Альманах Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА I
© Продюсерский центр Александра Гриценко, 2013
© Интернациональный Союз писателей, 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Новый шанс для Золушки
Предисловие от литературного критика
В конце 60-х годов и в начале 70-х в литературной прессе Советского Союза звучала дискуссия о месте фантастики в книжном мире. И это было время расцвета советской НФ. И, пожалуй, вообще лучший период для фантастики в России. Если брать ее в современном виде, а не в том, какой ее себе представляли Владимир Одоевский, Антоний Погорельский и другие русские романтики XIX века. В 60-е активнейше творили и написали свои главные произведения такие мэтры жанра, как Аркадий и Борис Стругацкие, Евгений Войскунский и Исай Лукодьянов, Александр Мирер, Ариадна Громова, Илья Варшавский, Север Гансовский, с 70-х во весь голос зазвучал Кир Булычёв…
Так вот. В прессе тогда фантастику сравнивали с Золушкой, которую властная мать – советская литература – и злые сестры – реалистические направления – не берут на бал, несмотря на ее красоту. Да, так вот и было. Писатели-фантасты, пришедшие в литературу уже во второй половине 70-х, печатались с большим трудом. Хотя именно они делали все возможное, чтобы, по точному замечанию Виталия Бабенко, «сделать из фантастики литературу». Хотя именно они старались вывести фантастику из «гетто» (устоявшийся термин), в которое она попала в начале XX века. Так произошло с англо-американской фантастикой в 60-е годы, когда пришла «новая волна» (тоже устоявшийся термин): Роджер Желязны, Филип Дик, Харлан Элисон, Джон Браннер, Брайан Олдис и др. После них фантастика обрела полные права в семье англоязычной литературы. А нашим мастерам оставалось лишь оттачивать свое мастерство на семинарах. Их называли «четвертой волной российской фантастики»…
А потом случилась перестройка и советская литературная иерархия рухнула. Новое российское книгоиздание начало формироваться в середине 90-х, печатать тогда начали отнюдь не тех писателей, которые стремились к художественности, а тех, кто казался более коммерчески перспективным…
Сейчас этот путь привел фантастику в тупик. Рамки ее художественных средств искусственно сужены. И такая она интересна очень узкому кругу читателей. Серьезные издатели отвернулись от нее. Как если бы наивная Золушка все-таки попала на свой бал, там над ней сначала грязно надругались, а потом выставили за дверь, не желая общаться со столь распутной особой…
Фантастику покинул дух экспериментаторства, исчез творческий порыв. Издание фантастических книг резко свернулось. Лучшие авторы первого десятилетия XXI века уходят – кто в сценаристику, кто в компьютерно-игровой бизнес…
Есть ли выход? Один из вариантов – собраться вместе и отказаться от услуг издательств, писать то, что велит мятежная душа, без оглядки на то, что скажет редактор. И так, поддерживая друг друга, пробиться к читателю.
Именно такие произведения, написанные в соответствии с требованиями авторской души, а не редакторского давления, собраны в этой книге. Авторы здесь смело работают с сюжетами и коллизиями, с метафорами и аллегориями, с самой формой текста, с его ритмом, с его дыханием. Здесь есть и гротеск, и ирония, и философия, и лирика. Здесь мелькают иные планеты и экзотические острова, а совсем рядом оказываются вполне узнаваемые, сугубо земные пейзажи. Здесь прозаический текст вдруг переходит в поэтический (сам прошел через это!)… Здесь есть все, чтобы доказать, что фантастика не заблудилась в трех соснах примитивных сюжетов, что Золушка еще жива и готовится к новым свершениям.
С творчеством некоторых авторов я давно и близко знаком и высоко ценю их способности, имена других прочитал впервые. Я хотел перечислить несколько фамилий, но потом передумал, чтобы никого не обежать. Я только пожелаю им всем успеха. Пусть эта книга поможет ее авторам стать своими в мире фантастики. В добрый путь!
Андрей Щербак-Жуков, прозаик, критик, поэт.Марина Белая
Запах смерти
Окружающий мир подобен калейдоскопу: стоит изменить угол наклона, как меняется видимая картинка. Прежде любое отклонение от нормы окрашивало бытие в негативные черные цвета. Теперь я самостоятельно регулирую расцветку собственных будней, придерживаясь в основном нейтральных спокойных тонов. Иногда хочется добавить ярких, насыщенных оттенков, чтобы придать сочность изображению, но приходится сдерживаться: в современном, обреченном на вечность мире подобные желания, равно как и другие проявления радости, считаются баловством и непозволительной роскошью.
В этом есть своя логика: побежденная тленность, бесконечность бытия не требуют творческого беспокойства, – лишь желание быть равным Богу, сравняться с Ним в вечности вдохновляет на безумства. И не важно, что бессмертие человека никогда не будет подобно вневременности Всевышнего, главное – преодолеть ограниченность существования. Смертному человеку возможность вечной жизни всегда представляется неким блаженством, когда все, что не успевалось, наконец может найти свое завершение. Вкусившему же амриту открываются иные стороны: отчаяние, неумолимое, как сансара, и первозданный ужас протяженности, устремленной в бесконечность. В вечности все теряет смысл: безграничность предоставленной свободы обесценивает саму вероятность бунта, равно как и отсутствие смерти – саму жизнь.
Если раньше счастье заключалось в спонтанном, полном неожиданностей и разочарований поиске недостающих элементов, пазлов, необходимых для составления полноценной картины, то теперь балом правит сухость, математическая выверенность каждого действия. Искусственная среда, лишенная боли и душевных конфликтов, – вот та цена, которую пришлось заплатить за обладание вечностью.
Смерть была побеждена – и в тот же миг превратилась в едва ли не самое важное право, которое когда-либо принадлежало человечеству. Даже религиозный запрет представлялся отныне не таким страшным, как вечность; потому что единственным способом прервать жизнь оставалось покончить с собой. Этот выбор многих свел с ума; по миру прокатилась массовая волна самоубийств, прежде чем правительство спохватилось и ввело квоту на суицид. Теперь, прежде чем свести счеты с жизнью, следовало встать на очередь – для многих прекрасный шанс оправдать собственную трусость. Те же, кто так и не сумел примириться с бесконечностью, превратились едва ли не в героев. Казалось, взглянув в лицо смерти, они сумели избежать бездушности механизма, прилизанной кукольности, которыми так грешили остальные. Быть похожим на них, быть рядом с ними – вот о чем я мечтал, когда отправлял запрос в министерство.
Страх, что меня посчитают недостойным, вызревал быстрее, чем абсцесс, но, памятуя о теории калейдоскопа, я просто убегал от возможности быть наедине с собой. Только позорно спрятавшись в непроницаемую скорлупу, какой для меня было окружение, я мог освободиться от эмоций, считавшихся едва ли не дурным тоном, сохранить ровность душевного состояния. Но подчинение общественным правилам еще сильнее указывало на мою бесхребетность и ничтожество. Казалось, только лишенный зрителей, человек способен остаться самим собой: одиночество не требует масок, чуждых истинной сущности; поэтому, чтобы оградить истинное «я» от покушательства посторонних, мне пришлось научиться лгать.
Именно ложь и помогла попасть в тайный отдел: я признался в том, чего не совершал, – в попытке суицида. Письмо, отправленное на имя руководителя отдела, было чересчур путаным: за своеволие, непослушание могли наказать, и поэтому я как можно хитрее плел словесные ряды. Мне удалось – я получил письменное разрешение.
Александр Бобков
Плохо будет вам там, господа террористы
Филин спускался в Ад… Накануне в специальном сеансе связи Симеон с Октопесом весьма подробно настраивали его на это «предприятие»… И хотя командировка в основном была ознакомительной, для новичка и ученика она таила некоторые потенциальные сложности и даже угрозы…
Филин вспомнил слова Симеона:
– Ты встретишь там растленцев, развратников, убийц; соблазнённых страстью, властью или богатством… Ты увидишь, как чудовища похоти и вожделений вырастают из потворств и корысти… Ты познакомишься там с различными ухищрениями местных демонов и их отвратительных слуг… Ты поймёшь, что мысль, сознание могут не только творить, но и уничтожать… Ещё ты узнаешь, что магнит Духа Порока действует через Сознание и что Ад Астральный – есть прежде всего Ад Человеческий… Астральный адский мрак, чрезвычайная плотность и густота атмосферы, чёрные липкие флюиды и каторга уничтожения самих себя и себе подобных – есть следствие великого греха и порока в земной жизни…
Теперь Филин явственно различал эти удивительно отвратительные и постоянно меняющиеся лица-маски, отражающие убогие и жестокие плотские желания, сопровождаемые насилием, разбоем и издевательствами над слабыми и незащищёнными. Видел он и местные преднамеренные мыслеформы и образы, существующие здесь постоянно и постоянно же создаваемые вновь для прибывающих сюда с Земли грешников. Невероятная пластичность живой астральной материи, по-видимому, позволяла местной иерархии демонов творить из неё учебные, но в отличие от земных – живые муляжи и пособия по изучению и укреплению зла…
Демоны Ада были почти неуловимы… Они предпочитали выполнять свои обязанности тайно… Лишь изредка, на какие-то краткие мгновения, перед мысленным взором Филина появлялись то трёхголовые великаны, то человеко-животные по форме, но с дьявольскими атрибутами, то – обманчиво прекрасные покровители человеческого разврата, а то – и ангелоподобные, но почему-то дурно пахнущие создания с плохо скрываемыми мыслями демонов-искусителей…
– Да здесь настоящий Университет Всемирного Зла, – подумал Филин и стал пристально вглядываться в проступившие из мрака два астральных тела с бледными серыми лицами заговорщиков… Их плотно сжатые, видимо, до боли губы, из которых как будто сочилось что-то похожее на кровь, и жестокие немигающие глаза, пылающие решимостью и гневом, не могли не насторожить Филина… Эти «выродки» что-то затевали… Один из них, тот, что повыше, пытался забраться в окно второго этажа какого-то одиноко стоящего тёмного здания…
Получив отпор от невидимой Филину силы изнутри здания, сбросившей последнего вниз, злоумышленник тут же кинулся к входной двери… Сорвав, по-видимому, внутренний засов, он распахнул было дверь… и снова был кем-то выброшен вон… Но – не тут то было… Изловчившись немыслимым «кошачьим» образом, нападающий, в мгновение ока став совершенно плоским, скользнул в почти незаметную снаружи щель между ставней на окне и стеной дома и исчез внутри… Тем временем другой налётчик, по-видимому напарник, также сделав несколько неудачных попыток вторжения в дом, теперь со свистом летел по вентиляционным путям в нужное ему помещение… Филину всё это почему-то показалось похожим на учения злоумышленников… террористов, быть может?..
– Интересно, что же дальше?..
Он прекрасно помнил, жертвой чего стали они со Стрельцом в «Елках-Палках»… Это был взрыв… настоящий террористический акт, подтверждённый в последующем химической экспертизой и вызвавший тогда много жертв ни в чём не повинных мирных людей, в том числе и их – братьев… Может, это именно те террористы, которые теперь уже и сами погибли и попали сюда… в Ад?! А может быть – и другие… Дело не в этом… Дело – в наказании, в справедливом наказании, наконец…
– Приговорены к немедленному обезглавливанию за непрофессионализм, недомыслие, потерю драгоценных секунд во время подготовки теракта на учебном Адском Объекте № 6… – прозвучало во всеуслышание…
И все сирые и убогие растленцы, развратники и убийцы, побросав свои унылые и гибельные занятия, кинулись в Адский Амфитеатр, чтобы хоть немного «передохнуть», а главное – насладиться удивительным и восхитительным зрелищем обезглавливания таких же, как и все они здесь, грешников…
Времени как такового в Аду нет… Всего лишь – некая сюжетная последовательность событий… Поэтому уже в следующее мгновение тускло освещённый искусственным светом амфитеатр был полон народа, а казнь уже начиналась…
Стоявший посреди арены «Чёрный Принц», как его здесь называли, а по сути, главный местный распорядитель, и палач по совместительству, на Земле был садомазохистом и серийным маньяком-убийцей. Скороговоркой прочитав очередной приговор Адского Суда, он собирался приступить к казни осуждённых… Из приговора следовало, что за ненадлежащее выполнение… и т. д. по протоколу, двое из террористической школы приговариваются к немедленному, очередному, уже пятому по счёту, медленному отрезанию головы с «электронной» записью процедуры экзекуции, для последующего тиражирования видеоматериала и трансляции его по всему Адскому Астралу в качестве развлекательного видеоклипа.
Не веселились и не радовались, по-видимому, только наблюдавший эту картину Филин… и, естественно, осуждённые… Под улюлюканье и одобрительные аплодисменты десятков, а может быть и сотен тысяч зрителей, Чёрный Принц не спеша, обыкновенной ручной ножовкой отпилил голову сначала более высокому курсанту школы террористов, придавив её слегка к бархату бруствера манежа своим коленом. При этом липкая тёмно-коричневая густоватая жидкость медленно выползала из-под полотна ножовки… А несчастный курсант мучительно стонал и на чём свет стоит мысленно материл вся и всех даже и тогда, когда его голова была уже отпилена и находилась в руках Чёрного Принца, демонстрирующего всем присутствующим результат экзекуции. Зрители первых, по-видимому самых престижных рядов партера, повскакав со своих мест, толкая друг друга и громко бранясь, бросились к месту казни. Они старались изо всех сил хотя бы одним пальцем дотянуться и мазануть им по всё расползающейся под ногами Чёрного Принца дурно пахнущей желеобразной массе то ли не до конца свернувшейся крови, то ли какого-то особенного адского внутреннего наполнителя астральных тел. Те, кому это удавалось сделать, пробовали «это» на язык, втирали себе в виски, засовывали в нос…
Второй курсант, ни жив ни мёртв, почти совершенно обездвиженный, стоял тут же, рядом… Его тело уже не пульсировало, как у всех других астральцев, а подёргивалось мелкой неровной дрожью… глаза буквально вылезли из орбит и ошалело вращались в разные стороны… Он инстинктивно что-то мычал, не в состоянии ни сформулировать какую-либо мысль, ни тем более её озвучить… Его колени давали слабину всё больше и больше, и вдруг он начал резко и пропорционально уменьшаться в размерах; а потом – и медленно распадаться на отдельные части тела, органы, клетки и мельчайшие частицы. Взвесь от последних, помаявшись немного на месте, стала улетучиваться, а затем и совершенно исчезла из вида.
– Не выдержал, не выдержал… – ликовала огромная толпа зрителей.
– Туда ему и дорога… – вторил толпе Чёрный Принц, как-то не очень умело прилаживая отпиленную синюю голову первого курсанта тому на верхнюю часть туловища…
– Пошла… пошла… – приговаривал он, тупо вколачивая последнюю кулаком в тело.
На радость всем, голова курсанта вдруг открыла глаза, облизнула губы, высунула язык, зашипела и изобразила ужасную гримасу…
– В класс… в класс, недоучка… и попробуй ещё хоть раз оплошать, – вопил Чёрный Принц…
Курсант, как был с набок посаженной на туловище тёмно-синей головой, так и кинулся прочь с манежа в свою казарму…
– Совершенствоваться… совершенствоваться… мы в тебя верим… – неслось ему вослед…
Свет погас; амфитеатр поплыл перед глазами Филина, как отыгранная театральная сцена; стало жутко от навалившегося внезапно одиночества… Но два родных милых и умных «крыла» уже снова несли Филина дальше и дальше вглубь бушующего неизбывными страстями Ада…
Глубоко несчастные, заблудшие, растерянные и совсем потерявшие себя самоубийцы, убийцы, развратники, растленцы, жадные до денег и материальных благ вороватые толстосумы уничтожали друг друга, крутились, корчились и извивались в порождённом ими самими жестоком и кровавом месиве сатанинского, самого низкого и низменного слоя Астрала. А в это же время над ними кружили в своих заботах и тревогах какие-то духи, привидения, демоны и ангелы. И Филин сейчас находился среди них…
Вверху всё было не таким ужасным и беспросветным, как там, внизу… Здесь казалось, что Астрал проникает и окружает весь мир и силой своего притяжения связывает между собой все солнца и звёзды… Он кружит и кружит стремительными вихрями полей и излучений, отказываясь подчиняться суете жизни и времени…
«Жалко, нет рядом Стрельца…»
Не успел Филин даже подумать это, как буквально с неба прямо ему на голову свалился его брат…
– Ты что, ошалел?! – несколько испуганно, но радостно воскликнул Филин, и в порыве благодарности за этот неожиданный подарок крепко обнял Стрельца…
– Ты видел… ты видел, что там творится.?! – Говорил он Стрельцу, тыча указательным пальцем левой руки вниз…
– Да, брат, я видел это… – Стрелец был задумчив… – Это совсем не похоже на очищение… Это – просто кошмар… Ведь облечённые в видимые формы страшные пороки человеческих душ – неизбывны и, похоже, действительно безвременны… Столетия – здесь не в счёт…
«Неужели Ад создал человек?.. По соитию… по созвучию со своими собственными человеческими пороками?..» – Филин размышлял…
«Такая плотность материи… вязкость… текучесть… нагромождения кошмарных, загрязнённых до безобразия слоёв… отвратительные энергетические схватки несчастных с постоянно видоизменяющимися, изнывающими от мучений телами… А ведь дорога в Ад на Земле – не одна… их много… И проходят они через революции, войны, террор и всякие другие грубые и жестокие бесчинства одних людей против других…»
Подумав немного, Филин продолжал:
«Странно, но здесь совсем нет животных как таковых… только – зверо-человеки и люди. Видимо, животные твари Земли, в принципе, носителями зла не бывают и быть ими не могут… Им до понимания человеческого зла надо ещё дорасти… Внешняя их озлобленность, по-видимому, не имеет ничего общего с человеческим злом и относится к разряду зла истинного, природного, выполняющего в динамике развития жизни какие-то очень важные и обязательные функции…
И, наверное, не случайно, во внешнем облике многих паривших сейчас вместе с братьями крылатых демонов было много звериного. Некоторые из них имели по три головы. При этом, одна голова была обязательно человеческой, а две другие – от животных: кошек, жаб, быков, баранов, змей…
– Являясь нечистыми Духами, животные тем не менее обладают очень высоким интеллектом и самомотивацией. Их воля направлена на утверждение и укрепление зла, но зла животного, звериного, то есть истинного природного зла. Люди же, в силу двойственности своей нравственной природы, своим несовершенным, колеблющимся сознанием обращают истинное зло в зло относительное, чисто человеческое… И тогда у них появляется искажённое представление о зле исключительно как о пороке. Проклятия, подкупы, разврат, ложь, зависть, патологическая жестокость, месть, грабежи, социальные и маниакальные убийства – категории человеческого, а не дьявольского сознания.
Не демоны соблазняют человека богатством и славой. Человек соблазняется сам, завидуя другим людям. Не демоны виновники болезней и одержимости человека. Он сам своей невоздержанностью, обжорством и распутством или его не менее порочные биологические родители способствуют развитию болезней тела и духа. Не демоны безмерно колышат воздушные массы, вызывая штормы и бури убийственной силы. Не демоны вызывают землетрясения с массой жертв, лесные и бытовые пожары. Не демоны обрушивают здания со спящими жильцами… Именно люди бездумно и варварски терзают Природу Земли, истощают её недра, перекраивают водные артерии, безмерно загрязняют землю, воду и воздух токсическими отходами производства материальных благ. Люди же в борьбе за деньги, богатство и власть своим сознанием и своими руками обрушивают сами на себя все эти беды…
Сатана, или Дьявол – имя нарицательное… демон всякого зла в человеческом понимании… Но даже человек вынужден признать, что Сатана обладает огромным мужеством, сверхчеловеческой мудростью, острейшей проницательностью и неумолимостью к пороку. И в отличие от чистого Духа, то есть от Бога, он призван карать… карать человеческое зло. Но для того, чтобы карать безошибочно, дьявол должен иметь обо всём очень глубокие познания. Он должен досконально разбираться и в человеческом теле, и в сознании человека, и в небесных силах, и в звёздах, и в птицах, и в рыбах, и в деревьях, и в травах, и в металлах, и в камнях…».
Откуда появились вдруг в сознании Филина все эти мысли, последний не знал…
«Не ангельское это дело – наказывать», – мысль Октопеса, высказанная однажды в гостинице Нижнеастральска обоим братьям, явилась, по-видимому, логическим продолжением предыдущих рассуждений Филина…
«Учить истинному добру можно личным примером, любовью и преданностью; истинному злу – испытаниями и наказанием».
В целом Филин понял, что все эти ставшие вдруг для него положительными, с виду малопривлекательные, слуги Сатаны здесь, в Аду, занятые настоящим своим делом, вместе с посланниками Бога ангелами осуществляют одно большое и необходимое «Служение» – развивают и совершенствуют жизнь в её глобальном Вселенском Смысле…
В глубине души Филин «боялся», что он спит… Только во сне, в сознании человека рождаются абсолютно ясные и понятные мысли, подобные тем, которые как будто с неба сыпались сейчас на него и от которых ему вдруг стало так радостно и комфортно. Но если это и был сон, то сон очень затянувшийся, то есть, с точки зрения человеческой, – смертельный сон…
Земное чистилище – это шанс
Наш Мир – это рождающийся в муках, вечно развивающийся, страдающий, умирающий и вновь «возрождающийся из пепла», подобно птице Феникс, организм. А поскольку жизнь сегодня, по большому счёту, в условиях жёсткой конкуренции видов, подвидов, индивидов и индивидуумов за информационные источники и энергетические ресурсы концентрирует основные свои усилия на выживании, то и её механизмы являются преимущественно стрессовыми и дистрессовыми. Именно поэтому, в конечном итоге, на Земле не выживет никто: ни одна особь, ни один индивид и ни один индивидуум… Не выживут и виды… Все они, рано или поздно, вымрут и будут заменены новыми, более приспособленными к жизни на планете Земля.
Не в такой уж и далёкой перспективе, по-видимому, не выживет и человечество как конкретный вид «Homo Sapiens».
Но сегодня человек – «слава и надежда мира» – всё ещё является очень важным, хотя и всего лишь одним из «рабочих инструментов живой природы Земли», выполняющим вполне определённую, скорее черновую, работу, являющуюся частью непостижимого для его ума целого. В плане влияния человека на жизнь других многочисленных видов растений и животных он является своеобразным «диспетчерским пунктом Земли», которому, с одной стороны, по силам сохранить относительную безопасность существования разнообразной флоры и фауны, но с другой – принадлежит ведущая роль в ускорении деградации природы Земли, её растительного и животного мира.
Как и всё живое, человек эволюционирует и телом и разумом. Однако, в отличие от других обитателей планеты Земля, он (человек) эволюционирует в основном не физически, а психически… Часто говорят, что сознание человека – божественно по своей природе, а его творчество – сродни талантам и воле Создателя. Но это – только на первый, поверхностный взгляд…
Пора уже честно признать, что великолепный по задумке Высшего Разума путь из душных анналов Земли в духовные пределы мира совершается людьми, которые, конечно же, далеко не ангелы, а если и ангелы, то в значительной мере – падшие.
Да, согласно мнению П. Флоренского, человек является «микрокосмом» и имеет творческое начало, духовный корень, из которого могут «произрастать» и получать развитие такие понятия, как совесть, нравственность, эстетическое отношение к окружающему миру… Именно благодаря этому «духовному корню» он любит и любим, может быть мудр и этически выдержан; может быть милостив к врагу, добр и альтруистичен к ближнему…
Однако во многих случаях, и об этом свидетельствует богатый исторический опыт развития общества, творческое начало человека отрицает всякие нравственные устои. И действительно, часто речь идёт о противостоянии творческого в развитии человеческой цивилизации – и духовности…
Таким образом, духовное движение человечества всё ещё далеко от идеала. И кого только не выращивает сегодня природа-мать на своих полях!.. Одни люди добры, любвеобильны, сострадательны. Другие – эгоистичны, равнодушны, заносчивы… А сколько душевных переплетений доброго и злого, надёжного и сомнительного, милосердного и жестокого… а в целом светлого и тёмного, во всех нас – людях?..
Трудно не согласиться с мнением, что Земля была задумана и определена в качестве составной части вселенского чистилища.
Но подвергаться чистке – это ещё не значит очиститься от греховного… Равным образом можно ведь и укрепиться… и не только в вере, но и в безверии; и во зле, а не только в добре…
Смерть разберётся со всеми, и любыми, нашими телами; а вот что касается духовной составляющей, то она будет востребована специфическим образом как светлыми, так и тёмными высшими силами… И «работа» будет найдена всем. И те и другие будут использованы для управления космическими территориями типа Земли, на которых сегодня бушуют войны, шумят политические баталии, возникают революции, процветает жестокость, терроризм…
Совершенно ясным является и то, что один-единственный жизненный цикл человека Земли, как правило, не является достаточным для очищения его грешной души. И поэтому на нашу Землю периодически будут возвращаться и добрые, и злые; и с Богом в душе, и с Дьяволом… И все они будут снова и снова проходить циклы усовершенствования на соответствие званию человека Земли. А поскольку наш животный мир тоже велик и очень разнообразен, а структуры их (животных) эмбрионов при рождении новых особей на ранних стадиях развития очень напоминают человеческие, то, как говорится, «чем чёрт не шутит»… Можно ведь и человеческой душе заблудиться настолько, чтобы очутиться в животном теле…
Вот так альтернатива..! Но ведь и нет никаких гарантий от этого у определённой, а вероятно и весьма значительной части человечества, которая не сможет быть в дальнейшем востребована, по разным причинам, в обществе людей.
А иначе, как вы думаете, зачем на Земле такое огромное разнообразие усиленно размножающихся животных?.. А рыб, а птиц, а насекомых… Подумайте, и вы поймёте, что чистилище Земля может предоставить людям после их смерти массу различных видовых вакансий как вне Земли, так и на ней родимой… и совсем не обязательно – в прошлом виде…
То же, по-видимому, касается и животных, лучшие из которых смогут после своей смерти повыситься в виде, а может быть, и занять ваше место.
Не боитесь? Бояться не надо, а вот жить человеку на Земле надо не только творчески, но и праведно… И получается, что совсем не такая уж и простая и безобидная эта жизнь на Земле, выступающей в роди части вселенского чистилища. Ведь чистилище для грешной души – это шанс не просто, и не только для молитвенных просьб и заклинаний; это Шанс (для многих последний) хотя бы на небольшое, но фактическое духовное усовершенствование нашего Бессмертного сознания перед Вечностью. А перед её Величеством Вечностью – можно и «расстараться»…
Евгений Бузни
Первомайские мальчики
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Должен вам сказать, дорогой читатель, что это не входило ни в какие привычные рамки. Я даже не знаю, как подойти к тому, о чём пойдёт речь. Было ли это добрым делом или злым, но одни люди просто скакали от счастья и благодарили все небесные силы за доставленную им радость, а другие, напротив, проклинали всё те же небесные силы за происшедшее с ними, хотя произошло со всеми одно и то же. Вот и думай тут, что человеку лучше.
Правильно сказал учёный: всё в мире относительно. То, что хорошо одному, другому может быть как раз очень плохо. Отсюда, наверное, и происходят все неприятности. Впрочем, опять-таки я не могу этого утверждать. Кому-то эти неприятности могут казаться вполне приятностями без отрицательной приставки «не». Что же тогда делать?
А расскажу-ка я об этом деле, как оно было, не мудрствуя лукаво. Читатель тоже небось не лыком шит и сам раскумекает, что и как.
Сенсация наша всплывала подобно куску только что родившегося масла в не до конца разреженной сметане. Это была настоящая сенсация, которую никто не предвидел. И в самом деле, сенсацией может быть лишь то, чего никто не ждёт, но оно происходит. Хотя, конечно, меня читатель сразу поправит, что бывает ожидаемая сенсация. Да-да, разумеется, но это уже будет не совсем сенсация. То есть не та, что переворачивает всё в душе человека с ног на голову, когда он в изумлении останавливается и говорит не только самому себе, но и первому встречному: «Нет, ну этого вообще быть не может, однако вот есть же. Не понимаю».
Нет-нет, предсказуемая сенсация – это далеко не та сенсация, о которой мне придётся поведать читателю. Ведь вот вы смотрите чемпионат мира, например, в беге на четыреста метров с препятствиями и думаете, что победит высокий негр-американец, который и раньше побеждал, потому что равных ему нет, и все это знают. И вот он бежит действительно первым.
А проводятся соревнования, как обычно, летом, когда кругом всё в природе цветёт, поёт, летает. Особенно много летает насекомых. Среди них бывают пчёлы, которых наш американский бегун боится как огня, потому что они его как-то сильно покусали на пасеке. И вот происходит так, что на стадион залетает чисто случайно пчела, да оказывается на беговой дорожке как раз в тот момент, когда постоянный чемпион переносит свою нетолчковую левую ногу через препятствие. Пчела сама не ожидает, но попадает не в глаз, а в бровь спортсмена и по инерции, а не специально, ту бровь жалит.
Что тут происходит! Американский чемпион, приземлившись на левую ногу, поскольку уже летел, совершенно внезапно круто разворачивается и с криком «Ой-ой-ой!» мчится в обратную сторону, опять перепрыгивая через препятствия, но уже правой ногой.
Вот это сенсация. Победил-то теперь коротышка из Италии, но его поклонники радостно говорят, что давно ожидали эту неожиданность, когда победит их маленький, но очень шустрый бегун. Ясное дело, что помогла тут пчела, однако когда все бегуны были ещё на старте, зрители только и думали, не произойдёт ли сенсация – не упадёт ли чемпион на одно из препятствий, не пролетит ли пулей тот, кто ни разу не побеждал. Стало быть, ожидали сенсацию. И так во всех соревнованиях: кому-то хочется побед, а кому-то сенсаций. И то и другое просто необходимо для человека, чтобы кровь внутри него не застаивалась, чтобы она закипала и вызывала желание поговорить, посудачить, повозмущаться и порадоваться.
Вот и вы, милейший читатель, не стали бы дальше переворачивать страницы этой истории, если бы думали, что она будет скучно излагать довольно скучные всем известные события. А так, вы листаете, потому что внутри уже зародился огонёк нетерпения узнать, что же такое сенсационное могло произойти, чего ещё никто не видел и не слышал. У иного так ещё и червячок сомнения зашевелился, мол, ничего такого удивительного и не может быть, а, значит, скоро можно будет сказать автору, что он-де только дурит читателя обещаниями.
Я же попрошу таких торопыг попридержать коня своего нетерпения и не пришпоривать его иглами своего недоверия, поскольку начиналось всё чрезвычайно буднично в обычной городской женской консультации самого заурядного района столицы.
ДЕНЬ СЮРПРИЗОВ
Сюрприз первый и второй
Говорят, что фамилия человека не имеет значения для выбора им профессии. Я так не считаю. Посудите сами. Ну, может ли человек с фамилией Медведев работать на самой рядовой должности? Сколько-то дней или месяцев поначалу, может, и придётся быть в рядовом составе, но, уверяю вас, не вечно. Обязательно вышестоящее начальство обратит внимание на Медведева и безо всякой задней мысли подумает о том, что этого человека надо продвинуть по служебной лестнице. Оно, начальство, не обязательно и задумается над магией самой фамилии, подумает, что деловые качества Медведева позволяют его повысить в должности, тогда как на самом деле другие рядовые сотрудники обладают теми же качествами, что и Медведев, с тою лишь разницей, что фамилии у них то ли Зайчиков, то ли Мышкин. Не говоря о вообще нейтральных фамилиях, происходящих от имён Иван, Пётр, Алексей и так далее, которые сами по себе ни о каких признаках не говорят.
Да и сам человек с фамилией Медведев с самого детства привыкает себя держать солидно, соответственно своей фамилии. Так что, возможно, начальство и правильно делает, что обращает внимание на Медведева в первую очередь.
В нашей истории произошло ровно то же самое. Только фамилия героя была не Медведев, не Генералов, не Инженеров, наконец, а Девочкин. Ну и кем он должен был стать в жизни, о какой работе мечтать? Конечно, ему с первых пор сознательности только и приходилось слышать, что он принадлежит девочкам, так как фамилия у него такая. Да и часто приходилось ему, слыша крик «Девочки!», думать, что это его окликают по фамилии. Словом, отбросил наш Девочкин, имя которому было Николай, в сторону все бесполезные мечтания о том, чтобы стать лётчиком, подводником или, на худой конец, изобретателем, и поступил в медицинский институт на факультет гинекологии, чтоб соответствовать своей фамилии, посвятив себя молодым женщинам.
Однако всё, что рассказано, является лишь предысторией, а сама история впереди. Заметим только ещё, что студентом юноша был прекрасным настолько, что ещё до окончания учёбы ему прочили аспирантуру. Но он решил с наукой не торопиться. Хотелось набраться побольше живой практики, чтобы не превратиться в замученного голого теоретика.
Кто не знает, что первые десять дней в месяце мае практически почти никто не работает. То праздничные дни, то предпраздничные, а то междупраздничные, когда не до работы. Так что настоящая работа в полную силу начинается в середине месяца. В такой именно день и пришёл Девочкин в свой рабочий кабинет женской консультации, и как следовало ожидать, на приём записалось много клиенток, но, как показалось молодому врачу, их было всё же больше, чем он ожидал.
День на день, разумеется, не приходится. Девочкин к этому времени имел довольно солидную практику, так как после окончания института и устройства на работу прошло чуть более восьми месяцев, то есть стаж пошёл. Женщин, желавших беременность и не вполне её приветствовавших, а то и вовсе отвергавших у себя как недопустимую, насмотрелся вдоволь и начал привыкать к тому, что семейная ситуация у каждой женщины совершенно особая для неё и абсолютно типичная с точки зрения врача.
Чтобы не смущать пациенток своей молодостью, Николай сразу после окончания института отпустил усы и бороду, которые придали Девочкину солидность. Кроме того, он носил очки в толстой оправе, что тоже немало способствовало созданию впечатления серьёзности и опытности гинеколога. Так что вошедшие в кабинет мамаша с четырнадцатилетней дочкой, несмотря на мужской пол гинеколога, скоро оправились от смущения и начали высказывать суть проблемы. Точнее, говорила сначала мамаша, весьма представительная собой дама, севшая на свободный стул у стола и указавшая девочке на кушетку.
– Доктор, поверьте, у меня очень хорошая воспитанная дочь. Нигде она ни в каких компаниях не бывает, с мальчиками не гуляет по улицам. Мы строго за нею следим. Но я заметила у неё такие признаки, которые заставили привести её к вам на всякий случай. Может, что-то не в порядке с организмом.
– Как тебя зовут? – спросил Девочкин, обращаясь к невысокого роста, но вполне сформировавшейся в плане женских очертаний девчушке, сидевшей с независимым выражением на лице, словно речь мамы её не касалась ни коим образом.
– Её зовут Маша, – быстро ответила мать.
– Очень хорошо, но мне бы хотелось слышать ответы от девочки – мягко заметил Девочкин и, поправив на переносице очки, задал следующий стандартный вопрос:
– Тебе сколько лет?
Мамаша быстро повернулась к дочери.
– Отвечай сама, раз доктор просит.
– Четырнадцать, но скоро будет пятнадцать.
– Так уж и скоро, – возмутилась мамаша, – в следующем году.
– Это скоро, – упрямо сказала девочка.
– Понятно-понятно, – оборвал начинавшийся спор Девочкин. – Я тебя осмотрю. Пройди, пожалуйста, за ширму и сними нижнюю часть одежды.
Лицо девочки вспыхнуло краской, но врач смотрел в сторону, думая, казалось, о чём-то своём. Только мать не знала точно, на кого смотреть и что говорить, потому переводила свой взгляд с дочери на бородатое лицо доктора. Тогда Маша, не дожидаясь материнской поддержки и, чувствуя внутренне, что та сама растерялась, быстро поднялась и пошла за матерчатую перегородку.
Девочкин любил разговаривать с пациентками подчёркнуто интеллигентно, избегая называть предметы женского туалета или некоторые части тела своими именами. Предлагая даме разоблачиться, он говорил строго, но обтекаемыми словами: «Освободите, пожалуйста, вашу верхнюю часть тела от одежды» или «Вас не затруднит снять и то, что на вас осталось? Мне нужно осмотреть вас подробнее». Хотя, ему не раз приходилось слышать, как врачи-мужчины с большим стажем работы разговаривали с молодыми женщинами значительно проще и грубее: «Раздеться! Да нечего краснеть тут. Я не первый мужик, раз пришла сюда».
Такой стиль беседы Девочкину не нравился. И, право же, его обходительное отношение заставляло некоторых пациенток сразу же влюбляться в молодого и весьма привлекательного врача, особенно в тех случаях, когда причина их появления здесь была связана с не очень приятными воспоминаниями. Не всегда же любовь бывала желанной и обоюдной. И кто знает, с какими трудностями взаимоотношений с женщинами встречался бы Девочкин на такой работе, если бы не тот факт, что во время приёма всегда присутствовала медсестра.
Вот и теперь она сидела сбоку стола, держа в руке шариковую ручку и готовая что-то записывать на чистом листе бумаги.
– А почему здесь только ваша карточка? – спросил Девочкин, глядя на документ перед собой, но тут же сконфуженно пробормотал: – Ах, да, понятно. Татьяна Ивановна, заведите листок на девочку, а я пока произведу осмотр.
Медсестра была женщина крупного телосложения лет пятидесяти от роду. Заметив взгляд посетительницы, проводивший врача за ширму и вопросительно обращённый теперь к сестре, Татьяна Ивановна успокаивающе прошептала:
– Не переживайте, это очень хороший врач, хоть и молодой. У него рука лёгкая.
И уже в полный голос стала спрашивать:
– Так, повторите мне фамилию и имя девочки. Когда родилась? Где живёт? Где учится? Как учится? Есть ли друзья? Кто они? Часто ли приходят в квартиру?
Словом, вопросов было много. Отвечать не составляло никакого труда, но эти вопросы, казалось бы, не имели никакого отношения к проблемам, приведшим мать и дочь в консультацию. Однако разговор с медсестрой отвлекал и не давал возможности Анне Константиновне, так звали мать девочки, разобрать, о чём переговаривались за перегородкой.
Но вот Девочкин вышел из-за ширмы, снял с рук резиновые перчатки и, бросив их в раковину умывальника, молча сел в своё кресло. Опершись локтями на стол, он двумя ладонями накрыл свою бороду, утопив большие пальцы рук в щёки, и внимательно, как бы изучающе, посмотрел прямо в лицо сидевшей перед ним миловидной женщины.
– Ну что? – коротко спросила она.
Ответ последовал не сразу. Сначала появилась девочка. От прежнего независимого вида её не осталось и следа. Она молча и как-то боком присела на краешек кушетки.
– Маша собирается стать матерью, – негромко сказал Девочкин, избегая простой, но резкой, как он думал, фразы «Она беременна».
– Да вы что? – женщина едва сдержалась, чтобы не добавить «С ума сошли?». – Ей только четырнадцать лет, и она ни с кем не могла быть.
– Была, к сожалению, – спокойно произнёс Николай, стараясь говорить как можно мягче. – Маша, расскажи, как всё было. Теперь уж ничего не поделаешь. Надо рассказать.
– Да что рассказывать? Я знаю, что этого не может быть, – возмущённо заговорила Анна Константиновна, но тут же была остановлена словами дочери.
– Мама, откуда же я знала, что так получится? Мы с Сашей и не думали ничего такого.
– С каким Сашей? С соседом, что ли?
– Да, с ним.
– Так ведь ему тоже всего четырнадцать дет. Он только на два месяца старше. – Анна Константиновна развела руками, глядя то на доктора, то на медсестру. – У них ничего не могло получиться. Это же смешно. Они учатся в одном классе. Да они и любовью никогда не занимались.
– Занимались, – тихо сказала Маша, опустив голову. – Но мы хотели только попробовать, как в кино. Помнишь, мама, первого мая я пошла к Саше в гости вечером? Мы сначала смотрели по видику фильм про секс, а потом пошли на балкон, так как на улице начали пускать ракеты. Там ещё взлетела одна красивая яркая ракета, которая повисла высоко в небе и не гасла. И мне вдруг очень захотелось, чтобы Саша меня поцеловал. Я попросила его обнять меня. А он говорит: «Давай попробуем, как в кино». Ну, мы попробовали, и всё. А потом я пошла домой.
– Боже мой! – воскликнула Анна Константиновна, – но ведь это ещё совсем мальчик. Вы что же прямо на балконе этим занимались?
– Нет, пошли в ванную.
– А родители его куда смотрели?
– Их не было. Ушли к кому-то в гости.
– Но он физически ничего не мог сделать.
– Это действительно не совсем понятно. Половое созревание мальчиков обычно начинается с тринадцати лет, но именно начинается. Странно, конечно, – согласился Девочкин и, как бы подводя итог, заключил: – Однако факт налицо – ваша девочка получила всё, чтобы стать матерью. Это главное, о чём надо сейчас думать. Конечно, нужно ещё сдать анализы и так далее, но тем не менее. Извините, но у меня сегодня много клиентов.
И, наверное, читатель думает, что сюрпризы на этом закончились. Так думал и Девочкин, но ошибался.
Мама попросила неожиданно повзрослевшую дочку подождать в коридоре, и как только та вышла, повернулась снова к врачу:
– Я потрясена. Просто не хочется верить. И надеюсь, что это ошибка, хотя сам факт, который не отрицает дочь, невероятен. И всё же, пользуясь случаем, раз уж я пришла, то вы меня извините, пожалуйста, но хотела бы обратиться с просьбой осмотреть и меня.
И она рассказала о своих недавно возникших женских проблемах, заключив словами:
– Я-то не могу быть в положении. Мне уж за пятьдесят только что перевалило. Но ощущение точно такое, как пятнадцать лет назад. Куда это годится?
Девочкин пригласил мамашу за ширму и через некоторое время оттуда послышался его бодрый голос:
– Да у вас всё в порядке, мамаша. Вы в таком же положении, как и дочь. И, как я понимаю из ваших слов, любовь оказалась плодотворной в тот же вечер первого мая?
– Но ведь это совершенно невозможно. Доктор, а вы не ошибаетесь?
– Николай Сергеевич никогда не ошибается, – чётко и громко произнесла Татьяна Ивановна, отрываясь от записей. – Его молодость не мешает ему быть у нас самым авторитетным специалистом.
Несколько минут спустя все трое опять сидели за одним столом. Анна Константиновна была вся в таком сильном состоянии смущения, которое легко можно принять за шок. Трудно было понять только, что больше её взволновало – беременность ли её несовершеннолетней дочери, во что она никак не хотела поверить, или её собственная, как она сказала, беспечность.
– Я ни за что бы не поверила, что могу снова оказаться в таком положении. Разве так поздно рожают? – спрашивала она, не зная, куда девать мешавшие ей почему-то руки. – Что же нам теперь вместе с дочкой на роды идти? Да что мне муж скажет?
– А вы не волнуйтесь так, – философски ответил Девочкин. – В медицинской практике известен случай, когда женщина в Англии родила своего тринадцатого по счёту ребёнка на семьдесят третьем году жизни. Правда, произошло это в начале восемнадцатого века и данные не подтверждены документально. Более достоверным фактом, насколько я знаю, является рождение девочки Сюзанны в 1956 году в Калифорнии. Её матери было пятьдесят семь лет. Так что вы ещё молоды в этом смысле. А муж ваш, думаю, только радоваться должен тому, что у него сразу и сын появится и внучка или наоборот.
– Ах, я не знаю, – сказала женщина задумчиво и вышла, забыв даже попрощаться.
Александр Быстрюков
Космос клоуна Паркера
Последние три минуты были осязаемы. Они, как щедрый плевок на этом солнцепеке, как глицериновый пот на мясистом лице, как темные пятна из-под мятых подмышек, были парадоксально вечны. Дрожал воздух, а вместе с ним и волоски в носу: то ли от цыканья секунд, то ли от жары, то ли от возни собравшихся – разношерстной организационной хрени… Некстати пованивало изо рта котлетой – не спасал даже от липкого запашка поролоновый нос. Невпопад, наугад билось сердце о раскаленные ребра. Мысли спеклись. Но Ричард веровал одному: он обязан всем улыбаться. И особенно растягивать улыбку от уха до уха группе представителей Большой Космической Лотереи, невесть как умудрившейся выглядеть отдельно стоящей ото всех. Хотя организаторы тура были именно в центре провожающей публики. Да, там, в центре, куда летели одна за другой его малиновые, словно слащаво-сочный вареник, улыбки, была его новая, иная жизнь.
По сценарию организаторов Ричард должен был сказать благодарственную речь, стоя на мостике космического корабля, дирекции беспроигрышных лотерей. Он должен был благодарить фортуну, ясно подчеркнув, что случай волен прийти к каждому, кто будет старательно приобретать эти лотерейные билеты. Поведать, разумеется, о том, что он именно сейчас безмерно стал счастлив, а до этого только к этому шел, уверенно и не хромая. Ему еще следовало перечислить всех организаторов и спонсоров тура, связав их связкой: мечта – фортуна – билет – дирекция – успех – счастье. Слова обязательно были нужны, как свежий воздух. Ведь этот день вся планета ждала почти семь лет. С момента организации первой межпланетной космической лотереи и до вчерашнего дня среди семнадцати миллиардов жителей Земли он оказался первым, кто выиграл Великий Космическим Тур.
Но как-то быстро все проговорив, он понял, что у него неожиданно осталось три лишние минуты свободного времени. Время это надо было срочно занять. Все инструкции выгорели в голове, и запасные фразы на эту ситуацию он забыл. Паркер в биллионный раз нервно потрогал кончик малинового носа. Народ взволнованно зашумел. До Ричарда дошло: от него ждут совсем не слов – от него ждут смешного. Ведь он – паяц, и слово его – смех. Он должен всю эту стеариновую публику расплавить смехом. Ведь без этого не сесть на корабль. Не сесть. Не сесть. Не сесть.
Паркер вновь улыбнулся резиновым ртом от пятки до затылка и… бешено завращал из стороны в сторону глазами. Под очевращение он начал нелепо пританцовывать, держа скрещенные руки на паху.
– Вот, хотел бы на дорожку… – плаксиво прогнусавил он в микрофон.
«Слабо, – отчаянно буркнул Паркер, под осторожный хохоток толпы и внимательные камеры. – Может, так…».
Паркер принялся снимать широченные штаны, которые вместо пояса имели жесткий круглый обруч и поддерживались на подтяжках. Под его измученную гримасу народ увидел трусы в грустный полинявший горошек. Но не успел Паркер дотянуться до трусов, как его штаны со звонким хлопком поднялись вверх по самые плечи. Паркер со страдальческой гримаской повторил этот прием раз шесть. Лицо его выражало то панику, то недоумение. Народу понравилось, кто-то даже довольно заулюлюкал. Но без общего накала. Без искры.
«Опять не цепляет! Здесь нужен только истерический смех. Мой старт не должны забыть. Сейчас они его получат!».
Ричард, гротескно балансируя на краю трапа, ловко запустил руку в бездну штанов. Его мелованное лицо посетило изумление. Из гульфика он стал вытягивать разноцветные связанные платки. Волна смеха тут же окатила клоуна от рыжего парика до тапочек с засаленными помпонами.
– Вот он – момент! – забормотал он под рев окружающих. Даже аплодировали организаторы лотереи. – А теперь нужно дернуть сильнее последний платок. Нужно открыть потаенный клапан и достать из штанов на…
– Да, завтра все будет именно так, – лежа в постели, пускал слова в потолок Паркер, медленно, с растяжкой. – Все будет так и ни как иначе. И погода, и публика, и эта затасканная шлюха-реприза, которая кормит его уже последние лет пятнадцать. Немного размечтался, конечно, ну и ладушки. После полета в космос я заработаю неплохо на рекламе, обновлю реквизит. Да нет, к черту реквизит, – машину куплю… и еще одну, для стрижки волос в носу. Коронки вот нужно поменять, к андрологу неплохо бы зайти на чай… Список заветных желаний неожиданно иссяк, что испортило Ричарду настроение.
Паркер был возбужден предстоящим полетом, из-за чего сон принципиально не спешил к нему. Правда, в другие дни были иные причины. Но результат один – бессонница, которая отполировала ночной образ его жизни до сверхустойчивых рефлексов. Каждую ночь, обычно кряхтя и ворочаясь до часу-двух, он не выдерживал и вставал, не включая света, и начинал медленно бродить бледным жирным привидением по своей квартирке.
Путь его от кровати вначале пролегал через кухню, к холодильнику. Поэтому к своим сорока с поросячьим хвостиком он завелся балконообразным брюшком. «У меня в дождик, – говаривал он, – некоторые части тела остаются всегда сухими». Выдуманная им и порядком затасканная шутка была попыткой скрасить пошлость не в меру раздобревшего тела. Он это знал, потому что знали об этом все. Но Ричард не страдал, ибо у людей сложился миф, что полнота – один из необходимых реквизитов клоуна.
От холодильника, с чем бог вложит в его руку, он направлялся к окну: большому голому провалу, где не имелось места ни для цветов, ни для штор. Цветы он не любил, а о шторы он имел удобную привычку вытирать руки после ночных «постов». Так что через полгода, когда шторы добросовестно впитали в себя все меню и стали выделять легкие миазмы, Паркер их снял, отдал в химчистку, но так и не забрал. Роль салфетки теперь стали выполнять трусы. Далее, за хрупкой прозрачной мембраной, не наблюдалось земли, травы, деревьев, фонарных столбов, лавочек, асфальтовых дорожек, домов, заборов, магазинов, людей, машин, животных и еще чего-то бы ни было, кроме крошева звезд, месива облаков и докучливого солнца. Остальные элементы бытия были случайны. Ричард жил на 214-м этаже и был в чем-то ближе к Млечному пути, чем к трамвайной остановке.
Этой ночью маршрут Паркера остался без изменений. Открыв дверцу холодильника, он достал пакет молока и налил в миску, стоявшую рядом с ним. Присел и забарабанил пальцами по полу.
– Иди сюда, мой пушистый стервец, я тебе свежего молочка налил. Беги же, а то я сам его вылакаю. Не шучу. Иль ты забыл, как в прошлый раз было? Спрятался, ну ладно. Искать не буду – все равно знаю, где ты: кактусом работаешь на подоконнике.
В глубоком, теперь уже полуясном детстве Ричарду подарили не банальное пищаще-мяуко-лающее, кое было у многих, а необычного зверька. Днем он прятался и спал, а бродил по дому лишь ночью, довольно громко топая. Других же звуков зверек не издавал. Чтобы его погладить, приласкать – не представлялось возможности. На него можно было только смотреть и умиляться. Ричард помнил, что зверек был блондином с голубыми глазами и розовым носом. Такой вот ежик ему достался: то ли недоумение, то ли недоделка природы. С ним юный Паркер за короткое время сжился, сросся, что ли. Но долго еж не прожил, видно, растворился в солнечном свете. Ричард так рыдал, так убивался по альбиносу-ежу, что в его чреве остался только смех с солоноватым привкусом. Может, это и определило его будущую судьбу – стать клоуном.
Но фатум оказался злым: не Паркер смешил, а скорее над ним смеялись. Подтверждением тому оказалась награда трехгодичной давности – «Король зевоты!» и почти «свеженькая оплеуха» в свой адрес «Клоун для похорон» в популярном таблоиде за май месяц. Но это была единственная профессия, где можно было валять дурака, не притворяясь перед самим собой. Паркер это знал, но признаться себе в этом ленился.
Ричард тяжело поднялся с колена и пошел к окну.
Небо было по-ночному чисто и так обильно усыпано звездами, как больной ветряной оспой – «живого» места не найти. Звезды видели, как в комнате, пропитанной, подобно ром-бабе, липким мраком, перед окном стоит человек в трусах, кои завтра будут лицезреть миллиарды людей. Светила небесные наблюдали и то, как человек жует холодную котлету с куском хлеба, как крошки сыплются на его дряблую грудь, застревают в волосах, а что крупнее – обретают покой на бескрайнем животе. Млечный путь был свидетелем, как это «двуногое без перьев» в трансе, не мигая, со смесью страха и беспокойства вглядывалось зачем-то в него. И ритмичные движения челюстей человека странным образом гармонировали со звездным дыханием Млечного пути.
Но Ричарду стало неуютно, и его взгляд скатился с черного купола. Он либо не умел, либо боялся смотреть вверх, как многие люди испытывают страх, когда с большой высоты смотрят вниз.
«Откуда вы взялись? Мне, вот, завтра к вам лететь. А вдруг я завтра немного не туда улечу? Как быть? Вдруг мой корабль завтра окажется там, где даже вакууму не найдется места. Этакое кладбище клоунов-неудачников… – всматриваясь в звезды, думал он и свободной рукой смахивал остатки бутерброда с груди на пол. – Завтра! – без устали, ритмично, как набат, клонировал мозг залежалое слово, – завтра, завтра, завтра!».
Паркер поймал себя на мысли, что до боли теребит нос. У клоуна была дурная по своей назойливости привычка. Без своего костюма, когда он оставался таким, каким точно бы не хотела видеть его мать, Ричард трогал кончик своего носа с маниакальным усердием. Отсутствие малинового шарика на резинке было сродни ампутированной конечности. Эти бесконечные полусудорожные движения он обозначал так: «кастрат от Пинокио».
Ричард неожиданно зевнул и, достав из комода поролоновый протез, аккуратно нацепил на нос. Стало комфортно, проснулся аппетит. Клоун взял с подоконника недоеденную котлету и с ней, как с астролябией, вновь стал внимательно изучать звезды.
Ночное небо ошарашило Паркера своей элементарной красотой и непостижимой бездной. Космос притягивал к себе взгляд, принуждал на себя смотреть. Красное, желтое, голубое и белое мигание, как цветная морзянка, нервные вспышки болидов, ржавый бок луны из-за угла дома, геометрическая абракадабра из светил – Паркеру показалось, что он все это увидел впервые. Космос оказался мудрым собеседником: он слушал и не отталкивал. Даже захотелось подумать о чем-то сакраментальном, разобрать жизнь по полочкам, разум упорядочить, разложив на атомы, где-то там в чулане души поискать смысл…
Тронув в очередной раз кончик носа, он через плечо недовольно бросил:
– Да не пыхти, иду, иду я. Видишь, волнуюсь немного перед полетом, поэтому не спится. А звездочки подмигивают, сказать, видно, что-то хотят… А я вот – не в зуб ногой. Может, трусы в горошек на кометы заменить? Лучше посмотри на звезды, и мне расскажешь об их планах.
Ричард нагнулся, с пола поднял зверька и поставил на подоконник. Доплыл до кровати, сел на край и сказал через зевок:
– Хочешь, колючий, котлетки кусочек? Не артачься. Не хочешь – сам съем.
Откинув одеяло, под которым никого и никогда кроме него не было, Ричард с какой-то беззлобной усталостью процедил в пустоту:
– Кого ж я смешу сейчас?
И закрыл глаза.
* * *
До подготовки к старту осталось три минуты.
…Паркер не ошибся: и пекло, и напутственная речь, и лишние минуты, и его реприза, сорвавшая шквал истерического смеха. Остались пустяки – завершить ее на этом пике и – на корабль. Комично балансируя на краю трапа, Паркер с показным усилием дернул последний платочек. Вместе с рывком в животе что-то хрястнуло, видно, от ночного парада котлет. Ричард резко схватился за бок и потерял равновесие. Полет с трапа корабля вниз, на девять ступенек, с руками-ногами, как мельницами, был его самой настоящей минутой славы. Под громоподобный грохот хохота перед глазами замелькали знакомые звездочки.
– Мой еж сегодня останется без молока, – промелькнула ироническая мыслишка. После чего глухо хрустнул атлант, и тело Ричарда стало легче на пару граммов.
Белая игрушка с голубыми пуговками вместо глаз, с засаленными мягкими иголками, с неподвижной мордочкой глядела в небо. Поролоновый ежик, как нос клоуна Ричарда Паркера, ждал ночи на подоконнике, чтобы увидеть на небе новую мерцающую точку.
Борис Васильев
Сатурн
Орбитальная станция «Чистый свет».
Год 3993.
Я ощутил взрыв, даже защищенный толстыми бронированными стенами. Спасательную капсулу тряхнуло. Еще раз. Я вцепился руками во встроенные по бокам капсулы поручни. Хорошо, что индивидуальные блоки спасения такие узкие: будь этот ящик чуть шире, я разбил бы себе лицо о приборную панель или сломал шею. Стабилизаторы срабатывают, и меня выносит в открытый космос, как можно дальше от потенциальной опасности. Третий, а на самом деле четвертый, по счету взрыв я уже практически не ощущаю, только слабый удар взрывной волны, прорвавшейся через трещины в корпусе станции. Теперь, когда я в безопасности, я успокаиваюсь. Успокаиваюсь настолько, что принимаюсь в уме прикидывать, сколько еще счастливцев могли спастись. Но даже знай они заранее, у них не было бы ни единого шанса добраться из банкетного зала к спасательным отсекам. Я думаю, что теперь станция «Чистый Свет» мертва, и все, кто там был, мертвы тоже.
Всего было установлено четыре бомбы. Первый взрыв никто даже не почувствовал. Этот маленький химический заряд всего лишь выжег проводку в нужных местах, прекратив работу аварийного маяка, чтобы никто не пришел на помощь вовремя.
Вторая бомба взорвалась в коридоре, ведущем к центральному банкетному залу, отрезав большинству людей путь к спасению. Им пришлось использовать дублирующие коридоры, ведущие через всю станцию. За минуту до второго взрыва я уже направлялся к спасательной капсуле – согласно плану.
Третий, самый мощный взрыв повредил наружную обшивку и уничтожил систему искусственной гравитации. Четвертый взрыв снес часть купола над банкетным залом, и без центральной опоры станция была разорвана на части. Нужно быть или очень быстрым, или очень осведомленным, чтобы спастись. Но думаю, первых на станции было немного, а из вторых там присутствовал только я.
Зажатый между двумя слоями мягкой защитной обивки, я едва могу поднять руку, чтобы отодвинуть пластинку, закрывающую обзорный экран. То, что я вижу, заставляет меня моментально вернуть пластинку на место, отгородить себя от мертвого застывшего ада, того небольшого кусочка, который я мог рассмотреть через обзорное окошко. Я не был готов к такому зрелищу. И тем не менее мне нужно будет подтвердить, что станция полностью уничтожена. Как бы тяжело ни было, я должен увидеть еще раз.
Я смотрю не моргая, не отводя взгляда. Я это совершил. И теперь я навеки проклят. Деньги – не основной мотив. Все дело в людях, которые должны были встретиться на станции: Святой Бенедикт – глава и основатель военно-религиозного ордена «Дом Десяти», и глава объединенного Южного Африканского корпуса. Для них Земля уже давно перестала быть безопасной планетой, и еще не существует зоны нейтральней, чем космос. «Дом Десяти» арендовал станцию «Чистый свет», и хотя планета Сатурн была планетой, окруженный ореолом недобрых слухов, встреча состоялась.
И святому Бенедикту, и Джеку Уайту – лидеру Южноафриканского корпуса – было необходимо одно: Бенедикт ратовал за стабильность и мир, а Джеку Уайту была необходима пусть даже формальная, но поддержка сильной организации во время грядущих переговоров с Союзом. Идея мира в целом неплоха. Но они оба упустили из внимания один немаловажный факт, а именно: некоторые магистры, приближенные к Бенедикту, были более лояльны по отношению к Союзу. И только лишь по той причине, что Союз был щедр к тем, кто разделял его взгляды и политические чаяния.
Сам Бенедикт не был скуп, но держал себя в строгости и соблюдал аскезу. Того же он требовал и от своих приближенных. Но любая организация, разрастаясь, меняется. Любая система перестает быть стабильной с увеличением числа переменных. Приходит время, и люди, подобные Бенедикту, становятся препятствием. Находится, или создается, не важно, оппозиционная группа, которую впоследствии назовут ответственной за случившееся и изведут под корень.
Начинаются поиски «специалиста», готового совершить нечто под названием «массовое убийство». И этот «специалист», действуя эффективно, добьется результата и останется в живых. Все эти мысли мелькают в моей голове, пока я разглядываю то, что осталось от «Чистого света». Искореженный пустой, мертвый металл, уже практически готовый стать частью внутреннего кольца Сатурна.
Я искренне ненавижу эту планету. Мою спасательную капсулу разворачивает. У нее нет системы управления, я не могу даже направить её в нужную сторону. В критической ситуации все, на что я смогу надеться, – усиленный бронированный корпус, специально спроектированный для выживания в космосе. Я уже не вижу «Чистого света». Теперь обзор мне закрывает лик крупнейшего газового гиганта моей родной солнечной системы. Его назвали в честь римского бога смерти. Сатурн – дряхлый старец с косой, сегодня для него приготовлена жатва. Сегодня он получил сполна. Получит ли он и меня тоже? Эта мысль проскальзывает у меня в мозгу, и я не могу отогнать её. Это первый сигнал, первый тревожный звоночек приближающейся паники. У этого спасательного гроба запас воздуха – пятнадцать минут. Из-за специфической конструкции, обеспечивающей максимальную защиту. Я могу рассчитывать только на то, что меня заберет корабль, о котором я условился со своими нанимателями. Аварийный маяк, не маяк со станции, а мой, личный, работает. Остальные капсулы, даже если они и существуют, молчат. Об этом я позаботился. Но даже если мой маяк работает и не поврежден, – это же Сатурн, как я не подумал об этом раньше? Его бесчисленные спутники, его внутренний, внешний, средний пояс колец. Это все объекты, создающие помехи. А еще разорванная на части станция. Найти меня среди этого мусора будет трудно. Невозможно. И даже если они запеленгуют мой сигнал, где гарантия, что они действительно ищут меня, чтобы спасти, а не убедиться, что я никогда больше не заговорю? И запоздало приходит осознание, что здесь и сейчас наше сотрудничество подошло к концу, и я остался один. Может, не зря эти проклятые аварийные капсулы делают в форме гроба?
Моего сигнала бедствия дежурные корабли поддержки не получали, они на другой частоте, и мой сигнал они не услышат.
Они не придут спасти меня. Никто не придет спасти меня.
Готов ли я к смерти?
Нет, не так.
Готов ли я умереть в тесном бронированном ящике с мягкой внутренней обшивкой, как в палате для умалишенных.
В ящике, где извернуться так, чтобы поднести руку к лицу, это уже подвиг?
Готов ли я к медленной смерти от удушья, к видению тоннеля, наполненного чистым белым светом, когда мой мозг начнет галлюцинировать от недостатка кислорода?
Боже, о боже, нет, я не готов. Пусть этого не будет, пусть этого не случиться. Пусть меня спасут. У меня контракт. Мы заключили соглашение, пускай они заберут все деньги, которые дали мне, обратно, но пусть они найдут меня и спасут. Я хочу, чтобы меня спасли – потому что я не готов. Мой, теперь уже будем называть вещи своими именами, гроб снова немного разворачивает, и я могу насладиться ледяным великолепием – видом внешнего круга колец Сатурна.
* * *
Вчера на первой стадии переговоров – торжественном приеме – один из гостей заговорил со мной. Молодой человек – по-видимому кто-то из послушников ордена. Я был у бокового смотрового экрана, на втором ярусе, как можно дальше от остальных присутствующих на приеме. Он поднялся наверх, чтобы передать файл с документами кому-то из гостей, которые, так же как и я, наслаждались тишиной и безмятежностью второго яруса. Проходя мимо меня, он остановился, чтобы бросить взгляд в сторону смотрового экрана. Сатурн в окружении всех его колец был великолепен, и этот юноша говорил вроде бы с самим собой, но я стоял рядом, поэтому его слова были обращены и ко мне тоже. Он сказал что-то о «величии царственного венца на преисполненном скорби и гнева челе бога смерти». В этот момент я еле сдержался, чтобы не выплеснуть содержимое моего бокала ему в лицо. Если бы он решил, что я недостаточно пьян, чтобы не держать ответ за свои деяния, он вызвал бы меня на дуэль. Но все дело в том, что я не был пьян, от высказывания этого юноши меня чуть не стошнило. Сатурн был красив сам по себе, не было необходимости в его обожествлении, как это делали все эти новомодные язычники и романтики. Обожествляемый космос никогда не покорится человечеству. Я больше не контролирую свои воспоминания, ход своих мыслей. Я прихожу в ярость и начинаю быстро задыхаться. Злость заставляет меня чаще и глубже дышать. Я вдыхаю кислород быстрее, чем портативные фильтры успевают избавить маленькое пространство от углекислого газа, который я выдыхаю. Мне приходиться сосчитать до десяти в обратном порядке, чтобы успокоиться. Это слабо, но помогает. Я могу выпить немного воды, в обивку возле моей головы вшита маленькая трубочка, ведущая к резервуару с водой, намертво впаянному в корпус спасательной капсулы. Я могу оставить видео– или аудиосообщение для тех, кто найдет меня, если я сам не доживу до этого момента. По времени запись ограничена. Пять минут. Этого хватит, чтобы огласить свою последнюю волю, задыхаясь в здравом уме и твердой памяти, а еще передать прощальный привет родным и близким. Два глотка воды, чтобы успокоить нервы. Только для этого я не хочу пить – эта вода отдает химией, в ней наверняка намешана куча успокоительных препаратов, чтобы «спасенный» в последние мгновения жизни не начал метаться. Я подумываю над тем, чтобы оставить свое послание, но натыкаюсь на непреодолимое препятствие – я не знаю, кому бы мог его посвятить. Я прожил свою жизнь, словно не имея голоса вовсе. Я не задавался вопросами, никогда ни в чем не сомневался. Меня покупали для выполнения работы те, кто мог себе это позволить. И мне нечего оставить для тех, кто найдет мое тело, у меня нет ни родных, ни близких, ни друзей. На этой станции у меня даже своих вещей не было. Черный костюм-двойка взят напрокат в ателье. Может, попросить, чтобы его туда вернули? Нет, адрес ателье-проката пришит на внутренней стороне пиджака, белая бирка практически незаметна, мастера, работающие там, знают свое дело. Запас кислорода уменьшается. Я это чувствую. Инстинктивно я отсчитывал минуты, ждал, когда меня подберут. Я насчитал уже семь минут. Может, минутой больше, минутой меньше – не важно. Для меня каждая ушедшая минута, как образ моей жизни, которой у меня уже никогда не будет.
Если бы спасательная капсула открывалась изнутри, я без всякого страха шагнул бы вперед, покончив разом с сомнениями и страхом. Со всеми своими надеждами. Но магнитные запоры срабатывают автоматически и открываются только снаружи. Спасательные капсулы этого типа созданы именно для сохранения тела спасенного, которое планируется рано или поздно отыскать.
За пятнадцать минут может случиться многое, но чудеса, как правило, не происходят. У меня остается приблизительно пять минут, и я понимаю, что не хочу провести эти пять минут в тишине, слушая только свое медленно угасающее дыхание. Я могу сэкономить больше воздуха, если я буду молчать. Но я не хочу больше молчать.
Мне не требуется видео. Запись моего голоса меня устроит. Вновь с трудом поднимая руку, я жму несколько клавиш, запускаю аппаратуру: «Я обращаюсь к тем, кто найдет мое тело. – Голос эхом отражается в моих ушах. Он звучит глухо и кажется мне искусственным и чужим. Это не мой голос. Может, и в этой спасательной капсуле уже нахожусь не я, а кто-то чужой. Кто-то, кто не имеет ко мне никакого отношения. Я делаю глоток воды. Последний. Я продолжаю: – Я обращаюсь к тем, кто отыщет мое тело. Перед тем как эту спасательную капсулу развернуло в сторону от станции “Чистый свет” я имел возможность внимательно посмотреть на дело рук своих. Я сделал это. Я использовал четыре заряда. Я собрал их сам, приспособив устаревшие схемы, поэтому их не обнаружили системы безопасности. Я добился максимально эффективного разрушения, и все, кто был на станции “Чистый свет” мертвы. Я надеялся спастись, используя этот гроб, но эта спасательная капсула не стала для меня спасением. Я совершил ошибку, включив в свой план посторонний фактор. Доверился своим нанимателям. И это не единственная моя ошибка. Я прожил глупую, пустую жизнь. В ней не было ни достоинства, ни смысла. Перед лицом своей смерти я решаюсь в этом признаться. Если эту запись когда-либо получит магистр ордена «Дома Десяти» – Маркес, я желаю ему судьбы, еще более страшной, чем моя, потому что он не только убийца, но также и клятвопреступник. Я ничем не горжусь. Я не верю ни в одно божество, не верю в существование бессмертной души. Пройдет еще минута, и от меня останется только голос. Я ясно и четко понимаю, что это не кара за то, что я сделал. О чем мне сожалеть? О решениях, которые я не принимал, а позволял за себя принимать другим людям. Я сожалею о той жизни, которой у меня никогда не было. О той жизни, которой у меня никогда не будет. Я просил бы прощения, но те, кто должен это от меня услышать, уже мертвы. Я не верю…»
В горле у меня пересыхает. Так трудно дышать. Хорошо, что я недалеко от Сатурна и моей душе предстоит короткий путь. Все великолепие бесконечного космического пространства закрывает от меня тень – это обломок обшивки станции движется надо мной. Еще одно напоминание. Не в силах больше смотреть я поднимаю руку, подношу свою ладонь к лицу, закрываю смотровой экран, как когда-то раньше перед лицом верующего закрывалась окошко в исповедальне. И темнота обрушивается на меня.
«Все же не жаль таких людей, но печально, что кто-то выбирает тот губительный путь, по которому мог бы и не идти… И, наверное, одно из главного, это то, что не было веры, веры ни во что. Она бы спасла».
Комментарий к материалам, обнаруженным в спасательной капсуле. Оператора частот № 140320132058 (приобщить к делу).
Подписано: Маркес Аагрене – Командор нового ордена Солнца (ранее «Дома Десяти».)
Таисия Вершинина
Ханда
Юка стоял у раскрытого окна своей тесной комнаты, перебирая струны ванаки. Над головой его от малейшего движения колыхались маленькие стеклянные шарики, в которых отражался Юка, ванака и Тоот, висевшая на небе грузно и величественно. Инструмент издавал мягкий серебристый звук с присвистом, шарики звенели бисером.
«Воздуха совсем мало, душно» – слова стучали, попадая в такт тяжелым вдохам. Маленькие капельки пота выступили на его гладкой коже, имевшей редкий оттенок: цвет огня.
Такой загар мог быть только у того, кто всю жизнь прожил под солнцем Ханды.
Юка любил свой дом. Свою Ханду. Хотя, надо признать, у этой планеты был зверский характер. Частые землетрясения, наводнения и ураганы уже стали обычным явлением для этих мест.
Но… когда-то давно, задолго до того, как Юку родили на свет, Ханда оказалась единственной планетой, на которой люди могли жить почти как на Земле. Правда, в десятке световых лет отсюда находилась еще Тала – маленькая планетка с превосходным климатом, чистым воздухом, плодородной землей и прочими прелестями…
Но туда не пускали никого, кроме членов ПТП (Правительства Трех Планет), их друзей и приближенных. На Тале было что-то вроде засекреченной базы.
Ханда же была свободна и прекрасна!
Юка смотрел вдаль: на жемчужно-розовые горы, зелено-бурые водопады и ручьи (такого цвета была чистая вода на Ханде).
Закаты… Юка вспомнил один из них, увиденный им однажды после наводнения.
Море забрасывало берег тяжелыми волнами, а где-то далеко, на линии горизонта, вода была спокойна и безмятежна; она соединилась с небом, и даже самый зоркий глаз не смог бы рассмотреть мягкую границу между ними.
Солнце вместе с огромной планетой Тоот постепенно исчезали, двигаясь в невероятном по красоте танце, раскидывая вокруг сотни лучей цвета и света.
Юка чувствовал в тот момент сильную любовь к Ханде.
Его дед рассказывал, что когда-то эта планета имела характер, полностью противоположный нынешнему.
Юка любил слушать рассказы деда. Он мог часами сидеть рядом… Воображение рисовало ему картины Земли – планеты, откуда берет начало род Юки.
Отец деда родился на Земле, но прожил там совсем недолго. Еще будучи мальчишкой, взошел он на палубу космического корабля, чтобы навсегда покинуть места, которые были ему домом.
«В то время, – рассказывал дед Юке, – на Земле не только суша была плотно заселена людьми, но все моря и океаны, включая Крайний Север. Да-да, представь себе! Им пришлось строить плавучие острова, чтобы хоть как-то втиснуть постоянно прибывающее в своей массе человечество».
Он помнил, по рассказам отца, что основной проблемой явилось исчезновение на Земле худых людей. Рождались только полные. И чем дальше, тем толще становилось население Земли. Спасала только малая продолжительность их жизни. Умирали, достигнув сорока лет, редкие люди жили дольше. Это связывали с плохой едой, грязной водой и отравленным воздухом и еще с парой сотен факторов, дед уже не помнил, о чем там шла речь.
Люди полнели не по дням, а по часам, являя собой живой приговор судьбе человечества.
Постепенно часть населения начали переселять на Ханду, ну и на Талу, хотя ее можно не считать: слишком маленькая, общая площадь ее примерно равна площади Франции на Земле.
Как это ни удивительно, но на Ханде, с ее чистой экологической системой и необычайно полезной для людей растительной пищей (животные и птицы на Ханде не водились, лишь насекомые да рыба, непригодная для еды) у людей начали появляться на свет здоровые худые дети. Почти каждое растение, а их было великое множество, годилось в пищу. Как оказалось, они содержали абсолютно все вещества, необходимые человеку для долгой и здоровой жизни. А вода просто изумила ученых своей чистотой…
Планета в те далекие от Юки времена была спокойна. Не причиняла вреда людям, а только излечивала их недуги.
Но Юка знал уже другую Ханду: злую, нервную, быструю, беспощадную и… прекрасную… но все более непригодную для жизни из-за частых природных катаклизмов.
Его размышления прервал резкий пронзительный крик.
Юка мгновенно сорвался с места и подбежал к противоположному окну. На него неслась, пронзая воздух, великолепная по краскам смертоносная стена воды. Юка на мгновение застыл, любуясь тем, как лучи света играли в ее зеленых, буро-красных или уже фиолетовых от солнца волнах, потом, опомнившись, подбежал к сундуку, быстро достал и развернул большой прозрачный шар, забрался в него и приготовился смотреть…
Волна накрыла его через тридцать секунд.
Шар был полностью герметичен, сверхпрочен и мягок, сделан специально для наводнений и тайфунов. Он мог скользить по острейшим поверхностям или падать с большой высоты – все, что угодно: человек в нем чувствовал себя как на мягкой постели.
Юке оставалось лишь довериться стихии и ждать, когда схлынет вода. Карманный прибор на случай нехватки воздуха всегда был у него при себе, как и у других жителей Ханды: никогда не знаешь, сколько недель может буйствовать стихия. Юка мог не пить и не есть несколько месяцев, но потом ситуация стала бы критической. Впрочем, наводнение должно было скоро закончиться: в этот раз воды совсем мало, а волна была всего одна…
Юка ждал и наслаждался. Он любил тайфуны и наводнения больше, чем землетрясения и ураганы. Он наблюдал за игрой воды и чувствовал себя в эти мгновения маленькой частицей Ханды.
Попав на новую планету и оценив перспективы, люди развернули на Ханде очень бурную и грязную деятельность. Люди оставались людьми и вне Земли.
Огромные города, заводы, непрерывное движение, строительство, отходы, ругань, нервное существование во всем этом были с успехом перенесены на Ханду.
Тихая и прекрасная планета оказалась непредсказуема. Чем больше строилось городов, чем более Ханду делали похожей на Землю, тем опаснее становился ее характер.
Юка вспомнил: через несколько дней должна состояться веселая встреча Нового года, праздника, ставшего самым популярным и любимым на планете. Все люди Ханды отмечали это событие с большим размахом, как в свое время на Земле.
Юка не любил новогодние дни: много пьяных, много драк, много истерии. Да к тому же в это время традиционно случался очередной катаклизм…
Юка плыл все дальше. Он лег на спину, держась середины шара, и стал смотреть на Тоот.
Планета была еще высоко. Солнце мощно освещало ее синюю поверхность с клубами розово-желтого газа.
Юка мирно покачивался на воде среди других таких же шаров. Он спал.
Постепенно солнце уходило, забирая с собой мощную Тоот. Ханда погрузилась во тьму.
Новый год был отпразднован как полагается. Юка отсиделся дома, заперев все окна и двери: в эти дни опасно оставлять их открытыми.
Было, наверное, пять или шесть утра, когда он вышел на улицу. Население планеты только-только погрузилось в глубокий сон.
Один вдох – глаза закрыл, второй вдох – легкая улыбка, третий – ожидание чуда… Давно он не дышал чистым воздухом!
«Тихо! Тихо и спокойно!», – пронеслось у него в голове. Все спали. Тоот и солнце уже всходили на горизонте.
Юка направился куда глаза глядят. Он шел по городу и не узнавал его: на улицах не было ни души, все закрыто, все спят…
Ни один звук, издаваемый человеком, кроме шагов и дыхания Юки, не тревожил эту вселенскую тишину, царившую на планете Ханда утром, во время восхода.
Вдох… вдох… медленно… Он дышал медленно, как что-то большое, полное сил…
Юка вышел к реке, текущей по северной границе города. Он тут же остановился и закрыл рот рукой, чтобы не крикнуть.
Река эта всегда и во все времена переливалась бурными потоками, частенько покрывала окрестности своими водами, унося все, что по неосмотрительности забывали поблизости. Она никогда не была спокойна. Меж собой люди говорили: «злая река…»
Сейчас Юка смотрел на ровную безмятежную гладь, не смущенную ни единым порывом ветра или быстрым течением. В ней, как в зеркале, отражалось чистое сиреневое небо с красавицей Тоот во главе; красные, синие, фиолетовые деревья, стоящие в воде (так на Ханде росла большая их часть), и сам юноша…
Тихо. Неяркие переливы на небе, объятья света и прозрачной пыли.
Глубокий вдох до костей, до ног, до пальцев… Выдох унес слабость, страх и грусть…
Юка не шевелился. Только сейчас он почувствовал, что река разговаривает с ним, и он слышит и понимает ее.
Слова, фразы, предложения мягко возникали в голове и плавно исчезали. Юка попробовал ответить ей также: не произнося ни звука. Река поняла его и заговорила в ответ. Время постепенно останавливалось, замедляя свое движение…
Все вокруг: деревья, вода, земля, растения, камни – разговаривало с ним, и он обнаружил, что язык их един – это был язык Ханды.
Юка говорил о том, как любит ее и все, что есть на ней живое, как хочет быть не враждебным существом, а другом ей; быть единым целым с прекрасной планетой, его домом… Он вдруг понял, что не принадлежит более людям, он уже не часть их, а часть живого организма Ханды: высшая форма жизни, просветленный (как говорили древние).
Ханда дышала ровно и спокойно. Юка находился внутри жизненного круга планеты, его тело пульсировало в одном ритме с ее телом. Он узнал то, что никто никогда не знал…
Он понял, что люди до сих пор живы на Ханде только потому, что один раз в год, одно утро все они без исключения спят… Они ничего не делают, не думают, не разговаривают, просто спят, растворяются в Ханде… Исчезают их мысли, исчезает бурная деятельность, нет ссор, ругани, вражды… Все спят…
Любовь к планете росла и крепла в нем. Ханда дышала и медленно произносила слова древней песни.
Вдох…
В Юку проникла совершенная, несоизмеримая, волшебная красота, никому более не доступная… Юноша чувствовал, что его тело постепенно растворяется, включается в безвременное пространство, становится чистым, невесомым…
Теперь он неразлучен с Хандой, теперь он является Хандой…
Больше никто не видел Юку – жителя планеты Ханда. Как говорит официальная летопись планеты: «С 1 января 2560 года ровно на сто лет все катаклизмы на Ханде по неизвестным причинам прекратились…»
* * *
Запах цветов растворился в воздухе… окружил поле, жаждущее дождя, несущее, буйное, яркое, теплое… Нежно пронеслось в звуках сна время, далекое, пустое, ночное, звездное. Уже лунное… Уже аромат… росы… Сон… Открылась дверь, и через щель пробился свет, обняв немым вопросом движения шагов. Маленькие ножки касаются мать-и-мачехи желтых пятен, бегут по мягкой узкой тропинке, запутавшись в паутинах отражений. Спроси: «Зачем и куда пробираются мысли?» — и ответ придет в ярком свете звезд, в аромате ночи, в темно-синем цвете, в звуках жизни… в дыхании твоем.* * *
Открытый ясный свет медленно лился от солнечных лучей, сплетенных между пальцев рук, которые коснулись моих глаз, наполнив их мягким золотом твоих волос. Небесный ветер, долетевший до земли и птицей опустившись на плечо, играл густыми прядями, превращая воздух, жизнь и волшебство в чудесный взгляд, которым ты смотрела в глаза мои… Они увидели когда-то зелень глубины, пустившись в плаванье на кораблях, подобно древним мореходам… Твой взгляд вдруг улетел так быстро, что скорость мысли не успела схватить его и удержать… И в то мгновение вся сила притяжения земли исчезла под ногами… И где-то там – по разным точкам мира — они мечтали… вплетая в паутину прикосновений, слов и капелек росы, и чувств, и вздохов, и улыбок, и рассветов того, кто рядом был не более пяти шагов назад и прожил жизнь за этот путь, подобно той, что проживают Боги в своих мирах, пределы нарушая и увлекая души мертвых и живых в небесный круг, начала и конца не знающий…Дмитрий Всеславин
СКАЗЫ И БЫЛИНЫ О ЗВЕНИСЛАВЕ
Последнее время политические лидеры ряда стран пытаются изничтожить, унизить русский дух, ученые историки, имея политический заказ, всячески принижают всё русское, предают забвению многие памятники древнерусской культуры, хотя на сегодняшний день найдены многочисленные свидетельства, подтверждающие величие Руси, её государственность задолго до введения христианства князем Владимиром. Многие былины, сказы, легенды требуют своего осмысления и толкования. Многочисленные берестяные грамоты, найденные при раскопках в Новгороде и землях Русского Севера, далеко не все разобраны, рунические древнеславянские памятники еще требуют изучения. Отраженный в приведенных былинах образ Звенислава, объединяет собой забытые древнерусские мифы, легенды и сказания.
БЫЛЬ О БУЯНЕ И ЗВЕНИСЛАВЕ
Гой Люди добрые! Гой народ Славянский! Славься Земля-Матушка! Услышь быль правдивую, быль о Руси, нашей Родине.* * *
В словенской земле, Новеграде, жил юноша – Звенислав. С малых лет с медведем боролся, так силу свою пытав. И статью вышел и разумом, русским Духом здоровым, Девицам на загляденье, и нравом открытым и добрым. Вежество – родичи дали, Красно Солнышко – силу и мощь. Выходил Звенислав в чисто поле, чтобы русским людям помочь. Камни – как малые скалы, из дальних пришедших времён, С полей родовых убирал, один, без подмоги он. Терема возводил со всеми, а бревна таскал такие, Что в тягость и четверым, огромные и вековые. Вот таких удальцов-молодцов плодит Родная Земля. Защитников и храбрецов, радость Руси даря.* * *
Шёл раз Звенислав вдоль бора, глядь, на тропинке Дед, Старый, седой, в морщинах, видно, не меньше ста лет. Поклонился ему Звенислав, здоровья ему пожелал, А Дед же с камня пристав, исподлобья же так сказал: «Слухи в народе ходят, что воином хочешь ты стать. Но коли слухи не врут, нужно тебя испытать. Коль сможешь меня побороть, так значит сноровка есть, А ну-ка давай выходи, померимся силою здесь». Юноша засмеялся: «Ты, видно, ума лишился, На старости лет своих думать совсем разучился. Но я уважаю седины, старых не обижаю, Поэтому все слова забуду и всё прощаю». Тут Дед свою клюку поднял, и ею Звенислава огрел, Тот просто не ожидал, перехватить не успел. «Ну, проучу я тебя, будь тебе хоть двести лет, Попомнишь ещё меня, на крону заброшу, Дед. Посидишь там и больше не будешь так с людьми поступать, К закату тебя я сниму, негоже на ветках спать». Надвинулся он на Деда, а Дед-то, глядь, непростой, Миг он уже за спиной, быстрый и ловкий такой. Посохом ноги подсёк, и Звенислав упал. Больно спиной приложился, но сразу же быстро встал. Бросился вновь на Деда, тот ловко опять увернулся, Под зад толкнул Звенислава, и снова тот растянулся. От ярости быстро вскочил, а Дед же мгновенно подсел, Схватил и сильно толкнул, в ручей Звенислав полетел. Потом побратался с дубом наш Звенислав своим лбом, Грудью протёр сосну, смолу испробовав ртом. Девять раз Звенислав подымался, на Деда всё вновь бросался, На десятый охолонился, встал и стоять остался. До пояса поклонился, молвил: «Меня прости, Я что-то разгорячился, ты разуму уж научил». Засмеялся Дед непростой: «Какое тут обученье, Это урок простой, малое здесь уменье. Нету в тебе быстроты, хоть славно – есть мощь и сила, А главное, норов твой: отходчивый и незлобивый. Но чтобы воином стать, тут мало силы одной. Нужно азы обучать, но только, увы, не со мной. Я ж многого дать не смогу, стар я, как лунь уж сед, Ты погляди на меня, я же столетний дед». Вновь Звенислав поклонился: «Но ты же, ты ловкий такой, Боец ты, лучший из лучших, а я ж ученик неплохой…» Остановил его Дед: «Ты об Арконе слыхал? На острове, что на Буяне, что в море стоит среди скал? Там Вышний Старейший Круг проводит в ученье отбор, По всей славянской земле лекарей, храбров, волхвов. Ведуны людей отбирают там каждые девять лет. На Буяне их обучают, и лучше Арконы нет». Осёкшись рёк Звенислав: «Конечно, все знают о том, Но кто же меня возьмёт, как встретиться мне с Волхвом?» Сказал Звенислав и осёкся, кто Дед есть, он осознал, Непросто их путь пересёкся, то Волхв перед ним предстал. «Да, Звенислав, – молвил Волхв, – я не ошибся в тебе, Твой Путь – на Буян лежит, доверься своей судьбе. А наша земля Родная много храбров родит. Да только лучшим из лучших Путь сей познать предстоит. Уж ждёт храм Аркона тебя, возьмёшь бересту и дары, Поклон передашь от меня, ты воин с этой поры». Поклонившись отцу и матушке и отчему дому родному, В путь Звенислав пустился, на остров Буян, в Аркону.* * *
Как на море, на окияне, на склоне Белой Горы, На острове славном Буяне – Святыня Русской земли. Там древние веды хранятся: Сказы великих богов, Сварожьи, Стрибожьи руны, знанья великих слов. Тайны о своде небесном, о прошлых забытых веках, О Мире, и о народах, о звёздах, и всех Богах. Во славу Русской Земли Сварожичей Огнь – огней, Неугасимый Огонь – горит с изначальных дней. Дубов вековые кроны тихо листвою шумят. На страже законов Рода защитники ночью не спят. Коль где-то враги лихие на русскую землю прут, С Буяна приходит дружина – храбры на бой идут. И ото всех сторон, со всей славянской земли, Лучшие едут туда воины-богатыри. Съезжаются руссы-храбры, в Аркону на обученье: Учатся: ведам и здраве, бою и траволеченью. Совершенствовать мастерство, обучаться владеть оружьем Во время лихой войны, искусству важным и нужным. Тайным приёмам борьбы, что собирались веками. Чтоб быть на страже Руси, бороться с её врагами.* * *
Девять лет Звенислав обучался, был путь обученья суров. Но юноша не сдавался, был к испытаньям готов. Испытанья одно за другим, казалось по кругу всё шло, Не просто освоить науку, древнее мастерство. Ходили в студёное море на крепких и прочных ладьях, На страшного Змея Морского, что жил в ледовых краях. Были кровавые битвы, уж коли враги подступали, То воины славной Арконы на страже Руси стояли. Скоро же сказка ведётся, и время быстро бежит. Прошло уже девять лет, обратный путь предстоит. Звенислав выбрал путь обратный, в родимый свой Новеград. Поклявшись на стали булатной хранить на Руси мир и лад. Клятву принял Огонь – «Русские земли беречь, Народ от врагов защищать, от лиха, напастей стеречь».* * *
Несётся ладья по морю, по морю по окияну. Растаяла в дымке Аркона, что среди скал Буяна. Навстречь же плывут ладьи, там новые молодцы, Едут на остров Буян: волхвы, лекаря и бойцы.* * *
В синеве – Ясный Сокол парит, к Красно Солнышку ввысь стремится. Весть несёт по Русской Земле гордая смелая птица. Весть – миру, родам и градам, славянской родной стороны — О защитнике Звениславе – Страже Русской земли.БЫЛЬ О ЗВЕНИСЛАВЕ И МОРГАНТЕ
Гой ты добрый люд, Мир Славянский! Славься Светлое Ясно-Солнышко! Услышь Правду весь Белый Свет! О былях дальних прошедших лет. То не сказка – опять лишь присказка, о Руси о нашей сторонушке. Быль далёкая, быль старинная, правда светлая, что от Солнышка.* * *
У ледового моря синего, в землях народа дивного, Стояла древняя Башня, куда взглянуть было страшно. Поселился там, да заклятья плёл, навьи чары творил – Моргант. Чёрный ямный колдун, ужаснейший волхв, по-другому ещё – некромант. Нападал он на земли Севера, насылал различные хвори, Уводил в полон юных девушек, наслаждаясь их страхом и болью. На вече постановили: в дальний поход идти, Лучших послать из лучших, Морганта чтоб извести. Белой лебедью мчится ладья, по ветру, на парусах, Солнышка Ясный лик: на стягах и на щитах.* * *
Тучи небо накрыли чёрною пеленой. Волны навстречь заходили, большие – одна за одной. Внезапный и мощный торок, это совсем не морок, Мачту сломал как берёзку, парус унёс как листок. Дальше безжалостный ливень без перерыва хлестал, Бесился яростный вихрь… Лишь утром гудеть перестал. Солнышко снова взошло, осветив картину разгрома. Плыла по волнам ладья, с нею доносились лишь стоны. Но всё ж была ладна ладья, выдержав навий напор. Виден уж остров ледовый, и Башню средь хладных гор. Выжил и волхв Велмир, хоть слабый-преслабый он, Но духом непобедим, волхв долго сдерживал шторм. Немного выжило храбров, с вендских краёв: Рад, Мир, Дар, Из франкских – рыцарь Эльнор, с Новеграда: Иван, Звенислав.* * *
«Почему ты крест-то принял?» – раз Звенислав спросил, На что Иван отвечал: «С рожденья его получил. Родители ведь купцы, с товарами ездят в Царьград, Христьянство там же в чести, со своими у них там лад. Богатство чтут, с силой связь, царская вера то, Недаром киевский князь, принял в дружину её». «Жаль, – прошептал Звенислав, – неволен ты над собой, Хоть знаю давно тебя, не трусишь и держишь бой…»* * *
Вот берег, оставив ладью, починить её можно потом, Коль выживут в лютом бою, отправились дальше пешком. Их, видно, уже не ждали после посланной жуткой бури, Волны, в которой взлетали, где смерти в лицо взглянули.* * *
Пропасть, ледовый мост виден совсем вблизи, Рядом снежный нарост, на нём спирали, круги. Место очень пустое, их видно как на ладони, Но мост, на главной дороге, нужно пройти его вскоре. Быстро они побежали, по мосту уж бегут, Но скалы тут затрещали, защитники мост стерегут. Снежный нарост задрожал, ледовый предстал великан, Огромным и страшным был, попали други в капкан. С другой стороны моста затрясся второй сугроб, Два вражьих тайных поста… Моргант сделал свой ход. Волхв Велмир вышел вперёд: с передним я разберусь, Но заднего задержите, храбры вперёд! За Русь! Передний ещё просыпался, а задний уже шёл к ним, Топот и скрип раздался, вихрь снежный крутился за ним. Велмир что-то пропел, а велет, суровый и злой, Уж полностью распрямился, взяв молот ледовый свой. Но он возле бездны стоял, внезапно обрушился склон, И великан упал, в пропасть свалился он. Хитрый и славный волхв Велмир сделал точный расчёт, Заклятье в один лишь миг обрушило магии лёд. Мост накренило немного, но всё же настил устоял, Средь трещин открылась дорога, а велет другой подступал. И силы не беспредельны, Велмир без сил повалился, Звенислав его подхватил и к берегу припустился. Вот и берег другой, Велмир без чувств лежал, А злобный велет чужой к ним уже подступал. Встали плечом к плечу, выставив с солнцем щиты. Каждый держал по мечу, храбры со смертью на ты. Иван же молитву шепнул, внезапно, с булатным мечом, Подбежав к ледяному мосту, ударил острым концом. И мост затрещал и рухнул, в бездну пал великан С храбром героем Иваном, который решил бой сам. Звенислав обратился к Богам: услышьте – Великие Боги! Хоть веры иной Иван, примите к себе героя!* * *
Вот и Врата пред ними, на них оберег-дракон. Зрачком вертикально-синим, казалось, всё видит он. Внезапно раздался свист, знак на Вратах засиял, Ярко-синим лучом сквозь тучи сигнал подал. Вздыбились снежные кручи, лавина с горы пронеслась. Почти ничего не видно. Пурга в окрест началась. Снежный Ледовый Змей, глазищи грозно пылают, Без хитростей, без затей, на храбров враг налетает. Эльнор – северный рыцарь, выхватил меч родовой, Рунный старинный клинок с кельтскою древней резьбой. Звенислав шёл по правую руку, Мир – слева стал наступать, Рад с Даром пускали стрелы, в глазищи стремясь попадать. Дыханье ледового змея смертельно, всё в лёд обращает, Горе герою тому, кто под него попадает. Мир отскочить не успел, вмиг обратился в лёд. Звенислав отскочить сумел, а Змей делал новый налёт. Ударил мечом Звенислав, клинок, зазвенев, отскочил, Но всё же чешуйку брони у Снежного Змея отбил. Присел Звенислав от боли, рука от удара заныла, Холод всё тело пронзил, казалось, сердце застыло. Эльнор не оплошал, подсел под дыханье Змея, Подскочил и ударил мечом, об общей победе радея. По самую рукоять удар прошёл в сердце дракона, Повержен Ледовый Змей, у вражьего логова-лона. От рёва разрушились скалы, у Змея потухли глазища, От жара растаял снег, лёд растопила кровища. Но в тот же победный миг от тёмного сердца Дракона Магия льда снизошла яростью чёрно-злобной. Хладное сердце Дракона, в котором ни капли любви, Застыло камнем холодным, льдом среди жаркой крови. И обратило всё в камень, Эльнор отскочить не успел, Вытаскивал меч родовой и выпустить не посмел. Две синеледовых фигуры – Богатырь и Северный Змей — Остались стоять на склоне, до искончанья дней. Затух зрачок на Вратах, что в мертвенном льду застыли, Раздался трах-тарарах, осыпались снежною пылью. Проход во владенье Врага, открытый большою кровью, Друзья заходили туда, охвачены – гневом и болью.* * *
Велмир шепнул друзьям: «Я чую чёрные чары, Моргант укрылся там, в верхнем, проклятом зале. Ещё чую боль я под нами, то пленники участи ждут, Их держат в сыром подвале, что мертвяки стерегут. Нам нужно теперь разделиться, Звенислав, возьми оберег, Вспомни учёбу в Арконе Веды забытых лет. Ты воин, но есть в тебе дар, ты мог бы стать князем-волхвом, Как полоцкий Волхв-Всеслав, твой жребий сразиться с врагом. Мы же отправимся вниз русских людей выручать, Но коли не справишься ты, то некого будет спасать. С мертвяками я справлюсь, по силам, но коли колдун победит, По навьим ужасным книгам нежить вновь подчинит. Я вряд ли его одолею, хотя надеждою жив, Задержать-то его я сумею, но вряд ли его победив. А нужно его уничтожить, чёрное зло извести, Не то он мороком сможет Русь к бедам большим подвести». Звенислав ответил Велмиру: «Богами клянусь, пройду, И Морганта изничтожу, пусть сам погибну в бою». Друзья обнялись на прощанье, продолжили путь боевой, Пошли сквозь темень и жуть, навстречу с самою судьбой.* * *
По каменной лестнице вверх Звенислав ступал осторожно, Мало ль какие ловушки, легко угодить в них можно. Лестница, сделав крюк, уперлась в зеркальный зал, Ни нежити нет и не слуг, никто как будто не ждал, Пусто, нет никого, а зал был совсем не мал, Тут ожило вдруг ничто, в кресле Моргант восседал.* * *
Я удивлён, вы прошли, и буря вас не взяла. Ледового Змея сразили. Опасная с вами игра. Звенислав отвечал Морганту: «Ты с нами играл в игру? Да знай, ты пред смертью предстал. Нам это не по нутру». «Смотри, – прошипел Моргант. – Видишь хрустальный шар? Вглядись, в тебе вижу талант, посмотрим, каков твой дар». В шар Звенислав всмотрелся, увидел, как Велмир с друзьями Насмерть сражаются вместе, с навьями мертвяками. А тёмный колдун продолжал: «Побили вы лучших слуг, Я этого не ожидал, силён же славянский круг. Ты мог бы стать правой рукою, учеником быть моим, Я же играю с судьбою, где поле игры весь мир». Звенислав отвечал: «Выбор сделан, по праву был сделан мной, За Родину жизнь не жалею, Русь закрываю собой. Ты ж мучаешь русских людей, не ставишь их жизнь ни во что, И ты похищал и детей, с тобою лишь тьма и зло».* * *
«Подумаешь, гибнут людишки, их в войнах всегда убивают. Ну, брал я чьих-то детишек, так бабы вновь нарожают». Звенислава всего охватило, а меч боевой засиял, И храбро пошёл на Морганта, и праведным гневом пылал. Моргант, казалося, ждал, направил свой жезл-клинок, Чары с него снизошли, злобный, смертельный морок. Проклятье неслось к Звениславу, и вспыхнул во тьме оберег, Рассеял злодейские чары – ведический радужный свет. Моргант на миг опешил: «Ну, надо ж какая защита, Оберег Арконской земли, в нём многие чары слиты. Частица жар-птицы пера, зола живого огня, От родового костра… Ну, ты удивил меня».* * *
«Умри же, проклятый враг!», – со свистом пришёлся удар, Но как по граниту кулак, то есть, увы, никак. Остриё откололось меча, Звенисдав был на миг оглушён, Не чувствовал жилы плеча, а в голове был звон.* * *
Но Морганту тоже не сладко, ликом совсем потемнел, Но рёк он: «Ты червь прежалкий, ударить меня посмел. От чар защищен ты моих, хоть мой медальон поломал, Но всё же ты слаб предо мной, прими свой печальный финал». Морочные чары Морганта, чёрного колдуна, Ямного некроманта, тёмного ведуна. Зеркальные тени возникли из огромных настенных зеркал, Из навьего мира проникли, в них образ Морганта предстал. Один за другим выходили тёмные лики Морганта, Точные копии мага – злодея и некроманта. Звенислав закружился как вихрь, как молния меч замелькал. Моргантовы падали лики, но новых колдун насылал. Где лик основной – не видать, враги на одно лицо. Стал Звенислав уставать, а вражье смыкалось кольцо. И вновь оберег засиял, то храбр Звенислав его сжал. Немного съежились тени, а облик Морганта предстал. Всего на мгновенье, на миг, и, потемнев, оберег, Отдав заповедные силы, растаял как талый снег. Тени воспряли вновь, а враг издал злобный клич, Поднял свой тёмный жезл, зловещие чары плелись. Но Звенислав не дремал, опередив колдуна, Бросил свой верный меч в тёмного ведуна. Сквозь амулет-медальон вошёл Звениславов клинок, Охнул от боли Моргант, вражий растаял морок. Исчезли тени-мороки, рассыпались все зеркала, Моргантовы чары-истоки… Таяла магия зла. Звенислав пошатнулся от боли, все силы отдав в бою, Израненный, мокрый от крови, но нужно быть снова в строю. Шатаясь, пошёл к своим, лишь бы дойти, не упасть. Ведь на миру смерть не страшна, в одиночку же страшно пропасть.* * *
Но вот и закончен путь, ладья по волнам неслась. Остались вдали зло и жуть, где тяжкая доля пришлась. Мимо острова да Буяна ладья по волнам плывёт, По морю, по окияну русских людей везёт. Закончилась сказка-быль, но вечный огонь горит. Ввысь искрами рвётся как конь, память былую хранит. Огонь обережный, Живой, традиция Русских Земель, В честь памяти предков святой, горит даже в хлад и метель. Воинам-героям, русским людям храбрым слышно от потомков: Слава! Слава! Слава!БЫЛЬ ОБ ЯР-КАМНЕ
Велика и обильна Земля Матушка. Хранит Сварог славянску сторонушку. Но, чу!.. Грозно тень ползёт серо-тёмная, и на Солнышко надвигается. Ох, ты наша Русь – доля тяжкая, в испытаньях ты вновь возрождаешься.* * *
Волхв Велмир призвал Звенислава, говорил о нашей сторонушке. Отстоять нужно дело правое, защитить и помочь Земле Матушке.* * *
На капище, в тайном бору, время свидеться вновь им предстало. В Биармии, Велмир рёк, стояла наша застава. На той заставушке дальней Велмудр за главного был. В землях туманных мглистых он амулет раздобыл. Весточку сокол прислал, ясный и быстрокрылый. Велмудр весть передал об мощном источнике силы. Позже другую весть Сокол донёс домой. На нашу заставу враги прут грозною чёрной волной. Потом волховали мы, прознали о тех, кто напал, Враг давний нашей Руси про амулет сей прознал. Наёмное войско напало, сброд кочевых племён. Наедал его маг Удхан, известный с далёких времён. С иудейской Хазарии бывшей, сильный и хитрый маг. В морочном тумане скрытый, тёмный и злобный враг. Ведёт он войско не сам, смотрит издалека. Руководит всем там «правая» вражья рука. Правой рукою Удхана там лучший его ученик, Воин и тоже маг, зовут же его – Шарид. Нужно достать амулет, чтоб не достался врагу. Быть может, спасём людей, а я тебе помогу. Хоть капля для нас надежды, надеяться нужно всегда. Чтоб было по правде как прежде, прошла, чтоб лихая беда.* * *
По раздольному чисто полюшку едут воины други храбрые, Все и статные и могучие, духом русским да светлым здравые. Едут долго ли, едут коротко ль, только вот и застава дальняя. Не сдалася врагам, а держится, хоть была там дружина малая. Собиралася вражья рать черна, войско конное, войско злобное, Началася сеча как в шторм волна, сеча лютая, сеча грозная. Долго сеча длилась упорная, долго битва текла кровавая. Да, победа досталась по праву нам, ведь стоим мы за дело пра — вое. И Шарида скрутил заклятием славный могучий волхв, И поник главой слуга вражий, зная, будет ему приговор суров. Открывались врата заставушки, и дружину встречали храбрую. Велмудр с Велмиром обнялися… Все испили потом чару славную.* * *
Говорили Велмир с Велмудром, смотрели на амулет, Добытый в кургане забытом, с далёких прошедших лет. Велмудр рёк: силу чую я, силу мощную, непонятную. Уж сейчас она всего гложет меня, его сила в сто раз треклятая. И призвали Шарида претёмного, мы отпустим тебя, коли скажешь ты, Восвояси уйдёшь к Удхану, про ту силушку знать желаем мы. Отвечал Шарид, амулет-войны из далёкого очень времени. Для любой земли, для любой страны, страсти будет жечь в мужском племени. Отпустили его, слово дадено, убрался Шарид, ускакал. А Велмудр совсем головою поник, но что мучило, не рассказал. Всё понятно мне, Велмир рёк в ответ, Камень Войн из эпохи той грозной, Из далёкой дали забытых лет, его чары в Войне Богов созданы. Ты долго ль носил на себе-то его? – Велмир Велмудра спросил, Но Велмудр не услышал, стоял и молчал, и казалося, сам не свой был. Неожиданно распрямился, изрекая дружинникам всем. Нужно силы собрать да на Русь идти, чтоб избавить её от измен. То не амулет, тёмный камушек – то Камень сам Яр-огнебой. В сто раз силушку укрепляет он, и нам послан самою судьбой. То не зло совсем, просто власть даёт, Дух Битвы он пробуждает. Пышет яростью красно-огненной, на войну, что людей вдохновляет. Под сильную властью светлую сплотим мы все земли славян. По указам, законам единым, подчинится нам даже Буян. Потом на народы пойдём мы, кто против Руси выступал. Ведь с нами Яр-огнебой, что силу и власть нам дал. За веру, за веру правую, изничтожим врагов Руси. И будет единым мир, и лучше его не найти… Велмир вспыхнул: охолонись, Русь свободной должна стоять, И нельзя заставлять одной силою, только веды нам нужно давать. А дружинники сомневалися, ведь порядок нужён Руси. Чары мощные всё изливалися, а Велмудр предлагал Русь спасти. Вперил взор, а глаза-то туманные, жаль промолвил, что ты не со мной. Я же Русь защищу, земли славные, пусть по ней и пройдуся войной.* * *
Солнце ясное затуманилося, застили его тучи чёрные, То русские люди билися, только билися-то – ведь промеж собой. Повалил Велмудр Велмира, силы мощные амулет давал, Но успел к нему Звенислав с мечом, и удар его злату-цепь порвал. Пал Велмудр, протекала кровушка, но он понял, что сотворил. И схватился за буйну головушку, и прощенья просил, из последних сил. Что ж наделал я, люто зло творя, чуть не предал родну сторонушку. Ты прости меня, да родная Русь. Ты прости, меня ясно Солнышко. Так пал Велмудр – волхв премудрый, перед силою древней, морочную, Ненароком что – вновь пришла на Русь сила мрачная, сила мощная. И изрёк Велмир Звениславу: в Яр-камушке – власть огромная, Сила страшная, непонятная, как и вольная, так и невольная. Да опасная миру дольнему, эта злая неведома мощь, Нужно срочно везти в место тайное, в бор на капище в тёмну ночь. Всех, кто выжил, с боя остался, срочно Велмир вёл в заповедный край. На душе только горько сталося, ведь душа не всегда как булатна сталь.* * *
Как из града из стольного Киева им навстречь выезжала дружинушка, В ней из рода из Бориславова княжий воин боярин Павлушечка. При Павлушечке да Шарид скакал, хитрый ворог предусмотрел. Много маг Удхан в Синь-кристалл видал, много тёмных вещей имел. И так Павел рёк Звениславу, мол, ты камушек должен нам отдать. Князю нашему да во славу отвезу его я в стольный Киев-град. Снова сеча начавша нелёгкая, между русскими сеча кровавая. Доля выдалась всем прегорькая, и застилася правда светлая. И встречилися да сходилися, на мечах друг с другом сразилися, Звенислав совместно с Павлушечкой в поединке яростном слилися. Да впивалися в Землю Матушку, искры яркие разлеталися. И упал от удара Павлушечка, то в бою честном смерть досталася. И разбиты воины Киева, пропиталося кровью полюшко, Только кровушка ведь наша русская, ох, ты горькая всем нам долюшка. Лишь дружинников только семеро, да Велмир с Звениславом осталися, Пали многие храбры русские, и свои со своими, что дралися.* * *
Вот и тайный бор, место сильное, у могучих дубов затаённое. Там на капище огнь сварожичей, камень в нём терял силы тёмные. Круг волхвов стоит думы думает, что же Русь тебе предстоит. Солнце Ясное, наше светлое из-за чёрных туч – в дольний мир глядит.БЫЛЬ ОБ ИСКРЕ АЛАТЫРЯ
Русь могучая, Русь Великая. Раскинулась широко и вольно. Но не дремлют вороги хищные, много испытаний предстоит тебе — Русь Светлая, Русь Красная. Будь оберег наш Ясно-Солнышко.* * *
Северный Китеж-град – древний ведунский круг. На капище Ряд большой, собрался по делу, не вдруг. Немало великих волхвов из разных краёв Руси Рекли про войну и мир, как землю от бедствий спасти.* * *
Птица вещая Гамаюн – нам донесла те слова, Что говорилось тогда, вдаль уносит молва.* * *
Говорили волхвы на круге, и разные были мненья. Ладно – что круг един, плохо – были сомненья. Что ширится христианство, хоть народная вера сильна. О том, что другое ужасно, что в раздрае живут племена… Извне приходит раздор, чуется древнее зло. Оно затеняет добро, течёт из степей и гор. Моргант повержен был, но он, увы, был не один. Чёрный западный круг известно стоял за ним. На юге тоже беда, враги совсем осмелели, Что точат зубы враги, в Морайе, за Ра, в Иудее. Вороги наступают на древние земли наши. Славянских богов попирают, жгут грады, веси и пашни. Крестоносцы закованы в латы, топчут родную землю, Древних богов сжигают и сеют чёрное семя. Поморяне и бодричи, лютичи и полабы Были покорены, хоть были смелы и не слабы. А моравы, поляки и чехи – христьянство к себе приняли И под жёсткою хваткой князей землю свою отстояли. Но не за Аркону пошли, не вечем объединились, А верою иноземною, силою княже польстились. Всех власть и богатство прельщают, ибо век золотой прошёл. Змеёю ложь заползает, до морей, до лесов и до дол. Аркона, увы, не та, хоть держится Русская слава. Но ворогов больше и больше, а храбров осталось мало. Война уже сколько веков, всё натиск идёт на восток. Воинство крестоносное не прекращает свой ток… Слишком стало опасно, всё ближе и больше врагов. Напор на вендов ужасен, и может конец быть скор. Перевезти из Арконы в северный Китеж-град Нужно древние веды, но главное «Огнь» артефакт. Искра Алатыря – Вещего камня Сварога — Хранилась в Арконе не зря, и созидала природу.* * *
Много решалося дел – главное, знанья спасти, Чтоб до потомков затем, в будущем, всё донести. Вывести из Арконы древние вещи и веды, Как можно скорее нужно, не то, большие ждут беды. О чём ещё говорили – время, увы, затмило. Слишком давно всё было, всё хмарным туманом заплыло.* * *
По морю, по окияну белой лебедушкой вдаль по волнам, К острову да Буяну ладья подвозит славян. Волнуется Звенислав, сердце в груди забилося, Увидеть родные места вновь ему приключилося. Выбрали Звенислава на главном круге волхвов, Поручили важное дело, тайну забытых веков. Но главное даже не это, доведётся, узрит Китеж-град, Град Хранителей Рода, в котором царят мир и лад. Но, чу, говорить нельзя, даже шептаться о том. И тайною – тайна зовётся не зря, и древние знанья в нём.* * *
Скоро сказанье ведётся, жизнь быстротечно течёт. Ладьи по волнам несутся, путь дальний вновь предстаёт. Три ладьи из светлой Арконы по бурному морю плывут. К тайному Белому Граду древние веды везут. На каждой ладье по волхву: на «Ладо» сидел Доброслав, На «Рароге» – Велегор, на «Роде» – Велмир, Звенислав. Но, увы, не дремлют враги, не только те, что с мечами. Что козни плетут и зовутся: кто магами, кто колдунами. Бывают и в рясах ходят, да только рекут не о ладе. О власти и злате радеют, но не о Руси и правде… Проведали то, что везут, правда, не знали куда. Но главное – захватить, другое уже ерунда. Навстречу трём русским ладьям выехал аж вражий флот. Разбойный мурманнский люд, без стягов, наёмный сброд. Видно, всё то, что везут, важнее, чем просто власть. Конунгам не отдадут, не к ним суждено попасть. Их кто-то сумел нанять, чтобы наверняка, И вот к трём русских ладьям близился флот врага.* * *
Двадцать два вражьих драккара, огромный наёмный флот. Всё ближе уже приближался, ворог нанять его мог. Лютый, кровопролитный, на водной пучине морской. Шёл безымянный, скрытый, ужасный и яростный бой. Всё, что везли с Буяна, на «Роде» сохранено, И самое основное, чтоб врагу не досталось оно. Руссов хоть было немного, но все из Арконы они. Лучшие были из лучших, храбры-богатыри. Звенислав, на драккар перепрыгнув, в схватке врагов перебил. Вот уже днище пробив, на новый драккар заспешил. Один за другим драккары тонули в пучине морской, Падали ниц мурманны в схватке ужаснейшей той. Но «Рарог» в пучине тонет от множества тёмных пробоин. Велегор от крови исходит, от боли кряхтит и стонет. Враги потопили ладью, узрев, ничего там нет. А тьма погасила зарю и надвигалась на свет. Велегор же на «Род» перебрался на лодке с тремя лишь бойцами, А бой же, увы, идёт, длится битва с врагами. Главный драккар драккаров, в котором маг восседал, Столкнулся с ладьёю «Ладо», что Доброслав возглавлял. Маг из вражьего круга, имя его неизвестно, Сразил Доброслава в схватке, чёрным заклятьем нечестным. Но тут арконец Ратмир, сам исходя от ран, Горючую смесь поджёг, зная, что гибнет сам. Горючья смесь, взрывучая, из дальней страны Поднебесной, В грохоте и огне пропела смертельную песню. Дико маг закричал, лютую смерть осознав. Огонь его охватил, на части врага разорвал. Сгрудились вражьи драккары тёмною массой одной, На них запылали пожары, так погибли в пучине морской. Один лишь драккар небольшой, что в стороне стоял, На всех парусах своих позорно вдаль уплывал. «Род» сохранили боги, защитив от паденья огня, Драккар перед ним большой принял удар на себя. Велмир, подняв волну, хотя из последних сил, Сумел дать отпор огню, с трудом, но всё ж погасил.* * *
Победа, но как ты горька, ходко дадья плывёт. Тьма течёт глубока, и нужно спешить вперёд.* * *
Родимая наша земля, край Новеградский велик. На востоке всходила заря, Солнце являло свой лик. Раненых и Велегора оставили подлечиться. Взят конный обоз в дорогу, готовы все в путь пуститься. Тайною древней тропою, дремучим могучим лесом Ехали вдаль герои, в долы, что всем неизвестны. Сундуки и ларец небольшой, в нём главный источник силы. Сварожья искра огня, что в мире свет воплотила… Неожиданно налетели конники-степняки, Наёмники южных земель вдали от своей степи. Яростна рубка пошла, всё наседали враги, Треть тьмы их сила была, и всё не кончались они. Удар, и проулочек явлен, ещё – и уже со двор. Везде Звенислав успевал, яростен, грозен и скор. Но даже и он устал, устал и Велмир уже, А вороги всё напирали, на Русском, на рубеже. Мало осталось храбров, лучшие полегли. В битве свою жизнь отдали дружинники-богатыри. Но всё же победа видна, и даже вражий поток Конечным всё ж оказался, и вот он почти истёк… И тут показался сам, главный и тёмный враг. Он силу свою берёг, хитрый и злобный маг. С ним вместе воины шли, и видно, кто сии были, Из ордена магов они, хоть знаки свои прикрыли. Вышел вперёд вражий маг: «Зовите меня Мерган, Магистр я третьего круга, я вам урок преподам. Мы знаем, что вы везёте, про всё мы знаем давно. Отдайте, мы вас отпустим. Мне нужно всего одно». «Теперь вы торгуетесь с нами», – с усмешкой сказал Велмир, — «Только что нападали, теперь же, на те, за мир. Крест на тебе, я гляжу, но знаю, кто ты на деле. Христьянин но служишь злу, о тёмной силе радея». «А думаешь, просто на Русь новая вера пришла, Мы же её и возьмём, для нашего ремесла. Христианство нам не помеха, мы сами его привлекаем, Так легче людьми управлять, тайком же, мы всё решаем».* * *
Новая лютая схватка, снова яростный бой. Сошлися две разные силы в споре извечном с судьбой.* * *
Солнышко в дымке затмилося, горе узрев наяву, Чёрные чары излилися, волхв пал в смертельном бою. Звениславу шепнул погибая: «Искру Алатыря Вложи в свой меч-боевой, иначе всё будет зазря. Пусть обретёт себя, явит, определит, Пускай увидит тебя, иначе враг победит». Легенда шла по Руси, что, коли душою ты чист, Свет Алатырь тому даст, но может сгореть жизни-лист. И коли капля сомненья, сожжёт за один лишь миг, Частичку из тени навьей, коли в душе узрит. Открыл ларец Звенислав, и явлен был миру свет. Искра Алатыря – от дальних истоков лет. Вспыхнула искра во мгле, и не сгорел Звенислав. Лишь засиял во тьме Дух Русский и добрый нрав. Мерган могучий был маг, заклятья его налетали, Да только горошинки как, от стены они отлетали. Древний достал амулет, на нём непонятный лик, Волосы вьются как змеи, зелёный свет в нём возник. В атлантском тьме-государстве с давних истоков времён Создавались источники силы, писался чёрный канон. Столкнулись во тьме два луча, небесный и жёлто-зелёный. Две силы, два разных меча – Сварожий и Змиева чёрный. Звенислав честней оказался, боролся не за себя, За мир, за всех русских людей, за ним вся родная земля. От ужаса охнул Мерган, его лицо рассыхалось. Чёрная грязная сажа на хвою так осыпалась. С яростный криком «ура!» бросились снова в бой. Дружинники били врага, ответят они за разбой. Вскоре врагов перебили, остались в лесу лежать Степняки и тёмные вой. Побита вся чёрная рать. Победа, и снова горька, дорогою ценою досталася. Жизнь, как в порогах река, непросто она зарождалася.* * *
Северный Китеж-град тайный, великий и светлый. Там древней музыки лад. Край изначально древний. Словами не описать, и, чу, рассказать нельзя, Русь надо оберегать. Да славится наша Земля.* * *
Новеградские земли родные, у костра стоит Звенислав. Вспоминает схватки былые. Всех тех, кто за Русь жизнь отдал. Не забудут потомки героев. Слово несётся: клянусь! Память о павших храбрах, о тех, кто хранил нашу Русь.БЫЛЬ ОБ ЯСЕНЬКЕ И ЗВЕНИСЛАВЕ
Раскинулась Русь – полями раздольными, лесами дремучими, озерами синими, Ручейками да родничками студёными, реками полноводными да широкими. Славься Солнышко Ясное Красное! Славься Родная Земля!* * *
Всем хорошо на Руси, люди в Миру живут, Водят они хороводы, песни богам поют. Но повадился Чёрный Змей летать по Руси Великой. В один из прегорьких дней… на град налетел он тихий. Сжёг половину града, в окрест всё было в дыму. А Змей проревел, мол, надо красавицу мне и жену. Никто не вышел к нему, коль выдалась тяжка доля, На Миру примут все смерть, чем кому-то будет неволя. Красная вышла девица, чтоб русских людей спасти. Ведунья и мастерица решила беду отвести. Ясна звали её. Стан хрупкий, всем она ладна. Смело промолвила Змею: «Меня ты возьми, коли надо». Победно взревев, Чёрный Змей Ясеньку подхватил. И в логово полетел, дыму ещё напустив.* * *
Звенислав по широко полю ехал на резвом коне. Видит, дымы далёко, там град полыхает в огне. Смотрит, тучею тёмной Змей в облаках летит. А в лапе его огромной девица без чувств лежит. Гнев охватил Звенислава, опять подлый враг на Руси, Нужно дать знать заставе, и девушку нужно спасти. Славные Терема стояли в дыму и огне, Чёрные в саже дома на русской нашей земле. Помчался вперёд Звенислав, чтоб Чёрного Змея догнать. По оврагам и средь дубрав непросто было скакать. Долго ли, коротко ль ехал, выехал к Лысой горе. К логову Чёрного Змея, на серой большой скале. Вышли Змиевы слуги, машут кривыми клинками. У них изогнуты луки и пасти с большими клыками. Конь бедный как ёжик стал, утыканный стрелами слуг. Звенислава укрыв, умирал, его верный испытанный друг. В коловрате кружил Звенислав, Меч Молния – всех разил. Закрученным вихрем храбр, врагов беспощадно крушил. Последний наземь упал на проклятой тёмной горе. И хоть Звенислав устал, смело пошёл к скале. И вылетел сам Чёрный Змей, пламя струёй изрыгнул. На Звенислава насел, рёвом дубы погнул. Яростен, длителен бой, сошлися в бою Правь и Навь, Русь была за спиной, а значит, светлая Явь. Вспыхнул меч-кладенец искрой Алатыря. Ударил по Змею храбрец, по ночи прошлася заря. Злоба со Змея лилась, и вспыхнула искра вновь, Погасла и снова зажглась, не гаснет на свете любовь. А где пролилася кровь Змея, жидкий огонь протекал, Землю чернил не жалея, жутко и долго пылал.* * *
Очнулась девушка Ясна, та, что пошла за людей, Ладна, стройна и прекрасна, к солнышку вышла скорей. Смотрит: лежит Чёрный Змей, рядом храбрец-богатырь. Статный и сильный боец, погиб, защищая Мир. Вдруг Звенислав шевельнулся, что-то едва прошептал, В забвении вновь забылся, от яда он умирал. Охнула Ясенька-дева, сердечко её забилося. Врачевать и ведать умела, на колени она опустилася. Руки к челу приложила, слёзы стояли в глазах: «Вернись, возвращайся из Нави, – слышал слова Звенислав. — Я же тебя нашла, негоже так поступать, Спасти, чтоб сейчас же бросать, не смей мне тут погибать».* * *
И шёл он во мгле, дымке серой, в забвении и в забытьи, От дыханья Чёрного Змея ничто не могло спасти. Серая пелена, лишь тёмные камни и пыль, Не видно, где верх, где ниц, не чуешь, где небыль, где быль. И вдруг проросла трава ярким зелёным цветом. Солнце явило луч, повеяло свежим ветром. Средь пыли – трава-зелена. Открылся дверной проём. Мир яркий, милый, родной, уходящий за окоём. Тропа из Нави открылась, пала дымки стена. Створки ворот раскрылись, взошли цветы-семена. Очи открыв, смотрит воин: дева с ним рядом сидит, Просто, открыто и смело, синью глаз на него глядит. Хоть слаб был ещё, приподнялся, у Ясны скатилась слеза, Звенислав же красой любовался, слов не надо, коль рядом глаза. За руки просто взялись, друг к другу они потянулись, Просто когда есть любовь, в поцелуе их губы сомкнулись.* * *
Радость пришла на Русь, свадьба игралась славно. Ясенька и Звенислав – жили в душу, долго и ладно.БЫЛЬ О ЧАРЕ-ОГНЯ
Вольная воля, Русь Великая. Раскинулся Мир Славянский. Земля-Матушка обильная, плодородная. Много великих вед хранит наша Русь милая, Русь Красная.* * *
Древнее капище, тишь. Место славы Богам. Филин ухает лишь, Огонь полыхает там. Звенислава позвал Велегор, чтобы о многом поведать. Тихо шумел летний бор, слушая тайные веды.Речь Велегора:
Знай, что в забытых руинах – Град Богов, Великий Аркам. Хранятся источники силы, и много другое есть там. Постепенно всё мхом зарастает, время его не щадит. И пылью веков засыпает, но много там вед лежит. Немного есть в мире краёв, мест, источников силы, Что могут явить дар Богов – Правду, что жизнь воплотила. Пришла береста из Арконы, великий и радостный миг, Увиден был дар в Аркаме, Правды явился лик. В пещере Великой Богини есть каменный древний круг. Ярая чара – Ладмир, вспыхнет тогда не вдруг. В просчитанной дате, в ведах, с исхода волнений планет. В день летнего солнцеворота, явит Чара свой цвет. Пламенный Огнь порождает оттенок Алатыря. Миг, вспышкою исчезает, радость и свет даря. Тускнеет огнь-яроцветный до нового счёта времён. Великий творец бессмертный, над долей творивший закон… Год – люди в ладе живут. В.Огне – первозданный свет дан. Очищает Землю от боли, от чёрных шрамов и ран. Он может отдать свою силу, исполнив одно лишь желанье, Единственное, Одно, но искреннее мечтанье. Можно познать Богов, коль хочешь ты пожелать Видеть другие миры, творить, создавать, созидать. Звенислав – Руси пожелай, чтобы она возродилась. Я знаю тебя – дерзай, чтоб Правда опять воплотилась. В это лето, в один только раз, пришёл её выход на свет. Чара Желанья Богов, надежда в тьму тысячи лет. Мы думали, нет уже Чары – Небесной Чары-Огня. Но надо же… даже и я дожил до светлого дня. Руны Аркам показали, а Чара уже там пылает, Свой яркий свет неземной миру она посылает… Но в день, просчитанный в ведах, вспыхнет великий свет. Огненно-яркой вспышкой, до новой встречи планет. Чару же нужно спасти, чтоб не досталась врагам. На Буян её привезти, очень нужна она там. Надежда наша зажглась, будет Аркона стоять, Русские земли беречь, на подвиг людей вдохновлять. Ведь даже Чара сама способна огонь будить И Русский Дух пробуждать, радость и свет дарить. Позже её перешлём в северный Китеж-град, Град Хранителей рода, ей Добросвет будет рад. Но знай, что и маг Удхан тоже за всем глядит. И знает про град Аркам, там шарит и в навь всё зрит. Велмира жаль с нами нет, я очень давно его знал. За Землю, за Русь и за Свет он смертию храбров пал. С тобой не смогу я поехать, раны ещё болят. Не успеют Арконцы приехать, хоть помочь тебе очень хотят. Не всех людей сможешь ты взять, лучших из лучших возьми. Кто сможет пред тьмой устоять. Сейчас слишком тёмные дни. Из Новеградских волхвов – Бор – знает пути туда И ведает тайны веков, хоть в этом есть тоже беда. Знаю, как пал Велмудр, как многие пали волхвы, Увы, сила многих дурманит, навьи морочные сны. Добраться до места тяжко, далёко лежит Аркам. Осталось и древнее зло, и земли туманные там. Враг тоже туда поедет… Ты едешь на верную смерть, Надежды лишь маленький луч, но пасть у меня – не сметь… С бревна Звенислав приподнялся, не нужно уже лишних слов, Скажешь, когда отправляться, а к смерти всегда я готов.* * *
Славься наша русская Матушка Земля. Скачет Звенислав и братья, верные друзья. Русичи-славяне скачут по Родной Земле, А на небе мчится Сокол, в вышней синеве. Смотрит Звенислав: у кромки поп один лежит. Проповедник в здешних землях, весь без сил, хрипит. Напоили, накормили, разговор вели: Мол, сюда-то как тебя ноги завели?* * *
Поп отвечал достойно: «Отец Власий зовите меня. Нёс Божье сюда я слово, да только пока что зря. Вятические волхвы прогнали меня отсюда, Сказали, что вдругорядь, пощады уже не будет. Потом я назад пошёл, но вот совсем заплутал, Вокруг пустынные земли, леса средь камней и скал…» «Ты смел, – Звенислав сказал, – коль смог досюда дойти, Но веру б твою я б изгнал, и нам, увы, не по пути. Но бросать на верную смерть у русичей ведь не в чести. Пока не встретим людей, сможешь ты с нами идти».* * *
Руины видны впереди, Туманные горы предстали. Чащоба была позади… Вдруг русы в засаду попали. Огромные полулюди, да только пёсий оскал, Псоглавцы на руссов напали средь тёмных камней и скал. Смерть новую песню пела, чтя лютый кровавый бой, Вокруг аж земля гудела от яростной схватки той. Поп Власий не оплошал, подхватив большую дубину, Псоглавцев поп поражал, не показав врагам спину. Яростный бой состоялся, пощады никто не просил. Целым никто не остался, и выбились все из сил. Победа и снова горька, дорогою ценой досталася, Красная кровь протекла, в Матушку Землю впиталася. Немного выжило храбров, и Бор, Звенислав, и поп, Поп Власий церкви Софийской, разумен, смел и не роб. Почтили память огнём, павших взяла земля, Похоронили храбров, что вновь погибли не зря.* * *
Костёр, обережный круг, привал у Туманных гор. Чару пустили вкруг, начав потом разговор. Надо же живы псоглавцы, Бор рёк: кто подумать бы мог. Сохранились служители нави, их срок ещё не истёк… Звенислав же попа вопрошал, а как же ваш смысл: «Не убий»? Конечно, ты не оплошал, ведь враг наш как Чёрный Змий. Какой же ты христьянин, названием славите правь… У вас же когда ударят, другую, мол, щёку ставь? Власий же так отвечал: «Есть закон, а есть благодать. И выше законов Божьих за нашу Землю стоять. И это не люди псоглавцы, звери они, без души, А вы же хоть не христиане, наши и все молодцы…». «У зверей есть тоже душа, живые они, как и мы, — Ответил ему Звенислав, – в этом не прав, мол, ты». Вдруг, чу, богатырь изрёк: «Сомкнитесь братья мои, Опасность опять близка, рядом уже враги». Из мглы возникали фигуры, без опаски они приближались, Наёмники мага Удхана в этих краях оказались. Не так уж и много их было, видно, сюда их путь, Также опасен был, пришлось им лиха хлебнуть. Вышел вперёд смуглый воин, знакомым его был лик, Ученик самого Удхана, хищный и быстрый Шарид. Звенислав подошёл к нему: «Ну, надо же, уцелел, Как же ты в битве выжил и к нам явиться посмел?». «Я знаю, зачем вы идёте, – ему Шарид отвечал. — Да только туда не пройдёте. Заклятья прочнее скал. Велико моё войско было… Вот все, кто сейчас остался. Перемирие я предложу, всем вместе в Аркам пробраться». «Да я тебя!», – рек Звенислав, Бор сказал: «Подожди, остынь, Не всё Шарид рассказал, охолони свой пыл». «Гули на нас напали, по-вашему, духи навьи. Хоть многих мы положили, их наши стрелы не брали. Заклятья иссякли почти, треснул мой амулет. Вместе мы можем пройти туда, где прохода нет. Нам Чаша Огня не нужна, что в душах свет пробуждает, Что землю от тьмы бережёт, людей от бедствий спасает… Нам нужен другой артефакт, камушек Шар самоцветный, Это ведический дар, с иной земли беззаветной». Бор прервал: «Я слыхал о таком – Круг Самоцветный познанья, Но думал, осталось в былом, легенда о мирозданье, но…» Тут страшный раздался вой, грохот прошёлся в горах, В небе раздался свист, пролился удушливый страх. Крылатые чёрные твари, крылья на перепонках, Как на летучих мышах, их клич ужасный и громкий. Новая схватка шла, яростный бой в ночи, И меткие стрелы летели, и песню пели мечи. Перебили крылатых созданий, скрылись лишь единицы, Потух и огонь в глазах навий, остались пустые глазницы.* * *
Сразили исчадий навий, и снова горькой ценой, Осталось лишь трое храбров, волхв Бор и поп Власий чудной. Из южных остался один, сам Шарид – маг и воин умелый. Несмотря на жестокий нрав, был на редкость сильный и смелый. Звенислав на него посмотрел, дань павшим мы воздадим, А что же мне делать с тобой? Чему мы тебя предадим? Власий сказал: пусть идёт, нам он в пути пригодится. Гордыню свою, коль уймёт, то тьма перестанет в нём литься. Друг на друга тогда посмотрели, храбр Звенислав и волхв Бор. На Шарида они поглядели, их выбор не прост и не скор. Звенислав обратился к нему: «Мы за Огнь-Чашей идём, Шар Самоцветный – будь твой, коли его найдём. Дай клятву на амулете: вреда Руси не чинить. Нам в пути помогать, в опасности рядом быть». Клятву изрек Шарид… И вот впереди Аркам. Средь каменных блоков, руин искали заброшенный храм. Как тихо, ох не к добру, и даже птиц не слыхать. Хоть навям не быть поутру, псоглавцы не стали бы ждать. Бор прокряхтел: «Как видно, тут не псоглавцы живут. Другие кроются силы, что очень не рады нам тут».* * *
И тут нашли, что искали, всё веды точь-в-точь передали. Храм, уходящий в скалы, в глубинные тёмные дали. Врата из особого сплава, на них начертаны руны. Два древа по двум сторонам и ветви-запоры – струны. Тут снова раздался вой, из руин к ним крались исчадья, Как из вселенной иной, колдовские навьи созданья. Солнце же тучками скрылось, и вот они осмелели, И жутко голодными были, и видно, своих даже ели. Молча они приближались, всех их не перебить. Близилось сотни тварей, что только могли здесь жить. «Я их могу задержать, – вдруг молвил друзьям Шарид. — Пустынный есть артефакт, на самый последний миг. Поможет он только теперь, лишь там, где течёт пыль густая. А вам осталась лишь дверь, запоры же я не сломаю». Вынул Шарид сосуд, о камни его разбил. Мигом склубился инкуб, что малым демоном был. Закружился, всю пыль вбирая, разросся, огромным стал, Бросился мигом на навий, явив ужасный оскал. Бор посмотрел на Шарида: «Что же ты только сейчас, А тогда его не пустил, чтобы убил он нас?». Шарид же мрачно ответил: «Вы знаете всё про честь. Не только у ваших батыров, в крови славянской то есть. Да только ещё там трава, а тут же древняя пыль, Здесь сила в него снизошла, не там, где растёт ковыль». Недолго кружилася пыль, осыпалась малым комком, Все силы отдав свои, но справившись всё же с врагом. Бор долго бился с Вратами и всё же без сил опустился. Почти со всеми волхвами может такое случиться. И тут Звенислав молодец, ведь учился в Арконе не зря. Приложив к Вратам меч-кладенец (в нём искра Алатыря). Вспыхнули Древа светом, распахнулися створки ворот. Могильным дунуло ветром, в храм древних явился ход.* * *
По коридорам шли, кристаллы давали свет, Древнее мастерство, чудо забытых лет. Бор вёл друзей чрез подземелья, лабиринты же вглубь вели. Средь пещер – провалы-ущелья, испаренья из них текли. И вдруг паутина возникла, Бор прошептал: «Отойдём, Мы не туда проникли, вернёмся и вправо пойдём». И тут пауки показались – Чёрные Пауки, Ядовитой струёю плевались, и жвала у них велики. Звенислав завертел клинком, словно молнией в темноте. Своим мечом-кладенцом сияющим в тусклой мгле. Двумя саблями дрался Шарид, Борислав, совместно с Нежданом. Поп Власий дубиною бил, а Бор же плёл заклинанье. Бор вскрикнул: «А ну расступитесь!». Руки воздев – сомкнул, Заклятье его пронеслось, Волхв чарами своды прогнул. Обрушился каменный свод на чёрный паучий род, Всё логово похоронив, оставив зелёный развод. Борислав остался лежать, ужасная смерть досталася, Ядом попало в него, шипя, лицо растекалося. Шарид клинки отряхнул, дамасская сталь крепка. Звенислав на него взглянув, кивнул, молодец, мол… пока… Борислава камнями укрыли, славу храбру воздали. В тёмном туннеле пустом долго молча стояли.* * *
Но вот и выход просторный, и вновь перед ними Врата. Металл в них искрился подгорный… Поставлены на века. Меч Звенислав приложил, но теперь же Врата не открылись. Закрыт был проход глубин, тайны эпох здесь хранились. Волхв просмотрел все руны, тайные письмена. Самими Богами творились в древние времена. Наконец он сказал: «Загадка. Это загадка сия. И коли скажешь отгадку, откроется дверь твоя. Надпись же так гласит: „Откроется сей проход, Коль скажешь, что есть любовь, нажимая на камень, вот тот“». Вышел вперёд поп Власий: «Божий свет, Благодать, это Правь. Что пылает как огоньки, из душ изгоняя навь…» Нажав, открылися створки, вспыхнув, погасли руны. Руны его приняли, но нужно теперь другим думать. Створки мгновенно закрылися, поп Власий в свете исчез. Врата его пропустили, и нужно другим думать здесь. Неждан подошёл к Вратам: «И боль любовь причиняет, Нужно любовь защищать, а воля её сохраняет». Сказал и на руну нажал. Вдруг в камень он обернулся. И щебнем сыпаться стал, назад, увы, уж не вернуться. Все вздрогнули, не ожидали, смотрели они друг на друга. Шарид напряженно сжался, казалося, что от испуга. Бор охнул: «Понятна загадка, только, увы, теперь. И каждый, кто скажет отгадку, откроет рунную дверь. Но коли свет в тебе есть, правдой живёшь радея, Ты не совершал злодеянья, коль нету ни капли сомненья. Коли не предал любовь, не обидел светлую Ладу. Не причинял людям боль. Отстаивал Мир и Правду…» Нахмурился Звенислав: «Был смелым и храбрым Неждан, Но пленных врагов перебил в той битве на Лабе он сам. У него погибла семья, исполнился местью тогда. Не знаю… не знаю, друзья, пройду ли и я… туда». Шарид подошёл к Вратам и отошёл назад. Видно, признался сам, каков может быть расклад. Но что-то Шарид прошептал и приложил свою руку, Но… в руке своей что-то держал, какую-то ведьмичью штуку. К Вратам Звенислав подходил, от души, о любви говоря, И Врата его не погубили, принимая, свет рунный даря. Последним Бор подошёл, сказав: «Я. во многом не прав. Но Любовь это свет средь бед, Любовь – это мир и лад». Так их Врата пропустили, сказочный звон издавая, Руны засеребрились, мягким светом сияя.* * *
Вот вошли они вчетвером, дошли, а как же назад? Но не думая о плохом, вошли… видя каменный сад. На постаменте в центре каменной Чары-цвет. Чаша Огня сияла, чудо забытых лет. Пошевелилась скала, велет могучий предстал. Мудрый, статный, огромный, смотрел и чего-то ждал. Звенислав же ему поклонился: «Мы за Огнь-Чарой пришли. Ты уж на нас не гневися, нам Русь нашу нужно спасти». А древний же велет огромный, под стать большим скалам у гор, Молвил голосом громким: «Зовите меня Ясногор. Всё идёт своим чередом, на Земле грядут измененья. Меняется каждый дом, Боги, народы, ученья. Я знаю, что нужно вам, знаю, зачем вы пришли. Ведаю, что есть в вас, и то, сквозь что вы прошли. У каждого грань есть прави, искра небесного света. Закон постиженья Яви точнее которого нету. Я Страж и Хранитель я Пламенной Чаши богов. Великой – Чары Огня, прошедшей сквозь темень веков. Вам Чары самим не взять, то не под силу смертным. Всей мощи её не познать… Создаёт аж – напиток бессмертным. Но коли ответите мне – Чара Огня даст всё, Всё то, что просите вы, то истечёт из неё…» «Нам Чара на Русь нужна, – мрачно сказал Звенислав. — И не боюсь я тебя, и мне не жалко себя…» Ясногор на него взглянул: «Ты прямо ответил мне. Огнь-Чара выйдет на Русь, её я отдам тебе». Вспыхнула светом янтарным, Чара огнём озарилась. Вдруг рядом возникла другая и также светом искрилась. Ясногор рек: «То отраженье, но также силы огромной, И коли не будет сомнений, то вспыхнет она Чарой новой». «Я понял, – Бор просиял, – Чара Огня богов тоже что Ларь Желаний, Огнь – основа основ». «Разумен и ясный ты, но что же ты хочешь сам? Раскрой мне думы свои, и может, я то и дам». Бор рек: «Иногда я боюсь, не врагов… а друзей и себя, От нави я хоронюсь, что в душе, может быть, губя… Я хочу же познать, что к чему, в Алатырь всмотреться хочу. И многое есть – почему? Что, наверное, не получу…» «Открою тебе мир Богов, – молвил ему Ясногор. – Храм Знания — древний кров, ты будешь своим там, Бор». Звенислав подошёл к волхву: «Твои обретутся мечты, Я ж Чару уберегу, кусочек Огня красоты». «Одному тебе не добраться, – молвил печально Бор. — С тобою мне нужно остаться, я выбрал свой путь, Ясногор». «Ладно, – промолвил велет, – действительно выбор велик. Отсюда прохода хоть нет, но… путь обратно открыт. Встанете в каменный круг и мигом окажетесь там, Где ваша граница земли. Пусть станет спокойно так вам. Поэтому, Бор, останься, ты тоже ответил мне. В Храм знания отправляйся, доверься своей судьбе». Ему поклонилися все, лишь двое пока осталися, Поп Власий, маг-воин Шарид пред Чарой Огня оставалися. На Власия велет смотрел: «Ты веришь, и вера сильна. Думаешь ты, что пройдёшь, и будет счастливой страна?». «Да, – молвил Власий в ответ. – Я. слово о правде несу. Я счастлив, сомнений нет, я знаю свою судьбу. Другое… я знать не хочу, верю в божественный свет, Христьянская вера сильна, и лучшей на свете ведь нет…» Ничего Ясногор не сказал, спокойным был его лик, Но вот обернулся он, предстал перед ним Шарид. «Твой темён путь вижу, Шарид, но шар самоцветный познанья, Получишь… но скажешь лишь, как – понимаешь смысл мирозданья?». «Я бьюсь, пробиваюсь вперёд, борюсь, борюся с судьбой, Саблею бьюся с врагами, в душе иногда сам с собой… Вершин достигает лишь тот, кто может и хочет достичь. А трусы в кротовый ход головы прячут лишь. Удача сопутствует смелым, сильным даётся власть. А слабость проявишь лишь, то сразу же можешь пасть…». Ясногор на него смотрел: «Хорошо, ты получишь шар, Ты темён, хитёр, но… смел, и будет тебе мой дар…»* * *
Итак, получив дары, отправились все домой. Бор исчез же в небесной выси, в мир вышний, мир неземной. Звенислав и поп Власий остались, друг другу руки пожали, Хоть веры своей держались, но дружбу они уважали. Отраженье же Чары Богов – Сварожьей Чары Огня, Отправилась на Буян – Лад и Правду храня.БЫЛЬ ОБ ОГОНЬКАХ-РАДРОЙЯ И СЛЁЗАХ ЛАДЫ
(Искушение Звенислава)
Солнышко, свети в небе голубом. Землю освещай. Мир храни теплом. Гой ты! Славься Родина – Русская земля. Мы народ славянский! Славим Русь тебя!* * *
На капище, в месте силы, многое говорилось. Звенислав с Велогором сидели, ввысь искры костра уносились.* * *
Бились великие Боги, Яр-камень пылал огнебой, И было другое оружье, скованное судьбой. Искрами Алатыря, в начальное время созданья, Творился наш дольний мир, частицей всего мирозданья. Но не только Сварог высекал Искры Алатыря, Тогда Чёрный Змей прилетал к камню, увы, не зря. И бился со тьмою свет, в забытой глуби веков. С тех изначальных лет, пылала война Богов. Много минуло с исхода той страшной, далёкой войны. Не счесть полегло народа с древней седой старины. Много потом позабылося, и руны Алатыря…. И правда кривдой затмилася, о чём забывать нам нельзя… Что-то сейчас сохранилось, в земле до поры улеглось, Чтобы потом открыться, к потомкам чтоб добралось. Хоть Боги побили тьму, да капли обиды остались. Навь тащит людей ко дну, тенями в них собираясь. Знания были забыты, хоть кое-что сохранено. Да только лишь в сотом колене восстановить всё дано… Дошла одна из легенд «Сказ о битве Богов», Об огоньках-Радройя осколках забытых веков. Искорки грозных клинков, в битве далёкой той От мощных мечей-кладенцов… не все смешались с золой. Ищут их разные люди, используют в разных делах, Бывает, во вред другим, и сеют тогда ложь и страх. Страшная штука власть, не просто она даётся, И разжигает страсть, и навью в души крадётся… Три искры от Чёрного Змея у ворогов наших заклятых. Затемнены они, и силой пылают проклятой. А коли усилить их, как Яр-огнебой предстанут. И будут мир разрушать, а люди жестокими станут. Устроят пожар войны, и брат на брата пойдёт. А позже не будет страны, в небытие всё уйдёт. Две искры уже мы нашли, слава Сварогу и Ладе, Ко мне их смогли донести, но последняя есть – в Киев-граде. Многие наши погибли, а ты был в далёких землях. От ордена магов враги сеяли злобное семя. Искры они принесли, чтобы посеять раздрай, Чтоб началася война, и русский погиб чтоб край. Последняя искра в лавре, предатель монах там есть, Чары творит из нави, лелея злобу и месть. Я Ладу не зря помянул – любовь всему главный закон. Пламень любовь пробуждает, и в людях пылает он. В забытой же сваре Богов, лилась потоками кровь. Поникла светлая Лада, горько рыдала любовь. Слезинки её, что текли, падали и серебрились. И землю лечили они, росточки в небо стремились. Выросли, ввысь проросли – Великие Древа Жизни. Что землю хранили от ран, защищая нашу Отчизну… Но большинство слезинок самоцветами вдруг предстали. Радость они несли, души умиротворяли. Яркие слёзы богини, кристальные самоцветы. От Лады – самой любви, чистой и беззаветной. Самоцветные слёзы Лады, которые Боги собрали. Хранятся в хрустальном ларце. В.заповедном, далёком крае… Их может лишь дева взять, в которой любовь чиста. Огнём, что пылает в душе, из души ведь цветёт красота. И не просто юная дева, а любящая жена, Что жизнь и любовь познала, что другу-мужу верна. Три самоцветных слезинки от Лады, от Золотинки Явятся ей, и узрит – живительные росинки.* * *
И последнюю нужно найти, затенённую искорку тьмы. Ко мне её привезти. Обезвредить источник войны… Коль искры и слёзы сплотить, то сила будет иная, Избавится мир от тьмы, пробьётся любовь живая. Две искры я дам тебе, они последнюю кажут. Потом привезёшь их мне, со слезинками чары их свяжут. Мужчина – являет огонь, женщина – мир и лад. Вместе рождают жизнь, взрастают при доме сад. Звенислав отвечал Велегору: «Ты многое недосказал, У Ясны же будет ребёнок, сегодня о том я узнал. С Радройя лишь справишься ты, и твоя половинка – жена. Вы вместе зовётесь ведь – „Мы“. Ясна сейчас нам нужна». «Да, понял, – сказал Звенислав, – Ясеньке всё расскажу. И знаю, поедет она, но я… за неё дрожу».* * *
Ясенька и Звенислав так и случилось тогда, Вместе всю Русь спасали в грозные те года.* * *
В Морайе, Туманных горах, Ясна в пещере стояла, Нежной рукою своей хрустальный ларец отворяла. Три самоцветных слезинки бережно приняла. В тряпицу их положила, поклонилась, назад пошла… Велегор просиял, как увидел, как она воротилась назад, Поклонился до пояса ей. Видно, до слёз был рад. Ясна тогда вопросила: «Ты дивишься? Взяла я слезинки, Ничего же такого в том нет, лишь мерцали во тьме как росинки». «Ты не заметила Ясна, что было в пещере той? Непросто всё там, неясно, в сумраке, нави сырой». – Нави! – воскликнула дева, – там просто туман стелился, Под ногами что-то хрустело, и корень в стене шевелился. – Прости меня светлая Ясна, побоялся я за тебя, Душою чиста ты, прекрасна… Не рассказал всё я. Тут можно проход в навь открыть. У меня же к сему ключ есть. Для всех же сей путь закрыт, иначе бы бед не счесть. До тебя восемь дев входили, пять воротились ни с чем. Три же остались в нави, навечно попали к ней в плен. Коли сомненья в душе, коли боишься чего. И коли тень есть в тебе, навь поглотит того. Ты будешь бродить в тумане, серой густой пелене, Разум будет в дурмане, забудешься ты в вечном сне. Тебе же предстал Ларец, пред образом светлым явился, Дар Лады – богини любви, чистой душе отворился.* * *
В стольном же Киеве-граде в лавру храбрец прокрался, Звенислав, защитник Руси, в гнезде врагов оказался. Путь же его направляли – тёмные огоньки, Тянулись они друг к другу и мрачно сверкали в ночи. И еде слышно гудели, а коли их положить, Вертелись, качаясь туда, где третий огонь мог быть.* * *
Возле кельи стояли фигуры, козни свои затевали. Магистры ордена магов, приказы им отдавали. Один из монахов молвил: «Мейвин, каков приказ? Что делать теперь мы будем? Почти что раскрыли здесь нас». – Я в зеркало всё передал, в почёте мы будем теперь. Близок уже финал. Удача откроет нам дверь. «Тенник» же силу набрал, завтра к Князю его отнесём. Тот в меч свой его оправит… Уж после к своим уйдём. А здесь заваруха будет, Князь соберёт войска, Власть же «наш» княже ох любит, рука же его так крепка. Киев уже гудит, люди исполнились злобой, Поднимутся на своих, за верой пойдут за новой. Веру новую пусть насаждают, уже князь на князя идёт. Но никто никогда не узнает, кто к власти в итоге придёт. Христианство – удобная штука, лишь надобно стать во главе. Быть пастухами при стаде, короною на голове… Выпрыгнул Звенислав, зыбким от скорости став, Врагов сёк мечом-кладенцом… но Мейвина всё ж не достал. Мейвин был сильным магом, расплылся, заклятья слал, Радройя был у него, и с ним могучим маг стал. «Тенник» – навий Радройя, оправлен был в амулет. Зачарован Магистром Круга, и пламень стал хладным, как снег. Обдало Звенислава болью, но его оберег уберёг, Что Ясна сплела ему на перекрестье дорог. Мечом Звенислав ударял, словно по месту пустому, Словно по призраку, нави, злобному и непростому. Мейвин бросал же ножи, струился и всё колдовал. И мертвенный хладный пламень на храбра маг направлял. Не сумел Звенислав отклониться, хладный пламень прошёл по груди, Тело затормозилось, в глазах зарябили круги. А Мейвин же, ухмыляясь, без опаски к нему подходил: «Ну, надо же, кто к нам пришёл, – с издёвкою проговорил. Как там у вас говорится, слухом полнятся земли ваши. Сам Звенислав Новеградский. Вот позавидуют наши. Так, так, и что тут у нас, удача досталася мне. Два „теннника“ вижу при вас, их заберу я себе». Маг свистнул, четыре фигуры, казалось, из мрака приплыли. Да, много врагов в лавре было, что в Киеве гнезда свили. Звенислав же не мог шевельнуться, горячая кровь застыла. Заморожены руки его, ноги от хлада ныли. Неужто погибла надежда, погаснет в Отчизне любовь? Не будет уже как прежде, не возродится Русь вновь? Из мешочка, что был на груди, распоротого ножом, Родная земля истекла, а враг не проведал о том. Рука вновь мощь обрела, Дух Русский был правдой силён. Родная земля помогла, так был Звенислав спасён. Дух Русский опять не подвел, а злоба врага подвела. Сверкнул меч, и ворог слёг. Надежда вновь расцвела. Никто не ушёл из врагов, всех Звенислав положил. Покинув враждебный кров, в Новеград богатырь поспешил.* * *
Конь быстро несётся по полю, но сзади спешит погоня. Двенадцать дружинников князя. Видно, что вскоре догонят. Гридни его окружили. Старший же был Ростислав, Много знакомых лиц было. Коня осадил Звенислав. – Приказано – смерти предать, – мрачно сказал Ростислав. — Что есть у тебя, забрать, ты зло совершил, Звенислав. – Я не совершал злодеяний, пропусти и поверь ты мне. То были предатели маги, что вред несут Русской земле. – Поверить твоим словам, убивце святых людей? Старым ты веришь Богам. Предатель и подлый злодей! Затуманился лик Звенислава, тень в душе промелькнула. Сразил верный меч Ростислава, недоля их вместе столкнула. Так русич своих бил, русских, а в орденской цитадели. Возликовали враги, стремились к своей чёрной цели.* * *
Капище, древний бор, много пришло волхвов, И Ясна и Велегор, Всеслав и седой Родгор. Звенислав всю дружину привёл и вёл возбуждённо речь. Его слова от души стали взволнованно течь. – Русь надо спасти от напастей, ведь наши враги на ней. И в нашей ещё то власти – не дать нам погибнуть ей. Сплотим всех свободных славян, веру предков воссоздадим. Пусть главным будет Буян, Богами и светом храним. Изгоним другие ученья. Восславим наших Богов. Объединим все земли в Круг Русских – Великих Родов. Вышел вперёд Велегор, промолвил: «Охолонись. Не сей на Руси раздор, опомнись, угомонись. Теневые Радройя отдай, в тумане сейчас разум твой. Ясне огни передай верной жене родной». Звенислав же мрачно изрёк: «Ты лжец, полуправда ведь хуже, Не предупредил, хоть мог, о нави, тумане и стуже». Кинулась Ясна к нему: «Он же за Русь отвечает, И за меня боялся, а также, что сам оплошает». Муж Ясеньку оттолкнул: «Нам нужно Русь защищать, Женщине место в доме, а с ложью мне нужно кончать». Выхватил меч Звенислав, молнией, мигом извлёк: «Решайте, мы вместе иль как? Врагам же дадим урок». Вышел вперёд Родгор: «Помнишь меня, мой друг? Вспомни сосновый бор, как падал, споткнувшись о… сук». «Я помню, и преклоняюсь, и власти… я не хочу. На время лишь обретаю, оставлю… как Русь спасу…» «Негоже, – Родгор произнёс, – начни созидать с себя. Русский дух по крупицам рос… Видна не сразу заря. Править же нужно по вечу, но только не по принужденью. Веды ведут к пониманью, к правдивому убежденью. Негоже людей заставлять, и в каждом граде свой нрав. Ты хочешь к добру – принуждать, а это нельзя, Звенислав… Хоть на вендские земли наши, волнами льются враги. Много пролилося слёз, там не утихают бои. Круг будет, ведический круг, знания мы сохраним. До лучших времён мой друг, потомкам потом отдадим». Его Звенислав прервал: «Из разума выжил ты, Да, в каждом граде свой нрав, но речь не о том ведём мы. Русь под угрозой сейчас, как вы не видите все. Враг подчиняет нас, змеёю ползёт по стране».* * *
Волхвов терзали сомненья, глаголили, воин, мол, прав. Дружинники вместе стояли, возвышался средь них Звенислав. Ясна к нему подошла: «Во мне твоё семя, зарод, Наследник, ребёнок наш, твой славный продолжится род. Люблю ведь, люблю я тебя, не ведаешь ты, что творишь. Обними же, родной, меня. Обними же, чего ты стоишь?». – Ясна – иди домой, тут место мужским разговорам. Позже поговорим. Освобожусь я скоро. – Поцелуй я прошу, лишь один. Пожалуйста, очень прошу. Мне страшно, потом я уйду, с тобою лишь быть я хочу. Прижалась она к Звениславу и посмотрела в глаза, И схлынула тень из нави, как будто скатилась слеза. Их долгим был поцелуй, и вспыхнул огонь в глуши. Слёзы Лады – чистой любви, мягко сверкнули в тиши. Рассыпались «тенники» пылью, растопили их слёзы Лады. То любовь распахнула Крылья – Лебединые крылья Правды.* * *
Славься Русь – в белоснежных берёзках, в полях, лебединых крылах. Всё, что Родиной русской зовётся. Мы хотим, чтоб ты вечно цвела! Быль о Чёрном Камне (Сказ о Звениславе и Андрейке окаянном) Гой вы, люди добрые! Гой вы, люди русские! Слушайте быль правдивую.БЫЛЬ О ЗЕМЛЕ МАТУШКЕ, О РОДИМОЙ НАШЕЙ СТОРОНУШКЕ!
Среди трав луговых и лесов дремучих, от моря-окияна ледового, От братьев Сполохов борейских до степей, Лукоморья южного Раскинулся мир Славянский, Земля Светлая, Земля Русская. От народов воинственных северных прозывалась она Гардарикой, Краем градов великих и малых. От народов южного корня называлась страною Скифией, Позже Славией да Куявией и землею волхвов – Артанией. А сами же мы – Славяне, славим Солнышко, Землю Матушку, Рода, Макошь, Даждьбога Светлого, Сварога, огней Сварожичей. От того и Русь – страна Светлая, то, что русая вся да от Солнышка.* * *
Вот война началась окаянная, прилетела она вороновым крылом. Чёрный крест был на вражеском знамени, Страшный враг шёл на Русь – шёл с огнём и мечом. В латы воинство было заковано, жгли, палили землю Славянскую. Насаждали они веру тёмную, веру чуждую – латинянскую. Вышли в бой полки, вышли воины, храбры верные, други славные, Не боясь вражьих полчищ, на смерть идут, ибо мёртвые сраму не имут. Впереди Звенислав на буланом коне, бился яростно в гуще врагов. На поле, сгоревшем во вражьем огне, лютый бой продолжался суров. Яромир, Яросвет, Владислав, Ярослав и Андрей (Византийской веры). Бились храбры за Русь, проявив крепкий нрав, бились други за правое дело. Долго сеча суровая длилася, проливалась людская кровушка. Небо плакало ливнем излилася, и страдала Земля наша Матушка. И побито воинство тёмное, войско лютое крестоносное, В жезло латное, что заковано, то, что веру несло вредоносную. И остатки врагов отступили, миру свой позор показавши. Злобу чёрную сохранивши, честь последнюю растерявши. Весть печальная вновь летит на Русь, ведь Земля наша слухом полнится, Что сбирают враги силы Запада, и на Чёрном кресте они молятся. И воздвиглась застава в суровом краю, чтобы мир на Земле сберечь. Други-храбры, собравшись в едином строю, дали клятву границу стеречь. Время Лета ушло, время Мары пришло, бушует в округе метель. Но в буран и пургу, на Страже теперь, защитники Русских земель. Солнце Красное замутилося, Солнце Ясное затуманилось. Мрак ползучий и хладный пробрался, в светлый воинский дух прокрался. То змеёю вползло предательство, в сердце воина проскользнувшее. Думы мрачные, думы тёмные, от слов, от коварных лившихся. Птицей Обидою-Лебедь, змеёю ползучею – зависть. Злобой – то чёрным волком наполнило Дух навьим соком. Наслушавшись иноземцев, веру чуждую византийскую. Изменился страж Златобор Андрей, на посулы врагов польстившийся. Говорили ему: «Ты же лучший из всех, а всегда впереди Звенислав. Ты же правильной веры, и это не грех – доказать, что ты первый, ты прав». Звенислав говорил: «Мы в едином кругу, ты же лезешь вперёд Златобор. Коли хочешь ты братьев к победам вести – устроим с тобой ратный спор». Честный спор – поединок начавши, сошлися Андрей – Звенислав. По чести – кто проигравший, забудет свой буйный нрав. Победил Звенислав в честной схватке, в богатырском кругу ведомый. Выбив меч, опрокинул Андрейку, выпив чашу победы по полной. На время затих Андрейка, но сердце-то злоба всё ранит, Не смирился, а подлая змейка всё растёт и ядом дурманит. Время чёрное, ночью тёмную, на заставу, на богатырскую, Снова враг пришёл, тенью грозную, только крался он хитрой крысою. Стража мир бережёт, Сторожа мир хранят, и узрят они мышь в чистом поле. Только нет Сторожей, и мертвы лежат, им досталася смертная доля. Месть кровавый туман, слов коварный дурман, разум мраком и марой наполнился. Был Андрей – Златобор, а стал Лиходей тот, что чёрную злобой исполнился. И прорвались враги, и кричали они, вздрогнул воздух от лязга мечей. То виновен убийца, предатель Земли, предал Русь Андрей Лиходей. Только воины-храбры спят чутко, хоть мало в живых их осталося. Бились доблестно, бились яростно за Землю, за Русь сражаются. Без кольчуги, с мечом-кладенцом Звенислав, бились храбры-богатыри. Обагрилася кровью родная земля, и вновь задрожали враги. Не сумев одолеть, откатились враги, двор наполнился чёрным ковром. Только дюже их много, текли они, а знамена их с чёрным крестом. И выехал двухметровый вой, предводитель в доспехах латных. Шлем рогатый на нём, плащ с нашитым крестом, а в руках крепкий меч булатный. Зоркий Сокол и Коршун сошлися, в той схватке в бою смертельном. Звенислав с Лихтенштейном билися, искрились мечи и пели. Верный Меч не подвел, и рука крепка, был Лихтенштейн поражён. Сквозь доспехи текла, кровь к земле снизошла, то ворог главный сражён. Вновь Солнышко затуманилось, серой тучею вновь затмилося. Замутилося, закручинилось, от Андрейкиной злобы пролившейся. Андрей, подбежав, в спину меч вонзил, и пал Звенислав-богатырь. То лихо свершилось, и мир застыл. Так было в ту давнюю быль. И вскричали враги воспрянувши, и застава взята, повержена. Все защитники уничтожены, а Боги ниц ниспровержены. Скоро воинство крестоносное пошло по Русской сторонушке. Пошло по Земле по Матушке. В.тумане застилося Солнышко. Запылали поля хлебородные, уводили в полон нежных девушек, Лютовали, как навьи голодные, не щадили и малых детушек. Битва страшная разгорелася, на врагов пошёл светлый Русский Род. Битва лютая начиналася, на борьбу с врагом встал простой народ. Гул в округе раздался неслыханный, скрежет лат, звон и крики людей. Пыль клубами, ругань, рыканье, пенье стрел, лязг булатных мечей. То темнело Солнышко Ясное, то из чёрных туч вновь пробивалося. А земля-то от крови-то красная, битва жуткая всё не кончалася. Только миру известно, коль русский народ взял оружье за Землю, за Родину, Не бывать врагу на родимой земле, не дышать ему нашей волею. И разбиты враги, войско чёрное, войско мощное крестоносное. Лишь немногие убежать смогли, неся семя своё вредоносное. Многим смертная выдалась доля. Бьются коршуны за добычу. Воронье слетелось на поле, рядом серые волки рыщут. Но народ победил, хоть и горькой ценой, показав Род славянский един. Верой в Правду могуч и силён Русский Дух, Мир Славянский непобедим. Вновь Солнышко вышло Ясное, вновь Солнышко пришло Светлое. Озарило родную сторонушку. Родимую Землю Матушку. В то же время на миг Правды ясный свет озарил лиходея чело, И Андрейка увидел, что он натворил, какое содеяно зло. Взвыл Андреюшка, подлый тать лихой, и бежал из родимой сторонушки. Веру предков предав – стал Земли изгой, настигало его Ясно-Солнышко. Солнце Ясное – навьи силы жгло, испокон веков жгло предателей. Обратилося в Чёрный Камень зло, у Змиёвых Валов указателем. На границе Руси – Чёрный Камень крест. Указатель и предупрежденье: «Коль с добром ты идёшь, примет Русь тебя». Назиданье всем и вразуменье. Имя Андрейки забыто – помнят лишь как лихослава. Героев же чтут потомки – всех храбров и Звенислава.* * *
Память народная свята – течёт вдаль светлая быль. От моря, от окияна, до степей, где растёт лишь ковыль.Вадим Громов
Взгляд
– Я говорил тебе, что ты необычная девушка? – Ричард остановился и привлек к себе Лили, вдыхая сладкий и манящий запах ее каштановых волос.
– Необычная в чем? – она посмотрела на него игриво и ответила на короткий поцелуй.
Звезды отражались в воде, превращая небольшое озеро в изысканный ковер, в котором танцевали светлячки далеких светил, словно нанизанные на тонкие струны лунного света. Легкий вечерний ветерок пронесся над парком, потревожив сонные верхушки деревьев, заставляя их отвечать на это неощутимое прикосновение легким шелестом и грациозным неподвижным танцем.
Ричард движением руки убрал непослушный локон с виска девушки и чуть задержался, наслаждаясь прикосновением.
– Сложно объяснить. Ты необычна во всем – во взгляде, веселом, но в то же время глубоком и немного грустном, в улыбке, заставляющей мир играть новыми неповторимыми красками, в голосе, который играючи может свести с ума и заставить потерять счет времени, в смехе, который красивее всех песен птиц и любых звуков на этой земле. Ты необычна. И я люблю тебя.
Парк на долю секунды озарил яркий белый свет, исчезнувший так же быстро и внезапно, как и появился. По сияющему ковру озера все так же пробегала едва заметная в лунном свете рябь, деревья все так же неспешно переговаривались друг с другом на только им ведомые темы. Не замечая ничего вокруг, обнявшись, Ричард и Лили стояли на окраине городского парка, а вместо всех слов было биение их сердец и теплое дыхание в унисон.
– Пап, пап, смотри! – маленький Томми вскочил с кровати и подбежал к окну, его разбудил яркий всполох света на небе. – Смотри, там фея! – он боялся обернуться и потерять из вида то, что заставило его вскочить с теплой постели посреди ночи.
Мужчина вздохнул и, надевая на ходу второй тапочек, шаркая, подошел к сыну. Обняв его за плечи, он окинул взглядом вид из окна – несколько низких домиков, во всех уже выключен свет. Небольшой лес вдалеке, дорога, уходящая в ночь неровной прямой, мигание фонаря напротив. Небо было ясное – казалось, каждую звездочку можно было взять в руки и растопить, словно снежинку.
– Где? Покажи, – отец посмотрел на маленького сына.
– Ну вот, – он надулся и посмотрел на папу. – Ты пришел, а она исчезла.
– Наверно, она не любит взрослых, – улыбнулся он.
– Кто?
– Фея. Давай ложиться спать, уже поздно.
– А когда мама приедет? – спросил Томми, пока отец накрывал его одеялом.
– Завтра, малыш, завтра.
– Может, она тоже видела фею? – с надеждой в голосе сказал мальчик.
– Она у нас с тобой сама фея, добрая и ласковая…
Ричард и Лили смотрели на размытую дорожку, оставленную отражением луны в серебристой воде. Обнявшись, они наблюдали за танцем звезд-светлячков на ее поверхности. Казалось, сейчас ничто не могло нарушить их единство, единство двух любящих людей – ведь это чувство сильнее любых обстоятельств, выше любых расстояний, связывает два сердца воедино и, словно родник, питает то озеро жизни внутри каждого человека, без которого немыслима душа…
Обо всем этом размышлял Ричард, когда его сознание заволокло белой густой пеленой, тело внезапно ощутило страх свободного падения, и окружающий мир перестал существовать.
По сияющему ковру озера все так же пробегала едва заметная в лунном свете рябь, деревья все так же неспешно переговаривадись друг с другом на только им ведомые темы, только парк сейчас был пустынным, и ничто не напоминало о том, что несколько мгновений назад на этом месте стояли, обнявшись, двое.
Сознание возвращалось мучительно. Тысячами осколков в голову впивалась пульсирующая тупая боль, не давая возможности ни вспомнить происшедшее, ни понять настоящее. Лишь волной, разбивающейся об истощенные обрывки мыслей, нахлынуло чувство нестерпимой потери.
– Лили!
Ричард резко сел, но уже через мгновение пожалел об этом. Боль с новой силой захватила его сознание, заставив с силой сжать виски. Голос показался чужим, будто не принадлежащим ему. В бреду, окутанном осколками боли, Ричард снова позвал:
– Лили!
Но он не был уверен в том, что произнес хотя бы звук. Сознание снова заволокла белая жгучая мгла.
Очнувшись во второй раз, Ричард осмелился открыть глаза. Ударил яркий белый свет, заставив его прикрыться ладонью. Сквозь пальцы он пытался опознать окружающие его вещи. Вещи. Если бы его взгляд нашел хоть что-то в белом мареве этого безумия, Ричард, наверное, возликовал бы. Вокруг слабо пульсировала кристальная белизна, не давая шанса ни одной тени.
Чуть привыкнув к свету, Ричард убрал руку и осмотрелся. Боль продолжала сверлить его затылок, но либо он уже привык, либо Проведение решило пощадить юношу – но хотя бы он не был готов потерять сознание от любого движения, как было в первый раз.
О размерах помещения судить было невозможно – какие-либо ориентиры отсутствовали напрочь. Форму комнаты (комнаты?) было также невозможно определить. Всюду, куда ни кинь взгляд, лишь абсолютно однообразная белая дымка.
– Лили! – Ричард заставил себя встать, – черт возьми, Лили, ответь, умоляю!
Голос казался глухим, будто белая пелена скрадывала звуки. Ричард сделал два шага, вытянув руки. Ощущение было такое, будто идешь в кромешной тьме, а что тьма эта была светлее любого дня, не делало никакой разницы: он ровно с тем же успехом мог идти и с закрытыми глазами.
Сколько он здесь? Час? День? Время, как и расстояние, перестало существовать. Часы на его руке остановились на 23:48. Мобильный телефон не подавал признаков жизни – он был просто-напросто полностью разряжен, будто кто-то или что-то вмиг забрал всю энергию его батареи.
Все окружающее волновало Ричарда гораздо меньше, нежели одна-единственная мысль, занимающая все его внимание.
– Лили! – в очередной раз позвал он, до боли в глазах вглядываясь в слепящий мрак.
Сделав еще несколько шагов вперед, Ричард наконец ощутил опору – его руки почувствовали сопротивление. Это ощущение было настолько неожиданным, что он отпрянул. Ричард мог поклясться, что не видит перед собой ровным счетом ничего, так же как и две минуты назад. Медленно сделав шаг вперед, он вновь протянул руку и на этот раз изучающе коснулся преграды. Это нельзя было сравнить ни с одной стеной – абсолютно гладкая поверхность на ощупь была так же неосязаема, как и неотличима от окружающего на глаз – ее присутствие выдавало лишь едва заметное тепло.
Случившееся в следующее мгновение было настолько неожиданным, что у Ричарда перехватило дыхание. Краем глаза он заметил мимолетное движение слева – просто пятно, отличающееся от окружающего марева. Повернувшись и сосредоточив взгляд на нем, Ричард увидел нечто прозрачное и бесформенное, чуть подрагивающее по краям. Открывающаяся дверь? Экран? Посетитель? Он не мог определить ни этого, ни расстояние, на котором находилось пятно в отсутствие каких-либо ориентиров. Десять метров? Километр? Два? В следующую секунду пятно начало темнеть и… опадать! Очень быстро оно потемнело полностью и превратилось в небольшой черный холмик на полу, который абсолютно выбивался из окружающего, словно колодец посреди снежной пустыни. Подождав немного, Ричард медленно направился к черной точке – он больше всего на свете сейчас хотел найти Лили (здесь ли она? в сознании ли? ищет его точно так же?), а единственная возможность выбраться отсюда и начать поиски – это тот путь, по которому пришло это пятно (если не появилось ниоткуда, о чем Ричард старался сейчас не думать).
Идти пришлось недолго – уже через двадцать метров он склонился над черной массой. Это оказался очень мелкий черный порошок, при любом движении растворяющийся в окружающем пространстве. Он мигом проникал в поры кожи, покрывая руки черной пылью, и очиститься от нее не представлялось возможным.
На изучение неизвестного объекта Ричард потратил всего несколько мгновений – гораздо более важной задачей сейчас было найти Лили и выбраться из этого проклятого места. Он поднялся и, поборов нахлынувший приступ голода, на ощупь пошел вперед, по направлению движения пятна, как предполагал Ричард.
– Лили, ты здесь? – крикнул он, не думая сейчас о том, что его крик может привлечь хозяев этого места, кем бы они ни были. Ему было все равно.
– Лили, ответь!
Пальцы Ричарда нащупали теплую субстанцию стены, и он последовал направо, вдоль нее, оставив за своей спиной бесформенную гору микроскопической пыли.
– Ричард!
Крик Лили заставил его остановиться на мгновение. Голос раздавался с правой стороны, и Ричард, забыв обо всем, кинулся вперед.
– Лили, милая, где ты?
– Я здесь! Вокруг ничего нет, только две кучки пепла позади меня.
В этот момент он натолкнулся на препятствие и был отброшен на метр назад. Потирая ушибленную руку, он крикнул:
– Лили, оставайся на месте, я попытаюсь найти дорогу! Ты в порядке?
– Да, голова только болит. А ты?
– Я тоже в норме, – Ричард снова шел на ощупь, пытаясь обнаружить проход. – Не волнуйся, я найду тебя!
Выход появился так неожиданно, что он потерял равновесие и упал вперед, видя перед собой все то же белое свечение без каких-либо ориентиров.
– Ты еще здесь? – Ричард поднялся на ноги.
– Да, милый, я стою на месте.
Голос теперь раздавался совсем рядом.
– Я уже близко, – он пошел быстрее, ощущая под ладонями однообразное тепло.
– Милый, мне страшно.
– Очень скоро мы выберемся отсюда, не переживай.
– Ты обещаешь? – в голосе Лили слышались слезы.
– Да. Да, обещаю. Я люблю тебя, слышишь? Все будет хорошо.
Ричард продолжал идти на ощупь, проклиная белую пелену вокруг, от которой болели глаза – он никогда не думал, что можно оказаться слепым в ярко освещенном пространстве. Сделав еще несколько шагов, он заметил движение. Силуэт скрывала неосязаемая стена, оставив лишь намек на присутствие. «Коридор! – догадка пришла неожиданно. – Я вышел в коридор, оставив позади комнату, в которой оказался. Лили, должно быть, находится всего лишь в соседнем помещении!».
– Я вижу тебя! – он зашагал увереннее.
Еще через секунду он увидел девушку, она стояла чуть поодаль, подавляя дрожь.
– Лили, милая! – Ричард бросился к ней, и она крепко обняла любимого.
Он вдыхал запах ее волос, прижимая к себе и боясь отпустить.
– Мне было так страшно, – шептала она. – Я думала, что больше никогда не увижу тебя… Я уже расхотела жить…
– Все хорошо, – Ричард целовал ее ладони, холодные от пережитого. – Теперь все наладится.
Обнявшись, они простояли несколько бесконечно долгих счастливых секунд. «Мы снова вместе, – думал он, – даже если мы не выберемся отсюда, это не важно. Мы вместе, не имеет значения где».
Все же любопытство и инстинкт самосохранения дали о себе знать, и Ричард начал задумываться над их дальнейшими действиями.
– Лили, нам надо выбираться отсюда. Не знаю, где мы и что произошло, но выход найдем обязательно. Я примерно понял планировку этих помещений, поэтому передвигаться теперь сможем быстрее. Впереди нас коридор, а сейчас мы находимся в небольшой комнате, соседней с моей. Если идти по этому коридору вперед, мы должны увидеть и другие комнаты – и, кто знает, выход.
Ричард крепко сжал ладонь любимой девушки в своей руке, и они медленно вышли из комнаты. Оказавшись в коридоре (это было очень относительное понятие, так как белое марево было совершенно однообразным и не давало ровным счетом никаких ориентиров; более того, Ричард не был уверен в своих выводах), они направились направо, прочь от своих комнат, а впереди был только белый свет.
Следующее помещение (Ричард отметил, что расстояние от двери до двери было примерно сорок метров) оказалось пустым. Но, пройдя еще немного, они вновь увидели странные бесформенные пятна. На этот раз они быстро, но плавно меняли свой цвет, становясь то желтоватыми, то сиреневыми, то синевато-зелеными. Зрелище это было весьма красиво, но полюбоваться дольше не получилось – как только молодые люди вгляделись в пятна, они, как и предыдущие, начали чернеть и опадать на пол, оставляя в память о себе лишь кучку мелкого пепла. Увидев это, Ричард остановился.
– У тебя в комнате было два черных пятна… Они вели себя так же?
– Да, сначала я увидела один, и он в ту же минуту растаял. Затем появился второй. Мне показалось, он слегка посерел, когда приблизился к тому, что осталось от первого. Потом растаял и он.
У Ричарда начала вырисовываться догадка в отношении происходящего, но он не был уверен ни в чем.
– Хорошо, пойдем дальше. Не бойся.
Оказалось, два встреченных ими пятна «вышли» из очередной комнаты, они располагались прямо напротив «двери». Заглянув внутрь комнаты, Ричард закрыл глаза рукой – они резко заболели от неожиданного контраста. Лили вскрикнула и отвернулась.
Это было похоже на мираж – настолько нереальным казалось в данной ситуации и настолько выбивалось из всего окружающего. Комната была полностью заполнена… садом из земных деревьев, кустов и травы.
От избытка цвета после нескольких часов белого однообразия резало глаза, но Ричард все же поборол свои ощущения и пригляделся – он различил плодоносящие яблони, груши, поле земляники, различные цветы, дубы и березы. Почвы не было – все это росло, казалось, прямо из пустоты и в нее уходило.
От всего этого кружилась голова, но он, крепко держа любимую за руку, ступил вперед. Как только они пересекли границу комнаты, Ричард едва не потерял сознание – целый калейдоскоп запахов ударил в нос, и только сейчас он понял, что все это время дышал абсолютно стерильным воздухом, лишенным всяких запахов, так же, как и все окружающее – цвета. Лили прижалась сильнее и закрыла глаза.
– Как тут… – тихо сказала она, – как дома, – на ее глазах были слезы.
Ричард был не в силах произнести ни слова. Он поцеловал Лили, и они прошли вглубь комнаты, осматривая неожиданную находку.
– Как ты думаешь, зачем все это? – она немного успокоилась и обвела взглядом окружающее.
– Похоже на какой-то ковчег, только нет животных. Лишь мы с тобой и этот сад. Хотя мы обошли всего несколько комнат и не знаем, насколько велик этот… ковчег и что в нем еще можно обнаружить. Вполне возможно, что мы встретим еще кого-нибудь!
Реагируя на изобилие плодов, желудок Ричарда справедливо возмутился.
– Ты, наверное, голодна, – он крепко обнял Лили. – По крайней мере, я – да! Давай перекусим немного, раз нам представилась такая возможность.
– Ты угадал, – Лили впервые за это время улыбнулась, – я готова съесть целую яблоню!
Немного подкрепившись, они снова отправились в путь. Покидать сад не хотелось, но еще больше не хотелось оставаться здесь, в этой молочно-белой тюрьме.
Следующие несколько комнат оказались пустыми, коридор казался бесконечным, и они уже начали отчаиваться, как впереди показалось что-то черное, ярко контрастирующее с кристальной белизной кругом. Черная полоска показалась слева в некотором удалении и располагалась со стороны, противоположной комнатам коридора.
– Что это? – испуганно прошептала Лили.
– Не знаю, но догадка есть… Подойдем поближе.
По мере того, как они приближались, черная полоска расширялась и в итоге открыла взорам новую, широкую комнату.
От неожиданности Ричард отступил, а Лили едва удержалась на ногах. Их взглядам открылось… бесконечное звездное пространство, испещренное мириадами ярких точек. Не в силах пошевелиться, они смотрели на это полотно, не замечая ничего вокруг. Только спустя несколько долгих секунд они обнаружили, что это не что иное, как иллюминатор, широкая полоска, открывающая вид вне корабля. Комната была наполнена светящимися пятнами, плавно передвигающимися друг к другу, переливающимися всеми цветами радуги. Ричард понял теперь, что его подозрения не являлись беспочвенными.
– Лили, не смотри! Закрой глаза!
Она все еще пребывала в шоке и отвечала медленно.
– Что?.. Поче…
Внезапно каждое пятно начало таять, превращаясь в бесформенную кучу пепла. Сияние угасало, движение становилось сумбурным.
– Уже поздно, – в голосе Ричарда чувствовалось отчаяние. – Теперь слишком поздно…
В комнате прекратилось всякое движение, остались только лишь звезды и безмолвные горы мелкой пыли. Ричард и Лили остались одни. Ричард отвернулся, сел, прислонившись к краю невидимой стены, и обхватил голову руками. Сдавленным голосом он произнес:
– Наш взгляд… Мы только что убили весь экипаж корабля.
Насущный вопрос
– Итак, уважаемые коллеги, – выступающий обвел взглядом просторную аудиторию, – на повестке дня сегодня стоит всего лишь один вопрос: одиноки ли мы во Вселенной.
По собравшимся в зале прошел тихий гул, который все же был остановлен жестом стоящего за кафедрой профессора.
– Вопрос достаточно сложный, но от исхода сегодняшнего семинара зависит многое. В том числе и вопрос финансирования программ слежения за пространством. Как известно, за последний век не было зафиксировано ни одного осмысленного сигнала из космоса, а на поддержание сети мощных локаторов по всей планете тратится просто-напросто огромное количество денег. Давайте подискутируем, уважаемые коллеги, и в конце общим открытым голосованием решим наконец эту злосчастную проблему. Прошу, ваши мнения, – профессор облокотился на кафедру.
На втором ряду поднялся молодой слушатель, и все взгляды были тотчас же обращены к нему.
– Кафедра философии, Северный университет, – представился он. – С точки зрения логики разумная жизнь на других планетах обязана существовать, – несколько слушателей начали одновременно возмущаться, но профессор, постучав карандашом о полупустой стакан воды, вернул внимание аудитории, – Как известно, – продолжал тем временем слушатель со второго ряда, – Вселенная бесконечна, и вероятность того, что в этой бесконечности есть только одни мы, бесконечно, извините, мала…
– Да бросьте, это вздор! – раздалось с четвертого ряда. – Подумать только, инопланетяне, – последнее слово он проговорил с издевкой. – Чушь это. Полная чушь! Вот их видел кто-нибудь? Ты? Или ты?
– А как же древние наскальные рисунки? Круги на полях? – не выдержал слушатель со второго ряда. – Откуда тогда они?
– Рисунки говорите? Ха, я вам тоже сейчас нарисую золотое небо в пупырышек и что, вы поверите? Бред! Круги, говорите, на полях? Да мало ли животных их может натоптать?
– Да, – вмешался слушатель с кафедры философии, – но если их никто не видел, то это же не означает того, что их нет! Это нелепо!
– Да-да-да, – снова парировал скептик с четвертого ряда. – Еще скажите, что они помогали древним цивилизациям!
– А ведь это не исключено!
– Нет, ну вот куда молодежь смотрит! Им все пришельцев подавай, инопланетян! Нет чтобы о своем будущем позаботиться! Я за то, чтобы прикрыть финансирование этого треклятого проекта по всемирному, нет, вселенскому, подслушиванию!
В зале раздались аплодисменты, и выступавший с триумфом опустился на свое место.
– Итак, – профессор подвел итог, – я полагаю, можно начинать голосование. Кто за то, чтобы прекратить финансирование проекта? Напоминаю, красная кнопка – «против», зеленая – «за».
Зал заполнился усердным шуршанием, и на табло высветился результат: восемьдесят два процента «за» и восемнадцать «против».
Слушатель с кафедры философии возмущенно встряхнул крыльями и, щупальцами расталкивая ликующую толпу, добрался до края огромного мраморного гнезда, служащего залом для заседаний. Обернувшись, он увидел радостные похлопывания крыльев и вытянувшиеся от восторга длинные чешуйчатые шеи. Вздохнув, он спикировал вниз с высокой скалы, на вершине которой и располагалось гнездо, и направился домой по фиолетово-серому небу.
«Как же они не правы!»
Послание
Возможно, эту тайну никто и никогда не узнает. Возможно, никто и никогда не найдёт этот участок неба. Быть может, летопись последних дней самой необычной и самой неосязаемой разумной цивилизации так и останется лишь структурированным потоком энергии, путешествующим без цели уже много тысячелетий. Возможно, кто-то всё-таки разберет сквозь шум пульсаров это послание… но едва ли поймёт. Мир, который был домом для миллиардов бестелесных существ, погиб уже слишком давно. И слишком необычным он был. И слишком сильно отличались от кого бы то ни было его обитатели, но всё же… Если бы это послание наконец было обнаружено, что бы узнали мы?..
«Я один из последних. На останках своего мира я доживаю свои дни. Я очень слаб. И я считаю своим долгом оставить после себя историю нашей гибели. Я не ведаю, кто услышит меня. Я не ведаю, поймут ли меня, но знайте: в любой момент с вами может произойти то же. Или что-то подобное. Помните: разум – самое ценное сокровище во Вселенной. Он такая же редкость, как материя на нашей планете. Его очень трудно найти… и легко потерять. Мы открыли для себя множество пустынных планет. Мы открыли для себя множество звёзд, но нигде – разум. Так же, как нигде не встречали подобных нам. Мы не встретили ни одной планеты, даже отдалённо похожей на нашу. Все они были материальны. Если вы состоите из материи – знайте: вам очень повезло. У вас есть шанс спастись… Увы, мы думали так же. Когда катастрофа была уже неизбежна, мы начали искать выход. Мы начали искать пути бегства, так как не могли повлиять на материю и уничтожить угрозу. Мы видели, как это происходит с другими мирами: большой кусок породы двигается навстречу планете и притягивается силой гравитации к ней, затем падает на её поверхность… Облако пыли, кратер и извержения вулканов. Это можно было бы пережить, но… Но наш мир… был… иным. Каждое мгновение со всё нарастающей силой этот монстр забирал у нас энергию, по крупицам, но неотвратимо. И мы не могли сделать ничего. Мы могли только ждать… Тогда и созрел этот дерзкий план. Мы уже давно знали о мире, относительно близко к нам расположенном, материальном, но обладающем одной очень важной деталью: на нём была жизнь. Достаточно развитая, но, по нашим оценкам, не имеющая шансов на разум. Разум – это дар. Разум – это не комбинация молекул. Разум – это нечто большее. Разум – это искра, превращающая заурядных существ в нечто уникальное. И ни у одного из видов, обитающих на планете, выбранной нами, этой искры не было и не могло быть. Мы знаем это. Мы знаем… знали о разуме гораздо больше, чем кто бы то ни было мог знать ещё. И мы решились. План был достаточно прост, но в то же время пугал своей дерзостью: воспользоваться этими существами как машинами, управлять ими для достижения одной-единственной цели: поиска мира, похожего на наш. По сравнению с любым видом на планете-преёмнике мы были бессмертны, а потому уверены в том, что сумеем адаптироваться к жизни в окружении чуждой нам материи и достичь со временем таких высот в материальных технологиях, чтобы в будущем найти свой новый дом и построить нашу цивилизацию с нуля. Главное было успеть это сделать до того, как их звезда прекратит своё существование. По нашим меркам это совсем не много времени. Но мы были уверены, что успеем. Создав установку для переселения, мы начали воплощать этот план в жизнь. Ушли почти все. Остались единицы – и я среди них. Я сомневался. И когда в ответ на моё послание пришёл импульс смерти и страха, я понял, что я всё-таки был прав».
Ветер гнал высоко в небе обрывки облаков, преклоняя стебли высокой травы к земле. Вдалеке шумел лес, заглушая время от времени щебетание птиц. Человек шёл, гонимый чувством голода и чутьём добычи. В руках у него была грубая деревянная дубина со следами крови и вмятинами от ударов. Глубоко посаженные глаза зорко смотрели вперёд, инстинктивно выслеживая следы дичи. Совершенно обнажённый, сутулый, он шел уверенно вперёд.
Внезапный импульс заставил его остановиться на месте и упасть. Прошло несколько долгих секунд, после чего неведомая команда заставила его открыть глаза и встать. Подчиняясь новому хозяину, он осмотрел своё оружие, отбросил его, поднёс руки к лицу, попробовал идти… Сделал шаг и остановился. Протянул руку к дубине и тут же резко повернулся в другую сторону: его сознание начало бороться с незваным гостем, словно этот механизм защиты был заложен глубоко в его генах. Противник сопротивлялся. Пытаясь подчинить себе сознание человека, он собрал все свои силы и нанёс ментальный удар. Человек издал низкий крик, но планомерно, секунда за секундой загонял незваного гостя всё глубже в подсознание. Противясь всё более слабым командам, человек снова повернулся, попытался бежать, но снова упал.
Внезапная вспышка боли иглами разлилась по его телу. В глазах полыхнул белый огонь, и начало происходить нечто странное… То, что ни он, ни кто-либо другой до него на этой планете ещё никогда не испытывал: он начал с интересом вглядываться в окружающее. Он почувствовал, как тёплый ветер приятно касается его тела. Он увидел красоту неба и услышал мелодичность в пении птиц. Он ощутил целый калейдоскоп эмоций: он ощутил, как для него раскрывается целый букет чувств, невиданных доселе: жалость, зависть, гнев, тоска – он словно пил из неиссякаемого источника. Он понял, что любит женщину, с которой делит очаг. Он осознал. Теперь он мыслит.
Анна Дурынина
МЕРТВОЕ ДЕРЕВО
Это дерево невозможно не заметить. Огромное и сухое, стоит оно на поляне у самого берега южного моря. Ветви его мертвы и сухи. В нем уже давно не теплится жизнь, но те, кто издревле живет на этих берегах, обходят мертвого исполина стороной и неохотно говорят, что место это нехорошее.
Акум проснулся от сотрясавшего землю гула. Звуки наполняли воздух, пронизывали землю, посылая будто в самую глубь ее тяжелые рокочущие волны.
Проклятые жертвенные барабаны! Каждый их выдох отсчитывал удары сердца, которое вскоре перестанет биться во имя богов и блага всей деревни. Акум изо всех сил стиснул зубы, силясь сдержать боль, гнев и слезы. На хижине в такт бою трепетали сухие пальмовые листья. Циновки шуршали. И взгляд юноши все время невольно обращался к противоположной стене. Такое привычное место, та же циновка, как и у него, но сейчас Акум впился в нее взглядом, будто хотел проделать в ней дыру.
Сегодня жертвенные барабаны звучали по его брату. Ему едва исполнилось десять, когда выбор пал на него. Акум не задумывался над тем, что последние три года тяжелый жребий лишь чудом обходил его семью. Каждый год страшные барабаны призывали горе на других жителей деревни. Парень невидяще уставился на деревянные стены жилища.
– Черная дыра, которая поглощает все живое, будто мрак поглощает свет… Будь проклято ее ненасытное брюхо, прожорливое дупло!
Этому огромному черному дереву мудрые жрецы приносили по жертве в год.
«Таков был порядок, – говорили старики, – так было всегда».
И в самом деле, никто уже и не помнит, с чего все началось. Обрывочные воспоминания стариков и вождей с трудом уже связывали историю в целый рассказ…
Никто не знает, когда и почему, но однажды из огромного ствола стали доноситься ужасающие звуки. Будто что-то страшное скреблось внутри, пытаясь выбраться наружу.
Говорят, что мудрые вожди и жрецы подолгу собирались у дерева на совет, пытаясь понять, что за сила поселилась в нем. Зеленая могучая крона дерева постепенно перестала быть глянцевой и яркой, словно черная зараза превращала его листья в серую пыль. Но ствол был непреклонен. Словно мрачная башня, возвышался он над поляной, и скоро даже трава исчезла, оставив землю такой же сухой, как и дерево.
Но постепенно звуки из стонов и плача превратились в звериный рык. Чтобы там ни было внутри, но голос его внушал уже не страх, а всеобъемлющий ужас. Он словно шептал в голове одно слово: СМЕРТЬ! И от этого шепота хотелось бежать без оглядки как можно дальше, но как бросить дома, пашни?
И кто-то мудрый – ох уже эти мудрецы… эти разумники, творящие добро! – завел разговор, что, должно быть, в дереве явился новый бог, пришедший к их народу…
А чего хочет бог, как не поклонения и жертв? Кровавых жертв… Жаль, история не сохранила имени мудреца.
Одни говорят, что это был мудрый вождь племени, другие, что это был великий жрец, которому были открыты все тайны будущего… Но с тех пор кто-то один должен был умереть, чтобы остальные жили. И круговая порука жребия связала всех в деревне. Поколениями шли на смерть любимые и близкие, ради тишины внутри черного ствола…
Акум дернул плечами. Сегодня брат не ночевал под родной крышей. Он в общинном доме, его кормят и поят. И уже совсем скоро его, непохожего на себя от принятых снадобий, поведут под барабаны на проклятую поляну. И будет только взмах острого каменного ножа… Да, что еще жрецы умеют столь же хорошо, как это? Один взмах по подставленному горлу – и черная от света факелов кровь потечет к корням дерева… И кому есть дело до тех, кто не отрываясь будет смотреть, как утекает жизнь из любимого человека? Кому есть дело до того, как последний раз глухо стукнет ставшее бесполезным сердце? Праздник состоялся, деревня будет жить…
Акум не выдержал, и будто безумный, выбежал он из хижины. Ветви хлестали его по щекам, когда боль и отчаяние гнали его прочь от деревни в лес. Сколько он бежал, он помнил плохо. В себя Акум пришел от теплого запаха влажной лесной земли. Он лежал на краю лесной поляны. На другом ее краю неясно серели камни, заросшие зеленью. Парень вспомнил это место: сюда его однажды привел дед, когда он был еще совсем маленьким.
Он отчетливо помнил, как тот подошел к камням, опустился на колени к ним лицом и долго-долго стоял не шевелясь. Только губы едва двигались на темном загорелом лице, будто дед вел с кем-то невидимый разговор.
Акум медленно поднялся и, пошатываясь, пошел к камням… он добрел до них и вдруг ощутил огромное желание прижаться, прислониться лбом. Нерешительно коснулся он шероховатой поверхности, покрытой тонкими побегами лиан. И в ту же минуту ойкнул: под ступней явственно ощущалось что-то острое и гладкое. Юноша присел на корточки и осторожно поднял облепленный черной землей предмет…
Ручей после дождя был полон. Он, обычно казавшийся тоненькой струйкой, теперь весело плескался у самого берега. Ловкие руки осторожно смывали грязь с острой находки. Акум вдруг понял, что он знает этот предмет – острый обломок черного каменного ножа. Точно такой же был у жреца в деревне…
Словно сама судьба глянула юноше в лицо из темноты джунглей… Он успеет, до рассвета есть время.
В верхушке ствола сквозь расщелину было видно звездное небо. Скоро звезды начнут бледнеть. Хорошо, что есть хоть какой-то свет, а первые сто дет его окружала почти полная тьма. Да, уж первые сто лет были сущим кошмаром…
Он чувствовал, как снаружи дует ветер, колышется трава и как дерево роняет листья. В самом основании ствола он нашел маленькую дырочку и теперь мог смотреть, как трудолюбивые муравьи каждый день снуют-туда обратно одной и той же тропой.
Но по большей части ему хотелось совершенно не этого. Ему хотелось со свистом вылететь из темного ствола обратно в мир и исчезнуть из этих джунглей вместе с ветром. Но искать изъян в этой темнице было бессмысленно. Словно невидимая крепкая цепь приковывала его к этому месту. Дерево изнутри походило на запаянный кувшин, абсолютно герметичный.
Он прикрыл глаза: «Терпение, терпение, ты ждал сотни лет, неужели не можешь подождать еще? До рассвета…»
На поляне собралась вся деревня. В такт огромным барабанам, раскачиваясь, полузакрыв глаза, женщины распевали песню. Вернее, уже одну строчку из нее, как заклинание: «Избавь нас от зла, идущего к нам, защити нас и наших детей, прими эту жертву, добровольно идущую к тебе! Добровольно идущую! Добровольно идущую!».
Акум, задыхаясь, добежал от самого края поляны, освещенного огнем, и застыл, будто не решаясь выйти в неровный свет костра.
Жрец в головном уборе из перьев стоял у самого дерева. Он молча ждал, и пламя плясало на черном его ноже. Мальчик должен прийти к нему сам, сам подставить ему свою шею. Это не убийство, это дар богу за благодать…
Акум словно сквозь пелену тумана видел, как медленно идет по темной земле к жертвенному костру его маленький брат. Подросток двигался словно кукла. Вялые шаги, глаза – одна черная зияющая яма. Ни тени эмоций. Он остановился перед жрецом, опустился на колени и запрокинул голову. Все. Сейчас черный гладкий клинок едва заметно чиркнет по горлу. А на верхушках деревьев уже медленно начинал клубиться серый предутренний туман… Ночь была на излете.
Но вдруг что-то сломалось в этой картине, в этой отлаженной сцене. Замолк большой барабан, и словно завороженные, медленно стихли голоса хора. Темноволосый юноша бежал через поляну, расталкивая всех, кто стоял у него на пути.
Его лицо было искажено отчаянием и гневом, и в какой-то момент всем показалось, что он бежит прямо на жреца. Рука последнего, с ножом, дрогнула, и раздался резкий гортанный звук.
– Ха! – крикнул Акум, толкая жреца в грудь. В его руке блеснул гладкий черный нож с отломанным концом. С размаху юноша всадил оружие в ствол по самую рукоять.
Крик ужаса пронесся по поляне. Первыми побежали те, кто был дальше всего от костра. Бежали женщины и мужчины, подальше от страшного духа, только Акум оставался на месте. Обняв стоявшего на коленях брата, он пытался поднять его на ноги…
Сердце в его груди стучало как бешеное. Жрец, которого он оттолкнул, лежал без движения у корней огромного дерева, по-прежнему с ножом в руке. И в этот момент раздался ужасающий звук. Будто лопнула кожаная тетива натянутого лука, или чьи-то зубы медленно и со вкусом разрывали хрупкую ткань чего-то невидимого.
В стволе дерева вокруг воткнутого ножа медленно заскрипела кора. В ней появилось отверстие, которое быстро разрасталось. Наконец, из дерева заструился темный воздух. Со свистом он вырвался и повис над поляной, будто черный туман.
У корней раскрывшегося дерева лежал без сознания жрец, а молодой парень тащил прочь на себе хрупкого подростка.
– Едва ли ты уйдешь отсюда, – прозвучал за спиной юноши медленный низкий голос. Акум остановился с бьющимся сердцем и медленно сглотнул. Он не торопился повернуться, страшась того, что было там, за его спиной.
– Я так долго, слишком долго ждал этого дня! – у фигуры, словно завернутой в черную ткань ветра, не было лица. – Этот мальчик шел добровольно отдать свою кровь, чтобы освободить меня.
– Жрец опоил его, – голос Акума дрожал, но в нем медленно начала пробуждаться прежняя решимость. – Какой десятилетний ребенок добровольно ляжет под нож?
– Сегодня ночь моей последней жертвы, – прозвучал все тот же голос. – Только с ней я буду свободен, я смогу покинуть твою землю навсегда. Разве не этого ты хотел, когда метнул нож в мое дерево? Сегодня мое наказание будет окончено. Я хоть и вернусь во мрак, но больше не стану проливать людскую кровь. Мрачный владыка сделал все, чтобы за все время заточения я не пролил мимо ни капли…
– Но кто ты? Что делал в этом дереве? – то мрачное спокойствие, с которым говорило существо, поневоле разжигало любопытство.
Звук, похожий на глухой смех, разнесся по поляне…
Трепещет огонь в треножниках. Огромная зала выложена черным мрамором, от которого исходит холод, пронзительный холод. Колышется материя занавесей, сзади слышен ропот множества голосов… Они пришли посмотреть на его смерть. На нем кандалы и ошейник, он не смеет поднять головы. Сегодня решится его судьба.
– Ты подвел нас. Многие погибли из-за твоей слабости, а многим еще предстоит погибнуть. Кого ты пожалел? – голос казался всеобъемлющим, проникающим в глубину плоти. – Экзорциста! Который утопит нас в нашей же крови! Ты был так близко и не смог пролить его кровь! Тебе стала противна мысль об этом… Не важно, что его душа не была нашей. Тем более было опасно позволять ему жить. Но теперь все изменится… Теперь у тебя будет крови вдосталь, и ни одна капля не пройдет мимо тебя! Никчемной жалости больше не останется места.
И пол разверзся под ним, огненная пасть поглотила его… Он очнулся снова в кромешной темноте. С трудом были видны темные стены над ним… Только внизу серела тоненькая щелочка. Он не сразу понял, что он находится внутри дерева. Что это? Что задумал Верховный? Для совсем мелкой сошки и пакостника он отделался просто задешево.
Он вытянул вперед руку, пытаясь коснуться ствола. Ладонь словно налетела на невидимую стену. Он, словно слепой, ощупывал ствол изнутри, пытаясь найти хоть какую-то слабину, трещину. Но все было напрасно, он был замурован… Замурован без права выхода. Дух застонал. Снаружи послышались голоса, к дереву шли люди.
«Если они наивны и просты, им можно посулить много золота за свое освобождение…» – мелькнула у него мысль.
Как только он ни пытался заговорить с ними, никто не откликнулся на его мольбы и просьбы, и чем больше он старался, тем хуже был результат… Он видел через щель, как они бежали от него, но почему-то возвращались все снова и снова. И однажды их пришло много, и застучали барабаны… А потом послышался глухой чавкающий звук – так нож входит в беззащитное тело. И по гладким стенам его тюрьмы потекла темная жидкость. Медленно стекая, она начинала струиться по полу. Ему некуда было деться от этого кровавого дождя. Соленые капли капали на лицо, на губы и будто проникали в тело. Оно было похоже на губку. В его ужасной тюрьме вскоре не осталось ни капли, а он чувствовал себя просто опухшим от жидкости, он был переполнен ею… А затем все повторилось снова и снова, он кричал, пытался прекратить это, но ничего не выходило. Когда он в очередной раз колотился внутри своей тюрьмы, то видел лишь священный ужас на темных лицах людей.
В какое-то мгновение его осенила ужасная догадка… Они слышат вовсе не его крики и мольбы о помощи. Они слышат что-то свое, что-то ужасное, что заставляет их приносить ему все новые и новые жертвы.
И тогда он затих. Он покорился своему наказанию, покорился своей участи. Он сидел на полу, низко опустив голову, ощущая падающие капли. Его догадка оказалась правдива. Сначала жертвы перестали приводить к дереву в каждую новую луну, затем каждую смену времен года, и наконец, убивать у дерева стали не чаще одного раза в год.
Сколько он провел в своей темнице? Он потерял счет времени – да и какой оно имело смысл, когда жизнь была хуже смерти? Пока за ним не пришли: этот посланец возник перед ним ниоткуда. Красный язык трепещущего пламени, он обещал, по крайней мере, возвращение обратно в преисподнюю, но нужно сравнять счет… Должна быть последняя жертва. И страшное дерево снова закричало на пустыре, пугая и требуя подношений…
Акум замер в задумчивости.
– Все, что тебе нужно – чья-то последняя жизнь, и ты уйдешь навсегда?
Глубокий вздох был ему ответом.
– Тогда возьми лучше меня, – сказал юноша, поднял голову и посмотрел прямо на воздушного собеседника. Темный столб воздуха заколебался.
– Ты в самом деле так решил? – поинтересовался дух.
– Лучше меня, чем его, – Акум мотнул головой в сторону брата, все еще бессильно висевшего на его плече.
– А ты не боишься, что я лгу, человек? – усмехнулось нечто. – С твоей смертью здесь никто не посмеет сопротивляться.
Акум упрямо мотнул головой: «Я не боюсь! Я готов рискнуть».
Он медленно обошел поляну и положил брата на землю, совсем рядом со жрецом, который все еще не подавал признаков жизни.
Акум выпрямился и застыл, ожидая своей неминуемой смерти. Руки он крепко прижал к бокам. Темный ветер медленно и неуверенно закрутился на месте волчком. Будто сила, сидевшая в нем, и правда сомневалась, стоит ли брать эту такую добровольную, такую покладистую жертву.
Но Акум стоял не шевелясь, глядя широко раскрытыми глазами на своего задумавшегося палача.
Наконец, вихрь сдвинулся с места. Внутри него, видно, тоже было неспокойно. Черная воронка извивалась сначала в одну сторону, затем меняла направление и цвет.
Они замерли друг перед другом на расстоянии вытянутой человеческой руки.
Казалось, на поляне повисла мертвая тишина. Наконец, Акум, словно очнувшись от какого-то тяжелого сна, тряхнул головой и сделал недостающий шаг вперед. Шаг навстречу своей смерти. И когда он уже должен был войти в движущийся столб воздуха, его правая рука резко оторвалась от тела и метнулась вперед. А жреческий нож из черного обсидиана стад продолжением этого неумолимого движения. С яростью он рассек воздух, разрезая черный смерч пополам…
В какое-то мгновение всякое движение на поляне прекратилось. Замер Акум, понимая, что сделал все, что мог. Замер и дух – в момент, когда нож рассек пополам его сущность…
Вдруг вихрь из белых бабочек хлынул к небу, окрашенному первыми лучами солнца… Парень от неожиданности заслонил лицо руками, пока черный атласный смерч в считанные мгновения изнутри рвали миллионы белых, ярких как дневной свет, тонких крыльев.
На поляне снова воцарилась тишина.
«Последняя жертва!», – пронеслось в голове у Акума.
Да, теперь и дух, и деревня были свободны друг от друга. Юноша глубоко вздохнул и только собрался сделать шаг к своему брату, как из земли вынырнули черные гладкие плети. Мгновенно они обвили его ноги, тело, руки. Он упал, как беспомощная кукла, а черные тонкие нити так же внезапно и остро пронзили его плоть.
Акум закричал от обжигающей нетерпимой боли. И в ту же минуту душа его, выброшенная наружу непрошеными гостями, была спелената черным гладким смерчем. Она пронеслась над поляной, и Акум слышал лишь безумный оглушающий хохот со всех сторон. Страшное мертвое дерево внезапно закряхтело, и обсидиановый нож выпал из его ствола. Древесина раздалась, и Акум оказался внутри.
Он вытянул вперед руку, пытаясь коснуться ствола. Аадонь словно налетела на невидимую стену. Он как слепой ощупывал ствол изнутри, пытаясь найти хоть какую-то слабину, трещину, но все было напрасно. Он был замурован… Замурован без права выхода… Он застонал, и снаружи послышались людские голоса.
– Кажется, он все еще там, – Акум разобрал голос своего брата и невольно застонал еще сильнее.
– И кажется, он все еще голоден, – раздались другие голоса.
– Да-да, – раздался в его голове тихий голос, – теперь ты их кровавый бог… Неужели ты думал, что можно обмануть тьму?
Голос зашелестел еще тише, еще елейнее… В ужасе Акум съежился от мерзкого шепота, предлагавшего ему свободу в обмен на жизни людей деревни.
С того удивительного дня страшное дерево затихло. По-прежнему мертвое и черное, стоит оно на поляне. Его обходят стороной и люди и животные, но раз в год, в одну особенную ночь, сотни белых бабочек прилетают и танцуют вокруг него в белом вихре.
И говорят, тогда дерево тихо плачет.
Дарья Жеваженко
М2
Вокруг простиралось море синевы. И это море действовало как целебный бальзам на душу. Кирилл оглянулся, удивленно окидывая взглядом высокие стены темного, полупрозрачного помещения. Струящийся по полу голубоватый свет небольшими облачками взметался вверх. Иллюзорный потолок выглядел как бездонная черная пропасть над головой. Посреди комнаты стоял один-единственный столик. На его стеклянной поверхности располагалась красивая мраморная шахматная доска. Снизу, под столом, горела обычная офисная лампа. Кирилл моргнул.
– Где мы? – Он обернулся к своему дубликату. Кирилл дубль два стоял рядом, отряхивая свою мантию от небольших древесных соринок, прилипших к черной ткани в лесу. Срываясь вниз, они растворялись в синем тумане.
– Это мой дом. – Дубликат задумчиво оглядел своды комнаты. – Я создал это место много лет назад. Эта небольшая каморка – отдельно существующий мир. Тебе только предстоит научиться создавать миры, но, поверь, когда-нибудь у тебя будет точно такое же убежище, в которое ты станешь убегать каждый раз, когда тебе будет необходима тишина.
– Отдельный мир? – Кирилл, поморщившись, встал на ноги. В комнате было холодно. Казалось, что его источником была голубоватая дымка, стелющаяся под ногами.
– Ну, формально – да. – Дубликат сложил руки на груди. – Эта комната создана из нескольких граней гиперкуба. Она не имеет входов и выходов, сюда может попасть только ее создатель. Во-первых, потому что я – пилигрим, во-вторых, потому что только я знаю, как найти эту комнату среди общего множества миров. Прежде чем ты меня спросишь – да, это возможно. Пилигримы вообще много чего умеют. Навык рассеивать и воссоздавать грани мироздания появится у тебя немного позже.
– Так ты из будущего? – Кирилл скептически глянул на своего близнеца.
– Какой ты проницательный. – Дубликат хохотнул. – Да, я из твоего будущего. Конечно, твое будущее – это понятие относительное. Как нам обоим известно, не существует твоего и моего времени. Существуют определенные точки времени, которые привязаны к определенным мирам. Найдя дорогу в свое прошлое – следовательно, в твое настоящее, я лишь проник в параллельную вселенную. Таким образом, мы исключаем петлевую зависимость времени. Все предельно просто.
– Странно. – Кирилл поежился. Холод сковывал тело неприятным морозным дыханием. – Зачем тебе это? Проникнув сюда, в этот мир, в мир моего настоящего, ты не имеешь никакой власти над собственным временем, над собственным миром. Я не вижу смысла в твоих действиях. Если ты исправишь что-то здесь, то в твоей жизни ничего не изменится. Мы из разных параллельных вселенных.
– Рассуждения твои правильны. – Дубликат спокойно кивнул. – Я действительно не смогу исправить ничего, что случилось в моей жизни. Однако, как и в любых других, в правилах физики и математики существуют исключения – эдакие обходные пути, которыми можно воспользоваться, чтобы обмануть систему. Эта комната, например, – ее не должно существовать, но она существует. Следовательно, мы должны признать, что строгость законов, по которым функционирует Вселенная, настолько гибка, насколько мы можем сделать ее гибкой. Все зависит от интеллекта и воображения. Наш с тобой случай не исключение. Проникнув в твою параллельную реальность, я получил возможность изменять твое настоящее и твое будущее. Конечно, в моем мире реальность не изменится. Во всяком случае, она изменится не сразу. К сожалению, ты не помнишь нашей работы над Машенькой. Если бы твоя память вдруг решила открыть тебе все хранимые твоей годовой секреты, то ты бы понял, что когда-то в прошлом мы уже предусмотрели все возможные варианты развития ситуации с Небулой и их миром. Машенька – не просто машина по выкачке энергии и передаче ее миру Бессмертных. Она – жесткий диск, на котором записаны исходные данные всех уничтоженных миров. С ее помощью можно обратить запущенный Небулой процесс вспять. Но для этого нужны определенные обстоятельства, определенные изначально подходящие условия. При этом, если запустить Машеньку в твоей реальности, воссоздадутся не только миры, уничтоженные в твоем потоке времени, но и в потоке времени, принадлежащем мне. Потерянное равновесие будет восстановлено.
– Но для этой работы необходимо тотальное количество энергии. – Кирилл нахмурился. Он не представлял, о чем говорил, слова сами вылетали изо рта. Пускай. Он позволил своему подсознанию взять бразды правления над речью и разумом в свои руки.
– И тут ты снова прав. – Дубликат опять кивнул. – Учитывая, насколько быстро идет процесс разрушения, можно смело начинать вести разговор об энергии, которую формально мы не имеем возможности измерить. Однако такой источник существует, и даже не в одном экземпляре.
– Небула, – догадался Кирилл.
– Да. Этот мир будет служить для Машеньки отличным аккумулятором. Эдакая батарейка. А учитывая, что Вселенная стремится к совершенству, процесс воссоздания изначальных данных будет происходить очень гладко и быстро. Сам универсум будет помогать этой машине в ее нелегкой работе.
Кирилл на несколько минут задумался. Близнец позволил ему погрузиться в размышления. Когда сумбурная каша в голове наконец-то превратилась в удобоваримый поток информации, Кирилл вновь обратился к своему дубликату.
– Итак, ты здесь, в моей реальности. Ты из будущего, значит, все это время ты знал, как и где мы поступим. Это упрощало тебе жизнь.
– На самом деде не совсем упрощало. – Дубликат пожал плечами. – Я вмешался в естественный ток событий еще на Земле. В моей параллельной реальности я не встречал своего двойника, следовательно, со мной на Земле не происходило тех вещей, что происходили с вами. Написав Саше сообщение, я изменил настоящее и потерял путеводную нить будущего. С момента, когда Фокс спрыгнула с балкона, я не имел ни одной подсказки о том, что будет происходить в дальнейшем. Действовать приходилось, ориентируясь на логику и интуицию. Мои шаги были рискованными, я это понимал. Но, с другой стороны, я имел память о собственной жизни. Не вмешайся я в вашу жизнь в Москве, дальнейшие события развивались бы в ужасающем контексте. Вы бы прожили на Земле еще два года, после чего с одним из вас бы произошла авария. В моем случае это была Саша. Ее смерть повлекла за собой некоторые изменения в моей памяти, и вскоре я вспомнил все, что Микаэль любезно стер из моей головы. Я вернулся в Небулу вместе с Максом и Димой, которым я предварительно все рассказал. Попав в родной мир, я понял, что проигрываю схватку с Катрин. Эта женщина вначале убила моего ученика, потом любимую женщину и в конце лишила меня лучшего друга. Я был беспомощен. Слеп. Слаб. Чтобы запустить Машеньку, мне нужна была помощь, оказать которую было уже некому. Катрин выиграла, и в моей параллельной вселенной она продолжает свой геноцид по сей момент. Поняв, что теперь я ничего изменить не смогу, я взял в руки мел и начал считать. В мою голову забрела странная мысль. И эта мысль привела меня к вам. Тогда я понял, что не все потеряно. Возможно, в моей вселенной все сложилось так, как сложилось, только для того, чтобы я смог помочь тебе. Как бы то ни было, я создал это место и отсюда начал координировать вашу жизнь, ориентируясь на собственные знания и опыт.
Давать вам нужные подсказки было легко. Моей главной целью стало возвращение вам памяти без смертельных исходов. Я хочу, чтобы вы вернулись на Землю впятером. Ты, Дима, Фокс, Максим и Рэн. Мои расчеты показали, что при таких условиях дальнейшие события, скорее всего, будут складываться в вашу пользу. Если ты хочешь узнать суть моих рассуждений целиком, я могу показать тебе дерево вероятностей, которым я пользовался. Просто, думаю, в нем не будет смысла. У нас мало времени.
Итак, я дал первую подсказку Фокс еще в Санкт-Петербурге. Я специально позволил охотникам Катрин заметить мое вмешательство в вашу жизнь, потому что мне нужен был для вас весомый мотиватор. Думаю, ничего не мотивирует лучше приставленного к виску пистолета. Как показывает настоящее, я оказался прав. Так или иначе, я привел вас к шлюзу в Паршино. И вы в него прыгнули и так оказались здесь, в Гидии. Мои действия заставили Катрин вылезти из своего убежища. Ей стало любопытно. И она показала мне свое лицо.
Микаэль и Рэн узнали о вашем появлении одними из первых. Неудивительно.
– Это ты им подсказал, – кивнул Кирилл.
– Да. Мне нужно было, чтобы Рэн встретила вас, а Микаэль, соответственно, приказал ей привести вас всех к нему. Он одержим идеей вашей безопасности. Как и многие другие, Кирилл, он уверен, что ты – гарант победы над Небулой. Что бы между вами в прошлом ни происходило, тебе нужно будет учиться глядеть в будущее под определенным перспективным углом. Но мы сейчас говорим не об этом.
Пустить слушок среди Чистокровных и Пилигримов не стоило особого труда. Рэн, как ты уже, наверное, догадался, предана Микаэлю. Все это время она служила ему. Она рассказала о вашем прибытии в Гидию Алине только потому, что ей нужен был официальный приказ Королевы. А Королева, как ни странно, была предана мне. За два года до вашего появления в Гидии я пришел к ней и сказал, что нуждаюсь в ее помощи. Алина была удивлена появлением меня, но удивлена приятно. Я сказал ей, что избавлю Гидию от правления Бессмертных, за что она обещала мне выполнять все мои просьбы. Именно таким образом Рэн получила возможность встретить вас от лица Королевы. Именно с помощью Алины я держал под контролем действия Катрин. Королева заключила с Чистокровными договор, по которому Адина должна была докладывать Катрин всю информацию о вас ее бессмертным соглядатаям. Я пользовался этим договором в своих личных интересах. Катрин получала дозированную информацию. Это позволяло просчитывать ее реакцию и дальнейшие действия.
Но самый интересный момент игры наступил тогда, когда ты и твоя компания покинули Атис. Конечно же, те биографии, что предоставила вам Алина, были даны ей мною. Таким образом, я мог примерно представить, куда вы решите отправиться. К моему счастью, Рэн повела вас к этому рыжему воришке мелкой информации. Убил его, кстати, я. Рэн и Микаэль начали подозревать его в каких-то махинациях с Небулой. К сожалению, контрабандист каким-то образом прознал о моем существовании. Таким образом, надави на него Рэн чуть сильнее, он бы смог выдать меня Пилигримам со всеми потрохами. От несчастного пришлось избавиться. Немного несправедливо, но война требует крови. Влад всегда любил так рассуждать. Война требует крови, говорил он. Ну да ладно…
Зная, что вы отправитесь в Брион, я подкинул Стефану все необходимые бумажки, которые бы смогли натолкнуть вас на подходящие мысли о дальнейшем путешествии. Как я и предполагал, вы решили отправиться в нашу с тобой старую лабораторию. Прежде чем вы туда попали, я подергал за разные ниточки, которые привели в движение Бессмертных и Пилигримов. Отправившись к Владу, я передал тебе через него маленький подарочек. Ты его, кстати, получил?
Кирилл вспомнил о черном блокноте. Сейчас он лежал у него в заднем кармане брюк.
– Да. Что это такое?
– Это великая тетрадка, Кирилл. – Близнец широко улыбнулся. – Аюбая вещь, написанная в нем, сбывается. Но существуют определенные правила заполнения блокнота. Ты можешь писать предложения только в настоящем времени, иначе они не обретут своей силы. Аюбое повеление, которое физически невыполнимо, как ты понимаешь, выполнено не будет. Желаемые вещи имеют силу только по отношению к тебе. То есть если ты напишешь, что Микаэль мертв, ничего не случится. Дневник имеет силу только над своим хозяином. Хозяином этой черной тетрадки считается тот, кто ее касается. Притом передарить дневник другому человеку можно только через посредника. Волеизъявление дара должно быть свободным. Если этого дневника случайно коснется один из твоих спутников, ничего не произойдет. Ты должен попросить кого-то отдать дневник третьему лицу, при этом про себя сказать, что ты отдаешь тетрадь по собственному желанию. Именно поэтому я попросил Влада передать тетрадь тебе. Сам бы я этого сделать не смог.
– Зачем она мне? – Кирилл выгнул одну бровь.
– Я предполагаю, она понадобится тебе в ближайшее время. – Дубликат выдержал короткую паузу. – Я получил ее не так давно и намного позже, чем мне хотелось бы. Поверь, появись она у меня пару лет назад, я бы с тобой сейчас не разговаривал. Поэтому, примерно зная будущее, я со всей ответственностью могу заявить, что тетрадка тебе понадобится.
Кирилл кивнул.
– Вернемся к Владу, – предложил дубликат. – Когда я встретился с ним, наш старый друг понятия не имел о том, что вы находитесь в Гидии. Эту новость ему сообщил я. Зная Влада, я мог заранее предположить, что он сделает, прознав о вашем возвращении. Когда мы были молоды, мы с тобой, Кирилл, попросили его позаботиться о безопасности секретов Машеньки. Мы с тобой дали ему специальную флэшку, которая содержала в себе базы данных липовой информации. Влад, как преданный соратник, отправился в нашу лабораторию и подменил хранящиеся там данные на те, которые мы бы хотели. К слову, Кирилл: мы с тобой никогда не хранили секреты Машеньки на носителях. Так могут думать Катрин и Микаэль. Но на самом деле вся информация тут.
Дубликат показательно коснулся пальцем своего правого виска.
– Только этот носитель может обеспечить настоящую безопасность. Но я снова отвлекся. Хитрость подмены данных заключалась не просто в обмане Бессмертных и Пилигримов. Нет. Это было бы слишком просто, а я не люблю простых комбинаций.
Знаешь ли ты, друг мой, особенности возвращения памяти, потерянной во время прыжка из мира в мир? Знаешь, но, к сожалению, не помнишь. Так вот, смею немного освежить твои знания и ввести тебя в краткий свод правил перехода между вселенными. Единственные существа, способные находить невидимые порталы в материи и пользоваться ими как естественными тропами, несомненно, являются пилигримами. Это известно всем. Но очень мало людей знают, какие именно условия должны быть соблюдены во время прыжка. Дабы обезопасить переносимый объект, человек, осуществляющий прыжок, должен сосредоточить свое внимание на времени и месте пункта назначения. Любая лишняя мысль в голове пилигрима может привести к определенным негативным последствиям. Именно по этой причине очень опасно телепортироваться во время стрессовых ситуаций. С другой стороны, этим правилом сосредоточенности можно воспользоваться в своих целях. Переносимые объекты напрямую зависят от того существа, кто их переносит. Так, например, возвращая тебя в Гидию, я могу добавить к твоему телу крылья, просто подумав о том, что у тебя должны быть крылья. Материя Вселенной перестраивается в соответствии с волей пилигрима. Именно таким образом Микаэль стер из вашей головы воспоминания о прошлом. Он об этом просто подумал. Так вот. Чтобы вернуть вам память полностью, подумать о том, что она к вам вернулась, – мало. К сожалению, память – вещь нематериальная, во всяком случае, не на все сто процентов. Чтобы она вернулась к вам полностью, нужна некоторая…
– Преподготовка. – Кирилл нервно облизал губы. – Поэтому ты начал подкидывать нам подсказки о нашем прошлом.
– Именно. Я не был уверен, что, просто доведя вас до Микаэля, я добьюсь нужного эффекта. В конце концов, он мог просто вернуть вас на Землю, не возвращая никаких воспоминаний. Рэн бы без труда организовала вам безопасное путешествие до башни Пилигримов. Теперь же, когда вы почти все вспомнили, он вряд ли решится вновь стереть вам память. В подобном случае она может уже никогда не восстановиться. В твоем случае так точно.
– Почему?
– Некоторые вещи сложно объяснить. Говорят, что чем выше интеллект человека, тем быстрее к нему возвращается память. Однако в твоем конкретном случае этот постфактум не работает. В твоей голове слишком много информации. Ты это уже успел понять. Даже сейчас я не уверен, что все сегменты твоих воспоминаний восстановятся.
Кирилл опустил взгляд к темному полу. Почему-то новость дубликата его не расстроила. Ему не так уж и нужны были воспоминания прошлого.
– Ты говорил о Владе, – напомнил своему клону Кирилл.
– Да. Так вот. После того, как Влад заменил информацию на сервере лаборатории, я пошел к Катрин и Микаэлю, дав им маленький пинок под зад. Предсказуемые, как каждодневная смена дня и ночи, они, естественно, кинулись разыскивать тайны Машеньки в научном комплексе Бриона. Разницы в том, кто окажется там первым, не было. Меня интересовали небольшие кусочки мини-вируса, который все это время содержался на их компьютерах. К сожалению, а может к счастью, эти двое никогда не были достаточно умны, чтобы замечать в своих системах крыс. Я, то есть мы, вклинили этот вирус в широкие компьютерные сети наших друзей еще в Небуле. Эта идея пришла нам с тобой, Кирилл, в один прекрасный день, когда мы поняли, что Катрин начинает играть не по правилам. Мы создали план, который был рассчитан на много шагов вперед. Мы ведь с тобой гении… Ну так вот. Когда Микаэль и Катрин попытались вытащить с серверов Бриона крохи информации, которая казалась им полезной, их носители – не знаю, что они использовали, может, простые диски, может, старомодные флэшки, может, что-то более новенькое, – передали нашему компьютеру недостающие кусочки программы, которая должна была пробудить ото сна наш стационарный компьютер здесь, в Гидии. Сразу после того, как последний сегмент вируса попал в операционную систему главного компьютера лаборатории, машина, по нашему же приказу, сгенерировала программу, которая по сети передала сигнал в нашу старую квартиру. Компьютер там включился и – фокус-покус – начал генерировать уже другой тип программы. Ее мы тоже подготовили заранее, чтобы перестраховаться. Небольшой стукачек – наша программа-шпион – занялась поиском внутри сети Небулы и Пилигримов. Она отыскивала необходимую нам с тобой информацию. Как и подобает хорошей программе, она выполнила свое предназначение точно, как швейцарские часы.
– Я понял. – Кирилл вдруг обомлел. Его глаза стали на мгновение шире. Не укладывалось в мыслях, что его дубликат был настолько расчетлив. – Это со стационарного компьютера в квартире ты послал электронные документы Максу…
– Неплохо. – Двойник кивнул. – Да. Именно так я и поступил. Что самое интересное, этим обманом я выиграл дважды. Как я уже говорил, я не люблю простых комбинаций. Так как и Катрин, и Микаэль ужасно алчны, они лично решили посетить нашу лабораторию. В итоге я их отвлек от более важных вещей, которые, как им казалось, не имели значения. Люди обычно не слишком-то беспокоятся о своем доме, когда уходят на работу, например. Согласись, подобная рассеянность когда-нибудь да должна выйти боком. Когда Катрин и Микаэль покинули свои башни, мой план продолжал двигаться. Пока наши приятели обеспечивали дополнение пока еще недоделанной программы на компьютерах Бриона, Влад занимался кражей важной информации. Он брат Димы, ты ведь знаешь?
Кирилл покачал головой, чувствуя, что по спине начинают бегать мурашки. Бегать не толпами. Стадами. Огромными стадами. Совпадения. Как же надоели эти глупые совпадения.
– Теперь знаешь. Так как он никогда не испытывал к своему младшему брату особенной любви, я знал, что наш друг захочет помешать Романову в его верной службе Бессмертным. Как это сделать? Очень просто. Дима – наш дорогой ученик – был повинен в смерти отца и матери Фокс. Естественно, Влад решил, что самый легкий способ насолить брату – натравить на него Фокс. Именно поэтому Романов-старший отправился в башню Небулы, что ближе к Бриону, и проник в архивы Чистокровных. Своровав оттуда доказательства причастности Димы к убийству четы Бенуа, он подкинул их в лабораторию, там, где их и нашла Саша. Таким образом, Фокс получила толику информации, необходимой ей для того, чтобы решиться покинуть вашу маленькую группу. Как ты понимаешь, я разделил вас всех намеренно. Если бы я этого не сделал, вероятнее всего, кто-то из вас погиб бы по пути к Микаэлю. Этого я старался избежать. И у меня все получилось.
– Как тонко все просчитано… – протянул Кирилл.
– Мы с тобой гении, – протянул Кирилл дубль два в ответ. – Я хотел вернуть вам память, вернуть вас в Москву, обмануть Катрин, сохранить вам жизни и избавить Гидию от присосок в виде этих ужасающих башен. Почти все свои цели я выполнил, осталось еще несколько шагов, и я поставлю мат Небуле.
– Ты сказал, что расскажешь мне о Рэн. – Кирилл сощурился. – Почему она ушла к Микаэлю? Ты так и не сказал…
– Если честно, у нас уже нет времени на разговоры. – Дубликат поморщился. В его голосе заскользили лживые интонации. Кириллу это не понравилось: он знал, что старался говорить в таком тоне только тогда, когда обсуждать определенную тему был не намерен. Его клон врал ему. – Время в моем измерении здесь, в этой комнате, течет так, как я ему приказываю. Я затащил тебя сюда не только для того, чтобы объяснить тебе, как работал весь мой план. В подробностях я бы не смог его рассказать тебе и за неделю. По большей части я пригласил тебя в свое убежище, только чтобы как-то скоротать время, которое понадобилось нашим друзьям для того, чтобы добраться до подножия башни Пилигримов. Сейчас они уже, скорее всего, входят внутрь, а к Микаэлю их любезно провожает Селена. Думаю, с этой женщиной ты захочешь познакомиться лично. О ней рассказывать тебе у меня нет желания…
– Понятно. – Кирилл сложил руки на груди. – Значит, на этом все? Сейчас ты вернешь меня назад и позволишь вещам идти дальше, как ты запланировал? Для чего был этот разговор?
– Для того, чтобы ты попал в нужное место в нужное время. – Дубликат хитро улыбнулся. – Я хочу, чтобы ты поговорил с Микаэлем до того, как к тебе присоединятся твои друзья. Я отправлю тебя в кабинет этого многоуважаемого пилигрима, и там ты получишь ответы на оставшиеся вопросы. Не на все, конечно, но на многие. Мне важно, чтобы ты вспомнил свое прошлое, потому что в нем – ключ к спасению Вселенной.
– Почему я? – Кирилл хмуро оглядел свое зеркальное отражение, стоявшее перед ним во плоти. – Просто верни меня и друзей назад, в Москву. Возможно, я не хочу возвращения памяти, возможно, я не хочу того, на что ты меня подписываешь. Я не хочу, понимаешь?
– Понимаю. Очень даже понимаю. Но также я понимаю, что кроме законов физики в нашей жизни существуют и другие законы. И речь в этот раз идет не о законе подлости, а о законе судьбы. Я могу вернуть и тебя, и Максима в Москву, я могу вновь сделать так, чтобы вы зажили своей тихой спокойной жизнью. Но хочу ли? Нет. Я не вправе решать за тебя, как жить. Но я хочу предоставить тебе поле для выбора – то поле, которое бы обеспечило тебя полной информацией и всеми возможными вариантами развития ситуации. Вне зависимости от тебя один из нас – я имею в виду всех наших копий – рано или поздно совершит предначертанное и исправит проблемы с Небулой. Но возникает вопрос: а не появится ли этот дубликат слишком поздно? Однажды Рэн сказала мне, что мы являемся теми, в кого мы верим. Я верю в тебя, потому что в себя я верить уже не могу. Назови мне хоть одну причину, почему я не должен верить в тебя?
Кирилл промолчал. Хотелось вякнуть что-то вопреки, но все приходящие в голову мысли казались ужасно глупыми в свете всего уже сказанного.
– Молчишь. Я даже знаю почему. В конце концов, мы с тобой всего лишь часть нашей общей судьбы. И поверь, эта судьба ждет тебя, и если не ты пойдешь к ней, она сама придет к тебе.
– Я не герой, – тихо произнес Кирилл.
– Я и не прошу тебя быть героем. – Кирилл дубль два просиял. – Я прошу тебя быть тем, кем ты всегда был. Гением.
Они оба замолчали. Синий туман окутал их призрачным сиянием.
– Я и не гений, – сказал Кирилл спустя две минуты. – Это ты гений, но я – нет.
Дубликат развел руки в стороны.
– Не кажется ли тебе, что сказанные слова имеют некий двояко трактуемый смысл, ведь мы фактически являемся отражениями друг друга. Если я гений, то и ты такой же.
– Я твое отражение в кривом зеркале, – кисло констатировал Кирилл.
– Я не стану с тобой спорить, потому что знаю лучше других, насколько ты упрям. – Дубликат протянул свою руку вперед. – Времени мало. Позволь мне перенести тебя туда, где ты сможешь осуществить свое желание и вернуться в Москву. Я думаю, Микаэль радостно воспримет твой оптимизм относительно этого желания. Рэн ты тоже встретишь в башне Пилигримов. Сам ей и задашь свой вопрос. Поверь мне, она ответит.
– А ты куда направишься? – Кирилл обхватил запястье своего двойника. – Разве ты не пойдешь со мной?
– Ну, у меня есть еще как минимум одно дело в Гидии. – Дубликат широко улыбнулся. – Чтобы перенести тебя в кабинет Микаэля, мне совсем не обязательно отправляться туда вместе с тобой. Я умею намного больше обычных пилигримов, когда-нибудь и ты будешь это уметь.
– Мы еще встретимся?
– Не думаю. – В глазах двойника появился легкий страх. Улыбка при этом с его лица не сошла. Кирилла мимика своей копии немного напугала. Понять, о чем думал человек в капюшоне, было легко. Теперь легко. Когда начинаешь понимать тип мышления рядом стоящего человека и узнаешь в нем свой собственный, все вопросы отпадают сами собой. Двойник думал о смерти. – Я отправлюсь к башне Катрин и запущу тот процесс, о котором я тебе говорил. Все башни связаны с Машенькой, ведь именно она координирует их работу. Думаю, проблем не возникнет. К сожалению, я не смогу восстановить все миры.
– Это можно сделать только из Небулы. – Кирилл кивнул. – Только из самой Машеньки.
– Именно. – Дубликат поджал губы. – Башня дает ограниченный доступ к ресурсам нашей машины. Отсюда я смогу восстановить только Гидию. При этом энергию придется черпать непосредственно из гиперкуба универсума. К сожалению, для этого процесса нужна распределяющая машина и хороший проводник. Ни того, ни другого у меня нет, и поэтому придется обходиться своими силами.
Сердце Кирилла упало куда-то в пятки. Кажется, его двойник собирался не просто умереть, а умереть с пафосом. Сложно было понять, могло ли человеческое тело служить проводником для энергии, но даже если могло, то точно не слишком-то долго. Учитывая масштабы оговариваемых ранее цифр, любую плоть под напором таких энергетических потоков должно было испепелить меньше чем за секунду. На что надеялся человек в капюшоне, сказать было сложно.
– Тебя не должно заботить то, что я намерен сделать. – Дубликат крепче сжал ладонь Кирилла. Кожи вновь коснулось тепло синих искорок. Магия пилигримов была горячей, как огонь. – Я освобожу тебя от обещания, которое ты дал Алине. Остальное ты поймешь со временем. Заранее, у меня только одна просьба к тебе. Будь добр, сделай так, чтобы моя личность и мой интеллект не пропали сегодня зря. Можешь не отвечать. Просто…
Дубликат на секунду замялся. Потом грустно добавил:
– Просто поступай так, как велит тебе сердце. Я не хочу, чтобы моя смерть не послужила для меня же самого хорошим уроком. Я уверен, судьба подскажет тебе, какие шаги следует предпринимать. Слушай, как шепчет Вселенная. Она не обманывает.
Двойник поднял взгляд. Их глаза встретились. На секунду Кирилла вновь охватило безумное ощущение дежавю. Мозг словно бы засунули в серную кислоту, и он, вместе со всеми содержащимися в нем мыслями, начал в ней быстро расплавляться. Чувство не из приятнейших. Переборов в себе желание закричать, Кирилл закрыл глаза и сосредоточился мыслями на Рэн. Голова продолжала болеть, и теперь его это не удивляло. Вечная стрельба между висков уже успела стать привычной. Сложнее привыкнуть было к новым фактам, которыми с ним поделился двойник. Некоторые вещи просто не могли восприняться сознанием сразу. К ним нужно было привыкнуть, как и к вечно изменяющемуся настоящему.
Скоро все тело поглотило синее тепло. Кирилл, более ему не сопротивляясь, попытался расслабиться. Он понятия не имел, где окажется секундой позже. Душевное равновесие сохраняла только слабая надежда на благополучный исход истории, в которую он умудрился влипнуть. И надежда эта слабела с каждой секундой, уходящей в небытие.
Эдуард Коридоров
Маленькая рыбка в океане
Повесть
1. КОТЕНОК
Протяжным, ликующим криком: «И да будет так во веки веков, до крайнего времени мира» – Майор завершил вечерний лохотрон, и я тут же прошмыгнул через всю казарму к каптерке.
Все было рассчитано точно. Буйвол, дежурный по каптерке, обычно заканчивал молиться последним. Вот и сейчас его туша замерла в последнем поклоне всемилостивейшему Лоху. Мне всегда было интересно, что за просьбы адресует Буйвол небесам в этот святой момент. Я нарочно подстерегал, с каким выражением лица он распрямится: вдруг найду отгадку. Но глазки Буйвола глядели на мир после молитвы сонно и равнодушно.
Сам я прошу всемилостивейшего Лоха об одном: лишь бы завтра пронесло, лишь бы не назначили спортивный день. Единственный вид спорта, где я чувствую себя уверенно, – это футбол. Как-то само собой оно получается – подхватить мяч, обвести защитников и легонько закинуть в пустой угол ворот. Красться, обманывать, отводить глаза пляской на ровном месте – это да, это мое. За это меня здесь и прозвали Котенком. Ну еще, пожалуй, на кросс выносливости хватит. Ноги у меня сильные. А вот бороться или гири выжимать я даже не берусь. Кишка тонка. Все знают об этом, и Капитан-2 знает. Он у нас ответственный за выживаемость. Каждый раз издевается надо мной почем зря. Самолично подвесит на перекладину и кроет меня матом, пока я болтаюсь на ватных руках. А все отделение покатывается со смеху. Однажды, пока я так висел, похабник Ананас сдернул с меня штаны – и ничего не попишешь, пришлось позориться: Капитан-2 стоял рядом и не давал спрыгнуть на землю.
У Ананаса – вечный стояк, он всем об этом уши прожужжал, ни о чем другом говорить не способен. Рожа у него паскудная – узкая, всегда лоснящаяся, и даже глаза как будто жиром намазаны. Однако же в отделении нашем Ананас всем – свой в доску. А взять меня или, например, Красавчика – нас считают слабаками. Устраивают нам мелкие пакости. Майор на той неделе, после больших учений, прямо заявил, что мы с Красавчиком не заслужили высокое звание мучеников. Заявил перед строем. Я все на Полковника смотрел – ждал, может, Полковник защитит нас как-нибудь. Ведь тогда, на учениях, когда у меня заклинило торпедный механизм и я еле-еле сумел резервной торпедой поразить цель, он молча подошел и взъерошил мне волосы, как сыну. Так, что я чуть не заревел, совсем забыл, что руки бывают такими. Родными, живыми, добрыми. Наверное, с того момента ко мне и начала возвращаться память.
Теплые вещи и загодя собранный рюкзак лежали там, где я их спрятал – в укромном уголке каптерки. Я накинул бушлат, спрятал шапку за пазуху: хоть и конец лета, а ночи холодные, пригодится. Из снаряжения приглядел самое простое и необходимое – компас, пехотную лопату, перевязочный пакет да фонарик. Никаких бронежилетов, шлемов и прочего железа, которое только стесняет движения. Под которым мы задыхаемся на тренировках. Оружие я тоже не беру. Отвоевался.
Окно в каптерке я изучил еще пару дней назад. Его сроду никто не открывал, мало того, его створки были плотно притиснуты ржавыми гвоздями. Но гвозди эти я аккуратно расшатал, и теперь их можно было отогнуть. Полминуты, не больше, ушло на то, чтобы распахнуть одну створку. Пыльную, слежавшуюся духоту, наполненную острым запахом ношеной обуви, полоснула струя свежего воздуха, и у меня слегка закружилась голова. До земли было метров шесть, не меньше. Пора двигаться. Я тихонько выглянул наружу, в казарму: надеюсь, больше мне здесь не бывать. Майор уже ушел, он никогда не задерживается в отделении после солдатского лохотрона – спешит на командирский. Буйвол зевал, широко открыв пасть с крупными, ровными зубами. У него все по расписанию. Сейчас он вразвалочку потопает в сортир, и только после этого – сюда, в каптерку, готовить экипировку для завтрашних занятий.
Лох с вами, ничего сильно уж плохого вы мне не сделали, счастливо оставаться. А я пошел.
Рюкзак был под завязку набит консервами, и хлебом, и кое-какой полезной амуницией, я приготовил его вчера во время ночного дежурства по кухне. В кармане бушлата лежал моток крепкой веревки. Один ее конец я привязал к железным ребрам батареи, второй – к рюкзаку. Тяжелый груз скользнул вниз, в кромешную тьму. Вот он достиг земли, лег на нее мягко, беззвучно. Теперь моя очередь. На обшарпанном столике, рядом с журналом учета экипировки и уставом мученика, я заметил гильзу от крупнокалиберного патрона – мы такими частенько пуляем на учениях. Прихватил гильзу на память. Сразу подумалось, остро и печально: у меня совсем нет вещей, которые напоминали бы о прошлом. Поэтому и память о нем тусклая, рваная, плохая, все равно как если смотреть в прошлое сквозь Докторовы вечно захватанные пальцами очки.
Я ухватился за веревку и перекинул ноги в проем окна. Свободной рукой поплотнее прикрыл оконную створку: чем позже обо мне спохватятся, тем лучше.
Долго стоял внизу, прислушивался. Тишина была почти мертвой. Невдалеке чуть слышно шумело море – от здания казармы, от плаца дорожка вела прямо к базе подводного террора, где мы осваивали управление атакующими капсулами. А на плацу и на полосе препятствий Капитан-1 учил нас боевой тактике. Нельзя спешить равномерно, говорил он. Нужно быстрые движения постоянно чередовать с медленными, наблюдение – с действием. И тогда ты будешь недосягаем для нечистых, врагов рода человеческого, а сам сможешь нанести им большой урон.
Мне стало немного жаль, что я так и не убил ни одного нечистого. В конце концов, слабаком я становлюсь только в спортивные дни. А на учениях мне просто не повезло, такое могло случиться в любой подводной капсуле. Я хотел бы стать мучеником. Пока не начала возвращаться память, я только об этом и мечтал. Все подгонял время – когда же настоящее дело, когда я спущусь в капсулу не для тренировки, а для борьбы, на которую настраивает нас Майор, для борьбы с прогнившей, оскорбляющей мир цивилизацией нечистых, борьбы насмерть? Всемилостивейший Лох обязывает нас хватать и убивать нечистых, где бы они ни встретились, изгонять их из тех мест, откуда они изгнали нас. Но Лох обязывает и заботиться о своих ближних. Мне пришлось выбирать одно из двух. Я точно знаю, что никто, кроме меня, о маме не позаботится. Нечистые были, есть и, к сожалению, будут, а маму я одну не оставлю. Прекрасно помню, что говорит об этом Лохань святой веры. Те, кто отсиживается дома, на целую степень ниже тех, кто сражается во имя Лоха, жертвуя своей жизнью.
Ниже так ниже. Ну и пусть. Наплевать, что здесь подумают обо мне. Кроме разве Полковника. Но ведь он не стал со мной говорить о маме. Он цыкнул зубом и сказал: учи устав, Котенок. У мученика нет ни ближних, ни дальних, нет ни боли, ни радости, нет ни жизни, ни смерти, есть только враги – нечистые и есть только долг – убивать их, пока милосердный Лох не заберет тебя на небо, в сады, где текут ручьи, и не обрушит в пекло твоих врагов. В возмездии – основа краткого существования мученика. Это я помню наизусть, в этом я клялся кровью, но в момент клятвы я напрочь забыл о том, как трудно без меня маме. Пусть побег мне простится. Полковник ни за что не отпустил бы меня, я это понял. И я уловил, что Полковник меня жалеет, только не хочет, чтобы это видели все вокруг. В сердце мученика нет места жалости, трусости и сомнениям.
Длинными перебежками я приблизился к заболоченной речке, которая перерезала расположение нашей части. Рюкзак хорошо сидел на спине, мощными вдохами я вгонял в себя резкую, дрожащую прохладу, изо рта шел чуть заметный пар. Через речку был путь по невысокому мостику, я ходил по нему тысячу раз, но сейчас это опасно. Над мостиком установлена видеокамера, и дежурный по штабу заметит меня. Нужно идти вброд. Промочу ноги, но ничего, в лесу, убежав подальше, разведу костер и высушу легкие кожаные «вездеходы». А в сапогах далеко не ушагаешь.
Там, за речкой, у резервных ворот, находится караульный пост, где сегодня должен коротать ночь Красавчик. Вот тут я рисковал. Если Красавчика по какой-то причине в карауле не окажется, если Доктору взбредет в голову оставить его в медсанчасти, пиши пропало. Придется под прицелом автоматически наведенных пулеметов и под присмотром все тех же видеокамер кромсать проволоку и зайцем прыгать по заминированной полосе, наудачу. И очень даже не факт, что после всего этого от меня останется хотя бы клочок гимнастерки.
Но выжидать удобного стечения обстоятельств было невмоготу. Решил так решил. Смерть, причиненная оружием, – удел достойных. В любом случае.
Я подкрался вплотную к караульной будке и не торопясь восстановил дыхание. Перед будкой чуть покачивался яркий колокол света. Сейчас я встану в этот колокол и помашу руками – караульный увидит меня на мониторе и обязан будет взять меня на прицел и окликнуть.
«Котенок, – не по уставу спросил Красавчик, это был он. – Ты чего?».
В динамиках слышно было, как он снимает с предохранителя автомат. Дружба дружбой, а служба службой.
«Дело есть, – сказал я. – Выйди, скажу. Только в штаб погоди докладывать. И не шуми сильно».
Случись такая история, если бы я стоял в карауле, – доложил бы в штаб немедленно. И пульнул бы по нарушителю без раздумий, как того требует устав. Даже по Красавчику пульнул бы. Не зря же сказано: сегодня нарушишь закон в пользу своего, завтра – в пользу нечистого.
Но Красавчик – действительно слабак. Он из тех, кто не создан для войны. Потому и пригрелся у Доктора.
Пускай слабость Красавчика пойдет мне на пользу. Я-то ничего дурного не делаю. Мне просто нужна свобода.
Форменная одежда сидела на Красавчике как на корове седло. Выйдя из караулки, он остановился на границе света и тени, и его белоснежное лицо мягко светилось, как светится луна в самый глухой ночной час. Пушистые ресницы удивленно хлопали, гоня волны света мне навстречу. И зачем всемилостивейший Лох награждает мужчин бесполезной красотой? Сколько из-за нее Красавчику перепадает насмешек и неприятностей. Но у него хотя бы защитник имеется – Доктор.
«Т-ты чего?», – повторил Красавчик, слегка заикаясь. Он всегда заикается от волнения.
Я уже рассказывал ему о маме. Мы частенько ходили с ним на берег речки, в камыши, и сидели там, глядя на воду и лениво перебрасываясь фразами так, ни о чем – о том, что было сегодня, о жестоком Капитане-2, о Полковнике, о Докторе. О Майоре и ребятах мы говорить не любили – и так все ясно, чего там. С тех пор как стала вспоминаться мама, я чуть не каждый вечер звал Красавчика на речку. За день накапливались все новые крупицы памяти. Я вспомнил в мельчайших подробностях ее лицо, руки, одежду, я видел, как она полулежит в своем вечном кресле, видел ее скорбную улыбку, контраст между потрескавшимися, состарившимися губами и молодым упругим лицом. Но как ее зовут и почему она не может двигаться, – этого я не мог вспомнить, как ни силился.
Красавчик терпеливо выслушивал меня и не переставал хлопать девчачьими ресницами. О своих родителях он не помнил ничего. Полный ноль. Такое ощущение, что я здесь, в нашем лагере, и родился, удивленно говорил Красавчик. Мы попробовали осторожненько повыспросить ребят об их прошлом, но те в ответ лишь крутили пальцем у виска. И они были правы. Мученику не пристало думать о постороннем.
«Я решил уйти из части, – сказал я Красавчику. – Мама там совсем одна. Мне надо к ней».
«Т-ты чего? – в третий раз прошелестел Красавчик и сморщил нос, как будто приготовился заплакать. – А как же клятва? Ты ничего не успеешь сделать для мамы. Тебя поймают и отдадут под суд. Сам знаешь, что такое военное лохосудие. От него снисхождения не жди. Оттуда живыми не возвращаются».
«Отсюда тоже».
Красавчик горестно помотал головой. Уж кому-кому, а ему помирать не хотелось. А отвечать за мой побег, как ни крути, придется.
Одним движением я сорвал с него автомат, уроки Капитана-1 не прошли даром. И саданул по светло-каштановым отросшим волосам, Доктор позволял ему вольности. Прости, Красавчик. Но теперь с тебя взятки гладки. За такую оплошность не расстреляют. Разве что посадят в яму на месяц-другой.
Я прихватил и автомат, и сумку с магазинами – на случай погони. А не понадобятся – брошу. В караулке было тихо, этот дурачок и впрямь не отправил сообщение в штаб. Значит, времени у меня вагон.
Я усадил обмякшего Красавчика на стул, связал его. Немного поколебался, но рот затыкать не стал – пускай кричит, если захочет.
Представил, как заохает, засуетится Доктор над своим любимчиком. Хорошо, когда есть кому над тобой суетиться. Бедная моя мама.
За воротами сплошной стеной стояли невысокие темные заросли. Позади, далеко за речкой и спящей казармой, бесшумно лежало море, и только ветер изредка доносил до меня его пряное дыхание.
Я до дыр доизучал секретную карту, которую прихватил во время последних учений из подводной капсулы. Мне следовало двигаться в сторону, противоположную морю. Конечную цель я тоже хорошо себе представлял – название нашего поселка, в отличие от маминого имени, вспомнилось почти сразу.
Взяв хороший темп, я врубился в заросли. Теперь следовало бежать, бежать и бежать, и внимательно следить за дыханием. Я и бежал. За спиной чуть раскачивались вещмешок и автомат, по бедру мерно хлопали фляжка и сумка с тремя магазинами к автомату. Я все бежал и чувствовал, как где-то внутри медленно растет, воздушным шаром распирая грудь, новое, подымающее над землей чувство. Как оно называется? – гадал я между делом.
На ум пришло одно слово – свобода. И едва оно прозвучало, мне стало стыдно перед ребятами, которым суждено помереть ради другой, большой свободы – свободы от врагов рода человеческого. Ведь наступит когда-нибудь время, когда они перестанут совращать людей с пути Лоха, неверие сгинет, и станут верующие поклоняться только Лоху.
Но я сейчас желаю другого, стремлюсь к другому, думаю о другом.
2. ДОКТОР
«Ну, что скажете, отцы-командиры?»
Полковник, уставившись строго в стол, цыкнул зубом, по милому своему обыкновению. Ужасно бесит это презрительное цыканье. Сто раз я ему предлагал законопатить зуб. Отказывается. Прошел черт знает через что, на теле живого места нет, лицо – как мятая жестяная банка, а боли боится.
В кабинете Полковника – весь цвет военной мысли. Вся банда. Только что о побеге Котенка докладывал Капитан-2. Уже тепленький. И так-то не семи пядей во лбу, а спьяну и вовсе слова забывает.
Первым, естественно, полез наш стукач, наш наместник Лоха на земле – Майор. Во все стороны посыпались громы и молнии.
«С такой дисциплиной мы не выполним наше задание! Под угрозой важнейшая операция, от которой зависит успех вековой борьбы за свободу и независимость наших народов! Братья по вере, проливая кровь, с надеждой смотрят на нас, а мы беспечны, как нечистые в своих зачумленных мегаполисах!»
Ну и дальше в том же духе. Все с интересом ждали, когда Майор от проповеди перейдет к конкретным предложениям. Будь его воля – он давно бы всех присутствующих поставил к стенке. Но руки коротки. Святой Лохариат читает его кляузы, копит компромат, но людоедскими санкциями не разбрасывается. Оно и понятно: торчать на краю света и дрессировать мучеников мало кто желает даже за большие деньги. Да еще под руководством стукача-истерика. Ну, Полковник – отработанный материал, где и кому он нужен? Единственный кадровый военный с академическим образованием и боевым опытом – Капитан-1. Он как-то проговорился мне, что мечтает не о карьере даже, – ее очень просто сделать на войне, где командиров щелкают по ущельям, как горных козлов, – он мечтает, на минуточку, вождем заделаться. И он прав. Нынче в их системе сосунки безграмотные, вчера из кишлака, делают карьеру, не поднимая задницы. Так, для отвода глаз, посидят в лесочке, у партизанского костра, постреляют ворон, допьются до белой горячки, а потом скупят сотню-другую скальпов нечистых и прутся к вождю. Денег-то вкачано в эту войну – океан. Говорят, вконец оборзели сосунки, подсовывают скальпы десятилетней давности. А вождь уши развесил и слушает сказочки про то, что нечистых – тьмы и толпы, и всемилостивейший Лох посылает нам все новые испытания. Глядишь, герой едет в родной кишлак бригадным генералом.
Среди таких партизан генеральствовать бесполезно, это факт. Никакого морального удовлетворения. Правильно прицелился Капитан-1. Вождь стар, нечистые рано или поздно его кокнут. И начнется драка за его трон. Вот в ней-то победит только тот герой, чьи руки пахнут не деньгами, а кровью.
Наши здешние ребятишки, наши безмозглые мученики – это бомба, которая взорвется, и очень скоро. Ребятишки на вечерних лохотронах просят-умоляют поскорее отправить их на смерть. Два десятка сумасшедших, в которых вытравлено все человеческое – это сила. Они утащат на тот свет тысячи нечистых. И после этого Капитан-1 будет командовать генералами. Никаких проблем.
А пока он слушает бредни Майора – спокойный, подтянутый, готовый к любым подвигам.
«…допускаем пьянство на боевом посту!», – брызжет слюной Майор с высоты своего двухметрового роста. Слюны хватает на всех.
Бедняга Майор, никто его не боится. Капитан-2, объект критики, повесил свой сизый нос и, кажется, спит. Ему эта ругань – мертвому припарка. Он не мальчик, знает, что на время священной борьбы Лохариатом введен сухой закон. Потому и пьет, что не мальчик. Он один во всей республике – обломок тех веселых времен, когда на воздух взлетали города нечистых. Его опыт – на вес золота. Майору его пьянство не по зубам.
Теперь мой черед закрыть глаза и спать. Ха-ха. Теперь Майор поносит Красавчика. Горе-солдат. Никакого представления о бдительности, о законах войны. Преступные, разлагающие дух и плоть забавы – вот все его устремления. А мы, командиры, им потакаем.
В мой огород камушек. Но и здесь у Майора не выгорит. Свою любовь к Красавчику я не прячу, она у всех на виду. И все знают, что по происхождению я – нечистый. А кроме того, все в курсе, что мне доверена высшая тайна священной борьбы. Она хранится у меня в сейфе. И только благодаря ей славные, чистые мальчики, не успеешь глазом моргнуть, превращаются в фанатиков, готовых погибнуть за общее дело. Никаких проблем.
Вождь лично, из рук в руки, передал мне коробку с ампулами. В них, говорит, будущее нашей республики. И твое, говорит, будущее тоже. А какое мне светило будущее без вождя и без ампул? Тюряга. Если не до скончания лет, то уж до старости точно. Я помог одной безнадежно больной даме свести счеты с жизнью. Избавил ее от мучений и взял за это очень приличную сумму. Что меня толкнуло на это? Вовсе не доброта душевная. Дама была богата и притом ужасающе уродлива и тупа, богатство свалилось на нее случайно, по праву наследования. Ее существование на белом свете – торжество несправедливости. Именно осознание этого и позволило мне услышать ее мольбы. Я освободил ее от тягот болезни, а мир – от нее. Никаких проблем. Если б только не выяснилось потом, что эта гадина ведет дневничок, с которым делится своими переживаниями…
Так что я без долгих раздумий согласился с вождем террористов, вступил в Лохань святой веры и вприпрыжку побежал сюда, в этот чертов лагерь.
Все, что требуется от Майора – шпионить, чтобы я берег тайну и никому ее не разглашал. Я берегу. Никаких проблем. А все остальное – никого не касается. Красавчика я им не отдам.
Красавчик. Он сейчас нежится в медсанчасти на белых шелковых простынях. Я забинтовал ему голову – пусть считают, что он ранен, хотя на самом деле у него всего лишь сотрясение мозга. Нет, больше никаких караулов, никаких боевых тренировок. Когда я примчался в будку, его уже развязали, и он смотрел на меня, как щенок, брошенный хозяином. На щеке засохла кровь, и я гладил, гладил, целовал его щеку, я могу часами его целовать.
Любимый мой. Пусть воюют, взрывают, стреляют, погибают другие. Он не создан для войны и для смерти. Он создан для меня. И он счастлив со мной.
Конечно, и он, как все эти несчастные ребятишки, получает свою ежедневную дозу. Я читал его личное дело. Незачем ему знать, что было до меня. Какое значение имеют теперь его многочисленные родственники, увешанные титулами и нагруженные богатствами. Для них он уже умер, и они его оплакали. Им война принесла горе, а мне – счастье. Всегда есть тот, кто выигрывает. Красавчик – мой. Мой пленник, любимый, вся моя чертова жизнь. Я трижды проклял себя за то, что отпустил его в караул. Как я мог! Я должен был предвидеть. Конечно, Котенок сначала испробовал бы все самые легкие пути к бегству. Слава Лоху, что он не убил Красавчика.
А ведь мог бы. Спокойно мог бы. Пуля прошила бы это сладкое, это белоснежное тело, вонзилась бы рядом со светло-коричневой родинкой под левым соском. И оставила почти незаметное, аккуратное отверстие. И через пару часов под мертвой кожей разлилась бы желтизна, и я бы не смог поцеловать эту кожу, я бы крепко набрался спирта и всадил себе пулю в голову.
Я должен был предусмотреть эту опасность. Красавчик говорил мне, что они дружат с Котенком, – я еще принялся ревновать, выспрашивал, чем они занимаются там, на берегу речки. Дурак. Надо было не ревновать, а думать о главном, о том, что подставляю любимого человечка под гибель, дурную случайную гибель.
«Ну, хорош митинговать, – вновь цыкнул зубом Полковник. – Будем ловить Котенка. Уйти ему, сами понимаете, некуда. Господа капитаны, берите свои отделения и прочесывайте лес. Ставьте в ружье всех, кроме охраны базы и караульных. Идите навстречу друг другу, с разных сторон, берите Котенка в кольцо. Он вооружен, но брать его приказываю живым. Только живым. Ребят берегите, не подставляйте под пули. Вперед!».
3. КАПИТАН-1
Я взглянул на часы – около четырех утра. Котенок покинул лагерь в 20:46, и вообще-то с погоней можно было не спешить. Полковник прав, деться беглецу некуда.
Но пока я двигался к казарме, что-то ныло в голове, какая-то недодуманная мысль. Зачем Котенок ударился в бегство? Судя по пропажам в каптерке, все он спланировал заранее. Тщательно, без эмоций. В чем же заключается его план? На что он рассчитывает?
Да, это главный вопрос. Парень может оказаться не так-то прост.
Оба отделения уже построились, успели получить оружие. Двадцать один диверсант. Восемь – в нарядах и в карауле, один – в бегах. Оставшиеся – в роли загонщиков. Старший над моими одиннадцатью – провинившийся Буйвол. Заработал неделю ямы за незапертую каптерку – и ничего. Его хоть вверх ногами подвесь – будет молча висеть, пока не снимут или не сгниет заживо. Идеальная машина для войны. Судя по нашим мученикам, высшая тайна себя оправдывает. Производство ударных и террористических групп можно будет ставить на поток. Причем, что самое ценное, нечистые станут уничтожать нечистых. В моем отделении чуть меньше половины – нечистые по происхождению. Но истово молятся на вечерних лохотронах, будто умели это с детства. И готовы разорвать врага, неугодного всемилостивейшему Лоху.
Стоят, хлопают глазами, еще не проснулись толком. И Котенок, между прочим, точно так же стоял вместе с ними во время учебных тревог. Что с ним случилось? Что сдвинулось в его хорошо обработанной голове? Капитан-2 недолюбливал Котенка. Если кто-то обидел Котенка здесь, в лагере, тогда все ясно, и никакой угрозы нашему общему делу. Парень дрогнул, психика дала трещину. Иди поддержим, иди отбракуем, дедо техники. А есди не в этом причина? Есди недостаточно надежно то, что составляет высшую тайну? Даже думать об этом не хочется. На доработку могут уйти годы. Десятилетия. И до конца жизни я обречен мельтешить в партизанской войне. Стычки в горах. Два-три крупных теракта в год. Шуму много, а толку никакого. Дорого. Неэффективно. Кратковременное устрашение – да, такими методами его добиться можно. А настоящую победу обеспечит только военное превосходство. Обидно положить жизнь и не увидеть результата.
Капитан-2 закончил объяснять диспозицию. Я приказал Буйволу выдать всем портативные рации и забрать гранаты, боевые патроны. Котенок нужен живым. Он должен рассказать нам, почему бежал. От его ответа зависит перспектива нашей борьбы на много лет. И моя судьба тоже.
Бойцы спускаются вниз, на плац. Оттуда мы разойдемся двумя маршрутами, чтобы там, за пределами лагеря, окружить Котенка. Капитан-2, не особо таясь, приложился к фляжке. Ас, великий знаток войны, никто из нас так не владеет сложным техническим оборудованием. Мог бы возглавить всю нашу армию, но предпочел медленно сжечь себя алкоголем. Сделать подарок врагам.
Мы рассыпались по зарослям. Я иду в цепи крайним слева, дальше всего от лагеря. Первая мысль была – вообще поручить прочесывание зарослей Буйволу, а самому изучить следы, ведущие от караульной будки. Они там есть, я заметил. Но в зарослях, скорее всего, Котенок использует все то, чему я их учил. Он способный ученик. Причем именно это ему удается больше, чем другим – запутывать следы, хитрить. Так что тратить время на одиночное преследование ни к чему. Быстрее поймаем Котенка облавой.
Как все-таки я соскучился по настоящему делу. Баловство, развлечение – загнать беглеца в угол. А кровь бежит по жилам быстрее. В том, как движешься, дышишь, слушаешь, принюхиваешься, появляется что-то звериное.
Зверь. Звереныш. Таким показался мне Котенок, когда мы впервые пришли в дом его матери. Бедный был дом, в нем пахло бедняцким ужином – картошкой, а не мясом. Мы принесли плохую весть. Брат Котенка был взят в плен и расстрелян нечистыми. А незадолго до того их отца в клочья разорвал взрыв фугаса. Мать Котенка выслушала нас и молча вышла из комнаты. Потом ее хватил удар, она потеряла способность двигаться и разум, кажется, тоже потеряла. Котенок зыркнул на нас зло, по-звериному и бросил: «Уходите». Как будто это мы убили его родственников. Как будто это нам он должен мстить за их смерть.
Впереди, намного левее, темнеет что-то вроде коряги. И чужой, не лесной звук едва коснулся моего слуха. Я приостановился, чтобы нацелить цепь на эту корягу, поднес рацию ко рту, но дать команду не успел. Большой, горячий комок ударил в грудь и пресек дыхание. Ноги сразу перестали держать меня, и уже валясь на мягкую, поросшую густой травой землю, я услышал грохот выстрела.
«Как глупо», – это последнее, что я подумал.
4. КОТЕНОК
Я и не знал, что свобода так опьяняет. Подумать только – утром меня уже не подбросит команда «Подъем», и на утреннем лохотроне не нужно будет слушать заклинания Майора. Когда настанет утро, я и сам помолюсь всемилостивейшему Лоху.
Сам себе хозяин – мерно колотилось в голове в такт бегу. Сам себе хозяин. Что хочу, то и делаю. Почему это простое и удивительное чувство не посещало меня до сих пор?
Лох всемогущий, до чего просто и до чего удивительно. Делать что взбредет в голову в любой неурочный час. Да и нет их для меня, неурочных часов! Делать что вздумается, а не что требуется. Жить своей жизнью. Ужасно, что для всех нас это – преступление. Ужасно и несправедливо. Наверное, если бы не война, свободы было бы гораздо больше.
Я хохотнул – не смог представить жизнь без войны. Полковник, Майор, Капитан-1 – чем бы они занимались? Война у них в крови. Капитану-1 как-то в столовой случайно положили нашего варева больше, чем обычно, с горкой, а он не доел, лишнее оставил на тарелке. Он ест ровно столько, чтобы заниматься тем, чем занимается каждый день. Преодолевать полосу препятствий, стрелять, применять приемы рукопашной. Ни ему, ни другим свобода вовсе и не нужна. Все они нужны войне. Все мы нужны сегодня войне. Ну, может быть, кроме Доктора. И Красавчика.
Я точно знал, что бегу верно. Конечно, я по многу раз менял направление, запутывал следы. Но по множеству ориентиров возвращался на главную траекторию – вглубь леса, вдаль от моря.
Понемногу начало светлеть небо. Еще примерно через час я должен был, судя по карте, достичь берега довольно большой реки. И тогда погоня из лагеря мне будет совсем не страшна.
Красавчика должны уже обнаружить. Он пропустил обычный ночной доклад дежурному по штабу, и теперь вокруг караульной будки суета. Красавчик, наверное, в обиде на меня. Жаль, что так получилось. Ему меня не понять. Он, конечно, свободнее, чем любой из ребят, Доктор позволяет ему вольности. И все равно он – тоже белка в этом однажды заведенном колесе. Свобода Красавчика заканчивается перед колючей проволокой вокруг лагеря, перед постелью, которую он делит с Доктором. Интересно, как они любят друг друга. О чем говорят, когда одни. Красавчик об этом помалкивает, не любит отвечать на такие вопросы. Но к Доктору его тянет, это точно. Никто не принуждает Красавчика идти в медсанчасть. Странно все это. Странно и несовместимо с устоями мученика.
Красавчик, между прочим, мог бы сейчас бежать вместе со мной. Он побежал бы, если бы по какой-то причине потерял своего Доктора. Тут с Майором не поспоришь: Красавчик – плохой мученик.
А хорошо было бы здесь, на свободе, вдвоем. Гораздо удобнее и безопаснее. Можно дежурить по очереди: один спит, второй стоит на часах. Ну и просто – было бы с кем перекинуться словечком.
Заросли неожиданно расступились, и я едва сумел остановиться на краю обрыва. Я не верил глазам. Впереди лежало серо-зеленое море. И только сейчас я осознал, что давно уже слышал отдаленные крики чаек, только не придавал этому значения.
Как я мог ошибиться? И где я сейчас нахожусь? Если я не сбился с пути, то должен был достичь реки. Вот она на карте – толстой синей прожилкой. Нет, сбиться с пути я никак не мог. Я ориентировался по звездам, и по Луне, и по восходящему солнцу. Я проверял направление по компасу. Эти ориентиры не обманывают.
Я вернулся к самому краю обрыва. И по левую, и по правую сторону, насколько хватало обзора, лежало морское пространство. «Остров! – спокойно и убежденно сказал мне внутренний голос. – Ты на острове, Котенок, карта врет!».
Силы как-то враз оставили меня. Машинально я развязал вещмешок, достал и вскрыл самую маленькую банку, с консервированной колбасой, сделал бутерброд, запил водой из фляги. Вокруг меня снова была клетка.
Лох милосердный, они подсунули нам фальшивую карту! Они лгали нам, мне и ребятам. Пока мы, в поту, учились драться, управлять подводными капсулами, в тридцатиградусную жару штурмовали укрепления, – все это время нас водили за нос. Играли с нами. Использовали нас. Готовили к чему-то, о чем знать было не положено. В бешенстве я отбросил прочь пустую банку.
И сразу – Эмма. Это имя как будто полыхнуло в мозгу. Так звали мою маму. И я тут же вспомнил, как мы с ней расстались. Меня забрали вечером. Я ненадолго отлучился – задать корму рабам. Мы дорого заплатили за нечистых, отдали последнее. Сами стали жить впроголодь, и я был сердит на рабов. Мне казалось, что они мало работают. Хотя, по совести, нам досталось ровно то, за что мы смогли заплатить. Это были два давно плененных, больных, слабосильных раба. Даже еда уже не пробуждала в них жизни, они сидели в яме безучастно и ухом не повели, когда я пришел их кормить. Раздраженным я вернулся в дом, и оказалось, что у нас гости. Люди в военной форме, трое. Они, видно, пытались поговорить с мамой, но быстро поняли, что она парализована. Они молча ждали меня, усевшись за стол. Один из них, старший… Он очень на кого-то похож… Нет Бога, кроме Лоха, воистину велик и он, и пророки его! Это был Капитан-1. Точно, это был он. Увидев меня, он сказал: «Эмма, мы забираем твоего сына. Он нужен для священной борьбы. Пусть о тебе позаботятся соседи».
Все, чем мама могла двигать, – глаза. Они кричали. Они кричали так, будто ее убивают. Я всегда успокаивал ее тем, что закон запрещает забирать на войну единственного кормильца. И выходило, что я ее обманул.
На часах 4:30. Они уже ищут меня. Они уже похватали оружие и двинулись по моим следам. И они знают, что лагерь – на острове. Полковник, Майор, капитаны наверняка это знают. Не торопясь, размеренно они догоняют меня. И очень скоро догонят.
Я вскочил и ринулся обратно в заросли. Нужно было правильно выбрать позицию. Что делать дальше, я не представлял. Время, нужно выиграть время. Чтобы хорошенько все обдумать. Чтобы вырваться все-таки отсюда на свободу.
Я обосновался за корнями вывороченного из земли дерева. До чего неведом мир, по которому меня носит. Я не знаю, как зовется это дерево. По комьям земли, застрявшим меж корней, ползало невзрачное насекомое – и его имя было мне неизвестно. Все, что я знаю: меня зовут Котенок, и скоро меня придут убивать. Нет! Еще я знаю, как зовут маму – Эмма.
Небо стало совсем светлым, но в лесу еще клубился сумрак. Верно я сделал, заранее оборудовав позицию и определив пути отхода. Потревоженные мною птицы уже успокоились, не выдадут своими криками. И автомат, отобранный у Красавчика, сейчас очень мне пригодится. Только в нем сейчас и есть мое спасение.
Они шли цепью, не слишком частой. Ребята шагали понуро, бездумно. А вот Капитан-1, крайний в цепи, охотился по-настоящему, все видел, все слышал и все тут же раскладывал по полочкам. Лица его видно не было, но я мог ясно представить это лицо – цепко бегающие глаза, нос, тщательно втягивающий запахи. И язык, который время от времени облизывает сухие губы.
Ты сам учил нас выводить из строя самого опасного противника. Я старательно прицелился и спустил курок. И – давай Лох ноги.
5. КАПИТАН-2
Ни черта они не могут, эти нынешние.
С самого начала все было неправильно. Не надо было преследовать пацаненка. Не надо было отбирать у мучеников боевые патроны.
Ай да Полковник. Совсем из ума выжил. Или, может, Майор на него так действует своими воплями.
Ну куда бы он делся, Котенок? Поплутал бы по лесу денек-другой. Погоревал бы. Еда рано или поздно кончится. И он приползет обратно в лагерь. Тут его и бери голыми руками, только караулы усиль.
Развели истерику. Все последние годы – сплошная истерика. На войне можно ставить крест, она проиграна. И на мне можно ставить крест.
Поначалу, когда здесь оказался, еще теплилась надежда на новое оружие, на эту филькину высшую тайну. И что в итоге? Кучка молокососов, обезьян с гранатами. Да, их ничего не удерживает, ничего не отягощает, они готовы к подвигам. Но они пойдут на смерть обманутыми. Они умрут не ради идеи, не ради свободы. Их руками водят другие люди, а этими людьми движут совсем иные идеи.
Все, с кем я начинал, мертвы. Они уходили в мир иной со спокойной душой, их смерть была оправданна и справедлива.
Эти мальчики подохнут зазря. И даже если они взорвут полмира, это не даст нам победы. Побеждают не взрывы, не технологии. Побеждают идеи. То, ради чего люди сознательно отдают жизнь.
Наплевать, из-за чего сбежал мальчишка. Он сбежал, и точка. От Майора с его лохотронами, от Капитана-1 с его искусством воевать. И от меня с моим прошлым, которое предано и забыто нынешними. И от проигранной войны.
Буйвол срывающимся голосом передал по рации, что Капитан! убит. Ничего удивительного. Мы все давно убиты. Ходим строем, поем гимны, машем знаменами. Но не хотим побеждать. Нам стадо удобно жить в рабстве. И какая разница, у кого – у нечистых иди у самих себя.
Жаль Капитана. Но он сам подставился. Он слишком берег себя. Жид не сегодня, а завтра. Все думы и мечты – о грядущем высоком предназначении. Ну, что ж, теперь он живет вчера.
Надо крепко выпить, чтобы эти мысли не лезли в голову. Я вызвал по рации Полковника, доложил о боевых потерях. Не удержался и сказал о том, что Котенок сам приползет в часть. Неохота было дальше прочесывать лес.
«Возвращайтесь», – помолчав, приказал Полковник.
Я дал команду старшему моего отделения, Рябому, бегом вести ребят обратно в лагерь. А сам с наслаждением хлебнул пару больших глотков из фляжки и в одиночестве поплелся вслед за ними прогулочным шагом. Возвращайтесь… Я бы вернулся, но только лет на десять-пятнадцать назад.
6. ПОЛКОВНИК
Перемудрили.
Ах, как плохо.
Зря поддался Доктору. Размяк. Эти интеллигентские беседы за шахматишками. Отвлеченные умствования. Надо же понимать, что Доктор – чужой. И даже больше, чем чужой. Он пороха не нюхал. Он видел только чистенькую, стерильную, заранее запланированную смерть. Смерть чужого человека. Если с таким вот Доктором поделиться властью – каюк.
Вот он и грянул, каюк. Принесли из леса Капитана-1 вперед ногами. Позорные, грубейшие просчеты. Один за другим.
А как он разливался, Доктор. «Ампулы действуют, они убирают из их памяти все лишнее, все те знания, которые отвлекают от самопожертвования. Ампулы подчищают их жизнь, их жизненный опыт, но они не в силах изменить того, что заложено природой. Мы освободили мальчиков от внешних якорей – от прошлого, близких, от ценностей, которые кажутся вечными и единственно верными. Но в них все равно живет природный страх смерти. И он может проснуться, проявиться, подвести в самый неподходящий момент».
Он выдал эту тираду после того, как я рассказал о Котенке. В каждой из подводных капсул мы имитировали нештатную ситуацию – важно было убедиться, что мальчики не запсихуют, когда поймут, что капсула им больше не подчиняется. Перестраховываемся, не хотим идти по стопам японцев, которые сознательно воспитывали идейных самоубийц, камикадзе. И правильно перестраховываемся. Какую химию не изобрети, камикадзе – штучный товар. Нельзя целое поколение долгое время удерживать на таком напряженном градусе веры. Поколение сломается. И пойдет обратная цепная реакция – от неуемной жажды смерти маятник качнется к такой же неуемной жажде жизни.
Лучше готовить мальчиков не к смерти, а к подвигу. И принять меры, чтобы умная техника не позволила отменить подвиг, даже если мученик струсит на ближних к нему подступах. Знаменитый диверсант Скорцени не зря считал, что смертнику совершенно необходимо оставлять пусть самый минимальный и фантастический шанс на выживание. Заранее объявленный смертный приговор изнуряет и оглупляет. Фанатик думает не о том, как причинить врагу максимальный ущерб, а о том, как бы поскорее свести счеты с жизнью, прервав мучительную пытку ожидания смерти. И смертник, изнуренный этим ожиданием, не может действовать эффективно.
Да, я рассказал, как тряслись у Котенка руки, как катились слезы, и он не мог их остановить. Но он единственный из всех за считанные секунды нашел выход из абсолютного тупика. Даже Капитан-2, готовивший тренировку, не видел этой возможности. Котенок переиграл нас всех, он вернул управление и запустил торпеду, которая не должна была покинуть капсулу ни в коем случае. Капсула вместе с Котенком, вместе со смертельным взрывчатым грузом должна была, на самом-то деле, таранить и потопить цель – какой-нибудь большой пассажирский лайнер нечистых. Пожар, паника, многие тысячи жертв, и большая часть – женщины и дети. То, от чего содрогаются сердца нечистых и шатаются их государства.
Я привел эту историю как пример роковой непредсказуемости, причина которой – в непостижимом человеческом нутре. И Доктор завелся. Да, Котенок необычайно эмоционален и подвижен, и это может помешать нашему делу. Делать на него ставку как на террориста – нельзя. Так давайте используем его как учебное пособие. Ребят надо встряхнуть. Сплотить. Повязать кровью. А то, если они надорвутся от предстоящего геройства, обожрутся уставом мученика, рассыплются. Вон у Буйвола, при его-то внушительной комплекции, чрезвычайно низкий болевой порог. Получил по морде в контактном бою – выл как маленький. Ананас грохнулся в обморок, когда Доктор брал у него кровь из вены. Боятся боли ребятишки, боятся смерти. Им не о чем думать и вспоминать – рано или поздно они, вследствие этой пустоты мозга, задумаются о лишнем, вредном, о жизни и смерти. Так пусть все вместе поучаствуют в ней. Станут палачами. Убийцами. Не в теории, а по-настоящему.
Каким убедительным казался нам план! И как блистательно он начал исполняться! Доктор всего-то навсего лишил Котенка обычной дозы – всем мальчикам содержимое ампул он ежедневно растворял в пище. И Котенок рассыпался. Мы с Доктором радостно наблюдали, как он готовится к побегу.
Доктор, поминутно протирая вечно заляпанные очки, с упоением комментировал каждую строчку в личном деле Котенка. Вот сегодня в нем проклюнулось пока еще неосознанное воспоминание о несправедливости. А сегодня оно превратилось в тревогу о матери. Память возвращается постепенно. И начинается ее возвращение с мелочей, с каких-то смутных обрывков, с еле заметных шевелений в душе.
Неделя, всего неделя ушла на то, чтобы память мальчика одержала верх и над насаждаемой нами дисциплиной, и над проповедями Майора, и над железной логикой войны.
Когда все уже было готово к побегу, мы вновь совещались с Доктором. Он настаивал на том, чтобы мы сняли минное заграждение на одном из участков за проволокой – открыли путь Котенку. А как ему об этом сообщить, дело техники. Я возражал. Мне не хотелось огласки, а пуще всего не хотелось посвящать в нашу операцию Майора. И еще мне захотелось немного уязвить Доктора, этого доморощенного теоретика, знатока человеческих душ. «Пусть Котенка пропустит в лес Красавчик, они же друзья, – сказал я. – Это будет естественно. А Красавчика выгородим. Все знают, что он диверсант липовый. Отделается легким испугом».
Ах, как позеленел Доктор, как он задергался! Но я его сразил простым аргументом: ты же уверен в успехе нашей операции, чего ж ты дергаешься? В последний момент, перед назначением в караул, предупреди Красавчика, что Котенок собрался в «самоволку». И скажи, чтобы пропустил и тут же сообщил в штаб, дежурному. Ничего страшного. Дальше – сплошное развлечение, игра в прятки. А в финале – очередная проповедь Майора, быстрое решение военного лохосудия, которое Майор и вынесет, и публичная казнь дезертира. Казнь, которую произведут сами мальчики. После нее они будут повязаны кровью Котенка. Станут глупее и злее. И будут готовы мстить всему миру за эту казнь, смывать кровью кровь. Очень все выглядело красиво. И очень здорово впутать в эту историю Доктора с его Красавчиком, думал я.
Вот здесь мы и прокололись. Не предусмотрели, что Красавчик выйдет к Котенку, и Котенок вздумает завладеть его автоматом. И теперь все наперекосяк. Теперь крови хлебнул Котенок. Сегодня-завтра он, уже подышавший воздухом свободы, обнаружит, что отсюда, с острова, не выбраться. Кто следующим попадет в его прицел?
7. БУЙВОЛ
Я отдал ребятам снаряжение, свое и капитаново, и взвалил на закорки мертвое тело. Кому как не мне его тащить. Был он мне командир. Таких командиров поискать. Он из меня человека сделал. В самом начале, когда у меня на занятиях ничего не выходило, он так меня поперек лопаток прикладом хватанул, аж косточки затрещали. А после говорит: «Ты, Буйвол, старайся. Неуклюжий ты, мужик, неловкий, зато силы в тебе как в бульдозере. Ты научись силу из мышц во все клеточки, когда требуется, загонять. В пальцы, в нервы, в глаза, в ступни ног. Старайся, мужик, и выйдешь в дамки». Чудно он говорил со мной, Капитан-1. Не все слова разберешь, чего они значат. А на учениях, когда дождь зарядил и мы в шатре грелись, он закурил и все глядел на меня, глядел, будто в первый раз видел. И сказал, тихонько так: «Эх, Буйвол, для тебя война как мать родна. Радоваться надо, мужик, что ты к нам попал и помрешь первым. Угораздило бы тебя дожить до победы, дождаться мирной жизни – заездили бы тебя, дурака, вконец, и сдох бы ты в плевках, под забором».
Вот тащу я теперь Капитана, а сам думаю: чего дальше-то будет? Про мирную жизнь думать неохота, да и ни к чему она мне, раз Капитан так решил. Мне тут житье – лучшего и не надо.
Быстро сгинул Капитан, в одночасье. Мы и моргнуть не успели. Постреляли вслед этому вражине, да что толку холостыми пулять. Ушел он, понятное дело. А Капитан мертвехонек валяется. На груди – пятно кровавое. Был человек – а теперь мертвый груз. Не дай Лох так вот помереть, ни за грош. Позорно как-то. И боязно. Должно быть, больно это, когда пуля шкуру продырявит и до сердца доберется. И обидно. Сколько сил положил, чтобы обучиться, сколько потов сошло, сколько подзатыльников заработал, и все зазря. Бабах в тебя из засады, и полетела душа в рай. Нет уж, на такое я не согласный.
Но кому какое дело до твоего согласия. Был бы Капитан жив, спроси его, желает ли он сгинуть зазря, – вот он посмеялся бы. Аюбил он надо мной посмеяться. Все дураком называл. А по мне так хоть горшком назови. Дурак – не дурак, а отделением командовать поставили. Капитан вот умный был, обстрелянный, а кто его теперь на загорбке тащит? То-то, что дурак. Зато живой.
Гимнастерка на спине подмокать начала: видать, кровь из Капитановой раны натекает. И запах ее слышен стал. Соленый такой, острый запах. Прямо в голову шибает. И туманится голова, кружится слеганца.
Ребята движутся ходко, а Капитан-2, выпивоха, приотстал. Не ровен час, схлопочет себе подарочек с пылу с жару. Лох знает, что у Котенка на уме. А вдруг да он рядом скользит, выслеживает, выцеливает. Ему закон не писан. На меня он, между прочим, волком посматривал, факт.
Ребята переговариваются, беспокоятся о том же. «Скачем, как вши на блюдечке, а Котенок, налегке-то, нас, поди, обошел и на мушке держит, – Ананас хнычет. – Вот честное слово, каждую минуту жду – сейчас вдарит».
«А ты больше бы лез к нему, половой гигант, – подначивает Рябой. – Думаешь, чего Котенок в лес драпанул? Он ведь знал, на что подписывается. Ему назад дороги нет. Вот ухлопает тебя да еще пару таких же приставучих – и дело в шляпе. А последний патрон себе в лобешник».
«Чего ты каркаешь! – пугается Ананас. – Он что, придурок полный? Я же в шутку, я ж не со зла к нему лез. Больно ему надо ради меня такой цирк устраивать!».
«А зачем еще, по-твоему, приспичило ему в лес убегать, а?», – продолжает Рябой.
«На свободу захотелось».
«А правда, хорошо ведь в лесу, – пыхтит конопатый Крендель. – Птички поют. Никто над душой не стоит».
«Нормальная свобода, – издевается Рябой. – А жратву вам в лесу что, с неба спустят? Вот сказочники хреновы. Котенка в лагере разве на цепи держали? Да он и в яме-то ни разу не сидел. Победим нечистых – вот и будет всем нам свобода. А пока – война. Ты воюешь, тебя за это кормят. Не устраивает кого-то? Пусть идет к Котенку – прятаться по зарослям, жевать кору с деревьев».
Крендель не смущается: «А все-таки интересно, что там дальше, за лесом. Я бы поглядел».
«Под ноги себе гляди, – визжит Ананас. – Ветка мне прямо в рожу прилетела!».
Свобода. Выдумали тоже. Правильно Рябой пригвоздил – сказочники. Что там, за лесом? А не все ли равно. Ну, может, другой лес. А может, другой такой же лагерь, как наш, и другие такие же парни готовятся помереть в борьбе с нечистыми. Кто ее видел, свободу? Кто ее знает в лицо? Кому и на что она, к бесу, нужна, коли вся она – туман, один туман, да еще солоноватый запах. Запах крови, которая натекла из тяжелого мертвого тела. Капитан-1 – вот он сейчас свободен. Гуляет по райским садам, где текут ручьи.
Вот ежели случится, меня кокнут – вряд ли кто осилит меня на загорбке тащить. Больно я мясист, и кость у меня чугунная. Бросят, должно быть, в лесу, и дальше побегут.
Майор говорит: не называйте покойниками тех, кто погиб во имя Лоха. Живы они, живее многих. И вы, говорит нам Майор, были мертвецами, а Лох оживил вас, чтобы умертвить, а после вновь оживить.
Как представлю себя мертвецом – мурашки по коже. Ни на какие сады с ручьями не променял бы я нашу казарму, занятия, берег моря, волны. Смотришь на них, а на сердце пусто и радостно.
Нет уж. Я жить хочу. А потому надо убить Котенка. Найти и убить, пока он, гаденыш, меня не кокнул. Я ему глотку распластаю широким десантным ножом и послушаю, как пахнет его кровь, и успокоюсь. Или я его, или наоборот. Жалко мне помирать раньше положенного срока. Вот и вся вам свобода. Одному – свобода, а другому-то – забота, мученье да страх, как бы шкуру сберечь.
8. МАЙОР
Почти всю ночь я потратил на то, чтобы составить подробное донесение о чрезвычайном происшествии. Которое я направил в Лохариат немедля, как только Полковник собрал нас по тревоге.
Работа над донесением не клеилась, я начал нервничать. Описать внешнюю сторону событий было легко, но чем дальше я заходил в описаниях, тем яснее становилось, что движущие пружины событий остаются вне поля зрения. Поступок Котенка казался необъяснимым. Я успел побеседовать с некоторыми будущими мучениками – это не помогло. Они охотно отвечали на все вопросы, но их ответы были пусты. Только незначительные бытовые разногласия с Котенком, ничего серьезного.
Раннее утро добавило хлопот. Желто-коричневое лицо Полковника приобрело зеленоватый оттенок, какой бывает у старых бронзовых статуй. «Капитан-1 убит, – сообщил Полковник. – Дело поворачивается очень серьезно. Нам нельзя ошибаться. Какие мысли имеются, выкладывайте».
Я был ошарашен, да и сам Полковник – не меньше. А Капитан-2 беззастенчиво клевал носом. Винные пары, исходившие от Капитана, быстро заполнили комнатку. Лохариат слишком мягок по отношению к ветеранам священной борьбы. Никакие былые заслуги не оправдывают надругательства над дисциплиной. Будь моя воля, Капитан-2 не стоял бы в боевом строю. Куда уж ему стоять, если ноги не держат.
Как всегда, мне пришлось брать огонь на себя. Это, конечно же, мой долг, и я его, будьте уверены, выполню как полагается. Я давал не только воинскую присягу, но и духовный обет пожизненной преданности Лохани нашей святой веры. И сегодня на меня равняются другие братья. Все-таки я единственный из полевых командиров, удостоенных высокого духовного звания «лохарий».
Однако дело, которое мы собрались обсуждать, требовало именно военной инициативы. А военные молчали, вопреки своему долгу.
«Наверное, здесь есть люди, которые считают, что всемилостивейший Лох послал нам испытание, – начал я. – Это не так. Нам выпало не испытание. Мы несем наказание за мягкотелость, расхлябанность, за те просчеты, число которых давно превысило меру. Как быть, спрашивает Полковник. Об этом нас спрашивает командир, который когда-то освободил от нечистых столицу республики, который много лет сражался рядом с вождями и видел перед собой примеры их мужества и воинской мудрости!».
Краем глаза я заметил, как забарабанил пальцами по столу Полковник. Барабанщик. Заяц, а не командир. Наши военные неудачи именно тогда и участились, когда твердость и верность Лоху покинули военачальников. Да, на их счету подвиги. Я подавал бойцам водку у партизанских костров, а затем делал первые шаги на духовном поприще, – а Полковник в то время латал жуткие раны, полученные при захвате тысячи заложников в одной из школ на территории нечистых. Но те дни сменились другими днями. Пришло время отправлять ветеранов на отдых. На смену бесшабашной, необузданной воинской удали должно было явиться нечто новое. Новая сила, новая мудрость, ведущая к победам. Я поразмыслил и сделал выбор. Я поставил на Лохариат крепнущую духовную основу вечной борьбы, и я не прогадал. Если честно, сейчас, в штабе, меня переполняло ликование. Глупый случай с Котенком должен помочь мне добиться своего, все расставить по местам. Я готов возглавить лагерь и нести весь груз ответственности за использование высшей тайны, в которую, кстати сказать, Лохариат меня совершенно напрасно и необоснованно отказался посвящать. Ничего, я терпелив, всему свое время. Нет бога, кроме Лоха, и он поможет мне преодолеть косность нашей управленческой системы. Мне бы только вовремя и безошибочно докопаться до истинных причин нынешнего происшествия. И, как ни кощунственно звучит, гибель Капитана-1 – на пользу дела. Этот мог меня обскакать. Его пасли там, наверху, примечали и привечали. Потому-то я и побаивался до сих пор скидывать Полковника. Я потружусь, а плоды трудов, глядишь, достались бы Капитану-1. Повысили бы его в звании как дважды два, а меня оставили бы в бесславной роли духовного пастыря. Святая вера учит нас смирению, но не до такой же степени нужно смиряться! Сказано: Лох не меняет положения людей, пока они сами не изменят свои помыслы. А помыслы мои чисты: отдать жизнь во имя торжества религии истины и унижения ее противников. Больно смирять горение души, когда видишь, как торжествуют нечистые.
«Все ответы уже найдены задолго до нас, – тем временем продолжал я, с удовольствием наблюдая, как никнут головы Полковника и Капитана под градом моих справедливых напоминаний. – Обратитесь к символу нашей веры – перелистайте святую Лохань. Если твой народ отвратился от веры и сбился с прямого пути – отринь народ свой и родину свою, Лох уготовил им великое наказание. Если друг твой предал тебя и все, что тебе дорого, гласит она, ты свободен убить его, как собаку, любыми способами и средствами, не откладывая возмездие ни на час. Лох милосерден, но только к тем, кто является другом его и духовным сыном. Котенок – предатель, а предателю нет от гнева Лоха защитника, и покроется его лицо клочьями ночи беспросветной. Мы свободны уничтожить его безотлагательно. Вот что я предлагаю».
Подал голос Капитан-2. «Майор геройствует, – сказал он, – а готов ли ты, Майор, отвечать за тех, кого Котенок пристрелит в следующий раз? Это же молокососы, Майор, и учили мы их не войне, а террору. Это просто смертники, которые сядут кто в подводную капсулу, кто в самолет, кто в автомобиль, и протаранят цель. Вся их задача – в нужный момент перестать жать на кнопки. А ты надеешься, что они сумеют нажать на курок. Да они же друг друга поубивают в зарослях!».
«Лохариат дал вам задание в короткий срок обучить их азам военного искусства, – холодно парировал я. – Есть возможность потренироваться в реальных условиях, укрепить боевой дух и проверить навыки. А вы, Капитан, почему-то не рады такой возможности. Может быть, потому, что пьянство отвлекало вас от выполнения главнейшей обязанности?».
«Да заткнись ты, стукач, – вспылил Капитан-2. – Это я, а не ты ночью с ребятами по лесу бегал. С холостыми патронами, по милости покойничка».
Началась перепалка, какие частенько имеют место в нашем веселом штабе. Хорошо еще, что Доктор отсутствовал – был занят трупом Капитана-1. А то и он не преминул бы блеснуть интеллектом.
Наконец до Полковника дошло, что решение принимать все равно придется. «Я уверен, Майор, что ты не упустишь шанса обвинить меня во всей этой истории. Лох с тобой, потом разберемся. Сейчас надо Котенка поймать. Бегать за ним по лесу с автоматами наперевес – это, конечно, можно. Рано или поздно догонят паршивца или подстрелят. Но сколько наших он успеет положить, неизвестно. Котенка надо брать наверняка, чтобы исход операции был предсказуем. Поэтому приказываю: сформировать разведгруппу, которая придет по следу паршивца к месту его расположения. Группа должна быть совсем небольшой и мобильной. Если представится удобный случай, пусть берут Котенка живым или уничтожают его. В сложившейся ситуации второе даже предпочтительно. Но главное – не надо рисковать. Их задача – обнаружить Котенка и доложить нам об этом. Командир группы – ты, Майор. Немного боевых заслуг тебе не помешает».
Кипя возмущением, я отправился дописывать свою депешу. Вояки, мать их! Сами в кусты, а меня – на амбразуру. Замаливать их грехи.
Подводя черту под донесением, я вынес на суд Лохариата две просьбы – заточить непосредственного виновника всей кутерьмы, Красавчика, в яму на три месяца и сменить командование в лагере. Пусть-ка попрыгают и Полковник, и Доктор. Уж кто-кто, а Доктор о моих просьбах узнает сразу. У него свои связи наверху, он ведь у нас хранитель высшей тайны, тем и опасен. Подождем, что решат вожди. Не может быть такого, что отвергнут обе мои просьбы. Хоть одна, но сыграет. Плохо по-прежнему одно: скрыты причины бегства Котенка. Надо бы взять его живым. И допросить его первым – не дай Лох, откроются какие-нибудь упущения и в моей работе. Заговорит – может быть, у меня найдутся более веские доводы для Лохариата. А в случае чего, в случае если не о том заговорит – можно ведь и пристрелить его при попытке к очередному бегству.
9. КРАСАВЧИК
Доктор всю ночь не спал. Сперва, до того как в штаб побежать, возился со мной – сюсюкал, тискал мне руки, приносил морс. Как-то чересчур уж ласково, чересчур назойливо. И все протирал очки – он это делает, когда сильно волнуется. Лепетал что-то про свою вину передо мной. Ну да, это ведь он отправил меня в караул, да еще таинственно так, шептал про замысел Котенка сигануть в «самоволку». «Ты его пропусти, – шептал. – Пусть паренек развеется, что-то он грустный в последнее время, ему полезно». Кто же знал, что Котенок такое учудит? Да сам я виноват, вышел из караулки, хотя там, в будке, все на автоматике. Жалко Доктора, он хороший, лучше бы так не убивался из-за меня. Мелочь же, царапина, обойдется.
Без Доктора скучно. Я поспал, полюбовался на себя, забинтованного, в зеркало, выдавил пару прыщей на подбородке. Маета с этими прыщами. Только один заживет, второй лезет. Ненавижу. Ничего нет более отвратительного, чем прыщи. Увижу новый – и настроение падает. День-деньской углы пинаю, ворчу, ною. Доктор мне специальную мазь заказал, привезли ее очередным рейсом катера – не помогает. «Ты меня из-за этой мерзости точно разлюбишь», – к Доктору пристаю. Он смеется.
Хорошо с ним. А было бы еще лучше, если бы не злость его и не ревность. Он, по-моему, весь белый свет невзлюбил. Люди у него как на подбор тупые, грубые, жадные. Не люди, а животные. А уж ревнует к каждому столбу. Иногда даже приятно, что все его задевает, каждый взгляд, на меня брошенный. Но вообще – утомляет это. Он же меня винит. Дескать, сам даю почву для таких взглядов, для заигрываний.
Пусть он спаситель мой, и не скучно с ним, что-то душновато мне в медсанчасти стало. Так, бывает, накатит волна, разом все осточертеет, и думаешь: да пусть я в казарме сдохну, Буйвол с Рябым меня затравят, чем в этой золоченой клетке ворковать, одни и те же желчные речи выслушивать. Но это так, в минуты слабости. Куда я от Доктора денусь. Больше-то я никому не нужен.
Утром, перед завтраком, прибежал взъерошенный, лица на нем нет. Сразу – к сейфу своему заветному, секретничает, ежеутренняя традиция. И кричит мне оттуда: «Котенок-то в лесу Капитана-1 прикончил. Из твоего автомата. Один выстрел, и никаких проблем». У меня аж захолонуло внутри. Как же это? Как же это возможно?
«А чего тут невозможного? – орет Доктор, шуруя в своем сейфе. – Наши его по всему острову гоняли. Ну, Капитан и схлопотал под шумок пулю в сердце».
Остров? Наш лагерь – на острове? А Котенок-то к матери наладился. Ну конечно, он поздно прочухал, что попал в западню. Десантники за ним в погоню побежали. И он выстрелил.
Остров! Почему же Доктор не сказал мне это раньше! Я бы объяснил Котенку, что шансов ноль.
Он специально утаил это от меня. Ему надо было подтолкнуть Котенка к бегству. К этой ошибке.
И ему надо было, чтобы я помог Котенку совершить ошибку.
Что же это такое. Почему он так со мной поступил?
Доктор и не заметил, что проговорился. Вышел из секретной комнатушки, очки протирает. «А Майор, гаденыш, отправил кляузу в Лохариат. Требует тебя в яму кинуть. На пару месяцев. Никаких проблем».
«И ты ему позволишь?»
«Против Лохариата не попрешь. Ну, не грусти, пушистик. Я тебе туда еду приносить буду. А ночью как-нибудь, может, и спущусь к тебе, а? Похулиганим».
Пошутил, называется. Шуточки у него. Да я там, в яме, струпьями покроюсь, коростами, вшами.
Это ужасно.
Доктор опять потащился по своим бесконечным делам. Теперь жди его только после обеда. Мысль о яме не давала мне покоя. Я очень ярко видел свое несчастное будущее. Выйду оттуда уродом, инвалидом. После месяца ямы в медсанчасти – отдельно от меня, в изоляторе – отлеживался Фашист, его наказали за порчу приборов в подводной капсуле. Фашист заболел чесоткой, все тело было в язвах, кровавых расчесах. Нет, я такого не переживу.
Ворочая в уме отчаянные мысли, я не сразу расслышал осторожный стук, кто-то скребся в окно. Лох милосердный! Снаружи маячил Котенок. Тот самый, кто саданул меня по голове и убил Капитана-1, собственной персоной. Жестами показал, чтобы я открыл окно.
Он быстро влез в палату, и мы обнялись. Как ни в чем не бывало. «Ты это… – негромко сказал Котенок, – прости, что стукнул тебя. Сам понимаешь, иначе мне из лагеря не выбраться».
«Не выбраться! – передразнил я. – Да мне Доктор велел тебя выпустить в „самоволку“. Только я, дурак, с тобой пообщаться решил».
«Доктор знал, что я сбегу? – изумился Котенок. – Не может быть! Откуда?».
«Доктор много чего знает. Сегодня вот обмолвился, что лагерь-то наш – на острове. Ты как? Говорят, успел уже человека ухлопать».
«Ухлопал. Иначе бы меня вся наша дружная банда мучеников ухлопала. И про остров сам уже дошел, своей головой. Точнее, ногами. Плохо все. Если не выберусь с острова, затравят меня».
«Скорее всего, тем и кончится. А ко мне чего явился? И, главное, как? Я тебе ничем не помогу. Меня самого Майор грозит в яму бросить».
Котенок помолчал, сел на мою кровать, потом откинулся и несколько минут блаженно лежал, закрыв глаза.
«Я за тобой явился, – просто сказал он. – Пошли на свободу вместе. У меня одного шансов почти никаких. А вдвоем справимся. Я кое-что придумал».
Целый калейдоскоп замелькал в моей бедной голове. Слишком много сюрпризов за неполные сутки. Не нашелся, что и ответить.
«Доктор не вечно сможет тебя спасать. Войну пока никто не отменил. И яму Майор тебе как пить дать выхлопочет. Думай. Времени мало. Буду ждать тебя ночью у заброшенного маяка, там, за „колючкой“. Бери с собой самое необходимое. Достанешь оружие – бери обязательно и его. Выйдешь на волю тем же путем, каким я сюда пришел».
И Котенок рассказал мне, как выйти на волю.
Я закрыл за ним окно и долго глядел на море.
Все вокруг называли его морем, но названия мы не знали, и знать его нам было не положено. Мне больше нравилось называть это огромное, смирное чудовище океаном. Чудилось, что его близким побережьем завершается все обжитое, привычное, разведанное. А за его водами нет более ничего, океан – край света, край жизни, упругая вечность, которая может обнять и обласкать наши тельца, а может и задушить, утопить в бездонной пучине.
Океан был бесконечным и серым, как моя жизнь. Он был глубоким и бессильным, как любовь Доктора. Он был угрожающим, огромным и бездушным, как война, которая управляла всем и всеми вокруг, без изъятия. «От себя не уплывешь», – сказал мне океан. Мне хотелось ему возразить, но совсем не было воли.
«Ты вот что: сдай Котенка с потрохами Доктору, иди Майору, иди Полковнику – и спасешься если не от войны, то от ямы. От себя не уплывешь, а от судьбы – можно», – прошелестел океан прямо мне в ухо.
В какую сторону плыть, вот в чем вопрос.
10. ДОКТОР
Меня тянуло поговорить с Красавчиком, но проклятая служба отняла кучу времени. Плюс все эти события последних часов. Я едва успел ночью обработать ранку на его голове, уложил пушистика спать. А дальше, до обеда, все у меня было расписано чуть не по минутам.
Но даже те несколько фраз, которыми мы обменялись за это время, – они обеспокоили меня. Что-то было не так. Красавчик был внимателен, но холоден и рассеян. И у меня в груди разлилась тревога. Я всегда ругал себя за излишнюю мнительность, мне часто кажется, что люди скрытны, себе на уме, настроены против меня. Особенно больно, когда в этом подозреваешь тех, кто дорог.
С того момента, как Красавчик вернулся в медсанчасть, между нами, неизвестно отчего, возникло отчуждение. Ну я сразу признался ему, что виноват. А что в ответ? Я-то ждал, что Красавчик бросится мне на шею, прижмется ко мне своим прекрасным тельцем, успокоит меня прощением. Ничего подобного. Он как будто жил чем-то совершенно другим. Моя вина, мои терзания – он их видел, но не откликался на них. И это добавляло терзаний.
После обеда, наконец, я примчался к нему. На языке вертелись горячие, обжигающие слова, и больше всего в жизни мне хотелось, чтобы Красавчик стал прежним – доверчивым, стеснительным, любящим, слабым. Он сидел на кровати, смотрел DVD, – свои любимые детские мультики, – и был несколько бледен. Я измерил его температуру, давление – все в норме. Уговорил пойти ко мне в кабинет, выпить чаю, у меня для этого был оборудован уголок – пара кресел и столик.
«Что с тобой? – печально спросил я. – Ты сам не свой. Молчишь, как чужой».
«Немного болит голова».
«И все? На меня не дуешься, точно?»
«Точно».
Он смотрел куда-то сквозь меня. Он не думал обо мне. Я обозлился и принялся яростно размешивать сахар в стакане с чаем.
«Скажи, – вдруг спросил Красавчик, – а что там, за морем? Что за земля?».
«Это тайна. Если я ее тебе открою, меня могут расстрелять. Никаких проблем. А почему тебя это интересует?»
Красавчик помолчал, откинувшись в кресле.
«Мне надоело здесь, – нехотя произнес он. – Мне надоели косые взгляды, сплетни. Надоело быть как на привязи. Надоело быть собой. Я думаю, что где-то есть места, где все по-другому. Другая жизнь».
«И другая любовь?», – горько уточнил я. Красавчик будто не услышал, это у него стало хорошо получаться.
«Здесь я будто бы каждую минуту оправдываюсь, что я такой, какой есть. Все время чувствую, что я здесь случайно. И все здесь случайно, от безысходности».
Я задохнулся.
«Ты хочешь бросить меня, да?»
«Нет, папочка, – мягко ответил Красавчик, он иногда называл меня так, – это ты меня можешь бросить. А я не могу. Потому что не выживу без тебя, ты же знаешь».
Он не был расположен разговаривать дальше, и я отправил его отдыхать. Внутри все переворачивалось, и во рту не проходил горький привкус. Мне хотелось бежать к нему, рыдать, стоя перед ним на коленях, обнимать его, вдыхать сладкий запах его волос. Через минуту я готов был бить его, рвать в клочья. Я хотел, чтобы он оставался моим. И я не понимал, как этого добиться.
Вечером мы, как обычно, отправились на вечерний лохотрон, я в штаб, он в казарму. Он долго не возвращался. Уже совсем стемнело, когда Красавчик, усталый и бледный, возник на пороге. Он отказался от ужина: «Давай спать».
«Ничего, это все сотрясение мозга. Так бывает: потеря аппетита, легкая депрессия, – утешал я себя, ворочаясь один в постели. – Он пойдет на поправку, и все вернется. Нет никаких причин, чтобы пушистик меня бросил. Я ужасно люблю его. Никаких проблем».
Погода начала портиться, и даже через закрытые окна слышен был усилившийся шум моря. Порывами налетал ветер, и ветки небольших сосенок царапали по стеклу. Я провалился в сон.
В середине ночи меня как будто подбросило на кровати жуткое чувство потери. Раздетым я подкрался к палате, где спал Красавчик, и приоткрыл дверь. Его не было.
Его не было! Я кинулся одеваться, сгреб со стола пистолет, выскочил наружу. Накрапывал мелкий, жалящий дождь. И сквозь его колеблющуюся пелену я увидел Красавчика. Нас разделяло метров сто, не больше. Он шел к морю, и на спине его из стороны в сторону мотался плохо пригнанный увесистый рюкзак.
Это конец, беззвучно повторял я, крадучись за Красавчиком. Это конец.
Красавчик сошел с дорожки, ведущей к базе подводников и караульным постам, и направился в сторону, к морскому берегу поодаль от базы. Она шарила прожекторами, свет выхватывал кусочки побережья, но особенно тщательно – территорию вдоль высокого железного решетчатого забора, установленного прямо в воде и наглухо перекрывающего путь в открытое пространство залива. Невдалеке, за решеткой забора, правее от базы по берегу, темной громадой угадывался заброшенный маяк. Он был военным ни к чему, у них хватало более современных навигационных приборов.
Красавчик подошел к полосе прибоя и некоторое время стоял, о чем-то размышляя. Пусть он повернет обратно, молил я всех богов мира, пусть он передумает уходить от меня.
Чуда не произошло. Высоко подняв рюкзак, Красавчик стал заходить в воду. Я, стиснув зубы, наблюдал за ним. Красавчик добрался до забора, здесь ему было почти по горлышко. Еще немного он потоптался, видимо, изучая решетку, а затем нырнул, над водой торчала лишь рука, удерживавшая вещи. Еще мгновение – и голова Красавчика появилась уже за забором. Он просунул сквозь решетку рюкзак и двинулся вдоль забора, по направлению к маяку.
Я заплакал. Все было кончено. Все было зря. Зря были лучшие наши ночи. Зря я шептал ему на ухо невообразимые, воздушные, пузырящиеся слова. Зря были его смех и его стоны, когда мы занимались любовью. Зря было все, что привело меня к нему, а его – ко мне.
И вдруг я заледенел от простой, очевидной догадки: Красавчик влюбился в Котенка. Они давно уже вместе. Они сговорились, и вот Красавчик бросает меня ради глупого, наглого недоросля. Никаких проблем. Я охнул и размазал по лицу слезы и капли дождя.
Теперь я торопился. Так же как Красавчик, не раздеваясь, зашел в воду и повторил его маневр. Действительно, именно в этом месте решетка проржавела, и, поднырнув, я оказался по ту сторону забора. Стараясь не шуметь, я поплыл вдоль него. Дождь оказался мне на руку, он заглушал звуки.
Красавчик уже выходил на берег. Я следовал за ним. Даже немного опередил его, забежав за деревья, окружавшие маяк.
У самого входа в заброшенное здание показался еще один силуэт. Я осторожно перебежал поближе и убедился – это был он, Котенок.
Красавчик бросил наземь рюкзак и обнял друга. Дождь скрадывал их очертания, и две темные фигуры, казалось, соединились, слились воедино.
Любовь, злоба, ревность, отчаяние душили меня. Распирали изнутри. Взрывали внутренности и саму душу.
Рука нечаянно наткнулась на мокрую кобуру. С бешеным хриплым криком я выхватил пистолет и принялся палить по ним. Пистолет плясал в руке, я палил, пока патроны не кончились. Увидел, как свалился наземь Красавчик, следом – Котенок. И сам в изнеможении упал на мокрую траву и все кричал, кричал, пока крик не превратился в бессильное шипенье.
11. КОТЕНОК
«Привет, – улыбнулся Красавчик. – Вот, я надумал идти с тобой».
Мы обнялись, и я почувствовал, как он замерз – до гусиной кожи. Надо было прятаться в здание маяка. Я уже натаскал туда дров и мечтал, как мы разведем костерок и согреемся.
А дальше – беспорядочные выстрелы (пистолетные, сразу отметил я), звериный крик из зарослей, совсем близко. Красавчик обмяк и рухнул, увлекая меня за собой. Он упал на мокрую землю лицом вниз, и я увидел, что пуля угодила ему в затылок. Всего одна из восьми выпущенных: тот, кто кричал, потратил всю обойму. Пуля эта запросто могла попасть в меня. Точно так же она могла и улететь в белый свет как в копеечку. Красавчик случайно оказался на ее пути. Тот, кто кричал, совсем не умел стрелять.
Прожектора базы подводников дружно повернулись в сторону маяка и стали шарить по окрестностям. Дьявол, скоро здесь будут мои преследователи. Я быстро перекатился в сторону от тела Красавчика, перекинул автомат из-за спины и пополз туда, откуда до сих пор слышался приглушенный вопль.
Доктор ничком лежал за деревом, его била дрожь, стиснутые кулаки, облепленные травинками, уже не молотили землю. Я молча завернул ему руки за спину, связал их ремнем. Затем поднял его, как куклу, за шиворот и поволок к маяку. Доктор был не в себе.
«Зачем, зачем, – всхлипывал он, – зачем?».
Возле тела Красавчика он остановился как вкопанный и в полный голос начал выкрикивать что-то нечленораздельное. Я с трудом его удержал – Доктор рвался к Красавчику. Я втащил его внутрь маяка и бросил прямо за тяжелой дверью. Надо было принести сюда и Красавчика.
Это мне не удалось. Едва выглянув за дверь, я увидел фигуры мучеников. Различимы были трое, но Лох знает, сколько их скрывается в зарослях. Прости, Красавчик, сказал я второй раз за прошедшие сутки. Теперь уже в последний раз.
Дверь маяка хорошо, крепко запиралась изнутри. Она не устояла бы, конечно, против мины или гранаты, но что об этом думать, положение все равно безвыходное. Сразу за дверью было огромное пустое помещение без окон, здесь я и планировал развести костер. Лестница в глубине помещения вела на второй этаж, там имелись два небольших окошка, из которых удобно вести стрельбу. Я установил у одного окна свой автомат и всмотрелся в серую мглу, перечеркнутую дождинками. Да, их было трое, они копошились в зарослях, в том месте, где недавно лежал Доктор. Затем все трое перебежками стали двигаться к телу Красавчика.
Честно говоря, я не знал, что делать. Я мог бы убить ребят, они были как на ладони. Ну и что? Куда мне бежать дальше? Как это ни печально, меня обнаружили. Убью этих – остальных мне все равно не перестрелять.
Теперь их было видно очень хорошо, они склонились над Красавчиком. Точнее, склонились Буйвол и Рябой, а Фашист громко заржал, выпрямившись чуть не в полный рост. Он из тех, кого радует чужая беда.
Буйвол прикрикнул, и те двое потащили Красавчика по направлению к лагерю. А сам Буйвол покрутился вокруг маяка и расположился стеречь входную дверь, предварительно ее подергав.
Ну и пусть сидит под дождем, устало решил я. Спешить некуда. И сразу почувствовал, как намокла одежда и как неприятно она льнет к озябшему телу.
Внизу Доктор вроде бы успокоился. Он сидел, привалившись к стене, и глядел в одну точку. Только сейчас я заметил, что Доктор без очков – должно быть, потерял в зарослях. Без очков лицо его стало каким-то детским и беззащитным.
Я развел костер как можно ближе к Доктору – не хотелось снова его кантовать – и разделся, приспособив одежду сушиться. В походной аптечке нашел довольно объемистую склянку спирта. Выпил сам и влил в Доктора, равнодушно открывшего рот.
Костер весело лизал дрова, стало тепло. Сполохи играли на лице Доктора, делая глубже морщины и оттеняя щетину на подбородке и щеках. Рот Доктора был сдвинут обиженной скобкой. Теперь, при свете костра, он походил на внезапно состарившегося ребенка. Это он, гад, пристрелил Красавчика и мог пристрелить меня.
«Ну что, оклемался? – спросил я. – Зачем ты его убил, гад?».
Доктор молчал.
Я подбросил дров в огонь и вспомнил вдруг, как точно так же, у костра, коротал ночь в горах со своими двумя рабами-нечистыми. Мы весь день косили траву, и я работал наравне с ними, потому что хотел накосить побольше: нам нужны были деньги, а за сено хорошо платили.
Я блаженно лежал близ самого костровища, в котором ярко полыхали угли. Рабы жались поодаль. Они завернулись в старую кошму, но мерзли – она не спасала.
Мне стало интересно, о чем они думают. Тот раб, что постарше, – старик, у которого кожа свисала с ребер, – ответил: «О свободе, хозяин».
Я рассмеялся: «Зачем она тебе, старик? Ты уже умираешь. И дома давно забыли о тебе, ты в плену два десятка лет».
«Многие в плену всю жизнь и все равно хотят убежать», – осторожно возразил раб.
«Хотят убежать собаки, которые сидят на цепи, – сказал я. – А я вот доволен своей жизнью. Свобода мне не нужна. Я и так свободен».
«Ты ошибаешься, – вновь возразил раб. – Ты несвободен выбирать, где тебе родиться, в какой семье, на какой земле. Твоя маленькая свобода – как рыбка в океане. Она думает, что счастлива и бессмертна, пока ее не проглотит акула».
«Где же эта акула, которая проглотит мое маленькое счастье?», – рассмеялся я.
«Она рядом. Пока ты доволен жизнью, она всегда рядом, хозяин».
«Так скажи мне, где она, и я ее убью».
«Тот, кто убивает, никогда не увидит свободы, – сказал раб. – Он сам становится акулой, которую хотят убить маленькие рыбки».
«Но акула-то – свободна, не так ли?»
«Эта акула – она только кажется свободной».
«В чем же ее несвобода?»
«Она обречена причинять боль живущим вокруг. И потом, иногда бывает так, что маленькая рыбка побеждает акулу».
«Ну зато она довольна своей акульей жизнью! Ты красиво говоришь, раб. Кем ты был до того, как попасть в плен?»
«Учителем в школе. Учил детей».
«А зачем пошел на войну?»
«По глупости. От меня ушла жена, и я решил: пусть меня убьют на войне. Пришел к военным, заключил договор, и меня отправили в учебную часть, потом в действующую армию. Немного повоевал, меня контузило, и вот я в плену».
«Значит, ты у себя на родине не смог убежать на свободу от самого себя, так?»
«Почему же, я убежал, я смог. Только бежать надо было не туда. Война – это океан несчастья. Я убежал из плена в плен. А надо было просто уйти в работу, я люблю детей. И я был бы с ними счастлив».
«И свободен?»
«Нет, я был бы счастлив той несвободой, которая меня окружала в моей школе».
Мне надоело продолжать разговор. Я посмотрел на низкое ясное небо, испещренное звездами, на широкое ущелье, вольно лежавшее далеко внизу, на строгие темные вершины гор. Этому старику просто не повезло в жизни. Он брюзжит из-за своих неудач. А я свободен, что бы он ни говорил, свободен и счастлив.
Но здесь, в лагере десантников, тоже – я. Тот же самый, что когда-то, не так уж и давно, спорил с рабом в горах. Тогда, в прошлом, я был акулой – от моего настроения зависели жизни двух рабов. А сейчас я сам – раб, маленькая рыбка, скрывающаяся от преследователей. И океан, по которому я мечусь, очень уж тесен…
«Доктор, – сказал я. – Откуда ты знал, что я решил уйти из лагеря?».
Он поднял на меня выцветшие глаза.
«Мы с Полковником знали, что к тебе возвращается память. Мы рассчитывали, что тебя потянет к матери, что ты не выдержишь. Так и получилось».
«Почему я забыл прошлое?»
«Это высшая тайна Лохариата».
Доктор замолчал, понурив голову.
«Говори! Говори, гад!», – прошипел я, подбежав к нему.
«Да все просто, – промямлил Доктор. – Есть химическое вещество, оно блокирует память о прошлом. Раз в месяц его сюда доставляет катер. Оно хранится в ампулах у меня в сейфе, и о нем знаю только я. Вы принимали его вместе с пищей. Небольшая доза ежедневно – и человек становится как чистый лист. Он не задумывается о том, откуда пришел, о чем мечтал. Он доволен тем, что есть. Очень удобно для подготовки мучеников. Вас же настраивают на то, что вы умрете первыми в священной борьбе. Вам становится не о чем жалеть, вот вы и несетесь умирать первыми. Никаких проблем».
«Полковник тоже не знает об ампулах, – помолчав, произнес Доктор. – Я ему рассказал, что ты вспомнишь о своей матери, и все. Я просто перестал подливать тебе в суп вещество из ампул – и процесс пошел».
Чушь какая-то.
«А Полковнику-то зачем вся эта каша?», – спросил я.
Неожиданно Доктор расхохотался.
«Полковнику зачем? – повторил он, задыхаясь от смеха. – Полковник планировал тебя быстренько изловить и устроить казнь. Наши ребятишки должны были тебя показательно расстрелять. Новый пункт программы подготовки мучеников – круговая порука кровью, вот и все».
Твари! Бездушные, жестокие твари! Я принялся беспорядочно пинать Доктора, бить его сырыми тяжелыми «вездеходами». Он, скрючившись на полу, то ли стонал, то ли смеялся.
Запыхавшись, я приказал себе остановиться. Смутная мысль пришла мне в голову, и теперь ее очертания начали вдруг проясняться. Доктор – мое спасение, вот оно что. Это хороший заложник. Хранитель высшей тайны. Ради него они пожертвуют многим. Нас хорошо учили, как побеждать врага, используя заложников.
Я сплюнул на пол и пошел на второй этаж, к окошку, под которым мок Буйвол.
12. БУЙВОЛ
Хорошо бы научиться совсем ничего не чувствовать. Когда трудно, задача не по силам, у меня такое случается – впадаю в спячку. Режь меня, бей, зови – бесполезно. На последних учениях я был один в подводной капсуле, и в самый ответственный момент разом вышли из строя все приборы управления. Еще с полминуты я что-то пытался предпринять, но потом как будто сам выключился, вслед за приборами. Я понимал, что, не будь это тренировкой, шел бы уже ко дну, но, видит Лох, мне все стало безразлично. Я спал наяву и тогда, когда меня вытаскивали из капсулы, и тогда, когда Капитан-2 распекал все наше отделение за срыв учений.
Что еще интересно – сны являются необыкновенные, просыпаться неохота. Там, в капсуле, привиделся мне высокий усатый человек, и так к нему сердце лежит, будто бы мы давным-давно знаемся. А я будто бы еще совсем мал. И вот этот усатый берет меня могучими руками и усаживает на коня. И говорит: «Ну, держись, богатырь, не бойся». Конь скачет рысью, мне страшно, а человек бежит рядом и кричит мне что-то хорошее, но что – не разобрать.
Заснул – и ничего, обошлось. А можно было наломать дров сгоряча. Вот Фашист, к примеру, – он сам рассказывал, – потерял управление и взбесился, сдуру расколотил в щепки приборную доску. За что был посажен в яму.
Когда Майор вызвал нас троих и объявил, что мы – разведгруппа, я чуть было в отказ не пошел. Ну какой из меня разведчик? Ты позови меня в открытый бой, особенно в рукопашный. Ну или, на худой конец, прикажи захватить вражеский объект. Виден враг, цель видна – земля задрожит, когда я попру на врага. А в прятки играть – сам знаю, не мое, не гожусь.
Но промолчал, не отказался. Больно уж медлителен, долго до меня доходит. Про то, как подо мной земля дрожит, я поздновато придумал. В ту пору, как Майор выгнал нас под дождь, на звуки выстрелов у маяка.
Рябой с Фашистом шныряли впереди, вынюхивали, выслеживали, а я, как ломовая лошадь, тащился за ними. Не зря вынюхивали – на самой кромке зарослей обнаружили примятую траву, пистолет, пистолетные гильзы да еще Докторовы очки, у нас в лагере они одни такие, других нет.
Сплошные загадки. Стрелял, по всему, Доктор. Но где он – Лох весть. У маяка лежит убитый Красавчик. Как он здесь оказался? Зачем Доктор его убил?
Больно много загадок. Кроме Котенка, некому их загадывать, рассудили мы с ребятами. Тут он где-то, неподалеку. Ну, наше-то дело маленькое. Доложили обо всем по рации, Рябой с Фашистом Красавчика в лагерь понесли, а мне самое приятное досталось – сидеть и ждать.
Я ждать люблю. Мое занятие. Чего бегать, суетиться, искать приключений на свою задницу? Никуда они не денутся. Посиди, подожди, они рано или поздно сами тебя найдут.
Важно только поберечься от неприятностей. Первым же делом я убедился, что в самом здании маяка Котенка нет. Дверь входную дернул так, что чуть ручка не отлетела – заперто намертво. Ну и хорошо. Устроился под дверью с таким расчетом, чтоб со стороны зарослей не слишком заметным быть.
И опять вроде как заснул. Вообще-то, вполглаза за зарослями наблюдаю, в шумы ночные вслушиваюсь. Но в то же самое время снится мне какая-то жуть.
Будто мы с тем усатым дядькой, из предыдущего сна, обороняем дом от врагов. И осталось-то нас всего двое. Я уж не малыш, маленько посерьезнее пацанчик. Боеприпасы на исходе. Усатый машет мне – мол, тикай, спасайся, уходи в лес. Я не знаю, как быть, сердчишко разрывается, не желаю оставлять усатого на верную смерть. Но и помирать мне жалко. И вот я перемахиваю через изгородь и топаю к лесу, он совсем рядом. Топаю, а сам оглядываюсь, как там усатый. Вижу, убили его. Молчит его автомат, а сам он голову в землю уткнул и не движется. И такое мне от этого горе, что ноги подкосились, и не до спасения мне. Уткнулся сам я в теплую землю и реву, реву. Так реву, будто жизнь моя кончилась, как помер усатый. И вдруг подымают меня с земли. Вижу: враги это. Ухмыляются, по щекам треплют. Их главный – да это ж вылитый Капитан-2. Он чего-то приказывает, и меня уводят прочь. А я все иду и оглядываюсь на наш дом. Враги его подожгли, и пламя стоит высоко, до небес. Я иду, не обращая внимания на то, что меня постоянно подталкивают в спину, поторапливают. Иду, оплакиваю и наш дом, и моего отца убитого – вот ведь что, выходит, тот усатый отец мне.
Не успел я сон досмотреть. Слышу, кричат: «Эй, Буйвол!».
Так это ж мне кричат. Сверху откуда-то.
Поводил сонными глазами туда-сюда и не сразу разглядел окошечко, почти над головой. А из окошечка Котенок, вражина, лыбится, рукой машет, да еще, вижу, дуло оттуда торчит, в мою сторону смотрит.
Ах ты, как же я ошибся-то. Не дотумкал, что дверь и с другой стороны запереть можно.
Дернулся автомат перехватить, а Котенок кричит: «Не стреляй, дурак, я тебя уж сто раз прикончить мог, пока ты тут дрых».
Это верно, чего уж там. Дал я маху. Под дулом Котенка сны смотрел. Оттого, наверное, и сны были такие неспокойные.
«Слушай меня, Буйвол, – продолжает Котенок. – Передай там по рации, что здесь я, на маяке. Передай, что у меня в заложниках Доктор. Пусть сюда Майор придет. Я хочу с ним поговорить. Понял, Буйвол?».
«Да понял, понял», – говорю досадливо, а сам, по чести, ни черта не понимаю. Такая каша, что не моей ложкой ее расхлебывать. Что поделаешь – вызвал по рации Майора, все ему передал, и Котенок мне еще по ходу дела подсказывал. Новости Майору не больно понравились, это я по голосу услышал. Но обещал он, что скоро будет.
Тотчас после этого разговора Котенок из окошечка убрался, и опять остался я один без дела, под дождем. Сижу, мокну и удивляюсь. Сколько людей вокруг меня попадает в смертельный переплет. Капитан-1, теперь вот Доктор. Даже и дядьку усатого взять, который во сне отцом моим оказался. Косит коса, а меня не задевает. Для чего бережет? Ведь, кажись, с виду-то очень даже заметный я, крупный, бей – не промажешь. Не разберешь, чего судьбе от меня надо. Верно уж, не того, чтоб я так вот сиднем сидел и снами невесть какими баловался.
Котенок снова из окна высунулся, сказал: «Не дергайся, Буйвол, не дергайся, тихо ты, ждем Майора». Долго глядел куда-то в дождь, потом на меня уставился. И спрашивает: «Вот скажи, Буйвол, если бы ты жил в океане, то кем бы ты хотел быть – маленькой рыбкой или акулой?».
«Шел бы ты лесом», – ругнулся я.
Ругнулся, а сам задумался. Делать-то особо нечего.
Маленькой рыбкой быть – да ну его. Зазорно. Каждый тебя обидит. И силы в тебе никакой. Хотя, с другой-то стороны, если рассудить, у маленьких шустроты-то куда больше. Того же Котенка возьми. В лагере за слабака держали, поддразнивали. А убежал – догнать не можем, знай только, мертвецов собираем. Маленькие – они незаметные. Им много не нужно. Они свободны, живы – тем и счастливы.
А взять акулу. Ну, страшная. Кого догонит – тем и сыта. Управы на нее вроде бы не имеется. Управа ей – она сама. Коли сама себя, свой желудок не обуздает – всех вокруг пожрет да вслед за ними и концы отдаст. Выходит, страшная эта акула жива да счастлива, только пока вокруг нее маленькие рыбки живы. А это тоже зазорно. Очень зазорно большому хищнику от рыбешек маленьких да слабых зависеть.
Окликнул я Котенка и говорю:
«Ни рыбкой я не хочу быть, ни акулой».
«Чего? – сперва не понял он. – А, вот ты о чем. Нет, Буйвол, так не пойдет. Кем-то все равно быть придется. Надо что-то выбрать».
«Так я выбрал», – говорю.
«Что же ты выбрал? – издевается Котенок. – Небось придумал китом быть? Тогда не считается. Киты в этом океане не водятся. Только акулы и маленькие рыбки».
«Я хочу океаном быть», – говорю.
Котенок осекся.
«Ишь ты, океаном», – пробормотал тихо. А сам все в дождь глядит. И больше мы с ним не разговаривали.
13. ДОКТОР
Мой пушистик.
Он лежит сейчас под холодным мелким дождем. И он сам холоден. Как дождь, как земля, как ночные растения, растратившие солнце.
Как я тебя любил, хороший мой. Сколько раз благодарил судьбу, забросившую меня на клочок суши, за колючую проволоку, в жуткий круг чудовищ, призвание которых – убивать себе подобных.
И вот я сам погубил свою любовь.
Я лежу, избитый, на бетонном полу, Котенок только что заткнул мне рот обрывком моей же рубахи. Странно, но мне сейчас совершенно неинтересно, что там было у тебя с Котенком, пушистик. Может быть, ты мне изменил. А может, вы решили вместе бежать из лагеря.
Ты решил бросить меня. А ведь сам, жарко обнимаясь, лепетал мне слова о вечной любви. Агал мне.
Какая разница. Какая разница, где правда, а где ложь. Разве вся предыдущая жизнь не приучила меня к разочарованиям? То, что сегодня мнится правдой, завтра обесценивается, наполняется пустотой.
Я просто не хотел оставаться один, Красавчик. Я не мог вынести этого удара. Жить, когда тебя бросили. Есть, пить, ходить на службу – и знать, знать, знать, что твою любовь растоптали. И тот, кто растоптал, тоже живет себе в удовольствие. Потягивается, просыпаясь. Улыбается. Позволяет кому-то ерошить волосы.
Все, что я говорил тебе о любви, тоже ложь. Мне мало было любить. Я хотел властвовать. Владеть тобой безраздельно. Я мечтал поселить тебя в гулком безлюдном замке, ключ от которого лежал бы у меня в кармане. Но и тогда я бы мучился подозрениями – не изменяешь ли ты мне мысленно, не проносятся ли у тебя в голове видения, в которых меня нет.
Ревность, пушистик. Ревность, а не любовь. Я ненавидел тебя и мир за то, что вы – вместе, неразделимы. И эта ненависть убила тебя. Потому что любовь – она не должна уметь убивать.
Я ненавидел тебя, Красавчик. И вот он, финал, который воплотил все мои страхи. Ты покинул мой замок. И тебя больше нет.
А я остался один. И теперь, став убийцей, я вдруг отчетливо и резко понимаю, как мучительно режет мне руки ремень. Каким ледяным дыханием веет от пола. Как ноет от побоев правый бок – уж не сломано ли ребро. Я понимаю вдруг, как не хочется мне вслед за тобой, пушистик.
Жить! Несмотря ни на что. Я теперь свободен от ненависти, разъедавшей душу. И от любви, которую придумал. Теперь только и следует жить. Радоваться самому факту своего существования. Радоваться свободе, разрешающей все.
Могучая радость – оттого, что я жив, – захлестнула меня. И сразу же была раздавлена волной ужаса: я выдал Котенку эту чертову высшую тайну. Я выболтал ему все.
Я выболтал ему все в минуту, когда правдой была истеричная убежденность в том, что я не переживу потери. В том, что за убийство я должен сам себя наказать. Что мосты сожжены.
Это ты мстишь мне, Красавчик, за выстрел, тянешь в промозглый, влажный холод смерти. Ты умер, глупый, самолюбивый, эгоистичный, избалованный Красавчик, а ненависть не умерла. И я хочу, хочу, до скрежета зубовного, до глухого стона, вырывающегося из забитого тряпкой рта, хочу ненавидеть! Я убил бы тебя еще раз, убивал бы снова и снова.
Котенок подбросил дров в костер и отправился открывать дверь. Что у нас за гости? Вот это да. Майор собственной персоной.
«Ну, здравствуй, сынок, – ласково сказал Майор. – Опусти автомат, я пришел без оружия, как ты велел».
Он обошел вокруг костра и присел возле меня на корточки: «А Доктору-то крепко досталось. Это ты его так разукрасил?».
Идиот долговязый. Нет, это Лох всемилостивейший и милосердный меня ногами по морде пинал.
«Отойдите от него подальше. Отойдите и слушайте. Мне нужна точная карта острова, залива и окрестностей – это раз. Нужны мои личные документы и деньги – это два. И мне нужен беспрепятственный доступ к подводной капсуле – это три. Капсула должна быть как положено подготовлена к рейсу. Взамен получите своего Доктора вместе с вашей высшей тайной».
«С высшей тайной? Этот предатель рассказал тебе о высшей тайне?»
Майор даже не взглянул на меня.
«Рассказал. Много о чем рассказал».
Стало слышно, как потрескивают дрова. Майор протянул к огню руки: «Ну что ж, понятно. А почему ты вызвал меня, а не Полковника, сынок?».
«Потому что они вместе – Полковник и Доктор – подстроили мой побег. Подтолкнули меня».
Чего еще было ждать от этого слюнтяя, страдальца по материной юбке? Он все выложил Майору. Никаких проблем. Все, что я ему разболтал. Привалило Майору счастье. Как же он разулыбался. Точь-в-точь, как та богатая уродина, которой я вкатил смертельную дозу. Вот что значит увидеть в беспросветной тьме сияющие новые горизонты!
«Велик Лох, и нет бога, кроме него. Ты невиновен перед лицом Лоха. Я запишу все, что ты сейчас сказал, ты скрепишь эту бумагу своей подписью и сможешь вновь спокойно готовиться к выполнению долга мученика. Я тебе твердо обещаю это. А истинных виновников мы покараем».
«Я не хочу возвращаться. Я не хочу бороться с нечистыми, пока моя мать остается без защиты и ухода. И на самом деле… На самом деле я совсем не хочу воевать. Я хочу на свободу».
Майор вскочил, выпрямился во весь свой двухметровый рост.
«Да что ты такое говоришь! Мы же вместе учили откровения, запечатленные в святой Лохани нашей веры. Вспомни! „Истинно свободен лишь тот, кто, отринув все земное, предал себя единственной высшей цели – борьбе со скверной“. Или: „Путь к Лоху – это путь от сытого, слепого рабства жизни суетной к свободе борьбы, подвига и мученичества“. Или: „Лох купил у верующих их жизнь и имущество в обмен на уготованный им рай. И они будут сражаться, убивая и погибая, уповая на обещания, данные им. Радуйтесь же сделке, которую вы заключили с Лохом, ибо именно она и ведет вас к великому успеху“. О какой свободе ты мечтаешь, Котенок?»
«Я хочу сам выбирать себе подвиг, господин Майор. А здесь вы это сделали за меня. И за других».
Майор вдруг обмяк и даже как-то расплылся.
«Значит, вот такой ты видишь свою свободу: по одну сторону черты – твой народ, а по другую – ты. Сказано: „Вам предписано сражаться с врагами нашей веры, а это вам ненавистно. Вам ненавистно то, что для вас благо, и желанно то, что для вас зло“. Ладно, будь по-твоему. Ты сам выбрал, так ведь?».
«Так точно».
«Хорошо. Я приду через час. Мы вместе пойдем на базу, и я посажу тебя в капсулу».
«Я проверю капсулу, и только после этого отдам вам Доктора».
«Конечно, конечно. Мне жаль тебя, Котенок. Твоя жизнь пройдет зря и закончится очень печально».
«Зато это будет моя воля, а не ваша».
«Все мы в руке Лоха, сынок», – вздохнул Майор и впервые за все время их беседы поглядел на меня. Я замерз, мне было дурно, из глаз безостановочно катились слезы.
«А с тобой мы еще разберемся», – бросил мне Майор, направляясь к двери.
14. КОТЕНОК
Мы шли к базе подводников.
Впереди шагал безоружный Майор, он знал, что я держу его на мушке. За мной плелся связанный Доктор, я вел его за веревку.
Без приключений мы добрались до отсека, где чуть покачивались на темно-зеленой воде подводные капсулы.
Майор развернул большую карту: «Вот, сынок, наш остров. Вокруг – почти сплошь враждебные территории. Ты же знаешь, у нашей республики нет выхода к морю. Решай сам, куда держать путь, тут я тебе не советчик».
Решу, Майор, не беспокойся. Уже решил. Пойду в ближайший крупный порт. А там можно справиться с любой проблемой – ты только плати.
Я сел в капсулу и, держа Доктора на коротком поводке, тщательно проверил все системы. Они работали. Включил миноискатель, убедился, что сама капсула не заминирована.
«Прощайте, господин Майор. Привет ребятам», – крикнул я и отпустил Доктора. Он неуклюже отбежал от капсулы: при погружении ее сопло может здорово угостить «хвостом» реактивного пламени.
«Лох в помощь», – отозвался Майор и принялся освобождать Доктора от пут.
Вот уже час я свободно перемещаюсь в зеленой толще воды. В кабине уютно, приветливо светят разноцветные лампочки приборов, ровно гудит генератор воздуха.
Я успел перекусить и слегка расслабился. Как вдруг вспомнил, что давным-давно не совершал обряд лохотрона.
Расстелив на полу кабины ритуальный платок, я встал на колени и склонил голову. Пробормотал молитву вплоть до заключительной фразы: «И да будет так во веки веков, до крайнего времени мира». Теперь можно было адресовать просьбу всемилостивейшему Лоху. Тут у меня вышла небольшая заминка, я не сразу нашелся, о чем просить.
«Лох милосердный, сделай так, чтобы во имя твое никто больше не шел на смерть, – прошептал я наконец. – Дай жить и ребятам, и Майору, и Доктору, и Полковнику, и Капитану-2. Дай жить всем, ведь ты – океан, ты можешь все».
Я поднял голову, открыл глаза, и почудилось мне, будто тихий голос произнес: «Будь по-твоему, Котенок».
А еще через час капсула взбесилась. Все приборы как один отказались повиноваться. Не сработала даже катапульта. Не сработала и запретная красная кнопка самовзрывного устройства.
Капсула самостоятельно сменила курс, и я кусал локти и выл, наблюдая, как неуклонно приближается она к цели. Целью этой был огромный морской лайнер, на котором в этот поздний час мирно спали 2 300 нечистых, и еще около сотни матросов несли вахту.
На сумасшедшей скорости я пробью под водой обшивку лайнера, и сдетонируют все боевые заряды капсулы, и сила взрыва разорвет корабль пополам. Он затонет мгновенно, погибнут почти все его пассажиры.
И Лохариат на весь мир объявит о моем подвиге и прославит мое имя в ряду других мучеников священной борьбы.
15. КАПИТАН-2
Нашему активисту – Майору – только дай порулить. Фанатик хренов. Вторую ночь не спим, а ему до лампочки. Он у нас самый ответственный. Командир разведгруппы, куда с добром. Постреляли в лесочке, поупражнялись – и давай весь лагерь в ружье ставить, как же без этого.
Мы с Полковником высадили уже по паре сигарет, когда в штаб ввалилась целая делегация. Впереди, ясное дело, Майор, за ним Доктор – этого будто через молотилку пропустили. А замыкают два мученика, Буйвол и Рябой.
Майор – с места в карьер. Приказывает арестовать Полковника. И первым пушечку на него наводит.
У меня, сказать откровенно, в глотке так пересохло, будто я ее десять минут назад и не смачивал вовсе.
«В чем дело, Майор?», – спокойно уточнил Полковник и даже зад от стула не соизволил оторвать.
«Вы спровоцировали и организовали побег мученика из лагеря. Этим вы превысили свои полномочия и поставили под удар выполнение всей нашей боевой задачи. Кроме того, в результате мы понесли потери. Лохариат постановил немедленно отдать вас под суд. Господа мученики, разоружите Полковника и наденьте на него наручники».
Буйвол и Рябой приблизились к Полковнику. Тот не сопротивлялся.
«И что же суд? – спросил он. – Ты уже вынес решение, Майор?».
«Вынес, – радостно осклабился Майор. – Вы приговорены к расстрелу, Полковник. Вы же так хотели, чтобы наши бойцы понюхали настоящей крови. Вам ее и проливать».
«Вот как? А почему же меня расстреляют одного? Почему бы не поставить к стенке Капитана, ведь это его подчиненный дезертировал? Или вас, Майор, ведь вы же отвечаете за моральный облик и боевой дух? Или Доктора – уж он-то мой прямой соучастник!».
«Нет! – взвизгнул Доктор. – Вы меня заставили! Силой! Угрозами! Я делал то, что вы приказывали! Не впутывайте меня!».
«Поздравляю, Майор, – сказал Полковник. – Хорошая операция. Когда расстрел?».
«Немедленно».
«Тем лучше. Дай-ка немного выпить, Капитан».
Я налил Полковнику стаканчик крепчайшей и терпкой горной настойки.
«Ведите Полковника на плац», – скомандовал Майор мученикам.
Над плацем стояла гулкая тишина. Обычно, даже поднятые по боевой тревоге, мученики не молчат – переговариваются друг с другом, поправляют снаряжение. А сейчас, видно, почуяли что-то не то. И замерли.
Ну и правильно.
Майор вывел закованного в наручники Полковника к бетонному забору, отгораживающему плац от полосы препятствий. Как будто специально для расстрела место оборудовано. Зачитал в гробовой тишине постановление военного лохосудия. Сообщил еще новость: Котенок, дескать, признал вину и решил искупить ее, осуществив в подводной капсуле геройский таран большого морского судна нечистых.
«Расстрелять военного преступника приказано вам, господа мученики. Командовать расстрелом поручаю Капитану-2».
Чертов интриган, лохотронщик паршивый, клоп-кровосос. Ну, по мне-то зачем рикошетом бить? Знает ведь, сколько мы с Полковником вместе боев прошли, скольких друзей похоронили.
Я развернул шеренгу лицом к забору, приказал зарядить оружие.
«Ты что же, Капитан, ослеп? Или до белой горячки допился? Не видишь, кого собрался расстреливать?», – насмешливо крикнул Полковник, пока бойцы клацали затворами.
«Вижу, вижу, Полковник», – буркнул я.
«Брось ты это дело, Капитан, – продолжал он орать. – Вставай ко мне рядышком. Тут есть место. Отдашь Лоху душу в хорошей компании».
«Мне и тут неплохо, Полковник», – ответил я.
«Капитан, – прохрипел он. – Да куда же тебя занесло, Капитан? Кому ты продал память? Мы же вместе стояли под пулями, Капитан! Я тебе приказываю: иди сюда, ко мне, вставай рядом, брат!».
«Ма-алчать», – рявкнул Майор.
Но тут уж я не выдержал и тоже заорал: «Поздно, Полковник! Поздно! Мы сами дали ход ублюдкам! Мы сами их вырастили. Тех, кто нас продал. Тех, кто все забыл. Ты помогал их победе. Ты волок меня повсюду за собой, но ты всегда мог больше, чем я. Так сдохни один! Один, без меня! Все!».
От злости глаза заволокло слезой, я быстро смахнул влажную пелену и развернулся к мученикам: «Товсь! Пли!».
Они были бледны, эти ребятишки, они убивали впервые. Они волновались. Однако же не промахнулись. Да и разве был у них выбор?
Саша Кругосветов
Остров Дадо. Суеверная демократия
Рассказ о путешествии капитана Александра на остров Дадо и о том, какой он там встретил необычный животный мир
Автор этой книги Саша Кругосветов, математик, философ, мастер боевых единоборств, всю свою сознательную жизнь интересовался личностью знаменитого капитана Александра, жившего во второй половине XIX – начале XX века, и изучал историю его путешествий. Капитан Александр ходил на деревянных парусных кораблях и не изменял парусникам даже тогда, когда появились первые железные корабли с паровым двигателем.
Письменных документов о его жизни осталось очень мало, поэтому Саше Кругосветову пришлось самому пройти по маршрутам знаменитого капитана в поисках людей, которые что-то знают сами или узнали от своих родственников или знакомых о капитане Александре. Во время своих путешествий автору этой книги удалось собрать много интересного и поучительного материала о плаваньях и приключениях капитана Александра.
Я хорошо знаю Сашу благодаря своему другу, капитану-подводнику Мише Липницкому. Саша женат на его дочери, красавице Ирине, и мне не раз доводилось вместе с Мишей бывать в их доме.
Когда я думаю об этой книге, мне представляется, что я сижу в большом концертном зале в самом последнем ряду балкона, на галерке. Далеко внизу видна маленькая сцена. Она ярко освещена. На сцене камин в уютной комнате. Перед камином в кресле сидит Саша. На коленях у него расположился шестилетний сын.
– Дима, уже совсем поздно. Тебе пора ложиться спать. Придет мама – и нам обоим попадет.
– Нет, нет. Давай я лягу чуточку попозже. Расскажи мне, пожалуйста, о приключениях капитана Александра.
– Но ведь я рассказывал тебе уже о его приключениях и вчера, и позавчера, и три дня назад.
– Но я хочу еще послушать, что с ним приключилось. Ты ведь столько знаешь о нем. Только я хочу послушать о новых приключениях, о которых ты еще не рассказывал.
– Ну ладно, так и быть. Слушай: «Жил-был на свете знаменитый капитан Александр. Чем он был известен взрослым и детям…» – начинается новый, неизвестно какой уже по счету, рассказ об Александре.
Дима поудобнее устраивается на коленях, берет отца за руку, кладет головку на его плечо.
Проходит немного времени, и в круге света появляется Ирина. К удивлению отца и сына, она не требует, чтобы сын немедленно пошел мыться, чистить зубы и ложиться спать. Она приносит с собой маленький кассетный магнитофон из тех, что использовались в восьмидесятые годы прошлого века, и говорит:
– Мальчики! Я слышала через открытую дверь кухни, как вы интересно беседуете. Давайте запишем эти рассказы. Дима вырастет, а у нас останется память о том времени, когда он был маленьким. Продолжай, Саша. Я тоже послушаю. А ты, Дима, не барабань по магнитофону пальцами и не шурши, а то вместо рассказа о похождениях капитана Александра мы в записи будем слышать только твои пальчики.
Теперь я вижу на сцене другую картину. Саша сидит за письменным столом, освещенным настольной лампой с зеленым абажуром, и работает. В комнату входит немного повзрослевший Дима. Ему десять лет. Он садится в кресло рядом.
– Что ты хочешь, сынок?
– Давай посидим перед сном вместе, как раньше. Ты снова будешь мне рассказывать о похождениях капитана Александра. Но только о новых похождениях. И учти, что мне уже не шесть лет и я почти взрослый.
– Конечно, с тобой уже можно говорить, как со взрослым. Я расскажу тебе о встречах капитана Александра с белым китом Моби Диком… – и опять, пусть не каждый день, но часто, Саша рассказывает о новых и новых приключениях капитана Александра.
Ну и еще одна картинка. Это было совсем недавно. Дима уже взрослый. Совсем взрослый. В ярко освещенной гостиной Саша с Ириной разбирают старые аудио– и видеозаписи. На сцене кроме них я вижу и самого себя. Из хлама старых записей вытаскивается запыленная кассета. Что это? Ничего не написано на наклейке. Где это можно послушать? О! Сохранился старый дедушкин магнитофон. Ах ты, наш дорогой! Послушаем. Через шипение и фон ритмов рок-музыки, пробивающихся с соседней дорожки, слышен едва сохранившийся тихий голос рассказчика. Ребята! Так ведь это очень интересно! Можете поверить мне, старому морскому волку, действующему адмиралу, который провел в море без малого тридцать лет и знает о морских путешествиях не понаслышке. Я убедил Сашу, что надо занести на бумагу или в компьютер эти рассказы.
И вот перед вами один из этих рассказов. Если тебе, дорогой читатель, уже исполнилось четырнадцать лет или около того, тебе, возможно, будет интересно узнать об очень необычной жизни животных на острове Дадо.
Несмотря на то что этот рассказ написан, вернее, надиктован на магнитофон более пятнадцати лет назад, его сюжет, посвященный «звериной демократии» на острове Дадо, и его действующие лица напоминают нашу сегодняшнюю, как бы «человеческую», жизнь, напоминают то, что мы видим каждый день и что набило нам оскомину на экранах телевизоров.
Эта книга – третья по счету из трех книг о путешествиях капитана Александра. Каждая написана для своего возраста. Первая – для детей шести лет, вторая – для детей десяти лет, а эта, третья, состоящая из одного рассказа, как я уже говорил, для читателей четырнадцати лет и старше. Возможно, книга заинтересует и их родителей.
Надеюсь, юный читатель, книга доставит тебе удовольствие.
Лев Черной, друг семьи КругосветовыхНе думаю, что кто-нибудь или что-нибудь может существенно изменить жизнь на острове. Мыши и хомячки будут есть зерно, лемуры – плоды деревьев, ленивцы – листья. Ящерицы и фоссы, как раньше, так и теперь, будут питаться лемурами, птицами, насекомыми и друг другом, и никакие парламенты, и никакое народовластие им не помеха. Ведь такова их природа. Если заставить их питаться фруктами и травой, они умрут с голоду.
В мире мудрых мыслей ДадоПРЕКРАСНЫЙ ОСТРОВ
(вместо предисловия)
Особенность одну отметить можем: по форме контуров осколки всей Гондваны в общем схожи, напоминая факел иль букет, в котором крона влево (к западу) сместилась. Приемлемых пока гипотез нет, чтоб объяснить, как это получилось? В. ТнемагрепОднажды, когда после долгого путешествия корабль «Быстрые паруса» возвращался к родным берегам, в зоне видимости показалась большая земля, занимавшая весь горизонт с севера на юг.
Юнга, первым заметивший берег, спросил удивленно:
– Неужели это Африка? Мне казалось, что до Африки еще очень далеко.
– Не удивляйся, Юнга, – ответил Штурман, – это еще не Африка. Просто очень большой остров, настоящий материк в миниатюре. Таких больших островов всего два или три. А называется он на одних картах – Майдан, на других – Майданскар.
– А как его называют сами жители острова? – спросили у Штурмана моряки.
– Тоже по-разному. Официальное название – Майданскар. В давние времена животные острова собирались на большой поляне, Майдане, для выборов атамана. Атаман набирал ополчение, чтобы вместе противостоять жестокой и кровожадной Фоссе, единственному крупному хищнику острова…
– А кто эта Фосса?
– Фосса – хищное животное, величиной с большую собаку, похожее одновременно на хорька и крупную кошку. Фосса легко лазает по деревьям, охотится на животных, птиц и ящериц.
– Так вот, выбирали атамана и собирали ополченцев на Майдане. Отсюда и названия острова – Майданскар, Скала Майданов, просто Майдан, обозначающие «остров народовластия».
– Есть еще одно название, – сказал капитан Александр, услышав этот разговор. – Когда мы высадимся на остров и познакомимся с жизнью в этой стране, вы согласитесь, что самое правильное название этого острова – остров Святого Дадо! И все жители говорят: «Наш остров Дадо!».
Никто не понял, почему это остров Святого Дадо и кто такой Дадо. Никто не стал расспрашивать капитана, почему это самое правильное название. Дадо значит Дадо!
Пока корабль приближается к берегу, попробую рассказать тебе об этом необычном острове.
Когда-то остров был частью древнего южного материка Гондвана. 200 миллионов лет назад он откололся от Гондваны вместе с Индостаном. Далее Индостан отделился и дрейфовал на Север, пока не столкнулся с Евразийским континентом. Оставшаяся часть Гондваны разделилась и дала начало Антарктиде, Австралии, Африке, Южной Америке. А наш остров так и остался вдалеке от всех континентов.
Остров Дадо поражает путешественников с первого взгляда: на фоне ярко-красной, будто бы Марсианской, земли выделяется буйная зелёная растительность саванн и джунглей. По мере продвижения вглубь острова перед путешественниками открывается уникальный мини-континент с множеством разнообразных природных зон. Влажные тропические леса перемежаются засушливыми полупустынными степями и непроходимыми болотами. Высокогорные плато и горные массивы с уникальными космическими пейзажами и гейзерами плавно переходят в каньоны с водопадами и горными озёрами. Плодородные луга сменяются частоколом причудливо выветренных скал.
Морские течения, омывающие берега острова, и ветры, проносящиеся над морскими проливами, направлены таким образом, что ни животные на поваленных деревьях, ни семена растений с континента не могут морем или по воздуху добраться до острова и расселиться на нём. По этой причине природа острова Дадо оказалась изолированной на многие миллионы лет от бурно развивающейся планеты, законсервировалась, и сейчас является для нас живым осколком далекой истории земли. Только на этом острове сохранились растительные и животные формы, давно вымершие во всех остальных частях света. Для прибывающих сюда путешественников Майданскар является настоящей машиной времени, переносящей их в древние эпохи (от 25 до 5 миллионов лет назад).
На острове произрастают не встречающиеся в других местах виды баобабов, пальм и бамбука. Поднимаются бутылочные деревья и множество палисандровых деревьев с древесиной лилового, розового и чёрного цветов. Много каучуконосов. Деревья в лесах оплетает гигантская лиана энтада, из рода бобовых, со стручками двухметровой величины, единственное растение, стебли которого противостоят атакам термитов. Растёт гигантский папоротник. Растёт равенала – дерево путешественников, дерево необыкновенной красоты с веером банановых листьев, собирающих воду в своем основании. Леса расцвечены гирляндами роскошных орхидей. И всё вместе это создает неповторимую магию Майданскарских лесов.
Столь же уникален и животный мир острова. Большинство животных Майдана нельзя найти в других местах нашей планеты. Это хорьковые кошки – фоссы и фаналуки. Лемуры, очаровательные полуобезьяны с острой лисьей мордочкой и большими круглыми глазами, приспособленными для ночной жизни. Хамелеоны, столь необычные, будто существа с другой планеты, экзотические игуаны, некоторые виды которых имеют третий глаз на темени. Еще здесь есть самые большие и самые красивые бабочки, ярко разрисованные древесные лягушки, помидорные жабы. Попадаются птицы нетипичной окраски и внешности: вороны с белой шеей, красные воробьи, зелёные голуби, хохлатые соловьи, голубые кукушки, чёрные попугаи. Имеются похожие на ежей, странные животные тенреки, очень маленькие смешные летучие мыши-присосконоги, пауки, плетущие паутину более одного метра в диаметре… Этот список можно продолжать очень и очень долго, а остров с равным успехом мог бы называться и островом Лемуров, и островом Хамелеонов, и островом Бабочек, и островом Орхидей. Но он назывался островом Дадо.
Дальше мы увидим, что не только сами животные, но и их жизнь на этом острове также не похожа на обычную жизнь обитателей лесов, прерий, степей и гор в других частях нашей планеты.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ,
в которой мы узнаем о друге капитана Александра, Лемуре Серёге, и об истории возникновения и развития суеверной демократии животных на острове Дадо
Друг Серёга – знаток звериной демократии
СПАМ – массовая рассылка коммерческой, политической и иной информации лицам, не выражавшим желания её получать.
ВикипедияКорабль приближался к острову Дадо. Моряки спрашивали Александра, который бывал здесь раньше, чем особенно интересны эта страна и этот остров.
– Вы знаете, друзья мои, как непросто устроены отношения животных: в прайде львов, стае волков, стаде антилоп, зебр, стае птиц. Мы искренне восхищаемся совершенной организацией сообществ муравьёв, термитов и пчёл. Животные разных видов также могут успешно сотрудничать: акула позволяет рыбе-лоцману питаться остатками с её стола, слоновая черепаха дожидается, пока птица Финч очистит её от паразитов, а морской лев не возражает, чтобы лавовая ящерица ловила садящихся на него мух.
А можете ли вы вспомнить хоть один пример, чтобы животные, обитающие в какой-то местности, совместно решали свои проблемы на общей территории? Например, как защититься от общих врагов или от нашествия опасных насекомых? Как сохранить степи и леса, дающие им пищу и кров? Как справедливо разделить наделы земли между жителями, чтобы исключить конфликты или уменьшить их до минимума? Как разумно ограничить неумеренные аппетиты хищных животных и насекомых? Думаю, вы не знаете подобных примеров.
Но именно такой необычный мир вы увидите здесь, на острове Майдан. Из-за полной изоляции от жизни планеты на острове замедлилась эволюция растений и животных. Однако происходило что-то другое, и долгий период изоляции не прошёл даром. Вместо эволюции видов развивались общественные отношения обитателей острова. В течение многих и многих тысячелетий вынужденного совместного проживания животных организация их звериного сообщества улучшалась, постепенно совершенствовалась и достигла в конце концов необыкновенных высот. Управление этой страной зверей осуществляется теперь, как во Франции или как в Англии, парламентом, избираемым всеми обитателями этого необычного острова, имеющими равные права. Все могут избирать, и все могут быть избранными. Все, начиная с огромного крокодила и заканчивая самой маленькой мошкой – москитом или комариком. Вот так устроена эта демократия (народовластие) животного мира, демократия, которой уже миллионы лет. Люди могли бы многому научиться у животных на этом острове, если б захотели, – закончил свой рассказ капитан Александр. – Но мы не хотим ничему учиться. Идём упрямо по тому пути, который уже пройден на Майдане, и упрямо повторяем чужие ошибки.
– Да уж! Не понимаю, чему тут можно научиться, – заявил Боцман. – Знаем мы эти гнилые демократии и во Франции, и в Англии. Что они могут сделать, эти хваленые парламенты? Только болтать! Общество должно быть обустроено, как у нас на корабле: все вопросы решает наш капитан Александр, а над ним только Царь-батюшка!
– Не горячись, Боцман, – ответил Штурман. – То, что хорошо на корабле дальнего плавания, не очень-то подходит для управления огромным островом. И потом, мы – гости в этой стране. В чужой монастырь со своим уставом не ходят!
Капитан Александр неплохо знал Майдан. У него был здесь друг – большой, пухлый, короткохвостый лемур Индри. Очень обаятельный, носил тельняшку, недурно пел и играл на гитаре. Любимые песни – о море, о моряках, о братстве лемуров. Заводной парень: плавал наперегонки и прыгал на спор с вершин деревьев. А вечером уединялся и грустил, тихо смотрел на закат и мечтал о будущем страны. Для товарищей-лемуров он был свой в доску. И звали его попросту – Серёга!
Казалось, все силы природы были направлены на достижение максимального очарования этого лемура по имени Серёга. Лемуры подражали Серёге. Хвостатые лемуры окрашивали свой хвост тёмными колечками поперёк, чтобы хвост напоминал тельняшку Серёги. А когда Серёга пел, его могучему завыванию вторили лемуры всех видов: Рыжие, Чёрные, Кошачьи, Сифаки и другие лемуры. Здесь можно было услышать и высокий чистый свист Хохлатых Индри, и нежное щебетание очаровательных Лори, и низкое ворчание неприветливой руконожки Ай-Ай. Концерт – не для слабонервных. Мороз продирал по коже тех, кто слышал это впервые.
Серёга был несомненным лидером и активно участвовал в процессах становления народовластия в стране. Он создал и возглавил партию Лемуров «Справедливый Майдан» (СПАМ). И привёл её в парламент. Лозунги партии: «Равные права – всем избирателям!» и «Есть насекомых – несправедливо!». Какие лозунги! Какие слова! Политика Лемуров была подобна их пению: громкая какофония, мороз по коже, – и никакого результата. Но об этом мы поговорим позже.
Серёга, знаток новейшей истории острова Дадо в период до и после установления демократии, много рассказывал Александру об этом. Послушай и ты несколько поучительных историй о том, как жили и решали свои проблемы обитатели острова Майдан, острова самой успешной демократии зверей. Может быть, тебе это будет понятней и интересней, чем милому нашему сердцу, но немного ограниченному Боцману. Будем к нему снисходительны и не будем осуждать его. Наш Боцман многого не понимал. Он жил почти сто пятьдесят лет тому назад, когда во многих самых развитых странах в обществе господствовали невежество, бесправие и насилие. Мир за это время ушёл далеко вперёд, но даже сейчас, в нашей передовой стране, мы без труда разглядим многие черты, характерные для «звериной» демократии острова Майдан в девятнадцатом веке.
Начнём наш рассказ с того, что до установления демократии на острове был режим диктатуры трудящихся.
ДИКТАТУРА ЗЕБУ
Сбивая прошлого оковы, Рабы восстанут, а затем Мир будет изменен в основе: Теперь ничто – мы станем всем! Боевая песня быков-основателей.Чем безнравственнее власть, тем с большим ожесточением она уничтожает растительность. Любимым занятием быков была вырубка леса для расширения пастбищ. Создавались большие исправительно-трудовые лагеря, главной задачей которых было уничтожение лесов и, конечно же, исправление трудящихся.
Из рассказов Лемура Серёги. Записано капитаном АлександромДиктатуру трудящихся установили быки Зебу. Трудящимися считались животные, выполняющие общественно-полезную работу: насекомые, грызуны и травоядные. Насекомые опыляют цветы, способствуя появлению плодов, собирают мёд, очищают от мусора лес, уничтожают следы гниения в растительном и животном мире. Грызуны обрабатывают поля, собирают зерновые. Травоядные ощипывают траву и кустарник, способствуя их усиленному росту, и великолепно удобряют почву. Остальные животные, по мнению быков, не приносят пользы обществу. Они жиреют, используя результаты чужого труда, питаются себе подобными, а также насекомыми и грызунами.
Начало этому режиму положила в давние времена «Трудовая партия» (ТРУП). Её создавали великие учителя – могучие быки Зебу, которые обещали установить в стране подлинное народовластие.
Быков-основателей очень любили в народе и называли по-свойски – Кузьмич, Фомич, Ильич. Быки отличались личной скромностью и большой заботой о рядовых трудящихся – о насекомых, грызунах и травоядных. Из страны были изгнаны «бесполезные» животные: ящерицы, змеи, лемуры, мангусты и другие, за исключением небольшого количества тех, кто согласился сотрудничать с новым режимом.
Быки тщательно следили, чтобы всё было под одну гребёнку. Травинку, колосок, цветочек или кустики, которые высовывались из общего ряда, тщательно объедали. Поэтому цветов, плодов и мёда на острове Дадо становилось всё меньше и меньше.
Быки объявили о всеобщем равенстве и братстве.
– Руководить страной должны рядовые трудящиеся, вышедшие из самых низов общества, – говорили они. – Кто был никем, тот станет всем!
Однако на руководящие посты режима не допускались ни насекомые, ни грызуны, ни другие обитатели острова, кроме так называемой «номенклатуры» – руководителей, назначаемых по списку из узкого круга самих быков и небольшого количества кистеухих свиней и горных козлов.
Быки распределяли себе лучшие пастбища, но, будучи бесконтрольными и не задумываясь о будущем, сами же безжалостно вытаптывали эти поля. Остров пустел, количество жителей уменьшалось, но если появлялись несогласные, их били, лягали, пинали, бодали, из страны выгоняли, на исправительные работы отправляли.
Чем безнравственнее власть, тем с большим ожесточением она уничтожает растительность. Любимым занятием быков была вырубка деревьев для расширения пастбищ. Создавались большие исправительно-трудовые лагеря, главной задачей которых было уничтожение лесов и, конечно же, исправление трудящихся.
Символом Трудовой партии были скрещенные Серп и Топор. Символ призывал членов партии уничтожать леса и превращать их в пастбища. Для воспитания подрастающего поколения и подготовки новой номенклатуры была создана молодёжная организация «Трудовой союз молодёжи» (ТРУСОМОЛ).
Не было бы конца этому режиму, который правильнее называть не диктатурой трудящихся, а диктатурой Зебу, кабы не злоба, кабы не зависть самих быков, составлявших основу ТРУП.
Великие быки-основатели непрерывно и жестоко боролись друг с другом. Время от времени то один, то другой, направившись погулять в тенистую чащу, почему-то не возвращался, и больше его никто не видел. Так продолжалось до тех пор, пока из быков-основателей не остался только один, самый великий бык Зебу-основатель, величайший скромник и труженик, мудрый отец трудового народа, живший только заботой о том, чтобы все трудящиеся были счастливы; и трудящиеся, зная это, рождались и умирали с его именем на устах.
Прошло время, и бык-отец всех трудящихся тоже ушел из жизни.
Быки думали, кто мог бы продолжить его дело и возглавить ТРУП. Они выдвигали быков из старой гвардии, но те были уж слишком старыми, давно впали в слабоумие, еле двигались и даже есть могли только с чужой помощью. Поэтому вскоре одних назначенных лидеров сменяли другие, не менее дряхлые выдвиженцы. Режим рассыпался. Молодые бычки и телята не имели могучего духа отцов-основателей и не понимали великой миссии быков.
ВЛАСТЬ ЯЩЕРИЦ
ЕМ всякого, кого поймаю.
Из программы партии ЯщерицДемократия – это скорее инсценировка, прикрывающая злонамеренность и узаконивающая несправедливость и вседозволенность сильных мира сего.
В мире мудрых мыслей ДадоИз среды быков нового поколения выдвинулся могучий харизматический Зебу, который понял, что так больше продолжаться не может и что настало время уничтожить номенклатуру быков. Он нашёл союзников, и они стали строить новое общество, основанное на демократических принципах. Вернулись изгнанные ранее лемуры, крокодилы, ящерицы, змеи и другие, и была организована партия «Единый Майдан» (ЕМ).
Были созданы парламент, правительство, суды. Тут же в эту партию переметнулись ящерицы, которые ранее были приняты в ТРУП, и часть быков, тоже из ТРУП. Вскоре наиболее влиятельными в партии ЕМ стали самые наглые и жирные ящерицы, крокодилы, змеи, а харизматический бык и другие животные, соблазнившиеся идеей единства, были отодвинуты в сторону и забыты. Но название «Единый Майдан» осталось.
Что же представляла собой партия ЕМ? И что представляло собой управление страной в демократическом Майдане?
ЕМ называлась партией Ящериц и объединяла обыкновенных ящериц, хамелеонов, игуан, ужей, удавов, крокодилов, гекконов, черепах и сцинков. Это была очень прогрессивная партия, в ней не было ядовитых животных, как, впрочем, их никогда не было и на острове Майдан. Но чья это заслуга? Конечно, ЕМ!
– А кто такие гекконы и сцинки?
– Гекконы – маленькие, очень юркие ящерицы с растопыренными пятью пальцами на ногах. Нашлёпка на их мохнатых пальцах состоит из миллионов тончайших нановолосков, в десятки тысяч раз тоньше человеческого волоса. Эти волоски обеспечивают удержание животного на абсолютно гладкой поверхности за счёт межмолекулярного взаимодействия. Пальцы зверька легко «прилипают» и «отлипают» от поверхности без всякого клея. И геккон без труда может бежать как по стене, так и по потолку. Сцинки – тоже необычные ящерицы: синеязыкие, с очень мелкой чешуей и довольно крупные, могут достигать до полуметра в длину.
Продолжим. На знамени ЕМ нарисован гигантский Варан. Под изображением Варана написано: «ЕМ всякого, кого поймаю». Варанов на Майдане тоже никогда не было, но ЕМ выбрала своим символом именно Варана:
– Варан – воплощение мощи ящериц. Варан – дракон Комодо! Варан – сильный, волевой, харизматичный. Мы хотим Порядка и Сильной Руки!
Очень скоро ЕМ подучила большинство в парламенте. Как это произошло?
Было известно: тех, кто не голосует за ЕМ, сразу съедают. Поэтому насекомые и грызуны (а их большинство) дружно голосовали за ЕМ.
Другие животные говорили им:
– Если у власти ЕМ, вас и так съедят!
– Съедят тех, кто нарушает общественный порядок. А мы не нарушаем порядок. Мы вообще за Порядок, за Сильную Руку! Ни лемуры, ни бабочки, ни другие нас не защитят. Пусть будет ЕМ.
ЕМ распределяла всех Ящериц (или Единоманов) по регионам и областям леса, саванны, берегам рек и по прибрежным зарослям, чтобы управлять этими областями и следить за соблюдением общественного порядка. Представители ЕМ трудились день и ночь без отдыха. Зарплату за эту героическую работу они не получали, зато получали регион на «кормление». Это означало, что любые насекомые, грызуны или другие мелкие животные, нарушающие порядок, немедленно съедались в качестве наказания и в назидание другим нарушителям. Съедались и другие понравившиеся правителям насекомые или животные, если, конечно, они зазеваются и не убегут. Зазевался – значит нарушил заведённый порядок. «На то и щука в реке, чтобы карась не дремал!».
На острове Майдан были отдельные области, которыми управляли Лемуры (или справедливоманы), защищавшие насекомых и животных от Ящериц. Лемуры безуспешно боролись с этими наглыми разбойниками, а Ящерицы тем временем продолжали безнаказанно хозяйничать везде, в том числе и в этих регионах. Насекомые и грызуны говорили:
– Видите, Лемуры не могут нас защитить. В их регионах мы видим только разбой и насилие. Пусть лучше будут Ящерицы. Ящерицы – консерваторы. Они сохраняют всё лучшее, что было на Майдане. При их правлении наша жизнь более предсказуема!
Справедливоманы шумели, кричали, таращили свои большие глаза, обращались за помощью в парламент, но ни одного «Справедливого» решения провести не могли – ведь Единоманы имели в парламенте большинство!
БАБОЧКА МАХАОН
Бабочки острова Дадо красивы и наделены несомненным пониманием прекрасного в природе и гармонии в общественной жизни.
Из рассказов Лемура Серёги. Записано капитаном Александром Издалека узнаешь Махаона По солнечной тропической красе: Пронесся вдоль муравчатого склона И сел на одуванчик у шоссе. В. НабоковС сильным не борись, с богатым не судись.
ПословицаВ демократическом Майдане существовали разнообразные объединения животных и насекомых. Среди части избирателей большой популярностью пользовалась партия мотыльков и бабочек «Я – бабочка» (ЯБК). Бабочек на острове Дадо довольно много – очень больших, очень красивых и очень необычных. У бабочки Голиафы, самой большой на планете, размах крыльев составляет 35 сантиметров, а бабочка Урания, переливающаяся всеми цветами радуги, считается самой красивой в мире. Бабочки острова Дадо не только красивы, но и наделены несомненным пониманием прекрасного в природе и гармонии в общественной жизни. Они часто объясняли жителям острова, как должно быть устроено настоящее демократическое общество. Их лидером был Махаон – очень обаятельная и солидная бабочка. Летал Махаон неторопливо, а говорил нежно и певуче.
Многие животные острова Дадо серьёзно обсуждали возможность назначения Махаона председателем правительства. Парламентское же большинство решило, что Махаон недостаточно харизматичен и не может воплотить мечту народа о Сильной Руке. Съесть его мы всегда успеем, а пока пусть поработает в специальной Фискальной (казённой) антимонопольной службе (ФиАС), созданной для защиты от монопольного права некоторых групп животных на неограниченное истребление насекомых и грызунов, а также для сбора штрафов в казну острова. Службу создали. Чтобы служба сама не бесчинствовала и не злоупотребляла полученными правами, разрешили ей работать со всеми группами животных, за исключением Ящериц. Единоманы говорили: ФиАС – не для нас.
Как я уже говорил, в период становления демократии на острове работали независимые парламент, правительство и суды. Затем в парламенте и правительстве оказалось Ящерное большинство, а суды действовали только по указке правящей партии ЕМ. Естественно и разумно было ликвидировать ненужные структуры (правительство и суды).
Так и сделали. Сохранили только парламент, который оставался выборным и олицетворял полную победу демократии на острове. Он управлял островом – вместо правительства, решал спорные вопросы – вместо суда и много трудился над разработкой новых законов, обеспечивающих светлые перспективы «консервативного», как любили говорить Ящерицы, развития общества, то есть развития, но без всяких изменений.
– Надо восстановить правительство и суды, – требовал Махаон. – Без настоящей развитой демократии мы безнадёжно отстанем от других передовых стран. А в будущем рискуем превратиться в общество, лишённое перспектив.
– Вы, либералы, хотите опустить наш остров ниже плинтуса, – отвечали Ящерицы. – Остров Дадо – процветающая страна. Мы – не какой-нибудь берег Слоновой кости, не джунгли Борнео, не Черепаховые острова, где нет никакого порядка. Где бродят дикие стада первобытных животных, ведущих примитивную жизнь, как в доисторические времена. Что касается так называемых демократических стран, они нам не указ – у нас свой, самобытный путь.
Партия Лемуров тоже была против ликвидации правительства и судов, но протестовала только для виду, не очень активно. СПАМ – признанная партия, и Справедливоманы не хотели оказаться, как ЯБК, вне парламента. С сильным не борись, с богатым не судись.
НАСЕКОМЫЕ И НОВЫЕ ЗЕБУ
Бык стрекозе не товарищ.
Расхожее мнение В полночный час горит и не мигает В его окошке алая свеча. На сон грядущий мудрый Зе читает «Две тактики» – работу Ильича. Дворовая песняЛемур Серёга рассказывал капитану Александру о разных группировках и течениях в животном мире острова.
Конечно, рассказывал о насекомых, которые пытались создавать свои партии. Партии насекомых создавались, распадались и вновь создавались. В конце концов насекомым удалось объединиться в «Союз правды насекомых» (СПН). Какая это была шумная партия! Насекомые часто собирались, громко жужжали, гудели, стрекотали, но никак не могли договориться и выдвинуть единого лидера. Если же им случалось, наконец, выбрать своего лидера, этот новоиспеченный лидер тут же безжалостно съедался Ящерицами, и СПН опять, как и раньше, оказывалась вне парламента.
Серёга говорил и о том, что произошло с партией ТРУП после создания Единого Майдана. Ряды быков Зебу поредели, и они решили создать «Новую трудовую партию» (Новую ТРУП). Возглавил партию проверенный бык, товарищ Зе: суровая, немногословная личность, с грубым голосом и с тяжелой головой, словно высеченной из булыжника. Программа у новой партии осталась старая, но некоторую поддержку у населения быки всё же сохранили. Немолодые насекомые и грызуны, которые ещё не забыли прежний режим, с восторгом вспоминали, как всё тогда было справедливо и как каждый трудящийся, и таракан, и божья коровка, и хомячок, мог управлять страной. Они голосовали за Новую ТРУП.
Руководящая партия ЕМ решила допустить небольшое количество Зебу в парламент. Ведь так и должно быть теперь, при настоящей демократии.
Новые Зебу были счастливы, получив места в парламенте и некоторое количество пастбищ, а большего они и не желали. Не хотели вновь становиться партией власти и брать на себя ответственность за всю страну. Зато они могли сколько угодно кричать об антинародном режиме Ящериц, критиковать партию ЕМ за её бездействие и за безответственную политику, ведущую страну в пропасть.
ЖИРЛИК
Если у тебя есть фонтан, заткни его, дай отдохнуть фонтану.
Козьма ПрутковДальновидные Ящерицы позаботились и о том, чтобы не росла популярность Новой ТРУП и СПАМ. Они придумали блестящий ход и сами организовали партию «Жирных Ленивцев», партию-ширму, необходимую для создания видимости, что на Майдане учитываются разные мнения, а также для того, чтобы оттянуть голоса от партий Новая ТРУП и СПАМ и не дать голосов оппозиции – Бабочкам и Насекомым. Что с того, что на острове Дадо не было Ленивцев! Ленивцев привезли из Америки. У них такие достоинства: великолепные когти, зацепившись которыми они всю жизнь висят на ветвях деревьев, а также изумительно крепкие, лишённые эмали, жёлтые зубы, которыми они легко перекусывают самую толстую ветку. Двигались Ленивцы, как в замедленной съёмке. На их смешной мордашке будто бы застыла нежная, загадочная улыбка, за которую Ленивцев назвали «Мона Лиза лесов».
– Кто это, Мона Лиза?
– Мона Лиза – итальянская молодая женщина. Её портрет, написанный великим Леонардо, поразил воображение современников задумчивой, почти неуловимой улыбкой.
Короче, «Мона Лиза лесов» почти всем понравилась и никого не раздражала.
Беда только в том, что ленивцы, мягко говоря, не самые смышлёные животные: их головной мозг разделён пополам костной перегородкой, и одна половинка почти пуста, вторая имеет только одну извилину, и то почти прямую. В среде Ленивцев трудно было найти подходящего толкового и активного лидера.
Закрутились шестерёнки государственной машины, и из недр системы был исторгнут в языках пламени громадный Ленивцевый Лемур. Его готовили для внедрения в партию Лемуров, но потом было решено, что в партии Жирных Ленивцев он будет полезнее. Этот респектабельный то ли Ленивец, то ли Лемур, отличавшийся живостью и быстрым изворотливым умом, скоро стал лидером Жирных Ленивцев. Он был понятен и близок многим избирателям, и его ласково называли «наш Жирлик». Организовав фракцию Жирных Ленивцев в парламенте, Жирлик добился, чтобы Ленивцы получили хорошие наделы леса, где они могли питаться, бездельничать, жировать и жиреть.
Лозунгом Жирных Ленивцев было: «Свободу и демократию всем жителям Майдана!» (СДАМ). Это означало: пусть каждый делает, что хочет!
Сами Жирные Ленивцы и их лидер ничего не делали: висели себе на ветках, ели, спали, имели сколько угодно времени для размышлений. И хотя с виду были медлительны и неторопливы, отличались мгновенной реакцией на любое изменение ситуации. Какой бы вопрос ни обсуждался в парламенте и какой бы партией он ни выдвигался, ленивцы всегда были против! Ведь они создавались как оппозиционная партия, и никто не должен забывать об этом! Их лидер, Жирлик, умел аргументировать какую угодно позицию. Сегодня он с жаром доказывал, как вредно принимать обсуждаемое в парламенте решение, а завтра, столь же убедительно, полезность этого решения. Но что бы ни доказывал Жирлик при обсуждении, его фракция, да и он сам всегда голосовали так же, как лидирующая партия ЕМ. Ведь их программа была: «СДАМ каждого, с кем нам не по пути!». А по пути им было только с ЕМ.
Общественность признала, что на тот момент времени было бы правильно остров Майдан называть островом Ящериц, а парламент, в котором Ящерицы заправляли, а СПАМ и СДАМ им подпевали, именовать Терраментом.
ЖУКИ ЛИМОННЫЕ, ЖУКИ КАСПИЙСКИЕ И ЖУКИ НАСТОЯЩИЕ
Бей Хона! Бей Ручкарика!
Из карманного пособия молодого бойца Настоящих жуковОдни называли себя Нажиками, другие – Насиками, трудно было понять, чем они отличаются друг от друга.
Аналитическая записка. Внутрипартийный документ партии ЯщерицМы уже говорили о необыкновенном разнообразии животного мира острова Дадо. В каждой группе животных бродили свои идеи, время от времени выдвигались новые лидеры и появлялись новые оппозиционные силы. Силы эти тянули общество в разные стороны, но на момент прибытия капитана Александра на остров они объединились в движение «Разные Майданы» (РМ). Лидерами РМ были наиболее радикальные группировки жесткокрылых насекомых (жуков) Хрущи Лимонные и Хрущи Каспийские.
Хрущи Лимонные, которые были так названы за свою ядовитую лимонную окраску, постоянно хулиганили, мешали работе демократических органов острова и иногда даже срывали знамя ЕМ с изображением Варана. Они утверждали, что исконные жители Майдана – это жуки, прилетевшие с континента и поселившиеся тут с незапамятных времён, а остальные насекомые и животные появились позже. Их лозунги:
«Мы – Жуки! Мы гордимся этим!»
«Майдан – только для Жуков!»
«Иноземцы – убирайтесь на свою историческую родину!»
«Только Жуки могут навести порядок!»
Они говорили, что раз они не во главе страны, всё происходящее незаконно, и они, Жуки, могут делать всё, что им заблагорассудится. Они могут жужжать, шуметь, срывать общественные мероприятия. Закон им не писан!
Хрущи Каспийские названы так в честь основателя группировки – жука, прилетевшего с Каспийского моря. Они, как и Хрущи Лимонные, были несомненными бунтарями, но признавали право жизни на острове Дадо не только жуков, но и других насекомых, грызунов и отдельных видов животных. Они говорили, что «существующие партии не дадут народу то, что обещали. Только мы, Хрущи Каспийские, можем дать трудящимся единство, справедливость, свободу, демократию, право на труд, а стране – достойное будущее».
Хрущи Каспийские, хотя и имели программу, отличную от программы Хрущей Лимонных, но так же, как и они, постоянно нарушали общественный порядок, шумели, жужжали, хулиганили.
РМ можно сравнить с бурлящим котлом, в котором варится суп из несовместимых продуктов: из селёдки, варенья, пива, сосисок, кефира, шампанского и шампуня.
От РМ время от времени откалывались различные неуправляемые группировки Настоящих Жуков, которые не признавали РМ. Этих Настоящих Жуков были тысячи. Одни называли себя Нажиками (или Нажистами), другие – Насиками (или Насистами). И трудно было понять, чем они отличаются друг от друга. Они питались навозом и, наверное, поэтому были всегда озлоблены. Видя, что другие обитатели острова живут среди благоухающих цветов, питаются нектаром или тропическими плодами, Жуки постоянно искали, кто же виноват в их судьбе, в том, что у них нет перспектив и надежд на лучшую жизнь. Дальновидные деятели из ЕМ тихо нашёптывали им, что виноваты во всем «чужие», с виду скромные и тихие животные, которые, как объясняли члены ЕМ, незаметно управляют работой парламента, комиссий, заняли места в обществе, принадлежащие им, Жукам, по праву, и вообще определяют всю жизнь обитателей острова. В круг ненависти Нажиков и Насиков попадали и помидорные жабы, и древесные лягушки, и прекрасные бабочки. Но более всех их раздражали «чёрные»: хомячки, которых они пренебрежительно называли Хочиками, и «белые»: руконожки Ай-Ай, или ручконожки, которых они пренебрежительно называли Ручкариками. Радикальные жуки выходили на Майдан с лозунгами: «Бей Хоча!», «Бей Ручкарика!», а если встречали хомячка или Ай-Ай в тёмном переулке, то жестоко избивали и калечили их.
Как к этому относились власти? На словах власти осуждали дискриминацию животных на острове, на деле ничего не предпринимали, чтобы утихомирить эту разбушевавшуюся стихию, и, более того, вместе с отрядами специального назначения готовили жуков к боевым действиям и направляли их ненависть на «чужих», чтобы отвести удар от себя.
Конечно, РМ, разномастные, радикальные Майданы и Настоящие Жуки были деструктивными силами. Они не допускались до участия в парламенте и других общественных структурах, не участвовали в распределении благ и не имели поддержки населения. Также не допускались в парламент и менее радикальные силы – ЯБК и СПН.
Остальные партии – ЕМ, СПАМ, Новый ТРУП и СДАМ – имели крепкие фракции в парламенте и трудились не покладая рук на благо общества.
ХАМЕЛЕОН ПАРСОНИ
Парламент – не место для дискуссий.
Записки Парсони на пенсииВсю ночь после этого инцидента Грызун не мог уснуть. Он вспоминал незадачливого жука, раскаивался и плакал. Лишь под утро он успокоился и заснул, а проснулся снова прежним Грызуном и совсем завыл о жуке.
Из рассказов Лемура Сереги. Записано капитаном АлександромЗаседания парламента вёл лидер ЕМ – громадный Хамелеон Парсони.
– Что это значит Хамелеон Парсони?
– Ну, у хамелеонов много различных видов; этот вид называется Хамелеон Парсони. Парсони, как маленький танк, непробиваем и толстокож. Ему наплевать на всё, кроме шевелящейся еды.
Так вот, этот Хамелеон вёл заседания парламента, а раньше, при диктатуре трудящихся, он прикидывался трудящимся и считался грызуном, а для пущей убедительности он взял себе имя Грызун.
В те времена он был еще молодым красивым парнем, и подружки называли его не Грызуном, а ласковым именем Хамушка. Однажды Хамушка, перебираясь с ветки на ветку под сенью листвы, встретил очень красивую бабочку. Хамелеон смотрел и не мог наглядеться на её шелковистые крылышки, голубые глазки, прелестные усики и длинные реснички. Ему так хотелось понравиться бабочке. По телу его бежали жёлтые, зелёные и розовые полосы, а губы шептали самые нежные слова, какие он знал. Но бабочка не обращала на него ни малейшего внимания.
– Какой же он урод, – думала она. – Буду я ещё разговаривать с каждым первым встречным.
Хамушка очень расстроился и стал вначале синим, а потом фиолетовым.
– Видно, придётся забыть о ней, – решил он.
Хамушка из фиолетового стал пунцово-красным. Он выбросил свой длиннющий клейкий язык – и в одно мгновение красавицы-бабочки не стало.
Всю ночь Хамушка не мог уснуть. Он вспоминал бедную бабочку, раскаивался и плакал. Лишь под утро он успокоился и заснул, а проснулся снова прежним Грызуном и совсем забыл о бабочке.
Длинный жизненный путь прошёл Грызун с тех пор. Он руководил морскими соединениями крокодилов Мамб, создавал отряды ос специального назначения, а теперь возглавил ЕМ, самую большую фракцию парламента.
Это был очень умный Хамелеон. Его мозг, не такой примитивный, как у рядовых ящериц, можно было бы сравнить с мозгом птиц и даже некоторых млекопитающих.
Двигался Грызун медленно и вкрадчиво. Он очень боялся допустить какую-нибудь ошибку. Поэтому, прежде чем сделать шаг, он цеплялся хвостом за ветку, поднимал одну переднюю ногу, затем противоположную заднюю, несколько раз качался взад-вперёд и только потом переносил обе ноги и отпускал ветку, за которую держался хвостом.
Хамелеон Грызун умело руководил деятельностью парламента и комиссий. Он внимательно следил за поведением членов парламента. Его глаза поворачивались в разных направлениях, и он мог легко наблюдать за всем, что происходит и спереди, и сзади, и сбоку, и сверху, и снизу. Чутко реагируя на малейшие изменения настроения в парламенте, он мгновенно менял окраску и будто бы поддерживал выступающего, какое бы мнение тот ни высказывал.
Если на комиссии выступал Махаон, он покрывался красивыми разноцветными пятнами. Если выступал Лемур Серёга, он покрывался синими полосками, имитирующими его тельняшку. Если выступал кто-то из ленивцев, он принимал их незаметную зеленоватую окраску, которую придают шерсти ленивцев живущие в ней водоросли, и совершенно сливался со средой.
У Грызуна были очень интересно устроены глаза – они не имели хрусталиков. Вместо хрусталиков была дырочка, размер которой Грызун может менять, чтобы лучше видеть. Хамелеону надо было тщательно следить, чтобы какая-нибудь пылинка или песчинка не попала ему в глаза. Если поднимался даже маленький ветерок, не говоря уже о буре или шторме, он закрывал глаза. Поэтому ничего неприятного он не видел. Бури и штормы миновали его сознание, и Грызун видел всё в лучшем свете.
Не надо думать, что этот умный политик был слабым или мягкотелым руководителем. Просто он твёрдо знал, что в парламенте будут приняты все решения, которые нужны Ящерицам. Когда требовалось, он мог показать характер. Если в зал заседания прибегал или влетал непрошеный гость, Хамелеон вызывал отряд боевых ос специального назначения, которые прогоняли нарушителя общественного порядка.
Расскажу о таком случае. Однажды во время заседания парламента влетел нахальный хрущ-лимонник. Он жужжал, возмущался, протестовал. Глаза Хамелеона, которые обычно движутся независимо друг от друга, медленно повернулись и сошлись, глядя на влетевшего жука. В одно мгновение Хамелеон-председатель выбросил вперед длиннющий клейкий язык, которым он втянул в рот хруща-задаваку, и тут же проглотил его. Ах, какой поднялся шум! Все были возмущены поведением председателя. Сам же Грызун был невозмутим:
– Парламент – не место для дискуссий! – сказал он. – Лимонник наказан за нарушение общественного порядка! В полном соответствии с законами Майдана. Вы забываете, что программа нашей партии: «ЕМ всякого, кого поймаю». А я подчиняюсь партийной дисциплине.
До чего же основателен, бестия! О таких мудрец сказал:
– Он не сделает ни одного ложного шага, не приведя ложного обоснования этого шага.
Как обманчива бывает внешность. Если погладить с виду грубую кожу Хамелеона Парсони, она покажется нам тончайшим бархатом. Если бы так же мы могли прикоснуться к его душе, то обнаружили бы, что за тонким искусством лавирования и риторикой политической демагогии, которые выдавали в нём, казалось бы, прирожденного лидера, пряталась на самом деле нежная, тонкая и ранимая натура.
Всю ночь после этого инцидента в парламенте Грызун не мог уснуть. Он вспоминал незадачливого жука, раскаивался и плакал. Лишь под утро он успокоился и заснул, а проснулся снова прежним Грызуном и совсем забыл о жуке.
ПРОБЛЕМА ДАДО И СУЕВЕРИЯ
Если у Дадо хорошо попросить о чем-то, это обязательно сбудется.
Народная приметаКлянусь именем несравненной Дадо!
Оборот речиНаша самобытная демократия отличается от других тем, что у нас есть Дадо, и тем, что мы признаем табу, пришедшие от наших далеких предков.
Из программы партии ЯщерицЧем был занят парламент? Он работал много и безуспешно над созданием новых законов, призванных обеспечить процветание острову Майдан. Законы принимались. Очень скоро выяснялось, что они не работают. Законы отменялись, принимались новые законы. А потом и они отменялись, и снова принимались старые законы. И так без конца. Естественно, Жирные Ленивцы, как всегда, протестовали и против старых законов, и против новых.
Парламент усердно, и в данном случае вполне успешно, трудился над распределением материальных благ для высшего руководства парламентских фракций.
Несмотря на столь интенсивную деятельность, остров Майдан не процветал, и жизнь простых трудящихся не улучшалась.
Бабочки, Насекомые, Жуки, Лемуры и другие группы животных требовали изменений в жизни страны, требовали, как всегда, восстановления демократии.
Ящерицы же, наоборот, были уверены, что такая «демократия» Майдану не нужна. Что эти либералы с жидкими усиками и бородёнками хотят хаоса. Что у Майдана свои традиции и собственная судьба. Что «только у нас есть Дадо». Что найти пути решения проблемы Дадо гораздо важнее, чем слушать безответственную либеральную болтовню оппозиции.
Обыватели соглашались с ними:
– Дадо – это наше всё!
Проблема Дадо объединяла всех.
О Дадо говорили с большим почтением и глубоким сочувствием, хотя жители острова не понимали, что такое Дадо – понятие, проблема или живое существо? Но не понимать, что такое Дадо, было стыдно. Поэтому обитатели скрывали своё невежество и продолжали подробно обсуждать проблему Дадо.
По всему острову были установлены иногда грубые, иногда тонкие резные, скульптурные изображения Дадо. Кто их вырезал из камня или выдолбил из дерева, неизвестно, ведь современные жители Майдана не умели ни того, ни другого. Обсуждая происхождение статуй, жители сходились на том, что статуи были созданы какой-то древней продвинутой цивилизацией.
Дадо изображалась в виде птицы, напоминающей страуса, эму или казуара, но только гораздо большего размера.
Дадо постоянно оставляли около статуй подарки: цветы, плоды деревьев, орехи, сладкий картофель. Время от времени оставленные дары пропадали. И жители Майдана шепотом говорили о том, что Дадо тайно приходит за подарками. Иногда находили гигантское птичье перо, и тогда об этом говорили как о чуде.
Издревле считалось, что от Дадо на этом острове зависит всё: дожди, погода, урожай, здоровье жителей, справедливость и возмездие. Жители приходили к статуям Дадо, чтобы просить о благополучном разрешении своих проблем. Они верили в могущество Дадо и верили в то, что Дадо им поможет. Власти тоже любили говорить: Дадо нам поможет! И народ, и власть были убеждены: культ Дадо пришел из глубины веков и до сих пор имеет решающее значение для жизни острова Майдан.
Жители говорили:
– Если у Дадо хорошо попросить о чём-то, это обязательно сбудется.
На Майдане было много и других суеверий.
Считалось, например, что встретить руконожку Ай-Ай – к болезни. Чтобы отвести от себя несчастье, говорило народное поверье, руконожку надо прибить, а лучше всего подбросить соседу.
– А что такое суеверие?
– Откроем словарь Владимира Ивановича Даля: «Суеверие – ошибочное, пустое, вздорное, ложное верование во что-либо, вера в причину и последствие, где никакой причинной связи не видно». Приведу тебе еще несколько примеров суеверий и примет жителей острова Дадо.
Например, обитатели Майдана панически боялись хамелеонов. Немыслимо было встретить, прикоснуться, случайно бросить тень на хамелеона – это к несчастью. Когда хамелеон не торопясь переползал дорогу, стада идущих на водопой Зебу, антилоп, горных козлов вставали как вкопанные и терпеливо ждали, пока хамелеон не закончит переход. Поэтому хамелеонам старались не перечить, и хамелеоны занимали самые важные посты в управлении государством.
В системе ритуальных запретов, табу, были и такие: не купаться днем в озерах, не забираться на вершины святых гор, не смотреть и не показывать пальцем на захоронения животных и человека. На острове было много табу. Народ любил свои суеверия и считал, что суеверия делают жителей острова мягче и романтичнее.
Власти понимали важность суеверий и культа Дадо и поддерживали их в народе. Они говорили:
– Наша самобытная демократия отличается от других тем, что у нас есть Дадо, и тем, что мы признаем табу, пришедшие от наших далеких предков. Наша демократия – это суеверная демократия. Культ одного лица поддерживает давние традиции, которым и надо следовать, и создает условия для здорового консерватизма, характерного для обитателей нашего острова. Как было бы хорошо, если б Дадо был жив и руководил нами. Тогда мы были бы конституционной монархией. Но раз это не так, мы остаемся суеверной демократией.
Так объяснялось. Но на самом деле руководителям острова реальное существование Дадо было не нужно. Они были у власти. Имели все блага и почести. А имя Дадо можно использовать для объяснения и обоснования самых сложных и даже неправедных решений. Они помнили, как хорошо было управлять насекомыми и грызунами именем великого отца-основателя.
Именем Дадо управлять было еще лучше. Причем без всякого риска получить нахлобучку за свои не совсем законные действия, за разгульную жизнь, за злоупотребление властью.
– Дадо, Дадо, Дадо! – повторялось везде и всюду.
И трудящиеся, как и при отце-основателе, с удовлетворением говорили:
– О, великий Дадо!
– Клянусь именем несравненного Дадо!
– За Майдан! За Дадо!
– Во имя Дадо!
– Так требует Дадо!
Самое интересное, что Дадо действительно существовал. И это был не он, а она! Громадная птица жила в глубокой чаще леса. Жила скромно, питалась плодами и орехами. Никому не причиняла вреда.
Старейшие члены парламента знали, что она существует. И всячески старались сделать так, чтобы Дадо никому не показывалась на глаза и чтобы о такой её одинокой, но вполне реальной жизни никто не узнал. Это было опасно. Вдруг кому-то придет в голову действительно привести её к власти или хотя бы узнать её мнение о том, что творится на острове. Тогда суеверной демократии конец!
«Лучше что-то предпринять, чтоб её вообще не стало, – думали некоторые высокопоставленные Ящерицы. – Но кто сможет справиться с такой махиной?».
Приходилось терпеть её существование.
Другие Ящерицы считали: всё-таки хорошо, что она есть. Может, она и вправду охраняет порядок в природе и животном мире острова. Пока есть Дадо, на острове Дадо не могут появиться ни тигр, ни лев, ни даже волки. Дадо очень не нравились эти вероломные хищники, и она прогоняла их или уничтожала.
После долгих обсуждений точка зрения о полезности живой, реальной Дадо возобладала. В конце концов она ведь не вмешивается в нашу жизнь и не мешает нам управлять островом так, как мы хотим.
Тогда возникала новая проблема. Не погибнет ли остров, когда Дадо не станет? Ведь она же не вечная и уйдет из жизни так же, как и её родители.
Увы, Дадо была последней из рода птиц Дадо. И очень грустила, что она одна и не может дать потомство.
Кто же была эта Дадо с острова Дадо?
ПТИЦА ДАДО
Ее называют птицей Рух. Эта птица может поднять в воздух и унести себе в гнездо слона.
Из устных рассказов португальских путешественников XIV векаДадо – это жившая на острове во времена капитана Александра доисторическая птица Эпиорнис, настоящий гигант в мире птиц – три с половиной метра высотой и весом до полутонны. Её древние родственники достигали 6 метров. Дадо несла яйца размером более 30 сантиметров и объёмом более 12 литров каждое. Летать Дадо не умела, крылья у неё были неразвиты, зато быстро бегала, так же, как и её ближайшие родственники – страусы и эму.
В древние времена путешественники, оказавшиеся на острове Майдан и впервые увидевшие птиц Дадо, были потрясены их размерами и силой. О Дадо ходили легенды. Её называли птицей Рух и говорили, широко раскрыв глаза, что эта птица может поднять в воздух и унести себе в гнездо слона. Конечно, в древние времена Дадо, как и сейчас, не была столь велика, и летать она не умела. Но ростом она, конечно, была как слон, и вполне можно было бы называть ее «слоновой» птицей.
Та птица Дадо, о которой мы говорим, последняя из рода древних Дадо. Умна не по годам. Выглядит солидно и кажется совершенно невозмутимой. Движения неторопливы. Говорит басом, тоже неторопливо, предварительно хорошо всё обдумав.
Дадо неплохо знала, как обустроена жизнь на острове и сколько возни и суеты возникает вокруг «проблемы Дадо». Относилась к этому спокойно, как и должно относиться крупному, достойному животному к суете насекомых, ящериц и прочей неугомонной мелочи. Этому научили её родители. Она не навязывала никому своё мнение, не поучала и старалась не мешать другим обитателям Майдана жить собственной жизнью. Дадо смирилась со своим одиночеством, но продолжала огорчаться, видя, что из яиц, которые она несла, не появлялось птенчиков. Когда бы у неё были птенцы, Дадо могла бы их вырастить и объяснить, как устроен мир и что в нём важно, а что не так уж и важно.
Если вернуться к проблемам работы парламента, то нетрудно понять, что третий самый важный вопрос, помимо законотворчества и распределения материальных благ, которым подолгу был занят парламент, это – как сохранить Дадо, и может ли она принести потомство. Ведь если этого не произойдёт, Майданскар погибнет!
Проблема казалась неразрешимой!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ,
в которой мы узнаем, как на острове Дадо пытались решить проблему Дадо
СОВЕТ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО
У Богомола вид монаха, Но это хищника повадка. Всех, кто спешит к нему без страха, Он пожирает без остатка. Ю. Энтин Как девственница-Феникс, чудо-птица, Себя сжигая, восстает из пепла Наследником, прекрасным как сама… В. ШекспирНевидимые труженики невидимого фронта. Мало кто знал о них что-либо определённое, и можно было только догадываться, кто вел эту, несомненно, титаническую работу.
Записки серой мышиВо времена великих быков-основателей был создан Совет Светлого Будущего (ССБ). Его девиз: «Сегодня – безопасность, завтра – светлое будущее». Конечно, все хотят Светлого Будущего. Но чтобы оно, это будущее, настало, необходимо, чтобы всё общество и каждый отдельный его член чувствовали себя в полной безопасности. Пока есть враги, не будет Светлого Будущего.
ССБ имело информацию обо всех, и если можно было ожидать опасных действий или мнения, опасного для общества, то члена общества, являвшегося источником такой опасности или опасного мнения, изолировали и отправляли в исправительно-трудовые лагеря.
В ССБ не было предрассудков; для Светлого Будущего одинаково важны и быки, и насекомые, и грызуны, и ящерицы, и другие животные. Поэтому в ССБ работали самые толковые представители различных групп животных острова Дадо.
Кто входил в Совет Светлого Будущего, точно неизвестно. Члены ССБ работали обособленно, мало контактировали с другими обитателями острова, но свою позицию и свои решения каким-то образом, видимо через подставных лиц, доводили до сведения парламента и трудящихся и умело внедряли их в повседневную практику.
Так как у нас нет информации о том, кто работал в ССБ, мы можем руководствоваться только слухами. Говорили, что создавал ССБ Железный Богомол: немногословный, решительный и беспощадный. Некоторые называли его Железный Феникс – по имени мифологической птицы, многократно возрождающейся из пепла. Сколько бы ни сбрасывали Железного Феникса с пьедестала, он возрождался и оставался бессменным лидером и родоначальником ССБ.
В более поздние времена с ССБ связывали других фигурантов.
Большим уважением в обществе пользовалась мудрейшая из мудрейших – жаба Прима. Она была очень вдумчива, очень хладнокровна и в мельчайших подробностях просчитывала все шаги для достижения Светлого Будущего.
Были и рядовые сотрудники ССБ, которые брали на себя ежедневную работу, и от них требовались усидчивость и хорошее выполнение установок. Как правило, это были грызуны: мышка-Норушка, мышка-Нарышка, мышка-Наружка, хомячок-Стукачок и другие. Невидимые труженики невидимого фронта. Мало кто знал о них что-либо определённое, и можно было только догадываться, какие животные вели эту, несомненно, титаническую работу по созданию Светлого Будущего.
Кто бы ни приходил к власти, кто бы ни стоял у руля острова Дадо – бык-отец, другие быки, сменившие их ящерицы, – все понимали, как важна работа Совета, что общество не может обойтись без Совета, и как важно прислушиваться к советам этого Совета.
Оппозиционеры любили говорить, что ССБ постоянно ищет врагов, а у мирного Майдана нет врагов.
– Это неправильно, – отвечали им. – А что, если из Африки переправят к нам львов, гиен или, не дай бог, африканских слонов?
– Но это сделать невозможно, и самое главное, это никому не нужно.
– Вы не знаете жителей Африки, – говорили члены ССБ. – Они хотят навредить острову Дадо и лишить нас Светлого Будущего. Необходимо быть готовыми ко всему.
Даже в самом последнем, самом современном и самом демократичном парламенте поддерживали мнение ССБ о возможной внешней угрозе, потому что эта идея помогала рядовым трудящимся забыть о своих проблемах и сосредоточиться на поиске врагов.
ПРИГЛАШЕНИЕ Ю-Ю
Ю-Ю всегда прав!
Закон Парсони«Мочить» – это значит «посадить в лужу», используя приёмы экваториальных единоборств.
Народный юморКак было сказано выше, парламент постоянно обсуждал проблему Дадо, насколько это важно и что «нельзя допустить, чтобы остров Дадо остался без Дадо». Поскольку никто не знал, как решить эту проблему, обратились в ССБ. Там на всё был готовый рецепт. В ССБ сказали: «Пригласим нашего специалиста, работающего на дальних землях в очень влиятельной стране».
Это был специалист с острова Экваториальных Единоборств, маленький орангутанг Ю-Ю. Как доставили Ю-Ю, неясно, но известно, что он очень быстро стал авторитетом и занял почётное место в парламенте. Ю-Ю, специалист по единоборствам, очень шустрый, с отчаянными глазами, умел принимать любые, самые сложные решения без промедления, практически мгновенно. Так, как и положено выдающемуся мастеру экваториальных единоборств.
Когда он появился на острове, то обнаружил, что несколько самых крупных и жирных ящериц намного ящерее других ящериц. И эти разжиревшие персоны пытаются навязывать парламенту свою волю! Ю-Ю не мог этого стерпеть. Одну из таких ящериц он порвал, двух других прогнал с острова навсегда. Оставшиеся ящерицы и другие животные признали его авторитет и харизму, признали его право «мочить» несогласных.
– «Мочить» несогласных?
— «Мочить» — это значит «посадить в лужу», используя весь арсенал приёмов экваториальных единоборств.
За смелость и решительность его вскоре признали лидером партии Ящериц, хотя сам он в партию не вступал. Ведь он же не Ящерица!
Теперь парламент принимал решения только с одобрения Ю-Ю, хотя тот всегда говорил, что он – лидер партии и в работу парламента не вмешивается. И действительно, когда выступающие в парламенте обращались к Ю-Ю с предложениями, как решить ту или иную проблему, он никогда не отвечал конкретно. Если он как бы не слышал того, кто к нему обращался, смотрел по сторонам, брал в руки ненужные предметы, все понимали, что предложение ему не по нраву, и лучше от него отказаться. Если же внимательно слушал, улыбался, смотрел одобрительно своими близко поставленными глазами на собеседника, то всем было ясно, что Ю-Ю его поддерживает и следует поступать именно так.
Обобщая сложившийся и, безусловно, удачный опыт работы парламента, его председатель Хамелеон Парсони вывел первый закон Парсони:
«Ю-Ю всегда прав!»
Позже появился второй закон Парсони: «Если тебе кажется, что Ю-Ю не прав, значит, ты чего-то не знаешь!», – и третий закон Парсони: «Если Ю-Ю всё-таки не прав, смотри закон № 1!».
Чего бы ни касался Ю-Ю, он везде наводил порядок. Например, до его прибытия на остров, назначения представителей парламента на «кормление» производились без всякой системы, и поэтому было неясно с «кормлением» членов парламента и высших должностных лиц. Не могли же они заседать в парламенте, принимать важнейшие законы и одновременно следить за соблюдением законности на местах! Высшие должностные чины могли, чего доброго, и с голоду умереть.
Ю-Ю упорядочил систему «кормления».
Всё было здорово придумано. Ю-Ю назначал: главного крокодила ответственным за реки, главного удава – ответственным за берега и болота, главного хамелеона – ответственным за леса, главную лавовую ящерицу – ответственной за голые скалы, и так далее. Главные по направлениям – крокодил, удав и другие – назначали ответственных по отдельным рекам, болотам, лесам, скалам. Главные по отдельным рекам и болотам назначали ответственных за участки рек, болот и так далее, вплоть до мелкого заливчика, болотца, перелеска, просеки и тому подобное. Те, кто отвечал за порядок большего участка, назывались вышеназначенными, а кто отвечал за составную часть этого участка, именовались ниженазначенными. Самые низконазначенные «кормились» на самых маленьких участках и были «в доле» со всеми вышеназначенными. Устроено это было так. Самый низконазначенный находил, например, десять нарушителей общественного порядка, из них девять он съедал, а одного приводил тому, кто его назначил. У этого вышеназначенного было двадцать таких ниже назначенных, и ему приводили двадцать нарушителей, восемнадцать из них он съедал, двоих приводил тому, кто его назначил. У того тоже было двадцать ниженазначенных, и он получал сорок нарушителей, тридцать шесть он съедал и так далее. Таким образом, высшее руководство было «в доле» со всеми, кто работал в любом, даже самом отдалённом, уголке Майдана. Руководство было самым обеспеченным и имело достаточно времени для усиленной работы в парламенте и решения важнейших проблем страны. Что получал при этом сам Ю-Ю, неизвестно, но жил он, судя по всему, очень неплохо.
Такая система называлась вертикалью. Работала она безупречно: упорядочивала «кормление» и точно определяла, кто с кем в доле. Тот, кто не «делился», подлежал наказанию, то есть отлучению от «кормушки», изгнанию и, в особо запущенных случаях, съедению.
Появление Ю-Ю и его работа имели, несомненно, положительное влияние на жизнь острова, но проблема Дадо так и не сдвинулась с места.
Конечно, Ю-Ю знал о существовании настоящей Дадо и даже встречался с ней.
– Дадо, – говорил он, – не уподобляйся ящерицам. Тебе нужно прекратить бесполезную кладку яиц и просто родить маленького Дадо, как это делают приличные животные.
– Но мы, птицы, не рожаем, мы просто откладываем яйца, из которых вылупляются птенцы.
– Ты сама видишь, что это не так, у тебя ведь ничего не получается. Что касается птиц, не говори о том, чего ты не знаешь. Птицы живут в горах и на берегу моря. А ты – домоседка, и ни в горах, ни на берегу моря ни разу не была.
Дадо была очень умна. Она снисходительно выслушивала безапелляционные разглагольствования Ю-Ю и ничего не отвечала.
ДИА – ЗНАТОК КЛАССИЧЕСКОГО ЭКВАТОРИАЛЬНОГО ПРАВА И ПРЕЦЕДЕНТНОГО АТЛАНТИЧЕСКОГО ПРАВА
Кто кого съел, тот и прав.
Из свода законов Классического экваториального праваДайте мне нановолоски Фельзумы, и я переверну земной шар.
Записки старого Зебу«Сколько ни говори с Дадо, всё равно ничего не добьёшься! – думал Ю-Ю».
Но надо было доказывать, что он лидер. Маленький изобретательный орангутанг Ю-Ю заявил обществу, что проблема Дадо носит чисто юридический характер. Когда появятся правильные законы, определяющие роль Дадо на острове Майдан, проблемы Дадо решатся сами собой. И он пригласил на остров своего младшего друга, орангутанга Диа, большого знатока Классического экваториального права и Прецедентного права Атлантического океана, сокращенно – Прецедентного Атлантического права. Мы, люди, плохо ориентируемся в этих кодексах законов, но некоторые положения юриспруденции животных мы всё-таки знаем.
Основное положение Классического экваториального права: «Кто кого съел, тот и прав».
Прецедентное право Атлантического океана было гораздо тоньше: «Если уже случилось, что один субъект съел другого и суд постановил, что первый субъект невиновен, то это прецедент, и указанный субъект уже имеет право съесть любого другого».
– А что такое прецедент?
– Прецедент – это случай, имевший место ранее и служащий примером или оправданием для последующих случаев подобного рода.
Диа тоже был маленьким симпатичным орангутангом и тоже весьма задиристым.
Ю-Ю и Диа, неразлучные друзья, всегда были вместе. Орангутангу Диа, так же как и Ю-Ю, было предложено почётное место на заседаниях парламента. Ю-Ю и Диа постоянно заявляли, что они равны и что никто из них не является главным. Когда лидеры общества обращались к Ю-Ю с какими-то вопросами, он говорил, что это дело Диа, а Диа всегда говорил, что это дело Ю-Ю. Многие подозревали, что вопросы всё-таки решает кто-то один из них. Подозревали, но так ли это?
Диа, прирождённый реформатор, рассмотрев законы острова Дадо, предложил их модернизировать, максимально приблизив законы страны к Классическому экваториальному праву и Прецедентному Атлантическому праву. Сохранив, конечно, привилегии наиболее влиятельным членам общества. Он усмотрел существенные недостатки в работе хвалёной вертикали. С незапамятных времён все споры выше– и ниженазначенных решались в пользу первых. Поэтому, согласно Прецедентному Атлантическому праву, всякий вышеназначенный, съевший ниженазначенного, прав.
Такое положение создавало много непонятных ситуаций. Например, одна Ящерица встречает другую, ниженазначенную Ящерицу, которая не находится в её цепочке назначений, не «в доле» с ней, и требует у этой второй Ящерицы якобы свою «долю». Ниженазначенная и так уже делится с другими – и отказывает вышеназначенной. Может ли первая Ящерица наказать её или съесть? Согласно Прецедентному праву это будет законно. А если так окажется, что возмущённая вопиющей несправедливостью вторая Ящерица съест первую? Согласно Классическому экваториальному праву это тоже будет законно. Что же делать? Того и гляди все Ящерицы друг друга переедят!
По предложению Диа был принят закон «близкодействия»: вышеназначенный всегда прав по отношению к ниженазначенному, но только в своем регионе. Закон запрещал вышеназначенному забирать «долю» и тем более съедать ниженазначенного из другого региона!
– Как это умно, как демократично! – восхищалось всё общество. Хотя рядовым членам животного мира – грызунам, насекомым и даже лемурам – от этого закона не было ни холодно ни жарко. Они, как и прежде, бессовестно съедались по поводу и без повода.
– Мы будем строить общество социальной справедливости. Мы будем наказывать всех, кто не признает закона «близкодействия»! И наказывать будем, невзирая на лица! – кипятился Диа. – Любой «скольугодновысоконазначенный» не может быть вне требований закона!
Диа не останавливался на достигнутом. Он требовал дальнейшей модернизации законов, которая, по его мнению, приведёт к модернизации страны, и тогда проблема Дадо будет, наконец, решена. Но с этой большой работой не надо спешить, а то можно наломать дров и всё испортить. Для модернизации потребуется большой срок – десять, а то и все двадцать лет. Так вещал Диа, и общество поддержало его идеи.
Диа, многосторонняя творческая личность, был постоянно нацелен на реформы и модернизацию.
Однажды он собрал народных представителей на Майдане и сказал:
– Как мне хочется лучшей доли для трудящихся Майдана! У нас столько неиспользованных возможностей! Самые скромные труженики показывают нам пример внедрения новых, конкурентоспособных технологий (инноваций) и открывают новые горизонты. Посмотрите на геккона Фельзуму. Он вырастил нановолоски на своих пальцах и теперь свободно может бегать по гладким вертикальным поверхностям и по потолку. Мы все должны задуматься и последовать его примеру. Если каждый житель Майдана вырастит нановолоски на своих пальцах или ножках, он сможет делать то же.
– И быки смогут бегать по потолку? – недоверчиво спросили Зебу.
– Конечно! И быки, и горные козлы, и могучие крокодилы!
Восторгу собравшихся не было конца. Слышались возгласы:
«Нановолоски – в массы!», «Майданскар – вперёд!» и «Диа – почти Ю-Ю!».
– Тебе ничего не напоминают эти слова, часто повторяемые политиками Майдана? Вертикаль, «кормление», быть «в доле»? А пустые разговоры о реформах и инновациях?
– Пожалуй, нечто подобное я уже слышал, – ответил сын.
Так всё и шло бы в этом заплесневевшем обществе Майдана, с самой передовой суеверной демократией, напоминающей в чём-то нашу, современную жизнь, если бы этот остров не посетил капитан Александр.
Приезд капитана Александра взбудоражил всех жителей. Во-первых, на острове любили прославленных людей. Во-вторых, было известно, что капитан Александр покорил исполинских варанов на острове Варанов, а ведь именно такой Варан нарисован на флаге ЕМ, главной партии острова.
Изображённый на флаге Варан напоминал Дракона, который на Востоке является символом силы, мудрости, хитрости и коварства.
Как относиться к человеку, который победил Дракона?
Бабочки, Жуки, Насекомые, Лемуры радостно потирали лапы и лапки. Вот идет герой, который поразил Змея на острове Варанов; он придёт и уничтожит это Змеиное царство.
Ю-Ю успокаивал Ящериц:
– Александр прибывает сюда без своих ручных великанов. А без них он никто и звать его никак. Ничего не бойтесь. Я, национальный лидер Майдана, известный мастер экваториальных единоборств, и мой друг Диа, гарант Классического экваториального права и Прецедентного Атлантического права, мы, выполнявшие ранее секретную миссию в авторитетных странах, рекомендованы сообществу животных Майдана авторитетами ССБ, и мы без труда обведём вокруг пальца этого заезжего гастролёра-простофилю.
А Лемур Серёга, посмотрев на испуганных жителей острова, сказал:
– Человек, победивший исполинского Варана, мудрее и сильнее великого Дракона. Такой человек достоин почёта и восхищения. Капитан Александр известен в южных морях как друг животных и великанов. Он благороден и не причинит вреда животному и растительному миру Майдана.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ,
в которой мы узнаем, как капитан Александр встретился с Дадо и что он предпринял, чтобы решить проблему Дадо
МОРЯКИ «БЫСТРЫХ ПАРУСОВ» НА ОСТРОВЕ ДАДО
Гость недолго гостит, да много видит.
ПословицаКапитану Александру и его друзьям устроили пышный приём. Были принесены дары: цветы, фрукты, кокосы, ваниль, какао, полудрагоценные камни.
Животные и насекомые носились около Александра, кричали, свистели, жужжали и создавали невообразимый шум. Лемуры и ленивцы буквально облепили Александра и его спутников. Ящерицы и гекконы нарезали круги вокруг Александра, а быки Зебу чинно сопровождали его и удовлетворённо покачивали рогами. Встречать Александра было разрешено даже Фоссе под строгим контролем ос специального назначения. Вся процессия медленно двигалась в сторону площади Майдан. Даже медлительный Хамелеон Грызун не отставал от них.
Ю-Ю и Диа шли рядом с капитаном и, взяв его за руки, оживлённо рассказывали о жизни Майданскара, часто и заливисто хохотали.
Лемур Серёга одной рукой вёл за собой Штурмана, а другой – Боцмана. Он тоже о чём-то непрестанно говорил, время от времени страшновато подвывая.
Конечно, не упустил возможности участвовать в таком мероприятии и Жирлик, который быстро нашёл общий язык с молчаливым Абордажем. Он долго рассказывал Абордажу, что такой самобытной стране, как Майданскар, давно пора высадить свои войска в Африке, покорить львов и носорогов и омыть свои сапоги (он видимо имел в виду сапоги Абордажа, потому что у самого Жирлика сапог не было) в водах водопада Виктория.
Ведь у Майдана лучшая Экваториальная армия: морской флот, укомплектованный первоклассными гигантскими морскими крокодилами Мамбами; воздушно-десантные войска, в составе купленных в Америке орлов Гарпий, и профессиональные войска боевых ос специального назначения. Абордаж не очень понимал, о чём идёт речь, но на всякий случай поддакивал.
Насекомые и неизвестно откуда взявшиеся птицы мгновенно полюбили румяного, аппетитно пахнувшего, веселого Повара-Кока. Бабочки цветным платком накрыли его поварской колпак, а Махаон нашёптывал на ухо, как надо правильно обустроить жизнь острова и что нужно в первую очередь переименовать его в остров Бабочек.
Повар-Кок слушал Махаона вполуха и постоянно отвлекался. Во-первых, потому что он не понимал языка животных, а во-вторых, потому что к нему время от времени приближалась зловещая фигура Фоссы, привлечённой запахом камбуза, исходившим от Повара-Кока. Фосса чуяла тонкие ароматы яичницы-глазуньи, макарон по-флотски (макарон с мясом) и жареных отбивных. Она била длинным хвостом, скалила страшные зубы, шипела и рычала, а Повар-Кок с тоской думал о том, что зря он не взял с собой на берег метательные топоры.
Неожиданно капитан Александр остановился.
– Проводите меня лучше к Дадо, – попросил он орангутангов и лемуров.
– Где ж мы тебе её возьмём? – нагло заявил Ю-Ю. – Дадо – это только воздух. Это, конечно, великая и, конечно, вдохновляющая, но только лишь идея.
– Нам бы хотелось, – вкрадчиво прошептал Диа, – показать тебе некоторые разработки наших законодателей, которые опираются на идею Дадо и дают новый импульс и возможности нашим проектам.
– Не лукавьте, друзья мои! Милейшие Ю-Ю и Диа! И вы, законодатели: красавец Грызун, свой парень Серёга, любимец публики Жирлик. И ты, прекрасный Махаон, и вы, благородные быки, да и вы, первые поселенцы острова Майдан – Жуки Аимонники и Жуки Каспийские. Вы, проницательные ленивцы, вы, загадочные ночные Лемуры, вы, многочисленный насекомый люд, и даже ты, свирепая хорьковая кошка Фосса, воплощение силы и изящества. Вы – чудесный народ, так украшающий эту прекрасную и необычную страну; я с удовольствием побуду в вашем обществе и рад буду поговорить с каждым из вас, кто этого захочет.
Но я приехал в первую очередь для встречи с Дадо, не с идеей Дадо, а с самой Дадо, чтобы решить её проблемы. Ведь и для вас это очень важно. Так что не скрывайте от меня Дадо, я ведь смогу найти её и без вас.
КАМЕННЫЙ ЛЕС
Высится каменный лес, ветви сплетающий в сеть, Лес, неспособный любить, лес, неспособный согреть. С. Сабратов Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. На небо вышла сиять для блаженства богов и для смертных. Гомер– Найти Дадо не так-то просто, – сказал Лемур Серёга. – Дадо живёт в Цинжи-де-Бемараха. Там непроходимый каменный лес и скалистые гряды, состоящие из тысяч острых известняковых пиков высотой до пятидесяти метров. Пики стоят так близко друг к другу, что даже лемур не может поставить между ними ногу. Здесь никто не сможет побеспокоить Дадо без её согласия. Тайные тропы знают только она сама и её доверенные лица: панцирный хамелеон Дин и майданскарская крыса Воалаво. Кого ты выберешь, Александр, своим провожатым?
Панцирный хамелеон Дин, страшный, как дракон, с колючими шипами и острыми шишками на хребте и на голове, и гигантская прыгающая крыса Воалаво, похожая длинными пушистыми ушами на кролика, а длинным голым хвостом на крысу, угрюмо и недоверчиво смотрели на капитана Александра.
– Хамелеон Дин, суровая, самобытная личность, конечно, заслуживает доверия, но уж больно он медленно двигается. Мы выбираем Воалаво.
– Что-то уж больно ты раскомандовался, Александр, – прохрипела Воалаво. – Путь очень трудный и опасный. И даже ловкие лесные животные, такие, как быстрые лемуры и мы, прыгающие крысы, и те с трудом преодолевают эту дорогу. Учти, если ты не сможешь пройти этот путь до конца, у тебя не хватит сил вернуться обратно, и никто тебе уже не сможет помочь.
– Не беспокойся, Воалаво, – перебил её Серёга. – Капитан Александр сильнее и стремительнее самого быстрого лемура.
Воалаво заворчала, зашипела, затявкала и, глубоко вздохнув, сказала:
– Аадно уж. Но пойду я только с ним одним, а его друзья пусть останутся здесь. Дадо не обрадуется, если мы вломимся к ней такой большой компанией.
Капитан Александр с крысой Воалаво долго пробирался известными только ей тропами каменного леса, над ними нависали карнизы, покрытые гребёнкой из каменных остроконечных зазубренных мечей, они проходили по опасным мостикам над заросшими каменными колючками, глубокими обрывами и щелями, которые образовали по всему плато сеть естественных бастионов. И наконец каменный лес расступился, и они вышли на большую зелёную поляну, где капитан Александр и увидел свою давнюю приятельницу Дадо.
Дадо выплывала, как богиня зари, из розовой пены цветов миндаля, в веере окрашенных солнцем пурпурных облаков.
ВСТРЕЧА С ДАДО
Демократия – это когда власти не назначаются безнравственным меньшинством, а выбираются безграмотным большинством. Неизвестно, что лучше.
Дадо. Записано Б.ШоуДадо была очень хороша: высокого роста, с могучей грудью и сильными трехпалыми лапами. Её тело, шея и голова были покрыты буро-чёрными мягкими перьями. Грудь и нижняя часть шеи – белые. Очень живые, глубоко посаженные глаза смотрели вперёд, как у человека, а не по бокам, как у курицы.
Дадо была родственницей велоцираптора, одного из самых опасных хищников, живших на земле в эпоху динозавров. В первую очередь поражала мощь этой «боевой машины», вооружённой страшными когтями на жёлтых ногах и могучим клювом, способной бежать по редкому лесу со скоростью более пятидесяти километров в час. Но это только на первый взгляд. Приглядевшись, мы увидим полную благородного достоинства осанку, почувствуем нежную силу гигантской птицы, её одушевлённый, очаровательный образ, услышим её грудной, бархатистый голос, а поговорив, поймём глубину и ум этого необыкновенного животного.
Как мы уже говорили, капитан Александр встречался ранее с Дадо. Но и на него произвело впечатление появление этой величественной птицы. Дадо была заметно взволнована предстоящей встречей. Перья на её голове и крыльях распушились, глаза сияли:
– Как я рада видеть тебя, капитан Александр!
Воалаво, пребывавшая в беспокойстве всю дорогу через каменный лес, теперь, увидев дружескую реакцию Дадо, успокоилась и прекратила ворчать.
– Дорогая Дадо! Сказать, что я рад тебя видеть, – значит ничего не сказать. Ты знаешь, как я дружен со многими животными и птицами, но дружба с тобой мне дороже всего, – ответил капитан.
– Почему ты один, Александр? Я так хотела увидеть твоих прославленных друзей, великанов Дола и Зюла.
– Дол и Зюл очень хотели побывать на острове Дадо и мечтали встретиться с самой Дадо. Но сейчас они далеко – учатся в университете на островах Бриттов. Когда Дол и Зюл окончат университет, они будут уже совсем взрослыми и сами решат, что им делать. Но наш плавучий дом «Быстрые паруса» всегда открыт для них, и тогда, я надеюсь, мы все вместе сможем навестить тебя, милейшая Дадо.
– Мои родители рассказывали, что в древней Гондване предки Дадо и Атлантов жили бок о бок и были очень дружны.
– Да, это так, умнейшая Дадо. Атланты восхищались красотой и благородством Дадо и любили вырезать из дерева или из камней их изображения, которые сохранились на острове Майдан и по сю пору. Путешественники иногда находят кости древних Дадо с бронзовыми кольцами на лапах и с надписями на этих кольцах на языке Атлантов. Но ведь ты, как я слышал, тоже дружна с современными людьми.
– Это правда, Александр. Мне нравятся люди, живущие на этом острове, мальгаши, – весёлый, неунывающий народ. Они никогда не падают духом, что бы ни случилось. «Склонить голову – ещё не умереть», «не все, что желаешь, подарит судьба» – вот так обычно говорят мальгаши, мужественно встречая удары судьбы. Они любят меня, относятся с большим уважением ко мне и к моим предкам. Часто навещают меня на этой поляне и приносят с собой подарки. Они также приходят помолиться и приносят дары к изображениям моих предков.
Что касается других обитателей острова, они живут далеко, за каменным лесом, который очень трудно преодолеть. Говорят, что они считают меня святой. Какая же я святая, скажи на милость? Я – обычная птица, и после смерти моих родителей чувствую себя совсем одинокой. Других Дадо, кроме меня, нет. Родственников тоже нет. Остался небольшой круг друзей, ты их знаешь. Это Хамелеон Дин и прыгающая крыса Воалаво. Они дороги мне. Они тоже любят меня, жалеют и следят, чтобы никто попусту меня не беспокоил. Здесь, за каменным лесом, иногда меня навещают также милые сердцу несравненная сова Минерва Лала, наша примадонна, и очаровательная белая цапля Кристалина.
Так рассказывала Дадо о своей жизни, о жизни острова. Капитан Александр слушал её очень внимательно, и его интересовало всё: и так называемая проблема Дадо, и суеверная демократия, и восстановление демократии на острове, и может ли Дадо на это повлиять.
– «Проблема Дадо», дорогой Александр, это громкие слова и спекуляция вокруг моего имени, призванные прикрыть чьи-то неприглядные делишки. Ты знаешь, я этого не одобряю и никакого отношения к этому не имею. Что касается суеверий, то их сколько угодно. Если встретил чёрную руконожку – это к беде. Индри же или Хомячок, напротив, приносят удачу. Только для этого одного надо держать подле себя, а другого следует поскорее съесть.
– Не думаю, что кто-нибудь или что-нибудь может существенно изменить жизнь на острове. Мыши и хомячки будут есть зерно, лемуры – плоды деревьев, ленивцы – листья, а ящерицы и фоссы, как раньше, так и теперь, будут питаться лемурами, птицами, насекомыми и друг другом. И никакие законы, и никакие парламенты, и никакое народовластие им не помеха. Ведь такова их природа. Если заставить их питаться фруктами и травой, они умрут с голоду.
– Конечно, следовало бы ограничить аппетиты кровожадных крокодилов и фосс, которые убивают животных гораздо больше, чем могут съесть. Но для этого нужна воля властей. А откуда они берутся, эти власти? Как было раньше, так и теперь власти назначаются безнравственным меньшинством: орангутангами и небольшой кучкой жирных ящериц. Наши власти сами имеют прекрасный аппетит, и ничего, кроме собственного «окормления», их не интересует.
– Ты спрашивал меня о демократии и о народовластии. Я уже не та наивная Дадо, с которой ты встречался в прежний свой приезд, и давно не верю в красивые слова. Демократия – это когда власти не назначаются безнравственным меньшинством, а выбираются безграмотным большинством. Неизвестно, что лучше. Животные играют то в суеверия, то в свою звериную демократию. Эта суеверная демократия – просто инсценировка Ящериц, прикрывающая их злонамеренность и узаконивающая несправедливость и вседозволенность сильных мира сего. Я хорошо знаю, что творят ящерицы и орангутанги на острове. Страну превратили в систему «кормления», для управления которой создана пресловутая вертикаль, напоминающая лифт для доставки «доли» каждому руководителю, вплоть до самого верха. А реформы, модернизация, инновации, законы «близкодействия» – это лишь косметика. Пустая болтовня ящериц и орангутангов. Но вряд ли я смогу на это как-то повлиять.
– Люди, живущие на этом острове, считают, что они не вмешиваются в жизнь насекомых, птиц и зверей. На самом деде это не так. На острове появились домашние животные: свиньи, козы, собаки. Были завезены другие животные, которых раньше не было: кабаны, олени, горные козлы, кролики, мыши. Они отнимают пищу у коренных обитателей острова, съедают плоды, семена, объедают ростки баобабов, папоротников. Площадь лесов уменьшается, освободившиеся площади распахиваются под поля. Мест для жизни коренных животных Майдана становится всё меньше. Вот в чём главная опасность для живого мира острова. А ты меня уговариваешь примирять вечно спорящих зверей, птиц и насекомых, как будто это имеет какое-то значение. Что бы я ни делала, капитан Александр, что бы ни предприняла, я не смогу предотвратить будущую гибель растительного и животного мира нашего удивительного острова, которую несут, сами того не желая, одним только фактом своего присутствия пришедшие сюда люди.
СТРАУС АФР
Взаимное непонимание – самая подходящая основа для брака.
Дадо. Записано Б.ШоуКапитан Александр понял, что ему вряд ли удастся повернуть упрямую Дадо лицом к проблемам острова, что ни фараонши Хатшепсут, ни Маргарет Тэтчер, ни даже Юлии Тимошенко из Дадо не получится. Пора было переводить разговор в другое русло:
– Я вижу, что тебя, Дадо, не переспоришь. У тебя, Дадо, портится характер, ты вечно чем-то недовольна и постоянно брюзжишь. Ты отгородилась от всего мира холодным, непроходимым, бездушным каменным лесом. Как можно так жить? Неужели ты не понимаешь, что это путь в никуда. Тебе, Дадо, надо встряхнуться, всё поменять, и как можно скорее. Забыть о мировых проблемах и делать только то, что и положено делать птице в твоём возрасте.
– Не поняла, что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, очаровательная Дадо, что ты засиделась в девках, тебе надо иметь семью и детей, и что тебе давно пора замуж!
– Удивляешь ты меня, Александр. За кого же ты хочешь меня выдать: за скучнейшего Грызуна, обалдуя Серёгу или крикливого попугая Филимона Крикорова?
– Пожалуй, они староваты для такой прелестной девицы, как ты, Дадо. Надо будет подобрать более молодого жениха, чтобы у вас могли появиться птенцы и чтобы продолжился род Дадо.
– Где же взять ухажёра, которого не испугает такая высоченная невеста, как я?
– Предлагаю два варианта. Или привезти тебе из Австралии казуара, или из Африки страуса. У обоих недостатки. Казуар – очень агрессивный, злобный и драчливый, и ваши птенцы могут оказаться такими же. А ведь род Дадо всегда славился спокойным и миролюбивым характером. Страус – гораздо более рассудительный, хотя и он может постоять за себя и за свою подругу, если потребуется. Страус – добрый, весёлый, красивый, быстроногий, ростом повыше казуара. Пожалуй, немного глуповат, особенно рядом с такой невестой, – закончил капитан.
Похоже на то, что страус пришёлся Дадо по душе:
– Глуповат? Что ж с того. Моего ума хватит на двоих. Зато у нас будут красивые жизнерадостные дети.
– Ты не боишься, Дадо, что с неумным дружком ты не найдешь взаимопонимания?
– «Взаимное непонимание – самая подходящая основа для брака!», – как остроумно заметил один знаменитый англичанин. Сам-то он прекрасно умел находить взаимопонимание со всеми, поэтому, наверное, так никогда и не женился, – со смехом сказала Дадо.
– Правильно ли я понял, Дадо, что ты выбираешь Страуса?
Решение было принято.
Капитан Александр вернулся на корабль, повернул паруса к берегу Африки, где и высадился.
Ему удалось отыскать очень красивого, высокого, молодого страуса Афра.
– Как хорош! – подумал Александр. – К тому же, как выяснилось, далеко не дурак. А манеры, какие прекрасные манеры!
И Александр уговорил Афра отправиться на остров Майдан.
Конечно, страус ростом был поменьше Дадо и очень переживал из-за этого, но когда они встретились…
Афр с восхищением смотрел на великолепную Дадо, от волнения он вспотел, тоненькие пёрышки на хохолке мелко задрожали, роскошные перья на крыльях встали дыбом, рот растянулся в блаженной улыбке. Обычно невозмутимая Дадо вдруг покраснела и стала ещё прелестней.
Это была любовь с первого взгляда. Забыли о капитане Александре. Забыли поблагодарить его. Забыли попрощаться. Так и глядя неотрывно глаза в глаза, прижавшись бочок к бочку, они побрели в сторону леса и медленно исчезли в цветущих кустах и деревьях, окружавших поляну.
«Да, – подумал Александр. – Видно, они нашли друг друга. Зачем им теперь эти лемуры, эти ящерицы, эти насекомые и прочая камарилья? Всё это для Дадо уже позади. Для них, двоих, началась новая жизнь».
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ,
в которой мы узнаем, что случилось дальше и как изменилась жизнь на острове Дадо
МАЛЕНЬКИЕ ДАДО
Счастливые пары счастливы одинаково.
ОбщепринятоВ дальнейшем случилось то, что случается со всеми другими счастливыми парами. Все несчастливые пары несчастны по-своему, а счастливые счастливы одинаково. Надо ли говорить, что Афр и Дадо сложили себе новое гнездо, что Дадо снесла яйца и что через некоторое время появились прелестные птенцы-крепыши. Афр и Дадо вели уединённый образ жизни, но весть о маленьких Дадо дошла до обитателей Майдана. Все очень хотели встретиться с семьёй Афра и Дадо, чтобы отпраздновать появление птенцов. Когда во время очередного посещения острова капитан Александр убедился, что малыши немного окрепли, капитан настоял, чтобы семья вышла из леса и чтобы все поняли, что в жизни острова начались новые времена.
На Майдане собрались почти все обитатели острова. Обычно хмурые и злые, Дин и Воалаво тоже были здесь – они выглядели очень торжественно и улыбались.
Была приглашена вся команда «Быстрых парусов».
Как проходил праздник, мы не знаем. Знаем только, что был роскошный концерт. Пели лучшие артисты: и попугай Филимон Крикоров, и сова Лала, и белая цапля Кристалина.
Голубь Митрофан очень подружился с Лалой и Кристалиной. А драчливый, крикливый попугай Филимон, с заносчивым хохолком на голове, очень ему не понравился.
Выступил народный талант – нестерпимо ярко-зеленый, с алыми пятнами геккон Фельзума. Под аплодисменты зрителей он пищал, скрипел, чирикал, щёлкал, квакал, кудахтал и спел арию «Тоо – кее».
Рвался попеть и поиграть на гитаре Лемур Серёга.
– Не надо, Серёга, – сказал ему Александр. – Напугаешь маленьких Дадо.
Сыч Глазун, возглавлявший художественную академию, рисовал и дарил портреты всем подряд. Закончив очередной портрет, старомодный Глазун долго ухал, потом изрекал:
– Дадо – наша вера, Ю-Ю – наш самодержец, Грызуны – наш народ! – и с аппетитом съедал очередного, заранее приготовленного, хомячка.
Возмущённый Лемур Серёга протестовал и от подаренного ему портрета отказался. Если не считать этого досадного недоразумения, праздник удался на славу.
Глазун написал портрет капитана Александра в морской форме, на коне. Всадник поражал копьём исполинского Варана, напоминающего Дракона. Капитан Александр долго смеялся:
– Давно уже я не сидел в седле, и копья у меня нет. И Дракона я не поражал, а просто подружился с ним, и был это вовсе не Дракон, а вождь варанов, Варанище.
– Ну, будем считать, что я написал Георгия Победоносца, а не тебя, а сходство с тобой получилось случайно, – примирительно сказал Глазун. – А может и не случайно. Ведь Георгий Победоносец – покровитель воинов, пастухов и странствующих. А ты, капитан Александр, покровитель воинов, путешественников и животных. Много общего.
Капитан Александр принял портрет в подарок.
Все прощались. Афр с Дадо и маленькими удалились в свой каменный лес. Капитан Александр и его команда вернулись в свой плавучий дом и продолжили путешествие. А обитатели острова Майдан возвратились к повседневным делам. Они решили, что всё теперь пойдет как раньше.
Покинув Майдан, капитан Александр написал о своих впечатлениях письмо Его преподобию Льюису Доджсону, другу нашего героя, проживающему на островах Франков и Бриттов:
«Дорогой Льюис Доджсон! Мне довелось побывать на островах Маврикий и Майдан. На Маврикии все без перемен. Я встречался с добрейшим Додо, Вашей любимой птицей. Он жив-здоров. Единственное, что беспокоит его, так это завезенные сюда крысы, которые поедают яйца, снесенные его подружками. Додо помнит о Вас и просит передать свои наилучшие пожелания. Просит также кланяться Алисе, Робину Гусю, Орленку Эду, Попугайчику Лори, а также Грифону и Черепахе Квази.
Очень интересным оказалось для меня посещение Майдана. Встретил Дадо, о которой я раньше Вам уже рассказывал. Она повзрослела и похорошела. Дадо просто восхитительна. Кажется, она наконец устроила свою личную жизнь. Она тоже передает Вам привет, а также привет Долу и Зюлу, хотя и знает о вас всех понаслышке.
Больше всего на острове Майдан меня, в который раз, поразила общественная самоорганизация животных, их звериная суеверная демократия, которая во многих отношениях превосходит общественное устройство людей не только у нас в России, но и во Франции, и в Англии. В этот раз у меня было достаточно времени, чтобы ознакомиться с жизнью животных на Майдане и хорошенько все обдумать. Помимо всего прочего, много полезных сведений и комментариев я получил от умнейшей Дадо и от моего давнего друга, Лемура Серёги. Свои впечатления и размышления о суеверной демократии я посылаю Вам в виде отдельного письма The last page of my life.
Большой привет Долу и Зюлу. До скорой встречи. Ваш капитан Александр».
А что же происходило тем временем на острове Дадо? Мы остановились на том, что Дадо с семьей удалилась в каменный лес, гости уехали, а обитатели острова вернулись к повседневным делам. Они решили, что теперь все пойдет как раньше.
КОНЕЦ СУЕВЕРНОЙ ДЕМОКРАТИИ
Сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно будет.
ПословицаХамелеон Парсони больше не появлялся на заседаниях парламента. Он удалился и полностью слился с листвой деревьев. Говорили, что теперь он подолгу предаётся воспоминаниям и плачет, плачет, плачет…
Из рассказов Лемура Серёги. Записано капитаном АлександромКазалось, что так оно и есть. Прошло время. К капитану Александру приходили вести о том, что какие-то изменения на древнем Майдане всё-таки происходят. Вначале до всех дошло, что Дадо – не идея, а настоящая птица, пусть и прекрасная, но, конечно, не святая, не идол и не божество. Парламенту незачем было обсуждать проблему Дадо. А обитатели острова продолжали приходить к статуям предков Дадо лишь для того, чтобы полюбоваться искусством древних Атлантов. Суеверий стало меньше. И незачем стало гордиться своей звериной суеверной демократией и якобы самобытным путём острова Майдан. Обитатеди острова стали думать о том, чтобы демократия была просто демократией, обычной демократией без всяких приставок.
Стали прислушиваться к мнению Бабочек, Насекомых и даже к мнению некоторых радикальных Жуков. В парламенте появились представители и ЯБК, и СПН, и даже РМ.
С СПН, правда, было всё не так просто. Партия попала в парламент, потому что у неё появился наконец лидер. Так уж получилось, что лидер СПН был почему-то не из насекомых. Лидером пригласили очень красивого, очень элегантного, всегда успешного и всеми любимого удава Прошку. Прошка говорил: «Насекомых не ем – они слишком мелкая для меня пища. Насекомых не люблю – у нас с ними разные взгляды. И с мнением их я не согласен. Но я жизнь готов отдать за то, чтобы любая мошка и любой комарик всегда могли высказать свою насекомую правду». Подчеркивая демократичность своей программы, он представлялся обычно так: «Бескорыстный защитник прав Насекомых удав Мошк Прошка».
Выросли фракции Лемуров и Ленивцев. Упало представительство Новой ТРУП. Доля Единоманов также резко уменьшилась. Единоманы уже не могли, как раньше, провести в парламенте необходимые им решения без согласия других фракций. СДАМ перестал штамповать решения ЕМ, и оказалось, что у Ленивцев, и особенно у их лидера, Жирлика, есть собственные интересные идеи. Никто уже не говорил, что парламент Майдана – это Террамент, то есть место, где царят ящерицы и змеи.
Хамелеон Парсони больше не появлялся на заседаниях парламента. Он удалился и полностью слился с листвой деревьев. Говорили, что теперь он подолгу предаётся воспоминаниям, и плачет, плачет, плачет…
Жуки Лимонники и Жуки Каспийские потеряли интерес к борьбе за исконные права Жуков. Лидер Лимонников с удовлетворением вернулся к литературной работе и написал книгу «Я – Лимоночка, или Жёсткий секс в навозе». Лидера Каспийских давно никто не видел. Говорят, он направился в другие страны, чтобы там отстаивать ущемлённые права Жуков.
Товарищ Зе тоже отошёл от дел. Он создал детскую организацию «Трудята», в которую пригласил телят, козлят и поросят, детей членов Новой партии Труда. Зе научил их маршировать под звуки фанфар и барабанную дробь, петь песни трудового народа и носить эмблему, которую тоже сам придумал. Эмблемой Трудят были скрещенные Серп и Грабли, которые напоминали Зе о прекрасных временах диктатуры Зебу. Практичные Майданцы смотрели на Трудят, улыбались и думали: «Нет, товарищ Зе, на эти грабли мы больше не наступим!».
В стране было восстановлено правительство и понемногу стали восстанавливаться суды. Государственные органы ограничили аппетиты Ящериц на местах, и всё большее количество регионов управлялось лучшими представителями животного мира, выбранными населением острова. Разрушались вертикаль и система «кормления». Ящерицы с тоской вспоминали о тех временах, когда они были вышеназначенными и могли по праву быть «в доле».
Как и говорила Дадо, нельзя было заставить Фоссу не нападать на лемуров, змей – не питаться яйцами птиц, ящериц и птиц – не есть насекомых и грызунов, а насекомых – не есть друг друга. Но в атмосфере острова почему-то всё стало меняться в лучшую сторону. Пастбища и луга стали распределяться более справедливо и перестали вытаптываться. На острове появилось больше пчёл, шмелей, бабочек. Пышным цветом расцветали цветы. В лесах изобилие фруктов, орехов, бобовых, запасов мёда у пчёл. Обитатели острова стали лучше питаться, и их численность год от года росла.
А что было с законами? Чехарда с изменениями законов, конечно, осталась, но какие-то твёрдые правила жизни на Майдане укоренились, и у судов появились здоровые прецеденты для принятия решений. Жирные ящерицы стали меньше жировать и действовали уже с оглядкой на интересы других групп животных. У симпатичных орангутангов стало гораздо меньше дел. Парламент и правительство были заняты конкретными проблемами, и у них не было ни времени, ни необходимости бегать по каждому вопросу к Ю-Ю или Диа.
Ю-Ю и Диа ликовали. Ведь это они требовали модернизации законов острова, чтобы решить проблему Дадо. Так оно и получилось. С Дадо всё само устроилось. Это они вели беспощадную войну с особенно жирными ящерицами, чтобы уменьшить их влияние на парламент. Так оно и произошло, парламент стал более независимым. Это они хотели приблизить законы острова к Классическому Экваториальному и Прецедентному Атлантическому праву, так и случилось. И теперь, в результате их реформ, заработали и парламент, и правительство, и суды. И самое главное: они всегда говорили, что Дадо – это реально существующая птица. Теперь все увидели, что это именно так, и суеверия исчезли, как дым. Нет, не зря они были приглашены на остров и неистово трудились, не зная ни дня ни ночи, как рабы на галерах, прикованные железом к своим вёслам.
Обидно, конечно, что теперь они уже не так нужны, как раньше, никто к ним не обращается, никто не противоречит, спорить им не с кем, так что и «мочить» больше некого.
На острове стали меньше придавать значения политической трескотне, лозунгам и идейным построениям, а больше заниматься практическими делами. И, конечно, никто уже не принимал всерьёз ни нановолоски, ни быков и крокодилов, желающих бегать по потолку.
Нажики и Насики, конечно, ещё пытались будоражить страну. Но их становилось всё меньше и меньше. Часть жуков ушла от них, получив представительство в органах власти. Другие жуки вернулись к обычной жизни, благо работы и пищи стало гораздо больше. У лидеров ЕМ, за спиной которых стоял ССБ, появилось много проблем, и они потеряли интерес к Нажистам и Насистам. А у самих жуков уже не хватало запала, чтобы бороться с «чёрными» и «белыми».
ССБ резко сократил свою кипучую деятельность, потому что никто уже не верил в нашествие слонов, носорогов и львов. Исправительно-трудовые лагеря ликвидировали. Резко уменьшили армию Майдана: чтобы не допустить бандитских налётов Фоссы, достаточно было небольших отрядов боевых ос.
КАПИТАН АЛЕКСАНДР ДАЁТ СОВЕТ ОРАНГУТАНГАМ
….и Железный Богомол, и жаба Прима выслушали рассказ Ю-Ю и Диа и промолчали.
Записки серой мышиИзредка капитан Александр навещал Майдан, и обаятельные орангутанги рассказывали, как им грустно оттого, что у них уже нет «места в строю».
– Не грустите, друзья мои, – сказал им однажды Александр. – Вы сделали огромное дело и сами выросли за это время как общественные деятели. Вы оба должны осознать, что переросли проблемы острова Майдан и вам по силам гораздо более масштабные задачи.
– А чем бы ты советовал нам заняться, Александр?
– Ты, Ю-Ю, великолепный мастер экваториальных единоборств. Жители твоего родного острова хотели бы организовать чемпионат мира по этим единоборствам, чтобы навсегда прославить свой остров, чтобы молодёжь острова поняла, насколько интереснее заниматься единоборствами, чем бездельничать, качаться на лианах и есть бананы, и чтобы на острове появлялись всё новые и новые мастера единоборств мирового уровня. Кто, как не ты, Ю-Ю, может лучше всех организовать этот чемпионат? Это гораздо более сложная и масштабная задача, чем проблема Дадо на острове Дадо. И эта задача тебе по плечу.
Что касается тебя, Диа, твоя самая сильная сторона – изучение и совершенствование Классического Экваториального и Прецедентного Атлантического права. Ты сам много раз говорил мне о том, что на острове Экваториальных Единоборств царят полная анархия и беззаконие. Введение цивилизованных законов на этом острове – это гораздо более трудная задача, чем модернизация Майдана. А без принятия целого свода законов твоему другу Ю-Ю не удастся организовать чемпионат мира. Это колоссальная проблема, и она тоже тебе по плечу, Диа.
Хочу ещё добавить. Это касается вас обоих. Вы накопили огромный опыт, один – в единоборствах, другой – в законотворчестве, и вам пора уже иметь учеников, которым вы сможете передать свои знания.
Вот так беседовал капитан Александр с обоими орангутангами. Орангутангам предложения капитана очень не понравились. Ю-Ю мстительно вспоминал, как ловко он срезал капитана во время их первой встречи, когда тот просил провести его к Дадо.
«Выдержка, выдержка и ещё раз выдержка, – думал он, – мы своё ещё возьмём».
Орангутанги ничего не отвечали капитану. Оба крутили головами по сторонам, ковыряли пальцами в ушах и делали вид, что всё происходящее их совершенно не касается – точно так же, как они привыкли поступать в парламенте. Но ведь капитану Александру было не так уж и важно, примут ли орангутанги его советы. Он видел их насквозь и знал, что Ю-Ю и Диа совсем растерялись и не могут понять, как себя вести и что делать.
Сразу после разговора с Александром эти двое побежали советоваться в ССБ. Ну что ж, и Железный Богомол, и жаба Прима выслушали рассказ Ю-Ю и Диа и почему-то промолчали.
Как понимать это молчание? Может быть, они намекали на то, что время Ю-Ю и Диа закончилось?
Не пройдёт и года, и Александр, посещая Майданскар, узнает от друга Серёги и от Дадо с Афром, что Ю-Ю и Диа тихо уехали. И никто этого не заметил, как будто их никогда и не было на острове Дадо. Видимо, они действительно отправились на остров Единоборств. Так ли это – точно мы не знаем, как не знаем, что им удалось сделать на этом острове.
ВИРУС УДАЧИ
Тот, кто делает добро другим, сам от этого вкушает радость.
Маргарита НаваррскаяКоманда «Быстрых парусов» не переставала удивляться всем этим изменениям, происходившим на Майдане.
Как получилось, что после возвращения Александра со страусом Афром на остров Дадо жизнь на острове стала улучшаться? Понятно, что Дадо и Афр нашли своё счастье, что род Дадо не прервался. Но почему всё стало меняться в жизни животных на этом необыкновенном острове? Как получилось, что они уезжали из страны отчаянья, а вернулись в страну надежды?
– Друзья мои, вы знаете, наверное, что все болезни распространяются невидимыми, очень маленькими живыми существами – бактериями или бациллами. Больной человек разбрасывает вокруг себя эти маленькие существа при дыхании, кашле, чихании и в момент прикосновения. Каждый, с кем говорит или кого касается больной, может тоже заболеть и, в свою очередь, стать распространителем заболевания для других людей. Остановить этот процесс очень сложно.
– Прости, Александр, но это всем известно, – сказал Штурман.
– Зачем ты нам рассказываешь об этом? – спросил Боцман.
– Какой ты глупый, Боцман, – важно сказал голубь Митрофан. – Разве ты не знаешь, что маленькие существа, о которых говорит капитан, – это блохи. Если я правильно тебя понял, Александр, ты имел в виду, что приличному голубю не следует близко подходить к собакам и кошкам, у которых есть блохи. Я придерживаюсь той же точки зрения.
– Помолчи, Митрофан. Капитан предупреждает, чтобы я более осторожно покупал на рынке мясо для камбуза, – сказал Повар-Кок.
– Да всё ведь ясно, други, – вдруг заговорил молчаливый Абордаж. – После сражения нужно хорошенько вытереть мой палаш, чтобы не подхватить дурной болезни от неприятеля.
Капитан Александр помолчал. Потом продолжил:
– Голубь Митрофан, конечно, прав, да и ты, Повар-Кок, прав, и ты, Боря, тоже прав. Каждый из вас прав по-своему. Я хочу поделиться с вами некоторыми своими размышлениями. Может быть, помимо бактерий, вызывающих болезни и несчастья, есть бактерии, которые заражают живые существа удачей и счастьем. Нам с вами удалось помочь Дадо найти своё счастье. Она, как солнце, излучает во все стороны эти бактерии удачи, она светится любовью. Она заразила этим и Афра, и своих птенцов. И когда она вышла со своей семьёй на Майдан, очень многие обитатели этого острова были инфицированы. Они перестали конфликтовать, ссориться, перестали замечать мелкие проблемы, им стало проще делать свои обычные дела, удача теперь сама стала их догонять, и они превращались в новые источники инфекции счастья. Бацилла удачи и счастья попала на этот прежде изолированный остров, миллионы лет плавающий в одиночку в мировом океане, казалось бы, обречённый на прозябание. И всё изменилось. Процесс пошёл! А мы, друзья мои, оказались у его истоков. Ура!
– И что же, теперь на острове Дадо всё будет хорошо? – недоверчиво спросил Штурман.
– Я уверен только в одном – на Майдане началась новая жизнь. И это действительно хорошо. А какая она будет, эта новая жизнь? Ситуация, наверное, намного сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Я рассказывал вам о мрачных пророчествах Дадо – люди, живущие на острове, мальгаши, сами того не желая, могут погубить неповторимый мир Майдана.
– Неужели ничего нельзя сделать? – спросили Боцман и Повар-Кок.
– Почему же? Мы вернёмся на остров Дадо и постараемся заразить мальгашей бациллой счастья, – шутливо сказал Александр.
– Как это, бациллой счастья? Разве может быть такая бацилла удачи или бацилла счастья?
– Некоторые современные учёные высказывают мысль, что счастье передаётся от человека к человеку наподобие некого микроорганизма, но только это походит не на бациллу, а на вирус. Этот предполагаемый вирус как бы встраивается в живые клетки человека или животного и способствует выработке особых веществ, эндорфинов – гормонов счастья. Капитан Александр жил в то время, когда о вирусах ещё ничего не знали, но интуиция ему подсказала, что могут быть такие очень маленькие организмы удачи и счастья. Не исключено, что капитан Александр говорил вовсе не о микроорганизмах. И что эти микроорганизмы – просто фигура речи. Александр сделал одно очень хорошее дело для Дадо и Афра, и это хорошее дело пошло по цепочке от одного обитателя острова к другому, наподобие вируса. Однако вернёмся на корабль «Быстрые паруса».
Говоря о бациллах счастья, капитан Александр, видимо, просто шутил. Страну Майданов не могли изменить какие-то микроорганизмы, которых, может быть, и не существует. Просто на остров пришёл ветер перемен, и его обитатели внезапно ощутили вкус свободы. Почему это произошло?
Потому что ушёл страх перед всемогуществом Ящериц, ССБ, орангутангов и перед исправительными лагерями.
Потому что пропали гордыня, высокомерие – внушённые властями «возвышенные» мысли об особом пути Майдана, о самой передовой суеверной демократии, о благородном консерватизме – развитии общества без каких-либо изменений в жизни.
Потому что все узнали правду о Дадо, о суевериях, о вертикали, о системе «кормления», о том, кто с кем «в доле», о бессмысленных потугах властей, так называемых инновациях. В лучах правды стали исчезать невежество, суеверия, вера в святость Дадо, в древних идолов, вера в то, что вышеназначенный всегда прав.
По мере того как рушились вертикаль, система «кормления» и система «быть в доле», у обитателей исчезал соблазн участвовать в этих системах, постепенно пропадали корысть и желание прожить на дармовщинку.
Ушли в прошлое Страх, Гордыня, Корысть и Невежество. Жители острова почувствовали, что они наконец свободны. А свободные граждане могут и сами наладить свою жизнь, и наилучшим образом обустроить страну, без помощи Ящериц, ССБ и орангутангов. Вот поэтому так кардинально и изменилась жизнь на Майдане.
Посмотрим повнимательнее на человека, так спокойно стоящего у штурвала «Быстрых парусов». Он не ведает страха, он свободен от гордыни, прост, скромен и доступен, он блестяще образован, он абсолютно бескорыстен. Это наш герой, капитан Александр, истинно свободный человек.
Александр стоял за штурвалом, корабль весело бежал по кудрявым волнам. У капитана Александра было прекрасное настроение. Он знал, что мальгаши, местное население Майданскара, очень милые, доброжелательные, миролюбивые люди. Он знал, что ему удастся убедить их не увеличивать площади лугов и полян и ограничить рост деревень, чтобы сохранить неповторимый животный и растительный мир этого необыкновенного острова. Но он понимал, что получится это очень и очень не скоро.
– Ну и что, удалось это капитану Александру?
– Да, он много сделал, чтобы спасти леса и прерии. Теперь, в наши дни, на острове Дадо созданы громадные природные парки и заповедники, в которых сохраняются привычные условия жизни для исконных обитателей острова. В этих парках и сейчас можно встретить всех животных, о которых мы говорили.
– А сохранилось ли потомство Дадо?
– Малыши нашей героини Дадо – это не чистые Дадо, ведь их отец – африканский страус, и эти новые Дадо уже не такие большие, как мама Дадо. А сохранились ли они сейчас? Современные путешественники слышали странные крики в зарослях острова и видели вдалеке стаю птиц, похожих на Дадо. Может быть, эти Дадо прячутся в укромных уголках заповедников? Точно никто ничего определённого сказать не может.
Капитан Александр написал Его преподобию еще одно письмо:
«Мой дорогой Льюис Доджсон! Боюсь, что огорчу Вас, а также славных Дола и Зюла, но суеверная демократия острова Майдан, которой уже миллионы лет и которой я так искренне восхищался, оказалась непрочной. Все-таки она не выдержала испытания временем, как и все на нашей грешной земле. Даже небольших перемен в сознании обитателей Майдана было достаточно, чтобы эта, казалось бы, нерушимая крепость рухнула как карточный домик, в одно мгновение. Свои впечатления и размышления об этой неверной суеверной демократии я посылаю вам в виде отдельного письма „Конец неверной демократии“. Большой привет Долу, Зюлу, Черной горе и малышке Люси.
До встречи. Ваш капитан Александр».
На этом мы заканчиваем рассказ о необыкновенном путешествии капитана Александра на остров Дадо и о том, как капитану Александру, делая хорошие дела, удалось заразить вирусом счастья людей и животных этого прекрасного острова.
Хорошо бы и нам, беря пример с нашего героя, стать свободными людьми и научиться делать добрые дела. Излучать вирусы счастья и своим светом заражать наших друзей и родных, товарищей по учёбе и работе, малознакомых людей и даже совсем незнакомых, случайных встречных, соседей по лестничной площадке, по транспорту, продавцов в магазине и так далее, и так далее, и так далее.
Постараемся запомнить уроки смелости и доброты, которые нам дали капитан Александр и великолепная Дадо. А сейчас, вместе с кораблём «Быстрые паруса» мы отправимся дальше, навстречу новым странам и новым приключениям.
Владимир Кунченко
Девочка из Калифорнии
Я выбросил окурок. Таааак… Стражи никуда не делись. Стволы – опущены, движений – никаких. Умные «машинки» – умеют прикидываться нерабочими.
Сев на ящик, я поднял глаза и посмотрел вдаль, на линию горизонта. Там есть другие люди. И мы знаем о них, а они знают о нас. Но мы не можем с ними встретиться: Стражи беспощадны к любому, кто будет проходить мимо них.
Наверное, так по всей Земле. Небольшие группы выживших напрочь изолированы друг от друга. И так, постепенно, мы все умрём. В групповом одиночестве. От голода или лучевой болезни.
– Эй! Идите все сюда! – звонкий голос Молли слышат, наверное, даже Стражи.
Дежурному нельзя покидать пост, поэтому только поворачиваю голову. Интересно ведь узнать, почему Молли всех зовёт.
– Пропустите, пропустите! – тараторит Дора и смотрит себе под ноги. Туда же смотрит и снующая вокруг неё толпа. Я поднимаюсь на носки – всё равно ничего не увижу, но хотя бы попытался.
– Да уйдите вы! – «звенит» Молли и принимается расталкивать людей вокруг.
Наконец толпа догадалась расступиться, что и позволило мне увидеть причину переполоха – маленькую, лет трёх, белокурую девочку с голубыми глазами и штопаным-перештопаным плюшевым тигром в руках.
…К концу дня весь наш лагерь только и говорил об этой девочке. Жаль, что сама девочка не говорила. А то бы я с удовольствием попросил её рассказать, каким образом она пришла к нам с запада. Там такая «дорога», что захватчики даже не стали на том направлении устанавливать Стражей. Разломы земной коры, ручьи лавы, заражённые радиацией сектора…
Я жестами попросил её написать, но она и писать не могла! Потому мы не узнали о ней ничего. Но звать её стали просто – Девочка из Калифорнии, потому что на переде её курточки красным по зелёному написано California.
Дора и Молли весь вечер занимались ею. Кормили, купали, укладывали спать. Уложили.
Проснувшись уже после рассвета, я первым делом пошёл проведать нашу калифорнийскую гостью. Ожидал увидеть её тихо сопящей в подушку, а обнаружил бодрой и, как мне показалось, собранной в дорогу.
Я не ошибся: с секунду она смотрела мне в глаза, а потом резко встала с корточек и направилась к выходу из палатки. Ничего не понимая, молча последовал за ней. И хорошо, что молча – находящиеся в палатке детки должны спать.
Девочка из Калифорнии шла точно к выходу. Когда мы стали ловить её – уже бежала, но не добежала. Я и Стив сумели-таки поймать эту белокурую девчушку.
…Девочка из Калифорнии беспрерывно дёргала ручками и ножками, мычала, пыталась выскользнуть из моих пальцев, но тщетно.
– Фрэнк! – окликнула меня Молли. – Она хочет что-то сказать нам!
Перевожу глаза на Молли, потом на девочку из Калифорнии. Та вытягивает шею в сторону Стражей и кивает.
– Что она хочет сказать? – Стив, как и всегда, задал банальный, но сложный вопрос.
– Она как будто просит отпустить её туда… – предположила Молли.
Почувствовав боль в девой кисти, вскрикиваю и инстинктивно разжимаю пальцы обеих рук. Девочка из Калифорнии мягко приземляется и бежит к выходу. Укусила, блин!
Во второй раз мы её не поймали. Не знаю, каким образом она избежала наших длинных цепких пальцев. Чудо! Других слов нет!
Выбежав из лагеря, она легко пробежала между давно заржавевшими остовами машин и взяла курс на Стражей.
–…Стой! Они убьют тебя! – срываю голос в надежде образумить девочку из Калифорнии. Хотя она при всём желании не услышит… Быстро приближается к Стражам. Мы – не догоняем. Несмотря на то, что мы – выше, больше и выносливее.
Как только девочка из Калифорнии забегает на территорию Стражей, крупный участок единственной проходной дороги снова принимает на себя сотни тысяч лазерных лучей. Должен был принять…
Стражи дёргались, скручивались в узлы, дымились, искрились… Неуничтожимые автоматические турели прямо на наших глазах превращались в груду металлолома! Они «погибли» быстро и одновременно. Даже не успели сделать хотя бы один выстрел!
Девочка из Калифорнии остановилась и обернулась. Поняв, что мы более-менее отошли от шока, махнула нам рукой.
Никогда не думал, что до ближайшей группы выживших – топать и топать. Из нашего лагеря казалось, что вот они, рядом. А на деле… Знал бы – взял с собой хотя бы пистолет.
Девочка из Калифорнии шла и шла. Уверенно. Без остановок.
– Слушай, Фрэнк, может, отдохнём? – пропыхтел Стив.
– Нет. Идём, – сухо оброняю. Я устал не меньше остальных, но понимаю, что надо идти. Сегодня особенный день – мы получили возможность выйти из изоляции. Ради этого стоит сбивать ноги и мучиться от жажды.
Перерыв всё-таки наступил. За те десять минут, что он длился, наша пятёрка взрослых разделилась. Трое разочаровались в идее добраться до других выживших, решили повернуть обрат но. Я и Молли решили продолжить следовать за девочкой.
Наземный транспорт ползунов я узнал издалека. И как назло даже спрятаться негде – кругом выжженная пустыня. И оружия нет. И никаких идей нет. Ну хоть умру с осознанием, что вырвался из клетки.
Не знаю как Молли, а я совершенно не боялся. Просто шёл за девочкой из Калифорнии и наслаждался каждым вдохом. Пусть воздух и воняет горелым. Зато этот воздух – воздух свободы.
Бронированные трёхколёсные внедорожники с треугольными крышами и треугольными же фарами неожиданно заглохли. Капитально заглохли. Тогда ползуны вылезли из кабин и, приготовив оружие, окопались прямо у внедорожников.
– Больно не будет, – на всякий случай говорю Молли. – Эти пушки стреляют электрическими разрядами. Сразу сгоришь и всё. Ничего не почувствуешь.
Молли кивает, но как-то вяло.
Мы шли точно на ползунов. Они чего-то медлили. А нет, вон индикаторы на пушках загорелись красным.
Я понял, что оружие перегрелось, только когда с пяток пушек взорвались в руках хозяев. Другие трое успели сообразить, что к чему, и потому остались целы и невредимы. Но ненадолго. Неведомая сила, что разобралась со Стражами, аналогичным образом поступила и с их создателями.
«Жаль, что транспорт неисправен, а то бы мы…» – не успел я додумать мысль, как внедорожники разом завелись. И тут без неведомой силы не обошлось. «Девочка из Калифорнии, кто же ты на самом деле? Или просто совпадение?», – мысленно спрашиваю самого себя. А она лишь посматривает в мою сторону да крепче стискивает плюшевого тигра.
– Садитесь! – звонкий голос Молли заставляет меня отвлечься от вопросов.
– Справишься с их техникой? – интересуюсь на всякий случай. Мало ли какие у ползунов системы безопасности.
– Легко!
Уже через пять минут мы разглядели палатки. Вот они, выжившие!
Я не знал, что, собственно, мы будем делать со Стражами, но был уверен, что выход найдётся. Мы смогли вырваться из изоляции, а раз смогли совершить невозможное, то со Стражами как-нибудь разберёмся. Но ползуны не стали ждать…
Услышав характерный свист, я высунулся из кабины. Всё верно. К нам летит истребитель.
Пули буквально оторвали заднюю часть внедорожника, каким-то чудом не срикошетив в нас. Я во время обстрела зажмурился, Молли – грязно материлась, а девочка из Калифорнии… продолжала спокойно сидеть у меня на коленях, будто ничего угрожающего жизни не происходит. Или мне так показалось? Если честно, я не уверен, что переживания в тот момент – истинные, а не подложенные подсознанием.
Почувствовав, что внедорожник остановился, я распахнул веки и, навалившись на дверь, вывалился из уже полумашины.
– Дай её сюда! – Молли вырвала из моих рук девочку. Но я и не возражал, а краем глаза наблюдал за тем, как истребитель заваливается вбок, дымится и искрится. Что-то действует на технику. Может, всё дело в девочке из Калифорнии?
Пилот не сумел выправить самолёт, зато сумел сбросить бомбу. Ровно за секунду до того момента, когда истребитель «свернулся» в косичку.
Ну вот и всё. Против бомбы нет приёма. Сколько нам осталось жить? Секунды три, не больше. Даже не успею сказать Молли, что она мне давно нравится.
– Нет! – кричу я, наблюдая за тем, как девочка из Калифорнии, вырвавшись из рук Молли, бежит вперёд, задрав голову вверх. Плюшевый тигр падает на выжженную землю, а бомба падает точно в руки девочке.
Ослепительная вспышка…
– Как у вас тут шикарно! – восхищённо говорю я, проходя в здоровенную палатку.
– Калифорния, Фрэнк, и после захвата Земли инопланетянами останется одним из лучших и благополучных мест в мире! – отшучивается Майк, один из рулевых этого лагеря.
– Даааа… Это того стоило…
– А как у вас, кстати, это получилось? Мы видели вспышку взрыва…
– Так был взрыв? – округляю глаза.
– Ну да. А ты разве не видел? – теперь уже это делает Майк.
– Я уже не знаю, что видел, а что – нет. – Отмазываюсь я. – А добрались мы на их внедорожниках.
– Вам повезло, что это груда металла, бывшая когда-то истребителем, рухнула на Стражей, а то бы…
– Нам вообще сегодня везло. Фатально.
Шорох тента заставил меня обернуться.
– Так, Майк, прекрати мучать человека! Пускай он поест! – потребовала Бетси, его жена.
– …а вот эта фотография, – указываю на определённую точку дальней стены, – ваша и когда сделана?
– В декабре позапрошлого. Наша, да… – приветливая хозяйка палатки мрачнеет на глазах.
– Эта девочка… – замялся я, – ваша дочь?
Бетси кивает.
– Это она! Точно! – восклицаю я. – Я видел её сегодня! Она пришла к нам в лагерь, а потом…
– Ты перебрал, Фрэнк, – устало сказала Бетси.
– Но я точно помню! Её глаза, лицо… Эту зелёную куртку с надписью «Калифорния». Этого плюшевого тигра… – убеждаю я хозяйку.
– Тебе показалось.
– Но почему ты не веришь мне?!
– Да потому что она уже год как умерла!
С того дня наши деда пошли в гору. Наш лагерь объединился с калифорнийцами, что значительно повысило наш теперь уже общий боевой дух и вселило в нас надежду. Методом хитрости и тактик мы смогли привлечь внимание ползунов и даже выиграть пару сражений, что позволило нам завладеть их транспортом и оружием. Теперь добраться до другого лагеря и освободить людей от изоляции – стало возможным. Осуществлением этой возможности мы и занялись.
Однажды я присутствовал на построении новобранцев в армию человечества. Случайно подслушав разговор двух молодых парней, я крепко задумался, а на следующий день подробно расспросил их о чудесном освобождении из лагеря.
По описанию – точь-в-точь. И, как они слышали, такая девочка появлялась в других лагерях. И те вскоре выходили из изоляции. С того момента я кое-что осознал для себя.
…В действительности я всё время думал о девочке из Калифорнии. Но думал по-разному. После разговора с Бетси – думал, что встретил её двойника или вовсе она мне привиделась. После разговора с теми парнями, я думаю, нет, я уверен, что девочка из Калифорнии не была плодом воображения. А ещё я стал верить в Бога. Потому что полгода назад встретил ангела. Девочку из Калифорнии.
Горы скрывают холмы…
Уилл отложил в сторону книгу и посмотрел в иллюминатор. Увиденное полностью оправдало его ожидания. Плохие ожидания.
– Я уж думал, ты спишь… – едва переступив порог, сказал Рик.
– Без стука, капитан… – отметил Уилл.
– Ты потревожен моим внезапным вторжением на твою территорию? – поинтересовался капитан. – А дверь была не заперта.
Рик прошёл в комнату и остановился возле кресла.
– Не возражаешь?
Уилл махнул рукой.
Теперь, сев напротив Уилла, капитан Рик начал говорить.
– …мы тут уже пятый день, а буря и не думает прекращаться! – аргументировал Уилл. – Мне уже осточертело находиться на этой долбаной орбите! Тем более когда компания платит за результат, а не за время!
– Вот поэтому мы и торчим здесь, Уилл. Мне тоже не по кайфу болтаться в космосе. И никому из экипажа не по кайфу.
– Знаешь, Рик, я не подписывался на это. И я бы вообще не полетел сюда, не будь в научной группе Джеймса.
– Тогда прекрати причитать. Ради своего брата, – произнёс капитан, неотрывно смотря в глаза Уиллу.
Когда Рик подходил к двери, Уилл спросил у него:
– Ты тоже веришь во все эти сказки о тайных знаниях прошлых рас?
– Честно? – Рик облизнул пересохшие губы. – Частично верю, частично нет.
– И зря. Фальсификация всё это. Просто информационная бомба.
– Что ты – скептик и циник, я давно знаю, – улыбнулся Рик. – Скоро выясним, что там на самом деле.
– Даже если притянутая за уши карта и легенды об историческом достоянии древнейших рас – не сплетни, я не изменю своего отношения к цели этой экспедиции.
– Почему это? – удивился капитан.
– Если тайные знания спрятаны почти в тупике Вселенной, на какой-то задрипанной планетке – значит, обладатели этих знаний не хотели, чтобы мы или кто-то другой их нашёл, – объяснил Уилл. – Не надо лезть куда не просят.
– Ты всё усложняешь, Уилл. Расслабься.
Уилл вывернул руль вправо и повернул голову назад, к сидящим в салоне транспортника людям:
– Детектор показывает множество ухабов впереди. Пристегнитесь.
– О’кей! – ответил Джеймс и подмигнул.
…Чем дальше они ехали, тем больше Уилл ненавидел эту планету. Серая, скалистая почва, свинцовое небо, затянутое плотными, цвета грязного снега, тучами, водопады и озёра. Никакой растительности. Никакой живности. Пустая планета с непригодными для человека условиями. Подобных ей – тысячи. У неё даже названия нет. На корабле её обозначили как «Горы скрывают холмы» – из-за причудливых особенностей ландшафта. И стоило лететь сюда из-за каких-то теорий?!
– Вот здесь! – если бы не ремни безопасности, Джеймс бы точно вскочил и ударился головой об потолок кабины.
– О’кей, торможу, – сказал Уилл и порадовался тому, что они доехали без проблем.
– …осторожнее там! – Уилл не посчитал лишним напутствовать научную группу, которую возглавляет его брат.
Когда трое исследователей спустились со скалистого выступа, Уилл положил руки на руль и стал ждать. Скорее бы они вернулись – эта мысль сразу же начала клевать мозг.
– …чего вы там возитесь?! – недовольно буркнул Уилл в микрофон.
– Заткнись, Уилл! – Это Стэйси, геолог. – Не мешай нам работать!
– Ребята! – взволнованно сказал Рой, картограф. – Вы чувствуете это?!
– Что?! – хором спросили все трое.
– Вы чувствуете, что здесь нормальные для нас давление и атмосфера?
– Ты что, Рой?! – опешил Джеймс. – Какие, блин, нормальные?!
– Ну как вы не понимаете?! Именно здесь начинается пригодная для нас территория! – сокрушался картограф. – Эта затяжная буря… Она была неспроста… Буря – это защита тайных знаний! Защита, рассчитанная на наши терпение и психологическую устойчивость! Но теперь, когда мы здесь, защита снята. Потому что мы выдержали испытание…
– По-моему, как раз ты психологически неустойчив, – отметил Уилл.
– Да как вы не понимаете! – Рой упад на колени и поднял вверх руки. Схватился за голову. Встал. – Я докажу вам! – прокричал он и одним движением снял шлем.
Микрофон чётко передал характерное для разгерметизации шипение. Заслышав его, Уилл выскочил из транспортника и в два шага преодолел расстояние до спуска. Дальше нельзя – внизу слишком высокое давление. Здесь нужен более продвинутый костюм. Такой, как у членов научной группы.
– Поразительно! Он без шлема, и он жив! – ошарашенно сказал Джеймс.
– Нет! Ты ошибаешься! – кричал ему Уилл, с ужасом смотря на неподвижно лежащее тело Роя.
– Но я вижу…
– А я вижу, что он валяется труп трупом в трёх шагах от тебя!
– Прекрати бегать вокруг меня! – потребовала Стэйси.
– Чёрт, Уилл, я вижу, как он бегает вокруг Стэйси… Это точно Рой… – сконфуженно произнёс Джеймс.
– Это галлюцинация, – уверенно заявил Уилл. – Живо поднимайтесь!
– Что ты делаешь?! – взвизгнула Стэйси.
– Брат… – позвал его Джеймс. – Он толкает Стэйси…
– Неправда. Я вижу, что Стэйси просто споткнулась, упала и теперь безуспешно пытается подняться. – Уилл стал ещё пристальнее вглядываться вниз. – А тело Роя в трёх шагах впереди. Не веришь – пойди проверь.
– Он берёт меня за руку. Я чувствую… – растерянно или даже испуганно сказал Джеймс.
– Не верь! Галлюцинации могут быть осязаемы!
– Это не может быть галлюцинацией… Слишком реально…
– Джеймс! Возьми себя в руки и слушай меня! – потребовал Уилл. – Рой мёртв! Я вижу его бездыханное тело!
– Я не вижу город… – услышал Уилл голос брата. – Не знаю, Рой…
– Да нет никакого Роя! – взорвался Уилл. – Джеймс! Стэйси! Поднимайтесь!
– Всё это очень странно, Рой… Я немного боюсь… – растерянно произнесла Стэйси.
– Да вы там что, с ума сошли?! Срочно возвращайтесь! Никакого живого Роя нет – это галлюцинация!
– Прости, брат… Но только так мы можем увидеть город… – с грустью тихо сказал Джеймс.
– Не-е-е-е-е-ет! – закричал Уилл и едва не сорвался вниз. Туда, где только что умер его брат.
– Слушайте… Я не хочу этого делать… Мне в шлеме спокойнее… – мямлила Стэйси.
– Беги оттуда! Умоляю! – надрывно кричал Уилл.
– Хорошо. Но я это сделаю сама, – отстранённо произнесла Стэйси. Уилла она, похоже, не слышала.
Когда и третий человек снял шлем и в ту же секунду упал замертво, Уилл заплакал.
…Сильный ветер продолжал трепать волосы на головах трупов. Он будет это делать и завтра, и послезавтра, и через год, и спустя век. Здесь ничего не меняется и вряд ли когда-нибудь вообще изменится. Здесь – там, где горы скрывают холмы…
– Я же говорил, что здесь можно перейти вброд. А вы… – сказал один.
– Ну ладно тебе! Будешь ворчать теперь! – сразу же ответил ему второй.
– Эй, смотрите! – воскликнул третий.
Первые двое одновременно повернули головы.
– Какая красота… Аж дух захватывает… – с придыханием произнесли они.
– Просто фантастика! Слишком хорошо для того, чтобы быть правдой… – воскликнул третий.
– Быстрее! Осталось совсем чуть-чуть, – подбодрил один. Трое человек пересекли ручей и снова посмотрели вдаль.
С минуту полюбовавшись пейзажем, троица быстро и уверенно пошла вперёд – в город.
Заживо погребённый.
Ты стал особенным ещё до рождения.
Твои биологические родители – самые, пожалуй, высшие существа; олицетворение лучших качеств и талантов. Они с любовью зачали тебя, зная, что не будут растить и воспитывать тебя… Тебе не надо держать на них зла. Они хотели как лучше и сделали всё для того, чтобы тебе было хорошо.
А что же ты?
Ты отказался от них, как только узнал, что они принесли тебя мне. Ты не раздумывая поставил на них крест и даже не захотел узнать, почему они поступили так, как поступили. Нет, они не были эгоистичными и жестокими. Они действительно любили тебя. Они звонили мне почти каждый день, всё время просили выслать им твои фотографии и всё расспрашивали, расспрашивали о тебе… Клянусь, они бы никогда не отдали тебя, если бы хоть на секунду засомневались, что поступают правильно, что действуют исключительно в твоих интересах.
Родители подарили тебе жизнь, а ты… Ты даже не задумывался над этим. Зато ты много думал о мести. И отомстил. Сполна. Даже чересчур. Надеюсь, теперь они в лучшем мире…
Вспомни, каким ты был ребёнком. Здоровым, упитанным, активным, любознательным… Воспитатели, а потом учителя и преподаватели не могли на тебя нарадоваться. Хотя нет, вру. Преподаватели восхищались только твоими способностями и талантами, а непосредственно тобой – нет. Они ненавидели тебя за твой характер.
Ты был самым мудрым и сильным среди сверстников. И вместо того, чтобы помогать им встать на правильный путь, ты использовал в личных целях их отсутствие жизненного опыта, наивность и жажду приключений. Тебе было весело… А им… В тот момент они не могли знать, что их жизни сломались, как ствол молодой берёзы.
Сколько твоих одногруппников, одноклассников, одно– и сокурсников… Сколько их загремело в тюрьму? Сколько погибло? Сколькие оказались во власти вредных привычек? Ты подвёл их к этому. Их смерти и просто загубленные жизни на твоей совести.
А девушки и женщины? Вспомни, как ты с ними обращался. Как с вещами. Надоела – выбросил. Сколько сердец ты разбил, скольких обрюхатил, скольких «испортил»… Ты направо и налево раздавал психологические травмы и комплексы. А на детей своих ты плевал. Они тебе совершенно безразличны.
Тебе никто не нужен. И никого у тебя нет. Кроме тебя самого. Даже я – вложивший в твоё воспитание и становление все силы и душу – для тебя – пустое место. Но быть может, ты правильно ко мне относишься: потому что вырастить такого эгоиста – это надо хорошо-хорошо постараться.
Твои способности… Тебя же неспроста отправили на Землю. Планету уникальную. А люди – ещё более уникальные существа. Противоречивые и непредсказуемые. Однако их общество считается одним из самых лучших. Но ты пошёл по другому пути. Ты отверг его. Ты его, а не оно тебя. Ты обществу, по сути, не важен. Но быть не важным и быть отвергнутым – не одно и то же.
Для удовлетворения ущемлённого своего «Я» ты использовал все свои таланты и способности. Ты расколол общество на кружки по интересам, пропагандировал эгоизм, равнодушие, власть денег. Из-за грызни между собой, нежелания помогать другим умерло и погибло много людей. Их смерти на твоей совести.
…С возрастом твои способности только усиливались. Когда они достигли должного уровня, я рассказал тебе правду. О том, кто ты и о твоём истинном предназначении. Ты меня понял сразу. И понял правильно.
«Ура! Ради этого стоило вытерпеть его загоны, манеры и характер!», – мысленно ликовал я. Увы, но дальнейшие события вызвали грусть и досаду. И вызывают до сих пор.
Зло. Ты стал взрослым в тот момент, когда осознал значение слова «Зло». И твоя миссия – борьба со Злом – не вызывала у тебя отвращения. Но Зло имеет свойство меняться.
Вампиры. Высокомерные, брезгливые. Ты легко и быстро нашёл с ними общий язык и варианты взаимовыгодного сотрудничества.
Демоны. Коварные, жестокие, жадные. Твои любимые особенности личности.
Некроманты. Ты очень любил прикалываться над ходячими трупами. На этой почве с некромантами и сошёлся.
И многие другие порождения и пособники зла тебе были приятны. Приятно их общество, их взгляды…
Пророчество гласило, что ты должен был уничтожить Зло на Земле. Уничтожить, а не примкнуть к нему.
А теперь проанализируй прожитые годы. Скольких людей ты отправил на тот свет? Скольким напакостил? Со сколькими игрался? За счёт скольких самоутверждался? Цифра немаленькая набегает. Даже большая. Настолько большая, что Зло стало считать тебя конкурентом. А Зло, как известно, не знает пощады.
Вампиры, демоны, некроманты и другие твои приятели быстренько разобрались с тобой. А Зло отобрало все твои способности. И вдруг, как бы случайно, все беды, которые свалились на пострадавших от твоих выходок, начиная со времён детского сада, бумерангом вернулись к тебе. Вернулись и заточили тебя в этот деревянный плен.
Ты имел столько возможностей… Но ни одну не использовал. Все свои шансы бездумно прошляпил. Твоя личность, твой внутренний мир, окружающие тебя люди – ты сам всё разрушил. А Зло всего лишь помогло закончить этот процесс.
Официально ты уже мёртв. По сути – тоже мёртв. Личность, внутренний мир, окружающие – для тебя всё мертво… Знаешь, лучше быть действительно мёртвым, чем быть мёртвым по сути, но живым по факту.
– Почему ты рассказываешь мне всё это? – буркнул я.
– Да потому что ты погребён заживо!
– Попрощался? – в очередной раз спросил могильщик.
– Да. – Сухо ответил я. – Теперь точно да.
Бросив горсть земли на крышку гроба, я отступил от свежевырытой могилы.
Вот и ещё один случай. Сейчас приду домой и занесу данные в статистику, хотя уже и так знаю, какой это случай по счёту и какова динамика этих случаев. Прогрессивная. Возрастающая.
С каждым поколением на кладбищах становится всё больше тех, кто мёртв по сути, а не по факту…
Анатолий (Нафтали) Лернер
Пела нянечка в хоре
Все же злодейская штука – память! Неожиданно из глубин отпускает она то, что, казалось, забыл окончательно, к чему боялся прикасаться даже во снах!
Наш старый двор. Сколько стихов я посвятил тебе! Сколько тепла и любви находил в тебе! Но и никогда не забывал холод, страх и ненависть, наполнявшие твои сквозняки.
Двор составляли два четырехэтажных кирпичных дома в три подъезда. С одной стороны они были огорожены вереницей сараев, с другой – забором от цементного склада. Забор обступали ветхие сараи. В одном из таких сараюшек, уставленном снаружи баками для мусора и пищевых отходов, жили странные и вечные, как сами сараи, люди. Муж и жена. Дворники. Татары.
Когда взрослые произносили эти слова, было в них что-то пугающее. Но когда дворник залазил на обветшалую крышу какого-нибудь сарая, чтобы достать оттуда наш начищенный ваксой тяжеленный футбольный мяч, мы смотрели на Татарина с нескрываемым восхищением!
Крыши сараев проваливались даже под весом откормленных дворничихой котов. Потому-то нам, мальчишкам, запрещалось залазить на них под угрозой показательной порки. Другого языка мы, наверное, тогда не понимали. Зато точно знали, какой опасности подвергал себя Татарин, и не понимали, почему родители пугали нас этими людьми. Каждый пацан по сей день помнит кисло-сладкий туман их жилища – запах овчины и нафталина.
Вот и я. В сереньком пальто с пришитыми к нему настоящими погонами и с мусорным ведром в руках. Утро! Солнце светит! Из черных тарелок, висевших на каждой кухне, звучит единый слаженный хор.
– Союз нерушимый, – старательно вторю я хору!., а Татарин, завидев меня, машет издали рукой, но я делаю вид, что мне нынче не до него. И потом, что это значит: махать рукой человеку с офицерскими погонами?
Я прохаживаюсь прогулочным шагом взад-вперед в надежде, что кто-то из пацанов случайно выглянет во двор и приметит эти мои полевые погоны с двумя зелеными звездочками.
Мало-помалу я приближаюсь к дворнику. Татарин смешно суетится. Он хватает метлу, забавно перехватывает её и неожиданно кричит весёлое слово «смирно»! А тут и вовсе, как забасит: «Здравия желаю, ваше благородие! – и пока я прислушиваюсь к непонятным словам, тихо добавляет: – Господин лейтенант желает морковку?».
Я сижу в дворницкой и, болтая ногами, грызу сладкую морковку. Я рассказываю тёмному дворнику, отсталому Татарину, человеку из другого мира, что лейтенант – вовсе не «благородие», а наоборот – товарищ всем солдатам! А дворник кивает головой и докуривает ароматную «козью ножку». Потом сплёвывает на ладонь и о слюну гасит окурок.
Завидев отца, я едва сдерживаю себя, чтобы не помчаться вприпрыжку, и чрезмерно медленно, с достоинством, прощаюсь с Татарином… и только теперь мчусь в детский сад!
Пацаны обступили меня со всех сторон. Ещё бы! На моих плечах самые настоящие погоны!
– Офицерские, – говорит Сашка.
– Ага, офицерские! – с восторгом подтверждаю я. – Товарища лейтенанта.
– Ты, что ли, товарищ лейтенанта? – смотрит на меня обиженно Сашка, и все почему-то смеются. И я смеюсь. Мне весело! И всем нам весело! И даже Сашка смеётся! И вот мы уже играем… Мы играем в войну, потому что хор из репродуктора поет: «вставай, страна огромная», и мы – встаём! На Священную войну! Хотя и не знаем, что это такое. Зато у меня настоящие погоны! И у Сашки – полевая пилотка! Очень хочется поиграть в пилотке! Но на моих плечах офицерские погоны.
Мы играли в войну и, как положено, побеждали. Мы боялись нашего невидимого врага, и широко раскрыв глаза, безбожно врали друг дружке о его силе и коварстве! А когда выходило, что такого-то и победить невозможно, мы придумывали в себе волшебные качества, которые – и мы были в том уверены – помогут справиться с нашим общим врагом. Ведь наша война – «народная», «священная война».
Тойка стоял на часах. В кино про войну он видел, как нападают на часовых. Но он – товарищ лейтенанта, он не проспит врага. Из кино он научился вглядываться куда-то вдаль, выискивая противника; знал, как нужно себя вести, если фашисты появятся рядом. Но фашисты ни разу не появлялись. Играть становилось всё трудней, потому что появилась скука. И тогда Тойка прогнал её веселой песней, подхваченной из репродуктора! Теперь стоять на часах ему стало намного веселей.
«Край родной навек любимый» – пели детские голоса, и Тойка с восторгом подхватывал:
Где найдешь еще такой! Где найдешь еще такой?– спрашивал он… и вместо ответа на него накатывалась волна восторга и гордости за край березок и рябины, за куст ракиты над рекой, и за то, что он, пацан, стоит на страже любимого края, о котором поёт далекий хор детей из Москвы!
– Ты что тут делаешь один? – ухнуло в сердце у Тойки. Проходившая мимо сада женщина, наморщив лоб, сурово разглядывает его через калитку. – Небось мёртвый час прогуливаешь?
– Что?! – гулко оборвалось сердце, а с ним и радостный детский хор. Мёртвый час. Тойка почувствовал себя покинутым. Он одиноко стоял во дворе, где не сложилась игра, где все исчезли, а он остался. Игра уступила место страху. И был он с ним один на один. За опоздание полагалась экзекуция. Теперь он должен будет предстать перед детьми без штанов. Так положено: провинился – снимай штаны, а снимать стыдно, а не снимать нельзя, потому что ты же всё-таки провинился. С другой стороны, попробуй тут не провиниться, когда столько вокруг интересного! Но он знал, что объяснять это будет некому. Знал и то, что во время экзекуции уже никто ему не поможет. Что неоткуда будет ждать помощи. Тойка, маленький пацан, вдруг почувствовал приближение большой беды. Он ощутил себя один на один с ней.
Как-то по-взрослому охнув, кинулся Тойка бежать. Он боялся, трусил, но бежал навстречу страху! Тойка несся напропалую! Стремглав к небольшому особняку, в котором и располагался злополучный детский сад! Он бежал, шлёпая ботинками по лужам, и видел, как взрывались черные брызги!!! Как, прежде чем шлёпнуться на что-то кляксой, грязью, чёрные брызги подолгу зависали в воздухе. Его промокшие ботинки сменили солдатские сапоги, и озябшим ногам в приспущенных чулках стало теплей. А заколдованные сапоги несли в настоящую атаку неигрушечного боя неизвестной войны. И Тойка бежал и всё ещё надеялся, что игра всё сгладит, не отдаст его в в распростертые лапы страха. Но страх вполз и в саму игру змеиным шипением деревенской бабы, подвязывавшей челюсти цветастым платком. Нянечка сидела на детском стульчике, широко расставив сморщенные колени, и её шипение, точно зловещее заклинание, превращало детей в безвольных напуганных жмущихся друг к дружке зверьков. Кролики стыдливо дрожали, потому что были голыми – с них уже содрали одёжку, их мягкие шкурки, и они выли страшным и разлаженным хором: «Не надо, нянечка, прости…»
Кто-то соскочил со скамеечки. Хочет спрятаться за спинами других детей, но воспитательница, молодая копия нянечки, тихим и вкрадчивым голосом ведьмы объяснила, почему это делать не нужно:
– Сейчас, – округляя глаза, сообщала она, – перед нами пройдут нарушители режима. Для порядка их облили бензином. Если не хотите сгореть вместе с ними, – хохочет она, – стойте так, чтоб не замазаться, оставайтесь на своих местах, дети! Всем будет видно!
– Т-ссссссс! – устрашало нянечкино заклинание, и, словно по команде дирижерской палочки, детский хор захлебнулся криком! Дети уже выли от бессилия, дрожа от холода, и оттого, что видели, как плачут другие, хор не умолкал, а становился искренней и слаженней. Нескончаемыми кругами проходили провинившиеся мальчик и девочка. От них пахло бензином. Тойка почувствовал, что покрывается «гусиной кожей».
Дети не хотели умирать. Они плакали, кричали! Боялись, что «замазанные» запачкают их и тогда все сгорят! Никому не желая смерти, они пытались избежать её сами, и страх торжествовал. Тойка вжался спиной в дверной проём, когда мимо проходили невиновные «замазанные». Ему показалось, что они сейчас обнаружат его, истинного нарушителя, и всё их страдание укажет на него! Опоздавшего, не раздетого и не облитого бензином! И тогда горящий факел в руке нянечки повернётся в его сторону!
«Гусиная кожа, – подумал Тойка, – память о крыльях, когда-то я умел летать». Его не замечали, и он не сводили глаз с двоих, выбранных для экзекуции. Вот они. Худенькая, ссутулившаяся девочка. Она устала плакать и теперь страшно выла, выдувая носом большой зеленый пузырь. Тойка вспомнил её на новогоднем представлении. Она была в костюме зайчика. А сейчас ему было неловко, что он видит ее голой и что в носу у неё этот зеленый пузырь. Тойка благородно перевел взгляд на мальчика. Тот чесался и кричал дурным голосом: «Больно! больно! печёт!!». Несколько раз он пытался вырваться из круга и убежать. Но дети, окружавшие его плотным кольцом, сами затолкали беглеца в круг. Никто не хотел вспыхнуть от факела нянечки вместе с ним. И когда Тойка увидел в глазах этого раздетого, обезумевшего от страха ребенка отражение горящего факела, он понял, что не боится ведьмы-нянечки! Ведь он даже не был раздет! Он был защищен одеждой, а на его плечах топорщились настоящие полевые погоны офицера! А на них – зеленые звездочки! И он почувствовал, как мысль взметнула его вверх, а погоны стали крыльями, и когда он приземлился, солдатские сапоги снова понесли его в атаку!
…Когда Тойку выписали из больницы, мать зачем-то повезла его на кладбище. На свежей могиле, рядом с кустом сирени, за наскоро спиленным столом, сидели какие-то мужики и выпивали. Тойка долго смотрел на них, как они молча пьют, молча закусывают, рассматривая его и мать. Тойка среди мужиков узнал дворника.
– Не взорви этот ангел канистру, – сказал он, когда мать взяла Тойку за руку, и они направились к выходу, – пела бы нянечка в хоре.
Светлана Лукашина
Человек
О человек – загадки нет темней.
Ауробиндо Гхош.– Острова естественного происхождения давно раскупили. В большинстве случаев клиентам предлагают искусственные плавучие платформы, засыпанные землей с парой пальм из специальных теплиц. Дальше – работа дизайнеров, на любой вкус. Некоторые предпочитают скалы, другие джунгли, кому-то заливают пресное озеро. Любые изыски. Это, так сказать, кухня. Но Вы – особый клиент, для Вас и придержал настоящий островок, совершенно необитаемый. Расположен чудесно, ни самолетов, ни учений, ни экспедиций. Сами случайно обнаружили.
– За это и плачу, Ленс. Полная конфиденциальность. Ни жене, ни самому Господу Богу. Я слишком долго мечтал об этом.
– Что Вы, конечно, мистер Голде. Желаете взглянуть на снимки?
– Беру не глядя, полностью полагаюсь на вашу репутацию, слава богу, столько лет ни одного прокола, пусть будет сюрприз. Вылетаю немедленно.
– Вот бумаги. Как всегда, наличные?
Остров был большой, гористый, весь поросший густыми джунглями. Резкие крики птиц напрягали с непривычки. Крупных животных не было видно. Бегло ознакомившись с флорой и фауной, Макс нашел подходящее место для стоянки. Рабочие выгрузили сборный дом и быстро установили в тенистом месте рядом с небольшим водопадом. Все необходимое было разложено по местам. Затем, по настоянию бизнесмена, все блага цивилизации были оставлены им в машине, включая наручные часы. Он помахал отъезжающей группе, рассеянно похлопав себя по пустым карманам. Затем вдохнул полную грудь свободы и отправился за дровами.
Макс чувствовал себя так, словно умер после неизлечимой продолжительной болезни со страшным названием «бизнес» и наконец оказался в Раю. Он был первым человеком, Адамом, оставившим грешную Еву на земле с многочисленным потомством и обкусанным огрызком запретного плода в холодильнике. Ему никто не был нужен. Он зашел в море, как в Лету, чтобы забыть прежнюю жизнь, стереть мозоли имен и лиц, утопить память о кошмаре цивилизации с надгробными памятниками каменных городов.
Снова родившись, Макс сбросил сорок лет суеты, став ребенком, любующимся полетом птиц и звездным небом. Он упивался тишиной и сознанием полной свободы. Вечером, искупавшись в теплом море, он жадно поел и устроился спать под самой крышей, сквозь москитную сетку разглядывая Млечный Путь. Утро прошло в приятных хлопотах: заготовка дров, установка сетей для рыбы, приготовление ухи и хлеба в круглой каменной печи на живом огне. Иногда Макс боялся проснуться от телефонного звонка или голоса жены, но скоро привык к шепоту острова, его колыбельным и сказкам.
Новый хозяин жадно изучал свои владения, радостно обнаруживая все новые сюрпризы: гибкую лозу для корзины, заросли сахарного тростника или гладкого бамбука. Лишь однажды он вышел к морю и застыл от зрелища, сжавшего его сердце: белый песок был покрыт остатками тяжелой техники, проржавевшей и искореженной. Полоса рваной колючей проволоки тянулась вдоль моря. Причудливое нагромождение металла делало берег похожим на другую планету, погибшую, но не давшуюся в жадные руки людей. Больше кошмары ему не снились.
Через неделю почти весь остров был исследован. Макс приберег «на десерт» небольшую гору рядом с домом, утопавшую в зелени, с которой бежал водопад. Он представлял себе пещеру, изрисованную удивительными фигурками охотников, загоняющих мамонта. Или крики перепуганных летучих мышей, темными стрелами проносящихся в темноте. Иногда это были зеленоватые глаза зверя или пожелтевший скелет дракона.
Наконец, он решился. Взяв самодельное копье, Макс отправился на самый верх холма, дарившего ему свежую воду. Дикий виноград и густые лианы преграждали путь. Он быстро устал, сражаясь с упрямыми зарослями. Странные колючки, прежде не встречавшиеся ему, жалили раздвоенными на концах шипами. Макс понял, что без мачете не сможет продвинуться дальше, и, слегка разозленный, повернул назад. Ему потребовалось несколько попыток, прежде чем он забрался на самый верх.
Он устало присел на выступ. С вершины открывался замечательный вид на весь остров. Макс размечтался, как проложит сюда широкую тропу, поставит тент, прикрепит гамак и будет лежать, покачиваясь на ветру, наслаждаясь пейзажем. Принесет сюда шахматную доску с неоконченной партией и будет неспешно размышлять над следующим ходом. Забытое чувство дискомфорта заставило его поерзать на выступе. Он приподнялся и посмотрел на широкий пень, послуживший ему табуретом. Пень оказался крышкой люка. Макс похолодел.
Ленс клялся, что остров необитаем и имеет естественное происхождение. Расторгнуть договор? Поменять остров? Нет, он уже привык к этому. Макс напряженно размышлял. Через несколько минут он начал аккуратно отвинчивать крышку люка. Люк, скрипнув, распахнулся. Образовавшаяся пещера являла собой фантастическое зрелище. Все внутреннее пространство было заполнено сложнейшей аппаратурой. Макс даже не понял, к какой области науки мог относиться механизм. В глубине он заметил насос, закачивающий морскую воду в фильтры и выталкивающий пресную после сложной многоуровневой очистки. Длинная цепь приспособлений вела к колбе в человеческий рост. На ней висела табличка: «идеальный человек».
Макс сел в удобное кресло и обхватил голову руками. Перед ним чернел огромный экран, необъятный пульт содержал множество кнопок, тумблеров и рычагов. Автономная электростанция снабжала насос электричеством. Он стукнул кулаком по пульту и вышел на свежий воздух. Тщательно прикрутил крышку люка и спустился к дому. Там он сварил крепкий кофе и завалился на кровать. Им овладела мрачная депрессия. Мысль о необходимости экстренно связываться с Ленсом, снова прикасаться к телефону, надевать костюм, видеть заискивающие лица была непереносимой. Но жить рядом с лабораторией, зная, что вода течет по шлангам, толкаемая электрическими поршнями, тоже было невозможно. После долгих раздумий Макс решил забыть про находку, окунувшись в омут самой тяжелой работы. День за днем он упрямо уходил к морю в любую погоду, часами выбирая тяжелые намокшие сети, хотя запасов сушеной рыбы ему хватило бы на целый год. Макс изранил руки, но боль лишь обостряла его упорство.
Только ночами Макс не мог от себя спрятаться. Мысль об идеальном помощнике, верном друге, интересном собеседнике преследовала его, как только наступала темнота. Не заискивающий слуга, не задыхающийся от зависти компаньон, не безмозглый секретарь, но равный по интеллекту, спокойный, позитивный человек, на которого можно положиться во всем. Достойный партнер по шахматам. Заядлый любитель рыбалки. Одним словом, идеал.
Однажды он не выдержал. Остервенело рубя стебли, Макс ворвался на вершину и открыл люк. Включил энергию на полную мощность и уставился в экран. «Введите параметры загрузки» – зеленые буквы плясали перед глазами. «Физический стиль: внешность, режим питания, физическая форма, личная гигиена». Макс задумался, потом ввел: крепкий, не капризен в еде, спортивный, чистоплотен. «Эмоциональный стиль: отношение к любви, отношение к Вам, чувствительность, восприятие отношений». Он поерзал на кресле, потом ввел: спокойный, преданный. «Социальный стиль: черты характера». Остроумный, позитивный, практичный. «Интеллект». Хорошо образован, начитан, любознательный. «Секс». Прочерк. «Стиль общения». Четко выражает мысли, умеет слушать, сопереживать.
Макс откинулся на спинку кресла, перечитывая характеристики. У него заболела голова. Он нажал «сохранить» и вышел на свежий воздух. Ночью он не спал, обдумывал своего идеального человека. Массу мелких, но важных деталей необходимо было выразить одним емким словом. Он ворочался до утра. Выпив крепкий кофе, Макс устремился наверх. И снова несколько часов мучений раздосадовали и утомили его. Однако, изучив программу, он понял, что имеет право на ошибку. Каждый «идеальный» человек изначально существовал три дня, если подтверждения не следовало, образец самоуничтожался.
«Профессия, финансы». Прочерк. «Самоусовершенствование». Оценивает свои недостатки. Активно меняется. «Духовный стиль». Уважает мнение других. Верит ли он в бога? Не знаю. Фанатик мне не нужен. «Хобби». Рыбалка. Шахматы. Как-то мало. Путешествия? Нет, захочет уехать, все испортит. А так скучно: рыбалка, шахматы и пустота. Макс менял параметры каждый день, не замечая хода времени. Иногда он засыпал в кресле, просыпаясь от боли в спине. Он обрюзг, отрастил щетину, питаясь кусками, съеденными всухомятку. Дом приобрел неряшливый вид. Мебель покрылась пылью. По полу первого этажа бегали муравьи, привлеченные крошками. В мусоре возились обнаглевшие мангусты.
Первый человек вышел из лаборатории на закате дня через три месяца. Его внешность была ничем не примечательна. Он источал дружелюбие, прекрасно играл в шахматы и рыбачил в любую погоду. Через три дня он выбросился в море с утеса на дальнем конце острова. Его тело исчезло. Единственной потерей были джинсы и майка. Макс снова засел за компьютер. Его волосы доходили до плеч, футболка утратила форму и цвет, зато пальцы снова сделались проворными, точно ложась на нужную клавишу. «Обладает в полной мере, проявляет часто, иногда, нечасто, редко».
«Физический стиль». Хорошее телосложение, густые темные волосы, карие глаза. Питается здоровой пищей. Хорошо плавает. Одет со вкусом. Приятно пахнет. Эмоции… Заботлив, серьезен… Опять не то. Интересуется искусством. Какое здесь искусство? Любит читать. Что? «Коммерсант», в который были завернуты бокалы? Философствует на любые темы. Бред. Второй человек был несколько рассеян, координация движений была нарушена, словно он двигался во всех направлениях сразу. Он был добр, решителен и честен, и прыгнул с того же утеса.
Макс захандрил. В голове крутилась одна и та же фраза, оброненная каким-то русским: «трудно быть богом». Он снял с шеи ключ, открывая несгораемый сейф с надписью «ЧО». Чрезвычайные Обстоятельства. Достал бутылку джина и пачку сигарет. Через пару часов он вернулся в лабораторию. «Физический стиль». Длинные волосы, чувственный бюст, пухлые губы, глаза чуть раскосые. Крепкий рельефный тыл, да что там, зад. Стройные ноги. Его прорвало. Пальцы сновали по клавиатуре.
Утром она открыла дверь лаборатории, держа в руках поднос со свежим кофе и бутербродами. Дом уже был приведен в порядок. Выстиранное белье сушилось на веревках. Подушки и матрацы проветривались на солнце. Спелые фрукты она нарезала в салат тонкими ломтиками, приправив свежевыжатым соком апельсина. В кресле крепко спал небритый лысеющий мужчина, чей волосатый живот проступал под грязной футболкой, протертой до дыр. Запах сбивал с ног. Серая мешковатая одежда подчеркивала ожиревшее тело. Она рассеяно поставила поднос. Она должна была любить его. Но голос разума противился этому.
Девушка быстро изучила обстановку, поскольку была запрограммирована на высший IQ. Она ввела «подтвердить». Потом задумчиво посмотрела на толстяка и стала вводить параметры.
Макс проснулся от запаха кофе и жадно набросился на еду. Потянувшись, он вышел на воздух, потягиваясь и щурясь от солнца. В доме на чистой веранде сидел человек. Он был точной копией Макса, вернее, карикатурой на него. Человек был располневшим и небритым, с мешками под глазами и недобрым лихорадочным взглядом. Его жесткое лицо, казалось, не умело улыбаться. Тонкие губы были плотно сомкнуты. Двойник мгновенно взбесил Макса. Если это шутка, то шутник за это ответит. Никто не смел шутить с Голдсом. Человек смотрел на него настороженно и неприязненно.
Рука Макса потянулась к самодельному копью, двойник неторопливо достал мачете. Макс выскочил из дома, двойник устремился за ним. Борьба завязалась не на жизнь, а на смерть. Их тени метались по берегу, звон скрещенного металла гулко разлетался по острову. Соперники были равны.
Девушка вошла на кухню с грудой чистого белья в руках. Она принялась гладить, аккуратно расправляя каждую складку. Разложив белье по полкам, она сходила за водой и принялась готовить обед. На сколько человек? Она выглянула в окно. Два полных окровавленных тела медленно уносило отливом. Девушка вздохнула и пошла в лабораторию. Она была спокойной, работящей и практичной. Протерев замызганный пульт управления, убрав грязную посуду и проветрив, она села в кресло и ввела параметры.
Он спустился к обеду. Они болтали и смеялись. Им было хорошо вдвоем. Они вместе помыли посуду и ушли бродить по острову, взявшись за руки, до самого заката.
Комментарии к книге «Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА I», Коллектив авторов
Всего 0 комментариев