденный дворянин. И обязан уведомить вас в этом, чтобы вы знали, с кем будете иметь дело.

– Всенепременно примем во внимание, – быстро наладившись на такой же тон, пробормотал начальник охраны.

– А я – пацан простой, – громко заявил Двуха. – Меня трогайте сколько угодно, я не против. Только учтите, я в обратку тоже потрогать могу…

В подтверждение своих слов он перехватил метнувшийся к нему кулак и сильно дернул руку нападавшего на себя и вверх. Охранник с криком взвился в воздух и, словно вытащенная из воды рыба, пролетел над головами своих товарищей. Рухнул оземь и больше не шевелился.

В ту же секунду Сомик молниеносным рывком отобрал пистолет у начальника охраны и смял оружие в руке, будто оно было не стальным, а пластилиновым. Глаза начальника охраны еще сильнее выкатились из орбит, отчего его сходство с крабом усилилось многократно.

На Олега бросились с разных сторон сразу четверо. Трегрей встряхнулся, расшвыряв здоровенных парней, как брызги.

На том схватка и кончилась. Кольцо вокруг витязей распалось полудесятком отдельных суетящихся фигурок. Трегрей небыстро двинулся навстречу экскаватору, сползшему с трассы. Охранники шарахнулись с пути генерального директора компании «Витязь».

– Куда ты? – позвал его Сомик, но Олег не ответил.

Упруго такнул пистолетный выстрел. Двуха, прыгнув к стрелявшему, отобрал пистолет и, сцепив от натуги зубы, разорвал оружие надвое.

– Еще кто-нибудь шмальнет, руки переломаю!.. – выкрикнул он. – Я не шучу.

– Чего делать-то, шеф? – с хорошо заметными истерическими нотками в голосе обратился один из охранников к своему начальнику. – Это ж… что они творят?.. Это ж… уму непостижимо!..

Крабоподобный был, видимо, человеком неглупым. По крайней мере, ситуацию он оценил верно.

– Отходим! – скомандовал он.

– Весьма разумно, – похвалил Сомик.

– Только волыны оставьте, – присовокупил Двуха. – А то кто вас знает, с перепугу пуляться начнете. А на мне костюм новый. Бросай волыны, задрыги!

– Н-не имеем права… – Начальник охраны, дрожа выпученными глазами, встал перед ним – на безопасном, впрочем, расстоянии. – Оружие ведь… под расписку получено…

– Потом заберете, – безапелляционно объявил Двуха. – Никуда оно не денется, слово даю. Отойдите на полсотни шагов и стойте смирно, пока не получите дальнейших распоряжений.

Начальник охраны беспомощно оглянулся. Чиновники в полном составе резво бежали к своим машинам.

– От меня – распоряжений, – уточнил Двуха.

– Раненых дозволите забрать?

– Что мы, звери, что ли? Забирайте, конечно.

Олег остановился. Экскаватор, не доехав до него всего нескольких метров, вдруг тоже затормозил.

На виске Трегрея вспухла синяя жилка.

Через лобовое стекло кабины экскаватора было хорошо видно, как лицо водителя – только что тревожно сосредоточенное – вдруг обмякло, точно водитель этот уснул с открытыми глазами. Но тело его продолжало двигаться: ноги нажимали на педали, руки перебирали рычаги.

Экскаватор развернулся и, угрожающе задрав ковш, поехал в обратном направлении, все набирая скорость. Он добрался до автомобилей скорее, чем туда добежали чиновники. А добравшись, принялся методично крушить чиновничий автопарк – чудовищный ковш раз за разом вздымался и опускался, знаменуя каждое поступательное движение звоном стекла и металлическим скрежетом. Когда все шесть дорогих иномарок были превращены в бесформенные лепешки, экскаватор замер. Занесенный для очередного удара ковш застыл в остывающем вечернем воздухе. Минутой позже (чиновники, не осмелившись предпринять ни единой попытки остановить вакханалию, вразнобой вскарабкались на трассу и пешком припустили по ней в сторону города) – минутой позже из высокой кабины экскаватора выкатился водитель.

Схватив себя за волосы, он закружился, поминутно приседая, вокруг учиненного им же разгрома. При этом он отчаянно вопил:

– Это не я! Не я виноват! Я не хотел!.. Гипнотизеры заставили!..

– Олег? – шагнул к Трегрею Сомик.

Трегрей разрешающе кивнул. Лицо его было бледно, на лбу крупными каплями выступил пот. Но синяя жилка не билась больше, она исчезла, растворившись под кожей, снова став невидимой.

– Представление окончено! – тут же позвал Двуха послушно стоявших в сторонке охранников. – Берите стволы и валите отсюда!

Проследив, как парни, опасливо косясь на страшных витязей, разбирают сваленные грудой пистолеты и по одному ретируются к трассе, Двуха отступил к Олегу.

– Круто было! – искренне признался он. – Давненько мы так не веселились!

– Слишком круто, – сказал Сомик, внимательно посмотрев на Трегрея. – Ты вроде никогда не был сторонником подобного рода… устрашительных акций? До сих пор мы только защищались, никогда не переходя в наступление.

– Все меняется, – сказал Олег. Он поднял руку, как-то странно повел ею, словно нащупывая что-то в воздухе, и вдруг улыбнулся. – Вы не чувствуете, соратники? Все меняется. Мир меняется.

– Теперь власти нам точно жизни не дадут! – весело проговорил Двуха.

– Значит, пришла пора самим становиться властью, – ответил на это Трегрей.

Сомик секунду подумал.

– Ага! – просияв, сказал он. – Вот оно что! Это – получается – мы официально объявили о начале военных действий?

– Вестимо, – произнес Трегрей.

– Значит, насчет того, что мы своего кандидата на пост мэра выдвигать будем, ты не шутил?

– Было похоже, что я шутил?

– Да нет… К тому все и шло, честно говоря. С этим Налимовым все равно каши не сваришь. Под ногами только путается.

– И кого предполагаешь?

– Пересолина, – уверенно ответил Олег.

– Нормально, – одобрил Двуха.

– Так-то, если здраво рассудить, лучшего мэра мы и не придумаем, – чуть помедлив, согласился и Сомик.

Двуха развернулся к испуганно притихшим рабочим:

– А где обещанные аплодисменты?

Прожаренный солнцем мужик на асфальтоукладчике со стуком захлопнул рот и, сдвинув на затылок оранжевую каску, неловко ударил в ладоши.

Глава 2

– Странно, что так тихо, – проговорил исполнительный директор ЗАО «Витязь» Игорь Анохин. – Подозрительно тихо.

Это утверждение совсем не соответствовало действительности. За окнами кривочского офиса витязей оглушительно пульсировала бодрая электронная музыка – аж стекла, вибрируя, позвякивали. В такт этой пульсации ночные городские сумерки то вспыхивали, то гасли разноцветными огнями.

– Неделя прошла с тех пор, как мы эту банду толстопузую разгромили, а все тихо, – добавил Двуха. – Удивительно, да?

– Любопытно, – пошевелившись за столом перед компьютерным монитором, согласился Олег. Щелкнул мышкой, и из принтера один за другим выползли несколько листов с какими-то сложными чертежами. Олег разложил перед собой эти чертежи, углубился в их изучение.

– Чего ты сам мучаешься с палестрой? – покосился на чертежи Двуха. – Поручи какому-нибудь дельному архитектору, он тебе вмиг все сделает. У профессионала-то лучше получится.

Олег мотнул головой.

– Профессиональный архитектор здесь только навредит, – сказал он.

– Объяснил бы ему нормально, не навредил бы… Да хоть кому бы объяснил, чего ты добиться хочешь! Что мы строим? Палестру! Школу героев! Родовое гнездо для постигающих Столп Величия Духа. Учебное заведение закрытого типа. Фундамент, стены, крыша – что еще нужно? А ты все выпендриваешься. Штуковин всяких понатыкал, вертишь их туда-сюда, новые заказываешь, старые переделываешь. Рабочие смеются: в конструктор, мол, играем; проезжающие останавливаются сфоткаться…

– Мог бы объяснить – объяснил, – тихо сказал Олег и потер ладонями глаза. – Самому себе не могу объяснить. Тут только почувствовать надо.

– Что почувствовать?

– Сплетение энергетических потоков, – ответил Трегрей. – Энергетическую оптиму, позволяющую активизировать скрытые ресурсы человеческого организма. Вот ты сколько постигал первую ступень Столпа? Больше двух лет. А при наличии энергетической оптимы был бы способен постичь ее за несколько месяцев. Представляешь, сколько молодежи мы сумеем обучить в самые краткие сроки?

– В Академию наук тогда запрос отправь.

– Боюсь, здешняя Академия наук ничем мне поспособствовать не сможет.

– Дались они тебе, эти потоки и эта оптима… – проворчал Двуха. – Ночь на дворе уже… Может, по домам? Мансур сам за всем приглядит…

– Еще немного, – кивнул Олег. И снова зашуршал своими чертежами.

Двуха отошел к окну, посмотрел вниз. Грохот музыки на несколько мгновений смолк, и эта пауза немедленно взорвалась восторженным ревом толпы.

– Не, общественный резонанс, конечно, это самое… имеет место быть, – вернулся Игорь к первоначальной теме разговора. – Слухи всякие… В инете даже видосы ходят – как мы охрану раскидывали, как экскаватор орудовал. Правда, мутные видосы, некачественные, хрен там что подробно разглядишь. Все-таки работяги снимали на свои звонилки, а не какие-нибудь сам-себе-режиссеры с нормальной техникой. А вот официальной реакции как-то не слышно. Ну, ментов-то хотя бы Карпов на нас мог натравить – за уничтоженные тачки? И ведь этого нет. Странно, ага?

– Любопытно, – снова кивнул Олег.

Музыка за окнами снова оборвалась. Усиленный динамиками профессионально-развеселый голос протрубил:

– Дорогие жители нашего славного города Кривочки! И-и-и снова хочу поздравить всех нас с Днем города, пожелать нам с вами здоровья и процветания!..

– У-у-у-а-а-ы-ы!.. – завыла толпа.

– Сейчас нас ждет выступление детско-юношеского танцевального коллектива «Веснушки»! Ребята исполнят зажигательную композицию «Веселый паровозик»!

– Э-э-у-у!..

– Потанцуем, хорошие мои!.. – жизнерадостно предложил разбитной ведущий. – Но прежде чем пуститься вместе с вами в пляс, позвольте мне еще раз напомнить… О невероятном! Умопомрачительном! Сумасшедшем!.. Сюрпризе, который ждет нас в конце этого незабываемого вечера! Да! Да!.. Для вас споет великий!.. Неповторимый и единственный!.. Легенда отечественной рок-музыки! Александр Гуревич и его «Война Миров»!

Людской рев, вой, свист и визг, свившись в тугой ком, взметнулись вверх и ударили по окнам офиса с такой силой, что Двуха даже отшатнулся, словно боясь, что стекла не выдержат и взорвутся снопом осколков.

– А сразу после «Войны Миров»!.. – Голос ведущего едва было слышно за шумом толпы. – Традиционный салют!..

– До сих пор не верится, – сказал Двуха, возвращаясь к столу. – Сам Гуревич у нас в Кривочках! Наверно, не он все-таки… Наверно, двойник его. Лицензию купил и шпарит по провинции. Будет тебе реальный Гуревич в нашу деревню заезжать! Чтобы просто на Дне города сбацать!..

– Почему бы и нет? – пожал плечами Трегрей. – Музыканту, миновавшему пик популярности более тридцати лет назад, разве гоже привередничать?

– Так-то оно, конечно, так. Тем более что Гуревич сейчас уже не столько заслуженный рокер всея Руси, сколько икона оппозиции. Активный борцун с нынешней властью. И выступает он чаще не просто так – песенки попеть, а в рамках какой-нибудь очередной оппозиционной акции. Но все равно же – легенда! Где он, и где наши Кривочки… Неужели не понимаешь?

Двуха вдруг уставился на Олега.

– Ну-ка? – попросил он. – Можешь вспомнить хотя бы строчку из какой-нибудь песни «Войны Миров»?

– Я совершенно не знаком с творчеством этих музыкантов.

– Ни единой строчечки?

– Увы.

– Вот! – с дурашливой торжественностью выстрелил пальцем в потолок Двуха. – Сразу видно человека не отсюда. Хоть иностранца, хоть… иномирца. Палитесь, господин иномирец. Сильнее, чем из-за этих ваших словечек, от которых почему-то все никак не избавитесь… Я-то весь этот рок как-то не очень… не воспринимаю, короче говоря. Мне другая музыка нравится, попроще, подушевнее: чтоб про жизнь, про людей, про любовь, про тюрьму… Но все равно – пару-тройку песен «Войны Миров» по памяти напеть смогу. И всякий, кто в России с детства жил, кто по-русски говорит, сможет. Куда деваться, если с детства из каждого утюга долдонит?..

Отворилась дверь, и в комнату боком протиснулся громадный Мансур, немедленно заполнив собой едва ли не половину всего пространства. Руководитель частного охранного предприятия «Витязь» был хмур и озабочен:

– Не спится вам, э?

– Энергетические потоки ловим! – откликнулся Двуха. – Энергетическую оптиму выслеживаем. Не до сна нам!

– Все сделано, – устало потирая мощную шею, отрапортовал Мансур. – Центр города на квадраты разбили, каждый квадрат пятерка ребят контролирует. Ребята тренированные, каждый не менее года Столп постигает, у каждого первая ступень, новичков не брал. А то шайтан его разберет, что творится, мамой клянусь!.. – съехал он с делового тона на доверительный. – Понаехали из Саратова толпы волосатых, бухают, песни орут, все Гуревича своего требуют. Площадь бутылочным стеклом и окурками посыпана, как сочинский пляж. К местным цепляются, а местные – к ним. Восемь раз уже драки разводили.

– А менты? – поинтересовался Двуха.

– А что менты? Своих не трогают. А кое-кого из пришлых, кто не слишком опасно выглядит, шмонают и штрафуют прямо на месте. Натурой штрафы берут. Участковый с помощником уже так наштрафовались, что сами друг другу в волосья вцепились, старые обиды вспомнили – они ж двоюродные братья. Я их в опорном пункте запер.

– За торговыми точками наблюдение ведется? – спросил Олег.

– Само собой. В каждом магазине наш человек стоит, смотрит, чтобы спиртное не отпускалось – ровно с двадцати двух ноль-ноль стоит, как полагается. Ко дворам дяди Пети, Егорыча, Симонихи и Анзорика… ну, там, где самогоном торгуют, тоже люди приставлены. Сейчас половина второго, да? Так вот дядю Петю с десяти до часу уже трижды штурмом брали, Анзорика – два раза.

– Ну наро-од!.. – со смехом протянул Двуха.

– В общем, справляемся, – подытожил Мансур. – Пока ничего серьезного. Только замначальника местного ГИБДД на машине пьяный в ограду нашего ателье въехал. Как нас увидел, бежать пытался. Задержали. Нетрудно было, он на четвереньках бежал…

– Там камеры видеонаблюдения стоят, – припомнил Двуха. – Не отвертится теперь… – Он вдруг насторожился и шагнул к окну. – Еще подъехал кто-то. На трех машинах.

Через минуту со словами:

– Вы не поверите, кого я вам привез! – в комнату влетел ликующий Сомик.

Следом за Женей ловко втиснулся спиной вперед мужичок, непрестанно и сочно щелкающий громоздким фотоаппаратом, а за мужичком с достоинством вплыл, озаряемый частыми вспышками, собственной персоной легендарный рок-музыкант Александр Гуревич, коего без труда можно было опознать по седой, кольцами закрученной бородке, по знаменитой кучерявой шевелюре, напоминавшей воронье гнездо, и невесть как держащейся на пегом этом гнезде не менее знаменитой шляпе с акульими зубами на тулье. Зубы, как всенародно известно, легенда, слывшая еще и признанным авторитетом в сфере подводной охоты, добывала самостоятельно.

Секундой позже в помещение ввалилась галдящая ватага косматых, вычурно разодетых старцев – это, видимо, были музыканты «Войны Миров» в окружении особо приближенных поклонников. В общем, в офисе стало так тесно и шумно, что Мансур, чтобы никого ненароком не раздавить, предпочел, наскоро попрощавшись, ретироваться.

– Вот это да! – ахнул Двуха. – Сам Гуревич!.. Слышь, дружище! – тут же ухватил он за воротник фотографа. – Ну-ка, щелкни меня с ним!

Впрочем, оказавшись в непосредственной близости от легенды, Игорь опомнился и неумело засмущался:

– Позволите, Александр Максимович?

Александр Максимович величаво позволил. После чего, пока Двуха бестолково гомонил, требуя у фотографа немедленно скинуть ему получившуюся фотографию на телефон, отыскал глазами поднявшегося из-за стола Трегрея:

– Вот вы какой, Олег Мор-рисович! Я вас сразу узнал! – «Р» у легенды рок-музыки выходило удлиненно рыхлым, на французский манер.

– Будь достоин, – поклонившись, произнес Олег.

Гуревич на мгновение опешил:

– Кто? Я?.. Х-хорошо, буду… – Но сразу взял себя в руки, протянул Олегу сложенную лодочкой ладонь, и, не удовлетворившись рукопожатием, крепко обнял. – Невыр-разимо рад познакомиться! Столько слышал о вас! Я, Олег Морисович, искренне счастлив, что в России остались еще люди, стремящиеся жить не по лжи, но по совести! Такие, как мы с вами!.. – Гуревич, не отпуская Трегрея, все обнимая его за плечи, развернулся к почтительно притихшей аудитории. – Жить не по лжи, но по совести! – громко и раздельно заговорил он. – Возможно ли это в нашей несчастной стране? В стране, где малая часть населения – мерзавцы, прогр-рызшиеся к кормушке – жирует с откатов, а ограблямое большинство – дураки и трусы – молчит, потому что боится потерять то немногое, что имеет? В нашей стране, оболваненной лживой пр-ропагандистской прессой, где…

Гуревичу передали гитару, и речь его, явно заранее сочиненная и старательно заученная, органично перетекла в песню. Трегрей отошел в сторонку и был тут же перехвачен неким молодым человеком в скромной серой рубашке и серых же брюках, незаметно проникшим в помещение офиса вслед за шумной ватагой.

– Олег Морисович, – сверкнув очками, шепнул молодой человек. – Можно вас на минутку?

– Извольте, – ответил Олег.

– Вот сюда, на диванчик, здесь попросторнее…

– Задушен сатр-рапом и палачом!.. – раскатисто грассировал Гуревич под гитарное бряканье, – многостр-радальный р-русский народ!..

Косматая ватага умильно внимала, не мешкая, впрочем, расставлять на столе фигурные бутылки с дорогим алкоголем, с треском распаковывать упаковки мясных и сырных деликатесов.

Усевшись рядом с Трегреем, молодой человек интимно похлопал его по колену:

– Вы, Олег Морисович, человек занятой. Поэтому не буду излишне отвлекать, позволю себе сразу перейти к сути нашего предложения. Предложения, от которого трудно отказаться…

– Чьего предложения? – уточнил Олег.

Молодой человек хихикнул:

– Простите, забыл представиться… Рудольф. Вот моя контактная информация. – Он сноровисто всунул в нагрудный карман рубашки Трегрею пару визитных карточек, одну из которых Олег тут же вытащил, повернул к себе лицевой стороной.

На карточке, кроме вышеозвученного имени, нескольких телефонных номеров и адреса электронной почты, ничего не было.

– Любопытно, – оценил Олег, – ни отчества, ни фамилии, ни организации, которую вы представляете… Довольно скудно.

Молодой человек Рудольф длинновато посмеялся – видно, собираясь с мыслями, что сказать.

– Традиции революционной конспирации, – ответил он наконец. – Шучу, конечно. Но в каждой шутке, как говорится… Ведь наша с вами деятельность, Олег Морисович, мягко говоря, не одобряется властями. Сами знаете, в полицейском государстве живем…

– Ничего не понимаю, – мягко прервал его Трегрей. – Что за деятельность? И почему она – наша с вами?

Рудольф подмигнул ему:

– Ну, что за деятельность может быть у оппозиционеров? Боремся с многочисленными пороками нынешней власти. Если б не мы, неравнодушные граждане своей страны, эти гады совсем бы зарвались, окончательно обнаглели бы в своей безнаказанности… Как вы, Олег Морисович, местным властям нос-то утерли!.. – вдруг выпалил он и причмокнул языком, будто только что проглотил ложку горячего и вкусного супа. – М-м, красота!

– В стране холуев лишь голодный-холодный пр-рав! – распевно тянул тем временем Александр Гуревич. – Лишь голодный-холодный – мне бр-рат…

– На черный хлеб икру мажь! – шипели между собой, суетясь вокруг стола с закусками престарелые поклонники рок-легенды. – Куда ты белый схватил? Александр Максимович не признает икру на белом… И половинку оливки сверху! Ага, правильно… И веточку укропа, Александр Максимович так любит. Где у нас укроп? Александр Максимович обожает укроп! Почему укроп не взяли? Вы что, с ума все посходили?!

– Давайте начистоту, Олег Морисович, – участливо поблескивая очками, наклонился ближе к Трегрею Рудольф. – Вы на что надеялись, когда на открытую конфронтацию с властью решились? Ведь проблема-то яйца выеденного не стоит. Подумаешь, прямая дорога между городами! Не такие уж значительные убытки ваша компания терпит, когда транспорт вкруговую гоняет. Следовательно, дело тут в другом. Внимание на себя хотели обратить?

– Отнюдь, – сказал Олег, а Рудольф, хохотнув, снова хлопнул его по колену:

– Ну-ну-ну! Мы же вроде договорились – начистоту! Разве нет? Все правильно, реклама – двигатель торговли. Вы сделали ставку, Олег Морисович, и ставка сыграла.

Рудольф полностью развернулся к Олегу, чуть подпрыгнул на диванчике и развел руки, словно для объятий:

– И вот мы здесь!

– Очень приятно, – отозвался Трегрей. Теперь он смотрел на собеседника внимательно и с большим интересом. – Я слушаю вас.

– Ну-с, начнем! – явно обрадованный такой реакцией молодой человек Рудольф потер ладошки. – Значит, так, Олег Морисович. Житья вам власти после вашего демарша не дадут; год-два, и ваши предприятия пойдут с молотка – тут уж чиновники расстараются, можете мне поверить… То, что вы сделали, не прощается. Это понятно, по-моему. Из этой ситуации мы предлагаем вам следующий выход… Кто вы сейчас? Хоть талантливый и многообещающий, но… рядовой бизнесмен из маленького городка. Фигура регионального масштаба. Задавить такого – областным чиновникам, откровенно скажем, особого труда не составит. Что делать? А вот что: необходимо подниматься. Необходимо выходить на федеральный уровень. С нашей помощью вы этой цели достигнете… ну, скажем, года через полтора. Если пожелаете, уже завтра наши специалисты займутся пиар-разработкой вашего образа: юный предприниматель, словом и делом радеющий за Отечество, непримиримый борец с коррупцией, надежда России, ля-ля-ля, тра-та-та… Интервью, приглашения на телепередачи, конференции, встречи с пострадавшими от чиновничьего и полицейского беспредела, с правозащитниками. И контакты с новыми партнерами, само собой. В том числе, – тут Рудольф воздел очи горе и произнес с этаким придыханием: – Даже и оттуда…

Олег послушно поднял взгляд и посмотрел на потолок, а Рудольф наклонился к его уху и жарко зашептал:

– Каковы перспективы-то, а? Мы обеспечим вам всероссийскую известность, которая и гарантирует выход на федеральный уровень. Кто вас тогда осмелится тронуть? Да пусть только попробуют, мы такой крик подымем! Далеко-о за пределами страны слышно будет!

– Звучит неплохо, – ровно ответил Олег.

– Бизнес – штука непредсказуемая, – с воодушевлением продолжал Рудольф. – Как бы дела хорошо ни шли, от риска все потерять никуда не денешься, правильно, да?

– Вестимо.

– Но вам, Олег Морисович, обеспечена будет от нас – если согласитесь на сотрудничество – определенная финансовая поддержка. Не тая скажу, немалая финансовая поддержка. А как иначе? Вы – наш проект, мы кровно заинтересованы в том, чтобы вы оставались на плаву.

– Разумно…

– А что дальше, спросите вы меня? А дальше – больше. Вот тут-то и начинается самое интересное, Олег Морисович. Известность и деньги – куда открывают двери? Правильно, в большую политику. Итак, через полтора года вы, Олег Морисович, медийная личность: бывший детдомовец – вы ведь в детдоме воспитывались, так? – поднявшийся до невиданных высот благодаря исключительно собственному трудолюбию, таланту и (важно!) самоотверженной честности. Доблестный сокрушитель вороватых чиновников-кровопийц. Защитник униженных и оскорбленных. Флагман оппозиции! – Это определение, видимо, понравилось Рудольфу, и он повторил его еще раз, с большим подъемом. – Флагман оппозиции!.. Бешеная популярность вас ждет, Олег Морисович! Как только соответствующего возраста достигнете – губернаторское кресло вам обеспечено, не ниже… А уж потом… Кто знает, Олег Морисович, кто знает… Быть может, в учебники по отечественной истории войдете… Ну? Как вам?

– Заманчиво, – столь же коротко отозвался Трегрей.

– А то как же! Еще бы! Мы ведь, Олег Морисович, открываем вам путь во власть! В ту самую власть, что в России пропитана коррупцией и воровством. И бороться с ней, хоть сколько-нибудь адекватно ей противостоять можно только в том случае, если ты сам имеешь определенные рычаги управления действительностью. Если ты и сам – власть. Чтобы победить дракона, как говорится, нужно самому стать драконом. Только так, и никак иначе! Я прав, Олег Морисович?

– Бессомненно.

– Рад, что мы поняли друг друга. Очень рад!

Рудольф – должно быть, от избытка чувств – взвизгивающе рассмеялся, схватил руку Олега в обе ладошки и потряс ее:

– Запомните, Олег Морисович, этот момент! Именно с этого момента начинается ваше великое будущее!

Гуревич как раз закончил очередную песню затихающим перебором. Заплескали было аплодисменты, но легенда погасил их вялым движением руки.

– Не надо, ребята, не люблю я этого, знаете же… – томно выговорил он.

Ему тотчас же поднесли пузатый бокал и аккуратно сконструированный бутерброд. Александр Максимович исследовал бутерброд со всех сторон, недовольно заметил:

– Укроп-то забыли… – и вопрошающе обернулся к диванчику.

– И нам, и нам! – радостно закричал Рудольф. – За взаимопонимание надо выпить всенепременно!

– И за музыку! – вякнул кто-то из поклонников. – Всем коньяка!

По бокалу получили и витязи.

– Простите, – проговорил вдруг Олег, ставя свой бокал на подлокотник дивана, – только один вопрос.

– Все что угодно! – с готовностью откликнулся Рудольф. – Но сначала – за музыку!

– Очень хотелось бы узнать – кто заказывает музыку?

– Как это? – нахмурился Рудольф, опустил бокал, а Гуревич, приосанившись, с достоинством произнес:

– Я выступаю в Кривочках совершенно бесплатно. В рамках, так сказать, дружеской помощи единомышленникам.

Трегрей кивнул рок-легенде со сдержанной благодарностью. И повернулся к Рудольфу.

– А-а… – догадался тот, – вот вы о чем, Олег Морисович… Беспокоитесь о м-м-м… гарантиях? Уверяю вас, никакого обмана! Мы представляем очень серьезных и уважаемых лиц. И участие в нашем проекте Александра Максимовича разве не может являться гарантией?

– Да! – подхватил Гуревич, оскорбленно поджав губы. – Разве не может являться? Вы уж… что-то совсем… Обидно, знаете ли!..

– Да от вас и вложений никаких не потребуется! – на секунду прислонился плечом к плечу Трегрея Рудольф. – Вы деньги платить не будете. Вы их будете по-лу-чать!

– И все же, – не отступал Олег. – Любопытно знать, из какого источника я их буду получать?

– Да какая разница? – Рудольф всплеснул руками, пролив на брюки коньяк. – Вам и вашей команде, Олег Морисович, выпал уникальный шанс, а вы… подозрениями нас оскорбляете! И если уж на то пошло… – добавил Рудольф уже спокойнее, – со временем все узнаете. Постепенно. А на данном этапе, уж извините, не вполне целесообразно предоставлять вам такую информацию. Традиции революционной конспирации! – повторил он, хихикнув. – Ну, в самом-то деле, Олег Морисович… Сейчас это совсем не важно…

– Отчего же? Для меня и моей команды – очень важно.

Двуха, глотнув, поставил бокал на стол, с интересом следя за разговором. Сомик переводил взгляд с Рудольфа на Гуревича. На румяном лице Жени явственно читалось недоуменное разочарование. Музыканты «Войны Миров» и престарелые поклонники их творчества обиженно зашуршали в несколько голосов.

– Для меня, например, очень важно понять, – говорил дальше Олег, – что же такое отечественная оппозиция? Вторые-третьи номера в политике, ничего не решающие, но проецирующие в общественное сознание иллюзию выбора, громоотвод для политически активной части населения, балаган на кремлевские средства? Или вполне реальная подготовка альтернативы государственному режиму, осуществляемая на деньги… иностранных друзей демократии? Вот я и хочу, коли уж состоялась наша встреча, разобраться в этом вопросе. Поможете мне?

Отрывисто звякнули гитарные струны – Гуревич, сняв ремень с плеч, передал гитару кому-то из своей свиты.

– Очень жаль! – трагически провозгласил легенда, прикрыв ладонью глаза. – Очень жаль, что мы так ошиблись в вас! Боже, как силен враг! Как глубоко въелся в ваши души яд официальной пропаганды! А ведь я полагал вас, молодой человек, своим соратником! Тем, с которым мы вместе раскачаем эту лодку косности, пошлости и тупого покорного равнодушия! Лодку под названием «Россия»!

– Может, все-таки не надо лодку раскачивать? – проговорил Двуха, глядя на Гуревича уже с неприязнью. – Знаем мы таких раскачивальщиков… Потому и раскачивают, что уверены: в любой опасный момент выпрыгнут и в другую лодку пересядут. Те, кто предполагает и дальше в своей лодке плыть, не раскачивают ее, а воду вычерпывают и дыры латают…

– Ах вы, щенки!.. – мгновенно налился праведным гневом Гуревич. – Да вы с кем разговариваете?!

– Не нужно, Александр Максимович! – в голосе Рудольфа прорезался металл, а очки сверкнули угрожающе. – Не стоят они того. Была бы честь предложена… Пойдемте, вам сейчас выступать, людишки уже расшумелись сверх меры. Все уходим! – он дважды хлопнул в ладоши.

Сомик приоткрыл рот, наблюдая за тем, как потянулась прочь из комнаты пестрая толпа. Он даже дернул было рукой к поднимавшемуся со стула Гуревичу, словно чтобы остановить его. И проговорил:

– Олег, зачем же так? Нужно все-таки разобраться…

– Так я и хочу разобраться, – пожал плечами Трегрей.

И коротко глянул на Двуху. Тот без труда понял безмолвный приказ. Скользнул к выходу и, дождавшись, пока последний из свиты – мужичок с фотоаппаратом – покинет помещение, закрыл за ним дверь, щелкнул рычажком замка. Не успевшие ретироваться Гуревич и Рудольф замерли на месте.

– Это… как понимать? – оторопело прошептал Рудольф.

– Я ненадолго вас задержу, – встав с диванчика, успокоил его Трегрей. – Раз уж мне и моей команде, как вы утверждаете, выпал уникальный шанс, грех будет этим шансом не воспользоваться.

– Я предупреждаю! – взвизгнул вдруг Гуревич, приняв бойцовскую стойку и воинственно выставив вперед завитую бородку. – У меня черный пояс по карате и черный пояс по айкидо!

– Целых два пояса, значит, – высказался Двуха, юмористически глядя на рок-легенду. – Штаны точно не свалятся.

Трегрей шагнул к Рудольфу, поймал его взгляд…

– Это беспредел какой-то!.. – выкрикнул тот.

И внезапно застыл с открытым ртом, словно оледенев.

– Кто финансирует вашу деятельность? – задал вопрос Олег.

Голубая жилка на его виске запульсировала.

Рудольф вдруг вздрогнул всем телом. По лицу его пробежала мгновенная судорога, очки запотели.

Олег повторил вопрос.

– Ф… фонд «Возрождение», – скрипуче выговорил Рудольф.

И, вдруг придя в себя, ахнул и с размаху сел на пол.

– Помогите… – одними губами прошептал Гуревич.

Снаружи уже барабанили в дверь.

– Ломай! Ломай ее! – неслись крики из коридора.

– Полицию!

– Александр Максимович, держитесь, мы вас сейчас вытащим!..

– Простите великодушно за доставленное беспокойство, – церемонно поклонился Олег совершенно обалдевшему Гуревичу. – Игорь, отопри дверь.

Двуха щелкнул замком. Сразу несколько человек ввалились в комнату, едва не сшибив с ног рок-легенду. Ворвавшийся первым ломанулся вперед не разбирая дороги, налетел на вяло копошащегося на полу Рудольфа, споткнулся об него, грохнулся плашмя, невольно став основанием немалой такой кучи-малы, которую тут же и образовали влетевшие следом за ним.

Несколько минут в офисе «Витязя» было очень шумно.

Когда же всю компанию удалось наконец выдворить из помещения, Двуха, отдуваясь, плеснул себе коньяка, шлепнулся на диванчик:

– Ну дела… И чего это так очкастого перекосило?

– Психологический блок, – пояснил Олег. Выглядел он очень озабоченным. – Сведения, который нам выдал этот Рудольф, выдавать ему ни за что нельзя было.

– Серьезно у них, – покачал головой Сомик. – А Гуревич-то?.. Обидно, черт возьми. Вот так и рушатся идеалы юношества.

Он вернулся за компьютер, защелкал мышкой:

– «Возрождение»… «Возрождение»… Ага, вот оно! Негосударственный фонд, финансируемый… Ну, так и есть! Робертом Соврусом финансируемый.

– Где-то когда-то что-то слышал, – проговорил с диванчика Двуха.

– Американский миллиардер, – сказал Трегрей. – Известный благотворитель и просветитель.

Женя Сомик присвистнул.

– А ведь из этого Совруса та-акие бабки можно было выкачать! – усмехнулся Двуха. – Может, стоило согласиться на предложение? Обогатились бы, а потом по бороде янки пустили, а? А чего, с него убудет, что ли, с миллиардера? А мы бы столько дел нужных сделали…

– Не думаю, что так все легко и просто, – сказал Олег. – Нас бы наверняка связали вполне конкретными обязательствами.

– Да и не отмоешься потом, – пробормотал, выглянув из-за монитора, Сомик. – Если даже и вовремя спрыгнуть удастся. Роберт Соврус – это ведь тот, который еще в девяностые всю российскую науку на гранты подсадил?

Олег утвердительно кивнул.

– Гранты? – заинтересовался Двуха. – Где-то когда-то что-то слышал… Что за тема?

– Тоже мне бизнесмен! – фыркнул Сомик. – Неужто не знаешь?

– Не выпендривайся, Сомидзе! – немедленно парировал Игорь. – Я босяком рос, школу только до шестого класса дотянул, на улице образование получал. Если б не армейка, сейчас бы точно шконку тюремную боками утюжил.

– Грант – это денежное пособие для проведения научно-исследовательских работ, – объяснил Олег.

– Соврус в свое время ой-ей-ей сколько миллионов долларов в российскую науку вложил, – подхватил Сомик. – А то и миллиардов. Родному-то правительству тогда совсем не до науки было…

– И что в этом плохого? – осведомился Двуха. – Что вложил?

– Ну, представь: допустим, ты молодой ученый…

Двуха тут же прыснул, подавившись коньяком.

– Я говорю: «допустим»! – сам улыбнулся Женя. – Ты – молодой ученый, осененный вдруг какой-нибудь инновационной идеей. А денег, чтобы эту идею в жизнь воплотить, у тебя нет. А бюджета твоего института только на промокашки хватает. Ну, может, еще ректору немножко остается… на зубные протезы. Что делать? Несешь свой проект представителям Совруса, специальная комиссия проект рассматривает… И, определив, что это не откровенное фуфло, а стоящая работа, выдает тебе денег – на осуществление.

– Так и что же в этом плохого?!

– Да то, что все эти инновации, под которые Соврус гранты предоставлял, все свежие идеи российских ученых, подробно расписанные, со схемами и подсчетами – попадали прямиком в американские институты и проектные центры. Чего непонятного-то? Очень удобно. И, если поразмыслить, совсем недорого. Никакие шпионы не нужны, весь цвет научной мысли огромного государства свои придумки сам тебе несет вприпрыжку. А ты уж сам решаешь, как ими распорядиться.

– Ловко… – хмыкнул Двуха.

Трегрей, до того в задумчивости стоявший посреди комнаты, вдруг быстро подошел к двери, распахнул ее и выглянул в утихший и полутемный коридор.

– Что такое? – спросил его Двуха. – Что с тобой?

Олег, помедлив, обернулся.

– Ничего, – сказал он. – Показалось…

– Все! – решительно проговорил Игорь. – Пора баиньки. А то вон – некоторым уже чудится всякое…

– Поддерживаю, – сказал Сомик и снова вздохнул. – Эх, Гуревич!..

– Дурак твой Гуревич! – брякнул Двуха.

– Да не дурак он, – покрутил головой Женя, – все он знает и все он понимает. И ведь не за деньги старается ради этих… И не за славу. А так – ради рюмочки похвалы… И чтоб из образа гонимого правдолюбца не выходить.

– Братцы! – жалобно сказал Двуха. – Да черт с ним, с Гуревичем и его шоблой. Поехали спать, а? Гляньте!.. – он шлепнул ладонью по оконному стеклу. – Светает уже!

– Ночи короткие, вот и светает рано, – отозвался Сомик.

– Что ж теперь, совсем не спать?.. – хмыкнул Двуха. – Лично я… Ого!

– Что – ого? – заинтересовался Женя.

Олег тоже развернулся к стоявшему у окна Игорю.

– К нам опять гости, – сообщил Двуха. – Внедорожник Налимова подкатил. И чего это от нас Арнольдычу понадобилось? А он не один, гляди-ка! Привез кого-то… Двух типов – важных да серьезных, в костюмчиках оба, прямо «люди в черном», ни дать ни взять. Типы в здание вошли, а Налимов остался у крыльца тереться. Растрепанный весь, явно одевался впопыхах, среди ночи его подняли… А я-то думал, что на сегодня сюрпризы закончились…

– Все любопытственнее и любопытственнее! – согласился Сомик. – Хорошо хоть, на этот раз есть чем незваных посетителей угостить – предыдущие визитеры оставили…

– Что-то мне подсказывает: вряд ли они угощением заинтересуются, – заметил Трегрей. – И вот еще что странно… Почему они Налимова в качестве извозчика используют? А где же их транспорт?

В дверь постучали – негромко, но уверенно.

– Открыто! – крикнул Двуха.

Первым переступил порог мужчина средних лет, невысокий, подтянутый, с аккуратной прической на пробор, с широкоскулым открытым лицом, твердым подбородком и внимательным ясным взглядом – такими изображали на агитплакатах времен СССР честных советских граждан. Второй был помоложе и покрупнее; коротко стриженный, крутолобый и угловатый, он оставлял впечатление типичного телохранителя. И сразу почему-то представлялось, что эта его угловатость обманчива, что если понадобится, он среагирует моментально и четко, не оставив вероятному злоумышленнику ни единого шанса.

– Сергей Сергеев, – представился тот, кто вошел первым. – Начальник службы безопасности губернатора области.

Мелькнула и снова исчезла во внутреннем кармане его черного пиджака красная корочка удостоверения.

Второй вошедший представляться не стал. Окинув цепким взглядом комнату, он остановился у двери, скрестив руки на животе.

– Ого! – проговорил Сомик. – Губернатора области…

Двуха ничего не сказал. Неприязненно и тревожно сощурился на неожиданных гостей. Олег же, шагнув вперед, слегка поклонился:

– Будь достоин!

Начальник службы безопасности губернатора области Сергей Сергеев, нисколько не удивившись такому приветствию, кивнул и осведомился:

– Олег Морисович Гай Трегрей? – Причем заметно было, что осведомился только для проформы, он и без того знал, кто перед ним.

– Олег Морисович, – подтвердил Трегрей.

– Прошу простить за неурочный визит, – голосом, в котором никакого сожаления не чувствовалось, произнес Сергей Сергеев. – Дмитрий Федорович послал меня передать вам, Олег Морисович, приглашение на личную встречу.

Сомик присвистнул. А Двуха сказал вполголоса:

– Не спится нашему губеру…

– Весьма польщен, – отозвался Олег. – Не премину воспользоваться приглашением. Я полагаю, ехать мне надобно сиюминутно?

– Правильно полагаете, Олег Морисович.

– Что ж… Было бы неразумно отказываться от такой чести.

– Прошу вас, – Сергей Сергеев, развернувшись, указал на дверь, – следовать за мной.

– Стоп-стоп-стоп! – запротестовал вдруг Двуха. – Олег, не дури! Что это еще за новости? Почему это вдруг губеру взбрендило тебя среди ночи к себе дернуть, а? Он что, сон плохой увидел?

Парень у двери насторожился. Правая рука его скользнула вверх – за отворот пиджака.

– Только попробуй мне ствол вытащить! – рыкнул на него Двуха. – Отберу и сожрать заставлю! Насухую, даже запивать не разрешу!

– Спокойно! – бросил Сергей Сергеев в сторону своего спутника, а по адресу витязей укоризненно покачал головой. – Ну, зачем это, господа? Право слово, лишнее…

– Игорь! – призвал Двуху к порядку и Олег. – Не стоит.

– Мы тоже поедем! – заявил Женя.

– Пропуск выписан только на Олега Морисовича.

– Значит, сопровождать будем! На своем автомобиле поедем, не беспокойтесь, не стесним.

– Сожалею, но… вряд ли это возможно, – сказал Сергей Сергеев.

– С чего бы это? – возмутился Двуха. – С каких пор гражданам РФ ограничена свобода передвижения?

– Свобода передвижений в нашей стране, конечно, ни для кого не ограничена. – Сергей Сергеев чуть улыбнулся. – Но дело в том, что Дмитрий Федорович прислал за Трегреем вертолет. И сопровождать вам данное средство передвижения на автомобиле будет затруднительно.

– Вертоле-от… – изумленно протянул Двуха.

– Да не беспокойтесь вы так, – Олег снял со спинки компьютерного кресла свой пиджак. – Поеду один. Неужели вы думаете, мне может грозить какая-нибудь опасность от лица, облеченного властью?

Двуха фыркнул с видом: «Знаем мы эти ваши лица, облеченные властью…» А Женя Сомик пожал плечами и сварливо заметил:

– А мы и не беспокоимся. С чего ты взял, Олег, что мы беспокоимся? Нам просто на вертолете полетать захотелось. Я вот, между прочим, ни разу в своей жизни на вертолете не летал…

– Нет, – спокойно, но твердо сказал Трегрей. – Сопровождать меня не надо.

– Прошу вас, – пригласил снова Сергей Сергеев. – Олег Морисович…

Сначала переместился в коридор безымянный спутник начальника губернаторской службы безопасности, за ним комнату покинул Олег. И последним вышел, кивнув Двухе и Сомику, Сергей Сергеев.

– Как под конвоем повели, – проговорил Игорь, когда за ними закрылась дверь. – Вот тебе и ответный шаг со стороны противника. Вот тебе и обраточка – аж на уровне губернатора области! Накаркал я – тишина, тишина…

– Давай всех наших собирать, – предложил Сомик. – Прямо сейчас. Какой там разговор у Олега с губером выйдет, предположить несложно. Не первый год замужем… Угрожать будет, давить авторитетом. А то и – чего доброго – грохнуть решится. В отместку прочим, кто чересчур зарывается, на власть замахиваться осмеливается. Все-таки надо было за ними поехать. Куда они Олега? Не в приемную же? В загородную резиденцию, скорее всего. Там, я слышал, у губера и площадка для посадки вертолета имеется.

– Ну, Олега грохнуть – это они утрутся, – убежденно проговорил Двуха. – Силенок не хватит. Да и смелости. А вот угрожать – это да, без этого им никак. Что-то вроде ультиматума объявят, я думаю. Давай наших собирать, – согласился он. – Как раз Олег вернется, а мы все уже тут. Готовы программу дальнейших действий разрабатывать.

* * *

Застолье утихло, когда небо стало светлеть. Гостей, отяжелевших и обессилевших, одного за другим развели по комнатам гостевого дома губернаторской загородной резиденции. Дольше всех, как обычно, продержался главный прокурор города Пескарев. Правда, сегодня достижение это далось прокурору нелегко. Последнюю рюмку Пескарев, выпив, тут же изверг обратно, жалобно крякнул и запрокинулся, сползая со стула. Еле-еле успел подхватить его специально приставленный для этой цели «помощник по хозяйству» (так официально именовалась в губернаторской резиденции прислуга).

– Стареешь, Михалыч! – отсалютовал рюмкой Дмитрий Федорович вслед прокурору, уносимому из беседки двумя дюжими «помощниками».

Пескарев, покачивающийся в сильных руках «помощников», в ответ на это замечание протестующе дрыгнул обутой в сандалию голой ногой и мощно всхрапнул.

Однако и сам Дмитрий Федорович препровождать по назначению поднятую рюмку не стал. Сменил ее на стакан с минеральной водой, в который, прежде чем выпить, бросил растворяться какую-то таблетку.

Опустошив стакан, губернатор шумно выдохнул и хлопнул себя по обнаженной, густо волосатой груди.

– Так-то! – удовлетворенно выговорил он. – Слабаки. Стая должна чувствовать силу вожака!

Он поднялся, распахнув москитный полог, покинул беседку, располагавшуюся на большой террасе, установленной на берегу Волги, над обширным, сахарно-белоснежным, совершенно пустым пляжем, подошел к перилам и, опершись на них, уставился на медленно и тяжело перекатывающиеся друг в друга речные волны.

Часы еще показывали время дремучее, ночное, а вокруг было светло, как днем. Великая река отливала живым металлом, мерно дышала, будто громадный дремлющий зверь. Неблизкий противоположный берег, обычно без труда просматривающийся, теперь скрыла синеватая, как молочная пенка, дымка. И губернатору Дмитрию Федоровичу на миг представилось, что вовсе не на террасе он стоит, а на капитанском мостике величественного корабля, бесконечно идущего вперед сквозь ветра и штормы.

«Да… – высокопарно подумал он. – Моя губерния и есть мой корабль… А я – не кто иной, как его капитан. Как же иначе? Команда храпит по своим каютам, а я не схожу со своего поста, не смыкаю глаз…»

Эта мысль так понравилась губернатору, что он невольно приосанился, упер руки в бока и тряхнул головой, как бы поправляя сползшую на глаза несуществующую капитанскую фуражку.

Булькающий клекот вертолетного винта вернул его к действительности.

Дмитрий Федорович встрепенулся, озадаченно нахмурился. Подозвал «помощника», терпеливо ожидавшего дальнейших распоряжений у беседки, пиратски заливистым свистом – видно, все-таки не окончательно выйдя из образа морского волка.

– Это что за хрень? Вроде всего в достатке было, ничего дополнительно закупать не требовалось? Или я посылал за кем-то?

Подбежавший «помощник» не успел ответить. Дмитрий Федорович вдруг вспомнил требуемое самостоятельно:

– А, ну да! – он шлепнул себя по затылку. – За Трегреем же! Совсем из головы… Иди, не отсвечивай тут! Понадобишься – позову.

Недовольно выпятив нижнюю губу, Дмитрий Федорович постучал толстыми сильными пальцами по перилам. Идея вызвать к себе главу компании «Витязь», осенившая его около часа тому назад, сейчас представлялась не такой уж удачной.

«Помощник», отошедший всего на пару шагов, точно угадал ход мыслей хозяина:

– Передать, что вы не сможете принять? Что вы заняты и встреча переносится? А то ведь вон… вы не совсем в форме…

– Это я-то не форме?! – возмутился Дмитрий Федорович.

«Помощник» испуганно прикусил язык.

– Я не в форме? Не дождетесь! Я всегда в форме! Пусть никто не думает, что губернатор Саратовской области может слабину дать!

И словно желая проиллюстрировать собственные слова, он притопнул, повел широкими плечами и, выпятив крепкое, как ядро, пузцо, подсмыкнул длинные спортивные шорты.

– Халат дай! И воды принеси умыться! И минералки еще налей! Не в форме я… А Сергееву скажи, чтоб сразу не вел ко мне, пусть минут пятнадцать-двадцать подождут. А пока в беседке приберите, оставьте на столе там чего-нибудь… Я дам знать, когда приглашать можно будет.

Пятнадцати минут губернатору Дмитрию Федоровичу как раз хватило, чтобы освежиться, принять еще таблетку и собраться с мыслями.

– Должность собачья… – пробурчал он, возвращаясь в беседку. – Все люди как люди: поработал – отдыхай. А мне и расслабиться толком нельзя. Тяжела ты, доля капитана…

По пути губернатор хлопнул в ладоши, обращая на себя внимание «помощника»:

– Веди гостя!

* * *

«Помощник» усадил Трегрея напротив Дмитрия Федоровича и на цыпочках отошел в угол беседки.

– Сгинь совсем! – велел ему губернатор.

«Помощник» выскользнул прочь, чуть колыхнув москитный полог. И пару минут в беседке стояла тишина – только дышала совсем рядом Волга да тонко зудели по-утреннему сонные комары.

Дмитрий Федорович молча и без стеснения разглядывал Олега. Тот спокойно «держал» его взгляд.

«Обычный паренек с виду, – рассуждал мысленно Дмитрий Федорович. – Если не знать, кто он на самом деле, то так и не скажешь… что чем-то от других отличается. Разве что, если присмотреться… – тут же поправил он сам себя. – Нет, кое-что этакое все же в нем есть. Вернее, наоборот – нет. Страха в нем никакого не чувствуется, вот как! Будто твердо знает он, этот Трегрей, что не существует во всем мире ничего такого, перед чем допустимо спасовать и отойти в сторону. Да и немудрено. Я бы на его месте тоже ничего не боялся…»

Губернатор Саратовской области Дмитрий Федорович был человек бывалый, неглупый и осторожный – как и полагается всякому губернатору. Только ему стало известно об инциденте с Соленым оврагом, он, прежде чем давать позволение подчиненным на свершение каких-либо действий, проконсультировался относительно этих самых витязей со своими людьми из местного отделения Управления. И такое поведали сотрудники Управления, что Дмитрий Федорович немедленно распространил по всему своему ведомству категорическое распоряжение: «Никому не трепыхаться. С витязями разберусь лично!»

«И ведь держать себя умеет, стервец, – подумал еще губернатор, продолжая обшаривать взглядом неподвижно сидящего напротив Олега. – Другой бы на его месте давно уже ерзать начал, каким бы бесстрашным ни был… А понимает ли он вообще, кто перед ним? Может, не признал?»

И только эта мысль пронеслась в его голове, как Дмитрий Федорович понял… вернее, почувствовал: да, понимает. И да, признал.

– Ну, давай знакомиться, Олег! – нарушил, наконец, молчание губернатор. – Губернатор я твой. Дмитрием Федоровичем меня можешь называть.

– Олег Гай Трегрей, – приподнявшись, гость чуть поклонился. – Будь достоин.

– Буду, буду! – хохотнул Дмитрий Федорович. – Я в курсе, что это у вас, у витязей, приветствие такое… Корпоративные традиции, понимаю. Давай-ка, Олежа, бахнем за знакомство! – Он поднял со стола причудливой формы бутылку. – Видал? Коллекционый. Постарше тебя будет. В области такой ни за что не найдешь, да даже и в Москве – места надо знать, чтобы паленку не подсунули… Не пробовал, верно, такой амброзии никогда, а? Я не про паленку, конечно…

– Отчего же? – Олег мельком глянул на бутылку. – Как раз сегодня и посчастливилось причаститься.

– Да? Где достаешь? А-а… – догадался губернатор. – Столичные гастролеры привезли! Этот самый… – он изобразил неряшливую игру на гитаре, – угостил – оппозиционэрр! Ну, чего смотришь? Гадаешь, откуда знаю? Я, брат Олежа, все про всех знаю. По-другому никак нельзя. Должность у меня такая, обязывает…

Дмитрий Федорович самолично разлил коньяк по бокалам и, усаживаясь на место, добавил вскользь:

– Я и про тебя, Олежа, тоже много чего знаю…

– Весьма польщен тем, что заслужил ваше внимание, – отреагировал Олег.

– Заслужил, заслужил… Ты, Олежа, я погляжу, за свою жизнь ого-го сколько успел заслужить! Надо сказать, загадочная у тебя биография… Детдомовец, мальчик-папирос – без мамы рос, без папы рос – а еще по малолетству успел отметиться, – Дмитрий Федорович произносил все это с поднятым бокалом, как тост. – Елисеева-младшего, бепредельщика, сына областного прокурора ушатал. Думаешь, позабыли про это? Не-ет, люди помнят! Большая буча была, много голов тогда слетело… – Губернатор многозначительно подмигнул Трегрею из-за бокала. – Вовремя ты тогда в армию скрылся, а то бы не поздоровилось тебе, очень уж круто ты взял. Итак, отдавал долг Родине… Только не год, как полагается, а вдвое больше. А про то, где именно служил этот дополнительный год и кем, у меня информации нет. И ни у кого нет. Что странно, не правда ли? Вернулся на гражданку, бизнес замутил. Кинуть тебя попытались, как многих, да не тут-то было. Разрулил ситуацию, да так, что на всю Россию прогремело. Опять ответственные головы с плеч посыпались. И опять ты целый год прятался где-то. И снова вернулся… При большом бабле вернулся! Откуда бабло взял?.. И вот уж в третий раз воевать затеялся. Да-а, брат Олежа, непростой ты человек. Вроде всю жизнь за справедливость сражаешься, и при этом все больше и больше денег поднимаешь… – Дмитрий Федорович подмигнул другим глазом, словно пытаясь тем намекнуть: «меня не обманешь, борец с системой, я тебя насквозь вижу». – Ну… Поехали!

Они выпили. Вернее, лишь пригубили из своих бокалов – и тот, и другой.

– Ну и как встреча-то твоя прошла с этими балбесами московскими? – промокнув губы салфеткой, спросил губернатор. – До чего договорились? Они ж тебя в свои ряды вербовать приехали, это и ежу понятно! А ты?..

– Не посчитал возможным согласиться на их предложение, – не стал скрывать Трегрей.

– Представляю, какое там было предложение!.. – хмыкнул Дмитрий Федорович, с воодушевленным облегчением хмыкнул, ответ Олега ему явно понравился. – Что они могли предложить-то, национал-предатели? Бочку варенья да корзину печенья? Парень ты перспективный, не твой это уровень. Эти балаболы всю дорогу на посуле как на стуле. Крику много, а толку – на три копейки. Пока ты нужен, будут подачками кормить, а как надобность в тебе отпадет, так сольют без разговоров! А то пулями нашпигуют на каком-нибудь мосту… Ну да что я говорю, сам все понимаешь. Потому и послал этих красавцев куда подальше. В нашей стране… – значительно выговорил губернатор, – только тот реально зарабатывает, кто в связке с властью состоит. И ты об этом прекрасно знаешь. Прав я? Прав, а?

– Правы, – согласился Олег, – к большому моему сожалению.

Дмитрий Федорович внимательно посмотрел на своего собеседника, покачал головой как-то неопределенно.

– Ну, сожалей, не сожалей, а такова наша российская действительность, – сказал он. – Кто с властью ссорится, тот на себе крест ставит, это нужно иметь в виду. Власть следует уважать. Если жить хочешь… То есть, я хочу сказать – если хорошо жить хочешь. А у тебя вот каким-то образом получается, что и с властью ты вечно в контрах, и при бабле всегда. А в оппозицию, которая тоже на борьбе с системой зарабатывает, не вписан. Сам по себе играешь… Как так? Может, дело в том, что не всех подряд высокопоставленных мерзавцев атакуешь, а только тех, кого надо, кто непосредственно твоему бизнесу мешает?.. По такому принципу за социальную справедливость борешься, а, Олежа?

– Вы правы, – и тут не стал спорить Олег. – Мы не профессиональные защитники людей. Ставить на место всех подряд высокопоставленных мерзавцев – все равно что под течь с потолка миски подставлять. И – да – мы воюем лишь с теми, кто у нас на пути встает. С теми, кто мешает нашему бизнесу. Нашему делу, если по-русски.

– Во-от! О чем я говорю. Опасный ты человек! С тобой лучше дружить, а? Нашему делу! – передразнил губернатор, надув щеки. – Говоришь так, будто звездолет изобретаешь. Наше дело! Все мы одно дело делаем: деньгу зарабатываем. И ты со своей командой, и я, и Ильич, и даже вон… – он кивнул на пробежавшего по двору с ведром в руках «помощника по хозяйству», – даже они. Чем бы люди ни занимались, все в конечном итоге упирается в деньги.

– Вовсе нет, – спокойно возразил Олег.

– Да брось ты! Уж передо мной-то не выделывайся! Ладно, я сейчас о другом хотел…

Дмитрий Федорович откинулся на спинку стула, с напускной укоризной проговорил:

– Ильича нашего ты знатно уел. Чуть до инфаркта бедного не довел. А уж когда ему известно стало, что ты про эту бодягу с Соленым оврагом в следственный комитет отписал, его и на самом деле госпитализировать пришлось… Откуда ж Никите знать-то было про твои связи в московском Управлении? Пустился бы он с тобой воевать, ох и огреб бы – по самую маковку! И не только он один, само собой. Вся его команда. И мне бы малость досталось тоже. Хорошо, что я вовремя вмешался, подсуетился…

– Зря вмешались. Никита Ильич – преступник, и место ему в тюрьме, – заговорил было Олег, но губернатор только махнул на него рукой:

– Даже не начинай! Будешь мне, как Ильичу, чехлить про «жить по закону и совести»? Брось! Тогда вы на людях были, а сейчас мы одни. Тет на тет, как французы говорят. В тюрьме, говоришь, место ему! Он что, людей убивал? Если б за подобные прегрешения всех гребли, в стране б вообще людей не осталось. Сажают-то не за преступления, а по разнарядке, тебе ли не знать. Не о том речь… Лучше скажи мне, как же ты, Олежа, такие связи-то в Управлении заимел, а? Ведь не в штате ты у них состоишь? Не в штате. Даже, слухи ходят, какие-то терки у тебя с ними были. Не от них ли ты год по лесам бегал после армейки-то? А, тем не менее, сейчас-то не от кого-нибудь, а от самого Казачка, от главы Управления директива нашим местным чекистам спущена – Трегрея ни в коем случае не трогать. Да, Олежа, и об этом я знаю, должность у меня такая… Он что, Казачок, твой родственник? Я проверял: вроде нет… Жизнь ты ему, что ли, когда-то спас?.. Нет, хе-хе, тут наверняка в другом дело… Здорово у тебя получается клеймить и разоблачать, прямо талант. А за талант всегда неплохо платят…

– Вы полагаете?.. – усмехнулся Олег, но губернатор снова перебил его:

– А тут и полагать нечего. Никто никому никогда просто так – за спасибо – помощи не окажет. Да я тебя не обвиняю, каждый крутится как может. Только вот мне теперь – когда ты кашу заварил – придется эту кашу расхлебывать. Областных примерному наказанию подвергнуть, да и вообще почти что весь подведомственный аппарат перетряхнуть… Я ж понимаю… Ситуация в стране сейчас такая, что от подобных встрясок никуда не денешься. Государство требует борьбу с коррупцией демонстрировать, вот и приходится время от времени людишками жертвовать. Но, брат Олежа, наведи ты ко мне мосты по-доброму, договорились бы мы с тобой, я бы на откуп кого-нибудь другого отдал. Никита Ильич – хозяйственник неплохой, жалко его терять. Да вот пометил ты его, теперь уж не отмажешь. Или… – Дмитрий Федорович театрально понизил голос, – может, тебе оттуда, из Управления, конкретно на него указали?

Трегрей вместо ответа вдруг рассмеялся. Его собеседник посмотрел на него озадаченно.

– Воистину, – произнес Олег, отсмеявшись, – каждый из нас живет в том мире, какой он себе мыслит.

– Это ты к чему сейчас? – подозрительно прищурился губернатор.

– Это я к слову, – ответил Олег. – Простите, отвлекся… Сдается мне, Дмитрий Федорович, вы пригласили меня к себе не только для того, чтобы познакомиться. Кажется, вы имеете ко мне некое предложение?

Губернатор отпил еще коньяка, пожевал губами.

– Само собой, – подтвердил он. – Есть у меня к тебе предложение, от которого трудно отказаться…

Трегрей снова улыбнулся:

– Мне сегодня уже приходилось слышать эту фразу.

– А?

– Неважно, простите. Извольте продолжать, Дмитрий Федорович.

Губернатор нахмурился было, немного помолчал, наклонив голову, – точно соображал: оскорбиться ему на столь непочтительное отношение к собственной персоне или пока не стоит.

– Хамишь, брат Олежа… – все же сказал он.

– Отнюдь. Напросте, делюсь наблюдениями. Как же вы все-таки похожи…

– На кого похож-то? На этих охламонов с гитарами? Гляди, не зарывайся. Я тебе не Ильич… Ну да ладно… Ссориться мне с тобой не с руки. Только ты не думай, брат Олежа, что я тебя хоть сколько-нибудь боюсь. А то навоображаешь еще… Итак, переходим к сути вопроса.

Дмитрий Федорович поднял бокал, потянулся чокнуться. Чокнувшись, выпил уже до дна, с торжественностью в голосе возвестил:

– Кривочки!

– Так, Дмитрий Федорович?..

– Твоими стараниями, Олежа, Кривочки, которые раньше никому на хрен не были нужны, теперь, можно сказать, расцвели. Прямо не узнать городок! Новые предприятия, новые рабочие места, приток населения… Цены на недвижимость в городе уже резко вверх скакнули. А это что значит? Людям жилье требуется! Требуется или нет?

– Бессомненно, – посерьезнел Олег.

– А если требуется – будем строить. Развернем, брат Олежа, полномасштабную губернаторскую программу по развитию перспективных населенных пунктов. Начнем с Кривочек… а там видно будет. Как пойдет. Итак, жилищное строительство, – губернатор принялся загибать пальцы, – развитие инфраструктуры. Как то: сетевые супермаркеты, сетевые аптеки, рестораны быстрого питания… Дорожное строительство… Деньги рекой потекут, брат Олежа! Бюджетные, откаты от сетевиков, строительных компаний. Ты себе даже не представляешь, какие это будут деньги! Колоссальные! Слушаешь меня?

– И весьма внимательно, – сказал Трегрей.

– Слушай дальше. Я сейчас вкратце набросаю, детали мы с тобой позже обговорим… Арнольдыча надо снимать, как раз выборы скоро. Арнольдыч не нужен, этот старый хрен только мешаться будет, он свое уже отработал, в нашу схему не впишется, хватка не та, протух он. Я другого человечка поставлю, помоложе, половчей, поэнергичней. Или – если хочешь – ты из своей команды кого назначь, я мешать, конечно, не буду, если на пользу дела-то… Ну, как тебе? Через пару лет у вас, витязей, столько бабла будет, что каждый по персональному замку купит… в Испании или там еще где!..

– Дмитрий Федорович… – позвал Олег.

– Ага, слушаю?

– А вы, позвольте осведомиться, не боитесь мне все это предлагать? С моими-то связями в Управлении? И с моей репутацией борца с чиновничьим беспределом?

– Боюсь? – искренне удивился губернатор. – Чего боятся? Я ж тебе не участие в разбойном нападении предложил. Нормальная схема, все так делают. И еще никто за подобное не сел. Ты придуриваешься, что ли, брат Олежа? Это рядовые ильичи сыпятся пачками – в рамках антикоррупционной кампании. Борьба с коррупцией-то требует жертв. А мне чего бояться? Губернаторов валят исключительно по прямому указу президента, когда они с линии партии на кривую дорожку свернут, разве не знал? А у меня в этом плане все четко. Да и в любом другом плане тоже. С кем надо делюсь, на чужую территорию не лезу, свою окучиваю. А по поводу твоих связей… Я все-таки, на минуточку, не какой-нибудь ильич. Я – губернатор области! И Управления твоего не боюсь, оно ж не само по себе работает, а правительству подневольно. А правительство – наши мудрые кормчие – распрекрасно понимает: кому что можно, а кому чего нельзя. Да ты сам, видать, затрусил, а, Олежа? – Дмитрий Федорович вдруг, подавшись вперед, хлопнул Трегрея по плечу. – Первый раз на такое серьезное дело подписываешься? Может, боишься, что кину тебя? Так сказать, служебным положением воспользовавшись? Бабки загребу, а тебя побоку? Не бойся, Олежа, я не жадный. Был бы жадный, так высоко бы не поднялся. Да и вложений от тебя почти никаких и не потребуется. Мне не деньги твои нужны, а башка золотая. Ну и связи с чекистами столичными, само собой, куда ж без них. Запомни, Олежа, по нашей схеме ты деньги отдавать не будешь. Ты их будешь – получать!

– Нет, это просто удивительно, как вы похожи… – проговорил Олег.

– Да чего ты заладил-то ерунду какую-то? Так как? – Губернатор растопырил пальцы и выдвинул челюсть, изображая киношного «братка». – Идем на дело?

– Разные у нас с вами дела, Дмитрий Федорович, – покачал головой Трегрей.

– Не понял? Что это значит? Почему разные? У всех, Олежа, одинаковые дела – бабло поднять. Так мир устроен.

– Вы полагаете: заработать денег – это единственная цель, которая может двигать человеком? Это так называемая низкая цель. А есть еще и высокие.

– А я тебе о чем толкую? – Губернатор наполнил свой бокал, долил и Трегрею. – Вот взять условного слесаря дядю Ваню. Перед ним, да, – низкая цель стоит. Обеспечить себя хлебом, котлетой и бутылкой водяры. А у нас – высокая. Взять столько, чтобы внукам и правнукам хватило. У меня, например, такая высокая цель. А губернаторство – это просто работа. А у тебя что – другая высокая цель, что ли?

– Вестимо, – ответил Олег. – Деньги – лишь инструмент для осуществления ее.

– Ну-ка, ну-ка? Интересно послушать. Валяй про свою цель.

– Сделать государство, где мне выпало жить, великой державой, граждане которой будут иметь полное право гордиться ею, – отчетливо сформулировал Олег.

Губернатор Дмитрий Федорович открыл было рот, чтобы тут же ответить, но в последний момент передумал: выпил залпом бокал коньяка, выставив по направлению к Трегрею ладонь – мол, погоди…

– Держава!.. Граждане!.. – продышавшись, сказал он. – Не пойму я, чего ты тут передо мной выделываешься, Олежа? Держава, если хочешь знать, стояла и будет стоять. Она на мне и таких, как я, зиждется. Как этого можно не понимать? Ну, откушу я себе кусочек, от державы убудет, что ли?

Дмитрию Федоровичу, видно, ударил в голову коньяк – ему и немного надо было, на старые дрожжи-то. Он порывисто набулькал себе еще в бокал.

– А ты попробуй, поставь на мое место кого-нибудь из тех горлопанов, которые любят, нажрамшись, на кухнях кричать, что, мол, чиновники все поголовно воры. Пусть попробует поруководить! Он же за неделю все к чертям развалит, потому что не смыслит ни бельмеса в управлении! Попробуй поставь на мое место выпускника экономического вуза, идеалиста юного да ясноликого! Этот еще быстрее область под откос пустит. Потому что между теми знаниями, которые ему в институте дают, и жизненными реалиями дыра поглубже Марианской впадины! А у меня показатели год от года растут! Потому что я – хозяин! Область моя – как и все прочие области необъятной нашей Родины – все равно что «уазик» тыща девятьсот лохматого года выпуска. Кто случайный за руль сядет, нипочем с места не тронется, даже завести не сумеет. Только тот, кто знает: за что дернуть, где подкрутить, на что нажать – и заведется, и поедет. Мы, ненавидимые всеми управленцы, работаем! И эффективно работаем! Впахиваем и за себя и за того парня! И хрен кто сумеет так, как мы, – в родных рассейских условиях-то – это я тебе авторитетно заявляю!

Губернатор с хлюпаньем вытянул коньяк.

– А граждане! – хрипнул он, сморщившись. – Народ! Тут я тебе тоже кое-что могу рассказать. Глянь туда! – Дмитрий Федорович махнул рукой, сшибив со стола бутылку. – На пляж под террасой! Видал, какой песок? Морской! Песчинка к песчинке! С Балтики везли колонной грузовиков! Дно гладкое, что твой паркет. Ни соринки, ни пылинки. А что здесь было, когда я только строиться начинал? Рассказать? Был тут дикий пляж, со всех окрестных деревень съезжались купаться. Дно илистое, вода травой заросла, а на берегу что творилось – уму непостижимо. Приедут, значит, деревенские, костры пожгут, шашлыки свои вонючие похавают, кости да бутылки разбросают вокруг, под кустами наблюют и навалят. И укатят обратно, даже не подумав прибрать за собой. Сам видел: папаши с мамашами сидят, пиво с водочкой глотают, а карапузы ихние, накупавшись, со скуки бродят по берегу да бутылки пустые колотят. Прямо так – один подбрасывает, второй сбивает палкой на лету. Бейсболисты, е-мое… Послал человечка внушение им сделать… А они – в крик, в драку. Отдыхать помешал, надо же! А уж как огораживать пляж начал, шуму-то было! Журналистов понаехало! Губернатор отобрал пляж у местных жителей! Губернатор перекрыл доступ к воде! Детям плескаться негде! Работягам негде ноги натруженные чумазые помыть! До сих пор отбиваюсь.

– Разве их требования неправомерны? Согласно Водному кодексу каждый гражданин вправе свободно находиться на береговой полосе водного объекта общего пользования.

– Хочешь, прямо сейчас забор уберу? Ради эксперимента. А я и вправду уберу! – загорелся захмелевший губернатор. – Эй, кто там есть? Ко мне, мухой!

В беседку, под полог москитной сетки вбежали сразу трое «помощников».

– Берете инструмент и организуете в заборе, пляж ограждающем, проход! – распорядился Дмитрий Федорович.

«Помощники» переглянулись, не торопясь двигаться с места.

– Кому сказано! Ну!

«Помощники» метнулись прочь.

– После первых же выходных – добро пожаловать, брат Олежа, – откупоривая новую бутылку, пригласил губернатор. – Полюбуешься, какой сортир тут устроят граждане нашей великой державы… Народ у нас такой, что его только за забором и держать. Скоты, быдло, жлобье. Знаешь, как определить настоящего жлоба? Настоящий жлоб никогда в жизни не задастся вопросом: жлоб он или нет; напротив, он свято уверен, что жлобы – все остальные, все, кроме него. За заборы! За заборы твоих граждан! – пристукнул Дмитрий Федорович по столу так, что бокалы и бутылки на нем жалобно зазвякали. – С ними ты собрался строить светлое будущее? Державу, которой надобно гордиться? Ничего они не способны построить! Только растащить. И загадить то, что растащить не удастся. И ведь не перевоспитаешь их никак… Невозможно это!

– Нет ничего невозможного, – возразил Олег. – Ибо только практика – мерило истины. Согласен, перевоспитывать трудно. Да и вряд ли перспективно. Куда как эффективнее – воспитать новую смену. Новых людей, понимающих себя как носителей высоких идей. Это – первостепенная задача на пути осуществления нашей цели.

– И как? – осклабился губернатор. – Процесс уже идет?

– На удивление резво, – ответил Трегрей. – Число тех, кто ради того, чтобы жить по закону и совести, готов идти до конца, растет с каждым днем. Слышали про сайт «so-ratnic.ru»?

– А-а… Что-то такое… да… Тоже твоих рук дело?

– Отнюдь. Разве что косвенно. Оказывается, людям достаточно на примере показать, что ничего невозможного нет, что истина постигается практикой, – и у них не остается ни крохи страха, ни тени сомнений в правильности выбранного пути. И, Дмитрий Федорович, «so-ratnic.ru» – лишь начало. В ближайших наших планах создание по всей стране сети палестр…

– Чего?

– Образовательных учреждений, где юношеству, помимо необходимых знаний и навыков, прививалась бы еще и верная мотивация. Державе, коей мы были б вправе гордиться, необходима новая элита.

Губернатор поднял бокал, сделал несколько крупных шумных глотков.

– Новая элита… – пробурчал он, грузно качнувшись на стуле. – А старую куда девать думаете?

– Простите?

– Ну, нас-то! Управленцев! Хозяев! Нас-то куда денете? В шею попрете? На вилы подымете? Да без нас тут все рухнет к чертям…

– А вы, Дмитрий Федорович, полагаете себе элитой? – осведомился Трегрей.

Губернатор аж поперхнулся:

– А то кем же? Что-то ты, Олежа, больно того… Кто ж я, по-твоему? Быдло? Это уж извините. Я по эту сторону забора и был, и останусь. А быдло – оно по другую.

– Лишь движимые высокими целями имеют право именоваться элитой общества, – объяснил Олег. – Те же, кто под высокими целями подразумевает стремление к личному обогащению, – суть полноуправляемое большинство. Потому что теми, чья система ценностей и установок основывается на потреблении материальных благ, манипулировать легче легкого.

Дмитрий Федорович наклонил бутылку над своим бокалом и поднял ее только тогда, когда коньяк полился на стол. Потом, перегнувшись через стол, плеснул в бокал Олега, и без того полный.

– Пей, Олежа! – рявкнул губернатор. – Что ж ты не пьешь-то? Брезгуешь? Пра-альна! Чего с нами… с полноуправляемым большинством-то церемониться? Элита, значит? Н-ну… По силам ли взвалил на себя? Державу перекраивать? Не надорвешь горб-то?

– Нет ничего невозможного, – убежденно проговорил Трегрей. – Ибо практика – мерило истины.

– Ой ли? – хмыкнул Дмитрий Федорович, выпив и сочно отрыгнув. – Прямо так-таки и нет ничего невозможного? А вот послушай сюда, мальчик… Ты говоришь: нет ничего невозможного. А я – жизнь прожил, я знаю – скажу: лбом бревна не перешибешь. Понял?

Видимо, для убедительности он развернулся, скрипнув стулом и похлопал ладонью по одному из столбов, держащих крышу беседки – по толстому, в пол-обхвата столбу, вытесанному из цельного мощного бревна.

– Не перешибешь! Понял? Как ни старайся! Всему на этом свете есть предел. И человеческим возможностям тоже!

Трегрей тоже развернулся. Глянул на такой же столб позади себя, словно примериваясь. И неожиданно с коротким замахом хлестко рубанул по столбу ребром ладони.

Удар при всей своей кажущейся заурядности возымел неожиданно страшный эффект. Столб треснул надвое, нижняя часть покосилась, верхняя криво повисла. Крыша, заскрежетав, угрожающе накренилась.

Губернатор Дмитрий Федорович вскочил на ноги.

– Ты чего?! – заорал он. – Это… Ты того?! Как это у тебя?!

– Пока не увидишь, ни за что не поверишь, – проговорил Олег. – Не правда ли?

Он мельком осмотрел ладонь, на которой не обнаружилось никаких повреждений, сдул с нее древесную труху.

– Коли будет угодно, – добавил Трегрей, – могу повторить. Лбом, ногой… любой частью тела.

– Нет, – быстро сказал Дмитрий Федорович. – Не надо.

– Теперь поверили. Потому что лишь практика – есть мерило истины.

Губернатор, не сводя с Олега изумленных глаз, осторожно нащупал под собой стул и сел.

– Говорили мне, что вы, витязи, всяким штучкам обучены, но чтоб такое… – выдохнул он. – С тобой действительно лучше не ссориться. – И вдруг глаза Дмитрия Федоровича расширились еще больше. – Это что же будет?.. – прошептал он. – Если вы таких же… терминаторов навоспитаете в своих… палестрах?..

Олег поглядел на часы.

– Рабочий день уже начался, – сказал он. – Я полагаю, Дмитрий Федорович, вы уже сообщили все, что собирались сообщить?

Губернатор, сглотнув, дергано кивнул.

– Имею вам ответить, что предложение ваше вынужден отклонить, – поднявшись, заявил Олег. – Причины, по-моему, оглашать излишне. И должен сообщить еще: Кривочки действительно ждут большие перемены – потому что мы на ближайших выборах намерены выдвигать кандидатуру своего мэра. Вы, я надеюсь, сдержите свое обещание относительно того, чтобы не чинить нам в этом предприятии препон?

Дмитрий Федорович снова кивнул.

– Засим позвольте откланяться, – кивнул ему в ответ Олег. – Благоволите распорядиться, чтобы меня отвезли.

– Сергеев! – хрипло и как-то придушенно закричал губернатор. – Серега! Эй, кто-нибудь, позовите начальника службы безопасности ко мне!..

* * *

В кривочском офисе компании в тот утренний час было многолюдно и суетно. Все ближайшие соратники Трегрея собрались в тесной комнатке: руководитель ЧОП «Витязь» Мансур; Костя Кастет, его заместитель и правая рука; Евгений Петрович Пересолин, директор детдома номер четыре города Саратова; Нуржан Алимханов (этот явился в форме старшего лейтенанта МВД, каковой формой явно очень гордился – он совсем недавно окончил Высшую школу полиции и вернулся на службу); бывшие однокашники Олега по детдому, а ныне деятельные и надежные руководители подразделений компании «Витязь» – Виталик Гашников, Серега Жмыхарев, Борян Усачев; и, конечно, Сомик с Двухой. Кроме «старших» витязей в помещении офиса также наличествовали несколько «рядовых»: пятеро сотрудников мансуровского ЧОПа, только что вернувшихся с городской площади; да еще сидела на угловом диванчике какая-то девчонка двадцати с небольшим лет, тоненькая, светловолосая, с робким интересом взглядывающая то на одного, то на другого из присутствующих в комнате – и тут же опускающая глаза, если кто-нибудь отвечал на ее взгляд. Девчонку звали Ирка, и привел ее сюда Костя Кастет. Тогда еще не было в офисе так шумно и тесно, и появление Ирки вызвало у мужской компании самый живой интерес. Чуть ли не каждый тут же вознамерился поухаживать за гостьей, и перед усаженной за стол Иркой молниеносно выстроились ряды чашек, стаканов и стаканчиков с чаем, кофе, коньяком и минеральной водичкой; вырос на бумажной тарелке немалый холмик наскоро сооруженных бутербродов. Серега Жмыхарев побежал за мороженым. Женя Сомик громогласно выразил возмущение тем фактом, что кавалер Кастет не удосужился снабдить даму букетом цветов и решительно взял на себя устранение оного досадного недоразумения. А Мансур, поблескивая умильно замаслившимися черными глазищами, объявил:

– Какие цветы, э? Как только все закончится, едем все вместе в Саратов, в кабачок к моим землякам. Там и цветы будут, и вино будет, и шашлык будет, и… все будет!..

Игорь Двуха начал действовать еще более конструктивно. Он отвел насупившегося и покрасневшего Кастета в сторону:

– Колись, что за пэрсик, откуда нарисовался?

– Что началось-то такое? Распрыгались, как макаки… Она, между прочим, не одна пришла! А со мной! Друзья называется…

– За любовь нужно бороться, Костик! Тут как в бизнесе – побеждает наиболее конкурентоспособный. Кстати, насчет любви… Давно ты с ней кружишь?

– А хоть бы и недавно, что с того?

– Увиливать от прямых вопросов недостойно мужчины.

– Ну не очень давно… Недавно. Честно говоря, с сегодняшнего дня. То есть уже со вчерашнего.

– Всего-то?! – Двуха в возбуждении перетопнул ногами, как конь.

– Помнишь, как-то соратники, ну интернет-сообщество которые… вступились за девчонку?.. Ее еще коллекторы прессовали?

– Помню, да…

– Коллекторы, гады, бандюков каких-то подтянули, ментов дополнительно подмазали, дело серьезно повернулось. Вот соратники нашему ЧОПу просигнализировали, подмоги попросили…

– Ирка – та девчонка?

– Умница, догадался. Тогда мы и познакомились, а вчера я ее в Саратове встретил – совершенно случайно. Ну, разговорились, я ее пригласил на День города в Кривочки…

– И все, что ли? – разулыбался Двуха. – А переживаешь, будто уже двадцать лет вместе прожили и семерых детей на ноги подняли…

– Да не переживаю я. Просто… по-мужски обидно. Налетели на готовенькое… А мы ведь случайно встретились. Может, это знак судьбы?

– Вполне может быть, – глубокомысленно покивал Двуха. – А ты уверен, что тот знак – именно тебе предназначается? А если судьба тебя выбрала посредником: чтобы ты Ирку в офис доставил, где ее истинный избранник ждет? Я, например?..

– Да ну тебя с твоими хиханьками…

– Случайностей не бывает! Случайность – это просто пока непонятая закономерность… – провозгласил Двуха, с видом умудренного высшими силами пророка воздев руки к офисному потолку.

Вот эту-то фразу услышала и почему-то крепко запомнила Ирка…

Она, впрочем, недолго купалась в лучах всеобщего внимания. Вскоре стали подтягиваться другие витязи, и ее постепенно оставили в покое, а потом и вовсе, увлекшись обсуждением каких-то своих насущных дел, словно забыли о ее существовании.

* * *

Когда появился Олег, витязи разом замолчали.

– Будьте достойны! – поздоровался Трегрей.

– Долг и Честь! – хором ответили ему.

– Ну! – нетерпеливо дернулся Двуха. – Не тяни кота за интимности! Прошу прощения, симпатичнейшая Ирина… Давай выкладывай: что там за ультиматум выставил тебе противник?

– А не было никакого ультиматума, – улыбнулся Олег. – Противник капитулировал без боя.

– Да ладно! – ахнул Сомик.

– Я же говорил!.. – белозубо хмыкнул Мансур. – Куда ему против витязей!

– За-шиб-ца! – оценил Двуха.

– Без боя – это очень хорошо, – проговорил рассудительный Пересолин.

– Мир меняется, – подтвердил Трегрей. – Мир становится – наш.

Через четверть часа, после того как Олег наскоро пересказал подробности своего визита к губернатору Саратовской области Дмитрию Федоровичу, народ стал понемногу расходиться. Кастет потянул с дивана Ирку, повел ее за руку к выходу. Проходя мимо Трегрея, она чуть замедлила шаг. И Олег коротко поклонился ей – то ли приветствуя, то ли уже прощаясь. И сразу же повернулся к Пересолину:

– Евгений Петрович! Прошу вас… на минуточку.

– А вас, Штирлиц, попрошу остаться! – немедленно откомментировал Двуха уже с порога.

– Евгений Петрович, – начал Трегрей. – У меня к вам просьба. Или – лучше сказать, предложение. Конструктивное… – Он вдруг улыбнулся, видимо, припомнив, сколько уже за эту ночь выдвигалось конструктивных предложений. – Как вы отнесетесь к тому, чтобы занять кресло мэра в наших Кривочках? Нам очень нужен свой человек – именно в этой должности.

– Я? – неприятно удивился Пересолин. – Опти-лапти, почему же я-то? Может быть, кто-нибудь другой из наших, а?

– Вы, бессомненно, больше других подходите, – извиняющимся тоном пояснил Олег. – Возраст, опыт работы на руководящем посту и по хозяйственной части. Не могу вам приказывать, Евгений Петрович, но душевно прошу…

Пересолин несколько минут раздумывал, покусывая длинный кончик пушистых усов, хмурясь и теребя пуговицу на рубашке.

– Ну, если надо… – вздохнув, проговорил он. – Только – уговор! Того, кому ребят моих доверить, кому вместо меня детдомом руководить, я сам выберу, ладно?

– Не извольте об этом беспокоиться! – просиял Олег. – Значит, договорились?

– Договорились, – снова вздохнул Пересолин.

* * *

– Что, поехали? – с удовольствием вдохнув свежего утреннего воздуха, возгласил Мансур. – В кабачок-то, э?

– Что-то не хочется, – проговорила Ирка.

– И правильно! – победоносно одобрил ее решение Костя Кастет. – Чего мы там не видели, в этом кабачке?.. Лучше, Ир, давай к Волге? По набережной пройдемся, мороженого поедим?

– Вы меня извините, но я устала очень, – отведя взгляд, соврала Ирка. – Мне бы домой…

– Я отвезу! – с готовностью предложил Двуха.

– С какой это стати – ты? – заволновался Кастет.

– Я тоже могу отвезти, – сообщил Мансур.

– Ни вашим, ни нашим, – заявил Серега Жмыхарев. – Ира со мной поедет!

– Я, между прочим, курсы экстремального вождения прошел, – сказал Двуха. – Я вмиг домчу – с ветерком! Вот спорим: пятнадцать минут – и мы на месте…

– А потом у дверей час будешь ныть, на чай с печенками напрашиваться, – подло сдал товарища Костя. – Что я, не знаю тебя, что ли?

– А может, у нее лучше спросить?..

Откровенно сказать, Ирке было глубоко безразлично, кто именно из хорохорящейся компании доставит ее домой. В голове ее все перекатывалась произнесенная Двухой фраза: «Случайностей не бывает». Удивительно, она всего лишь несколько минут назад поняла смысл и силу этой фразы.

Олег. Его зовут Олег…

Действительно, случайностей не бывает – так думала в тот момент Ирка. Это просто поразительно, каким хитрым клубком должны были сплестись события, чтобы она встретила свою судьбу…

Часть вторая

Глава 1

Спустя год

Осень вошла в стадию ремиссии. Приступы дождей и промозглого холода отступили, солнце с освобожденного неба засветило уверенно и ровно, и листва, впитав этот свет и это тепло, вспыхнула ярким разноцветьем. Люди поснимали плащи, куртки и шапки, и, казалось, вот-вот – и время потечет вспять, и лето вернется. И, должно быть, от понимания невозможности такого поворота, от безнадежного ожидания чуда – в душах человеческих затлела сладко пьянящая тоска. И повинуясь этой тоске, даже самый заскорузлый циник, в обычное время нисколько не склонный к сантиментам, нет-нет да и замедлял шаг… смотрел в чистое небо или вдыхал костровый горький дым, или разминал в пальцах пряно пахнущий лист – и говорил самому себе: «Эх, последние денечки остались, золотые…» И шел дальше, жить своей обыкновенной, как у всех, жизнью.

В один из таких дней на окраинной улочке Саратова, у магазинчика с простодушным названием «Продукты» шестеро парней пили пиво. Они сидели, поджав ноги, на низкой металлической ограде примыкавшего к магазинчику палисадника, удивительно похожие на больших хищных птиц – с вороньей дерганой резкостью взглядывали по сторонам, то и дело опускали носы-клювы в пластиковые пивные стаканы, перекидывались громкими гортанными вскриками, и даже хохот их, взрывающийся после каждой почти фразы, звучал как воронье возбужденное карканье.

Прохожие, завидев шестерку, спешили перейти на другую сторону улочки, что самим парням определенно доставляло какое-то злое удовольствие. Тех же, кто осмеливался не менять пути, стая с азартом принималась клевать:

– Слышь, подойди сюда, дай сигарету!

– Дядя, смотри под ноги, очки потеряешь!..

– Оу, оу, оу!.. Какая пошла! Иди ко мне, не стесняйся, жениться будем!..

И вдруг, углядев очередного приближающегося прохожего, стая примолкла. Особенный интерес вызвал у шестерых этот прохожий: крупный румяный молодой человек их приблизительно возраста, но одетый не в пример лучше, даже как-то подчеркнуто прилично одетый – словно сошедший с картинки: «Полюбуйся, чего нормальные люди в твоем возрасте добились». На молодом человеке красовался серый, отлично сидевший костюм, из-под пиджака сияла белейшая рубашка, начищенные ботинки разбрасывали солнечных зайчиков; дополняли ансамбль кожаный, наверняка недешевый портфель и новенький айфон, по которому парень увлеченно разговаривал – к беде своей, кажется, вовсе не замечая притаившейся на пути опасности.

Шестеро словно весь день дожидались именно этого прохожего. Коротко и негромко переговорив, они разделились. Трое, спрыгнув с оградки палисадника, отошли на несколько шагов – к магазинчику, к окошку с полочкой, откуда отпускалось пиво. Остановились, один из этих троих ловко запустил руку в окошко, прикрыл его металлическим ставнем, зафиксировал ставень в таком положении при помощи просунутой в щель пустой сигаретной пачки.

– Долг и Честь! Здравствуйте, здравствуйте, господин мэр славного города Кривочки Евгений Петрович Пересолин! – жизнерадостно вещал на ходу в телефон Женя Сомик. – Да, только что из командировки. Сейчас машину заберу из сервиса, заеду домой, сбрую парадную сброшу и сразу к вам… Ну, час-полтора, не больше… Соскучился по всем нашим, шутка ли, две недели не виделись. Даже толком созвониться, поговорить времени не было. А что случилось?.. – Голос его тут же изменился, утратив веселость. – Опять… очередная часть марлезонского балета! – с досадой произнес Сомик. – Ну, е-мое, сколько можно? На этот-то раз что? Кого прут?.. Ах, пруд! Какой пруд? Тимохин пруд, знаю, да. Что с ним не так?..

Он замолчал, слушая собеседника.

Трое с оградки палисадника, мимо которого он как раз проходил, поднялись и двинулись следом. Трое, расположившиеся у магазина, развернулись навстречу Жене, все еще разговаривая друг с другом о чем-то, растянулись, будто бы неумышленно перегородив тротуар.

Вероятно, Сомик увидел что-то такое в лицах этих троих, потому что – еще до того, как они вошли с ним в контакт, – бросил в телефон:

– Секундочку повисите пока, Евгений Петрович… – и прыгнул вперед.

То, что произошло секундой позже, со стороны, верно, выглядело киношной постановкой. Вряд ли парни успели понять, что же такое сотворил с ними этот молодой человек в хорошем костюме: все трое почти одновременно отлетели от Сомика на несколько шагов, раскатились вопящими кеглями по тротуару; причем из рукава спортивной куртки одного из них выпала длинная заточка, звякнула об асфальт.

Женя мгновенно развернулся к тем, кто подбирался сзади. Сцепился взглядами с парнем, идущим впереди остальных, у которого в руке угрожающе поблескивал пистолет – судя по тому, как парень безбоязненно достал его, скорее всего, травматический.

Женя ничего не произнес и ничего не сделал, но парень вдруг с криком отшвырнул оружие и, запрыгав на месте, затряс рукой, точно она была обожжена. Двое его товарищей правильно оценили ситуацию – не сговариваясь, они припустили во дворы. Тот… с будто бы обожженной рукой, последовал их примеру, даже не попытавшись прихватить свой пистолет. На месте молниеносной схватки осталась только сраженная упредительной атакой Сомика троица. Парни, скуля, копошились на тротуаре, силясь подняться. Но земная твердь не отпускала их – раз за разом руки парней подламывались, и они снова распластывались на асфальте.

Женя аккуратно обошел их по бордюру и поднес к уху телефон, который все это время не выпускал из руки:

– Евгений Петрович? Ага, все, могу говорить…

Грохнуло, выплюнув измятую сигаретную пачку, металлическое окошко за его спиной. Продавщица с лицом напудренного бульдога высунулась наружу, заголосив:

– Ай! Ай! Зачем ребятишек избил?! Вызывайте милицию! Милицию вызывайте! Вон он, вон он! Уходит, вызывайте скорее!..

– Да ничего не случилось, все в порядке, – поморщившись на крики из магазина, уверил Пересолина Женя. – Так что, вы говорите, за проблема с Тимохиным прудом?..

Ни продавщица из магазинчика «Продукты», ни сам Женя Сомик, ни кто-то еще из случайных прохожих, притормозивший посмотреть и с досадой на то, что драка так быстро закончилась, продолживший свой путь – не обратили внимания на припаркованную прямо напротив палисадника «девятку», грязную и помятую, как старый кроссовок. Там, в этой «девятке», внимательно и напряженно наблюдал за происходящим через наглухо тонированные стекла сухопарый мужчина с костистым недобрым лицом, на котором белой полоской выделялись поджатые губы, да светились неожиданно голубые глаза. Левая рука мужчины стискивала ручку приоткрытой дверцы, в правой он сжимал пистолет, и никакой не травматический, а самый что ни на есть настоящий, боевой – старый «макаров» со сбитым номером. Обе руки мужчины были синими от порядком расплывшихся татуировок.

Лишь когда Сомик, продолжая говорить по телефону, свернул за угол, мужчина обмяк на сиденье; напружиненная готовность к немедленному действию отпустила его тело. Он спрятал пистолет, прихлопнул дверцу, завел двигатель и тронулся с места.

Через несколько кварталов он кинул сигарету в жесткий рот, прикурил. И с первой струей дыма выдохнул длинную мрачную фразу (видно, привык говорить с самим собой):

– Так и думал, что перемудрили. Проще надо! Тогда все чики-чики будет…

* * *

– Приезжайте, Женя, я вам все подробно расскажу!..

– Ждите, скоро буду.

Проговорив это, Женя Сомик сунул телефон в карман и с чувством произнес:

– Вот балбесы…

Высказывание это предназначалось вовсе не потерпевшим позорное поражение гопникам, о которых Женя и думать забыл. Он имел в виду ни много ни мало все население города Кривочки, все семнадцать с лишним тысяч человек.

Выборы на должность мэра в Кривочках прошли предсказуемо гладко. Губернатор области Дмитрий Федорович сдержал свое слово и препятствовать витязям, выдвинувшим кандидатуру Пересолина, даже не пытался. Конечно, кроме Пересолина и Ивана Арнольдовича Налимова на высокий пост претендовал еще некий Педин, но кривочцы, видно, решили, что человеку с такой фамилией вверять бразды правления попросту неприлично, и господин Педин быстро слился, оставив после себя в качестве напоминания лишь несколько плакатов, где в слове «Педин» последнюю букву местные весельчаки переправили на «к», наверное, в ту же минуту, как эти плакаты были расклеены.

Налимов, понимая безнадежность своих претензий, тоже особенно не упорствовал. Предвыборную его кампанию, прошедшую под негласным лозунгом: «Старый друг лучше новых двух», жители Кривочек всерьез не восприняли.

А вот незамысловатую программу Пересолина: «Работать вместе, чтобы сделать город лучше» – кривочцы скушали «на ура». Впрочем, сам Евгений Петрович свой успех справедливо относил вовсе не на счет собственной малоизвестной местным личности… Лучше всего отношение Кривочек к Пересолину выразил дед Лучок, который на первой же встрече будущего мэра с электоратом влез на сцену и, завладев микрофоном, объявил:

– Это ж он от витязей, этот Петрович! Валяй, братцы, за него голосовать! Ежели его выберем, нам от них еще столько всего обломится! К тому ж он воровать не посмеет! Пусть только попробует, они ему сами тут же шишек под хвост напихают!.. – После чего под хохот и одобрительный свист сошел вниз, был подхвачен благодарными слушателями под руки и уведен в близлежащую закусочную «У Рустама» праздновать удачное выступление.

Время показало, что ожидания местного населения новый мэр Евгений Петрович Пересолин вполне оправдал. Пожалуй, это был первый в российской истории случай, когда весь городской бюджет до копейки пошел непосредственно на благоустройство города. Пересолин установил на улицах фонари, наладил водоснабжение (до него в Кривочках холодную и горячую воду в теплое время года исправно отключали с семи часов вечера до семи часов утра), отремонтировал две из трех кривочских школ, один из двух детских садов, закупил в районную поликлинику новое оборудование взамен старого, отжившего свое лет этак тридцать тому назад… и на этом бюджет иссяк почти полностью, осталось только на необходимые городские нужды. И когда весной сошел снег и земля просохла, средства на восстановление дорог пришлось Евгению Петровичу, осуществляя пророчество деда Лучка, просить у компании «Витязь».

Итак, ожидания населения мэр Евгений Петрович оправдал. А вот само население ожидания Пересолина – нет. Когда вдруг выяснилось, что лозунг «Работать вместе, чтобы сделать город лучше» мэр предполагал к буквальному пониманию, кривочцы скисли. Объявленная Пересолиным программа по наведению порядка в Кривочках на общественных началах – не то чтобы провалилась, а… не получила должного развития. Ну не желали горожане убивать законные выходные на уборку мусорных куч на окраинах, на расчистку дворов от ветхих строений: никому не нужных сараев, в которых давным-давно ничего не хранилось, покосившихся фрагментов полусгнивших заборов, давным-давно ничего не ограждающих… Общее настроение земляков по традиции озвучил дед Лучок:

– Что ж получается – бесплатно вкалывать? Как при советской власти? Накося выкуси, я теперь предприниматель, мне каждая минута дорога. Время – деньги, слыхали? Поищите других дураков!..

Дураки нашлись в лице тех же витязей, а также волонтеров из Саратова, среди которых большинство являлось активными участниками сайта «so-ratnic.ru».

Впрочем, первое время кое-кто из кривочцев и посещал субботники и воскресники, но не по причине проснувшейся сознательности, а потому что Пересолин распорядился организовать для работников горячие обеды. Вяло проковырявшись до полудня, горожане, пожертвовавшие гарантированным Конституцией отдыхом, по окончании обеда бесследно исчезали. После второго такого случая витязи решительно погнали халявщиков в шею. А следующей же ночью кто-то переколотил фонари на центральной улице имени В. И. Ленина.

Тогда у Пересолина случился нервный срыв. Он пригласил к себе Олега, последнее время целыми днями пропадавшего на строительстве диковинной своей палестры, и в категоричной форме заявил, что намерен раньше срока снять с себя полномочия. Сомик вместе с Двухой случайно оказались свидетелями этого разговора.

– Сил нет никаких, понимаешь?! – одной рукой держась за сердце, а другой колошматя по столу так, что разлетались во все сторону бумаги и карандаши, кричал Евгений Петрович. – Нет, опти-лапти, никаких сил! Это что за народ такой? Чем больше для них делаешь, тем больше они требуют! А то, что уже дадено, стремятся обгадить! Ты знаешь, что директор школы, на ремонт которой у нас денег не хватило, накатал жалобу губернатору? Дескать, руководство тех школ, что мы сумели отремонтировать, бюджетные деньги с мэром… со мной то есть, попилило, потому и ремонт получили. А ему, честному, ничего не досталось. Почему же при Налимове, опти-лапти, никто никому не жаловался, хотя он ни черта для Кривочек не сделал и не собирался? Объясни: почему? Я не понимаю… Про фонари слышал? Это как? Как это? В голове не укладывается… Вызвал к себе Щукаря, мента нашего главного: найди мне этих неандертальцев, кровь из носу! В глаза им хочу посмотреть! А он руками разводит: надо камеры наблюдения на улицах устанавливать…

– Так и камеры раздраконят… – вякнул было Двуха.

Пересолин, вздыбив усы, ожег его свирепым взглядом.

– А Игорь в чем-то прав, – задумчиво проговорил Трегрей. – Что толку в камерах, если причина происходящего – в головах у людей. Туда-то камеры наблюдения установить не представляется возможным…

– А что тогда делать? – взвился Евгений Петрович. – Что?!!

– То, что должно, – ответил Олег. – Служить.

– Кому?!!

– Народу, конечно.

– Народу?!. Этим, которые!.. которым!.. – зашелся Евгений Петрович в крике, сорвал голос, надсадно закашлялся, схватив со стола чудом уцелевший стакан с чаем, шумно отхлебнул.

– Этим, которые, – подтвердил Олег. – Какие бы они ни были, других нет.

Пересолин поднялся, потирая горло, прошелся по кабинету.

– А мы и… служим… – хрипло выговорил он, покашливая почти после каждого слова. – Действительно и в прямом смысле слова служим… народу, который ревностно следит, чтобы мы не того… не расслаблялись. Чтоб получше служили. Только сам он, народ этот… что-то не сильно разбежался служить кому бы то ни было. Только и следят… чтобы куски мимо ртов не пролетали… Почему раньше такого не было, а? При Налимове?

– Разбаловали халявой, вот почему, – сунулся и Женя Сомик.

– Налимов и подобные ему, – проговорил Олег, – личным примером убедили население, что власть – это привилегия. Вступивший во власть вправе удовлетворять собственные потребности за счет других, и греха в этом никакого нет…

– Власть – это крест! – выпучив глаза, отчаянно прохрипел Пересолин. Для пущей убедительности он застыл на месте, раскинув руки. – Тяжеленный крест! Шипованный!

– …Потому требовать что-либо от «власти-привилегии» представлялось делом смешным в своей бессмысленности, – договорил Олег. – Мы же – явили людям иную реальность. Заставили осознать тот факт, что на власти лежит бессомненная ответственность за плоды службы. Это уже победа…

– Победа?!. – ахнул Евгений Петрович. – С такой победой, опти-лапти, и поражений… не надо!

– Очередь за тем, чтобы втолковать людям, что и они в свою очередь несут ответственность за свою деятельность – перед страной и теми, кто ее представляет, – сказал Трегрей. – Это, конечно, посложнее будет.

Пересолин как-то неожиданно сник, будто побежденный безмерной усталостью, задушившей возбуждение. Он тяжело бухнулся в свое кресло, опустил локти на стол, повесил голову…

– Посложнее будет… – не поднимая головы, прогудел он. – А полегче будет ли, опти-лапти, когда-нибудь?

– Бессомненно, – твердо ответил Трегрей.

– Ох, сомневаюсь…

– Ничего нет невозможного, – поддакнул Олегу Двуха. – Ибо лишь практика – мерило истины.

– Евгений Петрович… – Олег обошел стол, встал над Пересолиным, положил ему руку на плечо. – Как бы то ни было, крест надобно нести до конца, никак нельзя бросать его. В самом начале пути он особенно тяжел… Возьмите отгул на пару дней, отдохните.

Мэр Кривочек Пересолин несколько минут молчал, вздрагивая плечами. Потом поднял голову – глаза его, ожившие, поблескивали.

– На рыбалку поеду, – нерешительно выговорил он. – Да, на рыбалку. Один, чтоб никого рядом… Найду местечко, расположусь и первый день буду просто лежать на бережку, травинку закусив. – Голос его окреп. – Слушать, как речка шумит, как комары гудят в кустах… Птички над водой – чирк, чирк… Как стемнеет, костерок разведу…

Двуха с Сомиком обменялись тревожными взглядами, как бы интересуясь друг у друга: не впал ли мэр Кривочек в истерический бред?.. Трегрей безмолвно успокоил их, мягко махнул рукой – все в порядке.

– А уж на утренней зорьке расчехлю удочки – и начнем! – продолжал грезить Пересолин. – Ну, само собой, с вечера прикормить надо будет – это святое…

– Евгений Петрович, – негромко позвал Олег. – Вы прямо сейчас и поезжайте домой, выспитесь. А дела на заместителей оставьте. Они ребята стоящие, не подведут. А если что – мы поможем, не сомневайтесь.

– Да? – встрепенулся Пересолин. – Это можно. Домой – это хорошо. Выспаться – это отлично. А то жена плакаться начала: мол, семье никакого внимания…

Он обвел присутствующих влажными глазами и выговорил, слабо улыбнувшись:

– Спасибо, ребята…

* * *

Это было в начале лета. И вот теперь – очередной демарш неугомонных кривочцев. Тимохин пруд…

Раскинулся он в самом центре Кривочек, этот пруд. Если с главной площади пойти точно в направлении указующего перста ее бессменного часового – гранитного Ленина, – минуешь кольцо пятиэтажек, немного углубишься в частный сектор – и, пожалуйста, откроется тебе Тимохин пруд: площадью с футбольное поле, заросший вкруговую по берегу высоченной стеной осоки, в которой каждой весной прорубается множество коридоров, ведущих к воде. Проберешься по такому коридору, шурша осокой, чавкая илистой грязью и вздрагивая от укусов прудовых комаров, что по какой-то неведомой причине ненавидят человечество гораздо сильнее своих сухопутных собратьев, и выбредешь к неподвижной водной глади, где мирно дрейфуют островки зеленой тины, из которых торчат горлышки пластиковых бутылок, клочья целлофановых пакетов и прочая дрянь.

Впрочем, Тимохин пруд вполне можно отыскать и безо всяких ориентиров – просто по запаху. Только в окрестностях поднимается мало-мальский ветер, как по всем Кривочкам разносится непередаваемый аромат сырой гнили и, почему-то, тухлой рыбы, каковой, кстати, в пруду не лавливалось уже много лет.

История названия Тимохиного пруда, кстати говоря, небезинтересна. Котлован под этот пруд выкопали в середине семидесятых прошлого века – нужен был водоем для водоплавающей домашней птицы (в те времена Кривочки были никаким не городом, а средней руки колхозом). Причем выкопали котлован без применения какой-либо техники, а исключительно с помощью лопат, заступов, тачек и здорового социалистического энтузиазма. Этим фактом кривочцы, даже те, кто поселился в городе спустя десятилетия после появления котлована, очень гордились. Когда же колхоз развалился, а гусей и уток в больших количествах кривочцы держать перестали, надобность в водоеме отпала, и воду туда больше не качали. Месяц не качают, другой не качают, полгода не качают, год… А пруд стоит себе и пересыхать не думает! Видно, пробудились на неглубоком дне какие-то подземные источники. Местные этому обстоятельству были только рады – развлекательный водоем в двух шагах от жилья: хочешь – купайся, а хочешь – рыбачь. Удобно. Только вот как ухнул в небытие безвременья колхоз, так и присмотр за прудом прекратился. Некому стало чистить дно, выкашивать осоку, приводить в порядок берега. Безымянный пока еще пруд постепенно увязал в запустенье.

А в начале девяностых некто Тимоха, отчество и фамилия которого за давностью лет утратились, гулял в Кривочках свадьбу. Отгулял первый день честь по чести, как полагается, а на второй вздумалось ему прокатиться по пруду на рыбацкой деревянной лодке. Погрузил Тимоха в лодку самого себя, похмелившегося и веселого, невесту, гармонь в комплекте с гармонистом, пару верных товарищей и ящик водки.

Как того и следовало ожидать, лодка перевернулась на самой середине пруда. Может, Тимоха чересчур усердствовал, когда верные товарищи кричали: «Горько!», может, гармонист с излишним рвением растягивал мехи своего инструмента – правды теперь уже никто не узнает. Главное, что выплыть удалось всем пострадавшим, даже лодку вытянули, даже выволокли на берег гармонь вместе с уцепившимся за нее мертвой хваткой отчаянно матерящимся гармонистом.

Но безвозвратно сгинул где-то на илистом дне ящик водки – целых девять полновесно-полулитровых бутылок (одну Тимохина компания успела-таки употребить по назначению).

Девять бутылок водки в эпоху тотальной нищеты представляли собой немалую ценность, поэтому спасательную операцию организовали немедленно. И желающих поучаствовать в этой операции оказалось предостаточно, поскольку сам Тимоха, откашлявшись от воды, бессильно махнул рукой: «Кто найдет, того и будет…» Вполне вероятно, по горячим следам и нашли бы – если б не один товарищ. Как он попал на берег пруда, непонятно, потому что доподлинно известно: в стремлении поправить здоровье после вчерашних возлияний он преуспел настолько, что разучился ходить. Но, видно, рассудив, что по воде все-таки передвигаться легче, чем посуху, этот товарищ отважно погрузился в мутные воды пруда.

В общем, когда его хватились, было уже поздно. Хоть в самом глубоком месте от поверхности воды до дна было всего-то пару метров, товарищ утонул. Причем утонул тихо, скромно и с достоинством, безо всяких там криков, размахиваний руками и мольб о помощи. Это происшествие положило конец поисковой операции.

Правда, как скоро выяснилось, до поры до времени…

Русские пьянки (особенно в деревне) редко оканчиваются тем, что выпивохи чинно-благородно расходятся по домам, полностью удовлетворенные объемом поглощенной жидкости. Как правило, сколько бы ни было выпито, все равно кажется, что до желанной полноты ощущений не хватает чуть-чуть… Ну и, может, еще вот столечко… И еще напоследок по капельке… До Тимохиной свадьбы подобные проблемы решались традиционным способом: коллективным паломничеством к ближайшей самогонщице и последующим (часто безрезультатным) докучанием оной с целью приобретения искомого продукта в кредит.

А вот после приснопамятной свадьбы ситуация изменилась. При обнаружении нехватки горючего подгулявшие мужики и парни не направляли свои нетвердые стопы к самогонщицам и не пытались взломать сельмаг, запираемый на ночь на амбарный замок такого размера, что из-за него с трудом можно было разглядеть дверь. Кого-нибудь обязательно осеняла идея:

– О! Тимоха-то тогда ящик утопил, помните? Когда Иваныч еще утоп? Айда, ребята, на Тимохин пруд ящик доставать! Кто лучше всех ныряет? Ты, Колян?

Такие предприятия в лучшем случае заканчивались ничем. А в худшем… Через пару недель опять доносился с чьей-нибудь завалинки заплетающийся, но полный оптимизма голоса:

– Ага! Как это негде взять?.. А в Тимохином пруду?! Где Иваныч с Коляном утопли… Айда ящик доставать! Кто у нас лучше всех ныряет?

С тех пор так и повелось: Тимохин пруд, подобно мифическому дракону, ежегодно собирал скорбную дань в количестве пяти-шести пропитанных сивухой тушек…

Впрочем, дурная слава никак не мешала пруду каждое лето притягивать к себе желающих поплескаться ребятишек. Да и некоторые взрослые кривочцы не дураки были культурно отдохнуть у воды – с шашлыками, оглушительно хрипящим из автомобильных динамиков шансоном и задумчиво-заунывными песнопениями у вечернего костерка.

Но время шло, Тимохин пруд все больше затягивало тиной, все гуще наполняло мусором, оставшимся от культурно отдыхающих; рыба в пруду передохла, разносимая ветром гнилая вонь год от года напитывалась новыми будоражащими обоняние и воображение оттенками и нюансами, а от полчищ свирепых комаров страдали уже не только жители близлежащих домов и центральных пятиэтажек, но и население окраинных улиц. И Тимохин пруд из местной достопримечательности превратился в язву на теле города. А также в рычаг манипулирования сознанием кривочских избирателей – всякий новый потенциальный мэр клятвенно и с пеной у рта обещал, если его выберут, моментально избавить Кривочки от позорного и вредоносного водоема. Излишне говорить, что, получив должность, очередной правитель о своих клятвах забывал сразу и окончательно…

И Евгений Петрович Пересолин этот обычай – в смысле предвыборных уверений относительно ликвидации Тимохиного пруда – поддержал. Но в отличие от своих предшественников, все же приступил к осуществлению обещаний – сразу, как только разобрался с более животрепещущими проблемами.

* * *

– Я, значит, инженеров пригласил, еще на прошлой неделе, – с ходу принялся рассказывать мэр Пересолин, как только Женя Сомик появился в его кабинете. – Чтобы они план работ по осушению этого чертова пруда сделали. Инженеры приехали, принялись ходить, вымерять да прикидывать. Местные, само собой, заинтересовались – что такое происходит. А как выяснили, началось бурление… Да нет, не пруда. А – народное.

Евгений Петрович выглядел совершенно спокойным, да и говорил размеренно и медленно, даже с какой-то ленцой, чуть растягивая некоторые слова. Но по тому, как подчеркнуто прямо он сидел, спрятав руки под столом, по тому, как чуть заметно подергивался время от времени уголок его рта, как напряженно топорщились рыжеватые усы, Сомик догадался, что спокойствие мэра – напускное и с трудом удерживаемое.

– Погодите… – прервал Женя Пересолина. – Может, остальных дождемся? Чтобы вам потом не пересказывать по десять раз? Или остальные уже в курсе? Тогда где они?

– Где они? – резиново улыбнулся Евгений Петрович. – А они, мой дорогой тезка… кто где. Мансур, например, в родные края укатил, в Чечню. Там у него серьезные семейные проблемы нарисовались: племянник его в какую-то передрягу попал, выручать надо.

– А Костя Кастет?

– В госпиталь лег, на очередное обследование. Контузия давняя, с войны еще, все беспокоит.

– Заместители ваши, Виталик Гашников и Серега Жмыхарев?

– А на кого, по-твоему, Мансур ЧОП оставил? Я ребятам отпуск дал за свой счет. Они помогают, конечно, по мере сил… Когда время есть.

– Двуха?

– Этот весь в делах. Сделка у него крупная намечается, носится по городу весь в мыле…

– Ну да, созванивались с ним вчера еще, помню… А?..

– Нуржан на дежурстве.

– Ну а Олег-то? Он-то где?

Пересолин вздохнул:

– Где ж ему еще быть? На строительстве, конечно. Все палестру свою конструирует. Все эти… энергетические сплетения ищет. Раньше-то целыми днями там пропадал, а теперь и вовсе по двое-трое суток дома не появляется – поскольку что-то там у него, как он говорит, получаться начинает, с энергетическими сплетениями этими. Я его, честно говоря, давно уж не видел.

– Ну так я увижу, – буркнул Сомик. – Сегодня же и заеду, вот только с вашими делами разберемся. Так что все-таки случилось-то, я не понял?..

– А вот перебивать старших не надо, тогда и понимать лучше будешь… – язвительно заметил Евгений Петрович.

Снова непроизвольно дернув уголком рта, он принялся рассказывать.

* * *

…Сегодняшним утром у здания мэрии собралась толпа численностью тридцать – тридцать пять человек. Охраннику (естественно, сотруднику ЧОПа «Витязь»), который вышел на шум и поинтересовался: в чем, собственно, дело и что гражданам надо, толпа представилась делегацией, поколыхалась немного и извергла из своего нутра деда Лучка. Дед Лучок, на коего (видимо, по причине уже имеющегося у него опыта эффективного общения с властью) возложили обязательство парламентера, в категоричной форме потребовал мэра Пересолина, и немедленно. Охранник заученно известил его, что в таком случае следует пройти на пропускной пункт и записаться на прием, который осуществляется по таким-то дням, с такого часа и по такой-то – добавив в конце, что, вообще-то, к Пересолину можно попасть и безо всякой записи, тут, чай, Кривочки, а не Москва, а мэр как раз у себя в кабинете.

Дед Лучок нырнул в толпу, коротко с кем-то посовещался и, выбравшись обратно, объявил:

– В кабинет не пойдем! Пущай мэр сам к нам выйдет! Или брезгует с простыми людьми лицом к лицу общаться?..

Тогда охранник на всякий случай осведомился: а кто делегацию делегировал? На этот вопрос дед Лучок ответил без предварительных совещаний.

– Народ! – высокопарно провозгласил он.

– А по какому вопросу? – полюбопытствовал охранник.

– А по важному вопросу! – рубанул в ответ Лучок. – Мы только с мэром разговаривать будем, а не с его холуями!

– По носу б тебя за «холуя» – то, – беззлобно отреагировал охранник. – Старый человек, а лаешься…

Толпа революционно зашумела. Какие-то горячие головы тут же предложили закидать здание мэрии бутылками с зажигательной смесью, но бутылок ни у кого не обнаружилось, и рецепта зажигательной смеси тоже никто не знал. Дед Лучок, мгновенно сориентировавшись, выдвинул инициативу приобрести бутылки в ближайшем магазине, а с проблемой смеси разобраться уже после необходимого опорожнения вышеозначенной тары.

– Вопросы нужно решать по мере поступления! – добавил он.

Инициативу поддержали большинством голосов.

Охранник же тем временем направился звонить Пересолину, предусмотрительно заперев за собой двери здания мэрии, каковой поступок вызвал со стороны делегатов новый приступ возмущения.

– Ломать двери! – призвал кто-то. – Ну, ребята! Навались!

– Навались! – с готовностью подхватили этот призыв. – Эге-гей, навались!

Правда, перейти от слов к делу делегаты на всякий случай не решились. Только дед Лучок на правах полномочного представителя делегации храбро поднялся по ступенькам и несколько раз пнул дверь обутой в резиновый сапог ногой.

Дверь распахнулась, и Лучок, на секунду стушевавшись (верно, от неожиданности), скатился со ступенек обратно к притихшей толпе.

– Ну? – начальственно нахмурясь, обратился к собравшимся Евгений Петрович. – Почему шум?

– Потому что претензия у нас имеется! – ответствовал ему вновь осмелевший дед Лучок.

– Какая именно? К чему?

– А вот какая!.. – Дед Лучок приосанился, видно, приготовившись к длинной речи. – Испокон веков на Руси так заведено было, что…

Но растечься мыслью по древу ему не дали. Из толпы выступил Гаврила Носов, механик из местного кинотеатра.

– Зачем пруд наш осушить хотите? – прямо спросил он.

Пересолин открыл рот.

– Кому он помешал-то? – продолжал Гаврила. – Чего еще придумали? Воняет… Комары… Ну, воняет! Ну, комары! Можно подумать, если пруд осушить, ни одного комара в Кривочках не останется! И благоухать тут у нас будет розами!

– Вы же сами просили… – выдавил стиснутым горлом Евгений Петрович.

– Кто просил? – удивился Гаврила. – Я? Я не просил. Может, Лучок просил?

– Я?! – вскинулся дед Лучок с таким испугом, будто его обвинили по меньшей мере в подготовке террористического акта. – Никогда! Ни за что! Да я на Тимохином пруду, можно сказать, вырос! Сызмальства там плескался – вот таким вот мальком сопливым! – сообщил он, вероятно, из-за сильного душевного волнения позабыв, что на момент появления пруда ему было никак не меньше двадцати лет.

– Я каждый свой день рождения на Тимохином справляю, – пробасил кто-то из толпы. – А где еще? Дома скучно, в кафе дорого, в столовке отравят еще, чего доброго…

– Половина Кривочек оттудова воду для огородов качает!..

– А что дураки какие-то тонут постоянно – это разве повод? Дураки и в луже утонут…

– Не пойму вас, – замотал головой Пересолин. – Что же получается: не осушать пруд? Я, между прочим, инженеров из Саратова привозил, заплатил им, они уже смету составили и план. Насчет техники договорился…

– Ну, если договорился, тогда надо осушать, – рассудительно молвил Гаврила, – куда теперь денешься.

– Деваться некуда, – поддакнул дед Лучок.

– Да чего ж вам тогда от меня надо?! – вконец обалдел Пересолин. – Объясните толком!

– Сейчас объясню, – подвинулся ближе к мэру Гаврила. – Тихо, мужики!.. Тут вот какое дело, Евгений Петрович. Пруд-то как создавали? Колхоз, положим, туда воду качал, а котлован рыли простые люди. На общественных началах и своими руками, это все знают. Для себя старались и для потомков, конечно. Для нас то есть. Наши отцы и деды старались, – еще раз подчеркнул Гаврила. – Для нас! Безо всяких там экскаваторов! Вон, Лучок-то, наверное, тоже участвовал…

– А как же! – немедленно согласился дед Лучок. – Участвовал. Я тогда еще, помню, ногу сломал, поэтому меня на самый ответственный участок кинули – инвентарь ремонтировать. Без инвентаря-то, известное дело, много не наработаешь…

– Вот! – сказал Гаврила и сочувственно погладил деда Лучка по засаленной бейсболке с трудночитаемой надписью «I love NY». – Со сломанной ногой! Что ж выходит, зря, что ли, люди страдали? А? Они же трудовой подвиг совершили! Наши отцы и деды!

– Не понимаю! – простонал Пересолин, – Ну, не понимаю я вас!.. Чего вы хотите?

– Сейчас поймете, – пообещал Гаврила. – Если наши отцы и деды пруд выкопали, значит – этот пруд получается как бы наш, правильно?

– Не «как бы»! Не «как бы»! – забеспокоился дед Лучок. – А на самом деле наш!

– Поэтому без нашего разрешения судьбу Тимохина пруда определять – это, извините, неправильно, – закончил Гаврила.

– Это как народу в душу плюнуть! – добавил дед Лучок.

Пересолин глубоко вдохнул и длинно выдохнул. Лицо его заметно покраснело.

– Ваши предложения? – спросил он.

– Компенсацию бы нам, – сразу как-то посмирнев, попросил Гаврила. – За то, что наш пруд осушаете. Вот это было бы по справедливости.

– А то не дадим осушать! – крикнул не потерявший задора дед Лучок. – Вокруг встанем и будем стоять. Технику гнать будете – не пустим! Имеем право! Наш пруд!

Евгений Петрович, потирая пальцами виски, минуту переваривал услышанное.

– Да что ж вы за люди-то такие… – тихо произнес он. – Для себя, что ли, я стараюсь? Для вас же… Компенсацию им! Как вы себе это представляете? Всему городу, что ли, платить?!

Из толпы протиснулся к нему мужичок: лысый, курносый, в очочках, за мутными стеклами которых поблескивали изумительно бойкие глазки. Пересолин узнал его: при Налимове мужичонка трудился мелким начальником в ЖКХ и, как только Ивана Арнольдовича сняли с должности мэра, поспешно уволился. Как, впрочем, и многие мелкие и крупные начальники тогда…

«Вот он, заводила-то, – сразу догадался Пересолин. – Он все придумал и других подбил…»

– Ну зачем всему городу? – мягко проговорил мужичок. – Надо по справедливости. Не всему городу, а только тем, чьи семьи в то время, когда котлован для пруда рыли, проживали в Кривочках. Так уж вышло, что у нас, Евгений Петрович, доступ к документации имеется – кто с какого года в городе прописан. Поэтому… вот, списочек подготовили. Фамилии, адреса, все как полагается…

Мужичок извлек из матерчатой хозяйственной сумки толстенную кипу бумаг.

– Мы и компенсацию-то положили крохотную, – договорил он. – Не ради выгоды, а просто… чтоб по справедливости. По три тысячи рубликов на брата – и ладно будет. Списочек мы вам передаем. Ознакомьтесь, пожалуйста, Евгений Петрович…

Пересолин спрятал руки за спину:

– Даже и не собираюсь! Это по какому такому закону вы компенсацию требуете? Придумали чушь какую-то… Вы сами-то сообразите – какую вы нелепицу мне тут нагородили! Да ну вас, еще время терять с вами…

Он развернулся, чтобы уйти. Но не ушел – мужичок аккуратно придержал его за полу пиджака.

– Мы же ведь и вправду до конца пойдем, – укоризненно произнес мужичок, глядя на мэра сквозь мутные стекла очков. – Права свои отстаивать будем, за справедливость биться… Шум поднимется, Евгений Петрович, журналисты, адвокаты, депутаты, экологи, то да се… А вот заплатили бы – народ порадовали, он бы на следующих выборах-то припомнил. Мы ж не из бюджета просим, понятное дело. Мы предлагаем вопрос в частном порядке решить. Три тысячи – это для нас деньги, а для вас-то, для витязей – тьфу, копейки. Вы ж, витязи, если пожелаете, весь город купить сможете…

– Ах, вот оно что… – пожалуй, только теперь Пересолин в полной мере осознал весь смысл произошедшего.

– Делиться надо! – вякнул дед Лучок. – Если у кого-то мало, а у кого-то много – надо делиться. Иначе не по-православному!

* * *

– В общем, плюнул я и ушел от них, – подошел к завершению своего рассказа Евгений Петрович. – Они пошумели, пошумели, охрана пригрозила полицию вызвать – разошлись. А «списочек» мне потом через ту же охрану передали.

Он наклонился, со стуком выдвинул ящик стола и бухнул на стол увесистый «списочек».

– И сколько же там фамилий? – спросил Сомик. Он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. – Несколько тысяч, наверное. Если каждому по трешнице… Ого-го какая сумма получится! Ну, нам-то, витязям, что! У нас не убудет.

– Да не считал я эти фамилии! Вообще в список не заглядывал. Ты же не думаешь, что я вправду буду им эту компенсацию платить!

– Н-да… – Женя излишне надрывно закашлялся, маскируя прорвавшийся все же наружу смех.

– Водички попей, – подозрительно посмотрел на него Пересолин. – Вон, в кулере… А этот бывший жэкэхашный начальник в очочках мне потом позвонил. Мол, Евгений Петрович, я могу ситуацию урегулировать, успокоить народ. Деньги вам все равно, конечно, придется заплатить, но намного, намного меньше. Требовал, гад, персональной аудиенции. Иначе, говорит, буду лично Олегу Гай Трегрею жаловаться. Что, мол, не справляюсь я со своими обязанностями, народ мытарю и тираню. Погонит, дескать, меня Олег Гай Трегрей с мэрского кресла поганой метлой…

– А нормальная двухходовочка, – отозвался Сомик от кулера. – Взбаламутить местных алкашей и бездельников, посулив халяву, а потом самолично хапнуть от испугавшегося мэра сколько-нибудь и уйти в тень.

– Да там не только алкаши и бездельники были, – устало проговорил мэр Пересолин. – Вот в чем дело. Большая часть этой делегации – нормальные горожане. Работающие, уважаемые, отцы семейств… Опти-лапти… Господи, вот уж не думал я, что быть мэром – это так тяжело!.. И как мне теперь поступить, скажи, тезка, а?

Сомик вернулся за стол. Оперся руками на его поверхность и вдруг подпрыгнул:

– Ай!..

На тыльной стороне его правой ладони поблескивал какой-то металлический кружок – словно прилипшая монетка. Сморщившись, Сомик зубами вытащил из ладони канцелярскую кнопку, неожиданно крупную кнопку, раза в три больше обыкновенной.

– Откуда такие здоровенные?.. – простонал он, слизнув языком выступившую каплю крови. – Чуть ли не насквозь ладонь проткнул…

– Это секретарша притащила, – смущенно пояснил Пересолин. – Чтобы объявления, это самое… прикнопливать – на площадном стенде. Попробовали: неудобно. Воткнуть трудно, хоть молотком забивай. Коробка так и осталась у меня валяться, я ее рассыпал недавно, вот… не все, видать, собрал. Дать перекись или йод? У меня где-то аптечка…

– Да не надо… – Женя покрутил в воздухе травмированной ладонью, – жить буду. Вы спрашиваете, как вам теперь поступить? Да никак – отвечу я вам. Вообще не понимаю, что вы так переживаете? Ну, покричала кучка дураков… Делайте свое дело, а на них внимания не обращайте. Абсурд же! Компенсацию какую-то придумали… Ч-черт, болит теперь…

– А вдруг они действительно шум подымут? Будут работам мешать?

– Шум пусть поднимают на здоровье, сколько хотят. Ни один нормальный человек их претензии серьезно не воспримет. А мешать работам вздумают – ребята из ЧОПа их быстренько по домам разгонят. Вот и все. И думать забудьте!

– Что ж я за власть такая, если на кулаки чоповцев опираться буду? – вздохнул Пересолин. – Нет, Женя, чует мое сердце, тут все так просто не кончится. Продолжение следует, как говорится…

– Да бросьте! – махнул рукой Сомик. – Ерунда! Я, кстати, могу знакомым журналистам эту историйку подкинуть. А что? Они опишут все в курьезных тонах – так мы этих балбесов опередим. На тот случай, если они, балбесы-то, действительно по инстанциям пойдут.

– А это идея! – оживился Евгений Петрович. – Это, пожалуй, стоит предпринять.

– Вот и договорились! – Женя поднялся. – Поеду я. К Олегу на палестру хочу заскочить, поглядеть хоть, что он там настроил. Ну, до встречи! Будь достоин!

– Долг и Честь! – откликнулся мэр Пересолин.

Глава 2

Палестра строилась на большом пологом холме и прекрасно просматривалась с трассы. Автомобили, проезжающие по трассе мимо холма, неизменно притормаживали, а некоторые и вовсе останавливались. То и дело любопытствующие поодиночке и группами взбегали на холм, чтобы расспросить копошившихся там рабочих: что же это такое за штука, для чего она предназначается и можно ли на ее фоне сфотографироваться.

Сомик не бывал здесь около трех недель и теперь поразился тому, как все преобразилось.

На месте несуразного сооружения, походящего на клубок железной паутины, высилась собранная из поблескивающих на солнце металлических трубок громадная башня (никак не ниже шести-семиэтажного дома), напоминающая телевизионную; с той разницей, что шпиль этой башни не торчал вертикально вверх, а заметно изгибался, будто удилище. На некотором отдалении от башни виднелись окружающие ее странные фигуры, каждая высотой не менее пяти метров… Вот нечто похожее на песочные часы, обе емкости которых – и нижняя, и верхняя – спиралевидно закручены. Вот перевернутая пирамида – но не просто вверх тормашками перевернутая, а как-то наискось по отношению к земной поверхности. Вот округлая каплевидная конструкция (прямо как проливающаяся на землю с неба слеза), а вот, наоборот, – нечто угловатое, похожее на могучее дерево с разлапистыми ветвями. Все фигуры, коих Сомик насчитал более дюжины, были совершенно разными, но почему-то казалось, что есть в них какое-то объединяющее сходство, понимание которого никак не удавалось уловить…

Женя припарковался у обочины, рядом с еще одним автомобилем – спортивным кабриолетом – невиданной в здешних широтах редкостью. Выбрался наружу.

– Дела-а… – пробормотал он, задрав голову и приложил ладонь козырьком ко лбу.

И тут же с шипением втянул воздух сквозь стиснутые губы – неловко задел ранку на ладони.

С холма долетали до него невнятные крики рабочих, муравьями облепивших удивительную башню, какое-то отрывистое лязганье и ритмичный звонкий стук.

Сомик пошел вверх напрямик, прямо по поросшему травой некрутому склону. Накатанную автомобильную дорогу, обвивавшую холм, он, конечно, проигнорировал. Где-то на середине подъема ему навстречу попалась пара: упитанный мужик в шортах спускался задом наперед, хватаясь за травяные пучки, тряся бройлерными ляжками; за ним прыгала с кочки на кочку ладная розововолосая девица, на волнующей груди которой болтался громоздкий фотоаппарат.

Мужик ворчал:

– Вот людям деньги-то девать некуда… Нагородил какой-то хренотени и радуется!..

А девица щебетала в ответ:

– Пусик, ты не понимаешь! Это ж чистое искусство! Фьюжн с элементами индастриала! Очень оригинальное решение! Немудрено, что большинство не понимает… Мои работы тоже не всякому доступны!..

– Твои работы, – остановившись передохнуть, пропыхтел мужик, – такая же хренотень, только поменьше и обходится дешевле.

– Пусик, не все измеряется деньгами… Кое-что выше денег!

– Например?

– Искусство! Высокая идея сделать человечество лучше!

– Да? Вот заблокирую тебе карточку, тогда порассуждаешь о высоких идеях! Человек только тогда чего-то стоит, когда способен бабло поднимать! По мне: хоть воруй, но чтоб у тебя все как у людей было – и квартира, и машина, и положение, и семья, и… такая вот, как ты, умница с сиськами.

– Воровать, пусик, это нехорошо и… стыдно… – несмело огрызнулась розововолосая. – Мы, люди искусства…

– Стыдно не воровать, а быть бедным, – немедленно ответил мужик. – Как твой бывший мазила-алконавт, например.

– Он… Он очень талантливый художник!

– Чего ж ты в таком случае от него ко мне сбежала, а? Языком трепать все горазды, а как представляется выбор: китайскую лапшу быстрого приготовления портвейном запивать или мраморную телятину – хорошим коньяком, сразу язык в одно место засовываете. Молчишь? То-то и оно…

– Пусичек, ты только не обижайся, но ты не совсем прав, самую капелечку не прав…

Чем закончился разговор, Сомик уже не слышал – он ушел далеко вверх. Оказавшись на вершине холма, принялся высматривать Олега. Увидел его у подножия башни – с большим, как простыня, листом папиросной бумаги в руках. Перебирая в пальцах этот лист, развеваемый ветром, Трегрей внимательно выискивал в нем что-то, какой-то необходимый ему фрагмент.

Женя направился к Олегу. Путь его лежал мимо одной из диковинных конструкций, окружавших башню, Сомик уже было прошел мимо, но вдруг остановился. Ему почудилось, что фигура (как раз та, примеченная им еще издали, напоминавшая песочные часы) едва слышно гудит, словно через нее пропущен электрический ток. Повинуясь безотчетному чувству, Сомик осторожно коснулся фигуры – и тотчас отдернул палец. Ничего не произошло, но Женя успел почувствовать тепло металла, какое-то странно живое тепло.

«Солнцем нагрело…» – сказал он сам себе.

Трегрей уже заметил его, махнул рукой, широко улыбнувшись. «А Пересолин говорил, он уже которые сутки отсюда не отлучается, денно и нощно в трудах, – мельком подумал Женя Сомик. – Что-то не похож Олег на замотанного и замученного. Напротив – свеж, бодр и весел. Давно его таким не видел…»

Через несколько секунд они обнялись.

– Получилось! – безо всяких предисловий сообщил Олег. – Представляешь? Столько труда, сколько времени… И вот – получилось!

– Нашел-таки свою энергетическую оптиму? – поинтересовался Женя.

– Вестимо!

– И… что дальше?

– Макет палестры готов, – указав на «телебашню», проговорил Трегрей. – Дело за малым – воздвигнуть по нему, собственно, здание.

– Это вот такого вида будет здание? – поразился Женя. – Прямо башня колдуна какая-то. Верхушка особенно дикая… Будто кривой колпак.

– Резонатор, – подсказал Трегрей.

– А фигуры по окружности – словно идолы, – продолжал Сомик развивать аналогию. – Осталось только жертвенные костры разжечь и красного петуха зарезать…

– Идолы? – поднял брови Олег. – Это – фокусирующие элементы.

Сомик вздохнул:

– Не знал бы я тебя, принял бы за сумасшедшего, – сказал он. – Резонатор, фокусирующие элементы… Извини, это все как-то… Ну, несерьезно, что ли? Словно декорации к фильму. Какие-то песочные часы, слезы, пирамиды, деревья… В символике, что ли, дело? И это и впрямь работает?

– Песочные часы? – удивленно переспросил Олег. – Пирамиды?

Он шагнул к ближайшей конструкции, прищурившись, посмотрел. Потом улыбнулся:

– Да нет никакой символики, – сказал он. – Равно как и нет никаких «часов», «слез», «пирамид», «деревьев»… Я создавал фокусирующие элементы вовсе не отталкиваясь от каких-либо повседневных предметов. Форма элементов обусловлена исключительно функциональной необходимостью. Это как в аэродинамике: определенный угол крыла гарантирует определенный процент обтекаемости воздуха. Впрочем, я не силен в аэродинамике… И ловлю я с помощью этих элементов совсем не ветер.

– А энергию, да? – покивал Сомик. – Ну, ясно… Да вот же я вижу: вот часы, вот пирамида…

– Человеческое восприятие – весьма консервативная штука, – проговорил Олег. – Мы видим не то, что есть на самом деле, это-то хоть понятно? Мозг, получая совершенно новую, ранее не обработанную информацию, автоматически подстраивает ее под нечто уже имеющееся в памяти. Потому ты и узнаешь в фокусирующих элементах… в этих фигурах – уже знакомые объекты. Люди, наблюдая облака, не могут описать их иначе, чем: «Вот верблюдик полетел, вот кошка… Вот пирамида, вот слеза…» Мои фокусирующие элементы, в которых каждый уголок, каждое сочленение наполнено для меня вполне конкретным смыслом, взаимодействуют с энергетическим полем. Коего ты тоже не способен почувствовать. Но ведь из-за того, что ты не можешь его почувствовать, не значит, что его нет?

Женя Сомик помотал головой, умоляюще выставил руки.

– Только те, кто поднялся на третью ступень Столпа Величия Духа, – договорил Олег, – способны чувствовать и понимать это.

– То бишь никто, кроме тебя, во всем мире, – уточнил Женя. – Других-то, кто на третью ступень поднялся, пока нет. И в ближайшем будущем не предвидится.

– Отнюдь, – возразил Трегрей. – В этих палестрах процесс постижения Столпа будет проходить куда как быстрее.

Сомик с сомнением усмехнулся.

Если первую ступень Столпа, подразумевающую умение в любой момент высвобождать мощь скрытых ресурсов организма, сумели освоить почти все витязи… Если взойти на вторую ступень, позволяющую воздействовать на разум и эмоции других людей, смогли без малого два десятка ближайших и старейших соратников Трегрея (и Сомик, кстати говоря, в их числе)… То подняться до третьей ступени Столпа Величия Духа – не получилось ни у кого.

Кроме, конечно, самого Олега Гай Трегрея.

Лишь он один был способен поймать и обуздать растворенную в пространстве незримую силу, которую он называл «энергетическими потоками», и с ее помощью манипулировать объектами окружающей действительности – принадлежащими как живой, так и неживой материи.

Но то – Олег. Иномирец Олег.

– Впрочем, то, что обычно называется телекинезом, – сказал Олег, словно догадавшись, о чем думал в тот момент Сомик, – это далеко не единственное умение, коего способен достичь человек, стоящий на третьей ступени Столпа Величия Духа.

– Еще – чтение мыслей? – предположил Женя.

– Видеть, о чем думает собеседник, – наука нехитрая, – усмехнулся Трегрей. – Обучайся прилежнее, и ты ее постигнешь. Она входит в свод умений поднявшегося на вторую ступень Столпа.

– Я… обучаюсь, – отведя глаза, пробормотал Женя, припоминая, когда же в последний раз он выполнял необходимые тренировочные упражнения.

– Проблема в том, что, достигая уровня, позволяющего быть много сильнее нормального человека, вы останавливаетесь в своем развитии, – сказал Олег. – Напросте не хотите двигаться дальше, не ощущаете потребности к этому. Потому никто из витязей, кроме меня, не смог приблизиться к третьей ступени. Даже вы – лучшие из лучших, – утверждающие, что нет ничего невозможного, все равно пасуете перед трудностями дальнейшего постижения. Не из-за страха, что не получится, и, конечно, не из-за лени. А из-за уверенности, что сильнее вас уж точно никого не может быть.

– А разве не так? – поднял голову Женя. – Кто нам может противостоять? И потом… На тренировки-то ого сколько времени уходит! Когда-то я почти только тем и занимался, что… занимался, сам знаешь. А сейчас – где время взять? Надо ведь и общее дело делать, а не только самосовершенствоваться.

– Логика в твоих словах есть. Но… Любому по силам совмещать одно с другим.

– Нет ничего невозможного, – хмыкнул Сомик.

– Нет ничего невозможного, – серьезно подтвердил Олег. – Еще три года назад ты полагал, что у тебя нипочем не получится поднять вес вдесятеро тяжелее тебя самого, пробить пальцем кирпичную стену, завязать железнодорожную шпалу узлом… Год назад не думал, что сумеешь взять под контроль разум и чувства постороннего человека. А теперь вот… Однако, как ни прискорбно это понимать, но вы, сегодняшние витязи, думается мне, на самом деле достигли своего потолка.

Это было неожиданно. И это было обидно. Но это – как вдруг осознал Женя – вполне соответствовало действительности. Ведь и правда: убедившись в том, что достойных противников для них не осталось, они, старшие витязи, сократили число тренировок до двух-трех раз в неделю – только чтобы поддерживать себя в форме. А те, кто пришли позже них, и вовсе зачастую ограничиваются лишь первой ступенью Столпа. По той же самой причине – нет конкретной необходимости развиваться дальше, противник делается все слабее и слабее.

– Мир меняется, – произнес Олег. – Мир поддается нам. Потому что мы теперь – завоевывающая умы грозная сила, с которой никак нельзя не считаться. Но положить начало изменениям – это еще далеко не все. А лишь малая толика…

– Хочешь сказать, что все это закономерно? – озвучил Сомик внезапно пришедшую на ум мысль. – Действие неизменно соответствует противодействию. Мы – бойцы. И наша задача исполнена… Довести свою миссию до логического завершения у нас хватило сил. Очередь за новой сменой, за теми, кто умнее, сильнее, лучше нас. Новой элитой, теми, кто будут править новым миром. Они должны быть сильнее нас, потому как и задача, стоящая перед ними, сложнее. Так получается?

– Приблизко… Но как бы то ни было, эту новую элиту надобно еще взрастить, – ответил Трегрей. – Палестры – идеальное место для этого. Здесь реальность легче подчиняется человеку, здесь энергетика пространства входит в резонанс с энергетикой человека. Только вот… ни одна палестра еще не построена. А значит, наша миссия не доведена до конца. А значит – нельзя давать слабину.

– А с чего это мы слабину даем?.. – вскинулся Сомик, хлопнул себя ладонями по бокам. И внезапно вздрогнул, словно почувствовав что-то неладное.

– Тот, кто не развивается, тот рано или поздно начинает деградировать, – сказал Олег.

– Ой…

– В чем дело?

Женя поднес правую ладонь к глазам, тщательно исследовал ее. Потом развернул ее тыльной стороной к Олегу:

– Вот. Даже и следа не осталось. И не болит совсем… А еще минут десять назад изрядная ранка была.

– Ничего удивительного, – пожал плечами Олег. – Я же тебе говорю: энергетика пространства входит в резонанс с энергетикой человека…

Внизу, на трассе, остановился, свернув к обочине, очередной автомобиль. Прошло несколько минут, но ни одна из его дверей не открылась, никто не вышел из автомобиля. Лишь опустилось стекло со стороны водительского сиденья.

Олег с Женей не могли видеть ничего этого с того места, где находились.

* * *

Здесь, на самом верху «телебашни», ветер был силен. И здесь явственно ощущалось, что эта башня – всего лишь макет, не окончательное сооружение, а нечто временное. Пусть с земли башня воспринималась крепкой и надежной, но тому, кто находился наверху, было заметно, как ветер раскачивает изогнутый шпиль, как опасно поскрипывают места соединения металлических трубок.

Рабочий закручивал последние гайки. Его специальностью были высотные работы, потому, находясь у самого шпиля, он чувствовал себя вполне комфортно. Да и объект этот – совсем не самый сложный из тех, с которыми ему приходилось сталкиваться. Не так уж и высоко, и есть за что удобно ухватиться, и страховка в наличии… Чего же нервничать?

Но в какой-то момент он ощутил зудящее беспокойство. Не понимая, в чем дело, он прервал работу, сунул в поясную сумку для инструментов разводной ключ (извечная привычка всех высотников: инструмент не в деле – положи его в сумку, оттуда-то он точно не улетит на головы тех, кто внизу)… Покрутил головой, ища непонятный раздражитель.

Ага, внизу! Нужно посмотреть вниз.

Он повиновался этой мысли, мимоходом удивившись: откуда она взялась в его голове и зачем он так охотно ей подчинился?

На обочине трассы под холмом стояли два автомобиля, отсюда, со шпиля «телебашни» выглядевшие двумя темными коробочками, почти не отличавшимися друг от друга. Но рабочий уже знал, какой именно автомобиль ему нужен.

И когда взгляд его уперся в четырехугольник автомобильной крыши, случилось странное.

Рабочий вмиг перестал осознавать самого себя, превратившись в орудие чужой воли. Его движения стали быстры и точны – гораздо быстрее и точнее, чем были минуту назад.

Он подтянулся выше, достал из сумки разводной ключ и начал действовать.

* * *

– Чужой! – настороженно произнес Олег.

– Что? – переспросил Сомик. – Где? Какой чужой?..

– Чужой психоэмоциональный импульс. Агрессивный. Подавляющий. Я чувствую…

Закрыв глаза, он вскинул руки, точно пытаясь нащупать что-то в чистом и ясном воздухе…

* * *

Рабочий умело и ловко орудовал вновь извлеченным из сумки разводным ключом. Пожалуй, слишком умело и слишком ловко – ключ стальной рыбкой мелькал в его руке. Лязгая, одна за другой отлетали гайки, и рабочий не глядя подхватывал их на лету, направляя в поясную сумку.

Изогнутый шпиль покосился. А вскоре и вовсе повис на одной гайке, покачиваясь на ветру, натужно поскрипывая.

Те, кто был занят на нижних участках, подняли головы:

– Мишка, что там у тебя?

Рабочий не отозвался.

Ветер… Направление ветра…

Сознание его уже совершенно не сопротивлялось пришедшему извне сигналу. Он приподнялся, переместился, занес ногу для безошибочного удара – такого, чтобы не пустить шпиль в свободное падение, придать ему нужную траекторию.

И ударил.

С тугим звоном лопнула последняя гайка.

* * *

Олег вытянул руку вбок и вниз – туда, где за склоном холма должна пролегать автомобильная трасса.

– Там, – сказал он.

Затем, словно повторяя какую-то одному ему видимую линию, вскинул руку вверх – и она указала на несущийся к нему с неба смертоносный шпиль.

Олег открыл глаза.

Женя Сомик даже не успел задрать голову и увидеть… Олег прыгнул на Женю, сбил с ног и, не отпуская, прокатился вместе с ним несколько шагов. Они еще не расцепились, когда изогнутая металлическая конструкция с глухим стуком врезалась в землю, взорвав кусками дерна тот пятачок, что занимали витязи еще секунду назад.

Дикий крик слетел сверху вслед за шпилем.

Рабочий Мишка раскачивался на страховочном шнуре, отчаянно болтая конечностями, бессмысленно и надрывно вопя – как вопит человек, только проснувшийся, но не очухавшийся еще от кошмарного сна.

– Что это было?.. – хрипнул Сомик, вскочив на ноги.

Трегрей поднялся быстрее. Длинными скачками он несся уже к склону холма. Женя устремился было за ним, но скоро остановился. Потому что остановился и Олег.

Автомобиль, из которого так никто и не показался, вывернул с обочины и, набирая скорость, покатил по трассе в сторону Саратова.

– Это он, да? – задыхаясь, выпалил Женя. – Он, гадина, да? Не догнать теперь. «Хонда» вроде? Ч-черт… Бодрая тачанка. И номера не успели срисовать!

– «Хонда Цивик», черного цвета, регистрационный номер 637-АРА, – проговорил Трегрей, провожая взглядом стремительно превращавшийся в точку автомобиль. – 64-й регион. Местный.

Телефоны они выхватили почти одновременно.

– Ты – Нуржану, я – Мансуру, – коротко бросил Трегрей.

– Ага… – набирая номер, бормотнул Сомик. – Погоди… Мансура нет в городе, ты разве не в курсе?

– Мне никто не сообщал.

– Отрывать от твоих экспериментов не хотели, вот и не сообщили.

– Кто за Мансура?

– Как обычно, Кастет. Ах да, он же в госпитале… Гашников и Жмыхарев. Борян Усачев у них еще на подхвате.

Олег кивнул, вызывая в памяти телефона нужный контакт.

Жене понадобилось меньше минуты, чтобы описать Нуржану ситуацию. Оторвавшись от телефона, он повернулся к Трегрею. Тот еще разговаривал.

– Серега Жмыхарев пропал сегодня ночью, – договорив, сообщил Олег. – С утра не явился на встречу, на звонки не отвечает. Девушка его, с ним проживающая, говорит: поздно вечером отправился, как обычно, на пробежку. Около полуночи ушел. И не вернулся. Гашников и Усачев развернули поиски – их ЧОПовцы тот район прочесывают.

– Вот это да… – медленно произнес Сомик.

– А ты говорил: не осталось боле достойных противников, – очень серьезно напомнил ему Трегрей.

– А ты говорил, что мир меняется! – в тон ему отозвался Сомик. – Все как всегда… Думаешь, исчезновение Сереги и то, что сейчас произошло, – связано?

– Скорее всего. Случайностей не бывает.

У Олега зазвонил телефон. Глянув на дисплей, он чуть заметно сжал губы.

– Алло?.. Пока еще занят. Нет, я не… – Трегрей говорил голосом непривычно неуверенным, даже каким-то беззащитным. – Послушай меня, пожалуйста… Буду так скоро, как смогу…

Жене почему-то больно и неприятно было слушать этот разговор, и он поспешил отойти.

Олег отнял от уха телефон и вновь стал собранным и серьезным. Впрочем, тоскливая тень все еще лежала в его глазах.

– Постарайся припомнить, – обратился он к Сомику. – С тобой ничего странного последнее время не происходило? Никаких неприятностей не случалось?

– Да нет… – Женя пожал плечами. – Я в командировке был, как тебе известно. Хотя кое-что случилось. Сегодня, часа три тому назад. Но это так… ерунда, просто полупьяные гопники. Телефон, видимо, хотели отработать.

– Расскажешь подробно. Чуть позже.

С «телебашни» спустили рабочего Мишку. Он больше не орал, но выглядел так, будто разум его вернулся в младенческое состояние: рабочий Мишка вращал ничего не выражающими глазами, мемекал и пускал слюни. А когда его опустили на землю перед Олегом, попытался уползти.

Трегрей, присев на корточки, сжал Мишкину голову ладонями и надолго зажмурился; голубая жилка на его виске крупно запульсировала.

– Есть… – негромко проговорил он, отпустил рабочего Мишку, вдруг обмякшего в глубоком сне, легко перевернул его набок. – Сюминут оставьте его в покое. Но следите, чтобы не проглотил язык, не захлебнулся слюной. Не давайте менять положение.

– Что «есть»? – спросил у Трегрея Женя, когда тот отошел в сторону.

– Психоотпечаток.

– Это еще что за зверь?

– Парня коснулись. И тот, кто коснулся, оставил свой неповторимый отпечаток.

– Интересно, – оценил Сомик. – Что-то вроде ментальной дактилоскопии?

– Весьма приблизко, – кивнул Олег.

Сомик ожесточенно потер кулаком лоб:

– И что мы теперь намерены делать?

– Вперво расскажи мне о сегодняшнем инциденте. На тебя напали, так?

– Да какое там – напали! – пренебрежительно сморщился Женя. – Я ж говорю: всего-навсего шакалы подгулявшие. Правда… подготовлены они были основательно… – задумался он вдруг. – Заточка, травмат… Но, с другой стороны, сейчас каждый второй шпаненок если не с пистолетом, так с ножом.

– Подробно, пожалуйста, – настойчиво повторил просьбу Олег.

Женя Сомик набрал в грудь побольше воздуха… и выдохнул его вхолостую. Потому что у Трегрея вновь зазвонил телефон.

– Костя! – глянув на дисплей, обрадовался Олег. – Когда у него должен был закончиться очередной курс реабилитации? Да он последние несколько раз гораздо раньше оттуда срывался; может, и сейчас… Эх, как нам сейчас надобны люди! – Он ответил на звонок. – Будь досто… Кто это?

У Сомика заныло холодом в животе от тревожного предчувствия.

– Олег Гай Трегрей, – представился Олег неведомому своему собеседнику. – С кем я имею честь говорить?.. Слушаю вас…

Закончив, он развернулся к спуску с холма и махнул рукой Жене:

– Поехали! Быстро! По дороге все расскажешь.

– Куда? Что еще стряслось-то? Что с Кастетом?

Олег на мгновение остановился:

– В военный госпиталь. Что стряслось с Костей – пока никто не знает. Даже его лечащий врач, который мне только что позвонил.

Уже в машине он набрал номер Мансура. И через минуту положил телефон на колени:

– Не отвечает…

Вот теперь он был по-настоящему встревожен.

– Двухе надо сообщить, – сглотнув, произнес Женя. И полез за своим телефоном. Рука его захватила в кармане телефон и вдруг застыла, будто застряв. Страшная догадка пронзительно зазвенела в его голове. – Он ведь знал, когда я из командировки возвращаюсь, – медленно выговорил Сомик. – Знал и не связался со мной ни разу. И я… не связался… Закрутился: то одно, то другое… А если и с ним тоже что-нибудь… нехорошее?

– Я сам, – сказал Олег. – Заводись, поехали.

Телефон Трегрея издал прерывистую трель, едва тот за него взялся.

– Это Игорь, – оповестил Олег. – Сам звонит.

Сомик не удержался от облегченного вздоха. Но – тут же вспомнив, как с номера Кастета позвонил его лечащий врач, снова напрягся:

– Да отвечай скорее, чего же ты?!

Олег поспешно поднес телефон к уху:

– Будь достоин!

– Долг и Честь! – громко задребезжал в динамике голос Игоря Двухи, живого и здорового Двухи. – Олег, беда случилась! Слышишь меня? Беда!

* * *

– А вот это вы, псы, видели?!

Прапорщик Ефремов покачивался, пьяно сопя. Вода бежала по его красному рябому лицу, брызгала с бровей и ресниц, насквозь мокрый камуфляж скульптурно облеплял мощное литое тело. В правой, здоровой, руке прапорщик сжимал гранату, обыкновенную наступательную РГД-5, на указательном пальце искалеченной левой (мизинец, безымянный и средний пальцы отсутствовали) – поблескивало кольцо чеки.

– А вот это вы, псы, видели?!

Когда прапорщик появился, они играли в карты под навесом, укрытым сверху камуфляжной сеткой, сидя вкруговую на мешках с песком – автоматы между коленями. Мешки были мокрыми, песок в них был мокрым, земля под ногами была мокрой, деревья поодаль стояли мокрые, поникшие, будто отяжелевшие от влаги, стена блокпоста была мокрой, лоснилась от потоков непрекращающегося дождя… Небо было мокрым.

Вода текла на них из дыр в навесе, а они уже не обращали на нее внимания, даже не встряхивались. Они привыкли. Ко всему. И к бесконечному дождю, и к непросыхающему камуфляжу на плечах, и к хлюпающим сыростью берцам, и к мокрому небу, день за днем опускающемуся все ниже. И к прапорщику Ефремову привыкли, к его пьяной роже и к этому идиотскому номеру с гранатой.

– А это вы, псы, видели?! А?!

– Видели, видели, – буркнули ему. – Верни чеку на родину, доиграешься когда-нибудь…

– Видели, а?! Чего вы видели, лилипуты? В яме вы сидели? Пальцы вам резали? А?..

На этот раз монолог прапорщика оказался недолгим. Он вдруг, прервавшись, чихнул – да так сильно, что едва удержался на ногах.

– Чтоб ты сдох, – отозвался кто-то.

Засмеялись…

Прапорщик Ефремов утерся рукавом и разразился целой серией надрывных слюнявых чихов. Простудился, видать. Немудрено простудиться, когда который день дождь не утихает ни на минуту.

– Крысы… – просопел прапорщик, когда приступ, кажется, отступил. – Утырки, животные…

– Во, и тут мы виноваты, – ответили ему.

– Вторым залпом!.. Приготовиться! Пли!..

– Давай, Ефремыч!

И Ефремов дал. Очередной раз чихнув, он снова шатнулся.

И выронил гранату. И уперев взгляд в нее, заблестевшую в луже, с отошедшим рычагом, как-то по-детски удивленно и обиженно спросил:

– Чего это она?..

Кто-то поднял на него голову, увидел, закричал. И тогда все разом, не думая и не рассуждая, молча прыснули в разные стороны, побросав не глядя карты, инстинктивно прихватив с собой оружие. И сам прапорщик побежал тоже, видимо, мгновенно протрезвев от осознания произошедшего. И Костя рванулся вместе со всеми.

Да зацепился ногой за мешок, шлепнулся в грязь. Вскочил, но тут же понял, что времени на еще один рывок не осталось. Упал там, где стоял, успев только голову спрятать за мешком.

Взрыва он почти и не слышал. А боли не почувствовал вовсе. Был только звон, точно Костя весь, целиком, стал колоколом, и тело его, чугунно отяжелевшее, оглушительно гулко звенело, крупно вибрируя и словно бы раскачиваясь…

Всех, кто сидел за картами, посекло осколками: кого меньше, кого больше, но, в основном, к счастью, несерьезно. Косте досталось крепче других: четыре осколка в ногах, два в ягодице, один в левом плече. И контузия, конечно… А на паскудном прапорщике, что интересно, не оказалось ни царапины.

Об обстоятельствах этого своего ранения (первого, кстати) выписанный из госпиталя и комиссованный вчистую Костя на гражданке не рассказывал никому и никогда. Стыдно было. Поначалу врал что-то геройское, а потом просто отмалчивался. Временами ему даже не верилось: как такое могло произойти? На войну он попал еще срочником, сразу после учебки. Потом – два контрактных срока. Многое за это время пережил: в боях сколько раз участвовал, трижды в окружение попадал, минометами накрывало, стреляли, конкретно его выцеливая, и из леса, и из домов… И – ничего. И вдруг… какой-то прапорщик Ефремов, пьяный дурак, чихнул… Нашпиговал ему задницу металлом.

И сейчас Костя снова был колоколом. Снова звенело и раскачивалось его тело…

Он лежал на спине, и свет жег ему глаза. Костя попытался закрыть глаза и вдруг понял, что они уже закрыты…

Он осознавал, где находится: в военном госпитале, куда лег пару дней назад на курс очередной реабилитации. Но вот… что с ним такое? Будто дурной сон… Ведь последние несколько лет последствия ранений и контузии давали знать все реже и реже. Постигая Столп Величия Духа, он научился полностью контролировать тело и разум на таком уровне, что сила мысленного приказа многократно превосходила действие любых лекарств. Он лечил сам себя, и организм ему благодарно подчинялся. Ему по большому счету и не нужны были уже эти регулярные курсы реабилитации, посещал он их исключительно порядка ради.

Так что случилось теперь?

Он попытался пошевелиться – и не смог. Попытался позвать на помощь, но сам не сообразил, получилось ли у него издать какой-либо звук или нет. Один нескончаемый звон в ушах…

Грудь сдавило тоскливо и болезненно, сознание вдруг начало мутиться и темнеть. В первый раз ли. Сколько вообще он так лежит? Какие-то огни кружились над ним. Словно он заблудился в ночном лесу, а его ищут, нащупывая светом фонарей, а он не состоянии двинуться и подать знак.

Муть понемногу отступала, дышать становилось легче. Нет, какой лес… Он в госпитале, в палате, на койке. Вот, кажется, сквозь кружащиеся огни проступают контуры коечной спинки, а за ним – белая стена. Погодите-ка… Почему стена? Его же в этот раз положили у окна? Ну да, было окно… И стена почему-то белая, а не как обычно в хорошо знакомых ему госпитальных палатах, где стены снизу выкрашены казенно-синим цветом, а сверху попросту оштукатурены.

Костя попробовал сфокусировать взгляд, попытался удержать себя в реальности. Но окно не появлялось, и стена не обретала привычного вида. Он снова предпринял попытку сконцентрироваться, взять под контроль собственное тело, двинуть ногой, напрячь спину, подняться… Но внутреннего напряжения надолго не хватило, оно ослабло, как провисшая струна, растаяло.

Тело, такое послушное раньше, уже не подчинялось разуму. Быть может, потому что и разум вышел из повиновения?

Снова стиснуло грудь, и огни ярче вспыхнули перед глазами, застив реальность. И Костя опять услышал прапорщика Ефремова:

– А это вы видели?!

Откуда он, пьяная сволочь, взялся здесь, в Саратовском областном военном госпитале?..

А может, на самом деле и нет никакого Саратовского областного военного госпиталя? Может, вся долгая и богатая событиями послевоенная жизнь ему только привиделась на миг?

Может, Костя все еще лежит там – в кровавой грязи, среди изодранных осколками мешков? И слышит голос несправедиво уцелевшего прапорщика Ефремова:

– А это вы видели?..

* * *

– Вы это видели? – растерянно проговорил доктор. Молодой, с прозрачной бородкой, с жидким «хвостиком», лежащим на плече, он напоминал юного священника, только-только обретшего сан. С дурацкой сосредоточенностью он щелкал суставами пальцев, каждым суставом на каждом пальце, не пропуская ни одного. – Лежит… Дышит… Даже, кажется, начинает в себя приходить. А ночью был мертвец. Совершенный мертвец, ясно? Температура и давление ниже критической отметки. Я вам как кандидат медицинских наук говорю – не может человек жить при такой температуре и при таком давлении. А он почему-то жил. А теперь вот показатели улучшаются. И стремительно улучшаются. Не понимаю…

Сомик сглотнул. Зачем-то потрогал отделявшую их от койки Кастета прозрачную стену одноместного инфекционного бокса. На стеклопластике остался отпечаток его пятерни. Доктор рассеянно взглянул на этот отпечаток, но ничего не сказал.

– Каков диагноз Константина Георгиевича? – спросил Олег.

– Вирусная инфекция… – ответил доктор.

– Какая именно инфекция-то? – встрял Женя. – У нее название есть?

– Предполагаю, что есть, – сказал доктор. – Но мы пока не можем… точнее определиться с диагнозом. Видите ли, в чем дело… Константин Георгиевич поступил к нам два дня назад. Первый день – стандартное обследование, которое не показало никаких отклонений. То есть вообще никаких – что, к слову, довольно странно при его-то медицинской истории. На удивление крепкий организм у Константина Георгиевича, просто сверхъестественно крепкий: полностью восстановиться после такой контузии – это, знаете ли… Ну, оставили мы его для кое-каких процедур, так сказать, в профилактических целях. На второй день он и начал посещать процедуры, ни на что не жаловался, был бодр и весел. По результатам вечернего обхода, который, кстати, я и проводил, тоже все было в порядке. Самочувствие Константина Георгиевича резко ухудшилось сегодня ночью, причину ухудшения сразу же определить не удалось. Пациента экстренно перевели в реанимационное отделение, после комплекса реанимационных мероприятий состояние пациента не изменилось. Он, проще говоря, умирал. Но в то же время… не умирал. Хотя непременно должен был. Это… неестественно. Это законам природы противоречит. Вроде как… подбросили камень, извините за такое сравнение, а он взял и завис в воздухе, ни туда ни сюда…

– Как вы определили вирусную инфекцию? – спросил Олег, пристально разглядывая вытянувшегося на койке Кастета.

– Ночью была взята кровь на анализ, сегодня утром из лаборатории сообщили: в крови Константина Георгиевича обнаружен вирус… идентифицировать который нам пока не удалось. Однако… судя по состоянию пациента, я склонен полагать, что… – доктор пожал плечами, – кризис миновал, иммунитет с вирусной интоксикацией справился. Не без помощи препаратов, конечно… Я распорядился перевести пациента в инфекционное отделение, сами понимаете… на случай предотвращения пандемии. В личной карте была пометка – куда звонить в экстренных случаях, вот я и… Константин Георгиевич, насколько я понимаю, человек одинокий, семьи и родственников не имеет… А вы, простите, кем Константину Георгиевичу приходитесь?

– Соратники, – кратко ответил Олег.

Доктор озадаченно моргнул:

– Опять не понимаю…

– А что тут понимать? – пожал плечами Женя Сомик. – Соратники – это есть семья. Ну или родственники, как хотите. Какие-нибудь лекарства ему нужны? Или вообще что-нибудь?..

Доктор, несколько оживившись, оценивающе сверкнул глазом на витязей. Явно какая-то заманчивая мысль мелькнула у него. Но, встретившись взглядом с Трегреем, он почему-то на всякий случай решил от этой мысли отказаться:

– Константин Георгиевич обеспечен всем необходимым. У нас же все-таки областной военный госпиталь, а не какой-нибудь там поселковый фельдшерский пункт…

– Кто посещал Константина Георгиевича накануне ухудшения его состояния? – спросил Олег.

Доктор еще раз внимательно посмотрел на витязей.

– Коллеги вчера навещали, – сказал он, пожав плечами. – Из ЧОПа «Витязь». Тоже, кстати, соратниками отрекомендовались… – вдруг вспомнил он. – Больше, кажется, никто. Ну, насколько я знаю. Странные какие-то у вас вопросы…

– Будьте добры сообщить, кто из ваших сотрудников дежурил в отделении последние два дня, – попросил Трегрей.

– У них камера в коридоре, – заметил Сомик.

– А также позвольте нам ознакомиться с записями с камеры наблюдения, – закончил Олег.

Доктор поднял брови. Он хотел было сказать, что вовсе не обязан удовлетворять подобные просьбы… неизвестно кого. И намеревался уже потребовать документы от этих двоих, но неожиданно ему пришло на ум следующее: непонятные посетители вовсе не удивились тому обстоятельству, что организм интересующего их пациента сумел довольно легко противостоять загадочной заразе, будто знали что-то, что не знал и не мог знать сам доктор… Или что не полагалось ему знать?.. И это непривычное «соратники»… И вообще: откуда такое внимание к простому замначальника частного охранного предприятия? А если он вовсе не простой замначальника частного охранного предприятия? Константин Георгиевич воевал – судя по записям, обычным армейцем-контрактником, но… в бумагах-то можно что угодно записать. Не из тех ли он, Константин Георгиевич, у кого в военном билете стоит самая заурядная специальность, а на деле он тот самый… после чьего вмешательства ситуация в зоне конфликта обычно кардинально меняется в ту или иную сторону? А эти двое – его кураторы? Вот уж с кем, с кем, а со спецслужбами никаких проблем никому иметь не рекомендуется…

Доктор машинально расправил плечи, свел ноги вместе и проговорил:

– Слушаюсь. Сделаем в лучшем виде.

Олег с Женей переглянулись. Сомик усмехнулся, а Трегрей неопределенно качнул головой.

– Надобно проверить сотрудников госпиталя, – сказал Олег Сомику, – просмотреть записи с камер. Да и – узнать: витязи, что приходили вчера, они точно те, за кого себя выдавали? Возьмешься?

– Само собой, – кивнул Сомик.

Трегрей повернулся к доктору.

– Потребуется и ваша помощь.

– Конечно-конечно, – с готовностью согласился тот.

– Надобно соотнести количество следов от инъекций с количеством процедур, которым подвергали Константина Георгиевича.

– Сделаем, – сказал доктор. И вдруг округлил глаза. – Вы что… думаете, что кто-то мог пробраться в госпиталь и злоумышленно заразить нашего… э-э… вашего пациента?..

– Диверсия не исключена, – строго проговорил Сомик (на слове «диверсия» доктор вздрогнул). – А даже вероятна. Но не беспокойтесь – организаторов и исполнителей покушения на Константина Георгиевича мы рано или поздно вычислим.

Услышав про покушение, доктор вздрогнул вторично.

– И они – а также те, кто этому покушению, возможно, способствовал вольно либо невольно, – ответят по всей строгости закона, – закончил Женя.

Трегрей пристально посмотрел на Сомика, словно хотел сказать ему: «Не перебарщивай!»

– Сделаем в лучшем виде! – повторил доктор, преданно глядя на Женю.

– Позвони Гашникову и Усачеву, пусть дадут пару ребят, чтобы неотлучно находились при Косте, – сказал еще Олег Сомику. – Вы ведь не возражаете? – обратился он к доктору.

Тот горячо заверил, что не возражает.

– И еще, Женя… – добавил Трегрей. – Лучше будет, если ты останешься в госпитале до утра. Утром я с тобой свяжусь.

– До утра? – удивился Сомик. – Тут ведь ребята из ЧОПа будут?

– Вот именно.

– Они, получается, не только Кастета, но и меня будут охранять?

– Вы… друг друга будете охранять, – деликатно сформулировал Олег.

– Вот оно даже как… Все настолько серьезно?

– А ты еще сомневаешься?

– Пожалуй… нет, – подумав, ответил Женя.

– Засим позвольте откланяться, – сказал Олег.

– Я тебя провожу, – сказал Сомик.

– Всего хорошего! – откликнулся доктор. – Всего доброго! Заходите как можно чаще! Э-э… то есть, не чаще… Вернее, совсем не заходите… То есть, заходите, конечно, но по делу… Нет, я хотел сказать…

– Я вас понял, – сказал ему Трегрей.

* * *

В коридоре они столкнулись с Двухой.

– Как он?

– Пошел на поправку, – ответил Олег.

Двуха исчез за дверью инфекционного отделения, кинув напоследок:

– Подождете ведь, ага?

Вернулся он минут через десять.

– Лежит, голубчик… Белый, как первый снег, от простыни не отличить. Но доктор уверяет, что все самое плохое уже позади. Странный он, этот доктор, кстати. Не заметили? Я вошел, а он мне честь отдал…

Они спустились на первый этаж, миновали вестибюль, выбрались на воздух. Уже стемнело, и по-осенному сыроватый холод был неприятен после теплого и солнечного дня – напоминал о том, что лето, как ни крути, все-таки прошло и не за горами унылая и слякотная предзимняя пора.

– Итак? – Сомик вопросительно посмотрел на Двуху. – Докладывай.

Двуха неловко помялся, пожевал губами. Уши его зажглись багровым светом.

– Побыстрее бы, если возможно, – поторопил его Олег.

Двуха вздохнул. Так он долго тянул этот вздох, что казалось, он намеревается выдавить из легких весь имеющийся там воздух, без остатка.

– В общем, уважаемые витязи, – проговорил он, набрал снова полную грудь, – мы – банкроты…

– Как так?! – изумился Сомик.

– Вот так «так». – Двуха угловато передернул плечами, и взгляд его из виноватого сделался злым. – Кинули нас. Меня, то есть, кинули… Ну, нас, получается, кинули – компанию «Витязь»…

– Да объясни толком!

– Да нечего объяснять. Банальный кидок, развод на доверии… Сроду не думал, что на это попадусь. Все, наверное, так думают… до того, как попасться… Леша Стаканов, транспортник, партнер наш давний, знаете же?..

– «Стаканофф-Экспресс» который? Знаем, конечно, – кивнул Сомик. – Ну? Ну? Ну? Что дальше-то?

– Так вот он меня с ними и познакомил, Леша, с этими гадами. Парни чуть постарше меня: Леонид и Борис, я их потом Леликом и Болеком называл… Серьезные такие парни, деловые, Леша с ними уже не первый месяц сотрудничает. Оптовики, по стройматериалам работают. А я как раз в эту тему вникал – строительство палестры-то не за горами, вот и решил… подстраховаться на будущее. В общем, заказал Лелику и Болеку партию один раз, другой… Все исполняют аккуратно в срок, а цены – процентов на двадцать ниже, чем у конкурентов. Предупредил я их как-то, что в скором времени плотнее с ними работать стану, большое строительство намечается. И дня через три они мне делают кон-струк-тив-ное предложение, от которого, как говорится, невозможно отказаться…

Олег в этом месте рассказа мрачно усмехнулся:

– От подобных предложений никогда добра ждать не приходится…

– Дескать, некая местная строительная фирма заказала у них особо крупную партию, а расплатиться не смогла – разорилась, – продолжал Двуха. – А партию уже в Саратов переправили, «Стаканофф-Экспресс» и переправлял. Вот Лелик и Болек мне и предложили ту самую особо крупную – с хорошей скидкой да еще и за доставку самый минимум платить. Только быстро решать надо, а то у них уже очередь из заказчиков выстроилась, только для меня, как для хорошего знакомого, на денек попридержать готовы. На денек, но не больше! Вот я и решил… Ну а дальше – понятно, что было… Деньги перевел, а Лелика и Болека и след простыл.

– А с нами посоветоваться? – тоскливо поинтересовался Сомик.

– С вами? – огрызнулся Двуха. – Олег весь в своей палестре, энергетическую оптиму ищет. Ты – в командировке. Да мне и в голову не могло прийти, что тут что-то нечисто! С документацией у Лелика и Болека все в порядке, я с самого начала досконально проверил. Все разрешения от наших властей имеются. Рекомендовал их проверенный человек. А главное: я ту фирму, которая за свою особо крупную партию заплатить не могла, пробил. Действительно, есть такая фирмочка. Вернее, была. Просуществовала два месяца и обанкротилась. Ну, где тут обман можно углядеть?

– Почему ты их не посмотрел? – спросил Олег. – Ты ведь на вторую ступень Столпа ступил, вполне способен увидеть скрытый смысл высказываний собеседника, способен разоблачить любую ложь, как бы усердно ее ни выдавали за правду.

– Все последние переговоры по телефону велись, двадцать первый век же, – сумрачно ответил Двуха. – По телефону-то не посмотришь… Ну, по крайней мере, я этого пока не умею. К тому же я не единственным терпилой оказался. Леша Стаканов тоже пострадал. И еще шестеро предпринимателей. Эти Лелик и Болек, мелкими заказами нас приманив, громадные суммы выманили и испарились. И ведь всех, сволочи, одной и той же схемой развели! Все у них – хорошие друзья, и для всех они готовы денек подождать с заказом… Та самая разорившаяся фирмочка, когда ее глубже копнули, оказалась подставной. Лелик и Болек ее через третьих лиц специально зарегистрировали. И в нос ею нас, терпил, тыкали…

– Это тебя, конечно, оправдывает… – хмуро усмехнулся Сомик. – Что не мы одни пострадали.

– А я не оправдываюсь! Виноват по всем пунктам.

– На какую хоть сумму нагрели?

Двуха, помедлив, выговорил сумму. Сомик схватился за голову. Олег потер ладонями лицо:

– Вперво, – сказал он, – о банкротстве «Витязя» говорить рано. Выстоим. Нелегко придется, но выстоим. А вот со строительством палестры бессомненно придется повременить. – Лицо его как-то сразу осунулось, потемнело.

Женя со стоном поднял страдающий взор к черному небу – да так и застыл.

– Ты чего? – осторожно спросил его Игорь.

– Смотрю вот, – ответил Сомик, – не летит ли какой астероид на нас? Чтоб уж до кучи. Так ведь удачно у нас все складывалось!.. А теперь вдруг – трещим по швам и на куски разваливаемся. Верно древние греки говорили: «Боги завистливы».

– Боги здесь положительно ни при чем, – сказал Олег.

– А кто при чем?

– Это мы и должны выяснить.

В кармане Трегрея ожил, подав короткую трель, мобильник. Олег ответил на вызов – с заметной поспешностью. Именно по этой поспешности угадав, кто именно звонит, Сомик за рукав оттащил Двуху на несколько шагов. Но все равно им было слышно, как Олег приглушенно выговаривает в трубку:

– Я же говорю: приеду, как только освобожусь… Пожалуйста, не кричи и не плачь, я постараюсь побыстрее…

Олег закончил разговор. Тут же набрал новый номер:

– Будь достоин, Нуржан. Есть какие-нибудь новости?.. Да, сейчас буду… Подбросишь меня к Нуржану? – обратился Трегрей к Двухе.

– Да без проблем…

– Сплюнь, – посоветовал Женя, вынимая из кармана свой телефон. – И так проблем выше крыши, а он еще накликивает дополнительные… Алло, Виталик! Будь достоин!.. Мне нужны двое ребят – в госпиталь, где Кастет… Покрепче кого выбери, и… Что?!!

Трегрей и Двуха обернулись на это восклицание. Сомик уронил руку с телефоном, она бессильно качнулась вдоль туловища.

– Серегу Жмыхарева нашли… – каким-то шершавым голосом проговорил Женя. – В промзоне неподалеку от его дома… На территории жиркомбината…

– Жив?.. – безнадежно спросил Двуха.

– После того, что с ним произошло, не выживают, – ответил Сомик. – С опознанием даже сложности были, экспертизу надо проводить, для следствия необходимо…

– Так, может, не он?!

– Он. Там… на теле именные часы были, они у Сереги еще со срочной службы. Ну и по зубам еще узнали, он ведь щербатый у нас… Был…

– Да как его убили-то?

– Да получается, что… никак. Несчастный случай.

Глава 3

Двуха со скрипом пошевелился на водительском сиденье:

– Вот уж хреновицкого на воротник – несчастный случай! – в который раз проговорил он. – Ни за что не поверю! Случайностей не бывает, я в этом твердо уверен! А ты, Олег?

– Случайностей не бывает… – негромко повторил Олег.

Двуха поерзал еще, бормоча что-то под нос, постукивая крепко сжатым кулаком по колену. Потом вдруг как-то обмяк.

– Это что же получается?.. – сказал он. – На нас опять охота объявлена? Только на этот раз что-то больно крутые охотники… По всем фронтам бьют. А ты говорил: мир меняется. Ни черта он не изменился. Все то же самое. Попер против системы – получи. И чем круче попер, тем серьезней и ответка будет.

– Действие рождает противодействие, – произнес Трегрей. И замолчал.

И на последующие реплики Игоря реагировал лишь односложными «да», «нет» или вовсе не реагировал. Сцепив зубы, он напряженно размышлял о чем-то. Несколько минут назад он звонил Виталику Гашникову с распоряжением поставить на холм, где возвышается макет палестры, круглосуточную охрану: две сменные группы по два человека в каждой. Потом подумал и позвонил Гашникову еще раз: сказал увеличить группы до пяти человек и выделить троих для личной охраны Евгения Петровича Пересолина. И добавил еще в конце, что настоятельно требует, чтобы Гашников и Усачев в ближайшее время не отлучались друг от друга.

Двуха взглянул на часы:

– Половина первого ночи. Долгонько что-то Нуржан… А, вон он идет!

Хлопнула дверь главного входа в районное полицейское отделение, выпустив на освещенное подъездным фонарем крыльцо старшего лейтенанта МВД Алимханова. Нуржан на этот раз одет был не по форме, в гражданское – свитер и джинсы. Он коротко оглянулся по сторонам и, заметив автомобиль Двухи, скорым шагом двинулся к нему. Уселся на заднее сиденье.

Поздоровавшись, все трое долго молчали. Наконец Нуржан вытащил из кармана плоскую фляжку и стопку из трех вкладывавшихся друг в друга маленьких металлических стаканчиков. Протянул стаканчики Игорю и Олегу, плеснул в них немного из фляжки. И выговорил скрипуче:

– Помянем.

Они выпили не чокаясь. Нуржан убрал фляжку.

– За расследованием убийства буду лично следить, само собой. На той «земле» тоже один правильный человек имеется, я с ним давно общаюсь. Через «so-ratnic.ru» – я с ними связь поддерживаю, им частенько помощь требуется… Этот правильный человек происшествие на несчастный случай не спишет, работать будет.

– Значит, все-таки убийство? – развернулся к нему Двуха.

Нуржан кивнул.

– Знаете тот район? – осведомился он. – Промзона сплошная. Комбинаты, заводы, производственные предприятия всякие – крупные, мелкие… Прохожих там почти нет, сотрудников, как правило, на рабочих автобусах развозят. Жиркомбинат глухой стеной огорожен. Ну, само собой, в каждой стене пара-тройка дыр найдется. Серега вдоль той стены и бежал. Протиснулся в одну из дыр, сразу наступил в лужу, тут ему под ноги оголенный кабель и бросили. И напряжения в том кабеле было – далеко не 220 вольт…

– Непросто злой умысел доказать будет, – произнес Олег. – Это хорошо, что в нашей полиции стали появляться правильные люди. Мир все же изменяется…

– Да зачем он в ту дырку полез? – воскликнул Двуха. – Бежал бы и бежал себе дальше? Чего ему на территории жиркомбината понадобилось?

– А ты бы не полез? – спросил Трегрей. – Если б из-за стены, допустим, на помощь позвали?

Двуха умолк. Снова заговорил Нуржан:

– Предварительную экспертизу провели – это наш Серега. Впрочем, и раньше мало кто сомневался. Он хоть и обугленный, как головешка, но все-таки… Свой своего узнает. И сомневались-то больше так… надежды ради.

– С-суки… – прошипел Двуха. – Твари…

– Кто?

– Знать бы, кто!..

– Теперь по поводу автомобиля, – спрятав фляжку обратно в карман, продолжил Нуржан. – «Хонда Цивик», черного цвета, регистрационный номер: 637-АРА, 64-й регион. Автомобиль из салона проката «Эх, прокачу!»…

– Есть ниточка! – зло обрадовался Двуха. – Да еще какая! Трос! Канат! Теперь этот охотник от нас никуда не денется!

– Кто? – переспросил Олег.

– Ну… Охотник. Злодей-то этот. Как же еще его называть? Его данные в базе у прокатчиков по-любому должны быть!

– А вот не угадал, – сказал ему Нуржан. – «Хонда» с такими номерами действительно зарегистрирована на «Эх, прокачу!», и действительно стоит у них в гараже. Только вот арендовали ее последний раз около месяца тому назад – это я по документации узнал. И сотрудник салона, занимавшийся вчера выдачей и приемкой, абсолютно уверен в том, что машину никто не брал. Забыл? Маловероятно. Салон небольшой, там всего-то шесть автомобилей. Врет? Исключено. Я его посмотрел. Не врет. Только вот протекторы у «Хонды» грязные. И вообще – по ее внешнему виду легко определить, что на ней недавно ездили. А ведь автомобили после использования непременно проходят мойку и чистку салона.

– Салон работает круглосуточно? – осведомился Олег.

– С восьми утра до восьми вечера, ежедневно, без перерывов и выходных, – отчеканил Нуржан.

– Завтра навещу тот салон, – пообещал Трегрей. – То есть, вернее, уже сегодня. Продиктуй адрес.

– Этому автомобилевыдавальщику явно блок поставили, – задумчиво проговорил Двуха. – Вспомните, когда мы последний раз с такими заблокированными сталкивались? Вспомнили? На Дне города год назад! Когда Гуревич-то приезжал! Ну? – победоносно он окинул взглядом Олег и Нуржана. – Аналогию не нащупываете?

– Блок способен поставить любой специально подготовленный человек, – качнул головой Олег. – В спецслужбах этому обучают. И скверно то, что по блоку невозможно определить псхиоэмоциональный отпечаток. Блок – нечто вроде клише, он не содержит компонентов индивидуальности.

– А как на немалом расстоянии захватить разум человека, заставив его сбросить на головы… кому требуется металлическую конструкцию весом в полцентнера – этому тоже в спецслужбах учат?

– Нет. По крайней мере, в отечественных спецслужбах.

– То-то и оно, – буркнул Игорь. – Я ж говорю, на этот раз за нас круто взялись… Кто – вот вопрос!

У Олега снова зазвонил телефон. Пробормотав извинение, он вышел на минуту из машины.

– Вот ведь… – тихо сказал Двуха Нуржану. – Попал наш Трегрей в оборот.

– А кто бы мог подумать… – ответил Нуржан.

Олег вернулся.

– Пора разъезжаться, пожалуй, – произнес он, стараясь почему-то не смотреть в глаза собеседникам. – Поздно. Утро вечера мудренее. Завтра надобно собраться и обсудить происходящее. Скажем… в полдень. Если что-то изменится, я сообщу.

– А где? Собираться-то?

– В палестре, – не колеблясь, назначил место встречи Трегрей.

– В палестре, так в палестре, – согласился Двуха. – Тебя, Олег, домой, да? А ты, Нуржан, куда? Ты уже освободился? Олега завезу и тебя подброшу, лады?

– Да я своим ходом, мне недалеко…

Нуржан заворочался, намереваясь покинуть автомобиль Игоря. Трегрей остановил его:

– Погоди-ка… Игорь, как у тебя с твоей?..

– Светкой-то? – припомнил Двуха имя очередной своей подруги. – Да расстались на прошлой неделе еще. А что?

– А ты, Нуржан, до сих пор не обзавелся м-м… второй половинкой?

– Увы, – ответил Нуржан. Искоса взглянул на Олега и добавил. – А может, и к счастью…

– Не разъезжайтесь, – попросил Трегрей. – Удобнее будет, если вы сегодня переночуете вместе.

– Удобнее? – хмыкнул Нуржан. – Или безопаснее?

– Вот даже как! – отозвался Двуха. – Объявляется чрезвычайное положение, да?

– Именно, – серьезно кивнул Олег.

* * *

Несмотря на поздний час, дом не спал. Старый, двухэтажный, с деревянными лестницами, дверью, подпираемой кирпичом, чтобы не хлопала от сквозняка, с просторным чердаком, навсегда оккупированным голубями, – дом светился окнами; жильцы его, беспечные и непутевые, как те самые голуби, еще не ложились.

Этот дом словно увяз во времени. Давным-давно его определили под снос, но все никак не сносили. И ясно было, что так и не снесут, пока он сам не развалится. И жильцы были дому под стать. Будущего у них не было, потому что они о нем попросту не задумывались, настоящее не представляло для них интереса. Им оставалось только прошлое. Кого ни возьми из здешних обителей – каждый когда-то являлся значимой общественной фигурой, а то и знаменитостью, у каждого за спиной, будь он старик или относительно молодой человек, улеглась громокипящая жизнь, полная триумфов и блеска. Здесь жили бывшие талантливые ученые, бывшие известные спортсмены, бывшие писатели, бывшие передовики производства, не сходившие в свое время с газетных передовиц, бывшие герои-летчики, бывшие актеры и даже бывшие воры в законе, короли уголовного мира. Только вот почему-то упоминаний о славном прошлом жильцов этого дома невозможно было отыскать ни в одном архиве…

Олег взошел на крыльцо, высокое и скрипучее, как у деревенской избы, отодвинул ногой кирпич, ступил на лестницу. Здесь было темно и душно, из квартир доносилось телевизионное лопотание и чей-то явно нетрезвый разговор. Кто-то жарил рыбу, и запах жареной рыбы был так силен, что, казалось, будто даже слышно, как она шипит на скороводе.

Олег поднялся на второй этаж. Вытащил из кармана ключи, как вдруг за его спиной открылась дверь.

– Здорово, сосед! – просипел выглянувший из-за двери бородач, называвший себя бывшим гениальным писателем и любивший рассказывать о том, как Виктор Пелевин когда-то, вероломно набившись в друзья, ведомый завистью и корыстью, похитил черновики его рукописей «Поколение Ко» и «Буденный и Трансцедентальность». – Вернулся, что ли?

– Будь достоин… – машинально пробормотал Олег.

– Надолго загулял на этот раз… Рапортую! За время отсутствия на вверенной территории никаких происшествий не было. Никто к твоей не шастал, сама никуда в неурочное время не отлучалась. Шума какого подозрительного тоже не слышал. Все спокойно! Я на посту!

Трегрей страдальчески поморщился. Бывший гениальный писатель, жертва подлости Пелевина, с первого дня знакомства добровольно взял на себя обязанности соглядатая за квартирой, где проживал Трегрей, каковые обязанности исполнял с великим энтузиазмом. Небескорыстно, правда: раза два-три в неделю бородач требовал за свои услуги небольшую сумму, эквивалентную стоимости бутылки портвейна в ближайшем продуктовом. Сам Олег, конечно, ни о чем бородача не просил и никаких денег ему не платил и не собирался. Но тот с упорством истинного гения продолжал нести свою нелегкую вахту.

– Разговеться бы мне, соседушка, а? – Бородач сполз с бравурного тона на жалостливый. – Завтра день рождения у любимой матушки, а отметить не на что… На работу никто не берет – аж с тыща девятьсот девяносто девятого года; Пелевин, сука, мне судьбу испоганил, завистник и бездарность. Дал завет своим еврейским друзьям – чтоб сгноили Тошу Краснова без средств к существованию…

– Желаете, Антон Владимирович, я вас завтра же на работу устрою? – задал вопрос соседу (в который раз уже!) Олег.

– А смысл? – горько усмехнулся бородач. – Все равно на второй же день попрут.

– А вы не пейте, вот и не попрут.

– Как это – не пейте? – поразился бывший гениальный писатель. – Если работа есть, то и деньги есть, а если деньги есть, то не пить не получится…

Олег вздохнул, ничего не ответил. Стараясь не шуметь, открыл дверь и шагнул в тесную в прихожую.

На кухне горел свет. Он прошел на кухню. Ирка сидела за столом, положив подбородок на сплетенные пальцы сложенных треугольником рук.

* * *

С той самой секунды, как Ирка впервые увидела Олега, она решила – этот будет моим. Впрочем, то решение было – не вполне решение, не решение в истинном смысле слова; его не предваряли никакие доводы, сомнения, никакой анализ. Просто что-то завершающе сложилось в Иркиной голове, что-то с ладным щелчком встало на свое место: вот он, тот, кто ей нужен; тот, о ком она мечтала еще девчонкой, с поры, когда вообще стала мечтать на «взрослые» темы, тот, кто ей, видно, самой судьбой предназначен.

Анализировать она стала лишь несколькими днями позже – когда собрала достаточный для того объем информации. И этот анализ только подтвердил ее вдохновенный выбор.

Лучше Олега не найти никого и никогда!

Молодой, привлекательный (не красавчик, конечно, но и далеко не урод), весьма состоятельный и до ужаса перспективный. К тому же такой романтически загадочный!.. Одно имя чего стоит. Олег Гай Трегрей! Рос в детском доме, о настоящих родителях никто толком ничего не знает, лишь ходит слушок, что были они, якобы, дворянского рода, да еще, вроде как, и откуда-то из-за рубежа. О том, что это не какая-нибудь байка, свидетельствует тот факт, что Олег сам себя именует урожденным дворянином; да еще то, что звание свое он не афиширует и собраний дворянских обществ, коих развелось великое множество еще с конца прошлого века, не посещает. Потому-то он, скорее всего, и на самом деле – дворянин. Ведь какой смысл присваивать не принадлежащее тебе звание, если ты не имеешь намерения извлечь из этого выгоду? Урожденный дворянин… Заморский принц!

За иными парнями, хоть и совсем сопливыми, нередко тянется шлейф бывших возлюбленных, а бывает, что и – жен с детьми. Олег же в сколько-нибудь серьезных романах замечен не был, Ирка и об этом узнавала. По поводу этого пункта возникли у Ирки кое-какие нехорошие подозрения, которые она, впрочем, предпочла отмести, вынеся лишь удобный для себя вывод: если насчет девок не столь активен, как большинство молодых людей, значит – обстоятельный и основательный, за первой встречной юбкой не побежит.

А вот что отдельно следует отметить, так это подход Олега к жизни. В свои двадцать с небольшим лет – уже генеральный директор крупной компании! И не в деньгах тут дело (хотя, безусловно, и в них тоже), а в том, что человек умеет добиваться своего. С нуля создал целую империю! Self made man, как американцы говорят, человек, то есть, всего добившийся сам. Не воровал, не убивал, афер не крутил – работал и жил, руководствуясь принципами чести и совести. Сам по этим принципам жил и других к тому принуждал. Немудрено, что все его так уважают, немудрено, что среди его коллег, партнеров и подчиненных (он называет их соратниками) у него поистине железный авторитет. А ребята с «so-ratnic.ru» на него едва ли не молятся!.. Еще бы, ведь именно он – их вдохновитель собственным примером, тех, кто положили себе за правило жить по чести, совести и закону.

Вредные привычки… Даже и говорить смешно! О Столпе Величия Духа, об этой сложнопознаваемой системе знаний и умений, учителем которой он является, вообще легенды ходят. Ирка своими глазами видела, как Костя Кастет (именно ему в конце концов выпало отвезти Ирку домой в тот день, когда она встретила Олега) голыми руками и без особых усилий взял да смял в гармошку тяжеленную металлическую бочку, валявшуюся у гаражей в ее дворе – выпендривался перед ней. Смял, будто жестянку из-под пива! И это ученик! На что же тогда способен учитель? Благодаря этому продемонстрированному ей Кастетом фокусу Ирка настойчивым слухам о том, что Олег еще и экстрасенсорными способностями обладает, поверила сразу и безоговорочно.

Одним словом, с какой стороны ни погляди – не отыщешь в Олеге самого малюсенького недостатка. Просто идеальный он человек, Олег Гай Трегрей. Странно даже, что его до сих пор никто не охомутал… А значит, нужно сказать судьбе спасибо за предоставленный шанс – и, не теряя времени, заявить о себе. В том, что они с Олегом рано или поздно будут вместе, Ирка нисколько не сомневалась. А как же иначе? Недаром же она при первой встрече почувствовала, явственно ощутила – это он, тот самый, который единственный и навсегда.

И так сильна была Иркина в этом уверенность, что начала действовать не традиционными девичьими окольными уловками, а – напрямик.

Через неделю она сама позвонила Олегу (номер его телефона Ирка еще накануне предусмотрительно узнала у Кастета), позвонила и деловито осведомилась, во сколько он будет в своем кривочском офисе (там он появлялся чаще всего, кривочский офис был чем-то вроде штаба компании). Узнав, во сколько, приехала – привезла с собой пироги, холодец, буженину, еще кое-какой домашней снеди… Ей было неловко и страшно, когда она выкладывала все это добро на стол перед удивленно рассматривающим ее Трегреем. Но она совершенно успокоилась, когда на ее вопрос:

– Ну а чай-то тут у вас заварить можно? – Олег вскочил и самолично побежал заваривать чай… То есть наливать горячую водичку из кулера в пластиковые стаканы с чайными пакетиками.

Он налил, конечно, два стакана. Один протянул ей и изысканно осведомился: чем обязан такому вниманию?

– Ну, во-первых, ты наверняка голодный, – законченно сказала Ирка, не собираясь продолжать ни «во-вторых», ни «в-третьих». Сам догадается, не совсем же дурной.

Олег подвинул ей стул, и они уселись за стол. Вместе. В тот момент Ирке почему-то остро захотелось увидеть, как он будет есть. Ей казалось: как только он возьмется за еду, дистанция между ними стремительно начнет сокращаться, оба сразу двинутся навстречу друг другу с отправных точек «едва знакомы». Ведь это будет самый настоящий совместный обед, это будет так… по-семейному!

Олег не успел еще взяться за еду. В комнату с криком:

– Собирайся быстрее, все тебя одного ждут! – влетел лопоухий Игорь Двуха.

Взгляд его, словно абордажный крюк, воткнулся в накрытый стол. Двуха восхитился:

– О, какое рубилово! – и схватил кусок пирога, особенно румяный кусок пирога, любовно отложенный Иркой специально для Олега.

И только после этого сподобился обратить внимание на гостью и, жуя, искривился в дурашливом поклоне.

Когда Олег, поднявшись, стал застегивать на себе пиджак, который уж собрался было снимать, Ирка чуть не расплакалась. Ей понадобилось усилие, чтобы улыбнуться и выговорить:

– Вы только потом обязательно пообедайте.

– Обязательно, обязательно! – заверил ее Двуха, выискивая глазами, чего бы еще такого схватить.

Олег подал Ирке ее снятый с вешалки плащ.

– Прошу извинить, но нам действительно некогда. Вы непременно заезжайте еще. Я буду очень рад.

И она стала заезжать. И почти сразу убедилась, что эти слова Трегрея – не просто дань вежливости. Он на самом деле хочет, чтобы она заезжала, и на самом деле этому рад.

Вскоре она навещала Олега уже не в офисе, а в его съемной кривочской квартире. Причем, явившись туда в первый раз, была неприятно удивлена и даже озадачена: квартирка-то оказалась стандартной холостяцкой однушкой, спартански скудно обставленной, правда, чистенькой. Вот никак нельзя было подумать, что это жилище генерального директора компании, которой принадлежит дюжина коммерческих предприятий. Впрочем, к тому времени это уже не имело для Ирки большого значения. Ведь у них был – почти роман, они уже были – почти вместе… Как-то – дабы избавиться от этого раздражающего, будто камешек в ботинке, «почти» – Ирка не уехала вечером домой, а осталась с Олегом до утра. Безо всяких надуманных предлогов, просто осталась, и все.

И была ночь, когда она с радостью облегчения развеяла для себя те давние подозрения насчет, казалось бы, безразличного отношения Олега к противоположному полу, столь несвойственного мужчинам его возраста. Нельзя сказать, что это стало для Ирки сюрпризом – она с самого начала инстинктивно чувствовала в Трегрее настоящего мужчину. В противном случае разве она выбрала бы его для себя?

Сюрприз ее ждал наутро.

Олег сделал ей предложение. Да как! Будто в старинном романе – опустившись на одно колено, произнеся церемонную фразу, в которой обращался к ней на «вы». Вначале Ирка едва не рассмеялась: дескать, как честный человек, теперь вынужден жениться… Шутка, что ли? Но Олег был вполне серьезен, и она вдруг испугалась – ну никак не могла она ожидать предложения так скоро… И помедлила с ответом.

– Ты не желаешь этого? – поднявшись, спросил Трегрей.

– А ты? – все еще не решаясь ответить, задала она встречный вопрос.

– Желаю, – просто сказал он.

В тот же день они подали заявление в ЗАГС.

И с тех пор покатилось все ровно и гладко. Она врастала в жизнь Олега, он – в ее. Ирка видела и понимала, что – нужна Трегрею, что давно живет в нем подавляемая, но неистребимая тоска по семье, по тихому и надежному пристанищу, по тому, чего у него не было с раннего детства, а быть может, и вообще никогда. Соратники его, эти витязи – они, конечно, больше, чем друзья, они, можно сказать, почти семья, но настоящую-то семью никакие соратники и никакие друзья не могут заменить…

Из его съемной квартиры они переехали в ее съемную – оттуда ей было удобнее и ближе ездить в университет. Было бы неправдой сказать, что Ирка не ожидала: вот заговорит она о переезде, а Трегрей и предложит приобрести новое жилье, свое собственное: квартиру, а возможно, и целый дом. Почему нет, ведь средства-то позволяют… Но Олег не предложил, а Ирка настаивать не стала. Значит, не пришло еще время. Значит, рано еще, нужно подождать. И когда-нибудь у них обязательно все будет как у всех.

Но время шло, и ничего не менялось. Олег всеми днями был занят, случалось – и ночи прихватывал. Подошла дата регистрации, они расписались, безо всяких торжеств, даже без свадьбы. Так, посидели вечером с этими его соратниками, с Двухой, Женей Сомиком, Мансуром и остальными…

А Ирка все ждала, когда же наконец ее девичьи мечты начнут воплощаться в действительность. Университетские подружки, поначалу без стеснения ей завидовавшие, страстно живописавшие, какой замечательной станет ее жизнь, лишь только залучит она в мужья генерального директора компании «Витязь», вскоре после так называемой свадьбы стали посмеиваться. Мол, точно ли Трегрей тот, за кого себя выдает? Может, никакой он не директор, а просто-напросто зитц-председатель Фунт? Если не так, то где тогда непременные атрибуты жизни крупного бизнесмена? Где рестораны, салоны красоты, дорогие автомобили, шикарные шмотки, драгоценности с европейских аукционов, шопинг в Милане, отдых на Мальдивских островах? Где хотя бы новые туфли и сумочка? Ирка пыталась объяснить им, глупым курицам, что ее Олег – совсем не такой, как прочие вскарабкавшиеся к вершинам финансового благополучия. Что вовсе не ради собственного обогащения он трудится, но ради блага своей страны. А они этого никак не понимали. Да, откровенно говоря, и сама Ирка этого полностью вместить в сознание не могла. Как это – жить ради других? Безусловно, помогать окружающим – хорошо, благородно и достойно уважения, но… отдавать другим больше, чем оставлять себе? Это как-то… неразумно. Неправильно. Они ведь, эти самые другие, разве заслужили такое? В первую же очередь необходимо самого себя обеспечить, своих близких, свою семью…

Поначалу она полагала, что для Олега все эти высокие идеи – не так уж серьезно. Простительная блажь. Сублимация настоящей, полноценной, взрослой жизни. Как для некоторых – экстремальный спорт, путешествия, благотворительность… Надеялась, что увлечение высокими идеями постепенно сойдет на нет, когда она, Ирка, даст ему настоящее и когда, следовательно, отпадет нужда в сублимировании. Но вскоре ей пришлось признаться себе, что для Олега настоящее – это как раз его идеи. И ничто этих идей не заслонит и не заменит. Но ведь так не должно быть?.. Это получается, что она, его законная жена, самый близкий ему человек, нисколько не ценнее для него всех прочих людей?

Как-то она в недобрую минуту тоскливой злости от тянущейся и тянущейся неустроенности высказала ему все это, завершив речь отчаянным восклицанием:

– Я просто хочу жить нормально!

– Нормально? – переспросил Олег.

В его глазах уже вовсю пылала обида, Ирка в пылу не заметила, когда она зажглась.

– Нормально? – повторил он. – Ты и понятия не имеешь о том, что это такое – жить нормально.

Конечно, она тут же отозвалась:

– И что это такое, по-твоему?!

– Нормально – жить без страха. Без страха, что тебя завтра выкинут с работы «по собственному желанию», потому что начальник пожелал устроить на твое место своего племянника. Без страха, что на дороге тебе размозжат голову бейсбольной битой за то, что ты не слишком проворно посторонился, когда тебя вздумали обогнать. Без страха, что в один прекрасный день у тебя – под прикрытием полиции и прокуратуры – отнимут дело, в которое ты годами вкладывал душу и силы. Без страха, что с тобой в любой момент может случиться что угодно, и обидчики твои не понесут никакого наказания, просто потому что у тебя окажется меньше денег или нужных знакомств… Нормально – иметь основания безоглядно доверять полиции, прокуратуре, судебной системе; нормально – иметь основания доверять государству; нормально – не сомневаться в том, что законы безоговорочно исполняются. Нормально – чувствовать себя защищенным своей страной. Нормально – выбирать работу по принципу «больше приносить пользы обществу», а не по принципу «где больше платят». Нормально – видеть и осознавать, что твой труд – что всякий труд – оценивается справедливо. Нормально – чувствовать себя нужным своей стране. Нормально – уважать свою страну и знать, что она уважает тебя. Вот это и называется – жить нормально! И пока не будет так, мы никогда не будем жить нормально.

Ирка тогда только махнула рукой:

– Я же тебе совсем о другом говорю… А ты… Да не бывает так, как ты мне все расписал.

– Бывает, – убежденно сказал Олег. – Я знаю.

Так сказал, будто своими глазами видел ту жизнь, о которой рассказывал. А ей захотелось закричать: «Да откуда же ты прибыл к нам, из какого далека, заморский принц?»

Этот неприятный разговор состоялся вечером, а ночью Ирка неожиданно проснулась – как от чьего-то толчка, проснулась с бешено бьющимся сердцем, задыхаясь, мокрая от пота. Ей было страшно почему-то. Он повернулась к спокойно спящему рядом Олегу и вдруг поняла – почему.

Борец за утопию рано или поздно погибает, по той простой причине, что утопия неосуществима в принципе.

Ну уж нет… Она его спасет – для себя, для будущих детей, для него самого. Она сделает его нормальным. Не с его точки зрения нормальным, а – таким, как все. И тогда все изменится. И тогда все будет хорошо. Потому что нет женщины сильнее, чем женщина, которая сражается за свое счастье. Потому что она, Ирка, любит его, своего мужа.

А он?

Это было Иркиной постыдной тайной, нескончаемым поводом к одиноким слезам и грызущему сомнению.

Олег никогда не говорил Ирке, что любит ее.

* * *

Она поставила перед ним тарелки. Олег ел сначала устало и вроде бы неохотно, но очень скоро (верно все-таки говорят, что аппетит приходит во время еды) словно встряхнулся и накинулся на ужин со сдерживаемой жадностью.

Ирка села перед ним в привычной позе: локти на столе, подбородок на сплетенных пальцах. Почему ей так нравится смотреть, как он ест? Пока Олег утолял первый голод, она молчала. Заговорила, лишь когда он отодвинул от себя одну тарелку и придвинул другую.

– Ты почти трое суток не появлялся, – сказала она.

– Очень занят был. – Трегрей поднял на нее глаза. – Прости, пожалуйста.

– Ты всегда занят… Я ведь волнуюсь за тебя, Олег! У меня сердце не на месте…

– А у тебя как дела? – спросил он.

– А все как обычно, – в тон ему проговорила Ирка. – Третьего дня трубу прорвало. Опять. Вызвала, починили, да толку-то? Вся система проржавела, а менять никто не будет – дом аварийный, под снос.

– Завтра же приедут ребята, поменяют трубы всему дому.

– Тогда уж весь дом целиком менять надо, пока не развалился окончательно. Ну что еще?.. Вчера в университет опоздала – маршрутка сломалась. Побежала пешком, отвалился каблук. Едва доковыляла до ремонта обуви, тереха-дуреха… А сегодня утром на кухне крысу увидела. Завизжала, конечно, ну, я, в смысле, а она, крыса, под мойку – шасть…

Трегрей, глядя в тарелку, кивал в такт ее словам.

– Ты излишне впечатлительна.

– У меня всегда сердце не на месте! – подтвердила Ирка.

Они помолчали минуту.

– Олег… – позвала Ирка. – Ну почему мы так живем? Надо мной в университете смеются: вышла замуж за миллионера! У нас кое-кто из девчонок тоже вот с парнями сошлись, так налаживают потихоньку быт, стараются как-то получше устроиться. Я ведь не прошу золотые горы, я хочу обыкновенных человеческих условий. Ты такой сильный и решительный со своими витязями, а насчет бытовых вопросов прямо как ребенок… Это же дико: через твои руки столько деньжищ проходит, а мы ютимся в съемной халупе аварийного дома, у нас даже личного автомобиля нет…

– Есть служебные, – сказал Олег, – я привык ими пользоваться… – Он на минуту оторвался от еды, стукнул задумчиво вилкой о край тарелки, – пожалуй, закреплю один за тобой, если тебе угодно.

– Угодно, – быстро сказала Ирка. – Очень даже угодно! Слушай! Кую железо пока горячо – может, ты все-таки задумаешься о переезде? Ну, честно, невозможно ведь постоянно по съемным мотаться, зависеть от посторонних дяденек и тетенек. Хочется свое гнездышко. Личное, персональное… Давай переедем, а?

Трегрей отложил вилку.

– Давай, – неожиданно сказал он.

«О, Господи! – мысленно ахнула Ирка. – Свершилось!»

– Правда?! – затараторила она, расплела пальцы, всплеснула руками. – Ты серьезно? Где-нибудь в центре квартирку купим, да? Слушай, я знаю, рядом с универом дом новый, только построили, не до конца еще заселен – вот там можно присмотреть! В центр переедем, да?..

– В Кривочки, – сказал Олег. – Сюминут я большую часть времени провожу там. Так будет лучше, поверь…

Ирка вздрогнула, как от удара. Ее будто окатили холодной водой, и приятное возбуждение, словно краска, стекло с нее, расплылось потеками по столу. «А ведь это он не сейчас придумал, не сымпровизировал в ходе разговора, – поняла она. – Он это сегодня и так хотел предложить… Зачем? С какой стати?»

– Как же я в универ буду ездить? – вышептала она.

– Мы ведь условились о том, что «Витязь» выделит тебе автомобиль. И знаешь, пожалуй, еще и водителя тоже. Так будет еще лучше.

Ирка не придумала, что сказать на это. Она молча собрала со стола, повернулась со стопкой тарелок в руках к мойке. И внезапно какая-то горячая волна взметнулась в Иркиной груди, волна хлестнула вверх по горлу, обозначив стремительное свое движение мгновенным пробегом мурашек по коже, ударила в голову. Ирку словно кто-то подтолкнул под локти.

Она с размаху швырнула тарелки о пол.

– Да будь они прокляты, твои Кривочки! – закричала она. – Тоже мне центр вселенной! Что мы там делать будем, в этих Кривочках? В избушке поселимся? С отоплением печным, освещением свечным?!

Горячая волна растаяла так же неожиданно, как и появилась. Ирка опомнилась, испуганно затопталась на месте. Никогда раньше она ни на кого не кричала, никогда раньше ничего намеренно не била.

Едва заставила она себя взглянуть на Олега.

На крохотную долю секунду ей показалось, что Трегрей смотрел на нее с тем же беззащитным испугом, что и она на него. Нет, нет… вовсе не испуг был в его взгляде, а… жалость, жалость сильного к слабому. Так смотрят на ребенка, который напроказничал и со страхом ждет неотвратимого наказания.

Она и сама не заметила, как Олег подхватил ее на руки, вынес из кухни. И почувствовав себя в его руках, Ирка разрыдалась – громко, виновато, благодарно, освобожденно…

* * *

Через полчаса она шептала Олегу, приподнявшись с подушки, положив руку ему поперек груди:

– Как ты не понимаешь, мне в первую очередь вовсе не это надо… не квартиру или машину. Это тоже, конечно, необходимо, но важнее всего, чтобы ты был почаще рядом со мной. Близко-близко, как вот сейчас… А тебя целыми днями нет, утром уезжаешь, ночью приезжаешь, а то и сутками не появляешься. Ты ведь теперь не один, мы теперь вместе… И хочешь ты того или нет, но ты не должен жить, как раньше жил. Боже, почему я должна объяснять тебе такие простые вещи?.. Я ведь просто хочу жить как все… Олег!

– Да? – Он открыл глаза.

– Я люблю тебя.

Он пошевелился, улыбнулся, посмотрел ей в глаза. «Сейчас скажет…» – подумала она и даже похолодела от предвкушения.

– Если все будут жить как все, – проговорил Трегрей, – мы никогда не станем жить – как надобно.

Ирка уронила голову на подушку. В носу у нее горько защекотало. Только бы не разреветься опять…

– А что плохого в том, чтобы жить как все? – поспешила она поддержать разговор, чтобы унять предательское щекотание. – Что плохого в том, что человек потребляет им же самим заработанное благо?

– Ненавижу слово «потреблять», – пробормотал Олег. – Именно в этом контексте…

– Погоди, ничего не говори, ты сейчас опять все, как обычно, перевернешь. Я вот что вдруг вспомнила… С нами на первом курсе полгода учился один… мальчик. Сын топ-менеджера одного крупного госпредприятия. Этот мальчик не то чтобы учился… Отец его уже получил назначение в Москву, готовил переезд и, соответственно, перевод сына в столичный вуз. А мальчик – предмет вожделения женской части курса и предмет зависти мужской части – раза четыре всего навестил наш универ – под самую сессию. К слову, приятный был паренек, совсем не заносчивый; поздоровается, поговорит, пошутит… Одна из наших девчонок так и прилепилась к нему, как она сама уверяла, чисто ради опыта – причаститься жизни элиты…

Трегрей хмыкнул на слово «элита».

– Вот он ее как-то и согласился подвезти домой, – продолжала Ирка. – А она шанса не упустила. На следующий день мы все, понятное дело, аж искрились от нетерпения – что она расскажет. Думали, она хвастаться начнет ресторанами, клубами, роскошной обстановкой в его квартире… А она, как пришла, все губами шлепает, ресницами хлопает, руками разводит и повторяет одно слово: «Трусы, трусы-ы…» Выяснилось, что дома у этого мальчика есть специальный чемоданчик. А в чемоданчике аккуратными стопочками хранятся трусы – обыкновенные трусы, правда вот, изготовленные по какой-то особой технологии каким-то особым производителем. И стоимость этим трусам – шестьдесят четыре тысячи рублей штука. Шестьдесят четыре, Олег, я эту цифру навсегда запомнила! И мальчик каждый день открывает свой чемоданчик, достает новые трусы, распечатывает упаковку, надевает, а старые… то есть сутки только ношенные, выбрасывает в мусорную корзину. Дескать, ничего особенного, так принято у них в семье, трусы не стирают и второй раз не надевают… Ну, как в некоторых обычных семьях не используют дважды целлофановые пакеты из магазинов. Эти несчастные трусы весь университет неделю обсуждал. Никто не мог в толк взять – как так-то? Ежедневно выкидывать на помойку две месячные зарплаты провинциального служащего или рабочего, да не средние зарплаты-то, а, что называется, очень даже приличные… Ладно, можно понять, что есть статусные вещи, по которым состоятельные люди друг друга индентифицируют и за которые не жаль им отдавать сумасшедшие деньги: костюмы, автомобили, часы… Но – трусы! Воспитанному человеку их даже продемонстрировать некому, воспитанный человек их даже и обсуждать не будет!.. Только подзабылась история, мальчик опять у нас на курсе объявляется. А мы как раз собирали деньги на подарок одной девчонке, она родила недавно. Подошли к мальчику. Ну, думаем, сейчас он ка-ак отвалит сумму! Если уж шестидесятичетырехтысячные трусы каждый день меняет, то ребеночку новорожденному и подавно раскошелится. Он осведомился: по сколько скидываться. Ему отвечают: по сколько не жалко. Так мальчик не поленился весь курс обойти, всех поспрашивать: сколько они сдали, а потом подсчитать среднее арифметическое, а потом сбегать в буфет разменять крупную купюру. И вручил старосте пару бумажек и горсть мелочи – ровно среднее арифметическое той суммы, что все сдавали. И это с самым серьезным видом… Я потом этот случай часто вспоминала… Каждый раз, естественно, поражалась: что же это за люди такие, которые себе, любимому, ни в чем не откажут, а кому другому лишнюю копейку пожалеют. И ведь они в этом странности не видят, они так воспитаны… К чему я это все? К тому, что последнее время я того мальчика стала понимать. Он ведь не пожадничал и никого обидеть не хотел. Наоборот: он стремился под нас подстроиться, стремился из общей массы не выделиться, не подчеркнуть свою исключительность, не свои правила навязать, а сделать все так, как у нас принято… Ведь общество у нас разноуровневое, если брать категорию материального достатка. Как слоеный пирог. На верхних уровнях одни понятия, правила и привычки, на средних другие, а на нижних третьи. И это факт, который следует принять. Поэтому сравнивать и тем более, завидовать тем, кто уровнем выше находится, – элементарно глупо. Просто так мир устроен. Для нас удивительно: как это – за ежедневные трусы платить по шестьдесят четыре тысячи, а для того же Тоши Краснова, соседа по лестничной клетке, тратить деньги, чтобы каждое утро мыться мылом и зубы чистить зубной пастой, – непозволительная и непонятная роскошь. Мы ведь… – Ирка просительно посмотрела на Олега, – не на одном уровне с Красновым стоим, да? Мы выше. И не в силу каких-то причин, которые ему могут показаться несправедливыми, а потому что заработали, заслужили. Ну… ты заработал и заслужил. Почему же мы не должны соответствовать своему уровню? Это… неестественно – не соответствовать своему уровню.

Она умолкла, переведя дух. Олег глядел в потолок, о чем-то размышляя. «Не возразил немедленно, и то уже хорошо… – подумала Ирка. – Может быть… Может, и правда одумается?..»

– Я тоже кое-что вспомнил, – проговорил Трегрей. – Один из наших партнеров, как ты, может быть, знаешь – немец. В прошлом году – еще до нашего с тобой знакомства – прилетал к нам, хоть особой необходимости в том не было. Совместил деловые цели с туристическими. Крупный предприниматель, владелец недвижимости по всей Европе, а прибыл эконом-классом. Одет был так, что Игорь Двуха поначалу даже заподозрил в нем самозванца: свитерок растянутый, джинсы потертые, ботинкам явно не один год, носки, извини, дырявые. Приблизко как Тоша Краснов одевается. Трусы немца у меня, правда, не было возможности рассмотреть… Первый раз он в России, мы, как положено, устроили ему ознакомительный тур по городу и окрестностям, так он все удивлялся: «Интересные у вас правила дорожного движения. Чем дороже автомобиль, тем больше у его водителя свободы на трассе или в городе. Это так официально предписано, чтобы менее дорогие уступали более дорогим? Нет? Так почему же те, кто на более дорогих, если с ними должным образом не считаются, если их даже обгоняют, могут подрезать, остановить и устроить разбирательства? А если полиция подъедет, так она неизменно принимает сторону того, кто на дорогой машине? И почему вообще при таком уровне жизни – я знаком со статистикой – у вас столько дорогих автомобилей? Почему вон у того молодого человека, который в разгар рабочего дня сидит с ногами на лавочке в грязном спортивном костюме и пьет пиво, смартфон имеется, который в Германии не всякий может себе позволить?» Несколько раз заезжали перекусить, Двуха не позволял Герману (его зовут Германом, нашего партнера) платить за себя. Чему тот неизменно очень радовался и сердечно благодарил.

Олег прервался.

– Ну и что? – осторожно спросила Ирка. – Просто скупой немец. У иностранцев, я слышала, так принято – каждую копейку экономить. В Европе или Америке богача от бедняка отличить совершенно невозможно. Ну, не принято у них благосостояние демонстрировать публично, жить на широкую ногу…

– Возможно, – отозвался Трегрей. – Я этого наверняка не знаю. Знаю лишь, что Герман не менее семидесяти процентов от всего своего немалого дохода вкладывает в исследовательские центры, где работают над созданием лекарства от СПИДа. Не потому что сам болен или болен кто-то из его близких, нет. А потому что вкладывать деньги в это – надобно. Он напросте не может себе позволить жить на широкую ногу. Как бы я хотел, чтобы среди моих соотечественников было поболе таких германов!.. Разделение по принципу уровня достатка – всего лишь неразумная выдумка, оправдание потаканию собственным слабостям. И я сюминут не только Россию имею в виду, а и весь прочий цивилизованный мир. То скверно, что в России гораздо больше таких, кто живет – для себя. Кто и своих детей воспитывает в том же духе. Кто, работая на государственных предприятиях, ведающих добычей природных ресурсов, имея зарплату, в тысячи раз превышающую среднюю, даже не задумается о том, чтобы потратить хоть малую ее часть на что-то другое, кроме как на себя. Кто-то работает исключительно ради удовлетворения своих прихотей, живет одним днем, беря, как говорится, от жизни максимум – для себя же, – а кто-то работает на перспективу своей страны и всего человечества, на будущее.

Олег поднялся и сел в постели. Обычно невозмутимый, сейчас он выглядел не на шутку взволнованным:

– Напросте дух захватывает при мысли о том, как далеко бы могло шагнуть Отечество, если бы доходы от предприятий – вперво государственных – распределялись разумно и правильно. Дух захватывает при мысли о том, что было бы, если средства, выделяемые на нужды страны, не растекались бы по карманам государственных служащих, а шли куда следует в полном объеме!

– Разве с коррупцией у нас не борются? – неуверенно спросила Ирка. – Вон по телику то и дело слышишь: того разоблачили, этого арестовали… Хотя, конечно, что толку выхватывать из общей кучи отдельных личностей, когда воруют – все. И все об этом прекрасно знают. А те, кто назначен с коррупцией бороться, знают это лучше других. И сами воруют не отставая…

– И страшно думать, – продолжил Олег, – что Россия, которую мы, ее граждане, привыкли считать могучей и непобедимой, уже не способна на великое… Чтобы создать великое, надобно уметь отдавать самого себя, надобно быть готовым на жертву… А нынешние… ответственные лица не только не способны пожертвовать чем-то своим ради общего, хоть малой толикой, они даже нипочем не смогут удержаться, чтобы не урвать от общего себе. Да что там ответственные лица, все население такое… приученное четко различать «мое» и «не мое», воспитанное в духе: «я ничего никому не должен, потому что каждый сам за себя». Страшно подумать: в современной России ни-ког-да не создадут ни-че-го великого! Не будет ни технологических прорывов, ни экономического чуда, ни выдающихся спортивных достижений. Даже дороги не приведут в порядок. Даже по-настоящему хорошего фильма не снимут… Покуда не придут те, кто взращены для великого. Покуда не придет новая элита. Истинная элита!

Олег замолчал.

– Думаешь, на самом деле все так плохо? – тихонько спросила Ирка, пораженная неожиданным всплеском эмоций.

– Я не думаю, – ответил он. – Я знаю.

– Боюсь я за тебя, – искренне сказала Ирка. – Прямо сердце не на месте…

– У тебя всегда сердце не на месте.

– Да…

Глава 4

Мойщик салона проката автомобилей «Эх, прокачу!» Сурен, позевывая и подтягивая сползающие джинсы, вошел в просторный гараж. Включил свет и двинулся вдоль выстроенных рядом автомобилей. Здесь, в металлической коробке гаража, было холодно, шаги Сурена отдавались громче и звонче – будто кто-то размеренно шлепал по бетонному полу парой мокрых рыбин.

«И чего в такую рань открываться? – вяло тосковал Сурен, из-за яркого электрического света моргая непроснувшимися еще глазами. – Все равно раньше обеда ни одного посетителя не предвидится…»

Внезапно ход мыслей его прервался – Сурен заметил в салоне одной из машин, «Хонды Цивик», которую он, кстати, собирался сейчас помыть, человеческий силуэт. Мужчина, вернее, молодой человек, сидел на водительском сиденье, положив руки на руль, сидел прямо, почему-то закрыв глаза, и в позе его читалось напряжение и сосредоточенность. Кто это? Как он сюда попал?..

Секундой позже Сурен осознал как. Да через гаражную дверь, как же еще! Она ведь открыта была, чего он спросонья не заметил. Отперта и распахнута, он ее точно не открывал; вот они, ключи, в кармане. Сторож, что ли, дядя Ашот, позабыл закрыть? И кто этот тип? Чего ему нужно? Вознамерился угнать машину? А почему светлым утром, а не темной ночью? И чего он там сидит-то, будто окаменел?..

Сонное оцепенение враз слетело с Сурена. Он попятился к выходу, лихорадочно соображая: нужно немедленно звонить в полицию, нужно поднимать дядю Ашота… Да жив ли он вообще, дядя Ашот? А если этот тип его… того?..

Он уже почти добрался до выхода, как вдруг увидел в дверном проеме дядю Ашота, который с самым беззаботным видом помахивал во дворе метлой. И в этот момент щелкнула, открывшись, дверца «Хонды», и незнакомец поманил к себе Сурена:

– Будьте любезны… На минутку! Как ваше имя?

Сурен ответил, едва ворочая языком.

– Вас-то мне и надо, – сказал незнакомец. – Подойдите ближе, пожалуйста.

На негнущихся ногах Сурен покорно подошел к «Хонде». Незнакомец, в облике которого, как он сейчас заметил, не было ничего страшного, смотрел прямо на него. И взгляд этот вдруг обездвижил Сурена. Он замер на одном месте, тело его будто превратилось в глыбу льда, а в голове стало происходить нечто странное, непонятное… Сурен прямо физически почувствовал, как оживился, затрепетал его мозг, будто незнакомец запустил туда незримые проворные пальцы. Перед глазами Сурена замелькали картинки недавнего прошлого – словно он смотрел видеозапись в ускоренной обратной перемотке. Вот вынырнуло из недр его памяти чье-то лицо, странно смазанное, зыбкое… и мельканье картинок прекратилось… Вот лицо стало крупнее и вместе с тем чуть-чуть резче, будто на него навели фокус; кажется, еще немного, и черты его проступят отчетливо, и…

Жуткая боль обожгла Сурена, точно в лицо ему плеснули расплавленного металла. Он не смог даже закричать. А быть может, и закричал, но померкшее сознание уже не зафиксировало этот крик.

Очнулся он лежащим на полу, незнакомец сидел над ним, зачем-то водя открытыми ладонями обеих рук у его лица, точно гладил не касаясь. Боль еще ворочалась в голове, но быстро утихала, и Сурену пришло на ум, что причиной этому утиханию являются пассы незнакомца.

– Действительно, блок… – сказал незнакомец. Он не к Сурену обращался, он отвечал каким-то своим мыслям.

Тем не менее Сурен догадался, что речь идет о той самой «неполадке» в его голове, причинившей ему эту ужасную боль.

– Это лечится? – жалобно выговорил он.

– Я могу, пожалуй, его снять, – произнес незнакомец. – Но не уверен, что это не скажется на вашем психическом здоровье.

В гараж заглянул сторож дядя Ашот. Узрев лежащего на полу племянника и незнакомца, колдующего над ним, дядя Ашот испустил боевой клич и с метлой наперевес ринулся на выручку. Правда, где-то на середине дороги он, видимо, успев оценить собственные бойцовские качества, резко затормозил, опустил метлу… а потом и вовсе ее бросил, выхватил телефон и рванул прочь из гаража – во двор, который тотчас наполнился его призывными криками о помощи.

Мысль о том, что минут через пять на территории «Эх, прокачу!» соберется коллектив салона в полном составе: и хозяин Аванес Сергеевич, и менеджеры Вардан, Гагик, и Зураб, – придала Сурену бодрости. А уж подумав о том, что еще через пять минут наверняка успеют подскочить и Татул со своей станции техобслуживания, и Мамикон Мамиконович из ресторана «У Мамикона Мамиконовича», он окончательно воспрял духом.

Оттолкнув от своего лица руки незнакомца, Сурен вскочил на ноги. Его тотчас повело в сторону, он упал бы, но молодой человек, тоже выпрямившийся, поддержал его.

Сурен открыл было рот, чтобы свирепым воплем заявить о своей готовности сопротивляться коварно проникшему на территорию салона незнакомцу до последней капли крови, однако тот как-то особо щелкнул пальцами прямо у Сурена перед глазами – и сознание мойщика «Эх, прокачу!» снова погасло.

На этот раз Сурен очнулся почему-то не в гараже, а во дворе, под ярким утренним солнцем. Он ощутил себя сидящим на лавочке у гаража. Дядя Ашот преспокойно подметал двор, мурлыча что-то под нос, а незнакомца нигде не было видно. Сурен поднялся, ощупал себя, проверил карманы (ага, все на месте), заглянул в гараж. Никого. Все вокруг спокойно и обычно, словно это недавнее происшествие ему просто-напросто приснилось.

– Чертовщина какая-то… – начиная дрожать, подумал Сурен.

Дядя Ашот остановился напротив него, оперся на метлу, посмотрел укоризненно:

– Чего расселся, слушай? Уснул? Работать надо, так всю жизнь проспишь…

«И правда приснилось»! – облегченно подумал мойщик.

* * *

Евгений Петрович Пересолин перешагнул порог кривочского офиса компании «Витязь», общо поздоровался:

– Будьте достойны!

– Долг и Честь! – нестройным хором ответили ему Игорь Двуха, Женя Сомик, Виталик Гашников, Борян Усачев и Олег Гай Трегрей.

– Садитесь, Евгений Петрович, – пригласил Олег, придвигая стул мэру Кривочек. – Ну вот, теперь все в сборе.

Прежде чем усесться, Пересолин выглянул в коридор и недовольно буркнул:

– Вы от меня и здесь не отстанете, опти-лапти? Дайте от вас отдохнуть хоть немного!.. Охранники ваши! – пояснил он всем присутствующим, плотно затворяя офисную дверь. – Утром выхожу из квартиры, а они на лестничной площадке торчат. Всех соседей перепугали. И с тех пор ни на шаг не отходят. Жена грешным делом подумала – из органов товарищи. Мол, жители Кривочек коллективное заявление написали в прокуратуру, о том, что я у них Тимохин пруд украл, вот меня и арестовывать пришли…

– Про Серегу вы, Евгений Петрович, разве не слышали? – сумрачно осведомился Виталик Гашников. Как Трегрей, Жмыхарев, и Усачев, он был воспитанником детского дома, где до недавнего времени директорствовал Пересолин.

– Слышал… – сразу построжел мэр Кривочек. – Какого парня сгубили, сволочи!.. Вот кого охранять-то надо было. А я-то кому и на что сдался?..

– В этом мы сейчас и постараемся разобраться, – сказал Олег. – Кто, на что и, главное, кому сдался… Итак, приступим. Что мы имеем? Начнем с очевидного…

– Очевидное… – подхватил Двуха. – Оно же – невероятное. На витязей началась охота. Причем ведет ее кто-то очень серьезный. Не пытается ни запугать, ни к чему-либо склонить, ни на переговоры выйти. А работает конкретно на уничтожение.

– Причем на уничтожение не абы кого, – вступил Сомик, – а исключительно старших витязей. Рядовых парней не трогают, Виталик с Боряном сегодня эту тему промониторили.

Гашников и Усачев согласно покивали.

– Дополняю, – проговорил Олег. – Вперво, этот неведомый враг обладает способностями, сравнимыми со способностями познающего Столп Величия Духа, ступившего на вторую ступень. А еще: стремится уничтожить нас таким способом, чтобы случившееся сошло за несчастный случай. О чем это говорит?

– О том, что светиться не хотят, естественно, – пожал плечами Двуха. – Несчастный случай ни один мент копать не начнет – если его на то специально не настрополят. Кстати, по поводу ментов… А где Нуржан? Он вроде вчера обещал быть?

– Звонил невдавне, – сообщил Олег. – Срочное дело у него, чуть позже подъедет…

– А Мансур? – вспомнив, встрепенулся Двуха. – Мансур-то как? С этой суетой прямо из головы вылетело…

– Мансуру мы дозвонились, – ответил Виталик Гашников. – Все с ним в порядке. Хотя голос у него невеселый, прямо скажем… Видно, те проблемы семейные, из-за которых он на родину махнул, и впрямь очень серьезные.

– Может, помощь нужна?

– Он в подробности не вдавался, – сказал Борян. – Семья, вы же понимаете… Уверял, что сам справится. О том, что здесь у нас происходит, мы ему, конечно, рассказали. Чтоб поосторожнее был…

– До нашего Мансура добраться – это сильно постараться надо, – добавил Виталик. – И стреляный, и резаный… Разве что из крупнокалиберного орудия его свалишь…

– Да тьфу на тебя! – замахал руками Двуха.

– Подытожим, соратники, – проговорил Олег. – Нам противостоит некая глубоко законспирированная группа, в составе которой наличествуют агенты с беспрецедентным уровнем подготовки. Это раз. И два: тем, кто направляет эту группу, очень не по нраву то, что мы делаем. Точнее, то, что мы делаем – сюминут. Ведь раньше-то мы с ними не сталкивались, они вот только на нас вышли…

– А что мы такого делаем… сюминут? – наморщился Сомик. И тут же сообразил: – Палестра!

– Пока это всего лишь предположение, – качнул головой Трегрей, – но, сдается мне, так оно и есть. По крайней мере, возникновение в этом мире макета палестры, как совершенно нового объекта, могло послужить своего рода катализатором… в принятии решения по расправе над нами.

– Мудрено как-то… – недоверчиво проговорил Двуха. – И кому же эта самая палестра, не построенная еще, кстати, только в виде макета существующая, помешала?

– Cui prodest, – сказал Олег.

– А? – переспросил Двуха.

– «Кому выгодно», – перевел Пересолин. – Латинское изречение. Когда не видно, какие силы предпринимают определенные действия, следует поставить вопрос: «Кому выгодно?»

– И кому же выгодно, чтобы не было в нашем мире палестры? – поинтересовался Виталик Гашников.

– Тем, кому выгодно, чтобы не было в этом мире нас, витязей… – медленно проговорил Сомик. – Так, Олег?

– Приблизко, – согласился Трегрей.

Двуха фыркнул:

– Да полно таких, кому выгодно, чтоб нас на свете не было! Каждому второму мы поперек горла!

– Но каждый второй не готов убивать, – сказал Олег. – А у нашего врага четкая цель и четкая мотивация – что определяется по бескомпромиссности действий… Кому более всего выгодно? Вот так поставим вопрос. И постараемся предположить наиболее простую версию ответа. Ибо не следует множить сущее без необходимости…

– Бритва Оккама, – кивнул Пересолин. – Или – принцип экономии.

– А можно человеческим языком выражаться? – попросил Двуха. – А то лично я запутываться начинаю!

Гашников и Усачев поддержали это требование. Сомик промолчал, но, судя по выражению его лица, он тоже не прочь был получить разъяснение.

– Другими словами, – заговорил Олег, – если существует несколько объяснений какого-либо явления и эти объяснения одинаково хороши и логически не противоречат друг другу, то следует считать верным самое простое из них. Это принцип бритвы Оккама. Маловероятные и неправдоподобные объяснения напросте срезаются словно бритвой – отсюда и название.

– Теперь понятно, – сказал Двуха. – Вроде так у следователей принято, Нуржан как-то рассказывал. Когда следак дело какое-нибудь разбирает, он берет не больше двух-трех наиболее вероятные версий… Стоп. Ну и что же у нас получается в итоге?

– На основе вышеприведенных логических принципов можно сделать следующий вывод, – ответил Олег. – Нам противостоят те, кто представляет некие скрытые силы, которым выгодно, чтобы мир сохранял имеющееся положение вещей.

Несколько минут все молчали.

– По-моему, это называется теорией мирового заговора, о чем мы сейчас говорим, – неуверенно сказал Пересолин.

– Да ну, несерьезно, – махнул рукой Двуха. – Ты, Олег, уж очень большое значение своей палестре придаешь…

– Бессомненно. И они – тоже, – со значением произнес Трегрей.

– Чего ж тогда эти они просто не взорвали макет?

– Просто взорвать макет – нецелесообразно. Принцип нахождения энергетической оптимы я уже понял. И для меня не проблема создать еще один макет в другом месте. И построить-таки палестру. Куда разумнее будет – убрать меня. И всех тех, кто способен организовать дело воспитания новой элиты.

– А стечение обстоятельств – такой вариант ты не рассматриваешь?

– Нет, – твердо ответил Олег. – Случайностей не бывает.

– Да несерьезно же! – повторил Двуха, искусственно засмеявшись. – Надо ближе смотреть, а не конспирологией заниматься! Кому мы там последнее время дорогу переходили?

– Рудольф из фонда «Возрождение», – начал перечислять Сомик. – Не то чтобы дорогу перешли, но… неприятность им сделали, это точно. К тому же… Если ты, Олег, прав в своих предположениях по поводу тех, кто нам противостоит, то «Возрождение» вполне может быть связано с этим… Охотником. Хотя бы косвенно. Уж во всяком случае, со счетов фонд сбрасывать нельзя. Кто там еще у нас?.. Губера ты нашего обидел, Олег…

– А то, что меня на бабки кинули, – тоже происки агентов мирового порядка? – вставил Двуха. – Кидок-то как-то не вписывается в общую систему…

– Не вписывается, – не стал спорить Трегрей. – Но вполне может быть связан с интересующими нас событиями. А может, и нет. Но и в этом направлении надобно начать расследование. А самое главное, я этим утром – сразу после посещения салона «Эх, прокачу!» – беседовал с нашими соратниками из Управления. Рассказал о том, что произошло. И озвучил свою версию произошедшего.

– И как? – осторожно спросил Двуха. – Посмеялись, да?

– Отнюдь, – сказал Олег. – Они заинтересовались моим рассказом. И поведали мне кое-что… любопытное…

– Ну-ка, ну-ка?

– Секунду! – насторожился Трегрей, повернувшись к двери.

Дверь распахнулась. В комнату, хромая, вошел Нуржан.

– Опти-лапти! – изумленно проговорил Пересолин, схватив себя за усы.

Гашников и Усачев одновременно ахнули. Двуха, переглянувшись с Сомиком, шепотом выругался. Сомик раскрыл рот.

Нуржан выглядел так, будто его несколько раз всухую провернули в барабане огромной стиральной машины. Куртка на нем отсутствовала. Свитер и брюки был испачканы грязью и изодраны в клочья, и в прорехах поблескивали свежей кровью внушительные ссадины. Кроме того, на лбу налилась шишка размером с кулак, по подбородку расплылся синяк, пока еще светло-голубой, но темнеющий прямо на глазах. Губы Нуржана были разбиты, а во рту – когда он заговорил – обнаружилась большая, по меньшей мере в два зуба, щербина.

– Будьте достойны… – заметно пришепетывая, поздоровался Нуржан. И поднял руки, предупреждая вскочивших витязей. – Да в порядке я, в порядке! Несколько царапин только; переломов и тяжелых сотрясений нет. Кажется… Уф-ф… Воды вот только попить бы…

– Что случилось? – спросил Олег.

Уложенный на специально для него освобожденный диванчик, Нуржан один за другим опорожнил три пластиковых стаканчика с водой из кулера и только после этого начал свое повествование. Оно оказалось коротким, это повествование…

Нуржан как раз подъезжал к повороту на Кривочки на своей видавшей виды «девятке». Собрался было сбрасывать скорость, когда прямо ему в лоб со встречной полосы вильнул многотонный грузовик, груженный бетонными блоками. Времени, чтобы увести свой автомобиль от удара, у Нуржана не оставалось совсем. В такой ситуации обычный человек был бы обречен на верную и мгновенную гибель. Но Нуржан-то не был обычным человеком. За долю последней секунды, отделявшей его от смерти, он успел, не открывая дверцы, вымахнуть в автомобильное окно, вышибив стекло своим телом.

Грузовик начал тормозить только тогда, когда «девятка» под его колесами превратилась в груду искореженного металла.

– Я в кювет с трассы скатился, – завершая рассказ, проговорил Нуржан. – И только тогда вспомнил, что на дороге, кроме моей машины и того грузовика, еще один автомобиль был… в пределах прямой видимости. Стоял припаркованный у обочины. Что за автомобиль?.. Я даже марку не запомнил, не то что номера. Вроде бы черного цвета… И то не уверен. Не обратил внимание, как-то не до того было…

– А этот гад из грузовика? – вскричал Двуха. – С ним что?

– Да ничего… – Нуржан лежа пожал плечами и поморщился от боли. – Остановил свою махину, выбежал… Только руками разводит и охает. Говорит, сам не понимает, что произошло. Должно быть, заснул за рулем… Да и почему он гад-то? Он-то ни в чем не виноват.

– Как тот рабочий… Мишка, – глухо проговорил Сомик, – с верхотуры макета палестры…

– Ну-ка, позволь мне… – Трегрей присел на диванчик рядом с Нуржаном. Наложил ему руки на лоб, избегая касаться шишки, которая, кажется, стала еще больше.

Нуржан с готовностью закрыл глаза. Голубая жилка на виске Олега несколько раз ударила упругим пульсом. И Олег проговорил, медленно и раздельно, будто читая с расплывающегося изображения:

– Черный «Мицубиси Лансер», У786ЕХ, 64-й регион. Этот автомобиль был припаркован на обочине на месте аварии…

И убрал руки.

– Дайте телефон кто-нибудь, – попросил Нуржан. – Мой разбит. Поскорее!

– Да чего торопиться? – скрипнул зубами Сомик, пока Нуржан диктовал кому-то марку и регистрационный номер машины. – Толку-то…

Сомик оказался прав. Через минуту Нуржану перезвонили. Выслушав короткое сообщение своего собеседника, он опустил телефон:

– Автомобиль в угоне… Два с небольшим часа назад поступил сигнал от бывшего владельца. Будут искать… Кстати, я, по-моему, что-то пропустил, да? Вы как, соратники, сделали какие-нибудь выводы по поводу последних событий?

– Какие-нибудь сделали… – неохотно ответил Двуха. Он посмотрел на Олега и добавил еще: – Неужели все это правда, а? Про хранителей мирового порядка?

– Самое интересное, – сказал Трегрей, – что их так и называли – Хранители.

– Кто называл?

– Те, кто с ними уже сталкивался. При тех же обстоятельствах, что и мы.

* * *

Федор Шапиро, научный сотрудник одного закрытого советского НИИ, специалист по квантовой физике, слыл чудаком. В этом, конечно, ничего удивительного не было. Редкий ученый не имеет каких-либо причуд, это своего рода проявление его профессиональной идентичности. Как, например, пьянство у военных, привычка ругаться матом у грузчиков и хроническое отсутствие работы у настройщиков гуслей. Другое дело, что чудаковат Федор Шапиро был уж как-то слишком, не по таланту чудаковат. Являлся бы он, скажем, нобелевским лауреатом или автором какого-нибудь нашумевшего изобретения, причуды легко сходили бы ему с рук и даже, может быть, создавали лишний повод для большей популярности и всеобщей симпатии. Дескать, гений! Имеет право!

Но гением Федор Шапиро, по общему мнению коллег, не был. Корпел себе потихоньку в своем НИИ над плановыми исследованиями, преподавал студентам законы движения квантово-полевых систем, вечерами читал, или писал, или мастерил что-то в своей одинокой холостяцкой квартире, а по выходным ездил на электричке на дачу, где никаких грядок не копал, а опять же просиживал долгие часы с книгами и бумагами. К тому ж по причине нелюдимости характера на родной кафедре его недолюбливали, а потому на каждую очередную выходку институтский коллектив реагировал с неизменным раздражением.

А фортеля Федор Шапиро выкидывал знатные! То во время лекции запоет петухом, объясняя сей поступок необходимостью оживить у студентов внимание, то явится в институт с абажуром от настольной лампы на голове, не из-за рассеянности, а потому что – по его словам – ему так лучше думается, то притащит с собой в аудиторию злющую дворовую собаку и, взгромоздившись на стол, наблюдает за взметнувшейся суматохой, время от времени покрикивая: «Вот вам наглядный пример броуновского движения!»… А его привычка всегда носить в кармане кусок тухлой селедки, потому что, якобы, сильные запахи возбуждают в нем вдохновение?.. В последние годы Федор Михайлович и вовсе сдурел – абажур с головы совсем не снимал и, кроме того, носил под ним плавательную резиновую шапочку, обклеенную осколками зеркала. А всем интересующимся шепотом пояснял, что таким образом защищает свой деятельный мозг от посягательств загадочных преследователей, которые вот уже год ведут за ним непрерывную слежку…

В общем, когда престарелый Федор Шапиро погиб в своей квартире вследствие взрыва бытового газа (это случилось в восемьдесят шестом году прошлого столетия), в НИИ никто особо не опечалился. А многие даже облегченно вздохнули: освободились, наконец, от невыносимого старого идиота.

Впрочем, поторопились эти «многие»… Чудак Шапиро оказался способен гадить коллективу даже после собственной преждевременной кончины. Только успели Федора Михайловича похоронить за счет профсоюза, ночью кто-то проник в его рабочий кабинет, похитил оттуда все наличествовавшие там бумаги (кому они только понадобились?) и, видимо заметая следы, поджег кабинет. Едва-едва сумели пожарные одолеть огонь и спасти НИИ от полного уничтожения. А на следующий день кто-то разграбил и сжег дотла и ведомственную дачу Федора Михайловича, которая, кстати, должна была перейти в пользование одному перспективному кандидату наук. После этого случая личностью покойного Шапиро почему-то заинтересовалось Управление. Помещение деканата надолго оккупировали очень серьезные и настойчивые молодые люди – поодиночке они дергали туда сотрудников кафедры и дотошно выспрашивали: чем именно занимался Федор Михайлович и какие еще научные вопросы, помимо утвержденных ученым советом, его интересовали. Сотрудники послушно и с готовностью вспоминали редкие разговоры с Шапиро, какие-то его мельком увиденные записи; работники институтской библиотеки предоставили огроменный список литературы, коей пользовался старый чудак, и подшивки его научных статей… Истины ради следует заметить, что ничего толком серьезные молодые люди из Управления выяснить не смогли. Очень уж скрытен и нелюдим был Федор Михайлович Шапиро, да и бумаг после него почти не осталось – все, что не похитили неведомые злодеи, пожрал огонь.

Прошло шесть лет. Закрытый институт, где всю жизнь проработал уже забытый всеми Шапиро, закрыли окончательно. А здание, располагавшееся на окраине Москвы, выкупил у обессилевшего государства какой-то бизнесмен с целью перестроить его (здание, а не государство) под кондитерскую фабрику имени себя. И вот рабочие, вскрывавшие полы в комнате, которая когда-то была кабинетом Федора Михайловича, обнаружили под досками тайник, а в тайнике ящик из тугоплавкой стали, а в том ящике сверток из плотной фольги, а в том свертке связку тетрадей, на обложке каждой из которых красовалась подпись «Шапиро Ф. М.». Содержимое тетрадей по большей части простым смертным было недоступно. Непонятные формулы, расчеты и чертежи перемежались в них с параноидальными заметками о каких-то Хранителях. Покойный Шапиро истерически неровным почерком уверял, что «…они есть, есть, они существуют! Я знаю это, я чувствую, они идут за мной, они уже совсем рядом!..» и молитвенно заклинал нашедшего его тайник немедленно отнести его сотрудникам госбезопасности.

Связку тетрадей забрал местный участковый и, следуя завету автора, передал ее в Управление. Управлению в те лихие годы было совсем не до рукописи безумного ученого, тетради спустили в технический отдел и благополучно забыли. А вспомнили лишь полгода спустя.

Специалист технического отдела, сам дипломированный физик, позвонил ночью из собственной квартиры своему непосредственному начальнику, и тот, обалдевший спросонья, вынужден был выслушивать его восторженные вопли:

– Я разобрался! Я наконец-то разобрался! Это феноменально сложно, но мысль Шапиро я уловил!.. И если все окажется именно так, как я предполагаю, эти тетради перевернут мир!..

Начальник ничего не понял, кроме того, что речь идет о каком-то альтернативном источнике совершенно бесплатной энергии, выругал взбалмошного подчиненного и пообещал его расстрелять и уволить, если тот еще раз вздумает беспокоить его в неурочный час.

Специалист, верно, внял угрозе начальника. И с тех пор не беспокоил его ни в неурочный час, ни в урочный. Он попросту больше не появился на службе. Его, само собой, хватились, стали искать и нашли в клинике, в корпусе, печально известном как раковый. Специалист лежал там с неоперабельной и стремительно прогрессирующей опухолью головного мозга и, кроме этой опухоли, ничего на свете его боле не интересовало. Начальник спросил о рукописи, а специалист только вяло махнул рукой:

– Дома она… забирайте, коли надо…

И в завершение разговора пожаловался:

– Это она, проклятая, во всем виновата. Как только задумаюсь о ней, сразу голова болеть начинает…

Рукопись забрали, повторно отдали на исследование. Но исследование это ничего не дало. Проводившие его лишь развели руками: мол, нечего тут исследовать. Белиберда, чепуха, бессмыслица. Набор знаков и цифр. Явный бред сумасшедшего…

* * *

– И где сейчас эта рукопись? – спросил Антон у Альберта Казачка, когда тот закончил свой рассказ.

– В данный момент у меня в сейфе. Только я склонен полагать, что эта рукопись не настоящая. Не оригинал. Не та, словом, которую создал Шапиро и которую изучал в начале девяностых пораженный внезапной опухолью специалист технического отдела. А – подмененная. Фальшивка.

Они сидели в ведомственной столовой главного здания Управления – за угловым столиком. Когда-то именно за этим столиком, удобно удаленном от всех других, проводил неофициальные беседы со своими подчиненными бывший глава Управления Магнум. Теперь это место унаследовал Альберт Казачок. Излишне говорить, что этот столик проверялся на предмет наличия подслушивающих и подглядывающих устройств гораздо чаще и тщательнее, чем что-либо еще в Управлении.

– Самое интересное, что я эту историю уже слышал, – сказал Антон. – И не один раз. Правда, серьезно не воспринимал. Да и как ее можно… извини, воспринимать серьезно? Думал: может, и было в действительности нечто отдаленно похожее, но раздули, домыслили и получился – офисный фольклор… В архивах-то никаких упоминаний о Шапиро нет, я как-то проверял…

– Видимо, так посчитали и те, кто наши архивы компьютеризировал, – что эта история несерьезная, – кивнул ему Казачок. – Не стали вносить дело Шапиро в электронную версию архива. Хорошо хоть, что бумажные исходники сохранились…

Антон потер пальцами виски:

– Ч-черт… Все равно не укладывается в голове. Хранители! Это ж надо… Так, значит, Трегрей с тобой связался вчерашним вечером…

– Выложил свою информацию, – продолжил за него Альберт. – Попросил помочь – хотя бы на уровне анализа произошедшего с ним и его соратниками. А я припомнил дело Шапиро… Ведь почти один в один, да? Удивительно было бы, если б не припомнил. Захватило это меня. Стал разбираться – и вот. К утру отыскал ту папочку с делом и ту связку тетрадей. Вернее, скорее всего, не ту связку тетрадей. Естественно, сразу же сообщил обо всем, что нарыл, Олегу.

– Так… – проговорил Антон. – И что мы намерены предпринять?

– Официально – ничего, – ответил Казачок. – Как ты себе это представляешь – официально?.. К тому же лучше не поднимать это дело именно официально…

Он не договорил, поджал губы. Антон несколько секунд размышлял… А потом глаза его округлились, он подался вперед – через столик к Альберту:

– Ты что?.. Ты подозреваешь, что там?.. – Указательный палец его ткнулся вверх.

– А почему бы и нет? Нам известно далеко не все, что происходит в этом мире. А что, если на самом высоком уровне?..

Он замолчал. И Антон не стал переспрашивать, уточнять. И Альберт, кивнув ему, тут же сменил тему разговора:

– Палестра… – медленно выговорил он, навалившись локтями на столик. – Палестра, Антон! Это, может быть, покруче того самого канувшего в Лету источника бесплатной энергии Шапиро будет. Слышал ведь уже, на следующей неделе группа «Призрак» из Афганистана возвращается?

– Само собой, – ответил Антон. – Кто ж не слышал?! Последнее время только и разговоров в Управлении, что о «Призраке»!

– Погоди, месяцок пройдет, вся страна говорить будет. Не о «Призраке», само собой, а о том, что наркотрафик из Афгана вдруг резко обмелел. А руководитель кто у них, знаешь, у «Призрака» – то?

– Ну, вообще-то я к таким сведениям доступа не имею, – усмехнулся Антон, – но тут догадаться нетрудно…

– Белый, – негромко произнес оперативный псевдоним руководителя «Призрака» Альберт. – Тот самый паренек, год назад стажером к нам направленный. Тот самый паренек из того самого детдома. Птенец гнезда Трегрея. Чуть за двадцать Белому, а уже к высокой награде представлен, получит, как вернется… А теперь представь, что палестра будет выпускать… скажем, в год… скажем, десяток таких вот парней. Не имеющих себе равных по части физической подготовки, а главное – правильно ориентированных? Полагающих для себя целью жизни служение стране? Борьбу с ее, страны, врагами? Представил?

– Я уже думал об этом, – серьезно проговорил Антон. – На первый взгляд все хорошо, лучше некуда. Но вот какая штука получается, Альберт… Сам понимаешь, у страны не только внешние враги имеются. А еще и внутренние. И эти внутренние частенько ого-го какие высокие посты занимают. Такие высокие, что можно сказать: они-то и есть… нет, не страна, но – государство. И с кем, в таком случае, наши птенцы в итоге бороться будут? Парадоксик, а?

– Управление – на то и Управление, – ответил Альберт, – чтобы такие парадоксы разрешать. Наша структура не единственная, куда выпускники палестры могут встроиться. Те самые высокие посты не навечно же за врагами закреплены?

– Теоретически – нет, – мотнул головой Антон. – А практически… Слышал ведь поговорку: «Дети наших начальников будут начальниками наших детей»? Да и потом… Если власть состоит из тех, кто работает на себя, а не ради блага других, то инакомыслящие в нее попросту не войдут. Не будут впущены, не пробьются, какими бы исключительными качествами ни обладали. Разве что…

– Вот именно, – улыбнулся Альберт. – Мы-то на что?..

Антон несколько секунд размышлял, щуря глаза за стеклами очков.

– Среди тех, кто нами правит, дураков нет, – сказал он наконец. – Быстро почуют, куда и откуда ветер дует. А мы – люди государевы. Мы приказы выполняем. Их приказы – правительства.

– Они – правительство, – сформулировал Казачок. – А мы – Управление. Они правят, а управлять нам предоставлено. Понимаешь?

Антон снова помедлил. И кивнул:

– Понимаю…

Он посмотрел в темные выпуклые и спокойные глаза своего начальника, и у него вдруг захолонуло в груди от внезапного осознания небывалой важности дела, которое начиналось вот прямо сейчас, за этим угловым столиком ведомственной столовой.

– В общем, ты раньше плотно работал с Трегреем, тебе и ехать в Саратов, – заговорил снова глава Управления Альберт Казачок. – Получаешь внеочередной отпуск и едешь отдыхать. Там, на Волге, прекрасные места для отдыха есть. Возражения?

– Не имею, – не раздумывая, ответил Антон.

– Артур с тобой поедет, уж очень просится.

– Артур? Это хорошо! – Антон искренне обрадовался – с Артуром Казачком, младшим братом главы Управления, он за последние годы крепко сдружился.

– А больше никому об этом деле знать не нужно, – сказал Альберт. – Ты да я, да Артурка, и хватит пока. Для всех – вы едете в отпуск, последние теплые деньки добирать. Для наших – соорудим какую-нибудь версию. В Саратове у нас определенные интересы имеются. По тамошнему отделению фонда «Возрождение» у нас есть кое-что, в этом направлении можно будет поработать. Ну, об этом потом… А я пока поработаю в другом направлении… в вертикальном, – он быстро указал взглядом вверх. – Итак… Будь достоин!

– Долг и Честь, – улыбнулся Антон.

* * *

– На этой неделе они прилетают, – договорил Трегрей. – Антон с Артуром.

Новость эта – о прибытии оперативников из Управления – воодушевила витязей. Гашников и Усачев, переглянувшись, радостно подмигнули друг другу, Нуржан даже переместился из лежачего положения в сидячее.

– Отличненько! – оценил он.

А Двуха почесал в затылке:

– И Управление туда же. Агенты мирового порядка, Хранители… Я все надеюсь, что тут что-то другое. Что угодно, но не эти сказочные Хранители же! Я недавно книжку прочитал научно-популярную. Про Вернадского и его теорию ноосферы. Что такое ноосфера, я надеюсь, никому объяснять не надо? – небрежно осведомился Игорь.

– Да уж будь добр, объясни… – отозвался Сомик.

– Ноосферой, – сказал Олег, – согласно Вернадскому, называется высшая степень развития биосферы. Становление ноосферы связано с развитием человеческого общества, которое оказывает глубокое воздействие на природные процессы.

– А если по-простому, – подхватил Двуха, – ноосфера – это такая интеллектуальная оболочка Земли. Все, о чем человечество думает, чем живет, чего желает, чего боится – весь вот этот нематериальный архив не улетучивается в космос, а скапливается вокруг земного шара в виде… как раз оболочки. Разумной оболочки! Которая определенным образом влияет на нашу жизнь. Правильно сказал?

Олег согласно кивнул.

– Так вот, – продолжил Двуха. – Сегодня ночью я про эту ноосферу вспомнил, и мне вдруг в голову пришла одна идея. А вдруг нет никаких Хранителей? То есть они, может быть, где-нибудь и есть, но на нас, витязей, никакого внимания не обращают? А то, что на нас обрушилось, это – некая совокупная сила, сфокусированная из чаяний и страхов абсолютного большинства населения планеты. Абсолютное большинство жаждет жить спокойно и сыто, потрясений боится, а всякие баламутящие высокие идеи ему и даром не сдались. Высокие-то идеи способны адекватно воспринимать только единицы. А большинство – оно радо возможности потреблять и потреблять, оно категорически против них: и единиц, и их идей. И не только на бытовом уровне против, а на… планетарном! Может, это ноосфера нас и долбит, а?

– А что? – пожав плечами, проговорил Сомик. – Здравое рассуждение. Только я лично предпочел бы отдельно взятым Хранителям противостоять, а не целой разумной оболочке Земли.

– А тебя никто не спрашивает, кому ты там готов противостоять, – хмыкнул Двуха. – Олег, ты как считаешь?

Трегрей ответил не думая:

– Я знаю, что это не так.

– Потому что там… откуда ты, это не так? – тут же поинтересовался Нуржан.

– Вестимо. Но это не главное. Человечество в любом из миров создано именно для высокого. Это его, человечества, первоначальное и основное предназначение. Ну не может человек жить как животное, только отнимая и потребляя…

– А почему же все-таки живет? – тихо спросил Гашников.

– Потому что культ потребления и загребания ему искусственно навязан. И навязан сравнительно недавно.

– Кем?

– Тем, кому это выгодно, бессомненно. Тем, кого устраивает человечество в виде полноуправляемой массы, не способной ничего изменить, не способной ничего создать, не способной ничего достичь. Может, помните фантастику середины и конца прошлого века? Какие надежды тогдашние писатели возлагали на двадцать первый век! Развитие технологий, позволяющее навсегда избавиться от войн за природные ресурсы. Освоение космоса, путешествия по неведомым галактикам, прогрессорская деятельность среди внеземных цивилизаций, отставших от нас в развитии…

– Летающие автомобили! – поддержал Сомик, сверкнув глазами. – Телепорты с одного континента на другой! Экскурсии в прошлое и будущее! Роботы, которые выполняют всю грязную и тяжелую работу, оставляя людям лишь интеллектуальный труд… Читали, как же!

– Идет второе десятилетие двадцать первого века, и чего добилось человечество? К чему пришло, что получило? Невероятно развитую индустрию глобального развлечения. Почти каждый житель Земли обязательно обладает гаджетом, позволяющим подключаться к Всемирной сети, куда нескончаемым потоком льется развлекательная информация. Интернет, безусловно, гениальное изобретение, но… как и для чего он используется? За ничтожную плату любой желающий получает возможность посмотреть какой угодно фильм, сериал, телешоу, прочитать какую угодно книгу, послушать какую угодно музыку, поиграть в какую угодно игру – получает любое развлечение. Хочешь живого общения, чтобы выплеснуть негодование и злость… либо, наоборот, любовь и нежность? И это – пожалуйста. Есть десятки тысяч форумов и чатов на интересующую тебя тему. Десятки тысяч сайтов виртуальных знакомств. Напросте нет никакой необходимости отрываться от монитора и куда-либо стремиться. Зачем? Когда любое желание может быть исполнено в виртуальном пространстве без малейших усилий. Нижайшие потребности человека – хлеб и зрелища. Живущий исключительно ради удовлетворения этих потребностей не способен развиваться, постигать нечто, что больше и выше его бездеятельного существования. А последнее поколение – именно и живет ради удовлетворения этих нижайших потребностей. Потому что ему каждый день говорится, что так – хорошо и модно, так – нормально, так – надо. Естественное стремление к высокому объявляется зашоренностью, ретроградством, да просто глупостью. И ему противопоставляется, как вы думаете, что? Свобода! Но не свобода жить, а свобода потреблять и развлекаться. Будь свободным – отринь все навязанное кем-то, например родителями, учителями или историей твоего народа, и реши сам, именно сам, и только сам… как тебе развлекаться, что есть, что носить! Будь собой! Подчеркни свою индивидуальность… Вот так – покрасив волосы в синий цвет, навешав в уши, ноздри и пупок десяток колец, подсев на кокаин. Ведь именно так поступают те, кто добился самого крутого успеха в этой жизни. Те, кто ездит на крутых тачках, живет в домах с бассейнами и плавает по морям на собственных яхтах. Ты не можешь себе позволить яхту? Не беда! Позволь себе ирокез, брендовые джинсы с дырками на коленях. И все, ты такой же крутой, как они, и далеко оторвался от «безликой серой массы»… А все, что больше этого, – доброта, стойкость, сострадание, новые миры, новые возможности – всего лишь пафосная чушь, которой забивают себе голову неудачники, неспособные стать истинно свободными. Им же надо как-то оправдывать свое существование? Ну хотя бы в собственных глазах? Вот они и оправдывают. Но ведь ты-то знаешь, что истинно в этой жизни… О каком развитии, о каких вызовах или, там, межзвездных странствиях может идти речь?.. Плюньте – это разводка для лохов! Будьте свободными… – Олег вздохнул. – Ну а те, кого не устраивает эрзац жизни, те, кому хочется острых ощущений в реальности, бросают себя в дикое бессмысленное озорство: катаются, уцепившись за электрички, карабкаются на высотные конструкции…

– Мы тоже так по малолетству развлекались, – сказал Двуха. – Даже и еще похлеще кое-чего исполняли. Только мы-то – разок-другой, себя проверить, перед девчонками покрасоваться. А для многих эти дурачества вроде как целая культура… Ну не глупость, а? Все равно что сказать: я профессионально занимаюсь тем, что звоню в дверь соседа и убегаю, пока он не открыл!

– Ну то последнее поколение, – произнес Усачев. – Дети… Наше-то поколение не такое…

– Не намного лучше, – усмехнулся Сомик, который, кажется, ухватил мысль Олега. – Прилипнуть к государственной либо корпоративной кормушке – вот предел мечтаний. Главные приоритеты общества: как можно меньше работать и как можно больше поиметь. В идеале: совсем ничего не делать и иметь все, что захочешь. Труд окончательно перестал быть средством достижения цели. Да и можно ли назвать трудом перекладывание бумажек и окучивание клиентов? Основной путь добиться успехов для них – подороже продать себя. По иному руслу мысль представителей нашего поколения не потечет. Как же ей по иному руслу потечь, если каждый знает: созидательный труд – удел отбросов, по какой-то причине не вписавшихся в общеизвестный и общеутверждаемый стереотип успешности. Успешен тот, кто состоятелен. И совершенно неважно, каким путем эта состоятельность приобреталась. А тот, кто смеет утверждать обратное, получает стандартный дезавуирующий ответ: «Если ты такой умный, почему тогда ты такой бедный?» Как будто интеллект находится в прямой зависимости от финансового благополучия; если б так было, то в списках богатейших людей состояли бы не банкиры и предприниматели, а – ученые… Математики, философы… те же физики…

– Этот мир достиг определенного уровня развития, – закончил за него Трегрей. – Когда часть общества, которая называет себя высшей элитой (не являясь ей, впрочем, в истинном смысле этого слова), получила возможность наикомфортнейшего существования. Дальнейшее развитие всего человечества этой элите напросте невыгодно, потому что может стать опасным для их спокойного благополучия. Не для того ли, чтобы статус-кво сохранялся как можно дольше, и внедрен культ потребления, развитие тормозящий? Там, где миром правят высокие идеи, все совсем не так…

– Ну, это лирика, – вздохнул Нуржан, трогая шишку на лбу. – Теоретика. А в практическом плане – как действовать будем? В каком направлении?

– В трех направлениях, – сказал Олег. – Первое: фонд «Возрождение». Управление берет его на себя. Насколько я понял Альберта Казачка, там есть за что зацепиться, этот фонд давно у него в разработке. Второе: мошенники, ограбившие «Витязь».

– Я займусь! – вызвался Нуржан. – Как раз по моей части.

– Артур с Антоном окажут тебе в этом посильную помощь, – пообещал Олег.

– Я ж и говорю – отличненько! – хмыкнул Нуржан.

– Третье направление. Непосредственно исполнитель воли… условных Хранителей.

– Охотник, – подсказал Двуха им же самим изобретенную формулировку.

– Да, Охотник…

– Это возьмут на себя Игорь и Женя. Нет возражений?

– Никак нет! – козырнул Сомик.

– Само собой, – сказал Двуха.

– А я подмогну, – пообещал Нуржан. – Этот Охотник явно не саратовец. Значит, нужно пробивать съемные квартиры, которые недавно сдали, – тут участковых подключить неплохо было б. Ну, само собой, гостиницы, хотя, конечно, вряд ли Охотник в гостиницу заселится…

– Вечно в кожаных перчатках – чтоб не делать отпечатков… – пропел Сомик, – жил в гостинице «Советской» несоветский человек… Саратов – город немаленький, – добавил он. – Хотя и не Москва, само собой… Может, и нащупаем Охотника. А если нащупаем – ох уж тогда пощупаем!

– Ты не веселился бы особо, – осадил его Двуха. – Охотник явно крутой мужик. Если обладает способностями, которые сравнимы со способностями витязя на второй ступени постижения Столпа. А то и третьей… И как это его так эти Хранители сумели натаскать? Неужто как-то принципы постижения Столпа у нас сперли?..

– Столп – всего лишь одна из систем, обучающая высвобождать скрытые ресурсы человеческого организма, – сказал Олег. – Каковых систем может быть множество. Другое дело, что у нас такие системы общедоступны, а здесь – тщательно охраняемы… заинтересованными лицами и открываются лишь избранным…

– Избранным на дело обеспечения безопасности заинтересованных лиц, – согласно буркнул Сомик.

– На ЧОПе – охранная деятельность, как и полагается, – подытожил Трегрей, повернувшись к Гашникову и Усачеву.

– Сделаем, – сказал Гашников.

– А на мне – палестра, – закончил Олег. – Ну и, бессомненно, помогать буду каждому, кто ко мне обратится.

– А я? – осведомился Пересолин. – Меня на какой фронт изберете?

– Вас, Евгений Петрович, давно уже избрали, – напомнил Двуха. – Зимой, разве не помните? «Работаем вместе, чтобы сделать город лучше!»

– У меня, кстати, Олег, проблемка нарисовалась, – замялся Пересолин. – Насчет Тимохина пруда. Женя, тезка мой, уже рассказал тебе?

– Рассказал, – ответил Трегрей.

– И что можешь посоветовать?

– Что тут можно посоветовать, – пожал плечами Олег. – Поступайте как надобно. Власть должна руководствоваться нуждами общества даже и в том случае, если само общество этого не приемлет и нужду в этом не видит.

* * *

Высокий мужчина с костистым лицом бесцеремонно отодвинул от банкомата бестолково копавшуюся в сумочке девчонку, занял ее место. Девчонка, от возмущения едва не выронив ту сумочку, вознамерилась было поднять крик, но, углядев на руках мужчины доходящую до ногтей сплошную синеву татуировок, предпочла поспешно ретироваться.

Мужчина вставил карточку, посмотрел баланс. Сумма, выведенная на дисплей, оказалась внушительной, но на костистом сухом лице мужчины удовольствия не отразилось.

– Чики-чики… – непонятно выговорил он.

Он снял всю сумму, что заняло у него немало времени, в течение которого ему дважды кто-то звонил на мобильный телефон. Мужчина на эти звонки никак не реагировал.

Закончив с банкоматом, он рассовал деньги по карманам, вернулся к старенькой грязной «девятке», завелся, тронулся с места, предварительно вынув и положив телефон на сиденье рядом с собой.

Телефон снова зазвонил. Мужчина покосился на него, но брать не стал. Вместо этого сунул в рот сигарету и закурил.

Затем, не снижая скорости, держа руль худыми коленями, взял телефон, извлек из него SIM-карту. Не глядя, швырнул ее в окно. Вставил другую карту.

Телефон немедленно зазвонил снова. Мужчина выругался вполголоса и отправил телефон туда же, куда до этого симку и банковскую карточку.

Минут через двадцать «девятка» покинула пределы города Саратова. На ближайшей развязке мужчина свернул на трассу, ведущую в восточном направлении.

* * *

Имя и фамилию, данные ему родителями, он предпочитал давнему прозвищу – Волк. Что имя и фамилия? По ним ничего нельзя сказать о человеке. А только произнесешь: Волк… И сразу понятно, кто перед тобой. Свободный и жестокий зверь-одиночка, с которым лучше не связываться. А желаете проверить, верно ли отражает прозвище суть его носителя? Милости прошу, проверяйте. Только уж потом не обессудьте, если что не так…

Волка взяли в девяносто третьем, ранним летом. А осудили уже зимой, в морозное предновогодье. Освободился же он – в прошлому году. Волку еще повезло. Судили его только по двум эпизодам, и если бы ментам удалось раскопать и доказать хотя бы половину того, что он совершил, – на свободу он бы не вышел уже никогда.

Половину? Или хватило бы трети?..

Волк и сам не помнил, сколько конкретно человек он убил. Время тогда кипело такое… беззаконное, лихое, кровавое. Стране было плевать на людей, а людям было плевать друг на друга. А штатному киллеру крупной группировки недосуг было считать оставленные им трупы. Может, пятнадцать, может, семнадцать, где-то так… Не меньше пятнадцати, но и вряд ли больше двадцати. Неважно, впрочем, сколько. Человеков вокруг кружится чертова уйма, и ежедневно они мрут как мухи, хотя почему-то каждый считает собственную жизнь чем-то неимоверно ценным, причем не только для себя, но и для всех остальных. Даже смешно, ей-богу. Жизнь большинства людей не стоит и окурка, а вот за смерть можно получить неплохие деньги. Пацаны-срочники на юге страны убивают людей пачками – и это не считается грехом. В девяностые новая власть, реформировав экономику таким образом, чтобы государственное достояние разделить между несколькими отдельными вполне конкретными людьми, спровоцировала гибель от голода и болезней миллионов – и это тоже всенародно признается нормальным. А Волк чем хуже? Там, на юге, убивают человеков-бандитов, по всей стране гибнут человеки лишние, ненужные, не вписавшиеся в крутой поворот эпохи, мешающие становлению нового общества. А на тех, кого убивает Волк, крови иной раз побольше, чем на нем самом. И все равно: воюющих солдат и молодых госреформаторов принято считать героями, а его, Волка, преступником? Эту логику Волк не мог понять… Он своими глазами видел: чего-то стоят только те, кому дозволено убивать. Кто не боится и умеет убивать. А все остальные так… никому не важные мухи. Прихлопни одну, две, три… Сколько угодно. Их все равно не станет меньше.

Убийства не доставляли ему наслаждения, поэтому он и счет жертвам не вел. Нет, кое-какое удовольствие от убийства, да, – испытывал. Ведь всякий нормальный профессионал испытывает удовольствие от безупречно выполненной работы. А Волк был профессионалом. И прекрасно знал: убить – только полдела, на это любой дурак способен. А вот убить и грамотно уничтожить следы – это может не всякий. Тут-то и нужен профессионализм. И вовек бы не попался Волк ментам, если б его не сдали. Свои же сдали. Сами вляпались по собственной глупости – и ну вприпрыжку писать чистосердечные признания, чтобы срока им поменьше вышли…

Еще в СИЗО решил Волк для себя на будущее: вот выйдет он, надо будет тщательнее выбирать заказчиков. Получается, это тоже важно, кто заказчик, получается, и к этой части дела тоже следует подходить профессионально. А в том, что и после отсидки он вернется к своему призванию, он не сомневался. Лучшее, что он умеет, – убивать людей. И на этом свете всегда найдутся те, кому надобны его услуги.

Так и вышло.

Только вот с последними своими работодателями он просчитался. Хотя не должен был, никак не должен… Позвонил ему очень уважаемый человек, позвонил лично, хотя вполне позволительно ему было доверить переговоры с Волком своему представителю. Позвонил и сообщил, что есть исключительно серьезный заказчик, который ищет профессионала высшего класса, и что он, уважаемый человек, намеревается именно его, Волка, порекомендовать этому исключительно серьезному заказчику. И если Волк согласен рассмотреть условия, то пусть запомнит время и место встречи…

Он, конечно, согласился. Но, явившись в условленное место, застал там лишь того самого уважаемого человека – в наглухо тонированной машине, окруженной охраной. Сам заказчик на встречу не пришел, и этот факт Волку даже понравился. Значит, действительно серьезный человек, коли посредниками у него выступают такие уважаемые люди…

Заказчик связь с Волком организовал грамотно. Лично Волк его так и не увидел. Аванс ему перевели на банковскую карту. А подробные инструкции он получил по электронной почте.

И вот как раз эти инструкции насторожили его. Причем настолько, что он чуть было не отказался от работы и не вернул аванс. Только боязнь уронить репутацию остановила его. Репутация в любом деле много значит.

Во-первых, инструкции были предельно подробные, не оставляющие Волку свободы действий, не оставляющие даже минимального выбора решений. Это уже нехорошо. А во-вторых, сам стиль составленного заказчиком за него плана… Что, в самом деле, это за невиданная придурь – выследить жертву, когда она будет совершать ежевечернюю пробежку, подманить криком о помощи, швырнуть в нужный момент оголенный провод под ноги? Зыбкий план, шаткий, столько в нем опасно подвешенных пунктов, которые могут сорваться от любой случайности: а если жертва побежит по другому маршруту, если не отреагирует на крик о помощи?.. Слишком много «если». Так дела не делаются. Никак не годится становиться в зависимость от случая. Это попросту непрофессионально. В период подготовки Волк нервничал, у него из головы не выходило новомодное словечко «креатив». К дьяволу такой креатив. Креатив в его работе – удел дилетантов. Действовать надо наверняка, чтобы не оставить жертве ни малейшего шанса. А вот когда мудришь и перестраховываешься, выдумывая ходы позаковыристее, тогда недолго и проколоться, дело провалить и себя погубить. Сколько начинающих на таком погорело! План должен быть предельно прост. Пуля в затылок или заточка в сердце – вот то, что нужно. Тело вывезти в лес и закопать. Или сжечь. Или утопить в реке. Или, на самый крайний случай, попортить кислотой лицо и руки. И никто никогда ничего не найдет. Кто искать-то будет? Менты? Нечего их воспринимать киношными суперменами. Они такие же люди, как и все, только тупее и ленивее.

Вопреки его опасениям, с первой жертвой все прошло на удивление гладко.

И со второй тоже. Там, в общем-то, ничего сложного и не было: проникнуть в военный госпиталь, переодевшись медбратом, сделать укольчик из шприца, предварительно взятого в условленном месте, одному из пациентов…

Но Волк все равно никак не успокаивался, все равно нервничал. И недаром. Третий план, поступивший от заказчика, ему не понравился еще больше первого. Надо ж было придумать такое: втемную дать наводочку шайке дворовых обалдуев, чтоб распотрошили богатенького дяденьку. И в разгар потасовки, когда закрутится суматоха, преподнести и им, и жертве сюрприз: пристрелить жертву, а вместе с ней – парочку нападавших подранить. И все это на виду у десятка свидетелей! С одной стороны, все четко получается, все чики-чики, менты ни за что не распознают в этом убийстве заказное. Обычное ограбление, в ходе которого некий, конечно, оставшийся неизвестным доброхот, некий робин гуд, решил вмешаться и заступиться за ограбляемого, пугануть оборзевшую шпану, да вот беда – стреляет робин гуд хреново, стрелой в стрелу за сотню ярдов не попадает. Терпилу случайно завалил. Да, остроумно. Креативно. А с другой стороны – опять же чересчур накручено-перекручено, излишне усложнено, сорваться может… И ведь сорвалось! Этот терпила вдруг как начал раскидывать гопников – Волк, не ожидавший такого, даже растерялся. И упустил момент, когда надо было стрелять. Да и если бы вдруг открыл огонь… совсем не факт, что пуля легла бы точно в цель. Уж очень шустрая жертва попалась…

Спустя полчаса после всей этой заварухи ему позвонили на мобильный (хотя своих номеров, он, само собой, заказчикам не давал). Незнакомый голос суховато-официально сообщил Волку, что им очень недовольны и второго провала не потерпят. Что-то такое необычное было в том голосе, что-то непонятно цепкое… будто с этим контактом протянулся к нему незримый коготок, вонзился куда-то глубоко в его голову – Волк даже не стал отвечать, не осмелился делать контакт еще ближе. Выждал паузу, по истечении которой с ним спокойно попрощались, и отключился.

Той же ночью он решил: надо спрыгивать с этого поезда. Черт с ней, с репутаций, своя шкура дороже. Хватит с него этого выматывающего нервы балагана, хватит пугающих странностей. А если в следующий раз заказчик еще чего похлеще придумает? Ему же расхлебывать этот… креатив! Неровен час, опять сорвется, и тогда… Серьезные люди проколов не прощают, это всем известно. И еще одно очень сильно беспокоило Волка. Заказчик – персона крутая. И те, кого он заказал, как выяснилось, тоже не промах. Никогда Волку не приходилось видеть, чтобы один человек так легко и непринужденно раскидал четверых. Даже телефонный разговор не прервал! Получается, что схлестываются две реально могучие силы, а он промежду них мотыляется бессильной разменной пешкой. Нет уж. Коли такой расклад вскрылся, ему здесь ловить нечего… Не для того он столько времени по лагерям мариновался, чтобы на второй же год свободы одеться в деревянный макинтош…

Деньги ему за первое дело должны были перевести уже на следующий день, так договаривались. Берет деньги (тут нечего бояться, он их заработал) и быстренько сваливает из города. В Ростов. Есть там у него лежка, о которой никто не знает. Переждет несколько месяцев, ухо высунет из берлоги, просканирует окружающее пространство: если все спокойно, можно будет потихоньку выходить в мир. А если нехорошие слухи запеленгует, что ж – отдохнет еще. Терпения ему не занимать. Двадцать лет терпел, так еще полгодика потерпеть – не проблема. Рано или поздно все устаканится. И снова все будет – чики-чики…

Часа через два езды по трассе Волк поймал себя на том, что непроизвольно вглядывается в салоны проносящихся мимо и обгоняющих его автомобилей. Надо ж… прилично уже отъехал от города, а напряжение все не отпускает. Этот коготок, вонзившийся в него в момент телефонного разговора с заказчиком, никуда не делся. Все так и сидит в его мозгу неприятной занозой и, кажется, даже физически ощущается.

«Спокойно! – приказал себе Волк. – Это всего-навсего нервы. Не может же он на самом деле подсадить мне в башку какую-нибудь хрень…»

Он свернул в первый попавшийся поселок. Припарковался у магазина и, захватив с собой сумку с вещами, направился к примеченной ранее автобусной остановке. Ключи от «девятки» он запустил в чей-то огород.

Ну все. Теперь пусть они его поищут, пусть попытаются перехватить. Волк вам не цепная собачка, а вольный зверь! Захочет – и уйдет, следы хвостом заметет, не поймаете.

Но это самоубеждение не помогало.

Пока не пришел автобус, Волк курил одну сигарету за другой. Шепотом чертыхался и спохватился только тогда, когда на него стали оглядываться.

«Да что это со мной? Сроду не был таким нервным. Теряю хватку? Старею?»

Он сел в подъехавший автобус, даже не поинтересовавшись его маршрутом. Какая разница? Сейчас главное – спутать вероятных преследователей, а уж потом, когда он сам почувствует: все, оторвался, – тогда на юг, прямиком на юг!..

В автобусе, стареньком, побрякивающе трясущемся, не стало спокойнее. Почему-то Волку постоянно казалось, что пассажиры хотят с ним заговорить. Только он мельком глянет на кого-нибудь, тот сразу с готовностью оборачивается к нему, заинтересованно ловит взгляд, открывает уже рот… Всякий раз Волк поспешно отворачивался к окну, чувствуя, как что-то начинает дрожать в животе.

Автобус привез его в какой-то городок, пыльный и тесный, как набитый стариковским тряпьем шкаф. Темнеть еще не начало, но солнечный свет потяжелел, в нем появились красноватые оттенки приближающихся сумерек, и откуда-то из-за бесконечных дощатых заборов совсем по-вечернему квохтали невидимые куры.

Неподалеку от автобусной остановки Волк увидел одноэтажное здание с вывеской «Кафе». Эта вывеска его неожиданно приободрила. Так и надо, чем проще, тем лучше. «Кафе» – значит, кафе. И никакого ненужного креатива.

Он вошел в маленький, на пять столиков, зал, уселся в углу. Кроме него, посетителей в кафе «Кафе» не наблюдалось. Было здесь полутемно, и стояла тишина, нарушаемая только рокотаньем допотопного холодильника за стойкой, да еще едва слышным мушиным жужжанием. Мух в зале было на удивление много – то и дело поле зрения Волка пересекали стремительным перелетом туда-сюда крохотные черные тельца. А вот липких лент-ловушек он нигде не заметил. «Странно, вообще-то, – подумал он. – Хотя что тут странного? Обыкновенная захолустная забегаловка, на такую мелочь, как мухи, никто внимания не обращает: ни персонал, ни посетители. Хорошо еще, собаки под столами не шныряют…»

К нему, повиливая бедрами, подошла официантка, молодая еще, но уже, верно, видавшая виды: обесцвеченные короткие волосы нарочито растрепаны, в припухших глазах мутнеют остатки не рассосавшегося с утра похмелья, на кисти левой руки у большого пальца имеется неаккуратная татуировка: «Аня», а в углу ярко накрашенного рта темнеет прогал отсутствующего зуба.

– М-м-м? – осведомилась официантка, опершись татуированной рукой о край стола, кокетливо избоченившись так, что из-за края нечистого фартука выглянуло туго обтянутое юбкой крутое бедро.

– По полной программе, – сказал Волк, беззастенчиво разглядывая девушку. – Первое, второе…

– А компот?

– И компот, – согласился Волк. – Граммов двести. Ну и закусочки какой-нибудь…

– Больше ничего не надо? – поцелуйно вытянув губы и поигрывая бедром, проворковала официантка Аня.

– Коли предлагают, чего ж отказываться? – осклабился Волк.

Официантка, игриво покачиваясь, уплыла на кухню. А Волк, придвинув к себе половину пивной жестянки, игравшей в этом заведении роль пепельницы, закурил. Ему заметно полегчало здесь, в прохладном безлюдье, в полумраке. Да еще и официанточка… Можно, кстати, задержаться в этом городке на ночь, гужануться с белобрысой Аней, она явно против подобного времяпрепровождения возражала последний раз классе в седьмом и то – какому-нибудь седоусому трудовику Петровичу. А уж утром продолжить путь. Приятно здесь, что ни говори… Только вот мухи жужжат все назойливее. Больше их стало, что ли?

Он докурил сигарету, подождал немного, закурил еще одну, последнюю. Пачку смял, скатал в кулаке до состояния бумажного шарика, пихнул в пепельницу. А официантка все не шла.

И мухи…

Теперь он уже не сомневался, что их и на самом деле стало больше. Под низким, плохо освещенным потолком клубились целые стаи. Мухи одна за другой слетали к столу, за которым сидел Волк, пробегали ломаным непредсказуемым зигзагом по истертой липкой клеенке и снова срывались в наполненное жужжанием пространство зала. Липли к лицу Волка, он раздраженно смахивал их ладонью, почему-то не встречая сопротивления.

Напряжение вновь стало нарастать в нем.

В кафе так и не объявился ни один посетитель. Тоже непонятно. Маленький городок, развлечений здесь, кроме как нажраться и подраться, никаких не должно быть. А вот поди ж ты…

Наконец-то мягко хлопнула дверь кухни и показалась официантка с подносом. Она подошла ближе, и Волк обомлел: над ее растрепанными пергидрольными лохмами гудела целая туча мух.

Что-то болезненно задергалось в его голове. Словно ожил, затрепыхался, принявшись терзать мозг, тот самый коготок.

Официантка, приблизившись, поставила поднос перед Волком. А он не решился опустить глаза в принесенные тарелки. Мушиная туча окутала верхнюю часть головы девушки, отдельные мелкие твари резво бегали по ее лицу, а сама официантка Аня почему-то не обращала на это никакого внимания. Видимо, потому что она и сама изменилась. Глаза ее стали темными, какими-то мертвыми…

Она подмигнула Волку мертвым глазом и что-то произнесла.

Он не разобрал, что именно, – он слышал только непрекращающееся жужжание, жужжание заволокло все остальные звуки.

За поясным ремнем жег кожу, словно раскалившись, пистолет. Да что пистолет!.. Пистолет тут не поможет, в этом Волк не сомневался ни капли. Бежать отсюда! Бежать скорее! Вскочить, одновременно опрокинув столик с подносом на жуткую официантку, рвануть к двери, пока она не опомнилась!.. Вот сейчас… Вот прямо сейчас…

– Сиди, – сказала официантка Аня.

Голос ее был чужим и отдаленным, будто говорил не живой человек, а звучал вырезанный из ледяного камня динамик. Причем звучал – как тут же догадался Волк – не где-нибудь, а в его собственной голове.

– Сиди, – повторила она. – Тебя что-то беспокоит?

– М-мухи… – с трудом выговорил Волк. – М-много…

– Мухи? – Голос в его голове теперь выражал удивление, но теплее от этого не стал. – Тебя никогда не беспокоили мухи. Много? Прихлопни одну, две, три… Сколько угодно, их все равно не станет меньше. Это не важно. Сиди. Сиди и слушай.

На это Волк ничего не ответил. Ничего не смог ответить.

– Ешь свой ужин, – звучал в его голове ледяной голос официантки Ани. – И сразу возвращайся. Утром ты выйдешь на связь. Тебе предстоит еще одно дело. Не бойся, не сложное. Куда легче трех предыдущих. Ты обязательно справишься. Ты должен справиться. Чего-то стоят только те, кто умеет убивать. А все остальные – никому не важные мухи.

– Да! – выкрикнул Волк, дернувшись так, что стул под ним тонко взвизгнул металлическими ножками по кафельному полу. – Я сделаю!

И сразу все изменилось. Вокруг стало светлее, всепоглощающее жужжание пропало. Пропали и мухи, все до единой. Официантка Аня смотрела на него с боязливым удивлением.

– Чего прыгаешь-то? – спросила она уже другим голосом, нормальным, человеческим. – Дурной, что ли? Второе, говорю, сразу нести?

– Неси… – послушно закивал Волк, хотя есть ему совершенно расхотелось.

Через час он уже торопливо шагал в темноте – по обочине загородной трассы, вытягивая руку над асфальтом всякий раз, когда его, окатывая светом фар, обгоняла машина. Он прошел без остановки не менее восьми километров, когда рядом с ним наконец-то затормозил грузовичок, доверху груженный капустными кочанами (Волк едва сдержал себя, чтобы не спрыгнуть с насыпи и не рвануть к лесопосадкам – в потемках ему показалось, что кузов наполнен отрубленными человеческими головами).

Высунувшийся из кабины водитель подозрительно оглядел его и, явно жалея о том, что остановился, поинтересовался:

– Куда тебе, болезный?

– В Саратов, – хрипнул, светя в темноте бледным лицом, Волк.

Часть третья

Глава 1

Игорь Двуха молотил здоровенную многокилограммовую дубовую плаху. С правой, с левой… С правой, с левой… С правой! С правой! С левой!.. Кулаки Двухи раз за разом врезались в древесину, вышибая из нее брызги трухи. С правой!.. С левой!..

Плаха, подвешенная на толстенной стальной цепи, не раскачивалась от его ударов, только подпрыгивала, звеня цепью. Двуха бил так, чтобы энергия удара поглощалась снарядом. Ударь он подобным образом по человеку, тот бы не отлетел в сторону, а рухнул наземь там же, где и стоял, – с кровавой кашей вместо внутренних органов.

С правой! С левой!

Игорь вбивал в ни в чем не повинную плаху всю свою злость, обиду, досаду… Надо же – развели, как щенка! Столько денег украли! Зарабатывали, зарабатывали всей компанией, и тут… в один день все коту под хвост.

Не так жаль денег, конечно, как доверия соратников. Он, Двуха, Игорь Анохин, коммерческий директор «Витязя», тот, кто обязан был хранить и приумножать, оказался дурачком, которого обманули по простейшей стандартной схеме. Дурачок лопоухий. Вот он кто есть на самом деле… Двуха – голова два уха…

И самое главное – Олега подвел. Тот рассчитывал начать строительство как можно скорее, и вдруг…

Нет, естественно, они выкрутятся. Все до единого витязи уже выразили готовность пожертвовать собственными зарплатами, чтобы компенсировать часть уворованного, высказались в том смысле, что обязательно помогут на стройке. Это понятно, никто в этом и не сомневался. Несколько предприятий, верно, придется заморозить на время, в кредиты придется влезть… И это тоже понятно и сомнений тоже не вызывает. Выкрутимся, выдюжим. Строительство палестры начнется в срок. Да только какой ценой? И виноват в том, что эту цену придется платить – всем, каждому витязю, – лишь он один, Игорь Двуха…

Ну, ловчилы хреновы, Лелик и Болек, попадитесь вы только!..

С правой!..

От очередного удара измочаленная плаха сухо треснула, от нее откололся изрядный кусок. Двуха перевел дыхание, сдул с костяшек пальцев труху.

Спортивный зал охранного предприятия «Витязь» все так же гомонил вокруг него, стучал и бряцал, покрикивал, шумно дышал, но Двуха почувствовал, что в зале что-то изменилось.

Он развернулся ко входу. Ага, гости пожаловали…

У дверей стояли четверо: тонконогий юноша в очках с перемотанной изолентой дужкой, хмурого вида кряжистый усатый работяга, полноватый дядька в поношенном деловом костюме с портфелем под мышкой и худощавый парень в кожаной куртке.

Четверо стояли тихонечко, глядя на то, что происходит в зале, с изумлением и интересом.

Тут, конечно, было на что посмотреть. Кроме Двухи, еще шестеро витязей работали с плахами. Дюжина замерла вдоль дальней стены, уставившись в свои раскрытые ладони, как в книги, – новички учились концентрировать в себе энергию. Двое, продвинувшиеся в постижении первой ступени Столпа Величия Духа дальше них, застыли в позе «крокодил на одной лапе» (вес тела, находящегося параллельно полу, удерживается на одной, согнутой в локте руке). На ринге в центре зала пятеро под руководством Виталика Гашникова проводили спарринг. Четверка тренированных ребят пыталась достать пятого, щуплого с первого взгляда паренька в боксерских трусах и майке. Паренек постигал первую ступень Столпа уже третий год, а его оппоненты не более года. Поэтому для сведущего человека ничего удивительного не было в том, что противники щуплого паренька (каждый едва ли не вдвое его больше) разлетались от него, как щенки от опытного бойцовского пса, не вошедшего, впрочем, в раж настоящей кровавой битвы, всего лишь забавляющегося…

Усмехнувшись, Двуха двинулся к пришельцам. Они заметили его, зашевелились, заговорили меж собой.

– Будь достоин! – выскочил вперед мальчик в очках, не успел Двуха сократить расстояния и до десятка шагов.

– Долг и Честь! – отозвался Игорь, подходя ближе. – Ага, мне Нуржан звонил по поводу вас, предупредил, что навестите. С «so-ratnic.ru», верно?

– Так точно… – утвердительно буркнул хмурый работяга.

– Чем обязан, соратники?

– А можно нам сюда ходить заниматься? – снова опередил остальных тонконогий очкарик. – Этим… Столпом Духа? Или здесь – только для витязей? Посторонних не пускаете?

– Да куда ты лезешь-то? – одернул его работяга.

– Посторонним тут делать нечего, – согласился Двуха. Завершил он фразу такой интонацией, будто хотел сказать что-то еще.

– Мы не посторонние! – оскорбленно объявил очкарик. – Мы… достойны!

– Слова – ничто, – сказал Двуха. – Единственное мерило истины – практика.

Очкарик взвился, словно вот прямо сейчас вознамерился кинуться доказывать, что он и впрямь не какой-нибудь посторонний, что он и правда достоин, но вдруг замолчал и остановился. Вздернул подбородок и обиженно дрогнул губами.

– А что нужно сделать-то? – спросил парень в кожаной куртке. – Чтобы доказать?

– Прокрасться в Белый дом, кнопку Обаме на стул подложить, – тут же придумал Двуха. – Ладно, шучу. Я же знаю, кто вы такие, чем вы живете и чего уже достигли. Приходите, когда хотите, никто против не будет. Наоборот, помогут, чем нужно. Вы ради того, чтобы насчет этого договориться, со мной хотели встретиться?

– Совсем нет! – вступил усатый работяга. – Просто тут некоторые… лезут поперек батьки в пекло. Мы вот чего пришли. Мы знаем, что проблемы у вас, у витязей. Решили помощь свою предложить. С одной стороны… где мы и где вы, куда уж нам встревать… Вы-то сколько раз за нас вступались, если б не витязи, нас бы давно уже раздавили… А с другой: нас на «so-ratnic.ru» уже семьдесят четыре человека только по Саратовской области. А по всей стране так под тысячу наберется. Во-первых, деньгами скинемся – немалая сумма выйдет. Во-вторых, руками поможем палестру-то строить. Кривочки – место знакомое, привычное, мы давно там волонтерствуем.

– Знаю, – сказал Двуха. – Тебя как звать-то, ты не сказал?

– Семенычем зови. Да и сами кривочцы… На нас глядучи, разохотились. Раньше их дрынами было не согнать в бригады, которые благоустройством их же города занимаются, расползались тараканами, а потом… постепенно возвращаться стали. С полсотни уже работают с нами. Вровень работают, без дураков.

– Если точнее, сорок четыре человека, – добавил дядя с портфелем под мышкой. – Банковский счет мы уже открыли. Номер его на нашем сайте уже выставили. Через недельку, как побольше наберется, снимем, передадим. Ну а на строительство ехать – это хоть завтра. Только сегодня надо время и место сбора назначить.

– Серьезно у вас, – качнул головой Двуха.

– А то! – с достоинством подтвердил работяга. – Кстати, насчет тех мошенников… Среди наших и полицейские имеются, и еще… много людей в разных сферах. Один даже из губернаторской команды есть. Нуржан об этом вам должен был сказать.

– Да я и сам в курсе, – снова кивнул Двуха.

– Так вот, мы и в этом направлении покопаем. Если что удастся выяснить…

– Понятно, – сказал Двуха. – Ну что ж, соратники…

Было заметно, что он все-таки немного растерялся. И не мог сообразить сейчас, что еще ему сказать.

– Будьте достойны, – все-таки нашелся он.

– Долг и Честь! – ответили ему.

* * *

В рабочий кабинет мэра Кривочек Пересолина явился Борян Усачев и жизнерадостно доложил:

– Беда, Евгений Петрович!

– Что опять такое? – простонал Пересолин, поднимая встрепанную голову от компьютерной клавиатуры.

– На Тимохином пруду митингуют. Наро-оду!.. Уже человек с полсотни набежало. Помпу окружили, трубопровод, для осушения проложенный, грозятся разобрать, рабочих в заложники взять. В общем, развлекается как может население – пятница же. Олегу я уже сообщил, он прямое указание давал: держать его в курсе всего происходящего.

Пересолин уронил лицо в руки, коротко промычал что-то сквозь пальцы и с тяжелым вздохом снова вскинул взгляд на Боряна:

– А ты-то чего такой довольный?

– Да как-то… интересно получается, – с готовностью пояснил Усачев. – Когда-то вы нас, детдомовцев, от всяких напастей защищали, а теперь, значит, наше время пришло – вас оберегать. Забавно…

– Забавно! – передразнил Евгений Петрович. – С ума все посходили. Сижу здесь в правительстве под охраной, как диктатор, честное слово, в окружении штурмовиков. Перед подчиненными стыдно. Чего они опять бунтуют-то, революционеры эти? Чего им надо?

– А того же самого.

– Я же им сказал: никакой компенсации никому не будет!

– А они не верят. Вас требуют. И Трегрея еще.

– Не пойду! – скривился Пересолин. – Хватит, надоело! Сейчас вот полицию вызову – и все дела. Что, сильно шумят?

– Ага… – Борян подошел к окну, распахнул его и далеко высунулся. – Даже отсюда слышно немного…

– Ну, пусть пошумят. В кутузке остынут, – зловеще пообещал мэр Пересолин и снял трубку служебного телефона. – Хватит с ними нянчиться, довольно! Мне дело надо делать, а они…

– Евгений Петрович! – посерьезнев, шагнул к столу мэра Усачев. – Вам, конечно, решение принимать, но… Пересажают ведь половину на пятнадцать суток, штрафов накидают еще. Менты разбираться не будут, всех загребут, кто убежать не успеет. Еще и ОМОН подтянут, а те мастера дубинками работать. Помните, как на нас-то с ОМОНом перли детдом отнимать? На детей! А они, митингующие наши, те же дети. Не злодеи никакие. Так, дураки просто. Пьяные к тому же, по причине начала выходных. Их ведь на безобразие разжечь – раз плюнуть. А как раз главные-то подстрекатели и улизнут.

Пересолин положил трубку. Очень внимательно посмотрел он на бывшего своего воспитанника.

– Да сил ведь нет с ними никаких! – сказал он, нервно пригладив волосы. – А ты что предлагаешь?

– К Тимохину пруду пешком-то идти – минут десять. А если на машине, и вовсе за пару минут доберемся. Поговорите с ними, урезоньте, отрезвите, предупредите. А если что не так пойдет, мы с ребятами проконтролируем. Я троих витязей уже отправил туда. Следить, чтоб народ не очень-то революционерствовал. А полицию не надо. Сами справимся, если что. Во!.. – видимо, ради дополнительной наглядности он продемонстрировал мэру Кривочек крепкий натренированный кулак. – Какой убедительный аргумент имеется, а?

Евгений Петрович снова вздохнул.

– Это что же получается? – тоскливо проговорил он. – Как ни крути, а без помощи кулака нашему народу ничего втолковать не удастся?..

* * *

– Вещи я почти все уже собрала! – весело сообщила Ирка в мобильный телефон, крутясь на каблуках перед большим треснутым зеркалом в прихожей. – Всего две коробки получилось и один чемодан. То есть полчемодана… Немного мы с тобой нажили-то, а, Олег? – не удержалась она.

Ей так непривычно радостно было ходить в уличной обуви по съемной квартире, щелкать каблуками по щербатому паркету!.. Вроде как наказывая давно опостылевшее жилище. Напачкала немного – ерунда. Хозяйка явится за очередной платой только через неделю, Ирка еще успеет помыть полы.

– Когда твои ребята подъедут? – Ирка метнулась к окну, широко распахнула его, выглянула во двор – никого. – Полчаса? Ну, получаса мне вот так вот хватит!.. Я же с самого утра канителилась, тереха-дуреха такая, со сборами, никуда не отлучалась. У нас в универе сегодня день научной работы – аудиторных занятий нет…

Зажав телефон между плечом и щекой, она танцующе скользнула к дивану, где разложено было стопками ее белье. Принялась, продолжая разговаривать, собирать стопки, аккуратно складывая их в неполный еще чемодан.

– Привезут меня в наш домик, помогут расположиться, ага?.. – Ирка еще ни разу не видела тот дом в Кривочках, в который они сегодня переезжали, но уже называла его «наш домик», как-то само собой так вышло с первой минуты, когда она о нем услышала. Ей так и представлялся маленький ладный коттеджик, такой… прянично-счастливый, вроде тех игрушечных домиков со съемными стенами и крышей, в которых она селила своих кукол в детстве. Пусть он одноэтажный, этот их с Олегом домик, пусть состоящий всего из двух комнат и кухоньки, зато – свой собственный, личный, персональный. Там, конечно, все будет по-другому, там все будет не так, как в этой надоевшей ветхой квартире с вечно текущими трубами, барахлящим электричеством, осыпающимся потолком. Там будет просторно и светло, там будут деревянные полы, по которым, свежевымытым, такое наслаждение ходить босиком, там окна будут выходить прямо в сад, а в саду, под окном, обязательно будет куст сирени: весной фиолетовый, летом зеленый, осенью яркий желто-красный, а зимой – белый-белый и пушистый, как боящийся неосторожного дыхания созревший одуванчик… И главное – никаких соседей, никакой чужой жизни, стучащей, бренчащей, орущей и воняющей, нахально лезущей в уют твоей собственной жизни.

– И ты тоже в Кривочки едешь? – тараторила Ирка, не торопясь класть трубку. – Ах, уже почти что там… А это твое дело, оно надолго? Ты – как только освободишься – сразу домой, ладно?! Я что-нибудь успею приготовить, мы посидим вдвоем, отпразднуем новоселье… Только вдвоем! Никого больше не надо, договорились? Никаких твоих сомиков, двух и прочих нуржанов! И вечером ты никуда не сбежишь, хорошо? Что значит: «постараюсь»?.. Что значит: «обещаю»?.. А ты дай слово, тогда поверю!

* * *

– Даю слово, – сказал Трегрей. Еще немного послушав, он попрощался и положил трубку.

– Переезжаете? – поинтересовался Женя Сомик, помещавшийся рядом, на водительском сиденье. – Хорошее дело. Там безопаснее всего, кругом свои…

Они помолчали немного. Дорога лилась под колеса их автомобиля урчащей черной лентой, бесшумной птицей промелькнул справа синий указатель: «Кривочки – 5 км».

– А ведь многие из наших перевозят родных поближе к себе да под охрану их определяют, – проговорил вдруг Женя. – Хоть и решили считать, что опасность грозит только нам, старшим витязям, но все равно… Семью подвергать опасности – последнее дело. Кто знает, что этому Охотнику в голову взбредет…

– Действия так называемого Охотника подчинены строгой логике, – сказал Олег. – Он следует путем наибольшей эффективности, ему нет нужды стращать нас или шантажировать. Ему это напросте невыгодно. Он уверен: единственное, что может сокрушить наше дело, – это уничтожение его идейных вдохновителей.

– Это точно, – поддакнул Сомик. – Не станет нас, и все мало-помалу утихнет. Какое-то время – и, вероятно, довольно продолжительное – ребята смогут поддерживать себя на уровне первой ступени Столпа, даже тренировать других смогут, но подняться выше… уже нет. А то, что не развивается, рано или поздно начинает деградировать. Олег? Олег!..

– Да? – откликнулся, будто очнувшись, Трегрей.

– Какой-то ты… – нахмурился Сомик, – после этого звонка – настороженный. С Иркой… что-то не так?

– С ней все нормально. Пока…

– Дурное предчувствие?

– Не предчувствие, – поправил Олег. – Сверхчувство.

Сомик впервые услышал об этом сверхчувстве. И, само собой, тут же поинтересовался – что же это такое.

Трегрей помял в кулаке подбородок, медля с ответом.

– То, что принято называть предчувствием, – сказал он, – чаще всего – сигнал подсознания, основанный на наблюдении сознания над реальностью. А сверхчувство – это нечто иное. Это умение читать в пространстве, наполненном множеством психоэмоциональных импульсов, едва ощутимый контур тех импульсов, которым только суждено родиться. Ничего не происходит из ниоткуда; событие А вытекает из события Б, которое становится причиной события В; но это В наверняка бы не произошло, когда б не события Г и Д, которые могут не иметь никакого отношения к событиям А и Б… Непонятно? Запутанно?.. А если видеть и чувствовать в этом переплетении каждую ниточку, есть вероятность проследить, где и когда они свяжутся в клубок, который уже невозможно будет размотать. Теперь понимаешь?

Сомик неуверенно пожал плечами. Близился поворот на Кривочки, близ которого на обочине до сих пор темнел обугленный остов «девятки» Нуржана.

– Чем дальше постигаешь третью ступень Столпа Величия Духа, – проговорил еще Трегрей, – тем глубже погружаешься в ткань энергетического пространства планеты, тем лучше начинаешь понимать этот мир. И тем труднее тебе объяснить непосвященному, что именно ты понимаешь.

– Другими словами, в ближайшее время может произойти что-то… нехорошее? – спросил Женя.

– Да.

– С… Иркой?

– В том квадрате пространства, где она сюминут находится, – уточнил Олег. – Потому-то я и настоял на скором переезде.

– А раньше ведь у тебя такой способности не наблюдалось, а? – сказал вдруг Сомик. – Развиваешься… В отличие от нас, – неловко добавил он, вспомнив давний неприятный разговор. – И что же – ты теперь у нас еще и этаким… улавливающим опасности радаром функционировать будешь? Где кому что грозит – р-раз! – и почувствуешь? Вот это круто!..

– Навряд, – не улыбнулся Олег. – По крайней мере, в ближайшее время. Здесь особый случай. С Ириной у меня психоэмоциональная связь сильнее, чем с кем бы то ни было, – последнюю фразу он проговорил с какой-то… неохотой, что ли? С каким-то усилием…

И Сомик это заметил.

– Вот и хорошо, – одобряюще сказал он, – что именно с ней у тебя связь сильная. И психоэмоциональная, и не только… Наконец-то! Нельзя же всего себя целиком отдавать одному делу, какое бы оно, это дело, ни было важным. Все мы люди, все-таки… Это нормально, Олег, ничего здесь дурного нет. Это я к тому, что ты… своей женитьбы словно стесняешься. Будто думаешь, что мы, витязи, тебя к девчонке ревновать будем!

– Все совсем не так, – медленно и вязко произнес Олег. – Здесь… другое… Я еще кое-что чувствую, Женя… Относительно себя самого…

– Что именно?

На это Трегрей промолчал. Лишь неопределенно крутнул головой.

– А она успеет? – вдруг обеспокоился Женя. – Ирка-то? Может, вернемся? А? Ну их к черту лысому, этих митингующих, когда на карте жизнь близкого человека!..

– Она успеет, – ответил Трегрей. – С минуты на минуту к ней должны прибыть витязи из ЧОПа. И… я не имею права жертвовать общим делом, даже если грозит опасность моему близкому человеку. Мы тем и сильны, что никогда не ставим личное превыше общего.

Глава 2

Он словно оказался в древней гробнице. С низких потолков свешивались комья паутины, глухие стены давили сумрачную тишину комнат, на полках и этажерках которых зловеще темнели покрытые пылью манускрипты, идолы каких-то божеств, потемневшие от времени и пыли сосуды. Окна здесь, хоть и лишенные занавесей, были так мутны и грязны, что свет, проникая сквозь стекла, и сам делался мутным и грязным.

Здесь и мумия наличествовала.

Посреди комнаты под тусклой лампочкой, опутанной паутинным коконом, на единственном табурете, прямо, как вбитый гвоздь, сидел косматый бородатый мужик в обветшалой одежде. Рот его был страдальчески приоткрыт, а глаза – вытаращены и неподвижны. Растрепанную шевелюру неряшливой шляпой покрывал лоскут паутины.

Можно было подумать, что мужик сидит так вот уже много лет, но Волк, конечно, догадался: паутинный лоскут, должно быть, слетел на мужика с потолка совсем недавно – когда они, покидая эти комнаты, закрыли за собой дверь, колыхнув здешний спертый воздух.

Он осторожно наклонился над хозяином жилища, пощелкал пальцами перед его застывшим лицом, тихо позвал:

– Эй!..

Косматый бородач не шелохнулся. Тогда Волк, поколебавшись, достал зажигалку, поднес ее к вытаращенным остановившимся глазам, крутанул колесико. Вспыхнул синеватый огонек, освещая серое лицо; зрачки бородача сузились, но сам он не двинулся с места, не произнес ни звука – даже и тогда, когда загорелся клок паутины на его голове и затрещала прядь волос, на которые тут же перекинулся огонь.

Волк поспешно убрал зажигалку, ладонями сбил разгоравшееся пламя. И отошел в сторону, решив больше не экспериментировать.

Нет уж, на этот раз не должно быть никаких накладок. На этот раз он обязан сработать профессионально четко. Они сказали: еще одно дело, последнее дело – и он свободен. Нетрудное дело, Волк несомненно с ним справится.

Он еще раз прошелся по темным комнатам. Пыль и годами наслаивавшийся мусор скрипели у него под ногами. Остановившись перед одной из полок, Волк наугад вытащил манускрипт, рукавом протер обложку. «В. Каверин. Два капитана» – прочитал он. Идолы божков при ближайшем рассмотрении оказались бюстами Ленина и Гагарина, а загадочные сосуды – раритетными бутылками из-под напитков, популярных в предыдущую эпоху: «Солнцедар», «Портвейн 777» и «Агдам».

Волк вернул артефакты на места, вытер запачканные ладони о джинсы.

– Нетрудное дело, – шепотом повторил он, – обязательно справлюсь.

Он вдруг поймал себя на том, что нервничает. Давно за ним такого не наблюдалось, недостойно это профессионала… Так ведь и обстоятельства исключительные!

– Справлюсь, – вновь прошептал он. – Нетрудное же дело… И как только все закончится – прочь из этого города. В Ростов, в безопасную берлогу! Только бы добраться до Ростова-папы! А сюда больше ни ногой. И тогда все точно будет, как обычно, чики-чики…

В его кармане пиликнул телефон. Волк вздрогнул, порывисто вытащил аппарат, глянул на дисплей.

Ну все, пора!

Надев на ходу нитяные перчатки, стиснув в ладони – чтоб не лязгнуло – набор отмычек, он выскользнул из сумрачного жилища, оказался на лестничной площадке, где, кроме двери, из которой он только что вышел, располагалась всего только еще одна дверь.

Нехитрый замок этой двери он вскрыл идеально – бесшумно и быстро.

И с самим делом никаких сложностей не возникло.

Все пошло не так, лишь только настал момент отхода.

Он уже положил на тумбочку в прихожей окровавленный столовый нож, уже приоткрыл дверь, готовясь шагнуть обратно на лестничную площадку, уже заранее стянул с рук перчатки – как вдруг во дворе близко зарычал автомобильный двигатель. Волк отступил внутрь квартиры, скакнул к окну – во двор въехала машина, резко затормозила, из нее споро выскочили двое парней в форменных куртках с нашивками «Витязь» на спинах. Парни, оживленно переговариваясь, направились к подъезду, нырнули в него.

Волк закусил губу. Наиболее разумным решением было бы – переждать, пока эти двое не освободят ему проход, но Волк звериным своим чутьем тотчас ухватил: эти двое наверняка к нему.

Не медля больше ни секунды, он рванулся в соседнюю комнату, окна которой выходили на противоположную сторону дома. Распахнул окно – приметив, как скрипнула от сквозняка входная дверь, – скривился. Надо было запереть дверь! Почему он не запер дверь?! Теперь парни с нашивками «Витязь» на форменных куртках, если они действительно поднимаются именно сюда, проникнут в квартиру беспрепятственно.

Ах, нехорошо… Слишком запсиховал, когда обнаружил появление незваных гостей, оттого и допустил ошибку. Чересчур часто он последнее время нервничает, это опасно. Такого раньше никогда не было. Да ведь и заказчиков таких жутких ему раньше не попадалось… И таких странных дел – тоже…

Исправлять ошибку времени уже не было.

Волк вспрыгнул на подоконник. Прямо под ним мокро лоснились после недавнего дождя металлические крыши гаражей, напоминавшие китовьи спины. А за гаражами лежала тихая окраинная проезжая улочка, по которой – всего-то два квартала пройти – и вот она: неприметная старенькая «Нексия», которую Волк угнал специально для этого дела еще утром.

Он отпустил руки и ухнул вниз.

Гулко и громко – слишком громко! – громыхнула под ним стальная крыша гаража. Волк перекатился к краю, не вставая, нырнул вниз на поблескивающий асфальт тротуара. Приземлился удачно, на ноги, тут же выпрямился и порывисто оглянулся. Впереди маячила спина какого-то прохожего, позади и вовсе никого не было. Вывернула из-за угла и прошуршала мимо начищенная чопорная «Волга».

«Все нормально, все чисто… – сказал себе Волк, припустив ускоренным шагом по тротуару, – улочка тихая, шум поднимать некому. Да и – если б кто увидел – что здесь такого? Ну, сверзился мужик с гаража, мало ли…»

Он прошагал уже порядочно, успел немного угомонить прыгающий стук сердца, даже замедлил шаг, придав себе вид беспечно прогуливающегося человека, как вдруг почувствовал – что-то неладно у него за спиной.

И обернулся.

И обомлел. За ним, настороженно оглядываясь по сторонам, трусил один из тех парней в форменной куртке «Витязь». Они встретились глазами, и парень, будто почувствовав хлестнувший Волка испуг, немедленно ускорился.

Волк тут же отвернулся, но успел еще заметить, как на безлюдной улочке появился второй парень – этот витязь спрыгнул с того самого гаража, с которого минуту назад спрыгнул сам Волк.

Нет, не спрыгнул… Парень в форменной куртке «Витязь» – запоздало понял Волк – перепрыгнул через гараж. Как перепрыгивают незначительное препятствие, вроде невысокого ограждения.

Волк рванулся, побежал изо всех сил, это вышло не осознанно, а вполне себе инстинктивно, он и сообразил-то, что бежит, когда уже несся громадными скачками, не оглядываясь, к подворотне, где припарковал, прижав к стене, свою «Нексию».

Он влетел в автомобиль, сорвал его с места, страшась, что старенький двигатель заглохнет, проскочил сквозной двор, выехал на соседнюю улицу, такую же тихую, узкую и немноголюдную, как и та, по которой он только что бежал. «Нексия» натужно, по-самолетному, ревела, трудно разгоняясь. В зеркале заднего вида что-то мелькнуло. Что-то неправильное, чего никак не могло быть…

Впрочем, почему это не могло быть? Мало ли он за последние дни видел такого, чего не может быть?

Парни догоняли его. Это с какой же скоростью они должны бежать?

Тот, кто был ближе, внезапно взметнулся в воздух – будто его вздернул к небу кто-то невидимый.

И через пару секунд Волк почувствовал, как автомобиль вдруг сильно вздрогнул, едва ли не подпрыгнув от страшного удара. Машину мотнуло вправо-влево, но Волку удалось удержать ее на дороге. Он посмотрел в зеркало заднего вида и вскрикнул он неожиданности и испуга.

Парень в форменной куртке помещался на багажнике, удерживаясь – как с ужасом углядел Волк – одной рукой, которую он, пробив металл, вогнал в багажник, в самое нутро. Второй рукой парень, не торопясь, а действуя раздумчиво и обстоятельно, размахнулся и разбил заднее стекло. Волка поразило лицо парня: холодное и безжалостно-сосредоточенное. Парень знал, что сделал Волк, и взгляд парня был – взгляд убийцы, настигающего жертву. В животе Волка, напряженно поджавшемся, тонко задрожало-запело что-то, будто натянулись конвульсивно кишки. Никогда раньше Волку не выпадала роль жертвы.

В голове Волка пронеслись кадры американского блокбастера, бешено популярного в пору его молодости. Да, да, такое же лицо, такой же взгляд помнил он у одного из героев того фильма, неуязвимого робота, способного принимать любые формы. Парень снова размахнулся, и Волк опять вскрикнул – ему показалось, что вот сейчас рука парня вытянется смертоносным стальным клинком, прошьет насквозь тесное пространство салона, спинку сиденья и его, Волка, тело, с одинаковой легкостью.

Но парень лишь уцепился свободной рукой за край окна, вытащил из дыры в багажнике вторую руку, подтянул тело, чтобы перебросить его в салон.

Волк выхватил из-за пояса пистолет. Не целясь и даже не глядя, он выстрелил несколько раз себе за спину. Пистолет, содрогаясь, плясал в его руке, пули летели наугад. Но одна из них все-таки достигла цели – снесла парня, уже вползавшего в салон, прочь.

Волк облегченно выдохнул, вдруг ощутив слезы у себя на глазах. Повезло! Наконец-то ему повезло! Ему вдруг подумалось, что, если бы он целился, он бы точно не попал. Этот гад сумел бы увернуться, мгновенно совместив направление его взгляда и возможную траекторию движения пули. А при хаотичном разбросе выстрелов случайного попадания он избежать не смог…

Волк снова взглянул в зеркало заднего вида. Раненого парня он не приметил, а вот тот, второй, так же неотрывно бежал вслед за все набирающей скорость «Нексией».

Стрелка спидометра, дрожа, достигла отметки «100». Волк лавировал между автомобилями, которых – по мере приближения к городскому центру – становилось все больше на дороге, не слыша ни гудков вслед, ни возмущенных выкриков, ничего, кроме рева двигателя и боя крови в ушах.

Не сбавляя скорости, он свернул на первом попавшемся повороте, чуть не вылетев на тротуар, потом свернул еще раз, потом еще… И снова поднял взгляд к зеркалу.

Парень в форменной куртке все еще мелькал на дороге позади него, то появляясь, то пропадая, все еще догонял, но уже – безнадежно. Волк уверенно отрывался от погони.

Еще несколько минут, еще несколько поворотов, и силуэт парня пропал окончательно.

Оторвался! Удалось!

Волк заставил себя снизить скорость. Чудо, что он до сих пор ни в кого не врезался, не слетел с проезжей части, не попался под бдительный радар патрульных.

Он свернул с центральной улицы, какое-то время еще петлял по дворам и остановился только тогда, когда почувствовал: все, прямой опасности больше нет. Он оставил «Нексию», под нагревшимся капотом которой что-то продолжало жалобно позвякивать и покряхтывать, вышел на оживленный тротуар, смешался с толпой прохожих. Притормозила неподалеку какая-то маршрутка, он подбежал к ней, вскочил в салон, протолкнулся на заднее сиденье, затаился. Маршрутка долго возила его по городу – салон ее то забивался битком, то освобождался, то снова забивался – и выпустила наконец под покосившийся ржавый навес безлюдной остановки, и уехала, фырча.

Волк, разминая затекшие ноги, огляделся. По одну сторону от дороги расстилалось грязно-бурое поле, окантованное сизой лентой далекого леса, по другую горбились стариковской магазинной очередью ветхие пятиэтажки. Не желая оставаться на открытом пространстве, Волк повернул к пятиэтажкам и углубился во дворы. Странными показались ему эти места. Пустынно было в тесных дворах; хоть и доносилось из-за мутных стекол бормотанье человеческих голосов, хоть и колыхались за стеклами силуэты, ощущение сосущего одиночества не отпускало Волка. Тяжелая усталость внезапно придавила Волка, и он присел на первую встретившуюся на пути подъездную лавочку, сколоченную как попало из обрезков фанеры и железных кривулин.

Все так же никого не было вокруг. Лишь текло из полуслепых окон невнятное бормотание, да вплетался в это бормотанье какой-то еще тягуче заунывный звук. Покрутив головой, Волк определил источник этого звука – подъезд, неплотно прикрытый помятой металлической дверью, из которой с мясом была выдрана панель кодового замка. Оттуда, из темноты подъезда, доносилось монотонное мушиное жужжание.

«Мухи, – качнулась, стронувшись с места, мысль в голове Волка. – Здесь живут мухи. Везде, куда ни глянь, живут мухи… почему-то считающие себя людьми…»

Он поежился. Раньше подобные мысли приносили ему надменное удовлетворение – мол, он-то не такой! Он-то сильный и решительный, не чета прочим. Он – волк, хищник! Но теперь – только что удравший от жуткой погони Волк ужаснулся внезапному осознанию. Почему это он решил, что чем-то принципиально отличается от большинства? Те, которые гнались за ним, – вот они истинно сильные, вот они – настоящие хищники. А он…

Такой же, как и все. Такое же беззащитное, никому не нужное создание… разве что немного крупнее и наглее остальных собратьев. Обыкновенная муха.

* * *

За дверью, на лестничной площадке, по-казенному отрывисто и деловито забухали голоса. Косматый бородач, сидящий на табурете посреди темной и захламленной комнаты, не шелохнулся и даже не моргнул. Он, кажется, вообще не моргал – сидел прямо и недвижимо, словно неживой.

Затем в дверь его квартиры постучали.

Бородач и на стук никак не отреагировал.

Лишь когда снаружи в безмолвное его жилище проник требовательный голос:

– Откройте, полиция! – он вздрогнул и ожил, точно эта фраза сняла его с паузы.

Он поднялся, изумленно пуча глаза в окружающую его пыльную полутьму, зачем-то ощупал себя, пошарил пятерней в бороде. Шагнул к стене, вхолостую пощелкал выключателем, глянул на голую лампочку под потолком. И пробормотал:

– Перегорела…

Потом снова ощупал себя, извлек из бороды ссохшийся окурок, растерянно оглядел его, невнимательно бросил на пол, потоптался на месте, озираясь – будто никак не мог соотнести себя с реальностью:

– Бухал я, что ли?.. Ни черта не помню…

В дверь снова постучали. И она, незапертая, открылась на последнем, особенно сильном ударе.

– Эй, есть кто дома? – услышал испуганно поджавшийся бородач. – Полиция! Хозяева?!

– Ага, дома я, дома!.. – угодливо заторопился он. – Это я хозяин…

– Чего у тебя темно так? Выдь-ка сюда, на свет.

Бородач, неловко приглаживая растрепанные космы, стряхивая с них ошметки паутины, выполз из квартиры, прищурился на ярко светивший плафон. На лестничной площадке было тесно. Впритык друг к другу стояли два полицейских сержанта, в открытом дверном проеме соседней квартиры хмуро темнел еще один парень – в черной униформе охранника.

С нижнего лестничного пролета высверкнуло, промелькнуло что-то белое… Бородач, остановившись на пороге своей квартиры, вытянул шею, раскрыв рот – и разглядел-таки сносимые вниз носилки, укрытые простыней, под которой явственно читались очертания человеческого тела. На простыне жутким иероглифом расплылось кровавое пятно – это тоже успел ухватить взглядом бородач.

– Соседку, что ли, а? – прохрипел он, обращаясь к полицейским. – Ирку, ага? Насмерть или живая еще?

– Вы здесь проживаете? – игнорировав вопрос, сам спросил бородача один из сержантов.

– Здесь, ага…

– Имя, фамилия, отчество?

Охранник, передернув плечами, развернулся (сзади на куртке у него обнаружилась вышитая надпись: «Витязь») и скрылся в соседской квартире. Один из сержантов с восклицанием:

– Куда на место преступления?! – устремился за ним.

Второй сержант неприязненно поморщился, раскрыл пластиковую папку, разгладил на ней измятый листок бумаги и, вооружившись шариковой ручкой с обгрызенным концом, обратился к бородачу:

– Оглох? С тобой разговаривают!

– Имя, фамили… Мои, что ли? – Человек принялся было скрести макушку под своими космами, как вдруг рука его застыла. Со страхом он понял, что совершенно не помнит собственного имени.

Впрочем, почти сразу же требуемые воспоминания стремительно всплыли в его сознании – как воздушный шарик, удерживаемый под водой и наконец отпущенный.

– Тоша Краснов! – выпалил он. – Э-э… Краснов Антон Владимирович. «Буденный и Трансцендентальность» читали? А, да как вы могли прочитать, рукопись украдена… А вы насчет соседей, ага? Так и знал, что ничем хорошим у них не кончится!..

– В смысле? – тут же насторожился полицейский.

– Укокошил все-таки Трегрей благоверную? Вот дела-то!

– А вы что об этом знаете?

– Я знаю? Знаю… – с некоторым удивлением подтвердил бородач, прислушавшись к себе. – Ну да, знаю!

Когда первый сержант, подталкивая перед собой несопротивляющегося охранника, снова появился на лестничной площадке, Краснов Антон Владимирович уже вовсю давал показания:

– Так-то семья у них тихая… была. Трегрей целыми днями пропадал где-то, а Ирка его вечерами дома сидела. Но в последнее время что-то… не того, неладно, нехорошо пошло у них, ага! Накануне такой скандалище у них прогремел! Мне-то все слышно, тут стены тонкие. Орали оба, посуду колотили. Ну, думаю, без смертоубийства не обойдется… И как в воду глядел!

– Чего ты врешь-то! – взметнулся внезапно охранник. – А вы?! – повернулся он к полицейским. – Нашли кого слушать!

– Тихо! – цыкнул на него сержант. – С тобой тоже разобраться надлежит как следует! Продолжайте, Антон Владимирович.

Тоша Краснов, которого, видимо, уже давненько никто не называл по имени-отчеству, от такого уважительного обращения даже покраснел.

– Сегодня вот снова… – затараторил он. – Явился Трегрей в неурочное для него время и – давай опять отношения выяснять. Крики, визги!..

– То есть вы, Антон Владимирович, подозреваете, что именно Олег Гай Трегрей мог совершить преступление? – мягко прервав Краснова, осведомился сержант и быстро-быстро зачиркал ручкой по бумаге.

– А кто ж еще?! – вздернув брови, развел руками Тоша. – Он, он, к гадалке не ходи!

– Да брешет бородатый, паскуда! – взорвался опять охранник. Стряхнув с себя руки полицейского, он шагнул к попятившемуся Краснову. – Я ж вам говорил: мы убийцу гнали! Он стрелял в нас! Он соратнику моему плечо прострелил!

Тоша от греха подальше юркнул в темную пещеру своей квартиры, захлопнул дверь, с лязгом заперся. И около минуты с замиранием прислушивался к возне и крикам на лестничной площадке.

– Успокойся, кому сказано! – рычал один из сержантов – видимо, на парня в форме охранника. – А то сейчас в камеру поедешь прямо отсюда! Стреляли, видите ли, в них… Черт вас поймет: кто в кого стрелял! Разберемся и с вами… Эй, парни, кто там есть, выведите его отсюда!

– Не дури, слышь, только хуже сделаешь! – сурово покрикивал второй сержант. – И себе, и своему Трегрею хуже сделаешь. Парни, сюда!

Прогрохотали по деревянным ступеням – снизу-вверх – тяжелые торопливые шаги. Завихрилась на площадке короткая толкотня, кто-то болезненно простонал, кто-то тяжко ударился всем телом в Тошину дверь. А потом вдруг стало тихо.

– А ну отвалите, – как-то очень увесисто прозвучал в этой тишине голос охранника. – И не дотрагивайтесь до меня больше. А то ноги выдерну и другими концами вставлю. И скажу, что так и было. Грабли, сказал, уберите! Сам пойду.

Снова послышалось тяжелое многоногое топанье по ступенькам – но уже сверху вниз – удаляющееся. Тоша Краснов осторожно приоткрыл дверь и выглянул на лестничную площадку. Там давешний сержант, красный и помятый, зло одергивал на себе китель. Его папка валялась в одном углу, наполовину исписанный листок, истоптанный и надорванный – в другом.

– Стреляли в них… – глянув на Краснова исподлобья, буркнул сержант. – Дураков нашел, тоже мне… За каким хреном убийце жертву ножом резать, если у него пистолет, оказывается, был? Догоняли они… бегом за тачкой бежали через полгорода. Сказочник, е-мое… Давай, Антон Владимирович, валяй дальше.

– Ножом! – закивал Тоша. – Точно, так оно и было – ножом. Вошел он, Трегрей-то, дверь своими ключами открыл. И – юрк на кухню. Оттуда вышел уже с ножом в руках. А Ирка ему навстречу, они в прихожей встретились. И тут он ей – вместо «здрасте» – нож в сердце и засадил. Р-раз! Короткий удар такой. Снизу… Она сразу и запрокинулась. Шутка ли – прямо в сердце! Зарезал он ее, жизни лишил. Как меня – Виктор Олегович Пелевин.

Сержант даже рот раскрыл.

– Вы… видели это все, что ли? – не поверил он. – Этот Трегрей, он дверь за собой не закрыл?

– Закрыл… – Тоша Краснов вдруг смешался, и шальной взгляд его остекленел и как бы обратился внутрь. – Или нет, не закрыл? Но я видел! – убежденно проговорил он. – Точно видел! Картинка прямо перед глазами стоит. Как он ее, Трегрей-то! Р-раз!.. И в сердце ножом!

По лестнице на площадку взбежал второй сержант.

– Леха, завязывай пока! – возбужденно пропыхтел он. – Там такое творится! Начальство пожаловало! Не высокое, а все ж таки… Опера и следаки, и из нашего, и из других отделов, черт их принес. И этих… которые витязи… тоже видимо-невидимо понаехало! Тот Трегрей-то, оказывается, не простой крестьянин, а шишка какая-то! Кто бы мог подумать – в такой халупе проживает!..

* * *

Митингующие действительно взяли в заложники рабочих, присланных для осушения Тимохина пруда. Правда, не всех – половина бригады во главе с бригадиром успела отбежать на безопасное расстояние и оттуда растерянно грозила смутьянам правоохранительными карами.

Захваченные же со своим положением смирились довольно быстро. Сразу после того, как им по доброте душевной отделили из революционного фонда пару бутылок.

– Свои права надо отстаивать, это верно, – охотно приняв дар, разговорился оператор помпы, – нас, рабочий люд, все кому не лень грабят. Так раньше было, сейчас есть и дальше будет. Свои права надо отстаивать! А с другой стороны: плетью обуха не перешибешь, это необходимо понимать. А с третьей стороны: покуролесить иногда очень хочется. Вот побуяним немного, дурь выплеснем и по домам разойдемся – до следующего раза. Не, стаканы не надо, у нас свои имеются…

Толпа вокруг пруда все росла, и шум становился все громче. Многие приходили с детьми, почти все – с женами. Кое-кто не по одному разу сбегал домой пополнить запасы выпивки и провизии. Принесли два баяна и гитару. И вскоре непросто уже стало разобрать: что же на самом деле происходит – то ли на самом деле закипает бессмысленный и беспощадный русский бунт, то ли разворачиваются не менее бессмысленные и беспощадные народные гуляния.

Половина присланной для осушения Тимохина пруда бригады, избежавшая участи заложников, помялась немного в сторонке, посовещалась, завистливо поглядывая на стремительно веселевших в неволе коллег и, заглянув для начала в магазин, решительно отправилась сдаваться в плен. Их милостиво согласились принять – как раз закончилась выпивка, и некоторые из бунтарей уже по старой привычке принялись раздеваться, чтобы нырять за тем самым легендарным ящиком…

Когда к пруду подъехал Пересолин с группой витязей, стихийный митинг насчитывал уже никак не пятьдесят человек, а – по меньшей мере – все полтораста. Мэра встретили воплями и улюлюканьем. Дед Лучок, который, само собой, являлся одним из самых деятельных зачинщиков беспорядков, завидев Евгения Петровича, неимоверно оживился.

Он вскарабкался на коляску собственного мотоцикла (видимо, за неимением броневика), стащил с головы неизменную бейсболку «I love NY» и принялся ожесточенно тыкать ею в Пересолина и витязей, выбирающихся из автомобиля:

– Вот они! Вот они, ворюги! Где наши деньги? Отдайте нам наши деньги!..

– Наши, опти-лапти, деньги! – мучительно скривившись, проскрипел Евгений Петрович. И закричал, надсаживаясь: – Послушайте меня, народ!..

Но народ слушать не пожелал. Под общий свист и крик на импровизированную трибуну, потеснив деда Лучка, влез Гаврила Носов. Тельняшка Гаврилы была порвана на плече, широкую грудь пересекали связки сосисок (он только что бегал за закуской), намотанные на манер пулеметных лент.

– Ага, власть пожаловала!.. – заголосил Носов, опасно покачиваясь на коляске. – А вот мы сейчас у власти спросим: это кто такой умный из вас слух пустил, что «Витязь» разорился, а? Думаете, мы дураки, а? Вон на холме стройка идет полным ходом – экскаваторы землю роют, людишки суетятся!.. Значит, есть деньги у «Витязя» – то!

– А тот слух пустил, кто нам нашу законную компенсацию платить не хочет, вот так! – петухом подпрыгнул дед Лучок. – А мы уши развесили: «Витязь» – банкрот, «Витязь» – банкрот… С какой стати он банкрот? У них деньжищ столько, что это постараться надо, чтоб разориться! Пусть платят компенсацию, и нечего вилять!

Пересолин беспомощно оглянулся. Где-то за спинами возбужденных кривочцев мелькнула, блеснув очками, крысиная мордочка бывшего жэкэхашного начальника.

– И откуда они все так быстро разузнали? – обернулся он к Усачеву.

– Да мы из произошедшего никакого секрета не делали, – пожал тот плечами. – Ну, случилось и случилось. Поправим – и будет снова все хорошо.

– Отдайте нам наши деньги! – полетели крики из толпы.

– Эх, что сейчас будет! – громогласно бухнул кто-то. – Сейчас такое начнется!

– Компенсацию!..

– Поучить надо эту власть! А то больно расслабилась!

– Бей его, ребята!

– Компенсацию!

– Не дадим Тимохин пруд осушать!.. Деды наши трудились!..

– Не дадим осушать!..

– Ко-ко-ком-пен-са-ци-ю!..

– Бей мэра, братцы!

Но переходить от слов к делу собравшиеся не спешили. Очевидно, ввиду наличия рядом с мэром Пересолиным команды витязей.

Борян Усачев запустил руку в салон машины, нажал на клаксон и не отпускал его до тех пор, пока крики не утихли до приемлемого предела.

– Давайте, Евгений Петрович, – кивнул Борян, выпрямляясь.

– Послушайте меня, народ! – завел снова Пересолин. – Решение принято! Пруд будет осушен! На его месте разобъем парк! Ваши требования по поводу какой-то там компенсации совершенно незаконны и… смехотворны!

– Смехотворны! – взвизгнул дед Лучок.

– Смехотворны! – трагически пробасил Гаврила Носов.

– Значит, он смеется над нами, так получается? – предположил кто-то. – Мужики, бабы, власть нас на смех подымает!

– А мы ее – на вилы! – взмахнул рукой Гаврила и все-таки упал с мотоциклетной коляски, растеряв сосисочные ленты.

Кривочская молодежь, радуясь случаю побезобразничать, завопила и засвистела громче прежнего. Многие, снимая происходящее на телефоны, пробивались поближе к эпицентру. Их не очень-то и пропускали – и толпу заколыхали сразу несколько потасовок, оказавшихся, впрочем, скоротечными, так как витязи поспешили растащить дерущихся.

– Что деется, что деется! – горько завздыхала, крестясь, какая-то старушка, затесавшаяся в самую гущу, нещадно толкаемая, но удобного зрительского места покидать не собирающаяся. – При Налимове-батюшке такого бардака не было!..

– Да поймите вы наконец! – надрывался Пересолин. – Пруд будет осушен, кричите вы или не кричите! Хоть закричитесь совсем! А парк устроим для всех! Общественный! Место культурного отдыха! Слышите – культурного! Неужели для вас какие-то жалкие тысячи дороже общественного городского парка?

– Понятно, что дороже! – ответили ему из толпы. – Будь он хоть из хрусталя и золота, этот парк, так все равно он – общий. А тыщи, пусть и небольшие, но свои собственные, кровные, личные!

– Грабят! – пронзительно заверещал дед Лучок, кажется, сейчас окончательно осознав, что выгода-таки уплывает из рук. – Грабят нас, мужики и бабы!

– Пусть Трегрея сюда позовут! – поддержали его. – Он за нас, за народ, он грабить не позволит! А то эти холуи его все за него решают!

– Трегрея!

– Трегрея хотим!..

– И компенсацию!

– Кто бы сомневался, – проговорил Борян Усачев. – «Вот приедет барин, вот он нас рассудит»… Да, Евгений Петрович? Евгений Петрович?..

Но мэр Пересолин его уже не слышал. Мэр Пересолин вдруг страшно побагровел, вытаращил глаза и закричал так, что в радиусе нескольких метров от него митингующие притихли и попятились, сминая задние ряды.

– Да будьте вы прокляты! – проорал мэр Пересолин. – Ваша взяла, понятно? Убираю технику! Демонтирую трубопровод! Не будет никакого парка. Не хотите – не будет! И компенсаций тоже не будет! Ничего не будет! Оставайтесь, как и прежде, со своим засранным заиленным прудом, стаями комаров и вонью! Все! Баста! До свидания!

И он повернулся, полез, отдуваясь и чертыхаясь, в автомобиль. Усачев, тоже несколько обескураженный криком Евгения Петровича, придержал его за руку.

Несколько минут было относительно тихо – только побулькивали в толпе удивленные голоса, обсуждая услышанное. Потом кто-то неуверенно возгласил:

– Чего это? А как же эти самые… предвыборные обещания?

– Предвыборные обещание как же? – затарахтела, опять разгоняясь, машина народного волнения. – Сулили, сулили, обещали, обещали… и опять при своих остаемся?

– На что наши налоги идут?!

– Компенсацию даешь! – загорлопанил, карабкаясь обратно на коляску, Гаврила Носов.

– Даешь!.. – поддакнул ему дед Лучок, но его решительно отодвинули в сторону:

– Да пошли вы со своей компенсацией, баламуты! Компенсацию еще какую-то придумали… Даешь парк культурный общественный!

– Культуру хотим!

– Компенсацию!

– Да ты-то чего орешь? Тебе разве компенсация полагается? Ты в списках есть?

– В каких еще списках?

– Во дурень! Компенсацию требует, а про списки не знает!

– Ты того!.. Язык попридержи, а то я тебе на него наступлю!..

– А попробуй!

– А попробую! Серега, возьми баян, сейчас я кое-кому финтилей под глаз навешаю!..

– Трегрея сюда! Где Трегрей? Пусть рассудит, пусть заступится!..

Усачев наклонился к Пересолину, понуро сидящему в открытой машине:

– Ну как? По-моему, пора начинать отрезвляющие процедуры, а?..

Евгений Петрович поднялся, огляделся, морщась от воплей. Народу все прибывало, шум нарастал, и градус кипения, вроде снизившийся, опять неуклонно рос. Бывшего жэкэхашного начальника в очочках нигде не было видно.

– Погоди со своими процедурами, – сказал Пересолин. – Видишь, толпа какая? И все растет, растет… Контролируйте ситуацию, не допускайте крайностей – пока Олег не приедет.

– Да куда уж еще дольше ждать-то? Мы начнем, а потом уж Олег и подтянется. Он с минуты на минуту должен быть.

– А если в толпе задавит кого-нибудь, когда вы… процедуры начнете? А?

– Едет! – завопил кто-то издалека. – Сам Трегрей едет!

* * *

Гомон стал громче, теперь в нем засверкали оттенки злорадного торжества. Автомобиль, в котором подъехали Олег и Женя, вмиг оказался в бурно колеблющемся кольце революционеров – таком плотном, что ни Трегрей, ни Сомик поначалу не имели возможности открыть дверцу. Дед Лучок, волшебно преобразившийся из яростного бунтаря в смиренного старикашку, просунул увенчанную засаленной кепкой голову в автомобильное окошко и трагически закряхтел:

– Явился, наконец-то, отец родной! Услышал стон народный! А тута у нас ведь не все так гладко, как тебе, верно, докладывают… Тута у нас беспредел и унижение!

– В бригады сгоняют! – поспешил наябедничать подоспевший с другой стороны Гаврила и, тут же обернувшись, продемонстрировал ближайшим смутьянам сложенные колечком указательный и большой пальцы – мол, вот, пошло дело разоблачения. – Мэр нас заставляет бесплатно на себя пахать! – снова наклонился он к окошку. – А денежки за нас, конечно, в карман…

– А главное!.. – театрально возвысил голос дед Лучок. – Пруд отнимает! Который наши отцы и прадеды для обчества устроили! Наш кровный пруд осушить хочет, а на его месте какой-то парк разбить. Махинация чистой воды!

– Щас все будет! – с надеждой пробасил кто-то из толпы. – Щас, братцы, Трегрей рассудит честь по чести! Он за народ крепко стоит!

– За нас стоит!.. – зашумели революционеры. – Он этого Пересолина в порошок!..

– Дождались!..

– Приструнит холуев обнаглевших!

– Наш пруд! Наш!

Олег приоткрыл дверцу, выставил ногу наружу.

– Дорогу дайте! – засуетился дед Лучок. – Дорогу дайте Трегрею, он говорить желает! Ослобоните там сзади, эй!.. Пожалте! – с поклоном он подал руку Олегу. – Вот, на капотик вспрыгните, чтоб подручнее было, чтоб вас все видели!..

– Ну, черти… – изумленно помотал головой оставшийся за рулем Женя Сомик. Но никто его, кажется, не услышал.

– Наш пруд!!! – победоносно взревели кривочцы, когда Олег, почтительно поддерживаемый дедом Лучком, поднялся на капот машины.

– Отнюдь, – негромко проговорил Трегрей.

Те, кто был ближе к нему, растерянно переглянулись, явно не поняв непривычного словца. Шум стал умолкать.

– Наш пруд!.. – по инерции выкрикнул кто-то из задних рядов уже в относительной тишине.

На него цыкнули.

– Компенсация!.. – вякнул еще кто-то.

Цыкнули и на него.

– Отнюдь, – повторил Олег. – Никакой этот пруд не ваш. И решать его судьбу вы права не имеете. Вы вообще ничего ни за кого не имеете права решать.

– Почему это? – ахнул Гаврила.

– Те, кто мыслит в категориях не государственных, а исключительно бытовых, ничьей судьбой распоряжаться не могут, – продолжил Олег. – Как вам доверить решать за кого-то, если вам самим время от времени приходится разъяснять, что такое хорошо, и что такое плохо. И даже разъяснения этого вы не понимаете. Потому что способны осмыслить только: хорошо – это когда хорошо мне; а плохо – когда плохо мне.

– А не так, что ли?.. – прогудел себе под нос Гаврила.

– Не так! – взмахнул рукой Олег. – Не так!

– Ну это ты зря, начальник… – прозвучало с задних рядов. – У нас теперича демократия. Мы теперича все за всех сообща решаем…

– Разве допустимо предоставлять свободу распоряжаться чем-либо тем, кто движим принципом: «себе схватить, а на остальных плевать»? – повернулся на эту реплику Олег. – Бессомненно, недопустимо. И невозможно. Потому-то вы на самом деле – ничего ни за кого не решаете, как бы вас ни уверяли в обратном. Даже и за себя самих не решаете. Вашими жизнями и судьбами владеют имеющие на то – нет, не право – но возможность. Такие же, как вы, только ухватившие побольше и вырвавшиеся подальше.

– Понятней говори! – потребовали из толпы.

– Понятней? Извольте… Ваши отцы и деды, выкопавшие котлован под Тимохин пруд, совершили трудовой подвиг во имя высокой цели. Что есть высокая цель? Напросте – то, ради чего отдаешь другим больше, чем оставляешь себе. А единственное, к чему стремитесь вы, прикрываясь громкими словами, повыгоднее продать этот подвиг. Разве не так? И, конечно, не судьба пруда вас более всего интересует. А – компенсация за него. Не за этим ли вы сюда пришли?

– Лично я – нет, – ответил ему протолкнувшийся вперед мужичонка, держащий под мышкой гармонь. – Мне-то компенсация точно не светит. Я только в этом году в Кривочки переехал. Не, понятное дело, если б можно было, я б тоже не отказался… – с надеждой добавил он.

– Компенсация по спискам выдается, – важно обрезал его Гаврила. – Так что – накося выкуси. Если всем пришлякам отстегивать, себе не хватит.

– Да я ж и не требую… Понимаю…

– А чего приперся?

– Все приперлись, и я приперся. К тому ж – наливают, весело…

– Ваши отцы и деды совершили трудовой подвиг! – повысил голос Трегрей. – А вы? Что вы способны совершить? Ничего! Ни-че-го!.. Вы не способны ничего создать. Вы способны только продать и купить. Почему? – откликнулся он на взметнувшуюся вдруг короткую волну негодования. – Потому что утрата высоких идеалов неизбежно ведет к утрате способности созидать!..

Олег вдруг сбился. Оглянулся несколько раз по сторонам, точно явилось ему что-то в воздухе, недоступное другим. Мотнул головой, словно отгоняя это видение.

– Более того… – заговорил он снова. – Вы, уверенные, что вокруг все такие же, как и вы, не способны даже и поверить в искренность чьих-либо высоких намерений! И поэтому тоже: предоставить вам возможность решать что-либо за кого-нибудь и даже за самих себя – преступная ошибка. А долг власти… истинной власти, власти по праву – не дать этой ошибке случиться. Следовательно – пруд будет осушен, а на его месте разбит парк…

Он снова замолчал. Снова порывисто огляделся. И вдруг поднял руку – то ли для того, чтобы от чего-то защититься, то ли для того, чтобы что-то схватить…

– Олег! – позвал выбравшийся из машины Сомик. – Что с тобой?

– Да он того!.. – определил Гаврила. – Не в себе!

– Отравили! – осенило и деда Лучка. – Трегрея отравили! Отца родного! Вот и понес чушь…

– Кто отравил-то? – спросил Гаврила.

– Да холуи его! – уверенно ответил Лучок. – Они и отравили. Чтоб он, значит, не мешал им беспредельничать, народ грабить!..

Толпа опять зашумела. И в шум этот, ползучий и вязкий, вонзился мощный рокот нескольких автомобильных двигателей: к Тимохину пруду вывернули с кривой улочки одна за другой три машины – патрульная ППС, гражданская иномарка с ведерком синей сигнальной сирены на крыше и громоздкий, тускло отсвечивающий металлическими облупившимися бортами автозак.

– Атас, менты! – крикнул кто-то.

Несколько человек сгоряча припустили вдоль берега, но большинство расходиться не спешили, видимо, рассудив, что сил подъехавших правоохранителей на всех явно не хватит.

Из иномарки показались трое мужчин в штатском, почти одновременно с ними патрульную машину покинула четверка полицейских, вооруженных автоматами. Все семеро направились к Трегрею, возвышавшемуся над толпой. Люди расступились перед семеркой.

Олег стоял на капоте опустив руки, ждал, пока к нему приблизятся. Было заметно, что он побледнел. Ярко заголубела вспухшая жилка на его виске.

Витязи, расталкивая собравшихся, двинулись было наперерез полицейским, но Олег предупредительно мотнул им головой: не надо… Да они и сами остановились, разглядев среди троицы в штатском – Нуржана. Рядом с ним держался плотный темнолицый мужчина, похожий на упакованное в костюм дубовое бревно.

– Олег Гай Трегрей? – неожиданно высоким голосом проговорил этот мужчина.

Олег молча кивнул. Он не смотрел на задавшего вопрос, он смотрел на Нуржана.

– Вам придется проехать с нами, – заявил мужчина.

Трегрей провел ладонью по губам.

– Она жива? – спросил он у Нуржана.

Тот, потупившись, коротко мотнул головой.

– Не успела… – выговорил Трегрей. – Как это случилось?..

– Один удар, – отведя взгляд, сказал Нуржан. – В сердце. Профессионально, точно… Анонимный звонок в полицию – едва ли не в момент убийства. Впрочем, она еще была жива, когда подъехала «скорая»… к большому удивлению врачей. Ее увезли в больницу, но… – он развел руками, – надежды никакой…

– Олег Гай Трегрей!.. – начал было бревноподобный. Нуржан перебил его:

– Олег, удар был нанесен кухонным ножом. Вашим кухонным ножом. И сосед… его показания… Поэтому…

– Я понимаю, – сказал Олег.

– Вам придется проехать с нами, Олег Гай Трегрей! – еще громче и еще тоньше выкрикнул спутник Нуржана, недоверчиво и испуганно косясь на витязей.

Третий сотрудник в штатском вытащил удостоверение, задрал его над головой и, хотя никто из тех, кто был у пруда, не выражал намерения предпринимать какие-либо действия, отрывисто забрякал:

– Спокойно! Всем спокойно! Всем сохранять спокойствие!..

– Олег?.. – позвал Женя Сомик.

– Оставайтесь на месте, – откликнулся Трегрей.

Он снова глянул на Нуржана, тот едва заметно кивнул.

В руках одного из автоматчиков негромко, но почему-то очень отчетливо звякнули наручники.

– Отравили! – убежденно заявил дед Лучок. – И ментам еще сдали для верности! То есть, ой… – осекся он под неприязненным взглядом автоматчика. – Сотрудникам полиции, я хотел сказать, сдали…

– Руки! – приказали Трегрею.

Он покорно протянул сложенные лодочкой ладони вперед. На его запястьях сочно щелкнули, сомкнувшись, стальные челюсти наручников.

Автоматчики повели Олега к автозаку.

* * *

Кузя подремывал за рулем бензовоза, припаркованного на обочине трассы – на самом выезде из города, неподалеку от контрольно-пропускного пункта ГИБДД.

Подремывал, периодически в голос – с завываниями – зевая (в кабине, кроме него, никого не было) и поглядывал на дисплей мобильника. Мысли Кузи в прикрытой кожаной кепкой голове журчали лениво и сонно, как речная вода под мостом. Негромко побулькивала необязательная музыка из автомобильного радиоприемника – изредка сменяясь бодрым бормотанием зачитывающего новости диктора.

«Второй час уже здесь маринуюсь, – думал Кузя. – А звонка от заказчиков все нет и нет. Пригнал сюда эту бандуру – и все. А куда ехать, когда ехать – непонятно. Бардак, мать его! Везде бардак!.. Эх, жись!..»

Кузе было скучно и маетно, как и всякому человеку, вынужденному чего-то от кого-то ждать неизвестно сколько времени. Грела его только мысль о том, что оплата-то почасовая. Он стоит, а денежки капают. Пока где-то там неведомые заказчики воздух пинают…

– Ладно… – в очередной раз шумно зевнув, вслух проговорил Кузя. – Чего беспокоиться? Наше дело служивое. Дадут отмашку – поедем. А не дадут: лапы на баранку, башку на лапы и кемарим…

Впрочем, когда время ожидания перевалило на третий час, Кузя все-таки забеспокоился и решил отзвониться на базу: не объявлялись ли заказчики? Может, номер его потеряли или с начальством какая несостыковка вышла?

Ответ диспетчера его сильно удивил:

– Какие еще заказчики? – прорычал тот в трубку. – Разыгрываешь меня, что ли? Клоуна во мне увидел?

– Как это – какие? – рассердился в свою очередь Кузя. – Те самые! Которым меня контора наша отрядила. Бензовоз чей – вот какие заказчики! Я на место назначенное приехал, стою, жду, и ни ответа, ни привета…

– Ты пьяный, да? – отлаял его диспетчер.

– Я? Я ж на работе!

– Какая работа, придурок, ты выходные отгуливаешь!

– Да ты, никак, сам там поддаешь! – возмутился Кузя. – Меня с выходных вызвали, сам же и звонил, вызывал! Не помнишь?

– Ляг и проспись! – безапелляционно потребовал диспетчер. – Сроду не стучал, а вот на тебя сейчас, сукой буду, пойду и заявлю. Достал со своими пьянками! Забыл, что у нас теперь медосмотр перед каждым рейсом? Надо ведь так нажраться… Перепутал аж: в кабаке он или на работе!

– Да не пил я! – заорал Кузя.

– Знаем мы твое «не пил»… Кто в прошлом году вместо сына из детского садика совершенно постороннего человека привел? Ладно бы другого ребенка, а то – нянечку тетю Машу на санках домой приволок!

– Да пошел ты!.. – вконец обиделся Кузя и бросил трубку.

И нервно закурил. И громко выругался по адресу сварливого диспетчера. Нашелся, видите ли, трезвенник, попрекает его тем давним случаем. Сам-то хорош! Сам чудила известный, диспетчер-то этот. Только пару месяцев назад чудом с работы не вылетел – когда по синему делу пытался связаться посредством служебной рации с мировым разумом, именуя этот разум почему-то Анатолием Вассерманом.

Тут открылась вдруг дверца со стороны пассажирского сиденья, пропуская в кабину кого-то. Кузя, конечно, немедленно развернулся к незваному гостю, но по какой-то непонятной причине увидеть его не смог.

Он успел лишь уловить темный человеческий силуэт – и тут же что-то впилось в его глаза, будто сильные руки погрузились ему в голову, в самую глубь черепной коробки, заерзали там жестокими пальцами, захватив в горсти отчаянно завопивший от боли мозг, сжав его и потянув наружу.

И последнее, что почувствовал Кузя, – как безвольно и мокро лопается, растягиваясь, податливая мозговая ткань, и все его, Кузино, естество словно выворачивается сокровенной изнанкой наружу. А в осиротевшую оболочку бесцеремонно вливается естество чужое, свинцово-холодное, безжалостное, властное…

Как снова хлопнула дверца за покинувшим кабину незнакомцем, Кузя уже не слышал.

Глядя прямо перед собой на дорогу сквозь лобовое стекло, он механически точными движениями повернул ключ зажигания, передвинул рычаг переключения скоростей, переступил ногами педали, вывел машину на асфальт. И бензовоз, взревев, покатился по трассе, равномерно, но быстро набирая скорость. Кузя сидел за рулем прямо, как гипсовый истукан. И лицо у него стало точно гипсовое: неподвижное, белое, неживое.

Инспектор ГИБДД, расслабленно помахивавший радаром на обочине, встрепенулся от вида внезапно рванувшей с места громадины, живо поднес рацию к губам, чтобы предупредить ближайший по пути следования бензовоза пост о торопыге-водителе.

– Взбесился, что ли, он? На пожар прямо торопится… – присовокупил инспектор к короткому своему сообщению.

И, сам не подозревая о том, оказался совершенно прав.

Несколько минут бензовоз, погромыхивая, мчался по трассе, истошными воплями клаксона шугая со своего пути легковушки.

А навстречу бензовозу летел патрульный автомобиль ППС, заунывными взвизгиваниями сирены расчищая путь едущему следом автозаку.

Бензовоз немного снизил скорость.

Но когда патрульный автомобиль поравнялся с ним, он вдруг резко свернул на встречную полосу – опасно накренившись на два колеса.

Машина ППС запоздало вильнула в сторону, пошла юзом, вылетела на обочину, подняв тучу пыли. А бензовоз ринулся прямо в лоб автозаку, водитель которого попытался было затормозить и свернуть с гибельной траектории взбесившейся громадины, но, конечно, не успел.

Бензовоз ударил в бок автозаку. И удар тот оказался чудовищен.

Водителя автозака вышвырнуло из кабины, как вышвыривает из рассечины щепку тяжелое лезвие топора, вонзившееся в дерево. А быть может, водитель каким-то чудом умудрился выпрыгнуть сам?..

В любом случае ему повезло гораздо больше, чем Кузе… и тому, кто мог находиться в железном брюхе автозака.

Бензовоз и автозак с грохотом слепились в единый громадный металлический ком. Ком, пару раз подпрыгнув, несколько метров проскрежетал по трассе, уродуя асфальтовое покрытие, высекая из него белые, удивительно яркие и крупные искры.

И вспыхнул, не успев остановиться, вспыхнул целиком, окутался слепящим пламенем, сразу и жутко загудевшим.

У человеческих существ, стиснутых в пылающей металлической ловушке, не было ни малейшего шанса спастись.

Глава 3

Ранним утром от Саратовского аэропорта отъехала принадлежавшая компании «Витязь» черная «БМВ». За рулем помещался Нуржан Алимханов, а на заднем сиденье – двое мужчин, один лет тридцати на вид, аккуратно выбритый, в очках тонкой, явно недешевой оправы, другой намного моложе, с залихватским кучерявым чубом, косо спадавшим на лоб; оба были одеты так, как одеваются привыкшие к городской жизни люди, приготовившиеся к вылазке на природу: в снабженные капюшонами ветровки и простецкие джинсы. Объемистые рюкзаки, дополнявшие этот ансамбль, были убраны в багажник. Впрочем, выражение лиц мужчин мало соответствовало их предполагаемой цели прибытия в Поволжье: что один, что второй – выглядели тревожно-сосредоточенными. Да и Нуржан, кстати говоря, не светился развеселой беззаботностью.

Несколько кварталов они проехали молча. Затем мужчина в очках пошевелился на заднем сиденье.

– Н-да… – выговорил он, видно, продолжая начатый еще в зале аэропорта разговор. – Опоздали мы…

– Прямо театр военных действий у вас тут, – подал голос его сосед, тряхнув чубом. – А мы к финалу сражения прибыли. Пушки уже прогрохотали, бойцы штыки от зазубрин чистят да раны считают, а с поля боя еще пороховой туман не развеялся…

– Ну, главные-то битвы еще впереди, – сказал на это Нуржан. – Как всегда. Хотя враг нас порядочно потеснил, линию фронта далеко отодвинул…

– Ты-то сам как? – спросил его мужчина в очках. – Видок, у тебя, конечно… Тебе не это?.. Не тяжело? А то давай я авто поведу?

– Порядок, – уверил Нуржан и поглубже надвинул на лоб кепку, скрыв свежую бинтовую повязку на голове. – Не впервой на полном ходу из машины выпрыгивать. Я даже уже привыкать начал. То из собственной «девятки», то из автозака… Опыт есть, в следующий раз если придется подобным образом каскадерствовать, вообще без повреждений обойдусь.

Мужчину в очках звали Антоном, был он руководитель аналитического отдела Управления. Его чубатый сосед, именовавшийся Артуром Казачком, являлся сотрудником оперативного отдела Управления и, по совместительству, родным братом главы Управления Альберта Казачка.

– Мы здесь именно за тем, – негромко прокомментировал высказывание Нуржана Артур Казачок, – чтобы этого самого следующего раза не было.

– Будет, – кивнул ему в зеркало заднего вида Нуржан. – Ох, чует мое сердце, еще и не то будет…

– Итак, – строго кашлянул Антон, поправив очки, – что мы имеем?.. Каковы, так сказать, последние сводки с фронта? Первое: покушение на супругу Трегрея, м-м…

– Ирину, – подсказал Нуржан.

– Ирину, да… Второе: свидетель. Соседа, который показания такие интересные давал, проверили?

– А то как же, – Нуржан снова кивнул. – Проверили. Обработан по полной программе. Мозги… вернее, то, что от них вследствие систематического употребления спиртосодержащих жидкостей осталось, – промыты капитально. Чтобы, значит, донес до прибывших на место преступления оперов необходимую версию событий. Ну и, само собой, психоблок гражданину Краснову поставили – чтоб ничего лишнего не вспомнил. Он и не вспомнил. И не вспомнит. Так что в этом направлении копать не имеет смысла.

– Третье, – встрял Казачок. – Анонимный сигнал в полицию.

– Стандартная схема: звонок с телефона-автомата, четких отпечатков нет, звонивший наверняка был в перчатках.

– Но запись-то разговора осталась?

– Запись осталась.

– Уже что-то, – щелкнул пальцами Антон.

– Запись, отпечатки… – проворчал Артур, толкнув Антона локтем. – С этим и без нас разберутся. У нас другой фронт… тьфу ты, опять это слово… У нас другой фронт работ. «Возрожденцев» здешних в оборот возьмем – такое как раз по нашей специальности. Авось и размотается клубок с этой ниточки.

– Что по поводу мошенников, которые «Витязя» обули? – поинтересовался Антон.

– Ищем, – вздохнул Нуржан. – В федеральный розыск они объявлены. И пока вроде нигде не засветились. Я вот предполагаю: может, они не спешили когти рвать? Может, где-нибудь здесь зашухарились, ждут, пока шум уляжется?

– Предыдущие покушения на витязей… – перешел к очередному пункту Артур. – Хотя бы что-то удалось прояснить? Хоть какой-то след нащупать этого… Охотника?

Нуржан отрицательно помотал головой.

– Ну ничего, – промычал Антон. – Не бывает так, чтобы он нигде не прокололся ни разу. Что-нибудь да вскроется рано или поздно.

– Лучше уж рано, – резонно заметил Алимханов, – чем поздно. А то как-то даже обидно получается: лупят по нам со всех сторон, а мы только увертываемся да прикрываемся. А противника обнаружить не в состоянии. Три ниточки имеются, предположительно к нему ведущие! И… ничего! За какую ни потянешь, она тут же из рук и выскальзывает…

Черная «БМВ» свернула к старинному зданию городской клинической больницы.

– Уже приехали? – удивился Артур Казачок, разглядев табличку на воротах. – Вот чем удобны провинциальные города, здесь масштаб местности такой… уютный. И пробки практически отсутствуют. А то в Москве пока из одного района в другой доберешься… Хоть вертолет каждый раз задействуй…

За узорчатой чугунной оградой, в цветастых облаках осенней листвы серели чисто подметенные аллейки. И в прогалы этих аллеек вполне можно было разглядеть подходы к зданию: у главного входа толпились люди – кто с пакетами и сумками, одетые соответственно погоде, а кто в больничных и домашних халатах, поверх которых были накинуты куртки или пальто. Пациенты больницы и их посетители, скучковавшись по двое, по трое, по-вокзальному торопливо и громко общались, курили… Чуть поодаль, у двери отдельного флигеля, над которым темнела табличка с короткой и крупной надписью «МОРГ», народу было куда как меньше, одеты все были в темное и разговаривали шепотом.

– Ирина здесь? – негромко спросил Антон, поправляя очки.

– Здесь, – ответил Нуржан. – И Олег тоже. Оба здесь, вместе. Рядышком.

– Куда нам? – поинтересовался Артур.

– Как это «куда»? – рывком обернулся к нему Нуржан. – Ты чего?! Вон же вход, не видишь, что ли?.. И время посещения как раз подошло…

Артур неловко моргнул, видимо, сразу не поняв причину нуржанова удивления. Но, оглянувшись на морг, сообразил…

– Да я просто подумал, может, она в отдельном корпусе где-то лежит… – бормотнул он.

– Шуточки у дурака! – покачал головой Антон.

– Говорю ж, я не то имел в виду! – взмахнул руками Казачок. – Буду я такими вещами шутить!

* * *

У заведующего хирургическим отделением была россыпь крупных старческих веснушек на совершенно лысой голове, сияющей под прямыми лучами яркой потолочной лампы, и утомленно-спокойные круглые навыкате глаза, точно он когда-то в своей жизни так сильно удивился чему-то, что с тех пор раз и навсегда утратил способность чему-либо удивляться.

– Случай – не сказать чтобы исключительно редкий… – мерно вещал заведующий, покачиваясь на стоптанных каблуках туфель и вращая – друг вокруг друга – большие пальцы сцепленных на впалом животе рук, – но нечасто встречающийся. Декстрокардия – вот как называется эта аномалия… Или, если угодно, феномен, как хотите, так и называйте… При декстрокардии большая часть сердца у человека расположена не в левой половине грудной клетки, как у всех нормальных людей, а зеркально в правой половине. Это изменение происходит из-за нарушения развития сердечной трубки у эмбриона еще на ранней стадии беременности матери. Причины возникновения декстрокардии, следует заметить, современная наука не знает. Эта аномалия… э-э… то есть феномен – недостаточно изучен до сих пор. По той простой причине, что особой необходимости в изучении нет: при отсутствии сопутствующих патологий атипичное расположение сердца никак не влияет ни на качество, ни на продолжительность жизни человека. Я даже больше вам скажу! Человек – если он, конечно, редко обращается к врачу – может и не знать о своей ано… о своем феномене.

Ирка, лежащая перед заведующим на больничной койке, укрытая до подбородка простыней, синевато-бледная, как разбавленное молоко, чуть улыбнулась:

– А я знала. С самого детства знала. И о том, что у меня сердце справа, а не слева, как у всех. И о том, что на здоровье это никак не сказывается.

Слова эти предназначались не заведующему, а тому, кто сидел рядом с ее койкой на придвинутом стуле, держал ее за руку.

– Знала, а ничего не сказала, – хрипловато произнес Олег со странной смесью упрека и облегченного успокоения в голосе.

– Говорила, как же! – улыбнулась Ирка поярче, но все равно слабо, не так, как всегда. – Сколько раз я тебе говорила, что у меня сердце всегда не на месте! Я так с детства привыкла говорить всем…

– Поди догадайся, что ты имела в виду…

– А я и не хотела, чтобы кто-то догадался. Чем тут хвастаться-то? Это же… уродство какое-то… Аномалия!..

– Феномен, – снова смягчил выражение заведующий.

Он помедлил немного, покрутил еще пальцами и, вкрадчиво понизив голос, снова обратился к Ирке:

– Может быть, вы все-таки позволите студентам осмотреть вас? Они ведь с подобными случаями только в литературе встречались, а тут такая возможность выпала на натуре ознакомиться?..

Вот ему зачем обязательно нужен был этот нейтральный «феномен» вместо леденящей «аномалии»!

– Чтобы ваши студенты меня за грудь щупали? – Ирка даже приподняла голову от плоской больничной подушки. – Я же сказала, нет!

– Не «щупали», а «пальпировали»! – опять прибег к эвфемизму заведующий. – И вовсе не ради удовольствия, а исключительно во имя науки! Которая, на минуточку, спасла вашу жизнь! Операция, конечно, вышла несложной – никаких важных органов и сосудов лезвие ножа не задело, но не забывайте о том, что вследствие травмы вы находились в состоянии глубокого шока, а это могло дать неожиданные осложнения!

– Нет, нет и еще раз нет! – сжала еще сильнее побледневшие от этого губы Ирка.

Заведующий еще раз качнулся на каблуках, кашлянул и, спрятав руки в карманы халата, вышел – кажется, обиженный.

И остались Олег с Иркой вдвоем. Олег все держал ее ладонь в своих, не отпускал.

– Я очень виноват перед тобой, – начал было он.

– Да при чем здесь?.. – болезненно сморщилась Ирка. – Тебе ведь и самому досталось, да?

– С моей головы и волоса не упало, – ответил Трегрей и словно в доказательство провел рукой по коротко остриженной макушке. – Благодаря Нуржану. Склад ума у него, видишь ли, такой… аналитический. Как и полагается настоящему полицейскому. А я в тот момент едва ли мог мыслить конструктивно. А Нуржан молниеносно выхватил суть. И пока ехал в Кривочки, все успел обдумать. Анонимный звонок о покушении поступил в полицию едва ли не в минуту собственно покушения. Значит, Охотник торопился застать определенный момент. Зачем ему надобно было спешить? Да напросте, потому что вовсе не ты была его конечной целью. А я. Он ведь не распыляет силы на наших родных и близких, чтобы только нас запугать, – это очевидно. Следовательно, покушение на тебя могло быть лишь частью замысла. Удар был нанесен… – он дернул уголком рта, – обыкновенным столовым ножом, нашим столовым ножом. А не принесенным с собой оружием. Сосед дал показания именно на меня, на что был – это уже выяснили – предварительно запрограммирован. Чего же добивался Охотник? Расчет был на то, чтобы меня, предполагаемого убийцу, как можно скорее задержали. Дальше – понятно. Определить мое местонахождение отнюдь не сложно. И устроить ловушку на единственной дороге, напрямую соединяющей Кривочки и Саратов, той самой дороге, которую мы же и строили, – проще простого. Закованный в наручники, помещенный в замкнутое пространство спецавтомобиля – я бы, пожалуй, не сумел отразить нанесенный внезапно атакующий выпад. И оказался бы жертвой очередного несчастного случая… Автозак был пуст. Меня везли следом, в легковой машине…

– Хватит! – жалобно попросила Ирка. – Не надо!.. Ничего больше не хочу об этом слышать! Ничего не хочу знать!..

– Как скажешь… Извини.

Они помолчали немного. Дверь палаты вдруг приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голая веснушчатая голова заведующего хирургическим отделением.

– Красивых женщин, – с неумелой и неловкой умильностью сказал заведующий, – принято воспевать в балладах и романах! Неужели вы не хотите, Ириночка, чтобы кто-нибудь о вас книгу написал? Ну, в смысле… диссертационную работу – на тему вашей декстрокардии?.. Ваш случай, конечно, не исключительно редкий, но, как я уже отмечал, не так уж и часто встречающийся…

– Очень вас прошу, оставьте нас с мужем хоть на минуту одних! – уже, кажется, серьезно разозлилась Ирина.

– А вы подумайте еще, подумайте!.. – Лысина заведующего, как черепашья голова в панцирь, стала втягиваться в щель между дверью и косяком. – Вам у нас в отделении еще как минимум две недели лежать…

– Я тебе сейчас очень важную вещь скажу… – вдруг тихо проговорил Олег, дождавшись пока старчески шаркающие шаги заведующего стихли за закрытой дверью палаты.

– …Только ты не обижайся… – отчего-то, видимо, от растерянности, ляпнула, усложнив звучание фразы нарочитым кавказским акцентом, Ирка. И тут же выжидающе замолчала.

– Да, – вдруг согласился Трегрей, видимо, не узнав киноцитаты. – Только ты не обижайся… Знаешь, я как-то раньше не понимал, что ты… всамдели меня любишь. То, что с нами было, как мы встретились, как стали жить вместе… я воспринимал некоей данью природе. Мол, так устроено живое существо, что невозможно ему всю жизнь прожить в одиночестве. Даже… досадовал иногда, что не смог противостоять повседневности, не сумел устроить свою жизнь так, чтобы ничего не мешало моим… моим…

– Высоким устремлениям, – договорила за него сделавшаяся очень серьезной Ирка.

– Высоким устремлениям, – со значением повторил эти слова Олег. – А ты… сражалась за меня со мною же самим…

– Посуду била… – в тон ему произнесла Ирка, чувствуя невольную радость: ведь если Олег говорил с ней об этом, значит, теперь все не так, значит, теперь все изменилось. И это придало ей уверенности.

А вот сам Трегрей выглядел непривычно растерянным. С трудом подбирая слова, беспрестанно моргая и морщась, он около минуты комкал во рту невнятную речь.

Ирка наконец не сдержалась. Выпростав из-под простыни и вторую руку, она накрыла ею руки Трегрея, держащие ее ладонь.

– Да все ведь просто, – проговорила она. – У меня, кроме тебя и мамы, никого нет во всем мире. Я тебя люблю, Олег, вот такой вот обычной и понятной земной, никакой не высокой любовью. Этого мало, что ли? Я хочу быть всегда с тобой, и хочу, чтобы ты со мной всегда оставался, до самой смерти. Хочу, чтобы у нас все было как у людей: дом, дети, достаток. Этого мало для тебя, да?

– Мало, – не отводя потускневших глаз, признался Олег. – Жизнь – вовсе не в этом.

– А я знаю, – заставила себя сказать Ирка. – То есть что ты так думаешь, знаю. И все равно люблю. Потому что я тебя выбрала. Ну, не сама по себе, не по собственному хотению, а будто… кто-то с неба пальцем в тебя ткнул и сказал мне: «Вот он, твой, бери…» И потому что ты – это ты. Тот, который не предаст, не обманет, не бросит. Ну и черт с ними, с твоими высокими идеями, живи как знаешь, а я все равно с тобой буду… Пока меня очередной твой враг не дорежет, – хотела было добавить она, но вовремя осеклась. И произнесла вместо этого:

– Мне бы только дождаться, когда ты мне скажешь, что и ты меня хоть немного…

– И я!.. – с готовностью вскинул голову Олег.

Ирка вся посветлела в блаженном ожидании, вся обмякла под больничной простыней… А Трегрей все медлил, то самое слово, сорвавшееся было с его губ, вдруг замерло где-то на полпути, и, непроизнесенное, постепенно затухало, умирая. Несколько секунд Ирка все ждала, боясь пошевелиться. А потом отняла свои руки от рук Олега.

– Все правильно, – сказала она, ощущая, как влажнеют ее глаза. – Это не ты сейчас говорил, а вина в тебе говорила… Меня ведь, получается, из-за тебя…

Трегрей сглотнул, вытер ладони о джинсы.

– Вина… – тихо согласился он, опустив голову. – Но мне кажется, именно благодаря этой вине пробуждается во мне что-то… будто начало чего-то… Другого… Как это ни пошло звучит, но только убоявшись тебя навсегда потерять, я понял…

– Да скажи ты! – почти крикнула Ирка и тут же поморщилась от резкой боли в груди. – Трудно тебе, да? Просто скажи – и все. Как все другие говорят! Даже когда ничего подобного не чувствуют! Соври мне, ну?! Неужели непонятно, что женщине исключительно важно услышать это слово?! Даже и тогда, когда оно… не совсем правда!

Олег молчал.

– Не-ет, ты не можешь, – горько продолжала Ирка. – Как же! Ложь недостойна урожденного дворянина!

– Ты мне дорога, – подняв голову, проговорил Трегрей. – Ты для меня дороже всех, кого я знаю. – Он говорил, слушая себя самого точно с удивлением.

Она все-таки заплакала, не удержалась.

Олег приподнялся, склонился над нею.

– Посмотри мне в глаза, – попросил он, и жилка на его виске дрогнула, ожив. – Я лучше не словами. Я лучше тебе покажу, что чувствую, так будет лучше, да…

– Что покажешь? Опять эти штучки твои? Внушишь мне чего-нибудь, чтобы я успокоилась?

– Посмотри мне в глаза! – требовательно повысил голос Трегрей.

И она повиновалась.

Минуту или больше очень тихо было в одноместной больничной палате.

Наконец Трегрей отпрянул, уселся обратно на свой стул. А Ирка пошевелилась, глубоко вдохнула, схватила ртом воздуха, как делают люди, выныривая из-под воды, порывисто и жарко откинула с себя простыню: полуобнаженное тело ее и лицо раскраснелись, словно она и впрямь побывала под водой, в горячей ванне.

– Прости меня, пожалуйста… – прошептала она. – Я не знала… Это… это было так хорошо. И это лишь начало, да? Ты говорил, что только в последнее время у тебя ко мне… пробуждается, да?.. Господи, что же будет, когда это… окрепнет и усилится?.. У меня прямо сердце не на месте…

– Дело не во мне, – улыбнулся Олег. – Это не я как-то по-особенному чувствую. В этом смысле я – как все. И даже, верно, скупее многих на эмоции. Напросте я имею возможность их показать, не переливая в слова.

– Так скажи, – истово попросила Ирка. – Скажи эти слова, неужели это так сложно?

Трегрей снова посерьезнел – ему понадобилось сделать над собою усилие, чтобы решиться. И он, кажется, решился. Он положил ладонь Ирке на руку (она тотчас жадно ее сжала, перехватив) и открыл было рот…

После беглого стука открылась дверь в палату.

– Ой, – проговорил Нуржан. – Мы за тобой, Олег. И, по-моему, не вовремя…

– Не вовремя! – бесцеремонно и неласково согласилась Ирка.

– Очень приятно познакомиться! – просунул в палату чубатую голову Артур Казачок.

– Будь достоин, Олег! – прогудел из-за двери невидимый Антон.

– Не кричите вы! – одернул москвичей Нуржан. – Больница все-таки! Да и вообще… мы помешали, кажется…

– Все в порядке, – ответил Трегрей и поднялся.

Ирка с досадой уловила в этом его движении какое-то даже облегчение. Ну, в самом деле! Разве такая большая проблема – произнести эти банальные три слова?

– Я загляну к тебе завтра, – сказал Олег. – Отдыхай, выздоравливай и ничего не бойся. Больница под нашей охраной.

Ирка только вздохнула. Не стала ничего отвечать.

– И будь спокойна, – добавил Олег. – Две недели тебе здесь находиться без надобности. Через два-три дня я заберу тебя.

– Домой?

– Домой, конечно, домой, – согласно кивнул Трегрей. – В палестру.

* * *

Трегрей, сопровождаемый довольно ухмыляющимся Нуржаном и шумно жестикулирующими москвичами, вышел за ограду больницы. И там, за оградой, на распахнувшейся улице, бурно вспыхнувший еще в больничном коридоре разговор давних соратников вдруг сам собою угас. В странном каком-то молчании четверо приблизились к машине. Нуржан отступил чуть в сторону, вытащив мобильник.

– Не страшно? – поинтересовался у Олега Антон.

– Страшно? – удивился Трегрей. – Ты о чем?

– Извини, неточно выразился… Не опасаешься вот так просто по улицам гулять? Понимаешь ведь: каким бы ты ни был крутым, всегда найдется способ до тебя добраться.

– Может, стоило схорониться на время? – поддержал Антона и Казачок-младший. – Пока этот… Охотник думает, что ему удалось тебя угомонить? Инсценировали бы похороны… Мы бы подсобили, чем смогли.

– А как только он принялся бы, осмелев, подчищать якобы осиротевших витязей, – закончил за Артура Антон, – ты бы вновь и появился на сцене. Как отряд Боброка из укрытия! Такую возможность упустил! Зря.

Олег покачал головой.

– Вовсе нет, – сказал он, – не думаю, что его так легко обмануть. Рано или поздно он дознался бы о том, что я жив. И мы напросте потеряли бы время.

– Время? – поднял брови Альберт. – Мы куда-то спешим?

– Надобно строить палестру, – сказал Олег. – Надобно закончить ее как можно скорее.

– До зимы хочешь построить? Точно не успеешь, – определил Антон. – Да и следует ли торопиться? По-моему, спешка ни к чему хорошему не приведет. Палестра, насколько я понимаю, штука тонкая… К тому же современные технологии позволяют и в холода работы вести. Или… у тебя какие-то другие причины не тормозить строительство?..

– Так куда ты спешишь-то? – повторил свой вопрос Казачок-младший.

Тут к ним повернулся Нуржан:

– Сомик с Двухой сейчас подъедут. Вместе и двинемся… – и Трегрей не успел ответить Альберту. А может быть, и не собирался отвечать.

– Кстати! – встрепенулся, убрав телефон Нуржан. – Я, Олег, привез, как обещал. Погляди-ка…

Он открыл багажник автомобиля, приглашающе указал рукой в укромную пыльную темень. Олег, наклонившись, запустив в эту темь руки, развернул шуршащий пластиковый пакет, в котором оказались какие-то измятые и обугленные железки.

– Это что? – поинтересовался, поднявшись на цыпочки за спиной Трегрея, Антон.

– Рулевое колесо и части пассажирского и водительского сидений, – пояснил Нуржан.

– С того бензовоза? – догадался Альберт, тоже заглядывая в багажник.

– Ага. Вы бы отошли, парни, а то свет Олегу застите.

– Да мне свет без надобности, – отозвался Трегрей.

Он опустил руки в пакет. Пальцы его, едва касаясь, быстро-быстро забегали по исковерканному закопченному металлу. Голову Олег задрал вверх, глаза закрыл – надежно отключил ненужные пока органы чувств. Жилка на его виске ударила, раз, другой… Москвичи, все же отступившие на шаг от машины, переглянулись с молчаливым пониманием происходящего во взглядах.

Олег скоро убрал руки, вытер пальцы тряпицей, поданной Нуржаном.

– Ну?

– Это снова он, – ответил Трегрей Нуржану. – Тот самый Охотник, старый знакомец. Его психоотпечаток.

– За рулем был? – с надеждой осведомился Алимханов.

– На пассажирском сиденье. И недолго.

– Отдал приказ и был таков, – оскалился Нуржан. – С-сука…

К парковке подкатила изрядно потертая «десятка», лихо затормозила в каких-то сантиметрах от черного «БМВ».

– Ого! – заорал, выскакивая из-за руля Игорь Двуха. – Столичное подкрепление! Будьте достойны!

С пассажирского места выбрался Сомик. С заднего сиденья – Костя Кастет, заметно похудевший, все еще бледный, даже одежда смотрелась на нем полинявшей, точно от неоправданно долгой стирки.

Парни обменялись рукопожатиями, а Кастет обнялся по очереди с Антоном и Альбертом. Когда отзвучали приветственные восклицания, обычные для хорошо знакомых людей, которые давно не виделись, затихли взаимные хлопки по плечам, Кастет, морщась, огляделся:

– Тьфу ты черт… Из одной больнички да в другую… Можно ведь было где-нибудь в ресторане забиться, а?

Нуржан пихнул его локтем в бок.

– Ой, – сообразил Костя. – Сам не знаю, что несу… Прости, Олег, все еще плохо соображаю. Как твоя-то? Ничего, поправляется?

– Поправляется, – подтвердил Трегрей. – Рад видеть тебя на ногах. Ну так что, соратники? Чем время напрасно терять – поедемте к палестре.

– Погоди, – тут же посерьезнел Кастет, достал из кармана смартфон. – Вот, полюбуйся!

– Потом! – нетерпеливо притопнул Олег. – На месте посмотрю… Поедемте скорее!

– Потом – так потом… – с досадой пожал плечами Костя, убирая смартфон. – А то – садись с нами, по дороге глянешь…

– С нами! – Антон положил Олегу руку на плечо. – У нас машина лучше – долетим быстрее.

Этот аргумент подействовал на Трегрея безотказно.

– А чего это ты, друг Двуха, на таком, кстати, звере ездишь? – осведомился Артур, пропуская Олега в «БМВ». – Все-таки исполнительный директор крупной компании…

Двуха, проигнорировав этот вопрос, нахмурился и полез за руль «десятки».

– Продал он свою «ласточку», – объяснил за него Сомик. – Жалко, а куда деваться?..

– Лучше б почку продал… – пробурчал из задребезжавшей двигателем «десятки» Игорь.

– Ну чисто с ума сошли с этой палестрой, – вполголоса заметил Кастет москвичам. – По миру пойдут, а строительство до конца доведут. Это Олег все…

– Поедемте, поедемте! – крикнул Трегрей. – Время не ждет! По машинам!

– Вот, о чем я и говорю, – резюмировал Костя. – Охотники… Хранители… Будто ему плевать на них. Только о палестре и печется, как бы ее поскорее построить. А к чему так торопиться? Никто не понимает, а он объяснить не хочет…

* * *

Тот самый холм близ Кривочек напоминал развороченный муравейник. Несколько десятков суетливых фигурок, оживленно перекликаясь, разбирали опрокинутый металлический макет «башни колдуна», стаскивали составные его части в кузов очередного грузовика, только что с натугой взобравшегося по извилистой наезженной дороге на вершину холма. Там, где еще совсем недавно высилась холодно и свежо сверкающая на солнце «башня», натужно кряхтел и порыкивал экскаватор, ковш за ковшом выгребая рыхло осыпавшуюся землю из ямы под фундамент. Причудливые конструкции, окружавшие строительную площадку, оставались нетронутыми. Между ними прохаживались черноформенные сотрудники ЧОПа «Витязь», зорко оглядывая окрестности.

«БМВ» и подъехавшая следом «десятка» едва нашли себе место в плотном ряду припаркованных у дороги рядом с холмом автомобилей – самых разных: и довольно дорогих иномарок, и простецких произведений отечественного автопрома.

– Вот она… – разминая ноги после поездки, вздохнул Двуха и кивнул на вершину холма, куда напрямик, не тратя времени на извивы дороги, карабкались уже Олег с Нуржаном, Артуром и Антоном, – и «ласточка» моя, и зарплаты наших витязей… и много еще чего…

– Ну ты еще заплачь! – предложил ему Сомик, хлопнув за собой дверцей. – Может, это я предназначенные на строительство деньги прошляпил, а? Или Олег?

– Сколько можно об этом? Просил же!..

– Ладно, ладно… А в этот раз народу еще больше, чем раньше, ага? – прикинул Женя, становясь рядом с Игорем.

– Заметно больше…

– И все бесплатно работают? – поинтересовался, выбираясь из «десятки» последним, Кастет.

– Само собой! – фыркнул Женя.

Мимо них, направляясь к въезду на холм, протарахтела открытая «газель», груженная связками арматуры. Водитель «газели» махнул рукой витязям, прокричал, перекрывая гул мотора и мерный гомон, льющийся с холма:

– Будьте достойны!

– Долг и Честь! – откликнулся Двуха.

– Это кто? – спросил у него Женя Сомик.

– Понятия не имею. Первый раз вижу. Разве их всех упомнишь? С каждым днем народ прибывает.

– Хорошо! – вдруг улыбнулся, выслушав их, Костя. – Видать, прав Трегрей все-таки. Мир меняется. Ну что – двинули? Напрямки, да? Вслед за высоким начальством?

– Пошли, – согласился Сомик, а Игорь глянул на Кастета с некоторым сомнением:

– А ты сдюжишь? А то, пока ехали, я думал, ты весь салон мне уделаешь: морда белая, мокрая…

– Ничего, – ответил Кастет, вытирая рукавом лоб, и вправду влажно поблескивающий. – Укачало немного, на воздухе отдышусь…

На вершине они в первые минуты потерялись в общей толкотне и рабочем шуме. Потом углядели-таки Артура – тот, вооруженный планшетом, снимал происходящее, медленно поворачиваясь из стороны в сторону. В нескольких шагах от Казачка-младшего обнаружился и Антон – занятый тем же делом.

– А здесь и правда… – проговорил Кастет, с трудом осиливший подъем и опиравшийся теперь на плечо Двухи, – как-то легче дышится. То есть, я хотел сказать, в чисто физическом плане. Будто утром в горах. Воздух тут какой-то другой, что ли?..

– Энергетическая оптима, – с небрежной важностью пояснил Двуха, словно эта «оптима» всецело была его рук делом, – в этом вся штука. Энергетика пространства входит в резонанс с энергетикой человека, ну и… Короче, ясно.

– Что «ну и»?.. Что тебе ясно?

– Не понимаешь, что ли? Ну ты и долдон, братец! Про энергетическую оптиму не знает!

– Ты-то как будто больше моего понимаешь! – невсерьез оскорбился Костя. – Итак, что там после «ну и…»?

– Ну и… все… – усмехнулся Двуха, вдруг утратив всю важность. – Дальше не помню… Короче, здесь можно функционировать на полную катушку сколько угодно времени почти без сна и отдыха, вот как.

– В результате резонанса пространственной энергетики с человеческой, – вступил Сомик, укоризненно глянув и на Игоря, и на Костю, – организм исподволь, без усилий высвобождает свои ресурсы, в обычном состоянии дремлющие, – как бы переходит на полный режим деятельности…

Из-за грузовика показался Олег, ведущий под локоток грузного усатого мужика, в котором безошибочно угадывался бригадир здешних работников.

– Я ведь устанавливал нормы рабочего графика! – было слышно, как выговаривал Трегрей усачу. – Две бригады сменяют друг друга через каждые сутки, так? Стоило мне отлучиться – и что происходит? Обе бригады находятся на объекте одновременно!

– Что ж я сделаю с ними? – оправдывался бригадир, разводя руками. – Не желают они уходить, и все! Уж и пинками гнал, возвращаются. А ихний главный и вовсе меня в фундамент закопать пригрозил, если я еще к нему приставать стану. Вон он – арматуру разгружает со своими… С него и спрашивайте. Пусть забирает своих и валит!

– Сколько находится здесь ваша бригада?

– Вторые сутки, – вздохнув, признался усатый. – А ихняя – уже третьи! – тут же наябедничал он.

– Так! – многозначительно сказал Олег и, оставив усача, направился к «газели» с арматурой.

Бригадир, остановившийся в нескольких шагах от Сомика, Кастета и Двухи, стащил с головы шапку, вытер чумазой рукавицей лоб. Потом, заметив витязей, махнул шапкой в их сторону:

– Будьте достойны!

– Долг и Честь, – ответствовал Двуха, подходя ближе. – Здорово, Семеныч! Что? – участливо осведомился он. – Притесняют вас, интернет-соратников? Забижают? Развернуться в полную силу не дают?

– А то! – пожаловался ему усач. – Только во вкус войдешь, уже обратно гонят.

– Вот это я понимаю – рабочий энтузиазм! – восхитился Кастет. – Наши люди!

На холме появилась пара новых персонажей. Мужички средних лет, одетые по-деревенски: неказисто, но добротно, в телогрейках, в забрызганных грязью резиновых сапогах (видимо, добирались сюда откуда-то издалека пешком, по обочине трассы). Их тут же перехватил охранник – и после короткого разговора направил к усатому бригадиру.

– А вот это – не наши… – негромко констатировал Кастет.

– Вы тут начальство, да? – подойдя, осведомился один из мужичков, тот, что был постарше. – На работу принимаете?

– Мы слышали, вам рабочие нужны на строительство, – с надеждой проговорил второй.

– Нужны… – согласился Сомик, переводя взгляд на бригадира.

– Во! – обрадовался первый мужичок, пихнув товарища. – А я что говорил! А ты: зря идем, зря идем… На автобус опоздали! – тут же страдальчески сморщился он по адресу потенциальных работодателей. – С самой Клещевки топали! Потому к обеду и дотопали только…

Бригадир Семеныч, явно имевший уже опыт общения с подобными соискателями, тяжело вздохнул.

– Служебный транспорт у вас ходит? – с места в карьер принялся расспрашивать мужичок помоложе. – А рабочую одежду выдают? А на какую работу вакансии есть? А то мне тяжести поднимать нельзя, мне в прошлом году аппендицит вырезали… А платят как – нормально? Кормить будут?

– Кормить будут, – ответит Семеныч на последний вопрос. – Вот как раз через полчаса и обед. Щи и каша, к вечеру – чай с булками…

– Со скольки до скольки смена? – не дал ему закончить мужичок. – Говорят, тут люди по две-три смены подряд пашут. Видать, деньги-то хорошие получают, раз так жилы рвут… Правда, по две-три смены подряд, а?

– Чистая правда, – сказал Двуха.

– Где у вас тут инвентарь выдают? – загорелся мужичок. – Когда приступать?

– Что делать-то надо, командир?! Определи фронт работ, да мы начнем, чтоб зря тебя не задерживать! – продемонстрировал и второй готовность к трудовому подвигу.

Семеныч снова вздохнул.

– С Клещевки, говорите, топали? Значит, так, ретивые, через часок в том направлении машина пойдет – в карьер за песком. Вот она-то вас до дома и подбросит. А то снова пешком топать придется.

Лица мужичков вытянулись.

– А вот этот вот сказывал: нужны рабочие… – вякнул тот, что помоложе, умоляюще взглянув на Сомика.

– Нужны, – подтвердил Женя.

– Каждый день с утра до вечера такие вот делегации идут! – сообщил бригадир, воздев руки к серому небу. – Устал уже повторять: не за деньги мы работаем. Понимаете? Бесплатно! Безвозмездно!

– То есть – даром, – усмехнувшись, уточнил Костя Кастет.

– Как это? – не поверили мужички. – Чего заливаешь-то? Чтоб люди по три смены даром пахали… такого никогда не было.

– А теперь вот – есть. И дальше будет.

– Врешь ты все! – выпятил нижнюю челюсть перенесший в прошлом году удаление аппендикса мужичок. – Укомплектованы бригады, помощь не нужна – так и скажи, чего тень на плетень наводить?.. Своих, поди, только берете, по блату…

– Помощь нужна… – возразил было бригадир.

– В нашей деревне сколько лет-то уже работы никакой не видали! – решил, видно, воззвать к его пролетарскому самосознанию мужичок постарше. – Руки, понимаешь, от безделья устали! Так и думаешь: нашлось бы дело достойное – ух, я показал бы себя!..

– Это можно, – кивнул бригадир. – Вон арматуру разгружают – бегите, присоединяйтесь. Сейчас, кстати, еще одна машина подойдет.

Мужички не сдвинулись с места.

– Так что насчет зарплаты-то? – переглянувшись, спросили они.

– Сказано вам: нет никакой зарплаты! – рявкнул Семеныч.

– Да на хрена ты тогда пашешь-то здесь? – повысил в ответ голос мужичок.

– Потому что дело нужно делать! Которое, кроме нас, делать некому.

– Кому нужно-то? – насупился мужичок. – Вот этим… – Он зыркнул на витязей, с интересом прислушивающихся к разговору, – чистеньким-то? Им-то, конечно, надо. Задурили вам головы, верно…

– Дураков нашли – бесплатно пахать… – проворчал молодой, отступая.

Мужички отошли на несколько шагов.

– Пойду и я, – сказал бригадир. – Надо эту бандуру железную разобрать до конца смены… А не успеем – ночь прихватить придется.

– Ты, Семеныч, и впрямь отдохнул бы, – посоветовал ему Двуха. – Оптима оптимой, а нельзя ж так без перерыва надрываться…

Усатый бригадир остановился, повернулся снова к витязям.

– А я у себя на работе отпуск взял, – сказал он. – За свой счет. Неделю только позволили погулять, черти, не больше. Так что – прохлаждаться некогда. Да и потом… Неохота отсюда обратно – в нормальный мир возвращаться, – с неумело скрываемым смущением добавил он. – Здесь все по-другому. Здесь мы, с «so-ratnic.ru» которые, все вместе, все у нас общее. И поэтому… от понимания этого – что необходимое для всех дело делаем, – мы друг друга ощущаем… ну как сестры и братья… что-то вроде того. Все здесь просто, понятно и ладно: ни оглядываться не надо, чтоб тебе подножку кто-нибудь не поставил, ни отвлекаться на всякие… поганые мысли – что обойдет тебя кто, или обманет, или еще как-то себе на пользу использует… А это дорогого стоит. Да кого хотите спросите! – вдруг заволновался Семеныч. – Каждый так думает. Изголодался человек по… человечности, – добавил он. И, отмахнувшись неловко, быстро пошел прочь.

Витязи услышали еще, как он заметил на ходу все еще перетаптывающимся в нерешительности мужичкам:

– Про машину-то помните? Не упустите, а то кандехать вам обратно пеходралом… И как обедать сядем – меня найдите, я вам по порции выделю… Я понял, понял! – тут же крикнул он пробегавшему навстречу Олегу. – Сегодня смену кончаем и по домам! Даю слово, что по домам!..

Трегрей, оглянувшись, погрозил ему пальцем. И не останавливаясь, приглашающе свистнул москвичам, которые, закончив уже свою работу, с интересом озирались по сторонам. Откуда-то появился и Нуржан.

– Ну? – проговорил Олег, сведя вместе Двуху, Сомика, Кастета, Нуржана и Артура с Антоном. – Давай, Костя, поскорее, что у тебя там…

Выглядел Трегрей вдохновенно-озабоченным – как обыкновенно выглядят те, кто после долгого невольного перерыва дорвались наконец до любимого дела.

– Даю, – отозвался Кастет, извлекая из кармана смартфон. – Вот…

Он мазнул пальцем по сенсорному экрану, щелкнул по нему несколько раз и протянул Трегрею.

Москвичи и Олег сошлись лбами над ожившим экраном, на котором беззвучно и коротко пробежала скверная черно-белая запись: высокий костистый человек в белом халате и с марлевой повязкой на лице деловито пересекает доступный камере наблюдения фрагмент коридора. Прогнав трижды запись от начала и до конца (Антон с Артуром, удовлетворив любопытство, оторвались от просмотра уже на второй раз), Трегрей поставил ее на паузу в тот момент, когда полузакрытое лицо мужчины оказывалось в центре кадра. Минуту Олег всматривался в дисплей, затем поднял вопросительный взгляд на Нуржана.

– Качество дрянь, конечно, – проговорил тот. – Да и повязка эта… Но боец – один из витязей, которые тогда к Ирке подоспели, – этого гада все-таки опознал. Все-таки физиономию человека, который тебе плечо прострелил, позабыть трудно.

– Это он, сволочь, мне заразу вколол, – присовокупил Кастет. – Вот этот вот утырок с повязкой. Он же, получается, и Ирину твою…

– Это ведь не Охотник? – полуутверждающе сказал Антон. – Исполнитель?

– Исполнитель, – произнес Нуржан, ленивовато, но с заметными нотками гордости. – Качество записи, говорю, дрянь, повязка мешает… Однако экспертиза личность этого исполнителя установила. Витязь с простреленным плечом помог еще здорово. Сразу ведь – по фактуре подозреваемого – было понятно: и в госпитале, и у тебя на квартире побывал один и тот же человек.

– Гнида, а не человек… – пробормотал Кастет. – Человек, тоже мне… Убийца!

– По нашей базе проходит, – продолжил Нуржан. – Известный товарищ. Артеменко Александр Александрович. Погоняло – Волк. Киллер, герой приснопамятных девяностых. Недавно освободился, за старое взялся, заказчиков вот себе отыскал…

– В розыск объявили? – с профессиональной деловитостью поинтересовался Артур. – Как ты сказал: Александр Артеменко? Волк! Мы по своим каналам его поищем!..

– Незачем, – проговорил вдруг Олег. Он держал смартфон между ладонями, точно грел его. Голубая жилка на виске едва видно пульсировала.

Тряхнув головой, Трегрей вернул аппарат Кастету.

– Что значит: «незачем»? – оскалился Костя. – Этот гад ответит за то, что совершил! Как он Ирку-то!.. И меня!.. Я бы вот лично с ним с большим удовольствием пообщался. Перед тем, как менты ему ласты закрутят. Погоди… Что ты имеешь в виду-то? Почему «незачем»?

Олег не успел ответить. У Нуржана зазвонил телефон: он, извинившись, повернулся было, чтобы отойти, как вдруг замер на месте. Что-то такое сообщили ему, что он быстро обрубил разговор и рывком развернулся обратно.

– Нашли! – выдохнул он.

– Волка? – спросил Кастет.

– Да нет… Лелика и Болека нашли!

– Ох, мать моя! – воскликнул Двуха. Настолько это известие взволновало его, что ничего более информативного он сказать так и не смог. – Мать моя!..

– Едем! – распорядился Нуржан. – Москвичам светиться не надо, Кастет еще не вполне оправился, а вот Игорь и Женя… Как вы насчет прокатиться?

– С удовольствием, – кивнул Сомик.

А Двуха ожесточенно затряс сжатыми кулаками и категорически подтвердил свое согласие:

– Ох, мать моя!..

– Олег, – взглянул Нуржан на Трегрея. – Твое присутствие тоже не помешало бы, но если ты занят…

– Конечно-конечно… – ответил Олег.

Будто полностью потеряв интерес к происходящему, он смотрел куда-то в сторону – туда, где у одной из несуразных металлических конструкций, напоминавшей песочные часы, топтался долговязый юноша в очках, дужка которых была перемотана синей изолентой. Невнимательно попрощавшись, Олег поспешил к юноше.

– А его присутствие на самом деле бы не помешало, – глядя Трегрею вслед, озадаченно высказался Нуржан.

– Поехали! – дернул его за рукав Двуха. – Ух, как мне хочется поскорее с Леликом и Болеком поздороваться. Как я соскучился по ним! А что Олег?.. Втроем не справимся, что ли?

– Если бы втроем! Там явно еще менты под ногами мешаться будут, – предположил Сомик.

– В том-то и дело, что не будут, – сказал Нуржан. – Действуем на свой страх и риск, поэтому осечек допускать не рекомендуется.

Он еще раз глянул на Олега, завязавшего беседу с юношей в очках, и неодобрительно покачал головой.

* * *

Волк остановился на углу улицы, в нескольких шагах от банкомата, у которого собралась небольшая очередь. Еще совсем недавно он бы и взглядом не удостоил эту очередь, прошел бы сквозь нее, как по пустому месту. Что они ему, несчастные, унылые и бесцветные существа, вожделеюще пожужживая, вьющиеся вокруг кормушки-банкомата, который выплевывает им жалкие кусочки нагорбаченной зарплаты? Что они могут ему сделать? Им хоть на голову наступи, возмущенное слово сказать поопасятся…

Но сейчас не было в Волке этой его уверенности сильного, потерял он ее; и кто знает – навсегда или временно? И с того самого момента, как Волк понял это, он лихорадочно обшаривал себя, словно глубокий карман, заполненный всякой всячиной, обшаривал, но искомого не находил.

Откуда взяться в нем уверенности сильного, если он сам себя не ощущал уже – сильным?

Покорно отстояв очередь, Волк сунул в прорезь приемника карту, сглотнув, запросил баланс. А когда на дисплее высветилась сумма, вздрогнул и вдруг оглянулся по сторонам, точно боясь, что кто-нибудь подсмотрит и вознамерится покуситься на его деньги. Зафиксировав в сознании это новое для себя чувство – опаски перед миром, – Волк мысленно застонал.

Да что же это с ним такое?!

И снова в голове Волка зашевелился тот самый коготок, завязший в его мозгу после памятного телефонного разговора с загадочным заказчиком.

«Но я же все сделал! – мысленно взмолился он, почему-то не сомневаясь, что его услышат. – Наши дела закончены, все чики-чики! Отпустите меня, как договаривались!..»

И коготок вроде ослаб.

В несколько приемов сняв часть денег, торопливо рассовав пачки купюр по карманам, Волк, ссутулившись, зашагал по улице. Прохожие не сторонились его, как раньше. Некоторые норовили даже толкнуть плечом, сдвинуть его со своего пути. И Волк уступал, отшагивал в сторону, не вскидывал взгляда на наглецов. Горькие мысли роились в его голове.

«Выходит, по-настоящему сильный человек – это не тот, кто не поколеблется убить любого, на кого укажут или кого выберет сам? – так думал Волк. – А какой он тогда – по-настоящему сильный человек?»

Ответ на этот вопрос, впрочем, был очевиден для Волка. Эти странные ребята, что гнались за ним и едва не настигли, – вот по-настоящему сильные люди. Сильнее их он никогда не встречал, он даже и не знал, что на этом свете могут быть люди настолько сильные…

А в чем их сила?

В особой тренировке? В каких-то препаратах, которые они, возможно, принимают?

Не исключено… Но отчего-то Волк чувствовал, что дело все-таки не тренировках и не в препаратах. Вернее, наверное, не только в них.

Таинственные заказчики – вот кому известен секрет, вот кто точно знает, в чем сила этих ребят. Черт возьми, почему же Волк раньше не попытался разобраться во всех нюансах доверенного ему дела? Глупый вопрос – почему?.. Он ведь профессионал, а профессионал никогда не станет вникать в перипетии взаимоотношений жертвы и того, кто платит за ее смерть. Он ведь профессионал…

Был – профессионал. Теперь нет…

«Надо все выяснить, – решил Волк. – Все выяснить про этих… витязей. Обязательно надо узнать – в чем их сила. Иначе никогда не вернется та самая потерянная уверенность сильного… А существовать бессмысленной и беспомощной мухой, одной из миллиардов других таких же, я не согласен…»

Опять в голове его почувствовалось острое корябанье. Волк споткнулся на ходу от жуткого предчувствия, внезапно вспотев – весь, целиком, с головы до ног.

«Не надо! Мы же договорились! Я сделал, что от меня требовалось, получил оплату… Я свободен! Вы обещали!»

Но коготок на этот раз никуда не делся. Напротив, он стал еще более осязаемым.

И Волк вдруг ощутил, как его собственная правая рука вопреки его же воле полезла за спину, где за поясом, под одеждой, холодил кожу спрятанный пистолет.

– Не надо! – закричал Волк уже вслух. Ближайшие прохожие шарахнулись от него.

Но рука, налитая чужой властной силой, не слушалась. Она вытянула из-за пояса пистолет. Большой палец щелчком откинул предохранитель.

Бредущий навстречу Волку парень, углядев у него оружие, выпучил глаза и с криком отпрыгнул. Какая-то девчонка, охнув, ринулась от Волка через проезжую часть, на другую сторону улицы – рискуя, лавируя между гудевшими ей машинами. Кто-то еще протяжно заголосил:

– Ой, пистолет! У него пистолет!..

– Помогите!.. – хотел было воззвать к прохожим Волк, но и губы его уже не слушались.

Левая рука, тоже не подчиняющаяся ему, оттянула затвор, досылая патрон – и, проделав это, безвольно упала вдоль туловища. А правая поднесла пистолет к лицу. Рот Волка послушно раскрылся, пропуская холодный черный ствол, неприятно лязгнувший по передним зубам.

Волк попытался было хотя бы закрыть глаза, вдруг обильно заслезившиеся, но и этого не смог.

Указательный палец правой руки нажал на курок.

Волк услышал очень громкий сухой удар, увидел красный цветок, вспыхнувший в глазах, почувствовал, как что-то со страшной силой сдавило ему затылок.

И ничего больше не слышал, не видел и не чувствовал.

Глава 4

– Вот этот дом, – проговорил Нуржан – почему-то шепотом, хотя, кроме Сомика и Двухи, сидящих с ним в одной машине, никто больше не мог его услышать.

Дом располагался в самом конце тупика дачного поселка и с первого взгляда ничем примечателен не был: обыкновенное кирпичное одноэтажное строение с унылой шиферной двускатной крышей, с подслеповатыми оконцами, забранными ржавыми решетками, с низеньким заборчиком, который по причине ветхости стоял не прямо, а несколько волнообразно – точно колебался: в какую сторону ему удобнее завалиться, внутрь двора или наружу. За заборчиком торчали голыми разлапистыми ветвями облетевшие деревья и темнел горбатый… то ли сарайчик, то ли гараж…

– Точно этот дом? – засомневался Двуха. – Твой стукач не ошибается? Не путает ничего?

– Во-первых, не стукач, а информатор, – ответил на это Алимханов. – А во-вторых, как правило, у информаторов оч-чень крепкая мотивация имеется, чтобы ни в чем не ошибаться и ничего не путать. Куда как приятнее, знаете ли, на свободе гулять, чем в камере париться…

– Спутниковая антенна, – проговорил Сомик. – Новенькая, недешевая.

– А? – повернулся к нему Двуха.

– Ни на одном домике ничего подобного не имеется, а тут – посмотрите… Обычно дачники все более-менее ценное с наступлением холодов забирают с участков.

– На черта им, спрашивается, антенна, если в таких поселках электричество в несезонье отрубают?

– Значит, не везде отрубают, – пожал плечами Женя. – Это как с председателем договориться. Или свои провода можно к подстанции протянуть.

– Ну хватит болтать, – оборвал их Нуржан. – Действовать надо. Через пару часов здесь группа захвата работу начнет. Так что… поторопимся, чтобы успеть пообщаться.

– Никто не говорит, что действовать не надо! – заскрипел зубами Двуха. – Жми на газ! Сейчас я им, сволочам, Лелику и Болеку, покажу, как добрых людей на бабки кидать! Сейчас я им эту антенну куда-то засуну!.. Заныкались, гады, забились в норку, шумиху пережидают, чтобы сдернуть отсюда подальше!.. Ну, поехали, чего стоишь?!

– Я-то поеду, а вы оба – вылезайте, – скомандовал Алимханов.

– Это еще почему?

– Зайдете с другой стороны. Кидалы ваши явно не случайно именно этот домик выбрали. Из него вся улица как на ладони просматривается. Я им путь отхода перегорожу, а вы сзади через забор… Следите за окнами – они и шмалять приняться могут.

– Поучи ученого, – проворчал Двуха, выбираясь из машины.

– И не вздумайте там, в домике, ничего руками трогать!

– Даже морды им нельзя потрогать?..

– Морды – можно. Но осторожно.

Дом оказался пуст. Однако сомнений в том, что этот дом – именно тот, который им нужен, у витязей не возникло.

Неказистое снаружи, внутри это дачное строеньице оказалось под завязку набито доказательствами того, что здесь совсем недавно жили люди, причем жили очень даже припеваючи и снялись с места внезапно и, уж конечно, не по своей воле. Огромный плазменный экран, космически поблескивающий на сереньких, советского производства обоях, висел покосившись, едва держась на сорванных креплениях. Обе дверцы большого холодильника были приоткрыты, подсвечивая содержащийся внутри богатейший ассортимент закусок. Вдоль стен выстроились бутылки из-под элитного алкоголя, а на тусклой полированной поверхности колченогого столика виднелись две дорожки белого порошка – одна нетронутая, а вторая наполовину стертая. В единственной комнате наличествовала только одна кровать: вернее, две койки, сдвинутые и застеленные вместе, и на смятых покрывалах среди разбросанной одежды поблескивали айфон и два широкоэкранных планшета. Кажется, какой-то из гаджетов продолжал функционировать – от кровати исходило непонятное чуть слышное пожужживание. А на оконном стекле изнутри зловеще подтекал кровавый отпечаток чей-то руки.

– По-моему, нас кто-то опередил, – проговорил Нуржан, останавливаясь в дверном проеме и опуская пистолет. – Дверь вы открывали?

– Не, – откликнулся Сомик. – Отперта была. Даже приоткрыта.

– В сарае машина стояла, – продолжил Алимханов, – судя по следам и характерному запаху. Сарай тоже не заперт, засов опущен, замок рядом валяется. И ворота закрыты наспех – замок только дужкой в скобы продет, не замкнут.

Двуха с досадой пнул попавшую под ногу бутылку.

– Похоже, твой информатор не только на тебя работает, а? – зло спросил он Нуржана. – Не побоялся он твоей камеры!

– Верно, рассудил, что в душной камере все же лучше, чем в прохладной могиле.

– Да что же такое жужжит-то? – подошел к кровати Сомик. – Вибровызов?.. – он проверил гаджеты. – Нет, молчат.

Нуржан убрал пистолет.

– Увели у нас Лелика с Болеком, – проговорил он. – Из-под самого носа… Кто ж это мог быть-то? Явно не наши, не полиция, то есть.

– Надо полагать, у этих типов, у Лелика-Болека, недоброжелателей полно, – высказался Сомик. – Полгорода кинули. Наверно, и каких-нибудь серьезных людей обули, бандосов каких-нибудь. Точно – бандосы тут побывали. А кто еще будет такими методами справедливость восстанавливать?

– Из-под самого носа увели! – продолжал сокрушаться Нуржан.

– То есть вот только что?.. – с надеждой поднял голову Игорь.

– Именно, – кивнул Алимханов и вытащил из кармана пластиковый пакетик, мутный от дыма и чуть оплавленный помещающимся в нем окурком, который, видно, не успел окончательно потухнуть. – Свеженький, – сообщил Нуржан. – От похитителей остался. Или от Лелика-Болека, не суть важно…

– Был бы здесь Олег! – пристукнул кулаком по стене Двуха. – Он бы по этому окурку моментально след взял! Догнали бы ублюдков!

– Нет Олега! – с внезапно прорвавшимся в голос раздражением констатировал Нуржан. – Занят Олег! Придется самостоятельно работать.

– А чего вы злитесь-то? – осведомился Женя Сомик, припомнив недавний разговор с Трегреем. – Кто нам виноват, что мы на второй ступени постижения Столпа остановились? Развивались бы дальше, тоже могли бы с неживой материей взаимодействовать. Не чувствовали бы себя сейчас, как… нерадивые ученики, которым учитель подкинул трудную задачку – справятся ли?

На это возразить ничего не смогли ни Нуржан, ни Двуха. Последний, впрочем, пробормотал:

– Олег с этой палестрой своей ничего вокруг не видит, ничем не интересуется… Понятно, что исключительной важности дело – создание палестры, так, тем не менее, когда такая круговерть завязалась, можно было б отвлечься ненадолго…

– Получается, нельзя, – сказал Сомик.

– Все равно, – поддержал Игоря Нуржан. – Как-то уж очень Олег торопится со строительством. Словно боится опоздать куда-то… Ладно! Я попробую! Окурок теплый, психоотпечаток на нем должен быть явственный. Авось и выйдет след взять.

– Отыщем – кровь из носу! – сжал кулаки Двуха. – Ишь ты, в берлоге отлеживались, уроды! Жрали-пили здесь на наши кровные! Не удивлюсь, если и баб сюда таскали…

Женя Сомик вдруг наклонился и резким рыболовным движением выхватил из-под кровати какой-то продолговатый предмет интимно розового цвета.

– Вот оно что жужжит! – победоносно определил он.

– Тьфу ты! – аж отшатнулся Двуха. – Брось сейчас же!..

Женя и сам сообразил, что такое у него в руках. Чертыхнувшись, он тут же уронил большой розовый фаллоимитатор, находящийся к тому же в рабочем режиме.

– Вряд ли Лелик и Болек сюда баб таскали, – ошарашенно выговорил он, вытирая руки о куртку. – По-моему, им и без них было хорошо…

– А я так и знал, что они пидоры, – заявил Двуха. – Правда, не предполагал все-таки, что еще и в переносном смысле этого слова… Сполосни руки, Сомидзе, а то я в машину с тобой не сяду. А лучше – продезинфицируй, вон, в бутылке вискарь недопитый. А лучше отрежь к чертям…

– Я ведь предупреждал – ничего не касаться! – гаркнул Нуржан, брезгливо трогая носком ботинка невозмутимо вибрирующий на полу искусственный фаллос. – Не хватало здесь еще ваших отпечатков!..

Через пару минут витязи покинули дом.

– А это очень даже удачно вышло, что ты, Нуржанчик, окурок нашел, – проговорил Сомик, когда они садились в машину. – А то бы пришлось – чего доброго – с этого резинового писюна психоотпечаток снимать. Он ведь тоже еще теплым был, писюн-то…

Алимханов ничего не ответил, лишь покривился от озвученной перспективы. Пустив Двуху за руль, он опустился на пассажирское сиденье рядом с ним, извлек окурок из пакетика, осторожно сжал его в кулаке и, закрыв глаза, откинулся на спинку автомобильного кресла.

* * *

Внутреннее зрение вспыхивало беззвучными черно-белыми кадрами.

Вот промелькнуло видение тесного автомобильного салона, за стеклами которого маячила темная и извилистая, точно резиновая лента, асфальтовая трасса.

Вот колыхнулась в зоне видимости перепуганная физиономия с подбитым, начавшим уже заплывать глазом и окровавленным ртом (Нуржан мгновенно узнал Лелика). Чей-то кулак, вынырнув откуда-то сбоку, треснул Лелика по макушке – и физиономия исчезла; и чья-то могучая спина надолго закрыла обзор.

Вот картинку качнуло, спина переместилась, позволяя видеть, как лента асфальта ушла в сторону – автомобиль, в котором находился человек, выбросивший окурок, клюнув мордой, покатился вниз с насыпи, выровнялся на проселочной дороге, у обочины которой росла береза с раздвоенным стволом – очень похожая на человека в смешных пятнистых штанах, вкопанного в землю вниз головой по пояс.

– Береза… – проговорил Нуржан из своего беззвучного полубытия в действительность. – Два ствола…

Он мог только догадываться, услышал ли его кто-нибудь, потому что сам собственного голоса не слышал. Как не чувствовал, впрочем, и своего тела, не чувствовал связи с ним. Его сознание, в котором лишь единственно была заключена теперь вся сущность Нуржана, целиком принадлежало немому, глухому, зыбкому, черно-белому полубытию…

Впереди заколыхалась серой тучей громада надвигающегося леса.

И вдруг все изменилось, беззвучие стало рушиться под напором прорывавшихся извне настойчивых голосов, видения заблистали красками, нестерпимо яркими после долгого бесцветья, краски слились в сияющую до боли палитру. Причем боль эта была всеобъемлющей и не фокусировалась только в глазах – просто потому что самого понятия «глаза» в тот момент для Нуржана не существовало.

Он рухнул в реальность, как в ледяную воду. Выпучившись, разинув рот для глотка воздуха, задергался, возвращаясь в себя.

– Потише, потише! – проорал Двуха, одной рукой удерживая руль, а другой отбиваясь от безмысленных движений пришедшего в себя Алимханова. – Эй, успокойся! Сомидзе, ну сделай что-нибудь, чего сидишь?!

Женя с заднего сиденья крепко обхватил Нуржана за плечи. И не отпускал до тех пор, пока тот не затих и не пробормотал:

– Все, все… – тяжело дыша и роняя себе на колени крупные капли пота с лица.

– Получилось! – коротко оглянулся на него Игорь. – Аж страшно смотреть на тебя было! Застыл, как мертвец, в бычок этот вцепился, глазами белыми на кулак, в котором его держишь, уставился, будто на компас…

– Он и был компасом, – выдохнул Нуржан.

– Скорее, навигатором…

– Теперь и без твоего компаса-навигатора догоним! – сообщил Женя Сомик.

Вокруг потемнело – они уже въехали в лес, двигаясь по единственной тропинке, на которой чернела вывороченной грязью парная автомобильная колея. Следы от колес вились друг вокруг друга, то накладываясь, то разбегаясь: по этой тропинке совсем недавно проехали две машины.

– А вы говорите: Олег, Олег… – произнес еще Нуржан. – Сами справились! Сами с усами!

– А я не сомневался, что справимся… – сказал на это Двуха.

Сомик отреагировал чуть более самокритично:

– Можем, когда захотим.

Через несколько минут Игорь остановил автомобиль и заглушил мотор.

– Не будем рисковать, – пояснил он. – А то спугнем.

Сомик и Двуха выбрались наружу. Нуржан, порядочно ослабевший от сверсхложного для него ментального усилия, остался в автомобиле.

– Ствол держи наготове, – предупредил его Двуха. – На всякий случай… Вдруг да и пригодится…

– Может, с собой пистолет захватите? – предложил Алимханов, устало обмякший на сиденье. – Эти-то точно вооружены… Не на пикник же они Лелика с Болеком в лес вывезли…

– Обойдемся, – отмахнулся Женя.

– Хватит болтать! – приглушенно прикрикнул на них Двуха. – Быстрее, а то не ровен час опоздаем! И потолковать не с кем будет…

Словно в подтверждение его слов один за другим где-то поблизости упруго такнули два выстрела.

Витязи переглянулись.

– Опоздали, – прошептал Сомик.

– Ну, не с Леликом-Болеком, так с их похитителями парой слов перекинемся, – пожал плечами Двуха. – Вот, наверно, нехороший я человек, – добавил он, – но мне почему-то этих двух пидоров не жалко…

Молча, стараясь не шуметь, они с Женей двинулись вперед. Спешить теперь было уже незачем.

Вскоре тропинка вывела их на неширокую полянку. На этой поляне копошились пятеро мужчин. Двое, сопя и хрипло откашливаясь, рубили лопатами подмерзшую уже землю – копали яму. Двое старательно и сосредоточенно заворачивали в темный полиэтилен обмякшие тела незадачливых аферистов. Еще один мужчина, отвернувшись от всего этого действа, счищал с ботинок налипшую грязь подобранной веточкой. Поодаль стояли два автомобиля: неприметная, забрызганная серой жижей «Нива» и ярко-зеленая малолитражка, похожая на большую раздутую лягушку.

– Раз-два-три… пять, – шепотом подсчитал Двуха. – Который обувь в порядок приводит – явно главный. Он-то нам и необходим. Остальные нужны?

– Не-а, – согласился Сомик. – Я займусь.

* * *

Пятеро очень удивились, когда на поляне вдруг появился крупный румяный парень – беззаботно заложив руки в карманы, он театрально прокашлялся, обращая на себя внимание. Мужчины на несколько секунд опешили, уставившись на парня во все глаза. И тут же забыли о его существовании, потому что внезапно закопошилась в полиэтилене пара еще не остывших трупов. На ожившие тела немедленно обрушился град ударов лопатами, те же, у кого в тот момент лопат в руках не было, выхватили пистолеты.

Этих-то, с пистолетами, Сомик уложил первыми. Затем пришел черед их товарищей, с воплями месивших мертвецов лопатами.

Угомонив всех четверых, Женя вытер со лба пот и шумно выдохнул.

– Молоток! – откликнулся Двуха, занятый тем, что тщательно обыскивал пятого, который с раскрытым ртом и оледеневшими глазами послушно стоял по стойке смирно, подняв руки вверх. – Отлично сработал!

Глаза обыскиваемого стали оттаивать. И оторопь, видно, отпустила его – он с криком прянул назад, запнулся и упал навзничь.

– Они же сдохли! Сдохли! – заорал он, отмахиваясь руками и ногами невесть от кого. – Я сам их грохнул! Почему они ожили?!

Двуха вопросительно глянул на Сомика. Тот, улыбнувшись, пожал плечами:

– Причудилось, видать, что-то… Ужастиков пересмотрели.

– Ага, все пятеро, – хмыкнул Игорь. И грозно рявкнул на орущего. – Захлопнись!

Тот оборвал крик на полуслове, остановив на Двухе полубезумный взгляд.

– Встать! – приказал Игорь.

Мужчина торопливо поднялся. Дрожал он так сильно, что казалось, будто у него вот-вот отвалится голова. Широкоскулое, гладко выбритое лицо его побелело, аккуратная прическа «на пробор» растрепалась. Сомик, устало присевший на корточки (все-таки непривычно трудно было ему держать сознание сразу пятерых), вдруг подобрался, вгляделся в лицо мужчины внимательнее, точно пытаясь припомнить, не видел ли его когда-нибудь.

– Ну что, бандюга? – деловито начал Двуха, не давая своей жертве опомниться. – В убийстве ты уже сознался. Теперь вали рассказывай, за что ты этих двух голубков приговорил?

– П… приказали… – выговорил мужчина.

– Кто приказал? И не ври мне, душегубец!

– Игорек! – Сомик выпрямился, возбужденно одернул на себе куртку. – Ты этого субчика не узнаешь?

– Нет вроде… Хотя постой!..

– Никакой он не бандюга! – окончательно определился Женя. – А совсем даже наоборот.

– Кто таков? – ткнул пальцем в грудь мужчины Двуха.

– Сергей Сергеев! – с готовностью выпалил он. – Начальник службы безопасности губернатора области!

– Дела-а… – протянул Игорь. – Вот и нащупали ниточку, наконец. И какую! К самому губернатору ведущую!

– На этот раз мы цепко ниточку-то ухватили, – с удовлетворением подтвердил Сомик. – Не выпустим… Значит, неслучайное кидалово-то вышло? – добавил он. – В нас целили, в «Витязя»?

– А остальных, кто кроме нас пострадал, ради отвода глаз просто обчистили? – с сомнением проговорил Двуха.

– А разве это маловероятно? – спросил Женя и сам себе ответил: – Вполне может быть… Неужто и вправду наш губер каким-то образом с этими… Охотниками и Хранителями связан?

– Сейчас узнаем, – пообещал Игорь. И, повернувшись к трясущемуся Сергею Сергееву, зловеще сузил глаза. – Ну что? Начнем говорить? Или… – он кивнул на тела в полиэтилене, – третьим будешь? Итак, кто приказал этих проказников в гумус упаковать?

– Так Дмитрий Федорович же… – развел руками Сергеев. – Кто ж еще?..

* * *

Губернатор Саратовской области Дмитрий Федорович, надо отдать ему должное, в ситуацию въехал довольно быстро. После того, как Сергей Сергеев запинающейся скороговоркой вкратце описал ему произошедшее по телефону, он подвис всего на несколько секунд. Из динамика мобильника, который витязи предусмотрительно потребовали поставить на громкую связь, громыхнуло одно-единственное непечатное слово, созвучное с вариативным названием арктической лисицы.

– Совершенно верно, – оценил губернаторскую проницательность Сомик.

– Скажи ему, – отчетливым суфлерским шепотом обратился к Сергееву Двуха, – или мы к нему сейчас приедем, или его самого прямо сегодня же кое-куда отвезут.

Дмитрий Федорович явно услышал эту реплику и выводы сделал мгновенно.

– Трегрей с ними? – осведомился он.

– Нет…

– Ну хоть что-то… Сколько их?

– Двое… Трое! – охнул Сергеев, узрев показавшегося из-за деревьев Нуржана.

– Где вы находитесь?

– Тут… в леске. Неподалеку от дачного поселка… ну, того самого.

– Сейчас вас заберут. Передай им, пусть не беспокоятся. Заберут и доставят ко мне в лучшем виде… с комфортом доставят. Прямо в рабочий кабинет. Вертолет пришлю, передай. Вы только из леса в поле выйдите!

Начальник службы безопасности добросовестно передал витязям слова шефа. Которые те, впрочем, и сами прекрасно слышали. Передавая, Сергеев ожесточенно мотал головой и умоляюще таращил глаза.

– Да и сами догадались бы, не дураки… – проворчал Двуха. – Ишь ты, и вертолета ему не жалко.

– Для такого дела грех какой-то вертолет жалеть, – разумно возразил Сомик.

– Они не желают, – с облегчением сказал в трубку Сергеев. – Они говорят: у них с транспортом проблем нет.

– Тем более, – добавил Женя, – что нужно будет на высокую аудиенцию еще кое-кого захватить. Все вместе в вертолет точно не поместимся.

– Москвичей захватить?

– Ага…

– А с этими гавриками что делать будем?

– Они через полчаса только очухиваться начнут, не раньше, – доложил Сомик. – Что ж теперь – дожидаться их, что ли? Куда они теперь денутся…

К губернаторским покоям компания, состоящая из витязей и начальника службы безопасности, доукомплектованная в городе еще и Антоном с Артуром, добралась за час с небольшим. Пройдя в кабинет, Нуржан, Сомик и Двуха приветствовали Дмитрия Федоровича традиционно:

– Будь достоин!

Причем Двуха произнес эту фразу с интонацией беззастенчиво глумливой, что, очевидно, по его замыслу должно было добавить к уже имеющемуся новый смысл: мол, будь достоин, господин губернатор, не вертухайся и не юли, прими свою судьбину с честью.

Москвичи же просто молча предъявили свои удостоверения.

Дмитрий Федорович, тяжело опершись на локти, угрюмо восседал за громадным письменным столом. Был этот стол похож на танк, а сам Дмитрий Федорович – на танкиста, который, высунувшись из люка, едет сдаваться в плен. Увидев удостоверения сотрудников Управления, губернатор потемнел лицом и еще больше ссутулился.

– И что теперь? – хмуро осведомился он.

– А это зависит от того, насколько вы, Дмитрий Федорович, будете с нами откровенны, – ответил ему Артур.

– Буду! – пообещал губернатор, несколько оживившись ввиду забрезжившей лазейки.

– Вот и прекрасно. А с вами… – Казачок-младший перевел взгляд на мнущегося у двери Сергея Сергеева, за спиной которого маячила пара дюжих полицейских, – мы продолжим разговор несколько позже… – После чего Казачок-младший без труда подтащил стоявшее у стены тяжеленное кресло к самому столу губернатора, вольно уселся в него, положив ногу на ногу. – Начнем разговор. Только постарайтесь не врать, пожалуйста.

– А у него и не получится, – усмехнулся Нуржан.

Витязи подошли к столу и встали полукругом – так, чтобы каждый из них мог видеть лицо губернатора, куда бы тот ни отвернулся.

– Ну? – убедившись, что приготовления закончены, кивнул Дмитрию Федоровичу Артур. – Выкладывайте.

– Да чего выкладывать-то? – поежившись под тремя перекрестными взглядами, проговорил губернатор. – А то вам и без моего этого самого… выкладывания не ясно… Эти голубки в моих владениях давно уже шерудили. Из города в город переезжали, все по одной схеме работали. Ну и бахнули как-то раз одну фирму строительную, а фирма та главе администрации района принадлежала. Хороший мужик был… жаль, посадили его в в прошлом году, не поделился с кем надо… Ну, глава выпас эту парочку через свои связи, накрыл. И – не будь дурак – ментам не стал сдавать, а крышу свою предложил. Так они на него и пахали… ну, в смысле, отстегивали процент немалый за то, чтобы их не трогали, если опять влопаются – так и пахали, говорю, пока главу не посадили, за другие делишки, не за это, ясное дело. Тут-то я их и перехватил. Ребята они ловкие, неглупые, сразу меня правильно поняли. Обрадовались даже: типа, на повышение пошли… Ну и… Дальше вы знаете.

– Кто «Витязя» заказал? – прямо спросил Артур.

– Да никто не заказывал! – развел руками Дмитрий Федорович. – Кому он нужен, «Витязь», заказывать его! Голубки территорию окучивали, вот «Витязь» и попал в число прочих.

– Не врет, – негромко проговорил Нуржан, не отрывая глаз от губернаторской физиономии.

– Естественно, не вру! – фыркнул тот. – Мне и невыгодно врать-то! Я ж отдаю себе отчет: с кем и по какому поводу беседу веду…

– Убивать-то зачем Лелика и Болека понадобилось? – осведомился Двуха.

– Да из-за вас же! – удивился его непонятливости Дмитрий Федорович. – Из-за «Витязя» вашего! Я же знаю, кто за вами стоит… – Он коротко стрельнул глазами в сторону Артура. – Опасался, что копать начнете. Так оно и получилось. Потому и попридержал голубков в городе, чтоб, если что вдруг… концы в воду. А то поймают их где-нибудь на просторах нашей необъятной родины, наболтают они всякого-разного… Надеялся, конечно, что обойдется, но когда стало известно, что менты сверх меры активизировались… понял – еще немного, и федералы подключатся. Вот и пришлось хвосты обрубать. Жаль, опоздал немного…

– Не врет, – сказал Сомик.

Губернатор опять фыркнул. Убедившись в том, что его делу вряд ли дадут официальный ход, он, кажется, полностью опомнился от первоначального потрясения. Лицо его порозовело, и выражение сменилось с растерянно-подавленного на вполне себе деловое.

– Вот так вот вкратце, – подытожил он. – Как на духу вам выложил. Я теперь, значит, на крючке у вас, да? – Он даже хмыкнул. – Сажать вы меня не станете – иначе зачем тогда лично сюда с разговором явились… Я теперь на вас пахать буду, как Ленька с Бориской на меня пахали, верно? И какие же мне задания предстоят?

– Торопитесь, Дмитрий Федорович… – Артур поерзал в глубоком кресле, устраиваясь поудобнее. – Разговор-то наш еще не окончен.

– А что еще? – напрягся губернатор. – Подробностей надо? Прямо здесь и сейчас? Это – пожалуйста.

– С подробностями этого дела мы разберемся попозже, – успокоил его Артур.

И не успел он договорить, как Антон, до сих пор все так же мягко прохаживавшийся по кабинету, вдруг метнулся к столу, со стуком оперся кулаками на его поверхность и, нависнув над обомлевшим губернатором, гаркнул ему в лицо:

– Кто велел Жмыхарева убить?!

– А?.. – слабо ахнул Дмитрий Федорович.

– Кто убийц подсылал к Кастету? К Трегрею? К его жене?! – Стекла очков Антона сверкнули угрожающе остро.

– Кто?.. – видимо, совершенно растерявшись (давненько, должно быть, на него никто не кричал), лепечущим эхом отозвался губернатор. – Я ничего об этом не знаю…

– Так уж и ничего? – громыхнул на него со своего места и Артур.

– Ничего… то есть… Слухи кое-какие доходили… Мне докладывали… Но это не я! – Дмитрий Федорович даже поднялся и приложил руки к груди. – Клянусь, это не я!

– А кто?! – резко качнулся к нему Антон, и губернатор снова шлепнулся в кресло.

– Не знаю… – кривя рот, корчась под пронзительным взглядом сотрудника Управления, просипел он. – Понятия не имею!.. Правда! Честное благородное слово!

– Не врет, – подал голос Двуха.

Антон выпрямился, отшагнул от стола. Черты лица его разгладились, он снова, будто ничего не произошло, принялся спокойно расхаживать по кабинету. Губернатор, до этого даже его и не замечавший, теперь следил за его передвижениями с заметной опаской.

– Давно с фондом «Возрождение» у вас деловые связи установлены? – продолжил допрос Артур.

Дмитрий Федорович, вздрогнув, оторвал беспокойный взгляд от мерных перемещений Антона, уставился на спрашивающего, заморгал. Артуру пришлось повторить вопрос.

– С «Возрождением»?.. – непонимающе проговорил губернатор. – С «Возрождением»?! – возмущенно воскликнул он, точно вот только сейчас сообразил, о чем именно идет речь. – Вы что говорите-то такое?! Я с подобными иноземными выкормышами никаких дел не имел и не имею!

– А теперь – врет, – негромко констатировал Двуха.

– Нагло и бесстыдно, – подтвердил Нуржан.

– И не краснеет, – добавил Сомик.

– Я ж партийный, как я могу с национал-предателями якшаться?! – по инерции еще прокричал с негодованием Дмитрий Федорович и смолк.

Пятеро, ничего не говоря, смотрели на него. Ждали. И губернатор, тяжело вздохнув, опустил голову.

– Опять ваши штучки, да?.. – пробурчал он. – Ну, допустим… Приврал маленько. Но только от неожиданности! – вскинув снова голову, сообщил Дмитрий Федорович. – У меня с ними и дел-то особых нет никаких. Так… обычные взаимоотношения. У них тут региональное отделение, вот и… отстегивают мне, сколько положено. Чтоб им препятствия не чинили, а наоборот – всяческое содействие оказывали… Но это… это… в порядке вещей ведь!

Тут губернатору в голову, очевидно, пришла мысль, что факт сотрудничества с фондом «Возрождение» может оказаться для него штукой пострашнее обвинения в организации заказного убийства. Он вскочил и снова истово прижал руки к груди:

– Это ж как со всеми! Зарабатываешь на моей территории – плати! Это не я придумал, не мне и отменять…

– И они платили? «Возрожденцы» – то? – осведомился Артур.

– Естественно! – закивал Дмитрий Федорович. – Платили, как же не платить…

– Из каких источников поступали вам финансовые средства? Да сядьте вы, не суетитесь.

Губернатор проворно уселся обратно.

– Из каких источников? – переспросил он. – Да почем я знаю? Перечисляли бабки на счет – и все дела.

– Номер счета?

– Сейчас, сейчас… – Дмитрий Федорович прямо на стуле, оттолкнувшись, докатился до сейфа в углу, – сейчас найду…

– А говорил: партийный… – передернул плечами Двуха.

– У нас, партийных, валюта, что ли, отдельная? – оправдываясь, забормотал губернатор, возясь с кодовым замком сейфа. – Бабки для всех одинаковые…

– Если известен номер счета, можно установить, откуда деньги перечислялись? – спросил у москвичей Нуржан.

– Да без проблем, – ответил Антон, остановившись у большой фотографии, на которой Дмитрий Федорович, дежурно улыбаясь, перерезал красную ленточку перед входом в какое-то свежепостроенное здание. – Только это мало что даст. Ну, вычислим мы какой-нибудь захудалый банк на Сейшельских островах, а дальше?

Нуржан задумчиво почесал бинтовую повязку на голове.

– А дальше, – сказал он, – надо бы проследить: не поступали ли из того захудалого банка еще транши в отделения банков нашего города или на счета каких-нибудь фирм. Это реально?

– Вполне.

– Зачем нам это? – непонимающе сощурился Двуха.

Женя Сомик тоже нахмурился, пытаясь, видно, поймать ход Нуржановой мысли. А вот Антон неожиданно улыбнулся:

– Дело говоришь, товарищ старший лейтенант! Может статься, и Охотнику… – Тут Артур многозначительно кашлянул, и Антон замолчал.

– Вот! – Дмитрий Федорович извлек из сейфа кипу бумажек и со смешной для своего массивного тела угодливой торопливостью обогнул стол и положил бумаги на подлокотник кресла, где сидел Артур. И встал рядом по стойке «смирно».

– Вы бы присели, Дмитрий Федорович, – посоветовал ему Артур. – Наш разговор ведь не окончен еще.

– Разговор-то еще до-олгий предстоит, – обнадежил губернатора и Антон, подходя к столу.

– Я так думаю, мы больше не нужны, – верно уловил интонацию в голосе Антона Нуржан.

– Не-а. Дальше мы сами справимся.

Витязи направились к выходу. Только Двуха, мимо которого семенил обратно к себе за стол губернатор Дмитрий Федорович, задержался. Он остановил губернатора, положил ему руку на плечо.

– Когда еще такой случай представится… – мило улыбнувшись напрягшемуся в ожидании подвоха Дмитрию Федоровичу, проворковал Игорь. – Может, и никогда… А очень хочется… Можно? – спросил он у всех присутствующих и, не дожидаясь ответа, отвесил губернатору мощный пинок.

Дмитрий Федорович ойкнул, подпрыгнул и, повинуясь инерции удара, пробежал несколько шагов, держась обеими руками за монументальную задницу.

– Это тебе, сука партийная, – внезапно скомкав улыбку, зло пояснил Двуха, – от лица благодарных жителей губернии. Что молчишь, жопу в горстях греешь? Сказать что-то желаешь?

Если Дмитрий Федорович и имел что сказать одному из «благодарных жителей», то делать это он поостерегся. Втянув голову в плечи, он молча затрусил за свой стол.

* * *

Холм гудел пуще прежнего. Нет, пожалуй, еще сильнее.

Из-за того, что кольцо машин вокруг него стало шире и гуще, а на вершине и по склонам людей копошилось еще больше, чем раньше, казалось, что он увеличился в размерах.

К самому холму витязи подъехать не смогли, остановились на обочине чуть поодаль, метрах в ста. У подножия холма, там, где начиналась ведущая на вершину дорога, косо замер подбитым зверем заляпанный грязью от колес до крыши грузовик. Толпа разно одетых людей шумно колыхалась вокруг грузовика: что же там конкретно творилось, разобрать было затруднительно; однако создавалось такое впечатление, что вот-вот тяжелый автомобиль качнется, поднимется на очередной людской волне и мерно поплывет вверх… Впрочем, чем дальше от эпицентра, тем менее активными и озабоченными выглядели сгрудившиеся люди – свое участие в происходящем они ограничивали лишь репликами, свистом и ободряющим гоготаньем. Это были охочие до дармовых развлечений кривочцы, вероятно, подтянувшиеся к холму уже довольно давно.

Сомик, Двуха и Нуржан подошли поближе, втиснулись в гущу зевак и почти сразу же натолкнулись на пару старых знакомцев-кривочцев: деда Лучка и Гаврилу Носова.

– Эвона! – обрадовался витязям как родным дед Лучок. – Здорово, орлы! Гляньте, что на вашем Чудесном-то делается!

– Где? – не понял Сомик.

– На каком таком «нашем Чудесном»? – поинтересовался и Двуха.

– Да на холме! – готовно объяснил Гаврила. – Мы его теперь Чудесным кличем. А что? Самое что ни на есть верное название… Вы гляньте, гляньте!

Витязи «глянули». И внутренне тут же согласились с тем, что название для холма кривочцы подобрали подходящее.

Поломка в грузовике, очевидно, оказалась серьезной – дальше двигаться он не мог. Но это обстоятельство, по мнению возводящих палестру, явно вовсе не означало того, что строительство должно замереть, пока грузовик не починят. Громадную машину, кузов которой был заполнен многотонными сваями для фундамента, разгружали вручную. Пара витязей-охранников, скинув свои форменные куртки, взобралась в кузов и теперь сдвигала тяжеленные железобетонные столбы прямо на плечи товарищей, которые, приняв ношу, волокли ее по дороге вверх – шагая, хоть и медленно, с заметным трудом, но уверенно и твердо. Зеваки провожали их свистом и воплями, пока они, увлекаемые извивом дороги, не скрывались за холмом. А у грузовика очередная партия витязей принимала следующую сваю.

Нуржан молча двинулся вперед, раздвигая локтями наблюдателей. Сомик с Двухой последовали за ним, а дед Лучок и Гаврила Носов, переглянувшись, пристроились в их фарватере.

– Вы-то куда? – бросил им на ходу Двуха. – Тоже пособить намереваетесь?

– Что мы, дурные, что ли? – ухмыльнулся Лучок. – Мы – на цирк полюбоваться. А то эти ироды столпились, спинищами своими весь обзор закрывают.

В этот момент толпа зевак, ахнув, подалась прочь от грузовика, смяв задние ряды – одна из свай пошла криво, вырвалась из рук принимающих и ухнула прямо на голову паренька в очках с перемотанной изолентой дужкой, который крутился рядом со здоровенным гаечным ключом в руках.

Сразу несколько витязей метнулись к пареньку одновременно.

Но не успели.

Ничем не смогли помочь бедолаге и Нуржан с Двухой и Сомиком, крепко завязшие в гомонящей человеческой чаще.

Паренек помог себе сам. Свая обрушилась на него, беспечно склонившегося над колесом грузовика, неожиданно и неотвратимо – и, казалось, его расплющит сейчас в кровавую лепешку или, по крайней мере, словно сказочного героя, вобьет в землю по пояс – но он, не поднимая головы, в самый последний момент просто отступил в сторону. Ровно настолько, насколько было необходимо, чтобы свая не задела его.

Железобетонный столб ударил в землю с такой силой, что Чудесный холм даже слегка качнулся – во всяком случае, такое почудилось многим из толпы. А паренек, невнимательно оглянувшись на едва не убившую его громадину, снова сунулся под автомобильное днище со своим ключом. Никакого испуга не оказалось в этом мимолетном взгляде паренька: будто он уверен был – вовсе не случайность спасла ему жизнь. Будто ни о какой случайности не могло быть и речи; он сам уверенно и полно контролировал действительность вокруг себя.

– Это кто? – выдохнул Нуржан. – Не из наших, а? Не из витязей?

– Из наших, – сказал Двуха, – хоть и не из витязей.

– «So-ratnic.ru»? – уточнил Сомик.

– Они самые…

– Погоди. Они ж только-только начали Столп постигать! – Сомик еще раз обернулся к пареньку, которого, недовольно моршивщегося, извлекли из-под грузовика и ощупывали с головы до ног, проверяя на наличие возможных повреждений. – Они даже на первую ступень не успели взойти! Откуда такие способности?..

– Да просто везунчик… – неуверенно проговорил Гаврила Носов.

– Не в везении тут дело, факт, – встрял в разговор Лучок. – Все видели – он эту дуру бетонную заранее почувствовал! А насчет способностей – так он от витязей заразился, факт! Наши-то, кривочские, многие тоже заразились. От свай, правда, не уворачиваются, но метлами, лопатами и молотками орудуют – дай боже…

– Называется – благоустройство города… – пробубнил Гаврила. – Делать-то нечего дуракам… Хорошо еще, не все наши этой заразе поддались. Кое в ком разум остался. Не фигачат на других бесплатно, а о себе думают, о семье собственной и детишках родных. Как и следовает всякому умному человеку! – нравоучительно закончил он.

– Молодцы, – нехорошо прищурился Двуха. – И вы двое, я смотрю, в числе таких умников пребываете?

– А то ж, – согласился дед Лучок. – Мы не кони, мы люди! И хотим звучать гордо!

– Пошли, – потянул Сомик Игоря за рукав. – Чего с ними разговаривать? Нашим помочь надо.

– А все ж таки вам, умникам, нос-то утерли, а? – устоял рядом с Лучком и Гаврилой Двуха. – Тимохин пруд осушили – несмотря на всю бучу, вами устроенную?

Гаврила Носов усмехнулся:

– Подумаешь, осушили! Зато мы – как мусор туда выбрасывали, так и выбрасываем. Война продолжается!

– Это наш протест! – добавил дед Лучок. – Против произвола властей! Пусть власть с нами считается!

– И будет считаться, никуда не денется, – поддержал его Гаврила. – А то – дружинников понаставили вокруг бывшего пруда, объявлений понавешали: мол, за то, что мусорят, штраф полагается… Хрена! Это ж инстинкт народный – где грязь, там гадить и будут. Чего это, дескать, другим можно помои рядом с домом выхлестывать, а нам до контейнеров нести? А против народных инстинктов никакая власть ничего противопоставить не может. Вот так!

– Только вот ящик с Тимохиной водкой так и не нашли, – вздохнул, припомнив, дед Лучок. – Как ни искали. Куда мог запропаститься?

– Загадка века! – вздохнул и Гаврила.

– Все? – осведомился Женя Сомик у Двухи. – Интервью с сознательными народными массами закончено?

И, получив утвердительный ответ, он сам вдруг, не удержавшись, обратился к Лучку и Гавриле:

– Война продолжается, говорите? А с кем воюете?

– С властью! – уверенно определил Гаврила.

– Сами с собой, – сказал на это Сомик, – а не с властью. Только вот обычно человек сам с собой сражается, чтобы преодолеть себя, чтобы лень сокрушить, гордыню и прочие качества, которые ему мешают человеком быть. Чтобы освободить себя! А у вас все наоборот. Вы – сами себе захватчики. Сами на себя вероломно напали, сами себя оккупировали, сами себя опустошаете. Чем такая война может закончиться, а?.. Вот то-то…

– Вашу энергию да в мирных бы целях, – добавил Двуха. – Пошли, Сомидзе, чего тормозишь? То за рукав меня тянет, то сам с этими охламонами завязывается…

Когда витязи отбыли к грузовику, дед Лучок и Гаврила переглянулись. Лучок ловко извлек из рукава «четвертинку», отхлебнул, передал товарищу.

– Стращают… – сказал тот, тоже наскоро приложившись, – мудреными словами путают. А нас не застращаешь!

– Точно! – храбро подтвердил дед Лучок. – Нас голыми руками не возьмешь! вообще ничего не боюсь – после одного случая. Я, слышь, в девяностых с Харбина на Урал фуры гонял. Ну, китайцы харбинские пластмассовую дребедень штамповали, а наши этой дребеденью по всей России-матушке торговали. Вот еду как-то, а в кузове у меня тыща кукол «Маша», которые говорящие-то… Дело было зимой, с соляркой я не рассчитал, застрял на трассе, а тут еще буран. Ну, я залез в кузов, он же крытый, все ж теплее, – втиснулся, фонарик зажег, лежу. Снаружи ветрище! Фуру качает, вот-вот опрокинет. А куклы без коробок, в одном только целлофане, лежат себе рядками, будто трупики… Жутко. И вдруг порыв ветра, фуру сильнее качнуло – и тут эти маши, вся тыща штук, как одна, открывают глаза и выдают мне хором: «МАМА!» Разве после того меня чем-нибудь испугаешь?

– А я, – подхватил тему Гаврила Носов, – раз проснулся с похмелюги, зенки протер, гляжу – батюшки, где я? Вокруг какие-то приборы с проводами, огонечки мерцают, где-то двигатель шумит, окна типа иллюминаторов больших, и за ними темнота. И наклоняется ко мне мужик и на ломаном русском говорит: «Сохраняйт спокойстфие! Ви ест зохвачены в плен и находитез на германскэ подводнэ лодкэ!» Я, прямо не вставая, снова вырубился. Потом выяснилось, меня на «скоряке» в отрезвиловку везли, на улице подобрав. Фельдшер с юмором оказался… Вот с тех пор я тоже уже ничего не боюсь…

– Нас, русский народ, на испуг не взять! – подытожил дед Лучок. – Пуганые потому что!..

* * *

– Тебя как звать-то? – поинтересовался у очкастого юноши Двуха.

– Фима, – ответил тот, привычным движением поправляя очки. – Фима Сатаров.

Выглядел этот Фима Сатаров совершенно спокойным, будто и не подвергался минуту назад смертельной опасности.

– Еврей или татарин? – осведомился Двуха.

– Какая тебе разница-то? – заметил, оглянувшись, Сомик. Они с Нуржаном уже прилаживались принять очередную сваю.

– Любопытствую, – объяснил Игорь. – Нельзя, что ли?

– Русский, – ответил юноша. – Фамилия от названия речки – Сатаровки. У нас полдеревни Сатаровы… А Фима – это Амфибрахий значит, – добавил юноша, внезапно смутившись. – Меня папа так назвал, он у меня поэт. Правда, не очень это… способный. Потому и не очень известный.

– И откуда же ты такой взялся, Фима? – спросил Двуха.

Амфибрахий Сатаров не успел ответить. К ним протиснулся Трегрей – видно, спешивший сюда с самой вершины холма, взволнованный и даже вроде как испуганный.

– Цел? – Он схватил юношу Фиму за плечи, встряхнул раз и заглянул в глаза.

– Ага…

– Будь достоин, – начал было Двуха, несколько удивленный, что Трегрей, появившись, не обратил на него никакого внимания.

– Долг и Честь, – ответил Олег и снова развернулся к Амфибрахию. – Как это произошло? Ты что-нибудь почувствовал?

– Чужих психоимпульсов не было, – сказал Фима. – Случилось то, что и должно было случиться. Само собой…

– Между прочим, – проговорил Двуха, ощутивший в этот момент что-то вроде ревности, – у нас кое-какие новости есть. Даже и не кое-какие, а – важные… Есть шанс до Охотника добраться! А через него – чем черт не шутит – и до самих Хранителей!

– Погоди сюминут, – не заинтересовался важными новостями Олег. – Дай-ка я посмотрю…

Не снимая рук с плеч юноши, Олег впился взглядом в послушно остановившиеся его зрачки. Голубая жилка на виске Трегрея запульсировала. Через несколько секунд он отпустил Фиму. И скомандовал:

– Возвращайся наверх! Ты там надобен, а не здесь, понимаешь? Мы не имеем права рисковать!

– Я ничем и не рисковал, – произнес юноша. Не оправдываясь, не извиняясь и не протестуя, просто словно фиксируя истину, в которой не сомневаются. – Со мной ничего не случится. Со мной никогда ничего не случается.

– Очень на это надеюсь, – сказал Олег. – И тем не менее – даже если и так – нам нельзя медлить. Мы должны успеть.

Кивнув, Фима направился к вершине Чудесного холма. А Олег обернулся к Двухе:

– Итак?..

– А кто он есть вообще, этот… Амфитеатр очкастый? – тут спросил Игорь. – Чего ты над ним квохчешь? И что это, в конце концов, значит: «спешим, должны успеть…»? Куда ты все спешишь-то? Что вообще происходит?

– Вопрос не в том, что происходит, – ответил Олег, – а в том, что должно произойти.

– И что же?

На лице Трегрея резко обозначились скулы, он помедлил немного с ответом.

– Не знаю, – признался он наконец. – Что именно произойдет – не знаю. Уверен лишь в том, что этого не избежать… И что ждать осталось недолго. Я это… ясно чувствую.

– Да чего не избежать-то? – рассердился вдруг Двуха. – Что ты чувствуешь?

– Не знаю, – повторил Олег.

– Не хочешь говорить, – определил Сомик, внимательно вглядевшись в Олега.

– Пожалуй, – нехотя согласился тот. И вдруг как-то виновато отвел глаза. – Времени мало, – повторил он. – Успеть бы палестру достроить. Нам обязательно надобно успеть достроить палестру! Это очень важно.

– Палестру, палестру… – проворчал Двуха. – А Охотника вычислить – это не важно, получается, да?

– Бессомненно, важно, – согласился Трегрей. – Но вперво – палестру. Что же, рассказывайте, что у вас…

– Мы-то расскажем, – сказал Двуха. – А что толку? Все равно самим придется все делать. Ты-то не подключишься, верно? Тебе палестра дороже. И Амфитеатр твой…

Олег не ответил на этот выпад. И именно поэтому витязи поняли, что Двуха в этом своем утверждении оказался прав.

* * *

До своих двадцати двух лет Амфибрахий Сатаров прожил легко и бестревожно, он жил, как с горки катился по удобной наезженной колее, оставляя все возможные ямки и кочки по обочинам. Даже диковинное имечко, дарованное отцом-поэтом, нисколько ему не мешало. Нет, конечно, неприятности с ним, с Амфибрахием Сатаровым, случались, как без них… Но ничего серьезнее выскользнувшей из рук маминой любимой чашки, сбитых вследствие падения с велосипеда коленок или, скажем, несправедливой двойки на его долю не выпадало. Настоящие беды и несчастья обходили Амфибрахия стороной.

Вернее сказать, он их обходил.

С раннего детства он ощущал в себе способность предвидеть грядущую напасть. Это было как… блуждая в темноте, чувствовать где-то рядом жар пламени. Жар становится сильнее – значит, нужно менять направление движения, огибать незримое, но оттого не менее гибельное пламя. Поначалу этой удивительной способности он подчинялся бессознательно; принимая свой дар за совершенно естественное чувство – вроде зрения или слуха, которыми владеет каждый. Причин увериться в обратном у него не было – как-то так получилось, что до самой школы крупные бедствия не касались даже периферии его существования: никто из его родных и знакомых не умирал, не болел тяжело, даже не травмировался. Реальность будто затаилась, накапливая энергию, выжидая момент, чтобы ударить наверняка и побольнее…

В то утро второклассник Фима, как обычно, пошел в школу. Пошел… и не дошел. Только свернул за угол дома, как почти сразу же замедлил шаги, морщась от все плотнеющего невидимого жара, а потом и вовсе остановился. И с облегчением повернул назад. Возвращаться домой он, впрочем, не поспешил, погулял еще в близлежащем сквере, удивляясь, почему это никого из его однокашников там не видно. «Наверное, вообще из дома не выходили, – так решил про себя Фима, – один я, дурак, зазря поднимался, впихивал в себя завтрак, одевался, взваливал ранец на плечи… Мог бы подольше в постели поваляться, если б догадливей был. И папа с мамой, вредины, не предупредили! Проводили как ни в чем не бывало!..»

Дома он, лелея в себе легкую обиду, лег подремать перед телевизором. Да и заснул.

Пробуждение оказалось скверным: оглушающим, раздергивающе непонятным, пугающим. Оба родителя, что-то крича, бегали по комнатам; мама, то смеясь, то плача, то и дело обнимала Фиму, прижимаясь мокрой щекой к его теплому сонному лицу, о чем-то все спрашивала, спрашивала, тормошила Фиму, который и догадаться не мог, что происходит. Папа, гримасничая и всхлипывая, зачем-то ощупывал Фиму, словно не веря, что перед ним его сын, а не кто-то другой…

Как выяснилось, в кабинете, где у второклассника Амфибрахия Сатарова должен был проходить первый урок, обрушился потолок. Никому из тех, кто в тот момент находился в кабинете, выжить не удалось.

Лишь только уяснив эту новость, Фима ахнул:

– Почему же они туда вошли?

– Да разве кто-нибудь мог догадаться?! – воскликнула мама.

– Ну конечно! – развел руками Фима, чувствуя, как закипает в нем панический ужас от окончательного осознания произошедшего. – Что ж они?.. Совсем глупые?..

Дальнейший диалог получился таким путаным, что Амфибрахий его совсем не запомнил. В памяти его удержалось лишь одно: в тот день он понял – способностью отчетливо ощущать приближающуюся катастрофу, кроме него, не обладает никто во всем мире.

Странно, но тогда это открытие стало для него неприятным. Ну вроде как вдруг найти в себе какое-то уродство, нечто наподобие лишнего пальца или большущего родимого пятна.

Со временем, понятно, мнение Амфибрахия по этому поводу немного изменилось. Но именно немного, а не кардинально. Столкнувшись когда-то с непониманием, стыдясь своего дара, постоянно чувствуя, как чувствуют застарелый зудящий шрам, вину за то, что мог тогда предупредить беду, спасти двадцать шесть жизней (именно столько погибших обнаружили под завалами) – и не предупредил, не спас, – Фима решил никому больше о своей способности не рассказывать. Более того, несколько лет подряд он честно пытался избавиться от своего дара, уравнять себя с прочими – для чего, насилуя собственную природу, упрямо пер напролом, навстречу обжигающему дыханию невидимого пламени, каждый раз уговаривая себя не сворачивать с пути… и каждый раз все-таки сворачивая.

Он благополучно окончил школу, отслужил в армии, демобилизовавшись, поступил в политехнический институт. Все эти жизненные вехи Фима миновал безболезненно и ровно, они промелькнули, как остановки за окном автобуса. Ни разу за свои двадцать два года Фима не дрался, никогда его не обворовывали; передряги, аварии, несчастные случаи, стихийные бедствия не сотрясали его судьбы, расходуя свои силы на других, не на Фиму.

И чудесный дар его все не угасал.

Конечно, не раз, ощущая в обозримом будущем зреющую, подобно ядовитому бутону, беду, он пытался предупредить о ней окружающих. Да разве его слушали, разве верили ему? Он ведь не мог рассказать, в чем, собственно, дело, что именно должно случиться, не умел и не мог ничего объяснить. Единственное, что было в его силах: бродить в окрестностях предполагаемого бедствия и соваться к каждому встречному-поперечному, а то и кричать, размахивая руками, убеждая тех, кто случился рядом, держаться отсюда подальше… К тому же чаще всего грядущая опасность касалась его одного и никого больше. Гибельный заряд выстреливал и, не найдя цели, развеивал злую мощь в пространстве, не оставляя по себе никаких следов – и, следовательно, никаких доказательств Фиминой прозорливости. Несколько раз наряд полиции доставлял охрипшего от отчаянных попыток докричаться до соотечественников Амфибрахия в отделение, а оттуда, ясное дело, отправлял в приемную психиатрической клиники… Когда встал вопрос о постановке его на учет к районному психиатру, Амфибрахий Сатаров свои безнадежные попытки достучаться до беспечных и бестолковых сограждан оставил.

Позже – это было вскоре после того, как он окончил школу, – Амфибрахий стал замечать за собой и кое-что еще. Окрепло в нем ощущение того, что в отношениях его сознания и окружающей действительности имеется обратная связь. Не только реальность может влиять на него, но и он может влиять на реальность. Смутное понимание этого давно тлело в нем неоформленным, пока в один прекрасный день он не обнаружил, что – если по-особому присмотреться – можно увидеть мир совершенно иначе. Приложив усилие, можно было как бы заглянуть вовнутрь бытия, словно в сердцевину громадной машины, за непроницаемой для обычных людей оболочкой которой таилась сокровенная механика. Постепенно он приноровился замечать и выступающие на поверхность реальности рычажки этого потайного механизма, постепенно научился оперировать ими, внося собственные коррективы в сложнейшее мельтешение невидимых шестеренок и лопастей. А рычажков этих было разбросано вокруг в великом множестве: правда, об истинном предназначении их никто, кроме самого Фимы, не догадывался, никто, кроме Фимы, не понимал и не чувствовал, что если в определенный день и час повернуть, к примеру, гайку на винте, держащем створку старого кухонного ящика, на полных два оборота вправо и три с половиной оборота влево – не только створка перестанет скрипеть и будет закрываться ровнее, но еще и старый тополь во дворе дома не рухнет назавтра же, сокрушив балкон фиминой квартиры, а преспокойно простоит до следующей осени, когда его в обычном порядке спилят работники соответствующей службы… Переставленный вовремя с подоконника на пол горшок с огненно-алой гортензией уберегал от пожара в подъезде. Приобретенная в супермаркете на другом конце города детская игрушка – резиновый Скрудж Мак-Дак с долларовой пачкой в ручонках, – оставленная в тот же день на парапете моста через Волгу (ровно на двадцать четвертом сегменте парапета), гарантировала прибавку к зарплате.

Со временем Фима привык выполнять все эти странные для возможного стороннего наблюдателя ритуалы регулярно: меняя ход будущих событий так, как ему этого хотелось. Правда, меняя только для себя. На судьбу других людей он влиять не мог, не представлял, как это сделать.

К двадцати годам Амфибрахий Сатаров проштудировал чертову уйму литературы по интересующему его вопросу энергетики пространства – от псевдоисследований псевдоученых до вполне себе серьезных трудов по квантовой физике. Но его дар не стал для него понятней. Все, чему Фима научился, он постиг только на собственном опыте, путем бесконечных попыток и постоянных наблюдений. И он не мог не чувствовать необозримость океана тайных знаний, оставшихся от него скрытыми… Некому было помочь ему разобраться!

Впрочем, и те навыки, что он сумел приобрести, оказались поразительными. Фима научился, ни много ни мало, формировать собственное ближайшее будущее.

Просто говоря – он загадывал желания, и они исполнялись; с разной степенью точности, но всегда неизменно.

Обстоятельства послушно складывались таким образом, что реальность подстраивалась под Амфибрахия Сатарова. Необходимая денежная сумма обнаруживалась в подкладке старого пальто или в потерянном кем-то кошельке, толкнувшемся ему под ноги в уличной толкотне, или в кассе почтового отделения, где он купил лотерейный билет. Уголовники, ищущие добычи, да и просто пьяные хулиганы избегали появляться в привычном ареале своего обитания в то время, когда там случалось бывать Фиме. В институте на экзамене ему попадался именно тот билет, который он учил. Даже старшина Попадайло, гроза и ужас воинской части, где проходил срочную Фима, свирепый ротный старшина Попадайло, известный садист и пьяница, самим фактом своего существования нарушавший гармонию бытия, ни разу за все годы службы Амфибрахия не удостоил его ни единым внеочередным нарядом…

Кто бы другой на месте Фимы выстроил блестящую карьеру, ограбил бы действительность, выкачав из нее какие только возможно привилегии, поднялся бы до необозримых высот, подчинив себе все и вся. Но Амфибрахию Сатарову ничего такого не хотелось. Реальность и без того исправно подчинялась ему – чего же больше? Ему достаточно было одного осознания: что он способен достичь, чего пожелает. Кому и зачем доказывать это на практике? Разве истинный властелин посылает подданных на смерть или дарует им полцарства только ради того, чтобы лишний раз убедить себя, что он – властелин?..

И в конце концов Фима пришел к выводу, к которому рано или поздно должен был прийти человек его воспитания и склада ума: если он такой, какой есть, значит, это зачем-нибудь нужно? Уж конечно не для того, чтобы он выстроил себе дворец, набил его бриллиантами и завел в нем гарем…

И надо же было такому случиться, что именно в этот период своей жизни Фима узнал о существовании интернет-сообщества «so-ratnic.ru».

Спустя несколько дней он больше уже не сомневался в том, зачем это высшие силы наделили его недоступными другим способностями. Собственное предназначение открылось ему. Оставалось самое главное: понять, как он, двигая своими «рычажками», сможет воздействовать на реальность не только собственную, но и других людей. Он чувствовал, что это возможно; более того, он чувствовал, что научиться такому – и есть конечная цель его жизненного пути. А еще он чувствовал, что вот-вот появится рядом с ним кто-то, кто поможет ему, разъяснит и покажет все, до чего Фима не сумел дойти силой своего дара.

И все окончательно стало на свои места тогда, когда Амфибрахий Сатаров впервые попал на Чудесный холм (в тот момент, впрочем, не обретший названия, безымянный), когда увидел причудливые металлические фигуры, расставленные вокруг котлована для фундамента грядущей палестры. Он моментально догадался о том, что это за фигуры и для чего они предназначены. И подойдя ближе к одной из диковинных конструкций, замер в восхищении. Такого рода рычагов для управления потайным механизмом бытия – рукотворных рычагов! – ему никогда раньше видеть не доводилось. Сколько же энергии они должны высвобождать?! Энергии для всех, не для одного!

На несколько минут он замер в восхищении, подобном, наверное, восхищению древнего изобретателя, только-только додумавшегося обращать силу речной воды на вращение лопастей примитивной мельницы и вдруг узревшего двигатель внутреннего сгорания.

Из блаженного ступора Амфибрахия Сатарова вывел прозвучавший за спиной голос:

– Ты что-то в этом понимаешь?

Фима обернулся. Так он впервые воочию увидел Олега Гай Трегрея, о котором столько слышал раньше…

Глава 5

«Десятка» прокатилась несколько километров по лесной подпрыгивающей дорожке и уперлась в опущенную стрелу шлагбаума, объехать который не представлялось возможным – слишком близко подступали деревья к дорожным обочинам.

Игорь Двуха вышел из автомобиля, пару раз подпрыгнул, разгоняя кровь в затекших ногах, пробил молниеносную «двойку» в несуществующего противника, с удовольствием глотнул сырого и терпкого негородского воздуха и шумно, длинно выдохнул:

– Кр-расота!..

Небо здесь было каким-то особенно высоким и светлым, каким-то средневеково-нетронутым. Деревья леса, мокрые, замшелые по низу стволов, неподвижно высились вокруг подобно развалинам древнего замка. И тихо было. Только слышался откуда-то издалека тяжелый шум большой воды.

Перепрыгнув зафиксированную амбарным замком стрелу шлагбаума, Двуха продолжил путь пешком. И когда впереди в просветах между деревьями замелькали свинцовые просветы близкой реки, дорожка резко свернула, нырнув опять в сырую гущу леса, и скоро уперлась в изрядно поржавевшие ворота, намертво вписанные в бетонную обшарпанную стену высотой не менее двух метров.

На воротах имелась неказистая фанерная табличка, заметно полинявшая от дождей.

«Волжский берег», – сообщала табличка. – Туристическая база».

– Точно по адресу… – удовлетворенно кивнул сам себе Двуха. И подергал залязгавшую створку.

Ворота оказались заперты изнутри. Двуха постучал – сначала кулаком, потом ногами. Ни в первый, ни во второй раз никакой ответной реакции с той стороны ворот он не уловил. Тогда он подпрыгнул с места и в кувырке перемахнул двухметровую стену, не коснувшись ее.

«Никакой Амфитеатр так не сможет… – приземлившись, с удовлетворением подумал Игорь. – Пусть он в психоимпульсах всяческих и кумекает, а на деле что-нибудь показать – кишка тонка!»

Он быстро оглядел просторный двор, в котором оказался. Прямо напротив него тянулись тусклые и низкие гаражи, на каждом из которых темнел такой же замок, как на стреле шлагбаума. Поодаль от гаражей громоздилась уродливая куча, накрытая грязным брезентом, из-под которого высовывались, будто кости скелетов, части ржавеющих катамаранов, лодочные носы, обломки весел… И довершало всю эту унылую картину одноэтажное строение вполне барачного типа – с мутными окнами, стенами, облупившимися крупной чешуей давней покраски, покосившимся деревенским крыльцом, над которым неровно и размашисто было выведено: «Добро пожаловать!»

«Да плевали мы на ваших Амфитеатров! – додумал свою внезапную мысль Двуха. – Подумаешь! Сами справимся! Отыщем Охотника, доберемся и до Хранителей! Главное – ниточка есть! Сейчас вот прошерстим эти фирмочки, через которые забугорные финансы обналичивались, уж хоть что-нибудь да и вскроется. Молодцы москвичи, быстро нашли эти фирмочки. Магазин сантехники «Триумф-1», туристическая «Волжский берег» и салон интим-товаров «Штучки-дрючки». По меньшей мере, еще какая-нибудь ниточка обнаружится… Не может быть, чтобы не обнаружилась! Если тщательно-тщательно, досконально-досконально… Все счета, всю документацию вообще, всех сотрудников, партнеров, все-все… Переболтаем эти фирмочки и вытряхнем дочиста, как ящики стола. Тут уж Нуржан расстарается со своей ментовской корочкой и служебным доступом к базе данных МВД. А Сомидзе ему поможет. А москвичи подстрахуют – уж их-то ксивы точно лишними не будут… А я – пока они с бумажками разбираются – личными визитами займусь, понюхаю да посмотрю. Уж если что подозрительное встретится, за что зацепиться можно, это от меня не уйдет. Вот с этой туристической базы и начну, с «Волжского берега». Ну не со «Штучек-дрючек» же начинать, в самом деле? Что там нюхать? Резиновые члены? Хватит с меня на сегодня резиновых членов, отдохнуть от них неплохо было бы…»

Двуха обошел гаражи, подергал замки. Приподнял брезент, потянул один из катамаранов за ржавую лапку… Он не оглядывался на мутные окна одноэтажного строения, но ясно чувствовал: оттуда за ним пристально наблюдают. Поэтому не стал упорствовать в своем намерении отыскать что-либо необычное, а нарочито растерянно помыкался еще из стороны в сторону, ожидая, пока на него обратят внимание. И, так и не дождавшись этого, направился наконец к покосившемуся крыльцу.

Не успел он пройти и нескольких шагов, дверь, визгливо скрипнув, порывисто отворилась. На крыльце воздвиглась большая несуразная фигура, при виде которой Двуха с трудом удержался от разочарованного вздоха.

Он-то предполагал увидеть охранника, хоть сколько-нибудь пригодного для убережения возможных секретов этого места, а перед ним предстал кривобокий старик с клочковатой пегой бородой, одетый причудливо и пестро: в кожаный плащ с оторванной полой и висящими на честном слове боковыми карманами, в драный треух, одно «ухо» которого бессильно болталось, а второе задорно торчало кверху; на правой ноге старика красовался исполинских размеров валенок, а на левой – нестерпимо поблескивающая лаковая туфля.

«Видать, охранять тут особо нечего, – разочарованно подумал Двуха. – Если такого типа за сторожа оставили…»

А сторож тем временем, подбоченившись, пытливо прищурился на незваного гостя.

– Хоро-ош… – в свою очередь оценил он Игоря. – Ох, хоро-ош!

– Здорово, дядя! – приветливо откликнулся Двуха.

– Здорово, здорово… – закивал старик, оглядывая его оценивающим – как добычу оглядывают, прикидывая ее ценность – взглядом. – Ну, хоро-ош… Курточка фирмовая… Костюмчик новый… Ботинки чистенькие… На машине, значит, приехал. Какая у тебя? Наша? Иномарка?

– Наша, – ответил Двуха, несколько обескураженный таким поворотом.

– С прицепом? – деловито осведомился сторож.

– Н-нет… Зачем мне прицеп?

– Как зачем? А то сам не понимаешь. Тут один на грузовой «газели» приезжал. Умник, хе-хе… Как приехал, так и уехал. Впереди своей «газели» бежал; должно, до самого города.

– Почему это? – не понял Двуха.

– Потому что я свою работу нормально выполняю, – охотно объяснил сторож и подергал треух за «ухо». – Поставлен охранять – так охраняю. Как следует, без дураков…

– А-а… – дошло до Игоря. – Вон оно что. Нет у меня, дядя, ни «газелей», ни прицепов, – благодушно сообщил он, двинувшись к старику. – Ты вот мне лучше скажи…

– Стоять! – вдруг рявкнул сторож, с неожиданной прытью достав откуда-то из-за спины охотничье ружье с длинным стволом. – Ни шагу больше! И руки подними!

– Совсем, что ли, дядя, ку-ку? – изумился Двуха. – Ты чего?

– Того! – громыхнул сторож в ответ. – Думал, раз от города далеко, так спокойно грабить нас можно? – Он опять соскользнул на укоризненно-насмешливый тон, не опуская, впрочем, ружья. – Эх ты, ворюга… Сколько вас тут, мазуриков, переловил уже, а все лезете, никак не успокоитесь… Руки подними, сказал!

– Да хрен тебе, – отчетливо выговорил Игорь, демонстративно заложив руки в карманы, отставив ногу, но не выпуская на всякий случай из вида ружейного ствола. – Ты сам рассуди, чего тут у вас воровать-то? Тут и брать-то нечего. Железяки ржавые какие-то…

Пегие брови старика поползли вверх, как две мохнатые гусеницы. Он, оскорбленный подозрением в собственной малой значимости, чуть ружье не выронил.

– Как это нечего?! – закричал сторож. – Как это – железяки ржавые?! Тут катамаранов одних, может, на мильон! Лодки! Катера! А в гаражах?! Моторы дизельные! Бензиновые! А в офисе! – Он махнул ружьем на окно обшарпанного барака за своей спиной. – Телефон! Телевизор! Компьютер! И даже факс!..

– Да ладно… – поспешил усомниться Двуха. – Настоящий факс? Быть того не может.

– Айда покажу!

– И чего я там не видел…

– Айда, айда! Что столбом стоишь! Я т-тебе… Железяки ржавые, надо же! Ну?! Шагай!

– Какой-то ты, дядя, нервный, – продолжал веселиться Двуха. – Пойду я лучше от греха подальше.

– Стоять! – грохнул снова сторож и так притопнул лаковой туфлей, что Игорю пришлось зажмуриться от метнувшегося в глаза ослепительного солнечного зайчика. – Ну-ка, марш в офис! А то застрелю сейчас к чертовой бабушке! – решительно закончил он и вправду взял опять Двуху на прицел.

Игорь на мгновение даже всерьез насторожился. Но тут же – взглядевшись внимательнее в стариковские выпученные глаза – рассмеялся:

– Веселый ты тип, дядя!

Сторож тоже хмыкнул, убрал ружье – стукнув прикладом, поставил его у своих ног, оперся на ствол, как на трость.

– Будешь веселым… – ответил он. – Третий месяц сижу тут, с тех пор, как сезон закончился. Озвереть можно от скуки. И пошутковать не с кем. Ты молодец, парень, не обижаешься, ничего… И не обделался. Что ж я, не вижу, что ли, по одежке, что ты сюда не воровать залез? Я, хоть и старый, да не дурак.

– Если не дурак, так пукалку свою убери подальше, – посоветовал Игорь. – А то еще застрелишься ненароком…

– Да она не заряжена. А ты, слышь, и правда заходи, чего во дворе стоять? Посидим маленько. У меня поллитра есть, только начата еще…

– Я за рулем, – развел руками Двуха. – Пешком был бы – чего ж не посидеть с хорошим человеком?..

– Так ночуй, – мгновенно сориентировался сторож. – Мне не жалко, места навалом.

– Спасибо, – помотал головой Игорь. – Некогда. Мне в «Штучки…» э-э… то есть по делам еще надо…

– А чего заезжал-то?

Двуха мысленно ругнул себя – рано ретироваться собрался, легенду, заранее придуманную, не удосужился озвучить. «Забудешь тут, – сразу, впрочем, оправдался он, – дед вон какой спектакль устроил. Артист, Смоктуновский бородатый…»

– Заезжал-то! – хлопнул он себя по лбу. – Ну точно! Совсем ты меня, дядя, с панталыку сбил. Да меня, понимаешь, друзья навестили – из столицы… северной. За волжской романтикой прибыли. Вынь им да положь волжскую романтику. На лодке чтоб по осенней водичке прокатиться, рыбалка там, то-се… А я сам не спец по этому делу, ни лодки у меня, ни снастей. Вот и…

– Не сезон же! – пожал плечами сторож. – Вот летом если б. Или зимой. Другое дело…

– Да понятно, – покивал Двуха. – Но они люди занятые, когда выбрались, тогда и выбрались… А с другой стороны – чем осень-то плоха? Как там в песне-то?.. Что та-кое осень – э-то небо!.. – пропел он, отбивая себе ритм по бедру. – А? – Он приглашающе подмигнул. – Плачущее небо под нога-ами!.. – пропел Двуха еще строчку и снова подмигнул, как бы предлагая старику присоединиться.

– Ну да, ну да… – хохотнул старик.

– Так, может, организуешь, дядя, а? Лодочную прогулку, с рыбалкой, с костерком, с посиделками?

– А привози своих друзей! – залихватски махнул рукой сторож. – Что уж там! Будет вам и лодка, и посиделки… Только с одним условием – что прямо сейчас репетицию посиделок с тобой проведем. Пошли, парень, накатим… А то что я все один да один…

– Нет, дядя, – отказался Двуха, для пущей демонстрации своей занятости обнажив на запястье наручные часы. – Не обессудь, не могу…

Старик тяжело вздохнул.

– Ладно, – сказал он, – приезжайте на недельке. Только уж тогда не отвертишься!

– Заметано! – осклабился Игорь. – Ну, бывай! Прощевай, дядя! Как там в твоей молодости певали? Проща-ай… – затянул он, подражая голосу известного исполнителя. – От все вокзалов поезда-а-а… уходят в дальние края-а-а… Как там дальше-то, я не помню?..

– Певали, певали… – согласился сторож. – Было дело… Ну, отпирать тебе не буду – как залез, так и вылезай.

Махнув ему рукой, Двуха зашагал к воротам. Но вдруг снова обернулся.

– Так как там все-таки дальше поется про поезда?.. – хотел было спросить он, но слова завязли у него в глотке.

Сторож, только что вскинувший ружье, смотрел на него поверх ствола с железным холодом.

– Понятия не имею, как там дальше, – совсем другим голосом сказал он.

И выстрелил.

* * *

Игорь успел уклониться, прыгнул в сторону – и пуля, предназначенная в голову, лишь разорвала ему ухо.

Сторож не стал тратить время на то, чтобы перезарядить ружье. Он перехватил его за ствол и с силой (куда только девалась его старческая неуклюжесть?) метнул в Двуху, который уже, поднявшись с земли, ринулся в атаку.

Двуха отмахнулся от пущенного снаряда почти не глядя, как от сунувшегося в лицо жука – ружье разлетелось надвое. Ему, правда, пришлось несколько снизить скорость движения, и сторож не преминул этим воспользоваться – прямо с крыльца он взвился высоко в воздух, норовя обрушиться сверху на Двуху, подмять его под себя. Двуха, чуть присев, встретил противника мощным ударом локтя. Удар этот отшвырнул сторожа далеко назад – на то самое крыльцо, с которого сторож и прыгнул. Шаткое крыльцо не выдержало рухнувшее на него тяжелое тело, ступеньки с хрустом провалились, погребая под собой сторожа, перила осыпались следом.

Игорь немедленно бросился к образовавшейся груде деревянных обломков, в гуще которой заворочался, протяжно застонав, его побежденный враг – наверняка оглушенный и, скорее всего, с размозженной грудной клеткой. Двуха ногой отшвырнул с его тела несколько особенно крупных деревяшек: сторож лежал на боку, скорчившись, подергивая ногами; на лице его, залитом кровью, облепленном древесной трухой и грязью, почти ничего не представлялось возможным разобрать. Игорь приложил ладонь к собственному уху, горячо и мокро пульсирующему болью, – пальцы коснулись каких-то уродливых даже на ощупь ошметков.

– Ну и гад ты, дядя… – прошипел Двуха, отнимая от головы окровавленную руку. – А ведь я тебе почти уже было поверил. Такой спектакль устроил… А ты, оказывается, не сторож. И даже, вполне может быть, и не дядя… Может, ты вообще тетя? Ты кто?

«Сторож» не откликался. Он все стонал, дергал ногами. Тело его стало конвульсивно содрогаться, сначала мелко, а потом все крупнее и крупнее.

– Не вздумай подыхать! – обеспокоился Двуха. – Эй, слышишь меня?

Наклонившись, он взял его за плечо, намереваясь развернуть лицом к себе.

Но «сторож» развернулся сам, без его помощи. В молниеносно змеином выпаде он перехватил руку Двухи и рванул его на себя.

Двуха не упал. Удержался на ногах и даже вырвался из цепкой хватки. Проделал несколько шатких шагов назад и остановился, с изумлением глядя на острый обломок перила, торчащий из груди. «Сторож» уже вскочил. Он был окровавлен, потрепан и грязен, но – судя по стремительности движений – никаких серьезных повреждений не имел. Скользнув вперед, он быстро и четко ударил ногой по обломку перила в груди Двухи, вгоняя деревяшку еще глубже… Она, пройдя насквозь, покинула тело, упала, сплошь багрово-красная от крови, позади… Из огромной – с кулак размером – раны тут же хлынула кровь. Двуха повалился набок, лицо его за доли секунды побелело и как-то онемело, будто скованное морозом. «Сторож», примерившись, еще одним четким ударом сломал ему шею.

* * *

Дальше Охотник действовал быстро, не раздумывая. Будто на этот случай у него уже был приготовлен план. На секунду он замер, закрыл глаза, ощупывая пространство вокруг себя. Ничего подозрительного не почувствовав, он без труда поднял обмякшее уже тело Двухи за ремень и, словно чемодан, закинул его через дверной проем в помещение.

Впрыгнул туда сам.

В маленькой угловой комнатке, куда он впихнул тело, мерно бубнил допотопный телевизор на грязной тумбочке. На колченогом столе, покрытом газетой, помещался старательно составленный натюрморт, органично вписывающийся в общий облик этот комнатки с ободранными обоями, единственным мутным окном. Охотник привычно оценил состояние натюрморта: огурчик уже основательно подсох, надо бы заменить другим; на подсохшую газетку неплохо бы плеснуть еще из бутылки – вроде как случайно пролилось; и еще очередной окурок следует поджечь и добавить к кучке других в консервной банке, а то табачная вонь успела повыветриться.

Впрочем, теперь все это уже не нужно, больше этот маскарад не понадобится.

Охотник сразу понял, кто перед ним. Потому не стал даже и пытаться подавить волю этого посетителя посредством собственных психоимпульсов – как он поступал раньше с другими, случайно забредшими сюда. Решил обойтись банальным спектаклем, который почти удался, но в самый последний момент сорвался неожиданно и глупо. Надо же. Безукоризненно владевший русским языком, свободно ориентирующийся в поле классической русской литературы, живописи и музыки, он вдруг прокололся на незнании каких-то пошлых песенок, наверняка с детства навязших в ушах у местных. По возвращении на родину надо бы подготовить доклад о необходимости расширить понятие национальной культуры при обучении агентов…

Пинком Охотник опрокинул стол, единственный табурет. Сходил в соседнюю комнату, принес еще один стул. Швырнул его об пол, разнеся на куски… Повернулся к телевизору, готовясь разбить и его.

И вдруг остановился.

На выпуклом экране соблазнительно извивалась на радужном фоне беспрестанно меняющихся декораций юная латиноамериканская певичка, звездочка, в настоящий момент взлетевшая на самый пик своей славы, с тем, чтобы через год-другой исчезнуть в небытии. Взгляд Охотника притупился, обернувшись вовнутрь, губы в лохмотьях бороды поджались…

Черт возьми, а ведь это она… Та, на которую он положил глаз полтора года назад. И так и не успел опробовать, помешал срочный вызов, заставивший его покинуть теплую и уютную страну, где он в последнее время прочно и комфортно обосновался.

Сколько ему еще торчать в этом проклятом нищем и грязном краю? Дело, которое он первоначально планировал провернуть в два-три месяца, затянулось уже больше чем на год… И сейчас он так же далек от завершения, как и в самом начале. Сколько еще?.. Полгода, год? За это время звезда прекрасной смуглянки, конечно, уже закатится, и певичка потеряет для Охотника свою привлекательность, превратившись из предмета обожания всего мира в обыкновенную бабу. А какой интерес обладать обыкновенной бабой? Обыкновенных баб сколько угодно, а истинное удовольствие получаешь только тогда, когда берешь то, что безнадежно жаждут все остальные… И в этот раз он точно упустит момент, которого не упускал уже добрых пятнадцать лет, когда каждая из блистательных красавиц, поднявшихся на пьедестал мировой моды, неизменно навещала его постель. Сколько их было всего, жертв его маленького невинного хобби… одного из нескольких его маленьких невинных хобби?.. Не меньше сотни, наверное. Чьи-то имена до сих пор на слуху, кого-то уже и не вспомнят даже те, кто были когда-то их поклонниками…

Охотник, поморщившись, одним движением сорвал с лица фальшивую бороду, мгновенно помолодев лет на десять. У него оказалось неказистое серенькое труднозапоминающееся лицо со скошенным подбородком и тонкими, чуть кривоватыми губами. Охотник вздохнул.

Невыразимая убогость жилища, где он вынужден был провести так много времени, неожиданно больно ударила в его глаза.

Как же все это ему надоело! Как же он соскучился по своему привычному дому: со спальнями, просторными и чистыми гостиными, с бассейнами, каминными, сигарными, спортзалами, бассейнами… с вышколенной прислугой – словом, со всеми атрибутами достойного существования.

Охотник обвел тоскливым взглядом убогую комнатку и снова поморщился.

И ведь большинство людей – особенно в этой несчастной стране – проводят в подобном дерьме всю свою жизнь! Миллиарды никчемных, никому не нужных жизней, годы и годы, потраченные впустую. Он-то, Охотник, вынужденно опустился на их место всего-то на десяток месяцев, а они не вылезают из помойки своей повседневности – от рождения до самой смерти. Подумать только – от рождения до самой смерти! И лучшее, что у них есть, – у девяноста девяти процентов населения планеты, – это возможность пускать слюни, подглядывая за Настоящей Жизнью через экран телевизора, как подглядывают нищие в щель в стене, окружающей королевский дворец. И за стену эту сонмам слюнявых нищих не пробраться ни за что и никогда. Потому что пропуск в Настоящую Жизнь – то, что у нищих не может быть по определению, – деньги. И не просто деньги, а большие деньги. Нет, вернее, даже не так: не просто большие деньги, а – Большие Деньги. Без Больших Денег ты не обретешь Настоящей Жизни. Таковы законы Мира, которые он, Охотник, поставлен оберегать. Естественно, за те же самые Большие Деньги, что, конечно, понятно и справедливо.

На протяжении последних пятнадцати лет Охотник уже и не предполагал, что миру когда-нибудь снова понадобится его помощь, он даже допускал мысль, что исключительная его квалификация канула в прошлое, что отпала в нем, Охотнике, надобность, потому что достойных его противников попросту не осталось. Мир, функционируя по своим все более и более каменеющим законам, обходился и без него: если вдруг появлялся где-нибудь кто-то, чьи действия угрожали существующему порядку вещей, этому выскочке просто давали немного денег, не Больших, а обыкновенных – на которые можно лишь позволить себе щелку в стене пошире, чем у остальных. И выскочка с радостью великой оставлял свои потуги что-то изменить, приникал к своей щели и послушно пускал с вожделеюще оттопыренной губы ручеек слюны…

И тут появились эти чертовы витязи. Конечно, в этой стране, где ж еще им взяться!.. И Охотник, оставив размеренный уклад заслуженного отдыха, вновь отправился по следу.

Он вышел во двор, прикрыв глаза, старательно прощупал пространство.

Все спокойно.

Тогда Охотник, взяв с места разбег, без труда перепрыгнул стену, приземлившись на поросшем кустарником пустыре. Пересек пустырь, спустился к волжскому берегу, где почти у самой воды темнело недавнее кострище и неряшливо торчал самодельный шалаш из веток и куска брезента.

Охотник свистнул.

В шалаше с пыхтением и жалобными стонами кто-то зашевелился. Охотник свистнул еще раз, и из шалаша показалась опухшая физиономия, втиснутая в косматый шар густейшей шевелюры и бороды.

– О… – похмельно проскрипел Охотнику обладатель физиономии. – Трофимыч! Ты чего побрился? Начальство встречаешь? Меня-то не погонят отсюда? Не выдашь?

Шалашного жителя звали Гуня. И Гуня этот, бездомный горький пьяница, невесть откуда приблудившийся, был предусмотрительно прикормлен Охотником как раз для такого случая.

И сегодня час Гуниного предназначения пробил.

Следовало поспешить. Времени, чтобы вести Гуню в обход, через ворота туристической базы, не было. Поэтому, нетерпеливо дождавшись, пока тот выберется из своей вонючей берлоги и поднимется на трясущиеся ноги, Охотник коротким и сильным тычком кулака размозжил ему горло. И взвалил его, еще живого, еще хрипящего кровавыми пузырями, себе на плечо. Донести Гуню до стены, перекинуть во двор и затолкать в каморку, где остывало тело Двухи, оказалось делом пары минут.

Он разложил трупы по разные стороны опрокинутого стола. Сбегал во двор, вернулся с той самой остро сколотой деревяшкой, убившей Двуху, вложил деревяшку в руку Гуне. Вывернул лампочку из патрона, свисающего с потолка, плотно закрыл окно, на одну из конфорок маленькой газовой плиты поставил загаженный и помятый чайник. Пустил газ, посильнее открутил вентиль питающего плиту баллона. Зажег на подоконнике свечу в литровой банке соли, исполняющей роль подсвечника. И поспешно вышел, захлопнув за собою дверь. Тайник с оружием под полом каморки он трогать не стал. Пусть его отыщут – так будет лучше. Правдоподобней.

Затем Охотник направился в один из гаражей. В гараже он задержался минут на пять.

А спустя еще пять минут, после того, как неприметная темная иномарка, залепленная грязью так, что с трудом можно было разобрать не только номера, но и марку автомобиля, покинула туристическую базу «Волжский берег», – в барачного вида домике с надписью «Добро пожаловать!» над дверью с разрушенным крыльцом глухо кашлянул короткий взрыв.

Охотник, сменивший лохмотья сторожа на вполне пристойный серый костюм, мягко покачивающийся в успевшем нагреться салоне иномарки, того взрыва уже слышать не мог.

Он его почувствовал.

И когда импульс взрыва проник из пространства в его сознание, он мысленно пообещал сам себе:

– Накладок больше быть не должно. Пора заканчивать с этим делом. И поскорее возвращаться домой.

Часть четвертая

Глава 1

Многие из проезжающих мимо Чудесного холма привыкли к виду изогнутой башни палестры на его вершине, привыкли к диковинным фигурам, окружавшим башню, но в последнее время, поравнявшись с холмом, снова стали сбавлять скорость – в стороне от палестры, в конце дороги, ведущей на холм, появилась человеческая фигура; неподвижно и одиноко стояла она на фоне открытого неба, приветственно вскинув вверх правую руку. Вряд ли кто-нибудь снизу – с трассы – мог рассмотреть лицо человека на холме, но отчего-то все, кто бы ни посмотрел на него, были уверены в том, что он – улыбается, доброжелательно, безмятежно и как-то… навсегда спокойно. И поэтому часто проезжающие, увидев человека, чувствовали в себе потребность ответить его дружескому жесту и почти невольно салютовали ему в ответ из окон своих автомобилей.

Этим декабрьским вечером над Чудесным холмом стих свистевший весь день ветер, обнажилось синее-синее, как глубокое море, небо; и морозный чистый воздух наполнился бесшумным снегом – и стало вокруг сказочно и легко, как и всегда бывает в канун Нового года. Этим вечером рядом с фигурой появились еще несколько человек, подвижных. Живых. Старшие витязи и ближайшие сподвижники их собрались здесь. Все те, кто уцелел в жестокой войне, оставшейся незримой взгляду нормальных людей. Войне, которая, кажется, уже закончилась.

* * *

– Нет, как это все-таки у тебя получилось, а? – допытывался Нуржан. – Глядишь снизу – он лицом к тебе стоит. Поднимаешься сюда, наверх, к палестре, а он опять на тебя смотрит, встречает… Хотя, по логике, должен ведь спиной быть к тебе, если лицом-то к трассе повернут, а дорога на холм подтянута к палестре со стороны, противоположной трассе… Механизм, что ли, какой-то скрытый, постамент поворачивающий? Да нет, мы проверяли: один с трассы наблюдал, другой наверху находился – и все равно, он как бы на две стороны смотрит… Да и какой тут механизм? Обычный постамент, на нем памятник. А вот поди ж ты… Как ни взглянешь, а он тебя глаза в глаза приветствует. Не Двуха, а двуликий Янус прямо какой-то…

Нуржан, хрустя снегом, еще раз обошел вокруг памятника, ища подвоха. Но ничего подозрительного, конечно, не обнаружил.

Бронзовый Двуха все так же неподвижно улыбался своей такой знакомой, но теперь уже вечной улыбкой. Голова его была припорошена снегом, редко летящие невесомые хлопья разбивались о ладонь вскинутой руки, снежинки оседали на вылитом из металла теле, не спеша таять, но лицо почему-то оставалось чистым.

Нуржан отступил на несколько шагов, не сводя глаз с памятника. Потом, снова обогнув памятник, переместился на пологий край холма, откуда можно было видеть чернеющую внизу полоску федеральной автомобильной трассы, по которой нечасто проплывали огоньки автомобильных фар.

– Сейчас он ко мне спиной, все правильно! – возвестил Нуржан со своей позиции. – А стоит только сойти с холма и голову вверх задрать – опять к нему лицом к лицу окажешься. Ну как так-то, а?

– Не пробовал задом-наперед с холма спускаться? – осведомился Сомик. – Чтобы не отрывать взгляда от памятника и поймать тот момент, когда он начнет поворачиваться?

– Пробовал, – признался Нуржан, возвращаясь обратно к своим. – Споткнулся и кубарем летел до самого низа. Задом-наперед-то со склона несподручно вообще-то… Открой секрет, Семеныч, как у тебя так получилось?

– Нет никакого секрета, – буркнул усатый Семеныч. Присев на корточки у низкого – в ладонь всего – постамента, он разливал водку по пластиковым стаканчикам. – И не поворачивается он вовсе. Не в памятнике дело. Это… уж место такое. Одно слово – Чудесный холм.

– Должен быть секрет, – настаивал Нуржан. – Ты сам у нас парень секретный… скрытный то есть. Думали, ты простой строитель, а ты вон – оказался еще и скульптором. Двуха – как живой стоит.

– Я на скульптора и учился, – несколько смущенно признался Семеныч. – Художественное училище заканчивал. Только, как известно, «художник должен быть голодным», а мне семью кормить надо. Вот и пришлось в строителя переквалифицироваться.

– Я слышал, он еще кое-что умеет, – проговорил Артур Казачок, принимая от Семеныча стаканчик. – Двуха то есть… А не Семеныч. Говорят, он чужих к палестре не подпускает.

– Чужих? – переспросил Антон.

– Не наших, – точнее сформулировал Казачок. – Недавно приехали двое: папанька сына своего привез устраивать в новое перспективное учебное заведение – это так они палестру определили. Покрутились вокруг, ребят поспрашивали, что да как, а дальше памятника не прошли почему-то. Уехали. Из «Возрождения» делегация за день до того наведывалась. Опять спонсорскую помощь навязывать, видимо. Доковыляли до памятника, остановились, поглядели… И пошли восвояси. Словно забыли, зачем приезжали.

– У всех есть? – поинтересовался Семеныч, потряхивая пустой бутылкой.

Негромкие разговоры стихли. Собравшиеся – Олег, Ирка, Антон с Артуром, Нуржан, Сомик, Фима Сатаров, Борян Усачев, все со стаканами в руках, – не сговариваясь, обернулись к памятнику. Двуха улыбался, глядя мимо них, куда-то вдаль, рассекая навсегда поднятой рукой снова крепчавший снежный ветер. Семеныч поднял с постамента еще один стаканчик, кашлянул в усы и, помолчав немного, плеснул водку на пологое возвышение могилы под памятником.

Семиэтажная изогнутая башня палестры сияла множеством окон – будто гигантская новогодняя елка, склонившая под тяжестью праздничного убранства свою верхушку. Музыка и застольный смех едва слышно доносились из тех окон, а уж свет и вовсе не добивал до того места, где сгрудились вокруг своего замершего в бронзе соратника витязи…

Выпили молча, не чокаясь.

Первым заговорил Женя Сомик.

– Я бы тоже так уйти хотел, – сказал он, вытирая лицо – то ли от снега, то ли еще от чего-то. – Как и подобает витязю – в бою. Самим собой точку поставить. Охотника, который столько нам крови попортил, братьев наших губил, угомонить – ради этого и жизни нисколько не жалко.

– Не факт, что именно Охотника он угомонил, – неохотно возразил Антон, явно не желая поднимать тему давнего спора, но все-таки не удержавшись, чтобы не высказаться. – Не доказано это. Мало ли чей труп обгоревший на пепелище нашли. Идентифицировать тело не удалось все-таки, по каким только базам ни пробивали.

– А ты думал, Охотник специально для тебя паспорт в несгораемом сейфе рядышком приготовит? – цыкнул на него Сомик.

– Тайник с оружием опять же нашли… – проговорил Артур, как-то неуверенно глянув на своего коллегу по ведомству.

– Два месяца уже от Охотника ни слуху ни духу, – поднял голову Борян. – Ни покушений новых, ни убийств, ни прочих гадостей. Если б это не он обнаружился там… с Двухой вместе, не Охотник, разве ж он за два месяца-то не дал бы о себе знать? Какой смысл ему на дно ложиться? Ждать, пока мы палестру достроим? Он именно этого и стремился не допустить…

– Палестра построена, – выдохнул вдруг Олег, до сих пор не вступавший в общий разговор. И посмотрел в темное лицо Двухи, словно ожидая от него какого-то одобряющего знака. Вроде дружеского подмигивания…

Ирка, поджав губы, взяла его под руку, словно опасаясь, что он прямо сейчас покинет их, побежит опять к этой чертовой кривой башне, будь она проклята… Но Трегрей никуда бежать не собирался. Он только кинул взгляд на светящиеся окна палестры. И снова обернулся к бронзовому Двухе.

– Вы лучше скажите, граждане чекисты, – обратился к сотрудникам Управления Сомик. – Чего это вы так у нас загостились?

– Прогоняете? – тут же откликнулся Антон.

– Да упаси Бог. Интересуюсь. Надо ж кому-то и родину защищать, а вы тут прохлаждаетесь…

– Имеем право, – коротко ответил Артур Казачок. – Отпуск потому что. Еще вопросы есть?

– Длинный у вас отпуск получается, – добродушно усмехнулся Семеныч. – Мне бы такой…

– Олег! – окликнул Трегрея Антон. Поднятая им тема все-таки не давала ему покоя. – Ну скажи им! Ты ведь снимал психоэмоциональные отпечатки с останков! Это же Охотник? Да?

– Пожалуй, – ответил Трегрей. – Но наверное сказать нельзя. Одно бессомненно: на останках был его отчетливый отпечаток. Как и повсюду.

– Еще бы! Ведь он там логово себе устроил!.. Оттуда и совершал свои вылазки… Как там его отпечаткам не быть? И если он действительно какого-нибудь бедолагу приволок, которого вместо себя положил, куда ж с останков отпечатки денутся?

– Это все равно… – мотнул головой Женя. – Давайте отталкиваться от фактов. Кто мог с Двухой справиться? Уж никак не обычный человек, пусть даже прошедший какую-нибудь суперподготовку. Факт? Факт. После гибели Двухи и… Охотника – покушения на нас прекратились? Факт! Какой из этого следует логический вывод?

– Что людям свойственно выдавать желаемое за действительное, – сказал Антон.

– Да ну тебя!.. Разве нельзя по психоотпечатку сказать, – обратился Сомик к Олегу, – жив его обладатель или мертв? Между прочим, экстрасенсы из «Битвы…» это прямо с налету определяют.

– Ты бы еще на Хрюшу и Степашку сослался из «Спокойной ночи…», – фыркнул Антон.

– Да шучу ж я, понятно… Ну а все-таки, Олег… Олег?

Ирка торопливо передала стоявшему рядом Нуржану свой недопитый стакан, покрепче прижала к себе Олега – ей показалось, что он вздрогнул. Ирка с вопросительной тревогой заглянула ему в лицо, прошептала, стараясь, чтобы ее не услышали:

– Ты чего?

– Погоди сюминут… – сквозь зубы пробормотал Трегрей.

– Ох… Опять?

Он крепко зажмурился, потом снова открыл глаза. Мир вокруг снова был зыбким, ненастоящим, потерял свою цельность, став словно состоящим из великого множества мельтешащих точек. И снова что-то – подобно сильному порыву ветра в узкой трубе – подтолкнуло его в спину, повлекло куда-то, неясно куда, потому что никакого направления в сплошном мельтешении угадать было нельзя. И снова где-то недалеко будто открылось окно и почудился оттуда щемящий сердце зов…

Олег очнулся за десяток метров от памятника – у самого склона холма. Первым делом он оглянулся – кажется, никто не обратил особого внимания на его уход. Это потому что Ирка все еще была рядом с ним, все еще держала его за руку. Ну, отошли люди; может, посекретничать им о чем-нибудь понадобилось, супружеская все-таки пара… Только Амфибрахий Сатаров смотрел на Трегрея с напряженным вниманием. Впрочем, встретившись с Олегом взглядом, Фима тут же понимающе отвел глаза.

– Все, – сказал Олег Ирке, – уже все. Не в этот раз…

А она до боли сжимала его руку. Будто надеялась удержать.

– Не в этот раз… А в какой? Значит, уже скоро? – проговорила она.

Отрицать очевидное, успокаивая ее, не имело смысла.

Первый такой приступ случился с ним прошлой зимой. Олег находился тогда в кривочском офисе «Витязя». Ввиду позднего времени никого уже не было в офисе, и сам Олег уже собирался уезжать. Он поднялся из-за стола, сгреб ворох чертежей в папку…

И вдруг – удивительное чувство охватило его. Чувство, будто кто-то зовет его издалека. Словно открылось где-то окно, и повеяло оттуда… но не зимним холодом, как можно было ожидать, а чем-то нездешним, но в то же время полузабыто родным. Как летний детский смех, как звонкий запах растертой в ладонях травы, как голос мамы… словом, как то, чего очень хочется, но чего никак не может быть. И окружающая реальность стала распадаться на мелкие-мелкие неистово кружащиеся частицы, и сквозь эту круговерть проступала иная реальность… Дом, знакомый с самого раннего детства, очертания улиц, впитавшиеся в память давно-давно и навсегда…

Олег испугался тогда – как-то инстинктивно, неразумно. Рванулся назад – но не телом рванулся, а сознанием. И наваждение отступило. Он снова ощутил себя в настоящей действительности. Ощутил себя сидящим на полу посреди кривочского офиса компании «Витязь». Лицо его было мокрым от невольных слез.

Ему незачем было задаваться вопросом – что это такое произошло. Тут уж ошибиться было нельзя: неведомая сила, перенесшая его когда-то из мира, где он родился, в этот мир, – снова нащупала его.

Чтобы вернуть обратно.

Он вскочил.

Какое-то время он метался по офису, натыкаясь на мебель, сбивая на пол вещи. Он чувствовал себя ребенком, опоздавшим на поезд, который увезет его домой, домой… он безумно досадовал на свой первоначальный порыв, вероятно, помешавший этому.

А потом пришло отрезвление.

– Но я еще не закончил! – взмолился он, сам не понимая кому. – Палестра еще не достроена! Никто ведь, кроме меня!.. Если я уйду сейчас, что станется со всем тем, что я уже сделал?.. – Он замолчал, внезапно осознав, что никто его не слышит и никто ему ничего не ответит.

Несколько минут он собирался с мыслями. Потом вернулся за стол и раскрыл только что закрытую папку с чертежами. Надо было спешить. Надо было довершить начатое. И, чтобы притупить острое чувство стыда перед соратниками, которых чуть было подло не оставил, поддавшись чувствам, он с головой погрузился в работу.

Такие приступы повторялись еще трижды. Два раза – когда вокруг никого не оказывалось. И один раз – предпоследний, – когда рядом с ним была Ирка. Олегу пришлось все ей объяснить.

Она выслушала все молча, даже не заплакала, пока он говорил. И, когда он замолчал, медленно и тихо проговорила:

– А я ведь ждала чего-то подобного… Уж очень ты… нездешний. Как яркая заплата на сером одеяле.

Сказала и ушла в ванную. И включила там воду. Но даже и сквозь водопадный шум было слышно, как она всхлипывает…

Верные соратники негромко переговаривались, сгрудившись у постамента, на котором безмолвно улыбался бронзовый Двуха. А Ирка, все сжимая руку Олега, снова спросила его:

– Значит, уже скоро?

– Вестимо, – произнес Олег. – Уже скоро…

– Ну, конечно… Палестра ведь построена. И тебя больше ничего здесь не держит.

Олег ничего не ответил.

– А ты ведь знал об этом, – произнесла еще Ирка. – Еще раньше того, как стал чувствовать, – знал. Догадывался. Потому и не решался сказать мне… то самое слово. Это чтобы… лишние обязательства на себя не брать, да? Или чтобы мне легче было тебя отпустить? Глупо…

Олег молчал.

– А ты скажи, – вдруг вспыхнув, вдохновенно попросила она. – Скажи, а? Что, если это помешает?.. Что, если это… ну, как закрывающий код? Что, если это услышит тебя и поймет, что тебе лучше остаться?..

– Это?.. – переспросил Трегрей.

– Это… – повторила Ирка, угасая. – Как это назвать? Сила… которая тебя тащит отсюда? Магнит иного мира?..

– Магнит иного мира, – эхом отозвался Олег. – Не иного… Моего.

– Мне казалось, наш мир стал для тебя родным…

– Близким, – поправил Трегрей. – Почти своим. Настолько, что чувствуешь за него ответственность. Но…

Он не договорил. Их окликнул Семеныч:

– Эй, молодые, ну вы что там?.. Новый год все-таки! До курантов всего-ничего осталось! – Он призывно помахал еще одной бутылкой, извлеченной из-за пазухи куртки.

– А не много будет? – нахмурился – но не серьезно, впрочем, – Олег, возвращаясь к своим. – Мне еще перед кривочцами выступать с поздравительной речью.

– О, высокая честь! – хмыкнул Сомик. – Торжественное слово держать перед всем городом… Напомнить, каким трудным был минувший год и как нам всем нелегко будет дальше… Ничего-о! На всю нашу компанию всего по паре стаканчиков получится – чисто символически. А тебе лично я бы как раз советовал для вдохновения утроить дозу. Нахряпаешься – расположишь к себе аудиторию. За своего станут считать. Кривочцы – они такие…

– Это получается, ты вместо президента будешь? – осведомился у Олега Артур. – Напутствовать несознательных обывателей в светлое будущее?

Трегрей серьезно кивнул:

– Буду. Прямо перед традиционным салютом.

– А я считаю, очень верно сделал Пересолин, что именно Трегрею речь доверил, – вставил слово Семеныч. – Кому, как не ему-то? Благодаря ему же город изменился. Посмотрите, какой был еще два-три года назад и какой теперь – прямо районный центр! Если так дальше пойдет, в областные центры выбьется… В Кривочках, кстати говоря, несознательных-то осталось – хрен да маленько, извините, Ирочка… Исправился постепенно народец. По большей части ведь своими руками из города игрушечку смастерил. И фонарей больше никто не бьет. Сами готовы «фонарей» наставить хулиганам, которые покусятся… Они тебя теперь уважают, Олег, кривочцы. Большинство, по крайней мере. И было бы неправильно не поощрить их – хотя бы словом… Важное дело мы сделали, – заключил он, наклоняя бутылку над очередным стаканом. – Хоть и в рамках одного маленького отдельно взятого городка. Важное… Можно сказать – великое. Ну? Будем достойны?

– Дай-ка мне… – Сомик взял у Семеныча стакан, приготовленный для Двухи, шагнул ближе к памятнику, замер на несколько секунд, опустил голову, пошевелил беззвучно губами… Плеснул водку на могилу.

Потом одним духом выпил сам, опять мазнул ладонью по глазам и хлопнул друга по бронзовому плечу. И вдруг влажно рассмеялся:

– Нет, все-таки здорово у тебя получилось! Самородок ты, Семеныч! Так и кажется, что Двуха сейчас пошевелится, потянется, стряхнет снег… Возмутится: «Бухаешь, Сомидзе? А мне?..» Это я не потому говорю, что расчувствовался… – стесненно покашляв, пояснил Женя. – На самом деле – чуть отвернешься, а краем глаза замечаешь, что он словно двигается. А может, и действительно двигается. Безо всякого механизма, сам по себе… Хорошо, что мы его здесь похоронили, – помолчав, добавил Женя. – Может, поэтому он… не до конца умер. Может, в этом месте он всегда будет… немножко живой?

Несколько секунд после этих слов было тихо. Только шуршал снежный ветер, одинаково обтекая и живых, и неживых.

– Просто фотография удачная попалась, – разбил неловкое молчание Семеныч, – с которой я скульптуру делал. Во, она со мной, кстати…

– Дай глянуть! – встрепенулся Женя Сомик.

Извлеченная Семенычем из кармана изрядно измятая и потертая фотография пошла по рукам.

– О! – воскликнул Сомик, у которого фотография оказалась в первую очередь. – Помню эту фотку! На Дне города, ага! Двуха с упырем этим обнимается, с Гуревичем. А вот и я на заднем плане… частично. Были же времена… – вздохнул он, передавая фотографию дальше. – А чего ты, Семеныч, Гуревича-то не отрезал паскудного? Нужен он больно…

– Жаль снимок портить. Говорю ж – удачный вышел.

Амфибрахий Сатаров задержал фото у себя дольше других.

– Чего ты там рассматриваешь-то, Фимка? – тут же взревновал Женя. – Ты Игоря меньше других знал. Отправляй дальше снимок, люди же ждут…

– Олег… – не отрываясь от фото, проговорил Фима странным каким-то голосом. – Взгляни.

Трегрей взял снимок. Внимательно посмотрел на него, затем – словно что-то заметив – нахмурился. И держа фотографию на одной ладони, другую наложил на нее сверху. И закрыл глаза. Голубая жилка на его виске забилась сильнее.

– Чувствуешь? – осведомился Фима.

– Да, – открыл глаза Олег. – Он здесь.

– Кто? – не понял Артур.

– Ты о чем? – поинтересовался и Нуржан.

– Охотник, – коротко проговорил Трегрей.

Это слово неприятно взволновало всех. Антон даже притопнул ногой и цокнул языком, будто хотел сказать: «А я же говорил!..» И Артур как-то особо напрягся.

– На снимке его психоотпечаток, – продолжил Олег. – Очень ясный, отчетливый…

– Он жив, да? – жадно спросил Антон. – Охотник?

– Не могу сказать, – качнул головой Олег.

– Он держал фото в руках?

– Он на фото? – предположил Сомик, и витязи тут же стянулись вокруг Олега, сошлись лбами над истертым кусочком фотобумаги.

– Н-не могу сказать, – повторил Олег и сразу поправился: – Пожалуй, да… На фото.

– Да где?! – изумился Нуржан. – Тут только Двуха, Гуревич, половина Сомика… и шкаф. Не мог же Охотник под шкаф замаскироваться? Или мог?..

– Охотник – Гуревич! – уверенно определил Женя Сомик. – Чего тупишь, товарищ лейтенант? Гуревич – Охотник! Вот сука, а?.. Даже не верится…

– Гуревич здесь ни при чем, – опроверг версию Жени Трегрей.

– А кто тогда? Ну не я же! И не Двуха, конечно!

– Вот это-то самое странное. Я чувствую, что он здесь. Но… его нет.

– Как это может быть?

– Этого никак не может быть, – логически заключил Антон.

– Дурак! – вдруг воскликнул Фима и ударил себя кулаком по лбу так, что с него слетели очки – он едва успел подхватить их.

– Кто дурак? – заморгал Антон. – Я?

– Я, – сказал Фима. – Да и ты тоже. Все мы дураки. Это же очевидно: Охотник – фотограф!

Все подняли глаза на Олега.

– Верно… – чуть помедлив, чтобы, видно, соотнести это утверждение со своими ощущениями, удивленно подтвердил Трегрей. – Фотограф…

– Попался, гадина! – с чувством проговорил Антон. – А вы твердили: «мертв, мертв!..»

– Попался… – очень серьезно проговорил Артур.

В следующий момент поднялся возбужденный галдеж. Поднялся… и очень скоро смолк.

– Совсем не помнишь его лица? – удивленно вопрошал Нуржан Сомика. – Ты же был в офисе, когда туда вся эта шайка ввалилась.

– Не помню, – сокрушенно пролепетал Сомик. – Да он свой фотоаппарат от лица не отрывал, все время щелкал…

– Хоть на секунду да и отрывал! – усомнился Антон. – Олег, ты ведь тоже там был. Неужели и ты не помнишь?

– Не помню, – несколько растерянно подтвердил Трегрей.

– Силен, сволочь! – охнул Антон. – Как же так, он вам в мозги залез, а мы ничего не почувствовали?

– Я бы почувствовал, – нахмурился Олег.

– Следовательно, не залезал в мозги? – снова включил логику Антон.

– Я вот слышал, во время холодной войны штатовских агентов обучали особой методе поведения, при которой – если все правильно делать – в какой бы компании ты ни находился, никто на тебя не обратит специального внимания, если ты того не захочешь, – сообщил Артур. – Ну, то есть окружающие понимают, что ты есть, видят тебя, разговаривают с тобой, но внешности запомнить никак не могут. Твое присутствие они воспринимают всегда краешком сознания, не акцентируясь на тебе. Сейчас вроде бы агентов этой методе уже и не учат, – добавил он. – Необходимость отпала…

– Так он, Охотник, получается, действительно оттуда? Из-за океана?

– Откуда же еще? Не из Рязанской же области… И не из Монголии.

– Погодите-погодите! – вдруг встряхнулся Сомик. – Ну и что? Засветился Охотник в прошлом году рядом с нами… мониторя обстановку, видимо, – ну и что? Это не опровергает же того факта, что сейчас его нет в живых!

– Не опровергает, – сказал ему Антон. – С одной стороны. А с другой стороны – у нас появилась возможность проверить этот факт. Точнее – предположение. Насчет того, что этой возможностью следует обязательно и как можно скорее воспользоваться, я надеюсь, возражений нет?

– Фигню сморозил, – мрачновато ответил Антон. – Естественно, нет…

Витязи подавленно переглядывались. Одна только Ирка испытывала по поводу тревожной новости… почти радость. Ведь если на пути витязей, который вроде уже повернул на победный поворот, неожиданно возникло грозное препятствие, не значит ли это, что дело Трегрея здесь не закончено? И действие непостижимой силы, влекущей его прочь отсюда, таинственного магнита иного мира – отсрочится еще на сколько-то?.. Вон он как воспрял! Взгляд его, последнее время – после окончания постройки палестры – отстраненный и уставший, снова заблестел охотничьим азартом.

– День города ведь на видео же снимали? – предположила Ирка. – Местное телевидение или еще кто-то… Пресс-служба тогдашнего мэра, например? Тут как ни старайся, а не попасть в объектив камеры не удастся.

– Точно! – вскинулся Антон. – Айда в Кривочки, к Пересолину! Олег?

– Мне, вообще-то, и так надобно в Кривочки, – озабоченно кивнул Трегрей, отвернув рукав куртки, чтобы посмотреть на часы. – Четверть двенадцатого. Я уже должен быть на площади.

* * *

Площадь перед правительственным зданием клокотала орущей, гогочущей, свистящей толпой. Горожане праздновали с каким-то прямо-таки яростным исступлением, будто копили заряд веселья весь год и намеревались выплеснуть его в одну ночь. На недавно возведенной временной эстраде под ритмичный грохот скоморошьи извивались несколько парней и девчонок: это был бывший детско-юношеский коллектив «Веснушки», в прошлом месяце ввиду повзросления участников сменивший не только репертуар, но и название – на «Респект-шоу-бэнд». Гранитный Ленин, возвышавшийся над сонмом колышущихся шапок, взирал на происходящее с укоризненной печалью, вращающиеся прожектора осыпали его монументальную фигуру множеством разноцветных световых пятен, словно небывало крупными конфетти.

На ступенях правительственного здания Фима Сатаров вдруг вздрогнул и обернулся.

– Там… – тихо проговорил он, ухватив Олега за рукав. – Жар идет… – Фима указывал на эстраду, – оттуда…

Трегрей посмотрел на него потемневшими глазами:

– Ты уверен?

– Я никогда не ошибался.

Пересолина витязи застали на его рабочем месте. Евгений Петрович, вооруженный калькулятором, бегал по кабинету и, щелкая кнопками, мучительно хмурился. Время от времени он останавливался, обхватывал калькулятор обеими руками, тряс им в воздухе, точно хотел его задушить, а не добившись по понятной причине желаемого, топал ногами и возносил к потолку болезненные стоны.

Настроение мэра Кривочек настолько дисгармонировало с настроением вверенных под его опеку горожан, что ввалившиеся в кабинет витязи не сразу даже и заговорили о том, что их сюда привело.

– Расслабился бы, Евгений Петрович, – пожалел Пересолина Борян Усачев. – Праздник все-таки.

– Кому праздник, – посетовал мэр, – а кому сплошные убытки. Вот что за народ, а? Городской бюджет трещит по швам, то одно, то другое требуется, а им – отдай веселиться. Сколько денег на этот Новый год угрохано, подумать страшно.

– Неужто «Респект-шоу-бэнд» такой гигантский гонорар за выступление запросил?

– Да при чем тут этот… бэнд? – поморщился Пересолин. – С ними-то как раз все ровно. В прошлом году за шоколадки работали, в этом – за шампанское. Главная статья расходов – салют. Делов всего на пять минут, а стоит это все столько, что ахнешь и прослезишься. В прямом смысле слова: деньги на ветер. Налимов, прежний мэр, кривочцам эту привычку дурацкую привил: чуть что – будь добр салют устроить. Город запустил, развалил все, что можно было развалить, а про гулянья не забывал. К устроению праздников со всей ответственностью подходил… За что ему разруху и прощали. Удивительно устроен русский человек: любое отношение к себе стерпит, но уж если ему погулять от души не дадут – ни за что не простит… Как я не хотел салют устраивать, как ни уговаривал горожан отказаться на этот раз от него, а пришлось все-таки уступить. Кривочцы слушать даже не хотели: без салюта, говорят, и Новый год – не Новый год. Вынь да положь им салют. За казенный счет, естественно… Едва опять до митингов дело не дошло… Вроде и одумались люди, за ум взялись, все вместе город поднимать стали, а вот это идиотское пристрастие к сияющим бабахам так и не изжили… Почему салют для кривочцев так важен?

– Как дети, – поддержал мэра Усачев.

– В последний раз поддался, – пообещал Пересолин, погрозив кулаком за окно. – На следующий год, хоть режьте меня – не будет салюта! У нас водопровод на ладан дышит, а они – салют…

– А может, не стоит у людей отнимать возможность иметь хоть какой-то повод на несколько минут поднять глаза к небу и восхищенно помолчать? – задумчиво предположил Семеныч. – По-моему, это все же очень важно…

Олег и Фима Сатаров о чем-то негромко и встревоженно беседовали, отойдя к окну, за которым гулко гремела огненная новогодняя городская ночь. Ирка нервно ежилась в сторонке, но подходить к ним не решалась, понимая, что сейчас им не до нее.

– Да! – вскинулся Нуржан. – Мы к вам, Евгений Петрович, по делу же! У вас где-то в архивах должны остаться видеозаписи с прошлого Дня города… Кто из пресс-службы сейчас на месте?

– Должны были остаться, – кивнул Пересолин. – Только вот не остались. Я это вам безо всякой пресс-службы могу сказать. Сразу после Дня города все системники в администрации погорели. Ничего не осталось, ни документации, ни видео… ничего. Может, Налимов следы подчищал? Того, как на Дне города-то наварился?

Витязи со значением переглянулись.

– Раненько ему было следы подчищать, – высказался за всех Женя Сомик. – Он после Дня города еще порядочно поцарствовал; времени, чтобы следы всех своих махинаций убрать, у него имелось достаточно. Не Налимов это постарался…

– Телевидение же здесь было, – высказалась Ирка. – Не могло не быть, Гуревича-то с «Войной Миров» снимали…

– Точно! – воскликнул Сомик.

– Что-то мне подсказывает, что и в архиве местного ГТРК ничего интересного мы не найдем, – сказал Олег.

Он снова присоединился к общей компании. Фима остался у окна. Он, будто дозорный, вглядывался в громкую, трепещущую светом темноту и время от времени болезненно морщился.

– Но проверить-то надо!

– Бессомненно. Правда, есть другой способ, более быстрый. Мозг человека бесстрастно и беспрерывно фиксирует все, что мы видим и слышим, – даже то, на что мы не обращаем… специального внимания. – Олег покосился на Артура Казачка. – Вопрос только в том, что далеко не все могут извлечь необходимую информацию на поверхность сознания.

Он сосредоточенно потер ладони одна о другую. Фима Сатаров повернулся к нему от окна, взгляд его потеплел.

– Ну, мы-то не все! – с энтузиазмом определил Сомик.

– А извлеченную информацию необходимо еще и верно интерпретировать. Одно дело выудить из глубин чьей-либо памяти, допустим, регистрационный автомобильный номер…

– Ага, – кивнул Нуржан. – Как со мной тогда… Когда меня едва по асфальту в блин грузовик не раскатал!

– Другое дело, – договорил Трегрей, – портрет человека. Для этого необходимо обладать способностями художника.

– Понял, – серьезно кивнул Семеныч, подходя к Олегу. – Я весь к вашим услугам.

– А я не понял, – высказался Евгений Петрович. – Что происходит-то?

Пока ему объясняли, Трегрей и Семеныч уселились рядышком за длинным кабинетным столом. Перед Семенычем положили чистый лист бумаги и остро отточенный карандаш.

– Приступим? – с готовностью спросил Семеныч.

– Погоди сюминут, – сказал Олег и позвал. – Фима?..

Амфибрахий Сатаров, наблюдавший теперь за приготовлениями с самым живейшим, каким-то ученическим интересом, вмиг понял, что от него требуется.

Оглядевшись по сторонам, он привычным толчком указательного пальца в переносье поправил очки и попросил:

– Пожалуйста, пока никто не двигайтесь…

Потом, осторожно ступая, прошелся по кабинету, приглядываясь к находящимся в нем вещам так, словно видел их впервые.

– «Рычаги» ищет… – понимающе пробормотал Нуржан.

– Какие еще рычаги? – шепотом спросил Сомик.

– Надо быть в курсе научных тенденций палестры, – важно ответил Нуржан.

– Тихо! – попросил Олег, и оба тут же замолчали.

Фима вдруг, будто углядев, что искал, метнулся к стеллажу у стены. Уперся в него плечом, отодвинул на несколько сантиметров. Отступил, присмотрелся, отодвинул еще. Приоткрыл одну из стеклянных створок. Подошел к окну, приспустил створку горизонтальных жалюзи ровно вполовину. И наконец, подставив стул, выкрутил из потолочной люстры две лампочки, одну ахнул о пол, другую, спрыгнув со стула, положил на подоконник.

– Готово! – развернувшись к Олегу, возвестил он. – Теперь точно получится.

Все задвигались, задышали громче, заговорили.

А Олег закрыл глаза, взял Семеныча за левую руку (в правой тот держал карандаш) и откинулся на спинку стула.

– Глаза закрой! – требовательно шагнул к Семенычу Фима.

– А?

– Зажмурься. Тебе нельзя отвлекаться на действительность.

– Н-ну ладно… – согласился Семеныч, пожав плечами.

Голубая жилка на виске Трегрея проснулась, толчкообразно забилась под кожей. Несколько минут не происходило ничего. Потом Семеныча вдруг что-то ударило изнутри – он вздрогнул и, расслабленный раньше, упруго распрямился. Карандаш в его руке быстро-быстро забегал по бумаге.

Это продолжалось недолго – всего-то секунд двадцать.

Наконец Олег открыл глаза. И Семеныч тоже очнулся. Отложил карандаш и с некоторым удивлением уставился на свой рисунок. Витязи сгрудились вокруг стола.

На бумаге довольно искусно был изображено лицо мужчины лет пятидесяти, лицо ничем не примечательное, кроме разве что аккуратных усиков и клинообразной бородки.

– Это и есть наш фотограф? – осведомился Сомик. – То есть наш Охотник?..

– Кто-нибудь видел этого человека раньше? – спросил Олег. – Кто-нибудь узнает его?

– Не-а… – покачал головой Нуржан. – И, судя по тому, что ты спрашиваешь, тебе этот тип тоже незнаком. А ведь так не должно быть. Из твоей же памяти этот образ вытащен. А ты его не помнишь…

– И я не помню, – признался Сомик. – Хотя – по идее – обязательно должен вспомнить. Я его видел… Серьезным методам Охотника обучали…

– Секундочку! – вдруг возгласил Пересолин, пробившись поближе к столу. – Я, кажется, где-то когда-то… Только не мог вспомнить, где и когда…

Вокруг Евгения Петровича засуетились. Все, кроме Олега и Амфибрахия. Первый стоял не шевелясь, о чем-то напряженно размышляя, а второго снова потащило к окну…

– Вспоминайте! – затормошил Пересолина Нуржан.

– Напрягитесь! – требовал Артур Казачок.

– Сконцентрируйтесь! – предлагал Антон.

– Я где-то слышал, что процессы вспоминания можно активизировать, – неуверенно высказался Борян Усачев. – Путем физического воздействия. Ну, легкий такой шок устроить…

– По голове чем-нибудь шарахнуть? – заинтересовался этим способом Женя Сомик.

– Отставить, – вздохнул Олег. – Продолжим сеанс…

К столу приставили еще один стул. На него усадили Пересолина, рядом поместились Олег и Семеныч, которому снова вручили тот же карандаш.

– Чистый лист, может? – спросил Семеныч, потрогав кончиком карандаша усы.

– Ни к чему, – ответил Трегрей. – Работаем над уже имеющимся портретом.

Они сцепились руками все трое: Евгений Петрович, Олег и Семеныч. Олег опять закрыл глаза, и карандаш Семеныча вновь забегал по бумаге.

Лицо Охотника обрамилось длинными локонами.

– Гоголь, – сообщил Сомик, вглядываясь в обновленный портрет. – Николай Васильевич.

– У Гоголя бородки, по-моему, не было, – с сомнением отозвался Борян. – Больше на кардинала Ришелье похож. Ну, того самого, из старого советского фильма.

– Евгений Петрович! – обратился к Пересолину Трегрей. – Ну?..

Мэр Кривочек склонился над портретом.

– Уже лучше, – проговорил он. – Уже как это?.. Знакомее. Но все равно – никак не могу понять, где я эту рожу видел… Впрочем…

Он схватил со стола ластик и несколькими движениями стер усы и бородку. И, выпрямившись, ахнул.

– Узнали? – прошептал Сомик, видимо, опасаясь чересчур громким восклицанием спугнуть проклюнувшееся в голове Пересолина воспоминание. – Где вы его видели?

– Ее, – зыбким голосом поправил Евгений Петрович. – Это ж… Ольга Борисовна. Сиротинина… Салютом у меня заведует. Я ж только сегодня с ней общался.

– Где она сюминут? – быстро спросил Олег.

– На площади, где ж ей еще быть… Скоро ведь салют начнется. Сразу после твоей, Олег, поздравительной речи…

– Которая, между прочим, начинается через четыре минуты, – взглянув на часы, добавила Ирка.

– Жарко… – вдруг раздался от окна стонущий голос Фимы Сатарова. Он был бледен, он показывал в сторону гремящей на площади эстрады. – Оттуда… жар идет. Все сильнее становится…

– Охотника не убивать! – приказным тоном проговорил Олег. – По крайней мере, сразу… Вперво его надобно допросить. Он – всего лишь орудие в руках тех, кому выгодно уничтожить нас, об этом нельзя забывать. Наша цель – добраться через него до Хранителей.

Глава 2

Василию Васильевичу Грачеву в наступающем году должно было стукнуть сорок, а его до сих пор, как и двадцать лет назад, называли попросту: Васька Грач. То ли ввиду несерьезного – по мнению многих – отношения к жизни, то ли ввиду того, что он и летом, и зимой носил не снимая насквозь промасленную кожаную шоферскую кепку с длиннющим козырьком, и впрямь напоминавшим птичий клюв.

Всю жизнь Васька Грач шоферил, и всю жизнь – на чужих машинах; на свою как-то не удавалось скопить. Несмотря на то, что помимо основного занятия имел Васька и еще одно, приносящее неплохой, хотя и нестабильный доход: шоферюга Васька Грач был альфонсом.

Ну, впрочем, как альфонсом?.. Сам себя Васька с этим пошло-изысканным определением никогда не соотносил. Альфонс – это кто? Это, в понимании Грача, такой вертлявый смазливый мальчик, благоухающий одеколоном и кремами, ловитель богатеньких глупых дам, клюющих на чистое личико, подкачанную фигурку и модные шмотки. Васька разве такой? Васька – настоящий мужик. Моется раз в неделю, бреется и того реже, одежду меняет только тогда, когда она с него по кускам отваливаться начинает, спортивные снаряды видел последний раз в армии, а одеколон предпочитает употреблять исключительно внутрь. Смазливые мальчики бабам, конечно, нравятся, но используются ими, как был уверен Васька Грач, единственно ради развлечения. На денек-другой удовольствия. А Васька Грач не желал быть использованным. Он сам хотел использовать. Да и к шибко состоятельным бабам Васька, честно говоря, не лез, понимая свой шесток. Его целевой аудиторией являлись женщины среднего достатка, средней внешности и среднего возраста… ну, скажем, немного больше, чем среднего – где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Такие бабы, если, конечно, не совершенные дуры, стремятся не поразвлечься, а крепкое плечо найти – на всю оставшуюся жизнь. Ваську Грача как раз интересовали именно долговременные отношения, а не какие-нибудь жалкие часики и деньки. С них, с этих долговременных отношений, завсегда можно урвать гораздо больше (излишне говорить о том, что сам Грач до глубокой старости с очередной избранницей проживать не планировал).

Имелся у Васьки и собственный метод соблазнения потенциальных покровительниц, к которому он пришел долгим путем проб и ошибок. Главное – никогда не нужно рядом с женщинами молодиться, лезть из кожи, юным козликом прыгать. Напротив, необходимо вести себя так, будто ты много старше, чем на самом деле, демонстрировать суровую стариковскую степенность: подсчитывать копеечки, ворчать на правительство, в который раз за год взвинтившее цены на все, что можно и нельзя, порицать молодежь и каждую вторую фразу начинать с присказки: «Вот в наше время, помнится…» А потому что любая женщина желает смотреться на фоне своего спутника моложе и легкомысленней.

И метод этот никогда Ваську Грача не подводил. В его послужном списке насчитывалось уже одиннадцать женщин в возрастном диапазоне от сорока шести до шестидесяти восьми лет, каждой из которых Грач оставил добрую память о проведенных вместе счастливых днях (по крайней мере, он сам так предполагал) и долговые обязательства по кредитам, взятым на его, Васьки Грача, неотложные нужды. Правда вот, с последней нехорошо получилось. Чересчур впечатлительная мадам попалась, не перенесла расставания. Прыгнула с девятого этажа головою вниз, Грачу потом пришлось в другой город переезжать, спасаясь от мести ее взрослого сына, между прочим, старшего сержанта полиции. Ну да ладно, в любом деле встречаются накладки… Предупреждали, конечно, Ваську Грача друганы: смотри, мол, когда-нибудь достанется тебе за твои фокусы, отвернут тебе голову… Но Грач только посмеивался в ответ. В принцип бумеранга он не верил. Потому как нелогичный какой-то этот самый принцип. Если б за каждое дурное дело человека от высших сил ожидало наказание, тогда б и дурных дел никто творить бы не стал. Повывелось бы зло на земле. Кто ж будет другим гадить, если точно знает, что гадость к нему вернется?.. И потом – очень спорный вопрос это: худо делал Васька своим бабам или добро? Сам Грач искренне полагал, что – добро. Ну а за добро плату брать не возбраняется.

А сейчас Васька с довольным видом прохаживался по скрипучему снегу рядом с «газелькой», вверенной ему транспортной организацией, прохаживался и время от времени хозяйским взглядом посматривал в сторону небольшого грузовичка, стоящего поодаль. В кузове грузовичка громоздилась установка для запуска салюта, похожая на миниатюрный зенитный комплекс; у этой установки, слышно топоча по днищу кузова, копошились четверо.

Вот один из этих четверых спрыгнул вниз, дошел до кабины грузовика, уселся на водительское сиденье, сильно хлопнув дверцей. Грач удивился: чего это они? На другое место, что ли, передислоцироваться собрались? Он огляделся.

Обе машины, «газелька» и грузовик с пусковой установкой, стояли посреди школьного футбольного поля, располагавшегося аккурат за городской площадью (почему-то сюда грохот большого праздника доносился приглушенным, как, наверное, доносится шум театрального представления в закулисье). Четыре угловых фонаря освещали поле, словно сцену. Чуть поодаль темнело двухэтажное здание самой школы, по понятным причинам безлюдное и безмолвное, с другой стороны, сразу за полем, торчала трансформаторная будка, огороженная забором из сетки-рабицы… Куда ж переезжать-то? И без того удобно. Да и некогда уже место менять – вот-вот часы двенадцать бить станут. Впрочем, Васька мало что понимал в технологии запуска салюта, бригаду специалистов этого дела он возил впервые.

Но грузовик так и не тронулся с места. С его кузова спустился еще один человек. И Васька тут же, разлепив губы в широкую улыбку, двинулся этому человеку навстречу.

– Борисовна! – позвал он. – Наконец-то! У меня все готово, в машине-то! Шампусик, конфетки, колбасы порезал… Дала своим гаврикам последние указания? Вот и пошли теперь, хлопнем пробкой, опрокинем по стакашку.

Борисовна, коренастая и сухая, несколько мужеподобная (потому, вероятно, и злоупотреблявшая косметикой) бой-баба, сурово и твердо прошла мимо Грача, бросив ему:

– Садись за руль, поехали.

Васька, развернувшись вслед за ней, помедлил секунду, любуясь на ее раскачивавшийся крепкий зад, туго обтянутый длинным пальто. Эх, и нравилась же ему эта Борисовна. Огонь, а не баба! Не то что предыдущие клуши, которым только подморгни, а они уже таять начинают. Она не из таких. Императрица! Рядом с ней любой мужик робеет. Васька временами и сам не верил, что ему удалось такую охомутать… Хотя это как сказать еще: охомутать – кто кого охомутал. Как только Борисовна поняла, что Грач к ней клинья подбивает, сразу его в оборот взяла: подай-принеси, отвези-привези… До себя, правда, не допускала. Так ведь и женихаются они только вторую неделю. Успеется еще.

– Куда поехали-то, ты чего? – засеменив за Борисовной, залопотал Васька. – До Нового года всего-ничего осталось! У меня все готово! А салют смотреть – дело рук наших – не будем, что ли? А гаврики как твои без тебя останутся? Напортачат еще, чего доброго…

Он оглянулся мельком на грузовик. И мельком удивился. «Гаврики» больше не копошились, они были неподвижны, словно манекены: двое рядом с установкой, один в кабине.

– Поехали, говорят тебе! – повторила Борисовна, мотнув своими завитыми на концах локонами. И добавила так же строго: – Маленький, что ли? Не понимаешь? Отъедем, где потише…

Васька моргнул несколько раз. И снова расплылся в улыбке, явившей пару темных щербин на месте отсутствующих коренных зубов. «Ага! – догадался он. – Вот чего!.. Это она события форсировать хочет! Ну правильно: как раз время подходящее. Новый год – новая жизнь, символично ведь!»

– И то верно! – заторопился он, пристроившись вприпрыжку к мерно и быстро шагавшей Борисовне сбоку. – Тут лесок неподалеку, туда можно податься… если дорога позволит. А у меня в «газельке» тепло, хорошо, просторно… Шампусика бахнем, музыку поставим… сиденья, между прочим, раскладываются. А салютом можно и оттуда полюбоваться. А гаврики, они что? Разве сплохуют? Сколько они уж под твоим началом ходят, а? Небось, поднатаскались в своем деле…

Борисовна молча уселась на пассажирское сиденье. Васька тоже влез в «газельку», завел двигатель:

– Ща, прогреется немного… – сказал он, а сам пока вроде как случайно положил ладонь на сухопарое бедро возлюбленной.

Та ничего, протестовать не стала. Даже напротив – усмехнулась одобрительно, снова качнув своими локонами. Васька внутренне взвизгнул от восторга. Ага, есть дело-то! Сегодня ее и оформим, Борисовну! Прямо здесь, в «газельке», как и планировалось. А уж потом… через недельку-другую и к ней можно будет переехать. По слухам, квартирка у нее отменная, в центре. Денежки, значит, водятся: а как же? Свой бизнес, прибыльный. Фейерверки и салюты всегда в цене, люди яркое и красивое любят… А самое главное – нет, как специально узнавал Васька Грач, у Борисовны ни детей, ни внуков, ни даже племянников. Значит, в случае чего, если повезет, на ее жилплощади прописаться можно будет… Почему-то мелькнуло в голове давнее предупреждение о том, что, мол, голову ему отвернут когда-нибудь за его фокусы, но он, как всегда, от этой мысли невнимательно и небрежно отмахнулся.

Музыкальный грохот прервался внезапно, будто источник его накрыли звуконепроницаемой крышкой. Отвыкший уже от тишины Васька машинально снял руку с бедра Борисовны, включил приемник. И тронул «газельку» с места.

– Дорогие кривочцы!.. – вдруг загремел будто бы с неба усиленный колонками мужской голос. – В эту праздничную ночь, за минуту до наступления Нового года…

– Стой! – приказала Борисовна.

Грач затормозил:

– Что такое?

– Выключи приемник.

– Ага, щас… А что такое-то?

– Это не его голос, – проговорила, глядя прямо перед собой, Борисовна.

– А?

– Это не он…

Васька опять ничего не понял. Он посмотрел по сторонам, потом глянул в зеркало заднего вида. «Гаврики» в грузовике так и не двигались.

«Замерзли они там, что ли? – мельком подумал Грач. – Странно вообще-то…»

И только он осознал эту мысль, как вдруг грузовик дрогнул. Водитель его ожил, зашевелился в кабине, задвигал рычагами. А кузов, где находились еще двое рядом с пусковой установкой, стал медленно подниматься.

Васька обмер.

Что происходит-то? Ведь сейчас салют надо будет давать!

Он вдруг представил, что будет, если пусковая установка сработает из кузова, восставшего из горизонтальной в диагональную плоскость. Первым же залпом салют разнесет в ошметья все, что имеется на эстраде, только сверху прикрытой брезентовым пологом, – расшвыряет изорванные тела тех, кто там, на этой эстраде, сейчас находится. Второй залп придется как раз по толпе. Начнется паника, давка – и число погибших от залпов возрастет на порядок…

Да нет, не может быть… Залпы ударят выше, пройдут над толпой. Неужели так и задумано?

– Борисовна?.. – прохрипел Васька. – Что такое?..

Ему не ответили. Борисовна напряженно прислушивалась ко все еще громыхающему небесному голосу.

И «гаврики» в кузове – как с изумлением понял Грач – и не думали предпринимать какие-либо действия. Кузов поднимался все выше, и тяжеленная установка, подчиняясь силе гравитации, поползла к заднему борту кузова, и двое странно заторможенных подчиненных Борисовны заскользили вслед за ней – неловко цепляясь друг за друга, за установку, за борта… Почему они не выпрыгнут из кузова? Почему не бросятся к этому придурку в водительской кабине, не вытащат его, не швырнут в сугроб, чтобы, гад такой, протрезвился и понял, что творит… И когда они успели так накидаться? Вроде не пили по ходу работы…

А Борисовна-то чего ждет? Теперь-то уж никаких сомнений у Васьки не осталось, что салют, благодаря конечному положению установки, долбанет точно по эстраде – а она все сидит в кабине и, хмурясь, покусывает тонкие губы, решает что-то про себя…

Грач уже открыл рот, чтобы вслух удивиться такому ее странному поведению, как она сама встрепенулась:

– Жми!

Васька немедленно подчинился. Но от испуга он так неловко дрыгнул ногами по педалям, что «газелька», рванув вперед, тут же и заглохла.

И тогда увидел Грач, как прямо по курсу его движения на поле из темноты ступила человеческая фигура. И зловеще-медленно направилась прямо к ним. Он поднял голову к зеркалу заднего вида. И позади тоже кто-то появился. Двое? И слева еще один… И справа… Сколько их всего? Кольцо вокруг «газельки» стало неумолимо стягиваться, а Васька, онемевший от странности происходящего, все никак не мог сосчитать вынырнувших из ночной тьмы незнакомцев.

– Жми!

А «гаврики» в кузове грузовика вдруг зашевелились. Но как-то необычно снуло, ломано – будто заржавленные роботы. «Конечно… – ненужно подумал Грач. – Им же пора запускать установку…»

Железная рука схватила Ваську за плечо, развернула к пассажирскому сиденью. Он хотел было вскрикнуть и вскочить, но не смог. Взгляд Борисовны, вдруг отвердевший и заострившийся, как гвоздь, приколол его к креслу, словно бабочку. А тело Васьки само собой – не подчиняясь ошалевшей голове – внезапно заработало четко и ладно.

«Газелька», набирая скорость, покатила вперед – не к воротам, ведущим с футбольного школьного поля, а напрямую к хлипкой реечной изгороди, за которой черной лентой стлалась по земле очищенная от снега дорога.

Под колеса «газельки» метнулся один из темных силуэтов. Васька Грач попытался было вывернуть, и он успел бы это сделать, но руки отчего-то не послушались его, а нога еще сильнее надавила на педаль газа.

Удар получился сильнее, чем можно было ожидать. Много сильнее – будто автомобиль врезался не в живое податливое тело, а в бетонный столб. Васька пискнул и хотел было зажмуриться, но глаза его не закрылись. И ему пришлось увидеть, как, высверкнув в свете фар, дрогнуло в лобовом стекле искаженное мгновенной гримасой боли лицо; Васька приготовился уже к тому, что человек, на которого налетел он на немалой скорости, кувыркнется сейчас неуклюже вниз, как «газелька» подпрыгнет на его исковерканном теле, поедет дальше…

Однако этого не произошло.

Глухой треск удара – и человека просто отбросило на пару шагов назад, он даже устоял на ногах. А машину швырнуло вкось, она закрутилась по снегу, не слушаясь руля. Грач вытаращенными глазами смотрел прямо перед собой – через лобовое стекло, на которое легла паутинная сетка трещин, через вздыбленный горб покореженного капота – на карусельное мельтешенье света и тьмы за пределами салона.

Вот краем глаза Васька зацепил еще кого-то из жутких незнакомцев. Взбесившаяся «газель» налетела на него, но он не прянул в сторону, а наоборот – изготовился, словно боксер для атаки.

Мощный толчок… И машина, крупно содрогнувшись, изменила направление. На пути ее как из-под земли вырос еще один силуэт. Тут уж Грач разглядел, что он, встречая «газель», чуть присел, выбросил вперед правую руку.

Этот удар был таков, что Ваську приложило носом о руль. А его автомобиль, визжа шинами, дребезжа ушибленными внутренностями, заскользил к следующему незнакомцу.

«Да они будто играют нами! – с ужасом догадался Грач. – Как мячиком каким-нибудь…»

– Кто это? – задыхаясь, закричал он на свою возлюбленную. – Чего им надо от нас?

Тело уже слушалось его. Он подергал ручку дверцы: безрезультатно, механизм открывания заклинило.

– Кто они? Ты их знаешь?.. Это они на тебя охотятся! – осенило Ваську. – Ну точно! Не на меня же…

– Жми! – незнакомо низким голосом хрипнула в ответ Борисовна, озираясь вокруг по-волчьи затравленно.

На этот раз Васька Грач повиновался сознательно, крутанул ключ в замке зажигания. Правда, толку из этого все равно не вышло – двигатель под размозженным капотом был мертв.

Очередной удар оказался таким сильным, что «газель» едва не перевернулась.

– Да что им от нас надо?! – заорал Васька, рывком поворачиваясь к пассажирскому сиденью.

Борисовны не было. Сиденье оказалось пустым, только подпрыгивали на нем осколки разбитого лобового стекла. Через которое – как тут же сообразил Васька – чертова баба и умудрилась выпрыгнуть наружу.

Страшные незнакомцы оставили «газель» в покое. И сразу стало очень тихо, и вновь стал слышен доносящийся с недалекой площади многоголосый праздничный бубнеж. Васька Грач, размазывая одной рукой по лицу красные сопли, тоже полез было через руль к дышащему морозом проему лобовухи, но вовремя остановился.

Там, снаружи, творилось нечто совершенно невообразимое. Там метались с небывалой скоростью бесшумные размытые серые тени, в которых только с большим трудом можно было разгадать человеческие силуэты; тени сшибались, разметывая кусками утоптанный снег и ошметьями – мерзлую землю. Сшибались и разлетались в разные стороны снова. И опять сшибались. Свет фонарей трескуче подрагивал, футбольное поле, совсем недавно белое-белое, теперь было сплошь исчерчено черными рытвинами, и рытвины эти становились все гуще и гуще. Оказаться там, снаружи, в хаосе фантастической схватки… этих человекоподобных существ, одним из которых являлась, как теперь выяснилось, и его Борисовна, было бы смерти подобно – это Васька понимал отчетливо. Сомнут, растопчут, растерзают и, скорее всего, даже не заметят этого…

Звонко и дробно – словно быстро-быстро стучали молотком по мокрому бревну – протарахтело несколько пистолетных выстрелов.

Васька Грач свалился обратно на свое сиденье. Несколько секунд он соображал, что же ему теперь предпринять. И не придумал ничего лучше того, чтобы трясущимися руками пристегнуть ремень безопасности и накрепко зажмуриться.

И он не видел, как тот, кого он называл «Борисовной», влетел в один из фонарных столбов в углу поля, согнув его пополам. Впрочем, если бы и мог видеть, то совершенно точно свою последнюю пассию не узнал.

* * *

Парик с Охотника был содран, на обритой голове лоснился широкий кровавый подтек, пальто отсутствовало, в многочисленных прорехах изорванной рубахи виднелось смуглое упруго-мускулистое тело, в котором не осталось ни следа женского.

Охотник вскочил с земли, коротко рыпнулся в одну сторону, в другую… Пути к бегству были перекрыты: четверо витязей – Олег Гай Трегрей, Женя Сомик, Борян Усачев, Нуржан Алимханов – тоже в разной степени помятые и изодранные, медленно наступали на него широким полукругом. С ними был и Артур Казачок. Чертыхнувшись, он сплюнул кровью и выбил на снег пустую обойму пистолета.

– Я ведь не позволял стрелять! – грозно окрикнул его Олег.

– Не попал же… – проворчал Казачок, впрочем, ловко вправляя в рукоять вторую обойму. – Больно шустрый, скотина…

Позади Охотника громоздилось гигантской буквой «П» здание школы, этакая распахнувшая свою полость западня. Отступать Охотнику было некуда.

– Руки за голову и на колени! – задыхаясь, приказал Нуржан, и в его руках металлически тускло отсвечивал пистолет.

Охотник не повиновался.

– На колени! – повысил голос Нуржан, вскидывая оружие.

Казачок тоже держал Охотника на прицеле. Он облизывал разбитые губы и то и дело искоса взглядывал на Олега. Видно было, что Артуру очень хочется пустить свой пистолет в ход…

Охотник подался назад. Он приподнял полусогнутые руки (он точно держал в них что-то невидимое) и развел их шире. Обритая голова его чуть запрокинулась, а глаза стали мутными.

– Не стоит… – негромко проговорил Олег, который, кажется, первым прочитал в этих движениях какой-то особый смысл.

– На колени! – снова крикнул Нуржан.

– Да чашечки ему прострели, и все дела, – придушенно посоветовал Сомик. – А лучше – прямо в башку шмаляй. Покончим раз и навсегда, нечего тут разговаривать.

– Это мысль! – живо поддержал Артур.

– Не сметь! – коротко и очень веско произнес Трегрей. – Убивать не позволяю.

– А по чашечкам-то можно? – жадно спросил Нуржан. – Слышь ты, нелюдь, не шевелись, а то…

Эта угроза не возымела на Охотника никакого действия. Он продолжал странные свои манипуляции.

А Олег, впившийся взглядом в бело посверкивающие полузакатившиеся глаза Охотника, качнул головой и повторил свое непонятное:

– Не стоит…

* * *

И тут шум, доносящийся с площади, стал тише. А с неба мерно закапали громово-медные слова отсчета:

– Девять… Восемь…

Васька Грач тихонько ойкнул, когда ощутил, что погибшая «газелька», в которой он находился, вдруг пришла в движение. Но не покатилась по земле, а оторвалась от нее, медленно и плавно поднялась в воздух на несколько метров. Осколки стекол осыпались с нее, из распоротого брюха падали какие-то детали…

Борян Усачев обернулся на тихий этот перестук.

– Олег!.. – предостерегающе проговорил он.

«Газель» поплыла по воздуху по направлению к витязям.

По очереди и мельком оглянулись на подплывающую «газель» и Нуржан, и Сомик, и Артур.

Пульсирующе ударила голубая жилка на виске Олега, когда он вытянул руку к надвигающейся опасности. И «газель» остановилась. И задрожала, все сильнее и сильнее; а потом и задергалась, будто ее тянули в две стороны сразу с одинаковой примерно силой. И эта сила запульсировала и начала растекаться вокруг, будто дошедшая до земли солнечная вспышка. Затем подключился и Сомик – и машина стала медленно, с натугой опускаться к изрытой следами недавней схватки земле. У Сомика от великого напряжения подкосились ноги, хлынула носом кровь – но он держался.

– Да чего ты, сукин сын, упираешься? – удивился Нуржан безнадежному упрямству Охотника, по окаменевшему лицу которого побежали крупные капли пота. – Все равно с нами не справиться тебе… Брось!

– Нечего вертухаться, если попался, – поддержал его и Борян. – Как нас почуял, так и бежать… А хрена с два – убежал!

– Вообще-то, он деру дал еще до того, как мы тут объявились… – вдруг припомнил Нуржан. – Странно, я об этом только сейчас…

Он прервался и заозирался по сторонам, словно ища поблизости какого-то оставленного Охотником подвоха. Ничего, кроме грузовика с поднятым кузовом, в котором марионеточно-скованно двигались «гаврики», Нуржан, конечно, не увидел.

Евгений Петрович Пересолин на эстраде перед замершей в предвкушении салюта толпой продолжал отсчитывать в микрофон последние секунды года:

– Пять… Четыре…

– Он их запрограммировал! – осенило наконец Нуржана. – Чтоб они сами салют запустили! И в отрыв ушел от греха подальше… Сейчас ведь рванет!.. А там люди!

На лице Охотника сквозь маску мокрого напряжения прорезался довольный оскал. Как будто он был рад тому, что его замысел раскрыли…

Кажется, Олег среагировал на открытие Алимханова немного скорее, чем тот успел это открытие озвучить.

– Три… Два…

Трегрей только крикнул:

– Держи! – и переметнул взгляд, свистнувший по воздуху, словно плеть, с зависшей над землей «газельки» к грузовику.

«Газелька» тотчас, будто лопнула удерживающая ее нить, полетела, кувыркаясь, на витязей…

– Один!..

Невидимая петля захлестнула грузовик, рванула его в сторону. Тяжелая машина дернулась и завалилась набок. «Гаврики» посыпались с нее горохом. Пусковая установка изрыгнула сноп разноцветных огненных змей, которые шуршащими извивами ринулись наискось через футбольное поле. Сшибли реечный заборчик…

И врезались в огражденную металлической сеткой трансформаторную будку за пределами поля.

С душераздирающим треском взметнулся над покосившейся будкой ярчайший цветок из всполохов и искр.

И погас, погрузив Кривочки в непроглядную морозную мглу.

В то же мгновение Нуржан и Усачев безопасно приняли в руки рухнувшую на них с неба «газель».

А Сомик, в изнеможении опустившийся на снег, снова вскинулся:

– А где этот гад?.. Лови его, лови!..

Но Охотника нигде видно не было. Как не было нигде и Трегрея. Момент, когда пропали и тот и другой, никто из витязей засечь не сумел.

Тишина на площади сменилась криками, быстро оформившимися в слитный недоуменный рев. Усачев подбежал к школе. На снегу под одним из окон поблескивали синевато в лунном свете осколки выбитого стекла.

Артур со злостью швырнул под ноги пистолет.

– Мочить его надо было сразу!.. – крикнул он. – Мало ли что Олег приказал! Упустили же!

– А потом спать вполглаза, ожидая, пока к нам еще одного направят? Очередного? – сказал ему Нуржан. – Не он нам нужен, а те, кто его послал… Хранители.

– Да нет никаких очередных… – бросил Артур.

– А ты почем знаешь?

Казачок промолчал.

– В окно сиганул, сволочь… – растерянно пробормотал Борян. – И Олег, видимо, за ним… Ну и дошлый же тип этот Охотник! Из безвыходной, казалось бы, ситуации нашел лазейку…

– От Трегрея не уйдет, – с уверенностью заключил Нуржан. – Да и мы поможем… Не может ведь такого быть, чтобы он и на этот раз умудрился нас обставить! Женя!

– Да… – охнул Сомик, с трудом поднимаясь на ноги.

– Приходи в себя. И этим… которые запрограммированные… окажи помощь, если потребуется. А мы – за Олегом!

Оставшись один, Сомик огляделся. На другой стороне поля ворочались на земле «гаврики», приходя в себя. Звучно хлопнула дверца кабины грузовика – оттуда, охая, выполз водитель.

– В порядке ребята… – определил Женя. И вдруг, подумав о чем-то, повернулся к лежащей на боку «газельке».

Заглянул туда через выбитое оконце, прянул назад; поморщившись, с трудом отодрал заклинившую дверь и вытащил на снег неподвижное, кукольно податливое тело. Голова которого тут же легко запрокинулась назад, словно капюшон. Безо всякого детального осмотра было ясно, что шея бедолаги сломана.

– А тебе не повезло, брат, отвернули тебе голову… – мысленно констатировал Сомик. – Случайность… Впрочем, случайностей не бывает, – вслух закончил он и заковылял к площади, над которой все рос и густел многоголосый рев.

* * *

Дед Лучок был первым, кто нарушил недолгую тишину после того, как нежданная мгла упала на Кривочки.

– Вот те на! – выкрикнул он. – Здравствуй, жопа, Новый год!

Окружавшие его сограждане – невидимая, но отлично ощущаемая могучая масса, – еще секунду тому назад испуганно притихшая, – теперь с готовностью загоготали и задвигались. Тем более, что сила, выброшенная в пространство во время противостояния витязей и Охотника, никуда не делась. Она висела вокруг, накрывая людей темным, душным, хотя и невидимым маревом.

– Всем сохранять спокойствие! – надсадно увещевал кривочцев откуда-то из тьмы мэр Пересолин. – Просто авария на подстанции! Сейчас все исправим!..

Но мэра Пересолина никто не слушал. Погруженная в морозную черноту толпа уже приняла новые правила действительности. Площадь заколыхалась сильнее прежнего.

Пока притиснутые друг к другу дед Лучок с Гаврилой Носовым самозабвенно перекидывались перлами остроумия вроде «Дышать темно и воздуха не видно» или «Кина не будет, электричество кончилось», рядом с ними стремительным буруном взметнулся конфликт.

– Маня! – возмущенно возопил кто-то. – Тебя ж щупают! А ты молчишь!

– А я думала, это ты!

– Да я ж вот он! А который щупает – тама!

– Да где?

– Эй, вот я тебе сейчас в глаз, сволочь! Руки от моей жены убрал! Убрал?.. Или нет? Что-то не разберу…

– Убрал, Саня, убрал! – успокоила мужа неведомая Маня. – Больше не щупают.

– Теперь меня щупают! – в ужасе взвизгнул тот.

– Это, интересно, какая Маня? – живо заинтересовался происходящим дед Лучок. – Слышь, Гаврил? Продавщица из «Товаров для дома» или бухгалтерша с кроличьей фермы?

– А какая разница? – откликнулся на этот вопрос голос, принадлежащий явно не Гавриле.

– Принципиальная, – ответил, тем не менее, Лучок случайному этому голосу. – За Маню из «Товаров…» не грех и в глаз получить. А бухгалтершу я и даром щупать не стану. Я до суповых наборов не охочий…

– Может, и не из «Товаров…» – прорезался подозрительно масляный голос Гаврилы Носова, – но явно не бухгалтерша.

– Это ты, что ли, друг, там орудуешь? – возликовал дед Лучок.

– Я, – охотно признался Гаврила. – Чего момент-то упускать?

– Убью, гад! – взревел, услышав его, давешний муж так и не идентифицированной Мани. – Где ты, паскуда! Получай!

В следующее мгновение в голове деда Лучка вспыхнул яркий свет, ничего не осветивший, лишь сменивший на короткое время непроглядную тьму.

– Ай! – завопил Лучок, схватившись за ушибленный глаз.

Наугад он лягнул кого-то, куснул вставной мощной (еще советского производства) челюстью чей-то оказавшийся в пределах осязаемости полушубок, тяжело пахнущий смесью бараньей шерсти и одеколона. Толпа вокруг деда Лучка взбурлила, оторвала его от земли, стиснула со всех сторон и понесла в неизвестном направлении.

Говорят, что все войны, революции и бунты непременно происходят в год активного солнца. Когда полыхающая корона светила обрушивает на планету водопады заряженных частиц и потоки лучей. Правда это или нет, никто так до конца не разобрался. Но… нечто подобное сейчас захлестнуло и Кривочки.

– Гаврила! – испуганно закричал Лучок. – Спасай!

– Бу-бу-бу… – невнятно ответил ему Гаврила, которого тоже, кажется, били или тащили куда-то.

Через несколько минут ноги деда Лучка вновь коснулись земли – толпа сильно поредела, теперь вполне можно было двигаться самостоятельно и туда, куда хочешь. Боевая злость еще жила в Лучке, поэтому он подскочил к первому попавшемуся прохожему и влепил тому могучий пинок, вдохновенно рассудив, что этот прохожий ничем не лучше и не хуже недавнего его, деда Лучка, обидчика.

Побитый прохожий – бесформенный лоскут общей тьмы – охнул и закрутился на месте в поисках источника агрессии.

«Ищи-свищи!» – мстительно подумал Лучок, отбежал в сторону, толкнул еще кого-то и еще кого-то… И, все-таки опасаясь вероятного возмездия, поспешил дальше.

Насчет того, на какой улице он сейчас находится, дед Лучок имел только самое приблизительное понятие. Вокруг него шевелилась и гомонила тьма, часто вспыхивали огоньки зажигалок и фонарики мобильных телефонов. Отовсюду слышался громкий смех, крики; то тут, то там затевалась возня – где-то шуточная, а где-то вполне даже серьезная, с мордобоем. Дед Лучок, хоть никого из прохожих почти не видел и не узнавал, странным образом чувствовал себя частью этой большой шумной толпы. Общее настроение какого-то детского маскарадного веселья охватило его.

Уже через пару минут быстрой спотыкливой ходьбы Лучок углядел впереди желто-красное мигание и почти мгновенно понял, что это такое. Автомобиль с включенными аварийными огнями. Благодаря миганью Лучок тут же определил марку автомобиля: новенький внедорожник «Лексус», а следом – и свое местоположение. «Лексус» был припаркован рядом с магазинчиком «У Мамеда» и принадлежал, естественно, вышеозначенному Мамеду. Сам Мамед сидел за рулем внедорожника и грустно наблюдал за происходящим. Печаль хозяина магазина была проста и понятна: мэр Пересолин в новогоднюю ночь с особой строгостью следил за исполнением закона, запрещающего продажу алкоголя после десяти вечера; на местах ситуацию контролировали мобильные патрули витязей из палестры. Потому-то местные предприниматели-торговцы предпочитали и вовсе свои лавки по ночам не открывать – в такое время, как правило, кривочцам ничего, кроме горячительного, и не требовалось.

Как и всякий русский человек, не имеющий своего дорогого автомобиля, дед Лучок всегда недолюбливал чужие дорогие автомобили. В обычное время он бы, конечно, прошел мимо мамедова «Лексуса», ну, может быть, недовольно цыкнул бы: «Понаехали тут! Да понаставили тут!..» Но сейчас-то все было совсем по-другому! Ликующее чувство абсолютной свободы и безнаказанности пузырилось в нем. Дед Лучок лихорадочно заозирался, пал на четвереньки и, не обращая внимания на то, что на него постоянно натыкаются, принялся исследовать истоптанный снег вокруг себя. И скоро обнаружил пустую пивную бутылку, оказавшуюся довольно тяжелой, потому что в ней куском льда замерзла изрядная порция недопитого пива.

Он поднимался с земли с видом и ощущением защитника родной земли, встающего с гранатой в руках на пути у вражеского танка.

Проорав:

– Получи, фашист, гранату! – он издали запустил бутылку прямо в лобовое стекло «Лексуса».

Бросок вышел славный. Бутылка разбилась вдребезги, а лобовое стекло помутнело от россыпи трещин и вогнулось внутрь салона. Приглушенный вопль Мамеда разлился по сердцу Лучка сладким медом победы. Пользуясь тем, что никто его разглядеть не сможет, Лучок запрыгал на месте и счастливо заголосил, размахивая руками.

И тут случилось то, чего не мог ожидать ни дед Лучок, ни Мамед. Из городской тьмы в мигающую «аварийкой» машину полетела еще одна бутылка. Затем еще одна и еще… Спустя несколько секунд обстрел стал интенсивным и плотным, словно горожане специально к нему готовились и только ждали разрешающего сигнала.

Дед Лучок прямо-таки зашелся от восторга. И рядом с ним тоже радостно заухало, заорало и затопало. Редкое чувство эйфории вцепилось в Лучка. Сейчас он чувствовал себя многоруким, многоногим и многоголовым чудовищем-исполином, весело-злым и всемогущим. Он был заодно со всеми, кто оказался в тот момент вокруг него… Нет, не так – они все были одним целым. Кажется, даже и мысли Лучка, лишь рождаясь в его голове, немедленно распространялись во все остальные головы. Только он успел подумать, что неплохо было бы расширить площадь обстрела, чтобы она захватила и маняще поблескивающую под светом фар витрину магазина, как очередной кусок льда хватил в самую середину той витрины, и она с жалобным звоном распалась на большие угловатые куски стекла, осыпалась на землю, открыв черный и широкий проход в магазин.

И чудовище-исполин рвануло в этот проход.

С гоготом и азартными криками невидимые друг другу и самим себе кривочцы ввалились в помещение, не боясь и не стесняясь никого. А кого им было стесняться? Кого бояться? Темнота слепила их в грозное чудовище, которое рассыпется множеством безобидных фигурок, как только вспыхнет свет. И поди разберись, какая именно из этих фигурок была составляющей всемогущего исполина… Творилось безобразие, но винить в нем можно было лишь этого исполина, а каждый человек по отдельности был, конечно, невиновен. И, следовательно, ненаказуем.

Упиваясь этим пьянящим чувством безнаказанности, дед Лучок вместе со всеми ворвался в магазин, хватая все, что под руку попадется, круша и ломая все, что под руку подвернется – не по необходимости, а так, попутно… просто чтобы звенело, гремело и рушилось.

Мамед попытался было сопротивляться чудовищу из тьмы, но оно схватило его, разорвало на нем одежду, пошвыряло из стороны в сторону, разбив в кровь лицо, и затолкало под автомобиль, в котором уже не осталось ни одного целого стекла…

* * *

Он пронесся сквозь здание школы, как пущенное сильной рукой копье сквозь тело жертвы; он мелькнул поперек черной кишки коридора, не останавливаясь и даже не замедляя движения, вынес запертую дверь классного помещения и, вышибив телом окно вместе с рамой, мягко приземлился по ту сторону здания, перекатился по снегу, вскочил, одним движением стряхнул с себя стекла – как собака, выскочившая из реки, воду.

Страшная тьма накрыла его, и он не раздумывая вонзился и в нее, помчался дальше.

Тьма не мешала ему разбирать дорогу. Переключив сознание на внутреннее зрение, он свободно ориентировался в пространстве, наполненном копошением сгустков живой энергии среди статичных объектов неживой материи – именно так воспринимался его внутренним зрением город Кривочки.

Горожане, в первые минуты сошествия Великой Тьмы слепо тыкающиеся друг в друга на новогодних почерневших улицах, не замечали его, бесшумной молнией проносящегося мимо. Только тревожно лаяли ему вслед, прижимаясь к стенам домов, случайные бродячие собаки.

На окраинных же улочках, узких и запутанных, словно лесные тропинки, на улочках, стиснутых похожими на большие грибы частными домишками, людей и вовсе не было. Зато собак здесь обнаружилось куда как больше, чем в пятиэтажном центре – почти в каждом дворе, почти за каждым забором вспыхнул визгливый лай.

Собаки чуяли Охотника. Это несколько нервировало его, хотя он твердо был убежден в том, что потенциальным преследователям уже его не достать – уж очень удачно он выбрал момент для бегства, слишком большим должен быть разрыв между ним и возможной погоней.

И вдруг он, добравшийся уже до самой границы города, до последней улочки, за которой было рукой подать до федеральной трассы, резко затормозил, глубоко, до самой земли взрыв снег остановившимися ногами. Собаки за ближайшими заборами сорвались с лая на вой.

Охотник поморщился – но не из-за этого раздражающего звериного шума. Он ясно почувствовал преследование. Его преследовали, идя точно по его следам.

Но как это может быть? Как это у них получилось?!

Впрочем, уже через секунду впившаяся в него ледяная игла страха растаяла. Охотник увидел, что погоня состояла всего только из одного человека. Одного! И двигался он со скоростью, значительно уступавшей той скорости, с которой двигался сам Охотник.

Он без труда узнал преследователя.

Сквозь тьму, мимо вялых и тусклых энергетических сгустков сбитых с толку внезапной темнотой горожан, упрямо и ровно летела к нему ярко пульсирующая точка, с каждым мгновением увеличиваясь, с каждым мгновением приобретая все более отчетливые человеческие очертания.

Олег Гай Трегрей нагонял его.

Этот чертов урод, дегенерат Олег Гай Трегрей увязался за ним. Подобно инородному вирусу, явившийся дьявол его знает откуда, проникший в исправно функционирующий, нормальный организм его, Охотника, мира, год за годом отравляющий этот организм, плодящий вредоносные клетки, которые в свою очередь заражают другие, здоровые… – как же он, Олег Гай Трегрей, неуловимо неистребим!

Охотника охватила злость. Нет, это была даже не злость. Это было, кажется, чувство настолько сильное, что названия для него не нашлось бы ни в одном из тех языков, которыми владел Охотник.

Все долгие полтора года искусной охоты, не принесшей заданных результатов, вся кропотливая работа последних месяцев, так глупо и неожиданно провалившаяся в один момент, все отвращение к местному варварскому быту, к здешним звероподобным существам, только по чьей-то досадной ошибке именуемым людьми, вся тоска по родному комфортному и беспечальному дому, возвращение в который отдалялось и отдалялось, – все это сплелось в раскаленный клубок ненависти, почти физически ощущаемый где-то в районе затылка.

Поначалу он даже испугался. Энергетического заряда такой силы он еще никогда не ощущал в себе. Энергетического заряда такой силы у него никогда еще не получалось аккумулировать. А тут на тебе – это вышло само собой.

И грех было таким случаем не воспользоваться.

– Не отстаешь?.. – по-русски прошипел Охотник. – Сам ползешь ко мне в руки?.. Ну, так тому и быть…

Он повернулся и пошел, медленно ускоряясь, пошел вдоль по улице, не навстречу, а прочь от настигающей его погони. Голова его стала тяжелой и вибрирующе горячей, будто он нес на плечах готовую взорваться бомбу.

Но рано… еще рано… Пусть подберется поближе.

Злая сила уже кусала болью его затылок, когда Охотник понял: вот он, тот самый, единственно верный момент.

За его спиной уже ясно слышался скрип снега под ногами Трегрея. И Охотник перешел на бег. И всего через несколько шагов высвободил трепещущую в затылке небывалую злость; развязав клубок, пустил обжигающие токи от головы к кончикам пальцев.

И когда все тело его горячо задрожало от переизбытка энергии, он на бегу раскинул руки, будто идущая на взлет птица.

И разрешил наконец своей силе плеснуть из пальцев упругими струями.

Вокруг него загремело, зазвенело, затрещало. Охотник несся вперед, рассекая пространство, будто воду. В фарватере его движения вспухали пузырями заборы и стены домишек, звонко тренькали лопающиеся окна, вытягивая за собою наружу из теплых утроб жилищ занавески, клочья обоев, ковров, мелкие предметы… Конвульсивно скрежетали, ломаясь и корежась, срывающиеся с петель калитки и двери. Тонко завизжав, промелькнула по воздуху вплетенная в одну из винтообразных струй случайная псина. И гибельный вихрь обломков, осколков и ошметьев, древесных, стеклянных, металлических, кирпичных – с натужным великанским ревом – непрерывным гудящим потоком принялся хлестать и хлестать назад…

В лицо тому, кто преследовал Охотника.

Ало пульсирующий силуэт, четко видимый внутренним зрением, почти мгновенно утонул в этом вихре, в этом секущем все живое смертоносном шквале.

И погас…

Нет, не погас! Вспыхнул сильнее!

На том месте, где застиг Трегрея первый удар гибельного шквала, мгновенно образовалось нечто вроде сияющего полукруга, от поверхности которого с хорошо слышным свистом полетели в разные стороны составляющие этот шквал разнородные заряды.

Охотник, остановившийся у последнего дома на улице, обернувшись назад, даже закричал, ужаленный отчаяньем разочарования. От внезапно нахлынувшей слабости он едва не упал, устоял только потому, что ухватился за торчащие косо остатки забора рядом с собой. Да что же это такое? Неужели этого врага вообще ничего не берет?

Рев шквала резко соскользнул до шороха.

Белый шар луны ненадолго выкатился на небо, и в лунном свете Охотник увидел, как созданный им шквал быстро редел и слабел, но слабело, истончаясь, и силовое поле, выставленное Трегреем. Последние осколки и обломки, потерявшие смертоносную силу, осыпались на Трегрея, который открылся Охотнику прочно и прямо стоящим посреди груды помертвевшего хлама.

Охотник напряженно ожидал, не двигаясь с места. Он всматривался в Трегрея. Что-то не то было с его психоэмоциональной аурой, что-то… неправильное.

– Чегой-то? – раздался рядом с ним жестяно дрожащий голос. – Чегой-то здесь такое происходит? Газовый баллон, что ли, рванул у кого-то?..

Вспыхнул и описал ищущую дугу луч карманного фонарика. Охотник не глядя протянул руку на голос, отобрал фонарик, выключил его. Затем проговорил, громко, по-деловому отчетливо:

– Всем вернуться в свои дома! На территории работает оперативная аварийная бригада!

Трегрей не шевелился. А к Охотнику понемногу возвращались силы. Еще всего несколько мгновений ему понадобилось, чтобы понять: что же все-таки не так с аурой Трегрея.

Она неустойчиво моргала, неуловимо и беспрестанно меняя оттенки цвета. «Как неисправная лампа», – пришло в голову Охотника вульгарное сравнение. И это открытие очень приободрило его.

Недолго поискав, он выдернул из земли металлическую трубу, использовавшуюся в качестве опорного столба того забора, на который он опирался. И медленно и осторожно двинулся к Трегрею.

Тот качнулся – словно попытался было тронуться с места, но почему-то остался там же, где и стоял.

Охотник включил фонарик, который все еще держал в руке. Луч света ударил в неподвижную фигуру Трегрея, и Охотник, замерев, внезапно рассмеялся от вспузырившегося в нем громадного облегчения.

Силовое поле, выставленное Трегреем, все-таки не смогло дать адекватную защиту смертоносному шквалу.

Трегрей был едва жив. Вообще непонятно было, как он умудряется удерживаться в вертикальном положении. Лицо его, сильно посеченное стеклом, лоснилось от темной крови. Кровь виднелась и в прорехах одежды. Из правого бока торчал обломок металлической трубы, подобной той, которой вооружился Охотник. Правая же рука была перебита в предплечье, остро белела проклюнувшаяся наружу кость. Но самое главное: над ключицей Трегрея, в основании шеи жутко поблескивал большой треугольный осколок стекла. Так глубоко вонзился этот осколок, что, скорее всего, серьезно повредил горло – с губ Трегрея тянулись к груди вязкие кровяные полосы.

Но глаза витязя, отуманенные болью, были открыты, и страха в них не ощущалось.

* * *

Нуржан отнял руки от висков и открыл глаза.

– Не вижу его, – хрипло пробормотал он. – Не вижу…

– В таком бардаке разве что разберешь? – покрутил головой Борян Усачев. – Да что они все, посбесились, что ли?

Обесточенный город Кривочки шабашно гомонил. Внезапная темнота и потоки невиданной энергии страшно преобразили его жителей. Вернее, нет, не так. Они не стали кем-то другим – просто все то темное, что таилось в их душах, лежало под спудом, чем-то заглушенное и задавленное – например, страхом, угрозой наказания или стыдом, – радостно и бурно поперло наружу… Толпа с недалекой площади, где теперь резали общий рыхлый шум командные выкрики витязей из ЧОПа, пытавшихся навести там порядок, растеклась по близлежащим дворам. А во дворах встретили их те, кто еще совсем недавно намеревался провести новогоднюю ночь под традиционное улюлюканье «Голубых огоньков», а с наступлением Великой Тьмы дружно повысыпали из квартир, треща фейерверками и петардами, заполошно крича, точно этими криками стремились заглушить в себе что-то… Кривочцы жгли костры, разламывая на топливо палисадники, обрубая ветви с деревьев, скакали вокруг костров какие-то первобытные танцы.

Нуржан, Борян и Артур чувствовали себя мореплавателями, сошедшими на незнакомый берег и очутившимися вдруг посреди туземного празднества.

– Того и гляди, сейчас друг друга на кострах жарить начнут… – озвучил эту мысль-ощущение Борян.

Все чаще и чаще с дурманяще оглушительным музыкальным ревом, полосуя тьму светом фар, проносились мимо них автомобили, водители которых предпочитали передвигаться исключительно по тротуарам и детским площадкам – и в этом тоже почему-то ощущалось нечто первобытное.

– Я читал когда-то, – высказался, озираясь, Артур, – как в конце семидесятых в Нью-Йорке молния угодила в линию электропередач, вследствие чего этот самый Нью-Йорк на несколько суток остался без электричества… Ну, как сегодня Кривочки… Так в первую же ночь чернокожие погромщики с окраинных гетто хлынули в центр и разнесли в щепки половину города… Жертв было!.. До сих пор статистики не могут определиться с точным их количеством…

Витязи, торопясь, выбрались на улицу Ленина, вдоль которой темными виселицами смутно угадывались потухшие фонари. Как раз в этот момент Ленина споро пересекала длинная вереница очень жизнерадостных граждан, нагруженных самыми разнообразными предметами бытовой техники. Замыкала процессию представительная дама в двух норковых шубах, волокущая большой телевизор, провод от которого тащился за ней, как хвост. Дама громко пыхтела, изо всех сил стараясь не отстать от своих.

– А что же полиция? – проводив на ходу обалделым взглядом целеустремленную даму, осведомился Борян. – Нью-йоркская, я имею в виду?..

– А что полиция? Да ничего. Стрелять по толпе им официально запретили, а задерживать погромщиков с помощью всего только дубинок оказалось не так-то просто. Погромщикам ведь никто стрелять не запрещал, чем они весьма активно пользовались… Нет, задерживали, конечно, кое-кого, но тотчас же и отпускали – тюрьмы с таким наплывом контингента не справлялись…

Навстречу витязям выкатился «газик» местного полицейского отделения с большими синими буквами «ППС» на борту. «Газик», судя по просевшему до земли кузову, был забит чем-то тяжелым до отказа. Свет его фар упал на витязей – и автомобиль тут же затормозил, натужно фыркая, развернулся и скрылся в неизвестном направлении.

– Участковый местный, – определил Нуржан сидящего за рулем полицейского.

– Что-то мне подсказывает, вовсе не скрученными хулиганами забит его «газик», – прокомментировал Артур.

Позади них грохнул ружейный выстрел.

– А вот это уже серьезно, – напрягся Борян. – Ну-ка!..

Витязи брызнули в разные стороны и спустя секунду сошлись вновь – вокруг истерзанного чернявого мужичка с охотничьим карабином в руках.

– Превед, Мамед! – узнал Усачев мужичка. – Ты-то чего безобразничаешь?

– Ограбили! – задыхаясь, простонал Мамед. – Ограбили, понимаешь, начальник?! А? Магазин разбили, машину разбили, рожу разбили! Что делать, начальник? Что это такое происходит?!

– Света нет, – объяснил Усачев, ловко отбирая карабин. – Конец света… – тут же сформулировал он точнее.

– Что делать, начальник?!

Витязи переглянулись.

– Иди домой, Мамед, – помрачнев, посоветовал Нуржан. – Утром разбираться будем. Сейчас мы ничем тебе помочь не сможем.

– А кто сможет? – взвизгнул Мамед. – Если даже вы не можете?! Кто за все это отвечать будет?

Выдравшись из кольца витязей, которые его, впрочем, и не думали удерживать, он пробежал несколько петляющих шагов и вдруг снова остановился.

– Вам за все отвечать! – выкрикнул он, грозя парням окровавленным кулаком. – Вам! Вы на себя ответственность за Кривочки взяли, значит, вы и виноваты. Значит, вам и отвечать! Да!

– А ведь он прав… – проговорил Борян.

Нуржан вдруг навострился, будто легавый пес.

– Туда! – указал он наискосок по отношению к улице Ленина. – Вижу там Олега…

– Далеко? – встрепенулся и Артур.

– Далеко…

Они едва успели свернуть в ближайший переулок, как дорогу им преградил вынырнувший из тьмы Гаврила Носов. Гаврила был без шапки, под глазом его лиловел синяк, похожий на раздавленную сливу, а одно ухо было красно и больше другого по меньшей мере вдвое. В руке он сжимал самый настоящий факел, сконструированный из палки и намотанной на нее тряпицы, очевидно, пропитанной какой-то горючей жидкостью.

– Ага… – зловеще протянул Носов, пристроившись к быстро продвигавшейся вперед команде. – Вас-то мне и надо! Значит, докладываю! Кха… Не бегите так быстро, мне же трудно!.. Кха… Имелось два телевизора, новых, с повышенной четкостью разрешения, – поспевая за витязями, принялся перечислять он, будто диктуя условия задачи, – микроволновка, тостер, кухонный комбайн, шуруповерт с подсветкой…

– Два портсигара отечественных… – передразнил его Нуржан. – Зачем ты нам все это выкладываешь?

– Три ноутбука, – не сбившись, продолжил Гаврила, – пять автомагнитол и электрочайник, дорогой, красненький такой… И садовая тачка, куда это все уместилось. А меня ограбили! Кто – не видел, потому что темно. Вопрос: когда вы мне это вернете?

Витязи даже перешли с бега на шаг.

– А почему мы должны тебе это добро возвращать? – изумился Артур.

– А кто еще? – в свою очередь удивился Носов. – К ментам же не обратишься, они сами тащат в обе руки, им не до нас, потерпевших граждан…

– А где ты это все награбастал? – поинтересовался Борян Усачев.

– Там же, где и все, – пояснил Гаврила Носов. – В магазинах. Все брали, и я брал. А что, другие отоварятся, а мне в пролете оставаться? Я еще по-божески взял, кое-кто вон из особо умных машины подгоняли… И меня же и грабанули! Да еще в контрабас настучали! Кстати, за телесные повреждения мне тоже компенсация полагается…

Первым не сдержался Усачев. Схватив Гаврилу за шиворот, он повернул его к себе задом и могучим пинком отправил в придорожный сугроб.

Витязи продолжили стремительное движение. Нуржан на бегу со свистом выдохнул сквозь зубы и негромко выговорил:

– Что же это? Все, что мы делали для них, все насмарку? Стоило только наступить темноте… Вот уж истинно – Конец света…

Глава 3

Охотника накрыло шипящей волной победной радости. Радость переполняла его аж до того, что стало трудно дышать.

Вот сейчас все решится! Наконец-то решится! Пусть не так, как должно было быть, не так, как планировалось, пусть небывало грубо, недопустимо грязно… так, что подчищать потом придется основательно, но все равно – решится! И это ничего, что не по правилам… Его простят, Охотника. За такого сложного клиента все что угодно простят.

Охотник сжал фонарь в кулаке, раскрошив пальцами пластик, тонкий металл и стекло, превратив фигуру Трегрея из ясно видимой в темный расплывчатый силуэт. Перехватил трубу обеими руками.

Главное, что скоро все закончится. И он вернется домой.

Вокруг него оживала темнота. Тут и там заплескали огоньки зажигалок, свечей, мобильников; родились и воткнулись в черноту лучи карманный фонариков. Зазвучали голоса, испуганные, недоумевающие:

– Эй, соседи, живые там?..

– Кто знает, что бабахнуло?

– Говорят, газовый баллон рванул…

– Какой баллон! Тут не меньше чем терактом пахнет! Наверняка исламисты постарались!..

– Да на хрена ты тем террористам? Ты что – оперный театр? Или АЭС?..

Надо было спешить.

Охотник скользнул вперед, занес трубу для сильнейшего удара. Решающего удара. Окончательного. Исторического – как он тут же определил для себя – удара.

И внезапно понял, что ударить не сможет. Более того – не сможет даже ворохнуться. Что-то стиснуло его тело, залило непреодолимой вязкостью мышцы. Звуки погасли для него, зрение стало меркнуть, сливаясь с окружающей темнотой.

«Это он, – догадался Охотник. – Трегрей…»

Он рванулся изо всех сил и добился лишь того, что чуть-чуть только изменил положение тела. Витязь держал его. Непонятно, откуда он взял для этого жизненной энергии, каким образом в его израненном теле еще нашлось достаточно духа, чтобы сопротивляться, но витязь крепко держал Охотника, не давая тому приблизиться к себе.

Охотник снова рванулся. Но не вперед, а назад. На этот раз ему показалось, что дело пошло живее. Он рванулся еще раз – и вдруг выдрался из тягучего плена, словно оживший мамонт из льдины. Не совладав с инерцией, он сильно шатнулся, запрокинулся на спину. И тут же вскочил.

Ноги его дрожали, тело покрывала липкая пленка пота, в голове кружились жужжащие красные пятна. Перед глазами заворочалась темнота, и мир звуков вернулся.

– Кто там прыгает? – услышал он совсем рядом. – Мужик, ты кто будешь? Эй, люди, сюда! Я, кажись, террориста поймал!

– Вяжи его!

– Пацаны! – вдруг взвыл кто-то невидимый. – Мне щас кум звонил, в центре магазины потрошат. Кум себе новый холодильник домой упер! Шестикамерный! Вот такенный!.. – В голосе невидимого зазывалы прорезались рыбацкие нотки. – И вот такенную плазму!.. Почти все магазины в городе вскрыли! Только торговый центр еще нетронутым остался!

– «Прометей» – то который? Недавно отстроенный? Эх, и добра там… Айда, братва, а то не успеем, и его раздербанят! У кого машина на ходу?..

– Ау, люди! Террориста-то вязать или как?..

Охотник отбежал на несколько метров. Не угроза быть принятым за террориста заставила его сделать это, конечно.

А то, что Трегрей тронулся с места – шагнул к нему раз… как-то комкано, ломко. И еще раз – уже тверже, увереннее.

Труба в потной ладони Охотника скользила. И он решился отшвырнуть ее.

Не бессмертный же все-таки этот Трегрей. От таких повреждений не оправляются, и долго на одной силе духа продержаться не получится. Еще не рассветет, как он сдохнет сам, без чьей-либо помощи. А своя жизнь, безусловно, дороже. Ничто на свете не стоит того, чтобы ею рисковать, – в этом Охотник был уверен абсолютно.

И он повернулся и побежал прочь.

Через несколько шагов он, впрочем, не оглядываясь посмотрел назад. Психоэмоциональная аура Трегрея теперь светилась неярко, но ровно. Трегрей шел за ним следом.

* * *

Пересолина Женя Сомик разыскал без труда. На главной площади города Кривочек уже воцарился порядок. Несколько автомобилей, подогнанных к эстраде, светом фар рассеивали губительную тьму. На площади было тихо, спокойно и почти безлюдно – лишь несколько десятков человек, в основном женщины и дети, жались поближе к свету, опасаясь углубляться в темноту. Тут и там сновали вооруженные мощными фонарями сотрудники ЧОПа «Витязь» в форменных куртках: отыскивали раненых в первоначальной панической толкотне. Коих, к счастью, оказалось немного – настоящей давки на площади удалось все-таки избежать. Тревожно завывая сиреной, подкатили к эстраде две машины скорой медицинской помощи.

С Евгением Петровичем Сомик столкнулся на ступеньках эстрады. Пересолин взбегал по ним, на ходу отдавая приказания командирам подразделений «Витязя», среди которых Женя заметил и Антона. Увидев Сомика, Пересолин остановился.

– Взяли гада? – бешено вращая глазами, выкрикнул он.

– Ушел, – поморщился Женя. – Пока… Ну, ничего, за ним Олег рванул. А за Олегом – Нуржан с Боряном и Артур. Никуда он от них не денется!

– Мне бы лично с этим паскудным Охотником пообщаться! – топнул ногой в дощатую ступеньку Евгений Петрович. – Вот же, сволочь, что натворил! Уничтожил же город! Начисто с лица земли стер!

– Да разве это он? – вполголоса ответил Сомик.

– Да кто?

– Люди. Кривочцы… Сами Кривочки себя и рвут, как змея, хвост закусившая…

Пересолин рубанул рукой темный морозный воздух:

– Чего теперь виноватых искать!.. Спасать надо, что еще можно спасти… Господи, как же долго до рассвета осталось!..

– Евгений Петрович! – нетерпеливо схватил Пересолина за рукав Антон. – «Прометей» – то еще держится. А вокруг него, считай, все население Кривочек сгрудилось. И еще с окраин подтягиваются.

– Ребят мало! – отрапортовал один из командиров. – Какие есть, улицы патрулируют. С палестры всех сюда стягиваем, да все равно… На весь город не хватит. Перебазировать их к «Прометею», и на улицах хаос наступит. Сколько мы уже особо предприимчивых горожан утихомирили – которые квартиры да дома взламывают… Как бы до смертоубийств дело не дошло…

Где-то вдалеке что-то тяжко грохнуло.

– Из города подкрепление когда будет? – наседал на Пересолина Антон. – Менты, ОМОН… Когда?

– Тут уж войска подтягивать впору… – мучительно сморщился Евгений Петрович. – Обещали подкрепление. Да ведь Новый год! Пока соберут по тревоге, пока подвезут…

Визгливо запела сирена – мимо площади промчался, чиркая красно-синими отсветами по глухому пологу тьмы, пожарный расчет.

– С «Прометеем» что решили, Евгений Петрович? – дернули Пересолина в другую сторону.

– Семеныч «Прометей» держит! – гаркнул тот. – С ним около тридцати соратников… парней с «so-ratnic.ru» то бишь. Да еще полсотни кривочцев – не этих… балбесов, которых темнота с ума свела, а надежных людей – тех, что вместе с ними, с соратниками да волонтерами, город благоустраивали на добровольных началах. Кандидаты в соратники, в общем. Видать, хорошая команда кандидатов подобралась – вмиг откликнулись, когда беда пришла…

– Восемьдесят человек, получается… – присвистнул Антон. – Почти сотня. Немало. Сдюжат, а? Не зря все же мы столько времени Кривочкам вдалбливали: что значит – быть достойным. Полсотни достойных – большая сила.

В той стороне, откуда донесся до площади давешний грохот, неестественно посветлело. И спустя секунду уже стали отчетливо видны в небе, словно в черном зеркале, багровые всполохи пожарища.

– Общественные бани горят… – со стоном проговорил Пересолин, определив местоположение пожара. – Значит, так! – подобравшись, распорядился он. – Всех витязей – на улицы! Не хватало еще, опти-лапти, чтобы весь город сгорел к чертовой бабушке!

Вмиг на площади стало совсем тихо. Рядом с мэром Кривочек остались только Антон и Сомик.

– Ирку с Фимой куда спрятали, Евгений Петрович? – спросил Женя.

– В моем кабинете остались… – невнимательно откликнулся тот, терзая крючкообразно согнутым пальцем сенсорную панель мобильного телефона.

Наискосок через площадь, обогнув невозмутимую глыбу чугунного вождя пролетариата, подлетела, отчаянно сигналя, к эстраде и с воем затормозила рядом с ней «копейка» с побитыми стеклами. Из нее вывалился Семеныч.

Куртка его на груди была длинно разрезана. Усы из бурых превратились в красные, губа была рассечена, на лысине распухала, подтекая кровью, свежая ссадина.

– Где витязи? – устремился он к Пересолину. – Куда они все подевались?!

– Улицы патрулируют… – проговорил Евгений Петрович, медленно опуская мобильник, и по тому, как влажной тоской подернулись его глаза, стало понятно – он приготовился к еще одной неприятной новости.

– Улицы патрулируют?! – взревел Семеныч, взмахнув окровавленными кулаками со сбитыми костяшками. – Улицы, говоришь, патрулируют?!! А нам откуда подмоги ждать?

– «Прометей» же держится… – проскрипел зубами Пересолин. – Мне недавно докладывали…

– Хрена с два он держится! – рявкнул Семеныч. – Погромщики уже внутри! Первый этаж разнесли! Наши на втором забаррикадировались, да сколько их там, наших-то…

– Евгений Петрович! – подал голос Антон. – А может, черт с ним, с «Прометеем» этим? Какой-то паршивый торговый центр… Ну и пусть его грабят, зато люди целы останутся. А как утро наступит, разберемся…

– Разберемся?! – Семеныч, страшно оскалившись, толкнул его в плечо. – Так, да? А девки как же?

– Какие еще девки?

– В «Прометее» корпоратив гуляют сотрудники… По большей части девчонки – кассирши, менеджеры да поварихи. С близлежащих деревень набрали их, вот они, по ящику про столичные обычаи насмотревшись, и уговорили начальство на радостях корпоратив им устроить… Еще и детей с собой приволокли – показать им, в каком светлом и просторном месте они работать будут. Они же, дети-то деревенские, кроме засранного сельского клуба ничего не видели в своей жизни… Вроде как на новогоднюю елку их привели… А вы не знали, что ли?.. – Семеныч яростно сверкнул глазами. – Про корпоратив? А что будет, когда погромщики до них доберутся, а? Я со второго этажа сиганул, едва до машины добежал… Думал, подмогу приведу…

У Антона и Сомика вытянулись лица. Евгений Петрович с размаху шлепнул себя ладонью по лицу.

– Погоди! – вдруг сообразил Сомик. – Ты что сейчас сказал: «сколько там наших»? Да сколько – вас ведь восемьдесят человек должно быть! Тридцать соратников и пятьдесят… которые кандидаты! Почти сотня! Не так разве?

– Хрена с два! – снова выхрипнул Семеныч. – Хрена с два – пятьдесят! Не сдали наши кандидаты свой кандидатский минимум… Шестеро только с нами остались. А остальные – как только на место прибыли да осмотрелись… тележки похватали и вперед, нога в ногу со своими земляками на распродажу со стопроцентными скидками. Видать, лопатами да метлами в охотку помахивать, когда тебе каждый второй прохожий большой палец показывает – молодец, мол, ради нас стараешься, – гораздо легче и безопаснее, чем реально здоровьем рисковать ради того же прохожего… Шестеро, говорю, из полусотни не обкакались и перед соблазном устояли! Из тех шестерых только четверо на ногах были, когда я за подмогой метнулся. Да из наших парней половина покалеченных. Вот тебе и сотня!..

– Да… – сказал Женя Сомик. – Трудно Кривочки перевоспитываются…

* * *

Каждый шаг давался тяжело. Ходьба не сливалась в непрерывный процесс, каждый отдельный рывок вперед стоил усилий воли, на каждый рывок надо было собираться с силами. Но двигаться было необходимо. Двигаться – это единственное, что теперь было важно. Достать врага. Не умирать, пока не достанешь. Эх, как же обидно упустили Охотника там, на школьном футбольном поле. Может быть, действительно стоило пристрелить его, когда была возможность?..

Перед глазами Олега раскачивалась темная лента трассы, превращаясь то в стремящийся кверху конус, то в сужающуюся книзу яму. Охотника он уже не видел. Только чувствовал направление, в котором тот бежал.

Где-то впереди и сбоку блеснула огнями палестра.

Странное чувство понимания происходящего исподволь и незаметно втекло в Олега. Он теперь с удивительной ясностью осознавал, что время его пребывания в этом мире подходит к концу. И осознание это не нуждалось в объяснении – просто так оно есть, он это понимает, и нечего тут объяснять. Так вот они к чему были, эти приступы, мучившие его последнее время, это щемящее ощущение зова из приоткрытого окна!.. Вовсе не родной мир звал его пульсацией сигналов. А небытие.

А впрочем, все правильно. Неведомая звездная механика забросила его сюда, потому что здесь был необходим именно он. Этот мир нуждался в том, кто мог бы изменить существующий порядок, этот мир нуждался в нем, Олеге Гай Трегрее. И маховик изменений запущен. Этот мир, обретший витязей, никогда не станет прежним. И витязи никуда не исчезнут, не растворятся среди прочих нормальных людей. Воинство витязей будет расти и расти год от года. Потому что достроена палестра. Потому что будут строиться другие палестры, еще и еще, по всей стране. Ведь принцип их создания открыт одному из аборигенов, удивительно удачно и вовремя встретившемуся Олегу. Да, Амфибрахий Сатаров, неловкий мальчик в смешных очках, перетянутых синей изолентой, стал первым из местных обитателей, которому по силам оказалось понять и почувствовать премудрости энергетики пространства. Первым и, конечно, не единственным.

А он, Олег Гай Трегрей, свою миссию выполнил. Потому и пришло ему время уходить. Механика мироздания естественно мудра. Она ни в одном своем компоненте не терпит лишнего. И глупо грустить, и постыдно умолять ее о возможности еще немножечко пожить.

Зачем? Для чего? Если все, чего он желал, исполнилось… Если все сошлось – правильно.

Ведь что такое жизнь? Это путь из одного пункта в другой. Только кто-то, выйдя из начального пункта, ищет направление к конечному, ищет истинную цель своего существования. Ищет настоящее, к чему стоило бы идти. И, отыскав, прокладывает свою дорогу. А кто-то, не имея воли к созиданию своего, нового, бессмысленно и безвольно катится по уже протоптанной. И бесследно исчезает на каком-нибудь случайном повороте, не оставив после себя ничего стоящего, хотя бы благодарной памяти. Люди разные. Но за всю историю всех миров не появлялся еще такой человек, кто не ощущал хотя бы раз между рождением и смертью тоски по настоящему, не предпринимал бы попытки прикоснуться к нему.

Тело Олега продолжало двигаться уже, кажется, без волевых усилий, само по себе, а мысли размеренно сменяли одна другую, подобно столбам в окне набирающего скорость поезда. Только вот, словно зазубренная трещина в том оконном стекле, что-то раздражало Олега, мешало погружению в полное умиротворенное спокойствие исполненности.

Охотник!

Он не должен ускользнуть. Вот это будет неправильно, если он ускользнет. Те, кто послал его, – реальная угроза всему тому, что удалось выстроить Олегу здесь.

А значит, миссия еще не завершена. Значит, осталось еще кое-что, что нужно закончить.

И только Олег подумал об этом, как окружающий мир снова жестко заявил о себе. Холод и боль вновь охватили Олега, и он внезапно ощутил себя лежащим на стылом асфальте. Он попытался подняться.

И не смог.

И тогда, впервые в своей жизни испугавшись, что он не справится, не вынесет взваленный на себя Долг, Олег Гай Трегрей призывно закричал в темноту.

* * *

Кабинет мэра города Кривочек Евгения Петровича Пересолина освещался лишь несколькими разнокалиберными свечками, расставленными в пластиковых тарелочках по столу. Свечки давали свет зыбкий, ненадежный; полутьма скрадывала предметы, топила в себе углы, отчего кабинет казался гораздо меньше, чем был на самом деле.

Ирка не находила себе места. Она то присаживалась к столу, то отходила к окну, за которым желтели полосы автомобильных огней на плошади, то принималась прохаживаться вдоль темных стен. И куда бы она ни приткнулась, что бы ни делала, за ней неотрывно, пристально и молча следил Фима Сатаров, просто не сводил с нее глаз. И от этого ей было еще неуютнее и тревожнее.

Никогда он ей не нравился, этот Фима-Амфибрахий. Главным образом потому, что прекрасно Ирка понимала: Олег видит в Сатарове своего преемника в области всякого-разного паранормального; и каждый раз, как только Фима попадался ей в поле зрения или она вспоминала о нем, в сердце ее стукала безнадежно горькая мысль: «Олега скоро не станет».

Ирка в сотый, наверное, раз прошлась по кабинету, присела на подоконник и стала смотреть в затянутую мраком стену, чтобы не видеть, как в темном стекле отражаются следящие за ней линзы фиминых очков, в которых приплясывали свечные огоньки. И внезапно в ушах у нее тонко зазвенело, сердце замерло, а очередная мысль об Олеге: «Где он? Что с ним?» – вдруг прозвучала много отчетливей, словно подпрыгнула. Она охнула, взявшись руками за грудь.

Фима тут же встрепенулся.

– Почувствовала, да? – жадно спросил он. – Будто позвал, да?

– Чего тебе от меня надо? – не выдержав, сорвалась Ирка.

Но Фима больше не обращал на нее никакого внимания. Он вскочил и засуетился. Дернувшись туда-сюда по кабинету, он выбежал в коридор, даже не захватив с собой свечку. Ирке страшно было оставаться одной, и, взяв теплую колбочку свечи, она последовала за ним.

Амфибрахий ориентировался в темноте свободно, попросту не замечая ее, будто видел не реальный мир, а нечто иное, изнаночное… Некоторое время он метался по коридору, словно что-то ища, а потом вдруг замер, прислушался… или пригляделся к чему, удовлетворенно проговорил:

– Ага! – и рванул в соседний кабинет.

– Что происходит? – крикнула Ирка, но Фима не ответил ей.

Не зная, что ей еще делать, не желая быть в одиночестве и пытаясь хоть как-то объяснить себе странное поведение Сатарова, чтобы было не так страшно, Ирка поспевала за Фимой, изо всех сил стараясь не отставать.

А он, Амфибрахий, развил бурную и непонятную деятельность. Он открывал двери кабинетов, фиксируя их в определенном положении при помощи стульев, открывал окна, напуская в помещение горьковатый от дыма холодный воздух, раскладывал на полу попадавшиеся под руку предметы – очень похоже было, что он конструирует схематическое подобие какого-то туннеля… или канала.

Этот туннель или канал получился довольно длинным. В завершение своей работы Фима влетел в туалет, широко распахнув в него дверь и подперев ее скамейкой, отодвинутой от стены; затем, запрыгнув на батарею, попытался открыть окно. Окно оказалось запертым. Тогда Фима спрыгнул обратно, потряс головой и заозирался. В движениях его появилась растерянность. Верно, не изнаночное, неведомое никому, кроме него самого, потребовалось ему теперь, а – вполне материальный предмет, из этого мира, окутанного темнотой… Только сейчас заметив Ирку, он попросил:

– Посвети-ка! – и когда она осторожно втиснулась в тесное, остро пахнущее хлоркой пространство туалета, снова крякнул свое:

– Ага! – и ринулся в угол, где стояла прислоненная к стене швабра.

Этой шваброй он, торопясь, некоторое время неловко тыкал в окно, но, вскоре примерившись, ударил сильнее.

Стекло треснуло, осколки посыпались наружу. И в помещение хлынул холод.

Каким-то необычно сильным оказался этот порыв воздуха. Из разбитого окна нескончаемо потекли тугие морозные струи, мгновенно оледенив Ирке ноги, и пустое правительственное здание словно ожило: в темных коридорах и кабинетах застучали окна и двери, что-то забрякало, задвигалось, зашевелилось…

Оправившись от приступа испуга, Ирка поспешила себя успокоить: ничего удивительного, обыкновенный сквозняк. Однако где-то на задворках сознания родилась и окрепла мысль: вовсе это не обыкновенный сквозняк. Это заработал сконструированный Фимой канал.

– Это… поможет ему? – робко спросила она.

– Определенно, – уверенно кивнул Амфибрахий Сатаров.

* * *

Олега точно что-то толкнуло. Он поднял голову и вдруг почувствовал в себе силы встать полностью.

И встал.

А затем и пошел.

И очень скоро сменил ломкий шаг на ровный и скорый бег.

* * *

– Теперь… все будет хорошо? – спросила еще Ирка.

– Еще… нет, – ответил Фима. – Еще… нужно самое главное…

И Фима снова, кажется, перестал воспринимать ее. Будто опять переключился на иной режим, и темнота расступилась перед ним. Он побежал по коридору, заглядывая в каждый кабинет. Ирка отправилась за Фимой. Опасаясь повредить открывшемуся каналу, она внимательно смотрела себе под ноги. Сквозняк слышно гудел, змеясь по полу, странным образом взбирался на стены, вился по ним.

Она нашла Фиму в одном из кабинетов. Он возился с офисным стулом на трех снабженных колесиками ножках. В тот момент, когда в кабинет вошла Ирка, он оттолкнул от себя стул со словами:

– Необходимо четыре колеса…

Искомое количество колес обнаружилось у журнального столика, стоявшего здесь же. Фима взялся обеими руками за столик и пару минут очень сосредоточенно катал его по какой-то особой, ему одному известной траектории. Затем выпрямился и толкнул его в открытую дверь. Столик, постукивая своими колесиками, скрылся в коридорном мраке.

И тотчас сама по себе со страшным грохотом захлопнулась дверь. И разом обрушились со стены застекленные рамки: то ли чьи-то портреты, то ли какие-то благодарственные письма – разобрать конкретнее, что именно, оказалось невозможным, потому что поток воздуха от захлопнувшейся двери потушил огонек свечки.

– Это… значит что-то плохое? – раздался в кромешной темноте дрожащий голос Ирки.

Амфибрахий Сатаров ответил не сразу:

– К-кажется, да… – пробормотал он.

* * *

Наконец-то впереди показалась машина. Первый автомобиль за добрых пятнадцать минут, пока Охотник бежал по трассе прочь от города Кривочки – бежал тяжело, несколько раз замедляясь до неровного раскачивающегося шага. Он был крайне измотан, Охотник. И увидев приближающийся автомобиль, не смог сдержать ликующего возгласа.

Он остановился на середине дороге, размахивая руками.

Автомобиль оказался громадным джипом, из тех, что обладающие машинками помельче пренебрежительно кличут «сараями на колесах». И водитель был своему автомобилю под стать. Неправдоподобно здоровенный кавказец с шикарнейшей кучерявой иссиня-черной бородой, делавшей его похожим на какого-нибудь древнего ассирийского царя. Охотник, истрепанный и измотанный, смотрелся в этом джипе, будто кот в великанском замке.

– Куда собрался-то? – осведомился водитель, разглядывая Охотника с веселым удивлением. – Праздник, а ты бегаешь…

Тот неопределенно махнул рукой.

– Я ж в обратную сторону еду, э? – не отставал кавказец. – Ты ведь в Саратов бежал, а я оттуда.

– А мне как раз в обратную и надо, – ответил Охотник. – Ты не думай, – добавил он, – у меня деньги есть, отблагодарю. Много денег.

– Да не в этом дело. А чего такой?.. Побили, что ли?

– Подрался, – не стал спорить Охотник. – Еле ноги унес.

Водитель джипа оказался человеком участливым.

– Если помощь нужна, – сказал он, – только намекни. Я этих шакалов, которые побили… немножко резать буду. Э?

Охотник промолчал. У него мелькнула мысль выкинуть кавказца из машины и ехать дальше самостоятельно. Или, скажем, сделать так, чтобы он больше никаких вопросов не задавал, чтобы превратился в бездумный и послушный механизм, управляющий автомобилем. Но ни на то, ни на другое у него сейчас не было сил. Надо было хотя бы несколько минут передохнуть.

Но и этих нескольких минут у него, как тут же выяснилось, уже не было.

Впереди, в свете фар возник человеческий силуэт, бегущий им навстречу прямо посередине дороги. Охотник, узнав человека, охнул.

Не может быть! Этого просто не может быть! Откуда у этого проклятого Трегрея столько энергии? Он ведь уже должен если не сдохнуть, так находиться при смерти!..

– Дави! – выкрикнул он, схватившись за руль. – Ну?! Это он – обидчик! Ну?! У меня деньги есть! Я тебе столько денег дам, сколько ты за всю жизнь не видел! Я тебя самым богатым в этой стране сделаю!

– О-о!.. – с непонятной интонацией протянул кавказец.

И потянул на себя рычаг переключения скоростей. Джип рванулся было вперед, но тут же задергался, закашлял и стремительно стал терять скорость.

– Что ты делаешь?! – взвизгнул Охотник.

– Чтоб я еще раз сел за баранку этого пылесоса!.. – темпераментно рыкнул водитель, грохнув кулачищами по рулю.

– А? – не понял Охотник. – Причем здесь пылесос?..

И тут же в голове его будто лопнул шарик, наполненный чернилами. В непроглядной тьме захлебнулся мозг Охотника.

* * *

Бородатый кавказец вытащил из машины безвольно обмякшее тело, безо всяких церемоний швырнул его под ноги Трегрею.

– Будь достоин, Олег! – сказал он.

– Долг и Честь, Мансур, – выговорил Олег, щурясь от света фар, отступая от него во тьму.

– Хотел сюрприз сделать! – сообщил Мансур, поглаживая новооприобретенную бороду. – Да под Новый год на дорогах такое творится, э!.. Опоздал.

– Нет, – сказал Трегрей. – Ты как раз вовремя.

– Да я уж сообразил. Что тут у вас такое творится? Веселиться надо, а ты за всякими субчиками по трассам гоняешься… – Тут Мансур осекся, рука его, поглаживающая бороду, вдруг сжалась. – Это ведь он, да? Охотник да?

– Он, – подтвердил Олег. – Надобно сюминут привести его в чувство и допросить.

– Зачем сюминут? – удивился Мансур. – Зачем прямо здесь? Отвезем в Кривочки, там… с чувством, с толком, с расстановкой. При всех наших… Я его качественно вырубил, он еще с полчаса в отключке будет. И к чему спешить? Если это на самом деле Охотник, значит, времени у нас полно…

– У вас – да, – просто ответил Трегрей. – У меня – совсем немного…

Мансур непонимающе моргнул, а затем шагнул ближе к Олегу. Только сейчас он разглядел, в каком тот состоянии. А разглядев, закричал, замахал руками:

– «Скорую» надо! В больницу надо!.. Это ж… Как ты еще на ногах держишься?.. В палестру надо! Вон она – в двух шагах отсюда!..

– Ничего не надо, – проговорил Олег. – По крайней мере, не сюминут.

– Я ребятам звоню! – решительно заявил Мансур. – Они мигом сюда домчатся!

Охотник пошевелился и открыл глаза.

– Крепкий… – с ненавистью пробормотал, кинув на него взгляд, Мансур.

– Не убивай… – прохрипел Охотник.

– Не убью, – коротко пообещал Олег. – Если будешь говорить.

Охотник колебался совсем недолго.

– Буду!.. – приподнявшись, произнес он.

* * *

– Вы их называете Хранителями? Они и есть хранители. Всего нашего мира хранители. Мир – как и всякий чрезвычайно сложный организм – должен управляться единым разумом, неужели это непонятно? При таком управлении исключаются случайные войны, случайные конфликты: из-за ресурсов, из-за территорий, да и просто – из-за амбиций отдельных мелких властителей. Войны из разряда стихийных бедствий переходят в средство контроля над ресурсами и населением… с целью более выгодного на определенный момент их перераспределения…

– Выгодного для кого? – перебил Охотника Трегрей. – Для мировой элиты? То бишь для самих Хранителей?

– Стабильное существование этой элиты разве не гарантия стабильного существования всей планеты? Поймите вы: чтобы жить в мире, довольстве и спокойствии, необходимо сохранять существующий порядок вещей. При изменении хотя бы одного компонента этого порядка неминуемо возникает угроза хаоса. Для того, чтобы беречь незыблемость мирового порядка, Хранители создали нас…

– Охотников?

– Пусть будет так – Охотники. Изначальное название нашей организации… К чему оно теперь? Ведь все равно… – Охотник не договорил, сморщился, закашлялся, пустив кровь изо рта на грудь.

– И ваша задача – незаметно, исподволь устранять тех, кто создает или способен создать новые технологии и новые идеи? Маскируя убийства под несчастные случаи, чтобы не возникало ни малейшего резонанса? Это вашими силами не дается развить использование альтернативных источников питания? Вашими силами оказались свернуты… низвергнуты до уровня профанации космические программы? Вашими силами научно-исследовательские центры превращаются в кружки по интересам для умничающих невежд? Вашими силами любая здравая идея по изменению общества теряет истинных и деятельных последователей, опошляясь до очередной клоунады?..

– Миру не нужно ничего нового! Для мира опасно новое! Всякое «новое» должно быть согласовано с Хранителями, работать на цели Хранителей. Да, нашими силами свернуты космические программы. Но нашими силами и приостановлено на определенном – условно-безопасном – уровне развитие ядерных технологий. Комфортная и безопасная жизнь человечества – вот конечная цель Хранителей!

– Итак – кто они, Хранители?

– Несколько кланов… несколько семей, каждая из которых отвечает за одну из мировых держав. Они, эти семьи, действуют сообща. Лишь иногда между ними случаются… недопонимания.

– И какой же державе на данный момент принадлежит право решать за всю планету?

– Неужели не ясно? – через силу усмехнулся Охотник. – Конечно, США. Ставка на Штаты была сделана еще в позапрошлом веке, и с тех пор Хранители других стран работали на них, развивали их…

– В ущерб всему остальному миру…

– Это наиболее оптимальный, удобный и быстрый вариант развития. Но, безусловно, временный. Сегодняшние США – это только лишь модель. В конце концов вся Земля будет выстроена по их образу и подобию. Все ресурсы будут распределены равномерно, численность населения будет урегулирована, социальная роль для каждого члена общества – обоснованно определена и закреплена… Главное, чего мы уже добились: претворили в жизнь грандиозный план тотального контроля над сознанием населения. Человечество больше не терзается вопросами как жить и для чего жить! Человечество получило единый стиль функционирования общества. Теперь любой из жителей Земли: американец, индус, англичанин, швед… русский, все равно, – с абсолютной ясностью представляет каждый этап своего жизненного пути. Мне ли объяснять вам, как это происходит… С помощью масс-медиа формируется модель нормального человека, не соответствовать которой – значит быть не полноправным членом общества, а неудачником, аутсайдером, лузером… ненормальным, ущербным, тем, кто не пользуется никаким авторитетом, к чьему мнению не прислушиваются, чьи поступки и суждения приводятся в пример в качестве «как не надо делать». Модель нормального человека тщательно продумана, неизменна в целом и, вместе с тем, довольно гибка в мелочах. Ежедневно с экранов ТВ диктуется образ нормального человека, который одевается в определенную одежду определенного лейбла, пользуется определенными гаджетами определенных производителей, определенными моделями автомобилей определенной марки, имеет определенное жилье с определенным ремонтом и определенной мебелью в определенном районе, имеет определенный понятийный набор, оперирует речью в рамках определенного словарного запаса, с помощью определенных оборотов… И чтобы соответствовать этой модели, необходимо всего-навсего обладать определенным объемом денег. Наиболее простой путь получить эти деньги – исправно играть свою социальную роль, в которой нет места никаким девиациям. Все элементарно. Люди стремятся к одному и тому же идеалу, достижение которого возможно лишь при наличии некоторой денежной суммы. Управлять таким обществом не составляет труда. Достаточно дать нужному человеку денег, чтобы он еще на шаг приблизился к идеалу, – и он сделает все что угодно.

– То есть, установив беспрекословные и неоспоримые приоритеты для всех и каждого, Хранители сняли саму потребность людей развиваться в каком-либо ином направлении, кроме изначально заданного, – раздался голос Нуржана.

Олег не обернулся. А Охотник вздрогнул и прервался – увидев, как вышли из темноты трое: Нуржан, Усачев и Артур.

– Любое не согласованое с Хранителями развитие опасно для мировой стабильности, – договорил Охотник. – Неужели это непонятно?

– Это понятно, – проговорил Олег. – Это было нам понятно и раньше. Нас интересует другое: фактические сведения. Имена Хранителей. Ты не можешь не знать их.

– И вы их знаете, эти имена… – устало сказал Охотник. – Хранители – не какие-нибудь полубессмертные древние старцы в хламидах, колдующие где-нибудь в темных пещерах. Они – всем известны, они всегда на виду…

– Конкретнее, – потребовал Олег.

– Да зачем? – простонал Охотник. – Услышьте меня! Все давным-давно схвачено на самых-самых верхах. Вас все равно уничтожат, как бы вы ни старались выжить… Не получилось незаметно, точечно, будут действовать по-другому. В крайнем случае, бомбу сбросят на город. Такие, как вы, не имеют права существовать в современном обществе. Вы – отрава для мира!..

– Для целого мира! – пробормотал Борян Усачев. Еще тяжело дыша после долгого бега, он оперся руками о колени. – Надо же! Аж гордость берет за собственную значимость!

– Говори имена, – повторил Олег. – Начнем с нашей страны…

Два выстрела прозвучали почти слившись в один, спустя мгновение грянули еще два выстрела.

Охотник задергал ногами, скребя по асфальту простреленной головой.

Артур опустил пистолет, шагнул на шаг во тьму от своих.

Витязи ошеломленно молчали.

* * *

– Зачем? – тяжело проговорил Нуржан.

Артур стоял на границе света и тьмы, с ненужной сосредоточенностью убирая пистолет в нагрудную кобуру. Все смотрели на него. Кроме Олега, который отшагнул к капоту, оперся на него, навалился грудью, опустив голову. Ему трудно было стоять.

– Служу Отечеству, – ответил Артур.

– Вот, значит, почему у вас отпуск-то затянулся… – произнес Нуржан.

– Служебная командировка, какой еще отпуск… – сказал Борян Усачев. – Получается, у вас в Управлении все это с самого начала знали? Про Хранителей и… все остальное?..

– Управление поставили в известность совсем недавно. В связи с некоторыми последними изменениями в мировой обстановке.

Олег молчал.

– И что же это за изменения такие?.. – начал было Нуржан, но его перебил пришедший в себя Мансур.

– Ты что сделал, гад московский?! – заревел он. – Это ж только наемник! Заказчиков мы так и не знаем! Что теперь будет? Сколько еще таких Охотников по нашу душу пришлют?!

– Вы разве не слышали, что он сказал? – Артур кивнул на затихшее на асфальте тело. – План по контролю над сознанием успешно претворен в жизнь. Управлять людьми стало легче легкого – когда все решают деньги, любого возможно просто-напросто перекупить. Охотников больше нет. Вышли все. Специалистов такого уровня, как этот… – он снова кивнул на труп, – Хранители давно уже не готовят. Так как нужды в том не видят, а деньги считать приучены – подготовка-то дорогая. Этот был последним… А я приказ выполнял. У меня ведь свой Долг, – добавил Артур отвердевшим голосом. – Я присягу давал…

На это ему никто ничего не сказал. В повисшем ненадолго молчании читалось… почти понимание.

– Так о каких изменениях в мировой обстановке ты говорил? – поднял голову Олег.

– Понимаете… – с некоторым сомнением в голосе начал Артур. – Все, что говорил этот человек, – правда… Но не вся. Даже, скорее, одна из… Этот, – он кивнул на валяющийся труп, – продукт определенной культуры. У него свои установки хорошего и плохого. Свои ценности. Свои представления о дозволенном и недозволенном. На прошедшем этапе они были господствующими. И он считал их единственно верными… Это действительно было необходимо. На прошедшем этапе. Сами подумайте, прошлый век принес Земле две мировые войны. ДВЕ! И от третьей удержались просто чудом. Вот Хранители и посчитали, что человечество нужно… ну-у-у, как бы это… опростить. Чтоб люди поменьше думали и… чтобы были лучше управляемыми. Это получилось. Но при этом развитие цивилизации резко замедлилось. Поэтому некоторые кланы Хранителей забили тревогу. – Он замолчал и наморщил лоб. Артуру явно не хватало словарного запаса, чтобы все объяснить. Так бывает. Часто. Вроде сам все понимаешь, а как потребуется объяснить… – Короче, это сложно. Главное – сейчас мировая обстановка изменилась.

– И как?

– Между правящими кланами мировой элиты в очередной раз вышло… небольшое недопонимание, – с готовностью доложил Артур. – В результате которого власть над ситуацией перешла в руки нашей… отечественной семьи. И еще: взамен штатовского проекта над контролем общественного сознания был предложен другой проект.

– Какой же, э?! – рявкнул Мансур.

– Проект под рабочим названием «Витязь», – ответил Казачок-младший. – Теперь ставка сделана на вас… На нас…

Олег сполз по капоту вниз, упал. Ощущение завершенности миссии отпустило до предела натянутые силы. Ему незачем уже было держаться.

* * *

И опустился на Кривочки рассвет, тусклый, тяжелый, похмельный. Торговый центр «Прометей» был словно разворошенный опустевший улей, куда злые дети накидали спичек. Высокие окна оказались выбиты, из нескольких тянулись к хмурому небу бледные струйки дыма, разбитые витрины опасно поблескивали кривыми стеклянными клыками. Так жалко выглядел «Прометей», что казался точно покосившимся на один бок. Да и весь город целиком очень походил на разгромленный торговый центр. Притихшие дома зияли выбитыми окнами – будто вылупились друг на друга ошалелыми глазищами. Кое-откуда поднимался кверху дым, словно город кровоточил дымом в низкое небо. Словом, не отпускало впечатление, что Кривочки, оправдывая свое название, подобно «Прометею», сильно накренились набок.

И толпились вокруг «Прометея» растерянные, измотанные, обалдевшие люди, многие молчали, озираясь и поеживаясь, некоторые шепотом переговаривались. И теперь уже совершенно невозможно было с точностью определить: кто из них погромщики, а кто защитники. Буйный хмель развеялся с первыми лучами желтого солнца, и люди стали сами собой. Витязи вытаскивали из здания стонущих раненых, выносили и выводили истомленных долгим страхом осады женщин и детей. Кое-кто из кривочцев сунулся помогать им. Таких не отгоняли.

Безобразия закончились сами собой, как-то сами по себе сошли на нет – как только на улицах стало светлее. Кто знает, может быть, до рассвета второй этаж «Прометея» и был бы захвачен обезумевшей толпой, но ход сражения переломила подоспевшая подмога в лице Нуржана, Усачева, Артура и Мансура. Маленький этот отряд, до того как ворваться в торговый центр, очищающим тайфуном прошелся по кривочским улицам, разметая вправо-влево взвинченных безнаказанностью мрака погромщиков.

И теперь, когда истаяла Великая Тьма, в Кривочки, оглашая стылый, пахнущий гарью воздух пронзительными, словно звон запоздавшего будильника, сиренами, ворвалась полиция и ОМОН. Только служебные автомобили подкатили к «Прометею», кривочцы зашевелились. Кое-кто кинулся наутек, но большинство испуганно замерли – верно, боясь привлекать к себе внимание резкими движениями.

Полицейский полковник, пузатый, злой, краснолицый, полупьяный, в расстегнутом кителе, буйно матерясь, закружился у распахнутых дверей главного входа в торговый центр.

– Которые тут погромщики?! – орал он, пряча вину за служебным рвением. – Кого хватать?!

Горожане предусмотрительно убирались с его пути, прячась за спинами друг друга.

– Кто вообще тут главный? – несколько растерялся полковник. – Где ваша администрация?.. Эй, парень! – схватил он за рукав первого попавшегося. – Кто тут главный у вас?

Первый попавшийся оказался Женей Сомиком.

– Кстати, да, – остановился Сомик. – А где Олег? – спросил он у Мансура, который выносил к машине «скорой помощи» двух обморочно побалтывающихся на его могучих плечах девушек в блестящих, как чешуя, праздничных платьях.

– Олег?.. – переспросил Мансур. – Да ты же не знаешь ничего…

Так и не добившись ответа, полковник переключился на Пересолина, который с изможденно-безучастным видом курил, сидя на перевернутой машине:

– Слышь, мужик, я не понял, кого тут хватать-то?

Евгений Петрович выглядел осунувшимся, точно за последнюю ночь похудел на десяток килограммов. Усы его поблекли и свисали над губами тряпочкой. Куртка понизу была сильно обожжена.

– А меня хватай, – равнодушно предложил он.

– В смысле?! – воззрился на него полковник. – А ты кто такой будешь?

– Мэр, – коротко ответил Пересолин.

– А?.. – совсем запутался полковник.

Пересолин выплюнул сигарету. И потянувшись за новой, посмотрел мимо полковника на своих подопечных кривочцев, которые, сгрудившись по кучкам, поглядывали, в свою очередь, на своего мэра со страхом и надеждой. Как набедокурившие дети.

– Меня, говорю, хватай, – повторил Евгений Петрович. – Я тут главный, значит, я и отвечать буду…

– А? – переспросил снова полковник.

– Иди похмелись! – вдруг разозлился на него Пересолин. – Стоишь, «акаешь» болванчиком, опти-лапти!.. Где раньше-то был?

Пузатый полковник впал в ступор. Красное лицо его распухло еще больше. Так и не определившись, как отреагировать на такой выпад, он отошел от мэра приставным шагом, пробурчав:

– Сами разбирайтесь…

– Сами разберемся… – пробормотал Пересолин.

Полковник отбежал к своим, где снова принялся орать, размахивать руками, распоряжаясь относительно оцепления.

– Всех задержать! – голосил он. – Переписать и допросить!

Полицейские разворачивали рулоны желтой ленты. ОМОН втянулся в машины, откуда тут же повалили клубы табачного дыма. Кривочцы, не успевшие вовремя ретироваться, сильно забеспокоились.

Небольшая группа витязей, среди которых были Сомик, Нуржан и Мансур, покинула торговый центр. Полицейские остановить их не посмели.

Пересолин проводил витязей тоскливым взглядом, пошарил в пустой сигаретной пачке, смял ее в кулаке, уронил…

Группки кривочцев, сжимаемые лентами оцепления, слились в одну толпу, подвинулись ближе к мэру. Толпа выдавила из себя деда Лучка и Гаврилу Носова.

Дед Лучок оказался бос, ступал зябко подпрыгивая и в руках мял вечную свою бейсболку. Гаврила, обутый в новенькие валенки, был почему-то без штанов и в куртке пожарного. Руки его беспокойно-ищуще суетились; и, подойдя ближе к Пересолину, он вдруг стащил с ноги валенок и принялся тискать его – очевидно, за неимением шапки.

– Мы тут это… подумали, посовещались… – несмело начал дед Лучок. – Евгений Петрович!

Мэр Кривочек поднял на парламентеров воспаленные глаза, в которых прорезался искренний интерес: «Теперь-то вы что скажете?»

– Да? – проговорил он.

– Мы тут подумали… – завел сызнова Лучок. – Раз уж такое дело… Мы, значит, сами, своими силами, все восстановим, что того… разрушили. Все починим, все вернем, все оплатим… Всем миром!

– Сидеть уж больно неохота, – искренне признался Гаврила Носов.

– И это… – вдруг вспомнил Лучок. – Парк, который на месте Тимохина пруда строится, – тоже закончим. Общими усилиями! Всем миром! Вот клянемся! Честное благородное слово!

– Век воли не видать, – добавил Носов, видимо, уже начавший себя ощущать осужденным за прегрешения минувшей ночи.

Откуда-то выпрыгнул неожиданно чистенький бывший мелкий начальник ЖКХ, тот самый, идейный вдохновитель народных требований «компенсаций за пруд».

– А я смету могу составить! – поблескивая очочками, услужливо предложил он.

Но Лучок с Носовым глянули на «идейного вдохновителя» так сурово, что он испарился с прямо-таки неестественной скоростью.

* * *

На Чудесном холме было тихо.

Неподалеку от траурно склоненной палестры молча стояла небольшая группка. Женя Сомик втиснулся между кем-то, на него оглянулись, расступились. Он прошел дальше, увидев Ирку, остановился.

Ирка не плакала. Ирка куталась в темный платок, пряча от всех лицо. Ноги ее заметно дрожали. Фима Сатаров поддерживал ее, обняв за плечи.

Прямо перед Иркой на пустом примятом снегу алели обильные пятна крови.

Женя Сомик замер. Внутри него, в самой середине его тела, что-то тоненько заскулило.

– Сам потребовал, чтобы его сюда принесли… – сказал кто-то позади Сомика – то ли Сомику сказал, то ли кому-то еще.

– «Скорую» надо было вызывать, – прозвучал еще чей-то голос.

– Да Новый год же! Какая тут «скорая»… Да и не помогла бы она уже…

От кровавых пятен к склону холма голубела виляющая цепочка шатких следов. Метров через пять цепочка обрывалась. И в том месте, где она оборвалась, лежал чуть присыпанный снегом ворох окровавленной и изорванной одежды, похожий на гигантского сбитого ворона.

Дальше следов не было.

* * *

– Ушел, – Фима все-таки выпустил из себя тоскливым пульсом бившееся в голове слово. – Все-таки ушел… А я знал. И ты знала, – уверенно, но негромко сказал он Ирке.

Ирка не ответила. Как только Фима заговорил после долгого молчания, что-то горячо трепыхнулось в низу ее живота – будто отозвалось. Ирка замерла, даже задержала дыхание, боясь, что ей показалось.

Нет, не показалось. Ласковое, пробуждающееся движение снова коснулось ее тела изнутри. И женским чутьем Ирка поняла – что это значит.

– Я вот как думаю, – неожиданно быстро зашептал Фима, наклонившись близко к Ирке. – Это хорошо, что он… ушел. Наша медицина его спасти не смогла бы, так? А вот у них… там… Хорошо, что он ушел!

– Нет, – проговорила Ирка и положила руку на живот. – Не ушел.

– А? – не понял Фима.

– Он до сих пор со мной, – сказала Ирка. – И навсегда останется со мной… Со всеми нами… – чуть помедлив, добавила она.

* * *

Женя Сомик выбрался из плотной группки. Нуржан и Мансур ждали его у бронзового Двухи, все так же спокойно и уверенно приветствующего кого-то где-то высоко и далеко. Может быть, такой долгожданный этой безумной ночью солнечный свет, уже надежно охвативший небо, приветствуя.

– Рассвет, – со странным каким-то удивлением в голосе вдруг произнес, проследив глазами за неподвижным взглядом Двухи, Нуржан.

– Только заметил? – покосился на него Мансур.

Нуржан не повернулся к нему. Задрав голову, он смотрел куда-то, неведомо куда, сквозь морозный воздух, сквозь небо, сквозь действительность.

– Рассвет, – утверждающе повторил Нуржан. И по интонации, с которой было произнесено это слово, Мансур вдруг понял, что его соратник имеет в виду вовсе НЕ банальную смену времени суток. И ничего больше спрашивать не стал.

Сомик встал рядом с соратниками.

Под Чудесным холмом ворочался в мучительном похмелье город Кривочки. «И сколько еще таких Кривочек по всей России!..» – подумал невольно Женя. Но вслух сказал совсем другое:

– Большая работа предстоит.

– И долгая, – проговорил Мансур.

– Главное, что война уже закончилась, – сказал на это Нуржан, отрывая взгляд от неба. – А с работой мы справимся.

– Мир меняется, – припомнил слова Трегрея Женя Сомик. – Мир становится – наш.

Оглавление

Пролог

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

Часть вторая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть третья

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть четвертая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg