«Историк»

Историк (fb2) - Историк (Тени будущего - 3) 1126K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стас Северский (stasseverskiy)

Стас Северский Историк

Рассказ I Единовластие

Когда крепнет центральная власть, подходя к ступени единовластия, властитель должен преодолеть последнюю преграду — переступить через жизни бывших сподвижников — соперников единовластия.

Алексей Снегов

…Мы с невестой еще раз поссорились. И мне пришлось идти бродить по городу одному, среди серых теней продрогших крыс, снующих по улицам и не замечающих меня. Снег хрустит под моими осторожными шагами, будто я кромсаю его когтями. Холодный ветер, бродящий по широким прямым дорогам Штрауба, враждебно терзает шерсть у меня на загривке острой снежной пылью, заставляя горбить спину. Мне холодно, грустно и одиноко.

Что-то заставило меня остановиться. Это морозный ветер взвыл особенно скорбно. Я поднял опущенную голову, всматриваясь в затянутую пургой высь. Высокая башня расщеплена ударом тяжелого истребителя тремя остриями — тремя темными шпилями, меж которых и бродит злобно оскаленный снежными иглами ветер. Страшное здание. Здесь мне в голову придут еще более мрачные мысли. Здесь я и останусь, здесь мне и место. И пусть она знает, моя невеста, что я… Ей назло я готов сделать все, как был готов сделать все ради нее. Нет, ей назло я готов сделать больше! Да, точно. Жаль только, что Айнер называет все это — дурью, со всех цепей спущенной и на воле вольной разум травящей. Он считает, что я скукой страдаю, когда с невестой расстаюсь и воссоединяюсь. Считает, что надо меня заставить трое суток в руинах с излучателем таскаться. Думает, что так он мне голову очистит, — что так у меня о невесте и мысли не останется. Не знаю, правда это или нет — у меня нет излучателя, как у Айнера, а у Айнера нет биологического кода, как у меня. Ему ученые офицеры S3 задали программу боевого офицера S9, с которой он должен только воевать и думать только о войне. А мне мать с отцом задали кучу программ, с которыми думать о войне просто не остается времени. Я не человек, я — кот… Мы вообще не воюем — только деремся… Мне нужно думать, как добыть крыс, найти невесту… добыть еще крыс… А Айнер утверждает, что нет на меня управы в виде сержанта… что сержанту эту дурь из моей головы вышибить — раз плюнуть… Это у кого еще дурь в голове, не ясно… Невеста — это ему не излучатель… Я вообще не знаю, как у него вышло их рядом поставить… Невеста не стреляет огнем, а излучатель не обижается и не впивается когтями в загривок… Ничего Айнер не понимает. Никто меня не понимает… Никто! Особенно крысы!

Я ступил на лестницу, занесенную снегом… Здесь нет никаких следов — в это здание не забредают и крысы… Я здесь один… Я здесь один такой… Такой отчаянный храбрец, удаляющийся на веки вечные от тщетных сует в гордом одиночестве… Да. Вот как. Вот какой я. Я высокоинтеллектуальный хищник… Охотник, черной тенью крадущийся по следу… Нет, здесь нет следов… Я просто — крадусь…

Что это?! Я отпрянул к стене и встопорщил шерсть… Что-то бросилось на меня, и я помчался прочь…

Ужас какой… Я позорно бежал от своей тени… Кошмар… Ничего, я сотру эту запись из памяти ошейника, и никто не узнает об этом, будто этого не было. Я теперь знаю, как это сделать… Обязательно сотру… Если не забуду… Но что это? Открытые двери…

Стараясь не высунуться из темноты коридора, я осторожно заглянул в светлый зал… Пусто? Нет… Просто в ярком свете не сразу видно… не сразу видно, что «защитники» застыли у стен, не сразу видно, что… Ведь все белое — белый свет, белый снег, белый зал и белые офицеры… Офицеры?! Офицеры — это люди! Я скрылся во тьме еще до того, как шерсть вздыбилась… Ужас!.. Они здесь!.. Они рядом!.. Что мне делать?! Они не должны заметить меня!

Я было рванул во мрак, но встал и… Люди… Люди погибли, их нет… Только один Айнер… Но он ушел воевать, взяв с собой… Холодный «защитник» был с ним всегда, но крысюк… Он взял с собой серьезную крысу и еще страшного зверя, верхового… А меня не взял! Я не холодный, не серьезный, не страшный и не верховой… Я Айнеру в спутники не подошел… Обидно до… Он теперь хранит границы пространств и времен… или их безграничность… Он теперь с каменным Стражем… А я… Но не важно, что я один и всеми забыт… Важно, что других людей нет… В Штраубе их нет и мертвых… Я их не нашел… Их расщепил враг еще при штурме… Или они глубоко под снегом…

Я осторожно подошел к двери и заглянул за тяжелые раскрытые створы… Нет, мне не показалось… Это точно люди… И они сидят за длинным столом в высоких креслах… и спят… с оружием в руках… Это высшие офицеры — S12… И на всех них длинные штабные шинели, форма белая, как снег… И их спящие лица, холодные и белые, как снег… Глаза привыкли к свету, и я заметил… Это иней! Их лица покрыты инеем! Они не спят! Они мертвы и замерзли! Мя-яу!

Я сжался, вжимаясь в тень, стараясь унять дрожь… Но кончик хвоста, нервно дергаясь, предательски стучит о стену… Они мертвы, они не могут мне ничего сделать. А вдруг могут?! Нет, не могут. А вдруг?! Но я же отважный и отчаянный… Я же гордый и одинокий… Я хищник!

Я влетел в зал, замерев ровно посередине, на самом светлом и открытом месте… Люди остались неподвижными, как обычно и поступают мертвые… Эти высшие офицеры завершили задачи, как эти «защитники», — они стерли память, сожгли разум… Но, взглянув им в открытые глаза, я… Мои когти похолодели, в глазах поплыло… и я сиганул под стол.

Что теперь? Надо отсюда как-то выбираться… Только слишком страшно… Но я же не побоялся прийти сюда… Правда, я не знал, куда шел… А теперь — знаю! Я знаю, кто эти люди! Я узнал их! Я видел их проекции… Совет AVRG — последний его состав… Эти замерзшие мертвые офицеры — генералы Совета… А этот офицер, сидящий во главе стола… Этот офицер, у ног которого я залег, — верховный главнокомандующий… Это ему подчинялись все люди, все армии… весь этот мир… все вообще… Он один здесь смотрит прямо застывшими замерзшими глазами… Он смотрел этим взглядом и прежде, смотрит и теперь… И мне кажется, что он был мертв тогда или не мертв сейчас… Это очень страшно, ведь в его затянутой перчаткой или инеем руке — оружие…

Что же мне теперь делать?.. Я должен собраться силами и скрепиться духом… И бежать отсюда — без оглядки… Просто, стоит мне оглянуться, этот затянутый инеем офицер начнет сниться мне в ночных кошмарах и являться в — дневных… Я этого не вынесу! Ведь этот офицер — не человек! Я понятия не имею, кто или что он такое! Если бы я точно знал, что он просто перестал быть человеком и просто стал машиной, мне бы было спокойней… Но я понятия не имею! Никто не знал, не знает и не узнает правды о нем! Никто не узнает… Но ведь его ошейник при нем… Это его мысли, его отчетная память… И я могу… Нет!.. Нет!.. Не могу!.. Но я — историк, я должен… Но я не могу! Но я должен…

Мы с невестой поссорились именно из-за склонности к разным наукам… Вернее, я думал, что я склонен ко всем наукам сразу, когда голова моей невесты забита только медициной, но оказалось, что я — историк. Ведь история — обо всем. Это наука обо всем, что было, что есть и что будет. О том, что было и будет, я узнаю со временем. А о том, что есть сейчас, я знаю сейчас… И я должен сохранить это в истории. Ведь историк — ответственное лицо перед лицом истории. Я обязан точно записать все, что происходит. Нет, не все — только то, что очень важно. То, что мы охотимся на крыс, а руггеры — на червей, конечно, важно… Но то, что я залег под столом в Зале Совета и вижу ужас в моих глазах, отраженных сапогами верховного главнокомандующего исчезнувших армий, властителя разрушенных крепостей, правителя ушедшей расы… И в моих, цепенеющих от колючей жути, когтях его память…

Я знаю, что это будет тяжело, но я сделаю это… Ради моей невесты я поборю этот страх. Тогда она поймет, какой я… И еще поймет, какая это наука — история. Сейчас у нас все просто — мы ведь простые. Но тогда все было не так — тогда, когда были люди… кроме которых почти никого не было. У людей всегда все сложно, ведь они — сложные. Кроме рядового Рёвина. Но о нем я уже все знаю. Он спал, ел и пил, кого-то убил в драке и был послан в бой, из которого не должен был вернуться. Он и не вернулся… Его и весь взвод погребли топи каких-то жутких трясин и болот где-то в лесу во время какого-то перехода или марша… Я не знаю, куда и откуда он шел, потому что он этого не знал. Мне очень жалко, что именно он погиб, потому что только его мысли я и понял. Но вообще, самое важное всегда то, что не понятно. Поэтому я, разинув рот, смотрю сейчас ему в глаза — этому офицеру, которому боялись смотреть в глаза все… не один я…

Я клацнул зубами и снова открыл рот.

Я еще раз клацнул зубами, но рта уже не открыл.

Теперь я могу подойти ближе и… Я дрожу от страха, но я смогу… Я замерз, мой хвост окаменел от стужи, но я справлюсь… Мя-яу! Я прыгнул на грудь офицера, цепляясь за ворот его шинели когтями… Зацепился! Я смог! Я долго отрабатывал этот прыжок на Айнере, и мои тренировки не пропали попусту! Теперь схватить карту памяти ошейника! Отцепиться! И бежать! Бежать без оглядки! По темным коридорам… по заснеженным ступеням… по пустым улицам… Прямо к руинам Центрального управления DIS — службы безопасности… Без остановок! Прямо к электронному мозгу третьего порядка, который прочтет память этого замерзшего офицера…

(Алексей Снегов — верховный главнокомандующий Армии РССР, глава Совета РССР. Уровень — S12, личный номер — 11. Отчет в ментальном формате)

Запись № 1 03. 01. 1001 год Эры Порядка 05:00

Враги. Теперь кругом одни враги. Я закрыл глаза, всмотрелся в отражение моего лица, отпечатанное светом на темном зеркале стола. Зал пуст. Я один. Но враги окружают меня тесным кольцом. Оковав тяжелым обручем мою голову, они стягивают его, сдавливая им мою волю, сужая с ним круг моих полномочий. Теперь, когда Светлов устранен, они станут сопротивляться сильней. Они поняли, что Светлов только первый. Но когда они убедятся, что Светлов только первый, их сопротивление угаснет под гнетом страха.

Беркутов. Как сильнейший, следующим покинуть систему должен он, но сейчас он нужен мне как глава Центрального управления СГБ — глава службы государственной безопасности. Он опаснее других, но сейчас ему нет замены. Хакай, трижды сожженный, вернулся. Он берет укрепление за укреплением, посылая диверсантов на объекты оккупированных территорий, засылая шпионов на объекты системы. Хакай, не раздумывая, применяет запретные технологии. Он вооружает бойцов сопротивления, поднимая бунты, собирая мятежные отряды в армии. Он вынуждает меня проводить тяжелые карательные операции, вынуждает меня быть пособником усиления освободительного движения — его цели. Это следует пресечь сейчас. Иначе — скоро порядок будет обрушен высвобожденным хаосом запретных технологий. Беркутов необходим мне. Он должен отыскать память трижды сожженного Хакая. Я ограничусь Ручьинским. Его смерть ослабит влияние Беркутова в Совете. У меня будет время подготовить ему замену.

«Защитник» застыл у входа, устремив в пустоту холодный свет глаз.

— Мне нужны данные по готовым к запуску офицерам S12. Срочно.

«Защитник» открыл мне линию, передал данные в ментальном формате. Я просмотрел базовые программы низшей памяти, надстроенные программы высшей памяти.

Взоров. Он подходит. Его разум еще чист. Его разуму по силам не только править, но подчиняться моей власти.

— Прямым приказом запуск Взорова должен быть отложен до внесения мной корректив в программу его сложной памяти.

— Так точно.

— Взоров должен быть переправлен в первый блок центра подготовки нейросистем особого назначения под охраной техники А1. Ни один человек не должен быть допущен к телу до внесения поправок в программу.

— Будет сделано.

Я положил на пустой стол немеющую руку. Остановил на опутанной холодом руке слепнущие глаза. Беркутов проницателен, он заподозрил, что с утратой сил прежних, я получил новые. Скоро он убедится, что силы эти выше, что они неподвластны ему. Тогда он устранит меня, не позволит мне обрести такой мощи, когда никто не посмеет пойти против меня. Но время теперь преданно служит мне, сменив моих, отрекшихся от меня, офицеров. Скоро оно будет подвластно мне одному.

На мониторах показался мой адъютант, только что вошедший в длинный коридор. Я поднял глаза на проекции, но такое зрение не способно теперь показать мне идущего к дверям офицера. Я не вижу отображения, но читаю разумом с четкостью, с какой не читали его мои глаза. Полковник Яров остановился за запертыми дверями, ожидая проведения опознания. Яров давно стал моими глазами, руками, не зная этого. Не зная этого, он давно стал моим лицом — лицом человека, скрывая эту, отраженную зеркальным столом, маску. Полосы контроля погасли, пропуская его, перед ним разошлись дверные створы.

Яров — достойный боевой офицер. Он обладает качествами, требующимися на поле боя. Для штаба он не пригоден. Его место на линии огня. Но его обязанности при мне не способен исполнить ни один «спутник», ни один «защитник». Ни одной машине, ни одному подготовленному для штабной службы офицеру не вернуть мне видимости утраченной жизни. Полковник Яров вошел в зал. Следуя моим строгим указаниям, он застыл у входа, не нарушая тишины.

— Яров, сядьте.

Он подошел к длинному столу, собираясь занять противоположное место во главе. Яров не боится смотреть мне в глаза, но ищет удаления. Он не скрывает, что здесь только по моей воле, по высшему приказу. Он не скрывает ничего, но ничего не высказывает словом, ничего не выказывает видом без спросу.

— Рядом. Здесь, Яров.

Я указал ему место по правую руку — место генерала Беркутова. Он подошел ближе. До меня дошел его высокочастотный страх, прошедший по ментальному фону коротким сигналом, пресеченный волевым усилием. Он молча опустился в кресло, напряженно застыл, не касаясь прямой спиной высокой опоры. Яров не смотрит мне в глаза, когда не смотрю я, как сейчас. Но я вижу его не глазами. Я вижу его не одним зрением. Отраженный свет показывает мне его резко очерченное лицо с прямым жестким взглядом — лицо, зримое всем. Излучение его разума дополняет зримость, проявляя бесстрашную гордую честность. Но его общее поле четко чертит тяжелую, скрытую разумом, усталость, сгибающую прямую спину, склоняющую поднятую голову, опускающую устремленный к цели взгляд. Я вижу его боль. Мне видны его обожженные, рассеченные нервы, его скрытые от света медицинской правкой шрамы, сохраняющие следы боли, несмотря на усилия врачей армейской медслужбы. В этой проекции я вижу его лицо искаженным страданием, изувеченным рубцами. Он не скрывает ни одного истинного лица, но не знает, что кто-то способен видеть их все вопреки его воле.

— Курите, Яров. Я знаю, вам это еще нужно.

Он положил открытую пачку на стол, взял сигарету, закурил. Я еще помню, что прежде был способен вдыхать дым, но это было давно, теперь память об этом почти распалась.

— Вы в курсе истинного положения дел, Яров. У вас нет точных данных, но вы наблюдательны, вы понимаете.

Я перевел на него взгляд. Он мысленно отпрянул от меня, но пресек действие высшим контролем, не позволив страху сойти к внешней проекции, отображаемой светом. Я знаю, что он ответит, что сделает. Я знаю, что побудит его сделать это не преданность мне, он предан только системе. Он понимает, что скоро я перестану быть человеком. Но он понимает, что скоро системой не способен будет управлять ни один человек. Яров расстегнул кобуру, положил отключенное оружие на стол рядом с пачкой сигарет.

— Я рассчитываю не только на ваше оружие, Яров.

— Мое оружие, мой разум, моя жизнь… Что вам нужно еще?..

— Правда.

Он всмотрелся в мои слепые глаза без содрогания.

— Вы еще похожи — издали.

— Только издали.

— Снегов, вас называют — замерзшим вечным холодом, как Хакая — трижды сожженным. Вы подобны слепой статуе — ваши движения бедны и скованы, как ваша речь. Вы не реагируете на обычные для человека раздражители. «Защитники», подключаемые к действию только расчетом необходимости действия, реагируют, а вы — нет.

— Нет необходимости в стольких действиях, достаточно ответа в одном мысленном формате.

Яров думает. Его фон поднимает высокие пики перебойных излучений. Чередой сменяются уверенность, смятение, готовность к действию, отмена действия, ожидание действия. Его разумом затронуты расширенные связи долгосрочной памяти. Он ищет ответ. Его разумом задеты зоны агрессии. Побудительные, тормозящие импульсы. Ему трудно ответить мне.

— Снегов, человеку не доступны части излучений, доступных вам… Вы не даете человеку понятного для него ответа. Ваш мысленный ответ четок, но односторонен — он не видим и не слышим человеку, получающему часть данных в форматах отраженного света и колебаний воздуха.

— Мои руки онемели, глаза ослепли. Вы знаете, что я иной.

— Мне известно только, что генералы Совета РССР решили, что вас нельзя больше считать человеком. Скоро Совет объявит вам «недоверие» и потребует от вас передачи полномочий главе Центрального управления СГБ — генералу Беркутову. Он постарается закрыть вас тишиной и прервать ваше существование, которое больше не считает жизнью.

— Вы знаете, кто я?

— Нет. Знаю только, что вы давно не человек, Снегов, — вы только похожи.

— Но я теряю сходство с человеком, Яров.

— Уже потеряли. Вы забываете не только движения людей, людской взгляд, но и код речи.

— Вы заметили?

— Заметил. Я знал, что это произойдет, когда вы замолчали. Это было давно. Теперь вы потеряли голос, как теряете слух и зрение.

— Вы знаете, что теперь я вижу иначе?

— Знаю. Мне не известен принцип действия вашего зрения. Но мне известно, что оно дает вам информацию и с видимых, и с невидимых мне частот. Еще мне известно, что ваш разум прямо и едино зрит все, что я вижу, слышу и ощущаю.

— Я вижу вас одновременно в шести проекциях, Яров, определяя все частоты испущенных, отраженных, пропущенных, задержанных вами излучений этих проекций.

— Вам виден весь спектр, электромагнитное поле и излучение, потоки и колебания частиц… Вы стали всевидящим, Снегов.

— Только мой разум. Мои глаза — затянуты туманом, руки — скованы холодом. Нет ничего прежнего. Теперь уходит прежняя память. Я определяю объекты по другому принципу излучений, отражений. Я не помню, что значит свет, мрак в забытой мной системе получения, обработки, передачи данных. Это не доступно мне. Не ясно мне, как вам — мое восприятие происходящего, подобное восприятию высших технических единиц.

Яров согласно склонил голову.

— «Защитнику» проще понять ход ваших мыслей и действий, чем человеку.

— Вы считаете, что я стал машиной, Яров?

— Считаю. Вы стали химической машиной, сходной с офицером S12. Ваше строение неуклонно меняется. Центральная нервная система развивается, когда деградирует периферическая. Ваша нервная система перестраивается и централизуется. Процессы замедляются, и кровь остывает.

— Похоже, что я умираю.

— Но вы не умираете долгие годы. Вы слепнете, остываете, но не умираете, продолжая мыслить и действовать подобно машине. И скрываете это.

— Мое ДНК меняется, отдаляя меня от жизни, от того состояния, которое обозначено жизнью. Моему коду нет подобия, Яров. Мое существование скоро нельзя будет обозначить жизнью.

— Жизнь обозначили и ограничили пределами биохимии. Но мыслящие и действующие объекты существуют и вне жизни. Как машины.

— Мы все существуем, как машины, разделенные по обозначениям, Яров.

— Согласен с вами.

— Вы знаете, кто я. При этом вы продолжаете честно служить мне. Вы убеждены, что этой службой вы исполняете долг перед системой.

— Я дал вам присягу, когда вы были еще человеком, но я готов присягнуть вам, не зная, кто вы.

— Вы сделаете это. Вы исполните мой приказ, не подтвержденный мной перед системой. После этого вы будете вольны выбирать.

— Я несу службу с вами, Снегов.

— Вы исполните приказ, после будете переведены в выбранный вами штабной корпус с сохранением всех привилегий или примете командование над третьей армией РССР.

— Я боевой офицер. Я создан командиром полка и выберу полк.

— Вам предоставят людей, технику.

— Что я должен сделать?

— На выходе вас ждет «защитник». Он передаст вам документы — вы получите назначение на должность. Через час отправитесь на четвертую укрепленную базу Борграда, где примете командование над первым полком третьей армии РССР. Для передачи распоряжения генералу Лещинскому вы остановитесь на первой укрепленной базе Ясного, где встретитесь с генералом Ручьинским. Вам будут переданы подробные указания, точный маршрут следования.

— Так точно. Приказ понял. Будет исполнено.

Яров резко поднялся, забрал оружие, вышел. Я проводил его мысленным взглядом. Ни про одного человека нельзя с уверенностью утверждать, что он не способен убить, солгать, изменить. Но такой человек, как Яров, изменником способен стать только повинуясь высшим принципам. Устойчивые принципы Ярова мне известны. Изменить убеждения он способен только при крайне серьезных обстоятельствах. Это произойдет на рассвете. Но до рассвета — он исполнит приказ.

Зашел вызванный мной «защитник».

— Передай мой прямой приказ генералу Лещинскому. С рассветом первый полк третьей армии под командованием полковника Ярова должен быть в укреплении Вэй-Чжен.

— Так точно.

— Вызови Беркутова. Безотлагательно.

Запись № 2 03. 01. 1001 год Эры Порядка 06:05

Беркутов прервал доклад, когда вошел его адъютант. Полковник Горный выдержал гнетущий ожиданием взгляд командира, передал ему только что полученные отчетные данные разведчика СГБ, посланного в Вэй-Чжен, вышел. Я проводил его мысленным взглядом до разомкнувшихся перед ним полос контроля у дверей. Я задержал на нем мысли, но был вынужден отпустить его. Для него еще будет время.

Беркутов, тщательно скрывая раздражение напускным спокойствием, загрузил, открыл данные, дополняющие его доклад, стараясь смотреть только в мониторы. Но он знает, что вместе с глазами ему не скрыть от меня не одной тени ни одной мысли. Ему известно, что теперь мы знаем друг о друге больше, чем можем позволить друг другу знать. Это значит, что я не увижу сегодня заход солнца, если он увидит сегодня его восход.

Я направил взгляд в его глаза — теперь я не отпущу его. Он проницателен. Он первый заметил, что глаза мои стали только видимостью зрения, что смотрю я теперь иначе. Мне известно, что я утратил перед ним видимость зрения, неспособный теперь точно управлять взглядом. Теперь Беркутов уверен, что глаза мои незрячи. Но он знает, что мне зримо все — не только то, что ему.

Я смотрю, как судорожно бьется его сердце, сокращая частоту ударов. Я держу его сердце взглядом, как рукой. Главнокомандующий СГБ уверен, что перед ним бессмертный человек в терминальной стадии жизни, который отчасти перестает быть живым, отчасти становясь мертвым. Он еще не знает, что перед ним не прекращающий жизнь, не продолжающий смерть человек. Перед ним — только будущее бессмертных, отдаленных от смерти отдаленностью жизни. Только развитие, подобное деградации.

Среди пустоты этого просторного зала мы одни. Нет, он один, а с ним что-то еще, что было мной. Что это, мне еще точно не известно. Но я начал расчет. Точный расчет будущего. Я знаю, что мое время не будет окончено сегодня, продленное сокращением времени генерала Беркутова, главы Центрального управления СГБ.

Беркутов закончил доклад, свернув мониторы, оборвав сигнал, ожидая распоряжений.

— Удара с воздуха я не допущу. Город нужен мне сохранным. На его территориях следует искать одно из хранилищ памяти Хакая. Нам необходимо обнаружить, а не уничтожить его память. Только таким образом мы получим данные, требующиеся для окончательного уничтожения Хакая. Мы узнаем, кто такой или что такое — воскрешенный Хакай.

— Согласен с вами, Снегов.

— К вечеру мятеж будет подавлен, Вэй-Чжен — взят силами армии. К этому сроку военная техника должна быть выведена с территорий укрепления, а Вэй-Чжен — блокирован силами СГБ. Территории укрепления должны быть зачищены огнем в пределах оцепления. Операция разработана мной. Контроль над операцией поручен вам.

Беркутов выдержал паузу. Он понял, что гарнизон укрепления, что посланные для усмирения восстаний полки третьей армии РССР, оцепленные огнем, останутся под оцеплением СГБ. Это жесткая блокада — мглой, огнем, голодом. Он думает, что я слепо смотрю ему в глаза, но я — смотрю прямо в его мысли.

— Беркутов, все подступы к укреплению должны быть перекрыты к вечеру. Ни один офицер, ни один боец, находящийся в пределах территорий укрепленной базы или пересекший их границы, не должен быть пропущен через оцепление. Никто. Ни один разведчик СГБ или армии РССР, DIS или армии AVRG. Никто не перейдет границ укрепленной базы. Никто из отрядов Хакая не получит доступа к системным данным.

Беркутов с твердо оттесненной тревогой в мыслях развернул мониторы, но тревогу он скрыл только от глаз себе подобных.

— Генерал Вайльдер будет требовать отчет гибели разведчиков DIS.

Его сердце в моей руке сжалось злобой, я стиснул руку, под которой бьется его пульс, крепче.

— Отчет ему будет предоставлен мной.

— По последним данным DIS, проверенным СГБ, повышение уровня контроля безопасности по девятому коду результативно. Шпионы с открытой Хакаю памятью опознаны и уничтожены. Мы готовы ввести девятый код для проверки боевых подразделений, находящихся в зоне действий отрядов Хакая.

— Они до сих пор среди нас, потому что они подобны нам.

— Снегов, мы не можем продолжать действовать в избранном вами направлении, уничтожая наших офицеров и бойцов, оказавшихся в зоне действий отрядов мятежников.

— До тех пор, пока все бойцы Хакая не будут истреблены, пока истинный Хакай не будет убит, мы будем уничтожать всех, кто был в зоне действий его отрядов. Иначе мы не сохраним секретности — главного оружия системы. Только потеряем время, безрезультатно поднимая уровень контроля безопасности до высших ступеней, опасных для системы.

Беркутов остановил в пустоте тяжелый взгляд. Он проницателен. Он знает, что я теперь способен видеть больше всех систем контроля, смотря взглядом, недоступным ни людям, ни технике трех систем. Но он знает, что такой взгляд не дан ни людям, ни технике в целях безопасности трех систем. Я жду, когда он решится.

— Для системы опасны вы, Снегов.

— Для системы опасна наша война.

— Вы истребляете наши войска.

— Это необходимо для достижения цели без потери времени, которое в этой войне выступает не только как наш сильнейший союзник, но как наш опаснейший враг. Иначе — действия Хакая будут пресечены с худшим уроном системе, времени системы.

— Сегодня вы сложите полномочия и передадите власть по требованию Совета РССР.

— Совет не объявит «недоверия» с требованием передачи власти. Мне некому передать власть, Беркутов.

Он резко поднял голову, стараясь всмотреться в мое лицо.

— Светлов погиб — вернее — убит. Но еще жив я, жив еще Ручьинский.

— Никто не способен принять из моих рук эту власть, никто не примет из моих рук эту войну.

— Не рассчитывайте на поддержку командующих AVRG.

— Союзные армии примут мою власть, Беркутов.

— Вайльдер передал Роттеру последние данные DIS о ваших изменениях.

— У Вайльдера нет данных — их нет у DIS, их нет у СГБ. Никто не знает, что со мной происходит.

— Это правда, никто не знает точно, что с вами стало: кто или что вы теперь. Но мы знаем, что произошли изменения в вашем коде — в его строении. Этому есть неоспоримое свидетельство — ваш код.

— Строение кода не имеет значения. Значимы только, хранимые кодом, данные задачи.

— Вы не человек — вы только подобие человека! Вы не должны управлять системой! Мы обязаны этого не допустить! И не допустим! Вы — не человек и не имеете права верховной власти!

— Этого точно никто не знает. Мои целевые установки соответствуют установкам офицера S12, человека.

— Но вы — не человек!

— Я единственный, кто способен справиться с данной мне властью, единственный, кто способен удержать данную мне власть.

— Вы не сможете уничтожить всех!

— Я уничтожу всех, когда этого потребует сохранение системы. Идите, Беркутов. Исполняйте приказ.

— Я не исполню этот приказ! Вы захватчик, Снегов!

— Вы изменник. Вы — враг государства, Беркутов.

— Я присягал человеку! А вы чудовище! Чудовище, которое человек обязан ненавидеть!

— Ненависть не значима. Значимо подчинение. Страх убивает ненависть, он убивает все, Беркутов. Человек старается получить власть над пугающим его объектом, но человек, не способный познать его, уничтожить его, подчиняется ему, подчиняясь страху перед ним.

— Вы считаете себя богом?!

— Обозначение единовластного правителя не значимо.

Я вижу, как Беркутов берется за оружие еще в проекции планируемого действия. Я останавливаю его руку у кобуры, пристегнутой к поясной портупее, пресекая приказ, отданный его разумом его руке, моим разумом, моей волей. Горячая кровь отступает от его рук, оставляя в сжатых борьбой сосудах только холод пустоты. Он противостоит упорно, но силы покидают его с неровной частой пульсацией не справляющегося с борьбой сердца. Его горящий перепадами излучений разум угасает, искрящие разрядами нервы затухают. Он больше не старается ни нападать, ни защищаться. Он с ненавистью ждет, уверенный в правоте этой ненависти. Обездвиженный моей волей, он остается стоять с оружием в руке, когда приходят со срочными донесениями, уходят со срочными распоряжениями «защитники».

— Вам не уничтожить меня, Беркутов. Ни одному человеку не уничтожить меня теперь. Следуйте за мной.

Запись № 3 03. 01. 1001 год Эры Порядка 07:00

В пустом светлом зале главного корпуса Центрального управления СГБ, глубоко под землей, установлен вертикально холодный саркофаг. Только отраженный свет дает мне видеть главнокомандующего восточных армий РССР. Генерал Светлов устремил неподвижный невидящий взгляд в мои слепые глаза.

«Защитник» подошел к закрытой платформе, переключая поля для вертикальной установки. Он отключил затемнитель. Теперь в замерзшем сне перед нами предстал Ручьинский.

Беркутов поднял тяжелый взгляд к пересохшим в смерти глазам Ручьинского. Я еще вижу последние тени жизни, замкнутые в его нервах. Ручьинский молчит, его мысленный фон тих, излучения угасли. Но его разум еще сохранил обрывки связей памяти. По ним еще проходит пущенный моим разумом сигнал, излучение моего зрения, приносящее с отражениями данные его памяти. Теперь мой разум позволяет мне видеть не только излученные мысленные фоны памяти в работе, но жесткую память.

Я смотрю вдаль светлых коридоров, слышу ровные шаги «защитников». Эти отображения, звуки ясны мне, но только обобщенно. Эти частоты давно зримы мне в другом виде. Я не помню другого зрения.

Я понимаю, что луч ожег его нервы болью, но не помню, что такое боль. Теперь мне известен только сигнал о повреждении, как «защитнику», как машине. Но боль — другое, было другим. Боль имела другое значение. Она заняла все его сознание, отступив только перед последней мыслью о смерти. Сигнал о повреждении не имеет такого значения, он не занимает всего сознания. Теперь я знаю, что такое боль. Не ощущаю, не помню, но знаю.

Я оставил умерший разум Ручьинского, оставил Беркутова стоять перед ним с оружием, зажатым в скованной холодом руке.

— Поставьте меня между ними, Снегов.

Я вышел. Тяжелые створы дверей сошлись за моей спиной, запирая Беркутова в тишине. Он думает о смерти, как думал Ручьинский. Я не понимаю значения этих мыслей. Ручьинский мог отдать это время мыслям о смерти убийцы, он мог убить Ярова. Он мог убить Ярова, призвать «защитников». Он мог вернуть, сохранить жизнь. Мог сообщить Беркутову. Мог свергнуть мою власть, мог убить меня. Нет, он не мог. Он человек. Слабый человек, который не способен преодолеть смерть без «защитников», без силы подчиненных его воле «защитников». Человек, способный подчинить высшие силы, — не слаб, но человек не способен подчинить высшие силы. Я подобен «защитнику». Мой разум офицера S12 подчинен цели человека, но не подчинен человеку. Я должен исполнить задачу, как «защитник». Я исполню задачу. Человек дал мне код воли к власти, я должен править человеком.

«Защитник» следует за мной во тьме, смененной ярким светом.

— Составь официальное заявление о смерти генерала Беркутова. Объяви траур. Отдай распоряжение подключить к жизни генерала Взорова. Подключи его к линии связи сразу после пробуждения. Приготовь Взорову назначение, он примет командование СГБ РССР через час. Призови транспорт, задай прямой маршрут Ясный-Ивартэн. Запроси прямую линию связи с генералом Роттером. Подключи к линии ожидания генерала Вайльдера. Полковника Горного — ко мне сейчас.

Запись № 4 03. 01. 1001 год Эры Порядка 09:05

Роттер устал, как устает все, что не чуждо жизни. Он думает долго. Ему нужны мои армии, но не сильнее его армий. Этот выбор сложен для него. Сейчас я прошу его о поддержке, скоро он будет просить меня о пощаде. Но его положение осложнено — не оказать мне необходимую помощь, не потеряв Вэй-Чжен, он не может. Потеряв это укрепление, он потеряет Небесный. Вернув Небесный, Хакай возьмет все.

— Я дам вам ответ через сутки, Снегов.

— Без вашего содействия через сутки я буду устранен. Ответ нужен сейчас.

Он устремил взгляд к пустым мониторам. Все силы разведки армии, разведки службы безопасности брошены им на поиски Хакая, призрачного «дракона». Он внушает разведчикам Вайльдера неподдельный страх. Трижды сожженный карателями DIS, он возвращался неизменным. Теперь Вайльдер ищет хранилище памяти Хакая в зоне явлений бессмертного «дракона». Как только Вайльдер обнаружит память мятежника, Роттер предоставит меня воле Совета РССР. Он укрепит оккупационный режим, оттеснит мои, обреченные смутой, армии с поделенных территорий, объявит войну моему ослабшему государству. Тогда Вайльдер будет править моей страной, моими офицерами, моей техникой. Недопустимо. Вайльдеру эта власть непосильна.

Роттер коротко посмотрел мне в лицо, отвел взгляд. Я регистрирую колебания его давления, сердцебиения, дыхания. Его лицо, бледнея, каменеет. Сосуды трескаются, наполняя кровью глаза. Он не знает, кто такой Хакай, он не знает, что я такое. Но он должен решить, должен выбрать силу, которой доверит будущее войны, будущее трех систем. Он осознает бесспорную мощь моего правления, осознает спорность поисков истинного Хакая. Но он знает, что я делаю сейчас, что я сделаю после. Он понимает, что скоро он один должен будет сдерживать мою власть, что это будет тяжкой борьбой, забирающий у него последние силы. Только без меня он потерпит поражение в этой войне с Хакаем, где поражение равно смерти. В этой войне трех систем, одной — суждено быть стертой полным порабощением или полным уничтожением. Обоим победителям предстоит еще один бой. Роттер знает, что его врагом в следующей войне буду я, но он даст согласие, он сохранит мою власть сейчас. Иначе общего врага не одолеть ни мне, ни ему.

— Вы обещали мне последнее убеждение, Снегов.

Я согласно склонил голову, призывая полковника Горного. Адъютант Беркутова встал в дверях, ожидая решений, распоряжений. Он не знает, что произошло с ним, что мы обсуждаем. Он не подключен к линиям мысленной связи. Я открыл Роттеру досье Горного.

— Горный — офицер S9, полковник СГБ, отмеченный Беркутовым. Он — шпион Хакая.

Уперев пристальный взгляд в стол, Роттер сжал кулаки.

— Каким образом вы получили эту информацию, Снегов? Он был пропущен полосами контроля.

— Системы опознания не работают. Его разум точно восстановлен после смерти бойцами Хакая. Трудно заметить, что его память открыта Хакаю.

— Но этот офицер ни разу не был подвержен обратимой смерти за границами территорий РССР.

— В последний раз он был подвержен обратимой смерти у границ четвертого укрепления Борграда, граничащего с территориями укрепления Вэй-Чжен. В действительности — его смерть была необратимой. Этот офицер подделан бойцами Хакая.

— Он обнаружен в результате проверки по полному совпадению личных данных с системным личным блоком?

— Его проверили. Но прежде — я «увидел» его в штабе.

— Увидели, Снегов?

Роттер не поднял сосредоточенного, опущенного к сжатым кулакам, взгляда в визуальной проекции, но я различил тень этого действия в проекции общих излучений.

— Теперь я «вижу» четче, чем прежде.

— Мне было доложено, что вы способны видеть фоны с точностью техники, различая невидимые нам лучи.

— Вайльдер дал вам точные сведения.

— Он считает, что вы способны прочесть закрытые излученные мысли, память в процессе работы.

— Частично. Не все фоновые сигналы открыты мне, коды сложны.

— Вы способны прочесть жесткую память без помощи техники?

— Частично.

— Вы способны осветить память. Теперь я вижу, что ваш разум испускает мощное излучение. Оно подчинено вам?

— Подчинено.

Роттер распался у меня перед взором по всему видимому, по всему невидимому спектру. Я вижу другие проекции, но мне не ясно их значение. Я отделяю зоны испускаемого инфракрасного излучения от отраженных ультрафиолетовых лучей. Отделяю поле периферической нервной системы от поля центральной. Но коды высокочастотных излучений проходят с высокой частотой, теряясь во времени. Отображение пропадает, проекции, расщепляясь, исчезают.

— Снегов, что с вами?

— Излучения.

— Что с вами? Вам дурно? Я не могу декодировать часть вашей передачи, Снегов.

Роттер поднялся из-за стола. Частота его передачи растет. Мне нужно успокоить его.

— Снегов, что значат эти формулы? Распределение сил? Я не понимаю вашей передачи. «Защитники» здесь, они декодируют.

Я поднял руку, пресекая его действия. Поднялся из-за стола. Горный еще ждет у дверей, он смотрит мне в спину с неисчислимых расслоенных проекций, меняя лица. Я стою один в лучащемся всем спектром коридоре. Подношу заряженный шприц к браслету.

— Что вы колете, Снегов?

Роттер застыл у меня за спиной с требовательно протянутой ко мне рукой. Я вложил пустой шприц в его открытую ладонь.

— Вы травитесь тяжелыми металлами?

Вайльдер, все время находящийся в зоне мысленного восприятия, вошел в зону визуального восприятия.

— Эти элементы давно необходимы ему. Смотрите.

Вайльдер отключил световые панели, теперь в темном коридоре его бледное лицо освещено только мной. Роттер молча сложил на груди руки, опустил голову, по его фону прошел неясный мне сигнал.

— Вы давно излучаете видимый спектр, Снегов?

— Прежде этого не было.

— Что с вами произошло?

— Это кодовые перестройки. Это высшая ступень. Это конец.

— Я понял, Снегов.

— Да или нет?

— Да, Снегов. Вы можете рассчитывать на наши армии.

— Теперь я должен идти.

— Нам предстоит определить ступень повышения контроля безопасности.

— Не сейчас. Я передам вам Горного с его личным блоком. Я должен быть в Ясном. Сейчас.

Запись № 5 04. 01. 1001 год Эры Порядка 06:00

Ясный затих перед рассветом. Зал пуст. Через час будет созван в срочном порядке Совет. Но сейчас я здесь один. Я закрыл глаза, которые привык держать открытыми, несмотря на то, что они слепы. Это похоже на сон, на память о сне. Мой разум переключен на другой режим работы, окружающее блекнет, тускнеет в сознании. Но от этой темноты, обступающей меня, исходит поток частиц. Нет, я здесь не один. Приглушенный свет отражен подобием лица. Это израненное лицо знакомо мне, только я не вижу глаз, в мой разум вперились пустые глазницы. Я открыл глаза, но ничего не увидел. Ясный замер сном в предрассветной тиши.

Но он здесь — Яров. Он здесь, в Ясном. Он, погибший в Вэй-Чжен, в укреплении, все подступы к которому перекрыты отрядами штурмовиков СГБ, перекрыты Взоровым по моему приказу. Я развернул проекцию Вэй-Чжен. Укрепление погребено мраком, тишиной. Догорают, дымятся иссушенные огнем травы под черным снегом, взошедшим тяжелыми тучами к шпилям башен. Под пеплом, устлавшим территории крепости, едва различимы очертания убитых в бою солдат, обглоданных огнем зверей, обугленных крыс. Взоров исполнил приказ точно. Теперь приказ исполняют тьма, холод, голод, опустошение. В Вэй-Чжен нет жизни, не будет тени жизни. Но он здесь. Я вышел из-за стола, призывая «защитника».

— Транспорт. Сейчас.

Я лечу над Ясным. Восток обагрен восходящим солнцем, затмевающим зарево над крепостью Вэй-Чжен. Солнце топит в крови черные столбы дыма пожара, гася всполохи боя покоем смерти. Оно озаряет белые здания Ясного, стекая по ним, как кровь жертвы, брызнувшая в лицо убийцы. Оно восходит, заливая мои холодные руки красными лучами, заливая мои холодные руки остывающей кровью.

В тишине над Ясным нет ничего. Чередой сменяются чужие лица, вычерченные отраженным светом, чередой сменяются чужие мысли. Его нет. Теперь я не уверен, что он был, что он не явлен одной моей памятью.

Память. Она почти стерта. Последние обрывки встают передо мной с четкостью яви, исчезая безвозвратно. Это видение — только подобие сна, отображающего подобие яви. Оно исчезло с разрушенным кодом, со стертой памятью. Но я буду искать его. Я знаю, что Яров придет ко мне, если он — не мой сон. Он придет убить меня, если он жив. Он отомстит мне с бесстрашием, с которым служил.

Запись № 6 04. 01. 1001 год Эры Порядка 11:00

Я покинул зал, оставляя за его запертыми дверями их немую ненависть, их страх. Ненависть, страх. Эти обозначения я обязан помнить отчетливее других. Их мне забыть не позволят. Теперь меня окружает забитое злое молчание. Я утвердил власть, но удержать ее будет труднее. Сейчас еще действуют силы инерции, но скоро мне будет нужно применить силу для преодоления сопротивления.

Информация. Молчаливый страх моих офицеров отнимет у меня объективные данные. Я способен видеть память, мысли людей, но не способен понять их, как люди. «Защитники». Они подчинены мне, но они чужды человеку, как я. У меня будут все данные всей техники системы, но не будет никаких данных никаких людей. Не приемлемо. Мне нужен человек. Офицер, который будет видеть людей, как я, определять, как «защитник», понимать, как человек. Офицер, который будет подчинен мне, но не лишен воли передо мной. Он будет у власти, но в тени. Он будет смотреть в свет из тьмы, невидимый, но всевидящий. Человек, созданный не человеком. Я видел его модель, его корпус в проекте, когда искал готового к запуску офицера S12. Тишинский. Я потерял тень, облаченный светом. Тишинский станет моей «тенью». Его нейропрограммы будут прописаны мной под контролем Центрального Разума РССР. К его телу, к его программе будут допущены одни «защитники». Сейчас никто не бросит тень на мою озаренную светом власть, но скоро моя власть бросит тень на всех. Я буду править только в свете, но во мраке будет править моя «тень». Не друг — не враг. Только «тень».

Я остановился в темном коридоре, сжав цепенеющие холодом руки в кулаки. Он здесь. Теперь он всегда виден мне, издали. Но сейчас он рядом. Мне в спину смотрят пустые глазницы, кривится злобой изувеченное грубыми рубцами лицо. Я стараюсь рассмотреть его, но он не четок. Здесь темно, мне виден только его общий фон, искаженный мучением.

— Вы мертвы, Яров. Вы только проекция, данная мне отмирающей памятью.

— Зачем тогда вы обращаетесь ко мне?

— Я не уверен. Вы погибли в Вэй-Чжен по данным СГБ.

— Теперь вы не верите и СГБ?

— Единовластный правитель один. Он не имеет права верить ни одному.

— Если вы не имеете права верить никому, то никто не имеет права верить вам.

— Я не верю никому, но мне верят все.

— Не я.

— Вы верите, Яров.

— Не теперь.

Я обернулся к нему, наводя на него глаза по его мысленному сигналу. Теперь с его пустыми глазницами, мне в глаза смотрит дуло тяжелого боевого излучателя. Я сдержал его разум, его руку моей волей — он не спустил луч, но не опустил оружие.

— Вы окончательно утратили человеческий облик в видимой мне проекции, Яров.

— Вы утратили вид человека во всех проекциях, Снегов.

— Вас искажает ваша боль, ваш гнев.

— Искажает… Сжигает, Снегов. И сожжет. Вместе с вами.

— Я должен был убрать вас, Яров. Сделать это незаметно для всех, кто заметил смерть порученного вам Ручьинского.

— Вы хоть теперь честны со мной. Или вы просто не способны теперь к честности и к бесчестию? Не помните, что это?

— Нет, не помню. Только общее обозначение. Есть только цель.

— Молчите. Не то я…

— Бессмысленно ненавидеть меня, Яров, как бессмысленно ненавидеть штиль или шторм, дающий одно, отбирающий другое.

— Холодный разум машины не сравним со стихией!

— Это силы, действующие вне жизни, вне смерти.

— У стихии нет воли!

— Воля — только обозначение части программы действий. Это все только программы, сложные или простые.

— Вы не понимаете! У вас в голове лишь схемы и коды! Вы не понимаете! Вы слабее крысы, Снегов!

— Но я сильнее всех людей.

— Вы правы, мы слабы — мы не смогли уничтожить вас раньше! Уничтожить! Ведь вас нельзя убить! Только разрушить! Как машину, как крепость!

— Разрушив меня, вы убьете себя, всех. Время людей подходит к концу. Сдержать его способен только я, только моя сила, моя власть.

— Ваша власть — тяжкий гнет!

— Власть тяжела при единовластии. Но дает власть всегда ровно столько, сколько берет.

— Единовластие — хищное чудовище!

— Только оно способно объединить все силы одной.

— Страхом!

— Один страх перед высшей силой заставляет низшие — объединяться.

— Страх заставляет объединяться в борьбе против него!

— Страх передо мной станет опорой моей власти. Он не оставит никому способности стать моим врагом. Страх передо мной возвысит меня. Он не оставит никому решимости счесть меня врагом. Тогда все силы подчинятся мне. Тогда я направлю всю мощь против врага, которого сейчас вижу я один, которого другие увидят только позже.

— Мы отдаем жизни за систему, за будущее людей сейчас! Мы должны видеть перед глазами систему, которой служим, людей, за которых гибнем! Мы должны видеть перед глазами врага! Сейчас!

— Скоро вы увидите.

— Но сейчас я не вижу ничего, кроме хищного чудовища, которому нельзя вверять наши жизни! Вы с вашей властью — наш враг! А другого нет!

— Он будет, Яров.

— Он будет вашим созданием!

— Будет созданием времени, подходящего к концу. Тогда я стану единственной опорой системы. Только я проведу систему во времени до его окончания, Яров.

— Вы считаете себя подобием той силы, что древние называли — богом?!

— Обозначение сил не имеет значения. Значимо объединение для противостояния.

— Вы что, и человеческий язык забыли?!

— Я помню речевые коды трех систем.

— Вы светитесь, Снегов!

— Свет скроет мое свечение. Теперь я не ступлю во тьму.

— Теперь вы не способны скрыться даже под человеческой маской!

— Теперь мне не нужна маска человека, теперь человек подчинен мне не по своей воле, а по воле моей. Опустите оружие. Вы не способны убить меня.

Яров поднял голову, разбивая оковы моей власти, отсекая путы моей воли, высвобождая руку.

— Я обязан уничтожить вас.

— По моему расчету вы не способны причинить мне ущерб.

— Опущу оружие?! Подчинюсь?! По расчету?!

— Расчет точен.

Яров спустил луч. Я всмотрелся в его разум, но не разобрал ничего отдельного, четкого, среди его высокочастотных мыслей. Высоко поднятые пики застыли в общем подъеме. Это похоже на смерть, на мысли перед смертью. Он отбросил оружие в сторону, устало припав к стене. Я стою перед ним.

— Вы защищены полем…

— Это поле только отсвет моей защиты. Я защищен временем, точным расчетом, расчетом будущего.

— Будущее не точно. Его еще нет, как уже нет прошлого — оно виртуально.

— Мой расчет точен, я вижу неизменное будущее.

— Знаете, что будет, будто это было?

— Знаю.

— И далеко вы зашли?

— Нет. Но я иду дальше.

— Вам теперь открыто время?

— Теперь мне открыты одиннадцать измерений.

— Вы с вашим расчетом теперь находитесь одновременно во всех измерениях?

— Расчетное пространство, время равны реальному.

— Только в расчете. Но вам этого теперь не понять… Теперь вы стали таким, как он — бог. Теперь вы что-то, что когда-то звалось — богом.

— Человек, не способный властвовать, нуждался во властителе. Он создал бога. Создал его с мыслями, что его создал бог. Но со временем человек стал способен к правлению. Он сверг бога. Человек со временем стал богом. Я первый.

— И последний. Богов быть не должно. Богам всегда сопутствуют дьяволы.

— Богам всегда сопутствует знание распределения сил, составляющих единовластие.

— И где ваш злой дух, Снегов?

— Не злой дух. Тишинский — моя «тень».

— Да, точно. Ведь вы больше не разделяете добра и зла. А тени у вас и правда больше нет. Ведь вы — светитесь! Вы светитесь, Снегов!

— Что это? Вы смеетесь?

— Смеюсь! Смотрите, как я смеюсь! И запомните, что излучения и колебания этой частоты — это смех, которого вы не помните! Я смеюсь над вами, над собой! Я не способен даже оскорбить вас! А вы не способны даже оскорбиться! Я подобен языку пламени, говорящему со стылым ветром! Вас больше нет в живых, Снегов! Как нет и меня! Но я сгорю не раньше, чем вы замерзнете! И я приду к вам! Приду убить вас! Хоть вас и нельзя убить! Только — уничтожить!

— Вы не уйдете, Яров.

Я подключился к его нервам, к его пульсу, сжав в кулак его сокращенное сердце. В моей руке оно твердо, скоро оно будет подобно камню. Но оно горит. Оно горит, обжигает мою руку. Он причиняет вред моему разуму. Его мысли горят. Мне не ясно, что он делает. Я стараюсь определить. Пресекаю контакт, который не смог прекратить он, отпускаю его. Яров уходит. Тишинский — он нужен мне сейчас.

Запись № 7 04. 01. 1001 год Эры Порядка 19:00

Тишинский открыл глаза, всмотрелся в мое лицо, в мои мысли яснеющим разумом. «Защитник» отключил его от вертикально установленной платформы, облачил его в форму генерала СГБ, как только он сошел с платформы. Он молчит, впервые видя жизнь, впервые смотря в лицо смерти, впервые смотря в глаза моей власти.

— Тишинский, ищите Ярова. Найдите его.

Его сознание подключается к моему. Теперь эту связь не разорвать никому, ничему. Но он пробует силу, стараясь отстранить меня. Он всегда будет искать мою слабость, мне всегда придется противостоять ему. Но только он, без страха передо мной, способен будет показать мне истину. Он станет моим зеркалом, в котором я увижу мое истинное лицо, он станет моим стеклом, через которое я увижу чужие лица.

— Все данные моей памяти утверждают, что он мертв, Снегов.

— Данные вашей памяти — данные СГБ.

— У вас есть другие?

— Возьмите мою память, Тишинский.

— Вы видели его. Он здесь.

— Не известно. Теперь я вижу проекции распадающейся памяти.

— Проекции вашего разума были бы записаны в мысленном отчете вашим кодом от вашего имени. Это не проекция вашего разума — это посторонний объект.

— Возможно, что моя отмирающая память точно сохраняет коды, частоты чужих мыслей, точно проецируя их. Возможно, что мой разум регистрирует коды, частоты моей прежней памяти, как чужые. Ни я, ни мои «защитники» не нашли четких различий при сличении записанного кода с кодом мыслей Ярова. Теперь его должны проверить вы, как человек.

— Не зная предела способностей вашего разума, я не смогу установить подлинность Ярова.

— Пределы моего разума еще не известны, его перестройки еще не завершены. Ищите Ярова, Тишинский, считая, что он жив. Но соблюдайте секретность. Никто не должен знать, что вы ищете его, не зная, жив он или мертв.

Он впервые устремил в мои мысли всевидящий взгляд, жадный, как у зверя, холодный, как у машины.

— Я понял.

— Он знал, что я способен видеть его мысли, его жесткую память. Он скрыл от меня данные.

— Его жесткую память вы просмотрели — все уровни. Хранящие память нейроны не разрушены. Данные сохранены — они только скрыты. Их возможно открыть.

— Он не сохранил ничего, что был намерен утаить.

— Разум фиксирует все, что видит и слышит его носитель.

— Только то, что считает значимым его носитель.

— То, что не доходит до долгосрочной памяти, остается в краткосрочной. Необходимые данные должны были быть сохранены при вашей встрече.

— Я видел в его разуме только участки тьмы, тишины.

— Никто не способен действовать, не сохранив необходимых для действий данных.

— Нужные ему данные были сохранены другими.

— Его контакты должны были остаться в его памяти.

— Я не увидел их. Их не было.

— Ему был открыт прямой проход через объекты, закрытые для него, — его привели и увели высшие офицеры, имеющие прямой доступ к объектам, защищенным высшим контролем.

— Отчетная память моих офицеров, моих объектов не дает никаких данных о Ярове, Тишинский.

— Высшие офицеры способны править отчетную память.

— Их разум чист. Чисты не только их отчеты, но и их фоны. Это видно при тщательном досмотре.

— Дайте мне разрешение открыть жесткую память высших офицеров.

— Нет, Тишинский, я не нарушу запреты, держащие мой порядок.

— Вы способны читать жесткую память, Снегов. Вы прочтете.

— Я единственный. Я один способен держать эти силы под контролем.

— Тогда всмотритесь в разум ваших офицеров.

— Я открываю память только мертвых или умирающих. Только тех, кто казнен мной или ждет казни. Я не позволил Ярову уничтожить меня, только стремясь сохранить систему, порядок под моей властью. Порядок огражден от Хаоса законами, запретами. Порядок всегда ограничен, Тишинский. Я не буду разрушать этих преград. Мое уничтожение равно уничтожению системы, разрушение системы равно моему разрушению. Я должен действовать только в пределах ограничений, ограждающих Порядок от Хаоса. Я есть Порядок, Тишинский.

— Но Яров перешел границы вашего Порядка, Яров нарушает его. Я должен найти нарушителя.

— Ищите Ярова здесь, в пределах Порядка, не нарушая его границ. Вы — создание Хаоса, призванное мной из него для борьбы с ним, но вы служите Порядку.

— Я не могу найти в пределах Порядка человека, которого в них нет.

— Порядок имеет не одно измерение. Ищите в других.

— Вы считаете, что его провел Страж?

— Не он. Его провел Хакай. Это не заговор моих офицеров, это — диверсия Хакая.

— Яров должен был иметь данные об этом.

— Данных не было, Тишинский. Он явился из ниоткуда, уйдя в никуда. Такого еще никогда не было. Но никогда не было такого, как вы, Тишинский. Найдите его, будь он жив или мертв. Найдите его, будь он не живой, не мертвый. Найдите. Вы — «тень» единовластия, вам подвластны его призраки.

Он, окончательно пробужденный, поднял голову. Его хищный разум разгорелся отраженным в глазах огнем, сдержать который он теперь не сможет, обуздать который теперь смогу только я. Его голод не утолим — ему нужен пепел сожженных. Его жажда не преодолима — ему нужна кровь истерзанных.

— Я найду его, где бы он ни был. Но мне потребуется больше полномочий, больше людей, больше техники.

— Вы получите войска третьего управления СГБ.

— Мне нужны другие люди — другие «тени».

— Берите столько готовых к подключению тел с заводов Стальграда, сколько сочтете нужным.

— Нужны иные люди.

— Нейропрограммисты Стальграда будут переданы в ваше распоряжение.

— Коррекции программ разума недостаточно — нужны коррекции первичных программ.

— Я не позволю вам править ДНК бойцов СГБ, Тишинский.

— Порядок системы требует больше, чем могут дать люди.

— Это система людей, Тишинский. Это их Порядок. Он требует только их, людей, ничего больше, ничего иного.

— Порядок, которым правят нелюди, людей только терпит — до времени.

— Нелюдь — вы, а я — не человек. Я подчинен целям людей, а вы — мне.

— Вы — машина, подобная человеку.

— Поэтому вы — зверь в человеческом обличье. Вам нужна власть оттого, что она дает вам кровь. Вам нужна только кровь, Тишинский. Но ваш разум не способен ограничить вас. Вы потеряете все, все уничтожив. Без меня вас не будет, не будет ничего. Вы — моя тень, Тишинский. Вы скованы со мной. Вы исчезнете бесследно, когда исчезну я. Но когда не будет вас, я — буду.

Он склонил голову, но огонь его разума не погас.

Запись № 8 04. 01. 1001 год Эры Порядка 21:00

Вайльдер пошел вперед, проводя меня в подземелья Центрального управления DIS, напряженно всматриваясь в мысли Тишинского, смотрящего ему в спину. Роттер с «защитниками» ожидает меня у врат блока изолятора. Он приветствует меня нервным жестом, отрывистым наклоном головы. Он иссушен обреченной усталостью, как изможден тревогой Горный, стоящий перед ним за непреодолимыми преградами полей с покорно опущенной головой. Здесь, рядом с ним, я читаю его мысли, только приглушенные экранами полей, здесь я вижу его, но он не видит меня. Роттер проследил мой остановленный взгляд.

— Снегов, он практически не отличим от Горного. Он близок к совершенству.

— Я знаю. Системы опознания, загруженные в данном режиме контроля, не видят различий.

— Нужно поднять уровень контроля безопасности.

— Подключение техники к задаче высшей ступени контроля безопасности угрожает порядку, системе.

— Мы будем вынуждены сделать это, Снегов.

— Не сейчас.

— Время не терпит, Снегов. Шпионы Хакая такой сложности еще единичны, но мы не опознаем их.

— Не сейчас. Мы еще способны сдержать мятежников Хакая.

— Мы не можем и дальше сдерживать их такими силами, такими средствами, Снегов.

— Выбора нет. Мы должны подойти ближе к памяти Хакая, к его окончательному уничтожению.

— Вы полагаете, что, утвердив высшую задачу технике контроля безопасности, мы открыто блокируем Хакаю доступ к системным данным, вынудив его пойти дальше?

— Да, когда мы будем безошибочно определять его шпионов, он, неспособный дальше засылать, внедрять их, преступит последние запреты, перейдя к бесконтрольным технологиям. Сейчас мы контролируем его.

— Но такими силами, что подрываем обе системы. Ему это и нужно, Снегов.

— Я знаю. Но нам нужно время.

— Но время нужно и ему. У нас нет времени, Снегов. У трех систем больше нет времени.

— Время трех систем подходит к концу. Но я способен сдержать его. Я объединю три системы одной. Объединю одним врагом, одной общей войной, одним временем. Я не позволю Хаосу низвергнуть здания, воздвигнутые Порядком. Хаос будет обращен Порядком.

— Согласен с вами, Снегов. Мы сделаем это — мы обратим хаос разрушений порядком, но разрушительным, подобно хаосу. Мы окончим наше время, подходящее к концу, достойно, Снегов. Но нельзя ждать. Мы разрушаем все и это разрушает нас. Мы угрожаем каменному Стражу, вынуждая его угрожать нам жестоким возмездием.

— Его ультиматум жестко ограничил нас. Но я способен мыслить, вершить в пределах его условий. Страж будет ждать крайнего срока — конца нашего времени, ведомого моей властью. Он пресечет наше время только при переходе нами его границ.

— Вы правы, Снегов. Но время системы отберет время у человека. Мы замкнули время в порочный круг разрушений и пришел срок его разомкнуть. Мы сохраняем систему для человека, но мы разрушаем человека для системы. Мы должны разомкнуть круг. Должны отнять время у системы и отдать его человеку.

— Пресечение времени системы ничего не даст человеку. Человек теперь не способен существовать без системы.

— Способен, Снегов. Не будет уничтожено системой все, что необходимо человеку для существования без этого порядка, он будет существовать без этого порядка.

— Не будет. Без системы у человека нет будущего.

— У человека есть бессмертная жизнь.

— Нет будущего у человечества — нет будущего у человека.

— Есть время, Снегов. Только вам не видно это будущее — вы не помните, что такое жизнь. Вы смотрите с высоты, с отдаления, — вам не виден человек, видна только система. А я вижу будущее человека. И не только его, Снегов.

— Ваша задача — хранить человека, моя — систему. Но как у системы, так у человека нет будущего — только короткое время.

— Да, Снегов. Настало время утвердить Задачу — дать силу и волю врагу, одному для всех нас. Этот враг объединит одной войной, одной властью все державы. Но мы должны решить — передать этот отрезок времени строгой системе или просто человеку.

— Для этого нужно вспомнить начало.

— Вы правы, Снегов. Начало — исток, конец — его исход. Наше начало истекает из войн — из войн исходит наш конец. Вы помните начало этой войны, Снегов?

— Помню.

— Оккупационный режим был установлен четко и жестко. Под насажденным нашим порядком молчанием, мы не различили скрытых непокорных мыслей. Не разглядели тяжкой ненависти, затаенной под видимым нам тихим покоем. Думая, что бунтовщики пробуют только нашу силу, мы жестоко усмиряли их одной грубой силой. Мы не поняли, что они ставят пробы нашему безумию.

— Они приступили к разработкам запретных технологий, они преступили запрет.

— Карательные операции не остановили их. Мы были вынуждены искать разработчиков декодеров памяти среди них, а шпионов, с открытой им памятью, — среди нас. Но мы теряли секретные данные, а с ними — захваченные территории. Теряли силы, энергию, переводя технику на высшие системы контроля безопасности.

— Я помню, Роттер. Нам стало труднее отличать их шпионов от наших офицеров. Мы с трудом определяли — были наши офицеры подвергнуты условной или безусловной смерти.

— Зная о живых все, мы ничего не знали о мертвых. Их брали с границ отключения сигнала жизни и подключения сигнала смерти.

— Брали только мертвых, зная, что при частичном отключении разум сохраняет следы вскрытия памяти, зная, что только мертвый разум не хранит следов. Но следы оставляла смерть и закрепляло время, разрушая память. Бойцы Хакая были вынуждены возвращать мертвым копии прежней памяти, разрушенной смертью со временем, нужным бойцам Хакая для вскрытия жесткой памяти.

— Прежде мы искали шпионов, а не мертвецов, не имеющих никакого понятия, что они — шпионы, не имеющих никаких данных, позволяющих нам понять, что они — посланники Хакая.

— Мы видели, что излученные ими фоны чужды.

— Но они были уже среди нас, когда мы увидели это.

— Мы всегда были способны обнаружить их.

— С задержкой, для которой теперь нет времени. Они среди нас, и они идут дальше. Теперь мы способны держать их под контролем, только жестко блокируя зоны действий отрядов Хакая, или, утвердив задачу высшей ступени контроля безопасности, сделать шаг, который отзовется угрозой страшней подосланных мертвецов с открытой Хакаю памятью. А вы знаете, что никто не способен вернуть мертвого, неотличимого от живого. Ни одной точной копии памяти, разрушенной смертью и возвращенной мертвому, не обмануть истины. Мы будем видеть эти различия, вынудив Хакая оставить мертвых и пойти дальше, преступая тяжкие запреты, применяя бесконтрольные технологии. С этой нашей жесткой борьбой, с целью сохранить жизнь, погибнем мы все. Мы уничтожим все — все мы. Мы с этой войной сокрушим три системы, обречем погибнуть с ними все. Но и с другой войной — мы сокрушим одну, объединенную единым врагом, систему, не щадя никого, не сохраняя ничего, — только разрушая.

— Я знаю.

— Мы должны выбрать — людей. Обязаны сократить время системы, продлить время людей, жизни.

— Систему, предрасположенную к разрушению, создали люди. К разрушению склонны люди. Только порядок системы способен ограничить их. Без него они будут разрушать бесконтрольно и беспредельно, беря остатки сил обрушенных крепостей порядка.

— Нет, крушением системы этому будет положен конец — от бессильных, погребенных войной, крепостей порядка людям взять будет нечего.

— Тогда они не смогут пресечь цепных реакций разрушений, запущенных войной. Планета станет для людей не пригодной.

— Человек способен уберечь жизнь. Человек умеет мыслить в отличие от системы. Человек может не только приспосабливать, но и приспосабливаться. Человек умен и силен — он способен к развитию.

— Скорость развития человека недостаточно высока.

— Но человек оснащен способностью к ускорению развития и расширению возможностей.

— Это учтено расчетом.

— Что это значит, Снегов?

— Точный расчет будущего.

— Мы не должны погибнуть, забрав с собой всех и все…

— Только, что будет требовать расчет.

— Расчет…

— Я уничтожу, я сохраню только то, что будет требовать расчет задачи. Я сокращу время системы, я продлю время людей, следуя только расчетным данным. Я сдержу время системы, время людей до конечного срока. До него — я не выпущу из рук ни одной крепости, до него — я не позволю ни одной крепости рухнуть к моим ногам.

— Я знаю, что победит сильнейший, Снегов. Но сильнее всех и всего — Ничто.

— Вы думаете о человеке, исполняя вашу задачу, я — о системе, исполняя свою. Вы даете время человеку, я — системе. Расчет уравнивает время.

— Снегов, вы теряете личность, приобретая расчет… Вы мыслите как «защитник», Снегов. Вы стали сильным богом и слабым рабом одновременно.

— Я исполняю задачу.

— У вас еще есть хоть что-то человеческое?!

— Цель. Задача.

— «Защитники» завершают задачу, сжигая разум, когда их расчеты подходят к концу, — когда их расчеты указывают, что их действия не имеют значения, что достигаемая ими цель обречена с ними или без них. А вы знаете, что системе не выстоять, что человечество обречено. Тогда вы должны завершить задачу прямо сейчас, Снегов…

— Я знаю об этом только обобщенно. Я завершу задачу, когда будущее системы будет точно рассчитано мной, когда мне будут открыты точные данные, когда расчет укажет, что система обречена, что мои действия не имеют значения.

— Снегов, вспомните, что вы были человеком.

— Я помню, что был, но не помню, что это значило, Роттер.

— Сохраните человека, Снегов, сохраните жизнь.

— Я исполню задачу с предельной точностью.

— Пришло время утвердить Задачу, Снегов.

— Согласен.

Роттер сжал пересохшие губы, изошедшие кровоточащими трещинами, опустил покрасневшие глаза к полу, стараясь скрыть от меня то, что открыто мне.

— Власть — это тяжкое бремя, Снегов…

Я прошел мыслями по его фону, но не различил сигнала пояснения.

— Мне не ясно ваше определение, дайте пояснение.

— Нет, Снегов…

— Вы не способны действовать в пределах задачи?

— Да, бремя власти непосильно мне, Снегов…

— Вы завершаете задачу?

— Я завершаю задачу… завершаю жизнь… Перед моими глазами конец… конец, ведущий следом начало… Я в отчаянии, Снегов, но я еще надеюсь… Я еще надеюсь, что вы справитесь с этой сокрушительной властью… Кончилось время горящего хаоса, началось время стуженого порядка… Теперь только ваш холодный разум, Снегов, способен править войной. Я передаю вам власть, Снегов.

Я подал Роттеру руку, ставшую осколком окаменелого холода. Он, мрачнея, ответил мне, но я смог только увидеть его руку, сцепленную на моей.

— Вы достойный правитель, Роттер, вы сделали достойный выбор.

— Мы стали теми, кого древние звали богами, — правителями и рабами людей… А принцип верховной власти над порядком был известен веками… Верховному богу нужен злой дух, объединяющий свет и тьму высшей власти. Верховному богу нужен бог-враг и бог-друг, гибнущий в борьбе с врагом высшей власти и губящий его. Я погибну. И погибнет Хакай.

— Я знаю, Роттер.

— Теперь вы должны покинуть Ивартэн.

— Верните мне Горного.

— Офицера Хакая?

— Теперь все люди мои. Теперь время мое.

— Теперь время ваше… ваше и их, Снегов.

— Теперь только я и они способны покончить с беспредельными разрушениями без потери контроля. Только я и они способны сохранить, уничтожить пространство, дать, забрать время, равное точному расчету необходимости.

— Я спокоен, Снегов, оставляя вам с ними все, что мы с Хакаем старались сохранить, только уничтожая. Но теперь вы должны покинуть Ивартэн. Страж ждет вас… Страж… Не живой и не мертвый, как вы…

Коридоры Центрального штаба Ивартэна озарены светом. Незримый Страж идет впереди. Он скрыт защитными полями, являющими его облик только заданным объектам в заданное время. Испускаемые, отражаемые им излучения не доступны моему разуму здесь, сейчас. Страж идет в пограничной зоне пространств, времен — в Пустоте одиннадцатого измерения. Здесь, сейчас его переход перекрыт для меня щитом. Мне зримо только искажение пространства, времени, пронизанных Пустотой. Тишинский, тенью следующий за мной, не видит каменного воина никогда, нигде, но знает, что чужой следует за мной неотступно, как он, — всегда, везде.

Запись № 9 04. 01. 1001 год Эры Порядка 23:55

Тишинский вновь просмотрел мою память, хранящую память Ярова. Он поднял на меня горящий холодом взгляд, сопровожденный излучаемым потоком уверенности.

— Снегов, мои разведчики обыскали выжженные территории Вэй-Чжен, мои следователи проверили отчетную память всех бойцов оцепления крепости, мои аналитики разобрали все данные их памяти — никаких следов Ярова не найдено, никаких данных о нем нет. Его нет, Снегов, — он мертв.

— Вы не нашли его тело.

— Вэй-Чжен был предан огню — Яров сгорел с этим укреплением.

— До тех пор, пока вы не найдете его тело, я буду считать, что он пропал, скрылся.

— Офицеры не исчезают бесследно, Снегов. Но Ярова не видел ни один объект, ни один человек.

— Я его видел.

— Моими «тенями» проверены все линии связи, задействованные в этом временном отрезке, — никаких следов не обнаружено. У меня нет точных данных закрытых мыслей и закрытой мысленной связи — их я могу получить только с вашего согласия на вскрытие жесткой памяти. Но излученные фоны проверены — они не показали никаких расхождений с системными стандартами. У Ярова нет пособников в пределах системы.

— Его пособник — Хакай. Он провел через границы Порядка Ярова.

— Хакай — носитель чужих кодов — ему перекрыты все доступы к объектам системы. А открыть дорогу «дракону» тайно не способен ни один высший офицер. Действовать в системе Хакай способен только через воскрешенных бойцов системы — мертвых, поддельных, не знающих, что они — доносчики с открытой врагу памятью.

— Коды Ярова — коды РССР.

— Ярову перекрыты все пути — он объявлен врагом системы. Ни один офицер не открыл ему дороги высшим приказом. Ни один не способен сохранить тайну пред «тенями» системы, не оставив следов, видимых моим «теням» и мне — вашей «тени».

— Его не пропустили — он прошел. Объекты не задержали его оттого, что не видели. А не видели они его оттого, что не искали его, не прошедшего через их запертые двери, а явленного среди их открытых дорог.

Тишинский ожег себя холодом.

— Хакай — мертвый «дракон». Трижды сожженный, вернувшийся, ненайденный. Он — «дракон»-призрак. Но призрак он или нет — его коды, коды «дракона», видимы всем объектам всегда и везде. А коды офицера РССР не подключены к высшему поиску — объявлен он врагом системы или нет.

— Подключите код Ярова к высшему поиску, Тишинский. Он будет обнаружен, как только появится здесь, в коридорах штаба Ясного. Но он не будет уничтожен.

— Он — подобие Хакая, но никто не знает, что такое — Хакай.

— Найти способ борьбы с ним необходимо, узнав, что он такое, сейчас.

— Хакай взял его память. Остальное — не известно.

— Хакай нарушает запреты, Тишинский. Он был трижды сожжен, но вернулся. Теперь он не сгорит в огне. Он исчезнет, всходя на костер, явится — сходя с кострища. Он стал иным. Он создает иных, подобных себе.

— Но призрак — видение, не способное действовать. Призраки виртуальны. Это только коды памяти объектов — только проекции кодов памяти. Их проецирует разум. Или их проецирует разуму излучение кибербазы.

— Эти призраки явлены реальным пространством, временем. Хакай напрямую программирует пространство, время, которые отображают, скрывают его. Хакай пишет программы Пустоты, подключая, отключая коды одиннадцатого измерения. Он посягает на Пустоту, угрожая чужому пространству, принуждая Стража к ответной угрозе.

— У Хакая нет точного расчета — ему не подвластен точный расчет. У него нет энергии, нет технологий для внедрения в одиннадцатое измерение, Снегов.

— Но он перешел границы Пустоты. Он подключает отключенные коды одиннадцатого измерения, призывая к пространству и времени подобия мертвых офицеров, покинувших пространство, время.

— Это угрожает всему — всей Вселенной.

— Не одной этой Вселенной. Его действия ставят под угрозу всю действующую память Пустоты.

— Одним недочетом он уничтожит все. Цепные реакции перестроят энергию — в проэнергию, подключенное пространство и время — в отключенное. Он применяет еще только дестабилизаторы, переводящие скрытые форматы Пустоты — в открытые, но применит и стабилизаторы, переводящие открытые форматы — в скрытые. Этого допускать нельзя. Нет более опасных технологий, более разрушительного оружия.

— Эти технологии нам не остановить. Но скоро их остановит Хакай. Скоро Хакай будет остановлен Роттером. «Дракон» не будет лишен сил, но будет лишен цели. Хакай завершит задачу, он исчезнет, когда появится враг, которого он не способен будет сразить. Враг, которого никто не будет способен сразить, не сразив себя.

Я подошел к зеркальной стене, но увидел только белый свет. Они называют меня богом. Они ищут подобия пространств, времен в древних сказаниях. Но древние легенды отражают не пространство, время глазами людей, а людей — глазами пространства, времени.

Верховный бог, воин, отдавший глаз в обмен на мудрость, ведет рать Валхаллы в последний бой с драконом беспредельного хаоса. Бой этот заберет все, расколов ледники Ивартэна, разбив иглы Хантэрхайма, рассыпав тени Шаттенберга, расщепив копья Штрауба, разломав башни Ясного, сорвав звезды Небесного. Но этот последний бой будет кончен только для начала нового боя. Другой бог поднимется в небо по обрушенным башням Асгарда, другой бог поднимет башни другой крепости, другой системы. Он соберет другую рать, он начнет другую войну. Это будет, пока будут люди, пока люди будут становиться богами. Этого не будет только тогда, когда не будет людей.

Тишинский снял перчатки с моих скованных онемением рук. Он сбросил с моих плеч черную шинель, китель. Он облачил меня в белую форму верховного главнокомандующего Армии AVRG, главы Совета AVRG, единовластного правителя системы, расколотой еще не явленным врагом. Системы, под штандартами которой мной будут объединены войска трех систем. Я перевел слепые глаза к зеркалам, но не увидел отражений. Белый свет стер мое лицо. Я стерт белым светом. Теперь меня нет. Есть единовластие.

А это что такое? Коды какие-то… Нет, я этого не понимаю… Снегов что, дальше будет какими-то другими кодовыми обозначениями отчет вести? Но я ж не понимаю… Как же так? Как же так не справедливо? Ведь это не справедливо… Я ж — историк, я должен изучать… Мне и так страшно этот отчет исследовать было, но я… А теперь… Мне что, теперь еще и коды чужие учить придется, чтоб историю узнать? Но это ж очень сложно…

И вообще… Это не просто жутко… От этого — просто зубы стучат и клацают… и хвост еще выстукивает нервную дробь… А крысы очень серьезны. Они совещаются с мрачным и согласным видом. Наверное, они все поняли… А я — почти ничего… В голову приходит только то, что это очень страшные люди с очень страшными обязанностями… И еще, что правитель должен быть настолько велик, насколько и его держава… И не только велик, но еще и жесток — иначе он с державой не управится… Ведь держава — безмозглая штука в общем, без применения силы с ней никак не разъясниться… Еще я понял, что только человек способен сделать державу сильной, но править сильной державой способен только не человек — иначе все рухнет. Точно. А вот у нас, у котов, вообще нет державы — никто ее не создает, никто ей не правит, никто ее не разрушает… Вот как. У нас ни державы, ни правителей, поэтому у нас и рушиться нечему, и рушить некому. Вот как. Правда, нам нечего создавать и сохранять… у нас ведь ни державы, ни правителей… Ничего у нас, бедных, кроме охоты на крыс… Но это дело поправимое. Я сейчас в государственные дела вникну и… Нет, не вникну! Уж очень это все страшно и опасно! Зачем мне сказки про последний бой перед первым боем, когда у меня есть сказки про охоту на крыс! И никому никогда я не отдам глаз в обмен на мудрость, как сделал это древний бог войны! Я лучше двумя глазами буду крыс видеть, чем одним — крыс, а другим — черт знает что… что-то вроде кодов этого верховного главнокомандующего… Вот так. Вот я какой! Принципиальный. Вольный хищник…

Рассказ II После жизни

Жизнь стоит смерти.

Олег Горный

…Что за напасть? Крысы совсем обнаглели. Да. Они нам с невестой житья не дают. Я даже начал подозревать, что они решили нас так незаметно извести, — мы же их хищники… Мы теперь только и делаем, что сидим безвылазно здесь — в руинах Центрального управления DIS, очень опасной службы безопасности — с крысами. А они только и делают, что прогоняют через наши головы данные. Моя голова уже не выдерживает стольких мыслей стольких людей… И все люди не простые, а — золотые. Просто, крысы нашли память пленных офицеров «золотых драконов». Их я совсем не понимаю… Я понимаю, что они все очень умные, но — больше ничего не ясно. Раньше я думал, что Айнер очень умный, но то, что он мне объяснял, я еще как-то понимал, поэтому я сделал вывод, что он не такой уж и умный. А вот крысам все с этими «драконами» ясно — крысы умные, ничего не скажешь… только изъясняются они как-то коряво… и вообще — они редко изъясняются. Они много думают, но мало говорят. Наверно, поэтому они делают очень много обдуманных дел. Вот теперь они настойчиво ищут чудо-зверя… Я скромно промолчу перед лицом истории, что без меня крысы про него бы не узнали никогда — не заметили бы упоминания о нем в памяти одного офицера. А я заметил. Просто, это очень страшный зверь из памяти очень страшного офицера… И я очень надеюсь, что крысы эту зверюгу не найдут. Ведь «драконы» были вынуждены особенно часто нарушать запреты и применять кошмарные технологии… А этот радужный зверь — создание «драконов»… Он жил в полевых условиях — около одной такой базы, где полковник Лао готовил диверсантов… Просто, один такой диверсант нашел этого зверя, блуждающего в киберпространстве, в лесу, где он тренировался — диверсант, не зверь, конечно. Тогда диверсанты, которым случалось скучать, приручили эту тварь. Но полковник Лао забрал зверя из лагеря, чтобы он не отвлекал от тренировок его людей, — и оставил его себе. Лао начал тренировать эту тварь, как диверсанта… думаю, ему тоже иногда было скучно. Вот он и заставлял зверя пролезать через колючую проволоку, прыгать через широкие рвы, утыканные штырями, перелетать через высокие стены, усаженные осколками, пробираться через лучевые растяжки… Но когда дошло до того, что он научил этого зверя подрывному делу, я как-то напрягся… А когда Лао научил эту радужную тварь не только определять местонахождение и времянахождение, ориентируясь по небесным светилам, но и прокладывать маршруты… когда зверь освоил все эти таблицы и схемы с показателями стояния солнца, и все азимуты, и все координаты… Тогда я понял, что этот зверь — не просто зверь. А когда Лао научил его скрываться от орбитальных спутников и не пересекаться с воздушными патрулями, рассчитывая схемы перемещений… Тогда я окончательно убедился, что этот зверь — чудо-зверь… Он знает математику. Вот как. Даже я не знаю математику, а он — знает. Правда, зверю надоели эти загадочные азимуты, и он дал деру… Но полковник Лао послал искать его своих разведчиков… Только, он, видимо, выучил зверя не хуже своих разведчиков… Ему пришлось искать самому. Но и он не нашел. Никто этого зверя с тех пор не видел — ни полковник Лао, ни все остальные, чьи отчеты я прочел в ментальном формате. Я думаю, что этого зверя обнаружили и изловили разведчики Снегова, — очень на это надеюсь… Ведь Снегов был готов на все, борясь с диверсантами и шпионами Хакая, — его заклятого врага. А зверь Лао как-никак — диверсант Хакая…

Но я опять увлекся и отвлекся… Крысы мне здесь еще запись нашли… Не знаю, чья она, — здесь нет никаких пометок… только, что это очень секретно… ну уж очень секретно. Засекречено и спрятано. Вот как. Люди так всегда делали. Но как бы они ни прятали, мы все найдем. Мы узнаем о них все. Мы ведь — историки. Да. Точно. Я — историк. Я здесь главный. Точно. И крысам, как бы они ни кривились, придется ждать, когда я додумаю эту глубокую мысль. Я не заменим. Я такой. Гордый хищник — одинокий охотник, чернее ночи и клыкастее северных скал… и когтистее колючих кустов… И крадусь я тише снега, и налетаю громче бури… И еще я — кот с очень… просто, очень высоким интеллектом. Вот я какой…

Запись № 1

Мое зрение притуплено слепым мраком, а слух — глухой тишиной… Я закрыл глаза, с силой прижимая веки замерзшими пальцами, надеясь, что прозрею, когда открою их, и мрак покажет мне что-то скрытое… Но нет ничего. Только мой разум не перестает напряженно отслеживать хрупкие излучения, доносящиеся до меня из тьмы отголосками закрытых мыслей. Я еще здесь, в Ивартэне, в подземельях Центрального управления DIS. Я заперт этой тьмой… Заперт в этой тьме генералом Вайльдером, кроме которого я вижу теперь только его «защитников». И Снегов знает… Это Снегов отдал меня ему…

Мой разум ясен, я помню все, но я не знаю ничего и ничего еще не понимаю… Мне известно, что Беркутов устранен Снеговым, как враг его власти… Я был уверен, что им буду устранен и я, вслед за моим командиром… Я был уверен, что буду расстрелян или сослан в Вэй-Чжен — на пир хмельной от крови смерти, упивающейся жертвами без разбора… Но он отдал меня Вайльдеру… Меня, полковника СГБ, — главе Центрального управления DIS…

«Защитник» со слабым свечением вошел в этот мрак, запирающий меня глухими стенами. Он повел меня по беспросветной тьме, приведя в беспросветную тьму… Я остановился в пустоте, где он оставил меня, исчезнув за очередной непроходимой для меня преградой. Генерал Вайльдер прошел сквозь мглу с приглушенным светом, щадящим мои глаза… Он остановился передо мной, смотря мне в лицо пересушенным мертвым взглядом… Я отступил от него назад, но поле преграды не дает мне больше ступить ни шага… Это происходит — прямо сейчас… Мы теряем контроль над войной, над запретными технологиями… Я читаю смерть на его изнуренном лице, четко отражающем обреченность… Его тяжелые мысли забрали у него последние, подорванные долгой войной, силы… Его глаза запали, пропадая черными прорезями на бледном лице, подобном высохшей маске…

Вайльдер устало покачал головой, вчитываясь в мои мысли…

— Нет, мы сохраним контроль над запретными технологиями, но это станет для нас… Вы всегда были проницательны, Горный… Но теперь это не имеет значения ни для нас, ни для вас…

— Я знаю, что буду казнен, Вайльдер. Но мне не известно обвинение.

— Вы будете казнены, как шпион.

— Но я не…

— Вы — высший офицер СГБ, примите достойный конец.

— Я не изменник, Вайльдер…

— Вы не изменник — вы шпион Хакая. Ваша память открыта Хакаю.

— Офицер «драконов» стрелял в меня, но моя смерть была обратима…

— Горный, вы были убиты бойцами Хакая, и ваша смерть была не обратима. Посмертно ваша жесткая память была вскрыта мятежниками. С вашей памяти, до окончательного распада связей, была снята достаточно точная копия, возвращенная вам. Офицеры Хакая вернули вам разум, схожий с прежним. Они вернули вас к обратимой смерти — вернули вас СГБ РССР.

— Но я не мертв, Вайльдер…

— Вы не мертвы. Но Горный — мертв. Вы только считаете себя им. Но вы только его копия с открытым врагу разумом.

— Но тогда… Кто я, Вайльдер?..

— Вы безымянный офицер S9, созданный врагом по подобию убитого офицера S9.

— Но у меня не только его тело, не только его низшая память…

— Вы офицер, снабженный его высшей памятью. Но вы — не он. Он — мертв.

— Но я честно служу системе… долгие годы…

— Горный, вы работали с технологиями Хакая, вы в курсе.

— Но я… Я…

Я закрыл глаза, но все кружится… кружится все сильнее… Я закрыл лицо руками, но…

— Горный, возьмите себя в руки.

— Я буду казнен, как предатель… Но я служу системе… Я шел на смерть, я посылал на смерть… все для системы… все… Теперь системе нужно уничтожить меня… и я пойду на смерть снова… Но я не изменник, Вайльдер!

— Не нужно быть изменником, чтобы быть шпионом Хакая, Горный.

— Я не шпион… Я не могу быть шпионом… Я — полковник СГБ… Вы ошиблись… Я ни разу не был задержан ни одной полосой контроля, ни одной системой опознания…

— Генерал Снегов опознал вас. «Защитники» СГБ, «защитники» DIS провели проверку ваших личных и системных данных — вы не подходите под ваш личный блок при тщательном рассмотрении. Я лично перепроверял данные моей техники, лично перепроверял Тишинский — вы неопознанный техникой контроля безопасности шпион.

— Тишинский… Я не помню его…

Вайльдер сурово свел брови…

— Его не было.

— Кто он?..

Вайльдер, резко погружаясь в мрачные мысли, пожал плечами… Но, опомнившись, поднял уверенный взгляд…

— Генерал Снегова, создание Снегова — «тень» Снегова.

— Его «тень»?..

Вайльдер угрюмо обернулся во мрак за плечом…

— Его «тень». Он облачен светом, не отбрасывая тени. Он правит светом, но без тени его власти не доступен мрак. А вы не заметили, что он облачен светом?

— В прямом смысле?..

— В прямом.

— Нет, я не видел… Я видел его только при ярком освещении… Я знал, что он перестал быть человеком, но…

— Не знали, что он стал богом? Не знали, что он стал нуждаться в дьяволе?

Я не понимаю… Боль впилась в мои виски грязными когтями, залила глаза мутной слюной… Отвращение тихо смеется надо мной, выглядывая из темноты, а страх скалит клыкастую пасть, открыто подступая ко мне… Трижды сожженный Хакай внедрен в мою память — бездонно жестокий глаз «дракона» читает мои мысли… А замерзший вечным холодом Снегов способен видеть через мои мысли — ему зрим, проникший в мой разум со скрытым злом, глаз бездонной тьмы… Он отдал меня, мертвеца, его «тени»… Вайльдер… Этот холодный офицер Роттера кажется теперь единственным человеком, оставшимся подле меня…

— Теперь у вас все мои данные, нужные для повышения уровня контроля безопасности. Я знаю, что по приказу верховного главнокомандующего РССР я передан в ваше распоряжение, Вайльдер. Не заставляйте меня ждать. Мои мысли страшнее ваших карателей. Казните меня сейчас.

— У меня нет полномочий казнить вас, Горный. Вы переданы мне только для точного сличения ваших личных данных с системными данными вашего личного блока. Ждите приказа Снегова — он еще здесь, в штабе Ивартэна. К окончанию совещания ваша судьба будет решена.

Вайльдер, посерев, обернулся к пустой темноте…

— Тишинский, вы здесь? Я знаю, что вы близко…

Из темноты ко мне шагнул незнакомый офицер S12, генерал СГБ, и тьмы ступила за ним. Я никогда и нигде не встречал его прежде — он создан сейчас, в это короткое время… Он — последнее создание Снегова… Я еще не видел подобных людей с подобным взглядом… Это взгляд технозверя… Зверь, в обличье человека… зверь, с разумом машины. Вайльдер, встретив его холодным взглядом, встал перед ним, ожидая.

— Он отдал прямой приказ. Я заберу офицера, Вайльдер.

Вайльдер молча отступил, пропуская Тишинского, отдавая меня ему… Превозмогая себя, я пошел вслед этой «тени», объединенной с тьмой, раздирающей меня глазами, горящими во мраке беспредельно голодной алчностью… Мне в спину светят холодные глаза техники охранения, толкая меня в загребущие руки этой «тени», выведенной Снеговым из непроглядной ночи… Я не пытаюсь сопротивляться этому созданию замерзшего разума верховного главнокомандующего РССР, но еще стараюсь противостоять страху перед ним…

Я уже прошел через смерть — она знакома мне. Но мне еще не доводилось готовить разум к казни. Казнь — тягостная смерть… Это безобразнее короткого последнего осознания после короткого последнего удара врага… Один вдох, одна мысль — больше ничего… А сейчас… Я знаю, что смерть не налетит на меня, сметая мысли взрывной волной, — она подойдет ко мне ровным шагом, вступая в мысли тяжелой поступью… Она не ринется на меня врагом, ломая мой меч в бою, одолевая меня в борьбе, — я опущусь перед ней на колени, покорно сложа голову под ее косой… Я иду к ней, подчиняясь ее приказу, — связанный неотвратимостью, как веревкой… И эта неминуемость заставляет меня идти, подавляя протест… вынуждает идти не по моей воле… Нет больше моей воли… Меня больше нет… Уже началась агония, бешено вырывающая из моего разума клочья ярких образов отмирающей памяти… Я не хочу отпускать их… Я хватаю эти обрывки, силясь задержать… Но смерть рвет их из мои рук, разметывая во тьме…

Навстречу вышел «защитник», и Тишинский передал меня ему. Андроид вывел меня из подземелий Центрального управления DIS и повел к свету… Холод ударил в незащищенное лицо, перебив дыхание… Лютый мороз иссушил колючим ветром глаза до слез, сразу замерзших на ресницах острыми ледяными иглами… Но я вдыхаю этот ветер, сковывающий мои легкие, я открываю ему исколотые ледяной пылью глаза… Это — последнее…

Транспорт взлетел, быстро набирая скорость, оставляя Ивартэна в звенящей морозом дали… Но я не увидел белых башен Ясного, как ожидал… Передо мной взвился черный дым выжженного укрепления Вэй-Чжен… Транспорт опустился, завис низко над покрытым золой полем… Я вышел вслед за «защитником».

— Идите, Горный.

Я постарался всмотреться в мысли машины, но не различил ничего… Развернулся и пошел… вихря за собою пепел, ожидая пущенных «защитником» мне в спину лучей… Но я продолжаю идти, а «защитник» стоит на месте — не стреляет, только смотрит мне в спину…

Холодный ветер ударил мне в лицо тяжелой копотью… Я снова обернулся… и побежал… Полегший пепел протестует моему внедрению в его покой, вздымаясь вкруг меня, закрывая меня, скрывая… Он разъедает глаза, раздирает легкие, подобно морозу Ивартэна, но я — бегу… едва удерживая в поле зрения каркасы сожженных зданий, едва удерживая вытесняемое золой дыхание… Я спотыкаюсь, падая среди обгоревших трупов… но я встаю и бегу…

Запись № 2

Я упал у разверстых врат пограничной башни и подняться не смог… Меня заносит пеплом, мои хриплые вдохи заглушает стук сердца… Но я жив…

Меня пощадили?.. Нет… Снегов не щадит никого и ничего… И он, и его «тень» — Тишинский… Но что им от меня еще нужно?.. Что им может быть нужно от офицера без имени, без звания?.. От меня, не пригодного ни им, ни Хакаю?.. Теперь я не нужен и не опасен ни им, ни Хакаю… никому и ничему… У меня нет информации — моего оружия… У меня вообще нет оружия… А нет оружия — нет и жизни…

Снегов решил казнить меня, не марая моей кровью заледенелых рук… Но у него теперь есть «тень»… И «тени» этой кровью рук не замарать — Тишинский испивает кровь жертв до последней капли… Он не проронит ни капли… А проронит — скроет мраком, сопровождающим его верным спутником… Нет, я не понимаю… Этот темный зверь не выпустит из когтей добычи, пока Снегов не натянет цепь, приковывающую его «тень» к его руке… Я был отпущен им — Снеговым… действующим только с точным расчетом… Но что за цели преследует он теперь, что за расчеты ведет?..

Что теперь?.. Я отпущен вольно иди?.. Или буду затравлен посланной следом погоней?.. Что это?.. Разведчик… Я не вижу его в небе, затянутом тяжелыми тучами гари, — только его ментальный сигнал бьется у меня в висках вместе с пульсом… Он зашел в зону восприятия, он обнаружил меня — мы пересеклись… Я жду, но ничего не происходит… Он предупрежден, что я отпущен?.. Или просто он не ищет?.. Нет, больше я не позволю разведчикам заметить меня…

Я поднялся из пепла, входя в город… Я иду по пустым улицам, устланным этим серым снегом… Каждый мой шаг поднимает хрупкую пыльную дымку, скрывающую мои следы… Теперь мой путь бесследен…

Стараюсь вспомнить патрульные зоны Вэй-Чжен… Я хорошо помню последние маршруты воздушных патрулей, зоны особого поиска… Их меняют, но здесь и сейчас — не часто… Я хорошо помню и последние карты местности… Этим укреплением я был занят достаточно долго — мной была тщательно изучена и подземная, и наземная часть города… Расположение мое я определил сразу, но время… Без часов его определить я могу только приблизительно… Ориентируясь по данным пересекшегося со мной разведчика и известным мне схемам, рассчитал достаточно точную схему перемещений без пересечений… Стараюсь идти ровней, не сбиваясь, придерживаясь учтенной мной скорости, чтобы не потерять ориентацию…

Ищу среди занесенных пеплом тел бойцов не сильно обугленных, но и их оружие не пригодно… У меня нет ничего… И среди этих опаленных развалин ничего нет… Но мне нужно оружие… Хотя бы для того, чтобы взять с его помощью время для размышлений у этих руин… Ведь я не знаю… Я ничего не знаю… Мне не ясно, что мне теперь делать… не ясно даже, кто я такой — безымянный офицер без звания, без должности… с чужой памятью, которую я только считаю своей…

Я остановился, едва сдерживая зябкую дрожь, обнявшую меня липким холодным ветром… Это след… Он разметан вихрем и занесен пеплом, но это — след… Человек шел через здания, осторожно переходя этот участок через улицу… Он один… Шел уверено и широко, но ступал обдумано… Зашел в здание, остановился в открытых темноте дверях… Здесь он долго стоял… Он — охотник, не скрывающийся от разведчиков, выслеживающий добычу с ними, как с гончими псами… Я уверен, что он курил… Точно, окурок заложен осколками, присыпан пеплом — спрятан тщательно, но не сожжен, не забран… Это наши сигареты — сигареты, выданные офицеру… Ликвидатор СГБ. И был он здесь совсем недавно…

Я знаю, что найду его, что тогда мне придется убить его… Убить и взять оружие… Я знаю, что он не выстрелит в меня — в офицера СГБ ранга S9 — сразу. И пусть он будет предупрежден обо мне — ему будет нужно время удостовериться — он даст мне время для действий… Иду за ним по узким коридорам…

Остановился во мраке прохода у дверей, не выходя на свет, — прислушиваюсь, осматриваюсь… Тесное помещение, пронзенное сквозным коридором, по которому разлетается стылый сквозняк, завалено поломанным оборудованием, оплавленными осколками техники… Он здесь. Он мертв… И обобран… Он упал у окна. Его оттащили в угол. Тащил один человек, пришедший с другой стороны коридора, — он забрал все… Я сосредоточился, но его мысленный сигнал обнаружить не смог — он ушел, он вне зоны восприятия.

Я вошел в помещение, осмотрел ликвидатора… Стрелял в него другой — не тот, который пришел за его оружием… Застрелил его штурмовик СГБ или DIS, когда приходил за ним — армейский штурмовик, простой боец… Стрелку была известна не только прочность защиты ликвидатора, но и конструкция — он целил в стык пластин, разом пробив доспех мощным разрядом… И стрелок этот бил по контрольным точкам, спустив три заряда еще до того, как ликвидатор упал… Он — офицер СГБ или DIS… А этот боец… Он хороший охотник, но плохой разведчик… Подошел осторожно, но убедившись, что ликвидатор мертв, — об осторожности забыл… Подошел, как к подбитому зверю… Еще боец этот старался не оставить следов только приходя, а уходя — скрыть след не трудился… Он убедился, что ликвидатор здесь один, что других поблизости нет, и перестал скрываться… Этот охотник не думал о последующем позже преследовании… Он спешил, срезая ремни ножом… бросая их, забирая лишь пряжки, крепежи и карабины… И шинель этот боец с мертвеца содрал, как шкуру со зверя, не потрудившись расстегнуть, — просто надрезав, оставив надсечки на доспехе… Рука у него твердая… он хороший охотник…

Значит — двое… Офицер и солдат… Солдат — дезертир, а офицер… Не знаю, кто он… Офицеры редко уходят… и им редко дают уйти… Что ж, посмотрим, кто он такой… Скоро я увижу его… У него нужное мне оружие и обмундирование убитого ликвидатора…

Запись № 3

Ветер стих, разогнав черные тучи. Небо заволокло непроницаемым низким белесым волоком. Пошел снег. Крупные снежинки кружат в безветрии, опускаясь и поднимаясь, как перья подбитой птицы. Видимость плохая, но мой след сразу заносит холодным пухом. Я иду быстро, чтобы согреться. Термоизолятор моей формы не предназначен для долгого пребывания на морозе, и я продрог. В Вэй-Чжен тепло в сравнении с Ивартэном, но к ночи я замерзну и здесь… Остановившись, не найдя стороннего тепла, я замерзну и здесь — просто не так скоро…

Мне не долго пришлось искать их след, потерянный под снегом и найденный на чистом снегу. Не долго мне пришлось и идти по следу. Они — в зоне восприятия — трое. Офицер DIS уровня S7 и бойцы армии AVRG уровня N2. Они заметили меня, но остались на месте — ждут. Иду к ним.

Сконцентрировал внимание, прослеживая сигналы ментального фона… Определил четче сначала зоны высокой активности разума офицера — его мысли закрыты для меня, но общую информацию о нем я получить могу… Он раздражен и близок к срыву… Один боец спокоен… до тупости. А другой… Это он — охотник.

— Стой!

Охотник открыл мне линию. Я остановился, определив его огневую позицию, наметив резкое движение к выбитым дверям пустого здания, но уходить не спешу, ожидая…

— Олаф!.. Не стреляй!.. Ханс… Иди приведи его…

Из руин ко мне вышел штурмовик. Ханс. Тощий, ободранный — он давно вне системы. Лицо у него простое, честное — не похоже, что он изменник или беглый преступник. Скорей, он — дезертир по воле случая. Боец наставил излучатель мне в грудь, близко не подходит… Трудно мне будет при нужде сорвать прицел или выбить у него оружие… Но его не трудно будет отвлечь… Соображает он туго, хоть и сосредоточен.

— Идите со мной, полковник.

Я пошел вперед, зашел в здание, в прямой темных коридор… Боец с тяжелой, грубо обработанной, шкурой скингера на плечах в распахнутой куртке, открывающей покалеченную старыми ожогами грудь, идет следом, не опуская оружия. Ему жарко… А я так замерз…

Он привел меня в просторное помещение без окон. В пустом дверном проеме дорогу мне заступил лейтенант службы внутренней безопасности AVRG. Я сразу отметил его серьезный и осмысленный взгляд. Но глаза его туманит что-то помимо усталости. Видимо, он находится под тяжелыми препаратами — болевыми блокаторами центрального действия… И, видимо, дозу он вколол только что — я отметил в его мысленном фоне спокойствие, которого прежде не было… Он сильно обожжен — не знаю, как он еще жив, но долго ему не продержаться точно. Он, обессиленный, стоит передо мной молча, но, вставший за его плечом, боец готов действовать. Олаф. Лицо у него угрюмое, но взгляд открытый, дерзкий… Заносчивый — он ощущает и показывает силу. Этот дезертир, скорей, бежал от кары. К нему мне нужно присмотреться внимательней и глаз с него не спускать… Он окончательно одичал, скитаясь по руинам, — его длинные волосы собраны шнуром у затылка, голенища сапог обернуты меховыми крагами, к ремню пристегнут скрученный трос, похожий на жесткий хлыст…

Лейтенант с трудом всмотрелся в меня, прищурив разъеденные дымом глаза…

— Вы кто такой, что здесь делаете — один, без оружия?..

— Олег Горный. Я остался здесь один, безоружным.

Лейтенант с недоверием всмотрелся в мое лицо пристальнее…

— Адъютант Беркутова?..

— Был. Теперь нет ни его, ни меня.

— Властно Снегов у вас порядок наводит — что не чистка, все зачистка… Ушли?

— Ушел.

— Я понял, что вы не посланный по следу ликвидатор… Офицера СГБ ранга S9 разве что на бойцов Хакая натравить могут… А здесь, кроме нас, теперь никого нет. Все сожгли, всех. И меня… Но к черту…

Лейтенант дал отмашку бойцам, но только Ханс сразу, хоть и лениво, опустил оружие — Олаф держал меня под прицелом, пока лейтенант не указал мне место у потухшего кострища… Костер погас, но угли еще тлеют, сонно и вяло потрескивая красным жаром… Я с облегчением опустился возле угасающего костра, протягивая его милости обмороженные руки. Лейтенант в изнеможении рухнул рядом со мной на смердящую в тепле необработанную шкуру скингера. Он хмуро ухмыльнулся, заметив, что мои зубы сжаты болью, пробирающейся по моим замерзшим рукам вверх и вглубь вслед за жаром последних всполохов костра. Он запрокинул голову, вскинув измученный взгляд к прокопченному пожаром потолку…

— Добро пожаловать в Валхаллу, павший воин…

Я поднял на него глаза, успев заметить тень очередной усмешки… Он понял?.. Он знает, что я мертв?.. Что я только безымянное подобие убитого офицера, воскрешенное врагом?.. Нет, он не знает — не может знать, не может заметить… Просто, мы все здесь — павшие воины… оказавшиеся здесь не после смерти, а после жизни…

— Боги встречали новых дружинников песней валькирий, чашей меда и куском мяса…

— Что ж, полковник, будут вам и песни, и мед, и мясо… Ханс, что стоишь, рот разинув?!

Олаф бросил мне в руки через костер поломанный нож с насаженным на лезвие куском подгоревшего остывшего мяса, Ханс передал флягу с подмерзшей водой и куском проволоки для колки льда… Но я отложил проволоку, поднося флягу к гаснущему костру… Лейтенант вдруг передернул плечом, будто оскорбленный моим жестом…

— Точно, вы ж вечно сытый и холеный питомец штаба Ясного, полковник… Но скоро вы не станете раздумывать над куском мяса… и спрашивать не подумаете, чье это мясо…

Сердце сжалось за грудиной промозглым холодным комком… Я обернулся к Олафу и Хансу…

— Вы что, мертвецов едите?.. Людей?..

Вместо ответа Олаф пожал плечами…

— Живых мертвые кормят, полковник…

Ханс бросил на него мрачный пресекающий взгляд, подсаживаясь ко мне…

— Ешьте — скингер это. Остался еще у нас кусок туши промороженной — только «стрелы» встали отсюда километрах в шестидесяти, не смогли мы с собой всю тушу пешком притащить, бросили… со шкурами и котлом. Ешьте быстрее — нам уходить скоро…

Лейтенант не смог выжать через приступ возвращающейся боли очередную горькую усмешку и сжал в зубах только прикуренную сигарету, бросая мне пачку… Он затянулся и выпустил дым, кривясь от боли, задыхаясь от рваного кашля…

— Ненавижу огонь, полковник… Ненавижу дым… Ненавижу этот костер и эти сигареты, но они мне нужнее ненависти… Потому, что ненависть к ним для меня — смерть… а я еще жив…

Я посмотрел на его закрытые потемневшими повязками ожоги… Не понимаю, как он мог стрелять… как он вообще еще…

— Вы были здесь, лейтенант?

— Швайген…

Я невольно вскинул на него взгляд, всматриваясь не в него, а в темноту за ним… Нет, это только мои натянутые нервы… Он не может пройти так тихо, бесследно… Но я все время жду, что он придет — Тишинский… Придет из темноты, из тишины — с молчанием и хищным взглядом…

— Это мое имя — Гюнтер Швайген… А что, полковник?.. Подходящее имя — для разведчика…

— Вы были здесь, Швайген…

— Был и есть… Еще есть…

— Город был блокирован силами СГБ по приказу верховного главнокомандующего. Никто здесь выжить не мог…

— Я и не смог…

— Вы выжили…

— Не выжил… К вечеру свалюсь и не встану. У меня болевые блокаторы кончились. А без них — шок и конец. Еще до заражения…

— Вы выжили в огне, Швайген…

Он остановил уставшие глаза на противоположной стене, цедя дым через сжатые зубы…

— Хотите знать?.. Много ума не надо было, чтоб разобраться, что городу этому много чести — такими силами мятеж обычный усмирять… Понял, что бойцов Хакая обнаружили здесь… Понял, что взгляд вашего замерзшего вечным холодом главнокомандующего устремлен к этому укреплению… А я знаю, что его взгляд все белыми лучами сжигает дотла. Знаю я, что если не вычислит он среди его бойцов и офицеров шпионов, — тогда истребит их всех… Мне известно, что он ни одного не пощадит — никого с территорий укрепления не выпустит — всех сожжет, только бы к данным системы незамеченных врагов не допустить…

— Бежали?

— Бежал. От огня бежал…

— А оцепление?

— Не преодолел… Свалился под ноги бойцам СГБ и лежал трупом под пеплом… Переступили они через мой труп… когда пламя полегло, когда они ближе к укреплению подошли…

— Проверяли ведь всех…

— Проверяли. Сошел я за мертвеца… В общем, я и был — мертвецом… Но бойцы эти меня подобрали, как увидели, что я офицер DIS. Я им нужен был, вот они и постарались… Как только штурмовики СГБ оставили базу в мертвой тиши и могильном холоде — вернулись мы втроем. Я дальше идти не могу. И они — не могут. Им офицер здесь нужен — одни не справятся. Я рад, что вы здесь… Не хотелось мне их оставлять без присмотра… А вы уж точно пересечений с патрулями не допустите — вы ведь здесь графики составляли… И с ликвидаторами вы разберетесь — ведь вы — ликвидатор… хоть и штабной…

— Вам лучше молчать, Швайген…

Он закашлялся надсадным смехом…

— Я всю жизнь молчал!.. И скоро замолчу на всю смерть, полковник!.. Я и сейчас не могу ничего сказать в голос — дыхания не хватает… легкие, будто сожгло… Дайте хоть мысленно… Не обрубайте мне линию… Посмотрите лучше на этих — на обоих… Я все пытаюсь понять, как они — дезертиры пропащие — не побоялись ко мне шага ступить… Ко мне — к карателю, к ликвидатору… К тому, кто всю жизнь терпеливо искал и жестоко уничтожал подобных им… Подобных им преступников… Преступников, полковник!.. Я не понимаю, как я пошел с ними!..

Ханс вздрогнул и с обиженным удивлением уставился на лейтенанта…

— Гюнтер, вы просто хотели жить… как мы… Мы не виноваты, Гюнтер…

— Не виноваты?! Мы?! Преступники?! Мы — преступники, Ханс!

— Гюнтер, но я не виноват…

— Заткнись, Ханс!.. Ты — дезертир!..

— Но я ж не знал… Гюнтер, я узнал об этом не сразу… А потом было поздно… Просто, меня активировали перед боем и послали в бой… А я еще не понял… Ничего еще не понял… У меня в голове пусто было… Я знал все только об оружии, но больше — ни о чем ничего не знал… Олаф мне объяснил потом, что мне не всю программу высшей памяти загрузили, а тогда мне об этом не сказал никто… Мы все бились в лесу, все летели по лесу… бросили сдохшие «стрелы» и все шли через лес… А «драконы» были будто везде, но их будто нигде не было — мы их стрелков не могли отследить… И командир стал меня посылать, но я не понял, куда… Тогда он стал орать, и я заткнулся и пошел по его приказу, но я не понял, куда надо идти…

— Ханс! Он тебя в разведку послал, а не туда, куда ты пошел! Придурок… И ты, Ханс!.. И твой командир, который тебя в разведку послал!..

— Он тоже сказал, что я придурок… Сказал, что у него взвод придурков… Но вообще очень злился — и на нас, и на наших создателей, и на заводскую технику, и на программы памяти… Олаф мне потом объяснил, что ему действительно было, на что злиться… А я тогда, в лесу, остался один, среди врагов… И я не знал, что делать, пока не встретил других бойцов… Их командир сказал, что я должен идти с ними — я пошел… он же приказал… Мы летели на север — подальше от Штрауба — к старой базе возле укрепления Штильштадт… Но раз перед рассветом этот командир подошел ко мне и сказал, что теперь я должен идти один, иначе меня съедят… Я не поверил — ведь это неправильно, но он приказал, и я полетел… Но я не знал, куда лететь, а «стрела» была с испорченным навигатором… И вообще — ее разум был сломан, и она работала только на прямом управлении — я у нее и спросить ничего не мог… Вот я и заблудился… и чуть не замерз, когда у «стрелы» энергия кончилась…

— Как же ты один в снежной пустыне со сломанной «стрелой» не сгинул?..

— Меня нашли охотники с укрепления Штормштадт — с седьмой базы Хантэрхайма… Но они сказали, что в Штормштадт нам нельзя, что надо жить на старых базах далеко от центральных укреплений… Олаф был главным, он научил меня бить скингеров… А потом скингеры стали злей и опасней — им перестали проводить коррекции, и охотиться на них стало сложнее… Тогда мы покинули север — мы с Олафом… ведь скингеры сожгли всех остальных… А мы с Олафом без сырого мяса стали зубы терять… И он сказал, что нам нужно мясо и хвоя, что надо двигать на юго-запад… Но нам было так трудно прятаться близ Штрауба, что мы ушли на восток… Олаф всегда считал, что прятаться надо не просто в таких местах, где нас сложно искать, а в таких, где нам вообще уцелеть сложно, — в таких местах особо не ищут… Поэтому мы идем дальше на восток — на базу Сюань-Чжи…

Лейтенант с раздражением, нарастающим вместе с болью, бросил окурок в костер…

— Сюань-Чжи… Да, на этой базе вас сильно беспокоить не станут — она брошена и Снеговым, и Хакаем. Просто от нее, считай, ничего не осталось…

— Нам с Олафом хватит и того, что осталось… Нам многого не надо, Гюнтер…

— Тогда сразу в выжженные пустыни идите — точно никто искать не будет…

— Олаф сказал, что пойдем, когда припрет… Но мы сможем остаться только у границ выжженной пустыни, куда еще заходят крысы… А станет совсем тяжко — вернемся к границам ледяной пустыни, куда еще заходят скингеры… и крысы… Мы бы не ушли с севера, если бы не разведчики… Если бы только скингеры стали злее, мы бы еще могли остаться — достать специальную защиту и технику охотников Хантэрхайма… Скингеры такие — они бегут только, когда есть, где скрыться… А когда местность открытая или когда их припрешь, — они нападают… Иногда они кажутся неопасными, но вообще они — страшные звери… И крысы — страшные звери, когда нападают стаей или когда просто голодны… Но зато они живут везде — крысы. Олаф сказал, что в выжженной пустыне, где воды нет вообще, они делают воду… Не берут, а именно — делают…

— Синтезируют, Ханс…

— Да не важно — делают же… И мы можем пить их кровь… Только их поймать еще надо… Они умные — не попадаются… особенно в сложные ловушки. Я заметил, Гюнтер, что сложные ловушки их разведчики обходят всегда, когда простые — не все время… И мне еще постоянно приходится прятать эти ловушки, подделывая их под окружающую местность…

Олаф, припав на колено у кострища, раскидал железным штырем угли, присыпая их опаленными осколками сложной техники — оборудования этой базы, специализированной на человекостроении.

— Заткнись, Ханс. Нам пора.

Ханс умолк, робко улыбнувшись лейтенанту, поднялся, подбирая и скручивая шкуры. Олаф энергично кинул мне контейнер с медикаментами…

— Сильных болевых блокаторов нет — заряжайте шприц всем, что хоть отчасти поможет. Швайген должен еще продержаться… И антибиотик колите — схема есть, с пометками дозы.

Я с сомнением посмотрел на лейтенанта и, жестко схватив Олафа за плечо, отвел его в сторону…

— Ему это не нужно.

Олаф вырвал руку из моей хватки, раздраженно вздернув плечами…

— Он сейчас от боли орать начнет. Сколько-то протерпит еще, а потом — заорет. Никто не способен столько терпеть, а нам нельзя шум поднимать.

— Олаф, он не может идти, а мы не можем его тащить. Его нельзя брать с собой.

— Я его здесь одного не оставлю.

— Его нельзя здесь оставлять. Мы на территории врага. Это закон — тяжело раненых при проведении таких операций не забирают и не оставляют.

— А мне плевать на этот закон и порядок, полковник. Я не дам вам его пристрелить.

— Хотя бы пожалей его, если порядка не признаешь.

— Он не хочет умирать — хотел бы, застрелился бы давно.

— Он все равно умрет — в мученьях.

— Слушайте, полковник, это его дело. Идите колите ему болевые блокаторы.

— Не забывай, ты обращаться к высшему офицеру, Олаф…

— Хоть к черту… Здесь нет высших и низших — есть только живые и мертвые. А Швайген еще жив…

— Ты забываешься, боец.

— Нет. Не нужны мне здесь ваши аристократические замашки. Это вам не штаб Ясного, где сил и времени у всех довольно такой порядок соблюдать.

Я положил заряженный шприц, взял заряженный излучатель… Но Олаф резко перехватил мою руку, удерживая с готовностью сломать кости…

— Не дам…

Короткий удар рукоятью сломанного обгоревшего ножа по его тыльной стороне ладони меж сухожилий — и я сбил, сорвал его захват… Он отдернул руку…

— Не перечь мне, Олаф.

Он блеснул на меня глазами, вобравшими отблески грозового неба Хантэрхайма…

— Вы мне сухожилия перебиваете рукоятью ножа, на лезвии которого я вам мясо жарил… И после этого вам не перечить?..

Я отстранил его, но он не отошел, упорно заступая мне дорогу…

— Ты преступник, Олаф, — не тебе судить о чести и благородстве.

— Вы считаете, что ваша честь не для всех, — что ваши правила чести не для тех, кто преступил их… Тогда что ж мне не счесть, что вы ушли с территорий моей чести, когда вы переступили границы моих правил?.. Благородство — это оружие сильных, защищающее и карающее всех, подчиняющее всех… Иначе — это только видимость — только ложь…

— Я не преступал закона порядка, Олаф, что дает мне право судить силой и законом порядка.

— Да, я дезертир, полковник. Но я честен. Я вернул долг системе, отдав ей все, что она дала мне — мою кровь… Она больше ничего не могла дать мне — мне больше нечего было окупать моей кровью… Я ушел.

— Ты не просто ушел, Олаф. Ты — бежал…

— Да, я преступник. Но я покинул систему не оттого, что совершил преступление, — я совершил преступление оттого, что покинул систему. Просто, мне не по нраву, когда мне заступают дорогу… Я этого не терплю, полковник…

— Мне безразлично, что тебе по душе, а что — нет, Олаф. Уйди с дороги.

— Для меня сойти с вашей дороги значит — сойти с моего пути. Не ждите от меня покорности — я боец Хантэрхайма, меня можно только убить.

Я не сталкивался с бойцами Хантэрхайма в бою, но мне достаточно известно об их бесконтрольной гордости и силе… Этих людей создают специально для северных пустынь — только таким бойцам достает сил без устали биться с врагом среди вечных льдов, и только вечные льды позволяют офицерам ограничить их волю, убавляя их силу. Олаф смотрит мне прямо в глаза, но я теперь смотрю только на его руки…

— Не вынуждай меня применять силу, Олаф…

— Я знаю вашу силу, а значит — знаю и слабость, полковник… Вы профессионал, но вы изнежены узкой специализацией… Вы думаете, что тонкие знания дадут вам преимуществ больше, чем грубая сила…

— Верно, Олаф.

— Но вы — только счетная машина… Ни один ваш расчет не соперник моей злобе…

Я с трудом удержался от тяжелого вздоха… Я знаю, что он прав, — стоит мне его разозлить, он перестанет подчиняться рефлекторным реакциям, не будет послушен болевому воздействию… Тогда я не смогу остановить его… и убить его будет непросто… Он не отступит ни раненым, ни покалеченным… не сделает того, на что я буду рассчитывать, не ответит так, как я буду ждать… Но я еще надеюсь его переубедить — ведь он, в общем, умен… Надеюсь обойтись без крови из-за Ханса — этого покладистого солдата, который мне понравился сразу, которому этот охотник заменил и соратника, и командира…

— Олаф, ты должен сдержать злобу, иначе я должен буду тебя устранить.

— Устранить?! Так в штабе называют убийство?!

— Я готов рассчитывать вам схемы, но вы обязаны подчиняться мне. Отойди, иначе со мной пойдет один Ханс.

— Ханс останется со мной — буду я живым или мертвым! Вы что, не поняли, что я для него — и жизнь, и смерть?! Он ходит следом неотступно, как замученный звереныш, прибившийся к первому встречному, не избившему его до полусмерти. Он будет со мной — с его больной преданностью слабого сильному! Навечно! А вы без нас здесь с голода помрете, полковник!

Я подключил излучатель… Олаф перевел мрачный взгляд на поджатый моей рукой спуск, на подсвеченный ствол, наставленный ему прямо в грудь…

— Отойди, Олаф…

— Нет! Пришли к нам с вашим законом, негодным у нас, думая, что годен только ваш закон — всегда и везде… Нет, полковник, — у нас другой порядок… У нас нет заводов, штампующих бойцов по первой нужде… Нам нужен каждый охотник, каждый стрелок — до его последнего боя, до его последнего вздоха… Швайген хороший боец — он нам нужен. Колите ему дозу!

Лейтенант, скрипя зубами от боли смешанной с досадой, нестойко поднялся со шкуры, с видимым усилием делая первый шаг к нам… Но, приблизившись, он резко схватил Олафа за ворот куртки, с силой отбрасывая его в сторону от меня… так же жестко и бесцеремонно толкая меня в грудь…

— Какого черта вы, оба, мою шкуру делите?! Она еще моя!

Пользуясь моей секундной оторопью, он выхватил из моих рук оружие… выхватил из рук Олафа шприц…

— Вы, оба, мозги включите! Я вас обоих положу — в лужу вашей крови лицом вниз, чтоб захлебнулись, чтоб я знал точно, что нет больше вас обоих! Придурки вы, оба! К неподчинению не привыкли! А я ко всему привык! Вот и получайте мои привычки! Я не за жизнь, не за смерть не цепляюсь! Но вам со мной не покончить, пока вы с грызней не покончите! Пошли! Время уходить!

Лейтенант опустил оружие, замер, уронил голову… и рухнул на пол без сознания… Олаф, бранясь сквозь зубы, бросился к нему, на ходу подбирая выпавший из руки офицера шприц. Все это время тихо молчащий Ханс подал мне поясную портупею с забитыми энергоблоками ячейками, с двумя кинжалами на крепежах… Как только я застегнул ее, он подал мне так же плотно забитую энергоблоками плечную портупею… Я промолчал, только подумав, что этих зарядов будет достаточно, чтобы снести все объекты в округе, разнеся здания в пыль…

— Я знаю, что вы не привыкли носить столько зарядов, полковник… Знаю, что это не правильно… Но ведь нам без этого никак… Вы не думайте, полковник, что я их не проверил… Я проверил — они все исправны, не рванут… все блокировки в порядке…

Мне на плечи упали тяжелые лапы зловонного скингера… Я взял в руку безвольно ударившие меня по груди когти зверя… Провел рукой по белоснежному, хоть и запачканному сажей, меху — густой короткий подшерсток, гладкий длинный волос… Ханс сколол у меня на груди обвившие мою шею звериные лапы, надернул мне на голову капюшон, обрамив мои глаза прорезями пустых глазниц зверя…

— Теперь вы будете видеть и его глазами, полковник, слышать и его ушами…

— Ханс, так я не слышу ничего, а мне слух необходим.

Олаф взглянул на меня, отходя от открывшего глаза лейтенанта…

— Обмороженные уши вам слух не усилят. А запах терпите — на морозе так пахнуть не будет. И не кривитесь, полковник… Или вы думали, что все время здесь чистым проходите?.. А ты, Ханс!.. Ты что, думаешь, что он без адъютанта снарядиться не может?! Не подавай ему оружие! Он теперь руки в кровь вместе с нами обдирать будет!

Олаф сунул мне в руку моток тонкой проволоки, бросив к моим ногам канистру химической отработки, слитой у сломанных «стрел», швырнул вьюк…

Я перебросил через плечо три боевых излучателя, взятых из груды оружия, сваленного в углу, помог подняться обессиленному никак не уходящей болью лейтенанту… Ожоги и тяжелые препараты, по всей видимости, туманят теперь не только его взгляд, но и сознание… Ориентируется и координирует движения он с трудом, но оружие еще крепко зажато в его руке упорством. Ханс вручил мне исцарапанную флягу и набитые железным звоном подсумки…

— Не пойдет, Ханс, переложить надо. Шуметь теперь не будет никто и ничто.

Ханс, торопясь, высыпал из подсумков гремящую груду пряжек и карабинов, наскоро прокладывая их вырванными из шкур клочьями меха… Я взял и рассмотрел одно из креплений…

— Ханс, оставь это барахло. Теперь нам действительно надо спешить.

— Это не барахло, полковник, — это нужно…

— Зачем?

— Спусковые механизмы делать…

— Зачем, Ханс?

Олаф, похватав последние железки, махнул Хансу рукой, чтобы он скорей сворачивался.

— Мы на зверей силки ставим, капканы… ловушки устраиваем на звериных тропах. Берите этот вьюк, полковник, — мы в лесу топлива для костра прихватили. У нас жира скингера нет, отработки почти не осталось — кроме дерева, огонь кормить нам нечем. И мох не забудьте — этот клок, для растопки. А то здесь мы ничего не найдем — огонь здесь уже все сожрал.

Запись № 4

Я провел их точно, пересечений не было, хоть маршрут и был сложен. Мы еще далеко от восточной границы Вэй-Чжен, но, совершив десятикилометровый марш-бросок, пришлось искать укрытие для короткой остановки. Швайген не выдерживает перехода, несмотря на то, что Олаф, передав мне вьюки, тащил его почти всю дорогу. Теперь мне отдых нужен не меньше, чем им всем… Я остановился у стены, припав к ее холоду спиной, утирая со лба жаркую испарину… Рука разжалась, и вьюки упали на пол, с плеч сорвались ремни излучателей, и я сбросил оружие вслед за вьюками… Мне никогда еще не приходилось таскать тяжелые вещи — плечи ломит от непривычной нагрузки… Я снял перчатку, смотря на истертую ремнями в кровь и обмороженную добела руку… Я дал руку Хансу, когда он подошел с перевязочными средствами, но он только неловко ухмыльнулся…

— Нет, полковник, вы перчатки наденьте, а это сверху — перчатки чище…

— Антисептики еще есть?

— Будут, когда мы с выжженной полосы уйдем, — тогда мы мхи соберем, и Олаф их обработает, он умеет… А сейчас вся надежда на холод — в холоде вся зараза спит или вообще мрет… Разведите костер — лейтенанту надо… А то Олаф от него отойти не может, а мне нужно крыс добыть — здесь ведь больше никого…

Швайген совсем плох — скоро закричит. Я краем глаза присматриваю за Олафом, который колет ему последнюю дозу обезболивающего перед тем, как сменить повязки. Я развожу костер из обломков сучьев — этого ненадолго хватит… У Ханса в канистре еще осталась слитая со вставшей «стрелы» химическая отработка, но и этого хватит ненадолго… Огонь с шипением взметнулся высокими дымными языками… Но Олаф налетел на костер холодным ветром, чуть не сбив ярящееся пламя… Его глаза сверкнули холодом в горячих перепадах света… Он резко одернул рукой взвившийся ему навстречу всполох, укрощая огонь, как бушующего зверя… Он смерил поднимающееся искрами зарево высокомерным взглядом, обернулся к оставленному им лейтенанту…

— Терпи, Гюнтер! Терпи! Слышишь, Гюнтер?!

Я поднялся, намереваясь подойти к бессильно уронившему обожженные руки офицеру, но Олаф решительно преградил мне дорогу…

— Не пущу… Не трогайте его…

Мне пришлось настойчиво отстранить заносчивого бойца… Он пропустил меня, но остался рядом… Я подошел к лейтенанту, опустился перед ним, положил его бессильно запрокинутую голову на колени, вглядываясь в его едва прояснившиеся от последней дозы глаза…

— Черт, полковник, хоть вы послушайте… Хватит с меня… Помогите мне… Я не могу… Руки будто скованы… все из-за этих сохнущих корок, все из-за болевых блокаторов… они отключают мои нервы… Просто сделайте — и все…

— Я понял. Я помогу вам.

Олаф набросился на меня, срывая с меня портупею, отбрасывая ее в сторону вместе кобурой и клинками…

— Нет! Не слушайте его! Это еще не все!

Я постарался как можно спокойнее и убедительнее отстранить упрямого бойца…

— Он умирает, Олаф.

Лейтенант с трудом повернул к нему голову с уже проступившим на потрескавшихся губах белым налетом смерти…

— Олаф, ты ж не дурак… Ты что делаешь?.. Эти черные корки душат меня… и дым, который въелся мне в легкие… Я продолжаю гореть, Олаф… И я сгораю…

— Нет, еще не все! Я не отдам тебя огню!

— Олаф, ты меня знаешь только… Мы прошли отрезок этого нелегкого пути вместе, но теперь пора разойтись… Отпусти меня…

— Я никого не отдам огню! Слышишь, Гюнтер! Никого больше не отдам огню!

Олаф схватил за плечо Ханса, вбежавшего с готовым к бою оружием, рванув куртку на его груди…

— Видишь эти ожоги, Гюнтер?! Эти проклятые твари! Эти мохнатые кипятильники пытались сжечь нас всех! И сожгли! Но не всех! Он терпел! Он верил мне! И он продолжает охоту!

— Олаф, это его дело, что ему терпеть…

— Эти корки — это хорошо… Они отпадут и останутся только шрамы…

— Ты видел мои руки…

— Заражения не будет… Мы скоро перейдем выжженную полосу и…

Ханс, бросив оружие, схватил Олафа за обе руки, глядя ему прямо в глаза…

— Ты не можешь не отдать его огню, Олаф, — огонь взял его… Ты что, не видишь, что огонь забрал его?.. Ты сильный, Олаф, но и огонь силен… Пламя забирало и будет забирать охотников, которые приходили и будут приходить из пламени… Тебя обжигал и огонь, и лед, но ты шел и идешь по огню и льду… А Гюнтер… он скован огнем, огонь не дает ему идти…

Олаф коротко кивнул головой, и Ханс отступил… Лейтенант с облегчением вдохнул холодный ветер, налетевший в пустые двери со снегом… Его боль отступила с приближением молчаливого успокоения, следующего за подошедшим к нему Олафом… Он остановил прояснившийся взгляд на скинувшем с плеч тяжелую шкуру бойце, опустившимся перед ним на колени. Всполохи потревоженного ветром костра забились пульсом на холодном лезвии клинка Олафа, распахнувшего куртку на покрытой крестами шрамов груди… Тонкие надсечки проступили кровью под отточенным лезвием, чернея под прокаленным клинком…

— Огонь прожжет твое сердце, огонь прожжет твое имя в моем сердце. Ты сильный воин — Один откроет перед тобой чертог Асгарда, Валхаллу. Скоро ты услышишь звон кольчуги посланной тебе навстречу девы, спустившейся с неба на белом коне. Мы встретимся, Гюнтер, на пире перед последним боем, оканчивающим и начинающим Войну.

Олаф резко подключил лучевой резак, оставив отрывистый крест на груди лейтенанта, будто продолжающего заворожено смотреть на его застывший в отблесках костра клинок… От блистающего клинка глаз не могу отвести и я… Кинжал полоснул по стянутым шнуром волосам бойца, беззвучно срезая их, оставляя в сжатом кулаке Олафа светлые пряди, ручьем струящиеся из его руки в трескучее пламя, исчезающие дымом еще над огнем…

— Клянусь, что больше не отдам голодному огню ни одного живого воина, разделившего со мной врага и дорогу, отдав ему взамен всех мертвых.

Ханс, грустно понурившись, сел у костра, сняв с шеи обвязанных тонкой проволокой за хвосты крыс, бросая их на пол… Я отпустил голову мертвого лейтенанта, поднимаясь перед застывшим у огня Олафом…

— Ты язычник…

— А вам что?..

— Ничего, Олаф… Просто, я не знал, что кто-то еще верит древним легендам…

— Мы храним наши легенды, полковник. Это легенды воинов…

— Древних воинов…

— Мы не меняемся с течением веков, как не меняются наши войны. Мы меняем оружие и форму, но мы неизменно — воины, идущие на врага войной. И так будет до тех пор, пока будет война, а война будет до тех пор, пока будем мы.

Олаф вскинул на меня холодный взгляд светлых глаз, отражающих мечущееся на ветру пламя…

— Вечная война… такая же бессмертная, как мы…

— Такая же вечно молодая и вечно старая, как мы, полковник… Она сгорает в огне, подымаясь из пепла, как эта крепость, как ее хозяин… как трижды сожженный Хакай, вновь вернувшийся пробудить уснувших под холодной рукой Снегова «драконов».

Я замер, всматриваясь в темноту… Холод прилип к спине с просыхающим кителем… Я не понимаю… Нет, мне показалось — и тогда, и теперь… Он не здесь — Тишинский… он не стоит во тьме и не смотрит в мои мысли… Его открытые на мгновенье глаза не сверкнули из мрака при произнесении имени заклятого врага… Его нет — я бы увидел его задолго до того, как он подошел… Я бы сразу заметил его ментальный фон, потому что ищу его, потому что жду…

Судорожно глотнув воздух, я подошел к темноте, всматриваясь в белесую беззвездную ночь за пустыми дверями… Снег не дает тьме подступить ко мне во всеоружии, но она прокрадывается крепчающей стужей за ворот шинели… Скоро небо прояснеет и провалится бездонным мраком ввысь, открывая звезды…

Я вернулся к распустившему хвосты искристому костру, но его тепло только сильнее пробрало меня холодом… А запах смолы, рвущейся из-под коры только что подброшенных Хансом в огонь еловых сучьев, связал легкие…

— Собирайтесь. Ханс, бери своих крыс и идем… Живей.

Олаф резко обернулся ко мне, и Ханс бросил, только что надсеченных для обдирания шкурок, крыс…

— Что, патрули перестроили, полковник?

— Нет, Олаф… Это — каратель…

— Один?

— Один…

— С одним мы без труда справимся…

— С этим — нет… Ни с ним, ни с его «защитниками»…

— C «защитниками»? Это не простой ликвидатор?

— Молчи. Идем.

— Вы засекли его? Он здесь? Но я его не вижу…

— Олаф, он еще далеко, но будет здесь. Он не должен найти нас. Надо уходить, пока не кончился снег.

Ханс изумленно распахнул глаза…

— Что это значит, полковник? Откуда вы знаете о нем, когда его здесь еще нет?

Что значит?.. Это значит, что теперь я уверен, что Тишинский не отпустил меня, что придет за мной… Я уверен, хотя понятия не имею, зачем я ему — безымянный офицер, с чужой памятью, открытой врагу… пощаженный, изгнанный и преследуемый…

— Не задавай вопросов, Ханс. Подключи расщепитель, мы не должны оставлять тело офицера. Мы не должны оставить ни одного следа. Ему нельзя оставлять ни одного следа. Нужно уйти, пока не перестал снег, скрывающий след… пока не открылись светящие звезды…

Я опустился перед костром, спешно туша его, разбивая дотлевающие угли клинком, присыпая золой еще горящие…

— Полковник, это хороший нож — не надо его в огонь… И поленья эти… У нас же других дров нет…

Я обернулся к Хансу, и он замолчал, еще шире распахнув глаза, но на этот раз не удивлению, а — страху… Олаф тревожно вскинул оружие, но я махнул ему в сторону мертвого лейтенанта… Под потоком расщепителя сразу низко загудел, прохладно замерцал воздух, скрывая офицера призрачным светом…

— Вы, оба, быстрей забирайте все! Встаньте в дверях и ждите, не входя, не выходя!

Они повиновались без слов, с напряженным недоумением наблюдая, как я, встав на колени, затираю перчатками кровь крыс до сухости, присыпая пятна пепельной пылью… как подбираю окурки, складывая их в пустой консервный контейнер вместе с осколками остывших углей от костра… Я сдуваю мерцание «мертвого инея», оставленного расщепителем, растираю сажей светлые царапины, оставленные неосторожными шагами бойцов на плитах пола, потемневших от проползшего по ним огня…

Я поднялся, осмотрелся… и снова опустился на колени… Здесь Ханс надрезал шкурки, здесь должны быть клочки шерсти… и шкуры скингеров были свалены в углу… и Олаф ходил здесь с зажженной сигаретой, разбрасывая сигаретный пепел…

— Полковник, вы что делаете? Здесь все горело — здесь все в пепле и углях…

— Другой пепел, другие угли…

Я еще раз осмотрел помещение, осветил ярким фонарем темные коридоры, оплавленные дверные проемы, осколки опаленного оборудования… Нет, не вижу… Больше ничего. Я вышел под снег к моим бойцам… Швайген переложил на меня ответственность за них… Но я веду их за собой, ведя следом и кошмарное чудовище…

— Идем! Быстрей!

Запись № 5

Широким шагом, не останавливаясь, — все вперед и вперед, все ближе и ближе к восточной границе… По снегу, под снегом, скрытые снежной стеной… Мне душно и жарко от отяжеленной грузом ходьбы, но стылый ветер бьет в спину, не давая остановиться, подгоняя… Олаф с Хансом измотаны, кажется, больше, чем я, — они выносливы от привычки, но их не гонит этот взгляд в спину… взгляд зверя с холодным разумом… Олаф нагнал меня, зашедшего вперед, стараясь отдышаться и заглянуть мне в лицо…

— Полковник, надо остановиться… Мы голодные, и вообще — не дело это в таких условиях тяжелых сил не жалеть…

Я замедлил шаг, глядя на покрывающий слежавшуюся золу сухой искристый снег… Он еще поверхностен — еще не оставляет глубоких следов, занося едва заметные отпечатки, выравнивая скрытую пургой дорогу у нас за спиной…

— Идем. Скоро сугробы и заносы станут глубже, снег прекратится, небо прояснеет — тогда надо будет под землю спускаться…

— Мы задохнемся в подземельях, полковник… Душно в тоннелях — дымно, в гари все и в саже…

— Ничего, Олаф, пройдем…

— Он ведь не простой каратель… И он послан за вами, полковник… Верно?

— Верно, Олаф. Теперь идем.

— Как же вы от него, от такого, ушли?..

— Он меня отпустил.

Олаф сбился с шага и чуть не уронил часть поклажи…

— Что значит — отпустил, полковник?..

— То, что он привел меня на пустырь выжженной полосы, когда я шел на казнь, и — оставил. Но он не оставил меня…

— Черт… Нашли мы себе с Хансом офицера…

Я обернулся к нему…

— Олаф, сейчас мы друг без друга отсюда точно не выйдем, но при первой возможности мы разойдемся.

— Да куда нам здесь без вас, полковник?.. Мы охотники, а не счетные машины, — нам здесь без вас с разведчиками пересечений не избежать и от карателей не скрыться… Мы для этого офицера и искали.

— Тогда нам придется скрываться с трудом и старанием.

— Полковник, его убить надо — выследить и…

— Молчи, Олаф. Нам его не убить — никогда…

— А кто он, что его лучи не берут?..

— «Тень» Снегова.

— Замерзшего вечным холодом верховного главнокомандующего РССР?..

— Да.

Олаф замолчал, думая…

— Полковник, но ведь его только называют «тенью» — он просто человек, как и мы…

Я остановился, крепко сжав дрожащей от напряжения рукой его плечо…

— Олаф, он не просто человек, как мы…

Ханс, насторожившись, подошел ближе…

— А это правда, что ваш верховный главнокомандующий — самое великое творение человеческого разума?..

Ханс вздрогнул под моим взглядом, замолкая…

— Только он не человек, Ханс.

— Я знаю, что он жесток… но ведь это необходимая жестокость… Правда?..

— Не в этом дело, Ханс. Он просто — не человек.

— А кто же?..

— Никто не знает, кто он, — кем он стал… ни в штабе Ясного, ни в Центральном управлении СГБ… Мы знаем только, что он — не человек.

Ханс, зябко сжав плечи, украдкой осмотрелся… Олаф, опустив глаза, запустил пятерню в путающиеся на ветру волосы… поднял на меня решительный взгляд…

— Скажите, зачем он вас ищет? Зачем вы ему, Снегову?

— Я не знаю, Олаф. Я ничего не знаю…

— Что вы сделали?

— Я ничего не сделал — сделал Хакай… он сделал меня, воскресив офицера после необратимой смерти.

— Хакай?.. Ваша память открыта Хакаю?..

— Да. Я должен был быть казнен.

— Я думал, что вас должны были устранить вслед за вашим устраненным командиром…

— Сначала и я так думал… После думал, что буду казнен, как офицер Хакая… Теперь я не знаю, что думать… Я мертвец, Олаф. Я был убит и буду убит.

— Оказаться опальным мертвецом меж Снеговым и Хакаем… Нелегко вас занесло, полковник… А с Роттером вы никак не связанны?..

— Я между трех огней трех систем. Но я не знаю, что происходит.

Олаф сосредоточенно думает. Ханс, видимо, полностью полагается на него в этом — он смирно ждет, что-то обтирая об рукав куртки… Я перехватил его руку, заметив не характерный для нашего обмундирования золотистый проблеск в зыбком свете уже проступающих под редеющим снегом звезд. На его открытой ладони, на потертой перчатке, свился тонкий золотой дракон с расправленными когтями и оскаленной пастью…

— Ханс… Где ты взял это?..

Ханс с недоумением смотрит на меня, не отвечая… Я тряхнул его за плечи…

— Ханс, ты где это взял?!

— Я не знаю, полковник… Где-то здесь… Он охранял какие-то двери… Я его с трудом заметил — он весь почернел от сажи… Но он такой красивый… У «драконов» все всегда очень красивое — и здания, и вещи…

Олаф налетел на Ханса, окончательно испугав товарища…

— Где здесь? Как далеко?

— Олаф, не злись на меня… Я не знаю, где… Час назад… я увидел его…

— Ты что, совсем не соображаешь?! Ханс, там след остался!..

Я прижал к горячему лбу холодную руку, но голова просто горит…

— Олаф, оставь его… Это я недосмотрел. Я должен был сказать, что нельзя ничего трогать…

— Надо вернуться, полковник… Надо скрыть след, оставшийся от снятого дракона…

— Нет, Олаф… Поздно… Поздно, Олаф! Стойте у дверей этого здания и не выходите! Ждите, я вернусь скоро!

— Это он, полковник?!

— Нет… Еще не он — он послал другого… Стой здесь, Олаф!

— Я пойду! Не рискуйте! Без вас нам уж всем не уйти!

— Ты не справишься с этим офицером, Олаф! Он S9… Я знаю его… Стой здесь, не сходя с места, — это граница патрульных квадратов… Разведчик пролетит по границе зоны восприятия — он вас здесь не заметит…

Я бросил все, что только мог, оставшись в одной черной шинели, скрывающей меня в густеющей тьме, и зашел во мрак выгоревшего здания… Рокотов еще далеко, но он уже в зоне ментального восприятия… Рокотов — старый боевой офицер СГБ… офицер S9, равный мне по силе и знаниям… Идя навстречу, он открыл мне линию…

— Горный, время вашей казни еще не пришло. Подпустите меня ближе, мне нужно подойти.

— Оставайтесь на месте, если не собираетесь вступать в бой.

Он остановился, так и не достигнув зоны визуального контакта.

— Горный, я должен предупредить вас. Не старайтесь скрыться от нас, не пытайтесь уйти от их глаз.

— Что вам от меня нужно? Дайте мне объяснения, Рокотов.

— Я не имею права дать объяснения — только предупредить.

— Система отреклась от меня. Теперь я не подчиняюсь требованиям системы…

— Офицеры подчинены системе до смерти.

— Я мертв, Рокотов. Я мертв для системы. И вы знаете, иначе передали бы мне не его предупреждение, а его приказ.

— Не стоит отстаивать это подобие жизни, Горный.

— Я отстаиваю не жизнь, а смерть, Рокотов. Я честный офицер и не позволю казнить меня, как изменника, или пристрелить, как крысу.

— Вы шпион Хакая — вы будете казнены согласно закону, согласно порядку.

— Не ждите, что я упрощу вам приведение в исполнение кары. Кару усложнили вы.

— Вы решили окончательно, Горный? Вы понимаете, что сопротивление отяготит кару?

— Я не жду от вас пощады, но не ждите пощады и от меня.

Рокотов прервал сигнал, но остался на месте. Он знает, что моя память — память правой руки главы Центрального управления СГБ… что о чужих мученьях мне известно больше, чем ему — только ищущему тех, кто должен спуститься в подземелья…

— Я буду рядом, Горный.

Я развернулся, отключая оружие, и пошел обратно… Рокотов идет за мной следом, не приближаясь и не отдаляясь.

Побледневший Ханс встретил меня тревожным взглядом, но спросить ничего не решился… А Олаф с настойчивостью выступил вперед, взявшись за оружие…

— Полковник, вы не убили его…

— Идем. Я не могу убить его, Олаф. Иначе — придет Тишинский… Он затравит нас…

— Но этот каратель…

— Да, он идет за нами, но это временно.

— Он не убьет вас?

— Убьет, но не сейчас.

— Да что все это значит, полковник?!

— Он следит, чтобы до приведения приговора в исполнение я был на глазах у Тишинского…

— Но зачем им все это нужно?

— Я не знаю…

— Будто руггера на червя ловят…

Я сосредоточился, отрываясь от неясных предчувствий.

— Что?.. Что ты сказал, Олаф?.. Что-то про червя…

— Бросьте вы эти аристократические замашки, полковник… Ну сравнил я вас с червем… И что?..

— Я не об этом. Что ты имел в виду?

— Вы что, не знаете, как на руггеров охотятся?

— Про червей не знаю…

— Они червей жрут. Червями мы их приманиваем. Иначе нам такого зверя никак не выследить и не завалить без техники, без специальной защиты. Мы засады под землей устраиваем, червей пуская, и следим, чтоб они не расползались…

— Хакай… Но теперь я не нужен ему…

— Может, кого еще ищут?..

— Я не знаю… Они могут найти без таких ухищрений всех… Не могут найти только Хакая…

Ханс, объятый недоумением, все-таки встрял…

— Как же не могут, его ж три раза сжигали дотла?..

— Его сжигали, но не сожгли. Его память где-то скрыта, и он возвращается — его разум возвращается в его теле…

Олаф запустил руку в разметанные волосы…

— Но человека не так просто сделать — нужно сложное оборудование…

— Мы не нашли памяти Хакая — не нашли никаких следов… Теперь не можем найти и его — воскрешенного.

Олаф вскинул на меня уверенный взгляд, подтверждая его кивком головы…

— Этот «дракон» — бог, как ваш заледенелый Снегов и его «тень». Бог, высший над жизнью и смертью, — не живой и не мертвый.

Я собрался возразить этому, погрязшему в древних сказаниях, одичавшему солдату, но не сумел — не нашел никаких опровержений…

— В общем, все верно, Олаф… только мы не называем их богами.

— А кто они тогда, как не боги?

— Великие воины и правители.

— Боги и есть — великие воины и правители, создающие, контролирующие и уничтожающие нас.

— Значит, нам придется действовать под их взглядом. Но я уверен, что скрыться можно и от глаз богов…

— Хорошо бы, полковник… И хорошо бы поскорей… А то этот следующий за нами офицер начинает напоминать охотника мне — охотнику…

— Сейчас мы будем отдыхать… Сейчас нам нет нужды скрываться от разведчиков, от ликвидаторов… Тишинский вместе с Рокотовым послал нам покой, пусть и временный… Это значит, что и злой дух способен допустить ошибку, Олаф…

Запись № 6

Ханс сноровисто пробил дыры в консервном контейнере, насыпав на дно слой искрошенного осколками дорожного покрытия, залил в контейнер отработку и поджег, нанизывая на нож, как на вертел, разделанные тушки крыс. Я с отвращением смотрел на их беспомощно задранные корявые лапы и длинные голые обугливающиеся в огне хвосты… но запах свежего жареного мяса постепенно разогнал тошноту, вызванную видом этих тварей.

— Полковник, а вы, наверное, крысу впервые есть будете, да?..

— Да, Ханс…

— А у вас, в штабе Ясного, наверное, невиданные яства каждый день были, да?..

— Нет, Ханс, просто хорошая столовая… Я вообще в Центральном управлении СГБ служил… но и в Центральном штабе бывал нередко…

— Вы там, в штабе Ясного, верно, были, как под хрустальным куполом, да?..

— А ты знаешь, что такое хрустальный купол, Ханс?

— Нет… Знаю, что так говорят… Наверное, это что-то защищающее от всего…

— Верно, Ханс… И это защищает не только от стужи и зноя, но и от уродства… Хрусталь — чистое, прозрачное стекло, надсеченное для преломления лучей радужным сиянием…

— Как в Хантэрхайме… Я видел его издали — его сияние… Я знаю, что Хантэрхайм очень страшная крепость — холодная и жестокая, но очень красивая… Я слышал, что его сияния боятся, как его мороза, но я бы смотрел и смотрел…

— Его сияние ослепляет…

— А я бы мог смотреть до слепоты… Но Олаф мне никогда не давал смотреть… Он бы мне и этот хрусталь рассмотреть не дал…

— Правильно… Хрусталь только кажется прозрачным и чистым, как простое стекло, но он не показывает правды, искажая все блистающими гранями.

— Правда не красива. Это Олаф считает ее валькирией, прекрасной только оттого, что у нее в руках меч…

— У правды суровый лик… Она для нас — и обвинитель, и защитник, и судья… Без нее нет порядка, без нее нас нет…

— Но вы же жили без этой уродливой правды…

— Нет, не жил… Я не замечал красоты, не видя уродства… Я видел лишь высших офицеров, замерших статуями в парадных облачениях. Я не знал ни огня, ни стужи будучи в скупой прохладе белоснежных залов, не видел ни света, ни мрака под ровными отсветами штабных корпусов… Я был карателем, знающим о боли все, но не видящим всей боли — был только офицером, отдающим приказы и получающим донесения… Меня будто и не было… Я будто появился только сейчас…

Я понял это как-то вдруг… и почти удивился этой мысли… Моя голова горит, и сухой кашель душит меня, заставляя отрывисто лаять… заставляя вспоминать, что я — не статуя в парадном облачении… Я впервые ощущаю что-то сильное — ощущаю жизнь… боль, забивающую радость, и радость, затмевающую страх… Я чувствую силу, не сбитую этой больной слабостью… и волю, похожую на мощного зверя, а не на кусок льда… Я всматриваюсь в лицо Ханса, и, видя его открытую улыбку с черными беззубыми провалами, вижу белые залы штаба Ясного, силуэты генералов Совета РССР в черных шинелях… И я неудержимо хочу крикнуть им, что они только боги, только злые духи — что они не люди… что они не знают жизни… все они… И я еще не знаю… но я хочу узнать… А эти обледеневшие офицеры не позволяют мне…

— Ханс, а ты ведь оказался на воле с первого вдоха…

— Да, меня прошлой зимой в Штраубе активировали — и сразу понеслось…

— Ты, выходит, и жизни другой не знаешь совсем…

— Нет… Я хотел бы узнать, но куда мне… Мне бы и эту узнать… Куда уж другую…

— Узнать жизнь… для этого нужно жить…

— Когда что-то знаешь о жизни, жить проще.

— Но как жить, когда знаешь, что тебя обязательно убьют, Ханс?..

— Ну а что делать?.. Всех когда-то что-то все равно убьет…

— Не когда-то — скоро… очень скоро…

Я уронил голову на замерзшие руки…

— Знаете, я раньше Олафа все вопросами пытал — спрашивал его об одном, за что нам столько мучений… А он всегда отвечал, что — за то, что мы живем… Олаф говорит, что ничего даром не бывает, что за все платить надо… А сейчас цена жизни велика… Но он говорит, что жизнь чем сложнее дается, тем труднее берется…

— А он не дурак — Олаф этот…

— Очень умный… Он говорит, что нашим трудом мы нашу жизнь выкупаем у смерти… Мы думаем, действуем — и живем… продолжаем жить. И когда-нибудь мы пройдем все трудности — мы выплатим смерти цену жизни, и нам станет легче жить… Знаете, как мне сложно поначалу было… Но теперь я — привык… И теперь я знаю, как бить скингеров и лечить ожоги, как ставить ловушки на крыс и искать нужные вещи в руинах — мне это стало просто…

— Ханс, научи меня ставить ловушки на крыс — я умею расставлять их только на людей…

— Конечно научу… Хотите сейчас?..

— Позже, Ханс…

Я обернулся через плечо, ища Олафа… Он подошел ближе, будто учуяв мой зов.

— Олаф, что нужное тебе не смогла дать система?..

— Я хотел другой жизни…

— Настоящей жизни?..

Олаф пожал плечами…

— Жизнь всегда настоящая… Просто — другой… Я хотел дышать ветром… Хотел только — дышать ветром… Я долго терпел, но… Я привык есть и пить, когда положено, — привык хотеть этого, когда положено… Привык убивать, кого приказано… и хотел смерти тех, кого называли моими врагами. Система дала мне все, полковник, — дала все желания и все, для их утоления… У меня было все, что было мне нужно… Но был бой… и был ветер… И он драл мне глотку холодом, когда я кричал… И он вырвал мой крик с хриплым корнем, и он нес мой крик прочь — в нескончаемую даль, незнакомую мне, хоть я и видел ее не на одних только картах… Он звал меня моим голосом, полковник… и я пошел на этот зов — на мой зов…

— Свободы захотел?..

— А что это — свобода, полковник?.. Я всегда был волен. Я считал себя свободным, когда другие считали меня и рабом, и вольным… Я волен выбирать, и я выбираю — это все. Я решаю, когда терпеть, когда бунтовать… Меня нельзя покорить — покориться могу только я, полковник… Система дала мне силу и система получила отдачу… И я убил моего соратника, чтобы жил мой ветер…

— Ты выбрал ветер?..

— Я бросил чужую жизнь в объятья вечно голодной смерти, чтобы она выпустила из когтей мою жизнь — дал ей в руки добычу, чтобы взять из ее рук ветер… Мы всегда приносили смерти жертвы, чтобы жить, полковник…

— Но ты принес ей в жертву не врага, Олаф…

— Не врага… Нет… Лишь стоящего у меня на пути… Но моими врагами всегда были — лишь стоящие у меня пути… Я думал, где грань, которая разделяет воина с врагом, убийцу с жертвой и хищника с добычей… И я не нашел грани. Я убивал, чтобы жить — и воевал, и губил, и просто жрал…

— Разделитель — только сложность организации, Олаф… Добыча дает тебе жизнь, когда ты один, убийство — когда ты в стае, война — когда ты в системе… А ты зверь — просто зверь, Олаф…

— Не просто зверь, полковник… Я — сильный зверь… Такой сильный, что могу быть один.

— Или такой слабый, что не можешь быть с другими…

— Я могу быть везде, я могу — выбирать.

— Ты не можешь вернуться в систему…

— Но я могу вернуть систему.

— У тебя не хватит знаний.

— Хватит для выживания. А больше и не надо, полковник. Мне не нужны все эти завороты борьбы разведчиков и шпионов… Я не собираюсь ломать голову о мысли — пусть мысли сломаются о мою голову…

— Они уже сломались о твою голову, Олаф…

— Ну если вы такой умный, полковник, скажите: подлец вы или нет? Вы всю вашу штабную жизнь лгали одним во имя других… Честны вы после этого?

— Я честен, Олаф. Я никогда не переступал грани — никогда не забывал, кого губит моя ложь, а кого — спасает.

— Даже сейчас эту грань не потеряли?

— Сейчас я никому не лгу…

— Потому, что никому не служите… Ни системе, ни врагу, ни себе… Ведь обман для вас — жизнь, как для нас — убийство…

— Ты прав, Олаф, я никому теперь не служу…

— Не по вашей воле… Не по вашей воле вы не служите системе — по ее воле… Она вышвырнула вас, не потрудившись даже казнить, как опасного для нее врага… Она знает, что вы казните себя сами, оставшись без нее, — она знает, что вы служите только ей, не служа себе… Вы убьете себя, храня ей верность, не присягнув на верность себе… А выбрав себя, выбрав жизнь, вы станете опасны для системы — станете ее врагом… Тогда, чтобы жить, вам придется предать ее — систему — придется пойти против нее и убить всех, кто будет послан ею убить вас…

— Замолчи, Олаф, я знаю… Просто… Это трудно…

— В борьбе за жизнь нет виновных и невинных — есть только победители и побежденные, только живые и мертвые…

— Ты человек прошлого, Олаф… Ты мог бы стать человеком будущего… Но в будущем нет человечества… Смотри на меня, Олаф, — я один из тех, кого нет без системы, кого не будет без системы… И будущее за такими, как я… А за такими, как я, будущего — нет…

— А мне плевать, полковник… И на прошлое, и на будущее… Я живу только сейчас.

— Мы все живем только сейчас.

— Но вы так далеко зашли в прошлое и будущее, что в настоящем от вас ничего не осталось…

— Все, что существует, имеет память, Олаф, — это коды, переносчики пространства во времени… Они просты или сложны… Но без них нет ничего… Код хранит память конструкции, сохраняя ее строение во времени… И сложные коды сложных конструкций требуют сложной памяти… Не помня, не прогнозируя, мы не сможем остаться на грани между прошлым и будущим, которую называем — настоящим… А с усложнением конструкции, хранимой нами и хранящей нас, мы должны заходить в прошлое и будущее дальше… Прежде мы не были объединены системой — нам была нужна только короткая память… Но теперь нам нужна долгая память, объединяющая нас системой… И такому одинокому стрелку, как ты, Олаф, никогда не зайти во времени дальше сложного объединения… Система сильней — она уничтожит таких, как ты…

— И сдохнет следом, как все остальное, что идет во времени… Все, что восходит, — нисходит во времени… Не было и не будет организма или организации не павших в руины и не поднятых из руин… И кончайте вы голову ломать, идите лучше крыс с Хансом ловить… А то — с голоду помрете, пока мысль додумывать будете, полковник. Вот проволока, тросы и ножи… Берите и идите.

Я положил проволоку на пол, сосредоточенно вглядываясь в ментальный фон Рокотова, ждущего в отдалении… Он еще бдителен, он еще не уверен, что мы здесь останемся надолго… Но он станет спокойней, когда пройдет время… когда мы допустим пересечение с разведчиком… Допущение пересечения — это успокоит его, а я смогу выправить перестроенные схемы поиска, взяв в расчет данные этих разведчиков… Тогда нас не найдет ни Рокотов, ни его разведчики… Найдет только Тишинский… но он потеряет время… Пройдет время… а время меняет и обстоятельства… Я взял энергоблок с загруженной портупеи…

— Что вы делаете, полковник?..

— Присягаю на верность себе, Олаф. Готовься, скоро выходим.

Запись № 7

Рокотов спокоен. Это значит, что он держит наш фоновый сигнал под контролем, но не способен определить точно наше положение… Я резко толкнул Олафа в плечо, и он сразу проснулся.

— Уходим. Сейчас.

Он не стал задавать вопросов, поняв все сразу, растолкал Ханса и схватил оружие…

Мы не спустились под землю, где велика возможность натолкнуться на заблокированные после штурма и пожара тоннели, а скоро пошли через наземные уровни зданий, избегая пересечений с разведчиками. Нужно спешить — скоро кончится время замедлителя, а рвануть должно ровно в то время, когда мы выйдем из зоны восприятия Рокотова… Он, не сосредоточенный на нашем местоположении, потеряет нас в момент взрыва. Но надо спешить — остались считанные секунды…

Рокотов потерял наш сигнал — мы вне зоны восприятия… Я упал лицом в пол, закрывая глаза руками, увлекая за собой бойцов… Сияние ударило по глазам, за раскатами двинулась взрывная волна, накрывая нас гулом и треском, сорванными панелями и градом осколков… Мы свободны. Рокотов не видит нас, он сосредоточен на взрыве, призывая в эту зону разведчиков…

Олаф поднялся, поднимая и пыль, — будто белый зверь гордо встал передо мной… встал, будто с осыпающейся с его шкуры дымкой…

— Вы одним зарядом здание снесли… Я не знал, что вы такой подрывник…

— Ты еще много обо мне не знаешь. Идем. Скорей.

— Вы ж в штабе служили… еще и в Центральном…

— Да, мне были открыты все карты, и я был счетной машиной, рассчитывающей действия наших и вражеских диверсантов, Олаф.

Ханс робко коснулся моего погашенного погона…

— Полковник, так это значит, что вы сильнее боевого офицера?..

— Нет, Ханс. Мне не знакомы нагрузки за пределами спортивных залов.

— Это не важно, когда вы можете так запросто убить, кого только пожелаете, — любого…

— Убить недостаточно — нужно остаться в живых… Я болен, Ханс.

— Но это пройдет…

— Я не знаю. Это со мной впервые…

Олаф встревожился, нагоняя меня, припадая чутким ухом к моей груди…

— Вот черт… Трещит, как костер… Это не просто бронхит… Черт… Нам антибиотики нужны, не то вас ждет участь Гюнтера, полковник… Срочно нужны — пневмония вас быстро положит…

Я развернулся, поправляя схемы передвижений…

— Идем к Штраубу.

Ханс оторопело раскрыл рот, щедро выпуская пар горячего дыхания…

— Нельзя, полковник… Мы насилу с его территорий выбрались…

— Эти земли разорены, переходя от нас Хакаю и от Хакая к нам… Нам нужны действующие склады Штрауба…

Олаф нахмурился…

— Да вы что, какие склады?.. Нас расстреляют еще до того, как мы к базам Штрауба подойдем…

— Нет, Олаф. Я проведу вас к складам Штрауба, отводя от патрулей, я открою склады…

— Полковник, у вас жар… у вас сознание мутится.

— Нет, Олаф. Я способен сделать это — и сделаю. Я буду жить и уничтожать всех, кто придет за моей жизнью.

— Вы не сможете убить Тишинского…

— Я убью и его…

— Но вы сказали, что убить его…

— Я убью его ценой жизни. Стоит только ему прийти за моей жизнью, я приду за его.

Олаф остановился, пристально в меня всматриваясь…

— А я думал, что вы не такой, полковник…

Я ушел вперед, оборачиваясь к нему через плечо…

— Я пробудился от сна, Олаф. Идем. Скорей.

Запись № 8

Штрауб близко, до границ его территорий осталось недолго, но я задыхаюсь в жару, мне нужен отдых… Топлива для костра нет, но мне костер и не нужен… Я поднес ко лбу руку и увидел свое отражение в браслете… Наверное, так выглядит оживающая статуя или человек в исчезающей маске… Еще не жизнь, еще только призрак жизни… Но мои глаза уже озарены блеском — пусть и больным… Что это?.. Сигнал — еще на границе зоны восприятия…

Я сосредоточился. Унтер-офицер AVRG N4 и трое бойцов N2… нет — пятеро… девять, десять… и офицер S7… Я поднялся на ноги — здесь рота солдат AVRG с командирами, с офицерами… армейские штурмовики… Но с ними что-то не так… они будто одурманены — все… Олаф, встав в дверном проеме, одарил небо заносчивым взглядом…

— Истребителей подняли… Это ваши — истребители Ясного…

Я вижу их — их холодные мысли — Ц499… Они метнулись вслед «белым медведям» Штрауба…

— Ваш Снегов что, Роттеру войну объявил?..

— Я не знаю, Олаф…

— Но его истребители по Штраубу бьют…

Все осиял белый свет… Далекие раскаты и снова зарево… и черные столбы — «небесные подпорки» — вздымаются на западе… Штурмовые «стрелы» ворвались свистом в этот далекий раскатистый гул и послышался смех бойцов… Они остановились совсем близко — они видят меня… Я подключил излучатель, но они надсадно смеются, стоя на улице около зависших низко над землей стрел… Я вчитался в их мысли… и вышел к ним, опуская оружие…

— Сержант, вы пьяны.

Унтер-офицер перестал смеяться и нетвердой походкой двинулся ко мне, протягивая мне открытую бутылку… Я выхватил бутылку у него из ослабевшей руки, бросая, разбивая о стену…

— А у меня еще есть!.. У нас их до черта!.. И будет еще больше, когда Хайнрих вернется! А он вернется! Когда упьется до того, что придется делиться!

— Мародеры…

— Мы — нет… Это Хайнрих пошел в набег… А мы ждать не будем! Устроим веселье без его скверной рати!

Он рассмеялся мне в лицо, сощурив слезящиеся от смеха глаза…

— Вы что здесь делаете в таком виде?

— А вы, полковник, выглядите не лучше!.. Вам «медвежья рубаха» впору!.. Зверем смотрите через звериные глаза!..

На этот раз раскаты его хохота подхватили и его едва стоящие на ногах бойцы… Я схватил унтер-офицера за ворот куртки, бросая его лицом в снег… Он поднялся не сразу, в недоумении разглядывая меня чуть протрезвевшими глазами… Серьезней стали и его бойцы, хватаясь за оружие, но унтер-офицер поднял руку, останавливая их…

— Что это значит, сержант?

— Вы что, не знаете?.. Вы не знаете?..

— Отвечайте на вопрос, сержант.

Он поднялся и мрачно уставился на разбитую бутылку… Я схватил его за плечо, с силой сжимая его руку…

— Ваше имя, сержант?

— Шлоссер… просто — Шлоссер…

— Что произошло?

— «Белый генерал»…

— Кто такой «белый генерал»?

— Ваш генерал… ваш Снегов… Он взял Штрауб… он берет Шаттенберг… ему не взять только Ивартэн… Ивартэн теперь… Ивартэн у них! Никто не смог отстоять его! Никто не смог забрать его у них!

— Кто взял Ивартэн? Что случилось, Шлоссер?

— Пересмотр Задач… Система расколота Пересмотром Задач… и наша техника берет наши города, уничтожая нас. А «белый генерал» берет наши города у нашей техники… Он берет все… все, что еще осталось у нас — у людей… Теперь его власть… Только его… Его одного…

— «Белый генерал» правит тремя системами?

— Больше нет трех систем! Только — одна! Только одна — расколотая войной! А он правит всем… Всем, кроме них. И всем, кроме нас! Он облачен в белую форму нашего главнокомандующего… Но он не наш главком! Нет, не наш… Это конец, полковник… Пейте с нами, полковник!

Я отпустил Шлоссера, и он пошатнулся…

— Это не конец… Это только начало конца… И это только начало нашей жизни — посмертной жизни… Начало нашего пира перед последним боем… Кто у вас главный?

— Не знаю… Нашей ротой командует капитан Верден… А кто командует Хайнрихом… никто. Но Хайнрих командует ротой… хоть он и не ротный командир…

— Здесь не только ваша рота?

— Я не знаю… Еще отряд штурмовиков DIS попался… Но они в усмерть обдолбаны… И еще эти треклятые «драконы»… Верно, диверсанты Хакая…

— «Драконы»? Где они? Сколько их?

— Где-то здесь… Нам плевать… «Белый генерал» теперь взял и наши, и их земли…

— Веди меня к Вердену. Быстро!

Запись № 9

Костры… Сгоревшая база снова зажглась кострами… Здесь не одна рота… и не только бойцы, но и рабочие… Это призрак системы — уродливое отображение, брошенное на эту базу искаженной проекцией… Все объяты бездумным бездельем, все объяты этой смертью разума и тела… Медработники колют что-то в вены себе, не замечая раненых, которые не замечают ран… Рабочие рушат стены близлежащих зданий мощными разрядами боевых излучателей, а бойцы, бросив оружие, бьют о стены пустые бутылки…

Я скинул голову скингера на плечи и чуть не оглох от безумного буйства пьяных до беспамятства солдат… Бутылки с чистым спиртом летят в высокий костер, сопровождаемые надрывным хохотом и задиристыми выкриками… Яростные вспышки пламени бросаются в искаженные лица бойцов, швыряющих друг в друга кости руггеров…

Олаф вышиб из рук растерянного Ханса бутылку, которую успел вручить ему унтер-офицер, обнаженный по торс, но в загруженной зарядами портупее…

— Полковник… Нам надо уходить отсюда… Возьмем у них антибиотики… и врача прихватим…

— Жди, Олаф. Я должен найти вменяемого офицера.

Шлоссер беспомощно осматривается, разводя руками, — он потерял в этом разгроме своих людей… Я отстранил его, проходя меж костров, уклоняясь от бутылок и осколков…

На штабелях ящиков с боеприпасами и спиртным сидит, уронив голову на упертые в колени руки, капитан… Он выглядит не таким пьяным, как остальные.

— Вы Верден?

Он поднял голову, посмотрев не на мое лицо, а на мои погашенные погоны, почти закрытые лапами скингера…

— Я.

— Вы сможете это прекратить?

Он осмотрелся вокруг, будто прежде и не замечал…

— А зачем?

— Снегов скоро установит порядок и пошлет за вами.

— Мы будем драться.

— Ваши бойцы пьяны — они ни на что не годны. Их всех расстреляют в считанные секунды.

Верден перевел трезвеющий взгляд на мое лицо…

— А вы что, знаете, что делать?..

— Знаю. Объясню позже. Приведите людей в порядок.

Верден поднялся, беря оружие. Я ждал, что угрожать он будет мне, но он отвернулся от меня, направляясь к тому сержанту, который пытался напоить Ханса… Он резко метнул нож, и бутылка раскололась в руках унтер-офицера, принявшегося спокойно отирать о штаны порезанную осколками ладонь…

— Морген! Шлоссер! Лейтенанта ко мне! Тащите его ко мне! Живо! Спирт в огонь не лить! Голову снесу всем, кто оглох! Кончились забавы! Эй, ты, подрывник, от огня! Спирт от огня!

Лейтенант вырвался у поддерживающих его под руки сержантов, тяжело и угрюмо смотря на командира, но подчинился, постаравшись согнать одолевающую его хмельную сонливость… Под его грубыми выкриками сержанты стаскивают ящики со спиртным к штабелю у стены, отбирают бутылки у бойцов, бросая под ноги осколками…

Я наблюдаю, как этот капитан решительно действует… Он подойдет.

— Верден, идите за мной.

Он беспрекословно повиновался, оставляя лейтенанта и унтер-офицеров усмирять негодующих бойцов, следуя за мной под высокую арку, скрывающую нас от чужих глаз…

— Верден, вы примете командование.

— Командование приняли вы, полковник.

— Я буду контролировать вас, но не буду вашим командиром. Я веду за собой чудовище…

— Вы правы. Мои люди взбунтовались против власти Снегова, они не потерпят власти его офицера — офицера СГБ.

— Я больше не служу ни Снегову, ни СГБ.

— Этого я им сейчас объяснить не смогу.

— Не имеет значения, Верден. Сейчас вы должны собрать командиров всех отрядов, включая бойцов Хакая, и дать им четкие указания с прописанными мной схемами действий. При неподчинении — расстреливайте всех.

— Вы думаете организовать эти банды?

— Я думаю — вы делаете. Чтобы выстоять против жесткой организации, нужна тайная организация. Вы поняли?

— Понял.

— Отряды разобьете на группы — пять бойцов с командиром. Группы рассредоточите, выведя с территорий Вэй-Чжен. Не допускайте пересечений — вхождения одной группы в радиус ментальной активности дугой. Используйте только метальную связь, только через одного связного — другие сигналы будут перехвачены и обнаружены с дальнего расстояния.

— Ясно.

— Право на совершение набега будете давать вы. Мародерство должно быть ограничено и подконтрольно. Нарушения будут наказуемы. Схемы пересечений с разведчиками рассчитывать буду я — на всех территориях. Инструкции по борьбе с ликвидаторами системы я передам вам.

— Бойцы должны пройти обучение, полковник. Знания должны быть общими — здесь не возможно разделение армии, службы безопасности и рабочих подразделений.

— Это будет трудно.

— Это необходимо, полковник.

— Мы сделаем это со временем. Сейчас определите в группах и бойцов, и рабочих. Медиков распределите в зоны действия нескольких групп. Планы набегов разрабатывать буду я, приводить в исполнение — вы.

Верден согласно наклонил голову, принял схемы действий в ментальном формате. Расправил плечи, будто освободился от остатка хмельной горечи, вышел на плац — к трезвеющим от ругани взводных бойцам, к догорающим кострам. Он обрушил мысленными приказами на бойцов властную тишину, и их привычка к дисциплине взяла их за переданные командиру нервы.

Олаф, заметив меня, подошел, еще что-то вырывая из рук Ханса…

— Антибиотики у меня… и врача я вам присмотрел.

— Врачи останутся здесь, с вами — с тобой и Хансом.

Олаф окинул меня высокомерным взглядом…

— Мы с вами…

— Я не ваш командир. Ваш командир — Верден.

— У нас с Хансом вообще нет командира, полковник… Мы с ним вольные охотники — не то, что эти муравьи вышколенные…

— Я уйду один. Но я буду контролировать Вердена, вас всех.

— В таком случае вам уж точно одному не должно идти. Теперь вы, поставив под угрозу себя, поставите под угрозу весь этот буйный полк. Да и времени у вас теперь не будет о добыче крыс думать. А без крыс никак — не каждый день в набег ходить будем. А мы вам, может, и руггера как-нибудь забьем… Да и врача прихватить надо…

— Нет, тогда нас выследят. Собрались идти, так идем. Верден порядок наведет скоро, а нам здесь больше оставаться нельзя.

— Он знает, где вы будете?

— Знает, куда выслать связных, чтобы я нашел их.

Запись № 10

Мне становится все холодней, несмотря на жар, которого я больше не замечаю. Я бросил шкуру на промерзший пол пустого помещения и упал на нее без сил… Я знаю, что должен наблюдать за разведчиками — постоянно наблюдать, постоянно искать, постоянно править схемы и расчеты… Но я не могу. Впервые — не могу… И впервые я нервничаю, что не справлюсь с задачей… Впервые… Я думал, что потерял все, что мне больше нечего терять… Но оказалось, что у меня ничего и не было и только сейчас появилось что-то… Я нашел то, что мне страшно потерять, а раньше у меняя было лишь то, что я обязан был сохранить. А теперь я нашел то, за что хочу, а не должен, сражаться… Я в первый раз ощутил себя живым человеком, в первый раз почувствовал себя командиром живых людей… Правда, вместо вышколенных фигур, переставляемых поверх развернутых карт, под моей ответственностью эти пьяные разбойники… Но они — эти пьяные солдаты — хотят жить, хотят бороться за жизнь, подвигнутые только волей к жизни… А верные солдаты системы отдают жизнь спокойно, без сожалений, без борьбы — только служа системе… Они, скорее, как машины… Они совершают подвиг, как машины — вечно честные, вечно бесстрашные, вечно холодные… Но настоящий подвиг — преодоление бури… желаний и страхов… И пусть эти пьяные солдаты не способны совершить холодный подвиг равно всегда и везде, но их вымученный героизм имеет величайшую силу… Я заставил себя подняться и идти… Но Ханс с неожиданной настойчивостью воротил меня.

— Спите. Вы все равно сейчас ошибетесь.

— Я не могу позволить себе…

— Вы знаете, у нас здесь, в сложных условиях, правило такое — нельзя подвергаться лишнему риску, нельзя давать излишне тяжелые нагрузки, пока смерть не будет стоять за плечом… Вот тогда, когда смерть будет совсем рядом, — вы себе отступить не позволите, не позволяя ей перейти в наступление. А сейчас — рано еще.

— Это значит — потерять контроль, Ханс…

— А вы его уже потеряли, пневмонию неизвестно как схватив… Теперь придется вам положиться на судьбу и на нас… Мы ведь тоже не только крыс ловить можем. Ну я, может, только это и могу, а Олаф… Он умный.

— Ты тоже не тупой, Ханс. Ты просто безграмотен.

Ханс настороженно взглянул на меня, но увидев, что я серьезен, засиял надеждой…

— Научите меня…

— Научу, Ханс… всему, что знаю. Но не сейчас… И вы с Олафом меня научите… Но не сейчас…

Я отстранил его, подходя к почти сведенным и заклиненным дверным створам… Я знаю, что «защитники» способны обнаружить разведчика, летящего достаточно высоко, не только визуально, не только по ментальной активности, но и по колебаниям воздуха… Знаю, что здесь не место, но подниматься выше не могу… Но мне нужно поставить пробу — испытать мои силы… ведь я не знаю истинный предел моих сил… Я не знал даже, что жив… Откуда же мне знать, на что я способен?.. Я — офицер S9… и я могу больше, чем прописано в системной инструкции…

Тишина отступает с нарастающим, как скорость, звоном… Что это?.. Просто ветер… Ветер бьет мне в лицо, разбиваясь о заклиненные дверные створы… Нет, здесь что-то еще… Кто-то идет, кто-то приближается… на улице, совсем близко… Я открыл глаза, но не увидел никого… Но я уловил какую-то недоступную мне прежде частоту…

Кашель сдавил мне грудь, запирая дыхание… Теперь нет ничего, ничего не видно и…

Запись № 11

Я открыл глаза… Передо мной стоит «дракон»… Высший боевой офицер — S11… Его горящий взгляд устремлен на меня. Я тихо отвел руку, но оружия нет…

— Это были вы, на улице?..

— Я.

— Вы пришли за моей памятью? Ведь мой разум давно был недоступен вам… Но вам не нужно подходить так близко — вы способны считать открытую для вас жесткую память издали…

— Молчите, Горный. Мне нужна не ваша память.

— Хакай… Трижды сожженный… Призрачный командир… Это вы. Вы здесь.

— Он ищет меня — Тишинский. «Тень» Снегова — «белого генерала». Он оставил вас, как маяк.

— Тишинский… Он придет… Он убьет вас, Хакай.

— Все изменилось. Теперь нет смысла убивать… Теперь мы сможем только — уничтожать… Нам поздно убивать. Время убивать пришло ледяной крепости — Ивартэну.

— Вы пришли невидимым…

Хакай сверкнул на меня черными глазами, горящими то огнем, то холодом… то гаснущими немой тьмой…

— Вы знаете, что я не человек.

— А что вы такое, Хакай?

— Подобие сожженного офицера.

Я протянул руку, коснувшись его плеча…

— Вы похожи на человека…

— Похож. Я подключен в пространстве и времени. Но я буду отключен, как только будет введен код, отключающий дестабилизаторы одиннадцатого измерения.

— Вы существуете только, пока работают дестабилизаторы Пустоты?

— Я был сожжен, я исчез, меня нет. Но осталась моя память и память обо мне. Я был явлен, подключенный напрямую в пространстве и времени.

— Конечно… Стабилизаторы расчищают пространство и время до Пустоты, а дестабилизаторы строят пространство и время от Пустоты… Внедрение в высшие программы… Запретные технологии… вы применили их вновь.

— Когда вы сожгли меня вновь. Теперь я не живу и меня нельзя убить. Теперь я являюсь и исчезаю, следуя зову системы. Но скоро я исчезну бесследно. Я передам мои армии Снегову. Тогда моя задача будет завершена.

Я склонил голову перед этим жестоким мучеником… Мы трижды сжигали его, а его бойцы трижды поднимали его из пепла, вынуждая вновь и вновь сжигать наши крепости. Он раб, принужденный существовать, как «защитник»… Он раб, и у него нет жизни, у него нет воли к жизни — только задача… И он не умрет — он только завершит задачу, как «защитник»… как Снегов… как все наши рабы, которых мы считаем нашими богами…

Хакай резко повернулся ко мне, сверкнув глазами, сжимая руку в кулак…

— Снегов станет единовластным правителем. Я буду вынужден отдать его власти мои земли. Земли, которые я взял у него, облив кровью моих людей, которые я вернул, осыпав моим пеплом.

— Вы пролили и кровь моих людей, Хакай… и мою кровь… Вы угрожали нам затопить нас в крови, и нам пришлось вернуть вам ваши угрозы…

— Теперь мы пролили столько крови, что тонем в ней все… Мы смешали кровь дракона, медведя и орла этой войной, создав из трех одно чудовище… Теперь оно пожрет себя, поскольку голод его неутолим… И править этим чудовищем будет «белый генерал», холодный, как снег… «Белый генерал» сдержит его — не позволит ему проглотить себя разом, заставит его грызть себя долго, умирая от голода, истекая кровью… Истекая кровью до конца времени…

— Мы всегда истекали кровью и пускали кровь, Хакай… Мы всегда жили, умирая и убивая…

— Теперь мы умираем, убивая себя.

— Мы все убиваем других, принося жертвы смерти, чьей добычей всегда были все мы… И смерть отдает наши жизни, беря чужие в обмен… Этот обмен дает время, но этой мене ограничен срок… Когда мы отдаем смерти все, что способны дать, когда у нас не остается ничего, кроме наших жизней — смерть берет наши жизни… Мы не убиваем себя, Хакай, — мы просто умираем… нищими перед жадной смертью…

Хакай бросил мне в глаза тяжелый, непроницаемо темный, взгляд…

— Мы приносили смерти все большие жертвы, стараясь взять у нее все большее время, нужное нам для разработки оружия, способного уничтожить ее, — смерть. Мы создали бессмертие, овладев ее временем, но стали отдавать его ей взамен способности овладеть ее пространством. Мы воевали, убивая вечно молодых воинов, расчищая территории их жизней, расширяя территории для жизней наших… И в этой войне мы потеряли все… Мы вернули смерти — все…

— Мне все равно, Хакай… И не вам — не живому — рассуждать о смерти. А мне все равно… Я смотрю не на шпили крепостей системы, приносящих в жертвы целые армии, а на моих бойцов, которым нечего дать смерти, кроме крыс… За крыс им даются считанные дни, но они — живут… Они, не горюя, встречают и провожают их, не сжигая их войной, не травя их злом, стремящимся урвать еще и еще… Я смотрю на них и забываю жадность, заставляющую меня бросать «сегодня», хватая «завтра»… Я смотрю на небо, Хакай, и вижу не его обрывок в бойницах штаба Ясного — я вижу его все… Я дышу ветром, разогнанным этими просторами, а не вентиляторами Центрального управлении СГБ… И мне все равно, чьи разведчики выслеживают меня, чьи бойцы ступают по моему следу… Я просто счастлив, Хакай! Впервые! А вы не знаете, что это — счастье… Как не знал я, когда был окружен не этими оборванными дезертирами, а высшими офицерами СГБ.

— Вы бредите, Горный. Вы с радостью встречаете день, разрушающий вас, разрушающий все… Вы бредите…

— Возможно, это бред. Но мне это безразлично.

— Вы больны, Горный…

— Да, болен. Впервые. Я болен впервые, потому что я впервые жив. Оставьте меня в покое, Хакай… Меня и моих людей — мой полк… «полк без командира»…

Хакай вздрогнул, останавливая на мне непонимающий взгляд… Но сразу перевел глаза на мрак открытого коридора… Темный зверь с холодным разумом вступил в полумрак в обличье офицера S12 — Тишинский… Я замер, не справляясь с перебитым хрипом дыханием… Но Олаф, будто обернувшись волком, метнулся ко мне… и его холодный клинок отражает его широко открытые тусклому свету глаза, в которых бушует буран, ограждая меня сиянием севера от ночной тьмы… А Ханс с тупым спокойствием упер дуло излучателя в грудь призрачного «дракона»… Я вдохнул ветер всей грудью, смотря в лицо этим видениям системы через прорези глазниц зверя, кровь которого была пролита, чтоб горячить мою кровь…

— Вы, оба, уйдите… Их не убить — они не живы… «Дракон» явится из Пустоты столько раз, сколько потребует его незавершенная задача… А Снегов бросит наземь столько «теней», сколько будет разбито светом… Они всесильны… Но они — только призраки системы… Без системы их нет. Они скованы с системой, как мы — с жизнью… И им, бессильным вне системы, не отнять у нас, свободных, жизни… Они не способны уничтожить нашу жизнь, как мы не способны уничтожить их систему… Мы с ними — не пересекающиеся параллели, существующие розно, в разных измерениях, в разных системах координат!

Тишинский окружен «защитниками», пришедшими на его зов… Его глаза раздирают меня злобой, дарованной страхом… И я счастлив, ломая иглы его скрытых мыслей, поднятых на меня штыками… Его «защитники» подключают оружие, но мне все равно… Я не отпущу его… И я буду пить его кровь — кровь врага… И моих зубов, впившихся ему в горло, не разожмет моя смерть… Смерть подошла ко мне вплотную, и я не отступлю, не позволю ей перейти в наступление… я убью ее или умру вместе с ней…

Вдруг Тишинский поднял голову, замерев… развернулся и ушел во мрак, забирая светлых «защитников»… Хакай молча последовал за ним, оставляя меня, горящего и сжигающего гневом, как огнем… Его отозвали… Его — «цепного»… Снегов снова натянул цепь, сковывающую с ним его «тень», но Тишинский вернется… и я встречу его.

Я клацнул зубами… Глупо получилось, но я с собой не справился — очень захотелось его укусить — Тишинского… Но как-то духа не хватило. А вообще, я его знаю — Тишинского… Не лично, конечно, но я читал о нем во многих отчетах… Этот офицер прав. Как зверь, как хищник, я его мнение полностью разделяю. Вот только я бы, наверное, так не смог… Я бы деру дал. Мы — коты — всегда так делаем. Зашипим, проверяя врага на прочность, — и деру даем, когда враг не боится ложной угрозы… Это медведи так дерутся, как эти солдаты, — нападают, когда им угрожает кто-то, и пошли рубиться когтями до чьей-то смерти… Им, просто, обычно деваться некуда — они ж на открытой местности обитают… обитали, вернее, — эти древние вымершие зверюги… А мы осторожные… Мы — скрываемся… во мраке. Вот как. Мы серьезно деремся только тогда, когда нас хватают, а не только угрожают схватить… Айнер теперь знает, как это — нас жестко хватать… Он получил по заслугам. Да. Ему полезно. А так, когда никто вроде Айнера нам не угрожает, мы для вида, скорее, когтями машем… Конечно, когти ведь беречь надо… А зубы — особенно. Они ж, как когти не растут, когда их сломаешь.

Крысы устроили серьезное обсуждение… А меня к линии не подключили… Правда, я и не могу к ним сейчас подключиться — сложно у них мозги устроены… Они ж — организованные твари, им нужны сложные мозги. Точно. Я прав. Придется мне одному думать — невеста давно испугалась и спряталась. Просто, она хочет лечить, а не калечить… Ей такие отчеты, где не лечат, а калечат, не по нраву. А мне кажется, что одного без другого не бывает. Вот так. Я знаю, что я, как историк, должен сделать какой-то вывод… Но не могу. Я, как все… Нет, я особенный. Я сделаю вывод… Вот сейчас поскриплю мозгами — и сделаю. Вот как. И никакой чудо-зверь мне не помешает. Вот так.

Рассказ III Воин северной пустыни

Замерзшей пустыне по силам пробудить в человеке зверя, но непосильно пробудить в звере человека.

Олаф Слеггер

Я, ради невесты, устроил крысам забастовку. Даже выдвинул им кучу требований, несмотря на то, что было — только одно. Вот так. Все ради нее! А главное, — они согласились! Не на все требования, конечно, а только на — одно… Зато на — важнейшее, из-за которого я все им и устроил. Да мне, в итоге, другие мои заявления тоже неразумными показались — такими же, как некоторые капризы моей невесты… Капризы всегда такие… Просишь кого-то, к примеру, принести что-то, что тебе не ненужно никак, только бы этот кто-то принес тебе это что-то ненужное. Важнее не задание, а его исполнение — глупость какая-то. Армейцы таких вещей, как завороты мыслей, не выносят. Айнер и меня, и мою невесту за такие выходки сразу подверг бы суровому наказанию, исправляющему ход мыслей, — вернее, выпрямляющему его. Но Айнера здесь нет, а крысы нас сурово не наказывают никогда. Вот мы и спорили долго над сложным вопросом сообразности моих других требований, пока крысы не вычеркнули из моего списка разумными доводами их все. Они оставили в списке только одно — разумное, а остальные отсекли, как кривые хвостики. И что ж? Они правы, конечно. Но я, как всегда, отклонился в сторону… А дело все в том, что…

Просто, крысы решили, что пришло время изучить отчеты великого стратега, генерала Луна, а моя невеста — записи врачей. Так и вышел у нас спор. Мне, правда, все равно, что изучать… Мне все интересно… Но я принял сторону моей невесты. Она же — моя невеста… Общими с ней силами мы крыс все же убедили — они согласились. Но поскольку моя невеста поняла, что обычная медицина людей нам не подходит, она решила изучить необычную… Поэтому крысам пришлось искать отчеты не врачей, а врачевателей… Просто, врачи все лечат при помощи техники, а врачеватели — при помощи доступных нам средств. Моя невеста узнала, что вольным охотникам открыто тайное знание, — что им известно, как добывать антибиотики, убивающие бактерий, изо мхов и всего такого. А у нас из-за вредных бактерии столько бед… Поэтому крысам и пришлось искать, а главное, — найти память вольных охотников. Правда, нас беспокоит, что мы имеем доступ только к памяти преступников. Боязно нам нарваться на преступного лекаря. Но что же делать? Выбор у нас не так велик.

Важно, что я все же знаю, что здесь собраны отчеты людей, страшных для одной системы, а не для всего остального. Такая уж здесь база данных. Это же разрушенное здание Центрального управления службы внутренней безопасности великой системы — человеческой державы, уничтоженной врагом… точнее, — временем. Я уверен, что для нас память нарушителей порядка человеческой системы не опасна, что нам мысли людей, восставших против их строя и их власти, вреда не причинят. Но все равно… не спокойно мне. Просто, не окончательно я уверен и убежден не бесповоротно, что опасный для системы человек не может быть опасным и для всего остального. Ведь одно другого вроде не исключает.

Запись № 1

Звери начинают нервничать. Несутся по ровному ветру резкими рывками. Закидывают разверстые пасти в занесенные колючей пылью выси, клацая клыками. Сворачивают в стороны широкие шеи, щерясь в притихшую пургу. Мои ездовые скингеры скалят острые резцы в простертую перед нами холодную пустоту — в ледяную пустыню, которой не видно ни конца, ни края. Сколько ни старайся вглядеться вдаль ослепленными солнцем и снегом глазами, — взгляду доступно только тусклое свечение. Среди него меркнет сияние Хантэрхайма — северной твердыни и девяти крепостей, хранящих границы территорий «охотничьего царства». Громадный город вздымает высотные строения от стылого снег до черного космоса, от мерзлого камня до звезд. И с закатом, и с рассветом над городом восходит ввысь зарево света, разлетаясь над ледяной пустыней лучами, словно наша северная крепость — солнце всей нашей планеты, звезда всего нашего пространства — нечто великое, вечное и несокрушимое. Только хилое мерцание скрывает мощное сияние крепости солдат системы. За ним меркнет все вокруг — и высокие западные скалы, засвеченные звездами и замерзшие в высокомерном молчании маяками, и могучая восточная гряда, затянутая туманной мглой и тишиной, и зубчатый хребет, рокочущий грозами и разящая молниями, всегда мечущимся возле его мрачных изъеденных ветрами и изглоданных драконами вершин. За ним исчезает все — и светлая равнина, располосованная тонкими и темными расщелинами, и коррозийная корка крепкого наста. Не различимы и клыкастые льдины, стоящие вдоль черных пропастей сплошным частоколом, как воины стоят сомкнутым строем, или — одиночно, как стоят часовые. Не заметны и их хрупкие льдистые острия, отсвечивающие каленой сталью, как копья, или жестким железом, как колья. Сколько ни смотри во все стороны — на горизонте нет ни света, ни тени… кругом только глетчеры и иглистый снег — осколки льда. Но мне известно, что скингеры никогда не видят пустоты в замерзшей пустыне, как я. Они оповещают меня, что чуют опасность, — чье-то зло, чей-то страх — чуют что-то, что еще незримо и незаметно мне… Я резким окриком и щелчком хлыста остановил упряжку… Дал тягу, тормозя и крылатые «сани»… Всмотрелся в предгрозовое свечение, простертое передо мной и в ширь, и ввысь… Вперился зорким взглядом в свой путь, видимый мне одному, — не помеченный мной, не нанесенный на карты холодной пустыни солдатами системы… Но никакой опасности мне не заметно — никого пришлого в поле зрения нет… Щелкнул хлыстом, спустив в воздух трескучий разряд, и развернул скингеров против ветра… Ангрифф, головной, взвыл вслед за ветром, ударившим ему в голову… Это еще не боевой клич — это крик, предостерегающий подступающего врага… Я прервал вой, становящийся визгом, режущим слух, ударом хлыста… Шибанул скингера по хребту изо всех сил… Но зверь в голос огрызнулся, обернувшись ко мне… Я разогнал бич и рассек надбровье его злого глаза, обращенного на меня… На этот раз я заставил зверя замолкнуть… Но он с усилием сдерживает в горле гневный клич… Что-то разожгло его злой дух… Что-то заставило зверя вспомнить ярость, угасающую с годами под моим кнутом, и его глаза снова загорелись огнем…

— Ангрифф! Не атакуй пустоту! Еще не пришло время нападать! Еще не видно врага! Слишком рано вступать в сражение! Слушай приказ! Стой, Ангрифф!

Я напряженно всматриваюсь в слепящую снегом бесконечность… Нет, не вижу… Но в душу закрадывается холод, заставляя меня сосредотачиваться перед сражением… Начинается метель… Обзор сокращается… Ветер усиливается… А я все стою во весь рост на реющих в воздухе «санях», все смотрю поверх сгорбленных хребтов скингеров, стараясь различить врага среди бескрайних снегов…

Скрэль угрожающе пригнул шею вслед за головным… Даже его брат, обычно спокойный Стрель, тяжело припал к насту, щерясь в молчание белой мглы метели… Они тоже чуют угрозу… Но не надвигающаяся буря заставляет Фйорна, замыкающего, тянуть постромки сильнее, тесня впередиидущих зверей и скалясь ветру…

Я отключил затемнитель — сияние не ослепило незащищенные глаза… Холодное солнце скрыто пургой — один колючий снег искрится в воздухе осколками его сияния… Но и проблески света в тенях бурана не показали мне противника… Через пустые глазницы зверя мне не видно опасности — я скинул шкуру на плечи… Мне мешает маска…

Крепчающий ветер ударил мне в открытое лицо сухой стужей… Я, вопреки строгому запрету, вдохнул его глубже, следуя зверям… Но мороз студит пустошь, вытесняя запахи… Ледяная пыль звенит в замершем после очередного удара ветра воздухе, заглушая звуки… А ползущая над обледенелым настом поземка затирает очертания… Северная пустыня не терпит никого, не хранит ничьего следа… Но я знаю, что чужие рядом… звери знают… Я закрываю глаза, всматриваясь не в свет, а во тьму… Я вижу их, троих, — излучение их мыслей… Они недалеко… И они не пройдут стороной… Их «стрелы» летят на высокой скорости… скоро они войдут в зону видимости…

Я смотрю вперед глазами мертвеца, зная, что мне остались считанные часы… и я — мертвец. Но зову служить мне и зверей, и бурю, бьющуюся о стены Штормштадта… И буран повинуется моему зову, врезаясь мне в грудь с растущей силой, сияя в моих глазах осколками льда…

Ветер взвыл под взвившимся бичом, осыпая меня ледяной пылью… Головной скингер вздыбился под ударом, заходясь пронзительным криком… Его клич терзает меня остриями высоких частот… Из его разверстой пасти готово вырваться незримое пламя… Но мой бич не позволяет ему направить свое излученное зло на меня… Он мощен — мой ведущий зверь, он зол — мой Ангрифф… Этот зверь сжег моего охотника… И с тех пор он не ведает покоя в своей злости… с тех пор в своей злости покоя не ведаю я. Я не бросил его шкуру себе под ноги… Я забрал его волю в свои руки… Нет, он не подчинился мне, но я подчинил его моему бичу. Мы, вечные враги, ненавидим друг друга. Но мы скованы его сопротивлением, как короткой цепью, мы связаны моей местью, как крепким тросом… Мы опутаны прошлым, как паутиной прочных строп, не разрезаемых и стальным клинком…

Рублю искрящим кнутом постромки, отпуская его… Он готов отдать жизнь за один вдох вольного ветра, и он отдаст жизнь — отдаст мне…

— Бери волю, Ангрифф! Но верни мне долг — стань моим оружием! Выведи из строя всю их технику! Сожги их всех! Сожги их, пока они не сожгли твою шкуру! Стань в схватке первым! Ступай! Атакуй их, Ангрифф!

Он выгнул спину, замерев на месте, готовясь броситься на меня… Но я оборвал его клич пылающим хлыстом, испускающим столпы искр, и он рванул в белую мглу бурана…

— Скрэль! Стрель! Фйорн! Пока вы не видите врага! Но пришло время вашего незримого пламени! Пошли! Накиньтесь на них пургой! Крушите их, кусайте, жгите!

Я рассекаю тросы постромок, отпуская их… Я разжигаю их глаза сыплющим искрами кнутом, спуская разряд за разрядом… Гоню прочь их всех, одурманенных болью и злобой, заставляя их всех бросаться на моих врагов, вымещая на них и боль, и злобу силой… своей и моей силой, вызывающей на бой и бурю, и врага…

Подключаю защитное поле «саней», низко парящих в воздушных потоках… Поднимаю их выше, выводя в верхний поток, пойманный крыльями… Решаю, что не время жалеть энергию, и перевожу аппарат на скоростной режим, пуская в полет против ветра на предельно мощной тяге… Резко рассекая ненастье острым клювом, он пронизывает мрак метели жестким светом… Отвожу его в сторону от острых скальных осколков, и опускаю на наст, сровненный сильными ветрами… Скидываю с плеч косматую шкуру скингера, падающую на снег с тяжестью и покидающую меня с теплом… Затягиваю крепче крепления доспеха, заковывающего меня холодом… Отключаю поле, прекращаю подачу энергии… подходящей к концу энергии… Я не смогу улететь с этого места… А скингеров, тянущих крылатые «сани», я отпустил, натравив на противника… Но не время думать про аппарат и скингеров — про мое возвращение… Я слетаю на прочную корку наста и несусь прочь от «саней»… от мыслей и воспоминаний…

Выбираю место столкновения в зоне пересечения — я встану и останусь на нем навсегда… Бросаю излучатели с зарядами, берясь за кинжалы… Нет здесь оружия вернее. Только этому простому оружию нет помех от кличей снежных зверей. Я сжимаю крепче в холодной руке хрупкий на морозе клинок, и зов с ветром рвется с моих пересохших губ…

— Сбей с курса их крылатые «стрелы»! Сожги их! Убей их всех! Пока тебя, холодного, не скрыл несходящий снег! Верни мне долг! Сожги их, Ангрифф!

Белые звери скрылись в белой мгле, наступающей на них стеной ледяной пыли… Но вой ветра не заглушил их высокочастотного визга… Кличи скингеров слышны и в сильный шторм, звенящий и ревущий на всех частотах звука… Но звери замолкают, падая под вражеским огнем, исчезая под снегом…

А они совсем недалеко — «драконы»… Они летят ко мне… Я не думаю, что «драконы» делают здесь, — на территории глетчера Штормштадта — я разгоняю искрящий кнут…

Запись № 2

Кровь хлещет у меня изо рта, заливая его глаза — теперь он не видит оскала моей всепоглощающей силы… Теперь он не увидит ничего… Офицер S9 сжал зубы и разжал руку, бросая кинжал, застрявший в моем грудном хряще и разбитом доспехе… Резким рывком я выдернул из груди его клинок, выплевывая и глотая темную кровь, — мою кровь… Захлебываясь и задыхаясь в горячей ярости, я упал ему на грудь, вытесняя его последний выдох… Ему не достало сил забрать мое дыхание, он должен отдать мне — свое…

Я с трудом сдерживаю жадность, заставляющую меня хватать воздух открытым ртом… Здесь нельзя дышать в бездумном забытьи, не вспоминая про повелителя северного предела, не остерегаясь холода, властвующего среди белого безмолвия безраздельно… Здесь безрассудным мороз звериными зубами раздирает горло и разрывает грудь, заковывая легкие вечным льдом, отбирая вдох и забирая выдох… Он всегда готов остановить дыхание наглецов, представших перед ним в виде поработителей… всегда готов наказать всех, посмевших дышать перед ним полной грудью, подобно победителям…

Холодный север… Он не терпит вражеских вторжений… А его враги — все, насаждающие свои порядки… Никто не в силах его завоевать… Захватчика ждет расправа — короткая и жестокая… Он атакует страшными силами стихии — сжигает холодом насмерть, несмотря на сопротивление… или угнетает тоской — заставляет уходить в немую слепоту и тихо замерзать… Важно, что он — повергает противника… Он нападает на всех — всегда… Его никто не подчинит — никогда… Но и отвечать непротивлением на его натиск нельзя — покорность равнозначна смерти… Нужно противостоять ему постоянно… но в определенных, в разумных, пределах… Нужно все время стоять начеку и помнить, что потеря осторожности — смертельна… что при неверном расчете своих сил, человек становится врагом севера… В его войско вступают только люди, признающие его власть… Но среди них одни мертвецы — покойники, спящие вечным сном… Их одних он, не мучая, призывает навеки в свою заиндевелую рать — за повиновение его приказам, за веру и правду… Их одних, он чарует сиянием и уводит в снега, сохраняя в неизменном виде, считая своими соратниками…

Но есть и иные… не свои и не чужие… Люди, заслуживающие его терпения… Людей, не вторгающихся в его владения как завоеватели, но оказывающих сопротивление его смертельно опасной силе, людей, не посягающих на его власть как захватчики, но отстаивающих свои права, — он терпит… Он позволяет им сохранять свою жизнь и находиться среди его снегов, становясь вольными охотниками, — воинами севера, пролетающими над его вечными льдами вслед за ледяными ветрами, не оставляя следов… Мы — эти люди… Мы словно призраки промерзших пустынь — словно духи севера, носящиеся в воздухе над его снегами и под его сиянием в параллельном пространстве и времени… Не враги и не соратники… Мы и скингеры — звери, издавна скитающиеся здесь, среди скал, и в шторм, и в штиль…

Север не терпит нашей крови, пролитой на его бескрайние снега… Он студит и останавливает нашу кровь, не позволяя нам пятнать его чистое сияние… Я знаю и жду… Я покорно пью мою кровь, ожидая его равного пощаде нападения на мои раны…

Моя кровь стынет в венах, и мой трезвеющий разум отмечает, что вечный холод тянет уходящее тепло офицера S9, — моего врага… Я забираю себе остатки тепла его тела — мою добычу, разделенную только с холодным воздухом… Он, залетевший с востока «дракон», не знал, что Штормштадт — моя крепость, что его бураны защищают меня, как его стены… Этот офицер не знал, что он не только мой враг… что он и его солдаты — враги ледяной пустыни…

Я скрепил замерзшую руку на рукояти моего кинжала и вынул впившийся в горло врага клинок — теперь алая, еще горячая, кровь «дракона» течет без биения пульса и парит прямо мне в открытое лицо… Я, упершись обеими руками в грудь офицера, постарался подняться… Но встать мне не удалось — только оттолкнулся от убитого врага, валясь на снег возле него… Упав среди его солдат, я стал смотреть на жесткую корку наста пустыми глазами покойника… Мне нужно найти силы… последние силы… и я поднимусь…

Перевернулся на спину, поднимая еще дрожащую от напряжения руку, намертво примерзшую к кинжалу… Подмерзшая, густеющая, кровь стекает с лезвия на рукоять, на перчатку, сковывая мою руку с моим оружием еще прочнее, — сковывая багровым льдом. Я смотрю на клинок и смеюсь. Мое прерывистое после ранения дыхание пресекает стужа, но я — смеюсь. Я взял себе три жизни, а за гибель троих отдал одну только боль сбитого дыхания! Я потерял зверей, я теряю кровь! Скоро мне конец! Скоро, но не сейчас! Сейчас я еще дышу вольным ветром!

На мой смех слетаются «черные вороны»… Ко мне приближается высший офицер службы безопасности Штормштадта — S11… Он не один — с ним стая… Я открываю глаза и вижу, как ветер рвет их черные шинели, я закрываю глаза и слышу, как бьются о ветер их черные крылья… С ними высший офицер S3 — нейропрограммист с разумом холодным, как у «защитника»… И «защитники» — сильнейшие машин системы, внушающие страх всем людям — и врагам, и соратникам… А темные стуженые капли «драконьей» крови все падают на мое открытое лицо… А мое горячее дыхание все отпускает в стылый мрак смех, звенящий в морозном воздухе, опадающий инеем на моих пересохших губах…

Офицер S7 в черной шинели схватил меня за руки, резко поднимая на ноги… пресекая мой смех, задушенный потоком крови, хлынувшей ртом… И я молча стою в снегу, не споря со стужей и скукой, ожидая смерти, присматриваясь к офицерам, склоняющимся к мертвецам…

— Смерть Лао наступила считанные секунды назад! Мы получим четкую схему его памяти!

— Его смерть обратима! Мы воскресим его! «Защитники»! Берите его! Быстрее! Транспорты подошли! Подключайте его к аппаратам!

Светлые «защитники» подняли мертвого «дракона» S9 и скрылись, окруженные белесой мглой… Ветер, бьющий мне в лицо, сбил меня с ног… Опускаясь на колени, я склонил перед ним голову, и он вынудил меня отдать снегу выжатые из легких вялым кашлем капли вязкой крови — леденеющей, но еще льющейся изо рта… Я взглянул вслед машинам, мерцающим в защитных полях и меркнущим в грозовом мраке… Посмотрел на поверженного врага — в последний раз, как в первый… Я всмотрелся в его лицо, не веря своим глазам… Я не знал, что этот офицер S9 — полковник Лао, готовящий диверсионные отряды для Хакая, трижды сожженного и восставшего из пепла полководца мятежной рати…

Я запустил руку в волосы, разметанные по плечам буйным ветром… «Золотые драконы» и их диверсионные отряды, «черные вороны» службы внутренней безопасности и «серые волки» войска системы — они все так далеки для меня теперь… С тех пор, как я вырвался на свободу, они все стали так далеки для меня… как их бесконечные бои, как их вечная война… Я с трудом вспоминаю про строгий строй и суровую власть Совета, про вооруженные силы системы, повинующиеся воли верховного правителя… Мне давно нет дела до всех их великих деяний — я давно не их штурмовик… Мне безразличны и «вороны» — они не станут тянуть из моей головы тайные мысли отточенными когтями и терзать меня острыми клювами… я безопасности системы не угрожаю… Я просто преступник… простой преступник, осужденный на смерть офицером моего штурмотряда… Обычное дело — ничего особенного… Меня «вороны» когтями не тронут — не пытая, пустят мне в сердце смертоносный луч… Я поднес к лицу руку, втянул запах крови «дракона» суженными ноздрями, но на морозе кровь не пахнет…

Офицеры исчезли, как появились, вслед за техникой… Исчезли, не оставив следов, забрав мертвых «драконов», их снаряжение и крылатые «стрелы»… Со мной остался только унтер-офицер с четырьмя бойцами службы безопасности… Но этот бледный сержант стоит передо мной молча — тихо трет застуженные руки, спокойно смотря мне в лицо и не собираясь в меня стрелять… Его солдаты, стоящие в стороне, взяли меня под прицел, угрожая открыть огонь, но ожидают приказа командира с железной выдержкой… А он все молчит, терпя укусы холода и внимательно всматриваясь в меня…

— Уходи, сержант, и уводи своих солдат… Оставь меня в одиночестве…

— Олаф Слеггер… Мы встречались… Мы вместе сражались в восточной крепости Хантэрхайма… Я помню…

— А я, нет… Уходи и оставь меня умирать одного…

— Я должен взять тебя и доставить в шестую крепость Хантэрхайма — в Штормштадт… Живым или мертвым, Олаф…

Я огрызнулся на грозовой фронт, словно застрявший на месте… Злюсь на него, глухого к моему зову… Нет, шторм, могущий сокрушить скалы и стены Штормштадта, не откликается на мой призыв — он не тронет моих врагов… А его отголосков, доносящихся издали, для разгрома бойцов северной крепости не достаточно… Сопротивляясь им, мне придется рассчитывать только на свои силы… а они меня стремительно покидают… Я перевел равнодушный взгляд на нового противника, намеренного перекрыть мне дыхание, отнять у меня вольный ветер…

— Тогда дождись моей смерти — в стороне, вне поля моего зрения, не попадаясь мне на глаза…

— Мне отдан приказ, а времени на ожидание не дано. Бросай оружие, Олаф. Забудь о злобе и борьбе. И не помышляй о сопротивлении. Подчинись мне и пойди за мной по своей воле.

— Меня ты возьмешь только мертвым… Ты вернешь в укрепление только мое холодное тело… А оружия я и покойником никому под ноги не кину — оно примерзло к моей руке…

— Зря ты противишься мне. Ты не знаешь, что…

— Не заставляй меня вступать с тобой в бой… Ты попусту потеряешь людей — получишь не один мой замерзший труп, а четыре… Троих я прикончу… Ты получишь их, промерзших… коль не войдешь в их число, конечно…

— Мне жаль, что ты решил просто изничтожить свою жизнь, изувечить свое будущее… Ты ведь был славным бойцом, Олаф…

— И был, и остался…

— Нет, теперь ты только убийца, бегущий от кары…

— Я убил, расчищая дорогу, когда решил уйти… Я был бойцом, но решил стать вольным охотником — свободным воином севера… Теперь охота — моя жизнь и смерть… А какого рода будет моя последняя добыча — мне разницы нет… Уходи и уводи людей…

Сержант с сожалением отрицательно качнул головой…

— Перестань сопротивляться мне. Пойдем со мной. Олаф, ты пойдешь не на смерть… Ты просто не понимаешь… Ты не знаешь о приказе… Но покончим с неясностями… Я расскажу — ты только послушай… Приговор не приведут в исполнение… Твое дело будет пересмотрено… Тебя будет судить верховный трибунал… Ты совершил славное деяние… И высший военный суд установит степень твоей вины с учетом этих сведений… Будь уверен — тебя пощадят… Тебя простят… Тебя исцелят, Олаф… Ты вернешься в штурмовой отряд… Ты будешь служить в войсках системы, как прежде… И ты сможешь служить верно, как раньше, Олаф…

— Лао настолько ценен, что искупит мою караемую смертью вину?

— Он знает Хакая и его тайны — его память просто не имеет цены. Подчинись мне — и тебя простят.

Я поднял голову, с трудом и с хрипами вдыхая ветер… Его зов… Я слышу его — Ангриффа… Клич зверя различим еще только для меня одного, но я ясно слышу его за воем ветра… Он идет за моими врагами, за мной… Я сжал нож, когда зверь вырвался из метели… Черные раны зияют на его груди среди клочьев обугленного меха, но снежно-белая шерсть дыбится на загривке… Лучи «драконов» прижгли его раны — они не кровоточат… «Драконы» не убили зверя — только разожгли его зло… Он воротился… явился убить моих врагов… и меня…

— Я не вернусь никогда… Никто не подчинит зверя, дышащего ветром северной пустыни… Зверя можно только убить… Но ты не сможешь убить зверя, приходящего с ветром… Ты не охотник — ты только боец…

Унтер-офицер зябко свел плечи и сдвинул брови, осматриваясь… Его солдаты, стоящие все это время в стороне, перевели прицелы с меня на Ангриффа… Я сцепил пальцы на рукояти примерзшего к руке оружия… Одно резкое движение, и мой клинок полоснул колено унтер-офицера лезвием — с наружной стороны сустава, в месте выхода артерии на поверхность… Он устоял, берясь за оружие, но бросил взгляд на бьющую из раны яркую кровь… Его взгляд был быстрым, но он дал мне время… Я поднялся, поднимая клинок…

Я резко занес руку… Он с перерезанным горлом упал замертво, марая кровью истоптанный сапогами снег… Это быстрая кровь — не течет, а бьет ключом… Такое кровотечение не остановить и такому морозу… Он замедляет и светлую, алую, кровь, но никогда не останавливает, как темную, багровую…

Я опустил руку, сведенную судорогой… Сердце не справляется, не нагоняет кровь в поднятую руку, скованную холодом… Мне просто не хватает крови… Я в отчаянии посмотрел на алый поток, изливающийся из горла противника, — горячий, топящий спрессованный веками снег… Как мне нужна его кровь — кровь моего врага… Но снег возьмет все себе… Он скроет и меня, холодного, — ведь я обессилен и слабею… Но не сейчас… Скоро… но не сейчас…

Я бросился к бойцу, занятому зверем… Но мне уже слишком тяжело дышать, и замерзшие руки совсем непослушны… Нож лязгнул об ошейник бойца… Он обернулся и чуть не выбил мой клинок у меня из рук… Но зверь, увечащий его сложное оружие излученным злом, заставил его забыть про меня… Боец только оттолкнул меня ударом в грудь — ударом упора штурмового излучателя… Я, окончательно лишенный дыхания, повалился на спину… на обагренный наст, не принимающий больше моей крови… Темные лужи остались зеркально блестеть на обледенелом снегу… Я постарался встать, но понял, что не встану… и останусь лежать в луже моей замерзающей крови… Я останусь здесь, рядом с этим мертвым сержантом… Он был так несообразителен и добр, что мне было бы его жаль… если бы я не забыл о жалости… Он допустил ошибку, стоящую ему его шкуры… Теряешь бдительность — теряешь и жизнь… Только об этом я и могу теперь думать… Никогда нельзя выпускать врага из зоны видимости… Никогда не следует считать врага другом… Зря этот мертвец вспомнил прошлое — он стал видеть не меня, а мой призрак, сохраненный его памятью… Прошлое всегда должно оставаться позади… Ему место за спиной, как оружию во время марша, а не сражения… Нужно понимать и помнить, что перед тобой — враг… От начала и до конца нужно сосредоточенно смотреть в глаза жестокой жизни — и жить…

Клич зверя отдается в голове болью, заглушая стук ошалелого сердца, крики солдат… Ангрифф… Он доберется и до меня, он идет ко мне… Космы его меха вьются вместе с вьюгой, застилая мои глаза снежной пеленой… Пар его дыхания оседает инеем на моем лице…

Я не задавил, а затаил зло, горящее в душе огнем… Я замер и открыл глаза, слепо смотря на свет холодного севера… Застыл и задержал в груди скрежет моего, разорванного в клочья дыхания… Открыл разум мертвому молчанию и мгле, мерцающей колючим снегом… «Огнедышащий» зверь не тронет меня, мертвого, и отступит во мрак метели… Меня заберет не его незримое пламя, а мороз, повелевающий в пустыне, ставшей последним пристанищем моего неспокойного духа…

Запись № 3

Крик скингера всплывает из памяти — больше ничего… Нет, я неясно слышу оглохшими ушами свист буйного ветра, вижу бескрайние снега ослепленными глазами… Я дышу ветром… Я дышу — без боли, не хрипя, вдыхаю чистый холод… Но мое легкое было пробито кинжалом Лао, а мое тело без дыхания упало в снег — я помню последнее усилье вдохнуть, помню зверя и темноту… Но теперь я лежу на зависшей в воздухе платформе, на разостланной шкуре скингера… А у меня под рукой бич… И я слышу за еще не улегшейся бурей визг зверей, легших в снег в упряжке…

— Олаф, проснулся?.. Давно пора…

Я поднялся на локтях… Бйерн, склоняясь надо мной, тяжело оперся рукой о низкий борт платформы, держащейся невысоко над настом. Он смотрит на меня, но краем глаза следит и за зверьми, то и дело щелкая бичом, не позволяя им разбрестись и спутать постромки.

— Бйерн, где Ангрифф?

— Я его не видел. Никого из твоих злобных тварей, Олаф…

— Откуда ты?

— С базы. Тебя искал. Решил — не вернешься к рассвету — искать выйду.

— Один?

— Один. Они ждать не могли больше — зверя бить ушли без тебя. Только Грелл на базе остался… Просто, не могли мы подобранного вчера бойца ни с собой взять, ни одного оставить — Грелл с ним остался.

— Нового охотника подобрали?

Бйерн угрюмо накренил голову к плечу, упирая насупленный взгляд в изрытый зверьми снег…

— Черт его знает, кто он… Разберешь его… Думали, Сигурду замену как раз вовремя подыскали, а оказалось… Теперь не знаем, что с ним делать. Но о нем после… Надо выдвигаться — звери нервничают, к ночи это ненастье сильным штормом разразится. Нас сметет, если до территорий базы не доберемся…

— А ты меня как починил? Я ж…

— Олаф, у них регенератор был… Я уж энергии не пожалел… Думал, ты эту пытку помнишь — ты тогда глаза открыл…

— Нет, не помню… Последнее, что помню — зверя… Он стоял и смотрел, как я задыхаюсь… и ждал, когда я…

— Олаф, забудь о нем. Он ушел.

Я осмотрелся… Но среди мертвых солдат службы безопасности, обобранных и скрытых нанесенным пургой снегом, Ангриффа не увидел…

— Он не тронул меня, решив, что я мертв… Он смотрел на меня, он ждал — словно проверял, словно не верил… Но он ушел, не услышав моего дыхания… Он сжег моих врагов, не тронув меня… Но мы не расквитались с ним… Он думал, что я мертв… Но я жив… как жив он… Ты понимаешь?.. Он проведает все… как всегда… Он вернется и станет вновь вгрызаться в мой разум, упиваясь моими муками… Но не вечно — только до тех пор, пока я не изопью его крови… до последней капли…

— Олаф, он просто зверь… Злой, сильный зверь, защищающий себя и стаю…

— Нет, Бйерн… Ангрифф не защищается, он нападает — на всех, кого видит, кого чует…

— Он не знал никого, кроме охотников, выслеживающих его, и бича, хлещущего его хребет.

— Каждый удар моего бича был в память о моем друге…

— Олаф, нельзя мстить зверю. Он не понимает.

— Нет, Бйерн, он знает и помнит…

— Он напал на охотника, защищаясь. А ты заарканил его и окончательно снес ему голову бичом, Олаф… Ты вбил ему в голову свою злобу, вот он и бросается теперь на всех подряд…

— Ты не видел, как горел под его злобой Варт… Не видел, как этот зверь разрывал мое сердце криком… Как он смотрел на меня, скосив злой глаз, когда Варт упал к его ногам, когда я стоял, оглушенный, не способный поднять оружие… Ты не знаешь, какую силу пробудил во мне огонь его злобы… как взвился над ним впервые мой горящий синим пламенем бич…

— Не видел, но знаю, что ты тогда не застрелил зверя, а заарканил… Ты притащил его полудохлым, с обгорелой шкурой, пропитанной кровью и дымом…

— Ты осуждаешь меня…

— Да, Олаф. Но я знаю, что прежде и у тебя был друг… что Варт был твоим другом… Иначе я бы тебе этот поступок так не оставил, Олаф. Забудь про это безумие… про этого зверя.

— Ангрифф не просто зверь, Бйерн… Его не сожгли даже «драконы»…

— Олаф, я не знаю, что здесь было, но Ангрифф — просто сильный зверь.

— Бйерн, ты видел, что он сделал с этими бойцами?

Он насупился еще суровей и опустил голову еще ниже…

— Видел, Олаф…

— Нет, их ожоги скрыл снег… и ты не посмел открыть их раны…

— Я особо не трогал их… Их обмундирование повреждено, техника почти вся выведена из строя… Я забрал у них только ножи, энергоблоки и регенератор…

— Иди смотри…

— Не нужно, я знаю, что дикие скингеры меняются без серьезных коррекций системы… Знаю, что они становятся сильней и злей, что мощность их излучения возрастает… что они применяют это излучение как оружие чаще…

— Иди смотри… Смотри, что сделал Ангрифф… Смотри на его расправу…

Но Бйерн надел маску, скрывая лицо, разогнал бич, спустив разряд в воздух, и его занесенные снегом звери поднялись, натягивая постромки… Бйерн на ходу запрыгнул на платформу и еще раз спустил разряд, подгоняя сереющих на глазах зверей… Их шкуры темнеют вслед за небом и равниной… И ветер рвет их мех все сильнее, срывая с него последние снежные искры, гаснущие в глухом мраке… Начинается… Бйерн гонит зверей, и без его усилий сломя голову несущихся к укрытию… Но буран нагоняет нас, отступая с территорий неприступного Штормштадта…

— Олаф, этой бури нам не обогнать! Надо остановиться и переждать!

— Нет!

— Энергии защитному полю хватит!

— Нет! Отдай мне бич! Я буду править!

— Не дам! Это моя упряжка, Олаф!

— Мы не будем стоять и ждать! Он здесь — Ангрифф! Он идет следом — с этой бурей, с бураном!

— Ты одержимый!

— С бурей пойдем и мы!

— Мы не пройдем! Ты только загонишь зверей!

— Дай мне бич!

Я жестко схватил его за руку, но он сорвал мой захват…

— Что ты делаешь, Олаф?!

— Дай мне бич! Я знаю, что делаю!

— Ты не заставишь зверей!

— Заставлю!

Я, не дожидаясь ответа, выхватил бич у него из рук, нахлестывая снежных тварей… Но ветер чуть не сшиб их, и пришлось развернуть упряжку к ветру, резко тормозя… Мне едва удалось сдержать зверей и заставить лечь в снег… Теперь только ждать и терпеть… А после — гнать изо всех сил. Скингеры пригнули головы, прячась в густом меху… Бйерн включил защитное поле платформы, но энергия на исходе, и полю не хватает мощности… Я подключил маску вслед за товарищем, ожидая первых ударов ветра…

Но что это?.. Что-то стоит на границе непроглядного мрака камнем… Что-то рвется с ветром из надвигающейся стеной мглы… Ангрифф… Среди снежных игл блистает злой глаз зверя… Ангрифф! Израненный, он идет ко мне… Никто не смог убить его — никто… Теперь он пришел с бурей сразиться со мной, уничтожить меня… Я убью его — убью зверя. Я сжал руку на рукояти бича, сходя с опущенной на снег платформы, выходя из защитного поля…

— Олаф!.. Какого черта!..

— Он здесь!.. Он пришел сразиться со мной…

— Олаф!..

Бйерн не бросит упряжку, не пойдет за мной — он никогда не теряет головы, не следует за теряющими голову… Он никогда не поймет, что этот зверь пришел с бурей — пришел уничтожить меня, нас всех… Он всегда будет думать, что Ангрифф — просто дикий зверь… Но я знаю… И не будет мне покоя, пока я не отомщу ему — пока я не сожгу его шкуру… или пока он не сожжет — мою…

— Ангрифф!

Он отходит, отводит меня во мрак, невидимый во тьме бури… Но его мысленный фон различим четко — я читаю его мысли, я ощущаю его злобу…

— Ангрифф! Ты уходишь от меня! Тебе не заманить меня во мрак! Ты пришел за мной, так иди ко мне и сразись со мной! Ангрифф!

Он отозвался надсадным криком — звенящим кличем скингера… Я не вижу его, и он не входит в мое поле зрения, но я спускаю разряд за разрядом, освещая мрак холодным огнем бича… Ветер сшибает меня с ног, но я хлещу его горящим кнутом…

Запись № 4

Бйерн встретил меня молча, придавив тяжелым взглядом из-под отключенного и прозрачного затемнителя. Но я влетел в защитное поле, поднимающейся над прочным настом платформы, не обращая внимания на его неуклюжее осуждение. Мой кнут взвился над хребтами занесенных ледяной пылью зверей, и они вырвались из-под рассыпающихся искрами снежных заносов… Затишье внезапно навалилось на нас тяжким грузом, оглушая звенящей тишиной и ослепляя ярким светом. Но нас настигает очередным порывом ревущая буря и грозовая тьма — и этот сумрачный рокот только кажется таким далеким… Я гоню зверей, не жалея заряда бича… Бйерн угрюмо следит за послушным моей руке хлыстом, за несущимися вперед зверьми, за застывшим вокруг нас сиянием снежной пустыни… Он мрачнеет с каждым взмахом гудящего высоким напряжением кнута, с каждым рывком взведенных страхом зверей, с каждым выпадом жалящего нас в спины ветра…

— Олаф, буран нагоняет нас… Тормози…

— Теперь нельзя стоять и ждать! Теперь звери упадут и не встанут! А мы — замерзнем!

— Мы не можем нестись так дальше! Шальк выбился из сил! Тормози! Его нужно выпрячь!

Черт… Бйерн прав, замыкающий еле удерживает скорость… Я подстегнул головного, чтобы этот мощный зверь тянул сильнее, но замыкающий… Он просто дохнет!.. Мы должны выпрячь его сейчас, должны остановиться… Но, остановившись, мы потеряем упряжку… Сейчас этими тварями движет только инерция рывка — запредельного страха перед обрушенными на них ударами бича и бурана… Стоит нам оборвать этот инертный страх, заставляющий их нестись вперед, они падут без сил и не поднимутся… не поднимутся… Но у нас нет выбора.

— Держись!..

Я торможу резко, с разворотом… Зверей заносит, и они валятся в снег, ломая наст, вздымая блистающую дымку ледяной пыли… Мы не справились с управлением, но не сорвались, устояв, — не провалились под разломанную корку промерзшего снега, не напоролись на вздыбленные над настом льдины… Мы выстояли, преодолев все крены трудного разворота, и расцепили руки, примерзшие к прочным поручням, сойдя на крепкий наст с остановленной и выровненной в воздухе машины… Бйерн бросился к загнанному зверю — замыкающему, замертво рухнувшему на вспоротую когтями обледенелую корку… А я кинулся поднимать головного…

— Он не встанет, Олаф! Прекрати!

— Я подниму его!

— Он умирает, Олаф! Его горло и грудь искромсаны в кровь — ему конец!

— Выпрягай замыкающего!

— Мы загнали их! Ты что, не видишь, как они дышат! Их дыхание сорвано! Они дохнут, Олаф!

— Подохнут они — подохнем и мы! Мы должны поднять их! Помоги мне!

Он перехватил мою занесенную для очередного удара руку, удерживая с силой, неподвластной мне…

— Нет, Олаф. Мы оставим их и пойдем дальше пешими.

— Отпусти меня. Не заставляй…

— Я не пущу тебя. Не думай, что ты один способен будить в себе силу зверя… Я тоже — воин Хантэрхайма… У нас нет времени на это упорство, Олаф… Нам нужно бросить их и идти…

Я опустил руку, отключая бич, стискивая зубы, уходя не оглядываясь… Ветер бьет мне в спину все сильнее, бросая меня вперед… Бйерн терпеливо бредет за мной, смотря под ноги… Но я чувствую прямой взгляд мне в затылок — взгляд зверя… Я обернулся… Остановился и отдал ветру мой крик…

— Ангрифф! Я сожгу тебя первым!

Зверь не отзывается, но идет следом за нами… идет с бурей… Бйерн оглядывается все чаще. Он зарядил и подключил излучатель, готовый спустить мощный заряд… Я сжимаю в руке рукоять бича…

— Олаф, он подходит ближе!

— Он будет стараться убить нас. Будь наготове.

— Скингеры не нападают, когда им не угрожаешь прямо… И раненные — они не нападают, когда нет прямой угрозы… Они стараются скрыться, сберечь силы, которые никогда не отдают врагу, имея выбор… А этот зверь может уйти, держаться подальше от нас…

— Неужто ты не понял, что этого зверя разъедает зло?..

— Он зверь… Его зло коротко и просто, как и его память…

— Ангрифф помнит запах смерти… смерти врага… Он будет стараться убить нас…

Бйерн остановился, разворачиваясь… Но его излучатель наводку не взял, угнетенный помехами… Клич зверя разнесся с ветром и зазвенел с бьющими мне в лицо ледяными осколками… Ангрифф нападает… Нет, сложное оружие бессильно против него… Его излучение сбивает все настройки… А навестись на него без автоматики… Его не видно — слишком темно… А ментальный фон… Взять точную наводку в таких условиях — слишком сложно… Я подключил бич, едва удерживаемый обмороженной рукой… Поднял глаза, но не увидел…

— Бйерн! Остановись! Вернись!

Он ушел против ветра… Но меня встречный ветер просто сшибает с ног… Вьюга оплетает меня снежными вихрями, кружа голову… Но я не останавливаюсь, хоть Бйерн отходит все дальше и дальше… Я не должен потерять его — выпустить из зоны ментального восприятия…

— Бйерн! Три метра! Не подпускай его ближе, чем на три метра! Иначе он сожжет тебя без труда!

Бйерн не отзывается, отдаляясь… Я потерял сигнал — и его, и зверя… Я стою один среди бушующих ветров и, как завороженный, смотрю в грохочущую тьму, объявшую замерзшую вечным холодом пустыню… Я не найду его… Его занесет снегом, и я не найду его, как бы ни искал…

Зверь… Он увел охотника, отдал его буре… забрал его себе… Зверь… Он сбил настройки моего браслета… Я потерял ориентиры, координаты… Я не знаю, где я, куда мне идти… Зверь… Он остановил время, сокрушив пространство…

— Ангрифф! Сразись со мной!

Я разрубил ветер искрящим бичом, но не услышал ничего, кроме воя ветра…

Запись № 5

Я очнулся с тяжестью, навалившейся на мою грудь неподъемной тушей зверя… Он душит меня, обрушившись на меня с неподвижностью мертвого, и я не могу подняться, смотря в его застывшие открытые глаза… Я помню, что мы схватились, что я убил его… ценой жизни… Но я живой! Я живой! А он и мертвый убивает меня! Он и мертвый смотрит мне в глаза, кормя вечно голодный дух моей ненавистью! Моим страхом… моей болью… Утихающий ветер еще разносит метель, но я не могу вдохнуть его холод… Душный жар давит мою грудь… И мой крик рвется из горла огнем… зажигая глаза зверя злом…

Бесчувственные пальцы впились в косматую шкуру, но звериные когти врезались в наст, пригвоздили к нему мои спутанные волосы… Бич вырубился, он не в порядке и нуждается в перезагрузке… А клинок… Клинок блеснул окровавленным клыком — зверь отпрянул от меня, и я рванулся от него…

Я замер, стараясь подавить озноб… Ближний бой… с этим зверем… Что ж, пусть ближний бой, я готов…

Сгибаясь в спине, крадусь к нему — следя за ним обоими глазами, обхожу его, огибая кругом… Зовя его, кричу надсадно…

— Ангрифф! Мы старались убить друг друга! Но мы оба живы, спасенные друг другом! И не зря огонь нашей ненависти не позволил вечному холоду забрать нас обоих! Мы сразимся еще раз! И смерть заберет одного! Один будет сожжен огнем и погребен холодом! Один, Ангрифф! Только кровь — мост между льдом и пламенем, Ангрифф!

Зверь молча обходил меня, смотрел на меня пристально, как я на него… Но он вскинул голову на мой крик и посмотрел мне прямо в глаза — он потерял свое время, сведя взгляд с моих рук… Я решил напасть со спины и коротким рывком кинулся в сторону… Обошел его сбоку, собираясь обрушить на него все свои силы, сбить его с ног и всадить свой клинок в его горло… Но он сообразил, что я заставляю его терять время, забираю его время, отводя от угрозы его глаза и мысли… Он оборотил ко мне гордую голову, требуя взглядом благородного духа белого безмолвия открытого боя… И я склонил голову, соглашаясь… Нас окружает метель, отсекая нашу вражду от пространства, от времени, заключая в клетку бессрочной бесконечности…

— Олаф!

Я вырвался из клетки измененного для боя пространства — измененного сознания… И зверь исчез, скрытый белой мглой, из которой явился Грелл, гонящий разрядником звенящих когтями скингеров…

— Олаф!

Грелл притормозил платформу, подключая тягу и осадил зверюг…

— Олаф… Ты жив… Черт…

Он спрыгнул возле меня, сдирая с лица маску, хватая меня за плечи…

— Жив… Олаф, а я ведь тебя сначала за зверя принял — издали… из-за шкуры…

— Ты видел его?

— Кого, Олаф?

— Ангриффа?

— Нет… Ты потерял упряжку?..

Я кивнул. Грелл, посуровев, всмотрелся мне в лицо…

— А где?..

— Он мертв. И упряжки мы потеряли.

Грелл, мрачнея, надел маску, скрывая лицо…

— Я знал, что этот шторм… Такую бурю и опытному охотнику преодолеть непросто…

— С бурей пришел Зверь… Он забрал охотника… увел в буран… в белую пустоту…

— Ты сказал — «зверь»?.. Ты сказал — «увел»?..

— Увел, Грелл…

— Тоска уводит людей в снежную пустыню… Это призрачное мерцанье чарует людей, опустошенных вечным холодом… Их манит сияющий далеким маяком Хантэрхайм… Звезды, снег — все, но не зверь… всех, но не его — не этого охотника… Что здесь произошло, Олаф?..

— После, Грелл… Надо уходить… Скорее! Дай мне бич! Я буду править!

Грелл с неохотой отдал мне бич, смотря на меня с неясным недоверием…

— Ты будешь вынужден держать ответ, если не объяснишь добровольно.

— Не сейчас! Вперед! Скрывающая нас метель стихает! Скоро будут подняты в воздух разведчики, высланные искать меня! Скоро за мной придут бойцы северных армий! Скоро явятся по мою душу «черные вороны» — охранники системы!

— Да что здесь случилось, Олаф?!

Бич прорезал свистом присмиревший воздух и затрещал разрядами…

— Я убил офицера «золотых драконов», нужного системе. Но не принял скупой дар системы. Мне не нужно такой пощады. Я дал отказ, я не намерен служить цепным псом этой бесконечной войне. Теперь меня не будут считать обычным изгоем вне закона. Меня будут искать не так, как прежде. И карать, когда найдут, будут не так…

Грелл повернулся к встречному ветру, перевел с меня напряженный взгляд, смотря на простертую перед нами плоскость, сломанную лишь далекими скалами… Но я вижу, как сильно сжимает он руку на поручне с разгорающейся панелью управления…

— И не думай ссадить меня, Грелл…

— Ты выдашь системе нас всех, Олаф…

— Мы уйдем с этой базы и скроемся.

— Подходящую базу найти не так просто. А завтра мы должны будем забить упряжных зверей…

— Что за глупость ты придумал, Грелл?!

— Не я… Мы все решили так — скингеры стали слишком тяжелы в управлении.

— Решили без меня?! Стоило мне уехать, как вы!..

— С тобой или без тебя, Олаф, мы с упряжками не справляемся.

— Их придется распустить. Но не сейчас… Без них нам подходящей базы точно не найти…

— Распустить?..

— Да, Грелл. Теперь мы не сможем хранить столько мороженых туш. Нам придется уходить от погони — постоянно…

— Олаф, я не могу доставить тебя на нашу базу, когда «черные вороны» системы следят за тобой. Я дам тебе снаряжение и сухой паек на месяц, и ты сойдешь — здесь и сейчас.

— А что ты будешь делать, Грелл, потеряв охотников? Они ушли, и могут не вернуться, как Сигурд… как Бйерн… Ты останешься один… Ты один не сможешь бить дикого зверя…

— Обо мне не думай, Олаф. Я и защиту охотников Хантэрхайма добуду, когда надо будет.

— Теперь одному охотнику против скингеров не поможет и такая защита… А «вороны» системы будут искать вольных охотников и без меня…

Грелл задумался — мои доводы убедительны. Он, не колеблясь, снял руку с гаснущей панели управления.

— Мы дождемся охотников и вместе решим, что делать.

— Я решу, что делать, Грелл. Я уже решил… Мы убьем Зверя и уйдем — скроемся…

Грелл резко обернулся ко мне, сводя леденеющий взгляд с носящегося в воздухе кнута…

— Убьем — «зверя»?..

— Он идет за нами, Грелл… Неотступно, как «вороны» системы… Он будет забирать у нас охотников, как они…

— Что за «зверь», Олаф?.. Тебе что, эта буря голову снесла?.. Тебе что, духи снежной пустыни явились?..

— Он один — Ангрифф…

— Твой головной…

— Я дал ему волю, натравив на врагов… И он сжег их всех… и врагов, и друга…

— Бйерн?..

— Да. Ангрифф шел следом… Шел и идет…

— Ты ж не думаешь, что он мстит нам…

— Мстит он мне одному — других он просто убивает…

Грелл колко прищурил закрытые полупрозрачным затемнителем глаза…

— Что он сделал с тобой, Олаф?..

— Он сделал меня Зверем, Грелл…

— Ты всегда был таким.

— Ты не понял… Этот бич… Этот горящий холодным огнем бич связал нас кровью…

— Или этот зверь носитель вируса, внедряющегося в ДНК чужим кодом… или ты просто умом повредился, пролив столько своей и чужой крови, Олаф.

— Нет, ты не понял… Этим горящим бичом мы рассекли наши души пополам и разделили обломки поровну, обменявшись ими… Он взял часть моего духа, отдав мне часть — своего… И мне не вернуть души, не убив его…

— Вы обменялись не душами, а злобой…

— Не верь мне, Грелл, но будь бдителен. Помни, что он идет следом, что приходит с бурей и забирает охотников…

От его прежней радости при встрече среди бескрайних снегов не осталось и следа. Грелл сумрачно проводил взглядом взметнувшийся над спинами снежных зверей кнут, и опустил глаза. Теперь я не слежу за ним — я провожу упряжку в открытые врата заметенной метелями подземной базы территорий Штормштадта, закрытой и брошенной бойцами системы…

Запись № 6

Я вошел в зал, оставив упряжку на Грелла, забыв, что Грелл здесь не один, что охотники подобрали нового бойца… Вон он — спит у костра, завернувшись в шкуры… Не до него мне сейчас — уж очень я промерз и вымотался… Жар приступами бьет мне в лицо и обдает спину холодной испариной… Мне нужен покой, а здесь… Черт… Я грубо пнул бойца сапогом под ребра… но он и не шелохнулся.

— Вставай давай. Хватит трупом притворяться.

Я подошел к костру, протягивая руки бьющемуся со сквозняками огню, ожидая ответа… Но боец не отозвался, и я, резко развернувшись к нему, сдернул покрывающую его шкуру…

— Мне не до тупых шуток сейчас…

Сигурд?.. Это он… Просто его лицо посерело от обморожения и мороз выгрыз на нем черные язвы…

— Черт… Сигурд… Сигурд!

Он не отвечает… Он без сознания, едва живой… Как мне нужен регенератор… Но он брошен средь бескрайних снегов… Брошен, как сломанное оружие, которое нет смысла тащить с собой… Мы не могли тащить его с собой в буран, выбиваясь из сил под тяжестью снаряжения…

— Ты — Олаф?

Я поднял глаза, рассматривая незнакомого бойца, вышедшего из темноты и неуверенно вставшего в дверях…

— Я.

— Грелл обещал остаться со мной, но ушел… А этот охотник… Я нашел его у самых врат… Я не знал, что нужно делать и… Я правильно сделал, что принес его сюда?..

— Правильно. Тебя как называть?

— Ханс.

— Ты что, тупой?

— Не знаю…

— Это что значит?

— Просто, я не знаю…

— Иди помогай, разберемся…

Он сделал все, что я сказал, — все, без исключений и с предельной точностью… Хоть и неловко, но он помог мне обработать раны охотника и растолочь сухой мох для отвара… Я перехватил спутанные волосы шнуром, склоняясь над огнем, дымящим угаром, над парящим котлом…

— Дай мне тот прут… Ханс! Тот, железный!

Ханс, подав мне прут, сразу запущенный мной в бурлящую пузырями воду, зябко съежился и отступил к стене, отворачиваясь от меня…

— Ты что это?..

— Олаф, мне очень страшно…

Я поднял голову, осторожно прижимая к ободранной морозом скуле перевязочную полосу, сложенную и пропитанную еще горячим отваром…

— Что?..

— Страшно, Олаф… Я ничего не понимаю…

— А что тут понимать?..

— Хоть что-то…

— Ты что несешь?..

— Я не знаю… Я ничего не знаю, Олаф!..

Я поднялся в дыму и пару, бросая в кипящий котел раскаленный прут с рукоятью из куска облезшей шкуры… Моя тень взметнулась вслед за огнем… В морозной тишине треск жарких углей слышен особенно четко, и кипящая смола разрывает обломки еловых сучьев громом… В этой тишине ворчит, улегшийся у костра, обрывок промерзшего ветра, бурчит, выкипая, заключенная в котле вода… Но этот боец продолжает молчать, пряча глаза от нападающих на него красных всполохов…

— Как можно не знать ничего?..

Грелл, скидывая затверделые льдом перчатки, тяжело положил руки ему на плечи, опуская на шкуру, расстеленную на полу…

— Вот так, Олаф, — он ничего не знает. Его память не загрузили при запуске. Он не понимает, куда и откуда он попал, — ничего не понимает…

Черт… И что теперь делать? Что с ним делать?! Я с отчаянья вырвал из котла прокаленный прут, наставляя бойцу в грудь…

— Отвечай внятно, что ты знаешь?!

Боец замер, молча смотря на меня открытыми страху глазами…

— Отвечай!

Грелл с досадой толкнул меня, отстраняя… Теперь огонь бросает отблески на его раскрасневшееся пятнами лицо…

— Сказал же, Олаф, он ничего не знает…

— Он не может не знать ничего! Он знает речевой код! Он же… Он же не прямо из снежной пустыни вышел!

— У него в голове одни обрывки знаний. Системе не хватило времени дать этому бойцу полноценную память. Он умеет управляться с оружием, но ему не ясно, что происходит. Он не понимает, что он был бойцом системы и стал вольным охотником.

— Но он ушел из системы! Как он ушел?..

— Сказал, что командир ему идти приказал, он и пошел… не поняв, куда и зачем его послали.

— Вот черт… И все на нашу голову… Боец из Штрауба… еще и недоработанный… Какого черта?.. Что с таким в стылой пустыне Хантэрхайма делать?..

— Мы забрали его у ледяной пустыни, Олаф… Мы не можем теперь вернуть его льдам Хантэрхайма… Я развел для него этот костер, скормив огню дерево вместо жира скингера… Я разделил с ним мясо и шкуры, добытые мной…

— Он не отработает… Грелл, нам нужно…

— Нет, он делает все, что надо, когда объяснишь четко, что надо делать. Он останется, Олаф. Нам придется с ним повозиться, но он станет охотником — будет ходить с нами к растопленным лугам и бить зверя.

— Мы потратим силы на него, на Сигурда… А что останется нам, Грелл?!

— Сигурд?..

Грелл только что заметил его, укрытого шкурами, и Ханс сжался под его взглядом…

— Грелл, пойми, я не могу тратить силы на него… Сигурд опытный охотник, он необходим нам…

Грелл просветлел, подходя к охотнику, но его взгляд снова отразил грозовой мрак, как только он всмотрелся Сигурду в лицо…

— Олаф, он не встанет…

— Я не отдам его ни огню, ни морозу!

— Успокойся, я не трону его. Он умрет без моей помощи — к рассвету, Олаф.

Я обернулся к Хансу, распахнувшему глаза с еще большим страхом…

— Я дам тебе слово, что ты останешься здесь до тех пор, пока Сигурд не возьмет оружие! Тогда мы решим, останешься ты или уйдешь!

— Мне некуда идти, Олаф…

— Тогда приложи все силы, чтобы остаться с нами. Мы даем тебе наши силы, в обмен ты даешь нам — свои. Это нерушимое правило вольных охотников — это наш закон. Тебе ясно?

— Так точно.

Грелл встал на пороге, обдав меня тревогой, и выбежал в коридор… Я побежал за ним, жестом остановив Ханса, оставшегося с Сигурдом, еще погруженным в тяжелый морозный сон… Грелл обладает тонким чутьем, вынуждающим его глаза промерзать и загораться со скоростью налетающего со штормом ветра… Он всегда видел и слышал, когда я стоял в немой темноте… Но теперь слышу и я… Этот рокот, разносящийся по простертому насту и затихшему в безветрии воздуху, — это звон когтей мчащихся к вратам зверей, это лязг промерзшей упряжи, гул зашкаленного бича… Мой крик перекрыт свистом кнута и дыханием зверей, но я кричу…

— Где охотники, Дйерв?! Где упряжки?!

Не дожидаясь ответа Дйерва, сбросившего оскаленную голову зверя с искаженного лица, я отвернулся, прижимая к стене открытую ладонь, — крепко, до холодной боли… Грелл, мрачнея, обхватил Дйерва за плечи, жестко встряхнув…

— Где охотники, Дйерв?..

Дйерв сбросил с плеч ослабшие руки Грелла, оборачиваясь к упавшим в снег без сил зверям, к снежной равнине…

— Олаф… Грелл… Не ждите… Они не вернутся… Я вернулся один.

В глазах Грелла мерцает ледяная пыль — колючая и острая, но Дйерв твердо смотрит ему в глаза… Оборачиваясь через плечо, сжимая зубы, сжимая в кулак замерзшую руку, будто пригвожденную к стене морозом, я открываю ему ментальную линию…

— Он забрал их?.. Зверь забрал охотников?..

Дйерв, сомкнув тонкие губы, рванулся ко мне, но, бледнеющий, Грелл удержал его…

— Ты знаешь, Олаф?..

— Он шел с бурей — Зверь…

— Буря прошла стороной, но поднялась метель, и мы еле тащились… так и не добравшись до «жгучего луга»…

— Зверь увел охотников в белую мглу…

— Он явился, будто отпущенный самой метелью, выйти к нам — охотникам…

Грелл опустил голову, прогоняя открытый взгляд гордого воина волчьим — исподлобья…

— Дйерв, ты потерял их?..

— Нет, Грелл… Я нашел их всех… Тогда я… Я разогнал бич, гоня зверей…

— И бросил все — и снаряжение, и упряжки?..

— Я не мог забрать их, Грелл. Зверь шел за мной… до самых ворот…

— Ты бросил снаряжение из-за обезумевшего зверя?..

Дйерв вскинулся, но удержал вскипающий гнев за зубами…

— Ты не видел Зверя, Грелл. А я видел его… И Олаф — видел…

Северный ветер набросился на меня, ударив в спину, и я повернулся к нему лицом… Его холодные зубы впиваются в мое открытое лицо, его ледяные когти цепляются за мои волосы, но я вдыхаю его, запрокинув голову, разводя сжатые в кулаки руки, закрывая глаза… Ангрифф! Ты пришел с бурей! Ты ждешь меня у ворот моей крепости! И я выйду к тебе! Я убью тебя! Убью тебя, Зверь!

— Мы убьем Зверя… Мы — охотники Хантэрхайма, дышащие вольным ветром! Мы убьем Зверя, приходящего с белой мглой!

Дйерв обрывисто кивнул головой, разрубая прямой ладонью путы северного ветра…

— Мы должны убить его, Олаф. Грелл!

Грелл, пригнув шею, через плечо всмотрелся в северный ветер прищуренными глазами…

— Мы должны убить его — Зверя… Олаф выследит его… Олаф связан с ним кровью и местью… Мы сделаем это… Теперь мы связаны этой клятвой, как этим холодным ветром…

Ханс, сжимаясь под ударами стужи, бросился к Греллу, но остановился в нерешительности чуть поодаль… Он видит перед собой не знакомого ему еще охотника, различающего шепот ветра в ночной мгле, отвечающего ветру волчьим воем, освещающего темноту волчьим глазом… Ханс с немым ужасом наблюдает, как охотники Хантэрхайма взывают к силе, данной им для борьбы с северным ветром, — к силе зверя…

Запись № 7

Я схватил Ханса за руку, вырывая из ветреной стужи… Он обернулся назад, готовый свернуть себе шею, но не проститься с Греллом…

— Это Грелл?.. Это он?.. Что с ним?..

— Не подходи к нему. Он готовится к бою.

— Со зверем?

— Да.

— Не надо…

— Так нужно. Мы даем смерти чужие жизни — иначе смерть берет наши. Мы обрываем чужие жизни, продолжая — наши. Бессильные — нищи. Им нечего дать смерти взамен их жизни, и смерть забирает их. Грелл должен призвать силу, данную ему свыше силы воина.

— Но эта сила уродует его лицо…

— Молчи. Мы оборачиваемся зверьми, чтобы сразиться со Зверем.

Ханс вырвался, отшатнувшись от меня к костру, хватая горящую головню опаленной перчаткой…

— Вы оборотни!

Я отпрянул от огня, не успев опомниться и сдержаться…

— Я понял, вы — оборотни, боящиеся огня! Все вы — вы не только охотники, вы — звери!

Огонь стучит у меня в висках частым пульсом… Огонь в руках этого неуклюжего солдата обездвижил меня… как огонь Зверя, в котором сгорел Варт… Я вижу, как Грелл метнулся к блекнущему в огненном зареве бойцу, вырывая у него факел, но и мечущегося серой тенью Грелла затмевает огонь…

— Брось! Брось в костер! Брось, Ханс! Олаф убьет тебя! Брось!

Но Ханс упрямо отгоняет Грелла пылающим факелом, стоя спиной к высокому костру, защищающему его сзади… В глазах темнеет, остается только носящаяся в пустоте вспышка, оставляющая светящийся след, — гаснущую во мраке дорогу, оборванную бездонными пропастями… И я иду по этой дороге… через огонь… в холодный мрак…

— Ханс! Брось! Олаф и правда — оборотень! Он разделил душу! Он отдал часть души снежному зверю, сжигающему врага пламенем! Он забрал себе часть его души! Теперь его сердце студит холод и жжет огонь, морозящий и выжигающий сердце Зверя!

Клок огня падает, рассыпаясь искрами… В глазах проясняется… проявляется силуэт виновато понурившегося бойца…

— Оборотней вообще не бывает. Это все старые сказки. Я не должен верить им. Это не правильно — верить в сказки, я знаю… Я знаю, что человек не способен обращаться в зверя, как зверь — в человека… Это я знаю точно.

Грелл отбросил головню к костру…

— Может, Ханс, но не так, как ты считаешь… Мы обращаемся в зверей разумом, а не телом…

— Но тогда зверь не способен быть оборотнем — у зверя нет разума…

Я оттеснил Грелла, сверкнувшего на меня глазами…

— У зверей — нет, у Зверя — есть.

— Нет, я не должен в это верить. Это не правильно…

— Старые легенды — это все правда, Ханс… Только выглядит эта правда вне легенд чуть другой…

— Это не правда, Олаф… Это ты наделил зверя разумом…

— Да, Ханс… Я пробудил эту, спящую в нем, злую силу… когда он пробудил злую силу, спящую во мне…

— Он лишил тебя рассудка, Олаф…

— Да, Зверь проснулся во мне…

— Олаф, прекрати… Я не понимаю… Все не так… Только похоже, что все так, как должно быть, но все не так… Все только кажется… Все только кажется тебе, Олаф… А ты только заставляешь всех видеть твои видения… Не заставляй меня…

— Ты не способен видеть… В тебе нет этой силы, боец Штрауба…

— Не смотри на меня так, Олаф… Я не позволю тебе так смотреть на меня…

Ханс закрыл глаза руками, и я отступил от него — от его страха передо мной… и от его упрямства сопротивляться мне… Но, опомнившись, я схватил его за руки, отнимая их от его лица, открывая его глаза силой…

— Ты пойдешь со мной! Ты увидишь его — Зверя, приходящего с бурей! Увидишь Ангриффа! Увидишь таким, каким вижу его я! Таким, каким видим его мы все! Таким, какой он есть — Ангрифф!

Запись № 8

Грелл, пасмурно молча, но не переча, заложил упряжку, не заменив лишь головного — старый Форфирд, хоть и устал после сложного перехода, снова первым пойдет, а замкнет юная Ангст, заарканенная и заезженная мной с месяц назад… Это плохая упряжка, но выбора у меня нет — другие, ходившие сегодня, звери еле держатся на ногах… Дйерв смерил меня суровым взглядом…

— Не следует начинать Страшным и кончать — Страхом…

— Я не могу перепрячь Ангст — она замыкает… И — к черту!

— Не будь таким заносчивым, Олаф. Она тебе еще себя покажет…

— Ничего она мне не покажет, кроме страха, когда увидит мой бич! Пошли!

Я спустил трескучий заряд, отключаясь от линии связи, взлетая на поднявшуюся и тронувшуюся платформу… Ханс, покорно взявшийся за поручни, проводил отдаляющуюся базу тоскливым взглядом… А я спустил очередной разряд, гоня зверей в простертую перед нами пустыню, держа курс к едва видимым на горизонте скалом…

— Видишь этот горный пик, блистающий снегами в поднебесье, — это Тилл-Фйэлл… Мы направляемся к нему…

— В горы?..

— Вверх… На самую высокую вершину… С нее виден вечно сияющий во льдах маяк — царство охотников — Хантэрхайм…

— Я знаю про эту северную крепость, сравнимую с одним Ивартэном.

— Хантэрхайм мощен, как Ивартэн, но нет ничего сравнимого с ним — с Хантэрхаймом…

— Ты служил в этой крепости?

— Нет — в Штормштадте. Это одно из северных укреплений Хантэрхайма… Это укрепление еще называют «ветроломом» из-за нестихающих бурь… С вершины ты увидишь и Штормштадт…

— Олаф, но сейчас стемнеет…

— Хантэрхайм сияет и днем, и ночью…

— Остановись, Олаф… Не надо дальше…

Ему в ответ мой бич спустил разряд, разлетевшийся искрами по хребтам снежных тварей, несущихся к промерзшим скалам… Все быстрее — к горам, все ближе горы… Все выше пики скальной гряды, все вверх… Все темнее ночь, все ярче звезды… Все тяжелее дышат почерневшие косматые твари… Все холоднее ветер… И все злее его зов… Ангрифф! Он идет за мной! Он идет следом!

— Ты слышишь его?.. Он поднимается…

— Я ничего не слышу, Олаф… Только ветер… Здесь такой сильный ветер…

— Он здесь… Он идет следом, взбирается на Тилл-Фйэлл…

— Остановись, Олаф… Эти звери устали… Они упадут — сорвутся вместе с нами…

— К рассвету Грелл и Дйерв будут здесь… К рассвету они взойдут на Тилл-Фйэлл…

— Что ты задумал, Олаф?..

— Мы убьем Зверя. Зверь останется здесь — его погребут снега у подножия Тилл-Фйэлл… а нам будут светить звезды с его вершины…

Знакомой тропой обогнув ущелье, чернеющее в слабом отсвете фонаря, я вывел зверей на узкую обледенелую площадку у острия Тилл-Фйэлл… Я опустил платформу, отключая подачу энергии, и указал бойцу Штрауба звезду, сияющую ярче других…

— Смотри, это Хантэрхайм…

Мы молча смотрим на бьющие в небесную пропасть лучи, испускаемые поднятыми над снежной пустыней ледяными иглами — башнями Хантэрхайма… Среди этого лучистого свеченья особенно ярко блистают пограничные вышки «хранителей», смотрящих в снежную пустыню неспящими глазами… Но в темном небе разгорается хрупким переменчивым светом северное сияние, окружая нас зыбким мерцанием, вынуждая скрываться от всевидящей техники Хантэрхайма… Как только мы вошли во тьму, оно явило нам Зверя, вышедшего из темноты…

Я разрядил бич, прогоняя Ангриффа во мрак, обратно… Но он остался здесь, ждать и смотреть… А Ханс, взглянув на него с непонятной мне грустью, уселся на опущенную платформу. Он не выпускает из замерзших рук подключенного излучателя, но не озирается по сторонам, высматривая скрытого мраком врага, а, затаившись, слушает тишину… Из него выйдет охотник… хоть он и не боец Хантэрхайма…

Запись № 9

В темном холоде горят только глаза — мои и Зверя… Только искрящий бич протянут мостом через тьму между злых огней…

— Олаф, не надо… Ему и так страшно здесь — на холодной вершине, окруженной всеми ветрами… Он устал бродить в пурге, ища укрытие и других скингеров… А ты его…

— Молчи, Ханс… Он пришел отомстить мне…

— Он пришел за этими зверями — он их знает… Он считает их своим отрядом — он ведь их командир…

— Он лидер стаи…

— Олаф, но скингеры… У них не стаи, а стада — они не хищники и не птицы…

— Это дикие звери, Ханс. Они не жрут, но сжигают нас — свободных охотников… Только солдаты системы называют стаи стадами… Они выходят на охоты с мощным оружием, со специальной защитой, со сложной техникой… И называют стаи диких скингеров — стадами…

— Но ведь скингеры не злые… Они никого не трогают, когда никто не трогает их… И заботит их только мох, который они едят, для которого они топят лед и греют бедную холодную землю… Олаф, мшистый луг среди снежной пустыни и мохнатые звери — это хорошо…

— Хорошо. Но только, пока с этими мохнатыми зверьми не надо сражаться.

— Они защищаются… Это правильно, Олаф… Я знаю, что изначально скингеры были запланированы не такими, что они должны были быть доверчивыми и беззащитными… Сначала, когда их только сделали, они такими и были… Но они научились защищаться со временем… И это правильно, Олаф…

— Что ты знаешь об этом?..

— Просто, я такой же, как они… Я ничего не знаю и мне страшно, хоть я и умею обращаться с этим мощным оружием… Я, как этот зверь, боюсь тебя, Олаф… Но у меня нет никого, кроме тебя… Мне некуда идти в этой снежной пустыне — я могу только быть рядом с тобой, зная что ты погубишь меня…

— Зачем остаешься, если — знаешь?.. Я не держу…

— Я еще надеюсь, Олаф… Надеюсь на тебя, ведь на себя мне здесь надеяться и думать нечего…

— Ты прав. Ты один здесь ни на что не способен… Но не ровняй себя с этими тварями — они созданы для белой мглы…

— А я создан для войны, Олаф… Но мне известно, как страшно оказаться посланным в бой, не зная, что предстоит пройти, как преодолеть… Ты завел этих зверей в белую мглу среди чужих им далей, связанных веревками, под ударами кнута, горящего злобой, — ведь ты был зол на них… а они просто не понимают, не знают… Командир срывал на мне злобу, как ты на них, — только за то, что я не понимал, не знал… Но я не хотел уходить от него, от взвода в лес к врагу, когда он прогонял меня, заставляя идти… Он заставил… И я ушел — в темный бурелом…

— Ханс, ты… Он тебя в разведку послал, а ты…

— Я не понял, куда он меня послал… Я просто шел, пока меня не подобрали другие бойцы, а потом — охотники…

— Неужто командиру послать, кроме тебя, некого было?..

— Некого…

— Перебили всех?..

— Не всех… Просто, остальные все, как и я, были — недоработанные…

— Нищает армия системы, раз таких бойцов воевать посылает…

— Нет… Просто, времени не было дорабатывать…

— Нищ тот, у кого нет времени. Не имеющий времени, не имеет и жизни.

Ханс перевел на меня тревожный взгляд…

— Олаф, я не знаю, что такое — время.

— Что-то вроде энергии пространства. Это измерение пространства… четвертое измерение.

— Я слышал, что их одиннадцать…

— Их — одиннадцать только при сложных расчетах, а при простых — всего четыре.

— Нет, я не понимаю…

— После об этом, не сейчас.

— А ты много знаешь…

— Не много — я простой боец.

— А я сначала думал, что ты ничего не знаешь, как я… Решил, что ты дикий, как зверь…

— Я стал диким, как зверь, Ханс, но я не забыл, что этот мир подчинен порядку.

— Я ж думал, что ты колдуешь у котла…

— Чушь какая… Просто мхи с лугов скингеров обладают антисептическими свойствами… Я покажу тебе, как их обрабатывать правильно…

Ханс простодушно улыбнулся, с непонятным мне спокойствием, нашедшим на него так вдруг… Но его глаза снова открылись страху, когда пылающий бич рассек воздух, гася загоревшиеся вблизи глаза Зверя…

— Как ты можешь думать, что этот скингер осознанно преследует тебя, зная, что гром — отголосок разряда молнии?..

— Ангрифф! Он преследует меня! Он идет с бурей! Идет следом за мной!

— Ты твердишь это, как заклинание!

— Это и есть мое заклятье! Это мое проклятье — моя месть!

— Преследуешь его ты, а не он тебя! И сейчас ты испугаешь и разозлишь зверя! Заставишь его нападать защищаясь!

— Он слишком силен и умен — он нападает, атакуя, и защищается, отражая атаку!

— Он — скингер, Олаф!

— Ангрифф — Зверь!

— Он не дух этой снежной пустыни! Он простой скингер! Дай зверю время понять, что ему делать дальше! Не путай его, вставая у него на пути, не сбивай его простые мысли! Не тревожь зверя, оставь в покое, и он уйдет! Преодолеет страх, и уйдет искать скингеров среди лугов, оставив всех вас — охотников! Забыв вас всех и ваше преследование!

Ханс посмотрел на меня с неожиданной настойчивой твердостью, видно, сочтя, что у меня еще есть обрывок разума, к которому он способен воззвать…

— Он не забудет…

— Он вспомнит, что охотникам нужна его шкура, когда они придут содрать с него шкуру, как каждый скингер, Олаф!

Я с удивлением, о котором давно позабыл, всмотрелся в лицо недоработанного бойца Штрауба… Бледное от холода открытое лицо, отражающее первые проблески рассвета…

— Ханс, надень маску, обморозишься…

Первые проблески рассвета гаснут на его закрытом лице… Рассвет… Красный луч хмелит разум, заливая кровью мои глаза… Дйерв встает против света каменной глыбой и Грелл прокрадывается среди лучей… Ветер бьет мне в грудь вьюгой… Ветер свивает в веревку мои волосы, вяжет их в узлы… Мы связаны северным ветром… Мы поклялись убить Зверя!

— Ангрифф! Ты будешь погребен несходящим снегом у подножья вершины! Ты будешь низвергнут с Тилл-Фйэлл ветром севера, Зверь, приходящий с бурей!

Запись № 10

Я упал на колени, но вьюга вихрится вокруг, окружая и кружа голову… Все вертится, вращаясь, — все вокруг острия Тилл-Фйэлл, вздымающегося над снегами, скрывшими холодные тела Грелла и Дйерва… А Зверь входит в круг, кружась со мной, смотря прямо мне в глаза, не отводя взгляда… И вой ветра заглушает мой крик… И крик Зверя заглушает вой ветра… Но я оскалился Зверю клинком… Этот кинжал — мой единственный, еще не выбитый, клык… И я режу мои волосы, спутанные с шерстью Зверя…

— Ангрифф! Огонь твоей злобы забрал моих охотников! Ты забрал их всех! Но зачем ты взял его?! Он не знал ни одной охоты! Он не знал ничего, Ангрифф!.. Ничего, кроме зла, в котором старался разглядеть добро!.. Он не знал, что не будет пощады!.. Не будет пощады от Зверя!.. От тебя!.. От меня!.. Зверь не знает пощады!.. Он — зло!.. Только — зло!.. Но ты — простой зверь! А я — простой человек! Ангрифф! Тебе не сделать меня Зверем! Я не стану Зверем! Я не позволю стать Зверем тебе! Ангрифф!

Лезвие лязгнуло, столкнувшись с когтями и ударилось об лед, выскальзывая из окровавленной руки… Я метнулся в сторону, хватая и подключая сбоящий бич, сбрасывая тяжелую шкуру… И невидимый мне через пустые глазницы зверя боец открыл помутневшие от боли глаза…

— Я забыл, что был человеком, Ханс… Но я вспомнил… Я стану человеком снова, я смогу… Я стану человеком, когда не станет Зверя…

— Зверя не станет, когда ты перестанешь считать им его и себя…

Ветер трезвящим холодом пролетел по моему искаженному оскалом лицу… Я подхватил бойца, бросаясь к упряжке… И бич обрушился на спину головного… Форфирд дернул постромки, налетая на ветер широкой грудью… А бич взвился над ним вновь…

Головной упал на узкой тропе меж скалистых ущелий… Я подключил тягу, тормозя платформу, останавливая следующих за ним зверей… Но он рухнул, как подкошенный, и идущий следом налетел на него — сорвался, стягивая других… Я обрубил постромки, отпуская его крик с ветром, отдавая его снегу… Он уволок с собой и упавшего головного, оставив мне только Скальда и Ангст… Я спрыгнул на землю, осторожно подступая к испуганным скингерам… Скальд… Нет, он не может вести… Поведет Ангст… Я рискну впрячь ее головной…

— Ангст… Послужи мне… Я дам тебе волю… Но сейчас ты поведешь…

Скальд охотно бежит за ней, беспрепятственно рвущейся вперед, в ветер… Она послушна моим окрикам, моему бичу… Я притормаживаю ее на поворотах, и она устойчиво проходит сложные участки… Я гоню ее на прямой дистанции, и она несется, не зная удержи… Но она молода, и на прямых ровных участках несет, непослушная мне…

Ангст окончательно сорвалась и понесла, стоило нам спуститься к подножью гряды… Что остановить ее я теперь не смогу, я понял только сейчас — как-то внезапно, как-то вдруг… Я стараюсь не смотреть на бойца, закрывшего глаза в забытьи… стараюсь не слышать его дыхания… не замечать глубокие ожоги… Он не знает, что такое крик, как все бойцы системы, умирающие молча, но я хочу, чтобы он кричал… тогда бы я знал, что он еще жив, хоть его и гложет эта боль… Я вколол ему тяжелый болевой блокатор… но ему больно и сейчас… А Ангст несет нас не к базе, а… Я не знаю, куда она несется, — в белую мглу…

Отчаянье сковывает мою грудь холодом, не давая вдохнуть… В несгибаемой руке гаснет отключенный бич… Подача энергии прекращена, поле распадается, распуская управляемые частицы, и рукоять разрядника лежит в отмороженной руке никчемной вещью… Но где-то очень глубоко еще бушует буря, еще горит пожар, поджигая мой кнут…

Нет, я не смогу ни жить, ни умереть человеком… Я бужу силу. И расправленные плечи становятся легки, как крылья. Я горю, сгорая в этой силе — силе Зверя… Я горю, горит мой бич! Под моим бичом сгорит и Ангст! Она сгорит в моей ненависти!

Запись № 11

Горящим кнутом я выправил курс, но Ангст не покорилась мне — упала замертво, окутанная клубами едкого дыма опаленной шерсти, увлекая за собой и задыхающегося Скальда…

— Ангрифф! Будь ты проклят, Зверь!

Я осмотрелся, ища его, прижимая бесчувственно холодную руку к теряющемуся пульсу бойца… Но я не вижу его…

Оставив бойца под едва тлеющим защитным полем, я отправился искать зверя. Рыщу в снегах в поисках его следа, но не нахожу ничего — ни царапин от когтей… ничего… Наст чист… Ангрифф скрывается от меня, возвращая мне все ожоги огненного бича этой мерзлой мукой… Он гасит мою силу, с которой меркнет и жизнь… Я падаю в снег, стараясь подняться, но могу только ползти вперед, в белую мглу, в безмолвие снежной пустыни… Вольный ветер пролетает надо мной, не задевая, не замечая меня… Только низкая поземка нападает на меня, засыпая глаза ледяной пылью, заставляя глотать холод, остужающий кровь на потрескавшихся губах…

— Ангрифф… Ты отомстил мне за мою месть… Дай мне прощенье, взяв мое… Ангрифф! Я не просил прощенья у системы! Я не просил простить меня моих людей! Но я прошу тебя!

Горящий глаз блеснул перед глазами… Я ухватился за косматую шерсть, взбираясь на спину зверя, падая на его шею… Он не сопротивляется мне — только с трудом тащит меня вперед, обратно… А боль запертым огнем бьется в висках…

Я не отпустил клок шерсти зверя, когда упал в снег, но он и не думал уходить — он застыл на месте с низко опущенной головой и потухшими глазами… К платформе ближе он не подошел, и мне пришлось протащить ее, взявшись за режущие руки тросы… Он позволил впрячь себя и побрел со мной бок о бок…

Мы не остановились и тогда, когда высоко в небе, над стылым ветром, пролетел разведчик Хантэрхайма, бросая мне под ноги тень птицы… Он еще не ищет — только облетает территории… Но скоро он будет искать, а я — скрываться… Как зверь от охотника…

Запись № 12

Ангрифф без сил рухнул у погасшего костра, возле остывшего в вечном холоде охотника — возле оставленного нами один на один с морозным сном мертвого охотника… Я, едва держась на ногах, разжег в жестянке огонек, топя жир скингера… Обработал ожоги Ханса и уложил его, спящего в сумрачном забытьи, на, снятые с изъеденного стужей тела Сигурда, шкуры… Что я сделал в этой злой лихорадке, в этом бреду, в дурмане пролитой крови?.. Я упился кровью до пьяна!.. И теперь у меня нет охотников, нет скингеров!.. Я один — с одним зверем — с одним Ангриффом… С ним мы ушли в буран, горя силой, с ним — вернулись, застуженные бессилием… Я вынудил его убить моих охотников… Я убил его скингеров, стараясь убить его… А теперь… А что теперь?.. Моя сила сиянием изошла из черных ран в снежную пустыню… Снежной пустыне отдано все — отдано мной… И моя сила, и сила этого могучего зверя… и силы моих охотников… и силы этого несчастного бойца… Я один! Один в снежной пустоте! Один — без силы духа белого безмолвия, приходящего с бурей… Только «черные вороны» слетаются ко мне… Они выклюют мне глаза, ослепшие в бескрайних снегах…

Я сел у стены между бойцом и зверем, безвольно уронив голову на поднятые колени…

— Олаф… Не оставляй меня одного…

— Не оставлю. Не надо бояться, Ханс…

— Только мертвые ничего не боятся…

— Верно… Мертвым не страшно ни жить, ни умереть…

— Ты не мертв, Олаф…

— Нет, не мертв… Я искал мести, ища смерти… Но погубил только других… Не так, как воин, и не так, как зверь, — как ледяная пустыня, не разбирающая, кто друг, а кто враг… Я стал Зверем — духом снежной пустыни, приходящим с бурей… Я сгорел и замерз среди вечных льдов и огней… Я не знаю, что будет со мной теперь, когда я очнулся… Но я не отдам тебя ни льду, ни пламени, Ханс… Я помогу времени стянуть рубцами эти ожоги жара и холода… Я научу тебя всему, что знаю…

— Ты обещаешь, Олаф?..

— Я дам тебе слово. Мы будем охотиться вместе — и бить зверя, и ставить силки…

— Отпусти Ангриффа…

— Он волен идти, куда вздумает… Он уйдет, Ханс, когда залечит раны… А сейчас я нужен ему… И я отдам ему силы взамен сил, которые он отдал мне…

— Ты дашь слово?

— Верь мне — взамен моей веры. И мое слово будет нерушимо.

Я разгоню «черных воронов» Хантэрхайма, отдав им мой страх, взяв у них мою свободу. Я заберу «стрелы» охотников Хантэрхайма. Я обменяю зверей на технику, отпустив скингеров в белое молчание и взяв у белой мглы машины. И если передо мной не склонятся ветры северной пустыни, склонятся ели и сосны Валсхайма — леса Штрауба! Передо мной! Перед воином, дышащим свободой!

Нет, не везет моей невесте в благих начинаниях. Неправильно она себе профессию выбрала. Это мне, историку, все интересно и все пригодно в этих отчетах людей, а ей, врачу… Врач — это ведь призвание тех, кто хочет спасать, а не убивать. А для людей, кажется, важнее нанесение ран, а не исцеление. По крайней мере, для этих людей… В общем, это понятно — они ж в первую очередь — бойцы и охотники. А врачи у них отдельно. Это у нас разделения такого строгого нет, а у людей… Они создаются или бойцами, или рабочими, или учеными, а общее между ними только одно — они все — военные. У нас не так — у нас полный разброд и никакого порядка в этом плане… Мы рождаемся просто котами и долго думаем, какие мы, для чего мы пригодны, кроме охоты на крыс… И иногда мы что-нибудь такое придумаем… Что-нибудь вроде — посвятить себя наукам (это, конечно в промежутках между охотами на крыс). А что нам еще делать, когда люди вбили нам в головы такой высокий интеллект, ставя на нас — вернее, на наших великих предках — эксперименты по усовершенствованию разума? Нам теперь скучно просто на крыс охотиться… К тому же нам никак нельзя от них отстать — от нашей добычи… А то вон они какие умные — крысы… Обсуждают новые знания — еще и с таким серьезным видом…

Нет, нам никак нельзя им уступать. А то они нас совсем бояться перестанут. Правда, они, к моему сожалению, нас и сейчас не слишком боятся. Конечно, — вон их сколько… целые армии крыс… Нам, в общем, это на руку — мы голодными не останемся. Но только, когда крыс соберется до черта, как Айнер выражается, страшно становится нам, а не им… Хорошо хоть здесь, в руинах Центрального управления службы безопасности системы, где крыс обычно собирается как раз до черта, мы перестаем делиться на охотников и жертв, становясь — исследователями. Договор у нас такой — вот как. Друг без друга нам, просто, ничего не изучить и ничего не извлечь из опыта людей — у них ведь все так сложно устроено, вся эта их техника, хранящая их память…

Вот только в нашем договоре есть тревожащая меня тонкость — он перестает действовать, как только мы переступаем порог развалин этого здания… Я знаю, что мы бы с голоду умерли, если бы этот договор не переставал действовать за порогом… Но действовать он перестает не только для нас, а так же и для крыс… Радует во всем этом только одно — крысы очень идейные… Они уверены, что все находится в одной общей и целой системе, не нуждающейся в их сложных умыслах, — и они, и их хищники… Из этих соображений крысы нас специально изводить не станут… Это точно — по крайней мере, пока нас не станет до черта, как их… А тогда — не уверен, что они нас теснить умышленно не решат… Они заявляют, что нам не придется особо задумываться, соперничая из-за численности, — что нашу численность все равно отрегулируют силы, хоть и подвластные нашему разуму, неподвластные нашему воздействию. У них выходит, что обращаться к таким сложным способам борьбы, как осмысленное противостояние, — просто смысла нет. Они считают, что всегда будут силы, неподвластные нашему воздействию, как бы мы ни вдавались в исследования, познавая их… Понять мы поймем, а сделать — ничего не сделаем…

Я с ними не совсем согласен. Мне кажется, что не все силы подвластные разуму. Даже люди не до всего дошли… Они действовали, не зная, а полагая, что знают, что делают. Они всегда так делали и у них всегда получалось только хуже… От этого они и вымерли… Зато теперь, благодаря им, мы знаем, что так, как они, делать не надо… Вот так.

Мне страшно от мыслей, что есть силы, превосходящие мои… Но я, особенно тогда, когда вдался в эти исследования, вынужден был признать, что они есть, что с этим крысы — правы. Мы — никуда не попрешь — объекты, подчиненные пространству и времени… Да, точно. Мы все — выходцы из пространства и времени — изучай не изучай, без них — нас просто нет. Мы как бы сделаны из них — из этих, еще загадочных, штук… Вот и выходит, что эти штуки — главнее… Не они же из нас сделаны… Вернее, они сделаны из нас только отчасти, а мы из них — целиком… Вот так. Сам удивляюсь, каким я умным стал… Теперь Айнеру никак меня глупым не назвать… Он, конечно, назовет (он же человек — еще и боец, еще и офицер), но я ему теперь не поверю. Вот как.

Рассказ IV Под ударами мрака

Глупость — беспросветный мрак, но в сердце незнания еще бьется свет.

Ханс Хирш

Проснулся, съел крысу и опять заснул — кошмарная схема жизни для высокоинтеллектуального кота. Но я нашел выход из этой схемы — это моя работа, мое призвание. Я теперь делаю очень интересные дела и приношу пользу — даже крысам. Я очень всем нужен. И я очень занят. Я теперь даже выходных не беру. Мне нужно провести реконструкцию здания, реорганизацию рабочего процесса. Я должен заняться миротворчеством и подготовкой к войне. Это обязательно нужно делать одновременно — люди же всегда это одновременно делали. А я не хуже них — я тоже так могу… Это просто — как разрушать и создавать в одно и то же время. Из разрушенного обязательно что-то да создашь. Например, разобью я этот стакан и создам — осколки. Хотя нет, я не буду этот стакан бить. Он ведь принадлежал высшему офицеру службы безопасности. Это же его кабинет. Здесь я стараюсь ничего не трогать. А вдруг он вернется и… Людей, конечно, уже нет, но вдруг… Кто их знает? Я их знаю — я же историк, специализирующийся на людях. Точно. Но я о них еще недостаточно знаю. А я хочу знать… Хочу знать о них все! Обо всех них! Ведь они — создатели нашего разума! Узнав их, я узнаю себя!

Нет, чтобы узнать себя, недостаточно знать тех, кто тебя сделал. Да и вообще — у нас с людьми все не так просто. Они, конечно, приложили к нам руку — да не только они. Мы их создания — да не целиком и не до конца. Мы же — народ древний, пусть и вымерший в незапамятные времена и воссозданный людьми заново. Люди нас не из головы взяли и сделали — они сохранили в памяти наш старый биологический код и только собрали его снова, применяя схемы его изначального строения, оставляя нас в неизменном виде. Так что мы не совсем их творения. Они, правда, после этого наш код поправили — на нас просто эксперименты ставили, стараясь усовершенствовать наше сознание. И, не поспоришь, эти поправки у них, в отличие от остальных, получилось неплохо. Но мы обладали редкими задатками разумности — мы бы и без людей со временем стали разумными. Так что люди и к усложнению нашего сознания не так уж причастны. Они разве что ускорили процесс роста нашей сообразительности, заложенной в нашем биологическом коде, — коде гордых и одиноких хищников, охотников на крыс. Так же они поступили и с крысами. Это они с крысами сделали, думаю, для того, чтобы мы, такие умные охотники, не съели глупых крыс без остатка и не умерли с голода. Похоже, люди просто не решились поверить нам и подстраховали нас — и нас, и крыс… несмотря на то, что мы, коты, были так умны, что могли бы учесть обстоятельства и ограничиться строго необходимым нам расходом крыс без участия крыс… Да, точно — могли бы… Правда, крысы располагают другими сведениями. Они со мной не согласны и считают, что и с нами, и с ними это сделали, скорей всего, — случайно, а не специально. Не знаю, специально или нет, но, полагаю, — страховка никогда не повредит. Это мое предположение подкреплено опытом: мы с крысами получили такую страховку, как разум, — и остались жить на этой планете.

Я, в общем, не знаю, думали о нас люди или нет. А вообще, люди редко думали о других — даже с позиции, что им же лучше иногда и о других задуматься. Из этого вышло, что все творения людей, вытянутые только из головы, просто — кошмарны… Мы не такие. И крысы — не такие. А вот — скингеры… Я стараюсь не думать о том, что мы делим с ними эту потрепанную людьми планету. Мне лично они вреда не делали, но… Нет, конечно, какому-то скингеру меня не напугать, но… Жуткие они вообще твари — эти снежные звери… Люди сделали их на генетической основе крыс, но явно помянули при их создании медведей — зверей, покинувших этот покореженный мир и не вернувшихся, несмотря на все старания людей. Они пробовали вернуть всех вымерших тварей, чьи коды не потеряли с течением этого их вечно военного времени… Но не вышло — не приспособились эти твари к этому миру… Тогда люди попробовали поправить коды этих тварей… Но и это не вышло — твари получались неприспособленными или к миру, или к — людям. Наделали люди черт знает что — и испугались. Тогда они наделали… и черт не знает, что они тогда наделали. Они попробовали сотворить подобия тварей, чьи коды потеряли… Получилось еще страшнее. А когда они сделали придуманных тварей… Хоть я и историк — мне становится страшно изучать людей, когда я думаю, какие чудовища вышли из их головы… Крысы к этому, конечно, спокойнее относятся — скингеры же им не чужие… И еще крысы настаивают на изучении одного наравне с другим, считая, что наши исследования не должны обходить стороной даже страшные события со страшными созданиями… И порой мне приходится им уступать.

Запись № 1

Метель прекратилась, и я снял маску. Ветер перестал жалить меня в лицо и рвать с моих плеч шкуру снежного зверя. Только стужа не спит в затишье. Мороз весело трещит сухим снегом у меня под сапогами. Но мне жарко от скорой ходьбы и летучей радости. Проглянуло холодное солнце короткого зимнего дня. Оно светит не слишком ярко, но отражается снегами, и — светло. Очень светло — так, что глаза слепит. Кажется, что оно почти не греет, только бдительность терять нельзя — под его лучами легко обгореть. Даже тяжелый ожог получить просто — забудешься и не заметишь, как кожа облезет. Его лучи оставляют глубокие ожоги, как излучение скингера, — снежного зверя. Оно суровое — наше солнце. Но я открыл лицо его лучам и улыбнулся ему. Ведь Олаф уверен, что скоро настанет конец всему свету, что страшный волк Фенрир сорвется с цепи бога войны, сдерживающего его сокрушительные силы, и начнет разрушать все вокруг. Олаф утверждает, что наша война скоро кончится, что старый волк-разрушитель уже натянул цепь. А главное, — кошмарное каменное чудовище уже впилось острыми клыками в наше светило, готовясь его растерзать. Прежде я думал, что каменных троллей нет. Я не верил Олафу, пока Олаф не показал мне его — каменного тролля. Теперь я знаю, что тролль, пришедший из космического мрака и стоящий на высокой вершине, — охотник на звезды. Но сейчас мой путь искрится и сияет в солнечных лучах, как воздух, как небо. И мне так радостно. Просто, я вообразил, как обрадуется Олаф, и на душе стало так светло. Он столько для меня сделал. Я так хочу его отблагодарить. Наконец, появилась такая возможность! Но идущий чуть впереди офицер моего веселья совсем не разделяет… Когда я скрутил ему за спиной руки, на его лице отпечаталось настоящее страдание… Я этого вовсе не ожидал — я был уверен, что он разозлится… Мне грустно смотреть на него такого печального… Мне же совсем не хотелось ему грубить, но пришлось его на аркане протащить…

— Вы уж извините, что я так… Я же не хотел… Просто, я только так смог…

Офицер обернулся ко мне через плечо, посмотрел горящими глазами, сжал зубы и отвернулся…

— Молчи, солдат.

— Но я, правда, не хотел так…

Офицер остановился, разворачиваясь…

— Ты у меня всю дорогу прощения просишь. Ты что, не понимаешь, что ты сделал? Не понимаешь, что делаешь?

— Я понимаю… Поэтому и прошу прощения…

— Я прощу тебя, когда ты отключишь «шнур» и развяжешь мне руки.

— Тогда вы уйдете… Убьете меня и уйдете…

— Я уйду. Но тебя не трону.

— Не надо мне лгать…

— Я тебе не лгу. Я тебя мог убить уже трижды.

Холодок страха проскользнул мне под ребра, резко сдергивая мою улыбку, но его вытеснило недоумение…

— Что же тогда не убили?

Офицер раздраженно вскинул голову…

— Как тебя такого убить? Отпусти меня.

— Я не могу, вы мне нужны — крайне необходимы… Вы же умный, вы же знаете, что мы не всегда можем поступать правильно… Вернее, случается так, что мы можем или поступить неправильно, или умереть… Я не хочу так поступать, но и умирать не хочу. Поэтому я стараюсь выбирать, что страшнее, — поступить плохо или погибнуть. Сейчас я с вами не так плохо поступаю — с этим поступком я смогу жить.

Я очень хочу ему все объяснить, но у меня не получается… Мысли сбились, и я перешел на обычную речь, но и голос дрогнул… Я чувствую, что жар треплет уши… Просто, мне очень стыдно перед этим офицером… И краснеть от стыда перед ним — стыдно… Ну вот, у меня совсем дыхание пресеклось… И я совсем замолк… Я всегда жутко робею перед офицерами, а сейчас — особенно… перед этим благородным человеком — особенно…

— Нет, на тебя у меня рука не поднимется.

— Вы не один такой… На меня и у других рука не поднялась… Даже у — Олафа…

— Успокоил…

— Вот и хорошо. Пойдемте теперь.

Запись № 2

Я, с трудом сдерживая улыбку, легонько — для вида — толкнул, вставшего у входа, офицера тяжелым прикладом штурмового излучателя под лопатки. И он не влетел, а вошел в занесенные метелями открытые врата, встав перед Олафом, вторые сутки сидящим в чаду костра и угрюмо точащим о камень зубастую железку. Это для капкана на крыс. Олаф же еще не знает, что теперь нам крысы не нужны, — теперь мы спокойно сможем ходить на снежных зверей!

— Олаф, ты только посмотри на моего пленного!

Пленный офицер глянул на меня с растущим раздражением, а Олаф… Он совсем не обрадовался. Он, молча положил железку на пол, молча отер тыльной стороной ладони копоть с бледного лица…

— Олаф… Ты что молчишь?.. Мы же теперь получили все, что нужно! У нас и мощное оружие, и крылатые «стрелы», и умный офицер! Он не только рассчитает нам схемы, но и на охоту с нами пойдет, и нашу технику починит! А еще он нам наверняка кучу интересных историй расскажет!

Но Олаф все равно не обрадовался. Он, все еще молча, поднялся на ноги, запустил руку в разметанные по плечам волосы и устремил грозовой взгляд на офицера, уже готового вспыхнуть негодованием.

— Олаф, не смотри на него так — он же вспылит… Он же офицер — к грубому обращению не привык… А мне пришлось ему нагрубить — я же ему руки скрутил и…

Олаф опустил нагнетающий бурю взгляд в пол, постоял на месте и собрал шнуром волосы. Это плохой знак — он собирает распущенные для вольного ветра волосы только перед сражением. Улыбка сошла с моего лица — я снова сделал что-то не так… Но я не могу понять, что именно, и на меня находит, тяжелеющая с каждой секундой молчания Олафа, растерянность…

— Скажи хоть что-нибудь, Олаф…

Я обернулся ему вслед, когда он прошел мимо и вышел на затихший в безветрии мороз…

Осторожно взял под локти кипящего досадой офицера — так, чтоб не причинить ему вреда, ведь его руки связаны за спиной «шнуром», слабо светящимся в полумраке и пропускающим искрой блеклые огоньки…

— Идите вперед. Мне надо ему объяснить, что вы не такой, как прежний офицер. Тогда он не поступит с вами, как с ним, — с прошлым офицером. С вами же не надо так поступать…

Офицер в ответ весь вздернулся и завелся. Что-то они все нервные такие… Но я терпеливо сдержал дерганного офицера и отвел его к Олафу, и поставил его перед Олафом, замершим с крепко сжатыми на груди руками посреди сияющих на солнце снегов…

— Олаф…

Он стал еще бледней, будя силу зверя и борясь со злым духом, приходящим к нему с этой силой перед сражением по зову или просто, повинуясь привычке. Он теперь старается не отпускать этого духа на волю. И сейчас, оттесняя его холодным рассудком обратно, в буйные глубины инстинктов, он сжимает зубы и молчит. Только, кажется, у него что-то не получается с контролем над этим злом. Когда он посмотрел на меня и на моего пленного, ему пришлось сжать и кулаки. Но я не понимаю, что заставило его дух разразиться грозой. Я понял, что это как-то связано с офицером, но… Этот офицер никак не напросился на что-то такое — ни словом, ни делом… Не знаю, чем он плох, чем Олафу не угодил… Наверное, для Олафа он слишком чистый и блистающий… Но я же его не из зоны боевых действий взял, а из светлых чертогов Хантэрхайма. По мне, он очень даже неплохой — даже очень хороший… Только огнеопасный чуть.

— Олаф, ты же сказал, что нам офицер нужен, — для сложного расчета и для схем…

Поджав побледневшие, искусанные в кровь, губы, Олаф не сводит напряженного взгляда с офицера, стоящего перед ним со связанными за спиной руками с таким достоинством, что мне за эти крепкие путы стыдно становится…

— Не такой офицер, Ханс.

Рука Олафа легла на ножны, сделанные из облезлой вытертой шкуры… Я заволновался пуще прежнего…

— Не будь таким придирчивым… Он не плохой. Не хуже других.

— Ты на его погоны смотрел?

— Он капитан… Прямо, то, что надо.

— Он рабочий, Ханс, а не боец. Он офицер — S4, а не — S7.

— Рабочие хорошо сражаются, когда нужно…

— Не так хорошо, как нужно, Ханс. Он не рассчитает требующихся нам схем — он не для этого сделан.

— Просто, ты сказал, что нам нужен офицер…

— Да, нам нужен офицер. Но нужен — воин, нужен — охотник. Этот офицер нам не нужен, Ханс.

— Олаф, оставь его — он нам пригодится…

— Нет. У него нет сил, которые он способен обменять на наши силы. Он только отнимет силы у нас.

Олаф вдруг весь взвился вместе с холодным ветром… Он, едва сдерживаясь, грубо схватил офицера, толкая в занесенные метелями открытые врата, в высокий темный коридор, дающий пристанище зубастому ветру, в просторный зал, отгороженный тяжелыми бункерными дверями… Я иду за ним, теряясь от страха, что Олаф не справится, что с силой зверя он отпустит на свободу и это зло — этого Зверя… Меня до отупения пугает его злой дух… Я сжал зубы, чтоб не стучали от внезапно напавшей на меня стужи… Как плохо все получилось… А я так хотел, чтоб все вышло хорошо… Но теперь мне осталось только стараться вырвать у Олафа офицера, полыхающего яростью жарче прежнего. Я должен успокоить их обоих. Если Олаф разозлит этого офицера, офицер разорвет поле «шнура», искрящего и гудящего от нехватки мощности на его крепко сжатых в кулаки руках… А если спящие силы офицера проснутся, Олафу придется призвать на противостояние все свои силы — пробудить все свои немереные и неуправляемые силы… А тогда… тогда…

— Олаф! С ним же так нельзя! Он же офицер!

— Хоть каменный тролль, Ханс. Не суйся мне под руку. Ступай во двор.

— Нет, ты же убьешь его…

— Ханс, ступай.

Олаф рвется вперед штормовым ветром и срывается на этом офицере… Но он еще не разрешает себе срываться на мне…

— Олаф, брось клинок… Я не дам тебе его убить.

Олаф не позволял себе злиться на меня с тех пор, когда ожоги связали мою грудь рубцами, как веревками… Олаф никогда не злится на меня, но я знаю, как ему это тяжело дается… Я всегда думаю со страхом, а вдруг настанет такое время, что он не совладает со злом… Кажется, это время не за горами… Вот я и стою перед ним, еще не решив, что делать… Если я не заступлюсь… Олаф убьет этого офицера, который неповинен во всем этом… А если заступлюсь… Я не знаю, что Олаф сделает со мной… И я не знаю, что я… Я же не подниму на него руку — на Олафа…

— Подожди, не трогай его…

— Ханс, я не могу ждать. Его будут искать охранники системы.

— Нам нужно уйти…

— Нам придется уйти. Но его мы с собой не возьмем. Мы и без него с трудом от «воронья» уходим. А с ним — не уйдем.

— Ты же сказал, что с офицером мы скроемся, что «черные вороны» не найдут нас…

— Не с таким офицером. С таким только хуже будет. Ступай во двор, Ханс. «Черные вороны» найдут его мертвым — без памяти, без отчетных данных, без работающей техники. Они вернутся в Хантэрхайм — оставят нас в покое.

— Но как же так, Олаф?.. Он же не виноват…

— Перестань жалеть всех подряд. Я тебе объяснял, что мы отдаем смерти чужие жизни, меняя их на жизни наши. Вина здесь не имеет значения. Это жертва, требуемая у нас смертью в обмен за наши жизни.

— Олаф, выходит, что его нужно отдать смерти только из-за того, что я его привел… Я так не хочу…

— Хочешь жить — отдай его смерти. Отдай его мне.

— Я хочу жить, но не так, Олаф… Хоть убей, я его убить не позволю!

— Ханс, ты соображаешь вообще?! Этот офицер приведет к нам наших преследователей! Ты что делаешь?! Ты мне какой выбор оставляешь?! Мне что, встать под тень «ворона», оставив с нами этого не нужного нам офицера?!

— Он нам пригодится… А ты… Ты способен совладать с «вороном»…

— Я не всесилен, Ханс! Я срежу крылья одному, но бесчисленная стая слетится растерзать меня! Нет, я не сдамся им, но они сокрушат мою силу, задушив северный ветер, затмив грозовое зарево! Тогда они заберут всех! Нас всех!

— Нет, Олаф… Я не хочу этого… Этого не случится… Мы справимся… Мы объединим силы и справимся… Я не сойду с места, пока ты не прекратишь эту грозу!

— Прекращу?! Ханс, ты что?! Ты вообще не соображаешь! Ты не знаешь, что делаешь! Не знаешь, какой опасности он нас подвергает! Нет, я не прекращу! Не заступай мне дорогу! Я взялся отвечать за тебя, за совершенные тобой поступки! Держать ответ, смотря в лицо самой смерти, следующей за нами всегда и везде со своей преданной ратью, следящей за нашими промахами из всех щелей глазами серых крыс! Я обязан исправлять твои промахи столько раз, сколько ты промахнешься! Я обязан сохранять твою шкуру, пока не потеряю свою, Ханс!

— Ты не обязан, Олаф…

— Обязан! Ты свалился мне на голову, как снег! С духом чистым, как снег! Но чист не только твой дух! Чист и твой разум, не хранящий знаний! Ты, как снег, Ханс, слетел с неба! Но не к стылым скалам, не к бескрайним снегам, среди которых ты вмерз бы в вечные льды или был бы стоптан сапогами солдат системы! Ты попал в мои руки! Теперь я держу тебя в холодных руках, как снег, оберегая от тяжести сапог солдат системы! А ты рвешься с ветром, ища свободы! Ты не знаешь, что делаешь, как не доросший звереныш! Мне приходится сжимать руки крепче, прессуя тебя, как снег! Иначе мне не сохранить тебя! Иначе тебе не получить прочности льда, не стать сильным воином и охотником! Пока ты слабый, я за тебя отвечаю! Я за тебя перегрызаю шею опасности!

— Ты не должен отвечать за мои поступки, Олаф…

— Но ты за них ответить не способен!

— Я отвечу…

— Что ты сделаешь?! Смерть требует ответа! Что ты дашь ей в ответ?!

— Я еще не знаю… Но не мертвое тело этого офицера, Олаф… Я не хочу подвергать опасности нас, но и его смерти я не хочу… Я еще не знаю, что делать, но… Я найду решение.

— Ты не спасешь и нас, и его.

— Отпусти его…

— Мне что, отослать его в снежную пустыню?! Отправить скитаться под тенями «воронья» системы?! Нет, я не отпущу его, не передам прямо в их руки — в их цепкие когти, выдирающие ответы на вопросы!

— Отпусти… Я не могу… Не могу этого терпеть… Столько крови, Олаф… Сколько еще крови ты прольешь?..

— Сколько надо.

— Я не вынесу этого кровопролитья… Отпусти его…

— Нет! И не думай его защищать — не выйдет! А не сможешь ты без моей помощи его крови стерпеть, я тебе помогу — руки скручу так, что не вырвешься, пока не опомнишься! Не позволю тебе слабину дать! Не позволю тебе в вечном зове молчания снежной пустыни смерти искать! Уйди с дороги!

Когда клинок Олафа блеснул у него в руке, офицер полыхнул жарким пламенем, опаляя проклятьями и нас, и снежную пустыню. Он разорвал поле «шнура», связывающего его руки, и Олаф разразился бурей… А я так и остался стоять между двух огней, — горячего и холодного — стараясь препятствовать их обмену злобой, как только возможно без применения силы… Нет, не возможно… Я перехватил руку Олафа, дух которого трещит разрядами молний, огрызаясь на меня громом, как зверь…

— Олаф! Не надо! Ты воин и охотник Хантэрхайма, дышащий вольным ветром! Ты не Зверь, Олаф!

Но до него не доходят мои мысленные призывы и мой крик в голос… Я едва сумел отстранить взбешенного офицера… Я едва сдержал руку Олафа с занесенным теперь надо мной клинком… Сейчас он спустит силу зверя с цепи и… Я оттолкнул его, еще видящего меня глазами человека, а не Зверя, еще не обрушившегося на меня с мощью бури, — оттолкнул изо всех сил… Я подключил хлыст, трещащий предельной мощностью, обращая его против Олафа, как против зверя…

— Олаф, отпусти его!

— Не пущу! Он выдаст нас!

— Он так с нами не поступит, Олаф!

— Перестань доверять всем подряд!

— Это ты всем подряд не доверяешь!

— Перестань, Ханс! Он сдаст нас! Не будет в этом его воли, будет — чужая! Не даст он «воронам» ответ, они — возьмут! Они возьмут его память, Ханс! Я не могу его отпустить!

— Ты должен! Мы уйдем от преследования! Мы справимся! Надо только подумать, как это сделать! Прерви бурю, Олаф! Буран туманит тебе разум! Зверь не дает тебе ясно мыслить!

— Отойди! Я прикончу его! Отойди! И я не причиню тебе вреда!

— Брось клинок! Олаф, зачем столько зла?!

— Злом мы называем пищу смерти! Мы кормим нашим злом смерть, чтобы она не пожрала наше добро! У тебя нет зла, Ханс! Ты недоделанный! Тебе нечем накормить смерть! За тебя ее кормлю я!

— Столько зла, Олаф! Смерть сыта им по горло!

— Она ненасытна! Особенно здесь — в снежной пустыне! Уйди, я не хочу нанести тебе вред!

— Но ты наносишь! Этим злом! Я не могу так жить, Олаф! Я не могу ходить по обагренному кровью снегу и спать среди холодных мертвых тел!

— Ты привыкнешь!

— Я не хочу привыкать! Я могу убивать ради жизни, но не жить ради убийства! Смерти не нужны столькие жертвы! Ты приносишь их не ей, а себе! Ты забыл! Ты не помнишь, что стало с преданными тебе охотниками, когда ты стал считать себя духом снежной пустыни!

— Я помню, Ханс! Но помни и ты! Я один остался стоять среди них, полегших на снегу! Несходящий снег скрыл их всех — холодных! А я остался стоять — сильнее зверя, мощнее грозы!

Жаркий озноб обдал меня холодной испариной. Я не смогу остановить его… Он сделает то, что обещал… И я — сделаю… Это все… Это конец… Такой конец? Всему? Или нет… Офицер… Он же свободен… Что же он стоит? Он же видит, что Олаф… Но он еще горит исступлением, он еще не разобрался…

— Уходите, капитан! Я пропущу вас! Я сдержу его! Что вы стоите?! Я долго не выдержу!

Офицер не двинулся с места — он стоит у стены как вкопанный, продолжая полыхать… Мне кажется, что сейчас вспыхнет и воздух, раскаленный его сдержанным гневом…

— Вы что, не поняли, капитан?! Седлайте мою «стрелу» и летите прочь! Скорее!

Офицер подключил потухший «шнур», распустил его двуглавой плетью, отстранил меня… Что же это? Он решил сразиться с Олафом? Но Олаф его… Я заступил ему дорогу — ему и Олафу… А в голове пульс мечется, как крыса в клетке…

— Не делайте этого, капитан! Только не это! Уходите отсюда! Скорее!

— А куда мне идти?

— В Штормштадт, в Хантэрхайм! Откуда пришли!

— Теперь все крепости системы для меня закрыты.

— Вас впустят! Вам откроют все врата!

— Меня в застенках замучают, пока разберутся.

— Не насмерть же… Не так, как он…

— Хуже, чем насмерть, хуже, чем он.

— Да, время прошло, вы теперь объявлены пропавшим без вести… Теперь «черные вороны» заклюют вас… Теперь вернуться вам нельзя… Но вы просто уходите!

— В снежную пустыню?

— Да, вам некуда теперь идти… Но он убьет вас…

— Кто он такой?

— Олаф — он боец и охотник Хантэрхайма с силой зверя, данной свыше силы воина. Он давно дышит свободным ветром северной пустыни. Он стал духом снежной пустыни, приходящим с грозой! Он стал оборотнем!

— Ментальный оборотень?

— Не знаю, какой! Я совсем запутался! Но с силой в нем пробуждается Зверь, которого он приучил к свободе и с которым еще не научился справляться!

— Одичал боец?

— Я прошу вас, уходите! Он же точно убьет вас теперь… Его же нельзя злить!

— И меня злить нельзя. Никуда я не уйду. Мне идти некуда. Да и тебя он здесь сожрет без меня.

— Он утихнет. Только уйдите!

— Он не ветер, чтобы просто утихнуть. А меня ты не прогонишь, раз притащил.

— Вы же офицер! Вы же умный! Вы же видите!

— Вижу, что ему «медвежья рубаха» впору, а тебе с ним справиться сил не хватит.

— Да, он берсеркер! Его простому бойцу не побороть! Уходите же!

— А я не простой боец — я офицер.

— Вы вообще не боец, вы — рабочий!

— Я офицер, созданный Хантэрхаймом!

Капитан бросил шинель, беря бич, — беря у меня из рук, будто я его и не держу… Теперь этот мощный разрядник трещит в его левой руке, когда в правой — шипит двуглавая плеть…

— Не надо, капитан!

— Я весь ваш спор слышал — вы в голос орали. Я знаю, что он нужен, но мне придется сжечь его, если он не перестанет мне угрожать.

Сжечь? Олафа? Огнем? Он ненавидит огонь… Осыпанный искрами Олаф только сбросил с плеч смердящую в тепле шкуру снежного зверя и взялся за второй клинок. Его суженные глаза сереют, скованные сталью, — они устремлены на руки офицера с холодом и расчетом хищника. Я знаю, что он не упустит ни одного движения, что его рывок будет сокрушителен.

Я не понял, кто отшвырнул меня в сторону, — Олаф или этот офицер… Просто крыса, бьющаяся у меня в голове, как в клетке, сдохла — пульс прервался и в глазах поплыло… Я все делаю не так… Олаф… Он не такой уж и сильный — он силен только тогда, когда его дух бушует бурей. Без этого ему не сразить офицера. Он теперь точно отпустит это зло… А этот офицер… На его скулах проступили красные черты жара, выстуженного холодными ветрами и вновь вспыхнувшего горячим костром… Он не пожалеет Олафа… Олаф никого не жалеет, кроме меня, и его, кроме меня, никто не жалеет… Офицер обвил горящим хлыстом его руку, а он боли теперь совсем не чувствует… А сейчас и офицер перестанет чувствовать боль… Тогда они друг друга на куски разорвут — и не заметят этого… А я… Я не знаю, что мне делать теперь. Что теперь я вообще могу сделать?!

Запись № 3

Не знаю, за какое оружие мне хвататься, кого защищать… Мне известно, что Олаф способен перерезать глотку и офицеру сильнее этого, но не в честном бою… Он затравил сильнейшего своего противника озверелыми скингерами — снежные звери не сожгли его, но испортили его сложное оружие и технику своим мощным излучением… А теперь у Олафа нет своры скингеров… А этот офицер… Я бессильно стою у стены, не успевая проследить выпады мечущихся в тусклых отсветах горелки фигур, спутанных с тенями и всполохами… Они схватились жестоко, и я все хуже соображаю, что мне делать… Я не знаю, что делать! Не знаю! Но я должен сделать хоть что-то! Они все время кричат про силу зверя, но забывают про звериную слабость! Зверей пугает открытый огонь! Огонь сожжет их злобу! Я схватил прут — обломок железки, на котором Олаф обычно жарит мясо, — обмотал его куском мохнатой шкуры снежного зверя, облил топленым жиром из горелки и поджег… Полыхнуло сильно, но это ненадолго…

— Все, хватит! Разойдитесь!

Олаф отпрянул и, задыхаясь, припал спиной к холодной стене, пригвождая офицера к месту неподъемно тяжелым взглядом…

— Ханс, ты что делаешь?!

— Разгоняю зверей!

Офицер остался стоять на месте… Искрящий хлыст замер в его, занесенной для удара, руке…

— Ты заарканил меня, как зверя! А теперь тычешь мне в лицо огнем!

Я снова что-то не так сделал… Теперь я разозлил их обоих… Но я хоть переключил их внимание на себя, оторвав друг от друга…

— Не надо было мне беспрерывно про силу зверя орать! Теперь я буду обращаться с вами, как со зверями, когда вы будете оборачиваться зверьми!

Офицер смерил Олафа остывшим взглядом и отключил исходный блок, туша плеть.

— Я не зверь. Я офицер Хантэрхайма. Я не обращаю мощь воина в силу зверя. Мое могущество служит мне, а не я ему.

Глаза Олафа еще полыхают разрядами молний, но я прервал грозу. Его разум трезвеет, напоминая ему, что силы его исчерпаны, что их остаток необходимо сберечь. Ведь после таких сражений он устает до полного бессилия. А он старается до этого не доводить. Олаф только с виду такой лихой — он осторожный… когда им не правит Зверь. Я с облегчением бросил раскаленный прут с опадающей обугленными клочьями догорающей шкурой…

— Олаф, я же сказал, что рабочие хорошо сражаются, когда нужно…

— Верно, хорошо… Нашла коса на камень… Что ж, он станет охотником… Он стоит тех сил, которые я на него потрачу.

Олаф согласился сквозь зубы, но делать ему нечего, кроме как правду признать… Он очень заносчивый, но всегда правду признает — слишком он гордый, чтоб не признать… Как гора с плеч… Слабость сползла к рукам со спины, как холодной водой обдало…

— Как же я рад, что все обошлось, Олаф… Я же думал, что все… Думал, что вы друг друга…

Олаф положил руки мне на плечи, серьезно смотря мне в глаза проясненным взглядом.

— Ханс, такого впредь не произойдет.

— Я надеюсь… Но ты начинаешь все заново… Ты злишься и злишь всех, заставляя сражаться всех — со всем и всеми без разбору… А сражаться нужно только с врагом…

— До тебя никак не доходит, что борьбы с врагом здесь не достаточно.

— Я знаю, что нам приходится сражаться со снежной пустыней и зверями, с охранниками и врагами системы… Но нельзя биться вообще со всем, со всеми, Олаф… Ты все разрушаешь…

— Теперь не все, Ханс. Я все помню, Ханс.

— Ты помнишь все… Но, когда ты становишься Зверем, ты помнишь все не так…

— Я не допущу этого впредь. Теперь Зверь не придет без зова, без нужды.

Я знаю, что никуда этот злой дух не делся и не денется… Просто Олаф будет стараться сдерживать его сильнее… Так уж он устроен — беспрерывно воюет со всем и всеми, постоянно сражаясь с собой… Пока не появился я, у него оставался излишек сил, не истраченных в сражениях с врагом и снежной пустыней… Тогда он рушил, чтоб сражаться с этими разрушениями… Но теперь у него есть я… Я забираю у него эти кошмарные силы вечными бедами, без которых у меня не обходится и дня… А теперь, когда скингеры стали опасней без коррекций системы и нам стало тяжелей охотиться, он из-за меня просто выбивается из сил… Ему тяжело. Я очень рад, что теперь с нами этот офицер, — ведь нет людей совершеннее, чем офицеры… И сейчас мне становится спокойно до отупения… Я с глупой улыбкой смотрю, как капитан подбирает шинель, педантично очищая от пыли и набрасывая на плечи… Он еще не совсем остыл после борьбы, ему еще душно, но красные черты на его щеках гаснут… Сейчас он откроет нам ментальную линию — офицеры же редко вспоминают про голос…

— Ты — Ханс. Я помню. Я понял, что этот охотник — Олаф — не жалеет силы зверя. Но что значит — «Зверь»?

Я вернул офицеру оружие, протягивая клинки в ножнах и портупеи еще дрожащими руками…

— Есть воины с силой зверей, а есть… Олаф обладает другой силой — страшнее… Он призывает не только силу, но и дух зверя… Он становится духом снежной пустыни — Зверем, приходящим с грозой…

— Ментальный оборотень высшей ступени. Таких я еще не встречал. Солдаты системы до такого состояния редко доходят — вернее, им редко позволяют до такого состояния доходить. Он — преступник. Я вижу. А ты не такой. Так что с тобой? Ты недоделанный?

— Недоделанный… Мою память не полностью загрузили…

— Я так и понял. Отлично, один — без контроля остался, другой — без знаний. Но это исправимо. Я порядок установлю.

Олаф не выносит, когда с ним в таком тоне… Но я сдержал его, и он только вздернул плечами…

— Я здесь порядок устанавливаю.

— Ты — рядовой боец, я — ротный командир.

— Теперь мы все — вольные охотники. И все здесь — мои охотники.

— Так было раньше. Теперь командование принял я. Называй меня Фламмер. Не задавай вопросов, не требуй ответов.

Я понимаю, что не могу скрыть ужаса, застывшего на моем лице… Нет, с Олафом так нельзя… Но офицер не обращает никакого внимания на его суженные глаза, словно окованные стальными доспехами…

— Фламмер! Вы что, пожарище здесь устроить решили?! Что ж, посмотрим, кто останется на пепелище! Вы что, еще схватиться собрались?! Что ж, ваши клинки Ханс вам вернул! Посмотрим, кто окажется правее с оружием, надежней которого здесь нет!

— Нет времени. Меня будут искать. Надо уходить. Ты, Ханс, пойдешь и пригонишь мою «стрелу». А ты, Олаф, соберешь все, что нужно. Сейчас. А не сдержишь ты себя в руках, боец…

Олаф посуровел, но скрепил волей неспокойный дух. Он понимает, что Фламмер просто привык так, что он — офицер… Ему нужно время разобраться в происходящем… Он еще не знает, что это — охота на снежных зверей… А как только узнает…

— Нам нужен охотник, Фламмер. И я буду терпеть ваши замашки. Но только до времени — только до охоты. На охоте вы погибнете, не следуя моим указаниям, и погубите нас.

— Я охотился на скингеров.

— Вы охотились не так, как мы. Вы ходили на скингеров с защитой, с бойцами и с техникой системы. Вы не знаете расправы этих тварей. Не прекратите вы считать себя командиром всегда и везде — я разделаюсь с вами. И у меня не будет другого выбора. Я не возьму вас такого с нами на «жгучие луга» снежных зверей.

— Исполняй приказ.

— Вы даете приказ идти, но понятия не имеете, куда. Вы не знаете, как нам скрыться от «воронья» системы. Их поисковая техника поднимется в небо, она будет искать нас — фон наших мыслей. И она найдет нас, «увидит» с высоты — она «увидит» наши мысли.

— Я не рассчитаю вам схемы пересечений. Но укрытие найду — вне зоны поиска.

— Таких укрытий нет.

— Мы не пересечемся. Мы уйдем под землю.

— «Вороны» найдут нас и под землей. Нет таких подземелий, где они не достанут нас.

— Они не обнаружат нас в закрытых шахтах.

— Шахты?

— Это шахтерская база, боец. Здесь мы будем скрыты. Ища таких, как мы, разведтехника не снижает высоты в бурном небе территорий Штормштадта. Мы исчезнем для нее, когда спустимся в шахты, выйдя из ее зоны восприятия.

— Разведчики найдут нас, стоит им спуститься.

— Они не опустятся до нас, боец, — мы простые преступники, спасающиеся от них, прячась, как крысы. Мы, как крысы, забьемся в углы и щели — и нас, как крыс, не найдут.

— Я сделаю все точно так, как вы сказали, Фламмер. Только, не повинуясь вашему приказу. Я просто сделаю, что велит разум. Дайте Хансу схему с подробными указаниями, как вывести из строя разум вашей «стрелы» — иначе она не подчинится нам.

— Вы оба знаете, как это делать, — вы делали это.

— Мы делали это грубо. Нам нужны точные схемы разума. Обозначьте и центры связи, и системы слежения. Не жалейте теперь тратить на нас силы и время, капитан. Иначе мы пожалеем потратить их на вас. А без нас вы здесь — в снежной пустыне — и часу не продержитесь.

Офицер остановил твердый взгляд на Олафе, скрепляющем бунтующий дух с тяжким трудом.

— Я знаю, что один в снежной пустыне не продержусь, боец. Поэтому отпускать от себя теперь я буду только одного из вас, а другой — всегда будет оставаться со мной.

— Да пошел ты, капитан!..

Красные полосы гнева угрожающе разгорелись на скулах офицера, когда глаза Олафа налились тяжелой ртутью.

— Пошел ты! Что стоишь, «зверь»?! Оружие собирай! И ты, пошел, звереныш недоделанный! И чтоб никаких отклонений от схемы!

Я растерянно посмотрел на Олафа, когда офицер замахнулся на нас искрящим хлыстом… Олаф, сжав зубы, принял удар на руку, закрытую напульсником, но офицер пустил разряд, шибанув его током. Я ошеломленно замер, а Олаф перехватил хлыст, резко одернув офицера, пустившего очередной разряд. Мне стало совсем жутко, но я все же сообразил, что теперь они друг друга насмерть загрызть не намерены, а просто так оспаривают и устанавливают права. Я очень хочу, чтоб этот офицер послушал Олафа, ведь Олаф ему не уступит… Но, похоже, и Фламмер уступать не намерен… Они же оба считают правыми только свои решения… И они оба знают, что здесь, в снежной пустыне, с правом принимать решения передается все — все жизни, все смерти… Именно поэтому здесь так жестко с выбором командира и, вообще, — с доверием. Командир всегда стоит впереди один, под пристальными взглядами, ищущими его слабость, и тени которой нет места во главе отряда здесь, в ледяной пустыне… Так уж заведено… Так делаем не только мы, но и снежные звери — все, кто обитает здесь, в вечной зиме…

Я еще раз взглянул на Олафа, ожидая его распоряжений. Я же еще не знаю, кому мне подчиняться…

— Олаф, ну так что мне делать?

— Иди. Он дельно распорядился. Но не думай слушать остальные его распоряжения. Я решу, что делать дальше.

— Тогда я пошел?

Олаф, не сводя взгляда с офицера, утвердительно кивнул мне, разрешая идти. Мне не хочется уходить, но надо… Страшно оставлять их вдвоем, только делать нечего… Остается лишь надеяться, что они оба понимают, как нужны друг другу, и помнят об этом — что не забудут об этом… Фламмер головы вроде не теряет, хоть и способен призывать эту проклятую силу воинов Хантэрхайма… Да и Олаф… Олаф, просто, истратил часть сил… Мы ведь давно живем впроголодь — у нас ведь давно нет других охотников, а без отряда теперь охотиться так тяжело…

Запись № 4

Я скрутил Фламмера, когда он неосмотрительно отослал «спутника» вперед и сошел со «стрелы» побродить в снегах в отдалении, отдыхая от длительного перелета. Мне тогда не до его машины было. А теперь… Теперь я осторожно подобрался к этому месту, скрытый в сверкании ледяной пыли шкурой снежного зверя… Я не вошел в зону ментального восприятия еще ждущей Фламмера «стрелы». Она меня не засечет. Правда, и мой излучатель не засечет ее ментальный фон. Он точной наводки не возьмет и параметры цели мне автоматом не выдаст. Придется задавать все настройки вручную. Но это просто. Я спокоен, зная, что сделаю все правильно и не промахнусь. Ведь оружие — единственное, что я знаю хорошо. Но я все держу «стрелу», сложившую крылья и спустившуюся к самому насту, под прицелом — мне не хочется так сразу разрушать ее сложный разум… Я ведь могу столько у нее узнать — у этой машины… Ясно, что нельзя, что это опасно, но…

Я вдруг понял, что целюсь слишком долго, и опустил оружие. Но времени совсем нет, надо кончать с этой машиной и возвращаться. И вообще — с ней надо кончать скорее, а то, чего доброго, она меня заметит. Но мне так не хочется ее портить… Мне вообще ничего портить не хочется. Я хочу, чтоб всегда молчал холодный ветер, чтоб не жег мороз и солнце, чтоб мы не знали их жестокости, не знали голода и злобы… Но Олаф все время твердит мне, что не узнав голода, мы не узнаем злобы, а не узнав злобы, мы узнаем голод… Вот и выходит, что нам необходимо пройти через эти мученья — ведь только узнав их, мы обретем силы преодолеть их. С этим я согласен — знать нужно все это… Только я не считаю, что преодолеть это все можно только злой силой. Я думаю, что добрые силы злым — не уступают… Я в этом уверен. И я стараюсь все делать с добром. Правда, у меня никогда не выходит. Всегда Олаф налетает на мои промахи вооруженный злом и всегда попадает в цель этим злом, как клинком, разрушая все, что я пытаюсь выстроить добром. Но в итоге все равно получается не так плохо, как хочет он, хоть и не так хорошо, как хочу я.

Я уверен, что должен стараться и дальше — и, рано или поздно, у меня получится. И пускай Олаф, убежденный, что без оружия не добиться и не отстоять правды, считает, что добро безоружно, что добро, обращенное против зла с оружием, — это такое же зло… Я с ним не согласен — добро это добро, зло это зло — просто, они спорят, так же крепко, как дружат. Прямо, как мы с Олафом. А что без оружия правды не достичь — это верно. Просто оружие у всех разное, как и силы. Мы живем, пока сражаемся, и сражаемся, пока живем, — так твердил это неукоснительное правило Олаф, так я заучил его: как закон. Жизнь — вечная война со смертью, война за время — ведь смерть, в конце концов, всегда разбивает противника. Сколько бы рекрутов жизнь не готовила для армий, вступивших в эту войну, — смерть косит их всех. Но жизнь, сраженная смертью, сразит смерть, умерев. Их нет друг без друга. Время этой войны истечет в один срок для обеих сторон. В этой войне не будет победителя и побежденного. Выходит всегда ничья. Ведь победителя чествует только достигнутая цель. А у жизни и смерти цель одна, общая, — просто воевать друг с другом за время войны. Они воюют, прямо, как добро и зло, — прямо, как мы с Олафом… Сложно нам с ним вместе опасности бескрайних снегов преодолевать, только порознь — никак невозможно… А вообще, преодолевать беды — этого недостаточно, их надо еще и претерпевать…

Мне бы очень хотелось, чтобы эта умная машина подтвердила мои размышления… Или опровергла бы их разумным доводом… Это не важно — важно только понять, что правильно, для кого, где и когда… Я с сожалением спустил луч, ударивший точно в цель. Фламмер дал мне действительно четкие схемы — наверное, он очень хорошо разбирается в технике — его «стрела» отключилась сразу, не послав охранникам системы данных о нападении и о повреждении. Осталось только подключить ее, загрузив ручное управление. Она же теперь не только мыслить не способна, но и исполнять команды, отданные в системе прямого управления разумом. Теперь работают лишь простые программы, заданные с панели управления. Но я не трачу время — и так потратил лишку — берусь за штурвал… «Стрела» разводит крылья, набирая высоту, и сводит их, набирая скорость… Только ветер свистит… Но и он сейчас замолкнет, перекрытый защитным полем.

Олаф с Фламмером встретили меня, объединенные досадой ожидания. Но я рад, что их хоть что-то объединило. Хоть сейчас Олаф отнял руки от ножен из этой жутко обтертой шкуры.

Они молча бросили мне вьюки. Я даже со «стрелы» сойти не успел, как они влетели в седла и… Мы рванули резко, но не на двор, как я привык, а в темный коридор… Фламмер летит впереди и тормозит только у закрытых дверей, размыкая их короткими кодами, заданными с панели управления. Эта база брошена, но не отключена, вернее — отключено здесь все, кроме дверей. Мы с Олафом взломали лишь врата и входы в зал через коридор. Конечно, мы взломали не коды, а двери. Мы просто вскрыли их лучевым резаком. Резак — ключ от всех дверей, но на него надо тратить энергию, которой у нас особо нет и брать которую нам особо неоткуда. Вот мы и открыли только три двери, вот я и рассматриваю теперь еще не виденные мной объекты базы… Вообще эта база от других не особо отличается — бесчисленные коридоры и переходы разделяют казармы армейских штурмовиков и бойцов службы безопасности, лаборатории и промышленные комплексы ученых и рабочих. Все, как везде. И пусто — никого… Даже отключенной техники нет — забрали. Но мы спускаемся все ниже по шахтам остановленных подъемных площадок заброшенных заводов. Здесь коридоры становятся длиннее, потолки ниже, распорки чаще, а перегороженные отсеки встречаются реже… А после того, как Фламмер провозился особенно долго с вратами, замкнутыми тяжелыми створами на полу и размеченными предупреждающими полосами, как крылатые осы, — мы просто понеслись вниз… Аж сердце замерло…

Я не привык к изломанной закрытой и душной темноте — ведь снежная пустыня простирается ровным свечением до горизонта, позволяя разгоняться на просторе всем ветрам. Здесь все давит на меня… Я думал, что нет ничего более бесприютного, чем ледяная пустыня, но теперь так не думаю. Олафу здесь тоже не по себе. Один Фламмер в этом глухом подземелье, как в своей норе. Он тихим ходом вошел в тоннель, уверенно ведя нас еще дальше, еще ниже — в, блекло освещенные нашими одноглазыми машинами, пещеры… А кругом в полумраке что-то звенит, отзываясь гудению двигателей, что-то неровно мерцает впереди в свете прожекторов… Как звезды на ночном небе… Но это — только потолки и стены… Это сломы камней… Здесь и распорки, и перекрытия — все припорошено блистающей в прожекторном свете пылью… Наши машины поднимают эту пыль, осыпающую блеском и нас… От этого мне становится веселей, хоть я и начинаю кашлять. Все же везде не обходится без красоты, когда присмотришься. Мне очень хочется поковырять ножом эти разноцветные проблески, но Фламмер никак не останавливается.

Мне начало казаться, что мы сейчас покинем пределы короба базы, — так низко мы спустились… А за стенами короба, за полями распорок и перекрытий — только вечная мерзлота, прогрызшая эти бедные земли чуть ни насквозь… На этих землях корни Иггдрасиля изъедены старым змеем и мертвы… Так объясняет этот вечный холод Олаф… Я, конечно, знаю, что это произошло из-за внедрения в недра планеты, из-за смешения орбиты и перестройки гравитационных полей солнечной системы… Но думаю, и без змея здесь не обошлось — ведь так думает Олаф… Я уже решил, что скоро мы спустимся так низко, что увидим этого змея — уже приготовился испугаться, как при виде каменного тролля на вершине горной гряды… Но мы влетели в пустой темный зал, и Фламмер наконец остановил «стрелу». Он сошел с низко опущенной машины и, засветив фонарь, пошел вперед, в узкий проход. Олаф неохотно последовал за ним. А я… Я не удержался и отбил синий камень, рассматривая его на свет. Мне кажется, что в нем горит огонек — когда на него светишь… Надо его разбить и посмотреть, что внутри… Но он такой прочный, что царапает лезвие ножа… А здесь есть и еще такие — с огоньками… И они, кажется, заряжаются от моего фонаря, светясь, когда я его отключаю… До того, как я их осветил, они вообще не светились, а теперь — сверкают и тогда, когда я гашу свет…

— Ханс, я тебя ждать не стану!

Только, нагнав Олафа, сурово сдвинувшего брови и мрачно глядящего исподлобья серебренными глазами, я заметил выстроенные рядами плиты, зависающие невысоко над полом… Ими заставлен весь этот обширный зал, отгороженный от других… Фламмер, не долго думая, бросил шкуру на одну из плит, и рухнул на спину, закладывая руки за голову… И шкура, и офицер парят теперь над плитой в полном покое, близком ко сну… Фламмеру здесь совсем не жутко, когда у меня каждый волосок на голове дыбом встает… Но он вообще — бесстрашный… Он и решительный, и умный, и добрый… Как я рад, что с нами теперь такой офицер… С ним и мне совсем не страшно. Жаль, что Олафу он изначально пришелся не по душе. Теперь Олаф будет его проверять, а Фламмеру придется доказывать, что он такой — честный и отважный… Ему нужно будет потратить уйму сил, только чтобы опровергнуть предвзятое мнение о рабочих… Олаф не оставит его в покое.

— Фламмер, это что еще такое?!

Офицер не удостоил Олафа и взглядом, смотря прямо и неотрывно в круг рассеянного фонарного света на достаточно высоком для этого места потолке… Я тоже посмотрел — среди распорок в тусклом свете горят россыпи искрящихся камней…

— Фламмер! Рано отдыхать собрались! Не дам я вам в дреме парить, когда нам снаряжение разгружать надо! И что это за булыжники, над которыми вы с этой тяжеленной шкурой летаете, как перышко?!

Олаф встал над разлегшимся перед ним офицером, сложив и крепко сжав на груди руки. Олаф очень настойчивый, он будет требовать объяснений, пока не получит. А получит он их точно — Олаф все получает, он умеет… А я, пока они разбираются, еще один камень отломаю — этот, красный, с огоньком внутри… И зеленый, конечно… и тот, и этот… Но только я собрался отколоть прозрачный кристалл, Олаф метнулся ко мне и перехватил мою руку…

— Ханс, не трогай! Они ж горят, как звезды! Пока он не объяснит, что здесь, — не трогай ни одного горящего камня, ни одного летающего булыжника!

Фламмер, видно, переведя дух, поднялся с летучего ложа и подошел к нам — серьезный и спокойный…

— Пусть делает, что хочет, — он не навредит.

— Что здесь, что это за место, Фламмер?!

Офицер безразлично пожал плечами…

— Это секретный объект.

— Теперь не секретный! Теперь вы нам его открыли! Привели нас сюда, так выкладывайте все, что знаете, про это место!

— Хватит и того, что я вас сюда привел.

— Фламмер, вы больше системе не служите!

Опасный жар бросился в лицо офицеру, но быстро отступил…

— Я и врагам системы не служу.

— Фламмер, ясно, что не высок здесь уровень секретности! Этот объект оставлен без наблюдения, и доступы к нему едва перекрыты! Хоть что-то сказать вам этот уровень секретности позволяет! Учтите, что мы здесь не останемся, не зная, что это за место!

Фламмер еще раз пожал плечами — подумал и развел руками…

— Раньше здесь создавали камни, подобные настоящим, — не просто похожие, а неотличимые. Здесь получали камни, воссоздавая условия их образования в дальнем космосе. Но, когда война осложнилась, эти разработки забросили. Шахты закрыли, и все пришло в запустение. Здесь не осталось опасной техники и вредоносных излучений. Так что мы не ограничены в действиях. И надзора службы безопасности нам опасаться не следует.

— А что излучают эти летающие булыжники?

— Не имеет значения, Олаф. Они безвредны для нас.

Олаф заносчиво вскинул голову, разозленный такой скупостью на объяснения… А я еще раз убедился в благородстве этого офицера, который начинает восхищать меня все сильнее… Вот бы и мне стать таким, как он, — все знать, уметь об этом и поведать, и промолчать… Я не выдержал и протянул Фламмеру горящие на моей ладони звезды…

— А что это за камни, капитан? Если не секрет, конечно…

Фламмер низко опустил голову, обдумывая ответ…

— Эти кристаллы давно не используют в технических целях. Но прежде они применялись для создания разума первого порядка.

— Для разума совершенных «защитников»?

— Для старых «защитников». Не таких, как сейчас, Ханс. Такие машины создавались системой до приведения в действие модели приостановки прогресса. Тогда наши технологии рвались вперед с сокрушительной для нас силой и энергией. Мы стремительно летели с ними к катастрофе, к концу. Но мы сумели приостановить их, отказавшись от них. Мы остановили эти разработки и вывели из употребления эти технологии. Остались только их блеклые тени, в которые мы стараемся не вступать. Старые «защитники» были кошмарными машинами, знающими и могущими практически все, угрожающими нам этим неподвластным нам могуществом.

— Значит, у меня в руках всесильный разум этих страшных машин?

— Нет, Ханс. Эти кристаллы не хранят памяти — они чисты и безвредны.

— А им возможно дать память?

— Я не сделаю этого.

— А вы можете?

— Я не сделаю этого.

— Но вы можете…

Олаф вдруг впился суженными глазами в погоны офицера, пристально вглядываясь в коды подразделения…

— Вы программист!

Фламмер молча кивнул и вернулся на застланный шкурами одр, снова рухнув на зависшую в воздухе постель и устремив взгляд в потолок…

— Фламмер, вы какие программы писали?!

Офицер постарался игнорировать Олафа, но не вышло… Олаф все же очень настойчивый.

— Я занимался защитными системами.

— Какими?!

— Разными. Я долго служил режиму.

— Какими, Фламмер?! Защиту применяют ко всем системам — к разумным и к неразумным.

— Изначально я занимался защитой разума — точнее, технических единиц первого порядка. Но здесь эти мои знания бесполезны. В этой жизни возможно столкнуться разве что с разумом техники третьего порядка.

— Технические единицы первого порядка на практике — универсальны, как офицеры S12. Они относятся к определенному подразделению только за счет уточняющих задач, а так — они способны на все.

— Верно, Олаф, они способны к работе во всех подразделениях системы.

В глазах Олафа взметнулись холодные всполохи хищной жадности, но он погасил их сразу — я один заметил их…

— Зная все о разуме первого порядка, — вы знаете все о разуме машин.

— Нет, не все. Я только контролировал заводскую технику, строящую высший разум. Я знаю о разуме машины столько, сколько знает врач о разуме человека — это ограниченные знания, переданные нам офицерами научных подразделений. Это они знают разум, а мы его только строим и чиним, следуя их схемам и указаниям.

— Но вы знаете их схемы. Пусть вы не можете разработать программу нового разума, вы можете прописать программу — старого. Сделайте нам машину, подобную «спутнику».

— Я знаю программы техники, служащей порядку, Олаф. Я не смогу сделать машину, служащую преступнику. Для этого нужны существенные поправки в программе.

— Разберетесь.

— Нет, это опасно — трогать такую сложную структуру, как разум «спутника», без полного знания дела.

— Захотите жить — отрегулируете мозги «спутника», которого мы возьмем у системы, как вас!

— Вы оба сделаете все, что прикажу я. И хватит бунтовать, Олаф.

— Я вас в покое не оставлю, пока вы делом не займетесь, как мы! Довольно вам прохлаждаться на этих летающих ледяных глыбах из космического мрака, не знающего и первого инеистого великана, Фламмер!

Олаф с раздражением пнул сапогом зависшую в воздухе каменную плиту… Но она его пинку не поддалась, ничуть не сдвинувшись… А Фламмер только смерил его безразличным взглядом, приподнимаясь на локте над ложем из парящих шкур…

— Ты совсем увяз в легендах, боец. Это просто старые хранилища с остатками энергии.

— И что в этих сундуках?!

Вместо ответа Фламмер, в очередной раз покидая парящий одр, подключил панель управления одной из плит, оказавшейся не запертой никаким кодом, а просто закрытой. Он без труда разомкнул плиту, разошедшуюся и открывшую россыпи разноцветных камней… У меня в голове поплыло… Я не знаю, отчего я так люблю все блестящее, но я не могу оторвать ослепленных цветным сиянием глаз от этого сокровища… Я запустил в груды огоньков руки и стал пересыпать их, смотря на хрупкое мерцание, слушая тихий перезвон… Эти камни рассыпались из моих рук, но не упали, а зависли возле хранящего их сундука… Я развел их руками, и они разлетелись по держащему их полю — совсем как звезды… Но Олаф заставил меня оторваться от осколков камней для возни с горелкой. Здесь не так холодно, как на ветреных пустошах, но все равно… Ведь все эти объекты вмурованы в вечные льды и стылые камни этих выстуженных земель. На нашей планете с давних пор нет ничего, кроме пустынь, — выжженных солнцем или скованных льдом… Есть, правда, узкая лесная полоса с озерами и ручьями, есть широкая тундра с застуженными мхами и степь с подгорелой травой… Но это далеко. У нас вообще бедная планета, отчего и жестокая. Вот я и радуюсь, когда вижу что-то яркое и блестящее. Вот сейчас закончу с чадной горелкой, подключу все фонари и разбросаю все эти сокровища, чтоб радовали нас всех, сияя, не скупясь.

Запись № 5

Я, запрокинув голову, лежу на шкуре, расстеленной поверх груды блистающих сокровищ, перетасканных мной из всех хранилищ всех этих пещер. Фламмер, привольно раскинув руки, отдыхает на покрытом шкурами одре. Только Олаф что-то делает. Он точит ножи и чистит ими ногти… Он делает все, что мне обычно не нравится, но сейчас я этого не замечаю, и нервы мои это не затрагивает. Я просто радуюсь, что они с Фламмером не ссорятся.

Олаф слил топленый жир в горелку, установив над дымным огоньком контейнер для топки нового обрезка жира, и мрачно уставился на чадный фитиль. Теперь стало так тихо и спокойно, что я и мечтать о таком не мог. Наконец, мы отдохнем от усилий, от страха… и от склок. Здесь мы скрыты — нам не страшны ни охранники системы, ни бураны снежной пустыни, ни эти кипятильники — скингеры… Здесь об этих опасных зверях напоминает только потрескивание опущенного в жир фитиля и клубящийся над горелкой дымок… Сейчас Олаф поджарит нарезанное кусками мясо этих зверей, которым ничего не стоит сжечь охотника излучением, нужным им для создания «жгучих лугов» — лугов, протопленных скингерами среди снегов для мхов, растущих только в этих местах… Вот зашипел, стекающая в огонь кровь… Потянуло жареным… Я теперь не обращаю внимания, что душно, я привык к этой вентиляции… Мне даже нравятся эти, не выстуженные морозом и не разогнанные ветром, запахи… Я хочу есть и спать и радуюсь, что скоро смогу сделать и то, и другое… Только Олаф что-то не успокоится никак…

— У нас припасов, считай, не осталось. На охоту скоро пойдем. Переждем три дня еще и выйдем.

Фламмер, вдруг нахмурившись, поднялся с зависшего в воздухе ложа.

— Нет. Не пойдем.

Олаф, сверкнув холодными глазами, отложил прут с насаженным на него недожаренным мясом… Он встал перед Фламмером, напряженно сжав кулаки…

— Надо идти. К этому времени вас искать перестанут.

Фламмер неожиданно взвелся… Чего доброго, опять вспылит… Но с чего это он?..

— Нет, Олаф.

— Мы с голоду помрем.

— Не топи жир для горелки — в пищу пойдет. Я знаю, что вы к сырому мясу привыкли — без этого здесь никак. Туши огонь — без него обойдемся.

— Нам здесь одних шкур не хватит — без горелки мы ночью промерзнем.

Я окинул взглядом наше прибежище… Этот зал обширен, но Олаф отгородил отсек, снятыми с хранилищ, плитами. Ему пришлось поломать голову над панелями управления опустошенных хранилищ, но он все же установил плиты щитами, отражающими тепло, — теперь здесь мы, как в пещере, опутаны теснотой, оплетены мглой и окутаны теплотой… Только из щелей дует, напоминая о стуже, царящей вне нашего прибежища… Сейчас Олаф прав… Я не понимаю, отчего капитан протестует…

— Капитан, нам без горелки тяжко придется…

— Нет, Ханс. Я подключу отопление блока объекта.

Олаф задумался…

— А это возможно? Энергосистема отключена давно, она, верное дело, неисправна.

— Объект не поврежден — неисправно здесь может быть только то, что я смогу починить.

— Так и правда хорошо получится. Нам хорошо бы здесь выждать дольше. А энергии хватит?

— Резервной энергии достаточно на поддержание простейших функций объекта в течение суток. Перераспределив энергию объекта, я обеспечу трое суток. Я обеспечу еще сутки, забрав энергоблоки ненужной нам автономной техники объекта — хранилищ, дверей и перекрытий.

— Энергию и с других объектов забрать можно…

— Заберем. Тогда мы сможем находиться здесь недели.

Олаф с напряжением всмотрелся в разгоревшиеся глаза офицера…

— Неделю протянем, а после — надо на охоту идти… Придется. Иначе оголодаем так, что просто не сможем зверя забить.

— Нет, мы добудем все, что нужно, — здесь.

— Это как?

— Через эти тоннели мы подойдем к складам.

— К складам системы? К подключенному и охраняемому объекту?

— Мы пройдем.

— Фламмер, мы не пойдем в набег!

— Пойдем. Мы справимся и без отряда.

— С отрядом или без — мы этого не сделаем!

— Мы сможем.

— Сможем или нет — мы этого не сделаем! Мы не грабим объекты системы, Фламмер!

Офицер опалил нас взглядом, заставив меня вскочить, обливаясь холодным потом…

— Капитан, мы так серьезно систему не грабим… Просто, это же не правильно — грабить…

Олаф настойчиво отстранил меня…

— Мы не грабим систему. Просто, стоит нам сделать это, — нас начнут искать так, что найдут. И тогда с нас три шкуры сдерут — с каждого!

Когда Олафом не правит Зверь, он осторожный. И он прав — здесь, в ледяной пустыне, без осторожности нам не обойтись. Мы и не по своей воле рискуем постоянно — вот и стараемся по своей воле не рисковать… Но Фламмер, полыхающий пожаром, и слушать ничего не хочет. Он серьезно собрался в налет. Наверное, эта уверенность в удачном исходе такого крупного грабежа обоснована — он же вовсе не безрассуден… Я остановил, потянувшегося к истертым ножнам, Олафа — я уверен, что у этого офицера есть убедительные доказательства его правоты… Нам просто нужно напастись терпения и выслушать его доводы.

Запись № 6

Долгое и упорное противостояние ничего не дало ни Олафу, ни Фламмеру. Офицер не дает Олафу сказать ни слова про охоту, а Олаф ему — ни слова про набег. Вот они и стоят молча друг против друга. А я — думаю. Я пытаюсь сообразить, что же лучше — охота или набег? Идя на охоту, мы рискуем, сражаясь со зверями, а идя в набег, — сражаясь с охранниками системы. Конечно, преследование системы опаснее, но… Просто, при хорошо спланированном набеге не надо никого убивать — никого, кто не враг… Ясно, разное бывает — на пути кто попадется или еще что… Но на охоте обязательно и точно надо убивать… А я так не люблю убивать…

— Капитан, а что это за склады такие?..

Фламмер ожег меня взглядом, но, поняв мой вопрос, остыл… А вот Олаф рассердился — он запустил руку в волосы и вздыбил их, сбрасывая на лицо, закрывая ими вбирающие грозовую мглу глаза…

— Ханс, мы не пойдем на склады.

— Давай хоть узнаем, что он предлагает, Олаф… Может, он что дельное выдвинет?..

Олаф отвернулся, позлился, помолчал и собрал шнуром волосы, открывая стальной взгляд, наставленный Фламмеру в лоб.

— Не знаю, что вы надумали, но мне ваши мысли не по душе. Объясните мне для начала, почему вас только что так заботило сохранение секретности не особо нужного системе объекта, а теперь вас не тревожит ограбление необходимого системе склада?

Фламмер разжег красные полосы тревоги на резких скулах…

— Я сжег все мосты. Теперь я поступаю только так, как считаю нужным я. Довольно охот. Довольно смердящих шкур и чадного жира. Мы можем взять все, что пожелаем, — и возьмем. Но не у зверей, а у системы. Я знаю систему.

Олаф взвился ветром, но в его глазах блеснул не обычный для него холодный огонь, это — горячий голод. Его обуяла жажда наживы, как обуревает его порой жажда крови… Но никогда его хищный взгляд не избавляется от проблеска холодного расчета, а разум — от тени осторожности. Он и теперь потребовал точные карты и четкие схемы… И Фламмер предоставил ему все, что нужно…

Я вообще очень рад всему, что происходит… Рад, что Олаф с Фламмером взялись за дело сообща, забыв про раздор. Еще рад, что загляну на склады системы, и вообще — на действующую базу. Я не стал вникать в их обсуждения — они все решат и скажут мне, что надо делать. А сейчас с меня хватит и того, что я знаю. Эта база закрыта и оставлена бойцами системы, но отключена ими только частично. Не работает один мозг объекта, а энергосистема — работает. Это очень хорошо — объект не увидит и не заметит нас, не опознает нас, как чужих. Он просто откроет нам двери, когда офицер введет известный ему код, — нам даже двери срезать не надо. А главное — объект не охраняется. Он только под наблюдением. Конечно, этот объект снабжен достаточно сложными системами защиты… Но Фламмер заявляет, что без труда отключит их. Об этом, ясное дело, узнают охранники системы, но Фламмер утверждает, что они сочтут подобное отключение простой поломкой, а не взломом. Выходит, что перед их проверкой, мы успеем взять все, что захотим, беспрепятственно уйти и спокойно скрыться. Никто и не узнает, что это сделали мы, и никто не станет искать нас как грабителей. Еще и разведчики, которые просматривают территории с высоты, нас не заметят — мы же придем из подземелий, из этих заброшенных шахт. Лучше и не придумаешь, как все сошлось. Я и поверить не могу, что мы заполучили специалиста, долгие годы работающего с системами защиты техники… Ему об этих установках известно столько, что мне и представить сложно… В общем, радость расправляет легкие крылья у меня за спиной. Я, конечно, не хочу становиться мародером, но это лучше, чем умирать или убивать с голода…

Запись № 7

Скоро нам выступать… Скоро Олаф должен меня разбудить, но я и так просыпаюсь… Просто, россыпи моих несметных сокровищ очень жесткие и колючие — я проснулся раньше времени именно из-за этого, но другого ложа я теперь не хочу. Поблекшие в темноте камни пересыпаются под моими руками таинственными шорохами и туманно отблескивают в отсветах одинокого фонаря — прямо, как болотные огни… Правда, именно эти обманные огни завели меня в болото — еще тогда, когда меня только подключили и отправили в бой, в леса Штрауба… Тогда командир послал меня куда-то, и я — пошел… Олаф мне объяснил, что меня послали в разведку, но тогда я не знал, куда меня послали, и я просто пошел куда-то, чтоб командир не орал… Я путался в тумане, в дымке, в огоньках, понятия не имея, что творится вокруг меня, а кругом скрывались враги и простирались болотные топи… Под вечер воду сковал тонкий лед и припорошил снег… Я было совсем завяз в подмерзшей трясине, но как раз встретил других солдат… Не таких, как Олаф и его охотники, которых я встретил после, — простых дезертиров и мародеров… Только тогда я еще не знал, что они — дезертиры… Я не знал, что и я — дезертир… В общем, я так и не разобрался еще — плохие или хорошие у меня ассоциации с этими таинственными и зыбкими огоньками… Они напоминают мне о том, что я ничего не знаю, но еще и о том, что мне очень хочется все узнать… Я же не видел еще ничего, кроме зимы… Здесь же зима вечная, а в Штраубе… Я бродил на территориях Штрауба совсем недолго — и только зимой. Но можно считать, что я краем глаза видел конец осени — ведь, когда меня подключили и отправили в бой, было начало зимы…

Я вдруг ясно вспомнил все, что было тогда… Вспомнил, как я тогда сильно замерз, — кажется, что сильнее, чем здесь, в ледяной пустыне Хантэрхайма… Никак не могу понять, в чем дело: ведь здесь стоит зверский мороз, но кажется, что зимой в Штраубе холоднее… А вообще я знаю… Просто, здесь — сухо, а в Штраубе — сыро. Сырой холод зол — он всегда долго тянет тепло и заставляет долго мучиться… А сухой мороз просто жесток — он скор на расправу. Такой мороз обжигает, отнимая мученья стылым сном и скорой смертью. Надо же, я разобрался с этим — это радует…

Я зарядил посаженный фонарь и включил свет, рассматривая каменья — так, чтоб не разбудить Олафа и Фламмера… Только в прохладном свете фонаря я увидел их не спящими.

— Олаф… А что это вы?.. Снова спорите?..

— Ты спи давай, а мы разберемся.

— Вы снова что-то не поделили?.. Но ведь все так хорошо шло…

Олаф дернул плечами и запустил руку в волосы, вздымая их. Не знаю, зачем он это делает всегда, когда старается соображать скорее, — ведь его волосы не становятся антеннами для улавливания чужих мыслей, стоя торчком… Они вообще никак ему не помогают чужие мысли прочесть… И вообще — волосы для мысленной связи никак не нужны и не пригодны. Они, кажется, ни для чего не пригодны… Но нам зачем-то их делают… А биопрограммисты системы ничего не делают просто так — без нужды… А, знаю — это для сохранения тепла… И, может быть, просто — для красоты, для парадов… Надо же, я додумался и до этого… Как хорошо…

Я потянулся, растягивая связки и расталкивая еще сонные мысли… Здесь тепло — Фламмер подключил отопительную систему блока объекта… Только я собрался поделиться со всеми своей радостью, как Олаф оборвал мою утреннюю улыбку очередным резким жестом…

— Нет, я не понял, Фламмер!

Офицер, откинувшийся на парящих шкурах, досадливо закатил глаза и вообще — закрыл их…

— Не сейчас. Сейчас мне нужен сон.

— Мы четко обусловили срок, Фламмер!

— Час ничего не решит.

— Нам нельзя терять время! Сейчас обстоятельства стыкуются с нашими расчетами! Но одному часу под силу обрушить наши планы! Война приближается к северной пустыне! Вы должны знать, что это за собой влечет! Вам должно быть известно, что с каждым днем эти территории контролируют жестче — и «вороны», и воины системы!

— С каждым днем, но не с каждым часом, Олаф.

— Когда на этих территориях объявились диверсанты Хакая, главком стал поднимать в небо северной пустоши истребители Хантэрхайма!

— Война еще достаточно далеко. У нас еще есть время для покоя.

— На прошлой неделе я видел их — «белых медведей»! Роттер поднял в воздух тяжелые истребители! Это значит, что у него полно причин опасаться нарушения границ этих территорий!

— Он делает это не для врагов, Олаф, — для друзей. Ты отстранен здесь от политики, от данных о конфликтных ситуациях. Ты не знаешь, что наш главком ожесточил холодную войну с главой союзных войск.

— Я вообще не знаю, что у нас еще и холодная война идет!

— Полным ходом, Олаф. Снегов провел в Центральном штабе резкую смену высшего офицерского состава, что вынудило Роттера показать силу. Но Снегов не остановил захвата власти, несмотря на наши предупреждения. Он продолжает подавлять готовых свергнуть его высших офицеров и генералов Совета устрашением и просто — устранением. Армию он подчинил, теперь подчиняет войска службы безопасности. Наши командиры стараются не позволить ему установить безграничную власть над державой, становящейся для нас опасностью одного ряда с сопротивлением Хакая.

— Выходит, главкомы грызутся, а Хакай не упускает возможности воспользоваться временем передела их власти! Теперь ясно, как ему удается засылать диверсионные отряды на территории мерзлых пустошей, далеких от зоны боевых действий! Так он скоро откроет фронт, отвоюет прежние границы! И он пойдет дальше, и он продвинется дальше! Он заберет земли и у Роттера, который занял высших офицеров своих войск угнетением власти Снегова, и у Снегова, который занялся истреблением высших офицеров своих вооруженных сил для становления своей власти! Я не стану ждать, когда истребители взлетят и над Ивартэном, и над Ясным, и над Небесным! Я стану грабить сейчас! Пока еще есть подход к складам, пока с них еще есть, что взять!

— Не сейчас, Олаф. Позже. Не шуми.

— Но все прахом пойдет!

— Сказал — не сейчас, Олаф.

— Вы что мне голову морочите?! Вам что, просто рискнуть захотелось?! Забаву в войне и грабежах нашли?! Хотите по лезвию пройти?! Посмотрим, как вы захотите пройти по моему клинку! Посмотрим, как вы поймете, наконец, что мы с риском не играем! Мы пойдем на риск, но только за необходимыми припасами, а не за адреналином!

— Мне не нужны острые ощущения. Мне их и сейчас достаточно. Успокойся, Олаф.

— Вы что, благородством мучаетесь?! Не забывайте, что грабеж предложили вы! Не забывайте, что вы решили пойти на него! Поздно угрызаться совестью и отступать, прячась за законы режима!

— Я решил пойти против порядка режима и пошел. Я сделал это, когда сохранил тебе жизнь, Олаф, — когда остался с вами. Теперь у меня не осталось другого выбора, кроме как идти до конца. А теперь замолчи. Я просто хочу спать. Не буди меня.

Я, с трудом продирая глаза, встал с сыплющейся груды сияющих сокровищ… Но сон, как рукой сняло, когда Олаф взвился ветром и в его руке сверкнул клинок…

— Олаф, да постой ты злиться!.. Что такое?! Что случилось?!

— Что?! Я не знаю?! Нам выдвигаться пора! А он! Он спать хочет!

— Олаф, не трогай его — пусть спит, раз ему надо… Он же сказал, что позже все сделает…

— Он позже все под угрозу срыва поставит! Мы после его спокойного сна жизнь под угрозу подставим, как горло под лезвие! Мне бы такие нервы железные, как у него! Всю ночь не спал — думал, как пройти, как скрыться! А он — прохлаждается! Ему, что «вороны», ищущие наш след, что враги, рыскающие в поисках бреши в обороне системы, что истребители, крушащие крепости порядка, — все одно!

Нет, Фламмер не прохлаждается — он просто горит яростью, отвечая на первые всполохи молний Олафа… Офицер рванулся к стоянке, где оставил «стрелу», застегивая на ходу шинель и портупеи…

— Что стоишь, боец?! Ты меня разбудил! Теперь я тебе спать не позволю!

Олаф ринулся вслед за офицером, и мне пришлось поторопиться… Я побежал за ними, схватив оружие и портупеи, с неясной радостью…

Запись № 8

Я и опомниться не успел, как мы ветром пронеслись по темным шахтам, узким тоннелям и широким подземным трассам… Олаф еще не разрешал мне летать на такой скорости под землей, и теперь полет кружит мне голову… Вокруг нет ничего, кроме космической тьмы, — только звездный огонек «стрелы» далеко впереди… Просто, он не приближается, как звездный свет, хоть я и перешел на предельную для подземелий скорость, — мы же все летим на предельной скорости… Мне еще никогда не было так привольно и весело. Все-таки Фламмер — лучший наш соратник из всех, что мне помнятся. Надеюсь, что скоро он станет и нашим бесспорным командиром.

Не знаю, почему Олаф так напряжен и мрачен — ведь Фламмер ничуть не встревожен, а горит решимостью, как ясным пламенем, озаряя нас жарким огнем. Мне вообще стало казаться, что Олаф просто настроен против него, из-за упрямства не желая уступать ему вполне заслуженное главенство. А я уверен, что Фламмер заслуживает подчинения. Он не только офицер, который и создан для того, чтоб подчинять, — он умный и знающий. Я ведь вообще не образованный, а Олаф давно скормил все свое образование диким зверям и охотникам. У него в голове одни старые легенды, спутанные с тенями физики, химии и математики… Мне иногда так сложно отличить эти легенды от правды… Общаясь с Олафом, трудно понять, что он не на самом деле оборотень… Я не знаю, должен ли я считать, что страшный дракон на самом деле грызет корни великого ясеня Иггдрасиля… Я совсем запутался — особенно с того времени, когда встретил каменного тролля на высочайшей вершине горной гряды… Кто знает, бродят среди стылых скал альвы или их и быть не было, когда каменный тролль стоит на вершине и смотрит на Хантэрхайм… и исчезает, замечая людей… Но теперь я уверен, что Фламмер объяснит мне, что есть что… Только я об этом его попрошу после того, как покажу ему тролля, которого по данным ученых системы нет, но который стоит на вершине и смотрит на Хантэрхайм… Нам с Олафом обязательно надо узнать, что этот тролль делает в наших горах, — ведь этот тролль для нас с Олафом страшнее всех остальных бед, пока мы не знаем, что ему нужно в наших местах… А вдруг он пришел охотиться на нас?.. Тогда мы должны сразиться с ним… А мы не знаем, как с ним сражаться, — с этим, словно высеченным из скал, великаном, могущим таять в воздухе, словно снег в руке…

Я решил не обращать внимания на суровость Олафа — офицер ведь так же ясно горит уверенностью, и я вовсе не волнуюсь. Я и не думал, что на грабеж идти так легко и радостно, — это же обычно очень сложно и опасно. Только с Фламмером набеги — одно удовольствие. Надеюсь, и охота с ним так же удастся. Сейчас мне пришлось лишь постоять у запертых дверей и войти в них, когда они открылись.

Фламмер подключил свет, и темнота отступила перед просторной чистотой… Я никогда не видел такой сияющей чистоты — разве что в снежной пустыне…

— У нас на все час.

Олаф, видно, все равно решил уйти, как получится, раньше — он все так же напряжен и взвинчен, несмотря на то, что Фламмер остыл и, вообще, — стал спокойным, как… Я еще не видел никого и ничего спокойнее него — и сравнить не с чем.

— Фламмер, вы куда? Нам только на склады нужно.

— Нам нужно еще и в сектор высшего состава.

Олаф нахмурился…

— В главный центр управления объектами?

— Да. Там я подключу обогреватели для воды.

— Для какой воды?!

— Для горячей воды, Олаф.

— Нет, я не понял!

— Только там мы можем мыться горячей водой, Олаф.

— Мыться?! Вы что, сумасшедший?!

— Я офицер, Олаф, — я должен соответствовать статусным стандартам и следить за соответствием моих солдат.

— Статус?! Стандарты?! Забудьте об этом! Нам здесь не до чистоты!

— Соблюдать правила порядка и принуждать соблюдать их — мои обязанности.

— Да вы что?! И не думайте настаивать!

— Вам следует подчиниться.

— И не ждите!

Лицо Олафа скривилось такой надменностью, что офицер с трудом пресек закипание…

— Я призову вас к порядку. И применю силу, когда это потребуется.

— Похоже, это потребуется прямо сейчас!

Я растерялся, и в голову снова полезли мысли, что я не знаю, что делать, но вскипающий офицер внезапно успокоился.

— Сейчас у меня нет времени принуждать тебя принять человеческий облик. Иди на склады сразу. Но учти, позже я намерен сделать из тебя человека. И начну с того, что счищу с тебя эту сажу.

— Это не сажа — это засохшая кровь, Фламмер!

— Не имеет значения. Иди. И возьми мне сигареты.

— Сигареты?! Может, вам еще и спирта прихватить?!

— Да, возьми.

— А стимуляторы?!

— Возьми в инъекциях.

Олаф взвился, хватаясь за ножи, но я сдержал его, хоть и растерялся страшно…

— Вы что, на стимуляторах, Фламмер?!

Фламмер спокойно отстранил Олафа…

— Войска системы не обходятся без этого в военное время.

— Вы к вооруженным силам не относитесь!

— Нам всем иногда необходимы тяжелые стимуляторы и снотворные.

— Нет! Я не допущу этого! Охотники не должны разгонять и тормозить разум химикатами! Отвыкайте от этого, начиная сейчас же! Привыкайте управлять разумом при помощи воли! Или снежные звери сожгут вас при первой встрече!

Офицер опалил Олафа, показывающего непокорность всем видом, таким пламенем, что Олаф, с давних времен враждующий с огнем, отступил на шаг…

— У тебя есть час, есть списки необходимых нам вещей и есть коды доступа к нужным нам частям объекта. Иди, Олаф. И не отклоняйся от списка.

Олаф схватил меня за руку, дергая за собой, но Фламмер его остановил.

— Один из вас всегда будет со мной. Вам от меня теперь не уйти. Делай, что я говорю, Олаф, — так будет лучше для всех. Бери со склада энергоблоки, оружие, снаряжение, продукты и медикаменты, требующиеся вам и указанные в списке мной. Для нужной мне техники отдельный список. Иди. Я проверю.

Я отпрянул от Олафа, когда увидел в его глазах злой взгляд Зверя… Но он сдержался, понимая, что сейчас не время, — ведь Фламмер достаточно жестко придушил меня, перекинув локоть мне через шею…

— Держи свою силу в руках, Олаф. Я знаю твою слабость. Делай, что я говорю.

Олаф молча метнулся в сторону, отбросив только тень Зверя, будто отрезанную от него одной из дверей в этом бесконечно длинном коридоре… А я еще не знаю — радостно мне, что Олаф послушался офицера, или горестно, что офицер схватил меня… Еще не понимая, негодовать или пугаться, я скинул с шеи руку Фламмера…

— Вы что это так?.. Так нельзя, так не правильно…

Офицер молча взял меня за плечо и повел по коридору, держа крепко, что и не вырваться… Я возмутился, но он схватил меня еще крепче…

— Я знаю, Ханс, что это не правильно. Но удержать его я могу, лишь угрожая ему смертью.

— Моей смертью?..

— К сожалению так, Ханс. У нас сейчас нет времени для разъяснений с ножами. Здесь не место для кровопролитного спора.

— А для горячего душа время и место найдется?..

— Я нашел время для необходимой чистоты, и его нельзя спускать попусту — иначе просто подцепить опасную инфекцию.

Я очень обрадовался — я знаю, что возможность вычиститься выпадает крайне редко… Только радость омрачила мысль о том, что…

— Инфекцию?.. Но у нас нет никаких инфекций — здесь, на севере, их никак нет…

— Они всегда и везде сопутствуют человеку и зверю — передаются от слабого к слабеющему. Они поражают слабеющего и спят, ожидая окончательного отключения его защиты, а после — просыпаются и захватывают его всего. Страшнейшие наши враги — вирусы. Они скрытно проникают в наше тело — их сложно найти, опознать и сразить. С вирусами сражаемся все мы — все время. И, как от каждой схватки, мы — устаем. От усталости мы — теряем силы и терпим поражение. Мы решаем задачу так: не даем врагу-вирусу собрать в грязи армии и атаковать нас превосходящими силами — мы действуем на опережение, соблюдая чистоту. Я обязан провести дезинфекцию — обработать и Олафа, и его звериные шкуры, пусть и в принудительном порядке.

— Не трогайте Олафа… Олаф считает, что мы без этого должны обходиться, — без обработки со всякой заразой бороться…

— В таких тяжелых условиях вам всей «заразы» своими силами не подавить.

— Олаф считает, что, полагаясь на чужие силы, мы потеряем свои силы.

— От борьбы с тяжелыми болезнями вы обессилите так, что — умрете. Человек подобен государству — он способен уничтожать не только внешнего, но и внутреннего врага. Его организм защищен надежно. Служба безопасности человека сражается не только с открытым, но и со скрытым врагом — находит и стирает каждый чужой код, посягающий на сохранность человека. Но человек не каждый раз так силен, что служба безопасности справляется с вражескими атаками. Тогда вирус — главный внутренний враг — внедряется в ДНК и вредит человеку. Тогда человек — умирает. С такой смертью сражаются специальные препараты. Ты понимаешь?

— Не думайте, что я… Я понимаю… А Олаф — он не поймет…

— Поймет или нет — он сделает то, что я от него требую. Я не позволю ему стать опасным для всех.

— А кто они — вирусы?..

— Совершенные существа, находящиеся на рубеже живого и неживого. Простейшие коды, строящие себя и передающие информацию о построении себе подобных.

— А мне казалось, что они — сложные…

— Они сложны своей простотой. Они первые и последние.

— Что это значит?..

— С похожих РНК началась жизнь, на них — и кончится.

— Они всех убьют и только тогда умрут?..

— Они останутся и тогда, когда не останется никого и ничего иного. Когда настанет конец, они уснут, ожидая начала, — перехода на следующий круг.

— Они никогда не погибнут?..

— Погибнут нескоро — тогда, когда не дождутся. Так или иначе, они погибнут — последние. Как мы — люди.

— Как мы?..

— Мы учились у них и уподобились им — с нашими технологиями мы стали сильней. Когда они сложны простотой, мы — просты сложностью. Мы не уязвимы.

— И губительны?..

— Да, Ханс. Либо все уничтожаем мы, либо все уничтожает нас.

— Мы губительны для всего?.. Тогда — губительны и для себя?..

— Да. Нас всех контролирует окружающее, уничтожая нас чужими или нашими же руками. Когда человека не губит старость, шторм или зверь — человек губит себя.

— Но мы же разумны… мы же можем контролировать и себя, и все вокруг…

— Разум только отчасти заменяет нам контроль окружающего — мы устанавливаем законы, подчиняясь законам. Мы не можем изменить мир, не меняя себя, и не можем изменить себя, не меняя мира. Нарушение закона — карается смертью.

— Смертная казнь — кара досрочной смертью…

— Да, Ханс. Мы гибнем быстрее, когда быстрее губим.

— Из-за этого система старается остановить разрушения?..

— Да. Укреплением власти и усилением влияния мы вызвали ускорение времени. Теперь время наступает на нас, оттесняя к Пустоте, с растущей скоростью и силой. Теперь мы вынуждены сражаться с ним, останавливая и ослабляя его.

— Но время никак не…

— Мы подчинены ему, как солдаты — генералу. Только и оно подчинено нам, как генерал — солдатам. Мы — его армия. Один солдат слаб, а армия — сильна. Мы — сильны. Сильна система.

— А…

— Сражаясь с ним, мы сдерживаем его — время. Отправляя наши войска на войну, оно прописало нам правило — сражаться надо сражаясь с собой, а сдерживать надо — сдерживая себя. Вступив в войну, мы не сразились с собой и не сдержали себя. Тогда оно строго осудило нас. Теперь оно нас карает. Теперь у нас нет выбора — мы можем сражаться только с ним и сдерживать только его. Чем сильнее наше сопротивление, тем жестче наш приговор, но нам нужна — отсрочка.

— А нельзя просто жить и терпеть невзгоды?.. Можно же просто жить…

— Мы не можем просто жить — мы сложные. Как ты можешь думать о таких вещах, солдат?

— Я не солдат… Я просто — человек с оружием…

Офицер внимательно всмотрелся в меня…

— Ты не ведешь войну со временем?

— Нет… Просто живу…

— И время у тебя словно совсем не идет?

— Да нет, идет…

— И ты терпишь это?

— А что же мне еще делать?..

— Ты не думаешь о нем? Не думаешь сражаться с ним?

— Я думаю, о том, что рад, капитан…

— Рад?

— Рад, что могу узнать что-то… И еще, что могу, наконец, отчистить грязь… Мы же все в саже и… Я же год не мылся… Сколько живу, столько и не моюсь… А чистим мы все только снегом… А крови снегом не оттереть…

— Тебя подключили год назад?

— Целый год…

Он отпустил мое плечо, строго глядя мне в глаза…

— Ты не уйдешь?..

— Куда?..

— Я отпущу тебя, если ты пообещаешь не уходить с ним — с Олафом. Если пообещаешь никуда не уходить без меня, Ханс.

— Конечно я никуда не уйду… Вы же не думаете, что я?.. Вы не верите мне?.. Я же… Я не нарушаю слова и не бросаю в беде… Это же не правильно, капитан…

— Да, Ханс, это не правильно. Я верю тебе, не беспокойся. Иди вперед.

Но я не перестал беспокоиться — мне все кажется, что он мне не верит…

— Капитан, не думайте, что мы с Олафом такие подлые и беспринципные…

— Я не думаю, Ханс.

— Мы не бесчестные… Мы от нашего слова не отступались — ни разу… И не отрекались от нашего охотника — никогда… Мы на такую низость не шли и не пойдем…

— Ясно, Ханс. Иди.

Я вздрогнул, когда он снова схватил меня за плечо, но он только остановил меня, указывая дорогу… Мне сразу стало спокойней — он мне все-таки доверяет… Я так хотел заслужить его доверие… Я же ему совсем недавно руки скрутил… А Олаф вообще… У Фламмера полно причин для недоверия… Но мне он — доверяет.

Запись № 9

Трудно поверить, что теперь я смогу согреться — ведь я так давно мерз среди бескрайних снегов… Я стою на месте, ничего не делая, а тепло заливает мои плечи тонкими искристыми струями… Я и забыл, что согреться можно и без тяжкого труда, и без особых усилий. Нам ведь среди бескрайних снегов и холодных ветров согреться так тяжело. А холод отбирает у нас тепло, достающееся нам с таким трудом, как только мы устаем и прекращаем сражаться с ним. Мороз — он наш противник, бьющийся с нами, или покоритель, собирающий с нас оброк. Холод не дает нам спокойно отдохнуть или уснуть… А мне так хочется отдохнуть… Я же и не помню, что спал в теплой постели и ел горячую пищу… Я помню только холодный лес и снежную пустошь… А мне так хочется упасть в объятия постели, еще окутанным этим теплом, сохранить это тепло до утра… Хорошо бы еще выпить что-то горячее… А еще — я совсем голодный… Но теперь с нами офицер, способный открыть, давно запертые для нас, двери системы… Теперь я уверен, что дары системы для нас не остались в одном только прошлом… или в одних только мечтах…

Жаль только, что это долгожданное тепло стягивает шрамы на моей груди веревками… Но это не больно — только гадко… Это еще ничего — хуже было, когда они чесались, заживая… эти корки от ожогов, которые Олаф запретил мне сдирать, и вообще, — трогать. Это было не страшнее, чем боль, но гораздо противней… Мне вообще всегда мешают эти шрамы, сплошь заполонившие мою грудь и плечи… Но сейчас я стараюсь не думать о них, думая только о потоке парящей знойным маревом воды… Я купаюсь в воде, как в солнечных лучах…

Я осторожно провел рукой по белоснежному умывальнику, и он скрипнул в ответ на мою улыбку, отраженную всеми замутненными зеркалами… Моя рука сжалась на корпусе блестящей хромом машинки, но я никак не могу решиться запустить ее в волосы… Фламмер мне помог, бесцеремонно окружая меня светлым ореолом, летающих в жарком пару ровно срезанных волос. Машинка весело гудит, подражая осиному рою… Наверное, именно такое лето в Штраубе — жаркий мар и осы… Я не видел их, но знаю, что они есть, — эти зверушки, жужжащие крыльями… Я очень рад. И Фламмер, видно, доволен. Еще бы, ведь он теперь сияет чистотой, как его сапоги и пряжки, на которых сухой очиститель не оставил ни пылинки. А что нам еще нужно для счастья?..

Но офицер не дал мне ощутить всецелого счастья, его взгляд остановился на моих ожогах, и глаза разгорелись гневом…

— Это он тебя так — Олаф?

— Нет, что вы… Это снежный зверь… которого, правда, Олаф сильно разозлил… Но после он лечил меня — Олаф… Если бы не он, я бы…

— Ты бы не получил этих ожогов.

— Я бы все равно их получил — только в другое время и в другом месте, капитан. Я же ничего не знаю заранее, как вы, — мне всему приходится учиться на месте. А вы же знаете, что нельзя не обжечься, учась на своих ошибках, а не на чужих…

— Знаю.

— Чтоб учиться на чужих ошибках, нужно быть очень умным и очень знающим — знающим эти чужие ошибки…

— Верно, чтобы так учиться, нужно быть умным. Вся тяжесть такого обучения приходится на разум, а не на тело. Но ум и знания — разные вещи, хоть и способствуют друг другу.

— Разве разные?

— Без ума ты не возьмешь знаний, даже если бы тебе их и дали, а с умом ты возьмешь их, даже если бы тебе их и вовсе не дали. Ты не глуп, Ханс. Ты недолго будешь учиться на своих ошибках — ты способен учиться на — чужих.

Я остановил изумленный взгляд на его отражении в замутненном жаром зеркале, но он отвернулся, светя мне в глаза погонами, погасившими его опознавательные знаки…

— Вы действительно так считаете?..

— Ты думаешь, что мы умнее тебя, но это не так. Просто нашу глупость прячут знания и порядок.

Я обернулся к нему — к этому гордому офицеру, стоящему так твердо и прямо, блистая всем, что только может блистать…

— Но вы же строите крепости, в которых создаете людей… и зверей… и весь этот мир…

— А ты знаешь, из-за чего мы этот мир — строим?

— Нет, капитан.

— Из-за того, что мы его — разрушили.

Я было открыл рот, собираясь спросить… Но вспомнил, что офицеру открыта моя ментальная линия… Я вспомнил про ментальную линию, но забыл, что собирался спросить… И я ничего не спросил, а стал рассматривать в зеркале свое незнакомое отражение — я давно не видел свое отражение, особенно — такое чистое… Теперь и моя форма мне подстать — отчищенная и отглаженная… Но я отпрянул от замутненного зеркала, когда из него на меня сверкнули хищные глаза Олафа…

— Ханс, ты что сделал?!

Я, оторопев, повернулся к нему…

— А что я такого сделал?.. Я просто отчистился от этой коросты — от засохшей звериной крови и копоти костра…

— Нам нельзя делать это средствами системы, Ханс!

— Но другими средствами этого вообще нельзя сделать… Другими способами этого просто не отчистить, Олаф…

— Мы привыкли к холоду, голоду и грязи!

— Я не привык, Олаф…

— Ты жив — значит, привык! Нам нельзя привыкать к теплу, чистоте и обильной еде! Это ослабит нас. Это погубит нас, Ханс!

— Олаф, но так жить хорошо — сытым, согретым…

— Так жить нельзя! Начнешь жить так — не сможешь жить иначе!

— Но я не хочу жить иначе, Олаф…

— Хочешь или нет — придется!

— Фламмер сделает так, что не придется, — теперь мы с ним, а он все наладит…

— Ханс, сейчас мы сильны, мы можем жить везде и всегда! Нам нельзя ослабнуть! Тогда мы сможем жить только здесь, только сейчас!

— Мы всегда и везде так живем — у нас всегда и везде есть только «здесь» и «сейчас»…

— Но у нас есть силы идти дальше, идти вперед! А выберем мы такую жизнь — мы ослабнем! Нам не хватит сил идти в будущее! Нам не нужно все это, Ханс! Мы не зависим от этих вещей, как солдаты системы! Мы так выносливы, что свободны!

— Олаф, свобода для нас стала рабством — мы не отходим от нее ни на шаг, будто мы у нее на цепи…

— Ханс, свобода не безгранична. Быть свободным — не значит делать все, что в голову придет. Это значит — принимать осмысленные решения и действовать, исходя из них. Ханс, все имеет цену у смерти, и нам нельзя прогадать, торгуясь с ней. За такую жизнь ты заплатишь ей своей силой. А отдав ей силу, мы отдадим ей жизнь! Наши силы надежны, Ханс, — только на них мы можем полагаться уверенно! На чужие силы рассчитывать нельзя!

— Олаф, но солдаты системы не слабее нас, хоть они не тощие и не промерзшие, как мы…

— Это все только видимость силы!

— Какая ж видимость…

— Это не настоящая сила, Ханс! Солдаты системы не выдержат суточного перехода через снежную пустыню, когда у их техники кончится энергия! Они будут задыхаться и выбиваться из сил, когда мы будем идти и идти! Никакие тренировки в просторных залах не заменят перехода по снежной пустыне! Этот выхоленный офицер не протянет без нас и суток, пока не станет таким же тощим и промерзшим, как мы! Пока у него не останется одной только чистой силы без этой видимости, которую он тащит лишним грузом!

— Олаф, ты не сердись, но мы становимся сильней, когда хорошо едим.

— Я ж сказал, что это видимая мощь! Ее хватает лишь на короткий рывок! Солдаты системы сильны только с отрядом, только с оружием! А мы! Мы и с одними клинками способны разбить их отряд — перебить их солдат, разъединенных буранами, обезоруженных излученным злом снежных зверей! Только нас северные ветры не собьют с ног! Только наши клинки не подведут нас при столкновении со снежным зверем!

— Но борьба с холодом и сражения на ножах забирают у нас силы… Я просто устал и хочу передохнуть…

— Нельзя! Терпи меньшее зло — тогда будешь в состоянии сразиться с большем!

Фламмер, все это время сурово молчавший, подтвердил кивком слова Олафа… Мы же не отключили его ментальных линий, и он все слышал… Мне от этого стало страшно, но он только помрачнел…

— Он, в общем, прав, Ханс, — во всем. Только он чересчур категоричен.

— Но я хочу стать таким, как вы…

— Скоро я стану таким, как вы с Олафом, Ханс, и тебе не придется стараться уподобиться мне.

— Но вы же не хотите этого?

— Ханс, я достаточно прошел, чтобы осознавать и контролировать желания. Мы не можем получить всего сразу. Получая одно, мы лишаемся другого.

— Но как же так… Ведь можно просто и хорошо жить…

— Просто и хорошо — нельзя. Нам приходится выбирать что-то одно.

Я, опешив, повернулся к нему, потом — к Олафу…

— Олаф… Но мне нравится горячая вода и еда, я давно хотел…

— Нет, Ханс, я тебе и мечтать об этом не позволю. Это пагубные мечты. Я взял все, что нужно. Пошли.

Я было совсем расстроился, что нам придется так скоро уйти, но не успел — Фламмер, настойчиво обхватив мое плечо, спокойно отстранил Олафа. Офицер повел меня через высокие коридоры в светлые залы, и Олаф, сверкая глазами зверя, затаившего зло, пошел следом… Он пугает меня, но Фламмер не обращает на него внимания…

— Постойте, капитан…

— Идем, я покажу тебе мозг, управляющий этим объектом.

— Он сейчас отключен?..

— Да, Ханс. Я не стану его подключать. Только возьму его память, хранящую нужные мне данные.

— Возьмете его память?..

— Да, Ханс. Я сделаю копию. Так, чтобы об этом не узнали. Тогда я рассчитаю схемы пересечений с разведтехникой системы.

Я такому счастью и поверить не могу… Жаль только, что Олаф затмевает свет темнеющей злобой, как грозовые тучи перекрывают солнечные лучи…

Как только Фламмер, занятый мозгом объекта, отпустил меня, меня схватил Олаф…

— Идем скорее, Ханс. Идем со мной.

— Нет, Олаф, он еще не закончил…

— Ханс, ты что, не понял? Теперь ты его пленный. Теперь мы оба — его пленные.

— Нет, Олаф… Просто, он… Он просто…

— Соображай же, Ханс.

— Олаф, а ты чего ждал?.. Ты на него нападаешь, он — защищается…

— Он защищается, закрываясь тобой, как щитом.

— А что ему еще делать?..

— Это бесчестно, Ханс.

— Наоборот — благородно… Он не хочет пускать в ход ножи и старается обойтись щитом… Фламмер не хочет твоей смерти, Олаф, он хочет только твоего повиновения… Ты себя сам сдержать не можешь, приходится ему тебя сдерживать…

— Дурак ты.

— А он сказал, что я не дурак.

Олаф запустил руки в рассыпанные по плечам волосы, собирая их в длинный хвост… Теперь исподлобья на меня взирает — Зверь… Он хватает меня и тащит прочь, хоть я и сопротивляюсь…

— Олаф, оставь меня…

— Я убью его.

— Олаф, но ведь с ним мы не будем голодать… С ним нас не найдут «вороны» системы… Тебе нужно только подчиниться ему…

— Я не подчинюсь ему, Ханс.

— Перестань, Олаф… Он хороший командир… Он делает все, что нам нужно… Просто, он еще не все наши правила знает… Он не знает, что он свободен только от правил системы, что у нас тоже есть правила, что их надо соблюдать так же жестко… Ты же ему не объяснил…

Олаф вдруг остановился, отпустив меня…

— Он прав, ты не дурак. И ты прав, я ему правил не объяснил.

— От этого он и поступает периодами так, что нам его поступки не ясны… А вообще посмотри, как он нас выручил…

— Верно, Ханс. Я дам ему время утвердиться, и мы посмотрим, как он этим временем воспользуется. Я не стану усложнять ему задачу, и мы увидим, как он оправдает наши надежды. Справится — станет нашим командиром.

Запись № 10

Олаф упорно считает, что очищает нас только снег, а кормит только кровь снежных зверей. Так что мне от него неслабо влетело за чистку без учета его правил. Олаф хранит им верность всегда и везде — для него они и в мыслях неотступны. Он не оденет чистой формы, не острижет волос, не станет спать в постели и есть вилкой из тарелки, хоть сули блага, которых свет не видал, хоть угрожай неведомыми ужасами. Я это понял и теперь его не трогаю, старясь не нарушать его строгого наказа. Но отчаянным пирам он не противится, с радостью терзая яства ножами и швыряя кости крысам. Он утверждает, что это нам не навредит. И правда, такой пир нас никак не разнежит… А наоборот — закалит… Это не так просто — пировать, как мы… Такой пир еще выдержать надо… А пируем мы уже…

Мы третьи сутки пируем так, что и Олаф забыл про злобу, накормив Зверя до отпада и напоив до пьяна… Я окинул чуть протрезвевшим взглядом россыпи камней, блистающих среди разбросанных на полу шкур, уставленных снедью, истыканной ножами… Хорошо… Я снова наполнил кубок жгучей водой и скоро я снова отрублюсь… А перед тем, как отрубиться, я не пожалею энергии и выжгу белым лучом на каменной стене еще один рисунок… Мне нравится смотреть на скингеров и охотников, сражающихся на стенах и потолках… Я упал на спину, и сокровища разлетелись брызгами вокруг меня… Фламмер, пошатнувшись, плеснул в воздух из бутылки и упал рядом еще до того, как нас окатило холодным спиртовым дождем… Эта прозрачная, как вода, жидкость холодит и жжет одновременно, как мороз снежной пустоши… От нее крылатая радость уносит меня куда-то вкривь и вкось — в это сияющие звездами небо… Нет, это подсвеченный прожекторами свод шахты слепит мне глаза разноцветными переливами каменей… И я, невесомый, лежу в их осколках, будто лечу в северном сиянии…

Олаф, весело смеясь, метнул очередной клинок в круглый пирог, висящий в воздухе, в невидимом поле, и выхватил из круга очередной кусок…

— Капитан, Хансу не наливайте! Довольно ему! Он слетит сейчас с этой груды щебня!

Фламмер отнял у меня бутылку, глотнул из горла и зачерпнул из кучи горсть камней, рассыпая их на груди разноцветными блестками…

— Щебень, Олаф?! Эти кристаллы — сверхпроводники! А эти камни — они просто драгоценны! Когда-то такой камень был дороже такого бойца, как ты! В прежние времена, имея этот «щебень», мы бы смогли заполучить всю армию системы!

— Всю армию?!

— И службу безопасности!

— И «воронов»?!

— Всех, кто черпает жизнь из жажды наживы, становясь наемниками желаний! Всех, кто не умирает за идею, становясь рабами страха смерти! Их всех, Олаф!

Я в изумлении взглянул на них, плывущих у меня в глазах с радостным смехом…

— А зачем вам все это?.. Зачем вам армия?.. Зачем вам служба безопасности?..

Фламмер рассмеялся, растрепав мои остриженные волосы…

— Армия, чтобы контролировать службу безопасности, а служба безопасности, чтобы контролировать армию, Ханс!

— Но зачем вам это?..

— Чтобы властвовать!

— А зачем властвовать?..

— Чтобы прославляться!

— Ну а это зачем?..

Олаф бросил мне кусок пирога, который я не поймал, и тоже рассмеялся…

— Ханс, власть дает свободу, а слава — силу!

— Власть, как и слава, влечет за собой столько тягот, что в итоге дает столько, сколько забирает… Ты же мне это объяснял, Олаф…

— Счастье во славе и власти обретают лишь хотящие их! Власть и слава хороши, только когда их хотят! Ты их не хочешь! Ты не поймешь, Ханс!

— А почему не пойму?.. Потому, что я боец Штрауба, а не Хантэрхайма?..

— Нет, Ханс! Просто не поймешь!

— Но почему, Олаф?..

— Ты не тщеславный!

— Да… Но ничего, когда-нибудь и я смогу стать тщеславным, как вы…

Фламмер поднял на меня светлые глаза, разожженные огненной водой…

— А зачем тебе?

— Чтоб узнать, что это такое, чтоб понять, как это — быть тщеславным и хотеть все армии системы…

Они решили вместо того, чтоб мне хоть что-то объяснить, посмеяться надо мной… Но я не обиделся — я рад, что они теперь смеются вместе, а не дерутся друг с другом… Ведь я никогда не встречал никого лучше них…

Олаф лихо забросил очередной пирог в поле, где с начала нашего пира зависла просто куча разных вещей… Меня чуть не тошнит от этих сладких ягод, на которых Олаф просто помешался… Он замучил меня этим красным сиропом, замурованным в хрустящей золотой корке, распечатывая один диск за другим… Но теперь он кинул этот диск особенным образом… Теперь пирог — только мишень, наколотая на улавливатель ножей, на консервный контейнер…

— Скингеру в глаз!

Он метнул нож точно в цель и взял за лезвие следующий клинок… Фламмер палящим взглядом впился в меткий кинжал… Он пристально следит, как дыры в пироге обретают контурные очертания снежного зверя… Острые клинки выбивают на диске силуэт скингера, достаточно похожего на настоящего… Олаф выдернул из контейнера ножи и выхватил из поля пирог, соединяя дыры глубокими и тонкими надсечками, доделывая «зверя»… Он подал готового «скингера», текущего ягодным сиропом, офицеру… Фламмер подбросил «зверька» вместе с клинком и поймал нож с насаженным на лезвие «скингером», совсем потекшим и поломанным… Встав тверже на груде сокровищ, офицер одернул сбившуюся шинель и покривившиеся ремни… Его первый клинок просвистел в прогретом нашим смехом воздухе… Я с любопытством смотрю, что он сделает с очередным пирогом…

— Это «ворон»!

— Верно, Олаф!

«Ворон», вырезанный острым кинжалом в образе обычного офицера в длинной шинели, истекая темным сиропом, соскочил с острия ножа прямо Олафу в руку… Олаф сжал кулак, поднося ко рту раздавленного «охранника системы»…

— Дай нож и мне, Олаф!..

— Ханс, какой тебе нож, когда ты напился так, что на ногах не стоишь?!

— Я стою, нормально…

— Нет, Ханс, не стоишь! Это что еще такое?! Невнятно у тебя выходит!

— Не мешай…

Фламмер всмотрелся в мой пирог, приставив к глазам ладонь, но столбы прожекторного света все равно не дадут ему рассмотреть до того, как будет готово…

— Ханс, а действительно, что это?

— Это же вы с Олафом!.. Что, не похоже?..

Они смеются до слез, но я никак не пойму, над чем, — ведь похоже… Настолько похоже, насколько только может быть похож на человека в шинели и в шкуре кусок пирога…

— И кто это есть будет, Ханс?! Может ты нас и съешь?!

— Нет, Олаф… Я просто не подумал… Я придумал, Олаф! Я сохраню эти фигурки в контейнере! И мы сможет открывать его и вспоминать этот день!

Запись № 11

Я дремлю и рассеянно слушаю их тихий разговор в голос… Я же редко слышу их голоса — мы обычно общаемся мысленно, опасаясь преследователей… Но сейчас Фламмер с нами, и все так спокойно…

Олаф уверен, что нам надо уходить, что надо отправляться на охоту, а после — вообще убираться с территорий Хантэрхайма… Просто, скоро у нас изойдет жир снежных зверей, сожженный на обогреве… Сейчас, когда офицер подключил объект, когда работает отопление и освещение, мы горелку не зажигаем, но нам предстоит охота и долгий переход с ночевками в снегах… После налета у нас энергоблоки штабелями сложены — энергии достаточно и для оружия, и для «стрел», и для защитных полей… Но эту энергию мы израсходуем, а новую не известно еще — получим или нет… Без жира скингера нам никак не обойтись… Вот Олаф и завел речь про «жгучие луга»… Но Фламмер, как только Олаф об этом обмолвился, прямо, загорелся раздражением…

— Не нужно зловонных шкур и чадного жира. Я обеспечу необходимую энергию и настрою энергосистему любого объекта территорий Хантэрхайма.

— Нам в скором времени придется уходить с территорий Хантэрхайма. Война надвигается, контроль ужесточают — здесь скоро станет слишком сложно скрываться.

— Мы останемся. Я рассчитаю схемы пересечений с техникой контроля безопасности.

— Вам для этого четкие данные нужны. А перестройки на патрульных зонах становятся чаще день ото дня, да и патрульные зоны — шире. У нас не выйдет взламывать объекты и вскрывать их память так часто, как потребуется.

— Положись на меня. Я обеспечу схемы пересечений. Я сделаю «защитника» — он рассчитает их и без точных данных о перемещениях поисковой техники.

— «Защитника»? Вы же сказали, что и «спутника» делать не станете.

— Я сделаю «защитника» — он нам нужен.

— Об этом можно только мечтать. Он рассчитает патрули над «жгучими лугами», где нас постоянно подстерегают. Да и охотиться с такой машиной значительно проще.

— Я же сказал, что налажу энергосистему любого объекта Хантэрхайма. Я обеспечу нас всем необходимым.

— Не можем мы везде энергосистемы подключать, Фламмер. Нас так найдут скоро.

— Я сделаю так, что не найдут.

— Мы и костры с оглядкой жжем, чтоб нас не заметили. Мы в голос редко говорим, мы под ясным небом при нужде только ходим.

— Я сказал, что все сделаю, Олаф.

— Опасно это. С горелкой надежней. Да и проще это — зверя забить.

— Мне проще подключить энергосистему.

— Может, вам «ворона» пристрелить проще, чем скингера?

— Не проще. Но и не сложнее.

Олаф, поднявшись на локте, взглянул на Фламмера с уважением… А меня его ответ как-то внезапно напряг… Но я никак не пойму, что не так…

— Тогда надо корпус «защитника» добыть. Возьмем машину у охотников Хантэрхайма, когда на «жгучие луга» двинем.

— Нет, возьмем с базы отключенную машину. Тогда я смогу заменить «защитнику» разум.

— Заменить? Я думал, что надо только стереть часть памяти, заставляющую его служить системе, и прописать память, заставляющую его служить нам.

— Я так и сделаю, но его память я перенесу на лучший носитель.

— Не на один из этих звездных камней?

— Именно. Наш «защитник» получит сверхпроводник и высшую скорость мысли.

— Просто слов нет, Фламмер! Но нам на ограбленную базу возвращаться нельзя.

— Пойдем на другую — дальше от Штормштадта.

— Пройти сложнее, чем раньше?

— Нет. Это — свалка отработавшей, но еще пригодной техники, не пущенной на переработку, а ожидающей худших времен, когда потребуется все, что не подходило прежде.

— Мы так целый отряд собрать можем.

— Нет, Олаф. Заберем одного «защитника». Нам нельзя использовать технику, значительно превосходящую нас в силах, — это жесткое правило.

— Да, верно. Меня радует ваш ответственный подход к делу, Фламмер! Теперь я вижу, что заблуждался на ваш счет!

Я резко очнулся от дремы… Олаф признал этого офицера командиром… Но я почему-то этому не обрадовался… Просто, мне на плечи свалилась смутная тяжесть и неясная тревога закралась в душу… А в голове, как ножом прорезались линии связи всех вспышек и успокоений Фламмера… Просто, он делает все, только чтобы не идти на охоту… Снежные звери пугают его — до помутнения рассудка… И не они одни… Его страшит и Олаф… И охранники системы — он напуган и ими… И «защитник», которого он собирается сделать, — он боится и этой машины… До меня вдруг дошло, что он… Этот офицер совсем не такой, как я думал, — не такой достойный и доблестный… Он способен побороть только слабейший страх, и только — столкнувшись со страхом сильнейшим… Уступая страху перед Олафом, он переступает страх перед охранниками порядка… А поддаваясь страху перед охотой, он преодолевает страх перед Олафом… И это — правда.

Эта правда меня, как камнем по голове ударила. Такое разочарование… Я же считал этого офицера — безукоризненным… А он… Похоже, Олаф правильно оценил его сначала, когда заявил, что этот офицер не создан для таких условий, для таких ожесточенных схваток со смертью… Смерть пугает его непреодолимо… Но как же так?.. Он же хорошо сражается… Но при этом — он только кажется хорошим воином… Он вообще — не воин.

Я отвернулся к стене, чтоб они оба не заметили моей внезапной тревоги, которую я совсем не умею скрывать… Олаф не заставит офицера пойти на охоту — растерзает его, но не заставит… А Олаф растерзает его, стараясь заставить, — это точно… Он не признает офицера с его страхами, хоть Фламмер и способен обеспечить нас всем необходимым… Просто, пуще всего остального нам нужны снежные звери, дающие нам все, — защиту, энергию и огонь… А вместе с этим — и свободу… Их шкуры согревают и скрывают нас в снежной пустыне… И жир их светит нам огнем всегда и везде… И мясо их дает столько сил… Нет, Олаф не променяет снежного зверя на все дары системы… Он не променяет снежную пустыню на все объекты системы… Для него нет другого счастья, только — отчаянная свобода… Фламмеру от охоты никак не отделаться… Я знаю, что ему придется идти на снежного зверя, но что заставит его пойти, я не знаю… Он же согласился сделать опасного «защитника» — только бы не ходить… У меня по спине начал расползаться зябкий холодок при мыслях об этой, еще не явленной свету, машине… Раз офицер собрался сделать эту машину из-за страха перед охотой и Олафом, об его ответственном подходе к делу и речи не идет… Я не должен допустить этого… Я должен всеми силами препятствовать этому… Но Олаф считает, что эта машина нам необходима… Надо ему рассказать… Нет, не выйдет — он просто убьет офицера… или офицер убьет его в приступе отчаянья, дающего ему силы и смелость… Как же сложно вышло… Что же мне теперь делать?.. Я столько наворотил, что теперь и не разобраться…

От разочарования и горькой обиды на судьбу, одарившую меня умопомрачительными бедами, на глазах выступили слезы… Я совершенно не умею управлять всем, что захлестывает меня, — от этого еще горше… Я постарался незаметно отереть мокрые глаза, но слезы льются градом, и пресечь этого я никак не могу… Я же знаю, что в лучшем случае Олаф просто забьет и задавит этого гордого офицера… А он же гордый — Фламмер… Он же — офицер… Он так не сможет… Что же я наделал, скрутив ему руки и притащив в логово оборотня?..

— Ханс, ты что ревешь, как последний звереныш?

Олаф резко метнулся ко мне, так что я насилу удержался и не отпрянул от него, как от злого зверя… Он дружески положил мне на плечо руку, запачканную ягодным сиропом, так похожим на кровь… У меня по плечам разлетелся озноб…

— Ханс, ты что это? Так нельзя.

— Я знаю… Но я… Олаф, я не хочу…

— Что не хочешь?

— Не хочу, чтоб все было так…

— Тебя ж вроде все устраивало только что.

— Я хочу, чтоб всегда было так хорошо, как было только что… Я не хочу, чтоб это кончилось…

Фламмер подошел ко мне, взлохматил мне волосы и сел рядом… Но я увидел на его шее тень от ошейника и меня затрясло в ознобе еще сильнее…

— Этот день кончится, но начнется другой.

— Я не хочу, чтоб этот день кончался, Фламмер…

— Не хочешь, чтобы что-то кончилось, не кончай этого.

— Но как?.. Все равно все кончится — все…

— Все кончится. Но ты начнешь все вновь.

— Я не смогу, Фламмер… Я же таких простых вещей не могу…

— Ханс, мне кажется, ты просто перепил. Давай спи. А завтра я тебе сиропа налью.

Олаф, ухмыльнувшись, встряхнул меня — еще сильнее, чем озноб…

— Не видать тебе больше спирта. Нечего наше добро изводить. А то вон — все, что выпил, выплакал, как звереныш не доросший. Ты давай спи. Завтра уходим. «Защитника» заберем, оружие зарядим — все горе забудешь. Пора к охоте готовиться. Нам теперь не так тяжело будет — втроем. И с машиной еще…

Я в ужасе закрыл глаза и сжал зубы крепче, чтоб не стучали… Мне нужно срочно что-то делать, но мысли, как судорогой свело… Я не знаю, что делать… Я не смогу не допустить явления страшного «защитника»… Но хоть постараться спасти офицера от жестокости Олафа я должен. А спасти его я могу, только вынудив пойти на охоту, — напугав его так, что он пойдет и на снежного зверя, и на всякое иное чудище… Что же может перешибить его страх перед этими тварями?.. Что еще страшнее этих тварей?.. Я знаю, что страшнее. Только при воспоминании об этом и у меня мороз по коже бежит… Когда Фламмер увидит… Он полыхнет так, что ему огня на всю охоту хватит…

Запись № 12

Я не заметил, как заснул и как проснулся… Голова раскалывается… и веки опухли, едва открывая глаза… Осмотрелся, стараясь разглядеть сквозь отяжелелые веки хоть что-то, и разглядел — «защитника»… Я не сразу понял, что эта машина делает, стоя у стены в нашем логове… Они что, ходили без меня?.. Они оставили меня спать и ушли… Но я отогнал обиду на них — не до этого сейчас… Что ж теперь, раз уж я не справился со всем выпитым и все проспал непробудным сном. Мне теперь осталось только соображать, что дальше… Кажется, машина еще не работает — может, она еще не починена или не загружена… или просто — не подключена… Я поискал взглядом Фламмера, надеясь, что он еще разбирается с техникой, кодирующей разум таким машинам… Но нет, он неспешно собирает наше оружие, укладывая вещи и утрамбовывая походные вьюки… Я проспал дольше, чем думал — все проспал… Но сейчас нет времени корить себя, как и других… Надо сделать что-то очень решительное. А главное — сделать еще до того, как офицер снова начнет препираться с Олафом из-за охоты…

Я с трудом вспомнил, что решил предпринять до того, как вырубился. На трезвую голову мой план показался мне неисполнимым… и вообще — глупым. Только другого у меня нет… Надо отбросить сомнения и страхи и сразу перейти к делу… Я поискал Олафа глазами, затененными отекшими веками, и нашел… Он складывает контейнеры с энергоблоками, нагружая не очень приспособленную для перевозки груза «стрелу»… Выглядит он вполне спокойным… Буря больше не блистает молниями в его светлых глазах — нет и тени злого Зверя, приходящего с северным ветром… Главное мне не затронуть его тем, чем я решил пробрать нервы Фламмера… А то, чего доброго, разбужу его злую силу — силу духа снежной пустыни…

Я выкарабкался из шкур и слез с груды сверкающих каменьев, подбираясь к Фламмеру, минуя его еще отключенную машину, — «защитника» с неизвестно каким образом исправленной программой… Офицер обернулся ко мне, бросая поклажу и улыбаясь… только как-то грустно у него это вышло — как-то неубедительно…

— За обещанным сиропом явился?

— Капитан, а вы с этой машиной закончили?.. Или как?..

— Он работает. Сейчас ждет нас. Я ему запретил попусту энергию тратить. Мы его силы только по прямой необходимости применим.

— Это хорошо, если так редко… И хорошо, если он послушается…

— Он исполняет все приказы, не противоречащие его задаче. А его задача прописана сильнейшими программистами системы под контролем расчетного управления и пробита в памяти лучшими рабочими под контролем службы безопасности.

— Только вы же эту задачу изменили… и никто не контролировал…

— Это несущественные поправки доступной моему пониманию части программы.

— Честно?

— Честно, Ханс.

— Тогда ответьте мне еще на один вопрос — так же честно…

— Спрашивай, что хочешь.

Я так обрадовался, что могу спросить все, что захочу, что едва не забыл вопроса за чередой других, но постарался сосредоточиться на необходимых…

— А вы в троллей верите?..

Фламмер улыбнулся веселее…

— Это тебе Олаф мозги троллями промыл?

— Как же ими мозги промоешь?.. Они ж не текучие, а твердые — каменные…

— Каменные?..

— Они обращаются в камень при свете дня…

— Это сказки, Ханс. Не думал, что ты в них веришь.

— А я не верю… И Олаф не верит, хоть и впутывает их во все, что видит… Но с этим троллем все сложнее… Мы же его видели — оба.

— Где же это?

— В горах… На вершине Тилл-Фйэлл…

— На этой вершине и не такое увидишь. Высоко — воздуха не хватает.

— Не хватает… Но тролля это не беспокоит — он же каменный…

— Это вам не хватает. А тролль ваш — просто камень.

— Как же просто камень, когда тролль?..

— Это камень, похожий на тролля.

— Нет, капитан, это тролль, похожий на камень.

Фламмер, еще улыбаясь, поднялся и педантично отряхнул шинель…

— Ханс, ты бы его рассмотрел хорошенько перед тем, как такие выводы делать.

— Как же, когда он исчез?..

Улыбка сошла с лица Фламмера, когда Олаф, незамеченным подкравшийся к нам, коротко кивнул мне в подтверждение…

— Исчез, Фламмер, будто его и не было.

— Его просто не было, Олаф.

— Был. И есть. Стоит на вершине и смотрит на Хантэрхайм. А как видит охотника — исчезает.

Фламмер помолчал, подумал и развел руками…

— Оптические иллюзии в горах не редкость. Преломленные лучи часто проецируют очертания людей на дальние расстояния, отображая их великанами.

— Никаких иллюзий, Фламмер. Просто каменный тролль.

— В горах?

— Вы что, не верите?!

— Нет, Олаф. И не поверю, пока не увижу.

— Увидеть его захотели?! Тролля?! Такого чудища и в кошмаре не увидеть!

— Я думаю, ты как раз в кошмаре его и видел.

Снова все пошло не так, как я задумал… Олаф начал злиться, а Фламмер вспыхивать в ответ на его злобу…

— Я видел его на горной вершине! Он и сейчас стоит среди камней! Смотрит на сияние севера!

— Это бездоказательно. Я не поверю, пока не увижу его.

— Я вам его так показать не могу! Для этого надо лететь!

— Куда?

— На вершину!

— На вершину?

— На Тилл-Фйэлл! Полетели!

Я не рассчитал… Этого я никак не мог учесть… Я собирался напугать офицера издали, не предвидя того, что придется тащиться и к подножью скалы, — не то, что на вершину… Зря я при Олафе начал… Ему нельзя напоминать… Просто, каменный великан испугал Олафа не на шутку. А Олаф сражается со страхами, как со злейшими врагами. А это — серьезный страх. Для борьбы с ним Олаф будит силу зверя. Такую боязнь одним ударом не разрубить. Олаф вступает с ней в бой не в первый раз, рассекая частями. Как только каменный великан встает у него перед глазами, он налетает на него, как ветер на скалу. Теперь он ринется в атаку — взлетит на вершину и вызовет на бой великана… Я знаю, что Олаф сделает это… Он делал это… Доводил себя до невменяемой неустрашимости и летел на вершину, таща меня следом за собой. Хорошо хоть тролль хладнокровно исчезал, когда Олаф ему заносчивостью глаза колол. Надеюсь, что и сегодня поединок не состоится, что тролль из неведомых мне убеждений не согласится сразиться с Олафом и на этот раз…

Запись № 13

Хоть я и протестовал против похода с «защитником», Олаф не хотел тащить на гору меня, а Фламмер не соглашался идти с Олафом — на вершину полетели мы все… Конечно, полет в такой компании оказался напряженным. Никто не проронил ни слова — все только следили друг за другом, готовые чуть что хвататься за оружие… Но вершина неотступно становилась выше, выступая из синевы дали… Теперь мы подлетели достаточно близко, чтоб взмыть в небо, идя на подъем…

«Защитник», несмотря на мои мучительные подозрения, работает исправно — он точно определяет разведтехнику системы, моментально перестраивая схемы пересечений, так что мы исправно уклоняемся. Вообще он здесь очень кстати — без него наше похождение кончилось бы скоро и плохо. Я не знаю, как он распознал разведчика, летящего неизвестным нам курсом, не совпадающим со старыми схемами, но сделал он это задолго до вхождения в зону восприятия, обычную для нас. Разведчик, настроенный в первую очередь на мысленный и визуальный поиск, нас не заметил. Я этому обрадовался, но и офицер, и Олаф помрачнели — просто, они думают, что война осложняется и дальше, наступая на ледяную пустыню и вытесняя нас… Но мне все равно достаточно спокойно — ведь теперь мы следуем за «защитником», повинуясь его четким указаниям. Мне эта машина перестала казаться опасной.

Мы взяли с собой и крепления, и тросы для восхождения, но, думаю, это снаряжение нам не понадобится. «Стрелы» незамеченными донесли нас до довольно ровной площадки у острия холодной вершины. Но каменного тролля еще не видно… Он установлен так, что всегда виден с этого места, но теперь… Похоже, что он просто скрылся — от нас или от разведчика… Это плохо — хоть я и не хочу его видеть, но нам надо…

Офицер, кажется, начал отходить от спора, остывая и забывая про жар, брошенный ему в лицо вызовом Олафа. Он все серьезнее проверяет схемы «защитника», все внимательнее вглядывается в Олафа…

— Олаф, нам пора спуститься к подножью горы. Здесь мы заметны для техники поиска — здесь скрыться сложно. Нет места для маневра.

— Мы пришли к нему и не уйдем, пока он не явится открыто перед нами.

Я покорно склонил голову, зная, что с Олафом теперь спорить не только бессмысленно, но и просто опасно. Ветры этой вершины вышибают у него из головы все, кроме его вечной одержимости… Я знаю, что здесь мы оставим «стрелы», как прежде оставляли упряжки снежных зверей, — здесь, около расщелины, пропастью рассекающей эту скалу. Я знаю, что мы взберемся на острый пик известной одному Олафу узкой тропой, не проходимой и для снежных зверей. Я вижу, что офицера моя покорность пугает, заставляя полыхать еще сдержанным пламенем… И это пробирает меня стылой жутью — почти, как непреклонность Олафа, заведшего нас в снега выстуженных скал и не собирающегося нас вывести или хоть отпустить… Фламмер, похоже, только что осознал в полной мере мои предупреждения, не понятные и недооцененные им прежде… Фламмер смотрит на Олафа неотрывно, стараясь сообразить, что с ним происходит… А Олаф просто призвал в дух бурю, будя силу, готовясь обернуться Зверем — злом, чьего обличья офицер еще не видел… Офицер не поверил мне, что Олаф не обычный охотник, что он — оборотень… Я сокрушенно опустил глаза к мерцающему в сумерках сухому снегу, не хранящему ничьего следа… Теперь он, как впервые наблюдает его обращение… И я прихожу в ужас при мысли, что офицер дойдет до того, что Олафа, облаченного в звериные шкуры, нельзя вразумить, а можно только — убить… Теперь офицер без труда сделает это, распоряжаясь «защитником» — сильнейшим разумом и оружием… Но он еще думает, насколько Олаф необходим ему здесь — в снежной пустыне… Он еще способен думать и ждать, ступая следом за ним… А Олаф, гонимый одержимостью, как бичом, ведет нас прямо к нему — к незримому камню, очерченному подобием человека… И дух у меня перехватывает теперь не только от недостатка воздуха, ударившего нам под ребра, как только мы отключили защитные поля и сошли со «стрел»…

Офицер, видно, не привык взбираться в горы — наша затея ему встала поперек горла костью, но он еще молчит, упорно следуя за нами. Мне очень хочется, чтоб нам не пришлось подходить к невидимому троллю, чтоб тролль явился перед нами… Тогда Олаф успокоится, тогда собьется ход мыслей офицера, собирающегося пустить в ход оружие… Но он не является нам, хоть мы и подошли к нему на опасное расстояние… И я не знаю теперь от холода или от страха у меня стучат зубы… Хорошо, что мое лицо закрыто маской, — ведь на таком высоком и холодном пике никак нельзя дышать без маски…

Обдуваемый всеми ветрами и продрогший до костей, я совсем выбился из сил к тому времени, когда Олаф втянул меня на узкий уступ… Я припал к отвесной скале спиной, стараясь не смотреть вниз, но голова все равно кружится от такой высоты… Я же знаю, что это — высочайшая вершина горной гряды… И вообще — высочайшая скала…

Нет, с меня этого достаточно… И с офицера этого хватит… Мне начало казаться, что всем выходцам из тьмы, явленным перед ним разом, не испугать его так, как испугал Олаф этим походом… Офицер обжигает Олафа гневным взглядом, и ожоги эти все глубже… Но Олаф, смотрящий зверем, оковал глаза сталью — теперь облачающие его шкуры стали ему доспехом…

— Олаф, давай вернемся… Он исчез, скрылся от нас — он не откроется нам…

Но Олаф только метнул в меня молнию отрывистого взгляда, устремляя глаза ввысь, к сумрачному небу… Я только что заметил, что стемнело… что Олаф отключил затемнитель, защищающий его глаза от слепящего снега… Теперь у меня не осталось сомнений — он стал Зверем… А глаза Фламмера разгораются ярче — это видно и за его полупрозрачным затемнителем… Я обреченно склонил голову — теперь я положения не исправлю никак… Я еле плетусь за ними, и не думая стараться их остановить, только пытаясь преодолеть все, что заставляет меня дрожать — и холод, и страх… Теперь же совсем недалеко и недолго осталось идти — вернее, взбираться… Ведь Олаф и Фламмер уже стоят на обрывистом уступе, где и расположен каменный тролль…

Олаф натянул трос, и я не сорвался… Но я особо и не испугался того, что чуть не слетел, а Олаф и не заметил, что острый трос прорезал перчатки и полоснул его руку… Как только я влез на уступ, каменный тролль, вздымающийся над остриями вершины чуть поодаль, остановил на мне красные, блекло светящие, будто угли, глаза… Но меня он рассматривал недолго, переведя тяжелый взгляд на еще незнакомого ему офицера, на «защитника»…

— Вам следует уйти и не возвращаться, забыть и не вспоминать.

Мы с Олафом онемели — тролль, пригвоздивший нас к месту тускло светящими глазами, впервые открыл нам мысли… Мы и не думаем об оружии — и Олаф не думает… Какое здесь оружие, когда перед нами — каменный великан, придавивший нас жестоким взглядом и прогнавший прочь четким мысленным приказом… Тролль не стал долго ждать и исчез… Исчез и оставил нас немо смотреть на осколки замерзших вечным холодом камней…

Облегчение, хоть и с запозданием, но пришло ко мне… Олаф, хоть и не сразу, но разозлился… Но Фламмер… Он так и стоит, замерши у скалистой стены и смотря в простертое перед ним сумрачное небо… Он не горит красным огнем — он полыхает синим пламенем, сжигающим и нас, и его…

— Что, Фламмер, убедились, что на вершине Тилл-Фйэлл стоит каменный великан, смотрящий на Хантэрхайм и исчезающий с появлением воинов этой великой северной твердыни?!

— Он не исчез, Олаф. Он здесь. Я вижу его.

Олаф сорвал маску, вглядываясь в скальные осколки хищно сощуренными глазами… Я осмотрелся, стараясь выровнять сбившееся дыхание, но не увидел…

— Он исчез, Фламмер!

— Он здесь… Я вижу…

— Нет его, Фламмер!

— Его нет… Но обрывки его мысленного фона…

— Фламмер!

— «Защитник»… Он не видел… Он видел только искажение… Он видит искажение и теперь…

«Защитник», видно, предоставил офицеру подробный отчет… Теперь он согласно склонил голову, отвечая нашему не заданному вопросу… Олаф схватил офицера за плечи, но сразу отпустил его, словно обжегшись…

— Что это значит, Фламмер?!

— Он — этот «тролль»… Он ушел в искаженное пространство… Он здесь… Он в искаженном пространстве…

— Фламмер, разъясните!

— Ты думаешь, что он пришел из ниоткуда и ушел в никуда, Олаф? Нет. Он пришел из другого пространства.

— Ясное дело — он из Тролльхайма! Он тролль, Фламмер!

— А что такое Тролльхайм, Олаф?

Олаф дернул плечами…

— Место, откуда приходят тролли, — их царство, их крепость!

— Это другое пространство.

— Ясное дело, что другое!

Фламмер впился огненным взглядом в Олафа… Пронизывающий ветер спутал его волосы с мехом снежных зверей… Его голова покрыта оскаленной пастью звериной шкуры, а из пустых глазниц зверя сверкают его разящие грозой глаза… Острые когти ударяют ему в грудь с порывами ветра… И офицер задыхается в огне, смотря на него… Он сорвал маску, дыша холодом, но все равно задыхается в огне… Он падает на руки машины… закрывает глаза…

— Фламмер, вы что делаете?!

Я оттолкнул Олафа, просто разъяренного происходящим, опускаясь на колени рядом с офицером…

— Капитан, что же это вы так?.. Так нельзя… Здесь не место… Нам надо уходить… Тролль велел нам уйти… Он разозлил Олафа… Не злите Олафа хоть вы…

Офицер глаз не открыл — он отключился, и с этим уже ничего не поделаешь… Он не смог побороть страха… И не смог выбрать одного сильнейшего страха, способного перекрыть остальные — слабейшие… Я недооценил его ума… Он понял, что у него нет выбора, — что Олаф не отсоединим от охот и схваток в этих снегах, и вообще, — от этого вечного льда… Он понял, что между ними невозможно выбирать, — между Олафом, снежным зверем и каменным великаном… Они так же связаны друг с другом, как север и северное сияние… Это просто — неотъемлемые части этого замерзшего мира… Это — его составляющие части…

— Поймите же, наконец, что происходит здесь — в снегах территорий Хантэрхайма… Поймите же, что здесь нельзя иначе, а можно только так… Вы сделаны не для этого, и вам не место здесь… Но вы здесь, и вам нельзя вернуться… Вы только потерпите — и привыкнете… И к крови привыкнете, и к грязи, и к голоду… И к жестокому духу Олафа, и ко злым зверям… И к молчанию мороза, и ко мгле метели… И к войне, и к преследованию… И к троллю, и к другим таким… Вы ко всему привыкнете… Как я… Только потерпите… Как я…

Я встряхнул его, но он не отреагировал… Тогда я потащил его к стоянке «стрел», не обращая внимания на Олафа, зло которого сдерживает теперь только «защитник»…

Запись № 14

Из хватки машины Олаф вырваться не может, хоть и рвется… Он взбешен — тролль же его просто послал… Он осмелился отдать Олафу приказ, когда никто не смеет… Олаф отомстил бы троллю и успокоился… Но тролль же — исчез… Его поступок остался безнаказанным… Я знаю, что нам придется принять условие тролля как данность… Но Олаф… Он не сможет с этим смириться… Олаф не покорится «защитнику»… и приказу тролля… и разуму… Он — Зверь…

Я с трудом стащил офицера к «стрелам» и подключил защитное поле, втаскивая в него Фламмера… Я снял маску с его бледного лица и ударил по щеке открытой ладонью… Фламмер открыл глаза, но взгляд у него еще не осмысленный…

— Соображайте же скорее…

— Нам надо уходить отсюда…

Я сокрушенно покачал головой…

— Я знаю… Но я не могу… Только, когда Олаф подключит разум…

— Он — изверг, готовый сдирать шкуру живьем, как со зверей, так и — с людей… Он — истязатель, хуже карателей порядка…

— Нет, что вы… Он просто боец, который просто оборотень… Ему снова надо помочь снова стать человеком…

— Он не станет человеком… Его не страшит ни своя, ни чужая смерть… Он безбоязненно подступает и к безумному бреду, и к настоящему противнику… Его не пугают, как кошмары, так и чудовища…

— Нет, что вы… Он отличает сны от яви…

— А я теперь не отличаю… Я не должен верить всему, виденному мной среди вечных льдов Хантэрхайма…

Олаф, отпущенный «защитником», слетел к стоянке машин… Он потратил силы, стараясь высвободиться, и в изнеможении рухнул на колени у отключенной «стрелы»… Но его глаза до сих пор сковывает прочная сталь, не давая ему видеть… Он поднял голову, вперяясь этим ненормально холодным и твердым взглядом в офицера…

— Не верите своим глазам — не верите себе.

— Я не должен верить никому и ничему среди вечных льдов Хантэрхайма…

— Не верите никому и ничему — не сражаетесь ни за кого и ни за что.

— Только за Хантэрхайм…

— Вы не служите Хантэрхайму. Вас не защищают и не порабощают его крепостные стены. Вы свободны, Фламмер. Вы вольный охотник.

— Я — офицер Хантэрхайма…

— Офицер Хантэрхайма, дышащий вольным ветром северной пустыни.

— Вольный ветер?.. Я ваш пленный… Я ваш пленный, который вынужден стать вашим командиром…

— Вы станете. Но только, когда станете охотником.

Фламмер не полыхнул на Олафа синим пламенем, как я ждал — вернее, как надеялся… Офицер смерил его погасшими глазами — даже не равнодушно… На его лице нет выражения — на нем не отпечаталось даже безразличия…

— Я вынужден стать охотником.

Олаф наставил на него тяжелеющий вслед за небом взгляд…

— Да, выбора вам теперь не дано. Но сейчас решаю я. Ночевать мы останемся здесь. Нам следует ждать всю ночь — ждать возвращения этого великана для объяснений. А не вернется он — я сочту его слабым, бесчестным и бесправным, не могущим отдавать приказы, не подтвержденные силой.

— Здесь мы не останемся, Олаф. Здесь кислород разрежен, здесь царит лютый холод.

— Не стать воином и охотником снежной пустыни, не способному простоять ночь на вершине Тилл-Фйэлл. Мы заночуем здесь, а на рассвете — пойдем на охоту. Когда мы вернемся, — я обязуюсь выполнять все ваши распоряжения — неоспоримые и неукоснительные распоряжения офицера воинов и охотников севера. Когда мы вернемся, — вам подчинятся все, вышедшие из буранов к нашим кострам, — все ищущие свободы среди бескрайних снегов.

— Все безумцы, все оборотни… все чудовища в звериных шкурах…

— Все, достойные быть вашими воинами и охотниками. Но это будет, когда мы вернемся. А сейчас мы будем ждать рассвета, ожидая разъяснений тролля, обошедшегося с нами недозволительным образом. Он обязан показать нам силу, позволяющую ему диктовать нам условия и давать указания убираться с вершины Тилл-Фйелл.

Я поднял руку… и опустил… Трудно решиться противоречить Олафу…

— Олаф… Нам и не надо просить у него показа силы… И так ясно, что его силы превосходят наши… Мы же и понятия не имеем, как нанести повреждение каменному троллю, исчезающему и невидимо присутствующему в воздухе… Ты не можешь сражаться с ним… Ты же знаешь, что не можешь…

— Знаю. Но сражусь.

— Олаф, но это ж… Требовать у него схватки — это ж… Ты же не бросаешь клинки в буран и не рассекаешь ими ветер… Ты же не станешь тупить их лезвия о камни…

Фламмер согласился со мной…

— Он не станет сражаться, Олаф. Он снесет нас, как штормовой шквал. Нам придется подчиниться ему.

— Воину?! Подчиниться троллю?!

— Он не тролль, Олаф. Он — что-то другое, что-то чужое. Нам надо подчиниться ему, пока он смотрит не на нас, а на Хантэрхайм.

— Он — обычный тролль, я буду бороться с ним! Это мой долг! Это долг воина севера!

Фламмер обреченно повесил голову — он промолчал и правильно сделал. Олаф вбил себе в голову поединок с троллем так крепко, что нам не выбить… Остается только хрупкое чаянье, что, если не Олаф, то тролль проявит понимание этого, неизвестно как сложившегося, положения… А мне осталось проявить только терпение, выработанное долгими зимними ночами, проведенными в такой вот гнетущей обстановке… Я ведь не первую ночь проведу здесь — на вершине Тилл-Фйэлл — с Олафом, обернувшимся Зверем…

Я постарался скрепить сердце, начиная подготовку к ночлегу… Надо выбросить из головы мысли о каменном великане, стоящем над душой в невидимости, и надо не думать о зле Олафа… Его дух разлетается с холодным ветром, поднимая ледяную пыль… в его глазах бушует буран… Он не показывает страха — прячет где-то глубоко под броней, но страх вырывается из его груди с приглушенным звериными шкурами биением сердца… Олаф никогда не позволит страху укрепиться и пустить корни в его духе — он выкорчует его сразу… через силу, через боль… Олаф сразится с ним… Он даст ему бой здесь, на вершине этой скалы, пожранной стужей и обглоданной всеми ветрами… И мне придется последовать за ним… и мне, и офицеру… Я надеюсь, что Олаф ограничится высокомерным молчанием, не швыряя оскорблениями в сторону тролля и не вступая с ним в битву… Но эта надежда несбыточна — Олаф огрызается угрозами в пустоту, где таится каменный великан… Еще я надеюсь, что офицер не поддастся страху, а поборет его… Но и это несбыточно — он спокоен, но слишком скован и мертвенно бледен… Мне осталось рассчитывать только на себя… И им осталось рассчитывать — только на меня… Они же и думать теперь не думают о ночлеге, об ужине… Нет, я не один не поддался этому кошмару… «Защитник» — он теперь с нами, он поможет нам… поможет мне помочь всем остальным…

— Не трогай Олафа, это бесполезно… Подключи «стрелы» и настрой поля…

«Защитник» взглянул на меня холодными глазами так, что меня до костей пробрало, но послушно занялся настройками полей… Я, еще на что-то надеясь, решился задать ему, тревожащий меня, вопрос…

— Как ты думаешь, чем кончится эта ночь?..

— Рассветом, боец.

— А каменный великан?..

— Он обладает высоким разумом, с его стороны осложнений не жди.

— А офицер?..

— Он будет бодрствовать до рассвета.

— А Олаф?..

— Он скоро заснет.

— Так просто?..

— Все просто, боец.

Раз так сказал «защитник» — значит так и есть… Они умные и думают всегда правильно, и всегда говорят правду… Это мы часто теряемся в мыслях и накручиваемся непонятно каким образом… Да, все верно, я просто нервничаю, не разбираясь во всем, что происходит… А ведь, если посудить, ничего ужасного еще не произошло… Подумаешь — перестал офицер полыхать пожаром, а Олаф — охмелел от зловония звериных шкур…

Мы спустились к «стрелам», только чтоб перегнать их наверх… Без техники нам на вершине ночи не продержаться… Мы опустили «стрелы» низко над узкой и обрывистой тропой, не сходя с них, не выходя из ослабленного защитного поля, через которое нас покусывает зубастый ветер… Олаф зорко всматривается в сумерки, ища штормовым взглядом каменного великана… Фламмер устремил поблекшие глаза вдаль… А я так, как они, не могу — я еще с трудом продираю опухшие веки…

Запись № 15

Каменный великан не показался, как и сказал «защитник»… Олаф откинулся в седле на спину, запрокинув голову, опустив руки на сложенные крылья «стрелы», — он, и правда, спит… А Фламмер, и правда, — бодрствует… Он уронил голову на грудь, но я вижу, что глаза его — открыты… Они ясно вспыхивают и тоскливо гаснут, как прогорающие фитили горелки… Я открыл Фламмеру линию, не подключая Олафа…

— Вы видите это сияние?

— Северное сияние?

— Олаф считает, что это мост между средним и небесным царством — его подключают боги. Они применяют эти технологии для перехода между мирами.

— Мост — радуга, а не северное сияние.

— Здесь нет радуги — только сияние. А боги ходят везде — они приходят и сюда.

— Нет, Ханс. Это сияние — жесткое излучение, вредящее нам. Это не безвредная радуга, проявляющаяся в напоенном дождями небе.

— Да, этими замерзшими землями правят суровые боги — им мостом служит это излучение. Но они все равно приходят сюда — на территории Хантэрхайма. А видите его? Хантэрхайм?

— Вижу, Ханс.

— Он всегда виден с этой вершины — ведь он всегда сияет звездой. А знаете, капитан, Олаф мне запрещает смотреть на Хантэрхайм. Он говорит, что Хантэрхайм сияет, как маяк, зовущий нас, скитающихся в снежной пустыне… Но он сияет не для нас — это не наша крепость… Нам нельзя идти на его свет… Мы, как осы, не летим на свет чужих крепостей… Осы строят свои укрепления, занимая только свои крепости и зажигая в них только свой свет…

— Осы?

— Это крылатые зверушки с ядовитым жалом — они живут в лесах Штрауба…

— Я знаю, что это за зверушки.

— Ну вот и хорошо. Тогда вы не станете вести себя, как другой крылатый зверек — мотылек. Ведь этого беззащитного зверька совсем просто сбить с курса обычным фонарем, на котором он и сгорит.

— Эти зверушки вымерли, Ханс.

— Вот и я об этом… Олаф мне всегда говорит, чтоб я перестал быть доверчивым мотыльком. Он мне все время твердит, что я, как оса, — что у меня есть оружие… Но это так сложно — быть вооруженным, когда не знаешь точно, против кого надо применять оружие…

— Совсем несложно — видишь что-то угрожающее тебе и просто сжимаешь руку на спуске.

— Так я бы мог перестрелять просто всех — и Олафа, и вас… Мне ведь угрожают все — хотят они того или нет…

— Оставляй только тех, без кого не можешь выжить.

— И это непросто… Непросто выжить, убивая всех подряд, кроме Олафа и вас…

— Выжить просто, а жить — нет.

— А вы знаете, что я думаю… Я думаю, что человек не может только выживать, он может — только жить… Все люди, считающие, что они только выживают, — просто перестают быть людьми… Они умирают — люди в них умирают… А люди, считающие, что они живут, — продолжают жить… И не важно, в каких условиях они находятся… Главное — они остаются людьми, несмотря ни на что… Главное — всегда жить, никогда не теряя в себе человека…

— Для этого нужно обладать огромными силами… Олаф сильный боец, но даже он, оказавшись среди вечных снегов, потерял в себе человека…

— Нет, капитан, он не утратил эту сущность, он только враждует с ней… Он старается — жить, когда все вокруг старается заставить его — выживать… И он — живет… Не всей жизнью, отчасти отнятой у него этим Зверем, но — живет… Он делится со мной всем и готов все разделить с вами… Только не всегда у него получается поделиться только хорошим — порой, он делится плохим… Но ведь мы делимся всем — мы ведь не только охотники, делящие добычу, мы — друзья… В этом же суть человека — он видит в других не только жертву или угрозу, как звери, соратника или противника, как машины, но и — друга, и врага…

— Да, так мыслит только человек… Только человек пускает кого-то в душу, позволяя кому-то затронуть и разум, и чувства…

— Я прав, да?..

— Да, Ханс… В общем, да…

— Вы знаете, Олафа кровь хмелит, а не ужасает… Он иногда зря проливает ее — он не правильно поступает, когда поит ей Зверя… Но это сложно — отличать нужную кровь от ненужной… Ему — сложно… От этого и происходит этот Зверь — от бессилия осознать… Этот Зверь — он, как бог, объясняет все, что Олаф не осознает… Зверь, как бог, решает все сложные задачи за него, приходя в его душу… решает, доступными ему методами…

— Ты веришь в бога?..

— Нет… Я верю в то, что мы не можем знать всего, но нам это нужно — все знать… Нам нужен кто-то, кто все знает… И я верю, что он существует — тот, кто сильнее нас… и у него до нас дело, как и у нас до него…

— Это и есть — бог…

— Тогда богом может быть и офицер, и «защитник»… Вы же сберегли наши силы, а этот «защитник» облегчил нам жизнь…

Офицер погасил глаза, темнея, отворачиваясь от сияния Хантэрхайма, лучащегося звездным светом среди бескрайних снегов…

— Нет, Ханс.

— Но как же?..

— Не верь мне, как этому «защитнику». Я не знаю… И он… Он сделан мной… И он — не знает…

— Но он так помог нам…

— Нет, я допустил… Ханс, я отключу его. Он — опасен для вас.

— Но он…

— И я опасен для вас. Мне здесь не место, Ханс. Я не могу жить так, как вы.

— Вы хоть попробуйте… Что вам терять теперь?..

— Что терять? Честь, Ханс.

— Может, вы и сделали что-то не так, но вы ведь не специально, вы ведь все исправите… Главное, что вы — постараетесь все исправить… И я, и Олаф — мы все время стараемся исправить все, что сделали не так… А мы все время что-то не так делаем… Мы столько всего друг другу прощаем, когда видим, что стремимся к осознанию и исправлению всего такого…

— Я не могу себе этого простить.

— А вы попытайтесь… Отчего же не простить себе что-то, что простят другие?..

— Нельзя прощать себя, когда другие прощают, не понимая всей вины.

— Знаете, если б мы с Олафом так совестью угрызались, она б нас давно съела…

— Тех, кто провинился сильнее других, она грызет дольше…

— Нас она только покусывает, как этот мороз…

— Я предатель… Я предал систему, предал вас…

— Но вы не предали себя… А тот, кто не предает себя — совершает ошибку, а не преступление… Вы же все с хорошими побуждениями делали — вы же считали, что поступаете так, как должно… Ведь все началось, когда вы решили сохранить мне жизнь… Вы же не знали, что обстоятельства не позволят вам вернуться в систему к сроку, заставив отречься от службы режиму… Вы не знали, что Олаф не перестанет угрожать вам, несмотря на все ваши старания… Ясно, что вы не великий воин, неподдающийся страху смерти никогда и нигде… Вы не пройдете через подземелья карателей ради служения режиму, вы не пойдете на снежного зверя ради убеждений Олафа… Но вы и не уничтожите невинного ради системы или охоты… Вы не такой герой, а — другой…

— Я вообще не герой, Ханс…

— Но вы не попрали человека в себе ради служения системе или свободе… Вы совершили подвиг, о котором не будут кричать целые армии, но о котором буду помнить я. Вы ведь из-за меня пожертвовали всем… А могли пожертвовать добротой ко мне, сохранив все блага… Вы же не раскаиваетесь в том, что не убили меня тогда, когда я скрутил вам руки…

— Нет, Ханс. Но я раскаиваюсь во всем остальном.

— А остальное — следствие этого поступка… Не корите себя за это, если не упрекаете себя в том, что сохранили мне жизнь…

— Не пытайся оправдать меня.

— Мне не надо оправдывать вас — я вас не обвиняю.

— Я так и думал, что ты все понял… Ты все понимаешь — даже то, чего не понимаю я…

— Мне же очень надо все понимать — мне же ничего не известно…

— Знания задают мыслям ход, загоняя их в заезженную колею… Из этой колеи сложно выйти — сложно посмотреть на мир незамутненным взглядом… Это привычка мыслить так, а не иначе… Это привычка, сберегающая наши силы, но туманящая наш разум… Она никогда не позволяет нам видеть ясно. Я смотрю через нее в снежное сияние глазами, открытыми для другого света и не видящими этого сияния. А Олаф смотрит через нее суженными глазами хищника, видя одну только жертву. Наши мысли закодированы только для одной стороны жизни, и нам тяжело избавиться от этих кодировок, окинув взглядом ее всю — всю жизнь.

— Но ведь вы можете…

— Я не знаю, могу или нет — эти коды пустили крепкие корни, оплетшие мой разум тюремной решеткой…

— Вы сможете, раз уж это понимаете. Вам нужно только время — так дайте его себе, потерпите уж все это как-нибудь… Я долго терпел, пока разобрался хоть как-то… хоть в чем-то… И теперь — терплю…

Фламмер вскинул на меня пламенеющие глаза, в которых отразились лучи холодного сияния Хантэрхайма… Хоть бы он справился… Хоть бы он не погасил этого упрямого огня, дающего ему силы жить — пусть и среди зверей, среди чудовищ…

Запись № 16

Я не будил Олафа всю ночь, зная, что он не станет бушевать, сберегая восстановленные силы для предстоящей охоты. Пробудившись, он ограничится одними проклятьями, насылая их и на незримого тролля, и на холодную вершину, занятую этим каменным стражем… А я уже сообразил, что этот великан вполне разумен и оставит все проклятия без внимания… Еще я понял, что он достаточно терпеливый и дождется нашего ухода… Как бы Олаф не протестовал против его приказа, он просто не способен этого приказа не исполнить — и ему не под силу остаться здесь дольше одной ночи… Мы не можем постоянно жечь энергию наших машин, а сами мы для таких мест никак не предназначены. Я рад, что мы уходим… И я рад, что офицер не проявляет беспокойства из-за того, что уходим мы из одного кошмарного места — в другое, от одного чудовища — к другим. Только до меня пока не дошло — от отчаянной решимости это у него или от полной подавленности… Он кажется очень спокойным, и его глаза горят, но не жаром живого огня, а ровным свечением осветительного прибора… Я таким его еще не видел, поэтому не знаю — хорошо это или плохо.

Офицер объяснил мне, что «защитник» — опасен, но он его — контролирует… Поэтому я снова стал относиться к этой машине настороженно. И эту настороженность важно не растерять в ждущей нас дороге — ведь Олаф теперь и не думает подозревать офицера и не доверять этой машине. С тех пор, как я разубедился в отваге офицера, Олаф наоборот — убедился… Он еще не признал Фламмера командиром, но уже подошел к этому признанию вплотную. Эта охота убедит его полностью, и он будет повиноваться Фламмеру с такой же настойчивостью, с какой сопротивлялся. С заводов Хантэрхайма сходят только такие воины — прямые и жесткие, как клинки. А я сошел с завода человекостроения Штрауба — я могу и сомневаться, ища середину, а не бросаясь в ту или иною сторону, как в бой — без колебаний… Штрауб и Шаттенберг вооружает нас мыслями, когда Хантэрхайм и Ивартэн — оружием.

Размышляя обо всем этом, я и не заметил, что мы спустились к подножью скал, летя на запад под прикрытием протяженного горного отрога, скрывающего нас от неспящих глаз «хранителей» Хантэрхайма…

Офицер отстраненно следит за «защитником», летящим впереди… Но эта машина определяет поисковую технику безошибочно, вовремя предупреждая нас. «Защитник» точно рассчитал нам место стоянки на границе патрульных зон еще до того, как Фламмер сообразил, что мы — прилетели. Просто, здесь — такая же снежная пустошь, как и везде… Отсюда не видны «жгучие луга» снежных зверей, где нас часто ищут и отслеживают… Туда нам предстоит отдельный поход. А сейчас мы все вместе будем сооружать снежное убежище…

Я совсем выдохся, таская нарезанные из прочного наста блоки, и присел отдохнуть на один из них… Работа подходит к концу, и скоро мы скроемся в этой снежной пещере, сооруженной нами с таким трудом… Там мы, наконец, выспимся и согреемся… Ведь мне было так жарко, что теперь стало совсем холодно…

Олаф положил руку мне на плечо — он сияет улыбкой, пусть и довольно кровожадной…

— Что расселся? Поднимайся — этим блоком вход перекроем. Иди уже.

Я забрался в убежище, нагибаясь под низким сводом и усаживаясь на застланные шкурами нары из затверделого снега. Стоя на коленях на полу, «защитник» разбирает и проверяет наше оружие… Я разжег горелку, заменив прогоревший фитиль, и протянул замершие руки к слабому, но веселому огоньку. Только я собрался сказать «защитнику», что я разжег огонь и теперь надо перетащить промерзшее оружие ко входу, как он сделал это… Но офицер, проходя к огню и садясь рядом со мной, прихватил излучатель, положил его на колени и вцепился в него мертвой хваткой.

— Не надо оружие здесь держать… Олаф рассердится…

— Здесь мы открыты всем врагам, я не оставлю оружия там.

— Оно не будет работать, когда конденсат замерзнет…

— Ничего ему не будет.

— Ему, может, и не будет, а вам… Олаф разозлиться, когда увидит, что оружие согрето и выпала вода…

Фламмер глянул на меня с тревогой…

— Как здесь обороняться, когда оружие — стоит у входа?

— Брать оружие оттуда, где оно стоит, и обороняться…

— Как от Олафа обороняться?

— Никак… Вам придется часто находиться с ним без оружия под рукой… И ему — с вами…

— Ты так просто доверяешь ему жизнь?

— А что мне еще делать? Да и Зверем он вообще не так часто становится… Вы, наверное, привыкли, что ваши солдаты для вас совершенно безопасны. Только мы — не солдаты, мы — вольные охотники. Вам придется доверять нам, привыкнув к тому, что мы — опасные.

Фламмер еще ниже наклонил голову и отнес оружие ко входу… И как раз вовремя — Олаф забрался в убежище, закрывая узкий вход снежным блоком… Он бросил офицеру кусок мороженного мяса, хрустящего под ножом, довольно ухмыляясь и растирая заледеневшие руки.

— Вы как думаете, наших «стрел» с высоты не заметят?

— Мы для них час стоянку рыли, еще час засыпая их снегом.

— Время не важно. Достаточно их забросали?

— Достаточно, чтобы не было сугроба.

— Тоже верно — сильных заносов здесь нет.

Олаф с готовностью кивнул головой, соглашаясь, и начал насаживать нарезанное офицером мясо на железный прут. Мы его жарить не станем — только разморозим чуть… А то у нас снова зубы расшатались — так всегда, когда не пьешь отвара изо мхов или не ешь сырого мяса. Офицеру это не нравится, но он молчит, не полыхая на нас пламенем, хоть плохо выделанные шкуры испускают тошнотворный смрад и зловонно чадит горелка…

Запись № 17

Фламмер промолчал, когда понял, что мы не полетим, а — пойдем пешим ходом… Правильно, это ж еще только поход на зверя. Доставка добычи на наше стойбище — другой рейд… Мы проведем его под покровом ночи… Для начала мы выждем пургу и скроемся под ее пеленой от пристальных взглядов «воронов», ведущих наблюдение через поисковую технику… А после — подгоним «стрелы» к временному складу на высокой скорости и погрузим промерзших зверей, перевезя их на эту стоянку… Только тогда мы с этой стоянки снимемся, отправившись искать новое прибежище…

Офицер промолчал и тогда, когда понял, что мы пойдем налегке, но все равно потащим тяжести. И это — правильно… Нам нужно взять не только снаряжение для опасной охоты и перехода по поломанному леднику. Нужно еще и оружие для сложного сражения с «воронами», которые могут нас заметить, и шкуры для холодной ночи, которая может нас застать, и сухой паек для долгой задержки, которую мы можем не предугадать. Нам нужен и шовный материал, и перевязочные средства, и медикаменты первой необходимости… Нужны заряды для излучателей, и фонарей, для хлыстов и шприцов… И еще куча всего такого. Офицер это понимает — поэтому теперь он просто молчит в ответ на все — и на суровые установки Олафа, и на мои объяснения тягот предстоящего нам похода… И Олаф — молчит… Он стремиться вытащить из недр души силу зверя, не выпуская злого духа, так и прицепившегося к нему… А я еще раз проверяю снаряжение с «защитником», глуша неясные опасения на его счет, на счет Олафа и офицера…

Мы подождали, когда выйдем из зоны поиска орбитального спутника, и вышли из обледенелого пристанища. Скоро мы войдем в зону поиска следующего спутника, но войдем теперь, облаченные шкурами, как звери. Тогда мы сойдем за потрепанную охотниками стаю, держащую путь к «жгучим лугам». Да и для поисковой техники, не снижающей высоты до уровня восприятия наших мыслей, мы сойдем за этих тварей. Пробираться придется ползком, но наст достаточно прочен — он нас удержит и мы особо не наследим. Нас прикроет и низкая поземка, обдающая нас ледяной пылью, — она занесет наши следы. Только не было бы бурана… Здесь, на территориях укрепления Штильштадт — бури не часты. Но небо темнеет… Правда, только вдали… и ветер не сильный… Случается, конечно, что бури обрушиваются на нас совершенно внезапно, но такое бывает редко — обычно бураны налетают на нас, предупреждая заранее…

Мы идем тихо и против ветра, чтоб зверя не спугнуть, хоть «жгучие луга» еще достаточно далеко… У скингеров отличный верховой нюх — с ветром они ловят тончайшие запахи, несмотря на то, что ветер выстудит наш запах — вернее, нашего снаряжения… Люди же лишены личного запаха — людей распознать возможно только через сопутствующие им запахи снаряжения… Техника, как мы, а вот химикаты, которыми мы обрабатываем шкуры или еще что — пахнут… Поэтому мы терпеливо и осторожно бредем против ветра, пригибаясь и под его порывами, и под взглядами орбитальной техники слежения.

Наша форма предусмотрена для ползанья в снегах, и снег не трогает нас, обходя стороной. А так, он пробрался бы тайком и за ворот куртки и за голенища сапог. На нас маски, так что и в рот снег не заберется хрустящим холодом. Только жарко и душно карабкаться по обледенелому насту в таком снаряжении. Особенно жарко выбираться на эту прочную обледенелую корку, когда ее подломишь… Я выбился из сил и мечтаю об отдыхе, но нам надо двигаться дальше… Мы устроили короткую передышку давно и далеко, так что продолжили путь едва переведшими дух… Долгая остановка нам недозволительна — не только из-за того, что надо до полудня на «жгучие луга» попасть, но из-за того, что мы все в испарине, а просушиться нам негде… На таком морозе длительный покой позволителен только сухим, а с нас течет в три ручья… Обычно мы стараемся не доводить до этого, передвигаясь медленно и стараясь сокращать усилия. А сейчас времени нет — мы должны действовать на пределе сил и скорости — весь поход, всю охоту. Слишком опасные здесь места, чтоб задерживаться… Здесь же можно нарваться не только на злобных тварей, но и на охотников Хантэрхайма, и на поисковую технику, разыскивающую нас в этих местах особенно тщательно…

Я так и не понял, преодолел офицер страхи или просто покорился судьбе, заведшей его в эти чуждые ему пустыни. Я не знаю, следует он за нами с готовностью борца или с опустошенностью мертвеца. Но он — не отстает от Олафа, обернувшегося зверем и телом, и духом. Я карабкаюсь за ними, смотря им в спины — в спины этих потрепанных скингеров, понуривших головы… Мне остается только гадать, стал ли этот мир для Фламмера настоящим или остался ночным кошмаром, от которого он и не помышляет теперь пробудиться. Этот подавленный офицер вытесняет у меня из головы и нетерпеливый, подгоняющий меня к опасности, страх перед охотой, и усталость… Я не оставил надежды объяснить ему, что это просто такой сложный мир людей и зверей, но мне неведомо, как убедить его, что это не мир чудовищ, только схожих с людьми и зверями. А каменный тролль, на которого я возлагал особые надежды, обострил положение и усугубил чуждость нашего мира для этого офицера. Этот великан не отъединил у офицера в голове настоящего мира от иного — только крепче объединил Олафа и снежных зверей с кошмарами из сказаний прежних времен. Это, конечно, правда, что северное сияние, Олаф, снежный зверь и каменный тролль неотделимы друг от друга. Но они же из разных сторон этих легенд — они же противостоят друг другу… Офицер этой разницы не усек, он только убежденнее стал считать их всех выходцами иного мрачного и чуждого мира… Мне очень тревожно от всего этого — неясного и неопределенного. Жутко, что офицер не оборачивается ко мне, что в затылок мне смотрит холодными глазами «защитник»… Только Олаф ничего не замечает, объятый пылом ждущей нас схватки. Мы же приближаемся к «жгучим лугам» — к этому темному котловану в светлых льдах…

Скингеры — не умные существа, у них думы редкие и короткие. Это отражается на их хилом мысленном фоне с редкими посылами на низкой частоте — их фон почти пуст, почти чист… А у нас думы сложные и скоростные… У нас фоны мощные — с частыми посылами на высокой частоте… Нас заметить проще. И еще — радиус наших излученных мыслей велик, когда у этих зверей — ничтожен… Эта значительно затрудняет нам охоты — мы входим в зону восприятия ментальной активности зверей раньше, чем они — в нашу… И теперь мы заметим их позже, чем они — нас… Это даст им время, и они дадут деру, стараясь скрыться среди камней и расщелин. Нам их найти не просто станет…

«Жгучие луга» занимают обширные территории, но звери предупреждают друг друга о приближении опасности, невзирая на расстояния. Их пронзительные крики кромсают нас на куски, за что их так и называют — скингеры… Мы используем глушители звука, но и это не всегда помогает. Хуже всего, когда загнанный в угол зверь орет, нападая. Нет, хуже, когда несколько загнанных зверей орут, нападая, — их поодиночке загнать сложно, они же стаями стараются держаться… Тогда они орут и излучают, не щадя нас и нашего оружия… Тогда они могут оглушить охотника, заставить его замедлить мысли и действия… А как только охотник замешкается — они вскипятят ему кровь этим их излучением… А не справится он с отстраненностью разума, не преодолеет первых повреждений тела — тогда он не сможет повергнуть зверей. А останется он стоять перед ними — тогда они сожгут его… Страшно и сказать, что скингеры способны сделать с нами… Они и сложное оружие, и технику этим излучением из строя выводят… Против них надежны только — простые ножи… Но идти на них с ножами — идти в ближний бой с противником, превосходящим по силе… Подходя к снежным зверям, мы получаем и когти, и зубы, и крики, и излученное зло… Вот мы и стараемся выцелить их издали, не спускаясь в их, вытопленные среди вечных льдов, овраги… Но это редко получается — не спускаться к ним в западню… Они же скрываются, подделываясь подо все, что окружает их, — шкуры снежных зверей сливаются со снегом, с камнями и мхами, когда им это нужно…

И сейчас, когда мы встали на краю оврага, усеянного цветущими мхами, Олаф всмотрелся вдаль, ища доступную с этой точки цель. Мы расположились прямо у коридора — обрывистой тропы, ведущей вниз, в широкий и протяженный мшистый овраг… Таких коридоров здесь не счесть — по ним скингеры выбираются наверх, на бескрайние ледники… Но и охотники приходят этими тропами… Конечно, скингеры подходят к ним, проявляя особую осторожность, и сторонятся их при первых же проявлениях опасности. Остерегаются они и открытой местности… Искать их следует в непроходимых зарослях мха или в каменистых завалах рядом с отвесными ледяными стенами, ограждающими овраг, — такие места не предназначены для спуска, и в таких местах звери могут не бояться стрельбы. Подступы к таким убежищам остаются только с замшелой равнины, но звери отчаянно охраняют их. Они жестоко атакуют, когда их находят и припирают к стене.

Сначала они стараются просто спрятаться, а если их находят — спастись от охоты. А если охотники не дают им ходу — отпугнуть их. Если они не уходят — сжечь их. И только если охотники не поддаются — звери идут на пролом, тараня врага, торя дорогу… Озверелый скингер сметает все на своем пути, проносясь сквозь строй солдат, прорываясь через заграждения… Вот мы и стремимся искать их скрытно, подходить к ним осторожно и кончать с ними одним махом, одним разом — так, что им и не опомниться…

Звери разбрелись и затаились вне зоны нашего восприятия — наше оружие не «видит» их мыслей, как и другая техника… Мы постарались установить визуальный контакт, просматривая через прицелы заваленную камнями и заросшую мхами местность, но не обнаружили ни одного зверя… Камни, расщелины, ровные заросли и торчащие над ними мшистые клочья — везде могут быть скингеры, но мы не видим их… Нет, не видим. Здесь только их следы… Они стояли здесь, уйдя незадолго до нашего появления. Мы знаем, что спугнули их не шумом, а мыслями — знаем, когда это произошло и сколько времени прошло… Звери не ушли далеко — они скрылись рядом… Просто они умолкли и затаились…

Олаф ходил к крутому обрыву, и только что вернулся, подбираясь к нам тихо и скоро, как зверь… Он подключил нас к ментальной линии, приближаясь на расстояние, с которого слышен шепот… Выходит, нам пришла пора соблюдать молчание.

— Хорошо мы подошли. Стая голов десять — как на заказ. Найдем их — сможем разогнать и отбить от остальных сразу трех зверей. Поодиночке их перебьем. Главное — как только поднимем зверей, отсечь трем отходные пути. Сольются они со стаей — нам с них шкуры не содрать. А блокируем их — три шкуры точно заполучим.

— Олаф, так ты не нашел их?

— Нет, но свежие следы видел — я к ним близко подобрался. Дальше пройдем — они в нашу зону восприятия войдут. Главное теперь не шуметь — они нашего точного расположения по мысленному фону не определят, а по звуку — запросто.

Фламмер, не поднимая глаз на Олафа, сосредоточено смотрит на открытый простор низины — этот луг огражден ледником, но ледяные стены теряются вдали, скрытые синей дымкой, объединяющей с небом и льды, и скалы… Это величайшее сооружение снежных зверей — другие «жгучие луга» куда теснее…

— Олаф, они достаточно точно определяют расстояние по фонам — они узнают о нашем приближении.

— Им трудно сосредоточиться — они узнают, что мы близко, но не узнают, что мы приближаемся прямо к ним. Они не разберутся.

Офицер подумал с минуту, что-то прикидывая, и перекинул излучатель через плечо…

— Что, понизу пойдем, пока не поймаем их мысли?

— Нет, поверху. Спустимся позже. Сначала с высоты стаю опознаем, расположение отдельных зверей четко определим, изберем цели, а после — сойдем к ним. И оружие это оставьте. Как поднимем зверя — оно не поможет. И чинить его придется после нападок этих тварей. Это оружие для людей, а не для зверей.

Фламмер положил излучатель на снег, не опуская к нему устремленного вдаль взгляда — неподобающе спокойного взгляда…

— С ножами пойдем?

— С ножами. И хлысты возьмем — хоть их ненадолго хватит, без них не обойтись.

Вообще от излучения этих тварей защититься возможно… Только надежная защита… Мы можем добыть ее, взяв у охотников Хантэрхайма… Но она — тяжелая, а нам приходится предпринимать такие походы… У нас такие нагрузки при переходе и мы так перегружены снаряжением первой необходимости… Нам не под силу тащить еще и доспехи для грубой защиты, и щиты полей, сберегающие нас и наше оружие от излучений… Это забирает кучу сил и энергии… Без этого стараются обходиться и охотники Хантэрхайма, применяя все это только при крайней надобности. Так что я постарался собраться и сосредоточиться, рассчитывая в первую очередь на свои силы, а не на защиту, не на оружие…

Мы достаточно долго пробирались по кромке обледенелого обрыва… Я с трудом изгоняю холод из продрогшего тела и цепенеющего от усталости разума… Пора сосредоточиться и разогнать кровь в особенно окоченелых конечностях… Наконец, звери вошли в нашу зону восприятия. Они попрятались неподалеку, но не выдадут своего пристанища, не зная наверняка, что мы нашли их и пойдем на них. Теперь главное не спугнуть заранее…

Олаф резко вскинул руку, заставляя нас замереть на месте. Пойдем здесь — здесь нас не ждут… Они же ждут нас — с тропы… Охотники Хантэрхайма стараются не срываться на головы снежным зверям с заледенелых высот… Нам это на руку. Мы тихо сползаем по ледяной стене, когда находим опору, и слетаем вниз с высоты, когда ледяные глыбы не образуют упора. Мхи, конечно, смягчают отчаянный спуск, но все равно — падать приходится с опасной высоты… Еще и местность — каменистая… А залежей камней подо мхами часто не видно… Но это еще не так плохо… Главное, что эти твари не могут точно определить наше положение по нашим фонам — нам нужно только не шуметь, и мы пройдем незамеченными.

Я вздохнул, готовясь слететь с обрыва прямо во владения этих тварей — прямо в пропасть… Но вздох получился душным из-за заиндевелой маски… Олаф снял перчатки и растирает руки, когда-то отмороженные и податливые холоду. Офицер снял затемнение с глаз и сжал в руке рукоять бича, готового к запуску на предельной мощности…

— Пошли. Холодно ждать.

Остывать начал и я — тепло тянет так, что скоро озноб начнется… Этого нельзя допускать — мы должны идти в атаку с твердой рукой и крепко сжатыми зубами…

Олаф, наконец, закрепил на поясном ремне исходные блоки плетей, прикрепил рукояти выключенных бичей и махнул нам рукой, призывая следовать за ним. Офицер напоследок дал короткое распоряжение «защитнику». Андроид останется наблюдать за техникой слежения. По приказу офицера «защитник» не покинет зоны нашего восприятия, и мы не потеряем с ним связи. Он обязан офицеру подробным отчетом о смещениях на схемах… «Защитник» должен доложить обо всех перестройках и отклонениях от учтенных нами данных воздушной техники — об изменениях курса и скорости полета, о снижение до зоны поиска и выходе на высоту, безопасную для нас. Эта машина крепко поддержит нас на этой охоте — а то уж очень часто разведчик, ведущий наблюдение в этой зоне поиска, стал менять маршрут и время прохождения нашего участка.

Нам нельзя шуметь — мы не вбиваем в обледенелые глыбы креплений… Идем так… Сложно это, хоть мы и сняли шкуры и спрятали тяжелое оружие наверху, оставшись только в обычной форме… Эта форма нас никак не отягощает — она невесома и покорно следует нашим сложным действиям и движениям. Но долго на морозе и в ней мы находиться не можем, неумолимо начиная промерзать… У нас полно поводов для ускорения. Я разжал руку и сорвался в провал… Я вывернулся, только коснувшись земли и вскочил на ноги, пригибаясь и оглядываясь… На милость мха отдался и Олаф — он оставил последний упор и оторвался от испещренной трещинами ледяной стены, ограждающей владения тварей… Офицер, проявляя редкую выдержку, — или равнодушие — отправился в полет вслед за нами… Не знаю, как ему, но мне прыгнуть было нелегко… Это вроде не высоко, но как раз с такой высоты падать хуже всего — удар уже достаточно сильный, а подготовленность к нему еще достаточно слабая. Просто времени не хватает должным образом свернуться, скрутиться и сложиться. Только теперь я начал понимать, что все сделал правильно и ничего не сломал. Удар пришелся ровно на бок… И мхи приняли меня, как лучшего друга. Шума мы не наделали, но постояли чуть на месте, прислушиваясь и присматриваясь, не заметили ли звери нашего стремительного полета… Нет, не заметили. Теперь мы пройдем дальше, держась этой ледяной стены, заходя на затаившуюся стаю. Мы подойдем с открытой местности, отсекая стае отходы, загоняя зверей хлыстами к ледяному ограждению…

Звери еще не знают — минуем мы их место, не заметя их, и устремимся дальше или найдем их и пойдем на них… Они не поднимутся и не проявятся, пока не поймут, что найдены. А поймут они это тогда, когда услышат треск подключенного кнута… Но они начинают тревожиться, зная, что мы неподалеку… Похоже, нам придется пасть на землю и простереться на мшистом покрове, пока они не утратят бдительности…

Холодно ужасно… еще и — сыро… Камень уперся в ребро, но я и вздохнуть не смею… Конечно, наше поведение не типично — это сбивает мысли зверей с протоптанной тропинки, успокаивая их, но мне тяжело ждать… Только Олаф не унывает, пользуясь этим временем, как передышкой… Он решил не терять его — определить цели точнее и жестко распределить их между нами. Он выделил зверя и мне, и офицеру… Это звери без зверенышей… Тех, что со зверенышами мы не трогаем, пропуская на простор, не позволяя им только подходить к нам… Эти зверюги особенно злые и держатся обычно друг друга, обороняясь не в одиночку… Мы забиваем тех, что держатся одиночками с краю стаи или в отдаление… Олаф выделил таких зверей и теперь думает, как к ним подойти безопаснее будет… А Фламмер, кажется, сосредоточен больше не на зверях, а на ясном небе… И не зря он так… Над нашими головами взвился серебренный рой, исчезнувший в вышине поблекшими искрами…

Олаф сжал кулаки, выдирая клочья мха…

— Это что еще?!

Офицер резко выдохнул задержанный воздух…

— Истребители Ивартэна…

— Ивартэна?!

— Они посланы Ивартэном…

Что-то холодное и когтистое заметалось по моему позвоночнику и юркнуло под ребра, прячась от острого ощущения опасности…

— Это же плохо, капитан… Плохо, что они из — Ивартэна… Из этой центральной крепости…

— Плохо, Ханс, — с какими бы целями их ни подняли — это плохо… Война пришла на север — с какими бы силами север ни воевал — он вступил в войну…

Олаф беспокойно вздернул головой…

— И что теперь?

— Нам надо уйти, Олаф, — без задержек.

— Тролль их растерзай! С их войной скоро нам и на охоту не выйти!

— Это одна из последних охот, Олаф, или — последняя. Надо уходить.

— Мы с пустыми руками не уйдем.

— Времени нет. Нам нельзя находиться здесь.

— Ничего… Забьем зверя — и уйдем… Теперь нам придется неизвестно сколько скрываться на заброшенных объектах…

— Теперь и на закрытые объекты нам дороги нет. Теперь и «защитник» нам не поможет. Теперь эти территории возьмут под жесткий контроль.

— Тогда надо… Надо уходить с севера…

— Иного выбора нам не оставят, Олаф.

— Нет, мы не станем подыхать здесь со страху и с голоду — здесь, в бескрайних снегах севера… Мы уйдем на запад… Мы отправимся в леса Штрауба…

— На восток, Олаф, — в степи Сюань-Чжи.

— Укрепление Сюань-Чжи? Оно в зоне боевых действий… Оно в зоне ожесточенных столкновений всех трех систем…

— Сюань-Чжи теперь — на территории врага, разоренной тремя системами.

— Еще этого не хватало… Я знаю, что скрыться нам проще на землях, где нам сложнее не сдохнуть, где нас просто не станут искать… Но вражеский восток… Мы не выживем…

— «Драконам» Хакая, солдатам Снегова и Роттера дело будет только друг до друга — не до нас.

— Верно, в общем… Верно… Но я бы шел на запад…

Офицер отрицательно качнул головой… Но он не настаивает, равнодушно взирая на замершее в вышине небо… Но и Олаф не перечит ему… Олаф соглашается с ним, подчиняясь ему… А у меня в голове… взорванный муравейник — вот что у меня в голове… Меня пугает это невиданное и немыслимое для меня равнодушие офицера… Пугает, что Олаф… Он считает это неестественное равнодушие проявлением выдержки, что только укрепляет его уверенность в этом офицере… А я вот не уверен в нем — в его неуклонности и решительности… он проявляет не эти качества — это что-то другое…

Я бы рад бросить все и вернуться… Но Олаф, поднимаясь, подключает хлыст…

Запись № 18

Хлысты затрещали, осыпая нас искрами, и зверский крик разлетелся над долиной… Мшистый покров разорвался клочьями над спинами вздыбленных тварей… Они рванулись к нам с кличами, скалясь и щетинясь… Они всегда идут напролом, когда их загоняешь… И всегда идут стаей… Не всей стаей, но и не разрозненно, не в одиночку… Они оберегают зверенышей, защищая их обрушенным на нас злом… Я пропускаю тех тварей, что со зверенышами, — таких мы не трогаем, таким мы только не позволяем подступать к нам… А тех тварей, что в стороне… Мы охотимся именно на таких — стараемся отогнать от остальных, от стаи… Я приметил подходящего зверя еще заранее и пошел ему на перехват… Это самый напряженный момент, когда мы со зверьми просто кидаемся друг на друга…

Я разогнал хлыст, растянутый до предельной длины, не дающей потери мощности… И хлестнул оскаленную на меня тварь, выгнувшую хребет под ожегшими ее искрами… Она ринулась в сторону, но я не упустил ее… Я растянул хлыст, стегая ее спину с пониженной мощностью… Она метнулась в другую сторону, но кнут просвистел у нее над головой, рассекая ей надбровье, закрывая глаз, заставляя разворачиваться… Теперь тварь несется от моего кнута к укрытию, а я преследую ее… стараясь не думать о ее страданиях…

Удар под колено не сбил зверя, но заставил его споткнуться и зацепить когтями мох — поверхностные и крепко переплетенные корни мха. Зверь, не останавливаясь, выдрал и разорвал мох в клочья, но это замедлило его ход… И я помчался к нему, сокращая дистанцию и длину кнута, увеличивая мощность разряда… Теперь я сшиб его ударом сильнее прежнего — он рухнул под градом искр… Я сразу собрал кнут под рукоять, не позволяя зверю запутаться и разорвать поле кнута, удерживающее управляемые частицы… Зверь поднялся, припадая на хромую ногу, когда я подлетел к нему, распуская искрящий предельной мощностью хлыст… Он понял, что ему не уйти, и обернулся ко мне, вздымая шерсть на загривке, всматриваясь в меня темнеющими глазами… Хлыст взметнулся в воздух вслед за вздыбленным зверем, обдавая обжигающими искрами нас обоих… Треск рассыпался огнями… и все затмил, заглушил визг… Все звенит, разбиваясь осколками, — все в моей голове… Я не вижу — все меркнет во мраке… Но одна тень темнее других… Это он — это зверь… Один рывок — только один… И это кончится — все кончится… Я собираю остатки воли, не пораженной криком… Огибаю вздыбленную тварь, оборачивающуюся за мной, шибаю ее блекнущим бичом и бросаюсь сбоку ей на шею, вбивая клинок под челюсть… падая вместе с ней… падая на нее…

Рука так дрожит, что я не могу снять маску… Я сдираю ее, но не могу вдохнуть, хватая жалкие обрывки воздуха… Я живой… А эта тварь… Я убил зверя.

Фламмер молча поднял меня, крепко обхватив за плечи, так и ходящие ходуном… Он отодрал мою руку от рукояти ножа, всаженного в горло зверюги, а из другой — вырвал маску…

— Давай соберись. Ты справился. Успокойся. Надевай маску и дыши ровнее.

Я смотрю на него с изумлением… А он хватает тушу зверя за клок шерсти и волочит к груде камней, где уже свалены три забитых зверюги… Это Олаф — он просто спалил этих зверюг хлыстами… Он ослепил этих зверей — рассек их глаза горящим кнутом… Он разогнал кнут так, что разрубил их связки и сухожилия… Он задушил их — схлестнул им шею кнутом… Но не просто задушил — он обвил им горло огнем, спущенным с хлыста… У меня по плечам пробежались продрогшие крысы, заставляя меня сжиматься и съеживаться… Я вздрогнул, сгоняя их, но только стряхнул их на спину, в которую они крепко вцепились каждым холодным когтем… Пожадничал Олаф, позарившись на обоих тварей, — он попортил не только их шкуры, но и мои нервы… Обычно он так не делает, поражая зверя с расчетом на сохранность шкуры… Но эта охота — особенная… Она — прощальная… А офицер… Его зверь цел — нет никаких видимых увечий… Я удивился еще сильнее — забыл даже про ушибы… почти забыл… Я побрел к этому зверю — посмотреть, как это офицер его так… Колени у меня подгибаются, а локти наоборот — не гнутся… Я не только устал и продрог, но еще и болит все, что не болело во время охоты… Так всегда — страх и агрессия притупляют все чувства… А когда они отступают — наваливается все и сразу…

Я нагнулся к этой нетронутой с виду твари, лежащей на спине, как человек, раскинувший руки и запрокинувший голову… Уставился на грудь зверюги и обомлел… Это ж как так?..

— Олаф, а как это так?..

Олаф с хищной ухмылкой, подошел ко мне, упирая руки в бока и разглядывая распростертую перед ним зверюгу…

— Прямо в сердце. С одного удара.

— А как это?..

Олаф аж глаза сощурил, аж клыком блеснул через тонкую улыбку…

— Не знаю, как. Не видел. А жаль. Хотел бы посмотреть.

— Он же цел и невредим — офицер…

— Ни царапины.

— Но, всаживая клинок дыбящемуся зверю в сердце, он должен был в захват зверя угодить… Ему зверь должен был голову снести… или шею сломать… или спину когтями разорвать…

Офицер встал у меня за спиной, равнодушно рассматривая остывающего скингера…

— Я к нему и не подходил… Метнул нож, когда он поднялся нападать…

Олаф с уважением взглянул на офицера — с настоящим уважением и без тени надменности…

— Вы первый известный мне охотник, сразивший снежного зверя в сердце одним клинком… одним ударом… насмерть с одного маха…

— Ты считаешь, что это сложно?

— Не просто сложно… Это, считай, невозможно…

Фламмер задумался, безучастно всматриваясь в зияющую на груди зверюги рану, и побледнел… Я сообразил, что он просто не знал, как это сложно, — попасть ножом в сердце снежного зверя… как сложно не промахнуться и пробить грудной хрящ… Он сделал это, намереваясь не подпускать зверя на опасное расстояние, не имея понятия, как это опасно, — подбить зверя и потерять клинок… не положить зверя замертво, а ополчить всю его ненависть против всего живого… Как же Олаф не видит этого?.. Как же он восторгается этим?.. Я не понимаю… Только я начинаю понимать что-то одно, перестаю понимать все остальное… Я понимаю, что все идет не так, но не знаю, что с этим всем делать…

Офицер торопит нас — скоро поблизости пролетит патрульный, и мы пересечемся с ним, если не поспешим уйти… Но Олаф уперся и настоял на срочной обдирки шкур… Он убежден, что шкуры сдирать надо сразу, пока зверюги не промерзнут и пока спустить с них шкуры не станет сложнее… Но этим заниматься мы должны не здесь, а наверху — в снегах… На снегу мех только что убитого скингера обретает белоснежный окрас и даже — искрится… Так что мы крепим к тушам тросы, готовясь к тяжкому труду…

Я свалился в снег, растирая ободранные тросами руки прямо через протертые перчатки… А Олаф полоснул ножом первого зверя, проводя ровные надсечки и с силой сдергивая подрезанные шкуры…

— Ханс! Что разлегся?! Помогай! И вы тоже! Фламмер!

Кровь мертвых зверей потеряла напор и, подмерзая, вытекает вяло… Но мы все в крови… Из глубоких разрезов на нас летят темные и холодные сгустки… Олаф торопится, пятная безупречную до сих пор форму офицера… Но Фламмер молчит, не обращая на это никакого внимания… Он делает все, что только Олаф ни скажет, хоть Олаф и считает командиром его — Фламмера…

«Защитник», все это время стоящий у нас над душой, наставил офицеру в лицо холодные глаза…

— Заканчивайте. Закройте зверей шкурами и засыпьте снегом.

Офицер кивнул головой, накидывая на зверей только что снятые с них шкуры… Я рад, что шкуры снова скрыли их — а то уж очень они без шкур похожи на нас, на людей…

— Пора поворачивать. Нас обнаружат…

И отдышаться даже не успели, а уже двинулись… Обратная дорога оказалась куда тяжелее — устали мы ужасно… Так обычно и бывает — обратно тяжелее… Но приходится поднапрячься, иначе пересечения не миновать… Мы набросили на головы и плечи тяжелые шкуры и бредем, пригибаясь, обернувшись зверями для всех, кто нас видит… Ледяная пыль рассыпается под ногами и поднимается над нами, скрывая нас мерцанием… Нас окутывает и сумрак, клоня ко сну… Холод пробрался в наши легкие и подбирается к разуму, усыпляя его, как и все остальное, как все вокруг…

Я едва сдерживаюсь, чтоб не свалиться, но заставляю себя идти… Я готов взмолиться о пощаде, но упорно молчу… Мы избежали пересечения, выйдя из поисковой зоны, но не остановились перевести дух… Мы не должны допустить пересечения с ищущей нас техникой и на границе зоны восприятия — нам нельзя так рисковать и нужно отойти дальше…

Но и дальше мы не остановились, стремясь скорее преодолеть оставшийся путь… Просто, поднимается ветер, насылая на нас поземку… А застигнет нас здесь ночь и метель — настигнет и смерть… Нам и так приходится пробираться через снежные заносы и продираться через слепые сумерки неведомой и невидимой тропой — направление нам указывает только техника…

Но и добравшись до снежного убежища, мне не удалось уснуть мертвым сном усталого охотника, вернувшегося из дальнего похода… Мне и у горячего огня постоять не дали… Мы раскопали заметенные снегом «стрелы», выгадали время, не грозящее нам пересечением с разведывающей обстановку техникой, и понеслись обратно… Я не соображаю уже ничего, полагаясь только на «защитника», всегда ясно мыслящего и никогда не путающегося в сложных расчетах. Он ведет… Проводит нас по тропам расстояния и времени, высчитанным и внесенным в схемы столкновений с техникой системы… Он проводит нас среди простертых в ночном мраке снежных пустошей… На эти пустоши редко опускается такой мрак — это метели затмевают сияние севера и звездные лучи Хантэрхайма…

Я в забытьи таскаю туши, холодные, как мои руки… Мне кажется, что они шевелятся, и я трепещу на пронизывающем ветру… Просто, с них опадают клочья шерсти и комья снега напитанного кровью… Я стряхиваю с обледенелых в крови шкур эти обрывки… Но покрытый инеем мех затвердел и царапает мне руки… Лед, намерзший на звериных шкурах, трещит, ломаясь, и мене кажется, что изуродованные нашими ножами звери — дышат… И вообще, все уже похоже на сон… И мы, с нашим жутким грузом, и снег, мерцающий в ветре… Мрак и метель меняют очертания знакомых предметов, наших силуэтов… Они что-то шепчут на ухо, шурша за воротом, чем-то скрежещут в темени за спиной… Я знаю, что это не скрежет зубов, а скрип наших шагов, но… Просто, предметы падают здесь без стука, пропадая в снегу и мраке, как исчезая… И я не узнаю Олафа, показанного мне пургой в чуждом обличье… и офицера, явленного в тусклом и зыбком виде… Я закрыл, глаза, стараясь не смотреть… Главное — не спать на ходу… Я повторяю это, как в бреду, но все равно засыпаю, будто окутанный слепым и немым туманом… Сон вяжет меня холодом, подкашивая ноги и укладывая в снег… рядом с тушей, которую я никак не могу загрузить и закрепить… Фламмер растолкал меня… Но я же не сплю… А он…

Без памяти от усталости я рухнул на снежные нары, едва только ступил в наше убежище…

— Ханс! Вставай давай…

— Олаф… Я с ног валюсь…

— Я тоже. А Фламмер — уже свалился. Его теперь так просто не разбудишь. Подожги фитиль… Холод здесь зверский… А мы промерзли так, что шкуры не согреют…

Я знаю, что руки Олафа отморожены сильнее, что с огнем и горелкой ему придется провозится дольше… Преодолевая ломоту в мышцах, сползаю с нар, падаю на колени в проход, разделяющий приподнятые над утоптанном полом спальные места, и шарю впотьмах руками, ища… Я нащупал что-то похожее на эту железку… Олаф засветил фонарь, и я увидел, что в моих руках что-то другое… Руки непослушные и ничего не чувствуют, но я разыскиваю нужную жестянку и разжигаю… разжигаю огонь…

Запись № 19

Я проснулся, скрученный болью во всем теле, холодом и тревогой… Я вспомнил, что охота прошла как нельзя лучше, но тревога не ушла… Я сполз в проход, подхватывая сползающие шкуры, протянул руки к огоньку горелки, но его бьет еще более жестокая дрожь, чем меня… Я не выдержал и толкнул Олафа… Он не проснулся, и я стянул шкуру у него с лица…

— Олаф…

Олаф натянул шкуру обратно, но я стянул ее снова…

— Олаф…

Он открыл серебреные глаза, наставляя их на меркнущий и чадящий огонек…

— Что тебе?..

— Да так… просто…

— Связки тянет?..

— Тянет…

— Так терпи.

— А я терплю…

Олаф поднялся, опершись на руку…

— Ханс, разотри и пройдет.

Он резко осекся, отдернул руку и оскалился в лицо резанувшей сухожилия боли… Он расстегнул и сбросил куртку, собираясь растирать заклиненные суставы и сведенные судорогой мышцы, но замер, внимательно смотря на ржавые пятна, расползшиеся у него на коже…

— А что это за пятна у тебя такие, Олаф?.. Кажется, тебя зверь все же ошпарил…

— Конечно, ошпарил. Не лишай же это…

Я посмотрел на его руку, обвитую жгутами надорванных вен…

— Может, и лишай… И лишай, и ожог… Ты, наверное, от снежного зверя заразу какую-то подхватил…

Олаф скривился, спешно застегивая куртку…

— Трудно все теперь… От этого и цепляется всякая дрянь… Подорвали меня эти зимние голодовки… И переход этот, и охота… Тяжело мне это далось…

— Тяжело, Олаф…

— Это техника системы повинна… Нам от нее спасу нет… Заставляет она нас силы терять — не на охоты их тратить, а на поиски потаенных пристанищ… «Вороны» все из головы вытесняют, вынуждая только и вычислять их разведтехнику… Надо нам с места сниматься, Ханс, пока еще можно… пока еще можно уйти…

— Мы пойдем в крепость Сюань-Чжи?..

— Куда Фламмер скажет, туда и пойдем…

— Я про эту крепости знаю только то, что это — крепость… построенная древними «драконами»…

Олаф запустил руку в волосы — спутанные и запачканные высохшей кровью зверей…

— Далеко это, Ханс… Добираться туда придется через территории Штрауба, Небесного… через Вэй-Чжен…

— Хотелось бы в Штраубе остаться…

— Не думаю, что мы в Штраубе задержимся… Сложно в его лесах скрыться… И охотиться на его территориях — сложно…

— Не так, как здесь…

— Не знаю, Ханс…Не знаю…

— Я надеюсь, что получится… Пойдем на подземных тварей…

— Руггеры хуже, чем скингеры…

— Я их не видел — только на виртуальном поле…

— И я не видел… Но я знаю, что они — опасней, чем скингеры… Посмотрим на них, конечно… Попробуем с ними сразиться…

— А что за твари живут в Сюань-Чжи?..

— Понятия не имею… Но мы и их проверим на прочность…

— Я знаю, что «драконы» делали разных тварей…

— Раньше… Теперь они только воюют с нами… Не знаю, что у них осталось…

— Крысы точно есть…

— Крысы везде есть…

Я низко опустил голову, стараясь не думать о крысах, которые мне поперек горла стоят…

— Олаф… А у меня тоже пузыри на плече… Чешутся…

— Значит, точно зараза…

— И что с ней делать?..

— А я откуда знаю?.. Ждать, пока пройдет…

— А лечить не надо?..

— Надо, но я такой заразы не видел еще — не знаю пока, чем ее задавить… Вирус, верное дело…

— Значит, и лихорадка будет?

— Думаю, меня уже лихорадит — ломает уж слишком сильно…

— Да… А я думал, что это только от нагрузок… Не загнуться бы теперь…

— Не загнемся. Не в первый раз заразу цепляем.

— А офицер?.. У него же жар впервые, наверное?.. Врачи же все и всех сразу лечат, а мы…

Мы с Олафом замолкли, когда в полумраке проявилось бледное лицо офицера… Олаф замолк из-за того, что не хочет показывать офицеру хоть какую-то уязвимость — он же заносчивый… он же показывает непобедимость и неустрашимость всем видом, поддерживая этот вид всеми силами, как бы не обессилел, как бы не боялся… А я… Я просто испугался этого бледного лица, этого блеклого взгляда… Через его глаза прокрадывается в мою душу опустошенность… В его глазах не простираются холодные снега… В его глазах пространство полностью перекрыто плотной пургой… Это плоскость, прячущая перспективу…

Олаф отсылает меня спать — нам надо хоть как-то поддержать силы, передохнуть и привести себя в порядок… Но я не засну… Я не буду больше спать…

Запись № 20

Я очнулся с пониманием, что — заснул… И проглотил ком холодного ужаса, как живую крысу, которая дерет меня когтями изнутри, стараясь выбраться… Я вскочил, ударившись головой о затверделый снежный блок, и бросился к Олафу… Он поднялся сразу, хватая меня за плечи наставляя на меня скованные сталью глаза…

— Олаф…

Я уронил голову ему на плечо…

— Олаф…

Олаф долго… долго соображает… Он не видит…

— Ты это что, Ханс?!

Олаф оттолкнул меня и осмотрелся… Он увидел «защитника» замершего у стены, разбросанные на нарах шкуры, но он не видит… А мне не хватает дыхания сказать ему, что… Мне страшно сказать, что… Я не знаю, что делать…

— Он не справился… Он ушел… Его возьмет снег, если мы не найдем его… Мы должны, Олаф… Олаф, не оставляй его в снегах… Он справится… Он привыкнет… Мы должны спасти его, Олаф… Он не плохой…

— Прекрати это! Ханс!

Олаф подлетел к отключенному «защитнику», запуская руку в слипшиеся от чужой крови волосы…

— Я же сказал, Олаф… Он не плохой… Он отключил «защитника»… Он понял, что не способен справиться с ним, и отключил его… Он не подверг нас опасности…

Олаф озадачен до того, что не злится…

— Он решил, что «защитнику» нет доверия и… Он решил рассчитать схемы пересечений… Он пошел хранилища данных искать?

— Он просто пошел, Олаф…

— Он пошел на наблюдательный пункт… Но он не способен к определению поисковой техники на таком уровне, как «защитник»…

— Олаф! Ты что, не слышишь?! Он просто ушел! Ушел на вечный зов молчания! Он ушел в снежную пустыню, не разбирая пути!

— Фламмер? Ты что, Ханс? Такие не уходят.

— Как раз такие и уходят, Олаф… Я такой тупой… Я натворил такое… Я притащил его к нам… Его — программиста… офицера S4…

— Этот рабочий и боевого офицера за пояс заткнет. Хватит чушь нести.

— Ты тогда… Ты был прав, Олаф… Он не для этого сделан… Не для смерти и крови… Это я не сообразил… Но теперь… Теперь поздно…

— Я был не прав. И неправоту признал. Он сделал все, что нужно, и так, как нужно.

— Но он — не справился! Пожалей его, Олаф… Помоги мне его найти… Он нам пригодится, пусть он и не такой…

— Никого я жалеть не стану. А найти его нам просто необходимо, потому что он нам, и правда, — полезен. Может, он и не такой, как думаю я, но и не такой, как думаешь ты.

Проглоченная крыса притихла и перестала отчаянно царапать мне горло…

— Я знаю, что живу в воображаемом мире, Олаф… Но я так стараюсь поступать хорошо… Я так хочу, чтобы все у всех было хорошо…

— Знаю. Твой мир солнечный… Это в моем мире бушуют бури… А вообще… Мы все, в общем, в воображаемом мире живем. Ведь мы не можем видеть в этом мире всего и сразу, а все, что мы не видим сейчас, — мы воображаем. И что мы воображаем что-то невидимое нам, еще не значит, что этого нет, — мы можем просто этого не видеть. Все держится на точности додуманных нами дополнений для видимой действительности. А среди нас нет стрелков, не знающих промахов. Порой, мы допускаем неточности, заполняя пустоты в наших головах настоящей невидалью. Мы все втроем заполонили головы неизвестно какой заразой и теперь тащимся в снега все втроем…

— Ты не сердишься, Олаф?..

— На что?.. На то, что мы все — живые?.. Только дохлые не знаю промаха, Ханс… потому, что они — не стреляют в цель… потому, что у них — нет цели…

— А где его искать?.. Метель замела все следы…

— Хантэрхайм — вечно светящий маяк — все дороги сведены к нему… Хантэрхайм зовет нас всех — всех охотников севера, дышащих и вольным ветром, и ветром войны… Перехватим его на этом пути. На пределе скорости полетим. Пронесет — не попадем к охранникам порядка. А напоремся на них… Что ж, они нас и после смерти помянут…

— После их смерти они нас помянут или после нашей?..

— Это зависит от того, кто кого, Ханс… Главное, что и так и эдак — помянут.

Надо же, а ведь действительно так и вышло… Ведь все охранники системы мертвы, а память об этих охотниках у них осталась — вернее, память этих охотников осталась в архиве службы безопасности… и попала в мои цепкие когти… Вот как. Все же люди неглупый народ — что-то они да понимают… хотя бы то, что нельзя понять всего. Это великая истина. Но я, как истинный ученый, стараюсь доказать и опровергнуть все истины, в которых уверен или не уверен. Только так, стараясь их и доказать, и опровергнуть одновременно, можно в них абсолютно убедиться или абсолютно разубедиться… или, как происходит в моем случае, — поковыряться в них, пытаясь хоть что-то понять. Это все серьезнее, чем вот так вот взять и — просто поверить, опираясь на доводы и выводы других — основательные или безосновательные… Правда, другие больше делают не выводы, а выходки… А я — ученый — делаю и то, и это… И вообще — я много чего делаю. Это серьезное занятие — много делать… Много — это не мало… Вот так.

Рассказ V Кошмары создателя

Не должно творцу ждать, когда ответственности от него потребуют его творения, — он призван брать на себя ответственность еще при их замысле.

Готфрид Грабен

Крысы особенно решительно подошли к изучению этой записи, но я еще не знаю, в чем дело. Они мне пока ничего толком не говорят. Они мне никогда ничего толком не объясняют, считая, что я не такой сообразительный, как есть. Это они зря, я все равно разберусь, в чем тут дело, — с ними или без них. Только они знают, в чем дело наперед, а я узнаю после того, как прослушаю мысленный отчет этого ученого. Так уж бывает из-за того, что крысы котов такими высокоинтеллектуальными существами, как есть, не считают.

(Готфрид Грабен — полковник второго отдела первого управления службы научных исследований Шаттенберга. Уровень — S3, личный номер — 3001. Отчет в ментальном формате)

Запись № 1 01.09.125 год Новой Техно-Эры 7:00

Груда грохочущего железа обрушилась мне на грудь, вырывая мой разум из непроницаемого мрака, но я не открыл слепленных сном глаз. Шлак, скрежеща заржавленными суставами, склонился над моим ухом и угрожающе зарычал, но глаз я не открыл. Он дохнул мне в лицо сероводородом, но я только отмахнулся, отгоняя его смрадное дыхание к открытому окну. Железные когти лязгнули о мой ошейник и начали настойчиво скрести ключицу, а я отвернулся к стене, утыкаясь лицом в подушку…

— Грабен, вставай! Ты должен встать и идти на службу!

— Еще десять минут…

— Одна, Грабен! И я начну кусать!

Шлак скрипнул тяжелыми челюстями, напоминая, что его пасть полна покореженных и обломанных зубов, но и это не подействовало. Я вяло стукнул едва сжатым кулаком по подушке…

— Укусишь — отправишься на свалку… Место, Шлак… Место…

— Надо же, как страшно! И не думай от меня отделаться такими угрозами!

— Это приказ, Шлак…

Шлак поразмыслил и исполнительно скрипнул хвостом, соскакивая с постели и отправляясь под кровать, к своре подобных ему кошмарных механических «собак». А я постарался отогнать мысли о наступающем утре. Я бы отдал все — только бы оно не настало. Но оно — некорыстно и, следовательно, — неподкупно, что значит, — неотступно и несокрушимо. Утро одержимо убеждением обличать обманную ночь — оно проявляет правду резкими лучами, рассекая ими, как отточенными мечами, призрачные видения мрака. Оно преследует и заключает зыбкие образы тьмы в вечно темных тюремных застенках. Оно регулярно наступает на ночь, занимая позицию всегда правого светоносца, не ведающего неповиновения. И я вынужден с каждым его вторжением вставать, выходить и видеть генерала Сигертра Стага… Каждое утро мне приходится встречать его — человека, с которым мне невыносимо находиться и в одном здании. Его появление в корпусе затмевает даже постоянное присутствие моих подчиненных. Даже общество воистину невыносимого капитана Хэварта Райнхольда мне вытерпеть не так тяжело, как визит генерала Стага, — ученого, поступающегося принципами человека во имя науки.

Торжественный зов к пробуждению заполнил звуком гулкие коридоры, но не заглушил скорые шаги и звонкие голоса — нам приказано приступить к работе раньше положенного времени. Но я еще не пробудился и продолжаю лежать в постели, смотря через окно на серые башни Шаттенберга, поднимающиеся над предрассветным туманом. Окно открыто, и хилый ветер пробирает меня утренним холодом до костей. Зябко. Трудно покинуть постель в такую промозглую рань. Но луч восходящего солнца бьет мне в глаза все неуклоннее… И труба зовет… Я знаю, что все это должно бодрить, только воли встать и выйти это все мне не дает…

— Шлак… Я не могу… А я должен появиться на построении… Я неделю не появлялся…

Шлак, подключенный моим зовом, забрался мне на грудь и начал исполнять задачу — делать мое дальнейшее нахождение в постели невыносимым… Он царапает меня наждачными когтями, вцепляется в мои волосы обломанными зубами и мерзко шипит мне на ухо, угрожая гневом генерала Стага… Но безуспешно. «Спутник» вышел из ниши в стене, протягивая мне отглаженный китель, а я еще не поднялся…

— Шлак… Я обязан пойти на построение…

Страшный «щенок» призвал на помощь свору, отдавая в голос простые команды всей своей скрежещущей и громыхающей рати. Мои механические кошмары разошлись, скуля и воя, стаскивая одеяло и вырывая подушку, душа и царапая… Стараясь сообща, они добились своего, и меня обдало смутным ужасом, бродящим между сном и явью. Мой разум, наконец, включился, и я, в конце концов, вскочил на ноги, отбиваясь от чудовищных конструкций и отбрасывая кошмары в темноту…

Я с трудом вдел руки в рукава и натянул сапоги. Шлак, видя, что я все же встал, успокоился и решительно распорядился, разгоняя свору, — снова пряча отражающие мои страшные сны конструкции под столом, под кроватью… Мои подручные «псы» скрылись в темных углах, и я снова рухнул на постель… Нет, я не встану. Я пропущу построение. «Спутник» зря старается поднять меня…

— Вас ждут, полковник. Вы должны идти.

— Еще минуту… Одну минуту…

— Заводы шестого укрепления Хантэрхайма встали после очередного налета. Хантэрхайм не восполнит потери без помощи Шаттенберга. Северной крепости нужны солдаты и офицеры. Вы должны встать и идти.

— Покажи мне последние данные.

«Спутник» включил экран, выводя данные на развернутую во всю стену проекцию. У меня начала болеть голова, когда я всмотрелся в столбцы кодовых обозначений…

— Хантэрхайм отстоял шестое укрепление, но оно — разрушено, полковник.

— Три полка шестой армии — шесть тысяч человек… И высшие офицеры… А нам на одного полкового командира необходимо три часа… Нет, мы не справимся…

Андроид согласно склонил голову, переключая таблицы данных… Но у меня не получилось сосредоточиться на них…

— Первому управлению поручены и рабочие, полковник.

— Десятки тысяч — только на нас… И их высшие офицеры… И их генералы… Нет, мы не справимся. Нам и спешить смысла нет. Мы и за месяц их не закончим.

— Генерал Стаг распорядился передать солдат специалистам рабочих подразделений для внесения прежде прописанных программ памяти.

— Он даст этим солдатам память погибших?

— Так точно.

— Без изменений?

— Так точно. Нет времени на разработку новых программ памяти и исправление старых.

— Полное психическое совпадение?

— Все верно, полковник.

— Тогда и генетическое тоже? Коды высшей памяти пишутся в соответствии с ДНК.

— Да, полковник.

— Это строго воспрещено.

— Приказом главнокомандующего генералу Стагу переданы необходимые полномочия.

— Спрашивать со Стага результата в кратчайшие сроки и не требовать отчета в средствах достижения цели — это умопомрачение чистой воды…

— Это не безумие, а — необходимость. Будьте бдительны, полковник. Сегодня, возможно, будут допущены существенные ошибки.

Все мое тело, весь мой дух — все сопротивляется моим тяжким сборам… Генерал Стаг до боли сильно сдавливает мои виски холодной волей… Я не могу противостоять ему, но не могу и подчиниться — у меня нет сил… Он просто парализует мой разум, и я падаю на постель…

— Офицеры нужны Хантэрхайму все время этой войны — этой нескончаемой войны… Это длится годами… Это годами не дает мне выспаться… Мне нужно время…

— Вы истратили время, отведенное на сон, конструируя Одиннадцатого.

— Да, я сделал одиннадцатый кошмар для того, чтобы он будил меня вместе со всеми остальными отображениями ужасающих сонных видений, способных меня разбудить… Я устал и теперь не просыпаюсь от простого плохого сна или прежнего его отображения, подобного Шлаку… Одиннадцатый пока пугает меня настолько, что пробуждает мой разум…

Адъютант стянул меня строгой формой, как удавкой, поднимая с постели силой… Я оттолкнул холодную руку железки, протянутую к моей шее, и расстегнул душащий меня воротник… Но «спутник» снова скрепил стяжку… Я решил не спорить с ним, а отослать его, и тогда — просто ослабить все эти застежки, запирающие меня в светлом одеянии, как в оковах…

— Принеси мне кофе из столовой… А еду не приноси — не надо…

Андроид осмотрелся и остановил прохладно светящиеся глаза на моих подручных роботах, прячущихся под столом, под кроватью…

— У вас депрессия, полковник. Вам следует обратиться к врачу.

— Со мной все в порядке.

— Я настаиваю. Я вызову вам врача.

— Я — офицер S3.

— И офицеры S3 страдают депрессией. Вас мучают кошмарные сны. Это может пагубно отразиться на вашей профессиональной деятельности.

— На моей работе это никак не скажется. Ступай в столовую.

— Пока еще вы делаете кошмарных механических «собак», но скоро вы начнете делать чудовищных людей.

— Я давно не биопрограммист, не забывай об этом.

— Вы нейропрограммист и должны об этом помнить. Вы не можете изуродовать тело человека, но можете изувечить его разум. Вы задаете коды высшей памяти и несете равную ответственность со специалистами, занимающимися низшей памятью.

— Как бы нашу ответственность ни уравнивали, — коды первостепенного значения и первоначальные параметры, определяющие человека, задают разработчики ДНК. Я ставлю задачи высшей коррекции и высшего контроля, не выходя за пределы прописанных ими условий, а только внося уточнения и поправки в их установки.

— Коды высшего контроля подчиняют низшую память. Вы и ваши подчиненные несете равную ответственность с полковником Вэймином и его людьми.

Вэймин… Он всегда был на шаг впереди, выслуживаясь перед генералом Стагом… Вэймин занял мое место, и теперь моя должность крепко зажата в его руках — в когтях «дракона». А меня Стаг отодвинул — сослал в глушь, в десятый блок, занимающийся только контролем. Со временем я вернулся в первый блок. Но мне пришлось перейти на другое поле деятельности и вступить в должность с ограниченным влиянием на личность людей. Я сохранил статус создателя, но круг моих полномочий при построении памяти значительно сузился. Я проектирую одну лишь сложную психику — пишу, пусть непростую, но последующую память. Моя задача серьезна — я задаю людям знания, заменяющие первый опыт познания. Именно на эти знания опирается понимание людьми происходящего, — исходя именно из этих знаний, люди дают оценку событиям и себе. Личность строится на их основе, но только — отчасти, только — достраивается. Я даю людям душу, но — лишь частично, лишь опираясь на данные Вэймина. Мне запрещено писать сложную память, способную перекрыть простую, прописанную им. Противоречия — недопустимы. Они увечат личность, калечат человека. Поэтому я принужден оставаться последователем «дракона». Он задает изначальные параметры, загоняя меня в их тесноту, — он задает направление, вынуждая меня тащиться у него в хвосте. А его создания — они всегда покорны судьбе. Это претит мне. Склонны они к надменности или к робости, к жестокости или к жалости — они всегда покорны и всегда ждут приказа. Они похожи на своего создателя, никогда не выходящего за пределы строгих распоряжений Стага.

Мне тошно от того, что Вэймин выслуживается перед генералом, а генерал — перед наукой… не в настоящем, а в — служебном смысле слова… Стаг — офицер S12, подходящий для всех служб системы, но в сути своей он — солдат, не дающий свободы даже себе. Отстаивая науку, он всегда готов пойти против руководителя, но, только исполняя распоряжение — высшего начальника. Для него не существует приказа главнокомандующего, но только, когда существует другой приказ — верховного главнокомандующего.

— Я — нейропрограммист высшей категории. Никто, ничто, никогда и никак не влияет на мою работу. Иди же.

«Спутник» повиновался и оставил меня прикуривать сигарету от Шлака, из пасти которого вырвался тонкий огненный язычок…

— Шлак, порой мне кажется, что мой адъютант ты, а не он…

Шлак вдумчиво вгляделся в меня, напрягаясь от тяжких для его простого разума мыслей…

— Ты зря так не внимателен к его мнению, Грабен.

— Не думаешь ли ты, что мой «спутник» прав?

Шлак, раздумывая, склонил зубастую голову на плечо, проломленное одним моим офицером, увидевшим страшного «зверька» у себя на груди сразу после подключения… Но Шлак не жалуется на повреждение — он знает, что это заслужено… Я объяснял ему, что он страшный, что ему нельзя подходить к созданным мной солдатам, — особенно, когда их только подключают, когда они еще не до конца понимают происходящее…

— Он прав, Грабен. Ты мрачнеешь день ото дня, делая мне «собак» все чудовищнее и чудовищнее.

— Это из-за Стага, который суровеет с каждым налетом на Шаттенберг. Из-за всего этого служить в первом управлении становится просто невыносимо. Но ничто из этого никак не сказывается на исполнении моих прямых служебных обязанностей.

— Война тяготит и гнетет нас всех, Грабен. Но ты мрачнеешь не только из-за нападений на нашу крепость. И Стага ты ненавидишь не только из-за его суровости. С тобой что-то происходит, Грабен, и это — не угнетенность войной и обстановкой в управлении, а что-то другое.

— С чего ты взял?

— С того, что это началось еще раньше, — прежде первого разрушительного налета на Шаттенберг и прежде первых жестких проявлений Стага. Это началось, когда ты собрал меня, а я помню, что тогда не происходило ничего подобного последним событиям.

— Хочешь сказать, что проблемы не у всех вокруг, а у меня одного?

— Я это и говорю, Грабен. Это тревожит меня. Меня беспокоит будущее, сотворенных тобой людей, — особенно, когда я смотрю на себя в зеркало.

— Моя ответственная служба беспокоит всех, кто видит тебя, Шлак, но это безосновательное беспокойство.

— Меня пугает и одна мысль о том, что ты можешь сделать человека такого же ужасного внутри, как я — снаружи.

— Ты знаешь, что этого не произойдет. Тебе известно, каких качественных людей я кодирую.

— Люди, сделанные тобой, безупречны. К ним не придерешься. Но среди них нет никого особенного, они все — обычные.

— Такие, каких требуют.

— В этом все и дело. Тебе не по душе делать таких людей, так что по ходу дела ты травишь душу скукой все сильнее. Тебе скучна такая деятельность, и ты — не справляешься со скукой. Особенно теперь, когда крушат Шаттенберг и когда Стаг ожесточается.

— Нет, Шлак, просто я служу не на своем месте.

— Винишь Вэймина, занявшего твое старое место? Но на прежнем месте ты делал таких же скучных людей и так же скучал.

— Не так.

— Ну пусть не так, но — скучал.

— В общем, верно, Шлак. Я и засиделся, и застоялся на месте — меня снедает тоска. Но это ничего не меняет и не имеет никакого значения. Я должен делать таких людей, каких требует система, и я — делаю. Я пишу коды, соблюдая правила и не пренебрегая стандартными схемами.

— Выдержишь ты так и дальше — тогда все так тянуться и будет. А не выдержишь — сделаешь очередного человека настоящим чудовищем.

— Я справлюсь со своей скукой. Не думай, что я перечеркну такой глупостью, как послабление, годы безупречной службы. Но с чего ты взял, что, откликнувшись призыву души к движению вперед, я сделаю настоящее чудовище, а не подлинного героя?

— С того, что у тебя в голове только кошмары вроде меня и моей своры.

— Ты ошибаешься, Шлак. Никогда ни один человек не получит от меня ни одного обрывка моего кошмара.

— Только пока ты не дашь ему ни одного обрывка своей души.

— Ты ошибаешься. Я способен создать выдающегося человека, вложив в него свою душу, — человека, вершащего великие дела.

— Трудно в это поверить.

— Конечно, ты же — единственное мое создание, разделяющее со мной мою душу. Но с тобой я разделил душу, погруженную во мрак ночи, а с человеком — разделю душу, озаренную утренним светом.

— А где ты такой свет возьмешь, Грабен?

— Я не так мрачен, Шлак, — свет есть и в моей душе.

— Что-то не верится. Внешность отражает душу, а ты выглядишь не как творец, а как гробовщик, Грабен.

— Не следует судить человека по одному его виду.

— Но у тебя такой похоронный вид, Грабен. Я не уверен, что это ни о чем не говорит.

— Не дело сомневаться в создателе, Шлак.

— Ты дал мне код сомнения в себе, а значит, — и в других, и в тебе.

— Да, я мог дать тебе разум глупой собаки, но дал — разум неглупого человека, чтобы ты не просто верил, что я — главный, а понимал, что я — главный.

— Ты не мой командир — ты мой конструктор и друг, Грабен.

— И конструктор, и друг, и — командир.

— Такого не бывает.

— Создатель — всегда начальник. А хороший создатель — еще и друг.

— Я не слушаюсь тебя — я делаю все, что мне в голову взбредет, а не тебе. Ты собрал меня из заводского шлака — мне это обидно, и этого я тебе никогда не прощу.

— Несносный ты «щенок», Шлак! Прямо черт из преисподней!

— Ну так сделай себе другого друга, если я тебя не устраиваю!

— Я сделаю! И не сомневайся! Это будет особенная «собака»!

— Ладно, делай «собаку». Лучше уж механическую «собаку», чем живого человека. Но знай, что и за «собаку» я на тебя обиду затаю и не буду тебя слушаться из мести.

— Глупый «щенок»! О чем ты только думаешь?!

— Обо всем, Грабен. Но больше всего — о себе.

— Ты — моя «собака». Ты должен думать больше обо мне, чем обо всем другом.

— Это ты дал мне личность. Я не могу не думать о себе — я же отделяю себя от других и от тебя. Самосознание и самопознание — суть личности. К тому же ты дал мне кусок своей эгоцентричной личности. Я — твое отражение, Грабен.

— Кусок моего отражения. И, видимо, как раз тот кусок, который крутится вокруг себя и не думает о долге и ответственности перед окружающими.

— Кто бы говорил, Грабен. Ты опоздал на службу, задержал всех своих подчиненных и затруднил начальника. Ты только и думал, как бы проваляться в постели подольше, когда Хантэрхайм понес такие потери, что дух стынет.

— Хантэрхайм с незапамятных времен не перестает погребать в нескончаемых сражениях созданных нами солдат… А я не железный, в отличие от тебя…

— Дело не в корпусе, Грабен, а в — мышлении. Иди на работу уже, а то я тебя укушу!

Запись № 2 01.09.125 год Новой Техно-Эры 7:30

Как только я переступил порог пустого затемненного зала и засветил экраны главного компьютера, пришел Райнхольд. Я сделал вид, что не обратил на Хэварта, вставшего в дверях на пороге, никакого внимания. Я покажу ему, что занят, и подожду, пока он уйдет. Но он не уходит — возможно, его дело действительно важное. Он ждет, терпя возрастающую обиду и въедливо всматриваясь в меня. Придется отложить еще не прочтенные отчеты и заметить его.

— Разрешите?..

Хэварт осекся и окинул холодным взглядом Шлака, открывшего подсвеченную изнутри пасть и показавшего кривые клыки…

— Разрешаю. Проходите.

Хэварт прошел, и двери сошлись за его спиной, отсекая его от светлого коридора и запирая со мной в полумгле — один на один. У меня нарочно мрачно и специально холодно — ко мне мои подчиненные стараются не заходить, а когда заходят — стараются не задерживаться. Но Хэварт — человек крайне решительный и настолько целенаправленный, что не страдает привычкой смотреть по сторонам. Ему приходится оказывать особо негостеприимный прием. Мои «псы» принудили его прокашляться — он повысил голос, но его надсадный крик не перекрыл их рычания. Я прочел в его глазах крик еще надсаднее, но он сдержался и промолчал. Он понял, что я и без его пояснений знаю, что издеваюсь над ним. Ничего, потерпит — ему полезно знать место, как и моим «псам». Хэварт — карьерист, считающий порядочность — слабостью, а принципиальность — глупостью. Он — беспринципный человек, не понимающий человеческого обращения, — на него действуют только примитивные методы подавления. Для Хэварта нет правил, пока нет наказания за их нарушение. Начальник для него — человек неприступный, как крепость. Он признает только презирающего его руководителя, не позволяющего ему поднять головы. Поэтому я унижаю его, возвышаясь в его глазах. Поэтому он не посягает на меня и мои приказы: я для него — недосягаемая вершина.

— Полковник, у вас новый робот? Одиннадцатый?

Подхалимский подход — чем прямее я его ставлю на место, тем кривее он прогибается передо мной, пытаясь покинуть отведенное ему место в отдалении и подобраться поближе. Ему дела нет до моих «собак», но он старается быть внимательным к ним — особенно к моему любимцу, чье место он, кажется, только и мечтает занять.

— Вы еще не разучились считать, капитан. Достаточно о «собаках», переходите к делу.

— У меня к вам вопрос. Он касается капитана Мао.

Так я и думал. У него редко возникают другие вопросы. Ко мне он является обычно — доносить на соратника, ставшего его главным соперником.

— Тогда и задавайте его в присутствии капитана Мао.

— Точнее, капитан Лей Мао касается вопроса, касающегося вас.

— Подождите, пока я свяжусь с капитаном Мао.

Хэварт низко наклонил голову, повинуясь, но от меня не укрылось его покривленное неприязнью лицо — он отчаянно ненавидит Лея, рьяно роя ямы у него на пути. И Лей в его ямы постоянно попадает и падает… Хэварт четырежды сшибал его с ног на подъеме, круша и его служебную лестницу… Но Лей вставал на ноги, строил новую лестницу и начинал новое восхождение. Он заслужил мое доверие и уважение. И Хэварт перестал ненавидеть его напоказ. А позже — стал пугаться осуждаемой мной ненависти к Лею настолько, что решил его передо мной полюбить. Я не жду, что Хэварт окажется таким старательным службистом, что убедит себя в доброй дружбе с Леем, угождая мне. Он никогда искренне не поверит в приязнь к Лею — к основному своему сопернику. С ним мне не суждено спокойно заниматься служебными обязанностями. Я должен все время вникать в его дела и оберегать всех не совсем дурных сотрудников от его выпадов. Лея — особенно. Он настолько честен и порядочен, что всегда идет вверх по служебной лестнице, но никогда не доходит до верха. Как я от них всех устал… Как они все мне надоели…

Я вызвал Лея, через сетевую связь, но он не отозвался. Сосредоточился на его мысленной активности и определил его местоположение — он в коридоре, рядом… Он идет, подходит к моим дверям…

При полной занятости они нашли время для личного доклада — похоже, дело действительно важное. Правда, для выяснения вечного вопроса «кто прав, кто виноват» время они находят всегда… Я просто подержу их и посмотрю, что останется от их сообщения при отсеве всего не главного… При такой нагрузке долгие разъяснения и длительные разборы недопустимы — острая нехватка времени вынудит их сократить сообщение и опустить все, что не относится к делу…

— Разрешите?..

Лей покосился на моего нового «пса» и запнулся, рассматривая его…

— Разрешу позже. Ждите.

Когда мои механические помощники с раздирающим слух скрипом скрылись под столом, я, не спеша, опустился в кресло. Хэварта и Лея я оставил стоять и ждать, пока я подключу экраны и просмотрю последние приказы Стага, пока подгружу еще не прочтенные отчеты подчиненных… Хэварт начал нервничать, и я решил продержать его в неизвестности столько, сколько получится. А Лей Мао — сносный офицер S1 — понимает, что я занят неотложными делами, и ждет спокойно. Он поприветствовал высунувшегося из-под стола Шлака, и страшный «щенок» скрипнул хвостом… Хвост Шлака снова стукнул по голенищу моего сапога… и заходил ходуном, отрывая меня от только что открытого отчета… Я перевел взгляд с экрана на него…

— Хватит, ты их достаточно выдержал — они теперь точно все, как на духу, выложат без вывертов в свою сторону.

Я напустил в глаза холода и поднял взгляд на Лея…

— Обращайтесь, Мао.

— Счел должным обратиться по вопросу, возникшему по данным, переданным биопрограммистами.

Я прижал руку ко лбу, унимая одолевающую меня головную боль…

— Докладывайте о данных.

— Мной были обнаружены ошибки, не выявленные техникой.

— Докладывайте об ошибках.

— Мной найдено расхождение данных с документацией. Коды низшей памяти последнего офицера, спроектированного первым отделом, прописаны неверно.

— Они утверждены Стагом — все в порядке.

— Считаю, данные нуждаются в дальнейшей проверке. Прошу вас просмотреть коды низшей памяти, присланные первым отделом, полковник.

Я посмотрел на режущий светом глаза экран и пригасил его…

— Все в порядке, Лей.

— Прошу вас, просмотрите подробнее.

— Считаете, Вэймин прописал программу с погрешностью?

— Не с погрешностью — с грубой ошибкой, полковник.

Я перевел пристальный, леденящий душу, взгляд на Хэварта…

— А вы, Райнхольд, как считаете?

— Я уверен — все в полном порядке, полковник.

Понятно, они опять не сошлись во мнениях и не смогли продолжить совместную проработку памяти без моего вмешательства. Они постоянно спорят, и их споры все время приходится решать мне. Я развернул экран шире, просмотрел схемы памяти и помрачнел… Вэймин спроектировал стоящего офицера… К сожалению, я не могу отрицать этого и не могу не согласиться по этому поводу с Хэвартом… «Дракон» сориентировался сразу и подстроился под требования северной крепости — его офицер полностью соответствует схеме воина северной армии… Хэварт прав…

— Все в порядке, Лей. В проекте получается агрессивный человек — сильный и целеустремленный. Он подойдет для севера.

— Он не просто настойчивый, он — просто, непреклонный. Кажется, что он — чересчур жесток.

— Только для Шаттенберга. Человек, обязанный вступить в войну на севере, должен обладать как раз такими качествами.

— Он — опасен, полковник.

— Он излишне агрессивен лишь в проекте Вэймина, а в моем плане он — сдержан. Я пропишу ему надлежащую память, и он перестанет представлять опасность. Суровый, целеустремленный офицер — он спроектирован специально для Хантэрхайма.

Я дал Лею понять, что разъяснения окончены, но Лей остался стоять на месте, смотря на меня в упор…

— Его враждебности выдержкой не задавить — он останется слишком агрессивным даже для севера.

— Не забывайте, что задавливать его волю будет не только моя воля. Его будет давить все вокруг. Город, который ему предстоит оборонять, окружен вечными льдами и ведет бесконечную войну. Для такого города необходимы как раз такие воины, которых не раздавят льды и вражеские орды.

Совсем узкие глаза Лея открылись шире привычного — он присмотрелся ко мне пристальнее, словно стараясь увидеть что-то ускользнувшее от его глаз…

— Он не воин, полковник.

Я указал ему развернутый перед ним код.

— Это офицер S7, Лей.

Хэварт подлетел к экрану, продираясь сквозь данные кода…

— Он — боец, Лей. Он — капитан S7.

— Но написано, что он — офицер S4 — рабочий.

Я всмотрелся в коды, сверяя данные и документы капитана… Проверил, перепроверил… Действительно — не совпадает… Я вырвал из рук «спутника» карту памяти с отчетными данными Вэймина… вывел отчет «дракона» на монитор, сверяя с системными данными… Все сходится — вернее, расхождения одни и те же… Вэймин, видимо, еще не проснулся, но наша контрольная техника никогда не спит… Мне не ясно, как он мог допустить такое… как могли допустить такое его подчиненные, его машины… А главное, — я не понимаю, как такое могли пропустить мои офицеры, моя техника… Один Лей заметил… Один Лей, узко прорезанных глаз которого я даже разглядеть не могу… Я уронил голову на руку — уже с утра болит… Уже с утра черт знает что… Я приказал «спутнику» составить отчет и…

— Вэймин… Он нужен мне… Лей, раз уж вы здесь… Свяжите меня с ним — сейчас. А вы, Хэварт… Свяжитесь с первым расчетным управлением. Просите полковника Ветрова. Он рассчитает поправки к задаче, поставленной нашей технике, определит неточности, пропущенные его подчиненными, и скорректирует задачу. Сообщите командиру контрольного блока о неисправности аппаратуры на ступени простой памяти. Он проверит последние поправки к программе памяти и найдет недочеты технопрограммиста. Обратитесь к технопрограммисту — вызовете полковника Воронова. Он перепишет поправки к программе. Помните — все начинается и кончается в расчетном управлении. Передадите данные Ветрову. Когда он утвердит исправленную задачу, тогда и поставим поправленную память… тогда и починим технику…

— Им понадобится много времени, а у нас его мало. Мы не сможем ждать так долго, полковник.

— Мы не станем ждать, Хэварт. Мы продолжим. Нам придется действовать, не опираясь на надежную аппаратуру, так что нам нужно стараться не допускать никаких неточностей. Я потребую от всех вас предельной сосредоточенности, и вы постараетесь все сделать правильно.

— Мы никогда не работали без оборудования… Мы не можем…

— Мы будем работать не без оборудования, а с оборудованием, дающим сбои. Я буду требовать от вас внимательности и контролировать вас. Конец обсуждению.

— Так точно.

Я подключился к линии, как только Вэймин отозвался…

— У вас вопросы по последнему офицеру?

— Вопросов нет. По данным он — боец, а по документам — рабочий.

Вэймин замолчал, просматривая документацию… Его молчание затянулось…

— Сейчас… Я скор с этим…

— Вы по причине недосмотра сделали — бойца, а ваша техника по причине неисправности сочла его — рабочим. Вот и все, Вэймин.

— Нет, моя аппаратура исправна…

— Ваша техника рассмотрела коды офицера S7, как коды офицера S4, подходящего для Хантэрхайма.

— Нет, невозможно… Я мог недосмотреть, перепутать приказы и прописать память бойца, а не рабочего, но техника… Нет, техника не могла пропустить такого расхождения и принять штурмовика за строителя…

— Ваша техника не отличила сделанного от требуемого.

— Нужно проверить новые поправки к задаче, недавно поставленные нашей технике. Возможно, дело в них.

— Уверен, что дело в них. Сигертр Стаг решил поставить поправки, не взирая на препятствия в виде Ветрова. Он принудил Ветрова утвердить задачу в укороченные сроки. Стаг, не помня покоя, не посмотрел на возражения Воронова. Он вынудил Воронова писать память спешно. Он заставил командира контрольного блока пропустить наскоро прописанные поправки.

Я прижал ладони к вискам крепче, опираясь на локти тяжелее…

— Да, недостаток времени вынудил генерала сократить время проверки.

— Теперь недостаток времени ударит его сильнее, а нас всех вообще — собьет с ног. Техника сбоит, Стаг требует, а я устал. Расчеты Ветрова, кодировки Воронова — все срывает мне график… Не срывайте мне график и вы, Вэймин…

— Что я могу сделать?

— Просто перепишите память требуемого строителя — я подожду. А прописанные прежде коды отложите пока в сторону. Передайте их следующему в списке офицеру вооруженных сил — ему эти схемы памяти подойдут.

— Я не могу сделать этого.

— Не можете? Но этот человек призван сражаться на севере. Другого ему не дано. При других обстоятельствах этот человек будет опасен. Оказавшись не на своем месте, он совершит преступление.

— Постарайтесь сделать его честным человеком и не дать ему стать преступником.

— Вэймин! Я не беру в разработку этого бойца! Я не приговорю этого бойца быть рабочим!

Вэймин вышел на монитор, не скрывая от меня и моих подчиненных глаз, чернеющих пропастями… Я впервые вижу его отчаяние, но оно не радует меня — оно касается и меня…

— Поздно — он приговорен.

— Стаг утвердит перестройку этих данных так же, как утвердил эти данные.

— Поздно проводить перестановки. Этого строителя требуют срочно — он нужен для восстановления разрушенного укрепления. Мне не хватит времени переписать его коды.

Я еще крепче прижал руку к разрывающейся на куски голове…

— Нужно требовать время у Стага. Иного выбора нет. Вы же не собираетесь обречь на страдания вашего человека.

— Нет, не собираюсь. Вы правы, выяснять придется со Стагом. Но это ничего не даст.

— Попробуйте. Конец связи.

Вэймин оборвал связь, оставляя нас в ожидании, но долго ждать не пришлось. Лей подключил меня к линии Стага…

— Грабен, офицер переходит к вам.

— Этим офицером должен заниматься полковник Вэймин, командир.

— У него нет времени. Займетесь вы.

— Я не имею права писать коды низшей памяти.

— Оно вам и не потребуется! Тело этого офицера составлено и подготовлено к внесению высшей памяти! И вы сделаете из этого воина — рабочего! На уровне психики!

— Я не имею права, командир.

— Я дам вам право на все, Грабен, когда это потребуется для исправления положения! Сейчас я передам вам полномочия на нарушение правил!

Я отнял руку от расколовшейся головы, не представляя, как собрать все эти осколки…

— Это невозможно, командир.

— Вы сделаете это! Вы скорректируете его агрессию! Сделаете это сейчас же!

— Его низшая память возьмет верх над всеми внесенными мной поправками.

— У нас нет времени на выяснения! Исправление поручено вам!

— Его сдержит только страх, калечащий его психику.

— Вам не составит труда запугать и черта! Вносите коды, которые сочтете нужными! Вы получите мое подтверждение на все, что сделает этого офицера пригодным к службе в требуемом подразделении системы! Работайте, Грабен! Справитесь — я награжу вас достойно! А не справитесь — окажетесь на свалке вместе с вашими «собаками»!

Я еще не собрал осколки мыслей, а Лей уже прочел приказ, проявившийся на мониторе приговором… Его, обычно сощуренные в щелки, глаза расширились, а серьезное лицо стало строгим…

— Как мы это сделаем, полковник?

— Не знаю, Лей… Еще не знаю…

— Дадим ему высокие принципы и твердые устои?

Я опустил глаза к оскаленным вечным злом роботам, затаившимся под моим столом…

— Нет, Лей… На мораль нам не хватит времени… Мы просто запугаем его.

— Но тогда мы покалечим этого офицера…

— Нет… Мы сделаем его пригодным к службе…

— Но мы обречем его на страдания, полковник…

— Он не станет счастливым, но сможет служить системе. Иначе его спишут. Иначе нас всех спишут.

Лей свел густые брови черной прямой, собираясь ответить, но осекся, когда Хэварт окинул его презрительным взглядом…

— Это приказ. Этим все сказано, Лей. Или вы собираетесь оспорить приказ полковника? Или не подчиниться Сигертру Стагу?

Хэварт, не долго думая, вывел на экраны коды общего обучения. Обычно эти данные мы передаем по одной стандартной для всех схеме, но теперь их придется поправить. Хэварт подкорректирует курс обучения: часть данных исключит или ослабит, часть — уточнит или усилит. Тогда этот офицер не узнает того, что войдет в противоречие с его личностными установками, заданными мной. Он не узнает этого до времени, но времени этого хватит для укрепления его личности — моей программы. Нетронутым мы оставим только курс специализированного обучения.

— Лей, что вы стоите?! Садитесь к компьютеру! Хэварт, подключите к делу лейтенанта Лисицына! У нас мало времени! Шлак, иди ко мне! Помогай и ты, «щенок»!

Шлак выполз из-под стола и загрохотал, забираясь на стол…

— А что я могу, Грабен?

— Мой «спутник» занят — ты за него.

— Я не предусмотрен.

— Не перечь. Просто, делай все, что я скажу.

Шлак осмотрелся и мотнул гремящей головой…

— Не нравятся мне твои распоряжения, Грабен. Не нравится мне то, что ты собираешься сделать.

— У меня нет выбора.

Шлак понурился, клацнув зубами, но снова поднял голову, посмотрев на меня тоскливыми глазами…

— Да, отправляться на свалку совсем не хочется. Но и такой приказ исполнять — совсем не хочется.

— Дело не только в свалке, Шлак. Это нужно сделать.

Шлак раскинул тугими мыслями и кивнул головой.

— Да, нужно. Только не делай этого тогда, когда это не будет нужно, когда не будет отдано такого приказа. Сейчас твой соратник, которого ты считаешь соперником, провинился, и командир обратился к тебе. Стаг дал тебе свободу, когда у него нет времени для тщательных проверок и когда техника не отрегулирована. Не злоупотребляй этой ситуацией.

— Я не сделаю ни шагу в сторону, ни одной поправки сверх необходимого. Хватит глупостей, «щенок»!

Один я не смогу к сроку прописать всю программу со всеми дополнениями и расширениями. Обычно я задаю исходные параметры и проверяю выходные данные. И сейчас я пропишу только основные направляющие. Остальное сделают мои офицеры и техника. Я впервые снисходительнее взглянул на Хэварта, с холодной готовностью исполняющего и такие задачи… А Лея, скрепя сердце следующего моим указаниям, я думаю заменить Ганнарром — не столь приверженным морали офицером с воистину волчьим нравом…

Запись № 3

Еще одна проверка данных… Подтверждение Стага, отправление данных на завод… Теперь, по приказу генерала, я должен лично явиться в блок активации. Присутствуя при подключении офицера, я обязан провести еще одну проверку.

Лей, обычно сопровождающий меня, остался на рабочем месте — со мной отправился Хэварт. Его холодные глаза сияют гордостью — он почувствовал, что у меня в фаворе, но чувства обманчивы, что я ему и разъясню в скором времени. Мне не нравится этот человек, несмотря на то, что сегодня он оказался для меня незаменимым.

Нас встретил капитан S4, и я, пользуясь случаем, оставил Хэварта с ним — разбираться с данными. Но Хэварт не понял, что я отстраняю его, а рьяно взялся за дело. Что ж, пусть проверяет данные, которые проверили и мы, и «защитники» нашего контроля, и заводская техника, и офицеры их контроля… Я проследовал за рабочим рядовым N1 к закрытой еще платформе… И встал спиной к солдату, косящемуся на Шлака, подмигивающего ему глазом с треснутой линзой и скрипучим веком…

— Загрузка.

— Так точно.

— Готовность.

— Так точно…

Солдат отвлекается, не сводя глаз с моего «щенка», и делает все очень медленно, мало внимания уделяя технике, к которой приставлен, в итоге — для вида, но которая без его участия, в общем, бесправна… Я повернулся к нему, сверкнув на него примеренным перед зеркалом взглядом. Должное действие этот взгляд на него оказал, но получил я реакцию, обратную ожидаемой, — солдат стал торопиться еще более бестолково, чем тормозил…

— Активация.

— Так точно…

— Установка сорок градусов.

— Сделано, полковник…

Я подошел ближе, следя за показателями активированного офицера и отодвигая Шлака, рвущегося смотреть…

— Отключение затемнителя. Отключение внешнего поля.

— Есть отключение внешнего поля…

Я отстранил бестолкового солдата, трепещущего от своей же глупости, убирая его из поля зрения готового к пробуждению офицера…

— Прекращение подачи кислорода. Полное отключение.

— Есть отключение…

— Полная вертикальная установка.

— Есть вертикальная установка.

— Пробуждение.

Я встал перед офицером, открывшим глаза и с ужасом взирающего на меня и Шлака, вырвавшегося у меня из-за спины… Мы пугаем всех — Шлак просто страшный, а я… Я надменный ученый, достигший высот познаний, недосягаемых для других… По крайней мере, так все думают о всех нас — ученых… Только у нас нет солдат — одни офицеры… Только мы сияем снежной чистотой и холодными глазами всегда и везде… По крайней мере, все думают так.

Я подал руку офицеру, и он сошел ко мне, отпущенный отключенными полями… Первый шаг этого могучего человека не ровен, как его первый вдох… Этот пол для него подобен поверхности луны для нас… Но сейчас солдат облачит его, я проведу последнюю проверку, и он встанет в строй с сотнями тысяч ему подобных…

Я огляделся, ища замешкавшегося солдата…

— Тебя как зовут, солдат?

Солдат вздрогнул, уронив ошейник, предназначенный офицеру, и кинулся собирать оброненные следом вещи… но не собрал ничего, растеряв все и испуганно замерев под моим строгим взглядом…

— Твой личный номер, твой добавочный номер.

У меня снова начала болеть голова, когда Шлак не вовремя зарычал на перепуганного солдата…

— Я… Я забыл, полковник…

Я оставил только что подключенного офицера под присмотром Шлака и подошел к солдату… Его погоны садятся, и номера высвечиваются блекло — мало того, что он бестолочь, он еще и неряха.

— Заряди.

Он, так и стоящий на коленях в куче растерянных вещей, поднял на меня широко открытые глаза…

— Я не понял, полковник…

— Погоны поблекли.

— Мои?

— Ну не мои же! Что ты здесь делаешь такой?! Кто тебя в блок активации назначил?!

Он вскочил, но ответить ничего не смог, виновато опустив глаза в пол…

— Ты кто такой?! Откуда ты?!

— Мое имя Виктор… Воробьев… Я из Борграда…

— Из Борграда?..

— Так точно.

— Этот город разрушен много лет назад. А ведешь ты себя, будто тебя вчера активировали.

— Меня вчера и активировали… Разведчик из армии Шаттенберга меня нашел и активировал… и привез… в Шаттенберг…

Я всмотрелся ему в лицо, обхватив рукой его челюсть и подняв ему голову…

— И такое бывает… Шлак, смотри… Этот человек создан до этой войны и только что подключен… И как он обошел нас… Мы возьмем его с собой, Шлак… Мы должны посмотреть, что у него в голове…

Солдат совсем перепугался, вырвался и шарахнулся к стене, споткнувшись о разбросанные вещи…

— Не трогайте меня, полковник… Я все сделаю, только не забирайте меня отсюда… Не надо… Не надо, полковник…

— Но я должен узнать… Ты поврежден… Я должен точно установить порядок повреждений после долгого пребывания в состоянии готовности к подключению…

— Не забирайте меня отсюда, я прошу вас!.. Я сделаю все, что вы скажите!.. Только не забирайте меня…

Я собирался позвать Хэварта, но передумал… Что-то остановило меня… что-то, связавшее мои вены веревками, оплетшее мои легкие паутиной… С частым биением сердца холодеют мои руки… С частым дыханием кружится голова… И эти вихри, затягивающие меня, запрещают мне забирать этого солдата, звать Хэварта и «спутника»… Все во мне молит разум уступить, все угрожает разуму расправой… Я должен изучить… но не его — не этого солдата… Передо мной открыто что-то еще… что-то бескрайнее, беспредельное… что-то — неведомое… Но что это, я еще не знаю… Мой разум еще не определил этот объект, и я повинуюсь лишь несвойственному мне предчувствию… незнакомому еще мне предчувствию…

— Хорошо, Виктор, ты останешься здесь… Я обещаю тебе, что мои офицеры не тронут тебя… Только не попадайся им на глаза…

— Я вам этого век не забуду, полковник… Я так благодарен вам… Так благодарен…

— Не надо благодарить… Нет, не надо.

Я отослал солдата, призывая «спутника»… Вслед за машиной явился и Хэварт, довольный собой больше прежнего… Он окинул самоуверенным взглядом офицера, стоящего на ногах уже увереннее, и — усмехнулся… позволил себе… в моем присутствие…

— Хэварт, помогите ему одеться.

— Не беспокойтесь, полковник. Я все сделаю.

Он все сделает… Все сделает — все… Головную боль сменило головокружение… Стаг, Хэварт и этот солдат… Они все сделают для меня, требуя от меня лишь того, что я могу им дать — легко… И все во мне приказывает, чтобы я дал им то, что они хотят… и все во мне просит, чтобы я взял все, что они дадут… Я возьму все от ожесточенности Стага, стремящегося к цели, не разбирая дороги… все от тщеславия Хэварта, от страха этого солдата… Я погашу в своих глазах неприязнь к ним, чтобы они разожгли мои глаза своим огнем…

— Грабен, иди-ка ты к врачу.

— Шлак, вспомни, что утром «спутник» настаивал на этом, и в итоге я послал его в столовую…

— Он утром настаивал. А я — сейчас.

— Иди в столовую, Шлак, — принеси мне крепкого кофе…

— Меня туда без тебя не пустят. И кофе мне принести никак — я на четырех хожу.

— А ты — в зубах. Заодно научишься молчать.

— Ты меня мысленно общаться обучил. И не жди, что я этим пренебрегать буду.

Запись № 4

Я отгородился от грозового взгляда Лея, пересадив на его место Ганнарра, лейтенанта издавна дружественного с Хэвартом и Лисицыном… Но Лей только пристальнее смотрит мне в спину глазами, скрывающими его мысли непроглядной чернотой… Я начинаю думать, что скоро положу на стол Стагу, покоренному моей не видящей препятствий преданностью, рапорт с просьбой о переводе капитана Лея… Да, мы распрощаемся завтра… Я должен устранить Лея, пока настройщики не нашли погрешностей задачи нашей техники… Они затрудняют работу нам, но и мы им работу тормозим… А пока расчетчики разбираются с задачей, анализируя все варианты, как неисправностей, так и их устранения, — мои руки развязаны… Искать и исправлять неисправности сложных мыслящих систем — непростого разума, опасной для нас техники, — это тяжело и требует времени… А я постараюсь затруднить исправление задачи и продлить время переустановки… Я постараюсь не упустить эту еще неведомую мне силу, полученную мной неизвестно каким образом, черпаемую мной непонятно из какого источника… Эта сила укореняется во мне, пускает побеги и поднимается ввысь — к недоступному для меня прежде небу… И эти побеги твердеют с моей уверенностью, и в моей душе возрастают деревья с мощными стволами и раскидистыми ветвями… И все источники текут к этому лесу, поя его, и все облака слетаются к нему, омывая его дождем… Ему светят все лучи дня, и он дышит всеми тенями ночи…

Шлак уставился мне в глаза поцарапанными линзами, перекрывая экран головой, перекошенной покривленной пастью…

— Мне не нравится твое воодушевление, гробовщик.

— Не называй меня так. Я — создатель.

— Грабен, перестань думать о том, о чем думаешь.

— Ты не знаешь, о чем я думаю, Шлак.

— Здесь все знают, о чем ты думаешь, — здесь, в первом научном управлении Шаттенберга, дураков не держат. Ты планируешь очередное чудовище.

— Не чудовище, Шлак… Я сделаю сверхчеловека… Совершенного человека — сильнейшего, умнейшего человека из всех…

Шлак стукнул не совпавшими зубами и заскрежетал ушедшей вкривь челюстью…

— Грабен, я и рядом с тобой теперь быть боюсь. Помяни мое слово, и мысли такие плохо кончатся. Так что и не думай начинать такое дело.

— Не замолчишь, челюсть не вправлю…

— Ну, я предупредил.

— Не утруждайся. Я не бездумно к делу подхожу… Мне еще многое нужно обдумать… Пошли.

— На свалку?

— Да, на свалку… Найдем запчасти для новой машины… Этой ночью я не лягу спать…

— Мне же лучше — будить тебя не придется. Но не будет моего доверия к тому «псу», которого ты сделаешь этой ночью, и к человеку, которого ты сотворишь после этой ночи.

— Это будет мой последний «пес», Шлак, и — мой первый человек.

— Как бы и не последний.

Запись № 5

Я с благоговением провел рукой по зубчатому гребню на спине Гарма — огромного гончего «пса» с острыми ребрами и узкой головой, увенчанной одним прямым рогом… Шлак в молчании наблюдал за моей работой… Он склонил голову на побитый бок, и, мигая время от времени поцарапанными глазами, стучит о стол скрипучим хвостом…

— Шлак, можешь и потише…

— Смазка пересохла давно — вот хвост и скрипит. Ты меня совсем забросил, Грабен.

— Не ной. Прикури мне…

— Нечем, Грабен. Газ кончился.

— Я заправлю тебя… позже…

— Тогда сам огнем полыхай. Мне не придется глотку обжигать.

— Тебе просто не по нраву мой последний «пес».

— Грабен, это не «пес», а холодное оружие, развивающее страшную скорость.

— Вы все — холодное оружие…

— Я еще и огнестрельное оружие. Был огнестрельным. Теперь же твоим огнеметом будет этот «пес».

— Гарм?.. Нет, он просто волкодав…

— Значит, я еще главный в своре?

— Главный, Шлак. Гарм будет твоим подчиненным. Он — безмозглый.

Шлак приободрился, рассматривая Гарма, как собственность…

— А что, ничего так «пес». Хорошее дополнение к моей кошмарной своре. Нас с ним еще больше бояться станут и уважать.

Я улыбнулся в душе — просто, я не умею улыбаться иначе… Они все… Они все будут делать то, что потребую я… Они мои… Все эти черти — мои… Все «псы», все «волки», подобные Стагу, Хэварту и Ганнарру, подчинены мне… Только над человеком у меня еще нет власти… Но я получу и ее… Теперь я переполнен силой, превосходящей даже мой разум… Но что-то омрачает мой восторг перед моим величием… что-то тенью прокрадывается в это сияние… Эта тень следует за мной еще с вечера… Она пристала ко мне еще на свалке, она шла следом за мной, когда Гарм еще не поднялся над грудами металлолома и лишь стоял у меня перед глазами, затмевая все вокруг, как все замыслы создателя… Я не могу вспомнить эту тень, но… Я сосредоточился, всматриваясь в темноту, в излученные мысли людей… Они спят… Все спят… Не спит он один… Но кто он?.. Офицер… Он высший офицер… Он чужой… И чужой не только потому, что незнакомый… Он — S9… Он — боец… И фон его мыслей ровен, холоден и спокоен… Он — офицер службы безопасности… Он — офицер DIS!

— Шлак, останься здесь.

Я вышел в коридор один и остановился у темного окна, ожидая его… И он вышел из тени — офицер в черной форме, в длинной штабной шинели… Он подошел ко мне, радушно улыбаясь и протягивая мне руку…

— Полковник Всевлад Радеев.

— Готфрид Грабен.

Он улыбнулся еще шире и приветливее — одним ртом…

— Я знаю…

Кто бы сомневался…

— Я соблюдаю правила этикета, как и все остальные правила.

— Поживем увидим…

— Что увидим?

— А, не обращайте внимания, это наше присловье — ни к чему не обязывающая вещица — безделица, если хотите…

— Нет, не хочу.

Офицер рассмеялся — и это настоящий смех, в нем задействованы не только рот, не только глаза, но и разум… Его разум смеется, лучась неясной мне радостью… Я проверил, какие еще зоны мозга активны, но не нашел никакого подвоха…

— Вы мне нравитесь, Грабен. Мы с вами сработаемся…

— Я не знал, что мы с вами ведем совместные работы. И не отвечайте, что это мы увидим, когда поживем…

— Нет, что вы, до этого еще дожить надо…

Он рассмеялся еще радостнее — рассмеялся в голос…

— Вам, как я вижу, не составляет труда себя развеселить…

Он засмеялся еще звонче, и меня пробрал холодок недоумения…

— Нас все считают надгробными камнями, Грабен, а мы — такие же люди, как все…

— Нет, вы все не такие, как все мы. А вы, полковник Радеев, еще и не такой, как все вы.

— Не думали же вы, что вам пошлют «надгробный камень»… Это было бы не правильно, ведь вас все называют «гробовщиком» — не то что навязчивое прозвище у вас такое, но называют… Вот и подумайте, что у нас тогда бы получилось…

— И что получилось бы?

— Просто похороны чьи-то получились бы…

— И чьи же?..

— А ничьи — вам ведь послали меня…

— Послали чьи-то похороны предотвратить?..

— А вы проницательны… Не думайте, что я сомневался — нет… Это я так — подметил для красного словца…

— Для красного словца вы подметили достаточно деталей — они мне предельно ясны, так что можете перестать их подмечать и украшать. Переходите прямо к делу, Радеев.

— Ах да, но сейчас не время… Дело подождет… У нас так говорят: делу время — потехе час…

— У вас, это у кого?.. У карателей?..

— Нет, нет… Просто — у нас… В народе, так сказать…

Я наклонил голову, прощаясь и пряча глаза…

Запись № 6

Шлак кинулся ко мне, как только за мной затворилась дверь, и открыл мне ментальную линию, сообразив, что прошло время, когда можно было говорить вслух…

— За тобой пришли?!

— Успокойся. Пришли за мной, а ушли без меня.

— Он не ушел — этот офицер. Он ждет неподалеку.

— Я знаю, Шлак, но он ничего не дождется.

— А что ему нужно?

— Не знаю. Он не сказал.

— Это плохо.

— Нет, хорошо. У него на меня ничего нет.

— Что-то есть, раз уж он пришел.

— Разве что подозрения… Одни подозрения… Я их не оправдаю, и он отправится прочь… Исчезнет, как явился.

— Ты так уверен?

— Я уверен, что его заинтересовало мое последнее произведение, — этот офицер с перестроенным мной мышлением. Он прибыл наблюдать за мной — и только.

— Нет, я имел в виду другое, Грабен. Ты так уверен, что его подозрения не оправдаются?

— Абсолютно. Они безосновательны. Я не нарушу закон. Я просто исполню свои служебные обязанности с душой. Я дам человеку душу, достойную вечной жизни. Я пропишу для его разума память, и о нем не забудут и после его смерти.

— Что-то мне не верится, что ты сделаешь это, не превышая полномочий.

Я опустился в кресло, откидываясь на спинке и складывая пальцы в замок…

— Стаг расширил мои полномочия.

— Тогда мне не верится, что ты не превысишь расширенных Стагом полномочий. Ведь Вэймин у него теперь в немилости, когда с тобой он заметно мягче обходится. И Хэварт теперь получил все, чтобы перед тобой выслуживаться. Он с такой готовностью взял задаток, что и мне ясно, — он и горы своротит, чтобы получить вознаграждение. И этот запуганный солдат с завода — твой со всеми потрохами, сведенными страхом перед тобой. У тебя открытый проход на всех этапах. И получается, что теперь тебя контролирует только твой разум, Грабен. Но вопрос в том, контролируешь ли ты его?

Я скрепил руки замком еще крепче…

— Конечно, Шлак. Я — офицер S3. Мне открыты все тайны разума.

— Чужого.

— Нельзя знать чужого разума, не зная своего.

— Знать нельзя, а судить можно. А можно судить — можно и управлять, казня или щадя. И я знаю, что чужим разумом управлять проще, чем своим. И еще я знаю, что мы всегда выбираем наиболее простой путь достижения цели. Мы, как электроны, стремимся пройти путем наименьшего сопротивления.

— Нет, Шлак, не верно. Мы разумны, и наш разум позволяет нам видеть все ответвления всех путей — видеть и выбирать по-настоящему простой путь, а не такой, который простым только кажется, — с первого взгляда.

— Всех развилок не видит никто.

— Их видят те, которые их создают.

— Что-то мне подсказывает, что скоро ты станешь таким же службистом, как Хэварт.

— Я — службист? Нет, Шлак, я выше этого.

— Тебя только заносит выше. Не зазнавайся.

— Это ты думаешь об этом, Шлак, а не я. И мне не по душе ход твоих мыслей…

Шлак задумался, но спустя некоторое время неожиданно согласился…

— Наверное, ты прав. Я очень тщеславный… Я же не полковник, а собранный на свалке и скрепленный в страшную конструкцию шлак… Это у тебя статус высшего офицера, а у меня — отброса общества…

— Мне облегчает душу твое признание.

— А не отягощает твоя жестокая безответственность? Ты собрал меня из того, что в этом обществе считают отбросами, и дал мне разум сообразить это.

— Я как-то не подумал…

— А ты вообще не думаешь, что кто-то, кроме тебя способен страдать.

— Я же — офицер S3. Я создан изучать — идти вперед, невзирая ни на что, и вести за собой других…

— Хотят они того или нет.

— Все верно. Мне дана такая энергия, которую я контролирую только отчасти — отчасти меня тормозит инерция тех, кого я тащу за собой…

— И если они вдруг начнут способствовать тебе, ты станешь чудовищем?

— Или чудом.

— Разницы между демоном и гением особо не прослеживается.

— Гений — для одних, демон — для других…

— Или и то, и другое для всех сразу и одновременно.

Я выпрямился в кресле, подаваясь вперед, вперяясь заученным взглядом в треснувшие линзы Шлака…

— Я делаю то, что должен. А должен я делать то, что позволяет мне желать мое сердце, и то, что мне позволяет осозновать мой разум.

Шлак вздрогнул, загремев разболтанными шурупами…

— У тебя холодное сердце, Грабен, и горячий разум. У тебя все не так, как должно быть.

— Все так, как должно быть у офицера S3, у ученого.

Я подумал и подключил последнего «пса» — мое самое чудовищное и самое прекрасное создание… Я замыслил и сделал его таким — вместилищем безмерной красоты всеобъемлющего уродства… В нем все — все мои грезы и кошмары, вся моя щедрость и скупость… мои мечты и страхи, милосердие и жестокость… В нем все — и свет, и тьма… Он совершенен… как я, — его создатель…

Запись № 7

Как только я вышел в коридор, Радеев ждущий меня у дверей, встал с подоконника, небрежно оставив на краю чашку остывшего кофе…

— Сегодня вы не опаздываете, Грабен! А я расположился ждать вас надолго…

Я, приветственно кивнув ему головой, прошел дальше, оставив его смотреть вслед моей свите, — моим кошмарным «псам»… Но он нагнал меня, навязчиво следуя за мной… И мне пришлось остановиться…

— Вы преследуете меня?

— Нет, что вы… Просто, следую за вами…

— Что вам от меня нужно, Радеев?

Радеев звонко рассмеялся, запрокинув голову и зажмурив глаза…

— Мне нужны вы, Грабен!

Я подошел к нему вплотную, смотря прямо ему в глаза тем безмолвным и замершим взглядом, которым могут смотреть только офицеры S3…

— Я отвечу на ваши вопросы, если вы пришли задать их.

— О, я как раз за этим и пришел… У меня много вопросов… Но не все сразу… Просто мне нужны правдивые ответы… А правдой отвечают не сразу…

— У меня мало времени, так что я отвечу вам сразу.

Радеев не стал спорить и растянул тонкие губы чуть не до ушей в омерзительной усмешке…

— А вы не думали, что вы не бог, а — дьявол?

— Нет, не думал. Задавайте следующий вопрос.

— А следующий потом… Когда вы подумаете…

Он жестом предложил мне идти вперед…

— Вы не сможете пройти со мной дальше. Посторонним в этот сектор входить запрещено.

— А я не посторонний, Грабен… Я — ваша тень!

Я сдержанно кивнул, промолчав, и пошел дальше, ведя за собой свою тень…

Запись № 8

Радеев, видимо, забыл, что собирался вывести меня из себя. Он оказался на редкость любопытен, и проявил живой интерес не только к моим «псам», но и к моим подчиненным, и к нашим повседневным обязанностям, и к научным изысканиям — просто ко всему… Он расположился в кресле Лея, вызванного Стагом для беседы, и мешает нам, не ведая пощады… Радеев, словно прочитал мои мысли и поднялся с кресла — подошел ко мне со спины и склонился над моим плечом…

— Я никогда не видел ваших потаенных чертогов, в которых вы даете людям души… Вы предоставили мне такую возможность… В благодарность я предоставлю вам возможность осмотреться и в наших чертогах…

— В которых вы у людей души отбираете…

— Ну зачем же так грубо, Грабен?

— Правда только кажется жесткой, пока на нее не упадешь. На ложь, только кажущуюся мягкой, приятно смотреть, но не падать, Радеев.

— Как же вы мне нравитесь, Грабен! Вы зрите в корень! Стремитесь распознать самою суть вещей! Прямо, как мы!

— Только я делаю это не на допросах и без применения жесткого устрашения.

— Вы умеете и выпытывать, и устрашать, Грабен… И нам есть, чему у вас поучиться…

— Я не нуждаюсь в неприкрытой лести, прекратите это, Радеев.

— О нет, это очень даже прикрытая и пристойная похвала… Лесть — это ложь, это подделка под правду… Я не осмелюсь лгать такому проницательному человеку, как вы…

— Достаточно, Радеев. Мне нужно работать, не отвлекайте меня.

— Да, конечно. Не хотел вам помешать.

Он отошел, но я продолжил смотреть в монитор, не видя отображенных на нем кодовых обозначений, — только рассеянный свет экрана заполняет все поле моего зрения… Я развернулся к Радееву, прожигающему мне спину прищуренными глазами…

— Так вас интересует моя деятельность?

— Все виды вашей деятельности и бездеятельности, Грабен…

— Полагаю, вам известно, что прежде я был биопрограммистом…

— Да, конечно, я знаю… Мне известно, что вы были и биопрограммистом, и технопрограммистом — еще до этого…

— Все верно, я не сразу занялся генной инженерией… Но наиболее длительный период занимался строением ДНК человека. Думаю, вам будет интересно коснуться и этого аспекта моей деятельности — коснуться рукой без перчатки…

— Крайне интересно, полковник…

— Я могу показать вам записи кодовых построений…

— Я опасаюсь, что не смогу прочесть их, не отвлекая вас от неотложных дел… Я подожду…

— Не стоит терять время… Думаю, вам следует ознакомиться с этим процессом — ознакомиться, глядя ему прямо в глаза…

— Я бы взглянул, хоть краем глаза…

— Пойдемте, я провожу вас… Полковник Вэймин, без сомнений, введет вас в курс дел.

— А он не откажет — вашему гостю?..

— Нет, если вы — попросите…

Радеев подмигнул мне с некоторым злорадным пониманием…

— Конечно, я могу и попросить… Если я попрошу, мне никто не откажет…

Я свернул монитор и проводил Радеева, улыбающегося теперь не мне, а Вэймину… Я оставил их и вернулся, вспоминая мрачное лицо Вэймина, встретившего в коридоре этого веселого офицера, вкрадчиво уговаривающего его ускользающими угрозами… Вэймин сильно сдал за последнее время, устав и осунувшись… А вчерашний выговор Стага просто подорвал его — отчаянного службиста… Я не настолько ненавижу его, чтобы мучить его утомленный разум и отягощать его сумрачные мысли обществом этого назойливого офицера — я никого не ненавижу настолько… Но мне нужно было от него избавиться — хотя бы на время… Конечно, теперь он будет лезть с расспросами к Вэймину, и Вэймин может допустит из-за него очередную оплошность… Но что же, я готов все исправить… даже затратой нужного мне позарез времени. Конечно, Стаг накажет его в случае оплошности… Но что же, я готов заступиться за него… даже если это будет стоить мне признательности Стага за исполненное мной вчера задание. Мне нужно теперь только — избавиться от этого офицера… хоть на время.

Я всмотрелся в код низшей памяти, прописанный Вэймином на высоком уровне… И в голове пронеслись подходящие этому человеку коды высшей памяти — великой высшей памяти… Но что-то оборвало поток кодов, оторвало меня от размышлений… Это хмурящийся Хэварт выдернул меня из задумчивости, указывая мне на Радеева, застывшего в дверях с неестественно смущенным видом и виновато разводящего руки… Я поднялся ему навстречу, подходя…

— Что случилось, Радеев?..

— Со мной все в порядке.

— С вами уж точно, а с…

Я остановился, когда Радеев опять подмигнул мне насмешливым глазом… К сожалению, Хэварт не дал мне вчитаться в мысли этого коварного офицера… Он кинулся ко мне, когда все вскочили с мест… когда изможденный невзгодами высокого звания Стаг влетел в зал, не смотря под ноги… Мои подчиненные привыкли к моим «собакам» — они всегда смотрят под ноги, но Стаг — он не привык… Сердце обмерло не у меня одного, когда мои «собаки» ринулись от него прочь, прячась по щелям… Он не споткнулся о них, пулями разлетевшихся от него, — будто очередь из древнего огнестрельного автоматического оружия… Но Гарм остался стоять на месте — в стойке, с гордо поднятой головой, сияя хромированным рогом, направленным прямо на моего начальника. Шлак не справился с управлением, не задвинул этого «пса» под стол, и Стаг отпрянул к стене при его виде, хватаясь за кобуру на ремне… Я встал перед начальником, пытаясь отгородить от него «пса», но он отстранил меня, всматриваясь в эту благородную конструкцию…

— Готфрид! Что это такое?!

— Это мой «пес», командир. Последний «пес». Он еще не отрегулирован.

— Это ужасное создание опасно! Отключите его, пока не настроите!

— Да, командир. Хэварт, возьмите его за ошейник, отведите во второй отсек и перекройте выходы.

Стаг не стал проверять Хэварта, утащившего пса с глаз долой, но не так далеко, а повернулся к офицеру S9, рассмеявшемуся ему в спину…

— Готфрид, а это что такое?!

— Это… Это — полковник Всевлад Радеев…

— Я вижу, что полковник! Что он здесь делает?!

— Следит…

— Я вижу, что он здесь оставил следы! Исправьте ситуацию!

— Пропуски полковника Радеева в полном порядке, командир.

— Скройте с моих глаз и это ужасное создание! Сейчас же!

— Хэварт…

Хэварт с незаметной настороженностью подошел к смеющемуся офицеру, предлагая ему отойти и умолкнуть, но Радеев не послушался и не притих, проявляя редкое нахальство… Стаг свел на нем сканирующий взгляд, не предвещающий пощады…

— Чей приказ вы исполняете?!

Радеев перестал смеяться, наставляя на Стага прямой взгляд, не знающий стыда…

— Тишинский… Я здесь по его приказу…

Сигертр Стаг пришел в негодование, невидимое незнакомым с ним людям за выставленной напоказ холодной сдержанностью…

— Убирайтесь отсюда с вашими бесстыжими выходками, Радеев!

— Я не могу убраться без указаний моего командира, генерал…

— Здесь указываю я!

— Здесь вы можете указать на выход только своим людям, генерал…

Шлак выполз из-под стола посмотреть, но я показал ему место… Отступил подальше и Хэварт… Только Радеев здесь не знает, что позволяет Стагу проявлять его холодный разум, не ведающий страха, не взирающий на последствия, а видящий только цель, достигаемую без долгих дум над средствами достижения…

— Тишинский возглавляет вашу службу в Хантэрхайме!

— И я веду дела Хантэрхайма, генерал…

— Здесь — не Хантэрхайм!

— Полагаю, вы человек осведомленный, генерал Стаг…

— Мне известно, что негласно всей вашей службой управляет Тишинский, но официально — он возглавляет вашу службу только в Хантэрхайме!

— Не стоит оглашать такой открытой правды, генерал…

— Здесь — здание, отданное служению науке, познанию истины, Радеев! Здесь не терпят скрытой лжи! Тишинский — тень Снегова! Но он — только тень верховного главнокомандующего! На свету вашу службу возглавляет Верштект! Предоставьте мне его распоряжение! Или вспоминайте, где выход! Не найдете, ссылаясь на скверную память, — я вышвырну вас! Я не поверю, что у вас скверная память, Радеев!

— Допуск мне дал ваш главком, генерал…

— Мне безразлично, что он дал вам допуск, следуя распоряжениям Тишинского! Этот допуск не действителен!

— Я вынужден остеречь вас, генерал Стаг… Поступая так, вы показываете нам намерение послать наше дружеское расположение к черту…

Стаг схватил офицера за ворот шинели, не отпуская его, несмотря на осторожные попытки Радеева освободиться…

— При необходимости я покажу вам намерение послать к черту всех вас вместе с вашим дружеским враньем!

— Может, мы и не чуждаемся дружеского обмана, но друзьям это можно и простить… Даже нужно простить, генерал… Друзья же делают это только из добрых побуждений…

— Для меня не имеет значения — друзья вы или враги! Вы отрываете моих людей от неотложных дел!

— Да, конечно, ваше дело превыше всего… Но войдите и в мое положение — я ведь тоже при деле…

— Какое бы дело вы ни вели — вы не справились! Вы попались мне под руку с неисправными документами! Теперь вы пойдете со мной!

Стаг передал посерьезневшего Радеева своему «спутнику» и перестал о нем думать, снова переключившись на меня…

— Готфрид! Вэймин сегодня работать не сможет! Вы за него!

— Вэймин отстранен?

— Вы за него! У нас нет времени! Вы будете работать за обоих! И без обсуждений, Готфрид! Это приказ!

Стаг погрузился в свои мысли, развернулся и ушел — он всегда удаляется еще стремительнее, чем появляется… Я отстранил Хэварта, объятого тщеславным торжеством, и… Я не свожу глаз с офицера S9, смеющегося мне в глаза, несмотря на то, что «спутник» Стага намертво перехватил его руку в плече…

— Радеев, что вы сделали?

— Я?.. Нет, ничего… Это вы… Вы же вознамерились предоставить мне возможность вникнуть в ваши дела — в давно заброшенные вами дела…

— Вэймин… Он должен был ввести вас в курс дел…

— Но он такой нервный… Он не справился со мной — неучем и невеждой… Я надеюсь, что ваши нервы крепче, и вы объясните мне на наглядном примере, как вы видите в этих кодах — людей… как вы пишите эти коды — людей…

Я стал думать, как выставить этого наглеца отсюда… Стаг для него время и место подыщет не сразу… и, думаю, не скоро… А этот офицер… Он начинает напоминать мне худшие мои кошмары…

Я еще не решил, куда его дену, когда Хэварт снова кинулся ко мне… и все снова вскочили на ноги… и Стаг, озабоченный сегодня, как никогда, снова ворвался к нам… За его спиной показался сосланный мной Лей…

— Готфрид! Капитан Лей останется здесь! Сегодня вам без него не обойтись! А вы, полковник Радеев! Вы последуете за мной! И приготовьте объяснения, что вы делаете здесь, — в первом блоке первого научного управления Шаттенберга! Такие объяснения, которым мне не придется верить или не верить! Действительные, а не кажущиеся объяснения!

Радеев посмотрел на Стага с наигранным удивлением и, еще раз подмигнув мне, поспешил нагнать генерала… Но Стаг — похоже, изрядно нервированный — вернулся снова…

— Готфрид! Уберите с рабочего места этих «собак»! Здесь не место посторонним объектам! Ни людям, ни машинам!

— Генерал, эти машины — мои помощники. Они понадобятся мне.

— А этот офицер?! Он тоже ваш — помощник?!

— Нет, генерал. Никак нет.

— Я терплю ваши уродливые железки, но предупреждаю вас, что такого офицера я у вас не потерплю!

Стаг кивнул головой, снова выходя и снова увлекая за собой полковника службы безопасности… Сигертр Стаг никогда не поддерживал дружеского контакта со службой безопасности, чуждаясь даже банальной вежливости… Радееву от него достанется, кто бы его ни прикрывал… Стаг непрактично принципиален. У меня даже появилась надежда, что впредь я Радеева никогда не увижу — его усмешку теперь я не увижу уж точно… От вседозволенности начинает кружиться голова…

— Грабен, не обнадеживайся — он вернется. Кто-то же должен за тобой присмотреть.

Я не опустил глаз на Шлака, смотрящего на меня снизу вверх, задрав зубастую голову…

— Из хватки Стага ему не вырваться.

— Он вывернется. А если его не пустят — тайком прокрадется.

— Если его пропуски окажутся недействительными для Стага и он проберется тайком — я его просто выставлю.

Шлак замер, склоняя голову, отяжелевшую от мыслей…

— Офицера S9? Офицера DIS? Нет, не думаю. Он так просто от тебя не отстанет. Он охранник порядка, а ты собираешься этот порядок нарушить.

— Что у тебя за мысли, Шлак? Я не нарушу порядка.

— Что-то мне не верится. Ты же такое дело замыслил.

— Я не выйду за пределы закона… Я только исполню приказы Стага, исправлю недочеты Вэймина…

— Может, это и будет выглядеть так, как требует закон, но на деле — это будет незаконно. Ты же это все замышляешь — специально.

— Закон действует только на то, что ему видно, Шлак.

— Но твои мысли — они видны ему. Этот офицер прочтет их — он присмотрится к твоему фону и прочтет в нем твою оперативную память. Он все узнает.

— Конечно, офицеры безопасности обучены читать чужие излученные мысли… Но нейропрограммисты умеют мыслить молча…

— Ты не сможешь скрыть от него этих размышлений.

— Смогу и скрою. Жесткую память он не прочтет — у него нет права на нарушение такого запрета. И в мою закрытую кодом оперативную память этот офицер никогда не заглянет, он не декодирует моих данных, если я не дам ему ключа к коду, — это слишком сложно даже для нас. Он соберет в моем фоне одни обрывки, дающие только общее понятие о моих замыслах, — это не даст ему точных данных.

— Он увидит, какие зоны разума задействованы. Он проследит, какие связи памяти подключены.

— Эти данные не докажут моей вины, они не будут свидетельствовать против меня — их будет недостаточно, Шлак. И я буду действовать так, как сочту нужным, невзирая на его нападки. Мой разум открыт и подчинен мне. И это закрывает мой разум от таких, как он, Шлак, и не позволяет таким, как он, управлять моим разумом. Такой разум я дам и ему — человеку, в которого вложу душу — всю свою душу… Он будет свободен мыслить и действовать — всегда и везде… и в законе, и в беззаконии…

— Существование — это ограничение свободы, Грабен. Ты не сделаешь совсем свободного человека, не зависящего от условий, диктуемых ему его существованием. В обществе или в одиночестве, в порядке или в хаосе — везде есть условия. Не соблюдая их, твой совершенный человек — погибнет.

— Он будет жить вечно, Шлак.

— Вы все живете вечно, но вас всех все равно что-то да убивает.

— Он будет жить вечно.

— Тогда он должен быть вообще не живым — ведь все живое, даже если долговечно, не вечно.

— Ты не понимаешь, Шлак… Он всегда будет стоять на грани жизни и смерти, порядка и хаоса… И он никогда не переступит этой грани… И эта грань доведет его до безвременной бесконечности, и он — дойдет до вечности… Он будет — совершенен…

— Из такого человека не выйдет совершенства. Он будет кем-то средним, стоящим на середине всего остального.

— Как раз из такого и выйдет, Шлак… И он не будет средним, стоящим на середине… Он будет стоять один, в центре всего… Он не будет среди всего — он будет всем…

— Какое-то несовершенное совершенство у тебя из головы рвется, Грабен.

— В этом все и дело, Шлак… Не идеально все, что мы считаем идеальным… Это идеально только для нас, не для всего… Наши идеалы не целые — они разрознены, разделены нами на части… Мы исключаем из них части, составляющие их совершенство…

— Грабен, а что, если так и должно быть? То есть, что, если не должно быть такого совершенства? Такого несовершенного совершенства?

— Должно быть все, что будет.

— Так мыслили ученые, погубившие нашу планету.

— Так мыслили и ученые, поднявшие ее из руин.

— И сызнова погребающие ее в руинах. Не перепутай свой взлет с падением.

— Главное — это полет.

— Да, для тех, кто наверху, нет закона. Но его нет и для тех, кто внизу.

Я отключил ментальную линию, не слушая Шлака… Из-под моих рук летят коды жизни, с готовностью перехватываемые Хэвартом, сияющим гордостью с каждым подъемом моей мысли, и переходящие к Лею, темнеющему лицом с каждым взлетом моей руки… Я дам ему могущество — этому офицеру S9, предназначенному армии Хантэрхайма… И я дам ему имя Фридрих… Фридрих Айнер — мой первый настоящий человек…

Запись № 9

Лей вздрогнул, смотря на коды готового генома… А Хэварт с нескрываемой надменностью развернул перед ним карту законченной высшей памяти…

— Вы только посмотрите, Лей… Он сложнее прежних… Наш разум прежде не являл миру такого непростого человека… Теперь у нас появился повод для оправданной гордости…

— Непростой, Хэварт? Он определенно преступник…

— Нет, Лей, он не станет преступником…

— Потому, что он станет и преступником, и порядочным офицером одновременно… Но это невозможно — в действительности… Он будет просто нестабилен…

Я повернулся к Лею, отрываясь от последних поправок…

— Он будет стабилен — на грани. Он ступит на нее сразу после подключения и не сойдет с нее.

— Полковник, мне остается только взывать к вашей ответственности…

— Я отвечаю за него головой. Этого вам достаточно, Лей? Или вы предоставите Стагу отчет подробнее моего?

— Нет, полковник, я не сделаю этого. Но я считаю своим долгом предупредить вас, полковник, и вас, капитан Хэварт, что я не возьму ответственности за этого человека.

— Вы должны подписать документы, Лей.

— Нет, полковник. Я не поставлю подпись.

Лей еще ждет, что я передумаю, смотря мне в глаза… А Хэварт, равнодушно поднявший бровь, уже ставит подпись… Я отвернулся от Лея, всматриваясь в развернутые экраны…

— Мы справимся и без вас, Лей. Вы свободны. Идите.

Лей положил руку на плечо, развернулся и вышел… Как только дверь закрылась за ним, я услышал знакомый смех, склонившегося над моим плечом Радеева…

— Мне, видимо, не суждено увидеть весь процесс! Этот ваш Стаг — генерал с замашками главкома! На меня и ваш главком так не замахивался!

— Наш главком, Радеев? Вы здесь, и правда, с позволения нашего главкома?

— Не разочаровывайте меня… Не мог же я пренебречь его позволением… Даже нам для получения пропуска к вам нужен его прямой приказ… Да и без его поддержки мне было бы не вырваться от вашего заносчивого генерала… Но это не важно. Сейчас важен только этот человек — только эти коды, которые скоро станут человеком…

— Вы правы, Радеев. Скоро разум этого человека обретет знания — высшую память, коды которой мы передадим заводской технике прямо сейчас.

— Такой ответственный момент — я рад, что застал его… Но я все равно огорчен, что пропустил начало… хотя бы к концу я не опоздал… Я стану свидетелем действительно выдающегося события…

— Мы каждый день пишем коды сотен человек, каждый день подключаем к жизни сотни людей…

— Прошедших контроль…

— Конечно, тщательно проверенных на каждом уровне контроля людей.

— А этот человек? Ему не оказано некоторого снисхождения?

— Стаг поставил подпись.

— Не сочтите за недоверие… Нет, я только проявляю заботу — скажем, дружеское беспокойство, ведь ваш генерал… Он же так занят, что ему не достает времени для внимательного изучения документации, нуждающейся в его подписи. А сейчас, а сегодня… Я отнял у него столько времени… Я и вовсе не оставил ему возможности уделить внимание содержанию отчетного документа, подписанного им при мне… в моем присутствии…

Я резко обернулся к нему, занося руку над панелью управления, но не отменил задачу, не опустил руки, замершей в воздухе… Радеев крепко сжал мою руку, отводя от панели управления, и я поднял на него глаза, впервые видя его истинное лицо — его холодные глаза, не осматривающие снаружи, а смотрящие внутрь… Радеев переменил эту холодность, дав мне вдоволь на нее насмотреться, на видимую веселость…

— Задача запущена… Сейчас ваши замыслы приведут в исполнение… Позвольте мне отправиться на завод с вами…

— Вы не спуститесь на подземный завод с нами, Радеев.

— А кто мне запретит? А кто мне не позволит? Покажите мне, я его — попрошу, и он — согласится…

— Зачем вы спрашиваете у меня разрешения пройти на завод, если ставите меня перед фактом вашего присутствия на заводе?

— Ну я же надеялся на другой ответ… Я надеялся, что вы не пренебрежете правилами приличия… Но мои надежды не оправдались… И теперь оправдываться придется вам…

— Не надейтесь и на это. Жаль, но я вынужден вас огорчить — все ваши возлагаемые на меня надежды такого рода напрасны.

— О нет… Ваши выводы поспешны… У вас еще нет убедительных доводов… Просто, вы еще не знаете всех моих надежд и ожиданий, связанных с вами… А я вам не скажу — знаете же, что мечта не сбудется, если о ней рассказать заранее…

Запись № 10

Я подозвал Шлака, как только мы вышли из первого блока научного управления.

— Шлак, сделай все, чтобы Радеев до активации этого офицера в этот блок ни ногой не ступил.

— А как я могу сделать это, Грабен?

— Отвлеки его… Укуси, к примеру, — я разрешаю…

— Я не стану его кусать — он меня на свалку отправит.

— Никуда он тебя не отправит, Шлак. Я за тебя постою.

— Нет, Грабен. Во-первых, он со мной всегда здоровается, а во-вторых, — он и не подумает заходить в блок активации до того, как этот офицер откроет глаза. Ты разве еще не понял, что он — провокатор, который всеми силами устраняет у тебя с пути всех, кто не позволяет тебе сходить с ума и творить страшные вещи?

— Я знаю, что он — провокатор, Шлак. Перед ним, как и передо мной, стоит своя задача, которую он исполняет, не гнушаясь беспринципностью. Он старается довести меня до предела, перейдя который я предоставлю ему доказательства, свидетельствующие против меня неоспоримо. А я этот предел переходить не намереваюсь и не собираюсь давать ему даже ерундовых зацепок.

— Он не такой дурак, чтобы считать тебя дураком. Он прекрасно понимает, что ты не проколешься, как бы он тебе нервы ни трепал, и не провалишь своего плана, как бы он тебя к провалу ни толкал. Ты нарушаешь правила, но так, что к тебе не придерешься. И с этим Радееву ничего не поделать.

— Думаешь, он понимает, что у него не выйдет подловить меня? Тогда что он здесь, по твоему мнению, делает?

— Не знаю, Грабен. У меня дальше мысли никак не идут.

— И у меня, пока еще, мысли дальше не идут… Но рано или поздно у него сдадут нервы, и он выдаст себя…

— Грабен, ты еще коварнее этого Радеева.

— Возможно, Шлак. Я могу обойтись и без этой беспрестанной смены лиц, и без этой бесконечной лжи…

— Здесь я с тобой не соглашусь, Грабен. Ты лжешь, как он, но — молчанием, а не словами.

— Все верно, иногда простое молчание результативнее изысканной лжи.

— Ты обманываешь других, обманывая — себе. И лица ты меняешь не снаружи, а — внутри. Поэтому, никто не может этого обмана обнаружить.

— И это верно.

— И ты сам не можешь отличить этого вранья от правды. Ты обманываешь всех так убедительно, что сам убеждаешься в этом обмане, как в истине.

— Нет, Шлак, с собой я честен.

— Тогда ты — жесточайший человек на свете.

— Откуда такой вывод?!

— Оттуда — из головы, Грабен. Я знаю, что ты не дурак. И я не могу свалить все на твою несообразительность. И ты утверждаешь, что не обманут другими или собой. Из этого я делаю вывод, что ты поступаешь осмысленно. А из этого я делаю вывод, что ты просто — жесток, как никто другой!

— Глупый ты «щенок»!

— Просто, ты несешь нелегкую ответственность! И когда ты свалишь ее со своих плеч, — она сомнет сотни людей, тысячи. Твоя ответственность упадет с тебя, как бомба, брошенная с тяжелого бомбардировщика, Грабен.

— Сейчас ты убедишься, что это не так, что, совершив это великое деяние, я подниму груз, давящий всех нас.

Шлак скрипнул веком, резко закрывшим его треснутый глаз…

— У меня из-за тебя нервные тики начались. Надеюсь, Радеев этого не заметит.

Радеев, оставленный мной на Хэварта, отстал, задержанный моим верным капитаном, но нагнал меня, как только Шлак прервал передачу…

— Хэварт рассказал мне про ваших кошмарных «собак», которые меня крайне интересуют… И у меня появились вопросы…

— Ко мне или к ним?

— Пока еще к ним… Вернее, к вашему Шлаку, ведь он один обладает уникальным разумом машины, подобной человеку… Позвольте мне украсть его у вас на несколько минут…

— На кражу позволения не просят, Радеев.

— Ну вы уж не поскупитесь на слова, очистите мою совесть согласием передать его в мое распоряжение… Тогда мне не придется похищать его тайком, причиняя вам излишние хлопоты, — ведь разбираться с похищениями такая морока…

— В этом я вам верю — в этом деле у вас, определенно, опыт серьезнее моего, Радеев.

— Ваша проницательность заслуживает уважения… Видите, я снова вошел в ваше положение — войдите и вы, наконец, в мое…

— Договорились, Радеев. Как вы говорите, — делу время потехе час. Так берите на потеху моего «щенка», пока я буду заниматься делом.

Радеев улыбнулся, заглядывая мне в лицо, но эта улыбка получилась у него излишне хищной.

— Боюсь, вы наше присловье употребили не в обычном его смысле — неверно, так скажем…

— А вы не бойтесь, Радеев.

Он остался стоять у меня за спиной, сконфужено разводя руки… Шлак, стоящий у его ног задрав голову, еще раз скрипнул подергивающимся веком… А я отослал Хэварта к капитану с заводского контроля — пусть разбираются, долго и усердно проверяя все тонкости, пока техника работает неисправно… А меня ждет этот бестолковый солдат, готовый сделать все, что я ему скажу… Единственное, что беспокоит меня, — сможет он сделать то, что мне нужно, или нет… Я не потребую от него ничего сложного для нормально функционирующего человека, но он — поврежден и может не справиться…

— Воробьев, подойди. Встань здесь и подними глаза.

— Да, полковник…

Я всмотрелся в его фон, он — почти пуст, почти чист… Мысли этого солдата крайне скудны…

— Ты умеешь составлять мысленные отчеты?

Солдат замялся…

— Не очень…

— Записываешь лишнее мысли?

— Нет, наоборот… Но я научусь…

— Не волнуйся, все в порядке. Я научу тебя. Позже. А сейчас забудь об этом.

— Забывать мне легко, полковник, а запоминать…

— Я научу тебя помнить. Но позже. А сейчас меня ждет офицер Хантэрхайма. Принимайся за настройки — пора его разбудить.

Солдат не только успокоился, но и обрадовался. Это точно выбьет из его дырявой головы все мысли и не оставит в его разуме четкой памяти… Он не способен стереть отчетную память ошейника, не способен и подчинить память, направляемую в отчет… Но он не оставит начальству ненужные мне воспоминания. С командиром он поделится разве что мечтами, заполонившими его слабый ум. Можно считать, что я здесь один — один с этим еще неживым человеком, офицером S9… И сейчас я посмотрю в глаза этому человеку, которому суждено мной перевернуть этот мир…

— Загрузка.

— Есть загрузка.

— Готовность.

— Есть готовность.

— Активация.

— Есть активация.

Запись № 11

Я с напряжение всмотрелся в открытые глаза офицера, устремленные еще в пустоту…

— С пробуждением вас, Айнер.

Офицер наставил на меня светлые глаза, как оружие…

— Обойдемся и без этого, полковник.

— Называйте меня Готфрид Грабен.

— Мне не придется вас так называть. Мне вообще вас никак называть не придется. Я должен идти и не думаю, что мы с вами еще встретимся. Меня ждет вечная война, а вас… Черт… Я не знаю, что вас ждет.

Нет, это не тот взгляд, не тот ответ, которого я ждал… Похоже, что-то пошло не так, как я планировал… Его ответ звучит неожиданно и — даже угрожающе…

— Что вы имеете в виду, Айнер?

— То, что не знаю, что вас ждет.

— Не знаете, что делают нейропрограммисты высшего офицерского состава?

— В общем — знаю. А вот, что делаете конкретно, вы — понятия не имею.

— То же, что и остальные.

— Что-то не похоже. Вернее, вы — не похожи.

— А на кого же я тогда похож, Айнер?

— На черта. Не на того, кто из хромых и косых шутников. На главного и серьезного — того, кто не хромает и не косит, а заставляет хромать на ногу и кривить глазом других чертей.

— Вы считаете, что эта ваша гипотеза основательна, Айнер?

Он указал мне прищуренным глазом на свору «собак», брошенных Шлаком и разбредшихся вокруг меня…

— У вас в подчинении полно «чертей» — и все они — хромые и косые.

— А вы прежде, чем начать надо мной насмехаться, не подумали, что вашу память мог прописать именно я?

— Насмехаюсь над вами не я, а вы — насмехаетесь над собой правдой, которую я вам просто констатирую. И вообще… Может, вы один выставили из головы на всеобщее обозрение целый отряд злых шуток в образе «собак», но в голову такие шутки забредают — не вам одному. И не у вас одного они в темницах головы долго не томятся.

Я замолчал, размышляя, а он сошел с вертикальной установки и встал перед растерянным солдатом…

— Ты что стоишь, когда время идет?!

— Я…

Айнер не дождался даже ответа — он вырвал у Воробьева из рук приготовленное для него обмундирование… Нет, я ждал не такого… Нет, не такого…

— Стойте, Айнер. Вам рано идти.

— Через час я должен вступить в должность — это мой долг. И времени мне хватит — только долететь до Хантэрхайма.

Я свел на офицере сканирующий взгляд, вчитываясь в его мысли… Они открыты мне, но — непроницаемы для меня, подобно ночному мраку… Именно так мы смотрим во мглу — смотрим на все, но не различаем ничего… Мой разум не может прочесть его мыслей, как глаза не могут видеть в темноте… Моему разуму нужно время, как и глазам, всматривающимся в ночь…

— Стойте, Айнер. Я вынужден вас задержать. Мне нужно провести некоторые тесты.

— Проводите. Я вам для этого не понадоблюсь. Я в ваших тестах ничего не смыслю.

Нет, я не понимаю его мыслей. Возможно его мысли — не непроницаемый мрак, а ослепительный свет — смотря на него, нужно не открывать, а прикрывать глаза… Да, нужно проверить такой взгляд… Только мне и после этой пробы ничего не стало ясно… Я планировал его ровно мыслящим, равно распределяющим и свет, и тьму… А получился он… Нет, я не понимаю… Он с пугающей скоростью перестраивает мысли, перенаправляя их на непроходимые для меня пути, просто, постоянно… Это не размеренный ход мыслей, рассчитанный мной, — это похоже на перепады напряжения в электросети… Да, это скачки, незаметные сразу только из-за скорости… из-за частоты… С этим открытием в мое сознание закралась мысль, что я, решая одну загадку, только создал — другую…

— Стойте, Айнер! Вы не имеете права уйти, прежде чем я отпущу вас.

— Я возьму это право у вас, как взял эту шинель у солдата, не сообразившего, что у меня нет времени ждать ваших действий, — у меня есть время только действовать!

— Вам не позволят действовать таким образом, Айнер.

— Позволят, никуда не денутся. Никто никуда не денется от данности. А мои действия — данность.

Лей Мао… Он встал в дверях, и на его серьезном лице отразилась гордость за его правоту, не осмысленную нами…

— Он не стабилен, полковник.

— Он стабилен, Лей… Просто, не так, как мы…

— Я должен доложить генералу Стагу, полковник. Я обязан…

— Собрались — докладывайте.

— Я пришел предупредить вас, полковник.

— Поздно предупреждать, Лей.

— Я пришел сообщить вам, что это еще можете сделать вы.

— Я не сделаю этого. Я не сдам его Стагу, пока не разберусь с ним…

— С ним все ясно, полковник.

— С ним не ясно ничего, Лей… Он точно такой, какой должен быть, но только — с точностью наоборот…

— Я не понимаю, полковник…

— Его мысли не стоят спокойно на границе света и тьмы, а скачут через рубежи крайностей со сногсшибательной скоростью… с такой скоростью, что пересечение границ не определимо для нас и не поддается нашему пониманию… с такой скоростью, что при расчете никаких пересечений границ просто нет…

— Тогда получается, что это офицер способен сломать границы пространства и времени… И он, рано или поздно, сделает это…

Я собирался возразить, что этот офицер остановит себя, но опустил голову, не в силах ответить… Лей преградил Айнеру путь, но понятно, что Айнер пройдет, и не думая остановиться… Он еще спокойно отстранил Лея, но уже начал проявлять первые признаки раздражения… Я позвал Шлака, зная, что с ним придет и Радеев… Сейчас эти черти нужны мне — оба… как бы я ни отодвигал их обычно — сейчас они мне нужны…

— Неужели что-то пошло не так?.. Нет, я вижу, что не так пошло не что-то, а кто-то…

Радеев рассмеялся моему стремительному созданию прямо в лицо, хватая офицера за плечи и настойчиво удерживая его уже у выхода… Айнер не стал ждать, срывая его руки с плеч…

— А вы здесь что делаете? Вам вход воспрещен.

— Неужто и вы хотите видеть мои документы?.. Обычно их проверкой занимаюсь я…

— Вот и занимайтесь — с этим офицером S3. Он здесь распоряжается. А мне пора идти, не задерживайте меня.

— Но я так привык всех задерживать… А вы должны знать, что от привычек отказаться не так просто… не так сразу…

— Это только в случае нехватки воли, недостаток которой в крайнем случае вам система компенсирует — волей чужой. Хоть — моей. Поделюсь с вами, как с нуждающимся, — мне не жалко, я не жадный. Так что отойдите и пропустите меня наконец.

Радеев покривился, стараясь сделать это незаметно, но его кривая усмешка не замедлила отразиться на лице Айнера…

— Айнер, ваша щедрость настойчива — она напоминает о некой опасности с вашей стороны…

— Чужая щедрость всегда для кого-то опасна — для скряг, утаивающих свою щедрость от других и оставляющих — только для себя. Так что вам всем я советую опасаться моей щедрости.

— Не собираетесь же вы зайти дальше, чем мы?..

— Я уже — зашел.

— Я надеюсь, что вы еще просто не знаете, как опасно разрушать наши, пусть не далеко идущие, но тщательно построенные, планы такими резкими нападками правды… Для вас опасно — ведь ваша правда не защищена так, как наша…

— Ложь не надежная защита — лишь дымовая завеса.

— Если вы не научитесь защищаться, как мы, защищать вас придется нам — и не дымовой завесой, а крепкими стенами…

— У вас выходит, что не я нуждаюсь в вашей защите, а вы — в моей.

— Это как же у вас так вышло?

— Так, что от меня собираетесь защищаться вы, а не я — от вас. Так, что угрозой перед вами стою я, а не вы — передо мной. А я сделан не обижать беззащитных передо мной, а — оберегать.

— От себя?..

— От себя и таких, как я.

— Так все дело в том, что таких, как вы, у нас больше нет… Нет и не будет…

— Значит, буду защищать вас только от себя одного — мне же легче будет. Да и вам — лучше с одним таким дело иметь.

Айнер достаточно жестко отстранил офицера, но Радеев снова встал у него на пути…

— Я никак не пойму… Вы это серьезно или?..

— Непонятливый вы, полковник. Видно, вы задаете направление с расчетом, что с вашей задачей кто-то не справится — еще до вас. Вы теряете управление, как только кто-то выходит на ваш маршрут, не ползя у вас в хвосте.

Радеев старается разозлить Айнера всеми силами, но злиться начинают они оба… Два боевых офицера вошли в противоречие, не решаемое для них словами, и я послал Шлака за Хэвартом… Нет, Хэварт должен сдержать не этих офицеров S9 — ему я поручу Лея, слишком внимательно наблюдающего происходящее, но еще не вмешивающегося…

Полковник DIS быстро обернулся, всем видом вызывая меня оказать воздействие на Айнера, но Айнер бросил мне в лицо взгляд, отменяющий все действия. Я нашел только один выход из положения, и подтвердил Хэварту коротким кивком головы такую же короткую расправу над обоими. Хэварт выхватил шприцы из разверстой пасти Шлака и всадил в плечи обоим офицерам, готовым схватиться, похоже, насмерть… И Лей подхватил их обоих…

Оставив офицеров S9 простертыми на полу, мы втроем сели на трехступенчатой лестнице загрузочной установки…

— Мы обязаны отчетом Стагу, полковник…

Я поднял руку, прерывая Лея…

— Нет, полковник, нам следует промолчать…

Я поднял вторую руку, пресекая и Хэварта… Но обдумать ситуацию мне не дал Шлак, подковылявший ко мне со скрежетом и лязгом…

— Грабен, мой брат не только тебе заехал кулаком в мозги. У нас всех теперь будут проблемы. И что нам делать?

— Я не знаю, Шлак…

— Ты нас всех впутал, ты — и выпутывай. Только не тяни эти спутанные нитки сильнее, а то узелки крепче завяжутся.

— Я сам запутался в этих нитках, Шлак…

— Тогда не дергайся, а то затянешь петлю на своей шее — и нас всех передушишь.

— Не дергаться?.. Глупый «щенок»!

— Это все, на что у тебя достало сообразительности?

— Пока все.

— Ты деградируешь, Грабен.

— Разбуди Радеева.

— Ты их этой дрянью вырубил. Теперь они оба этого всего не вспомнят.

— Офицеры не вспомнят, а этот солдат… он и не запомнил… он и не понял, что здесь произошло… А их отчетная память не оставит явного следа — в этих отчетах проследить возможно только смутную тропинку, ведущую к этим событиям… тропинку, занесенную снегом непонимания ситуации в полной мере всеми ними, не готовыми ко всему этому… У нас еще… Не все потеряно, Шлак!.. Подними Радеева!.. Вколи ему дозу стимулятора!.. Скорее!..

Шлак неохотно поковылял к полковнику DIS, неуклюже сжимая в зубах выплюнутый из глотки шприц и зовя на помощь все мои механические кошмары… Открывший мутные глаза, офицер разметал чудовищных псов, отползая к стене с искаженным лицом и подключая излучатель, не с первой попытки выхваченный из кобуры на ремне…

— Не надо стрелять в моих «псов», Радеев. Или все ваши старания прахом пойдут.

Он перевел еще не осмысленный взгляд на меня…

— Мои старания?.. Нет, прахом пойдут все ваши старания, а мои…

— Я не знаю, что вы стараетесь сделать, Радеев, но, открыв огонь, вы покинете это место в сопровождении «защитников».

Он дернул головой, будто стряхивая дрему с одурманенного разума, в недоумении останавливая взгляд на Айнере, просыпающемся без посторонней помощи, и едва собирая на нем рассеянное препаратами внимание…

— Я его?.. Или он меня?..

— Это мы — вас обоих…

Радеев еще раз дернул головой, но, видимо, дурман не согнал… Я встряхнул Радеева, крепко схватив за плечи…

— Сосредоточьтесь и слушайте, Радеев. Смотрите мне в глаза и слушайте мой голос.

Радеев вскинул на меня еще не успевший захолодать пониманием взгляд…

— Это наши территории, Радеев. На них действуют наши законы. Вам не позволено встревать в нашу деятельность. Вам позволено видеть наше дело до определенного предела. И мы его разграничили — прочертили рубеж, за который вам заходить запрещено. Соберитесь и слушайте меня.

— Но что здесь произошло?.. Что произошло с этим офицером?..

— Вы оба вели себя непотребным образом — потому, что вам обоим здесь не место. Мы не дали вам обоим исказить наши результаты проверок — потому, что вы оба не в курсе наших дел. Вы не поняли друг друга и не поняли нас — не поняли происходящего. Но теперь все в порядке, несмотря на то, что вы отняли у нас необходимое нам время. Не отнимайте же его у нас впредь. Или ведите себя здесь тихо, или уходите отсюда, Радеев. Не нарушайте ход подключения этого человека, не провоцируйте его, — только что проснувшегося ото сна смерти. Он вышел из смерти впервые — проявите к нему ваше всеобъемлющее понимание человека, прошедшего смерть не единожды.

Радеев коротко кивнул, соглашаясь. Он вспомнил еще только про обычную для него холодность, а не про изображаемую им благожелательность… Все так, как нужно… Только Шлак, подбредший ближе, стукнул меня скрипучим хвостом по голенищу сапога…

— Рано или поздно он сообразит, что ты его провел.

— Нет, Шлак, ничего подобного.

— Ничего подобного тому, что он — сообразит, что ты его провел, или тому, что ты его просто — провел?

— Ни тому, ни другому, Шлак. Я и не подумал его провести, а он и не подумает, что я подумал его провести. Так что все в полном порядке.

— Кроме того, что Сигертр Стаг стоит у тебя за спиной, сложив на груди руки и готовясь спустить на тебя собак.

Я обернулся к Стагу, который действительно стоит у меня за спиной, дожидаясь объяснений, которых требует всем видом… и, видимо, не может еще потребовать в голос, угнетенный суровым негодованием…

— Вы оправдываете репутацию гробовщика, Грабен?! Вы устроили здесь побоище и собираетесь проводить похороны?! Я вам помогу организовать похороны, Грабен! Ваши похороны!

Он резко расцепил сжатые на груди руки, указывая на Хэварта и Лея…

— Вы оба! Поднимите этих офицеров с пола! Офицерам недолжно находиться в таком положении в моем присутствии! Приведите, наконец, этого армейского полковника в вертикальное положение! Его ждут в Хантэрхайме! И именно — в вертикальном положении!

Лей подхватил Айнера, открывшего глаза и смотрящего на Стага строго, в упор… Я знаю, что Лей не справился с натиском свойственной ему порядочности, и не сообщил еще Стагу… Он честно ждал моего решения… Но сейчас он…

— Генерал, этот офицер… Он не стабилен. Он не должен сражаться в Хантэрхайме в этом звании.

— Результаты всех проверок сносны, капитан Мао! Не вижу причин ждать еще! У нас нет времени!

— Но этот офицер нуждается в еще одной проверке — в тщательной проверке, генерал. Его разум не стабилен.

— У нас нет времени! Посылайте его первым же транспортом!

— Он опасен, генерал!

— Не смейте прекословить мне, капитан Мао!

Хэварт не выдержал и, объятый отчаяньем, бросился к Лею…

— Лей, что вы делаете?! Вы же себе яму копаете!

Стаг выбросил вперед руку, указывая на меня…

— Отчет, Грабен!

Я уронил голову, когда Стаг обвел нас всех заледеневшим взглядом и когда в его голосе зазвенела сталь… Но эта промерзшая сталь еще хрупка, и у меня еще есть надежда, что при ударе она разлетится осколками, как льдинка… Я жду, я бью молчанием…

— Грабен, я требую отчета за ваших отбившихся от рук подчиненных, обращающихся ко мне через вашу голову! Я не допущу такой распущенности! Не способны вы контролировать ваших подчиненных — не способны контролировать и процесс человекостроения! Я не потерплю этого! Я не потерплю того, что вы принуждаете меня повышать на вас голос в присутствии ваших подчиненных и посторонних! А этот офицер! Этот Айнер! Он должен сейчас же покинуть этот блок и отправиться в Хантэрхайм! Он должен отправиться сражаться за северную крепость с понижением звания до проведения дополнительной проверки! Исполняйте приказ!

Стаг развернулся уходить, но остановился в дверях…

— Радеев! Проводите этого офицера в Хантэрхайм! Составьте ему достойное общество и избавьте нас от вашего присутствия — от присутствия вас обоих!

Стаг вышел, проморозив и воздух. Хэварт с Леем затихли и затаились, как и перепуганный солдат Воробьев. Радеев с Айнером, кривясь холодными усмешками и перекидываясь колючими насмешками, ушли. А я…

Запись № 12

Я стараюсь думать, но мне не думается. Просто, Радеев где-то поблизости — он не показывается мне на глаза, но он — постоянно находится в зоне ментального восприятия. Он преследует мня, следит за мной… Он контролирует каждое мое действие, каждый мой шаг… И я не знаю, как избавиться от него, — я так и не знаю, что ему от меня нужно… Он определенно старается подловить меня, подталкивая к нарушениям… Но зачем ему это?.. Просто получил задание нейтрализовать меня, как получится скорее, — пусть и путем провокации?.. Но проводить такие провокации из-за простых подозрений… Я же не дал повода усомниться в своей надежности сильнее простых подозрений, применимых практически ко всем… А он ведет себя так, словно его подозрения — серьезны… Нет, не стыкуется. У него ко мне еще какое-то дело… Но не личное же… Не личная же это месть?.. Нет, он не имеет права и возможности мстить мне… А его начальство… Его начальству — офицерам S12 — вообще не свойственно мстить… и я с ними никак не связан… Генералитет DIS и высший состав создавался еще до меня… Похоже, пришло время взять Радеева за горло и узнать у него, что ему нужно… Но это позже, а сейчас…

— Шлак, настройся на код компьютера центра управления.

— Грабен, я не собираюсь подключаться к компьютеру центра управления — я не буду вскрывать его жесткую память и скачивать для твоей потехи его данные — даже не проси.

— Нет, я попрошу не об этом… Кодом компьютера центра управления ты подключишься к орбитальному спутнику.

— Я к нему и так могу подсоединиться.

— Нет, твой код мне не подойдет.

— Постой, Грабен, уж не задумал ли ты выйти на связь с кода компьютера центра управления?

— Ты очень сообразителен, Шлак! Глупый ты «щенок»!

— Это ты начинаешь делать глупости, Грабен.

— Просто мне нужна связь и не нужно, чтобы кто-то знал, что этот запрос мой. Я за него отчитываться не собираюсь. А Стагу — не придется отчитываться за такую ерунду.

— Уверен, что это ерунда? За ерунду ты уж как-то отчитаешься.

— Ерунда для Стага, а не для меня, Шлак. Иди и не прекословь.

— Нет уж, ты скажи, с кем ты хочешь связаться и что сообщить. А то я начинаю подозревать худшее.

— Никакой я не шпион, «щенок»!

— Это ты сказал, что шпион, а не я.

— Не цепляйся к словам.

— Это ты цепляешься. Не находишь себе оправдания — и цепляешься ко мне, чтобы я не нашел в твоем замысле подвоха.

— Нет здесь никакого подвоха! Мне только нужно видеть одного человека! Мне нужна четкая визуальная связь, установленная с орбитального спутника, — с кода компьютера центра управления!

— Не за Айнером следить собрался?

— Не твое собачье дело! Мне нужно подключение! Установи соединение, открой мне мысленную линию и передай полученный сигнал!

— Это сложно — с разными форматами разбираться. Я могу что-то перепутать, переводя информацию в мысленный формат.

— Не перепутаешь.

— Ты уверен?

— Да, ты — лучший декодер, вышедший из моей головы.

— Точно?

— Ты пропустишь полученную информацию через разум без искажений — и точка!

— Я должен это прямо тебе передать или другой твоей технике?

— Мне — только мне и никому больше! Я решу — оставить изображение в разуме или вывести на экран!

Шлак задумался, медленно щелкая мыслями и гудя вентилятором на затылке…

— Я не пройду идентификации этого подключения — это слишком сложно.

— Совсем не сложно. Ты для этого приспособлен.

— Но я этого никогда не делал.

— Ты просто перепугался, Шлак!

— Да, ты прав — это так волнительно. Я исполню функцию декодера впервые.

— Рано или поздно тебе все равно придется это сделать — ты для этого и сделан. Так сделай это сейчас, Шлак.

— Я думал, что в первый раз это будет не так ответственно, не так сложно и страшно! Нет, я не справлюсь!

— Иди потренируйся с моим компьютером. Нет, Шлак… Постой! Попробуй перехватить сигнал компьютера контроля.

— Пользы тебе от этого больше не будет.

— Будет, если ты заодно потренируешься внедряться в память и считывать данные.

— Ты меня так сразу в оборот не бери. Я же запутаюсь.

— И Радеев тоже запутается.

— Ой, Грабен, я уже запутался!

— Не будь такой бестолочью! Ты мне все карты спутаешь!

— Игральные или географические?

— Геополитические!

— Геополитика? А это что такое?

— Забудь Радеева! Просто, установи связь с северным укреплением!

— Ты ведешь слишком сложную игру с картами — еще и не с игральными, Грабен. Тебя за азартные игры привлекут.

— Чушь собачья!

— Может, я и «собака», но это не чушь. К тому же, ставки уж слишком высокие. Игры, в которых на кон ставят жизнь, караются — смертью.

— Мы все уже в игре, Шлак, и все наши жизни уже стоят на кону… И тех, кто не проиграет жизнь — казнят за игру… Игра должна окончиться — ничьей.

— Конечно, ведь в конце все погибнут.

— Или все выживут. Я постараюсь сделать так, чтобы все мы — выжили… и я, и Айнер, и Радеев… Но мне нужно, чтобы постарались и они… чтобы они уступили мне… чтобы приняли мои правила…

— На Айнера не рассчитывай — он игрок без правил. А Радеев — он диктует только свои правила.

— Поэтому я не собираюсь заставлять их играть по моим правилам, объявляя им их. Я просто заставляю их принять мои правила — без оповещения. Ступай к центру управления и встань под дверью, чтобы не было понятно, что сигнал идет не из центра управления.

— А что если дежурный офицер решит выйти?

— Пугай его и удирай со страшным смехом.

— А Стаг? Что если Стаг решит зайти? Его мне пугать страшно.

— Его просто поприветствуешь — этого хватит.

— А если он объяснений потребует?

— Объяснишь, что искал его, чтобы выразить ему свое почтение.

— А он поверит?

— Он верит всему, что не становится помехой его размышлениям.

Шлак собрался духом, собираясь идти на дело, и, наконец, направился к выходу, но в дверях столкнулся с… Радеев отпрянул в сторону при виде Шлака, но и Шлак не в меру испугался Радеева, заставив офицера преградить ему дорогу… и натянуто улыбнуться мне…

— Шлак, куда же ты собрался с таким устрашающим видом?..

— У меня дела.

Одним глазом Радеев проследил путь тугого умом «щенка», прошмыгнувшего за дверь между его сапог, а другим — подмигнул мне…

— Вот как?.. Ну ни пуха тебе ни пера, Шлак…

Страшный «щенок» остановился посреди коридора, соображая…

— А я не за перьями, Радеев. Так что можете не желать мне не получить перья. Я знаю, что без злорадных замечаний на мой счет вам никак не обойтись, но перья не затрагивайте.

— Ты совсем озадачил меня, Шлак…

— Это вы меня озадачили, желая мне, чтобы я не получил то, что мне не нужно.

— Но я имел в виду другое… Я выразил желание, чтобы ты не получил того, что тебе нужно…

— Это еще хуже, Радеев. Это еще как-то похоже на вас. Но смысла все равно никакого. Нельзя получить того, чего нет. А пера у нас нет — ни пера, ни пуха, ни птиц. Так что нет и смысла желать мне не достать то, что мне все равно взять неоткуда, и то, что вообще — нельзя достать. А главное, — то, что мне ко всему этому еще и не нужно.

— Ты думаешь, что я это со зла?.. Нет, Шлак… Только из благих побуждений… Это так — присловье… Это я так — от привычки… Так у нас принято, Шлак… Еще принято отвечать на это, посылая к черту…

— Это на тот случай, если вы желаете мне не достать того, что мне действительно нужно достать?

— Именно, Шлак… Пух и перья здесь ни при чем… Это так — обобщение такое…

— А черт?

— Что черт?..

— Он тоже ни при чем?..

— А черт — очень даже причастен к делу…

Шлак подумал и согласился — он думал долго, будто его голова набита железными опилками… надо проверить, чем набита его голова, — и не пуста ли она вообще…

— Все бессмысленно, Радеев. И к черту вас посылать бессмысленно — вы и без этого к нему пришли. Счастливо оставаться.

Радеев рассмеялся мне в лицо…

Запись № 13

Я решил, что безопаснее не пытаться выдворить Радеева, и мне пришлось пригласить его быть моим гостем и терпеть его невыносимый смех надо всем, что попадает в поле его зрения. Но он не сможет сбить этим смехом ход моих мыслей, как я не смогу прогнать его обратно в его подземелье… И Хэварт, и Лей готовы сорваться на Радеева в кратчайшие сроки — они раздражаются все сильнее с каждой его дружеской колкостью. Но я игнорирую и издевательства Радеева, и их негодование, стараясь не обращать внимания на всех них. Я не вывел на экран изображение, проецируемое Шлаком, а подключился к Шлаку напрямую. Шлак еще не знает, что этого недостаточно, что это только первый шаг, — подготовка «щенка» к подключению к камерам подземных укреплений… Только глазами такого объекта я смогу четко увидеть все, что делает Айнер… Только тогда я разберусь в его разуме и пойму, что он думает… Мне ясно, что он, и правда, — опасен, но я еще не знаю, насколько… Я решил восстановить его в звании, проведя конечный контроль так, как сочту нужным я, но возможно определенные поправки, ограничивающие его власть, внести придется… Он — «пограничник», не нарушающий прописного порядка, но не признающий недодуманных правил… Он обходит все барьеры закона, не блокирующие дороги противозаконных действий. Я понимаю, что никто с ним ничего сделать не сможет… Его не поймают, потому что он не станет прятаться, его не приговорят, потому что он не станет оправдываться — к нему не подкопаются, нет… И поэтому он вьет из моих нервов веревки, как и Радеев, насмехающийся надо мной, — смеющийся надо мной мне в лицо… Но Радеев еще не знает, что мои нервы, скрученные веревками, станут только крепче…

— Уже стемнело. Нам пора. Идемте со мной, Радеев.

— Но ведь у вас еще столько дел…

— Хэварт справится.

— Без вас ему придется трудно…

— Зато без вас — легко. Раз уж вы — моя тень, пойдемте со мной.

Я вижу, как он устал, — он не спал столько же, сколько мы… И теперь его натужная улыбка не звенит смехом, а скрежещет зубами… Я вымотаю его домертва, выжму досуха…

— Что же вы намереваетесь делать в такой поздний час?..

— Сейчас увидите, следуйте за моими «псами» — они проводят нас через темноту этого сектора…

— Свалка?.. Мы идем на свалку?..

— Да, сегодня подходящая ночь… подходящая для воплощения моих кошмарных сновидений…

Радеев молча пошел за мной, за моими чудовищными подручными… Поначалу он еще сверялся с картами, но заплутал впотьмах на путанных тропинках среди обломков и осколков старой техники… Я не собираюсь искать запчасти для моих псов среди этих разрушенных войной и временем машин, еще не пущенных на переработку, а хранимых на этом объекте. Я просто подожду, пока он продрогнет и начнет засыпать в этой тьме…

Он поднял ворот черной шинели, совершенно скрывшись в окружающем его мраке…

— А я могу быть уверен, что со мной здесь ничего не произойдет?..

— Нет, не думаю… Здесь постоянно происходят странные вещи…

— Настолько странные, что мне стоит предупредить начальство о том, где следует искать мое тело на рассвете?..

— В этом месте можно сломать шею, и следуя за таким опытным проводником, как я… Можете сообщить о местонахождении вашего тела, а можете просто смотреть, куда идете… Что вы выберите — решать вам.

— Я всегда выбираю и то, и другое…

— Достойный выбор, когда речь идет о жизни и смерти.

— Работа у меня такая — она мне иного выбора не дает, кроме как выбирать — и то, и другое…

— Нам всем запрещено бояться смерти, но все мы нарушаем эти запреты, Радеев.

Он обвел глазами призрачно светящиеся силуэты моих покореженных подручных — в их слабом свечении и я, облаченный в светлую форму, произвожу подобный эффект… Мы вышли под открытое небо как раз тогда, когда поднялся туман и когда его прорезал свист поднятых истребителей… Замерзший офицер сжал плечи, вперившись взглядом в небо, разразившееся раскатами ночной атаки… Лучи прорезали мрак молниями и далекое зарево разошлось громом… Эти вспышки разлетаются в тумане, приглушающем громовые раскаты рушащихся пограничных укреплений Шаттенберга…

— Вы еще не налетались в облаках?.. Мне кажется, что вам, Грабен, пора бы спуститься на землю… А то как бы не пришлось провалиться в подземелье… Такое бывает, когда залетишь высоко и падать придется с высоты полета… так скажем, — с высоким ускорением…

— Вы, Радеев, думаете, что я подобен ракетам прежних пор?.. Тогда вы должны думать, что я способен пройти сквозь землю, не разбившись…

— До предела, Грабен… Где-то вы возьмете да разорветесь…

— И это будет сокрушительно для вас — обитателей подземелий…

— А для вас это будет — губительно…

— Ученые призваны заграждать истину грудью, Радеев…

— Ото всех… и от себя… Боюсь, вы слишком заняты погоней, чтобы не забыть, что гонитесь за истиной…

— Так же, как вы слишком искушены ложью и угрозами, забывая, что эти средства призваны служить достижению той же истины…

— Просто правда — прыткая и скользкая… Она убегает от вас, ускользает от нас… Вот мы с вами и обязаны ловить эту хитрую правду сообща… Ваш разум скор, а мой — цепок…

— Скорость срывает с объекта все, что к нему цепляется, Радеев…

— Пока вы особых отличий от ракет прежних пор не показали — вас так же трудно обнаружить и остановить, вы так же устремлены к цели… И преследуете вы свою цель с недосягаемой, скорее, — с непостигаемой скоростью… Только учтите, что эти ракеты с незапамятных времен сняты с вооружения из-за того, что эти технологии — устарели, Грабен… Теперь лучи летят в цель, не отклоняясь и не скрываясь… Они скоры и сильны — для нас они не отразимы из-за этой силы и не зримы из-за этой скорости…

— Однако с помощью техники мы видим и отражаем и их.

— Техника не надежна… Она опасна для нас, полагающихся не на свои силы… Прямые жесткие лучи — наше непревзойденное оружие нападения и защиты… Они всегда сражают врага, всегда проявляют правду…

— Если бы каждый пущенный нами луч поражал каждого нашего врага и проявлял правоту каждого из нас — нас бы давно не было, Радеев, — нас всех.

— Вы думаете, что сумеете ловить лучи голыми руками?..

— Нет, — только в перчатках, Радеев.

Он усмехнулся про себя, опуская тяжелеющие глаза на Гарма, легшего у его ног и сложившего перед ним рогатую голову… Радеев понял, что пес не спит, а стережет… Офицер достаточно рассеяно огляделся, видимо, еще надеясь найти человека в зоне восприятия. Но он уже не старается сосредоточиться на сигнале — никого нет, мы здесь одни… Я поймал его. Теперь при отступлении он поплатится пугающей нас всех видимостью всепроходимости и всепроницательности офицера DIS — этим туманом, напускаемым на нас всех «тенями» системы. Его оружие — морок… и теперь я обращу его оружие против него. Я вытяну из него признание его же клещами — его же мутными угрозами, его же мглистой ложью… Я запутаю его в тенях и туманах между обманом и истиной… Я заставлю его ждать нападения так долго, что нападу, когда он перестанет ждать… Я заставлю его поверить, что на его крючок попался я, тогда он попадется — на мой… Вера приходит со страхом и усталостью… А вера убьет его разум, изнеможенный ожиданием смерти моего разума… Он скажет правду, когда его разум заснет и проснутся его кошмары… Мы останемся здесь надолго — на всю эту длинную ночь, которой он никогда не забудет…

Запись № 14

Радеев сжал плечи и понуро опустился на крыло разломанной «стрелы», которой не суждено взлететь с этой свалки преданных вечному покою машин… Туман пробирает сыростью до костей не его одного, но я стараюсь не замечать этого светлого мрака, прячущего не только темное небо, но и все остальное в метре от нас… Со сломанного крыла «стрелы» он поднялся только, чтобы выдрать из промерзшей земли клочья сухого мха, и, постелив мшистый покров, уселся снова… Гарм, проводивший его долгим и тоскливым взглядом, завыл так же долго, так же тоскливо… Этот хриплый вой подхватили другие, выступившие из тумана призрачные «псы»… И я, оставив офицера ждать меня с ощетинившимся острым хребтом «волкодавом», направился к столпившейся в стороне стае… Эти «псы» мыслят на низком уровне — им неведомы тонкости управления мыслительным процессом. С мыслями они обращаются достаточно грубо, общаясь односложно и обходясь открытыми для всех каналами связи, действующей только на коротких дистанциях. Я не подпускаю их, поддерживающих связь со Шлаком, к Радееву, чтобы он не прочел их мыслей, — мыслей Шлака, переданных им для меня…

— Шлак, что-то случилось?

— Да, Грабен! Ты пропал, и я стал беспокоиться!

— Я не пропал, я просто вышел из зоны действия связи.

— И надолго ты так пропадать намерен? Я же нервничать начинаю.

— Скрепись, пока не придет Стаг.

— Стаг? Зачем Стаг?

— Жди, Шлак. Подключайся к камерам объекта, на котором находится наблюдаемый, — запоминай информацию и жди распоряжений.

— Какие камеры?

— Мне нужно видеть глазами объекта.

— Да, спутники здания насквозь не просветят и не просмотрят. Но новое подключение — серьезный шаг. Это сложно и страшно. Я и так испуган, а если еще и Стаг на меня наткнется — я не знаю, что я тогда сделаю.

— Просто поприветствуй его.

— Ты думаешь, это сработает?

— Обязательно, Шлак.

— Думаешь, уставшему и задумчивому человеку приятно повстречаться со мной ночью в пустом коридоре и получить в нагрузку мое приветствие?

— Уверен. Конец связи.

Я вернулся к Радееву, едва продравшему отекшие от сырого холода веки и выславшему мне навстречу потускневший взгляд…

— Вы не зря старое оружие помянули, Грабен… Похоже, вы решили устроить и старую войну… Сидим здесь, как в окопе…

— Вы, видимо, в окопе не сидели, если думаете, что там так тепло и сухо…

— А вы мороси не замечаете?..

— Мы ученые — мы видим большие задачи далеко впереди, не замечая близких и мелких незадач…

— Какая незадача… Но так уж повелось: ученые траншеи размечают, рабочие роют, мы — расчищаем от грязи, проводя последнюю подготовку к открытию пути нашей армии… Не то, чтобы все с нас начиналось и нами кончалось, но комья грязи тоже кому-то разгребать надо — на нас вся чистота траншей держится…

— Вы лично, Радеев, стоите на бруствере, смотря за своими подчиненными.

— А вы действительно думаете, что мое звание меня так возвышает?..

— Я думаю, что вас от траншей ограждают стены штабного корпуса.

— А я не штабной… Я — боевой…

— Что же вы тогда все вокруг да около крутитесь?

— Да я вслед за вами все вокруг окопов кружусь… А как вы в окоп полезете — я следом и сразу…

— Я в ваш могиле подобный окоп спускаться не собираюсь, Радеев. И столкнуть меня в этот окоп у вас не получится, как бы вы ни старались…

— Ну вы осведомлены о настойчивых свойствах моей надежды… Я еще постараюсь…

— Жаль вас разочаровывать, но вам не под силу сгноить меня в земле…

— Конечно, вы же не прогнивший в корысти человек — вы и под землей не сгниете…

— Нет, я не поддамся гниению и распаду, сколько бы разлагающего яда вы мне в разум ни залили…

— Я не ваш разум травлю, а душу… Я в ваш разум не лезу, чтобы в лабиринте извилин не заблудиться… Я вам яд прямиков в душу лью…

— Бесполезно.

— У вас нет души?.. Тогда мне придется изнутри вылезти и снаружи вас этим ядом обработать…

— Когда вы, каратели, допускаете мысли, что другие не крепки духом, а бездушны, вы — теряете души, отдавая их таким, как я…

— Сборщикам душ?..

— Сборщикам только в смысле — конструкторам…

— Нашим богам… Богам жизни и смерти, дающим и забирающим и то, и другое… Один код — и все, мы обретаем ум, теряя глупость… Другой код — и мы вспоминаем смелость, забывая трусость… Вы решаете, как нам жить, как умереть… Вы пишете схемы наших мыслей, и знаете их ход… Вы выпускаете нас из своей головы и знаете, кто мы, что делаем, о чем думаем… Я вам не соперник… Поэтому — я вам и не противник…

— Тогда возвращайтесь туда, откуда пришли — в ваши темные подземелья…

— Я ваших светлых чертогов без вас покинуть не смогу, как бы ни захотел…

— А вы хотите, Радеев?

— Признаться честно — хочу… Над вами насмехаться довольно утомительно…

— Я помогу вам — вернуться…

— Лучше бы помогли мне испортить вам нервы и закончить все это скорее…

— Я решу эту задачу с вашим начальством — прямо сейчас…

— Дело в том, что решить задачу с моим начальством поручено мне, и я не могу передать мое дело вам… Я не отцеплюсь от вас, пока вы не пойдете со мной…

— Никогда не отцепитесь?

— Похоже на то… Но только — похоже… Я не теряю надежды не потому, что мне так в голову взбрело… Моя надежда крепка потому, что — закалена испытаниями… Она прошла не одну проверку на прочность… И надобность ее оправдана, и надежность ее подтверждена опытным путем… Я не отцеплюсь — и, рано или поздно, вы промахнетесь… А я тут как тут… Как только промахнетесь, так я вас и схвачу, и в подземелье мое уволоку…

— Вы не докажете мою вину.

— А я про вину не говорил… Это вы — заговорили… Это первый шаг — вы признаете вашу вину…

— Мне нечего признавать, Радеев. Я веду речь о том, что как бы вы ни старались меня обвинить — у вас ничего не получится. Я — ни в чем не виновен.

— Перед нами, перед — законом, так сказать, не виновны, а вот…

— А вот иначе виновным быть и нельзя.

— Виновным — нет, нельзя… А виноватым — очень даже можно… Так вот я и жду, когда вы — еще только виноватый, станете — виновным. И я этого дождусь… Так что советую не дожидаться этого вам. Сдавайтесь, Грабен. Вам же лучше будет… и мне — легче…

— Думаете, что я облегчу вам вашу работу, когда вы так усердно затрудняли мою?

— Облегчите — и ровно настолько, насколько я вам вашу работу затрудню. Так что сдавайтесь. Не тяните время, не тяготите нас всех с вами включительно ожиданием того, что обязательно будет содеяно и совершено вами — того, что вы думаете сделать…

Я перевел на продрогшего офицера равнодушный взгляд победоносца, прячущего победу от еще не поверженного врага… Я слышу скорые шаги Сигертра Стага и скрип Шлака — страшного «щенка», зажатого в руке сурового командира и зависшего в воздухе в отдаление от него… Стаг занес руку со съеженным «псом» над моей головой, но не опустил — просто поднял скрежещущего Шлака, как знамя…

— Грабен!

Стаг осмотрелся, словно еще не понял, что пришел ночью на свалку… Похоже, он, и правда, не понял, что направляющая его техника поиска, завела в пристанище старых техно-развалин… Он, внезапно выдернутый из размышлений, только что заметил, что здесь со мной и моими «псами» расположился и промерзший Радеев…

Шлак, поджавший хвост и прижавший к затылку уши, взметнулся выше вслед за рукой генерала, все же сообразившего, где он и с кем…

— Грабен, я исправно закрываю на ваших чертей глаза, рассчитывая на вашу безукоризненную службу! Но на этого «пса», подстерегающего меня у дверей центра управления глухой ночью, я глаз закрыть не могу! Я не потерплю такого беспорядка у дверей центра управления и днем! А вы подсылаете мне этих страшилищ ночью!

— Этот «пес» просто заблудился, генерал.

— Он подбирал коды к каналам связи, открытым только технике центра управления!

— Он потерял меня и стаю из поля зрения и пытался найти, подбирая коды к моим каналам связи, не задействованным ранее. Он не знает таких тонкостей — он действует наугад и пробует все подключения подряд.

— Точно подстраиваясь под код канала компьютера центра управления объекта!

— Подстраиваясь подо все коды, пришедшие ему в голову.

— Почему ему в голову пришел именно этот код?!

— Он считал его, стараясь нащупать сигнал, генерал. Он решил попробовать первый попавшийся ему канал.

— Я его знаю, он не настолько туп!

— Разрешите заметить, что вы его не настолько хорошо знаете.

— Я требую отчета — и от вас, и от него! Немедленно!

Шлак всхлипнул, скрипнув поникшим хвостом…

— Генерал, я не умею писать отчеты.

— Умеешь декодировать сигнал связи, умей и отчеты составлять!

— Но я ни того, ни другого не умею! Я не декодер и не офицер! Я только зажигалка и будильник офицера, который считает меня декодером, внедряющимся в связь всех систем! А я и с ним связаться толком не могу!

Стаг вытянул руку, встряхивая Шлака, висящего на уровне его глаз, и всматриваясь «щенку» прямо в потрескавшиеся линзы…

— Собрался оправдаться или оправдать его — сделай это в письменной форме! Твой отчет должен лежать у меня на столе, а ты — стоять у меня на ковре!

— Вы меня в кабинет пустите?

— Не считай это продвижение по карьерной лестнице!

— Но как же? Вы же отчеты требуете только от подчиненных, а в кабинет впускаете только избранных!

— Избранных для награждения или для наказания!

— Пусть я и получу наказание, я получу и повышение! Я же здесь до сих пор нелегально находился! А теперь вы у меня отчета требуете!

— Это не значит, что ты переводишься на легальное положение!

— Но иначе вы от меня отчета требовать не можете.

— Я все могу требовать и ото всех!

— Требовать-то и я могу.

Стаг бросил скрежещущего «щенка» скривившемуся Радееву прямо в руки…

— Убирайтесь с глаз моих оба! Убирайтесь так далеко, чтобы я вас обоих больше не видел! И не смейте возвращаться! Вы больше не получите коды доступа ни к одному моему объекту! Пошли вон из первого научного управления Шаттенберга! Пошли вон из Шаттенберга!

— Ну из Шаттенберга вы нас прогнать не можете, генерал, — этот город не ваш объект…

— Замолчите и убирайтесь!

— Не грубите мне, генерал…

— Не уберетесь с моего объекта — не убережетесь от моей грубости и не обойдетесь без давления моей охранной техники! Вон! Довольно вам беспорядок у нас устраивать!

— Да я как раз порядок навожу…

— У вас не выходит, Радеев! Вы бездарь, метущий мусор не в ту сторону!

— А я мету не в ту сторону только потому, что мету не мусор… Мусор — он как раз без нашей помощи выметается…

— Кончайте морочить всем головы этими туманностями!

— Нет, я и не мечтаю навести морок на такие умудренные головы, как ваши, — вы это и без меня можете… А я так — присматриваю только, чтобы туманности эти в мудрых мыслях далеко не расползались… Я же знаю, как вам одним трудно ограничить безграничный разум, как трудно удержаться от вседозволенности, когда никто не держит…

— Вы проводите показательную чистку?! Пришли забрать моего сотрудника для украшения вашего отчета?! Тогда забирайте эту страшную «зверушку» на память и уходите прочь!

— И больше я от вас ничего не добьюсь?

— Добьетесь выяснений с вашим руководством! Теперь вашим генералам туманными ссылками на секретность не отделаться!

— А как же наша договоренность с вашим руководством?..

— Идя к своей цели через мою голову, беспокойтесь о своей голове — о ее сохранности, а не о договоренности!

— Похоже, вы правы… Не посвятить вас в курс дел — с нашей стороны это было скверной необходимостью… Но теперь все в порядке — теперь я могу открыто признаться вам, что пришел забрать вашего подчиненного, потому, что теперь я могу открыто забрать его у вас…

— На каком основании?!

— На таком, что он у вас опасный преступник…

— Посмотрим еще, кто преступник! Посмотрим еще, кто опасный!

— Я не преступник, поэтому в мою сторону и смотреть никто не станет… А вы… Я знаю, что вы так же опасны, как ваш подчиненный, но и вы — не преступник, так что и смотреть нам на вас не придется… не на что смотреть, так сказать…

— Я вам сотрудника моего управления не отдам.

— Тогда мне придется его взять…

— Только через мой труп, забитый до смерти — доказательствами!

— А доказательства у меня прямо в руках…

Радеев протянул Стагу скрипнувшего от волнения Шлака…

— И не помышляйте достать данные, свидетельствующие против моего сотрудника, из памяти, прописанной моим сотрудником!

— А я возьму данные не у него, а у объекта, на котором он находился, исполняя задание вашего сотрудника… Вы же знаете — и у стен есть глаза и уши…

— У стен, имеющих глаза и уши — есть и зубы, Радеев! Не вмешивайтесь в наши дела!

— Да вот я уже вмешался… Заварили вы здесь кашу, и я сразу в нее вмешался… Теперь расхлебывайте все до конца — вместе со мной… А я не масло, которым кашу не испортить — я ложка дегтя в бочке меда, так скажем…

Запись № 15

Теперь Радеев мой с головой. Теперь он уверен, что подкопался под меня, что скоро я провалюсь в его подкоп — в его подземелье… А главное — он и понятия не имеет, что уверенность именно этого рода мне от него и нужна изначально. Он отвлечется от моих дел, позволив мне завершить начатое без его надзора, — без его помех, еще и — с его помощью. Он поможет мне отвлечь Стага, как Стаг поможет отвлечь его. Радеев показался генералу во всей красе, неприкрытой никакими правилами приличия, и Стаг ему этого не простит. Генерал ему еще и старое припомнит — да так, что они оба позабудут про то, что никто на меня никакого компромата ниоткуда и никогда не получит, что компромата на меня — просто нет. Подумаешь, заловили несмышленого «щенка»… Шлак мой «щенок», но и его память — моя…

Радеев ждет, что память Шлака откроет ему мои распоряжения или что я перепишу память Шлака, что он узнает про это и использует это против меня… Но мне не придется делать этого — это предусмотрено программой, не сохраняющей в жесткой памяти моего подручного моих распоряжений, переданных определенным кодом. Мои приказы стираются через считанные часы, разрушая и отзывающуюся на них память, уничтожая все следы установки и выполнения задачи. А спутанные испугом мысли потерянного «щенка», ссылки на показания дежурного офицера и техники наблюдения ничего не разъяснят, а лишь — запутают все… Зная о нетерпимости Стага к контролю службы безопасности, я спокоен. Наши объекты настроены на наблюдение им — Стагом — без учета требований DIS о строгом соблюдении верхних ступеней контроля. Нашим объектам не поставлена задача прослеживать все наши помыслы…

Конечно, Радеев узнает, что в это время в этом месте запросили эту линию связи кодом компьютера центра управления, но ему не удастся установить — запросил линию компьютер или Шлак — подтверждающей открытие линии информации не хранит ничья память. И пусть он поймет, что это сделал Шлак — он этого не докажет без точных данных… А я стану напирать на то, что за этим офицером, проходящим конечный контроль, сейчас следит наша техника, дающая сбои в эти тяжелые для нас времена. И Стаг заставит его искать неисправности переустановленной задачи, разработанной специально для снабжения солдатами и офицерами северных укреплений. И пускай он ищет пропущенные расчетчиками недоработки, понимая, что это ни к чему не приведет. Он концов не найдет, несмотря на то, что нашел начало. Просто, начало этих концов — середина нити, растянутой в разные стороны. Пойдет он по ней в одну сторону — уйдет от другой, поймает он один ее конец — упустит другой… А сложить в один два конца для него так же непосильно, как сложить в одну две точки пространства.

Радеев с кислой ухмылкой скосил на меня прищуренный в щелочку глаз, блеснувший из-под припухшего века…

— Ну почему же непосильно?.. Очень даже в моих силах…

— О чем это вы, Радеев?

Радеев сложил ворот шинели стяжка к стяжке…

— Чем же это для вас не пространство?.. Чем же это для меня не ваши мысли?..

— Наглядно.

— Пусть я ваши мысли не читаю, но некоторое понятие, о чем вы думаете, имею… Признаться честно, я вам дал не верную оценку…

— Недооценили.

— Нет, скорее, переоценил… А вот вы меня — недооценили… Не выдался у нас с вами торг… Но это не беда — мы выставим новые цены и начнем снова… Только вот, боюсь, ваш генерал меня с этих торгов выставит…

— Мы здесь торгов не ведем. Души — не товар, Радеев…

— А что же?.. Они не бесценны… Вы даете и берете их не даром, как и мы… Мы ведь с вами похожи… Мы одной крови — одного поля ягоды, так скажем…

— Может, боги и одной крови с дьяволами, но стоят они на разных полях…

— Нет, поле произрастания у всех, так сказать, ягод — одно… Это — жизнь…

— Тогда у нас действительно много общего и объединяющего.

— Больше, чем вы думаете… Только и различие существенное есть — у нас есть совесть, а у вас ведь — совести нет совсем…

— Нет совести?

— Вы даже не знаете, что это такое?.. Ну так я объясню… Это такой последний ограничитель, связывающий не руки, а сознание — ограничитель, который останавливает человека, когда не справляется порядок с прописными правилами…

— К чему вы клоните?

— Да к тому, что вам здесь с вашими злыми затеями не место… Вам нельзя оставаться здесь — вы здесь страшные дела вершите… Не думайте, что я отчаялся ждать, когда вы промахнетесь и попадетесь мне в руки… Нет… Я и не надеялся на ваш промах… Но я надеюсь на ваше понимание…

— Скажите ясно.

— Я же, как вы, наблюдаю за вашим творением — я вижу деяния этого офицера S9… И жду, что вы посмотрите на этого офицера — на этого опасного человека, которого вы собираетесь продвинуть во власть — и поймете, что этот планируемый вами поступок неправилен… Такой человек не должен получить власть — порядок не должен допустить такого… Только ваш человек сильнее порядка — он возьмет эту власть… возьмет и без вас… А поможете вы ему пройти эту проверку — он пойдет дальше… А вы собираетесь сделать это, несмотря на правила, — намереваетесь разрушить порядок, стоя к нему лицом к лицу, смотря ему прямо в глаза…

— Я понял причину вашей тревоги, Радеев. Я не сделаю этого — я не собираюсь давать влияние этому офицеру, внедряясь в память проверяющей его техники, так что можете спать спокойно.

— Нет, в ближайшее время мне даже беспокойно не уснуть…

— Вы получили все, что вам было нужно, и можете теперь вернуться в ваше подземелье.

— Нет, без вас мне не вернуться вообще… Вы так просто от меня не отделаетесь — вообще не отделаетесь… Вы зашли слишком далеко, хотя и шли — еще недолго… Теперь вам вернуться никак нельзя — надо идти дальше, дойти до конца… Вы должны ответить за ваше творение… Вы сделали этого офицера таким, что ему посильно пройти эту проверку и без вашей поддержки… Он — «пограничник»… Он — нарушитель, против которого не действуют правила и поправки… Вы обязаны исправить это затруднительное положение…

— Я не имею права исправлять разум подключенного к жизни человека — это запрет, не нарушаемый запрет.

— Не надо трогать разум, раз уж он запущен в жизнь… Но надо тронуть человека…

— Списать его?

— Списать… Не на ликвидацию — на понижение… на надежное понижение ранга.

— Он полковой командир — он не может командовать ротой.

— Может. Он быстро привыкнет… Наберется унтер-офицерской ругани — и не вспомнит, что он — аристократ высшего состава, предназначенный вовсе не для этого…

— Не ждите, что я нарушу порядок и спишу его на понижение, присвоив ему звание ниже положенного по результату проверки.

— Нет, не жду… Вы способны влиять на результаты, не нарушая порядка, — ваши поправки повысят или понизят его незаметно для техники контроля…

— Я не стану больше влиять на его судьбу.

— Вы оказали такое влияние на его судьбу, что теперь вы не можете взять и устраниться от дел — мы вам не дадим… Да вы и без нас — не сможете устраниться… Вы только раскусили вашу силу, только вошли во вкус вашей власти над нашими судьбами… Вы только что поняли, что вы — наш бог… Но еще не осознали, что некоторые наши боги — дьяволы…

— Вы и правда считаете меня опасным… Иначе у вас не было бы повода пытаться поймать меня, провоцировать меня на нарушение правил порядка… на преступление…

Радеев вскинул на меня захолодевший взгляд…

— Я провоцировал вас на этот поступок. Но только для того, чтобы вы совершили его под моим надзором. Только для того, чтобы вы увидели, что у вас получится, чтобы вы поняли, что вы наделали. Я с вами ничего сделать не могу — могу только взывать к вашей совести во время ее присутствия в вашей голове, указывая вам деяния, совершенные вами во время ее отсутствия.

— Вам не дотянуться до моих высоких целей и не добраться до моих великих дел.

— Высокие цели, великие дела?! Вы подвергаете опасности порядок! И вы уродуете чужие жизни, идя к вашей высокой цели и ища величия! Я обязан остановить вас, возомнившего себя всемогущим богом, до того, как вы сотворите себе армию бесов! Но все, что я могу, — убеждать остановиться вас!

— С каких пор Тишинский видит препятствия для устранения опасного для порядка человека? Он не убеждает — он просто убирает опознанных им нарушителей, пусть и не приговоренных к смерти по прописанным правилам порядка.

— Вы думаете, что правила не писаны для нас? Нет, мы соблюдаем их, пренебрегая ими разве что при крайней необходимости.

— Тишинский бессилен остановить меня — он бессилен насаждать свои порядки моему начальству. Вам не позволят и пальцем меня тронуть, пока у вас не будет весомых доказательств моей вины, а их у вас — не будет. Вы не арестуете и не осудите меня. Я перед вами не виновен.

— Вы не виновны только перед законом.

— Только закон устанавливает вину. Уходите, Радеев, иначе Стаг вас…

Радеев поднялся, полыхнув на меня глазами, горящими гневом… Он ударил меня по щеке сложенными перчатками, оставшись стоять передо мной… Остался стоять и я, молча, со сцепленными за спиной руками…

— Вам не спровоцировать меня, я не стану требовать сатисфакции. Я знаю, что дуэли в военное время строго запрещены.

— Я это сделал от души, Грабен! И у меня есть душа, Грабен!

— У вас есть — личины, Радеев. Хватит притворства, я не поверю, что кто-то когда-то видел ваше истинное лицо — даже вы. Вы не выведете меня из себя, что бы ни делали. И я продолжу делать то, что считаю нужным. И советую вам не оставаться здесь дольше. Вас скоро вышвырнут отсюда со всеми распоряжениями вашего руководства. А сейчас приведите расстроенные нервы в порядок и идите спать, Радеев.

— Вам здесь недолго служить осталось! Мы об этом позаботимся, Грабен!

— Я предупрежу о вашей заботе начальника и подчиненных. Они не упустят ни подлога, ни клеветы.

— Стаг слеп, если не замечает, кто вы и что вы делаете!

— Стаг смотрит далеко вперед.

— Не замечая того, что рядом!

— Того, что — не значимо.

— Он считает, что не значим порядок?!

— Мы выше вашего порядка. Мы ваш порядок устанавливаем, действуя и исходя из порядка нашего.

— У нас порядок один для всех! И выше системы себя не ставит и Снегов!

— Просто, верховный главнокомандующий считает себя олицетворением системы. Он не человек. Он — Система, он — Порядок. Он позволяет нам действовать в другой системе координат.

— Но он не предоставляет вам выбора на ваше усмотрение! Он не позволит вам переступить границы порядка и сеять хаос! Стоит вам сойти с этой грани, он свергнет вас с небес и сошлет к нам — в подземелье!

— Ученые, всегда стоят на краю. И ученые, ступившие за край, — всегда срываются в пропасть! Что же — туда им и дорога.

Сигнал побудки разлетелся по коридорам зданий, я развернулся и ушел в густеющий туман, оставив Радеева под присмотром моей своры… Без проводника выйти отсюда ему будет сложно… Один Шлак припустил за мной, нагоняя в коридоре проходного объекта…

— Что-то пошло не так! Что-то не в порядке!

— Наоборот, Шлак, — теперь все точки расставлены и все ясно. У них на меня ничего нет… и не будет.

— Зато у тебя на совести куча всего — и есть, и будет.

— Не начинай. Мне это надоело.

— А Радеев прав.

— В чем же? В том, что мне следует перестать стремиться к совершенству и умереть тихой смертью от скуки? Я не перечеркну планы великих деяний и не загублю высоких устремлений. Это равносильно — заморить голодом себя и задушить других.

— Он прав в том, что ты не сделаешь этого и не остановишься. И прав в том, что никто иной тебя не остановит, — только ты сможешь это сделать, только твоя совесть.

— Я не могу остановиться на достигнутом и отступить назад.

— Тогда иди вперед, но другой дорогой.

— У меня нет другой дороги — нет выбора.

— Сдайся ему. Раскайся в содеянном и сдайся. Ты еще не такие страшные вещи натворил — пока еще ты можешь рассчитывать на прощение.

— А что я стану делать, когда это прощение получу? Меня спишут — дадут неответственную должность, на которой я проявлюсь настоящим чудовищем. Ты же знаешь, на что толкает меня скука… Тоска вытягивает из моей головы — кошмары… которые заставляют меня творить ужасные вещи…

— Думаешь, что тогда ты сделаешь что-то ужаснее всего, что сделал?

— Уверен в этом. Так что обратного пути у меня нет.

— Думаешь, что не сможешь контролировать себя, когда тебя не смогут контролировать другие?

— Не думаю, а уверен.

— Думаешь, что сейчас ты делаешь наиболее безвредные вещи из всех, что можешь сделать?

— Я в этом уверен.

— Тогда я молчу.

— Правильно, а то мне начало казаться, что тебя заело и тебе пора прочистить мозги.

Запись № 16

Лей открыл передо мной данные повторной проверки Айнера…

— Чисто. Все в полном порядке.

— Показатели спорные. Они не вписываются в наши нормы.

— Но и не выходят за принятую норму.

— Нужно проводить еще проверку.

— Не нужно — этот офицер твердо стоит на границе. И с этой грани он не сойдет.

— Мы не можем принять решение, не сведя его с этой грани в ту или иную сторону, полковник.

— Его нельзя сталкивать в сторону, когда он стоит посередине.

— Он не стоит — он мечется между этими сторонами. Его нужно проверять до тех пор, пока мы не застанем его на одной из сторон при пересечении границы.

— Мы его не застукаем, Лей. Нам придется исходить из этих показателей.

— Но мы не можем…

— Можем или нет — мы сделаем это.

— А что? Оставим все как есть?

— Как есть… А как есть?..

— В этом и дело — мы не знаем… Он одновременно и высший, и низший офицер… и мы не можем ни поднять его, ни опустить…

Хэварт заглянул мне через плечо, всматриваясь в столбцы данных на развернутом экране…

— Вот черт… Вы настоящего черта сделали, полковник…

— Нет, Хэварт… Я сделал настоящего человека, который всегда и везде на грани между всем и всеми…

— А вы подумали, что с таким человеком дальше делать, полковник?.. Он же, находясь ни там, ни тут не подходит ни тем, ни другим…

— Нет, Хэварт, не подумал… Я думал, что он подойдет всем…

— Подойдет — так же, как никому…

— Он должен остаться на этом месте — это его место… Мы не восстановим его в звании, и он останется стоять на грани — в одно время и высший, и низший офицер.

Я уронил перегруженную тяжелыми мыслями голову на руки… И мой слух прорезал звонкий до боли смех… Я полагал, что Радеев проведет на свалке еще несколько часов…

— Проследуйте за мной.

— Куда же вы меня поведете, Радеев?

— Да уж пока еще не на край света… Пока еще только в коридор…

— Что вам опять нужно?

— Не сочтите навязчивостью, но я пришел напомнить, что вам здесь не место…

— Я помню.

— Но не понимаете…

— Теперь понимаю. Но больше мне нигде места нет.

— Как же?.. Таким, как вы всегда найдется место у нас… Теперь вы понимаете это? Понимаете, зачем я к вам пришел?

— Подождите, пока я сформулирую раскаяние и оформлю признание письменно.

— Письменно? Нет, не надо утруждаться. Мне хватит и вашего согласия вступить в должность, указанную в этом документе.

Я рассеянно взглянул на развернутый передо мной экран…

— Что это, Радеев?.. Смертный приговор? Я не знал, что на нем нужно ставить подпись.

— А вы что, не прочтете, какой вам вынесен вердикт?..

— Нет, мне все равно, Радеев.

— Горечь осознания — гнусная штука, но не стоит пренебрегать таким предложением, какое выдвигаем вам мы…

Я всмотрелся в текст, пробегая его глазами снова и снова, вчитываясь внимательнее и внимательнее, вникая в суть со все тяжелеющим трудом…

— Вы предлагаете мне работать на вас?

— Не на нас, а у нас — с нами, так скажем…

— Я не понимаю, Радеев… Вы что?.. Вы пришли только, чтобы?..

— Да, я пришел только, чтобы предложить вам работу.

— Так работу не предлагают…

— Я же должен был вас проверить — окончательно убедиться, что вы нам подходите… А когда убедился, должен был убедить и вас, что вы нам подходите… А главное — должен был переубедить вас, что вы не подходите для них — для тех, к кому вы себя причисляли прежде… Видите ли, здесь вы вредите, а у нас вы будете не просто безвредны, но и полезны… Знаете ли, сейчас не спокойные времена… Разум каждого кишит злыми умыслами, которые мы призваны выявлять и искоренять… И, к сожалению, мы не можем сделать этого, не применяя мер устрашения и методик обмана… И нам нужны люди, владеющие этими методами в совершенстве, — такие люди, как вы… Вы — создатель кошмаров, видящий чужие помыслы… Вам открыты самые потаенные страхи, спрятанные в самых темных уголках разума… Вам ведомы все истоки мыслей, и в ваших руках все ключи от всех замков, запирающих душу за защитными стенами разума…

— Я не каратель и не стану им.

— Обман из головы людей выбить можем не только мы… Правды можно добиваться и иначе… И вы станете нашим добытчиком — не таким, как мы… вы и свора ваших кошмаров…

— Нет, Радеев, работать с вами я не стану.

— Вы, смещенный на другую должность, сгниете здесь без надобности в ваших особых силах… А у нас — вы нужны… К тому же, здесь вы не просто сгниете, а и сгноите кого-нибудь от скуки ненароком… А у нас…

— У вас я буду гноить других…

— Виновных или обвиняемых…

— Я не для этого…

— Это ваше истинное призвание… Это ваша, зажатая вами, натура, так скажем…

— Я никак не могу уразуметь, какова ваша натура, Радеев?

— О, не вы один такой… Но я думаю, вы скоро разберетесь — еще скорее, чем я…

Он подмигнул мне, рассмеявшись…

— Искушаете меня загадками?..

— Вы любите загадки… Я знаю все, что вы любите… Видите ли, ваши командиры вас бы к нам не отпустили без вашего согласия, вот я и потрудился изучить все ваши пристрастия… И я потрудился на славу… Ради того, чтобы заполучить вас, я пообещаю вам даже легализовать ваших «собак», даже найти им весьма недурное применение… Ну что же, вы согласны?..

Я опустил глаза на Шлака, неспокойно сидящего у моих ног и скрипящего нервно дергающимся хвостом…

— Согласен.

— Правильно, хватит горе хлебать вашим страшным созданиям… Я слово сдержу… Я же пообещал вам, что без вас не уйду — и сдержал… Идемте на спуск — нам пора в наше подземелье…

Перед глазами проносятся рапорты, подписи, темные коридоры и обширные поля деятельности в службе госбезопасности… Да, я ступлю на другую дорогу — ступлю в свое, еще не открытое мне, будущее…

Ничего себе! И не знал, и не думал! Крысы мне ничего об этом не сказали! Я в шоке, что они промолчали про создание Айнера, про создателя Айнера! Но теперь я все знаю! Я и не помышлял, что этот мрачный создатель, такой же «пограничник», как наш Айнер… Я думал, что он — Айнер — один такой на свете! А его создатель ему не многим уступает, хоть и стабилен так, что Айнеру и не снилось! Случается же такое — стабильный человек, старающийся создать стабильного человека, — создает Айнера! Нашего Великого Героя! Теперь крысы причислят к лику Героев Великой Войны и его создателя! Никаких сомнений нет, что они это сделают! Они всегда так делают после того, как записи таких людей читают! Они всегда их имена и номера на камне Великой Войны высекают!

Оглавление

Рассказ I Единовластие

  Запись № 1 03. 01. 1001 год Эры Порядка 05:00

  Запись № 2 03. 01. 1001 год Эры Порядка 06:05

  Запись № 3 03. 01. 1001 год Эры Порядка 07:00

  Запись № 4 03. 01. 1001 год Эры Порядка 09:05

  Запись № 5 04. 01. 1001 год Эры Порядка 06:00

  Запись № 6 04. 01. 1001 год Эры Порядка 11:00

  Запись № 7 04. 01. 1001 год Эры Порядка 19:00

  Запись № 8 04. 01. 1001 год Эры Порядка 21:00

  Запись № 9 04. 01. 1001 год Эры Порядка 23:55

Рассказ II После жизни

  Запись № 1

  Запись № 2

  Запись № 3

  Запись № 4

  Запись № 5

  Запись № 6

  Запись № 7

  Запись № 8

  Запись № 9

  Запись № 10

  Запись № 11

Рассказ III Воин северной пустыни

  Запись № 1

  Запись № 2

  Запись № 3

  Запись № 4

  Запись № 5

  Запись № 6

  Запись № 7

  Запись № 8

  Запись № 9

  Запись № 10

  Запись № 11

  Запись № 12

Рассказ IV Под ударами мрака

  Запись № 1

  Запись № 2

  Запись № 3

  Запись № 4

  Запись № 5

  Запись № 6

  Запись № 7

  Запись № 8

  Запись № 9

  Запись № 10

  Запись № 11

  Запись № 12

  Запись № 13

  Запись № 14

  Запись № 15

  Запись № 16

  Запись № 17

  Запись № 18

  Запись № 19

  Запись № 20

Рассказ V Кошмары создателя

  Запись № 1 01.09.125 год Новой Техно-Эры 7:00

  Запись № 2 01.09.125 год Новой Техно-Эры 7:30

  Запись № 3

  Запись № 4

  Запись № 5

  Запись № 6

  Запись № 7

  Запись № 8

  Запись № 9

  Запись № 10

  Запись № 11

  Запись № 12

  Запись № 13

  Запись № 14

  Запись № 15

  Запись № 16 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg