«Перемещенный»

Перемещенный (fb2) - Перемещенный 2293K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Викторович Вигриян

Вячеслав Вигриян ПЕРЕМЕЩЕННЫЙ

ГЛАВА 1

— Все бабы как бабы

— А моя богиня.

— На каждом заборе

— Напишу ее имя!!!

Прилипчивая, банальная до отвращения, мелодия, снова и снова буравила мозг Степана, не давая сосредоточиться ни на какой, хоть мало-мальски дельной мыслишке.

«Методика для оболванивания народных масс», — подумалось ему, но даже столь скромное высказывание утонуло в бесконечном, незыблемо накатывающем, как морской прибой, придурковатом мотиве.

— Какой козел с утра пораньше… — проскрипел было Степан и тут же пристыжено умолк: ведь песня звучала не где-то там, а зарождалась в его подсознании. Да еще и голова, стоило лишь слегка ее повернуть, просто взрывалась адской, невыносимой, но такой знакомой похмельной болью. А ведь Степану сегодня на работу. И мало того: придется оббивать пороги налоговой инспекции.

— Провались этот мир, провались в самую утробу мироздания!!!

Степан хотел было уже приоткрыть левый глаз (правый у него почему-то заплыл), но в самый ответственный момент посетили его какие-то странные, туманные воспоминания, и откуда-то из недр его невинной души в один миг поднялся отвратительный, всепоглощающий ужас. Он вспомнил вчерашний день. Во всех подробностях. Вспомнил с такой анатомической ясностью, что по телу прокатилась нервная дрожь. Ну конечно же, все дело в старом недоумке.

Старик… Он не всегда был в его жизни. Точнее — месяц назад его вообще не было. Ежедневно Степан выходил из подъезда и шел по своим делам. Иногда эти дела приносили прибыль, иногда разочарования. Иногда… В любом случае это была его жизнь.

— Как дела? — спрашиваем мы друг у друга.

— Все пучком! — и в этом одном-единственном слове, если призадуматься, укладывается все наше безоблачное существование. Все пучком!

Утром Степан запирал квартиру и спускался по зашарпанным ступеням, стремясь случайно не коснуться ладонью оплеванных перил. У парадных дверей его всегда встречала черная, как смоль, кошка и, если он не забывал прихватить кусок чего-то съестного, день у нее начинался с плотного завтрака.

Старик… Он появился как-то внезапно. Вот не было его, и тут вдруг: нате, пожалуйста. Оборванный, простуженный, хрипло сипящий. Одежда чрезвычайно бедная и, тем не менее, на удивление чистая. Ботинки не расползаются по полу вонючей квашней — они тщательно начищены. Кому из вас хоть раз посчастливилось увидеть тщательно начищенные ботинки у бомжа?

Первое время Степан проходил мимо. Ну мало ли кто решил в подъезде справить нужду? Он пометит территорию и пойдет. Пойдет по своим делам, в свою жизнь, точно такую же одинокую и совершенно бессмысленную.

Но этот не шел. Он стоял в подъезде утром, стоял днем, он ничего не говорил, ничего не ел. Лишь изредка Степан слыхал от него длинные, протяжные стоны. Либо просто сипение. Сипение на одной ноте. Пару-тройку раз Степан пытался с ним заговорить, но в ответ получал лишь протяжное:

— Ссссссссссссссссссссссссссс.

Временами пробовал подкармливать. Еда резво исчезала (ему на радость). Так все и продолжалось некоторое время, пока Степан не уличил в хищениях свою знакомую черную кошку.

— Сссссссссссссссссссссссссс, — вот все что Степан слышал от старца. — Сссссссссссссссссссссс, — эти звуки стали преследовать его ночами. — Сссссссс…–

Только этот звук, только он разрывает тишину подъезда.

Невероятно, но старик продолжал жить. Жить, вопреки всем законам растительной жизни. Жил, сипел и сморкался. На этом, как ни странно, его функции заканчивались.

В один прекрасный день бессонница Степана достигла апогея и он, чуток повздыхав, решил таки раскошелиться на частного детектива.

За стариком следили две недели. И хотя стопка ежедневных отчетов на столе Степана продолжала расти, повествовали они лишь об одном: объект из подъезда не выходит. Стоит, иногда топчется на одном месте. Время от времени издает протяжные горловые звуки. Не пьет, не ест, по нужде не ходит.

В какой-то момент Степан махнул на все рукой, отправился к другу и изрядно расслабился, поглотив несметное количество коньяка. Покинул он его в районе двух часов ночи, неспешно загрузился в такси и под аккомпанемент незамысловатой мелодии какого-то охрипшего зека, которого так обожают все таксисты, отбыл в родные пенаты. Что же было дальше? Оххх… Он попробовал приподнять голову и получил новую порцию умопомрачительной боли. А дальше он помнил подъезд и цепкую руку старикана, схватившего его мертвой хваткой, и мир, разлетевшийся на тысячу осколков. И их было уже не собрать.

Голова его покоится на камне. Такой вывод Степан сделал, заставив себя титаническим усилием воли открыть левый глаз. Правый глаз он открыть не сумел. Скорее всего, именно им он приложился к все тому же камню. Точнее — каменной осыпи, на которой покоилось его истерзанное тело. Он еще чуток поелозил, заставил наконец себя принять вертикальное положение и осторожно осмотрелся. Прямо по курсу возвышался небольшой каменистый пригорок с изъеденной, словно коррозией, угловатой вершиной. А вокруг него расстилался лес. Не какая-нибудь чахлая лесопарковая растительность, покрытая сероватым налетом пыли, а именно лес. Лес с большой буквы. Гигантские, в два, а то и в три обхвата, вековые деревья тянули свои зеленые кроны в самую небесную твердь. Их разлапистые ветки намертво переплетались друг с другом, образуя сплошной, почти непроницаемый для солнечных лучей, зеленый купол. Отовсюду тянуло свежестью. Воздух просто идеально, умопомрачительно чистый, был насыщен целым сонмом неведомых ароматов. Повсюду сновали пчелы, какие-то мухи, жуки. Упитанные паукообразные твари неизвестных Степану видов заботливо плели свою паутину, ничуть не смущаясь соседства с небритым, оплывшим с жуткого перепоя, удивленно таращившегося на все это великолепие, абсолютно обалдевшим мужиком.

— Дааааа… — Степан сделал глубокий вдох и сглотнул вязкую как патока слюну. — Что же это получается? Старый придурковатый бомж похитил меня, перетащил на собственном горбу бог знает куда с целью получения выкупа? Но в таком случае почему я не связан? –

Степан внимательно осмотрел свои руки. Несколько незначительных ссадин, синяк на левом предплечье, и никаких следов веревки на запястьях. Картинка не складывалась. Ну никак не мог старикан хоть какое-то расстояние протащить его безвольное тело. Весил Степан как-никак восемьдесят шесть килограммов. Сообщники? Затащили его в машину и завезли невесть куда? Опять нестыковка. В этом случае наверняка Степан был бы сейчас тщательно упакован, с кляпом во рту и повязкой на пол-лица, исключающей процесс опознания деятелей данной преступной группировки. А он был на свободе. Никаких пут. Ничего, что указывало бы на насильственное похищение с целью выкупа. Или грабежа? Пришла в голову запоздалая мысль. Голова Степана — то ли от внештатности ситуации, то ли в результате кипучих мыслительных процессов, происходящих в ней, болеть почти перестала. А может всему виною был стресс? Как там у американцев? Чуть что — сразу стресс, сразу к психологу или в группу поддержки!

— Ну нет, — Степан тут же отмел эту, до крайности нелепую, мысль. У русского человека — и стресс? Да ни за что на свете!!! Тем более для него. Он, Степан Махров, и стресс — вообще несовместимые понятия. И мать, и учителя в школе, все в один голос твердили о его повышенной толстошкурии. Спокойствие Степана незыблемо и вечно. И не дано прошибить его ни тараном, ни очередью из АКМа. Пошатнуть его могли лишь самые зловредные исчадия Ада. Эти дети сатаны в бесконечных кабинетах с кипами ненужных бумажек, которыми побрезгует подтереть зад самая занюханная псина. Бюрократы, депутаты и прочие там «мандаты» — перхоть, безмозглые черви, пожирающие саму ткань мирозданья.

Нет, вовсе не стресс унял его мучительную головную боль. Это было любопытство. Простое любопытство человека, который попал бог знает куда и никак не может решить, что с этим делать. А делать что-то с этим было надо. Хотелось пить. Хотелось до чертиков. Так хотелось, что просто труба. Это прескверный господин пожаловал в гости. И имя ему в простонародье: СУШНЯК.

Боясь потревожить окружающее благолепие, Степан тихо выругался в адрес вчерашнего сотоварища, угостившего его убойным количеством армянского коньяка. Потом выругался еще раз. Просто так, для проформы. Пить не перехотелось, но на душе слегка полегчало. Итак, что мы имеем? Он пошарил по карманам и с удовлетворением обнаружил в боковом кармане куртки нетронутую заначку — четыре купюры по пятьдесят долларов. Похитители (если имело место похищение конечно) отчего-то на них не позарились. В брючном же кармане весело позвякивала отечественная мелочь. Ни спичек, ни каких-либо других предметов не обнаружилось.

Надо было осмотреться вокруг. Гора, у подножия которой находился Степан, вполне подходила для этой цели. Слегка пошатываясь, он двинулся по ее покатому склону. Подъем был легок и трудностей не составил — не приходилось даже цепляться за редкую, скрюченную кустистую поросль, там и сям торчавшую сквозь нагромождения из каменного крошева.

А вот вид с горы просто потрясал воображение. Повсюду, куда ни кинь взгляд, тянулся девственный лес. Ни пятнышка, ни проплешины. Степану, как закоренелому горожанину, довольно дико было видеть такое буйство природы. Впрочем, долой патетику, ее и на потом можно оставить. Положение то не из приятных, поневоле заставляет призадуматься. Как там говорила незабвенная Надежда Александровна, учительница младших классов и вообще просто приятная женщина? Правильно: вода — это жизнь. А куда идти? Туда, где вода. А где вода? Он еще раз более тщательно осмотрел окрестности: не блеснет ли где сквозь кроны речная либо озерная гладь? Но нет. Ничего похожего и в помине не было. А, значит, придется наобум топать. Куда? Да вот хоть туда, куда сейчас единственный не заплывший глаз смотрит.

Степан оторвался от созерцания окрестностей и неспешно двинулся в выбранном направлении. Идти было на удивление легко: трава в этом царстве древесных исполинов крайне редко достигала колен. Кое-где, конечно, виднелись непролазные заросли колючих кустов, но такие места он благоразумно обходил стороной. Солнце уже палило вовсю — не иначе, как наступил день. Теплый летний воздух, стрекотание мириадов кузнечиков расслабляли, приглашая сделать остановку, прилечь на мягкий, пружинистый ковер из сочной растительности. Степан бы так и поступил, пожалуй, если бы не жажда. Жажда упрямо гнала его вперед. Пусть не бегом — ибо измученный организм тотчас же начинал протестовать, но довольно таки резвым, пружинистым шагом.

Мысли в голове крутились самые разные. Например, Степан никак не мог вспомнить, выключил ли он свет в ванной, и это изрядно выводило его из равновесия. Далее мысли перескочили почему-то на старого бомжа. Интересно, он все так же продолжает вести в его подъезде бессрочную вахту? И похитители… Нет, не было никаких похитителей. Он отчетливо вспомнил цепкую руку деда у себя на предплечье и его безумный взгляд, прожигающий дорогу в самую глубь замершей в ступоре души. Что-то произошло в тот миг. Что? Степан не знал, но чувствовал, что было это что-то крайне важное. Нечто, что поставило жирную точку на всей его прошлой жизни.

Лес тем временем становился все гуще. Стали попадаться новые деревья. Ранее лес был преимущественно сосновым, лишь кое-где вековые дубы вздыбливали свои царские вершины, мощными ветвями раздвигая более хлипкие сосны. Теперь же деревья встречались чаще лиственные. Некоторые из них он знал. Некоторые (а с каждым шагом таких становилось все больше) не были похожи ни на что, ранее виденное им в прошлой жизни. Странная форма листьев, непонятные желтоватые вкрапления, хаотично рассыпанные по бугристым стволам, занимали мысли Степана все больше, заставляя всерьез задуматься — это в какую же часть земного шара его занесло?

Под туфлями противно захлюпало. Неужели вода? Болото? Нет, скорее какая-то вязкая, неглубокая топь. Он выдернул ногу и ложбинка немедленно заполнилась мутноватой водой. Это уже кое-что. Встав на колени, Степан наклонился и сделал небольшой глоток. Вода как вода. Особенно, если не думать о том, какие микроорганизмы нашли в ней свое пристанище. Наплевав на все мыслимые и немыслимые правила гигиены, он напился вдоволь и всерьез пожалел, что не прихватил с собой хоть какую-то флягу.

— Хенде Хох!!!

Что-то холодное с силой надавило на затылок, заставив наклонить голову к самой земле — к той ложбинке, из которой он только что так беззаботно пил.

— Дир партизанен?

Праматерь божья!!! Розыгрыш? Степан попытался повернуть голову, силясь рассмотреть обнаглевшего шутника, но мощный пинок по мягкой точке заставил повторно уткнуться носом в землю.

— Найн, нихт партизанен! — выдохнул он, судорожно пытаясь извлечь из памяти хоть пару-тройку немецких слов. — Нихт партизанен, яволь, герр хер майор!!!

Похоже, вся эта словесная абракадабра возымела таки свое действие. Дуло автомата (или что там у него было) слегка отодвинулось, одарив счастливой возможностью выдернуть лицо из медленно, но верно наполняющейся водой выемки.

— Нихт партизанен, — липкий, противный страх постепенно растворялся.

— Нихт партизанен… — обладатель голоса, похоже, не на шутку расстроился. — Русиш?

— Русиш, — повторил Степан послушно.

Невесть откуда взявшиеся двое парней в форме солдат вермахта подняли его в горизонтальное положение и развернули лицом к говорившему. Короткоствольный автомат в руках немца уже торчал не у Степанового затылка, а дипломатично направлен куда-то в сторону.

Пленивший Степана немец оказался молодым парнем, лет двадцати трех — двадцати пяти. Худое интеллигентное лицо, очки в тонкой золотой оправе. Мышиного цвета плащ расстегнут, под плащом виден новехонький, с иголочки, мундир. Ноги в высоких кирзовых сапогах широко расставлены, узкая впалая грудь горделиво выгнута колесом, в общем, типичный фриц, словно живьем сошедший с киноленты военных лет. Фашист почему-то улыбался. Гаденько так, одними уголками губ, в то время как двое державших Степана парней рьяно ощупывали его карманы, вытряхивая из них скромное содержимое: рублей эдак пятнадцать мелочью, да длинный чек из продуктового супермаркета. Все находки тщательно изучались главарем, кривая улыбка которого с каждой минутой становилась все гаже.

Добрались таки и до его заначки. Степан дернулся было, отчаянно желая спасти кровно заработанные баксы, но ствол автомата худого недоросля предупреждающе нацелился в живот. Он даже прищелкнул языком от восторга, донельзя довольный произведенным эффектом. Немец явно развлекался. Видать, в этой глуши с развлечениями было туговато. Не спеша, даже чуть брезгливо, он поочередно разглядывал баксы, зачем-то нюхал, скручивал, затем тщательно сверил год выпуска каждой купюры и, более того, даже записал их в блокнот. У Степана не было никаких сомнений в том, что немец, будь на то его воля, промурыжил бы пленника до самой смерти, но вдруг широченные кусты прямо у него за спиной раздвинулись, и из них высыпало штук пятнадцать мужиков. Все, как один, бородатые, заросшие, со всколоченными шевелюрами и выпученными от усердия глазами. Позади еще двое таких же ханыг волочили пулемет безбожно устаревшей конструкции. Степан в детстве видал такой в краеведческом музее. Назывался он вроде бы «Максим», имел щит, прикрывающий от пуль, да пару колес — чтоб сие тяжеловесное чудо можно было катить по земле. Одеты они были как попало: кто в полинявшей гимнастерке и ярко-алых галифе, кто в холщовой рубахе до колен, из-под которой вызывающе торчали волосатые ноги, некоторые так вообще попросту нацепили на себя немецкие мундиры. Трофейные, надо полагать. Объединяло всю эту новую компанию лишь одно: ярко-алые ленточки, нашитые на обшлагах рукавов.

— Мужики, я свой!!! Сво-ой!!! — заорал Степан дурным голосом, моля Господа только об одном: лишь бы не зацепила его шальная пуля, лишь бы не коснулась чела костлявой дланью смерть-злодейка. — Смерть фашистским оккупантам!!!

Трое фашистов, с которыми Степан только что имел личную беседу, аж присели от его крика, а затем, словно опомнившись, синхронно развернулись к атакующим и… И тут Степану показалось, что он сходит с ума.

— Тух-тух-тух-тух-тух!!! — дергались в руках автоматы фашистов.

— Тра-та-та-та-та!!! — отвечал им пулемет «Максим». Это двое мужиков в арьергарде партизанской колонны мгновенно среагировали, направив его на врага. Остальные партизаны залегли и ответили таким плотным огнем, что у него едва не заложило уши.

— Пхххх… — к его ногам плюхнулась граната, и Степана медленно повело в сторону. Вот сейчас, сейчас…

Но все же что-то было не так. НЕПРАВИЛЬНО. Он провел взглядом по искаженным в боевом запале лицам. Оружие дергалось в их руках, но не было выстрелов! Выстрелы воспроизводили их губы. А граната? Граната и не взорвется. Вон у нее чека на месте, не выдернута.

— Разыграли, сссуки, — сказал он беззлобно, наклонился, подобрал гранату (обычная эфка), и взялся за чеку. И тут, словно по мановению волшебной палочки, наступила тишина.

— Отставить! — донеслось откуда-то со стороны партизан, а затем заговоривший поднялся и прямиком направился к Степану.

Мужик выглядел вполне прилично. В чистой, хоть и видавшей виды гимнастерке с аккуратно подшитым белым воротничком, военного покроя брюках. Не стар, но и не молод. Паутина тонких морщин у карих глаз, приземистый, смуглолицый, слегка полноват. Подходил он спокойно, не спеша, словно не замечая гранату в руках Степана. Степенно протянул руку для рукопожатия.

— Старший лейтенант Коваль, взводный партизанского отряда имени товарища Дзержинского, — и, увидев весьма красноречивый взгляд своего оппонента в сторону немцев, поспешно добавил — Советской Империи Рейха.

Если бы на Степана упала сейчас каменная плита весом в полторы тонны, а по ногам, весело полязгивая траками, прокатилась парочка Т-90-ых, вряд ли бы это произвело хоть какой-то эффект. Степан застыл. Глаза его безотрывно уставились на Коваля.

— Какой сейчас год? — наконец смог вымолвить он.

— Все тот же. Две тысячи четырнадцатый.

Старлей откровенно развлекался. Развлекались все. Но как-то беззлобно, доброжелательно. Похоже, появление Степана их ничуть не удивило. Серьезным оставался лишь немецкий офицер, но давалось ему это явно с трудом.

— Давай так, — командир партизан, что представился Ковалем, вытащил гранату из ослабевшей руки Степана. — Ты идешь с нами, добровольно. А по дороге поговорим. Узнаешь, что почем и на каком ты свете.

— Хотелось бы, — напряжение, овладевшее им при встрече с этой разномастной

компанией, потихоньку сходило на нет. От этих ребят не веяло опасностью, он бы это обязательно почуял.

— Уходить бы надо, Игнатьич, — подал голос седовласый мужик в тельняшке. Неровен час подстерегут нас тут, все поляжем.

Коваль молча кивнул. Кивок его послужил негласным сигналом — отряд чуть ли не мгновенно выстроился в колонну по три и втянулся в заросли, из которых так эффектно появился в свое время перед Степаном. Замыкала колонну троица немцев. Степан же оказался ближе к середине. Он шагал в ногу с парой плечистых мужиков хохлятской наружности. Чем-то они были между собою схожи — краснолицые крепыши, челки с пробором, глаза хмуро глядят из-под кустистых бровей. За плечами винтовки.

Веселье, вызванное появлением Степана, стухло сразу.

— Мужики, — Степан говорил тихо, ему тоже передалась негласная тревога окружающих. — Вы можете объяснить что здесь происходит?

Один из братьев, как их мысленно окрестил Степан, нехотя откликнулся:

— Отчего же не мочь? Можем. Ты вот… — прокуренный палец указал на Степана. — Был дома, а потом упал к нам. Из другого мира, значит, выкидыш.

— Какой выкидыш?

— Ну выкидыш из другого мира, перемещенец, — добавил другой «брат». — Много вас тут к нам падает. Потому и патрулируем, значит.

Степан задумался. Выходит, человек может выпасть из своего мира и попасть в другой. В данном случае — в этот.

— Есть два мира. Наш и твой, — продолжал между тем второй «брат», словно подслушав мысли Степана. — Твой мир людей выкидывает, выкидывает в наш. А наш мир никого не выкидывает.

— А почему мой мир выкидывает? И почему именно в ваш?

— Ну дык… — старший из братьев, который шагал по левую руку от Степана, призадумался. — Как бы тебе это половчее объяснить? Вот, допустим, я — твой мир. А Калистрат, — он мотнул головой в сторону второго «брата», — наш. Я, то есть твой мир, отношусь к тебе хорошо, тебе нравится у меня жить. Ты делаешь полезную работу, занимаешься любимым делом. За это тебе платят. И жена у тебя красавица-рукодельница, и дети не промах, и все в твоей жизни хорошо и красиво. А вот ежели не понравился ты мне, не сошлись мы, так сказать, характерами — значит все с точностью до наоборот будет.

— И что? — не понял Степан.

«Брат» ухмыльнулся в усы:

— Значит жить тебе у меня станет неуютно и захочется тебе, дружок, бежать от меня куда подальше. Таких вот «бегунов» я, твой мир, из себя и выкидываю.

Отряд медленно, но верно продвигался по лесной чащобе, обходя стороной наиболее непролазные дебри. Повстречалась и небольшая топь — наподобие той, которую встретил Степан, еще будучи в одиночестве. Ни лесных троп, ничего такого и в помине не было. А может и были, но отряд сознательно обходил их стороной, опасаясь напороться на каких-то своих, неизвестных Степану врагов.

— А звать то тебя как, мир?

— Меня-то? Иваном кличут. А его вон, — Иван указал на соседа помоложе, — Калистратом.

— Да догадался уже, — Степан добродушно усмехнулся. А вот скажи мне, Иван, чем я не приглянулся своему миру? Я успешный предприниматель. Квартира, машина, деньги. Не так, чтобы совсем много, но на нормальную жизнь хватает вполне.

— Вон пусть тебе Калистрат рассказывает. Он сам выкидыш.

— Да когда же это было, Иванко? С того времени годков пятнадцать как прошло.

Калистрат извлек из-за пазухи кисет и ловко, не сбавляя хода, скрутил самокрутку. Затянулся, выпустил сизоватое облако через правое плечо, и нехотя продолжил — Я из мира ушел. Сам. Как родителей не стало, так и ушел. Понимаешь, такая тоска взяла, хоть волком вой. Возненавидел я свой мир. Возненавидел с такой лютой, неистовой силою, что вытолкнуло меня из него, как пробку из бутылки.

Замолчали. Шли, приминая тяжелыми кирзачами травяную поросль. Из всего отряда один Степан брел налегке, без оружия, щеголяя белыми, в синюю полоску, кроссовками фирмы «Reebok». Невеселые думы витали у него в голове. Вот он, Степан, любил ли он свой мир? Ответ отрицательный. Нет, не любил. И не ненавидел. Скорее презирал. За народ, который опустился до уровня стада, за продажных политиков, которых выбирал все тот же народ. Презирал за взяточников, бюрократов, наплодившихся словно грибы после проливного дождя. Презирал — и ничего сделать с этим не мог. И не делал. Не для кого было делать. В том мире всех все устраивало. А может быть боялся? Боялся, что затопчут, раздавят его бизнес, а вместе с ним и сытую, почти беззаботную жизнь? Вот это, пожалуй, было правдой. Хотел он уйти прочь из этого мира? Ответ положительный. Хотел. Очень хотел. На бессознательном, животном уровне. Хотел исчезнуть, испариться с гниющего остова агонизирующей твари — ЕГО мира. «А дед?» — вклинилась посторонняя мысль. Тот бомж у подъезда? Кто знает, вполне возможно, что он был просто сумасшедшим, а прикосновение его к Степану послужило лишь своеобразным катализатором, инициировало рывок? Степан брел, понурившись, целиком и полностью погрузившись в свои мысли.

Внезапно с головы колонны послышалась брань, затрещали кусты. Что-то огромное ломилось сквозь них наперерез маленькому отряду. Люди мгновенно рассредоточились, залегли. Степан упал, где стоял, неловко ткнувшись лицом в траву. Рядом сухо щелкнул затвор старенькой «трехлинейки» — это Калистрат примостился неподалеку за кустом бузины. Краем глаза Степан успел заметить какую-то тень и тут же прозвучало несколько скупых выстрелов. Нечто огромное пронеслось по инерции еще несколько шагов и грузно упало, едва не похоронив под собой одного из стрелков. Стрелок, молодой юнец кавказской наружности, едва успел откатиться в сторону и тут же, стремглав бросился к своей добыче, прицокивая языком от удовольствия.

Туша лежала не шевелясь. Заинтересованный донельзя Степан, а за ним и все остальные члены отряда, подтянулись к ней и обступили со всех сторон.

— Швайне! — с чувством произнес один из немецких солдат.

Это и впрямь была «швайне». Но какая «швайне»!!! Свинья, а точнее кабан-секач, воистину невероятных размеров, даже будучи мертвым внушал немалое уважение. Степан не мог поверить своим глазам — ведь свиньи из его мира, даже самые крупные, не могли тягаться по размеру с этим лесным исполином. В холке кабан был ростом в аккурат со Степана (а это метр восемьдесят шесть, почти два!!!), а уж вширь… Вширь его грудная клетка давала фору Степановой как минимум вчетверо.

Пока Степа, раззявив рот, смотрел на это чудо природы, вокруг кабана уже кипела работа. Под чутким руководством двух командиров — партизанского старлея Коваля и унтерфельдфебеля Рольфа Вегенера (того самого молодого интеллигентного немца, пленившего Степана) кабан был тщательно разделан, расфасован по девятнадцати мешкам защитного цвета, снабженных толстыми заплечными лямками. Один из таких мешков и был вручен все еще слегка обалдевшему Степану. Тот хотел было возмутиться: дескать, я человек тут новый и таскать вашего вепря не нанимался, но вовремя прикусил язык, заметив, что по точно такому же мешку досталось абсолютно каждому, включая руководящий состав.

— Дай помогу, — старший из «братьев», Иван, подхватил мешок, сноровисто водрузил его на плечи Степана и помог просунуть руки в лямки. Мешок, с виду такой громоздкий, в принципе нести было довольно терпимо. Не нравилось Степану одно: стойкий «аромат» свежего мяса прямо из-за спины. Похмельный синдром хотя и пошел на убыль, нет-нет, да и давал о себе знать приступами тошноты.

Отряд целеустремленно пробирался по лесу. Без остановок и перекуров. Люди как заведенные брели себе и брели. С разморенными, потными от жары лицами, с гимнастерками, прилипшими к полусогнутым спинам. Шли теперь уже в полной тишине, под жаром полуденного солнца, пробирающим даже сквозь плотный покров зеленой листвы. Под стрекот кузнечиков и пиликанье неизвестных птиц. На разговоры не было сил. Не было сил и на мысли — и это оказалось очень кстати. Мозг Степана просто устал от обилия новой информации.

Ближе к вечеру, наконец, стали заметны первые признаки человеческой деятельности. В лесу кое-где виднелись срубленные пеньки, иногда попадались напиленные метровые бревна, уложенные аккуратными штабелями. Еще через полтора часа лес поредел и сквозь просветы заблестела полоска речной глади.

— Малая Виска, — показал в сторону реки Калистрат.

Степан так и шел между двумя «братьями». Чем-то они внушали ему симпатию — эти два крепких, приземистых парня. На лицах их была написана усталость и вместе с тем какое-то твердое, железобетонное упорство.

— Есть еще и большая? — сыронизировал Степан.

— А как же? Есть, — степенно произнес Калистрат. — И средняя есть.

Шедший слева Иван молчал, механически переставляя ноги и думая о чем-то своем.

— Вообще-то это одна и та же река — Виска. А у ней три рукава. Вот их и кличут: Большая, Малая и Средняя Виска. А начало она берет в Арарате.

— Где-где?

— В Арарате. Гора такая. Ледники тают, собираются в ручьи, а ручьи уже питают Виску.

— Даааа, — Степану вспомнился свой родной мир. Там была гора с точно таким же до боли знакомым названием.

— Скоро на месте будем.

Калистрат оказался прав. Не прошло и десяти минут, как отряд покинул лесную опушку и зашагал по широкой тропе, минуя большое возделанное поле. Один из поворотов тропы вел прямиком к реке.

Вскоре показалась и сама река — быстрый мутноватый поток шириною метров в пятнадцать нес свои воды вдоль поросшего мелким ивняком топкого берега. Ближе к берегу виднелось длинное бревенчатое строение с пулеметом на крыше и парой солдат, а чуть дальше, у самой реки, небольшой причал. Что было к нему пришвартовано — Степан поначалу даже не понял, и лишь когда отряд подошел совсем близко, наконец сообразил: да это же самый обычный плот! Безо всяких изысков — просто груда связанных промеж собою стволов. Причем бревна даже не потрудились как следует обтесать — там и сям торчали разномастные сучки и даже мелкие побеги. Там же, у причала, примостилась и небольшая сторожка, и стол, за которым восседали на деревянных чурбаках три бойца вермахта во главе с толстым щекастым роттенфюрером.

Стол был уставлен нехитрой снедью: раскрытые консервы с тушенкой, вареная картошка, столбцы ювелирно нарезанного сала ровными рядами возлежали на длинном расписном блюде. И свежайший хлеб, ароматный запах которого доносился даже сюда, до Степана. Только теперь он вспомнил, что за день, вобщем то, ничего и не ел. А когда узрел на столе еще и маринованные огурчики, то и вовсе потерял голову.

— Партизанен! — роттенфюрер улыбнулся, слез с чурбака и, придерживая рукой объемистый живот, подошел к отряду.

Бойцы, не дожидаясь команды, торопливо сдергивали надоевшие рюкзаки с мясом вепря, укладывали их прямо на небольшой плац перед пирсом и стремительно, все как один, направлялись к ранее виденному Степаном длинному строению, которое на поверку оказалось самой настоящей столовой. Солдаты же из компании роттенфюрера поднялись и занялись переноской мяса к торцу здания. Похоже, там находилась кухня. Стоять на плацу остались лишь сам роттенфюрер, старлей Коваль, да унтерфельдфебель Вагенер. Ну и Степан, естественно, любопытство которого оказалось намного сильнее голода. Ну где еще можно увидеть, как фрицы радушно встречают изголодавшихся партизан?

Вся троица беседовала на немецком. Ясен пень, Степан не понимал ни слова — лишь пялился по сторонам, да переминался с ноги на ногу. Внезапно его позвали. Тот самый, толстый фриц.

— Кон цу мир, Иван! Путем есть с тобой сало, масло, яйки. Путем пить шнапс и петь русски песня!

Степан не ломался. Да и чего ломаться то? Вчетвером они направились к столу роттенфюрера. Откуда-то, словно из воздуха, возник двухлитровый бутыль шнапса и четверка граненых стаканов. Первый тост выпили стоя: за здоровье матушки-императрицы, за фюрера Вебенбауэра и товарища Потоцкого. Что это за личности, Степан, конечно же, не знал. Затем выпили за прекрасных фройляйн. Третий тост дернули за тех, кто не с нами. Ну а потом пошло-поехало: пили за родственников и друзей, пили за каких-то сиртей, чтоб они все, одним махом, взяли да сдохли, потом еще за что-то пили… Степан не особо пытался вникнуть за что — ведь пьют, по сути, вовсе не ради тостов.

Вообще-то, роттенфюрер слегка лукавил — толстяк русский язык знал в совершенстве. Да и Рольф тоже. Они, в принципе, этот факт впоследствии и не старались скрыть, и даже просветили Степана на данную тему. Оказывается, в Советской Империи Рейха все немцы, от мала до велика, прекрасно говорили на русском, а русские, в свою очередь, на немецком. И вообще, страна то одна. Так, по сути, и должно быть! Степан многое хотел от них узнать. И обязательно узнал бы, не будь он сейчас настолько пьян. Последней разумной мыслью, перед тем как голова его поникла на стол, было: не забыть спросить Коваля, как вообще в их мире умудрилась появиться ТАКАЯ страна.

Утро встретило Степана ярким солнечным светом. Летом всегда так бывает. Вот, казалось бы, и спать хочется, но если уж ты с вечера не озаботился задернуть шторы, будь готов к тому, что едкие, назойливые словно туча комаров, солнечные лучи, будут атаковать твои очи. И сколько бы ты ни кутался в одеяло, сколько бы ни крутился, ни сунул голову под подушку, скрыться от них попросту невозможно. Вот и Степан в конце концов сдался. Сдался — и обнаружил себя лежащим в койке в одних трусах. Рядом с койкой, на колченогом казенном табурете лежала его одежда, сложенная аккуратной стопкой. Кроссовки тоже никуда не делись — смирно стояли себе под кроватью, ожидая пробуждения лежебоки-хозяина.

Комната, в которой пробудился Степан, оказалась самой что ни на есть обычной казармой: по обеим сторонам койки в два яруса, посреди них проход. Не широкий и не узкий, а именно такой, как положено. Ближе к выходу обнаружился и дневальный — тот истуканом стоял у трех флагов. И не надо иметь семи пядей во лбу для того, чтобы догадаться, что это за флаги. Единственным, пожалуй, отличием от всех казарм, виденных Степаном, было наличие у здешней внушительных размеров печки. Похоже, в этом мире с централизованным отоплением довольно серьезные проблемы.

Не считая дневального и Степана, казарма была абсолютно пуста. Койки, все как одна, идеально заправлены. Он неторопливо оделся, зашнуровал кроссовки, и, не желая выглядеть белой вороной, тщательно заправил свою.

Как Степан оказался в казарме? Один Бог ведает. Шнапс этого мира оказался слишком силен даже для тренированного на нескончаемых корпоративах Степанового организма. Последнее, что он помнил — как слегка, самую малость, прикорнул за столом в обществе двух немцев и какого-то старлея. Кажется, Коваля. Ну да черт с ним. Надо что-то делать, не век же сидеть в казарме, наслаждаясь казенным одиночеством.

Дневальный в форме войск вермахта отсалютовал ему поднятой вверх рукой, чему он, откровенно говоря, ничуть не удивился.

— Хайль, — произнес Степан и хотел было уже пройти мимо.

— Вам письмо, — дневальный извлек треугольный конверт из бокового кармана кителя, вручил Степану и отсалютовал еще раз.

Вид, что открылся с веранды казармы, ничуть не походил на виденный им вчера. Ни столовой, ни плота, ни причала не было и в помине. Степан находился на территории воинской части. Однотипные одноэтажные здания под «шубой» выкрашены в белый цвет, аллеи меж ними вымощены камнем. А еще в глаза бросается чертова прорва стриженых кустов, окаймляющих как аллеи, так и сами здания.

Степан спустился с веранды и, завидев первую попавшуюся беседку, присел на прохладную скамью. Вскрыл письмо. В письме Степану (вместо фамилии стоял прочерк) настоятельно рекомендовалось посетить местную комендатуру. Чуть ниже указывался и адрес: улица Буденного, кабинет номер двенадцать. Решив не медлить (мало ли какие у них тут могут быть порядки), он тотчас же отправился на поиски искомого объекта.

Здание комендатуры почти ничем не отличалось от прочих. Лишь пара часовых да небольшая металлическая табличка у входа помогли не пройти мимо. Часовые, мазнув взглядами по нездешнему прикиду пришельца, пропустили сразу. В кабинете с указанным номером его ожидал приятный сюрприз: за письменным столом восседала весьма и весьма миловидная девушка типично славянской наружности. На девушке был все тот же немецкий мундир, причем сидел он на ней просто великолепно. Точеная фигурка, теплые карие глаза. Нежная, чуть смугловатая кожа без единого намека на косметику и чуть-чуть, самую малость, вздернутый носик. У девчушки был настолько жизнерадостный вид, что на лицо Степана невольно, сама по себе, наползла идиотская улыбка, а настроение из черного похмельного поднялось до самых невероятных высот.

— Ух ты!!! — вырвалось у него и он застыл у двери, раззявив рот и не в силах отвести взгляд от прекрасного видения.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — девушка указала на стул и приветливо улыбнулась.

— Спасибо.

— Меня зовут фройляйн Катрин. А вы, надо полагать, тот самый вчерашний найденыш?

— Тот самый, — Степан рассмеялся. По комплекции он больше походил на слона, но уж никак не на какого-то там «найденыша». — Степан Махров, тридцать два года, не женат, вредных привычек не имею.

— Аха-ха! Так уж и не имеете? А кого вчера привезли пьяным в стельку? — миниатюрный пальчик обличающе уставился Степе в грудь. — Сейчас я буду заполнять вашу анкету. Большая просьба: отвечайте на поставленные вопросы четко, сжато. И не вздумайте лгать. За дачу ложных показаний у нас по закону предусмотрена смертная казнь.

Сурово. Степан передернул плечами. Впрочем, лгать он и не собирался. Минут двадцать девчушка забрасывала его вопросами: какими видами спорта занимался в своем мире, служил в армии или нет. Если служил — то в каких войсках. Кем работал? Знаком ли с кузнечным делом? С сельскохозяйственными видами деятельности? И прочее, и прочее, и прочее…

На все вопросы Степан отвечал степенно и обстоятельно. Особое внимание девушка уделила тому, приходилось ли ему работать на каких-либо должностях в госструктурах — мэрии, налоговой инспекции, министерстве и, в конце концов, так загоняла своими вопросами Степана, что тот не выдержал:

— Катрин, какая разница? Если говорить начистоту — все без исключения госструктуры я, мягко говоря, недолюбливаю.

— Ну вот и отлично! — Катрин облегченно вздохнула и позволила себе вымученно улыбнуться. — На этом допрос окончен и вы, Степан Махров, отныне по праву считаетесь гражданином Советской Империи Рейха.

Затем она нажала на какую-то невидимую кнопку и прямо из столешницы выехал тонкий продолговатый цилиндр. Девушка протянула к нему ладонь и нажала еще одну кнопку на скрытом пульте. Что-то в цилиндре мелодично звякнуло, а на ладошку Катрин упал черного цвета кругляш.

— Ваш аусвайс. Он практически не разрушим, однако я не советовала бы бить по нему молотком либо подвергать воздействию высоких температур — свыше восьмидесяти градусов по Цельсию. И не терять. Конечно, информацию всегда можно восстановить, но данная операция значительно пошатнет ваш годовой бюджет.

Кругляш, который теперь перекочевал в руку Степана, величиной был с таблетку аспирина и почти ничего не весил. На одной из его сторон выгравирован серп и молот, на другой красовалась во всей своей красе фашистская свастика.

— И все? Никаких документов?

— Это и есть ваш документ, — Катрин убрала упавшую на глаза прядь. — Аусвайс представляет собой информационную капсулу, в которой содержится весь перечень данных о вас, как о субъекте СИР, также через него проходят все ваши финансовые потоки, включая начисления по заработной плате, и автоматически изымается налог в размере десяти процентов от общей суммы.

— Немало! — Степан даже присвистнул.

— Да, немало, — с готовностью согласилась Катрин. — Но имейте в виду: государство находится постоянно в состоянии войны с самого начала его основания. А война, Степан, требует довольно высоких финансовых затрат.

С такой логикой просто невозможно было не согласиться.

— А с кем воюем, если не секрет?

— А никакого секрета! — Катрин белозубо улыбнулась. — Воюем с кочевыми племенами сиртей.

— И кто кого?

— В последнее время они нас. Ежегодно территория государства уменьшается на ноль целых три десятых процента.

— С ума сойти.

Степана крайне заинтересовало, что же из себя представляют эти сирти. Он никак не мог взять в толк: каким образом вооруженная до зубов огнестрельным оружием русско-немецкая армия умудряется год за годом проигрывать в войне с какими-то кочевниками.

Катрин словно прочитала его мысли:

— Не забивайте себе голову. Любые интересующие вас сведения можно узнать в терминале информационного центра. Давайте лучше поговорим о вас.

— А что обо мне говорить?

— Ну, например, давайте поговорим о том, чем вы будете заниматься в нашем мире. Судя по вашему досье, вы ни на что не годитесь.

— Это еще почему? — Степан не на шутку обиделся.

— Вы закончили институт связи, затем устроились работать по специальности. После двух лет работы ушли в бизнес.

— Ну да, — встрял Степан. Жить то как-то надо было. На инженерную зарплату особо не пожируешь.

— Поясню по порядку, — Катрин поднялась со стула, наклонилась к Степану и, глядя ему прямо в глаза, едва ли не по слогам произнесла. — Первое: институт связи. Связи в том понимании, которое вы вкладываете в это слово, у нас не существует. Второе: предпринимательство в нашей стране не особо приветствуется. Понимаете ли, у нас не считается престижным заниматься торговлей в то время, как люди гибнут на фронтах за то, чтобы вы смогли сделать лишний вдох.

Говорила она спокойно, без эмоций, но каждое слово, словно хлыстом, стегало душу Степана, заставляло его краснеть все больше и больше.

— Катрин, — произнес он, когда девушка закончила тираду и села на свое место. — Скажите, я вообще ни на что не годен?

— Вы служили в дивизионной разведке. Это уже кое-что. Но даже с таким багажом путь в регулярную армию для вас заказан. Поймите, наши дети начинают постигать искусство войны с восьми лет. Есть, правда, партизанские отряды… — она с жалостью посмотрела на Степана и, закусив губу, примолкла.

Зато у него чуток отлегло от сердца. Он еще знал слишком мало, практически совсем ничего ни о людях, ни о стране, в которой он оказался, но те люди, с которыми его уже успела свести судьба, были ему глубоко симпатичны. Люди эти были чисты… Чисты той первозданной чистотой, которая может возникнуть только в случае смертельной опасности, когда лишь вовремя подставленное дружеское плечо может помочь избежать неминуемой смерти.

— Катя, Катюша, Катрин. Я согласен. Давай, пиши меня к партизанам, — произнес Степан и на душе его сразу же стало легко и спокойно. Пожалуй, впервые с того самого времени, как он попал в этот запутанный, странный, невероятный, но вместе с тем такой притягательный своей новизной мир.

Катрин сидела все в том же кресле, подперев скулу маленьким кулачком. В глазах ее читалось уважение и что-то еще. Какая-то тихая грусть.

— Степан, понимаешь… — казалось, она не знала, как правильно сформулировать свою мысль. — Служба в партизанских отрядах опасна. Очень. Процент смертности у них в разы выше, чем в регулярных воинских подразделениях. Ты уверен что этого хочешь?

— Абсолютно, — он заставил себя беспечно улыбнуться. К чертям сомнения, когда решение уже принято.

— Тогда придется немного подождать. Я должна подобрать тебе пустую вакансию и поставить на довольствие. Также, на твой аусвайс будет перечислена некоторая сумма денег — это финансовая помощь, предусмотренная для таких случаев, как твой.

— Много было таких случаев?

— Не очень. Последний сильный наплыв эмигрантов произошел еще во времена Великой Отечественной Войны.

— Хорошо, я подожду. Когда мне можно будет подойти?

— Через полчаса. А пока, если хочешь, можешь погулять по территории, у нас тут очень красиво.

Насчет красоты Степан сильно сомневался. Ну что может быть красивого в казенной однотипности военного городка?

— Спасибо, — он хотел было уже выйти, но задержался у порога. — Катрин, а имеет ли право будущий партизан пригласить понравившуюся ему девушку в ресторан? За это его не расстреляют?

— Нет! — Катрин залилась звонким мелодичным смехом. — Не расстреляют. Вот только у будущего партизана пока нет ни копейки за душой!!!

— Ничего, мы подождем!

Довольный, как слон, Степан выбрался из кабинета и в мгновение ока оказался у выхода комендатуры. Пара часовых бросила на него удивленные взгляды. Видок у него, видать, был совсем обалдевший.

На «красоты» военного городка смотреть совсем не хотелось и Степан сразу направился к ближайшей беседке. Местное светило припекало уже вовсю, рубашка, мокрая от пота, то и дело норовила при каждом шаге прилипнуть к спине. К счастью, в беседке было чуток попрохладней. В ней он и осел, мысленно отсчитывая минуты да глядя в пространство парой воспаленных от недосыпа глаз.

За время отсутствия Степана в кабинете Катрин решительно ничего не изменилось. Девушка все также сидела за громоздким письменным столом и, смешно сморщив носик, придирчиво разглядывала себя в маленькое круглое зеркальце.

— Вот, возьми. Это свод законов. Выучи наизусть и не вздумай нарушить. Незнание закона не освобождает от ответственности.

Степан только сейчас заметил лежащую перед ней листовку.

— И еще… на твой аусвайс зачислена сумма в размере трехсот рублей. Немного, но вполне достаточно на первое время… — затем она встала и уже торжественно произнесла — Степан Махров, вы официально зачислены рядовым в партизанский отряд имени Ковпака!

Степан вытянулся по стойке смирно, неловко козырнул и совсем уже некстати гаркнул:

— Служу Советскому Союзу!!!

— На этом официальную часть попрошу считать законченной, — в глазах девушки заплясали озорные огоньки. — Можете приглашать свою даму куда хотите.

Степан не заставил себя долго ждать:

— В таком случае, сударыня, не соблаговолите ли вы пойти со мной в ресторан? Время и место можете выбирать сами.

— Соблаговолим, — Катрин игриво повела узкими плечиками. — Только у нас принято говорить не сударыня, а фройляйн.

— А почему не фрау?

— Ну хотя бы потому, что я не настолько стара и не замужем. Если бы вы меня назвали фрау, боюсь, пришлось бы применить табельное оружие.

— Прошу прощения. Так когда же мы сможем встретиться?

— Я заканчиваю после шести. А встретимся мы в «Пальмовой ветви». Там подают отличное жаркое.

— И как я смогу ее найти?

— Да просто спроси. Каждый знает, где находится «Пальмовая ветвь». А теперь иди, — Катрин сунула ему в руку листовку и чуть ли не силком вытолкала за дверь.

Степан медленно брел по одной из центральных улиц военгородка и тихо ругал себя за то, что не расспросил как следует девушку о том, как пользоваться аусвайсом. Есть хотелось невыносимо. А еще больше — пить. Нет, до шести он точно не протянет. В конце концов муки голода победили, и он свернул в первую попавшуюся забегаловку с абсолютно нечитабельным названием на немецком языке.

— Мне бы поесть чего, — обратился он к тощей чопорной официантке.

— Я бы посоветовала шверинский сырный суп на первое или гороховый суп с копчеными ребрышками. На второе есть хек, запеченный с картофелем. Могу еще предложить тушеную капусту с сардельками или свиную голяшку по-баварски.

— Давайте сырный суп и хек с картофелем. И воды.

Степану отчаянно хотелось бахнуть холодного пивка, но предстоящее свидание с девушкой напрочь лишало его этой приятной возможности. Не хватало еще дышать на Катрин перегаром!

Шверинский сырный суп на поверку оказался самой настоящей дрянью. Было в нем и молоко, и сыр, и бульон, и чертова прорва лука. В общем не то, нет, не то Степан ожидал от кухни своей новой Родины. То ли дело наваристый украинский борщ или, на худой конец, суп с грибами! А вот хек с картофелем оказался очень даже ничего. Утолив голод порцией супа, второе Степан ел уже не торопясь, смакуя и с любопытством глядя по сторонам. Правда, старания его оказались напрасны — забегаловка была самой что ни на есть заурядной. Стены окрашены в безрадостный серый цвет, монументальная стойка бара из мореного дуба, десяток не менее монументальных прямоугольных симметрично расставленных столов. Была она практически пуста — лишь четверка офицеров занимала самый дальний столик у восточной стены, подальше от окна.

Покончив с хеком, Степан с жадностью опрокинул в себя стакан воды и извлек сложенную вчетверо листовку, полученную от Катрин. Свод законов новообретенного мира оказался донельзя прост:

1. Дезертирство — Карается смертной казнью.

2. Мародерство — Все та же смертная казнь.

3. Изнасилование — Смертная казнь.

4. Взяточничество — Смертная казнь.

5. Использование служебного положения в личных целях — Смертная казнь.

6. Убийство — Смертная казнь (исключая случаи самообороны).

7. Лжесвидетельствование — Смертная казнь.

8. Неподчинение приказам старшему по званию — Смертная казнь.

9. Выброс мусора в неположенных местах — Штраф в размере двух месячных окладов.

На этом список обрывался. Лишь в конце, в самом низу, мелким шрифтом было добавлено предписание: Степану Махрову приказано явиться завтра, в восемь утра, к контрольно-пропускному пункту дивизии для передислокации на место прохождения дальнейшей службы.

— Сурово, — хмыкнул Степан. — Но, если вдуматься, вполне справедливо. С каждой минутой этот мир начинал ему нравиться все больше и больше. Развелась зараза — выкорчуй ее, оздорови общество. Это как борьба с колорацким жуком: если не отравил его сразу, то потом сколько не проводи с ним дискуссий, сколько не убеждай, а результат будет всегда один — твоя картошка окажется съедена. Его размышления прервала подошедшая официантка.

— Вы наверное нездешний, — произнесла она, четко выговаривая каждое слово. Видно было, что русский язык не является для нее родным.

— Да, — не стал отнекиваться Степан. — Я как раз хотел спросить вас о том, как я могу оплатить обед.

— В панели стола прямо перед вами встроенный терминал. Опустите в прорезь аусвайс и плата будет изъята автоматически. Там же, на цифровой панели, вы сможете посмотреть и свой баланс.

— Благодарю вас.

Он немного отодвинулся. Искомый терминал оказался именно там, где указала официантка. Аусвайс легко вошел в прорезь и тут же выпал обратно, а на табло почти мгновенно отобразились цифры: двести девяносто восемь. Итого, значит, обед обошелся Степану ровным счетом в два рубля. Недурно, совсем недурно. Вряд ли ужин в ресторане будет стоить намного дороже.

— Большое спасибо за обед. Все было очень вкусно.

— Не за что, — на вытянутом, чуть изможденном лице официантки появилась слабая улыбка. — Может вы еще хотели что-то спросить? Обычно новички любознательны как дети.

— А есть ли в городе что-то вроде архива или библиотеки? У меня и правда много вопросов.

— Есть конечно. Информационный центр совсем рядом, буквально через пару домов.

— Еще раз огромное спасибо.

Степан хотел было расспросить официантку о том, где находится ресторан «Пальмовая ветвь», но справедливо решил, что эти знания он может почерпнуть и в инфоцентре.

Здание инфоцентра встретило его полутьмой и прохладой. Большой зал оказался битком набит столами с терминалами. В широкие лицевые панели из все того же мореного дуба были вмонтированы плоские семнадцатидюймовые экраны. По виду мониторы весьма напоминали жидкокристаллические, но утверждать наверняка Степан, конечно же, не мог. Перед каждым монитором красовалась клавиатура с русско-немецким алфавитом, напоминающая стандартную земную. Хотя нет: при ближайшем рассмотрении она больше походила на клавиатуру от старинной печатной машинки. Клавиши нажимались с заметным усилием, затем в этом запутанном механизме что-то звякало, щелкало, и лишь потом на экране появлялась буква. Степан порядком запрел, прежде чем ему удалось разобраться с системами ввода-вывода и поиска информации. Наконец, методом проб и ошибок, он нашел ответ на первый из интересующих его вопросов: как и когда, образовалась СИР (Советская Империя Рейха). А образовалась она в июле 1946 года. Не раньше и не позже. И образованием своим она была обязана ничем иным как Великой Отечественной Войне. В принципе, люди и до этой даты перемещались из нашего мира в этот. Было даже несколько общин, точнее — мини-государств. Затем произошел так называемый «демографический взрыв» во времена Великой Октябрьской Революции. И это было неспроста. Дело в том, что сам механизм перемещения эмигрантов или, как их еще называют, «выкидышей», подразумевает огромное желание человека покинуть существующий (земной) мир. А желание такое возникает чаще всего под воздействием мощных катализаторов. Одним из основных таких катализаторов и есть войны.

Каким же был моральный облик этих эмигрантов? Сюда прежде всего попадали те, кто отчаянно не хотел войны. Никакой. Большую часть таких людей составляла интеллигенция. Далее шла прослойка «преследуемых». Под эту категорию попадали политические всех мастей, которых преследовали как в военное, так и послевоенное время. Ну и, наконец, «смертники». К «смертникам» причислялись те, кому смертельная опасность угрожала непосредственно. Была ли это пуля, граната или артобстрел — человек с определенным складом психоматрицы попросту исчезал из своего мира и переносился в мир, в котором сейчас оказался и Степан. Перемещение происходило мгновенно и практически бесшумно. И, к сожалению или к счастью, абсолютно безвозвратно. Прецедентов, чтобы «выкидыш» вернулся обратно, в свой мир, попросту не существовало.

Во времена Великой Октябрьской Революции количество перемещенных возросло настолько, что восемь существующих мини-государств при всем своем желании не могли вместить всех жаждущих. А желающих было не счесть. Белогвардейские офицеры, их семьи, «кулаки», враги народа, троцкисты, деятели науки, искусства и многие, многие другие. Что и говорить — даже одному из членов царской семьи, княжне Анастасии Романовой, к великому удивлению Степана, удалось бежать. Именно благодаря ее кипучей деятельности все существующие мини-государства были объединены в одно. Называлось новообразованное государство Великой Российской Империей и, с тех пор как княжна Анастасия Романова взошла на престол, границы его расширились далеко за пределы бывших восьми государств.

А деяния сии осуществить было очень непросто, ибо сам материк кишмя кишел местными жителями — пресловутыми сиртями. Туземцы, существа абсолютно гуманоидные, вели кочевой образ жизни и отличались крайней степенью кровожадности. Были у них свои вожди, были племена. В случае серьезной опасности племена объединялись и получалась такая мощная боевая машина, устоять перед которой не мог практически никто. Никто. Не считая княжны Анастасии…

Так вернемся же к 1942 году. Этот всплеск эмиграции был последним. Последним — и решающим. Так кто же переместился сюда за годы Великой Отечественной войны? Степан, в принципе, догадывался кто. И оказался прав. «Выкидыши» были и с той, и с другой стороны. Слишком многие люди не хотели воевать, слишком многие считали эту войну ошибкой. Огромное количество народа бежало столь нетривиальным способом из концлагерей, тюрем. Много было и окруженцев. Если верить статистике, «выкидышей» оказалось свыше двух миллионов человек. Просто грандиозное число. Степан только сейчас начал понимать, откуда столько пропавших без вести появилось за время войны. Сколько семей потеряли своих отцов и сыновей, сколько человеческой скорби сокрыто в одной-единственной строчке: пропал без вести!!! А между тем люди эти были живы-здоровы. Только вот назад пути не было. Билет «выкидыша» — это билет в один конец. И точка.

К тысяча девятьсот сорок пятому году население Новой Земли (оказывается планета эта имела именно такое название) приблизилось к отметке в 3,2 миллиона. Благодаря стараниям императрицы Всея Руси благословенной Анастасии Романовой, славной дочери императора Николая Второго и императрицы Александры Федоровны (урожденная принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская, четвертая дочь великого герцога Гессенского и герцогини Алисы, дочери английской королевы Виктории), все эксцессы между русской и немецкой стороной были сведены к нулю. И даже более того: сформировано новое правительство, которое мало того, что смогло удовлетворить интересы всех трех сторон, так еще и умудрилось со временем соединить в себе три абсолютно чуждых друг другу идеологии. Царизм, фашизм и социализм оказались сложены воедино, словно три части гигантского пазла.

В правительство вошли: со стороны престола — незабвенная Анастасия Романова (а к тому времени ей стукнуло уже сорок четыре года), со стороны советов — председатель нового ЦК КПСС — товарищ Гриценко, со стороны рейха — фюрер Юрген Гилленшмидт.

Примечательно, что со стороны царского дома пост в правительстве был пожизненным и передавался по наследству, а со стороны рейха и советов те же посты являлись хотя и пожизненные, но передаваться по наследству не могли. В случае смерти одного из его членов все дело решали выборы той правящей партии, которая лишилась своего лидера.

Анастасия Романова была мудрой женщиной. Личностью, возможно, намного опередившей свое время. Лишь одна она смогла спрогнозировать последствия этого шага, и теперь Империя пожинала плоды. И плоды эти не были горькими. Три абсолютно разных мировоззрения, словно животные-симбионты, сплелись воедино и повели к поистине величайшему прогрессу. Степняки, сирти, были отброшены далеко за границы Империи. Люди уже не так боялись за свою жизнь и, хотя население страны на шестьдесят четыре процента состояло из солдат, остальные тридцать шесть смогли жить вполне нормальной, цивилизованной жизнью.

Степан, читая все эти строки про райскую жизнь, наступившую на планете благодаря слиянию трех совершенно разных режимов, умом вроде бы понимал: да, такое возможно. Людей попросту приперли к стене. Не будь единого централизованного правительства — и кочевники давно стерли бы с лица земли назойливых пришельцев. Умом то он понимал, а вот сердцем принять никак не мог. Фашизм ему откровенно не нравился. Впрочем, также не нравился ему и социализм. По сути, эти режимы в его понимании являлись двумя сторонами одной и той же медали. Разница заключалась лишь в том, что Советы гноили в концлагерях свой собственный народ, а фашисты — чужой.

Не понимал он до тех пор, пока не наткнулся на мемуары самой императрицы, где черным по белому было написано: неважно какой режим стоит у руля страны, название является лишь ярлыком, этикеткой. Важны личности самих правителей, а также свод суровых, но справедливых законов, препятствующих появлению всяческой мишуры. Тех же казнокрадов, например. Еще одним признаком цивилизованного государства, писала Анастасия, является полное отсутствие бюрократического аппарата.

Чтож, с этим у них было все в порядке. Благодаря развитой компьютерной системе, а так же твердым рукам трех правителей, единственным документом для каждого жителя страны стал аусвайс, совмещающий в себе паспортные, банковские и налоговые функции.

В глазах зарябило. Степан отодвинулся от монитора и сомкнул веки. Дался ему тот фашизм! Может быть стоит принимать вещи такими, какие они есть? Особенно, если они несут благо! Если уж быть до конца объективным, слить воедино все факты, которые он узнал о положении здешних дел и сравнить их с положением дел в его стране, то хваленая демократия с позором проигрывает по всем статьям. Смогли бы алчные до поживы «дерьмократы» укрепиться на чужой, враждебной планете и при этом обеспечить людям нормальную жизнь? Ох, врядли. Ну да черт с ними. У него, Степана, дел еще просто по горло. И нечего рассуждать, а то голова лопнет как мыльный пузырь от излишка бестолковых мыслей. Вот, например: который сейчас час? А вот хрен его знает! Степан часы отродясь не носил, а мобилу посеял то ли у дружка-собутыльника, то ли таксист-прощелыга изъял, когда вытаскивал его тушу из салона такси. А Катя (так он мысленно окрестил Катрин), ясно сказала, что будет в «Пальмовой ветви» после шести. Хотя нет — чуть позже. После шести она только заканчивает работу. И где находится эта самая «Пальмовая ветвь»? Опять набивать пальцы о клавиатуру терминала было лень. Справедливо рассудив, что язык до Киева доведет, Степан оторвал взгляд от изрядно набившего оскомину монитора и вышел на свежий воздух. Воздух его ожиданий не обманул: и правда оказался свежим, как шестнадцатилетняя девчушка. Хоть ешь его, хоть пей полной грудью — все едино!

— Уххх, хорошо!!!

Размяв занемевшие мышцы, Степан двинулся по улице, высматривая витрины магазина, где можно было бы купить такое чудо техники как часы. Наконец он нашел то, что искал: небольшой магазинчик с крошечной витриной, в которой выставлены были вещи настолько несовместимые, что поневоле брала оторопь. К примеру, рядом с бритвенным набором (в коробке был помазок, нож для бритья и круглая баночка то ли с пеной, то ли с жидким мылом), красовался деревянный каркас с натянутыми на него женскими трусами весьма впечатляющего размера. По соседству, на красной бархатной подушечке, возлежал револьвер. По виду он был почти новый. И там же, рядом, блестела луковица часов — точь в точь как в старинных фильмах: круглые, на цепочке. Циферблат прикрывается золотой (или позолоченной) крышкою. А сверху, надо всем этим великолепием, красовалась надпись: «Скобяные товары Сары Арнштейн». Ну надо же! Что имя, что фамилия, показались Степану откровенно еврейскими и он, донельзя заинтригованный, толкнул хлипкую дверь.

Магазин и вправду изобиловал всем. Ну или почти всем. И вовсе не беда, что каждая вещь была едва ли не в единственном экземпляре. Как те же часы, например.

Познакомился Степан и с хозяйкой. Да и как было не познакомиться? Ведь сия дородная дама занимала как минимум четверть от площади самого помещения. Обрюзгшее, одутловатое лицо, складки жира, ниспадающие на шею, черные как смоль вьющиеся волосы и живые, весьма выразительные, глаза. Дама щеголяла в коротком темно-коричневом платье с натянутым поверх него белым передником — ни дать ни взять школьница на выпускном! У него отчего-то возникло стойкое ощущение, что нижнее белье, выставленное на витрине, принадлежит именно ей. И все-таки, как ни странно, вызывала эта женщина скорее симпатию.

— Тебе чего? — спросила она без обиняков на чистейшем русском.

— Часы. Ну и бритвенный прибор, пожалуй.

— И все? — дама залилась таким раскатистым, громоподобным смехом, что витринные стекла задребезжали, а невзрачный серый зверек, что сидел в подвязанной к потолку клетке, тихонько пискнул, упал на дно и больше не шевелился. Похоже, у бедняги было что-то неладно с сердцем.

Вдоволь насмеявшись, дама выбралась из-за прилавка, приблизилась к изрядно струхнувшему Степану и обошла того со всех сторон.

— Ишь ты, боец. В партизаны небось записался?

— В них.

— И тебе, значится, ничего не надо кроме часов и бритвы? — она опять захихикала.

— Да нет вроде. А что может быть еще надо?

— Ну… оружие например. Сапоги справные, одеяло. Портянки. Вот портки у тебя, — толстая рука схватила Степана за спортивки и дернула так, что тот едва успел их подхватить. — Потеряешь портки то. На первом же кусте и оставишь. А значит что? Пояс надо. Да и вообще — не портки это, а срам один!

Степан хотел было возразить: мол, видали мы, во что партизаны одеваются, но внутренний голос немедленно повелел ему заткнуться. Зачем зря нарываться на лишние неприятности?

А престарелая фрау Сара Арнштейн (если верить магазинной вывеске) меж тем довольно прытко забегала по магазину и перед Степаном мало-помалу стала возникать довольно внушительная куча всякого барахла. Портянки, револьвер, часы (те самые, что он видел на витрине), видавшая виды зубная щетка, пояс с российским имперским орлом на бляхе, бритвенный набор, кофеварка, широкополая соломенная шляпа, мачете с широким лезвием, ножны к нему, ватное двуспальное одеяло, моток лески, упаковка спичек, три рулона туалетной бумаги, котелок (слава Богу, новый), ложка, фарфоровая чашка с отбитою ручкою, средство для снятия лака, пара брюк цвета хаки, две упаковки патронов к револьверу, хромовые сапоги и ковбойская рубашка в клетку. Под конец бойкая старуха хотела еще всучить ему пушистые розовые тапочки с заячьими ушками, но тут уж Степан воспротивился не на шутку.

Примерочной в магазине, естественно, не было. Пришлось одеваться так, краснея под придирчивым взглядом престарелой фрау.

— Ну вот, вылитый партизан!

Степан зыркнул в зеркало и болезненно сморщился. Нет, так дело не пойдет. С тем незнакомцем, что уставился сейчас на него, он решительно не хотел иметь ничего общего: клетчатая рубашка, заправленные в сапоги брюки, с одной стороны — револьвер на поясе, с другой — длинное мачете в потертых ножнах. Наиболее всего его бесила соломенная шляпа, сдвинутая сейчас на затылок. В таком виде он будет выглядеть в глазах Катрин полным кретином.

— Я это… часы возьму. И бритву.

— Точно боец. Сказал — как отрезал! — к немалому удивлению Степана старуха не возмутилась. Даже более того — в глазах ее теперь явственно читалось уважение. — За все про все семнадцать рублей.

— Включая рюкзак?

— Нет уж. Лишний хлам тебе ни к чему.

— А зачем же вы тогда…

— Много будешь знать — скоро состаришься. Проживи вот с мое в военном городке, тогда и сам от скуки волком взвоешь.

— Мдааа…

Степан расплатился и, укоризненно покачав головой, направился к выходу.

— Погоди! — толстуха догнала его уже на улице, вручила увесистый пакет в лощеной бумаге. — Это тебе за моральный ущерб. Компенсация.

— Ну, спасибо.

— Удачи тебе, партизан.

* * *

Ресторан «Пальмовая ветвь», как оказалось, находился в самом центре — совсем неподалеку от комендатуры, в которой работала Катрин. С виду — точно такое же непримечательное здание, как и другие. Прямоугольный короб, покатая крыша из красной черепицы, узкие бойницы окон. Если рассматривать городок в целом, создавалось такое ощущение, что строился он по какому-то одному клише. Улицы все параллельны друг другу или идут под прямым углом, однотипные одноэтажные здания окрашены в один и тот же цвет — белый. Даже деревья, беседки и кусты расставлены строго по шаблону.

Все это было снаружи. Зато внутри ресторан Степана приятно удивил. Нет, ничего необычного, конечно. Видывал он и покруче, но, естественно, не в этом, израненном бесконечными войнами, аскетическом мире. Большой зал с нежно-лазурными стенами оказался наполнен под завязку светом, что лился из огромных хрустальных люстр, выполненных в виде цветков лотоса. Круглые стеклянные столы с резными ножками расставлены полукругом, давая возможность желающим покружить в танце посреди зала. Множество вьющихся по стенам лиан, гигантские пальмы в кадках, ненавязчивая, обволакивающая мелодичная музыка. И посреди всего этого великолепия были люди: и в военной форме, и в шикарных вечерних костюмах. Степан, в своей видавшей лучшие времена футболке и замызганных спортивных брюках в общую картину, конечно же, никак не вписывался. Но отступать было некуда — и он двинулся прямиком к указанному портье столику.

Катрин уже была там — он увидел ее болтающей с высоким блондином и почувствовал легкий укол ревности. Девушка тоже заметила Степана, быстро попрощалась со своим собеседником и приблизилась к столику:

— Привет партизанам!

— Привет, — нет, не ошибся он при первой встрече, девчушка была умопомрачительно, сногсшибательно хороша. — Присаживайся, — Степан вскочил, галантно помог девушке сесть, и вернулся на свое место.

Катрин была в форме, видимо, пришла прямиком с работы. Однако это ее нисколько не портило, а даже наоборот — добавляло своеобразного шарма.

— Катюш, ты уж сама себе что-нибудь выбери. Я в ваших названиях ни бум бум.

— Хорошо, — она послушно взяла в руки меню и углубилась в чтение.

Степан тоже взялся за свой экземпляр, полистал и, не мудрствуя лукаво, выбрал картофель под белым соусом, а также порцию мяса по-мюнхенски. Катрин в свою очередь заказала какую-то загадочную курицу «семь швабов».

— Что будем пить?

— А давай русской водки?

— А давай!!!

Когда официант удалился восвояси, Катрин чуть наклонилась над столом и плутовато улыбнулась:

— Как прошел день, солдат?

— И не спрашивай! — Степан махнул рукой. — Целый день как собака на цирлах. Все местные достопримечательности изучил.

— Ну и как тебе у нас?

— Честно? Не знаю. Вроде бы и знакомо все. Люди кругом живые, дома со стенами-крышами, а не какие-то там пирамиды. Но чуждое это все. ЧУЖОЕ. — Степан мог бы добавить, что с того времени, как он оказался в городе, какая-то паническая, острая тревога поселилась в самой глубине его естества. Мешала мыслить логично. Мешала адекватно воспринимать окружающую действительность. Хотелось кричать. Просто от ирреальности происходящего.

— У тебя сейчас сложный период. И не надейся, что сразу попустит.

— А попустит ли?

— Попустит, — Катрин уверенно посмотрела на Степана. Улыбки на ее лице уже не было. — Просто ты должен притереться к этому миру, а мир должен привыкнуть к тебе.

— Я попробую. Тем более, что мне повезло, и в этом мире есть ты.

— Ну сказал тоже. Я, между прочим, совсем не подарок.

— А ты мне любая нравишься, — произнес Степан и вдруг внезапно осознал: да, так оно и есть. И не было в его словах ни доли фальши. Это же уловила и Катрин. И, когда Степан накрыл своей рукой ее крошечную ладонь, лишь вздрогнула, словно испугавшись того, что между ними сейчас происходило.

Их молчание разорвал официант. Ни слова не говоря, он расставил на столе заказанные блюда и тихо удалился.

— Хочешь попробовать мою курицу?

— Неет, — есть почему-то совсем не хотелось.

— А тебя никто и не спрашивает! — девушка нацепила на вилку кусочек и силком засунула ему в рот.

— Да, характер у тебя тот еще, — рискнул заметить Степан и был удостоен шутливого щелчка по носу.

— Так ты собираешься меня поить?

— Один момент!

Нет, никогда еще, ни в этом мире, ни в том, не было ему так хорошо. Ужин был просто великолепен. Местная водка шла легко, но почему-то вовсе не пьянила, лишь тело становилось невесомым, словно пушинка. Казалось, дунь сейчас ветерок, и они улетят. Улетят лишь в только им известное место.

— А что это у тебя такое? — ноготок Катрин постучал по увесистому пакету в темно-коричневой лощеной бумаге.

— Подарок, — многозначительно изрек Степан.

— Ух ты! Интересно, от кого?

— Да так, от девушки одной.

— Ой, ври больше! — Катрин с деланным смехом откинулась на спинку стула, а ее теплые карие глаза потемнели и перестали быть такими уж теплыми.

— От фрау Сары Арнштайн, — произнес по слогам Степан и, гордый собой, налил еще по стаканчику.

— Не может быть!

— Еще как может.

— Сара Арнштайн — закоренелая торговка и, насколько я знаю, в жизни никому ничего не дарила дороже носового платка.

— Ну а мне подарила вот. Хочешь — посмотрим вместе?

— Спрашиваешь!

В мгновение ока упаковка была снята и на свет божий появилась кобура с пистолетом.

— Парабеллум Люггера под девятимиллиметровый патрон, — с лету определила Катрин. — Глазам своим не верю!

Пистолет действительно впечатлял. В свое время Степан увлекался стрелковым оружием, а потому не мог не оценить того, что попало сейчас к нему в руки. Мощная, почти безотказная машинка. Удлиненный ствол длиной сто пятьдесят миллиметров, магазин на десять патронов. Довольно толково сконструированный выбрасыватель: одновременно с функцией удаления стреляной гильзы он играл еще и роль указателя наличия патрона в патроннике. На его боковой поверхности имелась стрелка с указателем и надпись «GELADEN»(заряжено), которая была видна лишь когда пистолет заряжен. Вообще, чертовски дорогое оружие. Степану приходилось когда-то держать в руках похожий: тоже парабеллум, правда, более ранней версии под патрон семь шестьдесят пять.

А самое приятное было в том, что пистолет, который достался Степану, оказался совсем новым. Заинтригованный, он обратился к Кате и получил вполне исчерпывающий ответ: пистолеты такие производились в настоящее время, правда, весьма ограниченными партиями и лишь на одном заводе. Действующая же армия была в основном укомплектована Вальтерами П-38.

— Шикарная штучка, — Катрин вертела в руках пистолет и никак не могла на него наглядеться. — Тяжеловат немного, но оружие и должно быть таким.

— И правда шикарная, — согласился Степан.

— Я под тебя кобуру подгоню, если хочешь.

Ну вот и все. И не надо напрашиваться в гости. Предлог сам собой объявился.

— Давай прямо сейчас? А то я тебя уже целый день знаю, а в гостях так и не был ни разу. Да и съедено уже все.

— Ладно, пошли, — Катрин не стала изворачиваться, позволила себя вывести из ресторана и даже взять под руку. Была она сейчас немного пьяна, и у Степана возникло что-то вроде угрызений совести. Дескать: благодаря алкоголю охмурил девушку. Впрочем, продолжалось это всего лишь миг. Угрызениями совести он страдал крайне редко, считая это дело бесперспективным, а порою даже вредным.

Жилище у Катрин оказалось весьма скромным. Располагалось оно в типичной постройке казарменного типа, которые были тут повсюду. Казарму просто-напросто перепланировали: разделили перегородками в полкирпича, оштукатурили, подкрасили кое-где, а потом взяли, да и нарекли апартаментами для младшего офицерского состава. Одна-единственная комната в шестнадцать квадратов со встроенной кухней-американкой, широкий диван, стол, стулья из мореного дуба и монументальный шкаф из все того же материала. То ли дуба у них просто завались, то ли такова местная мода, Степан не знал. Да и вникать в это дело особо не хотелось. Рядом с ним сидела очаровательная девушка. Степан обнял ее и почувствовал, как Катрин доверчиво прижалась к нему всем телом. И внезапно страх, преследующий его весь день, растаял, уступая место какому то теплому, светлому чувству. Любили они друг друга сильно, неистово. Любили так, словно это было в последний раз.

Утром, когда Степан проснулся, девушки уже не было. Лишь на столе лежала короткая записка: часть, в которой служила Катрин, перебрасывали на Восточный фронт.

* * *

— Аусвайс!

Высокий, плотный немец со шмассером наперевес, преградил дорогу Степану и теперь молча ждал, пока тот роется у себя в карманах. Наконец искомый предмет был найден, постовой опустил его в приемное отверстие портативного терминала, что болтался у него на брючном поясе. Тот пискнул, на цифровом табло возникли какие-то знаки.

— Можете идти, — мгновение — и таблетка аусвайса перекочевала вновь в руку Степана. — Ваш транспорт уже стоит на седьмой площадке.

Степан не заставил себя долго ждать, поблагодарил и вышел за ворота контрольно-пропускного пункта. Седьмую площадку найти было совсем не сложно. Сразу за воротами КПП начиналась мощеная крупным булыжником пустошь. Через определенные промежутки ее рассекали белые разделительные полосы с намалеванными на них номерами. Почти вся она была запружена гужевым транспортом: разномастными телегами, тачанками. Попадались даже кареты. Степан увидел парочку и подумал, что кареты, скорее всего, играют здесь роль штабных машин. Народа тоже было немало. Он протиснулся через кучку мужиков крестьянского вида, обошел группу офицеров и оказался у площадки с искомым номером. Патрульный не соврал: там действительно уже стоял транспорт. Шестерка лошадей, запряженная в длинный, крытый брезентом фургон, тоскливо тыкалась мордами в землю в тщетной попытке найти хоть какую-то зелень.

— Здоровеньки буллы! — поздоровался возница, безошибочно угадав в Степане своего пассажира.

— И вам не болеть!

Возница ему понравился. Седой, усатый, но еще бодренький старикан ныть и жаловаться на жизнь явно не собирался. Ну чем не идеальный попутчик?

— Давай, сидай, хлопэць. Зараз ище одын такый як ты бешкетнык зъявыться, та й пойидемо.

Степан раздвинул полог фургона и крякнул от неожиданности — тот был заполнен почти до отказа, заполнен весьма и весьма разношерстной компанией. Такую вот «компанию» можно встретить у любого военкомата, когда призывников еще не успели переодеть и они щеголяют кто в чем. Абсолютно разные, как по стилю одежды, так и по духу люди. Единственное, пожалуй, отличие состояло в том, что возраст у многих был отнюдь уже не призывной. А хотя нет — вот оно, еще одно отличие. Сидит себе, скукожившись, словно воробушек. Тощая, какая-то вся угловатая, девчонка-подросток. Огненно-рыжая спутанная шевелюра, перепуганные глаза, очки на носу с N-ным количеством диоптрий, замызганные джинсы и разорванная на плече блузка.

Степан забрался в повозку, поздоровался и завертел головой по сторонам, прикидывая, куда бы посподручней примоститься. Выбора особого не было: пара мест у самого края да еще одно между небритым жирным боровом и мужиком средних лет в кепке пирожком. От «борова» откровенно попахивало потом. От мужика в кепке — крепким перегаром. Смешиваясь, эти два запаха составляли такое неповторимое амбре, что на глаза набегали непрошенные слезы. А так как Степан не был ни мазохистом, ни экстремалом, то выбрал, естественно, место с краю. И к воздуху свежему поближе, и по сторонам поглазеть можно, если полог не полениться откинуть.

Едва он успел присесть, как появился последний пассажир. Это был совсем молодой парень лет семнадцати. Интеллигентное лицо, челка с пробором, худощавый, как и большинство подростков. В общем, ничего примечательного. Парнишка, не раздумывая, приземлился подле толстяка и закрыл глаза, словно отрешаясь от этого мира.

Не прошло и минуты, как фургон тронулся. Ехали медленно. То ли старик-возница жалел лошадей, то ли спешить было действительно некуда. Впрочем, Степана это устраивало. Он созерцал проползающие мимо них пейзажи, прихлебывал воду из фляги, позаимствованной им у Катрин, да время от времени поглядывал на попутчиков. Оценивал, анализировал каждого из них. И выводы его не были утешительными. С ним ехал «сырой материал», не бойцы. Единственным здесь, кто мог назвать себя бойцом, не покривив при этом душой, был сам Степан. За плечами три года разведбата, отнюдь не безоблачный бизнес с регулярной стрельбой и поножовщиной. До этого спортшкола, бокс.

Нет, не было среди его попутчиков бойцов. Школьники, студенты, слесаря-сантехники, музыканты, завсегдатаи пивнух — вот эти были. Да что там говорить — был даже самый настоящий эмо — неразговорчивый гнусавый парнишка с розовым шарфиком на шее. А вот бойцов не было. И о чем думали те, кто отправлял в партизанский отряд такой винегрет? Степан только диву давался да тихо матерился, сплевывая вязкую слюну в пропыленный кювет.

Новобранцы, все как один, перепуганы до предела. Некоторые молчаливы, некоторые наоборот — излишне разговорчивы. Не надо быть дипломированным психологом для того, чтобы поставить всей без исключения компании один и тот же диагноз: «синдром выкидыша».

Остановились на привал у подлеска, сходили по нужде и вновь двинулись по ухабистой дороге, потихоньку углубляясь в самую гущу леса. Степан на всякий случай расстегнул кобуру, извлек пистолет и снял его с предохранителя. Деревья здесь подходили вплотную, фургон едва протискивался между замшелыми изогнутыми стволами. Сообразить засаду в таких условиях — это как два пальца об асфальт. Завидев манипуляции Степана, вся компания настороженно примолкла. До них только сейчас начало доходить что они, в сущности, не бессмертны, и мир, который их окружает, полон опасностей и угроз. Причем не выдуманных, а самых что ни на есть осязаемых. Но, слава тебе, Господи, все обошлось. Прошло минут сорок, и фургон подкатился к массивным деревянным воротам. Сверху над ними красовался большой щит с надписью: «Имперский тренировочный лагерь имени Ивана Сусанина». Степан размял затекшие ноги и позволил себе скупо улыбнуться. Теперь все стало на свои места. Местное начальство оказалось не настолько тупым, как поначалу ему подумалось. Необстрелянных новичков отправили не прямиком к партизанам, а сначала в учебку. И это было правильно. Логично. Почему вместе с ними загребли и Степана? На этот вопрос ответа пока не было. Да он и не унывал особо: лишнее время, проведенное в учебке, еще никому и никогда не вредило.

Новобранцев строем провели на территорию тренировочного лагеря, на пятнадцать минут реквизировали аусвайсы. Затем была дезинфекция, душ, путешествие на промсклад, оружейку, короткая лекция по правилам поведения на территории данного объекта и, в заключении, водворение в казарму. Благодаря всем этим манипуляциям, Степан (как, впрочем, и остальные его попутчики) обзавелся новехонькой, с иголочки, советской формой рядового времен Великой Отечественной Войны, бруском мыла, тюбиком зубной пасты, казенным вафельным полотенцем, простеньким бритвенным станком, упаковкой носков и парой песочного цвета ботинок из кожи какого-то местного животного. Ботинки были добротными и вместе с тем легкими — идеальное сочетание для разведчика.

Но наиболее ценным приобретением по праву являлась винтовка: самая настоящая трехлинейка или, иначе говоря, винтовка Мосина. Да, оружие устаревшее, спора нет, но чертовски надежное. Калибр семь шестьдесят два миллиметра, магазин на пять патронов, съемный штык. Точность стрельбы весьма впечатляющая: гарантированное поражение одиночной цели на дистанции до четырехсот метров. С использованием оптики — до восьмиста метров. Выдали и нож: стандартный, армейский, образца тысяча девятьсот сорокового года.

Вообще Степану было невдомек: почему на вооружении Империи не стоят те же «калаши» например? Конструкция их наверняка известна. В технологии изготовления так же ничего архисложного нет. Учитывая то, как обстоят тут дела с компьютерными технологиями, научно-технический прогресс родимой Земли шагнул не намного дальше. Так в чем же дело?

ГЛАВА 2

— Рядовой Махров!

— Я!

— Выйти на огневой рубеж!

— Есть!

Степан плюхнулся брюхом на мокрую траву у метки двести пятьдесят метров и неторопливо прицелился.

— Огонь!

«Мосинка» плюнула и на мишени, прямо в центре, появилось аккуратное отверстие. Он повернул рукоять затвора влево, отвел его назад до отказа, затем единым, заученным движением дослал затвор вперед и повернул рукоятку вправо.

— Огонь!

Прозвучал еще один выстрел. На этот раз в девятку.

— Отставить стрельбу! Перейти на следующий рубеж!

Гоняли новобранцев нещадно. Причем инструкторов было едва ли не столько же, сколько самих учеников. Было это немного нерационально, но, если вдуматься, вполне логично. Таким образом улучшалось не только качество обучения, но и, несомненно, увеличивалась скорость.

— Огонь!

Степан выстрелил вновь. Опять в десятку.

— Рядовой Махров!

— Я!

— Приведите оружие в порядок и можете быть свободны!

— Есть!

Он подхватил «мосинку» и направился к столу. Теперь следовало ее разобрать, тщательно почистить и смазать. Вскоре таким же образом освобождены были еще два человека из его отделения: рядовой Радченко, рядовой Федотов, а чуть позже, что Степана нисколько не удивило, рядовой Некрасова — та самая невзрачная девушка-подросток с огненно-рыжими волосами. Несмотря на плохое зрение, стреляла она просто отменно. Что тут поделаешь? Дар божий.

Некрасову готовили на снайпера. И не смущал инструкторов ни возраст (а ей не было еще и шестнадцати), ни то, что без своих очков девушка полностью теряла боеспособность. Просто снабдили ее еще одним экземпляром очков, обязав его носить всегда при себе во избежание аварийных ситуаций и на этом все.

— Ребята, пошли в гаштет сходим, — одежда на ней была вся мокрая, хоть выжимай.

— Я за, — Степан забросил винтовку за спину и в темпе принялся собирать принадлежности: протирку, шомпольную муфту, масленку, ершик, дульную накладку для чистки ствола.

— Я тоже за, — протянул, по обыкновению чуть подумав, Радченко.

Федотов просто молча кивнул.

Гаштет — по сути самая обыкновенная забегаловка на территории тренировочного лагеря, был настоящей Меккой для всего рядового состава. В этом мире солдатам, оказывается, не возбранялось в обед и вечером, после отбоя, побаловаться вином или бокальчиком холодного, как лед, пива. В разумных пределах, естественно.

До искомого заведения припустили чуть ли не бегом. Вообще, климат на этой планете, с точки зрения Степана, был излишне жарковат. Под гаштет была отведена четвертая часть длинного здания неподалеку от КПП. Остальную часть его занимала столовая. Причем, что интересно, была она общей — как для солдат, так и для офицерского состава.

Помещение встретило приятным полумраком и долгожданной прохладой. Компания немедленно плюхнулась за ближайший столик и блаженно расслабилась. Подошла официантка, молча приняла заказ и удалилась, повиливая узкими бедрами, обтянутыми короткой форменной юбкой.

— Как думаете, сколько нас тут продержат? — произнес Федотов.

— Может месяц, может два, а может и все полгода, — Радченко взял со стола салфетку и вытер вспотевший лоб. — Пока готовы не будем.

Степан перечить не стал. Была у него одна мыслишка, но делиться ею ни с кем пока не хотелось.

— А почему вы думаете, что выпустят всех одновременно? — подала голос девушка.

— В смысле?

— Инструктора к нам присматриваются. Смотрят: кто на что способен, у кого к чему наклонности имеются, — она буквально читала мысли Степана. — Опять же, уровень подготовки у всех разный. Нет, не выпустят нас всех сразу.

— Как раз НАС — выпустят, — Степан намеренно сделал ударение на слове «нас». — И окажемся мы, скорее всего, либо в одной группе, либо расфасуют нас по аналогичным группам из других отделений.

— Почему ты так думаешь?

Их разговор невольно прервала официантка: быстро расставила бокалы с пивом и удалилась под восторженные взгляды Радченко с Федотовым.

— Ладно, давайте рассмотрим кандидатуры каждого из нас. Итак: Некрасова у нас снайпер. Так?

— Так, — не стала спорить девушка. — Только меня Женей зовут.

— Очень приятно, Женя. Я Степа.

— И мне. А вас как?

Радченко привстал со стула и представился:

— Юрий.

— А я — Игорь! — Федотов первым подхватил бокал. — Давайте, за знакомство!

Выпили. Похрустели орешками, благо они были тут бесплатными и прилагались к пиву как неотъемлемый аксессуар. Затем Степан продолжил:

— Вот ты, Игорь, на средние дистанции стрелок просто отличный, а в ближнем бою боец из тебя никакой. Юрий же наоборот: в ближнем бою — опасный противник, а стреляет посредственно. И отпустили его сейчас с нами лишь потому, что толку от его стараний на стрельбище ровным счетом никакого. Каждый человек имеет свой предел, планку в той или иной сфере деятельности.

Спорить никто не стал. Незачем спорить, если все, сказанное Степаном, верно от первого до последнего слова.

— А ты? — Женя поправила упавшую на глаза челку. — Ты какой боец?

— Ну… — затруднился с ответом Степан. — Скажем так. Универсальный. Почти.

— А так бывает?

— Бывает. Ближний бой, средний бой. При необходимости могу за снайпера.

— Понятно, — сказал Юрий. — Ты как футболист на скамье запасных. В случае смерти кого-то из нас становишься на его место.

— Можно и так сказать.

Тут в разговор вклинился Игорь:

— Степан, а ты сам как думаешь, надолго мы здесь застряли?

— Месяца на три. Примерно. Насколько я понимаю, дела у них на фронтах сейчас не очень, каждая минута дорога. Да и инструктора настоящие профессионалы. За это время из сырого материала с хорошими задатками можно сделать вполне приличных бойцов.

— Понятно, спасибо.

Они опять налегли на пиво. Каждый думал о чем-то своем. Степан, например, думал о том, что, пожалуй, инструктора слишком спешили. Шутка ли — едва новобранцы успели переступить ворота лагеря, получить обмундирование и оружие, как их сразу же взяли в оборот: спортзал, пятнадцатикилометровый кросс, стрельбище… Похоже, здесь действительно не привыкли тратить времени понапрасну. Он потянулся к луковице часов, купленных в свое время у старой торговки: почти девять. Еще час, и на улице будет совсем темно. Интересно, какие здесь звезды? Смешно конечно, но за все время пребывания в этом мире он так и не удосужился хотя бы раз поднять глаза к небу.

— Может, еще по пиву?

— Нет, лично мне уже хватит, — Степан вернулся к реальности и посмотрел новыми глазами на тех людей, с кем ему, скорее всего, придется идти рука об руку по тернистым дорогам войны. Радченко Юрий. Вот он, сидит перед ним, здоровый, неповоротливый как бульдозер. С виду — лет тридцать-тридцать пять ему. Наверняка бывший борец. Говорит мало. В основном слушает и молча мотает на ус. Игорь Федотов. Этому больше двадцати не дашь. Умное, интеллигентное лицо. Телосложение среднее, стрижка ежиком и вездесущие прыщи: на лице, руках, шее — в общем везде, куда только можно дотянуться взглядом. Ну и, конечно, Женя Некрасова. Ее он успел разглядеть как следует еще раньше, в повозке. Тощая, плоская как доска девочка-подросток лет пятнадцати от роду, а быть может и того меньше. Кожа белая, веснушчатая. Яркая огненно-рыжая шевелюра и очки с круглыми стеклами в тонкой никелированной оправе. Волосы у Жени доходили до плеч и являлись самым что ни на есть демаскирующим фактором. Вот, пожалуй, и все. Разве что, возможно, добавят парочку новых людей. Специфику партизанской войны Степан знал хорошо и то, что в данном тренировочном лагере готовят именно компактные диверсионные группы, понял сразу еще по методам тренировки.

— Пойдемте в столовую.

— Так, может быть, лучше тут поужинаем?

— Я пас, — Степан с кряхтением поднялся со стула. Тело, вымученное дневными тренировками, мстило теперь ноющей болью во всех конечностях. — В столовой кормежка бесплатная, а в гаштете придется отдавать свои кровные.

— Ой, да ладно! Максимум два рубля! — Женя, казалось, не на шутку поразилась скаредности Степана. Но тот был непоколебим:

— Тут два рубля, там два рубля, и ходи потом с голой жопой. Нет уж, увольте!

Он встал из-за стола и побрел к выходу в гордом одиночестве. На самом деле скрягой Степан никаким не был — просто в голове крутилась все это время какая-то мысль, дельная до невозможности. Он хватал ее за хвост, пытался удержать, но эта зараза умудрялась ускользать вновь и вновь. Неуловимая, словно солнечный луч. Степан отчетливо понимал, что что-то упускает, точнее — упускают инструктора в своих толковых и чертовски интенсивных тренировках. А потому денежка ему еще пригодится. На что? Пока хрен его знает. Но то, что карман запас не тянет — так это точно. Сидел в столовой, жевал полевую кашу с котлетой, запивал все это дело компотом из сухофруктов, а упрямая мысль все равно не возвращалась. В конце концов плюнул и решил завтра по свободе вновь посетить информационный центр.

Когда Степан покинул столовую, на улице уже было темно. Вместе с темнотой пришла и благословенная прохлада. Он жадно вдыхал полной грудью чуть сладковатый, ароматный воздух, брел себе по аллее куда глаза глядят, да время от времени поглядывал на небо. А на небе сияли звезды. И не было среди них ни единой, которую Степан смог бы опознать.

Казарма встретила его храпом и тихими всхлипами. Кто-то из «перемещенных» плакал. Плакал о той, прошлой жизни. А может быть ему пришлись не по душе чужие звезды?

* * *

— Отделение подъем!!!

Ну вот и начался новый день. Степан мгновенно вскочил, напялил на себя гимнастерку, брюки и уже не спеша, явно рисуясь, шнуровал боты. А почему бы и нет? По времени он так и так был первым.

— Слушай мою команду! — вещал темноволосый инструктор с четырьмя звездами на погонах (ну надо же — целый капитан!). — Делаем кросс в двадцать пять километров по пересеченной местности. Налегке. Кто сойдет с дистанции — двое суток потом чистит сортир. Вопросы есть?

Вопросов не было. Был конечно один вопрос — насчет завтрака. Но, как водится, никто его озвучивать не стал. Лишь немой солдатский укор курился в воздухе над головой капитана, да где-то там, за окном, весело цвиринькала какая-то птаха. Уж ей то утренний кросс наверняка не светил!

Бежали хорошо, слаженно. Бежали так, словно этим только и занимались всю жизнь. Степан не переставал удивляться: как так? Люди то вроде и по годам, и по физической подготовке разные, а вот поди ты — продолжают себе бежать, как ни в чем не бывало. Бежит даже девчушка Женя. Свои рыжие патлы сколола в хвост. На лице — выражение непомерного упрямства. Нет, такая ни за что не отстанет. А может быть все дело в том, что люди сюда попадают определенного склада? А почему бы и нет? Степан на месте тутошнего руководства тоже бы так делал — брал, да и фасовал «выкидышей»: того в диверсионную группу, того в регулярную армию, того в дворники, а того так вообще дегустатором на спиртзавод. Он улыбнулся своим мыслям и как следует наподдал, обгоняя конкурентов одного за другим. Обогнал и инструктора — капитан лишь молча указал рукой направление движения. До чего же хорошо! Как же ему этого не хватало!!!

— Не гнал бы ты так, а? — Юрий Радченко, натужно пыхтя, поравнялся со Степаном, и они побежали бок о бок. — Тут такое дело. В общем, посовещались мы с ребятами вчера, когда ты ушел.

— И как? Надумали что?

— Надумали. Решили форсировать события и уже сейчас начать проситься в одну группу.

В принципе, Степан ничуть не был удивлен. Он и сам хотел предложить подобное.

— Понимаешь, — продолжал между тем Юрий, — в отделении мы лучшие. Так?

— Так.

— А кому ты готов доверить прикрывать свою спину? Профессионалу, или человеку, который не в курсе с какой стороны ствола может вылететь пуля?

— Ну вообще-то до профессионалов вам всем еще далеко, — авторитетно заметил Степан. — И насчет того, что кроме нас в отделении одни бездарности сидят, тут ты тоже погорячился. Большинству, для того чтобы раскрыться, требуется время. А вот относительно всего остального — да, ты прав. Вам бы свою спину я доверил.

— Договорились, значит.

— Договорились.

Степан замолк и сосредоточился на ритмичном дыхании.

Местность, по которой продвигался отряд, постепенно понижалась. Изменялся и лес: среди сосновых пород все чаще и чаще стали попадаться лиственные. Запахло свежестью, нос Степана безошибочно уловил близость воды. И правда — очень скоро они выбежали к берегу небольшого озерца. Вот она, конечная точка их маршрута! С ходу искупались, попадали кто где и удовлетворенно расслабились, нежась под лучами теплого июльского солнца.

Внезапно подумалось о Катрин. Как она там, воюет на Восточном фронте, такая вся из себя хрупкая, тонкая как тростинка? А он, здоровенный боров, распластался на пляже, вывалил кверху мохнатое брюхо и принимает солнечные ванны. А потом побежит обратно в лагерь и будет опять гонять балду то на стрельбище, то на уроках по рукопашному бою и саперному делу. По большому счету, Степану все это обучалово было и на фик не нужно. Зачем, спрашивается, в сотый и тысячный раз делать то, что и так доведено да автоматизма? Повинуясь мгновенному импульсу, он вскочил и направился к инструктору.

— Товарищ капитан! Разрешите обратиться!

Инструктор сидел на берегу, по-мальчишески свесив ноги в теплую, чуть мутноватую воду и отрешенно наблюдал за тем, как их покусывает любопытный малек.

— Валяй.

— Считаю мое дальнейшее пребывание в тренировочном лагере бесполезным и прошу направить меня на Восточный фронт.

— О как! — капитан даже не поднял глаз. Казалось, личность малька интересовала его гораздо больше, чем личность самого Степана. — И чем ты аргументируешь свою просьбу?

— Я достаточно подготовлен для ведения боевых действий.

— И все?

— Так точно!

— Аргументация какая-то у тебя не полная.

К капитанской ноге подплыл малек побольше. Скорее даже не малек, а престранная колючая абракадабра.

— Укусит, товарищ капитан!

— Если не шевелить, не укусит.

«А ведь он совсем еще молод» — подумалось Степану, глядя на скуластое загорелое лицо с безмятежными голубыми глазами. Лет двадцать пять, не больше.

— Продолжай. Что там у тебя?

— Девушка там у меня.

— Ясно. А я-то грешным делом подумал, что это у тебя патриотизм пробудился.

— Так неоткуда ему пока взяться, патриотизму то! Я в вашем мире без году неделя.

— И то правда, — капитан подумал с минуту, а потом медленно, словно нехотя, продолжил, — к девушке ты своей на фронт не попадешь. Это раз. Сегодня вечером получишь сержантские лычки и назначение на место командира диверсионной группы — это два. В тренировочном лагере ты находишься не просто так, а подбираешь в свою собственную группу подходящий контингент — это три.

— А почему меня раньше об этом никто в известность не поставил?

— А зачем? — удивился капитан.

— Ну… я бы не теряя времени контингент подбирал.

— Так ведь подобрал уже, — он протянул руку к гимнастерке, извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Вот утвержденный перечень группы.

— Могу я ознакомиться? — сейчас Степану очень хотелось, чтобы та рыбина, которая приглядывалась к мизинцу инструктора с чисто гастрономическим интересом, сделала свое черное дело.

— Да пожалуйста! Рядовой Юрий Радченко, рядовой Игорь Федотов, рядовой Некрасова. Я не ошибся в Ваших предпочтениях?

— Нет, пожалуй, — буркнул Степан.

— Так же командованием было решено усилить группу рядовым Алексеем Рядновым и Дмитрием Бавиным.

— Понятно. Когда выдвигаемся?

— Через неделю. Все инструкции получите позже.

Время близилось к обеду, когда отряд, вконец разморенный после купания, вернулся на территорию лагеря. Степан первым делом метнулся в столовку, а затем уже, с набитым брюхом и новыми мыслями в голове, заглянул в информационный центр. Итак, сирти. Кто они? Правильно, кочевники. Какое оружие они используют в бою? Компьютер исправно выдал: оружие дальнего боя — лук; оружие ближнего боя — короткое копье с серповидным обоюдоострым наконечником. И все. Ни топоров, ни метательных ножей. И до арбалетов либо еще не доросли, либо устои их общества настолько патриархальны, что начисто отвергают все новое. Каковы их тактика и стратегия в бою? Тут Степана ожидало кое-что интересное. Оказывается, до образования Империи СИР тактика сиртей была крайне проста: собирается пара-тройка племен, седлают своих пегих низкорослых лошадок и с криками и гиканьем несутся по полю прямиком на стан врага. А вот после, когда новоорганизованная Империя стала на ноги и нанесла им несколько убедительных поражений, кочевники стали гораздо расторопнее. Во-первых, со всем тщанием подбирали теперь наиболее уязвимые участки обороны. Во-вторых, долой лошадки, да здравствует пеший строй. И мало того: едва по ним открывали огонь из автоматического оружия — сирти тут же падали наземь и наступали уже ползком, пядь за пядью приближаясь к траншеям своего исконного врага. В-третьих, нападать стали чаще всего в ночное время суток. И тактика эта, надо сказать, давала весьма и весьма ощутимые результаты. Последние три года Империя терпела поражение за поражением. Границы ее непрерывно сужались. Не катастрофически, но зато с завидной регулярностью. Кто бы мог подумать, что какие-то кочевники с реликтовым оружием найдут, что противопоставить пуле!

— Так, — Степан почесал затылок и уставился в монитор осоловевшими глазами. — Вывод какой?

А вывод плавает на поверхности. И прост он до безобразия. Кочевники на дальних и средних дистанциях противники никакие. А вот ближние дистанции — это да, их конек. «Коронка», так сказать. Каким оружием располагает Империя в ближнем бою? Рядовой армейский состав, практически поголовно, вооружен винтовками Мосина. Автоматы можно не считать — процент их весьма невелик. А значит штык, штык и еще раз штык. Штык у винтовки Мосина довольно своеобразный: четырехгранное лезвие с долами*.

–

*Долы (дол), также дола, от общеславянского корня dol — яма, низина — желоб, продольное углубление на лезвии, предназначенное главным образом для его облегчения с сохранением прочностных характеристик.

–

Крепеж — трубка со ступенчатой прорезью и пружинной защелкой. Крепится все это дело даже не к ложе, а прямиком к стволу. Отсюда вопрос: надо ли такое чудо-юдо Степану? Нет, не надо. Его проще вообще снять, чтобы не утяжелять винтовку. Как по его скромному разумению, так лучшего оружия для ближнего боя чем черкесская шашка времен Кавказской войны, не найти. А поэтому придется самолично заказывать опытный образец в местной кузне. За свои кровные, разумеется. Выходит, не зря экономил на платных гаштетных обедах, предпочитая давиться сытной, но чертовски однообразной кухней бесплатных столовых. Да, пожалуй, с этого надо начинать. Помещение инфоцентра Степан покидал в приподнятом настроении. Появилась цель — работай на ее осуществление. И будет тебе счастье.

Кузня в лагере действительно была. А так как Степана не трогали, давая, видимо, прийти в себя после нового назначения (которое, по сути, официально еще объявлено не было, но инструктора все как один были в курсе), то он решил не откладывать дела в долгий ящик и прямиком направился туда.

Вообще территориально кузня находилась не в лагере, а в средних размеров деревеньке, что прилепилась совсем неподалеку в плодородной, цветущей низине. Названия деревенька не имела, так как по сути являлась придатком тренировочного лагеря имени Ивана Сусанина, но в народе называлась уменьшительно-ласкательно: Сусанинка. Ходу до нее было километра полтора, и жили там в основном семьи инструкторов да обслуживающего персонала. Оказалась она очень привлекательной: аккуратные кирпичные домишки, покрытые «шубой» разнообразных цветов и оттенков, крыши украшены где резьбой, где лепниной. Огороды — вообще разговор особый. Нигде ни бурьянчика, грядки ровнехонькие, словно под линейку деланы. А уж сколько всего растет аппетитного — просто не передать словами!!! Он даже замедлился, а потом и вовсе остановился у высокой яблони с крупными красными плодами. Ветви ее свешивались далеко за пределы деревянной оградки, как бы всем своим видом зазывая одинокого путника совершить один из тягчайших смертных грехов — кражу.

— Оххх, хороша!!! — невольно вырвалось у Степана, и он судорожно сглотнул набежавшую мигом слюну.

— Спасибо! — ответили ему тонким девчоночьим голоском, и из-за кустов смородины, что росли прямо подле яблони, высунулась сначала замызганная мордашка, а затем и сама ее обладательница — вся из себя такая тонкая, вертлявая, небольшого росточка (может по грудь Степану, а может и того меньше). Вызывающе короткое ярко-оранжевое платьице плотно облегает ладную фигурку, длинные загорелые ноги выставлены на всеобщее обозрение и обуты в какое-то подобие сандалий, сплошь состоящих из тончайших серебристых ремешков. В широко распахнутых изумрудных глазах ни капли скромности. Наглые они у нее, хитрющие. Прямо безобразие какое-то! Девчонка повертелась перед ним, давая возможность по достоинству оценить все до единой ее прелести, ланью перемахнула через оградку и, бесцеремонно схватив за руку Степана, потащила его прямиком к яблоне.

— Подсади!

— Что? — не понял тот.

— Подсади, говорю!

Она раздраженно топнула ножкой и попробовала самостоятельно вскарабкаться по прямому, как стрела, стволу. Безрезультатно, естественно.

— Ну, ладно, — Степан подхватил девушку за талию. Была она легкой, почти невесомой.

— Отпускай теперь. Ишь как вцепился то!

Нет, ну что за характер! И это ей не так, и то не этак! Степан отпустил наконец девчонку и тупо глазел, как она лопает яблоки. Одно за другим, словно конвейер.

— Лови, неудачник! — пущенное меткой рукой яблоко больно тюкнуло его по плечу. Оказалось оно сочным, с кислинкой. Точно таким, вкус которого помнился с детства. Степан прикончил его и потребовал еще одно. Потом еще и еще.

Из дверей дома, во дворе которого росла яблоня, вышла плотная краснолицая женщина с корзиной, доверху наполненной бельем и принялась развешивать его на длинной бечевке. Степан приветливо махнул ей рукой и поздоровался. Та поначалу близоруко прищурилась, а затем медленно поставила корзину наземь и зашла в дом. Что случилось потом, он до конца осознать так и не успел. Гулко грохнул выстрел и место пониже спины пронзила такая волна жаркой боли, что лишь титаническим усилием воли Степан заставил себя не потерять сознание. Девушка сверху испуганно вскрикнула, в мгновение ока спрыгнула на землю и рванулась было в сторону под прикрытие кустов. Но грохнул еще один выстрел. Платье на спине девушки окрасилось кровью, ее слегка повело, но на ногах она устояла.

— Бежим! — шепнули побледневшие губы пострадавшей.

И они побежали. Но что это был за бег! Степан едва мог переставлять ноги. Зад его просто горел, каждый шаг казался настоящим подвигом. Так они и брели: он, расставляя ноги в раскоряку, в обнимку с хрупкой девушкой, которая хотя и была тоже ранена, но, тем не менее, помогала ему идти. А вдогонку им неслось:

— Вот стерва! Мало того, что сама каждый день мои яблоки таскает, так теперь еще и хахаля своего привела!!!

* * *

Нет, такого стыда Степан не испытывал ни разу за всю свою сознательную жизнь. Деревушка только на первый взгляд казалась сонной и малолюдной. Люди, заслышав выстрелы и брань, повылазили из каждого двора и теперь с неприкрытым интересом следили за развитием событий. Глазели, сплетничали.

— Ишь ты, ты только погляди, какого себе Нюрка хахаля отхватила!

— А он ничего себе, статный. Только спину как-то крючковато держит.

— Тако тебе бы солью в задницу зарядить, небось так само б скрючилась!

Стыдно, ой как стыдно! Хоть волком вой.

— Нюрка, слышь, Нюрка, а тебе куда попали? В какое срамное место? В заднее, или переднее?

— А ухажера где такого нашла? Он не из здешних вроде как.

Девушка изредка огрызалась, но в основном шла, понурив голову да закусив до крови нижнюю губу. Степан тоже брел молча. Горело лицо, горели уши. Хотелось провалиться сквозь землю — пускай даже в лапы самого дьявола. «Вот и сходил к кузнецу. Вот и сходил к кузнецу. Вот и сходил к кузнецу» — вертелась в голове одна и та же мысль.

— Куда мы идем? — тихо прошептал он на ухо девушке.

— Ко мне домой.

— А про нас ничего такого не подумают?

— Все, что можно было подумать, они уже подумали, — прошипела Нюра. — Топай, давай скорее, ухажер.

Жизнь в деревне скучна и однообразна — такой Степан сделал вывод, когда увидел, что народ за их спинами даже и не думал рассасываться. Наоборот: за ними теперь шла настоящая процессия. И пополнялась она все новыми и новыми людьми. Новичков терпеливо вводили в курс дела, смакуя разнообразные подробности произошедшего инцидента и на разные лады расписывая его участников.

— Пятнадцать минут позора и мы дома, — пробормотала Нюра.

— Ты всегда с таким эскортом домой ходишь? — спросил Степан, желая хоть как-то уязвить девушку за то, что она втянула его в эту занятную историю.

— Почти. Я же не виновата, что такой красавицей уродилась.

— Ага, так это нас за твои красивые глазки солью сейчас угостили? Или все-таки за ворованные яблоки?

— Ой, да замолчишь ты наконец или нет? И так тошно.

Степан замолчал. Замолчал, и мысленно представил себе, как сегодня на торжественном представлении его к сержантскому званию он будет стоять на плацу перед строем в позе «зю», а потом долго объяснять начальству, что, дескать, стоять прямо он не в состоянии по сугубо техническим причинам. На душе стало еще гаже.

Дом его новоявленной знакомой оказался почти на окраине села. Был он неухожен, сер. «Шуба», некогда нежно-розового оттенка, давно потекла, краска на оконных рамах облупилась. Даже огород — и тот был дик и запущен, лишь кое-где сквозь непролазные бурьянные дебри осмеливались выглядывать головки подсолнухов, да пара-тройка розовых кустов источала сладковатый, присущий только им аромат. Калитка протестующе скрипнула и отворилась, когда девушка наподдала по ней ногой.

— Заходи, давай и в сенях разуться не забудь.

Нюра первая вошла в дом. Следом, буквально наседая ей на пятки, протиснулся Степан. Уж очень не хотелось ему лишний миг стоять на виду у злоязыкой толпы.

В доме оказалось на удивление чисто и аккуратно. Все вещи на своих местах, потолок и стены свежевыбелены. Ни пылинки, ни соринки. Ничего такого, в чем можно было бы упрекнуть малолетнюю хозяйку. Удивительнейший контраст со всем этим наружным безобразием! А так ли уж она малолетняя? Может Степана обманул ее небольшой росточек да лукавая мордашка, измазанная опять же ворованной смородиной? Он обернулся к девушке, желая проверить свое предположение, и увидел что та лежит на полу недвижима. Вот черт! Ругая себя на чем свет стоит, Степан перенес бездыханное тело на диван и прислонил голову к груди. Нет, сердце девушки еще билось. Наверняка она держалась из последних сил, а затем, укрывшись от деревенских зубоскалов за спасительными стенами родного дома, позволила себе наконец потерять сознание от боли. Осторожно, стараясь не потревожить раненую спину, он снял с Нюры платье. Теперь лишь узкий треугольник трусиков белел на ее прекрасном, но таком хрупком шоколадном теле. Да, досталось ей здорово. Вся нижняя часть спины была усеяна мелкими красными точками. А внутри этих точек находилась соль. Именно она, растворяясь весьма медленно, и являлась источником той невыносимой боли, которую они сейчас испытывали оба.

Степан пулей метнулся к срубу колодца, который он заприметил еще при входе в дом, принес оттуда ведро кристально-чистой воды и, найдя первую попавшуюся тряпку, принялся осторожно промывать спину своей новой знакомой. Та слегка пошевелилась, но глаз так и не открыла. Управившись, Степан прикрыл тело девушки простыней, а затем, стараясь не шуметь, наносил воды в большой медный таз, разделся и медленно опустил в него свой зад. Невероятное, ни с чем не сравнимое блаженство!!! Он так и сидел бы в нем вечность, ощущая, как боль толчками покидает измученное тело, но, как назло, глаза девушки распахнулись и в них вновь запрыгали озорные бесенята. Смеялась она так заразительно, что Степан сам не выдержал и тоже захохотал.

— Ой, я не могу! Ой, ты только посмотри на себя!

Да, зрелище было еще то. Даже боль на время отпустила. Все еще посмеиваясь, девушка вскочила с дивана, небрежно смахнула простыню и, ничуть не смущаясь своей наготы, засуетилась у печи, раздувая угли да ставя на разогрев какую-то снедь в закопченном котелке.

— И ни стыда у тебя нет, ни совести, — констатировал Степан и заставил себя оторвать взгляд от ее небольшой упругой груди с темными кругляшками сосков.

— И не говори! — притворно вздохнула Нюра. — Кашу пшенную будешь?

— Буду, — он выбрался из таза и натянул спасительные штаны. После всех треволнений и вправду захотелось есть. — А родители твои где?

— Сватать меня никак собрался? — ушла от ответа Нюра.

— Мала ты еще для сватания. Просто хотел присоветовать им пороть тебя почаще, чтобы ума-разума набралась. Государыня-розга для некоторых несносных дев наилучший учитель.

— Ой, да ладно тебе, мне уже пятнадцать.

Поставив на стол пару глубоких тарелок да миску с малосольными огурцами, Нюра сжалилась наконец над ошалевшим Степаном и натянула-таки на себя короткий бежевый топик. Чтож, и на том спасибо.

— Ах, ну да, ты же «выкидыш»! То-то я смотрю — такой дикий.

— И что? — не понял Степан?

— А то, что я, можно сказать, уже в старых девах засиделась. В нашем мире замуж выходят начиная с четырнадцати лет.

— Ничего себе!

— А чему тут удивляться? Не успеешь замуж выйти да ребенка родить, как глядишь, а мужа твоего уже в армию забрали. Хорошо если вернется. А если нет?

Вот теперь Степану стало ясно каким образом Советская Империя Рейха умудрилась выстоять на ногах, окруженная со всех сторон многочисленными враждебными племенами. И дело здесь было не только в технократическом преимуществе Империи перед полудикими сиртями. Просто в этом климате девушки созревали рано, рано выходили замуж и рожали детей, тем самым нормализуя демографическую обстановку, давая фронту все новых и новых солдат.

Как бы то ни было, а в голове все равно не укладывалось, что пятнадцатилетняя девчонка может быть полноценной женщиной. Чугунная была голова у Степана. Напичканная разнообразными морально-этическими нормами далекого, когда-то родного, но с каждым днем все более и более чуждого мира.

Горячая каша рассыпана по тарелкам. Появился на столе и хлеб: длинный калач с прожаристой хрустящей коркой. Они ломали его руками, обжигались пахнущей дымком пшенной кашей и молчали. Девушка временами чему-то улыбалась. Красиво улыбалась, светло. Она очень приглянулась Степану. С самого начала, еще у яблони. Он уже поневоле сравнивал ее с Катрин — и это пугало. По-настоящему.

— О чем задумался? — Нюра посмотрела на Степана так внимательно, словно надеялась заглянуть в самые потаенные уголки его души.

— Да так. Думаю, вот каким образом выстоять вечером перед строем. Мне сержанта должны дать.

— Понятно, — глаза ее внезапно погрустнели, остыли. Холодным северным ветром повеяло из них. — Группу поведешь значит на сиртей?

— Не сразу, но поведу, — не стал отнекиваться Степан.

— Не ходи! — Нюра бросила свою пшенную кашу, вскочила и быстро-быстро зашептала ему на ухо. — Не ходи. Убьют тебя там. Не ходи, ну пожалуйста, не ходи!!!

— Да что случилось то?

— Не ходи! Не ходи! Не ходи! — она уже почти кричала. Девушку начало колотить, слезы дождем закапали из широко распахнутых глаз.

— Успокойся, глупая! — он посадил ее к себе на колени и обнял. — Да я сам кого хочешь убью. Посмотри, какие у меня большие руки!

— Не ходи! Не ходи! — Нюра плакала, льнула к груди Степана и тихо поскуливала, словно щенок, которого больно ударили палкой. Он баюкал ее, шептал какие-то глупые, банальные слова…

Наконец малышка уснула. Степан уложил ее на диван, укутал байковым одеялом и тихо, на цыпочках, вышел в сени.

Деревенский люд уже рассосался, посчитав, видимо, представление законченным. Лишь двое старушек судачили у калитки о чем-то своем.

— Слышишь, служивый! — окликнула его одна из них, когда он проходил мимо.

— Что?

— Ты это, Нюрку не обижай то. Сирота она. Родителей у ней в один день на войне убило.

— Не обижу, — пообещал Степан и прибавил ходу. Настроение было хуже некуда.

— А Глафира-то дура набитая. Шутка ли, из-за каких-то там яблок молодку нашу чуть не скалечила! — донеслось из-за спины, и Степан понесся не чуя под собой ног. Он бежал и от себя, и от паскудного мира. Бежал, словно это могло хоть что-то изменить.

К построению Степан успел. Стоял на плацу с прямой как стрела спиной. Вышел из строя, получил сержантские лычки из рук все того же знакомца-капитана, троекратно гаркнул, как полагается, «служу Советской Империи Рейха» и, наконец, был отпущен восвояси. Боли не было. Точнее была — никуда она не делась, родимая, но Степан ее сейчас попросту не чувствовал. Он словно замерз изнутри, покрылся коркой векового арктического льда.

— Постой, — капитан нагнал его уже у стены казармы. Видно было, что инструктор в курсе всех Степановых похождений. — Тебе бы в санчасть показаться, — начал он издалека.

Степан согласно кивнул.

— И девушку свою не обижай. У нее родители на фронте погибли. Оба.

— Я в курсе.

— Потому и шебутная такая она, — отчего-то виновато добавил капитан.

— А у вас за воровство по закону смертная казнь положена.

— Положена. Прикрываем мы ее. Глупо из-за пары яблок молодую голову на плаху ложить.

— Глупо, — опять согласился Степан. — Ну я пойду?

— Идите, сержант.

И Степан пошел. Куда глаза глядят. Пошел — и оказался у гостеприимно распахнутых дверей гаштета. Его группа сидела за одним из столиков. Вся, в полном составе. Включая Алексея Бавина и Дмитрия Ряднова. Они о чем-то оживленно беседовали и не сразу его увидели. Степану, впрочем, такое невнимание к своей персоне было только на руку. Он забился в самый темный угол, заказал бутылку русской водки без закуси и принялся поглощать ее стакан за стаканом, бездумно глядя в пространство пустыми, стеклянными глазами. Затем свои его наконец заметили. Бросали взгляды украдкой, судачили, но подойти так никто и не решился.

Утро Степан встретил в казарме. Как он добрался туда — один Бог ведает. А, впрочем, кто знает, ведает ли? Он поднялся с кровати, привел себя в порядок и быстро оделся. Предстояло идти в штаб на встречу с куратором группы.

Старший лейтенант Фридрих Подольский принял его безо всяких проволочек. Лишь неодобрительно поморщился, когда Степан, не подумав, выдохнул в его сторону перегаром.

— Твоим дыханием хоть ракету заправляй да прямиком в космос, — произнес он и придвинул к себе блокнот. — Пожелания какие-то будут относительно вооружения группы?

— Будут. Мне бы гранат побольше, тройной боекомплект под винтовки, пулемет да глушителей пару штук. И еще, — Степан замялся, не зная стоит говорить или нет. А впрочем, эх, была ни была! — Не нравятся мне эти штыки на винтовках. Для ближнего боя шашки хочу. Адыгейские.

— О как! Загнул так загнул, — лейтенант усмехнулся в усы. Были они у него не какие-то там а-ля Адольф Гитлер, а самые что ни на есть казацкие, матерые. Даром что наполовину немец, а поди ж ты, ну прямо вылитый хохол с картины, где казаки письмо турецкому султану писали.

— Было-было, но чтоб такое диво заказывали… нет, не припомню. В общем так, — он прищурил левый глаз словно прицеливаясь, — будут тебе гранаты, будет и тройной боекомплект под винтовки. Из пулеметов могу выделить «Максим».

— Такое старье? Да он еще и весит немерено!

— Ну что ты как дитя малое, ей Богу? На треноге он. Съемной. Английская версия. Так что насчет избыточного веса можешь не беспокоиться. Теперь что касается глушителей. Тут такое дело, — лоб старлея пошел морщинами, — как бы тебе так объяснить, чтобы доходчиво было? Короче, сирти — кочевники. Так?

— Так.

— Дипломатических отношений у нас с ними никаких. Послов наших в свое время они всех порезали. Но… диктовать нам свои условия сирти могут. И делают это весьма успешно.

— Не понимаю, — честно признался Степан.

— Ну смотри. Допустим, начинаем мы применять пушки или крупнокалиберные пулеметы. И какие контрмеры, по-твоему, предпринимают сирти?

— Какие? Хмм. Ну разбегаются по кустам и делают ноги куда подальше.

— Если бы, — усмехнулся лейтенант и потянулся за пачкой сигарет, что лежала от него по правую руку на столе. «Кэмэл» — прочитал Степан на упаковке со знакомым верблюдом на желтом фоне матушки-пустыни.

— Короче: убегать то они сначала убегают. Тут ты прав. Но потом собирают чертову прорву племен, прорывают оборону на каком-либо участке фронта и идут лавиной, сжигая за собой мирные деревни и веси, поголовно изничтожая на своем пути все живое. Даже скотину в хлевах — и ту режут.

— А если мы применяем, так сказать, «разрешенное» оружие?

Старлей зажег сигарету и жадно затянулся:

— В этом случае боевые действия ведутся в основном на фронтах и не настолько активно. Если хочешь знать мое мнение — сирти ведут войну либо исключительно забавы ради, либо, чтобы доказать, что они настоящие воины. И всякие там хитроумные штучки, которые используем мы, унижают их чувство собственного достоинства и заставляют относиться к нам не как к равным по силе противникам, а как к смертельной болезни. Как к вирусу. Что делаем мы, когда подхватываем опасный вирус?

— Мобилизуем все силы организма.

— Правильно. И глотаем кучу мощнейших таблеток, стремясь локализовать его как можно быстрее.

Степан прошелся по комнате взад-вперед, осмысливая и систематизируя новую для него информацию. Наконец он подал голос:

— Значит, получить глушители мне не светит…

— Да. Не нравится сиртям, когда смерть приходит из ниоткуда.

— Но без них ни о какой скрытой зачистке не может идти и речи.

— А ты пользуйся тем, что есть. Ножи, штыки. Руки наконец!

— Ладно, ну а как насчет шашки?

— Шашка — разговор особый. Дело в том, что до тебя еще никто не пытался пустить ее в дело.

— Почему?

Лейтенант пожал плечами и завертел в пальцах новую сигарету:

— Думаю ты и сам понимаешь, обучать личный состав владению шашкой — дело долгое и хлопотное.

С таким заявлением Степан не мог не согласиться. Сам он занимался с адыгейской шашкой уже лет восемь. Уж очень полюбилось ему это стремительное и грозное оружие. О том, что будет если шашка попадет в руки необученного новичка — страшно было даже подумать.

— А себе? Себе я могу заказать шашку?

— Исключительно под твою ответственность и за свои кровные. И учти — кузнец за такую работу мало не попросит.

Впринципе, ничего нового. Степан так и думал. Ведь не зря же он вчера отправлялся в деревню на поиски того самого неуловимого кузнеца!

Договорились, что Степан со своей командой в четырнадцать ноль-ноль зайдут на оружейный склад, получат пулемет, четыре цинка к нему, двадцать четыре противопехотных гранаты, двести пятьдесят патронов под «мосинку» да запасной оптический прицел. Попрощались тепло: куратор Степану понравился — нормальный такой мужик.

На улице погода стояла пасмурная. Степан вышел из расположения штаба, вдохнул полной грудью влажный предгрозовой воздух и, посвистывая, пошагал на своих двоих в сторону приснопамятной деревни Сусанинка. Настроение у него было хоть куда. Пострадавший зад, словно сжалившись над недотепой-хозяином, притих, напоминая о себе лишь время от времени неприятными, но уже не такими яростными приступами острой боли. Степан уже и не понимал, почему его так потрясло вчерашнее происшествие. Ну жаль, конечно, девочку: потеряла родителей, живет одна, сама как палец. А как она трогательно переживала о нем! А еще она красивая — услужливо подсказал внутренний голос. Очень красивая!!! Степан резко остановился, словно напоровшись на бетонную стену. Стоп! А куда это он, в сущности, так спешит? К кузнецу, так сказать, по делам службы или к этой девчонке с несносным характером, которая наверняка втравит его в какую-то новую историю с непредсказуемыми последствиями? Так, давайте рассуждать логически. Если уж говорить откровенно, положа руку на сердце, то делами служебными он только что как раз и проманкировал. Что нужно было сделать перед тем, как идти к кузнецу? Правильно: произвести смотр своей группы, каждому поставить определенные задачи и либо самому проследить за их выполнением, либо, на крайний случай, назначить вместо себя ответственного. Вот может ответить Степан чем сейчас, сию минуту, занимаются его подчиненные? Нет. Водилось ли ранее за ним такое свинство? Опять-таки нет. А значит что? Да ничего! Ерунда все это! Степан сплюнул, засунул все свои логические построения куда подальше и продолжил движение в сторону искомой деревни. К кузнецу он идет. Ясное дело, к кузнецу.

* * *

Ливень начался как-то внезапно. Вроде и готов был к нему (эвоно как тучи нагнало), а все равно даже вздрогнул, когда вместо робких первых капель, как обычно водится на его Родине, небо окатило целым ушатом воды. А потом еще и еще. Матерь Божья, что за кавардак! Степан, как следует, поднажал и сквозь пелену дождя увидел первые дома деревни. Так. Где живет кузнец? Вопрос конечно интересный. Спросить бы кого. А, впрочем, зачем? Не проще ли сначала зайти к своей вчерашней знакомой, узнать, как она там, а затем уже, всем вместе, пойти к кузнецу? Тем более что Нюра наверняка знает дорогу. Ноги сами понесли его по известному маршруту. Не прошло и десяти минут, как показался ее дом. Степан потянул на себя калитку, вошел и, старательно обходя лужи, приблизился к двери. Постучать, чтоли?

Дверь распахнулась сама собой. Резко, едва не зашибив при этом Степана.

— Ой, прости! — девушка стояла на пороге с пустым ведром.

— Гостей принимаешь?

— Принимаю. Куда же их деть? Только пусть «гости» воды наносят.

«Гости», впринципе, не возражали.

Посреди комнаты был накрыт стол. Все как полагается: белая скатерть, расписная посуда и даже пара свеч горела на вычурном бронзовом подсвечнике.

— Давай я тебе одежду отцовскую дам.

Степан не возражал. Форма промокла насквозь, неприятно липла к телу. Да и на полу, куда бы он ни ступил, обязательно образовывалась лужа. Он заставил Нюру отвернуться, снял с себя все мокрое, обтерся как следует полотенцем и облачился в белую холщовую рубаху с широким вырезом на груди, да военного кроя черные брюки. Одежда сидела как влитая: словно с него, Степана, кто-то тайком снял мерки, а потом взял, да и пошил ее.

Нюра одобрила. Повертелась вокруг, поправила что-то сзади и, наконец, торжественно пригласила его к столу. Сама же, пока Степан сидел, вывесила форму на просушку, а затем принялась быстро-быстро рассыпать по блюдам разнообразную снедь да заставлять ими праздничную скатерть.

Чего там только не было! Картофель с дольками жареного лука, какие-то салаты, сыры, колбасы. Было даже блюдо с вареными раками — те с неодобрением таращились на Степана, словно именно он являлся виновником их преждевременной гибели. Степан взгляды раков тактично игнорировал. Он больше тайком поглядывал на Нюру — уж очень соблазнительно выглядела сегодня девушка. Венцом всех кулинарных изысков по праву стал гусь. Он расположился на большом подносе посреди стола: поджаристый, ароматный, весь из себя какой-то монументальный, словно памятник неизвестному гурману. Степан с гусем понравились друг другу с полувзгляда. Поэтому, не долго думая, он подхватил со стола нож и…

— Куууда??? — увесистая деревянная ложка ударила его прямо по костяшкам пальцев. — А ну прочь!

— Это еще почему? — огрызнулся Степан и хотел было вновь повторить попытку, но был остановлен все тем же варварским способом.

— А шампанское кто разливать будет?

— Ну, ладно, — он послушно взял в руки большую бутылку из толстого зеленого стекла.

— Погоди минутку, — девушка вышла в соседнюю комнату. Прошло не так много времени, и она вернулась в роскошном вечернем платье. Было оно строгого черного цвета и так подчеркивало стройную фигурку Нюры, что от нее попросту невозможно было отвести взгляд. Нет, не девочка стояла сейчас перед Степаном. Женщина. Женщина с большой буквы.

— А вот теперь шампанское! — Нюра присела за стол напротив Степана, донельзя довольная произведенным эффектом.

Он молча разливал шампанское по бокалам. Вот тебе и пигалица! Вот тебе и девчонка-малолетка!

— За что пьем?

— Давай за встречу, — она игриво повела обнаженными плечами. — Кстати, яблок не хочешь?

— Нееет! — Степан едва не поперхнулся. — До конца жизни мне их хватило!

Они оба засмеялись. Шампанское с непривычным кисловатым привкусом то ли крыжовника, то ли чего-то более экзотического, пилось очень легко. Выпили еще по бокалу и принялись за пищу. Первым пострадал, естественно, гусь. Степан вонзил нож в долгожданную добычу, разрезал его на удобоваримые куски. Один из самых красивых положил на тарелку Нюры.

— Кстати, просвети меня, если не сложно, ты зачем яблоки у той тетки воровала? У тебя во дворе точно такая же яблоня стоит!

— Чужие — вкуснее, — авторитетно заметила Нюра. — Да и тетка, если честно, противная до безобразия. Я вот у нее еще всю смородину съем! — пообещала она и Степан ей поверил. Эта — может.

Пили, танцевали под музыку, что лилась из старенького граммофона. Потом опять пили. И опять танцевали. Степан обнимал девушку, вдыхал аромат ее волос, легко касался губами тонкой грациозной шеи. А потом они целовались. Долго. Наслаждаясь каждым мигом своего обоюдного существования.

— Погоди! — он с трудом оторвался от Нюры и бросил обеспокоенный взгляд на циферблат часов. — Мне же к кузнецу попасть надо, а потом на склад — оружие получать.

— Ну надо так надо. Только мы с тобой толком так ничего и не съели. А я все утро готовила.

— Сегодня обязательно все съедим. Вечером. Когда со всеми делами управимся.

— Ладно, — легко согласилась Нюра. — Хочешь, вдвоем к кузнецу сходим?

— Да я и сам хотел тебе это предложить, — признался он. — Давай только приберем продукты по-быстрому, чтобы ничего не пропало. Где у тебя тут холодильник?

— Холо кто?

Ну надо же, ляпнул не подумавши. Вот и выкручивайся теперь!

— Хо-ло-диль-ник, — произнес по слогам Степан. — Ну место, где продукты хранятся, чтоб не протухли.

— В подполе и хранятся. Только надо все по глечикам обратно из тарелок порассыпать да крышками накрыть. А что, у вас подпол холла-диль-ником кличут?

— Вовсе нет, — Степан улыбнулся и, глядя в пытливые глазенки Нюры, понял: на этот раз ему не отвертеться. Придется отвечать. — Короче механизм такой. Машина. Двигатель работает, гоняет по трубкам в стенах холодный газ, который фреоном называется. Поэтому внутри холодильника всегда холод. А в морозилке — так вообще лед!

— Ух ты! — Нюра восторженно запрыгала на месте. — То есть если на улице лето, а ты вдруг соскучилась по зиме, то просто заходишь в холла-диль-ник? А в ма-ра-зил-ке можно вообще по льду кататься?

— Да, — не стал разубеждать ее Степан, догадываясь, что подобные расспросы могут затянуться до вечера.

— Какие же люди в твоем мире все-таки дураки! — сделала неожиданный вывод девушка. — Ну это же надо — такую красотищу кастрюлями загромождать! Построили бы лучше себе подполы, а в халло-дильни-ках и маара-зил-ках отдыхали!

— Так мы идем к кузнецу или нет в конце-то концов?

— Конечно, идем! Ты давай продуктами займись, а я схожу, переоденусь.

Она упорхнула и вскоре вернулась в своем оранжевом платьице — том самом, которое было на ней, когда он увидел ее впервые. Наваждение кончилось. Теперь перед ним стояла девчонка-подросток. Женщина исчезла, оставив о себе лишь воспоминания и какую-то сладкую, щемящую боль в груди.

— Там форма твоя уже высохла, наверно. Сейчас принесу.

Степан спустил в подпол последний казан, вымыл руки.

— И вправду высохла!

— Спасибо, — он принял из рук Нюры свою одежду.

Солнце палило немилосердно, лужи исчезали прямо на глазах. Словно и не было его, сумасшедшего тропического ливня. Они шли по деревне, взявшись за руки. Причем Нюра напустила на себя такой серьезный, «взрослый» вид, что сразу же становилось понятно: идет не какая-то там пигалица, а женщина вполне серьезная, едва ли не мужнина жена. Со встречными она здоровалась степенно, важно и, что самое интересное, они ей отвечали тем же. Бросали заинтересованные взгляды на Степана, оценивали и, похоже, далеко не в худшую сторону. О вчерашнем, «яблочном» инциденте, никто не напоминал.

Дом кузнеца стоял прямо посреди деревни. Основательный, почти вдвое больше дома Нюры. К правому боку его прилепилась приличных размеров пристройка, из трубы которой, несмотря на жару, валили плотные клубы дыма. «Кузня» — догадался Степан и оказался совершенно прав. Нюра протащила его за калитку и повела прямиком к кузне, мимо многочисленной ребятни — повизгивающей, бегающей взад-вперед, а то и путающейся под ногами. Дверь в пристройку была распахнута, а в глубине ее суетился громадных размеров детина с оголенным торсом.

— Дядя Гена, а я вам заказчика привела!

— Ишь ты! — кузнец оторвался от перекладывания каких-то металлических чушек и с улыбкой на черном от копоти лице направился к ним.

— Здорово, бандитка!

— И никакая я вам не бандитка! — тут же умудрилась обидеться Нюра.

— Ладно-ладно, — он шутливо поднял кверху руки, а затем, подойдя поближе, протянул одну из них Степану для рукопожатия. — Вильгельм, — представился детина и, поймав удивленный взгляд последнего, пояснил: — многие Геной кличут, да мне то оно все едино!

— Степан, — ладонь у кузнеца оказалась крепкая, мозолистая.

— Так что там у тебя?

— Да шашку хочу себе. Адыгейскую.

Кузнец от такого заявления потерял дар речи. Его черные кустистые брови сошлись на переносице:

— Это что еще за диво такое?

Степан, как мог, объяснил. Видел: не поняли они друг друга. Тогда попросил лист бумаги и нарисовал, обозначив размер лезвия, длину рукояти, а также и толщину самого клинка. Обратил внимание на глаза кузнеца — с каждой минутой они разгорались все сильнее и сильнее в предвкушении новой, а оттого и вдесятеро более интересной работы. Несомненно, творческим человеком был кузнец. Даром, что черты лица словно вытесаны из камня. Ну да разве же это показатель?

Долго договаривались о сроках. Степану клинок нужен был позарез — очень уж хотелось испытать его в первом бою. Наконец сошлись на шести днях.

— Сколько я вам буду должен? — задал он самый щекотливый для себя вопрос.

— За материал — триста рублей. Да плюс работа. Сколько за работу — сам не знаю пока. Покумекать надо.

— Понятно, — уныло произнес Степан. У него-то на счету всего где-то около двухсот пятидесяти оставалось.

— Что, не хватает?

— Нет. Новый я человек в этом мире.

— Ничего, наживешь еще! — кузнец добродушно улыбнулся. Давай сколько есть, а там уж вернешь со временем понемногу. А что не из нашенских ты — так это я сразу понял.

— Возьмите.

Аусвайс Степана перекочевал сначала в ладонь Вильгельма, а затем в компактный настольный терминал, который имел любой уважающий себя подданный Империи.

— Негусто конечно.

— Я доплачу, — вклинилась в их разговор Нюра.

Кузнец даже оторопел поначалу, а затем коршуном набросился на девушку:

— Это с каких таких гвоздей ты собралась за него доплачивать? А может он проходимец какой? Да и вообще, раньше в приступах меценатства ты вроде бы как замечена не была!

Нюра стремительно побледнела, а затем, справившись с волнением, тихо прошептала:

— Так люб же он мне, дядя Гена.

Вильгельм посмотрел на Степана очень внимательно. Было в этом взгляде все: опасение, злоба, грусть, неясная ревность… Многое, очень многое выражал сейчас взгляд кузнеца!

— В общем так, — после недолгой паузы произнес он медленно, с расстановкой. — Я хочу чтобы ты знал, залетный. Знал — и был предупрежден, — голос его зазвучал глухо, словно из бочки. — Нюра для меня — что дочь родная. И если ты обидишь ее, вольно или невольно, клянусь, что где бы ты ни был, в какую бы щель не забился — достану я тебя отовсюду. А когда достану — с живого сдеру шкуру и сделаю из нее вот такие меха, — он махнул рукой куда-то в сторону. — Я ведь не только кузнечных дел мастер, но еще и кожевенник неплохой.

— Не беспокойся, — Степан твердо посмотрел ему в глаза. — Не обижу я твою девочку.

Кузнец поверил. Так, по крайней мере, казалось на первый взгляд. Лишь поинтересовался будничным уже голосом:

— Давно встречаетесь?

— Вчера познакомились, — Нюра потупила было взор, но затем глаза ее весело заискрились: — А сами то вы с тетей Антониной как в первый день познакомились, так на третий уже и свадьбу сыграли! Вон сколько ребятни теперь вокруг бегает!

— Ох девка, ох и получишь ты у меня! — Вильгельм улыбался, вспоминая, видимо, свои былые денечки. А затем произнес, обращаясь уже к Степану: — Ладно. Выкую я тебе твою шашку. За материал еще сорок рублей будешь должен. А за работу — ничего не возьму.

— Дядь Ген, да я же говорила, что заплачу!

— Не заплатишь, — он приобнял Нюру за плечи и незаметно подмигнул своему заказчику: — Пусть это станет моим свадебным подарком!

Вышли от кузнеца довольные оба. Степан — оттого, что так замечательно уладилось дело с шашкой. Нюра — оттого, что шла с ним рядом, чувствуя, как ее маленькая ладошка утопает в его руке.

— Куда теперь?

— Мне в лагерь срочно надо.

— Ну, ладно. Хочешь, с тобой пойду?

— Нне знаю. Да и не пустят тебя наверно.

Откровенно говоря, Степану совсем не улыбалось ходить с девушкой по тренировочному лагерю. Делу время — потехе час, как говорится. Нюра же его задумчивость восприняла по-своему:

— Да я тысячу раз там была! Все потаенные тропки знаю!

— Какие такие тропки?

— Ну такие, чтобы через пропускной пункт не идти. Кое-где через забор можно. А есть еще подкоп один замаскированный — через него солдаты перебираются, когда в деревню по девкам бегают.

Ну что тут можно сказать? Только руками развести разве что!

— Нюра, у меня есть работа и связанные с ней определенные обязанности. Если я не подготовлю группу к назначенному времени, значит получу гарантированный шанс не вернуться с задания живым. Или погибнет кто-то другой. По глупости. Просто потому, что я что-то недосказал, недоучил. Ты понимаешь?

— Понимаю. Ты не обижайся, ладно?

— Ладно.

Ну как на нее можно обижаться? Девушка шла с таким потерянным видом, что Степан не выдержал и крепко обнял ее за талию. — Глупая, я закончу все свои дела и обязательно к тебе зайду!

— Хорошо, буду ждать. Но имей в виду: не вернешься к вечеру — я доем твоего любимого гуся. И раков тоже съем, — мстительно добавила она.

Степан не возражал. Съест — ну и пускай ест себе на здоровье. Он довел девушку до дома, поцеловал на прощание и на всех парах рванул в лагерь. Там его ожидал приятный сюрприз: вместо того, чтобы в отсутствие начальства бездумно шляться по территории да квасить пиво в гаштете, вся группа в полном составе занималась в спортзале приемами ближнего боя под предводительством одного из инструкторов — щуплого старлея. Имел он какой-то изможденный, болезненный вид, но, понаблюдав с пяток минут за тренировкой, можно было сделать безошибочный вывод: старлей дело свое знает. Степан тоже захотел размяться. Стал в строй и принялся за отработку блока, показанного инструктором.

Вообще порядки в тренировочном лагере, по мнению Степана, были довольно таки странными. Чересчур либеральными, чтоли. Едва солдат поделили на группы — и все, закончилась обязаловка. Хочешь — посещай занятия. Не хочешь — гуляй себе или отрабатывай то, что прикажет тебе командир группы. Иначе говоря — командир группы твой царь и бог. И больше никто. Хотя, как знать, может это и правильно? Степан, например, собрался большую часть времени посвящать боевому сглаживанию, занятиям по скрытому подходу к противнику и бесшумным уничтожением оного. По его мнению диверсионная группа в первую очередь должна уметь незаметно просачиваться в тыл врага, по возможности бесшумно выполнять поставленную задачу и так же бесшумно удаляться. А пострелял, наследил где не надо — и шансы на благополучный исход операции сокращаются к минимуму.

Занимались часа полтора. Степан основательно взмок, отрабатывая серии ударов и захватов. Мало того — еще и во время спарринга поймал размашистый крюк от инструктора. Красивый такой, с оттяжечкой. Голова от него стала совсем не своя, в левом ухе что-то противно звенело. Наконец тренировка была закончена. Бойцы, полумертвые, попадали кто где стоял. Степан подождал десять минут, затем скомандовал подъем и повел группу к оружейному складу.

Прапор на складе без лишних проволочек выдал все, что причитается. Получили и пулемет. Причем не такую бандуру, какую Степан видел в свое время у партизан, а английскую версию «Максима» со съемной треногой. Куратор не обманул: весил такой агрегат и вправду гораздо меньше, да и в транспортировке был несоизмеримо проще.

Выдвинулись. Как оказалось, у них теперь была своя, отдельная миниказарма. Ее выделили еще с утра, в то время, когда Степан покинул территорию лагеря, отправившись на поиски кузнеца. Все полученное барахло выгрузили на большой прямоугольный стол посреди помещения и Степан скомандовал наконец долгожданный отбой.

— Товарищ сержант, можно обратиться? — к нему подошла Женя Некрасова.

— Обращайтесь, — убирая в тумбочку бритвенные принадлежности, он краем глаза следил за девушкой. Похоже, та была явно чем-то обеспокоена.

— Можно узнать, когда мы выступаем на первое задание? И почему отдельной группой, сразу из тренировочного лагеря? Лично я в рейхсканцелярии получала направление в партизанский отряд имени Ковпака.

— Думаю, что каждый из нас получал в точности такое же направление. Почему так — этого я вам сказать в данный момент не могу, попросту сам не имею такой информации. А вот что касается сроков — выступаем мы ориентировочно через шесть дней.

Теперь уже и остальные стали прислушиваться к их разговору. Установилась тишина, прерываемая лишь падением капель из умывальника.

— Но мы же толком ничего не умеем!

Степан и сам ломал голову над этим вопросом. Крутил так и сяк, прикидывал. Действительно, к чему эта спешка? Наконец произнес:

— Такое обычно бывает, когда положение дел на фронтах приближается к критическому. В этом случае, используют все резервы. Буквально все, для того, чтобы переломить исход войны.

— Так я и думала, — Женя с видом прилежной ученицы поправила очки на переносице. — Во время Великой Отечественной Войны, когда советские войска вступили на территорию Германии, немцами были организованы отряды, которые состояли сплошь из подростков. Гитлерюгенд, кажется, или что-то в этом роде… Сейчас точно уже и не помню.

— Было такое дело, — согласился Степан.

Внезапно подал голос Игорь Радченко, самый старший в группе. Говорил спокойно, без патетики:

— Выходит, мы попали сюда только для того, чтобы умереть?

— Выходит, так, — Степан не стал кривить душой.

Лица его ребят не выражали ни паники, ни страха. Лишь легкая грусть читалась в направленных на него взглядах. Он только что, одним махом, разрушил их детскую веру в то, что из своего сволочного мира они перенеслись в более лучший: мир-сказку, мир-мечту, в котором все будет совсем не так, как дома. Мир, в котором злой дракон непременно окажется повержен блестящим рыцарем, а принцесса обязательно найдет своего возлюбленного принца, упакованного по последнему слову средневековой моды.

— Отдыхайте пока. Ночью всех подниму по тревоге.

Возражений не последовало. Да и откуда им взяться? Каждый из них прекрасно отдавал себе отчет в том, что степень их подготовки сейчас прямо пропорциональна времени, отпущенному на жизнь.

* * *

Ночь выдалась темной, безлунной. Степан проверил насколько плотно подогнано у бойцов снаряжение, заставил попрыгать, внимательно прислушиваясь, не раздастся ли от кого предательского бряцания, выстроил группу в цепочку и повел прямиком к КПП, строго-настрого приказав не издавать никакого шума вообще. А тот, кто облажается — пусть пеняет сам на себя. Отжиматься утром будет до потери сознания. Сам он пошел чуть сбоку, внимательно наблюдая за каждым и делая для себя кое-какие выводы, исходя из увиденного: кто как ступает, дышит, какой длины делает шаги. За время, отпущенное ему на подготовку группы, никаких существенных результатов добиться попросту нереально. Но, кое-что можно было подправить. Так сказать, срезать острые углы.

Лучше всех, как ни странно, двигалась Женя Некрасова. Грациозно, делая средней длины скользящие шаги, она словно парила над землей — изломанный призрак угловатого, худосочного подростка со снайперской винтовкой за спиной. Неплохо шел Федотов Игорь. А вот Юрий Радченко — это уже было нечто. Толстый, неповоротливый, шагающий экскаватор. Медленно перебирая короткими ногами-кочерыжками по полотну дороги, он при этом умудрялся еще и икать. Замыкали строй Дмитрий Бавин и Алексей Ряднов. Первый тащил на горбу пулемет, последний — треногу к нему да цинки с патронами. Шли они так себе, но, по крайней мере, видно было, что старались. Да и груз здорово мешал.

Неподалеку от КПП, вняв угрожающим знакам Степана, пошли еще тише — как мыши у распахнутого зева мышеловки. Приблизились едва ли не впритык: троица часовых что-то оживленно обсуждала, жестикулируя и глядя в сторону леса.

— Здорово, пехота! — гаркнул Степан, а Радченко икнул так мучительно и громко, что часовые едва не повыпрыгивали из штанов.

Шутку поняли. Посмеялись, не забыв при этом проверить аусвайсы и очень учтиво, почти без матов, попросили больше так не делать. А Степан повел группу дальше — туда, где чернела лесная пуща. Сначала брели по дороге, которая вела в Сусанинку, затем свернули на извилистую, едва заметную в темноте тропку. Шли по ней довольно долго, причем Степан время от времени останавливался то у одного, то у другого, терпеливо поясняя, что тот делает не так. В сотый, в тысячный раз показывал на своем примере, как надо правильно идти, на какую часть стопы и когда переносить вес тела. В общем, со всем тщанием вдалбливал в чугунные головы исконных горожан технику бесшумного передвижения отряда по пересеченной местности в темное время суток.

В конце концов тропа оборвалась у полуистлевших деревянных ворот. За ними чернели контуры какого-то прямоугольного строения. То ли амбара, то ли склада, заброшенного за ненадобностью. Окружал все это хозяйство частокол из заостренных сверху бревен. Никакой охраны, естественно, там не было.

Степан приказал всем оставаться на своих местах, а сам не без опаски толкнул створки ворот. Те жалобно скрипнули, но, вопреки ожиданиям, не рассыпались, лишь щепотка трухи попала за воротник. Он походил по территории, исследовал здание (от него остался только остов. То, что некогда было крышей, валялось теперь на полу кучей ненужного хлама). Прикидывал так и сяк, как можно использовать свалившееся в руки нежданное богатство в своих целях. Ничего путного на ум не шло. В конце-концов его группа будет действовать против полудиких сиртей, а те, кроме шатров из шкур, никакими постройками, ясное дело, не обладали. Следовательно, все тактические наработки ведения боевых действий в условиях города — не что иное, как ненужная, бесполезная блажь. На том и порешил. Вернулся к своим. Тут же, на месте, разделил группу надвое. Ряднова, Бавина и Федотова оставил на месте. Сам же, с Радченко и Некрасовой, скрылся в лесу. Задачу перед группами поставил простую: первая группа изображает из себя часовых, вторая обязана бесшумно их снять. Попробовали. Не получилось. Потом попробовали еще и еще раз. Затем поменялись ролями. Теперь уже Степан, Радченко и Некрасова играли роль часовых.

В расположение лагеря группа вступила с рассветом. Все извазюканы в грязи, с красными, как у кроликов, глазами. Потом от их колонны разило так, словно они не мылись как минимум неделю. Зато настроение у всех было приподнятым. Так бывает, когда каждый человек становится неотъемлемой частью группы. Он чувствует, что делает свою работу и делает ее хорошо. Понимает, что нужен другим, а другие нужны ему. Такой человек готов принять бремя ответственности за свои действия, потому что знает: от них будут зависеть жизни его товарищей. Степан прекрасно осознавал, что именно сегодня, именно этой безлунной ночью родилась его группа. И ни днем раньше. И хотя особых, кардинальных успехов достигнуто, увы, не было, ЕГО люди перестали чувствовать себя беззащитным стадом, предназначенным на убой. И это был плюс. Огромный плюс.

* * *

— Товарищ сержант, ну товарищ сержант!

— Отвали.

Степан перевернулся на другой бок и натянул на голову одеяло. Благодаря этой хитроумной манипуляции скулеж Радченко стал заметно тише. Он собрался было уже вновь ввергнуться в пучину сна, но что-то острое пребольно уткнулось ему под ребро.

— Что за…! — Степан перехватил это «что-то» и резко дернул на себя. «Что-то» оказалось довольно большим, оно упало на него сверху и, не вступая в полемику, попросту цапнуло прямо за голое плечо. ТАКОЕ нарушение субординации перенести не смог бы даже ангел. Степан набрал в рот побольше воздуха и раскрыл рот, намереваясь выдать пару-тройку излюбленных выражений, от которых у неподготовленного слушателя в семидесяти процентах из ста гарантированно происходил инфаркт миокарда. Раскрыл — и вдруг почувствовал внутри чей-то язык, а затем и жадные, требовательные губы прильнули к его губам. «Радченко — гей!!!» — пронзила мозг резкая, как удар электрошокера, мысль. От прилива адреналина сердце забилось так, что готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Опасаясь всего самого наихудшего, Степан открыл глаза и увидел на себе Нюру, бессовестно прильнувшую к нему всем телом прямо на глазах у Радченко.

— Товарищ сержант, я ей говорил, я предупреждал, что нельзя! — заблеял тот, поймав не предвещающий ничего хорошего взгляд Степана.

Он ничего не ответил. Замер, впитывая тепло хрупкого девичьего тела. Затем сел, посадил девушку на колени:

— Ай-я-яй! И не стыдно тебе?

— Стыдно там, где видно! — огрызнулась Нюра и сделала попытку вновь овладеть губами Степана.

— Люди же смотрят.

— Ну и что? Люди могли бы и отвернуться.

Радченко покраснел до корней волос, развернулся и строевым шагом промаршировал к своей койке. К счастью, все остальные члены его группы спали глубоким сном истинных праведников.

— Как ты сюда попала?

— Мог бы и не спрашивать! Меня оставил, гуся не доел. И кто ты после всего этого?

— Просто чертовски занятый молодой человек. Ну прости, прости, — Степан примирительно поцеловал ее чуть ниже ушка. — Работа у меня такая.

— Работа у него, — она вырвалась из его объятий и метнулась к столу, на котором возлежал внушительных размеров сверток. Захрустела упаковкой, разворачивая, и на столе одно за другим стали появляться яства: части гуся, сыр, нарезанный тонкими ломтиками, палка копченой колбасы, какая-то зелень. Последней из пакета была извлечена троица огурцов. Свежайших, видать только что с грядки. И где она их раздобыла с утра пораньше? Не иначе как опять по чужим огородам лазила!

— Успокойся, у соседки купила, — Нюра словно прочитала мысли Степана, вогнав теперь уже его в краску. — Давай к столу. И ты тоже, пучеглазенький.

Радченко не позволил себя долго упрашивать, и вскоре они наперегонки со Степаном поглощали нежданное угощение, с благодарностью поглядывая на гостью да на все лады нахваливая то гуся, то колбасу, а то и то, и другое вместе.

Когда с едой было покончено, Степан вытащил Нюру из казармы, и они рука об руку отправились гулять по территории. На них смотрели: кто с завистью, кто пряча улыбку. Повстречали и нескольких инструкторов. Как и ожидалось, никаких проблем не возникло. Степан уже понял, что Нюру в лагере считали своей. То ли жалели девушку, в одночасье потерявшую родителей — героев войны, то ли просто махнули на нее рукой. Дескать, что ты ей не делай, как не укрепляй периметр тренировочного лагеря, а эта чертовка все равно пролезет. Найдет свою, персональную лазейку.

— А ты знаешь… — Нюра пошла еще медленнее. Степану пришлось некоторое время семенить за ней, приноравливаясь к неторопливой поступи крохотных женских ножек. — Мне кажется, что ты слишком сильно гоняешь своих ребят. Уже позднее утро, а они спят все без задних ног. Они что, не спали всю ночь?

— Не спали. И дальше спать не будут, — он шел и ломал голову над тем, каким образом можно объяснить молодой девушке самые очевидные для него вещи. Наконец, после недолгой паузы, продолжил: — Ты знаешь, куда мы идем?

— Знаю, конечно, — Нюра пожала плечами. — Идете убивать сиртей.

— Вот именно. И не просто убивать. Наверняка нам будет поставлена какая-то конкретная задача. И от степени подготовки каждого человека в группе будет зависеть: выполним мы ее или нет.

— А также вернетесь вы или нет, — озвучила его не высказанную вслух мысль девушка.

Положительно, Степану она начинала нравиться все больше и больше. Последние четыре года своей прошлой беспутной жизни он имел дело в основном с девицами недалекими. Блондинками по призванию, независимо от цвета волос.

— А значит?

— А значит я должна быть как мышка. Пи-пи-пи, — она изобразила пугливого грызуна, забавно сморщив носик и поводя из стороны в сторону хитренькими бусинками-глазками.

— Именно так! — Степан рассмеялся, прижал девушку к груди, игнорируя заинтересованные взгляды прохожих. — А за это я, так и быть, позволю тебе приносить мне пищу!

— Ладно, я все поняла, не утруждайся. Проводи меня и иди занимайся своими солдатами. В обед принесу что-нибудь поесть.

— Давай лучше к вечеру. Днем нас скорее всего не будет в лагере.

— Как знаешь, — Нюра наклонилась, сняла туфельку и вытрусила попавший в нее небольшой камушек.

Затем шли уже молча. Степан провел девушку через КПП, попрощался. Что дальше? А дальше — была у него одна задумка.

Куратор принял Степана в своем кабинете, выслушал и, после недолгих раздумий, дал его идее зеленый цвет. Отныне его группа будет заниматься в паре с точно такой же группой «залетных» новичков. Руководил группой сержант Хохленко. Они пересекались пару раз на тренировках и Степан, в принципе, был доволен выбором куратора. Группа Хохленко звезд с неба не хватала, но, по сути, являлась крепким «середнячком».

Хохленко, средних лет рослый парень с коротко остриженными русыми волосами, отслужил в свое время в ВДВ. Опыт, как в управлении группой, так и в разведке, имел близкий к нулю, но учился быстро и, самое главное, умел извлекать уроки из собственных ошибок. Идею Степана он воспринял сразу и они тут же, без всяких проволочек, взялись за ее исполнение. После завтрака обе группы в полном составе выдвинулись за территорию лагеря — как раз в ту самую часть леса, где Степан ночью тренировал свою группу. Для их замысла место это подходило по всем параметрам: лесная тропка вилась по смешанному лесу, деревья и кустарник то подходили к ней вплотную, то наоборот — отступали метров на десять-пятнадцать, создавая прекрасный обзор. Подобраться в таком месте к часовому, бдительно несущему свою службу, делом было по меньшей мере непростым.

Без устали отрабатывали скрытый подход и условное уничтожение группы противника как на месте, так и в движении. Учились, как правильно делать «лежки» для снайпера и где их делать наиболее целесообразно, используя рельеф и специфику местности. Учили бойцов не перекрывать сектора обстрела друг другу. Взаимодействие личного состава в бою, их правильное понимание своей роли в той или иной конкретной схеме действия группы — вот что Степан считал первоочередной задачей. Под конец намаялись так, что в лагерь возвращались чуть ли не ползком — прекрасная добыча для любого потенциального хищника.

В их казарме уже хозяйничала Нюра. Полы подметены, окна вымыты до зеркального блеска. На столе — сверкающая белизной скатерть, уставленная всевозможными вкусностями да столовыми приборами на семь человек. И хотя люди буквально валились с ног, никто не захотел обидеть отказом девушку. Гурьбой приняли душ, переоделись во все чистое и уселись за стол. Откуда-то взялись силы: люди с аппетитом ели, обменивались шутками, вспоминая перипетии минувшего дня. Основной мишенью для дружеских «подколов» по праву оказался Юрий Радченко. Не повезло парню сегодня — он умудрился ползком проползти по ничего не подозревающей змее, что принимала солнечные ванны неподалеку от тропинки. Результатом такой преступной халатности и явился укус в бедро. К счастью, сработали оперативно: почти мгновенно на месте укуса был сделан крестообразный надрез и Некрасова, по воле случая оказавшаяся в самой непосредственной близости от жертвы, принялась без промедления отсасывать яд. Делала она это с таким сосредоточенным выражением лица, что, несмотря на весь трагизм ситуации, всех присутствующих поневоле пробивало на смех. Тогда они сдержались. А вот сейчас — не смогли. Смеялись, смеялись до икоты, смакуя каждый миг этого волнительного действа. К счастью, змея оказалась молодой. Да и Женя поработала на славу. В итоге Юра отделался лишь легким испугом и неглубоким разрезом. Ерунда — до свадьбы заживет.

Когда посуда была тщательно вымыта, а подчиненные разбрелись наконец по постелям, он решил провести Нюру до самого дома. Очень уж не хотелось ему отпускать девушку одну — как-никак кромешная тьма кругом. Мало ли, какие твари шарахаются по лесу ночью?

Нюра шла, постукивая каблучками по мостовой, время от времени останавливаясь для поцелуев. Он целовал ее губы, глаза, ямочки на щеках. Вдыхал безумный, фантастический аромат ее тела, а затем, когда они миновали КПП, подхватил Нюру на руки и понес. И никогда еще в его руках не было легче и желаннее ноши!

— Ты же так устал, дурачок! — прошептала Нюра и сделала неловкую попытку высвободиться. Степан, державший свою добычу весьма крепко, лишь прижал ее к себе еще сильнее, чтобы ощутить тепло маленькой, упругой груди.

— Я так тебе завидую!

— Это еще почему?

— У тебя есть работа. Настоящая, которая приносит пользу. Есть люди, которые уважают, верят в тебя и готовы пойти за тобой куда угодно.

Степан не стал спорить. Прядь Нюриных волос при каждом шаге щекотала ему ноздри.

— А я…

— А что ты?

— Через год я буду работать на ферме. Направление уже прислали. И это навсегда, на всю жизнь, понимаешь?

Как не понять? Степан понимал. Потому и спросил осторожно:

— Почему именно на ферме?

— Да потому что, если родители оба погибли на фронте, детям их запрещено поступать на военную службу. Таков закон.

— Ах зако-он, — протянул Степан. — А что, правильный закон. Воинский долг перед Империей твои родители уплатили сполна. И за тебя, и за детей твоих.

— А они будут, дети? — посветлела Нюра.

— Еще какие! — он сказал это так уверенно, что сам вдруг понял: да, действительно, будут. Вот только нескоро, позже. Хотя бы годика через три. Почему так? Ну хотя бы потому, что Нюра в его глазах все еще оставалась ребенком. Да, он любил ее, да, она была желанна, как никакая из женщин. Но года, года! Как можно убедить себя в том, что ты имеешь моральное право обесчестить пятнадцатилетнюю девушку? Именно обесчестить — в его словаре иного определения данного поступка попросту не было. И пусть все законы и морально-этические нормы этого мира в один голос твердят, что, наоборот, это нормально, что так и должно быть, Степана их увещевания волновали мало. Он слишком хорошо себя знал. Знал, что себя уже не переделать. Не в этой жизни.

— Постой, — Нюра высвободилась из его объятий, и они пошли рука об руку по ночному лесу. — Я давно хотела тебя спросить…

— О чем?

— Я тебе люба?

— А что, у тебя есть какие-то сомнения?

— Нет, скажи мне прямо!

— Ну хорошо: люба.

— Тогда у нас очень мало времени! — она ускорила шаг настолько, что Степан едва успевал теперь поспевать за ней.

— А к чему такая спешка?

— Как это к чему? — Нюра похоже была изрядно удивлена. — Ты меня любишь, я тебя люблю. Так?

— Так.

— На сиртей вы выступаете через пять дней?

— Тоже верно.

— Тогда мы должны обвенчаться как можно скорее, чтобы все как у людей было!

— Погоди. Почему так сразу? После задания никак нельзя?

— Нельзя. Ты мне должен успеть ребенка сделать. А то и двух, — даже в кромешной темноте Степан почувствовал, что она улыбается.

— Все равно не понимаю, — честно признался он.

— Ну что ты не понимаешь, глупый? Закон такой. Перед тем, как идти на войну, парень обязан взять в жены любимую девушку, а она, в свою очередь, должна зачать от него ребенка. И тогда в случае его смерти род не прервется!

Все предельно ясно. Все как по нотам. На первом месте интересы рода. Остальное — вторично. И как ей объяснишь свои собственные переживания?

— Давай так: венчаться я готов хоть сегодня. А вот что касается детей — то здесь я предлагаю подождать немного.

— Подождать? Зачем? Я тебя не возбуждаю? Ты не хочешь меня? — вопросы сыпались один за другим. Девушка говорила тихим шепотом, но в нем слышалось столько горечи и боли, что Степану стало неимоверно ее жаль. Сбивчиво, то и дело путаясь в словах, он начал объяснять ей свою правду, свое видение мира. Нюра плакала, прижималась к нему всем телом. Казалось, она понимала то, о чем он ей говорит. Да нет, наверняка понимала! Но от этого понимания ей, похоже, не становилось легче.

Они сами не заметили, как оказались у нее дома. Сидели на кровати, обнявшись. Затем Степан снял с девушки платье и долго-долго любовался изгибами ее безупречного тела. Нюра тоже не осталась в долгу — ее ловкие тонкие пальчики быстро справились с пуговицами гимнастерки, а после и брюки птицей упорхнули куда-то на пол. Ласкали, гладили друг друга. Влажная ладошка Нюры медленно, словно играя, опускалась к паху, и едва она достигла его, как Степана окатила такая волна безудержной страсти, что он поневоле вздрогнул. Нашел ее губы, впился в них, словно желая раствориться в этом поцелуе. Руки его тем временем с жадностью блуждали по хрупкому, обнаженному телу, изучая каждый холмик, каждую ложбинку. Нюра сладко застонала, почувствовав горячие пальцы Степана на треугольнике узких белых трусиков, накрыла его руку своей ладошкой, чтобы он в полной мере смог ощутить ее жажду. А затем Степан не выдержал. Словно бурная река, выйдя из берегов, прорвала плотину всех его железобетонных принципов. Он медленно, нежно целовал ее всю, проводил губами по ободку трусиков, дразня и заставляя тело ее выгибаться вперед, сдерживал свое желание титаническим усилием воли и целовал ее вновь, целовал до тех пор, пока Нюра сама не сорвала с себя последнюю преграду и бесстыдно не обхватила руками его голову, склоняя ее еще ниже и не давая возможности вновь ускользнуть.

— Войди в меня, войди пожалуйста, — через некоторое время тихо-тихо прошептали ее пересохшие губы и Степан не заставил себя ждать. Вошел — и ощутил такое невероятное наслаждение, что все его предыдущие интрижки показались ему детской забавой — такой страстью, таким пылом дышало тело Нюры, отвечая на его малейшее движение!!! А дальше на их пути оказалась пропасть. Они летели в нее кричащие, счастливые. И не было у той пропасти дна.

ГЛАВА 3

— Ковалевых позвать надо, кузнеца с семейством, Глафиру Андреевну опять же… — Нюра, лежа нагишом на кровати, перечисляла одну за другой фамилии, имена абсолютно незнакомых Степану людей, которые, по ее мнению, всенепременно должны быть приглашены на их свадьбу. Список выходил немаленький. Он мысленно прикинул количество домов в деревне, представил, сколько жителей может проживать в каждом доме, помножил все это дело и в отчаянии схватился за голову. Судя по тому, что Нюра и не думала останавливаться, продолжая пополнять перечень приглашенных все новыми и новыми фамилиями, выходило, что на бракосочетание должна явиться не иначе как вся деревня в полном составе. И это как минимум. Были, были свои плюсы в том, что он в этом мире человек новый. Хоть с его стороны ни родственников, ни гостей не намечалось, не считая бойцов его группы, конечно.

— Погоди, — перебил он девушку. А ты не забыла, что у меня на счету ни копейки?

— Да помню, помню я, — Нюра досадливо поморщилась, недовольная тем, что Степан оторвал ее от такого важного занятия, как перечисление бесчисленного сонма гостей. — Ну вот, опять сбилась!

— Я по поводу денег, — деликатно напомнил Степан.

— Ой, да дались тебе эти деньги! У меня столько пособия накопилось, что всю Империю целиком накормить можно и еще столько же останется!

В сердцах махнув рукой, Нюра выбралась из кровати и прошлепала босыми ногами по дощатому полу. Вскоре она вернулась с потертым блокнотом и принялась записывать туда всех тех, кого уже успела перечислить. Степан же лежал, лениво прикрыв глаза, да размышлял о превратностях своей странной, такой запутанной жизни. Жил он себе, жил в своем родном Щелково, а тут вдруг на тебе: мало того, что оказался в мире ином, со своими порядками и законами, так еще и умудрился в нем жениться. «Ну почти жениться» — поправил он себя и тяжко вздохнул. Брак ему всегда казался чем-то сродни тюремному заключению в колонии строгого режима. И предстоящая громкая свадьба, и дальнейшая семейная жизнь до чертиков пугали Степана. «А может меня сирти убьют», — подумал он и с надеждой поглядел в окно, словно ожидая увидеть там зверскую рожу кочевника в боевой раскраске. Естественно, за окном ничего такого не наблюдалось — лишь небольшая яблоня склонила свои ветви под весом плодов, нежась под лучами ласкового утреннего солнца. Вообще, если подумать, ничего страшного в свадьбе нет. По крайней мере ему достанется приз. Даже не приз — джекпот. Он скосил глаза на девушку, в который раз поражаясь идеальности пропорций ее хрупкой, словно невесомой, фигурки. «Джекпот», не обращая ровно никакого внимания на Степана, выводил в блокноте фамилию очередного кандидата в приглашенные, сопя и высунув от усердия кончик розового язычка.

А солнце тем временем припекало с каждой минутой все сильнее. Он встал, оделся, быстро соорудил бутерброд и, поцеловав на прощание Нюру, поспешил в тренировочный лагерь. Ребята его уже ждали, убивая время за чисткой оружия. Степан проигнорировал понимающие улыбки Ряднова с Федотовым и вывел группу на стрельбы. Отстрелялись, вернулись в лагерь на обед, а затем, после получасового перерыва, вновь выдвинулись в лес. Там их уже ожидала группа Хохленко. На этот раз прошло все не так гладко — его ребятам никак не удавалось вычислить бойцов конкурирующей группы. А когда, наконец, это произошло, операцию по устранению условного противника сорвал «вражеский» снайпер, устроившийся в аккурат за их спинами. Как они умудрились его проворонить на практически открытой местности, Степан не знал. А потому злился. И на себя, и на ребят. Настроение было непоправимо испорчено. Вернулись в лагерь угрюмые, молча приняли душ и так же молча разбрелись кто куда, лишь бы не видеть разочарованных лиц друг друга.

Степан сходил на склад, получил новую партию учебных патронов, занес их в казарму. Затем отправился на доклад к куратору. Обрисовал ситуацию, детально ознакомил лейтенанта с громким «проколом» на учениях, допущенным по его вине и по вине его группы. Вынес свой собственный вердикт: группа НЕ ГОТОВА для проведения операции в тылу противника, запланированной через четыре дня.

— Погоди, не горячись, — Фридрих Подольский усадил расстроенного Степана. Извлек из сейфа початую бутылку шнапса, хлопнул пробкой и разлил по стаканам прозрачную жидкость. Выпили. Закусили дольками какого-то фрукта, по вкусу напоминающего киви.

— Прежде всего, я хочу, чтобы ты уяснил для себя одну несложную вещь. Факт, — поправился он. — Операцию данную отменить невозможно. И отодвинуть по срокам — тоже.

Степан хмыкнул:

— Ну пошлите на нее другую группу. Мало их что ли у вас?

— Немало, — Подольский налил еще по одной. — Но… все они будут задействованы в один и тот же день Икс. Операция планируется крупномасштабная. Скажу больше: в ней будут принимать участие все разведывательно-диверсионные группы, которые Империя имеет в наличии на данный момент. Даже партизанские отряды все без исключения поделены на такие же малочисленные, обладающие повышенной мобильностью, группы как ваша.

Степан удивленно приподнял брови, затем махнул стопку одним махом, не закусывая, и тут же налил еще. Себе — и куратору.

— Делааа… — протянул он после недолгой паузы. — Задача у нас какая будет? На что делать основной упор при обучении группы?

— Разведка, разведка и еще раз разведка. В огневой контакт вступать только в случае обнаружения вас противником.

Чтож, все предельно ясно. Степан выпил свою долю шнапса и искренне пожалел, что в роли закуски у них выступает не колбаса, не сало с тонкой мясной прорезью, а какой-то там фрукт. Интеллигенция, одним словом.

— Я слыхал, что у тебя свадьба на завтра намечается, — Подольский хитро подмигнул Степану. — Приглашаешь?

— Да я и зашел-то за этим, в-основном, — соврал тот, даже не моргнув глазом. — А откуда информация такая?

— Так все ведь знают. Нюрка твоя с самого утра по селу бегает да трезвонит по всем углам. Гордая вся из себя такая, ну чисто пава!

— А когда?

— Что когда?

— Свадьба когда?

— Завтра, в десять утра. Погоди, а ты что, не знал чтоли?

— Да так, забыл. Дела все, дела… — Степан бочком принялся протискиваться к двери. — Ну вы это, заходите с семьей, — произнес он перед тем, как скрыться.

Донельзя удивленный лейтенант задумчиво поглядел на дверь кабинета, за которой только что исчез его подчиненный.

— Ишь ты… — только и смог вымолвить он.

* * *

— Ну девка, ну молодец! Нет, ну это надо же! — сквозь зубы бормотал Степан, меряя широкими шагами штабную аллею. — Вот так, без предупреждения, просто ррраз — и все! Все вокруг в курсе, а жених в неведении находится значит. Ну чисто телок на заклание!

Кипел, шипел, плевался, будто чайник на печи, представлял себе, как найдет Нюру, возьмет ее за тонкую хлипкую шейку и будет долго-долго трясти, а хулиганистый ветер при этом станет играть ее роскошными волосами цвета воронова крыла. Представил — и злость словно рукою сняло. Ну в самом-то деле: о свадьбе он знал? Знал. Был он против свадьбы? Да нет, наоборот — обеими руками за. Ну и чего он тогда взбеленился? Из-за того, что даты не знал? Ну так это не страшно, это даже хорошо, когда раньше!

— Мдаа… — Степан послушал себя со стороны и вдруг понял: втрескался он в эту своенравную Нюрку по самые уши. Ну и что с этим теперь делать? А хрен его знает! Перво-наперво своих пригласить. Пусть ребята развеются, позабудут о поражении, к счастью, в учебном, а не настоящем бою. Да и дороги они ему стали. Вроде и времени прошло всего ничего, а поди ж ты — дороги. На том и порешил. Порешил — и сразу же направился в казарму, благо находился от нее совсем неподалеку.

— Группа равняйсь! Смии-рно!

Степан ходил взад-вперед перед ребятами. Останавливался время от времени, глядя то на одного, то на другого с недобрым прищуром. Выражение лица у него было такое зверское, что никто не сомневался — сейчас последует разгон за постыдное поражение всухую от группы, которая была заведомо слабее их. Лица бойцов потемнели. Женя — так та вообще не знала, куда глаза девать. В бою ее убили первой, на раз вычислив позицию по блику оптического прицела.

— Значит так, — Степан отошел на шаг дальше, чтобы иметь возможность лицезреть всех сразу. — Больше чтобы такой хрени не было. Мне тоже минус — и сам проглядел долбаного снайпера. Всем все понятно?

— Так точно, — послышались нестройные голоса.

— Ну вот и хорошо, что понятно. А чтобы урок усвоили как следует — приглашаю всех на собственную свадьбу!

Такого поворота событий, естественно, не ожидал никто. Бойцы потрясенно молчали и лишь Бавин, в недавнем прошлом бывший эмо, а теперь весьма и весьма приличный пулеметчик, прогнусавил:

— Ну командир, ну даешь! И когда успел только?

— А вчера и успел. Дурное дело оно, знаешь ли, нехитрое. В общем, на десять ноль-ноль всем быть. Есть еще вопросы?

— Есть, — вперед выступил Алексей Ряднов. — А где быть?

А вот это уже вопрос так вопрос. Где быть, Нюра сказать Степану как-то не удосужилась. Так, где обычно происходят свадьбы? Правильно: в загсе. А венчаются — в церкви. Так сказать, две конкурирующие конторы. Сохранилось ли такое положение вещей в Советской Империи Рейха? В этом Степан крепко сомневался. Практичные имперцы не любили разбрасываться лишними кадрами. Следовательно, контора наверняка одна. Загс? Возможно. А как насчет церкви? Верует ли местное население? А если верует, то во что? Стоп! Степан вспомнил вдруг, как проходя на днях по деревне, наткнулся на двух престарелых сплетниц. Одна из них, что-то доказывая другой, неистово перекрестилась. Ну все понятно. Церковь значит. Куда же без нее, родимой?

— Сбор у церкви, — озвучил Степан вслух свою мысль.

Вечерело. Он быстро попрощался с группой, оставив подчиненных переваривать неожиданную новость, а сам направился прямиком в деревню. Нюру Степан застал в окружении не менее чем полутора десятка женщин, развивших такую бурную хозяйственную деятельность, что по дому невозможно было пройтись, не столкнувшись хотя бы с одной из них. Варились какие-то блюда, резались салаты. То и дело что-то куда-то уносилось, что-то приносилось. Чад, жар, гам стоял такой, что вынести его нормальному человеку было попросту не под силу. Улучшив момент, подобрался к Нюре, вымолил у девушки разрешение переночевать в казарме, клятвенно заверив ее, что, что бы ни случилось, завтра ровно в десять ноль-ноль он встретит свою невесту у ворот церкви. Обнял, поцеловал на прощание и спешно покинул место, которое поневоле ассоциировалось с адом.

В казарму добрался часам к одиннадцати вечера. Там все уже спали, и лишь Женя, в гордом одиночестве, что-то писала в блокноте под рассеянным светом настенного ночника.

— Салют, — вполголоса поздоровался он с ней и, удостоившись короткого кивка, завалился на койку, устало прикрыв глаза.

Сон упорно не шел к нему в руки. То ли сказывались треволнения последних дней, то ли предстоящая свадьба выбила из колеи некогда такую совершенную нервную систему, Степан не знал. Так и лежал: ни о чем не думая, ничего не желая. Лежал до тех пор, пока сознание не заволокла туманная дымка полубытия.

Утро встретило Степана неожиданным сюрпризом — его бойцы откуда-то достали парадную имперскую форму. Белая, богато изукрашенная позолоченными галунами, она производила воистину неизгладимое впечатление. Приоделся, глянул на себя в зеркало и даже присвистнул. Оттуда на него чуть свысока поглядывал импозантный сероглазый брюнет. Подтянутый, широкоплечий — голубая мечта всех без исключения окрестных вдовушек. Не хуже выглядели и остальные члены его команды. Женя — так та вообще просто великолепно. Средней длины форменная юбка давала отличную возможность лицезреть ее стройные ноги, а белые кожаные туфли на высоких каблуках-шпильках делали эту картину еще более привлекательной. Хитро сделанный макияж, узкий китель с фривольно расстегнутой верхней пуговицей — нет, решительно никак невозможно было узнать в этой женщине бесцветную замухрышку, а по совместительству снайпера его группы.

Выйти решили чуть заранее, опасаясь, что не сразу найдут, где в деревне находится церковь. Вышли — и, как водится, прогадали. Деревня гудела словно муравейник, разодетые в пух и прах жители выходили из домов и все, как один, устремлялись строго в определенном направлении. И не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно туда следует идти и им.

Свернув за угол, они увидели искомую церковь: средней величины белое куполообразное здание с небольшим двориком, огороженным низким, чисто символическим забором, выложенным из белого кирпича, покрытого слоем мелкой мраморной крошки. И дворик, и прилегающая к нему небольшая площадь, были битком забиты народом. Степан извлек из кармана луковицу часов — до начала церемонии бракосочетания оставалось еще пятнадцать минут. Желая как-то убить остаток времени, завертел головой, вглядываясь в лица людей. Ни одного знакомого среди них не было. А может просто не разглядел, что, в принципе, было немудрено при такой сутолоке народа.

Зазвонил колокол, и толпа немедля раздвинулась, освобождая широкий проход. Из дверей церкви, степенно вышагивая, вышел бородатый поп в черной рясе. За ним, помахивая кадилом, служка. Все разговоры мгновенно смолкли, и Степан понял: сейчас начнется. Но где же невеста? А вот невесты как раз и не наблюдалось. То ли Нюра умудрилась проспать, что весьма вероятно, то ли передумала в последний момент. Кто знает? Так и стоял, словно истукан, а лицо медленно наливалось кровью.

— Приветствую вас, жители деревни Сусанинка, а так же доблестные воины незыблемой Советской Империи Рейха! — начал поп. — Сегодня, перед лицом Господа всего сущего, да освятится имя его в веках и деяниях наших, мы собрались с вами, дабы быть свидетелями одного из наиболее величайших таинств жизни. В сей день, сей час и сию минуту одна из дев наших возжелала избрать того, с кем готова будет идти по дороге жизни рука об руку, презрев невзгоды и напасти, приветствуя благолепие и счастье, купаясь в лучах любви Господа нашего милосердного, Иисуса Спасителя. Все ли знакомы с девой, возжелавшей сделать сегодня свой выбор?

— Да, да, знакомы! — хором просканировала толпа.

— Готовы ли вы свидетельствовать перед лицом Господа?

— Готовы!

Степан хотел было уже развернуться и уйти, как вдруг заиграла музыка, створки церковных дверей распахнулись, и на пороге появилась невеста. Нюра. Даже с такого расстояния он узнал ее: точеная фигурка, роскошное свадебное платье, длинные черные волосы выложены в какую-то хитроумную прическу домиком. Она ступила на площадь, словно королева, поплыла под восторженные вздохи толпы. Поп — и тот потерял дар речи и лишь молча взирал на чудо, открывшееся его взору волшебное зрелище. Девушка подходила то к одному парню, то к другому. Обходила их со всех сторон, осматривала, словно скотину на базаре, затем замирала на какое-то время, как будто в раздумьях. После каждого такого подхода у Степана екало сердце. Умом понимал ведь, что Нюра отдавала лишь дань заведенному обычаю, а все равно переживал. Мало ли, вдруг вот так возьмет, да и выберет какого местного сердцееда? Подошла она и к тощему старому хрычу, что стоял, опираясь на кривую клюку. Поглядела внимательно, словно прицеливаясь, и принялась деловито ощупывать его мускулы. Площадь буквально взорвалась смехом. Улыбнулся и Степан, прекрасно понимая, что этот колченогий баловень судьбы явно не является ему конкурентом.

Вот так, шаг за шагом, приближалась она к тому месту, где стояла его группа. Наконец глаза их встретились. Нюра подошла вплотную, окинула его безразличным взглядом, да и пошла себе дальше. От удивления лицо Степана вытянулось, а ноги стали словно чужие. Он резко развернулся и быстрым шагом направился к выходу. К черту все! Покинуть это место и никогда больше сюда не возвращаться! На сиртей, на дьявола, на кого угодно, лишь бы не видеть этих холодных безразличных глаз, которые совсем недавно светились любовью!

Уже у самого выхода чьи-то руки обхватили его за талию. Степан разнял их и с холодным бешенством повернулся к тому, кто посмел остановить его. Правая рука сама по себе потянулась к кобуре с парабеллумом. Перед ним стояла Нюра. Улыбающаяся, счастливая и слегка виноватая.

— Готова ли ты, Нюра Авдеева, выйти замуж за Степана Махрова?

— Да.

— А вы, Степан Махров, готовы ли взять в жены Нюру Авдееву?

— Готов, — буркнул Степан. Он все еще находился под впечатлением той комедии, которую разыграла его возлюбленная.

— В таком случае, перед Господом Всемогущим, а также перед свидетелями, коими являются жители села Сусанинка да военнослужащие Советской Империи Рейха, объявляю вас мужем и женой.

Нюра приблизилась к Степану.

— Поцелуй меня, — прошептали ее губы. И Степан поцеловал. Целовал так долго, словно боялся, что девушка передумает и вновь начнет свой бесконечный вояж в поисках претендентов на руку и сердце.

Толпа ликовала. Женщины вытирали слезы. Мужики же, все как один, смотрели на Степана с легкой завистью. Впрочем, он прекрасно понимал их. Нюра в своем подвенечном платье казалась какой-то неземной грезой из другого мира: прекрасного, неповторимого, кристально-чистого и абсолютно недосягаемого для простого смертного.

Торжественная часть церемонии подошла к концу, и поп, с призывами соблюдать благонравие, а также не поддаваться позывам чревоугодничества (ибо от дьявола все это, как есть, от дьявола), повел процессию внутрь церковного дворика. Прямо за церковью оказалось здание таких внушительных размеров, что, пожалуй, и вправду способно было вместить всех присутствующих. Банкетный зал — как по привычке окрестил его Степан. Внутри оно было заставлено накрытыми столами, стульями. В дальнем углу обосновались музыканты: шестеро бородатых мужиков с губными гармонями, виолончелью и другими инструментами, названия которых Степан не знал то ли по причине собственной необразованности, то ли вследствии того, что в его мире таких инструментов попросту не существовало.

Прав, прав был поп в своих предостережениях! Столы едва не прогибались от несметного количества разнообразнейших блюд. Степан, на что уж ему кусок в горло не лез, а и тот не смог удержаться от невольного вздоха. Сели. Степан с Нюрой — на почетные места, гости же где придется. Выслушали молитву. Служитель Господа читал ее минут двадцать, словно испытывая себя, а заодно и свою паству. Наконец прозвучал долгожданный «аминь», народ засуетился, насыпая себе кто что горазд. Прозвучал первый тост — за молодых, естественно. Тут Степан с Нюрой вынуждены были вновь поцеловаться. Впрочем, ни он, ни она, явно этой повинностью не тяготились. После третьей рюмки поп (а он тут, похоже, по совместительству исполнял обязанности и тамады), объявил, что пришло время «одарения» молодых. Что это такое, Степан спрашивать не стал. И так все было понятно. Молодоженов выставили на пятачке подле музыкантов, и гости по очереди стали преподносить подарки. Кто что. Постельное белье, котелки, ушаты, драгоценности для Нюры, одеяла, вилы, грабли, столовые сервизы, живую козу (которой Нюра почему-то особенно обрадовалась), ковры ручной работы, дробилку для перемалывания зерна, какие-то редкие семена. Тот самый дед, которому Нюра так рьяно ощупывала мускулы, одарил их внушительных размеров металлической ванной, чем до глубины души потряс буквально всех. Степана — бестолковостью подарка. Остальных — немыслимой щедростью. Как впоследствии пояснила Нюра, подарок и впрямь был воистину царским. Все дело оказалось в том, что территория, контролируемая Империей, была крайне бедна на наличие полезных ископаемых. Например, месторождений железной руды на ней насчитывалось всего два. Отсюда и дороговизна металла. Иначе говоря, эта ванна для их молодой семьи являлась не столько средством гигиены, сколько гарантом дальнейшего безбедного существования.

Много, очень много надарили всего гости. Степан уже не брался судить о ценности того или иного подарка, справедливо рассудив, что с его поверхностными знаниями об экономике новой Родины дело это бесполезное и явно обречено на провал. Особо же по душе ему пришлись всего два подарка. Один из них — самогонный аппарат. Вещь в хозяйстве просто незаменимая. Вторым подарком порадовал «дядя Гена». Кузнец торжественно вручил ему готовую шашку. Сделана она была как положено, в точности соответствуя чертежам Степана. Рукоять выполнена из дерева неизвестной породы — твердого, и вместе с тем потрясающе легкого, металл лезвия на удивление высокого качества. Он извлек ее из ножен, рубанул резко слева-направо, и остался доволен. Как раз то, что надо, как доктор прописал. Еще один неожиданный подарок преподнесла тетка Глафира. Женщина подарила ведро яблок с той самой яблони, которую они в свое время «обчищали» с Нюрой.

Умели, ох умели гулять жители Империи! Едва процесс «одарения» новобрачных подошел к концу, гости вновь расселись по своим местам и уж тут началось: тост следовал за тостом, а затем, когда унесли разморенного попа, пили уже кто сколько горазд и за что горазд. Шум, гам, пьяные выкрики неслись со всех сторон под музыкальное сопровождение окончательно вошедших в раж музыкантов.

Уже вечерело, когда молодоженам удалось, наконец, вырваться из цепких рук гостей. Они сели в заблаговременно заказанную карету и неспешно поехали домой. Чуть поодаль катил возок с подарками — свадебные трофеи, так сказать.

Четыре дня для Степана пролетели незаметно. Бесконечная муштра личного состава, маневры, стрельбы. Ребята его все сильнее и сильнее притирались друг к другу что, несомненно, не могло не радовать. На обеды ходил домой. Вечерами, в свободное от работы время, помогал Нюре сортировать да расставлять по местам подарки. Даже наладил ванную, а заодно и полив, прикупив для этой цели в тренировочном лагере списанный электронасос, да сорок два метра прорезиненного шланга в сельском магазине. Нюра буквально запрыгала от счастья, сообразив, что теперь ей не придется таскать воду ведрами. А когда Степан пообещал провести воду прямо на кухню — так вообще расцвела и одарила его потом такой бурной ночью, что, пожалуй, следовало всерьез задуматься: а не провести ли наряду с холодной еще и горячую воду?

ГЛАВА 4

— Смотри и запоминай, — куратор извлек из планшета сложенную вчетверо карту, развернул ее и очертил химическим карандашом район, в котором следовало действовать группе Степана. — Обходите здесь все вдоль и поперек, помечаете каждое найденное селение сиртей. В этом и состоит ваша единственная задача. Нашли, пометили, переместились в другой квадрат. Делаете все тихо и осторожно, никакой стрельбы.

— Так точно.

Откровенно говоря, Степан упорно не мог понять, зачем Империи необходимы такие данные. Сирти — народ кочевой. Сегодня здесь, завтра там… А, впрочем, приказ есть приказ.

— Главное — не забывай помечать время жизни того или иного селения.

Степан уставился на куратора в искреннем недоумении:

— Это вы о чем?

— Прости, — Фридрих раздраженно передернул плечами. — Все время забываю, что ты не местный. Короче, начну по порядку. Прежде всего запомни: сирти — народ не просто кочевой, а ВЫНУЖДЕННО кочевой. Кочевать их заставляют стада тварей — домашних животных, которых мы для удобства называем клещами.

— Почему именно клещами?

— Клещи — они и есть клещи. На месте увидишь — поймешь. Так вот — мясо этих самых клещей является единственным продуктом, который сирти употребляют в пищу.

— Забавно. Никакой зелени, никаких зерновых?

— Ни-че-го. В свое время поймали парочку клещей, провели серию анализов. Как оказалось, мясо клеща содержит все белки и аминокислоты, необходимые для жизни. Было дело, собирались даже сами заняться выращиванием этих тварей в промышленных масштабах, но быстро отказались от данной затеи. Не спросишь почему?

Степан усмехнулся:

— Спрошу. Если для дела надо.

— Жрут они много. Жрут все подряд. Точнее — любую зелень. Низкорослые деревья, травы, кусты, — куратор устремил взгляд на своего подчиненного, силясь понять: уяснил ли теперь тот, каким образом можно определить примерное время, когда сирти вынуждены будут разобрать свои шатры и переместиться на новое место жительства.

Степан уяснил:

— Я так понимаю, что пока клещи не пожрут всю зелень вокруг селения, переселения не будет?

— Вот именно. Вычисляешь, где находится селение, осматриваешь пастбища в районе пяти-семи километров. По их состоянию определяешь примерное «время жизни». Наиболее всего командование интересуют свежие селения, а также селения, которые сохранили в своем активе до тридцати процентов нетронутых пастбищ. Теперь все ясно?

— Более чем.

— Вот и отлично. Бойцы готовы? На складе все необходимое получил?

— С пайком заминка. Не знаю, насколько затянется рейд.

— На две недели примерно. При условии, что все нормально пойдет.

— Значит, на три возьму, — подытожил Степан. — Запас карман не тянет.

— Да по мне так хоть на пять, — рассмеялся старлей. — Настроение-то хоть боевое?

— Все путем.

— Ладно, иди давай, готовься. Завтра в четыре ноль-ноль ваш выход.

Степан не возражал. Молча козырнул в ответ и вышел, не забыв прихватить с собой планшет с картой. Шел сейчас двенадцатый час дня, а дел не оставалось практически никаких. Оружие у личного состава неоднократно проверено, смазано. Боекомплект получен. Проверен камуфляж. Особенно основательно — обувь. Казалось бы — сущая безделица, а в условиях длительного рейда превращается в серьезную проблему. Не проверил вовремя — глядишь, а в ботинке уже хлюпает вода или, того хуже, оторвалась подошва, и ты из боеспособной боевой единицы превращаешься в обузу. Так, что еще? А ничего. Получить сухпай, расфасовать по вещмешкам, да и идти себе домой, к жене. Последний день, как-никак.

Степан вернулся в казарму, прихватил там Радченко с Федотовым, как самых кабанистых, и махнул на склад. Сухпая и вправду взял на три недели. Затем, помозговав чуток, не отказался и от пятнадцати банок «тушняка» в хитроумных деревянных кадушках, справедливо рассудив, что хороший солдат — сытый солдат. Взвалил все это дело на горбы подчиненных и спешно направился домой. По дороге Степан не поленился даже нарвать большой букет полевых цветов, не понаслышке зная, как девушки обожают эти ароматные, пушистые веники.

Нюра копалась на огороде, постепенно приводя его в божеский вид. Завидев Степана, встрепенулась и побежала навстречу. Он торжественно вручил ей букет и, пока суженая восторгалась им, долго целовал ее в податливые, теплые губы.

— А я обед приготовила. Будешь?

— Спрашиваешь! Ты вообще видела когда-нибудь, чтобы я отказывался от пищи?

— Неет! — Нюра весело рассмеялась. — Ты трескаешь все подряд и в любых количествах. Я даже стала задумываться: а стоит ли тратить время на готовку? Может ты все и так, сырым съешь?

— Кое-что могу и сырым! — Степан плотоядно облизнулся и пошел на Нюру, всем своим видом показывая, что именно ее, родимую, он и будет сейчас кушать. Жена, завидев такое дело, быстроногой ланью метнулась в дом. Степан же не торопился, барином взошел на крыльцо. Ну куда, куда, спрашивается, она от него там денется? Нюра и вправду никуда не делась. Он нашел ее в платяном шкафу и там же, на месте, овладел ею, заставив кричать от наслаждения. Затем отнес любимую на кровать. Расслабленную, ленивую. Она промурлыкала что-то невразумительное, свернулась калачиком и мгновенно уснула. Осторожно, на цыпочках, стараясь не разбудить свое сокровище, Степан подкрался к столу, подхватил миску с жареной рыбой, краюху хлеба и выбрался из дома. Пахла рыба просто умопомрачительно. О том, что завтра все это великолепие он уже не увидит, думать не хотелось. Наоборот: каждой клеткой своего тела впитывал, словно губка, окружающий мир, жмурился, смотрел на небо, по которому неспешно ползли заковыристые барашки туч.

Нюра проснулась, когда Степан был уже готов к выходу. Он как раз доделал кое-какие хозяйственные дела, почистил парабеллум и, просиживая на лавочке новенький камуфляж, гадал как бы так половчее разбудить свою благоверную для процедуры прощания.

— Уже уходишь? — она стояла, прислонившись к дверному косяку. Хлопала ресницами, прогоняя остатки сна.

— Пора.

Степан прощаться не умел. Нюра, похоже, тоже. Просто подошла, села к нему на колени и замерла, глядя в одну точку. Затем, все так же молча, они поднялись. Степан бережно обнял ее за плечи и внимательно посмотрел на вскинутое к нему лицо, намертво впечатывая в память и крошечную родинку у нижней губы, и глубину изумрудных глаз, которые сейчас глядели на него внимательно и как-то строго. Затем коротко поцеловал в побледневшие губы. Нюра ответила на его поцелуй и даже смогла улыбнуться. При этом, в глазах ее промелькнул отблеск такого дикого, сумасшедшего страха, что волосы на затылке Степана зашевелились. Молча, не говоря ни слова, он развернулся и пошел в сторону тренировочного лагеря.

Время. Тот, кто утверждает, что двигается оно с постоянной скоростью — попросту идиот. Время антициклично. Иногда оно тянется словно резина, иногда застывает холодной ледяной статуей. Иногда наоборот — скачет с немыслимой скоростью, с легкостью превращая часы — в секунды, века — в мимолетные мгновения. Время — величина бесконтрольная. Это наивные людишки с их любовью ко всему равномерно-упорядоченному нацепили на него ярлык. Еще одна отличительная черта времени — оно стервозно. Степан знал об этом не понаслышке. Время, эта старая проститутка, сейчас попросту издевалось над ним, отсчитывая минуты с такой скаредной медлительностью, что отчаянно хотелось одним махом уничтожить и часы, и того горемыку, который их изобрел.

Степан мыкался по казарме, не зная чем занять руки, приставал к личному составу с дурацкими расспросами, брюзжал не по теме, сам, в принципе, прекрасно понимая, что не прав. В конце концов, чтобы не раздражать ребят, покинул помещение и оккупировал одну из беседок неподалеку от входа. А потом его начало трясти. Полностью, от кончиков пальцев рук до коленных суставов. У Степана всегда было так перед заданием. Повышенное количество адреналина, вырабатываясь в его теле, давало такой вот странный эффект. Трясучка проходила точно так же внезапно, как и начиналась — едва подходило к концу томительное ожидание, и начиналась работа. Ожидание это надо было либо пережить, либо прибегнуть к запасному методу, а именно: влить в себя грамм сто пятьдесят спиртного. Сейчас Степан так и поступил, благо фляга с заветным зельем была припасена заранее. Пил маленькими глотками, словно смакуя. Держал обжигающую жидкость на языке, глотал, чувствуя как она опускается по пищеводу, и вновь прикладывался к фляге. Пил до тех пор, пока напряжение не покинуло его окончательно, а нервная дрожь не сменилась тем абсолютным спокойствием, которое было сейчас так необходимо. Посидел еще с пяток минут, прислушиваясь к происходящим в организме метаморфозам, затем поднялся и неспешно побрел в казарму.

Ребята его также переживали, причем каждый на свой манер. Кто-то угрюмо молчал, кто-то, наоборот, был неестественно весел, разражаясь взрывами громкого хохота по малейшему, самому пустяковому поводу, а то и вовсе без такового. Некрасова Женя, бледная, как мел, зябко куталась в толстое ватное одеяло. Один лишь Дмитрий Бавин с виду был абсолютно спокоен. Он извлек откуда-то свой розовый шарф, намотал его на шею прямо поверх камуфляжного комбинезона. Так и ходил по казарме: этакий новоармейский эмо. Чтож, каждому свое. Все средства хороши в борьбе с самым опасным для воина врагом.

К счастью, всему на свете приходит конец. Степан поднял свою группу ровно в четыре ноль-ноль. Точнее не поднял, а дал команду на построение, ведь никто из них даже не думал спать. Похватали вещмешки, оружие и вышли из казармы, поеживаясь под порывами холодного северного ветра. Еще раз проверил амуницию у всей группы и остался доволен. Полный порядок, не прошли даром его уроки.

На КПП их встретил куратор. Лично пожелал удачи каждому из бойцов, произнес короткую речь, которую, откровенно говоря, никто не слушал. Мысли у всех витали уже далеко за пределами ограды тренировочного лагеря. Напоследок подошел к Степану.

— Ну как, порядок? Никто не паникует? — спросил он вполголоса.

— Порядок. Только ты вот что… — Степан просительно заглянул ему в глаза. — Если не вернусь, за Нюркой моей присмотри. Ребенок она совсем.

— Не вопрос. Да только вернешься ты. Я таких жучар вдоволь навидался.

— Твоими бы словами… — Степан крепко пожал протянутую руку Фридриха, сделал глубокий вдох и дал отмашку на выдвижение отряда за территорию КПП.

Там их уже ожидал транспорт: крытая брезентом телега, точная копия той, на которой Степана в свое время доставили в лагерь. Только возница был другим. Ехали, лениво перебрасываясь ничего не значащими фразами, поглядывая то друг на друга, то на дорогу, что змеилась за колесами телеги.

Группу должны были доставить на юго-западный участок фронта. Оттуда уже, на своих двоих, им следовало, минуя кордоны сиртей, просочиться в заданный квадрат, где, по предварительным оценкам аналитиков генштаба, ориентировочно должно было находиться первое селение кочевников.

К фронту добрались уже засветло. Выгрузились — и сразу же попали в руки худощавого роттенфюрера, который, не тратя драгоценного времени на лишние церемонии, попросту приказал им следовать за ним. Последовали, заинтересованно шаря взглядами по сторонам. Глаза их выхватывали то череду длинных разборных бараков, вразнобой разбросанных по прямой, как стол, степной пустоши, то пару полевых кухонь (вокруг них уже вовсю суетились повара). Случайно подняв глаза к небу Степан попросту обомлел: сверху над их головами величаво плыл небольшой дирижабль. «Люфтваффе» — было выведено на его борту крупным белым шрифтом. Ну и зачем, спрашивается, засылать в тыл противника разведгруппы, сознательно идя на неизбежные потери в живой силе, если можно вот так, запросто, проделать ту же работу с воздуха? Роттенфюрер тем временем подвел группу к рукаву глубокой траншеи. Они нырнули в нее и долго брели по прямой, вздымая подошвами ботинок тучи сухой как труха пыли. Наконец она вывела их непосредственно к самой линии фронта: целому лабиринту траншей и окопов, заполненных изнывающей от жары и безделья пехотой.

— Вам сюда, — роттенфюрер кивнул головой в направлении одного из ответвлений, а сам поспешил по своим делам. Чтож, сюда так сюда. Степан повел группу в указанном направлении, и вскоре они наткнулись на блиндаж дивизионной разведки. Подле него, привалившись спиной к стене, полулежал худой как жердь мужик с усталым лицом. Руки его были раскинуты в разные стороны — как-будто незнакомец принимал солнечные ванны. Степан переступил через одну из них, толкнул дверь блиндажа. Там, за сколоченным из сосновых досок столом, сидело еще четыре человека. Все в камуфляжах, все без знаков отличия. Они о чем-то оживленно беседовали, но, заметив Степана, примолкли и уставились на него.

— Здорово, — он шагнул внутрь, едва не расшибив при этом лоб о низкую притолоку. Досадливо поморщился.

— Ну здорово, — ответил за всех тот что справа, маленький седовласый крепыш с аккуратным брюшком. — С чем пожаловал?

— Проводник нужен. Через линию фронта провести.

Мужики переглянулись. Во взглядах их явственно читалась смесь досады и удивления. Пожалуй, еще и толика агрессии, но направлена она была явно не на Степана.

— Заколебали, — один из них с чувством сплюнул на пол. Второй выматерился. Но как-то лениво, словно через силу. Степан внимательно пригляделся к нему и понял, что человек этот до крайности изможден: синие круги под глазами, кожа лица нездорового землистого цвета. Перевел взгляд на остальных — те тоже выглядели не лучше. Пожалуй, даже хуже. Этот, по сравнению с ними, казался настоящим живчиком.

— А в чем проблема то?

— Проблема в том, что не будет тебе никакого проводника. Или сам топай через линию фронта, или потерпи часа четыре.

— Нет, не могу, мужики, — он подошел к ним впритык, нащупал в полутьме спинку свободного стула и сел. — У меня приказ, все по минутам расписано.

— А ты положи хрен на этот приказ, — любезно посоветовал молчавший до этого черноволосый парень с рукой на перевязи. И добавил совершенно не к месту — Там, наверху, похоже кто-то основательно башкой шарабахнулся.

— Да уж, — поддержал сотоварища брюхатый. — Ты, паря, пойми: мы такие группы как твоя уже пятые сутки без роздыха водим, сил никаких нет. Так что и правда или сам топай, или дай поспать хоть часика три-четыре. А можно и все пять, если совестью мать-природа не обделила.

Степан задумался. Идти через линию фронта самолично, рискуя ежеминутно напороться на засаду, ему вовсе не улыбалось.

— А там, на входе, кто у вас лежит?

— Михалыч. Но ты его лучше не трожь. Лютый он от недосыпа. Последнему такому просителю давеча челюсть набекрень свернул — так мы его еле от штрафбата потом отмазали.

— Дела… Ну ладно, пойду я, — Степан нехотя встал и медленно направился к выходу.

— Давай, удачи, — донеслось ему вслед, когда он закрывал за собой неказистую дверь блиндажа.

— Ну что там? Выдвигаемся? — нетерпеливо спросил Радченко, завидев выходящего из блиндажа Степана.

— Ага, выдвигаемся. Мамонта только этого разбудить надо. Похоже, он и есть наш проводник.

— Ну так в чем проблема? — Радченко склонился над спящим бойцом и принялся трясти его за грудки.

— Да погоди ты! Лютый он, пятеро суток не спал.

— Ну и что с того, что лютый?

— Погоди, говорю, — Степан достал заветную флягу, отвинтил крышку и поднес ее к носу спящего. По воздуху разнесся крепкий аромат первака, самолично сваренного им перед походом. Как ни странно — уловка сработала. Ноздри спящего мертвым сном человека зашевелились, а рот конвульсивно раскрылся.

— Ну надо же, чует! — уважительно протянул Федотов.

— Так ведь разведчик, — Степан сунул в раскрытый рот горлышко фляги.

Пил «мамонт» долго, жадно. Острый кадык его двигался взад-вперед, словно поршень, доставляя в закрома изнуренного организма драгоценную живительную влагу. Наконец глаза его раскрылись и вполне осмысленно уставились на своего благодетеля.

— Чего надо?

— На сиртей идем. Туда и надо.

— Сирти… — боец обнажил в ухмылке желтые, прокуренные пеньки зубов. — Они что, курорт открыли бесплатный? В последнее время вашего брата туда будто магнитом тянет.

— Курорт, — согласился Степан. — На их стороне, говорят, загар лучше к телу пристает.

Возрожденное к жизни, тело Михалыча мелко затряслось, издавая лающие полувсхлипы-полувздохи. Заулыбались и все остальные вокруг.

— Ладно… чего уж там… отведу, — произнес он в перерывах между приступами смеха и требовательно протянул руку к фляге, недвусмысленно намекая, что с ней Степану придется в скором времени расстаться. Тот не возражал — молча вложил в руку жаждущего искомый предмет и помог ему подняться. Проводник времени даром не терял: подхватил прислоненную к стене винтовку и целенаправленно зашагал по траншее, сделав знак группе Степана следовать за ним. Минут через сорок вышли к полузасыпанному хламом отнорку, помогая друг другу, выбрались на бруствер. Степан поднес к глазам бинокль и тихо присвистнул. Голая степь кругом, не на чем глазу зацепиться. Михалыч, заметив беспокойство Степана, ухмыльнулся и побрел, пошатываясь, вперед. Они последовали за ним. Шли под нескончаемый стрекот цикад, чувствуя как с каждой минутой солнце припекает все сильнее и сильнее.

То ли проводник отлично знал свое дело, то ли просто повезло, но сиртей они так и не встретили. К обеду вышли, наконец, к долгожданной лесной опушке, тепло попрощались со своим поводырем и, сверившись с картой, продолжили движение на юго-восток. Через полчаса Степан скомандовал привал, справедливо рассудив, что в лес они углубились достаточно глубоко и шанс обнаружения их маленькой группы врагом минимален. Тем не менее, решил не рисковать. Дозорным выставил Федотова, заставив его укрыться в зарослях какого-то лопуховидного растения с мягкими, покрытыми снаружи коротким белесым пушком, веерообразными листьями. Сами же они спустились чуть ниже, устроив свой временный лагерь в неглубоком распадке. Жевали сухпай, лежа на толстом ковре прелых листьев вперемешку с сосновыми иглами, чувствуя, как постепенно расслабляются натруженные мышцы, а глаза сами собой закрываются.

Степан разбудил всех через час, приказал Радченко взять у Бавина пулемет, Федотову — треногу к нему и они двинулись дальше по лесной чащобе, обходя стороной те места, где ветви деревьев и кустов сплелись воедино, образуя сплошной живой щит. Попалась им и тропа. Кем она вытоптана: животными ли, человеком — Степан не знал. Следопыт из него был не ахти какой. Такое незнание временами вредило. Нечасто, но с завидным постоянством. Вот и сейчас он, чертыхаясь, вглядывался в цепочку неровных следов. То, что здесь периодически проходили животные, сомнений не вызывало. Причем животные разных видов. Кое-где на сухой земле попадались отпечатки копыт. Иногда даже лап. Размеры некоторых из них внушали серьезное уважение, если не сказать больше.

— Товарищ сержант! — Женя Некрасова оторвала Степана от созерцания какой-то трехпалой клешни, что впечаталась в клочок рыжеватого мха в непосредственной близости от тропы.

— Что там у тебя? — он приблизился к склоненной девушке и был вознагражден таким ясным отпечатком босой человеческой ноги, что сомнения его отпали сами собой.

— Мне кажется, что он проходил совсем недавно.

Вот черт, этого им как раз и не хватало! Степан уставился на след, тщетно силясь понять причину, по которой девушка сделала свои далеко ведущие выводы.

— Ничего не вижу, — признался он наконец.

— Да вот же! — Женя ногтем указала на крошечную частицу травинки, немилосердно втоптанную чьей-то пяткой в глинистый грунт тропы. — При такой жаре трава, оторванная от стебля, высыхает очень быстро. А эта выглядит совсем свежей. Видите?

Да, Степан видел. ТЕПЕРЬ видел.

— Всем сохранять спокойствие. Сходим с тропы и углубляемся в лес.

Сказал, а сам камнем упал на Женю, приминая ее к земле. Какая-то едва уловимая черная тень пронеслась у него над головой и закончила свой путь, увязнув в стволе ближайшего дерева. Стрела. Длинная, метра полтора. С черным как смоль оперением на конце. Другой такой стрелы Степан дожидаться не стал — схватил в охапку онемевшую от неожиданности девушку и лосем ломанулся в лес, не разбирая дороги, ломая ветви каких-то шипастых кустов. Через какое-то время он сбавил ход, а затем и вовсе остановился. Выпустил из рук Женю и припал брюхом к земле, выглядывая из-за ствола поваленного дерева. Вскоре появились и остальные: плашмя попадали рядом, тяжело дыша. Бавин тут же, не мешкая, отобрал у Радченко пулемет, установил его на треногу и направил ствол в ту сторону, откуда они только что прибежали.

Погони пока не было. «Возможно ее и не будет»— подумал Степан. Не факт, что они нарвались на целый отряд. Сирть вполне мог бродить в одиночку, промышляя охотой на зверя. Что он в таком случае предпримет? Естественно, уйдет куда подальше. Или вернется к своим, желая предупредить о нависшей над ними опасности. И в том, и в другом случае угрозы от него никакой. А они потеряют драгоценное время, отсиживаясь в кустах.

— Так, Женя, — Степан быстро зашарил глазами по местности. В особенности его интересовали кроны деревьев — оттуда можно было охватить гораздо больший участок леса. Наконец, взгляд его остановился на каком-то экзотическом дереве с тонкими гибкими ветвями, копной нисходящими вниз до самой земли. Ветви эти были покрыты пышными гроздями буровато-зеленой листвы, что вполне могло обеспечить идеальную маскировку. — Лезешь воон на то дерево. Видишь его?

— На иву похоже.

— Пусть будет ива. Забираешься на самый верх, оцениваешь качество обзора. Крайне желательно, дабы ты смогла видеть хотя бы часть тропы.

— Нет, нереально, — девушка отрицательно помотала головой. — Над тропой кроны деревьев наверняка сплетаются. Что я там увижу?

— Что-то да увидишь. Лезь, давай. Федотов, подсади ее и подстрахуй, чтобы все в порядке было.

— Так точно, — Игорь козырнул и они с Женей синхронно исчезли в зарослях.

Степан еще раз выглянул из своего укрытия. Нет, ничего, словно вымер лес. Только где-то вдалеке ухала какая-то тварь. Ну да ладно, часа полтора в запасе у него еще есть, подождем. А потом? Не всю же жизнь в кустах отсиживаться?

Вернулся Федотов, доложился. Так и так мол, Женя часть тропы видит и может проконтролировать. Ну и на том спасибо. Посидели еще с полчаса, терпеливо выжидая, когда же появится враг. В конце концов, Степан поднялся и, строго-настрого приказав подчиненным не покидать укрытия, пошел в сторону тропы, старательно обходя то место, откуда, по его мнению, был сделан выстрел. Он решил зайти с тыла — на тот случай, если неизвестный стрелок не ушел восвояси, а решил повторить предпринятую попытку. Крался тихо, как мышь. Любой сучок, любая подозрительная неровность почвы, были сейчас его врагами. Хрустнет вот так ненароком — и поминай как звали.

Степан так увлекся своим занятием, что едва не столкнулся нос к носу с усатым стариком. Тот, сидя на замшелом пеньке, сосредоточенно почесывался, попутно вылавливая из седой как лунь шевелюры зазевавшихся паразитов. Лицо у старика было типично славянским: широкоскулое, открытое, с глазами той неистовой синевы, которая встречается иногда у людей весьма преклонного возраста.

— Эй, старый! — окликнул его Степан, с интересом разглядывая серовато-белую хламиду до пят, обтягивающую тщедушное, высохшее тело. — Ты что здесь забыл?

Старик приветливо усмехнулся, лениво сполз со своего насеста и поковылял к нему, вытягивая на ходу из-за спины какую-то длинную хреновину с изогнутым обоюдоострым лезвием на конце.

Степан замер, потрясенно глядя на старца. «Это же сирть!»— пронеслась в голове запоздалая мысль и он едва успел уклониться от лезвия, хищно блеснувшего буквально в паре сантиметров от грудной клетки. Отпрыгнул назад, выхватил правой рукой из ножен шашку и тут же, с замахом, рубанул справа-налево, одним ударом намереваясь закончить дурацкий поединок. Но не тут-то было: старик легко блокировал удар древком своего странного оружия, лишь слегка изменив траекторию движения клинка, пустил его по касательной, и вновь атаковал, на этот раз стремясь подрезать сухожилие на ноге Степана. Выражение лица у него изменилось: теперь в нем сквозил интерес, вызванный скорее всего непонятным оружием, а так же стилем ведения боя рослого чужака. Блокировать его удар Степан не стал — просто сделал левой ногой шаг назад, изменив стойку на правостороннюю и одновременно с этим, едва шашка оказалась у него над головой, рывком опустил руку не меняя положения локтя. Клинок вошел в правый бок старика, легко разрубив тому ребра и застрял где-то в районе позвоночника. На этом бой и закончился. Сирть стоял, хлюпая кровью на свою хламиду и заворожено смотрел на Степана. Затем его губы раскрылись, но слов не было. Лишь мимолетная улыбка скользнула по заострившемуся лицу и исчезла. Степан, выдернув шашку из тела старика, помог ему опуститься наземь. После, словно устыдившись дела рук своих, торопливо отвернулся, чтобы не видеть как последняя искра жизни покидает его подернутые паволокой глаза.

Прошла почти вечность, прежде чем он смог пересилить себя, встать, вытереть шашку, загнать ее в ножны и лишь потом, потом посмотреть на то, что некогда было человеком. Старик определенно умер. Тело его, словно куча тряпья, валялось на притоптанной траве, и это зрелище, как ни странно, привнесло в душу Степана долгожданное облегчение. Затем он исследовал пространство вокруг пня, на котором сидел сирть, и практически сразу наткнулся на объемистую кожаную котомку на перекидном ремне. Там же, прислоненный к дереву, стоял и лук. Степан не поленился, перевернул тело старика на спину, снял оттуда длинный колчан, под завязку набитый стрелами с черным оперением. Ну вот, пожалуй, и все. Прихватил захваченное добро и побрел назад, к ребятам.

Встретили его поначалу настороженно. Затем обратили внимание на трофеи, расслабились. Загалдели, окружили со всех сторон, забрасывая вопросами. Степан коротко, сжато рассказал как все было и, послав Федотова за Женей, раскрыл котомку старика, вытрусил на траву ее содержимое: моток нити явно растительного происхождения, высушенные ломти мяса, травы, соцветия, какие-то корни. Похоже что сирть, убитый Степаном, определенно был лекарем.

— Товарищ сержант, а зачем нам лук? — Радченко зачарованно вертел в руках колчан со стрелами. Полное лицо его выражало искреннее недоумение.

— Сам не знаю, — Степан задумался, пытаясь подвести логическую основу под свой неразумный поступок. Тащить с собой этот громоздкий кусок дерева явно не следовало. С другой стороны лук — вроде как бесшумное оружие. «Если уметь им пользоваться» — поправил он сам себя.

— К черту лук. А вот мясо с собой мы возьмем. Где Женя?

— Тут, — из-за кустов показался Федотов, ведя под руку девушку. Женя заметно прихрамывала.

— Ногу подвернула, когда с дерева прыгала. Скоро все пройдет, — произнесла она, заранее предупреждая все расспросы.

— Покажи.

Женя попыталась отвертеться, на все лады уверяя, что все в порядке и она может идти, но Степан, слушая вполуха ее сбивчивый лепет, уже делал свое дело. Вскоре ботинок был расшнурован, и он держал в руках ногу девушки, осторожно прощупывая ее через носок на предмет наличия повреждений.

— Переломов нет. Идти точно сможешь?

— Смогу. Болит правда очень, — Женя до крови закусила губу, когда Степан слегка повернул ей стопу.

— У тебя растяжение. Через пару суток пройдет. А пока Радченко понесет твой рюкзак.

Вопреки ожиданиям, девушка и не думала протестовать. Лишь молча кивнула, убрав с лица непокорную рыжую прядь вспотевшей ладонью.

Степан довел группу по тропе до того места, где произошла стычка со стариком. Там он приказал замаскировать следы крови, а заодно и свои собственные. Тело сиртя схоронили в небольшом овражке в аккурат под выкорчеванным с корнями деревом, для надежности прикрыв импровизированную могилу толстым слоем прелой прошлогодней листвы. Затем, тщательно избавившись от следов своего пребывания, группа углубилась в лес, двигаясь кратчайшим маршрутом к той точке, где, по предварительным оценкам аналитиков генштаба, располагалось одно из самых крупных поселений врага. Степан брел, механически переставляя ноги, с головой погруженный в свои мысли. Ему отчего-то вспомнился дом. Отчетливо, в мельчайших подробностях. Причем не те хоромы из жизни прошлой, под самую завязку забитые дорогой аудио-видеотехникой, с шикарным евроремонтом, джакузи, да полом с подогревом, а эти, из мира нового — старенькая избенка в две комнатушки, подворье, на котором конь не валялся и Нюра. Маленькая, хрупкая, с противным до безобразия, ну просто несносным характером, но такая желанная.

Жара, достигнув своего апогея в полдень, постепенно спадала. Степан потянулся к фляге, прополоскал рот и, поглядев на Женю Некрасову, которая с мученическим видом ковыляла в арьергарде колонны, решился сделать привал. Тем более, что место для этого было весьма подходящим. Сейчас они находились неподалеку от склона невысокой горы. Точнее даже не горы, а сопки. Была она полностью поросшая лесом, и лишь у вершины темнело пятно гигантской проплешины. Что это было, с такого расстояния определить пока невозможно. Скорее всего лесной пожар отбушевал здесь в свое время, пожрав значительную часть девственной чащобы. У подножия же самой горы лес практически сходил на нет, местность отлично просматривалась. Завидев одинокое дерево с роскошной, разлапистой кроной, Степан повел отряд прямиком к нему. Обошел его широкий, в два обхвата, ствол, поводил по сторонам биноклем, всматриваясь, не покажутся ли где нежелательные гости и, не заметив ничего подозрительного, скомандовал привал. Про себя он решил, что они останутся здесь до вечера и даже проведут ночь. Почему? В первую очередь из-за своего штатного снайпера. Нога у Жени сильно распухла. Как она умудрялась продолжать движение все это время — вообще загадка не из легких. Еще одна причина заключалась в самом рельефе местности. Обзор из их точки просто отличный, да и оборону здесь можно было держать весьма успешно. А еще Степан решил порадовать свой личный состав горячей пищей, справедливо рассудив, что большого вреда от умело разведенного костра не будет. А раз не будет — значит хотелось бы чего-то свеженького и, желательно, мясного.

— Радченко.

— Да? — Юрий поднял голову, отвлекаясь от созерцания крупного черного жука с устрашающими жвалами.

— Остаешься за старшего. Выставишь охранение с биноклем в количестве одного человека. Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ сержант.

— Женя, что там у тебя?

— Болит, — девушка сидела на траве, баюкая поврежденную ногу. И ботинок, и носок были сняты.

Степан всерьез пожалел, что не взял с собой антибиотики и противовоспалительную мазь, ограничившись стандартным набором жгутов, упаковкой с бинтами, пузырьком йода, да десятком ампул с обезболивающим. Хреновый он командир после этого, если честно. А, впрочем, йод сейчас как нельзя более кстати. Вручил пузырек Ряднову, приказав сделать Жене «сетку» на месте опухоли. Не панацея, конечно, но должно помочь хоть немного. Сам же он двинулся к сопке, забирая чуть левее. Там паслось стадо каких-то копытных животных: косули — не косули, бараны — не бараны. В классификации дикой фауны, а уж тем более местной, Степан не разбирался совершенно, предпочитая видеть в любом животном всего лишь мясо. Кролик, например, маленькое мясо. Косуля — большое. Он выследил это стадо еще когда осматривал местность в бинокль и сейчас шел вполне целенаправленно, заходя с подветренной стороны чтобы не выдать своего присутствия запахом.

Стадо все еще было там. Степан подобрался совсем близко и сейчас отчетливо видел троих крупных самцов с витыми рогами. Они крутились рядом, время от времени недобро поглядывая друг на друга скошенными к переносице маслинами глаз. Поднял винтовку, нацелился в лоб самого откормленного и сразу же нажал на спуск. Звук выстрела эхом отразился от сопки и ушел куда-то в сторону. Стадо, вздымая копытами тучи невесть откуда взявшейся пыли, шарахнулось от Степана и вскоре исчезло из вида, оставив его наедине с добычей.

Вне всяких сомнений, животное было мертво. Оно даже не успело испугаться — пуля разворотила ему череп подарив мгновенную, безболезненную смерть. Степан взгромоздил на плечи еще теплую тушу и, сгибаясь под ее тяжестью, пошел к своим, используя в качестве ориентира то самое одинокое дерево, под которым он приказал разбить лагерь.

Его уже ждали — наверняка звук выстрела донесся и сюда. Приняли его ношу, тут же, на месте, освежевали, выпотрошили, и вскоре она висела на вертеле, над весело потрескивающим костром.

— Кстати, а вы знаете как называется дерево, под которым мы сейчас сидим? — Женя, сидя впритирку к костру, мечтательно прикрыла глаза. В руке у нее было что-то зажато. Радченко с Рядновым синхронно подняли головы, разглядывая широкую крону, но ничего особо выдающегося не обнаружили. Крона как крона: зеленая.

— Это медвежий орех, — продолжила меж тем девушка. — В свое время он был широко распространен на территории России. Однако, еще до Октябрьской революции, порода эта была почти полностью истреблена, благодаря высокому качеству древесины. Она у нее прочная, красивого красноватого оттенка. Использовалась в основном резчиками по дереву и при производстве дорогой высококачественной мебели.

Федотов уважительно присвистнул:

— И откуда ты только все это знаешь?

— Да так, училась хорошо, — Женя смешно сморщила веснушчатый нос, когда дым от костра повернул в ее сторону. Недовольно фыркнула, отодвинулась. Степан, глядя на девушку, не смог удержаться от улыбки: ну чисто отличница! Выбралась с компанией на пикник в лес. Вся из себя такая нескладная, угловатая. Одно слово — подросток.

— А что у тебя в руке?

— Вы наверно плохо меня слушали. Как я сказала называется дерево?

— Медвежий орех.

— Ну и как вы думаете, что может быть у меня в руке?

Ну да, конечно. Степан только сейчас ощутил под ягодицами какие-то катышки. Привстал, пошарил рукой по примятой траве вперемешку с полевыми цветами и был вознагражден находкой целой жмени небольших продолговатых орешков в твердой темно-коричневой оболочке. Похожи они были на лесные, размером правда помельче. Степан послонялся под деревом, набрал их побольше и, раз уж пока мясо не было готово, заморил червячка орехами, раскалывая их найденной неподалеку парой камней. Его примеру последовали и остальные, полностью отдавшись во власть этого нехитрого занятия.

Мясо поспело уже к вечеру, когда солнце, одарив напоследок кроваво-красным закатом, скрылось за горизонтом. Они отрезали от туши куски истекающей соком нежно-розовой мякоти, совали их в рот и откровенно наслаждались. Затем, покончив с трапезой, затушили костер, надергали травы для импровизированных постелей и заснули, убаюканные дуновением теплого южного ветерка. Бодрствовать остался лишь Степан, так как сейчас как раз была его смена. Он взобрался на дерево, поудобнее пристроился на широкой развилке и, время от времени меняя положение ног (чтобы не затекали), с интересом вслушивался в ночные звуки. А было их немало. Стрекотали цикады, изредка какая-то птица издавала неприятные визгливые крики, со стороны сопки несколько раз слышался рев хищника. Кто это был — Степан не знал. Мир, в который он попал, временами казался миром-близнецом, удивляя почти полной идентичностью растительной и животной жизни. Иногда же наоборот: выкидывал такие фортели, что сомневаться не приходилось — это абсолютно чуждая, иная планета со своими правилами и законами.

Нет, это не их земля. Взять хотя бы тех же сиртей. С виду — обычные славяне. Поставь рядом сиртя и гражданина России и позови независимого наблюдателя, тот ни за что в жизни не разберется кто есть кто. В этом Степан был абсолютно уверен. И вместе с тем — такая разница культур. Между ними зияла пропасть, и перейти через нее не представлялось никакой возможности.

Сирти… Что-то крутилось у него в голове. Когда-то он уже натыкался на это слово в Интернете. Да, точно, была такая статья. В ней один чудак писал о древних народностях, по-своему классифицируя их. И славяне, по его выкладкам, являлись прямыми потомками сиртей. Кажется, так. Или нет? Но почему они тогда так похожи?

Его размышления прервал глубокий стон, что раздался буквально в нескольких шагах от избранного ими места ночлега. Затем еще, и еще один. Уже со спины. Хищники? Или что-то еще, похуже? Волосы на голове у Степана зашевелились. Он сполз с дерева, выхватил из кобуры парабеллум и торопливо взвел курок. Затем, решившись, быстрыми перебежками стал передвигаться от одной «постели» к другой, бесцеремонно расталкивая ногами спящих. Вскоре ему это удалось, и они, напуганные, жались спинами к стволу дерева, словно оно могло защитить, оборонить их от неведомой опасности.

Какая-то темная тень пронеслась совсем рядом, обдав Степана порывом ветра со специфическим сладковатым запахом. Он знал этот запах, знал слишком хорошо. Трупный запах ни с чем не спутаешь, даже самые дорогие французские духи не в состоянии полностью забить его. Тем более что тварь, прошмыгнувшая мимо Степана, явно духами не пользовалась. Он выстрелил на слух, и черноту ночи пронзил дикий, нечеловеческий крик. А потом закричала Женя. Страшно, на одной ноте. Нервы Степана не выдержали, и он рванулся к ней, наткнулся по дороге на что-то твердое, кожистое и, невзирая на страшный удар, что обрушился ему на голову, оторвал это «что-то» от Жени, поднял над собой и изо всех сил грохнул об землю, а затем, не давая ему опомниться, навалился сверху, разрядил всю обойму во вздрагивающее тело и заорал сам, перекрывая шум завязавшейся потасовки.

Твари напирали со всех сторон. Степан чувствовал это, слышал как отбиваются его ребята. Изредка тьму разрывали вспышки выстрелов их винтовок.

— Лежаать!!! — послышался резкий, словно удар хлыста, вопль Дмитрия Бавина и Степан повиновался. Тело среагировало само, так как мозг, оглушенный ударом, был уже не в состоянии отслеживать ситуацию и принимать какие-либо решения. Степан упал и ощутил, как над ним полетели пули. Множество пуль. Бавин стрелял из пулемета не короткими экономными очередями, как полагалось, а высадил всю ленту сразу, ничуть не заботясь о сохранности чрезмерно перегревшегося ствола.

Этого их противникам оказалось достаточно. Мгновение — и они исчезли. Лишь затихающие вдали стоны свидетельствовали о том кошмаре, который только что удалось пережить.

— Костер, — прохрипел Степан. Голова у него кружилась все сильнее, непокорная земля так и норовила выскользнуть из-под ног.

Его поняли. Кто-то из членов его отряда быстро расшевелил угли и навалил на них сверху кучу хвороста.

— Женя, жива?

— Да, кажется.

— Юра?

— Тут я, — откликнулась темная фигура у костра. Тот упорно не хотел разгораться. Тогда Радченко что есть мочи дунул на угли, и практически сразу алчное пламя вздыбилось кверху, пожирая сухой как порох валежник и освещая попутно картину ночного побоища.

К счастью, все его ребята были живы. Перепуганы, конечно, с белыми как мел лицами, но, тем не менее, видимых повреждений ни у кого не наблюдалось. Разве что Женя прихрамывала сильнее, чем обычно.

— Господи, а это еще что? — он только сейчас обратил внимание на большую черную тушу, на которую пялились все остальные. Птица. Жирная, уродливая, с иссиня-черным оперением и мощными когтистыми лапами, покрытыми твердыми роговыми пластинами. Морду ее венчал длинный остроконечный клюв. Падальщик, гриф. Пожалуй, такие приходили ассоциации при взгляде на застывшее на земле тело. Только вот размеры… Не со Степана, конечно, но, если поставить тварь на лапы, Жене в аккурат под подбородок будет. Он завертел головой по сторонам и насчитал еще три точно таких же трупа. Еще одна птица, четвертая, была пока жива. Она лежала на боку, изредка подергивая черным как смоль крылом.

— Вы ранены?

Степан только сейчас сообразил что уже не стоит, а лежит на земле, прислонившись щекой к ее нагретой за день поверхности и ощутил, как по темени его стекает вязкая, как патока, кровь.

— У него голова пробита! — послышался испуганный голос Федотова и Степан поплыл, удаляясь все дальше и дальше. Плыл до тех пор, пока его не накрыла волна бездумного, всепоглощающего забвения.

* * *

— Как вы думаете, он выживет?

— Врядли. Тяжелая черепно-мозговая травма, большая кровопотеря. Если сейчас же не доставить его в госпиталь — наверняка помрет, как пить дать, — Радченко наматывал круги вокруг лежащего на животе Степана. Остальные сгрудились около потухшего костра: испуганные, молчаливые, явно не знающие, что предпринять в этой безвыходной ситуации.

— А если его переносить нельзя? — Женя говорила спокойным, рассудительным голосом. Никаких лишних эмоций, никакой паники. Взрослеет чтоли девка?

Степан открыл глаза, выплюнул изо рта невесть откуда взявшийся там клочок травы вперемешку с землей и поднялся на ноги, превозмогая очаг тупой ноющей боли. На него посмотрели дико, как на внезапно вставшего из могилы покойника.

— Чего вылупились? А ну бегом собрали свои пожитки в охапку и пошли!

— Так вам же ходить нельзя! — попробовал было запротестовать Ряднов и тотчас же был удостоен чувствительного пинка чуть пониже спины.

— Я что сказал? Совсем оборзели? Последний страх потеряли? — Степан сознательно врубил образ безбашенного начальника, тем самым выводя из ступора растерявшихся бойцов. Затем добавил уже совсем другим голосом: — Повязку сколько раз меняли?

— Три раза, — отрапортовала Женя.

Степан ухмыльнулся:

— Нормально, значит не вся кровь вытекла.

— Вам бы к врачу. Риск заражения весьма вероятен.

Тут он был с ней вполне солидарен. «Грифы» эти, судя по запаху, наверняка в основном падалью промышляют. А падальщики — они падальщики и есть. Мало ли какая зараза могла гнездиться в их клювах? Но врач далеко. Топать еще до линии фронта и топать. А сирти — вот они, рядом. По подсчетам Степана нужный им квадрат находился буквально в паре-тройке часов ходьбы. Так что авось пронесет, бывает ведь и на его улице праздник.

— Йодом обеззараживали?

— Да, пока вы были без сознания.

— Ну вот и славно. Все, выдвигаемся.

Группа безропотно выстроилась в походном порядке, и они пошли в сторону сопки, забирая чуть влево, чтобы обойти ее стороной. Остатки мяса взять с собой побрезговали — туша была вся изорвана острыми, как пилы, клювами ночных визитеров.

Степан брел под привычный уже аккомпанемент стрекота мириадов кузнечиков, жужжание насекомых и пение неизвестных птиц. И все-таки, что он сделал не так? Почему напали падальщики? А если бы он не приказал развести костер — не напали бы? Нет, это не дело. На деревьях чтоли спать? Стервятники со своими атрофированными крыльями наверняка не в состоянии подняться в воздух. Хотя тоже не выход. О каком полноценном отдыхе тогда может идти речь? Уж лучше остановимся на варианте, что падальщики в этих краях явление редкое и им просто вчера несказанно «повезло».

Через полтора часа сделали привал. Последний, поскольку местность вокруг явно начала носить на себе следы разумной человеческой деятельности: там и сям были протоптаны тропы, кое-где торчали древесные пни с гладким срезом, выполненным наверняка не без помощи какого-то металлического инструмента. Они нырнули в небольшой подлесок по соседству с высохшим болотом и смогли наконец перевести дух, позавтракали успевшим уже набить оскомину сухпаем. Степан осмотрел ногу Жени и остался доволен. Опухоль потихоньку спадала, а значит в скором времени у него в распоряжении будет полноценный снайпер.

— Что с пулеметом?

— Не проверял пока, — Бавин с сожалением развел руками. — Со всей этой кутерьмой и вашим ранением…

— Так проверь сейчас.

Дмитрий засуетился над «Максимом» и вскоре вынес свой вердикт: ствол пулемета в порядке, а вот вода из кожуха испарилась почти полностью благодаря той длинной очереди, которой он отпугнул озверевших падальщиков. Возможно имела место и небольшая протечка. Залили в кожух новую порцию воды, проверили. Вроде бы все в порядке. Что ж, и на том спасибо. Степан искренне надеялся, что полоса невезения его группы, перевалив вчера ночью за красную отметку, наконец-то закончилась.

— Ладно, пошли, — он с неохотой поднялся и побрел, стараясь издавать как можно меньше шума. За ним потянулись и остальные: серьезные, собранные, с винтовками наперевес. Все они прекрасно осознавали, что вот сейчас, с этого места, и начинается их работа. Точнее — уже началась. Миновали подлесок и оказались перед дилеммой: то ли перебежками перейти через поле, то ли пойти в обход, теряя при этом драгоценное время.

Сомнения их разрешил совсем юный пацаненок. Он показался на противоположной стороне поля, поглядел по сторонам и исчез. Вернулся буквально через пару минут с целым стадом животных, что брели за ним словно собаки. Хворостина, зажатая в его маленькой цепкой ладони, так ни разу и не была пущена в дело. Степан перевел бинокль с юного сиртя на его окружение и едва смог сдержать позыв рвоты. Нет, это были не животные! Это было нечто: восьмилапое, ростом с хорошую корову, все в каких-то кожистых складках, сплошь покрытых тонкими белесыми волосками. Состояло существо из небольшой головки, снабженной длинным хоботком, усиками-антеннами, дюжиной сетчатых, как у стрекозы, крошечных глазок, опоясывающих конусовидное навершие черепа и грушевидного тела с утолщением сзади. Благодаря этому утолщению существо напоминало паука-крестоносца или, скорее даже, клеща. Похоже именно этих животных имел в виду куратор, давая задание Степану.

«Клещи» разбрелись по поляне и принялись поглощать зелень, каким-то хитроумным образом всасывая ее при помощи хоботков, зачастую вырывая вместе с корнем даже молодые древесные побеги. При этом они издавали характерное гудение. Степан слышал его даже находясь на противоположной стороне поля. «Словно стая пылесосов» — подумалось ему вдруг, и он улыбнулся столь неожиданной аллегории. Пастух тем временем пристроился под сенью одного из деревьев и преспокойно заснул. Ну надо же, какая редкая удача!

— Обходим поле по кромке леса, — приказал Степан, и они продолжили свой путь по кустистым зарослям, тихо чертыхаясь время от времени, когда на их пути появлялись наиболее колючие представители местной флоры. Обошли поле по правой стороне и, зайдя за спину пастуха, побрели туда, откуда он, собственно, и привел свое стадо.

Селение показалось неожиданно. Не прошло и десяти минут, как лес оборвался, и их взорам предстала холмистая равнина. На ней неправильными рядами стояли шатры.

— Штук восемьдесят, если не больше, — произнес Федотов и принялся вновь пересчитывать, стараясь не упустить из вида ни один из них.

— Больше, наверное, — Женя с сомнением покачала головой. — Вон там, за холмом, видишь?

И вправду: чуть поодаль, частично скрытое вершиной небольшого холма, виднелось еще одно нагромождение из шатров. Степан извлек из планшета карту, отметил на ней обнаруженное селение и заозирался в поисках более безопасного укрытия. То место, где залегла сейчас группа, таковым ему определенно не казалось. И обзор не бог весть какой, и тропа совсем рядом. Вообще чудо, что их до сих пор не заметили при таком раскладе. Наконец решение было принято.

— Уходим, — Степан едва ли не силком оторвал Игоря с Женей от созерцания шатров и повел группу назад — к тому самому подлеску с полем, на котором продолжали пастись «клещи». Соседство юного пастуха его волновало мало: спит человек — ну и пускай себе спит. Там он их и оставил, строго-настрого приказав не высовываться ни при каких обстоятельствах. Оставил, а сам поспешил обратно. Налегке, без винтовки, невидимой тенью скользя под прикрытием кустистой поросли. На этот раз он решил пройти чуть левее, а если повезет — так вообще взобраться на тот холм, который перекрывал обзор, мешая определить точное количество шатров в селении.

Степан уже практически пересек подлесок у искомого холма, когда услыхал тихий говор, сопровождаемый журчанием воды. Буквально перед ним, на расстоянии вытянутой руки, стоял сирть, испражняясь на куст бузины. Рядом стоял еще один. Тот, похоже, уже сделал свое дело и теперь заправлял короткие, чуть выше колен, портки, попутно развлекая разговором своего сотоварища. На спинах у обоих были приторочены уже знакомые полукопья с серповидными обоюдоострыми наконечниками. Степан терпеливо дождался, пока первый сирть опорожнит мочевой пузырь, и они уберутся восвояси, продолжая вести неспешный диалог на своем гортанном наречии, затем, с ходу преодолев расстояние между двумя древесными исполинами, нырнул в заросли высокой травы метрах в трехстах от подножия холма. Маневр его прошел незамеченным. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Далее следовало продвигаться ползком. Причем продвигаться осторожно. Расстояние до холма, как впрочем и сам холм, прекрасно просматривались с лесной опушки, а в том, что подходы к селению охраняются мобильными патрулями, Степан имел прекрасную возможность убедиться воочию. Ему еще повезло что встреченные сирти оказались болтливы, словно пара домохозяек. Чтож, один — ноль, человеческий фактор, на этот раз, сыграл в пользу гостей. А мы вообще-то люди не гордые, мы и на брюхе можем. Только бы не нарваться на змеиное кубло — уж очень любят гады ползучие понежиться в траве на солнцепеке. Рассуждая таким вот нехитрым образом, Степан медленно, но верно, продвигался к подножию холма. Пока все шло как по маслу: стрел в его сторону никто не выпускал, погони тоже не наблюдалось. А это, как ни крути, лучшая награда для разведчика. И не беда, что устали локти, а морда извазюкана в оранжевой пыльце какого-то растения. Главное не чихнуть ненароком, да продолжать шевелить булками. И он шевелил. Шевелил почем зря. Даже не сразу заметил, что ползет теперь по самому склону — так увлекся. Наконец забрался на вершину, втолкнул усталое тело в неглубокую ложбинку и уставился в бинокль, стараясь не бликовать линзами.

Вид из выбранной Степаном точки открывался что надо. Все селение, от начала до конца, лежало как на ладони. Он насчитал сто девяносто семь шатров разной величины. Сбился. Пересчитал еще раз. Нет, точно сто девяносто семь. Как определить количество жителей в селении если шатры разные? Никак. Разве что спуститься да не побрезговать зайти в каждый из них. Дескать, так и так, перепись населения у нас, не обессудьте. Так ничего путного и не надумав, решил не заморачиваться. И дураку понятно, что селение большое. Поэтому просто у отметки с координатами селения поставил число шатров.

Так, что у нас с жителями и чем они вообще занимаются? Ого, а между прочим жителей более чем достаточно, и занимаются они делами самыми, что ни на есть разными. Причем далеко не дикарскими, если уж совсем откровенно. Из трубы одного шатра, например, валили клубы густого черного дыма, и слышались удары молота о наковальню. Еще штук шесть похожих шатров смело можно было назвать торговыми лавками. Туда часто заходили люди, а у поднятого полога каждого из них в художественном беспорядке были расставлены образцы разнообразных товаров. Ближайшая к Степану лавка торговала гончарными изделиями. Еще одна — тканями. Две мясных лавки, оружейная. Самая большая — лавка знахаря или больница. Посреди деревни была немалых размеров площадь, правую часть которой занимал довольно бойкий базарчик, на левой же располагался расписной красавец — самый крупный из всех шатров в селении. Напротив него на небольшом отдалении стоял столб. Откровенно говоря, Степан ожидал увидеть на месте столба какую-то статую. Статую Ленина, например, указывающую благородным перстом на обиталище местной власти.

Сильны, эх сильны были стереотипы у Степана! Ничего подобного, естественно, и в помине не наблюдалось. Столб — да, наблюдался. Наблюдался человек, привязанный к нему. Был этот человек гол и нещадно бит. О том что бит — говорили многочисленные синяки и ссадины на упитанном теле. Степан вгляделся в его бегающие вороватые глазки и понял, что человек этот находится у столба не зря. Тут его, можно сказать, сакральное, предписанное самою судьбой, место. Прохожие (а их было немало) не ленились даже делать солидный крюк — лишь бы подойти к горемыке, плюнуть ему в лицо либо, взяв из рук специально приставленного к столбу охранника горсть коротких стрелок с белым оперением, отойти на пяток шагов, да и запустить ими в какую-либо часть тела осужденного. При этом, похоже даже временами делались ставки. Целили в основном в мошонку. Она, по меркам местного дартса, была равноценна десятке. В ногу попал выше колена — восемь очков. Ниже — семь. Ну и так далее.

Степан, изнывающий от скуки на своем холме, и сам был бы не прочь позабавиться таким вот нетрадиционным методом. Не потому, что имел ярко выраженные садистские наклонности (за ним такой пакости отродясь не водилось) — он просто на дух не переносил воров всех мастей и пород. Именно такие вот кабаноподобные личности со свинячьими глазками сейчас, в эту самую минуту, обгладывали костяк его мира. Выкидыш поневоле, глядя на справедливый суд в стане врага, сейчас ликовал не по— детски, и душа его наполнялась горячей благодарностью. Спасибо вам, сирти, за то, что вернули веру в справедливость. Низкий вам за это поклон.

C трудом оторвав взгляд от взволновавшего его до глубины души справедливого народного суда, он перевел его в сторону рынка, силясь понять: имеют ли сирти свой собственный денежный эквивалент. Оказывается, такой эквивалент был. Маленькие круглые монеты, временами даже, кажется, золотые. Все как у людей. Вот тебе и дикари. Степан мысленно поставил рядом свою Сусанинку и селение сиртей, сравнил. Так в чем разница? Да, у имперцев деревни чище. Дома по сравнению с запыленными шатрами сиртей и вовсе выглядят настоящими дворцами. У первых — специально отведенные для нужд населения отхожие места и мусорные свалки. Последние гадят, где ни попадя и куда ни попадя, исключая разве что головную площадь. Вон их клещи в скором времени всю окрестную траву пожрут и вновь придется перебираться на новое место. Так почему бы и не погадить коли так? Типично славянская психология между прочим. Еще один плюсик к его теории. Степан усмехнулся, донельзя довольный своими умозаключениями. Родственники славянам сирти, как пить дать родственники. Вот только пьяных не видать отчего-то. Самогон не научились варить или какой другой кайф имеется? Так сразу и не скажешь. Ну да бог с ним. А мы лучше посмотрим воон на ту бабку. Что это она там делает? Правильно, бабка воду из колодца достает. Все как положено: коромысло, два ведра. А вот еще одна подошла — высохшая вся, словно пестик тюльпана после июльской засухи. Стали, зацепились языками. Наверняка невесток своих обсуждают — эвоно как морды перекосились! Степан водил биноклем туда-сюда, наблюдая немудреные сцены из повседневной жизни. Зацепился взглядом за горстку пацанвы, играющую в какую-то незамысловатую игру. Так, один у ямки. На ямку палку поперек кладет. У самого палка в руках побольше. Вот он бьет этой палкой по той, что в ямке, а остальные обязаны ее отбить причем, судя по всему, упасть она должна, как можно ближе к ямке. А что, интересно. Степан отогнал от носа назойливого овода и понял, что делать здесь ему уже решительно нечего. Глянул напоследок на привязанного к столбу татя, на глазок оценивая масштабы повреждений его детородного органа. Не без удовольствия отметил, что детей у того не предвидится ни в ближайшем, ни в далеком будущем. Отметил — да и полез себе обратно, почти в точности повторяя свой пройденный путь.

Караульных у подлеска не было. То ли время у них обеденное, то ли просто так повезло Степану, но к своим он добрался довольно быстро и без всяких приключений. Встретили его, можно сказать, накрытым столом. Женя умудрилась где-то неподалеку надергать черемши, разнообразив тем самым меню из тушенки да твердых, как камень, галет, к которым решительно никто из них до сих пор не мог привыкнуть. Так грызть — зубы сломаешь. А как размочишь в воде — квашня получается неудобоваримая со стойким привкусом хозяйственного мыла. Степан порылся в своем вещмешке, извлек куски сушеного мяса, изъятого в свое время из сумы убитого им сиртя. Понюхал. Мясо как мясо. Даже специями пахнет. Надкусил, пожевал чуток.

— Ну как? — Федотов смотрел на него с таким неподдельным страхом, словно ожидал что вот, прямо сейчас, Степан непременно грохнется замертво.

— Нормально. Чуть терпковато, правда.

— А мне можно попробовать? — не дожидаясь ответа, Женя протянула ладошку и Степан вложил в нее кусок, что выглядел посимпатичнее остальных.

Эх, знала бы девка, что она сейчас будет есть! Уж он то не сомневался ни на миг в том, что только что отведал мяса пресловутого клеща!

— Вкусно! — она мигом расправилась со своей порцией и тут же потребовала добавки.

Степан разделил остатки мяса между членами группы и, когда с едою было покончено, расстелил на земле карту.

— Ряднов с Бавиным, обходите селение с тыла, изучаете местность на предмет наличия нетронутых клещом полей. Некрасова с Федотовым, ваш восточный участок. Я беру запад. Не светимся, не спешим. В случае обнаружения противником отходим сюда, на это место. В бой, по возможности, не вступать.

— А я? — подал голос Радченко. — Южный участок?

— Ты остаешься здесь, — произнес Степан и, видя как потемнело лицо Юрия, продолжил: — Мы налегке пойдем. Пулемет, припасы охранять кому-то надо.

Здесь он лукавил. Чуть-чуть, самую малость. Базу и вправду необходимо было охранять, но… была еще одна причина, ох была. Юрий так и не научился бесшумно передвигаться. Просто не дано было это человеку, и все. Шел по-крестьянски, широко расставляя ноги, при каждом шаге словно выдергивая их из борозды.

— Так, сверим часы. В девятнадцать ноль-ноль чтобы все были на точке сбора, не позже.

Степан не хотел рисковать. Сумерки в этом мире наступали раньше, а вместе с ними могло прийти все, что угодно. События прошлой ночи якорем засели у него в памяти. Да и не только в памяти. Голова до сих пор была словно чугунная. Вспомнив о своем ранении, он извлек из вещмешка последнюю флягу — с самогоном, попросил Женю снять бинты и еще раз обеззаразить рану. Бинты присохли едва ли не намертво — их пришлось долго размачивать, теряя минуты драгоценного времени. Рана, по словам девушки, не выглядела плохо, по крайней мере гноя в ней почти не было. В конце концов она была тщательно промыта и укрыта под мастерски выполненной стерильной повязкой. Степан поблагодарил Женю, и они разбрелись в разные стороны, искренне пожелав друг другу удачи. Он сделал большой крюк обходя лагерь по широкой дуге. Уловка сработала — никого из дозорных на пути встречено не было. Сами же жители селения, похоже, не спешили покидать свои шатры. Впрочем, Степан их отлично понимал: день сегодня выдался на удивление жарким. Он пропотел насквозь, и это при том, что почти все время находился в тени.

Полей с его стороны практически не было. Степан облазил всю округу, умаялся как черт, но нашел всего одно да и то на порядочном отдалении от селения. Вернулся в лагерь еще засветло и сразу завалился спать. Спал до тех пор, пока не явились остальные и не разбудили его докладами. Это селение сиртей, как оказалось, было сравнительно «молодым». С севера и востока его почти полностью окружала степь. Зелень на ней была практически нетронута — лишь кое-где виднелись лысые, словно лишай, проплешины. Нашли они и небольшое озеро. Степан с трудом преодолел желание отправиться туда сейчас же — до того было жарко.

В принципе, теперь, когда искомая информация о селении полностью собрана, делать им в этом районе стало решительно нечего. Степан склонился над картой, разрабатывая маршрут на завтра, затем, чувствуя как вновь слипаются глаза, пожелал всем спокойной ночи и улегся спать, даже не притронувшись к своей части ужина. Вымотался он за эти дни, если честно. Вымотался. Да и от впечатлений устал.

К счастью, ночью их никто не потревожил. Проснулись все отдохнувшие, бодрые. Похватали свою поклажу и, жуя на ходу галеты, двинулись гуськом за Степаном, все как один желая поскорее покинуть опостылевшую стоянку.

Обошли селение сиртей и, взяв курс строго на север, вскоре брели по колено в густой траве. Вокруг них расстилалась степь: ни деревца, ни куста. Время от времени Степан подносил к глазам бинокль. Ничего. Только степь кругом, да редкие стада каких-то тонконогих животных, которые, едва завидев их маленький отряд, тут же стремились поскорее избавиться от нежелательного соседства.

Внезапно Степан остановился. Что-то далекое, у самого горизонта, приковало его взгляд. Так и есть — всадник. Мчится во весь опор, вздымая пыльцу вперемешку с пылью.

— Лежать! — рявкнул он, и сам упал, где стоял. Остальные попадали рядом, повернув встревоженные лица в ту сторону, куда смотрел Степан.

— Женя, видишь того всадника?

— Пока только пыль, — она повела плечами, словно извиняясь за свою близорукость. Протерла линзы очков носовым платком и прильнула к оптическому прицелу. — Вижу всадника. Он ранен, кажется.

Степан уже и сам видел в бинокль, что на груди у незваного гостя расплывается большое кровавое пятно. Похоже, всадник проделал немалый путь, если судить по взмыленной лошади. И как только в седле держится?

— Возьми его на прицел. По моей команде стреляй на поражение.

— Есть, — судя по тому, как побледнели ее губы, Женя откровенно нервничала. Тем не менее винтовку держала твердо и вполне была готова в любой момент нажать на спуск.

Всадник определенно ехал на них. Еще метров сто пятьдесят, прикинул Степан, и они наверняка окажутся в поле его зрения. Степи ему что ли мало?

— Огонь!

Он увидел, как дернулась винтовка в тонких девичьих руках и тут же перевел взгляд на всадника. Тот продолжал нестись на них во весь опор, хотя даже невооруженным взглядом уже было видно аккуратное пулевое отверстие прямо между широко распахнутых карих глаз. Еще выстрел и еще одно отверстие — теперь на правой стороне груди. Человек в седле и ухом не повел, лишь пошатнулся, когда пуля вошла в его тело и продолжил свой путь. Волосы на голове Степана встали дыбом. Мгновение — и горло сжал нервный спазм, а в глазах потемнело. Что за чертовщина? Бессмертный он, чтоли? Винтовка дернулась сама по себе, рука передернула затвор, выбрасывая пустую гильзу. Еще один выстрел. Оба попадания — в грудь лошади. Скакун, в отличие от своего хозяина, к счастью бессмертным не был. Так и рухнул снопом, на полном скаку.

— Лежим, не двигаемся! — Степан поднялся и на негнущихся ногах побрел вперед.

Представшее перед его глазами «нечто» определенно было мертво. Причем давно. Трупный запах шибанул в ноздри так, что он даже остановился. Стоит идти или нет? В конце концов решил, что стоит. Хотя бы для того, чтобы убедиться: то, что в его мире существует лишь в низкопробных ужастиках, здесь преспокойно может мотаться на лошади по своим мертвецким делам. Вот оно. В пяти шагах. Подойди, загляни в преисподнюю.

— Ладно. Сейчас, сейчас, — сделав еще пару шагов, он замер, не решаясь подойти ближе. Что за черт? Ступор какой-то. Ладно, еще шаг. Мертвец зашевелился. Или показалось? Ох как домой хочется! Подальше от этой мрази, поближе к Нюре! Нет, определенно двигается покойник. Встать хочет? Дичь учуял? А хрен ему! Волна какой-то радостной, залихватской дерзости обуяла Степана, вернув парализованным от ужаса конечностям возможность двигаться. Он сделал последний шаг и уставился в немигающие глаза мертвеца. Так они и стояли, глядя друг на друга. Жизнь и смерть. Гротескное, завораживающее зрелище.

А затем Степан засмеялся. Дико, безумно. Легко можно было поседеть от этого смеха. Отсмеявшись, махнул рукой, приглашая остальных подойти поближе. То, что они увидели, ввело их в глубокий шок, привнеся вместе с тем и волну облегчения. Мертвец — он и был мертвецом. То есть абсолютно, неотвратимо мертв. А к лошади он был привязан. Причем наверняка сделал это сам, когда почувствовал, что теряет силы и вскоре уже не сможет удержаться в седле. Привязался питая тихую надежду, что вынесет его лошадь к своим, а там, глядишь, знахарь поставит на ноги, не даст умереть глупой смертью от жалкого кусочка металла, застрявшего в могучей груди.

Сколько они бродили так по бескрайней степи, пока лошадь не заметила, наконец, человеческих существ, которые были в силах избавить ее от мертвого седока? Степан искренне пожалел несчастного скакуна. Даже сейчас бока его временами вздымались, создавая иллюзию движения покойника.

Они постояли еще некоторое время, чувствуя как оковы потустороннего кошмара постепенно отпускают их души, затем, не сговариваясь, двинулись в путь. Степан шел чуть поодаль от остальных, время от времени прикладываясь к фляге со спиртным. Тот, кто сказал, что нельзя пить во время боевого задания, ни разу на таковом не был, предпочитая протирать штаны с лампасами в штабных кабинетах.

Местность потихоньку понижалась, буйные травы сменились репейниками. Вдали что-то блеснуло. Так и есть — река. Широкая, прозрачная как слеза, она медленно, неторопливо несла свои воды куда-то на запад. Берега ее сплошь поросли ивняком да камышами. Углядеть что-либо сквозь них было довольно проблематично, поэтому Степан потратил добрый час, осматривая местность в бинокль. Ничего подозрительного не обнаружил — и вскоре они стояли у крутого берега, заворожено глядя на водную гладь.

— Искупаемся? — Женя посмотрела на Степана такими умоляющими глазами, что тот всерьез задумался: а почему бы и нет? Смыть пот, грязь, выстирать камуфляж, а затем его надеть мокрым, чувствуя как он приятно холодит тело, постепенно высыхая под жаркими солнечными лучами. В конце концов он улыбнулся и махнул рукой:

— А что, я не против. Только в темпе.

Мгновение — и одежда полетела на берег, а бойцы, словно малые дети, рванули наперегонки по узкой каменистой тропке, попрыгали в воду и осели в ней, постанывая от удовольствия. Степан и сам едва сдержался, чтобы не прыгнуть туда вместе с ними. Должен же кто-то охранять их поклажу? Или нет? Наконец решил, что должен. Местность, хоть и пустынная на первый взгляд, вполне могла преподнести пару-тройку неприятных сюрпризов. Кстати, а как насчет крокодилов или иной нечисти? Ни у куратора, ни у Нюры он в свое время так и не додумался поинтересоваться особенностями местной фауны. Можно было инфоцентр посетить лишний раз — не развалился бы. Крепок, ох крепок задним умом человек!

Взгляд его остановился на Жене. Та купалась без лифчика, бесстыдно выставляя на всеобщее обозрение едва оформившиеся прыщики грудей. Покраснел, словно первоклашка. Всыпать ей что ли по первое число, чтобы не смущала их целомудренный мужской коллектив? Посмотрел на своих подопечных. Нет, не смущает их Женя. Даже наоборот — оживились как-то. Глазки горят, шутки-прибаутки со всех сторон сыпятся. Юра Радченко — так тот вообще годков десять сбросил. Ныряет, как молодой, Женю за ноги ловит. А та визжит на радость остальным, да щеки румянцем укрываются. Нравится Жене мужское внимание. Степан сам не заметил, как разделся до трусов и прыгнул в воду, обдав окружающих широким фонтаном брызг. Поплыл брасом, мощными гребками бросая вперед тренированное тело, каждой порой ощущая ласковые прикосновения живительной влаги. Плавал долго, минут двадцать. В конце концов весь, с головы до пят, покрылся «гусиной кожей». Холодно. Даже губы посинели. Выбрался на берег, выгоняя из уха воду, насухо вытерся вафельным полотенцем и ощутил себя совершенно иным человеком. Словно и не было изнурительного степного марша. И мертвяка не было. И лошади. Все они канули в лету, оставив о себе лишь тонкую цепочку туманных воспоминаний.

Вылезли наконец из воды и остальные, не менее замерзшие, но зато невероятно счастливые. Простирнули одежду, отобедали все тем же сухпаем и двинулись в путь. Шли теперь уже на восток, вдоль речного берега. Километров через двенадцать, по подсчетам Степана, группа должна была вновь углубиться в степь. Еще будучи в лагере они с куратором тщательно изучили вверенный ему участок, рассчитав маршрут едва ли не по минутам. Да и о реке Степан тоже знал — просто ожидал увидеть ее чуть позже. Вообще дорога по степи обманчива, ориентиров никаких. Знай себе бреди по компасу да по сторонам поглядывай внимательно, чтобы на неприятности не нарваться.

— Женя, как нога? — глядя на девушку, Степан не переставал удивляться произошедшим с ней метаморфозам. Румянец, улыбка на пол лица. Огонек в глазах какой-то тлеет. Походка бодрая, даже ногу почти не подволакивает.

— Все в порядке, спасибо, — Женя еще больше зарделась, явно польщенная его вниманием. Волосы ее, по обыкновению скрученные в тугой конский хвост, теперь рыжим пламенем развивались на ветру.

— Ну в порядке так в порядке, — пробурчал Степан себе под нос и прибавил шагу. Пускай себе топает, раз может. Чай не на прогулке.

— Товарищ сержант, — Женя догнала его и пошла рядом, подстраиваясь под его широкий шаг.

— Чего тебе? — ответил он не совсем вежливо. Там, вдалеке, что-то блеснуло и сразу же исчезло среди зарослей высокой травы.

— Я спросить хотела: вы кем в прошлой жизни были?

В прошлой жизни… Память услужливо всколыхнулась, выбросив на поверхность слова полузабытой песни:

Но если был ты деревом –

Родишься баобабом

И будешь баобабом

Тыщу лет, пока помрешь!

— Баобабом.

— Кем-кем?

— Баобабом. Это дерево такое.

— Ааааа, — протянула она, донельзя озадаченная столь престранным ответом. Затем, видимо, так и не переварив до конца полученную информацию, продолжила его доставать: — А как это, баобабом? Вы саженцы деревьев продавали?

— Их самых.

А что еще он мог ответить этой малолетней соплюшке? Дескать, был предпринимателем, гонял крупными партиями мобилы из Китая да распихивал их по оптовым складам своей великой Родины? И взятки приходилось давать: кому на лапу, кому в зубы, а кому и просто в рыло. И молиться, чтобы не прикрыли его хлипкий бизнес, и постреливать временами. Уж слишком много желающих было отхватить кусок пожирнее, да чтобы еще и нахаляву. Что и говорить — стеснялся Степан своего прошлого. Некрасивым оно у него было каким-то, грязным. Одно слово: бытовуха. А здесь? Ну здесь он герой-разведчик. И девушки на нем виснут гроздями. Сначала Катрин, затем Нюра. Да и вообще женское население Империи относилось явно неравнодушно к его особе, даже после свадьбы провожая заинтересованными, а то и зазывными взглядами. И сиртя первого именно он убил — предревнего старца-знахаря, который, можно сказать, и так одной ногой в могиле стоял. Что тут еще скажешь? Герой.

Его размышления прервал звук выстрела, и тихий всхлип Игоря Федотова. Парень медленно оседал на траву, с удивлением глядя на бурое пятно, расползающееся у него на животе.

— Лежаааать!!! — выкрикнул Степан, но, похоже его команда слегка запоздала: все и так лежали, вжимаясь в спасительную землю по максимуму.

«Идиот, какой идиот!» — он скрежетал зубами, грыз от ярости пук ни в чем не повинной травы, с предательской ясностью осознавая, что бой, навязанный им вот так, сходу, уже был проигран. Враг — снайпер. Это не обсуждается. Пуля выпущена с дальней дистанции, ориентировочно справа. Примерно из того самого места, где он видел блик. Ведь видел же!!! Но почему не предупредил остальных, почему продолжал трепаться с Женей, отвечая на ее заведомо идиотские вопросы? Слишком много почему, а ответ один. СНАЙПЕР. Откуда ЗДЕСЬ мог взяться снайпер? В мире Степана — да, пожалуйста, сколько угодно. Да там бы он и среагировал наверняка. И не лежал бы сейчас Игорь Федотов, прижимая к животу окровавленную руку. И не звал бы тихим шепотом мать. Сукааа. Слезы текли из глаз Степана. Падали на траву, впитывались в землю.

Голая степь кругом. Плоская, как фанера. Над степью летают птицы. Птицам глубоко плевать на то, что происходит внизу. Дождаться вечера? Сейчас что-либо предпринимать — полное самоубийство. Да и снайпер никуда не денется. Они, можно сказать, теперь одной ниточкой связаны.

— Женя, справа, на четыре часа, куст видишь?

— Да.

— Держи его на контроле. Там эта гнида засела.

— Поняла, — девушка переместилась за спину Степана, меняя сектор обстрела и вновь застыла, прильнув к окуляру оптического прицела. Нет, не уйдет снайпер. Уже нет.

— Я к Федотову. Прикроешь?

— Попробую.

Теперь вот так, улиткой, по миллиметру. И чтобы ни одна былинка не шелохнулась.

Состояние Игоря было критическим. Ранение в живот — штука не из приятных. Какие именно органы повредила пуля в полевых условиях определить невозможно. Степан оторвал его судорожно прижатую к животу руку, расстегнул камуфляж и осмотрел рану. Чистая. Крови почти нет. Зато нижняя часть живота постепенно принимает ярко выраженный синюшный оттенок. Внутреннее кровотечение. Все, амба. Он наложил на рану повязку, вколол сразу две ампулы обезболивающего и, старательно отводя взгляд от вопрошающих глаз Игоря, развернулся и пополз к Жене.

— Ну как он? — прошептала она едва слышно.

— Умирает.

— А мы можем что-нибудь для него сделать?

— Уже нет, — Степан сжался, ожидая от девушки либо истерики, либо упреков в свой адрес. Не дождался. Она лишь крепче сжала губы, продолжая наблюдение за вверенным ей сектором.

— Может из пулемета эту гниду шугануть? — прогнусавил Бавин. — А Женя бы его сразу срезала.

Дельная мысль. Рискованная, но дельная. К Степану уже вернулось самообладание. Рассуждать он теперь мог вполне логично и связно. Действовать — тоже.

— Можно и из пулемета. Тренога далеко?

— Тут она, — Ряднов уже суетился возле Бавина. Сообща они установили на треноге пулемет, умудрившись при этом не подставиться под пулю незнакомого снайпера и развернули его в сторону противника.

— Женя готова?

— Готова.

Степан прильнул к прицелу винтовки и мысленно перекрестился.

— Огонь!

«Максим» бодро застрекотал, разбрасываясь горячими гильзами. Одна из очередей прошила куст-ориентир. Еще четыре прошли левее, вздыбливая траву над едва заметным глазу пригорком. Степан тоже выстрелил. Наугад, в «молоко». Грохнул выстрел Жени. Не иначе как есть контакт.

— Ну что там?

Женя передернула худыми плечиками:

— Попала, кажется. Только не в голову. Он там, за пригорком сейчас.

Ничего, что за пригорком. Это не пригорок, это название одно.

— Женя, прикрывай. Остальные бегом за мной.

И они побежали. Понеслись во весь опор, по прямой, напрочь игнорируя возможность схлопотать пулю.

Снайпер не подавал признаков жизни. Не стреляла и Женя. Похоже, ей не в кого было стрелять. У пригорка залегли. Затем, взяв его в клещи с трех сторон, поползли вперед, стараясь издавать как можно меньше шума.

До снайпера Степан добрался первым. Тот сидел, баюкая простреленную руку и бормотал что-то бессвязное. Крепко сбитый, русоволосый. Одет в точно такой же камуфляж, что и сам Степан. Стандартный. Явно имперского производства. Враг его пока не видел — сидел спиной, покачиваясь словно под порывами ветра. Молится? И правильно, молись. Пора уже. Степан подошел вплотную. С тихим шелестом вылезла шашка из ножен. Куда рубить? Голову? Ноги? В конце концов, решил вскрыть сиртю живот: от солнечного сплетения до паха. Пожалуй, именно так будет справедливо.

— Повернись, — произнес Степан совершенно будничным голосом. Даже сам удивился, но как-то отстраненно. Сейчас он ощущал себя статистом. Разум его как бы со стороны наблюдал за происходящим. Тело двигалось само. Сирть медленно обернулся, продолжая бормотать свои бредни. Глаза его были определенно безумны. По подбородку тонкой стрункой стекала слюна.

— Хохленко??? — шашка выпала из ослабевших рук Степана. — Хохленко? Ты Хохленко?

Да, несомненно, это был он. Сержант Хохленко. Командир группы, с которой они совсем недавно сходились в учебном бою. Подоспели остальные. Узнали, несомненно узнали. Чуть постояли, оценивая ситуацию. Затем, не сговариваясь, Радченко с Рядновым подхватили безумца под руки и поволокли туда, где лежала Женя. Степан механически поднял шашку, сунул ее в ножны. Бавин подхватил с земли снайперскую винтовку (точно такую же как у Жени), и они не спеша, словно прогуливаясь, побрели к своим. Хохленко тем временем подтащили к умирающему Игорю. Тот все еще был в сознании. Глаза его смотрели непонимающе, испуганно. Сумасшедший же, то ли завидев дело рук своих, то ли почуяв неладное своим звериным чутьем, вдруг начал неистово вырываться, подвывая на одной ноте. Подошла Женя. Постояла, глядя на Хохленко. Молча развернулась и ушла. Вскоре вернулась с винтовкой Радченко, с размаху вонзила штык в живот убийцы. Провернула, как учили, и вытащила обратно. Тот внезапно расслабился, захрипел, пуская ртом кровавые пузыри. Затем губы его тронула улыбка, и он начал что-то говорить: путано, сбивчиво, словно боясь, что его прервут на самом интересном месте. Полнейшая абракадабра. Ни одного членораздельного слова. Ну когда же он заткнется, тварь? Степан потянулся к кобуре с парабеллумом, но Хохленко, словно прочитав его мысли, вдруг замолчал и обвис. Мертв. Чтож, туда ему и дорога. Хоть патронов не придется тратить.

Игорь Федотов умер вечером, с последними лучами уходящего солнца. Умер в сознании. Степан накачал его обезболивающим под самую завязку, не пожалев еще четыре ампулы. Это, несомненно, помогло — по крайней мере не так сильно мучился человек. Они вырыли могилу чуть поодаль от того места, где расположились временным лагерем. Похоронили Игоря. Слов, подобающих такому случаю, Степан не нашел. Не мастак он был подбирать слова о людях, которые едва-едва успели переступить порог смерти. О живых — сколько угодно. О мертвых — он лучше помолчит. Пусть другие соревнуются в словоблудии. Откуда-то Женя знала простенькую молитву. Совсем короткую. Ее то она и прочла, стоя у изголовья могилы. Затем мысленно простились с Игорем. Каждый по-своему. Пустили по кругу флягу Степана, глотали из ее горлышка теплый самогон. После этого улеглись спать, предварительно оттащив подальше труп Хохленко, да оставив Степана в роли вахтенного.

Ночь прошла без происшествий, если не считать того, что какие-то четвероногие хищники, которые с самого вечера крутились неподалеку от того места, где они бросили труп Хохленко, уяснили наконец, что соседствующие с ними люди не претендуют на свою долю свежей падали и, осмелев от безнаказанности, принялись рвать на части холодное тело. Часа четыре до Степана доносилось рычание, чавканье, какое-то поскуливание и характерный треск перемалываемых мощными челюстями костей.

Спозаранку Степан поднял своих людей и, пока они приводили себя в порядок да разгрызали галеты, запивая их водой из фляг, он продолжал размышлять о судьбе группы Хохленко. Что произошло с ними? Убиты? В плену у сиртей? Или может быть тоже, как и их командир, бродят сейчас по степи с безумными глазами, уничтожая все живое вокруг? В конце концов не выдержал и озвучил свои мысли остальным.

— Лично я думаю, что они мертвы, — Бавин рубанул рукой воздух, словно отметая все возможные возражения. — Хохленко наверняка сам их и убил.

— Вполне возможно, — внезапно поддержала товарища Женя. — Но свихнулся то он не просто так? Наверняка тому была какая-то причина.

— Интересно, какой может быть причина, чтобы сдвинулся настолько адекватный человек как Хохленко? — Степан поражался, глядя на девушку. Никакой истерики, никаких слез. А ведь вчера она потеряла друга и сама уничтожила его убийцу. Своими тонкими, почти невесомыми руками. Глаз за глаз. Нет, это не девушка — кремень.

— Причина может быть абсолютно любой. Нарвались на сиртей, потеряли часть личного состава. А может быть и все полегли — остался лишь Хохленко. Вот и свихнулся на почве вины. Да мало ли что может быть! — Радченко возвысил голос. — Может они всадника того мертвого тоже встретили. Я тогда сам чуть ума не лишился.

— Ну, всадника не всадника, а то, что они повстречались с чем-то этаким — факт. Голый факт. Ну не мог Хохленко вот так взять просто да и сдвинуться. Не тот человек был.

— Была причина, не было причины… — Женя встала, подхватив с земли винтовку. — Мне, по большому, счету плевать. Хохленко сдох, вон там валяются его кости. И вообще нам пора идти.

Степан усмехнулся:

— А и вправду, пора. Ну пойдем, чтоли.

И они пошли. Миновали место, где бросили труп. Нет, не права была Женя. Не осталось никаких костей от Хохленко. Там вообще ничего не осталось. На траве, примятой не одним десятком лап, виднелся лишь небольшой клочок от комбинезона, да и тот реял на ветру, норовя улететь куда подальше. Да, сделал напоследок доброе дело сержант — накормил своим телом голодающих хищников. Зеленые бы сейчас прыгали от восторга. И медаль наверняка выдали: посмертно.

Степан отогнал идиотские мысли, что витали у него над головой словно стайка навозных мух, поправил ремень винтовки. Теперь за спиной у него болталось их две. Его «мосинка» со снятым штыком, да трофейная, снайперская. Она была в полном порядке, даже чищена недавно. Патронов вот только у ее предыдущего хозяина не оказалось. То ли посеял свой вещмешок Хохленко, то ли попросту бросил, спасаясь от неведомой опасности, сейчас уже узнать невозможно. Но вот за винтовку спасибо. Пригодится она, еще и не раз. А с патронами у них проблем и так не было. Словно чувствовал — нагреб их по полной программе, невзирая на предостережения куратора. Не на год мол, в рейд собрались. А может и на год. А может со всем миром повоевать придется за место под здешним солнцем. Странным, кстати, каким-то солнцем, с ярко выраженными садистскими наклонностями. Раннее утро, а оно уже припекает так, что бифштексом себя чувствуешь на разогретой сковородке степи. С прожаристой корочкой, хрустящим. Так, стоп. Долой такие мысли. Засунуть их надо куда подальше. Галету может еще одну употребить?

— А я бы сейчас, наверное, целого слона съела! — Женя словно услыхала мысли Степана. Они у них что, одни на двоих чтоли?

— Да, поддержал ее Юрий, — помните то рогатое животное? Мясо у него было — объедение. Тогда еще даже грифы пришли к нам полакомиться.

— Да замолчи ты уже, Радченко!

Умеет же человек аппетит испортить. Хотя прав, конечно, подлец. Вот так пожаришь какую-то дичину — зверье со всей округи на запах сбежится. Хорошо если только на готовку позарятся, так ведь и самих поваров, чего доброго, зажрать могут. Нет, так дело не пойдет. Бороться надо со своими инстинктами. И вообще, как говаривал товарищ Ленин: кто как работает, тот так и ест. Селение найдено только одно. Чем занимаемся все это время, спрашивается, непонятно.

— А это еще что?

— Где? — Степан поднес к глазам бинокль и едва не выпустил его из рук. Мать честная! Это что еще за балаган? Пара жуков. Гигантских, с добрый самосвал. Приземистые, с плоскими треугольными хитиновыми панцирями нежно-зеленого цвета. Один пристроился к другому сзади и выполняет характерные волнообразные движения. Спариваются? — Так, а ну не смотреть! — Степан отобрал у Жени бинокль и едва не получил за это хорошую затрещину. Слава богу, вспомнила в последний момент, кто здесь хозяин.

— Почему это не смотреть? — дикой кошкой зашипела она. — Сами так пялятся, как потерянные, а мне значит нельзя?

— Да мала ты еще! — Степан примирительно поднял руки. — Ну куда тебе на такое смотреть?

— Ах так? Мала значит? Как по людям стрелять так не мала, а тут вот так значит, да? А мне между прочим пятнадцать уже, если вы не заметили!

— И что? — не понял Степан, куда она клонит.

— А то что вы своей Нюре в ее то года наверняка такие вещи показывали, что этим бедным жукам вовек и не снилось!

— Ах вот ты о чем… — словно рыбина, выброшенная на берег, он то открывал, то закрывал рот. И что бы ей сказать этакое? А сказать то и нечего. — Ладно, бери, — Под звуки дикого ржания окружающих он сунул девушке бинокль, и та тут же начала живописно, ярко комментировать происходящее, не опуская ни одной мало-мальски значительной подробности.

— А вон тот жук, который сверху, между прочим очень на товарища сержанта похож!

Нет, но это уже перебор! Степан позеленел от злости, но навел-таки свой бинокль на злополучного жука. Тот делал свое дело неторопливо, с таким серьезным, вдумчивым выражением на плоской морде, словно не любовью занимался, а выполнял какое-то ответственное правительственное задание. Доиграется Женя, ох доиграется! Жаль, что личный состав нельзя пороть. А хотя почему нельзя? Может и можно. Сейчас Степан всерьез пожалел о том, что не удосужился найти время и полистать устав имперских вооруженных сил. Ничего, в другой раз обязательно прочтет. Если будет он, этот другой раз.

Миновали жуков, и Женя заткнулась. Степан нарочно сунул ей галету из собственного пайка. Пока грызет — молчит. Такая вот арифметика получается.

На селение сиртей набрели внезапно. Было оно небольшим, шатров под пятьдесят, и похоже, что свежим. По крайней мере, с их стороны степная растительность оказалась вообще нетронутой. Лишь у самого селения кое-где зияли небольшие проплешины. Там же и копошились клещи: худые какие-то все, затяганные. Словно после длительного перегона.

Подойти близко к селению Степан не решился. Открытая местность, степь кругом. Вот так сунешься — и тебя мигом превратят в подушечку для иголок, истыкав своими длинными стрелами. Посидел с биноклем на порядочном отдалении, записал количество шатров и повел свой маленький отряд в обход, для очистки совести решив произвести оценку всех прилегающих пастбищ. К счастью, ни в селение, ни из селения никто не входил и не выходил, а, следовательно, опасности засветиться нет никакой. Обошли, осмотрелись. Так и есть: свежее селение. Даже более молодое, чем то, первое.

Сделав свою работу, удалялись от него с легким сердцем. Вечер застал их все в той же степи. Только кусты встречались в этой местности почаще, украшая своим присутствием скудный на зрелища ландшафт.

— А вы обратили внимание на то, что в этом мире нет комаров? — Женя устроила себе уютную травяную постель и теперь лежала, глядя на далекие, чуждые звезды. Нет Большой Медведицы, Полярной звезды тоже нет. В какую часть космоса их занесло, интересно?

— И правда нет, — Радченко только сейчас обратил внимание на этот удивительный факт. Степану же было все равно: есть комары, нет комаров… Какая к черту разница, если желудок требует нормальной, удобоваримой человеческой пищи? Та пара банок тушенки, которую они только что приговорили, лишь возбудила его аппетит, сыграв роль детонатора. Желудок теперь бурчал как подержанный «запорожец». Наплевать на возможность появления грифов-падальщиков или какой другой нечисти, выловить какую-то дичь, обжарить на углях свежее, ароматное мясо? Или же пойти в селение, как подсказывает внутренний голос? Уж там-то наверняка есть чем поживиться. Да и вообще, интересно, что находится внутри шатров. Любопытство ело Степана почище желудочного сока. По другую сторону баррикад стоял рассудок. И пел он своему хозяину совсем другую песню: полезешь в селение — непременно засветишься. Засветишься — подставишь под угрозу и свою жизнь, и жизни членов группы, не говоря уже о проваленном задании. А с рассудком собственным спорить — дело неблагодарное и даже вредное для здоровья. Ну и ладно, обойдемся. Степан по примеру Жени нащипал травы побольше, взгромоздился на нее сверху и закрыл глаза, представляя, что находится не здесь, а у себя дома, на кровати. А рядом посапывает Нюра, положив под щеку свою крохотную ладошку. Картина предстала перед его взором настолько явно, что даже в груди защемило. Ну надо же, как домой хочется. Раньше за ним такого не водилось. Возможно оттого, что возвращаться, в принципе, было некуда. В самом деле, куда возвращаться? В постылую холостяцкую квартиру, в которой то и дело проживали длинноногие любвеобильные пассии, сменяя друг друга со скоростью калейдоскопа?

Кстати, неплохо было бы воду горячую провести. Вот только как? Как проведешь ее в мире, где металл является бесценным? А для чего нам нужен металл? Правильно, для емкости, в которой будем потом греть воду. Вместо труб можно все тот же шланг приспособить, не проблема это. Интересно, а как с металлом у сиртей? А хорошо у них с металлом. Это Империя страдает, контролируя лишь пару рудников, а вот у дикарей, так называемых, добра сего предостаточно. Минутку. А ванна, подаренная на свадьбу? Попросить кузнеца пускай расплавит, превратив часть металла в искомую емкость? Нет, жалко. Да и Нюра убьет за такое кощунство. В конце концов, так и не придя к какому-либо разумному решению, Степан, рассерженный, открыл глаза.

Остальные уже спали. Кто на точно такой же травяной постели, как и у него с Женей, кто просто на голой земле, напитавшейся за день теплом. Бодрствовал лишь Алексей Ряднов — да и то потому, что сейчас была его смена. Он ходил по периметру их маленького лагеря тщетно всматриваясь в непроницаемую ночную мглу. «Так, и почему мне не спится? Старею?» — Степан внимательно прислушивался к себе, силясь понять, что мешает ему расслабиться и провалиться в желанный сон. Какая-то подсознательная тревога чтоли? Ухватилась за него мертвой хваткой, зараза. А вообще знакомое ощущение. И холодок в затылочной части черепа присутствует. Не иначе как следит, следит за ними из тьмы чей-то настороженный взгляд.

— Леша, — Степан говорил шепотом, не желая будить намаявшихся за день бойцов.

Алексей прекратил патрулирование и незамедлительно приблизился к нему:

— Да, товарищ сержант.

— Ничего подозрительного не заметил?

— Да нет, вроде бы.

— А чего бродишь? На месте не сидится?

— Честно говоря, заснуть боюсь. А вы почему не спите?

— Да так, ощущение какое-то паскудное, — Степан вновь прислушался к себе. — Все кажется, как будто следит за нами кто-то.

— Уверены, товарищ сержант?

— Да ни в чем я не уверен! — он в сердцах махнул рукой. Гляди в оба, короче. Чуть что — сразу меня буди.

— Есть. Разрешите вернуться к своим обязанностям?

— Давай, иди.

Степан и сам поднялся, сделал пару шагов в ту сторону, откуда, как ему казалось, за ними велось наблюдение. Ничего. Тьма кромешная кругом. Ночная степь. Редкие порывы ветерка приносят желанную свежесть. Сможет ли невидимый враг неслышно подобраться к спящим, невзирая на бдительного Ряднова? Вполне возможно. Все зависит от степени подготовки и от еще одного не менее важного фактора: фарта. Подфартило — и ты в дамках. Не подфартило — и в дамках твой враг, а ты лежишь, хлюпая кровью через прорезь в горле. Не спать всю ночь? Тоже не вариант. Не поспишь ночь, другую — и измотанный организм найдет способ отомстить, подведет в самый неподходящий момент. Самым неприятным во всем этом деле является то, что пресловутая слежка, вполне возможно, просто плод воображения самого Степана. Он не спал еще минут сорок, бдительно глядя по сторонам да расстегнув кобуру парабеллума. Затем его усталые веки сомкнулись. Степан провалился в сон. Глубокий, без сновидений.

Проснулся он оттого что кто-то теребил его за плечо. Здорово теребил, между прочим.

— Чего надо? — Степан, недовольный, открыл глаза и зажмурился от лучей яркого солнечного света. Было позднее утро, судя по всему. — И почему меня раньше не разбудили? — обратился он с вопросом к Юрию Радченко который, между прочим, все еще продолжал теребить его за плечо. Вид у него при этом был настолько потерянный, что Степан понял: стряслось нечто неординарное. — Что случилось? Алло, я к тебе обращаюсь!

— А? Что? — Юрий оставил наконец в покое плечо Степана.

— Что случилось, говорю? — Степан заозирался по сторонам. Никого кроме Радченко в поле прямой видимости не было. Что за чертовщина?

— ЧП, товарищ сержант, — Радченко наконец обрел дар речи.

У Степана похолодело все внутри. Черт, чувствовал же слежку! Ну почему было не разбудить всех? Самому хотя бы не спать?

— Какое еще ЧП?

— Продукты, вода… все украдено.

— А остальные-то где? Живы?

— Остальные живы. Искать пошли того… вора.

Фууух, ну слава тебе, Господи. Хоть кровь никому не пустили.

— Давно пошли?

— Часа три назад.

— Понятно. Меня почему не разбудили?

— Так ведь думали, что сами справимся, — Радченко не знал, куда девать глаза. — Честно говоря, вахта как раз моя была во второй половине ночи. Как это произошло — сам до сих пор не пойму. Не спал я, товарищ сержант. Честное слово — не спал!

Как же, не спал он. Мало того, что вора прошляпил, так еще и не нашел в себе сил сразу признаться, доложить начальству.

— Дерьмо ты после этого, Радченко, ох дерьмо, — Степан и не заметил, что проговорил эти слова вслух. Возражений не последовало. Знает собака, чье мясо съела. — Что еще украдено?

— Ничего. Только вода и продукты. Патроны, оружие на месте. Нож у меня правда еще того… тоже.

Чтож, невелика беда. Могло быть все гораздо хуже. Степан пошарил на поясе и смачно выругался: его фляга со спиртным тоже была срезана. Срез был ровным, гладким. Похоже, сделанным не без помощи ножа злосчастного Радченко. Спал таки, падла. Иначе как с него, бодрствующего, нож бы сняли? Ладно, с этим мы потом разберемся. Степан склонился над грудой вещмешков. Провел инвентаризацию. Тут Радченко не соврал — вора прельстили лишь продукты. В особенности было жаль фляг. Продукты — дело наживное. А вот во что прикажете набирать воду? Придется-таки посетить селение сиртей, хотя бы ради мехов для воды.

Степан заметил на горизонте темное пятно и поднял к глазам бинокль. Наконец-то свои. Все живы, в полном составе, с оружием в руках. И то хорошо, и то хлеб. Скоротал время за чисткой «мосинки», проверил кожух «Максима». К счастью, воды в нем было достаточно.

— Пить-то как хочется! — Женя первая приблизилась к Степану и умоляющими глазами уставилась на него. — Может к реке вернемся?

— Ну допустим вернемся. Воду ты во что набирать будешь?

— Не знаю. Как-то не подумала об этом. Значит, к сиртям в поселок идти придется?

— Значит, придется. Других вариантов я не вижу.

А других вариантов и не было. Идти дальше по маршруту в надежде наткнуться на еще одно селение? В принципе, попробовать можно. Рискованно, правда. Но будет ли оправдан этот риск? С другой стороны оставаясь здесь, на месте, они теряют день. Что помешает им вернуться назад в случае неудачи? Ничего не помешает. Степан приказал группе готовиться к выходу, а сам склонился над картой. Четыре — шесть часов движения по степи — и они уткнутся в лес. Тот самый, подле которого было обнаружено первое селение. А лес — это жизнь. В лесу и родник найти можно в случае неудачи, и дичи полно. Да и селение, если таковое отыщется, будет наверняка возле кромки. Сирти народ практичный, в этом им не откажешь. То селение, на которое они наткнулись вчера, по сути, является скорее исключением из правил. Хотя бы потому, что лес в первую очередь — это топливо для костров. Ну да ладно, Бог с ним. Гадать о том, что вынудило тех сиртей осесть прямо посреди степи сейчас абсолютно бессмысленно. Да и времени нет. Еще пара часов — и жажда окажется воистину невыносимой. Степан убрал карту в планшет и приблизился к ожидающим его людям.

— Пошли, чтоли, — буркнул он, стараясь не встречаться взглядом с Радченко. Разбор полетов он оставит на потом. А сейчас знай себе, шагай да по сторонам поглядывай. И молись, чтобы не случилось какой-то очередной дряни. Одна радость: голова почти не болит. В этом климате раны заживают быстро. Степан на ходу прикоснулся к повязке. И вправду — не болит.

— Женя!

— Да?

— Можешь глянуть, что у меня там?

— Могу, — Женя поняла его с полуслова, приблизилась и принялась осторожно разматывать бинт. — Присох немного.

— Ничего, снимай.

Аккуратно, миллиметр за миллиметром, сдирала она посеревший от пыли бинт. Кое-где волос пришлось обрезать маникюрными ножницами, с которыми девушка не расставалась ни при каких обстоятельствах.

— Ну надо же, почти заросло! — она даже руками всплеснула.

— Так ведь и я о том же. Чешется правда как зараза!

— Заживает значит.

Бросив бесполезный теперь бинт на траву они поспешили догонять остальных. Те, мучимые жаждой, уже успели удалиться на достаточное расстояние.

Никаких следов человека, ничего. Степь кругом, травы под порывами ветра к земле пригибаются. Даже сверчков — и тех не слышно. Попрятались сверчки. Жарко им. А Степану то как жарко! Пот стекает со лба, заливает глаза. Камуфляжка — хоть выжимай. И оводы: им то жара нипочем, у них обеденное время как раз сейчас начинается. Он перевел взгляд на Женю. Та шагала, размахивая руками, словно ветряная мельница. Материлась едва слышно сквозь зубы, когда очередной овод пытался сесть на мокрое от пота лицо. Глаза уставлены вперед, в одну точку. Туда, где виднеется линия горизонта.

Не лучше выглядят и другие. Радченко вообще отстал. Плетется в хвосте, тяжело дыша. В правой руке — носовой платок. Вытирается, выжимает его время от времени, и вновь прикладывает к вспотевшему черепу.

Степан поднес к покрасневшим глазам бинокль. Кстати, а что с глазами? А ничего хорошего, похоже. Он прислушался к своим внутренним ощущениям. Так и есть: аллергия. Наверняка на пыльцу какого-то растения — вон сколько ее носится в воздухе. Хорошо если только этим дело и ограничится. Кстати, а что это там вдали виднеется? Куча тряпья какая-то? Да нет, труп высохший. Тряпье болтается на нем как на вешалке под порывами ветра. И поза какая-то странная у трупа. Стоит труп. На одной ноге. Приблизились ближе и Степан даже присвистнул: нет, не на ноге стоит труп. Тонкий шест протыкает его насквозь. Верхняя часть торчит из прогнившей грудной клетки ближе к ключице, нижняя часть вбита глубоко в землю строго перпендикулярно. Форма армии вермахта на трупе. На груди — два наградных немецких креста и орден за мужество с трехглавым орлом. Редкий орден, надо сказать. Не иначе как из рук самой императрицы выданный. Они подошли совсем близко. Да, нехорошей смертью умер солдат. И, возможно, совсем не скорой. Степан приблизился впритык к погибшему и потрогал штырь. Дерево. По толщине — один в один как прут арматуры, а твердое — как металл. Присмотрелся более внимательно и углядел на высохшей шее тонкую цепочку с аусвайсом. Так, а вот это мы возьмем, пожалуй. Нет ничего хуже когда воин пропадает без вести. Тяжело это и больно для тех, кто любит и ждет. Подозвал Радченко. Приказал порыться в карманах трупа. Из чистого садизма, наверняка зная, что ничего ценного для них там не отыщется. На его позеленевшее лицо смотрел потом без капли сострадания: пускай помается, соня, в следующий раз будет порасторопнее и уж точно не посмеет заснуть на боевом посту. Да, а пить, пожалуй, хочется все больше. При такой жаре организм воду теряет с немыслимой скоростью. Нечего сказать, денек выдался, что надо. Как по заказу, мать его.

— Бавин, дай пулемет понесу.

— Не надо, я сам, — Дмитрий буквально шатался от усталости. Невысокий, в прыщах весь, слова из него лишнего не вытянешь. Каким только волшебным образом он умудряется вызывать симпатию?

Степан силком отобрал у парня пулемет, бросил последний взгляд на останки неизвестного солдата и побрел дальше. Туда, где по его прикидкам было очередное селение врага. В том что врага — он теперь не сомневался. Ни на йоту. И никакая его теория об общности славянских корней и корней сиртей не могла поколебать это стойкое убеждение. Кто как не враг проткнет живого человека насквозь и оставит умирать под палящим степным солнцем?

Радченко сломался. Упал, хлюпая носом, наземь, ткнулся мордой в полынь да так и застыл, вздрагивая всем телом. Пришлось сделать привал. Лежали молча, закрыв глаза, вдоволь наслаждаясь желанным покоем. Затем также молча встали и пошли.

Полдень. Степан поднял глаза к небу. Ни облачка. Ну и черт с ним. На ходу наклонился, сорвал пук наиболее понравившейся травы. Пожевал, высасывая из нее крупицы горьковатого сока. Не ошибся ли он в своих предположениях? Стоило ли вообще покидать насиженное место вблизи лагеря сиртей? А какая в сущности сейчас уже разница? Никакой. Лучше уж хорька поймал бы — укорил он сам себя. Все больше толку будет, чем самоедством заниматься. И вправду: та часть степи, по которой они сейчас ступали, кишмя кишела какими-то животными. Хорьками ли, тушканчиками — Степан не знал. Для него что хордовые, что беспозвоночные — все едино. Главное, что их было много, и были они величиной со взрослую кошку. А это, как ни крути, уже мясо. Его тренированный взгляд упал на самого упитанного: тот как раз вылез из своей норы и, встав на задние лапы, застыл, заинтересованно следя бусинками черных глаз за подходящими людьми. Ишь ты, какой смелый! А мы его сейчас из парабеллума!

Два выстрела слились в один. Первым, к стыду своему, Степан промахнулся. Виноваты в этом, несомненно, были жара, усталость, да нечеловеческая жажда. Второй выстрел попал зверьку прямиком в голову, выбив у того из черепа последние остатки мозгов. Степан огляделся по сторонам. Неа, не пугают зверьков звуки выстрелов. Да и сами люди не пугают. Глуповаты зверьки от природы, словно депутаты Госдумы. Ну да нам это как раз и на руку. Мы сейчас по-тихому попробуем, без применения табельного оружия. Не таясь, он подошел впритык к очередной жертве и едва заметным движением кисти свернул ей шею. Повторил данную операцию еще четыре раза и в его распоряжении оказалось в общей сложности уже пять довольно увесистых тушек. Были они еще теплыми: бери, разводи костер да жарь себе — и будешь вознагражден вкусом нежнейшего мяса. Но есть почему-то не хотелось. А может ну его, пулемет этот? Выпить из кожуха воду, необходимую для охлаждения ствола? Мысль эта настолько завладела вниманием Степана, что он даже с Рядновым поравнялся. Напомнить чтоли, какое тот на плече сейчас сокровище тащит? А впрочем, лес рядом. Наверняка скоро в поле зрения появится. А там, глядишь, и селение сиртей. На том и порешил. На ходу рассовал добычу по вещмешкам ребят и прибавил шагу.

Селение было. Вот оно. Не марево, не мираж. Люди ходят между шатрами, несметные стада клещей табунами по округе пасутся. Но самое главное не это, нет. Самое главное — узкая полоска реки, что проходит совсем неподалеку. Причудливо изгибаясь, она упирается в лесную чащу, чтобы затем, пропетляв по ней малость, снова уйти в бескрайнюю степь.

Чертыхаясь, что приходится так много терять драгоценного времени, они заставили таки себя сделать порядочный крюк, пройдя далеко за пределами видимости сиртей. Углубились в лес, едва ли не бегом достигли русла реки и, побросав на ходу оружие да вещмешки, с разбегу прыгнули в холодную, как лед, воду. Наслаждение, которое испытал Степан в этот момент, было сродни оргазму. А затем он вновь ощутил на себе чей-то внимательный, всевидящий взгляд.

ГЛАВА 5

Улуша, четвертая незаконнорожденная дочь ведуна Ошарина, со смешанным чувством удивления и ненависти рассматривала рослого сероглазого демона. Тот вел себя словно ребенок: бросил свою железную палку на берегу и с таким блаженным выражением на божественно прекрасном лике окунулся в воду, словно вовсе не испытывал никаких опасений за свою никчемную, трижды проклятую Володарем жизнь. На что он надеется, интересно? Улуша перевела взгляд на его слуг. Низшие демоны вели себя в точности, как и их господин. Даже кривоногий толстый сатир был все еще жив. Вон он хлещет воду наперегонки с остальными, наполняя до отказа необъемный пузырь живота. Почему, спрашивается, светлоликий не убил его сразу? Наверняка знает ведь, что по его вине они лишились еды и воды. А может быть он догадался, что козлоногий ни в чем не виноват, что это Улуша приспала его на посту? Врядли. Даже ребенок знает, что демоны не обладают магией в том смысле, который она вкладывает в это слово. Вот магия мертвых предметов им подвластна, это да. Мертвая магия мертвого мира.

«Убью светлоликого демона!» — внезапно решилась Улуша, и тот вдруг испуганно дернулся, словно услыхал ее мысли. Чует! Как есть чует! Даже повернулся в ее сторону! Чует, но не видит. Улуша сжала в кулаки потные ладони и напряглась, создавая мару. Не видит, не может видеть. Не дано ему тягаться в мастерстве с Улушей, этому жалкому выкидышу. Успокоенная, она вновь подняла глаза на старшего демона и столкнулась с его взглядом. Столкнулась — и растворилась в нем вся без остатка, а внизу живота стало очень тепло. Определенно, демон этот какой-то особенный. Обладает своей, странной магией. Улуше удалось вернуться в себя с превеликим трудом. Еще мгновение — и демон покорил бы ее, а затем, когда она не смогла бы уже удерживать мару, нашел ее трепещущее тело в кустах. И что сделал? Убил, наверняка бы убил! Все демоны убивают. Это их жизнь, их вторая натура. Улуша вздрогнула так, что треснула под ногами ветка. Успокоиться! Немедленно успокоиться! Думать о чем угодно, но только не об этом серооком демоне! Думай о прошлом! Ее сознание послушно ускользнуло в тот мир, в котором все уже произошло и ничего нельзя было изменить.

Улуша стала ребенком. Маленьким восьмилетним ребенком. Ручки-палочки, худенькое тельце, копна неухоженных белых волос. «Вся в мать, вся в мать!» — твердили окружающие, словно издеваясь. Ей это почему-то было неприятно. Почему — она поняла позже, когда смогла в полной мере осознать, что означает слово «дочь» и слово «незаконнорожденная».

Мать свою она невзлюбила сразу. За все те унижения, за все то, что приходилось переживать каждый день от жестоких сверстников. Невзлюбила — и сторонилась, раз и навсегда возведя между этой женщиной с холодными рысьими глазами и собой невидимую стену. И никому не дано было прошибить ее. Впрочем, никто и не пытался. А вот отца своего Улуша, как ни странно, любила. Да и он ее, впрочем, тоже. И хотя верховный ведун Ошарин обладал воистину крутым нравом, к любимице своей относился он ласково и часто баловал. О Всемогущий Володарь Животворящий, как же она была благодарна ему за это!!! Улуша вспомнила, как отец оказался однажды невольным свидетелем одной неприятной сцены. Шиман с Личугой затащили ее, как водится, за крамар, и долго хлестали под коленями огнистой жжечкой. Вот что следует называть настоящей болью! Потеря руки или ноги по сравнению с этим — так, баловство. Но Улуша не плакала. А чего ей плакать то, если такие игрища случались едва ли не каждый день? Она и сейчас не потратила бы на них ни слезинки — просто случайно встретилась взглядом с глазами отца и зарыдала навзрыд, к вящей радости своих мучителей. Но не от боли плакала она, нет. От стыда и бессилия, что ранили гораздо сильнее, чем боль.

Отец постоял, глядя на экзекуцию черными от ненависти глазами и ушел. А наутро ее вызвали в камлу. Вот так, в одно мгновение, может измениться такая устойчивая, казалось бы, жизнь. Улуша улыбнулась, вспомнив с благодарностью этот день. Впоследствии отец научил ее всему: как вызывать дождь, мор, ветер, как убивать людей их же собственными руками, какую мару следует вызывать и в каких случаях, как правильно, с возможностью возвернуться, принять облик животного, человека или птицы. Многому, слишком многому научил ее отец за четырнадцать лет их совместной жизни! Улуша была отличной ученицей. ЛУЧШЕЙ. Единственное, что старый Ошарин так и не успел привить своей любимице — это ясное понимание того, что любой человек смертен. Излишне смертен. И временами простить его, сохранив тем самым огонек жизни — гораздо больший подвиг, чем его физическое устранение.

Не успел отец. Не смог успеть. Улуша вспомнила всех троих своих сестер: Танчу, Лэйлу, Маричку. Их жизни унесли демоны в серых хламидах с прямоугольными коробами за плечами, наполненными огненной жидкостью. Напали подло, ночью. Испепелили заживо все селение, двадцать восемь десятков душ одними махом отправив в чертоги Всемогущего Володаря. Улуша сама тогда спаслась чудом — в мгновение ока она создала мару, слизнув облик одного из них: серокожего лысого чудовища со стеклянными глазами и хоботом вместо носа, что заканчивался матово поблескивающим то ли наконечником, то ли сосудом. Так в этом облике и скрылась. Как Улуша оказалась в лесу, когда умудрилась сбросить личину демона, она и сама не помнила. Степь, деревья, кусты, даже ветер — все было пропитано одним-единственным страшным словом: ЗОНДЕРКОММАНДЕР.

Она замотала головой, сбрасывая ужасающие наваждения прошлого. Взгляд ее вновь сделался осмысленным и острым. Демоны уже не купались. Они стояли на берегу, озираясь по сторонам. Чтож, старший демон не глуп — наверняка предупредил своих слуг о том, что поблизости кто-то есть. Ну да это не беда, они все равно бессильны. Горстка будущих мертвецов. Улуша вытянула растопыренную пятерню ладонью вперед. Прищурилась, прикидывая с кого начнет. С сероокого. Он самый опасный, он причина всех зол. «За Танчу, за Лэйлу, за Маричку, за Ошарина», — прошептали беззвучно ее губы, а ладонь задвигалась сама по себе, словно отдельно от тела, сплетая паутину смерти вокруг бычьей шеи своей цели. Демон начал задыхаться, лик его побагровел, а глаза с удвоенным рвением забегали по кустам в поисках невидимого врага. Улуша ухмыльнулась. Нет, не подарит она ему быстрой смерти, не дождется. Ухмыльнулась — и вдруг почувствовала странное жжение в области груди. С каждым мучительным вдохом демона оно становилось все сильнее. Володарь! Она сунула руку за пазуху, коснулась статуэтки Животворящего и тут же отдернула ее в страхе. Володарь гневался!!! Гневался на нее, Улушу! Гневался за то, что благодаря ее стараниям корчился на земле сейчас старший демон, закатывая свои глаза (теперь, кстати, не такие уж и прекрасные) к безучастному небу. Что она сделала не так? Разве демоны не враги, разве не убивают все живое, к чему могут дотянуться их алчные руки?

Статуэтка жгла. Жгла с немыслимой силою. Стоп! Хватит!!! Улуша прервала плетение смертоносной паутины и жжение тотчас же прекратилось. Воистину неисповедимы пути Володаря! Она извлекла статуэтку на свет божий и вгляделась в лик Всевидящего Старца. Та была все еще теплой, но Старец, похоже, уже успел сменить гнев на милость. Глаза его уже не метали молнии, сурово сведенные брови вернулись в свое естественное положение, тонкие губы изогнулись в едва заметной улыбке. Слегка глумливой, как показалось Улуше.

— Володарь, куда теперь ведет моя дорога? — произнесла она нараспев, уже не заботясь о том, услышат ее демоны или нет. Статуэтка вывернулась из рук Улуши и упала на землю. Лик ее был повернут на сероглазого демона, который сидел сейчас, потирая шею обеими руками и что-то недовольно бурча себе под нос. Вокруг него, явно напуганные, бестолково суетились слуги.

Улуша подняла статуэтку и бросила ее вновь.

— Володарь, куда теперь ведет моя дорога? — повторила она свой вопрос и статуэтка снова упрямо указала на старшего демона. Ошибки быть не могло. Володарь хотел, чтобы она, Улуша, приняла смерть от рук сероглазого. Чтож, за два года скитаний после смерти отца она успела уничтожить немало демонов. А теперь вот, значит, пришел и ее черед. Долг крови уплачен, так зачем же жить дальше, зачем быть этому миру обузой? Улуша вновь надела статуэтку на шею (пускай Володарь Животворящий видит ее последние минуты), встала во весь рост и пошла вперед, гордо расправив плечи да напустив на лицо счастливую улыбку. Пусть все, все видят как она, Улуша, приветствует свою смерть!

* * *

Степан сидел на корточках у кромки воды и тихо матерился, ощупывая обеими руками свою многострадальную шею. Ему все еще не верилось в счастливое избавление от боли. Как так? Вот не было ее, а потом вдруг бац — появилась. И когда он уже всецело готов был отдать Богу душу — боль чудесным образом исчезла, оставив о себе в качестве напоминания лишь синюшного цвета шею да распухший вареником язык. А может во всем виновата вода? Бактерии там какие-то в ней или палочки. Но с другими то все нормально. Радченко вон до сих пор воду хлещет, виновато поглядывая на своего командира. Мол: ты уж прости, брат, но тебе все одно помирать, так я хоть напьюсь вволю.

— Вам уже лучше? — над ним склонилась Женя. В руках у нее был смоченный в воде бинт. Ну да, конечно, даст он ей перевязать себе шею новой удавкой!

— Нормально все, — прохрипел Степан и вновь прислушался к своим ощущениям. И вправду нормально. Чертовщина какая-то! — А это еще что? — глаза его едва не вывалились из орбит при виде выходящей из лесу диковины. Девушка. Грациозная, загорелая, фигуристая. Словно со страниц «Плэйбоя» сошла, ей богу! А глазищи — то какие! Степан заглянул в них и обомлел: желтые они у нее, как у рыси. Идет неспешно, повиливая бедрами. На губах — улыбка. Где-то Степан уже видал такую. Точно. Так старый знахарь улыбался перед смертью.

— Это сирть, — проговорил он и потянулся к парабеллуму. Никакой реакции. Девушка шла себе прямиком на них, не обращая ровно никакого внимания ни на пистолет Степана, ни на ощетинившихся винтовками его спутников. А вот руки у нее — пусты. Ну и как в такую выстрелишь? А, впрочем, не стоит расслабляться. Может у нее за спиной какая-то хреновина подвешена наподобие той, серповидной. Национальное оружие, мать его. — Не стрелять, — предупредил Степан на всякий случай. Впрочем, никто и не собирался, похоже.

Взгляд его упал на правое бедро девушки. Там, поверх серого домотканого платья, висела притороченная к поясу фляга. Его фляга. Вот и поймался воришка, благодаря стараниям которого они провели без воды весь день! Сам идет к ним в руки, да еще и улыбается при этом, как ни в чем не бывало. Всыпать бы ремня нагловатой красотке!

Девица тем временем подошла впритык, глянула на Степана с вызовом. Стреляй мол, чего застыл? А чего и не застыть то? Одно дело пристрелить вооруженного врага и совсем другое — безоружного человека, вся вина которого состоит лишь в том, что он умыкнул несколько фляг. И продукты — напомнил он сам себе. Причем все. А это уже вообще ни в какие ворота.

— Женя, обыщи ее!

Девушка послушно кивнула, передала свою винтовку Бавину и принялась ощупывать гостью на предмет сокрытого оружия. Так ничего и не найдя, отступила в сторону, беспомощно пожав плечами. Теперь уже настала очередь Степана. Он подошел к преступнице и, не церемонясь, срезал у нее с пояса свою флягу. Открутил пробку, нюхнул и остался доволен. Не выпила самогон сиртя. То ли кишка оказалась тонка, то ли берегла его для подходящего случая.

— Остальное где? — прорычал он и грозно взглянул на пленницу.

Та от неожиданности встрепенулась, при этом отчего-то растеряв свою улыбку. В желтых глазах ее промелькнул отблеск страха. Буквально на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: девчонка боится, чертовски боится! И на кой тогда, спрашивается, она добровольно подошла к ним? Отдала, так сказать, себя в руки правосудия? Не иначе, как совесть замучила, — решил он наконец. Вот и плелась за группой всю дорогу, желая улучшить момент, чтобы извиниться и вернуть награбленное.

— Ладно уж, — Степан примирительно поднял руки. На первый раз, так и быть, прощаю. Но чтобы больше — ни-ни!

Девка стояла истуканом, добросовестно пытаясь понять по глазам чего же он от нее хочет. Даже подрагивать стала всем телом — от пережитого волнения, надо полагать. Он потрусил у нее перед носом флягой. Затем еще раз, указывая поочередно на своих товарищей. Интересно, поняла или нет? Та, похоже, поняла. По крайней мере дрожать перестала и сделала шаг в сторону леса. Остановилась, сделала еще шаг, словно приглашая их следовать за собой. Рискнуть или нет? Степан всерьез задумался: в конце концов, девчонка могла вполне оказаться приманкой. Что он знал о тактике сиртей? Практически ничего. Новый он человек в этом мире. Можно сказать, младенец. Выбрали допустим сирти из своих боевых подруг девку посмазливее, да и отправили к отряду врага. А уж она, правдами ли, неправдами приведет их к умело расставленному капкану. Чем тебе не Иван Сусанин в юбке?

— Да уж, задумаешься тут, — он огляделся вокруг, даже бинокль к глазам приставил, словно тот мог помочь, прошить своими линзами наподобие рентгена сплошную зеленую завесу из листьев. — Бавин с Рядновым, давайте, готовьте пулемет. Ваша позиция вон на той круче у самого берега. Остальным — рассредоточиться по кустам. Занять оборону спиной к реке.

Женя, похоже, не находила себе места от волнения:

— Товарищ сержант, а стоит ли? Может быть ну их к черту, эти фляги?

— Стоит, еще как стоит. В селение сиртей соваться за тарой для воды еще опаснее. Да и вообще, нормально все будет.

— Нормально, как же! Видели какие у нее глазищи?

— Видел-видел, — Степан усмехнулся. — Те еще глазищи. Но, думаю, что не съест.

— Ну или хотя бы подавится, — добавил Радченко, разрядив обстановку и давая тем самым возможность Степану заняться своими прямыми обязанностями. А именно: шагать вослед за нежданной гостьей, вертеть головой по сторонам на все сто восемьдесят градусов, да надеяться на все самое лучшее.

* * *

Улуша шла, то и дело оглядываясь. Словно не могла поверить сама себе. Она, Улуша, до сих пор жива, а следом за ней следует сероглазый демон, беззаботно насвистывая какую-то веселенькую мелодию. Глупый, совсем глупый! Как же он не понимает, что она может уничтожить его одним-единственным движением пальца? Улуша вновь обернулась. О Всемогущий Володарь Животворящий! Демон пил из своей фляги дурман. И зачем только она добавила туда толченую кору трирежника? Ну кто, кто мог знать, что фляга вновь попадет к нему в руки? Пьет демон. Пьет — и не морщится. А между тем даже самой Улуше неведомо, какое действие окажет дурман на организм сероглазого. Средство то для людей, как ни крути. Тем более — для женщин, рожениц. Чтобы воды отходили в срок, как полагается. Подохнет демон. ОКОЧУРИТСЯ. А может еще и родит кого напоследок! Улуша весело рассмеялась. Пожалуй, впервые за все два года скитаний. Демону, похоже, ее смех не очень понравился. Петь перестал, буркнул что-то невразумительное и вновь тыкнул пальцем на свою флягу. Словно она дура набитая! Ясно же, что вернуть он хочет свое немудреное богатство. А то, что оно у Улуши — даже ребенок бы догадался! Девушка остановилась у древнего аклодника, сунула руку в просторное дупло и скосила глаза на демона. Интересно, убьет он ее или нет, когда получит желаемое? Улуша прислушалась к себе и вдруг с ужасом осознала: не хочет она умирать, совсем не хочет! По крайней мере не сейчас. Решив более не злить демона, она извлекла из дупла свою суму, доверху набитую поклажей. Протянула ее исчадию Ада и с вызовом посмотрела ему в глаза. Будет убивать сейчас? Чтож, пускай убьет. Улуша ни слезинки не уронит. Однако демон был доволен. Очень доволен. Он принял из ее рук суму, тут же, на месте, вытрусил на траву все ее содержимое и принялся делить его на две кучи. В левую кучу он клал вещи, позаимствованные Улушей нынешней ночью в их лагере. В правую — ее собственные, Улушины вещи. Затем, когда дележка подошла к концу, сероглазый, слегка помедлив, вдруг отложил из своей кучи на кучу Улуши шестую часть съедобных палочек и нож, взятый ею у кривоногого демона. Улуша уже и не знала, верить своим глазам или нет. А может это обычай такой? Отправляя в последний путь пленника дарить ему дары, чтобы он не нуждался по ту сторону жизни? Если так — то Улуша была благодарна. Красивый обычай. Сероглазый сложил свои пожитки в мешок и, улыбнувшись напоследок Улуше, развернулся, и потопал обратно. Туда, где его ожидали слуги. Улуша же словно приросла к месту. Так и стояла, провожая взглядом его спину, не в силах поверить в невероятное чудо. Исчадие Ада, демон, мало того, что милостиво подарил ей жизнь, так еще и дары преподнес!!!

* * *

— Ну слава Богу, вы живы! — Женя первой заметила Степана и, покинув свою позицию, выбежала навстречу. — Как все прошло? Не съела вас та желтоглазая бестия?

— Да так, понадкусывала кое-где, — отшутился он и, зайдя под сень тенистого дуба, вывалил из вещмешка все его содержимое. — Разбирайте где чье.

Теперь уже подоспели и остальные.

— Ну надо же, ничего не пропало!

— Как не пропало? Нож то мой где? — Радченко, похоже, не на шутку расстроился.

— А нож я ей в подарок оставил. Как трофей. В следующий раз на посту заснешь — так я воришке и голову твою презентую.

Степан забрал свою долю сухпая, флягу для воды и сел наземь, прислонившись к шершавому стволу дерева. Его отчего-то отчаянно мутило. «Видимо подхватил таки какую-то местную инфекцию», — подумал он и коснулся рукою горла. Сначала удушье, теперь тошнота вот накатывает периодами. И что прикажете делать? Обратно в расположение тренировочного лагеря возвращаться так и не завершив начатое задание?

— Ряднов, Бавин, давайте, за дровами сгоняйте. Женя, ты за повара. Попробуем на вкус тушканчиков местных.

Он закрыл глаза и тотчас же провалился в сон. Глубокий, без сновидений.

Проснулся Степан от запаха свежезажаренного мяса. Тошноты как не бывало. Чудеса — да и только. Подошел к реке, умылся, мельком взглянув на заходящее солнце. Его уже ждали: группа сидела вокруг костра, с нетерпением поглядывая на Женю. Наконец та подала знак, и они приступили к трапезе. Ничего, вкусно. Мясо зверьков оказалось довольно нежным. Единственное, что пришлось не по душе Степану — так это обилие костей. А, впрочем, по сравнению с галетами, ужин был превыше всяких похвал.

— Как думаете, девка сиртям нас не заложит? — задал Дмитрий Бавин вопрос который, пожалуй, крутился на языках у всех.

— Не должна, по идее, — Радченко задумчиво поглядел в сторону леса. — При желании, она могла сделать это и раньше. Да и той ночью, в лагере, что ей мешало убить нас всех? –

Тут Степан был с ним солидарен. Действительно, ничего.

— Знаешь, Юра, — Женя поглядела на Радченко, словно раздумывая, говорить или нет. — Не знаю как тебе, а мне эта дамочка опасения внушает. В первую очередь она сирть. А значит — враг. Мировоззрение у них совершенно иное. Я специально интересовалась: за все годы существования Советской Империи Рейха с сиртями не было зафиксировано ни единого контакта. Они не такие как мы, они инопланетяне, понимаешь?

— Ну так уж и инопланетяне! — Степан даже привстал со своего места. — По-моему, мы с ней прекрасно понимали друг друга и без слов. А язык — это дело десятое. При помощи жестов сказать можно очень многое. Да и вообще: посмотри в глаза человеку и ты поймешь о нем все, ну или почти все.

— Вот именно — человеку, — не сдавалась Женя. — А она у нас кто?

— Да такой же человек как и все остальные! Откровенно говоря, я до сих пор не могу понять, почему бы Империи не прислать группу лингвистов. Понаблюдали бы, послушали со стороны. По слову, по полслова, глядишь — так и разобрались бы с особенностями местного языка. По сути, с кем мы воюем? Вы посмотрите на них — это же типичные славяне!

— Ага, только кокошников не хватает. Особенно вон той, тигре вашей.

— Это почему сразу моей? — взвился Степан, прекрасно понимая о ком Женя ведет речь. — Я, между прочим, женат. А «тигра» — действительно случай особый. Тут либо какое-то генетическое отклонение присутствует, либо вообще, встреченная нами девушка является представительницей другой расы.

— А чего гадать то? — глубокомысленно изрек Дмитрий. — Правды мы никогда не узнаем. Да и сирти той след простыл.

— Ладно, давайте спать. Завтра подъем в четыре ноль — ноль утра. Делимся на две группы, обходим селение начиная с юга по — и против часовой стрелки. Встречаемся на севере и выдвигаемся дальше к востоку.

Степан поднялся и пошел над берегом реки, срезая шашкой стебли высохшего камыша для подстилки. Говоря откровенно, он и сам в любой момент опасался нападения. Встреченная девушка не выглядела агрессивной. Скорее наоборот: была довольно мила и даже вызывала чувство симпатии. И то, что она вернула украденные вещи — тоже немалого стоит. Но все же, все же… Пожалуй, надо бы самому подежурить хотя бы первые три часа. Вернулся к своим, бросил под дубом будущую постель и долго потом сидел у затухающего костра, погруженный в свои мысли. Сейчас он жалел, что не просиживал часами в инфоцентре, не интересовался самими истоками возникновения Империи. Ежедневно знакомясь с поселениями сиртей, он не мог не заметить, что те, в сущности, дикарями, как таковыми, не являются. «Они больше похожи на нас чем, пожалуй, даже мы сами» — отчего-то подумалось ему, глядя как последние языки костра алчно гложут затухающие угли. У них свои законы, своя иерархия. Нет, скорее всего, все дело в каком-то глубинном, первичном конфликте между коренными жителями этого мира и беглецами из мира Степана. Надо смотреть глубже. Понять, в чем разница между ними. Прежде всего: в чем различие между мирами? Первый мир породил техногенную цивилизацию. А мир второй? Мир второй, похоже, отчаянно с ней борется. Так, представим на мгновение, что сирти не ведут войну с Империей, что их вообще нет. Во что Империя превратит в таком случае планету? Правильно, в клона матери-Земли. И вновь вырастут, как грибы, мегаполисы, сотни, тысячи заводов выбросят из своих труб чадящие клубы дыма, превращая девственной чистоты воздух в смог, а саму землю, словно грецкий орех, почти сплошь покроет кора асфальта. А теперь поневоле напрашивается вопрос: на той ли стороне баррикад находится сейчас Степан? И это пресловутое задание… Спрашивается, зачем командованию так необходимы координаты «свежих» поселений сиртей? Воюйте себе на фронтах, в чем проблема-то? Каким-то тухлым, гнилым душком попахивало от этого дела. Ладно, прежде всего не будем делать поспешных выводов. Время расставит все по своим местам. Время, и наличие дополнительной информации. А пока глядеть по сторонам в оба, чтобы не схлопотать стрелу между лопаток или кое-чего похлеще.

Степан встал, прошелся вокруг их временной стоянки, разминая затекшие ноги. Подошел к реке, сел на берегу, зачарованно глядя, как она величаво несет свои воды куда-то вдаль. Матушка-река на планете, у которой и названия то нормального нет.

* * *

Улуша не находила себе места. Долго бродила неприкаянной тенью по лесной пуще, сама не зная, куда идет и зачем. В конце концов, ноги принесли ее к реке и она заставила себя сесть на ее берегу. Разум все еще не мог поверить в то, что случилось. Просто отказывался поверить!!! Улуша не умерла. В этом она была уверена абсолютно точно. Демон даже и пальцем ее не коснулся. Неслыханно! Ни в одном сказании, ни в одной былине даже мельком не упоминалось о таком странном поведении посланников Ада. Более того — Cероглазый одарил ее клинком. И пускай тот был не очень длинным, но, тем не менее, несомненно являлся зброей. Одарил, а затем доверчиво повернулся к ней спиной, презрев возможность собственной кончины. А может быть он и правда доверял Улуше? Но почему? Чем она заслужила такое доверие? Прав, ох как прав был Володарь Животворящий! Не следовало убивать этого странного демона, а она, Улуша, едва не совершила ошибку. Улуша коснулась пальцем статуэтки и даже сквозь ткань платья ощутила ее живительное тепло. Володарь был доволен ею. Очень доволен. Может быть он и сейчас снизойдет, и подскажет, что делать дальше? Улуша извлекла статуэтку и бросила ее наземь. Так и есть: пути ее и сероглазого должны вновь соприкоснуться. Теперь, как ни странно, она и сама втайне желала этого. Вернуться? Да, Улуша вернется. И демон не убьет Улушу. А она не убьет его. Руки ее не будут плести на его могучей шее свою смертельную паутину.

Темнеет. Солнце покидает мир для того, чтобы освещать покои Животворящего. Улуше пора. Она встала и отправилась в путь. В обиталище демона. Туда, куда вел ее Володарь и звало ее собственное, Улушино сердце.

* * *

Что-то привлекло внимание Степана. Легкое, едва уловимое движение за спиной. Он выполнил резкий перекат в сторону, одновременно с этим выхватывая из кобуры парабеллум. Перед ним стояла девица. Все та же. Даже во тьме глаза ее умудрялись светиться золотым пламенем. «Тигра» — как прозвала ее бойкая на язык Женя.

Девица испуганной не выглядела. Скорее она была озадачена странными телодвижениями Степана. А Степан то как был озадачен! И что надо, спрашивается, ночной гостье на этот раз? Он поднялся с земли, сунул обратно в кобуру ненужное теперь оружие и подошел к сирте едва ли не вплотную. Постояли, поиграли в гляделки. Первым не выдержал Степан:

— Ну и чего тебе сейчас надо?

Та, ни слова не говоря, сняла со спины котомку, пригнулась к земле и, повертевшись на месте какое-то время словно собака, улеглась на ней, свернувшись компактным калачиком.

— Вот те раз! Это еще что за новости? — от такой неслыханной наглости Степан даже оторопел слегка. — Ты спать здесь собралась, чтоли? Эй, Тигра, я к тебе обращаюсь!

Сиртя и ухом не повела. Один глаз лишь лениво приоткрылся, словно вопрошая: ну чего пристал?

И вправду: чего это он пристал к человеку? Может она одна в лесу спать боится? А тут вроде как бы и в безопасности под охраной доблестного имперского оружия. Впрочем, ладно. Угрозы от своей гостьи Степан не ощущал ровно никакой. Пускай спит себе, раз уж ей так приспичило. «То-то ребята обалдеют», — мелькнула шальная мысль, и он даже улыбнулся. — «Просыпаются — а тут эта, во всей красе!» И настроение сразу улучшилось. Надо же, как мало надо человеку для счастья! Ради такой забавы он даже решил сам простоять на часах всю ночь. Не проблема, завтра отоспится.

Степан бродил вокруг спящих, время от времени бросая заинтригованные взгляды на гостью: глаза закрыты, длинные белые волосы небрежно разбросаны по траве. Дыхание глубокое, ровное. Спит или делает вид, что спит? Впрочем, время покажет. Ему-то спешить некуда, все равно всю ночь караулить.

Похоже, сиртя действительно спала. Через какое-то время она перевернулась на спину, затем обратно на бок и тихо застонала. Сон ей снился явно не из приятных. Ладно, чего уж там, пускай спит. Степан переключил все свое внимание на гущу леса. Там вдалеке слышался какой-то визг. Словно две гиены не поделили меж собою добычу и теперь выясняли отношения. Метрах же в восьми от стоянки что-то ползло. Степан уже имел удовольствие встречаться в этом мире со змеями и был в курсе, что некоторые из этих тварей не менее ядовиты, чем их земные собратья. Поэтому тихо, стараясь не шуметь, извлек шашку из ножен и двинулся в ту сторону, откуда раздавался звук. Он уже начинал жалеть, что они устроили свою стоянку у реки. Речной берег — излюбленное место ползучих гадов.

Змея, почуяв каким-то образом человека, притихла. Затем развернулась и поползла в другую сторону, видимо решив не вступать в конфликт с заведомо более сильным противником. Это хорошо, это правильно. Степан с облегчением выдохнул и направился обратно. Змей он не переносил с детства. Не нравились ему эти ползучие гады ни под каким соусом.

Время дежурства пролетело быстро и без дальнейших приключений. Степан глянул на часы, нехотя встал с облюбованного им пня и принялся будить остальных.

— Господи, а это еще кто? — Радченко, едва не наступивший спросонья на ночную гостью, замотал головой, разгоняя остатки сна. — Опять она?

— Она самая.

Степан искренне забавлялся, глядя на вытянувшиеся лица своих товарищей. Особенно ему понравилось выражение лица Жени. Возмущенное до крайней степени, между прочим.

— Да она вообще обнаглела! Товарищ сержант, но вы-то куда смотрели? Вылеглась, как у себя дома!

Сиртя, разбуженная криками Жени, приоткрыла глаза и сладко потянулась. Девушку, прыгающую вокруг нее словно блоха, она попросту проигнорировала. Обвела остальных ничего не выражающим взглядом и уставилась на Степана. Тот молча подхватил рюкзак, закинул его на плечи. Та же участь постигла и винтовку.

— В общем так, сударыня, — обратился он к девушке подчеркнуто вежливо. — Мне очень жаль, но здесь наши пути расходятся. Надеюсь вы ясно себе это уяснили?

Сиртя, похоже, уяснила. Бодро подхватила свои пожитки и даже сделала шаг вперед.

— Улуша, — проговорила она глубоким грудным голосом. — Улуша.

Затем левая рука ее указала на Степана, а брови вопросительно изогнулись.

— Степан, — представился он в ответ.

— Улуша — Степан, Степан — Улуша, — слова, произносимые нараспев, легко срывались с ее губ.

— А она ничего, соображает, — Бавин подошел к гостье и тоже представился, недвусмысленно указав пальцем себе на грудь: — Дима.

Ноль реакции. Словно и нет его, Димы. Не существует в природе такого субъекта. А вот это уже оригинально!

— Леша, а ну ты представься, — обратился Степан к Ряднову.

Тот представился с не менее удручающим результатом. Представился в свою очередь и Юрий, за что был удостоен короткого презрительного взгляда.

— Улуша — Степан, — еще раз повторила молодая сиртя.

— Женя…

— Вот еще! Буду я ей представляться! Разве вы не видите, что мы все, исключая вас, для этой дикой кошки не более чем пустое место? Могу я задать один нескромный вопрос? — она повернула пылающее от гнева лицо к Степану.

— Давай.

— Там, в лесу, когда вы ходили забирать наши вещи, между вами ничего такого не произошло?

— Нет. Я бы точно заметил.

— Я спрашиваю вполне серьезно и обещаю ничего вашей жене не рассказывать!

— Женя, отстань. Не было ничего у нас! — Степан начинал уже не на шутку заводиться. — С каких это пор тебя интересует моя личная жизнь?

— Ни с каких. Да только я готова поспорить на все что угодно, что сиртя теперь от вас не отвяжется!

— Да ладно тебе, — он даже злиться перестал от столь нелепого предположения.

— Вот увидите! — Женя злорадно улыбнулась. — Давайте, начинайте командовать. Нам ведь выходить пора.

— Ну ладно, пошли.

Степан повел свой маленький отряд вдоль реки на запад. Сиртя, как и предсказывала Женя, отставать явно не собиралась. Шла позади колонны, что-то мурлыча себе под нос, да время от времени притрагивалась к груди. Там у нее, похоже, амулет какой-то висел. Вот черт! Ну и что теперь прикажете делать? И ничем не докажешь ведь, что не верблюд. И эти улыбочки ехидные… Нашалил мол, командир, теперь давай сам и расхлебывай. А мы уж повеселимся вволю, глядя на твои потуги бесполезные лицо сохранить. Ладно, была не была. Степан чуть поотстал, поравнялся с сиртей и пошел с ней рядом так и сяк показывая знаками, чтобы прилипчивая гостья убиралась куда подальше, хоть к черту на кулички, лишь бы не мешала ему, Степану, выполнять важное правительственное задание. Девушка, казалось, прекрасно все понимала, кивала головой с важным видом, но, тем не менее, продолжала идти за колонной как привязанная. Ладно, все, хватит! Он обхватил сиртю за плечи, повернул к себе лицом и злобно прошипел:

— Пошла вон, кому говорят!

Страх? Да нет, скорее обида в широко распахнутых глазах. Она так и осталась стоять там, где он ее оставил.

Вышли к кромке леса в искомый квадрат, разделились на две группы. Ряднов с Бавиным во главе с Радченко отправились в одну сторону. Степан с Женей Некрасовой — в другую. Им следовало, обойдя селение с разных сторон вне пределов видимости сиртей исследовать окружающую местность в радиусе семи километров на предмет наличия нетронутых клещом пастбищ.

Степан привычно брел по степи, утопая по колено в траве. Рядом с ним шла Женя, рассеянно покусывая на ходу высохший колосок. Раннее утро. Пастухи еще не вывели на пастбища свой скот, селение спит. Самое время для работы. Их время.

Да, селение явно было старым. Степь — словно подстриженный садовником газон, лишь кое-где попадаются нетронутые участки. Он навел бинокль на чернеющую вдали точку. Клещ. То ли мертвый, то ли просто спит. Возможно отбился от стада и теперь ожидает, когда же его найдут. От селения далеко не уходит. Зачатки интеллекта? Нет, врядли. Степан с отвращением глянул на уродливую морду с фасеточными глазами. Не может быть у таких тварей интеллекта. Просто обязано НЕ БЫТЬ.

Женя брела молча. Осуждает? За что, спрашивается? Как ей объяснишь, что не было у него ничего с этой нагловатой дикаркой? Да и вообще с какой стати он должен что-либо ей объяснять? Степан упрямо сжал губы. Не хочет говорить с ним — не надо. Обойдемся как-нибудь. Он достал из кармана галету, захрустел упаковкой. Где-то вдалеке что-то громко ухнуло, затем воздух разорвала пара хлестких как бич винтовочных выстрелов. Так, откуда идет звук? Степан прислушался и был вознагражден четырьмя экономными пулеметными очередями. На востоке. Наши нарвались, значит.

— Женя, бегом!

Он рванул словно спринтер, на ходу рассчитывая траекторию бега. Нехорошо, если не сказать совсем дерьмово. Они прошли примерно треть пути, а значит выйдут едва ли не к середине селения. Каким образом помочь своим? Через все селение прорываться с боем? Нет, не вариант. Селение крупное, шатров на триста, не менее. Разнесут в пух и прах, и шагу не успеешь ступить. Не вовремя то как, а вот что теперь делать? Да они с Женей пока все селение обогнут, их товарищей давным-давно положат. Просто численностью задавят и все. Степан бежал, как ветер, даже не глядя, поспевает ли за ним Женя или нет. Наконец обернулся. Поспевает, еще как поспевает. Отстает буквально метров на пять. Так как же все-таки поступить? Еще немного — и они выйдут в пределы прямой видимости врага. Селение совсем рядом, мать его. «Что делать? Что делать?» — отбойным молотком долбила в голову бесполезная до безобразия мысль. А вот и селение. Первые шатры видны вдалеке.

— Женя, ложись! — он и сам упал на остывшую за ночь землю.

На востоке, судя по всему, бой разгорался уже нешуточный. Одна за одной рвануло сразу две «эфки», винтовочные выстрелы сливались в замысловатую мелодию с очередями «Максима». Хорошо стреляет Бавин, спокойно. Очереди кладет экономные, не паникуя и не доводя ствол до перегрева. Так, что у нас в селении? А вымерло словно селение. Похоже все рванули туда, откуда доносятся звуки боя. И наверняка берут бойцов его группы в кольцо. Картина эта настолько явно предстала перед Степаном, что он до боли сжал руки в кулаки.

— Идем через селение. Как поняла?

— Поняла, — она упала рядом с ним, тяжело отдуваясь.

«Не добежит», — внезапно озарило Степана. Уж очень нелегко дался ей этот кросс. Да и нога наверняка полностью не прошла. Болит она у нее, болит. Вон как губы сцепила. Ладно. Он быстро зашарил биноклем по окрестностям.

— Видишь вон тот пригорок?

— Вижу.

— Занимай на нем скрытую позицию. Будешь поддерживать нас огнем.

— Но почему? — девушка едва не плакала.

— Потому что там от тебя будет больше толку. Мы через селение на прорыв пойдем.

— Хорошо, — она больше не сопротивлялась, вполне ясно себе представляя насколько дорога сейчас каждая секунда.

Ну, с Богом. Не таясь. Степан поднялся в полный рост и рванул прямиком в селение, на бегу выдергивая парабеллум из кобуры. Винтовку свою он оставил Жене. Сейчас та была лишь помехой. Не успеет он на бегу сдернуть ее с плеча. А значит, долой лишний груз. И рюкзак бы тоже долой, если по-хорошему. Не работают мозги, не успевают вовремя обрабатывать информацию. А в рюкзаке, между прочим, гранаты. За поясом тоже парочка, но мало ли что? Нет, нужен рюкзак. Очень нужен.

А вот и шатер. Кажется, совсем рядом, но до него еще добежать надо. И чтобы не убили при этом желательно. Степан перемахнул невысокую деревянную оградку и помчался по загону, прекрасно отдавая себе отчет в том, что ноги его ступают по черной копошащейся массе. Клещи. Миллионы клещей. Молодые еще, сравнительно небольшого размера, они явно были недовольны бесцеремонным вторжением чужака. Недовольны, но ничего не предпринимали. Или не успевали ничего предпринять? Армейские ботинки лихо топотали по хитиновым панцирям, выбивая из них нечто наподобие чечетки. Временами он наступал не туда, куда следовало и тогда из хоботка пострадавшего раздавался неприятный визгливый звук.

— Ах ты, падла! — Степан поскользнулся на одном из панцирей и камнем рухнул в копошащуюся массу. Мгновенно вскочил на ноги, с содроганием ощутив прикосновение десятков отвратительных цепких лапок. Буквально перелетел через оградку и понесся дальше, минуя гостеприимно распахнутый полог шатра.

Выстрел и падение тела. Сирть. Откуда он взялся, как Степан его не заметил, куда смотрел? Спасибо тебе, Женя. Ослушалась приказа, не рванула сразу на холм, а осталась прикрывать его спину до тех пор, пока он не скроется из зоны видимости. Выстрел несомненно услышан. Больше прыти, больше скорости. Бежим уже не зигзагами — по прямой. Строго на звуки выстрелов, как пуля, выпущенная умелой снайперской рукой. Еще четверо. Он буквально вынырнул на них из-за угла шатра и, не останавливаясь, всадил каждому по пуле в грудь. Попал или нет? Скорее всего, да. По крайней мере, его никто не преследовал. Пока. Еще взрыв гранаты и пара винтовочных выстрелов. Пулемет замолчал. Ленту меняют или стрелять из него уже некому? Шугануть чтоли как следует с этой стороны «эфкой»? Пусть твари отвлекутся, переключатся на Степана! Нет, нельзя. Его единственный шанс — внезапность. Зайти со спины и молиться, чтобы в суматохе не обратили внимания на уже прозвучавшие с его стороны выстрелы. Меньше шума, больше дела. Степан перехватил парабеллум в левую руку и выдернул из ножен шашку. Бабка. Высунула голову из шатра и провожает его ненавидящим взглядом. Какой там пращур славянский! Сирть, вражина. И откуда только у него такие мысли идиотские раньше брались? Плевать на бабку! Он миновал еще с десятка полтора шатров и оказался на центральной площади. К счастью, людей на ней не было. Даже позорный столб пустовал. Вперед! Вперед! Туда, откуда вновь огрызается пулемет. Степан рванул прямиком по сравнительно широкой дороге, миновал пацаненка-пастуха, что гнал свою отару в западном направлении. Тот даже не заметил его, занятый исполнением замысловатой мелодии на длинной дудке. Стадо уводит подальше от горячей точки. Клещи в этом мире ценность немалая, зачастую дороже человеческой жизни стоят. А вот и отряд. Ну это уже по его душу, сто процентов. Услыхали выстрелы таки и отрядили с десяток воинов проверить, что да как. А в парабеллуме четыре патрона. Степан нырнул за полог ближайшего шатра и нос к носу столкнулся с толстенной бабищей — та занималась готовкой у внушительных размеров очага. Однако, заметив мелькнувшую в проеме тень, обернулась практически мгновенно. В руке у нее была чаша с горячим бульоном, который она тут же и выплеснула на Степана. Больно. Очень больно. Правое ухо и шея горят в огне. Он прыгнул вперед и врезал толстухе тыльной стороной рукояти парабеллума по темени. Ее уродливое тело так и осело, отвратительной квашней расползаясь по грязному земляному полу. Заметили ли его воины? А вот это мы сейчас узнаем. Причем очень скоро. Степан быстро накрыл тело какой-то шерстяной рванью, а сам забился в угол шатра. Сменил обойму на полную и прислушался. Тихо. Пока тихо. А это еще что за чертовщина? Взгляд его зацепился за икону. Та стояла на небольшом возвышении, с обеих сторон освещаемая корявыми свечками. Ишь ты, веруют. Лик на иконе, старец ощерился в преисполненной благодати улыбке. Что за старец, спрашивается? Черты лица то уж больно знакомые. Осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, Степан подобрался к иконе поближе, мысленно браня себя за столь несвоевременную любознательность. За шатром уже вовсю галдели голоса. Похоже, воины спорили, решая, что делать дальше.

— Слышь, старый, помоги, чтоли. Оборони от нехристей злоязычных, — прошептал Степан, едва слышно обращаясь к иконе. Ноль реакции. А вот голоса все ближе и ближе. — Ну смотри, твоим же хуже будет, — он бросил последний взгляд на икону и вдруг остолбенел. Руки его безвольно опустились. Степан только что осознал КТО изображен на этой иконе. А вместе с осознанием пришел ступор.

* * *

Улуша стояла, глядя на удаляющиеся спины демонов. Сероглазый бросил ее. Сероглазый бросил ее как ненужную вещь. Неужели демон не понимает, что их пути отныне переплетены воедино? Или он настолько глуп, что решил, будто может сравниться в величии с самим Всемогущим Володарем Животворящим? Улуша не знала. Улуша просто стояла, а на душе было так горько, словно ее только что отхлестали под коленками огнистой жжечкой. Демон. Уж лучше бы она убила его сразу, навлекая на себя гнев Володаря. «А может ли он не ведать?» — пришла вдруг спасительная мысль. Улуша не раз убеждалась в том, что сероглазый вообще мало что ведал. Например, он не ведал что она, Улуша, может легко убить его одним лишь усилием воли. Сероглазый, как и все демоны, силен лишь магией мертвых предметов. Вот и все. В остальном же он, словно слепой гредель, может полагаться лишь на органы обоняния и слуха. И собственный жизненный опыт, которого у него, похоже, не так уж и много. То ли дело она, Улуша! Животворящий подарил ей великую силу, Животворящий вел ее по жизни, не давая совершить ни единой ошибки. С тех пор, как она прошла посвящение, Володарь почти всегда был рядом. Вот и сейчас он стучался в ее сердце. Улуша извлекла статуэтку и та сама упала на землю, выпрыгнув из раскрытой ладони. Так и есть! Всемогущий Володарь Животворящий вновь требует, чтобы она следовала за демоном. Хорошо, Улуша пойдет. Улуша понимает, что так надо. Но никто, никто не сможет заставить ее еще раз пережить подобное унижение! Отныне Улуша будет следовать за демоном незримой тенью. И пускай только попробует он теперь ее изгнать!

Она подхватила суму, вернула статуэтку Животворящего на ее законное место и побрела на запад. Демон повел своих слуг именно туда. Повел довольно быстро. Улуше пришлось здорово прибавить шагу, чтобы нагнать их у самого селения. Затем демоны разделились. Трое слуг направились в одну сторону, Cероглазый же с невзрачной худой рабыней — в другую. Улуша пошла вослед за Cероглазым. Была она обозлена до предела. Еще бы! Теперь, благодаря его глупости, она вынуждена непрерывно поддерживать мару, затрачивая на это значительную часть своих сил.

Наконец она поняла его замысел. Демона интересовало насколько долго селение простоит на одном месте. Зачем ему это знание? Ясное дело, зачем: приказ его Темного Господина. Улуша вновь взглянула на прекрасный лик демона и стыдливо отвела глаза. Сероглазый вдруг внезапно насторожился. Почуял, наверное. Как ему это удается? А впрочем, нет. Лицо его повернуто в другую сторону. Оттуда слышится странный, ни с чем не сравнимый стрекочущий звук. Улуша не раз сталкивалась с таким за годы скитаний. Звук этот всегда сопровождает смертельное воздействие темной магии демонов. И не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться: это слуги сероглазого встретились с утренним дозором и теперь безжалостно убивали ее соплеменников. Хотя, их всего трое. Улуше незачем беспокоиться — очень скоро презренные будут уничтожены. Племя легко расправится с ними. Вот только поведение Сероглазого обескураживает. Движения его стали резкими, прерывистыми. В глазах — неподдельная тревога. Он волнуется за низших демонов! Улуша была потрясена. Сероглазый удивлял ее снова и снова и, похоже, не было этому конца. Внезапно они сорвались с места и побежали вперед. Туда, откуда раздавался звук. Путь им преграждало селение. А селение — это верная смерть. Не принято у ее народа церемониться с демонами. Неужели Cероглазый не понимает, что сейчас его нить судьбы неизбежно прервется? Нет, не понимает Cероглазый, не хочет понимать. А вот слуга его понимает. Она упала наземь, выставив вперед свою палку, шепча при этом слова какого-то проклятия.

Улуше хотелось закричать, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание Cероглазого, но тот был уже далеко. Он ворвался в селение словно тайфун, уничтожая на пути все преграды. Невероятно! Улуша бежала со всех ног, птицей летела за ним и не могла его догнать. Где же он? Куда запропастился? Селение большое, а Улуша так устала держать на себе мару! Еще совсем немного и любой встречный сможет увидеть сначала ее зыбкий силуэт, а затем и саму Улушу! Володарь! Дрожащей рукой она коснулась статуэтки и была вознаграждена мимолетным видением: просторный шатер с темно-зеленым пологом, чье-то большое тело распростерлось на полу прикрытое шерстяным одеялом. А неподалеку от шатра десяток воинов. Ищут они демона с законным желанием изгнать его в мир духов. Туда, где, откровенно говоря, ему самое место. Да вот и они. Улуша уже и сама видела и воинов, и искомый шатер неподалеку. Где же ты, Cероглазый? Она осторожно раздвинула полог шатра и шагнула в его полумрак.

Сероглазый был. Его не могло не быть. Вот он: стоит, не таясь, у иконы Животворящего. Смотрит, не отрываясь, на его лик, а у самого такая леденящая жуть в глазах, что даже Улуше стало страшно. Она едва успела среагировать когда полог вновь отдернулся и вошел один из воинов. Улуша попросту отвела ему глаза. Времени для создания мары для демона уже не было. Едва воин благополучно удалился, она вновь обратила все свое внимание на Cероглазого. Странное дело: посланец Ада вошедшего воина даже не заметил! Так и стоял себе истуканом в одной и той же позе, теперь уже абсолютно не обеспокоенный тем, что совсем неподалеку умирают его слуги.

— Воистину велико твое величие, о Всемогущий Володарь Животворящий! — произнесла нараспев девушка и коснулась губами пылающего чела демона: — Хворь, какая бы ты ни была, изыди!!!

Демон дернулся, словно от удара плетью, и стал медленно заваливаться на бок.

— Володарь! Неужто я убила его? — Улуша подхватила падающее тело и осторожно уложила его наземь. Ну конечно, это же не человек — это демон! И лечить его надо вовсе не человеческими заговорами! Она испуганно вскрикнула, когда рука демона дрогнула.

— Улуша, — прошептали его пересохшие губы, а глаза вполне осмысленно уставились на склонившуюся над ним девушку. Мара! Она забыла, что надо поддерживать мару!!! В мгновение ока Улуша вскочила и тотчас же отвернулась, всем своим видом показывая, что он, демон, ее нисколечки не волнует. И вообще она сюда случайно забрела!

— Улуша, — повторил Cероглазый и медленно поднялся на ноги. Его и сейчас слегка покачивало, однако он уже был полон решимости жить дальше. И изводить ее, Улушу, своими приставаниями. А может быть он опять ее выгонит: скажет пару-другую резких слов, после которых Улуше самой захочется забежать куда подальше. Демон вновь что-то произнес на своем нелепом языке. Ну что ему еще надо? Улуша искоса глянула на него, уловив в его голосе нотки искреннего раскаяния. Прощения просит демон. Ну и пускай себе. У нее, Улуши, есть гораздо более важные дела, чем выслушивание извинений от какого-то паршивого, побитого молью демона! Пускай перед своими слугами извиняется. Их, наверное, уже убили давно. А может быть и нет. А, впрочем, ей все равно. Улуша улучшила момент, когда демон на миг отвернулся и набросила на себя мару. Ладно, она поможет Сероглазому, раз уж того требует Животворящий. Но поможет по-своему.

Улуша не без удовольствия понаблюдала, как расширились от удивления глаза Сероглазого, когда он обернулся. Затем появилась вновь, словно соткавшись из воздуха. Демон и вовсе остолбенел. Уж не перегнула ли она палку? А то ведь еще чего доброго и в обморок грохнется этот здоровенный бугай.

Но бугай не грохнулся. Просто протянул свою лапу и потрогал Улушу, словно надеялся, что она всего лишь плод его больного воображения. Улуша поймала его протянутую руку, прикрыла на мгновение глаза, сосредотачиваясь, и создала мару для них обоих.

Казалось, посланец Ада понял ее задумку. По крайней мере он не сопротивлялся, когда она вытащила его из шатра и, не таясь, повела в ту сторону, откуда слышались неприятные стрекочущие звуки.

Демонов обложили со всех сторон. Знатно обложили. Не иначе как все племя, от мала до велика, решило принять участие в этой веселой забаве. И скрыться слуги сероглазого никуда уже не могли. Да и куда скроешься то? Голая степь кругом. Так и лежали в траве, огрызаясь из своих палок да мысленно моля своего темного Бога о том, чтобы смерть их была не слишком мучительна. Как же им помочь? Улуша в задумчивости приостановилась. У ее ног лежал молодой парень с видавшим виды серпаком в руках. Тот еще воин — даже лук не удосужился с собой прихватить! А если создать одну мару на всех? Хватит ли сил удержать ее хоть какое-то время? В любом случае попробовать стоит, иначе Сероглазый сам рванется туда и не колеблясь примет смерть. Она чуяла это по тому, как напряглась его рука. Хорошо, Улуша попробует, раз уж такова воля самого Володаря.

К ее безмерному удивлению все слуги были живы. Двое залегли у громоздкой металлической палки — это она время от времени и издавала тот самый стрекочущий звук, что был так неприятен Улуше. Еще один, самый толстый, прикрывал им спину. Улуша посмотрела на главного демона, который, словно ребенок, держался сейчас за ее руку. Указала глазами на слуг, потом свободной рукой очертила в воздухе круг и потрясла у него перед носом их сцепленными руками. Тот понимающе кивнул и проговорил что-то вслух. Демоны замерли, переглянулись словно не веря своим ушам. Затем заозирались вокруг с затравленным видом, на время позабыв даже о грозящей им опасности. Сероглазый вновь заговорил спокойным, бесцветным голосом, снова и снова объясняя им то, что Улуша умудрилась передать ему в один миг, прибегая всего лишь к помощи жестов. В конце концов его поняли: одновременно вскочили во весь рост, рискуя схлопотать стрелу, соединили свои руки с руками сероглазого и Улуши, образуя правильный круг. А вот теперь за дело. Она прикрыла глаза и расслабилась, всем своим естеством растекаясь по телам окружающих ее демонов. Отныне это был единый организм и звали его: Улуша. Хорошо, очень хорошо. А сейчас мара. Улуша представила как ее тело исчезает, растворяется в воздухе, превращаясь в благословенное НИЧТО. Это сработало. По крайней мере по ним никто не стрелял. Улуша побрела в сторону леса. Шла медленно, неторопливо — ведь теперь у нее было слишком много ног.

* * *

— Ах ты проклятый старый хрен! Нет, ну это же надо, а? — Степан, сидя у весело потрескивающего костерка в окружении своих ребят, уже по второму кругу рассказывал им свою историю о том, как он попал в этот мир. Про старого бомжа, поселившегося в его подъезде, который не ел, не пил сутками, а лишь постоянно сипел, словно сломанный водопроводный кран. Про то, как в один прекрасный день он напился с товарищем, а старик подстерег его в подъезде и отправил даже не к праотцам, нет. А прямиком сюда, да еще с таким жутким похмельем, что он едва не помер от жажды. И про партизан рассказал, и про немцев. Все как на духу, без утайки. И про то, как спасать их бросился когда они на засаду напоролись — напролом через селение сиртей, ориентируясь на звук выстрелов.

— А потом, значит, забегаю я в шатер, попадаю в лапы толстенной бабы. Выливает она на меня какое-то горячее варево из ковшика. Ну я ее по темени и приложил, чтобы в следующий раз неповадно было.

— А дальше, дальше то что? — раскрасневшаяся Женя даже ерзает на месте от нетерпения.

— А дальше на икону наткнулся, — взгляд Степана потемнел. — И знаете кто там был изображен?

— Бен Ладен? — предположил Юрий.

— Ага, почти угадал. Старик, тот самый, который меня в этот мир переправил. Бог он у сиртей, бомж этот.

— Да ну, бред сивой кобылы. Наверняка совпадение просто.

— Совпадение говоришь? Ну, ладно, — Степан встал и подошел к лежащей девушке. Улуша крепко спала, восстанавливая иссякшие за день силы. Тяжелый был день, что и говорить. Едва она вывела группу из капкана, как тотчас же потеряла сознание. Он с жалостью посмотрел на изможденное лицо девушки, на синие круги под глазами. Мысленно извинился и снял с ее шеи небольшую деревянную статуэтку на тонком черном шнурке.

— Это тоже совпадение?

Лицо у статуэтки было выполнено настолько четко, что казалось живым.

— Хорошая работа. Это и есть ваш бомж? — Дмитрий вертел в руках кусок дерева, поражаясь тому, как неизвестному мастеру удалось вдохнуть в нее столько жизни. Затем передал ее дальше по кругу — Жене.

— Он самый, — Степан безрадостно усмехнулся. — Спрашивается, зачем я ему понадобился здесь? И эта девушка так вовремя подоспела. — У него уже язык не поворачивался называть ее сиртей.

Девица-то непростая. То ли магией владеет какой-то, то ли гипнозом. Шутка ли — внушить всем сиртям, что Степан невидим! Да разве ж только Степан? Удивительно, невероятно, потрясающе — ни одно слово не сможет емко описать то, что совершила сегодня эта девушка. Он принял из рук Жени статуэтку и повесил ее на шею Улуше. Та вздрогнула во сне и перевернулась на другой бок. Напрашивается еще один вопрос: почему она совершила это? Почему пошла наперекор соплеменникам, спасая жизни Степана и солдат его группы?

— Мне кажется, что Тигра в вас попросту влюблена, — Женя, похоже, задавалась сейчас тем же вопросом, что и Степан. — У вас точно с ней ничего не было?

— Женя, заканчивай. Говорю же: не было ничего у нас. И вообще: у этой девушки имя есть.

— Да вы только на глазищи ее желтые гляньте! Ну какая она вам Улуша?

— Думается мне, что дело здесь в другом. Возможно, девушка является представительницей совершенно иного народа, для которого сирти точно такие же исконные враги, как и для Империи. Вот и помогла, так сказать, своим союзникам.

— Сомневаюсь, — Алексей отвлекся от созерцания желтоперой пичуги, что присела в метре от его носа и с азартом поклевывала угощение: рассыпанные по траве галетные крохи. — Кроме сиртей и перемещенных людей на планете никого нет. За всю историю существования Империи не произошло ни единой встречи с представителями иных народностей. В противном случае информация о подобном инциденте непременно находилась бы в базе данных.

Взгляд Степана вновь коснулся спящей девушки. Высокая, светловолосая, с правильными чертами лица, которое не портили даже слегка выдающиеся вперед скулы. Кожа смуглая, вполне человеческая. На правой щеке — крошечная родинка. Вот разве что глаза…

— Лично мне все равно. Как бы то ни было, а Улуша спасла нас всех, и я ей за это несказанно благодарен.

Спорить со Степаном никто не стал. Все члены группы прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько худо повернулось бы дело, не подвернись им в нужный момент эта странная девушка со сверхчеловеческими способностями.

— Есть то как хочется! — Женя тоскливо поглядела на пичугу, с энтузиазмом продолжающую уплетать галетные крохи теперь уже из рук Алексея.

Хочется. Очень хочется. Даже опостылевшие галеты — и те уже подходили к концу. Что уж говорить о тушенке — от той вообще остались лишь воспоминания. Может застрять на денек-другой в лесу? Отдохнуть, прийти в себя, а заодно и поохотиться, как следует, пополнив тем самым запасы провианта. Просчитался Степан с провизией, как есть просчитался. Хотя и брал вроде бы с хорошим запасом, да не учел вот только, что на природе аппетит появляется воистину волчий. А что, мысль дельная. В таком климате как этот, мясо должно сохнуть быстро. Порезать тонкими ломтиками, выложить на солнцепеке. Пары суток как раз хватит для такого дела. Да и сиртям из того селения врядли удастся их разыскать — в лес они углубились достаточно далеко. А тут сам черт ногу сломит, переплелось все так, что мама не горюй. Степан давно бы заблудился не будь под рукою компаса. Он извлек из планшета карту. В принципе, по времени они должны успеть даже с непредвиденной задержкой в двое суток. Необследованным остался лишь небольшой участок степи да часть лесного массива на востоке. Он граничил с той самой рекой, у берегов которой они уже были. Ну вот и отлично.

— В общем так, — объявил он во всеуслышание. — Выходной у нас. Точнее — даже два. Отдыхаем, охотимся, приводим себя в бодрое расположение духа перед последним рывком.

— Охотимся — вот ключевое слово! — Женя обрадовано захлопала в ладоши.

Появились улыбки и на лицах Алексея с Дмитрием. Радченко Юрий в этот момент как раз отлучился по нужде, но, как оказалось, все слышал: из кустов до них донесся такой радостный возглас, что желтоперая пичуга, клянчившая очередную подачку у Алексея, испуганно вспорхнула и исчезла в зеленом ковре переплетенных меж собою древесных крон.

— Вот те раз! — Алексей развел руки и разочарованно посмотрел ей вослед.

Степан усмехнулся. Как дети малые, ей богу! Словно в зоопарк с родителями пришли. Глянул на часы и даже присвистнул. Шестнадцать тридцать. Время в этом мире течет удивительно быстро. Успеет сходить на охоту? Ну, разве что недалеко. Если повезет — напорется на какую-то непуганую дичь. В основном она, вобщем-то, такой и была в этих краях. Сирти охотились лишь в случае крайней необходимости, предпочитая всему остальному мясо своих клещей.

— Воды бы еще найти, — он хотел было уже послать Радченко, но тут же отказался от своей нелепой затеи. Некого посылать. Члены его группы сплошь были городскими, ориентироваться в лесу, тем более таком девственном, явно не способны. Да и какие из них воины? На одном энтузиазме держатся ребята да гордости личной, которой у них хоть отбавляй. У Жени в особенности. Девушка хоть и устала немерено, а уже порядок пытается навести в их новом доме: траву притаптывает, чтоб под ногами не путалась, с репейником колючим воюет, которого здесь просто тьма-тьмущая.

Куда смотрели имперцы, отправляя их, недоучек, к черту на кулички да еще с таким непростым заданием? А если с ним что-то случиться? Да ребята в жизни не найдут дороги домой! «Надо будет заняться этим», — поставил он зарубку себе в памяти. «Мосинку» берем или нет? Берем, не из парабеллума же дичь валить! Тем более, что патронов к нему не так уж и много, а ценность он в ближнем бою представляет немалую. Там, в поселке сиртей, Степан уже имел возможность в этом убедиться и теперь берег его пуще прежнего.

— Вы там не расслабляйтесь особо, по сторонам поглядывайте, — с этим напутствием он подхватил винтовку и сверился с компасом. Не хватало еще самому потеряться!

— Вы на охоту? — Женя зло пнула ногой непокорный репейник, который никак не желал вырываться с корнем, и вытерла пот со лба.

— На нее, — не стал отнекиваться Степан.

— Не поздновато ли? Вечер скоро, а одному в лесу не очень комфортно находиться.

— Да я ненадолго. По окрестностям прошвырнусь и назад. Авось что-нибудь полезное и увижу.

— Ну как знаете, дело ваше, — она вновь наклонилась и занялась все тем же репейником.

Для начала Степан решил пройтись к югу. Почему? Да просто так, к югу и все. Любил он все южное. Фрукты, море любил. Жару вот только не очень. Досаждает ему жара. Досаждает и бесит. Камуфляж в подмышках не просыхает, спина липкая как зараза. Надо же, так и не удосужился ни разу поинтересоваться у местных: зима тут бывает вообще или нет? «А если нет — то что? Обратно домой поедешь?» — ехидно поинтересовался внутренний голос. «А может быть и поеду!» — мысленно ответил ему Степан. — «Божка местного подмажу подвигами своими героическими, а он возьмет — да и сподобится подсобить в этом нелегком деле». А впрочем, ерунда это все, треп один. Здесь его дом, с Нюрой, и никакая жара этому не помеха.

Степан протискивался сквозь сомкнутые ветви, размахивая время от времени перед собой свободной рукой. Паутина. Зазеваешься — и отдирай ее потом от лица зачастую с хозяином вместе. А пауки между прочим тут весьма и весьма разнообразные. Вот этот, например. Он резко тормознул буквально в полуметре от мохнатого чудовища. Фу ты, тварь какая богомерзкая! Сам величиной с кулак, лапами своими толстыми какую-то мелкую пичугу обхватывает, а у самого на морде такое наслаждение неземное вырисовывается, что поневоле обзавидуешься. Трапезничают они, видите ли! Нет, так дело дальше не пойдет! Степан подхватил с земли первую попавшуюся палку и махал теперь ею.

К счастью, пауков было не так уж и много. Вскоре он наткнулся на небольшую полянку, по окружности которой росла целая прорва грибов. Судя по запаху, они были съедобны. Хотя, рисковать явно не стоило, тем более, что варить их было решительно не в чем. Ну и ладно, а мы дальше пойдем. Вот так, крадучись. Чтобы ни один листик не шелохнулся, как говорится. Впрочем, крадучись не получилось. Едва поляна закончилась, как вновь начались такие непроходимые заросли, что пробираться сквозь них стало крайне проблематично. Степан отвоевывал метр за метром, зачастую прибегая к помощи шашки. Дичи, как назло, нигде не было видно. Разве что птиц море. Пернатым здесь вообще просто рай. Гомон стоит такой, что с ума сойти запросто можно. Степан поднял голову и в задумчивости остановился. Ну не идти же назад с пустыми руками? С другой стороны: патроны на такую дичь тратить — идиотизм полнейший. Хотя… вон тот, например, попугаище с красным клювом пожалуй что величиной с доброго индюка будет. Ладно, погодим чуток. В крайнем случае и в сумерках в лагерь вернуться можно. Отошел-то он всего ничего — максимум на два километра.

Внимание Степана привлек какой-то странный, знакомый до боли звук. Чем-то родным повеяло. Детством. Ах ты ж мать честная! Он рванулся на звук, не разбирая дороги, и вскоре очутился у небольшого распадка. Там, внизу, на замшелом пне, расправив белые как снег крылья, заливался трелями немалых размеров петух, а рядом, дожидаясь своей очереди, чинно расхаживала еще парочка. Глаза петуха были полузакрыты.

— Ку-ка-ре-ку! — заорал он вновь и склонил голову набок, прислушиваясь, уж не раздастся ли где поблизости ответное клекотание самки.

Наш клиент. Степан, не таясь, подошел к пеньку, одним отработанным движением свернул глупой птице шею и тотчас же убрал еще теплую тушку несостоявшегося Донжуана в рюкзак. Следующий. Оставшиеся две птицы присутствие постороннего попросту проигнорировали. Гораздо более их интересовал освободившийся теперь пень.

— Кукареку! Кукареку! — новая жертва не успела даже крыльями взмахнуть, как тоже отправилась вслед за первой.

— Кукареку? — третий петух слегка волновался. Похоже, он был еще совсем молод.

— Кукареку, — ответил ему Степан и лапы пернатого любителя острых ощущений забились в агонии.

Вот так. А теперь к своим. Нечего бродить по лесу, когда солнце садится. Да и о дровах для костра озаботиться бы надо, и добычу разделать.

Он пошел по тому пути, откуда и пришел, на этот раз старательно обходя живые преграды в виде колючих кустов. Один из таких кустов здорово оцарапал ему щеку, когда он спешил к желанной добыче. По дороге не удержался — пальнул-таки по одному из «попугаев», посчитав гастрономически целесообразным отведать чего-то новенького.

Свои встретили его с неподдельным воодушевлением и вскоре костер разгорался с новой силой, а тушки птиц были ощипаны, разделаны и нанизаны на деревянные вертела. Углей правда еще пока маловато, но, впрочем, дело это наживное.

Улуша все еще продолжала спать, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Даже гнусавый голос Димы Бавина, довольно-таки неприятный с точки зрения самого Степана, и тот не оказывал на нее решительно никакого воздействия. Ну что ж, пускай спит. Степан прилег на «постели», которую приготовила для него вездесущая Женя и расслабленно прикрыл глаза. Хорошо. Всегда бы так. И чтобы без всякой стрельбы. Просто лежать, слушая, как лениво перебрасываются словами его люди.

Степана всегда удивляла этакая манерная неторопливость южан. Чтож, теперь ему была известна ее причина: во всем виновата жара. Она обволакивает твое тело, делает движения размеренными и вялыми. Те дела, что казались тебе неотложными, требующими немедленного исполнения, она милостиво отодвигает на второй, третий, четвертый план и так до бесконечности.

— Товарищ сержант, проснитесь!

— Что такое? — рука его привычно потянулась к винтовке.

— Ужин стынет.

Ну надо же! Он даже и не заметил, как провалился в сон. Лес уже полностью погрузился во тьму. Ни шороха, ни ветерка. Кроны исполинских деревьев застыли, словно приглядываясь к горстке людей, что расположились сейчас вокруг небольшого костра.

— Ну и где моя доля?

— Вот, возьмите, — Женя протянула ему кусок мяса. — Только эти куры какие-то неправильные.

— Петухи, — нравоучительно поправил ее Степан.

Мясо и вправду оказалось каким-то странным. Он отправил кусок в рот и брезгливо поморщился. Гадость какая! Хлоркой отдает так, что слезы на глаза наворачиваются. Покосился на Улушу — та преспокойно уплетала свою порцию, с некоторой долей ехидства поглядывая на слегка ошалевшего Степана. Ну и чем мы хуже, спрашивается?

— Ну-ка дай мне еще кусочек! — он требовательно протянул руку в сторону Жени.

— Да пожалуйста! А только дикарка ваша попугая ест.

— Ну попугая тогда давай.

— А вот это уже не ко мне вопрос. Она едва глаза успела раскрыть — так сразу же всю тушку и умыкнула. Сама трескает, а если кто на добычу ее зариться начинает — рычит. Ужас как рычит. У меня мурашки по коже до сих пор бегают.

— Да уж, поохотился, что называется. Мясо все с таким привкусом?

— Все, — Дмитрий с отвращением сплюнул. — А крылья так вообще та еще мерзость. Мы их сразу выбросили.

— И кто бы мог подумать? Петух петухом на вид.

Радченко покопался в своем вещмешке и протянул Степану галету:

— Угощайтесь, больше ничего нет.

— И на том спасибо. Как бы так сиртю нашу раскулачить? Отвлечь ее чтоли каким-то образом?

— Я бы на вашем месте даже и не пытался, — Юрий покачал головой. — Мало ли что она может? Отправит вас на тот свет — и глазом моргнуть не успеете.

И то правда. Степан только сейчас задумался: насколько велики могут быть возможности у встреченной ими девушки.

— Ладно, пускай ест, — наконец решил он. — В конце концов, она заработала.

Ночь прошла спокойно. Степан встал спозаранку и сразу же отправился на охоту, перед этим строго-настрого предупредив бодрствующего Ряднова, чтобы за пределы лагеря никто ни под каким видом не выходил. Теперь он побрел на запад, время от времени делая зарубки на стволах деревьев. Местность то понижалась, то наоборот, шла в гору. Степан уже отмахал с пяток километров, а дичи как таковой все не находил. Ежи, грызуны мелкие — этого добра навалом.

К своему удивлению нашел ананас — тот преспокойно рос себе в небольшом ельнике. Умудренный опытом с петухом, положил его в рюкзак не сразу: отрезал кусок, очистил ножом от кожуры и пожевал желтую сочную мякоть. Неа, не ананас это. Дрянь, пахнущая молодыми зелеными шишками. И на зубах вязнет. А вот и клюква. Степан не поленился спуститься с пригорка и шагнуть на поросшую корявыми лиственницами мшистую топь. Под ногами противно захлюпало.

Клюква оказалась самой что ни на есть настоящей. Вот только было ее с краю совсем немного. Разве что дальше пройти по кочкам? А надо ли? Клюквой такую ораву не прокормишь, да и времени жалко терять. Ну и ладно. Черт с ней, с клюквой. Он вновь вскарабкался к ельнику и пошел чуть левее. Там виднелся какой-то просвет между деревьями. Озеро. Небольшое, затянутое водорослями почти полностью. По поверхности кувшинки желтые разбросаны. Но не они привлекли внимание Степана, нет. У самого берега из воды высовывалась приплюснутая морда какого-то животного. Не крокодил, не бегемот. На жабу чем-то смахивает, но габариты явно не те. Обсиданового цвета пупырчатая кожа, глаза навыкате. Сейчас они полузакрыты ярко-желтыми мембранами. Медленно, желая не спугнуть животное, Степан снял с плеча винтовку, прицелился и нажал на спуск. Пуля попала твари прямиком в макушку, начисто снеся верхнюю часть куполообразного черепа. Ладно, поглядим что у нас там. Он со всех ног бросился к добыче и вскоре на берегу лежало нечто такое, что привело в глубокую задумчивость даже видавшего виды Степана. И как это называется, скажите пожалуйста? Морда можно сказать вполне лягушачья, а дальше… Туловище по форме напоминает болгарский перец. Ни лап, ни плавников, ничего, хотя бы отдаленно напоминающего конечности. Щетинка коротких усов у самого низа. Для чего — поди разберись. Откровенно говоря, с гастрономической точки зрения вид имело животное совсем непрезентабельный. И тиной попахивало. Слегка, самую малость.

Степан долго думал, что же с ним делать. Наконец, не имея никакой иной альтернативы, решил-таки взять его с собой в лагерь. По размерам оно было ненамного меньше самого Степана. Тащить его на горбу — удовольствие не из приятных. Да из черепа еще кровь черная хлещет вперемешку с мозгами. И, между прочим, все это добро прямиком на спину капает. Он даже зажмурился, явственно представив себе во что превращается сейчас его камуфляжка. И мухи: табунами вьются. Красные, черные, зеленые, большие и маленькие. Атакуют со всех сторон: лезут в глаза, на спину садятся…

Степан добрался до лагеря злой как черт. Бросил тушу на землю, тотчас же снял камуфляжку и кинул ее куда подальше, избавившись таким образом наконец от мух. Долго споласкивал лицо, руки, шею. Попросил Женю протереть спину, тем самым оторвав ее от созерцания невиданной твари.

— А где Улуша?

— А нет ее. Она сразу за вами ушла.

Степан поморщился словно от зубной боли:

— Я же приказывал Ряднову, чтобы из лагеря никто не отлучался.

— Я в курсе, — Женя в последний раз протерла спину Степана смоченной в воде тряпкой. — Однако все наши приказы для сирти не указ. И просили, и орали — с нее как с гуся вода. Что-то сквозь зубы цыкнула и пошла себе. Кстати, и флягу вашу со спиртным прихватила.

Степан дернулся было к поясу но тут же вспомнил, что оставил ее у костра, не желая тащить на себе пусть небольшой, но все-таки лишний вес.

— Ну ладно. Раз такие дела — значит делаем вывод, что здоровье гостьи нашей полностью восстановилось.

— Завтра выступаем? — поняла его намек Женя.

— Да, незачем терять день.

Он присел под деревом, оперся спиной о его шершавый ствол и, попивая из фляги тепловатую воду, не без интереса принялся наблюдать за ажиотажем, вызванным его до крайности странным охотничьим трофеем. Ряднов с Бавиным сцепились не на шутку с Радченко, с пеной у рта доказывая, что животное это есть не что иное как амфибия. Тот же наоборот — утверждал обратное. Дескать: плавников нет, воду загребать ей нечем. Мол: это вообще кальмар с жабьей мордой.

— Да сам ты кальмар! — взбеленился Ряднов. — И морда у тебя подходящая! Женя, ну хоть ты ему скажи, что амфибия это!

— Даже не знаю, — она безбоязненно сунула руку в отверстие, что располагалось на конце сужающегося книзу бесхвостого ребристого туловища. — Мне кажется, что оно двигается втягивая, а затем выталкивая из себя струю воды, — Рука ее с неприятным чавкающим звуком вернулась обратно. — Откровенно говоря, меня больше заботит можно ли ЭТО есть.

— Я считаю, что ее нужно выпотрошить, а затем дождаться Улуши. Или вообще не трогать — пускай валяется себе в теньке. Товарищ сержант, а не могли бы вы нас чем-нибудь менее экзотическим порадовать?

— Вот такой из меня хреновый охотник. Юра, если есть желание — можешь сходить «попугаев» настрелять. Здесь недалеко, — он рукой указал направление и вновь приложился к фляге. Жара неимоверная, в тени градусов под сорок будет. — Только далеко не углубляйся, километра на полтора максимум.

— Ладно, — Радченко подхватил винтовку и побрел в указанном Степаном направлении.

Минут через двадцать оттуда раздались выстрелы. Степан насчитал восемь штук и удовлетворенно прикрыл глаза. Теперь они в любом случае без обеда не останутся.

Вскоре появилась и Улуша: вышла из кустов, сгибаясь под тяжестью большого холщового мешка. Он был доверху набит вяленым мясом клеща. «Не иначе как в селение смоталась девица», — подумал Степан и оказался абсолютно прав. Вернула Улуша и флягу, наполненную теперь уже просто водой. А спиртное то похоже у сиртей в цене, раз за него столько мяса отвалили! Он поднялся и отвел девушку к своей добыче. Какое-то мгновение Улуша лишь молча взирала на убиенную тварь расширенными от удивления глазами, а затем разразилась таким заразительным смехом, что Степан не выдержал и рассмеялся сам. Смеялись и все остальные, ставшие невольными свидетелями этой сцены. Затем она пнула труп животного ногой, недвусмысленно намекая, чтобы его убрали куда подальше. Степан спорить не стал — собственноручно оттащил труп, подарив его в безраздельную собственность роящимся вокруг мухам. Ладно, чего уж там, опозорился по полной программе. Он вытащил из мешка Улуши пару кусков вяленого мяса и пристроился под облюбованным им деревом. К его удивлению сиртя примостилась рядом. Белозубо улыбнулась, глядя на Степана своими желтыми глазами, затем возвела указательный палец к небу:

— Небень, — произнесла она низким грудным голосом. — Твердина. — Палец ее опустился к земле.

Степан был потрясен. За все это время сиртя впервые заговорила с ним прибегая не к помощи жестов. Невероятно! И слова-то как похожи на его родную речь!

— Небо, — он в свою очередь указал на небо. — Земля.

— Небень — небо? — глаза девушки округлились от удивления.

— Небень — небо. Твердина — земля, земная твердь.

— Твердина — земля, твердь, — повторила она, словно загипнотизированная.

— Дерево, — Степан постучал по стволу, прислонившись к которому они сейчас сидели.

— Дерево — древак, — с готовностью произнесла девушка.

— Палец?

— Перстец.

— Ноги?

— Ходики.

Ну надо же! Так, глядишь, и весь язык выучить можно! Славяне сирти, ох, славяне! Прав был Степан. А те, кто на смех поднимал его теорию — их-то как ему теперь называть?

— А ну-ка иди сюда, — позвал он Радченко, который как раз вышел из лесу с добычей и сейчас пялился на Улушу. — Я, — указал Степан на себя. — Он, — палец его уткнулся Юрию примерно в области пупка, заставив того слегка втянуть свои жиры.

— Я — Аз. Он — Козлоходик, — произнесла Улуша с видом прилежной ученицы.

— Кто-кто? — Юрий от возмущения едва не задохнулся.

— Ну что, осознал теперь наконец кто ты? Козлоходик! А почему Козлоходик кстати?

Улуша, казалось, сразу поняла его вопрос:

— Ноги — ходики, — затем она согнула два пальца крючком наглядно изображая кривизну ног Юрия. — Козлоходик.

— Ага, понятно теперь все, — Степану все больше и больше начинал нравиться этот богатый на образы язык. — Ладно, свободен. Отдай попугаев Бавину с Рядновым — пускай ощипают и выпотрошат, а Женя потом приготовит.

— Будет сделано, — пробормотал Юрий и поспешно удалился, не желая нарываться на новую грубость из уст обнаглевшей сирти.

— Козлоходик, тоже мне! — Степан усмехнулся, глядя вослед уходящему подчиненному.

Неподалеку уже слышался смех Жени — она на все лады смаковала новое слово, успевая при этом лихо уворачиваться от лап разъяренного Юрия.

Сиртя удовлетворенно прижмурилась.

— Продолжим?

Она утвердительно кивнула и Степан принялся называть слова, при этом показывая на тот или иной предмет. Улуша добросовестно отвечала, снова и снова не переставая удивлять его схожестью их речи. Жаль, диктофона нет. Уж он бы показал имперцам, какую они совершают ошибку, уничтожая самых что ни на есть чистокровных славян. Какая судьба ожидает те поселения, которые с таким тщанием он отмечает на карте?

* * *

Небень — небо. Улуша повторяла про себя это слово раз за разом, делая при этом вид будто спит. И хотя глаза ее были закрыты, она была уверена: главный демон тоже не спит, тоже повторяет слова словно заклинания, потому что смятение поселилось в его темной душе. Смятение это коснулось своим крылом и Улуши. Еще бы! Языки, на которых они оба разговаривают, были как братья-близнецы. И хотя различий существовало тоже немало, Улуша была уверена: начало они берут из одного и того же источника. Это как река. Она несет вперед свои прозрачные воды до тех пор, пока не встретится на ее пути непреодолимое препятствие. И тогда одна часть реки обходит его по левой стороне, другая — по правой. Теперь это уже как бы две реки. Каждая из них течет своею дорогою, но, тем не менее, суть их при этом все равно остается неизменной. Одна общая мать, один исток. Небень — небо.

Но как такое вообще возможно? Демоны приходят из иного мира, так всегда было и будет. Улуша искала и не находила ответа. Не отвечал и Володарь. Сколько раз она ни касалась статуэтки рукой, сколько ни звала его в молитвах, он упрямо молчал. А может быть она чем-то прогневала Животворящего? Да нет, врядли. Сероглазого она спасла, спасла его слуг. Скорее всего Володарь убедился в том, что Улуша все делает правильно и занялся более неотложными делами, предоставив тем самым ей право самой решать, как поступить дальше. А впрочем выбор — понятие относительное. Каким он может быть теперь у Улуши? Просто идти по дороге жизни с главным демоном до конца.

Сероглазый всхрапнул и перевернулся животом кверху. Неужели заснул? Интересно, снятся демонам сны или нет? Слишком много вопросов, а ответов так мало. Улуша сама не заметила, как провалилась в сон. Демон преследовал ее и там: тянул к ней свои сильные руки, а губы его были совсем близко.

Улуша проснулась оттого, что кто-то коснулся ее плеча. Перед ней стояла рыжеволосая служанка.

— Пушта ти треба? — она недовольно сбросила ее руку и огляделась вокруг.

Все были уже на ногах и ожидали только ее, Улушу. Даже главный демон не спал и выглядел довольно бодрым.

— Пора выступать, — тонкие губы служанки слегка подрагивали от волнения.

Что она говорит? Улуша не поняла ни слова, но, тем не менее, послушно встала и подхватила свою поклажу.

— Ходики, ходики! — Сероглазый, донельзя довольный собой, занял место во главе их маленького отряда, и они пошли через лес. Куда он их вел? Знамо дело, куда. К очагам племен ее народа. Скорее всего, они еще долго будут бродить по лесу до тех пор, пока демон не решит, что с них достаточно и не выведет отряд на широкие степные просторы. Бесполезная и никому не нужная трата времени. Глуп демон. Непроходимо глуп. А ведь мог бы попросту попросить ее, Улушу, и она легко нашла бы дорогу к новому племени. Для этого нехитрого дела даже Володаря не пришлось бы тревожить. Зачем? Очаги она чувствовала сердцем. Стоило лишь на миг прикрыть глаза и мысленно вымолвить веду, древнее которой были разве что горы, как весь мир раскрывал перед ней свои объятья. И не было у мира никаких тайн от Улуши, а у Улуши не было никаких тайн от него.

Демон вел отряд прямиком к болоту, из которого вытащил вчера ядовитого хаскеля. Зачем он это делает? Улуша ускорила шаг и пристроилась позади него, оттеснив недовольного козлоногого. Тот буркнул что-то себе под нос, но, тем не менее, место за своим хозяином уступил без боя. В отличие от своих слуг, одетых в одежды цвета зеленой листвы, Сероглазый щеголял голым торсом, могучие мускулы на его широкой спине перекатывались при каждом шаге подобно волнам морского прибоя. А вот и разгадка этого нелепого маршрута: одежа, небрежно переброшенная через его левое плечо, измарана до неузнаваемости черной кровью умершего животного. Чтож, такую чистоплотность можно только приветствовать.

Наконец показалось и само болото. Было оно небольшим, но для нужд демона вполне подходящим. Вода, как ни странно, оказалась в нем сравнительно чистой. Они не побрезговали даже наполнить ею фляги, предварительно попробовав ее на вкус. Затем демон выстирал в болоте свою одежу и вновь повел отряд в ту сторону, где, как ему казалось, находился очаг еще одного племени. Теперь уже Улуша шла рядом с ним, то и дело тыча пальцем во все, что видела и требовала ответа на то, как та или иная вещь называется на его языке. Он с удовольствием отвечал и требовал того же самого от Улуши. Слуги, что шли за ними следом, с интересом прислушивались к их беседе, время от времени повторяя вслух новые слова. Похоже, Сероглазый дает им слишком много воли. Особенно вон той, худой, с рыжими волосами и странным оберегом, прикрывающим оба глаза. Состоял он из двух больших, круглых и прозрачных, как слеза, камней, соединенных между собою тонкой полосой из неизвестного Улуше серебристого металла.

— Привал, — лес уже закончился, когда старший демон произнес это слово, и все с облегчением попадали на траву.

— При-вал, — повторила Улуша новое для себя слово.

— Правильно. А теперь обед.

Ну, что такое обед, она узнала в первую очередь. Поэтому не мешкая, извлекла из мешка остатки своей доли от вчерашнего пиршества и вгрызлась зубами в сочное крыло пиклуши. Ее примеру последовали и остальные. Зашевелились, стаскивая мешки с плеч да потирая места, на которых лямки натерли спину.

Сероглазый тоже принялся за еду. Ел жадно, разгрызая косточки и даже высасывая из них сок. Хруст стоял на всю округу такой, словно над добычей десятка два меслифов пировали, не меньше. Бррр, страхи какие! Она даже плечами передернула. А что будет, если у демона не окажется под руками добычи? Или ее будет слишком мало для того, чтобы насытиться? Уж не съест ли он тогда и ее, Улушу? Улуша размышляла над этим вопросом весь остаток обеда и добрую часть пути, который они проделали после привала. В конце концов, решила, что не должен. Слуг то он своих не ест. Даже наоборот — заботится о них, кормит. Жизнью вот своей недавно рисковал, чтобы их спасти. Хотя толку от этих слуг, по большому счету, и вовсе никакого. Бестолковые они у него, ни на что не способные.

Демон остановился. Достал из своей котомки свиток, на котором была начертана вся округа и даже больше и принялся изучать его с тщанием, достойным истинного вождя своего народа. Улуша сорвалась со своего места и тоже склонилась над свитком. То, что предстало перед ее восхищенным взором, оказалось воистину… воистину… нет, не существовало такого слова, которое могло бы описать увиденное ей чудо!!! Округа была начертана рукой настоящего мастера с такой непередаваемой, нечеловеческой точностью, что впору было молиться, глядя на этот прекрасный артефакт. О Всемогущий Володарь Животворящий, как же Улуша была слепа! А ведь она всерьез полагала, что Сероглазый является всего лишь старшим демоном, одним из многих! Но разве доверили бы какому-то старшему демону ТАКОЙ артефакт? Нет, конечно же, нет. Сероглазый наверняка и есть главный демон, Царь Тьмы, а она, Улуша, всего лишь жалкая тень против него! На глаза ее навернулись слезы, колени подогнулись, и она упала ниц перед Великим Темным Властелином.

— Что с тобой? — рука Повелителя коснулась ее волос, заставив еще сильнее вжаться в стылую землю. — Тебе плохо?

«Плохо-хорошо. Хорошо-плохо», — знакомые слова кружились в голове у Улуши, но смятенный разум напрочь отказывался перевести их на понятный ей язык.

— Мне кажется, что она чем-то напугана, — руки маленькой служанки обнимают Улушу за плечи, успокаивающе поглаживают по спине.

— Переложите ее на спину. Немедленно!

— Не могу. Не получается!

— Что значит не получается? — руки Властелина подхватили Улушу, перевернули ее животом кверху. Теперь она была беззащитна перед ним, словно детеныш качи. — Воды. Влажную повязку на лоб! — горячие губы демона коснулись чела Улуши. Он целовал ее!!! — Похоже, у нее жар. Радченко, что ты там копаешься?

— Уже несу.

Что-то холодное и мокрое опустилось на то место, где только что побывали губы Темного Властелина. И это было уже превыше ее сил. Улуша дернулась в последний раз, а затем на глаза ее опустилась спасительная тьма.

* * *

Несомненно, девушка была без сознания. Степан только диву давался: как такое могло случиться? Буквально пару минут назад она была в полном порядке, шла себе рядом, улыбалась, выглядела вполне жизнерадостной и здоровой. Солнечный удар? Пожалуй, это единственное, что приходит сейчас на ум. Он витиевато выматерился и опустился на траву рядом с телом пострадавшей сирти. Черт, не вовремя-то как! Ну и что теперь прикажете делать? Доктора среди них нет. Лекарств, впрочем, тоже. Да и солнечный удар ли это вообще?

— Женя, что думаешь?

— Не знаю, — она держала в своей руке кисть девушки, отсчитывая пульс. Наконец вынесла свой вердикт: — Нормальный пульс. Температура тоже, похоже, в норме.

— Ну и что это означает?

— Ровным счетом ничего. Физиология сиртей идентична нашей, но какие могут быть наследственные либо новоприобретенные болезни конкретно у этой девушки, и какой они могут сопровождаться симптоматикой нам неизвестно. Да и болезнь ли это вообще?

— В каком смысле?

— В прямом. Лично мне кажется, что все симптомы вызваны шоком.

— Каким еще шоком? Ты в своем уме?

— Самым обыкновенным. Вы видели как у нее зрачки расширились, когда она на карту посмотрела? Ничего вы не видели! Вы вообще мало что замечаете вокруг. Слон в посудной лавке и то порасторопнее будет!

— Женя, уймись! — Степан с неподдельным изумлением смотрел на нее. Тихоня-подросток с железной волей. Рыжие волосы разметаны по плечам. Голубые глаза вызывающе поблескивают из-под линз очков. — Что с тобой сегодня?

— Ничего.

Ее беспочвенные обвинения окончательно выбили Степана из колеи.

— Больше никто ничего сказать не желает?

Судя по тишине после слов Степана, невидимым саваном окутавшей их маленький отряд, говорить было решительно не о чем. Он извлек из кармана луковицу часов, раскрыл крышку и невидящим взглядом уставился на циферблат.

— Товарищ сержант…

— Что?

— Улуша.

Степан повернул голову и встретился взглядом с лежащей девушкой. Ну слава тебе, Господи!

— Тава-рищ серд-жант, — проговорила она обескровленными губами и сделала попытку подняться.

— Еще чего! Не вздумай даже! — Степан захлопотал над ней словно наседка, в мгновение ока соорудив импровизированную подушку из собственного вещмешка. — Ну как, тебе уже лучше?

— Хорошо. Пить.

— Пить!

Фляга Бавина опустилась в его протянутую пуку.

— Пей.

— Спасибо, — девушка сделала несколько маленьких глотков и благодарно кивнула.

— Можно на минуту вашу карту?

Удивленный странностью просьбы, Степан, тем не менее, спорить не стал. Молча извлек из планшета злополучную карту и, не глядя, протянул ее Жене.

— Улуша! — она быстро завладела вниманием сирти. — Смотри, это карта.

— Карта, — повторила с готовностью девушка голосом полным благоговейного трепета.

— Нет. Просто карта, — презрительно произнесла Женя, бросила ее наземь и для наглядности даже потопталась по ней ногами.

Улуша испуганно прикрыла ладонями глаза, не в силах смотреть на подобное святотатство, лицо ее искривилось в маске немого ужаса. Казалось, еще минута — и она вновь упадет в обморок. Повторно. Однако, видя, что ничего страшного не происходит, девушка потихоньку успокоилась и сама потянулась к карте.

— Видишь, просто карта, — повторила Женя.

Улуша долго вертела ее перед собой. Сворачивала, разворачивала, что-то бормоча себе при этом под нос. Затем попробовала надорвать край, но была остановлена недовольным окриком Степана. Наконец, после недолгих препирательств, карту она все-таки вернула.

— Ну вот и все. Кажется, вылечила.

— Спасибо тебе, Женя, — Степан действительно был ей благодарен. Улуша буквально на глазах превращалась в ту девушку, которую они знали: бесстрашную, дикую, гордую, с извечной полупрезрительной улыбкой на прекрасном смуглом лице.

Степан только сейчас обратил внимание на то, что все еще продолжает держать в руке часы. Глянул на циферблат и обомлел: четвертый час. День пролетел, словно и не было его вовсе. Бестолково как-то, бездарно.

— Пойдем, чего расселись, — пробормотал он угрюмо и первым пошел вперед. Женский коллектив его откровенно начинал напрягать. Отвлекал от дела, создавал массу непредвиденных, а зачастую и абстрактных, каких-то совершенно идиотских проблем. В запасе у них оставалась максимум пара часов. Потом начнет темнеть, а брести по степи в темноте — удовольствие не из приятных. Да и небезопасно это.

— Мне кажется, я что-то вижу.

— Где? — Степан обернулся к Алексею, шедшему в арьергарде колонны.

— Сзади. Как будто преследует нас.

— Ты уверен? — он остановился, внимательно осмотрел местность в бинокль. Ничего подозрительного. Трава шевелится лишь метрах в шестистах, но это вполне может быть какой-то мелкий грызун.

— Уверен. Трава-то шевелится. Да и муторно как-то.

А вот таким симптомом пренебрегать уже не стоило.

— Муторно, говоришь? Ладно. Посматривай назад время от времени.

Они двинулись вперед в ускоренном темпе в надежде, что навязчивый гость выдаст наконец хоть чем-то свое присутствие. По цепочке Степан передал Ряднову бинокль.

— Ну что там?

— А ничего пока.

— Совсем ничего?

— Да, отстал похоже.

Ну надо же! Внимание к своей персоне почувствовал или другая какая причина имеется? А ежель имеется то какая, если не секрет? Не любил Степан таких вот «случайных» попутчиков. Опасные они, и проблем могут доставить немерено. А Степану проблемы не нужны. Ему покой нужен. И выпить хочется. Эх! Он с укором поглядел на сиртю, что шагала рядом с ним со вполне безмятежным видом. Хоть бы спросила девка, прежде чем его флягу с самогоном на мешок вяленого мяса менять!

Они шли еще минут сорок, пока Степан не приметил наконец подходящую для лагеря небольшую выемку в земле. Овраг — не овраг. Так, название одно. Находке своей он обрадовался. Еще бы: с востока поднимался нешуточный ветер. Поначалу он не доставлял им никаких неудобств. Дул себе и дул, охлаждая их разгоряченные за день тела. Однако с каждой минутой он становился все сильнее, и это уже наводило на определенные размышления. Степан оторвался от созерцания степных просторов, поднял голову вверх. Так и есть: затягивает небо чернильная мгла, которую и тучей назвать как-то кощунственно. Урагану быть, не иначе. Какие тут бывают ливни, Степан уже имел удовольствие почувствовать на своей шкуре. А вот ураганы — нет. Не приходилось. Да и не хотелось, если честно.

— Ну да ладно, переживем, — это он уже вслух сказал. Надо же — не заметил даже!

— Ох не нравиться мне все это, — Дмитрий уложил пулемет на самое, как ему казалось, безопасное место и придавил его сверху рюкзаком. Чтобы не улетел, значит. Степан усмехнулся, но комментировать его действия никак не стал. Пулеметчик Дима, настоящий пулеметчик. Теперь это у него в крови. А пулеметчики — они оружие свое лелеют. Гораздо более чем, скажем, обычный пехотинец свою винтовку. Потому что пулемет — он как женщина. Временами капризен до безобразия: то заедает, то перегревается в самый неподходящий момент. А иногда наоборот: слушает малейшее прикосновение твоего пальца. Люби его, холи, лелей — и он ответит тебе тем же. Жениться вот только на нем нельзя, но, с другой стороны, и тещи нет.

— Дима, ты мне одно скажи, как ты докатился до жизни такой?

— В каком смысле? — Бавин непонимающе уставился на Степана.

— Ну, на гражданке. На Земле то есть.

— А, вы об этом. А что на гражданке?

— Ну я о том как ты эмо стал.

— Эмо… — он зябко поежился от очередного порыва ветра. — Да кто его знает? От скуки скорее всего. Тусняки, клубы, кабаки, забегаловки. Работа идиотская. Однообразие короче.

— Вы извините, что отвлекаю, но вам не кажется, что сиртя ведет себя снова странно? — Женя коснулась плеча Степана, привлекая к себе внимание.

И правда: Улуша сидела на самом дне выемки не шевелясь. Глаза ее были широко раскрыты и не мигая смотрели в одну точку. Вот те раз. Что за ступор?

Алексей Ряднов оторвал ухо от груди девушки и неудовлетворенно произнес:

— Дыхание есть, но очень слабое. Похоже на кататоническую реакцию или кому.

— Дай-ка я посмотрю, — Степан приблизился к Улуше вплотную, наклонился и щелкнул пальцами перед ее лицом. Ноль реакции. Глаза распахнуты широко, а зрачков нет. Закатились зрачки. Не для слабонервных зрелище, короче.

— Давно она так?

— Нет, минут пять. Сидела, на небо поглядывала. Потом левой рукой груди своей коснулась — и все.

— Груди, говоришь? Ладно, посмотрим, что у нее там.

Женя забеспокоилась, заерзала даже:

— Надеюсь вы ничего не собираетесь предосудительного сделать?

— Посмотри сама. Потом доложишь, — Степан демонстративно отвернулся.

Небо потемнело окончательно. Ни единой звезды, ничего. Черная как смоль патока. И ветер. Он доставал даже здесь. Швырял в лицо тучи невесть откуда взявшегося песка вперемешку со стеблями пожухлой травы. Песок забивал глаза, ноздри, вызывая дикое желание бежать отсюда куда подальше. Странное дело — точно о том же кричали и все инстинкты Степана. Умом то он конечно понимал: голая степь кругом. Куда бежать? Их выемка служила какой-никакой, но все-таки защитой. Да и как бежать? Мало того, что ни зги не видно, так еще и ветер этот сумасшедший. Уже сейчас он вполне способен сбить с ног, надумай они вдруг высунуться из своего укрытия. А ведь это еще не все, судя по всему. Крепчает ветер. Крепчает с каждой минутой.

— Ну что там, Женя? — Степан заорал во всю мощь своих легких, но, похоже, крик его услышан так и не был.

Ладно, сами разберемся. Он сдернул с себя камуфляжку, не колеблясь, отрезал рукав и тотчас же обвязал им лицо. Дышать стало значительно легче. Та же участь постигла и другой рукав — для Улуши. К ней он добирался едва ли не ползком. Ветер даже здесь намеревался сбить с ног, опрокинуть, а то и унести вовсе, словно опавший осенний лист. Добрался-таки, обмотал нижнюю часть лица девушки рукавом и знаками показал остальным, чтобы те проделали со своей верхней частью одежды точно такую же процедуру.

Выполнив то, что было велено, Женя наклонилась к его уху:

— Все в порядке у нее с грудью. То она к своему талисману прикасалась.

Талисман. Миниатюрная деревянная копия местного божка, который был жив-живехонек и в свободное от работы время развлекался тем, что, переодевшись последним бомжом, посещал родной мир Степана да выдергивал из него ни в чем не повинных людей. А Улуша, значит, адепт его. Могла ли быть статуэтка чем-то наподобие коммуникационного устройства? Приглядывает божок за Степаном при помощи Улуши. «Господи, ну что за бред я несу!» — он потряс сиртю за плечи. Ничего так и не добившись, осторожно уложил ее наземь лицом к себе, чтобы видеть, когда девушка наконец очнется.

Их убежище мало-помалу засыпало песком. Поначалу он был лишь на дне, да и то тонким слоем. Теперь же можно было смело утверждать, что уровень песка поднялся сантиметров на десять. Что будет потом? Через час, через два, через пять часов? Уходить отсюда надо! Хоть ползком, хоть кувырком, но идти. Пока не поздно, пока ураган не начался в полную силу.

— Ходики! Ходики! — это Улуша кричит ему в ухо.

Очнулась-таки наконец, чтоб ей пусто было. И глаза на месте: словно два огонька во тьме тлеют. А и вправду, ходики надо делать отсюда, причем на полной скорости. В руку ему уткнулось что-то колючее и ворсистое. Веревка. Умна сиртя, ох как умна! Он обвязался ею вокруг пояса и пополз помогать остальным. Вскоре все были связаны единой цепью. Никто не потеряется, никто не будет унесен ветром. Если и сгинут — то все вместе. А там уже кто куда: кто в ад, кто в рай. У каждого из них своя дорога.

Улуша шла в цепочке первой. Она то и вела их с молчаливого согласия Степана. Вела вполне уверенно, в одно лишь ей известное место. К счастью, место это располагалось на востоке, как раз по пути следования урагана. Они бежали, ползли, катились, падали под порывами мощнейшего ветра, помогали подняться друг другу только затем, чтобы упасть вновь. Но, тем не менее, это было движение, это была борьба. Лучше умереть вот так, чем как крыса забиться в нору, наверняка зная, что ее неминуемо занесет песком.

Ураган становился все сильнее. Степан уже потерял счет времени. Куда они шли, зачем — его тоже теперь ничуть не волновало. Упал — встал. Поднялся — помоги встать другим. Уносит тебя ураган — лети ногами вперед. Широко расставь их и тормози. За веревку не забывай держаться одной рукой, чтобы избежать резких рывков. Глазам ничего не видно — забиты глаза пылью. Не открывай их — ты все равно ничего не увидишь. Степан неоднократно натыкался на Улушу, неутомимо бредущую вперед. Краем сознания удивлялся, каким образом она умудряется ориентироваться в этом апокалипсисе. Но удивлялся как-то лениво, нехотя. Апатия. Апатия — это хорошо. Лежать, не делая ни единого движения, чувствовать, как тело твое заносит теплым песком — ни с чем не сравнимое наслаждение.

Степан очнулся оттого, что кто-то сильно хлестал его по щекам. Сиртя. Она била его, заставляя подняться ради того, чтобы идти вновь. Он пошел. Словно телок на привязи, которого ведут на заклание.

Упала Женя и больше не вставала. Поднять Женю, нести. Приоткрыть повязку и выплюнуть густую жвачку, в которую превратилась его слюна. Темнота, темнота кругом. Чьи-то руки помогают ему нести Женю. Или не Женю? Или часть ее, потому что ноша теперь почти невесома. Холодно. Почему так холодно? Или он уже на том свете? Шершавая стена. Уткнуться лбом о шершавую стену и стоять, чувствуя как по голове стекает влага.

Кто-то промыл ему глаза и снова ударил по щеке. Степан покорно открыл их и только теперь осознал, что не слышит завываний ветра. Комната. Нет, не комната. Каменный мешок, посреди которого горит костер. Узкие ответвления коридоров на две стороны. Штольня? Над ним стоит Улуша и протягивает флягу. Степан, оказывается, лежит. Он принял из рук девушки флягу, жадно приложился к горлышку и долго пил, чувствуя, как к нему по крупицам возвращается жизнь. Нашел в себе силы оглядеться вокруг. Да, они несомненно находились в шахте. То, что он изначально принял за камень — не что иное, как соль серовато-бурого оттенка. Соляная шахта. Заброшенная, надо полагать. Половина подпорок сгнила и держится на одном лишь честном слове. Стены, потолок, пол — соль. Все соль. Комната выдолблена в сплошной соляной глыбе неизвестно когда и неизвестно кем.

Он бросил взгляд на ее середину. Там, у костра, вповалку лежали тела его товарищей. Живы ли? Степан вскочил и бросился к ним. Женя, Дима Бавин, Радченко. А где Ряднов? А нет Ряднова. Точнее есть то, что от него осталось. Сиротливо лежит у стенки тело, наполовину обглоданное острыми зубами какой-то твари. Живот распорот, часть кишок вывалилась из него прямиком на пол. Одна нога выше колена отсутствует, другая съедена едва ли не дочиста. Обглоданный костяк с редкими остатками сухожилий. Грудная клетка проломлена ударом чьей-то могучей лапы.

— Кто? — спросил Степан и сам не узнал своего голоса.

— Буревей, — серьезно ответила Улуша и показала в лицах, как все было. Понятные Степану слова, чтобы описать подобное, в ее словаре пока что отсутствовали.

Сиртя показала, как шла их группа перед бурей, а за ними уже крался зверь, терпеливо выжидая, когда же они потеряют бдительность, застигнутые врасплох сумасшедшими порывами ветра. Как они шли цепочкой, связанные веревкой в единое целое, как совершенно выбились из сил, не видели и не слышали ничего вокруг, а зверь в это время уже начинал свою трапезу, заживо пожирая того, кто шел последним. Показала Улуша, как громко кричал Алексей, моля друзей о помощи, а буря уносила его слова туда, где их никто и никогда не мог услышать.

— Этого не может быть! Просто не может быть! — как заведенные твердили его трясущиеся губы, но разум понимал с убийственной и четкой ясностью: все то, о чем поведала ему сейчас эта светловолосая девушка с глазами замученной рыси, есть абсолютная правда. — Прекрати! Хватит! — Степан плакал, как малый ребенок. Плакал громко, навзрыд. Его слезы стекали с подбородка и тотчас же впитывались в алчную до дармовой влаги соль.

* * *

Улуша молча застыла, не в силах поверить в то, что видели сейчас ее глаза. Демон плакал. Плакал так, как плачут над человеком, который тебе дороже собственной жизни. Плакала его душа. Ее всегда интересовал вопрос: есть ли у демонов душа, и вот сейчас она убедилась воочию что да, действительно, есть. По крайней мере у этого точно. И хотя Сероглазый не являлся повелителем всех демонов, как она себе совсем недавно навоображала, но это было даже к лучшему. Простой старший демон. С израненной, как и у нее, Улуши, душой. Она обнимала его за вздрагивающие плечи, гладила по волосам, шептала слова утешения и тотчас же находила новые. Статуэтка на ее груди засветилась ярче яркого — это Володарь Животворящий явился и сейчас скорбел вместе с ними.

* * *

— Что с остальными? — Степан с трудом заставил себя отвести глаза от груды растерзанной плоти, которая совсем недавно была Алексеем Рядновым.

Улуша улеглась на пол, закрыла глаза и засопела, старательно изображая спящую.

— Спят.

— Спят, — повторила она за ним новое для себя слово, поднялась и извлекла из котомки пучок засушенной травы. Предложила ее Степану, но тот наотрез отказался. Тогда она пожевала его сама, затем смочила водой тряпку, перевернула на спину Женю и принялась протирать ей лицо от пыли, время от времени поплевывая на тряпку зеленой кашицей. Вскоре такая же участь постигла и Дмитрия с Юрием. Никто из них даже не шелохнулся. Лишь Радченко застонал и что-то пробормотал во сне.

— Они знают? — Степан указал на тело Алексея.

— Нет, — Улуша подняла на него глаза и отрицательно помотала головой. — Не смогла говорить.

Чтож, возможно это и к лучшему. Он заставил себя подняться и направился к ближайшей штольне.

— Не ходи! — Улуша тотчас же вскочила со своего места. Голос ее эхом отразился от стен. — Не ходи, Степан!

Ну вот, она впервые назвала его по имени.

— Надо, — отрезал он и ступил во тьму, левой рукой придерживаясь шероховатой стены.

Штольня уходила куда-то вниз причем, судя по всему, она была здесь явно не одна. Дважды рука Степана проваливалась в пустоту, и он вынужден был сворачивать туда, куда вел очередной коридор, прекрасно отдавая себе отчет в том, что если он оторвет руку от левой стены, то врядли сможет найти потом дорогу назад. Ему надо похоронить тело. Похоронить до того, как его увидят ребята. Надо — и все тут. Это не обсуждается. Под его ногами что-то звякнуло и откатилось в сторону, вынудив Степана остановиться и потратить драгоценную спичку. Старинный рыцарский шлем с поднятым забралом. Ржавчина сожрала его почти весь. Он сжег еще четыре спички для того, чтобы осознать, что топчется сейчас на чьей-то могиле, на которой видимо и лежал перед этим шлем. Чтож, значит судьба. Лежать теперь Алексею рядом с таинственным незнакомцем, Бог знает сколько сотен лет назад нашедшим здесь свое последнее пристанище. Он вернулся к Улуше, знаками показал ей, чтобы она прихватила с собой дрова для костра, сам взял на руки тело Алексея и они медленно побрели по той самой штольне, в которой Степан облюбовал место для могилы.

Вскоре они нашли его: невысокий холм с неровными краями, на котором явственно виднелись отпечатки Степановых ног. Рядом валялся шлем. Степан уложил тело Алексея наземь, наклонился и водрузил шлем у изголовья чужой могилы. Улуша тем временем возилась у костра. Не прошло и пяти минут, как он уже весело потрескивал, освещая своды их штольни неровными языками пламени.

Верхний пласт соли поддавался с трудом. Они долго долбили его ножами прежде чем добрались, наконец, до следующего. Дальше дело пошло проще: новый пласт отслаивался крупными кусками, стоило лишь ударить по нему в нужном месте. И соль здесь уже была белая, как снег. Степан скосил глаза на Улушу: девушка работала в поте лица невзирая на то, что сама едва держалась на ногах. Чтож, похоже он был ей кругом должен. И за спасенные жизни его людей, и за свою собственную. А теперь вот за это.

Могила получилась что надо. Они опустили в нее тело Алексея со сложенными на груди руками. А так как Степан не знал наизусть ни единой молитвы, то просто пожелал усопшему счастливого пути и удачи в том мире, в который направляется сейчас его дух. Улуша тоже сказала над могилой несколько слов на своем певучем языке. Чтож, прощай, Алексей. Сообща они быстро заполнили могилу солью и соорудили над ней небольшой холмик. Ну вот, пожалуй, и все. Затушили костер, побрели обратно по темной штольне, думая каждый о своем.

— Где Алексей? — Женя проснулась первая и теперь озиралась по сторонам в поисках недостающего члена группы.

— Нет Алексея.

— Как нет?

— А вот так, — Степан рассказал, как все произошло, не опуская ни малейшей подробности. Повел, показал его могилу и, подбросив в костер новую порцию дров, роль которых играли сейчас полусгнившие остатки подпорок, вновь прикрыл глаза, уходя от кошмара последних суток.

Женя не поверила Степану. Не поверила ни единому его слову. Попросту не хотела поверить.

— Какой еще буревей? — прицепилась она теперь уже к Улуше, и та вынуждена была долго показывать ей в лицах то же, что показала в свое время и Степану.

— Где он сейчас?

— Буря приходить — буревей ходики буря. Буря нет — буревей спать.

— Где спать?

Улуша недоуменно пожала плечами и подняла указательный палец кверху:

— Буря. Буревей ходики.

Однако Женя была неумолима:

— Идем искать эту тварь. Немедленно. Он сейчас сыт и не мог далеко уйти.

Степан болезненно поморщился:

— Тебе же сказали — буря. Как ты его искать собираешься?

— Не знаю. Но что-то делать надо! — она растолкала Радченко с Бавиным, и они долго совещались, обсуждая последние события да выдумывая планы один нелепее другого по уничтожению зверя. Степан участия в обсуждении не принимал. Какой смысл сотрясать воздух, если и дураку понятно, что во время урагана хищника им не выследить? А после — и подавно. Следы заметет так, что толк от всех их стараний будет ровно нулевым.

— Товарищ сержант, а что вы думаете по этому поводу?

Степан приоткрыл глаза и мысленно чертыхнулся. Все смотрели на него с непоколебимой уверенностью. Мол вот сейчас он, Степан, непременно изречет просто невероятно сложный по исполнению, чрезвычайно мудреный и опасный план, который, тем не менее, наверняка приведет их к успеху. А уж они, будьте уверены, товарищ сержант, приложат к этому все свои силы, без остатка. Чтож, сейчас самое время проклясть себя в очередной раз за то, что вообще согласился руководить группой.

— Алексей мертв. Убьете вы буревея или нет — этим его уже не вернуть, — он повернулся к Улуше: — Сколько времени будет продолжаться буря?

Как ни странно, сиртя поняла его вопрос.

— Три солнца.

Три солнца. Трое суток, значит. Времени на то, чтобы обследовать оставшуюся часть территории на предмет наличия поселений, теперь у них попросту нет. Ну и ладно. Выбраться бы отсюда да людей вывести. А там хоть трава не расти. Не расстреляют же его, в конце концов, за невыполнение задания.

Как и предсказывала Улуша, буря продлилась ровно три дня. На четвертый день они выбрались из шахты на поверхность, и Степан даже присвистнул от удивления: степь приняла ярко выраженный сероватый оттенок. Все вокруг было покрыто толстым слоем мелкой, как труха, пыли.

— Вы знаете, где мы находимся? — Женя завертела головой во все стороны, с беспокойством осматривая местность.

— Она знает, — Степан кивнул на Улушу. Не торопясь развернул карту и поманил ее пальцем.

— Тут, — не долго думая, девушка ткнула ногтем в точку неподалеку от того места, где, по его прикидкам, они и становились лагерем перед бурей.

— До территории, контролируемой Империей, нам добираться не более полутора суток. Это если по прямой и без приключений. Проскочим лесной массив, а там глядишь — и наши недалеко.

Дмитрий с Юрием обрадовано переглянулись. Женя же даже лицом посветлела — наверняка считала минуты когда сможет наконец принять душ да прикорнуть на своей собственной кровати, укрывшись с головой одеялом и совершенно при этом не заботясь о том, что какая-то голодная тварь может разорвать ее спящей. У Степана тоже настроение было более чем приподнятым. Откровенно говоря, он и сам устал. А домой ему хотелось, пожалуй, даже больше чем остальным. Нюра наверняка ждала его каждый день. А уж какой она стол накроет при встрече! Любая свадьба позавидует. А потом он затащит ее на кровать и они будут долго заниматься любовью. Степан так отчетливо представил себе эту картину, что даже ком к горлу подкатил, а желудок заурчал громко и требовательно, заставив вздрогнуть от неожиданности не только Степана.

— Ладно, пошли.

Они пошли вперед, щурясь от яркого солнечного света. После темного зева шахты окружающий мир казался настоящим чудом, под завязку наполненным красками всех цветов и оттенков. Даже оводы не так раздражали. Они лениво отмахивались от них и продолжали идти дальше, думая каждый о своем, заветном. Сиртя, как всегда, брела рядом со Степаном. Интересно, о чем думает она? А, впрочем, никогда он об этом не узнает. Дойдут они до своей территории, и Степан любезно с ней распрощается. А как иначе? Вести ее в лагерь надеясь на милость руководства? Нет уж, дудки. В лучшем случае просидит за решеткой весь остаток жизни, если не пристрелят сразу, конечно. Или вот еще вариант: домой он ее к себе приведет на постоянное место жительства. То-то Нюра обрадуется! Степан даже зажмурился от удовольствия. Картинка получалась та еще.

— Там дым какой-то валит!

— Где?

Степан повернул голову в ту сторону, куда указывал Радченко и вмиг остановился. Сдернул с шеи бинокль. Холм. Кусты на холме, припорошенные все той же пылью вперемешку с песком да дым кругом плотный такой, черный. Откуда дым, что за дым? Из-за холма дым. Точно: из-за холма. И запах какой-то неприятный, специфический. Даже досюда доносится. Степан втянул ноздрями воздух и сразу засомневался: в своем ли он уме? Уж не пригрезилось ли? Может голову солнцем напекло?

— Кто-нибудь может сказать мне, что это за запах?

— Жженая резина, кажется, — ответила за всех Женя. — Но я не уверена.

Еще бы, не уверена. Он и сам себе сейчас не верил. Откуда, спрашивается, посреди степи может взяться резина? Да еще и на территории дикарей?

— Проверить бы надо, — не колеблясь, он повернул в ту сторону, откуда разносился дым.

Ему никто не перечил, хотя Степан спиной чувствовал их общее недовольство. Мыслями они все были уже дома.

Расстояния в степи всегда обманчивы. Холм, который, казалось, был совсем рядом, на поверку оказался довольно-таки далеко. Они потратили добрых полтора часа, чтобы добраться к нему. Еще пятнадцать минут ушло на подготовку. Степан не хотел неприятных неожиданностей, поэтому тщательно продумал сценарии, по которым должны были развиваться дальнейшие события. Это могло быть очередное поселение сиртей, могла быть и засада. Если на холме находится наблюдатель, он наверняка засек приближение их отряда. А значит по ту сторону холма в полной боевой готовности засело сейчас N-ное количество воинов. Что они ожидают от Степана? Что тот поведет отряд вокруг холма. По левой, либо по правой его стороне. А если взобраться на холм и зайти сверху? Ожидают ли их там? Ожидают, несомненно ожидают. Но, скорее всего, в гораздо более меньшем количестве. Сирти, как ни крути, тоже люди. А следовательно склонны судить по себе. Их оружием дальнего боя являются луки. Из лука лежа не постреляешь — это факт. Зайди горстка лучников с верхней части холма, и они станут прекрасной мишенью для тех, кто находится снизу. Укрытий то на холме практически нет, не считая нескольких чахлых кустиков. Так то вот. Верхом надо идти, значит. Им то из ружей стрелять из положения лежа как раз посподручнее будет. И для пулемета обзор идеальный. Непросто с высотки сковырнуть опытного пулеметчика, ой непросто. В Великую Отечественную сколько людей полегло при взятии таких вот «высоток»!

— Идем верхом, — озвучил Степан наконец свое решение и первым полез вперед.

К счастью, все его предосторожности оказались излишни. На холме никого не было. За ним — тоже. Живых никого. А вот мертвых — хватало. Трупы были разбросаны вокруг остова дирижабля, который, догорая, и распространял на всю округу стойкий запах жженой резины.

— Вот и долетались ребята, — он перевернул на спину полуобгоревшее мертвое тело в черном летном комбинезоне Люфтваффе. Свои, имперские.

Женя присела на корточки у трупа светловолосой женщины лет сорока. Голубые глаза ее были устремлены в небо. На левой стороне груди — рваная рана. Свежая еще. Кровь выходит из нее редкими толчками, орошая примятую траву.

— Как вы думаете, кто это их?

— Ясное дело кто. Сирти, — Юрий посмотрел на место трагедии с плохо скрываемым беспокойством. — Дирижабль потерпел крушение во время урагана, сирти вышли на место аварии и добили всех, кому удалось выжить.

— Полностью с тобой согласен, — Степан обошел вокруг то, что осталось от дирижабля.

Четыре трупа снаружи. Двое из них скончались от полученных после падения травм. Еще один — от ожогов. Пытался отползти от пылающего дирижабля, да так и застыл на полдороги, вцепившись скрюченными пальцами в траву. Умершей насильственной смертью оказалась лишь найденная Женей женщина.

— Умерла она совсем недавно.

— Я вижу, — Женя согласно кивнула головой.

— Ее убили, правда?

— Да.

Степан был очень недоволен. Близкое соседство с убийцами совершенно не вписывалось в его планы.

— А мы можем их найти?

— Врядли. Скорее уж они найдут нас. Да и времени больше нет.

Он снял с шеи погибшей аусвайс, мысленно извинившись за причиненное беспокойство. Затем поспешно обошел другие трупы. С шеи сгоревшего заживо аусвайс упорно сниматься не хотел: впаялся в обгоревшую плоть так крепко, что пришлось отковыривать его ножом.

Наконец, все было кончено, и Степан повел отряд на юг. Благо, с той стороны не было никаких препятствий. Местность при помощи бинокля просматривалась от и до. Он посмотрел на Улушу, которая шагала с ним рядом с совершенно безмятежным видом. Как ей сказать, что вскоре их совместное путешествие подойдет к концу? Ладно, не стоит пока.

К лесу они добрались уже к вечеру. Попадали на первой попавшейся поляне на разогретую за день землю и тотчас же провалились в сон. Все, кроме Дмитрия. Ему близость дома покоя не давала никак. Поэтому он и вызвался, в сущности, покараулить.

Разбудил Степана ни свет ни заря все тот же Дмитрий. Невыспавшийся. С воспаленными глазами.

— Что, не терпится?

— Не терпится, — откровенно признался он.

— Ладно. Давай, буди остальных.

Они наспех позавтракали вяленым мясом, запивая его остатками воды, и двинулись в путь.

Искомый квадрат, в котором они должны были перейти линию фронта, находился в семи километрах южнее. Лес там подходил практически вплотную к зоне отчуждения, представляющей собой вырубленную просеку шириною около трехсот метров. Когда до цели оставалось не более трех километров, Степан остановил группу, приблизился к Улуше и знаками показал девушке, что теперь она должна их покинуть. Странное дело: ни истерики, ни слез так и не последовало. Сиртя лишь коснулась рукою статуэтки божка, что висела у нее на груди, молча кивнула и тотчас же исчезла в лесной чаще.

— Ну вот и попрощались, — Дмитрий с сожалением поглядел ей вослед. — А она ничего, красивая.

— Да уж. Ни здрасьте тебе, ни до свидания, — Степан даже ошалел слегка. Ему то казалось, что Улуша испытывает к ним хоть какие-то чувства. Впрочем, возможно, оно даже и к лучшему. Видеть они ее больше никогда не увидят, а слезные прощания ему и самому в тягость. Он посмотрел на Женю, которая даже притоптывать стала ногами от нетерпения: — Ну что, готовы к последнему рывку?

— Готовы. Пойдемте уже!

— Ну как знаете. Дима, давай пулемет на треногу ставь. Юрий тебе нести поможет.

— Это еще зачем?

— Затем. Делай, что велено.

Не нравилась, ох как не нравилась ему эта тишина! До линии фронта рукой подать, а ни выстрела, ни звука. Вообще ничего! Да и лес вымер, словно ожидая чего-то. Птиц — и тех не было слышно. Нехорошо это, неправильно. Степан пошел, крадучись, вперед чуть поодаль от остальных. Обошел по кругу поваленное недавней бурей толстенное дерево (крона на нем еще не успела до конца завянуть), миновал еще одну небольшую поляну, как две капли воды похожую на ту, где они совсем недавно становились лагерем. Осмелел, пошел вперед чуть быстрее и едва не поплатился за свою беспечность: прямо перед ним стоял сирть. Мгновение — и изогнутое лезвие летело к шее Степана. Как он умудрился присесть, когда успел вытащить из ножен шашку и наотмашь рубануть ею вислоусое лицо, что возникло словно из ниоткуда, Степан и сам не знал. Все произошло буквально за доли секунды.

К счастью, сирть был один. Он наклонился к истекающему кровью врагу, извлек притороченный к голенищу нож и одним-единственным заученным движением вонзил его под лопатку жертвы. Тело вздрогнуло в последний раз и обмякло. Так, остальные где? Наверняка ведь бродят где-то поблизости! И неизвестно сколько их, тварей. Он пошарил глазами по сторонам и напоролся на побледневшее лицо Юрия.

— Чего встали? Продолжаем движение! — прошипел одними губами.

Теперь они уже шли все вместе. Даже не шли — бежали практически, стремясь уйти от места стычки на как можно более дальнее расстояние. Внезапно послышались выстрелы. Поначалу винтовочные, редкие. Постепенно огонь крепчал. Деловито застрекотали пулеметы, внося свою лепту в какофонию звуков. Ухнул миномет, и по лесу прокатилось эхо от взрыва. А ведь это недалеко, между прочим. Совсем недалеко. Чуть левее от того места, где им предписано было перейти линию фронта. Ладно, прорвемся. Степан наподдал как следует, и сам не заметил, как вылетел из подлеска и оказался в зоне отчуждения. Тотчас же упал наземь, огляделся по сторонам, оценивая обстановку. Сирти. Множество сиртей. Выбегают из левой части подлеска и несутся прямиком на окопы. Не глядя по сторонам, не видя, как пачками падают их товарищи, ужаленные россыпями жадных до поживы пуль. Мужчины и женщины. Даже дети. Глаза их устремлены вперед, к цели. Первая волна, вторая, третья… Бегут, падают, перецепаясь о мертвые тела. Поднимаются и устремляются вновь вперед. И нет конца этому потоку. Словно река, прорвавшая плотину. Степан видел, как «волны» подкатываются к окопам все ближе и ближе. Видел лица солдат, отмеченные печатью тоскливой безысходности. Смерть уже предъявила на них свои права. А когда это случиться — всего лишь вопрос времени. Причем, похоже, времени пройдет не так уж и много.

— Группа, за мной! Вперед! — закричал Степан во всю мощь своих легких и припустил по прямой, ничуть не заботясь о том, что может быть замечен кем-то из атакующих. На бегу коротко обернулся, проверяя выполнили ли его люди команду. За ним бежали все, кроме Бавина. Тот плелся далеко позади, сгибаясь под тяжестью пулемета. Вот идиот! Степан развернулся и побежал назад, кляня Дмитрия на чем свет стоит. — Брось пулемет! Брось!!! — орал он на бегу, отчаянно жестикулируя. Бавин наконец понял: бережно, словно ребенка, опустил пулемет на землю и лишь потом побежал за Степаном.

Сирти на появление их маленькой группы никак не прореагировали. Видели, приняли к сведению, что да, мол, кто-то бежит. Куда бежит, зачем бежит — дело десятое. Потому что им, сиртям, в первую очередь оборону прорвать надо. А с такими мини-группами, наподобие Степановой, они и позже вполне смогут разобраться. Впрочем, на это и расчет был. Степан даже ухмыльнулся на бегу, донельзя довольный тем, что его умозаключения полностью подтвердились. Ухмыльнулся — и тотчас же покатился по траве, наполовину оглушенный взрывом. По ним били минометы. Грамотно били, со знанием дела. А ведь наверняка их расчеты были поставлены в известность, что именно на этом участке фронта, именно сегодня, в это время, будет прорываться разведгруппа Степана. Что это: преступная халатность или приступ паники, вызванный внезапной атакой во много раз превосходящего по численности противника? А хотя какая разница? Сейчас свои же их и уничтожат. Еще один взрыв и закричал Радченко. В ноге его торчал осколок.

— В «вилку» берут. Все, амба, — Степан с холодным бешенством поднялся во весь рост, выдернул из кобуры парабеллум и отстрелял весь магазин в сторону окопов. Затем в ход пошла граната. И хотя взорвалась она далеко от цели, его намек, как ни странно, был понят. Минометный огонь вновь перенесся на участок, которым прорывались сирти, а со стороны окопов взлетела в воздух зеленая ракета. Опомнились, наконец, сволочи. Он подхватил Радченко под левое плечо и потащил вперед. С другой стороны ему помогал Дмитрий. Женя держалась чуть поодаль, с беспокойством оглядываясь назад. Не полетят ли из лесу вдогонку за ними стрелы? К счастью, обошлось. Чьи-то руки подхватили их ношу, помогли самому Степану взобраться на бруствер.

— Все за мной, быстро! — невысокий седовласый офицер явно спешил. Он повел их по траншее так резво, словно не замечал ни ранения Радченко, ни того, что они сами окончательно выбились из сил и дышали теперь словно рыбы, выброшенные на лед. Вскоре траншея закончилась. Она привела их к стоянке, под завязку запруженную крытыми брезентом фургонами с намалеванными на боках красными крестами. С трех сторон ее от неприятеля прикрывал высокий дощатый забор.

— Савельич, принимай гостей. Отвезешь куда скажут, — офицер на ходу передал их в руки плотного бородатого возницы лет под шестьдесят и, не тратя более ни минуты своего драгоценного времени на пришельцев, поспешил по своим делам.

— Тоже мне, такси нашли, — мужик смотрел на них из-под кустистых бровей с таким неодобрением, что Степана даже зло взяло.

— Видишь же — человек ранен!

— Вижу, чай не слепой. Так куда везти-то?

— На Сусанинку и вези. Тренировочный лагерь где знаешь?

— Отчего же не знать? Сестра у меня там за кузнецом местным в замужестве состоит.

— За Генрихом чтоли?

— Ага, за ним самым.

— Ишь ты!

Мужик уже не глядел на них зверем. Даже наоборот: засуетился, помогая поудобнее устроить Юрия внутри фургона. Медицинский фургон, оказывается, был оборудован встроенными койками в два ряда по обеим сторонам.

— Трогай!

Возница кивнул, и вскоре фургон сдвинулся с места, мало-помалу набирая скорость.

— Как там дела у Юры? — Степан повернулся к Жене, которая уже успела стянуть с парня брюки и теперь внимательно осматривала рану.

— Похоже, что ничего страшного. Осколок с внутренней стороны бедра, застрял в мягких тканях. Артерия не задета.

— Вытащить сможешь?

— Наврядли, — она с сомнением покачала головой.

Полезла в карман за тряпицей, протерла запотевшие линзы очков и, водрузив их вновь на переносицу, принялась сноровисто перевязывать рану.

— Ну как знаешь, — Степан хотел было уже последовать примеру Бавина и завалиться на одну из пустующих коек, но в последний момент передумал. Освободился от вещмешка, сдернул с плеча винтовку и с облегчением повел плечами. Хорошо-то как! Словно кожу старую сбросил. — Савельич, можно к тебе?

— Отчего же нельзя? Я хорошей компании завсегда рад, — пробасил возница и сам откинул полог.

Степан примостился на пустующую половину козел, с наслаждением набрал полную грудь наполненного всевозможными ароматами воздуха. Долго держал его в себе и выдохнул лишь тогда, когда почувствовал, как запульсировала в висках кровь.

— Что, пахнет? — Савельич искоса поглядел на него и ухмыльнулся.

— Пахнет.

— Так это тебе домом пахнет, служивый. Долго по лесам маялся?

— Долго, очень долго, — фургон свернул вправо и Степан зажмурился. Солнце било ему теперь прямо в глаза.

— На вот, хлебни.

Он с благодарностью принял граненый бутыль, на треть наполненный мутновато-белой жидкостью, громко, с хлопком, выдернул пробку, вырезанную из пористой древесины дерева неизвестной ему породы, и надолго присосался к его надбитому горлышку. Возница даже крякнул уважительно, глядя с какой лихостью Степан поглощает его ядреное пойло.

— Ты это, не серчай на меня за то, что везти вас поначалу отказывался. Заваруха там сейчас серьезнее некуда. Сирти как чумные прут и прут. Видал что твориться?

— Видал, — Степан оторвался наконец от бутыли. — С чего это они так?

— Да пощипали их наши, селений пару пожгли. Вот те и взбеленились. Покою от них четвертые сутки нет никакого. Ну, а это сам понимаешь — раненые. Вывозить их на чем-то надо? Надо. А тут вы на мою шею, как с неба свалились.

— Заканчивай, Савельич. Понимаю я все. Ты мне вот что скажи: стоит Сусанинка?

— Стоит.

На душе у Степана сразу стало легче. Что поделаешь, так уж устроен человек. Чужие беды его волнуют мало, так, постольку поскольку. Посочувствовать может, иногда даже помочь. А вот что касается своего, кровного, то тут уж дело совершенно иначе обстоит. Ехал Степан теперь уже с совершенно безмятежным видом, даже удовольствие от поездки получать начал. Вальяжно откинулся на спинку козел да по сторонам поглядывал, хозяйским взглядом окидывая бескрайние просторы своей новой Родины. Устав от созерцания ржаного поля, что раскинулось по обеим сторонам ухабистой дороги и никак не желало заканчиваться, повернул голову к вознице:

— Как думаешь, Савельич, удержат наши рубеж?

Тот задумчиво пожевал губами, затем решительно кивнул.

— Удержат. Туда батальон Эйзенберга перебрасывают.

— А это еще что за птица?

— СС. Ох и крутые ребята! Да еще и вооружены неслабо: автоматы у всех, плюс одних только пулеметов штук восемь будет.

— Сила, — Степан внимательно прислушался к себе, стремясь вычленить из памяти то, что его сейчас обеспокоило. Наконец понял: СС. Это буквосочетание резало слух, навевая страшные картины из далекого прошлого его родного мира. Точно так же в свое время бравые немецкие вояки с закатанными по локоть рукавами да автоматами, висящими поперек груди, уничтожали деревни и села его народа. Уж не то же самое происходит здесь и сейчас? Настолько ли сирти кровожадны или их попросту вынуждают идти на верную смерть ради своих родных и близких? Он крепко зажмурил глаза, стремясь отогнать назойливые мысли и представил перед собой Нюру. Такой, какая она есть: худощавая пигалица, девчонка-подросток с широко распахнутыми изумрудными глазами, что смотрят на мир беззаботно и весело. Представил ее лукавую улыбку, мысленно провел рукою по волосам цвета воронова крыла и даже умудрился почувствовать их аромат. Да пропади они пропадом, все эти международные конфликты! Лично ему нет до этого ровным счетом никакого дела. Степан едет домой, к Нюре. Едет — и точка. А сирти с Империей уж сами как-нибудь между собой разберутся. Разбирались же они как-то задолго до появления Степана?

— Эй, служивый!

— Да, — Степан вздрогнул и потер глаза, которые открывались почему-то с явной неохотой.

— Приехали.

— Как приехали?

— А вот так. Ты проспал полдороги.

— Неужто и вправду спал?

— Спал-спал.

Степан громко отрыгнул, и возница поспешил отвернуться. Ничего себе амбре! И как с таким перегаром пред ясны очи начальства являться? А потом домой, к Нюре?

— Ох и зелье же у тебя, Савельич! Ядренее некуда!

— Ну дак и я о том же хотел тебе сказать, — возница хитровато улыбнулся. — Да вот не успел только. Ты ж его одним глотком высосал.

— Спасибо тебе, удружил. Ничего не скажешь. И что мне теперь делать?

— А ничего. На вот, пожуй, — он порылся у себя в кармане и торжественно вручил Степану горсть высушенных листьев, источающих стойкий аромат мяты.

— Помогает?

— Не помогало бы — не предлагал.

— Ладно, спасибо.

Степан положил пару листьев в рот, поработал челюстями, тщательно перемалывая их в труху, полученную зеленую кашицу проглотил и сделал пробный выдох. Нормально. Савельич на этот раз не поморщился, даже когда он дыхнул в его сторону.

— Где это мы?

— Что, не узнаешь места-то родные? Через пяток минут в лагере будем.

Действительно: вскоре фургон уже подъезжал к воротам тренировочного лагеря. Завидев, что в салоне находится раненый, охрана пропустила их внутрь без всяких проволочек, не озаботившись даже проверкой аусвайсов. Савельич доставил их прямиком к госпиталю, сдал Юрия на попечение санитаров и лишь потом укатил по своим делам, не забыв перед этим тепло попрощаться с каждым членом их группы. Женю с Дмитрием Степан сразу отправил в казарму, препоручив им свои вещи. Сам же предпочел остаться в госпитале. Присел в холле неподалеку от столика регистратора, облюбовав монументальное кожаное кресло, да так и застыл в нем, полностью уйдя в свои мысли.

— Вы по поводу Юрия Радченко? — средних лет медсестра в снежно-белом халате приблизилась к Степану. Брови ее вопросительно изогнулись.

— Да, — Степан отвлекся от созерцания лепнины на потолке и с тревогой посмотрел на нее.

— Не волнуйтесь, все в порядке. Ранение пустяковое, осколок уже вытащили. Через неделю будет бегать ваш воин, как раньше.

— Спасибо, — он позволил себе виновато улыбнуться. — Ничего, что я в таком виде расселся?

— Ничего, все нормально. Идите домой, вас там наверняка уже ждут, — женщина с состраданием смотрела на его изможденное лицо, которого давным-давно не касалась бритва.

— А откуда вы знаете?

— Знаю. Оттуда, откуда вы пришли, возвращаются редко, да и то только в том случае, если очень сильно желают этого.

— Еще раз спасибо большое. Ну я пойду?

— Идите-идите. Ничего не случиться с вашим Юрием. Его уже в палату перевели, скоро ужинать будет.

Ужин. Степан покинул больницу, удивляясь тому, как быстро летит здесь время. На улице было уже темно, но он зашел-таки в штаб, зная привычку Фридриха засиживаться на работе до позднего вечера. И он не ошибся: куратор и впрямь сидел в кабинете, склонившись над испещренной множественными обозначениями картой.

— Добрался-таки наконец! — он обрадовано вскочил со своего места, крепко облапил Степана за плечи и долго не выпускал из своих медвежьих объятий. — Да, потрепало тебя, я смотрю.

— Есть немного. Но вернулся зато. Целым и невредимым.

— Ну то что целым — я уже заметил. А вот невредимым ли — это мне завтра Нюра твоя доложит.

— Так уж и доложит, — Степан улыбнулся одними уголками губ. — На вот, держи, — на стол перед Фридрихом легла потрепанная карта. — Часть территории обследовать не успели.

— Догадываюсь почему. Буря?

— Да. Потрепала неслабо. Человека потеряли.

— Одного?

— В бурю одного.

Фридрих разложил на столе карту и некоторое время молча изучал пометки, сделанные на ней рукой Степана. Не поднимая глаз поинтересовался:

— Каково общее количество потерь?

— Два человека. Ряднов, Федотов.

— Повезло.

Степан непонимающе смотрел на друга. Тот словно уловил его взгляд — оторвался от карты и медленно, с расстановкой произнес:

— Когда я говорю повезло, значит — повезло. Во время этой операции мы потеряли восемнадцать из сорока шести групп. И это только на нашем участке фронта. Количество потерь в каждой уцелевшей группе в среднем составило шестьдесят шесть целых и семь десятых процента.

— По-нашему, это сколько? А то у меня голова что-то не варит, устал.

— Группа состоит из шести человек. Вот, считай, четверо из них не вернулись.

— Тогда и впрямь повезло, — Степан пододвинул стул поближе к столу Фридриха, сел.

Куратор закончил, наконец, заниматься картой, отодвинул ее в сторону и извлек из ящика стола непочатую бутылку шнапса.

— Нет, не хочу. Давай завтра?

— Ну, как знаешь. В девять ноль-ноль жду тебя у себя для более развернутого доклада. В одиннадцать ноль-ноль к особисту сходишь и в финотдел по дороге заглянешь по поводу премиальных — там твоя подпись в ведомостях нужна вроде бы. Все понял?

— Понял. Разрешите идти?

— Давай, иди. Нюрка там уже на пупке извертелась.

— Так она знает???

Рот Фридриха растянулся, обнажив в улыбке прокуренные зубы:

— А ты сам-то как думаешь? Сарафанное радио оно, брат, почище дивизионной разведки работает. Да, кстати, чуть не забыл: ходатайствовать буду о представлении тебя к награде — железному кресту за доблесть.

— Ну, спасибо, — Степан был всерьез озадачен. — Даже не знаю, что на это и ответить.

— А ничего пока не отвечай — рано.

Куратор вновь подвинул к себе карту, тем самым давая знать своему сержанту, что аудиенция закончена. Степан бесшумно прикрыл за собой тяжелую дубовую дверь и быстрой походкой направился к выходу. Миновал вестибюль с двумя охранниками, не спеша спустился по каменным ступеням, нащупывая их ногой. После яркого электрического света в кабинете Фридриха глаза его адаптироваться к вечерней полутьме пока не желали. Постоял чуток, освоился, мазнул безразличным взглядом по небу, сплошь усеянному чужими созвездиями, да и побрел себе дальше. Надоели они, если честно, созвездия эти. Втошнились можно даже сказать.

У ворот КПП его ждал сюрприз. Степан и не заметил его поначалу — уж слишком этот «сюрприз» был мал. Да и в тени стоял. Как тут углядишь? Но когда этот «сюрприз» с размаху натолкнулся на Степана, едва не сбив его с ног, он в одно мгновение подхватил почти невесомое тело, крепко прижал к груди и целовал до тех пор, пока не устали губы.

Нюра ничуть не изменилась: все та же девчонка-подросток с горящими глазами. Разве что волосы в косу заплела да похудела еще больше. Ну да ничего, откормим. Степан протянул охраннику аусвайс, подождал, пока тот не вернется к нему через выходное отверстие переносного терминала и, молча сунув черный кругляш в карман, понес свою драгоценную ношу через лес к деревне.

— Поставь меня на землю! — Нюра обрела наконец дар речи и теперь упиралась в грудь Степана кулачками, отчаянно стараясь высвободиться. — Поставь, кому сказано!

— Еще чего, — он лишь прибавил шагу да пощекотал губами ее маленькое ушко.

— Поставь, ну пожалуйста, — в голосе ее послышались просительные нотки, и Степан наконец сдался.

Едва оказавшись на твердой земле, жена тотчас же поправила задравшийся до неприличия сарафан и произнесла, сердито надув губы:

— Поворачивай, назад пойдем.

Брови Степана от удивления поползли наверх:

— Это еще почему?

— Потому что у ворот лагеря осталась Евгения, и если ее сейчас задерут волки, то я тебе этого никогда не прощу!

— Погоди, а зачем нам нужна Женя? — он никак не мог взять в толк с какой стати Нюре понадобился снайпер из его группы и вообще, что делает Женя у ворот лагеря, если она давным-давно должна почивать в казарменной койке. Абракадабра какая-то!

— Ну что ж ты у меня такой глупый? — видя, что Степан так ничего и не понял, она разжевала ему словно маленькому ребенку: — Евгения — беременна. И теперь она будет жить с нами!

От столь сногсшибательной новости Степан словно к земле прирос. Постоял с минуту, глядя на Нюру, затем произнес одеревеневшими, словно не своими, губами:

— Как беременна? У меня же с ней ничего не было!

— С козой — то? Не сомневаюсь.

— С какой козой?

— Нашей козой. Я ее сюда привела.

— Ах с козой… — теперь до него постепенно начало доходить. — Я и не знал, что ее Женей зовут.

— Евгенией, — автоматически поправила Нюра, и они пошли рука об руку туда, где уже слышалось жалобное блеяние.

Обратно к деревне они добирались уже втроем. Степан шел посередине, правой рукой обнимая любимую за плечи. По левую сторону вышагивала коза, то и дело путаясь под ногами да норовя попробовать на вкус его штанину. С удивлением Степан вдруг осознал, что именно сейчас, именно в этот момент он абсолютно и бесповоротно счастлив.

— Между прочим, ты можешь сейчас загадать желание, — Нюра прижалась к нему еще плотнее, и Степана окатила такая волна нежности, что даже в груди защемило.

— Почему же?

— Ну… ты идешь между двумя беременными женщинами.

— Серьезно? Но ведь как бы рановато еще. Откуда узнала?

— Чувствую.

— А, ну если чувствуешь…

— Что, не веришь, да? — она обиженно засопела ему в плечо.

— Верю, конечно верю, — вдали показались огоньки деревни, но домой спешить отчего-то решительно не хотелось. — А давай еще куда-нибудь сходим?

— И думать забудь. Ходок, тоже мне. Ты же еле ноги переставляешь!

Обидно, конечно, но Нюра была действительно права. Накопленная за все эти дни усталость тяжким грузом легла на его плечи, придавливая тело к земле. Чем ближе к дому, тем менее Степан находил в себе сил, чтобы двигаться дальше. Даже на Нюру стал опираться. Ненавязчиво так, чтобы не заметила. Завидев контуры родного дома, заставил себя прибавить шагу и вскоре собственноручно распахивал жалобно скрипнувшую калитку. Сразу видно, что хозяина дома не было: ни смазать некому, ни подправить. Ну да ладно, завтра. Все завтра.

В доме за время его отсутствия ничего не изменилось. Вся мебель стояла на своих местах — там, где он ее и помнил. Деревянные полы надраены до зеркального блеска. Посреди комнаты стол, сервированный на две персоны. Надо же, и когда только успела?

— Есть будешь?

— Конечно, буду. И искупаться бы — воняю как мерин.

— Хорошо, я мигом воду нагрею.

Она заметалась около печки, растапливая ее да наполняя водой высокий чан. Степан же решил прилечь на кровати, пока суд да дело. Прилег — и тотчас же провалился в глубокий сон.

Проснулся он ни свет ни заря. Долго лежал с открытыми глазами, постепенно приучая себя к мысли, что он, наконец, находится дома. Осторожно повернул голову. Нюры рядом с ним не было. Зато на подворье послышались звуки перебранки. Что там происходит в конце концов? Степан сбросил с тела одеяло, не без удивления констатировав тот факт, что теперь он был абсолютно наг. Вскочил, прошелся по комнате в поисках одежды и, не найдя ничего более подходящего, облачился в старые форменные брюки да длинную холщовую рубаху навыпуск.

Нюра долго и со знанием дела отчитывала козу. Степан, стоя на крыльце, только диву давался: словарный запас его жены мало того, что был воистину неиссякаем, так еще и изобиловал такими терминами и оборотами речи, которые молодая, приличная девушка из хорошей семьи знать как бы и не должна. Он и сам, конечно, не прочь был временами ввернуть крепкое словцо, но чтобы вот так… Да, ему еще многому придется научиться у Нюры.

— Что за шум, а драки нет? — произнес он наконец, заметив, что энтузиазм у любимой потихоньку идет на убыль.

Нюра, оказывается, только сейчас увидела Степана. Щеки ее вмиг стали пунцовыми, глаза стыдливо забегали из стороны в сторону.

— Ты что, тут был все это время?

Степан с серьезным видом кивнул.

— Ой стыдно-то как!

Ага, стыдно ей, держи карман шире. Глаза-то хитрющие. На публику играет небось. В данном случае, на него с козой.

— Я больше так никогда не буду, честное слово!

Простить ее, что ли, или непрощенной пускай побегает пока?

— Ладно, — смилостивился наконец Степан. — Прощаю.

— Вот спасибо то! Ну и Евгению тогда прости заодно!

— А что Евгения?

Одно маленькое, но очень пакостное предчувствие посетило Степана, и теперь протягивало к нему свои мохнатые лапки.

— Да так. Форму твою немного подпортила. Я ее постирала спозаранку, на просушку вывесила, а она тут как тут. Еле спасти успела.

— Так все-таки успела? — он позволил себе облегченный выдох.

— Ну, то что осталось — да.

— Так, показывай, давай. Ах ты ж мать честная!!! — Степана затрясло мелкой дрожью, когда он увидел то, что протягивала ему Нюра. Кусок рукава. И больше ничего. Просто долбанный кусок рукава. Теперь уже Степан набросился на козу, а Нюра, скрестив руки на груди, с интересом слушала его словоизлияния.

— Полегчало?

— Да.

— Ну тогда завтракать пойдем.

— Нет, искупаюсь сначала.

— Так я же воды не успела нагреть!

— А и не надо. В холодной даже лучше.

Оно и вправду. Даже сейчас, ранним утром, жара на улице стояла немилосердная. Да что там на улице! В доме тоже было не продохнуть — только сквозняками и спасались. Пораспахивали все двери-окна, да так и держали круглые сутки.

— Нюр, а зима у вас здесь бывает?

— Зима то? — она сморщила лоб словно вспоминая. — Да, бывает. Как не бывать? Декабрь, январь и февраль. У нас второй урожай картофеля как раз тогда поспевает. И редиска в это время года тоже хороша: ни пустот в ней, ни трещин, и горечь не так сильно чувствуется.

— То есть снега нет? — уточнил Степан на всякий случай.

— Нет конечно. Мне про него отец когда-то рассказывал. А ты сам-то снег видел?

— Видел. Ладно, пойду, искупаюсь. Мне в лагере на девять утра надо быть.

Он подошел к ванной, установленной на кирпичах в увитой виноградом беседке, включил насос и она стала довольно быстро наполняться холодной, как лед, колодезной водой. Нюра подкралась к нему сзади, обхватила за талию руками:

— А что ты оденешь?

— Погоди, а коза камуфляжку тоже того…съела?

— Нет, — она весело рассмеялась, глядя на его испуганное лицо. — Я сняла ее от греха подальше. Да и высохнуть она успела уже.

— Ну и слава тебе, Господи, — в одно мгновение избавившись от одежды, Степан плюхнулся в воду, обдав окружающее пространство целым фонтаном брызг. Злорадно усмехнулся: истошный визг жены показался настоящей музыкой для его ушей.

— Ах ты вот так значит, да? — Нюра попыталась ухватить его за ухо, но тут же была поймана и водворена к нему в ванную.

— Ага, именно так. А теперь и вот так еще.

Отбиваться от цепких рук Степана она уже и не пробовала. Только мелко подрагивала: то ли от вожделения, то ли просто от того что вода была холоднее некуда, а может от того и от другого вместе.

В кабинете куратора сидели трое: сам Фридрих, молодая стенографистка с некрасивым, вытянутым, словно лошадиным, лицом да длинными наманикюренными ногтями, и розовощекий, круглолицый майор с неизвестными Степану эмблемами рода войск на петлицах.

— Знакомьтесь.

— Майор Терещенко. Особый отдел.

Степан крепко пожал протянутую руку и вопрошающе уставился на девицу.

— Хадувиг Пройсс, — Фридрих Подольский сам представил ее и приглашающее указал на стул посреди комнаты.

От самой же Хадувиг Степан удостоился лишь короткого кивка. Инициативу взял в свои руки майор Терещенко. Со Степаном он говорил подчеркнуто официально, слегка картавя при этом слова. Глаза его из-под набрякших век смотрели вполне миролюбиво и даже с толикой некоего уважения.

— Степан Махров, — слова, несомненно, были адресованы так же и стенографистке, пальцы ее тотчас же забегали по клавишам клавиатуры. — Опишите полностью, с первого до последнего дня ваши действия и действия членов вашей группы с того момента, когда вы оказались в тылу противника. Рассказывайте максимально подробно, не упуская ни малейших, даже самых незначительных, с вашей точки зрения, деталей.

Степан молча кивнул, устраиваясь поудобнее на жестковатом казенном стуле и, уставившись в одну точку, начал неторопливо излагать события в хронологическом порядке. Подробно рассказал об убиенном им сирте, о найденных селениях, о смерти Федотова от руки свихнувшегося Хохленко, о дирижабле, потерпевшем крушение, об убийстве Алексея Ряднова буревеем. Не забыл упомянуть об Улуше, но как-то вскользь, словно о чем-то незначительном. Акцентировать внимание на самом факте контакта с представителем враждующей стороны ему очень не хотелось. Напоследок выложил на стол горку аусвайсов, снятых с мертвых летчиков «Люфтваффе», аусвайс Хохленко и найденного в один из первых дней трупа офицера вермахта. Отдельно положил аусвайсы Игоря с Алексеем.

— Ну вот, кажется, и все, — он посмотрел на особиста и уловил в его глазах такой неподдельный интерес к собственной персоне, что сразу же понял: нет, не отвертеться ему таким вот простеньким рассказом. Вытянет из него майор все жилы, все соки выжмет, но добьется еще более конкретной информации. И дернул его черт рассказать об Улуше! Как думал — так оно и вышло.

— А Улуша… Расскажите еще раз подробнее, когда и при каких обстоятельствах произошел у вас с ней первый контакт.

Степан тяжко вздохнул. Глянул на Фридриха — тот был серьезен, как никогда.

— Она сама вышла на нас. Преследовала какое-то время, дождалась темноты, а затем похитила весь имеющийся у нас на тот момент в наличии провиант и воду, — про нож Радченко он дипломатично решил умолчать.

— Вот значит как.

— Да. Следующим днем пришла на нашу новую стоянку в лесу и все вернула. В целости и сохранности.

— Странно. Очень странно, — глазки особиста масляно заблестели. Степан его уже ненавидел, авансом. — И как вы думаете, чем можно объяснить ее странное поведение?

— А ничем. Сиртя — она сиртя и есть.

— Ну что ж, логично. И после этого инцидента, говорите, она все время была при вас? Вы не отрицаете этот факт?

Взгляд Фридриха Подольского стал чернее тучи.

— Нет, не отрицаю, — Степан спокойно глядел в глаза особиста, мысленно посылая того к черту. Тыловая крыса, мать его. Таких тварей пруд пруди на его приснопамятной Родине. Сейчас, наверняка, запугивать станет.

— Хорошо. Интересовалась ли она тем, что вы делаете? Принимала участие в вылазках к поселениям сиртей?

— Принимала. Причем самое непосредственное. Можно воды?

— Да, конечно.

Фридрих молча налил воды в граненый стакан, подошел и вложил его в протянутую руку Степана. А, ладно, была не была! И он рассказал про то, как сиртя весьма нетрадиционным способом спасла его группу, когда трое бойцов попали в окружение у одного из поселений врага.

Установилась мертвая тишина. Лишь через какое-то время майор снова нашел в себе силы подать голос:

— Откровенно говоря то, что вы нам только что рассказали, скорее напоминает детскую сказку, чем рапорт руководителя разведгруппы. Пускай даже новоиспеченного, — видя, что Степан желает вставить свое слово, Терещенко затараторил еще быстрее, по-бабьи размахивая перед собой короткими руками, заканчивающимися толстыми, мясистыми пальцами. — Ну сами посудите: прямо перед глазами, под самым носом значительно превосходящего по силам противника вы стали в кружок, взявшись за руки, и сразу же сделались невидимы! Я правильно вас цитирую?

— Именно так все и было, — Степан допил воду и с такой осторожностью поставил стакан на край стола, словно тот был хрустальным.

— Вы-то сами верите в то, что говорите?

— Какой мне смысл лгать? Я мог вообще умолчать о сирте и давно спокойно бы сидел уже дома, не находите? И почему вы так яростно отрицаете наличие паранормальных способностей у дикарей? Они ближе к природе и, следовательно, в этом отношении могут быть гораздо развитее нас. Теорию эволюции разума Хешбеля не читали случаем?

Особист как-то по-новому взглянул на Степана:

— То есть вы уверяете нас сейчас, что сирти в настоящее время обладают технологией невидимости, которая позволяет им незамеченными пересекать оборонительные рубежи Империи?

— Не все. Отдельные личности. Но в целом — да, такое возможно.

— Спасибо большое. Вы очень помогли. — Терещенко скомкано попрощался с Подольским, пожал руку Степану и быстро направился к выходу в сопровождении стенографистки.

Фридрих устало откинулся на спинку кресла, извлек из пачки сигарету и, не прикуривая, завертел ее между пальцев:

— Да, ну и наломал же ты дров, приятель.

Степан безразлично пожал плечами:

— Что, возможны последствия?

— Даже не знаю. Случай беспрецедентный, можно сказать единственный в своем роде. По идее, за сотрудничество с врагом трибунал светит. С другой стороны — законом данное правонарушение не предусмотрено. Повторюсь: прецедентов подобных твоему в Империи еще не было.

— Ноль контактов? Это точно?

— Именно. Уж поверь мне — абсолютно точно.

— Ну и в чем тогда проблема? Нет закона — следовательно инкриминировать мне нечего. Пожурят, по допросам подергают, да и отпустят с миром. Я тебе больше скажу: их моя скромная персона интересует теперь мало. Сиртя с ее паранормальными способностями — это да. Наличие потенциальной угрозы со стороны таких как она адептов прослеживается вполне четко.

— Дело говоришь, — Фридрих усмехнулся в усы. — Я тоже заметил с какой скоростью Терещенко испарился. Наверх побежал докладывать, не иначе. Да и насчет угрозы ты прав. Только не потенциальная она, а самая, что ни на есть настоящая.

Тут уже Степан посмотрел на куратора с недоумением:

— Ты это сейчас о чем?

— О том же, о чем и ты. Если принять во внимание то, что твой доклад о паранормальных возможностях сиртей чистая правда, объяснимыми становятся множество несчастных случаев со смертельным исходом, как среди мирного населения, так и в военной среде.

— Несчастные случаи тут каким боком подмешаны? Мы о невидимости говорили.

— Да, конечно, невидимость. А ты уверен, что твоя знакомая сиртя только это и может?

— Да ну, бред какой-то! — Степан от возмущения даже со стула вскочил, едва не зацепив при этом рукой стоящий на краю стола пустой стакан. Уж в чем в чем, а в хладнокровных убийствах он подозревать Улушу ну никак не мог. — Не убивала она никого, точно тебе говорю!

— Думаешь? — подкурив наконец свою сигарету, Фридрих с наслаждением вдохнул чуть сладковатый дым. — А что ты скажешь насчет асфиксии с летальным исходом одновременно у семерых солдат, включая унтер-офицера вермахта? И это не единственный случай, поверь. Их сотни.

— Все равно должна быть тому какая-то иная причина, — Степан уперто стоял на своем, хотя червоточина сомненья уже крепко угнездилась в его душе. Асфиксия — вот ключевое слово. Удушье. Он прикрыл глаза рукой, словно защищаясь от нахлынувших воспоминаний. А ведь было дело. В тот день, когда появилась Улуша, он и сам тогда едва не задохнулся. Совпадение? Как знать. Если могла — то почему не убила? Что заставило ее передумать в последний момент?

— Ты в порядке? — в голосе Подольского слышались тревожные нотки.

— Да. Жара замучила. Никак не привыкну к особенностям местного климата.

— В госпиталь сходи. Там тебе пилюли какие-то дадут. Говорят — помогает.

— Нет уж, спасибо. Я лучше домой. Да и в финотдел зайти бы не помешало. К особисту, я так понимаю, сегодня уже заходить не стоит?

— Нет. Незачем туда заходить. В финотделе я тоже уже договорился: тебе всю сумму на счет перечислили.

— Вот спасибо! — Степан, обрадованный, пожал руку друга и поспешил удалиться.

Так, куда теперь? Он брел по центральной аллее лагеря почти не глядя по сторонам, полностью погруженный в свои мысли. К Юрию в госпиталь зайти надо? Надо. И Женю с Димой проведать бы. Привык он к ним, если честно. Слишком многое было пережито вместе. А дома Нюра ждет не дождется. Ее бы тоже и полученной премией обрадовать, и сводить куда-то. Совсем она без него дома засиделась. А еще Степан хотел посетить город. Не поселок городского типа, не деревеньку вроде Сусанинки, а именно город. Настоящий. С толпами на улицах, с рядами магазинов, полки которых уставлены всевозможными товарами. С той своеобразной атмосферой бурной деятельности, которая присуща лишь большим городам.

Чисто случайно на глаза ему попала вывеска от продуктовой лавки, и он, не долго думая, вскоре уже сворачивал в ее сторону.

— Бананов бы мне. С килограмм. И апельсины, если есть, тоже взвесьте.

Сухая как жердь девица в полинялом переднике, что стояла к нему спиной пересчитывая пол-литровые банки с маринованными огурцами, повернулась, являя Степану свое лицо, изуродованное длинным белесым шрамом. Левый глаз у нее отсутствовал напрочь, как, впрочем, и одна из рук, которую вполне успешно заменял хитроумный деревянный протез с суставчатыми пальцами.

— Молодой человек, бананов у нас нет, не сезон, — голос у продавщицы, вопреки ожиданиям, оказался очень приятным. Не портил его даже легкий немецкий акцент. — Возьмите кляйнберны, если хотите, они в этом году удивительно сочные.

— Кого взять? — Степан слегка опешил от неизвестного названия.

— Ну вот, сразу видно, что вы человек неместный, — девица отошла чуть поодаль и ловко подхватила из стоящего на полу подле прилавка большого картонного короба крупный плод с темно-синей кожурой. — Попробуйте, очень советую. Пусть эта дегустация станет вашим маленьким гастрономическим приключением, — тонкие бескровные губы ее изогнулись в улыбке. — Ну как, рискнете?

— Даже не знаю.

Плод был величиной с голову годовалого ребенка, слегка сплюснут по бокам и покрыт тончайшими розововатыми ворсинками. Мягкими, как шелк. Степан ощутил это, когда принял его из рук девушки. Зачем-то взвесил в руке, понюхал. Запах резкий, но неприятным не кажется. Правда и знакомым его тоже не назовешь. Нет в нем ничего знакомого, а, следовательно, и сравнивать не с чем.

— А давайте вместе попробуем? Я заплачу, — предложил он девушке, и та залилась таким заразительным смехом, что Степан вынужден был и сам улыбнуться.

— Надо же, а с виду такой бравый вояка! Ладно уж, — она в мгновение ока освободила плод от шкуры, нарезала ломтями, словно арбуз и расположила их на расписном деревянном подносе. — Пробуйте.

Степан еще раз с недоверием принюхался, в сердцах махнул рукой, мол, будь, что будет и, выбрав дольку потоньше, вгрызся в сочную нежно-розовую мякоть с тонкими белыми прожилками. А ведь вкусно, черт побери! Сладко и вместе с тем кислинка чувствуется. Нет, не описать ему этот вкус, ну никак! Девица тоже прикипела к подносу и очень скоро они полностью уничтожили все его содержимое.

— Дайте-ка мне штук пять этих ваших кляйнбернов, — невнятно пробормотал Степан, пережевывая последний кусок удивительного плода и протягивая руки к полотенцу, которое продавщица предусмотрительно выложила на прилавок.

— Ну вот видите! Я была уверена, что вам понравится. Апельсины давать?

— Да. Мне товарища в госпитале навестить надо. Может еще что присоветуете для поднятия его боевого духа?

— Сильно ранен? — в глазах его собеседницы светилось такое искреннее сочувствие, которое может испытывать лишь человек, сам выстрадавший немало.

— Ранение пустяковое. Осколок в ногу поймал, когда линию фронта переходили.

— Так значит вы уже успели повоевать?

Степан усмехнулся:

— Разок только. Вчера с задания вернулись.

— Ясно. Рейд по неподконтрольной Империи территории с целью обнаружения мирных поселений сиртей? — она подчеркнуто выделила слово «мирных».

— Для простого продавца продуктовыми товарами вы отлично информированы, — попробовал было отшутиться Степан и вдруг добавил совершенно неожиданно для самого себя: — И умны.

— Спасибо, — улыбалась девушка легко и непринужденно. Так, словно они сто лет были знакомы. Странное дело: не портили ее ни отсутствие глаза, ни руки, ни болезненная, едва ли не анарексическая худоба. Было в этой девушке то, что люди, так и не найдя для неуловимой, осязаемой лишь духом черты более подходящего определения, привыкли называть харизмой. — Берите ваши апельсины с кляйнбернами и смело можете идти в госпиталь. Больше вашему другу врядли что-либо потребуется — кормят там просто отлично.

— Еще раз спасибо вам большое за все, — Степан протянул девушке аусвайс для оплаты и задумчиво прикусил губу. — Не могли бы вы глянуть, сколько у меня на балансе? А то только что премиальные свои первые получил и теперь вот сгораю от нетерпения: сколько?

— Не проблема, — терминал на прилавке проглотил «таблетку» аусвайса практически бесшумно и тотчас же выплюнул, словно ему не понравилось угощение. — У вас на счету в настоящий момент одна тысяча шестьсот восемьдесят два имперских рубля и сорок четыре копейки.

— Это много?

— Очень много. Можете кутить смело.

— Нет, не могу, — Степан с серьезным видом принял из рук девушки аусвайс и пару бумажных пакетов с фруктами. — Я женат.

— Ну вот, а говорите, что недавно здесь.

— Так я и правда недавно. Кстати, а хотите я вас с женой познакомлю? Чаю попьем, поболтаем.

— Думаете, откажусь? — она убрала поднос под прилавок и протянула здоровую руку для рукопожатия: — Ильса.

— Очень приятно. Степан, — рука у девушки оказалась на удивление твердой. — Ну тогда я зайду за вами вечером?

— Заходите, конечно. Я в шесть заканчиваю.

— Ну вот и договорились. Ладно, побежал я. Вы уж извините, что так скоро, но дел просто невпроворот.

— Удачи.

Он покинул помещение магазина, чувствуя на себе ее доброжелательный взгляд. Надо же, вот оно как, значит. Уже начал обзаводиться друзьями, знакомыми. Так и прирастают к новому месту, прикипают намертво, что и не отдерешь.

— Кого я вижу! — Юрий, завидя Степана, даже с койки сделал попытку вскочить.

— Куда это ты? А ну лежать!

— Ну вот, сразу видно, командир явился, — подал голос с соседней койки хлипкий мужичонка с повязкой, накрест пересекающей его впалую грудь.

— Командир, кто же еще? Да вы присаживайтесь.

— А что, и присяду, — он вручил Юрию пакеты с фруктами и, подхватив из угла палаты табурет на толстых деревянных ножках, уселся подле кровати больного: — Ну как? Я слышал, ты на поправку идешь.

— Да не ранение это, а так, сплошное недоразумение! Сами посудите, — Юрий высунул из-под одеяла волосатую, словно у сатира, ногу и принялся ею мотылять из стороны в сторону, рискуя сорвать повязку, которая и так, казалось, держалась на одном честном слове. — Домой хочу. В казарму то есть, — поправился он и с удвоенным энтузиазмом продолжил начатое дело, раскачивая своими телодвижениями кровать словно попавшую в бурю шхуну.

— Прекращай, давай, — Степан не без труда утихомирил подчиненного. — Обход был?

— Был обход. Эта выдра очкастая сказала, что выпустит меня отсюда не меньше, чем через неделю.

— Так уж и выдра?

— Выдра самая натуральная. Битый час расспрашивала, чем переболел в детстве, кем работал в своем мире, был женат раньше или нет… Все жилы вытянула, а под конец еще и на неделю в госпитале оставить пригрозила, если буянить не перестану.

Степан ухмылялся. Втайне поражаясь наивности друга:

— Ты не подумал, что она просто знакомство завязать с тобой хочет?

— Кто? Она? — Юрий едва не задохнулся от негодования.

— Она-она! Ты вот попробуй по-хорошему с ней как-то, поласковее. На свидание пригласи. Конфеты, цветы… Если конечно из госпиталя желаешь пораньше выйти.

Юрий задумчиво почесывал пятерней висок, обдумывая новую для себя мысль. Черные, как смоль, брови на его покатом лбу сошлись к переносице, образуя известную букву английского алфавита.

— Ну все, пока. Пора мне, — Степан, видя, что Юрий с головой ушел в собственные мысли и теперь совершенно не обращает на него внимания, бочком протиснулся к двери, махнув напоследок рукой соседу по палате.

У госпиталя он нос к носу столкнулся с Дмитрием и Женей. Обрадовано облапил обоих, Женю даже в щеку поцеловал — уж очень шло ей короткое пепельно-серое платье, плотно облегающее ладно скроенную фигурку.

— Ну как там наш Козлоходик? — Женя до сих пор так и не смогла заставить себя забыть прозвище, метко данное Юрию Улушей.

— Буянит. Домой просится. Говорит: жизнь без вас ему в тягость, а, значит, и незачем влачить свое жалкое, бессмысленное существование.

— Все шутите? — зардевшись от поцелуя Степана, она теперь не знала куда девать руки.

— А вы зайдите, проверьте. Вижу, что и гостинцы ему принесли?

— Ага, принесли, — прогнусавил Бавин, баюкая в руке внушительных размеров сверток, в котором угадывались уже знакомые Степану округлости.

— Правильно. Кляйнберны — фрукты хорошие и чрезвычайно полезные для молодого, растущего организма, — он изобразил шутливый полупоклон Диме, галантно поцеловал руку вконец растерявшейся Жене и поспешил удалиться, оставив их в полнейшем недоумении.

Вот так. А теперь к Нюре. И желательно прибавить скорости, чтобы успеть вовремя к обеду. Точнее нет: теперь уже к ужину. Степан и не заметил, как быстро пролетело время. Только сейчас он вспомнил, что пригласил в гости свою новую знакомую — Ильсу из продуктового магазина. Раскрыл луковицу часов и обомлел: без пятнадцати шесть.

— Так вот вы где! Я уже грешным делом подумала, что вы позабыли о своем приглашении, — Ильса стояла неподалеку от здания магазина, прислонившись спиной к раскидистой пальме с узловатым, сплошь покрытым шарообразными вздутиями, стволом.

— Простите, совсем забегался, — Степан остановился, с трудом переводя дух, затем взял под локоть девушку и повел ее по боковой аллее в сторону контрольно-пропускного пункта. — Мы в Сусанинке живем. Это совсем рядом.

— Могли бы и не говорить, — полной грудью вдыхая посвежевший к вечеру воздух, Ильса откровенно наслаждалась прогулкой.

Впрочем, вечер и вправду был великолепен. Закат окрасил небеса в огненно-красный цвет, суля к завтрашнему утру сильный восточный ветер. Уходящее солнце уже не слепило: лишь ласково касалось лиц двух путников, которые молча брели по аллее, вбирая в себя чарующую прелесть готовящегося ко сну удивительного, неповторимого мира.

Первой нарушила молчание Ильса:

— Скажите, вы счастливы?

Счастлив ли он? Пожалуй, что да, счастлив. Степан так и не ответил ей, слегка озадаченный странностью заданного вопроса.

Она поняла его молчание по-своему:

— Я тоже. Удивлены?

— Не очень. Счастье — достаточно аморфная субстанция. Никогда не узнаешь, глядя на человека, счастлив он или всего лишь делает вид, что счастлив, зачастую не признаваясь в этом даже самому себе.

Их беседу прервал солдат у контрольно-пропускного пункта, бесцеремонно затребовавший аусвайсы для осуществления идентификации личностей. Дальше они шли уже молча и лишь подходя к дому Ильса спросила с легким смущением в голосе:

— А ваша жена не обидится на то, что вы вот так, без предупреждения, привели в дом совершенно постороннюю женщину?

— Ну почему сразу постороннюю? — Степан сделал большие глаза. — Мы же с вами кляйнберны вместе ели!

Нюра копалась на огороде, увлеченно выпалывая из гороховой грядки редкий бурьян. Завидев девушку рядом со Степаном, она напряглась поначалу, затем лицо ее озарилось радостной улыбкой:

— Ильса, какими судьбами?

— С мужем твоим сегодня познакомилась, он и пригласил в гости. Чаю грозился налить и женой-красавицей похвастать. Ты же знаешь, мужики это дело любят.

— Ага, любят. Раньше за ним правда такого не водилось. Да вы проходите в дом, я сейчас.

Степан усадил гостью за стол, а сам принялся растапливать печь. Дело не клеилось. Дрова, будучи совершенно сухими, упорно не хотели разгораться.

Ильса деликатно кашлянула в кулак:

— Простите, что вмешиваюсь, но не могли бы вы вон ту заслонку открыть? А то тяги не будет.

— Какую заслонку?

— Эту, — приблизившись к печи, она стала на цыпочки и потянула на себя едва заметную округлую рукоять, что располагалась у самого потолка на дымоходе. — Вот так.

Действительно: пламя разгорелось почти сразу, с неуемной жадностью поглощая сухие, как порох, дрова. Степан выругался сквозь зубы и вдруг ощутил на своем плече узкую ладонь Ильсы. Развернулся резко, словно ошпаренный, и встретился с ее холодным, оценивающим взглядом.

— Степан, прежде чем вернется ваша жена, я хотела бы узнать от вас ответ на один жизненно важный для меня вопрос: как вы относитесь к имперской политике по отношению к коренным жителям этой планеты?

— Почему вам так важно знать мое мнение? — ответил он вопросом на вопрос, желая потянуть время для того, чтобы собраться с мыслями. Итак, Ильса — работник Особого Отдела. Приставлена к нему с целью проверки на политическую благонадежность молодого, подающего надежды сержанта. Сходится? Вполне. Отыграла свою роль девушка попросту замечательно. Ненавязчиво познакомилась, втерлась в доверие. Ай да Терещенко! Ай да молодец! Такие кадры у себя прикормил!

— Вы здесь человек новый, — взгляд ее несколько смягчился, — а, следовательно, свободны от влияния местных стереотипов. Итак?

— Даже не знаю, что и сказать. Неожиданно как-то все, спонтанно. Да и для того, чтобы мнение собственное составить, необходимо наличие определенного количества информации. Вы не находите?

Ильса не сдавалась:

— А вы все-таки попробуйте!

— Хорошо, я попробую, — Степан подхватил с печи кипящий чайник, разлил кипяток по чашкам, добавив туда янтарной жидкости из неказистого заварника. Приглашающе махнул рукой Ильсе, и та робко присела на краешек стула, вплотную сведя ноги словно школьница на уроке ботаники. — Давайте рассуждать вместе: я достаточно молод, у меня есть жена, которая готовится стать матерью. У меня есть дом. Не хоромы, не люкс в шестизвездочном отеле, но, тем не менее, место, в котором чувствую я себя легко и комфортно. За работу мне платят деньги, и немалые. Сами говорили: кутить на них можно сколько вздумается. Иначе говоря: всем я доволен и все меня устраивает. Теперь по поводу того, что касается политики: образцовым государством в моем понимании является то, которое в первую очередь заботится о финансовом благосостоянии своих граждан. А притесняют дикарей, не притесняют — это, между нами говоря, дело десятое. Естественный процесс. Эволюция, можно сказать. Я достаточно ясно выразил свое мнение?

— Более чем, — Ильса добавила в чашку сахара и теперь задумчиво помешивала его резной чайной ложкой.

В избу пулей влетела Нюра: краснощекая, запыхавшаяся, но зато с красиво уложенными волосами и вымытыми руками.

— Не выпили еще чай? Я пирожков с малиной у соседки выпросила для такого случая.

— А ну-ка давай сюда! — Степан мигом вскочил со своего места, выхватил из рук Нюры объемистый пакет и высыпал его содержимое на первый попавшийся поднос.

— Нет, спасибо большое, но мне уже пора, — Ильса отставила в сторону недопитый чай, скомкано попрощалась и вышла, оставив Нюру в полнейшем недоумении.

— Ты зачем девушку обидел? — насела она на Степана.

— Да ничем я ее не обижал! Она задала мне вопрос — я ответил. На этом все.

— Какой вопрос?

— Как я отношусь к имперской политике и вообще счастлив ли я.

— Интересно. Ну и что ты ей на него ответил?

Степан подхватил жену на руки, усадил к себе на колени и, найдя под иссиня-черными волосами ее маленькое розовое ушко, нашептал в него все то, что он говорил Ильсе.

— Странно. Не понимаю, — Нюра, пригревшись в объятиях Степана, несколько утихомирилась. — Кстати, а что ты знаешь об Ильсе?

— Ничего не знаю кроме того, что она продавец в продовольственном магазине.

— Она тебе не рассказала?

— О чем именно она должна была мне рассказать?

— Даже не знаю. Ну хотя бы о том, что в прошлом Ильса — бригадный генерал имперских вооруженных сил.

Вот те раз! Сказать, что Степан был огорошен — значит ничего не сказать. Ильса, худая, изможденная калека с единственным глазом и протезом вместо правой руки — и бригадный генерал? Немыслимо. Выдал бы ему эту информацию кто-то другой, не Нюра — не поверил бы ни за какие коврижки, непременно поднял завравшегося шутника на смех.

— Ты уверена? — выдавил он наконец.

— Естественно, уверена. Бригаденфюрер в отставке, Ильса Келлерман по сей день пользуется уважением в ставке Верховного Главнокомандующего. Ее неоднократно просили вернуться к занимаемой должности, но раз за разом получали вежливый отказ.

— Погоди, она в отставку по ранению вышла?

— В том то и дело, что нет. Сама, по собственному желанию. В то время эта новость прогремела подобно разорвавшейся бомбе.

— Не понимаю…

— Не ты один! — Нюра, посмеиваясь, слезла с коленей Степана. — Хочешь что-нибудь посущественнее, чем пирожки? Ты же не ел целый день.

— Нет, спасибо, — рассеянно поглаживая край скатерти, он не переставал думать о женщине со столь странной, неординарной судьбой. Сколько ей лет, интересно? Спросить у Нюры? Впрочем, какая разница? Гораздо более его сейчас заботило, почему Ильса заинтересовалась именно его скромной личностью. Крайне маловероятно, что экс бригаденфюрер все свое свободное время посвящает работе на Особый Отдел. Не того полета птица, да и характер не тот. С другой стороны: что Степан знает о ее характере? Сколько раз обжигался, думая, что понимает, видит человека насквозь, а в итоге тот преподносил настолько неожиданные «сюрпризы», о которых и вспоминаешь то не иначе, как с омерзением. Ладно. Поживем — увидим, что за фрукт такой: Ильса Келлерман.

За вечер они с Нюрой умудрились слопать все пирожки, запивая их ароматным крупнолистовым чаем. Выращивали его здесь же, на одной из ближайших ферм, что кольцом опоясывали и саму деревню, и тренировочный лагерь с одноименным названием. Затем долго танцевали: Нюра учила Степана танцу, сплошь состоявшему из нелепых подпрыгиваний, книксенов и размашистых движений руками. Вконец умаявшись, он с трудом доковылял до кровати и хотел было уже отойти ко сну, как вдруг вспомнил о полученной сегодня премии. Не без гордости озвучил сумму прижавшейся к нему сбоку Нюре, и та обрадовано затараторила что-то насчет завтрашней поездки в город. Что именно — Степан разобрать так и не успел. Уснул мгновенно, крепко и без сновидений, словно медведь в берлоге, переживающий студеную зиму.

Утро выдалось на редкость приятным. Всю ночь без остановки шел ливень, прибивая пыль к земле да орошая измученную долговременной засухой почву. Воздух, хотя и все еще чуть тяжеловатый, тем не менее радовал относительной свежестью. Степан долго брился, приводя себя в порядок. Не поленился стать и под холодный душ. Это нехитрое действо не только придало ему сил, но и вызвало такой зверский аппетит, что заспанная Нюра едва успевала курсировать от печи к столу да от стола к подполу, извлекая оттуда все новые и новые яства.

Оделись красиво, словно на праздник. Степан вырядился в карамельного цвета костюм, принадлежавший ранее покойному отцу Нюры, а теперь вот по наследству, можно сказать, перекочевавший к нему в бессрочное пользование. Пиджак едва заметно жал: самую малость, в подмышках. Особую же тревогу внушали Степану брюки. Те были откровенно узки и едва ли не трещали по швам, когда он, покраснев от натуги, застегнул-таки их на все пуговицы и сделал несколько пробных шагов по комнате.

— Маловат, — с неудовольствием вынуждена была признать Нюра. — Но тебе очень идет.

— Думаешь? — он с опаской присел на краешек стула и был немало удивлен: брюки выдержали испытание с честью. — Далеко до города?

— Не очень. Семь — восемь часов хода при условии, если лошади свежие. А там мы тебе, первым делом, что-нибудь из одежды обязательно прикупим. И обуви, — Нюра с нескрываемым осуждением глянула на ноги Степана, обутые в классические черные лакированные туфли.

Уж они-то как раз были впору, да и новые практически.

— Туфли-то чем тебе не угодили?

— Старье. У нас в таких не ходят уже давно.

— А в каких ходят?

— Увидишь, — расплывчато пояснила Нюра и поспешила к зеркалу, поправляя на ходу прическу.

Хороша… Глядя на фигурку жены, выгодно подчеркнутую бирюзового цвета платьем, Степан не смог удержаться от восторженного вздоха. Нюра поняла его воздыхания несколько иначе: заторопилась, сунула в руки Степана брезентовую суму, доверху набитую запасами снеди и воды и быстроногой ланью метнулась за дверь.

— Стой, ты куда? — он нагнал любимую у самой калитки, пошел с ней вровень, соизмеряя шаг.

— Бондаренки в город всем семейством сегодня направляются, вот к ним и пристроимся.

— А возьмут?

— Куда денутся? Односельчане ведь, как ни крути. У вас не так?

— Так, наверно, — Степан задумался, вспоминая. Прошлое казалось таким далеким, словно подернутым серой дымкой. — А вообще транспорт постоянный из деревни ходит?

— Из деревни нет. А вот от лагеря да, ходит. Раз в сутки, по трем направлениям: Оберсвальде, Звенигород, Сумы. А оттуда уже куда угодно можно добраться, хоть до самого Петрограда кати.

Бондаренки, средних лет супружеская чета с целой оравой галдящей ребятни, встретили гостей вполне радушно. Нашлось для них и место на возу — громоздком шестиколесном сооружении с невысокими наборными бортами. Четверка коней была уже запряжена. Все, как один, игреневой масти, белогривые, в яблоках, они нетерпеливо взрыхляли копытами землю. Степан помог перенести хозяину многочисленные тюки с поклажей, уложить их на дно телеги и лишь затем занял свое законное место — рядом с возницей. Нюра же примостилась около жены Бондаренко, и они тотчас же принялись оживленно судачить о чем-то своем, женском, зачастую дополняя слова энергичными жестами.

— Ну что, тронули? — ребятня восторженно заорала, когда Бондаренко-старший свистнул хлыстом, и лошади резвой рысью рванули с места. — Ннно, родимые!

Телега лихо неслась по кривой деревенской улочке, и Степан с замиранием сердца то и дело посматривал назад: не выпадет ли кто из юных пассажиров на особо крутом повороте, удержится ли за ходором ходящие, с виду такие ненадежные деревянные борта. К счастью, все его треволнения оказались тщетны — ребятня явно ездила не впервой. Даже самая младшенькая, белоголовая малышка лет семи от роду, и та, цепко вцепившись одной ручонкой за подол мамкиного платья, другой — за Нюрину коленку, с восторгом повизгивала, явно испытывая наслаждение от их бешенной скачки.

Наконец, деревенька кончилась и возница поневоле вынужден был сбавить скорость. Дорога была явно не чета той, по которой они только что ехали. Степан давно заприметил одну забавную особенность: стоило лишь пересечь границы любого населенного пункта Советской Империи Рейха, как дорога превращалась в нечто невообразимое, воспетое народным фольклором с Бог знает каких времен еще на его исторической Родине. Именовалось это диво дивное одним-единственным словосочетанием: русская дорога. Именно благодаря ей, по мнению многочисленных экспертов, и были изобретены маты.

— Ах ты ж, чтоб тебя перевернуло и шлепнуло башкою да о ржавую кадушку!

— Это вы о ком?

— Что? — Бондаренко повернул к нему свое одутловатое лицо с узкими бойницами глазок, и на Степана пахнуло таким ядреным сивушечным перегаром, что на глаза его невольно навернулись непрошенные слезы. — Да о старосте нашем, Людвиге свет Анатольевиче, мир его будущему праху! Это ж сколько раз на собрании говорилось: подай в волость заявку на ремонт дороги!

— И что, подал? — губы Степана раздвинулись в широкой улыбке.

— Да какое там! Пропойца поганый, только в гаштете и умеет квасить!

— Так ведь с тобой же, иродом, и квасит! — вклинилась в разговор жена Бондаренко: высокая, чуть полноватая женщина с усталыми глазами.

Они с Нюрой, оказывается, уже какое-то время не без интереса прислушивались к диалогу мужчин.

— А ты не влазила бы в чужие разговоры, котомка подержанная! — не остался в долгу Бондаренко-старший и злобно заелозил на месте.

Степан же едва сдерживался, чтобы не расхохотаться во весь голос. Надо же, стоило очутиться за тридевять земель от родной планеты для того лишь, чтобы услыхать подобную перепалку!

Дорога тем временем стала чуть шире и зазмеилась по лесу, обминая стороной поросший лиственницами холм.

— Паплюев холм, — со значением произнесла Нюра и все, включая малых детей, торжественно склонили головы и замерли, не произнося ни слова.

Степан последовал их примеру, отдавая дань уважения человеку, в честь которого было названо это место.

Ссора, если так можно было назвать словесную перепалку Бондаренко с женой, сама по себе сошла на нет. Едва телега миновала холм, женщины вновь затараторили между собой, обмениваясь насущными новостями, загалдели дети. Степан же с Бондаренко ехали теперь молча, думая каждый о своем.

Через пару-тройку часов телега свернула с наезженной колеи и остановилась под сенью гигантского дерева. Там еще с незапамятных времен была оборудована вполне приличная стоянка: большой прямоугольный стол человек на полтораста, стулья, роль которых играли высокие чурбаки, кое-где даже изукрашенные резьбой. Чуть поодаль в землю была врыта бочка, наполненная до краев водой.

— Родниковая, пей смело, — пояснила Нюра и, наполнив доверху чашу, первой испила прозрачную, как слеза, воду.

Степан с интересом заглянул внутрь бочки. Днище у нее отсутствовало напрочь, а из-под земли действительно бил родник. Тот же родник питал и поилку для лошадей, причем отвод для воды был выполнен весьма неординарным способом: желоб из распиленной надвое древесной коры тянулся от бочки к поилке, выдолбленной из цельного куска ствола спиленного тут же, на месте, векового вяза. Единственным, пожалуй, недостатком такой конструкции являлось то, что желоб имел скверную привычку забиваться опавшей листвой. Вот и сейчас поилка была практически пуста. Степан убрал ветошь, закупорившую желоб, и она тотчас же стала наполняться водой к вящей радости отирающихся подле нее лошадей.

Женщины тем временем не торопясь накрывали на стол. Для начала он был тщательно протерт и накрыт белоснежной скатертью, которую извлекла из своих запасов жена Бондаренко, затем на нем чередой стали появляться блюда. Степан за процессом наблюдать не стал: сходил по нужде в лесок, а после принялся слоняться по округе, стремясь размять затекшие от длительного бездействия ноги.

Нюра позвала к столу, когда остальные уже сидели на своих местах. Место подле нее было свободно. Он чинно присел рядом с женой и, видя что все без лишних предисловий приступили к трапезе, принялся наворачивать жаркое с сырным салатом.

В телегу грузились раздобревшие, ленивые. Даже кони, словно почувствовав настроение хозяев, с места двинулись так вяло, что Бондаренко-старший вынужден был трижды пройтись кнутом по их лоснящимся от пота спинам.

К городу, именуемому Звенигород, добрались уже к вечеру. Точного времени Степан не знал — как нарочно забыл часы в старых брюках. А что касается местного населения, в том числе и самой Нюры, так они надобности в часах, видимо, и вовсе не испытывали. Город был воистину великолепен. Гигантский, шумный, малопонятный, наполненный под самую завязку невероятными, казалось бы взаимоисключающими друг друга контрастами, он потрясал воображение настолько, что Степан готов был уже усомниться: а в здравом ли он находится рассудке? Дома, большей частью трех и четырехэтажные, выложенные камнем широкие улицы, тысячи и тысячи людей, снующих туда-сюда по одним лишь им известным делам, гомон, ор множества громкоговорителей, развешанных буквально на каждом перекрестке, миллионы разноцветных плакатов, воззваний, стеклянных витрин, уставленных целым сонмом разнообразных товаров (назначения некоторых из них Степан и в мыслях представить себе не мог).

Миновав блокпост у черты города, они катили все это время по одной из центральных улиц, заворожено глядя по сторонам. Степану бросился в глаза один из плакатов. С него сгорбленная, седая как лунь старуха сурово вопрошала: — А ты записался в партизаны? И еще один плакат рядом с первым. Скорее даже не плакат — черно-белый портрет средних лет мужчины с волевым подбородком. Снизу крупным шрифтом выведена надпись на русском и немецком языках. Гласила она следующее: — Отто Вебенбауэр — наш фюрер.

Телега же тем временем круто повернула вправо, миновала перекресток и свернула на следующем, пристроившись сзади к самой настоящей карете с кучером на козлах и позолоченным гербом двуглавого орла на боковой дверце. Людей и здесь было достаточно много. В основной своей массе они брели по тротуарам, ныряли в двери магазинов и контор с малопонятными названиями, которые ни о чем не говорили Степану. Однако, находились и такие, которые бесстрашно брели по проезжей части, ничуть не заботясь о собственной безопасности. Ни пешеходных переходов, ни светофоров не было и в помине.

— А матушка наша

Императрица

От сиртей спасет

Коммуниста и фрица!

Донесся до ушей Степана из громкоговорителя, установленного на высоком деревянном столбе у самого перекрестка, мимо которого они сейчас проезжали, отрывок песни, в ней явственно прослушивался мотив гимна Советских Социалистических Республик.

Степан лишь плечами пожал. Сил, на удивление, уже не осталось.

Телега вновь свернула еще на одну улицу, поуже, и вскоре подкатывала к длинному трехэтажному зданию, окруженному высоким забором. «У Федора и Петра» — гласила надпись на его закопченном фасаде.

— Ну вот мы и приехали, — Бондаренко-старший придержал лошадей у гостеприимно распахнутых створок ворот. — Здесь будете останавливаться или другое какое место для ночлега изыщите? — обращался он почему-то именно к Степану.

Нюра, видя его затруднительное положение, незамедлительно пришла на выручку:

— Нет, мы в «Скарабей» желаем податься. Спасибо вам большое, Ростислав Семенович, и вам, Василиса Андреевна, — лихо перемахнув через борт телеги, она отвесила чете Бондаренко глубокий поклон.

— Спасибо, — Степан крепко пожал мозолистую руку односельчанина, кивнул его жене и, подхватив суму с поклажей, спрыгнул наземь.

Малютка, сидящая на руках у матери, скорчила ему забавную рожу. Степан ответил ей тем же, чем вызвал у окружающих настоящий взрыв феерического хохота.

— Идем уже, горе ты мое луковое! — Нюра, все еще смеясь, подхватила его под руку и повела дальше по дороге. Они миновали булочную, контору по найму сезонных рабочих, кафе с каким-то неброским названием, которое тотчас же и выветрилось из памяти и целый квартал жилых домов: неказистых с виду, но выстроенных вполне основательно, с явным расчетом на века.

— Погоди.

— Что такое?

— Давай зайдем, — Степан махнул головой в сторону витрины на противоположной стороне улицы.

— В рыбный?

— Да нет, рядом.

— Букинист. — Сбавив шаг, Нюра на мгновение призадумалась, а затем и вовсе остановилась. — Ну давай, если хочешь. А ты что, книги собираешь?

— В каком смысле?

— Ну… — она явно затруднялась с ответом. — Книги — их же собирают!

— Может кто и собирает. А я — читаю. Что странного?

— А инфоцентр тогда на что? Там же все обо всем прочитать можно. И друзей встретить, и поболтать. Так как ты у нас вообще не читает почти никто, а книги так — для коллекционеров.

— Ну так то у вас. А я в одиночестве почитать люблю, лежа на диване. И чтобы не трогал никто.

— Даже я? — Нюра плутовато улыбнулась.

— Нет, ты — случай особый, — проговорил он со всей строгостью, на которую только был способен. Самому же чертовски захотелось прижать к себе, каждой частицей своего тела ощутить тепло, исходящее от этого вздорного, противоречивого существа.

Лавка букиниста ничего особенного из себя не представляла: помещение шагов двадцать в длину, сплошь заставленное многоярусными рядами книжных полок с единственным прилавком, у которого, в сущности, и свершалось таинство купли-продажи. Клиентов, как ни странно, хватало. Все они рылись по полкам, что-то выбирали, советовались друг с другом, время от времени подзывая для консультации быстрого, как ртуть, продавца с ярко выраженным одесским акцентом. Еврей, никаких сомнений. Причем наверняка не местного разлива, а точно такой же, как и Степан, «выкидыш».

— Молодой человек, вы каким годом интересуетесь? — продавец, завершив деловой разговор с представительного вида унтерфельдфебелем, приблизился к нему с явным желанием помочь сориентироваться в этом царстве запыленных фолиантов.

— Без разницы.

— Ну тогда все понятно. Издания с ограниченным тиражом, разумеется. Чтож, сегодня вам несказанно повезло. Как насчет автобиографии Курта Вогела, датированной тысяча восемьсот двенадцатым годом? Или «Правила хорошего тона» княжны Анастасии Белявской? Поверьте, очень редкая книга. В мире их насчитывается всего четырнадцать экземпляров. И совсем недорого!

— Уважаемый, мне бы почитать чего. И, желательно, посвежее.

— Почитать???

Удивление продавца было столь очевидным, что Степан счел за лучшее пояснить:

— Почитать. На русском языке. Детектив, приключения, можно историческое что-нибудь.

— Детектив, приключения, историческое… — продавец буквально смаковал каждое из этих слов, любовно повторяя их снова и снова. Глаза его горели, морщины на сморщенном, словно печеное яблоко, лице, почти совершенно разгладились. — Удивили вы меня, честное слово, — вымолвил он наконец, оправившись от волнения. — Хорошо, я попробую подыскать что-нибудь подходящее. Вы мне скажите только одно: стоит Одесса?

Степан понимающе усмехнулся:

— Стоит, куда денется.

— Ну, спасибо, успокоили старика. Вот, возьмите, — он извлек откуда-то из-под прилавка одну за другой четыре стопки книг общим количеством штук в тридцать и подвинул их в сторону Степана. — Выбирайте. Только имейте в виду: ни одна из этих книг не продается. Прочитаете — вернете.

— Почему так?

— Хорошие книги — в этом мире редкость. Печатают их крайне мало, а то, что выходит в свет, чаще всего годится разве что на распалку.

— Что, все так плохо?

— Не то слово. Так что вы берете?

— Даже не знаю. Вот эту разве что, — Степан пододвинул к себе потрепанный томик с выцветшей обложкой, на которой был изображен несущийся во весь опор всадник с копьем наперевес.

— «День гнева» Семюэля Гаста. Чтож, неплохой выбор. Еще что-нибудь?

— И эти две, — вытащив наобум из вороха книг пару первых попавшихся, он выложил их на прилавок рядом с первой.

Нюра тоже вытащила одну и теперь листала ее с неожиданным интересом, переворачивая одну за другой пожелтевшие от времени страницы.

— А я эту возьму. Можно?

— Сборник сказок Ивонны Морвининой? Вы уверены?

— Да. А что?

Степан ехидно ухмыльнулся и тотчас же охнул, получив ощутимый тычок под ребро острым девичьим локотком.

— Нет, ничего. Берите конечно. Только пожалуйста, постарайтесь держать их у себя недолго.

— А можно мы их вам посылкой отправим? — Нюра заграбастала понравившуюся ей книгу и сунула ее в котомку Степана.

— Вот, возьмите визитку. Отправите их по этому адресу. А я вам потом еще что-нибудь вышлю, если пожелаете.

— Спасибо огромное. Сколько мы вам должны?

— Нисколько. Читайте себе на здоровье.

— Неудобно как-то, — Степан с сомнением вертел в руках один из своих трофеев.

— Берите, не стесняйтесь. Может, Бог даст, свидимся как-то. Посидим за бокальчиком, вспоминая былые денечки.

— Ладно, спасибо еще раз. Удачи вам.

— И вам не болеть! — старик уже несся к очередным клиентам, когда Степан с Нюрой перешагивали порог магазина.

— Теперь куда? Веди, твоя очередь.

— Так, погоди минуту. Дай сосредоточиться, — она посмотрела по сторонам, что-то прикидывая в уме. Затем произнесла тоном, не терпящим возражений: — Одежду купим тебе. И обувь. Потом в «Скарабей». О постое с хозяином следует заранее договариваться, иначе мест может не оказаться потом. Ну а затем, естественно, на бал. Куда же еще?

Степана даже в пот бросило:

— Стоп. А вот с этого места поподробнее. Какой такой бал и почему мы непременно обязаны на нем быть?

Нюра уставилась на Степана круглыми глазами, похоже совершенно не понимая самой сути вопроса. Наконец заговорила, медленно подбирая слова:

— Бал — это место, где кавалеры с дамами кружатся в танце под звуки музыки, исполняемой оркестром. У вас такого нет?

— Я в курсе, что такое бал. Ты мне одно скажи: без него никак обойтись нельзя?

— Ты что! Ни в коем случае! — Нюра, похоже, всерьез решила «потусоваться». Оторваться, так сказать, по полной. — В кои-то веки в город приехали!

В ответ на такое заявление Степан вынужден был лишь молча кивнуть и, понурившись, брести туда, куда тянула его сейчас жена. А тянула она его все дальше и дальше, явно намереваясь попасть в центр города. Народу-то сколько! Сам того не заметив, он настолько прикипел к деревенской жизни, что сейчас явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Их одежно-обувные мытарства закончились, когда Нюра углядела магазин с броской надписью «Супермаркет императорского дома Романовых». Занимал он два нижних этажа относительно нового четырехэтажного здания и размерами своими внушал не то чтобы трепет (видал, видал Степан монстров и поболе), но немалая толика уважения все-таки присутствовала. Стеклянные витражи от потолка до пола, широко распахнутые трехстворчатые двери, швейцары в малиновых камзолах с позолоченными позументами застыли по обеим сторонам парой китайских болванчиков. Подхватив в фойе объемистую плетеную корзину, Степан с Нюрой прошествовали внутрь и неспешно побрели по рядам, смешавшись с толпой таких же, как и они, скитальцев.

Отдел готового платья нашелся почти сразу — стоило лишь свернуть влево, следуя за стрелкой-указателем. Первым делом Степан намерял костюм нейтрального серовато-стального цвета. Затем, не мудрствуя лукаво, прихватил четыре белых ситцевых рубахи да две пары светло-коричневых брюк. Еще одни штаны, наподобие совдеповских треников, Нюра категорически забраковала, пригрозив, что, в противном случае, будет ходить не иначе, как в прабабушкином сарафане, что пылился у нее дома в чулане еще со времен матушки-основательницы Советской Империи Рейха, дражайшей княжны Анастасии Романовой, светлая ей память, и да освятится имя сие в веках.

С обувью дело обстояло похуже. Они мыкались по рядам минут пятнадцать, пока Степан не удосужился, наконец, спросить у пробегающего мимо клерка, где, тудыть его растудыть, скрывается искомый отдел. Оказалось — на втором этаже. Туда вела отделанная мрамором широкая лестница, которую они с Нюрой, по какой-то непонятной причине, умудрились не углядеть. Разочарованию Степана не было предела: туфли, десятки тысяч пар на трехъярусных узких обувных полках, и все как один на высокой, от восьми до пятнадцати сантиметров, платформе. С пряжками и без, самых разнообразных вариаций и оттенков.

— Мужские ли они? — он поинтересовался у шагающей рядом Нюры и, удостоившись утвердительного кивка, окончательно сник.

Супермаркет покидали с ног до головы увешанные многочисленными свертками.

— Извозчик! — в ответ на зычный зов Нюры откуда-то справа подкатила двуколка с восседающим на козлах седобородым кучером и, лихо тормознув, остановилась у самых их ног. — На Шереметьевскую, к «Скарабею».

— Будет исполнено, фройляйн, — кучер сноровисто упаковал груз в выступающий у задней части двуколки короб, и вскоре они с ветерком неслись по вечернему Звенигороду, с наслаждением подставляя свои лица порывам освежающего северо-западного ветра.

«Скарабеем» именовалось мрачное старинное здание с выкрашенным в черный цвет фасадом да узкими стрельчатыми окнами. Внутреннее же его убранство мало чем отличалось от самой обыкновенной гостиницы. Фойе разве что как такового не было. Любой входящий сразу же попадал в трапезный зал, уставленный круглыми, опять-таки дубовыми, столами. Танцплощадка, место для оркестра — все это, разумеется, присутствовало и находилось там, где ему и полагалось быть: в самом дальнем углу зала. Сами гостиничные номера располагались этажом выше. Чтобы добраться до них, следовало для начала пройти у бармена простенькую регистрацию, получить ключ и лишь затем, пробравшись на второй этаж по узкой полутемной лестнице, оказаться в прямом, как стрела, коридоре.

— А ты себе почему ничего не купила? — Степан в чем был, в том и бухнулся на необъятных размеров кровать под вульгарным розовым балдахином. Полуприкрыв веки, он расслабленно наблюдал за тем, как Нюра копошится у шифоньера, раскладывая покупки по полкам.

— Завтра куплю. А ну не спать! — видя его дремотное состояние, Нюра зашевелилась еще быстрее. — На вот, костюм надень, да меня подожди, я мигом.

Спорить с женщиной, которая, во что бы то ни стало, собралась попасть на свой пресловутый бал — занятие из разряда совершенно бесполезных. Поэтому Степан, скрепя сердце, заставил-таки себя подняться, натянул купленный в супермаркете костюм, который загодя был уже поглажен, и теперь, сидя на краешке кровати, с тоской наблюдал за тем, как Нюра облачается в нечто совершенно непонятное, состоящее, казалось, из сплошных рюш, тесемок да переплетений. И как только умудрилась провести в котомке такое диво из самой Сусанинки?

— Ну как я тебе? Нравлюсь?

— Обалдеть.

Иных слов, чтобы описать увиденное, попросту не существовало в природе. Снегурочка с детского утренника. Или Белоснежка. Эх, не силен был Степан в классификации сказочных персонажей! А жаль.

Она еще битый час крутилась у зеркала: что-то поправляла, закалывала, укладывала непокорные черные пряди в вычурную прическу «домиком», подводила брови, ресницы, красила губы помадой цвета переспевшей клюквы. Под конец наклеила под нижней губой пикантную мушку и, критически оглядев еще раз свое отображение в зеркале, кажется, осталась, наконец, довольна.

На улице было уже темно, когда они, разодетые в пух и прах, покинули гостиницу. С приходом вечера людей на улицах стало еще больше. Так, по крайней мере, казалось на первый взгляд. И все они, в большинстве своем, были одеты столь же экстравагантно, как и Степан с Нюрой. Кавалеры, взяв под локоток своих дам, чинно прогуливались с ними по тротуарам, ведя непринужденную светскую беседу. Попадались прохожие и в форме. В основном, это были мужчины в парадных мундирах, зачастую увешанные таким количеством орденов и медалей, что просто не могли не вызывать заслуженное уважение.

Степан, чувствуя себя крайне неуютно в новых туфлях на высокой платформе, в отличие от Нюры, внимания на прохожих обращал мало. Не волновали его и местные достопримечательности. Туфли не то чтобы жали — скорее наоборот, были даже чуть великоваты, но, не разношенные, причиняли вполне ощутимые физиологические неудобства.

— Погоди, я так больше не могу! Давай такси вызовем! — взмолился он наконец.

— Какое такси?

— Извозчика то есть, — Степан скривился и, невзирая на все правила этикета, наклонился, ослабляя шнуровку туфлей.

— Так нет свободных. Да и идти всего ничего. Потерпи немного.

— Да уж, потерпи, — не нравилась ему эта затея с балом, не нравилась категорически.

Императорский дворец, как его благоговейно именовала Нюра, на самом деле был похож скорее на здание кинотеатра. Высокое здание с покатой крышей, вход облагорожен шестью витыми колоннами да золоченным императорским гербом, на котором двуглавый орел величаво расправил свои широкие крылья. Стрельчатые окна, лепнина где надо и где не надо. В общем, ничего такого, что всерьез могло бы поразить воображение человека, который в свое время в поисках острых ощущений облетел едва ли не весь мир.

— А нас вообще внутрь пропустят? Или приглашение какое надо? — Степан с некоторой долей настороженности окинул взглядом парочку мордоворотов, хозяйничавших у входа.

— Пропустят. На бал всех пускают, лишь бы одеты были прилично да трезвые.

Как говорила Нюра, так оно и вышло. «Фейсконтроль» был пройден вполне успешно, и вскоре Степан с Нюрой уже блуждали по бескрайнему залу, под завязку набитому людьми. Музыки слышно не было. Не было видно и оркестра.

— Антракт, — пояснила Нюра, видя немое удивление Степана, — скоро начнется.

И правда: не прошло и десяти минут, как из динамиков откуда-то сверху донеслась бравурная мелодия марша.

Нюра довольно улыбнулась:

— Ну вот. Эту сейчас отпоют, а дальше уже танцевать можно будет.

— Ага, — Степан напрягся, поймав краем глаза чей-то внимательный взгляд.

Девушка. Эффектная. Поглядывает на него тайком от своего кавалера — почтенного старца в генеральском мундире. Разница в возрасте между ними была столь очевидна, что ему поневоле стало жаль девушку.

Марш, между тем, сменился залихватской немецкой песней: «Майне либен фройляйн», и Нюра завертелась вокруг Степана юлой. Чтож, гулять, так гулять. Он тоже истуканом стоять не стал: запрыгал козлом, выписывая ногами замысловатые кренделя. Улучшив момент, наклонился к уху Нюры и прокричал, с трудом перекрывая музыку:

— Ну как, нормально?

— Неплохо для первого раза, — глаза ее прямо так и лучились от счастья.

Степану же данное времяпрепровождение радости доставляло мало. И дело было даже не в обуви, которая безбожно натирала ноги. Все эти «потанцульки» он недолюбливал с детства, считая их занятием бессмысленным и не приносящим никакой реально ощутимой пользы.

Далее был объявлен «Белый танец» и к ним приблизилась та самая дама, которая сопровождала престарелого генерала.

— Могу я пригласить вас на танец?

Степан вопросительно глянул на Нюру. Та молча кивнула. Иди мол, раз приглашают.

— Можете, — ответил он незнакомке, но она, похоже, уже не слышала. Вела его за руку поближе к середине зала да подальше от Нюриных глаз.

— Дайте-ка я угадаю. Вы не отсюда, верно?

— Думаю что да, — рассеянно ответил Степан, кружа даму в танце.

Все его мысли сейчас были заняты Нюрой. Что-то в ее взгляде настораживало. Что? Какое-то непонятное волнение. Страх, смешанный с ожиданием чего-то, что неминуемо должно произойти. Чувство это было знакомо ему давно. Печать неизбежности — так он его называл. Человек ведет себя как ни в чем не бывало: общителен, весел, но на лицо его уже опущена маска, сквозь прорези глазниц которой веет потусторонним, неземным холодом.

Складывалось такое впечатление, что Нюра кого-то ждала. Ждала, поглядывая по сторонам с нарочито безмятежным видом. Причем глядела не в их сторону, что было бы вполне естественным, а куда-то вбок.

— Вы чем-то обеспокоены? — лицо его партнерши оказалось совсем близко, а ноздри уловили тончайший аромат дорогого парфума. Грудь ее, скрытая за вырезом роскошного платья, прижалась к Степану так плотно, что он даже сквозь ткань костюма почувствовал жар разгоряченного женского тела.

— С чего вы взяли?

— Не знаю. Показалось, видимо. Так могу я узнать откуда вы?

— Уверен, что вы и сами уже обо всем догадались. Я так называемый «выкидыш».

— Вы правы, — девушка ослепительно улыбнулась. — В таких случаях сложно ошибиться. Люди наподобие вас живут как бы одним днем. Мир вокруг них наполнен яркими красками, им все интересно, все внове. Они как дети.

— Не могу с вами не согласиться, — Степан едва ли не прозевал тот момент, когда к Нюре подошел мужчина в гражданской одежде и принял из ее рук миниатюрный сверток, который она незаметно извлекла из лифа платья. — Минутку! — он рывком оттолкнул от себя девушку и пулей метнулся к Нюре, напрочь игнорируя любопытные взгляды танцующих пар.

Поздно. В одно мгновение они были окружены дюжиной мужчин с непроницаемыми лицами, а на тонких запястьях любимой уже защелкивались наручники. Та же участь постигла и человека, принявшего сверток. Ни он, ни она не выказали ни малейших признаков удивления. Скорее наоборот: оба, казалось, морально были вполне готовы к такой развязке.

— Что происходит? — Степан, не церемонясь, раздвинул окруживших Нюру людей широкими плечами и закончил свой путь лишь тогда, когда в живот ему уткнулось тупорылое дуло «Вальтера».

— Имперская Служба Безопасности, — один из них сунул ему под нос удостоверение с тисненым двуглавым орлом на обложке. — Ваша жена обвиняется в государственной измене по отношению к Советской Империи Рейха. Вам все ясно?

— Оставьте ее в покое, — Степан говорил, и не узнавал своего голоса. Холодный он был у него, мертвый. Да он и сам был уже практически мертв, лишь легкое нажатие на курок отделяло его от того, что принято называть смертью.

— Степа, не надо, — голос любимой дрожал, но в нем не было и намека на слезы. — Это правда.

— Что правда?

— То, что он говорит. Прости меня, пожалуйста, если сможешь.

— Ты вернешься?

— Конечно, вернусь, — удивительно, но она так и не научилась лгать. По крайней мере, ему.

— Пройдемте с нами. У вас будет две минуты на то, чтобы попрощаться с женой.

Степан, словно автомат, размеренно передвигал ноги, неотвратимо приближаясь к выходу. Под руку его поддерживал один из имперцев, на твердокаменном лице которого, как ни странно, явственно читалось сочувствие.

У дворцового крыльца уже стояла карета с зарешеченными окнами. Еще одна — карета сопровождения, пристроилась чуть поодаль.

— Ваше время пошло.

Степан вздрогнул, когда любимая обвила его шею закованными в наручники руками и прижалась всем телом. Так они и стояли, не говоря друг другу ни слова. Стояли целых две минуты, каждая из которых волшебным образом превратилась в вечность.

К действительности их вернули слова все того же имперца, который, похоже, и возглавлял эту операцию:

— Простите, но нам пора. Попрошу вас следовать со мной.

Только сейчас Нюра не выдержала и расплакалась. Слезы ручьем катились по ее лицу, орошали его рубаху.

Степан не помнил, что делал и куда шел, когда спина любимой исчезла за каретной дверцей. Утро он встретил где-то на задворках города, стоя истуканом перед витриной крохотного магазинчика скобяных товаров.

— Молодой человек, мы уже открыты. Вы хотите что-то купить?

— Нет, спасибо, — Степан невидящими глазами глянул на старуху в полинялом ситцевом сарафане, развернулся и пошел прочь. Сейчас он корил себя за то, что не сообразил вместе с женой поехать в Управление. Тогда ему было бы наверняка известно, на что следует надеяться, как в кратчайшие сроки провернуть дело по высвобождению Нюры из-под ареста, кому дать на лапу и сколько. «Адвокат. Мне нужен адвокат», — вот, пожалуй, единственная светлая мысль, которая посетила его за весь этот промежуток времени.

— Где у вас располагается ближайшая адвокатская контора? — обратился он к первому встречному, которым оказался прыщавый юнец лет четырнадцати.

— Ближайшая за углом. «Карпенко и сыновья».

Искомая адвокатская контора явно переживала не лучшие свои времена. Покосившаяся вывеска с выцветшими от времени буквами. В крошечном холле — пара кожаных кресел настолько древних, что, казалось, тронь их пальцем — и они развалятся. Столь же нелицеприятно выглядел и сам хозяин конторы: сморщенный старец с седыми как лунь бакенбардами восседал за необъятных размеров письменным столом, который, похоже, являлся как минимум ему одногодкой.

— Что вам угодно? — голос престарелого джентльмена был сух, как, впрочем, и сам его обладатель.

— Мою жену арестовали по обвинению в государственной измене. Вы можете мне помочь?

Старец безмолвствовал, безучастно глядя куда-то в сторону. Лишь скрюченные подагрой пальцы, выбивающие по крышке стола замысловатую мелодию, выдавали в нем напряженную работу мысли. Наконец он заговорил:

— Видите ли, молодой человек… это непростое дело. Точнее — не дело вовсе. Как бы вам так попроще объяснить… Вы ведь не местный, правда?

Степан молча кивнул, не отводя взгляда от невыразительного лица адвоката.

— Дело в том, что суда как такового не будет. Не будет адвокатов, прокурора, свидетелей защиты.

— А что будет? — голос Степана предательски дрогнул, но он тотчас же взял себя в руки.

— Трибунал. Закрытое слушание, в котором будут принимать участие от трех до пяти высших военных чинов Империи. Какое они примут решение — даже не спрашивайте. Об этом не знает никто. В одном я могу заверить точно: жену свою вы больше не увидите. Никогда.

— Пожизненное заключение?

— Возможно. Если будут приняты во внимание смягчающие обстоятельства, ежели, конечно, таковые имели место. В противном случае — расстрел. Это все, что я имею честь вам сообщить.

— Минутку. Как насчет денег? У меня на счету достаточная сумма…

— Вы о подкупе? — губы старика раздвинулись в глумливой ухмылке. — Забудьте. Знаете ли, в нашем мире за получение взятки предусмотрена смертная казнь.

— Чтож, спасибо за помощь. Сколько я вам должен?

— Ровным счетом нисколько. Считайте мою консультацию просто актом сострадания человеку, попавшему в безвыходную ситуацию.

— Как пожелаете, — он хотел было уже выйти за дверь, как вдруг остановился, озаренный внезапно пришедшей в голову мыслью: — Скажите, могу я вас попросить об одной услуге?

— Разумеется. Все, что в моих силах.

— Мне нужно узнать, где именно содержат мою жену.

— Я же сказал: все, что в МОИХ силах, — адвокат раздраженно передернул плечами, удивляясь скудоумию назойливого клиента. — В каком именно месте содержится под стражей ваша жена — не дано узнать никому. Да и не допустят вас к ней ни под каким видом.

— А вот это уже мне решать. Так скажете или нет? Контора Службы Безопасности хотя бы где находится?

— Простите, ничем не могу вам помочь.

Город… Абстрактное сообщество. Смесь трех культур, трех заведомо чуждых друг другу идеологий. Степан брел по улицам, безучастно глядя по сторонам. Врал ли ему старик? Скорее всего — нет. Сейчас, в данный момент, он поделать действительно ничего не мог. Или мог? А что если обратиться к Ильсе? Наверняка у нее со времен службы остались какие-то связи. Да и его отношением к геноциду сиртей интересовалась она явно неспроста.

— Извозчик!

Карета, подкатившая на зов Степана, выглядела вполне прилично. Основным же ее достоинством являлись лошади: все как на подбор породистые, не взмыленные. По всему было видно, что возница только сейчас заступил на смену, и Степан являлся первым его клиентом.

— Сусанинка где находится, знаешь?

— Знаем, бывали, — бородатый мужик, восседающий на козлах, ничуть не удивился его вопросу. — За треху докачу, если пожелаете.

— В два часа уложимся?

— Нет, за два часа никак. В три еще куда ни шло да и то выйдет вам не меньше червонца. По рукам?

Степан спорить не стал — просто махнул рукой, забрался в карету, в которой было неожиданно прохладно, и устало прикрыл глаза. Карета тронулась с места и резво понеслась по улицам, ловко маневрируя среди таких же, как и она, экипажей.

За городом возница разогнал ее еще больше, благо движение было не столь оживленным. Только сейчас Степан вспомнил, что в гостинице остались их с Нюрой вещи. Вернуться? А, впрочем, Бог с ними. Нюра наверняка простит и поймет. А теперь спать. Кто знает, что ждет его в будущем, и когда в следующий раз найдется время и место для того, чтобы преклонить голову.

Время близилось к полудню, когда из-за поворота вынырнули первые дома деревни. По просьбе Степана возница доставил его к самым воротам тренировочного лагеря, вполне искренне пожелав удачи да не забыв при этом снять с его счета червонец за добросовестно предоставленные услуги. «Нюра. Как она там? Жива ли?» — эти мысли не давали покоя Степану всю дорогу и сейчас, когда он чуть ли не бежал по лагерной аллее, бились в его голове, словно птицы о прутья железной клетки.

Ильса оказалась на месте. Все так же стояла за прилавком, стирая с него несуществующие пятна смоченной в воде тряпкой. На влетевшего в магазин Степана глянула, поначалу, холодно и даже с некоей долей неприязни.

— Нюру арестовали! — он выдохнул эту новость одним махом и умоляющими глазами уставился на Ильсу.

— Когда? — голос девушки остался невозмутимым и звучал вполне обыденно. Лишь нервное подрагивание пальцев на единственной уцелевшей руке выдавало охватившее ее волнение.

— Вчера, под вечер. В императорском дворце во время бала, — Степан затараторил скороговоркой, чувствуя, что если сейчас не выговорится, то просто умрет, задохнувшись от навалившегося на его плечи горя. — Она встретилась с каким-то незнакомцем и передала в его руки сверток.

— Дальше, — с каждым словом Степана лицо Ильсы омрачалось все больше и больше.

— Дальше их арестовали.

— Со свертком что?

— Дался тебе этот сверток! — он уже почти кричал: — Ильса, Нюра арестована! Нюра!!!

— Я еще раз повторяю свой вопрос и, поверь, спрашиваю отнюдь не из праздного любопытства: сверток при аресте был изъят или им удалось от него вовремя избавиться?

— Был, кажется. Да нет, точно был. Они забрали его с собой. Это важно?

— Более чем, — теперь уже девушка не скрывала своей тревоги. — Сиди здесь, в подсобке. Жди моего прихода, — Ильса кивком головы указала на дверь по правую сторону от прилавка. — Можешь поесть, если захочешь. На столе пакет с продуктами.

Затем, не теряя времени и даже не глядя на убитого горем Степана, она вышла и закрыла входные двери магазина на ключ, не позабыв при этом мимоходом перевернуть табличку на «закрыто». Степан бездумно проводил взглядом ее удаляющуюся прямую, как стрела, спину и, не видя более причин оставаться в торговом зале, проследовал в скромных размеров подсобку, вмещающую в себя узкий кухонный стол да покрытую шерстяным полосатым пледом армейскую койку. Пакет с продуктами, как и говорила Ильса, стоял на столе. Есть решительно не хотелось. Хотелось просто упасть на койку и, укрывшись с головой пледом, забыться во сне, уходя от кошмаров окружающей действительности. Что Степан в общем-то и сделал, впрочем, не особо надеясь на удачу. И вправду: сон упрямо не шел к нему. Он какое-то время сверлил глазами потолок, затем, поняв, что заснуть не удастся, поднялся с койки, распаковал пакет с продуктами и принялся бездумно поглощать его содержимое, порой даже не осознавая, что именно он ест.

Ильса вернулась поздним вечером, когда Степан, совсем умаявшись от безделья, мерил из конца в конец шагами крошечное помещение подсобки.

— Нюра жива, — тут же, с порога, сообщила Ильса и едва не отдала Богу душу от его медвежьих объятий.

— Жива? Где она? Сколько ее продержат?

— Где ее содержат узнать не удалось. Да и не радуйся ты особо: ей дали пожизненное заключение с конфискацией имущества. Дом ваш уже опечатан, так что первое время поживешь у меня.

— Пожизненное заключение… — Степан проговорил эти слова вслух. Чтож, он вытащит оттуда Нюру, чего бы это ему не стоило. Вот только оружие свое он оставил дома. Нехорошо это, неправильно. И переодеться бы не мешало. До чертиков осточертел этот клоунский наряд, а самое главное — туфли.

— Ты куда? — Ильса, завидев приготовления Степана, была изрядно удивлена.

— Домой сходить надо. Вещи кое-какие забрать.

— Ваш дом опечатан. Я же тебе говорила.

— Меня это не волнует. Ильса, — Степан подошел к ней впритык, и они какое-то время молча изучали друг друга, словно стремясь прочесть то, что было сокрыто в их мыслях. Первым подал свой голос Степан: — скажи, твои люди могут помочь мне освободить Нюру?

— Мои люди?

— Сопротивление, оппозиция. Мне без разницы, как вы себя позиционируете. Важен результат.

— Почему ты решил, что я принадлежу к оппозиции? — говорила она совершенно спокойно. Так, словно речь шла о чем-то вполне обыденном.

— Домыслы, догадки. Называй, как хочешь. Ну так как?

— Прости, но это невозможно.

— Так я и думал. Чтож, до скорого, — он тихо затворил за собой дверь и остановился на пороге, ожидая, пока глаза не привыкнут к вечернему полумраку. Следом за ним вышла и Ильса.

— Что ты теперь будешь делать? — голос ее был тих и печален.

— А у меня есть выбор?

— Выбор всегда есть.

— К сиртям пойду. Дела у меня там.

Какие у него могут быть дела с сиртями, Ильса расспрашивать не стала, и Степан, в общем-то, был благодарен ей за это. Он и сам не до конца уяснил, чего именно он хочет добиться, покинув территорию, контролируемую Империей. В одном он был уверен на все сто процентов: ему необходимо найти Улушу, а там, учитывая ее экстраординарные способности, глядишь, и удастся освободить из заточения Нюру. Вот только как ее найти на этом бескрайнем материке? Да и согласится ли? Он думал над этим всю дорогу и едва не пропустил дом, который он совсем недавно мог по праву называть своим. Ильса не обманула: ворота и входные двери были тщательно опечатаны. При ближайшем рассмотрении оказалось, что и окна — тоже. Впрочем, когда его это останавливало?

Степан, крадучись, пробрался в комнату и замер, когда тихо скрипнула половица. К счастью, все его предосторожности оказались излишни: в доме никого не было. Парабеллум, две коробки патронов к нему и шашку он сразу же отложил на кровать. Затем занялся одеждой и обувью: снял туфли, стащил с себя надоевший костюм и облачился в то, что показалось ему наиболее подходящим — широкую льняную рубаху и столь же свободного кроя брюки, надо полагать, из гардероба покойного отца Нюры. И штаны, и рубаха были изрядно поношенными, однако Степан, критически оглядев себя в зеркале, остался вполне доволен. Сейчас он выглядел в точности как сирть, не отличишь. Наряд его дополнили добротные армейские ботинки, с которыми, взвесив все за и против, он расставаться все-таки не пожелал.

Спустился в подпол, вернулся оттуда с целой охапкой домашних колбас, кинул в рюкзак затвердевшую краюху хлеба, да, за неимением другой тары, наполнил свежей колодезной водой внушительных размеров стеклянный бутыль. Не поленился наполнить и флягу, которую тотчас же пристроил на поясном ремне под рубахой. Что еще? Нож. В рюкзак пока его. Спички. Ну, кажется, и все. С патронами вот только беда. Кто знает, сколько времени он проведет в пути? Лишняя коробка патронов в этом случае не то чтобы помеха, а наоборот — насущная необходимость. Тем более что винтовку Степан решил не брать. Незачем. Громоздкая она, да и сыграть злую шутку с ним может. А без винтовки глядишь — сирти за своего и признают. Хотя бы на расстоянии, пока рта не успел раскрыть. Так, ничего не забыл? Он взвесил в руке рюкзак и недовольно поморщился: кирпичи в нем, что ли? В последний момент прихватил с туалетного столика станок для бритья да кусок мыла. Теперь на склад, в тренировочный лагерь. И пошустрее, пока никто не обнаружил, что дом Нюры, а ныне собственность Империи, подвергся несанкционированному взлому.

Патрульный у оружейного склада тихо всхлипнул и осел наземь, получив тщательно выверенный удар ребром ладони по горлу. Навесной замок на дверях склада также не доставил проблем. Степан, не таясь, щелкнул переключателем и помещение тотчас же осветилось добрым десятком мощных электрических ламп, открывая взору длинные ряды полок вдоль стен, сверху донизу уставленные ящиками с оружием. Хватало и боеприпасов. Он изрядно умаялся, прежде чем обнаружил искомые девятимиллиметровые патроны под свой парабеллум. Не поленился поживиться и гранатами. Да и грех было не поживиться: ящик с ними стоял у самого выхода, с приглашающее раскрытой крышкой. А вот теперь действительно пора. Часовой у входа уже начал подавать признаки жизни, когда Степан миновал его и быстрой походкой направился в сторону контрольно-пропускного пункта. Его никто и не думал останавливать. Даже аусвайс на выходе не проверили. В другое время Степан непременно попенял бы солдат за безалаберность — теперь же это его не волновало вообще. Кража со взломом, по законам Империи караемая смертной казнью, единым махом поставила его по другую сторону баррикад. Грань эту он сейчас чувствовал так явно, словно она была физически осязаема.

Едва ворота тренировочного лагеря скрылись за поворотом, Степан тотчас же свернул в лес. Ночь, как назло, выдалась темнее некуда и, хотя глаза его давно адаптировались к полуночной мгле, он то и дело спотыкался, норовя ненароком сломать шею. А тут еще и туман откуда-то умудрился наползти, причем с каждой минутой становился он все плотнее. Куда он идет? Пожалуй, Степан не был готов сейчас ответить на этот вопрос. То ли по скудоумию своему, то ли по какой-то иной причине, ему и в голову не пришла мысль обзавестись картой и сейчас он корил себя за это, время от времени выплевывая порции замысловатых ругательств сквозь крепко стиснутые зубы. Последнюю точку в его ночном путешествии поставила какая-то коряга, об которую он спотыкнулся и так крепко припечатался лбом к дереву, что едва не потерял сознание. Под сенью этого дерева, которое на поверку оказалось дикой грушей, Степан и решил скоротать остаток ночи. Какое расстояние отделяет его от тренировочного лагеря? Километра три-четыре, не более. Ничтожная цифра если учесть, что к утру весь личный состав наверняка будет поднят на ноги, и перед людьми будет поставлена задача прочесать прилежащий лесной массив. Оставаться на ночевку так близко от лагеря несомненно опасно, слов нет. С другой стороны: идти по ночному лесу, рискуя в любой момент сломать себе шею — тоже занятие не из приятных. Тем более что ночка выдалась та еще. Степан поднес к глазам руку и увидел вместо нее едва заметное размытое пятно, в котором пятерня с растопыренными в разные стороны пальцами угадывалась довольно смутно. Нет, так дело не пойдет. Остаемся здесь, а там уже как фишка ляжет. Он заворочался, устраиваясь поудобнее на земле, закрыл глаза и замер, прислушиваясь к ночным звукам девственного леса. Уснул внезапно, словно провалился в бездонный сумрачный омут, на дне которого его давным-давно ожидала Нюра.

— Спокойно, не двигаться!

Степан открыл глаза и увидел направленное на него дуло автомата. Солдаты. Двое. Стоят спокойно. Тот, у которого в руках автомат, смотрит на него с полупрезрительным прищуром. Второй и вовсе стоит расслабленно — даже винтовки с плеча не снял. А и правильно: чего опасаться то? Лежащий на земле человек виден как на ладони, любое его движение легко проконтролировать.

— Вставай, давай. С нами пойдешь, — не обнаружив у пойманного дезертира оружия, солдаты и вовсе потеряли бдительность.

Зря они так. Степан медленно поднялся и сделал два шага вперед, держа руки так, чтобы их было видно. Сейчас маскировка «под сиртя» оказала ему неожиданную услугу: длиннополая широкая рубаха надежно скрывала его пояс, на котором болталась кобура с парабеллумом. На шашку же, что лежала неподалеку от набитого под завязку рюкзака, солдаты не обратили ни малейшего внимания. Так, как это использовать? А, впрочем, надо ли?

— Задом повернись, — тот, у которого была за плечами винтовка, сделал шаг вперед и застыл, ожидая от Степана ответных действий. Второй же сместился чуть влево, изменяя тем самым угол обстрела. Нет, не просты солдаты. И дело свое знают. Выходит, ошибался Степан насчет их некомпетентности. Стоя на месте, он выполнил команду и замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. Сейчас. Солдат вздрогнул и выронил из руки моток веревки, когда стоящий перед ним человек с заведенными за спину руками внезапно оказался сзади, а висок его ощутил прикосновение холодной стали.

— Ну что, повоюем или по-мирному разойдемся? — Степан говорил не отрывая взгляда от автоматчика, который сейчас замер в растерянности, похоже не зная, что предпринять. Лоб его покрылся испариной, и Степан с некоторой долей злорадства наблюдал, как капли пота, стекая по гладко выбритым впалым щекам, оставляли на них едва заметные глазу влажные дорожки. Наконец решение было принято. Он понял это по тому, как разом потухли глаза автоматчика.

— Ты это, только не дури, паря.

— Не буду, — Степан согласился легко, совершенно не кривя при этом душой. — Только автомат брось. Да на вот, руки себе свяжи, — под ноги окончательно упавшего духом вояки бухнулся моток веревки, которым тот не замедлил воспользоваться. Автомат перед этим был уложен наземь и подальше отброшен в сторону тяжелым армейским ботинком.

Едва автоматчик выполнил его требование, Степан, не церемонясь, двинул по темени своего заложника, что истуканом стоял все это время, надеясь на благополучный исход событий, рукоятью парабеллума и аккуратно уложил обмякшее тело на траву. Теперь пришло время позаботиться и о его более опытном сослуживце. Как и следовало ожидать, тот схалтурил. Пришлось слегка повозиться, но зато теперь Степан был уверен, что развяжется его подопечный без посторонней помощи уже нескоро. Моток веревки, к счастью, оказался достаточно большим — его с лихвой хватило на обоих.

— Так-то лучше, — он отошел на пару шагов, с удовольствием глядя на дело рук своих. — Ну что, воины, покажете в какой стороне лагерь находится?

— Тебе то зачем? — вояка, тот что порасторопнее, глядел на него с недобрым прищуром. В голосе его, тем не менее, явственно сквозило удивление.

— А ты не спрашивай, здоровее будешь, — взгляд Степана, словно невзначай, упал на автомат, что так и продолжал невостребованным валяться на земле неподалеку от его ног.

— Ну как знаешь. На западе лагерь, в двадцати минутах ходьбы, — для верности солдат мотнул головой, указывая искомое направление.

— Вот и славно, — Степан двинулся в указанную сторону, подхватив мимоходом свой рюкзак да так и оставшуюся невостребованной в потасовке шашку. Не останавливаясь, на ходу водрузил рюкзак на плечи. Шашку, после недолгих раздумий, приторочил к поясному ремню слева. Как предки умудрялись таскать столь громоздкое оружие без вреда для собственного здоровья — один Бог ведает. Или может секрет у них какой имелся? Сейчас-то ведь уже и не спросишь. Степану же ношение вышеозначенного предмета доставляло нешуточные муки. Ножны постоянно норовили то зацепиться за крючковатые ветви, что в изобилии встречались сейчас на его пути, то путались в цепких грязно-коричневых стеблях какого-то местного растения. В остальное, свободное от вышеперечисленных препон время, они немилосердно били по икре левой ноги. Не то чтобы это доставляло физическую боль. Нет. Зато изрядно действовало на потрепанные за последние дни нервы.

Скрывшись из глаз плененных им солдат, Степан еще некоторое время продолжал идти по направлению к лагерю. Затем, решив, что пройдено уже достаточно, круто взял вправо и как следует наподдал в скорости, желая как можно быстрее оказаться вдали и от лагеря, и от поисковых групп, которыми наверняка сейчас кишел лес.

Автомат. Мысль об оставленном оружии не давала ему покоя. Правильно ли он поступил, бросив автомат на поляне? А если незамеченным ускользнуть не удастся и его вынудят принять бой? С другой стороны — это лишний вес. Рюкзак, доверху набитый необходимым для выживания барахлом, и так неслабо оттягивал плечи. Ладно, хрен с ним. Сделанного не воротишь, а значит пусть все остается как есть. Он слегка сбавил темп, огибая неглубокий глинистый овраг, на дне которого копошилась какая-то длиннорылая тварь, с завидным аппетитом пожирающая пучки той самой грязно-коричневой поросли, которая то и дело цеплялась к ножнам его шашки. Животное не обратило на человека ровным счетом никакого внимания — лишь проводило его безразличным взглядом слегка выпуклых мутноватых глаз, не отрываясь от трапезы. В другое время Степан непременно заинтересовался бы. С гастрономической точки зрения животное выглядело довольно-таки привлекательно. В меру упитанное, покрытое бурым щетинистым мехом, оно напоминало средних размеров медведя. Сложившийся стереотип ломала разве что сильно вытянутая вперед морда, заканчивающаяся нежно-розовым пятаком. Медведь ли, свинья — вдаваться в подробности Степан не стал: лишь припустил еще быстрее по краю оврага, старательно повторяя все его прихотливые изгибы.

Очень скоро овраг закончился и Степан взял еще чуть вправо. Перед глазами его вдруг отчетливо встала карта. Вот тренировочный лагерь, вот Сусанинка, окруженная гектарами ухоженных полей. Подсознание, приятно удивляя Степана, добавляло все новые и новые подробности. Вот и приграничная линия или линия фронта, как называют ее местные обитатели. Не близко, но и не очень далеко. Он рисовал в голове своей маршрут милю за милей. Сплошь по девственным лесам да участкам степи, минуя малые и большие населенные пункты. Так, словно сама по себе, нарисовалась и точка выхода. Примерно посередине, на одном из самых наименее опасных, по его мнению, участков. Степан на миг приостановился, намертво впечатывая маршрут в память, поправил съехавшую с плеча лямку и, взяв еще чуток вправо, двинулся на прежней скорости, не забывая поглядывать по сторонам да прислушиваться к звукам пробудившегося от ночной дремы леса.

Через пару часов сделал привал. Был он скорее вынужденным, нежели необходимым. Лес, и ранее росший достаточно плотно, превратился теперь и вовсе в непроходимую чащобу. Что делать? Пробираться по нему дальше, теряя драгоценное время, или же пойти в обход? Решение за Степана принял случай. Едва он сдернул с плеч надоевший рюкзак да запустил в него руку, выуживая кольцо колбасы, как вдруг откуда-то из-за спины тонкий мальчишеский голос произнес, слегка оттягивая гласные:

— Дяденька, а у вас воды случайно не найдется?

Ребенок. Паренек лет двенадцати. Изможденный, худой. В глазах целый винегрет чувств: радость и удивление, опасение перед чужаком и облегчение оттого, что в этом бесконечном царстве древовидных папоротников да диковинных деревьев вперемешку со знакомыми лиственницами, нашлось еще одно двуногое существо. Человек. И хотя выглядит этот человек довольно устрашающе и наверняка вооружен, но зато в рюкзаке у него, возможно, есть вода, а то, что он держит в руках, издает такой непередаваемый аромат, что во рту сами собой непроизвольно начинают набираться слюни. Колбаса. Домашняя колбаса. А ведь он уже всерьез начал сомневаться в ее существовании, считая все мясомолочные продукты лишь плодом своего больного воображения.

— Подходи, не бойся, — Степан сделал приглашающий жест рукой и потянулся к рюкзаку, желая извлечь бутыль с водой. Зря. Ребенок тотчас же юркнул в кусты. Вот ведь незадача! — Тебе что, вода уже не нужна? Ну, как знаешь, — чувствуя себя довольно неловко оттого, что разговаривает с безмолвствующим кустом, он, тем не менее, достал злополучный бутыль и прильнул к его горлышку, делая нарочито громкие глотки да причмокивая губами от удовольствия. Уловка сработала. Он понял это по тому, как одна из ветвей слегка шелохнулась словно под порывом несуществующего ветра. Так, а теперь контрольный. В ход пошло кольцо колбасы. Он рвал его зубами с такой жадностью, словно не ел как минимум месяц. Наконец, кусты раздвинулись, и из них высунулась сначала перепуганная физиономия, а затем на свет появилось и все тщедушное тельце мальчугана. Била его крупная дрожь, скуластое лицо побледнело настолько, что, казалось, он вот-вот грохнется в обморок.

— Да подходи ты уже! На вот, — Степан, не глядя, протянул бутыль, и его сразу подхватили по-птичьи цепкие руки нового знакомца.

Когда бутыль опустел почти на треть, а живот пацаненка заметно раздулся, Степан выудил из недр рюкзака еще одно кольцо колбасы и краюху хлеба. — Давно по лесам бродишь?

— Давно. Неделю или может быть даже две. А вы кто?

— Я то? — столь прямолинейно заданный вопрос слегка озадачил Степана. — Человек.

— Это я уже заметил, — бледные губы ребенка тронула едва заметная улыбка, которая, впрочем, тотчас же исчезла, едва Степан вновь потянулся к рюкзаку.

— Все нормально. Не обижу я тебя. Просто уходить мне из этих мест надо. И как можно скорее.

— Хорошо, пойдем, — парнишка вскочил со своего места и теперь терпеливо ждал, пока Степан соизволит закинуть рюкзак себе на плечи. Весь его внешний вид говорил о том, что теперь-то уж владельцу драгоценного рюкзака с N-ным количеством колбасных изделий от него точно никуда не деться. Да и надо ли? Не бросать же горемыку одного посреди лесной чащобы! Вообще удивительно, как он до сих пор остался жив. Степан не без содрогания вспомнил отвратительных крылатых созданий, атаковавших ночью его маленькую группу. Да разве ж только они? Сколько еще разнокалиберной нечисти бродит по дебрям этой забавной планеты — один лишь Бог ведает. Местный. Наш-то, пожалуй, земной, и сам не в курсе. Не его епархия, значится.

— Зовут тебя как?

— Саша.

— Ну что ж, пошли, Саша.

Благодаря наличию живого «балласта» сомнения Степана сами собой отпали. Ну разумеется, не сунется он в дебри, обойдет их стороной по краю. Сэкономит силы, а, возможно, и время. Часы неумолимо тикают, тренировочный лагерь — вот он, рукой подать. Степан пошел легким шагом, время от времени поглядывая на своего попутчика. Не отстает малец. Бредет с невозмутимым выражением лица. В левой руке — ломоть колбасы. В правой — краюха хлеба. Ест уже не спеша, явно затягивая удовольствие. И на разговоры его не тянет. Что тут скажешь? Идеальный попутчик.

Отмахали километров пятнадцать, присели отдохнуть. Мокрые, взмыленные. Местное светило, не скупясь, разбазаривало свой свет налево и направо, накаляя воздух до предела. Казалось, пройди они в таком темпе еще километров двадцать, и из их тел выпарятся последние остатки влаги.

— Устал?

— Неа. Ноги вспотели.

Степан молча наблюдал за тем, как парнишка расшнуровывает потертые кроссовки, снимает носки и блаженно вытягивается на траве. Время от времени лениво отмахивается от мух. Ни к селу ни к городу добавил:

— А меня Степаном зовут.

— Это хорошо.

Почему хорошо, он спросить так и не успел. Саша уже тихо посапывал, подложив под голову руку. Степан и сам соорудил себе из пожухлой травы нечто наподобие лежака, прикрыл глаза и крепко задумался. Что делать? Таскать за собой ребенка по лесам до тех пор, пока они не натолкнутся на сиртей? А ведь натолкнутся, как пить дать. В сущности ради этой пресловутой встречи он и дезертировал из лагеря. Сирти народ горячий. Как они отреагируют на появление двух путников — сомневаться не приходится. Это он, Степан шел к ним в надежде на чудо да от тягучей, тоскливой безысходности. С арестом Нюры что-то надломилось в нем. Что именно — он и сам, пожалуй, не мог сейчас внятно описать. А вот Саша… Лежит перед ним, глаза закрыты. Острые черты лица разгладились. Правая нога слегка подергивается, не иначе как убегает от кого-то во сне. Понимание того, что паренька, во что бы то ни стало, необходимо вернуть в лоно цивилизации, а в данном случае в Империю, нахлынуло и уже не отпускало. Хватит, натерпелся пацан. Теперь дело за малым: каким образом он это сделает? Степан так задумался, что даже вздрогнул, когда до его слуха донесся какой-то посторонний звук.

— Подъем.

— Что это? — Саша, казалось, словно и не спал. Теперь уже и он прислушивался к отдаленному скрежету, который раздавался с пугающей периодичностью.

— Не знаю и знать не хочу, — мгновение — и за плечами Степана уже висел рюкзак, а ноги сами несли его в сторону, прямо противоположную той, откуда раздавался звук.

Его новый попутчик не возражал: споро перебирал ногами, время от времени оглядываясь назад с неприкрытым любопытством. Пожалуй, в этом Степан был с ним солидарен. Более того — не будь сейчас рядом Саши, он непременно бы поинтересовался, что именно является источником столь странного звука и уже потом, основываясь на увиденном, выстраивал свою линию поведения. Впрочем, ни к чему сейчас забивать голову пространными размышлениями.

Лес, как и прежде, не отличался особой проходимостью. То и дело под ноги попадались поваленные стволы деревьев, по большей части старые, покрытые мшистым серо-зеленым ковром, перемежающимся с липкой красноватой слизью. Попадались и вовсе непроходимые места. Такие они старательно обходили, не желая попусту тратить время. В какой то момент Степан не выдержал, поинтересовался-таки, откуда родом Саша, и как занесло его в лесные дебри. Ответ не заставил себя долго ждать: ребенок оказался воспитанником Смоленского детского дома, точно таким же «выкидышем», как и он сам. Словно предотвращая последующие расспросы, ответил коротко и внятно:

— Ушел. Захотел — и ушел. Надо просто очень сильно захотеть, понимаете?

— Еще бы не понять, — Степан хмыкнул, походя срывая с первого попавшегося куста узкий стреловидный листок, растер его в ладонях и ощутил приторный терпкий аромат. — А ты отдаешь себе отчет в том, что благодаря своему горячему желанию оказался на совершенно иной планете? И эта планета не подарок, между прочим. Здесь идет война.

— С кем война? — Саша живо заинтересовался. Даже щеки порозовели.

С кем… Как ему объяснишь? Как втиснуть такую груду информации в несколько простых, понятных для ребенка слов?

— С исконными жителями этой планеты, сиртями, и такими же людьми, как мы, выброшенными в то или иное время с нашей с тобой родной Земли. Так понятно?

Саша кивнул. Казалось, он что-то хотел сказать в ответ, но промолчал. Так они теперь и шли: молча, думая каждый о своем. Время от времени останавливались, и тогда Степан сверялся с картой, накрепко впечатавшейся в его память.

Погони за ними не было. То ли оттого, что отошли они уже от лагеря на довольно приличное расстояние и оставили далеко позади шерстящие лес патрули, то ли на Степана попросту махнули рукой, справедливо рассудив, что либо тот сам сгинет в лесной чащобе от дикого зверья, либо рано или поздно проявится вблизи какого-нибудь населенного пункта, где его можно будет легко взять, не разбазаривая человеческие ресурсы на затяжные поиски. А уж если беглецу взбредет в голову перейти через линию фронта на территорию, контролируемую сиртями, то и того проще. Нет человека — нет проблемы. Дикари постараются, чтобы смерть дезертира была достаточно мучительна.

— Степан.

— Что? — он отвлекся от своих мыслей, повернул голову в сторону мальца. Встретился с тем глазами и, сам не зная почему, отвел взгляд.

— А кто побеждает?

— По большому счету, никто. Победителей пока нет. Империя контролирует лишь небольшую часть материка, но имеет на вооружении более современное оружие. Сиртей гораздо больше, контролируют они всю остальную территорию, но вооружены как дикари и ведут преимущественно кочевой образ жизни, — Степан чувствовал, что, как ни старается, а в роли учителя он претерпевает полное фиаско. Слова, срывающиеся с его языка, были какими-то казенными, угловатыми. А чего стоит этот менторский тон!

Тем не менее, Саша понял. Кивнул с серьезным видом и спустя какое-то время вновь забросал его вопросами. Отвечал Степан поначалу нехотя, то и дело сбивался, мучительно подбирая слова, затем, сам того не заметив, так вошел во вкус, что затараторил практически без остановки. Рассказал все: и про то, как попал сюда, и про рейд его группы, про нежданную любовь, свалившуюся ему на голову и последующую за этим событием свадьбу. С горящими глазами слушал парнишка сказ Степана о величавом городе Звенигороде, полном всяческих чудес, казусов и забавных курьезов, которых попросту не могло бы существовать, не будь Империя спаяна воедино из трех диаметрально противоположных друг другу идеологий. Не удержавшись, он даже напел Саше услышанный им в Звенигороде отрывок марша, чем окончательно сразил своего благодарного слушателя.

— А матушка наша

Императрица

От сиртей спасет

Коммуниста и фрица!

Смеясь, как потерянные, они горланили потом эту песню раз за разом до тех пор, пока оба едва не сорвали голос. Что было дальше, Степан уже рассказывать не стал. Сами того не заметив, они едва не проворонили тот момент, когда над кронами деревьев начала сгущаться предвечерняя мгла.

Ночью особых происшествий не было. Их стоянка, а точнее группа гигантских, сросшихся воедино, ощетинившихся во все стороны темно-фиолетовыми колючками величиной с палец, кустов, в самую сердцевину которой с превеликим трудом они забрались тамошним вечером, исправно отваживала всех нежеланных клыкасто-когтистых визитеров. Даже Степану, в кои то веки, удалось выспаться, едва он убедился, что убежище, предложенное предприимчивым Сашей, действительно безопасно. Теперь он понимал, каким образом ребенку удалось выжить в лесу столь длительное время и всерьез зауважал своего нового друга.

Утро встретило сильными порывами ветра вкупе с неприятным тлетворным запахом. Казалось, шел он буквально отовсюду. Даже одежда пропиталась настолько, что, будь у Степана выбор, он, ничуть не сожалея, избавился бы от нее при первом же удобном случае и продолжил путь нагишом. Сдержав очередной рвотный позыв, Степан выматерился и искоса глянул на Сашу. Запах этот, как ни странно, похоже, привел его подопечного в совершенно неуместный восторг. Натянув кроссовки (а спал он почему-то исключительно босым), Саша выбрался из убежища и исчез в неизвестном направлении, предварительно знаками показав Степану, чтобы тот оставался на месте. Что бы это могло значить? Впрочем, ответ на этот вопрос мог быть только один: неподалеку что-то сдохло, судя по всему крупное, и малец, воодушевленный своей неуемной любознательностью, пошел посмотреть, что бы это могло быть. Сдохло возможно еще вчера, а за ночь туша вспухла и теперь источала нешуточное зловоние на весь лес.

— Чтоб тебя! — Степан сплюнул тягучим как смола комком слюны и судорожно сглотнул. Зачатки хорошего настроения, кои как ни странно имели место быть, окончательно испарились.

Отсутствовал Саша буквально минут пятнадцать. Вернулся перепачканным какой-то желтоватой слизью. Его байковая рубашка в крупную красно-зеленую клетку изрядно оттопыривалась на животе.

— Вот! — с горделивой улыбкой извлек он из-за пазухи нечто продолговатое, сверху донизу покрытое язвенными наростами.

Плод (а эта хреновина при ближайшем рассмотрении оказалась именно им) имел ярко выраженный ядовито-желтый окрас, а по величине и внешнему виду напоминал этакий перезревший огурец-переросток.

— Ну и зачем ты сюда это притащил? — брезгливо скривив губы, Степан вертел в руках находку Саши.

— Вы только пупырышки на нем не раздавливайте.

— А что будет?

— Вонять будет, вот что, — с этими словами юный естествоиспытатель, не спросясь, извлек из-за левого голенища Степана нож и принялся ловко срезать им шкуру очередного плода. Сколько их там еще у него пригрето за пазухой оставалось лишь догадываться. — Огуречное дерево созрело. Оттуда и вонь, — чуть погодя изрек он авторитетно и впился зубами в сочную мякоть.

— Огуречное говоришь? А что, похож, — Степан, как завороженный, вертел диво дивное в руках до тех пор, пока ноготь указательного пальца ненароком не встрял в одну из выпуклостей. Далее случилось то, что в принципе и должно было произойти. Жижа, истекающая из поврежденного нароста, одарила его такой порцией «аромата», что сдержаться было попросту невозможно. Вытерев рукавом внезапно набежавшие слезы, он боровом ломанулся сквозь цепкие ветви приютивших их гигантских кустов. Желудок горел огнем. Рвотные позывы следовали один за другим. Казалось, еще мгновение и все: искорежит, вывернет наизнанку, исторгнет из тела все то, что когда-либо было съедено им в этой жизни. Вонь? Нет, ну какая же это вонь? Это квинтэссенция вони! И не придумано еще такого слова, которое могло бы описать то, что источал из себя поврежденный нарост злополучного плода.

Рядом с ним бежал Саша. Тоже напрямик, как и он, невзирая на шипы, бьющие по незащищенным участкам кожи, оставляя на ветвях окровавленные красно-зеленые клочья байковой рубахи.

* * *

— Ты в порядке? — Степан склонился над телом Саши, с тревогой вслушиваясь в его натужное, хриплое дыхание.

Губы ребенка побелели. До Степана только сейчас начало доходить, что состояние его попутчика вызвано не только их вынужденным бегом с препятствиями на расстояние около полутора десятков метров. За время, которое они провели здесь, у поваленного дерева с переточенным вредителями трухлявым стволом, дыхание должно было давно нормализоваться. Но этого не случилось. Почему? ОН ЕЛ ПЛОД!!! Сейчас Степан отчетливо вспомнил этот момент. Медленно, но верно лицо Саши покрывала мертвенная бледность. Дыхание уже едва прослушивалось. Он просто раскрывал рот, словно выброшенная на берег рыба, да судорожно тянулся к правому карману брюк. Рука его при этом то и дело соскальзывала, царапала ногтями землю и вновь начинала свой путь, чтобы затем снова бессильно упасть на влажную от утренней росы траву.

«Карман!» — повинуясь внезапному наитию Степан положил на бедро ребенка руку и тотчас же ощутил сокрытый под брючной тканью продолговатый предмет. Добраться до него было делом нескольких мгновений. И минуты не прошло, а он держал уже в руках белый цилиндр с полустертой этикеткой. Не мешкая, поднес его ко рту Саши раструбом вперед и нажал на выступающую сверху крышку баллончика большим пальцем. Это сработало. Струя аэрозоля, пущенная в рот Саши, делала свое дело довольно быстро. Вскоре он уже не задыхался, щеки залил здоровый румянец.

— Почему ты не сказал? — присев на корточки, Степан рассеянно вертел в руках баллончик ингалятора.

— Вы не спрашивали.

Чтож, и то верно.

— Выходит плод здесь ни при чем?

— Нет, астма у меня врожденная, — Саша с трудом приоткрыл глаза и с вызовом глянул на своего спасителя: — А если бы и сказал — это что-то изменило? Вы бы меня в лесу бросили?

— Нет конечно! — Степан даже оторопел от такого нелепого заявления. — Но если бы я был предупрежден, то дело, возможно, не зашло бы так далеко, и ты не лежал бы сейчас вот так на земле. Приступы часто бывают?

— Не очень.

Видя, что его оппонент начинает потихоньку закипать, Степан ухмыльнулся и поинтересовался с ехидцей в голосе:

— Огурец-то хоть вкусный был?

— Вкууусный, — губы Саши тронула легкая улыбка. — Хотите попробовать? Я его где-то по дороге бросил.

— Нет уж, извольте. Мы люди простые, на колбасе перебьемся, — сказал — и в задумчивости уставился на Сашу: — А ну-ка, эксперт по внеземным растительным формам жизни, проинформируй-ка меня — вонь эта когда выветрится?

Саша замолчал, прикидывая что-то в уме. Наконец, после недолгих раздумий, выдал:

— Через неделю. Может две. Пока плоды на дереве не переспеют. Но нас это не должно волновать. Главное не прокалывать те наросты на кожуре, о которых я вас предупреждал.

Во время их отсутствия, к счастью, никто на поклажу не позарился. Степан мельком проверил содержимое рюкзака, закинул его на плечи и, преодолев сопротивление колючих до безобразия ветвей, выбрался к ожидавшему его Саше. Уходили медленно, не торопясь. Вонь, как ни странно, теперь уже особого беспокойства не доставляла: то ли принюхались, то ли попросту приняли ее, как должное. Есть — ну и пускай будет. Нам, дескать, наплевать. Впрочем, чем дальше они отходили, тем она становилась все менее ощутимой. А через некоторое время исчезла вовсе.

В течение последующих двух суток ничего существенного с ними не приключилось. На ночлег останавливались все в таких же колючих кустарниках, охранно-оборонительные функции которых Степан теперь уже успел ощутить сполна. Пару раз потревожили невиданных ими ранее животных. Те, к сожалению, сразу же исчезли из поля зрения. Быстроногие, приземистые, коренастые, испещренные вдоль и поперек серовато-грязными полосами, с длинной гривой из спутанных рыжих волос, свисающей едва ли не до самой земли, они чем-то напомнили Степану диких монгольских лошадей.

На третьи сутки появился и повод для беспокойства: исчезли ориентиры. Согласно карте, которую Степан запомнил от и до, именно на том месте, на котором они сейчас стояли, должна была нести свои воды небольшая река. Не Дунай конечно, не Днепр, но, тем не менее, не заметить ее просто невозможно. А еще левее, километрах примерно в трех, всенепременно обязан был обнаружиться и дорожный тракт, и мост через эту самую реку. Как быть и в чем прокол? Анализируя в уме весь пройденный ими путь, он досадливо поморщился: гиблых по определению, а то и просто труднопроходимых мест встречалось более чем достаточно. На каком именно отрезке пути дало брешь его хваленое чувство направления, сейчас уже и не скажешь. Впрочем, а может все не так уж и плохо?

— Саша, — подозвал он паренька, и тот немедленно отвлекся от созерцания крупного мохноногого паука, сварганившего паутину буквально перед его носом. И паук, и Саша рассматривали друг друга уже достаточно долго.

— Да. Что случилось?

— Похоже, мы потерялись. Смотри сюда. Вот здесь… — он присел на корточки, смахнул в сторону пласт сухих листьев вперемешку с прелыми и, вооружившись прутиком, принялся рисовать на земле тот участок карты, на котором, по его мнению, они должны были находиться, — река. Рядом, вот в этом месте — мост и дорога. Уяснил?

— Да, вроде бы. А где это?

— ЭТО, — Степан сделал ударение на первом слове и ткнул прутиком ближе к реке, — как раз то место, где мы сейчас стоим.

— Не вижу я здесь никакой реки.

— Правильно. Потому что ее нет. Мы либо слегка отклонились от маршрута либо… забрели вообще невесть куда.

— Теперь понятно. Ты предлагаешь походить поблизости и поискать реку?

Степан, пряча улыбку, согласно кивнул. Паренек впервые назвал его на ты!

— Хорошо, я согласен.

— Ну вот и славно.

Слегка размяв затекшие от долгого сидения на корточках ноги, они двинулись гуськом через рощу стройных высоких деревьев с матово поблескивающей при солнечном свете белесой корой. Кроны их облюбовала стая пестрокрылых птиц. Завидев путников, они устроили такой переполох, что Степан с Сашей, поневоле, ускорили шаг. Через некоторое время вышли к подлеску. Далее, насколько хватало взгляда, простиралась пустошь, буйно поросшая степными травами вперемешку с низкорослыми корявыми кустарниками. А чуть правее — рукой подать — змеилась та самая искомая дорога.

— Ну слава тебе, Господи! Не ошибся я значит. Ну разве что самую малость, — поправился Степан. Ликованию его не было предела. Приподнятое настроение передалось и Саше:

— Это та самая дорога?

— Она, родимая.

— И куда она ведет?

Вопрос, заданный с наивной детской непосредственностью, поставил его, что называется, в тупик.

— К поселку Галицино, кажется. И дальше — к линии фронта, — только сейчас он вспомнил, что так и не рассказал ничего Саше о том, как плачевно закончилась его счастливая семейная жизнь с Нюрой. И о своих дальнейших планах умалчивал и по сей день. — Погоди, давай присядем.

Там же, в подлеске, он развязал тесемки рюкзака, извлек часть его содержимого и расположил на импровизированном столе из свежесорванных неподалеку крупных листьев какого-то лопуховидного растения. Вытащил бутыль с водой, поставил посреди «стола» и сделал приглашающий жест рукой. Паренька не пришлось долго упрашивать: кольцо домашней колбасы (запасы хлеба давным-давно подошли к концу) таяло буквально на глазах. Степан же тем временем прикидывал так и этак каким образом поведать о своих планах касаемо его, Сашиной, дальнейшей судьбы. Решил не врать — ни к чему это, лучше уж вывалить всю правду-матку на голову пацана, а там уж будь что будет.

— Помнишь я тебе рассказывал про свою свадьбу? — начал он издалека.

— На Нюре? Конечно помню!

— Ну ладно, слушай тогда, — и он пересказал от начала до конца все те события, которые произошли с ним после свадьбы. Арест Нюры на балу, его метания по городу в попытке ее спасти. Трибунал, приговор, пожизненное заключение. Затем, сам того не заметив, перескочил на встреченную им в свое время сиртю, Улушу, с ее экстраординарными способностями. Долго и сбивчиво пояснял, что именно она может помочь ему вызволить Нюру, и ее надо обязательно найти. Саша даже жевать перестал. Слушал крайне внимательно с серьезным, «взрослым» выражением на лице.

— А если ты ее не найдешь? — спросил он, когда Степан закончил свою многословную тираду. Вопрос, что называется, в яблочко.

— Найду, должен найти.

— Ну, а если все-таки нет?

Степан поднял мрачный, не выражающий ничего хорошего взгляд на Сашу и встретился с ним глазами. Сочувствие, скользившее в них, казалось, вернуло его с небес на землю. Долго молчал, приводя в порядок всколыхнувшиеся эмоции, затем произнес уже своим спокойным, будничным голосом:

— Все равно к сиртям пойду. По закону за дезертирство на территории Империи меня ждет смертная казнь.

— А сирти? Примут?

— Скорее всего — нет. С чего бы это им меня принимать?

— То есть ты идешь на верную смерть. Правильно?

Степан безразлично пожал плечами:

— От сиртей смерть или имперцев — все едино.

— А я? Обо мне ты подумал?

— Подумал. Поодаль, за мостом, поселок Галицино. Я тебе уже говорил о нем. Там наши пути расходятся.

— Ты меня бросишь? — пальцы Саши непроизвольно сжались. Создавалось такое впечатление, что еще мгновение — и он набросится на своего обидчика с кулаками.

— Не брошу. Оставлю. Потом вернусь.

— Как же, вернешься, — теперь в голосе ребенка сквозило презрение. — Ты сдохнешь, как собака, как идиот, как мой папашка в пьяном угаре, бросившийся под колеса автобуса. Ты сволочь, ты последняя сволочь! Уходи!

Степан застыл как вкопанный.

— Куда уходить? — наконец, едва ли не шепотом, произнес он.

— Уходи куда хочешь. И Галицино свое засунь себе в зад!

— А ты куда?

— В лес вернусь. Раньше до тебя жил в нем и сейчас как-нибудь проживу!

С этими словами Саша вскочил и в мгновение ока исчез в лесной чаще. Исчез, словно морок, словно и не было его. Лишь недоеденный кусок колбасы немым напоминанием остался лежать на земле. Опомнившись, Степан махнул было за ним, но быстро понял, что искать его теперь — то же самое, что и искать иголку в стогу сена.

— Саша! Саша! Вернись! — орал он во все горло, ничуть не заботясь о том, что его могут услышать со стороны дороги. — САША!!!

Но лес молчал. Лишь легкий порыв ветра прошелся рябью по кронам ближайших деревьев, да где-то громко хлопнула крыльями потревоженная его криками птица.

— Саша!

Весь день и весь вечер просидел Степан истуканом в подлеске в том месте, на котором вспыхнула их ссора. Внутри у него все словно застыло. Никаких мыслей, желаний, жажды жизни — ничего этого не было, сегодня все, все выгорело в нем дотла, а пепел развеял невесть откуда взявшийся ветер. Крепчал он с каждой минутой все больше, гоняя по небу чернильные кляксы облаков, грозя со временем перерасти то ли в бурю, то ли в неистовый тропический ливень.

Ближе к утру Степан подкрепился кольцом колбасы. Остальную, всю без остатка, высыпал из рюкзака на траву на самом видном месте. Оставил бутыль с остатками воды. Выдернул из-за голенища нож и вонзил его рядом. Если Саша вернется, будет ему на чем продержаться первое время. Ушел не оборачиваясь — незачем душу бередить.

ГЛАВА 6

Поселок Галицино. С полсотни хат, если навскидку считать. Длинное двухэтажное здание казарменного вида — то ли управа, то ли и вправду казарма. Впрочем, Степана сейчас это здание заботило мало. В череде первоочередных задач числилось у него на почетном первом месте пополнение пищевых запасов, необходимых для продолжения дальнейшей жизнедеятельности. На втором месте стоял нож. Или два. Их он без проблем сможет достать в любом доме. Другое дело: насколько качественно они окажутся изготовленными, подойдут ли для его нужд. А хотя, и это тоже не являлось проблемой. Не найдет в одном месте — найдет в другом. Вот, кстати, и подходящий дом. Стоит на отшибе. Наличие в саду фруктовых деревьев поможет качественно и незаметно подобраться вплотную к любовно оштукатуренной стене. А на стене окно, которое почему-то никто не озаботился закрыть. Торчит себе, раскрытое нараспашку, и манит к себе Степана, манит… Есть собака? А нет собаки. И твари, заменяющей ее в этом мире, тоже нет. Это хорошо, это правильно. Окно уже совсем близко. Прислушаться? Чего уж там, можно и прислушаться. Да только тихо кругом. Спят хозяева. А между прочим уже шестой час. Нормальные селяне в его разумении обязаны просыпаться аккурат часов в пять. Ну да ладно, нам это даже на руку. Подтянуться на пальцах, заглянуть в окно.

Спальня. Домотканый ковер на левой стене. С правой стороны — трельяж. С левой, у ковра, широкая кровать изголовьем вперед. На кровати — громоздкая туша, укрытая цветастым ватным одеялом. Почему именно ватным? Климат-то далеко не северный. Очень даже южный можно сказать климат. А впрочем, это ее, туши, дело. Далее за трельяжем один за другим два шифоньера. Дверцы их богато изукрашены резьбой. Красиво — аж жуть!!! Напротив крайнего шифоньера — дверь. Из спальни, надо полагать, выход.

Перебросить тело через подоконник и коршуном застыть над кроватью. Эмоций у туши: ноль. Туша знай себе сопит в две дырочки, распространяя вокруг себя едкий аромат пота. Вот что значит спать в жару под ватным одеялом! Теперь тайна нараспашку раскрытого окна — уже и не тайна вовсе. Это для того, чтобы самому не просыпаться от собственной вони! Только бы не скрипнула половица. Просочиться через спальню в другую комнату в поисках кухни. И под ноги внимательно смотреть — вдруг нарисуется люк в подпол. А подпол — это как раз то, что доктор прописал. И консервы там, и колбасы, и соленья всякие, недоеденная с вечера снедь… Да мало ли еще найдется в мире чудес, которые может хранить в себе подпол? Уж он-то был в подполе у Нюры, он знает! Нюра… Тугой горький ком подошел к горлу, напрочь сбил дыхание, на глаза навернулись слезы.

— Бабушка?

Пулей метнуться за спину фигуры и ладонью зажать ей рот. Заученным до автоматизма движением свернуть шею или двинуть ребром ладони по затылку? Две секунды на размышление и переоценку ситуации. Жалобно скрипнула кровать — это туша перевернулась на другой бок. С тихим присвистом вновь загулял в ее ноздрях испорченный воздух.

Сделать глубокий вдох, расслабиться. Теперь выдох. Скосить глаза на добычу, тряпкой обвисшую в его руках. Девчонка. Пухлая, высокая, круглолицая и совсем юная. Повернуть к себе лицом и поймать взгляд побелевших от ужаса глаз. Приложить палец к губам и просипеть на ухо чужим, неузнаваемым голосом:

— Заорешь — убью, сука. Ты поняла?

Мелкие частые кивки и дрожание подбородка. Высокий покатый лоб покрыт крупными бисеринками пота. И факт этот отчего-то бесит, доводит буквально до исступления.

— Подпол где?

— Ттам, — палец ее указывает на еще одну дверь, сокрытую за плотными бордовыми шторами. Это и есть его искомый объект — кухня. А на полу ее, строго посередине, маячит прямоугольная крышка заветного люка.

Пережать сонную артерию пальцем и уложить обмякшее тело на пол. Петли люка не смазывались давным-давно, и оттого скрипит он на всю округу. Впрочем, теперь уже все равно. Спуститься по монументальной широкой лестнице из мореного дуба. Мать честная! Сколько здесь всего! Колбасы. Подвешенные к потолку, висят длинными стройными рядами — словно солдаты на плацу. Пол же уставлен бочками со всевозможной снедью: маринованные огурцы, грибы, моченые яблоки, арбузы. По левую сторону — штабеля ящиков с картофелем. Чуть далее, за ними, морковь в высоких холщовых мешках. По всем стенам — полки в три ряда. Они тоже не пустуют — заставлены банками, черт знает с чем. Одна из полок отведена строго под лук: он насыпью лежит на ней, поблескивая рыжей шелухой.

Напряжение, овладевшее Степаном, медленно отступало. Вместе с ним уходила непонятно откуда взявшаяся злость. Накатило, что называется. Почему накатило, с какой такой стати? Ладно, некогда сейчас, не до этого. Радоваться надо, что девчонка просто в отключке. Мог ведь убить ее? Мог, еще как мог. Так, а теперь за дело. Что это там такое аппетитное в кадушке? Пахнет. Забытый такой запах! Открыл плотно подогнанную крышку с тихим хлопком и обомлел: ну надо же, клубника! Хотел было уже засунуть кадушку в рюкзак но вовремя спохватился. Великовата кадушка. А пользы от нее — ноль. Так, баловство одно. А вот копчености да колбасы, которые успели уже изрядно набить оскомину — это как раз наше. Без них никуда. И хранятся долго, и места занимают значительно меньше. Хватал без разбора — какая под руку попадется, да плотно паковал в рюкзак. Поверх колбас с копченостями накидал с десяток картофелин, пару-тройку луковиц. Вот пожалуй и все, пора и честь знать. Рюкзак на плечи и к выходу.

На кухне ситуация не изменилась. Девчонка все так же лежала на полу ничком, подол ее ночнушки задрался, обнажая полноватые ляшки да краешек розовых в белый горошек трусов. Наклонился над ней: кажется, дышит. Походя смахнул первый попавшийся нож со стола и солонку. Нож тотчас же пристроил за голенищем, солонку — в карман и, бросив последний взгляд на свою случайную жертву, скрылся за дверью. В считанные секунды добрался к распахнутому настежь окну, грузно перевалился через подоконник. А теперь огородами, огородами. Постараться как можно быстрее достигнуть кромки леса, благо она совсем рядом, и на полной крейсерской скорости унестись как можно дальше от места преступления.

Мост, вопреки всем законам логики и военного времени, почему-то не охранялся. Степан битый час наблюдал за ним, сидя на ветви дерева, свисающей над самой водой, которое он для простоты восприятия именовал ивой. Пару раз по мосту проходили колонны, состоявшие сплошь из гужевого транспорта. Полусонные возницы на них клевали носами, изредка размахивая хлыстами проходились по конским спинам то ли для порядка, то ли для того, чтобы проснуться самим — ведь неровен час можно сверзиться с козел прямо под колеса соседней телеги. Охранения колоннам, судя по всему, не полагалось. Вольготно, ох и вольготно чувствовали себя на своей земле жители Советской Империи Рейха! Лицо Степана озарила довольная улыбка. Похоже, удача сама шла к нему в руки. Зачем мыкаться по лесам, рискуя бесследно сгинуть, если можно вот так, запросто, прокатиться с комфортом в телеге до самой линии фронта?

Снялся со своего наблюдательного пункта и, соблюдая все мыслимые предосторожности, переместился на новую позицию. Здесь кромка леса подходила к дороге едва ли не впритык. Минуло минут двадцать, прежде чем Степан услыхал характерное поскрипывание ободов фургонов и удаленный цокот копыт. С каждой минутой он становился все ближе, и вскоре в просвете листвы мелькнул поначалу конский лоснящийся от пота пегий бок, а затем и передняя часть первого фургона. На этом отрезке пути возница был вынужден сбросить и без того небольшую скорость из-за глубокой колдобины — тайной союзницы загнанного в угол дезертира. Так, сколько же фургонов в колонне? Собрав тело в тугую пружину, Степан с замиранием сердца ждал. Второй, третий… А вот этот, четвертый, пожалуй последним и будет. Черт знает почему. Интуиция штука тонкая. Так и есть — последний. Не катит за ним ничего, и это чертовски здорово. Почему здорово? Да потому, что груженый он по самое не балуйся — вон как идет тяжело. И наверняка не личным составом какой-то дальневосточной дивизии, а чем-то более существенным и безопасным.

Голова возницы повернута в другую сторону. Рывок. Перебросить утяжеленное рюкзаком тело через деревянный борт и замереть в неподвижности. Заметили? Похоже, что нет. Фургон по-прежнему катит по ухабистой дороге. Звонкий щелчок кнута и вновь монотонное поскрипывание колес. Нога Степана зацепилась за что-то твердое. Длинный продолговатый ящик. Стал на четвереньки, окинул хозяйским взглядом содержимое фургона. Ящиков тьма-тьмущая. Фургон заставлен ими сверху донизу и лишь посередине оставлена узкая щель прохода да пятачок подле выхода, на котором он сейчас и расположился. А что в ящиках? Чертовски любопытно! Вскрыть бы хотя бы один из них, но мешает тихое опасение того, что он может быть услышан. Не поленился, поднялся таки и оглядел крышку верхнего ящика. Забита она со всей основательностью, на которую способны лишь щепетильные имперцы да, пожалуй, граждане Германии из его родного мира. Рискнуть, чтоли? Стоп, а что ему еще надо? Рюкзак — вот он, на спине, исправно оттягивает плечи. Набит всякой всячиной, начиная от пары сотен девятимиллиметровых патронов россыпью под его ненаглядный парабеллум, и заканчивая в наглую стянутыми продуктами из незабвенного поселка Галицино. А ведь были еще и гранаты! С десяток, если ему не изменяет память. Успокоив себя таким образом, прошелся по проходу взад-вперед и, не найдя ничего необычного, вновь вернулся к облюбованному пятачку. Стянул с плеч надоевший рюкзак, улегся лицом к выходу и, поглядывая одним глазом на незатейливые, тошнотворно-однообразные дорожные пейзажи сквозь широкую щель в борту фургона, задумался о превратностях собственной жизни. Долго перебирал в голове события вчерашнего дня: его разговор с Сашей, последующую за ним ссору. Переиначивал так и этак. А что было бы, скажи он вот так и вот так, а что бы на это ответил Саша? А если бы он смолчал, не резал всю правду-матку с плеча, заманил ребенка в поселок и каким-то образом нашел людей, которые согласились бы о нем заботиться? Изводил себя долго, с непривычным щемяще-сладким садистским наслаждением. Наконец не выдержал: усилием воли заставил мозг переключиться на что-то другое. Что угодно, лишь бы это только был не Саша, и память тотчас же услужливо нарисовала новую картину: он с полубезумным взглядом, клещом вцепившийся в перепуганную насмерть девчонку, шипит неподатливыми, окаменевшими от всепоглощающей ненависти губами:

— Заорешь — убью, сука!!!

* * *

— Слышь, служивый, приехали. Вставай, давай!

Степан с трудом разлепил веки и встретился взглядом со слезящимися глазами старца. Был тот сед, непричесан, всколоченная борода вздыбливалась вперед, отчаянно напоминая бороду киношного Ивана Грозного из старого, как сама жизнь, совдеповского кинофильма.

— Куда приехали?

— Куда надо, туда и приехали! — старец отчего-то разобиделся не на шутку.

Только сейчас Степан заприметил, что в руках тот комкает форменную фуражку возницы.

— Встаю уже, встаю. Ты уж не серчай, деда.

Подхватил рюкзак, перелез через борт фургона и коршуном заозирался вокруг. Все та же дорога, только по обеим сторонам ее теперь лес. Кроны деревьев смыкаются высоко сверху, образуя почти непроницаемый зеленый купол. Оттого ли так сумрачно кругом или и вправду наступил вечер?

— А остальные фургоны где?

— Где надо! — буркнул было дед, но быстро смягчился и добавил: — Отстал я от них, чтобы тебя, дурака, высадить подальше от лишних глаз.

— Понял. Спасибо, конечно. А где мы находимся, если не секрет?

— Никакого секрета и нету. До линии фронта километров с пяток будет. Да только тебе туда нельзя.

— Это еще почему?

— Ориентировочка на тебя вышла. Так-то вот. По всем городам и военным подразделениям, — гаденько ухмыльнувшись, дед сунул руку во внутренний карман кителя и, к огромному облегчению Степана, извлек оттуда не пистолет, а всего лишь кисет с табаком.

— Ясно. А вы мне почему помогаете?

— А хрен его знает!

Самокрутка получилась, что надо. Величиной с хорошую беломорину, она пыхнула таким облаком дыма, что Степан поневоле вынужден был зажмуриться. Вопрошающе глянул на деда: можно мол? Принял из его рук самокрутку, затянулся так, что голова пошла кругом, а из ушей едва не начал валить дым. Хорошоооо… Давно не курил, а вот на тебе! Не забылись навыки.

— Поди на ту сторону захотел перебраться? Видали мы таких. Сирти из тебя спесь калеными щипцами вынимать будут.

Степан закашлялся. Дед же, не обращая внимания на временную недееспособность своего оппонента, как ни в чем не бывало продолжил:

— Не ты первый, не ты последний. Так что думай, паря, думай.

Вступать в полемику с возницей не было ни желания, ни времени. Скомкано попрощался, пожал крепкую мозолистую руку и напоследок, не удержавшись, спросил:

— Как вам удалось меня вычислить? Уж не по запаху ли?

Дед рассмеялся хриплым каркающим смехом:

— Ну надо же, уморил-таки старика напоследок! — и потом, уже с козел: — Храпишь ты паря похлеще борова. Такие вот помидоры.

И укатил. А Степан так и остался стоять на дороге, потрясенно наблюдая за тем, как фургон исчезает вдали.

Костерок, сооруженный им из наспех собранных веток, весело потрескивал, лобзал руки языками пламени, донельзя благодарный своему благодетелю за новое угощение: толстенную сухую корягу. Степану же благодарность костра была совсем ни к чему — он напряженно думал, снова и снова анализировал сложившуюся ситуацию. А ситуация получалась патовая. На территории Империи он поставил себя вне закона своим дезертирством. А что будет, попади Степан в лапы к сиртям, старый возница описал достаточно четко. Каковы его шансы на то, чтобы найти Улушу на столь гигантском материке? И даже если судьба-чертовка смилостивится и выбросит джокер — согласится ли сама Улуша ему помочь? Своему, так сказать, исконному врагу? Ох как непросто все, ох как непросто!

Сунул руку в рюкзак, выудил оттуда непочатую палку колбасы. Пошарудел еще — и вскоре на свет Божий появилась луковица, а затем и пара крупных картофелин. Оценивающе поглядел на костер: рановато. Углей пока совсем мало. Отложил картошку (придет, подруга, и твое время) и впился зубами в колбасную палку.

Хруст сломанной ветви прозвучал как выстрел. Выронить колбасу и откатиться в сторону! Подальше от костра, в тень. Рука рефлекторно тянется к парабеллуму, палец замерз у предохранителя. Отбой тревоги! Силуэт, мелькнувший среди деревьев, слишком мал и явно не годится на роль кровавого хищника. Чертыхаясь, вновь вернулся к костру, зашарил в поисках утерянной колбасной палки. Вот и она, на самом видном месте. Наверняка извазюкалась в земле и будет хрустеть теперь как проклятая на зубах. Поднял, срезал замаранный кусок, остальное протер об штанину. Жевал не торопясь, получая удовольствие от самого процесса. Не без удивления отметил, что сумбур в его голове под влиянием псевдо нападения окончательно улегся. Завтра он выйдет к линии фронта, а там — будь, что будет.

* * *

Постреливали со стороны невысокого холма. Постреливали лениво, нехотя, редкими одиночными выстрелами. Временами в эту сольную партию вклинивался пулемет, и тогда мелодия оживлялась, заставляя сердце Степана биться чаще. Что там у них происходит и как бы всем этим делом воспользоваться, приспособить, так сказать, для собственных нужд? Лезть на холм к невидимым стрелкам отчаянно не хотелось. Обойти? Местность, в принципе, позволяет. Неровная, морщинистая как лицо столетней старухи и, хотя деревья все вырублены подчистую, скрытно пройти по ней труда не составит. Прямо к лабиринту траншей — вон они, как на ладони видны. А за траншеями что у нас? Правильно, поле. И простреливается это поле от и до. Те же самые господа с холма, имея приличную оптику, вполне себе в состоянии вогнать пулю под лопатку нежеланного визитера. Нет, так дело не пойдет. Ночи надо ждать. Ночи здесь в большинстве своем правильные, темные. На том и порешил. Втиснул тело в приглянувшуюся ложбинку, навалил сверху на себя побольше иссушенной местным светилом травы, для надежности водрузил на полученную конструкцию куст средней величины (по счастью, не обремененный колючками) и забылся сладким сном праведника.

Ночь его ожиданий не обманула: выдалась темная, безлунная. Даже звезды умудрились скрыться за плотным покрывалом туч. Верь Степан во всякую потустороннюю белиберду, обязательно решил бы, что его прикрывает не иначе, как сам босс всех ангелов-хранителей — до того у него все гладко выходит. Без сучка, без задоринки. Захотел добраться к линии фронта — нате, пожалуйста. А ведь это немалый путь, между прочим. И закончиться летальным исходом он мог в любую минуту, сложись обстоятельства чуточку иначе. Впрочем, сейчас ему было не до размышлений о престранной вариабельности бытия, которое в простонародье попросту кличут судьбой.

Подождал пока глаза привыкнут к темноте и выглянул из укрытия. Ни зги не видно, зато со стороны траншей слышится губная гармошка, да пляшут языки немалых размеров костра, отблески от которого видны невооруженным глазом даже отсюда. А вот это, пожалуй, нам на руку. И наплевать, что они там празднуют — лишь бы этот праздник жизни продолжался как можно дольше. Безбоязненно пошел вперед, взяв за ориентир отблески от костра, и вскоре по левую сторону от него предстали очертания того самого холма, с вершины которого велась стрельба днем. Сейчас казался он абсолютно вымершим, но, вне всяких сомнений, это было далеко не так.

Пошел совсем медленно, прощупывая ногами перед собой почву. Только бы не упасть — в ночи звуки разносятся гораздо дальше, чем днем. Теперь его мысли занимал один очень даже насущный вопрос: а не заминирован ли случаем перешеек между холмом и траншеями, по которому он так безбоязненно продолжал движение? Степана прошиб холодный пот. По логике вещей — да. Он просто обязан быть заминированным. Имеет ли смысл оставлять в заборе лазейку если эта лазейка не ведет к мышеловке? Словно услыхав его опасения нога Степана зацепилась за проволоку и… раздался такой оглушительный звон, который в состоянии был разбудить не то что спящего, а и вовсе почившего безвременной кончиной человека. Губная гармошка смолкла. Со стороны траншей с небольшим интервалом вылетело сразу три осветительных ракеты. Упасть наземь и слиться с рельефом? Не вариант. Обложат со всех сторон, а то и просто долбанут по площади минометами. Нет, бежать надо сейчас, пока окончательно не пришли в себя от неожиданности солдаты незабвенной Советской Империи Рейха. Все эти мысли в считанные секунды пролетели в голове у Степана, ноги же его, получив приказ к немедленному действию, заработали с бешенной прытью. Птицей летел, игнорируя неровности почвы, пни и прочую лабуду, которой, как назло, попадалось более чем достаточно.

А вот и первые выстрелы. Опомнились, сволочи. Сейчас он был у них, как на ладони. Знай себе, дави на спусковой крючок «мосинки» или на гашетку пулемета. Не ты попадешь — так попадет кто-то другой. Желающих хоть отбавляй. Веер из пуль, просвистевших совсем рядом, заставил его трусливо втянуть голову в плечи. Как будто это поможет, избавит от алчного свинца, не даст тому впиться в незащищенную, словно голую, спину. Неприятное, мерзкое ощущение. Еще выстрелы. Теперь, похоже, стреляли с холма. Хотя, в этом он был не до конца уверен. Да и какая в сущности разница?

Еще одна осветительная ракета. А полоса отчуждения то заканчивается. Последний рывок и можно будет… Гигантским молотом ударило по затылку, заставив Степана упасть сначала на колени, а затем и вовсе зарыться лицом в пахнущую полынью траву. Еще одна пуля разворотила рюкзак и, не встречая серьезного сопротивления, устремилась дальше, прокладывая себе путь через податливое человеческое тело. Впрочем, Степан не был на нее в обиде. Ему было хорошо, как никогда. Сознание медленно, толчками, покидало его тело, а вместе с ним уходила скопленная за последний месяц усталость.

ГЛАВА 7

Улуша терпеливо ждала, когда же из норки высунется пытливая мордочка просвирки. Ждала долго. Солнце уже успело подняться высоко-высоко над редкими барашками облаков, а воздух стал настолько сухим, что высушивал губы. Время от времени, она позволяла себе их облизывать. Очень осторожно, потому что слух у просвирки был необычайно остер. Как, впрочем, и зрение. А может просвирка уснула? В норке прохладно и темно. С превеликим трудом Улуша заставила себя не воспользоваться дарованной Володарем силой. Нет уж, не в этот раз. Да и к чему торопиться? Разве не она сама, Улуша, решила скоротать время за охотой? Тем более, что времени более, чем достаточно. Володарь привел ее в это место три дня назад и кто знает, сколько суждено ей еще вот так бездействовать в то время, когда совсем рядом находится враг. В двух полетах стрелы. Окопался, укрылся в своем крысином лабиринте и ждет. Нет, надо подумать о чем-то хорошем. Например, о встреченных утром демонах в окрашенных под цвет полинялой листвы балахонах. Губы ее изогнулись в мстительной улыбке. Демонов было пятеро. Улуша останавливала их сердца одно за другим, а последнему — рыжеволосому веснушчатому борову с обвислыми щеточками усов, сплела вокруг шеи паутину смерти, и потом стягивала ее целую вечность, с ликованием глядя в выпученные, наполненные до краев предсмертным ужасом глаза жертвы. Поначалу он кричал. Истошно, дико. Кричал так, что был услышан даже по ту сторону Черты. Долго, очень долго в бессильной ярости демоны дырявили потом лес!!!

Улуша вновь улыбнулась, а на душе стало так светло, что даже захотелось петь. Но петь было нельзя, потому что там, в норе, сидела просвирка. Улуша непременно поймает ее, даже если для этого придется пролежать вот так, недвижимо, весь день. Внезапно лицо ее омрачилось. Она вспомнила Сероглазого. Демон встал перед ее глазами, как живой. Где он сейчас? Что с ним? Ясное дело где. Занимается небось своими черными делами!!! Улуша так сильно саданула кулаком по земле, что костяшки пальцев заныли, а из норы донесся испуганный посвист просвирки. Ну вот, теперь и об охоте придется забыть. Просвирка ни за что не высунется из норы. А всему виною Сероглазый! И тут не дает ей покоя. Терзает, бередит душу.

— О Всемогущий Володарь Животворящий! — Взмолилась Улуша и тотчас же получила ответ: оберег на ее груди ожил, запульсировал, обволакивая ее тело успокаивающим теплом. Володарь был с ней, рядом, а значит все будет хорошо. Он наполнит величайшим потаенным смыслом ее существование, поведет за собой туда, где вершится судьба этого израненного войной мира. Израненного, но не поставленного на колени, нет. Мир этот с высоко поднятой головой и глумливой улыбкой на устах уже который год встречает несметные полчища демонов.

Володарь что-то хотел от нее. Но что? Сейчас Улуша узнает. Она извлекла статуэтку из-за пазухи и, не снимая ее с шеи, вгляделась в ясные глаза Животворящего. Так и есть: глаза его метали молнии, призывая к немедленному действию. А еще в них явственно проскальзывала тревога. Тревога за нее, Улушу? Но почему? Ведь Улуша давным-давно готова к смерти и даже втихомолку желает ее.

— Куда теперь ведет моя дорога? — сняв с шеи оберег, она швырнула его наземь. Голова Володаря указывала на восток. Ну вот и все, закончилось томительное ожидание. Подхватив потрепанную котомку с нехитрым скарбом, повернулась напоследок к норе просвирки: — Повезло же тебе, черноносая! — улыбнулась и быстроногой ланью метнулась сквозь, казалось бы, непроходимые джунгли.

— Володарь, куда теперь ведет моя дорога? — повторила она вновь, когда почувствовала знакомое жжение в груди. Животворящий, по своему обыкновению, молчал. Ждал, когда же Улуша снимет с шеи его миниатюрное подобие и бросит наземь, как было многие и многие разы до этого. Улуша не стала обманывать его ожидание — вскоре статуэтка летела к земле головой вперед. Каким образом она умудрилась в полете перевернуться для того, чтобы зависнуть затем над самой поверхностью ногами вниз, ведомо лишь Ему одному — суровому, но справедливому властелину. Впрочем, Улушу это уже не удивляло: слишком много видела она в своей жизни чудес, и теперь они казались ей чем-то обыденным. Странное поведение амулета лишь слегка озадачило ее. Обычно Володарь просто ставил статуэтку наземь, когда хотел показать, что именно здесь, на этом самом месте, заканчивается Улушин путь и начинается работа, ради которой, по большому счету, она и появилась на свет. Властелин был обеспокоен. Очень обеспокоен. Его тревога передалась и Улуше. Еще бы — ведь они давно были одним целым, делили друг с другом радости и невзгоды. Так что же должно произойти? Улуша приготовилась к самому худшему. Припала к земле, затаилась за непроницаемым травяным ковром, внимательно вглядываясь по сторонам. Черта совсем рядом. Она физически ощущала ее. Уродливая, изрытая вдоль и поперек лабиринтами глубиною в человеческий рост. Лабиринты эти под завязку наполнены демонами. Исходящее от них зло настолько велико, что могучие лесные исполины отступили и теперь перед Чертой на многие-многие локти расстилается голая степь. Даже птицы — и те стараются облетать проклятое место стороной. Ничего. Никакого намека на движение. Зло терпеливо ждало, когда же Улуша потеряет, наконец, бдительность. Ждало, словно просвирка в норе. Пришедшее ей в голову сравнение, отчего— то развеселило Улушу. Она, Улуша, была на волоске от смерти столько раз, что и не счесть. Костлявая скорее сдохнет от старости, чем получит в лапы ее бездыханное тело!

Закат сначала окрасил багряным небо, затем на смену ему пришли звезды. Сколько их было на небосклоне? Когда-то в детстве Улуша пробовала пересчитать их, но сбивалась снова и снова. И так без конца. До тех пор, пока не поняла, что невозможно пересчитать то, что на самом деле является бесконечным.

Ночь принесла с собой долгожданную свежесть. Улуша с удовольствием вдыхала наполненный влагой воздух, не забывая при этом прислушиваться к происходящему вокруг. Вот где-то за ее спиной фыркнул веперь и степенно побрел по лесу, раздвигая ветви целым букетом острых, как пилы, рогов. Могучий зверь, старый. Не спится ему, потому и бродит неприкаянным спутником, распугивая более мелкое зверье. А это еще что? Какой-то новый звук доносится со стороны стыдливо укутанной непроницаемым одеялом тьмы Черты. Перезвон. А за ним, словно по волшебству, небо расцветает холодным белым огнем. Затем еще и еще раз. По максимуму напрягая и без того острое зрение, Улуша вглядывается в ту сторону и видит одинокую, уменьшенную расстоянием фигуру. Демон. Несется во весь опор, высоко задирая ноги, чтобы не попасть ненароком в ямину или коварно сокрытую в траве просвирью нору. Несется с такой немыслимой для демонов прытью, что Улуша даже засомневалась: а демон ли это? Заставила себя приглядеться более внимательно. Нет, несомненно, демон. Прет от него чужеродностью. До зубовного скрежета прет. Но почему тогда палки демонов заговорили, захлестали наперебой, силясь дотянуться до мелькающей перед ними спины? Грохот со стороны холма. Теперь уже демону точно не уйти. Демон наверняка понимает это так же отчетливо, как и Улуша. Но почему тогда он убегает? Почему не повернется к врагам для того, чтобы принять свою смерть с улыбкой на лице, как и подобает настоящему воину? Почему-то демон до сих пор еще жив. Заговоренный он, что ли? Козлом скачет себе через поле прямиком к тому месту, на котором обосновалась Улуша по указу Животворящего. Вот демон уже совсем близко, и Улуша даже может увидеть его лицо… Сероглазый!!! Будто ушатом холодной воды окатили Улушу! Словно почуяв ее, Сероглазый слегка поднимает голову, встречается с ней глазами и тотчас же падает, сраженный наповал ее красотой. Или всему виною пчелы из металла, которые так и вьются над его поверженным телом? Вот одна из пчел впивается в его широкую спину и Улуша понимает: еще минута промедления и Сероглазого будет уже не спасти. Срывается с места, словно стрела, пущенная из лука умелого охотника. Миг — и она уже у тела Сероглазого. Подхватывает тело за руки и волоком тащит его к спасительному лесу, благо небо на какой-то короткий промежуток времени вновь стало черным-черно. Сероглазый хрипит, натужно втягивая в себя воздух. Вот и первые деревья. Улуша скрывается за широким стволом одного из них и только сейчас находит время для того, чтобы посмотреть в каком состоянии находится ноша. Плохо дело. Улуша нервничает, руки ее начинают непроизвольно трястись. На губах мятежного демона кровавая пена, дыхание затруднено, а затылок весь в крови. Только сейчас она заметила, что за спиной у него, по-прежнему, продолжает висеть хитроумно притороченная котомка. Разозлилась на себя не на шутку: это ж сколько лишнего веса пришлось тащить за собой по полю из-за собственной глупости. Нет, чтобы сразу срезать!

Демоны за чертой, наконец, угомонились. Прошло совсем немного времени — и лес зажил своей обычной, обыденной жизнью. Словно и не было ничего. Живым напоминанием о ночном переполохе служил лишь Сероглазый, голова которого покоилась сейчас у нее на коленях. Демон умирал. Улуша чувствовала, как жизненные силы постепенно покидают его оболочку вместе с сочащейся из ран кровью. И душа ее почему-то умирала вместе с ним. Она поглаживала его волосы, потрясенная и совершенно сбитая с толку. Что с ней происходит? Ведь это всего лишь демон, чужак, враг. По-хорошему, его надо бы уничтожить прямо сейчас — пережать пальцем жилку на шее, и смерть его будет не слишком мучительна.

Внезапно размышления ее были прерваны самым кардинальным образом: фигурка Животворящего буквально засветилась во мгле, освещая и Улушу, скорбно склонившуюся над телом демона, и самого потерпевшего, делая видимой каждую черточку его спокойного, умиротворенного лика. Володарь что-то хотел от нее, требовал действия. Какого? Ведь Улуша так устала. Разве он не видит, что Улуше хочется лечь на траву для того, чтобы больше никогда не встать? Тем не менее, она привычно послушалась: сжала вялой ладонью фигурку Животворящего, и тотчас же в ее голове заплясали образы. Вот она прикладывает амулет Володаря к ране на голове Сероглазого, и кровь немедленно перестает течь. Затем еще картинка: теперь уже амулет прикладывается к спине. Но перед этим она, Улуша, с ножом в руке вырезает маленький скользкий комочек, который застрял глубоко в ране и теперь наполняет легкие демона кровью, мешая ему дышать.

Демон все еще не приходил в сознание. Вконец опустошенная, Улуша бессильно опустилась наземь подле него, улеглась рядом и с облегчением позволила себе, наконец-то, прикрыть воспаленные от усталости глаза. Она сделала все, как велел ей Володарь и теперь осталось лишь уповать на то, чтобы все ее старания не прошли даром.

Как и было обещано Животворящим, кровь и правда перестала сочиться со всех ран, края их сомкнулись, и теперь лишь багровые рубцы указывали на те места, в которые совсем недавно вонзались железные пчелы. Почему же Сероглазый упорно не хочет проснуться от своего сна? Или душа его уже находится в таком далеком месте, из которого нет возврата? А может быть он устал? Устал, как и она, Улуша, и сейчас отдыхает? Как жаль, что она совершенно не разбирается в демонах. А теперь пора спать. Завтра будет новый день, и кто знает, какие сюрпризы он готов ей преподнести. А точнее — ИМ, — поправила сама себя Улуша, и внутри у нее почему-то стало очень тепло.

* * *

Демоны шли широкой цепью, и сколько их было в этой цепи — не перечесть. Улуша попробовала, конечно, но пальцы на руках и ногах у нее быстро закончились, а мешочек со счетными камнями куда-то запропастился. Бросила быстрый взгляд на Сероглазого — тот спал сладко и почти не хрипел. Уже хорошо. Будет жить Сероглазый, точно будет. Даже щеки порозовели, и лицо его уже не кажется словно вылепленным из воска. А вот такое количество демонов — это плохо, очень плохо. Она не сможет долго держать на себе мару, не сможет и убить всех демонов. Тем более, что мару придется держать для них обоих: ее и… Скосила глаза на сладко посапывающего великана, доверчиво прильнувшего к ее плечу. Причмокивает во сне, будто младенец! Уж его-то совсем не беспокоит то, что может произойти с ними очень скоро. Как скоро? Да как только цепочка исчадий Ада приблизится к лесу! А у нее, Улуши, хватит внутренних сил разве что на мелкие шалости. И Володарь, как назло, молчал. Где он бродит там, в каких мирах? Улушу впервые обуяла на него злость. Раньше она не задумывалась о том, что будет с ней дальше, а теперь у нее нежданно-негаданно появилась веская причина для того, чтобы жить. Жить — и оберегать этого большого ребенка. Мысли ее завертелись, так и этак рассматривая ситуацию под различным углом. Допустим, демоны приблизятся к лесу, увидят Улушу с Сероглазым, удовольствуются ли они одной жертвой? Или мирно спящего Сероглазого постигнет та же участь, что и ее? Убьют. Никаких сомнений в этом нет. Демоны почему-то вчера сильно желали убить своего соплеменника. Настолько сильно, что сегодня даже решили прийти и проверить: а мертв ли он? А если, допустим, спрятаться? Улуша сможет набросать сверху них веток и, если понадобится, сделать мару. Пусть ненадолго, но, тем не менее, вполне возможно, что благодаря этому, им удастся спастись. Мысль показалась ей достаточно разумной для того, чтобы иметь право на жизнь. Можно, конечно, скрыть под ветками одного Сероглазого, а самой привлечь внимание демонов и отвести их куда подальше, но нет, так дело дальше не пойдет — Сероглазый может застонать во сне, или просто пошевелиться в самый неподходящий момент. Да и вместе смерть принимать куда лучше, чем в одиночку. Решено: Улуша спрячет их обоих. Вот только времени мало. Засуетилась, заметалась, срезая ветви. Случайно нога ее попала в неглубокую ложбинку. Небольшую, но вполне достаточную для того, чтобы послужить неплохим укрытием. Не мешкая, подхватила за ноги Сероглазого и затолкала его первым. Теперь ее очередь. Веток бы еще нарезать, да демоны уже совсем близко. Смертью от них несет и разложением. Даже если бы у Улуши нос был завязан тугим узлом — все равно она бы учуяла этот отвратительный запах, спутать который невозможно ни с чем. Пристроила на себя последнюю ветку и сжалась, стараясь казаться как можно меньше. Идут? Точно, идут. Слышится с той стороны их равномерная поступь да характерное поскрипывание: обувка так ихняя скрипеть имеет обыкновение. Воображение Улуши нарисовало демонов настолько явно, словно были они сейчас прямо перед ее взором. Идут нога в ногу, лики их не выражают ничего или почти ничего. Одежда цвета пиклушьего помета, рукава рубах закатаны по самые локти. В руках короткие тупорылые палки из металла, которые по желанию своих хозяев могут принести либо быструю, либо мучительную смерть. Адские отродья совсем близко, Улуша вынуждена брезгливо сморщить нос. Но почему так не воняет от ЕЕ демона? Мимолетно позволила себе улыбнуться: а что, теперь у нее есть свой демон. Свой собственный. Взяла за руку Сероглазого, мысленно слилась с ним и замерла, впитывая каждой частичкой своего тела земное тепло. Затем представила себе, что растворяется, растекается по земле тонким молочным туманом, ветер подхватывает этот туман и уносит далеко-далеко. Туда, где взгляды демонов его ни за что не достанут. Мара получилась что надо. Словно откуда-то со стороны наблюдала Улуша, как цепь из демонов втягивается в лес все глубже, минует их хлипкое укрытие и продолжает движение дальше. Безмолвно и все тем же размеренным шагом. Вот и все — теперь нужно возвращаться. Потому что силы истекают с каждым ударом сердца все быстрее и быстрее, их уже практически не осталось — тех сил.

Больше демоны не возвращались, и Улуша была им очень благодарна за это. К утру следующего дня она могла уже двигаться дальше. Сделала волокушу из твердых, как камень, ветвей камшита, привязала к ней грузное тело демона, который до сих пор так и не пришел в сознание, и медленно побрела через лес. И тащиться бы Улуше к нему целую вечность, да, видимо, Володарь сжалился-таки над ней — ниспослал навстречу воинов Веперя, очаги племени которого находились сравнительно недалеко. Побурчав для порядка (виданное ли дело — тащить на своем горбу калечного демона, да еще не куда-нибудь, а в родимое стойбище!) они, тем не менее, согласились. Да и как бы им было не согласиться? Посвященную в Улуше они признали сразу, а рискнуть навлечь на себя гнев ведуньи может разве что слабоумный. Зыркнет этак своими громадными желтыми глазищами, а наутро пронесет так, что успевай только портки менять. Или того хуже: порчу на причандалы наведет. Кто знает, сколько им суждено потом будет болтаться между ног бессильным вялым клаптем из сморщенной плоти? На смех девкам, да перечницам старым на потеху. Так что если уж так нужен этой желтоглазой бестии живой демон для каких то своих потаенных обрядов — так они это за милую душу ей и предоставят. А потом еще и спасибо скажут, и поклонятся в пояс. А уж ежели она надумает демона в жертву принесть при всем честном народе, глядишь — старейшины празднество сподобятся организовать. Веселуха…

В стойбище входили торжественно. С эскортом из галдящей детворы, провожаемые любопытными бабьими взглядами. Даже воины — и те украдкой косились на их странную поклажу. Вопреки ожиданиям, посвященная повела процессию не к дому старейшины, а прямиком к травнице Варваре. Заставила уложить демона на полати, а потом зыркнула на своих провожатых так, что всем, от мала до велика, стало понятно: пришло время уносить ноги. В шатре теперь окромя Улуши да калечного демона осталась только сама травница — моложавая поджарая девка таких впечатляющих габаритов, которым бы позавидовал любой воин. Сейчас она стояла чуть поодаль, угрожающе выпятив вперед мясистые полукружья грудей и исподлобья наблюдала за тем, как Улуша, словно наседка, хлопочет над телом отвратительной злобной твари, которая, по счастью, находилась в данный момент без сознания. Наконец, губы Варвары раздвинулись: — Совсем рехнулась? — голос у нее был грубый, мужицкий. Словно и не девка вовсе: — Ты чего это за срань ко мне в дом притащила?

— Не видишь что ли? Демон это! — огрызнулась Улуша, приспосабливая между делом под голову Сероглазого дорогущую шкуру жаберника, доставшуюся в свое время по наследству Варваре, лишь Володарю ведомо от какого прапрапрапрадеда.

— Видеть-то я вижу. Я спрашиваю какого… — тут Варвара выдала такую тираду, что, будь перед нею не Улуша, а какой-то иной, менее подготовленный слушатель, уши бы его непременно свернулись пожухлыми стручками. А то и вовсе отвалились.

Надо было что-то делать. Причем немедленно. Лицо Варвары раскраснелось. Щеки, будучи и от природы не обделенными роскошным румянцем, теперь приобрели ярко выраженный синюшный оттенок. Убедившись, что все сделано как надо, Улуша скользнула в последний раз взглядом по умиротворенному лицу Сероглазого и повернулась к травнице. Задумалась: как бы все происходящее посподручнее объяснить подруге? Наконец начала, медленно подбирая слова:

— Понимаешь, Варюш, этот демон и не демон вовсе.

Варвара, казалось, не слышала. Губы ее все также продолжали выплевывать проклятья, глаза — так те и вовсе стали чумными — словно опять нализалась травница своего знаменитого грибного отвара. Нет, так дело не пойдет! Улуша подошла и с силой встряхнула ее за плечи.

— Свят-свят-свят, избави меня от нечистого, о Володарь Всемилостивый, Животворящий!!!

Встряхнула еще раз. Кажется, подействовало. Глаза подруги стали более осмысленными.

— Ты меня слушаешь? Демон — не демон вовсе!

— Как не демон? — поток ругательств вперемешку с молитвами прервался. — А кто же он тогда?

— Ну ты сама посмотри.

— А чего на него смотреть? Демон то — он демон и есть. И воняет от него…

Тем не менее, Варвара подошла, ведомая твердой рукой Улуши. Наклонилась над лицом Сероглазого, приподняла двумя пальцами веко и некоторое время изучала его мутный, застывший в пугающей неподвижности, зрачок.

— Нет, демон, — вынесла она наконец свой вердикт. — С каких это пор ты меня, подруга, за дуру держишь?

— Ну хорошо, демон, — вынуждена была согласиться Улуша. — Но непростой.

— Да хоть золотой! Признавайся, зачем эту дрянь ко мне домой притащила? Со свету сжить хочешь?

— Так, ладно, давай по порядку начнем. Садись.

Едва ли не силком усадив травницу на колченогий табурет, жалобно скрипнувший под ее внушительным весом, Улуша примостилась на полатях в ногах Сероглазого и неторопливо начала свое повествование. Для затравки рассказала о самой первой встрече с демоном. О том, как вознамерилась его убить и почти что привела свой план в исполнение, да тут нежданно-негаданно вмешался сам Животворящий и мало того что не допустил смертоубийства презренного адского отродья, так еще и заставил ее, Улушу, долгое время быть подле демона, охраняя его никчемную, трижды проклятую Володарем жизнь. Тут Улуша озадаченно примолкла. Какое-то несоответствие крылось в только что сказанных ею словах, и сейчас она отчаянно пыталась понять: какое же? Так ничего и не надумав, продолжила свой рассказ. Искоса глянула на Варвару: глаза травницы горели, она то и дело вскакивала со стула.

— Дальше, дальше-то что было?

Пришлось рассказать все, без утайки. Смакуя наиболее интересные подробности, она вынуждена была их рассказывать по два, а то и по три раза по просьбе своей донельзя перевозбужденной слушательницы. Историю про буревея и про то, как демон кручинился, потеряв одного из своих прислужников, Варвара выслушала с особым вниманием. Недоверчиво уставилась на Улушу:

— Неужто так все и было?

— Так-так. Самим Володарем Всемилостивым Животворящим клянусь.

— Ишь ты, чудеса.

Почему-то в своем воображении травница ну никак не могла представить себе плачущего демона. От боли — возможно. В умелых руках они и не так воют, ежели знать, конечно, к каким местам каленое железо прикладывать. Или, допустим, если шкуру им заживо снимешь, начиная от живота и до самого подбородка, а потом на голову натянешь да еще и завяжешь сверху как следует, чтобы они, значиться, в собственной вони и задохнулись. Ох и ор же тогда стоит — душа радуется!!! Но чтобы вот так, с горя слезу пустить — нет уж, увольте. Такое лишь человеку истинному дано, а не бездушному исчадию Ада.

Закончила Улуша свой рассказ уже когда солнце, угостив напоследок последними сполохами света, уступило свое место на небосклоне матери-ночи.

— Погоди, ты же говорила, что он и в спину ранен?

— Да.

— Сейчас я тогда голову посмотрю и на живот потом поможешь его перевернуть.

Улуша молча кивнула. Глаза ее до краев наполнились тревогой. Какой приговор вынесет Сероглазому Варвара? Будет он жить, или все ее старания оказались напрасны?

— О Всемогущий Володарь Животворящий! — жарко взмолилась она ссохшимися от волнения губами. — Помоги, не дай свершиться непоправимому!

Володарь молчал. Лишь легкое, едва ощутимое покалывание в области груди в том месте, где оберег касался ее кожи, словно говорило: я здесь, я рядом. Все будет, как будет.

— Плохое место, — Варвара, поглаживая неровный багровый рубец на спине Сероглазого, даже и не пыталась скрыть перед подругой свою озабоченность.

— Почему? Я же сделала все как надо. Да и Животворящий почти сразу же затянул рану!

— Плохое место, — еще раз со значением повторила травница. — Слишком близко к хребту.

— И что?

— Ног под собою демон не будет чуять — вот что!

— Уверена?

— Ну это уж как Бог ниспошлет. Володаря проси. А я, в свою очередь, сделаю все, что от меня зависит.

Новость эта поразила Улушу в самое сердце. Как так? Демон, такой сильный, не боящийся никого и ничего в этом мире, и вдруг проснется калечным? Как она в глаза ему будет смотреть?

— Ты ТОЧНО уверена? — голос у Улуши был очень тих. Глаза же ее с такой мольбою смотрели сейчас на Варвару, что та не нашла ничего лучшего, кроме как соврать. Пожалуй, впервые за все время их знакомства:

— Нет, не уверена. Это я так, к слову пришлось. Вспомнила просто, как приносили вояку одного из соседнего стойбища. Правда, хребтина у того была вся разворочена.

— Ну так то ж хребтина… А у нашего между хребтиной и шрамом целых два пальца прокласть можно. Тоже мне — сравнила.

Обрадованная, Улуша вновь перевернула своего драгоценного демона на спину, бережно укутала в шкуру, склонилась напоследок к груди, проверяя все ли еще бьется в ней его могучее черное сердце, а потом возьми да и кинься на Варвару! Облапила, поцеловала подругу так крепко, что та даже зарделась от смущения.

— Ну ты мне это, брось, брось, негоже. На мужиков лучше б так кидалась. Чай не девочка уже, — тут взгляд Варвары случайно упал на демона, мирно посапывающего на полатях, и в глазах ее тотчас же промелькнула искра понимания. Тем не менее, вида не подала — ухмыльнулась лишь, головою качнула не без легкой укоризны, да и пошла себе на стол накрывать. Чем Бог послал, как говорится.

А Бог, между прочим, послал целую уйму всякой всячины. Ела Улуша с удовольствием. Все подряд, что под руку попадется, обходя своим вниманием лишь вяленую да сушеную клещевину — с ее походной жизнью та уже успела порядочно набить оскомину. Приложились и к знаменитому на всю округу грибному отвару. Первый тост за Володаря, как водится. Выпили, захрустели свежей востриной корой. Задумались: каждая о своем, потаенном. Затем, не сговариваясь, махнули еще по одной, на этот раз уже без тоста.

— Ты мне вот что скажи, — принялась вновь за свое Улуша. — Жить-то он точно будет?

— Да точно, точно, — кряхтя, Варвара поднялась со своего места и заходилась хозяйствовать у очага: дровишек в костер подкинула, казан выбрала помельче — чтоб в аккурат на одну порцию пробудного зелья хватило. — Под утро зенки твой демон как расплющит — сразу же супом его и накорми. И больше ничего, поняла?

— Поняла, как не понять? А если не расплющит?

— А я говорю — расплющи, — в кипящую воду полетели толченые корневища жнетыша, соцветия трочка и никалии. Вдогонку им плюхнулась целая головка паучьего штибрица (и где только умудрилась достать?).

Улуша смотрела на приготовления травницы широко раскрытыми глазами. Магия Варвары была не сродни ее собственной, а совершенно иная и оттого казалась гораздо более притягательной.

— Ну вот, — через некоторое время травница зачерпнула из казана ложку янтарно-коричневой жидкости и поднесла ее к носу. Сморщилась жутко брезгливо, всем лицом, как умела делать только она одна. — Готово. Голову ему подними и рот пошире открой — сейчас поить будем.

Зубы у демона — отдельный разговор. Белые-белые, и все, как один, целые. Ну как такое возможно? Улуша не понимала. Да и Варвара, откровенно говоря, тоже. Это ж что получается? Жрет демон, а зубы у него не изнашиваются? Или выпадают, когда приходят в негодность, а вместо них вырастают новые?

— А давай-ка вырвем один! — нашлась наконец Варвара. — Вон тот, крайний. Демон наверняка проснется и даже не заметит.

— Ни за что! — категорически воспротивилась Улуша. Вот будет когда у тебя свой демон, так тогда и рви. А моего не трожь!

— Ну, как знаешь.

Варево влили в демона все, до последней капли. После процедуры Улуша прикрыла ему рот как можно плотнее, втайне опасаясь, что не устоит перед соблазном подруга — выдернет-таки зуб Сероглазому. А ведь его потом обратно не приклеишь!

Демона их переживания, похоже, волновали мало: спит себе и спит. Крепко, как убитый. А может оно и к лучшему, может пора и о себе подумать. Улуша только сейчас поняла, насколько же сильно она устала. Глаза ее просто слипались, а в теле, казалось, не осталось ни единой мышцы, которая бы не молила о том, чтобы ее оставили наконец в покое. Варвара, словно почуяв плачевное состояние гостьи, времени даром не теряла: взбила солому на полатях, как следует, своим пудовым кулачищем, извлекла откуда-то из недр схрона мягкую шелковистую шкуру (сейчас Улуша уже и не могла сказать точно — какую) и, подхватив на руки почти невесомое, по ее меркам, тело подруги, осторожно опустила его на приготовленное ложе. Глаза Улуши были уже закрыты. Она лишь свернулась поудобнее калачиком да так и затихла.

Растерянно покачивая головой, Варвара вернулась к столу и грузно осела на табурет. Недрогнувшей рукою налила себе новую чарку, полную, до краев, и тотчас же, не откладывая на потом, ее выпила. Отчего-то вдруг подумалось: да, действительно изменились времена, коль уж у нее дома, живьем, на ее полатях, вальяжно раскинулся самый, что ни на есть, настоящий демон.

* * *

Что-то душило Улушу. Большое, мускулистое, оно кольцами обвивало ее тело, с каждым мгновением все сильнее и сильнее сжимая свои смертоносные объятья. Великий Болотный Змий. Ну конечно же, это он, это его морда нависла сейчас над ее лицом, а из зловонной разверзнутой пасти высовывается отвратительный, черный как смоль, длинный раздвоенный язык. Сейчас он сожрет Улушу — в этом никаких сомнений нет. Сожрет. Кольцо сжимается все туже. Вырваться? Но как, это практически невозможно. Никто и никогда не уходил от Змия живьем — иначе Улуша давным-давно бы знала об этом из сказаний, которые передаются из поколения в поколение от отца к сыну, от матери к дочери. Сожрет. Если она, Улуша, не вспомнит, кто она есть на самом деле и насколько велика ее с Володарем сила. Нечеловеческим усилием воли ей удалось-таки сдернуть черную пелену морока из своих глаз, и сейчас она лежала мокрая, испуганная, тщетно силящаяся понять на каком она находится свете: на том, или уже на этом. Постепенно знание приходило к ней. Полати. Она лежит на полатях. А рядом с нею, в обнимку, лежит Варвара. Это ее тяжелая рука обвивает талию Улуши с такой силой, что едва ли не трещат кости. Вот она, причина нелепых ночных кошмаров!

Раздосадованная сама на себя за то, что позволила страху забраться так глубоко, Улуша вскочила и быстро привела себя в порядок: расчесала волосы костяным гребнем, тщательно умылась холодной водой и только потом вдруг вспомнила, что в доме они с Варварой были не одни. Демон, как он там? Проснулся ли? Обернулась, почуяв чей-то изучающий взгляд и сразу же встретилась с парой внимательных серых глаз. Почему-то смутилась. Поправила и без того ладно сидящее на ней платье и застыла, не зная куда девать руки.

А потом демон заговорил. Слова, что лились сейчас из его рта, были непонятными, зато интонация, с которой он их произносил, не оставляла никакого повода для сомнений: гневался демон. За что, интересно? За то, что с того света его вытащили? Или, может, еще в чем провинились они с Варварой, сами того не ведая? Гневаться в ответ у Улуши почему-то не вышло. Подошла, попробовала губами лоб — холодный в кои-то веки — и заходилась у очага. Надо было разогреть суп. Сероглазый потерял слишком много крови, а значит слаб сейчас, как младенец. Может оттого и гневается?

Разозленный, что на его болтовню никто не обращает внимания, демон заорал пуще прежнего и даже сбросил с себя шкуры. И тотчас же, словно по волшебству, крики его затихли. Ну что там опять? Природная любознательность взяла наконец верх, и Улуша все-таки обернулась. Сероглазый молчал, вперившись взглядом в пальцы собственных ног. Лицо его при этом застыло маской такого непритворного ужаса, что Улушу даже оторопь взяла. Духа он там увидел что ли? Но ведь всем известно, что духи пращуров никогда не приносят вреда живым. Или может быть с демонами дело обстоит как раз в точности до наоборот? А теперь что происходит? Руки демона зашарили вокруг себя, словно искали чего-то и никак не могли найти.

— Иглу ему дай.

— Зачем иглу? Какую иглу? — сама не своя от какого-то неприятного, нехорошего предчувствия, Улуша обернулась к полатям, на которых сидела, свесив босые ноги, Варвара. Та, похоже, давно уже не спала и сейчас внимательно наблюдала за демоном.

— Иглу ему дай, кому говорят! — снова повторила она.

На этот раз Улуша не посмела ослушаться. Бегом метнулась к своей переметной суме и вскоре вернулась, неся на раскрытой ладони длинную тонкую иглу из рыбьей кости. Преподнесла ее Сероглазому. Демон раздумывал какое-то время, затем, явно колеблясь, принял иглу из ее рук, как-то внезапно резко наклонился и молча вонзил ее в палец левой ноги. Затем еще, еще и еще раз. С каждым разом лицо его становилось все темнее.

— Что с ним? — Улуша умоляющими глазами уставилась на Варвару.

— Ног под собой не чует.

— Но как же? Ты ведь говорила…

— Говорила: рана близко к хребту. Да только ты и слушать не хотела.

— А вылечить его как-то можно?

— Не знаю. Володаря своего спроси.

Володаря… Как его спросишь то коли он не отвечает? Занят Володарь. Дела у него какие-то свои, высшие, лишь ему одному ведомые. Улуша настолько расстроилась, что даже не сразу заметила старейшину Сергия, что стоял у раскрытого полога и деликатно покашливал в кулак. Косился: то на Варвару, то на демона. По очереди. Ну почему на Варвару он косился то понятно — приглянулась она ему еще давным-давно, еще в то время как оба прыщавыми подростками бегали. Приглянуться-то приглянулась, но на любовь его великую отвечать пока не спешила, и на то, надо сказать, была у нее достаточно веская причина. В другое время Улуша мысленно непременно бы посмеялась, сопоставив эту нелепую пару. Старейшину Сергия — хлипкого, низкорослого, извечно нахохлившегося, как болотная выпь, и Варвару — деваху хоть куда: озорную, задиристую, да еще и с такими «сурьезными» габаритами, что одним своим видом она запросто могла упокоить самого свирепого веперя. Вот и сейчас, когда Сергий, повинуясь приглашающему жесту Варвары, заставил-таки себя переступить за полог шатра и стать прямо супротив ее воинственно выпяченных вперед могучих грудей, зрелище получилось настолько комичным, что даже демон, позабыв на какое-то время о собственном горе, разразился таким громким лающим смехом, что поневоле вздрогнули все, включая и саму Улушу. А затем на их лицах тоже появились широкие улыбки. Еще миг — и они смеялись уже вторя демону: громко, неистово и почти так же безумно. Всеобщему веселью не поддался лишь сам старейшина Сергий. Ему почему-то навязчиво казалось что именно он является виновником происходящего действа.

— Ты бы… успокоила… припадочного своего… Варвара, — улучшив момент, вставил он наконец в перерывах между взрывами воистину демонического хохота. — Дело к тебе есть.

— Какое дело? — отсмеявшись, Варвара обессилено осела на полатях.

— Сурьезное. Народ волнуется. Видано ли — демон настоящий у травницы их гостюет. Живой до сих пор. Суть улавливаешь?

— Ну живой, и что? Живой — и дальше жить будет!

— Что значит будет? Да ттты, вообще, в своем уме? — от волнения Сергий даже заикаться начал. — Сегодня у тебя он гостюет, завтра глядишь, к другому кому заявится, к Величу например. А у того дети малые! Нет, так дело не пойдет. В общем, изымаю я твоего демона. Временно. Костяк или пепел от него обещаюсь вернуть.

— Какой костяк? Какой пепел? Демона не отдам! — категорично отрезала Варвара и добавила уже мягче: — Ног он под собой не чует, Сергий. Его же давеча свои едва не порешили. Если б Володарь вовремя Улушу на выручку не прислал — гнить бы демону в сырой земле.

Известие о том, что демон оказался калечным, отчего-то успокоило Сергия. Тем не менее, голос его все еще сохранял в себе строгость — как и полагается отягощенному всяческими заботами воину и мужу. А может быть виною смены настроения старейшины послужило упомянутое вскользь высказывание Варвары о вмешательстве Животворящего. Ежели Володарю для каких-то своих целей демон нужен был живьем, то не о чем было и спорить. Животворящий достаточно милосердный владыка, но милосердный ровно до тех пор, пока ты делаешь все так, как ему самому надобно. А пошел наперекор Его воле — тогда уж будь добр, не серчай. Получишь сполна и даже более того, чтобы другим, идущим за тобой, неповадно было.

— Калечный говоришь? — Сергий рискнул-таки подойти поближе к демону, обошел его со всех сторон.

Тот, казалось, никак не отреагировал — лишь рука правая напряглась, словно сжимая несуществующее оружие.

— Калечный. Шрам у него на спине видишь?

Против наличия шрама возражать Сергий не стал. Тот выделялся на бледной коже демона достаточно явно — зримое напоминание о том, что даже исчадия Ада вполне себе смертны.

— Ладно, схожу, успокою народ. Но на тебе, Варвара, вся ответственность отныне за отродье это лежать будет. Сожрет кого, или просто замордует — не посмотрю, что ты мне… — буркнув напоследок что-то невразумительное, старейшина резко крутанулся на носках и вышел, не потрудившись даже задернуть полог.

Варвара посмотрела на Улушу с видом победительницы. Радость у нее однако быстро угасла.

— А скажи-ка мне подруга: зброя у демона с собой была?

— И зброя, и котомка тоже. Выбросила по дороге. Во-первых — тяжко нести. Во-вторых, сама понимаешь, воинов чтоб не смущали — от одного вида темной зброи они кого угодно на куски разорвать могут.

Травница удовлетворенно кивнула:

— Ну вот и славно. А то знаешь, мало ли что у него на уме…

Покосилась на демона. Тот к разговору их прислушивался очень внимательно. Как знать, может и понимает чего? Только это, конечно, навряд ли.

* * *

Степан, прикрыв глаза, с облегчением облокотился наконец спиной о шероховатую стену шатра и теперь напряженно думал под аккомпанемент то ли разговора, то ли перебранки двух женских голосов. Один из них, несомненно, принадлежал Улуше. Второй — бегемотоподобному мастодонту, которого и женщиной-то назвать можно с натяжкой. Нет, не то чтобы она была страшна как смертный грех — скорее наоборот. Красива по-своему, если можно так выразиться. Красива той особой, но крайне нестандартной красотой, воспетой в свое время в амазонках. А, впрочем, какая разница? Мозг его то и дело увиливал, переключался с одного на другое, упрямо не желая принять в себя, переосмыслить тот факт, что теперь он, в сущности, является не кем иным как калекой. КАЛЕКОЙ. Калекой с большой буквы. Бесполезным куском мяса с недееспособными нижними конечностями. Ни на что не годным полутрупом. И зачем только Улуша «спасла» его? Зачем? Разве не лучше было бы лежать уткнувшись мордой в землю, постепенно истекая при этом кровью? Нюра… Перед глазами Степана встал образ любимой с такой четкостью, с такой убийственной ясностью, что впору было волком выть. Бежать, бежать к той, которая непоколебимо уверена, что ты ее обязательно спасешь. Придумаешь, изобретешь все что угодно — лишь бы быть рядом с ней, вдыхать запах ее волос, чувствовать ее тепло… Бежать, бежать, бежать, бежать со всех ног!!! Да только где ж теперь возьмешь их, эти ноги? Хотя нет — вот они. Две штуки. Хоть руби их, хоть пили — все равно ничего не почувствуешь. Ну почему такое дерьмо случилось именно сейчас, именно с ним?

— Степан, — до его слуха донесся звук собственного имени. Улуша. Не забыла. Помнит его еще со времен той первой встречи. Открыл глаза. Посмотрел на сиртю с искренним непониманием: ну чего ей сейчас от него надо? Почему нельзя оставить человека в покое, когда ему так хреново? Она протягивала в его сторону глиняную плошку с каким-то варевом. Жрать? Нет уж, дудки. Он лучше от голода сдохнет!

— Степан!

Плошка подсунута к самому носу. Суп. Мясным от него чем-то веет, приправами. Как в детстве, когда болел, мать обязательно варила такой. Покосился на Улушу. Упрямство и суровая непреклонность в глазах. Глаза истинной сирти. Вздохнул, выпил одним махом, вытер жирные губы тыльной стороной ладони. Только сейчас понял, что, сморчок, явно приходивший по его душу, изгнан вон и, похоже, с позором. Отстояли его. Это видно по счастливому лицу Терминаторши — именно так окрестил Степан подругу Улуши. Отстояли его — и что толку? Или может все не так уж плохо? Бывали ведь случаи, когда люди вставали на ноги даже после тяжелых травм позвоночника. Не без помощи хороших и чертовски высокооплачиваемых докторов, естественно. Но чем тебе эти две сирти не врачи? Пулю вытащили, рану полностью заживили, используя Бог знает что за чудо-технологии. И между прочим — совершенно бесплатно. Дармовым супом вон даже накормили. Сунул руку за спину, провел пальцами по поверхности шва. Удивительно. Никаких воспалительных процессов, никаких нагноений. А то, что ноги не ходят — так это потому, что пуля, наверняка, вошла не прямо, а под углом, в опасной близости от хребта и вытащить ее, не задев при этом нервных окончаний, могли разве что в клинике нейрохирургии, и то под вопросом. Нет, девочки сделали все, что могли. Теперь дело за ним, Степаном. Главное жить дальше, не раскисать. И верить, верить, верить!

Кажется, полегчало. Глянул на мир уже живыми глазами. Критически оценил обстановку: не люкс конечно, далеко не люкс. Даже на общажные апартаменты не тянет. Шатер, правда, довольно большой, если сравнивать с теми, на которые он уже успел вдоволь насмотреться еще во время рейдов со своей группой по диким, как ему тогда казалось, поселениям сиртей. Непростая видать подруга у Улуши — вес в обществе имеет. А то, что кроме очага посреди шатра, неказистого квадратного стола да пары кроватей крайне сомнительной конструкции внутри больше и нет почти ничего — так это так и надо. У всех так — будь то вождь или простой воин.

Стоп. А теперь о главном стоит подумать. Мысль, только что осенившая Степана, оказалась настолько дельной, что даже душа радовалась. Ай да он, ай да молодец! Ноги ходить упрямо не желают. Так? Так, в этом мы уже имели возможность неоднократно убедиться. А как насчет того, чтобы сделать себе другие? Какие вспомогательные средства в аналогичной ситуации поступают в распоряжение пострадавших из его мира? Правильно, костыли. И инвалидные коляски. О последних, естественно, можно сразу же и забыть — не имеется у него необходимых технологических навыков для того, чтобы соорудить подобное приспособление. Да и инструмента нужного, наверняка, тоже нет. А вот, что касается костылей — тут дело обстоит совсем иначе. Конструкция костылей настолько проста и функциональна, что не меняется уже в течении многих лет. И из инструментов надо всего ничего — хотя бы вон тот нож, который держит сейчас в руках Улуша, занятая разделкой тушки какого-то местного грызуна. Но как бы объяснить приютившим его подругам, что конкретно ему от них нужно?

Подозвал сиртю, знаками показал на нож. Та сделала поначалу большие глаза, пропела что-то мелодичное на своем языке с явно вопросительной интонацией. Степан развел руками: не понимаю мол и все. Словно бы сомневаясь, Улуша, тем не менее, протянула ему искомый предмет лезвием вперед и теперь ждала что же он с ним будет делать. Лицо ее выглядело испуганным — словно опасалась что Степан прямо сейчас возьмет да и вонзит нож себе в сердце. Дуреха. Невдомек ей, видите ли, что теперь так просто этому гребаному миру от него не избавиться. Он будет жить — и точка. Жить до тех пор, пока Советская Империя Рейха не ляжет в руинах, а последний ее воин не умрет самой мучительной смертью, какую только способно будет представить себе его богатое воображение. За себя, за Нюру. Как Степан этого добьется он еще не знал, но почему-то был уверен на все сто процентов что именно так все и будет. Так — и никак иначе. Потому что так должно быть. Божок этого мира не зря перенес его сюда и Степан нутром чуял что цели их обоих совпадают сейчас с точностью до миллиметра.

— Дерево — древак, — вот и пригодились ему уроки, которые он брал у Улуши, казалось, целую вечность назад. — Древак мне нужен вот такой, — развел руки в стороны как можно шире. — Поняла?

Ну как тут не понять? Понадобился болезному древак — так пусть берет. Чем бы дитя не тешилось…

Кликнув Терминаторшу, Улуша быстро и доходчиво объяснила ей, что именно Степану от них надо. Та, побурчав для приличия да одарив напоследок просителя парой гортанных слов явно нецензурного содержания, тем не менее, подчинилась, и вскоре обе исчезли за пологом шатра. Вернулись не скоро: минут сорок ему пришлось пялиться на потолок, полностью завешенный пучками высушенных трав, коры, клубней, сморщенных корневищ каких-то растений вперемешку с ингредиентами явно животного происхождения. Как вот эта голова хищника, например, с острыми кисточками ушей. Небольшая. Величиной с хороший грецкий орех. Но сколько люти, сколько агрессии в этой оскаленной приплюснутой морде словами и не передать. Нет таких слов, не изобрели пока.

Грохот падающих на пол бревен заставил Степана отвлечься от созерцания потолочной коллекции и недаром: зрелище было то еще. Терминаторша не поскупилась — притащила на своих могучих плечах целых два бревна диаметром сантиметров по двадцать пять каждое. Длина же их была как раз в аккурат по длине кровати Степана. Такие вот дела. Зато ему повезло с Улушей. От природы будучи тонкой кости, она, к счастью, просто физически не могла поднять такую тяжесть, а потому принесла целую охапку более мелких по диаметру даже не стволов — ветвей с желтоватой корой от неизвестной пока еще Степану породы дерева. Уж они-то как раз прекрасно подходили для его задумки. Длинные, легкие, прямые как стрела, они к тому же были еще и очень прочными. Согнуть такое или сломать — дело непростое. Ему, по крайней мере, подвиг такой не удался. Попробовал укоротить одну из веток ножом и потерпел полное фиаско. Что за дела? На дереве следа от надреза нет, зато на лезвии ножа появилась заметная зазубрина. Неожиданно ему на помощь пришла Улуша. Улыбаясь во весь рот, она реквизировала у Степана и ветвь, и само орудие, которым он пытался ее покорить. А потом перед его глазами свершилось настоящее чудо — девушка просто некоторое время подержала ветвь под пламенем в очаге, а затем, словно фокусник, играючи согнула ее вдвое, причем ветвь при этом даже и не подумала переломиться. Бросила лукавый взгляд на ошалевшего от увиденного Степана, смешливо сморщила нос и, подержав над огнем еще чуток, принялась выделывать с несчастной палкой такие выкрутасы, словно та была, как минимум, резиновая. Напоследок связала ее замысловатым бантиком и положила на пол, строго-настрого запретив прикасаться к ней некоторое время. Степан послушался. К собственному удивлению, он начинал понимать понемногу и Терминаторшу, и саму Улушу. Язык жестов у сиртей был достаточно прост. А вот касаемо разговорного языка — тут дело пока что заходило в тупик. Язык необходим был ему как воздух. Полноценное общение и взаимопонимание — вот что он Степану мог дать. А в таком как у него положении это уже немало. Придется, придется учить, и никуда от этого не деться. Как зубрил в свое время английский, вечная ему память.

Хотел уже пойти на боковую (потеря крови все-таки давала о себе знать), но Улуша вновь привлекла его внимание. А, ну да, понятно. Остыла та самая палка, которую она совсем недавно завязала бантиком. Взял ее в руки, потужился так-сяк для начала, а затем уже и в полную силу приложился. Выставлять себя слабаком перед слабым полом отчаянно не хотелось. Каждую его попытку обуздать непокорную деревяшку девушки встречали новыми взрывами хохота, а когда сил смеяться у них уже не было, Улуша вновь забрала у Степана палку, подержала ее над огнем, а потом, чуть погодя, привела ее в первоначальное положение. Спустя некоторое время он вновь держал в руках ровную прямую ветвь, которую тоже было уже не согнуть. Странные свойства загадочной древесины не сколько удивили, сколько обрадовали Степана. Задача его теперь упрощалась до минимума. Из такого материала делать что-либо — одно удовольствие. И инструментов никаких не надо. Неясно только каким образом Улуша смогла отделить ветви от ствола, но с этим он разберется как-нибудь в другой раз, а пока будет использовать палки той длины, которая ему подходит.

Теперь настала очередь Степана удивлять спасших его подруг. Когда он, встав с постели, с важным видом продефилировал взад-вперед по шатру, девушки просто обалдели. А затем, когда Степан еще раз прошелся на бис, так даже чуток стали подвывать от восторга. Невелика, конечно, победа, но в тот момент она неслабо окрылила Степана. Самое главное — теперь он не был привязан к койке, он мог действовать. Не как полноценный человек, не как воин, но это было уже нечто. Это было начало. Начало его нового пути.

До Степана только сейчас стало доходить сколько же переполоха наделало его появление в стойбище сиртей. Полог шатра теперь не закрывался — сюда то и дело заходили все новые и новые люди. Преимущественно это были женщины всех возрастов. Иногда они приводили с собой детей, но при этом крепко держали их за руку, готовые в любой момент стать грудью на защиту своих любимых чад. Все хотели поглядеть на пришельца: хотя бы мельком, хотя бы одним глазком, и поводы для этого находили самые разные. Чаще всего эти поводы касались непосредственно самого занятия Терминаторши. Терминаторша, а точнее Варвара, как Степан понял из быстрого скомканного знакомства, закончившегося крепким мужским рукопожатием, оказалась травницей и лекаршей в одном лице и сейчас дел у нее было просто невпроворот. Улуша тоже не сидела сложа руки — чем могла помогала подруге. Варила зелья под ее чутким руководством, бегала как пчелка от колодца и обратно с парой деревянных ведер, укрепленных на длинной изогнутой дуге с закрученными кверху краями, которую надо было нести на плечах, следила за огнем в очаге, чтобы тот, не дай Бог, не погас, иначе зелье будет непоправимо испорчено. Один лишь Степан сидел истуканом на кровати, играя роль то музейного экспоната, то дикого зверя в заштатном зверинце, в которого охочие до утех посетители разве что не тыкали палкой. Сейчас, в этот момент, он ощутил себя именно зверем, когда какая-то ушлая бабенка, не удовлетворившись игрою в гляделки, принялась по хозяйски ощупывать его бицепсы. Оскалил зубы, рыкнул коротко и грозно. Мол: смотреть — смотри, а руками не трогай. Та взвизгнула и отскочила, едва не сбив при этом с ног еще одну посетительницу, точно такую же как и она, заслужив тем самым хохот и улюлюканье окружающих.

Сирти оказались незлобливым и смешливым народом, но Степана это почему-то начинало уже раздражать. Чтобы хоть как-то отвлечься от своих невеселых мыслей, он вновь встал на костыли и принялся помогать по хозяйству Улуше, стараясь абстрагироваться от окружающих по максимуму. Работа досталась ему достаточно простая — толочь в ступке ингредиенты, которые Улуша подавала ему с завидной скоростью.

Поток клиентов поредел лишь ближе к обеду, а затем и вовсе иссяк, когда Варвара с решительным видом задернула перед очередной страждущей полог. Вытерла обильный пот со лба и обессилено опустилась наземь, прислонившись спиною к массивной деревянной чурке, служившей для разделывания дичи. Не лучше выглядела и Улуша: мокрая с головы до пят, с повлажневшими желтыми глазами, в уголках которых затаилась усталость, она сейчас была похожа на загнанную косулю.

Какое-то время сидели каждый на своем месте, наслаждаясь покоем. Затем Варвара сходила в дальний угол шатра, принесла оттуда большой кусок вяленого мяса и, разрезав его на три равные части, позвала всех к столу. Степан, едва вонзив в него зубы, сразу же понял, что это было за мясо. Клещевина. Очень вкусное, питательное, имеющее лишь один серьезный недостаток: твари, которые, в сущности, пошли на него, слишком уж сильно напоминали земных клещей. Увеличенных до размеров коровы, разжиревших и уродливых до крайней степени. Сейчас ему однако было все равно. Он ел свою порцию с удовольствием, чувствуя, что своим трудом заслужил ее.

А затем пришло время дележки. Чаще всего клиенты оплачивали услуги Варвары мелкими серебряными кругляшами, по диаметру слегка уступающими даже десятикопеечной монете. Иногда платили половинками таких монет, а то и несколькими четвертушками. В некоторых случаях платили золотом (монета по размерам была точно такой же, что и серебряная) и тогда травница давала сдачу: горсть серебряных половинок вперемешку с четвертушками. По какой системе проводится взаиморасчет, сколько стоит золотая монета по эквиваленту серебра, являлось для Степана пока что тайной за семью печатями. Все монеты были выложены на стол, тщательно пересчитаны и поделены на три равных части. Степан, польщенный что его помощь оценена так высоко, отказываться от своей доли выручки не стал. Деньги — они деньги и есть. В любом мире. Функция их по определению всегда одна: наделять своего владельца относительной свободой, неким чувством уверенности в завтрашнем дне.

Сейчас монеты весело позвякивали у Степана в кармане, и лишь одна из них — золотая, все еще оставалась у него на ладони. Он внимательно рассматривал ее, вертел так и этак, тщетно силясь обнаружить на ней следы чеканки. Ни-че-го. Гладкая, с неровными краями, она была отполирована до блеска сотнями, а то и тысячами рук своих бывших владельцев и выглядела достаточно древней. Точно так же дело обстояло и со всеми прочими монетами. Куски металла, ничего более. Отсюда напрашивался вывод: по номиналу монеты из одноименного металла одинаковы. А что касается четвертушек и половинок — так это и вовсе элементарно. И думать нечего. Распили такую монету на четыре части — вот тебе и четыре четвертушки. Просто, как все гениальное. Знать бы еще где их потратить… А, впрочем, известное дело где. Все поселения сиртей устроены идентично, разница лишь в величине. Следовательно, наверняка где-то найдется центральная площадь, а какую-то часть ее всенепременно занимает небольшой, но бойкий базарчик. Плюс еще лавки ремесленников, мясные лавки. Выйти чтоли да посмотреть, что и как?

Сунул золотую монету в карман, знаками показал Улуше с Варварой, что мол ходики он отсюда сделает, причем прямо сейчас. Для надежности еще и повторил вслух:

— Ходики, ходики! — чтобы, значит, поняли его как полагается.

Улуша запротестовала было, руками даже замахала, но Варвара быстро поставила подругу на место. Нечего птенцу в гнезде сидеть, пора и на мир глянуть, раз уж потребность таковая имеется. Стал на костыли, рубаху расправил. Откинул полог шатра и крепко зажмурился. На дворе день-деньской, солнце палит немилосердно. И эта жара… В шатре она отчего-то чувствовалась меньше. С какой стати — непонятно. Из шкур шатер. Может, пропитывают их чем-то? Как знать. Когда глаза привыкли к свету, не спеша побрел по натоптанной тропке, что змеилась, обминая шатры да зловонные мусорные кучи, которых попадалось на его пути более чем достаточно. Отсюда сделал неизбежный вывод: поселение уже достаточно старое, а значит, наверняка, в скором времени племя вынуждено будет перекочевать на новое место. Туда, где пастбища нетронуты, а местность не загажена продуктами жизнедеятельности самого нечистоплотного из всех хищников — человека.

На неторопливо бредущего Степана обращали внимание все, без исключения. Смотрели кто хмуро, кто с любопытством. Впрочем, такая популярность была вполне ожидаема. Шутка ли? Чужак, настоящий. Из плоти и крови. Ходит по их земле со вполне безмятежным видом. Словно бы так и надо, словно так всегда было. Руки самых горячих тянулись к оружию и застывали, как будто парализованные, под его безразличным взглядом. Нельзя. Этого калечного демона нельзя убить невозбранно, ибо под защитой он самого Животворящего. Над ним распростерта Его незримая длань.

Всего этого Степан не знал. Не знал, но зато чувствовал каждым атомом своего тела, что, не будь он сейчас на костылях, не будь он калекой, и сиртей не остановило бы ничто. Расправа непременно последовала бы, не могла не последовать. Еще можно как-то выдержать присутствие чужака, не представляющего реальной угрозы, но когда твою землю попирают ноги здорового, вполне боеспособного врага, нет такой силы, которая в состоянии предотвратить твой праведный гнев. Так может, стоит возблагодарить судьбу за то, что она выкинула с ним такой финт? Нет, не дождется. При случае, он обязательно вспомнит ей это и судьба обязана будет расплатиться по счетам сполна. А счета немалые между прочим. Лицо Степана никоим образом не выдавало обуревавших его чувств. Наоборот: с каждым новым полным ненависти взглядом оно становилось все более и более отрешенным, холодным.

Рынок оказался совсем неподалеку. Как и ожидалось — на площади, как раз напротив шатра старейшин. Чего там только не было! Степан даже духом воспрял, а настроение, со скрипом сдвинувшись с нулевой отметки, подскочило по самое некуда. Добрую половину рынка занимали продукты. Начиная от мяса всех сортов, рыбы и заканчивая таким обилием экзотических фруктов и овощей, которых ему сроду не приходилось видеть ни в одном супермаркете.

Чья-то ладонь коснулась его плеча. Степан дернулся от неожиданности и повернулся назад с той резвостью, на которую был только способен в своем теперешнем положении. Улуша. Стоит, улыбается чуть виновато. В глазах ожидание: прогонит или нет? Он прекрасно понимал ее. Беспокоится сиртя, переживает за своего подопечного. Что ж, может оно и к лучшему. Поводырь ему сейчас ой как нужен. Да и веселее вместе, как бы то ни было. Сочащиеся неприкрытой ненавистью взгляды окружающих, как себя не настраивал, тем не менее с каждой минутой, проведенной вне стен гостеприимного шатра травницы, напрягали все больше и больше. Потому и улыбнулся в ответ, галантный полупоклон изобразил даже, и повел свою спутницу между рядами. Шел медленно, стараясь ничего не упустить. То и дело останавливался возле той или иной вещи, и тогда Улуша начинала весело щебетать, поясняя на своем певучем языке ее предназначение. Всерьез удивляло Степана обилие разнообразной пищи. Как же так? Фридрих Подольский, куратор его группы, утверждал в свое время весьма однозначно: в пищу сирти употребляют лишь мясо своих одомашненных клещей и больше ничего. Совсем ничего, поскольку мясо это содержит все необходимые для нормального функционирования их организмов питательные вещества. Что это, как не имперская пропаганда? И зачем?

Все посторонние мысли выветрились из головы Степана, когда он увидел высокую пирамиду, выложенную из самых, что ни на есть, настоящих яблок. Небольшие, с зеленой кожурой, выглядели они не то чтобы аппетитно, скорее просто сработал стереотип и желание купить за свои кровно заработанные что-либо, что хотя бы отчасти напоминало о доме. Торговала ими бойкая бабенка с засаленной русой косой, сплетенной так туго, что, казалось, вернуть волосам первоначальное, природное положение будет теперь не в состоянии ни один гребень. Выбрал с десяток яблок, знаками показал, что был бы не прочь упаковать свое приобретение в любую приемлемую тару и после небольшой заминки получил плетеную корзину. Заплатил парой четвертушек (этого оказалось вполне достаточно) и, донельзя довольный своей первой удачно провернутой в мире сиртей сделкой, гордо прошествовал дальше. Улуша, воочию увидев, что Степан чувствует себя в условиях рыночной экономики как рыба в воде, умчалась куда-то со встреченной ею только что подругой — косоглазой до безобразия, но довольно миловидной девчушкой лет этак двадцати — двадцати двух. Степан же, пройдя буквально несколько шагов, остановился у прилавка с местной бижутерией, причем остановка эта была скорее вынужденной, нежели необходимой. Корзина, с виду такая практичная, на поверку оказалась не ахти какой удобной тарой в его положении. Передвигаться на костылях, да еще при этом держа корзину за ребристую ручку толщиною в два пальца, ежеминутно рискуя вывалить на пол все ее содержимое при любом неловком движении — удовольствие далеко не из разряда приятных. Пакет или авоська в данном случае были бы гораздо более уместны. Вытер пот со лба, критическим взглядом окинул поделки, аккуратно разложенные на выцветшей потяганной тряпке неопределенной расцветки. Ожерелья из разноцветных камней, частично обработанных, частично просто подобранных по размеру. Все сделано крайне топорно, словно руками умственно отсталого либо ребенка. Ручные браслеты — деревянные, вскрытые каким-то подобием лака. С незатейливой резьбой, а то и вовсе гладкие. Повертел в руках одно из ожерелий, втайне надеясь, что может хотя бы камни на нем окажутся драгоценными. Ничего подобного. Таких вот гладких окатышей на берегу любой речки хоть пруд пруди. Галька — она галька и есть, и заставлять своих женщин носить на себе такое убожество, в его понимании, являлось самым, что ни на есть, настоящим преступлением.

Тем не менее, среди всей этой шушвали было и еще кое-что. Браслет. Ножной. Серебряный. Гравировка на нем выполнена рукой настоящего мастера. Работа настолько филигранная, что сразу же напрашивается вывод о принадлежности данного произведения искусства к иной, более развитой в технологическом смысле цивилизации. Браслет был очень стар. Насколько — так с лету и не определишь. Для этого необходимо быть экспертом и иметь в своем распоряжении соответствующее оборудование. Шикарная вещь. Степан, как завороженный, вертел его в руках, то силясь прочитать надпись на неизвестном языке, что змеилась вслед за прихотливым узором, то нажимал пальцем на основании хитроумной застежки и тогда браслет раскрывался с тихим щелчком. Выпускать вещицу из своих рук ну никак не хотелось.

— Сколько? — спросил он наконец продавца, тщетно силясь убрать из своего голоса нотки крайней заинтересованности.

Его, как ни странно, поняли, ответив, правда, нечто невразумительное на своем языке. Тогда Степан извлек из кармана все, что в нем было и, не чинясь, высыпал на тряпицу прямо поверх валяющихся на ней безделушек. Браслет при этом из рук он так и не выпустил и сейчас цепким взглядом следил за старой каргой, которая пересчитывала его состояние. Та то и дело сбивалась, начинала считать вновь, шамкая и шевеля высохшими бесцветными губами, ввалившимися в глубокий провал щербатого безобразного рта. Наконец она удовлетворенно кивнула и даже вернула Степана сдачу — шесть четвертушек. Вот и все, что осталось от его наверняка немалого по местным меркам утреннего заработка. Тем не менее, он был доволен. Очень доволен. Степан уже знал кому достанется этот браслет и достанется вполне заслуженно. Достанется он той, которая спасала его от неминуемой смерти не единожды, и неизвестно сколько еще раз ей суждено будет это сделать. Он отошел от прилавка, не позабыв прихватить свою корзину с яблоками. Браслет в нее он положить не рискнул, а просто сунул его в карман. Ближе к телу, чтобы ощущать приятную тяжесть покупки.

Степан не успел сделать и пары шагов, когда почувствовал сильнейший толчок в спину и грузно плюхнулся наземь лицом вниз, приложившись так крепко к ней подбородком, что едва не заорал от режущей боли. С трудом заставил себя повернуть голову ради того, чтобы встретиться глазами с ощерившимся в глумливой полуулыбке рослым воином. Рядом с ним стояли еще двое — дружки ухмылялись точно так же, как и их предводитель, откровенно наслаждаясь тем, что открывалось сейчас их взорам: безвольный калека, широко раскинувший руки словно птица. Его костыли-крылья разлетелись в стороны, а из перевернутой корзины высыпались яблоки — все до единого, и сейчас валяются, где попало. Одно из них только что воин демонстративно раздавил ногой.

Встать. Костыли совсем близко. До ближайшего можно дотянуться пальцем. Бросил быстрый взгляд на сиртей. Те ничего не предпринимали, уверены в себе до крайней степени. Это хорошо, это правильно. Второй костыль оказался чуть дальше и когда Степан, изгибаясь словно гусеница, пополз к нему, послышались смешки. Поначалу смеялся кто-то один, буквально через мгновение ему вторили уже все остальные, причем смешков было гораздо больше, чем самих воинов. Смеялись все кто был рядом, и кому посчастливилось наблюдать воочию эту потешную картину. Вражина с забитым землей ртом корячится, ползет к своей палке. Ни на что не способное, бессильное ничтожество, которое можно раздавить сейчас так же легко, как и то яблоко, что вывалилось из его корзины.

Пальцы Степана сомкнулись на втором костыле. Так, а вот теперь пора. Главное подняться, не делая резких движений и выглядеть при этом настолько униженно, чтобы никому из них не пришло в голову вновь толкнуть его наземь. Встать. Встать и подойти к троице как можно ближе, благо они стоят совсем рядом друг возле друга. Перенес вес на левый костыль, ударил резко и коротко сомкнутыми костяшками пальцев правой руки в кадык главарю и тот тотчас же захрипел, оседая на землю. Второй сирть рыпнулся на выручку товарищу, рыпнулся очень удачно, сокращая дистанцию до минимума. Ему досталась «медвежья лапа» — удар тыльной стороной ладони снизу вверх, в основание носа. Успел заметить брызнувшую из ноздрей этой падали кровь и сразу же упал как подкошенный — это третий воин опомнился, наконец, и сообразил подсечь его несущий костыль. Не успел еще Степан коснуться спиною земли, а воин уже сидел на нем сверху и долбил по черепу кулаками с такой методичностью, которой позавидовал бы бывалый боксер. Бил мощно, словно кувалдой. Некоторые из его ударов Степану удавалось блокировать, но та часть, что попадала по цели, заставляла его сознание «плыть». О контратаке нечего было и думать — он сосредоточился на обороне, стараясь перекрыть руками как можно большую площадь. От одного из таких ударов в носу что-то хрустнуло, и мозг взорвался такой дикой вспышкой боли, что в глазах на какое-то время стало темно. Что-то неладно было и с челюстью. Сейчас его больше всего волновало, уцелели ли зубы. Стоматологов-то нет. Нет стоматологов. Мысль эта билась подобно приливной волне, и, хотя тело его казалось бы напрочь перестало подчиняться, руки сами возвращались в нужную позицию, не давая воину нанести решающий удар, после которого рот Степана превратился бы в точную копию щербатого рта старухи, только что продавшей ему браслет.

Постепенно ливень ударов почему-то пошел на убыль, а затем и вовсе сошел на нет. Желая, во что бы то ни стало, выяснить причину происшедшей метаморфозы, Степан заставил-таки себя разлепить наименее пострадавший, как ему казалось, глаз и был вознагражден видом побуревшего, перекосившегося от боли лица нападавшего. Сиртя задыхался. Задыхался, как в свое время задыхался Степан. Ну конечно, Улуша. Несомненно это ее проделки.

Так оно и оказалось. Воин исчез из поля зрения, сбитый мощным ударом ноги, а на его месте тут же появилось встревоженное лицо его желтоглазого ангела-хранителя.

— Живой я, живой, — в подтверждение своих слов он выдавил из себя ободряющую улыбку, но так как улыбаться было слишком больно, то она быстро угасла, а за улыбкой угасло и сознание Степана.

* * *

Когда Улуша затащила в шатер грузное тело демона и с трудом взгромоздила его на полати, Варвара грешным делом подумала, что душа болезного отлетела наконец-таки от его бренной оболочки и сейчас была уже на полпути к подземным чертогам Темного Властелина. Впрочем, Улуша быстро разубедила ее в обратном, и сейчас они вместе хлопотали над пострадавшим. На лице Сероглазого, похоже, не осталось ни единого живого места, оба глаза заплыли, а нос наверняка был сломан. Варвара вправила его одним четко выверенным движением кисти и заходилась делать холодные примочки. Улуша же суетилась скорее бестолково, нежели с пользой: то руку демону поправит, то к груди притулится, с тревогой вслушиваясь в биение его черного сердца. Да что с ней такое, в самом деле? Словно подменили подругу, завсегда такую собранную, целеустремленную. Наконец не выдержала, гаркнула:

— Да уймись ты наконец!

Улуша же, казалось, и не заметила ее грозного окрика:

— С Сероглазым все будет хорошо? Он точно поправится?

— Да поправится он, поправится твой Сероглазый.

— А глаза его видеть будут?

— И глаза видеть будут. От хорошего мордобоя еще никто не умирал.

— А нос?

— Так, все, хватит, — оторвавшись от своего занятия, Варвара приблизилась к Улуше и сильно встряхнула ее за плечи. Затем, сама не зная почему, крепко обняла, прижала к себе покрепче, и вдруг с нескрываемым удивлением ощутила, как подруга вздрагивает, щедро роняя из своих глаз непрошенную влагу. Потрясение Варвары было настолько велико, что она застыла даже, совершенно не зная, что делать дальше.

— Ну ты это, успокойся. Чего уж там. Выживет твой демон. А потом глядишь — и ногами своими ходить начнет, — нашла она наконец слова утешения, но Улуша разрыдалась еще пуще прежнего, чем окончательно сбила Варвару с толку.

Неожиданно, положение спас вездесущий староста Сергий, что ужом проскользнул за полог шатра. Стоило ему лишь негромко кашлянуть в кулак, как стенания Улуши тотчас же прервались, а слезы высохли, словно и не было их. Никогда на людях Улуша не покажет своего горя, даже если сердце ее разбито, а душа просится прочь из тела — лишь бы не видеть страданий невесть откуда свалившегося ей на голову мятежного демона!

Варвара решила пойти в наступление первой и вновь по своей привычке вплотную приблизилась к старосте. Подбоченилась, наставила на того свои пышные груди сосками вперед — словно неведомое, но невероятно грозное по силе оружие. Знала наверняка: Сергий непременно смутится, вновь начнет нести всякую ахинею и тогда с ним можно будет делать все, что вздумается. Так и случилось. Весь воинственный вид Сергия при виде ее ухищрений куда-то разом испарился, а сам он словно бы сдулся, скрючился, с каждым мгновением все более и более напоминая высохший от полуденного зноя сморчок.

— Ты что-то хотел? — голос Варвары был тих и даже ласков, отчего Сергий смутился еще больше.

— Да демон ваш там набедокурил. Ты бы следила за ним, Варвара, а то неровен час наши соберутся да и вздрючат его по первое число, чтобы мало не показалось.

— А что, не вздрючили еще? — Варвара кивком указала на демона, и староста, завидев устрашающе синюшный лик оного, ощутил вдруг, что ноги под ним внезапно стали подкашиваться.

— Так ведь за дело, за дело же! — зачастил он, не отрывая испуганного взгляда от ее грудей, словно те и впрямь могли выстрелить. — На базаре демона толкнули слегка, вот он и осерчал, двоих моих лучших воинов положил, едва на тот свет не отправил. Если бы не третий, Калина, кто знает, чем вообще дело кончилось бы!

— И никакое там не слегка! — голос Улуши прозвучал так звонко, что и староста, и сама Варвара от неожиданности даже вздрогнули. — Лекич, Кулибеды отрок, был там от начала до конца и все видел. Демона наземь сбили, а потом стояли и ржали над ним, как кони!

Столь серьезное заявление, да еще и из уст ведуньи, заставило Сергия измениться в лице. По всему видно было, что староста настоящей правды не знал, а те кто докладывал — приврали изрядно, чтобы своих обелить, а демона, наоборот, зверем выставить. Он то, дурак старый, взял и поверил! Да еще и к Варваре на разборки явиться изволил! Теперь от смущения Сергия ничего не осталось. Перед ними сейчас стоял муж, воин, на плечах которого издавна лежало тяжкое бремя ответственности за весь род Веперя.

— Вот значит как дело было? Хорошо же… — сказал, и больше ни слова не говоря, крутанулся и вышел вон.

Варвара с Улушей обрадовано переглянулись. Обе знали, что теперь Калине с дружками от заслуженной расплаты не уйти. Суров был староста, и законы чтил свято. А то, что временами перегибал палку — так это даже хорошо. Лишний повод для того, чтобы стать истинным праведником, если не хочешь, чтобы шкура на спине твоей превратилась в ошметки под не ведающей пощады палаческой плетью.

Занятые каждая своими мыслями, они не сразу заметили, что левый глаз демона уже открыт и теперь смотрит на них внимательно и даже слегка иронично.

— Улуша.

От звуков собственного имени, исторгнутых ртом Сероглазого, девушка опешила слегка, а затем лицо ее озарилось такой искренней радостью, что даже демон нашел в себе силы улыбнуться. Подозвал к себе, руку зачем-то погладил, а потом, покопавшись чуток, взял да и извлек откуда-то из брючины настоящий ножник. Сунул его в ладонь Улуши, тем самым давая понять, что отдает ножник ей.

О Всемилостивый Володарь Животворящий! Сероглазый делает ей предложение!!! Делает прямо сейчас! Отныне Улуша навек будет принадлежать ему, а он будет принадлежать ей. Целиком и полностью, весь!!!

— Ты видела это? — губы Улуши едва шевелились. — Видела?

Варвара ответить вслух не смогла. Кивнула просто, не отводя взгляда от подношения. Сейчас все происходящее казалось ей сном, и она отчаянно желала проснуться. Калечный демон и вправду сделал то, что сделал, в этом сомнений нет. Вот ножник, лежит на ладони ее подруги. Его можно потрогать, можно поднести поближе к глазам, чтобы убедиться, что он действительно существует. Можно даже взять в руку ради того, чтобы ощутить его вес. Пожалуй, Варвара сделает это сейчас, ибо когда Улуша решится надеть его на левую ногу — то навсегда станет принадлежать Сероглазому и ножник можно будет снять только тогда, когда дотронется до ее чела костлявая длань матушки-смерти.

Несомненно, вещь была дорогая и очень древняя. А еще она не была холодной — успела уже напитаться теплом Улушиных рук. Варвара держала ножник с осторожностью. Едва касаясь, провела пальцем по прихотливому узору. Почему-то сейчас она испытывала зависть и стыд одновременно. Затем к этим чувствам добавилась злость. На себя саму. Ведь она должна радоваться счастью подруги, радоваться всем сердцем. Потому что такое событие случается раз в жизни. Всего лишь раз.

— Наденешь его? — впрочем, Варвара могла бы и не спрашивать, по виду Улуши и так все было ясно и понятно. Наденет, непременно наденет. Даром, что демон калечный, даром, что морда у него сейчас синюшная, как у утопленника. Таким только детей пугать, если уж откровенно.

— Подумать бы надо. Дело-то не шутейное, — проговорила Улуша со всей серьезностью, на какую только была способна, глаза же ее при этом смеялись. — Вот сейчас пойду — и подумаю!!!

Сказала — и птицей выпорхнула из шатра. Не прошло, однако, и пяти минут, как Улуша вернулась. Горделиво расправив плечи, подошла к полатям, на которых возлежал Сероглазый, и стала перед ним так, чтобы он мог видеть ее левую ногу. Ножник пришелся ей как раз впору. Матово поблескивая на загорелой голени девушки, он казался живым и смотрелся настолько великолепно, что Варвара вновь испытала укол острой зависти. «Выйти чтоли за Сергия?» — мелькнула шальная мыль, но она привычно отогнала ее, воочию представив перед собой тщедушного старосту-сморчка с извечно слюнявыми губами. А больше претендентов-то и не было! Зависть схлынула, сменилась щемящей жалостью к себе.

Сероглазый же наоборот был очень доволен, насколько это конечно вообще возможно для демона. Улыбался во весь рот, несмотря на то, что ему явно было больно, бормотал на своем языке что-то невразумительное. Радовался, в общем. Ни Варвара, ни Улуша не поняли из его речи ни слова. Тем не менее, бросились накрывать на стол. Доставали все что есть, все что Володарь послал. Не поскупилась Варвара и на грибной отвар — извлекла из схрона всю бадью целиком. А чего пойло жалеть-то коли повод есть? И повод, между прочим, немалый!

Демон во всеобщей суете участия не принимал ровно до тех пор, пока не узрел в руках Варвары эту самую бадью. Узрев же, тотчас вскочил и заковылял к столу на палицах своих с такой прытью, словно и не болело у него ничего, словно и не он давеча был бит смертным боем.

Событие отметили как полагается: ели все без разбору, опустевшие кружки наполняли снова, танцевали, пели, причем в какой-то момент похоже даже стали понимать речи друг друга. Улуша, не стыдясь, несколько раз целовала демона на виду у Варвары, отчего тот при своем-то синюшном цвете лица умудрялся даже краснеть. Гуляли долго, до тех пор пока головы не стали чугунными, а за пологом их шатра не вступила в свои законные права матушка-ночь.

* * *

Ушибы уже не болели. Точнее — не то, чтобы совсем, но, тем не менее, опухоль спала, челюстью можно было шевелить вполне сносно. Беспокоило сейчас Степана нечто совершенно иное: доверчиво прильнувшее к нему сзади теплое девичье тело. Улуша. Степан слегка приподнял край шкуры и с содроганием увидел, что девушка абсолютно нагая. Что было вчера? Как она оказалась в его постели? Память-бунтарка выдавала лишь редкие фрагменты: вот он благодарит Улушу за то, что та вновь спасла его от неминуемой смерти, дарит ей браслет. Сирте, кстати, браслет очень нравится, она тут же одевает его на ногу. Или не одевает? Приподнял шкуру еще раз сугубо для того, чтобы убедиться, что память ему не изменяет. На месте браслет. Там, где ему и положено быть. Так, дальше они празднуют толи его спасение, толи «обмывают» подарок. И все. Воспоминания на этом обрываются, и сколько ни долбись о невидимую преграду — ни за что не узнаешь то, что на самом деле является для тебя жизненно важным. Было у него что-то с сиртей или нет? Девушка голая, но он то, к счастью, одет. Или это ни о чем не говорит? Все, хватит. Разгадку ему сама подскажет Улуша, когда проснется. Своим поведением, естественно. Общаться то они пока еще между собой нормально не могут. Снова себе сделал в памяти зарубку: учить язык. Срочно. Начиная прямо с сегодняшнего дня.

Встал, стараясь не шуметь, прошелся взад-вперед по шатру, приводя мысли в порядок. Взгляд его при этом случайно упал на Варвару — та спала, разметав по кровати все свои немаленькие части тела. Подумалось: может Улуша просто пришла к нему потому, что ей не хватило места, чтобы улечься рядом с подругой? Впрочем, такая трактовка происшедшего показалась Степану слишком маловероятной. Выбрался из шатра и пошел, тщательно запоминая дорогу. Ему давно следовало изучить селение и прилегающие к нему окрестности, и действие данное было продиктовано отнюдь не блажью, а скорее насущной необходимостью. Хочешь жить долго — знай место где ты живешь, знание это однажды спасет тебе жизнь. А еще лучше — нарисуй карту, набросай на ней возможные варианты отхода. Да и от мыслей нехороших избавиться легче, если делом серьезным занят.

На улице раннее утро, а народу полным-полно. Степан обратил внимание на то, что прохожие теперь смотрят на него как-то иначе, с уважением что ли. Многие здороваются. Степан отвечает им тем же и дальше продолжает свой путь. То ли от жары, то ли с непривычки, костыли начинают натирать в подмышках, благодаря этому он вынужден временами делать остановки. Откуда, кстати, такое явное изменение отношения со стороны местных к его персоне? Вопрос конечно интересный. Подрался вчера удачно, показал свою силу, вырубив двоих и щедро получил на орехи от третьего. Возможно именно в этом его поступке и кроется разгадка. Показал сиртям, что воин, даже искалеченный, способен на многое, если он конечно внутри воин.

— А вот теперь, кажется, все сходится, — Степан улыбнулся, довольный собой до крайней степени. И дальше добавил, снова вголос: — Вот так-то, господа, знай наших!

Селение оказалось достаточно большим, Степан прошел его из конца в конец, насчитал шестьсот двадцать четыре шатра, включая три торговые лавки и шатер старосты. В лавки не заходил — незачем. Денег все равно нет, а дурить голову продавцам просто так, ради развлечения, он с детства не приучен. Да и устал очень, если честно. Уже по дороге назад заметил, что какой-то паренек довольно-таки рьяно следит за ним. По пятам ходит, чего не скажешь об остальных сиртях. Давно ходит, интересно? Похоже, Степан совсем растерял свою хватку.

— А ну-ка иди сюда! — громко позвал он пацаненка, и тот, как ни странно, послушал его команду.

Подошел, молча уставился на Степана.

— Чего тебе?

— Древак дай.

Ну что такое «древак» — Степан знал, слово «дай» — тоже. Проблем с переводом у него не возникло. А вот насчет самой просьбы — тут стоит серьезно поразмыслить. Допустим, даст Степан ему костыли, а тот возьмет и ускачет на них хрен знает куда. Как потом прикажете домой добираться? На руках?

— А вернешь?

Парнишка, похоже, не понял. Не настолько у них языки видать были схожими.

— Древак мне назад вернешь? — Степан знаками показал, как он отдает костыли, а затем вновь получает их от мальца.

— Возверну, возверну! — закивал тот и заулыбался так радостно, что Степан теперь попросту не мог отказать в его просьбе.

— Ну держи. Недолго только, а я пока здесь подожду, — с этими словами он присел под ближайшим шатром неподалеку от тропы, прислонился спиной к его шершавой поверхности и, передав во временное пользование любопытному черноголовому мальцу изделие рук своих, теперь с неодобрением косился на мусорную кучу, на которую он по глупости своей умудрился поначалу не обратить внимание. Воняла куча знатно, ползали по ней какие-то белесые черви величиной с палец. Паренек же с гиканьем уже умчался прочь, выписывая на костылях такие замысловатые кренделя, словно он на них полжизни провел, а то и больше. Вдобавок ко всему из шатра на противоположной стороне тропы высунулась какая-то старая перечница и теперь пялилась на него безотрывно своими слезящимися зенками, а чуть погодя оттуда же появилась еще одна голова — на этот раз гораздо более древней старухи.

— Тьфу ты! Богадельня у них там что ли? — раздраженно сплюнув, Степан развернулся всем телом в противоположную сторону, получив тем самым возможность лицезреть некоторый участок тропы, не обремененный ничем иным,0 кроме запыленной, стоптанной поросли.

Малец отсутствовал совсем недолго. Вскоре он вернулся, помог Степану встать и даже проводил его «до дома». Напоследок протянул руку для знакомства.

— Лекич, — представился солидным баском подражая, видимо, кому-то из взрослых.

Степан представился в ответ, пожал протянутую руку и, приподняв полог шатра, замер, не зная, как вести себя дальше. Улуша уже не спала: щебетала что-то Варваре, сидя с ногами у нее на постели, слава Богу уже одетая. Несомненно речь шла сейчас именно о нем. Заметив Степана, улыбнулась и призывно замахала рукой: заходи мол, заждались уже тебя. Он долго упрашивать себя не стал, выдохнул (будь что будет) и, вперив взгляд в пол, словно боясь оступиться, добрался таким образом до самого стола. Тот был уже накрыт, увы, уже без таких изысков как вчера. Куски вареной клещевины, древесная кора, какое-то подобие салата в миске.

Ел, искоса поглядывая на Варвару с Улушей. Те вели себя, как ни в чем не бывало, даже веселее обычного были, в особенности Улуша — она так вообще словно расцвела. Вот те раз… Неужто вчера и вправду произошло нечто из ряда вон выходящее? Нет, не мог Степан. Никак не мог. Даже под воздействием той убойной дряни, которой он влил в себя не меньше литра. Не мог, потому что перед глазами его все еще стояла Нюра. Проглотил свою порцию мяса, смачно захрустел древесной корой, по вкусу один в один напоминающей чипсы. Подождал, пока Улуша с Варварой прикончат свои порции. Теперь пришло время заняться уничтожением языкового барьера, иначе обоюдное хроническое недопонимание может привести к серьезному разладу в их маленькой общине.

ГЛАВА 8

— Степан, у тебя клюет!

— Вижу, что клюет.

— Так вынимай, уйдет ведь!

— Ну во-первых не вынимай, а подсекай. А во-вторых — рано еще.

Ухмыляясь в усы, Степан почесал пятерней бороду. Подумал мельком: подравнять бы надо, а то превратился уже Бог знает во что — толи в лешего, толи в Робинзона Крузо. Ни то, ни другое сравнение ему решительно не нравилось. Да и сам он себе нравился не очень. По-хорошему бы и бороду, и усы надо было уже давно сбрить, тем более, когда есть чем, но в последнее время им овладела такая апатия, что дальше мыслей дело не шло. Тонкая полая хворостина, играющая роль поплавка, вновь дернулась и ушла вниз, на этот раз практически полностью. Подсек, почувствовал, как в руках согнулось удилище и почти сразу же распрямилось вновь.

— Я же говорил, раньше надо было, — в голосе соседского мальчишки слышались нотки укоризны.

— Лекич, а наши вчера куда двинули?

— Воевать. Побоище большое намечается. Десять родов северных и еще четыре южных. Все в один кулак собираются.

— Десять родов… А всего их сколько?

— Всегооо… — лоб юного сиртя от натуги пошел морщинами. Много. Не знаю сколько, но много. Разве ж их сочтешь — уймищу такую? Земля-то вся наша.

— Не вся, — автоматически поправил его Степан. На душе стало еще гаже. Впрочем, такое состояние духа уже давно было его второй натурой. С тех пор, как поговорил начистоту с Улушей. Сколько после того разговора минуло времени? Месяц? Два? Со счета Степан давно сбился. Пройди год — он и не заметит его. Жизнь калеки скучна и однообразна. А вот что касается того разговора — тот как назло впечатался в память так крепко, словно произошел буквально вчера. Он помнил свое удивление, когда узнал, что браслет, подаренный им из простой признательности, оказался не подарком вовсе, а предложением руки и сердца. Помнил глаза Улуши, когда она узнала правду в его интерпретации. Не то чтобы их отношения после этого испортились — нет. Скорее наоборот. С каждым новым днем они становились все более доверительными, ведь языкового барьера уже практически не существовало. Да только не это тревожило Степана: с лица Улуши исчезла улыбка. Вообще. Словно иссяк родник жизненной силы, которая питала ее все это время. Браслет на ее ноге был теперь немым укором. Укором ему. Ведь сиртя отныне пожизненно обречена на одиночество. В их мире суженый выбирался всего лишь раз, и выбрав его, девушка обязана была пройти с ним дорогу жизни до самого конца.

— Не моя вина. Не моя, — напрочь позабыв о существовании парнишки, Степан выговорил эти слова вслух.

— А чья же еще коли не твоя? Подсекать надо было вовремя!

— Шел бы ты вон… со своими… лучше б с кручи попрыгал.

И вправду: стайка детворы, облюбовавшая высокий каменный палец метрах в ста пятидесяти от места для рыбной ловли, избранного Степаном, с таким азартом, с таким визгом прыгала сейчас поочередно в воду, что он и сам бы, будь у него ноги, а не эти придатки из безвольной плоти, тряхнул стариной, сиганул вместе с ними, рванул наперегонки на тот берег и, видит Володарь, непременно добрался бы до него первым.

— А что, и пойду. Думаешь не смогу?

— Сможешь-сможешь, иди уже.

— И пойду.

Похоже, Лекич здорово струхнул. Зрачки расширены, лицо побледнело. Даже зубы как будто стучат, или это только кажется Степану?

— Что, не прыгал еще ни разу?

— Прыгал, всегда там прыгаю.

Врет пацан. Врет — и не краснеет.

— Ладно, иди уже, прыгун, а я за тобой отсюда пока понаблюдаю.

Долго уговаривать не пришлось: рванул малец так, что пятки засверкали, оставив, наконец, на долю Степана его желанное одиночество.

Десять родов северных и четыре южных. Итого четырнадцать получается. И куда же они пойдут? Какую часть линии фронта выберут для прорыва? Он бы все, буквально все отдал за то, чтобы идти сейчас в общем строю, напевая со всеми слова былины о доблестных братьях Кличко, самолично им, кстати, и выдуманной. Что поделаешь, от безделья и не на такое сподобишься. В данный момент Степан числился в роду Веперя кем-то наподобие барда. Трепуном — если в буквальном переводе, но слова этого он категорически не приемлил. Начиналось все с вечерних посиделок, когда весь род, от мала до велика, собирается на центральной площади. Тогда и идут в ход байки, пересуды, обмены свежими новостями да сплетнями. В какой-то момент все это дело стихает по знаку старейшины Сергия, а на самую середину площади выступают барды. У каждого из них своя культурная программа, представляющая собой в основном набор былин, временами исполняемых под аккомпанемент деревянной дудки. Ни ритма при этом, ни рифм естественно не соблюдается. Иначе говоря под понятием «былина» имеется у них в виду определенный, зачастую ограниченный набор слов о происходящих тогда-то и тогда-то событиях. Короче: набор информации. Когда же Степан соорудил себе нечто наподобие гитары и рискнул выйти пред ясны очи всего рода Веперя на одной из таких посиделок с песней Лебединского: «Я убью тебя, лодочник!», то произвел не просто неизгладимое впечатление, а самый, что ни на есть настоящий фурор, причем не только среди женской половины населения, но и среди самих воинов. Это была бомба. Бомба такой разрушительной силы, что без участия Степана отныне не проходили ни одни посиделки. Он улыбнулся, вспоминая, как засветились тогда гордостью глаза Улуши, гордостью за СВОЕГО МУЖА.

Внезапно внимание Степана привлек крик. Кричали с того самого пальца, откуда детвора только что прыгала в воду. Кричали как-то невнятно, и лишь когда до него донесся второй крик, он осознал, наконец, что же он означает.

— Лекич утоп! Утоп Лекич!!!

Миг на осмысление информации, и Степан несется уже к тому месту, откуда прозвучал крик. Именно несется, едва ли не парит над землей. Как ему удается делать это на костылях — он и сам не знает и сейчас даже не задумывается о такой глупости. Как он взберется на палец — вот вопрос. Стены почти что отвесные. По одной из них змеится трещина. Именно так. Именно по этой трещине и взбирались, наверняка, дети. Но у детей были ноги!!! Отменяется трещина, трещина отменяется! Прыгать он будет отсюда, прямо с основания пальца. Камень какой-то высовывается правда из воды, но, если постараться, то можно на него и не попасть, ведь так? «Так», — успокаивает он сам себя и тут же прыгает, летит вниз вместе с костылями. «Как я буду плыть на одних руках?» — мысль обожгла Степана и тотчас же испарилась, потому что водная гладь была уже совсем близко. В последний момент успел набрать в грудь побольше воздуха, ощутил как тело уходит глубоко под воду. Выпустил из рук костыли и открыл глаза. К счастью, вода чистая как слеза, видимость просто отличная. Каждый сантиметр дна виден, а вот тела мальца почему-то нет. Пробкой выскочил наружу, чтобы захватить еще воздуха и краем глаза заметил вдруг светлое пятно ниже по течению. Пятно унесло довольно далеко, но это наверняка Лекич там, это его тело! Грести, грести, как никогда в жизни не греб!!! Вот тело уже совсем близко, Степан приподнимает голову Лекича над водой и начинает грести обратно. Хотя точнее даже не обратно — куда ему против течения! Тело даже без участия мозга, само, принимает решение плыть к ближайшему берегу. Рывок — и ребенок уже на прибрежном песке, глаза его закрыты, лицо выглядит холодным и мертвым. Вокруг начинает собираться толпа зевак, но ему сейчас не до них, ему надо вдохнуть в эту плоть жизнь, если это, конечно, возможно! Руки Степана делают искусственное дыхание: надавливают на грудную клетку раз, второй, третий… Мозг же застыл, парализованный нечеловеческой жутью. ЭТО ЕГО ВИНА!!!

Струйка воды, вытекающая изо рта… и вдруг Лекич закашливается. Поначалу вяло, затем все сильнее и сильнее. Вскоре он уже дышит вполне самостоятельно, и Степан рискует заглянуть ему в глаза. И видит там не ненависть, нет. Глаза Лекича смеются:

— Степан, твои ноги!

Что с ними, что с его ногами? Перебиты? Угораздило-таки попасть на тот камень во время падения? Только сейчас он замечает, что стоит над телом Лекича на четвереньках, стоит вполне самостоятельно, и его вдруг окатывает такой волной немыслимого восторга, что все его прошлые переживания попросту меркнут.

— Лекич…

Малец вскакивает, как ни в чем не бывало, словно это не его тело только что плыло по течению лицом вниз и радуется вместе со Степаном его неожиданному выздоровлению.

— На ноги, на ноги стань, стань на ноги! — он хватает Степана за руку, и тот послушно встает. Ноги подрагивают от напряжения, но Степану даже приятно ощущать, как твердеют мышцы, чувствовать легкое покалывание в икрах. Так и надо, так и должно быть. Он делает несколько шагов, ведомый Лекичем и едва не падает, когда стопа попадает на едва заметную глазу неровность. Затем, подбадриваемый остальной ребятней, делает еще несколько шагов и, вконец обессиленный, присаживается отдохнуть. Глаза его замечают одинокий костыль — тот прибился к берегу совсем рядом и сейчас лежит на песке, терпеливо ожидая, когда же хозяин соизволит наконец забрать его обратно. Тупой деревяшке невдомек, что в ее услугах более не нуждаются.

Из стойбища уже бегут люди, много людей. Наверняка кто-то из ребят успел предупредить их о трагедии. В передних рядах — сухощавый, жилистый воин с кудрявой шевелюрой — Кирий, отец Лекича. Чуть поодаль Степан замечает и его мать — статную, с волосом цвета воронова крыла. Лицо ее перекошено от горя. К счастью, он не видит пока глаз женщины — слишком большое расстояние. Вот толпа приближается и замирает со вздохом изумления, когда Степан встает на ноги, а из-за его широкой спины, словно черт из табакерки, с гиком выпрыгивает живой и невредимый Лекич.

— Сына? — руки Кирия обхватывают ребенка, поднимают высоко-высоко, а затем подносят поближе к глазам, как будто все еще не веря в случившееся чудо. — Ты ли это? — голос Кирия дрожит, кадык дергается вверх-вниз чисто непоседа-попугай на деревянном шестке.

— Я батька, я.

Торжественно, словно какую-то реликвию, Кирий передает сына в руки матери, и та обнимает его так крепко, с таким пылом, что у Лекича из груди едва не выпрыгивает душа, с таким трудом загнанная Степаном обратно в тело. Тем не менее, он находит в себе силы и выдыхает совсем негромко, но его каким-то образом слышат буквально все:

— Меня демон-Степан спас.

В наступившей тишине капли воды падают на песок с мокрых штанин Степана оглушительно громко.

— Он за мной прыгнул сразу, а когда вытащил и к жизни вернул — Володарь Животворящий за это ему прощение свое явил. Так что теперь он не демон вовсе, а просто Степан!

Взгляд Кирия пристальный, с прищуром, рыщет по Степану и видит то же, что и все остальные: стоит демон на своих собственных ногах, уже без помощи деревяшек, смотрит спокойно и даже устало, ноги его дрожат от слабости, но он упорно старается это скрыть, как и подобает настоящему воину.

— Степан, — Кирий пробует на слух имя исчадия Тьмы. Нет, пожалуй не врет его сын, его кровь. Пожалуй, именно так все и было, иначе не стоять бы сейчас демону на своих двоих. — Демон очистился благим поступком, и Животворящий вернул ему ноги, — вынес он, наконец, свой вердикт. — Все согласны?

— Все! Все! — послышалось отовсюду, и Степан ощутил вдруг, глядя на лица окружающих его людей, что отныне он не враг им, не отщепенец, не калека без роду без племени. Он теперь Веперь, Веперь такой же как и они.

Улуша с Варварой были так заняты каким-то своим очередным варевом, что поначалу Степана даже и не заметили. Когда же он подошел к Улуше сзади и обнял ее за талию, та опешила слегка, непривыкшая к таким проявлением нежности с его стороны, затем взгляд ее упал на его руки и девушка замерла, боясь пошевелиться, боясь поверить в робкую мысль, которая только что закралась в ее голову.

— Варвара, — позвала она подругу и та тотчас же обернулась. Какое-то время рассматривала их обоих с явным недовольством (еще бы, оторвали от такого важного дела!), а потом глаза ее, и без того немаленькие, округлились еще больше. Подошла вплотную, за спину Степану зачем-то заглянула, словно надеясь увидеть там одно из каких-то новых приспособлений для удержания тела в вертикальном положении, на которые хитроумный демон был большой мастак. Не найдя ничего похожего, пожала могучими покатыми плечами:

— Излечился, значит.

— Не излечился, а очистился благим поступком, — выдал Степан версию Кирия. Сам же он, естественно, склонен был скорее согласиться с Варварой. Но кто ж об этом вслух скажет, если уж так складно все получилось?

— Ну и что за поступок?

— Лекич тонул, я прыгнул за ним и спас. А затем, когда к жизни его вернул, так сразу и ноги свои чуять стал.

— Чудеса… Улуша, это по твоей части. Как думаешь, Володарь вмешался?

— Не знаю, — похоже, она все еще не могла прийти в себя от неожиданно радостной вести. — Не было Его давно. С тех пор, как Степана к нам привел — так и не появлялся.

— Неисповедимы пути Животворящего, — покачивая головой, Варвара вернулась к бурлящему зелью. Его следовало немедленно снять с огня и процедить, иначе вся дневная работа пойдет насмарку.

Степан же выпустил из своих объятий Улушу и сейчас стоял, опираясь рукой на стол. Ноги, отвыкшие от нагрузок вследствие довольно длительного бездействия, болели теперь вполне ощутимо.

— Улуша, разговор серьезный к тебе имеется.

Брови девушки вопросительно изогнулись. Словно невзначай, она бросила взгляд на свой браслет: на месте ли, никуда не делся? Степан по-прежнему является ее законным мужем?

— Можешь мне помочь в одном деле?

— В каком?

Своим женским чутьем она чувствовала, что этот ее разговор со Степаном ни к чему хорошему не приведет.

— Помнишь, я тебе рассказывал? Нюра, моя жена. Ее надо спасти.

— Как ты собираешься ее спасать? — говорила она вполне спокойно, хотя все ее естество кричало: «Я твоя истинная жена, я, очнись, дурак!»

— Надо, чтобы ты помогла мне вернуться обратно и вывела Нюру из большого каменного здания при помощи мары. Ее наверняка содержат в одной из городских тюрем Звенигорода.

— Прости, я не смогу этого сделать.

— Как не сможешь? Почему? Я же помню, как ты вывела из окружения мою группу: целиком, в полном составе! — сам того не замечая, он уже почти кричал.

— То был случай особый. На мару требуется много сил. Моих — и Животворящего. Я едва не умерла тогда от слабости. Сейчас, когда Володаря нет рядом — будет вдвойне тяжелее.

— Но ведь это возможно, ведь так?

— Возможно, но только один раз. После этого мне придется долго восстанавливать силы. Степан, — глаза Улуши смотрели на него очень внимательно и было в них столько невысказанной грусти, что он внезапно поверил: девушка, по чьей милости он до сих пор оставался в живых, не врет ему, — ты же сам говорил, что Звенигород очень большой город. Как много-много стойбищ и все в одном месте. Говорил, что тебя разыскивают, как мятежника. Неужели ты всерьез думаешь, что всего лишь одной мары окажется достаточно?

Степан сник. Улуша была права по всем статьям. Права. А он, идиот, вел себя как капризный ребенок. Сиртя не посчитала нужным упоминать даже, что каким-то образом им надо было еще перебраться через линию фронта туда и обратно, умолчала она и о том, что путь до самого Звенигорода по враждебной территории ой как нелегок. Он-то рассчитывал на совершенно иной расклад: мара тут, мара там, мара здесь, и вот ты уже в дамках.

— Прости, прости ради Бога.

Улуша не отвечала. Тогда он подошел к ней и обнял. Осторожно, так, словно девушка была создана из какого-то невероятно хрупкого материала, который мог вмиг осыпаться в его руках при любом неловком движении. Легко, едва ощутимо, провел ладонью по волосам, и это вдруг оказалось последней каплей: Улуша резко, всем телом, повернулась к нему, крепко обняла в ответ и зарыдала так неистово, так громко, что котел со злополучным зельем, который Варвара как раз только что держала в руках, бухнулся на пол с тихим стуком и покатился, щедро расплескивая содержимое, а сама травница уже была подле них, сгребла в свои объятья обоих и тоже зарыдала вголос, вторя Улуше.

Так тяжело Степану не было еще никогда в жизни. Радость от неожиданного, едва ли не волшебного выздоровления вмиг испарилась, а на душу его лег такой неподъемный груз, такой камень, который не сдвинешь ни трактором, ни БТРом. Эта девушка любила его. Любила искренне, яростно, как могут любить только сирти. «Что делать, мать его, что делать?» — он искал и не находил ответа. Не находил, потому что его не было. Только повторял все снова и снова:

— Прости, все будет хорошо, прости, прости, прости… — испорченный патефон — и тот на его месте был бы сейчас гораздо более убедителен.

ГЛАВА 9

— Уходишь все-таки?

— Ухожу.

Старейшина Сергий крепко пожал протянутую Степаном руку:

— Ну хотя б сам шел — травницу-то нашу с ведуньей зачем забирать?

Тут Сергий лукавил слегка, ибо по всему видно, что расставаться он не хотел именно с Варварой. Улуша, как говорится, была старосте до лампочки.

— Так я и не собирался. Сказали мол: не отпустим в одиночку такого знатного воина, чтобы не обидел его кто случаем по дороге.

— Ну да, ну да. Варвара такая, она может. Обижалку любому скрутит ежели случиться какая оказия.

Шутил Сергий с такой кислой миной на лице, что Степану было искренне его жаль. Хороший мужик староста: серьезный и справедливый. Побольше бы таких в мир Степана, и он не захлебывался бы сейчас в дерьме, выплевывая из себя в мир-близнец тех, кому стало уже совсем невмоготу.

— А ты то чего стоишь, Варвара? Подошла бы чтоль, облобызала напоследок!

— Еще чего! — глаза Варвары смеялись. — Чай не навсегда от тебя ухожу, сморчок старый!

Тем не менее, приблизилась, облапила крепко, по-мужски, отчего голова Сергия скрылась промеж ее роскошных грудей почти полностью, одни уши торчали.

— Ухх, вот теперь точно не пущу!

— Да куда ж ты денешься-то? — похохатывая, она отбилась, наконец, от приставаний старосты, норовящего вновь втиснуть свою буйную голову туда, откуда она с таким трудом была только что извлечена.

— Ну теперь твоя очередь, Володарева служка!

Под всеобщий хохот Улуша робко, мелкими шажками, прошаркала к Сергию, готовая в любой момент отпрыгнуть и тотчас же ретироваться, едва только он позволит себе подобную вольность с ней. Ничего страшного однако не произошло — тот попросту поклонился ей в пояс да легонько приобнял потом за плечи:

— Удачи вам, дочка, и да ниспошлет смерть Володарь врагам вашим!

Одобрительные возгласы единородцев вперемешку с пожеланиями счастливого пути звучали в их ушах ровно до тех пор, пока последние шатры поселения рода Веперя не остались далеко позади. Впереди расстилалась степь: бесконечная, словно сама Вселенная, и точно так же наполненная под самую завязку жизнью, проявления которой временами были настолько странными, что человеческий разум просто терялся в этом немыслимом разнообразии. Их маленький отряд, если таковым, конечно, можно назвать это одинокое трио, направлялся сейчас прямиком к месту сбора воинских подразделений родов, чьими старейшинами было принято решение о проведении совместной атаки на определенном участке Черты — как они именовали линию фронта, протянувшуюся, словно Великая Китайская Стена, по их землям. Представители рода Веперя, отряд численностью в сто сорок шесть голов, тоже участвовали в этой акции, выступили они просто чуть раньше — буквально за день до того, как Степан обрел, наконец, возможность ходить. Почему Степан пришел именно к такому решению, почему решил посвятить себя войне, объяснять смысла нет. И так ясно, что, потеряв последнюю возможность вызволить Нюру с помощью сверхспособностей Улуши, ему не оставалось ничего иного, кроме как выступить против Империи. Нанести хоть какой-то урон, насолить хоть чем-то. А там, как знать, глядишь — и наклюнется возможность освободить любимую, тем более что Володарь явно на его стороне, иначе не дернул бы Степана из родного мира.

— Ты-то зачем с нами пошла? — обратился он к Варваре, которая наклонилась сейчас и выпутывала из хитросплетения трав ту единственную, которая отчего-то пришлась ей по душе. Ничего особенного: бурьян со слегка утолщенным книзу бурым стеблем.

— Пошла и пошла. Не всю же жизнь дома сидеть.

— Что ж, и то верно.

Присесть чтоли, пока она там со своей травой копается? Стоило об этом только подумать, а Варвара уже на ногах, и бредет так споро, что при таком темпе Степан выдохнется буквально за час. Улуша идет по левую руку от него, и настроение у нее уже не столь мрачное как обычно. С азартом вертит головой по сторонам, выискивая всевозможную опасность. У Степана и самого, признаться, настроение выше среднего. Тупая растительная жизнь в селении успела изрядно осточертеть, а сейчас, когда за спиной у него висит серпак, да собственноручно сделанный из камшита ростовой щит, чувствует он себя воякой хоть куда. Жаль только лука нет, ну да он, впрочем, и стрелять из него как следует не умеет. Навыки, оставшиеся с детства, здесь не в счет — луки у сиртей серьезные, мощные, индивидуально под каждого человека подогнанные. У Улуши вон свой лук, например, небольшой по сравнению с Варвариным. Степан даже боялся себе представить на какое расстояние из лука травницы способна вылететь стрела. Как-то раз попробовал натянуть тетиву, когда тот был в собранном состоянии и, донельзя обескураженный результатом, долго потом сверлил свои бицепсы ненавидящим взглядом.

К вечеру им удалось одолеть всего лишь треть намеченного маршрута. Естественно, виновны в этом были Степановы ноги, которые все еще отказывались работать как следует. Едва Улуша скомандовала привал, он сразу же снопом упал на землю, предоставив девушкам почетное право и ужин готовить, и следить за чахлым костерком, поддерживать который было довольно-таки проблематично вследствие катастрофической нехватки дров. После ужина, когда почувствовал себя достаточно отдохнувшим, вклинился в разговор Улуши с Варварой со своим вопросом. Интересовало его одно: как сирти из других родов отреагируют на его появление. Казалось, девушки вообще не поняли сути вопроса.

— Что значит как отреагируют? — Варвара воззрилась на Степана с таким видом, словно тот нес полнейшую ахинею. — Нормально отреагируют. Племя Веперя держит себя высоко, издавна воины его желанными союзниками были в любой сече.

— Да не о том я! — казалось бы, вроде и язык выучил неплохо, но ключевые понятия их культур временами настолько различались, что сформулировать свою мысль правильно удавалось далеко не сразу. — Демон я, так?

— Ну какой же ты демон? Ты теперь наш, Веперь, — в голосе Улуши слышалось нешуточное беспокойство. Похоже, девушка всерьез решила, что ко всем неприятностям Степана добавилась еще и кратковременная потеря памяти.

— Пусть так, пусть бывший. Но не найдутся ли такие, кто будет утверждать обратное? Дескать, бывший демон он демон и есть или еще что-нибудь в этом духе?

— Ты — Веперь. И староста Сергий заявил об этом во всеуслышание. Или ты не помнишь?

— Да помню я, помню, — уяснив, что от девушек никакого иного ответа добиться не удастся, Степан, тем не менее, отчего-то успокоился. Улегся на свою подстилку, глаза прикрыл и под несмолкаемую трескотню обеих подруг уснул так крепко, как никогда не спал будучи в стойбище.

Как девушки утверждали, так оно в принципе и вышло. Когда их маленький отряд, проделав остальную часть пути, после трех суток утомительного и казалось бы нескончаемого марша ступил, наконец, на территорию временного лагеря, устроенного сиртями у подножия трех холмов подле излучины небольшой, но весьма бодрой речушки, несущей свои мутные воды куда-то на северо-запад, встретили их действительно вполне радушно. Весть о прибытии бывшего мятежного демона, а ныне доблестного воина рода Веперя в сопровождении мужеподобной травницы и желтоглазой Володаревой служки облетела территорию лагеря с такой завидной быстротой, которой позавидовал бы любой оператор сотовой связи. Новость эту несомненно разнесли их сородичи, коих насчитывалось здесь ровным счетом сто сорок шесть голов. Из всех Веперей первым к ним, как ни странно, подошел Калина — тот самый воин, по милости которого нос Степана перекошен теперь был чуть в сторону, несмотря на все ухищрения Варвары.

— Пришел, значит, — констатировал он вполне спокойно и, глядя своему оппоненту прямо в глаза, внезапно предложил: — В десятку к нам пойдешь?

— Пойду, — с ответом Степан промедлил буквально мгновение, но и этого оказалось достаточно, чтобы губы воина раздвинулись в широкой улыбке: — Серчаешь все еще за наше маленькое недоразумение? Так, не серчай. На вот, посмотри лучше каких гостинцев мне староста Сергий выписал за то, что бока тогда тебе слегка намял, — с этими словами Калина скинул рубаху и продемонстрировал голую спину, вдоль и поперек испещренную длинными белесыми рубцами. Варвара ахнула, Улуша наоборот: расплылась в такой мстительной улыбке, что Степану за нее, право слово, стало как-то неловко.

— Да я и не серчаю, можно сказать даже благодарен. Нос теперь по ветру гораздо сподручней держать, — пошутил он, желая хоть как-то сгладить легкую напряженность, возникшую вследствие нетактичного поведения своей названой супруги.

— Пойдем тогда к нашим сведу, — Калина развернулся да так и побрел с голым торсом вглубь лагеря, обминая кучки воинов, коими было усеяно все пространство меж трех холмов. Каждый из них был занят своим делом: кто-то зачем-то смазывал топленым салом туго натянутую лучную тетиву, четко выверенными движениями проводя по ней ветошью взад-вперед (затем несомненно она будет снята и водружена на место лишь перед боем), кто-то просто трепался с друзьями или спал на голой земле, несмотря на многоголосый гомон, окутывающий лагерь наподобие паучьего кокона. Ни флагов, ни родовых штандартов естественно не было и в помине, отчего стороннему наблюдателю, к коим Степан себя почему-то сейчас мысленно причислял, вполне обоснованно казалось, что ни о каком планомерном распределении боевых подразделений речи и быть не может. Тем не менее, он оказался неправ. Прямым тому подтверждением явилось то, что род Веперя в полном составе обнаружился ближе к подножию одного из холмов. Скорее всего, точно так же дело обстояло и с остальными родами, принявшими решение о непосредственном участии в совместной вылазке.

— Глядите-ка какое пополнение я к нам привел! — ухмыляясь, Калина подвел все трио к горстке воинов, на лицах которых явственно читался вполне обоснованный по такому случаю интерес.

Буквально все присутствующие Степану были знакомы: кое-кого он знал даже по имени, некоторых просто помнил в лицо.

— Здрав будь! — Авдей, ситный друг Калины, первый, кряхтя, поднялся с земли ради того, чтобы по свойски поприветствовать как Степана, так и стоящую подле него свиту. За ним потянулись и остальные, обмениваясь крепкими рукопожатиями.

— В десятке у нас будет. Супротивники против моего мнения имеются?

Таковых, к счастью, не оказалось. Лишь Загуня с крайне серьезной миной на лице вкрадчиво поинтересовался: а не многовато ли Степану на одного иметь аж целых две бабы, за что тотчас же получил нагоняй от самого десятника Осипа — крепко сбитого широкоскулого мужика лет сорока с гаком.

— Место ваше будет вот здесь. Располагайтесь, — взял Осип инициативу в свои руки. — Если с дороги устали, то я этим зубоскалам заткнуться прикажу.

— Спасибо, — поблагодарил Степан десятника за заботу, бросил на указанном пятачке поклажу и присел, давая наконец натруженным ногам долгожданный отдых. Рядом с ним пристроилась Улуша. Ни слова не говоря, порылась в котомке, извлекла оттуда кусок коры, разделила его по-братски на три части и протянула каждому из них свою долю. Варвара, первая проглотив порцию лакомства, увязалась за Осипом, забрасывая того вопросами: когда выступаем, все ли рода уже прибыли, или может еще кого ждем, на что тот отвечал весьма расплывчато. Мол, когда выступаем не знаю, а насчет того ждем кого или нет — так это к старейшинам надо, а не к нему, скромному десятнику. Так ничего толком и не добившись, травница вернулась на свое место и села, мрачно сдвинув брови. Степан, желая расшевелить девушек, чтобы как-то поднять им настроение после тяжелого перехода, затянул своего «Лодочника», успевшего стать в племени Веперя самым настоящим хитом. Затянул во всю глотку, затянул с таким энтузиазмом, что голоса вокруг смолкли и теперь лагерь, словно единое существо, замер для того, чтобы потом, в конце песни, взорваться воплями неописуемого восторга. К Степану подходили все новые и новые воины из разных родов, знакомились, хлопали его по плечам. Кто-то угощение даже принес — пару свежезажаренных грызунов на деревянном вертеле.

Когда всеобщее веселье улеглось, и их оставили наконец в покое, он задал подругам вопрос, который пришел ему в голову во время песни: всегда ли сирти в набег собирают такое большое количество родов или этот случай особый, приуроченный, так сказать, к какому-то важному событию. Ответ не заставил себя долго ждать:

— Нет, не всегда. Хочешь, покажу? — получив утвердительный кивок от Степана, Улуша заставила его закрыть глаза, приложила к вискам свои горячие ладони, и перед ним вдруг, словно в кинохронике, замелькали кадры какого-то немого кино.

Вечереет. Белоголовый малец после выпаса загоняет стадо клещей в загон. Селение довольно большое: как в калейдоскопе шатры сменяются один за другим с головокружительной скоростью. Между шатрами ходят люди, совершенно не подозревающие о том, что сейчас должно произойти нечто страшное, нечто такое, что поставит на их жизнях одну большую жирную кляксу. Вот пастух поднимает голову и Степан видит его глазами шесть гигантских темных силуэтов. Они становятся все ближе и вскоре заслоняют собою небо. «Люфтваффе» — выведено на бортах каждого из них большими белыми буквами. Степан уже догадывается, что именно должно произойти и потому кричит, кричит не своим голосом, стараясь предупредить мальца об опасности, но тот так занят разглядыванием диковинных машин, что не слышит ничего вокруг и сейчас просто стоит на негнущихся ногах, разинув рот от безмерного удивления, смешанного с каким-то противным, щенячьим трепетом перед безграничным могуществом неведомых создателей.

— О Володарь Всемилостивый, Животворящий! — шепчут губы пастуха в унисон с губами Степана, и дирижабли, все шесть, словно повторяя за ними слова молитвы, синхронно раскрывают свои щербатые рты-зевы бомбовых отсеков, выплевывая из себя рой стальных цилиндрических болванок.

— Уходи!!! — вновь орет Степан, в глубине души все еще надеясь на чудо, но голос его тонет в свисте рассекающих воздух небесных подарков.

Еще пара мгновений и болванки достигают земли для того, чтобы выплеснуть на нее свое зловонное содержимое, а затем, после трехсекундной паузы, воспламенить горючую смесь крошечной палочкой детонатора, встроенного в головке каждой из них.

Напалм сделает свое дело в считанные минуты. Очень скоро от селения сиртей останется всего лишь выжженная проплешина, которую в конце концов рано или поздно поглотит вечная как небесная синева степь, но крик сгорающего заживо белоголового паренька отныне всегда набатом будет звучать в голове у Степана. И затихнет лишь в тот миг, когда сердце его остановится.

— С тобой все в порядке?

— Вполне, — Степан почувствовал, что висков его уже не касаются Улушины ладони, и с облегчением открыл глаза. — Скажи мне, то что я видел — действительно происходило на самом деле или это плод твоего воображения?

— Действительно. Ты же сам просил, чтобы я показала.

— Ты лично видела это, это твои воспоминания?

— Нет, — Улуша задумалась на некоторое время, не зная, как правильно объяснить Степану такие очевидные для нее вещи. Затем начала издалека, с самых истоков. Так поясняют малому ребенку, который, едва научившись говорить, задает взрослым порой обманчиво простые, но на самом деле настолько глобальные вопросы, что ответить на них сходу ой как непросто:

— Камень. Дерево. Трава. Земля, на которой ты стоишь. Небо. Ты сам. Все вместе вы составляете единое целое, вы составляете Володаря.

— Погоди, — похоже, он окончательно запутался. — Но ведь Володарь — ваш Бог. Или я не прав?

— Прав конечно, — девушка вернула на место упавшую на глаза тонкую белую прядь.

— А вот тут, пожалуй, неувязочка вышла! — Степан воззрился на Улушу с таким победоносным видом, что та не выдержала и прыснула своим серебристым смехом. — С Володарем я, между прочим, лично знаком. Этот зловредный старикан силком переправил меня в ваш мир, словно банку просроченных сардин.

Его красочная аллегория, к сожалению, ведуньей была успешно проигнорирована, вследствии явного недопонимания сути оной.

— Володарь принимает облик тот, который ему по душе и который мы сами в состоянии воспринять. Так понятно?

— Пожалуй, что да, — действительно, сейчас Степан мог в уме представить себе подобную концепцию. Допустим, Володарь, этот старый проныра, и есть их мир: существо-симбиот, коллективный разум которого, словно мозаика, складывается в единое целое из мириадов как вещественных сущностей, так и их духовно-энергетических составляющих. Тогда каким боком ко всей этой теологии привязаны видения, ниспосланные его мозгу Улушей? Он уже предчувствовал, что ему ответят, но, тем не менее, не поленился спросить:

— Твои видения… они взяты из памяти Володаря?

— Ты абсолютно прав. И знания эти воистину безграничны!

— Кто б сомневался! — буркнул Степан себе под нос, отчаянно пытаясь представить в своем воображении гигантский разум с банком данных, хранящим в памяти все до единого события, произошедшие от самого начала сотворения мира. Зашибись, с ума сойти можно! И Улуша так спокойно говорит ему об этом, словно нет здесь ровным счетом ничего особенного. Ну есть эти знания, и хорошо. Полезная штука. Ладно, отставить религиозный экстаз. Делом надо заниматься, делом. А дело не ждет, между прочим, а потихоньку наклевывается, и причем настолько серьезное, судя по дирижаблям, что, похоже, мир сиртей очень скоро накроется медным тазом! Желая как-то оценить масштабы трагедии, Степан вновь обратился к Улуше:

— Этот поселок… что сгорел… он единственный?

— Нет конечно. Их четыре раза по десять и еще шесть. Показать все?

— Нет, ты что, ни в коем случае! — Степан даже руками замахал, а Варвара, которая все это время внимательно прислушивалась к их разговору, позволила себе даже поинтересоваться не без ехидцы в голосе:

— Что, на дело своих рук уже и посмотреть в тягость?

— В каком это смысле? Ты что несешь? — от незаслуженной обиды он даже в лице переменился.

— В том самом. Кто служил своему Темному Властелину ползуном? Кто выведывал, где какое стойбище расположено?

— Не ползуном, а разведчиком, — поправил Степан автоматически и вдруг внезапно осознал, что же хотела донести до него своими словами Варвара. Знание это было как озарение, как искра, от которой все тело его бросило в жар, а лоб обильно покрылся каплями холодного пота. Травница была права!!! Это на его руках и на руках таких же как он смерть сотен и сотен жителей тех стойбищ, которые он так беспечно обозначал крестиком на своей полевой карте. Но, с другой стороны, если бы не он, то кто-то другой обязательно сделал бы за него эту работу. Да и не знал Степан, что дело обернется именно так — он просто плыл себе по течению, выполняя то, что от него требовало начальство. И все — точка.

— Нет в том моей вины. Что случилось — то и должно было произойти.

— Для чего?

— Ну хотя бы для того, чтобы сирти собрались наконец в единый кулак и сломали хребет Империи.

Травница хотела ответить какой-то очередной колкостью, но тут неожиданно вмешалась Улуша, выдав аргумент, после которого спор просто обязан был прекратиться:

— Варвара, успокойся. Степан уже давно не тот, кем был раньше.

— Не сомневаюсь, — девушка все еще сверкала глазами, но по всему было видно, что ей уже неудобно за те слова, которые она сгоряча высказала Степану.

— А что ты там про единый кулак говорил? — Осип с Загуней, ставшие невольными свидетелями спора, подобрались так тихо, что Степан только сейчас заметил их присутствие.

— То и говорил: собраться всем миром надо, а не в несколько родов. Империя слишком сильна, для нее ваши разрозненные набеги не страшнее комариного укуса будут.

— Мы и собрались. Почти полтора десятка родов — чем не сила?

— Погоди, — Осип только теперь начал понимать всю масштабность Степанового замысла. — Не о нашем сейчас набеге речь, ведь так?

— Так.

— Все рода собрать и уймищей такой на демонов двинуть… Да от них же места мокрого не останется!

— Верно. Вот и я о том же.

— Нет, невозможно, — посмаковав заманчивую идею словно сладкий леденец, Осип с сожалением покачал головой из стороны в сторону. — Не соберешь всех, как не старайся. Если бы можно было — давно б собрали. Не один же ты у нас такой умный?

— Я свое мнение высказал, а ты уже сам смотри. Однако сдается мне, что это только начало. Империя, отведав свежей крови, уже ни перед чем не остановится, тем паче если у них на вооружении появились дирижабли.

— Ты имеешь в виду извергающих огонь птиц?

— Именно.

— Не знаю — не знаю. Может быть ты в чем-то и прав, ну да не о том я к тебе сейчас речь пришел вести. Выступаем завтра в полдень. К Черте двинемся, посмотрим все что да как. Ты с нами?

Степан не возражал. Назвался груздем — полезай в кузов, как говорится. Уточнил только:

— Десятком одним пойдем?

— Нееет. Десятков будет восемь.

Чтож, похоже сирти решили взяться за дело всерьез и обследовать большую часть прифронтовой территории, стремясь до подхода основных сил, выявить наиболее оптимальную точку для нанесения удара.

* * *

Степан, сидя на самой вершине дерева с губчатой, морщинистой, словно старушечья шея, бурой корой, до рези в глазах вглядывался туда, где брала свое начало одна из траншей, извилистым червем разделившая на две равных части сравнительно узкую рукотворную пустошь с там и сям торчавшими из травы замшелыми пнями. Далее, правее этой траншеи, была топь. Судя по всему, непроходимая, поскольку патрулей, контролирующих ее расплывчатые границы, обнаружено Степаном не было. Еще одной местной достопримечательностью являлась шестерка минометных расчетов — те были замаскированы с такой тщательностью, что, не будь он в таких делах истинным докой, то непременно прокололся бы. Вот пожалуй и все. С его точки зрения данный участок фронта был вполне пригоден для прорыва, если бы не одно но: он представить себе не мог каким образом практически безоружные в его понимании сирти умудрятся пройти через кинжальный огонь противника к заветной траншее. Жертв будет не просто много — страшно даже представить в своей голове эту цифру. За каждый пройденный метр десятки, сотни человеческих жизней? Сейчас Степан уже сожалел о том, что по собственной воле ввязался в подобную авантюру. Чем он вообще думал, когда согласился взять с собой девушек? Ладно Улуша — та просто поставила его перед фактом: пойду мол и все. Но Варвара… Нет, с этим надо что-то делать, причем делать срочно. Но что? Что может заставить девушек не принимать участия в самоубийственном штурме? Ни-че-го. Голова сейчас пустая словно котел. Казалось, стукни по ней, и она зазвенит. Матерясь сквозь зубы, начал спускаться с дерева и едва не навернулся, когда ветвь, с виду вроде бы вполне надежная, подломилась под ногой с таким хрустом, что не услышать его мог разве что мертвый.

— Ты что творишь, блаженный? — донесся откуда-то снизу зловещий шепот Авдея.

Степан заскользил по стволу с удвоенной прытью и, едва коснулся ногами земли, тотчас же откатился в сторону, и замер, слился с ландшафтом, стараясь даже не дышать.

— Пронесло, кажись, — Авдей смотрел на горе-разведчика с плохо скрываемым неодобрением. — Ну что, насмотрел чего?

— Насмотрел. — Степан подполз поближе к товарищу под прикрытие древесного ствола, пошевелил руками-ногами. — Цел вроде бы. Надо же, как меня угораздило! Осип где?

— Скоро будет. Пойдем что ли, незачем тут отсвечивать.

Поляна, избранная десятником для сбора, пока еще пустовала.

— Так что насмотрел то?

— Шесть стволовиков насмотрел, — выразился Степан местным жаргоном.

Стволовиками сирти именовали минометы. Бог знает почему. Порой он и сам ловил себя на мысли, что думает уже так как они.

— Стволовики — это плохо, — Авдей задумчиво пожевал губами. Степан, глядя на свой «второй номер», попробовал сходу определить возраст товарища и почему-то не смог. Безусый, черноволосый, с тонкими, женственными чертами лица. Высокий, худощавый. Авдей походил на подростка лет девятнадцати — двадцати двух, если бы не глаза. Глаза у него были какие-то старые, усталые чтоли. Толи повидал на своем веку паренек немало, толи просто внешность порою обманчива и, на самом деле, ему сороковник, не меньше.

— Можно по топи пройти, я думаю. Тянется она далеко за пределы Черты.

Авдей не ответил. Прислушивался к чему-то, отрешенно поглаживая ладонью рукоять серпака, затем вдруг в какой-то момент расслабился, словно опасность миновала, а через минуту на поляну ступил Осип со свитой: Калиной и Загуней.

— Ну что там у вас? — перешел он сразу к делу.

Степан доложил обстоятельно, описывая увиденное со всеми подробностями. Как и следовало ожидать, именно минометы оказались для Осипа крайне неприятным сюрпризом. Впрочем, Степан отлично понимал своего десятника: шестерка противопехотных минометов не бог весть какая сила конечно, но, при наличии определенной сноровки у обслуги, они вполне себе в состоянии доставить немало печальных моментов. Мины из каждого такого миномета выпускаются с интервалом от пятнадцати до шестидесяти секунд и, если местность тщательно пристреляна, если не поленились поставить вехи, то огонь из них будет не просто плотным, но и хирургически точным. Идея переправы через топь Осипа тоже не вдохновила. Дескать, рискованно и без наличия проверенного брода соваться туда чистейшей воды безрассудство. Нет — так нет. На том и порешили. Дождались, пока подоспеют остальные и, выслушав всех поочередно, двинулись к общей стоянке, крайне удрученные результатами совместно проделанной работы. Больше всех недоволен был Степан: минометы почему-то упорно не шли у него из головы. Чем-то они его цепляли, заставляли думать, прокручивать в памяти увиденное снова и снова. В конце концов плюнул, махнул на них рукой и сосредоточился на своей сверхзадаче: как заставить увязавшихся за ним девушек остаться в стороне от неминуемой бойни. И на этой ниве претерпев полнейшее фиаско, дальше уже просто шел вперед, бездумно передвигая ноги и даже не глядя по сторонам. Впрочем, и смотреть то особо было не на что. Лесной массив, который пересекала сейчас их группа, выглядел на редкость уныло. Деревья, все как на подбор крючковатые, с искривленными стволами, тянули свои кроны куда угодно, но только не к небу. Все они были одного и того же вида, ранее не виданного Степаном, однако это не делало их в его глазах более привлекательными.

Уже вечерело, когда десяток Осипа втянулся в овраг, и, подгоняемый голодом, резво затрусил вперед, следуя его прихотливым изгибам. Минуло еще с четверть часа, пока они, наконец, добрались к концу своего путешествия. Прибыли едва ли не последними — на вертелах уже жарились два матерых кабана, а воины, рассевшись как попало, вовсю угощались дымящимся грибным отваром из большого чана, который с углей снять никто не удосужился: толи надо так, толи просто по забывчивости.

Тяжко вздохнув, Осип пошел докладывать о прибытии старосте Коржичу, поставленному верховодить надо всеми десятниками (пускай временное — но все-таки начальство). Степан же со всеми остальными прямой наводкой побрел туда, куда вели его ноздри. Сначала — следуя за специфическим, ни с чем не сравнимым ароматом к чану, затем гуськом к одной из кабаньих туш, уже изрядно покромсанной но, тем не менее, все еще достаточно мясистой. Срезать куски истекающего жиром нежнейшего мяса с висящей над костром кабаньей туши — удовольствие, которое мог позволить себе далеко не каждый в сверхцивилизованном мире Степана, и сейчас он откровенно наслаждался. Наслаждался первозданностью процесса, наслаждался пьянящим воздухом, наслаждался грибным дурманом. Как человек предусмотрительный, он не только зачерпнул целую флягу, но и доверху наполнил им один из мехов. А затем, после плотного ужина, когда разговоры воинов постепенно начали сходить на нет, а все вокруг окутала вездесущая полуночная мгла, наслаждался Степан и звездами. Отныне чужие созвездия уже не пугали его. Почему — пожалуй он и сам не мог ответить на этот вопрос. Так было — и все.

— Ну и мастак же ты спать! — Авдей разбудил Степана спозаранку, когда утренняя свежесть еще не успела смениться изматывающим тело и душу дневным жаром. — Собирайся, выступаем скоро. К нашим обратно пойдем. Да пошевеливайся, а то что-то ты совсем скис.

В чем-то Авдей был прав — Степан и вправду чувствовал себя преотвратно. Всему виною был злосчастный отвар, сверх меры выпитый им вчера. Сколько же он его тогда принял, дай Бог памяти? Флягу? Две? А хотя какой толк гадать, если мутит так, что впору два пальца в рот совать, пародируя небезызвестного былинного злодея, Соловья-Разбойника, предтечу современных дворовых гопников?

— Воды бы, — прошептал он непослушными губами, стремясь унять очередной рвотный позыв.

— На, держи, — это уже сердобольный Загуня протянул ему мех, и Степан, выдернув зубами деревянную, обитую кожей пробку, приложился к его горловине с такой жадностью, словно не пил как минимум сутки.

Кажется, полегчало. По крайней мере, он мог встать и идти, что и требовалось, впрочем, в данной, конкретной ситуации. Подавляющее большинство воинов было уже на ногах, и лишь некоторые бедолаги, наподобие Степана, поднимались с такими страдальческими лицами, что ему было искренне их жаль. Прошелся чуток, разогревая затекшие конечности, а заодно и мысленно давая себе зарок: никогда не перегибать палку с грибным отваром. Неправильная она у них здесь какая-то, паленая. Толи дело Варварина — от той так плохо никогда не бывает. Ну, или почти никогда.

— Гайда! Гайда! — клич старосты Коржича эхом отразился от стен оврага, и воины, построившись в колонну по три, резво потянулись за своим вожаком.

— Не боись, попустит скоро, — Авдей пристроился к Степану с левой стороны. По правую руку от него бодро вышагивал Загуня, улыбка которого, похоже, никогда не покидала его по-юношески задорного лица.

— Знаю, что попустит, — тяжко вздохнув, Степан сосредоточился на ходьбе: левой-правой, левой-правой.

Вот так, именно в таком темпе и думать о чем угодно, но только не о проклятом зелье и не о еде.

— Гайда! Гайда! — вновь донеслось откуда-то из головы колонны, и воины ускорили шаг почти вдвое.

— Что за спешка?

— Не знаю. Может, случилось чего? — Авдей и сам, похоже, был не на шутку обеспокоен.

Точно так же дело обстояло и с остальными. По колонне, словно легкий мартовский ветерок, загулял шепот. Каждый делился с идущими рядом товарищами своими предположениями, одно нелепей другого, и схожи были эти предположения лишь в одном: случилась беда. Какая беда, что за беда, староста Коржич помалкивал, лишь подгоняя колонну снова и снова:

— Гайда! Гайда!

Они уже не шли, а почти бежали, но Коржичу и этого было мало. Сердце Степана едва не выпрыгивало из груди, когда объявили, наконец, привал. Построились чинно, как полагается, хотя все поголовно чуть ли не падали с ног от усталости. Вперед вышел староста Коржич с осунувшимся, каким-то посеревшим лицом.

— Братия… сирти… — голос его сорвался, но затем вновь зазвучал с прежней силой. — Нет больше тех, кто шел с нами единой дорогой. Наших товарищей больше нет.

Тишина, установившаяся вслед за словами Коржича была такой, что, казалось, слышно, как ветер ерошит его непокорную седую гриву. А потом строй словно взорвался, рассыпался на отдельные составляющие. Воины обступили старосту со всех сторон, забрасывая его вопросами.

— Как это произошло? Выжил ли кто? — и так далее, все в том же духе.

Поначалу тот пробовал отвечать, но, видя, что в нарастающем гуле его никто не слышит, а вопросы то и дело повторяются, быстро утих и лишь молча наблюдал за происходящим, давая время воинам прийти в себя от первоначального шока.

— А ну тихо все! — рык Степана прозвучал так устрашающе громко, что заткнулись даже самые отъявленные крикуны, включая неизвестного десятника, гулкий бас которого до этого набатом разносился по округе. — Коржич, кто-то в живых остался или нет?

— Вот, пусть Гриня скажет, — староста вытолкнул из толпы паренька лет шестнадцати, глаза которого выражали такой ужас, словно его приготовили на заклание. — Ты у нас служка Володарев, тебе и ответ держать!

— Да не служка я! Посвящение не прошел! — попробовал было отнекиваться тот, но Коржич был непреклонен.

— Рассказывай!

— Ведунья до меня достучалась, та, что с племенем Веперя явилась. Показала, как напали огненные птицы. Людей осталось в живых меньше десятка, остальные померли все. От кого костяки, от кого пепел по ветру развеян.

— Как выследили? Знаешь?

— По кострищам. Она наказала ни в коем случае огня не разводить.

— Много было птиц-то? — несмотря на весь трагизм ситуации, Степан с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать своего ликования возгласом или улыбкой. Улуша была жива, а вместе с ней, наверняка, и Варвара, ведь она ни за что не бросит в беде подругу. Ну слава тебе, Господи. Или Володарь, или еще кто. Все равно кому воздавать хвалу, потому что чудо уже свершилось.

— Много, все небо было усеяно ими. Два раза по десять, а может и того больше.

— Ничего себе флотилия! — Степан присвистнул даже от удивления.

Развернулась Империя почем зря. Похоже, не один год к компании готовились. И что мы можем им противопоставить? Был у него один вариант, был. Но вот только как сирти, склонные к своему извечному патриархальному образу жизни, строго следующие тысячелетиями устоявшимся канонам своих прапрапращуров, отреагируют на столь явную ересь, которую он им сейчас собирается нести?

— Значит так, — внушительно начал Степан и не без удовлетворения отметил, что головы всех присутствующих с готовностью повернулись в его сторону. — Сейчас я вам наговорю много всякой всячины, а вы будете просто молчать и слушать. Разговоры и обсуждения оставим на потом. Всем ясно?

— Всем, всем, — донеслось отовсюду. Даже Коржич согласно кивнул, что, по сути, являлось очень даже неплохим знаком.

— Прежде всего, я хотел бы знать, на что готов пойти каждый из вас ради того, чтобы уничтожить тех, кто совершает злодеяния, подобные произошедшему этой ночью?

Ответ на его вопрос был столь очевиден, что поставил в тупик даже старосту. С кривой улыбкой на лице тот поинтересовался:

— Ты имеешь в виду готов ли каждый из нас принять смерть?

— Это и так понятно, — отмахнулся от него Степан, — вопрос в другом: готовы ли вы переступить через свои принципы и сделать то, на что никогда не отваживались ваши предки?

— Наши предки отваживались на все! — выступил вперед Осип под одобрительный гул сородичей. — И не тебе осуждать их…

— Ты хотел сказать «демон»? — душа Степана возрадовалась. Сирти проглотили-таки его наживку!

— Бывший, — поправился Осип.

— Так знай: не бывает на свете бывших, настоящих или будущих демонов. Демон либо есть, либо его нет, — видя, что брови некоторых его сотоварищей свелись к переносице, а руки их сами тянутся за оружием, он поспешил добавить: — Иначе говоря, те люди за Чертой точно такие же люди, как и вы, просто пришли они из другого мира. И нет у них никакого Темного Властелина, и оружием их движет не магия, они сами изобрели его точно так же, как в свое время ваши предки изобрели лук и стрелы. А теперь скажите мне: есть что-то предосудительное в том, что вы ими пользуетесь?

— Лук и стрелы — это не магия Темного Властелина, нет в них ничего предосудительного, — лоб Осипа сморщился от напряженной работы мысли. Десятник уже не знал, как поступить: толи серпаком садануть по шее демона, толи повнимательнее прислушаться к его речам, в которых он, как ни старался, не мог учуять ни капли лжи. Наоборот: все было логично, даже СЛИШКОМ, и это СЛИШКОМ сейчас переворачивало вверх дном все его мировоззрение.

— В таком случае… — вел свою линию Степан, — что мешает нам самим воспользоваться оружием тех, кого вы называете демонами? Это несложно, я научу как.

Наступила долговременная пауза. Сирти переваривали информацию, явно не зная, как поступить. Оспорить логическую цепочку, выстроенную Степаном с воистину дьявольской ловкостью, они были не в состоянии. Затем Осип, придя к какому-то своему умозаключению, решился наконец подать голос:

— Если демоны — не демоны вовсе, а люди — тогда зачем они уничтожают нас и наших детей? Почему не пришли с миром, не живут с нами бок о бок, всенощно воздавая хвалу Володарю Животворящему деяниями своими светлыми за то, что позволил он им ходить по этой земле?

Ну вот, кажется, началось.

— Потому… — Степан подбирал слова очень тщательно, стараясь не ляпнуть какую-то глупость, что поставит под угрозу всю его проделанную работу. — Потому… что неизвестно на самом деле, кто прав, кто виноват: люди, попавшие в давние времена из своего мира в ваш, либо вы сами, а точнее — ваши далекие пращуры, — возмущенный рев, что поднялся сразу же вслед за его заявлением, нисколько не выбил Степана из колеи, даже наоборот — до краев наполнил его какой-то отчаянной, разбитной решимостью. — Послушайте все!!! Вот ты, допустим, Осип, идешь себе по лесу, не зная ничего и не ведая и вдруг встречаешь какого-то чужака. Странно одетого, не понимающего ни единого слова на твоем языке. Скажи: может между вами возникнуть взаимопонимание, или ты решишь сразу же применить оружие — будь-то серпак или еще что, все едино?

— А ну Осип, давай, ответь нам, — староста Коржич поощрительно улыбался. Заулыбались и все остальные, ибо едва ли не каждый из них уже имел сомнительное удовольствие испытать на себе проявления взрывного характера десятника.

— Пожалуй, что да. А что, не надо было?

— Ну вот, считай значит, что этим поступком ты и начал вековую вражду, потому как тот, кого ты убил, успел нажить здесь семью, друзей, родичей наконец. Как думаешь, что они сотворят в ответ, когда появится у них такая возможность?

Теперь до Осипа начал доходить, наконец, смысл того, что Степан пытался вдолбить в его чугунную голову:

— Значит, вот так все просто?

— Именно. Большое проистекает из малого. Как река, берущая свое начало из нескольких горных ручьев.

— И что же делать? Как растопить вековую вражду?

— Пока никак. Воевать. Убивать своих врагов до тех пор, пока они сами не запросят пощады. Доказать, что ты сильнее и тогда, возможно, имперцы внемлют голосу разума и решатся пойти на переговоры.

— Имперцы? — Коржич попробовал на вкус новое для себя слово.

— Так они себя называют.

— А птицы? Сможем ли мы оружием демонов убивать огненных птиц? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Легко.

— Их тоже построили люди?

— Да, такие же, как и мы с вами.

— Тогда величие этих людей воистину безгранично. Они как боги. Как можно победить богов?

Этот неожиданный вывод обескуражил Степана. Он быстро огляделся и застыл, не в силах поверить тому, что видели его глаза: сирти боялись. Бесстрашные воины, привыкшие принимать смерть с улыбкой на устах, они сбились сейчас вокруг Степана стайкой всполошенной детворы, которую родители почему-то забыли забрать из детсада.

— Мы сможем. Станем такие же, как они. Пусть не сейчас, пусть когда-нибудь, но это случится. Я обещаю.

— Все слышали? — Коржич приосанился, растолкал воинов и, подойдя к Степану едва ли не впритык, спросил прямо и коротко: — Поведешь нас?

— Поведу.

— Ну вот и славно. Воздадим хвалу нашему новому старосте Степану!

— Хвала! Хвала! Хвала!

Лица воинов просветлели. Страх, угнездившийся в их глазах, отступил для того, чтобы никогда больше туда не возвращаться.

ГЛАВА 10

Уродливое выжженное пятно, на котором не осталось ровным счетом ничего живого. Вершины трех холмов тоже обуглились почти полностью и сейчас с немым укором тянулись к небу, моля о немедленном отмщении того, кто смотрел на все это безобразие сверху. Ах ты ж мать честная!!! Степан предполагал, конечно, что увидит здесь именно эту картину, даже не единожды рисовал ее в своем воображении, но чтобы вот так… стоять, утопая ногами в пепле, вдыхать ноздрями специфический запах паленого напалма, смешанный с запахом горелой человеческой плоти, щедро приправленный горьковатым ароматом преданных огню некогда буйных степных трав… — это было уже сверх всяких его ожиданий. Когда же из пепла встали, словно призраки, восемь черных, как смоль, силуэтов и неровной походкой двинулись к ним, у Степана при виде такого мистического зрелища даже волосы на макушке зашевелились.

— Варвара??? — с удивлением признал он в одной из бредущих фигур травницу, а затем, после минутного замешательства, и саму Улушу, идущую чуть поодаль.

Подбежал, захватил в одну охапку обеих, не убоявшись, что окончательно испоганит и без того уже не первой свежести рубаху.

— Слава Володарю, живые!

Девушки молчали. Прижимались только к груди покрепче, словно не веря в то, что это на самом деле он, из плоти и крови. Стояли, позабыв обо всем до тех пор, пока из-за спины Степана не донеслось деликатное покашливание:

— Староста, нельзя нам здесь оставаться. Птицы, того и гляди, вернутся.

— Хорошо. Коржич, мне необходимо выбрать надежное укрытие подальше от черты. В лесах, чтобы с воздуха заметить нельзя было. Есть такое? И чтобы от этого тоже того… подальше, — махнув рукою в сторону обугленных холмов, Степан обернулся к старосте, которого он ныне мысленно именовал своим заместителем.

— Есть. Глухие леса в двух днях пути начинаются. Там не то, что восемь десятков — целое воинство спрятать можно поболе того, что здесь полегло.

— Вот значит туда и направимся. Командуй, — с этими словами Степан подхватил под руки девушек и повел их к голове колонны, которая выстроилась в считанные мгновения, повинуясь безмолвному знаку старосты. За ними потянулись и остальные выжившие: шестерка воинов из рода Рнивы, Бог знает каким чудом уцелевшая в полуночном апокалипсисе.

— Гайда! Гайда! — Коржич без всяких проволочек повел отряд туда, куда приказывал ему Степан. Повел в хорошем темпе, стремясь как можно быстрее покинуть место вероятного появления противника.

— Так ты староста уже? Как? Тебя же даже десятником не выбирали! — похоже, Улуша начинала потихоньку приходить в себя после потрясения, раз уж обратила внимание на его головокружительный карьерный взлет.

— Ну, а теперь вот взяли, да и выбрали, — посмеиваясь, Степан наклонился к ее уху и вкратце поведал о том, что приключилось с ним во время ее отсутствия.

Слушала девушка очень внимательно, временами переспрашивала, иногда задавала уточняющие вопросы. То и дело покачивала головой, удивляясь силе Степанового красноречия. Добром уговорить одного сиртя взять в руки оружие демонов — и то задача из разряда невыполнимых, а тут поди ж ты, восемь десятков, все как один, мало того, что согласились, так теперь еще и готовы были пойти в огонь и воду за своим идейным вдохновителем. Чудеса…

— Пойду Варваре поведаю. То-то удивится!

— А что, сходи.

Травница шла позади них, вперив глаза в землю и совершенно не обращая внимания ни на что вокруг. И для Степана, и для Улуши смерть давно была чем-то обыденным. Слишком часто видели они ее на своем веку. Настолько часто, что, пожалуй, даже привыкли к ней в какой-то степени. Варвара как лекарка и травница в одном лице наверняка тоже сталкивалась со смертью во многих ее проявлениях, но быть свидетельницей массовой бойни ей наверняка еще не приходилось, и Степан прекрасно представлял себе, что именно сейчас твориться у нее на душе.

Как Коржич и обещал, ровно черед двое суток отряд вышел на опушку леса, а еще через восемь часов утомительного перехода достиг места, избранного старостой для основания стационарного лагеря. Степан, исходив местность вдоль и поперек, счел его решение верным. И вправду: места здесь были настолько глухие, что создавалось впечатление будто никогда по ним не ступала нога человека. Плюс неподалеку протекала река, а это тоже по сути являлось фактором немаловажным.

Пока воины под предводительством Коржича да под покрикивания своих десятников обустраивали лагерь, выстраивая шалаши по подобию милых их сердцу шатров, основанием для которых служил все тот же вездесущий камшит (его они тут же, на месте, разогревали над кострищами, придавая ему нужную форму), Степан, присев на корточки, внимательно осматривал свой ростовой щит. Прикидывал так и сяк: точно ли тот будет способен выдерживать прямые попадания пуль, или его робкое предположение относительно чудодейственных свойств камшита в корне неверно? А если да, то скольких? Поминал про себя незлым тихим словом Улушу — не выкинь она в свое время его парабеллум, и можно было бы прямо сейчас, не отходя от кассы, провести полевые испытания. Ну да ладно, Бог с ним, время покажет. А вот с самим щитом он похоже схалтурил. Узковат. С таким бы от серпаков сиртей отмахиваться, а не стоять под роем пуль, летящих, между прочим, с разных направлений. Ну кто ему сказал, идиоту тупоголовому, что стрелять будут именно прямой наводкой, в лоб?

Поднялся, кряхтя и постанывая, подошел к ближайшему костру, подле которого грудой была навалена куча камшита из разных как по диаметру, так и по длине стволов, выбрал из нее несколько тех, что потолще и, накалив докрасна над огнем нож, принялся расслаивать один из стволов на примерно одинаковые по толщине доски. Работа спорилась. Камшит — на редкость удивительный материал, под воздействием огня с ним можно вытворять все что угодно, зато, когда затвердеет, по прочности он ничем не хуже кевлара. А возможно, что и лучше. Не проверишь — не поймешь, как говорится. На этот раз Степан свою ошибку решил исправить, причем исправить кардинально. Долой стереотипы, сложившиеся из кадров исторических фильмов, включаем мозг и делаем искомый предмет исходя из того, что на самом деле требуется от оного. В первую очередь делаем его гораздо шире предыдущего прототипа, во вторую — делаем не прямым, а изогнутым, благодаря этому пули будут уходить по касательной. По крайней мере, хотелось бы верить, что случится именно так. Что еще? А, пожалуй, и все. Высоту оставим прежней. Хотя нет — можно сделать еще чуточку выше, все равно это мало скажется на общем весе, ибо камшит ко всему прочему еще и легок.

Руки Степана мелькали, подгоняя доски под требуемее размеры, затем взялся изгибать их над костром. Теперь работа пошла медленнее. Угол изгиба у каждой доски должен быть одинаковым, а добиться этого крайне затруднительно, имея в своем распоряжении из инструментов лишь пару собственных рук да нож. Заметив подошедшую к костру Варвару, обрадовался непомерно:

— Мне скрепень нужен. Поможешь?

— Много?

— Чем больше, тем лучше, — указав на дело рук своих, Степан пояснил: — Все эти доски промеж собою скрепить нужно. Да так, чтобы намертво.

— Ну сделаем, раз надо.

Озадаченная столь странной его просьбой, травница, тем не менее, взялась за дело всерьез. Оторвала от готовки ужина Улушу, и вместе они поспешили к реке, чтобы успеть засветло набрать для вара лиан криния — многолетнего вьющегося растения, весьма распространенного в местах с повышенной влажностью, в частности на заболоченных берегах рек. Когда они вернулись с добычей и приступили к вывариванию из лиан скрепеня, все компоненты будущего щита Степана были уже готовы, и он присоединился к девушкам, помогая им измельчать толстые маслянистые стебли. В успехе своей затеи он теперь не сомневался нисколько, раз уж за дело взялась сама Варвара. Скрепень, то бишь клей, выходил у нее такой, аналогов которому не существовало вообще ни в этом, ни в его сверхразвитом в техногенном отношении мире. Одним лишь он обладал недостатком, а вместе с тем и достоинством: засыхал быстро. Придется пошевеливаться, склеивая доски в единое целое. И пальцами его в готовом виде трогать ни в коем случае нельзя, иначе потом не то что не отмоешь, а и не отдерешь от той поверхности, к которой угораздило тебя прикоснуться. Уже в полумраке, когда скрепень наконец-то дошел до нужной кондиции, Степан при помощи обеих подруг завершил работу над щитом и сейчас сидел, обессиленный вконец, глядя на дело рук своих не то чтобы с восторгом, а скорее с сомнением. Конструкция получилась настолько громоздкая, что откровенно смахивала на телефонную будку, с лицевой стороны изогнутую сверх меры.

— Дааа… — выдохнул он наконец.

— И зачем тебе эта штука? — уставшая, с лоснящимися от пота волосами, Улуша озадаченно смотрела на изготовленный ими предмет. Обошла его кругом, прикидывая, как такую громадину в хозяйстве применить можно и, не найдя подходящего ответа, уточнила:

— Белье здесь не постираешь. И полати из нее никудышние.

— Не для полатей это. И уж тем паче не для белья. Видишь ту штуковину сзади? Возьмись за нее.

— Ее можно несть. Это хорошо, — она высунула голову из-за щита, словно белка, с выражением на лице настолько уморительным, что Степан не выдержал и рассмеялся.

— Это щит. Пули демонов будут отскакивать от него словно камни.

Видно по глазам, что не верит. Ну да ладно. Он и сам, откровенно говоря, тоже сомневался.

— Тот парень, которому ты видение передавала, когда прилетали огненные птицы, он мару делать может?

— Должен.

— Спроси. Мне наверняка знать надо.

— Сейчас я его позову.

Она сосредоточилась. Послала мысленный зов, и очень скоро на него откликнулись. Ведун-недоучка вышел к их костру и замер перед Степаном, заинтригованный и по своему обыкновению весь какой-то взъерошенный, нервный.

— Мару сделать можешь? — перешел Степан сразу к делу.

— Могу, но недолго.

— Недолго это сколько?

— Не знаю. От многих вещей зависит. При солнечном свете дольше могу. А если до Володаря достучаться удастся и согласится он мне немного подсобить — тогда и того дольше получится.

— Черту перейти туда и обратно сможешь?

— Думаю, да.

— А с провожатыми? С десяток их если будет и с поклажей?

— Нне знаю. Нет наверное.

— Улуша, а ты мару сколько сейчас держать можешь?

Ответ девушки прозвучал почти сразу:

— Примерно столько же.

— Хорошо. А если вы вместе, допустим, сосредоточитесь или как там у вас это все получается, справитесь с такой задачей?

Гриня с Улушей переглянулись. Ни ему, ни ей мысль эта по какой-то загадочной причине в голову не пришла.

— Пожалуй, что так.

— Отлично. Это все, что я на сегодня хотел узнать. Значит, завтра мы выступаем, будьте готовы с утра.

Вот и все. Удачно-то как все разрешилось! Степан едва ли не пританцовывал от радостного возбуждения. Поспешил к старосте, выложил Коржичу свой план — простейший до безобразия кстати. Пересечь Черту средь бела дня при помощи недоведуна с ведуньей, подчистить ближайший тыловой склад с оружием и боеприпасами, а затем, уже гружеными, точно таким же макаром вернуться назад — что может быть проще?

Коржич, однако, почему-то его щенячьего энтузиазма не разделял. Глядел какое-то время молча исподлобья, и резким отказом не желая обидеть, но и согласие свое тоже не горя желанием дать. Видать в его глазах уж очень на самоубийство акция Степана была похожа.

— Тебе то зачем с ними идти? — вымолвил он наконец. — Людей что ли у нас мало? Осип вон пусть десяток ведет. Или Ургай.

— Нет, там надо знать, что именно брать и сколько. Да и Улушу одну никоим образом не отправлю. Мало ли что в дороге может случиться?

— Вот именно — мало ли что. Если сам сгинешь — кто нас потом оружием имперцев пользоваться научит?

Степан усмехнулся. Переживает за него староста, как пить дать переживает.

— Сам понимаешь ведь, что я прав. Иначе никак. Да и Володарь не даст сгинуть, если что не так вдруг пойдет. Чую я: добром дело кончится.

— Ну иди если надо. Да только знай: ответственность на тебе лежит и немалая. А десяток Осипа возьмешь, — Коржич все еще был недоволен и даже не пытался это скрыть.

Уходя, Степан еще долго слышал его скрежещущий, как пила, голос. Ругался староста. Ругался крепко и со знанием дела, словно боцман в припортовой забегаловке.

Когда Варвара дозналась от Улуши о намеченной на завтра операции, и что в ней она принимать участие никоим боком не будет, возмущению ее не было предела: то цеплялась как банный лист со своими просьбами, то, уперев руки в бока, нависала над ним словно телеграфный столб, грозно выпятив вперед свои легендарные груди. Степан однако не староста Сергий — такими шалостями его не проймешь. Но и он вскоре устал и, несомненно, сдался бы в конце концов, если бы не одно но: нужна была ему Варвара здесь, нужна позарез.

— Ты пойми, кто кроме тебя скрепень может сварить? — выдвинул он свой главный аргумент. — А его много надо. Нас почти девять десятков здесь и каждому нужен щит.

— А что, потом нельзя его сделать?

— Так некогда будет потом. Времени с каждым днем становится все меньше. К нашему возвращению щиты должны быть готовы.

Видя, что его доводы достигли наконец цели, положил руку ей на плечо и успокоительно произнес:

— Во всех остальных делах принимать участие будешь вместе с нами. Обещаю.

— Ну смотри, поверю на первый раз, — округлые щеки травницы все еще были пунцовыми от возбуждения, но по всему было видно, что гроза уже миновала. — Ладно, спать иди уже, завтра вставать рано, — милостиво отпустила она Степана, и тот поспешил удалиться в свой шалаш, возведенный для него воинами из десятка Осипа на небольшом возвышении и чуть поодаль от остальных, что подчеркивало его новый статус.

Улуша уже крепко спала, свернувшись по своему обыкновению клубком на соломенной подстилке, которая отныне должна была служить им ложем. Заранее зная, что уснуть не удастся, он прилег рядом, заставил себя закрыть глаза и расслабиться, отрешаясь от окружающего мира. Что-то в его плане беспокоило его. Что именно — пока неясно. Так, они переходят через линию фронта, средь бела дня, как и задумывалось. Находят склад. Он не может быть далеко, поскольку в противном случае подвоз боеприпасов был бы затруднен. Точнее — более продолжителен по времени. Стоп: именно боеприпасов, вот тут то и зарыта собака. Может ли на подобном складе находиться нужное ему количество стволов? А вот это, пожалуй, навряд ли. Максимум стволов двадцать, ну от силы тридцать на случай непредвиденных ситуаций. Для грандиозной задумки Степана это была капля в море. Лишний раз засвечиваться, заранее демонстрируя врагу свои возможности не просто глупо — преступная халатность при исполнении, можно сказать. Отсюда следует неизбежный вывод: на дело нужно идти заранее располагая точными координатами местоположения склада с искомым количеством оружия и боеприпасов. Вздохнув с облегчением, Степан принял данное умозаключение за аксиому. Дальше что? Что из этого следует? Теперь, когда условия задачи четко сформулированы, думалось значительно легче. Более крупные склады, по идее, должны находиться в прифронтовых городишках или подле оных. Узнать где именно — пара пустяков, если честно. Взять языка из тех, кому по должности знать это положено — и дело в шляпе. И не беда, что первоначальный план изменится — полученные знания сэкономят им уйму времени и послужат гарантом едва ли не стопроцентного успеха. Шелест раздвигаемого полога из плетеных ветвей заставил его отвлечься. Так и есть — Варвара. Ползет, посапывая, на свое место подле Улуши.

— Варвара, — позвал он ее тихо.

— Чего тебе?

— У тебя нет средства какого-нибудь от бессонницы? Заснуть не могу.

— Вообще-то есть одно.

Почувствовав ее потную ладонь у себя на горле, Степан встрепенулся было, но тотчас же сник, когда большой палец травницы надавил на место чуть пониже сонной артерии. Затем, спустя некоторое время, послышалось его дыхание: спокойное и ровное. Что-то неразборчиво пробурчав, Варвара устроилась поудобнее и с завистью посмотрела на свою подругу. Ей бы иметь такое тело — и отбоя от мужиков бы не было. А тут на тебе: приходится довольствоваться ухаживаниями престарелого старосты Сергия, который по какой-то загадочной причине не выходил у нее из головы с тех самых пор, как они покинули родное стойбище.

Степана поутру разбудил Осип. Бесцеремонно, что, впрочем, было вполне в его стиле.

— Вставай, лежебока, тебя только и ждем.

И правда: Улуши на месте уже не было. Не было и Варвары. Быстро побежал к реке, умылся и, посвежевший, вернулся к Осипу, который в нетерпении прохаживался взад-вперед у входа в его шалаш. Шли молча до самой окраины и лишь когда увидели горстку людей, которая, следуя древнему как мир обычаю, присела полукругом «на дорожку» под сенью грязеня, Осип задал наконец свой вопрос, который крутился у него в голове все это время:

— Уверен, что без меня справитесь? Могу подсобить.

— Нет, мы сами пожалуй. Чем меньше в отряде людей, тем дольше наши умельцы смогут поддерживать мару.

— Как знаешь.

Подойдя, пересчитал людей. Вроде бы все тут: десяток Осипа в полном составе, Улуша, юный недоведун с забавным именем Гриня. Варвара. Но эта останется. Видно уже, что смирилась и сделает все как надо к приходу группы.

— Ну что, с Богом?

— Двинулись.

Шли спокойно, не спеша. Силы ведунов надо было беречь. Это их основное оружие, как-никак. Часто останавливались на привал. Временами, по ходу движения, отстреливали дичь из луков. На пятый день, под конец изрядно поплутав, добрались наконец туда, куда планировали. Здесь линия фронта проходила по краю степи, в тылу же позади нее виднелся лес. Этот факт имел немаловажное значение для Степана: Улуше с Гриней не придется долго напрягаться, доведут до его кромки отряд, а там уже сами деревья скроют их от любопытных глаз.

— Улуша, Гриня, готовы?

— Да, — ответы ведунов прозвучали в унисон, и они сплели воедино свои ладони, показывая знаками, что всем остальным следует сделать то же самое. Стали полукругом, глядя на сосредоточенные, побледневшие лица служителей Животворящего, а затем, повинуясь короткому кивку Улуши, неспешно двинулись вперед. Теперь они были бы видны как на ладони, если б не мара.

Полосу отчуждения прошли быстро — Улуша с Гриней постепенно увеличили темп до максимума, стараясь сократить время пребывания в зоне прямой видимости имперских солдат. Вот и траншея. Степан встретился взглядом с розовощеким обер-ефрейтором и мысленно чертыхнулся, отправляя того куда подальше. Очень уж пристально буравили его блекло-голубые глаза истинного арийца. Обошли его по краю и, улучшив момент, горохом посыпались в траншею, благо что поблизости больше никого не было. Судя по злобному шипению Улуши мара на какое-то время прервалась — видимо кто-то из воинов разомкнул руки при спуске. Так, теперь куда? Брать языка прямо сейчас, или отвести основные силы к лесу, а затем вернуться втроем с ведунами? Но где ж его возьмешь-то, языка этого? Внезапно вспомнились ему глаза обер-ефрейтора. А что, чем черт не шутит? Махнул рукой влево, указывая направление движения. Тот был на месте: стоял все в той же позе, безучастно глядя в пространство ничего не выражающим взглядом. Подошел к нему, знаками показал Авдею с Калиной: берите мол, тепленьким и, когда их руки сомкнулись у имперца на запястьях, коротко саданул пленного пяткой в область паха.

— За главного у вас здесь кто? — задал он вопрос на чистейшем русском, будучи прекрасно осведомленным, что едва ли не все подданные Советской Империи Рейха говорили на обоих языках в равной мере свободно.

— Оберст Черноиваненко, — выдохнул тот, испуганно глядя на фигуры, которые соткались буквально из воздуха.

— Где он сейчас?

Понадобился еще один удар, чтобы тот ответил:

— В штабной землянке. Я проведу!

— Нет уж, мы сами. Где это?

Пока обер-ефрейтор пространно объяснял, где находится штабная землянка, Степан внимательно смотрел ему в глаза. Нет, не врет похоже.

— Улуша, сердце остановить этому борову сможешь? Да так, чтобы натурально все выглядело, — обратился он к девушке на языке сиртей, и та с готовностью кивнула в ответ.

— Когда начинать?

— А вот сейчас прямо и начинай.

Рассказ обер-ефрейтора явно подошел к концу и теперь Степан наблюдал с каким-то жадным, нездоровым интересом как тот, сделав глубокий вдох внезапно посиневшими губами, кулем вдруг обвис на руках своих мучителей. Подошел, приложил ухо к груди. Неа, не дышит фриц. Вот так Улуша, вот так на все руки мастерица!

— Ладно, пошли. Этого прямо здесь наземь уложите.

С тоскою глянув на автомат, прислоненный к стене траншеи, Степан вновь взялся за руки с остальными и по отмашке Улуши пошел вперед. Совсем неподалеку слышались голоса. Траншея явно не пустовала, им просто повезло, что слепой случай вывел отряд на одинокого обер-ефрейтора. А вот и искомое ответвление. Или в следующее за ним надо? Голоса становятся все ближе, а знакомиться с их обладателями желания почему-то нет. Такой вот Степан некомпанейский парень. Ладно, ныряем в это, авось пронесет. Только бы они за нами не пошли, у Улуши вон капелька пота уже по виску стекает, да и Гриня не лучше выглядит: глаза как у зомби из постапокалипсической киноленты.

Совсем без приключений не получается, и на очередном повороте они натыкаются на имперца славянской наружности. Траншея здесь, как назло, сужается и разминуться с ним его людям, которые бредут, взявшись за руки, возможности никакой нет. Он пока не видит их, но вот-вот поравняется со Степаном и тогда… Не дожидаясь того, что будет «тогда» пальцы на правой руке Степана самопроизвольно сжимаются, и кулак сам летит к цели. Солдат не успевает ничего понять, когда оказывается на земле.

— Этого тоже сможешь?

Быстрый кивок Улуши и жертва уже не хрипит, ноги ее в предсмертной агонии скребут пол траншеи. Пока можно сказать, что не наследили. Гибель двоих человек от остановки сердца явление пусть и незаурядное, но уж никак не из ряда вон выходящее. Мало ли что на войне случиться может? А вот, пожалуй, и штабная землянка. Выглянув из-за поворота, Степан с алчностью созерцал ее затянутый брезентовым пологом вход. Что таит она в себе? Какие сокровища? Молясь, чтобы основное ее сокровище, а именно — задница оберста Черноиваненко, оказалось на месте, Степан кошкой крадется вперед. Теперь надобности в том, чтобы поддерживать мару, уже не было. Вокруг ни души, охранения перед землянкой нет. Он хотел сказать об этом Улуше и даже обернулся, но девушка знаками дала понять, что сообразила и сама, мол, не надо нравоучений.

Оберст был не один: из-за полога слышалось два, а нет, даже три голоса, причем, похоже, все как один, нетрезвые. Сабантуй у них там по какому поводу интересно? Галдят, перебивают друг друга. Самое время незваным гостям заявить о себе.

— Луки готовьте, — Степан говорит уже вголос, не опасаясь, что его услышат те, кому слышать не следует.

Первыми по его сигналу врываются Калина с Авдеем — неразлучная парочка, в квалификации которой он уверен на все сто процентов. За ними вваливается Степан и еще двое: Шерудь с Нарвеничем — оба плечистые, курносые, веснушчатые, к тому же словно два брата-акробата. Волосы разве что только у них разные: первый шатен, второй — жгучий брюнет. По ним-то он их и отличал в общем. Остальные остаются снаружи охранять Улушу с Гриней, которые обессилено привалились к бревенчатой стене землянки и сейчас едва дышат, не в силах справиться с, камнем навалившейся на них, усталостью.

Реакция на непрошенных гостей неоднозначна. Сидящий лицом к выходу худощавый мужик с быстрыми, как ртуть, черными глазами и поседевшей кучерявой шевелюрой выхватывает из лежащей на столе кобуры «Вальтер» едва ли не мгновенно, и это стоит ему жизни. Степан видит, как две стрелы впиваются в его тело. Одна в плечевой сустав, вторая — прямиком в лоб. Еще один с погонами гауптмана видя участь, постигшую своего начальника (а до Степана только сейчас, когда он бросает косой взгляд на погоны убитого, начинает доходить весь трагизм ситуации), торопливо поднимает руки вверх. Его примеру следует и последний из их троицы — совсем еще юный унтерфельдфебель, в глазах которого нет страха и это слегка настораживает.

— Чего надо? — обращается он к Степану, безошибочно узнавая в нем лидера. — Твари недоделанные.

Вопрос этот, по логике вещей, должен был бы остаться без ответа, поскольку дикарям не дано знать язык высшей расы. Каково же было его удивление, когда Степан подробно и обстоятельно рассказал кем по сути своей являются родители злосчастного унтерфельдфебеля, а так же и их далекие предки, с кем им приходилось спариваться ради того, чтобы получить такое ущемленное во всех отношениях потомство, как в лице самого унтерфельдфебеля, так и в лице его предполагаемых братьев. Далее монолог Степана плавно перетек на обсуждение физиологических и личностных качеств своего оппонента. Когда же фантазия окончательно иссякла, он просто подошел ближе и одним размашистым движением, словно косарь в период жатвы, чиканул серпаком по цыплячьей шее имперца, отчего голова несчастного медленно, словно нехотя, отделилась от тела и упала на стол с закусками, щедро орошая их кровью. Тело же его еще некоторое время продолжало сидеть, добавляя сцене ореол какой-то жутковатой, сюрреалистической мистичности. Картина получилась, что надо, именно такая, на которую он и рассчитывал. Степан намеренно пошел ва-банк, зная, что оберста Черноиваненко, на знания которого он так уповал, уже с того света не вернуть.

— Сотрудничать будем? — обращается он к последнему оставшемуся в живых — лысому как колено гауптману с брежневскими бровями на одутловатом, потяганном лице. Вид у гауптамана сейчас, как у старой, умудренной опытом проститутки, которая видела в этой жизни все, ну или почти все.

— Можно.

— Стрелковое оружие надо. Единиц двести для начала.

Брови у сидящего удивленно ползут на лоб. Спустя некоторое время он отвечает, искоса поглядывая на голову унтерфельдфебеля.

— Карта в сейфе. Забирай и проваливайте.

— Ключ где?

— В кармане у Гюнтера поищи. Правом.

— Гюнтер это этот что ли?

— Он самый.

Тело оберста оказывается неожиданно тяжелым. Впрочем, Степан давно уже обратил внимание на тот факт, что при жизни человек весит почему-то значительно меньше, чем после смерти. Почему так, кто знает. Возможно что это его личные ощущения, ничем не связанные с реалиями повседневной жизни.

— Карта сверху должна лежать.

Отпирая сейф позади стола, он краем глаза следил за гауптманом. Очень уж спокойно ведет себя тот. Неужели не понимает, какая участь ему уготована? Вот и карта, лежит поверх стопки папок со служебными характеристиками личного состава. Неужто вот так все просто?

Словно прочитав его мысли, гауптман устало откидывается на стенку стула:

— Просьба у меня к тебе есть… небольшая.

Голос у него глубокий, чуть с хрипотцой. Отчего-то он сильно напоминает Степану голос давнего отцовского приятеля из той, прошлой жизни.

— Давай, выкладывай.

— Я не хочу вот так, — быстрый кивок в сторону обезглавленного тела. — Пристрели, будь человеком.

— Прости, не могу.

— Подушку на койке возьми. Не слышно будет.

Пока мозг Степана придумывает десятки отговорок, рука его уже сама тянется к «Вальтеру».

Выстрел, заглушенный подушкой, и впрямь прозвучал едва слышно. Так, что теперь? Оружие бы забрать, но нет, нельзя. Стоит лишь имперцам заподозрить в чем ныне нуждаются сирти, и действия его маленькой группы легко можно будет просчитать, не говоря уже о том, что охрану у складов наверняка усилят. Ладно, хрен с ним, с «Вальтером», сейчас есть дела и поважнее. Подхватил карту, сунул ее во внутренний карман рубахи и, справедливо рассудив, что в землянке делать больше решительно нечего, поспешил к выходу. Поднялся на бруствер, выглянул осторожно. За штабной землянкой хитросплетения траншей заканчивались, в зоне видимости виднелась лишь одна, ведущая в тыл, причем настолько широкая, что по ней легко мог пройти даже фургон. Выходила она прямиком на наезженную колею, которая петляя тянулась к лесу. Как раз то, что надо, именно по ней они и пойдут, благо движения там никакого пока не наблюдается.

Лишь когда их маленький отряд на достаточное расстояние углубился в лесную пущу, Степан позволил себе, наконец, заняться вплотную с таким трудом доставшимся ему трофеем. Да, гауптман честно отработал свою пулю. Карта хоть и крупномасштабная, зато на ней отображен весь континент целиком, включая как территорию, занятую Советской Империей Рейха, так и земли, принадлежащие в данное время сиртям. Более того: наряду с линией фронта на ней были отображены и города, и населенные пункты с примерным количеством проживающих в них жителей, и тыловые склады, и даже залежи полезных ископаемых, что по сути тоже являлось немаловажным. Места дислокации дивизий и соединений регулярных войск, аэродромы Люфтваффе… Слишком многое было на карте. Многое, если не сказать все. Пораженный до глубины души, Степан долгое время не мог прийти в себя. Удивляла его не столько сама карта, выполненная с воистину имперской дотошностью, сколько наивная беспечность ее создателей. Никакой зашифрованной информации, все как на ладони. Просто бери и пользуйся. Впрочем, существовал один фактор, поясняющий в какой-то мере сие неслыханное безобразие. По сути, с кем воевала Империя? Правильно, с безграмотными дикарями, остановившимися в своем развитии еще Бог знает сколько веков назад. У них и письменности-то нет! Успокоенный собственными размышлениями, Степан позволил себе легкую полуулыбку. Нет, не деза это, подкинутая бдительной службой имперской безопасности. Карта настоящая. Чем больше думал он об этом, тем больше убеждался, что дело обстоит именно так.

Судя по карте ближайший к ним арсенал со стрелковым оружием и боеприпасами находился буквально в двух днях пути. По местным меркам — совсем ничего. Единственным минусом, пожалуй, было его близкое соседство с небольшим городком — Микулинки, насчитывающим свыше семнадцати тысяч жителей. Впрочем, данный факт Степана не останавливал: просто действовать надо будет тихо. Уж чему-чему, а этой премудрости они уже научены.

— Ну что, готовы дальше идти? — обратился он к Грине с Улушей, и те согласно кивнули, хотя выглядели в точности, как парочка живых мертвецов. Кожа да кости, синюшные круги под глазами. Нелегка, ох нелегка ведунская доля! Но ничего не попишешь — идти надо.

Степан вел свой отряд резво, прекрасно отдавая себе отчет в том, что их наверняка будут искать. Наследили они в землянке, здорово наследили. Сейчас он уже сожалел о том, что поддался тогда минутной слабости. Интересно к каким выводам придут имперцы когда обнаружат труп гауптмана с простреленной головой, оберста, истыканного стрелами, и обезглавленного унтерфельдфебеля? Лично он бы на их месте призадумался крепко. Ну да ладно, сделанного не воротишь.

Размышления его прервал Авдей, шедший позади него все это время и молчаливый, как никогда.

— Я тут что подумал, — вклинившись между Степаном и Улушей он озадаченно примолк, не зная с чего начать.

— Давай уже, выкладывай.

— В общем так: склад мы возьмем, а дальше что?

— Дальше? Сделаем несколько ходок, по возможности, оборудуем тайник.

— Да не о том я! Через Черту как ты думаешь оружие переносить?

— В ящиках, — Степан никак не мог уразуметь к чему клонит товарищ Калины.

— Ладно. Служка Володарева, ты-то хоть должна понимать: тебе для того, чтобы отряд марой прикрыть надо, чтобы все вместе за руки держались. Так?

Девушка призадумалась:

— Верно, я должна всех вас в себя впитать, чтобы мы стали единым существом. Иначе никак.

Ну конечно же, руки! Только сейчас до Степана наконец дошло, в чем заключается его прокол. Без тактильного контакта Улуша попросту неспособна сделать свою работу! Каким образом они пронесут через линию фронта ящики с оружием и боеприпасами, если у всех них заняты руки? Да никаким! На что он, идиот, рассчитывал, чем думал — непонятно.

— Голова нужна человеку для того, чтобы ей есть, — озвучил он ни к селу, ни к городу всплывшую в памяти фразу.

Мозг же его, тем временем, отчаянно перебирал всевозможные варианты, один нелепей другого. Наконец остановился на самом, как ему показалось в тот момент, адекватном.

— Дирижабль захватим, загрузимся по полной и домой.

— Огненную птицу? — Авдей остановился так резко, словно перед ним внезапно выросла призрачная стена. — Пилкушье вымя! Ты задумал поймать огненную птицу?

Отряд замер. До каждого из воинов донеслись последние слова Авдея, в голосе которого Степан впервые услышал истерические нотки.

— Да, огненную птицу, — произнес он спокойным и ровным голосом. — Мне показалось, или кто-то из воинов рода Веперя способен испытывать страх?

Лица сиртей потемнели. Будь обстоятельства несколько иными, и Степан был бы уже наверняка мертв. Обвинение своего сородича в трусости — самое тягчайшее оскорбление, смываемое только кровью обидчика. Однако сейчас они испытывали стыд. Степан, в прошлом дерзкий пришелец, демон, а ныне их староста, был абсолютно прав. Страх действительно забрался в душу каждого, ледяной рукой сжал сердце, а потом заставил его биться так быстро, что оно едва не выпрыгивало из груди.

— Поймаем огненную птицу, — словно змей-искуситель продолжал меж тем Степан, — оседлаем ее и воспарим в небо. Подвигом десятка воинов из рода Веперя будут гордиться пращуры всех сиртей. Про нас сложат былины, передаваться они будут от отца к сыну, от матери к дочери и продолжится это до тех пор, пока время само не замедлит свой бег, а солнце не уснет для того, чтобы когда-нибудь пробудиться вновь на заре новых времен.

В конце речи взгляд его случайно коснулся Улуши. Щеки девушки раскраснелись, а на губах заиграла улыбка. Несмотря на крайнюю степень истощения после выпавших на ее долю испытаний даже сейчас ведунья была невероятно красива. Если бы не Нюра, пожалуй он даже смог бы… Отгоняя постыдные мысли, Степан закрыл глаза и мысленно сосчитал до двадцати. Когда же он вновь открыл их, то был поражен произошедшей метаморфозой. В лицах его воинов мало того, что не читалось ни тени страха, наоборот, воодушевление их было настолько велико, что граничило с безрассудством. Ранее они просто уважали своего старосту за рассудительность и холодный расчет, теперь же боготворили его, ставя на одну ступень с самим Володарем, за безумную, воистину нечеловеческую храбрость.

— На самой птице прилететь… огненной… да к нашим… то-то у них рожи вытянутся!!! — фальцетом прокричал Гриня, и лес взорвался взрывами такого оглушительного хохота, что стая пернатых, облюбовавшая близлежащие древесные кроны, сочла за лучшее ретироваться подальше от сомнительного соседства.

ГЛАВА 11

К Микулинкам добрались не за два дня, а за четыре. На второй день пути Степан все-таки принял решение дать отоспаться и ведунам, которым это было попросту необходимо, и самим воинам. В сущности, спешить некуда, пара-тройка дней ничего не решает, а свежие силы его людям ой как нужны. Он и сам, признаться, порядком умаялся от темпов этой бешенной гонки, начавшейся с того самого дня, когда они покинули родовое стойбище Веперя. Да и мысли в порядок следовало привести. Сболтнув сгоряча про захват дирижабля, он теперь места себе не находил — постоянно прикидывал, как бы дело это щекотливое провернуть. Вот и сейчас, пока полз за Авдеем по кукурузному полю, похрустывая свежесорванным початком, голова его была забита все тем же. Благодаря карте, месторасположение склада они вычислили быстро. Он и вправду оказался неподалеку от города, сразу же за промзоной. Длинное прямоугольное здание с покатой крышей, сложенное из красного кирпича, было окружено двойным забором из колючей проволоки. Край кукурузного поля, на котором они находились, подходил к нему едва ли не вплотную.

— На вышке один.

— Вижу. Итого шестеро значит. Двое у ворот, еще двое по периметру ходят, один телегу разгружает с провизией. Сколько солдат находится внутри — вот вопрос.

— Узнаем, когда войдем, — Авдей флегматично жевал травинку, поглядывая на Степана, уничтожающего кочан за кочаном, с некоторой долей брезгливости.

Сирти кукурузы не знали. Как, впрочем, и хлеба. Многих вещей не знали сирти, без которых он, лично, жизни своей попросту не мыслил.

— Под марой входить будем?

— Нет, не думаю. Не вижу никаких проблем здесь.

И правда: имперцы службу свою несли спустя рукава. Вели себя расслабленно, двигались как сонные мухи. Нападения явно никто не ждал. В какой-то степени их оправдывала сама погода: еще раннее утро, а жара стоит такая невыносимая, что земля трескается. И этот воздух… тяжелый, тягучий, словно патока.

— Сегодня брать будем. Место для тайника нашли уже?

— Да. Вохан с Кринкой вернулись, когда ты спал. Говорят: надежное.

— Это хорошо, что надежное. Ладно, давай дуй за остальными, а я еще здесь пока понаблюдаю.

Взгляд его не отрывался от телеги. Что если ее загрузить? Все лучше чем вручную тащить. И увезти за одну ходку можно гораздо больше, и отряд боеспособности не потеряет. Мало ли что в дороге случиться может? И лошаденка в ней вроде запряжена, что надо: широкогрудая, мускулистая, с высокой холкой и длинными сухими ногами, густо поросшими бурой шерстью. Вела она себя в точности так же флегматично, как и ее хозяева. Это тоже плюс — норов свой не будет показывать тогда, когда это совсем не нужно. Места здесь не то чтобы глухие, но людей встретишь мало. Кругом поля, промзона чуть дальше, на востоке. Ее отсюда не видно, потому что кукуруза местная повыше нашей будет раза в полтора, а то и в два. Хоть телегой едь, хоть самосвалом — никто не увидит. Так что решено, в общем, все насчет телеги. Берем, заверните пожалуйста. А это еще что за диво? Складские ворота приоткрылись и оттуда живописно выплыла пышнотелая брюнетка с нашивками штабс-ефрейтора на широких борцовских плечах. Жаль, эту тоже придется убрать, свидетели нам не нужны. Настроение Степана было непоправимо испорчено. Учуяв постороннее присутствие, обернулся. Авдей, легок на помине. С ним Шерудь с Нарвеничем, Кричерин, Станик и Вохан.

— Остальные где?

— Калина их в обход повел. Хочет тех двоих сзади снять и вышку очистить.

— Хорошо, — инициативой своего заместителя Степан был доволен. — А мы через парадный вход пойдем. Кричерин с Воханом — ваша задача охранников у ворот снять, — вновь бросил быстрый взгляд на складской двор. Там штабс-ефрейторша довольно безуспешно флиртовала с тщедушным возницей. — Шерудь с Нарвеничем, на вас эта парочка. Остальные со мной прямиком на склад. Ни на что постороннее не отвлекаться, наша задача тихо уничтожить тех, кто внутри. Всем все ясно?

Мелодичный посвист Авдея послужил знаком для всех. Охранники у ворот погибли, не успев даже осознать, что произошло. Погиб и возница — две стрелы вонзились в его спину одна за другой. Это Шерудь с Нарвеничем намудрили, загодя не договорившись промеж собою, кто какую цель на себя берет. Такой заминки толстухе вполне хватило бы, не застынь она ледяной статуей на месте, а рванись к складским воротам, одна из створок которых все еще оставалась приоткрытой. Они со Стаником и Авдеем уже миновали входные ворота, запор которых не выдержал одного-единственного удара Авдеевой ноги, и были уже на полпути к складским, когда женщина закричала дико и на одной ноте. Кричала до тех пор, пока две стрелы сразу не нашли свою цель. После этого стало тихо, слышны были лишь хрипы несчастной. Медленно оседая наземь возле передних колес телеги, она тянулась руками к горлу, силясь выдернуть пробившее кадык древко. Словно это поможет, не даст упасть грудой желатиновой плоти для того, чтобы больше никогда не встать.

— Вперед, быстро! — приказ Степана был явно излишним. Станик был уже внутри склада и серпак его нашел первую цель — совсем еще юного имперца.

Внутри складское помещение казалось значительно меньше чем снаружи. Возможно виною этому были широкие дубовые полки в шесть рядов, сверху донизу заставленные громоздкими ящиками. Что именно сокрыто в каждом из них — пока что являлось для Степана загадкой.

— Ворота закрой! Здесь еще один!

Действительно: за одной из полок ближе к центру склада слышалось подозрительное шевеление. Один ли он там? Как бы так подобраться невзначай, чтобы не словить шальную пулю? Пока Степан, крадучись, перебирался на другой конец склада по дальнему ряду, Станик с Авдеем вознамерились решить эту проблему по-своему. Не мудрствуя лукаво, они рванулись прямо на звук. Старание его подручных было вознаграждено сторицей: сухим щелчком выстрела и грузным падением тела. Что там происходит, мать его? Ноги Степана заскользили по полу с удвоенной скоростью. Лишь бы половица не скрипнула — вон как рассохлось все. Щели с палец, не меньше. Еще один выстрел заставил его втянуть голову в плечи. Страшно даже представить себе, что произойдет, попади сейчас невидимый стрелок туда, куда попадать строго противопоказано. Рванет так, что места мокрого не останется. Сиртям-то все нипочем, в любой момент души их готовы к воссоединению со своим божком местного разлива. Степан же на встречу с Володарем пока не спешил: не нравился ему этот сквалыжный старикашка, приноровившийся таскать каштаны из огня чужими руками. Не нравился — и все тут. Ничего не попишешь. А значит жить надо, раз уж стимул дополнительный имеется. Жить. Голова его высунулась из прохода самую малость и тотчас же нырнула обратно. Неа, не тот ряд. Дальше надо. Треск выстрелов вновь заставил его непроизвольно пригнуться. Создавалось такое впечатление, что кто-то планомерно опустошал всю обойму. Просто так, словно стрелок окончательно растерял последние крохи разума, и сейчас просто забавлялся, играя с судьбою в русскую рулетку. Рванет — не рванет. Рванет. Как пить дать рванет. Степан уже кожей чувствовал нарастающее напряжение. Так бывает перед грозой, когда молния вот-вот ударит, и ты ощущаешь наряду с запахом озона, как начинает мелко вибрировать воздух.

— Что, суки, не ждали? А я пришел! — голос русский, без акцента, причем, судя по смыслу выкриков и матерному сопровождению, новоявленный камикадзе наверняка из перемещенных. Выкидыш — точно такой же, как и Степан.

Ну и как теперь быть? Приблизиться он к себе не даст. Наверняка профи, которому, ко всему прочему, еще и терять нечего. А из оружия у Степана кроме серпака только нож. Да и не метнет он его как следует — расстояние не то. Стеллажи прямые как стрела. Не подберешься, короче. Уже не особо таясь, перебежал два пустых пролета и выглянул вновь. Вот он, как на ладони. Стоит к Степану спиной, голова в противоположную сторону повернута. На полу метрах в шести от его ног труп то ли Станика, то ли Авдея — так сразу и не разберешь. Второй где? Тоже мертв или затаился, выжидает удобного момента для того, чтобы ополоснуть в крови вражины алчное лезвие своего серпака? Ситуация патовая. Или матовая. Короче без разницы. Сейчас вояка обойму новую в свой «Вальтер» вставит и прости-прощай. Придется-таки познакомиться с Володарем поближе.

— Слышь, человече, — обратился он вголос, и спина дрогнула, а затем ее владелец медленно повернулся.

— Чего тебе?

— К консенсусу общему приходить будем, или потом уже, на том свете поболтаем?

Его собеседник и вправду похоже русский. Лицо широкоскулое, волос на голове каштановый, чуть с рыжинкой. Тонкая щеточка усов. Тоже рыжая, как и следовало ожидать. Слегка полноват, возраст средний. Судя по характерной выпуклости в нижней части торса, является счастливым обладателем пивного животика. Да и второй подбородок наличествует. Любитель крепко выпить и вкусно пожрать. Точно славянин. Наш, наш до мозга костей.

— К консенсусу говоришь? — губы его собеседника тронула легкая полуулыбка. — А что, давай. Только выйди, а то неудобно как-то со стенкой разговаривать.

— А и выйду! — крайне неуверенный в правильности того, что он делает, Степан, тем не менее, решительно выступил из-за прикрывающего его ящика на самую середину прохода и, отбросив серпак в сторону, примирительно поднял руки.

— Ближе подойди, — вновь скомандовал тот, но это прозвучало скорее как просьба, а не приказ.

— Не шмальнешь?

— Нет, поговорить нормально хочу. Тебя в каком году сюда кинуло?

— В две тысячи тринадцатом, — не чинясь, Степан уже спокойно подошел к нему едва ли не впритык и даже опустил руки, видя, что дуло «Вальтера», зажатого в правой руке имперца, смотрит вниз.

— А меня вот недавно совсем. И месяца не прошло. Твой это?

— Мой, — он бросил быстрый взгляд на распростертое тело. Станик. Авдей жив значит. Наверно.

— На сиртя уж больно смахивает.

— А он и есть сирть, — услыхав, как скрипнули ворота, впуская на склад пополнение в лице оставшихся в живых его людей, рыкнул грозно и требовательно: — Сюда не подходить, демона, с которым я речь веду, не трогать пока не скажу!

— Фига се. Ты и по-ихнему можешь?

— Могу. За главного я у них, так что, будь добр, цени оказанную тебе честь.

— Ну надо же! — рыжий явно забавлялся спектаклем. Минуту назад он готов был умереть, а сейчас, вот поди ж ты, отчего-то захотелось пожить подольше, посмотреть чем все закончится. — Ладно, выкладывай, что там у тебя за консенсус.

— Вариантов мало, если честно. Первый: мы берем здесь то что нам нужно, затем отдаем склад в твое безраздельное пользование. Однако в этом случае тебе грозит трибунал а за ним, уж будь уверен, наверняка последует смертная казнь. Имперцы народ серьезный, шутить не любят.

— Уверен, что расклад будет именно таким? Никаких поблажек? — видя нарастающее беспокойство Степана, боец правильно понял его переживания: — Да не боись ты, выстрелов снаружи слышно не было. Звукоизоляция здесь, что надо.

— В точности, как я описал. У меня жена пожизненное отсиживает за гораздо более мелкое прегрешение. Разве что подранить тебя, но не думаю, что это сильно делу поможет.

— А второй вариант есть?

— Есть и второй. К нам можешь присоединиться. Вон, на место убитого.

— Ты шутишь? К сиртям? — предложение Степана прозвучало для рыжего, как гром среди ясного неба.

— К ним самым. Сирти, между прочим, те же славяне, предки наши по генетической линии.

— Нне знаю. Башка кипит. Фрицы, Советы, царская династия, теперь вот сирти. Все это намешано одним комом и катится, катится, катится… Веришь, временами кажется мне, что я в психушку попал или в сон идиотский, которому ни конца ни края нет.

— Пройдет со временем. По себе знаю.

Устав стоять, он сел прямо на пол, облокотившись спиной о стенку ящика. Его собеседник пристроился рядом:

— Вы остальных всех убили? И толстуху?

— Да.

— Ясно. Не много ли смертей для благой цели? А ведь наверняка еще будут. Стоит оно того? Ладно у тебя, я так понимаю, причина личного характера.

— Дело не только в этом. Теперь. Сиртей вырезают целенаправленно и планомерно. Поголовно, поселками. С одной стороны — зондеркоманды, с другой — партизаны. Сверху Люфтваффе со своими дирижаблями. Видел уже это чудо современной инженерной мысли?

— Довелось, — рыжий вновь усмехнулся, но как-то безрадостно. — Домой хочу. Осточертело все здесь.

— А домой уже не получится.

— Да знаю я. Давай так: я помогаю вам загрузиться по полной, а за это время думаю. Может и придет что в голову дельное.

— Может и придет. Ладно, заметано. Где у вас здесь самое сладкое приныкано?

— А здесь все сладкое. Считай, что на конфетную фабрику попал. Старье только списали на днях, взамен АК — сорок седьмые получили. Новенькие, в заводской упаковке. Так что повезло тебе, Чингачгук, вождь индейцев.

А ведь и впрямь повезло! Такого Степан не то, что не ожидал — даже в мыслях представить себе не мог. Надо же, подфартило, наконец, после черной череды неудач и идиотских проколов. Вот он, желанный джокер! Одно только не радует: раз уж Империя решилась на перевооружение армии, значит действительно пойдет ва-банк, окрыленная успехами Люфтваффе. А это означает ни много ни мало — конец позиционной войны и начало экспансии. Так зададим же себе вполне закономерный вопрос: удовольствуется ли Советская Империя Рейха захватом какой-то части материка или не остановится до тех пор, пока не поглотит его весь? Ответ очевиден. Сиртям уготована участь индейцев, истребленных в свое время алчными до поживы англоязычными европейцами.

— Америкосы, мать вашу! Ваша сраная идеология работает даже здесь!

— Ты о чем? — рыжий воззрился на него с таким неподдельным удивлением, что Степану стало даже неловко.

— Да так, мысли вслух. Кроме АК — сорок седьмых еще что-нибудь есть?

— Патроны к ним есть. Гранаты, ясное дело, противопехотные. Вальтеры П — тридцать восьмые опять же. Этих ящика два, не больше.

— Что насчет пулеметов?

— А вот пулеметов пока не завезли, — развел он руками, словно продавец на привозе. — Приходите на следующей неделе.

— Ладно, и на том спасибо. Авдей, подойди! — подозвал он сиртя, и тот материализовался едва ли не мгновенно. В руке у него уже был серпак, занесенный для удара. — Это свой! — Степан поспешно вскочил, прикрывая рыжего собственным телом. — Он поможет нам с погрузкой и, возможно, захочет участвовать в битвах на нашей стороне.

— Свой? — лицо сиртя приняло озадаченное выражение. — Он Станика убил. Труп его лежит на полу и еще не успел остыть.

— Это война. Воин просто делал свою работу — охранял склад.

— Мы тоже делаем свою работу.

— Рыжий пришел из другого мира совсем недавно. Я объяснил ему положение дел, и он понял.

— Смотри сам. Староста ты, как скажешь, так и будет.

Голос его помощника звучал уже не так категорично. Тем не менее, Авдей был недоволен и всячески старался это показать.

— Не заставляй меня повторять еще раз. Зови всех, и давайте займемся делом. Шерудя поставь на вышку — пусть по сторонам смотрит.

— Хорошо, — Авдей исчез и вскоре вернулся в окружении остальных воинов.

— Сколько ты говоришь у тебя «Вальтеров» было?

— Два ящика.

— Показывай. И патроны к ним с запасными обоймами в первую очередь брать будем.

— Как знаешь, — передернув плечами, рыжий повел их в дальний конец склада. Странному выбору Степана он удивлялся: пренебречь автоматами, надежными, как швейцарские часы, ради сомнительных «Вальтеров», которым место разве что в музее да и то на верхней полке — по меньшей мере странно. — Вот сами «Вальтеры», — носок его лакированного ботинка стукнул поочередно по двум нижним ящикам у самой стенки. — Запасные обоймы к ним в отдельном ящике. Вот он, кажется. Все брать будете?

— Давай все, а там разберемся. Патроны девятимиллиметровые к ним идут?

— К этим — да. Их тут завались, кстати. Если не ошибаюсь — ящиков четырнадцать. Насыпью, по шесть тысяч патронов в каждом.

— Отлично. Четырнадцать ящиков — это восемьдесят четыре тысячи патронов получается. «Вальтеров» всего сколько?

— А вот этого не помню. По записям надо глянуть.

— Ладно, сколько ни есть — все наши, дома потом пересчитаем. Грузите все, а мы тут пока по гранатам прогуляемся.

— Кстати о гранатах, — свернув в соседний проход, рыжий неспешно повел Степана в сторону выхода. — Тоже новинка. Причем, заметь, неслизанная с аналогов нашего мира. Поделка чисто имперская, разрабатывалась здесь.

— И как ты ее оцениваешь?

— На четверку по пятибалльной системе. Минус — тяжеловата. Все остальное плюс. Радиус поражения осколками почти вдвое больше чем у Ф-1 — девять метров. Количество осколков тоже впечатляет — до восьмиста штук. Надежный запал, при транспортировке можно не изымать. Что еще? Да, чеки нет. К этому привыкнуть надо. Вместо нее предохранитель и кнопка активации. Активируется с характерным щелчком. Нет щелчка — нет активации. Значит, дави на кнопку сильнее. И с предохранителя не забудь снять. Все понял?

— Да.

— Кстати: снял, допустим, с предохранителя, активировал нажатием кнопки, а надобность в броске гранаты отпала. В этом случае предохранитель переводишь в обратное положение. Впрочем, сейчас покажу.

Миновав еще пару проходов, они добрались, наконец, до ящиков с броской желтой маркировкой. Один из них был уже открыт. Крышка от него стояла тут же, рядом, прислоненная к соседнему ящику. Степан заглянул внутрь первым, выудил оттуда продолговатый серый цилиндр и завертел его перед глазами, силясь понять уж не розыгрыш ли это, действительно ли в его руках именно граната, а не нечто, отдаленно смахивающее толи на жезл гаишника, толи на фаллоимитатор, а возможно на то и на другое вместе. Края цилиндра были закруглены и слегка расширялись в верхней части. Внизу же пальцы его нащупали и искомую кнопку, и рычажок предохранителя, расположенный совсем рядом. Попробовал гранату на вес. Действительно, как и говорил рыжий, за это можно законно поставить жирный минус. Бросишь такую метров на двадцать пять — тридцать, не дальше. Впрочем, судить по весу и внешнему виду — дело неблагодарное. Полевые испытания покажут, что представляет из себя эта фаллограната, как мысленно окрестил ее Степан.

— Возьму пару ящиков, места хватит.

— Две ходки максимум можете успеть сделать, если схрон недалеко. В семнадцать тридцать смена караула.

— Я на две и рассчитывал. Спасибо, — поблагодарил он рыжего. — Ну что, к нам еще не надумал?

— Погоди, не гони лошадей, — рассмеялся тот, и Степан вдруг отчетливо понял: неа, не пойдет. Была в его взгляде толи обреченность какая-то, толи нежелание жить, убивая себе подобных, толи по дому тоска. Человеческая душа потемки и разобраться в ней до конца не дано даже самому квалифицированному психоаналитику.

— Ладно, черт с тобой, думай.

Когда он вышел за ворота, погрузка уже была практически завершена. В телегу влезло четырнадцать ящиков с патронами, два ящика с «Вальтерами», ящик с запасными обоймами. Он решил было закинуть сверху еще и два ящика гранат, но, глянув на лошаденку, все-таки передумал. В другой раз, негоже переутомлять скотину.

— Авдей, повести сможешь?

— Смогу, дело нехитрое.

— Возьми тогда с собой пару человек и с Богом. Остальные со мной останутся на случай, если что не так пойдет.

Возражений не было. Авдей, хоть ранее и не управлявший никогда гужевым транспортом, тем не менее, оказался на высоте. Степняк прирожденный, что и говорить. С места двинулся медленно, постепенно набирая темп до тех пор, пока не достиг приемлемой скорости. Вскоре телега скрылась за поворотом, слышалось лишь удаляющееся поскрипывание, которое, впрочем, тоже вскорости прекратилось, и стало совсем тихо. Лишь легкие порывы ветра временами ерошили волосы да будоражили кукурузное поле, которое отвечало ленивым шелестом. Рыжий подошел неслышно, стал подле Степана, любуясь разворачивающейся со двора панорамой.

— Второй ходкой что брать будете? — произнес он спустя некоторое время, разрушая звуками своего голоса безмятежную идиллию, установившуюся сразу же после отъезда телеги.

— Сорок седьмые возьму. Патронов к ним, обоймы опять же, если есть запасные. Гранаты.

— Ну пойдем тогда… инвентаризацию проводить. И нюкеров своих позови — пусть сразу ящики ко входу таскают.

— Пойдем, — настроение у Степана, откровенно говоря, почему-то было ни к черту. Устал? Возможно. Слишком многое надо еще сделать. Парадокс: чем дальше в лес — тем толще партизаны. Так оно и есть, в принципе. Одно цепляет другое, второе — третье, четвертое — пятое и так без конца. И в какой-то момент начинает казаться, что жизни всей не хватит на то, чтобы осуществить задуманное. Финиш все отдаляется, и ты как взмыленная лошадь несешься вскачь, до крови закусив удила.

— Ну смотри: АК — сорок седьмых в ящике сорок штук.

— Пары ящиков хватит, пожалуй, — с видом собственника ходил Степан по складу за рыжим, тыкая пальцами во все то, что ему приглянулось. Сирти же с готовностью выносили добычу во двор. Работа спорилась, в общем. Гранат взял два ящика, как и задумывал изначально, ящик с магазинами. Остальное добрал патронами. Итого получилось шестнадцать ящиков — в аккурат столько же, сколько и в первую ходку. Или нет? А ну-ка стоп! Пересчитал на пальцах, прикидывая. Нет, семнадцать их было. Точно, семнадцать. Гранат тогда еще ящик возьмем — посмотрим на что это чудо имперской индустрии годится.

— Трупы на склад затащите, затрите кровь, — вездесущий рыжий раскомандовался вовсю.

И правильно, пусть привыкает человек. Зам из него получится дельный, если сподобится все-таки принять его заманчивое предложение. Вернулся на склад, снял с одного из трупов армейский пояс и застегнул его поверх одетой навыпуск сорочки. Видок у него теперь тот еще, аховый можно даже сказать вид. В ящике с гранатами выбрал парочку, повертел в руках. Оказывается, у них в тыльной части еще и скоба имеется с фиксатором. Удобно, черт возьми. Прицепил их к поясу и остался доволен. «Вальтером» теперь обзавестись бы, да не тем, что в заводской смазке, а уже пристрелянным и готовым к бою. Вернулся к трупам. Неа, нет «Вальтера», автоматами вооружены все как на подбор, исключая рыжего разве что. Причем новехонькими, а не абы какими, из новой партии. Взять что ли, чего его так на «Вальтере» заклинило? Сорок седьмые — они же неприхотливые, как пес дворовой: ни пыли не боятся, ни влаги. Идеальное оружие в общем.

— Бери, не пожалеешь, — рыжий уже был тут как тут. Выпрыгивал, словно черт из табакерки. Такое создавалось впечатление, что мысли все Степановы для него будто раскрытая книга.

— А что, и возьму! — «калаш» словно сам оказался у него в руках. Секунду назад лежал на полу, и вот он уже у Степана. Привыкает к новому хозяину, едва не повизгивая от удовольствия.

— Подсумок выдать?

— Неси, — только сейчас осознав, что о такой сущей безделице он и позабыл, Степан тихо выматерился в кулак. Нагнал рыжего, который, к счастью, далеко не успел уйти: — Подсумков у тебя много?

— Завались. Сколько отгружать?

— Вагон.

— Неет, столько у меня нету, — тот, похоже, понял его слова буквально.

— Да ящик возьму всего. И так перегруз будет.

— Ящик бери. Вон они стоят.

Заозирался вокруг и, не найдя никого из своих подручных, покряхтывая, взвалил ящик на спину. Когда вернулся обратно, рыжий уже протягивал ему подсумок, под завязку набитый снаряженными магазинами.

— Отлично. Ну, теперь, кажется, все. Хотя нет: бинокль бы. Есть такое?

— Найдется. Семикратный подойдет?

— Давай семикратный.

Буквально через несколько минут он уже стал счастливым обладателем еще одной имперской поделки.

— Вот теперь точно все. Спасибо.

— Да не за что. Как там по времени, ваши скоро должны вернуться?

— По идее да. Если уже не вернулись.

— Пойдем значит, прощаться будем.

— Что, так и не надумал?

— Нет, не по пути мне с тобой. Очень уж цивилизацию люблю, да и стар уже по лесам таскаться. Может в другой раз когда свидимся.

— Как знаешь, — разочарование Степана было велико. Хотя и предчувствовал где-то глубоко внутри себя, что все произойдет именно так.

Во дворе вовсю кипела работа. Телега, как он и предсказывал, уже подоспела. Мало того: ее и загрузить даже успели едва ли не наполовину.

— Что делать будешь? Думаешь, удастся выкрутиться?

— А то! — рыжий рассмеялся задорно, по-юношески. Есть у меня здесь в городе одна особа — она подтвердит, что с ней, дескать, всю ночь кувыркались, да так увлеклись, что я и о работе своей напрочь забыл. Я здесь человек новый, сам понимаешь, за самоволку особо терзать не будут. А склад подорву, чтобы следов не осталось. Спишут на самовозгорание либо на преступную халатность персонала, покойного, кстати, поголовно. Так что с меня взятки гладки. Губы трое суток максимум или служебное несоответствие влепят. Как-то вот так.

— Ну ты и жук! Ладно, давай, труженик постельный, удачи тебе!

— И вам не хворать!

Видя, что телега полностью загружена, Степан махнул рукой: езжайте мол. Сам же поспешил к рыжему, обнял по-братски, зная наверняка, что никогда больше его не увидит. Чем-то приглянулся ему этот пузатый дядька, имени которого узнать он так и не удосужился. А, впрочем, надо ли?

У схрона, а точнее неглубокого глинистого оврага, полузасыпанного прошлогодней листвой, их уже ждали Улуша с Гриней. Причем оба, похоже, места себе не находили от беспокойства. В особенности Улуша: подлетела, словно на крыльях, обняла Степана так крепко, что едва не выпустила из него дух. Замерла в его объятьях, прикрыв глаза, ежесекундно опасаясь, что чары развеются, и прогонит он ее, словно нашкодившую кошку. Потому что у него, Степана, есть другая. Поглаживая шелковистые волосы Улуши свободной рукой, он и сам не знал как поступить. Так и стоял, тупо глядя в пространство до тех пор, пока его не окликнул Авдей:

— Староста, с повозкой что делать будем?

— Пускай постоит пока. Разгружайте в темпе, ящики маскируйте прошлогодними листьями, кустами, в общем всем, что найдете.

Видя нешуточное недоумение помощника пояснил:

— Маскируйте — засыпайте значит, чтобы видно не было. И пошустрее!

— Есть!

Вот это уже другое дело! Он усмехнулся, вспомнив с каким трудом удалось ему в свое время внедрить в лексикон сиртей это уставное слово. Ни один из них в упор не мог понять причем здесь еда, когда надо просто обозначить как-то свою готовность выполнить приказ начальства. Ранее ограничивались просто: «ога», ну или «надо так надо». А теперь вот, извольте пожалуйста. Новая метла по-новому метет — немудреная, но вечная славянская мудрость, справедливая во всех отношениях.

Когда все было готово, Степан получил, наконец, законную возможность оторваться от Улуши. Придирчиво проверил качественно ли выполнена работа и, не найдя ничего такого, что могло бы вызвать его праведный гнев, приказал отряду выполнить построение.

— Значит так, воины, — начал он без всяких предисловий. — На этом месте наши пути временно расходятся. Ваша задача: охранять то, что досталось нам ценою жизни Станика. Наша с Улушей — пробраться на аэродром и угнать дирижабль побольше. Затем мы прилетаем за вами, грузимся, и вместе отправляемся туда, где ждет нас основная часть отряда. Всем все ясно?

Ответом на его монолог было гробовое молчание. Воины переваривали информацию. Они-то грешным делом думали, что отправятся на охоту за огненной птицей или дирижаблем, как заковыристо именовал ее их староста, все вместе, а теперь вот выясняется, что слава за этот воистину героический подвиг достанется не им. Наконец вперед выступил Авдей. Долго собирался с духом, затем, глядя исподлобья, выдавил наконец:

— Почему вдвоем? Птицы слишком ценны, чтобы оставаться на земле без охраны.

— Кто сказал, что они без охраны? Охраны как раз более чем достаточно. Потому и идем вдвоем.

— Не понимаю.

— Что непонятного-то? Сам посуди: такой кучкой воинов нам их не одолеть. Солдат, охраняющих птиц, великое множество, много раз по десять. Здесь хитрость нужна, НЕЗАМЕТНОСТЬ. Иначе говоря — мара. Прикрывая лишь нас двоих, Улуша сможет держать эту мару гораздо дольше. Теперь ясно?

— Ясно-то оно ясно…

— Вот и хорошо, что ясно. Мы выходим прямо сейчас, — не дав Авдею и его людям времени на размышление, Степан подхватил Улушу на руки и посадил в телегу. Затем, взгромоздившись на хлипкую сидушку возницы, резво рванул ее с места. По буеракам, рытвинам вырулил на лесную дорогу и погнал еще быстрее, так, что ветер в ушах засвистел.

— Ну как, нравиться? — оборотившись назад, он встретился взглядом с остекленевшими глазами девушки. Та нашла в себе силы лишь кивнуть, повизгивая на каждом ухабе словно нашкодивший щенок. Тогда Степан сбавил скорость до минимума, мысленно кляня себя за недогадливость. Ясен пень: ведунья впервые в своей жизни ехала на колесном транспорте. И пусть транспорт этот — всего лишь небольшая телега, запряженная одной-единственной лошадью, ползущей, по его мнению, со скоростью подхватившей ОРЗ улитки, — все равно, дела это не меняет. Именно сейчас, именно в этот момент он искренне пожалел, что находится в чужом мире. Прокатить бы Улушу на своем «Лексусе», да так, чтобы с ветерком. Заехать в клуб, оторваться по полной, а под утро проснуться в собственной постели с чугунной головой и дырявой памятью. Вот она, мечта идиота. В таком случае, каким образом Авдей заставил себя сесть в телегу и даже повести ее? Впрочем, загадка объясняется просто: не захотел мужик терять свой авторитет, хотя сам наверняка едва не умер от страха.

Ближе к вечеру они достигли развилки, которая служила ему одним из ориентиров. Остановил телегу, извлек карту. Аэродром, который он избрал для себя в качестве цели, находился на северо-западе, неподалеку от линии фронта, которая на этом участке загибалась полукольцом, упираясь своим левым краем в довольно большое озеро с труднопроизносимым немецким названием. Добираться к нему минимум двое суток, это если пешком. А телегу, как ни крути, так или иначе придется бросить, им и так повезло несказанно, что никого по дороге не встретили. Да и Улуша явно не в восторге от такого экзотического способа передвижения. Лицо позеленело, того и гляди вырвет востриной корой, которую она поедала в таких непомерных количествах, что любой бобер обзавидуется. Решено значит: пешком так пешком. Заозирался вокруг в поисках места, куда можно было бы загнать телегу. Подальше от посторонних глаз, чтобы не маячила на дороге. Так ничего и не найдя, проехал еще чуток за развилку, заприметил просвет между деревьями и погнал лошадь туда, невзирая на многочисленную кустистую поросль. Место оказалось так себе: и дальше в лес не загонишь, потому как сплошные деревья кругом, и с дороги все-таки видно. Однако решил не заморачиваться: не бросается в глаза, и то ладно. Кобыла, получив ощутимый шлепок по крупу, лениво затрусила куда-то в сторону и вскоре исчезла из виду. Так, ничего не забыл? Подсумок с патронами на месте, автомат за спиной. Котомка с провизией у них с Улушей осталась одна на двоих. Или может в телеге переночевать? Все лучше, чем на голой земле, хотя, конечно, по большому счету, ему уже все едино. Привык без удобств обходиться, казалось бы даже самых необходимых.

— Ну что, спать тут ляжем? — вопросил он у девушки, но та замотала головой с такой категоричностью, что сразу же стало все понятно. Невзлюбила она телегу, доставившую ей столько переживаний, и потому хотела оказаться от нее как можно дальше и, желательно, побыстрее, пока Степан не передумал пешком идти.

Место для ночлега Улуша выбрала сама: под сенью высокого дерева, усеянного гигантскими, величиной с голову годовалого теленка, белыми цветами, испускающими приятный лавандовый аромат.

— Это сольвена. Когда цветет — дарит человеку сон крепкий и без сновидений. Ты же тоже не любишь сны?

— Почему это? — возмутился Степан. Сейчас он лежал на спине, с восхищением разглядывая давшего им кров древесного исполина. Глаза у него уже начинали слипаться.

— Не знаю. Я не люблю. Обычно хорошее снится редко.

— А ты подумай о хорошем, помечтай о чем-то, — похоже, совет его слегка запоздал — Улуша уже крепко спала, не успев даже, по своему обыкновению, свернуться калачиком. Тихо посапывала, разбросав в стороны руки. Волосы у нее растрепались, причем один из волосков, похоже, щекотал ей ноздри, заставляя забавно морщиться во сне. Чем-то она напоминала ему сейчас Нюру, хотя девушки, вне всякого сомнения, были совершенно разными. Возможно, хрупкостью своей, какой-то трогательной внутренней ранимостью. Последняя мысль Степана была о том, уж не слишком ли они расслабились на враждебной территории? Оба сейчас уснут, невзирая на опасность быть застигнутыми врасплох кем угодно: партизанами, местными жителями, имперским патрулем, не говоря уже о хищниках и прочих тварях, которыми кишмя-кишит континент.

— Вставай. Нам пора! — чья-то рука мягко, но требовательно тормошила его за плечо.

— Нюра! — поймав возлюбленную за талию, Степан привлек ее к себе, крепко обнял и лишь потом, когда удосужился раздереть глаза и встретиться с холодным, рысьим взглядом Улуши, понял, наконец, какую он совершил ошибку.

— Прости, я не хотел. Думал, что это сон.

Ответом ему было молчание. Девушка вырвалась из его объятий и отвернулась, отгораживаясь невидимым барьером и от самого Степана, и от его неуклюжих объяснений. Тогда он молча собрался и пошел в сторону аэродрома. Завтракать не хотелось, как, впрочем, и вообще делать что-либо. Бросил косой взгляд назад — Улуша плелась за ним с безучастным видом, огонек жизни в ее глазах погас, сейчас они были пусты, как покинутое обиталище, жители которого съехали, забрав с собой все ценное, все, что можно было унести, оставив на месте лишь обшарпанные стены да подслеповатые глазницы окон. Остановился, подождал, пока ведунья приблизится, и пошел с ней бок о бок. Шел молча, интуитивно понимая что любые слова излишни. Все, что вы сейчас скажете — может быть использовано против вас в суде. Как-то вот так. Лучше уж сосредоточить свое внимание на предстоящей операции, детали которой виделись ему пока что весьма смутно. Точнее — не виделись никак. Вот они проникают на аэродром при помощи незаменимой в таких делах Улушиной мары, находят готовый ко взлету дирижабль с командой, угрожая оружием, как пара заправских террористов, заставляют поднять аппарат в воздух и все. Белое пятно. Никаких деталей, никаких тактических наработок. Какова численность команды, как отреагирует охрана аэродрома на несанкционированный взлет — тайна за семью печатями. Угоди шальная пуля в оболочку дирижабля — и тотчас же последует взрыв, который, вне всяких сомнений, поставит жирную точку на их самоубийственном мероприятии. Каким газом наполняет Империя оболочки своих летательных аппаратов? Вариантов всего два: это либо водород, либо гелий. Третьего не дано. Гелий инертен, но производство его весьма затруднительно, и требует немалых транспортных затрат, не говоря уже о промышленных мощностях, которые придется задействовать для получения приемлемого количества газа. Водород же, наоборот, крайне взрывоопасен, но с производством дело обстоит значительно проще. Значит, вариантов не два, а всего один, с учетом того, что сирти не обладают огнестрельным оружием и при своем уровне развития не в состоянии нанести мало-мальски существенный вред этим воздухоплавательным гигантам. Данное обстоятельство задачу их не то, чтобы усложняло, а делало ее практически невыполнимой. Желая отвлечься от своих невеселых мыслей, Степан вновь украдкой посмотрел на Улушу: идет, упрямо поджав губы, упорно делая вид, что его, Степана, попросту не существует. Ну и ладно, фиг с ней. Настроение и так ни к черту, а тут еще эта сиртя со своими бабьими прихотями. Уж лучше бы Гриню взял — тот хоть и менее опытен в ведуньих делах, зато не требует к себе особого отношения и руку с сердцем не предлагает, что, между прочим, тоже немаловажно.

Сейчас они брели по открытой местности. Лес закончился, сменила его бескрайняя степь, покрытая сплошным ковром разнообразной растительности. Были здесь и полевые цветы всех мастей и окрасов, и травы неведомые в таком широком ассортименте, который и встретить не мечтай на родимой матушке-Земле. Чего здесь только не было! Глаза разбегались от этого буйства природы. Особенно Степана прельстили маки. Точнее — их видоизмененная копия. И «Анютины глазки» такой величины непомерной, что страшно было даже представить себе воочию ту девушку, в честь которой, собственно, и назван был этот красивый цветок. Нарвать что ли букет примирительный да преподнести его желтоглазой «Тигре», как именовала в свое время сиртю всепонимающая Женя? Авось прокатит? И нервы целее будут. А то постная физиономия его попутчицы скоро на суицидальные мысли наводить станет. Остановился, наклонился, покряхтывая, и принялся срывать цветы один за другим, стараясь сообразить приличный веник. Улуша же даже и не подумала притормозить — пошла себе вперед прежним темпом, ничуть не заинтересованная телодвижениями Степана. Обидно, конечно, ну да ладно. Повертел так-сяк, понюхал дело рук своих. Вроде ничего. Пахнет, зараза! Догнал девушку, бесцеремонно развернул ее за плечи к себе лицом, вид на себя напустив при этом виновато-романтический.

— Возьми, это тебе.

— Мне? — брови Улуши поначалу от удивления стали домиком, затем в глазах ее заплясали лукавые искорки. Неужели сработало? Еще через мгновение зазвучал ее переливчатый грудной смех, когда она успела по достоинству оценить букет, который держал Степан в своих руках.

— Брось это немедленно, сейчас же! — отсмеявшись, Улуша чуть ли не силком заставила его разжать пальцы, отчего подарок, собранный с таким старанием, веером рассыпался по траве. — Это же огнистая жжечка, глупый!

— Какая такая жжечка? — Степан в упор не мог понять, что опять он сделал не так, и почему Улуша при этом смеется.

— Вот эта! — носком ноги девушка коснулась «Анютиных глазок». — Сейчас поймешь. Скоро-скоро.

И впрямь, не прошло и пары минут, как ладони защипало. Поначалу едва заметно, на грани восприятия, а затем мозг взорвался такой мучительной вспышкой боли, что любая из всех мыслимых пыток, придуманных человечеством, по сравнению с этой попросту меркла. Орал Степан. Орал так, что уши закладывало. Успокоился лишь тогда, когда почувствовал, как Улуша втирает в поврежденные участки кожи какую-то дрянь, которая отзывалась в руках колючим, ледяным холодом. После него боль стихала, а затем и вовсе уходила прочь, доставляя тем самым самое настоящее облегчение. Когда же он все-таки нашел в себе силы глянуть на свои ладони, то был немало удивлен: кожа была покрыта всего лишь мелкой красной сыпью, да и та потихоньку исчезала под воздействием чудодейственной мази ведуньи. Вот те раз! А он то, грешным делом, хотел отрубить себе кисти, лишь бы избавить себя от этой умопомрачительной боли.

— Тебе уже лучше?

Чтож, в любом событии можно найти хоть что-то хорошее. Теперь девушка на него уже не злилась, скорее наоборот: это забавное происшествие вернуло ей прекрасное расположение духа, а образ орущего не своим голосом здоровенного мужика наверняка до сих пор стоял у нее перед глазами, заставляя изгибаться губы в ехидной улыбке.

— С чего бы мне это вдруг стало лучше? Мой подарок вон, на земле лежит.

— Так подними его и вручи вновь. Обещаю, что приму.

— Нет уж, спасибо. Без подарка пока побудешь.

Какой-то посторонний звук заставил их замереть на месте, а затем, не сговариваясь, упасть наземь и зарыться в траву. Дирижабль. Гигантский сигарообразный силуэт медленно и величаво двигался по небу, сотрясая воздух басовитым гулом своих двигателей. Летел он совсем низко, метрах в трехстах над землей и Степан, рискуя оказаться замеченным, тем не менее, поднял голову, не желая отказывать себе в столь великолепном зрелище. Невероятно! Величина дирижабля поражала даже его, подавляла волю к сопротивлению, заставляла чувствовать себя никчемным муравьем, букашкой, которую ничего не стоит походя раздавить пальцем. Кое-как справившись со своими переживаниями, он начал оценивать аппарат с практической точки зрения, даже бинокль достал, желая рассмотреть все в мельчайших подробностях. Итак, перед ним обтянутый белой тканью жесткий каркас, врядли металлический, скорее всего выполнен он из какой-то легкой породы дерева. Почему именно жесткий? Да потому, что при полете его форма остается неизменной. И гондолы как таковой нет — она встроена в корпус по всему периметру, отчего дирижабль скорее смахивает на подводную лодку. Схожести добавляют так же и хвостовые стабилизаторы, неподалеку от них расположены два двигателя — месят воздух своими громадными винтами, именно от них и идет этот будоражащий нервы гул. Какова реальная длина дирижабля? Да метров четыреста — четыреста пятьдесят. Ползет медленно, со скоростью примерно километров тридцать в час. Какова его грузоподъемность — неизвестно, но судя по длине, она достаточно велика. О количестве экипажа можно только догадываться. Вот пожалуй и все. Более исчерпывающую информацию получить невозможно, исходя только из внешнего вида аппарата. Каковы ходовые характеристики, запасы газа, сколько времени он может продержаться в воздухе без подзаправки — эти вопросы пока останутся без ответа. Пока. Теперь, когда все было разложено по полочкам, трепета он испытывал по отношению к дирижаблю не больше, чем к холодильнику. Даже наоборот — захотелось захватить такую или подобную ей машину как можно скорее. До печеночных коликов, до зубовного скрежета захотелось. Почувствовать себя капитаном, стать в рубке в какой-нибудь благородно-героической позе, гордо взирая сквозь стекло иллюминатора на презренных людишек, копошащихся, словно черви в навозе, где-то там, далеко внизу.

— Ну как тебе? — Степан говорил в полный голос, поскольку дирижабль удалялся с каждой минутой все дальше и дальше.

— Страа-шно, — протянула Улуша. Ее и впрямь трясло, особенно руки. — Мы здесь словно на ладони. Пожалуйста, давай уйдем отсюда как можно скорее!

Степан не возражал. Подождали, пока дирижабль не превратился в едва заметную точку на горизонте и заспешили вперед с удвоенной скоростью к заветному лесу, которого при таком внушительном темпе они должны будут достигнуть этим же вечером.

К счастью, ничто не помешало их планам: и леса они достигли, и даже поляну приличную успели выбрать пока не стемнело. Рискнули и костер развести. Здесь, в тылу противника, они чувствовали себя более вольготно, чем на своей территории. Пока не нашумели, не выдали свое присутствие, искать их никто не будет. Рыжий наверняка сдержал свое слово и взорвал склад, уничтожив тем самым все улики. В противном случае, они уже давно пересеклись бы с карательными отрядами.

Утро принесло неожиданную удачу. Пока Степан спал сном праведника, Улуша умудрилась поймать какого-то довольно большого зверька и даже успеть поджарить его на костре. Мясо у зверька вкуснее свиного: сочное, нежное, на языке тает. Раздобревшие, продолжили свой путь уже не спеша.

Однако была еще одна причина, которая замедляла их движение даже больше, чем набитые до отказа желудки. Покопавшись в собственном подсознании, Степану удалось вычленить ее, и теперь он шел подле Улуши толи пристыжено, толи озадаченно, покачивая головой. Оказывается, это был банальный страх. Не за себя, нет, скорее за ту, что шагала сейчас рядом с ним и точно так же, как и он, замедляла шаг, наверняка испытывая то же самое. Получается, что желтоглазая сиртя для него не просто солдат, боевая подруга, а нечто большее? Нечто, что он, сам того не желая, ставит теперь на одну ступень с Нюрой? Открытие это для Степана стало откровением: неприятным и крайне неожиданным. Впрочем, таковым оно оставалось недолго — где-то неподалеку слышалась немецкая речь. Все посторонние мысли, все глупые переживания выветрились из головы со скоростью света, оставив лишь железобетонное спокойствие и четкую, холодную рассудительность. Степан сам себя не узнавал: раньше перед заданием его бил мандраж, теперь же он напрочь позабыл, что это такое, будучи готов к немедленному действию все двадцать четыре часа в сутки. Изменился он, здорово изменился. Изменил его этот дикий, варварский, но вольнолюбивый и справедливый народ, а он за это заплатит им сторицей — сломает естественный ход истории, и агрессоры сами превратятся в загнанные в угол жертвы.

— Давай обойдем, — тихо предложил он Улуше, и она согласно кивнула.

Этот вынужденный крюк стоил им трех часов. К долине, на которой раскинулся гигантский аэродром, они вышли часам к семи вечера. Заночевали прямо там, на месте, поскольку патрулей, рыскающих по округе, не просто не наблюдалось — их попросту не было. Поразительная беспечность! Похоже, имперцы никогда не перестанут его удивлять. Тем не менее, решили спать по очереди. Степан вырубился первым, строго-настрого приказав Улуше разбудить его во второй половине ночи.

Наскоро позавтракав, с первыми лучами солнца, они двинулись туда, откуда уже слышался шум моторов. К аэродрому подошли максимально близко, зависнув над самым краем долины на кроне ветвистого дерева, словно пара коршунов, выслеживающих добычу. Только сейчас он смог в полной мере оценить то, что еще вчерашним вечером предстало перед его усталым взором. Аэродром был великолепен. Не просто огромен — казалось, что он бесконечен, уходя своими ангарами и гладкой, как стекло, взлетно-посадочной полосой в самое сердце долины.

Каждый из ангаров потрясал своими размерами. Еще бы, ведь он обязан вмещать в себя сигарообразное туловище дирижабля. Вон их сколько: в ангары заведены далеко не все, большинство привязано к высоченным причальным мачтам, тела их медленно вращаются по часовой стрелке под легким дуновением ветра, словно самые обычные флюгеры. Подле некоторых передвижные цистерны с газом. Шланги от них тянутся вверх словно пуповина, отчего дирижабли смахивают на младенцев-переростков в утробе долины-матери. Великое множество младенцев, которых и сосчитать-то невозможно, не то что охватить взглядом.

Люди под ними снуют словно муравьи. Движение такое, что можно легко затеряться в толпе, будь у них спецодежда обслуживающего персонала. И никакая Улушина мара не потребуется.

Перевел бинокль в сторону и озадаченно присвистнул. Батюшки! Железная дорога. Даже и такое чудо, оказывается, имеет место быть в Советской Империи Рейха. Впрочем, наличие ее вполне объяснимо: никаких телег, никаких фургонов не хватит для того, чтобы заполнить трюмы этих переростков напалмовыми бомбами, не говоря уже о самих дирижаблях, составные части которых наверняка поставляются по той же дороге прямиком от завода-изготовителя. Широко, ох широко развернулись ребята!

Теперь он обратил внимание на размеры этих воздухоплавательных монстров. Оказывается, все они разные. Есть в длину метров сто-сто пятьдесят, судя по всему высокоскоростные. Поднимают они сравнительно немного: тысяч восемь килограмм полезного груза если навскидку, зато это, возможно, сторицей окупается их маневренностью. Были и еще меньше, но те явно используются лишь для разведки.

Венцом творения, конечно, по праву можно было назвать тяжеловозов. Один из них привлекал особое внимание: стоял он у самого края взлетно-посадочной полосы, заманчиво развернувшись к Степану своим правым боком. «Барон фон Рихтгофен» — было выведено на нем вычурными латинскими буквами. А ниже, шрифтом поменьше — «Люфтваффе», словно и так неясно, к каким именно военно-воздушным силам данное судно имеет честь принадлежать. Заправщик от него уже откатил, насытив чрево монстра взрывоопасным водородом. Еще один, ближе к хвосту, судя по всему, заполнял баки двигателей горючим. Какое именно использовалось топливо для этих целей — неизвестно. Впрочем, разницы это особой не имеет — лишь бы его хватило вдосталь для задумки Степана, в счастливом исходе которой он сомневался все меньше по мере изучения обстановки на интересующем его объекте.

Стоило также обратить внимание и на то, что происходило под днищем дирижабля. А там, судя по тому, что он видел, полным ходом шла погрузка «начинки». И руководила ею немолодая уже женщина в форме оберстлейтенанта с белым, словно у мраморного изваяния, лицом и контрастирующими с ним черными вьющимися волосами. Грудь ее мундира была усеяна наградными крестами, а волевой подбородок задран высоко вверх. Сейчас она внимательно следила за тем, как подъемник дирижабля медленно подтягивает к чреву очередную партию напалмовых бомб, этого смертоносного груза, который в недалеком будущем должен будет упасть на поселки ничего не подозревающих дикарей для того, чтобы распуститься на них алыми огненными цветками. Кремень — баба. И взгляд у нее какой-то неприятный, пронзительный. Холодом окатывает даже сквозь линзы бинокля. Заставить такую сделать что-либо против своей воли — задачка та еще. Впрочем, стоит рискнуть. Уж больно сладкий кусок, этот «Барон фон Рихтгофен». И стоит на отшибе. Добраться к нему пара пустяков, тем более, что аэродром не огорожен вообще.

— Вот этот берем, видишь? — Степан дал Улуше в руки бинокль и повернул его в нужную сторону.

— Большой какой! А почему к высокой палке привязан?

— Чтобы не улетел.

— То есть он легкий? — глаза Улуши от удивления стали еще больше. Она в упор не могла взять в толк, как такая махина может держаться в воздухе.

— Легкий. Ты готова?

— Да.

— Хорошо. Как слезем с дерева — сразу же делай мару.

Ответа не последовало. Улуша уже карабкалась вниз с такой завидной прытью, что угнаться за ней не было решительно никаких шансов. Словно подросток, ворующий яблоки в чужом саду.

Теперь Степан уже не испытывал дискомфорта, когда не таясь спускался рука об руку с ведуньей в долину. Магия у нее была качественной, основательной. Раз сказала, что не увидит никто — значит так тому и быть.

Только сейчас, когда подошли они совсем близко, Степан заприметил канат, тянущийся от хвостовой части дирижабля. Сообразил: это на время погрузки, чтобы не вертело корпус туда-сюда вокруг причальной мачты, дирижабль якорят еще и сзади. Вон скоба торчит из бетона, к ней то он и привязан. Данное наблюдение показалось ему достаточно занимательным. Настолько, что слегка приостановился даже, озаренный совсем не к месту пришедшейся мыслью: «Захватят они этого „Барона фон Рихтгофена“, с места взлетят, ну а садиться, садиться-то как? Не растут в лесу причальные мачты и скобы, намертво залитой в бетоне, тоже нет». Но поздно отступать уже, слишком поздно. Вон Улуша как напряглась, капельки пота над губой висят.

Они отошли чуть в сторону, давая дорогу заправщику, что только что «отсосался» от кормы и, смотав лебедкой свои причандалы, покатил себе дальше. Из брюха дирижабля же вновь выскользнула платформа, теперь уже пустая. Вот он, их шанс. Похоже последний. Дождаться пока ее вновь заполнят бочкообразными бомбами, поймать момент перед подъемом и устроиться на них сверху. Платформа достаточно велика, сможет ли Улуша так долго поддерживать мару — вот в чем вопрос.

Оберстлейтенантша же вновь принялась за дело, подгоняя грузчиков резкими, словно удары кнута, гортанными выкриками. Рядом с ней нарисовался еще один субъект: юнец, которому на первый взгляд не дашь и шестнадцати. Худосочный, с тонкой цыплячьей шеей и масляными глазками. Как и женщина, он точно так же тянул подбородок кверху и покрикивал своим писклявым голоском, подражая начальнице во всем, даже в мимике лица.

Одет он был в форму фанен-юнкера. Впрочем, взгляда на погоны можно и не бросать. И так все ясно: маменькин сынок, вознамерившийся в скором времени получить полноценный офицерский чин. Дерьмо почему-то всегда сверху любит плавать, и чем выше — тем лучше.

Однако не до размышлений сейчас философских. Степан обеспокоено переводил взгляд с потемневшего лица ведуньи на платформу и обратно, моля Господа только об одном: лишь бы пошустрее шевелились грузчики, лишь бы почаще покрикивала на них черноволосая мегера, ибо писклявые понукания ее малолетнего сосунка были им попросту до лампочки.

Вот наконец платформа заполнена, для удобства даже проход оставлен между «бочками». Это очень кстати: не надо лезть наверх, рискуя сломать себе шею. Нырнули в него, когда платформу оставил последний грузчик, и она сразу же начала подниматься, медленно, но верно приближая их к заветной цели.

— Как только окажемся внутри, тут же ищем место, где можно укрыться, — шепотом уведомил Степан Улушу, и она нашла в себе силы даже кивнуть.

Вот наконец и гостеприимно распахнутый зев дирижабля. Платформа слегка приостанавливается, а затем, словно набравшись мужества, входит в него и зависает на уровне пола. Ну все, приехали. Теперь удачный исход операции зависит только от их прыти. Помог Улуше подняться и едва ли не волоком потащил к выходу, миновав рослого обер-ефрейтора, колдующего над рычагами управления подъемника, да шестерку выстроившихся в шеренгу солдат. Сколько их всего на борту? Лучше не заморачиваться, не думать сейчас об этом, когда желанное укрытие совсем близко. Вот оно: зазор между обшивкой корпуса и длинной чередой выставленных на попа бомб, закрепленных двумя рядами толстенных канатов. Протиснуться в него может даже Степан, что он и делает, впрочем, практически бесшумно. За ним прошмыгивает Улуша и обессилено оседает на пол.

Все, мары больше нет. Врядли она вообще теперь появится. Степан по опыту знал, что растолкать ведунью в ее нынешнем состоянии практически невозможно. Понадобятся как минимум сутки, прежде чем она выйдет из своего коматозного сна. Хреново-то как! Данное обстоятельство он почему-то не учел, хотя следовало бы, ой как следовало! Ладно, нечего греха таить — сам прокололся, сам и виноват. Другое дело, как выкручиваться теперь? Разгрузка-то идет уже полным ходом, неровен час и оставшаяся часть команды прибудет во главе с оберстлейтенантшей.

Пока думал да гадал, подъемник опустел и отправился вниз. Сколько же их там все-таки, а? Переступил через Улушу и, взяв автомат наизготовку, высунулся, игнорируя возможность быть увиденным. Как и прежде: шестеро солдат истуканами стоят да обер-ефрейтор. Крепкий мужик, с таким придется повозиться.

К счастью, глаза всех устремлены в сторону подъемника. Одной очереди бы хватило для того, чтобы поразить их прямо сейчас, из этой точки. Да вот только где гарантия, что шальная пуля не попадет туда, куда попадать ей не следует?

Вот и оберстлейтенантша, легка на помине. С сосунком да еще одним пилотом. Тот, наоборот, почему-то вызывает симпатию. Лицо открытое, глаза смотрят на мир с полуприщуром. Словно прицеливается человек, куда бы посподручнее всадить своему собеседнику пулю. Сейчас он улыбается, отчего становится похож на какого-то положительного героя из старинного вестерна.

Итак: десять человек всего. Десять. Трое из них наверняка исчезнут в рубке, нечего им здесь делать. Останутся семеро. Нейтрализуй он их, и шансы на успешный исход операции возрастут.

Вернулся к Улуше для того, чтобы лишний раз удостовериться, что девушка находится в бессознательном состоянии. Чуть подумав, отложил автомат в сторону, извлек из-за спины серпак. Он в этом деле посподручнее будет.

Пилоты и вправду вскоре убрались восвояси. Очень скоро натужно заработали двигатели, корпус дирижабля едва ощутимо дернулся. Вот теперь самое время: команда занята отчаливанием от мачты и сматыванием гайдропов. Рванул со своего места туда, где виднелись их широкие спины.

Первым получил свое обер-ефрейтор. Бедолага словно нарочно обернулся и успел даже приоткрыть рот, когда изогнутое лезвие Степанового серпака коснулось его незащищенной груди и продолжило свой путь дальше. Выдернул серпак, толкнул с ноги безвольное тело, придавая ему нужное ускорение. Пока оно падало на спину одного из солдат, рубанул коротко, без замаха, по шее того, кто находился справа. Краем глаза засек какое-то движение — блондинистый здоровяк, оставив лебедку, норовил обойти его с тыла. В руках у громилы был нож. Теперь Степан получил прекрасную возможность по достоинству оценить все преимущества национального оружия сиртей: длинная деревянная рукоятка его обоюдоострого серпака позволяла работать на гораздо более длинной дистанции чем та, которую мог обеспечить противнику нож. Схватка их закончилась практически сразу, когда Степан, словно заправский косарь, прошелся по обеим ногам несчастного, а затем, когда глотка жертвы исторгла какой-то булькающий всхлип, поставил последнюю точку тычком в солнечное сплетение. Лезвие вышло из тела с неприятным чавкающим звуком. Третий где? Вот он, несется на всех парах к хвостовой части. Туда, где пара солдат, как ни в чем не бывало, продолжали подтягивать второй гайдроп. По какой-то счастливой случайности они все еще находятся в неведении насчет того, что происходит за их спинами. Впрочем, это ненадолго: сейчас бегун непременно закричит, любой на его месте уже давно сделал бы это. Однако первым кричит не он, первым кричит тот, кого придавило кабаньей тушей обер-ефрейтора. Безбородый юнец с полудетским лицом, похожий на студента-первокурсника, орет так пронзительно, что не услышать его может разве что пенсионер в богадельне, по забывчивости оставивший на тумбочке свой слуховой аппарат.

— Замолкни, гнида! — Степан сокращает дистанцию до минимума, делает короткий замах ногой и с каким-то садистским удовольствием ощущает, как пятка его раздавливает орущему кадык. Адреналин так и прет, просто зашкаливает, требуя немедленного действия.

Теперь кричит и сам бегущий, хотя крик его явно запоздал. Гайдропом уже никто не занимается, брошенная на произвол судьбы лебедка раскручивается в обратную сторону. Те же двое несутся к длинной скамье. Стойка у них там с оружием. И плевать, что они находятся в дирижабле, где стрелять строго противопоказано — гораздо страшнее гипотетической смерти сейчас тот незнакомец, что с перекошенным лицом и окровавленной, напоминающей косу хреновиной легко и непринужденно только что расправился с их товарищами. Теперь уже медлить нельзя, а, впрочем, когда было можно? Рванул с места и понесся со скоростью ветра туда, где под прикрытием нагромождения из напалмовых бомб он оставил свой автомат. Интересно, увидели его маневр или нет? Или сами слишком заняты? Скользнул в зазор. На месте Улуша, спит себе сладко. Ее сейчас весь этот апокалипсис ничуть не волнует. Автомат подле нее валяется. Степан уже не спешит, он предельно собран и осторожен. Двигается бесшумно, корпус вперед наклонен, чтобы не высвечивать над верхней частью бочкообразных бомб, выполненных из металла как ни странно. Швыряется Империя своими драгоценными ресурсами, предчувствуя быструю победу.

Дирижабль в длину максимум четыреста пятьдесят метров. Его импровизированное укрытие занимает примерно шестую часть. Остальное место тоже не гуляет: пробегая мимо, Степан обратил внимание на встроенные в пол ячеистые кассетники. Похоже, что все они были заряжены. Дерни один такой за рычаг — и к земле устремится десяток бочек с напалмом. Что и говорить — щедрый подарок. И заманчивый.

Добрался к Улуше, осторожно положил подле нее серпак. Теперь очередь за автоматом. С предохранителя он снят, затвор передернут. Уже хорошо. Значит, не придется создавать лишнего шума. Подхватил его и, подобравшись к краю, выглянул. Так и есть: вся троица уже вооружилась. Стоят по отношению к нему боком, дула их винтовок направлены в сторону недавнего побоища. Не таясь, вышел из укрытия, присел на одно колено. Стрелял одиночными, наверняка, не без злорадства наблюдая за тем, как каждая пуля его находит очередную жертву. Вскоре все бойцы лежали недвижимо и лишь один из них, тот самый крикливый бегун, судорожно продолжал скрести окровавленными пальцами палубу. Пуля попала бедняге в висок, но тело спортсмена-неудачника по какой-то неясной причине все еще продолжало жить.

Бросив быстрый взгляд на нос судна, Степан не без удовлетворения констатировал тот факт, что дверь в рубку управления все еще продолжала оставаться закрытой. Неужели пилоты настолько сосредоточены на управлении дирижаблем, что совершенно не замечают того, что творится буквально у них под носом? Уж выстрелы-то они наверняка должны были слышать, на этот счет Степан не обманывался.

Приблизился к ближайшему иллюминатору, глянул вниз, и даже прищелкнул языком от удивления. Он-то думал, что дирижабль находится уже Бог знает где, судя по количеству событий, которые успели произойти за это время, ан нет — они все еще продолжали висеть над аэродромом метрах в шестистах над землей. Мало того: похоже дирижабль начинал снижаться. Теперь странное на первый взгляд поведение пилотов становилось вполне логически обоснованным: задраить дверь в рубку управления, совершить посадку, а там пусть персонал аэродрома сам разбирается с возникшей на борту непредвиденной ситуацией. Поразмыслив некоторое время, Степан пришел к твердому убеждению что такое положение дел было ему в чем-то даже выгодным. Главное: не дать возможности дирижаблю приземлиться. Вообще не проблема, если подумать. Усмехаясь каким-то своим мыслям, он еще раз окинул взглядом палубу. Тридцать шесть кассетников, на десять ячеек каждый. Все они заряжены. Итого триста шестьдесят зажигательных бомб, если арифметика не подводит. А арифметика — штука точная, зараза.

Успокоенный столь утешительным выводом, Степан принялся за дело, насвистывая себе под нос какой-то веселенький мотивчик из репертуара незабвенного радио «Шансон». Начал с носа: дергал рычаги кассетников строго по очереди, не пропуская ни единого. Когда заряженных кассетников осталось всего двое — вновь позволил себе выглянуть в иллюминатор.

Аэродрома, как такового, уже почти не существовало. Он уходил в небытие, снедаемый одним из самых верных друзей человечества — огнем. Ровная, гладкая как стекло взлетно-посадочная полоса сыграла сейчас с имперцами злую шутку: напалм растекался по ней едва ли не мгновенно, быстро находил свои цели, которые, взрываясь, создавали цепную реакцию. Взрывались дирижабли, заправщики, ангары. Да что там — сама земля горела под ногами ополоумевшего от ужаса врага. Очень жаль, что эту картину не видит Улуша, уж ей бы наверняка понравилось. Впрочем не проблема, Степан разрешит ей порыться у себя в памяти ради такого случая. Или Володарь вон пусть покажет своей верной служке. Этот зловредный старикан наверняка сейчас наблюдает за происходящим, потирая от возбуждения запотевшие ладошки.

Вдоволь насладившись впечатляющим зрелищем, Степан вернулся к носу и вежливо постучал в дверь рубки управления.

— Что вам нужно? — женский голос откликнулся почти сразу, дублируя фразу на немецком и русском языках.

— Я бы кофейку выпил, — честно признался Степан на чистейшем русском. — Верите, почти забыл, что это такое.

— Вы шутите? — обладательница женского голоса была явно в растерянности.

Он очень четко представлял себе сейчас ее бледное лицо, окаймленное роскошными локонами вьющихся волос цвета оставленного за порогом прошлой жизни его любимого «Лексуса».

— Нет, ничуть. Кофе и правда хотелось бы. И поговорить спокойно, желательно без насилия.

На некоторое время стало тихо. Она отошла от двери толи для того, чтобы без помех обдумать сложившуюся ситуацию, толи желая посоветоваться с остальным экипажем. Впрочем, второе навряд ли. Слишком горда была оберстлейтенантша, гонор даже сейчас пер изо всех ее отверстий.

Вскоре женщина вернулась:

— Допустим, что я открою вам дверь. Одному. Без оружия. Какова гарантия того, что ваши люди не ворвутся вослед за вами и не поступят с нами так, как они поступили до этого с остальной частью команды?

— Мое слово, — Степану ход мыслей оберстлейтенантши не очень нравился. Оставить за дверью автомат, бросить спящую мертвым сном Улушу без прикрытия для того, чтобы безоружным войти в это паучье логово… Хотя, с другой стороны, навряд ли враг попытается атаковать будучи твердо уверенным в том, что странный русскоговорящий сирть не один. Рискнуть стоит, иного выхода просто нет.

— Я не настолько близко с вами знакома для того, чтобы доверять вашему слову.

— Ну вот, так давайте исправим эту нелепую ошибку. А насчет своих драгоценных жизней можете не волноваться, вы нам живые нужны. Иначе кто, в противном случае, поведет дирижабль?

Данный довод, похоже, сыграл свою решающую роль.

— Хорошо, входите. Без оружия, как договорились.

Сдернул с шеи автомат, прикладом нарочито громко об пол стукнул. Чуть подумав, подсумок с запасными обоймами и гранаты с пояса тоже снял. Ну вот, кажется, и все. Заходите, гости дорогие.

— Готов, — объявил он во всеуслышание, и дверь тотчас же распахнулась.

На пороге стояла сама оберстлейтенантша. Глаза ее жадно рыскали по грузовому отсеку стараясь рассмотреть детали кровавого побоища во всех подробностях.

— Это я у вас кофе просил, — Степан сделал шаг навстречу, не без удовольствия наблюдая, как бледнеет ее и без того мраморное лицо.

Честно говоря, видок у него был еще тот: длинная окровавленная рубаха, как у мясника, армейский пояс черной кишкой перехватывает ее в области талии. Небритый, лохматый, с покрасневшими от частого недосыпа глазами. Истинный дикарь, сирть, герой детских страшилок и предмет тайного вожделения имперских девственниц.

— Почему-то именно таким я вас себе и представляла. Заходите.

Долго упрашивать Степана не пришлось. Зашел, осмотрелся кругом с видом собственника. Рубка в длину метров пять, в ширину два метра. Тут же, по левую сторону от двери, крошечная кабинка санузла. Носовая часть, оказывается, полностью застеклена. Более того: сам пол выполнен из какого-то прозрачного материала, отчего кажется, что ноги ступают просто по пустоте, создавая жутковатое ощущение ирреальности происходящего. Два откидных кресла, два штурвала перед ними. Один по правому борту, второй — прямо на носу дирижабля. Правое место занимает фанен-юнкер, сейчас он повернулся к Степану лицом, с любопытством разглядывая незваного гостя. К его чести следует сказать, что страха юнец почему-то не испытывает. На переднем кресле расположился второй пилот — тот самый, похожий на киношного героя. Он так вообще на Степана ноль внимания — знай себе манипулирует многочисленными набалдашниками, коими панель управления усеяна почти полностью. Прямо напротив санузла — койка, тоже откидная. На нее-то Степан и пристроился, прислонившись спиной к прохладной, шероховатой поверхности обшивки. Оберстлейтенантша же осталась стоять, по привычке слегка вздернув вверх подбородок.

— Итак, могу я теперь узнать ваши требования? — голос у нее сух и звучит сугубо по-деловому.

— Можете. Мне необходимо доставить определенный груз из точки А в точку Б. После выполнения этой миссии вы, все трое, можете считать себя свободными.

— Дирижабль?

— Будет уничтожен. Сами понимаете — иначе никак.

— Высадят нас на враждебной территории?

— Да, на территории сиртей. Сопровождение я предоставлю. Мои люди проводят вас к линии фронта и проследят, чтобы вы благополучно добрались к своим.

— Чтож, звучит заманчиво. А если я все-таки не соглашусь?

Степан безразлично пожал плечами, демонстрируя полнейшее равнодушие:

— Да ради Бога. Можете отправляться домой прямо сейчас. Вам ведь аэродром для посадки нужен, не так ли? Вот и летите к нему, а уж мы позаботимся, чтобы содержимое вашего трюма было использовано по своему целевому назначению. Боезапаса с лихвой хватит на несколько таких аэродромов как тот, который мы только что покинули.

Женщину передернуло. Она все еще находилась под впечатлением того кошмарного, и вместе с тем извращенно-величественного зрелища, когда в один миг сотни, тысячи людей вспыхивают живыми факелами, бесцельно бегают по огненному полю до тех пор, пока не прогорают сухожилия, пока костлявая не смилостивится, наконец, над ними и не соберет свою кровавую жатву. По глазам оберстлейтенантши Степан уже понял, что выиграл этот раунд вчистую. Понял, однако по какой-то неясной причине не испытывал по данному поводу желаемой радости. Облегчение — было, да. Усталость была. А вот радости — нет. И лишь когда он вгляделся в потемневшие зрачки стоящей перед ним женщины, в ее лицо, постаревшее одним махом как минимум лет на двадцать, Степан осознал вдруг, что за безделица мешала ему испытывать подобающий такому случаю законный триумф. Походя, совершенно не задумываясь о том, что он делает, он только что собственноручно отправил на тот свет такое количество людей, что его с лихвой хватило бы на заселение небольшого городка. И абсолютно не грел тот факт, что, не сделай он этого, и они с Улушей были бы давно мертвы, а «Барон фон Рихтгофен» вновь пристыкован к причальной мачте аэродрома.

— Мы согласны. Давайте сотрудничать.

— Прекрасно. Вот карта. Груз находится вот здесь, — острый ноготь Степана оставил на глянцевой поверхности заметную вмятину. — А доставить его необходимо сюда. Все предельно просто, не находите?

— Как сказать… Посадить машину таких габаритов в полевых условиях не просто сложно, а практически невозможно. Тут специально оборудованный аэродром нужен, как вы правильно заметили. Можем мы рассчитывать на помощь ваших людей при взлетно-посадочных маневрах?

— Естественно. Сделаем все, что в наших силах.

— Чтож, в таком случае будем надеяться на лучшее. Герхард, — подозвала она второго пилота, и тот, зафиксировав штурвал, приблизился. Склонился над картой, напрочь игнорируя присутствие опасного пассажира. Далее они повели диалог уже на немецком. Степан же устало прикрыл глаза и расслабился. Ноги просто гудели, организм требовал полноценного отдыха.

Вскоре пилот вернулся на свое место, и дирижабль, медленно развернувшись вокруг своей оси, полетел теперь уже в противоположном направлении.

— Ваш кофе.

Надо же! Немка и впрямь протягивала ему чашку дымящегося ароматного напитка. Господи ты боже мой!!! Ноздри Степана раздулись, а к горлу подкатил такой тугой ком, что стало трудно дышать. Подношение принимал с осторожностью, стараясь не пролить на пол ни капли из крошечной фаянсовой чашки. Сделал робкий глоток и даже прижмурился от удовольствия.

— Расскажете о себе? То, что вы не сирть, я поняла сразу.

— Сначала вы. Очень уж интересно узнать, как все здесь устроено.

— Хорошо, давайте по порядку, — устав стоять, женщина не побрезговала присесть рядом с ним на койку. Закинула ногу на ногу, чуть помешкав, пуговицу верхнюю на кителе расстегнула. Затем продолжила, медленно подбирая слова: — Дирижабль, как вы уже заметили, состоит из прорезиненной оболочки, натянутой на жесткий деревянный каркас, и встроенной в него гондолы. Объем газа внутри оболочки, в нашем случае водорода, разделен на отсеки-баллоны. Управление осуществляется с помощью штурвала, за которым сейчас находится Герхард. Он же следит за клапанами поддува и стравливания воздуха и водорода. Манипулируя ими, Герхард уравновешивает дирижабль, осуществляя так же набор высоты и снижение. За правым штурвалом — Хубер. Его задача — производить аэродинамическую стабилизацию аппарата по тангажу. В сущности, Герхард и сам со своего места может вполне справиться с этим, но в боевом режиме, когда дорога каждая минута, такое разделение необходимо. Теперь ваше любопытство удовлетворено?

— Да, так давайте же удовлетворим ваше. Что именно хотели бы вы узнать?

— Будет лучше, если я начну за вас. Начну — а вы продолжите, — черноволосая немка оказалась на редкость приятным собеседником. Ее арийский гонор куда-то испарился, сейчас подле него сидела немолодая уже, но довольно-таки привлекательная и чертовски умная женщина. — Итак, вы перемещенный или, как у нас в простонародье говорят, выкидыш. У себя на Родине занимали высокую должность, скорее всего трудились на военной ниве. Но вот случился казус: от жизни устали, или умер кто из тех, кто вам дорог — и вот вы уже здесь. Не успели глазом моргнуть, как попали в новый мир, — она облизнула пересохшие губы.

— Продолжайте.

— Чтож, и продолжу. В новом мире вы тоже не нашли себя. Да-да, не махайте руками. Новая должность не устроила? Хотели чего-то большего? Или скука одолела? У нас здесь это наиболее распространенное явление. И вот вы, в отличие от других, вместо того, чтобы обратиться к профессионалу из отдела кадров или дипломированному психологу, пустились во все тяжкие. Пьянки-гулянки, дорогие рестораны, женщины — все это может довольно быстро наскучить, если старательно перегибать палку. Вам захотелось новых ощущений, бурления адреналина в крови, и вот вы уже здесь, сидите со мной рядом. Бесстрашный пират, воин без страха и упрека, по рукам которого текут реки невинной крови.

— Вы закончили?

— Да, — теперь она с вызовом смотрела на него, ожидая то ли неминуемой расправы, то ли просто прилюдной порки.

Нет, не дождется. Хотя следовало бы, конечно. Выпив кофе, Степан вертел пустую чашку в руках, разглядывая со всех ракурсов незатейливый рисунок, выполненный явно вручную. Ну что ей сказать? Дескать он, Степан, ни в чем не повинен? Виноваты во всем испорченные родительские гены или дядя Вася из соседнего подъезда? Нет, не будет он изливать душу перед этой так уверенной в своей правоте немкой.

— Почему вы молчите?

— Да вот, сравниваю. Чьи руки чище: мои или ваши?

— А что не так с моими руками?

— Только не убеждайте меня, что на них крови нет. Не поверю. Не в вашем случае.

— Не сравнивайте то, что сравнить невозможно. Кровь на войне — в порядке вещей. Или ты убьешь врага первым, или он убьет тебя, а потом придет на твою землю и уничтожит все то, что для тебя дорого, ради чего ты живешь. Так что не передергивайте, мы сейчас о вас говорим.

— Мы сейчас говорим обо всех нас вместе взятых, — вместо того, чтобы начать заводиться, Степан почему-то, наоборот, окончательно успокоился. В любую минуту он мог прекратить этот никчемный, не ведущий ни к чему спор с совершенно незнакомой ему женщиной, волею судьбы оказавшейся с ним на одной койке. Пустующее пространство между ними занимала карта, которую сложить никто так и не удосужился. Словно барьер между двумя враждующими армиями.

— Прежде всего, я хочу, чтобы вы уяснили: сирты — обычные люди. Пусть диковаты, неразвиты, пусть общество у них находится в зачаточном состоянии. Но, тем не менее,

у них тоже есть дети, они тоже умеют страдать, радоваться. Вдумайтесь, если посмотреть с их точки зрения, то кто мы для них такие? Пришельцы, захватчики. Демоны — вот как они нас называют. Мы топчемся по их земле, доставшейся им от далеких пращуров еще Бог знает с каких времен. Мы убиваем их жен и детей. Скажите мне по секрету: лично вы на своем «бароне фон Рихтгофене» сколько уничтожили поселков?

— Достаточно. Я не хочу говорить об этом.

— Ну вот видите. Недавно один такой корабль, похожий на ваш, отправил в небытие почти всех, кого я знал и, если данное положение вещей не изменится в ближайшем будущем, все дикари, как вы их называете, попросту исчезнут с лица земли.

— И вы стремитесь этому помешать… Не слишком ли тяжело бремя для одного человека? Поверьте, Империя уже не та, что была раньше. Ее возможности безграничны.

— Да ладно вам! — Степан брезгливо поморщился. — Сейчас еще начнете вещать мне тут про великий рейх и прочую лабуду.

— Хорошо, не начну. Давайте допустим на миг, что вам удастся осуществить задуманное. Что тогда? Тот самый геноцид, направленный теперь в противоположную сторону.

Разговор явно не клеился. Ну как объяснить этой твердолобой немке то, что лично для него кажется таким простым, само собой разумеющимся?

— Я предлагаю вернуться к истории. Поворошить прошлое, так сказать, — оглядевшись вокруг, Степан понял вдруг, что в какой-то момент, сами того не заметив, своими дебатами они привлекли внимание всего экипажа. Их слушали. Это видно было по напряженным позам доселе флегматичных пилотов. — Можно еще кофе? Не могу отказать себе в этом маленьком удовольствии.

— Да, конечно. Вы говорите, я слушаю.

Получив в свое распоряжение новую порцию напитка из термоса, он продолжил: — Итак, что мы имеем вначале, до столкновения Империи? Восемь разрозненных мини-государств. Княжне Анастасии Романовой, светлая ей память, удается воссоединить их в одно. Вот она, Империя, в своем изначальном варианте. Что дальше? А дальше как раз и начинается самое интересное: знаменитая крупномасштабная эмиграция 1942 года, когда представители и Советов, и Рейха прибыли на Новую Землю в таком значительном количестве, что игнорировать эти две новые силы стало попросту невозможным. Какая проблема встает тогда перед княжной Анастасией? Правильно, практически неразрешимая. С одной стороны полон континент сиртей. Хлипкие границы государства то и дело подвергаются их набегам. С другой — две непрерывно собачащиеся между собой фракции, идеологии которых настолько несопоставимы друг с другом, что разумного консенсуса между ними достичь казалось бы нереально, но… НАДО ВЫЖИВАТЬ. НАДО. Вот он, основополагающий фактор взаимодействия сил на этой планете, лишь он в состоянии затмить любые идеологические бредни. Желание человека жить заложено в его генах, остальное все наносное.

— Что вы хотите этим сказать? — в голосе оберстлейтенантши зазвучали нотки неприкрытого интереса.

— Я пытаюсь до вас донести, что если уж княжне Анастасии удалось совершить невозможное, то что помешает сделать то же самое и мне? Слился царский режим воедино с рейхом и советами? Слился. Я желаю, чтобы сирти тоже получили свой кусок пирога. Пришло время и им интегрироваться в ваше фантасмагорическое общество.

Данное заявление имело эффект разорвавшейся бомбы:

— Да нет, такого просто не может быть. Как вы вообще представляете себе подобную глупость? — слова лились из горла женщины нескончаемым потоком и застывали в воздухе праздничным фейерверком из тысячи вопросов.

— Вот. Поверьте, именно это и говорили в свое время приближенные незабвенной княжны Анастасии. А подобная глупость, как вы изволили выразиться, имеет под собой весьма четкое логическое обоснование. Вообразите себе мир без войны. Я уверен — наверняка получится. Мир, в котором жители континента живут бок о бок, занимаются торговлей. Сирти поставляют цивилизованной части Империи полезные ископаемые, в которых она сейчас так нуждается, та в ответ предоставляет им предметы домашнего обихода, ткани. Список, при желании, можно продолжить, когда дело дойдет до обсуждения мирного урегулирования стоящей перед нами проблемы. Понравилась картинка, не правда ли?

— Минутку, как вы планируете добиться воплощения в жизнь своего невероятного плана?

Степан усмехнулся:

— Я собираюсь прищемить Империи хвост. Пара-тройка новых побед. Лишение тактического преимущества в огневой мощи. Численное превосходство уже, можно сказать, у меня в кармане — весь континент, если надо, от мала до велика поднимется. Уж поверьте: наступит момент, и Советская Империя Рейха сама вынуждена будет либо пойти со мной на переговоры, либо исчезнуть, затеряться во тьме времен, оставив о себе лишь нелестные воспоминания потомков да памятники архитектуры.

— Вы страшный человек. Теперь я вас по-настоящему боюсь. Такие люди как вы меняют историю, — судя по глазам, говорила его собеседница всерьез, без тени иронии.

— Можете называть меня Степаном.

— Очень приятно, я Берта.

— Вот и познакомились, Берта. Не слишком ли я утомил вас своим экскурсом в историю?

— Нисколько. Ваши рассуждения кажутся на первый взгляд абсолютно бредовыми, но почему-то, сдается мне, что именно так все и будет. Мои предки до войны занимались селекцией крупного рогатого скота. Как знать, может и у меня получится? Говорите, пора осваивать новую профессию?

Степан рассмеялся. Чувствовал он сейчас себя так легко и непринужденно, словно сидел не в военном дирижабле, наполненном под завязку напалмовыми бомбами, а где-то в лесной глубинке, на пикнике с друзьями.

— Да, не помешало бы. Такой деятельной и красивой женщине как вы, Берта, не к лицу эта грязная война, хотя, признаться, форма оберстлейтенанта вам очень даже идет.

— Ну спасибо! — щеки женщины порозовели от нежданного комплимента, а фанен-юнкер со вторым пилотом в форме гауптмана засмеялись наперебой так заразительно и громко, что Степан и сам не выдержал — присоединился к общему веселью. Из них лишь Берта все еще продолжала оставаться серьезной и собранной:

— Степан, когда мы выполним свою часть работы, ваши люди не ослушаются приказа, доставят нас домой в целости и сохранности?

— Не сомневайтесь. Я ручаюсь за это. Мое слово для них — закон.

— Чтож, рада слышать, потому что к точке с заданными координатами мы прибудем в течении десяти минут.

— Так быстро? Не ожидал, — полученное известие его изрядно обрадовало. — Единственное, о чем хотел бы я вас попросить: перед тем как они поднимутся на борт, будьте любезны, уберите свое личное оружие с глаз долой, реакция у них на него крайне неоднозначная.

— Благодарю. Спасибо, что предупредили. Пожалуй, будет лучше, если мы сдадим его вам. Прямо сейчас.

Степан не возражал. Следуя примеру Берты, отстегнувшей кобуру с парабеллумом первой, гауптман с фанен-юнкером также сложили оружие. Степан оставил лежать его на койке подле себя, на месте карты, которую он до этого отправил в карман, повинуясь утверждению второго пилота, что она им, дескать, более не понадобится.

— Заданные координаты достигнуты. Начинаю снижение.

— Хорошо, спасибо Герхард. Степан, процедура посадки будет следующей: Герхард находит брешь в лесном массиве, по максимуму опускает аппарат. Задача ваших людей, — быстрый кивок в сторону грузового отсека, — спустить основной гайдроп, носовой, ожидающим вашего прибытия людям. Они обязаны будут закрепить его на одном из близлежащих деревьев: с толстым стволом, имеющим развитую корневую систему. Иначе говоря: дерево должно выдерживать сильную динамическую нагрузку довольно длительный промежуток времени. После этого…

— Одну минуту. Разрешите я вас перебью, — вклинившись во вводный инструктаж Берты, Степан и сам не знал с чего начать. Затем, откашлявшись в кулак, все-таки осмелился продолжить: — Прошу прощения, но реалии нашего полета таковы, что, боюсь, мне придется слегка изменить предложенный вами план посадки. Из моих людей на борту в данный момент нахожусь только я один. Точнее — нас двое. Я — и девушка. Девушка сейчас в бессознательном состоянии. Она спит, и разбудить ее можно будет лишь через сутки.

Мраморное лицо Берты вытянулось:

— То есть вы утверждаете, что сами, в одиночку, захватили мой корабль?

— Именно.

— Люди, ожидающие внизу груз, тоже выдумка?

— Нет, эти как раз существуют на самом деле. Десять человек. Надеюсь, моя вынужденная ложь никак не повлияет на наши предварительные договоренности?

Черноволосая немка нашла в себе силы лишь кивнуть. Похоже, Степан неслабо ее озадачил.

— В таком случае, у меня есть альтернативный план. Один из членов вашего экипажа стоит за штурвалом, двое других опускают меня на вайдропе вниз. Я должен буду объяснить своим людям, что именно надо сделать. После того, как носовой гайдроп будет надежно закреплен, по моему сигналу спускайте кормовой.

— Чтож, в таком случае приступим прямо сейчас.

Действительно: дирижабль завис над землей так низко, что, казалось, спустись он еще чуток, и кроны деревьев начнут царапать его хрупкий корпус. Подходящая поляна, а точнее не поляна даже, а небольшая проплешина, к которой пилот привлек их внимание, находилась метрах в шестистах от того места, где был оборудован тайник с оружием.

— Подходим с подветренной стороны. Степан, видишь это дерево? — накрашенный ноготь Берты указывал на гигантского древесного исполина со странной, сужающейся сверху как у ели, ярко-оранжевой кроной.

— Такое сложно не заметить.

— Отлично. Носовой гайдрон крепите к нему. Хубер, пойдемте со мной. Поможете мне с лебедкой.

Сейчас, когда пришло время действовать, Степан испытывал нешуточное беспокойство. Шел позади Берты с Хубером, прикидывая, как все-таки поведут себя немцы. Устоят перед соблазном отрезать гайдроп? Если нет, то «Барон фон Рихтгофен» взмоет в небо со спящей Улушей на борту, а сам он останется валяться на земле бесполезной грудой мяса с переломанными конечностями. Полный провал, фиаско, которое подведет жирную черту над всеми его прошлыми деяниями. Тем не менее, вида не подавал, вел себя вполне естественно, даже честь дурашливо отдал напоследок, когда висел в люке, мертвой хваткой вцепившись в толстенный канат. Берта ответила на свой манер: выбросила руку вперед в нацистском приветствии. Улыбки на ее лице уже не было.

Ну все, пан или пропал. Гайдроп медленно стал опускаться вниз, маятником раскачиваясь под легкими порывами ветра. Глупость какая — погибнуть из-за собственного просчета, точнее — тупоумия даже. Спрашивается, что мешало ему взять для подстраховки на операцию хотя бы того же Гриню — этого недоведуна с ярко выраженным комплексом неполноценности? Гордыня? Глупое желание показаться героем в глазах сиртей? Или Улушу с Варварой впечатлить?

Гайдроп опускался все ниже, вот уже ступни Степана зависли на одном уровне с кроной дерева, которое должно было послужить то ли причальной мачтой, то ли якорем для дирижабля, лениво парящего сейчас сверху, всем видом своим напоминающего гигантскую мифическую рыбину из недосягаемых морских глубин. Высоковато. Рано радоваться. Сердце продолжает сжиматься, а воображение снова и снова рисует его бездыханное тело, добавляя к этой и так избыточно реалистичной картине новые подробности.

Какое-то едва заметное глазу движение в зарослях у самого края проплешины заставило Степана напрочь позабыть о собственных переживаниях. Автомат за спиной висит — не дотянуться, а мишень из него сейчас просто аховая. Семь… пять… четыре… Ноги пружинят, касаясь земли, тело само откатывается в сторону, уходя из предполагаемого огневого сектора.

Тишина. Не свистят пули над головой. Неужели свои? Так и есть: это же Шерудь с Нарвеничем, два брата-акробата, а за ними Авдей, Кринка и все остальные. Выходят уже не таясь. Узнали Степана, наверняка узнали.

Тогда встает и он, идет к ним навстречу, жмет товарищам руки, похлопывает по плечам, с тайным удовольствием наблюдая за тем, как нет-нет, да и задирается лицо каждого к небу, к нависшей над их головами громадине, затмевающей солнце.

— Привел-таки огненную птицу, — это Авдей. Голос ворчливый, а глаза переполнены гордостью за своего соплеменника.

— Как обещал. Веревку толстую видите? Помогите мне завести ее вокруг этого дерева и надежно закрепить.

Команда Степана была выполнена безоговорочно и едва ли не мгновенно. Сирти из кожи вон лезли для того, чтобы показать свое усердие перед старейшиной, наглядно доказавшим им, что наивеличайшие из деяний в силе вершить не только боги.

Теперь пилоту дирижабля не приходилось затрачивать уйму усилий на удержание аппарата в заданной точке. Двигатели воздушного судна заглохли, а из задней части, не дожидаясь отмашки Степана, медленно начал спускаться гайдроп. Когда закрепили и его, Степан откомандировал свой десяток на переноску ящиков с оружием от тайника к поляне, сам же принялся терпеливо ожидать, когда Берта соизволит наконец опустить погрузочную платформу.

К его удивлению она спустилась на ней сама:

— Ну что, не разочарованы? Умеют пилоты Люфтваффе держать свое слово?

— Я был уверен, что вы не подведете.

— А зря, — лицо смотревшей на него женщины весьма серьезно. Белое, ни кровинки. — Поверьте, соблазн был слишком велик. У всех нас, включая меня.

— В таком случае, что же вам послужило помехой?

— Не поверите — желание мира. Очень уж вы красочно описали эту возможность. Пусть иллюзорную, возможно каждый из нас будет впоследствии жалеть о своем выборе, но, тем не менее, решение принято и принято единогласно.

— Значит, вы дали мне путевку в жизнь?

— Называйте это как хотите: акт доброй воли, счастливое стечение обстоятельств, ирония судьбы… не важно, не имеет значения, — она так и стояла на платформе, не сводя со Степана внимательного испытывающего взгляда. — Знайте, теперь вы надежда не только своих людей, но и наша. Надежда тех, кто устал от этой бесконечной войны.

Он не знал, что сказать: просто стоял бессловесным истуканом и ждал, когда же загрузят первую партию ящиков. Затем вскарабкался к Берте на платформу и та, с лязгом оторвавшись от земли, начала свой путь наверх.

— Это будет нелегко, — наконец выдавил он после молчания, которое обоим показалось вечностью.

Собеседница его согласно кивнула, зябко передернув плечами. В головах обоих, словно в недрах памяти калькулятора, проносились двухзначные, трехзначные, четырехзначные числа со многими нулями в конце. Каждый из них пытался прикинуть: во сколько человеческих жизней обойдется осуществление идеи мирного сосуществования граждан Империи с исконными жителями континента этой древней планеты.

Улуша все еще спала. Степан вынес ее из укрытия и бережно уложил на койку в рубке управления, любезно предоставленную Бертой. Вышел в грузовой отсек, придирчиво оглядел свою добычу. Чтож, еще одна ходка, и последние ящики с оружием окажутся на борту вместе с десятком его людей. Так, что потом? Неужели они возвратятся, наконец, в лагерь после всех мытарств и треволнений, выпавших на долю буквально каждого из его маленького отряда? Даже не верится. Сейчас лагерь казался Степану домом, последней, окончательной точкой прибытия, после которой никуда больше не придется идти. Просто оказаться дома и расслабиться, поболтать, подурачиться с Улушей, вдоволь отведать фирменного грибного отвара Варвары и, чувствуя как у тебя вот-вот снесет башку, начать заливать о своей щедрой на приключения прошлой жизни. Или пуститься в пляс, или песню загорланить во всю глотку — на выбор. Дом — он на то и есть дом, потому что в нем все дозволено.

— Мой дом — моя крепость.

— Вы что-то сказали?

— Да так, мысли вслух.

Хубер, занятый рычагами управления подъемника, осуждающе покачал головой. Степану же было все равно. Душа его пела, душе хотелось праздника. Кофе чтоли пойти опять выклянчить у оберстлейтенантши? Хотя нет, не стоит наверно. Хорошего понемногу. Вот и платформа, легка на помине. Бросился ее разгружать вместе со всеми, горя желанием сдвинуться наконец с мертвой точки, услышать басовитое гудение двигателей дирижабля, несущегося по небу с немыслимой по местным меркам скоростью.

— Степан, еще кое-что надо сделать! — перед ним, позвякивая наградными крестами на кителе, стояла Берта. Вытер пот со лба, мысленно выматерился.

— Что именно?

— Носовой гайдроп. Надо чтобы кто-то спустился по нему и обрубил его у самой земли. Как можно ниже. Кормовой гайдроп мы обрубим прямо здесь.

— Хорошо, сейчас пошлю кого-нибудь. Авдей, — подозвал он своего помощника, и тот незамедлительно подошел. Молча выслушал приказ, по обыкновению нахмурив брови, молча удалился. Степан же вернулся в рубку вместе с Бертой, наверняка зная, что поставленная им задача будет выполнена.

Буквально через десять минут дирижабль дернулся и начал набирать высоту.

— Эта ваша девушка… Что с ней?

— Ничего страшного. Она не больна. Просто спит.

Внезапно накатила усталость. Степан, пристроившийся в ногах у Улуши, и сам был бы не прочь прикорнуть после всех треволнений минувшего дня. Небо на глазах темнело, стали появляться первые звезды. Сейчас «Барон фон Рихтгофен» полз среди них, с легкой, едва уловимой вибрацией рассекая носом воздух. Видя его дремотное состояние, Берта извлекла откуда-то пару байковых одеял, самолично укрыла обоих — его, и Улушу.

— Спите. Завтра в четыре утра мы будем на месте.

Впрочем, тот к кому она обращалась, ее уже не слышал. Так и заснул — сидя, положив голые ноги ведуньи себе на колени.

ГЛАВА 12

— Ай да староста! Ай да молодец! Качай его, ребята!!!

Степан, ошалевший от столь бурного проявления чувств, под гиканье и посвисты толпы взлетал вверх раз за разом, ощущая, как сердце его вот-вот выскочит из груди, а барабанные перепонки лопнут от победного крика, который набатом бил на всю округу и, подхватываемый расторопным эхом, уносился в дальние дали, до икоты пугая зверье да пернатых обитателей лесной глухомани. Что и говорить. Повод для радости был. Был повод. Он счастливо улыбнулся, вспоминая свое триумфальное сошествие с небес. С посадочной платформы огненной птицы, да сразу пред ясны очи воинов его небольшого отряда, а точнее дружины, как он гордо именовал его теперь вслух. Ох и нагнали же они тогда переполоху! Сирти-то приготовились к последней схватке, стоически ожидая чего угодно: падения напалмовых бомб, высадку карательного отряда демонов, но вот к столь нетрадиционному появлению пропавшего без вести новоиспеченного старосты они готовы явно не были, — замерли каменными истуканами, выпучив глаза на пол-лица. Так и стояли, пока Степан не подошел буквально впритык, не облапил своими волосатыми граблями самого Коржича — этого седовласого крепыша-старикана с обвислыми щеточками усов на перекошенном нервной судорогой лице. Вот тогда то это светопреставление и началось. Объятьям, дружеским тычкам под ребра казалось не будет конца. Теперь вот качать начали и, похоже, пытка эта затянется надолго.

К счастью, положение сие незавидное собирается спасти Варвара. Вот она плывет словно каравелла, легко раздвигая раздвоенным форштевнем могучих грудей беснующуюся толпу. Приблизилась, гаркнула так зычно, что листва на деревьях едва не осыпалась, а Степан грохнулся из ослабевших рук воинов, ощутимо приложившись затылком к какой-то коряге.

Наступила мертвая тишь. Лица всех присутствующих были повернуты к нему, ожидая, судя по всему, полагающегося по такому случаю напутственного слова. После некоторой заминки, приняв наконец вертикальное положение, Степан приосанился и начал. Видимо вследствие неудачного падения речь его была туманна, расплывчата, полна всяческих намеков и недоговорок. Ясно было из нее одно: теперь сирти непременно победят своих врагов, ураганом пройдутся по их каменным стойбищам, но, тем не менее, вырезать всех подчистую не следует, поскольку, дескать, демоны тоже люди и имеют право на жизнь. Однажды наступит день, и он, Степан, заставит старейшин демонов прекратить эту никому не нужную войну — два таких разных народа станут едины.

Многое, слишком многое говорил их староста, расписывая картину будущего мира, которая ну никак не хотела укладываться в головах у его потрясенных слушателей. Как же так? Мир без войны, без черты, готовой каждую минуту огрызнуться свинцовым ливнем, жить бок о бок с демонами и даже (даже!!!) торговать с ними — все это казалось сказкой. Красивой, складной, но вместе с тем настолько далекой от реалий повседневной жизни, что всерьез в нее поверить попросту не получалось.

Внезапно взгляд Степана зацепился за посадочную платформу дирижабля. На ней, в окружении последних оставшихся в живых членов экипажа — гауптмана Герхарда и фаненюнкера Хубера, спускалась Берта.

— Вот живое доказательство моих слов, — правая рука его указала на платформу, и головы сиртей послушно повернулись в нужную сторону. — Перед вашими глазами трое демонов с огненной птицы, которые во имя будущего мира добровольно помогли мне добраться сюда и доставить мой груз. Они тоже устали от войны и хотят ее прекратить так же как и мы с вами.

Известие это вызвало удивление пожалуй даже большее, чем эффектное появление самого Степана. Теперь сирти верили. Верили каждому его слову и готовы были пойти за своим идейным вождем хоть в разверзнутые врата Ада. Прибывших пилотов приняли с почестями, достойными самых дорогих гостей. Усадили на лучшие места подле одного из костров, над которым уже подрумянивалась гигантская туша веперя.

А затем пришло время пира. Настоящего, загульного, с песнями да первозданными плясками под аккомпанемент дуды и губной гармоники Хубера. Завершающим этапом данного мероприятия стало торжественное отплытие дирижабля. Пустой, без команды, он медленно и величаво взмыл в усеянное звездами небо — одинокий путник, обреченный бродить среди облаков до тех пор, пока в баллонах его не иссякнут последние запасы газа.

С первыми лучами солнца Степан вышел проводить экипаж «Барона фон Рихтгофена». Обнял Берту, обменялся крепкими рукопожатиями с Хубером и Герхардом. Напоследок все-таки уточнил:

— Берта, надеюсь вы понимаете, что сообщать командованию о содержании некоторых наших бесед, содержимом ящиков, а тем паче давать сведения о местоположении лагеря, в котором вы только что побывали, крайне нежелательно?

— Не беспокойтесь, — быстротечная улыбка на миг осветила ее алебастровое лицо и тотчас же исчезла, вспугнутая целым ворохом предстоящих проблем, связанных с потерей дирижабля. Сейчас она уже начинала жалеть о том, что не упросила в свое время Степана вернуть ей корабль. — Все будет в порядке. И за экипаж свой я ручаюсь. Хубер мой сын, Герхард — муж. Утечки информации не произойдет.

— Надо же! Вы не перестаете меня удивлять!

— Ничего удивительного. Семейный подряд в военно-воздушных силах Люфтваффе вполне распространенное явление. Ладно, пойдем мы, пожалуй. Удачи вам в вашем деле.

Повинуясь ее волевому кивку, их маленькая группа двинулась вперед, сопровождаемая эскортом из четырех сиртей. Степан некоторое время провожал их взглядом, затем развернулся и пошел прочь. Ноги сами привели его к своему шалашу.

Улуша все еще продолжала спать, уткнувшись лицом в Варварино плечо. Степан пристроился рядом, прикрыл глаза и замер, впитывая спиной идущее от девушки тепло. Сейчас ему было хорошо. Очень хорошо. Хорошо настолько, что делать ничего не хотелось. Словно сегодня выходной — суббота. Спать можно хоть до вечера, затем кутнуть в кабаке с друзьями, или просто зависнуть в Интернет-сети, занимаясь чем угодно, но только не делом. Странное ощущение, но приятное. С удивлением подумалось о том, что будь у него сейчас возможность выбора между этим миром и тем, который он покинул казалось целую вечность назад, и он все равно выбрал бы этот, выбрал свою нынешнюю судьбу просто ради такого вот мига. Вскоре Степан уже крепко спал, совершенно не замечая, что рука его в какой-то момент непроизвольно оплелась вокруг талии ведуньи, да так и осталась лежать там.

Их обоих разбудил запах похлебки, которую Варвара сварганила прямо здесь же, на выложенном из камней очаге. Причем, наверно, не столько сам запах, сколько разъедающий глаза дым. Когда-то надо будет заняться и этой проблемой — выбрать время и сообразить какое-то подобие дымохода. Хотя какого черта? О чем он думает? Это — ШАЛАШ. Жилище временное, проживут они в нем максимум пару недель. Думать надо сейчас не об этом, о трофеях своих надо думать. Пересчитать, привести оружие в состояние готовности.

Быстро похлебал похлебку и хотел было уже выйти, но вовремя вспомнил о задании, данном травнице накануне похода:

— А ну-ка скажи мне разлюбезная Варвара, выполнила ли ты мою просьбу?

— Если ты о тех камшитовых чурках, которые надо было воедино склеить, то да, выполнила.

— Ну вот и отлично. Опробуем сегодня значит.

Довольный как слон, Степан поспешил к центру лагеря. Туда, где под бдительным присмотром двух часовых, стояли заветные ящики, заботливо прикрытые от непогоды большим куском водонепроницаемой ткани, реквизированной с дирижабля. Увязались за ним и Улуша с Варварой, проявляя вполне здравое женское любопытство. Впрочем, как оказалось, любопытство было свойственно не только им — вокруг ящиков уже собрались практически все обитатели лагеря, свободные от несения караульной службы. Не хватало разве что самого Коржича — тот отлучился по каким-то своим делам.

— Ну что, начнем, — поплевав на руки, Степан принялся вскрывать ящики один за другим. Раз уж собрались все, то инвентаризацию он решил совместить с выдачей оружия. Наткнулся на ящик с «Вальтерами», вскрыл и обрадовано присвистнул. Ничего себе добра! Уложены так компактно, что сразу точно и не скажешь, сколько же их находится в ящике. Сто? Сто двадцать? Ладно, вскоре он узнает это.

Оружие сирти принимали не без опаски. Потомственные воины, они и без вводного инструктажа понимали, что в руках несведущего человека любое оружие может сыграть свою роковую шутку. Даже палка.

К концу выдачи подоспел и Коржич. Принял от Степана промасленный «Вальтер», озадаченно повертел его в руках, приноравливаясь с какой бы стороны за него посподручнее взяться. Наконец ухватил пистолет за ствол, словно томагавк:

— Опробовать сейчас будем?

— Для начала заводскую смазку убрать надо, разобрать, почистить. Я все покажу.

Выстроив воинов полукольцом, Степан медленно, раз за разом, демонстрировал что и в какой последовательности надо делать. Отправил Улушу рыскать по лагерю за ветошью, и та вскоре принесла целый ворох ненужного тряпья.

Дело двигалось. Медленно, со скрипом, у каждого по-разному, но, тем не менее, основная его цель на сегодняшний день была достигнута: сирти понемногу свыкались с оружием. Разобрав «Вальтер» на мелкие составляющие, они поняли наконец, что магией никакой здесь и не пахнет. Просто оружие, призванное лишать человека жизни. Как лук и стрелы. Функция его во все времена остается неизменной.

Показал Степан и правильный хват, и как заряжать обойму. К обеду умаялся так, словно две смены подряд за станком отпахал, не меньше. Ближе к вечеру, проведя еще один предварительный инструктаж, вывел отряд на импровизированное стрельбище. На противоположном конце поляны были выстроены в ряд все восемьдесят щитов, поделок Варвары, надежно закрепленные на врытых в землю деревянных кольях.

На позицию вышел первым: изготовился к стрельбе, расслабился, а затем, практически без остановки, одним махом выпустил в мишень всю обойму. Подошел, оценивающе глянул на плоды своих трудов. Надо же! Щит целехонек стоит, лишь едва заметные вмятины в тех местах, куда попадали его пули. Невероятно, удивительно с точки зрения цивилизованного человека, привыкшего к таким очевидным вещам как кевлар и совершенно незнакомого с чудодейственными свойствами некоторых пород дерева этого мира, казалось бы брата-близнеца некогда покинутой им Земли, но вместе с тем так на нее непохожего.

Клей Варвары, крепак, тоже оправдал его надежды. Саданул по щиту ногой — хоть бы хны. Стоит как влитой, зараза, а пятка теперь гудит так, словно встретилась с каменной плитой, не иначе. Но это хорошо, это отлично даже. С такими щитами выйти, да на вражеские позиции — нет силы в мире, способной остановить подобную атаку. В ближнем бою «Вальтер» — самое то, именно поэтому он и делал на них свою ставку, предпочитая их даже привычным «АК-47».

— Стреляем не спеша, целимся точно в середину щитов.

Выстрелы загромыхали один за другим. Как правило, шли они все в «молоко». Воинов смущала отдача, смущало непривычное оружие, которое по сравнению с луком казалось коротким обрубком. Смущал сам звук, от которого закладывало уши. Степан как заведенный носился от одного к другому, рискуя нарваться на шальную пулю. Рассказывал, показывал, стрелял сам снова и снова, чувствуя как от напряжения начинают подрагивать руки.

К вечеру он был уже как выжатый лимон. С трудом добрался до шалаша, рухнул на подстилку и забылся таким крепким сном праведника, что, наткнись сейчас на их лагерь имперский отряд, он и ухом не повел бы.

Следующий день оказался точной копией предыдущего. И так день за днем: нескончаемая муштра, прерываемая лишь перерывами на принятие пищи. Силы Степана таяли, он уже ходил тенью, исподлобья поглядывая на мир воспаленными от хронической усталости глазами.

Нельзя сказать, что результата не было. Результат был. Мизерный, на первых порах едва заметный тренированному глазу. Проблему, тормозящую полноценное обучение личного состава, можно было охарактеризовать просто: недостаток инструкторов. Решить Степан ее вознамерился по-своему: просто отобрал наиболее одаренных. Тех, кому стрелковые навыки были даны от Бога. Одной из таких кандидатур, как ни странно, оказалась Варвара — пышнотелая травница поражала мишень с завидным постоянством. Еще одним кандидатом в будущие инструктора стал Мазур — быстрый как ртуть воин из десятка Осипа. Черноглазый, черноволосый, тонкой кости, но обладающий невероятной, нечеловеческой выносливостью. Стрелял он быстро, не раздумывая, по наитию. Весьма полезное свойство. Он как неграненый алмаз — отполируй такой, не поленись, приложи все усилия, и в конце-концов ученик превзойдет своего учителя.

Остальных выбранных им четырех воинов Степан не знал, но и они показались ему вполне пригодным для работы материалом. Именно с этой шестеркой он впоследствии и занимался, совершенно перестав обращать внимание на остальных. Те были теперь сами по себе, отрезанный ломоть, с катастрофической скоростью потребляющий тающие с каждым днем запасы боеприпасов.

Избранных же своих он гонял люто. Заставлял стрелять в движении, из положения сидя, из положения лежа, навскидку, с живота.… Наступил день, когда Степан после целого вечера непрестанных раздумий заставил стрелять свою группу по движущейся мишени. Этой мишенью стал он сам. Нацепив на левую руку свой щит, он носился по поляне как угорелый, то и дело ощущая как пули, попав в щит, рикошетят, уходят от него по касательной. Чувствовал себя он при этом загнанным зайцем, отчаянно хотелось бросить все к чертям, но каждый раз, возвращаясь после таких вот забегов к своим товарищам, он видел их наполненные триумфом глаза, видел огонек задора, гордость от осознания того, что они все делают правильно. Тогда он садился наземь, отдыхал какое-то время, и снова начинал свой забег. До звона в ушах, до тошноты, пока ноги сами не начнут подкашиваться, а мышцы руки, удерживающей щит, не потеряют чувствительности.

Вот теперь результат был налицо. Он легко мог признаться в этом самому себе, когда валялся вечером на подстилке пуком нестиранного белья, а сердобольная Улуша подкармливала его, словно пса, с руки мелко нарезанными кусочками мяса. Лично ей стрелять было не дано. Как ни старался Степан, как ни бился, но насчет прицельной стрельбы с приемлемыми результатами не могло быть и речи. К счастью, девушка поняла все правильно и сама предложила не тратить на нее попусту время. У нее свои дела, ведуньи, и как знать, какое оружие в бою окажется наиболее эффективным: пистолет «Вальтер П-38» или ее собственный разум.

Наконец, пришел тот день, который смело можно было считать эпохальным. Выпускной экзамен — именно так назвал Степан последний выход своих подопечных на стрельбище. Самолично нарисовал мишени на щитах красителем, который специально для такого случая изготовила травница. Сверху покрыл их составом(опять таки изобретение Варвары), благодаря которому отчетливо будут видны места попадания пуль. Мишени вышли чуть кривоваты — рисовал от руки как-никак, но для дела вполне годились.

— Бойцы! — Степан своих избранных временами именовал теперь именно так. — Сегодня каждый из вас должен будет доказать, что время, ушедшее на его обучение, было потрачено не впустую. Я хочу видеть, как пули, выпущенные из вашего оружия, гарантированно поразят свои цели. Приготовились… Огонь!!!

Шестеро «Вальтеров» выплюнули свинец практически одновременно и продолжали грохотать до тех пор, пока не опустели обоймы. К мишеням Степан шел почти не сомневаясь в успехе. Покачал головой, ухмыльнулся, донельзя довольный тем, что видели его глаза. Не подкачали ребята, все молодцы. Лучше всех конечно отстрелялась Варвара. И Мазур, естественно. Что ж, вполне ожидаемый и, можно сказать, заранее предопределенный результат. Теперь, когда в его распоряжении появилось шестеро помощников, он был уверен, что дела пойдут значительно лучше.

Так оно, в принципе, и вышло. День за днем инструктора с энтузиазмом занимались своими прямыми обязанностями, выполняя за Степана львиную долю работы. У него появилось свободное время. Случилось это неожиданно, как-то сразу, и он явно не знал, что с ним делать. Отъедался, отсыпался, бездумно слонялся по лагерю в основном в одиночку. Иногда брал с собою Улушу и они уходили далеко за пределы охраняемой территории. Собирали нужные Варваре травы, а то и просто бродили по лесу, наслаждаясь его первозданной красотой.

Однажды в один из таких походов Степан и осмелился заговорить с ведуньей о том, что беспокоило его в последние дни. Как-то он похвастался Берте, дескать, ему ничего не стоит собрать под свои знамена весь континент, но как осуществить на практике такую непростую задачу, виделось ему пока что весьма смутно.

— Победы надобны. Много побед, — Улуша сидела сейчас на краю обрыва, беззаботно болтая босыми ногами над зияющей бездной, на дне которой, где-то далеко-далеко внизу, бесновалась бурная горная речка с многочисленными порогами и водопадами. Место это они нашли чисто случайно, находилось оно в полутора днях пути от лагеря. Небольшой горный массив с поросшими лесом склонами был настолько живописен, что полюбился им с первого взгляда. Сюда Степан с Улушей пришли уже во второй раз, и оба ничуть не сожалели об этом.

— Победы будут, — Степан присел подле нее рядом, сбросил вниз камешек, который до этого грел в руке. — Только путь этот слишком долог, мы можем попросту не успеть. Империя перемелет полконтинента, прежде чем мы соберем достаточные силы.

— Что ты предлагаешь?

— Сам не знаю. Воины нужны мне прямо сейчас. Пусть даже необученные владению оружием демонов.

— Мы с Гриней можем бросить зов, ведуны всех родов услышат его и передадут старейшинам.

— Так сделайте это. Немедленно.

Улуша посмотрела на своего названого мужа так, словно тот был трехлетним ребенком, которому то и дело приходится разжевывать прописные истины:

— Сделай мы это сейчас, и на зов откликнуться очень немногие. Мало кто пойдет за человеком, что использует в битве неподобающее оружие.

— Значит, для этого должна быть веская причина.

— Да. Докажи, что только оружие демонов способно сиртям победу принесть. Только оно — и ничего больше. Иначе смерть.

— Хорошо, я понял, — Степан надолго задумался, раз за разом прокручивая в голове слова Улуши. Девушка права, права по всем статьям. Точнее — почти по всем. Ошибалась она лишь в одном: побед должно быть не просто много. Они обязаны быть неординарными. Такими, которых невозможно достичь лишь при помощи серпака и лука. Он задал самому себе вопрос: кто или что именно в настоящий момент досаждает сиртям пуще всего? И тотчас же сам ответил на него: дирижабли. Эти пресловутые огненные птицы, непрестанно рыскающие по небу в поисках легкой добычи. Допотопное оружие дикарей против них бессильно. Вот он, искомый ответ, на блюдце с голубой каемочкой. Да и выхода иного в общем-то особо и нет. Пройдет месяц, может быть два. Ладно — пускай полгода. Дирижаблей у Империи видимо-невидимо. За это время они уничтожат процентов восемьдесят поселений на прилегающей к ним территории. Линия фронта либо вовсе перестанет существовать в том виде, в каком мы ее знаем, либо передвинется вперед на многие километры. В любом случае, конец позиционной войны не за горами. Начинается бойня. Остатки сиртей будут теснить все дальше и дальше до тех пор, пока отступать станет некуда.

Теперь Степан знал, что именно следует сделать для того, чтобы предотвратить неминуемую гибель исконных жителей континента. Он уничтожит дирижабли. Все, до единого. И пусть в его распоряжении всего лишь восемьдесят воинов — на первых порах этого вполне хватит.

— Пойдем домой, — Степан провел рукой по спутанным ветром волосам девушки и встретился с парой внимательных желтых глаз.

— Ты уже все решил, — она не спрашивала, просто констатировала факт.

— Да.

— Значит, нам и правда пора.

Бросив последние взгляды на зияющую у их ног пропасть, они неспешно поднялись и пошли навстречу своей судьбе. Во имя Володаря, во имя того, во что они свято верили.

ГЛАВА 13

На тридцать шестой день пребывания Степана вместе со своим воинством в тренировочном лагере, войска Советской Империи Рейха перешли в полномасштабное наступление по всем фронтам. Новость эту неутешительную принесла Улуша: бледная, осунувшаяся, она вошла в их шалаш, оккупировала травяную подстилку и больше не выходила оттуда, постоянно находясь в состоянии какого-то сомнамбулического то ли полусна, то ли транса, во время которого она держала связь с многочисленными ведунами из разных стойбищ.

Новости лились теперь непрерывным потоком, девушка едва успевала озвучивать их сидящему перед ней на корточках Степану, то и дело покачивающему головой с чувством глубокого изумления. Потрясен он был не сколько содержанием самих новостей (для него происходящие события являлись, по сути, явлением вполне ожидаемым и закономерным), сколько их обилием. Этим нескончаемым потоком данных, скрупулезно и точно описывающих оперативную обстановку на всем континенте.

Сама же обстановка радовала мало: на западном, на северо-западном участке фронта регулярные войска Империи практически не встречали серьезного сопротивления — там основные силы сиртей были давно подавлены благодаря согласованным действиям военно-воздушных сил Люфтваффе и дислоцирующимся на данных участках фронта пехотным дивизиям. В живых удалось остаться лишь немногим: около полутора десятков небольших отрядов, по численности зачастую уступающие отряду Степана, скрылись в лесах, оказавшись на данный момент далеко за линией фронта. Действовали они разрозненно и с переменным успехом, говорить о сколько-нибудь значительном вкладе с их стороны, способном изменить общий ход военных действий было бы по меньшей мере некорректно.

Гораздо лучше обстояло дело на северных и восточных отдельных участках фронта. Картина там наблюдалась довольно занимательная: если на западном и северо-западном направлении линия фронта была прямая как стрела и равномерно продвигалась вперед с неутомимостью бульдозера, то здесь она изгибалась такими загогулинами, такими прихотливыми зигзагами, умудряясь при этом менять свои контуры едва ли не ежечасно, что временами обеим противоборствующим сторонам даже неясно было: где свои, где чужие. Получалась адская мешанина, этакий лиходейский винегрет из вооруженных до зубов имперцев и схватившихся с ними в рукопашной сиртей с обезумевшими глазами. Впрочем, рано или поздно, господство Империи в воздухе и здесь сыграет свою решающую роль.

Благодаря стараниям Улуши интерактивная карта в голове у Степана обрастала все новыми и новыми подробностями. Так он узнал, что Империя объединила действующие до этого самостоятельно партизанские отряды и зондеркоманды Вермахта с регулярной армией, решив тем самым в какой-то степени вопрос с катастрофической нехваткой живой силы. Мало того: судя по всему была проведена еще и всеобщая мобилизация гражданских. По мыслепередачам ведунов — очевидцев сражений, становилось ясно, что мобилизация затронула даже детей, начиная с четырнадцати лет, причем как парней, так и девушек.

С одной стороны такие известия не могли не радовать: что зондеркоманды, что партизанские отряды доставляли сиртям немало хлопот, словно призраки, выныривая из таких мест, откуда их попросту никто не ждал. Теперь, благодаря такому вот переформированию, с этой практикой было покончено.

Сам Володарь — и тот не остался в стороне. Планета словно взбесилась: буревеи следовали один за другим, причем направлены они были строго на юг, вглубь территории, контролируемой Империей, делая снабжение наступающих армий весьма и весьма затруднительным.

Следует заметить, что от случившейся непогоды страдали не только желудки солдат государства-агрессора, несладко приходилось так же и большинству аэродромов. Несмотря на то, что расположены они были в защищенных от ветра долинах, их то и дело заносило песком, сводило количество боевых вылетов на ноль. Вообще, создавалось стойкое впечатление, что Володарь своими действиями попросту затягивал время, давая сиртям возможность собрать силы, а ему, Степану, выполнить задуманное — лишить зарвавшегося врага его основного преимущества — воздушного флота, пресловутого «Люфтваффе».

Устав сидеть на корточках, Степан поднялся наконец с пола и вышел, старательно отводя взгляд от мечущейся в полубреду белоголовой ведуньи. Вдохнул полной грудью сладковатый, пахнущий пряностями воздух. Отчаянно захотелось закурить. Этой привычки он лишил себя давно, но надо же, вот незадача, именно сейчас вдруг пожалел об этом. Голова гудела. Гудела словно колокол от обилия полученной информации. Как быть — вот в чем вопрос. Фронт — вот он, совсем близко теперь, можно рукой подать. Бойцы его тоже вполне готовы: освоили все, включая метание гранат, стрельбу из «Вальтера», «АК-47». Под конец Степан заставил всех без исключения побывать под огнем его автомата, прикрываясь таким хлипким на первый взгляд сооружением — неказистым щитом. Делалось это специально для того, чтобы воины поверили: именно он, этот кусок клееной деревяшки, и есть их главная защита и опора.

Прорываться сквозь линию фронта так, как он задумывал раньше, казалось ему теперь делом весьма муторным. Какое там! Ведь это уже не та черта с бесконечным хитросплетением траншей и немногочисленными защитниками в них. Это волна, это людская армада, движимая вперед жаждой крови, испарениями шнапса и предвкушением быстрой победы. Рискнуть пройти сквозь такую — значит принять за данность неизбежные человеческие жертвы со стороны его и так небольшого отряда. Сколько их будет — не предугадать никаким боком. Очень уж велико количество непредвиденных, не просчитываемых факторов которые, сплетаясь воедино в картину существующей реальности, создают слишком много «если».

Степан вздрогнул, когда чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Коржич.

— Знаешь уже?

— Знаю.

— А я вот хотел тебя с Гриней свести. Там он, — неопределенно махнув головой в сторону стрельбища, староста цепким взглядом приклеился к Степану. — Лагерь весь колобродит, поганец. И Варвара твоя с ним заодно.

— Что говорят-то?

— То и говорят. Силу за собой почуяли. Крови жаждут. Выступать, говорят, надо. Да чтоб прямо сейчас, сию минуту.

— И это все?

— А что, мало? Успокоил бы ты свою бабу, Степан, а то неровен час и она таких дел наворотит, даже Володарю на небесах — и то крепко икнется. Сам-то как поступить думаешь? — неожиданно перевел он тему.

— Пока никак. Ждать надо.

— Вот, и я о том же. В лес то они точно не сунутся, обминут по краю.

Со старостой Степан был сейчас абсолютно солидарен, потому и головой кивнул в знак согласия. Не полезет Империя в эти дебри, даже их сил не хватит для полноценного прочесывания всего лесного массива. Да и вообще — не в этом суть. Время сейчас против них работает — вот что главное. Не будет блицкрига, не будет быстрой победы — и все, adios amigos, сирти успеют сгруппироваться.

Продолжению сего разговора помешала Варвара. Подошла, посмотрела на Коржича с легким намеком: мол, пора тебе, друг мой ситный, и честь знать. Оставшись же со Степаном наедине, устроила ему такой допрос с пристрастием, что любой следователь по особо тяжким позавидует. Впрочем, Степан ей в рот не заглядывал: оборону держал твердо, раз за разом терпеливо поясняя, почему решил поступить именно так, а не этак.

Вскоре стала ясна и причина ее не совсем адекватного поведения: беспокоилась травница. Беспокоилась о судьбе родного стойбища, оставшегося по милости Степана без ведуньи, способной предупредить народ о надвигающейся опасности.

— Что, староста Сергий никак из головы не выходит?

— Ой, да иди ты! — в глазах Варвары стояли слезы. — Ты хоть понимаешь, что с ними сделают? Гриня еще час назад сказал, что демоны с той стороны уже к Верляни подошли, переправу наводят.

— Я знаю, что сказал Гриня. Ты пойми: если Сергий сейчас не свернул стойбище и не увел род на север, мы уже ничем не в состоянии будем помочь. Пока доберемся — все давным-давно уже закончится. Да и доберемся ли — тоже под большим вопросом.

Длились бы их препирательства бесконечно, да к счастью из шалаша вновь послышались громкие выкрики ведуньи, перемежающиеся с монотонным, невыразительным бормотанием.

— Иди, сделай что-нибудь. Новостей и так на сегодня предостаточно.

Варвара не противилась — молча нырнула за полог, одарив напоследок Степана ненавидящим взглядом. Вскоре она уже вовсю занималась делом, силясь вывести из транса свою лучшую подругу при помощи одной лишь ей известных трав да примочек. Вот и поговорили, что называется. Злясь на самого себя непонятно с какой радости, Степан резко крутнулся на месте и поспешил на поиски канувшего в неизвестности Коржича. Забот невпроворот: десятников собрать, проработать с ними план предстоящей операции, боезапас выдать каждому из воинов с расчетом минимум на семь дней. Что останется — спрятать в надежном месте. Было у него на примете одно такое: небольшая, но вполне приемлемая для текущих нужд берлога, покинутая тамошним обитателем вследствие неподобающе близкого соседства с человеческим жильем. О продовольствии заботиться не придется — за время пребывания в лагере сирти мяса сушеного заготовили впрок. Вода, опять же, не проблема. Все бы ничего, да только не дает покоя этот взгляд Варвары, заставляет чувствовать себя дерьмом, полнейшим ничтожеством, руки об которого марать — и то грех.

Так Степан и мотался до вечера туда-сюда до тех пор, пока не решил все насущные проблемы. К счастью, Варвара с Улушей уже спали. Он улегся на свое место, с облегчением ощутил, как расслабляются усталые за день мышцы. Правильно ли он поступает, отказавшись, сломя голову, нестись туда, где его людей ожидает верная гибель? Да, вне всяких сомнений. Это неоспоримый, железобетонный факт. Непонятно только почему тогда сейчас перед его глазами стоит лицо соседского паренька, Лекича, а внутри зреет какое-то гадостное, нездоровое предчувствие.

Ждать, пока лавина наступающих войск окажется далеко за их спинами пришлось не три, а четыре дня. Выдвинулись сразу, едва долгожданная новость синхронно прозвучала из уст ведунов.

Был яркий солнечный день. Даже ветер, дувший непрерывно все это время в сторону Империи, и тот стих то ли давая путникам передышку, то ли Животворящий сам умаялся, а может быть просто отвлекся на какие-то иные, более насущные проблемы. И Степан, и его воинство, шли как на парад, в праздничном расположении духа. Каждый понимал: дни бесконечной муштры, дни тягостного ожидания наконец закончились, впереди их ждет дело.

В полдень вышли к юго-западной оконечности леса. Бегло осмотрев местность в бинокль, Степан повел свой отряд через примыкающую к лесу степь. Теперь строго на юг, ибо именно там, если верить карте, располагался один из самых основных аэродромов противника.

Черта — бывшая линия фронта, встретила их молчанием. Траншеи были пусты. Покинутые своими хозяевами, они не внушали сейчас ни должного уважения, ни трепета. Сирти осматривались по сторонам с интересом, Степана же данное зрелище не волновало вовсе — он знай себе перебирал в уме детали предстоящей операции, да по сторонам бдительно поглядывал, недоумевая, почему бы имперцам не приставить сюда хоть плохонькую, но охрану.

Подъездная дорога тоже была пуста. По ней-то они и пошли не таясь — вела она в нужную сторону как по заказу, змеей петляя среди запыленных после продолжительного буревея холмов. Шли они сейчас в полнейшей тишине, даже птицы — и те словно вымерли, лишь редкий стрекот цикад да щенячье повизгивание какой-то неведомой твари, доносящееся с противоположной части дальнего холма, нарушали устоявшееся безмолвие.

Первым опасность, как ни странно, заметил Гриня. Повинуясь его предостерегающему окрику сирти остановились, а Степан вновь поднес к глазам бинокль. Нет, не оплошал молодой ведун. Действительно, вдалеке виднелась туча пыли. На дороге определенно было какое-то движение, причем, судя по величине шлейфа, шла целая колонна.

— Всем залечь и рассредоточиться. Приготовить щиты, — Степан отдавал команды совершенно спокойно. Никакого волнения, ни малейшей доли адреналина в крови. Лишь уверенность. Незыблемая, как ближайший холм до которого, кстати, рукой подать. — Варвара, Мазура возьми. Кто там у нас еще неплохо стреляет? Десяток отбери, короче, и давайте, дуйте за правый холм. Отстреляетесь по последним фургонам. Остальные за мной.

Пригнувшись, он метнулся назад, стараясь поднимать ногами как можно меньше пыли. Конечной его целью была приткнувшаяся впритык к дороге чахлая рощица: какое-никакое, а все-таки укрытие. Подбежал, устроился за изогнутым стволом какой-то местной пихты, сдернул со спины щит. Завертел головой, пытаясь определить, куда подевалась Улуша. Только что бежала рядом с ним и вот на тебе, как сквозь землю провалилась. А нет — вот она, сразу за Загуней стоит. Щит в землю уперла для надежности, глаза устремлены вперед, губы тонкой ниточкой сжаты, в правой руке — «Вальтер». Не видно вот только Степану со своего места, додумалась ли она снять его с предохранителя. Достал свой, перевел пальцем флажок в верхнее положение до упора. Хорошая машинка, этот «Вальтер П-38». Хорошая — и надежная. Один вот только недостаток имеет, вполне существенный между прочим: флажок предохранителя на левой стороне расположен, большим пальцем его поднимать крайне неудобно, особенно в горячке боя. А не поднимешь до упора — и в самый ответственный момент спадет он, намертво заблокирует оружие.

Выглянул из-за щита. Колонна совсем близко, фургоны явно груженые, едва ползут. Причем, судя по внешнему виду, потрепало их где-то здорово, местами вон даже брезент сорван. Сколько их? Да так сразу и не скажешь. Ладно, считать потом будем. И содержимым следует всерьез озаботиться. Степану в такой степени осточертела вынужденная мясная диета в последнее время, что за котелок пшенной каши он готов был жизнь отдать, а то и две. Желательно чужие. Что уж говорить про хлеб…

Сглотнул набежавшую ручьем слюну, мысленно ругая себя последними словами. Ей богу, словно хищник на охоте, — притаился, облизываясь, в ожидании дичи. Желая хоть как-то отвлечься, принялся высчитывать расстояние до цели в метрах. Нет, не помогает хваленая арифметика. Слюна течет пуще прежнего, теперь уже от осознания того, что даже если и патроны везут, у возниц наверняка сухпай в вещмешках припрятан.

Каким-то непонятным образом он умудрился упустить момент, когда передний фургон поравнялся с рощей. Чертыхаясь, бросил под ноги «Вальтер», сдернул с пояса гранату и, нажав на кнопку активации, запустил ее вослед уходящему фургону. Наземь падал уже с мстительной улыбкой, наверняка зная, что попал, попал знатно. Задний полог у фургона оказался открытым, и вез он не что иное как живой груз — то ли охранение на случай таких вот непредвиденных ситуаций, то ли пополнение для фронта.

Рвануло так, что, кажется, сама земля вздыбилась. Поднял голову, ощущая как сквозь звон в ушах пробивается трескотня «Вальтеров». Все правильно. Ребята у него теперь вышколенные, натасканные. Разрыв гранаты восприняли как сигнал к действию. Перевел взгляд чуть правее и замер на миг, оценивая масштабы вызванных гранатой разрушений. Фургона как такового не было: от него остался лишь испещренный осколками остов с разбросанными вокруг кусками окровавленной плоти вперемешку с обрывками брезента. В зону поражения попал так же и второй фургон. Этому повезло больше — посекло коней, возницу, посекло какую-то часть живого груза, сам фургон развернуло боком к подлеску. Остальная колонна вынуждена была остановиться. Предусмотрительные сирти в первую очередь расправлялись с конями, лишая противника возможности к бегству.

Подхватил с земли «Вальтер», выпустил обойму по выпрыгивающей из поврежденного фургона солдатне. Новую обойму отстрелял туда же, упал по привычке, когда у самой головы чиркнула пуля, затем вспомнил-таки о том, что у него есть щит. Далее прикрывался уже им.

Что-то было неладно, неправильно. Какая-то часть сознания отчаянно сигнализировала ему об этом. Через определенный промежуток времени Степан понял, наконец, что именно его обеспокоило: огонь со стороны имперцев не ослабевал. Даже наоборот — с каждой новой минутой становился все сильнее, превращаясь в самый настоящий свинцовый ливень.

Сдернул с пояса сразу две гранаты, запустил их по очереди туда, откуда, как ему казалось, огонь велся наиболее плотно. Что за диво, черт возьми? Сколько фургонов-то? Он быстро обернулся, проверяя цела ли ведунья. Обернулся — и вовремя. Девушка явно нуждалась в помощи, щит она удерживала уже с большим трудом, принимая на него все новые очереди пуль. Поспешил к ней. По-рачьи, задом. Перекрыл линию огня неизвестным стрелкам, давая возможность Улуше перевести дух.

— Степан, их много, их очень много!

— Много это сколько? — спросил он с опозданием вспоминая, что система исчисления у сиртей оставляет желать лучшего.

— Много раз по десять!

— Сколько раз по десять?

— Один раз по десять, два раза по десять, три раза по десять… — на четвертом десятке сиртя запнулась, затем, после недолгой заминки, принялась считать вновь: — Один раз по десять, да раза по десять, три раза по десять…

Как это понимать? Заново пересчитывает что ли?

— Прекрати, хватит! Скажи мне одно: во скольких фургонах были люди?

— Во всех. Люди были во всех фургонах.

— Сколько всего фургонов? — даже сейчас Степана не переставал удивлять ее дар. Каким образом, с помощью какой магии, ведунья может видеть общую картину боя даже не глядя в ту сторону? Или просто чует живые души? Мистика какая-то, недосягаемая для его испорченного цивилизацией разума.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…Один десяток и еще шесть. — Вынесла она наконец свой вердикт.

Шестнадцать значит. Ну пускай в каждом человек по двадцать сидело, врядли больше. Это что у нас получается, триста двадцать человек что ли? Хреновая арифметика: триста двадцать против восьмидесяти. Вот почему картина боя получается весьма и весьма удручающая — попрятались за фургоны, сволочи, залегли и поливают себе огнем рощу. Варвару с ее десятком, если он цел конечно, наверняка прижали здорово, обойти их с тыла, взять в клещи дело времени.

— За мной все! Никого не оставлять! — заорал и первым рванулся вперед, наверняка зная, что приказ его будет передан по цепочке со скоростью молнии. До линии фургонов бы только добраться, обойти сбоку гребаную колонну, а там хоть трава не расти. Экипировка его отряда целиком и полностью на скоротечный ближний бой рассчитана, но уж никак не на продолжительные пострелушки с превосходящими вчетверо силами противника.

Пока бежал, принял на щит еще одну очередь из «АК-47». От неожиданности едва не упал: отдача почувствовалась весьма ощутимо. У правого борта фургона притормозил, встретился взглядом с умоляющими глазами умирающей лошади. Только сейчас понял, что стоит на ее вывернутых наизнанку внутренностях — вот почему ногам так тепло. На спуск нажал не раздумывая и тотчас же пожалел об этом. Патронов осталось в обойме всего четыре.

Присел, осторожно выглянул из-за колеса фургона: трупы одни. А вот дальше, метрах в двадцати-двадцати пяти, народа видимо-невидимо. Оборону держат серьезно и главный среди них похоже вон тот, в офицерской фуражке. Выпустил в него три пули кряду, четвертая досталась неосторожно приподнявшейся на локте девчушке лет семнадцати.

Подоспели остальные, рванули вперед неудержимой волной, принимая на щиты все новые порции свинцовых «примочек». Быстро сменив обойму, Степан поспешил вслед за ними.

Нет, не выдержали имперцы их натиска. Отстреливались скорее панически, нежели с толком. «Вальтеры» сиртей вкупе с непробиваемыми щитами в ближнем бою творили настоящие чудеса. Еще мгновение — и его маленький отряд смешался с обезумевшей от ужаса толпой, этой безликой человеческой массой, в большинстве своем состоящей из подростков да древних старцев далеко непризывного возраста. Вот она, расплата за алчность, расплата за кусок, который кое-кто не в состоянии проглотить.

Когда все закончилось, в живых осталась лишь горстка детей, побросавших оружие. С превеликим трудом Степан заставил своих разгоряченных схваткой воинов не вершить над ними расправу, отпустил на все четыре стороны и сейчас смотрел, как они уходят: кто горделиво расправив плечи, кто, наоборот, начисто подавленный, кто просто в шоке. Одна из девушек была ранена в бок, но, казалось, совершенно не замечала этого. Брела вместе со всеми, медленно переставляя ноги, оставляя за собой отчетливо различимый кровавый след на растрескавшейся от зноя земле.

Подошла Варвара. Стала рядом с ним, провожая взглядом эту унылую процессию.

— Твоих сколько полегло?

— Все целы. Мазуру два пальца на ноге оторвало, — говорила нехотя, словно каждое слово выговорить стоило ей неимоверных усилий.

— Десяток, которым командовала, отныне своим можешь считать.

Новость, похоже, отнюдь травницу не обрадовала. Тем не менее, она утвердительно кивнула, все еще не отводя взгляда от дороги. Они оба знали, что именно так и должно быть, иначе никак. Восьмерых человек потерял Степан за этот бой, включая десятника Юрича, и кому, как не Варваре, заменить этого смешливого и бесшабашного воина из рода Кдатры?

Оставив Варвару в гордом одиночестве, Степан поспешил туда, где уже вовсю кипела работа. Трофеев было более чем достаточно. Из оружия — новехонькие «АК-47», один «Вальтер П-38», надо полагать того самого мужика в фуражке, в которого Степан самолично всадил три пули. Неожиданно свалившееся на голову богатство, после непродолжительных дебатов с десятниками, решил с собой все-таки не брать: воины и так перегружены громоздкими щитами, боекомплектом. Да и устали все очень. А сколько им придется еще километров отмахать — один лишь Володарь, пожалуй, ведает. Потому и устроили тайник здесь же, неподалеку. Попросту вырыли яму да набросали в нее трофеи, приняв за ориентир вершину холма.

Как он и ожидал, в вещмешках побежденных обнаружился и сухпай в виде прямоугольных галетных брикетов, и «тушняк» в банках с цветастыми этикетками, и даже краюхи хлеба относительно недавней выпечки с хрустящими, хорошо прожаренными корками, — те правда были найдены несколько в ином месте. Один из уцелевших фургонов оказался наполовину забит мешками с провизией: макароны быстрого приготовления в дозированных упаковках, соль, сахар, гречневая крупа, пшенная, овсяные хлопья, восемь местных разновидностей круп, в названиях которых он до сих пор путался, перец черный молотый, бульонные кубики.… Самым же значимым трофеем по праву можно было считать мешок с растворимым кофе. Именно ему Степан отдал предпочтение в первую очередь. Ему, и бульонным кубикам. Кофе он просто обожал, бульонные же кубики выбрал просто за калорийность и сравнительно небольшой занимаемый ими объем. Соль тоже оказалась достаточно полезным приобретением, поскольку запасы ее в лагере иссякли еще около полутора недель назад.

Степан успокоился лишь тогда, когда набил свой мешок под завязку. Не отставали от него и сирти — брали они правда, в основном, только соль да крупы. Улуша тоже суетилась чуть поодаль. Сейчас, когда у него появилось свободное время, он с удовольствием следил за ее действиями. Вот девушка подхватила с пола фургона банку тушенки и замерла в задумчивости, не зная с какой стороны подобраться к заветной добыче и добыча ли это вообще. Понюхала, на зуб попробовала. Завидев, что Степан пристально на нее смотрит почему-то покраснела, а банку с тушенкой бросила на пол, сделав вид, что она нисколечко ее не интересует.

— Открыть?

— Открыть. А что там?

— Узнаешь скоро.

В одно мгновение расправившись с жалобно скрипнувшей крышкой, Степан протянул девушке банку и теперь с улыбкой смотрел, как она ест.

— Вкуусно! Давай возьмем много!

— Много не получится. Бери, сколько унести сможешь.

— А я сейчас Варвару позову, она еще больше унести сможет!

Ну вот, заелась ведунья по самые уши. С детской непосредственностью руками в банке с тушенкой ковыряется, отчего Степану почему-то смешно и грустно одновременно. И вообще идти никуда не хочется. Трупы кругом, кровь, кишки по округе разбросаны, вперемешку с кусками иссеченной осколками человеческой плоти, в воздухе запах какой-то сладковатый специфический стоит, даже во рту привкусом отдает, а Степану хоть бы что. Хорошо Степану. Он как дома.

Под конец руки Улуши сполоснули водой из фляги, снятой тут же, с пояса уснувшего вечным сном имперского повара, с оловянными, ничего не выражающими глазами и дырявой окровавленной гимнастеркой.

Их уже давно ждали. Благодаря стараниям Коржича, отряд был построен в колонну, воины нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ожидая, когда же Степан соизволит отдать приказ выступать. Соизволил. Повинуясь его короткому кивку, колонна сдвинулась с места и вновь поползла по запыленной дороге, на которой совсем недавно произошла эта внезапная и жаркая стычка. К вечеру она привела их к подлеску довольно внушительного лесного массива, который, если верить карте, тянулся до самого аэродрома. Теперь с дорогой им уже не по пути, здесь она круто сворачивает к востоку. Степану же надо вести свой отряд строго на юг. Впрочем, это даже на руку. Дорога в его понимании в первую очередь олицетворяет опасность встречи с врагом и уже потом — удобство передвижения. Дернул же его черт с самого начала пойти по ней! И вот на тебе, восемь трупов включая десятника. А десятники, между прочим, на деревьях не растут. Не каждому, ох не каждому дано командовать! Степан чувствовал это на собственной шкуре — груз ответственности за жизни членов его отряда давил на психику, сковывал разум, зачастую мешая принимать быстрые и, самое главное, правильные решения.

* * *

— Слышь, староста, — Осип с Загуней подошли к их костру в тот момент, когда Степан уже собирался отойти ко сну. — Новости последние слыхал?

— Что за новости?

— На севере войско собирается. Клекрий за главного у них, глава рода Ясенева.

— Большой род?

— Еще какой! — Загуня втиснулся между Осипом и Степаном, протянул руки к костру словно греясь, хотя воздух пока даже и не думал остывать от дневного жара. — Род Ясенева всем родам род. И воины у них справные, издавна искусством своим славятся, и много их так, что и не перечесть.

— А девки, девки какие у них! Скажи, Загуня!

Осип настолько смачно причмокнул губами, что прикорнувшая было Варвара вздрогнула, открыла глаза и, узрев воочию нарушителей спокойствия, рявкнула так грозно, что они все на какое-то время замолкли. Разговор возобновился лишь тогда, когда вновь послышалось ее равномерное свистящее дыхание.

— У Клекрия под началом скоро север весь будет. Рода присягают ему один за другим. Каждый день по пять — шесть родов. Вот и посчитай, какое у него теперь войско. А мы тут чем занимаемся? Носимся как пиклуши по полю туда-сюда да все без толку!

— Погоди, не части, — Степана излияния Загуни задели-таки за живое. — Осип, ты тоже так думаешь?

— Нет. Видит Володарь, время свое мы с толком проводим. Воюем так, что дай Бог каждому. Сколько сегодня демонов было? А нас сколько? То-то же. Нет, Загуня, мудришь ты что-то. Дело свое мы делаем правильно.

— Да поймите вы! Там дело настоящее, большое. Такая силища и мокрого места от вражин не оставит, до самого океана дойдет и обратно вернется. Да что там…

— Помолчи, — заметив, что Улуша беспокойно заерзала на своем месте, Степан заботливо укрыл ее обносками, в которые превратилась его рубаха. О самом себе подумалось с осуждением: дурак, как есть дурак. Что ему помешало сегодня одежонкой разжиться? Трупам-то она без надобности. Ничего, в следующий раз он исправит эту оплошность. Долой брезгливость, долой дурацкое чувство такта. Все долой, что мешает ему облачиться в нормальную человеческую одежду.

— Загуня, давай так. Дело свое мы сделаем: расправимся с аэродромами. А дальше я и сам собирался примкнуть к кому-то наподобие Клекрия. Командовать отрядом для меня — головная боль. Да и не создан я для этого. Десятком — самое то. А еще лучше — как ты хочу. Чтоб взятки с меня были гладки, а языком чесать мог, сколько вздумается.

— Обиделся?

— Устал просто.

— Про аэродромы ты прав, — Осип пришел к нему на выручку. — Огненные птицы — вот кто легко сможет остановить Клекрия, оружие сиртей против них бессильно. Верно я говорю?

— Верно. Обнаружить, где Клекрий прячет свое войско — вопрос времени. Рано или поздно это обязательно произойдет. Огненные птицы легко смогут уничтожить его с воздуха, невзирая ни на количество воинов, ни на их бойцовские качества. Иначе говоря: обречен твой Клекрий, если мы ему не поможем.

— Ладно уж, не серчай. Пойдем мы, пожалуй. Наговорили тебе тут лишнего…

— Идите уже, — Степан проводил глазами и укоризненно качающего головой Осипа, до крайности недовольного выпадами своего дружка, и самого Загуню, которого их полуссора-полуделовой разговор казалось вовсе не тронули. Уходил как всегда с улыбкой во весь рот да шальными глазами школьника-переростка, которому не терпится вытворить какую-нибудь очередную пакость. Вот ведь человек! Именно про таких в народе и говорят: шило в заднице. Причем в данном, конкретном случае, смело можно утверждать, что шило в заднице у Загуни наверняка не одно: три штуки как минимум.

По примеру Загуни посидел какое-то время у костра, грея над ним руки. Мыслей никаких не было, голова пуста, как барабан, по которому самое время колотить палкой. Так и заснул: в опасной близости от костра, сложив босые ноги на живот усердно похрапывающей Варвары.

ГЛАВА 14

Если сравнить первый увиденный Степаном аэродром, с которого они с Улушей угнали «Барона фон Рихтгофена» с тем, который находился сейчас перед его глазами, то первый позорно проигрывал с разгромным счетом в пять ноль. Откуда такие сногсшибательные цифры? Все просто: именно в пять раз по скромным прикидкам Степана данный аэродром был больше предыдущего.

В пять раз…. Долина, принявшая его в свое лоно, выглядела настолько сюрреалистично, что мороз по коже пробирал. Муравейник, человеческий муравейник. Бесконечные ряды ангаров по всем четырем сторонам, причальные мачты, которым нет числа, вокруг мачт деловито снуют заправщики с транспортными фургонами. Ни деревца, ни куста, ни метра голой земли — все затянуто гладкой, как стекло, матово поблескивающей скорлупой. Многоголосый гул, скрежет, откуда-то слышатся удары молота о наковальню, в этот гам с назойливой периодичностью вплетаются паровозные гудки, треск лопастей двигателей взлетающих и заходящих на посадку дирижаблей, вой сирен.

Степан поднял бинокль выше и невольно залюбовался открывшимся перед ним величественным зрелищем. Воздушные боевые машины Империи были воистину великолепны. Их гигантские сигарообразные силуэты поражали плавностью линий, создавая ощущение какой-то стремительности, целостной художественной завершенности. Гипнотизировали, притягивали, лишали способности мыслить здраво, требовали забыть ради чего он здесь, кто он, одновременно с этим подавляя волю, заставляя чувствовать себя жалким, никчемным муравьем, ничтожеством в окружении сказочных небесных гигантов.

— Дай мне! — Коржич силком выдернул бинокль из его ослабевших рук и замер, издав тихий возглас безмерного удивления.

Степан хмыкнул. Еще бы: староста в отличие от него видел подобное зрелище первый раз в своей жизни. Наверняка оно теперь запечатлеется в его памяти навсегда, в мельчайших подробностях. Исковеркает, изменит душу, сломает его внутренний стержень или наоборот — сделает сиртя сильнее.

— Степан, пора.

Только сейчас он заметил, что Улуша в который раз требовательно дергает его за рукав. Действительно, пора. Отряд давным-давно поделен на четыре равные части, с каждым из воинов проведен отдельный инструктаж с тщательным пояснением, что именно, кому и в какой промежуток времени следует делать.

— Начинаем. — теперь уже Степан отобрал у Коржича бинокль и, подождав некоторое время, пока староста придет в себя, повел свою часть отряда на заранее выбранную позицию.

Охрана у этого аэродрома, как ни странно, была. Немногочисленная, человек полтораста. Для территории такой величины — капля в море. Тем не менее, наличие ее следует непременно учитывать — получить шальную пулю при такой пустяковой операции по меньшей мере глупо.

Позиция Степана находилась совсем неподалеку от железнодорожных путей. Ее он выбрал сам, взвесив все «за» и «против». В первую очередь прельщали его непрестанно снующие по ним составы, груженые по большей части либо баками с водородом, либо напалмовыми бомбами. Еще один несомненный плюс — достаточно громкий шум, создаваемый при движении подобного состава. Паровозы Империи случай особый, нет в них ничего такого, что способно пленить его избалованное воображение. Шум, грохот, скрежет, чад, да не простой чад, а такой, что ни видно ни зги на добрую пару десятков метров. И пускай легкие раздирает давящий кашель, а глаза забиваются угольной крошкой — это ничего, это мы переживем. Нам бы подобраться поближе, дело свое сделать, а там, глядишь, может и ноги повезет унести, когда разверзнется в этой долине самый настоящий Ад, и сатана собственноручно примется с энтузиазмом собирать в свои закрома пропащие имперские души.

Обошел напоследок позиции своих воинов, придирчиво проверяя, все ли его нравоучения восприняты правильно. Побрюзжал немного на Осипа — просто так, скорее для самоуспокоения нежели по надобности. В порядке все вроде. Место выбрано правильно, вверенная ему часть отряда надежно укрыта за высоким земляным горбом, до края аэродрома расстояние около полутора километров. Вполне достаточное, по его мнению, для того, чтобы предохранять его людей от разлета осколков. Где заняли позиции остальные три четверти отряда, он со своего места видеть не мог, зато отчетливо представлял себе это. В последнее время Степан научился доверять сиртям во всем. Знал: любые приказы, любые указания, казавшиеся на первый взгляд абсолютно бредовыми, выполнены ими будут без малейших раздумий и лишних проволочек. Вот оно, одно из наиважнейших качеств истинного воина: не думай своей головой, выполняй в точности то, что приказывает тебе твое прямое начальство, ИБО ОНО ЗА ТЕБЯ УЖЕ ПОДУМАЛО.

Окончательно успокоенный, Степан начал, наконец, движение к своей основной позиции. Используя неровности почвы, буйные травы да изогнутые, искореженные стволы деревьев с листвой, покрытой толстым слоем угольной пыли в качестве прикрытия, он медленно, но верно, пробирался вперед — туда, где зазывно поблескивали рельсы железной дороги. Четыреста восемьдесят метров прополз без труда, далее же местность была более открытой. Оставшееся расстояние он преодолевал с удвоенной осторожностью, тщательно выверяя каждое свое движение. Весьма ощутимо помогало то, что путь свой он предварительно рассчитал заранее, проведя с биноклем всю вторую половину дня и часть утра.

Когда до цели оставалось порядка восемнадцати метров, Степан замер на месте, скукожился, втянул голову в плечи, стараясь казаться как можно меньше, словно это могло ему помочь. Далее пространство было совершенно открытым, имперцы не поленились даже траву выкосить. Чтож, осталось только дождаться очередного поезда. Ни обходчиков, ни патрулей не видно. Степан перевел взгляд влево — там начинался уже непосредственно сам аэродром. Все четыре железнодорожных колеи втягивались в него, минуя высоченные ангары по обеим сторонам. О том, что скрывалось в ангарах, оставалось только догадываться. Впрочем, наверняка там склады и ничего более. Надо же куда-то разгружать содержимое вагонов?

А вот и сам поезд. По третьей колее идет, зараза, а это значит, что придется преодолевать лишние метры по абсолютно открытой местности. Чуть помешкав, Степан вытащил из-за пазухи тот предмет, ради которого он, собственно говоря, и проделал весь этот нелегкий путь: связку из четырех гранат с самодельным запалом. Еще раз мысленно прикинул, на какое расстояние у него будет возможность отойти за девять минут, именно на такую задержку запал был рассчитан.

Состав же тем временем подошел совсем близко. Молясь, чтобы в товарных вагонах оказалось нечто умопомрачительно взрывоопасное, Степан сорвался с места и пулей понесся вперед. В считанные мгновения преодолел разделяющее его с паровозом расстояние и, нажав на кнопку активации, запустил свое устройство аккурат в головной вагон через верх. Крыши у вагона, естественно, не было, слышно было как связка гранат гулко ударилась обо что-то металлическое.

Ну вот и все, пора. Уносим ноги туда, откуда пришли, и делаем это быстро. Теперь уже никакая конспирация не нужна, ничего не нужно кроме скорости. Ежесекундно рискуя получить пулю, Степан по прямой несся к ожидающим его людям. Перевалился через бугор, выдохнул с невыразимым облегчением, когда встретился глазами с Улушей.

— Сейчас рванет, пригнись, — сказал и сам зарылся носом в землю, предварительно накрыв своим телом ведунью.

Девушка никак не отреагировала, лежала неподвижно, словно манекен, умудряясь при этом дышать так тихо, что грудь ее едва вздымалась.

Какое-то время ничего не происходило. Все также светило солнце, выводила свои замысловатые трели какая-то птица, да кружили вокруг назойливые мухи, стараясь доставить притихшим, вжавшимся в землю людям, как можно больше неприятностей. Затем внезапно вдруг стало тихо. И именно в этот момент, когда замерло все живое, прозвучал наконец долгожданный взрыв. Так, словно что-то лопнуло. Словно треск разорвавшейся материи. Или Степану просто показалось, что это было тихо?

Спину обдало горячим воздухом вперемешку с пылью — это взрывная волна пронеслась над их укрытием. Он поднял голову, протер рукавом слезящиеся глаза и слез, наконец, с Улуши. В голове звенело, из носа текла кровь. Из носа ли? Нет, кровь течет из ушей. Вот почему взрыв прозвучал только один, в самом начале. А ведь земля по-прежнему продолжает содрогаться, ходором ходит земля.

Поднялся выше, высунул голову над бугром. Ближайших ангаров, как таковых, не было, на их месте сплошная стена огня с клубами едкого черного дыма, запах от которого чувствуется даже здесь. А взрывы продолжаются, следуют один за другим, сплетаясь в адскую, хоть и неслышимую его уху, немыслимую какофонию. Словно невидимый дирижер руководит этой бесконечной чередой разрывов.

Степан поднял к глазам бинокль и замер на некоторое время, любуясь представшим перед ним зрелищем. На первый взгляд казалось, что горело само небо, но нет, это не огненные цветы распускаются — это взрываются дирижабли в воздухе, а их смертоносный груз, напалм, стекает к земле золотым дождем, для того чтобы выжечь на ней все живое.

Из созерцательного экстаза его вывела Варвара, тряся за плечи и крича что-то нечленораздельное ему в ухо. Улуша…. Ну конечно же!!! Она все так же продолжает лежать недвижимо, словно мертвая. Поспешили к ней вместе с Варварой, перевернули ведунью на спину и одновременно склонились над телом, стараясь уловить в нем признаки жизни.

— Жива! — Степан скорее понимает по губам, нежели слышит то, что говорит ему сейчас травница.

Жива…. В шоке просто, поскольку крепка, слишком крепка ее связь с Володарем, а боль земли — это ведь и его, Животворящего, боль. Успокоенный, Степан поручает ведунью заботам подруги, сам же, превозмогая адскую головную боль, вновь выползает на гребень бугра, снова изучает местность в бинокль. Да, сейчас смело можно констатировать: взрыв его самодельной мины нанес аэродрому весьма значительные повреждения. Значительные, но не критичные, если рассматривать картину в целом. По взлетно-посадочной полосе все еще продолжают сновать люди, откуда ни возьмись, появились многочисленные пожарные бригады. В некоторых местах им даже удается локализовать очаги возгораний, отчего взрывы теперь следуют не так часто, как хотелось бы. Сейчас самое время подтолкнуть процесс, помочь ему довершить начатое.

— Варвара!!! — Степан громко кричит и понимает вдруг с облегчением, что сквозь звон в ушах все-таки пробивается его голос. — С Улушей останься, я сам за твоими людьми пригляжу.

Повинуясь его знаку, сирти покинули насиженную позицию и поспешили за Степаном вперед, выставив перед собой щиты. Перешли через рельсы, обминули стороной место, на котором совсем недавно располагались складские ангары, — там до сих пор бесновалось пламя. На их отряд, казалось, совершенно не обращали внимания — имперцы были слишком заняты. Степан беспрепятственно вел своих людей по периметру аэродрома, планомерно расстреливая мало-мальски подходящие для этого цели с безопасного расстояния. Трескотня «Вальтеров» тонула во взрывах транспортных фургонов, попадавшиеся на их пути заправщики охотно расплескивали наземь свое содержимое, отчего по аэродрому начинали гулять самые настоящие огненные стены из горящего напалма. Доставалось и дирижаблям, пришвартованным к причальным мачтам, и ангарам. Пожарные команды, попадавшиеся на их пути, благополучно уходили в небытие. Несколько раз они сами едва не погибли от собственных проделок, когда цепная реакция вызвала непредвиденные последствия. Гриня получил серьезный ожог ступни, еще одиннадцать воинов ожоги средней тяжести. Степану же пока везло. Слух — и тот начал потихоньку восстанавливаться. Работой своих ребят он был доволен, также грело душу знание того, что на других участках аэродрома происходит в точности то же самое.

Через четыре часа Степан смело мог сказать, что дело, на которое они угробили почти целый день, наконец-то завершено. Долина выгорела практически дотла, уйти удалось лишь нескольким дирижаблям. Отличный результат с учетом того, какими мизерными силами была проведена данная операция.

К точке сбора часть отряда под командованием Степана добралась одной из последних. Улуша с Варварой тоже уже были на месте, причем, судя по здоровому румянцу на щеках девушки, ведунье стало значительно лучше.

— Новость знаешь уже?

— Какую? — Степан посмотрел на Варвару, внутренне удивляясь произошедшей с ней метаморфозе. Глаза травницы ожили, от былой угрюмости не осталось и следа.

— Сергий жив. Вовремя опасность учуял, свернул стойбище перед самым приходом демонов.

— Вот новость так новость! Значит, цел таки род Веперя?

— Цел, цел, — Улуша никак не могла нарадоваться за подругу. — У Клекрия они сейчас. Через два дня бабы с детьми дальше на север пойдут, а воины останутся.

— Сергий?

Варвара даже руками всплеснула:

— Знамо дело, с воинами будет. За ребятней найдется кому приглядеть. Ты скажи лучше, когда мы к Клекрию двинем?

— Как только так и сразу. С Огненными Птицами сначала разобраться надо.

Сбросив амуницию, Степан позволил себе наконец-то расслабиться. Уселся подле девушек, облокотился спиной о дерево, принял от Варвары подношение, состоящее из куска свежесрезанной востриной коры. Угощение, откровенно говоря, было так себе: влажная зеленоватая субстанция то и дело вязла на зубах и почему-то вызывала нешуточную жажду. Подсушить бы — тогда совсем другое дело.

Вновь вспомнилась Нюра, вновь вспомнился дом, гора свадебных подарков среди которых, несомненно, доминировала дорогущая цельнометаллическая ванна, подаренная одним из расщедрившихся гостей, — стариканом, имени которого он даже уже и не помнил. Лицо Нюры — и то представало перед ним слегка размытым. Странная штука — человеческая память.

— О чем ты думаешь? — Улуша подсела совсем близко, словно ненароком коснулась ладонью плеча.

— Обо всем и ни о чем конкретно. Скажи мне: каково это видеть то, чего не видят другие?

Она явно затруднялась с ответом. Неожиданно, вместо Улуши ответила Варвара:

— Как птица может рассказать, что она чувствует тому, кто не умеет летать?

Ну, все понятно! Кинули его мордой в грязь, что называется. Тем не менее, обиды не было. Слова Варвары — истинная правда. Степан и сам знал это. Мирской он от мозга до костей, приземленный. Все эти высокие материи — не для него. Ему подавай что-нибудь конкретное, этакое осязаемо-вещественное. Потому и согласно кивнул, и даже поддакнул вслух, с удивлением ловя при этом себя на мысли, что почему-то завидует Улуше, завидует черной завистью. Не травнице с ее зельями-примочками, а именно ведунье, ведунье с большой буквы, которой доступны такие вещи, что и помыслить порой даже страшно.

Сами того не заметив, они проболтали так до поздней ночи. Обо всем — и ни о чем, как правильно выразился Степан. Коснулись в своих разговорах и Животворящего. Что Степана, что Варвару — обоих интересовал вопрос: какие действия он предпримет в дальнейшем для того, чтобы помешать имперцам захватить исконные земли сиртей. К сожалению, Улуша так и не смогла внятно на него ответить. «Пути Володаря неисповедимы» — вот пожалуй и все, что они от нее добились.

За две последующие недели Степану с его отрядом удалось уничтожить еще четыре аэродрома. Последние два дались им с таким трудом и потерями, что на совете десятников, собранном специально по этому поводу, единогласно решено было прекратить эту пагубную тактику и двигаться на соединение с силами Клекрия.

Имперцы учились, учились довольно быстро. Аэродромы, склады, все мало-мальски значимые объекты охранялись теперь настолько серьезно, что с такими силами, которыми располагал Степан в настоящее время, о нападении на них нечего было и думать.

Сейчас в его отряде насчитывалось сорок семь человек — чуть меньше половины от первоначального количества воинов. И это включая одиннадцать раненых, семеро из которых были ранены настолько тяжело, что их приходилось транспортировать на носилках.

За время, проведенное ими в глубоком тылу врага, войска Советской Империи Рейха успели продвинуться довольно далеко вглубь континента по всем направлениям. Невзирая на катастрофическую нехватку живой силы, командование Империи упорно продолжало развивать наступление, с каждым новым днем линия фронта растягивалась вширь все сильнее, в ней то и дело стали проявляться бреши. Степан, слушая ежедневные сводки от Улуши с Гриней, лишь недоуменно покачивал головой. Ему слабо верилось, что имперцы не понимают всю опасность сложившейся ситуации. Континент велик, слишком велик. По-хорошему, для того чтобы захватить его, понадобятся усилия не одного поколения. Следовательно, те люди, которые сейчас находятся у власти, либо полные кретины, страдающие манией величия, либо уверены в себе сверх меры, что, по сути, является одним и тем же. А возможно, что существует какой-то неучтенный фактор, нечто такое, о чем Степан не имеет ни малейшего понятия, и отсутствие этой информации заставляет его неверно истолковывать происходящее.

Как бы то ни было, отряд Степана медленно, но верно двигался в нужном направлении. Открытые участки старательно обходили, даже если для этого приходилось делать немалый крюк. Отягощенные ранеными, они не могли позволить себе ввязаться в бой.

На девятый день пути вышли к устью реки, сразу за которой, если верить ведунам, находилась теперь линия фронта. Точнее — именно в этом месте ее как раз не было, здесь зияла небольшая брешь, сквозь которую можно было безнаказанно проскользнуть.

— Переходить через брод будем прямо сейчас. Идти какое-то время придется в ускоренном темпе. Все готовы? — глядя на изможденные лица воинов, Степан уже и сам не верил в то, что им удастся выполнить задуманное.

— Готовы, — Коржич, кряхтя, поднялся со своего места и, по-стариковски сутулясь, первым ступил в воду.

За ним потянулись и остальные. Брели в основном молча, лишь Варвара бубнила себе под нос нечто неразборчивое. Когда до противоположного берега осталось метров восемь, ноги Степана потеряли под собою опору, а сам он ушел с головой под воду. Пожалуй, именно это и спасло ему жизнь. Откуда-то справа деловито застучал пулемет, срезая передние ряды воинов, словно колосья пшеницы.

Одним из первых пули настигли Коржича. С недоуменным выражением на лице он медленно оседал на воду. Следом за ним упала Варвара, вот только заметить ранена она или нет Степан не успел. Рванулся к спасительному берегу вплавь, мощными гребками преодолел последние метры, разделяющие его с сушей и, не найдя лучшего укрытия, зарылся в прибрежном иле по самый подбородок. Одного быстрого взгляда назад хватило для того, чтобы понять, что дела их не так уж плохи. Сирти хорошо усвоили его науку. Выставив перед собой щиты, они не спеша продвигались к берегу, ведя при этом плотный огонь по засевшему в засаде противнику.

ГЛАВА 15

Хоронили Коржича торжественно, со всеми подобающими его сану почестями. Хоронили стоя. Его спокойное, умиротворенное лицо повернуто строго на юг навстречу наступающему врагу, правая рука твердо сжимает рукоять серпака. Карие глаза старосты не скрываются трусливо за веками, они широко открыты и выглядят настолько живыми, что Степана начинает колотить нервная дрожь. Чья-то рука осторожно касается его локтя. Улуша. Он рефлекторно обнимает девушку за талию, ощущает успокаивающее тепло, идущее от ее тела, и нервная дрожь вдруг проходит, сменяется целым водоворотом чувств.

— Ты ничего не мог сделать, — шепчет она едва слышно.

Степан мысленно соглашается с ней, но почему-то ему сейчас очень сильно хочется кричать. Расторопная память услужливо рисует ему картину недавних событий. Пулеметчика они взяли тогда живьем. Степан самолично резал его ножом на куски, и истошные вопли жертвы звучали в его ушах небесной музыкой. Долго умирал тогда пулеметчик, очень долго. Даже привыкшие ко всему сирти разошлись, не в силах выносить подобное зрелище. А Степан все резал, резал, резал…. С хирургической точностью отделял куски трепещущей плоти.

Он мотнул головой, отгоняя назойливое видение. Рассеянно огляделся вокруг, словно не осознавая до конца, что с ним, и где он находится. Лагерь. Ну да, они же добрались до лагеря. Воины Клекрия со своим предводителем во главе встретили их как героев.

— Степан.

Повинуясь знаку Улуши, он первым подошел к могиле Коржича, первым бросил в нее горсть земли. Затем, игнорируя косые взгляды окружающих, круто развернулся и покинул кладбище.

Совет был уже в самом разгаре, когда Степан нашел в себе силы вернуться. Ступил в шатер Клекрия, коротким кивком поприветствовал старейшин, нашел глазами Сергия и молча сел подле него на земляной пол, слегка отодвинув при этом тщедушного старца с длинным орлиным носом и пытливым взглядом блеклых серовато-стальных глаз. Завидев вошедшего, Клекрий прервал свое выступление на полуслове:

— Вот человек, о деяниях которого всенощно вещали наши ведуны. Теперь пусть он поведает нам каково его видение будущего, что следует сделать для того, чтобы отправить алчущих крови демонов обратно в чертоги Темного Властелина.

Теперь все взгляды были устремлены на Степана. Установилась такая тишина, что слышно было даже как ветер теребит полураскрытый полог шатра.

— Сколько у нас сил?

— Много. Шесть раз по десять и еще восемь родов собралось нынче здесь под мое начало.

— Когда собираетесь выступить?

— Завтра же. С первыми лучами солнца. Теперь, когда вы с нами, Огненные Птицы уже не страшны.

Степан от такого заявления даже в лице переменился. Внимательно посмотрел на Клекрия. Уж не шутит ли часом глава одного из самых прославленных родов сиртей? Но нет, лоснящееся от пота лицо его вполне серьезно, голубые глаза из-под кустистых бровей смотрят с легким прищуром, оценивая пришлого по каким-то своим, ведомым лишь ему одному критериям.

— Выступать сейчас — значит обречь себя на поражение. Мне нужны воины, готовые взять в свои руки оружие демонов, нужно время для того, чтобы обучить их.

— Сколько? Сколько надо времени? — голос у Клекрия сильный как, впрочем, и сам он. Человек-гора, человек-кремень. Косая сажень в плечах, даром, что ростом не вышел.

— Месяца полтора.

Ропот, поднявшийся после его слов, наглядно охарактеризовал Степану настоящее положение вещей. Сирти рвались в бой. Им не терпелось уничтожить агрессора, топчущего их земли с безалаберностью слона в посудной лавке. Не дожидаясь пока возмущенные возгласы стихнут, он извлек из кармана карту, знаками подозвал к себе Клекрия.

— Схроны с оружием здесь и вот здесь. Отрядить воинов за ним следует немедля. Чем раньше ты это сделаешь, тем больше у меня будет времени на подготовку воинов.

— Ишь ты! — глядя на карту Клекрий, глава рода Ясенева, не мог надивиться точности ее исполнения. — Знатный артефакт. За такой я бы, пожалуй, руку правую отдал, а то и сразу две. Не спрашиваю, где взял, негоже это для воина. Даже если ты душу свою за него Темному Властелину отдал — так это твой выбор. Собственный.

Разубеждать в обратном Степан никого не стал. Глядел лишь, посмеиваясь, как главы родов, вполне взрослые казалось бы дядьки, многим из которых давным-давно перевалило за семьдесят, тешатся словно дети малые, умиляются с этого жалкого клочка бумаги.

Совет затянулся до позднего вечера, причем Степан теперь больше слушал, чем говорил сам. Судили, рядили, взвешивали все «за» и «против», временами обращаясь к нему за советом. К его мнению прислушивались, его уважали, и это было чертовски приятно. Вдвойне же приятным стало принятие подавляющим большинством голосов его предложения. Кампанию решено было отложить. На месяц всего лишь правда, но и этого, по его прикидкам, должно было вполне хватить для того, чтобы сирти овладели азами ведения боя со стрелковым оружием. Да и нет худа без добра. За время, которое Степан планировал потратить на обучение личного состава, к Клекрию наверняка успеют присоединиться новые силы. Континент велик, слишком велик, сиртей на нем проживает великое множество и далеко не все они настолько глупы, чтобы продолжать вести борьбу с врагом в одиночку.

Покидали шатер Клекрия они бок о бок с Сергием. Староста и не пытался скрыть обуревавшие его чувства, видно было, что рад, рад встрече безмерно.

— Варвару видел уже?

— А то! Совсем зазналась. Виданное ли дело — десятком командует баба! Что, и взаправду так хороша в бою?

Ответить Степан не успел. Та, о ком они говорили, выступила вдруг из тени шатра, грозно выпятив вперед свои легендарные груди, от которых староста Сергий мало того, что вновь впал в привычный уже бессловесный ступор, так еще и вынужден был обессилено опереться на крепкое плечо Степана.

Следом за травницей выпорхнула из тени Улуша. Глаза ее смеялись.

— Кто у нас там такой любознательный? Уж не ты ли это, староста свет Сергий? Али глаза мои врут мне?

— Да нет, не врут глаза твои. Я это.

Ответ этот немудреный дался старосте с таким неимоверным трудом, что на лбу его аж испарина выступила.

— Ну так у меня и спрашивай: хороша ли я в бою?

— Хххороша ли ты в бою? — послушно повторил он за ней онемевшими от волнения губами.

— Хороша. А в постели хороша ли я?

Степан с Улушей переглянулись и молча, не сговариваясь, поспешили прочь, решив не мешать двум влюбленным то ли выяснять отношения, то ли играть в свои престранные ролевые игры.

Лагерь, по которому они сейчас брели, вечером просто преобразился. Повсюду горели костры, превращая высушенную зноем степь в некое подобие звездного неба. Со стороны костров слышался гомон, смех, где-то даже ребенок грудной плакал.

— Это отойбыш. Птица такая, — ведунья правильно поняла замешательство Степана. — Кричит так, когда одиноко. Когда хочет найти свою возлюбленную и не может.

— Как же, найдешь здесь! Устроили балаган! — он нудел как заправский брюзга, всеми силами стараясь отгородить себя и от чар этого волшебного вечера, и от идущей подле него девушки, одно лишь присутствие которой вызывает в нем целую бурю каких-то странных, противоречивых чувств. Попытка разобраться в них — дело гиблое, неблагодарное и заранее обреченное на провал.

Далее добирались к своим уже молча. Степану за его великие заслуги перед Родиной и отечеством был выделен отдельный шатер, достаточно вместительный для того, чтобы поселить в нем как минимум с десяток воинов. К собственному стыду он даже и не подумал отказываться — слишком уж любил уют. Как ни крути, а шатер — какое-то подобие цивилизации, хоть и весьма жалкое, но, по сути своей, это одна из тех немногих вещей, которая в состоянии примирить его с окружающей действительностью.

Под утро Клекрий, как и обещал, отправил за оружием два отряда воинов. Степан же решил времени понапрасну не тратить. А точнее — занялся отбором шести сотен воинов для своего будущего отряда. Откуда такая цифра? Ну, здесь все просто. Именно такое количество стволов по его прикидкам находилось в схронах. Выбирал на глазок, полагаясь на интуицию, из тех, кто изъявил желание взять в руки оружие демонов. А таковых оказалось на удивление много. Сирти, окрыленные его победами, охотно давали добро, Степан в их глазах был сродни былинному герою, пойти за которым — честь, а не тягостная воинская повинность.

Из месяца, подаренного Степану старейшинами родов, две недели прошли практически впустую. Объяснялась данная непотребность весьма просто: катастрофической нехваткой оружия и боеприпасов. Полноценное обучение началось лишь после того, как вернулись отряды, приоритетной целью которых было проникновение в тыл противника, извлечение и доставка содержимого из заблаговременно оборудованных им тайников. Но и после этого не все шло так гладко, как хотелось бы. Опять же — нехватка инструкторов. В итоге он вынужден был сделать инструкторами всех без исключения воинов, проделавших с ним весь этот долгий, и полный смертельных опасностей путь к лагерю воинства, собранного Клекрием. Назначил — и ничуть не пожалел о содеянном. Да, асами стрелкового дела их не назовешь, на средних, а уж тем паче дальних дистанциях мазали они безбожно, но привить первичные навыки владения огнестрелом были вполне себе в состоянии. А за тот смехотворно короткий срок, оставшийся до начала контрнаступления, о лучшем и помыслить нельзя. Как бы то ни было, а по истечении указанного времени Степан имел уже вполне боеспособный отряд, большая половина которого была вооружена «АК-47ыми». Остальные получили в свое распоряжение «Вальтеры» да щиты из камшита, с блеском доказавшие свою незаменимость в ближнем бою.

Выступили как водится на рассвете. Степан своих воинов разделил на две равные части и поставил их по флангам воинства Клекрия, отрядив для связи в каждую из них по ведуну. Себе, на левый фланг, естественно, оставил Улушу, Гриня же отправлен был к отряду на правом фланге, руководство которым он доверил Осипу — бывшему десятнику, а ныне своей правой руке после трагической гибели старосты Коржича.

На вторые сутки пути Степану была предоставлена прекрасная возможность показать сиртям все преимущества огнестрельного оружия на наглядном примере. На них вышел имперский дирижабль. Словно коршун, выслеживающий добычу, он вынырнул из-за облаков и начал снижение, выбирая максимально комфортную позицию для бомбометания.

Кто-то тронул Степана за плечо. Клекрий. Дышит тяжело, испарина на лбу проступила. Не иначе как изрядно поспешал староста, невзирая ни на свой преклонный возраст, ни на высокое общественное положение.

— Рано еще, — Степан загодя ответил на невысказанный вопрос.

— Ждешь, пока ниже опустится?

— Да.

— А если он первым начнет?

— Не начнет.

Поднял к глазам бинокль, с сожалением рассматривал какое-то время дело рук человеческих, дерзнувшее покорить небеса. Когда до дирижабля по его прикидкам оставалось метров пятьсот-пятьсот пятьдесят, с правого фланга послышались частые выстрелы. Это Осип не выдержал — первым приказал открыть огонь.

— Огонь! — команда Степана слегка запоздала, его люди и так восприняли грохот выстрелов, как сигнал к атаке.

Казалось, первое время ничего не происходило. Дирижабль все так же продолжал плыть своим курсом, напрочь игнорируя свинцовый ливень, затем нос его по какой-то неясной причине медленно начал задираться кверху. Гул двигателей стал сильнее, похоже, кто-то из оставшихся в живых членов экипажа, во что бы то ни стало, хотел вывести корабль на безопасную высоту. Удастся ли это сделать невидимому пилоту? Несомненно, нет. Дирижабль — машина крайне неповоротливая, на органы управления реагирует настолько вяло, что в исходе их противоборства можно было не сомневаться.

— Уйдет! Уйдет ведь! — с каждым мгновением волнение старосты становилось все сильнее.

Взрыв, раздавшийся тотчас же после его слов, заставил вздрогнуть даже повидавших всякое на своем веку воинов. Степан тоже не стал исключением из общего правила, хотя и знал, знал наверняка, что дело закончится именно этим. К счастью, на тот момент, когда прогремел взрыв, дирижабль уже находился чуть правее. Куски обшивки, корпуса, фрагменты тел экипажа вперемешку со всякой всячиной осыпались просто наземь, никого при этом не задев и не покалечив.

Глядя на ошалевшего от такого зрелища Клекрия, Степан не мог не улыбнуться. Переглянулся с Улушей — та прыснула в кулак, а затем, когда староста резво обернулся на подозрительный звук, приняла вид настолько отвлеченно-невинный, что Степан не выдержал и заржал во весь голос словно молодой жеребец, причем смех его был так заразителен, что поневоле передавался окружающим наподобие самой что ни на есть прогрессирующей инфекции. Прошла какая-то жалкая пара мгновений, и вскоре уже все бесчисленное воинство сиртей буквально покатывалось со смеху. Кто-то держался за бока, кто-то истерически всхлипывал, кто-то, отсмеявшись, набирал полную грудь воздуха и замолкал на какое-то время лишь для того, чтобы потом вновь разразиться взрывами неудержимого, бесноватого хохота. Смеялись все, включая самого старосту Клекрия. Почему смеялись? Над чем смеялись? Похоже, данные вопросы присутствующих волновали мало. Нервное напряжение схлынуло. Даже когда войско вновь двинулось вперед, кое-где все еще слышались отдельные смешки. Степан, глядя сейчас на своих боевых товарищей, не без удовольствия отметил тот факт, что панический, животный страх сиртей перед Огненными Птицами, как они называли дирижабли, исчез безвозвратно, взамен посеяв в их сердцах первые ростки надежды.

— Ладно, пойду я, пожалуй.

— Бог в помощь.

Староста махнул напоследок Степану и заторопился к своим, расталкивая широченными плечами плотные шеренги бредущих воинов.

Чуть погодя, их почтила своим присутствием Варвара. Судя по слегка виноватому и вместе с тем счастливому выражению лица, была она не иначе как у самого старосты Сергия.

— Ну и как прошло ваше сердечное свидание, разлюбезная Варвара?

— Какое такое свидание? — она попробовала было отнекиваться, но Степан был непреклонен.

— Со старостой Сергием, естественно. Этим величайшим деятелем современности.

— Ой, да иди ты! — по всему было видно, что она не поняла из его заковыристого изречения ни слова, уловив своим тонким чутьем лишь саму интонацию сказанного.

— Ну Варвара!

Взглянув в умоляющие глаза подруги травница наконец смилостивилась:

— Да не было ничего. Ругались как всегда. Я его как водится сморчком старым окрестила да халдеем носатым, он меня — кобылицей дикой, к руке хозяйской не приученной. На том и распрощались.

— И все?

— Ну, почти, — судя по тому, как круглое лицо ее залилось ярким румянцем, «почти» было слишком слабо сказано.

— Да ты что!

— Тьфу ты! — чертыхаясь, Степан ускорил шаг, удаляясь от воркующих подружек все дальше.

Нет, он конечно был рад за Варвару. Очень рад. Точнее — рад за них обоих. И Варвара, и Сергий были ему глубоко симпатичны и вполне заслуживали свою толику счастья. Но вот что касается выслушивания мельчайших подробностей их интимной жизни — на такое он не подписывался. Пускай лучше Улуша сама все узнает, коль уж ей так интересно. Любопытной Варваре, как говорится, нос оторвали. А в данном случае — любопытной Улуше. Эту старинную русскую пословицу стоит немедленно перефразировать, подстраивая ее под реалии данного мира.

Размышляя таким вот немудреным образом, Степан сам не заметил, как оказался на переднем крае. Теперь перед ним вместо надоевших спин воинов расстилалась бескрайняя степь — незыблемая, как сама вечность. Пройдут они сейчас по ней, потопчут тысячами ног ее дивные травы, названий многих из которых он так и не смог запомнить, сколько ни билась над его просвещением Варвара. Как и где суждено будет закончиться их пути? Об этом, пожалуй, знает разве что сам Володарь, но старый хитрован врядли соизволит поделиться с ним своим сакральным знанием. А существует ли он вообще, общий путь? Может ли быть такое, что он у каждого свой? Скольких воинов уже приняла в свое лоно эта овеянная всеми ветрами степь и скольких еще она готова принять?

Когда озвучена была наконец долгожданная команда «привал», Степан поспешил к своим, уверенный на все сто процентов, что Улуша с Варварой уже успели обсудить все женские дела. К счастью, он не ошибся: девушки действительно прекратили перемывать косточки старосте Сергию и сейчас о чем-то оживленно спорили. Тема их разговора почему-то ускользала от его внимания. То ли причиной этому была хроническая усталость, то ли тема сама по себе не представляла никакого интереса для мужских ушей — вдумываться во все это Степан не стал. Попросту опустился наземь, сдернул со спины надоевший щит. Заворочался, устраиваясь поудобнее. Прошло совсем немного времени и он уже спал, безмятежно посапывая во сне да причмокивая губами словно ребенок, которого только что оторвали от материнской груди.

Разговор двух девушек внезапно оборвался на полуслове.

— А у вас-то с ним как? — Варвара поймала короткий взгляд подруги, устремленный на спящего Степана, и сердце ее сжалось от жалости.

— Никак, — Улуша резко отвернулась, скрывая непрошенные слезы. — Грустно мне. Лик его пред очами днями и ночами зрится. Тяжко так, что костлявая нынче аки во спасение. Всенощно Животворящего молю о ней.

— Да ты что! Совсем рехнулась девка? А ну сопли свои утри немедля! Виданное ли дело — из-за мужика так сердце рвать? — голос Варвары был резок и строг, глаза оставались сухими, хотя видит Володарь, как ей хотелось взвыть и рыдать сейчас на пару с подругой, по-бабьи вздергивая могучими мясистыми плечами. — Знаю, что люб он тебе, давно знаю. Но не дело же из-за этого руки на себя накладывать, так ведь? Время пройдет и как знать, как все повернется. Да и Володарю ты верой и правдой давно служишь, так почему не уверена, что и он тебе подсобить не побрезгует?

— Как? — Улуша резко повернулась. В голосе ее впервые прозвучали нотки заинтересованности.

— Как-как! Не знаю как! Женка его может преставиться, по которой сохнет он словно сохатый за соляным сланцем. Или сам разлюбит. До тебя-то он тоже интерес имеет.

— Животворящий-то здесь причем?

— А ты попроси, попроси, язык не отвалится.

— Ох и дура же ты у меня, Варвара! — Улуша только сейчас сообразила, что же на самом деле имела в виду травница. Даже рыдать перестала. То ли от злости, то ли от удивления.

— Ну и пусть я дура. Зато ты счастливая будешь!

— А ну цыть! Цыть немедля! Прекращай глупости всякие городить! И вообще: моли Володаря, чтобы Сероглазый никоим образом не прознал про то, что ты мне тут насоветовала.

Вычитывала Улуша свою собеседницу весьма строго, хотя на самом деле не испытывала по отношению к ней и толики злости. Потому как знала, знала наверняка: любила травница просто ее безмерно. А то, что совет такой дурной у нее язык повернулся дать — так это не со зла, а скорее от отчаяния.

— Я никогда, ни за что этого не сделаю.

— Я знаю.

Так они и уснули в обнимку возле мирно посапывающего Степана, ни сном ни духом не ведающего о том, что же сейчас на самом деле происходило, и во что при определенных обстоятельствах мог вылиться его крайне необдуманный поступок — подарок ножного браслета, этой казалось бы совершенно невинной безделушки, не единожды спасшей его жизнь юной сирте.

— Гайда! Гайда!

Прошло уже четыре дня, а они все еще продолжали шагать по степи, так и не встретив на своем пути никого: ни друзей, ни врагов. Степан рефлекторно передвигал ноги, силясь при этом, во что бы то ни стало, избавиться от дремоты. Мотал головой из стороны в сторону, до красноты тер глаза. Мечтал он сейчас только об одном: о чашечке горячего кофе, этого божественного дымящегося напитка, способного вернуть к жизни его истерзанное бесконечными переходами тело. Нескольких быстрых взглядов по сторонам оказалось достаточно для того, чтобы понять: из всего многотысячного войска от неудобств и походных неурядиц страдает только он. Сирти, прирожденные степняки, все как один чувствовали себя вполне комфортно. Даже самые дряхлые старцы — и те бодро перебирали ногами и выглядели сейчас гораздо свежее самого Степана. Вот она, дань годам, проведенным в «тепличной» цивилизации родного мира.

Рука его рефлекторно потянулась к фляге с грибным отваром и замерла на полпути. Нет, это не выход. Напейся он сейчас этого забористого пойла, и затем на солнцепеке его разморит так, что дальнейшее передвижение наравне с остальными членами отряда будет, мягко говоря, весьма и весьма проблематичным.

Чисто случайно поймал полный сострадания взгляд Улуши, шагающей от него по левую руку, и неожиданно для себя испытал самый настоящий приступ бешенства. Надо же! Какая-то хлипкая девчонка-соплюшка так пылко, так искренне жалеет его, здоровенного мужика. Словно он инвалид какой-то, ей богу! Эта злость, как ни странно, придала ему сил. Вот он, выход из положения! Ускорил шаг, выровнял спину. Нет, ненавидеть мы будем не ее, ненавидеть мы будем Империю, эту прародину самонадеянных и тупых индюков, по милости которых он наматывал сейчас километр за километром по выжженной ополоумевшим солнцем бескрайней степи. Где они, хваленые регулярные войска? Хотя бы одна короткая стычка, чтобы кровь скорее побежала по жилам! Одна-единственная, нам многого не надо. А потом долгожданный привал, сирти ведь всегда дают себе возможность отдохнуть после боя. Но нет — горизонт чист. Пыль набивается в ноздри, от пыли начинает саднить горло.

— Гайда! Гайда!

Еще несколько шагов. Вдох, выдох. Дыхание вырывается из груди с присвистом. Высморкался на ходу, вперил слезящиеся глаза в потную спину Грини, мало того, что шагающего легко и непринужденно, так еще и умудрявшегося вести при этом оживленную дискуссию с соседом — угрюмым рослым воином, имени которого Степан не помнил.

Внезапно воинство остановилось.

— В чем дело?

— Воропники возвернулися.

Степан вынырнул из своего состояния полусна и сейчас отчаянно силился вспомнить, что же на самом деле означает слово «воропник» на языке сиртей. Наконец в голове его что-то щелкнуло — словно переключатель какой-то переключился. Ну конечно же, воропник — это разведчик. Как он сразу не догадался!

— Что бают?

— А ничего пока, — Кабида, старейшина рода Гойто, донесший до него это известие, вклинился между ним и Улушей. — У Клекрия сейчас они. Хочешь, вместе пойдем?

Степан согласно кивнул. Какую новость принесли разведчики? Если воинство остановилось, со всей ответственностью можно было утверждать, что где-то впереди находится враг. Мысль эта долгожданного облегчения почему-то не принесла, зато придала сил, которых в последнее время так ему не хватало. За Кабидой шел теперь Степан вполне уверенно, его неровная поступь сменилась рысьим пружинистым шагом.

— Ну вот, теперь все в сборе. Можно начинать, значиться, — завидев подошедших, Клекрий изрядно воспрял духом.

Остальные старейшины все уже были на своих местах: сидели не чинясь на голой земле кружком, поджав под себя ноги. Посреди круга восседал сам Клекрий. Перед ним статуями застыла шестерка воинов. Несомненно, тех самых воропников, из-за которых и начался весь этот сыр-бор. Благодаря своему не очень удачному местоположению, лиц их Степан видеть никак не мог — все шестеро были повернуты к нему задом.

— Ну? Чего молчим?

— Значится так, — слегка помедлив, будто собираясь с мыслями, произнес наконец третий слева. — Чутка дале пред нами яруга. Воот такая, — руки его разошлись во всю ширь, силясь воочию воспроизвести нешуточные габариты увиденного оврага, а затем, так и не справившись с порученным им заданием, вновь бессильно повисли на обрюзгших бедрах. — Сразу за яругою — лесок. А вот за леском этим такая уймища демонов землю копытами топчет, что и оком за раз не окинешь.

— Их больше чем нас?

— Не, менее, много менее. Верно ли я говорю, а, вои?

Гул одобрительных голосов его сотоварищей ясно дал понять Степану и остальным собравшимся на сход старейшинам, что информация докладчика действительно верна на все сто процентов. Откровенно говоря, Степана уже начинала изрядно доставать хроническая неспособность сиртей нормально считать. Внедрение новой системы счисления — вот что этому народу действительно необходимо. Ну да кто ж такой пустяковиной-то в походе будет заниматься? Уж не он, Степан, это точно.

Итак, подобьем итоги: впереди имперцы. Их много, но меньше, чем самих сиртей. Какая-никакая, но все ж таки информация. И за то большое разведчикам человеческое спасибо.

— Как мыслишь, что делать будем? — почему-то верховный староста Клекрий обращался сейчас именно к Степану. На него же были устремлены и глаза всех окружающих. Даже разведчики — и те развернулись в противоположную сторону, явив ему, наконец, свои вопрошающие лица. Хороший вопрос, но преждевременный.

— С воропниками пойду. Своими глазами глянуть бы надо. Потом и решим.

— А что, дельно. Вместе сходим. Все согласны или кто еще предложение какое имеет?

Так как желающих больше не нашлось, на том и порешили. Времени зря не тратили — так и пошли кто с чем был. Степан даже щита с собой не взял: громоздкий он, да и демаскирует здорово.

К месту, указанному разведчиками, путь, как оказалось, был далеко не близким. Топали они до искомого оврага часа полтора-два, не меньше, потом примерно столько же времени ушло на преодоление его и леска, на самом деле не такого уж и небольшого. В общем, намаялись здорово. Утешало одно: старание их было все-таки вознаграждено. Имперцы и впрямь находились совсем неподалеку от леса, как и рассказывали разведчики. Более того: они, похоже, в ближайшем времени не намерены были менять свою дислокацию. Судя по приготовлениям и нешуточной суете вокруг, враги обустраивали временный лагерь. С какой целью? Вопрос пока еще остается открытым. Возможно, виною тому соседство с глубоким оврагом, и сейчас их разведчики усиленно рыщут по округе в поисках наиболее благоприятных путей обхода. Или просто ввиду приближения вечера имперцы обустраиваются на ночь. Такой вариант тоже вполне имел право на существование.

Степан, привыкший в последнее время спать исключительно на земле, не без зависти наблюдал со своего места за тем, как вырастают одна за одной парусиновые палатки, словно грибы после дождя, как начинают дымить походные кухни, мало-помалу разнося по всей округе ароматы настоящей, человеческой пищи. Господи, жрать-то как охота! Сейчас, в данный момент, он по какой-то не вполне понятной самому себе причине ощущал себя дикарем, окончательно и бесповоротно отвергнутым настоящей цивилизацией. Ущербным выкидышем, место которому скорее в заповеднике среди дикого зверья, но уж никак не среди людей, истинных властелинов всего сущего.

Именно это гадостное ощущение и заставило его без малейших раздумий пойти на то, что вызвало у его сообщников целую бурю искреннего негодования. Степану же все их телодвижения были до лампочки. Даже обличительная тирада Клекрия — и та не сыграла предначертанной для нее роли, он лишь упрямо мотнул головой и скрылся в лесной чащобе.

А пошел Степан не иначе как туда, где, по его разумению, можно было наткнуться на наряды имперцев, патрулирующих близлежащую территорию. Брел не спеша, старательно прислушиваясь к каждому шороху. Действительно, вскоре его старание было щедро вознаграждено: откуда-то слева потянуло дымком. Не так чтобы запах был слишком силен, скорее наоборот, но за время, проведенное с сиртями, нюх Степана обострился настолько, что он сам иногда диву давался.

Пахло сигаретным дымом. Сладковатый, приторный аромат, обычно такие курят женщины. И правда: пройдя буквально несколько метров, он наткнулся на парочку. Мужчина в форме оберста и женщина, одежда которой однозначно указывала на ее принадлежность к медицинским войскам. Белая форменная блузка нараспашку, из-под нее бесстыдно виднеется красивое кружевное белье, опять же белое. Спутанные космы длинных каштановых волос небрежно рассыпаны по плечам. То, чем они занимались здесь совсем недавно, становится вполне понятным, судя по их расслабленным позам. Впрочем, весь их вид буквально кричит об этом. Женщина сидит, прислонившись спиной к стволу дерева, ноги ее согнуты в коленях. Похоже, ее сейчас совершенно не волнует, что юбка задралась до самых бедер, оголяя стройные загорелые ноги. Женщина с наслаждением курит, время от времени поглядывая на лежащего подле нее мужчину ленивым взглядом сытой, накормленной самки.

— Красивая, — мельком отмечает про себя Степан.

Идеальная, без изъянов, фигура, правильные черты лица, длинные черные ресницы, теплые карие глаза, один лишь взгляд которых в состоянии растопить даже застывшую в вечной мерзлоте гигантскую ледяную глыбу.

Мужчина лежит поворотившись к Степану спиной, лицо его он отсюда видеть не в состоянии. Отмечает лишь малый рост и чрезмерную, болезненную худобу. Что она нашла в этом хлюпике?

Словно патока медленно, тягуче текут минуты, а картина все еще остается прежней. Не без труда оторвав взгляд от ног женщины, Степан мучительно начинает искать выход из создавшегося положения. Наконец принимает решение дать женщине докурить. Это единственное, пожалуй, что он может сейчас для нее сделать.

Все. Бычок брошен наземь. Повинуясь этому негласному сигналу Степан выходит из зарослей, быстро сокращает дистанцию до минимума и одним точным, заученным движением сворачивает женщине шею. В глазах ее все же успевает мелькнуть искорка понимания, лицо стынет гримасой смертельного ужаса. Теперь женщина уже не так обескураживающее красива и это, как ни странно, приносит ему желаемое облегчение.

Мужчина на происходящее почему-то никак не реагирует, так и продолжает лежать в той же позе, подставив под голову холеную женственную ладонь с массивным золотым перстнем на безымянном пальце. Дернулся он лишь тогда, когда прямо перед его лицом Степан мягко опустил на землю обмякшее тело женщины и ее мертвые глаза оказались на уровне его глаз.

— Лежи как лежал, — его спокойный, лишенный всяких эмоций голос возымел желаемое действие: оберст не сдвинулся с места, лишь плечи его подрагивали как будто от холода, хотя на улице стояла сейчас несусветная жара.

Не протестовал он и тогда, когда Степан связал ему сзади руки. Перевернув своего пленника на спину, он получил наконец возможность лицезреть его лицо: прическа с широким пробором А-ля Адольф Гитлер, слащавые черты уверенного в своей неотразимости мачо. Не урод, в общем, но и далеко не эталон мужской красоты. Особенно сейчас, когда физиономия его перекошена животным страхом, смешанным с глубокой, неподдельной скорбью. Неужто действительно любил он эту пассию свою? Любил на свой лад: странной, извращенной любовью. Любил — и даже пальцем не пошевелил для того, чтобы жестоко наказать убийцу своей возлюбленной.

От этих мыслей кровь закипела в жилах Степана, и он саданул худосочного оберста с такой силой в грудину, что тот буквально зашелся в приступе «сердечного» кашля. Еще один размашистый удар пришелся задохлику в челюсть, там внутри явственно что-то хрустнуло. Затем ударил еще, еще и еще раз, постепенно входя во вкус.

Сам не зная, зачем он это делает, Степан молотил своего беззащитного пленника до тех пор, пока тот, не выплюнув последние остатки зубов, наконец не потерял сознание. Тогда Степан затащил в ближайшие кусты все еще теплое тело женщины, зачем-то одернул на ней юбку, застегнул негнущимися пальцами блузку на все пуговицы. Туда же, в кусты, отправился и ее китель. Ну вот, кажется, все. Место преступления тщательно зачищено, о недавних событиях напоминает разве что смятая трава.

Он бросил взгляд на лежащего чуть в стороне оберста и мысленно чертыхнулся: крови с того натекло как с кабана. Ругаясь на чем свет стоит, Степан отодвинул его в сторону, кое-как замаскировал кровавую лужу копнами свежесорванной травы. Огляделся, до упора напрягая слух. Вроде все тихо. Похоже, маты его и звуки борьбы не привлекли ничьего внимания. Забросил на плечо окровавленное тело оберста, даже не потрудившись вытащить пистолет у него из кобуры, медленно, шатаясь, побрел к своим. Сейчас его одолевала слабость, из головы не выходил образ убитой женщины.

Степана уже давно ждали. Клекрий, издали заприметив его добычу, буквально лоснился от удовольствия. Словно кот, в масленицу сожравший безвозбранно кадушку сметаны. Тем не менее, когда Степан приблизился, нацепил на себя недовольную мину.

— Ну что опять не так? Почему нос повесил?

— Негоже аки лосяра сквозь дебри ломиться. А ежели почует кто? Али мозги свои последние на ветках оставил?

Препираться со старостой не было ни сил, ни желания. Хотелось одного: чтобы его оставили наконец на какое-то время в покое. А потому молча перебросил свою ношу на плечо самого рослого воропника, да пристроился замыкающим в их цепочке. О том, что на самом деле случилось в лесу, Степан решил помалкивать. Не рассказывать никому, включая Варвару с Улушей. Пусть это будет его маленькая тайна. ЕГО ЛИЧНАЯ.

Оберста пытали, как говорится, всем миром. К делу подошли творчески, с огоньком. Сирти вообще народ весьма одаренный в этом плане. У плененного, как оказалось, челюсть была сломана в двух местах, все передние зубы выбиты и эти досадные мелочи, признаться, значительно мешали ведению продуктивного диалога. Какое-то время тот, будучи воздетым на дыбе, лишь мычал, пуская из уголков рта ручейки смешанной с кровью слюны, однако когда под ногами его весело затрещал, разгораясь, небольшой костерок, оберст стал на редкость приятным собеседником. Рассказал все, что надо и не надо.

Итак, что же узнал от плененного оберста Степан? На их пути, оказывается, стояла полностью укомплектованная, «свежая» пехотная дивизия, носящая гордое имя «Фельдхернхалле» и имеющая порядковый номер двести восемнадцать. Входили в дивизию три стрелковых полка общей численностью в двенадцать тысяч шестьдесят семь человек включая штаб, медслужбу, тыловую службу, службу снабжения, разведбатальон. Каждый стрелковый полк имел в своем распоряжении батарею 120 миллиметровых минометов. Совсем неплохо, если разобраться. Любознательного Степана интересовала каждая мелочь. В особенности — сама структура дивизии, начиная от самого малого — взвода и заканчивая стрелковым полком.

Численность взвода стрелковой дивизии Империи, исходя из путаных пояснений пленного, составляет сорок девять человек. Из них один офицер, шесть унтер-офицеров, сорок два солдата. Основа взвода — четыре стрелковых отделения по десять человек в каждом. Из снаряжения в распоряжении каждого взвода имеется один фургон, двенадцать пистолетов системы «Вальтер», пять автоматов, тридцать три винтовки, четыре ручных пулемета, один пятидесятимиллиметровый миномет. Три таких вот стандартных взвода и составляют роту. Вдобавок к ним в каждой роте существует так же группа управления, отдел подвоза продовольствия, тыловое конное вещевое отделение. То, чем занимается каждый из вышеперечисленных отделов, Степан выпрашивать не стал — здесь и так все ясно исходя из названий.

Заметив, что язык оберста заплетается и он потихоньку начинает терять связь с реальностью, приказал затушить костер, а обожженные ноги его окатить холодной водой, давая тем самым бедняге хотя бы временное облегчение.

— Что еще вы хотите узнать? — голос у оберста ломается, глаза подобострастно всматриваются в лицо своего мучителя.

Странное дело: за эти маленькие поблажки он сейчас благодарен Степану настолько, что готов даже выложить как на духу всю подноготную собственной прабабушки. А ведь если разобраться, то именно он, этот стоящий перед ним верзила с потухшими глазами, и есть виновник всех его злоключений. Но оберст этого не понимает, оберсту в этот переломный момент в его жизни нужно сейчас только одно: лишь небольшую толику сострадания. Временами так бывает. Наперекор всякой логике между палачом и жертвой возникает вдруг крепкая эмоциональная связь, разрушить которую в состоянии разве что сама смерть. Похожие отношения зачастую можно наблюдать между попом, истинным служителем церкви, и пришедшим исповедаться в нее прихожанином.

— Сколько стрелковых рот в общем насчитывает ваша дивизия? Каково суммарное количество вооружения и сопутствующих ей транспортных средств?

— Двадцать семь. Винтовок одиннадцать тысяч пятьсот единиц. Станковых пулеметов — сто сорок два. Ручных — четыреста тридцать четыре. Пятьсот шестьдесят семь автоматов, пятьдесят четыре пятидесятимиллиметровых миномета, сто шестьдесят один стодвадцатимиллиметровый миномет. Три тысячи двести сорок транспортных фургонов. Сколько пистолетов — не помню, но могу точно подсчитать их количество. Для этого мне понадобится ручка и бумага. Весь старший и младший офицерский состав вооружен ими в дополнение к автоматам. Минометные расчеты так же имеют на своем вооружении пистолеты.

— Спасибо, не стоит, — теперь уже Степан не испытывал по отношению к оберсту ненависти.

Ему еще о многом хотелось спросить — какова численность разведбата например, но, поразмыслив какое-то время, он пришел к выводу, что вопросы эти были по сути своей скорее второстепенными и не требовали немедленного ответа. Тем более, что оберст доходил. Лицо его побледнело, голова то и дело норовила склониться книзу, лишь каким-то чудом он все еще продолжал удерживать ее на весу. Похоже, болевой шок сделал-таки свое черное дело, и сердце плененного им имперца начинало давать перебои.

Повинуясь его знаку, один из воинов взмахнул серпаком. Степан не позволил себе отвернуться, этот обычный по общечеловеческим меркам поступок несомненно был бы расценен сиртями, как проявление слабости, недостойной истинного вождя. Брызнула во все стороны кровь и воины одобрительно загудели. Удар и правда получился мастерским. Голова убиенного подкатилась в аккурат к ногам Степана, устремив на него взгляд немигающих глаз, которые до конца еще не успела покинуть жизнь.

Неимоверным усилием воли Степан заставил себя посмотреть в них, затем развернулся и неспешной походкой покинул место казни. Сейчас, как никогда раньше, ему отчаянно хотелось побыть одному. Обмозговать, разложить по полочкам полученную информацию и затем, исходя из этих данных, решить что же теперь следует делать дальше. Да и вообще: расслабиться, попробовать изгнать из памяти ту картину, которая все еще продолжала стоять у него перед глазами.

Время близилось к полуночи, когда Степан вернулся к совету старейшин родов, возглавляемому Клекрием. Как ни странно, его ждали. Никто не покинул своего места, никто не ушел по своим делам. Стоило ему войти в центр круга, как все обсуждения и разговоры тотчас же смолкли и наступила тишина, нарушаемая лишь вскриками ночных обитателей.

— Что надумал? — глаз Клекрия не было видно, выражения лица тоже не разобрать.

— Напасть надо первыми. Чем раньше, тем лучше. Желательно успеть до рассвета.

Степан не стал пояснять сиртям почему он решил поступить именно так. На самом же деле существовало тому несколько объективных причин. Первой, и, пожалуй, наиболее значимой, было наличие у врага такого большого количества минометов. Он прекрасно представлял себе истинные возможности трех батарей стодвадцатимиллиметровых минометов. Даже если не брать в расчет наличие еще и пятидесятимиллиметровых минометов, расклад получался совершенно удручающим. При свете дня они могли если и не решить бой, то нанести воинству сиртей такой непоправимый урон, который одним махом перечеркнет все его дальнейшие планы. Второй причиной было взятие «языка». Если отсутствие оберста и его девушки до сих пор все еще не было замечено, все равно наверняка это произойдет в самом ближайшем будущем. Враг насторожится, удвоит бдительность, а это уже ни в какие ворота не лезет. Степан всегда считал, что нельзя упускать инициативу в бою. Пусть враг сам приспосабливается, вынужденно реагирует на твои действия, но уж никак не наоборот. Напал первым, напал внезапно в нужное время в нужном месте — и шансы твои на победу возрастают в геометрической прогрессии. Это закон. Незыблемый, как сама материя Вселенной.

— Правильно мыслишь. Мы сами так и порешили, единогласно. Тебя только ждали. Думали, дельного может чего присоветуешь.

— Выступать надо, причем немедля. Дельное по дороге присоветую.

— Как скажешь.

Вопреки ожиданиям Степана, Клекрий даже и не подумал возражать. Кряхтя, по-стариковски, поднялся со своего места, размял затекшие ноги:

— Ну так гайда тогда, гайда. Неча вымя пилкушье бестолку мять.

На том сход и завершился. Старейшины разбрелись каждый к своему роду. Вместе со Степаном остался лишь Клекрий. Когда войско двинулось, они зашагали бок о бок. На обсуждение схемы боя ушло у них минут сорок. Все остальное время они просто болтали, благо общих тем у них было хоть отбавляй. Обсуждали в основном далекое будущее. Степан исподволь, понемногу, подводил головного старосту к мыслям о мирном сосуществовании пришельцев, то бишь выходцев из его мира, с сиртями, хозяевами планеты, которым суждено будет сломить, растереть в порошок Империю, и на ее месте создать нечто новое — этакий гибрид двух цивилизаций, вобравших в себя все самое лучшее от своих предшественников.

Дивизия «Фельдхернхалле» никуда не испарилась. По-прежнему колыхались на ветру парусиновые палатки, дозорные бдительно всматривались в чернеющую пустоту ночи. Основная же масса солдат крепко спала. Шел четвертый час. Так, по крайней мере, казалось Степану. Естественно, часов у него и в помине не было, но биологический будильник, встроенный в его голове, все еще продолжал исправно отсчитывать время.

Согласно разработанному ими с Клекрием плану, Степан вновь воссоединил свой отряд. Все его шестьсот с лишком воинов неслышно обошли дивизию по флангу и пристроились с тыла. Будучи в полной боевой готовности они ждали начала атаки основных сил.

Подле Степана сидела Улуша. Девушка откровенно зевала, и не пугала ее ни будущая битва, ни возможная близость смерти. Он же, наоборот, испытывал нешуточное волнение. Как ни крути, а это первое серьезное столкновение с врагом, настолько превосходящим их по огневой мощи, что численное превосходство сиртей шесть к одному можно было и в расчет не брать. Сейчас он искренне недоумевал, почему решил поступить именно так. Что, спрашивается, мешало ему обминуть эту пресловутую дивизию и просочиться в тыл, как, впрочем, и было задумано до этого? В тылу с такой силищей можно наворотить немало дел, захватывая один за другим практически беззащитные города, разграбляя склады, уничтожая на своем пути заводы и фабрики по производству оружия и боеприпасов. Подорвать военную машину Империи изнутри — вот ведь каков был его первоначальный план!

Думал долго, то ругая себя, то успокаивая бессмысленными отговорками разбушевавшиеся нервы. А между тем ответ — вот он, плавает на поверхности, но признаваться себе в этом ох как не хочется! Да и как можно признать, что будущее обоих народов он сейчас поставил на карту лишь в память о безымянной девушке и ее возлюбленном, — мягкотелом оберсте, труп которого наверняка уже успели растащить по кустам жутковатые ночные твари. Ну не хотел он, никак не хотел, чтобы смерть их оказалась напрасной! Его руки и так в крови, кровь уже капает с пальцев. Еще одну такую ношу ему просто не вынести…

— Степан, тебе плохо? — Улуша уже не засыпала, ее выразительные желтые глаза с тревогой всматривались в его лицо.

— Плохо, — он не оттолкнул ее, когда она оказалась совсем рядом. Почувствовал легкое дуновение воздуха в области шеи — это ее дыхание. Ощутил, как руки ее поглаживают спину. Вздрогнул, когда она прильнула к нему сзади всем своим горячим телом и, не ведая что творит, оборотился вдруг, впился жадным поцелуем в ее губы, повалил наземь…. Степану было хорошо. Настолько хорошо, что он и не помнил, когда испытывал подобное в последний раз. Осознание того, что он сделал, осознание вины придет позже, в этом он ничуть не сомневался, но сейчас… сейчас это было ему до лампочки. Только он и та, что затихла у него на груди. И наплевать, что вокруг них лежали, изготовившись к атаке, все его шестьсот с гаком воинов, что слепых и глухих среди них нет. Плевать. Степан водил ладонью по ее шелковистым волосам, гладил оголенные плечи, бедра. Девушка не говорила ни слова, лишь прижималась к нему все крепче, словно боясь, что видение вот-вот исчезнет, превратится в бестелесного призрака, как зачастую случалось у нее во снах. Странное дело: он даже не помнил в какой из моментов сорвал с нее платье.

Внезапно раздавшиеся сухие щелчки выстрелов заставили их обоих вздрогнуть. Степан зашарил вокруг рукой, наткнулся на что-то мягкое. Так и есть — платье. Протянул его Улуше, зачем-то отвернулся, пока она одевалась.

Огонь меж тем становился все сильнее. Из стана врага даже сюда стали долетать крики, ругань вперемешку с отрывистыми, лающими командами. Откуда-то слева истерически застрочил пулемет. Стрелок нервничал, выпускал обойму единой очередью, ничуть не заботясь об опасной возможности перегрева своего агрегата.

— Что, суки, не ждали? — Степан искренне надеялся, что вымолвил это про себя, но чрезвычайно охочая до новых слов Улуша тотчас же попросила его перевести вышесказанное словосочетание на язык сиртей.

Степан, настроение которого сейчас просто зашкаливало, немедленно перевел фразу на свой манер:

— Это форма приветствия у нас такая. Люди, завидя друг друга, обязаны поздороваться для того, чтобы показать, что они действительно рады встрече.

— Все люди? И чужаки, и знакомцы?

— Да, — пряча улыбку, он в очередной раз прижал к груди своей девушку. — Скоро начнем. Тебе не страшно?

— Нет, — она отрицательно повертела головой. — А тебе… тебе уже не плохо?

— Нет.

Его короткий ответ девушку нисколько не удовлетворил. Улуша хотела спросить еще что-то, но, видя, что Степан все свое внимание переключил на переполох, происходящий в стане врага, вдруг резко передумала, справедливо рассудив, что ничто не помешает сделать ей это позже. Подобралась как тигрица, изготовившаяся к прыжку, да так и застыла, ожидая команды старейшины, только что сделавшего ее полноценной женщиной.

Перестрелка меж тем усиливалась. Минометов, однако же, не было слышно. Видать, Клекрию со своим войском удалось подобраться совсем близко и минометчики попросту боялись угодить по своим.

— Ближе. Подходим ближе. Не стрелять, — Степан вымолвил эти слова очень тихо, но, тем не менее, был услышан всеми, кто находился возле него.

Команда немедленно была передана по цепочке и вскоре весь отряд сдвинулся с места, переходя на неслышный, но резвый охотничий шаг. Тыл имперцев, как и следовало ожидать, оказался абсолютно открытым, все их силы сейчас были брошены туда, где кипел бой. Степан прекрасно понимал комдива дивизии «Фельдхернхалле» — будь он на его месте, то, вне всяких сомнений, принял бы точно такое же решение. Нет ничего страшнее в этом мире и за его пределами, чем несущаяся на тебя в ночи несметная орда обезумевших сиртей.

Бой меж тем плавно перетекал в самую настоящую резню. В рукопашной сиртям не было равных, они уверенно теснили имперцев все дальше в глубь лагеря. Эту радужную новость мысленно передал Улуше ведун Клекрия, а она, в свою очередь, озвучила ее на ухо Степану.

Миновав буквально пару десятков палаток они и сами, наконец, смогли принять участие в бою. Удивлению имперцев не было предела, когда в спину им слаженно ударили изо всех шестиста стволов невесть откуда взявшиеся люди. Кто они, эти неведомые враги, вступившие в битву на стороне сиртей? Незнание пугало, парализовывало волю к сопротивлению.

Появились первые дезертиры. С каждой минутой все больше солдат украдкой поглядывало в сторону леса. Степан намеренно оставил открытыми фланги. Дезертиры пускай бегут. Не понаслышке зная суровые имперские законы, он был уверен, что их либо постигнет заслуженная кара в случае постыдного возвращения домой, либо они вынуждены будут весь остаток своей жизни мыкаться по лесам и, в конце концов, наверняка примут свою смерть или от лап, когтей и зубов охочего до бесплатного перекуса дикого зверья, или от болезней, которые на этой планете тоже имели место быть, невзирая на жаркий засушливый климат.

Да хрен с ними, с дезертирами. Степана на данный момент больше интересовало, где расположены минометные батареи врага. Почему они до сих пор не наткнулись на них? Сейчас он весьма сожалел, что не подумал как следует расспросить об этом плененного оберста. А, впрочем, сделанного не воротишь.

В отличие от вооруженных лишь серпаками да бесполезными в данных условиях луками сиртей, что врукопашную сражались на переднем крае, Степан своих воинов наоборот держал на некоторой дистанции от противника. Даже заставил их залечь и вести огонь из положения лежа, дабы к минимуму свести потери среди личного состава.

— Клекрий вопрошает, что там у нас деется.

— Скажи, что все идет как задумано, — он мельком отметил про себя, что Улуша просто бесподобно справляется с обязанностями главного специалиста по связи. Ведуны со своими сверхспособностями — просто находка для армии, не имеющей иных средств коммуникации.

Пуля, просвистевшая у виска, заставила Степана прервать свои размышления и вжаться в землю. Огонь в сторону его отряда и впрямь стал сильнее или это только так кажется? Он сделал глубокий вдох и одновременно с выдохом заставил-таки себя приподнять голову. Надо отслеживать ситуацию, надо. Ничего не попишешь. На этот раз уже целый рой пуль заставил его пригнуться. Вновь рискнул приподнять голову, выпустил всю обойму из «Вальтера» туда, где продолжали беспорядочно мелькать тени. Не без зависти поглядел в сторону Улуши — девушке досталась позиция гораздо более выгодная, чем была сейчас у него. Горбик, небольшая неровность почвы, в которую можно втиснуть свое тело, по нынешним временам воистину бесценны.

Он едва не пропустил тот момент, когда уцелевшие солдаты Империи начали свое отступление через оставленную им лазейку в западном направлении. Двигались целенаправленно, без паники. Вне всяких сомнений маневром этим кто-то руководил. Когда же на воинов Клекрия, в азарте преследующих ускользающего врага, с противным визгом посыпались первые мины, Степан понял, что пришло его время действовать в несколько ином русле.

— Улуша! Передай Гриней: пускай Осип со своими воинами сворачивается и перемещается вон туда, — он дал отмашку рукой в сторону, откуда продолжали сыпаться мины, теперь уже даже в гораздо большем количестве нежели ранее.

Сам же свою часть отряда отвел в сторону, подальше от этой адской свистопляски. Бросил быстрый взгляд на небо: светает. Пройдет час, максимум полтора, и их верный союзник — тьма, исчезнет, уступая место предательскому дневному свету. Итак, что же мы имеем в настоящее время? Враг деморализован, практически разбит. Минометные батареи также доживают свои последние минуты. Тщась прикрыть отступление пехоты, они выдали себя огнем, и теперь дотошный Осип не успокоится до тех пор, пока не вырежет минометные расчеты все подчистую. Победа, можно сказать, полная. Враг бежал, бросив практически все свое имущество, его потери огромны и в скором времени невосполнимы. Дивизия «Фельдхернхалле» отныне не является боеспособной боевой единицей и вынуждена будет отойти в тыл на переформирование. Посмеют ли имперцы контратаковать? Врядли. Клекрий со своим воинством насел им на хвост достаточно плотно и будет гнать их до тех пор, пока он, Степан, не образумит вошедшего в раж родового вождя и не заставит его повернуть обратно. Кстати, давно пора бы уже это сделать. Время не ждет, а ведь им, между прочим, еще и трофеи собрать надо успеть, и лагерь дотла спалить, дабы не подвергать соблазну вражин вернуться за своим законным имуществом.

Пока размышлял, прокручивая в своей голове ход боя, минометные батареи уже успели затихнуть. Осипа работа, не иначе как.

Ухмыльнулся одними уголками губ:

— Слышь, радистка Кэт, отстучи-ка там Клекрию, пускай со своими соколами назад возвращается, а то на дележку награбленного не успеет.

Улуша, привыкшая к замысловатым оборотам речи своего непосредственного начальника, лишь послушно головой кивнула. Красивое лицо ее вновь осветилось искрометной улыбкой. После того, что произошло между ними совсем недавно, ведунья совершенно преобразилась. Куда подевалась былая угрюмость, в последнее время ставшая неотъемлемой частью ее «Я», ее второй натурой!

— Клекрий занят. Сказал, что подойдет позже.

— Кто б сомневался! — Степан раздраженно саданул рукой по стояку палатки и злобно зашипел, когда костяшки его отозвались острой режущей болью. — Передай, пускай не дурит и топает туда, куда ему было сказано. А не то… — продолжать Степан не стал. Что он будет делать в том случае, если Клекрий ослушается, он и сам не знал. По сути, если разобраться, то вовсе не он, а именно Клекрий был верховным старейшиной, следовательно, следуя субординации Степан скорее должен сам подчиняться, но уж никак не раздавать приказы старшему по званию. Нонсенс. Винегрет какой-то получается. Двусмысленность ситуации раздражала, впрочем, не переставая при этом забавлять.

— Остатки демонов оттеснены глубоко в лес. Клекрий со своим воинством возвращается как ты и просил.

— Отлично. Обыщите здесь все. Меня интересует оружие и боеприпасы. Пленных не брать.

Чумазый парнишка с редким именем Акребузий, только что добровольно принявший на себя обязанности штатного ординарца, которого он для краткости окрестил просто Бузей, тотчас сорвался с места и умчался доводить до ушей подчиненных его новый приказ.

Лишь на утро следующего дня воинство сиртей покинуло то место, на котором совсем недавно располагался временный лагерь двести восемнадцатой пехотной дивизии Советской Империи Рейха, носящей гордое имя «Фельдхернхалле». Теперь там вовсю хозяйничало пламя. Оно пожирало все то, что может гореть: перекидывалось с палатки на палатку, стелилось по траве, лизало сваленные в кучи груды мертвых тел, пропитывая воздух сладковатым запахом паленой плоти.

Степан, шедший в окружении старейшин, то и дело с беспокойством оборачивался. А не перекинется ли пламя дальше, не начнет ли гулять по степи, благо пищи для него сейчас там более чем достаточно. Жара, что стояла в последние несколько дней, сделала со степью неожиданную метаморфозу: высохли некогда буйные травы, кусты, потерявшие всю свою листву, отчаянно тянули крючковатые лапы-ветви к небу, моля Всевышнего о том, чтобы он соизволил, наконец, пролить на землю хотя бы каплю драгоценной влаги.

Впрочем, беспокоиться, по большому счету, было совершенно незачем, ибо ветер дул сейчас в противоположную сторону. Умом Степан прекрасно понимал это, но, тем не менее, нет-нет, да и оглядывался назад. Клекрий, шагавший подле него бок о бок, в свою очередь так же испытывал беспокойство, но направлено оно было в несколько ином направлении. Наконец не выдержал — прервал-таки молчанку, просипев нечто нечленораздельное и сплюнув по своему обыкновению под ноги сгустком тягучей мутной слюны.

— Что не так?

— А то ты сам не знаешь!

— Да говори уже раз начал! — Степан и вправду догадывался, о чем сейчас пойдет речь, но все равно хотел услышать это из уст самого старосты.

— Повозки твои. Не по нраву они мне.

— Это еще почему?

— Всю жисть без них обходились и нынче обошлись бы.

Тут следует заметить, что антипатия Клекрия к транспортным фургонам, что тащились сейчас за воинством сиртей, под завязку нагруженные трофейным оружием, была вполне обоснована. Староста, движимый любопытством, первое время шагал подле них как привязанный. Обходил фургоны то спереди, то сзади, восторженно прищелкивал языком, не в силах отвести свой взгляд от блестящих ободов колес, выполненных, по скромному мнению Степана, между прочим довольно топорно. Эйфория эта его длилась ровно до тех пор, пока не угораздило Клекрия вступить обеими ногами в лошадиное дерьмо. На этом прискорбном моменте неуемная любовь старосты к транспортным фургонам не то чтобы умерла навеки, но, как это зачастую бывает, плавно переросла в самую что ни на есть настоящую ненависть.

— Слушай сюда: повозки нам пока что нужны. Без них никак. Раненых перевозить на них надо? Надо. Оружие, припасы опять же, — словно ребенку малому Степан раз за разом втолковывал Клекрию все преимущества гужевого транспорта. Тот в ответ утвердительно кивал головой, как будто бы даже соглашаясь со сказанным, но, стоило Степану заткнуться или перевести тему, как староста вновь начинал канючить о своем, наболевшем.

— Да дались тебе эти фургоны! — Степан в сердцах взмахнул рукой и хотел было уже уйти куда подальше, лишь бы не слышать нытья своего собеседника, как вдруг краем глаза поймал лукавый взгляд Улуши, вслушивающейся в их словесную перепалку весьма внимательно. При этом по всему было видно, что девушка с трудом сдерживается, чтобы не разразиться своим переливчатым грудным смехом. Усмехнулся и он. Всю злость, раздражение словно волной смыло. Действительно, ну чего он так разошелся, в самом деле? Забот что ли своих мало? Их между прочим хоть отбавляй, родимых. Взять хотя бы теже трофеи, например. С одной стороны получить в свое распоряжение такую прорву оружия — редкая удача. С другой — головная боль, причем немалая. В восьмидесяти двух транспортных фургонах, реквизированных у врага, в данный момент находилось восемь тысяч двести восемьдесят винтовок, триста тридцать шесть ручных пулеметов, девяносто станковых пулеметов, четыреста восемьдесят автоматов, да что-то порядка шестисот семидесяти пистолетов, все тех же хваленых «Вальтеров». И что прикажете с этим добром делать? Правильно: обучить дикарей первичным навыкам владения огнестрелом, причем сделать это следует в кратчайшие сроки, иначе наступление, задуманное им, захлебнется так и не начавшись. Вот она, сверхзадача, мать ее! Во всей своей красе выстроилась. Ну да ладно, разберемся как-нибудь. Сейчас главное оставить между собой да потрепанными остатками имперской дивизии как можно большее расстояние. Да место бы еще удобное для временного лагеря найти.

Судя по карте, им предстоял достаточно долгий переход через степи. Где-то там, на юго-западе, сокрытый за древним монолитным хребтом в форме полумесяца, расположился небольшой шахтерский городок с загадочным названием Ручане-Нида. Именно он, по настоятельной просьбе Степана, был принят на совете родов первейшей целью их экспансии.

На утро третьего дня транспортные фургоны были разгружены и многим из сиртей посчастливилось наконец получить в свои руки то самое оружие демонов, обладания которым они страшились и жаждали одновременно. Для Степана же наряду с этим событием наступили тяжелые трудовые будни и длились они ровно до тех пор, пока каждый из его воинов не смог сносно овладеть тем, что было ему доверено. Когда же войско наконец выступило, он не нашел в себе сил идти и был вынужден выделить один из освободившихся фургонов, так сказать, для собственных нужд.

Городок Ручане-Нида на самом деле оказался весьма непривлекательным. Запыленные узкие улочки, невзрачные одноэтажные дома казарменного типа, что лепились друг к другу практически впритык, двухэтажное здание городской управы посреди крохотной площади — все это отнюдь не радовало глаз, а скорее создавало ощущение некоей угрюмости и чужеродности. Людей на улицах видно практически не было, лишь у самой черты города, у подъездной дороги, несли свою службу шестеро часовых во главе с помятым обер-ефрейтором неопределенного возраста.

Когда из-за поворота показалась голова колонны степанового воинства, он даже удивления не выказал — лишь прикипел к ней взглядом, оценивая примерное соотношение сил, а затем, уяснив видимо что-то для себя, неспешно подошел к шлагбауму, демонстративно поднял его да так и застыл столбом, не делая никаких попыток к сопротивлению.

Подчиненные его также не стали лезть в бутылку. Побросав оружие где придется, они выстроились в неровную шеренгу чуть поодаль и теперь молчаливо ждали решения своей участи, искоса поглядывая на высокого широкоплечего чужака, что неспешной походкой приближался сейчас к их посту. Остальные сирти застыли метрах в двухстах пятидесяти, повинуясь короткому взмаху его руки.

— Народа в городе много?

— Тысячи четыре наберется, пожалуй, — обер-ефрейтор не выглядел испуганным — скорее заинтересованным что ли.

Оно и немудрено: сирти, вооруженные современным оружием, владеющие в совершенстве русским языком, были для него явно в новинку.

— Вы здесь проездом или как?

— Проездом, — Степан усмехнулся. Понятливый обер-ефрейтор начинал ему нравиться. — Но сначала «или как». Значит так: сейчас пойдешь в город, донесешь до сведения руководства, чтобы они немедленно начали эвакуацию местных жителей. На все про все у них три часа. Задачу уяснил?

— Так точно! Что будет с моими людьми?

— С тобой пусть идут. Но имей в виду: оборонять город смысла нет.

— Я понял.

— Ну иди, раз понял. Удачи.

— Спасибо.

Отдав честь, обер-ефрейтор круто развернулся и поспешил к шестерке часовых, что с тревогой следили за исходом переговоров.

— Почему не убил? — в голосе Грини отчетливо прозвучали нотки осуждения.

Похоже точно такого же мнения были и Осип, и сам Клекрий, стоявший чуть поодаль с ехидной полуулыбкой на обветренных губах.

— Смысла не вижу настраивать против себя рядовых жителей Империи. Вырежи мы сейчас подчистую весь город — и в следующем они будут обороняться до последнего. Оно нам надо?

Возражений не последовало. Впрочем, Степан и сам знал, что прав, прав на все сто процентов. Правда — истинная причина этого его гуманного поступка была несколько иной, не настолько циничной: ему попросту не хотелось лить лишней крови, ее и так по его милости пролито уже более чем достаточно. А сколько прольется еще?

Через полтора часа на дороге появились первые беженцы. В основной массе своей это были старики, подростки, женщины, ведущие за руки своих чад. Кто с котомкой, кто с тележкой, кто с рюкзаком за плечами. Несколько двуколок, десятка четыре полногабаритных транспортных фургона, забитые под завязку людьми.

По иронии судьбы дорога, ведущая из города, была всего одна и беженцам не оставалось ничего иного кроме как пройти мимо армады захватчиков, что в опасной близости расположилась по обеим ее сторонам. И те, и другие буквально пожирали друг друга глазами. Степану казалось, что от напряжения вибрирует сам воздух. Чей-то один неловкий шаг, одно бранное слово, сорвавшееся с уст, и люди вцепятся друг другу в глотки, зубами начнут рвать плоть врагов своих, давая выход веками культивировавшейся ненависти.

Так в напряжении он провел все полтора часа, пока продолжался этот исход. К счастью, обошлось без эксцессов. Последней из города выходила рота вермахта, в одну из основных задач которой входило несение караульной службы непосредственно на самом руднике. Об этом Степан узнал у вездесущего обер-ефрейтора, отпущенного им в город дабы убедить жителей в необходимости эвакуации. Со своим личным оружием имперцы расставались легко — никому не улыбалось получить пулю при существующей альтернативе благополучного исхода.

После того, когда в городе не осталось ни единого человека, сирти триумфально вступили в него, оглашая воздух резкими гортанными криками, от которых поневоле начинали бегать по затылку мурашки у любого, кому посчастливилось быть очевидцем этой гротескной сцены. К таким очевидцам относилась неразлучная троица: Степан и Улуша с Варварой. Оставшись за чертой города, они взяли на себя роль наблюдателей, не желая участвовать в том, что неминуемо должно было произойти.

Первой загорелась управа. Огонь какое-то время капризничал, не хотел разгораться, но, постепенно войдя во вкус, разошелся вскоре в полную силу, зашарил по брошенным кабинетам, пожирая на своем пути все то, что могло бы послужить ему пищей. Прошло совсем немного времени, от силы часа полтора-два, и город Ручане-Нида, и сам рудник, располагавшийся совсем неподалеку от города, превратились в один сплошной пылающий факел. Что будет дальше — Степан смотреть не стал, круто развернулся и пошел прочь.

Поутру он вновь повел сиртей вперед. На этот раз Степан нацелился на один из крупнейших промышленных центров Империи — город Геттинген. Являясь ведущим производителем автоматического и полуавтоматического оружия, что само по себе являлось немаловажным фактором, город этот по сути был еще и важнейшим транспортным узлом. Перекрой они его — и добрая часть Советской Империи Рейха будет фактически отрезана. Не будет поставок продовольствия, снабжение дивизий врага на достаточно длинном участке фронта окажется под угрозой срыва. Ко всему прочему, располагаясь на вершине высокого холма, опоясанный со всех сторон неприступными каменными стенами, построенными еще в те смутные времена, когда Империя была разделена на восемь независимых государств, Геттинген занимал крайне выгодную стратегическую позицию.

Предав огню еще два небольших городка на своем пути — Крестцы и Травемюнде, на одиннадцатый день сирти приблизились к пригороду Геттингена и стали лагерем неподалеку от его стен.

— Ну и как мы эту громадину брать будем? — Клекрий передал Степану бинокль и замолк, не в силах выразить словами всю полноту обуревающих его чувств.

— Не знаю пока.

Они со старостой подобрались к городу совсем близко, желая своими глазами изучить обстановку. Подобраться-то подобрались, но вот путного на ум ничего не приходило. Из полуразвалившейся халупы, выбранной ими в качестве наблюдательного пункта, видно было довольно значительную часть городской стены и один из четырех въездов в город, перекрытый массивными воротами, матово поблескивающими в лучах утреннего солнца.

— Надо же, даже металла на ворота не пожалели!

— Да и камней на стены тоже!

Действительно: стена, выложенная из гигантских каменных глыб, на первый взгляд казалась настолько монолитной, что, будь у Степана пушка, то даже она, возможно, не в состоянии была бы нанести ей серьезного ущерба.

— Клекрий, воропники возвернулись, — Загуня подобрался настолько неслышно, что оба вздрогнули от звуков его голоса, — те, коих ты к воротам у северной стены посылал. Так вот, бают они, что вражины о нашем подходе, скорее всего, загодя узнали.

— Да неужто? И откуда такие мысли?

— Торжище большое у них аккурат рядом с воротами. Видать там за стеной места лишнего не очень много — вот и вынесли его наружу. Так вот — пустое оно. Товар из лавок хозяева начисто выгребли, не оставили ничего. И, судя по всему, делалось это не в спешке. Полы подметены, чистота кругом и порядок. Такие дела быстро не делаются. Время для этого надо.

— Время…

— Не вижу причин, по которым нас это должно волновать, — озадаченно прищурившись, Степан намертво прикипел к биноклю.

Там, у ворот, происходило явно что-то из ряда вон выходящее. Одна из створок подалась чуть вперед, выпуская наружу одинокую человеческую фигуру. Девушка или женщина. В офицерском мундире. Знаков различия отсюда не разобрать. Замерла у ворот, то ли не зная куда идти, то ли попросту собираясь с силами, чтобы сделать свой первый шаг навстречу неизвестности. Парламентер, в этом никаких сомнений нет. Молча, ни слова не говоря, передал бинокль Клекрию.

— Ишь ты, баба!

— Она самая, — как ни корпел, как ни тужился, а улыбка на лице все-таки проступила. — Нас ищет, поговорить хочет.

Неужели сообразили, наконец, вражины, что пришло время договариваться полюбовно? Хотелось бы в это верить, ох как хотелось бы!

— На том свете с духами пущай поразговаривает. Загуня, будь добр, подай как мне свою винтовку!

— Да погоди ты! Не горячись! Авось она дельное что предложит?

— Кто? Она? Баба ряженая?

Пока они спорили, незнакомка решилась-таки отойти от спасительных врат и медленным, но вполне уверенным шагом побрела в сторону их развалюхи.

— Вычислила-таки, зараза, — Степан хотел было уже согласиться с доводами Клекрия и Загуни, увещевавших его в один голос, не пороть горячку и прихлопнуть нежеланную визитершу по-тихому, с помощью старого доброго лука, раз уж ему так не хочется поднимать лишнего шума, но некая странная асимметричность в фигуре гостьи заставила Степана поначалу повторно, более внимательно приложиться к биноклю, а затем, выронив его из неожиданно онемевших пальцев, застыть вдруг истуканом, вперившись неподвижным взглядом в одну точку. Ильса…. Ну конечно же, это она: однорукая, одноглазая поборница справедливости, в свое время по собственной инициативе ушедшая с должности бригаденфюрера, а по-нашему — бригадного генерала. Лучшая подруга Нюры и, как он небезосновательно предполагал, далеко не последняя фигура в среде оппозиционеров. Ильса…

Степана бросало то в жар, то в холод.

— Кхм.

Только сейчас он заметил, что от наблюдательного Клекрия не укрылось его нервозное состояние, и теперь тот терпеливо ждал объяснений.

— Я ее знаю. Это подруга моей жены. Помнишь, я рассказывал тебе о том, что не все граждане Империи желают продолжения войны с нами? Так вот, она — одна из них. Оппозиция, как они себя называют.

— Оппозиция говоришь? Слово-то какое заумное!

— Демоны, что с них взять! — Загуня прислушивался к разговору краем уха, все его внимание в основном поглощено было худосочной незнакомкой, что на диво споро приближалась к их временному укрытию. — Ох, чует она нас, нутром чует! — из голоса его напрочь пропала былая жизнерадостность. — Делать-то что будем?

Степан отодвинулся от оконного проема и встал. Прошелся из угла в угол, похрустывая костяшками пальцев. К счастью, со стороны города его не было видно.

— Схожу, узнаю, чего она хочет.

— Нет, — Клекрий, с завидным постоянством прислушивающийся к словам и советам пришлого демона, деяниями своими по праву заслужившего титул старейшины одного из славнейших родов — рода Веперя, на этот раз оказался непреклонен: — Никуда ты не пойдешь, сиди. Надо ей — сама пущай приходит!

Оно и правда: выйди сейчас Степан на открытое место, и одного-единственного снайпера хватит для того, чтобы душа его неугомонная покинула, наконец, свою бренную оболочку. А кто сказал, что их нет на стенах? Стены-то городские непростые, с секретом стены. Бойниц в них немерено понатыкано, замаскированы они просто стервы настолько искусно, что невооруженным глазом углядеть практически невозможно.

И о наличии бойниц, и о наличии предполагаемых снайперов за ними — обо всем этом Степану было прекрасно известно. Более того — он сам и обнаружил их, чисто случайно правда, скорее даже интуитивно, но… ведь там, казалось бы совсем рядом, брела по давно непаханому полю, поскрипывая начищенными до блеска хромовыми сапогами, частица его прошлой жизни. Ильса…

— Ильсааа! — истошный крик Степана достиг ушей идущей вперед девушки, и та вдруг вздрогнула, зашаталась, словно от удара хлыстом.

Затем лицо ее озарилось улыбкой. Неужто узнала?

— Ильса, давай сюда, ко мне! — Степан прокричал уже тише, но, тем не менее, скорее всего был услышан. По крайней мере та, к кому он обращался, заметно ускорила шаг.

Те несколько минут, за которые она преодолевала разделяющее их расстояние, на самом деле показались ему вечностью.

— Так вот ты где? Неплохо устроился! — Ильса едва не задохнулась, когда Степан сжал ее в своих медвежьих объятиях.

Расчувствовалась и сама: клюнула его в щеку неловким поцелуем, зарделась как девочка. Затем взгляд Ильсы наткнулся на Степановых товарищей и лицо ее как-то вдруг внезапно похолодело.

— Сирти?

— Они самые, — Степан до сих пор не заметил произошедшей с ней перемены, а потому продолжал улыбаться, радуясь, как ребенок, этой неожиданно приятной встрече. — Знакомься: Загуня. Клекрий.

— Очень приятно, — голос ее был сух. Удостоила обоих коротким кивком и сразу же перешла к делу. Говорила лишь со Степаном, как будто они были в комнате одни. — Ты же понимаешь, я здесь не просто так.

— Понимаю.

— Я уполномочена пригласить командующего объединенными силами сиртей для ведения переговоров с высшим руководством Советской Империи Рейха. На время переговоров все военные действия на данном участке фронта будут прекращены. Ты мог бы прямо сейчас проводить меня к тому, кто руководит операцией по захвату города?

— А не надо никуда ходить. Вот этот низкорослый крепыш, что стоит справа — Клекрий, глава рода Ясенева, а по совместительству прилюдно избранный вождь всех шестидесяти восьми родов, которые имеют честь стоять лагерем неподалеку, и есть командующий объединенными силами сиртей, как ты изволила выразиться. А тот человек, с которым ты сейчас ведешь диалог, на самом деле является одним из его заместителей.

— Даже так? Высоко поднялся! — улыбка его собеседницы была какой-то вымученной. Да и сама она выглядела устало: бледные обескровленные губы, воспаленный взгляд, тонкая сеточка морщин в уголках глаз… Не такой, совсем не такой помнилась ему Ильса со времен их первого знакомства! А, впрочем, может быть память подводит его? Слишком много времени прошло с тех пор, когда он видел ее в последний раз. Точнее даже не времени — событий, произошедших за это время.

— Ильса, я смотрю ты вернулась на старую должность. К чему бы это?

— Да, вернулась, — она сдунула с левого обшлага рукава несуществующие пылинки, покосилась на то место, где вместо правой руки у нее всегда был пристегнут протез.

Сейчас он отсутствовал, а пустой рукав кителя был небрежно заткнут за поясом. Степан не стал спрашивать, почему Ильса не одела сегодня протез, такой вопрос явился бы полнейшей бестактностью с его стороны, однако девушка сама ответила на него, прочитав, видимо, что-то в его взгляде.

— Я специально не одела протез на нашу встречу. Надеялась, что на большом расстоянии, благодаря отсутствию руки, ты меня легче узнаешь.

— Думала, что мы тебя пристрелим?

— Честно говоря — да. Каждую минуту ожидала получить пулю. Я была не права?

— Да нет, что ты. Права, как всегда. Едва уговорил своих товарищей не совершать подобной глупости.

— Ну вот видишь! А теперь все лишнее в сторону, давай поговорим о деле. У меня не так много времени.

— Ладно, о деле так о деле. Но перед этим скажи мне: откуда, каким образом ты заранее узнала, что встретишь меня именно здесь?

— Все предельно просто, — Ильса нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Видимо, времени у нее действительно было в обрез. — Раз уж тебе непременно хочется это знать — придется начать с азов истории. Итак, правило первое: Сирти НИКОГДА за все время своего существования не предпринимали попыток воспользоваться нашим оружием. Это аксиома. Абсолютный и непреложный факт. Когда же был зафиксирован первый такой случай, наши аналитики пришли к неизбежному выводу: за произошедшим наверняка стоит некто из более развитого мира. Либо перебежчик из нашего, либо перемещенный из твоего, Степан. Естественно, поначалу мы не были уверены, что это именно ты, но с накоплением новых факторов, свидетельств очевидцев, места для сомнений становилось все меньше. Ты оставлял в живых тех, кого не следовало, как будто сам хотел, чтобы рано или поздно ниточка привела нас к тебе. Так чему же ты сейчас удивляешься?

Логика. Железобетонная, всепоглощающая логика. Никогда Степан не был в ней особенно силен. Привыкший полагаться более на чувства, нежели на рассудок, он не всегда мог увидеть то, что на самом деле было более чем очевидным. В этом была его слабость, но одновременно с этим и сила: дикое, почти звериное чутье не единожды спасало ему жизнь казалось бы в самых безвыходных ситуациях.

— Значит, выходя из города на переговоры, ты была уверена, что встретишь здесь именно меня?

— Конечно. Отсюда и весь маскарад. Признаться, без своего протеза чувствую я себя сейчас весьма некомфортно.

— Хорошо, с этим разобрались. Теперь давай к делу, как ты и просила. Твое командование хочет, чтобы полководец сиртей, Клекрий, ступил в город для ведения переговоров? Один, без свиты?

Ильса отрицательно покачала головой:

— Ты все не так понял. На самом деле твой Клекрий не интересен ни мне, ни моему командованию, ни уж тем более правительству Империи. Степан, нам нужен ты, а не твой полуголый дикарь, воняющий куриным пометом.

— Что она говорит? — Клекрий, обеспокоенный, подал голос, словно поняв, что речь идет сейчас именно о нем.

— Говорит, что от тебя хорошо пахнет, и она желает иметь от тебя ребенка.

— Что, вот так, сразу? Передай ей что у нас так не принято! Негоже бросаться на шею первому встречному-поперечному! Вот так, слово в слово и передай!

— Да передам, передам! — видя как масляно заблестели глазки вождя, как он приосанился и как будто бы даже подрос на пару сантиметров, Степан не смог удержаться от ехидной ухмылки.

Вот так всегда: люди-то везде одинаковые. Что в этом мире, что в том, все едино.

— Что ему надо? — в свою очередь спросила Ильса. — И почему он на меня так смотрит?

— Вообще-то это личное. Говорит, что понравилась ты ему до чертиков. Вот и пялится, глаз оторвать от тебя не может!

— Так, все, давай, заканчивай этот балаган! — чуя подвох, Ильса разгневанно нахмурила брови. Затем продолжила на полтона ниже, слово в слово цитируя обращение своего руководства: — Вам, Степан Махров, предложено под почетным эскортом явиться в столицу Империи, город Петроград, для ведения мирных переговоров с урожденной императрицей дома Романовых, Татьяной Романовой, фюрером Отто Вебенбауэром, а так же Генеральным секретарем ЦК КПСС товарищем Павлом Потоцким. На время ведения переговоров ваша личная безопасность гарантируется, так же гарантируется прекращение боевых действий на данном участке фронта. Вам все ясно?

— Ишь ты! — Степан удивленно присвистнул. Надо же, не кто-нибудь, а сама императрица со своими прихвостнями желает, чтобы он, презренный дезертир, предстал пред ее ясными очами! А Степан-то грешным делом подумал, что его вызывает на переговоры в осажденный город какая-то местная шишка, засевшая за его стенами! Ну что тут скажешь? Лестно конечно, хотя умом прекрасно понимаешь, что вызван этот жест доброй воли не иначе как страхом. Боятся имперцы. До икоты, до коликов печеночных боятся. И страх их является вполне обоснованным. Не надо иметь семи пядей во лбу для того, чтобы понять: весьма скоро сирти со всего континента, вдохновленные примером своих соратников, отложат в сторону серпаки, луки со стрелами, и возьмутся за настоящее оружие. Вот и зашевелились, задергались теперь, ищут пути-лазейки для того, чтобы повернуть этот процесс вспять: — Ясно, да не все. Почему в самом начале нашей беседы ты сообщила мне о том, что на переговоры с высшим руководством приглашен глава сиртей, он же Клекрий, а теперь вот выясняется вдруг, что им нужен именно я?

Ильса непонимающе уставилась на него, затем, поняв, видимо, что Степан от нее хочет, ответила с легкой иронией в голосе:

— Ну здесь то как раз все просто, мог бы и сам догадаться. Придя сюда, поначалу я не была уверена, что не ты один, — рука ее описала широкое круговое движение, — стоишь за всем этим. У тебя вполне мог быть сообщник либо из перемещенцев, либо из нашей среды, но затем, по ходу нашего разговора я поняла, что это не так. Ты сам заварил эту кашу, в одиночку, так что тебе и расхлебывать!

Что ж, теперь все стало на свои места. Ну или почти все.

— Ты-то сама как считаешь? Стоит мне идти или нет? — буравя девушку пристальным взглядом, Степан с каждой минутой все яснее понимал: перед ним стоит уже не та Ильса, которую он в свое время встретил за прилавком овощного магазина в тренировочном лагере. Вопрос почему она вновь вернулась к своему роду деятельности по-прежнему оставался открытым.

— Стоит. Тебе у нас ничего не угрожает. Императрица твердо держит свое слово.

Императрица… Басня свежа, но верится с трудом. Интересно, что она хочет ему предложить? Договор о мирном сосуществовании двух культур, к которому он так долго стремился? Не рановато ли? Данный ход противника был вполне ожидаем, по сути он и являлся конечной целью Степановой компании, но… уж слишком рано тот был сделан и это изрядно настораживало. Обычно такие предложения делаются после серьезной демонстрации сил противоборствующей стороной, когда как следует приперло к стенке и иного выхода просто нет, но уж никак не в начале войны. Опасно, попахивает ловушкой. Но и соблазн велик. Видит Володарь, устал Степан от этой войны. Бесконечные походы, стычки…. А тут все свои проблемы можно решить одним махом. Ты только головой согласно кивни да иди как телок на привязи навстречу неизвестности.

— Знаешь, подумать надо. Такие вопросы с наскока не решаются.

— Подумай. Завтра я вернусь в это же время.

Ничуть не удивившись его вежливой отповеди, Ильса развернулась лицом к дверному проему.

— Ильса, я тебя спросить хотел: как там Нюра? — голос Степана предательски сел.

— Нюра продолжает отбывать пожизненное заключение. Не беспокойся, с ней там хорошо обращаются, — сказала и вышла.

Вот так, всего несколько слов. Глядя на ее прямую как стрела удаляющуюся спину, Степан никак не мог привести в порядок свои разбушевавшиеся чувства.

— Зачем она приходила? — Клекрий требовательно потряс его за плечо, возвращая тем самым к реальной действительности.

— Пойдем, по дороге расскажу. Большой совет созывать надо.

ГЛАВА 16

Карету почти не трясло. Каждый ухаб, каждая неровность сопровождалась лишь тихим, едва слышимым поскрипыванием почти за гранью человеческого восприятия. Старое, доброе немецкое качество. Сложнейшая система рессор, сама карета, внутреннему убранству которой позавидовал бы даже Путин, случись ему вдруг посетить этот мир с правительственным визитом, делали эту поездку почти приятной.

Степан улыбнулся своим мыслям, надо сказать бредовым до безобразия. Причем здесь Путин? Почему полузабытая фамилия президента давно покинутой им Родины крутится сейчас в голове, не дает спокойно уснуть? Странно все-таки устроен человеческий мозг. Странно… — вот, пожалуй, ключевое слово, наиболее полно характеризующее то, что сейчас с ним происходило. Мысли его, оставив наконец в покое светлый образ президента Российской Федерации, как-то незаметно переключились на прошлое. Ох и бесновалась же Улуша, когда Степан, вопреки решению совета и ее собственному авторитетному мнению, заявил вдруг во всеуслышание, что отправится все-таки на переговоры с высшим руководством Империи! Это было как гром среди ясного неба, удар ниже пояса для всех тех, кто прошел с ним бок о бок весь этот нелегкий путь. А сколько нового о себе Степан узнал от Варвары!

Он зябко передернул плечами, хотя в карете стояла невыносимая жара. Подсел поближе к окну, отодвинул в сторону малиновую занавеску, украшенную позолоченными имперскими орлами. Смотреть особо было не на что. Карета на полной скорости неслась по широкому, прямому как стрела дорожному тракту, проложенному по запыленной, изнывающей от жажды степной пустоши. На небе ни облачка. Сколько прошло времени с тех пор, как карета, провожаемая нестройным гулом и гиканьем толпы, вырулила из северных ворот Геттингена, Степан не знал. Суток трое? Возможно. А может быть и все четверо?

Они мчались почти без остановок, не задерживаясь ни в одном из населенных пунктов, минуя все без исключения гостиницы и постоялые дворы. Летели, словно за ними сам черт гнался. Спрашивается, к чему нужна такая спешка, зачем загонять до полусмерти лошадей и эскорт, насчитывающий ни больше ни меньше как пятьдесят пять всадников в крикливых шутовских мундирах? Гусары, мать их за левое подреберье! Следует признать, матушка-императрица большая любительница пустить пыль в глаза.

Внезапно карета остановилась так резко, что Степана кидонуло на переднюю переборку и крепко впечатало в нее переносицей. Выстрел. Еще один. Рослый красавец-гусар на взмыленном скакуне проносится мимо, зачем-то вытянув перед собою саблю. Степан краем глаза успевает заметить его мелькнувший в окне силуэт и тотчас же падает на пол, срастается с ним, каждой клеткой своего тела ощущая, как целый веер из пуль насквозь прошивает карету буквально в нескольких сантиметрах у него над головой.

— Гони!!! — слышится чей-то дикий, почти нечеловеческий крик, и карета, в одно мгновение набирая скорость, уносится вдаль, подальше от того места, которое едва не стало для него могилой.

Сзади слышатся новые выстрелы. На этот раз гусары успевают ответить на них из своих укоротов: короткоствольных, с виду крепко напоминающих УЗИ, автоматов. Редкое оружие в этом мире. Изготавливается исключительно по спецзаказу малыми партиями, стоит на вооружении личной гвардии императрицы — тех самых пресловутых гусар. Хорошее оружие, надежное, годится правда разве что только для ближнего боя, преимущественно в условиях города. Ни дальности у этих автоматов нет, ни точности, зато кучность и скорострельность на высоте.

Во время одной из остановок, а точнее выходов «по нужде», Степану удалось подержать один такой в руках — поручик из гусарской свиты посодействовал ему в этом, дав чудесную возможность насладиться эстетическим видом и прекрасными эргономическими свойствами данного оружия.

А сейчас тот поручик скорее всего либо уже мертв и отправился на небеса, либо погибнет в самом ближайшем будущем. Степан на этот счет предпочитал не обманываться. А как же иначе? Тот, кто организовал на них засаду, несомненно, толк в этом деле знал. На улице день-деньской, видимость преотличная. Участок дороги, на котором совершено нападение, девственно чист, словно черепушка товарища Котовского. Ни травинки на нем, ни былинки, ни неровностей ландшафта — как на ладони все. Знай себе, нажимай на курок да усмехайся в усы, если они конечно у тебя есть. Нет, поручику уже ничем не помочь, как не помочь, в принципе, и остальным ребятам, которые сложили свои головы ради того, чтобы он, Степан, успел ускользнуть и выполнить предначертанную для него роль.

Карета остановилась. Топот ног, скрип распахнутой дверцы, и на горизонте появляется испуганное лицо подростка. Одет паренек точно в такую же шутовскую форму как и его товарищи.

— Господин Махров! — голос у подростка ломается, глаза до краев наполняются непрошенной влагой. Еще минута — и он зарыдает навзрыд.

— Чего тебе? — Степан говорит нарочито строго, потому как прекрасно понимает: только эта его напускная строгость поможет ему удержать одного из своих кучеров от истерики.

— Петрович… там!!!

Делать нечего, надо выбираться из кареты. Выбираться, хотя голова раскалывается от боли, а из разбитой переносицы ручьем течет кровь, собирается на полу овальной лужей.

— Вы ранены.

— Отстань! — Степан сердито отмахивается от молодого гусара и, прижав к носу набухший от крови платок, начинает медленно, осторожно продвигаться к распахнутой дверце. Ему почему-то отчаянно не хочется забрызгать своей кровью сидушку, обтянутую шикарным малиновым бархатом.

Вылез. Прислушался к отдаленной перестрелке. Нет, там без шансов. Бой уже подходит к концу, скоро вся его свита погибнет, так и не успев нанести существенного урона нападающим. Вся, исключая разве что вот этого нескладного парня.

— Ну что там у тебя?

— Петрович! — словно опомнившись, подросток тут же срывается с места.

Степан едва поспевает за ним, орошая землю капающей с платка кровью.

Старший кучер был мертв. Одного-единственного взгляда оказалось достаточно для того, чтобы понять это. Пуля прошла навылет через висок, слегка под углом, и вышла в районе правого уха, отхватив от него изрядный кусок. Бесцветные, покрытые мутной паволокой глаза Петровича уже успела покинуть жизнь и они остекленели.

— Чем ты ему поможешь? Он мертв.

— Не говорите ерунды! Он просто ранен. Лучше помогите мне уложить его в салон.

— Ну как знаешь.

Степан не стал обращать внимания на вызывающий тон юного гусара. Вскарабкался на козлы, пульс у покойника проверил для пущей уверенности. Мертв. Чего уж там, мертвее не бывает.

— За ноги бери.

Пока они затаскивали еще не успевшее окоченеть тело в карету, перестрелка практически прекратилась. Одиночные выстрелы из «Вальтера» можно было не считать. Звучали они примерно через равные промежутки времени, а значит смело можно было предположить, что это некто из нападающих весьма хладнокровно добивал раненых, да щедро раздавал «контрольные» в головы погибшим.

— Ну что, корнет, трогай. Времени у нас, похоже, не очень много осталось. Куда ехать знаешь?

Парнишка с готовностью кивнул:

— Знаю. Здесь неподалеку поселок есть. Петровича в больницу завезем, а потом сразу в комендатуру обратимся.

С места он рванул настолько резво, что Степан едва с козел не сверзился. К счастью, погони за ними не было. Удивительно, кстати, почему так? Всю дорогу Степан ломал голову над этим вопросом, но так и не смог прийти к однозначному выводу.

Его спутник, как оказалось, носящий гордое имя Джевехард, что в переводе означает «смелый», «выносливый», на этот раз не соврал. И часа не прошло, как карета уже катила по одной из поселковых улиц. Первым делом, естественно, заехали в больницу, где Степан с превеликим облегчением сдал труп кучера на руки двум флегматичным санитарам. Джевехард, к счастью, за время пути уже успел успокоиться, смерть Петровича принял как данность.

— Комендатура далеко?

— Рядом тут все. И комендатура, и управа, и садик со школой — все на одной улице для удобства построены.

Комендатурой оказалось приземистое трехэтажное здание старой постройки, окруженное по периметру низким деревянным забором цвета хаки. Едва карета приостановилась подле нее, как ворота тотчас же распахнулись, и охрана в лице четырех рослых часовых пропустила их внутрь. Приемное устройство идентификатора, закрепленного на поясе одного из верзил, озадаченно звякнуло, приняв в свою утробу аусвайс Джевехарда, затем индикатор на нем мигнул и засветился успокаивающим зеленым цветом.

— Этот человек со мной, — быстрый кивок головой в сторону Степана.

— Хорошо. Вы по какому вопросу к нам?

Джевехард в растерянности пожал плечами, явно не зная с чего начать. Инициативу в свои руки взял Степан:

— Около часа назад неизвестными лицами было совершено нападение на конвой императрицы. В живых остались только мы двое.

Слова его возымели желанное действие:

— Идите по прямой и направо в конец коридора. Кабинет под номером восемь.

— Благодарю.

В здании комендатуры было душновато и изрядно накурено. Морщась от неприятного запаха, Степан проследовал в ту сторону, куда указал ему охранник. Джевехард шагал рядом, погруженный в свои мысли и, казалось, совершенно не замечающий ничего вокруг.

Из-за дверей искомого кабинета послышался звериный рык. Степан приостановился. Заходить или нет? Пока думал, дверь распахнулась сама, пропуская через себя седовласого субъекта в штатском. Лицо его почему-то сразу не понравилось, веяло от него чем-то до боли знакомым, домашним. Любая работа, даже самая гнилая, наносит на человека свой неизгладимый отпечаток. А лицо, как говорится, зеркало души. Будь Степан в родном мире, вышедшего из кабинета человека он несомненно охарактеризовал бы как выходца из силовых госструктур и был бы абсолютно прав. Здесь же для того, чтобы сложить о ком-либо свое авторитетное мнение, ему отчаянно не хватало данных.

— Ну кто там еще?

— Мы по неотложному делу. Войти можно? — Степан сам не заметил как оказался на пороге и теперь оторопело пялился на хозяина кабинета — громадного красномордого детину с нашивками гауптмана, восседающего за письменным столом таких же невероятных размеров, как и он сам.

— Какого хрена вы без доклада? Где унтерфельдфебель Кольбе? Кто вас вообще сюда пустил в таком виде???

— Я здесь постою, можно? — в глазах Джевехарда светилась такая мольба, что Степан счел за лучшее оставить корнета за дверью.

Сам же проследовал к хозяйскому столу и демонстративно уселся в одно из двух кресел.

— Меня зовут Степан Махров. Я один из лидеров сиртей. В Петроград направлялся в качестве посла, будучи приглашенным императрицей Татьяной Романовой для ведения мирных переговоров.

С каждым новым его словом лицо гауптмана меняло свое выражение:

— Это случаем не твой эскорт попал в засаду?

— Мой. Откуда вы знаете?

— Неважно откуда, свои у меня источники имеются.

Темнит гауптман, ох темнит! Степан приготовился к самому худшему, когда рука его собеседника словно бы невзначай потянулась к ящику стола, и лишь когда в недрах того что-то мелодично звякнуло, позволил себе слегка расслабиться.

На свет появились две рюмки.

— Значит так, слушай сюда, друг мой ситный. Или сиртьный. Так, пожалуй, в нашем случае даже вернее будет. Ты клоуна видал, который только что из моего кабинета выходил? Успел рассмотреть?

Вослед за рюмками появилась начатая бутылка шнапса и фарфоровое блюдце с тонко нарезанными ломтиками кляйнбернов.

— Так, в общих чертах. Здесь у вас в коридоре темновато.

— Это хорошо, что темновато. Значит и он тебя того — тоже не успел.

Едва рюмка наполнилась до краев, гауптман не дожидаясь гостя опорожнил в себя ее содержимое. Поморщился, но закусывать не стал. После недолгих раздумий Степан последовал все-таки его примеру и почти сразу почувствовал, как забористое пойло поначалу обожгло небо, а затем растеклось по пищеводу горячим огненным сгустком.

— С какой стати меня должна интересовать личность этого вурдалака? — голос получился сиплым, словно у сифилитика.

Гауптман сей вполне законный вопрос казалось вовсе проигнорировал. Плеснул себе еще, выпил, на этот раз выудил пальцами из блюдца розововатую дольку фрукта, положил ее в рот и замер, полузакрыв глаза. Понятно, у нас самообслуживание. Не чинясь (чай не у министра на приеме), Степан и сам налил себе очередную порцию чудо-напитка.

— Ты пей, пей, а я пока в курс дела тебя вводить буду. И слушай внимательно, от этой информации жизнь твоя напрямую зависит.

Согласно кивнув, Степан приготовился слушать. А послушать действительно было что. Оказывается, далеко не все так гладко шло в Советской Империи Рейха, как казалось на первый взгляд непосвященному наблюдателю. Слившись воедино, три идеологии создали свою, особую машину власти, рычагами управления которой наряду с госаппаратом, незримо служили также и три абсолютно независимых друг от друга силовых ведомства: служба безопасности СД, напрямую подчиненная непосредственно самому фюреру Отто Вебенбауэру, Народный Комиссариат Внутренних дел (НКВД), по аналогии подчиненный генеральному секретарю ЦК КПСС Павлу Потоцкому, ну и, собственно, Комитет Охраны Общей Безопасности, в простонародье любовно именуемый «охранкой». Он, естественно, подчинялся самой императрице — Татьяне Романовой.

Официально эти три конторы как бы были соединены в одну, с одним общим названием: Имперская Служба Безопасности. В реальности же дело обстояло несколько иначе. Подчиненные трем разным хозяевам, они вынуждены были непрерывно конкурировать друг с другом, а благодаря тому, что задачи перед этими ведомствами ставились временами прямо скажем диаметрально противоположные, частенько происходили конфликты, причем иногда настолько серьезные, что дело доходило даже до применения оружия.

Вот и сейчас, как понял Степан из несколько скомканного рассказа захмелевшего гауптмана, произошла точно такая же история. Этого красномордого здоровяка, как оказалось, звали Илья. Не Ганс, не Отто, хотя весь его внешний вид буквально кричал о стопроцентно арийском происхождении. Еще одна задача алогичного, слетевшего с катушек мира, на разгадку которой у Степана не было ни малейшего желания тратить свое драгоценное время.

— Илья, значит ты всерьез считаешь, что уничтожение моего эскорта дело рук одной из имперских спецслужб?

— Не считаю, а абсолютно уверен. И даже знаю какой именно, если взять во внимание недавнее посещение того седого, который едва не зашиб тебя дверью у моего кабинета. Помнишь, я акцентировал твое внимание на нем в самом начале нашей беседы?

— Как же, помню, конечно. Выкладывай, кто он и зачем пожаловал.

Шнапс потихоньку делал свое дело. Степан и гауптман, видевшие друг друга впервые в жизни, разговаривали между собой сейчас так, как будто давным-давно были знакомы.

— Правильно: кто пожаловал? А затем: зачем пожаловал? Вот ключевые вопросы, ответь я на которые, и ты сразу поймешь, кто виновен во всех твоих нынешних бедах.

— Ну давай, говори уже, не томи!

— Подполковник Билибин. Так он представился по крайней мере. НКВД.

— Ишь ты! — Степан удивленно присвистнул, пряча за напускной веселостью все свое разочарование. Ему было крайне обидно что именно НКВД приложило руку к содеянному. Свои же черти, свои. Русские.

— Сука.

— Согласен. Теперь перейдем ко второму вопросу: зачем пожаловал? — плеснув себе в рюмку новую порцию шнапса, гауптман на какое-то время залип, задумался.

— Илья…

— Да, о чем это мы?

Степан терпеливо напомнил, после чего тот скороговоркой продолжил:

— Зачем он пожаловал — думаю, что ты и сам уже догадался. По душу твою приходил. Дескать, дезертир залетный, вооруженный до зубов, по свободе разгуливает. В одиночку эскорт императрицы весь положил, тот, что посла дикарей в Петроград сопровождал. Вот кстати на, полюбуйся на свою рожу! — посмеиваясь, гауптман извлек из ящика стола небольшой плакат, на котором красовалась физиономия Степана.

«Разыскивается государственный преступник» — вот что было написано в верхней части плаката.

— Дела…

— Ага, они самые. И имей в виду — такая ориентировка наверняка по всем населенным пунктам уже разослана. По официальной версии посол сиртей убит, а ты являешься дезертиром, в прошлом наводчиком минометного расчета, прикомандированного к дивизии «Фельдхернхалле» и, по совместительству, его убийцей.

— Погоди, выходит, что я убил сам себя? Нелепица какая-то получается.

— А вряд ли кто вот так, сразу, разберется во всей этой абракадабре. Нет, истина, конечно, рано или поздно выплывет наружу, но тебя к тому времени уже не будет.

Теперь становилось все понятно. Некто весьма могущественный, а, впрочем, давно пора уже называть вещи своими именами — ни кто иной, как сам генсек Павел Потоцкий был крайне заинтересован в том, чтобы миротворческая миссия Степана претерпела полное фиаско. В произошедшем виделась также и светлая сторона. Если Потоцкий подошел к делу его ликвидации с таким размахом, значит императрица Татьяна Романова всерьез была настроена уладить проблему с сиртями полюбовно, как в свое время поступили ее предки в смутный период противостояния с Советами и Рейхом.

Видимо, одновременно с ним точно к таким же умозаключениям пришел и Илья. Зашевелился вдруг, нетерпеливо заерзал в своем кресле:

— С императрицей тебе надо встретиться. Попадешь к ней на аудиенцию — и проблема твоя разрешится сама собой.

— Хорошо бы, — Степан так и рвался спросить, с какой стати Илья так мило беседует сейчас с ним вместо того, чтобы предать в руки белоголового силовика из НКВД, но вовремя спохватился. Одного взгляда на мундир гауптмана оказалось достаточно для того, чтобы понять: перед ним не тыловая крыса, не кабинетный вояка, а настоящий боевой офицер. Правая грудь увешана сверху донизу орденами всех мастей и пород, четыре наградных планки за ранение. Такие как он ненавидят безопасников пожалуй даже больше чем кто-либо, включая самого Степана.

— На вот, возьми, — пока он копошился в своих мыслях, гауптман успел встать с кресла, пружинистой походкой подойти к встроенному в стену шкафу и извлечь оттуда точно такой мундир, что был на нем самом. Не хватало разве что кителя. — Одевайся в темпе и проваливай, транспорт с сопровождающим я тебе дам.

— А карета?

— Донерветтер*! К чертям карету! Мой человек отгонит ее куда подальше, чтобы глаза не мозолила.

И тут Степана осенило:

— Погоди, тот хлыщ, подполковник Белябин или как его там, — он ведь не мог ее не увидеть! Она же на самом виду стоит, прямо посреди двора!

— Билибин. Подполковник Билибин, — чисто автоматически поправил его гауптман. — А насчет кареты не волнуйся. Для таких как Билибин черный ход с тыльной части здания предусмотрен, оттуда двора не видно, — в дверь постучали. — Войдите!

Чуть помешкав, через порог переступил немолодой уже унтерфельдфебель с помятым лицом и заспанными глазами.

— Кольбе, где вас носит?

— Виноват, господин гауптман. Разрешите доложить?

— Потом доложишь. Сюда слушай.

Неторопливо, обстоятельно Илья принялся вводить своего подчиненного в курс дела. Степан к их разговору особо не прислушивался. Зато про Джевехарда вспомнил наконец. Высунулся в коридор: на месте корнет, стоит где стоял.

— Ты что там, не один? — догадался Илья.

— Нет. Паренек со мной, корнет из гусарского эскорта.

— Отлично, сюда его зови. Его тоже переодеть надо. Кольбе, займитесь этим, — глянув на вошедшего Джевехарда, краснолицый гауптман не удержался от полупрезрительного смешка — очень уж несерьезно выглядела гусарская форма на взгляд кадрового военного. — С ними поедешь, тайно доставишь к императорскому дворцу, — этот приказ опять же относился непосредственно к Кольбе, который не замедлил тотчас же ответить согласием.

— Яволь.

— Высочайшей аудиенции добьешься сам. Все ясно?

Еще одно «яволь» и Кольбе испарился. Не прошло и пяти минут, как он появился вновь с комплектом новехонькой формы для Джевехарда:

— Переодевайтесь, выезд прямо сейчас.

Принесенная им форма пришлась корнету практически впору. Рубашка в плечах правда была немного широковата, но со стороны это практически не бросалось в глаза. Да и китель при желании можно надеть — он прилагался к комплекту, чего не скажешь о форме Степана, щедрой рукой пожертвованной гауптманом из собственного гардероба.

Прощание прошло быстро, скомкано, ибо времени было в обрез. Да и к чему лишние сантименты? Каждый из них умом прекрасно понимал: в этой жизни они скорее всего больше уже не встретятся.

— Следуйте за мной, — Кольбе повел их каким-то извилистым путем, совершенно не тем, по которому они пришли сюда сами.

Вот и выход. Степан обеспокоено заозирался. К счастью, задний двор комендатуры был пуст, от подполковника Билибина, наверняка покинувшего здание точно тем же путем, что и они, уже и след простыл. Лишь какая-то тварь, смахивающая на собаку, сосредоточенно выкусывала блох из залежалой желтовато-коричневой шерсти. Приглядевшись более внимательно, Степан понял, что ничего собачьего в ней нет и в помине: восемь коротких лап, передние, как у землеройки, заканчиваются длинными изогнутыми когтями. Лапы шестипалые, перепончатые. Дрянь в общем-то та еще, а выражение на длинной плоской морде такое удовлетворенно-блаженное, что поневоле обзавидуешься ее незатейливому полурастительному существованию. Тьфу ты, погань!

Как оказалось, Кольбе, когда ходил за формой для корнета, успел позаботиться и о транспорте. Средних размеров фургон по типу стандартного, армейского, уже поджидал их у ворот. Лошадей было правда запряжено в него всего четверо, что, видимо, объяснялось его сравнительно небольшими габаритами.

— Штабной вариант. С повышенными ходовыми характеристиками, — уловив искорку любознательности в глазах Степана, счел за лучшее пояснить унтерфельдфебель. — Внутри тоже все переоборудовано. А, впрочем, сами скоро увидите.

Действительно, с точки зрения банальных удобств фургон мог дать значительную фору вычурной карете императрицы. По виду он чем-то смахивал на купе в поезде: ничего лишнего, все крайне функционально и сделано на века. Четыре койки в два яруса, между ними, ближе к изголовью, намертво прикрученный к полу небольшой столик. «Наверняка он раскладывается» — подумал Степан и не ошибся в своих предположениях. Даже крючки для одежды — и те наличествовали в тех местах, где им положено быть. Да, конструктор явно выходец из его мира, уж слишком по-родному все было устроено здесь. Этакая милая сердцу совдепия в миниатюре.

Он едва не сверзился на пол, когда фургон тронулся с места. Джевехард оказался умнее: в один миг стянув со своих ног замызганные хромовые сапоги с высокими, выше колен, голенищами, он запрыгнул на левую верхнюю полку и вытянулся на ней, блаженно полу прикрыв глаза и постанывая от наслаждения. Не долго думая, Степан последовал его примеру. Койку правда выбрал нижнюю, ту, что справа, руководствуясь то ли природной практичностью, то ли это давал знать о себе возраст. Нет, о старости никакой естественно не может идти и речи, до нее как до Пекина босиком, но привычки определенные уже имелись.

Спать почему-то не хотелось. Виною тому была не усталость, не нервное напряжение, не оставляющее Степана в течение последних нескольких суток, терзало его нечто другое — совесть. Бросить десятки тысяч доверившихся ему людей в тот момент, когда помощь его была необходима им как воздух… И все ради чего? Ради призрачного шанса заключить мир? Покопавшись в себе, Степан понял, что даже не это являлось основополагающим фактором, повлекшим за собой его граничащий с безумием, прямо скажем, идиотский поступок. Надежда каким-то образом договориться с руководством имперцев, выторговать свободу Нюры любой ценой — вот она, истинная подоплека всех его действий!

Штабной фургон продолжал катить вперед, заглатывая милю за милей, словно уличный шпагоглотатель бутафорскую шпагу. Джевехард уже спал. От его круглого, полудетского лица с тонкой, едва заметной полоской растительности над верхней губой веяло таким спокойствием, что Степан втайне даже позавидовал своему случайному попутчику. Осторожно, стараясь не шуметь, приподнялся на локте, задернул плотную занавеску на крохотном окне-иллюминаторе со своей стороны, и внутренности фургона погрузились во тьму.

В Петроград въезжали средь бела дня, дабы не привлекать к себе излишнего внимания. Вместе с целой кавалькадой разномастного транспорта довольно долго стояли перед въездными воротами, затем, когда подошла, наконец, их очередь, после беглого осмотра фургона они были допущены в святая-святых Империи.

Стольный Град, он же Петроград, ничем особенным Степана не удивил: все то же многолюдье, бедлам и неразбериха как в любом другом более-менее крупном городе Империи. Точно такую же картину Степан наблюдал в Звенигороде, когда посещал его с Нюрой. Агитационные плакаты с портретами лидеров трех политических партий вперемешку с рекламными щитами, рекламирующими все, начиная от зубной пасты и заканчивая средством от геморроя, из многочисленных громкоговорителей льются бравурные марши. Магазины готового платья, булочные, продуктовые магазины, постоялые дворы, рестораны, парикмахерские.… Ну и, конечно же, повсюду реяли флаги. Флаги везде, где только можно: двуглавые орлы, свастики, звезды, свастики, двуглавые орлы и снова звезды. И так до бесконечности. От всего этого разномастного великолепия начинает рябить в глазах, а голова становится похожа на колокол.

— Вам нехорошо?

Полный сочувствия взгляд корнета отрезвил Степана.

— Нормально, — медленно, стараясь не показать как же сильно он хочет этого на самом деле, Степан задернул занавеску и выдохнул застоявшийся в груди воздух. Вот, так значительно лучше.

Попетляв еще минут пятнадцать по улицам города, фургон, скрипнув рессорами, остановился, а из-за полога показалось слегка взволнованное лицо их сопровождающего.

— Значит так, — Кольбе говорил очень тихо, чтобы его могли услышать лишь те, кто находится внутри. — Сидим здесь, не высовываемся. Я сейчас в секретариат и обратно. Как вернусь — тогда и решим, что делать дальше, — сказал — и тотчас же исчез, оставив Степана с Джевехардом в полном недоумении.

— Можешь определить, где мы находимся?

— Попробую, — корнет неопределенно пожал плечами и виновато добавил: — Я город не очень хорошо знаю.

— Почему? — откровенно говоря, Степана не очень то и волновал данный вопрос, но говорить о чем-то было надо, тем более что унтерфельдфебель, судя по всему, ушел надолго и навряд ли вскоре вернется.

— Наш полк на территории императорской резиденции был расквартирован. Сами понимаете: закрытая зона, новичков, таких как я, в город и вовсе не выпускали. Хотя мне кажется, что я узнаю это место, — чуть приоткрыв занавеску, он еще какое-то время внимательно вглядывался в окно. — Да, точно знаю. Мы на постоялом дворе купца Семидорьева, одного из самых уважаемых людей в городе, известного ростовщика и мецената, владеющего к тому же еще и доброй частью городской недвижимости.

Пока Джевехард с похвальным энтузиазмом трепался, расписывая так и этак достоинства этого матерого купчины, Степан думал о том, как бы полученную информацию использовать, так сказать, в своих личных целях. Надежды на то, что Кольбе удастся утрясти ситуацию с канцелярскими служащими императрицы и в скором времени добиться высочайшей аудиенции с оной у него не то чтобы не было — нет, была, конечно, иначе зачем весь этот сыр-бор, но альтернативный план в случае провала оказался бы совсем не лишним.

Взвесив все «за» и «против» Степан признал, что купец для этой цели подходит почти идеально: этакая одиозная фигура, не примкнувшая ни к одной из политических партий, с толстой мошной и непомерно высокими моральными устоями, которые на поверку почти всегда оказываются лишь ширмой, прикрывающей всепоглощающую жажду к наживе. Из своего прошлого жизненного опыта он знал: у таких господ как этот Семидорьев и лапы волосатые во всех мало-мальски значимых государственных учреждениях имеются. Да что там: сама матушка-императрица, по идее, должна водить с ним знакомство!

Данная идея Степану понравилась настолько, что он даже едва не сболтнул о ней корнету и лишь в самый последний момент попридержал язык. Нет, не стоит посвящать юнца в его планы, мало ли потом как дальше все обернется?

Кольбе вернулся лишь к вечеру. Усталый, весь какой-то взмыленный и к тому же еще и злой как черт. Залез в фургон, уселся на койку, что располагалась прямо под койкой Джевехарда, да так и застыл пнем трухлявым, ненавидящим взглядом буравя ни в чем не повинного Степана. Лицо его стало чернее тучи, на нем так и было написано крупными буквами: «Откуда только вы все взялись на мою голову?»

— Что, зря сходил? — Степан приложил все силы для того, чтобы вопрос его прозвучал как можно более нейтрально.

Унтерфельдфебель не ответил. Скривился лишь, как будто от зубной боли, да сильнее сжал и без того крепко стиснутые челюсти.

— Совсем все плохо?

— Бумагомаратели ххеровы. Аудиенция назначена на двадцать восьмое число.

Степан присвистнул. Ничего себе, это же ждать две недели надо! Да, местная бюрократия оказалась на высоте в этом казалось бы свободном от подобного недуга обществе. Две недели это слишком, за две недели имперцы вполне могут успеть подтянуть с фронта дополнительные силы к осажденному городу и взять в кольцо собранное с таким трудом Клекрием войско!

— Две недели! — даже юнец-корнет понимал это и сейчас с любопытством таращился на Степана.

Ему было невероятно интересно: насколько глубоко посланец сиртей осознает сложившуюся ситуацию? Да и вообще: осознает ли? Ведь с самого раннего детства ему вдалбливали, что сирти — дремучие дикари с первичными зачатками интеллекта и вот теперь, глядя на сидящего перед ним человека с проницательным взглядом серо-стальных глаз, от внимания которого, казалось, ничто не может укрыться, он с удивлением убеждался в обратном.

— Хорошо, все свободны. Дальше я справлюсь сам. И — спасибо за помощь.

Слова Степана оказались для обоих его попутчиков полнейшей неожиданностью, даже Кольбе на какое-то время вышел из своего ступора:

— То есть как? Аудиенция записана на мою фамилию. Без меня у вас нет никаких шансов попасть на прием к императрице!

— Через две недели тема станет неактуальна. Или я попаду к императрице прямо сейчас, или общение с ней потеряет всякий смысл. Уверен: вы и сами понимаете это.

Унтерфельдфебель все еще сомневался, какая-то внутренняя борьба шла внутри него.

— Езжайте Кольбе, езжайте. Передайте своему начальству, что вы долг по отношению ко мне выполнили сполна.

— Что ж, я уеду. Но вот насчет корнета я бы советовал не торопиться. Видите ли, Джевехард является весьма неудобным свидетелем, единственным выжившим человеком из вашего эскорта в той роковой перестрелке. Стоит ему вернуться в свой полк, и НКВД непременно прознает об этом.

— Ему грозит опасность?

— Естественно. В первый раз они сработали не очень чисто, но я бы на вашем месте не делал ставки на то, что подобное может повториться. Пока вы на свободе и живы — жизнь Джевехарда находится под угрозой.

Степан с корнетом переглянулись. Обоим как-то не приходило в голову, что дела обстоят настолько плохо.

— Спасибо, Кольбе.

— Что с фургоном? Я могу его оставить вам.

— Не стоит.

Степан отрицательно помотал головой, еще раз сердечно поблагодарил Кольбе и выбрался на свет Божий. Следом за ним выпрыгнул Джевехард. Унтерфельдфебель покидал кибитку фургона последним, в правой руке его был зажат некий матово поблескивающий предмет, в котором без труда угадывались очертания пистолета. Не чинясь, он протянул свою игрушку Степану.

А вот от такого подарка отказываться явно не стоило! Старый знакомец, «Вальтер П-38ой», устроился в его ладони как влитой, привнеся с собой ту самую твердокаменную уверенность, которой в последнее время Степану так не хватало. Отправляясь в Петроград в качестве посла, он вынужден был сдать свое оружие — таким было одно из требований Ильсы, вполне законное, как он тогда полагал.

— К нему есть три запасных обоймы. Будешь брать?

И от этого приятного довеска Степан не нашел в себе сил отказаться. Обоймы рассовал по карманам, «Вальтер» после недолгих раздумий нашел свое место за поясом. Попробовал оценить себя со стороны: нет, не офицерский у него сейчас вид. Скорее уж вид гопника, разбойника с большой дороги, но уж никак не офицера вермахта.

— Кобура есть?

— Держи, — Кольбе принялся торопливо отстегивать свою. Видно было, что ему не терпится их покинуть.

Степан унтерфельдфебеля за это нисколько не осуждал. Кто они ему по большому счету? Никто. Лишь часть нелицеприятного задания, за которое не полагается ни похвалы, ни наград, зато существует немалая возможность получить пулю в спину.

Они оба проводили глазами штабной фургон и, не сговариваясь, побрели туда, откуда зазывно звучали звуки гармони.

Если снаружи постоялого двора, несмотря на вечерний полумрак, по-прежнему было жарко, то вестибюль порадовал приятной прохладой. Каким образом прощелыге-купцу несмотря на прямо скажем, довольно невысокий уровень развития местных технологий, удалось добиться подобного эффекта, Степан не знал, а, впрочем, и не особо стремился стать обладателем подобного знания.

— Нам двухместный номер дайте, пожалуйста.

— Односпальный? — сверкнув белозубой улыбкой, девчушка за стойкой смешливо сморщила носик и принялась разглядывать пришельцев с таким неуемным вниманием, что Степану даже стало как-то неуютно под пристальным взглядом ее вызывающе-голубых глаз.

— Двух. Двуспальный, — голос корнета подрагивал от плохо скрываемого раздражения. Невинная шуточка девушки пришлась ему вовсе не по вкусу.

— Ваш номер тридцать второй, второй этаж. Аусвайс свой дайте пожалуйста, я должна вас зарегистрировать.

Степан вздохнул спокойно лишь тогда, когда из горловины приемного устройства выпала черная таблетка аусвайса Джевехарда, и аппарат едва слышно звякнул, вновь становясь в режим ожидания. Похоже корнет, в отличие от него самого, официально в розыск объявлен не был, и это, несомненно, большая удача, в противном случае девушка непременно отреагировала бы хоть как-то на тревожный сигнал со своего терминала. Еще одна удача — что для регистрации номера, к счастью, одного аусвайса оказалось достаточно.

— На нашем постоялом дворе вы можете воспользоваться услугами ресторана, салон эротического массажа «Древлянка» также готов предоставить вам свои услуги за достаточно умеренную цену. Каждый номер оборудован бесплатным мини-баром, радиоточкой с переменным уровнем громкости и кнопкой вызова прислуги. Душевые выполнены….

Дальше они слушать трепотню девушки не стали, учтиво поблагодарили, едва ли не силком вырвав при этом из ее ослабевших пальцев ключ от заветного номера и поспешили вверх по лестнице.

В номере и вправду было на что посмотреть. Купец Семидорьев развернулся вовсю, не жалея для внутреннего убранства своего любимого детища, постоялого двора, буквально ничего: ни людских ресурсов, ни финансовых затрат. Две просторные спальни, гостевая, были уставлены шикарной мебелью — дорогущей и явно ручной работы. Идеально ровные стены выкрашены в успокаивающие пастельные тона.

Степан, как истинный русский, первым делом метнулся к бару, дернул на себя дубовую дверцу с полупрозрачным набалдашником рукояти, выполненной из какого-то материала явно растительного происхождения, и обомлел: бутылок видимо-невидимо. Все с разными этикетками, разнообразных форм и расцветок. Коньяк, аперитив, виски, несколько сортов вина, самогон в стилизованных под совдеповские пол-литровые банки емкостях, русская императорская водка «Татьянушка» ну и, естественно, шнапс. Его почему-то было больше всего.

Отвыкший от такого изобилия Степан даже за голову взялся. Пить, впрочем, не стал. Не хотелось, да и дела поважнее пока имелись.

— Купец твой, Семидорьев или как его там? Ты его воочию видел? Сможешь при встрече узнать?

— Конечно, — голос Джевехарда раздавался уже из спальни. Охочий до сна сверх всякой меры, корнет, в отличие от Степана, первым делом отправился инспектировать кровати. — Здоровый такой мужик, усатый, с бородой. Уши у него еще какие-то…помятые, что ли.

— Как капустные листья?

— Ага, именно. Он в императорской резиденции часто появлялся.

— А не знаешь, он бокс любит?

— Нет, не знаю. В столице есть несколько бойцовских клубов, там в основном на деньги дерутся или еще на какой другой интерес, — Джевехарду было невдомек, по какой причине Степан так явно заинтересован личностью купца. — Почему вы за бокс спросили?

— Уши, такие как ты описал, обычно бывают у профессиональных боксеров.

— Понятно. И зачем вам понадобился этот Семидорьев? Мы здесь вроде бы как по другому делу.

Степан замялся. Он нутром чуял, что ушлый купец и есть как раз тот самый счастливый билет, его «пропуск» на аудиенцию к императрице, но как объяснить этому любознательному юнцу то, что он ощущал скорее на интуитивном уровне, нежели на уровне рассудка?

— Нам в императорскую резиденцию надо попасть. Так?

Кровать в спальне заскрипела и Джевехард появился на пороге несколько более взъерошенный, чем обычно. Подтвердил согласие кивком и уставился на Степана во все глаза, внимательно следя за ходом его мыслей.

— При определенных обстоятельствах купец может посодействовать нам в этом. Повторяю: при определенных обстоятельствах. Его надо или заинтересовать чем-то, или припугнуть. Чем именно — я пока не решил.

— Но где нам его искать? — кажется, товарищ по несчастью начинал потихоньку вникать в ход его мыслей.

— Для начала следует посетить бойцовские клубы, раз уж ты вспомнил про «капустные» уши. Не исключено, что мы можем встретить его прямо здесь, ведь этот постоялый двор также является его собственностью.

— Может быть. Но я бы на вашем месте на такую удачу не слишком рассчитывал. Идея с бойцовскими клубами кажется мне более перспективной.

Лишь когда задребезжил рассвет, Степан с Джевехардом вернулись в свой номер. Их поиски не увенчались успехом — проклятый купец словно сквозь землю провалился. Они обошли все шесть бойцовских клубов, устали как черти, да к тому же еще и привлекли к себе уйму ненужного внимания, расспрашивая о Семидорьеве при каждом удобном случае, но все было тщетно. Расстроенные сверх всякой меры, они уединились каждый в своей спальне, но сон упрямо не шел ни к одному, ни ко второму.

Часов около семи утра до ушей Степана донесся тихий стук. Кто-то стучал в дверь их номера: деликатно, чтобы не разбудить постояльцев из соседних номеров, и вместе с тем довольно настойчиво.

— Ну кто там еще?

В одном исподнем он прошлепал босыми ногами ко входной двери, распахнул ее, запоздало подумав о том, что зря не прихватил с собой «Вальтер».

Впрочем, опасения Степана оказались излишни: на пороге стоял невысокий сухонький мужичонка с бегающими глазками. Достаточно преклонного возраста, с остроконечной бородкой, в которой застряли то ли хлебные крошки, то ли кусочки салата. Загорелый сверх всякой меры, лицо похоже на запеченное яблоко: дряблое, все в морщинах. Тонко очерченный нос, из ноздрей виднеется отвратительная черная поросль. Помятый костюм-тройка, неопределенного цвета ботинки, к которым давным-давно не прикасалась обувная щетка. В общем, вид посетитель имел настолько непрезентабельный и безобидный, что у Степана сразу же отлегло от сердца.

— Чего надо? — спросил он без обиняков и тотчас же получил незамедлительный ответ.

Голос у мужика оказался тонкий, писклявый, с заискивающими нотками.

— У меня есть для вас информация касаемо местонахождения Анатолия Ефремовича.

— Семидорьева? Информация, надо полагать, платная?

Тот промямлил нечто невразумительное и, повинуясь приглашающему жесту хозяина номера, вошел внутрь.

— Джевехард, а ну иди-ка сюда!

— Кто там у вас?

Лицо корнета искривилось гримасой откровенного презрения, стоило ему лишь увидеть гостя. Щеголеватый гусар не терпел неряшливости как во внешнем виде, так и в одежде.

— Этот господин утверждает, что знает, где сейчас купец. Я правильно понял?

— Вы абсолютно правы, — мужчина с наружностью потяганного хорька приосанился, отчего стал на пару сантиметров выше, чем был до этого. — Феофан Никодимович Заболотный к вашим услугам. Я являюсь доверенным лицом Анатолия Ефремовича по некоторым щекотливым делам…

Эта новость буквально ошеломила их обоих. Придя в себя от изумления, Степан поглядел на посетителя новыми глазами. Да, стоящий перед ним человек был далеко не так прост, как показалось ему на первый взгляд.

— По некоторым щекотливым делам…

— Вроде вашего, — подобострастные нотки исчезли, теперь его голос был подчеркнуто сух и деловит. — Говоря более доступным языком — я отвечаю за личную безопасность своего нанимателя, и у меня есть к вам несколько вопросов.

Допрос с пристрастием затянулся на добрую пару часов. Степан с Джевехардом решили не лукавить — рассказали о себе все как есть, не преминув поделиться и истинной причиной их горячего интереса к личности Семидорьева. Заболотный их откровенность оценил. Вообще, у Степана создалось стойкое впечатление, будто гость заранее был осведомлен о том, с кем имеет дело, и вопросы задавались лишь с целью подтверждения уже имеющейся в его распоряжении информации.

— Итак, вы желаете получить высочайшую аудиенцию. С какой целью?

— Я уже пояснял вам, что приглашен императрицей Татьяной Романовой для ведения закрытых переговоров с ее величеством, а так же с остальными членами кабинета правления Советской Империи Рейха.

— О чем пойдет речь на этих переговорах?

— Простите, не могу знать. Скорее всего, мне будут предложены пути мирного урегулирования существующего конфликта.

— Какой смысл господину Семидорьеву оказывать вам содействие в решении данного вопроса?

Степан всерьез задумался. Действительно: какой смысл? Купец наверняка даром даже не плюнет, бессребреники нынче не в моде в обеих мирах.

— Своим пособничеством Анатолий Ефремович в первую очередь окажет неоценимую услугу самой Татьяне Романовой, а это, согласитесь, дорогого стоит. Существует еще одна причина, на этот раз сугубо экономическая.

В голосе его собеседника, наконец, появилась заинтересованность:

— Излагайте.

— Широта моих посольских полномочий настолько велика, что от лица сиртей я могу предложить Анатолию Ефремовичу взаимовыгодный торговый контракт, а также возможность безопасного перемещения по их территории до истечения срока действия данного документа. И еще: будьте столь любезны, передайте своему нанимателю вот это, — Степан действовал сугубо по наитию, идея всучить корыстному купчине флягу с варевом Варвары, ядреным до умопомрачения грибным отваром, пришла ему в самый последний момент и, похоже, вот-вот должна была принести свои плоды.

— Что внутри?

Степан благожелательно улыбнулся:

— Напиток, не имеющий аналогов в Империи. Действие его на организм человека сродни воздействию спиртного. Пробовать будете?

— Нет, воздержусь, пожалуй.

Последний аргумент привел его оппонента едва ли не в состояние эйфории. Фляга с напитком — это уже нечто более вещественное: не пустые слова, не кавалькада беспочвенных обещаний, а самый настоящий продукт, рыночная стоимость которого ввиду своей исключительности может быть невероятно высока.

— Очччень хорошо, — получив флягу, их гость уже не выпускал ее из рук. — У вас есть еще что-нибудь, что вы можете предложить господину Семидорьеву?

— С собой — нет.

— Что ж, в таком случае я вынужден откланяться. Ответ Анатолия Ефремовича вы узнаете уже сегодня.

И Степан, и Джевехард сердечно поблагодарили Феофана Никодимовича, как он сам изволил себя называть и, едва только захлопнулась за ним дверь, обрадовано переглянулись. Теперь оставалось лишь ждать.

Завтрак заказали прямо в номер, его доставила миловидная девушка, чем-то напомнившая Степану Катрин — ту самую Катрин из комендатуры, что помогла ему адаптироваться в первые дни пребывания в этом мире.

— Думаете ваш план сработает? — Джевехард с энтузиазмом уплетал свою порцию, состоящую в основном из жареной на противне речной рыбы.

Степан сегодня решил быть более изобретательным. Ему, в отличие от корнета, хотелось попробовать нечто экзотическое. Таким вот «экзотическим» оказалось блюдо с интригующим названием: «гуденчики». Открыв крышку, он с озадаченным видом посмотрел на содержимое своей кастрюли. Неужели ракообразные? Песочного цвета хитиновые панцири сплошь усыпаны мелкими ярко-красными точками. Туловища длинные, продолговатые, по обеим их сторонам свисают тонкие многосуставчатые лапы. Хвосты защищены словно броневыми листами все теми же хитиновыми пластинами, имеющими на концах заметные утолщения. Глазки на тончайших стебельках нервов находятся там, где им и положено быть — на мордах, сразу за жгутиками усов, сейчас они прикрыты белесыми мембранами. Ракообразных всего двое, но размеры их достаточно велики. Жаль вот только клешней нигде не было видно — ведь именно в них и в хвосте находится пригодное к употреблению мясо.

К ракам Степан всегда относился с уважением. Особенно хорошо они шли под пиво. В этом, по его твердому убеждению, им попросту не было равных.

— Можешь не сомневаться. Семидорьев заглотит наживку, — нежное мясо ракообразного буквально таяло на языке, навевая приятные воспоминания детства. Раки — они и в Африке раки!

Приход купца не заставил себя ждать. Он ввалился в их номер грузный, запыхавшийся, с влажными полукружиями пота на широкой спине и подмышках. В меру длинная ухоженная борода, тонкая щеточка усов, сросшаяся с ней практически воедино. Волевой подбородок, цепкий взгляд, уши, в точности такие, как описывал Степану корнет.

— Я так понимаю, что именно вы хотели бы встретиться с императрицей? — безошибочно угадав в Степане главного, купец теперь обращался только к нему, напрочь игнорируя присутствие Джевехарда.

Степан молча кивнул. Семидорьев не вызывал у него неприязни — была в купце некоторая харизма, присущая далеко не многим.

— Значится, выезжаем немедля. В номере личных вещей попрошу не оставлять! На все про все у вас пять минут.

Степан с Джевехардом расстроено переглянулись. Обоим жаль было покидать насиженное место, в котором чувствовали они себя достаточно комфортно.

— Вам передали мое предложение?

— Да. И флягу тоже. А, впрочем, пойдемте, по дороге наговориться успеем.

Транспорт у купчины оказался ему под стать. Все та же карета, но явно не чета императорской. Никакого изящества линий, полное отсутствие внешнего лоска. Этакий совдеповский внедорожник «Нива», с виду топорный до безобразия, но чертовски надежный в эксплуатации и неприхотливый в обслуживании. Будучи по величине не намного меньше штабного фургона, на котором их привез Кольбе, эта так называемая «карета» имела существенное отличие от других видимых ранее Степаном транспортных средств: непривычно широкие колеса, что, в теории, должно было увеличивать ее проходимость.

Вообще, сама конструкция колес при ближайшем рассмотрении показалась ему весьма странной. Создавалось такое впечатление, что колеса все до одного были зубчатыми, а круглые обода крепились на них сверху каким-то хитрым способом и наверняка снимались при первой необходимости.

— Что, понравилась моя пташка?

Степан усмехнулся. Забавно, купец всерьез считает свою карету непревзойденным произведением искусства.

Внутреннее убранство салона полностью соответствовало внешнему виду Семидорьевского «внедорожника»: никаких излишеств, максимум функциональности и практицизма. Устраиваясь поудобнее между Джевехардом и купцом, Степан не преминул поинтересоваться, чем все-таки вызвано столь странное устройство колес купцового детища и тотчас получил незамедлительный ответ: круглые обода и вправду снимались. На заболоченной, труднопроходимой местности карета превращалась в маленький вездеход, для которого лишь водная гладь являлась непреодолимой преградой.

— Видите ли, молодой человек, по роду своей деятельности я вынужден большую часть времени проводить в дороге, — одарив обоих слушателей извиняющимся взглядом, Семидорьев извлек откуда-то из недр пиджака носовой платок в крупную красно-зеленую клетку и вытер обильно проступивший на лбу пот.

— Оригинальная конструкция. Сами разрабатывали?

— Нет, что вы. Мой удел делать деньги. Кстати о них, родимых, мы сейчас и речь вести будем, пока карета ко дворцу не подъехала. Грешно было бы упустить выгодную сделку. Тот напиток, что был во фляге, ориентировочно в каких объемах вы можете мне его поставлять?

— В любых, — отвечая, Степан даже и глазом не моргнул.

Естественно, это была наглая ложь, ни о каком производстве грибного отвара в промышленных масштабах у сиртей не могло идти и речи, тем более в условиях военного времени, но купчине об этом знать не полагается. Пускай посидит на крючке до поры до времени, а там, глядишь, как-нибудь и выкрутимся.

Сия плодотворная беседа продолжалась ровно до тех пор, пока карета не подкатила к императорской резиденции. Здесь их уже ждали. Почетный караул, состоящий из шестерки широкоплечих смазливых юнцов в крикливых гусарских мундирах с пафосом проводил Степана и Джевехарда в святая-святых Империи — к высокому беломраморному зданию дворца. Семидорьев по дороге куда-то пропал — ушел, видимо, решать какие-то свои проблемы.

— Подождите здесь.

Внутри дворец был похож на целую систему лабиринтов. Не будь с ним провожатых, Степан руку готов был отдать на отсечение, что наверняка заблудился бы в нем, несмотря на весь свой богатый армейский опыт. Убранство дворцовых комнат под стать гусарским мундирам: роскошное, кричаще богатое. Белые как снег стены украшены многочисленными гобеленами, панно. Дверные проемы, сами двери — все в позолоте. На потолках — лепнина, широкие стрельчатые окна также изукрашены ею. Мебель старинная, резная. Да что там — канделябры, и те ручной работы, все как на подбор из благородных металлов.

— Пройдемте.

Корнет рыпнулся со своего места, желая пойти вместе с ним, но был остановлен недвусмысленным жестом одного из гусар.

— Штирлиц, а вас я попрошу остаться! — ухмыльнувшись собственной шутке, Степан двинулся в указанном направлении, провожаемый недоумевающим взглядом Джевехарда.

Эх, Сталина на них нет! Понастроили тут, понимаешь ли, не пойми что — сплошная безвкусица, мещанство чистой воды, ей богу!

— Ах ты ж Ешкин ты кот!!! — слова, только что сорвавшиеся из уст Степана, оказались слегка не к месту.

Зал, громаднейший такой зал с акустикой, не уступающей акустике оперного театра. Ближе к концу зала небольшое возвышение. На нем, строго в ряд, установлены не один, а целых три трона. Они не пустуют, но на таком расстоянии просто невозможно рассмотреть лиц восседающих на них людей.

В окружении все того же почетного караула Степан неторопливо прошествовал по бордовой ковровой дорожке и замер у самого ее края. Перед ним сидело три абсолютно непохожих друг на друга человека.

— Что ж, давайте знакомиться, — инициативу в свои руки взяла совсем еще юная девушка в простеньком черном платье с глубоким декольте.

Похоже, чувствовала она себя на своем месте достаточно непринужденно: поза расслаблена, обнаженные руки поигрывают коротким скипетром, лежащим у нее на коленях. Идеальная фигура, черные локоны завитых в кудряшки волос водопадом ниспадают на мраморной белизны плечи. Нежный овал лица, большие карие глаза лучатся уверенностью и спокойствием, однако время от времени можно заметить мелькающий в них озорной огонек, то исчезающий, то появляющийся вновь. Губы чуть пухловаты, высокий покатый лоб.

Девушка невероятно красива, красива некоей восточной красотой, которая в сочетании с белизной кожи дает воистину потрясающий эффект. Степан, видевший за свою жизнь довольно немало красивых женщин, и тот вынужден был стыдливо отвести глаза, мысленно матерясь при этом на чем свет стоит. Ничего не скажешь — опасный противник! Поопаснее пожалуй даже восседающего от нее по левую сторону очкастого борова с лицом, в которое намертво впечатались все мыслимые и немыслимые пороки.

— Позвольте представиться: я — урожденная императрица Татьяна Романова. Слева от меня… — узкая ладошка девушки оторвалась от скипетра, а затем вновь упала на его испещренную непонятными символами позолоченную поверхность. Степан обратил внимание на ее ногти: длинные, ухоженные, покрытые лаком цвета небесной лазури. — Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Павел Потоцкий. Справа… — взгляд Степана послушно переместился в нужную сторону, оценивая последнего из высокопоставленной троицы: средних лет мужчину, обладателя волевого подбородка и пары проницательных серых глаз. Вопреки его первоначальному мнению какое-то неуловимое сходство все-таки прослеживалось в его облике и облике юной императрицы. Волосы цвета воронова крыла уложены в длинную челку с пробором, все это дело обильно покрыто лаком, что придает волосам дополнительный блеск. Тонкая линия носа, дуги бровей изогнуты чуть более обычного, губы как у императрицы, тоже слегка пухловаты. Именно они придавали лицу какую-то толику мягкости, делая его не столь сухим. Приглядевшись более внимательно, Степан понял, что мужчине, на самом деле, было далеко за пятьдесят. Возраст выдавали морщины у глаз, их не в состоянии был скрыть даже толстый слой тонального крема. — Справа от меня вы имеете честь лицезреть столп и надежду Советской Империи Рейха, наивеличайшего из деятелей современности, фюрера Отто Вебенбауэра!

Представленный мужчина кивнул, отвечая на приветствие Степана. Кивнул и Потоцкий, мясистое розовощекое лицо которого выражало теперь легкую снисходительность.

— Я думаю, мне представляться вам нет смысла, наверняка моя биография знакома каждому из вас во всех подробностях.

— Да, товарищ Махров, вы абсолютно правы. Или мне вас лучше называть «господин»?

Степан безразлично пожал плечами:

— Называйте как знаете. Я заинтересован в скорейшем переходе к сути вопроса.

— Хорошо, господин Махров. Раз уж вы так настаиваете… — голос у юной императрицы был слегка грубоватым, он шел вразрез со всем ее внешним обликом, — извольте выслушать мое предложение. Я попрошу обратить ваше внимание на карту, — она нажала какую-то невидимую кнопку на подлокотнике, и трон с легким гудением развернулся вокруг своей оси.

Только сейчас Степан заметил намалеванную на противоположной стороне зала карту материка. Ничего не скажешь, впечатляющее зрелище. Занимая всю стену целиком, сверху донизу, от края до края, она к тому же оказалась еще и трехмерной. Каким образом неведомому художнику удалось добиться такого эффекта, одному лишь Володарю известно.

— Нынешние границы Империи обозначены непрерывной красной линией. Пунктиром — границы Империи новой в завершающей стадии ее развития. Вам достаточно хорошо отсюда видно?

— Более чем.

Да уж, похоже, в арсенале добродетелей Империи напрочь отсутствовало такое понятие, как скромность. Красная пунктирная линия делила материк примерно на две равные части, захватывая львиную долю столь редких на этой планете железорудных месторождений. Теперь, глядя на карту, Степан понимал, насколько серьезно он ошибся в оценке действий имперского верховного командования. Он то, грешным делом, считал, что ненасытные имперцы вознамерились захватить весь континент целиком, невзирая ни на какие доводы здорового разума. Захват же половины континента был, несомненно, делом более выполнимым.

— Конкретно: что вы намерены мне предложить?

— Мир, — глаза юной императрицы лучились добродетелью. — Изучив ваше досье я поняла, что это будет для вас наиболее ценным подарком. Договор о мирном сосуществовании двух рас — вы ведь за ним к нам приехали, не так ли?

— Условия?

— Условия просты. Континент мы делим поровну, по справедливости. Все сирти, базирующиеся в данный момент на нашей территории, в течении двух месяцев обязаны будут выйти за ее пределы. Ваши же люди, Степан, которых вы обучили владению огнестрельным оружием, должны быть поголовно истреблены. Это крайняя мера, на которую, к сожалению, мы вынуждены пойти в целях обеспечения безопасности.

Внезапно подал голос сам Отто Вебенбауэр:

— По лицу нашего гостя я вижу, что он отнюдь не в восторге от ваших последних слов, государыня, а посему возьму на себя смелость предложить альтернативу, как мне кажется, более приемлемую: мы и им дадим возможность уйти, если ваши воины дадут слово чести, что никогда не будут пользоваться огнестрельными видами оружия в будущем. Копья, луки — вот исконное оружие сиртей и пусть так будет всегда.

Степан выдержал долгую паузу, обдумывая щедрое предложение фюрера. Континент велик, очень велик. Даже половины его с лихвой хватит для того, чтобы вместить все без исключения племена сиртей и обеспечить на его просторах ту самую кочевую жизнь, которую они привыкли вести с тех незапамятных времен, когда Империи еще не было и в помине.

— Почему я должен вам верить? Где гарантии того, что в будущем Империя не надумает захватить вторую часть континента?

Вебенбауэр с императрицей переглянулись. Похоже, вопрос Степана не на шутку удивил их обоих, чего нельзя было сказать о генсеке Потоцком:

— Ай-яй-яй, стыдно, молодой человек! Попав в новый мир, вы, вместо того чтобы первым делом изучить его историю, сразу же с головой бросаетесь в гущу событий. Выйдите в город, посмотрите вокруг, проанализируйте то, что вы видите. Что по сути своей представляет Советская Империя Рейха, становится ясно уже из ее названия. Социализм, царизм, фашизм…. Не находите, что эти идеологии несколько отличаются друг от друга?

— И что с того? — сейчас Потоцкий не вызывал в нем ни положительных эмоций, ни негатива.

Возможно, виною тому была усталость. То, что по приказу этого розовощекого, потеющего сверх всякой меры здоровяка с багровым родимым пятном на правой щеке расстреляли весь гусарский эскорт и едва не прикончили его самого, — да, это помнилось. Помнилось, но не более. Зато, кажется, он начинал понимать, к чему клонит его собеседник: Империи для того, чтобы существовать в том виде, в котором она находится сейчас, попросту необходим внешний враг. Случись вдруг этому врагу исчезнуть, и она канет в историю вослед за ним, раздираемая целым сонмом внутренних противоречий. Потоцкий был прав, а значит, не нужно никаких обязательств или договоренностей — этот факт и послужит гарантом честности сделки.

Да, дело может выгореть, теперь он не сомневался в этом. Осталась сущая безделица: как поведут себя сирти, согласятся ли на постыдный мирный договор? На данный вопрос ответа у Степана, естественно, не было. И еще одно: Нюра. Ведь именно ради того, чтобы ее вызволить, он и прошел весь этот нелегкий путь: от всеми презираемого дезертира к одному из самых уважаемых лидеров, ведущим за собой многотысячное войско.

— Допустим, я считаю ваше предложение приемлемым. Не обещаю, что сирти примут его, но гарантирую, что приложу все усилия для того, чтобы это произошло. Но… от вас мне нужно получить кое-что прямо сейчас. Пусть это будет актом доброй воли с вашей стороны, первым шагом к будущему плодотворному сотрудничеству двух народов.

— Излагайте. Мы сделаем все возможное для того, чтобы удовлетворить вашу просьбу. Не правда ли, господа?

Похоже, вопрос императрицы Татьяны Романовой был чисто риторическим. По крайней мере ответа на него не последовало. Степан сделал глубокий вдох, затем медленно выдохнул, всеми силами стараясь унять предательскую дрожь в коленях.

— Нюра Махрова, моя жена, осуждена по обвинению в государственной измене.

— Правда? Не знала, что вы женаты. Естественно, мы освободим вашу супругу и даже вернем ей ее прежний статус гражданки Советской Империи Рейха. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, на этом все.

— Отлично. Вам придется подождать несколько минут, пока не будет оформлен приказ. Я так понимаю, вы желаете забрать ее с собой?

— Да, если позволите.

— Никаких проблем.

Видимо, юная императрица нажала еще какую-то кнопку на подлокотнике трона, поскольку тотчас же в дверях появился сутулый старец с чернильницей и скрученным в рулон бумажным пергаментом.

— Ваше Величество!!! — внезапный выкрик Павла Потоцкого оказался неожиданностью не только для Степана.

— В чем дело?

Генсек заметно нервничал, мялся, не зная, как сформулировать мысль, которая только что пришла ему в голову.

— Говорите, господин Генеральный Секретарь, у нас мало времени.

— Мне кажется, у вас нет надобности издавать приказ об освобождении из-под стражи госпожи Махровой, я вспомнил это нашумевшее дело. По приговору военного трибунала госпожа Махрова была приговорена не к пожизненному заключению, а к смертной казни, если мне не изменяет память.

Глаза Татьяны Романовой расширились:

— Вы уверены?

— Не совсем. Дело давнее, но проверить правоту моих слов большого труда не составит. Вам нехорошо? — теперь толстяк обращался уже к Степану, лицо которого превратилось в застывшую, мертвенно-бледную маску. Глаза — и те как будто потеряли свой цвет, они словно выцвели изнутри, а губы его шевелились, раз за разом повторяя одно и то же слово:

— ИльсаИльсаИльса…

ГЛАВА 17

«Внедорожник» Семидорьева несся на бешенной скорости по выжженной, алчущей влаги степи. Сейчас карета полностью оправдывала свое название, ибо дороги как таковой не было, а степь, хоть и казалась с виду довольно ровной, преподносила зачастую крайне неприятные сюрпризы. К таким сюрпризам относились невесть откуда взявшиеся бугры, рытвины, сокрытые от глаз толстым слоем пожухлой растительности.

Попадались и норы шхериков — местных грызунов. По величине будучи с добрую свиноматку, норы они рыли под стать себе. Хорошо бы просто рыли, так нет же, и по части маскировки эти зверьки были преизрядными специалистами. Уж ежели вход замаскирует, так замаскирует — в полуметре от него пройдешь и ничего не заподозришь. Оттого и название — шхерик. От блатного «зашхериться», завезенного в свое время на Новую Землю, да так и осевшего здесь, впаявшегося намертво в лексикон дойчерусичей наподобие угря-прилипалы.

Не так давно колесо кареты уже провалилось в одну из таких нор и, если бы не съемный обод, путешествие наверняка можно было бы считать законченным. Удар был настолько силен, что и сам купец, и его попутчик едва не вылетели с козел.

Ай да голова! Ай да умен! Не побрезговал обзавестись привязными ремнями — и вот результат налицо: они оба живы, а карета продолжает катить себе дальше, как ни в чем не бывало.

— Сам себя не похвалишь — никто не похвалит! — изрекая общеизвестную поговорку, Анатолий Ефремович украдкой покосился на своего пассажира и чело его омрачилось.

За всю дорогу от самого Петрограда тот не проронил ни слова: губы плотно сжаты, глаза в одну точку уставлены. Смотрят куда-то далеко, за горизонт, как будто узрели там нечто такое, чему и названия-то в русском языке нет. Он еще раз проследил за направлением взгляда сиртьевого посла и покачал головой с легкой укоризной. Нет там ничего, на небе ни облачка.

— Ну не желаешь ты говорить, и черт с тобой, мы и более неразговорчивых видали!

Как и следовало ожидать, и на это его изречение никакой видимой реакции не последовало. Посол как сидел, так и продолжал сидеть на своей сидушке, покачиваясь в такт движения кареты. Да, несомненно, во дворце произошло что-то из ряда вон выходящее. Но что бы это могло быть? Что могло вполне здорового с виду и в меру общительного мужика заставить вести себя так, как будто у него в семье кто-то умер? Судя из того, что ему велено было самолично доставить посланца к своим да еще не иначе как в целости и сохранности, переговоры на высшем уровне прошли вполне успешно. Что это значит? А значит это ни больше ни меньше как новую жизнь, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ужель все-таки и вправду конец войне?

Мда…. Мимоходом почесав подбородок, купец опустил руку в притороченную к сидушке суму: фляга была на месте. Он нащупал ее двумя пальцами и, чуть подумав, вытянул на свет, удерживая за узкую горловину. Глотнуть, что ли? А почему бы и нет? Повод то вот он, рядом сидит, стопроцентный гарант его будущего благоденствия.

— Уххх, горемычная, хорошо пошла!!! — адское зелье волной прокатилось по пищеводу и каким-то непостижимым образом ударило в голову практически сразу, закоротив мозги так, что у Семидорьева чуть пар из ноздрей не повалил.

Занюхивал не как давеча быдло Остопизин рукавом, а как культурный, не побрезговав привлечь для этого сурьезного дела свежезакопченную голову шерепня, которая, к слову, стоило ее извлечь из сумы да освободить от бумажной упаковки, стала испускать такой дивный аромат на всю округу, что даже его живой груз начал проявлять какие-то признаки жизни.

Кстати об Остопизине: вот уж где редкостной гнилизны человек! Паршивый, плешивый, дунь на него и он рассыплется, ан нет, все туда же, — контроль ему подавай и над Остроградским горно-обогатительным комбинатом, и над Бахчинскими спиртовыми заводами…. Послать бы козла старого куда подале, так нельзя, под протекцией самой государыни дела свои, падаль, проворачивает.

Анатолий Ефремович вновь перевел свой взгляд на заветную флягу. Вот оно, решение всех его проблем и временных финансовых затруднений. Напиток, равных которому попросту не существует. Нулевые расходы на производство. Бери, закупай его у дикарей за сущие гроши да в любых количествах! А, впрочем, помилуйте, батенька, с какой это вдруг стати мы так мелочимся? Оптовая торговля драгоценными и полудрагоценными камнями, украшениями, предметами быта. Ладно железная руда под запретом — добыча и торговля ею прерогатива государства, и без нее предприимчивому человеку есть чем заняться имея в своем распоряжении возможность свободно колесить по всему континенту.

Он вернул флягу в суму, достал финку из-за голенища и, по-прежнему, левой рукой придерживая поводья, одним быстрым движением ножа отсек от головы шерепня самый лакомый кусок — щеку. Молча, не глядя, протянул его послу, не особо надеясь, что тот примет сие подношение.

Однако Анатолий Ефремович крупно ошибался.

— Почему не по дороге?

— Ась? — от неожиданности купец едва не подавился. Сиртьев посланник мало того, что принялся уплетать угощение за обе щеки, так еще и заговорить соизволил!

— Почему не по дороге спрашиваю!

— Так по-прямой оно посподручнее будет. Здесь угол срежем, а дале уже по Новослободскому тракту поедем до самого Геттингена.

— А если конь ногу сломит?

— Не сломит, — вспомнив то досадное недоразумение, когда колесо кареты угодило в нору шхерика, Анатолий Ефремович зябко повел плечами. Избави Господи от повторения подобного инцидента! Вслух же со значением произнес: — Животина не человек, куда ни попадя клешни свои совать не будет! — и минуту спустя добавил: — Да и привыкшие они у меня, второй год почитай вместе ходим.

— Как знаешь.

На этом их разговор, так особо и не начавшись, заглох окончательно. Оставшуюся часть пути ехали молча. Посланец думал о чем-то своем, по обыкновению уставившись в одну лишь ему известную точку где-то за горизонтом. У Анатолия Ефремовича же дела были поважнее: раз за разом он рисовал в своем воображении одну и ту же картину — Мишка Остопизин, стоя в униженной позе на коленях, слезно вымаливает прощение у него, Анатолия Ефремовича Семидорьева, теперь уже не просто купчишки средней руки, а одного из самых значимых и богатейших лиц государства.

Сиртьев посол уже спал, когда карета, свернув с Новослободского тракта, покатила по брусчатке, ведущей непосредственно к самому Геттингену. Анатолий Ефремович и сам, грешным делом, позволил себе расслабиться: зацепил поводья за крюк, тем самым полностью доверившись своим четвероногим умницам, да устроился посподручнее на сидушке, время от времени поглядывая вполглаза по сторонам.

Когда же на дорогу, покачивая бедрами, выступила босоногая блудница в коротком, выше колен, домотканом платье, всю сонливость Анатолия Ефремовича будто волной смыло.

— Этто еще что за диво? А ну посторонись! Посторонись, кому говорят!

На его окрики чертовка и ухом не повела, зато кони, все как на подбор исключительно вороной масти, остановились вдруг, застыли на месте, плененные то ли копной ее белых как снег волос, рассыпанных по оголенным плечам с воистину варварской небрежностью, то ли диковатым выражением немыслимой желтизны глаз.

Не человек — ведьма! Рука Анатолия Ефремовича словно бы невзначай потянулась к правому голенищу — туда, откуда маняще выглядывал черенок финки, но чья-то тяжелая длань опустилась вдруг на нее сверху, намертво припечатывая к колену.

— Остынь, — посланец сиртей как будто и не спал вовсе: взгляд свежий, осмысленный.

— Клешню-то свою убери. Не скумекал я сразу, что это из ваших деваха. Так-то лучше.

Разминая затекшую кисть, купец с интересом наблюдал за разыгрывавшейся перед ним немой сценой: вот посланник сиртей одним махом соскакивает с козел и начинает идти к девке. Двигается нарочито медленно, словно специально оттягивая тот миг, когда он приблизится к ней вплотную. Та стоит не шевелясь, только ноздри раздуваются как у пантеры перед прыжком, да ветер развивает белые ведьмины патлы. Посланник уже совсем близко, при желании он может коснуться рукою ее груди, но почему-то не делает этого, а просто стоит. Лица его отсюда не видно, Анатолий Ефремович может лишь лицезреть обращенную к нему спину, однако внезапно картина меняется. Девица уже не стоит столбом, миг — и тело ее взвивается в воздух словно расправленная пружина. Загорелые ноги обвиваются вокруг бедер посланца, руки обхватывают шею, а чело его покрывается бесчисленными поцелуями. Теперь пара повернута к купцу боком, и глаза начинает мозолить безбожно задранное кверху платье.

— Тьфу ты, погань, срамота одна!

Губы Анатолия Ефремовича словно сами по себе начинают шептать слова молитвы:

— Отче наш, иже еси на небесех!

Да святится имя твое,

Да придет царствие твое,

Да будет воля твоя на небеси и на земли!

Хлеб наш насущный даждь нам днесь;

И остави нам долги наша,

Яко же и мы оставляем должникам нашим,

И не введи нас во искушение,

Но избави от лукавого…

Продолжая молиться, купец нет-нет, да и поглядывал туда, куда по большому счету смотреть вовсе не следовало. Когда же пара, намиловавшись, соизволила наконец обратить на него свое внимание, Семидорьев понял, что изрядно проголодался.

Посланец, впрочем, как будто прочитал его мысли:

— Пойдем, гостем будешь.

Свернули с дороги, побрели по накатанной колее, что вела через тисовую рощу. Карета медленно катила вослед за ними. Сейчас лошадьми правила белоголовая и, надо сказать, получалось это у нее вполне прилично.

— Кто она тебе? Жена?

Посланец неопределенно кивнул. Лицо его вновь приобрело такое знакомое уже твердокаменное выражение.

— Я все спросить хотел… — слова купца застряли у него в горле, когда он увидел то, что предстало его взору за одним из очередных поворотов дороги.

Роща кончилась, а впереди, насколько хватало взгляда, тянулись бес численные шеренги воинов. Господи, сколько же их? Сто, двести, триста тысяч? Губы Анатолия Ефремовича вновь стали шептать слова молитвы. Судя по широко распахнутым глазам его попутчика для того такое количество воинов тоже оказалось сюрпризом и, пожалуй, даже несоизмеримо большим, чем для самого купца. Они вздрогнули оба, когда пространство вокруг в одночасье взорвалось приветственными криками, исторгнутыми сотнями тысяч глоток.

* * *

Степан сидел, поджав под себя ноги, около весело потрескивающего костра, наблюдал за языками пламени, алчно лижущими наполовину уже обугленный древесный остов. Он любил огонь, мог смотреть на него вечно. Почему? Да потому что сам был подобен огню. Уничтожать все то, к чему прикасаешься, уничтожать всех тех, кого любишь…. Это ли не его стихия? Нюры уже нет, нет давно. Еще тогда, на задержании, он прочитал в ее глазах близость смерти, но почему-то не захотел, отказался поверить собственной интуиции. А Ильса…. А что Ильса? Ильса просто раздула тлеющий уголек надежды, тем самым давая ему возможность жить дальше. Обман? Предательство? Сейчас, когда страсти немного поулеглись, он уже не винил ее в этом.

Степан задался вопросом: как поступил бы, узнай он тогда от Ильсы, что Нюра мертва, что ее поставили к стенке и по отмашке чьей-то холеной руки впился в ее хрупкое тело свинцовый рой, разрывая, изменяя его до неузнаваемости?

Долой, долой, долой дурацкие вопросы, долой дурацкие мысли!!! Он перевел взгляд на сидящую почти впритык к костру Улушу. В котелке у нее варилось какое-то варево, которое то и дело следовало помешивать, иначе пригорит, намертво прикипит к стенкам, и ничем ты его потом не отдерешь. Ничем, кроме разве что смешанного с золой песка, да и то придется повозиться прежде чем стенки котелка примут приличный вид. Выглядела она сейчас настолько по-домашнему, что Степан искренне поразился феноменальному умению девушки создавать уют в том месте, в котором, казалось, добиться этого невозможно в принципе.

Вот она, его новая цель в жизни: не сравнять с землей Империю, горя огнем кровной мести, не изменить судьбы народов, населяющих этот долбанный, щедрый на неожиданные сюрпризы материк, — ему нужно, чтобы желтоглазая ведунья продолжала жить. И пусть рушится все вокруг, пусть сам Володарь Всемилостивый, Животворящий, сверзится со своего небесного трона — ему, Степану, до лампочки. Нет, он, естественно, продолжит играть свою роль Вождя Трудового Народа, но это будет сделано лишь потому, что Улуша никогда не бросит своих в беде. Скрыться от опасности, залезть в глубокую нору для того, чтобы переждать бурю — не ее стиль. Ведунья пойдет до конца, до самой развязки, к чему бы та не вела. А значит, придется плестись за ней, гордо расправив плечи. Одно утешение: развязка эта самая теперь близка как никогда, ведь в их с Клекрием распоряжении нынче сто восемьдесят две тысячи воинов, ни больше ни меньше.

Недавно Степан поинтересовался у Улуши: откуда столько? На что получил вполне исчерпывающий ответ: пришли на зов. И пусть подавляющая часть их войска огнестрельным оружием не обладает — против такой силищи вряд ли кто устоит. Завтра город Геттинген ляжет в руинах.

— Я так понимаю: не бывать миру?

— Правильно понимаешь, — Степан только сейчас вспомнил о существовании купца, сидящего все это время тихо, как мышка, и всеми силами старающегося привлекать к себе как можно меньше внимания.

— К чему тогда в Петроград ездил на высочайшую аудиенцию? Прогуляться захотелось?

— Ага, по степи на твоей тарантайке, да с ветерком! — и вдруг, посерьезнев, добавил: — Обстоятельства тогда были несколько иные, понимаешь?

— Что-то личное?

— Да, но не в этом дело. На совете предложение императрицы я изложил слово в слово, показал карту с предполагаемыми границами обоих государств, если можно так выразиться. В общем, скажу коротко и ясно: не такой сирти народ, чтобы вот так, запросто отдавать земли своих предков в обмен на что-либо. Менталитет не позволяет.

— Ладно, шут с ним, с менталитетом. Со мной-то что теперь будет? — перейдя к вопросу о собственной судьбе, Анатолий Ефремович втайне надеялся, что Степан отпустит его прямо сейчас.

Дескать: иди, друг мой ситный, на все четыре стороны, да помни мою доброту. И он пошел бы, ух как пошел! Даром, что сейчас ночь и зверья хищного полным-полно, но что значит какое-то там зверье по сравнению с бесчисленными полчищами дикарей, один лишь взгляд на которых не то что вгоняет в дрожь, а парализовывает разум, заставляя члены быть ватными, а чресла превращая в холодный студень!

— Завтра с нами на город пойдешь. Держаться все время подле меня будешь, чтобы случаем не зашиб никто. Сразу после боя отпущу.

— А до боя никак нельзя?

Улуша не выдержала и прыснула в кулак. Русскую речь она понимала уже неплохо и трусоватый купец изрядно ее позабавил.

— Клянусь, я никому ничего не скажу!

— Никак! — Степан сказал, как отрезал.

— А я бы его отпустила, он смешной! — повернувшись к ним лицом, Улуша показала в улыбке свои беломраморные зубы.

В темноте ее желтые глаза светились, а отображавшиеся в них отблески костра добавляли в облик девушки нечто пикантно-потустороннее.

— Свят-свят-свят-свят-свят!!! Изыди, сатана, избави Господи, от лукавого и чад его, яви мне, Господи, благолепие свое, упаси и помилуууй! — Анатолий Ефремович вновь взялся за свое, невольно заставляя Улушу со Степаном разразиться взрывами неудержимого хохота.

Этой ночью никто из них так и не смог уснуть. Анатолий Ефремович то оплакивал свои разбившиеся вдребезги надежды, то проклинал чертовку-судьбу, благодаря козням которой ему суждено будет поутру принять пусть и пассивное, но все-таки участие в будущей сече. Степан же с Улушей просто лежали, тесно прижавшись друг к другу, и молча смотрели на звездное небо.

Ночь эта была особенной, не такой как другие. Казалось, что все вокруг замерло, погрузилось в какое-то подобие летаргического сна. Безветрие. Тягучий, словно патока, воздух. И тишина. Ни вскрика ночной птицы, ни писка грызуна, ни грозного рыка вышедшего на охоту хищного зверя. Природа словно ждала чего-то, какого-то грандиозного события, способного с ног на голову перевернуть всю историю этого мира.

Едва задребезжил рассвет, воинство сиртей пришло в движение. Сейчас им предстояло сделать небольшой марш-бросок к стенам города. Задумка была такова: примерно шестая часть воинов, возглавляемая одним из новых старост, имитирует крупномасштабное наступление с юга. Основные же силы скрываются до поры до времени в небольшом лесном массиве на западе и ждут, пока Степан заложит заряд под наименее охраняемым участком городской стены.

В принципе, ничего невозможного в поставленной перед ним задаче не было — под прикрытием Улушиной мары он легко мог сделать это в любое время дня и ночи. Потому и шел на дело с легким сердцем, подбадривая плетущегося на негнущихся ногах купца, да перебрасываясь шуточками то с неунывающим Гриней, то с Варварой.

Травница тоже была в прекрасном расположении духа. Похоже, ее отношения со старостой Сергием успели перерасти в новую фазу. Ту самую, когда между возлюбленными уже не остается никаких тайн, недомолвок и недоговоренностей, и пара становится единым целым.

Одна лишь Улуша не принимала участия в общем веселье. Шла молчаливая, сосредоточенная. Впрочем, никто ей в душу не лез. Создать мару — задача не из простых, требует не только высокой концентрации, но и пожирает уйму жизненных сил.

Добравшись до нужного места и оставив купца на попечение Грини, Степан с Улушей, наскоро попрощавшись со всеми, побрели, взявшись за руки, в сторону Геттингена. Мара у Улуши получилась что надо: за все время пути с городских стен не прозвучало ни единого выстрела, ни окрика. Они были невидимы, невидимы в полном смысле этого слова. Степан до сих пор не переставал поражаться: как такое возможно? Сильна ведунья, более чем сильна, хотя по виду то и не скажешь. Даже насекомые — и те, не видя на своем пути никакой преграды, так и норовили пролететь сквозь них.

— Вот черт! — Степан тихо выругался, когда одна из мошек попала ему прямо в глаз и принялся усиленно тереть его свободной рукой.

Тер до тех пор, пока не выступили слезы, а воспаленный глаз не стал похож на буркало Терминатора из древнего как мир фантастического фильма. К счастью, возглас его то ли не был услышан, то ли был принят за ругательства одного из своих. Обошлось, в общем.

Ощупывая городскую стену в предполагаемом месте подрыва, Степан не на шутку забеспокоился: а правильно ли рассчитал он количество взрывчатки, не перемудрил ли с тротиловым эквивалентом? Плиты-то гранитные, зазоры меж ними сравнительно небольшие — два-три сантиметра, не более. Для плит такого размера это еще и немного. Так, чем они скреплены? Он сковырнул ногтем серовато-бурую массу и поднес к носу. Похоже на обычный цемент, причем отнюдь не лучшего качества, но утверждать это со стопроцентной гарантией нельзя. А в его распоряжении вытопленный из противопехотных мин тол местного разлива, по свойствам лишь отдаленно напоминающий своего земного собрата. Возьмет — не возьмет? Направленным сделать взрыв в любом случае не получится, бурить закладные отверстия некогда да и нечем, а значит остается лишь действовать по-старинке.

Придя к такому неутешительному выводу, Степан более не раздумывал ни минуты: извлек из рюкзака тонкостенный деревянный короб со взрывчаткой, прислонил его вплотную к стене, и чуть подрагивающими от волнения пальцами поджег шнур самодельного запала, рассчитанный на двадцатипятиминутный интервал. Этого времени с лихвой должно хватить на обратный путь, еще и останется.

Улуша, не знакомая никаким боком с подрывным делом, тем не менее словно почувствовала его нетерпение, и они поспешили как можно быстрее убраться восвояси.

Хотя и знали, что он непременно произойдет, этот взрыв, но тот умудрился прозвучать для всех неожиданно. Рвануло так, что едва не лопнули барабанные перепонки, а с деревьев неподалеку вспорхнула стая пернатых и, оглашая воздух испуганными криками, улетела прочь, подальше от опасного места.

Степан поднял бинокль к глазам и обомлел: здоровенного куска стены как не бывало, на месте ее зияла пробоина шириною метров этак в семь. Нечего сказать — прекрасный результат!

Теперь пришло их время вступить в битву, пока основные силы врага стянуты к южным воротам, на которые уже битых полтора часа проводила мнимый штурм специально выделенная для этого часть воинства сиртей.

— Гайда! Гайда! — пронесся над лесом многоголосый крик, подхватываемый все большим и большим количеством глоток.

— Всем внимание! Сейчас начнется! — прильнув к окуляру оптического прицела «мосинки», Степан заводил стволом, выискивая цели.

Рядом с ним лежали еще четырнадцать человек, вооруженные точно таким же образом, что и он. Это был спецотряд Варвары, собранный самолично ею из лучших стрелков, слегка поднатасканных снайперскому делу за то время, пока Степан ездил с миротворческой миссией в Петроград.

Действительно: стоило армаде сиртей высыпать на открытое пространство, как городская стена ожила. Из замаскированных амбразур ударили пулеметы, срезая передние ряды атакующих, а с самого верха, там, где стену венчали остроконечные зубцы, сложенные из все того же гранита, высунули свои головы автоматчики и принялись деловито поливать огнем бесчисленные людские волны.

— Огонь! — он поймал в перекрестье прицела голову пулеметчика и сам выполнил свою команду.

Есть один. Еще одна амбразура — еще один труп. Пуля Степана снесла бедолаге верхушку черепа и агонизирующее тело завалилось навзничь, исчезнув из поля зрения. Мимоходом он успел порадоваться, что не находился в тот момент рядом с трупом — наверняка ведь мозги расплескало по стенам. Отвратное, тошнотворное до безобразия зрелище. Кто хоть раз видел такое — тот не забудет его никогда.

Оторвался от прицела и завертел головой, силясь быстро определить, все ли его ребята заняты делом. Как оказалось — все. Кто-то стрелял молча, крепко стиснув зубы, кто-то, наоборот, после каждого выстрела с азартом выкрикивая ругательства.

Больше всех Степану понравилась Варвара: спокойная, собранная, она выпускала пулю за пулей. Неторопливо, со знанием дела, передергивала затвор, не спеша находила свою цель и производила выстрел лишь тогда, когда была уверена на все сто процентов — после того как пуля под давлением пороховых газов покинет ствол ее винтовки, противник наверняка будет мертв.

Будь у Степана в запасе больше времени, он, несомненно, рассредоточил бы снайперов, выбрал для каждого оптимальную позицию. Но: что сделано — то сделано.

Удостоверившись, что все идет как надо, Степан вновь вернулся к своим прямым обязанностям. Выстрел, передергивание затвора, и снова выстрел.

Уже сейчас можно было сказать, что огонь со стороны имперцев пошел на убыль. Заслуга в этом была не только снайперов: на огневую позицию вышел, наконец, вооруженный до зубов отряд под временным командованием Осипа. Степан намеревался перехватить командование над этим отрядом на себя после того как отстреляется со снайперами.

Выстрел. Выстрел. Выстрел. Пулеметные гнезда уже молчали, когда первая волна атакующих достигла пролома в стене и устремилась в город, уничтожая на своем пути все живое. Теперь Степан сосредоточил огонь на автоматчиках. Ловил в прицел снующие на стене фигурки, одновременно с выдохом плавно нажимал на спуск. Кто-то падал, как подкошенный, кто-то медленно оседал, придерживаясь рукою за грудь. Были и такие, что теряли равновесие и с перекошенными от ужаса лицами летели прямиком на человеческий муравейник.

Когда работы для них уже не осталось, Степан повел снайперов в город. Там уже вовсю хозяйничали Клекрий с Осипом. Благодаря внезапности нападения и тому, что основные силы обороняющихся были стянуты к югу, люди их особого сопротивления пока не встречали. «Впрочем, вряд ли это надолго», — подумалось Степану.

Перебираясь через пролом в стене, он обратил внимание на толщину кладки и удовлетворенно хмыкнул: теперь становилось понятным, почему сравнительно небольшой заряд смог нанести стене такие серьезные повреждения. Имперские строители здорово сэкономили на граните — вот в чем крылась разгадка тайны. Понять их было вполне можно: кто же мог предугадать, что полуголые дикари воспользуются взрывчаткой?

— Помилуйте, любезный, ну почему я должен принимать участие в этом фарсе?

Степан уже успел и подзабыть о существовании купца. Ему правда и сейчас, откровенно говоря, было совсем не до него. Город начинался практически сразу, первые дома едва не слипались с городскими станами. Им еще повезло, что на месте обвала оказался свободный от домов промежуток — этакая парковая зона, густо засаженная низкорослыми деревьями с кронами идеальной шаровидной формы.

— Я вынужден повторить свой вопрос…

Степан задумался. По большому счету Анатолий Ефремович ему уже не был нужен. Атака на город прошла успешно, фактор внезапности использован в полной мере а, следовательно, при всем желании купец, окажись он теперь на свободе, никоим образом не мог навредить его планам.

— Хорошо, Анатолий Ефремович, вы можете идти.

Обменявшись крепким рукопожатием они расстались. Купец повернул обратно, к пролому, и вскоре потерялся из виду. Степан же повел своих воинов по узкой извилистой улочке, что, петляя между аккуратными трехэтажными домами, уводила куда-то в центр города.

Брать такие крупные города как Геттинген ему еще не приходилось. Сказывалась и катастрофическая нехватка опыта, и отсутствие нужных знаний. Сейчас бои на улицах происходили спонтанно, воинство сиртей растекалось по ним как масло по сковородке. Никакой координации действий, никакой слаженности. Толпа, безликая толпа, управлять которой, казалось, не было никакой возможности.

Степан остановился, когда почуял первые запахи дыма. Где-то неподалеку горел дом, а откуда-то слева доносились истошные женские крики вперемешку с воплями, от которых кровь стыла в жилах. Это только цветочки, очень скоро криков таких станет гораздо больше.

— Улуша, где Осип?

— Там, — девушка указала направление пальцем. — А теперь там.

— Они двигаются?

— Да. Гриня передает, что они спешат к большому-большому шатру, который стенами своими устремляется к небу. Там идет жаркий бой. Много мертвых, много раненых. Воины рода Клиричей, Кобены и Равичи гибнут один за другим.

— Ладно, веди нас туда. Только быстро.

Дважды повторять не пришлось. Ведунья рванула вперед по улице так, что только успевай поспевать за ней. Не глядя по сторонам, не боясь поймать грудью шальной пули из гостеприимно распахнутых окон домов.

— Не нравится мне все это! — Варвара, возбужденная, мокрая, со слипшимися от пота волосами поравнялась с ним и побежала рядом, жадно глотая ртом воздух.

Здесь Степан с ней был вполне солидарен: бежать сломя голову по незачищенному городу — самоубийство чистой воды. Но, с другой стороны, и поделать с этим ничего нельзя. Их слишком мало, они потеряли уйму времени, пока отстреливали защитников с городских стен и теперь от своих безбожно отстали.

Еще один крик, на этот раз со двора соседнего дома, заставил Степана болезненно поморщиться. Опять женщина. Кричит, а точнее воет на одной ноте. Не надо быть провидцем для того, чтобы понять, что там происходит. Как и следовало ожидать, далеко не все сирти рванулись вперед в едином всесокрушающем порыве, многие из них остались, поотстав от своих товарищей и сейчас, наслаждаясь собственной безнаказанностью, вытворяли то, что душе угодно.

Помочь? На миг он задумался, но затем решительно отбросил эту мысль. Нет, здесь он бессилен. Как ни крути — сирти дикари, пришлые для них — нелюди, демоны, на которых не распространяются обычные общечеловеческие законы. Веками так было и вряд ли в ближайшем будущем что-либо изменится. Хоть в лепешку расшибись, хоть пусти себе пулю в лоб. Лишь время способно все исправить, время в таких делах лучший доктор.

Убеждая себя таким вот нехитрым образом, Степан продолжал бежать вперед, до боли сжимая в руке рукоять пистолета. Быстрее, еще быстрее. В метре от его ног упал кирпич и раскололся на тротуаре на тысячу осколков. Рядом упал еще один, а затем посыпался целый град. Кто-то из снайперов вскрикнул, принимая кирпич на плечо. Бегущему предпоследним смуглолицему Мазуру повезло меньше — кирпич угодил ему в затылок и сейчас он медленно, словно в замедленной киносъемке, оседал на теплый, запыленный тротуар.

Бросали с крыши. Степан успел выстрелить трижды по мечущимся сверху фигуркам, и одна из них полетела вниз широко расправив руки, словно надеясь взлететь. Не получилось. Встреча с тротуаром превратила ее в окровавленный узел тряпья, в безвольную груду слегка подрагивающей плоти. Ребенок, девочка. Лет двенадцать, максимум четырнадцать. Лицо не то что некрасивое — обычное. Нет в нем ничего такого, на чем можно было бы остановиться взгляду. Прыщавая как и все подростки, тощая, длинная как жердь с непропорционально широкими бедрами.

Степан подходил к телу с опаской: а вдруг малолетние террористы вернутся и вновь обрушат на их головы импровизированный камнепад? Но нет, все было тихо. Похоже, гибель одного из своих заставила детей либо разбежаться по домам, либо искать более доступные цели.

Девчонке уже не поможешь. Пульс едва прощупывается, а на боку расплывается большое кровавое пятно.

— Не хотел бы я сейчас встретиться с ее матерью, — Степан говорил вслух, на своем родном языке.

— А вот я бы хотела. Очень, — глядя на лежащего ничком Мазура, на Варвару, хлопотавшую над его телом словно птица над выпавшим из гнезда птенцом, Улуша не могла удержать в себе слез.

Бесполезно. Их товарищу уже не встать. Это видно по широко распахнутым глазам, которые мучительно медленно покидает огонек жизни. О Всемилостивый Володарь Животворящий! Ну почему не явил ты ему быструю смерть? Почему заставляешь страдать, лежа на грязном дорожном покрывале? Разве не служил тебе Мазур верой и правдой? Разве не делал все то, что ты от него попросишь?

Не утерпела-таки, подошла, оттеснив в сторону Варвару и одним точным, четко отточенным движением вонзила страдальцу нож в сердце.

— Нееет!!! — травница не кричала — хрипела, как будто это в ее теле зияло сейчас аккуратное прямоугольное отверстие с ровными краями. — Нееет!!!

— Уймись! — приобняв подругу за талию, Улуша отвела ее в сторону, извлекла из бокового кармашка походной сумы крошечный пузырек, на треть заполненный мутной янтарной жидкостью и, с тихим хлопком выдернув пробку, влила часть его содержимого во флягу с водой. — А теперь пей!

Варвара послушно сделала пару глотков. Заозиралась вокруг, словно не вполне понимая, где она сейчас находится.

— Продолжаем движение, — не оборачиваясь, Степан первым пошел во главе колонны.

Не так, нет, совсем не так представлял себе он развитие событий! Следует признать, полководец из него никакой, дерьмовый из него полководец. Командование небольшой диверсионной группой, разведбатом на худой конец — вот потолок его способностей, через который, как известно, не перескочишь. Он не Суворов, не Жуков, не Тухачевский, он просто маленький винтик в гигантской военной машине, без которого и машина не едет, и, вместе с тем, заменить его — как раз плюнуть. Так было в том мире, а в мире этом он вынужден тянуться, изворачиваться, делать уйму лишних телодвижений только для того, чтобы доказать самому себе и окружающим, что он годится на нечто большее. Бессмысленная, идиотская затея.

Остановился, прислушался. Здесь дорога делала поворот, уходя круто влево. Вроде бы тихо. Высунул голову и бегло осмотрелся. Нет, ничего. Дальше, метрах в шестистах, перекресток. Так, куда он ведет? Эх, проводника бы сюда, от и до знающего город!

— Улуша, дальше куда?

— Туда. Нет — туда! — ведунья явно колебалась.

Она терялась в большом городе, чувствовала себя в точности. как деревенщина из какого-то Богом забытого медвежьего угла, приехавший в гости к дальним родственникам с целью немного подзаработать.

— Сосредоточься. Где Гриня? Ты его видишь? Знаешь, где он сейчас находится?

— Там, — Улуша уверенно указала пальцем куда-то на северо-восток. — Но я не знаю точно как пройти. Здесь так много…

— Улиц, — подсказал Степан, — домов и улиц. Варвара! — тихо подозвал он травницу.

— Там кто-то есть? — вот уж кто настоящий профессионал! Глаза так и рыскают по провалам окон в поисках малейших признаков опасности.

— Пока нет. Слушай свою задачу: берешь с собой двоих, проникаете… — взгляд Степана остановился на ближайшем окне. Первый этаж, в квартиру попасть проблем не составит. — Проникаете в дом через это окно. Мне нужен кто-то из местных, живьем.

— Хорошо.

Звон разбиваемого оконного стекла набатом прозвучал по притихшей улице, а затем, буквально через какую-то пару минут, раздался крик, сопровождаемый эхом одиночного выстрела.

— Тихо не получилось, — голос Варвары звучал слегка виновато.

Очень скоро перед Степаном предстала престарелая горожанка — этакая леди бальзаковского возраста. Одета она была в полинялое ситцевое платье, на тощей морщинистой шее — ниточка крупных кроваво-красных бус. Волосы цвета перезрелого миндаля (наверняка крашеные) каким-то хитрым образом сколоты и уложены на затылке в замысловатую гульку.

Поняв, что прямой угрозы для ее жизни нет, старуха стала довольно разговорчивой. По Улушиному описанию искомый объект опознала практически сразу — им оказалась городская управа. Согласилась и провести в обмен на торжественную клятву Степана оставить ей жизнь.

Чем дальше они продвигались вглубь города, тем становилось все жарче. В боевом запале подавляющая часть сиртей миновала окраину, не причинив существенного вреда ни домам, ни их жителям. Зато здесь, ближе к центру, начинался уже сущий ад. Выстрелы, звон разбиваемой посуды, крики, плачь, ругань на двух языках слышались буквально отовсюду, все это дело перемешивалось, создавая своеобразный звуковой фон, этакую немыслимую какофонию, сориентироваться в которой не так то просто.

Теперь они встречали много своих. В основном это были небольшие группы, действующие сами по себе, без какого-либо определенного плана. Да, Степана узнавали, почтительно кивали головой, отдавая дань уважения, и все. Каждый продолжал заниматься своим делом.

То, что они подходят к городской управе, Степан понял сразу. Казалось, от пулеметных очередей раскалился сам воздух. Глянул на старуху. Она, слегка заикаясь, тотчас же подтвердила его предположение.

— Улуша, передай Осипу, что мы рядом. Пусть навстречу кого-то из своих вышлет. А вы, кстати, можете быть свободны.

Старухе не пришлось повторять дважды. Пробормотав скороговоркой слова благодарности, она сразу же исчезла, растворилась в хитросплетениях улиц.

Провожатый, а им оказался бойкий мальчуган лет четырнадцати, довольно споро провел их через дворы к длинному пятиэтажному зданию. Степан насчитал в нем семь подъездов. Недурно. Если какая-то часть окон выходит на городскую площадь, пятиэтажка эта — дар божий, просто идеальная стратегическая позиция.

Точно такого же мнения, похоже, придерживался и его подчиненный. Осипа они нашли в крайне удрученном расположении духа. Со своим ведуном, Гриней, и четырьмя ординарцами он взобрался на крышу и сейчас с кислой миной на лице наблюдал за ходом нескончаемой баталии, что развернулась между воинами его отряда и защитниками городской управы.

Утешительного и впрямь было мало: да, обороняющихся намного меньше, но зато они в разы лучше вооружены. Почти из каждого окна высовывается хоботок пулемета, а крыша так и кишит снайперами. Твердый орешек, нечего сказать. И наверняка ведь подразделения элитные, не из необстрелянных юнцов, не знающих с какой стороны держать винтовку!

Опустил взгляд на площадь: та вся усеяна трупами. Трупы лежат вповалку в разных позах, там, где застала людей смерть. А, впрочем, нет. Некоторые все еще живы, но под шквальным огнем ни та, ни другая сторона не рискует вытаскивать своих раненых.

— Почему с тыла не атаковали?

— Нельзя, — Осип даже не вздрогнул, когда в бетонный парапет, за которым они скрывались, с приторным визгом ударила пуля. — Смотри сюда.

Только сейчас Степан заметил нацарапанную у его ног схематическую карту города. Да, рисунок, выполненный куском силикатного кирпича, выглядел довольно топорно, но, тем не менее, кое-что понять было все-таки можно.

— Вот враги, вот наши, — его заместитель дважды тыкнул пальцем в карту.

Ситуация вырисовывалась не из приятных. Корявая, извилистая линия делила город едва ли не наполовину. Вся западная часть условно принадлежала сиртям. Почему условно? Да потому, что там все еще продолжали происходить стычки. Но это бои местного значения, их можно в расчет не брать. А вот восток целиком и полностью принадлежал имперцам. Пока принадлежал. Воины Клекрия медленно, но неотвратимо продавливали оба фланга. Теперь Степан прекрасно понимал беспокойство Осипа: центральная площадь с неприступным зданием городской управы выпирала на карте словно геморрой, этакий болезнетворный фурункул на фоне всеобщего наступления.

Он надолго задумался, кропотливо перебирая в уме всевозможные варианты развития дальнейших событий. Выход был только одни: ждать. Оставить на время в покое городскую управу, пусть на ней продолжают пока горделиво развиваться полотнища имперских флагов. Город к вечеру они возьмут, это факт. А городская управа останется на десерт. Часы ее сочтены, одной ночной вылазки наверняка будет более чем достаточно для того, чтобы поставить на этой городской эпопее последнюю точку.

Как мог, Степан изложил свое видение ситуации Осипу. Оказалось, сирть придерживался точно такого же мнения, что и он, хотя и был крайне недоволен сложившимся положением.

— Я возьму половину воинов и пойду на помощь к Клекрию. Все одно Одноглазая не высунется из норы ни за какие коврижки!

Степан усмехнулся. Выражение это Осип позаимствовал у него самого и, хотя истинное значение слова «коврижки» для закаленного в боях воина по-прежнему оставалось тайной, пользовался он им с завидным постоянством, причем зачастую даже не к месту.

— Одноглазая?

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но за старосту у них там баба поставлена. Сама страшная, как смертный грех. Тьфу-тьфу-тьфу, избави меня Володарь от недоброзрачного* зрелища!

Почему-то Степан ни капли не удивился. Ильсу он встретил здесь, у ворот Геттингена, в прежней должности ее восстановили. Все сходится. Кому, как не ей руководить обороной обреченного города? Вместе с тем на душе стало как-то тяжко.

— Иди, — легко разрешил он Осипу. — Треть воинов оставь здесь, со мной, остальных можешь забирать.

— Не многовато ли? А ежели каверзу какую сотворить удумает проклятая баба?

— ИДИ, — с нажимом повторил Степан. — Сам разберусь.

Насупившись, Осип пополз в сторону открытого люка.

— Ты все слышала?

Улуша, до этого не принимавшая участия в разговоре, ответила вопросом на вопрос:

— Кто она тебе?

— Ты о ком?

— Ты знаешь, о ком я. Одноглазая.

— Никто, просто подруга.

Девушка задумчиво молчала, рассеянно накручивая на палец локон белых как снег волос. Ее смуглое лицо было повернуто к Степану, а глаза с тревогой всматривались в знакомые черты, силясь найти в них нечто такое, что способно подтвердить или опровергнуть ее предположение.

Наконец произнесла:

— Если удумал что, то лучше скажи. Без меня тебе все равно не справиться.

— Успокойся. Ничего я не удумал. Такие люди как Ильса сами выбирают свою дорогу и идут потом по ней до конца.

Степан не лукавил. То, что он сказал, действительно было правдой. Потому и смог выдержать испытывающий, всепроникающий взгляд ведуньи.

Засевшие в городской управе имперцы патронов явно не жалели: пулеметчики лихо разбазаривали свой боезапас, похоже, нисколько не заботясь о том, куда попадают их пули. Сирти же отстреливались вяло, скорее просто для острастки. Степан догадывался, почему. Дело здесь было вовсе не в экономии патронов, а во вражеских снайперах. Да, их много, они действительно настоящие профи, но самое главное — они заранее были подготовлены к такому обороту событий. Сектора обстрела поделены и тщательно пристреляны. Никто никому не мешает, каждый занимается своим участком, изученным от и до, до самых мельчайших подробностей. Сложно даже представить, сколько полегло по их милости людей, прежде чем сирти стали более осмотрительны.

Крышу они с Улушей покинули лишь после того, как Степан распределил своих снайперов по облюбованным им позициям, строго-настрого приказав открывать огонь лишь в том случае, когда враг вознамерится пойти в атаку. Он вполне трезво оценивал их способности, а потому не хотел терять зря людей.

От удара Степановой ноги, обутой в тяжелый армейский ботинок, дверь одной из квартир гостеприимно распахнулась, с грохотом впечатавшись в стену коридора.

— Есть кто живой?

Недоброзрачного* — в буквальном переводе со старославянского: некрасивого.

_____________________________________________________________________________

Ответом ему была тишина. Окна квартиры выходили на противоположную от площади сторону и, похоже, имели неплохую звукоизоляцию. Естественно, звуки выстрелов доносились и сюда, но они не шли ни в какое сравнение с той какофонией, что творилась снаружи.

Переступил через порог, взяв «Вальтер» наизготовку. Следом за ним проскользнула Улуша. Ноздри ее широко раздувались. Принюхивается? Степан не успел остановить девушку, когда та, словно тигрица, первой рванулась по коридору и исчезла в гостевой комнате. Вот те раз! Он тоже поспешил вперед, матернулся, на миг потеряв равновесие, когда нога зацепилась за край ковра и, вдруг совершенно неожиданно для себя уловив справа какое-то движение, развернулся и дважды рефлекторно нажал на спуск.

Звон разбитого стекла, испуганный вскрик Улуши, впившийся в щеку миниатюрный осколок заставили его сердце биться в разы быстрее. Тьфу ты, зеркало, мать его!!! В последнее время нервы что-то совсем расшатались.

— Ты ранен? — в мгновение ока ведунья оказалась рядом с ним, словно и не уходила никуда.

— Да так, пустяки. Осколок вытащить сможешь?

Кожа на пальцах у Улуши была нежная, шелковистая. Она осторожно касалась ими щеки, совершенно не к месту вызывая в нем какое-то бурное, непреодолимое желание. С немалым трудом Степану удалось пересилить себя. В конце концов, впереди предстоит немало работы.

Квартира оказалась пуста. Они обошли ее с Улушей дважды, прежде чем Степан плюхнулся на диван и с облегчением вытянул ноги. Его названая жена пристроилась рядом.

— Ну что, начнем?

Улуша согласно кивнула и смежила веки. Еще какое-то время она подготавливала свой разум к телепатическому трансу, а затем чужим, невыразительным голосом вылила на него целые потоки информации. Кто-то просил подкреплений, кто-то наоборот, сообщал, что их отряд успешно продвигается вперед, не встречая на своем пути серьезных препятствий. Ведунов было много, каждый из них привносил свою лепту, помогая составить общую картину происходящего.

Пользуясь Улушей как многоканальным приемопередатчиком, Степан занялся тем, что ненавидел больше всего: штабной рутинной работой, изматывающей душу и высасывающей все силы без остатка. В регулярной армии командование таким большим количеством воинских подразделений осуществляется генеральным штабом, в состав которого входит целый перечень отделов. Степан же был один, а потому чувствовал себя сейчас как рыба на сковородке.

Как он и предполагал, сопротивление имперцев удалось подавить лишь ближе к вечеру. Геттинген утопал в дыму и пожарах, мирных жителей, несмотря на все его попытки предотвратить резню, в живых осталось совсем мало. Пройдет пара-тройка дней и город станет абсолютно непригодным для жизни. Трупы на улицах начнут разлагаться, а за трупным зловонием, естественно, придут и болезни.

Усталые, измотанные до крайней степени, они с Улушей едва нашли в себе силы для того, чтобы подняться на крышу и насладиться триумфом последней на сегодня победы.

Городская управа…. Старинное монументальное здание, над которым по-прежнему гордо продолжают реять три флага, олицетворяющие облик этого странного, но, несомненно, великого государства-симбиота: алый, фашистский флаг со свастикой, советский, красный, с пятиконечной звездой, серпом и молотом в левом верхнем углу, и черно-желто-белый флаг Российской империи с императорским орлом посередине.

Интересно, о чем сейчас думает Ильса? Он так и не успел разгадать ее, не смог понять, что толкнуло этого человека предать свои идеалы, те самые, за которые Нюра, ЕГО Нюра, не пожалела отдать собственную жизнь.

Степан уже хотел подать сигнал к атаке, когда заметил вдруг какие-то точки высоко над линией горизонта. Их было много, этих точек, и направлялись они несомненно к городу.

— Огненные птицы! К нам летят Огненные птицы!!! — видимо не у него одного глаза в этот решающий момент оказались обращенными к небу.

Действительно, это были они. Подняв бинокль Степан сам смог стопроцентно убедиться в том, что его первоначальное предположение оказалось верным. Пока тело бездействовало, в мозгу лихорадочно закружился целый водоворот переполошенных мыслей. Так, чем грозят нам нежданные визитеры? Решатся ли на бомбардировку города? Если решатся, то на какую высоту опустятся для того, чтобы прицельно сбросить свой груз?

Озарение пришло внезапно. Холодное, холоднее арктического льда и быстрое как горный ручей: НИКТО…НИКУДА…НЕ ОПУСТИТСЯ!!! Геттинген — слишком крупная мишень, промахнуться по ней невозможно. Дирижабли будут кружить высоко в небе, вне зоны досягаемости их ружей, пройдутся по окраинам города, не торопясь освободят свои трюмы от смертоносного груза, а затем спокойно уйдут восвояси. Да, именно так все и произойдет. Очень скоро город превратится в объятый огнем каменный мешок, а от тех, что пока еще живы и продолжают дышать, в лучшем случае останутся просто кости. Напалм никого не щадит: ни своих, ни чужих.

— Уходим!!! Бегом!!! Все за мной!!! — Степан кричал так громко, как никогда в своей жизни.

Был ли он услышан теми, кто находился внизу? Навряд ли. Там как раз сейчас началась перестрелка. Сирти, то ли предчувствуя свою близкую смерть, то ли по какой-то иной причине пошли на штурм без команды. Но зато Степана услышали те, кто был с ним на одной крыше.

ГЛАВА 18

— Папа, сделай мне собачку! — Всевлада уже не спала. Ее пытливые желтые глазенки требовательно смотрели на Степана, а маленькая цепкая ручка мертвой хваткой вцепилась за рукав сорочки, ясно давая понять, что на этот раз отвертеться уже не удастся.

— Зачем тебе собачка? Ты же ее никогда не видела!

— А я хочу!

Железобетонная логика!

— Ладно уж, будет тебе собачка. А ты за это маме расскажешь какой я у тебя хороший!

— Она и так знает, она же ведунья!

Малышка залилась таким заразительным смехом, что Степан и сам не выдержал и улыбнулся. Ну что тут поделаешь? Ребенок как всегда прав. Вздохнув, он извлек из сумы специально заготовленный брусок черного дерева — патоши, надо сказать, крайне редкого в нынешнее время. Попробовал на вес, придирчиво осмотрел со всех сторон. А достаточно ли хорошо оно высохло? Или, как в прошлый раз, вновь пойдет трещинами, едва он прикоснется к нему лезвием ножа? Эх, ладно, была ни была. На вид дерево кажется вполне пригодным для обработки. Да и Всевлада не намерена дальше ждать — вон как нетерпеливо топает ножкой.

— Папа, а мама скоро вернется?

— Скоро, она на задании.

— А когда?

— Сегодня вечером.

Малышка успокоилась и вновь принялась следить за тем, как Степан ловкими, четко выверенными движениями срезает с бруска древесную кору. Вдруг рука его дрогнула и он прекратил свое занятие. Сегодня же День Поминовения Павших! Как он мог позволить себе забыть об этом? Сегодня род Веперя соберется для того, чтобы чествовать своих героев. Да разве же только он? Все сирти, от мала до велика, будут воздавать почести славным героям Геттингена. И пусть их кости развеяны по ветру, а от самого города остался лишь черный от копоти каменный остов, память о подвиге этом никогда не покинет сердца благодарных потомков.

Степану помнился тот день. Досконально, в мельчайших подробностях. Сумасшедший бег по охваченным пламенем улицам под свист напалмовых бомб над головой. Выжить тогда удалось далеко не многим: уцелела лишь десятая часть от всего войска, остальные же навеки остались там.

Большинство сиртей и не пытались бежать. Невзирая ни на что они продолжали атаковать здание городской управы и даже в конце концов взяли его, сорвали с крыши проклятые флаги…

А потом? Что было потом? Долгие годы партизанской войны. Преподанный имперцами урок не прошел даром: отныне сирти воевали лишь небольшими диверсионными группами, вооруженными современным оружием, и именно эта тактика принесла наконец долгожданную победу.

Да. Империя пока не пала. Империя скуксилась на небольшом пятачке суши, окруженная со всех сторон минными полями, заграждениями из колючей проволоки да каменными бастионами, долженствующими защитить ее от нападок своего смертельного врага. Удивительная ирония! Имперцы приняли судьбу, уготованную ими же сиртям, — сами того не ведая, они загнали себя в резервацию, построенную к тому же собственными руками.

А в северо-западной части материка меж тем потихоньку становилось на ноги новое государство. Состояло оно из так называемых новоперемещенных — выходцев из мира Степана и некоторого количества сиртей, которые, решившись поменять свою привычную кочевую жизнь на благоустроенные городские квартиры с N-ным количеством метров жилой площади, составили костяк абсолютно новой, не раздираемой межрасовыми распрями цивилизации. Сбылась наконец-то мечта идиота!

— Папа, а почему ты улыбаешься?

— Да так, о своем подумал.

Глазки малышки светились, проникая, кажется, в самые глубинные закоулки его внутренней сущности. Эх, до чего же все-таки Всевлада похожа на мать!

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg