«Имперский Грааль»

Имперский Грааль (fb2) - Имперский Грааль [ёфицировано] (Врата Валгаллы - 3) 758K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталия Борисовна Ипатова

Наталия Ипатова Имперский Грааль

Огромная благодарность всем, без кого не состоялся бы этот роман:

Михаилу Сенину — за всё, что здесь ездит и летает, а также за дружбу и верность;

Сергею Ревашову — за начальный курс синтеза белка;

учёной даме Юлии Койс — за биосферу Авалона, ну и вообще — она знает;

Владлену Подымову — за пожар в бункере;

Анне Ходош — за всё, что в её руках;

Алексею «Алъкору» Королёву и Ирэне Бленд — за то, что сделали больше, чем ждёшь от друзей;

Сущностям Az, Rodopsinumaniиз чата Папоротники — за то, что они помогли мне больше, чем думают;

Алле Гореликовой, Ирине Сербжинской, Лизе Афанасьевой, Снежане Муру, Наталье Резановой, Елене Литвиновой — за то, что мне повезло с друзьями;

Наталье Игнатовой и Павлу Лисицкому — за то, что счастье — это когда тебя понимают;

Анне Несмеевой и Алексею Иванову — за увлечённую ловлю блох;

И всем френдам моего Живого Журнала…

А также

Тикки Шельен — за Аввакума в нужный момент;

и Александру Сидоровичу — за поддержку и веру в меня.

И как обычно — Сергею Легезе.

Вы все хотели, чтобы эта книга была. Она есть. Она ваша.

Исчислю здесь и славных мужей, сущих под рукою государя Артура и известных во всех землях своею мудростью и доблестью. Первым назову Мену, сына Тейргваэдда, чародея, что умеет создавать волшебный туман, ослепляющий врагов, но не действующий на своих; и ещё он умеет превращаться в птицу. Он ученик Мирддина Эмриса…

«Мабиногинон»

Приснилось мне, что я… не помню. Но — приснилось.

Часть 1 Мальчик на помочах

В день шестой Бог увидел, что не в силах сделать всё сам. И тогда он создал Инженеров.

Л. М. Буджолд

— Что ты делаешь с моим телом?!

Рубен, прогнувшись в позвоночнике, посмотрел на юношу снизу. Ну, то есть, это голова его была снизу, потому что висел он на перекладине, зацепившись ногами, и до того качал пресс. Как можно начинать утро с пресса?

— Ты называешь это телом? — указующий перст упёрся Брюсу в тощую трепещущую брюшину, так что тот даже попятился.

— Тело как тело, — юноша переступил босыми ногами и передвинулся в солнечное пятно на траве. — Половина этих генов твои собственные, а вторую, соблаговоли припомнить, ты сам выбрал. Между прочим, что бы у тебя было, если бы я тебе это тело не устроил?

Что, съел? Нечем крыть?

— Чтобы это выглядело приличным мужским телом, я тружусь не покладая рук! — Рубен несколько раз коротко качнулся, а потом просто разогнул ноги и приземлился, изобразив нечто вроде сальто назад. — Что с моим завтраком, рядовой?

Брюс сморщился. Отправляясь к Рубу на Дикси — костёр, палатка, удочки! — он и помыслить не мог, что его станут использовать как кухарку и мальчика на побегушках. Сам виноват. Когда он решал, где и с кем проведёт последние вольные каникулы, ему следовало учесть, что все Эстергази помешаны на чёртовой военной службе и на чёртовой дедовщине в том числе. Рубен наслаждался жарким солнцем, холодной водой, спортом и, поглядывая в сторону города, намекал, что в жизни мужчины есть и другие радости. Брюска же стряпал, мыл посуду и произносил про себя длинные обличительные монологи. А вслух он сказал только:

— Сейчас!

Рубен кивнул, не тратя слов, и отправился в ручей. У Эстергази был, само собой, припасён мешок консервов с саморазогревом, но его уговорились оставить на чёрный день, а тот, по мнению Первого, всё никак не наступал. «В здравом уме, в отпуске, жрать консервы — нетушки!»

Приготовить омлет не так уж сложно. Брюс долил воды в упаковку с яично-молочным порошком, взболтал и сунул запекаться в походную аккумуляторную печь. В запасе у него был трюк, которым он собирался удивить Руба, буде выдастся случай: отчим научил его готовить на примусе, на открытом огне, по-дикарски. Впрочем, он не был уверен, что это тактично — упоминать отчима. Ладно, там посмотрим.

Это для него чрезвычайно важно — провести с отцом последнее детское лето.

Очень сложно и потрясающе интересно сопрягать в уме всё, что знал о нём со слов матери и деда Харальда с бабушкой Адретт, с опытом личного общения. Он герой. Он — Бессмертный. Второго такого нет. У кого ещё найдётся отец, который выглядит как старший брат? На тридцать с куцым хвостиком.

Рубен явился от воды, с полотенцем и в шортах, как бы и вовсе не подозревая о собственной исключительности перед всей обитаемой Галактикой. Влага блестела на бронзовой коже. Как есть этот… древний, с картинки… о, Дискобол. Немудрено: последние пять лет Рубен Эстергази пилотировал спасательную амфибию на пляжах Дикси.

Люди прилетают отдыхать на Дикси со всех планет, и идиотов среди них хватает. Сплошь да рядом горе-экстремалы: или напортачат при подъёме с глубины — многих влечёт прохладная зеленоватая тишина среди рифов, актиний и мелких красочных рыб, — или их снесёт за борт гиком наёмной яхты, или они попросту тонут в тёплом, спокойном, как ванна, океане.

К счастью, подобное случается редко, а потому местный спасатель служит ещё и элементом дизайна: загорелый накачанный молодой парень с кучей свободного времени. Тут вдоволь моря, лета и высокого голубого неба. Рубен пробыл военной техникой двенадцать лет, простояв практически безвылазно в промороженном секретном ангаре. Немудрено, что теперь его тянуло на солнышко. Живое тело за пять лет само себе ещё не нарадовалось.

«Я чувствовал и опаляющий плоскости жар близких разрывов, и Кельвиновы холода космического вакуума, и перепад температур в пределах десятых долей градуса», — сказал он, когда объяснял сыну, каково это. Трудность состояла лишь в том, чтобы убедить себя — это для тебя не критично.

Брюс, конечно, предпочёл бы, чтобы Рубен жил поближе, на Пантократоре, но Пантократор не принимает клонов. По мнению тамошних функционеров — а Брюс видел, как они отводили глаза от отца или смотрели сквозь него, когда у них не было другого выхода, и никогда не обращались к нему напрямую! — человеческий клон есть богомерзость. Пантократор признаёт клонирование органов в целях трансплантации и пи шагу не ступит дальше. Его повергает в шок, когда человек создан не божьим промыслом, но другим человеком. Под заказ.

У клона нет гражданских прав. Клон есть продукт высоких технологий и принадлежит тому, кто в состоянии предъявить товарный чек со штампом «оплачено». Правда, едва ли нынешний президент Зиглинды сделает это: встречным порядком ему могут задать несколько очень неудобных вопросов. Собственником клона также может объявить себя хозяин донорского материала. В данном случае сам Брюс.

Моя полная генетическая копия! Ну почти полная, за исключением того, что они там наусовершенствовали. Я мог бы выглядеть так же… при желании, но… Брюска невольно покосился на перекладину: можно, я начну завтра?

— Мать, — спросил Рубен, добавляя к омлету соли и перца, — не возражала, чтобы ты со мной отправился?

— А? Нет, вовсе нет. Она знает, что я Эстергази, и она знает всё про то, что правильно для Эстергази. Ты отец, ты имеешь право, все дела… Но понимаешь, она всё ещё не простила. Она считает, будто вы оба выставили её дурой. Вы бы, мол, ещё монетку кинули.

Там, в их общем прошлом можно отыскать момент, когда неясно было, кого мать выберет, а перед кем извинимся. Подросшему сыну теперь донельзя неловко смотреть в глаза вновь обретённому и очень молодому отцу: мать сделала свой выбор, когда ей банально не хватило секса.

У нас в семье всё решает папа. А кто у нас папа — решает мама.

— Я вас, — сказал Брюс, набивая рот омлетом, — не понимаю. Подумаешь, десять лет разницы! Видывал я и более фантастические браки. Ну ладно… слыхивал про них. Вы ж выше этой ерунды. А? Что значит: слишком молод?

— То и значит. В возрасте… любого человека есть нечто драгоценное. Двенадцать лет, что я был изъят из обращения, я не развивался. Точки отсчёта не было, системы координат, а главное — людей, движущихся рядом. Только такие, как я. Душа, как шкура, полируется трением о другие души. Разные. Мне с твоей матерью сейчас душой не равняться: она намного больше. От того, что я приду и начну давить на чувство долга, никто не будет счастлив.

— А как же… ну… любовь? Всепобеждающая сила и всё такое?…

— Она знает, каково это было. И я помню. Я потерял всё, но получил её, и ей тоже ничего, кроме меня, не оставили. Она была мне и родиной, и жизнью. Куда ещё нам было деваться, как ни вцепиться друг в дружку всей душой? Она родила мне сына, воспитала и вырастила его. Теперь мы свободные люди — оба. Теперь другой мужчина — её родина и её жизнь, и мне туда нельзя.

Он, видите ли, виноват перед ней. Он был мёртв.

А ещё любая генетическая экспертиза признаёт Натали Пульман-Эстергази-Норм его матерью. Что это будет за жизнь? Кривая насмешка над всем, что между ними было?

— Вот Тецима, — Рубен сложил ладонь лодочкой. — А вот торпеда. Я не смогу нести её, если не будет правильно выбран общий центр тяжести. Точка внутреннего равновесия обоих, — Брюс ожидал, что отец скажет «тел», но Рубен употребил другое слово, — душ. Она прожила бы и без него, и он справился бы один, но они решили так. Любой, кто между ними сунется, будет мерзавцем. Ты представляешь, сколько это стоит?

— Это — что?

— Добровольность. Я слышал, он хороший мужик.

— Да обалденный. Мать как тогда прибалдела, так и… Извини.

В самом деле, едва ли Рубену приятно через слово слышать «а вот Рассел то и сё». Надо последить за собой.

— Когда я с ним летал на каникулы, мать была совершенно спокойна. Меж собой мы называем моральностью, — ухмыльнулся Брюс. — Но — тссс! Мы ведь ни над кем не хотим потешаться?

— Меньше всего, — согласно кивнул отец. — А сейчас ты почему не с ним?

— То есть как почему? Я ведь сказал — мать. Она, видишь ли, не видит ничего страшного в том, чтобы махать в джунглях мачете, ночевать в сугробе, заходить на отрицательный угол при сильном боковом ветре с ледяной крошкой… — чёрт, как-то это называется, забыл… когда есть кому удержать меня на вытянутой руке за шкирку! Разумный, контролируемый экстрим! — передразнил он. — Хочется хоть раз отдохнуть как мужику — с пивом и девочками! Мы с матерью подумали и решили, что лучше тебя никто меня плохому не научит.

— О как!

— Однозначно. Я, признаться, боялся, что ты заявишь: мол, она слишком старая для тебя, и мне придётся бить тебе морду.

— А ты-то чего? Все думали, тебе прямая дорожка в Академию. Почему ты взял да и отказался от фамильной карьеры? Ты же любишь летать.

Брюс поёрзал на аутентичном полешке, заменявшем ему сиденье. Эта часть Дикси, причёсанная и зелёная, славилась лужайками, оборудованными под туристические стоянки. И не надо делать вид, будто он не ожидал этого разговора.

— Мой прадед был адмирал. Дед — военный советник, и даже военный министр. Мой отец…

— …военный труп, если называть вещи своими именами.

— …с ума сойти какой герой, едва ли ты станешь с этим спорить. Кое-какой навык пилотирования у меня есть, но в целом — мир слишком прекрасен, чтобы всю жизнь держать его в рамке прицела. А?

— Не могу возражать. И не хочу. Но если ты не поступил в Академию, тебе придётся служить повинность на общих основаниях. Ты думал на эту тему?

Прежде чем ответить, Брюс покончил с омлетом и метким, как ему казалось, броском отправил коробку в кучу, где уже лежали пивные жестянки, матовые от росы. Не забыть зарыть, иначе оштрафуют.

— Думал, — сказал он. — Ну, начать с того, что Рассел не видит в срочной службе ничего невозможного. Всё ж не в джунгли к диким зверям и бактериям…

— Насчёт зверей и джунглей ему, конечно, виднее, — задумчиво промолвил отец. — Тут у него личный опыт. Однако даже элитные космические войска Зиглинды, насколько я помню, были той ещё школой выживания. Наука, направленная на то, чтобы держать удар. На что похожа общественная повинность здесь, на Новой Надежде?

— Да она ничем не отличается от летнего скаутского лагеря, с выездом на хозработы. Срочку даже девчонки проходят. «В целях определения своего места в структуре общества». Получить специальность и более или менее разобраться, как жизнь устроена. Ничего страшнее скуки там нет. Уж мы-то не Империя, а СССП — свободное содружество самоопределившихся планет. Это вы Родину защищали, а нас куда пошлют, там и станем щитовые домики собирать.

— Меня обманывать несложно, — усмехнулся Рубен. — Я сам обманываться рад. И что, моего сына устроит проскучать… сколько там у вас положено? Полтора года?

— Есть альтернативный вариант, — Брюс вытащил из печи дошедшее там какао. — На Фриде набирают группу для специального задания. Это закрытая информация, не спрашивай, откуда я знаю. В общем, я послал резюме, и если повезёт, меня зачислят. Тогда проблема решится сама собой. Эта миссия засчитывается за срочку.

— Слишком обтекаемо, чтобы родители могли расслабиться и курить бамбук.

— Нашли планету с подходящими основными параметрами, — пояснил Брюс. — Либеллин-VI, у голубой звезды в созвездии Енота. Туда пойдёт группа учёных, чтобы оценить возможность терраформации, плюс небольшое число колонистов с ценными специальностями. Если планета окажется хорошей, первые поселенцы займут лучшие места. С ними, само собой, будет ограниченный контингент вооружённых сил. Так всегда делается. Вот с этим я свои надежды и связываю. Вкусно, а? Всё ж не судна в хосписе выносить.

Рубен задумался.

— Одно очевидно, — сказал он наконец. — Начать жрать друг дружку от классовой разницы и со скуки тут шансов меньше, чем где бы то ни было. Когда доходит до дела, распри забываются. Ты с приятелями заявился или один?

— Один, — неохотно признался сын. — Говорю же, я получил информацию левым образом, и с меня взяли слово, что дальше она не пойдёт.

— Мать знает?

— Скажу, если будет положительное решение. Извини, но у них семья: они едят за одним столом, решают, что купить, и все такие дела… Я, в общем, уже довольно большой цветочек, меня пора пересаживать в отдельный горшок.

— Матери обычно другого мнения, знаю по своей. Им нужно над кем-то крыла простирать.

— Ну так пусть простирает их над Айной. Сестре пять, её надолго хватит.

— Цинизм, — сказал Рубен, ухмыляясь, — прибежище незрелых юношей и ничтожных старцев. К тому же он способен утешить только сам себя.

— Я видел множество людей, которых считали мудрыми только за то, что они способны были родить афоризм, — прищурился сын. — За тобой записывать, или можно «вольно»?

— Вольно, рядовой. Это во мне комэск проснулся.

— Не то чтобы я был ему не рад, но…

— Я понял. Как насчёт сменить обстановку?

— Хорошая идея, — Брюс просиял. Ему хоть как вечером нужно было в город. — Бреемся? Ты мне одеколон свой дашь?

* * *

На городок заходили с дневной стороны. Он уже лежал весь в пепельной вечерней тени, искрился огнями, и радуга неоновой рекламы стояла над ним как триумфальная арка. Брюс от нечего делать наблюдал, как отец ведёт флайер.

Что отличает мастера от ученика? Скупость движений. Красивая, выразительная точность каждого из них. Большую часть времени Рубен, казалось, вообще ничего не делал, лишь время от времени поднимая руку и касаясь какой-нибудь кнопки, а вообще наслаждался музыкой через «ракушку» в ухе и чуть ли не спал. Сын как-то взялся попробовать его музыку. Может, и проникся бы, если бы то была группа, скажем, «Тинке-белл», или «Кролики». Даже ностальгические шлягеры пятнадцатилетней давности он мог по-человечески понять! Но бравурная классика раскатывала в микрон его мозги и уши. Он словно в собор входил: Рассел рассказывал про старые соборы на Колыбели, откуда отчим был родом. Там немного места для тебя, а всё остальное над твоей головой — поместилище для твоей же души. Нигде во Вселенной нет ничего подобного, за исключением, может быть, самого космоса.

Ученик выглядит иначе: всё время в суетливом движении, проверяет, беспокоится — верно ль? Отец — Брюска подглядел — кое-что делал неправильно. «Машина может». Там, где она «могла» — хотя, если на глаз прикинуть, не должна бы! — Брюс собственным телом ощущал недовольство металлопласта и его протест.

— Я знаю его норму, — сказал отец, и Брюска больше не порывался схватиться за джойстик, хотя порой испытывал к тому сильнейшее искушение.

Моя полная генетическая копия!

До сих пор, когда Брюс думал об этом, у него захватывало дух.

Это моё лицо, но Рубен носит его так, будто не он на меня похож, но я на него! И будто так и надо!

Посадка головы, длинные голени и предплечья — почему-то у Руба они ни за что не цепляются! — разрез глаз и тон кожи, форма носа, цвет и фактура волоса были у них совершенно одинаковы, но Рубен держался так, словно на него смотрят: подтянутый, будто со стальным каркасом внутри, и с такими мускулами, что гвозди о них гнуть. Военный лётчик имперской закалки. Брюс же наоборот, вёл себя так, будто его никто не видит. Лежать в гамаке со считаком на пузе и болтать ногой — самое для него оно. Типичный ребёнок Новой Надежды, выросший на травке. Бабушка была скандализирована, когда внук снисходительно объяснил ей, что это за трава и какие поросята на ней вырастают.

Да-да, я знаю, мне не хватает пафоса!

Танцбар «Неоновый дракон» был хорош по двум причинам: во-первых, он был большой, разноцветный и шумный. Самое многолюдное заведение подобного рода на планете: Рубену, по его собственным словам, осточертели уютные местечки семейного типа, вымирающие в одиннадцать. Во-вторых, «Дракон» был баром при космопорте. С одной стороны на бескрайнюю галечную равнину садились корабли, с другой — на берег наплёскивался океан. И звёздное небо сверху: простенько и со вкусом. А посреди всего этого — многоярусная дискотека. Площадки разделены меж собой «завесами тишины», в каждом закутке — бар, и ресторан на плоской крыше. Вкруг ярусов обвился стеклянный дракон, полый внутри и заполненный светящимся газом, с колкими искорками, бегущими по чешуе. Оскаленная башка с гривой и усами, усаженными шишечками — всё льдисто-голубого цвета! — возносилась над рестораном. Дикси — планета-игрушка с управляемым климатом. Ураган тут бывает, только если его проплатили.

Поставив флайер на платную стоянку, мужчина и юноша глядели на этот дворец издали и снизу вверх.

— Похоже на сказочный замок.

Рубен кивнул.

— Где драконы, — сказал он, — там и принцессы. Или наоборот, но не суть важно.

— Когда встречаемся? И где?

— Здесь, — решил отец. — Утром, само собой. Мать просила приглядывать за тобой, но лично мне всегда казалось, что плохому Эстергази превосходно обучаются сами.

Брюс смущённо хмыкнул.

— Плохое тут ни при чём. У меня назначена встреча.

— Само собой. Полфлакона моего «Атаско» и свежая футболка, а дальше я и сам могу посчитать, не маленький.

— Фью. А как действуют «большие» космические волки, когда у них нет предварительной договорённости?

— Сидят. Пьют. Смотрят. Может вечность пройти, прежде чем ты найдёшь по-настоящему красивые ноги. Эта ваша пресловутая свобода, насколько я успел заметить, понимается электоратом как право сожрать столько гамбургеров, сколько влезет, и ещё один унести домой на после ужина.

— А-а. Сильно сказано. В мирной жизни все мы немного хоббиты. Ты, значит, предпочитаешь ноги?

— Я предпочитаю характер. Но на один вечер хватит и ног. К тому же ноги намного заметнее, если вести беглый огонь, а не прицельный. Ладно, разбегаемся. В экстренном случае связь по комму. Первый пошёл.

Угу, а последний остался. Поднимаясь эскалатором наверх, в ресторан, Брюс ощущал под ложечкой некое жжение, утишить которое можно было самым примитивным образом: сбежать. Но это было бы подло, а ещё — он сожалел бы всю оставшуюся жизнь.

Ресторан «Дракона» был тем ещё местечком: жлобским донельзя, и платили там поминутно. По дороге наверх Брюс машинально проверил универсальную карту туриста на шнурке на шее. Когда они всем семейством отправлялись в ресторан, то выбирали заведения попроще, а один он, стыдно сказать, шёл впервые. Ну не то, чтобы один, но в качестве того, кто платит. Взрослого мужчины. Девушка, которую он ждёт, очень богата, но это не значит, что можно позволить себе угробить первое впечатление.

Оно, конечно, не то чтобы совсем уж первое…

Деньги у него были. Когда мать, Натали Пульман-Эстергази, вышла замуж за Рассела Норма, человека без роду и племени, и даже без постоянной крыши над головой, все достоинства которого были только личными, она, обуреваемая страстью сделать всё правильно, отказалась от счёта в ГалактБанке, открытого на её имя родителями Руба. На что те ей разумно ответили: мол, других наследников, кроме Брюса, у Эстергази всё равно нет. А, кроме того, инициатива родить ребёнка погибшему сыну исходила от Эстергази, и будет справедливо, если содержание оного ребёнка станет правом и обязанностью Эстергази. Что никоим образом не ограничивает личную жизнь самой Натали.

Правда, когда Рубен Эстергази оказался опять жив, образовался некий финансовый казус, каковой не мог быть разрешён по правилам, потому что правил таких нет. Юридическая система не предусматривает бессмертия сторон. С другой стороны, Руб был тем самым Рубом только для своих. Явившись миру открыто, герой зиглиндианского конфликта рисковал окончить вновь обретённую жизнь на лабораторном столе какой угодно из заинтересованных сторон. Все спецслужбы Галактики до сих пор рыли землю в поисках крох от проекта «Врата Валгаллы».

В общем, теперь это были деньги Брюса.

Когда Мари вошла, и метрдотель, одетый в средневековый дублет, повёл её через зал к столику, где ждал Брюс, тот испытал гамму разноречивых чувств. Он ненавидел её отца со всей страстью, каковую мог испытывать в адрес противника, единожды им уже побеждённого. В то же время юноша прекрасно понимал — и здесь ему не приходилось себя уговаривать! — что это два совершенно разных человека. Он был обязан Мари Люссак жизнью матери. Правда, на задворках сознания сидела гаденькая мысль, что посягал на эту самую жизнь (да и на его собственную) не кто иной, как папенька Люссак.

— Ну… привет.

Пока она шла, зал провожал её взглядами. Жёлтое льняное платье — лимонное, сказала бы мать! — белые лаковые туфли на каблуке, сумочка и шляпа. И перчатки, как бог свят! Тёмные, как маслины, глаза, красивые брови, чёрные волосы до подбородка — облачком. Старомодный шик планеты, где женщины не носят брюк. Оркестру впору государственный гимн Зиглинды грянуть. Интересно, там всё ещё встают под Nabucco Верди?

Она на год старше. Ей восемнадцать лет. К слову, папочка наверняка одобрил бы эти ноги.

Мамины, видно, были хороши, но они ушли. Тьфу на тебя, ехидна!

— Я чертовски рад тебя видеть. Рассказывай, как поживаешь.

— Погоди. Начнём с того, что я тоже рада тебя видеть.

Забавно они смотрятся со стороны. Брюс в футболке и «отпускных» шортах до колен, с множеством карманов — элегантности ради эти карманы нынче пусты. Футболка и уши чистые, но и только, и в целом облик его гармонирует с окружающей средой. За свои деньги тут все такие. Так принято на Новой Надежде. Это Мари выглядит нелепо. Впрочем, если развивать принцип дальше, то за свои деньги она имеет право выглядеть как угодно. Довольный собой, Брюска ухмыльнулся. Когда-то они пережили вместе опасное приключение. Вполне достаточная причина, чтобы дружить.

— Давай сначала ты, — сказала она. — Я пока соображу, с чего начать.

— У меня всё просто. В Академию я не пошёл — а мать и довольна! — и теперь мне светит срочная служба. Ну, ты знаешь, мы говорили.

Они не виделись шесть лет, но это не значит, будто они не общались. Полгода тому назад Брюс обнаружил сетевой адрес Мари Люссак «для внешних контактов», и нынешнюю встречу на Дикси они заранее приурочили к его каникулам. Она теперь большая девочка и летает одна. По крайней мере, бодигард за ней на свидания не таскается. У нас ведь свидание, правда?

Прежде её Брюскин отчим охранял.

— Заявление в группу колонизации я подал, но ответа пока нет. Спасибо за наводку, кстати.

— Всегда пожалуйста. Как твои?

— Прекрасно. Пантократор им, как оказалось, обоим подходит. Пребывают в устойчивом равновесии. Норм с семинаристами возится: преподаёт им боевые искусства. Нашёл себя. Мама… ничего не делает. То есть по хозяйству, и потом дочка у них. Решили, что она не будет работать. И слава Силам: я опасался, что её затащат в местные духовные структуры. Она, мол, их устраивает. Пантократор вечно в поисках талантов. Сама-то как?

— Ну… — Мари сняла перчатки и положила их на край стола. Им принесли полосатый коктейль «Закат» с веточкой пряной травы. — У меня, как ты знаешь, чудная возможность всю жизнь пальцем о палец не ударить. Искусством хорошо выглядеть на глянцевой обложке я овладела, не побоюсь этого слова, в совершенстве, но хочется чего-то ещё. Понимаешь?

— Угу. Всё журналиствуешь, да? Что, та история продолжается?

— Продолжается до сих пор. Всё бросать из-за такого… дерьма… не хочется…

— Ну, это неправильно — бросать. Бросать — это всё равно что сдаться.

— …но обложили меня по полной.

Историю эту Брюс знал и сочувствовал. А для чего ещё, спрашивается, нужны друзья?

* * *

На орбитальных верфях Зиглинды что-то взорвалось.

Зарево полыхнуло над целым полушарием, сектор немедленно закрыли для полётов, стянули туда весь парк МЧС, и к ликвидации последствий катастрофы привлекли как минимум половину промышленных мощностей планеты. А на восстановление производства — судостроительный цикл, как и прочие на Зиглинде, непрерывен! — ухнули львиную долю бюджета только этого года. И как всегда в стране, которая декларирует себя свободной, катастрофа на «Ётунхейме» дала обществу повод поговорить.

Это вам не старые имперские времена, когда наши убытки были нашими проблемами. Нынче Зиглинда работает на федерацию. Она связана обязательствами — срочными договорами на поставку, и неисполнение их влечёт не только штрафные санкции и пени, но и правительственный кризис, на краю какового Гилберт Люссак балансирует уже несколько лет.

Президентство любой из планет 30 до крайности тонкая штука. Формально декларируя принципы выборности местной власти, синдики федерации одобряют или не одобряют каждую кандидатуру. Для Зиглинды он, может, и Президент, гарант конституции и высшая должностная фигура, но перед Советом на Церере он не более чем назначенный чиновник. Управляющий. Губернатор провинции. И если он не способен обеспечить бесперебойность производства и прибыль, найдут того, у кого это получится лучше, и переориентируют на него выборные технологии. Нет, знаете ли, ничего проще.

Виноватого, конечно, нашли: объявили таковым дежурного диспетчера из низовых технических служб. Причём, разумеется, того, который уже не смог оправдаться. Да и как бы он оправдался, когда от всей диспетчерской остался сложно переплетённый узел оплавленной пластали диаметром километров десять?

— Ну а если я достану пропуск в закрытую зону? — Мари Люссак стояла перед столом чиф-редактора, который старался не смотреть ей в глаза.

Формальная причина катастрофы уже передана в СМИ: халатность и нарушение техники безопасности, С Б бодро рысит по сепаратистскому следу, и главреду вовсе не хочется лезть сюда впереди планеты всей. Для девчонки, что год из колледжа, работа в новостях всего лишь способ разобраться, как всё на самом деле в жизни устроено, а отвечать ему. Почва под ногами была скользкой. Не будь она дочкой Самого, чёрта с два она бы размахивала тут руками.

— …и пропуск, и даже военный транспорт, для меня это не проблема. Но код допуска будет только у меня! Я считаю, это справедливо. Так или иначе, материал я всё равно сделаю, но если вы его санкционируете, он будет в ваших новостях.

Это был мой шанс высказаться по настоящей теме, понимаешь, Брюс? Иначе можно всю жизнь делать Оптимистический Финальный Сюжет. В общем, я его додавила.

Уже через два часа Мари Люссак сидела в военном шаттле «муха», в лётном комбинезоне, с гарнитурой диктофона на виске, и фиксировала персональной декой самые впечатляющие снимки, переданные с камер корпуса. Направляющие шириной с улицу, свитые взрывом в косицу, плавающий в невесомости лазерный резак величиной с автобус, жёлтые шаттлы МЧС с мигалками, искорёженные шпангоуты авианосца на стапелях, который теперь едва ли будет сдан в срок. Через три часа — протискивалась сквозь толпу разъярённых мужчин, которые толпились в административном модуле и требовали, чтобы им сказали, что делать. Через три с четвертью — терзала главного инженера верфи, который через четыре часа пустит себе луч в висок.

Ещё пять часов она провела, скрючившись над декой, сводя воедино все свои: «надо что-то делать», и даже «вот что можно сделать», а ещё, разумеется — «кто виноват», и подкрепляя их цитатами из очевидцев и цифрами из Сети. Вот пять вариантов систем безопасности от различных фирм и их технологический и стоимостный анализ, вот проект ужесточения ТБ, а вот поимённый список тех, кому он поперёк горла…

О том, что прибыль перечисляется с Зиглинды в Центральный Банк 30 и финансовые потоки распределяются безликой комиссией «исходя из общих интересов федерации», знают, разумеется, все. Сколько заработанных Зиглиндой денег возвращается ей в качестве инвестиций, сколько из них идёт на модернизацию оборудования и развитие производства — знает только приватный круг. Какой процент Систем обеспечения безопасности функционирует одними нашими молитвами — не знает никто.

И никто не знает, где взорвётся в следующий раз.

Вот об этом и говорят, поминая старые времена. Мол, у Империи от производства зависело всё. А у Люссаковой-де Зиглинды всё зависит от того, сколько денег дашь. И от того же зависит, кому благоволит кворум на Церере.

Сколь наивна вера в священный долг гражданина усовершенствовать общество.

Я знаю, Брюс, мой отец — жестокий и безразличный человек, и у тебя нет для него доброго слова, но когда я надиктовывала тот материал, я думала, что помогаю ему управлять моей планетой. Это было важно.

И сразу же кто-то кому-то позвонил.

Причин она не доискалась. Возможно, названные ею «безответственными подонками» оказались влиятельными людьми, кто-то испугался перемен в бизнесе или же таким образом планета посылала её отцу некий намёк, но Мари Люссак смотрела на репортаж и не узнавала его. Два-три умело вставленных слова превращали фразу в напыщенную глупость, факты вопили, чтобы их опровергли, цифры… это были другие цифры! Даже поза, даже выражение лица, жесты… «Возможности цифрового монтажа, Брюс, безграничны». Зиглинда решила научить Мари Люссак молчать.

Скандал получился совсем иного рода.

Имя её сделалось нарицательным, синонимом глупости, не способной сдержать язык. Новая свободная пресса Зиглинды открыто намекала, что коли уж президентской дочке ни жить, ни быть, а дай войти в каждый дом — на то есть прогноз погоды. Главред кривился, встречая её в коридорах, и только рукой на неё махал, из-за спины неслись смешки. Бомонд склонял её имя. «Ах, милочка, не принимайте близко к сердцу» — это в лицо, а вслед: «Ну надо же так вляпаться!» Анонимы писали оскорбительные письма. Никому из тех, кто подвергся подобной атаке, не удавалось отмыться добела.

Зиглинде свойственно указывать женщине её, женщины, место.

С другой стороны, если бы её отец был тем, кем был, и если бы она не была моим другом, удержался бы я от того, чтобы кинуть в неё камень?

* * *

— Через отца я могу обратиться в службу информационной безопасности, — сказала Мари. — Но, понимаешь, он всегда был против того, чтобы я «копалась в грязи». Он накажет тех, кто меня обидел, но сама ситуация льёт воду на мельницу его мнения. У него весьма категоричное мнение, ты знаешь. Нет, я не думаю, что он стоит за этим сам! К тому же обращаться к отцу… неправильно. Это, — Брюс при виде её дрожащего века немедленно заехал бы в морду, если бы было кому, — выльется только во взаимную ненависть меня и планеты.

— Обратись к друзьям. Есть у тебя друзья-хакеры?

— У меня нет друзей.

— Сотрудники?

— Они считают, что мне всё даётся слишком легко. И знаешь что?

— Что?

— Я с ума сходила, страдая от того, что злобные идиоты меня оскорбляют и травят, суча ножонками от безнаказанности. И вот в какой-то момент я предположила, что они — нормальные. Что у них своя правда. Что с их стороны оно именно так и выглядит. Кто я для них? Гламурная барышня, у которой всё есть. Курорты, бриллианты, рауты, высший свет. Святое дело лягнуть. Я действительно оранжерейный цветочек. Я, ничего не зная о настоящем, имею глупость возмущаться тем, что составляет их повседневную жизнь. Бессмысленно тратить силы, чтобы упредить очередной удар из темноты. У кого есть мнение, тому истина уже не нужна. Да, это ложь. Да, я больше и лучше. Однако самой знать это мало, в моём случае это надо показать… А для того, безотносительно ко всей этой… ерунде… мне надо измениться.

— Надо, — подтвердил Брюс. — Я, честно говоря, не представляю, как во всём этом, — он кивнул, — от гамбургера откусывать. Прямо сейчас и начнём.

«Неоновый дракон» — не только ресторан, бар и ночной клуб. Полностью он зовётся торгово-развлекательным центром. Дома Брюс с матерью покупали вещи при помощи электронного каталога. Мать подписана на «Быстрый комфорт»: его ежемесячно присылают на дом, сканером снимаешь с себя параметры, и уже на свою вертлявую цифровую копию примеряешь то-сё, пятое-десятое, а заодно программа-консультант моделирует тебе имидж. Причёска, макияж, все дела, вплоть до манеры двигаться. Оформляешь заказ и ждёшь доставку. Удобство среднего класса. Никаких посредников меж тобой и оптовой базой, а ещё ты экономишь время. Товар, который ты выбрал, возможно, лежит сейчас на другой стороне Галактики. Мари привыкла дома к другому сервису: к бутикам, где ты сидишь на диванчике, попивая кофе, а перед тобой дефилируют манекенщицы. Там ты позволяешь себе роскошь пощупать ткань, разглядеть швы… Первый подземный уровень «Дракона» был как раз из таких, но от этого мы хотели уйти. Нам надобно до полуночи превратить лимузин в тыкву. Разошедшись, Брюска повлёк Мари ещё дальше. В самых нижних этажах, в тесных смежных комнатках на прилавках и гвоздях, вбитых в стены, громоздились и колыхались облака разноцветных синтетканей, похожие на театральный хлам. Всё можно потрогать, приложить к себе и примерить за ситцевой занавеской. Всё пошито здесь, на Дикси: весёлое, вызывающее, на один сезон, а то и вовсе на раз. Прилетел — переоделся.

— Встречают по одёжке! — объявил Брюс, словно открывая невесть какую истину. — Я буду твой крёстный фей! Я ещё и кучера твоего превращу в крысу!

— Сделай одолжение, — буркнула Мари, скрываясь в примерочной. — Как это у вас говорят? Силы небесные?… И кто-то это носит? Знаешь, — доверительно сказала она, не отрывая ладоней от плоского смуглого животика, — по-моему, это неприлично. Ты точно надо мною не издеваешься?

— У нас говорят «прикалываешься». Нет, нет и нет. Да ты вокруг оглянись, какие пузы народ выкатывает, и ничего! Это называется — пояс на бёдрах. Верхние кости таза должны торчать, пупок и поясница наружу…

Кости у неё, надо признаться, не торчат, а поясницу покрывает абрикосовый пушок, да и сама та поясница цветом и формой наводит на мысль об абрикосах… упругих, сладких, с перетяжкой… м-да.

К юбке-лоскутку из серебристой ткани, обшитой понизу длинной стеклярусной бахромой, подобрали маечку-топик с весёлой голограммой — рожицей, подмигивающие глазки которой размещались в стратегических местах. Брюс заявил, что это пикантно. Мари только воздух ртом схватила.

И то сказать, кондиционеры тут были поплоше — старенькие. Переоденешься раз пятнадцать, поневоле семь потов сойдёт. Зато весело. Не сказать, чтобы крёстный фей вытворял всё это совершенно бескорыстно. Выбирая из кучи шмотки, передавая их Мари в голую руку, просунутую из-за занавески, оценивая результат, когда она поворачивалась перед зеркалами тем и этим боком, он получил объемлющее представление об её фигуре.

Интересно, как нынче в правящих кругах Зиглинды относятся к дружескому сексу для взаимного удовольствия?

— Это тебе не рагу из цефейского зайца под соусом маджоре! — бесновался Брюс, обучая спутницу откусывать от горячего пончика так, чтобы масло текло по подбородку. — Вот он — самый вкус жизни! Руками, руками бери. Чувствуешь?

Мари молча усмехалась. Нет, эта маечка определённо лучшая идея всей его жизни, ну разве что после той шутки с клоном.

Хотя папа пошутил тогда ещё лучше.

Что было дальше, Брюс не очень помнил. Он впервые потратил на развлечения целую ночь. В сущности, крёстный фей был хороший домашний мальчик. Они танцевали на всех площадках по очереди, заполнили купоны и бросили в барабан — «Дракон» разыгрывал среди своих гостей красный спортивный флайер, хотя Брюс совершенно не представлял себе, что с ним делать, если ему в армию идти — а после, перед рассветом выбрались на галечный пляж. На Дикси изумительные восходы для тех, кто в силах бодрствовать до утра.

Перед самым рассветом поверхность воды заволакивает туманом, и волны набегают на берег под его покровом, невидимые, с чуть слышным шорохом. Небо чистое и глубокое, и звёзды на нём величиной с ноготь большого пальца. А после занавес словно отдёргивается, варево закипает и, начиная с пены, немыслимым образом окрашивается в сиренево-перламутровые цвета. Увидишь раз — не забудешь вовек.

Им удалось найти замечательную скамеечку в партере: в ожидании представления Мари вздремнула, положив голову Брюсу на плечо, и всё это время тот изо всех сил думал о «взрослом».

Когда рассвело, стало холодно, и они побрели на стоянку, держась за руки и оскальзываясь на мокрой гальке. В прежних своих туфлях Мари нипочём бы тут не пролезла, но осмотрительный Брюс заставил её купить босоножки-вездеходы на толстой губчатой подошве. В них по любому мелкому и острому крошеву ступаешь, как по городской стеклоплите. Стена розового света вставала слева от них, а справа мир дремал, заключённый в дымчатый хрусталь.

С руками, полными зари…

— Слушай, — осенило Брюса, — а ты не хочешь подать заявку в ту экспедицию… ну помнишь, про которую ты мне сказала? Глядишь, поехали бы вместе. Никто не скажет, что это не эксклюзивный репортаж! А то и целая книга! Тебе шьют гламур, а ты — бац! — и крутая экстремалка. Ты ведь уже совершеннолетняя, отец не может тебе запретить.

Мари пожала плечами:

— Идея не хуже любой другой. По крайней мере не скучно, отчего бы и не попробовать.

Рубен уже ждал, сидя боком на водительском сиденье.

— Ты пил? — подозрительно спросил Брюс. Он бы и сам повёл, однако прошлый раз, когда он был за рулём, оставил у Мари неизгладимые впечатления, и именно сейчас юноша об этом вспомнил.

— Безалкогольное пиво — первый шаг к резиновой стюардессе, — невозмутимо ответил отец. — Славная маечка. Когда вас спрашивают, мис, на что она намекает — что вы отвечаете?

— На бронежилет, — с вызовом ответила Мари.

— Это камуфляж, — вмешался Брюс. — Защитная окраска, слыхал про такую?

— Пусть будет камуфляж, — покладисто согласился Рубен Эстергази Версия-для-барышень. — Куда вас подбросить, мис?

— Отель «Баярд», парк Руссо, парковка восьмого яруса… Только если вам по пути, потому что меня нисколько не затруднит вызвать такси.

— Тут отвратительно с такси в это время суток, — Рубен подмигнул в зеркальце. — Нам по пути, где бы этот «Баярд» ни находился.

— Давай без шуточек, — попросил Брюс. — Нет, я не слова имею в виду. Ты же можешь водить как нормальные люди. Пжалссста! — прошипел он так, чтобы только отец услышал.

— Да бога ради, — Рубен мельком сверился с монитором, предлагавшим оптимальный путь к «Баярду». — Гигиенические пакеты в бардачке, ну, ты знаешь…

Брюс залез на заднее сиденье и устроился рядом с Мари, мрачно размышляя, в какой форме будет наиболее эффективно дать по ушам собственному родителю.

Против ожидания долетели без приключений. Рубен остался в кабине, а Брюс пошёл сдавать спутницу на руки швейцару и горничной. К слову, ничего себе «Баярд»! В парке Руссо, пока они шли через него, струились ручьи, притенённые синими ивами, на деревьях сонно переругивались обезьяны, а на берегу озера за ветвями беззвучно стояли хохлатые цапли. Мари молчала, и Брюсу казалось, будто она спит на ходу. Весь день проспит, и самому ему добраться бы поскорее до спального мешка в палатке. Всё тело затекло.

Я надеюсь, она не заикнётся прямо сейчас насчёт дружеского секса?

— Кто он такой?

— А?… Эээ?

— Я имею в виду мужчину во флайере. Кто он? Вы так похожи, но…

— …мы такие разные, да? — во рту у Брюса внезапно стало кисло, обезьяны взбесили его, а цапли показались ублюдочными комками перьев на нелепых длинных ногах, воткнутыми в декорации пейзажа. В нём не было ни единого достоинства, каковое Рубен не превзошёл бы, даже о том не задумавшись.

«Я только не знал, что это так бросается в глаза!»

— Генетически он мне брат. Юридически — сын… «Я называю его отцом, и полагаю, что это правильно».

— Я понял насчёт камуфляжа, — сказал Рубен, когда сын вернулся, уже один. — Этот парк Руссо… Я не первый день на Дикси, знаешь ли.

— Она тебе не пара, — брякнул Брюс. — Она и мне не пара, если уж на то пошло. Я тебе не скажу, кто она, пока мы в воздухе: из чистого самосохранения. И после не скажу, потому что… потому что если она захочет, сама скажет, а раскрывать её инкогнито нечестно. О, я знаю, кто ей теоретически пара! Ваш бывший Император, Его Величество Кирилл!

* * *

Есть вещи, равно ненавидимые любым человеческим существом, и звонок среди ночи — одна из них. Он прогремел в палатке как общевойсковая тревога и сверлил Брюсу череп, пока он, Брюс, моргая в темноту, соображал, в чём, собственно, дело, и что за звук выбил его из сновиденья, и получал ещё попутно подушкой от недовольного Рубена. Нашарил комм в кармашке на стенке, бездумно включил и зашипел-заплевался, не находя в смятении ни слов, ни кнопки, которой выключают изображение. Комм был модный, навороченный: с голографической картинкой того, кто на другой стороне.

— Ты не один?

— Сейчас, погоди!

Передвигаясь к выходу по-обезьяньи, на трёх конечностях, а драгоценный комм зажав, как банан, в четвёртой, и всё равно путаясь в каких-то неуместных тряпках, юноша выбрался наружу.

Уф! Вот берег, вот ивы с длинными синими листьями, чёрная вода с крестом лунных дорожек на ней. Местечко вроде уединённое. Тут можно. Он морально приготовился и включил картинку комма, втайне надеясь теперь в подробностях лицезреть прекрасное призрачное видение в невесомом, спадающем с плеч неглиже, сидящее со своим коммом на гостиничной койке посреди простынь, сотканных будто из звёздной пыли. — Эй, ты тут?

Однако теперь Мари выключила картинку на своей стороне, а когда появилась вновь, была уже в халате: роскошном, как из «Тысячи и одной ночи», но Брюса, сказать по правде, изрядно разочаровавшем.

— Меня не допустили до собеседования, — сказала она. — У меня даже документы не взяли! Я не гражданка Новой Надежды, это раз. И моя специальность их не интересует, а другой, полезной при колонизации, у меня нет. У тебя есть идеи?

Хороший вопрос для трёх часов ночи. Это, конечно, большая честь, когда красивая девушка нуждается в тебе и доверяет настолько, чтобы позвонить в это время, но, похоже, что красивая девушка — разумеется, не нарочно! — делает всё, чтобы ты ударил мордой в грязь. Какие могут быть идеи, когда в твоей ночи из голубого света свилась полуодетая фея? Одна только — остановись, мгновенье, я весь — взбесившийся гормон!

— Тогда идея есть у меня. Давай поженимся.

— ??

— Не бойся за свою драгоценную честь, я предлагаю договорной союз. Совершенно фиктивный. Ваши чёртовы демократы не могут меня не пустить, если я лечу с мужем.

— А я… могу вообще? В смысле — уже?…

— Можешь. Возраст, когда наступает обязательная повинность, совпадает с возрастом, когда ваши законы допускают вступление в брак, я узнавала. Ты не хочешь? У тебя уже есть девушка? Может быть, объяснишь ей, и она поймёт?…

— Да нету никакой девушки! — шёпотом возопил Брюс. — Откуда на Пантократоре девуш… тьфу, я не то хотел сказать. И вовсе я не «не хочу». Пожалуйста, если тебе это поможет. А когда?

— Как можно скорее, чтобы успеть к окончательному рассмотрению личных дел. Как насчёт завтра, чтобы потом сразу закинуть им документы? Выберешься?

Брюс нервно сглотнул и кивнул, словно в омут бросился. Ночь была свежа, но его пот прошиб. И уже вернувшись в палатку, он сообразил, что мать его убьёт!

* * *

Сутками позднее в доме куратора СБ по вопросам новых территорий на Фриде раздался аналогичный ночной звонок. Не сказать, чтобы это была такая уж редкость при его роде занятий, однако между сотрудниками существует джентльменское соглашение: тревожить друг друга по ночам только по вопросам крайней необходимости. Матрица соотношения «день/ночь» на любой из планет Содружества прилагается к каждой электронной адресной книге — незнанием отговариваться не принято.

К тому же звонил служебный комм. Он, чтобы не будить жену куратора, снабжён был горошинкой-наушником. За много лет Лантен привык с ним спать. Точно такая же горошина, только от домашнего комма, ночевала в ухе его жены. Он предлагал выключать комм на ночь, но Хамона почему-то была уверена, что бывают звонки — даже среди ночи! — которые нужны ей больше, чем звонящему. Происходило то от хорошего воспитания или от паранойи — он не имел желания выяснять. Загадок ему хватало на работе, делам семейным он предоставлял идти своим чередом.

Звонок оказался с Дикси. И не обычный курьерский пакет, пересланный гиперроуминговой диппочтой, а онлайновая связь. Шеф подведомственного отдела на Дикси ждал ответа на мониторе в гостиной, куда Лантен переместился подальше от супружеской спальни. Значит, будет разговор.

Что могло стрястись на игрушечной Дикси?! Прямая связь по лучу между звёздными системами — отдельная статья расходов в смете отдела, каковую смету всегда приходится утверждать, согласовывать, выбивать и писать многочисленные объяснительные по каждому факту перерасхода. Конрада он помнил не только как шефа регионального управления, время от времени возникающего на селекторных совещаниях, но и по Академии, где Лантен читал лекции. Медлительный молчун, себе на уме, производящий впечатление тугодума, на первый взгляд совершенно не подходящий для искрящейся мишурной Дикси, планеты-лунапарка, куда приезжают туристы со всех уголков обитаемой Вселенной.

А вы ожидали, что даже шеф СБ ходит там в гавайке?

— Прошу прощения, господин Лантен. У меня срочная информация по нашей линии. Честно говоря, я не знаю, что с ней делать. Я бы хотел подождать до утра, но боюсь, если что-то предпринимать, то придётся делать это быстро. Кадровый офис передал нам резюме одной особы, пожелавшей принять участие в экспедиции на Либеллин-VI. Я отправил его вам — взгляните. Что вы думаете по этому поводу?

Даже через гиперлуч идёт некоторое время, а более всего его уходит на упаковку и распаковку сигнала, так что в разговоре между двумя системами неизбежны паузы: сейчас они занимали более минуты. Пользуясь временем, пока на Дикси летело его лаконичное «сейчас», Лантен открыл почту, чтобы иметь перед глазами предмет разговора.

— Вы хотите сказать, эта юная леди — дочь Президента одной из планет Земель Обетованных?

Не стоило посылать за мегапарсек эту риторическую фразу. Всё написано в деле.

— Упомянутая особа, — сказал, поджимая губы, диксианин, — пыталась подать документы накануне, от себя лично. Обратите внимание, накануне она была ещё не замужем. Желание её попасть в экспедицию весьма велико. Разумно ли нам не обратить на него внимание?

Да, на Дикси это быстро делается: зайти в кабинку и зарегистрировать в автомате акт гражданского состояния. Так называемая «глупость», совершить которую многие прилетают именно туда.

— Вы поступили совершенно правильно, Конрад. Мы не можем упускать из виду такого аппликанта. Но, по чести говоря, что вы сами думаете об этой девочке?

— Моя должность предписывает мне проявить паранойю, господин Лантен. Люссак, её отец, управляет одной из планет федерации вероятного противника. Да-да, я знаю, войны нет, перемещения гражданских лиц между планетами федераций свободные, но можем ли мы быть уверены, что Мари Люссак — гражданское лицо? Род занятий — журналистика. Прекрасное официальное прикрытие, чтобы всюду сунуть свой нос. Зачем нам журналистка — чужая журналистка! — на дикой, неосвоенной, только что открытой планете? Зачем ей именно эта планета? Торопливость, с какой она заключила брак с юношей, по делу которого принято положительное решение, — может ли она нас успокоить?

— Ей восемнадцать лет, — задумчиво сказал Лантен. — Много вы знаете оперативных сотрудников в этом возрасте?

— Все знают об играх с геномом на научных базах Земель Обетованных.

— Мари Люссак — биоконструкт?! Бросьте! В социуме 30 они существа второго сорта, лишь чуть лучше цифровых моделей для рекламы и шоу-бизнеса. У неё наверняка есть способ доказать свою личность.

— Если биоконструкт создаётся с целью невозможности установить его искусственное происхождение, установить таковое происхождение невозможно.

— Слишком много выводов из слишком малых данных, Конрад. Аналитически неверно.

— Но вы же не отрицаете, что Земли имеют на наших территориях свой интерес? Что с ней делать? Выдворить её, как её самое, мы не можем из-за её уважаемого папочки. Как жене колониста мы не можем ей отказать в рамках декларируемых принципов неделимости семьи. Самое простое — взять и отказать обоим. Если бы вы предложили мне решать проблему на мой страх и риск, я бы так и поступил. Тем паче, юноша и сам с Пантократора, а Пантократор… — на этом месте он умолк сам, сделав драматическую паузу, потому что специфика гиперроуминга не позволяет вам перебить собеседника.

— Не спешите, — Лантен развернул перед собой досье Брюса Эстергази. — Внук военного советника с Нереиды. Очень красивая кандидатура, мне было бы жаль её потерять.

— Пацан семнадцати лет, думаю, ей ничего не стоило взять его в оборот. Она весьма привлекательная девица. Мальчишка и мяукнуть не успел, как оказался мужем.

— Эстергази в плане нашей проблемы намного более интересны, чем Люссаки, Конрад. Это же те самые зиглиндианские Эстергази, аристократы старой Империи, покинувшие родину после того, как там сменилась власть. Из всех озабоченных юнцов Галактики ваша Капулетти именно Монтекки выбрала в мужья? Давайте вместе подумаем, какие выгоды мы можем из этого извлечь.

А думать лучше не в онлайне. Впрочем, неизбежные паузы между репликами лучше всего подходят для размышлений. Говорить приучаешься быстро и по существу: за расплывчатость мысли ты вполне можешь поплатиться сметой отдела на будущий год.

— После катастрофы на Нереиде мальчик Эстергази с матерью обосновались на Пантократоре, оставив себе гражданство Содружества. Хмм… они наши люди. Пантократор формально входит в состав Земель, однако его особый статус придаёт специфический оттенок его международным отношениям. Пантократору никто не враг. Принцип, по которому они пускают к себе, никому не понятен, однако с ним принято считаться. Они, как говорят, опираются не на социальный портрет аппликанта, а на психологический. Так что, скажем, если малец Эстергази — и кто угодно другой, приписанный к этому монастырю! — выразил желание проходить обязательную повинность у нас, мы пойдём ему навстречу.

— Не может быть, чтобы у благостного Пантократора не было мирских интересов.

— Это само собой. Но в любом мероприятии, хоть чуть-чуть напряжённом в отношении психологии групп, я предпочитаю иметь в коллективе человека, воспитанного в этическом поле Пантократора. У нас и ещё оттуда есть люди. О, кстати, ваши Ромео с Джульеттой не впервые встретились очно. Они знакомы с детских лет.

— Но как же…

— Взгляните с другой стороны. Не наши секреты в руках Мари Люссак, но Мари Люссак в наших руках. Поймите меня правильно, Конрад: я не призываю диктовать условия папе, приставив пушку к виску дочки. Нам не нужен скандал: я полагаю, всё, что способствует равновесию сторон, должно быть сделано, а что лучше уравновешивает стороны, нежели брак? Давайте пропустим её, сделав учтивую мину. При том препоручим её нашим сотрудникам в составе группы.

— Но… под мою ответственность?

— Под мою. Вы сделали свою работу — поставили меня в известность.

Он сам преподавал им активный и пассивный подход к контрразведывательным операциям. Второй подразумевал, что проще всего прервать ситуацию в самом начале и спать спокойно до следующего тревожного звонка. Первый предполагал, что можно позволить ей начать развиваться: это требовало большего труда и больших человеческих ресурсов и влекло за собой немалый риск, в основном, для занимавших ответственные посты, но если ситуацией удавалось овладеть, активный подход приносил намного более интересные результаты.

Соответствующая служба Земель Обетованных содержит огромный штат, штаб-квартире принадлежит небоскрёб на Церере, набитый электроникой, и коллеги-противники всегда недоумевали, как можно координировать действия межпланетной разведки из двухэтажного беленького домика. Со своей стороны, Лантен сошёл бы с ума, доведись ему управлять таким хозяйством. Одни только счета за энергию, за связь, за прочее коммунальное обслуживание.

Лантен совершенно искренне не считал себя добрым. Уже отключившись, он задумчиво тыкал по перекрёстным ссылкам: мать, второй муж матери… отсюда вьётся ещё одна тайная тропка… начальнику отдела на Дикси не обязательно всё знать, кое-что останется достоянием руководства. Как и ответственность. Сколь много ниточек меж двумя юными… визуально они выглядят как ссылки, выделенные голубым, но мы взрослые люди и у нас философский взгляд.

Мы стоим на плечах гигантов, и только нам решать, какого роста будем мы сами.

Зиглинда — вот что объединяет их! Стальная планета, многовековое яблоко раздора: маленькая, когда-то новенькая, бряцающая блестящим доспехом, сейчас же пыльная и покрытая паутиной микротрещин. И совершенно бесплодная с тех пор, как Земли всадили в неё зубы. 30 выжали из неё сок, раскупили специалистов по своим разрозненным производствам, и вот уже лет пятнадцать никто не заикается о превосходстве зиглиндианских военных технологий. Будто бы Империя была чем-то большим, чем простая сумма людей, промышленности и идеологии. Будто бы последний император, канув в частную жизнь, непостижимым образом унёс с собой волшебное зерно, что одно только давало жизнь его саду.

Ночь и мокрый волнующийся сад за окном — лучшее время для того, чтобы сплетать поэтическую мысль. На Эстергази, как на шпильку, намотан целый клубок галактических тайн. Ухвати кончик, потяни — и все они лягут к твоим ногам. Вот только где этот кончик?

Мысль Лантена странным образом переключилась на трагедию пятилетней давности, когда Землям пришлось расстрелять собственную космическую станцию — Шебу, форпост галактической медицины, где производились рискованные эксперименты с генной структурой человека. Взбунтовавшееся нечто вывело механизмы станции из-под контроля персонала: гас свет, самопроизвольно отключался гравигенератор, камеры наблюдения слепли, лифты ходили, как им вздумается. Эвакуированные со станции люди рассказывали и более фантастические вещи, а кое-кто и на сегодняшний день обитал в палатах психокоррекции.

Казалось бы — при чём тут Эстергази?

Сумасшествие станции пришлось на период, когда в лабораториях Шебы пребывали два назгула — беспилотные космические истребители на основе человеческого интеллекта. Оба они воспользовались суматохой, чтобы сбежать, были подхвачены неопознанным грузовиком и увезены в неизвестном направлении. Видимо, несладко им пришлось на Шебе.

Одним из назгулов — самым первым! — был отец этого вот сегодняшнего Брюса Эстергази, немыслимо классный пилот образца «старой» имперской Зиглинды, её абсолютный герой, чуть ли не к лику святых там причисленный.

А мать нашла укрытие на Пантократоре, планете-монастыре, и в мужья взяла… телохранителя, специалиста из группы «антитеррор». И казалось бы — при чём тут Пантократор?

Есть мнение, что в экстремальных условиях ты узнаешь о человеке намного больше, чем ежедневно встречая его на работе, особенно если он не очень расположен о себе откровенничать. Эстергази как раз из таких: сами в себе и думают, что их тайны принадлежат им.

А Пантократор стоит на страже, как будто его интересует только мораль.

* * *

Рассел говорит: когда всё идёт по плану, это не к добру. Если принять за аксиому, то сейчас в самый бы раз чему-нибудь стрястись. Никто не снял их с Мари с лайнера, совершавшего перелёт с Дикси на Фриду, ни один посланец папеньки-Люссака, «вроде Норма, только искусственный», не забрал «мадам Эстергази» ни из отеля «Баярд» на Дикси, ни из дешёвого семейного мотельчика, где в ожидании отлёта селились колонисты на Фриде. И после, когда им пришлось как угорелым носиться то в поликлинику — прививаться от всех известных ксеновирусов и мутагенов и залечить зубы; то по нотариусам — оказывается, никто не может отправиться в неосвоенный сектор, не оформив должным образом завещание! — они не встретили никаких препон, кроме, пожалуй, очередей. Внутри ликовало: свобода! И сжималось: неизвестность. Фрида путалась в ногах, как футбольный мяч, хотелось скорее отрясти прах цивилизованных земель, взнуздать и объездить новую планету, и весь Брюс был искрой на острие иглы, прокалывающей складки пространства. И в то же время, если бы кто-нибудь его остановил, Брюс подчинился бы непреодолимой силе с чувством постыдного облегчения. Очень трудно самому решаться на некоторые вещи. Поэтому чем быстрее, тем лучше.

Колонисты собрались в просторном дворе подле Департамента новых территорий — старомодного кирпичного здания в форме «П»: все линии строгие, все углы прямые, рамы белые, а стёкла — поляризованы. Стены его были увиты плющом, а двор заасфальтирован. Сверху пекло, словно приутюживало, а ждали уже минут сорок, и Брюс отвлекался только тем, что мечтал погладить «жену» по спинке.

Несколько дней, пока в ожидании отлёта они маялись в номере для новобрачных, оказались неожиданно трудными в том смысле, что Брюс ежеминутно имел удовольствие наблюдать «жену», снующую босиком туда-сюда, а также «жену» в купальном халате, «жену» с полотенцем на вымытой голове, «жену», поедающую фрукты и булочки, не вставая с постели, поделённой надвое условной демаркационной линией, и — о ужас! — «жену», покрывающую лаком ногти на ногах! По ночам, чтобы заснуть, ему приходилось долго и нудно перечислять про себя все беды его семьи, в которых повинны были Люссаки, в то время как «жена» явно ничем подобным голову себе не морочила и спала, как младенец в люльке. Не так-то просто оказалось быть Лучшим Другом Девушки-В-Затруднительном-Положении.

А предложить играть «взаправду» значило этим самым положением воспользоваться! Деваться-то ей некуда. Сущее свинство, между нами говоря.

— Я пробовала, — сказала Мари, — пару раз. Совершенно ничего особенного! Не о чем говорить.

Брюс тогда только зубы стиснул. Вот и всё, не можешь — не берись. Сказано — фиктивный, значит, он будет фиктивный, этот чёртов брак!

Чтобы отвлечься мыслью от цепочки изящных позвонков под простой белой маечкой, Брюс принялся исподтишка разглядывать соседей. Всего в дворике Департамента их собралось около двух с половиной сотен. Слева толпились такие же, как он, новобранцы, которым посчастливилось совместить общественную повинность с незабываемым приключением. Девушек меньше. Ясное дело, колонизация планеты — особая ситуация, тут не репрезентативная выборка общества нужна, а здоровье, выносливость и физическая сила. Социальные квоты здесь тоже роли не играют. Молодёжь набрали в экспедицию в качестве неквалифицированной рабочей силы для решения множественных проблем… ну, всяких, что могут случиться, и неизменно случаются. Там травили байки, ржали не стесняясь, в полный голос, и подпихивали друг дружку локтями. Брюс в ином случае тёрся бы среди них как равный, но теперь смотрел свысока: ещё бы, он против них солидный женатый человек! Взрослый. Эта братва мне ещё обзавидуется.

Э-хе-хе…

Большинство семейных колонистов не спешили знакомиться меж собой — знали, что у них будет на это даже слишком много времени! — сидели посреди багажа, на облюбованных лавочках, или на самом багаже, если кому лавочки не хватило, тянули через соломинку холодную колу. Непостижимым образом на каждом из них лежал отпечаток принятого судьбоносного решения. Некоторые были с детьми. Это удивило Брюса: насколько он знал, первая массовая высадка на планету считается предприятием рискованным. С другой стороны, общество без детей негармонично. У него нет видимой перспективы. А они собираются строить общество. Это важно.

Был ещё один аспект, касающийся детей в экспедиции, но Брюс пока об этом не знал. Столкнувшись единожды с практическим цинизмом общества в целом и медицины в частности, он интуитивно закрывал для себя эту сферу. Не думалось ему в этом направлении, и всё тут. Академическая наука общества, занимающего новые и новые территории, всякий раз с разными природными условиями, негласно наблюдает за детьми, выросшими в колониях. Говорят, их база данных бесценна. Засим неотвратимо следует и другой шаг: изучение детей, рождённых на новых планетах.

Видимо, решение этого тонкого вопроса — брать или оставить дома в надежде на лучшие времена! — Департамент относит целиком на родительскую совесть. Справа сидела женщина с дочкой, толстой унылой девочкой. Женщина смотрела с вызовом, куражась, словно мир был скалой, по которой ей взбираться вверх, причём прямо сейчас. Загорелая, волосы — взбитая рыжая кудель, голубая майка с белым кантом позволяла видеть руки: их внутренняя поверхность была дряблой и обвисла. Она явно уделяла больше внимания духу, нежели телу.

Брюс наблюдал за ними достаточно, чтобы убедиться: глава семейства не за мороженым отошёл. Казалось бы, ну и что? В свободном мире Содружества женщине, если она достойный член общества, не обязательно связывать себя браком, чтобы обеспечить себе и ребёнку достойный уровень жизни. Одна из декларируемых ценностей НН, между прочим. А на практике… помню-помню, каково это — объяснять каждому дурак, где твой папа!

Посмотрев налево и направо, Брюс устремил скучающий взгляд вперёд и мигом перестал скучать. Дружище, ты ждал, что сейчас что-то произойдёт? Ну так вот оно!

Нравится?

Это настоящее счастье топает по дорожке, в полувоенной походной форме, с объёмистой дорожной сумкой через плечо, и — силы небесные! — как оно выглядит! Свободные бриджи с клапанами и карманами, и с клепками, серая куртка с распахнутым воротом, белая футболка, натянутая на груди. Бронзовый загар с благословенных солнцем пляжей Дикси, и походочка… и чёлочка! И весёлые глаза.

При других обстоятельствах — я был бы в полном восторге. Я и на день рождения не пожелал бы больше! Но сейчас, когда придётся что-то объяснять, лучше бы мне провалиться.

Брюс судорожно сглотнул и обнаружил, что стоит, как школьник, навытяжку.

— Э-э… привет! Ты чего здесь?

— А решил с вами прошвырнуться до Либеллина. Благо, они тут набирали военных на контракт, — Рубен швырнул сумку под нога. — Меня тошнит от пляжных зонтиков. Я вас приветствую, миз. Вам так намного лучше.

Мари, которая прежде совершенно свободно болтала с Брюсом о сексе, к его изумлению, вдруг зарделась. Она и вправду сегодня была одета очень просто: белая маечка и серые клеши, и зелёный платочек на шее. Тонкая талия и тонкие руки, сбрызнутые мелкими родинками, пышное облачко тёмных волос и прозрачные краски, проступающие откуда-то изнутри, как свет.

Лицо как лилия, улыбка — как рассвет. Какие черти принесли тебя, папочка?!

— Разреши тебе представить, — буркнул он. — Моя жена, Мари… Э…Эстергази.

Одна надежда, что он не устроит скандал прямо здесь. На нас и так уже смотрят. Женщина, что по соседству, приподняла бровь, а девчонка так и вовсе развернулась в их сторону и легла на живот на своём рюкзаке, подперев голову рукой и изготовившись наслаждаться представлением. Понимает ли папочка, что сейчас самое время продемонстрировать имперскую сдержанность и пресловутую зиглиндианскую способность держать удар? К слову, об ударах. Меня, знаешь ли, дома пальцем не трогали. Ты в курсе?

— Мать, — после недолгой драматической паузы спросил Рубен, — знает?

— Н-нет. Ну то есть пока нет.

— Ясно. Что ж, я тебя поздравляю. Сожалею, леди, но вас с этим приобретением я поздравить не могу. У него совершенно пустая голова.

Ну да, а ещё у меня ватные ноги.

Увидев отца, Брюс вскочил. Сейчас же он медленно опустился на лавочку, уронив руки на колени и глядя в пространство между Мари и Рубеном. Маятник, прежде обещавший, что всё сойдёт ему с рук — а что всё, чего тут и было-то всего? — качнулся в противоположную сторону столь впечатляюще, что юноша едва вспомнил подобрать челюсть.

По той же дорожке, где пять минут назад прошёл Рубен Эстергази, в их сторону двигался Рассел Норм в пятнистом камуфляже, предпочитаемом большинством мужчин обеих федераций в качестве спортивно-туристической одежды. Убедительный, как авианосец, входящий в орбитальное пространство.

— Ой, — сказала Мари. — А это мальчик с ним или девочка?

Беда не ходит одна.

— Хуже, — простонал Брюс. — Это Морган.

— И вот это, — спросило Морган, снимая тёмные очки-полароиды и тыча дужкой в нежную Мари, — прошло тесты на физподготовку? Кросс, перекладину, марш-бросок в полной выкладке? Не верю. Три шёлковых платья и ни одной штормовки, верно?

Видимо, у Морган хороший слух. А ещё у неё были тугие рельефные мышцы, обтянутые бронзовой кожей с пушком, чёрные, коротко подстриженные волосы, широкие скулы и вздёрнутый нос, и невозможно смотреть без смеха, когда это вот стоит рядом с Нормом. Пародия, да и только. Пятнистый камуфляж, широкие штаны, прочные упругие ботинки, куртка, обвязанная вокруг талии, разве что маечка — на бретельках. Бьюсь об заклад, у неё и нижнее бельё в стиле «милитари».

Существо боготворит Норма и не отходит от него с того дня, как её старший брат привёл сестру в секцию за руку и велел тихо посидеть в сторонке! Дома Брюс обходил её десятой верстой: у Морган отвратительная привычка отвечать на безобидные шутки хуком справа. И хотя росточка в ней меньше, чем в Мари Люссак, почему-то она выглядит большой, когда стоит близко.

— Привет, — обречённо сказал Брюс. — А ты чего здесь?

— Да вот мы с твоей матерью поговорили, — ответил отчим, — и решили, что за тобой надобно приглядеть. Тут они контрактников набирали, вот мы и подумали, что так будет лучше. Однажды, ты помнишь, тебя уже похищали…

Выражение лица Рубена слегка утешило Брюса. Ага-ага, и за тобой тоже приглядят!

— …однако я вижу, в этой очереди я не первый? Доброе утро, мадемуазель Мари. Не ожидал вас увидеть.

— Не подумай, что я тебе не рад, — торопливо сказал Брюс, — но ты видишь, сколько тут уже народу за тем же самым?… Так что, может, ты скажешь ей, что всё здорово, и пожелаешь нам счастливого пути?

— Не выйдет, — Рассел скосил глаза на карточку участника экспедиции на собственной груди, и пальцем снял с неё невидимую пылинку. Развлекается. — Я, видишь ли, командую этим инкубатором, в котором ты намерен отслужить. Так что это тебя можно безболезненно вычеркнуть. Меня — нет.

— Тебе бы следовало раньше подсуетиться, — мрачно сказал Рубен. — Он женился!

Ты… ты… ты меня так паскудно сдал? Я тебя любил и верил!.. Я, можно сказать, с тобой посоветоваться хотел… Впрочем, Норм всё равно узнал бы через минуту.

— Кто, по-твоему, — продолжал Рубен, входя в угрюмый раж, — должен был прочистить ему мозги насчёт мезальянсов?

— Это кто тут мезальянс? — вскинулся было Брюс.

— Ты! — хором заорали оба.

Так-так, ребята, я всегда знал, что вы найдёте общий язык.

— Ты там вообще-то моего парня уму-разуму учишь или он у тебя на помочах ходит? Чуть отпустишь, глядь — он уже в лужу влез?…

— Между прочим, — заметил Норм, сохраняя немного больше самообладания, — на каникулах с ним был ты, не я. Ну и кто из нас не уследил?

Я маленькая вольная яхта, над которой перестреливаются крейсера!

— Ваш отец, мадемуазель Мари, в курсе?

Мари покачала головой. Норм вздохнул, и до Брюса дошло, что на самом деле из всех вопросов этот — самый важный.

— Когда вы намерены поставить его в известность?

— Попозже. Через месяц или, может, два. Мы не хотим, чтобы он ворвался и всё испортил.

«Крейсера» переглянулись. Исходя из опыта общения с Гилбертом Люссаком, тот вполне мог «ворваться» с ударной эскадрой и бригадой спецназа. Мирной колонии это совсем ни к чему.

— Экспедиция рассчитана на полтора года. Планета пока не включена в систему гиперроуминга. Максимум, что там в первый год будет — временная станция узконаправленного вещания для нужд экстренной связи. Личная переписка исключена, на неё просто не хватит энергии. Регулярных пассажирских рейсов туда тоже нет. Когда ваш уважаемый отец вас хватится?

— Вы меня каким-то необитаемым островом пугаете, — возразила Мари. — Он знает, что я в отпуске, и привык, что я перелетаю с одной планеты на другую. В конце концов, мне не впервой настраивать почтовый робот, чтобы он отписался папочке за меня!

Брюс моргнул. А она деловая!

— Даже если при вас нет постоянного охранника, мадемуазель… простите, мадам Мари, — возразил Норм, — наверняка имеется некий агент, который время от времени проверяет подлинность сведений и отчитывается перед патроном. Это обычная практика СБ. Вы можете слишком дорого обойтись вашему отцу.

А ваш отец может слишком дорого обойтись нам. Негодное дело — наговаривать Мари гадости про её родного папеньку, но мы-то знаем, что если господин Люссак захочет получить дочь обратно, священность брака его не остановит. В крайнем случае он и во вдову её превратит, не задумается. Норму это известно как никому другому.

— Вы хотите, чтобы я прямо сейчас пошла в Департамент и забрала документы?

Норм не ответил, а Рубен сказал:

— Так будет лучше для всех.

— Кроме нас двоих, — ответил Брюс, потому что завёлся. — Мы летим оба, и точка. Мы так решили. А вы — папочки, не более того. Папочки всегда против, и потому ваш голос совещательный.

Не сказал ли я лишнего? Нет вроде. Р. Эстергази позиционируется как «кукла героя-отца» под заказ. Припрёт — отбрешемся.

— Руководство экспедиции в курсе, — добавила Мари. — Они видели мои документы и знают, кто я. Они меня пропустили.

В переводе на человеческий это означает — «не ваше дело»!

«Крейсера» были разбиты. Но в любом случае прения дальше продолжаться не могли. Из дверей Департамента вышла группа чиновников, и отъезжающих пригласили на последний брифинг.

По счастью, продолжительным он не был. Каждое подразделение уже собиралось неоднократно по своим организационным вопросам, и председатель Департамента ограничился тем, что представил людям начальников служб. Наибольшее впечатление на Брюса произвела научный руководитель экспедиции миз Игнасия Монти: грузная тётка в широкополой соломенной шляпе, с ногами, живописно поросшими седым кудрявым волосом. На ней была пёстрая свободная блуза и широкие брюки чуть ниже колен. Ещё были главный инженер, ответственный за технические отделы, и главврач со штатом из пяти человек: специалисты-универсалы, стоматолог, педиатр и даже гигиенист. Норма объявили как командира Сил самообороны, и его «цыплята» приветствовали своего чифа аплодисментами. Восторг их был несколько ироничным, однако отчим принял его невозмутимо: у него жирная галка в графе «опыт педагогической работы», и ещё, как заподозрил Брюс, Норму не привыкать прикидываться роботом. Наверное, это помогает.

Самого его слегка попустило. Выходка обошлась малой кровью, и по большому счёту Брюсу было уже всё равно, кто там на ответственных постах. Пусть между собой разбираются. Вон как тот же Норм, который, отойдя в сторонку, выяснял что-то жизненно важное с начальником транспортного цеха.

Последним вышел пред народом руководитель экспедиции, опытный колонист, имеющий огромный стаж терраформирования — Геннадий Ставрос. Он оказался смуглым, почти коричневым человеком с головой странной грушевидной формы. Худое бесстрастное лицо, волосы сострижены до серебристого ёжика. В отличие от провожавших, хранивших на лицах благожелательное и оптимистичное выражение, по всей видимости предписанное протоколом, он глядел сурово, как Торквемада. Миссия на Либеллин, Лямбду Енота, четвёртая в его карьере. А впервые он полетел в экспедицию, будучи юнцом в составе отряда ССО. Таким же, как Брюс.

Мы, конечно, демократия, сельский социализм, отягощённый примитивным квакерством — так говорят о нас на 30. У нас даже правительство не на каждой планете есть, зато всяких комитетов хоть горстью ешь. Но всякая вновь отпочковавшаяся колония суть новообразование, развивающееся в экстремальных условиях. До тех пор, пока ситуация нестабильна, общество нуждается в единовластии, как корабль нуждается в капитане. И вот этот человек будет его осуществлять.

Помимо начальников служб непосредственно Став-росу подчинялось ещё несколько человек, представленных как персонал при руководстве: два помощника — скорее всего, имеющих отношение к СБ Содружества, и та рыжая стерва, что сидела с Брюсом по соседству — психолог рабочих групп миз Эдера Насименто с дочерью Сульпицией. В современном обществе ничто не делается без психолога.

А вот Мари нервничала.

— Все эти женщины, — сказала она, — либо педагоги, либо врачи, либо научные работники. Они все при деле. «Просто жён» тут и нет почти, ведь так?

— Пусть это вас не беспокоит, — Рубен, стоя за спиной, смотрел поверх её головы на стайку новобранцев, шумно грузившихся в поданный аэробус. Все они, вырвавшись из гнёзд, предвкушали весёлые приключения. — Оценим их трезво. Здесь две категории граждан: те, кто летит временно — отслужить повинность, или по контракту, за длинной галактической кредиткой, и те, кто думает остаться там и построить новый мир по своим правилам. Эти последние надеются, вероятно, что там им будет лучше, чем здесь. То есть тут они, грубо говоря, не первый сорт. Уверяю вас, нет ни малейшего повода чувствовать себя перед ними ущербной. Нет больших счастливцев, чем те, кто пускается в приключения по собственной воле.

На эти слова Мари приподняла бровь и уголок губ.

— Они-то, кто не первый сорт, и двигают жизнь вперёд, не находите? Мы, остальные, в лучшем случае пена. Обложка толстого журнала, а содержимое там, внутри.

— Я, милая леди, предпочитаю думать, будто бы каждый случай — частный.

— А ваш случай — какой? Корыстолюбец вы, или тоже взыскуете Земли Обетованной?

— А что её искать? — отшутился отец. — Два парсека налево, а дальше спросить. Лечу потому, что должен. Некогда я не сходил с ним в зоопарк. Теперь искупаю.

— Вы — генетическая копия, — серьёзно сказала Мари. — Клон.

— Шебианская «кукла». Только испорченная. Официальная точка зрения отказывает нам в наличии души, а также в праве избирать и быть избранными. Правда, я могу служить в армии.

— Я знаю. Вы должны были заменить Брюса, а самого Брюса… В общем, я знаю. Когда я была маленькой, отец купил мне такую «куклу». Она росла вместе со мной. Я любила её. Как это — нет души?

— Есть разум. Есть сознание. Есть кое-какой набор ценностей, принципов и правил. Свобода воли… наверное, тоже есть, пока не доказано обратное. Что такое душа? Думаете, Пантократор знает истину?

— Говорят, будто хотят её выяснить. У этой планеты… у неё даже имени нет, только новенький номер в реестре. Либеллин-VI. Что нас там ждёт?

— Совсем другой уровень комфорта, нежели тот, к какому вы привыкли дома, в первую очередь. Двести пятьдесят человек — слишком мало, чтобы составить полноценное общество. Тем паче, большинство их — узкие специалисты. Для «подай-принеси» дело всегда найдётся. Неужели вас это устроит?

Мари шевельнула узким плечиком и посмотрела на него сурово.

— Уж раз я взялась… — сказала она, но мысль эту дальше развивать не стала. — Возможно, это мой шанс проявить характер.

Брюс только вздохнул, впрягаясь в их общий рюкзак, размером выше человеческого роста. Вот мать бы сказала им: душа — это то, что болит. Или поёт — в зависимости от обстоятельств. Что до него, он свою явственно ощущал в животе. А до того — в пятках.

* * *

В тесной каюте-коробочке две койки вдоль стен, шкафчик за сдвижной панелью с зеркалом, маленький столик — только видеокнигу положить. Герметичная дверь, датчики того-сего. В коробах под койками универсальные спецкостюмы с баллонами дыхательной смеси: в случае утечки воздуха дадут два часа, а за два часа и починиться можно. Туалет и душ общие, в конце коридора, и блок климат-контроля тоже один на целую палубу. Словом, не первый класс. Вся каюта — хот-спот для личного считывателя, каковой считыватель Брюс немедленно подключил. Так и есть: уже переслали списки экспедиции — двести пятьдесят фамилий с указанием специальности, должности, возраста и состава семьи, если таковая имеется. Снимки прилагаются, можно познакомиться со всеми, буквально не вставая с койки.

Вместе со списком Брюс получил корабельное расписание — прямо сейчас наибольший интерес для него представляло время кормёжки — и код доступа к личному банковскому счёту. Ха-ха, ему за это будут платить. Да он теперь совсем самостоятельный.

Н-да, я бы и сам поверил, когда бы не две грозные тени, по одной за каждым плечом. Есть кому рявкнуть по любому поводу: нельзя, мол!

Мари тем временем разбирала рюкзак, поделив полки в шкафчике на «твои» и «мои». Хорошо, что она взяла это на себя: Брюс не пришёл бы в восторг, наткнись он невзначай на какую-нибудь из её изящных тряпочек.

Оказывается, раздражение — одна из составляющих семейной жизни. Век живи, век учись.

Всё так же молча, друг на друга не глядя и не зная, что сказать, отправились на обед. Немного опоздали: сорок ребят и десять девчат уже вовсю орудовали пластиковыми вилками за длинным столом в общем салоне, и все замолчали, когда Эстергази со своими подносами подошли к ним. Впервые в жизни Брюс ощутил сильную неловкость.

— Гляньте-ка — эльфа!

Брюс глянул, и вспомнилась ему сказка про Иванову ночь: когда ты идёшь к своему сокровищу, а вокруг беснуется нечисть, и лишь обернёшься на неё — разорвут. Так вот и Мари, смотря прямо перед собой, прошла и села на край скамьи, и Брюсу ничего не оставалось, кроме как последовать её примеру.

Спасибо, вы не знаете, что мой отчим вами командует! У Норма другая фамилия. Отец, правда, по документам Эстергази. Но по документам он — клон с обязательным «Р», каковое «Р» он должен называть, представляясь, перед должностью и фамилией. Р. Эстергази. Тогда, ввозя его на Пантократор, мы более всего боялись, как бы не вскрылась истина, и записали его под первым пришедшим на ум именем. Ну ладно, под вторым. А уж потом Кирилл выяснил насчёт права собственности. Между прочим, мой клон, как хочу, так и зову. А зову я его именем героя-отца. Кто-то тут удивлён? И ни одна собака, кроме тех, кто… ну, с самого начала в курсе, даже и предположить не может в нём несказанное сокровище: контрабандную душу, личность Рубена Эстергази. Назгула Первого, того самого, ни разу не «Р»… но тс-с-с! А вот и сам он за соседним столом.

Через минуту общий разговор возобновился: народ, набранный со всего Содружества, спешил знакомиться, из шкуры вон норовя произвести впечатление. Ясное дело, девчонок-то меньше! «Я Товия с Минотавра… я — Мальтус с Анитры… а я Китри со Спинозы». Морган была очень заметна: движения у неё размашистые, голос — громкий, язык — острый. Попроси что передать — кинет, а не поймал — твоя проблема. Насколько Брюс помнил, смеяться над ней сверстники рисковали только за глаза, а стоя рядом, помалкивали, чтоб не заметила, и ощутимо тянулись вверх. Иерархия в стае, между прочим, устанавливается в первые минуты, и, кажется, у нас тут будет матриархат.

Морган знает всё! И договориться, чтоб молчала, с ней невозможно: ни подкупить, ни припугнуть. Типовые достоинства женщины с Пантократора.

За всё время, пока Эстергази, уставившись в стол, поглощали безвкусную пищу, никто к ним не обратился. Стена молчания! Тем более обидно, что прежде Брюс никогда не бывал в компании чужим. Ведь это так просто — улыбнуться и сказать: «Привет!»

Народ подобрался простой: допускали здоровых, отдавая предпочтение тем, кто имел понятие о примитивных технических специальностях. Сам Брюс полагал, что произвёл на комиссию впечатление списком транспорта, которым мог управлять. «Всё, что плавает, и всё, что летает». Не будь этой стены из прозрачного льда, он бы уже вовсю хвастался.

— А вы откуда? — он даже вздрогнул. — Да вы, оба.

— Я, — сказал Брюс, мгновенно приняв решение, — с Нереиды.

Вот так, а Пантократор пусть даже не звучит. Морган приподняла бровь, но смолчала. Приберегла напоследок. Чужие тайны — предмет торговли.

— Я с Зиглинды, — сказала Мари.

Рубен за соседним столом окаменел, повернув в их сторону ухо, и пока длилась эта минута, Брюс ни на кого больше не смотрел. Он знал, что отец — такой, а Мари — такая, но… Понадобилось волшебное слово, чтобы проявилась картинка, на которой принцесса и рыцарь с белым щитом. А он, Брюс, не такой. Что ему Зиглинда? Один бряцающий звук.

Эта Новая Надежда, говаривала бабушка Адретт, так провинциальна!

— Зиглинда? Где это?

— Это Земли, — пояснил кто-то грамотный. — Про них видеодрама была, «Заря над городом башен».

— Аа! Ну, у вас там сурово… — может, кто и хотел ещё что-то сказать, да не придумал.

На Надежде бытует мнение, что всякий в здравом уме норовит сбежать к ним с Земель, и хорошо, коли сбежало что-то путное.

Все замолчали, когда к их длинному столу подошёл Норм. Морган вскочила, прочие зашевелились, соображая, что так вроде бы правильно, однако сержант небрежно повёл ладонью вниз, и Морган села. Прочие толком ничего не успели. Какая к чёрту стая? Стадо! Молодняк.

Притихли, точно испуганные дети, попавшие к людоеду. Отчим умеет произвести впечатление, если захочет: слой опыта на нём толщиной пальца три. Сдвинул в сторону одноразовую посуду, положил рабочую деку, но не включил. Пауза.

Я всё понимаю, сказала бабушка Адретт, мальчишке нужен отец, как вьюнку — опора, чтобы тянулся вверх. Дорогая, ты уверена в этом мужчине?

Он тот, кто придёт и спасёт. Кому ещё верить?

А потом они посадили Брюса перед собой. Если ты не возражаешь, сказала мать, мы с Расселом поженимся и будем жить вместе. Если же ты против, мы станем встречаться вне дома. Ты будешь об этом знать, но тебя это уже никак не будет касаться. Вот.

Меж ними и тогда уже ножа было не просунуть, но Брюс, честно сказать, ошалел оттого, что его спросили, и только потом, спустя несколько лет, сообразил, что его кинули. Ты торопишься вырасти, зная, что когда станешь взрослым, получишь в подарок весь мир. И только потом обнаруживаешь, чем заплатил. Мать и отец, и их младшие дети все вместе остаются где-то там, сзади, а дальше ты топаешь уже один.

Говорят, таков закон жизни.

Улыбаясь как акула, подошла миз Монти и воздвиглась над плечом сержанта.

— Проведём организационное собрание, бойцы, — сказал Норм. — Первое и самое главное, что вы должны себе уяснить: официально вы призваны исполнять обязательную общественную повинность, и попутно получить полезную специальность. Но вверенное мне подразделение зовётся Силами самообороны. Стало быть, мы армия. Поэтому следует затвердить: какие бы работы ни пришлось нам исполнять для нужд колонии, мы прежде всего служим.

Последнее слово он выделил.

— Задача, на которую я подписался — содержать подразделение боеспособным всё время, пока длится срок вашей службы и моего контракта. Что бы ни случилось, никто не мечется и не носится как угорелый, и не тычется как слепой, и знает, где его боевой пост. Вот этого я и стану от вас добиваться. Рыть канавы и таскать тяжести нам, конечно, тоже неизбежно придётся… — он усмехнулся, и загипнотизированная молодёжь послушно усмехнулась в ответ, — но это не отменяет лекции, стрельбы, марш-броски и полосу препятствий. Вы — дармовая рабочая сила, и с этой точки зрения жизненно необходимы буквально всем, причём одновременно. Сколько бы вы ни сделали, всегда это будет недостаточно много и недостаточно быстро. Я ваш непосредственный командир, и на любые хозяйственные работы вы не можете быть привлечены иначе чем по моему распоряжению. Такова, если кто не знает, вертикаль власти. Всё понятно?

— Так точно, чиф, — сказала Морган.

— Очень рад. Итак, сейчас у меня есть первое, не требующее отлагательств дело: миз Монти нужен помощник на всё время экспедиции. Условия: грамотность, исполнительность и аккуратность. И терпение. Работа, насколько я понимаю, лабораторная, постоянная, с ненормированным рабочим днём. Военная подготовка исключается, поэтому лучше, если это будет леди.

— Чур, не я, — выдохнула Морган. — Только не писарем в канцелярию!

— Миз Монти, вот миз Эстергази, — Рассел споткнулся на новой фамилии Мари Люссак, но заметил это лишь Брюс, — вам подойдёт?

Мари встала.

— Милочка, — проворковала миз Монти, обнимая её за плечи и увлекая за собой, — вам придётся записывать формулы длиной в километр — и проверять их. Изо дня в день, целый день, с немногими модификациями. Эти ДНК такие длинные! Вас это не пугает? А кофе вы варить умеете? Чудно, потому что у меня он выходит жуткой бурдой. Даже я сама не могу это пить.

Зуб даю, идею с помощником Рассел же ей и подкинул! Наверное, ему до смерти неудобно заставлять дочку бывшего босса елозить пузом по грязи. Негоже доблестному мужу отыгрываться на малых.

Морган перевела дух, Брюс, стыдно признаться, тоже. Может, теперь ему будет проще сойти за своего?

— Едем дальше, — продолжил Норм. — То, что делать придётся всем и всё, не означает, будто мы не станем делать это всё максимально эффективным способом. Я хочу знать ваши сильные стороны. Кто из вас умеет управляться с трактором, бульдозером, погрузчиком? Кто умеет чинить дроидов? Опыт взрывных работ имеется? Я имею в виду именно опыт, а не фейерверки в День Первой Высадки.

У них есть досье, но в досье попадает лишь то, что подтверждено документами: скажем, курсы повышения квалификации или профориентация в школе. В каждой семье отец передаёт сыну какие-то само собой разумеющиеся навыки, будь он плотник или нейрохирург. Хотя довольно трудно представить себе практику нейрохирурга дома, на верстаке в гараже.

Меня дома учили летать. Это сгодится.

Рыжий парень с острым носом, назвавшийся Андерсом, вскинул руку.

— Бульдозер, чиф. У нас на Сизифе скалы… и осыпи. Без бульдозера никак. Мне, в общем, даже нравится, — добавил он.

Нашлись спецы и на электронную начинку дроидов, и на плазменную сварку. Фермеры всё умеют поневоле.

— Я вожу флайер, — сказал Брюс, когда до него дошла очередь. — Или катер, если надо. Могу летать. То есть хотел бы.

— Летать у нас будут контрактники. Они ребята взрослые, знают, чем рискуют, и отвечают сами за себя, — Норм посмотрел на расстроенную Брюскину физиономию и смягчился. — Посадочные площадки не оборудованы, нет ни локационных систем, ни маяков. К слову, мы даже не знаем, как поведёт себя радиоволна в той атмосфере.

— А загорать и купаться?

— А с сексом как?

Народ по скамьям прыснул, девчонки попрятали лица в ладошки: новый учитель им всегда мишень, однако Норм и глазом не моргнул. Едали мы и не таких.

— Принудительно контрацептивы никому не колют, — сказал он. — Но взять и забеременеть, и оставить группу без пары рабочих рук не по-товарищески. Не по-военному. Я не одобрю. Следить за вашей нравственностью бессмысленно, посему не возражаю. При условии, разумеется, что вы знаете, что творите. Искупаться вы тоже можете попробовать, если не боитесь вынырнуть без кожи. Лично я подожду, пока научный блок скажет — можно.

— И на газовых гигантах люди живут, — брякнул длинный белобрысый Товия. Он, кажется, ещё не перестал расти. Впрочем, а кто тут перестал?

— Живут, — согласился чиф, — но разве это жизнь? Ты бывал на газовых гигантах?

— Я про них в новостях смотрел.

— А я там был. Тамошние колонии — это станции по переработке сырья. Все они принадлежат промышленным корпорациям. Наружу люди выходят только в скафандрах высокой защиты. Все типовые операции выполняются дроидами. Женщин и детей там нет, сотрудники работают по контракту, вахтовым методом. И, кстати, статистику катастроф по газовым гигантам вы знаете?

Товия помотал головой, поставил локти на стол и попытался спрятаться весь за тощими мосластыми предплечьями, и Брюс опять подумал о Морган. Таких, как Товия, она всегда обращает в безропотных рабов.

Тем временем подтянулись контрактники, все восемь, и Рубен среди них, встали в ряд за спинами сидящих. «Вольно», готовое перейти в «смирно».

— В моё отсутствие, — продолжил сержант, — вами будет руководить командир первого отделения. Какового командира я сейчас назначу, сообразуясь с досье. Это будет… — новобранцы замерли, перебирая в памяти отмеченные в характеристиках достоинства, которые позволили бы остановить на их персонах столь много значащий выбор. Даже Брюс затаил дыхание.

— …разумеется, Морган. Если меня почему-то нет, её слово — моё слово.

— Ха, — выдохнула та. — Слушаюсь, чиф.

Да-да, и это лучший выбор, чтобы гарантировать взвод от нежелательного и несвоевременного секса. Для Морган любой секс нежелателен и несвоевременен.

А вот чувства юмора у неё нет, мстительно подумал Брюс. Хотя, насколько он знал Норма, самого его тот бы нипочём не назначил. Ни одним из двух других командиров отделений Брюс также не стал. Будь умницей, Брюс, не вынуждай нас относиться к тебе как-то особенно. Ой, ну не очень-то и хотелось.

— Далее. Ежедневно, начиная с сегодняшнего дня, двое работают при кухне по скользящему графику. Графики мне предоставят командиры отделений. Что ещё? Разумеется, униформа.

— Строгая? — спросила Аби, девушка с пепельными косичками, такими тугими и настолько похожими на сосиски, что Брюсу живо захотелось воткнуть вилку в одну из них.

— Пока вам нечем заняться — да. Потом видно будет.

Потом всегда появляются платочки-цепочки и прочие феньки. Ветеранам дозволены послабления. Норм сам рассказывал, но не у всех тут имеются в семье мужчины-военные. А в моём случае и женщины тоже. Взглянуть хоть на контрактников: у одного серьга, у второго бандана, и воротнички у всех расстёгнуты.

— Абсолютный сухой закон. Должен ли я вообще об этом говорить? Запрещаются любые наркотики, без разницы, синтетические или естественного происхождения: мало ли какая трава растёт на ваших планетах. Любые стимуляторы только из рук доктора и только с моего ведома. Мне очень жаль, но я вынужден также запретить компьютерные игры и музыку в миниатюрных приёмниках: всё, что формирует зависимость и отвлекает внимание от боевых задач.

Это значит — всё, из чего вас придётся вытаскивать за уши.

— Музыку обычно не запрещают, — возразил Рубен и добавил, подумав, — прошу прощения, dux bellorum, чиф. Она способствует расслаблению в личное время.

Это твоя-то способствует? Ну-ну! Твоего Бетховена послушаешь, так сразу и кинешься что-нибудь разбомбить.

— Это не я придумал, — Норм сделал неопределённое движение головой налево и вверх, так что Рубен должен был понять, чьё это условие. — Полагаю, это временно, и прошу вас соблюдать правила, пока все мы существуем в рамках чрезвычайного положения. И пока я не уверен, что вы понимаете: это в первую очередь, а это в свободное время. Взыскания за нарушения дисциплины будут налагаться в форме внеочередных нарядов. Практика показывает, что никто не счастлив, будучи направлен на чистку гальюна по окончании дневных работ. Налагать взыскания — в компетенции моей и командиров отделений. Учитывайте это.

Брюс поклясться мог, что в этом месте Морган просияла.

— А служащие по контракту подчиняются тем же правилам?

— Разница есть, — согласился чиф, коротко глянув в ту сторону. — Нестрогая униформа, — ага, те самые платочки-цепочки-воротнички, — отдельная кают-компания, и время отбоя они устанавливают себе сами. В отличие от вас, контрактники исполняют те работы, на которые они подписались, а другое, если возникнет необходимость — по договорённости, или по приказу высшего руководства за отдельную плату. Ситуации, когда дисциплинарное взыскание может быть наложено на них, также оговорены особо. И само взыскание имеет другую форму. Денежную.

Значит, эти будут в домино играть, когда мы… а что мы? А что прикажут.

— Разрешите обратиться, чиф! — Это Морган. — Каков будет распорядок на время перелёта? Насколько я понимаю, — осмелилась она пошутить, — тут пока негде гонять бульдозер.

— Бездельничать не будете, — Норм усмехнулся. Брюс всегда подозревал, что Морган ему нравится. А маленькие девочки из отчима вообще верёвки вьют. Вот погодите, эти тоже разберутся. — Проверьте счи-таки, я сбросил на них расписание занятий. Сперва мои, по военному делу, потом завгар преподаст вам устройство того самого бульдозера. Миз Монти обещала изыскать время и что-нибудь придумать. Может, у служащих по контракту, — сейчас он совершенно определённо посмотрел на Рубена, — тоже найдётся ценный опыт, которым они поделятся? Но начнём мы завтра. Сегодня до конца дня объявляется личное время. Знакомьтесь между собой.

— Кто-нибудь скажет мне, — пробурчал Товия, — чем это отличается от средней школы?

— Отсутствием строевой подготовки, глупыш! — немедленно откликнулась Морган.

Часть 2 Планета-полуфабрикат

Я та, чьё имя написано на воздухе…

Т. Уильяме

Я тот, чьё имя начертано на воде…

Дж. Китс

По форме Галактика похожа на косматый клубок или на детскую вертушку: в центре, в плотных звёздных скоплениях то и дело взрываются сверхновые, небесные тела связаны друг с другом сложными фигурами гравитационного танца, и все миры, обращающиеся вокруг своих звёзд в центральной части клубка, безнадёжно мертвы. Выжжены жёсткими излучениями, перемолоты изменчивым тяготением. А потому, когда человечество присматривает себе новую планету, взгляд его обращён на рукава Галактики, на самые их окраины, где тихо и стабильно. По окраинам-то и разбросаны обитаемые миры.

Человечество поднаторело в приспособлении космоса под свои нужды. Сейчас дешевле освоить благоприятные области на вновь открытой планете, чем доводить до ума старую: ирригировать, скажем, пустыни или растапливать полярные льды. Содружество Новой Надежды как раз и представляет собой такие вот последовательно нанизанные бусы типа форпост-фронтир. Что налагает свою специфику: развитая технология терраформации способствует быстрому включению планет в совместное хозяйство, и ни одна из них не перенаселена. Сказать по правде, они напротив, довольно пустоваты. Размножение человечества не успевает за его экспансией. Впрочем, социологи Новой Надежды утверждают, будто бы такова генеральная линия их общества, ориентированного на комфорт индивида. Вот и получаются у них планеты-деревни, планеты-хутора: этнически однородные, с приоритетным развитием бытовой и сельскохозяйственной техники и парой сотен тысяч населения.

Земли Обетованные представляют собой цивилизацию принципиально иного типа. Несколько планет, обустроенных для жизни и заселённых предельно плотно, а прочие — сырьевые придатки, принадлежащие корпорациям и разрабатываемые теми по собственному усмотрению. Конкуренция понуждает исследовательские центры к новым и новым открытиям. Те влекут за собой новые и новые технологии, и многим кажется, что развитие производств превратилось в самоцель.

По мнению Земель Надежде вовсе не нужно столько планет. Но транспорт «Пеллес» летит к голубой звезде Либеллин.

* * *

Рубен Р. Эстергази миновал офицерскую кают-компанию, замедлил шаг и вернулся. Раздвижная дверь была приоткрыта.

— Входи, — услышал он. — Я тебя вижу. Нам есть что сказать друг другу?

Р. Эстергази вошёл и сел на диван. Впечатление было такое, что его ждали. В сущности, к тому и шло, чтобы им поговорить наедине Главное было собраться с духом.

Это ведь не слишком просто, когда не можешь избавиться от мысли, что этот вот украл твою жизнь. Ну, не украл. Подобрал, когда та валялась в пыли. И не вернул, когда ты обратился в Стол находок. Почему из всех утерянных кем-то вещей он выбрал именно твою? Или, хотите сказать, это она его выбрала?

На самом деле выбора никогда нет. Это несправедливо. Я всегда думаю о справедливости, когда вижу это лицо. Загар подчёркивает лучики морщин у глаз, и он седеет. Ему сорок три или около того. Возраст владеющих миром. Мы были бы ровесники, но я отстал от экспресса на двенадцать лет. Они не прошли даром, все двенадцать, но тот опыт — здесь он не помощник.

Прежде, когда я воевал комэском на «Фреки», я был Эстергази, наследник князей, пилот-мечта и золотой мальчик, и это давало ощущение чего-то большого за спиной. Такого, на что всегда можно опереться. Я был больше моей социальной роли, на шаг впереди и на голову выше любого другого такого же комэска, и хотя я делал вид, будто это не так, все это знали, и сам я тоже знал. Первый после бога! И когда меня воскресили в теле машины и одной лишь любовью пробудили желание жить — я ведь был много больше, чем машина. Разве есть у машины ярость, боевое безумие, расчёт, нежность к женщине и офицерская честь? Что у неё есть вообще, кроме двигла и плазменной пушки?

Меня никогда не было меньше, чем сейчас. Смерть — это слишком серьёзно. Жена тянула лямку верности, сколько хватило сил, а потом нашла себе другого, получше. Кто придёт домой вовремя, поговорит с ней о её делах, вкрутит мозги сыну. Просто окажется рядом и поможет, если позовут. Я этого не смог, и я за это поплатился.

Мать и отец тоже единожды пережили мою смерть. Я стал павшим героем, а павший герой — это слишком много. Гораздо больше, чем зачем-то воскрешённый павший герой, который в прежней компании выглядит как неуместная реплика. От неё всем делается неловко, все замолкают и торопятся разойтись.

В Галактике не так уж много клонов: человеческий клон — эксклюзив. Чем-то он должен отличаться от «естественных людей», как вон отличаются же от мяса искусственные протеины и «рыба», выращенная в чанах без костей. Они стараются разговаривать с нами правильно, в душе полагая нас монстрами. Эй, да вы и представить себе не можете, какой я монстр!

Чем тебя меньше, тем больше у тебя психологии. С этим надо что-то делать. Может, потому я и сдёрнул в первую попавшуюся экспедицию?

Не в первую. Я решил приглядеть за сыном: а мало ли что. И кто бы мог подумать, что сия благая мысль придёт не только в мою голову!

У него прекрасная жена и маленькая дочь. Зачем ему ехать на полтора года на край света? Только ли из-за Брюса? Или им денег не хватает? Или… а с чего ты взял, что только тебе могут осточертеть мирные песчаные пляжи и нормированный рабочий день?

— Почему этот брак такая уж катастрофа? — спросил он. — Кто эта девушка?

— Может ли быть так, что ты не знаешь?

Рубен пожал плечами.

— Я, конечно, был там, при отлёте, само негодование, — признал он. — Но это относилось скорее к общей глупости ранних браков. У меня княжеское воспитание, отец с детства вбил мне в голову, что следует быть крайне осторожным с женщиной, которой ты дашь своё имя и кредитную карточку. Я только здесь услышал слово Зиглинда.

— Её фамилия Люссак.

— И? Ты хочешь сказать… Его дочь?

— Его. Я очень давно знаю эту девочку.

Пауза. Тяжёлый ты, dux bellorum, как могильная плита. Без рычага не повернёшь, не приподнимешь. И это то, что надо моей жене? Впрочем, плохая мысль. Это его жена. А вот сын — мой.

— Что ты о ней знаешь? Хорошего? Плохого?

— Ты всерьёз веришь, что бывают хорошие или плохие люди?

— Я верю, что есть более хорошие и более плохие люди. И есть ещё не люди. Сам из таких.

Норм помолчал.

— Она совершенно обычная девушка. При этаком отце зачем ей вообще характер? Мне нечего о ней сказать.

— А чего ж ты тогда сам взбеленился не хуже меня, стоило тебе узнать, что они поженились? Если не в ней причина, то в ком? В её отце?

— Как ты думаешь, зачем Люссаку нужен был этот вот, — Норм подбородком указал на самого Рубена, — клон? Вместо Брюса?

— Показывать в «Новостях» счастливое лицо «Брюса» Эстергази, вернувшегося на родину. Старая аристократия в симбиозе с новой властью. Преемственность, идиллическая картинка…

— Этот брак был предопределён. Никто более Люссака не заинтересован в союзе Мари и Брюса. Или «Брюса». Клона он потерял, и Шебы, где могли всё сделать за деньги, больше нет. Сейчас технологии подобного рода находятся под строгим этическим надзором Пантократора. Но есть сам Брюс в счастливом возрасте, когда юношу теоретически можно контролировать при помощи секса.

— Она на это способна?

— Не знаю. Но глупой она не была никогда.

— Бред какой-то, — Рубен махнул рукой и уронил её на колено. — Есть что-то неправильное во всём логическом построении. Да! Люссак рассчитывал поиметь Эстергази, однако это Мари Люссак у нас в кармане, а не Брюска — в его. Кто перетянул канат? Я не верю, что моим сыном можно управлять через постель. По крайней мере — долго. Женщин много, а в прочем — разберётся. Надеюсь.

Тут как нигде нужен умный отец. Если у мальчишки сформировалось неправильное отношение к сексу, едва ли он найдёт себе хорошую женщину, а неправильно построенная семья способна разрушить всю жизнь. Разве удивительно, что меня волнуют подобные вещи? Они волновали бы меня и просто так, если бы Люссак не был Люссак и Зиглинда — не Зиглинда. Это мой сын.

— Через постель нельзя, — согласился Норм. — А вот через любовь — может, и получиться. Во всяком случае, любое противодействие Брюс воспримет в штыки. Она сделала очень сильный ход: всё бросила и поехала с ним. Я бы её не отдал. И он не отдаст.

И это последнее не только и не столько о Мари и Брюсе. Это должно быть сказано, и вот это сказано. И понято как надо. Он сказал: «она моя». И: «не отдам». Бейся или отойди, стань ей нужнее меня, но решит она. Вот только я давно понял: она уже решила. Да будет так. Вы нашли ваш дом, а мне свой ещё искать.

— И что же нам делать?

— Ждать, наблюдать, делать выводы. Что мы с тобой можем тут сделать? Считать наши пушки послали бы кого-нибудь рангом помельче. Не исключено, что им нужен только ребёнок. Генетический Эстергази.

— А зачем?

— Гилберт Люссак, — задумчиво сказал Норм, — самый беспринципный мерзавец из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Как иначе, ты думаешь, он уже пятнадцать лет правит твоей планетой? Я не знаю, какие силы он копит и кому собирается противостоять. Самим 30? В одном я убеждён: он любит дочь.

Но он никогда не видел бога.

* * *

— Вот ответьте мне, если вы умные люди, — спрашивает Товия, пыхтя и утирая лоб рукавом в молибденовой смазке, — в наш век извращённой молекулярной химии, когда есть и такой пластик, и сякой, и износостойкий, и тугоплавкий, и кислота его не жрёт, и вообще который хотите, такой и сделают… какого чёрта эта хрень такая тяжёлая?

Андерс наклоняется к нему с грузовой платформы, заслоняя встрёпанной головой лампочку. Свет её как нимб, но перепачканная рожица точь-в-точь как у смешливого чёртика.

— А такого, что Третий закон никто не отменял. Чем эта хрень тяжелее, тем большую гору она сдвинет. И никак иначе.

— Но гусеницу-то… зачем тренируемся натягивать? Ох! Пока её натянешь — сдохнешь же!

— Вот выскочит у тебя «палец» из трака, и будешь аварийку ждать, вместо того, чтобы кувалдой его застучать за две минуты? Ну а что до того, что тяжёлая…

Андерс идёт по гусенице, любовно ведя рукою по бронированному борту, и ловко перепрыгивает на раму.

— Если, друг мой, все разговоры о центре тяжести для тебя звук пустой, просто поверь мне на слово. Это замечательная штука. У меня дома в сарае точно такой стоит. Разработан у нас на Сизифе как универсальный строительно-сельскохозяйственный механизм, УССМ-34. Грозный Герман, лучший друг и член семьи.

Он ничего не знает про «Врата», он даже фильм наверняка не видел, чего ж меня от этих его последних слов будто током бьёт?

— А я не о себе радею, — парирует минотаврец. — Девчонки-то что делать будут? Мантры читать? Вот рассыплется у них гусеница в чистом поле…

— Нас позовут, — ухмыляется командир отделения, или комод, как его тут же переименовали, как только назначили. — А мы придём и поможем. И они будут нам благодарны. Такие правила игры.

Брюс выкатывается из-под машины и приходит в себя, моргая на свет. Жёлтая лампа свисает на длинном проводе с невидимого потолка. Бульдозер — слово неправильное, архаичное. Мобильный Аппарат Массированной Обработки Неосвоенных Территорий. Сокращённо — МАМОНТ. Широченная коробка на гусеницах, нос скошенный, зад — хоть отсюда не видно — квадратный. Стоя вплотную, одним взглядом не окинуть. Гусеница шириной в обеденный стол у нас дома. В носовой части кабина на три места. Против водителя два рычага типа джойстика. Два ходовых движка, маневрирует разбалансированием тяги: правая гусеница вперёд, левая — назад, так и поворачиваем. Репульсорный узел посреди грузовой платформы. Спереди и сзади сцепы навесного оборудования. Сейчас установлена грейдерная лопата, но в комплекте отвал, рыхлитель, каток, ковш… Есть ещё модель с погрузчиком, но она меньше и — колёсная. Для девчонок.

Как бы вы предполагали терраформировать планету без бульдозера?

— А больше всего изумляет меня, братцы, что и вот эта штуковина — летает, — бормочет Брюс. — Казалось бы — зачем? Борты в воздухе разгребать?

— Ну, — хмыкает комод, — летает-то он невысоко, и исключительно по нужде. На Сизифе иначе не получится. У нас ведь камни прёт из земли, каждый сезон участки расчищаем заново. Участков много, и далеко они друг от дружки. Дорог нету. Какие у нас дороги, с такими-то обвалами? А сезон один. Техники, которая не летает, считан как вовсе нет. Отрежет — мы его потеряли. Орбитальные грузовые перевозки дороги, а держать на каждом участке свой… ха, мы за этот ещё кредит не отдали. На нём танцевать можно. Покажу как-нибудь.

Покажет, можно не сомневаться. С притопами и прихлопами.

— Сейчас бы спали, — вздыхает Товия невпопад.

Жёлтый свет, смазка, отблёскивающая на металле, утомлённая чумазая рожица. Брюс подозревает, что дома минотаврец служил своим любимой мишенью для шуток. Предыдущей ночью он уже отработал своё при корабельном гальюне. И ведь влетел по ерунде, и не по злому умыслу, как некоторые. В первые дни было лихо нахватать нарядов — Морган швыряется ими легко — и кичиться ими как мерой крутизны, однако быстро надоело. Команда «Пеллеса» относилась к подобным умникам-диссидентам иронично: дисциплина — залог жизни на космическом корабле, а туалетов много. На Новой Надежде противостояние власти не есть достоинство и доблесть. Товия просто лоханулся и оправдаться не сумел. И естественно, что сейчас он более всего хотел упасть куда-нибудь и — спать! На лекциях ему удалось перехватить пару часов некрепкой прерывистой дрёмы, Андерс с Брюсом подпирали его с боков, чтобы сохранить видимость, и видимо, это чувство локтя навело Андерса на мысль.

Дежурный сперва не хотел их пускать: мало ли, напортят, и вообще существуют порядки допуска, а груз на марше под личной ответственностью капитана. Никакие резоны Андерса, что им же на этой технике и работать там, внизу, и что негоже технике стоять из-за забитого фильтра только оттого, что боец не знал, где у неё этот фильтр, должностное лицо поколебать не смогли. Выручил Брюс. Сбегали за Нормом, подняв того с постели: комод при этом глядел испуганно, а потом уважительно, и даже — что редкость — молчал. Дежурный в свою очередь кликнул завскладом, а тот — завгара, и уже между собой олимпийцы договорились, дежурного приставили следить, чтобы «мальцы» навели после себя порядок и разошлись дальше спать. Обиженный дежурный удалился в каюту, наказав звать его, ежели что. Без него стало лучше. Всё над душой не стоит.

Надрывая животы, втроём снимали аккумулятор.

— Ну почему… почему я?

— Ты длинный, — пояснил комод. — Иногда это удобно. Я вот никогда не дотягивался эти проклятые решётки прочистить.

Ставим. Так… так… Пальцы!!! Разумеется, Товия. Фу.

— А какой резон фермерствовать на такой неудобной планете, как твой Сизиф? Это ж труд, труд и труд. О душе подумать некогда.

Андерс выдерживает паузу, потом отвечает. В гулком помещении корабельного склада, под единственной лампочкой, которая объединяет их троих, как племя у костра, словно они всё ещё, как минуту назад, держат один тяжеленный аккумулятор или соединяют руки поверх живого огня, его слова… что-то значат.

— Какая бы ни была, — говорит комод, — она наша собственная. Там считай и нет никого, кроме нашей семьи… мы купили её… на распродаже, — он говорит об этом небрежно, но не выдерживает и краснеет, — зато уж она целиком наша! Всякий, однако, вправе искать себе лучшей земли. Если тут можно будет земледельничать, я тут останусь. Прикину, как выгоднее. Что ты всё про смысл спрашиваешь? Какой у жизни смысл, кроме самой жизни?

— Я сын старосты, — просто отвечает Товия. — К моему отцу приходят люди, и каждый спрашивает: ребе, в чём смысл этого и того тоже?

— Почему твою планету так странно назвали?

— А? Ну, это просто. Минотавр — это лабиринт, а лабиринт — это поиск пути. К выходу, к истине, к свету. Всякая дорога — к храму.

— Я слышал ещё про дорогу никуда.

— Брось, мы для этого недостаточно старые.

— У меня в семье все военные, — говорит Брюс, понимая, что теперь откровенности ждут от него и на него смотрят с уважением. — Дед и прадед, и отец с матерью. И отчим.

— А ты чего ж?

— Не решил ещё. Странная такая штука, братцы: тем, у кого воевать получается лучше всего, воевать-то вовсе и не нравится. Вот я над этим и думаю.

— А ты предусмотрительный. Не понял.

— В армию хорошо собрался. Со своей женой. Другие вон не догадались.

Ржут. Привыкай, брат Брюс. Сперва остряки только целились, а нынче они стреляют.

— Бред какой-то, — сердится минотаврец. — Отвал у него на шаровой опоре, вверх-вниз — гидравлика его тягает. Автоматика у этой штуки такая, что непонятно, зачем ей вообще пилот нужен. Кнопки мы выучили. Оно даже, представьте себе, летает! Дома спросят: каково там было, на дикой планете, какие там были страшные опасности и ужасные приключения? Что я отвечу? Кронштейны вручную переставлял?

— Скажи, что соблазнил Морган, это прокатит.

Хохот. Гулкое эхо в пласталевых небесах. На звук выглядывает из своей каморки дежурный, морщится на разбросанные по полу узлы УССМ и неожиданно зовёт пить чай. А что, почему бы и нет? Разговор крутится вокруг Морган: высказано предположение, будто слова «дать» для неё не существует. Только «взять», и поглядеть бы на того, кто её объездит, и это ещё большой вопрос — кто кого, и жалко парня, ага, кто бы он ни был. Мол, знаем таких: упал-отжался, и мужик у них либо занят, либо виноват.

Брюсу хорошо. Ему совсем не хочется возвращаться в каюту. С тех пор, как воля Норма развела его с Мари, он испытывает стеснение, оставаясь с ней наедине, и, кажется, добился того, что оно стало взаимным. Всю неделю с тех пор, как её приписали к миз Монти, Мари возвращалась в отсек намного позже, чем давали отбой бойцам. Брюс уже спал, а если просыпался, ощущал её лишь мельком. Лёгкая тень, шорох шагов, совершенная бесплотность. Словно делил каюту с призраком. Право, сидеть на койке дежурного, теснясь плечами, раскрасневшись от чая, говорить самому и не слушать других, размахивать руками в сантиметрах от чужого носа — в этом было куда больше жизни.

В конце концов, разве он не выполнил свою сторону договора?

— Что такое dux bellorum? — спрашивает Товия.

— Буквально «военный вождь» на латыни, — охотно поясняет Брюс. — Норм и есть по существу dux bellorum. В Древнем Риме так называли полководца.

— А откуда твой клон знает латынь?

Упс. Красный сигнал на панели.

— Он не латынь… он про войну всё знает.

— Откуда вообще у тебя клон?

— Клоны ведь не дети, — отшучивается Брюс. — Это дети случайно не рождаются. А клона нет-нет где-нибудь да и подхватишь.

— Ну да, — фыркает комод, — эти медики, если недоглядишь, сопрут всё вплоть до аппендикса. Я слышал, это зараза дорогая. Как тебя угораздило?

— В те времена мы могли себе это позволить, — уклончиво роняет Брюс. — Отец у меня погиб, и я мечтал о старшем брате…

— …а мне щенка так и не купили, — вздыхает минотаврец.

— У меня все младшие, — морщится Андерс, — и не могу сказать, чтобы я мечтал о ком-нибудь из этих засранцев.

— А куда потом девают такие игрушки? — это уже интересуется дежурный, пожилой дядька с тремя длинными прядями, заботливо уложенными через лысину. — Когда надоест? У тебя короткоживущая модель?

Брюса передёргивает помимо его воли.

— Ни фига, — огрызается он. — Он проживёт полную и свободную жизнь. Мы оформили все документы, и он теперь сам по себе. Сам зарабатывает и делает, что хочет. Если бы я сам не догадался, мои бы мне объяснили. В нашей семье знают, что к чему.

Разгорается дискуссия о правах клонов, в которой Брюс уже не участвует. Он своё мнение высказал, ничто его не поколеблет.

У него снова есть друзья. Жизнь прекрасна.

* * *

— Что за… — Эвиан, штурман «Пеллеса» колотила по клавишам пульта, не находя ни слов для своего изумления, ни спутника, оставленного предыдущей экспедицией на орбите Либеллина-VI. — Он должен тут быть! Орбитальные компоненты… сферические координаты… частоты радиовещания…

Она чуть не плакала от досады. Если ты женщина с «мужской» профессией, особенно если ты — молодая женщина, каждая твоя неудача есть свидетельство твоей некомпетентности и повод к насмешливым взглядам, что бы там ни твердили адепты победившего феминизма.

Куда девался этот чёртов пищащий котелок?

— Может, — сказал капитан, — тут гравитационная аномалия? Тогда мы его вряд ли найдём.

Все, кто был в рубке, мрачно уставились на огромный шар планеты, небрежно обмазанный густой атмосферой. Освещённый звездой бок был ярко-бирюзовым, а облака — слишком плотными. Под ними едва угадывались очертания континентов и районы высокогорий. Точно яблоко, от которого надобно откусить без помощи рук. Одна Эвиан, не поднимая головы, продолжала барабанить по клавишам, сканируя частоты.

— Мы не можем висеть тут вечно, — это Ставрос выразил мысль, которую каждый думал, но придерживал на коротком поводке, не желая выступать с инициативой. Впрочем, какая в ней инициатива!

Баржи, как овцы, столпились вокруг «Пеллеса», управлявшего всем кластером с единого пульта. Спутник, что болтался тут пару лет с тех пор, как был открыт Либеллин-VI, фотографировал поверхность во всех диапазонах, строил температурные кривые, анализировал закономерности проходящих на планете процессов: течения, ветра, приливы… Без него мы знаем только, что планета твёрдая, масса у неё чуть больше условной единицы, за каковую принята масса Колыбели, и ещё у неё есть атмосфера, и в этой атмосфере фтора нет.

— Я не могу сажать корабль куда попало, — немедленно огрызнулся капитан. — Для того чтобы сбросить хотя бы челнок, мне нужен пеленг снизу на гектар гарантированно ровной твёрдой земли. Найдите мне спутник, я возьму с него снимки, и ничто из того, что я сделаю дальше, не будет вашей проблемой.

— Это работа вашей команды — найти спутник. Мои проблемы начнутся только на твёрдой земле и, могу вас заверить, на вас я их перекладывать не стану.

Чьи бы то ни были проблемы, если они не найдут спутник, и даже если найдут, но снимки его будут непригодны, выхода у них два. Вернуться домой со всем грузом и с позором, и пройти через служебное расследование, потому что подобная экспедиция — штука дорогая, и нужен виноватый, если мы прокатимся за счёт государства туда и сюда. Экипаж «Пеллеса» в этом не заинтересован, потому что Ставрос, как ни прискорбно, прав. Это навигационная задача, их собачье дело. Если комиссия признает, что экспедиция сорвалась по вине транспортной организации, весь экипаж может лишиться лицензий. Второй выход — швырять челноки наугад, в бирюзовые облака.

Второй вариант обойдётся дороже.

— Здравствуйте, господин Ставрос, капитан… — командир Сил самообороны появился на пороге рубки, но дальше не пошёл. Рубка тесная, народу в ней полно, а мужик он здоровый. На него оглянулись с лёгким недовольством.

— У меня есть парень, — сказал Норм. — Говорит, может слетать и посмотреть, подыскать площадку, и если найдёт — сбросит радиометки или даже попробует сесть. Если вы думаете, что в этом есть смысл, мы начнём его готовить.

Капитан поджал губы.

— Видите, какая облачность? Наверняка её граница ниже, чем пики горных вершин. Отвечать кто будет, если мы его потеряем?

Каждая смерть в новых колониях, даже если она последовала от естественных причин, влечёт за собой разбирательства и бумажную волокиту.

— Это контрактник, и инициатива — его, мы с ним оба подпишемся, и ответственность будет вся наша. От себя добавлю: парень фантастический пилот. Если кто и справится, так только он.

— Это тот клон? — спросил Ставрос. — А с чего вы взяли, Норм, что он так уж хорош? У него всего-то лётного опыта — пилотирование «стрекозы» на пляже.

— Я его, во-первых, видел в экстремальной ситуации. А во-вторых, он клонирован из ДНК зиглиндианских Эстергази. Качество Шебы гарантирует определённые свойства мозга. Это пилот милостью… Он сделан как пилот.

— А, ну да, — быстро, по-птичьи кивнув, сказал начальник экспедиции, или, как он предпочитал себя называть, староста. — Р. Эстергази. Вы действительно знаете, прошу меня извинить.

Ставрос-то полностью в курсе, кто тут кому кем приходится.

— Клон — это другое дело, — согласился капитан с видимым облегчением. Клон — участник экспедиции, а не член его экипажа. За него отвечает Ставрос, да и тот, похоже, переложит решение на чифа своих ССО. — Если у него получится, это будет существенным подспорьем. Нужна вам от нас какая-нибудь помощь? Всё, что в наших силах, мы для вас сделаем. Спутника нет, но «Пеллес», по крайней мере, снимет вам радиолокационную карту. Рельеф у вас будет. Что ещё?

— Нужен пилотируемый аппарат подвижнее челнока, но так же способный спуститься в атмосферу, горизонтально лететь и вертикально сесть. Ещё запас горючего и связь широкого диапазона. Я говорил с завгаром экспедиции, у нас есть пара «реполовов». Парень сказал: сойдёт. Дадите?

Радист «Пеллеса» тяжко вздохнул. Как все радисты, он ненавидел атмосферу вновь открытых планет: она полна сюрпризов. Пилот влезет куда-нибудь, а потерял связь — ты.

Капитан с Нормом пустились в обсуждение деталей, а Ставрос набрал номер комма.

— Миз Монти? Организуйте ваших физиков: мне нужна удобоваримая версия пропажи спутника. Естественно, непротиворечивая в границах фактов, которыми мы располагаем. Данные о гравитационных аномалиях? Только те, что сможет предоставить нам аппаратура «Пеллеса». Всё действительно ценное пропало вместе со спутником. Я хочу получить отчёт до того, как начнётся высадка… Часа через два пойдут ССО… Нет, мы будем рассчитывать на лучшее. Разумеется, нам придётся предложить какие-то объяснения в офис на Фриде… Ближайшая комиссия по этому делу — это мы и есть… я знаю, что и без моего детектива у вас дел по горло. Да, у меня есть только вы, чтобы просить чуда.

* * *

Силы небесные, это у него что? Закрылки?! Благоразумно придерживая при себе мысль насчёт совхозной техники Содружества, Рубен загрузился в кокпит «реполова», и всё время, пока он не отсек блистером внешний мир, завгар Дорадо монотонно перечислял, что у него есть ещё.

И с этим они терраформируют планеты?!

Пять лет на благословенных солнцем — как она навязла в зубах, фраза из рекламного проспекта! — пляжах Дикси вызвали у него сильнейшее желание бежать оттуда куда глаза глядят, но своё дело они сделали. То, что когда-то доктор прописал. «Стрекоза» покачивалась на ленивой ласковой волне. Днём — солнце, песок и соль, вечером — танцы и хмель. Мелководья Дикси кишат тугими девичьими телами, точно дельфинами. В этом смысле всегда кто-то был. У одной каникулы кончатся, у другой — начнутся… Всё это спорт, жизнь, нескончаемая тренировка тела. Но когда я опустил блистер, то осознал, что всё это мне не нужно.

У машины нет пола, физически серийные модели одинаковы. Пол есть у психики. За психику ты и держался. С тех пор, как ты стал машиной, крайне важно было продолжать ощущать себя человеком. И мужчиной, в том смысле, что ты мужик, а значит… Это значило довольно много.

Третье тело на моей памяти. Сменный модуль, и только. Точка приложения крылатой души.

Устройство должно функционировать!

Перестать, перестать чувствовать себя пустотелым, выгнутым и сваренным металлопластом. Одним в бескрайнем пространстве, выстуженном до Кельвинова нуля.

Я начал приходить в себя только теперь, глядя, как мой сын, приподнимаясь от усердия на цыпочках, соскребает с подбородка смешной цыплячий пух. Я иду параллельно жизни или, может быть, вовсе стою. У меня теперь психология машины. Склонность бесконечно повторять набор предопределённых действий и называть это жизнью.

И летать — единственный способ не думать об этом.

— Р. Эстергази готов. Пошёл!

Белый кораблик, покрытый термостойкой пеной, оторвался от матки, выдвинул из плоскостей вверх и вниз пилоны дополнительных двигателей, пыхнул дюзами — всеми шестью! — и понёсся к косматому шару Либеллина-VI. Потом, войдя в тучи, он втянул пилоны обратно в плоскости, обратив их тем самым в два атмосферных крыла, и вовсе пропал из виду, ударив напоследок просверком сквозь тучи. Все, кто был в рубке, остались, где стояли: слушать. Нет сейчас дела важнее.

Все вздрогнули, когда ожил динамик:

— Говорит Реполов. Давайте луч на горку.

— Включайте луч, — распорядился капитан, обменявшись взглядом со Ставросом. Тот ждал молча. Всё, что происходило, от него не зависело. «Ваши навигационные штучки». Он и так «предоставил единицу». Молчание его, однако, было весьма напористым.

Карта, снятая радиолокатором, представляет собой примитивную геодезическую развёртку, на которой ровное место с равной вероятностью может быть как морем, так и пустыней. Пустыня нам подойдёт, а вот бросать в море челноки с личным составом и баржи с грузом не рекомендуется. Самолёту-разведчику, чтобы скоординировать своё положение на ней, требуется привязаться к местному ориентиру, поймать направленный с корабля луч. Обычно эта задача довольно сложна, пилоты и диспетчеры посредством мучительной перебранки выясняют, та ли это горка и что у неё на запад, а что на восток, и попасть бы надо с первого раза, пока «Пеллес» не ушёл за горизонт, но… долго ли оно для Эстергази, который знает душу вещей?

Звонко тенькнуло на панели, и зажёгся зелёный огонёк: луч точно приколол «реполов» к карте. Теперь у него есть глаза. Крестик на мониторе, означающий «реполов», висит неподвижно, а под ним бежит местность. То же самое видят те, кто в рубке, а радиовысотомер, луч, направленный перпендикулярно к плоскости корабля-разведчика, прощупывает «дно», дублируя локатор «Пеллеса» с большей точностью и составляя свою карту.

Никогда не встречал любителей летать в атмосфере. После вакуума, где всё абсолютно, где все направления технически равны, полёты над поверхностью планеты подобны неуклюжим скачкам стреноженного коня. Как можно лететь — богом ли, сиротской ли душой — если у тебя связаны руки? Ограниченный снизу твердью, скованный самим существованием «низа», ты будто бы обречён двигаться в пределах плоскости. Направо и налево — не так, как вверх. Работа пилота особенная, да. «Жэ» на тебя давят, шумы, вибрации, скачки давления, к тому же всё время меняется свет. Приборная скорость не равна истинной, учитывай угол к ветру, плюс ещё скоростное сопротивление… Ты должен всё делать быстро и не можешь прерваться, чтобы отдохнуть. Но когда ты летишь в вакууме, ты всё-таки чуть-чуть более свободен. Пилоты гражданских линий ещё и за пассажиров отвечают. Впрочем, не надо о пассажирах. Спасибо вам, что вас с нами не было.

— Ничего не вижу, спускаюсь ниже облаков.

И будем верить, что «эта вот» гора действительно там.

— Ты это… осторожнее там.

И первое движение ума: послать заботника к чёрту, но почему-то второе движение — и вспоминается пацан, сын, который тоже там, на «Пеллесе», и тоже ждёт тебя с комком в горле. Да, я буду осторожен. Смерть — утомительная штука, путает сложившиеся отношения и случается обычно не вовремя.

Любовь — единственная вещь на свете, которую ты ценишь, только когда она у тебя есть. А нет её — и не надо. Помеха в делах, путаница в приоритетах, причина неудач.

Другой мужчина живёт ради твоей семьи. Воспитывает твоего сына. Спит с твоей женой. Похоже, у него это неплохо получается: всё это, я имею в виду. Оборотная сторона героизма.

К счастью, мне не надо рыскать наугад. Относительно ровные поверхности радиолокатор «Пеллеса» изображает серым. Но то ли это плоскогорье, то ли пустыня, то ли вовсе озеро или море — надобно знать, прежде чем сбросить туда маячки.

Туман. Ничего не видно. Скорость минимальная… вот горные пики, окружённые водоворотами тумана. Э, а не выпустить ли мне закрылки? Как это? Ага. Полетел помедленнее и был вознаграждён. Туман поредел и сделался волокнистым, окна меж свивающимися струями пепельного цвета заполнены молочным мерцанием, и более ничем. Пейзаж появляется из белёсой пустоты в нескольких десятках метров, сливаясь в картинку из бесформенных тёмных пятен, и безрадостная это картинка — пейзаж! И обманчивая: никакого расстояния не прикинешь на взгляд. Радары молчат.

Это не слишком похоже на пустыню.

Почему я так решил?

Есть такой навигационный прибор — задница. Во все времена, включая архаические, хорошо тренированная пилотская 3. ловила несоответствия приборных показаний. Вот и сейчас ей было как-то… неспокойно.

— База! Эй, база! Гнездо, я Реполов-один…

Кулаком по корпусу блока связи, внизу справа.

Запрещено, но пилоты всегда так делают. Иногда помогает.

Обречённо:

— Гнездо, я вас не слышу.

Я — Назгул, пусть бывший. У меня исключительный навык. Приборные показания — вот мои чувства. Вот только пилоту, не бывшему машиной, не понять, что они показывают «что-то ещё». И потому пилот уповает на задницу метафизически, а я — с полным на то основанием.

Радиовысотомер показывал неплохую высоту, а если судить по схеме, «реполов» как раз входил в «удобную» зону, но на сердце было тревожно. Шевельнув ручку туда-сюда, Рубен положил «птичку» на левый борт, чтобы после — сразу на правый.

Ой, мать… чтоб не сказать больше! А некогда! Справа стена, луч высотомера ударился о неё, как теннисный мяч, метрах в восьмидесяти, и «реполов» поневоле дёрнулся влево. Что-то чиркнуло там, скрежетнуло, как на разрыв, а после завертело и вниз, вниз, быстрее, чем поспевает следом комок в горле… Туманная занавесь раздёрнулась, Рубен увидел чёрный ребристый камень и белёсые пары, стекающие по нему, и ещё косматый клубок чёрно-красного пламени, скачущий вниз, ударяясь о скалы. Движок потерял, основной, тот, что на конце плоскости… земля навстречу, и всё больше, и всё отчётливее, в мельчайших подробностях: дно ущелья, гравий и камни, дымы, выходящие из трещин в земле… Звука нет, и всё очень нереально.

Разве это реально, когда всё в тебе, что ты называешь «я», в мгновение ока устремляется во все узлы, что ведают управлением этой малой птахи — «реполова», тело генерирует импульс, которому подчиняются рулевые тяги? Топливопровод перекрыт, симметричный правый движок отключён, рулями я останавливаю вращение и приподнимаю устремлённый в землю нос. Делаю вдох и обнаруживаю себя в человеческом теле: вытаращенные глаза, прикушенная губа. Дать ему — мне! — кислороду, чтобы очухался. Здорово. Надо попробовать ещё. Как-нибудь, по случаю.

Как близко прошла она, мать безумия, пилотская погибель. Кости, мясо, кровь, обломки, масло. Ручка этой системы при ударе входит пилоту в правое подреберье. Кто бы я был сейчас? Кучка мятого металлопласта, негодного ни к какому воскрешению. Нет никакого воскрешения — забить и забыть, и прицепить к этой последней жизни страховочный трос! Каким я чудом до сих пор… Разве что и сам я — чудо?

Область высокой ионизации. То-то всю шкуру искололо. Шкуру в смысле — фюзеляж. Гроза, но что нам гроза, если она не скрывает камни! Теперь ручку на себя, истеричный неряшливый иммельман и — дёру во все дюзы! И вверх, божички мои, на простор сквозь все эти чёртовы облака! На глазном дне остался отпечаток: скала, обвитая туманом. Человек бы не вышел.

— …Реполов, это Гнездо, ответьте!

— Пометьте там себе — тут слепое пятно. Ущелья, скалы. Густой туман, сильная ионизация… — Рубен сморгнул. Кажется, разряды. Сотни мелких булавочных молний. — Аномальная зона. Электроника сбоит, а ваш локатор она просто поглотила. Оттого он пустоту и показал.

— Так у нас не погодный радар, а картографический. Уходи оттуда, парень!

Да я, признаться, уже. Упс! Кто кинул здесь эту каменюку?

— Пойду проверю другую. Дайте наводку на ближайшую.

— Может, — неуверенно сказали в наушниках, — в другой раз?

«Работа пилота связана с ярко выраженным эмоциональным фоном». Капитан «Пеллеса» это понимает. Спасибо, дружище, но… Я пилотом не работаю. Я живу им.

— Давайте. Топливо у меня, — быстрый взгляд на приборы, — есть ещё.

— Тебе ещё наверх подниматься.

На одном основном? Подниматься? Вы шутите!

— Если найду что-нибудь подходящее, не я к вам, а вы ко мне спуститесь. Прошу разрешения действовать по обстановке, — Рубен ухмыльнулся в микрофон. Только один человек может запретить ему оторваться в своё удовольствие. Dux bellorum экспедиции, муж его жены. Рассел Норм. Попробует? Норм ведь знает, кто я такой. Что я такое. Я ведь и по званию старше. Брюска спрашивал, почему я не на Пантократоре. Ко всему прочему, сидя на одной планете, мы бы поневоле мерились авторитетами. Ежечасно. У нас чудный повод для драки.

— Ты знаешь, что ты должен делать. Если вторая зона будет непригодна — садись, где сможешь, включай маяк и жди. К тебе вылетит другой пилот. Я остаюсь на связи.

Вот так. А он сильный игрок.

— Слушаюсь.

И, памятуя кипящую туманом каменную кашу, откуда только что вырвался — человек бы не вышел, точно! — Рубен с большой неохотой вновь канул в облака.

* * *

— Все по транспортам, живо!

Право первой массовой высадки за бойцами ССО. Расселись продольно в узких отсеках: ни дать, ни взять горошины в стручках. Потряси — загремят. А трясти будет, чего уж там. Это матушка-атмосфера. Страховочные скобы над скамьями опущены, дураков нет. Условия посадки разъяснили всем. «Пеллес» сбрасывает три шаттла, по числу отделений, и ещё один транспорт с профи, которые будут руководить закладкой посадочной площадки для барж. С ними техника: в основном УССМ-34, Мамонты, оборудованные отвалами и грейдерами для расчистки площадки. Работать придётся сразу: вышел, технику выгрузил, и понеслось. Схема определена, последовательность действий затвержена. Первое отделение — строители — надувает временную станцию типа «барак» из фаст-этилена, где бойцы будут отдыхать посменно, есть, мыться-бриться и возобновлять кислород в баллонах рабочих спецкостюмов. А транспортники и разнорабочие — на полигон. Остальные ждут на орбите, пока им организуют посадочную площадку, спустят баржи и возведут миленькие домики.

Все в спецкостюмах, связь только по рации. Ну или жестами можно обменяться с соседом.

Страшно. Первому отделению ещё страшнее, оно идёт первым. И Норм с ним. Второй транспорт пойдёт только тогда, когда первый отзвонится о посадке.

Есть. Пошли!

Господи, что за урод там за штурвалом?! Это управляемый полёт? Или мы падаем и узнаем об этом только в момент удара? Кто-то — номер пятнадцатый, Аби — прижала голову к подголовнику эластичным страховочным ремнём, чтобы не прикусить язык. Удобства для пассажиров, Эстергази обычно ими не пользуются.

Обычно Эстергази сами за рулём!

Странная закономерность: когда сам ведёшь, не так блевать тянет. В шлем?! Лучше умереть. Кстати, и умрёшь, если засоришь воздуховоды и кнопки, которые нажимаются языком. Это всякий знает, это из курса ОБЖ. Брюс глубоко вдохнул открытым ртом, вентилируя лёгкие. Говорят, помогает от рвотных спазм. Вот вроде ж и таблетками, розданными перед стартом, не пренебрёг… и в родне сплошные пилоты. Стыдно ж перед людьми!

Что? Кто-то спятил? Может быть, я? Тут кто-то поёт?

Это Товия с Минотавра, сцепив перед лицом руки в перчатках, дребезжит фальцетом на волне отделения, причитает словно когтем по стеклу, иглой по зубному нерву:

«И даст тебе Господь изобилие во всех благах, в плоде чрева твоего, и в плоде скота твоего, и в плоде полей твоих на земле, которую Господь клялся отцам твоим дать тебе. Откроет тебе Господь добрую сокровищницу Свою, небо, чтоб оно давало дождь земле твоей во время своё, и чтобы благословлять все дела рук твоих: и будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы и будешь господствовать над многими народами, а они над тобою не будут господствовать».

Нате вам. Псалом. Каждый везёт в бесплодные земли своего бога. Кто знает, может быть — и я. А может, тут и свой найдётся. У греков в каждом источнике была своя нимфа, а у нас тут целая планета. А на крайняк чем сами мы не боги?

Можно только, чтобы это была не Морган? Я с ума сойду от бога, что указывает пальцем, распоряжаясь: это — сюда, это в мусор, а вы двое — на кухне сегодня дежурите.

* * *

Транспорт пронизал облака, белые сверху и тёмно-сизые с подбрюшья, пилот заложил круг, определяясь, где лучше сесть. Правак бросил взгляд вниз, не в силах совладать с чувством, что весь он — один великанский глаз, смотрящий на мир по касательной от линии горизонта.

Планетой должно овладеть: как человек военный он это понимал. Взять её, чтобы не взяли другие. Чтобы не досталась вероятному противнику. Планета — любая! — это плацдарм. База. Чем больше у тебя баз, тем больше степеней свободы, шире сектор космоса, который ты контролируешь в случае вооружённого противостояния. Противник лишён возможности вывалиться из гипера где попало, по своему усмотрению. У Новой Надежды много баз. Любой их самый совершенный флот существует в пространстве, а пространством владеем мы. Пусть у нас намного меньше авианосцев, зато у нас намного больше точек, откуда наш АВ может высунуть своё хищное рыло. А потому мы не пройдём мимо любой самой завалящей планетки, если её можно пристроить к делу.

Нет, он бы тут не остался.

Каменистая пустошь и клубы серой пыли по ней. Отсюда видно белый крестик крошки-«реполова», первой искры жизни, брошенной человечеством на Либеллин-VI. Рядом с ним человек в лёгком лётном скафандре. Стоит, смотрит в небеса. За спиной у него «конверт», обозначенный ручными маячками, теми, что просто втыкаются в почву, излучая свет и радиоволну. На «конверте» в тучах пыли разгружается первый транспорт. Сбегают по аппарелям человечки в белых спецкостюмах, будто сошедшие с анимированной схемы-инструкции. Две руки, две ноги, шарик вместо головы… Следом выползают погрузчики. Один схематичный человечек, побольше других, отделяется от группы, идёт к тому, самому первому. Они, наверное, говорят, а потом стоят и смотрят вместе. Рядом.

Другой человечек поменьше прочих бегает, суетится, машет руками и, видимо, кричит. В результате чуть в стороне от полосы надувается пузырь временного убежища. Тот, который большой, смотрит вверх и делает жест рукой — куда, мол, лучше. Пилот в ответ кивает сам себе: дескать, понял.

Всё. Двигатели выключены, управление переведено на репульсорный узел. Посадка на брюхо, под брюхом неровные камни. В грузовом отсеке тяжёлые машины. Сорвём их с места и, считай, прилетели.

Мы первые. Мы здесь.

В процессе посадки и сразу после неё правак занят и наружу не смотрит. Поэтому он не видит, как Большой указывает Первому на «барак», а Первый вроде бы сначала упирается, а после идёт, куда велено. Другой остаётся наблюдать за выгрузкой. Это просто помрачение для ума, сколь богатую оттенками драму могут разыграть игрушечные человечки.

С того момента, как Брюс съехал по аппарели, угрожающе замахнувшись на планету отвалом своего Мамонта, и двинул в общем строю, всё стало так, как должно быть. Вместе с другими, такими же, он делал одно большое общее дело, и оно поглощало его настолько, что другие мысли в голову не помещались.

Задача: пройти, снимая слой грунта, ориентируясь по лучу лазерного уровня, развернуться и пройти снова, пока дежурный геодезист не скажет — «хватит». Со стороны — так нет ничего проще. Бульдозер дрожит, напрягается под управляющей рукой, как буйвол, наваливается всем телом на гору, которую толкает впереди себя. Иной раз встанет, катки вертятся вхолостую, гусеница проскальзывает. Отойдёшь назад, разгонишься… толчок, ещё толчок… пошла, родимая! Ио-хо, я сильнее горы, значит, я больше горы! Это я вращаю всю эту заштатную планетенку, а захочу — вовсе срою её. Эта сила, она искрит в плечах, я наклоняю голову и напрягаю шею, эй, гляньте, я бодаюсь с горой, и это до невозможности круто! О, я назову его Голиафом. Не хуже чьего-нибудь Грозного Германа. И, кажется, я начинаю понимать, что в этом находит Андерс.

Интересно, что в этом нашёл бы отец?

Андерс, к слову, мало, что идёт во главе уступа, так ещё успевает выпасать всё стадо. Окликает, суётся с советами под руку. Справедливости ради следует сказать, что он действительно знает как лучше.

— Второй и третий, машинам стоп. Водители ко мне. Остальным продолжать.

Послушно, но неохотно заглушив двигатель, Брюс вылез из кабины — ноги затекли, зад сплющило! — и кое-как поковылял к машине Андерса. Товия уже там, он ближе.

Нет, разумеется, механизмы не превратят поверхность в стол. По дороге пришлось перебираться через оставленные гусеницами борозды и мягкие бортики отваленных пород, в которые проваливаешься по колено. Андерс дождался друзей, спрыгнул с гусеницы, и все вместе попёрлись ещё дальше, где возле своего Мамонта под прикрытием немалой кучки почвогрунта стеснённо тусовались девушки.

— Это… как вам удалось?!

— Они не знают, — хмыкнул комод. — Они никогда не знают, как? Они вроде бы ничего и не делали, да? Оно само погнулось.

Загнулся вниз толкатель грейдерной лопаты, пласталевый штырь толщиной с Брюса. Лезвие перекосило, кромка его пропахала в ровняемой поверхности глубокую некрасивую рытвину, что, разумеется, вовсе не способствовало исполнению поставленной задачи. Выглядело это именно на «как вам удалось?», и ещё на «и вот что теперь с этим делать?».

— Собирать камни, — невозмутимо распорядился комод. — Нет, это не идиома. Сейчас я покажу вам фокус. Сдвинуться можете?

Аби неопределённо пожала плечами, а Китри молча полезла в кабину. Туша УССМа мелко затряслась, дёрнулась вперёд, но штык увяз, прогиб толкателя под нагрузкой только увеличился, и Андерс, воздевши руки, заорал, чтобы она немедленно, нет — НЕМЕДЛЕННО! — прекратила и вообще валила оттуда, он сам…

В наушники вторгся голос Норма с вопросом: что тут у вас и не надо ли чего?

— Сами справимся, — огрызнулся Андерс. — Брюс — в кабину! Скажу «на волос», сдвинешься на волос, понял? Ты, — это Товии, — будешь класть камни, куда скажу. Да, и надо что-то мягкое — подложить.

Послали Абигайль за обрывками упаковки к «бараку». Пока она бегала — смешно и неловко в рабочем спецкостюме — лопату подняли и вручную развернули штырь на резьбе прогибом вниз. Брюс кое-как задним ходом выбрался из колеи.

— А взлететь? — несмело намекнул он.

— А смысл? Обойдёмся! Хех, по каждой ерунде репульсор включать — только батарею сажать… Вот сюда камушки, под прогиб. Ага, теперь мяконькое сверху, чтобы не поцарапать казённое имущество.

Голос Норма в наушниках напомнил о существовании графика работ, каковой график, разумеется, не догма, но хотя бы около него держаться стоило б, а лично он видит посреди поля четыре Мамонта, которые никуда не идут. Андерс смиренно ответил: «Я знаю, чиф, решаем проблему своими силами», а шлем спецкостюма помешал разглядеть выражение его лица. Выражение лица к делу не пришьёшь.

— Вниз!

Брюс поспешно потянул на себя рычаг управления ножом. Толкатель пошёл вниз, упёрся в камни… кабина вздрогнула, нос задрался, и Брюс не сразу даже сообразил, в чём тут дело. Ах вот оно что: бульдозер приподнялся, опершись на изгиб, как на локоть. Внизу трещало и скрежетало, камни рассыпались в пыль, и что-то там опасно и невидимо проседало. Рывками.

— Ага, хватит, давай вверх. Камни, ещё камней сюда. Так, давай снова полегоньку! На волос, я сказал.

Ещё минут пятнадцать они раскачивали Мамонта, выпрямляя погнутый штырь собственным весом бульдозера: вот так запросто, по-фермерски, ничего не вымеряя и никого не зовя на помощь, как Андерс привык дома на Сизифе, и разразились хоровым «ура», когда он сказал «хватит, достаточно!»

Упс, ещё не всё. Андерс забрался в кабину и в некоторой задумчивости подъехал к той куче, на которой девушки поломали бульдозер. Подавая машину вперёд-назад, помалу растащил гору. Это направо, а это налево, и так до тех пор, пока внутри не обнаружился тот самый камень преткновения. Он глубоко в земле, и Андерс расшатывал его осторожно, задумчиво и даже как-то нежно, как ребёнок шевелит молочный зуб в десне. Наконец ему удалось извлечь его и откатить в сторонку.

— Эта штука настолько хороша, — сказал он, спрыгивая наземь, — что сама себе яму выроет, и сама же оттуда вылезет. Кажется, будто она любую силу превозможет, только на педаль покрепче нажми. Это неправильно. Её понимать надо.

«Понимать» — значит, прикладывать силу в нужную точку. В этом контексте Голиаф звучит двусмысленно и иронично. Его тоже, помнится, вынесли сравнительно небольшим камнем. Но кто тут Библию читал?

— Ладно, братие. По машинам.

Их уже ждали в конце полосы. Стоило последним из транспортного звена ступить наземь, как вдоль расчищенного ими поля понеслись кары, разматывая за собой фехралевую сеть накаливания. Всем велели отойти подальше и технику отогнать — от греха. В принципе, можно уже и в барак, отдыхать, но кто ж упустит случай на такое посмотреть!

Дальнейшее — дело рук специалистов. Третьему отделению — разнорабочим — доверили только электроды в песок вогнать, метра на два вглубь каждый. После расставили по периметру батареи, ещё раз убедились, что все зеваки в безопасной зоне — Брюс на всякий случай оглянулся на Товию! — и замкнули цепь.

Там, где совсем недавно бродили Мамонты, встало озеро голубого света. Казалось, будто оно не на земле, будто зависло над нею в метре или полутора, как голограмма. Его держали не дольше минуты: этого хватило, чтобы расплавить песок в жидкое стекло. Теперь он выровняется сам, повинуясь силам, которые одинаковы в любой звёздной системе. Остынет, и готова посадочная площадка для грузовых и пассажирских судов: гладкая и прочная, армированная сетью. Если оставались на поверхности более или менее крупные камни, они ушли в расплав. Чуть застынет, вмонтируют маяки прямо в стеклоплиту. Площадка будет «кричать» о себе, не промахнёшься.

Всё. Либеллин-VI уже внесён в список планет Новой Надежды, но по факту считается, что ты застолбил планету, если можешь сажать корабли на её поверхность. Всё равно, как будто флаг воткнул в доселе дикую землю.

И это только первый день. Завтра мы выдвигаемся к месту, где будет первый посёлок. Послезавтра монтируем станцию связи. Брюс поймал себя на мысли, что ему очень хочется поднять Голиафа в воздух.

* * *

В отличие от рядовых бойцов ССО, которым выдали два комплекта униформы — одна носится, другая в химчистке — Мари Люссак получила пять голубых лабораторных костюмов, чтобы каждое утро одевать чистый. Всё время перелёта, и после, пока научный блок экспедиции ожидал высадки, ушло фактически на ознакомление со структурой группы терраформации. Миз Монти шествовала из подотдела в подотдел, знакомилась с персоналом и не очень-то скрывала, что составляет личное мнение о людях, подобранных по контракту в различных НИИ Новой Надежды.

Особенность миссии, деточка, состоит в том, что мы не можем набрать себе коллектив по собственному вкусу. Нам придётся создавать коллектив из того, что у нас есть. Люди — это скелет, коллектив — живое существо. И вот «старуха» ходила по отсекам, всем существом излучая плотоядное дружелюбие, а Мари семенила за ней или просто держалась подле, с декой под мышкой, чувствуя себя совершенно невидимой, а после расшифровывала и сортировала голосовые записи учёных советов. Уже на второй день она предположила, что «старухе» просто надо непрерывно говорить с кем-то, а для того, чтобы говорить самой с собой, она всё же недостаточно сумасшедшая.

Мари была благодарна Норму за то, что он её сюда пристроил. Занятость решает проблему самоуважения. Главное — она была занята весь день и возвращалась в каюту намного позже Брюса, когда тот уже спал. Нельзя требовать от мужчины слишком многого, особенно если мужчина ещё маленький. То есть требовать-то надо, именно так мужчины и растут. Но, во-первых, а чего требовать? Улыбки в свою сторону и хорошего настроения?

Не слишком честно, но никто никогда ни с кем не бывает достаточно честен. А если бывает — это утомительно.

Что такое честность между нами? Я ему помогу, когда настанет моя очередь. Если настанет. Хорошая дружба лучше плохой любви. Или я неправильно понимаю дружбу?

Тем не менее, стало намного проще, когда ССО высадились на планету и их с Брюсом каюта осталась одной Мари. Можно временно расслабиться: не следить за одеждой, словами и выражением лица. В некотором смысле находиться с ним в одном замкнутом пространстве сейчас было мучительнее, чем шесть лет назад, когда их похитили пираты. Хотя бы потому, что тогда они были заодно.

От хорошей любви люди, говорят, воспаряют, а мы крепко стоим на ногах. Оба. Каждый на своей планете.

Наверное, только сейчас она начинала понимать, в какую авантюру ввязалась. Только Брюскиных великих любовей ей и не хватало!

Спуск на планету выдался настолько суматошным, что поглотил все впечатления от непосредственно спуска. Миз Монти была из тех, кто влезет во все проблемы, даже в те, где её не ждали. Мари провела несколько дней, вооружившись маркером и скотчем, пакуя инфочипы и подписывая ящики, а после — таская их, и очнулась только после переезда, в новом кабинете своей патронессы, обнаружив себя стоящей посреди круглого помещения, с коробкой в руках, нелепо и асимметрично вздёрнув плечи. Дно коробки выпадало, и она пыталась придержать его коленом. Это было всего лишь перемещение из одного замкнутого пространства в другое — до тех пор, пока миз Монти не подняла бронированную штору.

— Ты только посмотри, дитя моё, и реши сама: стоит ли трудов такая вот красота?

Они с миз Монти вдвоём продолжали таскать своё хозяйство — главным образом лотки с инфочипами, и на полу росла гора хлама. Двое ребят из ССО, поминутно сверяясь со схемой, монтировали у стены термовитрину для хранения образцов: «старуха» специализировалась на белковых структурах. На собственно жизни, как она любила повторять, поскольку «жизнь есть форма существования белковых тел». Её направление главенствовало, все прочие почвоведы и атмосферники экспедиции работали на неё, и это постоянно и недвусмысленно подчёркивалось.

Продолговатое выпуклое окно смотрело, как глаз, на мелкий залив, окаймлённый галечным пляжем. По небу катились тучи, как волны, но у горизонта светилась яркая щель, и всё, что было серым в пасмурный день, переливалось там, где его задело лучом. Вид из окна тронул какие-то чувствительные струны души.

Мари нынче видела сон, и посреди карусели дня он был как одна большая и самая главная мысль; он что-то значил, и девушка возвращалась к нему мыслью каждую минуту тишины. Сейчас как раз такая накатила.

Будто бы её призвал Храм. Нет, не как общественная организация; имелось в виду всего лишь некое сооружение, пустое и гулкое внутри, где со стен смотрят лики, написанные золотым и синим, и ей должно было танцевать для них. Или, может быть, для себя, чтобы иметь право приблизиться к ним и стать ими, оставаясь при этом собой? Кому это больше нужно? Призыв прозвучал в её собственной голове, и она не могла противиться ему, да и не хотела, а поднялась и отправилась в путь, и, прибыв, встретила других таких же юных, готовых служить так же.

Наяву у Мари никак не выходило соотнести эту невыносимо высокую жажду служения с какой-либо реалией жизни. Всё, что она знала о религии, замыкалось на слове «Пантократор», однако её не покидало стойкое чувство, что Пантократор, несмотря на весь благостный антураж, в сущности, нечто совсем другое. Кто-то говорит, что именно сны формируют наше сознание и диктуют нам наши дневные поступки. Потому что бывают сны и — сны.

Там было кое-что ещё: она вспомнила об этом «чем-то» глядя, как горит закатным огнём морская гладь и как сгорают в этом огне все остальные дневные краски. Там, во сне, когда им показывали, где они будут жить, где есть, а где — учиться, словно служение было чем-то вроде типового закрытого колледжа, был мужчина. И озеро. Несколько озёр, соединённых протоками, и тот вёл по ним катер, перевозя девчонок, притихших от величия миссии и от торжественной красоты кругом. Камыши, чёрные на фоне заката, меж ними взблески воды, словно сталь. Луч касался их лиц поочерёдно, как взгляд, выхватывая из сумерек одно за другим. Иногда Хозяин Вод глушил мотор и правил шестом, стоя на корме в высоких сапогах и длинном свитере. Присутствуя молча. Известно, хоть и не говорено вслух, что при Храме останется только одна. Прочие разнесут здешний свет по домам.

Мари помнила, как спросила:

— Вы работаете здесь?

— Я был всегда, — ответил он, и это было совершенно логично, а она осталась с чувством глупости, сказанной вслух.

Он защищал, он ожидал чего-то, он имел право требовать… В её дневной жизни не было такого человека.

Единственный способ лить свет вокруг себя — самому гореть.

Такие сны не забываются.

— Зачем нам нужна именно эта планета? — спросила она у миз Монти. — Что в ней такого особенного? Я имею в виду — макроэкономически?

— Сельское хозяйство и натуральные продукты, — охотно пояснила учёная дама. — В Галактике не так много планет, где можно было бы в естественных условиях выращивать биологически совместимый продукт. Потому, если таковая находится, это большая удача: одна будет кормить многие.

— А зачем он вообще нужен — натуральный? Всё человечество питается искусственными протеинами и рисом.

Не прекращая говорить, Мари открыла термокороб и принялась вынимать оттуда бюксы с генетическими образцами. Миз Монти принимала их у неё и ставила в витрину.

— Рис — уникальная культура, милочка, — сказала она задумчиво. — Геном риса исторически был первым расшифрован человеком. Благодаря этому именно рис наиболее прост для распространения па новых территориях. Здесь тоже всё начнётся с риса. Что же до остального, есть такая тенденция, возвращение к натуральному, ибо общественной философской мысли — назовём её так для краткости! — кажется, что, играя с геномом, мы напрягаем и истощаем некие исходные потенциалы.

— Эта общественная мысль родом с Пантократора, не так ли?

— Разумеется, — согласилась миз Монти. — Философских мыслей у них, как кроликов: одна оплодотворяет другую.

Идиому про кроликов Мари не поняла, однако это её не смутило.

— А как выглядит с этой точки зрения терраформирование в принципе?

— Весьма двойственно, как обычно. — «Старуха» грузно осела за стол, будто устала. Кто её знает, может, и правда устала. — С одной стороны, терраформирование проводится в интересах и на благо человечества. Смысл его: привить на чуждое древо правильные в пищевом смысле белки. Выстроить пирамиду, начиная с бактерий и простейших вирусов. Я не имею в виду возбудителей болезни, я говорю о вирусах как о мельчайшей белковой структуре, способной к самовоспроизведению. О своего рода единице жизни.

— А если тут есть свои белки, неправильные?

— Обычно есть.

— И… что с ними происходит?

— Мы вытесняем их своими. Если они в состоянии возобладать над местными формами, планета годится.

— Но это же война миров, не так ли?

— Разумеется. Агрессивность — залог выживания.

Если мы осваиваем планету под себя, любая форма жизни, несовместимая с нашей, может существовать только в зоопарке. Здесь будет расти наша трава и пастись — наша корова. Прошу прощения, если это кажется вам циничным.

— А Пантократор, он, собственно, против чего?

— Если определять позицию Пантократора в двух словах, то: он желал бы поместить деятельность человечества под контроль этики, полагая её величиной безусловной и абсолютной. Что само по себе не может не вызывать встречных вопросов.

— ??

— Этика — почва скользкая. Чтобы что-то делать на ней, чтобы куда-то двигаться, надобно обладать способностями выдающегося фигуриста. Залогом выживания является непрерывное развитие. Этический контроль над наукой — вещь крайне двусмысленная. Вы наверняка слышали о проблеме вмешательства в генную структуру. Благодаря ему человечество и думать забыло о многих болезнях, повысило иммунные свойства организма, научилось клонировать донорские органы… генетическая оптимизация ребёнка — тоже вещь хоть и не рядовая, но в принципе доступная состоятельной паре. Но вот тут Пантократор кладёт предел.

— И вы хотите сказать, кто-то на него оглядывается, на Пантократор?

— Да хоть бы и общественное мнение: ни для кого не секрет, что любая новая технология, включая разработки в области косметики и ионной чистки, прежде всего смотрится на предмет применения в военных сферах. Человечество an mass — это обыватель. Обыватель объят страхом перед новой бомбой, какой бы характер она ни носила: химический, биологический, генетический, информационный… Обыватель хочет, чтобы наука шла правильным путём. Обыватель полагает, будто Пантократор способен отделить зёрна от плевел.

— А Пантократор способен?

— Хороший вопрос, девочка. Исходная посылка в этом вопросе такова: человечество нуждается в боге.

— Я не нуждаюсь, если рассматривать меня как часть человечества.

— Вы слишком молоды, дитя моё, чтобы этот вопрос встал для вас остро. В том состоянии, в каком мы сейчас находимся, бога можно определить как совокупность нравственных норм, обязательных к исполнению как личностью, так и любым общественным институтом. Грубо говоря, доктрина Пантократора такова: есть вещи, которые нельзя делать ни в коем случае. Они хотели бы вернуть изначальный смысл понятиям «хорошо» и «плохо». Доктрине Пантократора противостоят в первую очередь центробежные интересы внешней и внутренней политики, бизнес, и не в последнюю очередь — здравый смысл.

— А как они на практике намерены осуществлять этот контроль?

— О, переход к практике всегда представляет собой самую животрепещущую стадию любого проекта.

Она шутит? С неё станется.

— Всё, — «старуха» воздела толстый палец, — упирается в конкретного человека. Мораль ничто, если никто не придерживается закона жизни. Этика, надиктованная извне — звук пустой. Все её постулаты формулируются тут, под воздействием личного опыта, и только тогда они чего-то стоят.

Палец изменил направление и теперь указывал в сторону Мари. В голову… или в сердце? В данный момент это показалось неважным.

— Пантократор надеется убедить или принудить человека поступать против своей природы. Лично я в это не верю, Даже осознавая, что деятельность его не вполне этична, индивид всегда убедит себя, что наносимый им ущерб не так уж велик. Особенно если именно за это он получает зарплату.

— А зачем это Пантократору?

— Тот, кто возьмёт под контроль передовые технологии, будет в конечном итоге править миром. Сама по себе идея этического контроля, может, и неплоха. Однако я старая женщина и видела, как вырождаются в догмы самые возвышенные идеи. Идеалистов нельзя допускать к власти.

— Вот мы, — спросила Мари, — занимаемся достаточно скользким с точки зрения Пантократора делом: уничтожаем другую жизнь ради своей. Как нам быть? Вы ведь посвятили этому жизнь? Вы решили для себя эту проблему? Каким образом вы убеждаете себя, что поступаете правильно, потому что если ты выбрал себе дело на всю жизнь, то как же иначе… Ой! Простите, миз Монти.

— Да ничего особенного, дитя. Вы находитесь здесь, чтобы мы отвечали на все ваши детские «почему». Если я этого не сделаю, считайте, я не справилась со своей долей общественной нагрузки. Вас, очевидно, интересуют векторы общественных сил?

— В этом есть что-то предосудительное?

— Ну почему же. Политология — такая же наука, как, скажем, топология гиперпространства. Другое дело, что практическую пользу из нашего разговора, дитя моё, ты вынесешь только в том случае, если намерена манипулировать общественным сознанием. А?

Верный ответ лежал где-то между правдой и ложью, и Мари не нашлась, что сказать. Все эти «милочки», «душеньки» и «дитя моё» раздражали её безмерно, ей пришлось выучиться быть взрослой прежде, чем она отсчитала свой первый десяток лет. Одно из правил жизни принцессы: в девяноста девяти случаях из ста — улыбнись и промолчи. Так хотел отец.

— Что касается меня, я предпочитаю думать, будто бы этика — суть понятие сугубо человеческое. Что в нечеловеческой логике такого понятия нет и, вошёл с нами в конфликт, чуждый разум, коли уж найдётся сравнимый по развитию с нашим, не станет связывать себе руки. Лично я ограничиваю свою экологическую нравственность интересами вида. Делай, что должно, и будь, что будет, а результирующий вектор из множества наших усилий какой-нибудь да сложится. Нравственная политика Пантократора, очевидно, логически развивается в сторону полного недеяния, а мы, как вид, не можем себе этого позволить. Мы можем быть неправедны, но не можем быть слабы. Чтобы кто-то решил, быть или не быть твоему открытию, ты это открытие должен, как минимум, совершить. Хороший человек — не профессия, хотя Пантократор, возможно, считает иначе. Во всяком случае, гражданство они предоставляют…

Деликатный стук в приоткрытую дверь, и «старуха» прервалась на полуслове. Мальчишки из ССО, закончившие с витриной и явно искавшие себе если не дела, то укрытия от дела, зримо вздрогнули. Их здесь быть не должно.

— Мэм? А, вот вы где.

На Новой Надежде принято нейтральное обращение «миз», однако Мари ещё в детские годы заметила, как расцветают и ведутся дамы среднего возраста, стоит прозвучать такому вот старомодному почтительному «мадам». Сколь многой силой обладает верно найденное слово. Ключ от сердца и ключ от человека. Бедняжка Брюскина матушка была обречена, когда при эвакуации на «Белакве» Рассел Норм обратился к ней — «мэм».

Бедняжка, хммм. Идеальный мужчина для нормальной женщины. С таким можно жить.

— Это я попросила их помочь, командир, — сказала миз Монти. — Не браните их. Да, я понимаю, что вы не подписали их лист заданий…

— Да нет, — возразил Норм, — их лист я как раз подписал. Их очень ждут в другом месте, и они об этом знают.

Виноватые изобразили «смирно».

— Им просто неудобно было отказать старой даме. Я не хотела их подводить, но вы понимаете, это, — она указала глазами на термовитрину, — самое важное. Всё остальное — только подсобное хозяйство. Пожалуйста, не наказывайте их.

— Вы умеете быть жёсткой, мэм.

— Ещё бы. Я воспитана на теории Дарвина. А вы, поправьте меня, если я ошибаюсь, с Пантократора?

— Я там живу шесть лет…

— Ага! — «Мэм» смешливо задрала бровь в сторону помощницы: дескать, ты спрашивала о силах. Как тебе это?

— У меня там жена и дочь, но вообще-то я с Колыбели. Мэм, если вы помните о моём деле, я хотел бы…

— Ах да, конечно. Снимки. Где-то они тут были. Мари, душенька, посмотрите в коробках.

Весьма относительно представляя себе, что искать, Мари, тем не менее, довольно скоро отыскала пачку снимков, сделанных с воздуха при разном освещении в разное время суток. Она бы поняла, понадобись этот срез скального выхода с его пурпурными и ржавыми слоями геологу или химику-почвоведу, но… командир Сил самообороны?

— Естественные цвета местности, — пояснил Норм, увидев вопрос на её лице. — Камуфляж.

Миз Монти пожала мясистыми плечами.

— Обязательная программа господ военных. Камуфляж должен быть, просто потому что он должен быть, даже если ваш самый страшный враг — злонамеренный микроб из местных?

— Вы совершенно правы, мадам. Я должен предусмотреть всё на случай, если этому микробу вздумается отбомбиться по нам с воздуха.

Миз Монти сделала рукой замысловатый жест, в том смысле, что, к счастью, это не её забота, и посторонилась, пропуская в двери ещё двоих из ССО, везущих тяжесть на тележке. Норм посмотрел на них, но промолчал. Всё третье отделение на сегодня было им отписано в распоряжение Ставроса и работало на разгрузке.

— Вот это, чиф Норм, самое важное устройство в колонии. Прошу любить и жаловать. Задержитесь, я хочу, чтобы вы его как следует рассмотрели.

Старший в паре небрежно обрызгал упаковку аэрозолем-растворителем, и когда она хлопьями опала на пол, миз Монти сказала:

— Это анализатор пищевого соответствия марки «Единорог». Вы должны знать эту штуку в лицо. В случае, когда… то есть если всё будет зависеть от военных, вот это вы должны беречь как зеницу ока. Всякий продукт, не упакованный в фольгу на Фриде, я имею в виду всё, что колонист потащит в рот, обязан пройти проверку на совместимость с человеческим организмом. От этого зависит, кто кого переварит: мы — планету или она — нас.

Ящик. Метр на метр на полтора. Пластиковый кожух, два табло, световая панель, несколько контейнеров для образцов — он мультирежимный! — встроенная фотопечать, а остальное — немыслимый чёрный ящик с базой данных и системой распознавания. Подразумевается, само собой, автономный блок питания.

— Стационарный модуль, — сказал Норм. — Его даже вытащить на поверхность — проблема. С чем вы отправляете в поле выездную группу?

— Разумеется, существует портативная версия. Мы назвали её «Рог». Думаю, это семантически правильно. Без анимации, печати и звука, отвечает только «да» или «нет». «Рог» под мышкой можно унести. От мобильности иной раз зависит слишком много. Вы зрите в корень, чиф, это приятно.

— Армейская паранойя учит нас, — пояснил Норм, — что всякая система должна быть продублирована. А то был, знаете ли, комический случай на флоте, когда крейсер сгорел от снаряда, угодившего ему в распределительный пожарный блок. Тушить можно — а нечем. Им тогда было не смешно. Когда… если я приду и скажу: мне нужна эта штука, я получу её?

И подмигнул. Если она сейчас предложит называть себя по имени, они договорились.

— Зовите меня Игнасия, — сказала научный руководитель проекта «Либеллин-VI». — Мне шестьдесят, на ваше счастье, чиф, и у меня есть некоторый жизненный опыт. Когда мы начинаем реально нуждаться в вас, всё, как правило, уже становится слишком серьёзно. Я знаю, в каких случаях молятся на ССО: я видела эпидемии, стихийные бедствия, массовые беспорядки. В ваших руках самый многочисленный и самый жёстко организованный аппарат. В пять минут вы можете раздать своим людям оружие. Вы страхуете центральную власть и в случае необходимости можете её заменить. Учтите, многим это не понравится. Знаете что, чиф Норм? Я с вами играю. Вы получите «Рог», кто бы его ни захотел одновременно с вами.

* * *

Расселись вдоль стола в малом зале капитула на новеньких пластиковых стульях. Стулья были «официальные», синие, ещё нигде не поцарапанные, составленные стопками по дюжине и в полимерной упаковке: их брали из стопки и расставляли вдоль длинного стола. В зале только что герметизировали швы, ещё не выветрилась вонь от холодной плазмосварки.

— Либеллин — горячая голубая звезда, — ядовито процитировал Ставрос и швырнул деку с отчётом по столу в сторону миз Монти. — Вспышка на ней привела к отказу навигационных спутниковых систем, каковые системы оказались неспособны скорректировать смещение спутника под действием гравитационной аномалии или солнечного ветра, на выбор, кому что больше нравится. Какая прелесть! От каждой подобной вспышки будет выгорать электроника на дневной стороне планеты? Силы небесные! Кто это составлял? Физик Ломо рядом с патронессой покраснел, пригнулся и постарался сделаться незаметным, он был не специалист по физике космических тел, такого специалиста в экспедиции не было вовсе, однако старая дама осталась совершенно невозмутимой.

— Солнечный ветер — несомненно небесная сила. Вы сказали, «в пределах имеющихся фактов». Поправьте меня, если не так.

— Это бред, и на Фриде думают так же. Мне рассмеялись в лицо.

— Я, разумеется, сожалею. Но если вы обратились к нам, то должны бы ожидать, что мы дадим ответ в рамках естественных причин. Если Фрида не удовлетворена, ей придётся ставить вопрос иначе: не что повлияло, а кто виноват.

— Могу вас обрадовать, именно так они и говорят. В любом случае нам придётся найти бортовые самописцы спутника. Чиф Норм, это ляжет на ваши плечи. Мне сказали, устройства оборудованы дистанционным управлением и радиосигналом.

— Бесполезно, — отозвался Норм, секунду подумав. — Если орбита спутника была нарушена, самописцы могли упасть куда угодно, включая аномальные зоны. В аномальной зоне их сигнал поглощается и не слышен. Искать же их там слишком рискованно для пилота. Я не пошлю туда своих, если на карту не поставлено выживание колонии. Насколько я понимаю, пока о том речи нет?

Ставрос поставил локти на стол, машинально переплетя пальцы, и преклонил голову лбом к запястьям.

Миз Монти посмотрела на него, потом перевела взгляд на чифа ССО: жест выглядел мольбой о придании сил. Норм никак не ответил ей, зато Игнасия пересеклась взглядом с психологом Эдерой, сидевшей подле старосты по левую руку. Пометила для себя: переговорить с ней. Ставрос казался утомлённым и раздосадованным, и по правде на то и другое у него были основания. Но, ко всему, он выглядел ещё и чрезвычайно взвинченным. Сзади на сожжённой загаром шее между воротником свитера и серебряным ёжиком волос виднелись четыре круглых малиновых пятна, каждое с монетку величиной. Родимые? Или кислота?

— Мы постараемся оптимизировать риск, — вымолвил он наконец. — Мы будем беречь наших людей. У нас нет ничего дороже. Однако, я думаю, вы понимаете, что ответ на этот вопрос — куда делся спутник — может быть сопряжён с основным, с упомянутым вами выживанием. Летать вашим людям всё равно придётся, поставьте им поиск самописцев параллельной задачей. Нашедший хоть один получит премию. После того как мы тут закончим, подойдите к моему помощнику, он передаст вам коды.

Норм кивнул, помечая задание на своей деке. Заседание продолжилось. Главным вопросом повестки дня, как и ожидалось, было определение сроков: когда можно снять скафандр и бросить зерно в почву.

— Мы только что завершили формирование метеокартины Либеллина-VI, — доложилась миз Монти, передавая ассистенту инфочип с презентацией. Присутствующие послушно устремили взоры на голографическую схему. — Голубым выделены основные направления атмосферных потоков. Вот тут, в местах, отмеченных красным, мы предполагаем разместить кислородные башни. Как только они будут запущены, и мы проследим динамику насыщения атмосферы я смогу назвать вам более или менее точные сроки.

— Перечислите побочные эффекты запуска башен, учёная дама, — распорядился Ставрос.

— Изменение состава атмосферы и повышение в ней относительного содержания кислорода неизменно ведёт к перераспределению воздушных масс. Проще говоря, нам следует ждать ураганов на следующих направлениях… — Она щёлкнула пальцами, и по схеме растеклись жёлтые щупальца — …и смещения океанских течений. Учитываем также, что кислород весьма активен. Концентрация его в районах башен повышает там опасность пожаров и огненных бурь. Именно поэтому так важно правильно оценить естественную подвижность атмосферы. В районах, прилегающих к башням, ощутимо похолодает. Параллельно мы связываем атмосферный азот, переводя его соединения большей частью в почву, и абсорбируем вредные примеси.

— Как вы намерены рассчитывать влияние аномальных зон на математическую модель климата планеты?

— Единственно возможным способом, староста. По принципу «чёрного ящика»: интерполируя между значением на входе и значением на выходе.

— Прошу прощения, учёная дама, — вмешалась Эдера. — Вы располагаете реагентами на любой предполагаемый тип соединений? Что вы будете делать, если не будете знать, что делать? И не станет ли колония заложником вашей растерянности? Я не хочу выразить вам недоверие, учёная дама Монти, но вы понимаете, я обязана задать этот вопрос. Мы до сих пор не знаем, что случилось с первой партией на Гименее…

— Едва ли такая ситуация возникнет, госпожа психолог. Всякая материя, что есть во Вселенной, определяется числом электронных уровней атома и количеством электронов на внешнем из них. Таблица Менделеева везде одинакова.

— Это всё неорганика, — возразила Эдера. — У вас есть уже заключение по местным белкам?

— Нет, — ответствовала миз Монти. — Я имею в виду, нет никаких местных белков.

— То есть как это — нет?

— Физически. Ни в одной пробе нет цепочки длиннее трёхсот нуклеотид. Это даже не вирус. Это вообще не белок. А нет белка — нет и жизни.

Игнасия Монти сделала паузу.

— Давеча мне задан был вопрос, насколько этична наша деятельность по преобразованию Вселенной: ведь в борьбе за нашу пищевую цепочку мы пресекаем линию развития чуждой жизни. Либеллин-VI, дамы и господа, представляет собой уникальный философский объект. Планета, совершенно лишённая протоплазмы и, тем не менее, готовая её принять. Всё, что тут так или иначе будет, мы принесли с собой. Траву мы можем сеять хоть завтра, для фотосинтеза нужны лишь свет и тепло. Мы, — она иронично усмехнулась, будто намекая, что большинство заседающих её просто не поймут, — не свершим здесь зла. До нас здесь не было ни жизни, ни смерти.

— Но постойте, учёная дама, — воззвал Рассел Норм, — на нескольких снимках я видел лес. Ассистент, будьте добры, дайте двадцать седьмой кадр. Да, и увеличьте его. Спасибо.

На фоне сиреневого заката, на песчаном склоне выстроились изломанные чёрные деревья, их ветви напоминали тянущиеся к небу мумифицированные руки. Кадр выглядел неимоверно зловещим: пилот наверняка сделал, прежде всего, видовой снимок. С самого времени высадки на всей планете мы не встречали ничего более чужого. Чиф ССО, разумеется, не биолог, но даже если лес этот давно уже был мёртв, его наличие подрывало всю теорию отсутствия на Либеллине-VI белковой жизни. Высшие растения подразумевают ген-ДНК-хромосому-ядро-клетку…

— Это не деревья, — сказала Игнасия Монти. — У меня есть образцы. Это только выглядит, как дерево. На самом деле ближайшим к ним образованием являются кораллы.

— На суше? — сухо уточнил Ставрос.

— Да, представьте себе.

— Но кораллы не растут сами по себе. Я не утверждаю, что знаком со всеми проявлениями ксеножизни, но исходная форма на Колыбели и производная на Нереиде являются следствием жизнедеятельности вполне органических существ — полипов.

— Никаких следов никакой органики, — стояла на своём миз Монти.

— Хотите сказать — это эрозийные формы?

— Ни в коем случае. Я не зря привела аналогию с кораллами. Это образование — я имею в виду «лес» — состоит из элементов вироидного типа. Подробнее?

— Да, пожалуйста.

— Вироидами мы называем мономолекулярную сущность, которая состоит менее чем из трёхсот нуклеотид, и, тем не менее, способна самовоспроизвестись в благоприятных условиях. Если вирус мы на профессиональном жаргоне называем кодом в пальто, РНК в белковой оболочке, то у вироида белковой оболочки нет. До сих пор вироидные формы мы обнаруживали паразитирующими на картофеле и томатах, хотя теоретически они были предсказаны давно. С философской точки зрения — небелковая форма жизни. С другой стороны, философских точек зрения существует великое множество, и я уверена, что большинство их не признают вироидный объект живым за отсутствием у него какой бы то ни было нервной деятельности. Не мы служим философии, но она — нам. Ни одна философская мысль на моей памяти не остановила ни прогресс, ни разум… ни преступление, но это не сказано вслух. Руководство колонии озаботилось другим.

— Паразиты? Насколько они опасны?

— Нисколько. Вы позволите мне коротенькую отсылку к курсу школьной программы? Спасибо, староста. Как вы все, без сомнения, помните, роль информационного носителя при синтезе белка играет молекула ДНК, состоящая из четырёх видов нуклеотид: аденина, гуанина, тимина и цитозина. Вы знаете, как выглядит эта молекула: это двойная закрученная цепочка, в которой между звеньями — нуклеотидами! — установлены парные связи. Аденин может связываться только с тимином, а гуанин — с цитозином. Когда поступает сигнал на деление, цепочка ДНК разворачивается, связи рвутся, и на основе информационного участка — гена! — синтезируется транспортная РНК, способная проникнуть сквозь мембрану ядра в цитоплазму. Рибосома перебирает РНК, как чётки, и в соответствии с тройками нуклеотид — триплетами — выстраивает параллельную цепочку из аминокислот, присутствующих в коллоидном растворе. И вот это уже будет полноценный белок. Если ДНК содержит в себе прицепившийся вирус, то дублированная клетка будет содержать точно такой же вирус. Авалонский вироид — это всего лишь кусок кода, сам себе транспортная РНК, его действие аналогично.

— И вы утверждаете, что они не представляют опасности ни для колонистов, ни для программы терраформации в целом?

— Об опасности имело бы смысл говорить, если бы в нашей цитоплазме присутствовали местные аминокислоты. Наши же аминокислоты не подходят их триплетам. Наша рибосома попросту не распознаёт нуклеотиды другого типа. Если привести техническую аналогию — у них разный разъём: вилка не подходит к розетке. Они не дублируются при делении нашей клетки. До тех пор, пока не найдены местные аминокислоты и, более того, пока нет местных белков, употребляемых нами, мы можем не беспокоиться, что Авалон включит нас в свою пищевую цепочку и возобладал над нами. А таковых белков нет.

— Пока они по нам не стреляют, мэм, мы можем на их счёт не беспокоиться?

— Именно так, чиф, — Игнасия Монти лёгким кивком поблагодарила Норма за шутку, которой тот разрядил перегруженную пафосом атмосферу.

Засим последовали отчёты руководителей других служб, каковые все, будто докладчики сговорились, винили в задержках и неувязках исключительно ССО и лично Рассела Норма. Дескать, всё бы уже было, если бы бойцы были организованы лучше, более дисциплинированны и делали бы всё быстрее, чётче, успевали в разные места, знали бы предметные области и не нуждались в постоянном ремонте техники и указке со стороны немногих сверхзанятых спецов. На один объект вместо швеллеров подвезли тавры, на другом нахамили руководству, на третьем час ждали аварийку, на четвёртом просто сели на месте и ручки сложили на коленках, потому что, видите ли, устали…

— У них рабочий день двенадцать часов, — сказал Норм, — и длиннее он не будет. Позволю себе напомнить, что они, во-первых, дети. А во-вторых — какая-никакая, но армия. В связи с этим последним я намерен сразу после запуска кислородных башен снимать с хозяйственных работ одно отделение в день полностью, и всех — на три часа. В случае необходимости хотя бы треть всех Сил должна быть свежей. Это правило.

Он вскинул руку ладонью вверх, отстраняя хор возражений.

— Я бы просил вас, чиф Норм, правильно расставлять приоритеты, — сказал Ставрос тихим, но злым голосом.

— С хамством разберусь, — пообещал тот. — Но, сами понимаете, мне нужно знать, что было сказано со всех сторон.

Взрыв негодования разбился о него, как о скалу.

— Прежде чем направить подростка на многолетнее, часто дорогостоящее обучение, общество настаивает, чтобы подросток отслужил обязательную повинность. Это хорошо и правильно, ибо пусть выбирают обоснованно. Насколько я понимаю свою роль в порученном мне деле, я обязан преподать им начала армейских дисциплин. Привлекать их в качестве неквалифицированной рабочей силы я позволю только до определённых пределов.

— Позволяете тут не вы, — заметил Ставрос, и Эдера повернула к нему голову. Миз Монти решила для себя, что психолог становится всё более любопытной фигурой.

— Они вверены мне, я за них отвечаю.

— Я отвечаю за всю колонию.

— Я ни в коей мере не оспариваю верховное руководство, староста, — примирительно сказал Норм.

Пятая часть колонии подчиняется непосредственно ему: наиболее организованная и способная в любой момент получить оружие. Ставрос не может с ним не считаться, а если попробует — сделает это зря. Но только сейчас очевидно, что Ставросу считаться с Нормом — нож острый. Проблема.

— Наиболее сложный аспект в межличностных отношениях, — мягко вмешалась Эдера, — это отсутствие взаимопонимания и единства целей между колонистами — людьми, которые строят свой новый мир, и контрактниками, теми, для кого Либеллин-VI всего лишь ещё одна стройплощадка. Первым кажется, что вторые недостаточно усердны. Вторым — что они и без того много делают за свою зарплату. Я имею в виду, в том числе и академическую элиту.

Хех, а мягкость у этой особы — сродни медицинскому скальпелю: сверкающее лезвие толщиной в волос, входящее в ткани легко и почти безболезненно. Почти. Учёная дама Монти всегда очень недоверчиво относилась к феминисткам, считая тех склонными делать однобокий выбор. Этой как будто повезло: угодила в персонал при руководстве и будет держаться за место. Из перечисленных ею самой категорий явно принадлежит к первой. Человек Ставроса, а может, даже и сестра ему по вере.

— Психология может нам что-то предложить?

— Пока немного. Я полагаю, мы не должны более пользоваться этим названием: я имею в виду Либеллин-VI. Оно из астрономического атласа и слишком неиндивидуально. Родину так не зовут. Я предлагаю объявить конкурс на новое имя для планеты.

— Хорошая идея, — согласилась миз Монти, и даже Ставрос кивнул.

— Что за общество мы будем строить здесь, староста?

— Я ожидал, что рано или поздно вы спросите. Что ж, отвечу, как я это понимаю. Всякий раз, — тут Ставрос откашлялся, будто преодолевая смущение перед речью вслух, — когда человечество открывает для себя новый мир, или скорее, я бы сказал, когда оно отваживается покинуть мир старый, оно отрясает со своих ног прах несчастливого прошлого. Каждый, кто берётся строить новый мир для себя и детей, надеется, что он будет светел и избегнет зла и порока.

Здесь ему пошла бы беззащитная улыбка, и я бы тут же признала за человеком право на мечту, но — не дождались.

— Планета, на которой до нас не было ни жизни, ни смерти, ни добра, ни зла, — это дар. Это знак, это, если хотите, символ. Непаханое поле, где расцветёт нравственный закон. Свободный труд, семейные ценности…

— …замкнутый производственный цикл и ни крошки привозного пластика, — буркнула себе под нос учёная дама Монти, но так, чтобы её никто не расслышал, а вслух спросила: — Есть ли что-то общее у вашей доктрины с позицией Пантократора?

— Пантократор, миз? — тёмно-коричневая ладонь старосты ребром рассекла воздух и ударилась о крышку стола. — А что нам Пантократор? Они построили уютный рай для своих и, может быть, пустят вас к себе, если вы будете хорошими. Не пустили, значит — недостаточно хороши. Они решают. Усилия Пантократора направлены вовне, их эмиссары как садовники на выезде: там подрежут, тут подправят, мыслят так исправить неизлечимо поражённый сад. Где вавилонская толпа, там зло неизбежно, там множатся пороки. Человечество больно: девять из десяти не отличают света от тьмы, добра от зла, зёрна от плевела. Нет, нам хватит нас самих. Столько паствы, сколь мы сможем счесть. Я не позволю дикому стаду растоптать мой Эдем.

Игнасия Монти подумала, что не станет голосовать за это название.

У него ничего не выйдет.

Да, конечно, Либеллин-VI ещё не завтра поставит в своём пространстве станцию гиперсвязи, и регулярного транспортного сообщения тоже пока нет. Нерентабельно. У Ставроса есть определённая возможность не пустить зло в свои Палестины, коли уж он полагает зло приходящим извне.

Обнести планету колючей проволокой и поставить автоматчиков на границе. Возделывать свой сад, выпалывая сорняки.

Содружество финансирует терраформацию Либеллина-VI. Ни одно правительство в здравом уме не вложит деньги, чтобы потом отойти в сторонку и предоставить землю тем, кто построил на ней свой дом. Всем радетелям наивного сепаратизма следует помнить об этом. Ты или включён в совместное хозяйство и оборонный пояс, или… а куда ты денешься со своим хутором, окружённый со всех сторон космической пустотой? Если ты не производишь запчасти к своей технике, ты скоро останешься без техники. Если у тебя нет топлива того типа, на котором она работает, ты в скором времени будешь ходить пешком и копать огород лопатой. Даже если первое поколение поселенцев были фанатики, второе уже станет рабами непреклонных идейных родителей и непосильного труда, а третье одичает. Если вовремя не сбежит, конечно.

Ты можешь войти в состав конкурента, но кто сказал, что ты на этом выиграешь?

Если борьба со злом суть вся его программа, я выполню контракт и оставлю их пожирать собственных детей.

* * *

Спросите, на что это было похоже каждый день? Да на работу же. Верхом на Мамонте, в стаде других таких же Брюс двигал горы, изменяя планету согласно ландшафт-дизайнерскому проекту. Любая постройка начинается с того, что под неё расчищается площадка. Второе отделение пёрлось туда по земле, напрямик, восседая, как лягушки, в гулких металлопластовых коробчонках, ибо основной генератор ещё не пущен и велено не расходовать попусту заряд репульсорных батарей. Там, где можно пробиться гусеничным ходом, не летали.

Каменный век!

Итак, сперва расчищалась площадка. Мусор и землю сгребали в стороны, крупные камни и скальные выходы взрывали. Сначала это производило сильное впечатление: Мамонтов в кучу, всем укрыться за ними, сесть наземь, внешний звук отключить… Бабах! После эти вынужденные перерывы вызывали у бойцов только досаду.

Потом глубоко — очень глубоко! — в почву вплавляются сваи. А дальше из армированного пластикроша набирается сама красавица-башня: кольцо на кольцо, как в конструкторе, начиная с цоколя — массивного пласталевого цилиндра, наполовину утопленного в землю. На него крепится основание, начинённое трансформаторами и управляющими элементами: тут Второе послушно сидело в сторонке, глядя, как работают техники-профессионалы, и развлекалось по-деревенски, как Андерс научил. Оказывается, когда ты снял слой почвы до песка, он, песок, там рыхлый. А гусеницы у Мамонта широченные, и ползёт он на них мягко, не проваливаясь, как змея на брюхе. Вот Андерс и пугал девчонок тем, что клал руку на песок, и позволял УССМу прокатиться по ней. Визгу! А что ей, руке-то, сделается? Вминается в песочек, целая и невредимая: прошёл Мамонт, Андерс с корточек встаёт и только песчинки с перчатки счищает, а остальные внимательно на него смотрят. Потом несмело сами пробуют. А что? Ничего. И когда всё уже попробовали сами, и это уже не круто, и лица сделались такие… верблюжьи… а комод, глядь, уже новую штуку изобретает.

Брюс как раз делал ходку с катком, утрамбовывая им песок и мелкий щебень, когда в зеркальце заднего вида обнаружил в своём следу неподвижное, надо думать — закатанное тело в испачканном спецкостюме. Воображение чуть не отправило младшего Эстергази на пенсию по инвалидности. Физиологически представилось в тошнотных подробностях: как сперва раскрошились мелкие косточки плюсны, после хрустнули выпуклые коленные суставы, дальше многотонный чугунный валик прокатился по животу, вминая в него все бесчисленные трубки систем, которые по традиции на поясе… Раздавил и… господи, он же ещё должен быть жив, пока не хрустнула шея, а следом лопнула голова.

Крови вокруг скафандра не видно, но он ведь так и устроен, чтобы наружное оставалось снаружи, а внутреннее — внутри, даже если внутри один фарш, пронизанный острыми обломками кости.

Кто, как, и главное — когда ухитрился влезть под каток так, чтобы я не заметил?! Милосердный боже, почему я подумал про Товию?

Хорошо, догадался посмотреть на остальных веселящихся мерзавцев: стояли кучкой, и девчонки тоже, внимательно наблюдая… за ним, и это позволило додумать, кто тут истинная жертва, и быть готовым, когда сзади из-под гусениц поднялся, невозмутимо отряхиваясь, неистребимый комод.

Вот тут Брюс застопорил двигатели, спрыгнул наземь, обогнул корпус не торопясь и сгрёб бы Андерса за грудки, как собирался вначале, но оставил эту идею. Не потому, что ему так скоро расхотелось превратить шутника во всё то, чем бы он должен стать исходя из законов физики, а просто материал спецкостюма не ухватишь в горсть — соскользнёт. Поступим проще: мой кулак — его шлем. Если по-другому не понимает.

Тут уже и до зрителей дошло, что время невмешательства кончилось: растащили обоих, комода — поперёк пуза, а на Брюсовых плечах, к его собственному изумлению, повисло двое. И то он не сразу их почувствовал. У Андерса хватило совести признать свою неправоту. Заодно и показал, как он это сделал: между катком и корпусом УССМ есть зазор, занимаемый только сцепами — «тут у тебя слепое пятно». Если двигаешься быстро и хорошо представляешь себе габариты — «это важно, потому что если, пока подныриваешь, получишь сцепом по башке, шутка не удалась». То есть каток-то уже прошёл, а распростёртому телу остаётся только пропустить над собой низкое брюхо УССМ, что, в общем, тоже требует тренированной психики.

«А слабо?»

— Слабо, — ответил Брюс и в раздражении поляризовал шлем. — И в ротор пальцы совать — тоже. А если бы я задний ход дал? Придурок!

Андерс смиренно согласился.

Зато башня росла на глазах. Верхние кольца — а проектная высота кислородной башни двести метров! — ставили летающим краном, даже несколькими, поднимая секции на растянутых тросах. Ребята из Первого под руководством Морган свинчивают их болтами. Не остыв ещё от «шутки», Брюс про себя решил, что лично к Морган он может относиться как угодно, но командир из неё хороший. По крайней мере можно не сомневаться, что дипломы по высотному монтажу у них уже в кармане.

Кран, разумеется, «детям» не доверяют, позволяют только смотреть, задрав головы и завистливо вздыхая: кран — это несколько репульсорных платформ, между ними на тросах подвешивается груз, поднимается и выравнивается буквально по сантиметру.

Места для установки башен подбирались специально: на открытых возвышенностях, во-первых, чтобы использовать энергию ветра, а во-вторых — чтобы потоки продуцированного кислорода распределялись естественным образом. Верхние кольца конструкции перфорированы, туда засасывается воздух. Внутри, в корпусе, происходит таинство превращения. Так себе таинство, на самом деле, потому что принципы работы башни проходят в старших классах средней школы. Основой процесса является катализатор, которым заполнен промежуток между двойными стенами. Ну и процесс отъёма связанного кислорода требует энергии. Генератор у каждой башни автономный, свой, а процессом можно управлять с удалённого терминала. И правильно. Башни по всей планете стоят, проверять их не наездишься, а держать при каждой техника с семьёй — слишком расточительно.

Через отверстия внизу выходит кислород, а побочный продукт процесса — концентрированные удобрения, главным образом азотные. Гранулированный полуфабрикат заполняет отведённые ему полости и связывает поступающий к нему азот из внешнего воздуха. Этот вот полуфабрикат и был основным грузом каравана, приведённого Новой Надеждой к Либеллину-IV, он и ещё такой же полуфабрикат, из которого изготовят плодородную почву. Распределят его тонким слоем на опытных делянках — здесь тоже не обойдётся без бульдозеров! — и заложат в него своего рода «бомбу», штамм быстроразмножающихся и самоликвидирующихся почвенных бактерий. Самоликвидация — обязательное условие, потому что «чистые звери, народ, эти твари: любую органику сожрут и переварят в считанные минуты». Для каждой планеты этот штамм свой, микробиологи конструируют его на месте, однако госпожа Монти не побоялась раскрыть секрет: есть несколько базовых форм, подогнать которые под конкретную биохимию — всё равно, что подготовить к работе действующий механизм. Всякий раз изобретать его заново вовсе не требуется.

Тонкость не в соблюдении технологии, технологии как раз самые простые. Все процессы должны быть тщательно сбалансированы, потому что они обратимы. Кислород слишком активен, поэтому очень важно — им прочитали лекцию на этот счёт — чтобы его концентрация вокруг башен не превышала критическую.

А ведь и правда, спросят у Брюса, каков он был, Либеллин-VI, и что ответит? Наверное, лучше всего ему запомнился ветер. Выросший на Нереиде, он вообще был неравнодушен к ветру. На голых взлобьях, где громоздились башни, похожие на шахматные туры, всё гудело, а тросы растяжки, которыми двухсотметровые громады крепились, начиная от середины высоты, пели как струны. Оставаясь в кабине один, он располяризовывал шлем и открывал канал внешнего звука. Вкупе с вибрацией кабины дыхание планеты было как орган, и хотелось уже отделаться поскорее от искусственной защиты, иметь простую возможность утереть рукой потный лоб и почесать под лопаткой. Костюм отсекает весь внешний ультрафиолет, поэтому медики настаивают на обязательном солярии, но какой уж тут солярий, когда ты до душа еле дотаскиваешь ноги, не глядя ешь свой рисовый концентрат и валишься на койку как подрубленный. Никакие хождения и разговоры не тревожат твой сон.

Между тем, тело башни — пушка, из которой выстреливается в атмосферу трёхатомный кислород. Создаваемый таким образом озоновый слой должен поглощать жёсткое излучение горячей звезды Либеллин. Нам скажут, когда можно.

Однако полная сила двух парней, потребная, чтобы удержать его, озадачила Брюса. И то ещё, что если бы он чуть сильнее хотел врезать Андерсу, — не удержали бы.

Он взрослел, тело его менялось. Хотелось рассмотреть себя подробнее, но не в общей же душевой украдкой протирать запотевшее зеркало и принимать выразительные позы в те куцые минуты, когда там толчётся десяток парней, и все друг за дружкой приглядывают и шутят. Впрочем, и так Брюсу было достаточно ясно: свинцовая тяжесть в руках у него не только от усталости. Мышечная масса наросла оттого, что ему целый день приходится шерудить двумя рычагами, выпрыгивать из кабины, запрыгивать обратно, то и дело, торопясь, ворочать тяжёлое железо. Эти рельефные кубики на брюшине обещали стать, пожалуй, ничуть не хуже, чем у отца, а плечи, может, ещё и пошире.

Один раз Брюс достаточно впечатляюще облажался. Проворонил день, когда лаборатории спустились вниз. Для него это был обычный день: приволок ноги и рухнул лицом вниз, и только назавтра ему недоумённо указали — как же так, молодая жена, комната на двоих в жилом блоке, первая ночь после — скольких? — недель… Поскольку подрываться, бия себя в лоб, было уже поздно, Брюс поступил иначе: состроил снисходительное лицо. Мол, всему своё время… да у нас этих ночей… я управляю своим конём… ну и отчасти — да у меня этих баб… Его не поняли, но, кажется, зауважали. Аби сказала, что у него красивые брови.

Что же касается Мари, то с ней выходило как-то неловко. Несколько раз, когда Брюс являлся «домой» поддержать легенду, ничего не дали им обоим. Ему, сказать по правде, после целого дня тяжёлой работы нужно было только место для сна, а она… она приходила позже, и сквозь тяжёлую дрёму он ощущал её не как человека, а как образ, тень по ту сторону границы яви, беззвучную и бестелесную. По существу, им и говорить было не о чем. Мари, правда, как будто маячила на грани то ли спросить о чём, то ли рассказать, но выражалось это столь нерешительно и эфемерно, что у Брюса не было ни сил, ни желания докапываться до сути. Хотите, чтобы он гадал по выражению лица, большей частью отвёрнутого, по напряжению тонких плеч? Не мужское это дело. Нужно чего — прямо скажи.

Да и что бы он услышал? Увлекательные приключения молекулы белка? Или, может, ей интересно, что Андерс сказал, и вообще — «про бульдозер»? О чём вообще говорят мужчина и женщина, если у них нет планов долгой совместной жизни?

Брюс не имел ни малейшего представления о планах Мари Люссак. В те вечера, когда он осчастливливал своим присутствием «семейный» очаг, Мари явно не находила себе места: присядет, и тут же встанет, и бессмысленно перебирает вещи, и не смотрит в глаза… Раньше так не было. Что с этим делать, Брюс не знал, а потому ничего и не делал. У него были другие дела, более обязательные, за которые спросят, и другие друзья, с которыми легко.

В конце концов, их план и не предусматривал ничего «дальше». Им надо было протащить Мари на Либеллин-VI. Сейчас её уже не вышлют. Сейчас она уже и сама себе — ценный работник при учёной даме Монти, и никто никому ничего не должен. Ложь становится утомительной. Я больше не хочу играть в эту игру. Я в ней ничего не выигрываю.

Изредка просыпаясь среди ночи, её Брюс так и не видел спящей. Напротив, она что-то писала на своей деке, очень часто, быстро и практически не глядя меняя инфочипы — ну да, мы же имели в виду книгу, но неужели она это всерьёз? Я-то просто гнал, разговора ради, ну и чтобы вызвать к себе интерес. Вот только похоже на то, что Брюс Эстергази — последняя штука на Либеллине-VI, способная возбудить принцессу Зиглинды.

* * *

Федерация Земель Обетованных образовалась, когда терраформация как прикладная наука только ещё зарождалось, она выросла на базе нескольких планет земного или скорее, даже марсианского типа. Первые поселенцы жили в куполах, температуру на поверхности повышали посредством накопления в атмосфере углекислоты, а кислород получали биогенным способом — фотосинтезом чахлых растений, высаженных в местный грунт. Проблемой тогда было буквально всё, нормализация планеты требовала четырёхсот-пятисот лет, и потому пионеры вырабатывали взятый ресурс подчистую. Жизнь — на нескольких планетах, остальные — сырьевые придатки. Если планета бесперспективна в плане ископаемых и жить на ней нельзя — её оставляли.

Технологии, однако, не стояли на месте. Со временем развились иные методы, позволявшие преобразовать в кислородную практически любую планету подходящей массы, и толпы людей с переполненных Земель рванулись на выселки. Земли сперва сочли благом одно только избавление от лишних ртов и свободных рук. Никто и подумать не мог, что цивилизация деревенско-хуторского типа окажется способна составить конкуренцию бронированному монстру, вооружённому цифровыми технологиями.

Цифра-то и оказалась слабым звеном 30. Экспансия, загнанная в виртуал, уничтожила так называемого активного гражданина с интересами, устремлёнными вовне. Цифру нельзя съесть, в неё не оденешься, а завязанные на цифровую технологию производства вдруг обнаружили, что человек — лишнее звено.

Человек на 30 — не сила, человек на 30 — проблема.

Меж тем Новая Надежда продолжала развивать ту единственную отрасль, которая позволяла ей оставаться суверенной, а именно — способ освоения всё новых и новых земель. И, разумеется, придерживала секреты мастерства для внутреннего пользования, собирая планеты, как ребёнок — цветные камушки в горсть.

* * *

Жилой комплекс колонии зарылся в землю: сверху один этаж, уровень безопасности средний. Внизу ещё два, в случае необходимости, используемые как бункер. В центральной круглой части — корпусе О — автономный генератор и очистные сооружения. От сердцевины отходят лучи-крылья. А — научный блок, Б — медицинский, В — жилой и Г — армейский. Основной реакторный блок, гаражи, ремонтные и ангары отдельно, при комплексе только небольшие кары, на которых можно туда доехать, коли лень дойти.

Когда ССО узнали, что им теперь на три часа в день меньше работать, они возликовали. Когда выяснилось, что чиф приготовил им взамен, среди бойцов воцарилось угрюмое уныние. Кое-кто лучше бы и поработал.

Схема общественного устройства такова, что хилый мозгляк может управлять огромной машиной-дроидом, всего лишь нажимая кнопки на пульте дистанционного управления. Иной раз мозгляку достаточно сидеть в кресле в десяти милях от управляемого дроида, а то и вовсе висеть над ним на орбите. При этом мозгляк даже не обязан быть умным. Зато он чувствует себя конечной целью эволюции и царём природы, верхней ступенью потребительской пирамиды. В холодильнике у него пиво, по Сети — новости, спорт или ночной канал.

Если у мозгляка сломается ПДУ, ему ничего не остаётся, кроме как звонить в службу поддержки другому мозгляку, который умеет чинить ПДУ. Естественно, что второй зовёт первого ламером и торопится вернуться к своему холодильнику и к своим сетеновостям.

Вероятно, это то самое зло, которого бежит Ставрос, или один из его ликов зла. Когда вас на всём шарике двести пятьдесят, поневоле приходится уметь самим то и это.

Современная армия, сказал им Норм во вводной, не может себе позволить давить противника массой. Современная армия развивает боевую единицу до пределов её, единицы, возможностей.

Нет, мы все знаем, как выглядит современная армия в идеале. Силы орбитального базирования — тот же мозгляк за просторным пультом крейсера или АВ. Системы самонаведения, автоматизированные орудийные палубы, огневая мощь, способная испепелить планету. Силы так называемого наземного базирования: коптеры и орудийные платформы, и на них суровые люди в камуфлированных спецкостюмах. Очень хороши взятые в ракурсе против заката.

Мы — те, кто под вражеским огнём пойдёт чинить им их кнопку. Конечное звено в цепи.

Короче говоря, добро пожаловать на Полосу.

Полосу организовали «за углом», то есть сразу за гаражом с Мамонтами. Всё вокруг засеяно оптимистической зелёной травкой, в секторе Б-В высажены карликовые яблони, и только тут километр земли нарочито перемешан гусеницами и развезён в сочную грязь.

В любую погоду.

— Он садист? — удручённо спрашивает Товия у неба.

Бедняга ещё не знает, что завтра ему предложат проделать всё то же самое, только с грузом, а послезавтра — дадут ружьё и предложат поразить шариками выскакивающие произвольно мишени.

Война не спрашивает, сколько нынче миллиметров у ртутного столба. Совсем другое дело — а кто тут изначально собирался воевать? Разве что Морган.

Сыпет мелкий дождь. Бойцы стоят у финиша, Норм и Морган отдельно: он смотрит на секундомер, она — на девчонок, Абигайль и Китри, которые ползут на животах под красными лучами, уже отчаявшись уложиться в норматив. Зацепишь луч, и тот позорно пищит. Лица у обеих несчастные, но под грязью лиц и не видно. Аби с косичками, похожими на колбаски из глины, а Китри — всегда с Аби, только так и различишь. Пацаны из Первого ржут, громко советуя им опустить задницы пониже, будто сами были более отрадны для глаз. Андерс сжимает кулаки и бессвязно бурчит. Он зубаст и озлоблен. Он прошёл хорошо, лучше него лишь Морган, и ему хочется, чтобы его оценили. И вообще. Именно сейчас бойцам ССО очень хочется к мамам.

Норм говорит, им ещё повезло: когда учили его, вместо лучей тянули колючую проволоку, и каждый раз после Полосы камуфляж приходилось штопать.

Угу, а мы его стираем. Холодная липкая грязь по всему телу, которую невозможно терпеть. Ни сесть, ни растянуться на койке, пока её не смоешь. И в душевую будет очередь. На Пантократоре Норм натаскивал своих примерно так же, Брюс эту школу уже проходил и знает, что нормативов три, и пока их ведут по низшему. У самого него средний, собственно, это не предел, и сегодня он прошёл хуже, чем мог, но ему просто не надо. Чтобы взять высший, надо делать это каждый день, а в жизни и ещё есть радости. Высший тут только у Морган, будь она трижды неладна.

А Морган, вероятно, попала в рай.

Как только атмосфера стала приемлемой, они с Нормом на пару занимаются боевыми психотехниками. Как это выглядит, Брюс помнит ещё с Пантократора. Две фигуры, большая и маленькая, равные только в грациозности, на фоне рассветного неба. Стойка на одной ноге, вторая развёрнута коленом наружу, ступня упёрта в колено опорной ноги. Руки над головой, чуть согнуты в локтях, ладони сомкнуты. И стоят так всё время, пока восходит солнце. Подзарядка от космических батарей, шутит мать.

Норм всерьёз уверяет, будто в любое другое время суток «оно не работает». Ну, может, ещё на закате, однако Морган говорит, что её приход только в первой половине дня. То есть здесь они развлекаются тем же самым, разве что солнце тут другого цвета.

Оно сиреневое.

— А лучше нельзя! — громко говорит Андерс, когда последняя пара мучительно достигает финиша. — Я не верю, что можно. Я никогда не видел, чтобы лучше шли.

Ну, то есть он не Абигайль с Китри имеет в виду конкретно, это он за честь ССО вступился. Эту фишку народ рубит моментально, начинает выразительно кашлять и стягивается к нему, как к центру. В каковом центре Брюс и оказывается поневоле.

— А что ты вообще видел, сидючи на своём Сизифе? — вскипает Морган.

— Что я видел, того не отрицаю. Вы — чиф! — сами-то…

Опаньки! Пятьдесят подростков намерены отыграться. В толпе тут и там слышится сдавленное хихиканье. Никто не любит фельдфебелей в начищенных сапогах, и единственный для Норма способ сохранить лицо — это умыть их всех прямо тут и немедленно.

Такие правила игры, и Брюс даже не знает, за кого ему болеть.

Рассел — муж матери, мужчина в доме, взятый за образец для подражания, когда есть нужда в таком образце, настоящий мужик и даже друг — но не отец и никогда не пытался им стать.

Помнится, когда-то он сам пытался найти для матери подходящего мужа, чтобы та не осталась одна, когда он, Брюс, вырастет и шагнёт в большой мир. Ему казалось, что мать сама ничего для этого не предпримет. При этом подразумевалось, что первым и главным мужчиной в семье останется Брюс, а пришельца мы будем терпеть до тех пор, пока он ведёт себя правильно.

Не то чтобы он был против. Ну если ей надо, ладно, я, Брюс, большой, я понимаю, пусть играется, хотя, конечно, странно, что она выбрала этого, когда есть тот… Мы ладим только потому, что Норм умеет существовать в отведённом ему пространстве, занимая своё и не претендуя на чужое. Это с матерью они как-то объединились и поделились, что, если подумать, приводит Брюса в неподдельное изумление — ведь это два разных человека! Он только здесь командует Брюсом, и Брюс только сейчас задумался об этом.

А вот нужен ли мне командир? Это он для Морган сэнсэй и свет в окошке. Нет, если бы, конечно, он назначил меня командиром первого отделения, облёк бы доверием — а кому он может доверять больше, чем мне, кого он знает лучше?… я бы, так и быть… Ну-ну. Может, Рассел действительно слишком хорошо тебя знает?

Рассел снимает куртку и кидает её не глядя, в толпу. Не глядя, но ловит её Брюс. Вон как. Значит, так легче? И бонус — стирать придётся только футболку. С другой стороны, футболка белая, а грязь холодная и… грязная.

Танки грязи не боятся?

— Ты-то чего молчишь? — взрывается Морган, глядя ему прямо в глаза. Слово «Предательство» вертится у неё на языке, вон, даже кончик виден: все большие слова у Морган с больших букв. Ещё секунда, и Брюскины детские секретики станут явными для всех. Предмет торговли очевиден: кто не с нами, тот против нас — в этом вся непримиримая Морган. Та секунда, что Брюс думает, для неё — шаг в пропасть. У неё-то выбора нет.

Тем временем Норм уже в начале полосы, а секундомер — у Андерса, и народ чуть не на плечи друг дружке лезет, чтобы только видеть циферблат. Те, кто поумнее, становятся так, чтобы видеть, как пойдёт чиф. Скалятся и готовятся улюлюкать. У Морган смешное расстроенное лицо. Она поднимает белый флаг и ждёт, пока Норм подаст сигнал о готовности.

— Зря вы это, — неожиданно говорит Китри. — Некрасиво. Он же… старый.

Отчаянно, на грани вывиха Морган бросает руку вниз. Пошёл!

Молчаливое недоумение охватывает бойцов. Лидере опускает секундомер и только смотрит.

— А он небыстро идёт, — вслух изумляется кто-то. Брюсу внезапно становится невыносимо стыдно и хочется отвернуться, а лучше — провалиться. Даже Андерс, кажется, не рад оказаться настолько прав. В конце концов, командир и не должен… дело командира — командовать.

— А под лучами он идёт перекатом, — отмечает Андерс. — Так быстрее.

Угу, и руки для стрельбы свободны. И ещё укрывает голову плечом. Только вам это завтра объяснят. Это мы, вывалянные в грязи, выглядим мокрыми котятами. Норм страшен. Он — настоящий. Он…

На стену — с разбегу, она содрогается от удара тяжёлым ботинком, а планета не успевает принять на себя воспарившую против её законов тяжесть. Планета ещё только думает, а «тяжесть» уже подтянулась на руках, перевалилась через край и ухнула, не тратя драгоценных секунд, чтобы перевернуться головой вверх. На то есть время в падении.

— Что за чёрт? Сколько… эй, Брюс, сколько у меня было на этой отметке?

Морган начинает хохотать: неудержимо, хватаясь за живот и чуть не с ног валясь:

— Мы их сделали, сделали!

Будто они на пару с чифом салаг разыграли, но Брюс слишком хорошо её знает: у Морган что в голове, то и на лице.

— Как у него это выходит?

О, а это большой вопрос — как. Мы ведь видели каждое его движение: словно нам медленно крутили запись. Нам казалось, прошла вечность, пока он добрался со старта до финиша. А секундомер говорит, что там какие-то жалкие мгновения.

Я мог бы рассказать больше, чем думает Морган. Я видел его в деле по-настоящему. Единственный убитый на моих глазах человек был убит Расселом: голыми руками, одним небрежным движением. Мать видела ещё больше.

— Чиф, пожалуйста… а ещё что-нибудь покажете?

Норм вытирает грязной рукой грязное лицо и смотрит на Морган. Та улыбается и кивает в ответ. Брюс вздыхает. Показательный номер отработан ими сто лет назад, на Пантократоре, для мам и пап спортивной секции, Брюс его сто раз видел.

Правда, он всегда пропускал момент, когда они начинают. Два шага по кругу, каждый ступает влево, плечом вперёд, нагнув голову и устремив взгляд противнику на килевую кость — это оно? Мгновенный обмен ударами, почти невидимыми: Норм принимает их на предплечья, Морган уклоняется — она намного быстрее и прыгуча, как резиновый мячик. К слову сказать, Ресли всерьёз, эти удары были бы вовсе невидимы: но на что тогда зрителю смотреть? Следующая связка действительно красива. Морган наносит удар ногой: на этом месте даже респектабельные пантократорские папаши отрывисто вздыхают, будто всхлипывают. Женщинам не понять. Норм ловит её за пятку и подбрасывает вверх, словно та весит не больше пятилетнего ребёнка. Выглядит как приём из борьбы в невесомости, где противники используют друг друга как точку опоры. Только эти двое и Брюс знают, как долго они выставляли центр тяжести: увлечённые зрители не видят, что Норм балансирует свободной рукой. Взято, к слову сказать, из домашних игр с Айной.

Морган взлетает над его головой и, проходя высшую точку, бьёт его свободной ногой в основание черепа. Кто не понял — удар смертельный. Чтобы его избежать, Норму приходится её выпустить, прижать голову к груди и уйти кувырком вперёд. Морган падает с высоты его роста, приземляясь на корточки. Сегодня они ещё красивее сделали: теперь она одну ногу отставляет в сторону и опирается на одну руку, другая рука мгновенно выброшена в сторону. Острая ладонь едва ль не со свистом рассекает воздух.

Какую-то долю секунды противники находятся спина к спине. Норм переворачивается, одновременно падая на живот, а Морган разворачивается в прыжке, ногой норовя поразить его в голову. Он перекатом уходит, а девушка, не в силах остановить удар, падает на шпагат.

Это финал. Оба поднимаются и, опустив руки, кланяются друг другу.

Очень трудно удивить людей, привыкших к рисованным спецэффектам. Норму и Морган это обычно удаётся, и только Брюс знает, что вообще-то это был балет.

* * *

Брюс стоит на трапе «Нырка» — подобно всей технике в колонии амфибия имеет собственное имя. Чувство счастья не отпускает его с тех пор, как он снял скафандр: сегодня солнечно, и холодный ветер гонит и гонит по поверхности залива крупную рябь. Чувство счастья — оно как чувство ветра в лицо, и мелкие брызги… Ему всё удаётся сегодня. Захоти он отрастить крылья, и то, наверное, тому бы не было преград.

Брюс, уроженец Нереиды — первый в колонии морской волк. Кому как не ему везти биологов на морской посев? Чиф позволил ему… нет, не так. Чиф не стал возражать. У чифа есть, само собой, на это задание профессионал-контрактник с опытом пилотирования амфибий, но этого профи зовут Рубен Р. Эстергази. Он, так и быть, приглядит за юнцом. Ведь Брюсу надо получать профессию! Имеется в виду именно эта специальность: он умеет, да, но все его часы налетаны на Нереиде, когда ему не было и десяти. Они не считаются, и корочки за них не дадут. А на Пантократоре он почти и не летал. Не больше других мальчишек и в основном на гражданских флайерах.

Вот они идут по дорожке от жилого комплекса: впереди миз Монти, запелёнутая в непромокаемый плащ, и в шапочке-шлеме с наушниками, непрерывно беседующая с Нормом, который — весь внимание и несёт два увесистых кофра с аппаратурой.

Что-то изменилось, что-то щёлкнуло в Брюсе, зафиксировалось, встав на место: будто вот до сих пор он был ребёнок, подросток, мальчик — и вдруг сделался мужчиной. Вырос. Чувствует тяжесть бицепсов и рельефность мышечных квадратов пресса и оттого особенно держит голову — это видно. И очень нравится сам себе.

Он тянет руку, помогая учёной даме Монти подняться в кабину. Ухмыляется про себя: люди, которые так уверенно чувствуют себя на твёрдой земле — а грузные пожилые дамы в особенности! — становятся совершенно беспомощны, когда надо пройти два метра по широкой доске с поручнями.

Он улыбается во весь рот, протягивая руку Мари, которая следует за Игнасией Монти как тень и одета так же, но Мари взглядывает на него мельком, руку подаёт, а на улыбку не отвечает. Смотрит под ноги и ступает осторожно, протискивается боком и садится на скамейку напротив патронессы, прячет локон под шапочку. У неё странно рассеянный вид, но Брюсу некогда. Норм, стоя внизу, передаёт ему кофры.

— Сюда, пожалуйста! — миз Монти указывает на место между собой и Мари. Брюс некстати вспоминает анекдот про «ты же сам велел: балласт за борт?!» и давится.

Последним является Рубен. Распахнутая куртка, непокрытая голова. Встрёпанный и немного сонный: в офицерском салоне всю ночь играли в покер на интерес. На дорожке они с Нормом перекидываются словом; обернувшись, оба смотрят на наполненный ветром полоса-тын сачок метеослужбы. Демонстрируя, что и сам всё знает. Брюс подключает аккумулятор, затем автоматику запуска двигателей и генератор, а после поочерёдно, как они расположены на панели — рацию, радиовысотомер, навигацию, гирокомпас. Стрелка последнего раскручивается и выставляется на полюс. Корпус наливается гулом, Рубен заскакивает в салон и протискивается в кабину, мимоходом приветствуя дам. Мари поднимает на него глаза, будто не знает, что он обязан тут быть, ежели за штурвалом курсант ССО. Какие у неё глаза! Огромные, чёрные, с тревогой или, может быть, с вопросом. Брюс мельком видит эти глаза в зеркальце, но переводит взгляд на приборы. Никуда они не денутся, глаза.

Каждый раз, когда он пересекается с Мари на людях, он испытывает смутную неловкость: люди как будто ждут от него чего-то большего в отношении «этой женщины».

Р. Эстергази падает в правое кресло и пристёгивается, когда «Нырок» уже плавно скользит к воде. Ветер сегодня более чем свежий. Больше похоже на Нереиду, чем на Дикси. Это ещё вопрос, кто кого тут учит! Норм стоит на дорожке и смотрит им вслед. — Гирокомпас выставил? — интересуется отец. Брюс кивает.

«Нырок» мягко скатывается по бетонному спуску и рушится в воду: лобовуху покрывают мелко просеянные брызги. Теперь его держат поплавки. Сегодня мы гружёные: в цистернах «Нырка» две тонны фито- и биопланктона. Биомасса, которой нам предстоит насытить здешний океан.

Нет, конечно, двумя тоннами его не насытишь, однако миз Монти уверяет — даже в пилотской кабине слышно! — что этот вид планктона размножается с немыслимой быстротой, и уже через неделю надобно выпускать рыб, иначе мы рискуем зарасти планктоном по самый полярный круг.

«Нырок» качается на крупной зыби, похожей на играющую под солнцем чешую. Брюс слегка подруливает, направляя нос амфибии на выход из залива.

— Шасси убраны, — докладывает он диспетчеру и бортовому самописцу. — Прошу взлёт.

— Взлёт разрешаю.

Эстергази рождены летать. «Нырок» разгоняется, как на лыжах, вспарывает шёлковую поверхность залива, оставляя за собой длинный след, расходящийся и рваный, приподнимается на редане, в какой-то миг все забывают дышать — так всегда, сколько бы раз ты ни взлетал! — и амфибия снимается с воды, как будто её выдернули удочкой. Летим. Двести метров…

— Номинал, — роняет Рубен.

— Есть номинал, — Брюс переводит движки в полётный режим.

Амфибия летит низко, в паре с собственной тенью. По плану у нас сегодня посев в пяти местах, определённых анализом математической модели. Мы очень заботимся о наших рачках: их, к примеру, следует высевать вдали от берега, чтобы не выбросило прибоем, и в стороне от морских течений. И холодные, и тёплые — малой популяции они вредны. Потом планктон разнесёт, и где-то его будет больше, и это определит пути миграции рыбных стад… но это потом, когда новая экосистема придёт в равновесие.

Это свойство научного работника высокого класса — проговаривать всё, что делается, вслух. Все условия, все гипотезы, все результаты. Всё сказанное пишется на инфочип: его гарнитура на виске миз Монти. Ошибки здесь очень дороги: чреваты не только деньгами, но и срывом сроков, а срыв сроков — это больше, чем деньги. График расчерчен на несколько лет вперёд, и за нарушение его каждый участник несёт личную ответственность. Не то чтобы стоимость ошибки вычитали из зарплаты, но на Новой Надежде широко и умело пользуются системой общественных порицаний.

Первая точка. Посадка на воду. Движки на малый, закрылки наполовину… так, закрылки убрать… — плюх! Волна окатывает лобовое стекло. Ох, как неловко вышло, и Рубен укоризненно качает головой: это надо умудриться, по правде говоря — макнуть винты, которые специально сконструированы так, чтобы этого никогда не случилось. Брюс краснеет. Ничего, обошлось. Особенно в лунные ночи и в пасмурные дни, когда так трудно визуально оценить высоту, когда всё переливается и мерцает — нет ничего проще, чем зацепиться винтом за воду. В этаком случае прощайся с винтом. И с полётом. Срежет лопасть, как бритвой, а кто мы без лопасти? Вёсельная лодка?

Открываем складной верх, превращаемся в катер. Брюс ёжится — ветер в открытом море более чем свеж. Дамы раскрывают свои кофры, Рубен идёт к ним: не надо ли чем помочь. Не надо. Тогда он просто садится в сторонке и ждёт, пока они измеряют температуру воды. Всё в порядке. Сброс.

Брюс открывает слив цистерны и ждёт, пока та на одну пятую опустеет. Ничего сложного. Закрыть цистерну, поднять верх. Взлёт — это проще посадки! — и всё повторяется на второй точке, а после па третьей. Чиф-наблюдатель как будто дремлет, а Брюс и рад.

На четвёртой дамы начинают пререкаться. Миз Монти не нравится цвет воды. Берут анализ, проверяют на то и на это. Так и есть: в воде какая-то немыслимая соль свинца. Нельзя сюда наш драгоценный планктон.

Откуда здесь соль свинца?! Решаются взять пробу грунта. Пока стравливают за борт контейнер на тросике, Рубен смотрит на горизонт и морщится. Снова смотрит из-под руки и зовёт Брюса, признавая за тем опыт уроженца планеты ураганов. Дымка на востоке выглядит безобидной, но Брюс знает цену безобидным дымкам.

Знает им цену и учёная дама Монти. Рубен отправляется потолковать с ней на предмет, чтобы остатки планктона выпустить в следующий раз, и тут происходит то, что пилоты предотвратить не в силах.

Из-под воды ударяет паром, прямо в пузо «Нырка», амфибия делает немыслимый прыжок вперёд и почему-то вбок, падает на поплавки, как кошка на лапы, гигантский гейзер-фонтан накрывает её… Что это было — не имеет никакого значения, плавучесть и остойчивость агрегата выручают их, первую минуту оба пилота тратят на то, чтобы убедиться, всё ли на месте и все ли живы. Утопить научного руководителя экспедиции — после этого на базу можно не возвращаться.

Нет, никого не потеряли. На всех четверых, строго по инструкции, поверх курток надеты ярко-оранжевые спасательные жилеты. Надуваются они при падении за борт, и тогда же начинают пищать: что и произошло. Пока Брюс сливает из салона воду, а из цистерн остатки планктона — наплевать на соли свинца, плавучесть важнее, остальные заняты отключением спассредств.

— Ничего, — говорит, поднимаясь, миз Монти. — Бывало и ещё веселей. Правда, тогда я была несколько моложе.

У неё прокушена губа, при толчке её бросило на пол. Мари вроде бы в порядке. По ней не поймёшь, но — молчит, вцепившись в борт. Рубен наклоняется к ней:

— Вы как?

Прежде чем ответить, она сглатывает комок. Судя по всему, у неё лёгкий шок. Рубен опускается рядом на корточки, встряхивает её за плечо, только тогда она оборачивается к нему. Истерики нет, уже счастье. Обойдёмся, значит, без пощёчин.

— Каверна, — говорит учёная дама. — Под ней, по всей видимости, вулкан. Вулкан нагревает полость с водой, давление в ней возрастает. Взятие керна ослабило свод, и вот, пробило. Это, — тут голос её звучит слабее, — если мы уговорились держаться в рамках естественных причин…

Зыбь становится некомфортной, на гребнях волн появляется пена.

— Твоя молодец, — говорит Рубен.

— Моя?… А!

— Женщину нужно хвалить, даже если тебе кажется, что она всего-навсего делает то, что должна. Так будет лучше для вас обоих.

Нашёл время мораль читать!

— Надо убираться отсюда, — говорит Брюс, и все с ним согласны. Если под нами в самом деле вулкан, возможно, это только первая клизма. Пилот поднимает складной верх, чтобы обезопасить пассажиров от другого фонтана, буде придёт, и запускает двигатель.

— О, чёрт! — это шёпотом, и Рубен наклоняется к панели через плечо сына.

— Что?

— Гляди. Ну и что теперь?

Рубен морщит лоб и вполголоса поминает добрым словом совхозную технику. Если верить навигационному монитору, мы уже на Северном полюсе, и потому верить ему нельзя. Ерундовое дело, датчик запал, согласно ему мы движемся с постоянным ускорением, и прибор беспорядочно крутит карту под крестиком, который обозначает нас.

— Радиокомпас?

— Нет его. И КГС тоже.

Угу, это знакомо. Радиосвязь здесь вообще дурная, а как мы начали играть с атмосферой, стала ещё более непредсказуемой. Дымка затянула небо, крошечного белого солнца вовсе не видать. Звёзд, когда стемнеет, тоже не будет.

— Ну… и куда лететь?

Автопилота, разумеется, тоже нет, он на навигацию завязан. Рубен думает, постукивая себя по подбородку сжатым кулаком.

Подняться в воздух и болтаться там, сколько хватит топлива, а после плюхнуться на воду, и пускай носит… пока бурей не разобьёт? Как-то оно безрадостно.

— Выключай навигацию на фиг, — решается он.

— Выключил. Дальше?

Рубен снова замолкает, размышляя — не пересесть ли ему в левое кресло. Нет. Он может ошибаться. Если интуиция его подведёт, у Брюса должен быть шанс.

— Взлетай.

— Но… куда?

— Просто сиди и делай вид, что управляешь, понял? — это шёпотом, на ухо. — Я хочу проверить одну… эээ… заморочку. Если не проканает, хуже всё равно не будет. Молчи. Увидишь, что что-то не так… я имею в виду, реально не так, у тебя хватит ума, чтобы понять… тогда вмешивайся, не раньше. Смотри на «Нырок», на меня не смотри. Нечего на меня смотреть.

— Ты будешь Нырок? Я думал, тебе для этого надо… ну…

— Умереть? Тс-с-с. Похоже, тут важен навык.

Эк ему всё просто! Как смотреть в счастливые глаза мальчишки, у которого самый чудесный в мире отец? Когда у тебя нет любви, её и не надо. Но уж если есть… гордость ревёт в груди, душа переполняет тело… тебе напомнили, кто ты есть… вверх! В каком-то смысле так даже лучше.

Тут, наверху господствуют ветра. Размышляя, Нырок делает круг. Назгулу в своё время тоже лучше думалось на ходу.

У машины есть память. Проводя простые аналогии, логично предположить, что память машины физически размещена в системе автопилота, а автопилота у нас нынче нет. Но ты был Назгулом и знаешь, что простые аналогии тут не работают. Будучи Назгулом, ты был и Рубеном Эстергази. Сыном, внуком, любовником. А ещё — офицером и командиром. Где, скажите, физически размещалось твоё всё, когда от тебя ничего не осталось? Молоток помнит, как его держал хозяин, а меч — того, кому он был верен.

Так-так, а вот это уже мистика. У «Нырка» есть бортовой самописец, который отключить нельзя. Прочитать его, правда, можно только дома, в диспетчерской. Начиная с момента, когда заклинило датчик, он пишет сущую ахинею, но Нырок знает этот момент. Смотреть досюда. А больше нам и не надо.

Только одно слегка тревожит его. Это вот обмякшее тело в кресле. Насколько просто будет вернуться в него? Летать самому — слишком большое искушение для Эстергази. Шока уже нет, и есть те, кому ты очень нравишься таким. Ты уже не смотришь на это ни как на трагедию, ни как на извращение. Подумать, так ты стал даже самому себе интересен.

Ну и зачем мне тело с западающим датчиком? При этой мысли ему делается так смешно, что перхает мотор, а сын в панике хватается за рычаги. Сильный попутный ветер несёт нас к берегу, море снизу совсем чёрное. Нас догоняет гроза.

Я в той жизни был космическим истребителем, мне кажется непривычным опираться плоскостью на ветер, но в этом что-то есть. Мне бы это понравилось, будь я ребёнком. Словно… катание с горы, да!

Брюска не сможет взять управление, если я его не отдам, мы это уже проходили — с его матерью. Правда, тогда я был чуть больше человеком.

Вот уже видна береговая линия. Мне видна. Есть некая разница между тем, что «видят» приборы, и тем, что они могут показать. Кстати, я наконец поймал радиоволну с маяка. Эй, пилот, давай дальше сам, повеселились и будет. Залив мелкий, и волна тут ничтожная. Садись. По правде говоря, ты справишься лучше: мне не приходилось летать в бурю.

Идёт дождь, на берегу механики в плащах и неизбежный Норм. Будет очень неловко, если им придётся выгружать твоё бездыханное тело: могут неправильно понять. Или правильно — это ещё хуже. Эстергази нынче желают заниматься мирным созидательным трудом — и чтобы никто их не трогал. Говорят, есть люди, специально заточенные под великие дела, безумцы, так сказать, с взором горящим. А поймают за такими — делишками? — способностями, мигом принудят пользу приносить. Методы принуждения… я помню, да. Жена простила, а я не могу.

Когда Рубен очнулся, Брюс смотрел на него перепуганными глазами, отодвинувшись. Нет, ну он же предупреждал! Видимо, выглядел совсем мёртвым.

— …посадка произведена, шасси выпущены.

— Всё в порядке, — с трудом выговорил он. Язык еле ворочался, голосовые системы казались непривычными, а оттого — несовершенными. Впрочем, Рубен тут же забыл о них, когда попытался встать. Впечатление было такое, словно его вырезали из дерева, причём не позаботились подогнать детали одну к другой. С одной только разницей: дерево не болит. Э-э-э… а кто знает?

Ну, я узнаю, если попробую. На фиг, на фиг! Больше никаких «кукурузников». Только в военную технику. Поправочка: в зиглиндианскую военную технику. Нет, даже так: в имперскую зиглиндианскую военную технику. Я выбираю лучшее.

И где та Империя?

Таки вылез, спустился по трапу и побрёл, с трудом переставляя чугунные ноги и мысленно держась за поясницу. Брюс поскакал по лужам к механикам объясняться на предмет поломки навигационных систем.

Поломки? Некая мысль пришла Рубену в голову, и она ему не понравилась. Предпоследнее дело, когда в голову приходят такие мысли. А последнее — когда ты видишь мотив.

Мотивчик, надо сказать, слабенький. Так себе мотивчик. Никакой. У него есть всё, а у меня — ничего, казалось бы: что он выигрывает?

Рубен остановился, не думая, как он выглядит под дождём: с непокрытой головой, руки в карманах чуть не по локоть. Было время, он и сам не верил в зло, пока не получил в спину заряд из плазменной пушки. Как его там… Ланге?… тоже ничего не выигрывал. Это были злоба, зависть и страх. Сами себе мотивы.

Тебе не нравится второй муж твоей жены. Кто сказал, что ему нравится первый? Прецедент «Урии-Вирсавии», да.

Чертовщина какая-то. Всё наоборот, как… как в деле с Мари Люссак. Что-то тут нечисто. Есть какая-то неочевидная заморочка, которая как чемодан без ручки — ни с какой стороны не ухватишь. Вот если бы наоборот, тогда да, тогда — мотив. В случае с Мари Люссак приходится верить в их страстную любовь.

Кто мог пожертвовать тремя находящимися на борту людьми, чтобы убить одного клона? Если говорим «Пантократор» — подразумеваем «Норм»? В глазах Пантократора я богомерзость, но разве настолько? Даже если допустить, что ему почему-то мешает Брюс и он одним ударом избавлялся от обоих…

Господину Люссаку будет очень больно, если он потеряет дочь. Напомните мне, это ведь господин Люссак вышвырнул Норма с работы с паршивыми рекомендациями и без всякой вины?

Бред! Очень плохо, когда бред логичен. Логичный бред со временем превращается в навязчивую идею.

Переформулируем. Кто здесь настолько самоубийца, чтобы уничтожить Игнасию Монти?

Это всего лишь запавший датчик! Невозможно было спрогнозировать выброс подводного гейзера в этом месте. Если бы кто про него знал, он был бы учтён в модели, а был бы он учтён, миз Монти ни за что не потащила бы туда своих драгоценных рачков.

А кто сказал, что датчик разбалансировали именно сейчас? На «Нырке» летаю я. И Брюс — будет. Когда-нибудь мы бы непременно его стряхнули: мы ж Эстергази, мы с крыльями… эээ… балуемся. На Зиглинде — я имею в виду, на прежней Зиглинде — разработчик датчика пошёл бы под суд, если бы не доказали наличие злого умысла.

Человек с Пантократора, ты друг или враг? Человек с Пантократора, при чём тут ты?

— Наладится погода, — услышал он за спиной жизнерадостный голос учёной дамы, — слетаем ещё. Надобно будет проверить, как размножаются наши рачки.

* * *

Офицер СБ Ллойд Кэссиди чем-то напоминал верблюда. Не исключено, что общим цветовым решением: был он весь бежевый, респектабельный, самодостаточный. Серьёзный, не улыбнётся. А ещё — лысый. Это «его собачье дело» — что и почему случилось во время полёта, и он тут главный. Он — СБ. Указывает, кому говорить, и все слушаются. Эстергази оба, Брюс и Р., сидели рядком на ящиках и помалкивали, похожие, как черти. Обдумывали, о чём умолчать. Брюс заметно нервничал. Тут же присутствовал и Норм как прямой начальник обоих.

Снаружи дождь барабанил по ребристой круглой крыше ангара из дюраллита, гудел ураганный ветер, а внутри было тепло, пахло топливом и смазкой. И ещё — нагретым металлом. Мокрые плоскости «Нырка» исходили паром, и так же парили пилотские куртки и дождевики, вывешенные у входа. Работала тепловая пушка. Все присутствующие были в свитерах, усеянных каплями конденсата. Механик, распломбировав приборный отсек, погрузился во внутренности амфибии по пояс, и вся компания молча ела его глазами, словно приглашённые гости во время показательной операции.

Ну, что там?!

«Там» у нас обнаружился навигационный датчик с пластиковым коробом, сплющенным, как нам объясняют, ударом поршней гидроусилителей элеронов. Трещина через весь короб, остальное и дураку понятно. Жидкость, в которой плавает датчик, вытекла, он и залип. Вопросы есть?

Вопросы, разумеется, есть. Как его угораздило угодить под поршни? А вот как. Три ушка крепления обломаны, а в четвёртом нет винта. Когда амфибию тряхнуло, пилота бросило на рычаги — в этом месте Брюс густо покраснел, словно то была исключительно его вина! — удар поршнями по слабо закреплённой коробке расколол её. Так всё и вышло.

Вопрос номер два. Нет, СБ ничего не смыслит ни в электронной начинке этой штуки, ни в технике исполнения полёта, он просто желал бы понять логику происходящего. Кто выпустил в полёт машину со столь значительной неисправностью?

Механик взвился, прекрасно соображая, что если не отстоит себя сейчас, то мигом сделается виноват. Рули поворачиваются, шасси выпускаются, двигатель работает нормально. Гирокомпас выставлен. Рация… никто никогда не требовал, чтобы рация работала в этих невозможных условиях, он не в ответе за зоны ионизации. Процитирован пункт служебной инструкции. Поломка произошла в опломбированном блоке: хотите — обращайтесь к разработчику.

— Несчастный случай? — спросил Кэссиди, глядя на обоих пилотов. В его вопросе слышалось утверждение и желание пустить дело идти кратчайшим путём. Подписать протокол, отремонтировать и голову себе не морочить. У помощника старосты масса обязанностей помимо расследования чрезвычайных ситуаций.

Брюсу всё равно, а Рубен не спешил с ним соглашаться. Между тем было очевидно, что он тут самый опытный, и Кэссиди особенно ждал его слов.

— Этот гейзер, — сказал Норм. — Вы говорите, математической моделью района он не предусмотрен?

— А чем вас смущает гейзер, чиф?

— Статистической вероятностью и направленным действием. Думаю, я мог бы устроить такой гейзер, будь у меня пять капель спазмалитика, крем для бритья и лабораторная центрифуга.

— Вы хотите сказать, — Кэссиди отпустил взглядом пилотов и перенёс всю огневую мощь на новую мишень, — у нас диверсия?

— Я сказал только то, что хотел сказать. Если бы мне понадобилось, я бы сделал гранату, которая под действием морской воды имитирует гейзер. Корпус из желатина, и никаких следов. Достаточно уронить за борт или прилепить к корпусу. Учитывая, что я провожал амфибию, возможностей установить мину на корпус у меня было предостаточно.

— Провожая амфибию, вы не заметили на корпусе мины?

— Нет. Но это ничего не значит. Я, во-первых, не искал. А во-вторых, там есть куда её прилепить так, чтобы беглый осмотр её не обнаружил.

— А момент воздействия?

— Рассчитывается элементарно.

— Кто кроме вас способен сделать такую гранату?

— Каждый, кто прошёл курс химии взрывчатых веществ. Вероятно, любой из сотрудников учёной дамы Монти. Вполне вероятно — вы. Из моих — Морган, остальные вряд ли.

— Техническая возможность поставить устройство?

— Любой из механиков. Любой из пилотов. Любой из бойцов ССО, вхожий в ангар. Я. Вы. Бротиган и Ставрос. Госпожа Эдера. Вам лучше знать, насколько строго соблюдаются в колонии правила допуска.

— Тех, кто находился в амфибии, мы по понятной причине исключаем? — тему уровней допуска Кэссиди развивать не стал, и Р. Эстергази невольно это отметил.

— Мотив?

— Ха. Мотив…

Дело клона — сторона. Рубен отвёл взгляд, словно ничто тут его не касалось.

— Думаю, — сказал Норм, — мы можем безусловно исключить учёную даму Монти. И, разумеется, нам стоит проверить эту точку на предмет активности гейзера. Мы легко сделаем это, когда пройдёт циклон. Биологам в любом случае придётся вылететь туда, чтобы проверить посев.

Кэссиди покивал, соглашаясь: мол, да, логично, и всё вертел в руках поломанный датчик.

— А почему мы должны её исключить? — спросил он. — Если мы берёмся предположить, что был совершён некий акт с заранее запланированными последствиями и каким-то чудом никто в нём не пострадал, можем ли мы утверждать, что и «чудо» не было спланировано заранее? Кто определял точки посева? И кто лучше госпожи Монти осведомлён насчёт гейзеров? Теория учит, что даже жертва не может быть освобождена от подозрений.

— Я знаю теорию, — возразил Норм. — Жизнь — это совсем другое. Тут никуда не денешься, приходится выбирать, кому ты веришь.

— Верить мы не будем никому. Хотя нет! Пилоты, очевидно, вне подозрений, оба. Они притащили всех домой. Обогнали бурю, совершив почти невозможное… Это моё дело, хотя я, конечно, рад любому вашему соображению. Вот что мне интересно, — задумчиво произнёс Кэссиди. — Как вы вернулись?

Брюсу на его ящике сделалось крайне неуютно. Нет, он, конечно, ждал, что спросят, но у них с отцом не было ни малейшей возможности согласовать версию.

Мы пытаемся сохранить себя как своё собственное достояние. Учитывая, что Эстергази испокон веку служили императорам и Империям, от исполнения долга мы уклоняемся неумело и неловко.

Я воспитан иначе. И ещё — на самом деле мне не нужно выбирать. До тех пор, пока кто бы то ни было хочет Назгула просто так, чтобы заполучить технологию и стать сильнее соседа, я имею право считать, будто тайна эта принадлежит только нам. Долг не берётся ниоткуда, корни долга — в правилах жизни. В том, что ты любишь, потому что ненависть — забег на короткую дистанцию.

Впрочем, что Брюс знает о ненависти?

— У меня кратковременная штурманская память, — услышал он. — Я могу запомнить курс и проиграть его назад. Так устроен мой мозг.

— Вот как, — недоверчиво протянул Кэссиди и тут же предложил: — То есть прямо сейчас вы можете восстановить всё, что там происходило, по памяти?

— Во-первых, не всё, — вот бы научиться так роскошно врать, — а только то, что касается курса. А во-вторых, я же сказал, память кратковременная.

— Мы могли бы поработать с вашей кратковременной памятью с помощью медпрепаратов, что вы скажете, Р. Эстергази? С вашего согласия, разумеется. Ну и…

Это оглядка на Брюса. Это его клон. Юридическая собственность.

— Только если вы предъявите ему обвинения, — заявил Брюс.

— Честно говоря, я не вижу в этом смысла, — поддержал его Норм. — К тому же мы не знаем, как может подействовать психотропное средство на мозг клона. Специалист в рабочем состоянии для меня намного важнее, нежели некая гипотетическая тайна, которая неизвестно, есть ли вообще.

На этом решили закончить. Подписали протокол и разошлись по своим делам. Офицеры, мальчишка и механик отправились ужинать, а эсбэшник занялся составлением шифрограммы в отдел на Фриде, каковая шифрограмма должна была уйти чифу Лантену с ближайшим сеансом гиперсвязи.

Необходима полная информация по настоящему местонахождению Мари Люссак.

* * *

Праздник в честь снятия скафандров слегка запоздал, потому что, как все мероприятия, которым должно пройти легко и непринуждённо, требовал длительной подготовки. Ну а, во-вторых, Ставрос решил совместить его с обычной для всех планет НН Годовщиной Первой Высадки, каковая только ещё предстояла.

Начать с того, что этот день был объявлен всепланетным выходным — администрация, как водится, сэкономила, объединив два праздника в один. Правда, сотрудники большинства лабораторий, выспавшись в этот день вволю, обнаружили, что заняться им особенно нечем, а практически у каждого на рабочем месте лежал неоконченный интересный эксперимент. Выгнать их оттуда можно было только принудительно отключив генераторы, на что, по здравом размышлении, администрация не пошла.

С другой стороны, бойцам ССО редко выпадал более сумасшедший день. Кухня вместо двоих затребовала четверых: было очевидно, что на этот раз их роль не ограничится вскрытием вакуумных упаковок. Кто-то произнёс вслух волшебные слова «крем для торта», и избранная четвёрка отправилась на пост с умильными рожами, предвкушая вылизывание ёмкостей и баков. Тирод, командир Третьего, в тёмном углу казармы провёл со своими беглый инструктаж, и Андсрс прислушивался, поставив лисьи уши торчком.

— Вынесут с кухни, что смогут, — резюмировал комод для тех, кто оставался. — Обеспечат себя и ещё меняться будут. Что у нас есть?

При кухне довелось побывать многим, и среди бойцов ходили легенды о ящиках консервированных вишен и упаковках с порошковыми сливками, которые превращаются во взбитые, только добавь воды. И спиртное. Кое-кто его далее видел. Некоторое время Второе оживлённо подсчитывало резервы и пришло к неутешительным выводам: кроме девушек Аби и Китри они ничем особо ценным не располагали, а девушки… надеюсь, вы не подумали плохого?… Девушки самим нужны. Сегодня — особенно. Вечером обещаны танцы, это во-первых. А во вторых, у Третьего своих барышень шесть штук. Не дефицит.

Первое не участвовало: всё-таки у Морион могли быть свои взгляды на мелкое хищение коллективной собственности. Ей про планы лучше вообще не знать. Нет, мы не голодные, но… нас сюда для чего посылали? Чтоб мы поняли, как всё в жизни устроено? Ну и вообще — оживлять.

Долго оживляться им не позволили: рекрутировали всех на обустройство праздничной площадки. Брюс вздохнул — ничто в новых колониях не обходится без бульдозера.

— Мужики, — сказал Андерс, — девчонок давайте освободим. Им красоту наводить, то-сё… Сами справимся.

Согласно дизайнерскому проекту, требовалось организовать лагуну. Лагуну выкопали без проблем, за полчаса, сделали к ней водоотвод от залива, поставили всякую зелень в горшках с опытной делянки ботаников, пустили по ней гирлянды-трубки. Первое под руководством Морган вкапывало вокруг лагуны столбы и вешало на них фонарики. Не Дикси, но для сельского праздника в темноте — сойдёт. Натянули армейские камуфляжные полотна как навесы, поставили под ними длинные столы и пластиковые стулья. В расчётном отделе нашёлся умелец: набросал ко всему этому голографический задник, и сейчас подгонял его по месту, включая и выключая камышовую крышу, плетень и «смутно белеющие» стены мазанок. Смутно белеть они будут, когда стемнеет, сейчас это просто бесформенные, ни о чём не говорящие воображению пятна. Брюс гонял Голиафа туда-сюда, поминутно стопоря его и высовываясь из кабины на крики и протестующие жесты ландшафт-дизайнера Тиамат Шариповой. Эту канаву зарыть и проложить другую, левее… Что вы делаете?! Нам нужна премиленькая лагуна, а не болотистая дельта!

Тётенька, вы докричитесь. Мне ведь могилу вырыть и зарыть — одно движенье.

Полноценный бездельный выходной, таким образом, случился только у контрактников.

— Давно хотел тебя спросить, — сказал Рубен, лицезрея всю эту предпраздничную суету. — Ты, я слышал, родился на Колыбели. Каким тебе кажется это вот всё?

Норм тоже ничего не делал, только приглядывал за своими или делал вид.

— Новодел, — отозвался он через минуту. — Домик из кубиков. Или вовсе карточный. Злой ветер подует, и всё тут сложится и закроется. Улетят и следа не оставят. Когда у людей была одна Колыбель, у них… не было выбора, да, я всё о том же. Пусть ветра были сколь угодно злы — деваться-то некуда. Как солдаты на последнем рубеже. Только представь себе их мужество.

И жили. И был у них прогресс. Во всех историях с путешествиями, начиная от аргонавтов, герои уходили, чтобы вернуться, и только в космос они ушли… насовсем. Знаешь, как подростки вдруг решают, что поняли, как всё устроено, и объясняют родителям: мол, те жизнь прожили неправильно и зря. Она другая, Колыбель. Там было всё, что тут ещё только будет. И то, чего здесь не будет никогда. Знаешь, на Пантократоре услыхал, что де человек, если прислушается, отыщет в себе и человечество, и вселенную, и бога. Так и Колыбель содержит в себе все открытые и неоткрытые планеты, на которых можно жить.

— Вроде фрактала, да?

— Ну, может быть. Или как книга содержит страницы. А ты?

— А я? — Рубен поднял голову к небу. Там бежали обрывистые клочковатые тучи. — А я ничего об этом, о природе, не знаю. Вода, которая течёт, как ей хочется, трава… Если небо меняет цвет, и в принципе представляю себе, какие там атмосферные процессы. Я родился на планете, закованной в латы, где все свои собраны в одном отсеке. В другом — враги, и чтобы обратить их в друзей или подчинить, надобно биться. Мог и вовсе ни разу не выйти под открытое небо, и потери бы не чувствовал. Мне и ноги-то нужны только на педали жать. Да ты, в общем, всё знаешь.

Норм кивнул и ничего не ответил. Руб помедлил, прежде чем задать ещё вопрос:

— Как она? — И тот понял.

— Она не кажется мне несчастливой. А если бы так, я бы, наверное, сделал всё, что от меня зависит.

Я был виноват. Никто не поймёт этой вины: я жил так, словно жизнь этой женщины прекращалась, когда я уходил, и начиналась, когда я возвращался. Будто бы ничего не было в промежутке. А на самом-то деле было. Промежуток — он и оказался жизнью. Тот, кто заполнил его — собой, батенька, малого нам не надо! — тот и победил. Потому она меня и разлюбила.

Нужна ли мне посторонняя — конкретная! — женщина, чтобы оставаться самим собой?!

Если нельзя думать о женщине, может, подумать о небе? Когда в первый раз, в новом теле, на Дикси, он посадил амфибию на воду, вдалеке от берега и пляжа, вообще от всех и вся, и вылез на крыло… бирюзовая волна наплёскивалась на босые ступни. Ему никогда не было так плохо и так хорошо одновременно. Жизнь потянула его на свою сторону с безудержной силой, с какой это бывает лишь у тех, кому врач сказал, что болезнь неизлечима, и то только в золотые осенние дни, прозрачные днём, но умытые в утренних туманах.

Я здоров, я бессмертен… Я не на том берегу и не на этом, не в небе и не на земле. И якоря у меня никакого нет. Как жить человеку?

Ему стало смешно. Может, влюбиться? Первым отделением презабавнейшее существо командует. Интересно, как это будет? Упал-отжался?

На мобилизованной Натали крупными буквами было написано: «Плохая идея!»

В казарму бойцы возвращались шумной и усталой толпой: уже смеркалось, и до праздника оставался час, ну или там полтора. Только переодеться и вытянуться, дав спине отдых. У дверей на мужскую половину столкнулись с девчонками: те, тяжко отдуваясь, тащили из аккумуляторной проволочную корзинку с фарфоровыми патронами. Ещё и закричали в голос, когда Одинг попробовал стащить один, и зашипел-заплевался.

— Уй-й-й, горячий! Зачем им?

Дверь на женскую половину приоткрылась — и закрылась.

Они в халатиках. Ноги видно. Не загорелые, босые ступни в тапочках без задников… Брюс уже и забыл, когда в последний раз видел женщину босиком. Эти цельнолитые спецкостюмы, а кроме них — пятнистый камуфляж и армейские ботинки… Девушка от парня отличается только тем, что не может собрать рассыпавшийся трак. Ну и уборная у них в другом конце коридора.

Полутора часов в самый раз хватило, чтобы отстоять очередь в душ и надеть чистый комплект униформы. Майки есть белые и чёрные. Вторые практичнее, но, поколебавшись, Брюс выбрал белую. В чёрном работают, в белом отдыхают, я это от Рассела знаю. Ну, не то чтобы он это специально говорил, но разве у меня глаз нет? Белое светится в тропической ночи. Она тут у нас не так чтобы тропическая, но сегодня обещали тепло.

Заодно, пока стояли в очереди в душ, разгадали тайну фарфоровых патронов. Девчонки шуровали туда-сюда, и в приоткрытые двери Брюсу удалось рассмотреть голову Аби, водружённую на стол, с ликом торжественным и печальным и густо намазанным чем-то белым. Вокруг были разложены давешние патроны, а длинные волосы Абигайль — намотаны на них. Все вместе это напомнило Брюсу голову Медузы на щите. Глаза у неё были красиво подведены. Китри нарисовала себе такие же, но это зря. Китри маленького роста, рыженькая, волосы пострижены коротко, а надо лбом квадратно. Чёрная линия по нижнему веку только лишний раз подчеркнула квадраты лица, которое, сказать по правде, и так слишком незаметно переходило в шейку. И всё равно все они, все — были красивы. В цветастых платьях. В босоножках. Пальчики и пяточки, и ногти на ногах накрашены.

— Не фиг пялиться! — рявкнул комод. — У тебя своё есть!

Настроение у комода уже пару часов было какое-то гнилое. Тирод со своими забили жестянками и пакетами всё подкроватное пространство, и куртки у них топорщились на боках и под мышками. У девчонок из Третьего осоловевшие глаза, их даже танцевать не вытащить: объелись на кухне колбасными обрезками и ложки от салатов устали облизывать.

Брюс опустил глаза и обнаружил в руке банку с пивом. Пиво шло прекрасно, проливалось в глотку, как прохладный шёлк. Ну, если оставить на совести автора эту метафору насчёт шёлка в глотку… Какая-то музыка, а он от музыки, оказывается, отвык. Её ж запретили, музыку. Да он и музыку-то заметил, только когда её выключили. Ставрос прошёл к своему месту за главным столом, с ним приближённые: миз Эдера и два бессменных помощника — Бротиган и Кэссиди. Староста приготовился произнести речь. Норм… где Норм? Ага, рядом с Игнасией Монти. Она любит поговорить, а он слушает и молчит. За столиком с ними доктор Лемма неостановимо рассуждала про изменения костной ткани у детей в условиях повышенной гравитации. Напилась. Интересно, это Норм специально? Какое удовольствие можно найти в обществе толстой болтливой ведьмы?

Отчим ведь не за приключениями на край Галактики подался, а за Брюсом присмотреть и денег заработать.

— А что у меня есть, — сказала Аби, останавливаясь с той стороны голографического плетня и будто бы не к ним обращаясь.

«Есть» у неё банальный ключ на цепочке, с пластиковой биркой и номером 8/65. Андерс посмотрел на ключ с вялым интересом и с куда большим — Брюс голову бы дал на отсечение — на девушку.

— Третье у нас в кармане, — пояснила Аби, усмехаясь, как взрослая. Она и правда как взрослая: яркий накрашенный рот, тщательно выведенные брови. Непривычное чужое лицо. Завитые волосы уложены в сложную причёску, как в старой видеодраме, из тех, где женщины все в длинных платьях с большим вырезом. Вырез у неё, ахха… упасть и провалиться.

— А от чего ключик-то?

— От кладовки при прачечной. Третье думает, что у них всё схвачено. Но им — негде. Не в общей же казарме, как ты понимаешь. Иди… меняйся.

— Аби… ты золото и мёд! Ты знаешь? — Андерс подскочил к ней, она, смеясь, отдёрнула ключ, но комод, «проламывая» нарисованный плетень, всё равно чмокнул её, куда дотянулся… она на полголовы выше, зафиксировал беспристрастный Брюскин взгляд. — Где взяла?

— С завхозом потанцевала.

— Что, и только?

— Ну, ещё выпила на брудершафт?

— …и только?

— Ему хватило.

— Когда надобно вернуть?

— Да оставим в замке, утром сам найдёт. Так даже лучше: а то сейчас он его, того и гляди, потеряет.

— Ээ… погоди, не торопись…

Они удалились куда-то за угол, живо обсуждая подробности совместного бизнеса. Брюс остался один, но ненадолго. Перед ним возник Товия, совершенно обескураженный и на удивление совсем не пьяный, а за ним Китри, как на прицепе, и тоже с таким видом, будто ей прилетело из-за угла подушкой. Товия сунул Брюсу тёплую банку пива и какую-то нераспознанную вяленую морскую нечисть.

— Комода видел?

— Ну…

— У него правда, есть нечто?

— Правда, — признался Брюс. — Эээ… только, кажется, ему самому…

— Подвинется! — мужественно прорычал минотаврец и вместе со своей спутницей исчез за углом. Брюс понял, что ему срочно надо куда-то перемещаться, иначе он рискует остаться хранителем всех выменянных Вторым сокровищ.

А мне даже и ключа не надо. У меня с женой комната на двоих в жилом блоке, и как бы всё само собой. А счастья нет. Или для счастья надо, чтобы непременно в подсобке на узлах? Или это комод сбросил хандру, а она возьми и к Брюсу прилипни? Ладно-ладно. Ещё не вечер.

Вечер, да ещё и в самом разгаре. На площадке пляшут рил, сплетая и расплетая цепочки, дети шлёпают по организованному для них мелководью и брызжутся, а вода подсвечена и полыхает, как грог. Шестеро колонистов выносят на носилках, покрытых стягом НН, спецкостюм. Руки «покойного» сложены на груди. Для него разжигается большой костёр. Он, видно, чем-то обработан, потому что правильный «спец» не горит. А это вообще не «спец», это водолазный костюм, который списали неделю назад, потому что порвали.

Отправить его в огонь большая радость. Дескать, и без тебя обойдёмся. Вокруг кричат: «Прощай, скафандр!» и «Мы тебя забудем!». Пишут записочки и кидают их в огонь: в записочках заветные желания. Почему бы и нет. Воображая тех, кто сейчас передаёт ключ от кладовки в очередную потную ладошку, Брюс пишет: «Хочу безумного секса!» Записка летит в огонь вместе с сотней других бумажных бабочек. Всё. Он сделал, что мог. Теперь найти скамеечку и ждать, когда маниту скафандра снизойдёт к его просьбе.

Скамеечку лучше искать подальше. Горящий скафандр воняет. Колонисты пляшут у костра. Брюс продал бы душу, чтобы разделить с ними праздничную беспечность.

— Привет. А ты чего одна сидишь?

Сульпиция смотрит на него недоверчиво, дёргает толстым плечиком.

— Мама работает, — говорит она.

— Так выходной же сегодня.

— Мама работает всегда.

Брюс слегка теряется. На него смотрят в упор, под этим взглядом он сам себе кажется снимком скелета в голубоватом ореоле расплывчато-прозрачных мягких тканей.

— А другие дети?

Вот же привязался, да?

— Другие, — снисходительно поясняет Сульпиция, — дети! Мне четырнадцать.

— Ээ… принести тебе чего-нибудь? Торта?

— Нет, не надо, — в этом решении вся твёрдость и вся вселенская скорбь мира. — Можно соку. Вишнёвого.

Понял. С чувством постыдного облегчения Брюс снимается с места. Здесь есть существо более одинокое, чем он сам. Эй, маниту скафандра, когда я говорил про безумный секс, я не это имел в виду! Ей четырнадцать!

Ближе к столам толпа становится гуще. На берегу взрывают петарды, зрителей осыпает лиловыми искрами. Дети визжат и скачут, и носятся. Брюсу кажется, будто он видит Мари. Со спины и мельком. Она танцует. Скажем больше, она танцует медляк с папой. Ну, это всё равно, что со мной. Единственная из всех, она одета не нарядно. Даже на Сульпиции бесформенная роба с блёстками, а Мари Люссак — в простой белой маечке и брюках, и даже так она краше всех. Нет у неё никаких шёлковых платьев, что бы там ни выдумывала Морган про этот тип барышень. Дозволенный вес личного багажа у Мари набран декой и инфочипами к ней. Брюс знает, рюкзак у них общий. Был.

Надо было просить у скафандра «стать, как папа». Безумный секс, вероятно, входил бы сюда как подмножество.

Во главе стола весёлая суматоха. Там затевается очередное действо всемирного масштаба. Двое наших из ССО выволакивают лотерейный барабан с бумажками, а на бумажках — Брюс знает! — написаны предложения и пожелания колонистов на предмет того, как им назвать их новую планету.

Нам. Нашу. ССО тоже играли: гадали всей казармой, перебирая старые сказки. Брюс даже предложил от щедрот душевных Одиллию, но Китри объяснила, что она была плохая, а стало быть, для мирной трудовой жизни не сгодится. Спор перешёл на то, каким в принципе должно быть имя для планеты, а после — почему большинство имён женские: Лада, Макошь… Черневог! И даже такая есть — Машенька. Дальше Брюс заснул, и чем кончилось — не помнил. Китри, кажется, настаивала на Чаре, но никто не мог выделить из черт Либеллина-VI какую-то одну, существенную настолько, чтобы раз и навсегда дала планете уникальное имя.

Командует представлением Сульпициева мамаша. Работает. Глядя на неё, Брюс невольно вспомнил свою. У нас тоже не было папы, и мы тоже делали вид, будто он нам не так-то и нужен. Нет, ну хорошо бы, конечно, но раз уж так вышло, сокрушения бесплодны и бесполезны. Мать — боевой офицер, это сталь с режущей кромкой, а не сахарный сироп, как ваши, ведь даже его, Брюса, зачатие было медицинским, «чистым». Появление в доме Норма перевернуло всё вверх дном, и только после рождения Айны до Брюса дошло, что до сих пор мы, в общем-то, стояли на голове.

Эманация заботливой силы, окружившей мать, и готовность, с какой та отказалась от своей роли старшего офицера, определили правила, по которым отныне строилась их новая семья. Оно пришлось в самый раз на то время, когда мальчишки в школе говорят уже не о флайерах, а только о сексе. Выдумывают невероятные истории про девчонок, и хотя все знают, что это враки, но воображение… И ещё видео, какого на Пантократоре и быть-то не должно, но есть ребята, чьи отцы работают в космопорте, и те приносят… И ты, конечно, это видел.

В общем, Брюс почему-то был уверен, что Айна никогда не будет сидеть на скамейке одна, сиротливо глядя из темноты на чужой праздник. Как Сульпиция. Как он сам. Так, где тут этот чёртов вишнёвый сок?

Музыка прекратилась, на скамейку подле барабана водрузили кудрявое дитя бессмысленного возраста — тягать бумажки. Те, кто прежде танцевал, подтянулись ближе, в толпе Брюс снова заметил Мари и Рубена, и снова рядом.

— Яблоко, — спросила Морган, — хочешь?

Брюс и не заметил, как они оказались рядом: иначе постарался бы этого избежать. Морган, правда, на него не смотрела, а с громким хрустом откусывала от яблока, и рот Брюса моментально наполнился слюной. Всё это время им выдавали только консервированные фрукты.

— Где дают?

Морган старательно прожевала и проглотила.

— С дерева сорвала. Там их полно. Могло бы, правда, быть и послаще. Наверное, зелёное.

Карие глаза её блеснули, как у каверзного мышонка.

— Ты… с ума?… — Брюс на мгновение лишился дара речи, а через мгновение понял, что говорят они в жуткой тишине. Насколько он понимал, Морган надо теперь хватать и тащить сперва в медицинский блок, а после в лабораторию, для опытов. Яблоко выросло здесь, это было первое здешнее яблоко, и хотя его геном контролировали на всех стадиях, было совершенно немыслимо представить себе, что кто-то может просто сожрать его, сорвав с ветки и обтерев о камуфлированные штаны.

С другой стороны, если ты растишь в своём саду яблоки, охраняя их лишь запретом, непременно найдётся Ева…

— Авалон, — было сказано и повисло в тишине, в какой-то единственный миг, когда оно сразило всех, словно громом. Единственно верное слово, произнесённое голосом Мари Люссак.

— Авалон, — повторило невинное дитя.

— Какое замечательное, а главное — символичное имя! — оптимистично провозгласила Игнасия Монти. — Сим нарекаю, да, Геннадий?

Эдера рядом со старостой сделала шаг назад, словно подчеркнув этим: она вела процесс, а не результат, и если общество изменило оговорённую заранее процедуру, то общество в своём праве, а она ему слуга. Психолог рабочих групп исторически продолжает линию священников и комиссаров: тех, кто направлял сознание общества, воздействуя на движения его души. Миз Монти глядела победительницей.

— Сим нарекаю, — согласился Ставрос, потому что никто не возразил. — Наш новый дом — Авалон.

Снова взорвались петарды, народ, пробуя на язык новое название своей родины, потихоньку двинулся кто куда: не исключено, что детей укладывать. Музыка стала тише. Прихватив стакан с соком, Брюс отправился искать Сульпицию: рыцарь в поисках Грааля шлялся долго, но он вернулся. В таких делах важен путь, и ещё — намерение…

Его не дождались. Или то была другая скамейка: пустая, под фонарём. Брюс оставил на ней стакан с соком и медленно пошёл прочь. Где-то в глубине души у него шевельнулась ленивая мысль, что праздник не удался, но едва ли с ним кто-то согласился бы. Кроме, может быть, Сульпиции.

Что толкнуло его обернуться, он и сам не знал. И лучше бы ему не оборачиваться. Под фонарём, с другой стороны, растворённые на границе серебряной тени, слились в поцелуе Мари Люссак и Рубен Р. Эстергази.

Брюс протёр глаза и закрыл рот. Они его не видели. Они вообще ничего не видели: туман от моря окутал их до бёдер, облачил в платье и мантию, развернул за плечами крылья, и у юноши были все шансы пройти мимо в двух шагах. Этот серебряный свет и лиловые искры с небес, и почти полная тишина, в которой плыл дальний скрипичный зов. А может, это были души?

Честное слово, они были больше похожи на души или вот ещё на два слившихся голоса, мужской и женский. На тех двоих с картины Климта. Сюжет перешёл в область чистых понятий. Он, Брюс, видел идеи и осязал метафоры.

Он ведь только банку пива выпил!

Невозможно, невозможно, невозможно… ему, представьте, стало так больно, будто два тела, замершие во внезапном объятии, в случайном поцелуе, как в откровении, сразившем обоих, сплавились в лезвие, и оно пронзило Брюсу сердце. Или скорее горло, потому что от мучительной обиды он не мог дышать.

Со мной, значит, нет, а с ним, значит, да? За бутылку коньяку из контрактного пайка я могу ссудить вам некий ключик, вы знаете? Вы можете проделать там всё это… и ещё вон то. Или она слишком хороша для подсобки?

Размашистым шагом Брюс направился в семейное общежитие: открыл сенсорный замок прикосновением ладони — для Р. Эстергази даже не придётся переснимать параметры! — покидал в пакет те немногие свои вещи, которые ещё тут оставались, ни на секунду не прекращая пересыпанный восклицаниями внутренний монолог.

Даже если он сделает ей ребёнка, мне никогда не доказать, что он не мой!

Слова сразу все куда-то пропали, когда Брюс столкнулся с Мари и Рубеном в длинном общем коридоре. Мужчина провожает девушку: прохладный вечер, пилотская куртка на хрупких плечах. В самую пору произнести сакраментальное: «Это не то, что ты подумал!» Э, нет, братец Брюс, это с тобой было «не то», а тут как раз самое что ни на есть «то».

И что делать будем?

Пришлось протиснуться между ними. Мари развернулась и смотрела вслед, а чёртов герой-любовник не шелохнулся, даже получив таранный удар плечом в грудь. Между прочим, Ставрос имеет право нас развести.

В этой деревне разве что-нибудь утаишь?! Сегодня ты ночуешь в казарме, а завтра вся колония обсуждает фасон твоих рогов. Нас двести пятьдесят, и у нас мало развлечений.

Сульпициина мать скажет, что это дурная примета: развод прежде свадьбы. На Авалоне ведь ещё ни одной не было.

Вот только если у них с какого-то глузду вдруг «большое и светлое», наш развод им не поможет. Клон не может вступить в брак — таковы правила, установленные человечеством для конструктов. По той же причине клон должен быть стерилен.

Но не этот клон! Клон Брюса Эстергази, с какой стороны ни глянь, сплошное преступление. Люссак заказывал «куклу», чтобы она была ему послушна, и… сейчас мы, вероятно, уже достаточно взрослые, чтобы сообразить на этот счёт… чтобы Мари могла выйти за «это» замуж. И чтобы непременно был ребёнок — символ нерушимости отношений и перспективы. Будущего. Чтобы удержать власть.

Ему будто кол в грудь вогнали. И ведь не то чтобы Брюс был в Мари влюблён… В конце концов отец мне намного дороже Мари Люссак. О рамках, в которых будем держаться, мы договаривались сразу, на берегу, и если решили, что этого не будет, значит — не будет. Но было бы… ну, не знаю… скажем, честно… если бы не было ни с кем, иначе это просто бесстыдство какое-то! Каков бы ни был их план и кто бы ни были эти они, всё развивалось по их плану. Сгодился бы и его ребёнок, но клон… Они думают, будто это, как всякий клон — дитя, невинное перед лицом мерзостей мира! Они понятия не имеют, что в нём взрослый, умеренно циничный мужчина, способный вмешаться в интригу и обернуть её к своей выгоде и удовольствию. Этих длинноногих барышень с нежной улыбкой у него было — тьфу! Они думают, будто им можно управлять!

А если и вправду можно?

Свойства мозга проектировали ему они. Что, если есть вещи, которым он не может противиться и любовь (читай — Мари!) одна из них? Что, если это столь же непреодолимо, как любовный напиток из сказки, которая была старой, когда и звёзды-то были молоды?

Тогда с этим ничего не поделаешь. Переживу, учитывая, что никто тут ничей и никогда ничьим не был. Вот только Назгула Люссакам отдавать нельзя ни при каких обстоятельствах, даже если они и знать не знают, что угодило в их загребущие ручонки. Это… это больше любви, это на уровне… ну, скажем, совести.

Пап, а совесть у тебя есть? И ещё… когда па занял тело клона, «мясо», куда делся клон? Влился в основную личность или существует в фоновом режиме: молчит, слушает, развивается? Кто хозяин в теле, когда отец спит? А когда он спит не один? Клон — это ведь почти я, но «воспитанный» Рубеном так, как никогда не был воспитан я, его правильный сын. Каковы его соображения насчёт этого тела? С кем я разговаривал, когда Рубен был «Нырком»?

Сколько нас было там, в «Нырке»? По головам — четыре, но… по сравнению с этим мотивом прочие все — высосаны из пальца!

А папа знает?!

В просторной и пустой казарме его ждал сюрприз.

Койка его оказалась занята: на неё Андерс и Абигайль сложили сокровища и сейчас азартно подсчитывали прибыль. Больше тут никого не было. Дано же некоторым говорить на одном языке!

— Мы думали, — прохладно намекнула Аби, — сегодня ты ночуешь дома.

— Ошиблись! — буркнул Брюс, сваливая вещички на пол. — Ой, ну ни фига ж себе вы расторговались!

Продуктовый склад на его койке походил на кошмар Сульпиции, голодающей «за красоту». В основном там было пиво и шоколад, две вакуумные упаковки пряного мяса (не кубики!), большой пакет фруктово-ореховой кондитерской смеси, восемь банок грушевого джема и две тёмные пузатые бутылки с чёрными наклейками, подписанными серебром. Да-да, это он. Коньяк из пайка офицера-контрактника. Кладовка сегодня явно пользовалась спросом не только у своего брата — курсанта-бойца ССО. А эти-то с кем? Есть у нас одинокие колонистки, или — соблазняют честных жён? Отчаянно моргая, Брюс изгнал из воображения недостойные картинки.

— Коньяк, — сказала Абигайль, сердобольная, как акула, — будешь?

* * *

— Мари, взгляните, какая интересная вещица!

Ну что там у неё опять? Тяжко вздохнув, Мари без зазрения совести позволила себе закончить сиюминутное дело: она как раз разбирала лабораторную центрифугу и складывала пробирки в стерилизатор. Привыкнув к учёной даме, она уже позволяла себе подобные вещи. В конце концов, кто кому тут больше нужен?

У Мари Люссак случилась ужасная ночь. Один взялся дверью на неё хлопать, а второй решил, что её нельзя оставить одну, и ни один шаг от неё не зависел.

Детскую истерику Брюса и его убийственные взгляды она бы ещё как-нибудь перенесла: расслабилась, применила бы психотехнику… да просто свернулась бы клубком на койке и перемолчала бы, а за ночь всё что угодно встанет на место. Жизнь — устойчивая штука, центр тяжести у неё низко. Покачает и перестанет. Чтобы у тебя вышло что-то путное, делай это сама. Не предадут. Зависимость от чужой воли сплошь да рядом оборачивалась нерешительностью, непрофессионализмом, бессмысленными ритуальными плясками вокруг да около. А ведь решения должны быть верными, горизонты — широкими, взгляд — незамутнённым. Тогда и дорога будет прямой. Трасса для чемпиона.

Второй её сломал. Ну почти. Ушёл бы сразу — она бы не расстроилась, может, даже не заметила, что он был, окружённая нерушимыми стенами воздуха, оберегающими её личность от чужих локтей. Тогда, уткнувшись лбом в стену, она могла бы думать о нём, и эти мысли, хорошие, вытеснили бы другие. Всё удаётся, когда опираешься на хорошие мысли. А так пришлось тратить силы, чтобы сдержать беспорядочный истерический монолог, а потом они взяли и неожиданно кончились, и он понял только, что она несчастна и что лезть туда не надо, и напоил её чаем.

Свои осколки Мари обычно собирала сама и склеивала так, что никто швов не видел. Будто и не билась никогда. Правильная дочь всемогущего отца. Да, а что? Вам тоже хочется? Подумаешь, целовалась на танцах. Или тут, на Надежде, это не принято? Между прочим, кто мешал Брюсу оказаться в нужном месте в нужное время?

Да их и в темноте не спутаешь!

Как странно. Как может часть быть настолько больше целого? Брюс против него — кусок непропеченного теста.

Ночь оказалась без сна. Сто раз Мари вставала попить воды, натыкаясь в темноте на углы и всё тасуя в уме эти две карты. Ощущение присутствия мужчины осталось, словно он был всем и придавал смысл всему Так вот кто ты такой, мой Хозяин Вод.

Он сделан для меня! Нельзя недооценивать Шебу.

В этом ли дело? И если в этом, то — какая разница?

Вся наша биохимия замкнута друг на друга, но если так, то было абсолютно предопределено в какой-то правильный миг сомкнуться рукам, встретиться глазами, губами? А целоваться он умеет, ахх.

Ну… и зачем мне это надо?

Не имеет никакого значения это твоё «надо — не надо». Это стихийная величина, константа, вроде графика приливов или периода обращения. Она не зависит от «надо», ты вынуждена приурочить к ней свои ритмы и выучиться с ней жить, обратить свою слабость в свою же силу. Есть вещи, противиться которым невозможно. Надо просто сделать их частью себя. Опереться и оттолкнуться. И жить.

Стальная девочка в поисках силы. Я знаю о силе всё.

А у Игнасии посреди стола горсть кристаллов, похожих на детские кубики из набора развивающих игр до года. Красивый жемчужно-серый цвет, правильная форма. Одна грань сколота или сошлифована, внутренность прозрачна как вода. Игнасия Монти глядится в неё, а оттуда в ответ смотрят две маленькие перевёрнутые Игнасии.

Вот, казалось бы, человек, творящий прикосновением обитаемые миры. Чего ещё она не знает о жизни? Откуда в ней способность удивляться и уверенность, что другие счастливы удивиться вместе с ней? Ибо цинизма в Игнасии Монти нет ни на грош. Кристаллы днём принесли геологи, решив почему-то, что лаборатория белка — самое подходящее для них место. И с чего бы вдруг учёная дама Монти с ними согласилась?

— Что кажется вам здесь самым странным?

— На первый взгляд? Ну… удвоение отражённой картинки?

Едва ли это правильный ответ. Кристаллы с двойным лучепреломлением хоть и редки, но всё же ничего «удивительного» в них нет. Они широко используются в технике. Например, в прыжковых двигателях и устройствах гиперсвязи. Нет ни малейшей причины затаивать дух.

— Начнём с того, что это макромолекулярное соединение. Ну и что, скажете вы, и будете правы. Нынче никого не удивишь синтетическими алмазами.

— Но?… — Мари невольно улыбнулась.

Не то чтобы она западала на чужой азарт, однако в некоторых вещах учёная дама была как тот ребёнок, кто унаследует Царствие Небесное. Восторженна и невинна. И это вот главком армии, ведущей войну миров?

— Современной девушке не следует объяснять значение слова «нуклеотид»?

Девушке, проработавшей без малого год в лаборатории белка бок о бок с миз Монти, — уж точно не следует.

— Вы хотите сказать, это генетическая структура?

Если так, то Мари понимает значение этой находки. Это был бы первый местный код, а значит — местная форма жизни. Если мы не позволяем ему эволюционировать своим путём, это вовсе не значит, что мы не должны его изучить. Напротив: врага нужно знать в лицо.

— В некотором роде так, — сказала миз Монти, — но что такое ген. В гене тысячи — миллионы! — нуклеотид, а тут не более трёхсот.

— Это останки? — спросила Мари. — Ну, то есть жизнь тут когда-то была?

Все знают, что такое белок. После гибели организма молекулярные цепочки распадаются. Зная закономерности системы, можно вычислять возраст останков. И наоборот. Это азы судебной и археологической космомедицины.

— Можно было бы это заподозрить, если бы на Авалоне нашлись хоть какие-то следы цивилизации.

— Мы до сих пор не знаем, что скрывают аномальные зоны, — возразила Мари. — Авалон — планета-загадка.

— Душенька, они всегда — загадки. По крайней мере кажутся таковыми. Слово «Авалон» пахнет яблоками, подвигом и смертью.

— И бессмертием.

— И бессмертием, — задумчиво повторила миз Монти. — Вы ведь с Зиглинды, дитя моё? Именно вашу планету общественная философская мысль сопрягает, знаете ли, с бессмертием. По крайней мере, вы знаете, чем оно пахнет.

Деньгами и страхом.

— Цивилизация такого уровня, что могла бы укрыться от нас под ионным зонтиком, должна была бы оставить следы по всей планете. Мы бы их не пропустили. А если деятельность чужих не воспринимается нами как сознательная и направленная на преобразование мира, то мы и разума в них не признаём. Можем стоять с ними нос к носу и не видеть друг в дружке конкурентной формы жизни.

— Так в чём же прелесть этих кристаллов? С точки зрения лаборатории белка или, быть может, философии?

— Мельчайшей формой жизни является, как вам известно, вирус. Своего рода код в пальто, как говорили у нас на факультете целую жизнь назад. Молекула РНК плюс белковая оболочка. Воспроизвестись самостоятельно вирус не может: это паразит, он способен удвоиться, лишь поразив здоровую клетку, за счёт её ресурсов. Длина молекулы кода у вируса начинается с трёхсот шестидесяти нуклеотид.

— И?

— Образование, которое мы имеем честь наблюдать, — это чистый код, без какого бы то ни было сопутствующего белка. И этот код воспроизводится непаразитно. Кристаллы наращиваются сами собой. Теоретически такая структура предсказана и названа вироидом, но я берусь утверждать: мы первые, кто наблюдает её воочию. Я поздравляю вас, дитя моё. Перед нами небелковая форма жизни, и у нас есть возможность опровергнуть некий древний постулат.

— О жизни как форме существования белковых тел? Мне казалось, Зиглинда опровергла его лет двадцать назад.

— Я не уверена, можно ли назвать существование тех объектов, Назгулов — жизнью. Они не обладали одним из главных свойств живого организма — способностью к репродукции.

— Может, им просто не дали попробовать?

Игнасия Монти рассмеялась, а Мари улыбнулась.

— Теологических вопросов, в частности насчёт наличия у вироидного объекта души, мы поднимать не станем. Не наша епархия.

— А у клона есть душа?

— По-моему, лучше спросить про это у Р. Эстергази.

— Я не хочу у него спрашивать. Нет, не так. Я спрашивала у него.

— И что же он ответил?

— Он спросил: а что такое душа? В самом деле, если мы берёмся судить, что у этого есть, а у этого — нет, значит, хотя бы теоретически мы должны знать, что это такое.

— Что ж, насчёт души не знаю, а мозги у клона явно есть. Сколько ему технически лет?

— Семь.

— Развитой мальчик. Интереснейший объект — клон, вы не находите?

— А вы, миз Монти, никогда не занимались клонированием?

— Да как же не занималась. Биоинженерия и конструирование во времена моей молодости казались самым перспективным направлением. Я стажировалась на Пантократоре… конечно, а откуда, вы думали, я столько знаю об их доктрине? Помню времена, когда под наши нужды предоставили целую космическую станцию. Эйфория была безумная, — «старуха» всплеснула руками, — только твори!

— Шеба? — У Мари пересохли губы, хотя с чего бы вдруг.

— Шеба, да. Полигон. Потом, когда там начались игры с юрисдикцией, нам предложили выбирать: перейти ли на коммерческую схему или остаться верным доктрине. Предлагали очень хорошие деньги.

— И?…

— Нашёлся третий путь. К тому времени я уже наигралась с собственным генетическим материалом: мол, что-то можно сделать со склонностью к полноте, и волосы тоже хотелось бы попрямее. Я прекрасно понимала, как придётся работать на Шебе: исполнять либо частные заказы, либо выставочные образцы, чья задача — поразить воображение и выбить грант. В то же время я уже далеко зашла за проведённую Пантократором черту и не хотела возвращаться назад, чтобы топтаться там на месте. Уж настолько-то я себя уважаю.

— Вы эмигрировали?

— Я попросту сбежала, бросив на Шебе кучу своих образцов. Выехала, так сказать, контрабандой, предпочтя проектировать биосферу планет.

— Шеба плохо кончила, вы знаете?

Игнасия Монти сделала отстраняющий жест:

— Это меня не касается. Обладание чужими тайнами не сделает меня счастливее, а я в том возрасте, когда стараешься избегать проблем.

Проблем у лаборатории белка и без того было предостаточно. Атанас Флорес, занимавшийся клонированием будущей фауны Авалона, пошёл на поводу у шестилетнего сына, и теперь Игнасия Монти не представляла, под каким соусом подать Ставросу единорога. Растерянное сказочное существо размером с пони беспрерывно стучало копытцами в отведённом ему вольере в научном блоке, жевало траву, фрукты и местные зелёные яблоки.

Чего уж там, скрестить помидор с салакой — обычная шутка генетиков, сколько их было на памяти учёной дамы — уже и сосчитать трудно. Что-то подобное обязательно вытворяется ради розыгрыша или к юбилею, в рамках капустника. Скрестить и доказать полезность в народном хозяйстве, запатентовать и пустить в промышленное производство. У любого биоинженера в запасе сто анекдотов про то «как однажды я плохо вымыл пробирку». Более того, для каждой планеты в обязательном порядке проектируется «уникальная местная форма жизни», и единорог в принципе вполне укладывался в концепцию. Спросят, а у нас есть. Однако тут само имя новой планеты — сплошной фактор провокации. Биоинженер отделался устным выговором на закрытом заседании своей лаборатории, однако нехороший блеск его глаз заставлял учёную даму подозревать, что единорогами дело не ограничится. Эпос, между тем, полон мантикор и василисков. Дети растут, им хочется Драконов! А у детей генетиков уйма способов нажать на папу с мамой — включая Новый год и день рождения.

Давешний ураган оказался с начинкой: откуда-то привлёк хлораквакомплекс, а уж тот проделал дырку в любовно созданном озоновом слое Авалона. Вся популяция планктона погибла: была убита ультрафиолетовым излучением и качалась на волнах мёртвой серой слизью. И это когда в море выпущена рыба, а в траву — кролики! Проблема даже не в том, чтобы вырастить рачков заново. Это замкнутая система с рассчитанным временем воздействий. Жизненные циклы бактерий завязаны с общим объёмом произведённой и переработанной биомассы. Аграрный цикл — с природным сезоном. Мы не просто так заселяем ещё одну планету, мы включаем её в народное хозяйство и хотим получить отдачу по вложенным средствам. Результат своего труда тоже хочется видеть. Спросите Эдеру она расскажет, как это важно в психологическом смысле. Гибель планктона — это не просто досадная случайность, это задержка процесса против расчётного времени. Откат по нему волей-неволей тормозит остальные процессы. Это дело метеорологов — определить, откуда натянуло проклятый комплекс и как предупредить его в будущем. А от биологов требуется только одно: начать всё сначала, столько раз, сколько потребуется, чтобы обуздать эту планету.

И ещё любить её всей душой, как будто она одна во Вселенной.

* * *

Какой чёрт толкнул меня в ребро? Что за нужда была выглядеть свиньёй в глазах собственного сына?

Зачем я её поцеловал?

Это был обычный ночной полёт над всеми теми же местами, где Рубен Р. Эстергази немного раньше, днём, разбрасывал с воздуха сперва квазигрунт, потом — биобомбы, а после — широким веером сеял траву. Ребята, с которыми довелось здесь делить офицерский кубрик, посмеивались над истерией «сельских» — засеять травой каждый ровный участок земли. А неровный, добавлял другой, выровнять и засеять.

Наше дело воздух. В смысле — не кислород, конечно.

Мирный труд на общее благо, в патриархально-общинном кругу, рука об руку с сыном, как я давно мечтал. Казалось бы, вот оно, счастье.

Ну и зачем я поцеловал её и всё испортил?!

Мари была несчастлива. Нет, по ней не скажешь, у неё прямая спина, но этот мелкий паршивец, сын, он не делает то, что мужчина обязан делать для женщины, которая с ним. Он её не учитывает. Это в его руку должна была проскочить та искра, его горизонт заслонить это лицо, и ни шагу назад… нельзя ступить тот шаг.

Мой самый страшный страх — промороженный ангар на Сив, где нет ни времени, ни неба. Когда я въезжал туда впервые, своим ходом, я делал это по своей воле и думал, что другого выхода нет. Это не была свобода, но то была несвобода по моему собственному выбору. Пребывая там в течение двенадцати лет, я… нет, я не страдал. Холод и тьма, и общество себе подобных — это некритично. Я был то, что я есть, я принял это, и это помогало… что? Жить?

Я не хочу туда вернуться.

Нет, я хотел судить трезво. С самого начала было сильнейшее ощущение, что «нежная дева» цинично использует Брюса, но выяснить правду можно было, только подойдя ближе. Эээ, это как я подошёл?

Кто смыслит в девах, шаг вперёд.

Никто не поймёт, и прежде всех не поймёт Брюс. Они думают, будто это биохимия. Запрограммированный ген. Они меня даже могут пожалеть. Я имею в виду: те, кто не понимает, что тело для меня — ничто. Механизм. Я их меняю. Я запросто стану «реполовом», хоть прямо сейчас, и нет никакой биохимии.

А Мари Люссак есть.

Произнесено волшебное слово, и слово это — Зиглинда. Принцесса Зиглинды вошла в мою жизнь. Я покинул её — принцессу? Зиглинду? — но где-то там она была, и плечи, которые я сжал, хрупкие, но стальные.

Любовь к родине и любовь к женщине растут от одного корня.

Символ суверенности. Гвиневера. Кто обладает ей, тот владеет Британией, и слово «Британия» тут условно.

Так сразу и не разберёшь, пожалуй, кто кому тут Мордред.

Огни под крылом обвеховывали хозяйственные постройки, а инфравизор показывал множественные источники энергии. Главный генератор колонии светился на нём огромным красным пятном, как огненный цветок или сердце. Превратить нас в невидимку может только мгновенное отключение энергокомплекса, и то фонить ещё долго будет.

Ставрос не хотел разрешать ночные полёты, по его мнению в них нет никакого смысла, а только бесконечные требования на топливо и аккумуляторы да ещё платёжная ведомость контрактников, пухнущая за счёт «ночных» и переработок. Зачем ночное патрулирование в небе, где кроме нас никого нет?

Dux bellorum настоял на своём. Норм знает, как оно должно быть по правилам, и совершенно не прогибается под высшее руководство. Военные пилоты обязаны знать своё пространство и днём и ночью, а знание — это практика, раз и другой, и ещё тридцать три раза. Сколько таких сержантов в земле лежит, впору сказать, что сам мир на них стоит. Краеугольные, так сказать, камни. Атланты. Держат небо со всей его механикой. И со всеми нами, что так беспечно летают в нём.

Понадобилась Мари Люссак, чтобы я это понял? Или всё-таки — эхо выбора Натали Пульман?

Кислородные башни тоже обнесены светлячками габаритов. Туда мы, крылатые, без особой нужды не суёмся. Слишком непредсказуемы создаваемые ими воздушные смерчи. Воронки и фонтаны, и концентрация кислорода, при которой только искру брось — и вспыхнет всё. А «реполов» ведь не Тецима, а вокруг не дальний космос, где выключил двигатель, и летишь по инерции. У него из сопел, я извиняюсь, пламя. Ну и какие нам кислородные башни?

Рубен особенно любил летать ночью, когда над ним не довлели производственные задания, и только сонный дежурный диспетчер возникал иногда, интересуясь: как дела? Ночь похожа на космос, а космос — на ночь. Внизу огни, вверху звезды. Ночь льётся как бархат, обволакивает, как шёлк, сопрягается с мыслями о любви. Ночь — лучшее время, чтобы потренировать новообретённую способность.

Я переодеваюсь. Оставляю тело в кабине. Физиологически это можно сравнить, пожалуй, с проглатыванием комка в горле, и с каждым разом даётся всё легче.

Три гайки под правым капотом жмут. И фильтр надо бы попросить прочистить. Сальник новый хочу.

— Я, — говорит «реполов» диспетчеру, — смотаюсь тут неподалёку, потерянные игрушки поищу. Не теряй.

И диспетчер знать не знает, что с ним говорит.

— Ты там поосторожнее, — вяло предостерегает он. — В зону X не лезь. Там и днём-то нечего делать.

Именно туда, по правде говоря, «реполов» и собрался. Вопрос о зонах X время от времени возникает на оперативках, исследование их поставлено в план, но пока не доходят руки. Лететь туда нельзя, это очевидно, а наземный транспорт как-нибудь потом перебросим, сейчас каждая человеко-единица на счету. Существенного влияния на темпы терраформации аномальные зоны не оказывают, и вполне поддаются прогнозированию по методу «чёрного ящика».

Если рассуждать логически, самописцы с пропавшего спутника именно там. Как и сам спутник. Иначе мы давно бы их нашли. Ну и кому сползать туда, как не Назгулу, тихохонько, ниже облаков? Я ведь могу лететь низенько, облизывая холмы. Я даже с закрылками разобрался.

— Я пошёл, — говорит «реполов», и огни поселения остаются сзади.

Он один, и он почти счастлив, и даже испытывает по этому поводу лёгкий комплекс вины: этой разновидностью счастья совершенно не с кем поделиться. Это как сон с полётом, с той только разницей, что тот «ты», которому он снится, спит в кокпите, надёжно пристёгнутый ремнями. Горы чуть светятся в темноте, точнее, сияют под звёздами их снежные шапки. Фосфоресцирует море. Говорят, это светится в полосе прибоя наш планктон. «Зрение» «реполова» намного острее человеческого, а «слух» тоньше. На это Р. Эстергази и рассчитывает. Если кто и высвищет «чёрные ящики», так только он.

Сказать по правде, ему хочется чего-нибудь этакого… «подвиг» — громкое слово, но вот «внимание» в самый раз подойдёт. Там, в замке есть одна принцесса, с которой непросто, да. С которой всё — непросто! Непростота — это мера самоуважения, но, в общем, чёрт с ним, с самоуважением, когда такая принцесса! Она хочет счастья, она не может не хотеть. Ведь нам, Эстергази, обязательно нужно на что-нибудь заморочиться.

Чувствовать себя живым!

Кстати о внимании. Связь, как и ожидалось, пропала, и миллионы мелких иголочек вонзились в фюзеляж. Это тело изумительно чувствует ветер. При необходимости «реполов» сможет даже планировать. Правда, недолго, и хорошо, что необходимости нет.

Ветром сдуло туман, и скалы видны в оттенках чёрного. Упс! Инфравизор сигналит тепло.

Ниже. Тише. А двигатели не погасишь. Тут тебе, брат, не вакуум, тут по инерции много не налетаешь. Выключишь движок, и можешь выбирать, носом воткнуться в землю или брюхом на скалы.

А под брюхом как раз открывается россыпь звёзд, будто перевалил за край земли и упал в изнанку звёздного неба. Шахтные провалы, откуда тянет теплом, и краны над ними, источники энергии, расцветающие в визоре огненными цветами, «живая» пыхтящая туша краулера.

Разве у нас есть тут карьер?

А в том-то всё и дело, что не у нас! Две огненные точки оторвались с земли и понеслись навстречу, оставляя за собой полупрозрачный, фиксируемый визором след. Я увидел то, что не должен был видеть. Я буду уничтожен. «Реполов» подобрался для боя, растопырив пилоны в «космический» режим. Стрелять? А чем я буду стрелять, я, мирная совхозная техника?! Пальцем? Ракеты самонаведения. Не-на-ви-жу!

Правые движки на реверс, оба, отваливаюсь влево. Умные ракеты повторяют маневр, но с чуточным запозданием. То-то же. Моя реакция, она ведь только от скорости тока в бортовой сети… Ясно теперь, где наши драгоценные самописцы? На столе у их СБ или самоликвиднулись при попытке вскрыть их без знания кодов. Аах, а теперь и левые на реверс, падаем… все вместе, но недолго. Долго их дурить не выйдет, и так уже все их системы ПВО на ногах. Мы не знали про них, но они на наш счёт осведомлены прекрасно. Они обязаны меня сбить, от этого у них зависит… всё!

Ещё поворот… Чёрт! Там у меня тело в кабине мотается! Неудобно получилось, про женщину я не забывал. Я её нёс как за пазухой… сколько жизней назад? Извини, брат. Какой такой брат, мать безумия! Это меня там ускореньями рвёт. Мне, между прочим, в это тело возвращаться. А ну как у него почки напрочь и печень пополам?

Дошутишься… на следующем вираже «реполов» позабыл про печень. Выпущенные по нему ракеты шли параллельно, он зашёл им в хвост, чуть нагнал и пристроился рядом, мимоходом посетовав на трассы с земли. Эти ПВО, сами не летают и другим не дают. Потом пошёл винтом вокруг «пары сопровождения» и с чувством глубокого удовлетворения вздохнул, когда добился своего. Одна приняла вторую за свою цель, нагнала, и самоликвидировались обе. Системы «свой-чужой» на них нет. Чудно!

А теперь сваливаем, пока с неба осыпается дивной красоты огненная хризантема. Будет погоня? Будет?

Едва дождался, пока «схватилась» связь.

— Гнездо, я «реполов». У меня срочные разведданные. Поднимайте Норма и Ставроса. Да, и братьев во СБ, Бротигана и Кэссиди тоже. Мы здесь не одни!

Часть 3 Белый и красный драконы

Хочешь знать настоящее определение героя? Это человек, виновный в гибели других.

«Миссия «Серенити»»

Возвращаться в избитое, травмированное перегрузками человеческое тело «реполову» не хотелось, а потому до базы он дотянул не переодеваясь. У Рубена не было уверенности, что он сумеет в этом состоянии сохранить сознание, а потому он сел на полосу и только тогда позволил себе…

— …осторожнее, вы, м-м-мать!

Да неужто этот хрип — из его горла? Достают из кабины. Ладно, отстаньте, я сам. Вытянул себя из кресла, привычно опираясь на предплечья, мысленно пробежался по телу с инвентаризацией. Полно молочной кислоты в мышцах, и ещё микроразрывы в тканях. Двигаться хоть и с трудом, но могу. Главное, чтобы мог говорить. Сейчас придётся много говорить, приготовься. И повторяться. Каждый мелкий начальник захочет услышать твою версию, и её будут передавать снизу вверх… и тебя вместе с ней. По счастью, у нас здесь немного начальства. Короткая вертикаль.

Хорошо быть Назгулом.

— Ну и морда у тебя, парень, — высказался механик. — Будто ты в кабине на кулачках дрался. Причём проиграл.

Мимоходом поймал взглядом отражение в пластике блистера. Да уж. Пара живописных синяков, и звёздочки лопнувших сосудов под глазами. Впору малых детей пугать.

Вопреки ожиданиям Рубена никто из СБ не встречал его на ветреной, размеченной огнями полосе, словно сведениям его придали до обидного мало внимания. Только Норм, да и тот не выглядел поднятым по тревоге среди ночи. Злым или, скорее, встревоженным, но не сонным.

— Огни надобно погасить, — сказал Р. Эстергази. — Мы видны с воздуха.

— Погасят, коль Ставрос прикажет. Как только, так сразу.

— А где сам-то?

— Увидишь, пойдём. ЧП у нас.

— Моё важнее.

— Как знать.

Горбясь под пронизывающим ветром с моря, они как можно быстрее преодолели полосу. Нырнули в гостеприимные ворота ангара, а уже оттуда по переходу попали в административный блок, но не остановились, а проследовали дальше по залитому искусственным дневным светом коридору в научное крыло. Чертовски невесело прозвучало это вот: «Как знать».

По пути им встретился Бротиган. Эсбэшник неторопливо и методично шёл по коридору, проверяя лаборатории одну за другой, и опечатывал их по старинке, двумя проволочками в ушки и мягким пластиком, оттискивая на нём эмблему колонии. Несколько учёных, потревоженных им в неурочный час на рабочих местах, казались крайне обескураженными.

— У вас алиби, Р. Эстергази, — сказал Бротиган, поравнявшись с пилотом. — Вам повезло.

— Да что произошло, скажет мне кто-нибудь наконец?

— А вам не сказали?

Норм отрицательно качнул головой. Бротиган потёр пальцем переносицу, словно раздумывал насчёт своих полномочий и неизбежности своей роли во всём этом, потом с тоской посмотрел вдоль коридора, по которому словно сам собою нёсся, завиваясь, шорох-шепоток.

— Вы всё равно узнаете. Убита Игнасия Монти.

— Что?!

Всё-таки… всё-таки… это до неё добирались! И добрались.

— Есть ли какие-то сомнения насчёт насильственной смерти? — выдавил Рубен.

— Хотел бы я усомниться, да не выйдет. Убита… — Бротигана ощутимо передёрнуло, — пожарным топором. По голове.

Рубен не сдержался, оглянулся на чифа ССО. Они ведь… нет, я ничего такого не имею в виду… были дружны? Это для него личная потеря.

Это для всех нас личная потеря, и потери только начались. Удар по Игнасии Монти — это удар по всей колонии Авалон. Она была координатором процесса терраформации, и другого у нас нет. Эй, да без неё и воздух какой-то не такой!

С каких это пор Эстергази заделались пессимистами? А что, у нас было на это мало оснований? Дружище Норм ведь мог подойти к ней вплотную, она бы и топора-то не заметила, а попросила взглянуть в микроскоп на какой-нибудь особенно интересный синтез или забавную молекулу. Они дружили.

— А где она сейчас?

Нет, я понимаю, что дело не моё…

— В холодильнике, в лаборатории. Морга у нас нет. Ну да. Первая смерть на Авалоне. Прежде первого брака и первого ребёнка, что родился бы здесь.

У меня дурное предчувствие. Ой, да что там предчувствие! Меня как будто палками били.

— Тело, — спросил Норм, — кто нашёл? И где?

— Кэссиди нашёл во время вечернего обхода. В её блоке, под столом, только ноги торчали.

Я, видимо, невинен, как свежевылупившийся клон. Невозможно представить, чтобы человек ударил человека… — старую женщину! — топором по голове. Обычно ты стреляешь в него, сфокусировав цель и заливая сектор плазмой, ты видишь только белый крестик в рамке прицела. Это игра для двоих, в которой есть правила, и у него точно такая же пушка.

— Сам он где сейчас?

— Он не один. Кэссиди знает процедуру: если он нашёл труп, он под подозрением первый. Что у вас с лицом, Р. Эстергази? Ладно, погодите, расскажете сразу Ставросу и всем.

К слову, Рубен вполне понимал дурное расположение духа Бротигана и его нежелание говорить впустую. Когда ты едешь на эту должность в компании двухсот пятидесяти тщательно отобранных людей, ты рассчитываешь иметь дело не более чем с разгильдяйством.

Поднятый с постели староста ждал всю компанию в зале капитула и был по своему обыкновению сдержанно гневен. Он в джемпере поверх пижамной куртки. С ним Кэссиди, утомлённый, одетый по-дневному Спустя минуту подошла Эдера. Волосы у неё были тщательно приглажены и расчёсаны на пробор, поверх — косынка. Укрощённая феминистка? Было бы забавно… в иное время.

— Сперва вы, Р. Эстергази.

Рубен доложил, стараясь говорить коротко и по делу. Мол, под прикрытием ионного зонтика в горах приютилась добывающая компания, чья она — неизвестно, однако охрана оснащена вполне современным вооружением. На Авалоне у нас, стало быть, имеется стратегический ресурс, достаточно ценный, чтобы оправдать ионизацию воздуха в обширной области над карьером. Сохранение тайны, как известно, обходится очень дорого. Думаю, теперь ясно, что стоило той, первой экспедиции скрыться в гиперпространстве, как эти немедленно сбили оставленный ею спутник. Самописцы тоже, скорее всего, у них.

— Я бы на вашем месте послал им сигнал на самоликвидацию, — сказал Бротиган. — Они скорее всего ими потёрлись при попытке несанкционированного доступа, но — из принципа, чтобы неповадно было.

— Коды надо бы сменить, — подал голос Кэссиди. — Даже если всё потёрлось, мало ли. Такова процедура.

Рубен подумал, что под ионный зонтик сигнал не пройдёт, но вслух ничего не сказал — сами догадаются.

— Запрос на Фриду, — приказал староста. — Да, внеочередной сеанс. Не моё дело, откуда вы возьмёте энергию. Обесточьте что-нибудь. Нет, не лаборатории. Процесс запущен, если мы его прервём, и система рухнет прежде, чем достигнет устойчивого равновесия, считайте, мы были здесь зря. Вам хочется отчитываться за бюджетные деньги? И я сильно подозреваю, что Фрида переадресует наш запрос на Цереру! Если бы это была наша выработка, мы не летели бы сюда первым эшелоном. Мы не станем забивать этим голову. Это дело дипломатов. Планета… нет, планета, само собой, наша. Это мы внесли её в реестр, а эти пусть убираются. Чиф Норм, у вас есть соображения по этому поводу?

— Оснастить оружием всю летающую технику. Это обязательно: Р. Эстергази вернулся сегодня только чудом. Включить режим энергосбережения, в первую очередь на зарядку идут аккумуляторы боевых машин. Ну… всего, что можно использовать в качестве боевой машины. Снять огни с периметра. Поставить по периметру автоматические пушки. Разместить вокруг комплекса фальшивые цели, видимые в инфракрасном визоре как источники энергии. Быть готовыми биться за башни: противнику для того, чтобы разрабатывать ресурс, кислород на Авалоне не нужен. Башни — наше самое уязвимое место. Я бы ещё, — Норм сделал паузу, потому что прекрасно понимал — его поднимут на смех, — организовал базу где-нибудь в горах или в прибрежных скалах и вывел туда семьи колонистов.

— Это, простите, бред, — резко сказала Эдера. — Ещё не выставлена ни одна нота, а вы уже нас всех в окоп загнали!

— …запросить с Фриды войска и поставить на орбиту крейсер. Мэм, вы полагаете, я не знаю свою работу?

— Встречный вопрос: что-нибудь кроме своей работы вы знаете? Староста говорит совершенно правильно: сперва следует испробовать дипломатические методы.

— Бывает, ситуации выходят из-под контроля. Когда подчинённые удалены от начальства и не знают, что делать, они с перепугу могут начать стрелять. Р. Эстергази был сегодня обстрелян. Это психология, мэм.

«Мэм» немедленно налилась пунцовым соком. Нажил врага, отстранённо подумал Рубен. Было совершенно очевидно, что психолог рабочих групп Норма на дух не переносит… вот только с чего бы?

— А что-нибудь кроме своей работы вы знаете? Посмотрите кругом: тут люди мирных профессий, с семьями и малыми детьми, а ваши так называемые бойцы — кучка подростков, которым преступно доверять оружие. Не говоря уже о вас лично… У нас нет ресурсов для войны.

— Я не говорю о войне. — (Интересно, в этом месте я бы уже орал?) — я говорю всего лишь о готовности к любым действиям, предпринятым вероятным противником.

— Эдера права, — вмешался Ставрос. — Норм, делайте всё, что считаете нужным, но в пределах сметы вашей структуры. В первую очередь мы ответственны перед обществом, которое пытаемся здесь создать.

— Я в первую очередь ответствен за жизни людей, из которых вы строите своё общество. Староста. Мэм. Общество можно и перестроить… или сменить на другое, если это пришлось не по вкусу.

— Спокойно — все. Эдера, у нас просто нет на его место никого другого. Чиф, когда речь пойдёт о жизнях людей, мы вас позовём. Одно дело сбить беспилотный спутник и даже обстрелять чужой разведчик, совсем другое — вести военные действия против заведомо мирной колонии. Надо быть последним идиотом, чтобы на это пойти. После того, как мы отзвонились на Фриду — Бротиган, мы ведь сделали это? — их тайна больше не существует. Сохранять нечего, игра не стоит свеч. Любое проявление агрессии будет рассмотрено как повод к галактической войне. Мы не одни, Федерация нас не оставит. Эта тема закрыта, переходим к следующей. Бротиган, давайте сюда эту женщину.

* * *

Когда Мари Люссак переступила порог зала капитула, Рубен только растерянно сморгнул. Она была в бирюзовом домашнем халатике и в кофточке поверх, босые ноги в тапочках без задников делали её совершенно беззащитной на вид. Особенно хрупкой казалась она на фоне громадины Бротигана: у того бесстрастное смуглое лицо, тяжёлые чёрные брови, нос с длинной переносицей и вислым мясистым кончиком, в двери он проходит только боком, иначе плечи мешают. Ну людоед людоедом.

Мари мельком оглядела собравшихся и встала, обхватив себя за локти. Она никогда ни на кого не смотрит подолгу, и очень редко — в упор, и кажется, она вот-вот превратится в птицу. Язык тела говорит: она одна. Замужняя женщина не должна так… Неправильно. И… эээ… неблагородно.

Через минуту в дверь постучали, и, извинившись, через порог перелез заспанный и очень растерянный Брюс.

— Это я его позвал, — невозмутимо пояснил Норм, глядя на недовольных Ставроса и Бротигана. — Он имеет право тут быть. Ну и, я думаю, он просто должен. Да?

Не дожидаясь ответа, он встал, уступив своё место Мари Люссак. Брюсу стула не хватило, и ему пришлось довольствоваться простенком возле двери. Ставрос взглядом приказал Бротигану начинать.

— Миз… Эстергази, вы в курсе, почему вас сюда пригласили?

— Да, разумеется. Я знаю о трагической гибели миз Монти и понимаю, что вы обязаны допросить весь её ближний круг.

Староста едва заметно поморщился, сигнализируя своим: Мари, в отличие от прочих — одного Норма исключить! — не выглядела ни растерянной, ни смятенной. И виноватой, к слову, тоже. Да и в чём бы её винить? На глазах у старушки разбила стекло шкафчика, сняла со стены топор, замахнулась и снесла той полчерепа?

— Вам есть что сказать по этому делу?

— Совершенно нечего, кроме того, что я скорблю вместе с вами.

— Вы были в дружеских отношениях с покойной?

— Я на неё работала и многому у неё научилась.

Предельно честно, и ни добавить, ни убавить.

— Чем этот рабочий день отличался от прочих, миз Эстергази, припомните…

Мари чуть заметно пожала плечами.

— Мы закончили на полчаса раньше. Я перевела записи с диктофона на архивный инфочип, и учёная дама отпустила меня, а сама осталась ещё поработать с кристаллами с двойным лучепреломлением, про которые она сказала, что они якобы живые. Для административной работы ей нужен секретарь, а научная идёт лучше, когда никто не смотрит через плечо. Так она сказала.

— Архивный инфочип? — Ставрос посмотрел на Бротигана, и тот чуть заметно покачал головой.

— Мы его не нашли. Вы, миз, его, случаем, не прихватили?

Мари ответила, приподняв бровь, — и только.

— В вашей комнате гора закрытых паролями инфочипов. Что может храниться на них, кроме несанкционированных копий научного архива колонии Авалон?

В этот момент Рубену отчаянно захотелось напомнить сыну про приоткрытый рот.

— Что дало вам основания для обыска моей комнаты?

— Ничего вашего, девушка, на территории колонии нет. Отправившись в нашу экспедицию, вы подписались насчёт исполнения наших законов.

— Я знаю законы Новой Надежды. Для вмешательства в частное пространство гражданина государству необходимы веские основания. Или на Авалоне уже свои законы?

— Вы не гражданка Новой Надежды.

— Я замужем за гражданином, это уравнивает меня в правах. Административное действие, проведённое с нарушением процедуры, незаконно без каких-либо дополнительных причин.

Бротиган медленно и хищно улыбнулся, словно имел на руках флэш-рояль.

— Ваша девичья фамилия — Люссак? Вы дочь высокопоставленного функционера Федерации Земель Обетованных?

— Совершенно верно, я этого не скрываю. Двое из присутствующих здесь людей могут подтвердить мою личность.

— Свидетельство мужа не может… — нерешительно начала Эдера.

— …и ещё моё, — добавил Норм. — Я давно знаком с этой юной дамой и могу засвидетельствовать её личность.

— Вы ведь её, — Бротиган сверился с декой, — шесть лет не видели?

— Сверьте мою генетическую пробу.

Ставрос молчал, было совершенно очевидно, что он в курсе, к чему клонит СБ.

— Вы заключили брак с присутствующим здесь Брюсом Эстергази за восемь дней до отправления экспедиции, не так ли?

— Это противозаконно?

— Это вызвало бы подозрения в любом случае, однако с учётом текущих обстоятельств — да, совершённый вами гражданский акт абсолютно противозаконен и недействителен. Дело в том, что по сведениям, запрошенным нами из метрополии, Мари Люссак в настоящий момент проходит на Далиле курс психологической реабилитации. Пьёт минеральную водичку, любуется закатами и слушает медитативную музыку. Миз Люссак никогда не покидала сферы безопасности, организованной её отцом. Ваш брак не существует, миз шебианский клон.

— А если я скажу, что это там клон сидит?

— А если я не поверю?

— Брюс Эстергази сам предложил мне принять участие в экспедиции на Авалон.

— Но согласитесь, навести его на эту мысль было нетрудно. Про троянского коня давно читали?

Мари обернулась на Брюса и встретила взгляд человека, которого только что пырнули в печень. Одна секунда, в течение которой можно было или сказать что-то, или промолчать, а после она отвернулась и глядела только перед собой.

— У вас нет шансов, дитя моё, — сказала Эдера. — Расскажите нам всё.

— Я не ваше дитя.

— Она не дитя, — согласился и Бротиган. — Она сотрудник Службы безопасности вероятного противника. «Крот» под прикрытием. Она использовала мальчишку, чтобы овладеть нашими секретными разработками. Что же такое нарыла миз Монти, что вам пришлось убить её топором! Неужели отравить не проще?

— Как насчёт продолжения в присутствии адвоката?

— Законы на вас не распространяются, миз Неизвестно-Кто. Да и где я возьму вам адвоката?

— Второе влечёт первое, не так ли? Если вы объявляете меня клоном, то считаете себя вправе не соблюдать мои гражданские права, потому что иначе вступаете в конфликт с законом. Я настаиваю на том, что на Далиле оставлен мой двойник, исключительно с целью успокоить охраняющих меня отцовских агентов. Я ей за это плачу. Ваше слово против моего.

— Против вашего же слова, увы. Вы сами сделали всё, чтобы оригиналом считалась она.

— Доказывайте, — бросила Мари Люссак и вздёрнула плечи в знак того, что помогать следствию не станет, но не выдержала, полюбопытствовала: — А что, пропавший спутник — тоже я?…

— Погодите, — сказал Рубен. — А где из того, что леди, возможно, клон, вытекает, что она убийца?

Эта мысль, самому ему казавшаяся крайне благоразумной, повисла в воздухе: Ставрос до неё не снизошёл, а Бротиган посмотрел на пилота как на ребёнка, который вмешался во взрослый разговор.

— Единожды солгав, — сказала Эдера, — да кто ж тебе поверит?

— Я не рассчитывала проходить по делу об убийстве.

— Не возьмусь тягаться с вами жизненным опытом, миз, — есть такие женщины, к которым невозможно обратиться «мэм» или «леди», — но мне казалось, у каждого человека есть если не скелет в шкафу, то хотя бы сфера интимного. Это я к тому, что мы все в чём-то лжём.

— Господин Ставрос, — заговорил доселе молчавший Кэссиди, — по решению суда к подозреваемому может быть применён допрос с использованием медицинских средств.

— У нас тут нет суда. Я как-то тоже не рассчитывал, что вы начнёте друг дружку… топорами.

— …если нет суда, его функции переходят к высшему должностному лицу колонии, — настойчиво сказал Кэссиди. — Вы должны взять это на себя.

Ставрос вздохнул как Авраам, от которого потребовали в жертву первенца, и начал сбивчиво и невнятно перечислять моральные и религиозные принципы, в силу которых для него совершенно недопустимо осуществлять медикаментозное управление психикой существа, хотя бы относительно заявленного как обладающего свободой воли. Было совершенно очевидно, что команда его сломает.

— Вы говорите, что у клонов нет прав, — заговорил вдруг Норм, о котором все забыли. — Это не так. В своё время я достаточно подробно изучал этот вопрос. Существует «Декларация прав биоконструкта», в которой, в частности, запрещается подвергать мозг клона биохимическим воздействиям. Он и так есть продукт воздействия сложных биохимических процессов, и то, что достаточно безвредно для человека, на клона может подействовать любым непрогнозируемым образом.

— Она, — ухмыльнулся Бротиган, — утверждает, что не конструкт.

— Ни в коем случае, — парировала Мари Люссак. — Я оригинал в обсуждаемой паре, но вы не приняли во внимание то, что дочь моего отца изначально может быть биоконструктом.

И торжествующе улыбнулась, выпустив эту парфянскую стрелу.

— Эта… тварь издевается? — спросила Эдера.

— У неё есть такое право, — очень серьёзно ответил ей чиф ССО.

— Так вы клон или нет?

— Скажем так, я допускаю такую вероятность. Я не знаю. Учитывая, что мой отец широко использует сущности, созданные под заказ, и что он хотел бы иметь правильную, достойную его дочь… вполне возможно. Буду вам признательна за любые факты за и против. С другой стороны, если СБ создавала меня для проведения автономных спецопераций на выезде, у меня, разумеется, блокирован мозговой центр, отвечающий за расторможенность речи.

— Она издевается, — согласился Кэссиди с невольным восхищением.

— И что, — голосом Эдеры, казалось, могла говорить сама Снежная королева, — на Авалоне можно безнаказанно шпионить, убивать выдающихся людей, ставить под угрозу выживание мирной колонии и издеваться над следствием? Как вы рассчитываете сохранить авторитет руководства, Геннадий, установить для Авалона его систему заповедей и заставить население придерживаться их? Это порок штурмует ваши стены. Это вселенское зло. Где решимость Добра, где его праведные силы?

— Выяснить, кто из пары оригинал, можно только имея на руках генетические образцы обоих, и то, думаю, это было бы по силам биоинженеру уровня покойной госпожи Монти. Та «Мари Люссак» для нас недостижима. Однако не только чиф Норм много знает про биоконструктов. Я тоже по роду деятельности имел дело с так называемыми, — Бротиган подмигнул, — «сайерет». Похожи на людей, но функционально кое-чем отличаются.

— Что-то я не пойму, к чему вы клоните, Пэдди, — сказал ему коллега.

— У нас есть четыре возможных варианта: миз — клон, виновный в убийстве, миз — клон, в убийстве не виновный, миз — человек, но, тем не менее, виновна в убийстве, и миз — ни в чём не повинный человек. Поскольку существует разница в гражданских правах, нам придётся сперва определиться, кем мы будем её считать. Отец Зла лишает ведьму боли. Я ведь близок к концепции, не так ли?

— Вы что, собираетесь совать ей иголки под ногти?

— Да, боже упаси, у нас тут что, тёмные века? У нас имеется медицинская капсула с возможностью фиксации интенсивности нейронных процессов. Подавая раздражение непосредственно на нервные центры, можно…

— …в частности, заставить находящегося внутри человека его дать нужные показания или убить, выдав случившееся за несчастный случай.

— Теоретически — да, практически это не есть наша цель. Нам необходимо обеспечить безопасность ни в чём не повинных граждан колонии. Это никак невозможно, если мы отпустим подозреваемую за недостаточностью улик. Староста, вы должны принять это решение.

— Какое бы решение вы ни приняли, — сказал Норм, — и безотносительно любой вины, я не позволю засунуть мадемуазель Люссак в эту вашу «железную деву».

— Чиф, почему вам всё время приходится напоминать о сфере вашей компетенции? Почему вы так заинтересованы в том, чтобы эта особа избежала не только заслуженного наказания, но даже разбирательства?

— Есть вещи, которые делать нельзя. Это я устроил мадемуазель Люссак в ассистентки к госпоже Монти. Это моё дело — доказать её невиновность и понести вместе с ней наказание, если я не прав. Первое, разумеется, предпочтительнее. Физическая пытка применена не будет. Я так сказал, и вам придётся с этим считаться.

— Кем вы себя возомнили, мачо?

— Я — человек, под чьим командованием находится пятая часть колонии Авалона. Самая организованная и мобильная часть, способная в пять минут получить на руки оружие.

— Вы нам хунтой угрожаете?

— Её фамилия Люссак, а вы отвечаете за безопасность колонии.

— Я имею право уволить вас одним словом.

— Попробуйте, но будете не первый. В таком случае я стану защищать мадемуазель Люссак из личных побуждений, будучи уже не связан обязательствами перед колонией. Выбирайте, что вам нравится больше.

— Он может, — пискнул Брюс. — Я видел.

— Меня, — сказал Рубен, — тоже посчитайте.

— Хорошо, — начал Ставрос, со сдержанным негодованием глядя на группу протеста, которая тут образовалась неожиданно для него. Как, впрочем, и для себя. — Что вы предлагаете по обсуждаемому вопросу. Чиф Норм?

— Мадемуазель, вы доверяете мне в этом деле? — спросил тот у Мари Люссак.

— Всецело. — Она посмотрела на него снизу вверх.

— Это хорошо. Согласитесь ли вы провести некоторое время в изоляции, под замком, в целях вашей же безопасности?

— Смотря в чьих руках будет ключ.

— Логично. Я, Р. Эстергази и Брюс будем вас охранять по очереди. Не для того, чтобы вы не вышли, а чтобы к вам никто не вошёл. Вас устроит?

— Разумеется, — фыркнул Бротиган. — Особенно Р. Эстергази…

Удар — и он рухнул навзничь.

— Никто, кроме клона, не позаботится о чести клона, — с насквозь лживым сожалением сопроводил его Рубен, стряхивая кисть.

Комичность ситуации состояла в том, что из всех присутствующих один только Бротиган и был вооружён и именно он, оглушённый, барахтался сейчас среди пластиковых стульев. Вот вам и решимость Добра, и его праведные силы.

— Только попробуй, — предупредил его Норм на всякий случай.

— Биоробот… — выдохнула госпожа психолог, — поднял руку на человека… и ему это так сойдёт? Да вы что, сговорились все — крушить основы?…

— Я был знаком со многими биороботами, которым приходилось по долгу службы поднимать на человека не только руку, но и лучемёт. Люди, они ведь все такие разные, а роботы попроще — и в целом неплохие ребята. Вы уж извините, как вас… Пэдди, если вы думаете про себя, что человек — это звучит гордо, то и ведите себя… как мужик.

Вот-вот, а не знаешь, спроси меня — как.

* * *

Провожать Мари Люссак в место заключения пришлось буквально продираясь сквозь толпу. Норм и Рубен заняли выигрышные — и почётные! — места справа и слева от подопечной, а Брюс тащился следом как привязанный. Мари не оглядывалась, и он терзался.

Я её предал.

Я должен был сказать, как Норм, и Бротигану засветить — как Руб. Нет, главное не это. Я… я усомнился там, где они — нет, я промолчал там, где старшие мгновенно приняли решение. Но это было моё собачье дело!

Почему?!

Силы небесные, да я с самого начала знал, что наш брак — договорной, что она меня использовала, ну, я надеялся, наверное, что это может измениться и что-то вспыхнет там, яркое и светлое, но ведь я не идиот. Я не люблю Мари Люссак, она не любит меня, но из этого не следует, что я не протяну руки, когда её станут топить.

Дело в том, что я думал, будто она слабая, зависит от меня и одна пропадёт. Вот меня и пёрло, как жабу на пруду. А она оказалась сильная. Много сильнее и значительнее меня. И не только меня, к слову. Это я до конца ещё не понял, какая она. Даже если и вправду шпионит для своих 30 и на тех инфочипах не сенсационные материалы для её книги, а копии наших архивов — а где, кстати, пролегает граница меж тем и этим? А я бы так смог? Ведь она тут одна-одинёшенька, сиротка в дремучем лесу, среди волков, готовых чуть что на молекулы её разобрать максимально болезненным способом. Ни папе не позвонишь, ни в головной офис. А она их ещё и по носам щёлкала. И палила свечу с обоих концов.

Разве можно допустить, чтобы женщина?…

Дело не в том, что она большая, а в том, что ты — мелкий. Самый мелкий из всех, кто там был сегодня, что и продемонстрировал с успехом. Как вести себя, если она — больше?

Да какая уж тут любовь!

Местом одиночного заключения для Мари Люссак выбрали их с Брюсом комнату в семейном общежитии. Пока дотуда шли, Норм вызвал по комму командиров отделений и распорядился. Тирод уже ждал его на пороге с большой коробкой, куда собрал весь скандальный частный архив «семьи Эстергази».

— Чиф, куда это?

— Отнесите ко мне и оставайтесь при нём неотлучно или поставьте человека. Неотлучно — ключевое слово. Ничто не должно быть изъято или заменено без моего ведома.

— Я могу входить?

Норм мельком оглядел внутренность помещения: убогая продолговатая клетушка с двумя койками, раздвинутыми по противоположным стенам, дверь в санузел справа, при взгляде из коридора не видна. Несколькими касаниями перепрограммировал замок, чтобы тот отпирался только снаружи.

— Да, пожалуйста.

Мари перешагнула через порог и обернулась. Запереть за ней дверь, глядя прямо в поднятое к тебе лицо, оказалось неожиданно трудно.

— Морган!

— Я здесь, чиф. Слушаю.

— Слушай меня внимательно: оттуда никто не выходит, входят только те трое, кого вы видите перед собой. Никакое высшее руководство, не говоря о Службе безопасности колонии, приказ отменить не может.

— Ясно, чиф. Осмелюсь предположить, а что, если она с собой что-нибудь сделает? Ну, удавится?

— Вот для того, чтобы она не удавилась, мы и не пускаем к ней СБ. За того, кого вы поставите к этой двери, вы отвечаете лично. Вы меня правильно поняли?

— Абсолютно, чиф. Сама встану.

Первый раз за весь день на лице Норма промелькнула искорка удовольствия, и Брюс снова задался вопросом — что отчим нашёл в этом маленьком чудовище и почему ей подыгрывает. Секса меж ними точно нет, не смешите матушку. Уж не напоминает ли она ему — о ужас! — Игрейну?

Любая девушка этого возраста будет напоминать Игрейну, факт.

— Разрешаю сесть, это надолго. Запомните, Морган, пока мы здесь охраняем арестованную, по комплексу ходит человек, для которого снять со стены пожарный топор — плёвое дело. Ключ я вам не даю во избежание лишней ответственности.

Ключ — это такая карточка-отмычка, позволяющая перепрограммировать любой замок в колонии на новый тактильный параметр. У всего руководства такие есть, и у СБ, разумеется, тоже. И у Игнасии Монти — был. На теле не нашли.

— Постойте, Морган, это не всё. В самое ближайшее время у нас будет объявлено чрезвычайное положение. Да, оказывается, можно ещё чрезвычайнее. В этой связи снимите наших людей со всех хозработ, не связанных с обеспечением жизнедеятельности колонии. Ссылайтесь в этом на меня. Найдите место в пределах дневного перехода, где можно было бы организовать временный лагерь. Чем больше найдёте таких точек, тем лучше. Заодно продумайте маршруты перемещений между ними, и прикрытия. Даже если ничего не случится, вы приобретёте ценный опыт действий в полевых условиях. По вам всё. Всё понятно?

— Так точно, чиф. Никак нет… было бы разумно поставить флэши, чтобы обмануть их энергодетекторы — от удара с воздуха. Не дали ресурсов? Они, я извиняюсь, сдурели? Нас же с воздуха… одним точечным ударом!

— Теперь вы, Андерс. Для второго отделения у меня очень важное задание. Вы вооружите всё, что летает и ползает и не нарисовано в справочнике-определителе местной фауны.

— Тут нет фауны…

— Тем проще вам будет.

— Как мне склонять механиков к пониманию?

— Любыми способами, включая личное обаяние. Запугайте их. Все батареи зарядить, технику вывести из ангаров, отогнать на километр и еженощно перегонять на новое место. Закамуфлировать. В пустых ангарах включить тепловые пушки. В вашем распоряжении бойцы-контрактники. Вопросы есть?

— Никак нет, чиф.

Некоторое количество народу, что толкалось тут за новостями, услышав обрывки этого разговора, поспешно разошлось по своим жилищам: делиться новостями с домашними и готовить эвакпакеты.

На этом добрались до комнаты Норма, где Тирод, как пёс, охранял инфочипы. Комод Третьего был немедленно отпущен с соответствующим поручением: проверить комплектацию, отсчитать и отгрузить консервы, палатки, камуфляжные сети, спальные мешки, куртки с подогревом, аптечки и любые переносные устройства, которые должны облегчить бойцу на рейде жизнь и исполнение задачи: инфравизоры, детекторы источников энергии, мобильные ректификаторы воды и воздуха, каждый величиной с автомат для продажи мелочи.

Уф, сели рядком на койку, перевели дух. Посмотрели друг на друга.

— По чаю? — предложил хозяин. Идею одобрили.

— Я понимаю, почему в это ввязался Брюс, — сказал Рубен, держась за горячую чашку. — Он ей человек не последний. Я понимаю, — храбро продолжил он: — почему это сделал я. А ты-то зачем поперёк прёшь? Ты представляешь, как это выглядит со стороны? Путч!

— Тебя это беспокоит?

— Нет, но…

— А меня — очень. Варианты у меня были? На фронтирах происходят страшные вещи и остаются безнаказанными.

— Рассел, — подал голос Брюс, — откуда ты знаешь, что она невиновна?

— Ты — у меня спрашиваешь?

— Эээ…

— Ты можешь представить свою жену с топором? Нет, я, конечно, понимаю, что это самое страшное оружие в галактике…

Брюс покраснел.

— Разве ты недостаточно её знаешь?

— Ну, я не знал, что она может такой спектакль устроить, как сегодня.

— Именно потому, что она устроила спектакль. Она хамила в лицо следователю, поскольку абсолютно не верила, что это происходит всерьёз. Иначе — она вела бы себя иначе. Проявила бы готовность сотрудничать, призналась бы в малой вине… Максимум, её бы выдворили с ближайшим рейсом, с последующей передачей в папочкины руки. Мари Люссак не думала вообще. Кстати говоря, клонам это несвойственно, я имею в виду — стихийное поведение. Полагаю, самый её страшный грех — ваш фиктивный брак.

— О! — Рубен посмотрел на Норма с интересом. — А ты давно догадался?

— Да он бы и ночи не провёл в казарме после того, как мы высадили учёных. Что у них в головах — я знаю.

— А зачем ты её тогда запер?

— Им нужен быстрый и удобный виноватый. Наше руководство может быть прекраснейшими людьми и думать о спасении души, однако ретивость этих ребят — я имею в виду Службу безапосности — мне совсем не нравится. Они не столько ищут виновника, сколько нормализуют моральный климат. Дескать, всё под контролем. Виновный должен быть пойман быстро, и он должен быть чужаком, а обо всём прочем пусть договариваются космические флотилии.

— Тебе инкриминируют раздувание паники.

— Пусть. Зато гражданские будут готовы. Я должен успеть как можно больше сделать для обороны, прежде чем Ставрос меня уволит и запрёт вместе с Мари Люссак.

— Не очень раскатывай губу, все бы хотели.

— Не беспокойся, — усмехнулся Норм, — я — не все.

Замяли опасную тему. И ведь не то чтобы они делили что-то, а так, удовольствия ради — шпильку в бок. «Всегда решает женщина», угу.

— Кто вместо тебя? Морган?

— По уставу должна быть она, но, возможно, Ставрос предпочтёт кого-то из контрактников человеку моей школы. Руководитель контингента ВС должен вообще-то утверждаться Фридой.

Он помолчал.

— Я бы тебя предложил, но они не поймут.

* * *

Инженер Кодзи ничего не имел против колонистов с Новой Надежды. Он бы рад был и вовсе о них не знать. Его дело держать ионный зонтик, под которым фабрика-краулер уже три года добывала кристаллы для горной корпорации «Седьмая грань», а та в свою очередь снабжала ими один очень успешный судостроительный концерн.

Это не слишком весёлое дело — жить под ионным зонтиком. Никакой связи, никаких трансляций, записями и играми обменялись уже не по разу. Выйдешь наружу, и ощущение такое, будто мир — одни только стены белого тумана. Визоры в нём слепнут, радиоволна пропадает. Два шага сделаешь, держась за чёрное скальное ребро, и забыл уже, куда обратно. Посидишь на камушке в спецкостюме, стирая со шлема конденсат — вот и вся прогулка. Возвращаешься обратно в кают-компанию, где твоя морда осточертела так же, как тебе — примелькавшиеся морды прочих вахтовиков.

С одной стороны, теперь его можно не держать, свернуть. Спалились по самые потроха. Глазастый и немыслимо крутой тип на «кукурузнике» пролетел над выработкой, едва не пузом скользя по скалам, и, надо думать, заснял тут всё. Он, Кодзи, уже отстоял свои полчаса на ковре у топ-менеждера хатамото Ни, когда тот искал виноватых. Больше всего досталось, конечно, ПВО: не смогли сбить разведчика, даже никакой лазерной стрелялкой не оборудованный. С одной стороны, хорошо, конечно, что есть кто-то виноватый больше тебя. Тем только и оправдались: мол, наши системы тут тоже слепы!

С другой стороны, тоже хорошо: у большинства людей от постоянной ионизации сильные, не проходящие со временем головные боли. Это вредные условия труда, не все горняки могут работать на Либеллине-VI по медицинским показаниям, и доплата невелика. Теперь, если их вывезут, корпорация обязана оплатить своим работникам лечение приобретённых болезней согласно сравнительной диагностике, которая в обязательном порядке проводится до и после вахты. Поговаривают, правда, что врачи корпорации имеют некую ориентировку — не слишком акцентировать внимание на мелочах. Верить им, так мы приезжаем отсюда отдохнувшие и поздоровевшие.

Вахты на Либеллине-VI невыносимо длинны, работники сменяются раз в год, когда приходит транспорт за продукцией и привозит всё, без чего не может существовать нормальная колония: провизию, питьевую воду, туалетную бумагу… новые записи и игры, с которыми новой партии существовать год. Женщин не возят. Женщины дома ждут. И со временем ты приучаешься искать отдохновение души в том единственном, что остаётся с тобой всегда — в работе.

И гиперсвязи в посёлке нет с тех пор, как тут высадились фермеры. Таково приказание хатамото Ии. И совсем непонятно, когда бы прилетел за нами транспорт теперь, когда Новая Надежда взяла орбитальное пространство под контроль. Ведь корпорации «Седьмая грань» важен не только карьер, откуда краулер тоннами гребёт технически чистые кристаллы, корпорации важна тайна.

Потому что производственные налоги на Землях неимоверно высоки и корпорации нашей как будто не существует.

И вот всего один глазастый парень пролетел над нами на бреющем и ушёл живым, хотя мог бы как тот спутник, который тоже слишком много знал, рассыпаться по окрестностям кучкой дымящихся обломков. Потом он доложил своему руководству, а то в свою очередь связалось со своей метрополией, а та — с нашей, а наша в свою очередь задала Успешному Синдику, чьё имя неназывается, несколько неудобных вопросов, и чертовски похоже, что мы все потеряли работу.

Кто в этом виноват? В нашем клубе всякому ясно — фермеры. Понаехали тут.

Тайны, переставшие быть таковыми, доставляют своим хозяевам множество неприятностей, и где-то там, на Церере и в контролируемых ею областях арестовывают «белых воротничков», предъявляют им иски, определяют степень участия в «левых» доходах, описывают имущество. «Седьмой грани» предложено приобрести лицензии, заплатить налоги, штрафы и пени или самораспуститься. А мы сидим тут, связанные по рукам и ногам, и ждём, покуда до нас доберутся. Мысли наши заняты только нашим будущим, и ничего хорошего в этом будущем как будто нет.

Есть один тонкий момент, сказал хатамото Ии, когда выбрал время посетить наш клуб. Промышленный Совет Земель не может позволить себя обкрадывать, но это не значит, что планета — не наша! Пусть руководство из корыстных побуждений не зарегистрировало новую территорию, но директора уходят, а собственность остаётся. Либеллин-VI — мы слышали, фермеры назвали его Авалон, потому что им удалось вырастить тут съедобные яблоки! — наш по факту. Владеет полем тот, кто его вспахал — эта формула священна со времён Махабхараты. А чтобы она была должным образом доведена до сведения фермеров, полагающих, будто они первые только потому, что подсуетились с бюрократической процедурой, Федерация посылает сюда авианосное соединение «Красный дракон».

Мы добываем тут ценное стратегическое сырьё и, если мы его уступим, то потеряем в авторитете и в весе. Кристалл — это прыжковый двигатель, а прыжок — это власть над пространством. Фермерам будут принесены извинения и выплачена компенсация. Разумеется, за счёт фондов неправедной корпорации, если у власти останется прежнее руководство, или за счёт личных фондов прежнего руководства, если корпорация пойдёт под секвестр.

Мы можем быть неправедны, но мы не можем быть слабы.

* * *

Как неоднократно подмечал Брюс, мать его любила скуку и была в ней совершенно счастлива. Впрочем, какая уж тут скука, когда Айна самозабвенно скачет по синему надувному матрасику: ножки в белых носочках ударяют в упругую поверхность, раз-два, коленки поджимаются под грудь — ухх. Раз-два, она запрокидывается назад, пытаясь изобразить сальто. Смотри, мам!

Натали всякий раз всей внутренностью вздрагивает: а ну как шею себе повредит? Дитя возмущается: мам, ну я умею падать!

Этого мало, надо ещё уметь вставать. Матери кажется, что Брюс в этом возрасте был поспокойнее. Посолиднее. На Айне синий комбинезон с перекрещенными на спине лямками — очень удобная штука, позволяющая материнской руке вовремя цапнуть за эти лямки. Под комбинезон поддет пушистый свитерок: в это время мы ещё не включаем отопление, а на улице уже довольно прохладно. Да, экономим деньги, хотя на здоровье мы бы экономить не стали. Эта температура стимулирует активность ребёнка. Напрыгается — тут же на матрасике и заснёт, тогда и мать отдыхает. Жизненный цикл матери подчинён жизненному циклу ребёнка: опыт уже есть. Копна чёрных кудряшек, круглые щёчки-яблочки. Мы даже снимались в рекламе каких-то детских мелочей: здоровое дитя с отпечатком отцовской любви и материнского долгожданного счастья на рожице. С каждым ребёнком вновь переживаешь детство, и это вот, третье вышло самым настоящим. Правильным.

У Айны есть отец, а у Натали — муж.

Конечно, это выглядит совсем иначе, чем жизнь на иждивении Эстергази. Натали считает и планирует: это вот мы купим сейчас, а с этим можно повременить до следующего месяца или года. За столом нас четверо, а карточка кредитная одна. Но в то же время, когда Натали выбирала… нет, будем честными, она не выбирала, потому что выбора у неё не было… Любое-другое-прочее — это уже не жизнь, а служение чужой жизни, вечно тоскливое подглядывание за чужим праздником в заиндевевшее окно.

Иногда на её горизонте возникали «сёстры» — местные функционеры и ненастойчиво, за чашечкой чая предлагали устроиться поработать. Работа, в основном, была такого свойства: куда-то съездить, с кем-то поговорить. Делиться душой.

Если для тебя поровну «да» и «нет», сказал Рассел, когда она с ним советовалась — я бы не хотел. Останься нашей. Они хотят не твою работу, они хотят тебя.

На Пантократоре этот ресурс ценится больше других: личность, душа, харизма. Есть люди, которые единым движением души разделяют: это вот будет хорошо, а вон то — совсем даже хорошо не будет. Единственное место в мире, где платят за то, что ты — человек хороший.

И они думают, я это могу?

Допустим, могу, если речь о Брюсе или Айне: слово матери, подтверждённое молчаливым согласием отца — краеугольный камень нашей счастливой семьи. Но общество состоит из семей, как из кубиков, и из семей в мир выходят взрослые, правильно воспитанные дети. Пантократор интересуется, будут ли они строить свою ячейку по образу и подобию той, из которой они вышли, или же будут строить её по принципу — лишь бы иначе.

Пантократор считает, что если мужчина способен создать семью и защитить её, он может личным примером научить тому же сто пацанов, которые глядят на него рты разинув. Дело лишь в том, чтобы он верил в добро и зло и узнавал их в лицо.

А женщина научить не может. Этому учит только жизнь, интуиция, вовремя сказанное слово, поданная рука, и при всём этом сто шансов против одного — научиться злу.

Кто-то с пеной у рта твердит о самореализации. Вон, мол, Мэри-Лиис Дален на Зиглинде ведёт ток-шоу «Как мы воевали», хотя, как вспоминается Натали, воевала та больше по пилотским койкам, пока они с Магне не поговорили о любви посредством нескольких хлёстких пощёчин. Тогда наступил катарсис, они рухнули в объятия друг друга и неразлучны до сих пор. Строй рыжих погодков гордится родительской военной славой, и всё у них хорошо. Кто-то ещё из дам того призыва пишет стихи для регулярной передачи, доводя до слёз ветеранов той войны и романтически настроенных дев. И ты могла бы…

А у тебя — только муж, с которым счастливы твои дни. И ночи тоже. Каменная стена, в укрытии которой твой сад.

Что ты дала миру? Детей, которые, выйдя в мир, скажут: да, у меня было счастливое детство, я знаю добро и любовь. Это трудно, да, и будут ошибки, но это всё как аварийная посадка на воду, ночью — держишь курс на луну. Это лестница в небо, и мы, поколения — ступени в ней.

И Пантократор хочет, чтобы я произнесла это вслух. Он хочет, чтобы таких детей было сто.

Я не умею абстрактно. Может, у кого-то больше души, честь ему и хвала, но стоит мне подумать о сотне, и я сомневаюсь в себе. Айна спросит — кто тебе дороже. Брюс скажет — это не любовь, это игра, работа, фальшь. Неправда, ток-шоу, пошлость! Я и не думал, что ты можешь сделать из любви работу. Пусть цифровой манекен слепят, чтобы улыбался всем одинаково. Но только не с тебя, слышишь, мам! Рассел ничего не скажет, может, спросит только: тебе это нужно? И я задумаюсь. И в сотый раз скажу — нет. Вы моя реализация, мне хватит. Трое в моём сердце — и оно переполнено. Всё остальное проходит в номинации «весь мир», оно немного меньше.

Благодаря тому, что есть эти трое, я даже могу любить этот ваш «весь мир». Иначе ему пришлось бы худо.

Но я верю в добро и зло, и ещё, оказывается, я умею любить. Потому я — ваш человек. Потому что, оказывается, многие не умеют.

Но говорить «нет» намного проще, когда за плечом Рассел.

Вот и сейчас принесло их, на этот раз четверых. Такой бригадой Натали ещё не окучивали. Возглавляла миссию миз Ариадна, знакомая Натали с тех ещё времён, когда спасала её от дурных последствий коварного рислинга с Медеи. Содрогаясь при одном воспоминании об острой желудочной боли, Натали тем не менее понимала — приступ, настигший её в дворцовом туалете Зиглинды, спас ей жизнь. Приступ, и та девочка, Мари Люссак, догадавшаяся позвонить куда надо. Именно тогда Пантократор принял носимое злыми ветрами семейство Эстергази под свою защиту, и теперь, глядя в невозмутимое бронзовое лицо сестры Ариадны, Натали поняла, чего от них ждала: потребуют вернуть долг.

Дам, облачённых по местному обычаю в зелёное, хозяйка усадила в гостиной за чаем с печеньем. Айну отнесла в родительскую спальню, потому что ближе, игрушки, разбросанные на ковре, ногой запихала под диван. А у тебя прохладно. Да, это чтобы незваные гости не засиживались. Нет, мармелад она сама не варит: абрикосовым джемом её снабжает старичок из дома ниже по тропе — вы проходили мимо, когда поднимались! — просто так, ну а муж просто так починил ему забор. Да, Расселу нравится возиться со всякой ерундой, чтобы работало. Он говорит — это способствует внутреннему равновесию. Очень здорово, когда у мужчины есть это свойство. Согласна, повезло.

Всего одна весточка оттуда: ну вы же знаете эту гиперсвязь на фронтирах! Сосчитано каждое слово. Сам жив-здоров, и пацан в порядке. Да нет, не волнуюсь.

Что случилось?!

Следовало догадаться, что миз Ариадна по пустяку роскошные свои телеса растрясать не станет. Здесь на Пантократоре слово её на вес платины, хотя так трудно понять их иерархию. Бывает, силою взгляда определяют, кто прикажет, а кто подчинится.

Земли не хотят уступать шестую планету звезды Либеллин, внесённую в реестр обитаемых планет под именем Авалон. Считают её своей по праву первой заложенной шахты. Но и Новая Надежда не желает обедать во вторую очередь. Слишком много вложено в планету, чтобы на ней можно было жить, да и открытие её оформлено законным порядком. Люди приехали, сделали тут почву и воздух, связали с Авалоном свои надежды и перевезли скарб.

Как они станут разрешать этот земельный спор? Да очень просто. Как они обычно решались в деревне: сходятся у околицы две стороны с дрекольем… Колонисты вызвали для защиты своих огородов авианосное соединение, не замедлившее встать в орбитальном пространстве Авалона против аналогичного по составу «Красного дракона» Земель. По четыре приданных крейсера, свора эсминцев и пчелиный рой мелочи. Снизу, с планеты, видны отсветы дюз на пласталевых брюхах военных кораблей.

Фрида объявила тревогу по схеме шесть. Это значит, экипажи боевых судов прибыли на места прохождения службы и неотлучно находятся на борту. Отпуска отменены. Командиры готовы в любой момент прыгнуть в заданный сектор. Прекращены отгрузки в адрес вероятного противника, гражданам Земель предложено покинуть территорию Новой Надежды. В ответ 30 на Лорелее арестовали находящиеся там торговые корабли «Катарина» и «Ольбек», что в одностороннем порядке нарушило пакт, сорок восемь лет назад подписанный на Оранже. К Лорелее немедленно выслано соединение под командованием вице-адмирала Варни: властям максимально вежливо предложено освободить корабли и оплатить упущенную из-за вынужденного простоя выгоду. Тем временем эскадра, возглавляемая Ванессой Оук Кэмпбелл, объявила себя каперами, вышла из гиперпространства на тихой окраине у Одетты, оголённой отсутствием соединения Варни, наставила пушки и принялась диктовать условия, поражающие своим цинизмом даже бывалых офицеров Галакт-пола.

Всё это рассказывается за чайным столом тихим невыразительным голосом. В родительской спальне спит ребёнок, девочка, завёрнутая в голубой плед. Натали молчит и бледнеет.

У меня там всё!

Да вся эта ваша планета не стоит монетки, подброшенной, чтобы решить её судьбу. Эти мужчины опять всё испортили.

— Это война.

Натали не помнила, кто произнёс эти слова, но они повисли в воздухе её неубранной гостиной. И следующие.

— Ничто не случается настолько внезапно, чтобы это нельзя было предотвратить. Надо только вовремя вмешаться. Ты нужна нам.

— Я? — для пущей выразительности тычет себя пальцем в грудь. Внезапно леденеют ноги — неужто правда в доме так холодно? — и Натали поджимает их под себя. — Но… почему я? С чего вы взяли, что от меня будет прок?

— У тебя там всё?

— А? Что?

— Что такое колония на Авалоне? Это двести пятьдесят человек, из которых полсотни подростков, ещё полёта детей разного возраста, от трёх до четырнадцати, а прочие — люди сугубо мирных профессий. Только один человек способен о них позаботиться. Ты понимаешь, о ком я?

— Мой муж? Рассел? Но… «…и заодно пригляжу за пацаном». Меня опять обманули, да?

— Рассела предложили в экспедицию мы. — Когда говорит Ариадна, понимаешь, что вот она правда и есть. — Мы знали, что Фрида согласится. Чиновник СБ по вопросам новых территорий — человек разумный, он знает, что от наших предложений обычно исходит больше пользы, чем вреда.

— И что, по-вашему, должен там делать Рассел? Какая у него такая секретная миссия?

— Его миссия… — Ариадна пожевала губу, — …нет, это наша миссия. Надо спасти людей независимо от обстоятельств. Понимаешь? Кто бы ни начал стрелять первым, кто бы ни был виноват.

— И… — Глупо звучит, да, домохозяйки вообще глупы по определению, — …мне не стоило про это сказать?

— Об этом, дорогая, не сказали и твоему Расселу.

— Как это?! А что вы мне тут… Вы думаете, я могу его включить?

Ариадна посмотрела на неё с состраданием. Хотя, возможно, сострадала исключительно её непонятливости.

— Рассел Норм сам знает, что он должен делать, его не надо включать. У него нет выбора.

Резкий ветер свищет вдоль по склону холма, голые ветки ив стучат в окна.

— Да, мне знакома эта фраза. Но там мой сын, и у него должен быть выбор, должен!

— Мы устроили сержанта Норма в экспедицию на всякий случай. Там множество людей, специалистов в своей профессии, мирные семьи. Случись что — это беспомощные жертвы обстоятельств. Кто-то должен быть среди них, понимаешь, из тех, кто может.

— И вот оно случилось. Вы пожертвуете им.

— Не мы. Мы только помогли сержанту Норму занять подобающее ему место. Он, видишь ли, уже давно дал на все вопросы жизни правильные ответы. Он будет спасать людей, невзирая ни на какие политические интересы, независимо от того, где он родился и какое у него гражданство. Он наш паладин, и нет никакой разницы, знает ли он об этом. Всё, что он сделает, благословлено. Ты ведь знаешь, что Пантократор не играет в командные игры за власть. Пантократор служит только жизни. Если где-то глупые дети подрались в песочнице, надо присмотреть, чтобы они не покалечили друг друга совочками. Ты знаешь, что такое удар по планете из космоса?

— Я с Зиглинды, — Натали нервно высморкалась в бумажный платок. — Я знаю.

— Никто не ждёт, что ты пойдёшь и спасёшь Галактику. Тебе предлагается войти в комиссию, которая полетит туда улаживать конфликт и встанет между белым и красным драконами, и бросит между ними платок. Возможно, ты принесёшь пользу. Там, внизу — твои. Ты будешь очень стараться, чтобы дело обошлось без пальбы. Потому что если одни выстрелят, другие выстрелят в ответ. Любой ценой, слышишь, надо предотвратить галактическую бойню.

— Л-л-любой?

— Да.

Интересно, что сказала бы на это Адретт Эстергази?

Неинтересно. Я знаю.

— У меня маленький ребёнок.

— Здесь с ней ничего не случится. Ты можешь назвать более безопасное место, нежели Пантократор?

Нет, не могу. Мы все спаслись только здесь, но оказалось, что спасение было временным. Оно длилось до тех пор, пока не пришло время спасать других.

Беседу прервал громкий отчаянный плач из родительской спальни. Натали, извинившись сквозь зубы, метнулась наверх, сгребла дочь вместе с одеялом и прижала к себе, будто защищая от всех циничных политиков мира. Айне приснилось страшное, она начала всхлипывать ещё во сне, а очнувшись, обнаружила себя одну посреди огромной пустой кровати, сухую ветку, стучащую в окно — завтра же её вырежу! — и выдала громкий басовитый рёв.

Это ещё не самое страшное, нет. Хуже, когда ребёнок плачет тихонько, потому что даже плакать боится.

Если со мной, допустим, что-то случится, они не оставят ребёнка. Воспитают из неё «нашего человека», дадут ей силу и научат правильно распоряжаться ею. Образование, конечно, тоже. Айна станет одним из самых уважаемых людей Галактики: ещё бы, пантократорская монахиня. Неземное существо.

Ничего личного. Служить жизни как понятию, как слову. Как это возможно — спасать и лечить мир не для себя? И плакать она научится тихонько, чтобы никто не слышал. А может, они вообще не плачут. Психотехники у них всякие. Они не ищут света, они знают про него.

А это меньше.

Натали воздвиглась на верхних ступенях лестницы, прижимая к груди плед с местами торчащей из него Айной.

— Она поедет со мной. Когда мы должны быть готовы?

Говорят, Галактика в опасности. Говорят, кроме мамы некому её спасти. Даст бог, пригляжу за вами обеими.

* * *

Однажды общественная философская мысль вдруг решила, что нет больше добра и зла, и тем окончательно отделила себя от церкви, а душу — от бога. Общественным мнением отныне не возбранялось быть плохим, не скрывать этого, гордиться этим, говорить об этом вслух — был бы ты лишь успешен. Вопросы веры, обращённые к себе, сменились вопросами религии, обращёнными к обществу, и кто-то даже начал их путать. Душа и прежде блуждала во мраке, но сейчас она перестала искать в нём свет. Душа в принципе стала необязательной сущностью. Место её заменили на уровне единицы — интеллект, и общественное сознание — на уровне толпы.

По крайней мере так всё это выглядит, когда говорит Пантократор.

Пантократор объявил себя противовесом тенденции. О, нет, он не против религии, религия соединяет людей в общность… и разъединяет общности одну от другой. Вера же помогает и в массе остаться собой. Наверное, это очень храбро — говорить с обществом вслух и всерьёз о душе, любви и вере. Наверное, безопаснее, когда это не твои, а абстрактные вера и любовь.

С другой стороны, как их тянет на наш свет из окошка!

Пантократор знает врага в лицо, одинаково умело обращаясь и с личностью, и с массами. Пантократор умеет заставить всякого считаться с собой. Сила Пантократора в людях: тех, кто сумел разжечь во тьме свой собственный свет или каким-то чудом выйти на огонь и не пожелать возвращаться обратно во тьму. Предполагается, эти будут беречь обретённое. Как Натали.

Они назвали этот проект институтом возрождения положительного героя. Они находили и ставили на доску, как фигуру, человека, у которого просто нет выбора.

Остальное он делал сам.

* * *

На следующую оперативку Рассел Норм явился в сопровождении Морган, Андерса и Тирода. Вопросы ожидались серьёзные, пусть младшие командиры будут в курсе. Одновременно это были и смотрины: дескать, вот кто есть вместо меня, выбирайте. Ставрос, как обычно взвинченный и «на бегу», как будто не обратил на это внимания.

— У нас сложная ситуация, и я попрошу вас всех забыть о разногласиях и объединиться для её преодоления, — сказал он в начале, будто бы сам не был одной из противостоящих сторон. — Чиф Норм, что у вас по сектору?

Норм доложился, присовокупив, что, по его мнению, сделано ещё недостаточно. Мы по-прежнему видны в банальный энергодетектор. Вот если бы…

— Хорошо, спасибо. Отключить основной генератор мы не можем: в лабораториях идут эксперименты, для которых крайне важна непрерывность цикла. От генератора работают регенерационные и очистные системы и отопление. Не говоря уже о содержании технического парка. Кроме того, у нас полно маленьких детей, которым необходимо регулярное горячее питание. Это наша планета, и мы будем держаться как хозяева. Это противник высадился тут как тать в ночи, пусть он и жмётся к скалам. До подхода наших основных сил остаётся какое-то время, нам нужно продержаться. Вот снимки укрепрайона противника, сделанные Р. Эстергази, — староста нажал на деке кнопку воспроизведения.

Военные в этот момент быстро переглянулись.

— Мы не можем отправить туда пилотов, — сказал староста. — Ионное прикрытие делает слепыми их приборы, а постоянные туманы в том районе исключают возможность идти… как это… визуально. Однако ничто не помешало бы проникнуть туда пешей группе.

— А с какой, простите, целью вы предлагаете соваться туда пешей группе?

— Меня, чиф Норм, — сплетая пальцы перед собою на столе, ответил Ставрос, — крайне интересует, насколько мы беспомощны и зависимы от старшего брата. Вы до сих пор предлагали нам только убегать и прятаться, заранее отведя авалонской колонии роль жертвы в круговороте жизни.

— У молодой и сильной жертвы больше шансов выжить в круговороте жизни, чем у беззубого хищника. Уверяю вас, у них тоже есть подразделение безопасности. Было бы преступной глупостью не принимать |его в расчёт.

— Возможно, нам удастся поставить нашего хищника в зависимое положение.

— Как вы предполагаете это сделать?

— Это ваше дело — придумать и предложить, что можно вывести из строя в их механике. Я вас внимательно выслушаю.

Ну хотя бы раз.

— Морган? — Норм искоса посмотрел на помощницу, которая на протяжении всего разговора ёрзала и порывалась поднять руку, словно всю дорогу знала правильный ответ. На переносице у неё выступил пот.

— Проще простого, чиф, — выпалила та. — Главное — обеспечить им множественность аварий по всему комплексу. Они под землёй сидят: заложить им заряды в лифтовые механизмы и в каналы сброса отработанных газов — сами полезут, вот увидите. Точки сброса хорошо видны на инфракрасном снимке, если мы их перекроем, засорим им очистную систему — это раз. Насколько я понимаю, в производстве у них идёт хлор. Ещё можно снять ионизатор, это было бы и психологически верно: голый чувствует себя беззащитным. А там можно и с воздуха атаку подгадать… Останется чистое место, можно сеять газон.

— Проще простого, — согласился Норм. — Садитесь, пять. Староста, мы знаем своё дело. Я, видите ли, всю жизнь специализировался на антитерроре. Я считаю до крайности дурной шуткой, когда мне предлагают исполнить террористический акт против кого бы то ни было. Вы меня поняли?

— Нет, — сказал Ставрос. — Вас навязал нам Пантократор, и головной офис согласился, потому что от инициатив Пантократора, как правило, больше пользы, чем вреда. Вы ведёте себя дерзко и выказываете неподчинение руководству колонии. Это будет зафиксировано в вашем досье.

— Я не буду исполнять этот безумный приказ.

— Вы забываете, что на Авалоне и без вас имеются профессиональные военные. Если вы отказываетесь исполнять приказы высшего руководства, мы обратимся к ним через вашу голову.

— Попробуйте, — Норм ткнул кнопку своей деки, пересылая Ставросу некое сообщение. Тот сперва глянул мельком, потом перечёл внимательно и переслал Эдере и, видимо, СБ-шным близнецам. Те переглянулись.

— Офицеры, работающие по контракту, доводят до сведения руководства, что участие в военных действиях не оговаривается действующим соглашением. С учётом изменившихся обстоятельств оное соглашение должно быть пересмотрено в части расценок, премиальных и призовых и также не может быть заключено без участия страховой компании. Обязательства колонии Авалон в нынешней ситуации эти достойные джентльмены почему-то считают не стоящими выеденного яйца. Семь подписей.

— …а Р. Эстергази согласен со мной. Я предлагаю немедленно приступить к эвакуации колонии, и вот почему. Схожие мысли обычно приходят в головы противников одновременно. Если вы заговорили о теракте, можете быть уверены, руководство наших противников обсуждает те же возможности.

— Мировое сообщество не допустит, — сказала Эдера. — Мы мирная колония.

— Тогда вспомните об этом чуть раньше. Нанести превентивный ракетный удар по мирной колонии психологически несколько сложнее, чем ответный — по ней же. Мирового сообщества никогда не хватало, чтобы иначе чем на словах заступаться за нечто стёртое с лица земли. Пожурят, осудят, ужаснутся, может быть, установят эмбарго лет на десять — и будут дальше строить добрососедские отношения с выжившим. Возмездие — штука непродуктивная, на это соображение всегда опирается право силы.

Ставрос оглядел всех собравшихся за столом. Он ничего не говорил, но выглядел так, будто ярость его дошла до предела, когда начинает пожирать самое себя.

— Вы организовали весьма впечатляющее лобби: вы, ваш пасынок, его клон и его же более чем сомнительная жена. Но бесконечно это продолжаться не может. Я отстраняю вас от дальнейшего исполнения обязанностей главы Сил самообороны. Миз Морган, руководство ССО переходит к вам. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы господин Норм не покидал своей комнаты до появления на Авалоне наших Вооружённых Сил. Пусть Пантократор разбирается с таким, с позволения сказать, солдатом.

— Разбежалась, — буркнула Морган. — Эй, даже не думайте!

— И не собирались, — ответил Андерс за Тирода и за себя.

Судя по лицу, Кэссиди подумал о применении оружия — и отказался от этой мысли. Перестреляешь своих, а кто в чужих стрелять будет?

— Это мятеж? — спросил Ставрос. — Бротиган, похоже, вам придётся возглавить этот детский сад. Если они не ССО, мы не можем их просто так… содержать.

— Нет, — вздохнула Эдера. — Это групповая психология. Те, кто отработает своё и уйдёт, никогда не станут играть по правилам тех, кто решил тут жить. Это на уровне нравственных идеалов, как те же контрактники. Досюда играем, а отсюда встали и ушли: ни при чём они.

— Да ничего подобного, мэм, под одними пушками сидим. Разумеется, если вы доведёте ситуацию до «спасайся, кто может», самые высокие шансы будут у меня, Морган и Р. Эстергази. Разумеется, я не оставлю пасынка с его женой. Если вы ещё не поняли: у вас тут дочь, между прочим. Выводите людей, если обойдётся всё — можете сунуть меня в криозаморозку и продержать там до прихода крейсеров, это самый безопасный способ удержания меня под арестом. Я с вами не власть делю.

— Да, у меня есть дочь. У меня полно недостатков, однако я по мере сил стараюсь разделять общественное и личное. В этом моя сила, и не надо меня шантажировать материнством. Недавно вы продемонстрировали, что без колебаний примените силу, защищая своих. Теперь вы фактически отказываетесь исполнять распоряжения высшего руководства, хотя они подразумевают ваши непосредственные обязанности. Я допускаю, что у вас может быть мнение на этот счёт, но силовое ведомство не должно размахивать мнениями, иначе оно перестаёт быть продуктивным и ослабляет власть. Вы не должны ставить сами себе боевые задачи, ваша обязанность их исполнять.

— Мы можем с вами когда-нибудь побеседовать о том, считать ли личное слабостью или источником силы. Что касается меня, я привык ценить личное и находить в нём опору. Вы хотите, чтобы я доказал вам своё умение убивать? Этому учатся очень быстро, так быстро, что потом всю жизнь спрашиваешь себя: а нет ли тут подвоха? И чертовски похоже, что он-таки есть. Умею ли я врастать в землю по приказу? Ответить на это довольно сложно в том случае, когда есть место для шага назад. Буду ли я это делать, и если да — ради чего?

Чтобы два галактических монстра померились силой? Мне представляется, что ответ лежит в плоскости личного. Тем, кто просто любит адреналин, не сюда. Жертвовать жизнью — это не спорт. Должна быть существенная причина, чтобы я погасил чужую жизнь или позволил погасить свою. Когда они придут убивать ваших детей в отместку за то, что вы убили их детей…

— Но у них нет тут никаких детей!

— Садясь в кокпиты военных самолётов, они убедят себя, будто бы они были. Так всегда случается, когда вы спускаете пса, который не вернётся к вам, когда вы возьмётесь свистать его обратно. Война — последний довод, а вы лучше поищите предпоследний.

— Ну да, а вы пока подумаете, что вам скажет мать вашего пасынка. Вы думаете, вы — каменная стена, Норм? Вы может, даже кого-то сумели обмануть. Да у вас колени глиняные. Вы рухнете, если пальцем в верную точку ткнуть.

— Ткните — и посмотрим, но только сейчас решение примите правильное.

— Не надо, — сказал Бротиган. — Не стоит дразнить ни женщин, ни тем более психологов. Ну ткнёт она, и что делать будем? Эдера, сержант нам ещё пригодится.

* * *

Если бы президент Люссак мог передоверить это дело помощнику, например, Калле Неро, он бы предпочёл участвовать в нём издалека, не засвечивая личного интереса. «Седьмая грань» нашла источник качественного сырья для прыжкового судостроения, в коем Зиглинда издавна не знала себе равных. Как только эти кристаллы появились на рынке, умный маркетолог предложил приобретать не сырьё партиями, сколь бы заманчиво дешёвым оно ни выглядело, а всю компанию целиком. О том, кому она принадлежит на самом деле, знали только несколько человек.

Естественно, военные производства Зиглинды субсидируются федеральным правительством, и оно же устанавливает нам закупочные цены. Это вам не прежние времена, когда независимая империя торговала оружием во все стороны. И это не очень удобно, если смотреть с зиглиндианской стороны.

Главная причина, по которой Гилберт Люссак летит к Авалону сам, — это необходимость принять под секвестр имущество проштрафившейся компании. Там будут переговоры: Пантократор предоставляет якобы независимую площадку на орбите… президент Люссак предполагает, что эта независимость такая же аховая, как его собственная личная незаинтересованность в имуществе «Седьмой грани». Земли Обетованные не должны упустить Авалон, а он не должен выпустить из-под контроля бизнес, иначе чёртовы кристаллы придётся покупать втридорога у распорядителей кормушки. Разница между выручкой и себестоимостью составляет прибыль, а потому повышать себестоимость, мягко говоря, не хочется.

Аудиторы в ЗО злые, как собаки, и немудрено: федерацией правят синдики, между их партиями идёт непрерывная борьба, и компрометирующие материалы, добытые на любого из нас, бесценны. Это механизмы, посредством которых можно влиять на власть. Президент (правильное слово — управляющий) Зиглинды — фигура некрупная, но и на это место есть претенденты.

У нас сложная ситуация.

Тем не менее, она может обернуться и к нашей пользе. Прибыв на Авалон как представитель власти, Гилберт Люссак имеет шанс получить эти кристаллы даром. Разумеется, официально месторождение будет собственностью Земель, но любой собственности нужен управляющий. Шеф-распределитель кормушки. За такими должностями у нас очередь.

Мы как раз собирались выйти на массовый рынок: в рабочем сейфе лежит проект прыжковой яхты эконом-класса. Если нам удастся его запустить, гиперпространственное путешествие более не будет прерогативой транспортных компаний-монополистов. Это прорыв… и это удар по Успешным Синдикам, подвизающимся в смежных сферах.

Или я их съем, или они меня съедят: закон цивилизации.

К слову, в станциях гиперсвязи кристаллы двойного лучепреломления тоже используются. Когда господин Люссак станет официальным дилером-контролёром федерации, надобно будет сойтись со связистами поближе и выяснить, какие перспективы обещает нам эта отрасль.

Но прежде чем ему занять столь хлебную должность, надобно отстоять Авалон перед нашествием фермеров, и потому президент Люссак везёт с собой аргументы. Так уж вышло, что по сути своей он больше расположен к игре, чем к игрушкам. На Зиглинде традиционно играют в солдатики, и эскадрилья Ночных Волков, которая режется сейчас в домино в офицерской кают-компании, для него не более чем плакатные сущности, национальная особенность. Ей надо потакать, чтобы снискать симпатии электората. На Зиглинде должны быть пилоты, это её парадное лицо. Элита.

Всё, что они умеют: летать, стрелять и гореть… Он к ним почти равнодушен, но есть одно исключение. Волчица. Наверное, единственная женщина на этой дурацкой планете, сердцу которой плечистые парни с серебряными крылышками на погонах — никак. Они могут играть хоть в домино, хоть вовсе в гольф, она в своей каюте читает книгу. Женщина-пилот, развитие некоей идеи, легенды, почти сказки. Равная во всём.

Равная? Дудки. На этой архаичной планете до сих пор бытуют самые смешные предрассудки: чтобы женщину признали, ей надо идти не ноздря в ноздрю, а опережать на голову, а лучше — на корпус. Но Волчица справляется. Индивидуальный позывной просто так не дают. Она так воспитана, выращена специально, в какой-то степени собственное творение Люссака, воплощение одного его давнего замысла. Ему не удалось тогда заполучить Эстергази, но это не хуже.

Миранда Гросс. Козырная дама. Волчица.

Командир крейсера «Скади» доложил, что корабль встал на орбиту Авалона и подготовлен к стыковке с пантократорской «Эгле». Господина главу делегации просили прибыть по возможности скорее. Они торопятся, значит — считают ситуацию тяжёлой. Люссак провёл ладонью по гладким волосам. Он ещё не начал седеть: всегда тщательно следил за этим. На нём был нарочито старомодный двубортный костюм, Зиглинда консервативна, и подчеркнуть это никогда не лишнее. Дескать, бизнес, традиции. Следующая ассоциация в цепочке — порядочность. Гилберт Люссак знал, что за костюмом почти не виден сам: тёмные прилизанные волосы, мелкие черты лица, внимательные глаза. Очень прямая спина и прямые, как искусственные, плечи. Рот у него был некрасивый, маленький и плотно сжатый, но он ему нравился. Он был свой, то, что президент Люссак позволял себе, и ещё в нём чувствовался характер. Личность.

Вместе с роскошной рыжеволосой Каллой Неро, облачённой в роскошный брючный костюм, чтобы оттенять, или, вернее, затмевать патрона, буде тому потребуется отвлечь от себя софиты, они вошли в стыковочный рукав «Эгле» и через минуту оказались в помещении для брифингов с большим круглым столом.

От противной стороны присутствовали чиф СБ по вопросам новых территорий, господин Лантен и командующий авиасоединением Содружества адмирал Ква'ан, облачённый ради торжественного случая в белый с золотом мундир. Вокруг стола тёмные деревянные стулья: весь дипломатический этикет — сплошная игра символов. Перед каждым стулом персональная дека. Вежливо и безразлично кивнув, зиглиндиане заняли отведённые для них места напротив, и в ту же минуту в зале появились хозяйки: пять женщин в длинных платьях цвета мха.

Совпадений не бывает. Силы играют людьми, а люди используют силы. Всё, что на первый взгляд выглядит совпадением, есть результирующая множества разнонаправленных векторов. Натали Эстергази президент Люссак узнал с первого взгляда, хотя в тот единственный раз, когда их пути пересекались, не придавал ей никакого значения. Он считал её мелкой фигурой, собирался снять с доски и не очень расстроился, когда она ускользнула. Потерять её сына было намного досаднее.

Её присутствие здесь — это знак, подаваемый ему Пантократором. Это не равные переговоры, где мы будем друг с дружкой играть. Белое лицо, на котором глаза и брови словно нарисованы тушью и к которому президент Люссак вольно или невольно возвращается взглядом… Из этих пяти она одна безоговорочно красива. Это что-то значит. Хочешь играть с Пантократором — учись толковать мельчайшие штрихи. Калла тоже красива, она шикарна, она словно сошла с подиума или журнальной обложки. Разумеется, не человек. Калла подчёркивает престиж своего патрона, её для того и наняли, и, помнится, она была удивлена, когда оказалось, что постель условия контракта не оговаривают. Лиц, как у Натали Эстергази, на обложках вы не найдёте. Может, в византийских церквах или на редких испанских картинах. В них нет бесстыдства. Даже смотреть в них — надобно заслужить. Пантократор славится способностью взять человека и поместить в резонанс сил. Против пего недаром выставили женщину, перед которой он виновен. Это замышлялось как пристрастный суд, чтобы он почувствовал себя зловредным микробом, помещённым под микроскоп. Чтобы он почувствовал обращённую на себя ненависть, и что она имеет значение. Что такое Пантократор? Сейчас это она и есть.

По счастью, всё это не имеет ни малейшего отношения к праву собственности на Авалон. Может, у них и для противной стороны есть невидимые постороннему знаки.

Толстуха в зелёном — они все в зелёном, но эта по-видимому главная! — включила мониторы, подающие картинку со спутника.

— Мы хотели обойтись без стрельбы, — сказала она, сохраняя на лице мрачное и торжественное выражение, каковое позабавило бы Люссака, если бы он был настолько глуп, что находил Пантократор смешным. — К несчастью, мы уже опоздали. Поэтому сейчас задача миротворческой силы — не допустить эскалации конфликта и выхода военных действий в космос. На орбите сейчас силы, которые одним залпом превратят яблоко в огрызок. По праву третейского судьи я объявляю на Авалоне чрезвычайную ситуацию. С этой минуты никто не сядет на неё и никто не взлетит. Связь с планетой только через наш терминал.

— Как вы намерены пресекать нарушения? — с интересом спросил Люссак. — Я уверен, что ни та, ни другая сторона не оставят своих без поддержки. У Новой Надежды там, насколько я понимаю, фермеры с детьми. Они же будут на это напирать. Впрочем, у них там и профессиональная армия имеется…

Он сделал выразительную паузу: дескать, на это будем напирать мы.

— Комиссия располагает данными о составе контингентов. Разумеется, мы будем настаивать, чтобы ресурсы сторон были по возможности равны: никто не протащит на планету оружие под видом детского питания или туалетной бумаги.

На лице у Натали Эстергази дёрнулся мускул, но она смолчала.

— Верно и обратное, — продолжила судья. — Мы в любом случае собирались настаивать на снятии ионного прикрытия с рудника.

Люссак улыбнулся слову «любой».

— Но сейчас ведь к нашей стороне претензий нет?

* * *

Странное состояние охватило в последние дни авалонскую колонию. Нет, это был не страх. Брюс судил по себе и товарищам: современные дети уже равнодушны к голографическим динозаврам, ступающим прямо в зал, к боевым кораблям, проносящимся над головами обедающей семьи, к трассам пунктирного огня, пронзающим детскую наискосок, из угла в угол. Они как непуганые звери привыкли, что огонь не жжёт, пуля не убивает и положительный герой всегда в норме. А мы в том возрасте, когда каждый мнит себя положительным героем вместо того, чтобы зубрить правила эвакуации.

Все чего-то ждут, никто ничего не делает. Пребывая на улице, постоянно смотрят на небо, словно можно увидеть что-то сквозь тучи. Вяло выполняют разовые поручения, которые даются тоже как-то… вяло. Видно, в отделах та же ситуация. Непонятно, надо ли продолжать исследования. Врастать в землю, чтобы ни шагу назад, не дело семей с детьми. На полосе ковыряются контрактники: они явно недовольны — влипли. Хотели бы сейчас убраться подобру-поздорову с Авалона, да не выйдет, а сейчас может хоть что стрястись.

Вот эти да, дёргаются. А ещё я вижу, как психует Норм, взявший сам себя под домашний арест. Круглые сутки валяется в своей комнате с книгой на пузе, выходя только в душ, а есть ему носят. Или я, или Морган — по очереди, в зависимости от того, кто нынче охраняет Мари Люссак. И мы знать не знаем, кто нами теперь командует. Вроде бы Бротиган, но Бротиган один на всё.

Деликатность есть способность не уронить достоинство других людей. Норм ведь сам не спросит, а потому Брюс садился рядышком и в порядке трёпа рассказывал новости. Бротиган, дескать, велел то и это. Отчим делал вид, будто ему всё равно, размеренно барабанил пальцами по пластиковой обложке, и в порядке трёпа же комментировал: «вот это правильно» или «да что он, совсем сдурел?». Брюс мотал на ус, однако же понимал, что шансов обратить к истине в дорвавшееся до власти СБ у него немного. С другой стороны, СБ до странного незначительно проявляло себя во власти. Если они и решали там что-то по комплексным мерам безопасности, наружу ничего не выходило. И вся связь, разумеется, шла через них.

Теоретически можно было посидеть с Мари, но после того случая всё между ними изменилось. Или оно изменилось ещё раньше? Им стало не о чем говорить. Брюс не нашёл слов в единственную секунду, когда они были нужны, и потерял право. Взгляд Мари теперь обходил его, и даже если она смотрела на Брюса прямо — она его не учитывала. Встречи эти стали настолько тягостны, что юноша с удовольствием уступил право на них Рубену Р. Эстергази.

Это их дело, о чём они там говорят и нуждаются ли вообще в словах. А в том, что это перестало быть твоим делом — ты сам виноват. Мужчиной надобно быть вовремя. Иначе можно вовсе им не быть.

Так прошло несколько дней, сотканных из подавленной нервозности и скуки.

Норм включил психотехнику, позволявшую ему спать отрезками по двадцать минут: Брюс имел о ней некоторое понятие и знал, что вхождение в ритм требует некоторого времени.

— Если захотят только напугать, придут днём, — сказал отчим. — Если решатся зачищать, налетят ночью. Проще пожечь, когда все спят в своих постелях. Постарайся брать ночные дежурства.

Добро бы, да ночные-то все у Р. Эстергази. Впрочем, Брюсу и без того не спалось. Мысли налетали как эскадрилья и расстреливали его в упор, и ни в одной не было позитива. Жизнь не удалась.

Нет, это просто невозможно: знать, что над головой стоят крейсера, что на тебя нацелены пушки, и делать вид, будто ничего особенного не происходит. Деморализует напрочь. Может, они этого и хотят? Условие чрезвычайной ситуации — никто не сядет на планету, никто с неё не взлетит, а победит тот, кто это выдержит.

— Послушай, тебе не кажется, что всё это как-то неправильно?

Норм остановил видеокнигу и посмотрел поверх неё на пасынка. Насколько Брюс заметил, отчим и на пару эпизодов не продвинулся с тех пор, как начал.

— В таких ситуациях никогда нет ничего правильного. Будь всё правильно, мы, военные, не были бы нужны. Война — последний довод королей, слышал?

— Рассел, но если ты один знаешь, как нам из этого вылезти, почему ты валяешься тут и ничего не делаешь? Всё вот это выглядит очень уж демонстративно. Почему бы тебе просто не продолжать исполнять свои обязанности?

Норм помолчал.

— Есть вещи, — глубокомысленно начал он, — которые делают армию армией. Я отказался исполнить приказ и объяснил свои мотивы. Я не могу исполнять далее функции главы ССО колонии, иначе в следующий раз Морган не подчинится мне, и ей за это ничего не будет. Армия мы или что?

— Ты считаешь, что полученный тобой приказ преступен?

— Он крайне глуп, я не понимаю, как столь ответственный человек, даже гражданский, мог всерьёз рассматривать такую возможность. Не говоря о том, чтобы предложить это мне. Не сочти за понты, пожалуйста.

— Тогда почему бы тебе не пойти дальше? Прими командование и сделай всё как надо. Причины изложишь после на Фриде. Мне будет намного спокойнее, если в своей комнате будет сидеть Бротиган.

Норм поморщился.

— Поменьше бы ты смотрел военных драм, рядовой. Кто я? Отставной сержант и учитель физкультуры. Предлагаешь мне арестовать высший менеджмент колонии, вооружённый всеми управленческими технологиями? На каком основании? И не забывай про Бротигана и Кэссиди. Кто сказал, что они уже не изложили на Фриде свои соображения? Если Ставрос лезет в петлю, а они молчат, может, есть нечто такое, что я не учитываю? В конце концов, это их работа — видеть картину целиком.

— Они не знают, что делать, и могут наделать глупостей.

— Никто не знает. Ничего не делать и надеяться, что наверху для нас придумают правила — единственный разумный выход. К тому же свой долг я исполнил: высказал свои соображения и вправе рассчитывать, что они будут приняты во внимание. Что я ещё могу сделать, оставаясь в рамках «свой-чужой»? Чай не малые дети.

Главный недостаток достойного мужа в том, что других он полагает равными себе, сказала бы мать.

Сколь многие винят Гектора в падении Трои. Оставил, мол, на дураков.

— Ты из тех, от кого я жду чуть больше проку… ежели вдруг что. Их придётся выводить. Будет паника, будут метаться, кричать, терять детей и ценные вещи, порываться вылезти не туда и угодить под бомбы. Одиночка всегда более успешен, если он быстр и располагает хотя бы элементарными навыками выживания. Однако это было бы слишком большое счастье. Стадо бизонов идёт со скоростью самого слабого бизона. Статистика показывает, — он хмыкнул, — что в любой куче гражданских непременно обнаружатся псих, беременная и подросток, считающий себя крутым, и ты узнаешь про это в самый неподходящий момент.

— Ну мы же, выходит, к этому готовы?

— К этому никогда нельзя быть готовым.

Сидим. Ждём. Смотрим в небо.

* * *

Они пришли ночью.

К счастью, один из полезных советов Норма не пропал втуне: жилые помещения перенесли в подземную часть комплекса, потому те, кто спал, проснулись от грохота разносимых вдребезги верхних сооружений и нарастающего невыносимого рёва реактивных движков. Иначе не проснулись бы вообще. Выскочив в коридор, Брюс понял, что значит: «к этому нельзя быть готовым». Когда орут все автоматические системы разом, ты можешь выполнять только какое-то одно отработанное действие.

Например, бежать на выход! Брюс обернулся, пытаясь вернуть способность ориентироваться, и едва не был сметён и затоптан. По коридору нёсся железный смерч: пилоты во главе с Р. Эстергази, все восемь. Тут уже не до условий контракта, тут у них включается рефлекс — бежать со всех ног и подняться в воздух как можно быстрее. Счёт на секунды.

Пронеслись, и коридор наполнился обалдевшими колонистами. Прижавшись к стене, стояла Сульпиция с эвакпакетом в руках. Она всё сделала по инструкции и теперь ожидала, пока её спасут. Из дверей душевой выскочил Норм, в одних только форменных брюках и босиком, с полотенцем на шее, сфокусировался на пасынке:

— Где Морган?

— Что? — меньше всего Брюс ожидал вопроса вроде этого. Выяснять, где тут кто, в этой мешанине, где его отпихивали с дороги, вертели и тыкали под рёбра, пришло бы ему в голову в самую последнюю очередь.

— Спрашиваю, ты Морган давно видел?

— Да дня три, и сто лет бы ещё я её…

Норм бросил руку вниз и невнятно выругался.

— Иди, выпусти Мари, — распорядился он. — Выбирайтесь наружу и бегите прочь, как зайцы. Кроме тебя никто о ней не позаботится, забудут и бросят. Тирода кто-нибудь видел?!

— Там Р… ах да, он уже не там.

Брюс сморгнул, потом ещё раз, потом протёр глаза, но щипать их не перестало и одновременно мучительно засвербело в глотке. К ним пробивался Бротиган, полуодетый, в майке, покрытой пятнами пота, почему-то чёрного.

— Эй! — закричал он ещё издали, идя сквозь толпу как ледокол. — В технических отсеках опустились переборки и пошёл порошок, а там дежурная смена могла остаться. И подпорная вентиляция барахлит. Я послал мальчишку из Третьего вниз и сам схожу проверю. Выведешь народ? Да, и ещё — лифты отключены. Ну, ты в курсе.

Норм стиснул Брюсу плечо.

— Вытащи себя и её — это твоя задача. Всё на этом, я про вас забыл. Меня сейчас на куски будут рвать.

На конфетти. Эдера Насименто налетела на Норма как воробей на ястреба, вцепилась в полотенце и даже, видит бог, попыталась встряхнуть:

— Я нигде не могу найти Ставроса… чего вы ждёте?., распоряжайтесь своею властью, только вы можете… тут люди, дети!

Дальше Брюс уже не слушал, потому что весь ушёл в движение против потока. Пригодились локти, рост и вся мускульная сила, сколько есть. Мигнул свет, потом погас, спустя невыносимо долгую минуту включилась тусклая аварийка, и при ней стал виден ползущий по коридору дым.

Это самое плохое. На ОБЖ в школе учат, что дым страшнее огня. Брюс вскрыл пожарный шкафчик и, косясь на топор, надел кислородную маску. Прихватил ещё одну для Мари и взял на всякий случай фонарик. Привычно проверил, включив-отключив, и с большим неудовольствием обнаружил, что луч его рассеивается на дыму. Свет ложился чётко очерченной полосой. Плохо. Подпорка — система, под давлением продувающая воздуховоды — если и работает, то не справляется.

Вдобавок он услышал гул. Колонистов, прижимающих к груди эвакпакеты или детей, уже повели на аварийный выход, коридор очистился, в нём стало просторно и пусто. И Брюсу нечем было объяснить этот звук, кроме как ликующей песней огня.

Коридор — это труба, а труба — это тяга.

Подпорная вентиляция в герметичных помещениях — штука крайне двусмысленная. Помещения комплекса, рассчитанные самое большее на бытовое возгорание, автоматически изолируются. Выгорает кислород, огонь пожирает сам себя. Обычно до этого не доходит: в отсеки, где с большой долей вероятности находятся люди, подаётся мелкораспыленная вода, лаборатории, мастерские и архивы тушат порошком. Люди в порошке не выживают.

Беда в том, что под наше торопливое переселение никто и не подумал перепроектировать пожарные системы. Люди вполне могут оказаться в порошке, даже ещё ничего не понимая. Даже не проснувшись.

Тут было пусто: одинокий стул возле запертой двери и тоскливая чёрная лужа. Над дверями жилых помещений согласно проекту смонтированы водяные завесы, тоже своего рода герметизация от огня и дыма, но нынче водопровод пробило во многих местах и на пол текла только жалкая струйка, пока и та не прекратилась.

Тактильный замок не сработал, и Брюс весь покрылся холодным потом, прежде чем сообразил вытереть ладонь о штаны. Он же по дороге вспотел! Вторая попытка удалась, а то он уже подумал… сто вещей он подумал одновременно, одну страшнее другой. Её ведь тоже переводили сверху, но когда — он с перепугу не помнил. Перенастраивали под него, Брюса, эту дверь?

— Что там у вас происходит? — спросила из темноты Мари Люссак. — Кто это?

Света в её комнате не было, Брюс вырисовывался на фоне дверного проёма чёрным мужским силуэтом, ничем не отличимым, скажем, от Бротигана, а Бротигану она не рада. Неизвестно, зачем бы сунулся к ней Бротиган, но едва ли за чем хорошим — так думает Норм, а Норм часто бывает прав. Даже слишком часто.

— Я это, — буркнул он. — Меня Норм послал. Налетели на нас и бомбят, комплекс горит, выбираться надо. Хватай вещички и побежали…

Только тут Брюс сообразил, что сам без вещей. Ну да ладно, не та проблема, чтобы сейчас заморочиваться.

— Кто командует?

— Норм и командует, пока Ставроса не нашли. — А?…

— …а Рубен в воздухе с эскадрильей! Я пока вместо него, после опять поменяемся.

Мари выступила из темноты на свет в том халатике, в каком была, когда её арестовали, и в той же кофточке поверх.

— Надо кое-что взять, — сказала она, будучи более спокойна, чем любой, кого Брюс сегодня видел.

— У нас нет вре…

— Это очень важно, — отчеканила Мари Люссак. — Для тебя, для меня и для каждого из тех, кто выйдет отсюда живым и захочет живым же и оставаться. Миз Монти на моём месте просто взяла бы любого из ССО за шиворот и велела бы исполнять. Сейчас я — это она. У меня нет времени просить и уговаривать, я приказываю.

Только пантократорское воспитание удержало Брюса от плевка на пол, а Мари тем временем была уже на лестнице. Ему пришлось бежать, чтобы догнать её и хотя бы маску заставить надеть. Снаружи всё ещё бухало, но реже, и двигатели взвизгивали высоко и пронзительно, уходя в ультразвук, от которого болели зубы.

— Где эта штука? Мы сможем туда пройти?

— В лаборатории белкового синтеза. На второй вопрос — а я откуда знаю? Должны!

Поднявшись на первый подземный ярус, они оказались в удушающем жару и в полной темноте. Попытались пройти несколько шагов в направлении центра, но отказались от этой мысли, упёршись в задраенную переборку. Маски ещё кое-как спасали их от дыма, но за переборкой ревело голодное пламя. Дольше находиться тут можно было только в спецкостюмах. А где их сейчас найдёшь?

— Они нанесли удар по генераторам административного блока, — сказала Мари. — Насквозь мы не пройдём, но можем пробежать поверху. Лаборатории в боковом крыле могли и уцелеть.

— На наружном ярусе? — не поверил Брюс. — Да там месиво! Гнутая арматура и груды пластикроша!

— Значит, будем в этом месиве копаться. Вытащи меня наружу и можешь быть свободен.

Наружу — это хорошо. Ядовитый дым выгоняет нас из нор… и вот тут-то по нам стреляют. Чёрные мечущиеся тени на фоне пожара — замечательная мишень для охотника, которому не нужно разбирать своих и чужих. Падай, как ястреб на зайца. Развлекайся.

Они с Мари и бежали, как зайцы, спотыкаясь на изрытой воронками площадке, где ещё так недавно плясали рил в честь Годовщины Высадки. Комплекс перестал существовать, корпуса местами горели, местами были темны, а в воздухе всё ещё шёл бой. Рассудив, что свои вряд ли будут пикировать с неба на бегущих людей, Брюс ориентировался исключительно на звук. Когда тот нарастал, он хватал Мари и швырял её наземь, под прикрытие какой-нибудь кучи или в воронку — лишь бы в тень погуще. Невыносимо, немыслимо наваливался на спину рёв, будто каток вминал их обоих в горячую землю, и выхлоп облизывал им затылки, на которых — он чувствовал! — скручивались опалённые волосы, а сверху сыпался пепел, как снег. Брюс очень сильно подозревал, что всё это — совсем не то, что рекомендует ОБЖ в подобной ситуации.

ОБЖ вообще рекомендует не ходить там, где стреляют. Когда-то я очень не уважал ОБЖ.

— Это военная авиация, — сказал Брюс, отплёвываясь от песка и травы. — Мощность движков, пулемёты, ракеты… Гражданскую так не переоборудуешь. Нашим в небе не сдюжить.

Он пожалел о том, что сказал: Мари встала столбом и уставилась в ночное небо, где проносились стремительные легкокрылые тени. Если кто и помещает тем играючи расстреливать нас, так это отец с его эскадрильей. Наспех оборудованная пулемётами сельхозтехника, конечно, не сыграет с военными на равных, но по крайней мере отвлечёт тех на себя, позволив нам укрыться в кустах и скалах.

Назгулов бы сюда! Они бы показали этим, кто в небе хозяин, кто хищник, а кто объедки подбирает.

— Мы можем пройти через больничный блок! — осенило её. — Его первый подземный ярус соединён переходом с научным. Ну же…

— Сколько весит эта твоя штука?

Я хотел спросить — а она вообще цела? В это трудно поверить, входя в искорёженные двери, ступая по битому стеклу… Окна-иллюминаторы выбиты, на стенах пляска диких теней. Горит яблоневый сад. Горит всё, что может гореть. И всё, что не может — тоже. Это зажигательные ракеты.

Брюс невольно вздрагивает и прижимается к стене: это какая-то клонированная птица бьётся в разбитой опрокинутой клетке. Большая! Что она тут делает?

Ну да, больничный блок всегда был самым пустым: максимум, тут ставили прививки, ну и ещё проводили регулярный медосмотр. Немудрено, что лаборатория белкового синтеза потихоньку захватывала тут производственные площади. Учёная дама Монти сказала бы, что это две ветви от одного корня. Учёной даме Монти никто не возражал. Себе дороже.

Кто же её убил? Почему СБ удовлетворилась, посадив' под замок Мари Люссак?

Своевременные мысли, ничего не скажешь. Между прочим, почему в распоряжение горнодобывающей корпорации придана эскадрилья военной авиации? И где Морган?

Брюс нагнулся, чтобы освободить птицу, заодно выпустил и кроликов из длинной клетки вдоль стены. Ушастые безошибочно сориентировались по движению воздуха и вскоре уже вовсю скакали через поляну в заросли.

Только сейчас начинаю понимать всю значимость замысла… всё величие идеи терраформации и вообще всего, что человеческая рука сделала для Авалона. Кустов, кустов надо было сажать побольше!

— Сюда! — Мари заторопилась вниз по железной лестнице, обгоняя луч фонарика. Брюс пристыдил себя и ускорил шаг: сломает ногу, мне же её тащить. Однако Мари двигалась уверенно, как намагниченная, и ему пришлось напомнить себе, что она каждый день тут ходит. Прошла бы и с завязанными глазами: похоже, опять впала в блаженное состояние, когда настолько знаешь, что должен делать, что никакие мысли уже не мешают. Неужто в самом деле клон? Впрочем, это уже папины проблемы. Кажется, они друг дружке ровня.

Стоп. Дальше хода нет. Мари упёрлась в прозрачную стену: путь перекрывали двери из матового пластика, помеченные большим красным крестом, и двери эти были закрыты. Мари поспешно набрала код, но он не сработал. Повторила попытку — снова ничего. Ну естественно, генератора-то нет, и аварийная система тоже глюкнулась. Теперь пройти в двери можно, только взорвав их. Брюс погасил фонарик и увидел, что прямоугольник двери сереет светом.

— Сейчас я поищу каталку, — сообразил он. — Положим на неё что-нибудь и протараним. Пластик же, не пласталь.

Ага, сам лягу — головой вперёд, сгожусь хоть на что-то. Ему неожиданно стало весело.

— Нет времени.

Мари огляделась. В каждом отсеке возле двери полагается пожарный шкаф, и тот не заперт. Нажми красную кнопку с буквой «А», прозрачная панель выпадет сама, бери, что хочешь, только учти, что воды нет — насосы тоже электрические. Были.

Мари ударила по кнопке: правильно, со знанием дела — основанием ладони. Она схватилась за топор, и Брюс непроизвольно вздрогнул. Тяжёлый треугольный клин на длинной, с пол-Мари, ручке. Попыталась его поднять и занести, но равновесия не удержала: её повело в сторону и назад. Пришлось уронить его и на него же опереться, чтобы не упасть.

«Дай, я» и «помоги мне» прозвучали одновременно. Жестом указав, куда ей встать, чтобы не мешаться, Брюс двумя ударами разнёс дверь вдребезги. Пригодился. А что? В этом что-то есть! У некоторых вон мускулов ровно столько, чтобы кнопку нажать.

Ещё не все осколки осыпались, а Мари уже кинулась вперёд. Брюс замешкался посмотреть на датчик маски. Минут на двадцать кислорода ещё есть. Слишком много бегаем, учащённо дышим.

— Топор захвати! Да я и сам догадался.

Здесь, в переходе меньше дыма, чем где бы то ни было. Мари потерялась где-то впереди, а потом появилась снова в луче фонарика, интерферирующем на пыли.

— Куда перенесли оборудование из кабинета Монти? Вспоминай, я ж не знаю!

Брюс тоже не знал, но Тирод говорил, что поступили просто: с наземного яруса всё переместили в подземный, и заново почти ничего не подключали. Мера безопасности, не больше, уступка паранойе: напряжённая ситуация разрешится, всё вернётся на круги своя, а пока — каникулы! Время бояться, смотреть в небо и ждать.

Дождались.

Ладно, расслабься. Есть люди, которые ищут виноватых. А есть те, кого зовут, когда больше некого, кто ликвидирует последствия. Мы, Эстергази, традиционно из вторых.

— Скажешь ты наконец, — крикнул он, — что мы ищем?

Мари вынырнула из проёма:

— Рог, — лаконично ответила она.

Первый подземный ярус конструктивно копирует надземный, ориентироваться в нём просто — с поправкой на темноту и буханье разрывов где-то там, над головой. Но тут больше дыма.

— Он был в личном кабинете миз Монти, — сказала Мари. — В большой круглой комнате. Логично было бы предположить, что его перенесли в большую круглую комнату. Кто приглядывал за аппаратурой Монти, когда она была уже мертва, а меня держали под замком?

— А никто! — осенило Брюса. — Её ж опечатали, лабораторию. Там произошло убийство, её осмотрели, сфотографировали и опечатали. Оттуда ничего не выносили. Если Рог был там сразу после убийства…

— Он был там. Его как раз принесли на зарядку аналитических картриджей. Я сама и заряжала.

Лестницу на верхний ярус обнаружили по серому, сочащемуся сверху свету: она стояла в нём, как в водопаде. Брюс сделал Мари знак следовать за ним и пошёл первым, стараясь ступать тише. Почему вдруг возникла такая необходимость, он не мог сказать. Достигнув верха, он долго стоял, лишь голову приподняв над порогом. Если нас обстреляли с воздуха, это вовсе не значит, что этим дело закончилось. За авиацией и под её прикрытием идут танки и пехота. Ну… нет, это я заврался, это теория. У нас тут масштабы не те, да и задачи…

— Есть тут чему взорваться?

Мари только плечами пожала, и Брюс потихоньку полез наружу.

На первый взгляд тут не было ничего целого. Поперёк площадки рухнула балка — тавровая, как отметил про себя Брюс, а к дыму, от которого никуда не деться, добавилась ещё не осевшая пыль.

Они стояли на площадке, незаметно для самих себя взявшись за руки, и шарили фонариком вокруг, пытаясь сообразить, с чего начать. Здесь была несколько другая картина: горело во многих местах, но помалу. Общие очертания длинного корпуса сохранялись, отсеки можно было отсчитывать по обнажившимся или упавшим балкам. Внутренние переборки либо выгорели, либо искрошились, смешно и нелепо торчали посреди руин герметичные двери-диафрагмы. Они закрылись автоматически, и их пришлось обходить сбоку.

Светлело. Тени сделались мягче, огонь поблек. С неба, как пепел наших надежд, сыпался редкий снег, а на него оседала копоть. Круглый оконный проём, обращённый к заливу, выглядел как пустая повреждённая глазница. Рухнувшей балкой смяло какой-то ящик, похожий на морозильный шкаф, только серый. Мари в напрочь промокших тапочках без задников всё кружила подле него. Брюс опёрся на свой нелепый топор, как усталый средневековый воин, и глубоко вздохнул.

Второй раз в жизни его накрывало мутной волной: существование зла, в которое не веришь в обычной своей ежедневной жизни, которое привычно раскладываешь по векторам интересов, приговаривая, что всё, дескать, относительно. Они, кто сделал это, категориями не оперируют, они исполнили приказ и возвращаются на базу, обмениваясь смешками на волне эскадрильи. Мама говорила: они всегда смеются.

Твоя жизнь и твоя смерть в этом раскладе не учитываются. Тебя всё равно что нет. Ребёнка, мужчины, женщины, учёного или солдата — без разницы. Кто вас считает? Разве что пострадавшая сторона, да и то потом.

Мы хотели жизни, а получили смерть.

Куча пластиковой крошки перед Брюсом исходит ядовитым дымом, полузасыпанный ею продолговатый предмет в мягком чёрном чехле — это… ну да, холодильники тоже разбиты, а Игнасию Монти оставили в холодильнике до выяснения причин. Это неправильно. Они должны были её похоронить, в том смысле, что теперь это её планета.

Теперь — наша. Мы пролили на ней свою кровь.

Ыыыыыыыыййййй!

Этот звук, в доли секунды нарастающий до предела, за которым ты не можешь его выносить и только падаешь лицом вниз, возник и приближался снаружи, а они стояли тут и светили фонариком — дескать, мы здесь!

Свои не заходят на бреющем. У него, кто бы он ни был, осталась ещё торпеда.

Прежде чем она ударила в стену, Брюс успел одним безумным прыжком достать Мари, сбить её на землю, в осколки, щебень и снег, накрыть её собой, а себя — снесённой с петель лабораторной дверью, помеченной тёмным в сумерках крестом, должно быть красным.

Огонь прошёл поверху, дождь щебня обрушился на их ненадёжное укрытие, а следом стрёкот выстрелов и звук мотора, ушедшего на горку. Выждав несколько минут, в течение которых Мари не пикнула, Брюс откатился в сторону и попытался приподнять дверь, послужившую им щитом: сперва руками, а потом и ногами, согнув их в коленях и медленно расшатывая ими чёртову дверь.

— Он красный, — сказала вдруг Мари.

— Что? Кто?

— Крест. Красный на белом — герб Галахада.

Брюс смутно помнил, кто такой Галахад. Общая культура — штука, конечно, хорошая, но лично ему казалось, что нет ничего более бесполезного в тот момент, когда ты лежишь под обстрелом, прикрываясь от осколков хрупким матовым пластиком, и левым локтем при этом упираешься в труп.

Вот именно. Всю дорогу Брюс подсознательно боялся натолкнуться на труп, но сейчас, когда тот словно под укрытие их пустил и тем самым спас, его тонкие и нежные чувства внезапно утратили остроту.

Это был Ставрос. Брюс узнал его, хотя лицо у того было чёрным, глаза — белыми, а ног не было вовсе. Никакие символы для Брюса сейчас не существовали. Всё было ужасающе конкретно: смерть, утро, сырой холод… плоский ящик в пластиковом кожухе у Став-роса под поясницей.

— Он тоже понял, когда начался обстрел, что эта штука — самая важная, и кинулся за ней.

— На, возьми его, — Брюс сунул Мари Рог. — А я его вытащу. Не надо его тут…

Несмотря на то, что весь он был перепачкан и минуту назад лежал с этим трупом едва ли не в объятиях, Брюсу почему-то отчаянно не хотелось прикасаться к Ставросу и уж тем более нести его на руках, ну или на спине. И дело даже не в том, что тяжело…

Какой из меня, к чёрту, Галахад?! Тот нёс свой свет как победу, и плоть его расточилась в благодать, а малиновки свили гнездо в шлеме. Или в щите? Не помню. Не суть.

Скрепя сердце, он перевалил тело на дверь и, ухватившись ободранными руками за край, выволок свою ношу в брешь, проделанную последней ракетой.

На воле был снег — и проталины. А ещё там были люди: пилоты посадили машины прямо на снег, и Брюс никак не мог их сосчитать, только помнил, что это важно — пересчитывать их после боя. Мари — ага, уже в лётной куртке! — усадили в кабину Мамонта, отсюда видно было, что она прижимает к груди Рог и её трясёт. Там тепло, в кабине, а здесь так холодно и мокро… И тело Ставроса на двери с крестом, выложенное тут на снегу, — не одно и не первое.

Он обернулся в самый раз, чтобы увидеть, как с противоположной стороны на поляну выходит Морган и как округляются её глаза, как будто она шла домой издалека — и не нашла дома.

— Я даже не представляю, что тебе сказать. Ты знала, что этого делать нельзя.

Морган, совершенно красная, стоит навытяжку перед Нормом, сидящим на гусенице УССМ. Боевая раскраска на её лице смазана пригоршней снега набок и вниз. Рассел — в перепачканном и прожжённом камуфляже, плечи опущены от усталости. Он был сегодня везде, и для него ничто не кончилось. Мамонты составлены в круг, а в кругу сбились колонисты, оцепеневшие от усталости и большей частью в шоке. Детей распихали по кабинам, чтобы грелись, сами вздрагивают и смотрят в небо. Что помешает тем вернуться, кто бы они ни были, эти те?

Хочется верить, их прогнал наступивший день. Но дни, во-первых, коротки. А во-вторых, днём на свежем снегу нас даже лучше видно. Здравый смысл подсказывает — они вернутся. Вот только примут душ, поедят горячего…

Прочим бойцам велено отойти и заняться делами, но они трутся возле, старательно востря уши. Брюс мысленно уверяет себя, что не злорадствует, наблюдая за публичной поркой, но… Ох, да какое уж тут злорадство, под одними-то пушками сидючи.

— Я думала, мы победим, — И ботинком снег ковыряет.

— А о чём ещё ты думала? — Голос у Норма надтреснутый, он наглотался ночью дыма, не успевая менять маски, и переоделся в сухое и тёплое только когда обстоятельства позволили, то есть с рассветом, добравшись до базы, где ССО организовало аварийный склад: куртки, комбинезоны с подогревом, ботинки и вершина человеческого гения — шерстяные носки. Толстые, колючие. Нет ничего лучше таких носков на лапу, растёртую спиртом до цвета алого мака. Кажется, будто на ней кожи нет, вот только кто бы мог предположить, что это блаженство. Высшее физиологическое наслаждение, второе после кружки дымящегося кофе. И временная эмоциональная глухота. Больше пока ничего не надо. Как славно быть живым.

Вопрос задан, надобно отвечать.

— Это был приказ, а я солдат, и моё дело — исполнять.

— Этот приказ я обсуждал в твоём присутствии.

— Ну, — Морган смотрит на него исподлобья, — не все могут так вот… сперва обсуждать, а после отказаться.

— Особенно если не хочется отказываться, так? Морган ещё ниже опускает буйну голову. Голова нужна солдату не для того, чтобы оспорить приказ, а для того, чтобы исполнить его максимально эффективным образом. Аксиома.

От доблести Гавейна у короля были одни беды.

— Они сказали, что… ну, в общем…

— Что я получаю зарплату по пантократорской ведомости? Это похоже на правду. Ты же сама с Пантократора, Братислава. Они растили тебя с первой твоей минуты.

— Ну с Пантократора. Вы же знаете, как осточертела мне эта воскресная школа! Командир…

— Что?

— Они бы всё равно налетели.

Норм вздыхает:

— Не вопрос. Идиотизм — штука симметричная. Что с тобой делать, Братислава? Предложения есть?

Предложений у Морган нет.

— Если бы это сделал один из эсбэшных братцев, своею рукой бы пристрелил, сочтя за вредительство, — констатирует Норм, с непередаваемой гримасой оглядываясь туда, где сидит со своей чашкой кофе очень смирный Кэссиди. — Наши дипломаты, конечно, будут вопить о налёте, но теперь им есть чем рты затыкать. Передашь отделение Ламме, а сама отправишься в Третье, разнорабочей.

— Бессрочный наряд?

— Именно.

— Слушаюсь. Разрешите обратиться, командир, чиф.

— Ну?

— Эти птицы должны где-то гнездиться. Выследить их, а потом… — Она схлопывает ладони, так что вздрагивают все, кто это слышат. — Сейчас, как никогда нужен будет каждый, кто умеет стрелять.

— Понадобишься, — ласково говорит Норм, — позову. Вольно. Дай мне сюда Мари Люс… Эстергази.

Мари выбирается из кабины, опираясь на руку своего рыцаря. Рубен возле неё, будто так и надо. Если кому хочется, может взирать на них с осуждением, а у Брюса на это сил уже нет. На плечах у неё его куртка, беззащитные бледные ноги всунуты в мокрые тапочки, но — в носках. Мы все сейчас нелепы, артисты погорелого театра.

— Вот, — говорит она и протягивает Норму Рог. Тот не делает ни движения ей навстречу.

— Я знаю, это важная вещь. Стационарный комплекс-анализатор разбит, и если вы хотите… станете… словом, если нам придётся есть то, что здесь есть, без этой вещи нам не обойтись.

— Вы умеете с ним обращаться?

— Думаю, да.

— Хорошо. В таком случае пусть Рог у вас и остаётся. Вы будете за него отвечать. Миз Монти у нас теперь нет, вам придётся её заменить. Я прошу не слишком много?

— Я не знаю. Вы мне доверяете — настолько?

— Ни у меня, ни у вас нет выбора, мадемуазель. Учитывая, что вы полезли за Рогом под обстрел, вы это понимаете. Ну или вы не понимаете, что такое обстрел, но тем не менее…

Мари бледно улыбается.

— А мои инфочипы? Они целы? Вы позаботились о них?

Норм молчит, обдумывая торговлю.

— Да, — наконец говорит он. — Мы их вытащили. Каждый из них защищён паролем, при взломе информация самоуничтожается. Читать их можете только вы. Что там? Копия научного архива экспедиции, как утверждает Служба безопасности?

— Ваши коллеги собирались получить этот ответ под пыткой в медицинской капсуле.

— Они мне не коллеги. Я бы не допустил этого в любом случае и сейчас готов довольствоваться вашим словом. Вы знаете меня, Мари.

А я вас совсем не знаю — вот что за этими словами. Рубен видит в ней Гвиневеру Зиглинды, я, Брюс, на какой-то миг поверил, что это Моргана, укравшая меч — а я ей помогал! — а Норм вознамерился сделать из неё Нимуэ, что заменит нам Мерлина. Хотя мы, чего уж там, выбрали бы Мерлина, когда бы могли выбирать.

— Я предпочитаю называть это материалами для моей книги.

— Это была бы достаточно скандальная книга, не так ли?

— Мне важно, чтобы она не была глупой. Взглянем на вопрос иначе. Почему информацией, имеющей общечеловеческое значение, располагает только часть человечества? Как на это смотрит Пантократор?

— А при чём тут общечеловеческое? Мы ведь только с ваших слов знаем, что вы журналистка. Прекрасная профессия, объясняющая интерес ко всему.

Мари вздыхает:

— Сейчас, когда у вас — я правильно понимаю? — нет ничего, кроме этих моих… копий… это так важно?

— Вы правы. Нет. Я бы не стал с ними возиться, если бы не был уверен в их содержимом. Идите отдыхайте, пока я ещё переговорю с людьми. Сейчас мне нужны метеорологи и физики-атмосферники. Потом нам придётся очень быстро отсюда убраться.

— Я сделаю, что смогу.

Норм усмехается — первый раз за утро:

— Больше не сделаю и я.

Неслышно подходит Эдера в наброшенном на плечи пледе в коричневую клетку. Брюс косится на неё с плохо скрытой неприязнью, а Норм — тот ничего, даже не кривится. Психолог рабочих групп, персонал при руководстве. При любом руководстве, заметим. Кто бы ни руководил. Он её — Брюс нервно хихикает — унаследовал. Как сказал бы сам Рассел: никто не обещал, что будет легко.

— Вы думаете, они вернутся? Пауза.

— Да. Это целесообразно.

— Но… что же нам делать? — И ждёт, что он решит. Вот тут — Брюс нутром чует! — мать бы обозлилась.

На этот вопрос оборачивается уходящая Мари Люссак, отводя руку Рубена, поддерживающую её за плечи, — сознание фиксирует их обоих рядом. Поворачиваются все, и ждут его слова. Даже малыши в УССМах прижались рожицами к стёклам кабин: им уже надоело ждать. Андерс с белым лицом и остановившимся взглядом, похожий на утомлённого енота, заравнивает могилу.

— По машинам, — говорит Норм.

Выбора, будь он проклят, никогда нет.

* * *

— Это был удар возмездия, воздаяние равной мерой, и я выпустил эскадрилью до того, как Пантократор объявил мораторий на вмешательство извне.

Он, разумеется, знал, какой сценарий будет разворачивать Пантократор.

— Это был ночной бандитский налёт, — возразила Натали Эстергази. — Зачистка с расчётом, что никто не уйдёт живым. Они расстреливали спящую деревню.

Президент Люссак с интересом услышал её голос: по голосу лучше, чем по лицу, читаются чувства и познаётся характер. Лицо обманет, а голос выдаст, он хорошо знал это свойство, а потому сам всегда говорил снисходительно и доброжелательно. Голос неуязвимого человека, который в курсе насчёт своей неуязвимости и потому может позволить себе презирать других.

Натали Эстергази уязвима. У неё невыразительный негромкий голос, таким голосом женщины говорят о том, что действительно имеет значение. Люссак начинает понимать, почему её взяли. Эта бедняжка действительно верит, что играет за команду Добра.

— Можете вы отозвать ваших брави? — спросила их главная, Приматора Ариадна.

— Увы, — Люссак даже развёл руками, якобы от сожаления. — Я предоставил эскадрилью в распоряжение менеджера Ии для равновесия сил. У Новой Надежды на планете официальное воинское подразделение, так что всё в пределах правил. Ночные Волки не являются группой космического базирования: это атмосферники, они никуда не денутся с Авалона, если их не примем на борт вы или я. Если это произойдёт, вы вправе их арестовать. И в состоянии это сделать, замечу. А пока они остаются на планете, ничто не нарушает нашего предварительного соглашения. ССО Новой Надежды точно так же в состоянии повредить им. Если сумеют, конечно. Кто-нибудь вспоминал об этике, когда взрывали мирных горняков?

Меня, представителя крупного бизнеса, Пантократор держит за воплощение зла. Но до тех пор, пока они исповедуют этику как объединяющую человечество силу, они вынуждены относиться ко мне этично. Что значит — у меня равные права. Обоюдоострая эта штука — этика.

Когда оказалось, что человечество, во-первых, разделено парсеками холодной пустоты на самодостаточные колонии, а во-вторых, располагает оружием, позволяющим уничтожить планету одним залпом с её орбиты, и в-третьих, средством свободного перемещения от звезды к звезде, общественная философская мысль решила, что нуждается в над-законе и над-религии. Признавая доминанту этики, ты гарантируешь свою социальность и интегрированность. Ты можешь быть гражданином любого мира, но пока ты социален, ты — существо конвенционное. Участником бизнеса ты можешь стать, только будучи социален, это поводок, на который мы сами себя посадили, и ревностно следим, чтобы в стадо не затесалась паршивая овца, не связанная нашими нормами. «Это неэтично!» — приговор, а кто лучше Пантократора установит правила игры?

— Условия будут такие, — сказала Приматора Ариадна. — Ни одна сторона отныне не получает поддержки извне. Ни одна сторона не имеет права совершать действия, направленные на ухудшение экологии Авалона. Скажем, если Земли Обетованные начнут планомерное уничтожение кислородных агрегатов, дабы сделать невозможным пребывание противника в природных условиях планеты, мы без колебаний засчитаем их стороне поражение. Всё, что сделано в целях терраформации планеты, объявляется общечеловеческой ценностью и неприкосновенно. Вы не имеете права отравлять воду, почву и воздух, выпускать штаммы специально сконструированных боевых бактерий, тормозить стремление экосистемы к параметрам обитаемого мира.

— Всё остальное, — спросил Люссак, — разрешено?

Натали Эстергази длинно скрипнула ногтями по поверхности стола.

— Постойте, — возразил президент. — Эти условия несправедливы. В последний раз вахтовики «Седьмой грани» видели крейсер больше года назад, у них кончаются запасы продовольствия и питьевой воды.

Руководитель пантократорской миссии уставилась на него круглым птичьим глазом, каким-то необъяснимым образом — одним.

— Корпорация присутствует на Авалоне намного дольше, чем колонисты, не так ли? Причём фактическая эксплуатация выдвигается вами как причина, по которой вы можете претендовать на владение планетой.

— Да, это так, — вынужден был согласиться Люссак.

— Ну так почему вы не позаботились ни о себе, ни о тех, кто придёт после? Если вся галактика в одночасье погибнет, если двери в небо затворятся, если больше никто никогда никуда не полетит… Неужели этому ростку жизни зачахнуть?

— Сударыня, это не политика, это поэзия. Я предпочитаю оперировать нормами.

— Хорошо, вернёмся к нашей политике. Планета останется за тем, кто выживет на её ресурсах. Таково наше решение. Если кому-то нечего есть и нечего пить, и нечем дышать, значит, тем быстрее наступит развязка. Есть ли у сторон вопросы и предложения по существу?

* * *

УССМ на марше есть штука незаменимая. Когда ты выполняешь на нём техническую задачу — ровняешь площадку или трамбуешь её, ну или канаву, к примеру, роешь, ты в кабине один, и больше никого не надо. Но на рейде штатный экипаж Мамонта состоит из трёх человек: водитель, сменщик, наречённый нынче стрелком, и ответственный за груз. Такой командой мы можем идти без остановок, покрывая за сутки до шестисот километров — в зависимости, разумеется, от рельефа и грунта — и оставляя за собой широкую, как дорога, колею.

Это если никто не тащится рядом пешком. Конечно, хотелось бы следовать независимо, боевым порядком, но какой уж в нашем положении бой. Каждый Мамонт запряжён в цистерну с топливом, и это ещё не считая груза, закреплённого на платформе, и пассажиров на броне. Километров пятнадцать в час делать со всем этим обозом, и то хлеб.

Каменный век, ей-ей!

Шли по целине, перемешивая гусеницами в кашу мёрзлую жёлтую землю и свежий крупчатый снег. На передовом Норм, сидя по-походному, на броне сверялся с топографической схемой: куда шли, известно было одному ему да ещё, пожалуй, притихшей Морган. В глубине души Брюс полагал, что её давно пора натыкать мордой в грязь, ей бы это только на пользу пошло, но вопрос в другом: а кто, кроме собственноручно Норма мог бы её натыкать?

Снег нам враг. За караваном оставался бурый шрам, превосходно видимый с воздуха, а в инфравизор колонна выглядела как гирлянда, снизанная из огненных цветов. В кабине было жарко и душно, стёкла от дыхания подёрнулись белым конденсатом, и Брюс всё время норовил одно опустить. Мокрый, тушенный в собственном поту, переваливал машину с кочки на кочку, как на волнах. Вибрация корпуса, даже смягчённая креслом, болезненно отдавалась в копчик. Водителю, в отличие от прочих, существенно положение тела не изменить, максимум только поёрзать с одной ягодицы на другую. Когда он вылезал размяться и добежать до ближайших кустов, поясницу пронизывала острая боль. Страшно подумать, каково бы оно было без возможности снять спецкостюм.

Беда, если придёт, явится с воздуха. Воздух патрулировали пилоты. Впрочем, это неправильное слово — патрулировали. Сам Брюс умел и любил летать — а не любить летать невозможно! — и представлял себе, каково это: это как птице висеть над гусеницей, ползущей по листу. Налетели из-за горизонта, сделали круг и убрались обратно — вот и весь патруль. Объявлен режим жёсткой экономии, и драгоценнее всего для нас сейчас топливо. И аккумуляторы тоже зарядить негде. Походный генератор, конечно, есть, но сколько его — и сколько нас!

Так вот и шли. Брюс вёл, а пассажиры на него молились. Время от времени кто-то из своего брата, ССО, спрыгивал наземь и бежал рядом, грелся: холодно им там, на броне. Корявый мумифицированный чёрный лес тянулся по левую руку. Зловещий лес.

Небо низкое, плотное и тяжело нависшее. УССМы спускались с горки, и на Брюса вновь накатило тоскливое одиночество: кажется, так и будем ползти вокруг шарика планеты, раз и другой, и ещё много раз. Всю обречённую вечность, будучи не в силах ничего изменить в раз и навсегда установленных правилах игры: они хищники, мы — жертвы.

— Во-о-о-оздух!

Этой команды мы ждали, действия проговорены. Мамонты построились в круг, внутри сгруппировались женщины и дети, и те из мужчин, которым опасно давать в руки оружие: не в том смысле, что они ух как злы, а… ну, в общем, понятно. Бойцы и добровольцы из колонистов, вооружённые энергоштуцерами, рассыпались под укрытие бронированных туш.

Чужие — их двенадцать, укомплектованная эскадрилья! — врезались в наш клубок, и завязался бой.

Брюс слышал, как кто-то из своих фальшиво жалел контрактников: мол, влипли парии, потянулись за лёгкой космической деньгой, а попали между двух огней. Насчёт их коллективного заявления он тоже был в курсе. Тем достойнее выглядел этот неравный бой: смелость — это не когда ты весь из себя, просто потому, что ты такой, а другие хуже. Просто, как думал каждый, когда в братской могиле хоронили Зайферта, когда тебя бомбят, деваться некуда. Хоть огрызнись, как мужик, достоинства для.

Когда они отрабатывали маневр, было сказано однозначно: водитель не покидает кабину УССМ. Брюс, в качестве некоторого компромисса, обнаружил себя стоящим на гусенице одной ногой и с руками, вцепившимися в открытую дверь. Вторая нога честно оставалась в кабине, зато голова запрокинулась в небо так, словно сам он хотел улететь.

Теперь при свете дня их можно было рассмотреть. Хищные вёрткие тела, акулий плавник стабилизатора, покрытие, делающее их почти невидимыми в перепадах дневного света: только радужная дымка сияет и дрожит вокруг корпуса. Умопомрачительно и неестественно прекрасны, как злые ангелы. Там, где непосвящённый увидел бы лишь немыслимую воздушную акробатику, Брюс, подкованный несколькими поколениями военных пилотов семейства Эстергази, отмечал завидную слётанность и высочайшее мастерство. Это помимо техники, которую с нашей даже на одном поле не сажать. Когда ты вот этак кувыркаешься, солнце у тебя то с одной стороны, то с другой, качественная поляризация кабины играет огромную роль. Поляризация и привычка: Брюс совсем не был уверен, что не расстанется с ужином, а то и с жизнью, выкрутив мёртвую петлю в такой опасной близости от земли, прижимаемый шквальным огнём. А этот ещё и отстреливается.

Цель их была очевидна — прорваться в круг и расстрелять тех, кто укрылся там. Если на Авалоне нет колонии НН, нет и предмета для спора. Сквозь наш воздушный щит они прошли, как свет через стекло. Тут у нас вторая линия: прошедших встретил плотный заградительный огонь. Взгляд сверху выхватил Морган: даром что разжаловали, на её духе это ничуть не сказалось. Стояла, широко расставив ноги, и палила по машине, что пёрла на неё. Та пронеслась поверху, низко, а Морган, не переставая стрелять, упала навзничь и была вознаграждена — очередь вспорола поджарое брюхо, и чудовище, испуская маслянистый дым, свалилось в лесок.

Они смертны.

Мы тоже. Отец на своём месте, вёл смертный бой — я готов поспорить! — в теле «реполова». Механики, когда Норм отдал соответствующий приказ, проточили втулки винтов, и пулемёты стреляли сквозь них. Ты палишь в того, на кого прёшь. Там, где важны миллисекунды, чем проще, тем эффективнее. Он выжмет из своей эффективности всё, он дирижирует боем, как симфоническим оркестром. Все Эстергази очень музыкальны. Это генетическое. У меня это тоже наверняка есть.

— Брюс!

— А?…

Это Норм протолкался к нему.

— У меня больше никого нет, — крикнул он снизу. — Прикрой с воздуха, пока мы уведём их в лес.

— Я? Эээ?

— Ты сам знаешь. Должен знать. Поднимай их! Командуй. Всё!

— Да, пап… Слушаюсь, командир, чиф!

Высокая нота Брюса перешла в ультразвук. Вот оно, когда дошло до дела… Не фермеру же с Сизифа вести боевых Мамонтов!

Норм смотрит на это иначе, я это позже пойму. Не наконец-то позволили отличиться и погеройствовать, а именно что «больше никого нет», и ещё — «что я скажу матери?». Но сейчас мозги у Брюса работали в другую сторону. Честно говоря, сейчас Брюс вообще не помнил, есть ли у него мозги.

— Саяна, сцепы долой! Груз — долой!

Прижимаясь к тюкам, ответственная за груз Голиафа девушка поползла вдоль низкого бортика платформы, отцепляя тросы, и тщетно попыталась сбросить или столкнуть хоть один тюк…

— Не парься, щас я их свалю! Спрыгивай. В лес, говорю! Андерс, слышишь меня?! Переключай на «вверх»!

Это всё оралось в динамик, но для верности Брюс высунулся наружу и просемафорил Андерсу сжатыми кулаками, большие пальцы оттопырив вверх. Андерс из своей кабины высунулся точно так же.

— Ага, я понял!

А «понял» значит «пошёл».

Заработал репульсор, кабина налилась дрожью, и это была совсем другая дрожь, нежели обычная для Мамонта рабочая вибрация. Эта пронзительнее и выше, у неё другая частота, от которой ломит зубы. Брюс взял левую ручку на себя, это — вверх, и утопил до упора левую педаль, инициируя крен-самосвал. Голиаф оторвался сначала правой гусеницей, ссыпая наземь всё, чем был гружён, затем взмыла вся туша, Брюс перебросил на грудь перекрестье ремней — на марше он ими пренебрегал. Уже в воздухе, с чуточным опозданием гироскопы выровняли бульдозер. Инерция колоссальная, кажется, будто эта штука на тебе надета и ты сам ворочаешь ей все шестерёнки. Так принято — считать свою технику особой противоположного пола. И любить. У папы была Тецима, а у мамы — Назгул. Промахнулся, дурак, или повёлся на Грозного Германа от Андерса Деке. Германа-то поди Андерсова бабушка именовала. Надо было Большой Бертой звать. И… ой, какие ассоциации. Ой, да какие уж тут ассоциации!

Мальчик, как твоя фамилия?

Земля провалилась вниз: глянув туда, Брюс разглядел только Морган, застывшую с поднятым к небу лицом и, кажется, с открытым ртом, и помахал ей исключительно из удальства. Остальные торопились в сторону леса, держась преимущественно врассыпную: один зажигательный снаряд на полусотне метров площади всё, что горит, превращает в очаги мелких возгораний. Всё, что не горит, — тоже. Бойцы ССО ободряли гражданских и понукали их. И отстреливались.

Норм вскочил к Андерсу в момент, когда тот отрывался, и палил, стоя на подножке, с одной руки, другой держался. Он щурился, ветер сёк ему лицо колючей снежной крупой.

Если продолжить музыкальную ассоциацию, в бой вступили валторны.

До сих пор Брюс думал, будто бы поражающая сила Мамонтов, летящих по небу клином, воздев отвалы — исключительно в том, чтобы довести противника до смерти от хохота. Наверное, этот фактор тоже сыграл свою роль.

Конечно, никакой тебе маневренности. Зайти истребителю в зад и треснуть его отвалом по хвосту со всей дури можно только в шутку, да и то во сне. Истребитель не дурак и уж настолько-то моргать не будет.

Из всех компьютерных игрушек в детстве своём Брюс более всего любил ролевые, ну и ещё — стратегии, и жизненно оскорбился, когда Харальд взялся обучать его пространственным крестикам-ноликам. Дед, однако, объяснил, что пока у тебя в этой клетке стоит крестик, противник не нарисует в ней свой нолик. Разве только собьёт. Иными словами, управляя из своего УССМ всем клином и при необходимости перегруппировываясь, Брюс поставил на пути врага стену, которую ни обойти, ни перепрыгнуть.

Разумеется, по ним стреляли. Стрелок Ротрок палил в ответ через щель полуопущенного оконца и жалобно чертыхался, когда в пластике появлялась очередная оплавленная дырка. Брюс непрерывно орал в динамик, кому налево, а кому вверх, и кто кого прикрывает, и почти не обращал на Ротрока внимания.

Делал что мог! Мамонт может быстро падать и медленно подниматься, а ещё важно и неторопливо вальсировать на одном месте, подставляя заходящему на цель стервятнику могучую непробиваемую задницу. Он ведь, заходящий, тоже имеет для обстрела несколько удобных секунд, а после ему приходится заходить на второй круг. Пространство его манёвра как раз и ограничено нашими «крестиками», грамотно — ну, я надеюсь! — размещёнными в достаточно тонкой воздушной прослойке меж твёрдой землёй и нависшей тучей.

Извечное противостояние меча и щита в авиации разрешилось безоговорочной победой первого. Защита истребителя — его скорость, кто быстро летает, на том нет брони, а металлопластики и отражающие напыления пробиваются кинетической пулей на раз, только попади. Сейчас, правда, мало кто использует кинетику. Луч тоже работает, но луч энергоштуцера тонкий, как вязальная спица, а у этих — автоматические лучемёты с призматическими насадками, сектор поражения не сравнить, даже на земле оставляют за собой оплавленную дорожку-строчку.

О том, что и на него найдётся управа, Брюс Эстергази не думал ровно до тех пор, пока Голиафу не выбило гироскоп. Ну, это называется — повезло. Ротрок слабо и матерно пискнул и повис на ремнях, Брюс его понял. Голиаф тяжело заваливался налево, притягивая к себе планету. Бочку на этой штуке… не выполнить. И даже не страшно, а удивительно как-то. Вроде того, что — так вот как это бывает?

У него два репульсорных сопла вниз, гироскоп манипулировал ими автоматически, когда был жив. Ещё четыре по бокам, для маневрирования в воздухе: ими правит правая ручка, разбалансируя тяги, но не о них сейчас речь.

— Меня подбили, — говорит Брюс в динамик. — Сажусь. Прикройте.

Голиаф уходит вниз, строй смыкается над ним. Попробуем вручную.

Мать безумия, как это, оказывается, трудно! Педали двигаешь по миллиметру, а многотонная туша сопротивляется тебе всей своей инерцией — ей, понимаешь, хочется набок! А пережал — в другую сторону завалился.

Ощущение такое, словно сидишь в ухе пьяного великана — центр равновесия, говорят, именно там, в ухе! — и пытаешься удержать его от падения.

С высоты пяти метров мы просто упали, рухнули, взметя рыхлый колючий снег вперемешку с комьями жёлтого глинозёма. Гусеницы рассыпались от удара, катки перемешало и смяло. Ремни пришлось резать. Ротрок выпал на живот. Всё, этот Мамонт больше никуда не пойдёт — груда исковерканного железа. Внезапно Брюс испытал острое чувство потери. Ненависть растёт на таких чувствах, а на ненависти — цветы зла, и Брюс собрал разом целую охапку. Ушибленный планетой. Космическому истребителю не понять.

— В лес, в лес, не стойте на виду.

Наверное, он был оглушён, потому что не помнил, как его подхватили под руки и увлекли под прикрытие деревьев. И в общем, вовремя, потому что зажигательная ракета превратила павшего Голиафа в клубок вонючего чёрно-красного пламени.

Воздушный бой быстротечен. Он, в первую очередь, ограничен боезапасом, который приходится весь нести на себе, но бог бы с ним, с боезапасом — лазер много не весит. Заряд батарей и топливо, каковое в поле тяжести планеты приходится жечь непрерывно — они рассчитываются на «долет-улёт» плюс небольшое время на саму акцию. Торпед тоже всего две, а на хорошую ковровую бомбардировку ходят машины принципиально другого класса. Так что вне зависимости от степени исполнения задачи время, отведённое на неё, истекло. Машины противника, внезапно перегруппировавшись, взмыли ввысь и скрылись за облаками. Мамонты один за другим опускались в снег, из кабин выпадали обалдевшие пилоты.

— Это мы их, получается, отогнали? Мы? Их?!!

Один только Норм был не столь весел. Лицо его покраснело от верхового ветра, веки отекли. Во-первых, эти ушли, когда сами захотели, и, когда захотят, придут снова. Во-вторых, этим полётом мы посадили батареи на УССМах, а зарядить их прямо сейчас нам негде и нечем. Думать надо, что можно использовать в качестве источника, благо механики и физики под рукой, но пока мы думаем, машины стоят стадом, беспомощные и превосходно видимые сверху. Оставаться подле них — безумие. На ходу только две машины — Абигайль и Китри, которым в самом начале велели сидеть на земле, чтобы не путали строй.

— Не будем терять времени. Перераспределяйте груз на этих двоих. Только еду, палатки, питьевую воду. Аккумуляторы? Нет, ими придётся пожертвовать. Замаскируйте всё, что не сможем взять, потом вернёмся… если ещё будет за чем возвращаться. База недалеко, пара пеших переходов. Да, пеших! Поедут больные и дети, прочие пойдут своими ногами. Да, личные вещи на себе. А вы хотите здесь выжить?

* * *

Они меня вычислили! Один прицепился на хвост, словно у него ко мне бог весть какое личное. Строчит как заведённый, и ни сбросить его, ни потерять, и попадает, вот что неприятно. Толковый мальчик, Назгулом бы я с ним потягался, а «реполов» — птица мелкая, можно сказать, безобидная. Пушка у меня одна, смотрит вперёд, да и ту недавно поставили. Чужая она этому телу, как третья нога.

Страсть истребителей пристраиваться сзади породила множество шуток, в основном неприличных, но факт есть факт — ты его не видишь, а когда видишь, уже слишком поздно. Это если ты человек, а «реполов»-то сам по себе видит больше, чем сообщают пилоту его системы.

Такие кренделя выделываю, был бы человеком — забыл бы дышать. Негодую и восхищаюсь: у этого парня вестибулярного аппарата нет вообще? Был один такой, в позатой жизни, Улле Ренн, светлая ему память. Одного я добился, увёл его за собой, этого братца-поганца. Увлёкся он, вот и ладушки, пококетничаем.

Игра, однако, становилась опасной. Волк превосходил «кукурузник» и мощью двигателей, и маневренностью, и вооружением. Несколько раз «реполова» весьма чувствительно обожгло: способностей Назгула хватало настолько, чтобы не подставлять самые уязвимые места. Я делаю всё, на что способна эта машина, я знаю про это больше, чем пилот или даже механик… Больше, чем спроектировавший её инженер, потому что я сам — машина.

Возможно ль, чтобы этот знал свою не хуже?

Под крылом проносилась вся местная топография: пороша, сметённая ветром в долины, коричневые рёбра скал, холмы, распадки, эти чёрные скелеты, сгруппированные в рощи, куски зелени правильной формы, проглядывающие сквозь снег. Вдали проблёскивало стальное море, вспыхивая опалом там, где сквозь разрывы туч его касалось солнце. Рубен так и не привык, что можно лететь и рассматривать под собой планету, для него это было так же странно, как ходить пешком. Только на Авалоне он начал находить в атмосферных полётах своеобразную прелесть: лететь, например, над водой, почти её касаясь и оставляя за собой белый бурунный след — от воздуха, выдуваемого турбиной; или в шатрах света, розовых утром и золотых в предвечерний час, в разбросанных по небу перьях фламинго или в бегущем, размазанном ветром пожаре.

Прежде я в глупом своём высокомерии почитал природу лишь удачным, но дополнительным штрихом к романтическим отношениям, чем-то таким, чему человек позволяет быть от щедрот душевных: я, мол, всемогущ, но добр. Здесь, в хрустальной прозрачности Авалона, стало вдруг ясно, что всё это существует само по себе и больше тебя, мошки, во столько раз, во сколько вечность длиннее мгновения.

Человек, не созерцающий природу, пуст. Я был пуст, но я исправлюсь.

Сейчас было не до пейзажей. При прочих равных используй голову, истребитель! Помнится, тогда я сбросил Улле, укрывшись от него в дюзе маточного авианосца. Молчи, Фрейд, молчи.

Как назло, ничего этакого не придумывалось. Воображение было переполнено картинкой медленно поднимающейся стаи бульдозеров. Чувство глубокого восторга, переходящее в шизу: нет, на орбиту эта штука, конечно, не выйдет, но в целом я не додумался бы так разломать нападающим строй.

Какое странное ощущение. Неизъяснимое родство с тем, вторым. Как это может быть: я никогда не расстреливал мирных фермеров и детей, и… и даже машина на хвосте совершенно иной марки! У нас, у Тецим, было некое чувство… да, братства. Фронтового или серийного — не суть. Что может быть между нами общего?

А не такой же — там?

Будучи первым рабочим объектом или жертвой — это как посмотреть! — имперского проекта «Врата Валгаллы», Рубен задумывался не раз, какова была дальнейшая судьба уникальной технологии. Кирилл божился, будто бы обрезал все нитки и все концы спустил в воду: документацию уничтожил, носителей оригинальной идеи — тоже. Но Кирилл, по сути, ничего другого просто и не мог утверждать, исходя хотя бы из самосохранения. Он и про Назгулов твердил, будто пустил их под пресс без всякой жалости, чтобы только не искали. А всё равно искали и ищут до сих пор. Кирилл представляет собою ценность отнюдь не как отставной император Зиглинды — река течёт, а эта утекла далеко! — но как ключ к технологии, способной обеспечить мировое владычество.

Он это знает и именно поэтому сидит в тюрьме. В хорошей такой симпатичной тюрьме с хорошей репутацией, он её сам выбрал, когда подставлялся таможенным войскам.

Кто поручится, что где-нибудь в гараже, на окраине Галактики не шарятся на ощупь, варварски, не клепают новых Назгулов, уничтожая для этого высококлассных пилотов? Машины, в которых заточены души, для которых летать и стрелять — единственный способ чувствовать себя живыми? Как только первый эксперимент завершился удачей — а себя Рубен самоуверенно считал удачей! — над головами лучших навис дамоклов меч. В телах Тецим они были родине несоизмеримо полезнее. Он не был уверен насчёт всех своих собратьев: тему «как ты умер» их разговоры старательно обходили.

Пошёл бы на это Кирилл? Не знаю. Есть Кирилл, которого я способен воспринимать как друга, однокурсника и командира, с которым нас связывают отношения долга, причём взаимного, когда-то даже брата, и мне не хочется думать, что есть другой Кирилл.

Почему он, который сзади, не может быть таким же?

Да ни почему!

Вдали мелькнул вонзённый в небо шприц кислородной башни, характер атмосферных течений неуловимо изменился. Для «реполова» как раз уловимо, а для этого парнишки следом — ни разу. Сама башня — это пушка, она выстреливает в атмосферу озон. Но башня не существует вне инфраструктуры, а важнейшей частью её инфраструктуры является ветер.

Тут много ветров, целый клубок или, вернее, слоёный пирог из ветров. Возьмёшь чуть выше, и тебя потащит-повлечёт к башне — это работает засасывающая система. Метров на десять ниже — и отбросит с силой выдуваемым кислородом. Этим системам башня как таковая вовсе не нужна: преобразование происходит в капсулах-кавернах, каковых множество заложено вокруг башни, и по виду не отличить, какие из них работают на забор, а какие — на подачу. У техников есть схема. А у крошки-«реполова» — только шкура и крылышки. И крошка-«реполов», не задумываясь, ныряет в эти потоки.

Я словно лист на ветру, но это бы ладно. Ветер перебрасывает меня с ладони на ладонь, а того, второго, крутит, как щепку в водовороте. О, да, у нас тут воронки и ещё целый букет вибраций разных частот.

Весело ль тебе?

Мне — в самый раз, если только крылья не вырвет. Очень неудобно получится перед телом в кабине, оно не переживёт. Дорого оно мне? Ну как сказать, учитывая, что оно более не есть необходимое условие жизни… Для чего оно мне так уж нужно? Разве для любви? Женщины, правда, обладают необъяснимой способностью любить весь семантический спектр: как истребителей, так и истребители, правду говорю, сам видел. Первая… ну не так, чтобы совсем уж первая, но первая из тех, кто имел значение, вошла в жизнь под нестерпимое сияние «Nessun Dorma». Моя Турандот… ладно, уже не моя. Меня всегда тянуло к тем, кто задаёт загадки. Поэтому вторая — как «Призрак оперы», пламя под слоем льда, свет во тьме и тень на свету, разгон и отрыв, если кто понимает. И кодовое слово, обладающее надо мной волшебной властью: «Зиглинда». Но «Призрака» поют вдвоём. Но-но, это кто тут Призрак? И значит ли это, что где-то ходят мои «Зелёные рукава» или «Siuil a Ruin»?

Почему всю дорогу меня преследует «Полёт Валькирий»? Ну не люблю я Вагнера! Эй! Ты в белый свет стреляешь от отчаяния или прицельно?

Ну ладно, парень, сам виноват, мог бы и оторваться без ущерба для чести, я тебе полно возможностей предоставил. И то сказать, держать меня за хвост занятие более благородное, чем расстреливать фермеров на косогоре. Доброй тебе кармы.

«Реполов» мысленно вздохнул и выключил двигатели. А тот, что следом, не успел.

Зацепило обоих. Выносимый ударной волной на облаке чёрно-красного дыма, «реполов» оглох и ослеп, и потерял верх и низ. Нет, кислород, конечно, сам не горит, но с какой радостью он вступает в громкий и роскошный «бум» со всем, что воспламеняется так легко, как партия подготовленных к вывозу азотных удобрений, ждущих только искры! Я нарочно шёл над ними низенько, почти траву стриг.

Неправда, я об этом не думал. Я пришёл в себя в пяти метрах от разбитой машины, корпусом наполовину в кустах. То есть я ещё не пришёл в себя, потому что совсем не помнил, кто я нынче, и ко второй машине, лежащей на боку и смятой взрывом, словно стрекоза — бейсбольной битой, подскочил, даже не прихлопнув тлеющий на груди комбинезон, и припал к фюзеляжу с криком:

— Сестра!

— Медленно, — прошипел ему голос в висок, — руки вверх, чтобы видно.

А холодный раструб лучемёта под ухо придал этим словам убедительности.

* * *

Рубен забыл о лучемёте, стоило ему увидеть петлицы и нарукавный шеврон. Молот Тора на фоне золотой луны — он сам носил такие две вечности назад. Военно-космические силы Зиглинды. Родина тянется ко мне обеими руками? Мудрено ль, что все эти руки — женские?

Впрочем, женские — это сильно сказано. Девчонка в возрасте Брюса, белые волосы все в копоти и в грязи, длинные. Крупные черты лица, большой нос: а все вместе смотрится совсем неплохо.

Лейтенант? В этом возрасте?!

— Я не знал, что против нас играют зиглиндианские войска.

— Теперь знаешь. А что бы это изменило? — Она перехватила оружие другой рукой.

— Не знаю. Добавило бы сожаления и горечи, наверное.

Девица пожала свободным плечом. Она не знает, о чём он говорит.

— Как тебя зовут?

— У меня лучемёт, а у тебя — нет. Значит, вопросы задаю я.

— Ну, задавай.

Она подавилась смешком: видно, ей нравилось быть хозяйкой положения.

— Сейчас задам. Ну… и как тебя зовут, «кукурузник»?

— Рубен, — сказал он. — Р. Эстергази.

— Сука! — И спустила курок.

Рубен невольно зажмурился. В нём самом, в сознании образовалась чёрная дыра, и он подумал было, что в неё глядится старая знакомая — смерть. Но она смотрела так долго, что стало ясно: не в этот раз.

— …но счастливый, — хмуро признала девушка, встряхивая лучемёт, в котором что-то заклинило. — Положим, я психанула. Повторяю вопрос, только теперь попрошу без дурацких шуточек.

— А он не выстрелит, — сказал Рубен, до которого начало доходить, какими возможностями он располагает, если воспользуется хоть малой толикой воображения. — Даже хуже. Эта штука начнёт стрелять, когда я разрешу. Так что вопрос, кто тут сука, предлагаю решать в более комфортной обстановке.

— Что за бред?

Вместо ответа Рубен кивком указал на ближайшее чёрное «дерево». Незнакомка встала в полоборота, раздражённым жестом отбросив волосы с лица. По взгляду, брошенному искоса, Рубен понял, о чём она думает: о возможности быстро развернуться, и ещё — а не прыгнет ли он. Беда с молодёжью. Понятие о чести исключительно теоретическое.

— Брось, — сказал он ласково. — Это ничего не даст. Я знаю планету лучше, чем ты. Без меня и без крыльев тебе не выжить, даже если ты всё тут пожжёшь.

— Меня будут искать!

— Меня тоже.

Больше для соблюдения уговора она спустила курок, ветка, воздетая в небеса, вспыхнула и прогорела, осыпаясь наземь искрами, как от сварки. И только сейчас стало ясно, что темнеет. Кажется, это первая ночь, которую придётся провести здесь без крыши над головой.

— Работает. Только не грузи мне вакуум!

— Не буду. Так как твоё имя, валькирия?

— Меня зовут Миранда Гросс.

— А… отец твой уважаемый — не замминистра? Она поджала губы. Ясное дело, дети шишек — по определению заложники. Что ж, я не удивлён. Она должна быть старше Брюски на год, рождённая на Зиглинде под бомбами. Девчонке нужна бездна характера, чтобы встать наравне с парнями в элитных войсках, и никакие папы тут не помогут: по себе знаю. А получить лейтенанта во… сколько?., девятнадцать, прикинув на пальцах? У нас, я помню, за красивые глаза…

Громоподобный треск швырнул обоих наземь: совершенно военное и исключительно рефлекторное действие. Показалось — рушится одно из чёрных «деревьев», но то была лишь тень «дерева», скользнувшая через поляну. Само дерево, узловатое и когтистое, не сдвинулось, но «почки» его раскрылись и выстрелили в небо лиловым фейерверком, а после — ещё и ещё: взрывалось одно, а потом те, что вокруг. Огни летели вокруг и осыпались пеплом.

— Магний, — пробормотала Миранда чёрными от копоти губами. — Или марганец? Кто из них горит фиолетовым? Они что, сдетонировали? Или это — тоже ты?

Угу. В романе-фэнтэзи меня назвали бы Великим Магом. Вот так мы и производим впечатление на девушек.

— Это они так цветут. — В рот набился пепел, и захотелось сплюнуть, но при дамах не приучен. Да и вообще на АВ не поплюешься куда ни попадя, а Назгулы тоже как-то физиологически не приспособлены… — Фейерверками. Прежде не видел, должно быть, какие-то условия активировали флориген. Это такой ген, обычно он находится в спящем состоянии, но когда он включается, растение зацветает. Как-то так, правда, меня уверяли, что эта штука — не растение. На чём мы остановились?

— Мой отец министр, — буркнула Волчица. — Уже, — и по голосу было ясно, что извиняться она не привыкла и что её не интересуют ни генетика, ни тем более ботаника. Как их нынче учат? Ни групповых стратегий, ни командной психологии — только сбивать? Так-то оно проще, да. Каждый был бы просто чемпион…

— И что ты ему расскажешь? Как на бреющем расстреливала мирных фермеров?

— Мирных, ой! У вас ар-ми-я! Скажешь, нет?

У нас эскадрилья летающих комбайнов… сиречь бульдозеров, которые сгодились ошеломить вас на раз, а в другой раз мы ещё что-нибудь придумаем.

— Вот придём к нашим, я тебе покажу, что это за армия. Водители, строители и подсобные рабочие моложе тебя. Хм… эту планету следовало назвать не Авалоном, но Аламо.

— Есть такая штука, игрушка. Приказ. Его надобно выполнять: вон из шкуры, кровь из носу.

— А если бы тебе приказали… залить плазмой деревню, в которой либо есть партизаны, либо их нет? Нажать на пульте кнопку и превратить планету в астероидный пояс? Расстрелять… ну… огромную обезьяну, засевшую на шпиле небоскрёба — чудо природы, которое больше нигде и никогда? Есть такая штука, дитя, — стыд. Я знаю, каково это: перекрестье прицела, и у него тоже пушка, и правила игры известны обоим. Между чьим-то исходным интересом и гашеткой множество преград. Между твоим пальцем и гашеткой — только твоя совесть. Однажды оказывается, что это не компьютерная игра.

— Сразу видно, что ты не солдат.

— Я… просто довольно сильно ценю жизнь.

— Извини. Они не должны были тебя так называть. Ты классно летаешь, видимо, заточен под это, игрушка, но это ж не повод… А тебя для мальчика делали или для его мамы?

Рубен засунул руки в карманы и отвернулся в нелепом возмущении. Обалдеть. Писюха сравнивает меня со мной. Не в мою пользу!

— Во мне половина его генов. Я клонирован с его сына. Как меня назвать — его дело и его право.

А вот про маму не будем, ладно?

— Назвать могли, если у мальчишки ума нет, но ты не должен так называться. Это святотатство. Эстергази для Зиглинды слишком большое слово. Он герой. Сама смерть поставила его лишь на одно колено, если ты понимаешь, хотя прочих она кладёт на лопатки. Если бы Зиглинде нужен был бог, то вот он.

— Эстергази такие же люди, как все. Им так же больно и страшно умирать.

Волчица скорчила мину.

— Мне абсолютно наплевать на Эстергази. Кто они такие? Империя кончилась, и их родина — вместе с ней. Все свободны, всем спасибо. Жалкие бездомные обломки. Ничего. Найдётся кто-нибудь, ужо научит их родину любить.

— Не ты ли, красавица? Найдёшь себе подходящего Эстергази и будешь его учить, а?

Она скорчила мину.

Вот она, новая Зиглинда. Нравится? Не жила при империи ни дня, но уверена, что всё там было плохо. И попробуй только возразить. Имя ей моё не нравится, хорошее дело. То есть имя-то как раз нравится. Рубен мысленно хмыкнул. Даже слишком. Интересно, а если бы я назвался Р. Назгул?

Славный сын Зиглинды, символ её и бог. Большой Гросс чтит мою память, с него станется. Что бы сказали на родине, если бы узнали, что этот бог — воскресающий?

* * *

Утром Брюс видел разбомблённую колонию, сейчас в сиреневых сумерках он имел возможность наблюдать разбомблённое общество. Люди — приличные, современные, большей частью интеллигентные! — до них только теперь начало доходить, что они погибли. Редкий десантник выживет, сказал как-то Норм, если отобрать у него консервы, биотуалет и запас питьевой воды.

Мы не будем двигаться ночью, чтобы не включать фар. Мы, вообще говоря, к вечеру уже вообще не способны двигаться, учитывая, что утром были спешены.

Когда решали, что взять, что оставить, Норм велел забрать палатки, термоодеяла и спальные мешки. Предполагается, что самым страшным врагом будет ночной холод. Днём-то на марше Брюс под вещмешком вспотел, а вечером, прохаживаясь по лагерю из конца в конец и ища, не нужен ли кому, почувствовал, как мороз подбирается к нему.

На первом же привале Норм распределил ССО, приписав каждого бойца к группе гражданских. «Ты — к медикам!» Брюс сперва хотел возразить: мол, негероично, а я сегодня весь из себя — ты меня на бульдозере видел, нет? — и что у нас, девчонок на эту должность не хватает, но передумал, когда отчим сказал вполголоса, что «им больше нужно». Это сейчас нет больных, а после — будут. Кому их ворочать? У них до черта груза, у медиков, и это тот груз, который мы не можем бросить. Неизвестно, насколько это всё затянется, будем надеяться на лучшее и готовиться к худшему. Пересчитать консервы, ввести паёк. Раздать обеззараживающие таблетки, чтобы можно было пить местную воду. Да, я знаю, что вирусов и бактерий, совместимых с нашим организмом, тут нет. Вы ручаетесь, что это могут пить дети? Нет? Тогда у вас есть полчаса — подумать. Что у нас тут можно есть из подножного? Я знаю, что только нами же и посаженное/ выпущенное плодиться и размножаться. Морган съела первое яблоко, значит — теоретически возможно. Да, безбашенная дура, но тем не менее опыт есть и этот опыт — положительный.

Мари Люссак упала в обморок, когда Норм бросил ей на колени кролика: как можно употреблять естественные протеины? Можешь не употреблять, желающие найдутся, твоё дело сказать, из нашей ли он пищевой цепочки, этот несчастный кролик. Заодно таким нехитрым образом Норм рассчитывал наладить учёт левых пищевых продуктов. Мало ли кто поймает кролика, птицу или рыбу: он или съест её на свой страх и риск, или же, принеся её в колонию, включит её в общий рацион, потому что консервы только для детей. Мы все здесь цивилизованные люди, прошедшие в школе курс ОБЖ. Психологически — они будут проверять. Морган, оказавшаяся поблизости, предложила дать барыньке понюхать носок, однако встретила неудовольствие чифа, и инициатива её увяла.

На первый взгляд весь табор превратился в один большой ССО. Всем раздали куртки защитного цвета, с подогревом, стёганые брюки и непромокаемые походные ботинки, а также шапки-шлемы с застёжкой на подбородке. Над стоянкой натянули камуфляжную сеть.

Подогрев. Это будет сложно. Подогревом велено пользоваться только в случае непосредственной опасности для жизни, когда придётся выбирать: обнаружить себя или насмерть замёрзнуть. Сбившаяся в кучу колония, включившая свои спальники и куртки, в инфровизоре будет полыхать, как вулкан. Немного, правда, помогут нам армейские палатки: их отливают из лёгкой и прочной синтеткани — в кармане можно унести! — поглощающей тепловые излучения. Естественный фон человека они, скажем, скроют, и даже активированный спальник, но злоупотреблять не стоит.

Тело способно нагревать пространство, внушительно сказал Норм. Используйте этот ресурс прежде других. Другие ограничены.

Гражданские растеряны. Аккумуляторные печи мы даже и брать с собой не стали, не говоря о том, чтобы на себе тащить, а готовить на открытом огне цивилизованный гражданин не умеет. Кое-как вскипятили воду и сейчас бранятся — чаем обожглись! Ну да, в цивилизованной кухне ты сам задаёшь удобную для тебя температуру готовой пищи, а как указать её дикому огню? Как можно это давать детям?

Словом, решение есть с открытого огня понимания у народа не вызвало. Утешались лишь тем, что это ненадолго.

Брюс вновь посмотрел в вечернее небо. Прояснилось — это к морозу. Отец всё ещё не вернулся. У него давно уже нет топлива. Мари, наверное, тоже беспокоится. Она в палатке одна, с ней Рог, инфочипы, записи. Кролика, она сказала, можно есть, но сама не стала. Кэссиди по этому поводу заметил, что это дурной знак, что подозрения с неё до сих пор не сняты, и если она перетравит тут всех, то, может, это и есть её задача. Норм на это ответил ему, что лично он вообще ни с кого тут ещё не снял подозрений. В последний раз Брюс видел тушку в руках Морган: подвесив её на ручку бульдозера за задние лапы, та проводила принудительный мастер-класс для ССО и всех, кому интересно, как надо. Сперва обдираем шкуру — нет, её не едят! — после разделываем на куски и жарим на палочке. Лучше, правда, сварить, потому что при жарке выход уменьшается, а от варёного кролика будет ещё и бульон. Это важно. Обрезаем шкурку на лапах по кругу, от лап к анусу делаем разрез, и стягиваем кожу вниз, к голове, чулком, лишь чуть подрезая острым ножиком, где не идёт. Шкура у него на плёночке, снимается легко, видите, мясо под ней нежное, розовое, аппетитное. Крови нет, если только вот эту и эту жилы не заденете. Кровь будет после, когда мы распорем брюхо по осевой, чтобы выпотрошить… зная, что слово у Морган не расходится с делом, Брюс поспешил ускорить шаг. Прочих заметно тошнило. А вот Андерс остался: никак не хотел смириться, что у Первых командир круче.

— Это сердце, а вот это — печень, — слышалось за спиной. — Они съедобны. И почки. А вот жёлчный пузырь лучше извлечь так, чтоб не лопнул: замаетесь после горечь вымывать. Кишки тоже выбрасываем.

— А кишок-то больше всего, — заметил кто-то наблюдательный.

— Ага, только в них какашки. Желаешь? Пробиваясь из толпы наружу, Брюс столкнулся с Товией, который тащил за собой Китри за руку, точно так, как вошло у них в обычай памятной праздничной ночью. Иначе они, кажется, уже не передвигались. В каждой еде, кипятился минотаврец, должны присутствовать Радость, Мир, Добро и Любовь. Как прикажете совместить это с естественными протеинами? Брюс неслышно и мимолётно вздохнул: здравому смыслу, даже подкреплённому нормами ОБЖ, с Аюрведой, когда её включают в экуменические религии, спорить чертовски трудно. Победа всегда останется за Аюрведой… зато еда — за здравым смыслом. Китри послушно внимала. Кажется, у этих двоих всё получилось наилучшим образом.

В результате кролика руководство слопало на троих, потому что Андерс позвал Абигайль, и руководству ничего плохого не сделалось. Правда, Брюс всегда подозревал, что Морган способна жрать консервы, не снимая с них фольгу.

Все ССО нынче с оружием, и остальные мужчины тоже. В этом есть некоторая опасность, поскольку все на взводе. У ССО внутренний приказ — палить только по кроликам, по возможности одиночными и в упор. Норм особенно рекомендовал освоить искусство вязать силки. Подстеречь кролей нетрудно: в поисках пищи ушастые стягиваются к опытным делянкам. Где еда, там и кролики, а с другой стороны, где кролик — там и голодный колонист. Законы природы те же, и мы изо всех сил стараемся не думать, что ищущий нас враг способен сложить два и два.

Беда, если придёт, придёт с воздуха. Голод и холод страшнее. Впрочем, мы все ещё надеемся, что завтра доберёмся до базы. Там аккумуляторы и провиант. Все знают, что база есть, ведь это последнее, о чём позаботился Норм перед своей отставкой, а Норм — он сейчас бог.

— Бог приказал явиться, — сказала Морган, пробегая мимо. — Что-то у него есть для своих.

Отягощённый дурными предчувствиями, Брюс поплёлся под навес, где Норм собирал малый совет. Здесь командиры отделений, Эдера Насименто, неизменный Кэссиди. Из колонистов никого нет. Для своих всегда приберегают плохие новости, чтобы вместе обсудить, как их правильно подать и что теперь делать.

— Базы у нас больше нет, — сказал Норм, кивая на двоих разведчиков, до такой степени замёрзших и уставших, что бульон с кроликом схлебали даже не спросив, что это и можно ли это есть. — Её разбомбили, и нам нет никакого резона идти на пепелище. Во-первых, нас там ждут. Во-вторых, едва ли мы найдём там что-нибудь полезное. Имеет смысл остаться тут. А в-третьих… интересно, откуда они узнали её расположение? Меньше всего мне хочется открывать сезон охоты на ведьм, но сдаётся — у нас крот, и он под нас роет. Кэссиди, что вы думаете по этому поводу?

— Расположение резервной базы было известно руководству колонии…

— Мне — нет, — немедленно отреклась Эдера.

— …вам лично, Норм, вашим младшим командирам, Бротигану и мне, но Бротиган погиб, спасая людей.

— Зато вы живы.

— И не жалею об этом. Я также уверен, что этой информацией располагал Р. Эстергази — где он, кстати? Даже если он со всех сторон герой и молодец — искусственные люди ведь не способны на двойную игру, если это не заложено в их ТТХ — можем ли мы быть уверены в том, что он ничего не сказал девице Люссак?

— Мадемуазель Люссак была взята под стражу до принятия решения о создании резервной базы. У неё нет и не было возможности совершать какие-либо автономные действия.

— Мы вернулись туда, откуда пришли, чиф Норм. Девица Люссак — гражданка Земель Обетованных, с огромной долей вероятности — биоконструкт и оперативный агент противника. Всё время, даже после того, как она была изолирована, она находилась в контакте с тремя персонами, каждая из которых так или иначе была связана с жизненно важной и секретной информацией.

— Я более чем уверен, что в девице Люссак нет встроенного эмиттера гиперсвязи.

— Должен вас предупредить, чиф Норм, следующим шагом я предположу наличие организованно действующей группы. Есть несколько человек, связанных личными отношениями, с вражеским или двойным гражданством… Вы, Эстергази, Р. Эстергази, Мари Люссак, которую вы не отдаёте с завидным упорством, и ещё, наверное, девица Морган, преданная непосредственно вам.

— Чья была идея послать Морган на автономную операцию за моей спиной?

— Нам нужен был человек, способный вас заменить, и не строптивый. Солдат перестаёт быть солдатом, когда перестаёт различать своих и чужих. А Пантократор меняет всё, к чему прикоснётся. Он взялся за вас, Норм, и вы больше не солдат. Может быть, герой, я не спорю…

— Герой у нас Р. Эстергази, и хватит нести чушь. У меня первый кандидат под стражу — вы, Кэссиди. Мои предположения против ваших, но я вас арестовать могу, а вы меня — нет. Посему я прошу вас сдать портативное устройство связи и не покидать вашу палатку. Считайте себя под домашним арестом, заодно попробуете это удовольствие на своей шкуре. Морган, присмотри.

* * *

— Мне нужен сеанс связи с авалонской колонией, — неожиданно сказала Натали Эстергази.

— Протестую, — лениво заявил Люссак. — Ни одна сторона не должна получать указания извне. Только свои ресурсы, в том числе свой ум.

— Это не указания, — ответила Приматора Ариадна. — Мы в любом случае должны связываться с обеими сторонами, чтобы оценивать ситуацию адекватно. У них всё-таки там дети, так что будем иметь снисхождение.

Люссак хмыкнул и переплёл пальцы на колене. Помощница Ариадны Аида, молодая и невзрачная, инициировала сеанс и положила деку перед Натали Норм. В центре стола возникло голографическое изображение связиста — ошеломлённого и замёрзшего парнишки, сидящего на ящике, на снегу. По краям громоздились смутные тени-глыбы: какие-то очень большие машины в отблесках живого огня.

— Мне нужно поговорить с тем, кто у вас командует, — сказала ему Натали.

— Ага. То есть сию минуту, миз… — Он вскочил и замахал руками. — Они хотят говорить с вами, командир, чиф…

Потом его мягко выдвинули из фокуса, а вместо него в кадре соткался широкоплечий мужчина с бронзовым лицом, без шапки, со снегом в кудрявых волосах. Неторопливо сел, положив рядом энергоштуцер.

— Да тут, — сказал президент Люссак, — все свои. И вы плакались, будто бы у НН нет ножа в сапоге? А это что?

Вряд ли он знает, насколько здесь все свои. И не надо ему знать. Это вроде экзамена, где-то рядом бродит Сила, Натали ощущает её присутствие, как серебряную мушку на сетчатке, из тех, что возникают от низкого кровяного давления. Силой надо овладеть, это важно, потому что кому ты можешь помочь — без Силы?

Наверное, ты очень удивился, увидев здесь меня, но, к твоей чести, не дрогнул даже бровью. Ты вообще ничем не показал, что мы знакомы. Пантократор всем подаёт скрытые знаки, и я — знак для тебя. Надеюсь, добрый. Хорошо. Я принимаю эти правила.

— Я вынужден был принять командование, — сказал Норм. — Вам придётся говорить со мной.

— Спросите его, где Ставрос, — подал голос Лантен.

— Мы похоронили его утром. Он был герой. Он защищал свою планету.

У Натали спёрло дыхание. Сын, где мой сын? Вы назвали его солдатом!

— Какая у вас ситуация? Какие потери?

— Мы потеряли двенадцать человек во время ночной бомбардировки. Вся дежурная смена на генераторе — от первого же удара, офицер службы безопасности Бротиган и боец ССО Тирод — обеспечивая эвакуацию людей из горящего комплекса. Пилот по контракту Зайферт — в воздушном бою. Ещё семеро погибли, когда выходили из зоны обстрела. Обращаю внимание комиссии — это была военная авиация.

Кто ещё, кто ещё?!

— Остальные все живы, — сказал Норм, глядя ей в глаза.

Это только для неё. Мальчик цел. Ну и… тот тоже.

— Я должен знать, мэм, как мировое сообщество намерено разрешать эту ситуацию. Каковы ваши условия?

Четверо в зелёном промолчали, и у Натали усилилось чувство, будто она сдаёт экзамен. Это не должно иметь никакого значения, но — имеет. Если она решит этот ребус правильно, больше никто не умрёт и за них не надо будет больше бояться.

Справедливость, говорите? А как это?

— Каковы ваши намерения? — ответила она вопросом на вопрос. — Вы собираетесь спорить за эту планету?

Скажи «нет» матери своего ребёнка! И вернись. У нас есть свой мир и свой дом. Будет так, как мы решим, ты и я, и не будет горечи на наших губах, и день наш будет светел.

Я не люблю ночь. Ночь черна, правая половина постели холодная, и я просыпаюсь в ночи от отчаяния, от одиночества, от дурных мыслей. Пусть будет светел твой день!

— Снимите с планеты детей и гражданских, — сказал Рассел. — Хотя бы женщин, и тогда мы составим команды и сыграем, как большие. Что скажете?

— Что скажете? — Приматора Ариадна переадресовала вопрос Норма Люссаку — Мы позволим вам снять с планеты всех, кто не желает там оставаться. Вы сможете укомплектовать команду по своему вкусу. Господин Лантен, господин Ква'ан?

— Я согласен, — сказал Лантен, а Ква'ан кивнул. — Чиф Норм, кто будет играть от нас? Вы уже решили?

— Разумеется, я, рядовая Морган, капитан Ллойд Кэссиди, миз Насименто с дочерью — он сделал чуть заметную паузу, поглядев в сторону Натали, — рядовой Эстергази и его… и ещё несколько человек. Я также очень рассчитываю на контрактника Р. Эстергази.

— С дочерью? Сульпиции Насименто четырнадцать лет! — возмутился Лантен, который, оказывается, отслеживал список по своей деке.

— Она настаивает, и мать не возражает, — судя по каменному выражению лица Норма обе дамы Насименто находились от него на расстоянии вытянутой руки, и ещё — он бы очень не возражал от них обеих избавиться, — …и ещё несколько колонистов, которые решили, что тут их дом. Люди невоенных специальностей. Я могу отобрать из них полезных.

— Что вы сами насчёт этого думаете, чиф Норм? — спросил доселе молчавший генерал Ква'ан.

Ему было жарко, жёсткий воротничок врезался в тёмную жирную шею, золотое шитьё на нём потемнело от пота.

— Я думаю, давайте решим это дело один на один. Выставьте против меня бойца любого класса: кто выживет, того и планета.

— Ещё лучше, — согласился Ква'ан.

— Не уверен. — Это Лантен. — В случае успеха планету для Новой Надежды завоюет гражданин Пантократора, а Пантократор, — он поклонился, — входит в состав Земель, хотя я всемерно уважаю его особый статус и миротворческие усилия. При всём почтении к нашим хозяевам, достойнее было бы нам обойтись своими силами… или хотя бы изменить их процентное соотношение. Кто там есть в команде от нас, кроме миз Насименто? Людей и нелюдей с двусмысленным статусом просьба пока не предлагать.

— Кэссиди, — сказал Норм и усмехнулся.

— Я тоже против, — сказал Люссак. — Я примерно знаю сценарий этих битв один на один. Сперва они не могут найти друг дружку на огромной пустой планете, потом некоторое время более или менее честно стараются исполнить взятые на себя обязательства, а ещё пару дней спустя мы обнаруживаем их братающимися и пьянствующими на пустом ящике из-под капсюлей. В процессе планета теряет товарный вид. Лантен, вам это надо? Нет, я понимаю, мы можем снять реалити-шоу, чтобы покрыть убытки. Я не желаю тратить на это время.

— У вас там тоже есть люди, подписавшие контракт только на горные разработки. Мы предлагаем им беспрепятственно покинуть спорную территорию. Цените это.

— Мы, конечно, не можем приказать им сражаться. Но мы можем их уволить и нанять других. От присутствия на планете обоза мы теряем меньше, чем противник. Зачем нам лишать их элемента уязвимости?

Рассел чуть заметно вздохнул, рябь помехи пробежала по его лицу как недовольная гримаса: никто и не заметил, только жена. Только она поймёт, что выбора опять нет. Его никогда нет, этого проклятого выбора.

Чтобы новый мир стоял прочно, в его основание закладывают жертву Нет, не невинную деву и не мальчика, у которого не было отца. В землю зарывают сержанта, он крепит землю своими костями, и миру тогда сносу нет.

* * *

— Стой, сюда хода нет!

Миранда глянула на Рубена с откровенной ненавистью, вызванной тем, что последние несколько часов она держалась не столько на ногах, сколько на стиснутых зубах. Пилоты совершенно не умеют ходить. Если упадёт, придётся тащить её на себе.

— Неужели опять обходить?!

Рубен ткнул пальцем в жёлтую ленту с чёрной надписью, сорванную ветром со штоков и почти невидимую в мелкой снежной пурге.

— Знаешь, что это? Зона действия активных почвообразующих бактерий. Любую угодившую к ним протоплазму они сожрут в считанные минуты.

— Колоссально вы тут нагадили!

— Штамм этот имеет ограничения по количеству циклов воспроизводства, то есть безболезненно для экологии вымрет сам спустя некоторое время, к тому же похолодание должно было приостановить его активность, — прикинул Рубен, — но я не специалист-почвенник и рисковать без надобности не стану. Только в обход. А потом тут вырастет трава, цветы и деревья. Это к вопросу про «нагадили»…

Ему показалось, что слова ухнули в пустоту. Их нынче действительно учат только летать и стрелять? Миранде всего девятнадцать, она думает, что если чего не знает, значит, то и знать не обязательно, но в любом случае у дочки Гросса есть характер. Это хорошо, потому что без характера не дойдёт. Ни жира, ни мяса на ней нет, а холодный сильный ветер, кажется, выдувает из костей костный мозг и завывает там, в полых трубках. Зажала в зубах прядь своих белобрысых волос и топает, брови сдвинуты, глаза в кучку Я и сам сейчас такой. Ногу поднять… переставить… Один лётчик, француз на старой Земле упал в пустыне, а после написал про это. Только он страдал от жары и жажды. Поскольку всё равно, о чём думать, я думаю о нём все эти километры. Сотню или две.

На самом деле хорошо, что мы наткнулись на Зону. Это ориентир. До неё я знал только, что солнце-Либеллин встаёт на востоке. Ну и ещё башня, которую мы взорвали: это была восемнадцатая, и я примерно представляю, как нам надо двигаться, чтобы вернуться на место боя. По правилам, если не оговорено другое, распавшаяся боевая группа возвращается туда же, где разошлась, а там оставляют дежурного — это будет кто-нибудь из ССО! — и он уже ориентирует всех к месту общего сбора. Туда и прёмся вторые сутки, насильно принуждая себя шевелиться. Нас ждут, нас не могут бросить. Что будет, когда у нас не останется сил идти? Очень просто — уснём и замёрзнем. У нас есть лучемёт с батареей, но жечь нечего, даже одежда на нас синтетическая, она только плавится, а не горит. А даже если бы и горела — она куда полезнее, когда защищает нас от ветра на марше, так что жечь лучше что-нибудь другое.

Думай, Назгул, думай. Женщина под твоей защитой.

Привыкай. Когда Военно-космические силы Зиглинды приучались считать женщин боевыми товарищами, равными себе — не одинаковыми, и не во всём, но в главном, в том, ради чего ни шагу назад! — ты в этом не участвовал. Для тебя одного она оставалась самым драгоценным грузом… и да, собственно тем, ради чего ни шагу назад. Назгул нашёл спасение души в том, чтобы оставаться человеком именно тогда, когда никто бы его человеком не назвал.

Мне очень не хватает крыльев, да, и ещё — бортовой памяти. Ситуация, когда быть человеком неудобно и невыгодно. Летели-то мы сюда не дольше десяти минут!

К вечеру небо расчистилось, а плоская равнина сменилась скалистыми холмами. Где-то за ними Рубен ожидал увидеть чёрный лес, на опушке которого колонну настигли Волки. За ночь не перевалим, а значит, если нам попадётся какая-нибудь нора или дыра, следует там переночевать. Будет куда хуже, если смертная усталость свалит нас вне укрытия. Ночью будет холоднее.

Идти пешком. За сутки пути Рубен узнал о планете больше, чем за тот год, что летал над ней. Солнце завалилось к горизонту и остановилось там: когда Рубен видел его в последний раз, оно висело средь облаков неподвижно, послав в стороны шесть пучков лучей, как мельница, а подножия холмов заволокло густой синью. Каменистые вершины пылали, словно расплавленная медь. Ночные остывшие скалы излучали холод и смерть, и даже Назгулу, пока он пробирался по каменистой осыпи, приходилось напоминать себе, что у него со смертью особые отношения. Чем можно стать здесь?

Ручеёк неба в вышине потемнел, и когда Рубен вновь посмотрел на Миранду, он не нашёл на ней лица — его обглодали сумерки. Форменная обувь тоже не предназначена для ходьбы по острым камням: она слишком мягкая. Поликаучук подошвы превратился в лохмотья, походка Волчицы утратила уверенность, она часто оступалась. Ещё немного — и пойдёт босиком. И куда уйдёт?

— Пять минут передохнём, — распорядился он, прекрасно сознавая, чего ему будет стоить поднять свою спутницу снова. Миранда села, подавляя стон. Подтянула колени к груди и занялась ботинками, пытаясь их хоть как-то связать. Рубен привалился спиной к большому камню, и тот, как вампир, сразу потянул тепло из его живого тела. Очевидно, Рубен уже не мог принудить себя шевелиться ради себя самого. Что тут есть, кроме камней? И что такое камень?

Идиот! Нет — хуже, спесивый идиот. Вот камень, вот ты, вот пять минут, на которые ты имеешь право. Структура камня… ага, вот такая… двенадцать лет я был техникой в забытом ангаре, а сейчас я в самом подходящем состоянии, чтобы пару миллионов лет пролежать тут, погруженным в бесконечное созерцание и любуясь закатами. Стать частью этого мира. Может быть, однажды из меня изваяют Будду.

— Лучемёт у тебя ещё? Дай сюда.

Миранда посмотрела снизу вверх, недоверчиво, вынула оружие из набедренной кобуры, перехватила за ствол, но протягивать его вражескому офицеру не спешила. Наконец решилась, бог весть о чём при этом думая. Рубен обошёл гостеприимную глыбу, пытаясь определиться с направлением ветра и предполагая, будто обращённая к склону сторона — более тёплая. А теперь — огонь! Выглядит как самоубийство: я только что был этим самым камнем.

— Ты спятил?! — девушка вскочила, но неловко, и пошатнулась, пытаясь вцепиться Рубену в руку. Неужто в самом деле надеется отобрать? — У меня же больше… ничего!

Ничего — в самом деле, батарею Рубен посадил. Но вокруг вплавленной в шкуру валуна чёрной выемки теперь завился пар, она излучала тепло и, насколько Рубен разобрался в свойствах камня, собиралась делать это долго. Может быть, до утра? А вот посмотрим. Ночуем здесь, прижавшись к камню и друг к другу.

А я на всякий случай побуду камнем.

В самом деле, надо бы попробовать себя в тихом виде. С напряжённой внутренней жизнью. Камень не устаёт, камень постоит на стрёме, поиграет своим теплом, загонит его вглубь на первых порах, чтобы не обжечь доверенные ему белковые тела, а после будет тянуть и тянуть изнутри. Тепло передаётся от горячего к холодному. Это общий закон, но в рамках закона возможны варианты. Этим я и займусь.

Камень — это ведь нечто особенное, в некотором роде противоположное всему тому, чем я был раньше. Для камня нет времени. Камень — не функциональное устройство, он существует независимо… хотя, конечно, его можно приспособить к своим нуждам. Камень — часть мира. А что такое этот мир?

Авалон. Какая-то планета. Не Зиглинда, а нечто совсем в другом роде. Я только сейчас созрел это рассмотреть.

Настало тишайшее утро, обложенное снегом, как ватой. К утру тепло большей частью рассеялось, стало чуть ощутимым, достаточным лишь для того, чтобы чувствовать себя живым, и ещё — отдавать тепло, а не тянуть его, и иней покрыл тела и волосы спящих. Именно тут и именно в это время их застал гул моторов с небес. Миранда вскинула голову, но увидела там только поволоку тумана. Рубен не стал ей мешать и даже слова не сказал, когда она оттолкнула его и отчаянно полезла вверх по осыпи, помогая себе руками. Это её шанс. Хотя — опоздает. Наверное, Миранда думала, что кричит громко, на самом же деле звук, издаваемый ею, был где-то между хрипом и писком. Бесполезно. Они слышат только свои моторы.

Она вернулась совершенно убитая, съехав вниз вместе с небольшой лавиной.

— Что?

— Идут выше облаков. Скалы же. Надо было остаться возле разбитых машин — они наверняка их нашли.

Да. Разбитые машины нашёл бы тот, кто смотрит сверху. Не наши.

— Мы бы возле них не выжили.

Верно.

— …или стрелять. Они бы засекли вспышку. Но теперь ведь нечем!

Она пнула бесполезный лучемёт, и тот скатился ниже по склону. Никто за ним не пойдёт. Он теперь бесполезная тяжесть.

— Мы бы не выжили, — повторил Рубен. — И им тут не сесть. Пойдём. Всё будет хорошо. Уже близко.

* * *

Темно, крошечный прикрытый костерок облизывает ночь. Голограмма погасла, и вновь верится, будто нет никаких других миров — только этот, и можно даже забыть, что на орбите тесно от железа. Программа двадцатиминутного сна имеет один забавный побочный эффект — сны кажутся тебе вкраплениями реальности. Пантократор мог притащить сюда твою жену, но, скорее всего, тебе это просто привиделось. Игры воображения, совести и долга в поисках верного пути. Пантократор словно пальчиком погрозил: мол, играешь тем, что не принадлежит тебе. Помни.

Все спят в палатках, кроме дежурной смены, а та залегла вне света, со штуцерами, которых боится едва ли не больше, чем противника, и ведёт себя тихо. Двигатели заглушены, моторы обёрнуты термочехлами, крошечный костерок прикрыт тентом от взгляда сверху. Современный энергодетектор его не засечёт, столь незначительно его излучение в сравнении с иными источниками. Кругом этот загадочный лес, чужой, чёрный, наводящий на мысль о безумии. Нас не видно.

Кто из вас хоть ночь провёл до сих пор под открытым небом? Руки подняли только Брюс и Морган — скауты собственного Нормова воспитания. Остальных пугает глубина ночного неба и притаившаяся биохимия чужой планеты. Мы делали с ней всё по своему выбору и вкусу. Что, если именно сейчас она нанесёт ответный удар?

Я всего лишь солдат и биохимию доверю тем, кто в ней шарит — благо, учёных тут у меня целый лагерь, хоть в пачки их вяжи. Но как самих этих учёных защищать, лучше меня никто не знает.

Что мы будем делать завтра — надо придумать сегодня.

Эдера Насименто напротив протягивает руки к огню: лицо у неё помятое, и она кажется старше своих лет. Не спит. Тоже гоняет демонов сомнений? Человек не может прийти и вот так запросто сделаться тебе врагом или другом, потому что плох или хорош. К моменту любви или раздора вы оба прошли некий путь, и путь другого всегда от тебя скрыт.

— На Пантократоре, — говорит Эдера, растирая худые узловатые пальцы, — власть принадлежит женщинам. Как это могло сложиться: исторически и философски? Что может подвигнуть мужчин поступиться властью?

Норм тихонько смеётся.

— Да хотя бы равнодушие и лень. Любую власть можно уступить в обмен на право смотреть Сетеновости и Галакт-игры, не вставая с дивана.

Она неуверенно улыбается в ответ и суёт в огонь ещё ветку. Эти чёрные штуки превосходно горят.

— Пантократор — уникальная планета, в основе общественного устройства которой и самого существования заложена идея. Пантократор служит жизни, а женщины в этом понимают больше. Мы говорим, а они молчат, мы утверждаем, что понимаем их, размахиваем руками, определяем им место в нашей жизни, ну и вообще, а они втихомолку смеются над нами. Разве нет?

— Достижения современной науки таковы, что жизнь способна множиться дальше без разделения на полы, вегетативно. Хотя Пантократор, я слышала, против.

— Пантократор хочет, чтобы мы оставались людьми.

— И что он при этом имеет в виду?

— Пересказать содержимое сотен книг и тысяч философских диспутов я не возьмусь, — Норм смеётся. — Я вам предлагаю самой ответить для себя на этот вопрос. Мысленно. Что такое человек и когда двуногое прямоходящее без перьев и с плоскими ногтями перестаёт им быть? Какие слова вы найдёте, те и будут правильными.

— Таких, как вы, Норм, не сочтите за обиду, называют малоумными философами. Вы не знаете терминов и не можете поддерживать спор, но держитесь за вселенские категории и почему-то в итоге всегда имеете возможность сказать: а я, мол, что говорил? Людей вашей породы некоторые даже считают святыми.

— «Малоумный» — это понятно, но почему вдруг «святой»?

— А потому, что до сих пор не сказали: «а я что говорил?».

— Я так и не понял, мэм, что вы с самого начала имели против?

Эдера смотрит на него испытующе и серьёзно.

— Вы в самом деле желаете, чтобы это было озвучено, чиф?

— Не то чтобы ваша очевидная неприязнь меня волновала, мэм. Есть вещи, которые не стоит принимать во внимание во время исполнения обязанностей. Но вам же самой лучше было бы объяснить свою позицию, иначе вы рискуете, что вас не поймут и истолкуют ваши слова превратным и неуважительным образом. Я достаточно церемонен?

— О, да, чиф, вы безупречны. То, что я скажу вам про вас, вы про себя, без сомнения, знаете, но думаете, что знаете вы один. Думаю, в глубине души вы этого стыдитесь. Я вас прочитала и поделилась с покойным Ставросом, потому что мне было страшно доверять вам оружие и всех этих детей. Вы самоубийца, Норм.

— С чего вы взяли?

— Нет, вы не из тех, кто на каждом углу твердит о суициде, вымогая у окружающих сочувствие и добиваясь того только, что их начинают избегать. Те ненастоящие. Вы из тех, кто молчит, доходит, а после либо пускает луч себе в висок, либо, превращаясь в бешеное животное, открывает пальбу в людном месте, так что его остаётся только застрелить. Скажите, что нет, а я узнаю, солгали ль вы.

Норм смотрит на рдеюшие угли, которые то подёргиваются серым пепельным налётом, то наливаются нестерпимым алым жаром, подчиняясь какой-то внутренней музыке. Человек остаётся человеком, пока сохраняет за собой способность быть приворожённым.

— Так вышло, что я много имел дела с так называемыми биоконструктами шебианского производства. Я хорошо их знаю, даже выдавал себя за одного из них — и мне верили. Их несомненный успех на потребительском рынке знаете, в чём состоял? Они были такие, какие нужно, вне зависимости, покупаешь ли ты солдата, няньку для своего ребёнка или игрушку для любовных утех. Они изготавливались полностью удовлетворяющими заказчика, кем бы тот ни был. С ними легко. Их просто любить, с ними спокойно в бою. Они правильные. Естественные люди в этом смысле намного хуже. На одну помощь от них ты получишь десять проблем. Если вы пытались создать семью, вы знаете.

— Что вы имеете в виду, заговаривая со мной о семье?

— Я продолжаю наш с вами прошлый разговор о личном, как об источнике слабости. Или силы, как посмотреть. Дважды, я говорю, я был близок к тому, о чём вы сказали, оба раза потеряв всё и не имея места для шага вперёд. Да, глядя сейчас назад, я думаю, я мог, но теперь… Теперь — нет. Женщина, которая разговаривала с нами — вы видели? — моя жена.

— Ваша — кто?… Простите.

— …и мать юноши Эстергази, который тоже тут.

— Ну да, я знаю, и у него ещё тут клон. Генетически она мать обоим и может испытывать некие чувства и ко второму.

— Вот и судите сами, каким я должен для неё быть. И нужен ли ей слабый.

— Сильным женщинам мужчины не любят отдавать зарплату.

Норм смущённо хмыкает, как мужчина, уличённый в том, что отдаёт зарплату жене, и ёрзает, ища, как поудобнее опереться спиной на хлипкую фаст-этиленовую стенку. Тьма лежит промозглая и сырая, жар очага превращает холодную сырость в густую и горячую — и только. Озноб от этого не проходит, а так, за углом ждёт.

— Сильная? Она из тех, с кем рядом мужчине хочется быть сильным. С сильным быть сильной легко… наверное… а со слабым она не будет. Проявления её силы меня восхищают, а когда она нуждается в помощи — мне нормально быть рядом, и не мне указывать, когда ей какой быть. Она ж не образ из моего воображения, за который можно реплики правильные придумать, она есть сама по себе. Она выбрала меня. Я горд. Она родила мне ребёнка. Я счастлив. Я много времени провёл в коллективе, среди равных, и овладел умением быть одному. Вопрос сохранения личности: ну, вы знаете. Теперь следующий этап: я выучился быть не один, даже когда один. Даже тут и где бы то ни было тоже. И дальше: ребёнка уметь любить — тоже немалое дело, не находите? Мы взрослеем, даже когда выросли, так? Я видел тех, кому нечего терять, кто никого, — он помолчал, — не любит. Они считают себя хорошими солдатами, но они плохие солдаты. Потому что всё у них так или иначе однажды упирается в «а какого чёрта?». В какой-то момент это становится вопросом твоего достоинства: возможность или невозможность быть с другим. И вы хотите сказать, это ваше соображение насчёт моего психотипа в глазах Ставроса, о котором нынче либо хорошо, либо ничего, перевесило любые доводы в мою пользу? Простите, но в такое влияние психологии на кадровые вопросы мне верится с трудом. Было что-то ещё?

Она вздыхает и отводит глаза.

— Никто из нас не свободен от прошлого. Он был на Лорелее.

— Я тоже.

— Вот именно. Он видел ваше досье. Вы были с разных сторон. Вы держали их под прицелом, а они сидели на земле, сутками, с руками, сцепленными за головой. Потом им вживляли датчики, с помощью которых контролировалось их передвижение. Знаете, как ему удалось бежать? Он свой выжег кислотой. Вот тут, — она коснулась рукой шеи сзади. — Демократии Земель на периферийных территориях он хлебнул досыта. Вы для него — все они, кто с другой стороны пулемётов. Вас навязал ему головной офис, по своей воле Геннадий вас ни за что бы не взял.

— Из лорелианских сепаратистов, стало быть. Это многое объясняет. Он верил в добро и зло, но в зле знал больше толку. И боялся его больше, чем оно того заслуживает. Убегал от него вместо… ладно, я сам сказал: либо хорошо, либо… Почему вы не возражали, чтобы ваша дочь осталась на Авалоне? Нет, я понимаю, что у меня не вышло эвакуировать гражданских, но я не понимаю принцип. Я бы своих тащил что есть мочи.

Быть дружбе или быть вражде — решают два слова, сказанные или не сказанные вовремя. Как часто эти слова совершенно случайны.

— Сульпиция должна вырасти сильной. Плавать учатся на глубине. Ей не на кого рассчитывать после того, как наш папа решил, что мы справимся своим умом. Мы и справились, благо в современном высокотехнологичном обществе семье для выживания самец не нужен. Так уж вышло, что в нашем тандеме мужчиной была я. Психологически. Ну, вы знаете: положительные «сильные» качества — великодушие, пунктуальность, верность слову — называют мужскими, а отрицательные «слабые» — склочность, злопамятность, мелкая мстительность, склонность к обличительным монологам — женскими. Так что если при прочих равных встаёт вопрос, терпеть или не терпеть… Как вы относитесь к феминизму, Норм?

Он задумчиво качает головой, пламя отражается в тёмных глазах.

— Да в сущности никак. Одно из течений, оказывающее влияние на суммарный вектор общественных сил. Равные права во имя независимости — почему бы и нет, если это то, что вам надо. Феминистками-то, я слышал, не рождаются?

— Не рождаются, — соглашается Эдера. — Так сложилась жизнь, и я виновна в этом не больше, чем другие. Слово «мужчина» заряжено для меня негативом. Когда я вижу мужчину, который мужчина более чем другие, для меня это повод к неприязни, потому что я ожидаю: те качества, которые меня раздражают, «понты», в нём будут выражены в превосходной степени. Я имею в виду: ещё более нетерпим, криклив, навязчив…

— Он ушёл?

— Нет, я. Равнодушие и лень, вы сказали — я думала, мужчины не отдают себе в этом отчёта. Слушать меня он не желал, а я чувствовала себя больше его, и чем дальше, тем всё больше и больше…

Она прерывается, почувствовав неуместность дальнейших речей. Костёр и ночь. Жизнь как слабый трепет дыхания, погасить её достаточно движения… или не сделать движения, одного-единственного, нужного, и никаких высоких технологий на сто километров в любую сторону кроме, может быть, кислородной башни. И Мамонтов, но их в темноте не видно. Мы точно так же когда-то сидели в пещерах, пугливо прислушиваясь к звукам из темноты. Смешно самке твердить о дикости, когда самец сторожит уши и точит копьё на любого врага.

— Что для вас Авалон, Эдера?

Она пожала худыми плечами, закутанными в плед.

— Место, где мы будем первыми. Наше место. Не единственный из всех возможных мир, это так, но — новая земля в лучах нового солнца. Знаете, есть девочки, которые с детства играют в Венеру, выходящую из моря, а есть те, кто играет в выходящего из моря Колумба. Почему-то они до сих пор считаются меж собою, кто лучше, будто нет других великих задач. Мужчины предпочитают первых, потому что…

— Потому что они другие. Равные права не означают одинаковых общественных и профессиональных функций, хотя я не вижу в этом ничего плохого. Если женщина стреляет быстрее меня или пилотирует истребитель, это не значит, что я не могу быть с ней любезен. — Он пошевелил металлическую кружку с кофе, пристроенную среди углей. — Или что она не нуждается в моей любезности. Равные права означают, что мы можем быть друзьями.

— Ваш пасынок, Норм… впрочем, вам со стороны не разглядеть. Он больше похож на вас, чем даже на собственного клона. Юношам в этом возрасте свойственно копировать ближайший авторитет.

— Да ну. Я в его возрасте был куда менее привлекателен. Там такие гены…

— Не спорьте. Я знаю свою работу. Пусть даже кроме неё я ничего не знаю. Мы с дочерью подавали прошение о переселении на Пантократор, но нам отказали. Мы не их люди, психологический профиль не тот. Ну и Дао с ними. Хочет ли ваша жена, чтобы вы нашли тут могилу? У вас маленький ребёнок. Вы не можете не думать об этом — к вопросу о слабости и силе. Хотели бы вы, чтобы всё было проще? Не отягощено личным? А? Норм!

Разочарованная, она встаёт и удаляется в отведённую им с дочерью надувную палатку. Ждать двадцать минут, чтобы повторить вопрос, который сам по себе не очень важен, ниже достоинства женщины, которой поминутно приходится быть сильной.

Тем паче, она и сама может придумать за него ответ. Жена приняла за тебя решение прежде, чем ты сам за себя его принял, и подала копьё. Андромахи, они такие. Перед ними нельзя лицом в грязь. Иди, исполняй долг.

* * *

С каждым разом выходить из двадцатиминутки всё сложнее. Граница становится размытой, образы из реальности и сна ходят об руку, пересекаются, вступают в нелогичные отношения.

Это Морган. Сперва зовёт по имени, потом нерешительно трясёт за плечо. Я сейчас. От костра тянет жаркой сыростью, к спине льнёт сырость холодная. Кто-нибудь, поднимите мне веки.

— Норм, проснитесь, это важно!

Кэссиди? Он не должен тут быть. Я его арестовал. Или он меня? Тьфу!

— Морган, какого чёрта он тут делает?

— Он сказал, что это важно. Он настаивал. Простите, командир, чиф.

Вместо Моргановой мордочки расстроенного мышонка в фокусе появился Кэссиди с лицом похудевшего верблюда.

— Это на самом деле важно, Норм. Да подымайтесь вы. Мне тоже ни жить, ни быть, а надобно обелить себя в ваших глазах. Снимете подозрения с меня и сможете выспаться, я подежурю.

С нечеловеческим трудом Норм подтянул колени к груди и, пошатнувшись, встал. Кэссиди придётся предъявить что-то действительно существенное, иначе он его просто убьёт за прерванный сон. Самому даже не придётся, можно Братиславу попросить.

Эсбэшник ютился в палатке один: будь Бротиган жив, это была бы их общая палатка. Кэссиди буквально сиднем сидел на своём архиве, а на марше безропотно тащил его на себе вдобавок к обязательной для всех части груза. Нагнувшись так, что касался руками земли, капитан СБ нырнул внутрь, остальные недоумённо следили за ним, заглядывая снаружи.

Спальник был скомкан и заброшен в угол: сознанием Норм зафиксировал крупнейшее нарушение маскировочной программы — активированную деку. Всюду валялись инфочипы, как будто их ставили, считывали, бегло просматривали и так далее и далее.

— Лезьте сюда, — пригласил эсбэшник.

— Свободна, — распорядился Норм, и Морган растворилась в ночи. — В общих чертах: что там?

— Поскольку я знал, что я ни при чём, и поскольку мне не хотелось расставаться с подозрениями насчёт девицы Люссак, я решил поднять и перепроверить все её документы, досье и прочее, присланное в ответ на мой давнишний запрос. Помните: какая-то «Мари Люссак» обнаружена на курорте на Далиле, и мы до сих пор не в курсе, которая настоящая?

— Разумеется. Дальше.

— Наша «Люссак» определённого ответа не дала, используя то ту версию, то эту — в зависимости от того, какая ей выгоднее в данный момент. Отвлекаясь на минуту: если это оперативный агент, то — совершенно великолепный. С ней ничего не сделаешь в рамках закона, морали и дипломатии, разве только несчастный случай организовать.

— Только попробуйте.

— Норм, а если её действия приведут к гибели, скажем, вашего пасынка? Вы не шлёпнете её своей рукой? Добро или зло совершает человек, который спасёт жизнь убийце, угодившему в яму?

— Я предпочитаю рассматривать события не как цепь, а как звенья. Это помогает принимать решения. Иначе придём к тому, что во всём виновна окажется акушерка, которая помогла убийце вылезти из утробы. Ну а если по-вашему: от того, что сделаю или не сделаю я, зависит, что сделает или не сделает она. Я уж попросту, вы извините. Она молода, а у меня до черта опыта, и педагогический тоже…

Тут он вспомнил про Морган и замолчал. Ладно, отрицательный результат — тоже результат, и хорошо уже одно то, что у Морган тоже теперь есть опыт. Правда, никто бы не возражал, обойдись тот опыт подешевле.

— Так я вот о чём, чиф. Перебирая архив, я обнаружил некий документ, которого прежде не видел.

— Почему не видели?

— Сам, знаете ли, удивляюсь. Видите ли, это отслеженная закладная на некие материальные ценности. У «Мари Люссак», наша это Мари или нет, имелись некие дорогие побрякушки несерийного производства, и оные побрякушки были заложены. Девушке понадобились приличные деньги. Вы понимаете, почему этот документ имеет настолько важное значение?

— И почему вы его не видели — тоже. Она говорит правду, и документ это подтверждает. Она заказала несанкционированную копию за свои деньги. Копия пьёт коктейли для отвода папиных глаз, а Мари Люссак пишет на натуре сенсационную книгу.

— Нет, ну комбинация, конечно, может иметь и больше ходов. Документ мог быть сфабрикован и подброшен, чтобы убедить нас в том, что девица Люссак говорит правду, а девица Люссак, тем не менее, может ничего не подозревать на своей Далиле.

— Что свидетельствует за это?

— Ничего, — признался Кэссиди, потирая подбородок. — А главное: почему Бротиган мне его не отдал? Про «вторую Люссак» сказал, а про опись из ломбарда — ни гу-гу.

— Почтой у вас ведал он?

— Да. Я составлял запросы, какие мне надо, а он — свои, но отправка была на нём. И полученный файл подтверждён его кодом.

— Подделать код можно?

— Наверное. Но я не умею, — Кэссиди невольно усмехнулся. — Правда, вам придётся верить мне на слово. Я вижу только одну причину…

— Я тоже. Покойники — крайне удобные обвиняемые, но иначе у меня ниточки не связываются. Бротиган дал ту информацию, которая подтверждала его версию, и придержал ту, что обеляла Мари Люссак. Считаете, мы поймали крота?

— Никому не пришло в голову сделать одну простую вещь! — Кэссиди выпростал из-под рукава свитера наручный комм и ткнул несколько раз. Тот посвистел тихонько, а после щёлкнул — вызов принят.

— Привет, Пэдди. Только один вопрос: у тебя совесть есть?

— Почему именно этот? — Густой голос, несомненно, принадлежал Бротигану. — Пеленговать меня бессмысленно, Кэс, я иду пешком. Что же до совести: я служу своей стороне, как ты служишь своей, и совести у меня ровно столько же.

— Да, но бить старушку топором, видит бог, довольно некрасиво. А уж перекладывать ответственность на ребёнка…

— Богов призывают в свидетели только чужим грехам. Монти взялась за то, что не должна была видеть, а перевести стрелку на Люссак вообще придумал ты. Я хотел всех спасти, честно. Я напьюсь от отчаяния, когда будет чем. Чем дольше вы оставались бы в неведении насчёт этих занятных кубиков, тем больше было бы у нас шансов решить дело миром. Я действительно подключил подпорную вентиляцию, чтобы вы могли вывести гражданских, я ж не демон и не садист.

— Лучше бы ты погиб на пожаре, Пэдди.

— Не могу с тобой согласиться. Чем лучше-то?

— Тогда я мог бы тебя уважать! — со свистящей яростью выдохнул Кэссиди.

— Я мог не ответить на твой звонок, Кэс, и остался бы мёртвым героем. Отношения профессионалов должны быть… профессиональными.

— А мальчик где? — вмешался Норм. — Не с вами?

— Мальчик?

— Тирод. Если вы его вытащили, чёрт с вами, идите с миром.

— Да я и так иду. Нет, я его больше не видел. Боюсь, он погиб: видно в дыму плохо, проще простого пойти в другую сторону, а если ему пришлось открывать переборку вручную, да если он открыл не ту… Там счёт на секунды, а есть ещё обратная тяга. Я сожалею.

— Иди ты к чёрту, Пэдди, и пусть тебе ни в чём не будет удачи!

Кэссиди прервал связь и уставился прямо перед собой.

— Разумеется, — сказал он, вытирая рукавом забрызганный слюной комм, — этот разговор мы могли инсценировать, чтобы вернуть мне ваше доверие и оставить вам одного крота вместо другого. Верите вы мне, как поверили Мари Люссак?

— Статистика несчастных случаев покажет, — честно ответил Норм.

* * *

Весь вечер Брюс согревался горячим чаем, а ночью, в самый холодный и неуютный час тот нанёс ему ответный, подлый и мстительный удар. Терпел, сколько мог, стиснув зубы: наружу не хотелось. Пока оденешься, натянешь штаны и ботинки, совсем проснёшься, а спать было так тепло, так славно, так спокойно.

Опыт экстремального туризма научил спать раздетым: десять минут ты греешь спальник, и всю оставшуюся ночь тот греет тебя, а электроподогрев — для неженок. Сегодня вечером было много шуток насчёт двуспальников для семейных пар. Шутки-шутками, а они и детёныша ещё между собой запихнут. Семья — механизм, предназначенный природой для выживания вида, во! Кажется, пришло время возвращать понятиям их исходное значение.

Однако в мокром спальнике спать не хотелось совсем, и Брюс рискнул на компромисс. Сунул ноги в ботинки, надеясь, что остальное замёрзнуть просто не успеет и что тем приятнее будет нырнуть обратно в кокон, и жестоко обманулся. Приплясывая за ближайшим деревом, будучи в состоянии выговорить сквозь зубовный лязг только «нифигасе» и чувствуя себя при этом настоящим волосатым варваром, одним глазком Брюс всё же наблюдал за хождениями вокруг командирского костра.

Бомонд!

Он тоже был один в палатке. Рубен так и не вернулся, и сыну мучительно не хотелось предполагать плохое. Конечно, «реполов» против этих — фанера, склеенная жвачкой, но в конце концов, если Рубен может переодеться в свой самолёт, почему бы ему не переодеться в чужой? Что мешает? Недостаток воображения?

Нет, тело, конечно, жалко. Часть меня и всё такое. Я и подумать не могу, что он не вернётся. Вот только до смерти интересно — каким. В фильме про «ту войну» кто-то сказал, что все Эстергази ненормальные. Точно! Просто это у нас такая норма.

Ну всё, а теперь — в палатку с приотвернутой полостью, пригнувшись, как в нору с разбегу, в спальник, в спальник, в спальник, и с головой — надышать чтобы…

Ой!

Первая паническая мысль — я ошибся? Это не та палатка?

Однако спальник и не подумал возмущаться, визжать, звать на помощь или отбиваться коленкой. Спальник прильнул к нему такой чудесной тёплой и гладкой кожей, обвил гибкими руками, и руки самого Брюса устроились сразу как-то очень правильно. Вроде бы девочка. Ну, это уже радует.

Кто?

Десятый вопрос! Только не Сульпиция!

…нет, ну может быть потом, когда похудеет… и подрастёт! Нет, это вроде тоньше. И тело такое… упругое, округлое, крепкое. Точно девочка? На всякий случай лихорадочно перепроверил и проверял потом ещё и ещё — к обоюдному удовольствию. Чёртов солдатский медальон на длинной цепочке всё время мешался, лез в рот между торопливыми, неумелыми — с силой! — поцелуями. Маленькие крепкие ладошки скользили по его телу — поощряли. Брюс экстатически приподнялся на руках, как волк на луну… Разгон… отрыв!

Да какая же ты… подходящая!

Разы считать не стали, а скоро и спальник уже только мешал. Жарко. В откинутый полог сочились свежесть и утренний серый свет. С приключения сползала завеса тайны. Немыслимая ночная страсть уступала место столь же обжигающему любопытству. Брюс медленно повернулся на бок, так, словно это движение было совершенно естественным, возможно, даже оправданным желанием укрыть разгорячённую даму полостью спальника.

Ну, красавица?

Справа от него, улыбаясь сыто и блаженно, поверх разбросанной впопыхах одежды дремала Братислава Морган.

* * *

До сих пор Брюс никогда не думал, что у неё есть, например, ресницы. Ну или там грудь. Братислава лежала на боку, а авалонская сила тяжести работала себе, как должно, и это было таким мягким, нежным, тяжёлым, матово светящимся в полутьме…

Одевались молча и торопливо, избегая друг на дружку смотреть. День не принадлежал им, и сами они себе не принадлежали. Ответственные посты, так сказать. Куча вопросов теснилась в голове у Брюса: в основном, все они крутились вокруг «почему я?» и ещё «придёшь ли ты нынче ночью?». Ну, наверное, было бы жалко, если на этом — всё. С другой стороны, а если ей не понравилось? Может, ей аккумулятор в спальнике испортить: замёрзнет — сама прибежит?

Мнэээ… Брюс потряс головой, в ней загремели недостойные мысли. Не придёт — высплюсь, тоже хорошо.

Морган тем временем исчезла как тень, оставив по себе ощущение невыносимой терпкой сладости бытия и бурю воспоминаний в юношеском организме. Никто ничего не узнает, иначе засмеют.

За ночь насыпало сухой снежной крупы, в двух точках лагеря уже развели крохотные костерки, и женщины в бесформенных камуфляжных робах, надетых не для маскировки, а для тепла, стояли к ним в очередь — греть воду. Дети оставались в гнёздах из одеял, а мужчины бродили одинокие и неприкаянные. От них ничего не зависело.

Долго не протянем. Это было настолько пугающе очевидно, что Брюс, сунув за щёку какой-то минимальный завтрак, вкуса которого он не разобрал, поспешил найти себе дело.

Таковое дело нашлось для него у медиков и состояло в хождении за водой к ближайшему ручью. Принести два бурдюка — и снова. И ещё. В воду бросали обеззараживающие таблетки, создавая таким образом запас питья.

И ещё — они не знали самых элементарных вещей. Например, если ноги вспотели, то после они непременно замёрзнут, и если ты вынужден целый день носить непромокаемые ботинки, то нужны специальные носки, обычно одноразовые, да и саму непромокаемую обувь надобно сушить — изнутри. Норм назначил спецов — читать лекцию о принципах выживания в условиях дикой природы, в основном, чтобы занять людей и создать иллюзию, будто они спасутся, если сделают всё правильно. На лекцию колонисты собрались притихшие, словно напуганные дети, бойцы ССО смотрели на них покровительственно и свысока. И эти люди думали, будто сделают с планетой всё, что им угодно?

Люди вообще довольно смешны, особенно когда строят планы.

Возле ручья обнаружилась Морган, стоящая на коленях над самой водой. Манипуляции, которые она производила, низко нагнувшись и вглядываясь в своё отражение, заинтересовали Брюса, и он подошёл ближе как можно более неслышно.

— Какова водичка?

— Замечательная — на точке замерзания. Прикинь, я мылась тут с утра.

— Мылась? Ты с ума?…

— А что, стоило по дороге забежать к медикам за резинкой?

Брюс сию минуту почувствовал себя идиотом, и не простым, а во всём виноватым.

— Эй, это что такое с твоими волосами?

— А? Чёрт… принесло тебя!

— Ты… крашеная!

Морган фыркнула, перекатилась с колен на задницу и обняла колени.

— Не знаю, что и делать, — призналась она. — Двадцать дней не подновляла пигмент, пролиняю как… как…

К изумлению Брюса, из глаз у неё брызнули слёзы.

— Представь, как я буду выглядеть — крутая белобрысая Морган! Кожа тоже светлеет: веснушки остались, а загар выцвел. Куда это годится?

— Эээ… точно! Сколько я тебя помню, ты всегда была чёрненькая. Ты что, всю жизнь?

— Ага. Понимаешь, выглядеть крутой — это всё равно, что быть крутой. Это так же важно. Причём если ты не выглядишь крутой, никакого толку в крутизне нет и каждому идиоту снова всё доказывай.

— А это так уж важно? В смысле — крутизна, и доказывать её?

— Это моя суть. У тебя есть суть?

— Не знаю.

— Есть, — вздохнула Морган. — Когда-то, мне было тогда лет десять, я решила, что быть белобрысой беспонтово, и с тех пор закрашиваю корни. Сначала это был вопрос характера, а после… в общем, прикинь, как будут ржать.

— Есть сто тысяч вещей, которые тут не сделать… кстати о «не сделать». Ты вечером как? Ну, в смысле…

Морган неопределённо пожала плечами.

— Я бы не хотела, чтобы ты себе что-нибудь вообразил. У меня планы на жизнь. Я в профессиональную армию пойду после Авалона. А ты не пойдёшь. Тебе не надо. У тебя всё другое…

Она прыснула в рукав.

— Клин Мамонтов над рощицей — ты не представляешь, как это выглядело с земли, ох-хо!

— Потому ты и… ну?

— Тебя это очень интересует? Ты правда так уж хочешь всё превратить в слова? Хорошо. Из всех здешних пацанов, я имею в виду тех, на кого можно смотреть без слёз и смеха, на своего отчима ты похож больше всех и имеешь больше всех шансов со временем стать, как он. И мне насрать, льстит ли это тебе. Слова ничего не значат. Чувства по большому счёту тоже ничего не значат. Только то имеет смысл, куда ты приходишь и что делаешь.

Финальный аккорд сработал как удар кулаком на полшестого. Мужчина встаёт, мужчина гордо уходит. Мужчина молча переживает в одиночестве.

А женщины после говорят, что у мужчины нет мозгов.

Она сказала — со временем? Значит ли это, что она рассчитывает на какое-то время? Брюс не понял пока, хорошо это или плохо…

— То есть ты хочешь сказать, будь Рассел один в палатке, подарок в спальнике был бы его?

Морган то ли хихикнула, то ли вздохнула.

— Один раз я уже облажалась — вообразила, что принесу ему победу в зубах. Мол, крутая. Мол, вровень встану. Ага. И ещё попрыгаю, чтобы заметили. Вылететь из палатки вместе со спальником — мне это нужно? Нет, мальчик, такие вещи лучше держать порознь. Я могла бы быть его винтовкой — это больше всего, что я могу представить. Ты был вчера герой, если бы ты остался не вознаграждён, тебе бы, может, не понравилось. А на тебя есть определённые надежды. Тебя я могу потерять. Его — нет.

Она намотала на палец пегую прядь и с силой дёрнула:

— Знаешь, я склоняюсь всё это сбрить!

* * *

Брюс запомнил снег, хрустевший под ногами. Народ стекался от своих палаток к центру, а сам он просто так, ничего, всего только воду нёс, и от усталости ломило плечи. В центре толпы двигались двое: Рубен вернулся! Вот только что значат эти угрюмые настороженные лица вокруг него, каждое как сжатый кулак, как брошенный камень. Даже дети молчат — виданное ли дело?

Брюс протирался вперёд плечом: руки-то заняты, а полотняные вёдра наземь не поставишь. Ой, а кто это с ним?

Худая девчонка, перемазанная и лохматая, да и сам отец выглядел не лучше: он, похоже, горел. От нагрудной нашивки остался кусочек — «Эстер…».

— Тебя-то я и ищу, — сказал Рубен, когда его увидел. — Миранда, это мой… в общем, это Брюс Эстергази. Брюс, это Миранда Гросс, Военно-космические силы Зиглинды. Отведи девушку к медикам, угу?

— Тебе тоже туда надо.

— Сперва только с Нормом поговорю, потом приду. Отвечаешь за неё.

— Да, я понял, но ты всё-таки…

Аа! Мари Люссак уже никто не охраняет, пленный вражеский пилот — вот новое воплощение зла. Мари стояла у входа в палатку, вроде как лишнего шага от драгоценного Рога не делая, и тянулась, тянулась на цыпочках, тянулась нежной шеей из грубого воротника… Рубен увидел её поверх голов, и — прочее обождёт. Нет никакой Миранды, Брюса и того нет, и вокруг одна пустота. Он смотрел в розовое от холода лицо, как в книгу, которую готов перелистывать — неторопливо и долго, долго… Гвиневера, Моргана, Нимуэ…

Я-то и мысли не допускал, что отец не вернётся, но о чём думала она? Разве кто-нибудь спросил, успокоил? Он вернётся, он бессмертный — разве она знает? Разве сам я уверен в этом на все сто?

И он опять поцеловал её, и она опять самозабвенно сплела руки на его шее, и Брюсу опять подумалось, что определить Миранду Гросс в палатку к Мари Люссак, пожалуй, не получится. Сегодня у них там занято будет. Может, оно и к лучшему? У нас ведь с отцом одна палатка на двоих. Морган придёт… если захочет, конечно. Морган на меня так смотреть не будет, факт. Морган меня щелчком перешибёт. «В моей семье все военные!» Но не до такой же степени!

— Ты тот самый Брюс Эстергази?

— В смысле?

— Сын героя, — пояснила Миранда Гросс с таким видом, будто только дураку непонятно, что значит «тот самый». При этом в сторону самого героя и не посмотрела. Брюс про себя хихикнул.

— Ну да. А ты дочка Рейнара Гросса, маминого комэска?

Она улыбнулась.

— Ага. Заочно, значит, знакомы. Ты, наверное, в курсе — мой отец считает, что косвенно виновен в гибели твоего отца. Что думаю по этому поводу я, не важно. Но за нами долг, и этот долг наследуется.

Оп-па! Деф-фки, пишитесь в очередь, все вместе мы в спальник не влезем! Спасибо тебе, скафандр.

Правда, почему-то мне кажется, что Миранда Гросс имеет в виду не секс, а что-то другое, большое, как… как Эстергази!

— А Мисс Гламурное Откровение что у вас тут делает?

— Мисс… эээ? Ну, она тут замужем…

— За кем?

— Ну… за мной.

— А, так это она с тобой там целуется? Впрочем, дай угадаю. Клон оказался лучше! Ну-ну, не стоит дуться. Наверное, ты сам виноват: хотел, чтобы игрушка была «как папа», а мёртвые герои остаются в памяти самим совершенством. Шебиане такого и сделали, так? Отец рассказывал, что при жизни Рубен Эстергази был плейбой и сбивала. Романтический флёр — это всё потом, потом…

Отрадно думать, что Большой Гросс рассказал дочери не всё. Большой Гросс в курсе, кого именно делали для Люссака на Шебе и зачем. Гросс приложил массу усилий, чтобы сорвать злодейские планы негодяев, и без его участия ничего бы не вышло. Это он протащил на Шебу Назгула. Нам это выгодно: кому попало не стоит знать слишком много.

* * *

— Надобно поговорить, — хмуро сказал Рубен, — и разговор будет бредовый. Обо мне.

Норм незаметно вздохнул. Деку он не включал, потому что это противоречило бы его собственному распоряжению насчёт режима маскировки, и все мероприятия держал в голове, тихо дурея от подсчёта продуктовых брикетов и килоджоулей. Вновь вечерело, за плечом Р. Эстергази мялся Брюс с таким видом, будто сморозил глупость и сейчас будет за неё отвечать. Или, что значительно хуже, отвечать за неё будут другие — старшие. Неторопливо, будто ждали только её, подошла Мари Люссак с Рогом под мышкой. Приказ не спускать с него глаз она исполняла буквально, что ещё раз подтверждало некоторые мысли Норма насчёт неё. Ничего. Профессионал, окружённый профессиональным отношением, — это даже удобно.

— Морган, позаботься, чтобы нам не мешали.

— Да, чиф.

Встав и пригнувшись, Братислава вынырнула из-под штабного навеса: следить, чтобы никто посторонний лишнего не услышал. Брюсу не удалось перехватить её взгляд. Как и вовсе нет никакого Брюса для Морган. Услали её правильно: ей тоже кое-какие тайны про Эстергази знать необязательно. Норм перевёл вопросительный взгляд на Мари Люссак.

— Она сложила два и два, — ответил Рубен на незаданный вопрос. — Хотя Брюс клянётся, что не говорил, и я ему верю. Прошу заметить, она могла не говорить, что знает. Так уж вышло, что ты на Авалоне старший и знаешь про всех всё. В любом случае решения будешь принимать ты, и надобно, чтобы ты располагал всей полезной базой. Слишком много зависит от твоих решений.

— Ты очень сильно рискуешь, — сказал на это Норм. — Но, думаю, это твоё право. Что именно вы знаете, мадемуазель?

Все устроились возле костерка, почти непроизвольно протягивая к нему руки. Есть что-то особенное в ласке живого огня, перчатки с подогревом не могут его заменить. Он как дружба. Или как любовь. А может — как надежда?

Она по-прежнему невероятно красива, испортить её невозможно. Брюс всегда подозревал, что женщины вообще конструктивно продуманы лучше мужчин, как альфа- и бета-версии, а сегодняшняя ночь утвердила его в этом окончательно. Удивительным образом Мари Люссак разграничивает всё, что есть в пространстве, на «я» и «не я». Грубый свитер и пятнистая куртка, ботинки и стёганые штаны с запачканными коленями — это всё существует только временно и не имеет к ней почти никакого отношения. Её очевидное «не я». Всё это просто случайно оказалось рядом. Грязь к ней не липнет, вот что. Сейчас странно даже вспомнить: когда-то я надеялся, будто у нас что-то выйдет всерьёз. Мы разной породы. А вот с папой они одно.

— Я не знаю, — сказала Мари, — как вы это сделали, но это — не Р.

Разговор пойдёт между нею и Нормом, остальные на подтанцовке. Это тоже вроде игры, только не такой, где профессионалы режутся в «кто кому забьёт», а наоборот — на удержание. Так новички играют в бадминтон, двое против одного злокозненного волана.

— Я не прошу прощения за прямоту, мадемуазель. Возможно ли, что причина ваших слов — некое личное отношение, каковое невозможно или предосудительно в отношении биоконструкта?

— Я представляю себе, что такое биоконструкт. Это существо с заранее заданными свойствами мозга, оно не может выйти за рамки проекта. Даже если Брюс испортил клона, задав ему иной физиологический возраст, психически тот развивался бы параллельно Брюсу, потому что таковы были граничные условия. Это другим вы можете подавать его как «старшего брата» или даже «папочку под заказ», но я-то знаю, что Шеба в этот мозг не закладывала ничего подобного. Сделать из «Брюса» нечто большее Брюса — извини! — клону не под силу. Человек передо мной значительно старше. Он знает, что такое неразрешимый этический вопрос, и более того, умеет с ними жить.

Ну да, он даже навязывает эти неразрешимые вопросы, будь они неладны, себе и всем окружающими и таскается с ним, как с жёрновом на шее.

— …плюс, разумеется, пара забавных оговорок, которые поставили на свои места недостающие кусочки смысла сразу, когда я начала думать в правильном направлении. Это может быть только Рубен Эстергази, и ни для кого здесь мои слова не новость, ведь так? Я не нуждаюсь в том, чтобы вы подтвердили это или опровергли. Как уже было сказано, — она на миг опустила глаза, но тут же подняла их, — есть некое личное отношение, и кое-что мне необходимо прояснить прежде всего для самой себя.

— В таком случае вам стоит рассказать здесь кое-что ещё, не так ли, мадемуазель, а не оставлять нам на досужие домыслы. Вы — сотрудник чьей безопасности? Папиной или выше?

— Разумеется, выше.

— И, разумеется, нештатный.

— Конечно. В том смысле, что я могу работать для них. Но не обязана.

Норм поморщился.

— И чувство собственной значимости взамен? Потому что едва ли персону такого ранга интересует жалование. В качестве жалования персона такого ранга обычно получает некие гарантии…

— …плюс лёгкость перемещения, доступ к информации по направлению, более полную картину общественных связей. Аналитика. Я искала силы. Не для отца. Для самой себя и для этой планеты. Я не Авалон имею в виду.

Зиглинду. Словно колокольчик прозвенел вдалеке, и кто-то услышал и потянулся к нему душой. Но Норму наплевать на Зиглинду, она для него ничего не значит.

— Я дочь президента, но я не вижу причин, почему бы я должна оставаться фигурой. Я могу вырасти до игрока. Почему нет?

Девочки в поисках силы, мальчики в поисках любви. Куда катится мир?

— Почему нет? — повторил Норм и задумчиво потёр заросший подбородок. — А вот почему не Кэссиди отвечает на этот вопрос? Перед каким выбором вы нас ставите, мадемуазель?

— Вам решать. Однажды вы мне поверили, хотя оснований было не больше. Что-то изменилось?

— Сейчас речь зашла о чём-то таком, чего я не понимаю, — хмуро признался Норм. — Однако у меня есть основания полагать, что за это «что-то» «кто-то» с лёгкой душой пожертвует и планетой, и экспедицией и любым укоренившимся здесь производством. С другой стороны, кого можно назвать собственником технологии? Вашего бывшего императора? Едва ли он имеет к этому отношение сейчас. Ты сам себе хозяин и сам за себя отвечаешь. Ты взрослый, и я тебя не должен охранять ни от жизни, ни от женщин. Я не должен решать твою судьбу. Вы между собой поговорили?

— Да, — просто сказал Рубен. — Если Зиглинда считает, что я ей нужен, то я принадлежу Зиглинде.

— Тогда я не должен решать за вас, верить вам друг другу или нет. Что радует меня, если честно. Итак, мы говорим о наших секретах в присутствии мадемуазель Люссак. Я вас слушаю.

— Брюс поделился со мной некими предположениями, а к тому времени я уже и сам кое-что заподозрил. Пусть сам расскажет.

— Я знаю, кто испортил «Нырок»! — заявил Брюс и покраснел.

— А разве это не Бротиган тогда впервые покушался на миз Монти?

— Даже если и Бротиган, как бы он влез в опломбированный на заводе блок без ведома механика?

— Я тут научился ещё кой-чему, dux bellorum. Или теперь должно говорить — сир? Выяснилось, я могу перекинуться в любую вещь по выбору. Свойство ли это Авалона, или способности мои развились, и бессмертие стало навыком, а не даром — я не знаю. Хочу попробовать в других условиях. Важно, что до сих пор я переодевался в то, что летает. В первый раз на «реполове» это спасло мне жизнь, когда я потерял движок. Тогда, на «Нырке», с повреждёнными навигационными системами, я воспользовался бортовыми самописцами, чтобы вернуться собственным следом. Смею предположить, это выручило всех. Мне понравилось. Чем больше я увлекался этим спортом, тем на всё более длительный срок покидал тело. При этом я совершенно не задумывался насчёт его, тела, комы или клинической смерти. Я возвращался и находил тело готовым для себя. Что-то же должно заставлять лёгкие дышать, а сердце — сокращаться, содержать его для меня в готовности? Иначе ведь — кусок мяса…

— Он разговаривал со мной, когда был Нырком!

— …а сам я не помню. Понимаешь, к чему мы клоним?

— Мы тут только что рассуждали о папиных достоинствах, ну, против моего клона. А кто-нибудь подумал, куда делся клон? Сколько нас было там, в амфибии? Четверо — если по головам.

— Я его не чувствую, — признался Рубен. — Я занял тело, пока его изначальное сознание спало. Я привык, что оно молчит. Но это не значит, будто он не чувствует меня. Я-то весь вот он, и думаю громко, и действую самостоятельно.

— Хочешь сказать, будто вас там сидит двое, и один — внутренний вредитель?

— Ну, если бы кто ко мне впёрся, я бы его не приветствовал, знаете ли. Когда-то я думал, что наличие тела очень важно. Самое большое желание Назгула — вновь обрести тело. Самый большой страх Назгула — быть забытым на долгие годы в промороженном суперсекретном ангаре и гадать, жив ли хоть кто-то из тех, кто ещё помнит про тебя. Но что там дальше? А дальше я размышляю о возможностях и о поле, где бы я их применил. Что есть личность? Информация плюс энергия. Ну… мы тут все философы постольку-поскольку, извините, если кто умнее. Информацию можно записать, передать… скопировать? Информация ведь такая штука, её при передаче становится больше, в источнике передачи её не убывает. Хотя личность, конечно, очень специфическая информация. Я не хочу произносить слово «душа» — оно слишком большое.

Последовавшая за этими словами пауза была наполнена воображением, аж мухи в воздухе вязли, если бы тут вообще были мухи. Интересно, лаборатория синтеза клонировала мух?

— То — ты. А то — другая личность.

— В общем, вот что у меня есть в общий котёл. Такая вот фигня у тебя на балансе, бери и пользуйся. Придумаешь, что с этим делать — честь тебе и хвала.

— На балансе у меня сплошная фигня, одной больше… Погоди, так кто всё-таки сломал датчик: ты или второй? Насколько я понял, ты вселился в амфибию уже после поломки? С чего вы вообще решили, что проблема имеет место быть? Я до сих пор думал, что твоя личность поглотила ту, меньшую.

— Я всю дорогу тренировался, — признался Рубен. — Может, я и сломал, пока скакал туда-сюда. Это ж какие клапана выдержат? А насчёт поглощения: я тут подумал… кажется, они не могут. На уровне аксиоматики. И потому же я очень сомневаюсь насчёт дублирования. С точностью до хромосомы можно сдублировать носитель, но — меня?

— И что нам с вами делать?

— Убедиться, что я не гружу вам вакуум. Допросите меня с применением «наркотика правды».

— Клонов нельзя, таков закон. Мы ничего не знаем про твою биохимию.

— Рискните. Вы большим рискуете, если этого не сделаете. А я временно выйду. В крайнем случае у вас будет, — Рубен оглянулся в поисках подходящего вместилища, — ну хоть бульдозер.

Брюс подумал, что бульдозер отцу не пойдёт. Норм тоже усомнился:

— Просить Кэссиди применить «наркотик правды», даже если тот у него с собой — всё равно, что посвящать его в детали. У него-то навряд ли к тебе личное отношение. Едва ли он станет хранить твой секрет.

— Я могу рассчитать дозу и сделать инъекцию, — сказала Мари. — Не надо чужих.

— Не надо инъекции.

— Не понял. Ты сам предложил…

Брюс замахал на всех руками, скакнул в кабину и включил передатчик на громкую связь. Ну, на достаточно громкую.

— …и вот что я думаю: если это существо, в отличие от меня, меня слышит и занимает тело, когда я его освобождаю, и ведёт себя тихо из чувства самосохранения — думаю, я всё-таки его подавлю в случае бунта, поскольку я сильнее и доминирую…

— Не надо инъекций, — повторил «Рубен». — Иначе я тоже свалю куда-нибудь. У меня, может, принципы. В конце концов, терпеть ли физическую боль — личное дело каждого, а эти фишки насчёт растормаживания центров удовольствия всегда казались мне гнусными. Я умею всё, что умеет он. Думаешь, это ты прыгнул в лучемёт Волчицы, когда она уже курок спускала? Ничего подобного. У тебя для этого просто не хватило бы воображения. Это я спас нам обоим это тело, и между прочим не для того, чтобы кто-то за здорово живёшь рисковал его биохимией. Доминирует он, ага. Ну, допустим… А ещё он мерзко с ним обращается!

Какая у него странная улыбка. Неуверенная и вызывающая одновременно. Мари Люссак посмотрела на «Рубена» с испугом и отодвинулась. Психика восемнадцатилетнего в тридцатилетнем теле — кто бы подумал, что это может быть непривлекательно!

— Если ты уйдёшь, — возразил Брюс, — тело, скорее всего, погибнет.

— Ну вот. Учитывайте это всё, кому оно дорого.

— Пап, чёрт тебя побери, а ты чего молчишь? Это твоё тело тут… разговаривает.

— В том-то и дело, Брюс, что не моё. По-хорошему говоря, это его тело.

— И… и что? Опять те же и там же, только теперь мой папа — бульдозер?

— Нет, пожалуйста, — вырвалось у Мари Люссак. Норм хмыкнул, что должно было означать — «обожаю эту семейку», а «бульдозер» угрюмо промолчал.

Один раз за счёт женщины тут уже играли в самоотверженность, и некрасиво возводить это в принцип. Они встают и молча уходят, растят наших детей, но они несчастны, и виновны в этом мы.

— Зайдём с другой стороны, — отважился Норм. — Ответьте мне, Эстергази-все, кто из вас втрескался в Мари Люссак?

— Боюсь, таки оба, — хмуро ответил «бульдозер». — У него биохимия. А у меня… а вот это уже только наши дела.

Ах если бы. Ты — объект большой политики, папочка. Ты та сила, которую нашла для себя Мари Люссак в своих странствиях по Галактике, и что с тобой будет — что будет со всеми нами? — зависит от того, как она этой силой распорядится. Есть ли у неё характер, и есть ли у неё честь. И мы вдруг поняли, что не нам решать. Право Назгула — выбирать себе женщину и планету. Мы так часто повторяли, что выбора у нас нет, почему же мы удивляемся, если он сказал — «Зиглинда»? Навсегда.

— Во-о-о-оздух! — прервал их вопль Морган, и Брюс дёрнулся — не от испуга, а потому, что её голос. Конференция мигом закрыла рты, Норм сноровисто накрыл огонь котелком, и все кинулись к краю полога: смотреть. «Рубен», кем бы он ни был прямо сейчас, потянулся к энергоштуцеру, но Норм остановил его руку.

Лагерь под камуфляжными полотнищами и под деревьями, на склоне холма и припорошенный снегом. Сверху мы выглядим… мы никак не выглядим. Выглядеть мы можем только в инфравизор, да и то если ошиблись в расчётах килоджоулей, которые можем себе позволить, и если их системы слежения точнее, чем нам бы хотелось. И всё же занятно, как мы поменялись местами. Теперь мы прячемся под «зонтиком», а глазастые нас ищут. Или не нас?

Посреди утоптанной снежной площадки — ещё бы ей не быть утоптанной, когда двести человек ежедневно ходят туда-сюда — Морган держит Миранду Гросс: одной рукой за плечо, другой — упирает той энергоштуцер в висок. Девочки, не ссорьтесь. А они как бы и не: просто игра такая. Волосы у Волчицы распущены, она смотрит в небо неотрывно и вся напряжена, дрожит, будто мотор в ней заведён. Дай волю — взлетит. У Брюса ёкает в животе. Ещё Зиглинда, снова и снова. Планета ненормальных.

Высоко идут, гул почти не слышен. И на его фоне становится вдруг ясно, как вокруг тихо: лагерь замер, как один человек. Люди сбились под пологами, кто куда шёл — упал в снег. Пусто. Мёртво. Кто не спрятался, перед всеми виноват.

— Всё хорошо, — одними губами произнёс Норм. — Я не хочу играть до последнего человека. Очевидно, я и буду этим последним, но так не должно быть.

— Если я получу одну такую птичку, пишите планету в наш актив, — сказал Рубен.

— Над этим тоже подумаем. А пока — мы не должны играть по их правилам, вот что. Надо придумать свои.

* * *

В течение нескольких дней комиссия по урегулированию собиралась на «Эгле», вяло и бессмысленно перебирая варианты, каждый из которых был многократно предложен, обсуждён и отвергнут. Ничего нового, а президент Люссак нового ждал. У него были все основания полагать, что инициатива на Авалоне перешла в руки его стороны. Он, признаться, недоумевал, почему Волки мешкают и куда они вообще делись. Возможности их весьма велики, следы, оставленные ими на планете, невозможно не заметить с орбиты. Если они до сих пор не стали предметом обсуждения пантократорской миссии, значит, Волки просто ничего не делают. Почему — он хотел бы получить ответ.

На третий день президент Люссак счёл возможным запросить сеанс связи с Авалоном на том основании, что противная сторона такой сеанс получала по первому требованию. «Зелёные дамы» решили, что это справедливо, тем паче, только подобные сеансы связи позволяли комиссии контролировать ситуацию. Калла Неро набрала код и передала деку боссу. Тут его ждало первое разочарование: вместо лица Волчицы перед ним включился её заместитель — командир Синего звена. Пепельный ёжик коротко остриженных волос, костистые скулы, и кончик носа, кажется, отморожен. Пилот выглядел встревоженным и виноватым, и поэтому разнос, который Люссак собирался учинить неисполнительной стае, захлебнулся на первых словах.

— Где Миранда Гросс?

— Мы потеряли её, президент, сэр.

Этого не может быть. Этого не может быть никогда. Потерять Миранду… это запустит такую цепочку причин и следствий, что… можно сказать, это всё равно что потерять Зиглинду. Дочка Большого Гросса, который слишком Большой, это раз. Ну и потом, в проект «Волчица» вложено столько надежд. Попытка создать новых Эстергази, своих, ручных, вернуть вооружённым силам ослепительный блеск индивидуального героизма. И — женщина, это тоже важно, как эхо героической эпохи. Гросси ухватился за проект обеими руками: ну как же, его дочь! Это обязательно должна быть его дочь! Это просто не может быть ничья другая дочь!

— Доложите обстоятельства.

— Мы обстреляли колонну на марше, — парень дёрнул кадыком, — и Волчица погналась за их самым крутым. А мы продолжили дальше работать по колонне. Её приказ, президент, съер…

— Продолжайте.

— Эти «кукурузники», съер президент… им и стрелять-то, мы думали, нечем! То, что этот парень вытворял, это уму непостижимо. Так только ангелы летают. Волчица сразу сказала, мол, этот — мой.

— Эмоции оставьте себе. Даже мне, человеку, сугубо далёкому от авиации, известно, что истребителям не положено летать по одиночке.

— Слушаюсь. То есть, прошу прощения, съер президент. Она не вернулась.

— Искать!

— Мы ищем. Но этот чёртов снег…

— В восемнадцатом квадрате была взорвана кислородная башня, — бесстрастно заметила миз Ариадна. — Чьих рук это дело?

— Не наших, точно — они предупреждены. Собственного ума у них немного, но страх худо-бедно его заменяет.

— Давайте, — разомкнув бледные уста, предложила Натали Норм, — спросим у наших.

Президент Люссак взглянул на неё едва ли не с благодарностью.

— Да, пожалуйста, будьте любезны.

Процедура установки связи повторилась вновь, Петер Ламме кликнул чифа Норма, и тот подтвердил, что Миранда Гросс у них. Р. Эстергази привёл, и, в общем, они тоже хотели бы о ней поговорить.

Так что мы будем делать с военнопленными?

— Сначала покажите мне её целой и невредимой! Послали за Мирандой особиста Кэссиди. Пока тот ходил, «зелёные» задали несколько невинных вопросов насчёт обстановки в лагере: Натали при этом молчала. Спрашивать, сколько у тебя больных и не страдают ли дети, казалось ей крайне циничным. Норму, очевидно, тоже, но у него лучше получалось держать лицо. Стоя против Ставроса, Норм представлял Пантократор, но стоя против Пантократора, он закрывал собой авалонскую колонию. Это такая чёртова карма — стоять против? Лаитен обмолвился, будто бы Ставрос Норма уволил, однако был крайне уклончив в вопросе, кого именно из конфликтующих сторон в этом вопросе поддерживала официальная Фрида.

Вернулся Кэссиди, за ним без видимого принуждения шла худощавая блондинка в чёрном лётном комбинезоне, с пластырем на лбу вдоль линии роста волос.

Неизвестно, что ожидал увидеть Люссак, может, отрезанные от неё куски, но теперь он явно перевёл дух.

— Миранда, с вами всё в порядке? С вами хорошо обращаются? Если хоть один волос…

Волчица вспыхнула как ракетное топливо.

— Волос? После того, как мы клали зажигательные по их богадельне и детскому саду, президент, съер? Меня натаскивали на эти цели?!

Так-то оно так. Одно дело, когда ты ловишь цель в перекрестье, жмёшь гашетку, та вспыхивает, и ты кричишь «Йо!», и совсем другое — когда тебя знакомят с вдовой. Это не компьютерная игра.

На заднем плане, не в фокусе произошло какое-то движение, кто-то ещё подтянулся под штабной полог, и Натали отвлеклась. Этот молодец, в плечах косая сажень — Брюс? Аж сердце вздрогнуло. Глядит соколом — жизнь удалась. Рассел, конечно, недаром его позвал: мать воочию убедится, что жив-здоров. За кого Натали не опасалась совершенно, так это за Миранду: покуда там Норм, девчонке ничего не сделают, пусть даже она пожгла все на планете сараи… Правда, хорошо бы Люссаку этого не знать. Правда, едва ли он этого не знает, учитывая, что Норм много лет служил бодигардом у его дочери. Стойте, эта хрупкая девушка рядом с Брюсом, с таким смутно знакомым лицом… Вот и Люссак будто обмер и весь как-то сдулся через маленький сморщенный ротик, пока Миранда кричала насчёт профанации её великого мастерства. Он даже сделал жест, будто желал сместить фокус, но заметила этот жест только Натали. Похоже, Пантократор посадил всех мух на одну клейкую бумагу.

— У меня вопрос к миз Гросс, — сказала Ариадна. — Кто взорвал кислородную башню?

— Я, — незамедлительно ответила Волчица и недовольно обернулась, когда Рубен, вошедший последним, отозвался эхом за её спиной.

— Я.

— Леди Гросс, — он специально использует старое обращение с Зиглинды? — несомненно, сбила бы меня, если бы мне не удалось вывести её на башню. Пишите взрыв на мой счёт, я посчитал, что моя жизнь её стоит.

Сбила бы? Эстергази?! Все, кто в курсе, закройте рты.

— Мы ликвидировались взаимно, — хмуро добавила Волчица. — Ну а после, когда договаривались, кто кого взял в плен, оказалось, что клон знает планету, а я нет. Это сыграло решающую роль.

— Клон? — Люссак мельком поглядел в сторону размытой фигуры Рубена.

— Да, — отозвалась Натали. — Тот самый. Р. Эстергази, вы помните.

Да-да, за которого ты заплатил.

— У меня, — кашлянул Люссак, — не по существу вопроса. Это у вас там… кто?

— Мы надеялись, это вы нам скажете, — фальшиво осклабился в его сторону капитан СБ Кэссиди. — Мы уже знаем, что их две, но оригинал у нас — или копия?

Люссак слабо улыбнулся с видом человека, которому только что предъявили флэш-ройяль.

— Если из двух генетически одинаковых девушек одна забралась в самую глухую галактическую дыру, где по ней стреляют те, кто должен её охранять, где она спит на снегу и ест… что она у вас там ест? Можно сказать с уверенностью — это моя дочь. Но кто же тогда на Далиле?

— Она даже не слишком на меня похожа, папа. Ты бы сразу нас различил, если бы поговорил с ней. Кто-то из бывших генетиков Шебы — я не называю имён, на какой-то захолустной планете — допустим, название я позабыла! — в гараже клепает несанкционированные копии на заказ. Абсолютно пиратские.

— У меня тоже есть сын, — вздохнул Кэссиди. — И я тоже не пользуюсь его доверием.

— Ладно, — сказал Люссак. — Это торговля. Ваши условия? Что вы хотите за обеих этих юных леди?

Мари Люссак переглянулась с Нормом.

— Эвакуация гражданских, — сказал тот. — Безоговорочная. В тот момент, когда миротворческое судно заберёт детей, женщин и… и всех, в кого я ткну пальцем, вы получите мадемуазель Гросс.

— Что за чёрт?

— Мадам Эстергази сама решит, желает ли она покинуть планету или останется здесь вместе с мужем.

— Ma-дам Эстергази? Кто это?

— Это я, пап. Извини, я тебе не сказала. Люссак в ярости повернулся к Натали Норм.

— Вы мне за это ответите!

Женщина только плечами пожала в ответ:

— Для меня это такая же новость, президент. Справедливости ради замечу, что и я не в восторге от вас, как от родственника.

— Папа, но разве ты не этого хотел?

Одна только Миранда Гросс тут не в курсе, чего и на каких условиях хотел Гилберт Люссак, которого вполне устроил бы в качестве зятя клон-консорт, однако именно Миранда приподняла белую бровь в жесте выразительного недоумения, будто желала бы с этого места услышать больше. Брюс сидел в сторонке паинькой и, судя по выражению лица, надеялся, что его ни о чём не спросят.

— Вы можете вывезти своих горняков, — продолжил Норм, будто бы никто тут только что не получил по голове. — На отзыве эскадрильи Волков я не настаиваю.

— Вы используете мою дочь в качестве живого щита и… и… и твердите мне о гуманизме?

— Я остаюсь. Извини, папа.

— Мари, твоё поведение безответственно и нанесёт Зиглинде ущерб.

Мари Люссак задумалась.

— Может быть, да, — наконец сказала она. — А может быть — нет. Нет, если я думаю правильно.

— Вот увидите, — мрачно заявил Люссак, адресуясь главным образом к Лантену и Ква'ану и ища в них союзников, — в конечном итоге Авалоном завладеет Пантократор. Я не могу больше продолжать переговоры, я — заинтересованная сторона. Приостановите переговорный процесс до тех пор, пока Церера не вышлет мне замену.

— Мы все тут заинтересованные стороны, — сказала Натали Норм. — Вы только одна из них.

— Замены не будет, — присоединилась к ней Приматора Ариадна. — Этот конфликт разрешают только заинтересованные стороны. Решаем мы. Решаем сейчас. Несём личную ответственность и испытываем личную боль. По большому счёту Пантократору всё равно, кто получит Авалон. Пантократор действует в интересах человечества.

И только Натали Эстергази-Норм вздохнула, встретившись глазами с мужем. Интересы человечества становятся просто словами, когда у тебя дети в сугробе. Пантократор называет своими тех, кто верит в Добро и Зло, потому что если бы они отбирали тех только, кто способен эти понятия различать, им было бы, пожалуй, некого посылать в мир с миссией.

Душа — понятие, равновеликое Добру и Злу. Официальная наука этими категориями не оперирует. Добро и Зло есть полюса духовной сферы, и как возникает на разнице потенциалов электрический ток, так в присутствии Добра и Зла рождается душа.

У клона души нет. Всё, что у него есть — матрица значений, определяющих структуру мозга. Свобода выбора для клона существует чисто субъективно. Личность у клона есть, она формируется суммарно на основе опыта и систем его интерпретации — той же матрицы мозга. Никому не нужно, чтобы у клона была душа, ведь клон по определению делается на заказ. Душа — нематериальное нечто, способное вмешаться в проект и пустить его под откос, «душа» — всего лишь термин для описания процесса на бытовом уровне.

Есть еретическая теория, согласно которой душа могла бы развиться с течением времени, однако встроенный в большинство «кукол» терминатор ей этого не позволяет, и «куклы», к вящему спокойствию общества, остаются не-людьми.

У вироидных кристаллов Авалона времени достаточно. Принцип построения кристалла схож с аналогичным принципом белковой структуры: и тот, и другая способны увеличиваться, воспроизводясь; извлекать из окружающего хаоса необходимые строительные элементы и организовывать их согласно некоему коду, где кристаллическую решётку вещества можно рассматривать как аналогию привычной нам ДНК. Нет ничего необычного, и уж тем более нового, в технологии записи информации на кристаллический носитель. Даёт ли это нам право назвать их живыми? На первый взгляд не больше, чем непробужденного клона, но разве можно утверждать что-то с определённостью, опираясь только на первый взгляд? Удивительное состоит лишь в том, что на кристалл Авалона может быть записана личность. Когда Бротиган совершил эту бессмысленную глупость, то есть убил меня, некий кристалл на лабораторном столе стал Игнасией Монти.

— Ничего удивительного, — вставил в этом месте Рубен Эстергази, — если расценивать личность как совокупность информации и энергии. Информация может быть записана и передана, это, насколько я понимаю, основа технологии, по которой производились Назгулы.

Брюс посмотрел на «бульдозер»:

— Хочешь сказать, ты не тот самый Рубен Эстергази, а копия его личности, записанная на другой материальный носитель и дальше развивавшаяся в зависимости от новых обстоятельств?

— Ну да. А какая разница, если не вдаваться в теологию? Я, — тот, судя по интонации, усмехнулся, — опасаюсь теперь произносить слово «душа».

Голограмма госпожи Монти растаяла в воздухе, речь её прервалась. Мари, державшаяся как хозяйка феномена, посмотрела на ошарашенных мужчин.

— Ни фига себе, — выдавил Брюс. — Как ты это?

— Отправляясь на Авалон, я примерно знала, в каком направлении рыть. Всё это время я продолжала работать по зиглиндианскому взрыву. Ну… вы ведь знаете?

— Нет, — сказал Норм. — Но это неважно, продолжайте.

— Да, — сказал Рубен. — Я слышал.

Ну ещё бы. Кодовое слово — Зиглинда.

— Видите ли, тот взрыв на верфи стал делом моей чести. Моё положение позволяло мне большую свободу действий, чем любому официальному расследованию. С одной стороны, я дочь высокопоставленного чиновника, с другой — сотрудник… ну, вы понимаете. Элементарно больше возможностей, ресурсов и источников информации.

Брюс неслышно вздохнул. Одной из её возможностей был он сам. И ни малейшего раскаяния: сильным свойственно использовать… эээ… ресурс. Потому они и сильные. Их совесть это допускает. Просто сейчас… сейчас что-то изменилось: он стал спокойнее это воспринимать. К тому же у него возникло подозрение, что и отцу и отчиму не внове, когда их используют. Мужчины семьи всегда кому-нибудь служили, а он первый, кто вырос совершенно свободным. А хорошо это или плохо? Да кто ж его знает.

— Источником катастрофы стал недопустимый манёвр некоего космического корабля, вышедшего из гиперпространства в гравитационном поле планеты. Согласно поднятой документации, корабль был оснащён прыжковыми двигателями Брауна-Шварца на основе кристаллов, поставляемых «Седьмой гранью».

— Хотите сказать, это наши кристаллы?

— «Седьмая грань» — организация крайне любопытная в плане галактического аудита, а потому мне достаточно легко предоставили необходимые полномочия. Моей… скажем так, целью было доказать, что двигатель не отвечает условиям безопасности, и добиться снятия этой модели с производства. Если, конечно, дело вообще в двигателе.

— А дело действительно в нём? — спросил Норм.

— Это рабочая версия, требовавшая подтверждения. Я знаю всё про эту несчастную посудину. Состав экипажа, оклады, личные характеристики, семейные обстоятельства…

— Это была диверсия? — предположил Рубен.

— Незадолго до инцидента командир «Кармы» доложил своей транспортной компании о несчастном случае на борту Погиб один из техников, обслуживавших гипердвигатель. Вы знаете процедуру Любая смерть на борту — повод для многой и многой писанины. Разумеется, капитан всеми правдами и неправдами доказывает, что нарушения техники безопасности на его корабле быть не может, иначе он ответит. «Несчастный случай» — так они это называют. Очень скользкий вердикт.

— А на самом деле?

— Штатный психолог компании характеризует техника как человека тяжёлого склада: конфликтного, угрюмого, пессимистически настроенного. Незадолго до гибели Дугал Мердок получил уведомление об увольнении: насколько я понимаю, капитан и команда устали его терпеть. Я склонна видеть в его смерти либо преступную небрежность человека, которому нечего терять, либо откровенный суицид.

Мари сделала паузу.

— Никто в здравом уме не связал бы эти два события. Однако ничто не мешало держать их в уме. Обиженный на весь свет техник вполне был способен — по складу характера, я имею в виду! — устроить по себе поминальную катастрофу В этом смысле человечество недалеко ушло со времён Герострата. Техник никоим образом не имеет доступа к программированию прыжка.

— Я понял, к чему ты клонишь, — сказал Рубен. — Не имеет доступа его физическое тело.

— Или же его новым физическим телом стала важная составляющая прыжкового механизма. Эти кристаллы использовать нельзя. Что и требовалось доказать.

— А мы доказали? — усомнился Брюс, более для проформы, потому что всё ещё глядел туда, где растворилась голограмма миз Монти. — А что мы доказали-то?

— Что вироидный кристалл — высшая ценность планеты, и он же — ключ к тайне Авалона.

— Если я правильно понял, — вмешался Норм, — миз Монти предполагает, что душа — я буду использовать тот термин, который мне ближе! — при разрушении носителя самопроизвольно пишется на вироидный кристалл, выбирая его из всех прочих материальных носителей? Если это так, я предвижу революцию в изготовлении солдатских жетонов.

Шутку никто не поддержал. Да он кажется и не шутил.

— Я, — сказала Мари Люссак, — предвижу революцию в общественных отношениях. Война превращается в бессмыслицу за невозможностью истребить друг друга.

Не был бы я сыном Назгула, сказал бы, что хватит рассказывать волшебные сказки, а сейчас… интересно, во сколько оценят колье с действующим составом Галактической Академии наук?

— А как она себя чувствует? — спросил Брюс-Второй. — Каково оно — быть в этой форме?

— Спасибо за этот вопрос, — голограмма включилась сама, без каких-либо видимых манипуляций со стороны Мари Люссак. — Сперва, конечно, ужасно. Изменяется ракурс зрения, приходится заново овладевать сигнальной системой и строить её на других принципах. Возникают… понятия, состояния, чувства, которым нет аналогий, если оперировать привычными категориями. Ты заперт и бьёшься о стекло — вот на что это похоже. Потом, когда свыкнешься с мыслью, что ты больше не человек, наступает облегчение. К тому же я учёный. Мне интересно. Личность… до сих пор я определяла её как сумму субъективно интерпретированных общественных связей. Вы, молодой человек, — это «бульдозеру»? — по-простому свели это к информации. Но вы добавили один компонент, который я не учитывала, а именно — энергию. Энергия — это быстрота реакции, а быстрота реакции — это чувство юмора. А чувство юмора есть неотъемлемое свойство личности.

— Спасибо, — поблагодарил Назгул. — Я определял на бытовом уровне, чтобы помочь сыну.

Брюс дёрнулся и рот открыл, но вовремя сообразил, кого имеет в виду отец. Вот значит как? А как же иначе?

— Мне вы тоже помогли. Было большим облегчением узнать, что я не одна… и что я не первая. Когда вы летали с нами на посев планктона, вы ведь были уже… да?

— Уже девятнадцать лет, мэм. В разных формах. Но вы что-то начали про энергию? Неспроста?

— Что есть энергия?

— Е равно эм цэ в квадрате.

— Нет, мы продолжаем разговор на бытовом уровне. Энергия помимо прочего есть ещё и способность инициировать какой-либо процесс. Ловите мою мысль?

Инициировать?

— Вы хотите сказать, этот ваш Мердок, кто бы он ни был, вручную — едва ли это правильное слово, но примем его за недостатком времени искать подходящее! — перепрограммировал прыжковые двигатели?

— Скажем проще, он сам и был прыжковыми двигателями.

У Мари было такое лицо, будто её заранее предупредили ничему не удивляться. А может, она вообще не умеет. Скорее всего, она просто обучена не попадать впросак. Врасплох её не возьмёшь, и Кэссиди это подтвердит.

— Я знала про Чёрные Истребители, да и кто в галактике про них не знает, — продолжила миз Монти. — Я поняла, что со мной произошло. Другое дело — что я теперь могу делать, в этой-то форме? Побившись о грани изнутри, я, фигурально выражаясь, села поразмыслить насчёт того, какие именно процессы могу инициировать я. То есть каким образом я в состоянии заявить о себе.

— Гиперсвязь, — выдохнул Брюс. — Ага?

— Именно. Почему носитель должен быть материальным? Почему это не может быть излучённый пакетированный сигнал? Стоило мне это… ну, скажем так, предположить, и я немедленно перестала мечтать о возвращении в человеческое тело. Отвечаю на ваш вопрос, юноша: я никогда не была в лучшей форме.

— Назгулам, — сказал Рубен, — прежде ощутимо не хватало мозгов. Кто мы были без вас? Молодые офицеры, подбитые на взлёте. Мэм, намерены ли вы принадлежать только себе, или вступите в клуб? Потому что в вашем лице я надеюсь приветствовать нашу королеву.

Кристалл на столе окрасился изнутри алым огнём.

— Нет, у меня склонность к демократическим институтам. Даже более того, как всякий интеллигент я — особа анархическая. Соглашусь на должность теоретика-консультанта, если вы не против. А в клуб отчего же не вступить? Я хоть и анархическое существо, но вполне социальное.

— Тогда ещё один вопрос, мэм, если вы не против, — это Брюс-Второй проявил неожиданную активность. — Насколько я в курсе, пробуждение Назгула в новом материальном носителе — это целая технология, до сих пор уникальная. Вы умерли впервые. Как же вы так… самостоятельно и сразу? И ещё, к чему была та лекция о природе души? Вы мою душу имели в виду или ещё что-то? При чём тут вироиды? Не хотите ли вы сказать, что здесь залежи… таких Назгулов?

— Таких — едва ли. А какие могут быть другие — большой вопрос, и открытый. Что вы знаете о душе вещей?

— На то ведь она и вещь, — сказала Мари. — Используй, а поломалась — выбрось. Нет у неё души — аксиома. Хотя я не удивлюсь теперь, если мне докажут обратное.

— Вы просто очень молоды и воспитаны в обществе потребления. Поверите ли, я знаю каждый из своих пинцетов, и даже не на взгляд. Вещи когда-то делали вручную, переносили на них творческую энергию, и были плохие вещи — и хорошие. Были старые вещи, прожившие в семье не одно поколение. Молчаливые свидетели, не принимаемые в расчёт, как участники конференции в режиме «только для чтения». Вы никогда не думали, что душа — это может быть заразно? Что вы — мы! — заразили Авалон, принеся сюда наше добро и зло? Если вы вселяетесь в вещь, может, она вас просто пускает? Что вы можете воодушевлять только то, что способно иметь душу?

— Если сказать об этом Пантократору, — задумчиво вымолвил Норм, — это может изменить Пантократор. Но мне почему-то кажется, что Пантократору мы ничего не скажем.

— Пантократор слышал на своём веку достаточно бреда, однако бред, подтверждённый нашим существованием…

— …может быть опасен для самого нашего существования, — заключил Рубен. — Один из нас уже поплатился за доверчивость.

— Я знаю, — сказала Мари Люссак. — Оружие, переставшее быть секретным, рано или поздно станет общим. Я буду молчать.

Она внезапно подняла глаза, встретившись взглядом с Нормой.

— Я могла ведь и промолчать, и оставить это себе. Я знаю, вы гадаете, насколько я — Люссак. Подумайте заодно: плохо ли это?

* * *

Так уж вышло, что Норм единственный, кто в курсе всего и между тем — не Эстергази. Он не продал нас в тот единственный раз, когда это было ему выгодно, а потому обречён нянчиться с нами вечно. Слабо рыпнувшись — мол, у меня и без вас тут проблема на проблеме! — он у нас назначен арбитром, а Брюс вынужден взять на себя генерацию идей. Тот, Второй — проблема, а Рубен самоустранился и вежливо ждёт в сторонке, когда мы все за него решим. Мари с нами нет, и потому мы говорим более или менее свободно, как мужчины одной семьи. Ничего себе, к слову, семейка, где первые мужья остаются ночевать на диване, пьют кофе с хозяйкой и пиво с её новым мужем, а вегетативные дети отстаивают свои права перед посмертными. Понимаю Норма — рехнёшься с нами.

— Я, — сказал Брюс, — хочу знать прежде всего, что ты такое. Тебя хотели вместо меня оставить, и жил бы ты моей жизнью, и было б твоим всё, что мы сейчас на троих делим. Что ты такое с мелодраматической точки зрения? Мой полный близнец, такой же сын Рубена Эстергази, и вся разница в том только, что ты воспитан Рубеном Эстергази, как был бы воспитан я, будь он жив. Как это принято у Эстергази: личным примером. У тебя был отец каждую минуту твоей жизни.

— А это была жизнь, да?

— Не то, чтобы я жалуюсь, но кто из нас настоящий сын Назгула?

— Отвечу — я, но ты явно к чему-то ведёшь.

— Мы, — вмешался Норм, — ведём к тому, что никто из нас не встанет в обиженную позу. И вот ещё… вы не решите это дело, договорившись только между собой. По-хорошему выбирать бы надо Мари Люссак. Зачем ей на Зиглинде бульдозер? У тебя к ней помимо биохимии — что?

— А биохимии недостаточно?

— Нет. Вычти её, и что останется?

— А почему я должен её вычитать?

Брюс и Норм оба тяжко вздохнули. Чёртов Второй «вырос» на Дикси среди демократических ценностей и ничего не принимал как должное. Брюс взглядом попросил у отчима помощи.

— Потому что, извини меня, дружище, но кто ты без Рубена? Подросток… ладно, пусть даже подросток-Эстергази. Его чувство имеет множество слагаемых, против твоего, запрограммированного генетиками Шебы, оно объёмно и многогранно. Он самоотверженно любит. Ты капризно хочешь. Он — дух, ты — тело. Противоречие убьёт вас обоих, если кто ещё не понял, и не сделает счастливой Мари Люссак.

— Сдаётся, мне тонко намекают, что неплохо бы сделать этим двоим свадебный подарок — вот это тело со всей его биохимией, чтобы всё стало правильно, чтобы её диктат перемножить на притяжение душ. Сделать сложное простым. А что у меня есть, кроме тела? Я пробовал быть лучемётом, это совершенно не моё. Там, знаете ли, нужен совершенно другой уровень целеустремлённости. Бульдозером прикольно, но, по-моему, тут какой-то подвох. Короче, найдите мне подходящий вариант — и забирайте. Где-то тут у меня был список желаний… Кстати сказать, меня вовсе не устраивает зваться «Этим Вторым». С чего это вдруг Второй? Найдите другое имя, и чтобы впереди тебя по алфавиту. Моё самолюбие этим удовлетворится. Вот к примеру хорошее слово — Алеф. И буква первая, и слово такое… бычье.

— Алеф, — сдержанно сказал «бульдозер», — это из моей памяти.

— Э-э-э… Алькор? — осенило Брюса. — Сгодится тебе?

— Алькор? Двойная звезда? А почему меньшая из двух? Её и увидит не каждый.

— Ну так и ты непрост. Мицар ярче, но он «конь», «тело», а Алькор — «всадник», «дух», а ещё — совершенно верно! — их две, и я вижу в этом нечто… э-э-э… символическое. Как тебе? Сойдёт?

— Ну если «всадник», — милостиво согласилась сущность, — тогда ещё куда ни шло. А почему вы так уж хотите от меня избавиться? Подумай, как мы хороши в комплекте. Пока мы вместе, один может прошвырнуться. Какие возможности, а? Вы хотите их потерять? Будучи в теле один, выйти ты, допустим, сможешь, но ненадолго, и никогда — спонтанно. Нужен же тебе внутренний голос? Или здравый смысл?

Или подростковые комплексы?

— Головой подумай! — рявкнул «бульдозер». — Я не могу быть с женщиной, зная, что я с ней не один.

Брюс вздохнул. Он только что понял, что подразумевал Андерс, говоря: «Ни об одном из этих засранцев я не мечтал». Младшие, чёрт их побери, братья. Нет, в сущности, он прекрасно понимал Алькора. Кто тот без Рубена? Рубен для него как вдохновение, большая и основополагающая часть натуры, главная ветвь этого дерева и пара крыльев за спиной. С Рубеном он достаёт с рукой до звёзд, его любят женщины, он может говорить про себя — мы…

Как же так вышло?

— Скажи мне, ты точно знаешь, что именно хочет обрести Мари Люссак? Этот дух в этом теле или нечто большее? Что ты вообще знаешь о Мари Люссак? Думаешь, больше всего на свете ей нужна твоя любовь? Или ей хватит тебя в кристалле? Кулончик на шею и джинн из него — по приказу. Чего изволите? Хозяйка Назгула — не бойтесь, он ручной! — или дочь президента с игрушкой-клоном? Что ей понравится больше? Ты ведь не собираешься появиться на родине со словами — «Здравствуйте, вы меня узнаёте»? «Не хотите выбрать меня в Президенты?» Хотя что это я — в президенты! Волчица назвала тебя богом! Разве удержишься, чтоб не попробовать?

— Именно из этого я и исхожу, — помолчав, рассудил Норм. — Она игрок, а мы пока фигуры, все. Выберет ли она этот дух в этом теле, если Алькор согласится уступить его, или же возьмёт этот дух в ином носителе, и будет ли с этим выбором счастлива, от того, словом, чем увенчаются её поиски силы для себя и Зиглинды — для вас, Эстергази, зависит всё. И ещё — чем станет Мари Люссак через несколько лет, когда сменится поколение игроков. Она ведь Люссак, не забывайте. Если она возьмётся играть, её отца можно списывать по старости и выслуге лет. Так уж вышло, что я к её будущему неравнодушен. Я… унаследовал эту обязанность от одной девочки, давно. Если вы ещё не поняли — она отождествляет себя с Зиглиндой, и никому из вас я бы не советовал оценивать её дешевле. Извини, Алькор, но подросток не справится.

— Если так, — заикнулся Брюс, — может, лучше ей вообще ничего не давать?

— Так предложил бы Кэссиди, ага. А что потом за этим мудрым решением? Она знает про нас всё. И самое главное — она знает про кристаллы. Мы заинтересованы в ней не меньше. Другой альтернативы, — Норм выделил это голосом, — нет. К тому же вы не имеете морального права играть ею, как монеткой. Вспомните, её биохимия тоже замешана в этот вот генетический коктейль, который вы делите, как будто он только ваш.

— Тебе уже задавали этот вопрос, — задумчиво произнёс «бульдозер». — На кого ты работаешь, друг мой? Иногда мне кажется, что на Пантократор, а иногда — как сейчас, например — что на Люссаков. Не могу тебя осуждать, но ты сам-то определился?

— На Пантократор, покуда тот держится интересов человечества.

— А если они войдут в противоречие с интересами человечности?

Тьфу на тебя, ехидная сущность!

— Тогда, — невозмутимо ответил Норм, — на свою жену, ребёнка и совесть. На всё, что включается в этот круг.

Ну что, Норм своё сказал, а Рубен всё молчал, потому что права не имел. Брюс вздохнул, чувствуя себя вербовщиком, и озвучил то, к чему шло с самого начала:

— Алькор, нормальный человек, я имею в виду — обычный, сочтёт генетически заложенную тягу оскорбительной. «Выбора нет», — он покосился на отчима, — это на самом деле самое простое обоснование выбора, который уже сделан. А этот выбор личный, и не Люссак сделает его за отца, тебя или меня. Люссак на роль бога негож. Знаешь, — он перевёл дух, — я тоже однажды взял и вырос. Как это выглядит? Одиноко. А не сделаешь этого и будешь только тень, боящаяся покинуть тело. Эта форма существования — для тебя, потому что в данном случае это твоя свобода и твой способ реализовать свою уникальность, а обмен… а он равноценный, обмен. Наша семья не похожа на другие: так уж вышло, что среди нас есть не-люди. И это не делает их не нашими и не-людъми, понимаешь? И даже более того. Когда меня похитили, за мной пришёл отец, но не только: за мной пришёл Назгул, и до сих пор меня переполняет гордость! Это только кажется, будто мы хотим отнять у тебя всё, ничего не оставив взамен. Отец же не просто так заговорил о возможностях. Эти возможности получишь ты, а он их отдаст тебе, не противореча. Ты — их наследник. Думаешь, при мысли о таких возможностях ни у кого из нас, Эстергази, не дрогнет сердце? Я знаю историю семьи: мы пришли к тому, что имеем, через боль, потери и смерть, но наша история — это история и обретений тоже. И ещё — самопожертвования и любви. Эстергази знают, что такое любовь. Наши были не такие, как все, но зато они могли то, чего никто не может. Вся эта планета, и любая другая — по гиперсвязи. Это больше, чем Назгул. Фактическая вездесущность и всемогущество в пределах действия любых сетей, а может, и не только их. Что мы знаем о всемогуществе?

Он слушает, слушает! Рубен не убедил бы его, потому что Рубен — узурпатор и захватчик. Только брат говорит с ним на равных. Эта ноша только тебе по плечу, а это значит — она твоя.

— А ты махнулся бы со мной не глядя? Твоя жизнь в обмен на мои возможности? А?

Брюс открыл было рот, а потом закрыл его.

— Нет, — честно признался он. — Неделю назад сказал бы «да», а теперь… Ну и может быть, когда-нибудь снова будет «да», но сейчас это нечестно. Ты, — он умоляюще посмотрел на Норма, — понимаешь? Потому что есть не только Мари Люссак…

«Бульдозер» изобразил вопросительное молчание — бог весть, как.

— Морган, — пояснил для него Брюсов отчим, который всегда всё знал и помалкивал.

— О господи!

Нет, это он мне говорит — «господи», да?

— Я понял, — сказал Алькор со смешком. — Наличие женщины, вот что определяет выбор формы существования. Надо и мне с кем-нибудь познакомиться. Как вы полагаете, миз Монти меня не обломает? В конце концов, какая разница, сколько миллионов лет её кристаллу?

— Ну, — без улыбки ответил ему Норм, — если ей будет интересно с тобой разговаривать…

— Эээ… так что вы спрашивали у меня о всемогуществе? Я вам, так и быть, расскажу!

— Теперь поговорим о круге совести, — глухо сказал «бульдозер» из наступающих сумерек. — Я не зря спросил, кому ты служишь, потому что у меня есть здесь интерес. Самое время вспомнить, что я такое и что я такой не один. Сколько нашим ещё скитаться неприкаянными? На что это может нас толкнуть? Или мало Виллема? Эту планету нельзя отдавать никому. Эта планета для Назгулов.

* * *

Сперва всех подняли на «Эгле» и там уже сортировали на «наших» и «не наших». «Не наши» сбились в плотную кучку вокруг своего топ-менеджера хатамото Ии, высокого и неожиданно молодого, за прямой спиной и упрямым взглядом которого Натали неожиданно обнаружила страх. Не тот, что у большинства сотрудников «Седьмой грани»: те казались напуганными и не отвечали на самые невинные вопросы, очевидно, ожидая в них подвоха. Статус их неясен был им самим, и кто выиграл состязание — непонятно, однако же они имели все основания предполагать, что уволены. Ии был человек другого склада, из тех, кого на Пантократоре традиционно зовут «ястребами», и кошмары его были другого порядка: не справился, не оправдал, низведён до общего уровня. Надо будет сказать Приматоре, чтобы за ним проследили. Теперь, когда Ии снял с себя ответственность за персонал, в течение нескольких часов нам придётся жить в страхе — обнаружить в его жилом отсеке бездыханное тело с вскрытыми венами. Сама Натали Норм была чистейший «голубь».

Колонисты тоже не выглядели победителями, но у них было больше промежуточных забот. В основном на их лицах читалось облегчение людей, вырвавшихся живыми из коварной ловушки. Лишь немногие хмурились, будто чувствовали себя проигравшими, оказавшимися чуть слабее, чем хватило бы, чтобы дотянуться до главного приза. Он, приз, теперь достанется не им. Ну то есть, Надежде, конечно, но не им конкретно. Им требовалось горячее питание и чистая одежда, а некоторым — скорая медицинская помощь, и медики «Эгле» занялись ими в первую очередь. Сперва надеждинцев пропустили через обязательную процедуру бактериологического контроля, через слизистую носа впрыснули аэрозольные ингибиторы, выдали новую одежду вместо старой, которую сожгли, и только потом начали помалу распределять по кораблям эскорта, возглавляемого Ква'аном.

Во всём этом Натали Норм почти не принимала участия. Для неё ещё ничто не кончилось. Её сын и её муж пока там, внизу, и она сделала не слишком много, чтобы помочь им. Меньше, чем Люссак, фактически обменявший планету на дочь. Почему-то Натали казалось, что здесь он её обошёл. Она просто была, для того чтобы Рассел смотрел на неё, и Рассел знал, что она на него смотрит. Пантократору зачем-то это было нужно.

Она отступила, чтобы пропустить мимо себя Мари Люссак, худую и измученную, с плотно сжатыми губами, словно основные её битвы были ещё впереди. Та не узнала Натали, может быть, просто потому, что не ожидала её здесь увидеть, а вот мужчина, идущий следом, остановил взгляд на лице Натали Норм и поклонился, а потом ушёл за девушкой в развилку коридора, в ту сторону, откуда тянулся гофропереход на «Скади». У них там будет своя медицинская процедура.

Это он. «Брюс через двенадцать лет». Человек, втянувший Натали во всё, что стало её жизнью. Да и не человек, в общем, или больше, чем человек — уникальная сущность, дух как смысл, а тело — как форма, и с каждой новой формой выявляются новые смыслы, развиваясь и обогащая сущность акцентами. Разве есть ещё такие? Кто сейчас встанет с ним вровень?

А кто попытается? Мари Люссак? Какой болезненный укол в самое сердце, когда ты видишь юную, пришедшую вместо тебя. Рубен Эстергази высоко летает. Но свободен ли? И что такое свобода, как не право впрягаться по собственному выбору?

Не то чтобы Натали жалела о чём-то. Она сделала свой выбор первой и сделала бы его снова. Назгул остался позади, в тёмном холодном ангаре, подобно тому, как трагедия, пережитая в детстве, кроется в дальнем уголке памяти. В сегодняшней её жизни тёплым было всё, а человек тянется к теплу, иначе — какой же он человек?

Нет, это ещё не конец нашего приключения, но, увидев поднявшихся на «Эгле» Мари и Рубена, Натали поняла, что так или иначе скоро всё разрешится. «Все, в кого я ткну пальцем» — сказал Рассел. Стало быть, он решил, что Рубен ему там больше не нужен. Это значит — она ещё будет ждать и держать за них кулаки. А Брюса не отпустил, и той девочки из секции, Братиславы, тоже нет. Что-то затевают, причём что-то из разряда «прости, но кроме тебя у меня больше никого нет».

Я окажусь одна на холодном ветру, если потеряю Рассела. Нет, хуже, чем одна — есть ведь Айна. Невозможно об этом думать, но почему думается? Пуганая ворона куста боится? Смерть Рубена меня не сломала, я была с ним, но я была «я», и я оставила Назгула в том холодном ангаре, хотя, видит бог, когда-то он был всем, что наполняло мне душу, и это не было предательством. Я забыла то время, оно прошло, а мемориальные альбомы принадлежат Брюсу. Однажды надо было сказать себе: я жива! Рассел — совсем другое, он каждой клеточкой человек, и — мужчина, что немаловажно. Подобное тянется к подобному. Он — земля, на которой я стою обеими ногами, та самая точка опоры, вокруг которой можно повернуть миры, сколько их ни есть. Все выборы сделаны, расставлены все точки над i. Все эти ледяные ветра, вспышки в космосе, в них, может быть, есть романтика для детских сердец, и даже иногда величие духа, они похищают мечты наших сыновей, но опору душе мы ищем не в них. И даже когда мы доподлинно знаем, что можем существовать в какой-то иной форме, кроме привычной, почему-то мучительно хочется сохранить именно эту, будто в ней есть что-то особенное. Ощущение руки в руке. Аромат утреннего кофе. Тяжесть спящего ребёнка.

Я не боюсь. Это тем более странно, потому что прежде вся моя жизнь была — страх, беспокойство, неопределённость. Зависимость. Разумеется, я и сейчас завишу от мужчины, более того, от него зависит мой сын. Но я не боюсь, хотя, разумеется, беспокоюсь. Это моё беспокойство — лишь рябь над бескрайним и бездонным океаном, который, оказывается, и есть «я».

Одни выбирают жизнь, другие — Зиглинду, вечный бой и вечную славу. Счастливого пути, Назгул.

* * *

Только добравшись до роскошной президентской ванны на «Скади» и утонув в горячих парах, Мари Люссак разрешила себе подумать, насколько дух её и тело истосковались по цивилизации. Хорошо, хорошо, хорррошоооо!

Счастье — это просто. Счастье — это когда тепло.

Счастье, это когда можно не думать о работе. Вообще ни о чём и ни о ком не думать. Быть одной — какое счастье.

Тишина. Никто не вторгнется в её каюту: разве что за тяжёлой герметичной дверью эхом металла отзовутся чьи-то торопливые шаги, такие далёкие, что кажется — они на другой стороне планетной системы. Мари передёрнула плечами и улыбнулась, вспомнив полибрезентовый полог палатки, куда любой колонист в любой момент мог сунуться со своим кроликом, рыбой или набором кореньев: мол, глянь — можно ли это съесть. Всё это — особенно рыба! — оставляет неистребимый запах, от которого лезешь буквально на стену, потом входишь в состояние непрерывного молчаливого воя, а после уже вовсе не можешь видеть никакую еду. И спальник на полу. И такая слышимость, что ничего не позволишь себе, кроме как сидеть и смотреть друг на друга, редко-редко взявшись за руки. Это, конечно, если есть кого за руку взять.

«Скади» — корабль представительского класса, он оборудован для дипломатических миссий, причём предполагается, что эта миссия может проходить на его борту. Потому тут есть несколько таких вот королевских барочных спален: фигурные, конструктивно бесполезные карнизы, крашенные в бронзовый цвет, несколько уровней освещения, из которых Мари выбрала самый малый, и даже ванна вместо стандартного ионного душа. И главная роскошь космической эпохи — большое пустое пространство, ещё увеличенное зеркальными панелями. Плотный, сгущённый темнотой воздух. Много, много места в твоём полном распоряжении.

Выйдя из ванной, где вода и пар изгнали из каждой клеточки её тела стылую память об Авалоне, Мари насладилась прикосновением сорочки из нетканого хлопка, длинной, облёкшей тело до самых ступнёй. Пройти босиком по ковру — какая дивная, забытая роскошь. Забраться в постель с видеокнигой и забыть о ней, предоставив героям метаться и страдать на её страницах без всякого внимания и сочувствия.

Все снова на своих местах. Это отрадно. Мари потянулась, перекатившись с боку на бок, бездумная и бессмысленная улыбка покинула её лицо.

Это был самый тяжёлый и совершенно бессмысленный разговор, и хуже всего, что Рубен слышал его от слова до слова, стоя за её плечом, а отец не снизошёл, чтобы отослать клона прочь и поговорить с дочерью наедине. Клон — это вещь.

— А разве ты не этого хотел? — Мари говорила самым своим капризным тоном. — О чём ты думал, когда подписывал тот шебианский договор? Ну что ж, теперь это моя игрушка. Изготовлена для меня под заказ, не так ли?

— Игрушка более не актуальна, — ответил дочери Люссак. — Держа это при себе, ты провоцируешь скандал.

— Биохимия и у него и у меня прежняя. Да, конечно, теперь это не «Брюс Эстергази». Ну и что? Что значит имя? Роза пахнет розой… Я возвращаюсь на Зиглинду, если ты настаиваешь, но он едет со мной. Спасибо, папа, я знаю, ты хотел, чтобы он мне понравился.

Как он не видит? Как можно быть настолько слепым?!

— Есть прекрасный и логичный выход, — сказал отец. — Вы служите катализаторами определённых гормональных процессов друг в друге только находясь на достаточно близком расстоянии. Противоположные концы галактики — и нет никакой зависимости. Вы свободны и можете любить по велению души, а не по прихоти умелого генетика-ремесленника.

Мари пожала плечами.

— А что такое душа?

— То, чего по определению нет у клона.

— Если это соображение не играло роли семь лет назад, зачем бы ему всплывать теперь? Или ты считаешь, я не унаследовала цинизм?

Высшие семьи галактики то и дело сотрясаемы скандалами: там отпрыск растратил деньги старших партнёров, тут наследница перетрясла перед жадными до сенсаций репортёрами всё семейное бельё, а младший брат попался на наркотиках, продал конкурентам тайны семейного бизнеса, а после подался к Ванессе Оук Кэмпбэлл. Бесчисленные мезальянсы тоже были, словно дети бились об заклад, кто эффективнее втопчет в грязь родительское имя. До сих пор Гилберту Люссаку не в чем было упрекнуть дочь. Слишком правильная, точно поверхность омута в лунную ночь. Это не к добру.

— Цинизм бьёт рикошетом. Гормональные процессы обратимы в том смысле, что если выработка гормона зависит от функции гена, то на сам ген вполне возможно воздействовать химически, уже на живом теле. Укол или таблетка — и вы станете друг для дружки сильнейшими аллергенами. Таким образом, вашу так называемую «любовь» ничего не стоит превратить в ненависть. И последнее слово я сейчас произношу без кавычек.

— Значит, у тебя есть прекрасный шанс определиться, кого ты любишь: свою дочь или меня. В первом случае тебе вполне хватит «куклы», которая на Далиле.

Вот и поговорили папа с дочкой.

Это клон, она не сможет выйти за него замуж. Если она станет с ним жить открыто — что уж там, если она вообще станет с ним жить! — она вообще лишится возможности нормально, правильно выйти замуж. На политических надеждах, связанных с её браком — а это было такое долговременное вложение сил, средств, и души, да! — придётся ставить крест. Это моральный крах, это фиаско в собственной семье. Это конец игре на большой сцене. Она обиделась! Кто бы мог подумать?!

Мари Люссак протянула руку, чтобы взять с прикроватного столика миниатюрный комм в кожухе из слоновой кости, но уронила её на постель во внезапном приступе бессилия и бесцелия? Зрачки расширились в темноте, а взгляд устремился, словно прикованный, к хрустальной чаше на столе. Кубок, наполненный кристаллами, в которых переливался свет: для постороннего просто декоративная безделушка, авалонский сувенир, более чем уместный в варварской роскоши президентских покоев. Ничто. И всё на свете. Очевидно, сила, а может быть — и власть. Кто-то находит достоинство в том, чтоб отказаться от силы и власти, но если откажешься ты — кто-то подберёт. Он может быть хуже, чем ты, а ты ведь не обманываешься насчёт благости мира, в котором справедливости, как известно, нет. Но есть — красота, достоинство, мужество. И добро. И даже, может быть, Бог.

И всё это, очевидно, жизнеспособно и может себя защитить, потому что иначе за тысячи лет человеческой истории оно непременно было бы попрано и стёрто с лица земли. Мари Люссак вместо комма взяла кубок и прижала его к груди, будто хотела наполнить их восприимчивые сущности теплом своего тела и передать им пульсацию сердца. Впрочем, движение это было сделано безотчётно. Девочка так прижимает куклу, девушка — котёнка, женщина — младенца…

Чудо, обретённое в странствии. А если максимально ёмко и одним словом — Будущее. Не человека, но человечества. Его новая форма.

Изменится всё: юридическая система с правом наследования, изменится психология, а вместе с ней отношения, какими мы их знали. Техническое развитие… техника будет совсем иная. Это открытие в сфере коммуникации: как когда-то сперва колесо, потом — летательный аппарат тяжелее воздуха, а ещё после — гиперсвязь, и миру, каким ты его знала, приходит конец. Ты смотришь в темноту, как в вечность. Ты этого хочешь? Можешь ты пустить это на самотёк? Не ты, так другой возьмёт в руки бразды и погонит своих лошадей. Будет ли он верить в добро и зло, или для него это только поводья для управления общественным сознанием?

А сколько людей мечтает, чтобы их выпустили из тела, которое не крылато?

Назгул. Насколько они остаются людьми… и насколько это от них самих зависит?

Это вовсе не то искусственное существо, невинное настолько, что можно позволить себе говорить о нём — при нём. Назгулу плевать на тело. Он ничей, он идёт, куда хочет. Единственная из всех, кто оказался втянут в игру, Мари Люссак давала биохимии её истинную цену. Рубен Эстергази пошёл за Зиглинду отнюдь не на запах женщины. И если женщина играет тут какую-то роль, для женщины это повод гордиться. Да, я собираюсь гордиться собой.

Она поставила на место кубок и взяла комм.

— Ну как ты?

Там хмыкнули.

— Шутишь? Это зиглиндианский крейсер! У них тут есть горячая вода!

Голос весёлый. Химия гормонов, говорите? Как она действует по беспроводной корабельной связи, в наших герметичных отсеках? И кого они удержат, эти герметичные двери? Что она везёт с собой на Зиглинду? Бога, демона или, может быть, Грааль?

— Ты, — спросила она, прикрыв рукой трубку, словно таилась, — придёшь?

В трубке помедлили, а после ответили:

— Да.

* * *

Истоптанный снег опустевшего лагеря и звенящая тишина, подпирающая чёрные деревья: таким Брюс увидел мир наутро, когда «челнок» миротворческой «Эгле» забрал отсюда почти всех. И Рассел, удивительным образом стряхнувший лет… сколько? Десять? Вся энергия вернулась к нему, как только он снял с себя ответственность.

— Уверен, что обойдёшься без меня? — спросил Рубен.

Отчим кивнул, буквально лучась энергией сквозь кожу. Из него выйдет прекрасный директор богадельни, но, если можно — не сегодня!

— Ты помнишь правила игры — планету выиграет последний, кто на ней останется. Я продиктовал им так: уходишь ты — уходят Волки.

А колонисты покидали Авалон неохотно. Когда забрезжила надежда, им стало казаться, что это они отстояли — а правильное слово «высидели»! — свой новый дом. Что это они проявили стойкость. Фактически подразумевалось, что они вернутся со вторым десантом, с новым караваном, смонтируют себе новые домики на кислородной планете Авалон и может, даже будут иметь преимущество перед поселенцами второй волны — это смотря как договорятся в Комитете. Но всё же для человека, который шествует мимо тебя на посадку и бросает тебе последний взгляд, будто не прошёл во второй тур, это чертовски напоминает поражение. Дальше за тебя играют другие, а ты… ты слаб. Ты сошёл с дистанции.

И это намного лучше, чем «ты умер».

Трое стояли посреди бывшего лагеря, озирая брошенные палатки, растрёпанные ветром и просевшие под тяжестью снега.

— Ну, — сказал Брюс, — мы победили?

Норм слушал тишину, как зверь. Рядом стояла Морган, будто бы совершенно в своей тарелке. Незримо присутствовал Алькор.

— Не совсем. Раз уж взялись, разыграем комбинацию до конца. В рамках спущенных нам правил 30 больше не претендуют на Авалон.

— А с Новой Надежды, — ухмыльнулась Братислава, — я тут тоже никого не вижу. Мы все пантократорские.

— Напомни, — сказал Рассел, — кому тут надоела эта воскресная школа? Нужна Пантократору ещё одна планета, а галактике — третья сила, стремящаяся править первыми двумя?

Морган пожала плечами:

— Может, тогда монетку бросим, чей это будет камушек?

— Я бы бросил, если бы мне было всё равно, — ответил отчим, и Брюс, кажется, понял, почему Братислава готова отдать за него жизнь. Он говорит с ней откровенно и на равных. Для женщины это больше, чем секс. И реже. И стоит дороже. — Давайте, пошевеливайтесь. У нас много работы, и сделать её нужно быстро.

И больше нет нужды таиться: откуда-то выволокли мотосани, набросали туда оборудование, все консервы, которые остались, деку связи — нас больше не глушат, и теперь мы можем сами связаться с крейсерами на орбите. Ни один из них ещё не покинул пространство Авалона. Вердикт не вынесен, игра не доиграна. Никто пока не сказал: «Планета моя».

Накануне «финальная тройка» провела ночь над картой, прокладывая оптимальный маршрут от одной кислородной башни к другой. Рассчитали, что на всё про всё им надо пару дней. На орбите потерпят. Эти башни, они ведь у нас не только автономные саморегулирующиеся устройства с системой телеметрии, это ещё и планетарная сеть связи. Всё, что требуется Алькору — это вмонтировать в каждую авалонский кристалл.

Ветер, скорость, мелкий острый снег в лицо и тысячи металлических ступеней внутри пустотелого цилиндра башни, словно клавиши, по которым бежим мы, ввысь и ввысь, как ноты победного гимна. И ещё звон растяжек — наша эолова арфа, а сама башня внутри — большой, устремлённый в небеса горн. Мы играем в свою игру. Норм ждёт в санях, внизу, а мы вдвоём, наперегонки, подгоняем друг дружку насмешливыми окриками и взглядами, будто у нас крылья на пятках, падаем грудью на парапет и кричим сверху, захлёбываясь ветром и высотой: «Эта планета — мояаааа!» Алькор, опробуя каждый новый кристалл, пыжится и сдержанно рапортует: «В системе!» Заканчивая, спускаемся вниз, с гиканьем съезжая по спиральным перилам, рушимся плашмя в кузов саней, перекусываем на ходу плиткой рациона. Прессованный рис, искусственные протеины. Безумно весело и достаточно круто даже для Морган. Нет, это не армия. Это боевая группа, а ещё — это моя семья.

Все Эстергази.

* * *

Человек шёл по планете. Неторопливо, потому что приходилось беречь силы — он ведь шёл не первый день! — и планета размеренно утекала назад, под лыжный полоз. Ветер мешал, слепил, колол лицо мелкой сухой крупой, в мышцах накапливалась дневная, «правильная» усталость, без перерасхода сил. Человек нёс за плечами армейскую палатку и спальник: он не мог позволить Авалону возобладать над собой. Человек знал, что он сильнее планеты. Каждый вечер он останавливался засветло и тратил уйму времени, чтобы устроиться на ночлег, потому что трагические случайности — следствие непредусмотрительности, а непредусмотрительность — это второе имя глупости.

Дураком Бротиган не был. Одиночество было его обычным состоянием, а профессией его была ложь. Сам он предпочитал называть себя профессионалом.

Воду брать не стал: имея доступ к сводкам терраформации, он знал, что химический состав атмосферных осадков не угрожает его жизни. Растопив снег, он сможет его пить. Для того чтобы есть, в его мешке лежали плитки сбалансированного армейского рациона, к вкусовому однообразию которых Бротиган умел относиться спокойно.

Всё было продумано заранее: и его отход во время суматохи, и то, как он пройдёт эти семьсот километров до рудника; сосчитано так тщательно, что все бесконечные часы, пока равнина стелилась перед ним, а пурга заметала за ним лыжню, он вовсе ни о чём не думал. Оглядываться назад — какое бессмысленное и бесполезное занятие, а равномерное мускульное усилие — лучшее средство от беспокойства. В самом деле, обременённый лишь тем, что надобно нести на плечах, Бротиган мог пройти куда больше семисот километров. Его личный рекорд путешествия в автономе составлял три недели.

Утром, когда надо было проснуться, выпить горячего кофе, позавтракать, упаковать груз так, чтобы в пути он не доставлял неудобства, тоже некогда было особенно размышлять. Станешь размышлять — непременно позабудешь о важном, а о важном забывать нельзя, потому что в автономе важно лишь то, от чего зависит твоя жизнь.

Мысль появилась вечером, когда, лёжа один в палатке, Бротиган не смог уснуть, несмотря на всю усталость дневного перехода.

Он не считал себя плохим человеком. Просто он выступал в другой команде и вёл свою партию с большим риском, чем любой другой игрок. И вся эта партия была в своём роде путешествием в автономе: он сам продумывал стратегию, и кому что сказать, и рокировку — когда та потребовалась. Принимал сложные решения и исполнял их. Бротиган всегда любил экстремальные виды спорта.

Ничто не связывало его с топ-менеджментом «Седьмой грани», кроме счёта в банке, и о внутренних делах компании он знал не больше, чем ему требовалось для исполнения задачи. Разумеется, в сложившихся обстоятельствах, когда дошло до стрельбы и вмешательства Пантократора, он больше ничего не мог сделать. Более того, дальнейшее его пребывание среди колонистов выглядело бессмысленным. Шансы их во время пожара и после выглядели сомнительно, умный противник просто обязан был воспользоваться своим подавляющим преимуществом. Бротиган ведь и так много сделал. Отстранением от руководства ССО Рассела Норма, например, можно было гордиться — а ведь для этого потребовались только слова. В одно ухо, в другое — и вот уже все друг дружку возненавидели и интригуют, как проклятые. «Свободные народы» традиционно сильны в этом виде спорта. Вот со старухой Монти неудобно вышло, и в результате — бессмысленно и некрасиво. Если они нашли кристаллы, нашли бы и выработку — это вопрос времени, и Бротиган выигрывая им это время, рассчитывая на то, что наниматель что-нибудь придумает. Он же не знал, что проклятый Р. Эстергази туда сунется!

Когда началась стрельба, контракт потерял силу. Теперь, будучи разоблачён, Бротиган подлежал бы разбирательству по законам чрезвычайной ситуации. Оговорённые риски этого не предусматривали, а гибель не входила в его планы. Какой смысл зарабатывать деньги, которых не получишь? В том, что Норм пристрелил бы его собственной рукой, Бротиган не сомневался ни минуты. В отличие от девицы Люссак, у него не было папы-президента, дипломатического статуса и трогательной внешности жертвы оговора.

Не ожидали же они, что их агент в самом деле примется убирать ключевые фигуры одну за другой? При всех своих талантах Бротиган сильно сомневался, что сумеет вывести из игры тройку Норм — Р. Эстергази — Морган. На девицу Люссак столько не повесишь.

Тем не менее, это был сомнительный пункт: если работодатель упрётся, ему вполне могут не заплатить. Если бы Бротигану удалось снять верхушку авалонской колонии или хотя бы навести на них авиацию, планету можно было выиграть вчистую, однако судьба Авалона была Бротигану, во-первых, безразлична. А во-вторых, то, что ты до конца исполнял взятые обязательства, служит очень дурным утешением, когда тебя линчует толпа разъярённых фермеров.

И всё же они догадались. Бротиган чувствовал себя в полной безопасности и только потому ответил на вызов Кэса. Мог и не отвечать, и даже посмеялся над собой: этакое традиционное злодейское пристрастие толковать правила жизни добр)', поставленному на колени, но ему тогда почему-то захотелось сказать — мол, я жив, и я тут самый умный. Кэссиди с его бессильными проклятиями вслед выглядел смешным, однако оказался менее глупым, чем можно было думать с самого начала. Бротиган поймал себя на том, что ему не хочется думать о Кэссиди. За некоторые вещи надо просто браться и делать их совершенно спокойно. Чем сложнее — тем спокойнее. Любые проявления непрофессионализма вызывали в Бротигане чувство брезгливой жалости. Кэссиди — никто, а мораль… Мы уже слишком большие мальчики, чтобы нам читали мораль.

По его расчётам оставалось не больше полудня пути. Дойти до выработки, найти, кто там главный, и предложить тому позвонить по некоему номеру, где подтвердят личность Бротигана и его полномочия. А дальше только мыться, есть и спать. Лёжа без сна в палатке, которую заносил снег, и слушая ветер, Бротиган никак не мог понять причин своего беспокойства. Испытание тишиной, обязательное для сотрудника его службы, он никогда не считал тягостным. Напротив, обычно его раздражали бараки-общежития, где по соседству куча малых детей и подростков призывного возраста.

Природа тут была тиха изначально: изредка рычала громом, шелестела песком, шептала морской волной. Эта же ночь и вовсе будто затаила дыхание. Ровно в могиле… Бротиган мысленно сплюнул, но сон уже спугнул. Тяжёлое забытьё на несколько минут, когда ты даже не можешь с уверенностью сказать, что спал, и от которого никакого проку, кроме головной боли — вот всё, что принесла ему ночь. А в дурные предчувствия он не верил. Казалось, ну что ещё может случиться?

Чего бы проще для нормальных людей: позвонить в пункт назначения, сказать — «иду» и услышать в ответ — «ждём». Однако комм локальной связи, по которому Кэс до него дозвонился, ничем бы ему здесь не помог. Связь была очевидным слабым местом «Седьмой грани». Когда они прикрывались ионным зонтиком, радиоволна к ним просто не доходила, а станцию гиперсвязи — всё это Бротиган определил, рассуждая логически! — они смонтировали не на спутнике, а на планете. Они не смогли бы прятаться так долго, если бы поставили на орбиту спутник искусственного происхождения, а естественных лун за Авалоном не числилось. Посему связь рудника с генеральным офисом могла осуществляться только по заранее установленному графику. График они, разумеется, держали в секрете, а каналы связи — зашифрованными, и у него не было ключа. Они сами свяжутся. «Шестёрка» на планете безропотно переведёт на Бротигана запрос от человека, имени которого не знает никто. Всё в порядке и никаких обид между профессионалами, Бротиган бы и сам не дал ключ от канала офицеру СБ вероятного противника. Даже если он твой купленый агент, кто поручится, что не двойной?

Казалось бы, чем ещё они рискуют, если он уже знает про прииск? Если — поправимся, да! — все уже знают про прииск? Шифрованным каналом? У них, стало быть, есть ещё что-то такое, что они не потеряли?

Мне до того нет дела. Пока нет. Потому что никогда не худо иметь страховку, если тебя попытаются обжулить. С другой стороны, Бротиган прекрасно понимал, что во многих знаниях многие печали, и это знание было как раз такого свойства. Те, кто кое-что разнюхал, долго не живут. Посредник ставил одно условие: планета должна быть признана негодной для колонизации. Прочую информацию Бротиган получал исключительно дедуктивно, по мере того, как она поступала руководству авалонской колонии. Вместе со всеми, опережая их разве что на шаг. Это придавало блюду остроты.

Почему я связался с ними? Только лишь из любви к экстриму? С какой стороны ни взгляни, а выходило, что так.

Он повертел в руках комм. Бесполезная вещь, если думать, что старую жизнь ты оставляешь позади, как лыжню. Он и взял-то его по привычке: человек может подать сигнал другому человеку, если тот поблизости.

Теоретически, само собой. Современный человек без связи никто. Авалонцы наладили тут свою систему: сигнал с комма идёт на антенну ближайшей башни, а с той на спутник, но гипертранслятор луча нынче контролируют миротворцы. Говорить мы можем только с планетой, как в Сумрачные века, а с орбитой — если Высшие Силы разрешат.

Автоном!

И тем не менее утро не задалось. Палатку занесло с верхом, и, видимо, забило трубку воздухозабора. Бротиган проснулся от духоты и долго откапывался, а после опрокинул кружку с чаем. Досада — это так нерационально. Он досадовал на себя за то, что досадует, и пытался доказать себе, что это смешно. Поскольку он не ожидал, что путь до убежища займёт больше полудня, то позволил себе выйти позже расчётного времени. С другой стороны, он мог идти в заданном ритме ещё неделю, не отвлекаясь на дурные мысли. Одним из своих главных достоинств Бротиган числил недостаток воображения.

Было очень холодно. Ветер дул в лицо, а солнце вовсе спряталось за низкие сизые тучи. Бротиган поймал себя на том, что прислушивается: но нет, из-за облаков не доносилось рёва машин. Никто не окликнул его, когда он вошёл в распадок присыпанных снегом холмов. Любой мог тут пройти, с неудовольствием подумал Бротиган. Хоть Р. Эстергази на крыльях, хоть девчонка Морган на пузе. Холмы — это терриконы, отвалы пустой породы. Работы не ведутся, установлен мораторий на всё время, пока мировое сообщество выясняет, чья это собственность. И тумана нет: он у них, видимо, тоже искусственный. Бррр, какой туман в такую холодину? Только из твоего собственного рта. Ни одного работающего механизма. Проходя меж холмов, Бротиган оглядывался и скоро выяснил причину: чёрные норы в земле, похожие на вырванные ноздри, не дымились. Хрустальная и очень твёрдая тишина, которую не разбить даже криком — он попытался, но больше не стал, оставшись с неприятным чувством, будто смотрит на внешний мир из глубины кристалла. Сквозь грань. Холмы — а за ними ещё холмы, и ещё, видно далеко-далеко. И никого не видно!

Никого и нет.

Желая в этом убедиться, человек набрал на своём комме широкоохватный вызов, адресованный всем, кто слышит. Так подают SOS, и здесь должно сработать. Непосредственная же близость и более того — прямая видимость. Ответа он не получил.

Осознавая масштабы катастрофы, Бротиган снял лыжи и огляделся. Внизу, в долине, стояла брошенная как попало и занесённая снегом техника. Никто не консервировал её и даже не потрудился загнать в ангар. Проваливаясь по колено, он добрался до ближайшего краулера, заваленного набок, и бесцельно провёл рукой по его промороженному борту. Мёртвый. Они или неизвестно где, и ему их не найти, или… или их сняли, и он стоял за проигравшую сторону. Это совсем плохо. Не заплатят.

Опять же, если рассудить здраво, ему не заплатят в любом случае. Бротиган ведь перекуплен у НН не спецслужбами 30, которые бьются за планету в официальном споре. Он работал на корпоративную секьюрити «Седьмой грани», а тем было важно укрыться в тени от любого заинтересованного глаза. От своих — в первую очередь. Никто не любит платить налоги. Когда Р. Эстергази увидел то, что ему видеть не стоило, и ушёл с этой информацией живым — тут-то «Седьмая грань» и проиграла. Попала под яркий свет. Именно это и должен был предотвратить Бротиган. Если бы он знал, он бы расколол башку чёртову клону, а не старухе, по крайней мере сосредоточился бы на нём, но… как он мог знать?

Бротиган невесело усмехнулся. Нет ему удачи. Придётся признать поражение и позвонить, надеясь, что Кэссиди намотал на ус его слова насчёт профессионализма. Потому что профессионализм исключает мелкую паскудную мстительность. Он набрал номер Кэссиди.

Нет ответа. Бротиган сел на гусеницу, потёр лоб рукой в лыжной перчатке и повторил попытку. Кэссиди молчал как мёртвый. Какая жалость. Он упустил чудесную возможность выслушать покаянную Бротиганову речь. Сам Бротиган при этом упустил нечто более существенное. Кажется, это была его, Бротиганова жизнь.

Кэс бы ответил, кабы был на планете. Теперь, когда ионная глушилка не работает, дыр в сети связи вроде бы нет, если функционируют все башни, а мы в силу нашей профессии не можем не ответить на вызов, даже если нам очень не хочется разговаривать. Похоже, их всех сняли, договорились за его спиной, а его банально забыли. Или каждый решил, что его подберёт другая сторона: так обычно бывает в анекдотах. Местный менеджер «Седьмой грани» не знает о нём и узнал бы только по предъявлении кодовых слов, а Норм с Кэссиди, естественно, решили, что пусть противная сторона заботится о своём сукином сыне.

Я остался один на планете! И что мне с ней делать?

Он встал и сделал пару шагов вдоль борта. Такая дикая, нецивилизованная тишина!

Аккумулятор в палатке сядет через неделю. Еды он взял на два дня. Можно попробовать запустить генератор и поискать еду по норам. Объявить робинзонаду и ждать, пока кто-нибудь придёт. Позвать на помощь нельзя: уходя, люди уносят с собой гиперпередатчик.

Бротиган вдохнул колючий воздух, холодный и лично ему совершенно чужой. Ему внезапно сделалось лениво и скучно. Он никогда не любил «Робинзона Крузо» — ведь это повесть о силе духа и о надежде, а сами по себе они не существуют. Пошарившись в закромах памяти, обнаружил там детство, которого почти не помнил, и юность, за которую не смог зацепиться. К его собственному удивлению — ничего личного. Тогда он снял с пояса ещё один предмет, про который всю дорогу думал, что тот не пригодится. Лишний вес в пути: его не съесть, и переночевать в нём тоже не получится.

Только застрелиться.

* * *

Последний челнок с Авалона Натали Норм ждала с особенным нетерпением: на нём должны прибыть свои, и приключение для них закончится. Айне было сказано, что вот приедут папа и Брюс и мы отправимся домой, довольные, счастливые и — вместе. Немыслимо держать на руках эту активную крепышку всё время, пока челнок чалится, а потому пришлось смириться и не толкаться в общей группе, а чинно сидеть на поливиниловом казённом диванчике в диспетчерской, отделённой от причала прозрачной пластиковой переборкой, и делать вид, что превосходно владеешь собой.

В шлюзовой зоне нынче много лишних: представители конкурирующих сторон, миротворцы, болтающиеся без дела, и просто работники причалов. С диванчика ничего не видно, всё загораживают спины, а Айна уже слишком велика, чтобы сажать её на плечи, и потому тянется на цыпочках и плющит нос о стекло. Ага, над воротцами шлюза загорелась зелёная лампочка: кто-то ждёт там, пока выровняется давление. Створки открываются, возле них образуется человеческий водоворот. Приматора Ариадна, которую цепкий взгляд Натали мельком выделяет в общем месиве, главным образом из-за тёмно-зелёного одеяния, хранит на лице непроницаемое, «в целом положительное» выражение.

Ждать оставалось недолго. Обязательный душ, медицинские процедуры и переодевание. Такие вещи Рассел ухитряется проходить быстро, деловито и почти безотчётно, Брюс проигрывает ему почти вдвое. Это ничего. Очередь взрослого сына всегда вторая. Просто эти последние минуты самые длинные.

Момент встречи потонул в восторженном рёве: «Папа!» Семейству дали минуту, чтобы обняться, а после неделикатно прервали: комиссия подводила итоги, и Приматора желала, чтобы госпожа Норм заняла своё место. Норм отправился вместе с ними в качестве приглашённого свидетеля и для разъяснений, каковые могли понадобиться комиссии, а Айна поехала у него под мышкой. Играем в шпионов, молчим и слушаем. Кто слово сказал, тот провалился. Забились на это? Угу. Тогда — молчок, а про страшные опасности и ужасные приключения потом расскажу.

Противоположную сторону представлял президент Люссак с неизменной рыжей красоткой у левого локтя и таким выражением лица, словно сел в покер играть. Лантен и генерал Ква'ан выглядели попроще и отнюдь не такими уверенными. Они привели Ллойда Кэссиди и Эдеру Насименто. Все участники встречи имели при себе рабочие деки, открытые на параллельных списках экспедиций.

— Условия были следующие, — начала Приматора. — Планета достаётся той стороне, чьи представители сумеют дольше продержаться на ней без внешней поддержки. Только что мы подняли последний челнок. Время выносить вердикт, дамы и господа.

— Я должен заметить, что с последним челноком на борт «Эгле» ступил человек с гражданством Пантократора, — заявил Люссак. — Рассел Норм не имеет права быть учтённым в состязании сторон, поскольку является представителем миротворческих сил.

— Это не совсем так, — немедленно возразил Лантен. — Мы согласились на участие в экспедиции пантократорской кандидатуры до того, как Авалон стал предметом спора. Миссия господина Норма состояла в том, чтобы обеспечить выживание колонии любыми доступными методами. Поставить право собственности на Авалон в зависимость от выживания миротворческие силы решили позже.

— …несомненно, учитывая, какую фигуру они внедрили в экспедицию. Если Пантократор будет настаивать, значит, он сам не возражает наложить руку на спорную планету.

— Продолжайте, — сказала Приматора.

— Мы не будем считать, кто ушёл с планеты последним, — Люссак кивнул сам себе, своим опережающим мыслям. — Давайте посмотрим, кто там остался. Я выставляю кандидатуру офицера Бротигана.

— Офицер Бротиган заявлен в списке погибших при налёте Ночных Волков, — возразил Лантен. — Его фамилия выделена тут красным. К тому же офицер Бротиган — официальный представитель службы безопасности Новой Надежды при руководстве авалонской колонии. Каким образом эта фигура может быть использована Землями в их пользу?

— Так ли это на самом деле?

— На самом деле это не так, — глядя в стол, сказал капитан Кэссиди. — У меня есть доказательства и свидетели того, что офицер Бротиган, во-первых, жив… был жив на момент, когда я с ним разговаривал. Ну, а во-вторых, Пэдди Бротиган был перекуплен противником и осуществлял в авалонской колонии диверсионную деятельность. Более того, я имею основания обвинить Бротигана в убийстве научного руководителя экспедиции — миз Игнасии Монти.

Лантен кивнул с удручённым видом, словно личное бесчестье его офицера ложилось пятном на всю службу. Возможно, правда, он был огорчён тем, что Кэссиди не хватило ума промолчать. Наличие живого Бротигана было ему совсем не на руку.

— Вы, стало быть, утверждаете, что это ваш подонок?

— Подонок он или нет, если он остался на планете дольше остальных, мы охотно признаем его своим. В списках поднятых на орбиту он не числится — проверьте.

— Пэдди Бротиган, — сказал Лантен, — был перекуплен не федеральными службами Земель Обетованных, а теневым руководством «Седьмой грани». Его миссией была не служба на благо отечества, а сокрытие незаконной деятельности и уклонение от уплаты налогов. Он вредил вам столько же, сколько нам. Если эта кандидатура останется в игре, планету впору отдавать в подданство Фомору Я настаиваю на том, чтобы в рамках любого противостояния соблюдались этика и закон. Кто-то возразит?

А кто в здравом уме возразит?

— Тем не менее, Бротиган оставался на планете дольше, чем кто бы там ни было другой, и он — не ваш. Автоматически он наш.

— …если вы докажете, что он был жив на момент, когда Рассел Норм покидал планету, — сделал свой сильный ход Лантен. — Предъявите вашего человека! Если его нигде нет, его всё равно что нет. Дело о собственности рассматривается сейчас и не может быть пересмотрено в зависимости от обстоятельств, которые, возможно, когда-нибудь вскроются. Законы в отношении собственности незыблемы и тверды, иначе она не собственность.

Натали перехватила донельзя странный мужнин взгляд: так смотрят мужчины, когда сомневаются, получат ли прощение. У мужчины, который смотрит так, один довод в его оправдание: дескать, иначе он поступить не мог. Иначе он был бы не он. Ладно Поговорим — не чужие. В любом случае через пять минут после того, как тут закончат, я буду знать больше их всех. До той поры играем в шпионов: слушаем и молчим.

— Одну минуту. Можно? На планете, — сказал Норм, — есть два живых человека, и они — не ваши, и могут быть предъявлены в любой момент. Это Брюс Эстергази и Братислава Морган.

Что? Во что ты впутал моего сына?!

— С ними можно связаться?

— Они сами могут с вами связаться, просто они вежливые ребята и ждут своей очереди.

— Пантократорцы, — Люссак растянул губы в ухмылке. — Оба. Напоминаю, кстати, что Пантократор формально входит в состав нашей федерации. Это — наши люди.

— Братислава Морган действительно с Пантократора, а у Брюса Эстергази двойное гражданство. Он рождён на Нереиде. Оба они изначально заявлены в команде Новой Надежды.

Натали откинулась в кресле: не её бы сын, так было бы даже смешно — государства делят человека.

— Мы примем девушку, если она сыграет за нас, — предложил Люссак. — Один на один, и она не пожалеет, я обещаю.

Он, без сомнения, уже знал, что такое Братислава Морган.

— У неё самой спросите, — предложил Норм. — Ребята там одни. Ни у кого нет рычагов давления на них.

Голографическая Братислава скорчила насмешливую мордочку.

— Драться? С ним вот? Всего только за планету? Ну на фиг, а? Дёшево покупаете.

— Я не понимаю, — сказала Приматора, — кому я должна в итоге присудить планету. Норм, почему вы сами-то оттуда ушли?

Да, почему? Как ты мог оставить ребёнка…

— А разве вам нужны инсинуации насчёт «руки Пантократора»? Ну и опять же — чтобы никто не давил на ребят. По-моему, у них есть идея.

Двое на голограмме переглянулись: мол, кто говорить будет?

— Я претендую на Авалон лично, — сказал Брюс. — В своём собственном лице. Я контролирую информационное пространство планеты и объявляю её своей частной собственностью.

— Вы собираетесь жить там в одиночку? — немедленно спросила Приматора. — Не уходя под патронаж ни одной из коалиций? Вы дурачитесь, молодые люди, или впрямь считаете, что мы должны рассмотреть это предложение всерьёз? На орбите — вам, может быть, не видно? — стоят две эскадры суммарной мощностью в пятьсот двадцать орудий, — здесь Люссак посмотрел на неё с интересом, — и миротворческое судно, которое не так уж безобидно. Кроме того, существуют экономические, социологические и психологические закономерности, открытые людьми поумнее вас обоих. В век космических технологий и командных стратегий планета не может существовать обособленно и быть ничьей.

— Ну не совсем в одиночку, — буркнул под нос Лантен. — Монарх — одна штука, и армия — одна штука. Может, им трахаться негде… прошу прощения, мэм.

Кто-то кого-то с той стороны ткнул под рёбра. Брюс постарался сохранить официальное выражение.

— Не в одиночку, — возразил он. — Я не возражаю рассмотреть кандидатуры поселенцев, но решение по ним буду принимать единолично. Вероятно, мы начнём с колонии по типу авалонской…

— Придётся торговать, — серьёзно поддакнула Морган. — Без туалетной бумаги мы просто пропадём.

— Мы согласны, — тут же заявил Лантен. — Молодые люди, если вы встретите офицера Бротигана, не сочтите за труд сообщить ему, что он уволен без пенсии и страховки.

Натали откинулась на спинку кресла, не видя почти ничего вокруг. В груди слева образовалась зияющая чёрная дыра, куда внезапно начали валиться звёзды и планеты, политические противоречия и этические системы. Пропадали пропадом. Норм тревожно шевельнулся, но она остановила его слепым взглядом… сейчас, погоди. Вдох, выдох, через силу, словно помпой продавливая воздух в лёгкие и механически вынуждая сердце сокращаться… Ничего, обошлось. Я не могу позволить им решать без меня. Без меня они… напортят!

— Я, — сказал Люссак, — попросил бы уважаемую комиссию вернуть разговор в серьёзное русло. Для того чтобы двум тинейджерам заняться сексом, целой планеты многовато. Хватит палатки на Дикси. Дикси, кстати, намного более безопасна.

Это для матери.

— Вы не поняли, — ответил ему Брюс, став очень серьёзным на вид. — Я не просто заявляю о своих правах, я готов подтвердить их силой. Вы пропустили важные слова в моём заявлении — я полностью контролирую инфосферу Авалона.

— Инфосфера — красивое слово, юноша. Что именно вы им называете?

— Им надо показать, — вмешалась Братислава. — Иначе не поверят.

— Хорошо, — Натали померещилось, будто бы сын заглянул ей в глаза, ища согласия, и то же самое наверняка мог сказать о себе Рассел Норм. — Слушайте не меня, господа комиссия, слушайте вашу собственную связь. Давай!

Связь не заставила себя ждать.

— Срочный вызов, господин президент, — сказала Калла Неро, протянув шефу комм. — Это эсминец сопровождения, господин президент.

— Я рекомендую вам включить громкую связь, чтобы мне не повторяться.

В оглушительной тишине комиссия выслушала сбивчивый рапорт командира эсминца «Шталь»: самопроизвольный запуск систем, неуправляемое маневрирование, заставившее прочие корабли зиглиндианской эскадры разойтись, чтобы избежать столкновения. Большего кошмара для тех, кто перемещается в космосе, наверное, и не придумаешь: траектория не поддаётся расчёту, а корабль не слушается руля. Последним, что капитан проорал в свой микрофон, был доклад о запуске прыжкового двигателя, а после «Шталь» замолчал. Приборы обнаружения более не фиксировали его в пространстве Авалона.

— Куда вы его дели?

— Я не знаю, — сказал Брюс, к чести своей не ухмыляясь. Братислава Морган делала это за него во всю ширь. — На фиг, как мне тут подсказывают, и более точных координат я вам дать не могу. Повторить?

— О, да, пожалуйста, — попросил Люссак прежде, чем кто-либо успел рот раскрыть. — Только на этот раз будьте любезны выбрать их эсминец. Будем соблюдать хотя бы видимость равновесия сторон.

— Как вам будет угодно.

Шоу повторилось с той только разницей, что на этот раз лиловеть и давиться парадным воротничком пришлось генералу Ква'ану. Для мальчишки на планете это не больше чем компьютерная игра.

— Они не погибли, — сказал Брюс. — Однако я могу в считанные секунды расшвырять ваш флот по всей галактике, и вам придётся долго его собирать.

— Мы согласны, — сказал президент Люссак и усмехнулся. — Один вопрос господину… э-э-э… я не знаю пока, какой титул он себе изберёт… ну, пока просто — Эстергази. Вы ведь формально с моей дочерью не разведены?

* * *

Айна сидела в детском углу, прижав к ушам ладони. Творилось невообразимое. Мама с папой ссорились: более того, мама кричала на папу. Папа не отругивался, папа расслабился и позволил себя топтать, но для мамы это ничего не значило. Она, судя по запасу воздуха в лёгких, могла концертировать ещё долго, и папа нуждался в защите столь явно, что Айна, подойдя, обняла его колени и уткнулась в них носом.

— …и не говори, что ты не мог просто взять его за ухо!

— Он уже большой.

— Достаточно большой, чтобы делать большие глупости — и не больше.

— Каждый должен в восемнадцать лет сделать свою глупость, иначе никогда не вырастет. Или ещё хуже: сделает её позже.

— Рассел, это всё общие слова, которые нельзя произносить в далеко не общей ситуации. Кто о нём позаботится? Эта девочка Морган?

— Ну, с Морган он во всяком случае не замёрзнет. Разве возразишь на армейскую шутку, тяжёлую, как камень? Натали на секунду замолчала, переводя дух, и в эту брешь были двинуты войска.

— Я не мог иначе распорядиться Авалоном. Это идеальная планета для Назгулов, но юридически она должен кому-то принадлежать. Рубен — клон, он не может владеть недвижимостью. Алькор официально не существует. Мари Люссак… фигура, да, все Эстергази ей не выше пояса, но она идёт по мосту шириной в лезвие, и любая случайность может склонить её к добру или злу. Мы ведь оба верим в добро и зло, не так ли?

Нельзя обременять её столь великой ношей. В смысле — опасно. Оставался только Брюс.

— Или ты.

— Или я. Но на Пантократоре у меня в заложниках жена и дочь. А ты лучше других представляешь, что такое Пантократор и кто именно выступит основным противником Авалона, когда всплывёт истина. Пантократор не приемлет развития человека дальше человека. Пантократор почуял силу, которую кто-то намерен использовать в своих интересах, и Пантократору это не нравится, хотя бы потому только, что тремя противовесами управлять сложнее. А как противник Пантократор будет куда похуже Люссака, я тебя уверяю. Те хотят только овладеть силой. Пантократор захочет её уничтожить.

— И ты заткнул брешь моим сыном.

Норм тяжело вздохнул и не ответил.

— Он не продержится долго, — продолжала Натали, вытирая уголки глаз. — Ариадна совершенно права: он засветил себя как силу и Авалон — как её источник. Теперь туда полезут матёрые одиночки всех мастей, потому что захотят оценить источник силы и забрать его себе. Почему, ты думаешь, Люссак согласился?

— Потому что рассчитывает через Мари Люссак-Эстергази дотянуться до сокровища первым. Лантен подумал об этом ещё раньше. Если у Брюса хватит ума сыграть в интерес с обоими союзниками, он может держаться очень долго.

— Он должен был отслужить свои полтора года и вернуться.

— Он должен был прежде всего определить своё место в жизни.

— Его облапошат. Он не может быть умнее всех.

— Не может, это точно. Но он там не один. На Зиглинде Рубен держит Мари Люссак, которая в свою очередь держит своего палу. Новая Надежда пока рассчитывает склонить свободную колонию Авалон к своему типу хозяйствования. Авалон ведь выглядит сейчас солидным — и свежим! — противовесом Зиглинде, которую Земли уже переварили. Не исключено, что Новая Надежда предоставит Брюсу кредит и материалы, а также специалистов для восстановления колонии. Я думаю, что Брюс не сразу обломает НН. На самом же Авалоне у него есть лучший советник из всех возможных. Я имею в виду госпожу Монти.

Малому слову разве состязаться с большим? Большие стучатся в голову снаружи, а малые слова живут в сердце. Они такие жалкие, если произносить их вслух.

— Зачем Авалон Рубену Эстергази?

— У Рубена есть две задачи уровня «долг»: собрать Назгулов и найти императора. Близость к зиглиндианской верхушке должна бы ему помочь. Что они все вместе будут делать дальше… — Норм пожал плечами и застенчиво улыбнулся. — Боюсь, им тоже особенно не из чего выбирать. По всей видимости, это реальная сила, которая вмешается в мировой расклад, но, может быть, это уже не наше дело?

Состояние Натали внезапно резко изменилось, она успокоилась. Хорошая идея, вовремя пришедшая в голову, обладает таким свойством: ты начинаешь думать в правильном направлении, и чем дальше, чем меньше у тебя возможности свернуть в сторону. И в конечном итоге ты обнаруживаешь, что выбора нет.

— Брюс заполучил силу, — сказала она. — А сила заполучила Брюса. С чем он там остался лицом к лицу, вы подумали? Бестелесная сущность, способная быть во всём и говорить с тобой по своему желанию. Вам не страшно?

— Страх преодолевается через понимание. Кто, кроме Брюса, сможет понять Алькора, раз уж тот есть? Пантократор в своё время противопоставил религии веру и стал тем, что он есть. Ожидал ли он, что придёт время, и вере противопоставят… вот это?

— Бога?… Богом имеет право зваться лишь та сущность, относительно которой человек испытывает доверие: мол, она выполнит свою часть договора, причём — выполнит совершенно безвозмездно. Пантократор провозгласил богом — человека, а верой — доверие во всесокрушающую силу человеческой этики как основы социальности. Как они смогут верить в существо, с которым не заключён договор, а завет не оформлен? В нечто, существующее независимо от их норм? В нечто реальное? Они скорее назовут его демоном. Бог-тинейджер… да он уничтожит всю их систему одним своим существованием!

— Я не знаю, хорошо это или плохо. Но я могу приложить немного слов и некоторые усилия, чтобы это стало хорошо в том смысле, в каком я понимаю хорошее. Кто может больше? Да и какой из него, прости господи, бог?!

Больше всего мне хочется остаться самой в моей безопасной гавани, куда нет доступа злу. Остаться самой и оставить тут дочь, и всех, кто мне дорог. Я буду жалеть, но…

— Мы с тобой, — сказала Натали, — подаём заявление и переезжаем на Авалон. Мне кажется, эээ… Брюс — ну придумайте уже, как он будет себя титуловать! — нам не откажет. Да, я собираюсь со всем цинизмом воспользоваться семейным положением.

С тобой или без тебя — так это прозвучало, и она мимолётно испугалась. Нет, не то чтобы у неё не хватало характера или решимости поставить на своём, когда припёрло. Невозможно произнести эти слова, когда он держит на коленях твоего ребёнка, как невозможно выбирать, кто из твоих детей нуждается в тебе больше. Кто сказал эти слова — ну или почти сказал! — тот виноват, и всё равно, что было сказано раньше. Если ты муж, краеугольный камень мира и центр его равновесия, ты поймёшь и ты не заметишь. Самое страшное — это, если стоя на двух берегах, мы не протянем друг другу руки. Элементарно не хватит житейского ума.

— Ну, что ты скажешь?

Норм тихонько засмеялся и притянул к себе жену так, что теперь обе его дамы — большая и маленькая — оказались в его объятиях.

— Я об этом думал, — признался он. — Но, разумеется, я хотел посоветоваться с тобой. У меня семья, жена, а у жены — мнение, я не могу принимать такие решения ударом кулака по столу. Тем более, — он потёр лоб, прежде чем выдать последнее катастрофическое соображение, — похоже, что теперь Пантократор мне не заплатит.

26.04.2005 — 25.02.2006 г.

Екатеринбург

Оглавление

Часть 1 Мальчик на помочах

Часть 2 Планета-полуфабрикат

Часть 3 Белый и красный драконы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg