«Псы границы»

Псы границы (fb2) - Псы границы 1464K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Алексеевич Быков

Псы границы Андрей Быков

«…Хорошо обученный боевой пёс способен

самостоятельно обнаружить опасность,

оценить степень её угрозы, принять решение и,

атакуя, устранить сам источник этой угрозы».

(из «Руководства по обучению королевских боевых собак»)

Дорога

Сидя за широким столом, майор Стоури, командир четвёртого Конно-пикинёрного полка Его королевского величества, неторопливо изучал лежащие перед ним документы. Стоя по другую сторону необъятного по своей ширине стола, я спокойно глядел на офицера, ожидая его решение. Я — это сержант Грак из элитного Лейб-гвардии Конно-пикинёрного полка Его королевского величества, квартирующего во-дворцовых казармах. Всего две недели назад я проходил службу в гвардии. И всего два года мне оставалось до окончания полной выслуги.

После двадцати пяти полных лет службы меня ждала достойная пенсия, кругленькая сумма личных накоплений и спокойная жизнь в столице в качестве исполненного достоинства хозяина небольшого трактира или ресторации. Возможно даже, с избранием в члены совета общины. В общем, вполне спокойная и обеспеченная жизнь на склоне лет…

М-да… как многое может измениться в жизни человека всего за пару дней…

Я ещё помню те времена, когда наше королевство, Нуттария, находилось в составе великой Ярвандской империи, раскинувшейся по всему Западному континенту. Только в то время это было не королевство, а Восточная пограничная провинция. Территория эта раскинулась на пересечении нескольких торговых путей. На южном побережье расположился один из крупнейших портов Империи. В него стекались товары со всех восточных земель, не подвластных Империи. Купцы Запада и Востока встречались здесь для ведения своих торговых дел. И львиная доля торговых сборов шла тогда в казну Империи.

А какие только народности не проживали в нашей провинции! За те две сотни лет, что существовала Империя, в городах и посёлках окраинных земель перемешалось десятки наречий и языков. Не удивительно, что когда из наших краёв кто-либо приезжал в имперскую столицу, то понимали его там с пятого на десятое. Что ещё больше отчуждало нас, окраинных жителей, от центральной власти.

Более двадцати лет назад, когда я только ещё начинал свою службу в одном из конных полков, Империя была единой страной, управляемой Великим Императором. Но потом в Имперской столице случился дворянский заговор, привёдший сначала к гражданской войне и свержению правящей династии, а позднее и к распаду самой Империи на несколько независимых государств. И наш нынешний король Герний являлся сыном и наследником того самого герцога, кто в смутные времена поднял знамя борьбы за независимость Восточной провинции, отбил себе огромный кусок от имперского пирога и основал собственную королевскую династию.

За все годы службы я прошёл через столько походов, схваток и битв, что, будь у меня дворянский титул, сам бы уже давно командовал полком. Не хуже того майора, что сидел сейчас за столом и изучал моё предписание. Ну, а так я всего лишь сержант-десятник…

Неслышно переступив с ноги на ногу, я незаметно оглядел кабинет. Справа, на стене, висело большое зеркало в рост человека. Скосив на него глаза, я увидел в нём своё отражение. А что? Ничего ещё выгляжу, не смотря на сорок «с хвостиком». Среднего роста, мускулистый, с коротко остриженными чёрными с проседью волосами, покрывающими круглую голову на короткой мощной шее, я сам себе чем-то неуловимо напоминал бобра, только что вылезшего из воды и осматривающегося вокруг в поисках подходящего дерева.

Переведя взгляд опять на майора, я вспомнил причину, по которой оказался в этом кабинете и чуть слышно вздохнул. Ну надо же было такому случиться, чтобы за два года до окончания службы влипнуть в эту историю!

И вот теперь я, как последний дурак, стою тут и, изображая на лице тупость и лихость, пялюсь на этого майора, который никак не может определиться, что же ему со мной делать? И я его отлично понимаю! С одной стороны — у него на руках чёткий приказ о выделении мне людей для организации поста наблюдения на горной границе. С другой — он, судя по всему, понимает, что ради такой, в общем-то, мелочи из столичного полка человека присылать не будут. Значит, у меня, что называется «залёт по службе». И я вроде как наказанный. Значит, особо со мной церемониться не стоит. Но, опять же — я сюда прямиком из столицы! А мало ли, какие связи у меня там образовались за последние пять лет…

Я прибыл в его полк лишь сегодня утром. С довольно-таки странным для сержанта столь престижной части предписанием. Организовать на горной границе сторожевой (наблюдательный) пост. И для выполнения сей непритязательной миссии ему, майору Стоури, надлежало выделить под командование вышеозначенного сержанта десяток конных пикинёров из своего полка. Формально сержант Грак (то есть я) приписывался к полку Стоури, но фактически получалось, что я и мои люди будем нести службу абсолютно самостоятельно, не подпадая под какой-либо контроль ни со стороны офицеров полка, ни со стороны самого майора. И при этом полк должен был обеспечивать нас всем необходимым для выполнения поставленной задачи. Довольно интересная, надо сказать, складывалась ситуация…

Вот и ломает теперь майор голову: как же быть и что делать?

Перечитав ещё раз подорожную и предписание, майор, наконец, поднял на меня глаза.

— Ну-с, сержант, как я понимаю, вам задача ясна, не так ли?

— Так точно, господин майор! Вот только…

— Что?

— Да… с местностью я не знаком… Мне бы в отряд кого из знающих эти места…

— Дадим-дадим, — усмехнулся майор, — когда думаете выступать?

— Как только люди, кого дадите, готовы будут, так и выступим. Чего сидеть-то? — развёл я руками.

— Ну-ну, — вновь усмехнулся майор. Потом, помолчав, добавил, — вот что, сержант, идите пока в канцелярию. Пусть вам там писаря продаттестат подготовят на десять человек. Пока — на полгода. Остальное вам потом доставят. Вот, возьмите, — майор подал мне короткую записку, — это отдайте старшему писарю. Он всё сделает. А часа через два вам представят всех остальных солдат вашего отряда. Если вопросов нет, можете быть свободны.

Что мне оставалось ответить?

— Есть, господин майор! — развернувшись, я чётким уставным шагом убрался за дверь.

Выходя от майора, я затылком ощущал на себе его взгляд, который, казалось, так и кричал:

«Иди, голубчик, иди. Интересно бы знать, что такого ты в столице натворил, что тебя в нашу глушь отправили? Да с предписанием перекинуть тебя ещё дальше, на горную границу. Иначе, как ссылкой, это и не назовёшь…»

Когда я проходил мимо сидящего в приёмной дежурного капрала, в кабинете комполка коротко звякнул серебряный колокольчик. Капрал, подскочив на стуле, чуть не спотыкаясь, бросился в командирский кабинет. Я слегка придержал шаг и в неплотно прикрытую дверь услышал распоряжение майора:

— Капрала Горши ко мне. Живо!

Спустя два часа после беседы с командиром полка я подходил к зданию штаба. Всё это время я провёл на интендантском складе, утрясая разные снабженческие мелочи и обсуждая с кладовщиком все пункты согласно полученного продовольственного аттестата. За это время с помощью двух работников, состоящих при складе, а также поминанания всей их родни до пятого колена, споров с каптенармусом и достигнутых договорённостей с ним же, мне удалось собрать, упаковать и отложить в сторону всё, что было предписано получить для отряда перед отправкой на границу. И даже немного сверх того… ну, да за неполных двадцать пять лет службы я уж научился правильно общаться с маркитантским людом…

Когда я подошёл к штабу, у крыльца меня поджидал невысокий, коротко остриженный крепыш, назвавшийся капралом Горши. На первый взгляд он производил впечатление опытного, многое повидавшего вояки. Как потом выяснилось, я не ошибся.

— Сержант Грак, — протянул я ему руку.

— Горши, капрал, — ответил он крепким рукопожатием и, хлопнув меня по плечу, добавил, — ну, пойдём, сержант. Буду тебе твоих людей представлять. Они уже ждут на плацу.

Пока шли к плацу, Горши в общих чертах обрисовал мне, что из себя представляют те воины, что выделены в отряд. Откровенно говоря, картинка меня не обнадёживала…

— Скажу сразу: знаю не всех, — признался он в самом начале разговора, — но из тех, кого знаю… в общем, порадовать тебя нечем. Ты, я вижу, воин опытный, бывалый. Я — из таких же. Потому и говорить с тобой буду на равных. Почти все они — новички. На службе пару месяцев, не больше.

— Как? — я чуть не споткнулся на ровном месте. «Это что за свинью мне тут майор подкладывает?» — мелькнуло в голове. Но это были ещё только цветочки….

— Да вот так, — хмыкнул Горши, — похоже, наш майор решил с твоей помощью избавиться от лишнего мусора, обитающего в полку. А что? Формально он предписание выполнил. Людей тебе выделил, продовольствием обеспечил, маршрут указал. Не придерёшься…

— Ладно, давай, рассказывай, — мрачно буркнул я, когда мы уже выходили к плацу.

— Вон, видишь, стоит один? Весь в бантах и с платочком у носа.

— Ну?

— Из разорившихся потомственных дворян. Едва-едва денег наскрёб на приличную лошадь. На офицерский чин средств не хватило, рядовым служит. Зато гонору и спеси — на троих хватит. Чуть что, сразу за меч хватается. И, кстати, машет им более-менее сносно. В полку — второй месяц.

Мы остановились у края полкового плаца, поглядывая на группу молодых воинов в центре площадки и продолжая тихо беседовать.

— Вон тот сухой и длинный, справа — это Спунт. На службе почти год. В общем-то — нормальный. И как воин неплох. Но уж очень горяч и своеволен. А вон тот чернявый — цыган.

— В каком смысле? — не понял я.

— В прямом. Какая-то тёмная история… То ли с бабой что, то ли закон табора нарушил. Точно не знаю… Он с прошлого месяца к нам в полк поступил. Как воин — пустой звук. Ни дисциплины, ни послушания, ни умения воинского. Конь у него, правда, загляденье! На таком коне не стыдно и генералу ездить. Наверняка спёр где-то. Да и сам он наездник, что надо. Это да…

— Давай про остальных, — напомнил я капралу.

— Ну, из остальных… Вон тот крепыш с короткими чёрными волосами, по слухам — внебрачный сын какого-то дворянина. Бастард, в общем. И, по слухам же, цирковой борец. Только молод он слишком для опытного борца-то, — с сомнением в голосе добавил Горши, — лет двадцать ему, не больше. Кстати, тоже на службе чуть больше месяца. Но особо обрати внимание вон на того маленького. Вишь, глазками по сторонам так и шныряет. Этот — из воров.

— Из каких воров? — тут же сделал я стойку, — по солдатским мешкам шарится?

Только этого мне не хватало! Крыса в отряде!

— За таким делом пока замечен не был, — поспешил успокоить меня капрал, — да и то сказать, он всего месяц, как на службу поступил. Может, не успел ещё… А до того был самым натуральным вором. Это он таким образом из-под руки прокурора решил уйти. Из армии ведь, сам знаешь, судейским выдачи нет. Вот и подписал контракт на три года. Кстати, среди них он самый старший. Ему уже где-то под тридцать. И первый заводила и скандалист. Так и норовит свою линию гнуть… Вот, собственно, и всё. Про остальных — не знаю, не встречался. Но, судя по всему, тоже — из молодых.

— Понятно, — я задумчиво осмотрел своих будущих подчинённых и, коротко вздохнув, широким шагом двинулся через плац. Рядом, не отставая, так же широко шагал капрал.

Основную линию поведения я уже продумал. Оставалось только уточнить некоторые моменты и дальше уже действовать по обстановке.

Воины, заметив приближающийся младший командный состав, развернулись к нам фронтом, изобразив нечто вроде шеренги.

— Становись! — коротко скомандовал капрал, подойдя к изломанному строю на дистанцию в десять шагов. И, не дожидаясь выполнения команды, тут же продолжил, — представляю вам сержанта Грака! С этого момента он — ваш десятник. Вы обязаны ему подчиняться и выполнять все его приказы и распоряжения. Под его командованием вы направляетесь на границу для создания там сторожевого пограничного поста.

— И надолго? — скривился в усмешке тот, кого капрал назвал Спунтом.

— Это кто там голос без спроса подал? — я среагировал мгновенно. И выйдя вперёд, встал напротив него, — кто таков? Имя?

— Спунт моё имя, — и глядит мне в глаза с этаким вызовом. Мол, поглядим, что ты за сержант такой.

Ну-ну, гляди… Как бы гляделки-то не поломались…

— Не понял, — качнул я головой, — повтори.

— Спунт! — голос уже явно начал повышаться.

— Детка. Согласно устава воин армии Его королевского величества, представляясь, обязан полностью назвать свою должность, звание и имя, — голос мой звучал нарочито лениво и размеренно, — попробуем ещё раз… Имя?

— Воин конно-пикинёрного полка Его королевского величества, рядовой Спунт, — в голосе его явно слышалась издёвка.

— Вот так, — я сделал вид, что удовлетворён ответом, — а чтобы ты и дальше не забывал порядок представления… Лечь! — голос мой из лениво-расслабленного в одно мгновение вдруг сделался резким и холодным, как лязг клинка о клинок.

Спунт дёрнулся было вниз, уже почти коснулся руками земли, однако тут же выпрямился и с вызовом уставился на мне в глаза:

— Что!? Не зарывайся, сержант! Как бы не обжечься…

«Ах ты ж, щегол, — думаю, — сам нарываешься! Ну, сейчас я займусь твоим показательным воспитанием. И другим наука будет!»

Резко выбросив правую руку вперёд, я ухватил молодого нахала за шиворот и прежде, чем тот успел понять, что происходит, швырнул его на землю, носом в пыль. В спину ему тут же вдавился мой правый сапог.

— Запомни раз и навсегда, — наклонившись к самому его уху, едва слышным шёпотом прошипел я, — если я отдал тебе приказ, ты должен выполнить его точно, быстро и в срок. И любой ценой! Встать!

Выпрямившись, я шагнул назад. Не чувствуя на себе более моего сапога, взбешённый до помутнения в глазах, Спунт сам вскочил на ноги. И тут же упёрся глазами в мой ледяной взгляд. Кто б только знал, сколько времени я потратил специально на отработку именно ТАКОГО взгляда! Часами просиживал перед зеркалом, добиваясь нужного мне выражения в глазах. От меня потом на улицах бездомные псы шарахались, когда я так на них смотрел. А этот, ничего, устоял…

— Лечь!

— И не подумаю! Я вам что, щенок какой-то!? Дрессировать меня тут взялись. Я уже год, как в полку служу! Других дрессируйте!

Он брызгал слюнями, бледнел и сжимал кулаки, всем своим видом демонстрируя состояние дикого бешенства. Но при этом не делая ни одного резкого движения. Ха! А «бешенство»-то у него, похоже, вполне контролируемое. Ну, что ж, поиграем…

— Так, — заложив руки за спину, я тяжёлым взглядом обвёл стоящих передо мной потенциальных подчинённых, — похоже кто-то чего-то тут недопонимает… Объясняю в первый и единственный раз. Я на службе уже больше двадцати лет. И вы все для меня даже не щенки. Вы — зародыши в брюхе паршивой беременной суки! Именно так я и буду вас называть. Зародыши! И либо я сделаю из вас настоящих боевых псов, либо вы все передохнете!

Я решил ещё более накалить обстановку, чтобы они, так сказать, прониклись моментом и осознали ситуацию.

— И ещё… С этого момента имён у вас нет! Отзываться будете на те клички, что я вам дам. И так будет до тех пор, пока вы не докажете мне, что имеете право на своё имя. Вот ты, — ткнул я пальцем в Спунта, — ты будешь Хорёк! Повтори!

— Я - не Хорёк! — зарычал доведённый до бешенства Спунт, — у меня имя есть!

— Правда? — я постарался изобразить на лице самый жуткий оскал, какой только мог. При этом, признаюсь, изнутри меня разбирал дикий смех. Как сдерживался — даже не представляю, — тогда докажи это прямо сейчас! Или сдохни!

С мягким шелестом меч вылетел из ножен, висевших на моём поясе. «Вот сейчас и поглядим, каков ты на мечах» — мелькнуло у меня в голове.

Миг и, не отскочи Спунт назад, голова его уже катилась бы по плацу. По крайней мере, именно такое впечатление должно было сложиться у всех присутствующих. Уж я-то позаботился о достоверности картинки…

Выхватив меч, Спунт едва успел отбить ещё две мои атаки. Попробовал на обратном махе атаковать сам и в тот же миг оказался лежащим на спине. Я, не желая затягивать схватку, перехватил его правую руку своей левой и просто сбил обормота с ног обыкновенной подсечкой. Уперев кончик меча в горло поверженного, я прорычал:

— Ты будешь Хорьком до тех пор, пока не научишься защищать своё имя с мечом в руке. Повтори!

Этот «звериный» рык я тоже не один раз специально отрабатывал. Впервые я его услышал лет десять назад, когда мы преследовали на западной границе банду хартугов, наскочивших на наши земли с территории соседней Империи и неплохо пограбивших пару приграничных деревенек. Так рычал их вожак, когда его с десятком верных нойоров удалось взять в кольцо. Ох и бился же он! И рычал при этом — просто жуть! Лошади на задние ноги приседали! Вот у него-то я этот рык и перенял.

Словами не передать, с какой ненавистью смотрел мне в глаза Спунт, после того, как я обозвал его Хорьком! Если б взглядом можно было убивать, я уже свалился бы у его ног бездыханной тушкой. А так пришлось только посильнее надавить ему на горло кончиком меча…

— Ну? — подбавил я ещё грозы в голос.

— Хорёк… — хрипло в ответ.

Ага, парень, жизнь-то, похоже, будет подороже дешёвого гонора!..

— Ещё раз!

— Хорёк, — сказал, как плюнул.

— Вот так, — теперь я действительно был удовлетворён. Выпрямившись, отклонил меч от горла проигравшего и отпустил его руку. Потом повернулся к остальным и, убирая меч в ножны, бросил, — через два часа всем собраться здесь же. Буду смотреть ваших лошадей, ваше оружие и имущество. Советую не опаздывать.

После чего развернулся и не торопясь направился к штабу. Я был уверен: на это сборище я произвёл достаточно сильное впечатление. Капрал двинулся следом.

В моё отсутствие у оставшихся на плацу юнцов произошёл следующий разговор:

— Да, повезло нам с десятником, — начал первым кто-то из них.

— А что? — насмешливо отозвался молодой дворянин, — сержант удивительно точен в своих высказываниях. По крайней мере — в отношении некоторых, — тут он кивнул на всё ещё сидящего на земле Спунта, — а ведь и точно — Хорёк! Вы только на его профиль взгляните! Вон какая морда вытянутая…

— Заткнись! — взвился тот.

— А то что? — холодно осведомился дворянин. Рука его легла на рукоять меча, — Хотите предложить дуэль, сударь? На одной вы только что уже побывали. Желаете ещё раз испытать судьбу?

— Посмотрим ещё, как он тебя обзовёт, — отводя глаза, пробурчал Хорёк. Он был уже осведомлён о том, что молодой граф неплохо владеет мечом и за короткое время пребывания в полку успел приобрести репутацию задиры и дуэлянта.

— Да ладно вам, — добродушно протянул здоровяк с раскосыми, как у степняка, глазами, — мало вам сержанта? Ещё между собой лаяться будете…

— Между прочим, хорёк — зверь хищный. И очень опасный, — как бы невзначай подал голос молодой парень, отличавшийся хорошо развитыми мускулами рук, гибкостью тела и мягкой неслышной походкой.

Побитый сержантом воин только сумрачно глянул на него, но ничего не сказал

— Похоже, шавки, нас ждут крутые времена, — подал голос тот, кого капрал назвал вором, — и либо этот грёбаный сержант обломает вас, либо — вы его.

— А почему это нас? — прищурился бывший борец, — к тебе это не относится?

— А меня и не такие ломать пытались, — хищно ощерился вор, — ты в наших трущобах не бывал. Тебе там и часа не прожить. Так что, — он легонько помахал в воздухе рукой, — это не ко мне. Надоест — свалю по-тихому, и травка не шелохнет.-

А я змеёю скользну между травкою, Покусаю и скроюсь во тьме… Ой, да буду гулять по дубравкам я Наплевать на дружков моих мне,

— медленно перебирая струны, насмешливо пропел цыган.

— Ну, ты, чернявый, потише, — круто развернулся к цыгану вор, — я дружков своих не сдавал. За такие предъявы, знаешь ли, и по харе недолго отхватить. А среди вас у меня дружков нет…

— Ну так давай, попробуй, — улыбчиво предложил цыган. Гитара мгновенно оказалась у него за спиной. А в правой руке невесть откуда вдруг мелькнул короткий клинок метательного ножа. Вор моментально остыл. Все присутствующие знали, что в деле метания ножей цыгану не было равных. Всего неделю назад он на спор с расстояния в двадцать шагов пятью ножами прибил к двери казармы кожаную перчатку за каждый палец по отдельности. Понятное дело, ни у кого из присутствующих не возникало желание проверять, что же окажется быстрее: его меч или нож цыгана.

— Ты за словами-то следи, — проворчал напоследок вор.

Однако цыган, не оглядываясь, уже вразвалочку шёл к казарме, наигрывая что-то на своей гитаре. Остальные вразнобой потянулись следом.

«Если честно, то мне этот сержант сразу не понравился. Точнее — сначала это задание долбанутое, с которым он приехал — два года на горной границе торчать! — а уж потом и он сам. Уж больно дерзкий. и кличка эта, которой он меня обозвал — „Хорёк“, тоже не понравилась. И звучит-то как мерзко…

У меня лично свои планы насчёт дальнейшей службы были. Год я уже отслужил. И теперь вовсю старался в самое ближайшее время заполучить себе капральский значок. Уже и со взводным нашим лейтенантом поговорил. У нас в эскадроне как раз место освобождалось — сержант один по выслуге лет увольнялся.

Намечалась перестановка…

А если я в эти горы поеду, то не видать мне ни должности десятника, ни звания я капральского, как своих ушей… Да вот не повезло мне слегка. За пару дней до приезда этого сержанта поцапался я по крупному с нашим эскадронным. Вот и решил он от меня избавить ся. В отместку, так сказать…

Так что всё своё недовольство этой поездкой я и выразил, как смог. Да только кто ж знал, что этот столичный хлыщ таким крепким бойцом окажется!?

Обычно приезжие столичные только и умели, что винище хлестать, да девок по углам зажимать. А этот вон как себя повёл…

Что ни говори, а со мной он ловко управился. Сразу понятно: навыки боевые, не в фехтовальном зале полученные. В общем, решил я пока потерпеть, а там уж видно будет…»

— Не слишком ли ты круто завернул? — поинтересовался капрал, когда мы отошли от моего (теперь уже — моего!) десятка на достаточное расстояние.

— Ничего, — я усмехнулся, — им только на пользу пойдёт. А этот, Хорёк-то, нормально держится. Реакция есть. И напористость — тоже. Обучим…

— Ну-ну, — неопределённо протянул капрал, — тебе виднее. Гляди, как бы они первыми тебя не прирезали. Один ведь с ними будешь.

— А поехали со мной, — предложил я ему, — чего тебе тут в полку киснуть? А там — свобода! Сами себе хозяева. Что хотим, то и делаем. Как сами решим, так и службу справляем. Лишь бы ей не в ущерб. Поехали!

Мне и в самом деле всё больше и больше нравился этот капрал. Спокойный, рассудительный, зря не болтает, и опыт, сразу видно, имеется.

— Да нет, — мотнул он головой, — это уж кому как. А я здесь, при полку буду. Да и повышение мне вскорости светит…

— Понятно, — покивал я, — повышение в нашем деле — штука важная и нужная.

— Ты куда сейчас?

— Да вот хочу кое о чём с господином майором поговорить.

— О чём это? — насторожился капрал.

— Да есть о чём, — загадочно протянул я, проходя в двери штаба.

Поднявшись на второй этаж и повернув налево, я подошёл к уже знакомой двери кабинета командира полка. У стены на стуле сидел давешний дежурный капрал и от нечего делать полировал суконкой свой нагрудный значок.

— У себя? — поинтересовался я, кивая на дверь.

— Угу, — кивнул капрал, не отрываясь от своего занятия.

— Я постучу?

— Попробуй, — равнодушно кивнул дежурный, — захочет, примет…

Я одёрнул форму и решительно постучал. Дождавшись ответа, широко распахнул дверь и шагнул внутрь.

— Разрешите, господин майор?..

— А, это вы, сержант… Заходите. Что у вас?

— Господин майор, я к вам по поводу тех людей, что были назначены в мой отряд.

— А в чём дело? Что-то не так?

— Так точно, господин майор! Это всё сплошь новобранцы. Они не то, чтобы не готовы к службе на границе… Они вообще о службе не имеют никакого понятия! Я считаю, что для выполнения моего задания требуются более подготовленные воины.

Особой надежды на хоть какой-то результат у меня не было. Но под это дело я хотел выторговать у майора ещё кое-что, крайне мне необходимое…

— Вот как? — саркастически усмехнулся майор, выслушав мой демарш, — вы, оказывается, ещё что-то там «считаете», сержант? А разве вас в столице не научили тому, что приказы должно исполнять? А не рассуждать о том, что вы «считаете», а чего — «не считаете»! Будьте довольны тем, что имеете! И потрудитесь не задерживаться с выступлением. Свободны!

Ну что ж, вполне ожидаемый ответ. Продолжим…

— Господин майор! Не я придумал это задание. Зато я отлично понимаю, кто может с ним справиться, а кто — нет. Или вы хотите, чтобы оно было провалено? Мне так и сообщить об этом в столицу?

— Послушайте, сержант, — майор вышел из-за стола и, подойдя ко мне вплотную, по-отечески взял меня под локоток, — ну, кому вы собираетесь сообщать? Кому в столице это нужно? Кого могут интересовать проблемы какого-то там сержанта? Уж кто-кто, а мы-то с вами отлично знаем, что вас просто убрали из столичного полка подальше от чьих-то глаз… Верно? Потому и предписание у вас — находиться на этом сторожевом посту два года. Как я понимаю, до самого вашего выхода на пенсию, верно? Ну, а если даже кто-то вдруг поинтересуется, то я тут же объясню такому любопытствующему, что у меня и так в полку недобор. В каждом эскадроне до двух десятков человек не хватает… Как говориться: чем богаты — тем и рады. Так что езжайте, сержант, с богом, организуйте службу и сидите там два года тихо и незаметно. Как амбарная мышь. Вам всё понятно?

— У меня ещё один вопрос, господин майор, — я постарался скроить самую мрачную и озабоченную физиономию, какую только смог.

— Какой?

— Продовольствие и снаряжение я получил на весь отряд. А вот везти его не на чем. Интенданты, (чтоб им пусто было!) говорят, чтоб я сам об этом позаботился.

— И что же вам нужно? — майор уже вернулся на своё прежнее место за столом и теперь, вольготно развалившись в своём любимом кресле, благосклонно взирал на меня. Похоже, он решил, что неплохо бы несколько подсластить мою горькую пилюлю.

Так поможем же ему в этом!

— Телеги с лошадьми и возчиками, — высказал я своё пожелание.

— И всё? Ну, это не сложно… Я распоряжусь! Вам выделят для доставки две телеги с возчиками. Но после того как прибудете на место, они сразу же возвращаются назад! Это — приказ.

— Так точно, господин майор!

— Ну, если других вопросов нет, можете идти.

То, что мне было нужно, я получил. А других вопросов к майору у меня не было. И потому, лихо отдав честь, я развернулся и — убыл по своим делам…

Полдень. Середина мая месяца. Солнце слепит глаза. Полковой плац жарит, как сковорода на раскалённой плите. Сержант Грак (то есть — я), заложив руки за спину, медленно движется вдоль строя своего невеликого отряда. Восемь человек, разложив на утрамбованной земле плаца своё небогатое солдатское имущество, стоят изломанной линией, держа под уздцы лошадей. Стоят в полном вооружении. А это — кольчуга до колен, прикрытая на груди зерцалом, шлем с подшлемником и прикреплённым сзади «конским хвостом». На поясе — прямой кавалерийский меч. Хоть и значительно облегчённый в сравнении с пехотным, но тоже свой вес имеющий. В правой руке — пика длинной в пять локтей. Пот градом течёт с каждого. Осёдланные лошади, лениво встряхивая гривами и хвостами, отгоняют назойливых слепней.

Пройдясь перед строем справа налево, я развернулся и так же медленно пошёл в обратном направлении. Мне-то что? Я кольчугу и шлем не одевал. К солнцу иду боком. А голова так и вообще повёрнута лицом к строю. Получается, что солнце у меня вообще как бы за спиной. Это называется: «косвенное воспитание личного состава». С давних пор известна старая армейская истина: «хочешь за….ть личный состав — поставь его лицом к солнцу». Что я сейчас с успехом и выполняю. Уж я-то отлично знаю эффективность данного способа воздействия на подчинённых. За годы службы сам его на своей шкуре не раз испытывал…

Дойдя до правофлангового, я остановился и резко развернулся лицом к строю. Глаза встретились с неподвижными зрачками стоящего напротив солдата.

— Имя?

Напротив стоял всё тот же Спунт, имеющий теперь свою собственную кличку.

— Ну?..

— Воин конно-пикинёрного полка Его королевского величества, рядовой… — и замолчал, не в силах произнести то, что я ожидал от него услышать.

— Ну?.. — побольше угрозы в голосе, сержант, побольше…

— Хорёк, — скривившись, как от зубной боли, выдавливает из себя Спунт.

— Так, — удовлетворённый кивок и поощрительная улыбка, немного смягчаем голос, — показывай, что у тебя?

Осмотрев разложенное на плаще содержимое мешка солдата, особых замечаний ему не делаю. Да и повода, собственно, не имеется. Оружие в отличном состоянии, в мешке всё в полном комплекте. Лишь порекомендовал подточить меч, да запастись лишней парой тетив для арбалета. Пригодятся…

— Рассёдлывай коня.

Дожидаясь, пока Хорёк выполнит приказ, повернулся к остальным:

— Всем расседлать своих лошадей!

Потом вновь повернулся к Хорьку.

— Ну, давай посмотрим.

Осматривал коня недолго. Зубы, хорошо ли подкован, нет ли потёртостей под седлом, хорошо ли вычищен конь и вычесаны хвост и грива. Конём тоже, в основном, остался доволен.

— Хорошо. Седлай. И после смотра зайди в кузню. Пусть на задние копыта новые подковы набьют. В горы идём. А подковки эти уже подточились. Лучше поменять…

— Слушаюсь, господин сержант, — Хорёк, судя по всему, ожидавший очередных придирок, с явным облегчением перевёл дух.

Следующим в строю стоял добродушный здоровяк со степным разрезом глаз.

Когда я встал напротив, он представился, как рядовой Шорам.

Осматривая его имущество, я обратил внимание на то, что среди прочего у Шорама имелось и кое-что из набора кузнеца. Ну, там, клещи, небольшой молот, пара каких-то отбойников…

— Что это у тебя?

— Так я же полтора года подмастерьем в кузнице проработал, — развёл воин руками, — вот и прихватил. Вдруг пригодится?

— А что умеешь?

— Ну… Могу нож сковать, или там из деревенской утвари чего по мелочи. Коня вот могу подковать…

— Хорошо. Оставь. Пригодится. А чего это у тебя рожа степняцкая? Ты откуда родом? В степи родился?

— Да я-то сам в степи и не был никогда. А вид такой мне от бабки моей достался. Мой дед ещё когда молодым был, ходил в поход с графом нашим в степи дикие, что на северо-востоке. Вот там он и захватил степнячку молодую. Да такую уж красивую, что пока обратно шли, он в неё и влюбился. И у господина графа нашего попросил разрешения, чтоб жениться на ней. А так, как был он у графа на особом примете, то и разрешение получил без задержки. Вот так вот в роду нашем степная кровь и появилась, — улыбаясь, вновь развёл руками Шорам.

— Понятно. Тебе сколько лет?

— Так осенью уж двадцать первый год сполнится.

— Ну, значит, и прозвище у тебя будет соответствующее. Степняк. Повтори!

— Так как же, господин сержант? — растерянно посмотрел парень, — мне моё имя отец с матерью давали, с деревенским гадателем советовались.

— Не понял, что ли? — я-то его вполне понимаю. Мне этот деревенский обычай знаком. Сам оттуда. Но… — или уже забыл, что я два часа назад сказал? Напомнить?

— Никак нет, не забыл, — голос парня звучал совсем потерянно.

— Повторить! — команда резкая, жёсткая. Ничего. Пусть привыкает подчиняться.

— Рядовой Степняк…

М-да… Квашня, а не воин. Пора встряхивать.

— Смирно! Ещё раз! Громче!

Парень вытянулся и, вскинув голову, резко ответил:

— Рядовой Степняк!

— Вот так. Уже лучше. Вещи можешь собирать. Коня вычистить ещё раз. Плохо почищен. И хвост ему как следует вычесать!

Рядом со Степняком — молодой воин лет двадцати трёх. Сухощав, жилист, светлые волосы до плеч, руки крепкие, с тугими мускулами. В разговоре выяснилось: охотник, родом из охотничьей семьи лесовиков. Звать Галмар. Как в полку оказался? Да надоело в лесу сидеть. Захотелось поглядеть, что в мире делается. Пришёл в город. Тут его и уговорил вербовщик в трактире контракт подписать. Пока стандартный, на три года, а там видно будет. Да, стреляет хорошо. Хоть из лука, хоть с арбалета. Нет, верхом никогда не ездил. По лесу всё больше пешком… но уже более-менее научился.

— Ладно, в пути поглядим на твоё более-менее, — ворчу в ответ, — прозвище твоё будет — Зелёный.

— А почему «Зелёный»?

— А потому, что из лесу вышел, — уже с усмешкой ответил я и повернулся к следующему.

Вашу Бога душу мать! И что же мы тут видим!? Мои брови сами собой изумлённо поползли вверх. Передо мной стоял, лениво помахивая перед лицом платочком, тот самый, из разорившихся. Весь в ленточках и бантиках, как девица на выданье. У ног его так и лежал неразобранный вещевой мешок. Да и, плюс ко всему, лошадь его тоже стояла нерассёдланная.

— Этто ещё что такое!? — справившись с первым приступом изумления, выдал я, — почему приказ не выполнен? Почему вещмешок не разложен, лошадь не рассёдлана? Со слухом проблемы? Уши прочистить!?

— Видите ли, господин сержант, — вальяжно эдак выкладывает он, — дело в том, что я сам подобными вещами не занимаюсь. У меня для того слуга имеется…

— Что!? — взревел я, как подрезанный буйвол, — какой такой, к чёртовой матери, слуга!? Ты кто? Солдат на службе или барышня в положении?

— Вы забываетесь! Я — дворянин! Моё имя — граф Корман! И мне по статусу положен слуга…

Я в какой-то момент даже испугался за него. Думал, задохнётся от возмущения. Его аж перекосило всего! Гляди ты — оскорблённое достоинство…

— Заткнись, дворянчик! Статус у тебя будет тогда, когда ты из полка уволишься. Либо, когда станешь офицером. А ну, живо рассёдлывать лошадь!

— И не подумаю! — похоже, он уже тоже взбесился. Орёт так, что лошади шарахаются…

Не будем затягивать выяснение отношений… И тут же моя тяжёлая ладонь с силой хлопнула его по шее, буквально пригвоздив голову к седлу стоящей рядом альбиноски. Железные пальцы так сдавили яремную жилу, что у парня, похоже, помутилось в голове. По крайней мере, глазки начали закатываться. (Уж я-то знаю, куда и как надо давить) Продолжая сжимать пальцы, я наклонился к самому его уху и чуть ли не по слогам прошептал:

— Если ты, щегол, ещё хоть раз попробуешь задрать на меня свой облезлый хвост, я тебя удавлю. Ты всё понял?

Не в силах произнести хоть слово, молодой граф лишь что-то невнятно просипел. Похоже, он согласен. Ну, что ж, отлично! Пока мне большего и не надо. Удовлетворённо кивнул и, разжав пальцы, шагнул назад.

— Рассёдлывай!

Дождавшись, когда команда, не быстро и очень неловко, была выполнена, я сказал:

— С этого момента тебя будут звать Дворянчик. Повтори!

— Я - граф… — начал было снова Корман.

— Во-во! Граф, — перебивая его, тут же согласился я, — потому и прозвище тебе соответствующее. Напомнить?

— Не надо, — буркнул Дворянчик.

— Тогда сам вспомни.

Куда ему было деваться? Корман «вспомнил». Но это было ещё не всё. Надо было его кое-чем «озадачить».

— Цыган! — повернулся я направо.

— Здесь! — отозвался тот.

— О! — подняв палец, не замедлил я выказать своё удовольствие, — некоторые сразу своё прозвище улавливают…

— А чем оно плохое-то, господин сержант? — вновь отозвался Цыган, — когда оно так и есть.

— Ну, вот что, Цыган, даю тебе три дня. Обучишь Дворянчика с лошадью обращаться. Седлать, рассёдлывать, чистить, кормить. Ну, и всё прочее, что в дороге понадобиться. А через три дня я проверю. И гляди у меня, — это уже к Дворянчику, — боже упаси, ежели мне что не понравится… А слугу своего можешь гнать в три шеи. Всё равно с собой ты его не возьмёшь. И бантики свои обдери. Не на деревенской гулянке, — добавил я напоследок.

— Слушаюсь, — состроил тот недовольную мину.

За графом настала очередь невысокого крепыша с коротко остриженными светлыми волосами, голубыми, на выкате, глазами и забавно торчащими большими ушами. Назвался рядовым Локханом. На службе почти полгода. Отец — деревенский священник. А вот его в армию потянуло, решил послужить.

Осмотрев его имущество и коня, я сделал несколько мелких замечаний и пошёл дальше. Локхан оказался единственным, кому я пока ещё не придумал прозвище.

— Пока так походишь, — неопределённо сказал я, переходя к стоящему рядом с Локханом Цыгану.

Основную информацию о нём я уже знал. Осмотрев как следует имущество чернявого зубоскала, сделал ему хорошую выволочку в своём стиле за плохо почищенное и наточенное оружие, за бардак в вещмешке. Зато похвалил за ухоженного коня. Конь, кстати, и впрямь был хорош! Напомнил о Дворянчике и повернулся к очередному подчинённому.

— Рядовой Громаш, — представился тот.

Это был тот самый бастард, о котором упоминал капрал Горши.

— А ты, правда, в цирке борцом выступал? — поинтересовался я, осматривая содержимое его мешка.

— Нет, — мотнул он головой, — я только брал у цирковых борцов уроки борьбы. Мне по статусу невозможно в цирке выступать.

— Ещё один «со статусом» — хмыкнул я, — это по какому такому статусу?

— Я сын маркиза Казура…

— Внебрачный! — послышался насмешливый голос Дворянчика, — бастард! Мамка-посудомойка нагуляла!

Громаш дёрнулся, как от удара плетью, но, остановленный моим взглядом, смолчал. Лишь бросил короткий, как удар кинжала, взгляд в сторону обидчика.

Понятно… Болезненная тема для парня. Как бы он под это дело дров не наломал… Я решил несколько смягчить ситуацию:

— Ну, вот что. Мне всё равно, кто там у тебя отец с матерью, и кем ты являешься. От тебя мне только одно нужно: хорошая служба. А прозвище твоё будет — Циркач. До тех пор, пока не вернёшь себе своё имя. Понял?

Похоже, до него уже дошло, что спорить смысла не имело…

— Понял, — а сам глаза отводит.

Не нравится. Это хорошо. Значит, будет изо всех сил жилы рвать, чтоб только имя своё вернуть.

Строй замыкал тот самый бывший вор, на которого капрал советовал обратить особое внимание. Остановившись перед ним, я медленно, сверху вниз, осмотрел солдата и лежащие на плаще у его ног вещи. Потом перевёл взгляд на понуро стоящую лошадь. Всё это время вор стоял вольно, время от времени бросая в рот земляные орешки и сплёвывая шелуху на землю.

— Собери всё, — голос у меня задушевный, никакой грозы не предвещающий. Я уже знаю, как воздействовать на него. Я знаю, чего он боится! А это — главное.

— Что собрать? — не понял тот.

— Шелуху всю с плаца собери. Это полковой плац, а не мусорка.

— Я чё, шнырь какой-то, штоли? Уборку тут наводить… Кому надо, пусть убирает.

— Слышь, ты, белочка с орешками… Я ведь с тобой спорить не буду. Уж кто-кто, а ты-то мне точно в отряде не нужен. Я сейчас, после осмотра, просто пойду в штаб, напишу рапорт о твоей полной непригодности к службе и подам его на подпись майору… И ты вылетишь из полка к чёртовой матери! Прямо в лапы к судейским. А ну, живо всё собрал!

— Ладно, чё орать-то? Прокурором сразу грозится… Счас уберу, — сконфуженный вор присел на корточки, быстро подбирая с земли ореховую шелуху и ссыпая её в какую-то тряпицу.

— Встать! — я уже рычу. Более того! Я — в бешенстве!

— Ты, задрыга, — я нависаю всей своей массой над суетливо подскочившим солдатом, — забудь свои воровские замашки! Не на «малине»! Я тебе здесь и мать, и отец, и прокурор. И сам Господь Бог! Только слово у меня вякни, — я внезапно меняю тон и перехожу на тихий свистящий шёпот, — и будешь первым из всей этой кучки задохликов, кто у меня сдохнет под армейской лямкой. Всё понял?

Вор судорожно сглотнул, мигнул, и дёрнул подбородком вниз, как бы говоря: «конечно-конечно, я всё понял! Не извольте сомневаться»

— А прозвище твоё будет — Грызун. Чтоб ты всегда помнил о том, что я тебе сейчас сказал. Повтори!

— Так это… Грызун…

— Полностью!

— Воин Его королевского величества Конно-пикинёрного полка, рядовой Грызун! — вытянулся тот, стараясь стать как можно выше.

— Вот так, — возвращаясь к нормальной манере разговора, говорю я и хлопаю его по плечу, — ну, показывай своё имущество.

А дальше пошёл полный разнос Грызуна по всем статьям осмотра. Вещи не стираны, оружие не вычищено и не наточено, в арбалетном колчане мало болтов, конь не вычищен, и т. д. и т. п. На одного Грызуна я потратил больше времени, чем на всех остальных, вместе взятых.

— М-да, — совсем выдохнувшись под конец, произнёс я, — это никуда не годится… Может, и вправду проще уволить тебя из полка?

— Не надо, господин сержант, — заканючил Грызун, — я всё сделаю! К завтрему всё будет готово. Только не увольняйте меня! Мне никак нельзя из армии… Ну, никак!

— Хм… Да? — я скептически качаю головой, — к завтрему, говоришь? Ну, ладно, завтра и поглядим, — потом повернулся лицом ко всему отряду.

— Завтра утром, по окончании завтрака, повторный смотр. Все недостатки должны быть устранены! Сразу после смотра — выступаем. Вопросы есть?.. Вопросов нет… Разойдись!

Если выйти из расположения полка через массивные двустворчатые ворота, сбитые из толстых дубовых досок, повернуть направо и пройти с полсотни шагов, то окажешься прямо у входа в харчевню «Под пиками». Хозяин её, вышедший пять лет назад в отставку капрал, название выбрал немудрящее и очень точно характеризующее основной состав своих посетителей. Потому, как ходили к нему пропустить стаканчик, а то и плотно покутить, в основном солдаты стоящего по соседству конного полка. Нередко сюда заглядывали и девицы свободного поведения, и различные мелкие торговцы, надеющиеся поживиться со скудного солдатского жалованья. Здесь же порой солдаты, вернувшись из какого-нибудь похода, сбывали всякую мелочь, доставшуюся им в качестве добычи. В общем, харчевня была довольно популярна у служивого люда и вполне пользовалась его благосклонным расположением.

Вставать на довольствие на сутки в полку смысла не имело. И потому основательно пропотевший и упарившийся за время проведения смотра на плацу, я решил заглянуть «Под пики» пропустить стаканчик-другой, а заодно и перекусить чего-нибудь. Тем более, что денежки имелись. Я вообще люблю покушать после трудного и жаркого дня. Как говорил один мой знакомый лавочник: «Себя надо любить. И потому кушать надо регулярно!» Вот только при нашей беспокойной солдатской службе не всегда такое удаётся. А значит — не будем упускать подвернувшуюся возможность!

Заказав себе большой кус холодной отварной телятины, жареные овощи, хлеб и кувшинчик доброго пива, я пристроился за столик у дальнего окна и принялся неторопливо поглощать всё, что молоденькая прислужница выставила на моём столе. А заодно приглядываясь и к ней самой, соображал, как так половчее подкатиться, чтоб ночку не одному коротать? За этим занятием меня и застал рядовой Локхан, до сих пор так и не получивший своего персонального прозвища.

Зайдя в харчевню, он остановился на пороге и внимательно огляделся по сторонам, явно кого-то выискивая. Увидев вкушающего с задумчиво-мечтательной мордой меня, он одёрнул форму, пригладил волосы под форменным беретом и решительным шагом направился к столу командира. Подойдя, вскинул руку в уставном приветствии и, опуская её, спросил:

— Разрешите обратиться, господин сержант?

«Господин я», жевавший в этот момент приличный кусок варёного мяса, на мгновение замер, потом что-то невнятно промычал сквозь набитый рот и кивнул. (Ещё бы! А что я мог сказать с полным ртом?) Локхан, расценив действия командира, как разрешение, продолжил:

— Тут такое дело, господин сержант… К нам на службу один человек просится…

Наконец справившись с мясом, я запил проглоченный кусок добрым глотком пива из стоящей рядом кружки и взглянул на солдата.

— Ну, а мне-то что? Пускай в полк идёт…

— Ну, это конечно, господин сержант, — замялся Локхан, — только он, видите ли, с нами ехать хочет…

— Так он именно ко мне просится?

Это становилось интересным. Не успев появиться в полку, я уже обрёл некоторую популярность! Причём такую, что люди ко мне в десяток сами набиваются. С чего бы это?..

— Так точно, господин сержант! Именно к вам!

— Вот как… И откуда же он меня знает? И почему ты за него тут хлопочешь? Ты что, его родственник? И, кстати, где он сам?

— Он тут, за дверью стоит. А я… ну, просто я его знаю…

— Откуда знаешь? Давно?

— Нет… Недавно. Пару месяцев!

— Так откуда ты его знаешь?

— Ну… Он — это…

— Чего «это»? — я уже начал потихоньку закипать. Мало того, что поесть спокойно не даёт, так ещё и мнётся, как девица на выданье, — не слышу чёткого ответа, солдат! Докладывай коротко, ясно, конкретно! Ну?

— В общем, он — слуга графа… в смысле — Дворянчика, — тут же поправился Локхан, и уточнил, — в смысле — бывший слуга.

Ах вот оно что. Дворянчик решил всё же оставить слугу при себе. Но только под видом солдата… Ну, я ему устрою!

— Я, кажется, сказал гнать этого слугу в три шеи! Вы что, решили из меня дурачка сделать? «Заезжего столичного» развести? — голос мой, как это обычно бывает перед бурей, сделался крайне спокойным и задушевным.

Локхан, похоже, почуявший надвижение этой самой грозы, заговорил торопливо, чуть заикаясь и резко, прерывисто вдыхая воздух:

— Господин сержант, никак нет! Просто… Парню идти некуда… Один он совсем, всю семью потерял! Его граф, Дворянчик то есть, больше из жалости взял. Ещё когда только в полк поступать ехал. Вот с тех пор он при полку и живёт. Он и в услужении-то только за еду да кров у Дворянчика был. Возьмите его, господин сержант! Вы не пожалеете. Мы вчетвером в одном эскадроне были. Я, Дворянчик, Грызун, Цыган. Мы его знаем…

— А почему ж он раньше в полк не записался?

— Да… как-то не думали об этом, — пожал плечами Локхан.

— А теперь, значит, как прижало, подумали? — я уже усмехаюсь. Похоже, дело обстоит несколько иначе, чем я себе вначале представлял, — ладно, где он там? Давай его сюда. Для начала я должен на него взглянуть.

Торопливо кивнув, Локхан бросился к двери, приоткрыл её и, высунув наружу голову, что-то крикнул. Спустя пару секунд дверь раскрылась и на пороге появился нескладный парень. На вид ему было лет двадцать. Высокий, слегка сутулый, сухощавый.

«Ничего. Откормим, мясо нарастет…» — подумалось мне. Особенно выделялись кучерявые пушистые волосы цвета льна, пышной шапкой лежавшие на голове. Глаза смотрели доверчиво и как-то… по-телячьи, что ли?

Стоя перед моим столом, парень нерешительно переминался с ноги на ногу и не знал, куда деть свои длинные загорелые руки с широкими ладонями. Локхан стоял чуть сбоку и позади него, давая своему командиру возможность вести разговор с кандидатом напрямую, без посредника.

Вдоволь налюбовавшись на новобранца, я будничным голосом поинтересовался:

— Кто таков? Откуда?

— Так это… Степишем меня зовут… Из Кравулек я… Село такое. На самой границе с Большой степью стоит…

— Деревенский, значит. А чего в город понесло?

— Ну, так сложилось, — опустил парень голову. Голос его дрогнул, кисти рук, спрятавшись за спину, сжались в один кулак.

— Бывает, — качнул я головой. Понятное дело: границы ныне неспокойные. Видать, там всю семью и потерял, — что делать-то умеешь?

— Так всё, что на селе делают… Пахать могу, копать, деревья рубить, дом поставить. Да мало ли…

— Ну, пахать-то тебе вряд ли придётся. А верхом ездить умеешь?

— А как же! Сызмальства к лошадям приучены. И верхом могу, и как за лошадью ухаживать, и как упряжь чинить. Меня отец всему научил, — на последней фразе голос опять предательски дрогнул и Степиш отвернулся, уводя глаза в сторону.

— А с оружием обращаться?

— На охоту с рогатиной ходил, — неуверенно ответил парень, — с самострела могу стрелять…

— И как стреляешь?

— Ну, шагов на пятьдесят в бегущего зайца попаду, — не удержался от похвальбы новичок.

— Тебе сколько лет?

— Осенью двадцать будет, — как-то неуверенно, будто припоминая что-то, ответил он.

— Та-ак, ясно.

В целом мне и в самом деле всё было понятно. Совсем ещё зелёный. Ну, да где их, зрелых-то, взять… А у меня десяток не полный… Но сразу я ничего говорить не стал. Помолчал какое-то время, похлопывая ладонью по столу и испытующе глядя на новобранца. Что бы он, так сказать, поглубже прочувствовал серьёзность момента. Потом, вздохнув, сказал:

— Ну, вот что, парень, я тебя возьму. Но только запомни… Ты теперь будешь солдатом на службе Его королевского Величества. И если я хотя бы один раз замечу с твоей стороны по отношению к другим хоть что-то, похожее на замашки слуги, я тебя тут же вышвырну из отряда к чёртовой матери! Ты хорошо понял, что я сказал?

— Понял, господин сержант, — закивал головой Степиш.

— А ты, — повернулся я к Локхану, — запомни сам и передай другим. Особенно — Дворянчику. Попробуете его как слугу использовать, я вам такую весёлую жизнь устрою… Все два года животики надрывать будете! Усвоил?

— Так точно, господин сержант! — вытянулся тот, бросив быстрый взгляд на Степиша.

— Хорошо. Поглядим… Значит, так. Сейчас идёшь с ним в полк. Находишь там капрала Горши. Объясняешь ему суть дела. Пусть отведёт новобранца к полковому писарю, чтоб его в полковой реестр вписали. И пусть выпишет на него продаттестат на полгода! После этого занимаешься его экипировкой и получением довольствия. И постригите его. А лучше — обрейте! А то стоит тут, как одуванчик… Кстати! Именно так тебя и будут теперь звать. Одуванчик. Повтори!

Степиш, не понимая, о чём идёт речь, растерянно оглянулся на Локхана. Тот незаметно кивнул головой, как бы говоря: «Делай, что велено. Потом объясню».

— Одуванчик, — недоумевающим голосом произнёс парень, вновь поворачиваясь ко мне.

— Запомни это, — с нажимом произнёс я и взглянул на Локхана, — а ты… Тебе я тоже прозвище придумал. Полоз!

— Почему — Полоз? — от неожиданности мигнул тот.

— Вообще-то правильнее тебя было бы назвать Ужём. Похоже, ты очень хорошо в любую дырку влезть можешь… Но слишком коротко получается. Так что — будешь Полозом. Всё, свободны! Завтра утром он стоит со всеми в строю, как положено. Смотреть буду по полной! И что был готов к выходу! Всё понятно?

— Так точно! — хором ответили оба.

— И чего стоим? Марш выполнять!

Парни, дружно развернувшись, бегом бросились к двери. Я же, довольно ухмыльнувшись, отпил ещё глоток из кружки и вновь принялся за мясо, горкой лежавшее передо мной на блюде.

Однако, спокойно поесть так и не пришлось. Спустя пару минут после того, как я побеседовал с новобранцем, напротив меня, едва не перевернув спьяну лавку, уселся кто-то из местных конных пикинёров, вероятно, отгуливающий положенную увольнительную. Со стуком поставив на стол глиняную бутыль с вином и стакан, он принялся бесцеремонно разглядывать меня, временами бросая по сторонам многозначительные взгляды. Я продолжал поглощать мясо, стараясь не смотреть на него. Не дождавшись моей реакции, он решил обратить на себя моё внимание иным способом. Перегнувшись через стол, он заглянул мне прямо в лицо и с пьяной интонацией протянул:

— О! Поглядите-ка. У нас тут столичная штучка образовалась… Да ещё в лейб-гвардейском мундире… Слышь, ты, канарейка, мундирчик в боках не жмёт? Не растолстел на столичных-то харчах?

Интересно… Насколько я знаю, «канарейками» называли столичных лейб-гвардейцев только на западной границе. Там места лесные да болотистые. И потому у тамошних конных пикинёров мундиры были тёмно-зелёного цвета. И им, само собой, было непривычно и даже смешно видеть жёлто-красные мундиры заезжих столичных гвардейцев. Но я ведь сейчас не на западе, а как раз таки наоборот. До восточных гор три дня хорошего конного хода. Или гвардию и здесь тоже «канарейками» кличут?

— Чего надо? — я отпил из стакана и поставил его обратно на стол.

— Да вот спросить хочу…

— Спрашивай, — я посмотрел ему прямо в глаза.

— А правду говорят, что во время войны вы свои белые парадные рейтузы на коричневые штаны меняете? Чтоб, если что, на заду пятна не так заметно было? — довольный своей шуткой, он громко расхохотался, оглядываясь по сторонам.

Ишь, ты! Чем дальше, тем интереснее! Эту шутку я не слышал уже лет пять. С тех самых пор, как был переведён с западной границы в столичный полк. Более того! Эту шутку практиковали только в одном месте. Именно в том пограничном полку, где я в своё время оттарабанил целых шесть лет.

Я вгляделся в лицо сидящего напротив шутника. На вид — лет тридцать, может, чуток поболее. Жилист, смотрит с прищуром, пальцы сильные. Такими можно гвозди меж собой скручивать. Загорелый. Значит, с запада (если он там был) уже давно. В лесах так не загоришь. Лицо не знакомое, по крайней мере, не припоминаю… Зато я отлично помню, какая именно реакция ожидается на эту шутку от «канарейки». Ну, что ж, не будем его разочаровывать. Видать, скука его тут, в захолустном гарнизоне заела. На развлечения потянуло. Ладно, развлечём…

— Ты, парень, похоже, слишком пьян, коли позволяешь себе столь дерзко разговаривать с сержантом королевской гвардии. Поди-ка, проспись. Да не забудь завтра явиться к своему капитану и доложить о своей непомерной дерзости. Пусть он сам решит, каким образом тебя примерно наказать.

Вот приблизительно так и отвечали нам «канарейки», выросшие при столичных дворцах и лишь изредка бывавшие на границе в качестве почётного сопровождения старших офицеров армии.

Похоже, другого ответа мой собеседник и не ожидал. Довольно усмехнувшись, он ещё раз огляделся по сторонам и, повернувшись ко мне, произнёс:

— А не пощипать ли нам пёрышки у этой залётной пташки? Заодно и поглядим, станут ли его рейтузы из белых — коричневыми.

— Слышь, паря, — резко переменил я тон, — тебе что, зубы жмут? Проредить?

— Нет, вы только послушайте, как наша «канареечка» запела! — изумлённо воскликнул он, — Ты где так разговаривать научился? Уж не при дворцовом ли борделе?

Откровенно говоря, мне этот бессмысленный пьяный трёп уже порядком поднадоел. Наглец явно нарывался на драку. «Придётся бить ему морду» — мысленно вздохнул. Навалившись грудью на стол, я одним резким движением выбросил вперёд руку, ухватил противника за шею и притянул к себе.

— Хочешь поговорить? — нехорошо глядя ему в глаза, медленно процедил я, — А не боишься потом всю жизнь жиденькой кашкой питаться и под себя ходить?

Не успел я это произнести, как рядом с нашим столом образовалась мощная фигура владельца заведения.

— Значит так, господа спорщики, — жёстко произнёс он громовым голосом, — для начала заплатите мне за съеденное и выпитое. А после того оба поднялись и — марш на улицу свои дела решать. Я у себя в таверне погромов и драк не потерплю!

Я отпустил загривок наглеца и медленно поднялся.

— Сколько с меня?

— Четверик серебряный, — быстро ответил трактирщик, — а с тебя, любезный, полтина. Ты с утра тут вином наливаешься. И как только до сих пор под стол не рухнул, ума не приложу…

Расплатившись с трактирщиком, мы вышли за дверь и остановились. За нами увязалось с десяток любителей горячих потасовок

— Ну, — поинтересовался я, оглядываясь по сторонам, — здесь побеседуем? Или куда пойдём? Я ведь не здешний. Подходящих мест для нашего разговора не знаю.

— Не будем шуметь на городской улице, — пьяно качнул головой мой соперник, — не ровён час — патруль набредёт… Хлопот не оберёшься. Пройдёмся. Тут недалеко, направо по переулку. Пара сотен шагов, и — премиленький заброшенный пустырь. Там и поболтаем…

— Ладно, показывай, — согласился я.

Он развернулся и, не оглядываясь, двинулся к ближайшему переулку, время от времени громко икая, что-то неразборчиво бурча и не обращая никакого внимания ни на меня, ни на наших спутников. Я пошёл следом. Остальные любители традиционных воинских забав потянулись за нами.

Ох, и не нравилось мне всё это. В какой-то момент я даже пожалел, что согласился идти на этот чёртов пустырь! Кто его знает? Может, зрители-то наши — не просто зрители, а подельники моего подвыпившего оппонента. Вот придём на пустырь, как накинутся скопом — и не отмашешься, не гляди, что меч на боку висит. Да и он сам тоже, теперь-то уж видно, не новичок в драке. И назад не повернёшь. Позорище на всю оставшуюся жизнь! Проще самому себе горло перерезать, чем трусом прослыть! Ладно, доберёмся до пустыря, а там поглядим…

Поневоле я начал прислушиваться к разговорам, раздававшимся у меня за спиной. В целом всё сводилось к обсуждению шансов на победу одного из дуэлянтов, то есть моих либо моего соперника. Некоторые, особо рьяные, уже даже начали заключать пари и делать ставки.

— Сержант этого пьянчугу сделает, — авторитетно заявил простуженный бас.

— Как же, сделает! — насмешливо ответил фальцет, — Разуй глаза! Этот «пьянчуга» за всю дорогу ни разу не покачнулся.

— Точно! — поддержал его ещё кто-то, — А за дворцовой стражей особых подвигов никогда не замечалось…

— Слышь-ко, сержант, — раздалось у меня за спиной, — а вы как биться-то будете? До смерти али как?

— А тебе-то что? — бросил я через плечо, не оглядываясь.

— Да так… интересуемся…

— До места дойдём, а там уж поглядим, — всё так же не оборачиваясь, ответил я.

Меня обогнал один из особо рьяных спорщиков и, подойдя к моему сопернику, дёрнул того за рукав:

— А ты как скажешь? Чего думаешь?

— Чего тебе? — покосился тот, даже не замедлив шага.

— Ну, это… как биться-то будете? До смерти?

— Если ещё будешь донимать меня глупыми вопросами, то я для начала вспорю брюхо тебе, — услышал он в ответ мрачное обещание и поспешил отстать.

— Не… не устоять сержанту, — резюмировал кто-то.

После чего произошёл целый ряд перезаключений пари и смена ставок.

Пока я прислушивался да размышлял о предстоящем, мы прошли означенные две сотни шагов и выбрались на поросший густой и высокой травой пустырь. По краю его виднелись несколько деревянных домов, окружённых заборами-плетнями. На месте пустыря, похоже, тоже когда-то было чьё-то хозяйство. Да погорело. Вон и обугленный остов дома с пристройками посреди пустыря виднеется.

Сопровождавшие нас зрители остановились немного поодаль, в паре десятков шагов, вольготно расположившись по кругу кто стоя, а кто и сидя прямо на траве. Чтоб, значит, и дерущимся не мешать, и видеть всё во всех подробностях. Что ж, будем надеяться, что они и в самом деле лишь любопытствующие, и не более того.

— Внимательно осмотрелся, сержант? — поинтересовался мой соперник и вытянул из ножен меч, — Ну, тогда доставай свой клинок, да начнём помаленьку. Заодно и поговорим.

— Чего тут долго разговаривать? — хмуро усмехнулся я, — Бей да коли! Вот и весь разговор.

— Не совсем, — покачал он головой, медленно двигаясь по кругу и вращательными движениями разминая кисть руки, держащей меч.

Я тоже начал заходить вбок, стараясь завести солнце себе за спину.

— Не, сержант, так не пойдёт, — ухмыльнулся он, — не надо меня к солнцу лицом ставить…

Сделав резкий выпад, он крест-накрест нанёс сверху два рубящих удара. Так как они были выполнены уж очень явно, я их спокойно отразил и быстро отшагнул, ожидая какого-нибудь хитрого финта после столь откровенного выпада. Вместо этого я вдруг услышал:

— Кстати, сержант, тебе привет…

— От кого это? — признаюсь, слова его меня удивили. Этого я уж никак не ожидал. А то, что я услышал следом, вообще едва не выбило меня из контроля над ситуацией.

— А от коронера Серебряных мечей, — безмятежно ответил он и, сделав быстрый колющий выпад, крикнул, — не зевай, сержант!

Отбив его выпад, я опять отскочил назад и, выставив перед собой меч, задумался. Не переставая при этом, понятное дело, следить за действиями соперника. Тот, видимо, понимая моё состояние, с атакой не торопился. Лишь покручивал мечом, продолжая медленно обходить меня по кругу. Поворачиваясь за ним, я напряжённо размышлял.

Дело в том, что о существовании того человека, звание которого я только что услышал, знало довольно небольшое количество народа. А о том, кто именно носит это звание, знали ещё меньше. Лично я, например, мог только предполагать, кем на самом деле является коронер. Да и то только потому, что служил в лейб-гвардии конно-пикинёрном и время от времени исполнял некоторые особые поручения высшего командования.

Отсюда — два вопроса. Первый: откуда он знает про коронера? Второй: если всё же знает, тогда что означает этот привет в свете происходящей меду нами потасовки с возможным смертельным исходом?

— Что, сержант, озаботился? Ждёшь, что дальше будет? — усмехнулся мой противник, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

— Говори, — коротко предложил я, продолжая следить за его перемещениями. Сам я в атаку лезть уже не спешил. Сперва послушаем…

— Не теперь и не здесь, — коротко ответил он, проводя серию быстрых ударов и уколов, — много лишних ушей и глаз.

— А ты на что рассчитывал, когда ссору затевал? — усмехнулся я, отбивая его атаки.

— Просчитался, — поморщившись, согласился он и остановился, как бы переводя дыхание, — В любом случае — увидимся позже. Я тебя найду. А теперь — заканчиваем по быстрому.

— Мне проигрывать не к лицу, — предупредил я.

— Тогда нападай, — отозвался он.

Сделав обманный выпад, я резким скручиванием выбил у него из руки меч и короткой сильной подсечкой сбил с ног. Он как-то уж очень легко, даже с готовностью, упал на спину и — замер. Не теряя времени, я приставил кончик меча к его горлу. Столь стремительное окончание нашей схватки было встречено восторженными криками одной части зрителей и — воем разочарования — другой. То есть — выигравших и проигравших, соответственно.

— Надеюсь, ты не будешь слишком упрямым и признаешь свой проигрыш? — громко, чтоб слышали все остальные, спросил я, — Или всё же предпочитаешь, чтоб я перерезал тебе горло?

Не спорю, звучало по идиотски напыщенно и картинно. Но чего ещё могли ожидать на этой пограничной окраине от придворного сержанта? Так что, приходилось, так сказать, соответствовать…

— Признаю, — прохрипел он, слегка разводя руки в стороны.

— Хорошо. Поднимайся.

Убрав меч от его горла, я отошёл на пару шагов. Мой странный собеседник неспешно поднялся, подобрал свой меч с земли и убрал его в ножны.

— Хорошо бьёшься, сержант, — чуть заметно улыбнулся он, — Слишком хорошо для придворного шаркуна. Что ж, признаю свою ошибку. Прощай, сержант.

Махнув рукой, он развернулся и направился в обратную сторону.

— Подожди! — окликнул я его, — Ты себя не назвал.

— Браур.

— И всё?

— Да. Просто — Браур.

— Я запомню, — кивнул я, — прощай, Браур.

Тем временем меня окружили наши зрители.

— Держи, сержант, — здоровяк с простуженным басом ссыпал мне в ладонь пару золотых и несколько серебряных монет, — это твоя честная доля. А теперь — пошли с нами, отпразднуем победу!

— Спасибо! — я улыбнулся и подкинул монеты на ладони.

Что ж, неплохой приварок к небогатому сержантскому содержанию.

— Я бы и рад пойти с вами, да только мне обратно в полк пора, — продолжил я, ссыпая монеты в свой тощий кошель и вновь убирая его за пазуху, — я ведь по службе сюда прибыл. Но если успею, то обязательно присоединюсь к вам. А вот это, — я протянул здоровяку один золотой, — считайте, что я проставился!

— Отлично! — воскликнул тот и подмигнул мне, — Не задерживайся, сержант! Мы будем «Под пиками».

Помахав им на прощание рукой и поулыбавшись, я направился в полк.

Откровенно говоря, никаких особых дел у меня не было. Просто мне требовалось некоторое время побыть одному. Возникла настоятельная необходимость хорошенько обдумать события, произошедшие со мной за последние четверть часа. Уж слишком значимое имя было озвучено этим подвыпившим задирой. Да ещё в столь не подходящей обстановке. И при этом в полной уверенности, что оно мне знакомо. Это не было случайностью. Он отлично знал, что нужно делать и как именно, для того, чтоб вытащить меня из таверны. Но, как сам и признал, немного просчитался. За нами увязалась куча нежелательных свидетелей. Что ж, и такое тоже случается… И теперь, неторопливо бродя по пыльным улочкам этого захолустного городишки, я ждал продолжения беседы. Браур пообещал, что сам разыщет меня. Что ж, я и не скрываюсь. Вот он я. Шляюсь по улицам туда и сюда, ожидая, не появится ли где мой странный соперник. Однако, пробродив часа три, я так никого и не встретил. Махнув на всё рукой и решив, что проблемы лучше всего решать по мере их возникновения, я направился «Под пики».

Заметно подгулявшая компания наших случайных зрителей была ещё там и встретила меня восторженным рёвом, как родного. Мне тут же протянули стакан с вином, кто-то пододвинул тарелку с кусками варёного мяса… и празднование «Великой победы» загудело по-новой…

На следующий день, в первой его половине, небольшой конный отряд под командованием некого сержанта, приблудившегося из столицы в местный полк, выехал из городских ворот по направлению к границе, протянувшейся по горному хребту, в трёх днях пути от города. Следом за отрядом две пары крепеньких лошадёнок тащили пару нагруженных выше некуда возов. Это и был запас продуктов и необходимого имущества, полученный мной на полковом складе из расчёта на первые полгода. Остальное, по словам майора, должны будут доставить осенью.

Утренний осмотр прошёл, по моему мнению, вполне удовлетворительно. Даже новичок, получивший прозвище «Одуванчик», выглядел довольно сносно. Конечно, можно было бы добиться и лучшего, но времени уже совсем не оставалось.

«Ничего, — высказал я своё решение вслух, — у меня ещё будет возможность вами заняться!»

Личный состав, услышав столь радужное обещание, заметно приуныл. Я же, не обращая внимания на их кислые физиономии, махнул рукой, скомандовав выступление.

И вообще, настроение у меня в то утро было просто великолепное! Трактирная служаночка оказалась на редкость понятливая, умелая и любвеобильная. Так что сговорились мы с ней быстро и без проблем. А ночью ещё выяснилось, что и в постельных делах она не новичок. В общем, как говорится, ночка удалась! А если ещё прибавить к этому вкусный и сытный завтрак, которым милая девица угостила меня на дорожку, а так же приличный кусок пирога с кашей и флягу доброго пива, выданные мне ей же… Одним словом, жизнь сияла во всех своих красках! Что, естественно, не могло не радовать.

Правда, одна история несколько подпортила настроение. Точнее, даже не подпортила, а как бы это сказать?.. Ну, что ли спустила с небес на землю.

Это произошло в тот момент, когда я осматривал содержимое вещевого мешка Одуванчика. Среди набора необходимого любому солдату имущества я вдруг увидел небольшую тряпичную куклу, притулившуюся между полотенцем и запасной рубахой.

— Это ещё что такое? В куклы не наигрался? — ткнул я в неё пальцем, обращаясь к Одуванчику, — убрать немедленно!

— Господин сержант, — голос его задрожал, а глаза вдруг начали наполняться слезами, — разрешите оставить. Это мне на память от сестрёнки досталось… Я ведь потерял всех… И её тоже…

Я почувствовал себя несколько неловко. Но лица мне, сержанту, терять не положено. Особенно перед таким пацаном, как Одуванчик. Потому решил не менять с ходу своего решения.

— Рассказывай! — потребовал я, разворачиваясь к нему всем корпусом.

— Мы с отцом в тот день в город на ярмарку поехали, — торопливо, словно боясь, что его перебьют, заговорил парень, — день туда. На телеге. День — обратно. Ну, и ещё день на рынке провели. Пока сами расторговались, пока прикупили чего надо… Три дня нас не было. А когда под вечер уже, к деревне нашей подъезжали, то сразу почуяли неладное. Ещё на пригорок не въехали, а уж запах гари чудился. Ну, отец лошадь и погнал. А как наверх из балки-то выскочили, так и увидали… Налёт на деревню был. Несколько домов сгорело. И наш тоже, — Одуванчик опустил голову и шмыгнул носом, — мы когда с отцом во двор въехали, там одни головёшки от дома остались. Горячие ещё… И ни мамки, ни сестрёнки, ни братишки младшего не было. Я эту куклу в кустах на огороде нашёл. Видать, там Славутку и поймали… Нам потом соседи, кто уцелел да от степняков схоронился, сказали, что степняки напали на второй день, как мы в город уехали. У нас в тот день много мужиков из деревни в город ездили… А граф наш со своим отрядом за ними вдогон пошёл. И мужики наши, на конях которые, за ним пошли. И отец мой тоже… Да только не догнали они никого. Ушли… — Одуванчик, так и стоя с опущенной головой, замолк.

— А отец твой где же? — прервал я затянувшееся молчание.

— А отец в степь ушёл. Мне сказал, что ты, мол, большой уже, сам о себе позаботишься. А я, мол, пойду их искать. Я с ним хотел. Да отец не взял. Сказал, чтоб я род наш продолжил… Господин сержант, разрешите мне куклу оставить! — вновь попросил он.

Ну, что я мог ему ответить? Да и не такая уж великая для службы проблема эта кукла. А историй таких у нас на пограничье была уйма. Всё никак не получалось угомонить этих чёртовых кочевников. Так и норовили влезть на наши земли да пограбить, что под руку попадется.

— Когда это случилось?

— А прошлой осенью. Они завсегда осенью приходят. Как урожай с полей снимем да лишнюю скотину порежем. Тогда в любой деревне есть, что взять.

— Так если знали, что придут, чего ж граф ваш заранее о защите земель своих не озаботился?

— А кто ж их устережёт, когда они придут? — пожал плечами Одуванчик, — не будешь же в поле лагерем стоять до самых холодов. Только догонять их и остаётся…

— Ладно, оставляй, — махнув рукой, буркнул я.

Уже перед самым отъездом я подозвал Цыгана.

— Держи! Это тебе.

— Что это? — Цыган непонимающе покрутил в руках горн.

— Это труба. Сигнальная, — пояснил я, — ты же у нас музыкант. Вот и будешь в отряде сигналистом, военные сигналы на ней исполнять.

— Каким сигналистом!? — взвыл Цыган, — да я такое в жизни в руках не держал! И никаких сигналов я не знаю!

— Ничего, — покровительственно похлопал я его по плечу, — узнаешь. Я тебя научу.

И, обернувшись к остальным, махнул рукой:

— Садись!

— И будет теперь Цыган у нас, как балаганный музыкант, на всех инструментах играть, — не замедлил язвительно прокомментировать Дворянчик, — человек-оркестр! Спешите видеть!

Обернувшись к нему, я лишь погрозил кулаком и скомандовал:

— Отряд! За мной! Рысью! Марш!

Однако, не успели мы отъехать от города и пары миль, как один из возчиков окликнул меня и, когда я оглянулся, ткнул кнутовищем себе за спину.

По дороге от города в нашу сторону скакал одинокий всадник, поднимая клубы пыли. Когда конь его поравнялся с нами, я без особого удивления узрел в седле своего вчерашнего знакомца, некоего Браура. Придержав скакуна, он слегка поклонился всем сразу и произнёс:

— Всем доброго утра! Здравствуйте, господин сержант. Прошу прощения за то, что я вновь причиняю вам некоторое беспокойство. Но случилось так, что мне представилась возможность проведать своего давнего знакомого в одном небольшом селении. В паре дней пути от города. Это как раз по дороге с вами. А так как путешествие в одиночку может оказаться весьма сомнительным удовольствием, то я прошу разрешения присоединиться к вашему отряду.

— Ты где это выучился столь изысканно выражаться? — невольно подивился я.

— Просто мне приходится помнить о том, что я общаюсь с человеком, прибывшим из столицы и при этом прекрасно владеющим мечом, — усмехнулся он, — Ну, так что вы мне ответите?

— Я не против, — пожал я плечами, — помните только о том, что командиром отряда являюсь я. И любые мои решения являются законом одинаково для всех.

Вместо ответа он лишь вежливо улыбнулся и слегка склонил голову в поклоне.

До самого вечера отряд наш шёл не останавливаясь. Я решил сразу же приучать личный состав к долгим и быстрым переходам верхами. Движение моё сдерживали только наши обозные телеги, никак не поспевавшие за аллюром верховых коней.

Когда где-то ближе к полудню Хорёк попробовал было заикнуться об обеде, я лишь качнул головой и выразился в том духе, что мы, мол, не на прогулке, а в воинском походе. И потому желающие чего-либо перекусить могут сделать это, не сходя с лошади. Слава богу, у каждого в мешках имеется запас вяленого мяса и сухарей, а во флягах полно воды. Пришлось парням довольствоваться столь скромным угощением…. Сам я, разумеется, закусывал пирогом и запивал пивом, полученными в дар от моей ночной подружки, поминая её добрым словом.

Дорога вилась средь полей, ещё совсем недавно вспаханных и засеянных. По сторонам её время от времени мелькали усадьбы с рощицами фруктовых деревьев, с виноградниками и ягодниками. Солнце щедро поливало жаром своих лучей нашу крошечную группку всадников, мчавшихся где-то там, далеко внизу, под ним. На небе — ни облачка. В воздухе — ни ветерка. Казалось, и сам воздух застыл в звенящей тишине окружающего нас бескрайнего пространства. Лишь далеко на востоке синели узкой полоской горы. Да перед ними — более тёмная полоса нетронутого леса.

Вообще-то большую часть пути я вёл отряд не крупной рысью. Но временами переводил лошадей в галоп, а временами приостанавливался до обычного шага. Заодно на ходу я оценивал, кто из всадников и в какой степени умеет держаться в седле и управлять скакуном. Общая картинка была довольно незавидной. Если не считать Цыгана, действительно оказавшегося великолепным наездником, а так же Дворянчика, Хорька и Полоза, тоже являвших собой неплохих наездников, остальные явно оставляли желать лучшего. Приятно удивил и Одуванчик, прекрасно управлявшийся со своей каурой кобылой и крепко сидевший в седле. Но в целом занятия по верховой езде и вольтижировке нужно будет проводить со всем отрядом…

Браур держался в седле великолепно, всю дорогу молчал и ни коим образом не выражал даже тени недовольства нашим рваным аллюром. И если бы не некоторые обстоятельства нашего знакомства, я даже рискнул бы предложить ему войти в мой отряд. А так… Оставалось только гадать, что же он собирается делать дальше…

Солнце уже коснулось своим диском далёких гор, когда я облюбовал подходящее место для ночлега, свернув к небольшому леску, раскинувшемуся в полумиле от дороги. Ещё немного, и весь отряд на крупной рыси въехал под широкие кроны многолетних дубов, вязов и осин, росших на небольшом возвышении с незапамятных времён.

— Слазь! Привал! — вскинул я руку и без особого труда спрыгнул с лошади. Мне-то что? Я к таким переходам уже много лет привычный. А вот остальные выглядели не очень…

Кряхтя и постанывая, они буквально сползали с сёдел и, будучи не в состоянии разогнуть затёкшие колени, падали прямо на траву. Оставлять их в таком состоянии было никак нельзя. Нужно было, чтоб ноги их, затёкшие от долгой скачки, размялись, и кровь вновь побежала по жилам. А для этого есть только один способ: найти солдатам работу.

Тем временем, дробно грохоча колёсами, по деревья вкатились обе повозки. Коротким жестом указав возницам, где и как им встать, я развернулся к валяющимся на траве подчинённым.

— Чего разлеглись? А ну, подъём! Лагерь я за вас оборудовать буду, бездельники!?

— Господин сержант… Ноги… — послышался чей-то стонущий голос.

Так… Срочно требуются радикальные меры воздействия!

Ничего не говоря, я подошёл к одному из возниц и забрал у него длинный хлыст. Встав перед лежащими бойцами, широко размахнулся, и свистящая полоса хлестнула точно между Хорьком и Грызуном, раскинувшими свои руки и ноги в густой траве.

— А ну, встали все!

Понимая, что шутить в данный момент я не настроен, парни, охая и постанывая, принялись подниматься с земли.

— Коней расседлать и стреножить, — принялся я отдавать распоряжения, — Зелёный, Полоз, Грызун. Возьмите у возчиков бак и вёдра, принесите воды для ужина. И не забывайте: надо ещё коней напоить.

— А где её взять, воду-то? — подал голос Полоз, с кряхтеньем снимая с кобылы седло и бросая его на траву.

— А ты у Зелёного спроси. Он у нас житель лесной. Думаю, воду он в лесу найти сумеет.

— Ладно, пошли. Разберёмся, — буркнул Зелёный напарникам, направляясь к повозке.

Проводив их пристальным взглядом, я повернулся к остальным.

Цыган уже торчал возле Дворянчика, что-то деловито объясняя ему о том, как правильно рассёдлывать лошадь и обтирать её от пыли и пота.

Ладно, с этими понятно. Не будем их отвлекать. Подождём…

— Циркач, Хорёк, Степняк. Дрова принесите.

Названные, ни слова не говоря, отправились в лес. При этом Степняк не забыл прихватить с телеги топор и кусок прочной верёвки. Я его предусмотрительность мысленно отметил и поставил маленький плюсик. Но ничего не сказал. Потому что в этот самый момент…

— Отвали! Надоел уже! Без тебя разберусь! — резкий голос Дворянчика раздался откуда-то слева.

Я стоял за деревом. Ни Дворянчик, ни Цыган меня не видели. А потому говорили совершенно свободно. Возможно, думали, что я где-то у повозок.

— Чего ты ерепенишься? — это уже голос Цыгана.

— Я сказал, сам разберусь! Ещё мне тут всякие бродячие цыгане советы давать будут…

— Слушай, ты… голубокровый… — похоже, Цыган здорово разозлился, — да мне наплевать, как ты за своей кобылой ухаживать будешь! Но я не хочу из-за тебя, козла, от сержанта звездюлей получать. Он дал мне три дня научить тебя обращаться с лошадью. Через три дня — свободен! Делай, что хочешь! Но до того момента слушай, что я тебе говорить буду, понял?

— А то что?

— А ничего!.. Кнутом запорю!

— Что!? Кнутом? Да я тебя, мерзавца, прямо сейчас на меч насажу!

— Господин граф! Ради Бога, не надо!

Ого! А это уже голос Одуванчика. Интересно… И что же будет дальше? Я, шагнув к дереву поближе, уселся у самых корней, привалившись спиной к стволу, покрытому ребристой корой.

— А ты не лезь, холоп! Я сам с ним разберусь!

Похоже, Дворянчика понесло вразнос. Чего Цыган-то молчит?

— Господин граф, не делайте этого! Ну, давайте, я сам вашу кобылку расседлаю. И почищу её, и покормлю. Только не надо дело до греха доводить…

А вот это мне уже совсем не нравится. Ведь предупреждал же! Пора вмешаться.

— Одуванчик! — заорал я на весь лес, — Одуванчик, чёрт бы тебя побрал, ты где? А ну, бегом ко мне!

Как и следовало предполагать, тот вынырнул из-за дерева в ту же секунду, как был вызван мной.

— Ты где шляешься, обормот? Почему я тебя по всему лесу разыскивать должен?

— Мы тут это, господин сержант, — залепетал он, — мы тут лошадь господина графа…

— Кого!? — казалось, моему изумлению не будет предела, — какого ещё, чёрт возьми, графа? Откуда он здесь взялся?

— То есть, виноват, господин сержант… В смысле — Дворянчика, — быстро поправился парень, — лошадь мы ему объясняли с Цыганом как рассёдлывать.

— Объяснили?

— Да. То есть, не то, чтобы очень…

— Наплевать! Остальное Цыган потом сам объяснит. А ты — марш за дровами! И чтобы через десять минут вот здесь, на этом самом месте, горел костёр.

— Так ведь, господин сержант, за дровами же уже пошли…

— Ты что, не понял? Я сказал, чтоб через десять минут вот здесь был костёр! Хватит болтать! Марш выполнять приказание!

Одуванчик, похоже, понял, что дальше спорить — судьбу гневить. То есть, в данном случае — меня. И счёл за лучшее ретироваться.

Очень хорошо. Теперь — дальше.

— Цыган! Дворянчик! Оба ко мне! Живо!

— Я здесь, господин сержант, — Цыган среди всех выглядел самым бодрым. Видимо, сказывалась привычка к кочевой таборной жизни. Дворянчик появился из-за дерева молча и встал несколько отстранённо и с насупленным видом.

— На вас — ужин.

— А что готовить-то? — это Цыган.

— А вот чего сготовите, то и есть будем.

— Ладно, — Цыган озадаченно почесал затылок, подумал и направился к возам с поклажей.

Подгоняемый моим мрачным взглядом, Дворянчик нехотя двинулся следом

К тому моменту возчики уже своих лошадей распрягли, обтёрли пучками травы и, стреножив, пустили пастись.

Подошедшему к повозкам Цыгану они без слов выдали котёл для приготовления пищи и потребное количество продуктов. Перетащив вдвоём с Дворянчиком все припасы поближе к будущему костру, Цыган принялся за чистку овощей. Дворянчик же, как более привычный к обращению с подстреленной дичью, занялся разделкой мяса. Навык у него в этом деле был не ахти какой, но кое-что всё же получалось…

Пару минут спустя на поляне появился Одуванчик с охапкой сухих тонких веточек. Усевшись на том месте, что я ему указал, он сложил нечто вроде шалашика и принялся сноровисто высекать огнивом искры…

Присев рядом с Одуванчиком, я некоторое время наблюдал за его действиями. Потом, как бы невзначай, спросил:

— Слышь, Одуванчик, а у тебя что, лакейская натура в крови, что ли?

— Почему это? — он даже несколько обиделся и, оторвавшись на мгновение от высекания огня, обернулся ко мне.

— А чего ж ты по старой привычке кинулся чужую лошадь рассёдлывать?

— Так ведь, господин сержант, мне это не трудно. А господина графа… То есть, Дворянчика, — тут же поправился он, поймав мой взгляд, — надо же было что-то сделать, чтоб он на Цыгана не кинулся. Он знаете какой? Сначала натворит чего-нибудь, а потом ходит, сам себя ругает. За горячность свою. Он ведь на самом деле хороший. Только гордый очень. И заносчивый… Вот и приходится его иногда сдерживать, — Одуванчик принялся вновь высекать огонь. Всего несколько ударов кресалом о кремень, по поляне пополз лёгкий дымок, и вот уже небольшой огонёк весело заплясал на веточках, ожидая, когда же ему подкинут более солидную пищу.

— Понятно, — сказал я, глядя, как Одуванчик подкладывает в огонь мелкие веточки, — а ты, стало быть, решил ему вроде няньки быть?

— Ну, почему — няньки? — пожал парень плечами, — просто должен же кто-то его от ошибок глупых удерживать.

Мне он вдруг стал интересен. Вроде бы обычный деревенский увалень. Да ещё совсем пацан. Даже в сравнении с остальными. А рассуждал уже совсем, как взрослый, состоявшийся мужчина. Не смотря на всю его доверчивость и добродушие, в нём чувствовался некий внутренний стержень, прочно удерживавший Одуванчика на однажды выбранном жизненном курсе и не позволявшем с него свернуть. Видимо, сказывался хоть и не продолжительный, но достаточно насыщенный событиями жизненный опыт. Особенно приобретённый за последние несколько месяцев жизни.

— Хорошо, — согласился я, — приглядывай за ним. Но если я ещё раз замечу что-либо похожее на прислуживание — вылетишь из отряда к чёртовой матери. Усвоил?

— Усвоил, — кивнул он, коротко взглянув на меня и отмахиваясь рукой от дыма.

— А ты молодец, — не преминул похвалить я его, поднимаясь с земли, — умеешь костёр разводить.

— Да уж, — улыбнулся он, — мы ведь дома с ребятами в ночное часто ходили. А там костёр — первое дело! Научишься…

Взгляд его вдруг стал отсутствующим, устремлённым куда-то вдаль. Глаза затуманились, а голос сделался тихим и задумчивым. Не иначе, дом вспомнил…

Ко мне подошёл, помахивая веточкой, Браур. Постоял, легко отмахиваясь от комаров и поглядывая по сторонам.

— Сложно с ними будет, сержант, — произнёс он.

— Ничего, — хмыкнул я, — обтешутся…

— Хотелось бы пожелать вам удачи…

— Пожелай.

Вскоре появились посланные за водой воины. Установив рядом с Цыганом бак и пару вёдер с водой, они принялись поить лошадей. После чего наконец-то смогли позволить себе небольшую передышку. Немного позже появились и остальные, волочившие за собой несколько тонких засохших осин и берёз. По моим самым скромным прикидкам, этих дров должно было хватить до утра с лихвой.

Постепенно всё как-то само собой образовалось и маленький военный лагерь зажил своей обычной походной жизнью.

Цыган время от времени помешивал большим деревянным черпаком бурлившую в котле густую похлёбку, при этом то добавляя в костёр дрова, то отодвигая горящие ветки в сторону, когда закипало уж слишком бурно.

Кто-то занимался дырой на плаще, пришивая латку крупными широкими стежками. Те, кто ходили за водой, умылись прямо в ручье. Остальные, оттащив два ведра в сторонку, сейчас с удовольствием, фыркая и плескаясь, смывали с себя дорожную пыль.

Вскоре ужин был готов. Расстелив на траве походный стол из своих плащей, нарезали хлеб, колбасу, сыр, выложили фрукты. И вот уже весь отряд уселся вокруг, ожидая, когда же Цыган разольёт свою похлёбку по деревянным мискам. Зелёный поставил на край плаща парящий котелок, прикрытый крышкой.

— Что там у тебя? — поинтересовался Циркач.

— Чай, — ответил парень, — на травах заваренный. Мы в лесу завсегда такой делали, если целый день бродить приходилось. Очень хорошо жажду утоляет и силы прибавляет. И ночью после него спиться легко.

— Чай — это хорошо, — согласно кивнул я, — особенно — на травах. Я к травам вообще с большим уважением отношусь. А ты в травах хорошо разбираешься?

— Ну, так… знаю кое-что, — уклончиво ответил Зелёный, — мать рассказывала…

— Так… принимайте! — раздался весёлый голос Цыгана, — чья плошка? — над головами сидящих появилась первая миска с дымящейся густой похлёбкой.

— О! Это моя! — раздался не менее радостный голос Степняка, — давай сюда!

Миска, пройдя по кругу, оказалась в его широких ладонях и, завершив своё недолгое путешествие, осторожно опустилась на расстеленный плащ.

Следом свою порцию получил сидевший рядом со мной Полоз. Поставив миску на плащ, он мелко-мелко покрошил в неё сухарь и принялся неторопливо перемешивать содержимое, ожидая, пока оно слегка остынет и кусочки сухаря размокнут.

Один за другим каждый получил свою порцию и все тут же принялись за еду. Свежий воздух, скачка в седле целый день и общая усталость как ничто более способствовали хорошему аппетиту. Сначала ели молча, дуя на горячее варево, обжигаясь и со свистом втягивая через рот прохладный вечерний воздух. Одновременно с не меньшим аппетитом поглощая выложенные на плащи куски колбасы и сыра. Но постепенно, по мере насыщения, ложки и челюсти двигались уже не так быстро, позы стали более расслабленными, в настроении появилось благодушие сытого человека. И над поляной потекли неспешные разговоры о житье-бытье, о прошлом и о том, что ждёт в будущем.

— Сержант, разрешите вопрос, — пользуясь моей расслабленностью, повернулся ко мне Дворянчик.

— Разрешаю, — благосклонно кивнул я, лениво ковыряясь веточкой в зубах.

— А правда, что вы к нам аж из самой столицы прибыли?

— Правда…

— А чего это вдруг для охраны границы прислали столичного человека? Или здешним доверия нет?

— Хм… Ну, про здешних — не знаю, мне о том никто ничего не говорил, — я невольно покосился на Браура. Однако тот лежал на спине, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Меж зубами его меланхолично покачивалась сорванная тут же былинка. Казалось, его, погружённого в свои думы, мало интересовал наш разговор, — что же касается меня, то за двадцать лет своей службы я твёрдо усвоил одно: тебе приказали — иди и выполняй. Не рассуждая на тему «что и почему». Понятно?

— Понятно, — криво усмехнулся Дворянчик, — только вот на вопрос вы так и не ответили…

Парень, похоже, решил добиться своего. Я пристально посмотрел на него и, резко перейдя из полулежачего положения в сидячее, отбросил веточку в костёр.

— Ну вот что, вояки, — я решил, что некоторая доля откровенности с личным составом не повредит. А даже, наоборот, будет способствовать повышению моего авторитета. И, в конечном итоге, возрастанию доверия по отношению ко мне со стороны подчинённых. А я твёрдо уверен в том, что если солдат не доверяет своему командиру, нормальной службы от него не жди.

— Так вот, парни, — продолжил я, помолчав, — нам с вами вместе в горах два года жить, службу тащить. И кроме как на самих себя, надеяться нам больше будет не на кого. А потому хотелось бы прояснить некоторые моменты. Признайтесь честно: ходят разговоры по поводу моего изгнания из столичного полка?

— Ну, ходят, — после непродолжительного молчания нехотя признал Хорёк.

— Ходят, — кивнул я, — ну, вот и пусть ходят. Могу даже историю рассказать, как оно получилось.

— Расскажите, господин сержант, — попросил простодушный Одуванчик.

— Да молчи ты, — насмешливо бросил ему Грызун.

— А чего? Интересно же! — отозвался тот полушёпотом.

— Интересно ему… У человека, может, это трагедия всей жизни! Служил в столице, в гвардии лейб-полку… А тут на тебе — в глухомань, на границу! Вот и подумай, насколько ему это интересно, — вполголоса пробормотал Грызун.

— Я в столице всего пять лет прослужил, — спокойно ответил я, — а до того всё по гарнизонным полкам лямку тянул. И на границе в своё время восемь лет отбарабанил. Только не на восточной, как сейчас, а на западной.

— На западе? Здорово! Никогда там не был. Расскажите, как оно там, господин сержант, — отозвался Зелёный.

— Расскажу, как-нибудь, — я усмехнулся, — у нас теперь времени для общения много будет…

— Так, а за что же вас из столицы убрали? — вернул разговор в прежнее русло Дворянчик.

— Да… За дворяночку я там за одну заступился.

— Это как?

— Да вот так… Полгода назад появился у нас в полку молодой лейтенант, — начал я свой рассказ, — новенький. Прибыл из какого-то дальнего поместья для прохождения службы. У него папа был из видных офицеров в прошлом, вот и записал своего сына в Лейб-гвардии конно-пикинёрный ещё по малолетству. А когда пора пришла, отправил его в полк… А спустя пару месяцев приехала в столицу погостить и его сестра. Ну и, понятное дело, от скуки стала к брату на службу наведываться. Братика развлечь и самой чтоб не скучать. Девушка она сама по себе хорошая. Добрая, отзывчивая, общительная. И не гляди, что дворянка. Она и с солдатами рядовыми, и с сержантами, и с офицерами одинаково по-доброму обращалась. Но воли ни себе, ни кому другому не давала. Порядок, что называется, блюла… Вот…

Я помолчал, глядя на огонь и собираясь с мыслями. Солдаты, время от времени прихлёбывая травяной чай, ждали продолжения.

— Ну, так вот, — вновь заговорил я, — стали на неё, понятное дело, многие из офицеров заглядываться. Но, опять же, в приличных правилах… И был у нас в полку один капитан. Называть не буду, ни к чему это. Вояка он, конечно, был знатный. И дерзок, и смел, и хитёр. И из арбалета стрелял хорошо, и на мечах рубился, и наездник хороший… А вот как человек был он, скажем прямо, гниловат. Душа у него была корыстная, мелочная и подловатая. Его ни солдаты не любили, ни сержанты. Да и господа офицеры с ним на дистанции держались.

У меня вдруг запершило в горле. Наверное, дыма хватанул. Прокашлявшись и отпив пару глотков чая, я продолжил:

— И вот этот-то самый капитан и начал особо рьяно за сестрёнкой нашего лейтенанта ухаживать. Прямо-таки проходу ей не давал. Она уж, бедняжка, не знала, куда и деваться от него. Дошло до того, что уже и в полк почти престала захаживать. А тут случилось такое дело. Стоял наш лейтенант в наряде начальником караула. А было это в январе, в самую стужу. Да ещё и метель в ту ночь сильная приключилась. В общем, простыл лейтенант, пока посты все обходил с проверками. Службу кой-как достоял, наряд сдал да и свалился в лихорадке. Ну, сестрёнка, понятное дело, в полк примчалась, начала его выхаживать. Два дня от его постели не отходила, измаялась вся. На второй день, под вечер, как стемнело уже, иду я в полк из увольнения. Ну, понятное дело, погулял. Не то, чтоб уж пьяный… Но, чего греха таить, не без этого, — я выразительно похлопал себя пальцами по горлу. Солдаты понимающе заухмылялись.

— Ну, вот… Иду, значит, вдоль забора каменного, что расположение полка ограждает. Дохожу до угла и слышу, за углом вроде как разговор какой. Прислушался. И по голосам слышу, как этот самый капитан уговаривает молодую барышню к нему на квартиру поехать. Ну, понятное дело, зачем. А та — ни в какую. И так и эдак его и стыдит, и совестит. А он всё одно: люблю, мол, поехали — и всё тут. Потом, слышу, она вроде как вскрикнула и замолкла. Я из-за угла выглядываю, а он ей рот зажал и уже к лошади своей тащит. Ну, думаю, пропала девка, выручать надо. Из-за угла выскакиваю и кричу: что это вы тут, мол, такое творите, господин капитан? Как вам не совестно дочь дворянскую и сестру офицерскую обижать? А он мне — пошёл вон, говорит, болван! Не твоё, мол, дело. А будешь много болтать, с гауптвахты у меня не вылезешь. Ну, меня тут зло и взяло. Ты, говорю, меня кичей-то не пугай! Я и не такое видал! А девку отпусти! Он тут как давай на меня орать. А сам её уж совсем к лошади своей подтащил. Думаю, всё, сейчас закинет её на хребет, сам прыгнет в седло, и — поминай, как звали. А там уж барышне ничто не поможет. Погубит он её… Ну, в общем, кинулся я к ним. Барышню у него из рук вырвал, в сторону оттолкнул и уже потом с ним сцепились. Только ведь господа, не в обиду тут некоторым будь сказано, — я как бы мельком, невзначай, насмешливо покосился на Дворянчика, — в кулачном-то бою по сравнению с нами, простыми солдатами, ничего не смыслят. Будь у него меч в руках, может, и не сидел бы я тут сейчас с вами… А только не дал я ему меч достать. На кулачках бились. А в этом деле ему против меня ну никак не устоять было. Короче говоря, намял я ему бока, да и оставил возле лошади отлёживаться. А её под ручки и обратно в полк, в братнину комнату. «Сидите тут, — говорю, — до самого утра. И ни шагу за дверь». «А с вами-то, что будет, господин сержант?» — говорит. Вот даром, что молодая, а всё уже в жизни понимала. «А что ж, — говорю, — ничего и не будет. Вот сейчас пойду к командиру полка и всё, как было, доложу». «И я с вами» — говорит. «Да куда ж вы пойдёте? — говорю, — вам, вон, за братцем смотреть надобно. Глядите, его, никак, опять трясти начинает. Сидите уж с ним». В общем, отговорил я её. А сам к полковнику нашему на доклад отправился, — закончив рассказ, я замолчал. А что говорить? Всё, что нужно, сказано. Остальное и так понятно…

— И - что? — прервал затянувшееся молчание Дворянчик.

— Да ничего, — пожал я плечами, — разбирались долго… Капитана того, за то, что поступил бесчестно, в гарнизон какой-то отправили. А меня, за то, что руку на офицера и дворянина поднял, сюда. Границу охранять…

— Да, дела… — протянул один из сидевших в кругу возчиков, — так оно в жизни и бывает. Сто раз простой человек прав будет, а супротив господ не попрёшь…

— Да от женщин всегда одни беды, — махнул рукой Грызун и насмешливо покосился на Цыгана, — верно я говорю, Цыган?

— Может и верно, — пожал тот плечами, перебирая струны гитары, — мне почём знать?

— Да ладно! Не зря же говорят, что тебя из-за бабы из табора выгнали!

— Кстати, Цыган, — поднял я на него глаза, — мне вот тоже интересно, чего это тебя в армию понесло? Ведь вы, цыгане, народ вольный. Живёте сами по себе, к порядку и дисциплине не приучены… Как же ты в полку оказался?

— Ай, сержант, — воскликнул Цыган, — верно ты говоришь! Мы, цыгане, народ вольный! Сами по себе живём. Свои законы, свои обычаи соблюдаем. Вот из-за них-то я и оказался из табора изгнан. Хотя, по правде сказать, и сам тоже виноват…

— Это как? — полюбопытствовал Одуванчик.

— Давай уж, Цыган, рассказывай, — прогудел Степняк, — всё одно — уже начал…

— А что? И расскажу, — Цыган уселся поудобнее, положил руки на гитару и, глядя в огонь, начал свой рассказ:

— Была у нас в таборе цыганочка одна… Ой, красивая! Молодая! Стройная! Весёлая!

Перебирая пальцами струны, Цыган вдруг запел высоким красивым голосом:-

Ой нанэ-нанэ-э, Черноглазая! Быстроглазая, Длиннокосая… Ой, цыганочка, дрожь сердечная… И любовь ты чья-то навечная…

Резко оборвав мотив, он замолчал. Обвёл всех весёлым взглядом и продолжил:

— Вот какая была красивая!

— Любил ты её, наверное, — с завистью произнёс Зелёный, — а она тебя?

— Ну, как — любил, — пожал плечами Цыган, — нравилась она мне очень. Аж до дрожи нравилась. Да и я ей, похоже, тоже по сердцу пришёлся. Только вот не судьба была нам вместе быть. Обещал её отец барону нашему в жёны отдать?

— Какому барону? — не понял Полоз, — самому господину барону, что ли?

— Нет, — усмехаясь, помотал головой Цыган, — не тому барону, что в замке сидит. А тому, что с нами в кибитках ездит. Нашему таборному голове. Он ведь у нас тоже бароном называется.

— А! Понятно, — покивал Полоз.

— Ну, так вот… До свадьбы ихней месяц оставался. Повстречал я её как-то в поле за табором. Побродили мы с ней по полю, поговорили. И сами не заметили, как вместе в стоге сена оказались. Да там и заночевали…

— Здорово! — прищёлкнул языком Грызун, — цыганочки, говорят, девки горячие. И до любви страстные.

— Да, — нехотя согласился Цыган. Видно, не особо хотелось ему обсуждать достоинства своей подружки с остальными.

— Ну, а дальше-то что было? — полюбопытствовал Хорёк.

— Да всё было бы хорошо. Если б не заметила нас той ночью карга одна старая. Пока мы в стогу миловались, она к барону-то и кинулась. В общем, взяли нас в том стогу барон с его слугами и приспешниками. Да и отец её там же оказался. Меня связали. Её — отцу кинули на вразумление. Барон меня прямо там прирезать хотел. Да на моё счастье там же был и кто-то из стариков таборных. Сказал, что меня сперва судить надобно. А уж потом, как круг решит, так и наказывать. Одним словом, жизнь он мне тогда спас. С тех пор я и хожу у него в должниках…

— И что же круг присудил? — поинтересовался сержант.

— А ничего, — пожал Цыган плечами.

— Как так?

— А так. Не успел. Сбежал я… Меня в яму посадили и караульного поставили. А только под самое утро слышу, наверху вроде как шум какой-то. Потом мне на голову верёвка падает. Подёргал — привязана. Вылез. Вокруг — никого. Рядом с ямой караульщик без сознания валяется. Ну, я верёвку-то смотал, с караульщика нож да плащ снял, ноги в руки и — ходу! По пути в баронский табун наведался. Лучшего коня увёл! — не преминул похвастаться Цыган, — он и сейчас у меня под седлом ходить.

— Да, конь знатный, — улыбаясь, не удержался я от похвалы.

— А как нас гнали! — воскликнул Цыган, — какая погоня была! Да если б не конь, не сидел бы я тут с вами сейчас, не рассказывал бы свою историю, да не играл бы на гитаре! Я и песню про него придумал.

Цыган вновь тронул пальцами струны и запел:

Ай, ты, коник, ты мой коник, Ты неси, неси меня! А уйдём мы от погони, Не забуду я тебя! Будешь есть ты лишь пшеницу, Сладкий клевер молодой, Пить прохладную водицу Купаный речной водой!

— Любишь ты своего коня, — отметил Степняк.

— А ты бы не любил того, кто жизнь тебе спас?

— Пожалуй, что и так.

— Ну, как из табора ушёл, понятно, — продолжил я допрос, — а вот чего тебя в армию понесло? Почему в другой табор не пошёл?

— В какой другой? — невесело усмехнулся Цыган, — кто меня, изгоя, примет. Кто захочет себе лишнего врага наживать? И недели не прошло, как уже все цыгане в округе знали, что меня барон наш убить поклялся! Кто ж захочет с бароном ссориться? Вот и пришлось мне одному побродить. Да подальше от тех мест, где наш табор кочует.

Цыган помолчал, глядя в огонь и беззвучно перебирая струны. Потом продолжил:

— А почему в армию пошёл?.. Понимаешь, сержант, я ведь цыган. С детства в таборе жить привык. Не могу один! А тут шёл мимо полка, посмотрел через забор. И подумал: «Вот живут люди. Вместе живут. Один хлеб едят, в одном месте спят, одно дело делают. Чем не табор?» Так я в полк и пришёл, сержант…

— Понятно… Ну, давайте-ка заканчивать разговоры, — я поднялся на ноги, — пора укладываться. Завтра с рассветом встаём. Зелёный, Полоз — вымыть всю посуду. Ночью в карауле поочерёдно: Дворянчик, Одуванчик, Грызун и Хорёк. Хорёк, утром перед подъёмом повесь котёл над костром. Воду для чая вскипяти. Всех поднимать с рассветом. Вопросы есть? Вопросов нет… Всё, через полчаса всем — спать. Цыган! С горном — ко мне!

Тяжело вздохнув, Цыган вытащил из седельной сумки на свет божий инструмент и уныло побрёл в мою сторону. Подойдя, встал по стойке смирно и глубоко трагичным голосом доложился:

— Господин сержант! Рядовой Цыган по вашему приказанию прибыл.

— Значит, слушай меня внимательно, парень. Сейчас мы с тобой разучим два сигнала, очень важных в нашей армейской жизни. Это «отбой» и «подъём». Усвоил?

Цыган вяло кивнул.

— Сначала — «подъём». Попробуй пропеть на трубе: «Вставай, вставай! Службу начинай!»

— Как это? — не понял мой будущий сигналист.

— Ну… Та-та-а, та-та-а! Та-та та-та-та-аа! — попытался я ему напеть.

Тяжело вздохнув, Цыган приложил мундштук к губам, и выдал столь визгливую и громкую какофонию звуков, что даже лошади, всхрапнув, шарахнулись в сторону.

Весь десяток покатился со смеху, отпуская в адрес Цыгана самые скабрезные шуточки.

— Говорил же, что не умею я! — с отчаянием в голосе воскликнул он.

— Ничего, всё нормально, — постарался я утешить его, едва сдерживая ухмылку, — для первого раза даже неплохо. Давай ещё раз.

После второй попытки подал голос Грызун:

— Господин сержант! Давайте, лучше я его прирежу! Вам же спокойнее будет. А то от его трубы у нас все лошади разбегутся. Дальше пешком идти придётся…

— Помалкивай, — оборвал я его и повернулся к Цыгану, — продолжай.

Короче говоря, все полчаса, выделенные мной на подготовку ко сну, наш будущий маэстро армейского горна нещадно терзал и свой инструмент, и наши уши совершенно дикими звуками и переливами. Но понемногу у него начало получаться что-то более-менее сносное. Видимо, поняв, что я от него всё равно не отстану, Цыган начал стараться, с каждой пробой всё более и более приближаясь к требуемому звучанию. Наконец, когда у него относительно сносно получились оба разучиваемых сигнала, я удовлетворённо кивнул и сказал:

— Всё. На сегодня можешь быть свободен. Завтра утром уже будешь играть «подъём».

— Цыган, — тут же послышался голос Хорька, — если ты завтра с первого же раза не сыграешь этот чёртов сигнал, как положено, я лично тебе этот горн в задницу запихаю! Может, тогда ты хоть что-нибудь сносное исполнишь…

К моменту окончания репетиции все уже окончательно угомонились и разлеглись вокруг костра. Посуда была вымыта и сложена на повозку. Стреноженные кони паслись неподалёку, временами всхрапывая и ленивыми взмахами хвостов отгоняя надоедливых мошек. Да караульный, чтоб не заснуть, медленно прогуливался вокруг спящего лагеря. Время от времени он подходил к костру, чтоб подкинуть в огонь пару веток. Лесок ненадолго затих, пережидая тёмное время суток. Диких зверей в нём не водилось. Птицы же, ожидая рассвета, прикорнули в своих гнёздах и просто на ветках…

В положенное время Дворянчика сменил у костра Одуванчик. Благополучно отдежурив свои часы, разбудил Грызуна и завалился спать. Грызун, недовольно сопя, уселся перед костром, подкинул в пламя ветку потолще и — задумался. Только что ему снился сон. И не просто сон. В нём была женщина. И очень красивая, надо сказать! Вот только её лицо Грызун никак не мог уловить во сне. Что-то знакомое… Но кто это мог быть?.. Он напрягал свои извилины так сильно, что, казалось, они сейчас распухнут и полезут из ушей. И вдруг!.. Он её увидел! Ну, конечно! Как же он сразу не смог её узнать!? Ведь это же Эллора! Подруга юности весёлой! Какая она стала красавица!

Девушка стояла перед ним совсем как живая. В том смысле, что она и сейчас, конечно, где-то жила… Вот только бывший вор уже давно потерял её след. С тех пор, как ему самому пришлось срочно сбежать из родного города после ограбления лавки известного во всей округе купца. Еле ноги тогда унёс… Правда и добыча была — что надо! Полгода тогда ни о чём не думал, жил на добытое в ту ночь. А потом деньги закончились, пришлось искать новую жертву… Так и покатилось… От одного к другому…

Казалось, Грызун сидел рядом с Эллорой и медленно, не торопясь рассказывал ей свою историю. Она же, слушая рассказ, ласково водила своей прохладной рукой по его небритой щеке, постепенно наклоняясь всё ближе и ближе. Вот она уже коснулась его губ своими мягкими, пахнущими травой губами. Вот добралась до шеи… Вот её рука плавно скользнула к его животу, нащупала пояс…

И в этот момент жёсткая петля захлестнула его горло, стягивая кадык и не давая глотнуть воздух. А прямо над головой, рвя перепонки, взревел знакомый голос:

— Подъём! Нападение! К оружию!!!

Удар ноги — и в затухающий костёр влетела целая охапка сухих веток. Пламя, обрадовавшись новой пище, взмыло к самому небу, рассыпая вокруг ворох искр. Грызун сквозь начавшее затуманиваться сознание успел увидеть вскочивших товарищей с мечами в руках. Сгрудившись на той стороне костра, они почему-то не спешили к нему на выручку, лишь нерешительно переглядываясь и топчась на месте. Последнее, что почувствовал теряющий сознание караульный, сильный удар в бок, отбросивший его к ногам сослуживцев…

— Что вы делаете, сержант? — воскликнул Дворянчик, — Вы же его убьёте.

Я, только что хорошим пинком отправивший им под ноги полузадушенного Грызуна, усмехнулся и, демонстративно смотав кусок шёлкового шнура, сунул его за пазуху. После этого внимательно осмотрел стоящих вокруг солдат и будничным, даже каким-то скучным голосом произнёс:

— Если ещё раз кто-нибудь заснёт на посту, душить не буду. Просто перережу горло… А сейчас — всем спать. Хорёк! Твоё время. И не забудь к подъёму воду для чая вскипятить.

И тут же углёгся, завернувшись в плащ и подсунув под голову седло. Сказать, что я сразу же уснул, будет большим преувеличением. Хотя со стороны это выглядело именно так. Я даже всхрапнул пару раз для убедительности. На самом же деле, укрыв голову плащом, я чутко прислушивался ко всему, что происходило у меня за спиной. Моя правая рука лежала на рукояти обнажённого меча, а левая сжимала кинжал. Это был критический момент. Один из многих, через которые нам ещё предстояло пройти.

Воины постояли в нерешительности, помялись и, не глядя друг на друга и на хрипящего полузадушенного Грызуна, разошлись по своим местам.

— С-сука-а, — просипел отдышавшийся Грызун, держась за горло, — я его первый прирежу… Гадом буду — прирежу!

— Помалкивай, — посоветовал вполголоса Хорёк, — сам виноват. Нечего было спать.

— А ты мне рот не затыкай! Тоже в начальники рвёшься!?

— Если ты будешь и дальше орать, то я сержанта ждать не буду, — поднял голову Циркач, — сам тебе горло перережу. Не мешай спать!

— Ну, иди сюда, перережь, — просипел вор, — посмотрим…

— Слышь, Грызун, заткнись, а! — подал голос Степняк, — и так на сон времени не осталось. А ещё ты тут хрипишь…

Грызун метнул на него злобный взгляд, подумал, но сказать что-либо не решился. Не возникло желание связываться с кузнечным подмастерьем. Видимо, почувствовав, что сейчас он не получит от сослуживцев ни поддержки, ни сочувствия, Грызун улёгся на своё место и с головой укрылся одеялом. Так и уснули…

«Сука!.. Я этого придурочного сержанта на месте был готов пришить!.. Это ж надо было мне такой облом устроить… Мало того, что как шныря последнего заставил на плацу шелуху собирать. (И ведь знал, гад, на чём зацепить: на увольнении из полка! Мне ну никак нельзя сейчас из армии! По мне ведь прокурорские так и плачут. Давно уже либо петлю намылили, либо топор наточили.) Так ещё и ночью чуть не придушил! Я так и думал, что встану, как все уснут, да полосну ему ножичком по горлышку. Да только, по правде говоря, шугнулся я малость. И он мог не спать, и Хорёк этот мог меня зацепить. А если б не успел я десятника порешить, он бы меня тогда уж точно сам приговорил бы. И до прокурорских бы не добрались… Потому и решил я обождать маленько. А там уж — какая кость выпадет…»

Утром все поднялись хмурые, не выспавшиеся. Цыган сыграл «подъём» вяло, «без души». Никто из отряда на него даже не прореагировал. Как-то сумрачно, молча, поели, оседлали лошадей. Молча тронулись в путь. Грызун ехал мрачный, ни на кого не глядел, уставившись в луку седла и время от времени потирая горло, на котором виднелся яркий след от петли. Остальные старались в его сторону не смотреть. Цыган начал было по привычке что-то наигрывать на гитаре, но, поймав на себе пару недовольных взглядов, закинул её за спину.

Я ехал, привычно поглядывая по сторонам и обдумывая утренний разговор с Брауром.

Отмахиваясь веточкой от непрестанно зудящих вокруг комаров, он подошёл ко мне перед самым отъездом. Постоял немного, легко помахивая веточкой и поглядывая по сторонам. Потом, чуть кашлянув, произнёс:

— Сложно с ними будет, сержант.

— Ничего, — хмыкнул я, — обтешутся…

— Хотелось бы пожелать вам удачи…

— Пожелай.

— На пару слов бы, сержант, — скосил он глаза в сторону.

Я кивнул. Отойдя за росший неподалёку раскидистый куст рябины, я повернулся к нему лицом:

— Говори.

— Приказано тебе передать, — негромко заговорил он, осторожно бросая быстрые взгляды по сторонам, — с той стороны придёт человек. Очень важный! Когда — неизвестно. При его появлении оказывать ему всяческое содействие. И незамедлительно отправить прямиком в столицу. Если будет необходимо — выделить сопровождение.

— Как я его узнаю?

— Было сказано — узнаешь. Не ошибёшься.

— Это всё?

— Да, — чуть заметно кивнул он.

— Ладно… Ты куда теперь?

— Проеду с вами ещё пару миль. Потом отстану и сверну в сторону. Я же еду навестить давнего знакомого, — хмыкнув, напомнил он.

— Понятно. Ладно, пошли. Пора отправляться.

Когда мы присоединились к остальным, я заметил настороженный и внимательный взгляд, брошенный в нашу сторону Дворянчиком. Не заостряя на этом своего внимания, я сей факт всё же отметил и запомнил…

Выехав из леска на дорогу, двинулись дальше на восток, к ясно прорисовывавшимся на фоне светлеющего неба горам. Вскоре совсем уже рассвело и за горными хребтами начало медленно подниматься дневное светило. Но даже оно не прибавило бойцам веселья.

В общем, ребятки скисли. Надо было как-то поднимать настроение. Но ничего путного мне пока в голову не приходило. В поисках идеи я вертел головой по сторонам, как вдруг…

— А что, Зелёный, — полуобернулся я в седле, — ты из лука хорошо стреляешь?

— Отец хвалил, — не глядя на меня, с натугой в голосе ответил тот.

— А в зайца за сколько шагов попадаешь?

— Ну, ежели смирно сидит, то шагов за восемьдесят. А ежели скачет, то примерно с пятидесяти…

— А это с седла или с земли? — продолжал я опрос.

Остальные, заинтересовавшись разговором, стали подтягиваться поближе.

— Не… С седла — не знаю, — протянул Зелёный, — с седла я не стрелял. Только с ног. Или — с приседа.

— Ну, так попробуй. Вот и узнаешь. Да и мы заодно поглядим, каков ты стрелок!

— А куда стрелять-то, — завертел головой Зелёный.

— Так в зайца и стреляй! Вон, видишь, у камня сидит, — я указал рукояткой плети вправо.

Зелёный, повернув голову в указанном направлении, присмотрелся. Увидев косого, спокойно жевавшего траву, прищурил глаза, усмехнулся, кивнул и потянулся к налучи, притороченной к седлу за спиной. Остановив коня, он достал лук и, накинув на него тетиву, вынул из колчана стрелу. Потом прикинул расстояние, с сомнением качнул головой. Конь, почувствовав короткий тычок пятками, шагом двинулся вправо, по направлению к ничего не подозревающему косому.

— Ну, да! Ты ещё вплотную к нему подъедь! — язвительно бросил Дворянчик.

Зелёный, не реагируя на реплику, проехал ещё несколько шагов, остановил коня и медленно поднял лук, натягивая тетиву. Изгибаясь, лук тихо скрипнул, на короткое мгновение замер и, звонко щёлкнув, распрямился. Стрела, резко брошенная вперёд тетивой, освобождённой из зацепа крепких молодых пальцев, рванулась вперёд. Заяц, привлечённый странным звуком, вскинул голову, поводя ушами. Короткий свист, удар… И нанизанный на длинную стрелу длинноухий, издавая предсмертный визг, покатился по траве.

Зелёный, не оглядываясь на товарищей, с места бросил коня в галоп, направляясь к подстреленной добыче. Заяц уже не видел, как подбежал к нему конь, как молодой всадник, спрыгнув с седла, вынул из пробитого бока стрелу и, обтерев её от крови, убрал обратно в колчан. И не почувствовал, как его взяли за уши и сунули в седельную сумку. Его путь в этом мире был уже окончен…

— Хороший выстрел, — не преминул похвалить я подъехавшего охотника, — теперь нужно научиться так же бить с ходу, не останавливая коня. И расстояние чтоб побольше было. Научишься?

— Постараюсь, — улыбнулся тот, явно довольный похвалой, — господин сержант, разрешите, я зайца сейчас освежую. А то ведь мы опять целый день в седле будем. Боюсь, как бы не пропал…

— Оставайся, — кивнул я, — только смотри, не долго. И сразу — догоняй!

— Да тут делов-то… Шкуру содрать, внутренности вынуть, да солью натереть. Полчаса, не больше!

— Хорошо. Остальные — за мной! Ходу!

Я ожёг плёткой коня и, лихо свистнув, рванул вперёд по дороге размашистым галопом. Остальные, свистя и размахивая плётками, припустили следом.

Возницы, помня о темпе марша, заданном мной ещё вчера, на время охоты повозки свои не останавливали, стараясь как можно дальше уехать вперёд. Пусть уж лучше верховые их догоняют, чем повозки будут на скором ходу трястись по дорожным рытвинам и ухабам.

Так и случилось. Всадники, сильно отставшие от обоза, пока Зелёный охотился на зайца, быстро догнали повозки, обошли и умчались вперёд. Пришлось и возчиком прихлестнуть своих лошадёнок, чтобы те прибавили ходу. Проскакав ещё с полмили, мы придержали коней, постепенно перейдя на шаг. Вскоре весь отряд вновь объединился, продолжая дальнейшее движение уже спорой рысью. А спустя ещё час нас нагнал и поотставший было Зелёный. Заметив его, я взмахом руки указал на место в строю и поинтересовался:

— Как заяц?

— Порядок, — улыбнулся Зелёный и похлопал по седельной сумке, — здесь лежит, ужина дожидается. А из шкуры я себе шапку на зиму сошью, — не преминул добавить он.

Охота Зелёного, его удачный выстрел и последовавшая за этим скачка явно подняли людям настроение. Ну, ещё бы! Какой же настоящий мужчина сможет оставаться равнодушным к успехам других в таких истинно мужских делах!? Воины были оживлены, слышались шутки, смех. Цыган опять что-то наигрывал на гитаре, подпевая высоким, чистым голосом. Даже Грызун перестал бросать по сторонам мрачные взгляды и приободрился.

Спустя некоторое время Браур попрощался с нами и свернув на едва заметную просёлочную дорогу, пустился по ней вскачь. Парни мои, разгорячённые быстрой ездой, бурно пожелали ему счастливого пути и помахали руками. И лишь Дворянчик, дёрнув уголком рта, отвернулся…

Ещё через пару часов пути отряд приблизился к горным отрогам, вздымавшимся по самой границе королевства и прикрывавших его от сухих восточных ветров. Там же, в этих горах, скрывались и многочисленные полудикие племена горцев, совершавших периодические налёты на приграничные селения подданных Его величества. Это были ещё не сами горы, а лишь предгорья, постепенно поднимавшиеся к скалистым хребтам. Где-то там, впереди, находилась и конечная цель нашего путешествия: небольшое плато с перевалом через хребет, уходящим дальше на восток. И задача была мне поставлена именно там оборудовать наблюдательный пост.

Дорога вилась среди склонов, покрытых уже начавшей подсыхать травой, жёлто-зелёным ковром устилавшей землю. Временами то на одном склоне, то на другом виднелись рощицы из дикого орешника, арчи, кустов барбариса и шиповника. Высоко в небе парил орёл, высматривая добычу.

Заметив небольшой родник, пробивавшийся среди камней, я скомандовал остановку.

— Коней напоим, и — дальше, — пояснил я своим подчинённым.

Пользуясь короткой передышкой, парни наскоро перекусили вяленым мясом с хлебом, запивая скудный обед холодной горной водой. Едва только все кони были напоены, как я тут же прыгнул в седло, скомандовав продолжение движения.

К вечеру дорога привела отряд ко входу в узкое и извилистое ущелье. Его отвесные стены уходили высоко вверх, создавая ощущение холодной тяжести, нависающей над путниками. По дну ущелья протекала меленькая неширокая речушка с холодной и чистой, как слеза водой. Как сказал мне один из возчиков, местные жители такие речки называют «сай». Вода в них берётся с горных ледников, таящих летом под жаркими солнечными лучами. И вновь пополняющих свои ледяные запасы в студёные зимние месяцы. Вправо и влево от ущелья тянулись практически неприступные отвесные стены горного плато, возвышавшегося над долиной на добрую сотню саженей. Насколько мне было известно, другой дороги, кроме как по ущелью, на плато не было. А возчик рассказал нам местную легенду о том, что давным-давно именно на этом плато нашёл своё последнее пристанище повелитель этих земель, правивший тут до того, как страну покорила новая династия. И никто так и не смог взять это плато штурмом до тех пор, пока сам правитель не умер от раны, полученной в бою. Остатки его войска, по слухам, ушли через перевал в восточные горы. И с тех пор о них, что называется, ни слуху, ни духу… С тех пор прошло не менее полутора столетий, а вот, гляди ж ты, легенда до сих пор жива.

Справа от сая, в полумиле, виднелась деревенька из двух десятков домов, окружённая огородами и вспаханными полями, покрытыми зеленеющими всходами. Рядом с ней возвышались сложенные из грубого камня стены какого-то старого укрепления. И судя по некоторым признакам, ещё использовавшееся по своему прямому назначению. Но я туда не повёл свой отряд преднамеренно. Решил, что пусть сразу привыкают к походной жизни. По любому — пригодится.

Кстати, майор своё обещание насчёт проводника выполнил не полностью. Из всего отряда только возчик, рассказавший нам местную легенду, и имел довольно смутное представление о данной местности. Бывал тут как-то проездом пару лет назад. Так что полагаться приходилось лишь на некое подобие карты, раздобытой для меня капралом Горши в недрах полкового архива. Довольно скудной, надо сказать, карты, больше похожей на детские каракули, чем на военный документ.

— Остановимся здесь, — решил я, глядя на бегущую по камням воду сая, — на ночь глядя в ущелье лезть ни к чему.

Дальше пошли обычные распоряжения по разбивке лагеря, заготовке дров и воды и приготовлению ужина.

Пока занимались обустройством лагеря, от крепостцы примчалась пятёрка конных под командованием старого седоусого сержанта. Спешившись, он быстрым взглядом окинул весь наш отряд и выделив намётанным глазом меня, подошёл.

— Сержант Клариган, — представился он мне, — начальник местного поста наблюдения. Кто такие? Куда путь держите?

Я представился в ответ, объяснил, кто мы и откуда, показал предписание на организацию пограничного поста и подорожные на всех. Ознакомившись с бумагами, старый сержант заметно смягчился и присел со мной к разгоревшемуся костру. Сопровождающих своих он взмахом руки отправил обратно.

Разговорились. Клариган рассказал, что уже пять лет, как должен был выйти на пенсию по выслуге лет. Но у него в соседней деревеньке уже давно семья, дети, своё хозяйство. Можно было бы и уйти, да только на одном огороде не проживёшь. А так сержантский оклад очень даже хорошо семью поддерживают.

— У меня тут два десятка конных пикинёров, — не спеша излагал он, — так из них, окромя меня, ещё двенадцать свой срок уж повыслужили. Да только служба здесь спокойная. И от начальства далеко, и разбойного люда нету. Нечего тут разбойникам делать… Ну, уйдёшь ты, к примеру, со службы. А куда подашься? Почитай, жисть свою заново начинать надо. Нет… мы уж лучше тут дослуживать будем…

Пользуясь случаем, я расспросил сержанта о дороге на плато. Показал свою горе-карту. Старик, хмыкнув, попросил карандаш и, кое-что подправив и пририсовав недостающее на листке бумаги, короткими стрелочками изобразил предстоящий нам путь и пояснил, как лучше выбраться на плато и где искать имеющуюся там деревню.

Пока мы разговаривали, Зелёный зажарил подстреленного утром зайца. Добавив к нему хлеба, сыра и овощей, поужинали, запивая травяным чаем. После чего старый сержант распрощался с нами, пожелал спокойной ночи и счастливого пути и отбыл обратно в свою крепость. От провожатых отказался, сказав, что места тут тихие, дорогу он знает и ехать недалеко. На том и расстались.

Ночь и в самом деле прошла спокойно. Все отлично помнили как о том, что случилось на предыдущей стоянке, так и о том, что пообещал сделать сержант в случае не надлежащего исполнения часовыми своих обязанностей. И судя по всему, ни у кого ни на миг не возникло сомнений в том, что если уж я чего пообещал, то исполню обязательно. Что не могло не льстить моему самолюбию. Кстати, эти же соображения позволили мне проспать всю ночь спокойно, даже не поднимая головы. По крайней мере, так думали все остальные…

Утром, когда после завтрака и укладки все расселись по сёдлам, я бросил на Цыгана с гитарой короткий взгляд:

— Убери…

— А почему? — сунулся с вопросом Одуванчик.

Я на него даже не взглянул, не считая нужным объяснять очевидные вещи.

— А потому, — внушительно ответил Хорёк, — тише едешь, целее будешь. В горах эхо громкое. И звуки далеко разносятся. Так что, помалкивай…

Одуванчик, сделав умное выражение лица, мол, «всё понял», отъехал в сторону. Цыган, выслушав Хорька, ни слова не говоря, закинул гитару за спину.

Не смотря на то, что сержант Клариган говорил о спокойствии в здешних горах, в ущелье входили со всеми предосторожностями, разбившись на три группы. Впереди, шагов на пятьдесят, Хорёк, Дворянчик и Зелёный. В центре, в сопровождении меня и остальных, шёл обоз. Позади, тоже в полусотне шагов, ехали Полоз и Степняк.

Проезжая меж отвесных склонов, стиснувших каменистую дорогу с двух сторон, мы настороженно оглядывали каждый камень, каждую расщелину, каждый куст. В любом месте могла оказаться засада. Откуда угодно могла прилететь стрела или болт, выпущенный из арбалета. А мог и просто свалиться на дорогу камень. И не поймёшь: то ли подмытый дождями, то ли сброшенный умелой рукой.

Честно говоря, это я больше нагнетал обстановку всяческими страшилками, заставляя парней чувствовать себя как на войне. На самом же деле я склонен был допустить, что на данном отрезке пути, как и обещал сержант, особой опасности не предвиделось. Но остальным это знать ни к чему. Пускай поучаться марши по вражеской территории проходить. В жизни пригодится…

Ущелье тянулось почти по прямой, лишь местами делая плавные изгибы и повороты. Отряду приходилось всё время переходить с одного берега неглубокого, но быстрого сая на другой, следуя изгибам тропы, столь узкой и каменистой, что язык не поворачивался назвать её дорогой.

За одним из очередных изгибов ущелья тропа стала забирать наверх и правее, на его склон, становившийся всё более пологим по мере продвижения отряда. Речушка на дне ущёлья уходила всё ниже, а шум от бегущей по камням воды делался всё глуше. Ещё полдня понадобилось на то, чтобы, постепенно уходя вверх по дороге, густо поросшей по бокам кустарником, выбраться из глубокого ущелья. Наконец, далеко за полдень, расширившаяся до приемлемых размеров тропа, вывела отряд на горную долину, раскинувшуюся по обоим краям ущелья на несколько миль.

Выехав на свободное место, я с явным облегчением перевёл дух и огляделся по сторонам.

— Стой! — поднял я руку, — короткий привал. Всем осмотреться, поправить снаряжение. Возчики! Осмотреть поклажу и телеги. Ничего там не растрясло? Что нужно, поправить…

После короткой передышки отряд вновь тронулся в путь, уходя всё дальше на восток.

— Господин сержант, разрешите обратиться, — подъехал сбоку Циркач.

— Разрешаю.

— А как долго мы ещё будем ехать?

— А что такое? Задницу отсидел? Или приспичило?

— Да нет… Просто хотелось бы знать, как долго ещё…

— Пока не доедем до деревушки, что должна быть где-то здесь. А там я уточню дорогу у местного старосты. Вот тогда мы уже точно будем знать, сколько ещё нам ехать.

— Понятно… Благодарю Вас, господин сержант, — Циркач подчёркнуто вежливо поднёс руку к своему шлему и отъехал в сторону.

Я столь же вежливо кивнул и отвернулся. «Можно подумать, я знаю, сколько нам ещё до этой деревеньки добираться, — пронеслось у меня в голове, — как доедем, так доедем».

Но воин не должен даже подозревать о сомнениях своего командира! В его глазах командир должен выглядеть непререкаемым авторитетом, знающим всё на свете и обо всём! Вот и не будем развеивать этот миф…

Спустя час от ехавшего впереди дозора прибыл с докладом Дворянчик. В паре миль прямо по курсу виднелось село, обнесённое невысоким земляным валом с каменной кладкой поверху. Вероятно, это и была та самая деревенька, которую мы намеревались обнаружить в этих краях.

— Вероятно, так и есть, — согласился я с предположением посыльного, — едем туда. Эй, обоз! Пошевеливайтесь! Мы уже почти прибыли!

Для пограничного посёлка деревенька была довольно внушительных размеров. Около двух сотен домов, трактир с несколькими гостевыми комнатами, лавка с продуктами и всякой хозяйственной мелочью, храм. Намного в стороне виднелась кузница. Почти все строения были сложены из местного камня, водившегося тут, судя по всему, в изобилии. Даже заборы были выложены из него же.

Земляной вал, окружавший посёлок, был высотой всего-то сажени три. Да по верху шёл каменный забор, взрослому человеку по грудь. Вот и вся защита. Ворота, правда, были крепкие. Сбитые из расщеплённых вдоль двадцатидюймовых брёвен, скрепленных металлическими полосами, они являли собой довольно серьёзную преграду для штурмующих, буде такие появятся. Сейчас они были распахнуты настежь и никем не охранялись. «Понятное дело — деревня» — неодобрительно и скорее по привычке, отметил я.

Оставив отряд в трактире отдохнуть и подкрепиться с дороги, я разузнал у трактирщика, где именно находится дом деревенского старосты и направился к нему.

Староста оказался мужичком невысоким, сухощавым, лет под шестьдесят с полуседыми волосами до плеч. Глаза у него были умные и смотрел он внимательно. Мне он сразу же понравился. С умным человеком и разговаривать приятно. При знакомстве староста назвался Будиром. Я назвал себя. Так и познакомились. Разговаривали у старосты в доме, в большой комнате, сидя за столом и попивая местное пиво с вяленой рыбой, деревенским хлебом и зажаренными орешками.

— Значит, говоришь, пост у нас ставить будете? — староста в разговоре, не чинясь, сразу перешёл «на ты». Ну, а я и не возражал.

— Ну, не совсем у вас… Дальше к перевалу. Чтоб и ту сторону хребта видеть. Есть там такое подходящее место?

— Есть, — кивнул староста, — я тебе проводника дам. Он покажет. Думаю, место тебе понравится.

Посидели, помолчали. Хлебнули ещё пива. Закусили рыбкой.

— Откуда здесь рыба-то? — поинтересовался я.

— А там, если вправо от посёлка уйти, час ходу, речушка с гор стекает. Поглубже той, что в ущелье течёт. Да и пошире раз в несколько. Вот там и берём…

— Понятно… А что, горцы сильно озоруют?

— Бывает, — вздохнул староста, — но у них так… По сезонам. В основном — осенью, как урожай соберём. Ну, и зимой тоже, бывает, наведываются…

— Как отбиваетесь?

— Да это уж как придётся… Их ведь, чем раньше заметишь, тем лучше подготовишься. Теперь вот вы за ними приглядывать будете. Всё нам легче.

— А караула у ворот нет, — как бы невзначай заметил я.

— А сейчас и не надо, — отмахнулся староста, — им сейчас и приходить-то незачем. Сами прошлогоднее доедаем. А они добычей в горах кормятся.

— Понятно… Ну, что ж. Тогда давай в дружбе жить. Вот за то и выпьем! — поднял я кружку с пивом.

— А чего ж за дружбу-то не выпить, — охотно согласился староста, — за дружбу — это святое дело!

Чокнулись, выпили, закусили.

— А живёте чем? — поинтересовался я.

— А кто чем, — охотно отозвался староста, — кто поле пашет, кто скотинку разную да птицу выращивает. И пчёлки имеются. Луга здесь хорошие, горные, медоносные. Опять же, храм Единого и Всевышнего. Со своим жрецом, понятное дело. И даже торговая семья имеется. Они когда-нито и к горцам по торговым делам хаживают.

— И не боятся? — удивился я.

— А чего им бояться? Их горцы не трогают. Потому как купцы им товары нужные привозят. А пограбишь их один раз, больше вообще никто не придёт. Вот и сиди там, в горах, сам себе господином…

— Понятно, — кивнул я, — ну, спасибо тебе, Будир, за хороший приём, за разговор душевный. Пойду я. Давай своего проводника. Дальше поедем.

— Да куда ж ты, на ночь-то глядя? Тебе с обозом твоим туда часа два ещё добираться. Да пока там устраиваться будете… А у нас в горах темнеет быстро. Лучше уж вы у нас ночуйте. А завтра с утра и поедете. Куда тебе спешить? Чай, не на пожар.

Я почесал в затылке (соображение было вполне резонным), подумал и согласно кивнул.

— И то верно. Останемся у вас до утра. Передохнём, баньку примем. Банька-то у вас есть? А то мы, почитай, третий день в седле.

— А как же! — развёл руками староста, — у нас в каждом дворе своя баня. Будет вам и где помыться, и где угоститься.

— Ну, вот и отлично! — настроение у меня заметно повысилось, — пойду к своим, порадую.

— Пойди, порадуй, — согласился Будир, — а мы тут пока всё подготовим…

На подходе к таверне моё внимание привлёк сильный шум, долетавший из помещения через раскрытое окно. Явно были слышны отдельные недовольные выкрики и ругань. Почуяв неладное, я ускорил шаг и, одним прыжком взлетев по ступеням крыльца, рывком распахнул дверь. В нос тут же пахнуло запахом жареного мяса, чесночной похлёбки, пивным духом и ещё какими-то травами. А уши резанул чей-то отчаянный крик:

— Давай его сюда! А то всех перебьём!

И знакомый голос Грызуна в ответ:

— Пасть закрой, гнида! Оботрешься!

У дальнего стола, полукругом, стояли мои орёлики с мечами наголо. Обступив их со всех сторон, бушевала подвыпившая толпа, вооружённая кто чем ни попадя. Бушевать-то бушевали, но вперёд не лезли. Всё ж таки воины перед ними, не горцы полудикие. Кто знает, чем это всё обернётся…

— Отставить! — рявкнул я так, что на мгновение в таверне повисла звенящая тишина.

Пользуясь моментом, я вломился плечом в толпу местных мужиков и, растолкав их в стороны, через минуту оказался между ними и ощетинившимся десятком. С некоторым удовольствием для себя отметил, что тут же находились и оба обозных, вооружённых длинными ножами. Молодцы мужики, не бросили моих пацанов.

— Ну, и что тут происходит? — поинтересовался я, уперев руки в боки и оглядываясь по сторонам, — кто объяснит?

— А ты сам-то кто таков будешь? — послышался чей-то голос, — командует тут…

— А я и есть их командир, — охотно отозвался я, — сержант Лейб-гвардии Его королевского величества Конно-пикинёрного полка.

Ну, тут я, конечно, маленько загнул. Всё ж таки, по чести говоря, меня из полка уже с полмесяца, как отослали. Но местному населению такие тонкости знать не обязательно. Зато мне весу в их глазах прибавит.

— А Вы тоже хороши, — обернулся я к своим, — чуть что, сразу за мечи хватаетесь. Не могли простым мордобоем обойтись? Тоже мне, нашли себе противников, — с некоторым пренебрежением добавил я.

Само собой, всё вышесказанное предназначалось вовсе не для моих разгильдяев, а для местных мужиков, тесным кругом обступивших нас и чутко прислушивавшихся к каждому моему слову. Похоже, моя последняя фраза несколько смутила мужичков. Всё ж таки, что не говори, а перед ними десяток солдат армии Его королевского величества. Кто его знает, на что они способны…

— Не нравится тебе мой солдат, сам суд не чини! — продолжил я между тем, обращаясь уже напрямую к местным, — подойди ко мне, я разберусь. Виноватого накажу. У меня на то и сила, и власть имеется! А у тебя эта власть есть?

— А мы тут сами себе власть! — отозвался крикун, — сами правим, сами судим! Верно, народ?

— Что ты сказал? — прищурился я, — сам себе власть? Может, тебе и Его монаршее Величество не указ? Уж не шпион ли ты вражий, народ мутить подосланный? Отвечай!

Мужичок, понявший, что сгоряча сболтнул лишнее, поспешил от греха подальше скрыться за соседскими спинами.

— Ты, мил человек, не шуми, — примирительно прогудел в бороду высокий и дородный мужик, — у нас тут лазутчиков вражьих нету. Мы все друг дружку давно знаем. Ну, брякнул дурак не подумавши… С кем не бывает!? А вот ежели ты и впрямь их командир, то уж и рассуди по чести. Что б, значит, и народ не в обиде, и твоим наука…

— Так, понятно, — обвёл я взглядом всю толпу, — тогда, для начала, все разошлись! Говорить только с тобой буду. Остальные молчат и в разговор не лезут! А вы, — я повернулся к своим, — мечи — в ножны.

— Ага! Сейчас! — оскалился Грызун, — я такие дела знаю. Только спрячь перо, тут же на куски порвут…

— Ты что, не понял? — прошипел я, разворачиваясь к вору всем корпусом, — по-другому объяснить?..

Грызун глянул в мои наливающиеся чёрным туманом глаза, затравленно бросил короткий взгляд по сторонам и через силу, ломая себя, медленно всунул меч в ножны. Потом судорожно выдохнул и рухнул своим тощим задом на скамейку, стоявшую за спиной. Остальные, настороженно косясь на не утихомирившихся до сих пор селян, последовали его примеру.

Дождавшись, когда приказ будет выполнен, я повернулся к дородному мужику, во взгляде которого теперь читалось явное уважение.

— Тебя как звать?

— Гролон я, торговыми делами тут занимаюсь…

— А меня можешь называть сержант Грак. Ну, давай, присаживайся, Гролон. Рассказывай, что тут приключилось, пока я с вашим старостой общался.

Я присел за стол и указал мужику на скамью напротив себя. Тот, отложив в сторону крепкую палку, которую до того держал в руках, оглядел всех присутствующих, огладил бороду и степенно уселся на предложенное место.

— Тут, видишь, какое дело, сержант, — начал он, поймав на себе мой вопросительный взгляд, — ты бы укоротил руки-то своим воинам… И тебе беспокойства меньше, и нам — спокойнее…

— Что именно ты имеешь в виду, уважаемый Гролон? Подробнее, пожалуйста, — в деревнях надо быть особенно вежливым. У деревенского люда почему-то особо ранимое самолюбие. А уж здесь-то, на границе, с их вольностью и привычкой к постоянно нависающей из-за горного хребта опасности, тем более. Мои обормоты, судя по всему, не знали этих тонкостей, вот и вляпались в историю.

— Да вот этот твой, не в обиду будь сказано, франт усатый, — рассказчик махнул левой кистью в сторону Дворянчика, — не успел с седла соскочить, а уж под подол к уважаемой девице залезть пытается. А она не служанка какая-нибудь, самого господина трактирщика дочка. С ней тут никто себе таких вольностей не позволяет!

— Понятно, — качнул я головой, — с одной стороны, меня, как его командира, сей факт радует. Значит, не всё хозяйство он себе об седло отбил, коль на девок тянет! Верно? — и гулко захохотал. Кое-кто в толпе, оценив столь незамысловатую шутку грубого вояки, хохотнул, кто-то откровенно заржал. Сам Гролон, хмыкнув, прикрыл рот рукой. Дворянчик, дёрнув скулами, промолчал.

— С другой стороны, — продолжал я между тем, — честь девичью, конечно, блюсти и охранять надо. Да только ведь не такой уж и страшный грех совершил мой воин, девку пощупав, чтоб его сразу на расправу волочь… Иль не так?

— Так то ещё не всё, — прогудел Гролон, уже гораздо благодушнее после моей шутки, — он потом и на народ лаяться начал.

— Слышь! Ты за языком-то следи! Я тебе не пёс, чтоб брехать! — вскочил с лавки Дворянчик.

Мужики вновь недовольно загудели, но тут же смолкли, остановленные взмахом руки Гролона.

— Сядь, — я тоже не упустил возможность проявить свою власть, — и не лезь в разговор.

Дворянчик открыл было рот, желая возразить, однако был тут же усажен на место сильной рукой Степняка. А чтобы он не попытался вскочить ещё раз, бывший кузнечный подмастерье положил ему на плечи свою тяжёлую руку, слегка придавив шею.

— Объясни, — предложил я Гролону, когда порядок вновь был восстановлен.

— Он когда девушку в углу прижал, она вырвалась. И к отцу побежала. Да тот уже и сам всё видел. И замечание твоему воину сделал. Мол, негоже воинам короля достойных девиц обижать. А воин твой так грубо отцу девушки ответил, что тут уж и другие, кто в трактире были, не стерпели. И принялись стыдить его и к совести его взывать… Он же, заместо того, чтоб голосам народным внять и совесть свою послушать, отвечать стал ругательно и обзываться по-всякому. Словами всякими нехорошими…

— Дворянчик! Что скажешь? — повернул я голову, жестом прервав рассказчика.

— Подумаешь, девку потискал, — пробурчал тот, — да она радоваться должна и Бога благодарить, что такой дворянин, как я, на неё внимание обратил!

— А людям чего грубил?

— Да это хамьё совсем нюх потеряло! Не видят, с кем разговаривают…

— Так, замолкни, — резко оборвал я его. Позволить ему продолжать означало неминуемо вновь распалить уже вроде бы угомонившихся мужиков, — всё понятно… А скажи мне, уважаемый Гролон, могу я на ту девицу взглянуть, из-за которой вся эта каша заварилась?

— Отчего нельзя? — пожал тот плечами и повернулся к стойке, — Эй, Стакаш! Где там дочка твоя? Пусть выйдет, господину сержанту покажется!

Врезанная в стену за трактирной стойкой дверь тут же распахнулась и из неё выпорхнула бойкая темноволосая девица лет пятнадцати с озорными чёрными глазками, тугой грудью, обтянутой тесным платьем с глубоким вырезом, и с длинными ногами, прикрытыми шёлковой юбкой ниже колен. Замерев на секунду и явно красуясь, она повела миндальными глазками по сторонам и, покачивая бёдрами, плавной походкой направилась к столу, за которым сидели договаривающиеся стороны. Остановившись в паре шагов от стола, она склонила голову набок и немного напевно произнесла:

— Звали, господин сержант? Чего изволите?

Я, оглядев её, хмыкнул и покосился на Дворянчика. Тот отвёл глаза в сторону, стараясь не смотреть на девицу. Да и весь остальной десяток водил глазами куда угодно, только не в направлении дочки трактирщика. М-да…

— Ну, а ты что скажешь? — повернулся я к девушке, — сильно ли тебя мой воин обидел?

Однако, судя по тому, как независимо она держалась и постреливала глазками по сторонам, столь вольное поведение нахального солдата должно было ей только импонировать.

— Да не принято у нас тут такое, господин сержант, — игриво повела плечиками девушка, — ни к чему и начинать?..

— Я не о том. Как ты считаешь: настолько ли нестерпимую обиду он тебе нанёс, чтоб под суд его отдавать?

— Ну чего ж сразу под суд? — растерянно замигала девушка, — поругайте его, наставьте на путь праведный, чтоб неповадно было… А под суд зачем же?

— Он не монах, что на путь праведный его наставлять, — не удержался я от ухмылки, — в общем, у тебя к нему особых претензий нет. Хорошо. Присядь пока где-нибудь… Ей, трактирщик! Как там тебя?.. Стакаш!? Ну-ка, пойди сюда, — помахал я рукой.

И когда вызванный из-за стойки трактирщик подошёл, спросил:

— Уважаемый Стакаш, ответь мне как на духу, сильно ли ты оскорблён тем, что один из славных воинов нашего короля, граф Корман, подарил свой дружеский поцелуй твоей прекрасной дочери, тем самым признавая её бесподобную красоту?

Дворянчик, повернув голову, изумлённо уставился на меня. Вот уж чего он, похоже, никак не ожидал от своего сержанта, так это столь изысканно завёрнутой витиеватой фразы.

«Видимо, служба в столичном гарнизоне всё же приносит свои плоды» — вероятно, решил он.

Да и остальные поглядывали на меня с не меньшим изумлением, явно удивлённые тем, что я назвал Дворянчика полным титулом.

Наплевать! Для меня сейчас были все средства хороши. Лишь бы окружающие крестьяне (а особенно — сам трактирщик), прониклись важностью и высоким социальным уровнем прибывшего в их края отряда. (Вот ведь какими словами умными заговорил от напряжённости обстановки).

Трактирщик же, судя по всему, и вовсе никогда в жизни не встречался со столь вежливым обращением. А потому гмыкал, хмыкал, мялся, топтался на месте и не знал, что ответить. Да и что тут отвечать-то? С одной стороны, дочка и вправду не пострадала. Подумаешь, в уголке зажали да щипнули разок! И по глазам её видно было, что по нраву ей это пришлось. А с другой — зажал не кто-нибудь, а сам граф! Дворянин! А ежели оно и дальше к лучшему пойдёт, то кто его знает, как оно обернётся… Тут лишний раз словечко-то пожуёшь, прежде чем ляпнуть глупость какую… Все эти мысли прямо-таки читались на лице трактирщика.

А пока он молчал, соображая, как бы половчее ответить, в разговор вновь вступил Гролон:

— А вот объясни-ка, сержант, такую штуку, — обратился он ко мне, поглаживая бороду, — это как же так получается, что этот, как ты говоришь, граф, и простым солдатом ходит? Да ещё тебе, сержанту, подчиняется. Ему ведь по статусу положено офицером быть. Как же так?

— А вот так, — ответил я и, возвысив голос, чтоб все слышали, продолжил, — сделано это по велению его отца, графа Кормана, заслуженного полковника Его королевского величества, всю свою жизнь королевской династии отдавшего. А пожелал сей славный воин, чтоб сын его, прежде, чем офицером станет, сам в солдатах походил, да на своей шкуре познал, какова она — лямка солдатская! А сроку на эту службу старый граф положил два года!

Проговорив это, я покосился на своих оболтусов. Те, открыв рты, изумлённо таращились на меня. Цыган, подперев рукой правую щеку и влюблено глядя на меня, с упоением слушал, как я заливаюсь соловьём. Уж кто-кто, а цыгане-то лучше любого другого разбираются в искусстве «топтания ушей» собеседнику. Сам же Дворянчик лишь молча хлопал глазами, переводя их с меня на Гролона и обратно. Сельские мужики уважительно кивали, почёсывали затылки и бороды и сочувственно поглядывали на Дворянчика. «Мол, да, парень, крут твой батя. Но — справедлив! Так что, держись, мол».

Заметив такой успех моей речи, я развернул тему и углубил её, не забывая периодически многозначительно поглядывать на молодого графа.

— А сделал он это для того, чтоб сын его, когда сам начнёт людьми командовать, о своих годах солдатских завсегда помнил! И потому солдата простого понимал и бесчинствами не занимался! Так и сказал мне господин полковник на прощание, когда сына своего мне с рук на руки передавал. Сделай, говорит, сержант, из этого разгильдяя человека достойного. А то избаловался он уж слишком, пока я из дома по делам служебным отсутствовал.

— Ну, знаете ли, господин сержант! — вскочил с места возмущённый Дворянчик, — это уж слишком! Я не позволю…

— Сядь! — махнул я рукой, — и помалкивай, когда старшие разговаривают. Ну, вот, сами видите, сельчане. Постоянно за его поведением следить приходится…

Ухмыляющийся во всю морду Степняк вновь усадил Дворянчика, обхватив его правой рукой за шею.

Мужики опять сочувственно покивали, но уже в мой адрес. «Да, мол, видим, сержант. Тяжко тебе с ним. Так что и ты — держись».

— Ну, коли так, — решился выразить общее мнение Гролон, — то и мы тебе, сержант, при случае, чем сможем — поможем. Верно, сельчане? Поможем?

Комната отозвалась нестройным одобрительным гулом. Поможем, мол, отчего не помочь, коли люди хорошие.

— А за этим молодым графом ты, сержант, всё ж таки приглядывай, — продолжил между тем Гролон и неодобрительно покосился на Дворянчика, — а то слишком уж на язык дерзок да невоздержан…

— Это само собой, — согласился я и, обернувшись к трактирщику, спросил, — ну так как, господин Стакаш, будем наказывать воина за внимание, им к твоей дочке проявленное?

— Да ладно, чего уж наказывать, — успев к тому времени всё обдумать, махнул трактирщик рукой, — вы его, господин сержант, пожурите сами, по-свойски. Я вижу, Вы это умеете. Да, думаю, и довольно будет…

— Хорошо, — тут же согласился я, — так и поступлю. Теперь, уважаемый Гролон, что касается обид, народу нанесённых. Тут я признаю, что мой воин был неправ. Вёл себя грубо, дерзко и вызывающе. За что, как его командир, и прошу у народа прощения. А его я накажу. Своей властью. И в том я тебе своё слово даю. Такой ответ тебя устроит?

— А как накажешь? — полюбопытствовал кто-то из толпы, — нам бы убедиться желательно. А то ведь, как не крути, а он всё же — граф! А ты — простой сержант.

— Я своё слово дал, — в моём голосе прорезались лёгкие раскаты далёкого грома, — ты что, в слове сержанта королевской гвардии сомневаешься!?

— Нет-нет, господин сержант, — тут же поспешно вставил Гролон, — в Вашем слове никто не сомневается. Это он так сказал, не подумавши…

— Ну, то-то, — мгновенно «успокаиваясь», примирительно проворчал я, — а коли все наши вопросы решены, то по такому случаю не мешало бы опрокинуть и мировую, а? Что скажешь, Гролон? Я угощаю!

— Согласен! — отозвался тот, — Стакаш! Чего стоишь? Вина давай! Мировую пить будем. Согласны ли вы, люди, в мире с воинами короля нашего жить?

— Согласны! — послышалось сразу несколько голосов, — в мире, оно завсегда лучше, чем лаяться да драться…

Ещё бы им не согласиться, хмыкнул я, на чужой счёт угоститься, дураком надо быть, чтоб отказаться. Да и пригодимся мы ещё друг другу…

Значительно позже, когда основная масса народу уже нагулялась и начала разбредаться по домам, от старосты прибежал посыльный мальчишка с приглашением к господам солдатам проследовать в баньку. Мол, всё уже давно натоплено и приготовлено. Вас ждут!

Потом, позже, когда уже шли от трактира по дороге к дому старосты, я за рукав оттянул Дворянчика в сторону и тихим шёпотом произнёс:

— Слушай меня внимательно, Дворянчик! Мне с местными проблемы не нужны. Нам тут два года службу тащить. И поэтому ты либо учись с людьми нормально разговаривать, либо помалкивай в тряпочку и на рожон не лезь…

— Почему это я с деревенским быдлом сюсюкаться должен!? Кто они, и кто — я!?

— А кто — ты? — насмешливо бросил я, — никто! И звать тебя — Никак! У тебя даже имени своего нет. Одна кличка — Дворянчик. А потому делать ты будешь то, что я тебе скажу. Иначе тебе — конец! Понял? И учти: больше я за тебя ни перед кем извиняться не буду. Да я лучше сам тебя пришибу, чем до такого позора перед деревенскими опускаться. Всё! Иди… в баню…

Дворянчик, судорожно скривившись, хотел было что-то сказать, но, натолкнувшись на мой жёсткий взгляд, лишь раздражённо выдохнул, развернулся и быстро зашагал по улице, догоняя остальных. Вот так-то, парень. А ты думал, я тебя теперь до небес вознесу оттого, что при всех графом назвал? Перетопчешься…

Банька у старосты Будира оказалась знатная. Каменные стены, обшитые изнутри духмяной доской подолгу не выпускали тепло. А большая печь, сложенная из местного камня, пыхала таким жаром, что подойти к ней было просто невозможно. На трёхступенчатом полке можно было разместить весь наш отряд и ещё оставалось довольно много свободного места. В углу, в корыте с горячей водой, отмокали свежие дубовые и берёзовые веники. Там же стояли кадки с горячей и холодной водой для мытья и несколько шаек. На лавке лежали мочалки и несколько кусков мыла. Соскочив распаренными с полков, мы охлаждались в дубовых кадках, наполненных речной водой и стоявших в боковой пристройке. А в предбаннике на столе блестели запотевшими боками несколько кувшинов с охлаждённым домашним пивом.

— Да, хорошо, — довольно выдохнул разомлевший после парилки Циркач, отхлебнув пивка из кружки, — давно я так не парился…

Как следует напарившись, мы сидели и переводили дух в предбаннике, попивая пиво и довольно покряхтывая и жмурясь.

— Подумаешь, — дёрнул щекой Дворянчик, — баня… Жарища, духота, теснота…

— Тебе не понять, — качнул головой Степняк, — То-то ты первым из парилки выскочил…

— Баня — для мужичья деревенского, — наставительно ответил граф, — а мы, дворяне, принимаем ванну, либо моемся в больших деревянных чанах с горячей водой.

— А у нас дома баня другая была, — вступил в разговор Одуванчик, — У нас жар был сухой.

— Как это? — не понял Цыган.

— Ну… Вот здесь мы воду на камни раскалённые брызгали. От них пар шёл. И воздух влажными и горячим делался. Так?

— Ну?..

— А у нас в степи воды мало. Потому и на камни мы её не льём. Сидишь на полке в сухом жаре, прогреваешься, потом исходишь, сколь терпеть сможешь. А уж когда совсем невтерпёж делается, насквозь пропотеешь, из парилки выскакиваешь и, как здесь, в кадку с водой холодной прыгаешь. В ней же потом и с мылом моешься. Вот так и паримся…

— Интересно, — качнул головой Циркач, — сухой жар… Я бы хотел попробовать.

— Вот и полезло из тебя твоё полумужичье происхождение, — тут же едко бросил Дворянчик, — сразу видно — не дворянин…

— Слушай ты… голубокровый… Рот закрой, пока тебе в него мочалку не вогнали, — лениво процедил Циркач

— Кто? Ты, что ли?

— Слушай, Дворянчик, — повернулся я в его сторону, — ну, что ты за человек, а? Люди после бани вышли, пиво пьют, отдыхают после дороги… Тебе обязательно надо кому-то настроение испортить? Или мне твой язык подрезать, чтоб меньше всякого дерьма болтал?

Дворянчик что-то там невразумительно пробурчал и замолк, приложившись к кружке с пивом.

Мы посидели ещё немного. Помолчали. Тут вдруг ко мне повернулся Хорёк и без всяких предисловий задал вопрос:

— Послушайте, сержант, а почему вы не дали нам разобраться с этими деревенскими мужиками там, в трактире? Или вы побоялись, что мы с ними не справимся?

— Вот-вот, — тут же встрял в разговор возмущённый Дворянчик, — где это видано, чтобы всякая деревенская голытьба так с потомственным дворянином разговаривала? Да будь это хоть в самой столице, мы бы их быстренько уму-разуму научили!

— Возможно, — сделав глоток, согласился я, — возможно, будь это в столице, вы крестьян и проучили бы. Но здесь — не столица. Здесь — пограничье, фронтир. У них, что ни год, с горцами набегающими стычки проходят. Так что это вам не забитые селяне из центральных провинций, а вполне даже подготовленные бойцы. Но дело даже не в этом…

— А в чём? — полюбопытствовал Зелёный.

— В чём?… А вот скажи мне: мы для чего сюда прибыли?

— Ну… пост пограничный установить…

— Верно. А для чего?

— Понятно, для чего, — ухмыльнулся Зелёный, — чтоб границу королевства нашего охранять.

— Так… А королевство — это что?

— Как — «что»? — Зелёный недоумённо переглянулся с остальными, — ну, страна наша… люди…

— Вот! — наставительно поднял я палец, — это ты верно сказал: люди! А вот теперь ответь мне: те сельчане, что здесь живут, они тоже к нашему королевству относятся?

— Ну, конечно! Они ведь на нашей земле живут, нашему королю подчиняются.

— Вот видишь! А вы их бить собрались. Кто ж бьёт того, кого защищать должен?

— Они первые начали! — опять завёлся было Дворянчик.

— Уж ты-то помалкивай, — бросил я ему, — кто бы говорил…

— Сиди уже, — приобнял его за шею Степняк, и ухмыляясь, добавил, — а то сержант тебя обратно к папочке отправит…

Вспомнив, что я нагородил в трактире, заулыбались и остальные.

— Да, сержант, — уважительно покачал головой Цыган, — я чего только не слышал в своей жизни… Но чтоб вот так с ходу, безостановочно и, (главное!), правдоподобно «ездить по ушам» слушателям… Такое не часто встречается. Где ж вы так наловчились?

— Жизнь всему научит, — улыбнулся и я, — ну, так вот, парни. Подведём итог. Нам с местными надо жить в дружбе и взаимопонимании. Иначе ничего путного у нас тут не получится. Надеюсь, это всем понятно?

Возражений не последовало. Похоже, поняли все.

«Уж не знаю, как другие, а мне этот сержант нравился. Хоть и жёсткий он, и гоняет нас, как шкетов неразумных, а всё же чувствуется в нём отношение к нам человеческое. Я это особенно заметил, когда он историю Одуванчика выслушал, да разрешил ему куклу сестрёнкину оставить. И как потом, в трактире, за Дворянчика заступился, не отдал деревенским под наказание. У меня мастер-кузнец такой же был. Всегда за меня, да и вообще — за своих, заступался. А глянешь на него — страхолюдина, каких мало! Упаси Высший с таким по ночи на улице повстречаться — сам на дорогу замертво рухнешь. А сердце у него было доброе. Особо он детей любил… Вот и десятник наш, похоже, из таких же будет. А то, что он вместо имени Степняком меня обозвал, так поначалу мне тоже, как и остальным, обидно было. Всё ж таки, у меня своё имя есть, отцом-матерью дадено. А потом — ничего. Привык. Даже нравиться стало…»

Пост

Сидя в седле, я внимательно и неторопливо оглядывал окрестности. Слева, в полумиле от того места, куда нас привёл проводник, через хребет на восток уходил перевал. Дорога была не наезженная, высокой травой поросшая. Видать, не часто здесь люди на ту сторону ходят… По обеим сторонам перевала ввысь уходили вершины двух скалистых хребтов, раскинувшихся вправо и влево столь же скалистыми отрогами. Как сообщил мне молодой проводник с интересным именем Скилдун, на ближайшие несколько миль в обе стороны дорог за хребет больше не было.

— Вот здесь, у скалы, господин сержант, и есть самое удобное место для поста вашего, — ткнул пальцем Скилдун, — лучше и не придумаешь. И перевал рядом, и от ветра прикрыты будете. А там, под скалой, и родничок имеется. Вода, значит, завсегда при вас будет.

Место и в самом деле было вполне подходящим. По многим соображениям. И, прежде всего потому, что находилось на некотором возвышении по отношению к остальной части долины. Ну, что-то вроде гигантской ступеньки, выдвинувшейся из хребта.

Ещё раз осмотревшись, я повернулся к солдатам, с нетерпением ожидавшим моего решения.

— Слазь! — и, спрыгнув с седла, — Все ко мне!

Дождавшись, когда весь десяток, соскочив с сёдел, соберётся передо мной, спросил:

— Ну, кто скажет, с чего мы начнём оборудование поста, и что именно нам нужно будет сделать?

— Палатку надо поставить, — почти без промедления ответил Хорёк.

— Дрова заготовить, — подал голос Степняк.

— Обоз разгрузить, — добавил Полоз.

После этого молчание как-то затянулось. Вроде бы всё назвали…

— Хорошо, — поощрительно кивнул я, — но это ещё не всё. Что ещё?

— Вышку наблюдательную ставить надо! — сообразил Одуванчик, — Я такую видел на северной границе.

— Дальше, — потребовал я.

— Господин сержант, разрешите обратиться, — попросился Грызун.

— Говори.

— Разрешите отлучиться на пару минут. Живот что-то сильно прихватило…

На лицах остальных тоже читалось явное желание нырнуть в ближайшие кусты. Ну, ещё бы! Плотный завтрак в деревне, двухчасовая конная прогулка и свежий горный воздух отлично способствуют пробуждению подобного желания!

Я понимающе кивнул:

— Пять минут оправиться. Разойдись!

Когда народ разбежался, скрываясь среди кустов и камней, я и сам, отойдя к ближайшему камню, взялся за пояс. С задумчивым видом озирая окрестности, я порадовал прогретый солнцем валун и траву вокруг него невесть откуда взявшимися осадками, затянул пояс потуже и подошёл к коню, мирно пощипывавшему сочную горную зелень.

Остальные, решив свои насущные проблемы, тоже уже начали подтягиваться к тому месту, где я их ожидал.

— Ну, что, — продолжил я опрос, когда весь десяток вновь собрался вокруг, — надумали, что ещё нам нужно сделать?

Парни смущённо молчали, не понимая, чего хочет командир. Так и не дождавшись ответа, я насмешливо оглядел каждого.

— Ну, и долго вы ещё вот так по кустам шастать будете?

— А что? — осторожно спросил Циркач, — Организму не прикажешь. Он своего требует…

— Конечно! — ухмыльнулся я, — И что из этого следует? Отхожее место делать надо, вот что! Ладно, хватит болтать. Начинаем обустраиваться. Значит, так… Циркач, Одуванчик, Цыган, Хорёк — ставите палатку. Вот на этом месте, под деревьями. Выполняйте!

Названные тут же направились к обозу вытаскивать палатку и прочие составляющие нашего будущего жилища.

— Дальше, — продолжил я, — Степняк, Грызун, Зелёный. Вон там, рядом с палаткой, соорудить временный навес. Под него сложить всё имущество и продукты, что снимете с повозок. Полоз — дрова собирать. Разведёшь костёр и приготовишь обед. А ты, — ткнул я пальцем в Дворянчика, — Бери лопату и — шагом марш за мной.

— Какую лопату? Для чего? — изумился тот.

— Для того! Твоя задача — вырыть яму под нужник и сразу начинать его обустраивать.

— Какую яму!? — возмутился разорённый граф, — Да я никогда в жизни в руках лопату не держал! И не буду!

— Да ну? — хмыкнул я, — А ведь ты мой должник!

— С какой стати?

— А с такой! Я вчера местным мужикам дал слово, что накажу тебя своей властью. А словами я на ветер не бросаюсь. Вот это рытьё и будет твоим наказанием! Ещё есть вопросы?

— Нету, — буркнул Дворянчик и сердито потянул лопату с воза.

— Отлично! За мной!

Дойдя до намеченного под сортир места, я обозначил границы ямы и задал глубину — полтора человеческих роста.

— Да Вы что, сержант! — вновь запротестовал Дворянчик, — Куда её такую? Мы же её и за три года не заполним!

— Вот и отлично, — ухмыльнулся я, — а ты что, каждые полгода хочешь новую копать?

Зло сплюнув, Дворянчик в сердцах неловко ткнул лопатой в землю. Та, вывернувшись, скользнула в сторону и едва не угодила ему по ноге.

— Зар-раза! — выругался он, отталкивая от себя черенок.

Да… Похоже, с лопатой у него явные проблемы…

— Сроку тебе — до вечера, — уточнил я задачу, — рой давай! Хорёк!

— Я, господин сержант, — отозвался тот, отвлекаясь от свёрнутой в плотный тюк палатки.

— Я на перевал съезжу. Осмотрюсь там, что и как. Остаёшься за старшего. Чтоб к моему приезду всё было сделано. Приеду — проверю! Гляди у меня тут…

Чем дальше на восток, тем горные хребты становились выше и круче. На вершинах древних скалистых гор лежали вечные снега, склоны были покрыты лесами и кустарниками. Повсюду торчали из земли гранёные зубья отвесных скал и огромные валуны. Дорог, насколько мне было известно, здесь не было вообще. С давних времён эти горы считались непроходимыми. И только местные жители, горцы, бегали по ним, пользуясь узкими звериными тропами, петлявшими меж обточенных ветрами и дождями скал.

Вправо и влево от седловины перевала, с которого я обозревал окрестности, уходил скалистый хребет, постепенно вырастая всё выше в небеса. Часть хребта, уходившая от меня на север, представляла собой сплошной скальный обрыв, удержаться на котором не смогли бы даже горные козлы. Лишь птицы гнездились там в узких расщелинах и на скальных выступах. А по вершинам лежали белоснежные шапки вечного снега, не таявшего даже летом. Та же часть хребта, что уходила от перевала к югу, представлялась более проходимой, даже для человека и лошади. И хотя восточный склон всего хребта был ещё более крутым и заваленным камнями и скалами, чем наш, западный, всё же по нему, при желании, могло пройти и вражеское войско, пользуясь горной дорогой, растянувшейся по склону узкой извилистой лентой. Дорога эта уходила от перевала по склону вправо и вниз. Точнее даже — это была не дорога, а этакий относительно свободный от камней участок земли, уходивший вправо по склону и довольно круто спускавшийся на самое дно глубокого ущелья. А над ним нависал широкий и длинный язык каменной осыпи, грозивший в любой момент сорваться вниз и похоронить под собой и саму дорогу, и тех, кто на ней в этот момент окажется. Я мысленно отметил для себя этот факт, решив при случае им воспользоваться.

Дело в том, что я оказался на этом перевале не просто так. Только не по той причине, которую «просчитал» майор и которую несколько позже я озвучил своим бойцам. На самом деле всё было гораздо интереснее и серьёзнее. Я, например, точно знал, что приблизительно в это же время справа и слева от меня, на ближайших соседних перевалах, создавались точно такие же посты наблюдения. И создавали их мои однополчане, сержанты Лейб-гвардии конно-пикинёрного полка. А ещё я знал то, о чём майору станет известно только через месяц. Именно тогда к нему в полк нагрянет инспекторская комиссия из столицы. Полк подвергнется самой тщательной проверке на предмет своей боеготовности. Его численный состав будет доведён до полного списочного, выбракованные лошади будут заменены, а снаряжение и вооружение улучшено. Кроме того, высокая комиссия осмотрит городские укрепления и, судя по тому, что я видел, проезжая мимо них, примет решение об их восстановлении и усилении. Будет также усилена и крепостная артиллерия.

А ещё через пару месяцев после этого, уже ближе к осени, в городишко прибудет сводная бригада из трёх пехотных полков и двух конных при поддержке аж пяти артиллерийских батарей. И командовать бригадой будет один из высших генералов нашей армии. К нему-то в подчинение и попадёт майор Стоури вместе со всем своим полком. А осенью будет проведён и военный смотр городского ополчения, не проводившийся тут уже, наверное, лет пять. Вот шуму-то будет…

Меня, конечно, могут спросить: откуда мне, простому сержанту, всё это известно? И я отвечу. А оттуда, что наш полк является не просто очередным конным полком, даже и в Лейб-гвардии, а принадлежащим к ведомству разведки его королевского Величества. А разведкой этой, как известно, руководит родной брат нашего короля, принц Эстори, одновременно являющийся и генерал-аншефом нашего полка. И потому любой человек в нашем полку, от рядового до полковника, в той или иной мере причастен к делам разведки.

И вся та бодяга, о которой я выше рассказывал, началась в связи с тем, что разведка раздобыла сведения о готовящейся против нашего королевства войне. Готовили её, разумеется, не дикие горские племена. На разгон этих оборванцев, даже соберись они все вместе, хватило бы и пары наших пехотных полков при поддержке такого же количества конницы. Ну, может, для большего эффекта пару-тройку батарей добавить…

Войну готовили те, кто в настоящее время находились по ту сторону вот этих самых непроходимых гор. Готовили, как нам стало известно, уже не первый год. Активно вступали в союзы с горными племенами, искали проходы в горах, строили дороги, навешивали мосты через ущелья, рыли тоннели, используя для этого естественные пещеры и старые шахтные выработки.

А самое главное — собирали, вооружали, обустраивали и обучали сильную армию, готовя её к будущим боям. Заправлял всем этим какой-то молодой король, то ли прибывший в те земли неизвестно откуда, то ли выбранный прямо на месте из числа местной знати.

Короче говоря, вести были самые тревожные. Вот тогда-то на Королевском совете и было принято решение заняться всемерным укреплением восточной границы. Восстановить крепостные укрепления, усилить уже имеющиеся вблизи границы войска и направить туда дополнительные силы. Предполагалось, что вторжение начнётся через полтора-два года, не раньше. А к этому моменту всё уже должно было быть готово для достойной встречи неприятеля.

Задача же таких передовых постов, как у меня, состояла в том, чтобы вовремя обнаружить приближение вражеских войск. И, не вступая с ними ни в какое соприкосновение, известить ближайший гарнизон об их приближении. А дальше уже, по цепочке вестовых, это сообщение дойдёт до короля.

Но мне было мало просто известить вышестоящее начальство о начале войны. Хотелось чем-то «порадовать» нежданных гостей лично от себя. И кое-что я уже придумал…

— Господин сержант, разрешите обратиться!

Не успел я соскочить с коня, как рядом со мной нарисовался Хорёк.

— Говори, — обернулся я к нему.

— На счёт сторожевой вышки…

— Ну?

— Посмотрите вон туда, — Хорёк ткнул пальцем куда-то выше моей головы.

Проследив в указанном направлении, я уткнулся взглядом в скалистый горный склон, возвышавшийся над нашим лагерем.

— И чего? — спросил я, ничего достопримечательного не обнаружив.

— Да вон же! — вновь показал Хорёк, — Чуть левее каменного склона. Видите? Там площадка на скале. От нас вверх саженей десять-пятнадцать.

Приглядевшись, я наконец увидел то, что он мне так упорно показывал. Почти незаметная площадка, прикрытая снизу от любопытных взоров кустами, едва заметно выдавалась из скалы в направлении перевала. Что ж, место неплохое, да и обзор должен быть хорошим. Вот только как добраться до него? О чём и поинтересовался у Хорька. Выяснилось, что с этим проблем нет. Так как вверх по склону можно без труда подняться почти до середины пути. А там нужно только соорудить хорошую лестницу. И — порядок! Можно нести службу. А ежели господин сержант желает прямо сейчас влезть на площадку и осмотреться, то Полоз вполне может подняться на скалу по камням и скинуть оттуда верёвку. По которой господин сержант уже и поднимется на саму площадку. Я пожелал подняться. На свист Хорька быстренько прискакал означенный Полоз с мотком крепкой верёвки через плечо. И мы все трое направились к горному склону.

Проходя через лагерь, я на ходу отметил, что палатка уже поставлена, личные вещи бойцов уложены внутрь, навес строится и скоро будет готов, лошади рассёдланы и обтёрты. Покосился на Дворянчика, с лопатой в руках угрюмо ковырявшегося в земле. Заметил сочувственный взгляд Одуванчика, мельком брошенный на «господина графа». И презрительную усмешку Циркача, направленную в ту же сторону. Возчики, кстати, тоже не сидели без дела. На освободившихся от груза телегах они свозили к стоянке камни, собираемые со всей площадки, на которой мы обосновались. Помогали им в этом деле Цыган, Одуванчик и Циркач, а так же оставшийся с нами из простого деревенского любопытства Скилдун. Когда я поинтересовался, для чего камни, Хорёк пояснил, что в палатке, пожалуй, нам жить долго не придётся. К зиме надо будет выстроить уже нормальную казарму. А камень для этого дела — самый подходящий материал. И коли уж у нас имеются лошади с телегами, то почему бы не воспользоваться случаем?.. Отметив про себя распорядительность Хорька и его способности к управлению людьми, я решил при необходимости поручать ему все наиболее важные дела, какие не буду успевать делать сам. И сделать из него что-то вроде своего заместителя. Короче говоря, беглым осмотром лагеря и состоянием дел в нём я остался вполне удовлетворён.

Обзор со скальной площадки был просто великолепным! Отлично просматривался и перевал, и дорога, тянувшаяся по восточному склону, и наша долина. Вдалеке был виден даже посёлок, в котором мы сегодня ночевали.

Сама площадка была небольшая, саженей пять в длину и ширину и являлась вершиной скалы, плотно прилегавшей к своей соседке, уходившей своими отвесными боками значительно выше. И как бы в продолжение площадки в этой более крупной скале имелся небольшой грот, сажени полторы в глубину, который мы решили использовать как укрытие от непогоды. А немного поразмыслив, вообще решили выложить вокруг него из камней стены и покрыть их крышей, чтобы получилось нечто вроде сторожевой будки. Работа предстояла трудная (ведь на площадку нужно было поднять какое-то количество строительного материала), но зато приносящая огромную пользу для нормального несения службы. Особенно, когда начнутся осенние дожди и зимние холода. Ну и, кроме того, я не знаю ничего лучшего для того, чтобы сплотить людей, как совместный труд. А для меня это является немаловажным моментом в нашем деле.

Определившись с планом и объёмами работ по обустройству смотровой площадки, мы спустились вниз. Верёвку оставили на месте. Он нам теперь ещё не раз пригодится.

Оказавшись в лагере, я поинтересовался у Хорька, готов ли обед?

— А как же, — отозвался он, — Ещё к вашему возвращению был готов! Хоть сейчас можно приступать.

— Отлично, — кивнул я, — командуй перерыв на обед.

Ели много, быстро и жадно. Ну, ещё бы! Физический труд на свежем воздухе способствует хорошему аппетиту.

После обеда к Дворянчику, вновь взявшемуся за лопату, неожиданно подошёл Степняк.

— Ну, как дела? Получается?

— Тебе-то что? — буркнул тот, ковыряя землю.

— Да так, — ухмыльнулся Степняк, — Не терпится обновить сортир, который для меня потомственный граф построил. Это ж надо было сержанту такой анекдот придумать — дворянин с лопатой! Расскажи кому — обхохочется!

— А ну, вали отсюдова, — зарычал взбешенный Дворянчик, — А то точно не доживёшь до окончания строительства!

— Ну-ну, потише, не заводись, — вновь ухмыльнулся Степняк. Потом, подумав, сказал, — Знаешь что, граф, ну-ка дай-ка лопату. Я покопаю…

— С чего бы это? — хмуро отозвался тот.

— Да так, — пожал Степняк плечами, — По земле соскучился. Я ведь в деревне вырос. Вот, хочется поразмяться, землицу лопатой покидать.

— А сержант? — осторожно покосился Дворянчик в мою сторону.

Я лежал неподалёку, прислонившись спиной к дереву, и делал вид, что задремал. Разговор я слышал, но решил не вмешиваться. Хочет Степняк помочь человеку — что ж, это его право.

— А чего сержант? — хмыкнул Степняк, — Не может же он мне запретить землю рыть. Да ещё на общую пользу…

— Так ведь это он мне вроде как в наказание определил, — скривился граф.

— Ладно, не выпендривайся. Давай лопату. И из ямы вылазь. А то ты тут до самой осени ковыряться будешь…

Спустя некоторое время к ним присоединился Зелёный. А следом подтянулись и все остальные, кроме тех, кто занимался подвозом камней к лагерю. Короче говоря, к вечеру сортирная яма общими усилиями была доведена до нужных размеров и даже обложена по краям двумя брёвнами из свежесрубленного дерева, на которые намечалось укладывать уже сам настил.

Я, понятное дело, под деревом до вечера не валялся. Поднявшись где-то через час и покосившись на притихших было бойцов, сгрудившихся возле ямы, я подозвал Одуванчика и вместе с ним направился под уже отстроенный навес разбирать сложенное там имущество и продовольствие. Необходимо было свериться со списками и уточнить количество имеющегося в наличии. А Одуванчика я позвал с собой потому, что решил сделать из него кого-то вроде каптенармуса нашего отряда. Одуванчик, как оказалось, знал грамоту, умел читать, писать и считать. И вообще показался мне хозяйственным и толковым парнем. Кстати, как выяснилось, это именно он подсказал Хорьку идею насчёт строительства казармы и сбора для этой цели камней.

Возчики задержались в лагере ещё на пару дней, помогая нам обустроить свой быт. А когда уезжали, я уговорил их оставить нам одну лошадь и повозку. Для нас это было крайне необходимо. В полку же они могли сказать, что кобыла непонятно отчего заболела, и её пришлось оставить. Кстати, этой «болезнью» можно было объяснить и их задержку с возвращением. Мол, ждали, сколько могли, а потом уже решили ехать. В благодарность за это я отдал им половину туши горного козла, подстреленного накануне Зелёным, решившим сходить на охоту. Возчики, поблагодарив за мясо, пожелали нам спокойной службы и, откланявшись, рано поутру отбыли из лагеря.

И пошли наши ежедневные заботы служебные и не очень. Не то, чтобы спокойные, но и сильного беспокойства не доставляющие. Если не считать периодических выходок со стороны того или иного разгильдяя моего беспокойного отряда.

Первая случилась через пару дней после того, как убыли обратно в полк возчики.

В очередной раз съездив к перевалу, я вернулся в лагерь ближе к обеду и застал интересную картину. Одуванчик, набрав два ведра воды, готовился чистить и купать лошадь Дворянчика.

Подъехав ближе, я поинтересовался:

— Одуванчик, ты ничего не перепутал? Или тебе своей лошади мало, коли ты решил ещё и чужую искупать?

— Да, понимаете, господин сержант, — парень был явно смущён и не знал, куда глаза девать, — Дворянчик себя плохо чувствует. А у него лошадь не чищенная. Вот и попросил, чтобы я за него это сделал.

— Да что ты говоришь, — я неплохо разыграл чувство озабоченности, — Дворянчику, говоришь, плохо? А что такое с ним? Вроде бы с утра всё нормально было. Я его на завтраке видел. Может, съел чего?..

— Не в том дело, — качнул головой Одуванчик, — мы, когда камни собирали, он, видать, спину себе надорвал. Ломает его теперь…

Перед отъездом возчиков мы и в самом деле бросили все силы на сбор камня. Даже я валуны покидал. А теперь, Дворянчику, стало быть, от этой работы поплохело. Ну, ладно…

— А где он сам-то? — поинтересовался я.

— А там, в палатке отлёживается, — махнул рукой Одуванчик.

— Так-так…

Не слезая с коня, я взял графскую лошадь за повод.

— Ну-ка, бери вёдра, мыло, и топай за мной, — скомандовал я, разворачивая своего коня к дороге.

Найдя место, где было побольше пыли, я приказал Одуванчику вылить оба ведра воды на графскую альбиноску и хорошенько её намылить. А когда дело было сделано, уложил её прямо в пыль, заставив как следует в ней изваляться. Одуванчик расширившимися от изумления глазами молча наблюдал за мной. Наконец, подняв лошадь из пыли, я осмотрел её и, вполне удовлетворённый, повернулся к бойцу.

— Вот так. А теперь зови этого больного графа. Сейчас побеседуем…

Одуванчик похлопал глазами, кивнул и опрометью кинулся к палатке. Спустя пару секунд оттуда выскочил довольно резвый Дворянчик и помчался к тому месту, где стояли я и его изменившаяся до неузнаваемости кобыла. Подбежав, он замер, потрясённо переводя взгляд с меня на свою лошадь и обратно. Шок, похоже, был настолько сильным, что на какое-то время «господин граф» лишился дара речи. Не давая ему времени опомниться, я заговорил первым:

— Послушай, Дворянчик, я вот смотрю и никак не пойму: то ли это твоя кобыла, то ли приблудная какая объявилась… Не поможешь определиться?

Судорожно сглотнув несколько раз, Дворянчик что-то невнятно пискнул, глубоко вдохнул, выдохнул, прокашлялся и возмущённо завопил:

— Что это значит, господин сержант!? Это моя лошадь! Что Вы с ней сделали!?

— Твоя? — деланно изумился я. Потом, поменяв интонацию, резко скомандовал, — А ну-ка — «смирно», солдат! Ты как со своим командиром разговариваешь!? Это что ещё за дерьмо такое!? И что за вид у твоей лошади? Почему не вычищена? Или тебе свинью вместо лошади под седло поставить? Отвечать!

— Но ведь это Вы её такой сделали! — возмущению его не было предела. Казалось, ещё немного, и он бросится на меня с кулаками.

— Что!? Я спрашиваю, кто твою лошадь чистить должен, солдат?

— Ну, я, — буркнул Дворянчик, начиная соображать, что к чему.

— Ну, так вот берись и чисть, — заметно остывая, проворчал я, — нечего свои заботы на других сваливать. Чтоб к обеду вся сияла, как мои сапоги перед королевским смотром. Понял меня?

— Так точно, — нервно ответил Дворянчик, беря свою кобылу под уздцы.

Но на этом мои воспитательные меры не закончились. Подозвав Одуванчика, я внимательно осмотрел его с головы до ног, обойдя кругом. Тот стоял, не шевелясь и даже, кажется, забыв, как дышать.

— Я гляжу, тебе заняться нечем, раз уж ты чужих лошадей чистить начинаешь.

— Никак нет, господин сержант…

— Помолчи, — поморщился я, — нечем, нечем… А между тем, как я помню, с мечом-то ты обращаться не умеешь… Верно?

— Но я учусь, господин сержант…

— Мало учишься, — наставительно поднял я палец, — надо больше. А ну, пойдём со мной.

Приведя его в густые заросли колючего кустарника, густо покрывавшего весь склон горы неподалёку от нашего поста, я остановился.

— А ну-ка, Одуванчик, скажи мне, что является одним из самых главных моментов в деле работы с мечом?

Тот, помявшись, ответил:

— Ну… знание приёмов.

— Это нужно, — согласился я, — но не это главное. Главное — это выносливость в бою. А так же сила и скорость удара. И, разумеется, его точность. Вот это ты сейчас и будешь учиться делать. Вот тебе кусты. Вынимай меч и начинай рубить ветки. К вечеру чтобы эта поляна, вот от того камня и до этого дерева, была вычищена. Не сделаешь, завтра с утра новый участок укажу… Задачу уяснил?

— Так точно, — уныло ответил Одуванчик, вытягивая меч из ножен и удручённо оглядываясь вокруг.

— Вот и отлично, — бодро прокомментировал я, — начинай!

— Господин сержант, разрешите обратиться…

— Чего тебе?

— Разрешите, я щит возьму…

— Зачем тебе щит? — изумился я, — Ты с кем тут биться собрался? Это ведь кусты, а не вражий строй!

— Знаю я эти кусты, — пробурчал Одуванчик, — почище иного врага будут…

— Ну, бери, — ухмыльнувшись, согласился я.

Я его отлично понял! Ветви морошника, которые парню предстояло рубить, крепкие и упругие. И если удар окажется не достаточно резок и силён, они не ломаются а, отгибаясь в сторону, резко распрямляются и хлещут в обратном направлении, куда ни попадя. И эффект от их удара ещё более усиливается колючками, густо усеявшими ветви по всей длине. Короче говоря — то ещё удовольствие…

Вернувшийся от палатки Одуванчик с самым мрачным видом встал перед зарослями, держа в одной руке меч, а в другой — щит.

— Приступай, — скомандовал я и, развернувшись, направился к палатке.

Уходя, я услышал за спиной звук рубящего удара, невольный вскрик и крепкую ругань. Похоже, урок обучения мастерству обращения с мечом начался успешно…

Понемногу, изо дня в день, мы обустраивали свой пост. Под скалой мы нашли весь заросший кустарником небольшой грот. И решили превратить его в свою кладовую. Для чего пришлось изрядно потрудиться, расчищая грот от зарослей и немного углубив и расширив его внутреннее пространство. Стены казармы решили возводить вплотную к скале. Таким образом, чтобы наша кладовая оказалась внутри них. Сбоку было решено пристроить конюшню на двенадцать лошадей, чтоб с запасом. А то мало ли, чего бывает… В том месте, где из-под скалы бил родник, мы выкопали небольшую яму и обложили её камнем. Получилось что-то вроде лохани, наполненной чистой родниковой водой. Из неё было очень удобно зачёрпывать воду большим ковшом. А не набирать ведро воды кружкой, вычёрпывая её из мелкого ручейка, струящегося среди вросших в землю валунов.

Несколько раз к нам на подмогу приезжали сельчане, выкраивавшие немного свободного времени в своей наполненной повседневной работой жизни. Они и помогали нам возвести стены казармы и конюшни, и положить крышу. Как правило, поселковые старались приезжать пораньше и остаться на посту с ночёвкой. Причина была проста. Им очень нравилось смотреть на наши ежедневные занятия воинской подготовкой. А мы каждое утро, позавтракав, не менее двух часов уделяли тренировке и совершенствованию необходимых навыков. То это была конная выездка, то фехтование мечём либо пикой, то стрельба из арбалетов, а то и просто борьба и кулачный бой.

Я создал что-то вроде распорядка таких занятий. Каждое утро бойцы уже заранее знали, чем будут заниматься и к чему им надо готовиться. Более того, я привлёк к проведению занятий их самих. Обучать остальных работе с мечом мне помогали Хорёк и Дворянчик. Конной выездкой занимался Цыган. Он же, кстати, обучал остальных и метанию ножа. Прицельной стрельбе из арбалета обучал Зелёный. Нечего и говорить, что все они, обучая друг друга тому, что умели делать сами лучше остальных, улучшали и свои навыки в этом деле! Уроки борьбы, понятное дело, давал Циркач. Но только, так сказать, самые основы. А уж тому, что могло пригодиться в реальной схватке, обучал я сам. Да и во всех остальных занятиях парни постоянно чувствовали мою жёсткую руку. В прямом и переносном смысле. И только в метании ножей Цыган был действительно мастер! Это был как раз тот случай, когда мне лучше было не лезть с советами, а наоборот, ещё и самому кое-чему подучиться.

— Ну? И кто мне объяснит, что это такое вы тут вчера попытались исполнить? — я обвёл взглядом весь отряд, собранный в палатке.

Да, красавчики, нечего сказать… Разбитые носы, под глазами наливаются всеми цветами радуги сочные синяки. Кто-то держится за бок, кто — за ушибленную руку или ногу.

Вообще-то, вчера они устроили мне «тёмную». Точнее — попытались. Результат, как говориться, на лице. Точнее — на лицах.

Я, кстати, тоже пострадал. Кулак, вон, расшиб… Да и колено правое саднит чего-то. Видать, попал куда-то неудачно… Ну и вообще… бока побаливают… Так, о чём это я? А, да! «Тёмную» они мне вчера решили устроить.

А началось всё вчера утром, когда я проснулся. Просыпаюсь я, значит, а вокруг какая-то странная тишина. Никто не сопит, не храпит. Да и нет никого в палатке. «Что за чёрт, — думаю, — куда все подевались? Или, может, я слишком долго спал, а все уже поднялись? Так и снаружи тоже, вроде, тихо…»

В общем, поднялся я с тюфяка, оделся, вышел из палатки. Вокруг никого нет. Что за дьявольщина? Я уже начал психовать. Сначала даже подумал — может, сбежали? Но на коновязи все лошади были на месте. Это меня слегка успокоило.

Побродив немного по лагерю, я сделал кое-какие наблюдения, сопоставил их и уже гораздо увереннее направился на склон горы, густо поросший колючим кустарником. Тем самым, который не так давно рубил Одуванчик. Он там вырубил довольно приличную полянку, могущую служить неплохим местом, если вдруг кто пожелает укрыться от слишком любопытного взора.

Как и ожидалось, всю кучку я застал именно там. И в самом живописном виде. Попросту говоря, весь отряд спал, будучи упитым, что называется, в усмерть. Пили, похоже, до глубокой ночи, меры не зная. Потому и «спалились». Сил не рассчитали…

Обойдя всё пьяное сборище, я направился обратно в лагерь. Набрал два полных ведра холодной воды из родника и пошёл обратно. Первым, кто получил от меня освежающую порцию, был Степняк. Подскочив от вылитого на него ведра ледяной воды, он разлепил глаза и непонимающе уставился на меня.

— Чего смотришь? — поддразнил я его, — А ну, бегом за водой! Остальных будить будем.

Степняк помотал головой, приходя в себя, огляделся вокруг и вновь собрал глаза в кучку на моём лице.

— Господин сержант…

Голос с похмелья хриплый, язык заплетается, руки подрагивают… Не говоря ни слова, я вылил ему на голову второе ведро. Парень вскочил с земли, покачнулся, хватаясь рукой за ведро и уже более осмысленно глянул мне в глаза.

— Господин сержант?..

На этот раз голос более твёрдый и… растерянный. Значит, соображать начал.

— Он самый, — ухмыляюсь я и сую ему в руки оба ведра, — бегом за водой!

Степняк кивнул и, подхватив вёдра, кинулся исполнять приказание. Назвать его движение «бегом», да ещё по прямой — язык не поворачивался. Но, в целом, сойдёт…

Пока Степняк бегал за водой и поливал своих собутыльников, я обошёл всю полянку, разглядывая следы грандиозной попойки. Да, ребятки не поскупились. Отвели душу, что называется, на славу. Я насчитал аж целых три ведёрных бочонка из-под домашнего деревенского вина. И ещё один, в котором, похоже, содержалось то самое жуткое пойло, которое в народе называется «перегонка».

Разбираться, с чего бы вдруг такой праздник и кто это всё притащил, сейчас было не время. Надо было срочно предпринимать самые радикальные меры. Ну, я и предпринял…

Следующим очнулся Цыган. Увидев стоящего над собой меня, грозного и свирепого, он неловко перевернулся на живот и, опираясь на все четыре кости, поднялся на ноги, не забыв при этом пару раз поскользнуться в луже воды, налитой вокруг него.

— Здра-жла, сп-дин сжант, — пьяно кося глазами, прожевал он.

— Здорово, — буркнул я и повернулся к Степняку, — добавь…

Тот, отведя назад руки с ведром, с размаху выплеснул на Цыгана всё его содержимое.

— А! а-а-а, — взвыл страдалец, извиваясь под холодной струёй.

Однако это значительно поспособствовало приведению его в чувство.

— Ну, как? — поинтересовался я.

— У! угу-у, — только и смог промычать освежённый Цыган, обнимая себя за плечи и тряся головой.

— Отлично! — кивнул я и сунул ему в руки горн, — На! Играй!

— Чего? — не понял Цыган, цепляясь за инструмент непослушными пальцами.

— Играй, я сказал!

— А ч-чего играть-то?

— А что хочешь, то и играй. «Подъём!» «Сбор!» Что угодно. Лишь бы громко!

Неуверенно поднеся трясущимися руками горн ко рту, Цыган выдал такую визгливую и протяжную ноту, каких не исполнял и в самом начале своего обучения. Виновато оглянувшись на меня, он сказал:

— Не получается…

— Не моя забота, — отозвался я, — играй, что велено!

Тяжело вздохнув, Цыган повернулся обратно к лежащим тут и там товарищам по попойке и принялся «играть»…

Первым от его музыки очнулся Грызун. Приподнявшись на локтях, он повёл глазами из стороны в сторону и невнятно прохрипел:

— Цыган, твою душу… когда ж ты угомонишься?.. прибить тебя, что ли…

Руки его начали шарить вокруг в надежде найти что-то, чем Цыгана можно было бы «прибить». После коротких поисков рука его наткнулась на сапог и попробовала подтащить обувку поближе к телу. Однако сапог не двинулся с места. Удивлённый Грызун повернул голову и уставился на непослушный сапог. Потом подёргал его. Сапог не шевелился. Видимо, начав понемногу соображать, Грызун повёл глазами вверх. Оказалось, что сапог одет на чью-то ногу. Проведя взгляд ещё выше и по пути разглядывая кожаные штаны, пояс с привешенным к нему мечом и белую полотняную рубаху, он в конце концов наткнулся на встречный, очень мрачный и не предвещающий ничего хорошего, взгляд. Вглядевшись в лицо стоящего над ним человека, Грызун с тихим ужасом понял, что пытается стянуть сапог с ноги своего сержанта, стоящего над ним, уткнув руки в боки и явно недовольного всем происходящим.

— Встать, — тихо скомандовал я ему.

Он меня услышал, даже не смотря на трубный рёв, раздавшийся всего в десятке шагов от нас. Со всей возможной поспешностью утвердившись на ногах, Грызун постарался принять как можно точнее положение «Смирно!» и, старательно говоря в сторону от меня, заплетающимся языком выдал:

— Сподин сржант! Рьдавой Хрызун п-по вашему прказнью прибл… — и, задержав дыхание, уставился на меня самым наипреданнейшим взглядом осоловелых глаз.

Критически осмотрев его, я скомандовал стоящему рядом наготове Степняку:

— Лей!

История с вопящим Цыганом повторилась. Только Грызун переорал даже изгаляющегося над горном и нашими ушами трубача. Да настолько громко, что от его воплей подскочил на месте Циркач…

Короче говоря, в течение получаса был разбужен, поставлен на ноги и приведён к палатке весть страдающий тяжёлым похмельем личный состав отряда. За исключением Полоза, в ту ночь нёсшего службу на смотровой площадке. А значит — не пившего и, на свою удачу, избежавшего того, что происходило дальше.

…Спустя ещё несколько минут после построения возле палатки, весь неопохмелённый отряд, спотыкаясь, шатаясь и едва не падая, довольно резво рысил по дороге по направлению к реке, протекавшей по южному краю плато. А позади я, на лихом коне и с кнутом в руках.

— Бегом марш! Шире шаг! — не переставая, покрикивал я, щёлкая в воздухе инструментом воспитания.

С бодуна бежалось не очень… Грызун был первым, кто решил прикинуться помирающим от обезвоженности организма. Повалившись в пыль, он вдруг начал хрипеть и корчиться, выпуская на губы какую-то пену и непрестанно прося воды. Не долго думая, я тут же приказал Циркачу и Степняку подхватить его на руки и продолжить движение.

— К реке бежим. Там и напьёшься, — ответил я на его просьбы подать хоть глоток воды.

Парни, втихую ругаясь и скрипя зубами, потащили симулянта на себе. Не забыв при этом пару раз «случайно» уронить его в дорожную пыль. Грызун, поняв, что на данный момент его представление в народе не популярно, с рук слез и погрёб дальше самостоятельно.

Следующим был Дворянчик. Как обычно, начав высказывать своё возмущение по поводу нечеловеческого обращения, он размахивал руками и всячески грозился. Но после того, как совсем рядом с ним дважды просвистел хлыст, предпочёл, покачиваясь, продолжить бег молча. Короче говоря, в той или иной мере возмущение своё высказали все. Даже обычно молчаливый и скромный Одуванчик попытался вставить свою монетку в мой зад. Ему я посоветовал просто заткнуться. Просто по молодости лет. Так, мило беседуя на бегу (я — на скаку), мы добрались до берега реки.

Речка эта довольно широкая, саженей с полсотни будет, течение бурное и быстрое, а вода — холодная. Ещё бы! В неё ведь со всех окрестных ледников талая вода стекает. Правда, сама речушка у берега не глубокая. Но на стремнине с головой накроет.

— А ну, марш в воду! — скомандовал я.

Да им особо и командовать-то не надо было. Сами туда рвались. Кто организм разгорячённый охладить, кто жажду, с перепоя возникшую, утолить…

Но долго я им прохлаждаться не дал. Быстренько повыгонял всех на берег и бегом отправил в обратный путь. Час бега до реки, а потом ещё час — обратно, оно, знаете ли, организм сильно встряхивает. И потому блевать они начали ещё по дороге, на подходе к лагерю. А в лагере они это дело продолжили. Все. Их так выворачивало наизнанку, что я даже начал беспокоиться об их здоровье. Но ничего, пережили.

Завтракал я, понятное дело, в одиночестве. Остальные на еду даже смотреть не могли. Весь день ходили какие-то смурные, о чём-то шептались по углам, замолкая при моём приближении и отводя недобро прищуренные глаза. Где-то во второй половине дня я уже точно знал, что меня ждёт. Оставалось только определить, когда же именно.

Ужин прошёл в полном молчании. К вечеру их молодые желудки уже настолько прочистились, что еды требовали просто в неимоверном количестве. А потому ели долго и много. Плотно поев, бойцы разошлись по сторонам, как-бы невзначай взяв меня, сидящего за столом, в круг.

По летнему времени мы ели на улице, под навесом. Это была наша, так сказать, летняя кухня. Позже, когда казарма будет уже полностью готова и на улице похолодает, готовить и есть будем там. А пока — здесь, на улице. Так что простора хватало…

Ну, вот. Сижу я, значит, за столом, кашу доедаю, делаю вид, что ничего не замечаю. А они вокруг меня отираются и переглядываются эдак, со значением. Мол, не пора ли? Заговорщики, мать вашу! Как дети малые, честное слово… Я жду. И тоже думаю: уж начинали бы поскорее, что ли. Хоть душу отведу. А то давно уже свербит кое-кому мозги через битьё морды вправить.

И тут, чувствую, началось! Сперва движение у меня за спиной, резкое такое. Быстро оглядываюсь назад и едва успеваю вскинуть над головой сведённые «домиком» руки, как на них тут же падает одеяло. Оттолкнувшись от стола обеими ногами, падаю со скамьи назад. Перекат через спину. Перекатившись, вскакиваю на ноги и тут же, с разворота, влепляю кому-то в нос. Увернувшись от мелькнувшей у самого уха палки, бью ногой и, выходя из круга, в два прыжка ухожу обратно через стол. А дальше понеслось…

Как проходила наша развлекуха, кому, когда и куда досталось, теперь уж толком и не вспомнить. Они, сукины дети, заранее палки припасли. Чтоб меня, значит, ловчее бить было. Ну, в общем-то, пару раз мне по спине да по рёбрам этими палками досталось… Только разве их удар сравнить с тем, как здоровые мужики бьют, когда в приличном кабаке свара начинается? А уж через сколько драк я в этих кабаках прошёл! Почитай, в каждом городе, где я на своём веку побывал, хотя бы раз, да подрались. Вот там били, так били! А у этих так… Мелкий укус… Да и кольчужка, загодя под куртку форменную пододетая, тоже силу ударов, хоть немного, а гасила.

Помниться, Хорёк мне по рёбрам палкой хрястнул. За что тут же и получил прямой в челюсть. А после хорошего пинка в живот влетел под стол, где и затих надолго, ещё в полёте приложившись затылком о столешницу. Дворянчик тоже мне по спине дубинкой своей накатил. Наловчился, всё же, стервец, мечём махать. Вот и пригодилось… Махал, правда, недолго. Я его руку на втором махе перехватил и так по кругу крутанул, что он, влетев с разбегу мордой в один из опорных столбов навеса, едва его не проломил. Там и стёк по нему. На весь остаток вечера. Остальные тоже своё отхватили, каждый в свой черёд. Дольше всех с Циркачём провозился. Вёрткий, зараза, оказался. И — цепкий. Но ничего. Попотев, управился и с ним. Правда, мне ещё повезло, что Степняк, главная силовая поддержка нашего отряда, в это время дежурил на смотровой площадке. Думаю, что в его присутствии справиться с этой оравой мне было бы гораздо тяжелее. Что ни говори, а сила у него немереная. Потому я его предусмотрительно наверх и отправил на ночь. Так сказать, во избежание осложнений…

В общем, бились мы не долго, но жёстко. Через несколько минут практически весь отряд был в отключке. Умывшись у родника, я ушёл спать на смотровую площадку. Чтоб, значит, среди ночи их своим сонным видом не соблазнять… Степняк, наблюдавший за побоищем сверху, ничего мне не сказал. Лишь тяжело вздохнул и отвернулся, делая вид, будто что-то разглядывает за перевалом. Ну, и я с ним заводить разговор не стал. Молча улёгся на кучу соломы, брошенной в гроте, завернулся в плащ и заснул.

И вот сейчас, после того, как все проспались и страсти улеглись, я решил побеседовать с личным составом о том, с чего бы вдруг в отряде такой переполох.

— Ну? — повторил я, — Чего молчим? Сказать нечего?

Но пацаны только отводили глаза, делая вид, будто их это не касается.

— Кстати! Полоз! Я — не понял! А ты-то чего в эту заваруху полез?! Ты же вчера ночью на площадке службу тащил. Следовательно — в групповой попойке не участвовал и утренней пробежкой не занимался!

— Ну… я… это… — Полоз, смешавшись, отвёл глаза в сторону.

— А! Ты, видимо, решил товарищей по оружию поддержать? — высказал я предположение, — Ну, и как? Поддержал? Получилось? Глазик не болит? Рёбра все целы!?

Полоз, получивший вчера сначала коленом по печени, а потом хороший «крюк» справа, сумрачно потрогал левую сторону лица, всю заплывшую радужной расцветкой, тихо вздохнул и промолчал.

— Теперь следующий вопрос. Кто притащил пойло? Хотя и на него можете не отвечать… Вариантов два! Это либо Грызун, либо — Цыган!

Я подошёл к ним, сидевшим рядышком и хмуро отмалчивавшимся, ухватил за загривки и слегка встряхнул.

— Ну, что, дети мои недалёкие!? Будем признаваться, кто из вас сей подвиг совершил!? Хотя я лично склоняюсь к тому, что вы вдвоём это сделали. В одиночку просто невозможно столько добра приволочь!.. Чего молчим? Стесняемся?

Однако парни продолжали упорно отмалчиваться, избегая смотреть мне в глаза.

— Ну, если больше никто ничего добавить не хочет, тогда скажу я. Тщательно обдумав вчерашнее происшествие, я пришёл к двум выводам, которыми и хотел бы с вами поделиться. Первое: результаты драки ясно показали мне, что как бойцы вы пока ещё никуда не годитесь. Абсолютная пустышка! Нет, это ж надо, а!? Восемь человек, вооружённых палками, нападают на одного и не могут справиться! И это в условиях внезапного нападения! Позорище! А если завтра из-за перевала стадо дикарей припрётся, вы с ними как разбираться будете!? Ко мне прибежите за защитой? Так меня тоже на всех может не хватить… Короче говоря, вывод следующий: продолжительность и нагрузку в вашем обучении воинскому умению следует резко увеличить. Вот с сегодняшнего дня и начнём.

Лица у них явно поскучнели и сделались какими-то… обречёнными, что ли? Оно и понятно. Я и так на занятиях гонял их и в хвост и в гриву, а тут ещё такая перспектива вырисовывается.

— А второй? — угрюмо спросил Хорёк.

— Второй? А второй вывод такой: похоже, я вам чем-то не нравлюсь, парни! Хотелось бы услышать, чем именно. Кто озвучит?

Поначалу все молчали. Я — тоже. Потом их как прорвало. Говорили все разом. И про бесчеловечное отношение, и про жестокость, и про то, что, мол, так с людьми обращаться нельзя. Грызун припомнил мне, как я его чуть не задушил, Дворянчик — историю с его кобылой. Цыган был недоволен тем, что я заставляю его разучивать на трубе сигналы. У него, мол, ничего не получается, а остальные над ним смеются. Абсолютно все высказывали своё недовольство полученными вместо имён прозвищами. А ещё не нравится то, что сидят они на этом посту, как в тюрьме. Ни выйти никуда, ни развлечься ни чем. Тут, как я понял, речь шла о возможности бывать периодически в посёлке и как-то там отдыхать. Ну и так далее, и тому подобное. Крику и претензий было много. Постепенно, выговорившись, они успокоились и замолкли. За всё это время я не проронил ни звука, давая им возможность выплеснуть накипевшее.

Когда, наконец, народ угомонился, заговорил я. Напомнил им о том, что они теперь служат в армии, а не ходят, как какие-нибудь гражданские, по своим делам. Напомнил про устав и воинскую дисциплину, а так же про то, что они, как воины, просто обязаны постоянно обучаться воинскому умению. И не потому, что так в уставе сказано, а просто для того, чтобы в битве выжить, а не быть прирезанным, как цыпленок. И именно поэтому требования мои к ним останутся прежними, и даже возрастут. И прозвища свои они будут носить до тех пор, пока не докажут мне, что стали воинами, способными себя и своё имя защитить. Как оно уже и было сказано ранее. А вчерашняя драка только подтвердила, что на сегодняшний день им до возвращения своих имён обратно ещё ой, как далеко…

Единственное, что я им пообещал, это по возможности отпускать их поочерёдно в посёлок. Отдохнуть, развлечься и сбросить излишнее напряжение. Особенно — по мужской части. Но при условии, добавил я, что эти развлечения не приведут к осложнениям в наших с поселковыми отношениях. В отношении чего меня клятвенно заверили, что ничего подобного не будет. Я предупредил, что отпускать в посёлок буду только за какие-то заслуги и успехи в службе и при обучении, а не просто так. С этим все тоже были согласны. На том и порешили.

К обеду из посёлка приехали мужики, свободные от работ на дому, помочь в строительстве казармы. С ухмылкой оглядев разукрашенные лица моего отряда, приехавшие обернулись ко мне.

— А чего это у вас тут такое было?

— Да так, — ухмыльнулся я в ответ, — некоторые решили выяснить, кто же здесь круче.

— Ну и как? — полюбопытствовали мужики.

— Выяснили. Больше вопросов нет…

Приехавшие сельчане только головами покрутили. Мои же пацаны лишь хмуро отмалчивались, не реагируя на подначки, что сыпались на них со всех сторон.

«Сержант наш, конечно, грубый и плохо воспитанный хам. Что делать?.. Родился и вырос в деревне. Потом — всю жизнь в армии. Какое уж тут воспитание?.. Хотя, откровенно говоря, во время памятной беседы с деревенским мужичьём в таверне он сумел удивить меня некоторой, пусть и довольно слабой, изысканностью речи. Но вот то, что он там наврал про моего отца, возмутило меня до глубины души!.. И если б не этот здоровяк, Степняк, так некстати придавивший мне шею, я устроил бы ему грандиозный скандал прямо там, в этом кабаке. По крайней мере, так я думал тогда…

Но теперь, после нашей драки, я думаю — слава Высшему, что Степняк мне тогда не дал вылезти! Если уж десятник сумел нас всех так отделать, то меня одного он попросту вбил бы в пол прямо там, в таверне, чтоб только не слышать мою ругань… Так что, придётся мне, графу и потомку древнего рода, временно (я подчёркиваю — Временно!) подчиняться этому неотёсанному и грубому мужлану.

О, Господи, молю тебя! Сделай так, чтоб я как можно скорее смог получить офицерский патент! Это — во-первых. И во-вторых: сделай так, чтоб после получения мной патента сержант Грак оказался у меня в подчинении! Вот тогда-то я душу отведу!!

Я ему всё припомню. И прозвище это оскорбительное — Дворянчик, и кобылу мою, в грязи измурзанную, и даже то, как мы с похмелья к речке бегали. Всё припомню, дай срок!»

Выпустив пар и наоравшись, мы зажили прежней жизнью. Кстати, после этой драки я заметил, что отношения в отряде стали какими-то… более тёплыми, что ли. У парней явно прибавилось и уважения ко мне и больше дружеского участия по отношению друг к другу. В который раз подтвердилось одно из моих жизненных наблюдений: настоящим мужчинам, чтобы подружиться, надо хотя бы раз в жизни в общей драке поучаствовать! Да и к занятиям нашим они после этого стали относиться с гораздо большим прилежанием и старательностью. Мордобой в этом деле, знаете ли, очень способствует… Самооценку на место ставит.

В посёлок я их временами отпускал. Так сказать, «на побывку», в те дни, когда и в посёлке выходные были. Ну, понятное дело, и сам тоже ездил…

«Побывка» такая у нас начиналась всегда одинаково. Первым делом заезжали к старосте, в баньке попариться. Да заодно домашним пивком побаловаться. Потом, оставив у старосты на дворе лошадей, шли в кабак. Там, сев за столом, заказывали плотный ужин и хорошую выпивку. Однако напиваться — не напивались. Помнили о том, что утром домой возвращаться. Там же, в кабаке, к нам подсаживался кто-либо из сельчан. Поговорить о том, о сём, байки послушать, самим что-нибудь интересное рассказать. Если с нами был Цыган, то он, не чинясь и не ломаясь, весь вечер пел песни разные: весёлые и грустные, цыганские или какую другую — кто чего попросит. Но особо весело было в те случаи, когда с нами приезжал в посёлок Грызун. Он был мастером заключать на выигрыш такие пари, что, казалось бы, выиграть у него — плёвое дело. И при этом противник Грызуна всегда проигрывал! В конце концов все уже знали, что у Грызуна пари выиграть невозможно. И всё-таки каждый раз попадались на его очередную уловку.

Обычно это происходило следующим образом.

Грызун, выпив в одно горло пару бутылок сельского вина и явно будучи пьяным, обращался к кому-либо из присутствующих, едва выговаривая заплетающимся языком:

— Слухай сюда, паря… А спорим, я сейчас… вот прямо здесь… у тебя на глазах… (дальше шло собственно предложение пари. Например…) выпью три кружки пива быстрее, чем ты сможешь выпить две рюмки перегонки!.. и ты ничего… не успеешь… сделать…

— Кто!? Я!? — тут же широко раскрытой пастью глотала крючок потенциальная жертва.

— Ты… — пьяно мотал головой Грызун.

— Да я тебя!..

— Спорим?.. тут же предлагал наш пройдоха.

После такой подначки заведённого спорщика уже было бесполезно отговаривать. Азарт, желание выиграть и винные пары вперемешку ударяли ему в голову, мешая вовремя сообразить, С КЕМ! он собрался спорить. Условия пари заключались тут же. Грызун, правда, не зарывался, меру знал. Обычно проигравший должен был выставить всем присутствующим по кружке пива. А своему сопернику-победителю ещё и дополнительную бутыль вина и закуску.

— Ну, что, начнём? — предлагает неосторожный селянин.

— Начнём, — покачиваясь на ногах, соглашается Грызун, — эй, Стакаш, где ты там!? А ну, неси сюда три кружки пива и две стопки перегонки!.. Да поживее…

Трактирщик быстренько приносит и устанавливает перед спорщиками озвученный заказ и отходит в сторонку понаблюдать, что же будет происходить дальше. Остальные присутствующие, оставив разговоры, тоже переключаются на наш столик.

— Только, чур, уговор, — пьяно качает пальцем Грызун, — ты чтоб мои кружки-стаканы не трогал… Лады?

— Да нужны они мне… — соглашается селянин.

— Ну, и ладно!.. Тогда — начинаем… Тока, щас… погодь… я со своего стакана вино допью… И — начнём…

— Давай, давай, — усмехается мужик, нервно потирая руки в предвкушении уже близкого выигрыша.

Грызун одним махом опрокидывает остатки вина своего в широко раскрытый рот и, перевернув стакан, быстро накрывает им одну из стопок, стоящую перед соперником. Потом не торопясь берёт со стола свою кружку и делает первый глоток…

— А!.. а… — мужик раскрывает рот, оглядывается по сторонам, пытаясь что-то сказать, закрывает, открывает опять… На лице его написана такая растерянность и возмущение, что окружающие не выдерживают и чуть ли не валятся под столы от хохота. После нескольких секунд недоумённо-возмущённого молчания у незадачливого спорщика наконец прорезывается голос:

— Ты чего это сделал, а!? Ты зачем мою стопку своим стаканом закрыл!?

— А разве ты говорил, что этого нельзя делать? — искренне удивляется Грызун. Голос его абсолютно чист и трезв, будто это и не он сидел перед нами всего пару минут назад упившимся в лоскуты.

— Это не честно! — вопит мужик, — Обман! Да ты мошенник!

Тут уж в спор приходится вступать мне. Потому, как налицо оскорбление солдата армии Его королевского величества и моего, стало быть, подчинённого.

— Ну, вот что, дядя, — говорю я, слегка встряхивая того за ворот, — ты язык-то свой попридержи. Тебя на спор идти никто не заставлял. Наоборот — отговаривали. Да ты сам того захотел. Понадеялся на то, что пьян мой солдат, несуразицу плетёт. Захотелось погулять на халявку!? Ан, не вышло! А коль проиграл, так — плати! Верно я говорю, люди добрые? Должен он, что положено, выставить?

А все ж помнят, на что спор шёл. Кому ж на дармовщинку лишней кружки пивка не захочется!?

— Да! — дружно кричат всё ещё посмеивающиеся сельские мужики, — Конечно — должен!

Ну, ещё бы они отказались!.. И вот что интересно… Я заметил, что громче всех и азартнее кричат всегда те, кто совсем ещё недавно попадались на точно такой же крючок, закинутый им Грызуном… Тешили своё самолюбие что ли, радуясь, что не они одни такими лопухами оказались? А есть и другие, которые ещё «лопушистее» их. Потому как прошлый пример сегодняшнему спорщику впрок не пошёл.

И очередной проигравший спорщик ковыляет к барной стойке и нехотя, очень медленно достаёт из-за пояса заначенные монетки, оплачивая оговоренный заказ на всех присутствующих. Либо прося трактирщика записать за собой долг в книгу, клянясь, что при первом же случае непременно отдаст.

А уж после того, как веселье в трактире заканчивалось, мы расходились по своим знакомым «милым подружкам». Были это всё женщины одинокие, мужей потерявшие. У кого горцы при набеге мужика побили, кто зимой в горах замёрз, либо там же с кручи сорвался. Кому на охоте не повезло — зверь подрал. А кто и в реке потонул. Почти все эти женщины уже имели хотя бы по одному ребёнку, с мужем, ныне потерянным, прижитым. Поселковые ни нас, ни женщин этих за встречи такие не осуждали. Потому как, во-первых, трудно бабе одной жить, без ласки мужской, да и без помощи по хозяйству. А во-вторых, мужиков в посёлке всё одно было меньше, чем женщин. На всех не хватало…

Вот и радовались эти одиночки хотя бы солдатской нашей не долгой и не частой ласке да помощи.

Однако пари, Грызуном заключаемые, продолжались недолго. Однажды произошёл случай, после которого я строго-настрого запретил ему заниматься чем-либо подобным. Неприятный, надо сказать, случай…

Вернувшись однажды вечером с объезда, который мы проводили к перевалу вместе с Хорьком и Степняком, я скинул с себя лишнюю одёжку и направился к лохани, наполненной дождевой водой, чтоб смыть с себя пот и дорожную пыль. Ополоснувшись и растираясь полотенцем, зашёл в свою каморку и сунулся в сундучок, сколоченный у стены и предназначенный для хранения всякого имущества. Достав с самого дна большую деревянную шкатулку с предназначенным для отряда денежным довольствием, я поставил её на стол и, закрыв крышку сундучка и уселся на него сверху.

Деньги эти я получил у полкового казначея. Перед самым выездом в горы. Сумма была рассчитана на первые полгода. Потом должны были привезти ещё, вместе с продуктами, что полковой обоз должен был нам доставить ближе к зиме. Выдавал я деньги регулярно, в конце каждого месяца, не забывая делать соответствующие отметки в казначейской ведомости. И так как подходил конец месяца, надо было подготовиться к очередной выдаче жалования.

Ну, так вот… Разворачиваю я, значит, шкатулочку замочком к себе… и мне быстро так делается ОЧЕНЬ нехорошо… Замочек на крышке сломан. Откидываю крышку. И сразу же вижу — денег не хватает. Нет, деньги-то есть. Но явно не все, какие должны быть. Сверяясь с ведомостью, быстренько пересчитываю. Точно! Двадцать пять золотых пропали Бог весть куда. Серьёзная сумма!

Первая мысль была: «Ну, вот и дождался… Грызун, гад! Точно он! Больше некому…»

Приоткрыв дверь, вызвал к себе Хорька. И когда тот вошёл и прикрыл за собой дверь, я ему и выложил насчёт денег. Всё ж таки он у меня вроде как в заместителях…

Хорёк, даже не думая, выразил вслух то же самое, что и я подумал:

— Грызун! Точно говорю, его рук дело. Надо его поскорее за горло брать, пока не ушёл.

— Погоди, не горячись, — остановил я его, — а если это не он? Как докажем? То, что он вором был — не доказательство.

— А мы вещи его обыщем, — зло прищурился Хорёк, — если найдём, вот вам и доказательства.

— Обыск… — поморщился я, — не нравится мне это…

— Я тоже не из прокурорских! А только по-другому никак не получится.

— Не получится, — согласился я, — ладно, собирай всех в казарме. Надо дело делать.

Когда весь отряд, за исключением дежурившего на смотровой площадке Дворянчика был собран, я вышел из своей каморки и, поставив шкатулку с деньгами на большой стол, стоящий посреди казармы, спросил:

— Все знают, что это? Отлично. Тогда должен сообщить вам одну крайне неприятную для всего отряда новость. Сегодня я обнаружил пропажу денег. Довольно большую пропажу. По этому поводу замечу, что новость не приятна не потому, что пропали деньги. А потому, что тот, кто их взял, сейчас находится среди нас. Других вариантов нет…

Бойцы явно напряглись, перемалывая в своих головах только что услышанное. Начали встревожено переглядываться и подталкивать друг друга локтями. Ещё бы! И без меня каждому понятно, что человек, укравший деньги, находится здесь, в казарме. Может быть, даже стоит совсем рядом, касаясь своей рукой твоего локтя. Не очень-то приятная ситуация…

Наконец, после непродолжительных переглядываний, взгляды всех присутствующих сошлись на одном человеке. На Грызуне. Тот, увидев устремлённые на него со всех сторон взоры, аж перекосился весь. Лицо вмиг стало злым и отчаянным.

— Чего смотрите!? Думаете, Грызун взял, да!? Потому, что вор Грызун. Ему и в общаковую кассу залезть не долго!?.. — выскочив из строя, он с силой рванул на груди рубаху, — Кровью клянусь, не лазил я в эту шкатулку и не брал деньги! Любого, сука, порву, кто на меня это повесит!

— А ты не ори тут, — подал голос Циркач, — тебе пока ещё никто ничего не сказал…

— А то я по вашим рожам не вижу, — ощерился Грызун, — на кого вам ещё думать, как не на меня!?

— Значит так, — решил я, — деньги пропали сегодня днём, пока меня не было. Значит, точно отпадают Хорёк и Степняк. Они со мной к перевалу ездили. Дворянчик — тоже. Он с самого утра на площадке торчит. Все остальные выставляют свои вещи вот сюда, на стол, к осмотру.

— А почему всем-то? — недовольно проворчал Зелёный, — мы-то тут при чём?

— Давай-давай, показывай, — оскалился Цыган, — вдруг ты решил своим родственничкам лесным за наш счёт помочь?

— Ты бы, Цыган, помалкивал, — недобро взглянул на него Циркач, — лично у меня ты на втором месте после Грызуна стоишь. Насмотрелся я на породу вашу…

— Чего? — тут же развернулся на носках Цыган, — Да я тебя за слова такие…

— Отставить! — рявкнул я, пресекая назревающую потасовку, — Хватит собачиться. Вещи к осмотру! Живо!

Парни выкладывали свои мешки на стол раздражённо и с явным неудовольствием, не забывая бросать многообещающие взгляды на Грызуна. Тот, рывком выдернув свой мешок из-под лежака и не развязывая горловину, швырнул мешок на стол:

— Нате! Шмонайте!.. — и тяжело усевшись на лежак, отвернулся.

Ничего ему не ответив, я принялся поочерёдно осматривать вещи каждого бойца по отдельности. Вещи Грызуна я нарочно оставил напоследок. Всё надеялся, что это не он…

Осмотрев последний мешок и ничего там не обнаружив, я повернулся к продолжавшему сидеть на лежаке Грызуну:

— Подойди…

Грызун хмуро взглянул на меня и, не говоря ни слова, поднялся со своего места и шагнул к столу.

— Открывай…

Как мы и ожидали, деньги оказались в вещах Грызуна.

Вытянув тугой и увесистый мешочек, я молча подкинул его на ладони и повернулся к Грызуну:

— Это что?..

— Это моё, — хмуро ответил он.

— Хорошо, — согласился я, — посчитаем?..

Не дожидаясь его согласия, развязал тесёмку и высыпал на стол содержимое кошеля. Горка золотых монет с чистым звоном высыпалась на доски, подпрыгивая и пытаясь раскатиться во все стороны. Несколько особо ретивых я быстро прихлопнул ладонью и вернул в общую кучу.

— … Ровно двадцать пять золотых, — после непродолжительного подсчёта подвёл я итог и вновь повернулся к Грызуну, — Ну? Что скажешь?

Тот, закусив губу и зло глядя прямо мне в глаза, промолчал.

— Да чего уж тут говорить, — вздохнул Степняк, — и так всё понятно… Да, паря, не ждал я такого… Думал, человеком ты стал. А ты… — и, махнув рукой, отошёл в сторону.

— Что будем делать? — обратился я ко всем.

— Выгнать из отряда, — жёстко произнёс Хорёк, — пусть идёт, куда хочет. И в полк посыльного отправить, чтоб рассказал, по какой причине мы его выгнали.

— Послушайте, — подал голос Одуванчик, — выгнать мы всегда успеем. Но ведь нужно же узнать, почему он это сделал. Ведь должна же быть причина…

— Ну, ты у нас известный жалельщик, — похлопал его по плечу Цыган, — чего тут выяснять? Натура своё взяла. Я такое по себе знаю. Мимо хорошего коня не могу спокойно ходить. Пока себе его не возьму, дышать ровно не могу…

— Как же ты до сих пор всех наших коней не поугонял? — хмыкнул Зелёный, — Или кони не по нраву?

— Да ни один ваш конь моему и близко ровней быть не может, — оскалился довольный Цыган, — потому и не беру. Вот разве что у господина сержанта… Да только, его коня брать — своей жизни не жалеть… убьёт ведь, не задумываясь!

— Хватит зубоскалить, — одёрнул я их, — забыли, зачем мы здесь? Жизнь человеческую решаем!.. Никто ничего не надумал?

Все молчали. Трудно им было говорить что-то. Оно и верно: как человеку дальше жить, решаем. А оно вдвойне труднее решать, когда человек тебе не посторонний. Вместе пот и кровь на занятиях проливали, вместе пост этот строили, из одного котла ели, одно дело делали. При такой жизни люди друг к другу крепче родственников прикипают. А тут предложено гнать человека из отряда. И не выгнать нельзя, потому как доверия нет, и решиться на такое — тяжело. Вот и молчат все, что сказать не знают…

— Ну, тогда я скажу, — решился я заговорить, — В своей прошлой жизни Грызун, конечно, был вор. Мы это все знаем. И на службу он пришёл не потому, что к порядкам армейским любовью воспылал. А потому, что кроме, как в армии, ему от судейских спасения не было. И это мы тоже — знаем. И мы должны признать честно, что за всё то время, что Грызун рядом с нами служит, упрекнуть его было не в чем. Ну, разве что в разгильдяйском отношении к службе. Да не совсем честно выигранных спорах, — невольно ухмыльнулся я. Губы остальных парней тоже поневоле растянулись в невесёлых усмешках. Не до веселья нам в тот момент было…

— Ну, так вот, — продолжал я между тем, — Что вдруг на него такое нашло, что он в кассу нашу залез, никто из нас не знает…

— Да не лазил я туда! — отчаянно выкрикнул Грызун.

— А это что? — показал я глазами на стол.

Грызун, скрипнув зубами и обхватив руками голову, отвернулся.

— Короче говоря, я предлагаю такое решение, — обратился я к остальным, — Грызуна выгонять не будем. Но для науки, чтоб впредь неповадно было, влепим ему тридцать плетей. А как после порки отлежится, поставить его опять на службу наравне со всеми. А про случай этот всем напрочь забыть. Кроме, разумеется, самого Грызуна. А ты, Грызун, чтоб всю жизнь про него помнил. И товарищей своих за науку благодарил!.. Ну? Что думаете?

После длительного молчания и переглядываний первым подал голос Хорёк:

— Добрый вы слишком, господин сержант… По правильному — гнать бы его надо…

— Ладно, чего уж, — вздохнул Степняк, поднимаясь со своего места, — стягивай рубаху, Грызун, да пошли на двор. Не здесь же тебя полосовать. Только, думаю я, что должен каждый из нас к этому делу руку приложить. Чтоб, значит, от каждого ему наказание было.

— Нас тут восемь человек, — произнёс Зелёный, — по сколько бить будем?

— По пять ударов, я думаю, хватит, — предложил Циркач.

— Ну, пусть так и будет, — согласился Хорёк и повернулся к Грызуну, — Чего стоишь? Пошли, куда сказано…

И тут подал голос молчавший всё это время Полоз:

— Подождите!

— Чего тебе? — обернулся Степняк.

Полоз одним отчаянным движением рванул через голову рубаху, скомкал её и отшвырнул в сторону:

— Вот…

— И что ты этим хочешь сказать? — прищурился Цыган, — Уж не вдвоём ли вы замочек тот ломали?

— Нет, не вдвоём, — мотнул головой Полоз, — я один был…

— Не понял, — протянул ошеломлённо Хорёк, — объясни.

— Грызун не виноват! — с отчаянием прыгающего в ледяную воду человека рубанул Полоз, — это я в шкатулку залез и деньги взял.

— Как — ты? — я даже растерялся. Вот уж от кого я никак не мог подобного ожидать, — Зачем?

— Мне долг вернуть надо было, — тихо ответил Полоз.

— Какой долг?

— Я Грызуну в кости проиграл…

— Так всё-таки Грызун в этом деле замешан, — процедил Хорёк.

— Он не знал! Правда — не знал! Просто он всё время требовал, чтоб я побыстрее долг вернул. Вот я и полез… Так что, по всему выходит, это меня надо наказывать…

— Да уж… — только и смог произнести Степняк, опять усаживаясь на лавку.

Ситуация поменялась, став ещё более сложной и запутанной, чем до этого. С одной стороны, истинный виновник кражи сам во всём признался и готов понести наказание. С другой — крал-то он не по злому умыслу, а потому, как долг с него требовали. А проигранный долг — он превыше всего. Умри, а вернуть его ты обязан!

— А ты что, подождать не мог? — повернулся к Грызуну Цыган.

— Откуда я знал, что он туда полезет? — хмуро кивнул на шкатулку Грызун.

— А почему не сказал, что деньги эти тебе Полоз дал? — спросил Одуванчик.

Но Грызун только мрачно усмехнулся и не ответил.

После непродолжительного обсуждения мы решили, что плетей всыплем обоим. Полозу, за проступок его, хоть и объяснимый, но всё ж таки — недопустимый. А Грызуну за то, что человека своими требованиями необдуманными на кражу подтолкнул. Вот после того-то случая я и запретил Грызуну хоть с кем-либо заключать любые пари и играть в кости. Грызун попробовал было проворчать что-то насчёт того, что теперь, мол, совсем со скуки подохнет. Но я пообещал, что ежели он скучать начнёт, так я ему быстро полезное занятие найду. Грызун, зная, к чему приводят исходящие от меня подобные обещания, быстренько смолк и больше уже на скуку не жаловался…

… Лето подходило к завершению. Многое из того, что было намечено нами к обустройству поста нашего, было уже почти завершено. Да и с боевым обучением бойцов моих всё как надо обстояло. Постепенно из этого, поначалу разношёрстного сборища начал сколачиваться более-менее сносный отряд. И совместные занятия, и общая работа по обустройству нашего лагеря шаг за шагом всё более сплачивали людей, давая мне надежду на то, что в бою, буде таковой вдруг случиться, они не бросятся кто куда, а поддержат и прикроют друг друга.

И только одна парочка продолжала беспокоить меня. Циркач и Дворянчик, не смотря ни на что, на дух не переносили друг друга. Дворянчик своими язвительными замечаниями постоянно напоминал Циркачу о его незаконнорожденном происхождении. Тот не оставался в долгу, прямо называя графа нищим бродягой и бездомным псом. Дворянчик мгновенно вскипал. И дело едва не доходило до рубки на мечах. Их уже несколько раз растаскивали остальные, пытаясь урезонить и примирить.

В конце концов мне это надоело. После очередной такой стычки я приказал этим двум петухам седлать лошадей и следовать за мной. За прошедшие два месяца жизни на плато я уже успел неплохо изучить окрестности, и сейчас направлялся на юг, к реке. Той самой, куда я совсем недавно гонял «похмеляться» свой отряд. Прибыв на место, я указал парням на высокую обрывистую скалу, торчавшую у самой кромки воды на противоположном берегу.

— Скалу видите?

Те кивнули.

— А видите кусты, что растут на обрыве, прямо посреди этой скалы?

Опять кивок.

— Хорошо. Ставлю задачу. Вы должны переправиться на ту сторону, влезть на скалу и набрать листьев с этих кустов. Полную сумку, — я кинул на руки Дворянчику холщёвую суму с длинной лямкой, — Говорят, это отличное лекарственное средство при различных лихорадках и простудных болезнях, — пояснил я, глядя прямо в их наливающиеся невыразимым изумлением глаза.

Первым в себя пришёл Дворянчик.

— Сержант, вы с ума сошли!? Какие листья? Да мы ни за что не переправимся на ту сторону! Посмотрите на течение. Нас просто унесёт. Прямиком вон в тот водопад! Вы что, смерти нашей хотите?

Водопад, срывавшийся с плато в долину, и в самом деле шумел неподалёку. Ну, сотни три-четыре саженей, не дальше…

— Так… Один струсил… Понятно. А ты что скажешь? — взглянул я на Циркача.

Тот внимательно посмотрел мне в глаза, перевёл взгляд на Дворянчика, потом на реку и — на скалу. Подумал и сказал:

— Вы знаете, господин сержант, это тот редкий случай, когда я вынужден согласиться с господином нищим графом. Это действительно гиблое дело.

— Что!? — заорал Дворянчик, — Ты опять…

— Заткнись, — ровным голосом посоветовал ему Циркач и обернулся ко мне, — Гиблое, но не безнадёжное. Лично я — справлюсь. А этот нытик может оставаться на берегу.

— Это кто нытик? Кто — нытик? — зарычал, подпрыгивая от возмущения, Дворянчик, — А ну, дай сюда…

Он нервно сорвал с луки седла Циркача моток длинной верёвки, прихваченной из лагеря по моему приказу, спрыгнул с лошади и направился к реке.

— Я вам покажу, кто тут нытик…

Циркач резво соскочил с седла и, догнав графа, рванул его за плечо, разворачивая к себе лицом.

— Верни верёвку.

— И не подумаю! Убирайся!

— Дай сюда верёвку, придурок! В реку пойду я.

— С какой стати!?

— С такой! Ты плавать не умеешь, идиот! И десяти шагов не пройдёшь, как потонешь!

Дворянчик на какое-то время замер, не зная, что ответить на столь резонный аргумент. Плавать он и в самом деле не умел. Пораскинув мозгами, перевёл взгляд на меня. Я с отсутствующим видом смотрел на бурное течение, делая вид, будто весь этот разговор меня абсолютно не касается. А чего, в самом деле? Я приказ отдал. Выполняйте!

— Здесь мелко, — попытался он возразить.

— Мелко, да не везде. Для тебя хватит!

Вновь наступило молчание.

— Послушай, Дворянчик, — Циркач старался говорить более-менее мирным голосом, — переправляться всё равно придётся. Так что лучше уж помогать друг другу, чем собачиться и кичиться кровью.

— Хорошо, — через силу согласился тот, — что ты предлагаешь?

— Смотри. Я обвяжусь верёвкой и войду в реку. Ты сядешь вот у этого дерева, пропустишь вокруг его ствола верёвку и, придерживая её обеими руками, будешь её помаленьку стравливать, меня страховать. И не забудь упереться ногами в камни. А то я тяжелее тебя, а течение здесь сильное. Если меня потащит, то ты не удержишься. И тебя потащит следом. А когда я переберусь на ту сторону, то где-нибудь там закреплю свой конец верёвки. А ты привяжешь к дереву свой. И по ней уже переберёшься на ту сторону… Ну? Что скажешь?

Дворянчик для виду подумал, поглядел на реку, на скалу, и — согласился. Уточнив ещё некоторые моменты, они принялись готовиться к переправе. Всё это время я просидел в седле, делая вид, будто абсолютно не интересуюсь происходящим.

Вначале у них всё шло нормально. Дворянчик сидел на земле, упираясь ногами в камень и потихоньку пропуская верёвку через свою спину и вокруг дерева. Циркач, для большей устойчивости упираясь в дно подобранной на берегу толстой веткой, медленно продвигался по пояс в воде, постепенно забирая влево, против течения. Пройдя около трети расстояния, он остановился передохнуть за большим валуном, торчавшим из воды, и показал Дворянчику большой палец. Мол, всё нормально. Постояв немного, медленно двинулся дальше.

Быстро бегущая вода уже приходилась ему по грудь. Однако он пока ещё продолжал удерживаться на ногах. Но вот, видимо, поскользнувшись, он с головой ушёл под воду, тут же вынырнул, успел глотнуть воздух и вновь исчез посреди бурного течения. Верёвка натянулась, задрожала и зазвенела, как струна, грозя в любой момент оборваться. Если бы это случилось, то спасти Циркача от гибели могло только чудо.

Дворянчик, вскрикнув от неожиданности и боли, свёл руки вместе, охватывая проскальзывающей между пальцев верёвкой своё тело и изо всех сил упёрся ногами в камень, торчащий перед ним из земли.

— Сержант! — в отчаянии закричал он, — Помогите!

Но я даже не шелохнулся. Нет, парень, ты сам, без моей помощи, должен справиться с этим.

— Сержант, чёрт вас возьми, помогите мне! Я не удержу его!

Я продолжал, не шевелясь, сидеть в седле. Конечно, я готов был в самый критический момент броситься на помощь. Не в моих правилах вот так, за здорово живёшь, терять своих людей. Но, по моему мнению, такой момент ещё не настал.

А тем временем голова Циркача, мелькнув ещё пару раз где-то посередине реки, опять скрылась под водой. На этот раз он не показывался довольно долго. Я уже начал было напрягаться, раздумывая, не пора ли тащить бойца обратно. И тут мы увидели его, медленно выползающего на валун, торчащий из воды где-то посередине речного потока.

Вытянув своё тело на камень, Циркач, распластавшись на нём, замер, отдыхая. Так или иначе, но половина реки уже была им пройдена. Ну, что ж, осталась ещё половина…

Дворянчик, увидев, что Циркач выбрался из воды и разлёгся на камне, разжал судорожно сведённые пальцы, откинулся на спину и смог перевести дух. На меня он старался не смотреть. Циркач же, отлежавшись и отдохнув, поднялся на ноги и помахал рукой.

— Эй! — услышали мы его крик, — Дворянчик! Всё нормально! Здесь дальше отмель! Я переправляюсь! Ты готов?

Граф поднял голову и посмотрел на кричавшего. Потом несколько раз сжал и расслабил пальцы рук и потёр их.

— Да! Давай! — наконец помахал он рукой и, сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, взялся за верёвку.

Махнув рукой в ответ, Циркач принялся осторожно спускаться обратно в реку.

В общем, после того, как Циркач вылез на противоположный берег, они закрепили оба конца верёвки и Дворянчик, зацепившись за неё руками и ногами, через некоторое время оказался на той стороне реки. Там они ещё о чём-то посовещались и, обойдя скалу кругом, скрылись из моих глаз.

Ждать пришлось довольно долго. И вновь я их увидел уже совсем не там, где ожидал. Не у подножия скалы, а на её вершине. Вероятно, где-то с обратной стороны скалы имелся более пологий подъём, которым парни и решили воспользоваться. Можно сказать, что полдела было сделано. Теперь им оставалось только добраться до кустов, росших на обрывистой стене, набрать листьев и вернуться на наш берег.

У Дворянчика при себе имелся второй моток верёвки, одним концом которого он и обвязался, отдав другой Циркачу. С учётом того, что он и в самом деле значительно легче нашего борца, этот шаг представлялся вполне разумным. При спуске со скалы Циркачу будет несложно удержать на весу графа, даже если тот вдруг и сорвётся…

Вот зараза! Как накаркал! Дворянчик и в самом деле, уже почти добравшись до кустов, вдруг как-то странно дёрнулся и в следующий миг повис на тонкой паутине верёвки над обрывом. До бегущего внизу бурного потока было не меньше десятка саженей. И при падении с такой высоты он рисковал не только быть унесённым водой, но и сломать себе при падении шею об обломки камней, торчащие из реки под самым обрывом.

Циркач, удерживая повисшего на верёвке графа, сцепил руки вместе, откинулся назад и крепко упёрся в скалу обеими ногами. Я видел, что они там что-то кричали друг другу. Но из-за дальности расстояния и шума воды ничего не слышал. Возможно, Циркач, как более опытный в деле обращения с верёвками, отдавал Дворянчику какие-то указания. Наконец тот, раскачавшись, смог дотянуться до скалы и уцепиться за какую-то щель в скале. Повозившись немного, он уже крепко держался на острых выступах стены. Оглядевшись, граф медленно двинулся влево, к вожделенным кустам. Вот он уже добрался до них. Вот начал осторожно, стараясь не сорваться во второй раз, обрывать листья и складывать их в висящую на плече сумку…

Полчаса ушло у него на то, чтобы наполнить её доверху. Несколько раз он останавливался и отдыхал. Пару раз едва вновь не сорвался со скалы. Наконец, похоже, дело было закончено. Он что-то крикнул Циркачу, и тот начал понемногу вытравливать верёвку, опуская Дворянчика вниз, к самой воде. Ну, разумеется. Это ведь гораздо проще, чем тащить его наверх.

Возвращение их на нашу сторону прошло без особых приключений. Оба они поочерёдно перебрались обратно по натянутой над водой верёвке. А потом Циркач сдёрнул с камня за перетащенный за собой конец верёвки узел, закреплённый на той стороне каким-то хитрым способом. Вытянув из воды верёвку, они свернули её и подошли ко мне.

Ни слова не говоря, Дворянчик сунул мне в руки сумку и отвернулся.

Я проверил содержимое сумки и взглянул на Циркача:

— Ну, как водичка? Нормально искупался? Не унесло до водопада?

— Нормально, — криво усмехнулся тот, — если б не Дворянчик, точно в водопад улетел бы… Так что я ему теперь в некотором роде за спасение жизни благодарен должен быть…

— Обойдусь и без твоей благодарности, — с деланным недовольством буркнул Дворянчик и невольно покосился на свои подранные до крови ладони, — ты меня тоже на скале держал… Так что, считай, квиты…

— Ну-ну, — я усмехнулся, подъехал к реке и одним движением высыпал все листья в воду. Дворянчик, увидев это, хищно оскалился и схватился рукой за нож, висевший на поясе.

— Ты… ты… Убью! — хрипел он, задыхаясь от ярости.

Я перевёл взгляд на Циркача. У него тоже в первый момент изменилось лицо, всё искривившись, как от зубной боли. Но в следующий миг в его глазах вдруг мелькнуло понимание. Он вгляделся в меня и, перехватив руку Дворянчика, лежащую на рукояти ножа, крепко сжал пальцы.

Я проехал мимо них, едва не задев Дворянчика своим сапогом.

— Возвращаемся. Догоняйте, — мимоходом бросил я им и пришпорил коня.

Когда я отъехал шагов на пятьдесят, Дворянчик всем корпусом развернулся к Циркачу.

— Давай убьём его! — горячо выдохнул он прямо в лицо борца, — Прямо сейчас! Здесь! Нам все только спасибо скажут!

Циркач усмехнулся и, отпуская Дворянчика, покачал головой:

— Нет. Мы не будем его убивать. Более того! Это теперь единственный из всех, кого я знаю, за кого я готов отдать свою жизнь! Ну, кроме тебя, разумеется…

— Что? — не веря своим ушам, переспросил Дворянчик, — Что ты сказал?

— А ты, что, ничего так и не понял?

— О чём ты?

— Вот что я тебе скажу… После того, что сегодня с нами тут случилось… Уж не знаю, как ты, а у меня на тебя рука точно не поднимется. Вот так-то, брат…

Дворянчик, не мигая, несколько секунд смотрел в глаза собеседника. Потом, шагнув ближе, левой рукой выдернул нож и провёл им по изодранной верёвкой правой ладони. Кровь закапала с пораненной руки на прибрежные камни. Протянув окровавленную ладонь Циркачу, граф ждал. Тот, не говоря ни слова, проделал то же самое со своей рукой. И две ладони, обагрённые кровью, сошлись в крепком рукопожатии. Две крови смешались, и никто из них уже не знал, кому и сколько этой смеси досталось. Так у нас в отряде появились кровные братья…

Но об этом разговоре я узнал значительно позже. А в тот момент, удаляясь от них, крепко держался за рукоять меча, готовясь к отражению так и назревавшего нападения…

«Я сержанта ещё при первой встрече понял. Ему тоже не в радость на эту границу было ехать. Особенно с таким сбродом, что у нас в отряде подобрался. Да только ему, как и нам, деваться было некуда. Получил приказ — выполняй. И пришлось ему из того, что имелось (из нас, то есть) делать хоть какое-то подобие войска королевского. Вот потому, когда он меня Циркачом обозвал, я и не возражал. Хотя и мне тоже не понравилось, что меня, как бродягу какого-то, кличкой обзывать будут. Не понравилось, но — смолчал. Решил подождать, да посмотреть, что дальше будет. И чем дальше я рядом с ним находился, тем всё большее уважение он во мне вызывал. И как воин, и как командир, да и просто, как человек.

А уж когда он этот фокус с добыванием „лечебных листьев“ проделал… И всё только для того, чтоб мы с Дворянчиком грызню свою раз и навсегда прекратили… Вот тут-то я и понял, что за такого командира и жизнь отдать не жалко! Красиво звучит? Может быть… Да только солдат превыше любого другого ценит того командира, который свою искреннюю заботу о нём проявляет. А сержант наш, хоть и суров, и жесток порой бывает, а всё же — человек! А для солдата это важно. Потому и побратимами мы с Дворянчиком стали, что сумел десятник наш нам на жизненном примере показать, что мы должны друг за дружку крепко держаться. И что важнее этого ничего быть не может».

В лагере не остались не замеченными перемотанные кусками холста руки двух вечных спорщиков. Первым по этому поводу решил высказаться Грызун. Ехидно ухмыляясь и растягивая слова, он обратился к Дворянчику:

— Слышь, бла-ародный, чёй-то у тя с рукой? Никак, натёр? Тяжко без баб-то, а? — и, довольный шуткой, заржал, уперев руки в боки и оглядываясь по сторонам.

— Отвали, — искоса взглянув на шутника и не вставая со скамьи, процедил Дворянчик.

— Да нет, Грызун, ты не прав, — усмехнувшись, вступил в разговор Цыган, — погляди повнимательнее. У них ведь у обоих руки замотаны. И приехали они какие-то уж слишком мирные. Я бы даже сказал — одухотворённые. Вот я и думаю: чем это таким они с сержантом занимались, что их морды сейчас скорее масляные рожи святых отцов напоминают, чем лица достойных воинов Его королевского величества?

— К чему ты клонишь? — насторожился Циркач.

— О, видал? — улыбаясь, поднял палец Цыган, — Теперь и этот голос подал… А к чему тут клонить? На вас со стороны глянуть, так промеж вас прям как будто любовь образовалась… Вот я и думаю: не заставил ли вас сержант через «не могу» друг друга полюбить? А вам и понравилось…

Не успел он закончить фразу, как ему в горло тут же упёрлось два меча.

— Если ты, собачий сын, сам не заткнёшься, я твои слова забью тебе обратно в глотку вот этим мечом, — процедил Циркач.

— А я — снесу с плеч твою тупую башку, — зловеще пообещал Дворянчик, — чтоб в неё больше не приходили столь поганые мысли.

— Ша, ребятки! — Грызун влез между спорщиками, аккуратно отводя мечи в сторону, — Спокойно! Вы что, шуток не понимаете?

— За такие шутки убивают на месте, — прорычал Циркач.

— А что нам остаётся думать? — пожимая плечами и разводя руки в стороны, вопросил Грызун, — Вы молчите, как воды в рот набрали, сидите с постными мордами, руки обмотаны. Надо же нам вас как-то разговорить! Ну, неудачно пошутили… Извините! Чего ж сразу за меч-то хвататься? Так ведь ненароком и убить можно! А кто потом отвечать будет? Вам это надо?

— Я жду, — мрачно произнёс Циркач, глядя через плечо бывшего вора на Цыгана.

Тот, уже полностью закрытый спиной своего заступника, помялся и, признавая неудачность шутки, примиряющее поднял руки:

— Ладно, парни, извините. Пошутил неудачно. В следующий раз буду более осмотрителен.

— Следующий раз будет в твоей жизни последним, — предупредил Дворянчик, демонстративно убирая меч в ножны.

— И всё же, — подал голос Зелёный, — куда вы ездили? Чем вы таким занимались, что вас обоих после этой поездки просто не узнать!? Как подменили…

— Да так, — хмыкнул, остывая, Циркач, — листья собирали…

— Чего!? — не поверил своим ушам Хорёк, — Какие листья?

— Да чёрт его знает, какие, — буркнул Дворянчик, — да и не в листьях тут дело…

— Слушайте, из вас, что, каждое слово клещами тянуть надо? — возмутился Грызун, — Давайте, рассказывайте, что да как?

— Расскажи, а, — поморщился Дворянчик, взглянув на Циркача, — не отстанут ведь…

Кровь на молочных клыках

Неспешно помахивая топором, я обтёсывал ствол только что срубленного деревца от торчащих там и сям веток. Ствол не слишком толстый и не тонкий, с мою руку. Как раз то, что надо для лежака. Неподалёку таким же делом занимались Зелёный и Степняк. Ещё двое, Одуванчик и Цыган, грузили уже оструганные жердины на телегу с впряжённой в неё обозной кобылой и отвозили к отстроенной только на прошлой неделе казарме. Стены её были сложены из камня и покрыты тёсовой крышей, поверх которой был уложен толстый слой дёрна. Вместо окон — узкие бойницы, изнутри закрывающиеся на ночь и в непогоду ставнями. Дверной проём тоже узкий, закрывающийся крепкой дверью, сбитой из толстых дубовых досок. Казарма, пристроенная задней стеной к скале и прикрытая сверху зеленой крышей, издали казалась просто скальным выступом с очень правильными формами.

Сбоку к казарме была пристроена конюшня на полтора десятка лошадей. А небольшой грот, вокруг которого и возводились стены, мы решили использовать в качестве кладовой.

Спасибо селянам! Помогли с постройкой. А то уж и не знаю, как бы мы со всем этим управились. У них даже умелец нашёлся, чтоб посреди казармы очаг с отводом дыма сложить. А сейчас мы занимались тем, что сколачивали в казарме лежаки в два этажа. Ну и заодно отгораживали там для меня отдельную каморку, сбивая стенки из таких же жердей, что шли и на изготовление лежаков.

За всё это время горцы ни нас, ни посёлок ни разу так и не побеспокоили. То ли наше присутствие их отпугнуло, то ли свои дела у них были, но за все четыре месяца нашего пребывания на этом плато горные племена себя никак не обозначали. Мы их присутствие даже со смотровой площадки не обнаружили.

Селяне у нас не появлялись с прошлой недели. Им сейчас не до нас. Осень наступила. Сбор урожая вовсю идёт. И на полях, и в садах, и даже в лесу. Мы тоже то в лес по грибы-ягоды-орехи ходим, то к реке — рыбу ловить да коптить. Зелёный коптильню сложил из камней, как они у себя в лесу делали. Так что мы теперь и рыбой, и мясом копчёным запасаемся, к зиме готовимся. И лошадям на зиму сена вдоволь заготовили. Эвон, неподалёку два огромных стога стоят, верёвками перетянутые, чтоб ветрами осенними да зимними не разметало.

Продолжая обтёсывать жерди, я мысленно перебирал, что мы сделали за прошедшее время, чего не успели, и что ещё предстояло сделать, готовясь к зиме. Глаза при этом по привычке скользили вокруг, осматривая окрестности и примечая все изменения, происходящие в окружающей обстановке. Потому я ещё издалека заметил скачущего к нам во весь опор всадника.

«От деревни скачет, — отметил я, — случилось чего?»

Между тем всадник доскакал до нашего поста, покрутился там, видимо, выспрашивая о чём-то. Кто-то ему что-то ответил, кто-то махнул рукой. Всадник, развернув коня, помчался в мою сторону. Когда подъехал ближе, я его узнал. Один из молодых парней из посёлка. Бывал у нас часто, помогал строить казарму, косить сено. И вообще был парень свойский и простой в обращении.

— Эй! Цыган! Привет! — послышался его звонкий голос, — Сержант где?

Цыган в ответ помахал рукой и ткнул пальцем в направлении кустов, за которыми я и стоял:

— Там!

Кивнув в благодарность, парнишка развернул коня.

Подъехав поближе ко мне, парень спрыгнул на землю и, приветливо улыбнувшись, сказал:

— Доброго дня вам, господин сержант! Да поможет вам Высший!

— Здорово, — ответил я, — и тебе — того же! Чего примчался? Дело есть? Или так, попроведать со скуки?

— Староста прислал, господин сержант, — оглаживая коня, ответил тот, — праздник у нас в эту субботу будет. День последнего снопа. Вас всех на праздник приглашаем.

— Хм… Праздник — это хорошо, — раздумывая над его словами, ответил я, — Вот только всем-то уж точно прийти не получится. Но кто сможем — придём обязательно. Так старосте и передай.

— Так мы ж понимаем, — согласно кивнул гонец, — служба. Как без неё?.. Ну, так мы вас ждём, господин сержант! — воскликнул он, запрыгивая обратно в седло.

Я в ответ изобразил некое движение топором, мол — договорились, и с одного замаха снял с жердины сразу несколько мелких веточек.

Полоз и Грызун, работавшие неподалёку, разумеется, весь разговор слышали и, довольно переглянувшись, показали друг другу большие пальцы.

Не успел посланец старосты уехать, как в поле, со стороны реки показались два всадника. Это возвращались с охоты Степняк и Зелёный, уехавшие ещё утром.

Однако, когда они подъехали к казарме, добычи при них не оказалось, а вот выглядели они довольно странно. Степняк весь, с ног до головы, был вымокшим до нитки. Зелёный же, бросая на него короткие взгляды, прыскал от смеха в сторону.

— О! Привет, охотнички! — приветствовал их весёлым возгласом Одуванчик, как раз вышедший из казармы, — Как охота?

При этих словах Зелёный вдруг от души расхохотался, а Степняк насупился и, соскочив с седла, молча исчез за дверями казармы.

— Чего вы? — недоумевает Одуванчик.

— Да, уж… поохотились, — закатывается Зелёный.

Тем временем к ним подхожу я, следом подтягиваются Полоз и Грызун, из казармы выходят Циркач и Дворянчик.

Услышав сказанное Зелёным, Дворянчик коротко бросает:

— Рассказывай.

— Поехали мы со Степняком на охоту, — начал Зелёный.

— Это мы и так знаем. Ближе к делу, — отозвался Циркач.

— Ну, подъезжаем к реке. Взяли немного в гору. Едем мимо большого серого камня над обрывом. А вплотную к этому камню сосна растёт. Гляжу, а под сосной енот сидит. Нагрёб себе кучу шишек сосновых и грызёт их. Обед у него, значит, — хмыкнул Зелёный.

— И чего такого? — не понял Полоз.

— А то! — продолжает закатываться Зелёный, — Я Степняку и говорю, гляди, мол, шапка тебе на зиму под сосной сидит, енотовая. Надо? Он обрадовался. О, говорит, сейчас я его поймаю. Я говорю: «А чего его ловить? Давай лучше я его подстрелю. Всего и делов». А он мне говорит: «Подожди, не стреляй. А то ты мне шапку испортишь!»

Последнюю фразу Зелёный произнёс уже под громкий смех слушателей. Начало истории прозвучало довольно многообещающе. Мы устроились вокруг рассказчика, уже спрыгнувшего с седла и принявшего картинную позу ради продолжения рассказа:

— Скидывает Степняк плащ, сползает с седла и растянув плащ в руках, со всех ног рвёт к обедающему еноту. Да там и бежать-то — с полсотни шагов. Енот сперва и не понял, что это за ним бегут. А когда сообразил, то единственное место, куда он мог скрыться, была та самая сосна, под которой он сидел. Не долго думая, енот зажимает в зубах самую большую шишку и что есть духу взлетает на самую макушку сосны. Он наверное, думал, что такая туша, как наш Степняк на ту сосенку не полезет. Она же с руку толщиной, не больше. Ан, нет, просчитался енот! Степняк, с криком «попался, сука!», полез! — Зелёный от возбуждения хлопнул кистью правой руки по ладони левой, — И вот, значит, Степняк лезет, енот на макушке визжит благим матом и пытается отстреливаться.

— Как это? — не понял Циркач, — Чем отстреливаться?

— Ну, как чем? — хмыкнул Зелёный и ткнул себе пальцем за спину, — Хвост поднял и — залпами! Но, правда, не попадает, — тут же уточнил Зелёный, покосившись на вышедшего из казармы Степняка, уже переодевшегося в сухое, — сосна слегка под наклоном к реке растёт. Так что всё мимо летит. А Степняк — лезет!

Я-то со стороны смотрю, лучше него всё, что происходит, вижу. И вдруг понимаю, что дальше ничего хорошего не будет. И кричу ему, мол, слазь оттудова, не лезь дальше! А он — ни в какую. Я его, говорит, уже почти достал! Вы знаете, в какой-то момент я уже тоже думал, что он этого енота достал. Но тут сосна под весом Степняка понемногу начинает сгибаться и наклоняться в сторону реки. Он этого сначала не заметил, а потом уже поздно было.

— В смысле? — уточнил Дворянчик, посмеиваясь, — Сосна сломалась?

— Да нет, — отмахнулся Зелёный, — не сломалась. Просто она вдруг так сильно согнулась, что Степняк, не ожидавший такого выпада с её стороны, разжал руки и полетел мимо енота прямо в реку…

Мы покатились со смеху, представив себе летящего с дерева в реку Степняка.

— Это ещё не всё! — замахал руками Зелёный, — После того, как Степняк выпустил из рук сосну и полетел в воду, дерево, понятное дело выпрямилось…

— И чего? — задавив в груди смех, выдохнул Одуванчик.

— И дико орущий енот, тоже не ожидавший такого разворота, подброшенный сосной, полетел в другую сторону, шагов на пятьдесят, в кусты… Ну, точно, как камень, выпущенный из пращи.

Народ катался по земле, давясь и икая от смеха. Кто-то в приступе веселья колотил по земле кулаком, кто-то, держась за живот, стонал в изнеможении…

— Но и это ещё не всё! — перекрикивая смеющихся, продолжал Зелёный, — В это время мимо пролетала ворона. Я не знаю, что она подумала, когда её обогнал летящий мимо и орущий енот, но я сам видел, как она в воздухе перевернулась кверху лапами и тоже заорала!

Сказать, что мы были в истерике, это ничего не сказать. Народ буквально задыхался от хохота. А взглянув на хмуро улыбающегося Степняка, опять хватался за животы в новом приступе смеха.

— А что Степняк? — сквозь смех спросил Дворянчик.

— А Степняк вылез из реки, прыг в седло и — ходу до казармы галопом! Переодеваться! — смеясь, ответил Зелёный.

— Слышь, братан, — хлопнул Степняка по плечу Грызун, — может, мы тебя теперь по другому звать будем?

— Это как? — насторожился тот.

— Катапульта!

— Не! — отрицательно замахал руками Циркач, — Не катапульта! Гроза енотов!

— Вот вы смеётесь, — с явным сочувствием произнес Одуванчик, вытирая слёзы, выступившие на глазах от смеха, — а ведь Степняк на зиму без енотовой шапки остался…

Ответом ему было новое ржание всех присутствующих.

Как я и предупреждал, в субботу на праздник выехали не все. На посту оставались Полоз и Грызун. Ничего не поделаешь — очередь! Я пообещал им, что отпущу в посёлок позже, через пару дней после праздника. А пока, согласно очерёдности, пусть несут службу. Да Степняк уехал ещё на день раньше. По поводу него у меня со старостой уже пару месяцев, как действовал уговор, что по возможности буду отпускать Степняка в деревню почаще. Какой-никакой, а всё ж — кузнец. Летом для него в деревне работы — выше крыши. Ну, а за это к нам мужики из посёлка помогать в строительстве приезжали. Кузнец наш, как я слышал, уже и подругу себе в посёлке завёл, обживаться начал. Но на службе это никак не отражалось. И на площадку в свой черёд поднимался, и на занятиях заметное усердие выказывал. Ну, а коли так, то чего ж человеку в обустройстве жизни мешать?

Да и не только Степняк себе подружку завёл. Остальные тоже, приезжая в посёлок, не скучали. Даже наш скромняга и тихоня Одуванчик сошёлся с молодкой лет двадцати с небольшим. Мужа своего она потеряла аккурат прошедшей зимой. Пошёл на охоту, да и не вернулся. Только по весне, когда снега сошли, отыскали его случайно сельчане в одной из расщелин. Видать, в снег провалился, а выбраться не сумел. Так и замёрз там… И осталась молодая баба одна с сыном пятилетним на руках. Понятное дело, погоревала сколько-то времени. Дак ведь жизнь-то не остановилась… А тут мы приехали. Вот и присмотрела она себе скромного, рассудительного да работящего паренька. И он, семью свою потерявший, тоже к ней душой потянулся. Так и стал Одуванчик все свои выходные на вдовьином дворе проводить, помогая ей хозяйство поднимать.

…Праздник деревенский начинался с того, что группа ряженых сельчан, возглавляемых духом — покровителем полей, садов и пастбищ, обходила весь посёлок, собирая с каждого дома по небольшому снопику колосьев. В жертву этому самому духу (тоже — ряженому, понятное дело). Ходили они с плясками и шутками, распевая положенные гимны, как самому духу, так и его многочисленным ряженым помощникам.

Обойдя все дома, процессия выходила на деревенскую площадь, где из собранных снопиков складывался один большой стог. Туда же кидали зарезанных прямо на площади курицу и молоденького ягнёнка, клали соты с мёдом и разные фрукты и овощи. После чего староста вручал духу-покровителю горящий факел, сопровождая процесс вручения торжественной речью с благодарностью за обильный урожай и пожеланием и впредь не обделять сельские поля, сады и стада святым покровительством. «Дух», приняв факел, благодарил за подношения и клятвенно заверял, что и далее будет заботиться о жителях села, об их достатке и сытости. Не преминув при этом напомнить, что и сельчане, в свою очередь, должны усердно трудиться на полях и в садах, да заботиться о своих стадах и птичниках, а не валяться на полатях, милости от богов дожидаючись. После дружных заверений сельчан, что так оно всё и будет, «дух» милостиво раскланивался на четыре стороны и поджигал сложенный на площади стог. Куда и кидал использованный факел.

После этого начинались пляски, песни, вождения хороводов и игры.

На столах, установленных по бокам площади, каждый дом выставлял своё угощение для всех желающих. Пироги, сыры, колбасы, сотовый мёд, кислое и пресное молоко, каши, пареные, жареные и варёные овощи, свежие фрукты и ягоды, разнообразные копчёности так и притягивали взор и заставляли бежать слюну. Свежее пиво и молодое вино, разлитые в разноразмерные бочонки, бочки и кувшины, стояли тут же, маня к себе и соблазняя буквально нырнуть в их глубь и там забыться. Я своих по поводу питья предупредил сразу. Пить можно. Но ежели кто завтра утром на коня самостоятельно не влезет, будет порот нещадно. Парни морды покривили, но к сведению приняли…

Посёлок гудел и гулял до глубокой ночи. Я потерял своих из виду, едва только сумерки начали опускаться на землю. Да, откровенно говоря, не особо за ними и смотрел. К тому моменту, будучи уже сам в заметном подпитии, я ходил в обнимку со знакомой мне селяночкой-брюнеточкой средних лет, обладавшей довольно гибкой спинкой и заметными со всех сторон приятными достоинствами. А уж когда совсем стемнело, мы нашли стоявший в сторонке сеновал и, рьяно помогая друг другу, восславили духов плодородия со всем возможным старанием и усердием.

Приостановились мы только глубоко за полночь, сполна насытившись друг другом и, несомненно, оставив довольными всех, нам известных, духов. И, конечно же, самого Высшего. Ибо не кто иной, как именно он заповедал нам: «Плодитесь и размножайтесь!» Чем мы с подружкой с удовольствием и занялись.

Женщиной она была страстной и темпераментной. Да к тому же ещё и изрядно истосковавшейся по мужской ласке. С моей прошлой ночи, проведённой с ней (эх, дела служебные!..), прошло не меньше месяца. Потому и я себя не сдерживал и делал с новой подругой всё, что душе было угодно. Так, незаметно для нас обоих, пролетело часа три. Наконец, истратив все силы, я утомлённо откинулся на скомканный плащ, брошенный поверх сена. Малетта (так звали подругу), примостилась у меня под левой рукой и, положив голову мне на плечо, затихла.

Но лежала так она не долго. Приподнявшись на локте, Малетта заглянула мне в лицо.

— Послушай… А почему ты себе постоянную женщину не заведёшь?

— Ты о чём? — коротко взглянул я на неё.

— Ну… я вот заметила — ты по два раза ещё ни с одной женщиной у нас в посёлке не был. Хотя ночь провести с тобой многие бы не отказались. Пожалуй, и со мной тоже не долго будешь, — с грустью заметила она.

— Не хочу привыкать, — буркнул я.

— А что в этом плохого? — пожала она плечиком, — У тебя всегда было бы место, где остановиться на ночь. Накормят, напоят, спать уложат. Да ещё и приласкают! Чем плохо?

— Да я и так сыт, напоен и приласкан. Верно, лапушка? — я попытался перевести разговор в шуточное русло.

Но она не поддалась.

— Это всё не то, — поморщилась Малетта, — то одна, то — другая… Сколько ещё это будет продолжаться? А ты уже в возрасте. Пора бы и семьёй обзаводиться. Женился бы…

— На ком? На тебе, к примеру? — продолжал я улыбаться.

— А хоть бы и так! А что? Чем я для тебя плоха? Может лицом или фигурой не вышла? — стоя на коленках, она выпрямила спину, уперев руки в бока и, явно красуясь, повела плечами из стороны в сторону, — Или тебя простые селянки не прельщают? Может, тебе графиню какую надо?

Она и в самом деле была хороша! Упругое гибкое тело и красиво очерченная грудь так и манили к себе, пробуждая страстное желание обнять её покрепче и не выпускать до самого рассвета.

— Да не надо мне никакую графиню, — вздохнул я, не отрывая от неё глаз, — и жениться мне тоже не надо…

— Почему? Ты мужчина видный, с достатком, с положением… Да и в постели ещё хоть куда, — игриво добавила она, поиграв пальчиками у меня внизу живота.

Я решил поддержать её игру, чтоб уйти от ненужного мне разговора, притянул к себе и слегка сдавил ей грудь. Но Малетта, похоже, была настроена на серьёзный разговор, и так быстро сдавать позиции не собиралась.

— Подожди, — слегка отстранилась она, — ты не ответил на мой вопрос…

Поняв, что отвечать всё равно придётся, я опять откинулся на спину и вздохнул.

«Ну, хорошо, — думаю, — хочешь узнать? Так получи от всей души! И либо забудь меня, либо прими таким, какой есть…»

— Знаешь, — начал я, — если честно, то у меня нет никакого желания проходить ещё раз по тому пути, на котором уже однажды был…

— То есть? Ты уже был женат? Как интересно! Расскажи! — она перевернулась на живот и, опираясь на локти, заглянула мне прямо в глаза.

— Не думаю, что это интересно, — хмуро буркнул я, принимая сидячее положение.

Она, подогнув колени, села позади меня и обвила мою шею руками.

— Рассказывай, — мягко выдохнула она мне прямо в ухо.

Собравшись с духом, я тяжело вздохнул и заговорил…

— Десять лет назад у меня уже была одна женщина… Мы прожили вместе немногим более шести лет. Детей, правда, не нажили…

— Почему? — тут же встряла со своим вопросом Малетта.

— Так получилось… Не перебивай, — поморщился я, — слушай уж, пока говорю…

— Всё, я молчу, — она вновь коснулась мягкими губами моего уха.

— Ну, вот… Я тогда на юге служил. Город пограничный, торговый. Забот хватало… Бывало, неделю дома не ночуешь. По окрестностям мотаешься, контрабандистов ловишь. Видать, устала она от такой жизни. Друг у неё появился. Я и не знал поначалу. А как-то раз я среди недели дома остался. Отгул мне командир дал… Короче говоря, сижу, значит, дома. Сапог себе подбиваю…Она на кухне своими женскими делами занимается. Как вдруг мальчонка какой-то заскакивает. Меня увидел, да так и застыл на месте. Я ему и говорю, мол, чего надо? А он — мне: «Госпожу Лиару, послание к ней». Жене, значит, моей. Меня это, понятное дело, удивило. «Кто бы это, — думаю, — ей послания шлёт?» Ну и, значит, пацанёнка подзываю. Давай, мол, послание сюда. Он — не отдаёт. Я уже злиться начал. Да тут сама Лиара из кухни вышла. Забрала у него послание, прочитала. Потом велела ему за дверью ждать. А мне, значит, говорит, есть, мол, у меня один знакомый. Приглашает в загородный дом на пару дней. Давай, говорит, поедем вдвоём. Я ей отвечаю: «Куда мы поедем? У меня не сегодня-завтра опять выезд на границу, купеческий караван сопровождать. Ну, как я поеду?» А она мне, значит: «А ты не будешь возражать, если я одна съезжу?» На меня как воды холодной ушат вылили. «Вот это да! — думаю, — О чём же ты думаешь, коль меня об этом просишь!?» А сам ей отвечаю: «Знаешь что, дорогая моя? У меня служба такая… Я ведь за тобой тут уследить не могу. Ты сама должна и свою, и мою честь блюсти. Вот и подумай теперь, надо ли тебе туда одной ехать?». «Если ты запретишь, я не поеду». «Нет уж, — говорю, — сейчас ты сама должна решать, как правильно тебе поступить. А как поступишь, так оно и будет».

Я замолчал, заново переживая события, случившиеся много лет назад.

— И… что дальше было? — вывела меня из задумчивости Малетта.

— А разве не понятно? — криво усмехнулся я, — Поехала… А я в тот же день собрал свои вещи да и ушёл в полковую казарму жить.

— И ты её больше не видел?

— Нет, почему же? Видел… Она хотела всё обратно вернуть. Мы как-то раз даже с ней в одной постели оказались… А, только, знаешь… когда всё внутри выгорело, то уже и не хочется… Я ей так и сказал. Мол, извини, но меня к тебе, как к женщине, уже не тянет. Она тогда сильно обиделась. Сразу же встала и ушла. А я в тот момент испытал в душе… как бы это назвать… пустоту, что ли?.. И, одновременно — тяжесть… Ты знаешь, что это такое: чувствовать внутри себя тянущую и одновременно давящую пустоту? Почти боль. Даже нет, не боль… Что-то такое, что лишает тебя сил, не даёт ни спать, ни есть, ни заниматься каким-либо делом. И такое происходит каждый раз, как только ты вспомнишь о ней. Потом ты сходишься с другой женщиной, спишь с ней. Потом ещё с одной. Ещё… Но каждый раз, когда ты оказываешься с кем-то в постели, после того, как всё случится, поневоле сравниваешь с той, кого ты помнишь всегда. Даже тогда, когда думаешь, что уже забыл её… И каждый раз испытываешь горечь от того, что не она сейчас рядом с тобой. И каждый раз, вспоминая её, казнишь себя за то, что тогда не удержал её рядом. И раз за разом где-то глубоко внутри тебя опять начинает шевелиться это глухое ощущение пустоты и тяжести одновременно… И теперь я не хочу ещё раз проходить той же дорогой. Уж лучше так, — жёстко усмехнулся я, — провёл ночку с весёлой подружкой, на утро разбежались, да и забыли друг о друге. Меньше боли…

Я выговорился… Сидел, глядя прямо перед собой, ничего не видя и вновь чувствуя в глубине души эту тянущую тяжёлую пустоту. Малетта тоже молчала, лёгкими касаниями пальцев поглаживая мою коротко остриженную макушку. Потом мягко потянула меня назад, укладывая на спину. Прижалась ко мне и, положив руку мне на грудь, чуть слышно прошептала:

— Спи… Тебе надо отдохнуть…

Проснулся я на рассвете от нескончаемого, бьющего по ушам сполошного набата. Кто-то со всей мочи колотил в било, вывешенное на деревенской площади. С трудом разлепив глаза, я приподнялся, вслушиваясь и вглядываясь в происходящее. Потом, схватив сапоги, принялся торопливо обуваться.

Рядом села Малетта.

— Чего бы это, а? — тревожно спросила она, поправляя причёску.

— Собирайся, — торопливо сказал я, — не иначе — горцы набежали, — и сполз с сеновала вниз, на землю.

Она, прерывисто охнув, поспешила следом.

Только-только развиднелось. Светлая полоска над восточными горами едва начала набирать свою силу и разрастаться вширь и вглубь, пробуждая природу. А звон сполоха уже поднял на ноги всю деревню. Хлопали двери в домах, топот ног по улице, гул голосов, через двор — короткий звяк железа. Все эти звуки я отмечал мимоходом, торопливо, практически на ходу, одеваясь и цепляя на себя перевязь с мечом и пояс с кинжалом. Конь мой стоял на дворе старосты, и о нём я пока не беспокоился.

Выбежав на площадь, я увидел там уже изрядное количество народа и Полоза, продолжавшего беспрерывно колотить по билу молотком. Подскочив к бойцу, я выдернул из его стиснутых пальцев рукоятку молотка и, встряхнув за плечи, спросил:

— Что случилось?

Тот, переведя взор с наполняющих площадь людей на меня, мотнул головой и крикнул:

— Господин сержант! Набег! Горцы идут!

Похоже, парень был в состоянии лёгкой паники. Ну, разумеется. Первый набег в его жизни, в отражении коего ему придётся участвовать. Вот и переволновался маленько…

— Так, хорошо, — своим спокойным тоном я постарался привести его в чувство, — где идут? Сколько? Как далеко от нас?

— Так на перевал же идут! — ещё не успокоившись и пытаясь голосом побудить нас действовать, воскликнул Полоз.

— Хорошо, — повторил я ещё раз, — я это понял. Только доложи спокойно и по пунктам. Итак, первое: сколько их?

Парень, переведя дух и отпив воды из протянутого ковшика, уже более спокойно сообщил:

— Сотен пять, не меньше. Их Грызун увидел, когда они к перевалу поднимались. С утра в сумерках еле разглядел. И меня сразу же к вам отправил. Чтоб готовились, значит…

— Понятно, — протянул я, — ну-ка, посиди там пока, — указал я на лавочку у колодца и огляделся по сторонам. Заметив стоящего неподалёку старосту, подошёл к нему.

— Сколько у тебя бойцов наберётся?

— Ну… сотни две с половиной будет, — подумав ответил тот, — да ты не подумай чего, сержант. Для нас это дело привычное. Они, что ни год, к нам забегают. Только вот, что-то многовато их на этот раз, — помолчав, в раздумье добавил он, — уж и не знаю, как выдюжим…

— Давай, собирай всех, кого можно и — на стену. Ворота закрыть и завалить. Будем держаться, пока помощь не подойдёт.

— Какая помощь? — изумился староста, — Откуда ей тут взяться?

— Из города, — ухмыльнулся я, — сейчас гонца отправлю. Цыган! Ко мне!

— Да? — с сомнением посмотрел на меня староста. Но, ничего не сказав, отошёл к столпившимся на площади односельчанам и принялся отдавать необходимые распоряжения по организации обороны посёлка.

Между тем я, пристроившись на той же лавочке у колодца, где сидел и Полоз, торопливо строчил записку на имя майора Стоури. Дописав, свернул особым образом и, запечатав воском, приложил сверху перстнем, полученным мной ещё в столице перед отправкой на границу. Осмотрев оттиск, повернулся к гонцу.

— Значит так, Цыган, — начал я инструктаж, передавая ему письмо, — берёшь кобылу Дворянчика заводной и что есть духу летишь в город. Письмо передашь майору лично в руки. И сразу же возвращайся назад с подмогой. Всё понял?

— Так точно, понял, господин сержант!

— Да вы что, сержант!? — тут же встрял в разговор Дворянчик, — Чтоб я какому-то цыгану свою лошадь отдал!? Да ни за что на свете! Его сейчас только выпусти… Потом поминай, как звали! Не дам!

— Заткнись, — ровным голосом посоветовал я ему, — я это даже обсуждать не буду. Кобылу отдашь. Цыган! Ты ещё здесь? А ну — марш за ворота! И помни: наша жизнь зависит от тебя.

Цыган повернулся к Дворянчику и протянул ему свою гитару.

— Возьми. Сохрани, пока не вернусь.

Граф исподлобья взглянул на него и, взяв в руки гитару, пробурчал:

— Смотри… Если хотя бы захромает — убью…

— Не боись, граф! — белозубо оскалился Цыган, запрыгивая в седло своего вороного, — всё будет нормально!

После чего намотал на руку повод альбиноски и, пронзительно свистнув, намётом вылетел за деревенские ворота. Дворянчик обречённо посмотрел ему вслед, вздохнул и вялой походкой направился к дому старосты, держа в правой руке цыганскую гитару.

К отражению нападения деревенские жители готовились споро и организованно, без лишней суеты выполняя всю необходимую работу. Сразу видно — не впервой в осаду садятся. Да и набег горцев — это ж не планомерная осада. Прибегут, под стенами пошумят, пограбят, чего смогут, да и назад отхлынут. Одно только смущало меня: много их слишком. Как бы на серьёзный штурм не пошли. Дай бог тогда удержаться, за ограду их не пустить. Не то — конец деревне. Всех вырежут. А кого не прирежут — в полон уведут.

По выражениям лиц окружавших меня людей было видно, что не меня одного терзали подобные мысли. Потому и готовился народ к осаде основательно. Запасались стрелами, камнями, кипятили воду, точили топоры, вилы, лопаты, готовили к бою копья и прочее оружие, у кого что нашлось. В дело шло всё, что только можно было использовать в бою для поражения противника.

Горцы появились под стенами спустя пару часов после того, как за Цыганом были закрыты ворота. Первыми примчались немногим больше сотни всадников на полудиких лохматых коняшках. Довольно малорослых, но злых и необузданных. Как сами горцы с ними управлялись — ума не приложу. По моему мнению, так этих полудиких лошадей вообще объездить невозможно…

Всадники покрутились в поле, промчались вокруг всего селения, не приближаясь на дальность полёта стрелы и, сгрудившись напротив ворот, принялись о чём-то совещаться. Вероятно, верхом у горцев ездили в основном вожаки и особо выдающиеся воины. Ну, и ещё те, у кого хватило средств заиметь себе такого коника. Остальные передвигались пешком.

Пехота подошла ещё где-то через час и расположилась прямо в поле, растянув плащи для укрытия от солнечных лучей или дождя, буде таковой вдруг случится.

Мы наблюдали за ними со стен, ничем не провоцируя и не пытаясь раздразнить. В данном случае в наших интересах было, чтоб они как можно дольше простояли под стенами, не предпринимая попыток к штурму.

Горцы, посовещавшись ещё немного, отправили к нам парламентёра. Размахивая высоко над головой зелёной веткой, как знаком для ведения переговоров, он подскакал под самую стену и закричал:

— Эй! Кито главний? Ходи сюда! Гаварить будэм!

— Говори, — предложил староста, перевешиваясь через стену, — чего хотел?

— Ти кито? — спросил горец, — с кем папала гаварить нэ буду!

— Староста я здешний. А ты кто?

— А я — могучий жигит — Аштан. Миня все горы знают! Слышал про миня?

— Послушай-ка, могучий жигит, — я перегнулся через стену рядом со старостой, — я — десятник конно-пикинёрного полка Его королевского величества — сержант Грак. Прибыл сюда для охраны границ от разбойников и грабителей. И потому спрашиваю тебя: вы для чего сюда пришли?

— Пилёхо охраняешь, сержант, — захохотал довольный горец, — сматри! Ми — зидэсь, — он повёл вокруг себя рукой, — а ти — за стэнка сидишь, в поле нэ ходишь. От страха дрожишь, что я, могучий жигит Аштан, за тивой стенка пириду, тибя убью, тивой женшин сибе вазьму, тивой сын — мой раб сиделаю! А!? — и вновь захохотал, покачиваясь в седле от смеха.

Лица стоявших рядом сельчан побелели от гнева. У одного скрипнули зубы, второй сжал в руках древко копья так, что казалось — оно вот-вот хрустнет. Зелёный вскинул лук, целясь в наглеца.

— Отставить! — скомандовал я.

Боец, плотно сжав губы и сузив глаза, медленно ослабил тетиву.

— Слушай, жигит, — вновь повернулся я к посланнику, — ты сюда по делу прибыл? Или так просто, посмеяться и поглумиться? Ежели по делу, то дело и говори. А ежели нет, так враз стрелу в горло схлопочешь!

— Канэчна — па дэлу! — Аштан, похоже, понял, что дальше шутить не стоит, а то и впрямь стрелой между глаз получить можно, — Важди наши собрались, пагаварили и велели вам, чтоб ви нам выкуп дали!

— Какой выкуп? — уточнил я, — Чего хотите?

— Харашо, силюшай, — осклабился довольный жигит, — Золотых монет — два штука с каждый дивор. Патом — вино. На наши десять воинов — дива ведро. Мука — десат телега. И ещё — бараны. Каждый наш воин — по дива баран. И — дэвушка! Пият раз вот по стока, — он поднял над головой растопыренные пальцы обеих рук.

— Не многовато ли будет? — усмехнулся я.

— Нэт! — замотал он головой, — Харашо будэт!.. Кагда дашь?

— Послушай, жигит, — заговорил староста, — ты же должен понимать, что сразу на такие вопросы ответ не дают. Надо подумать, посоветоваться с уважаемыми людьми, решить, что мы можем сделать. Сам знаешь — время надо.

— Харашо, думай, — милостиво разрешил Аштан, — кагда ответ скажишь?

— Завтра приходи!

— Нэт!! Сегодня! Вэчэром пириду. Тагда скажешь!

— Хорошо, — согласился староста, — приходи вечером. Тогда и поговорим.

— Ха! — воскликнул довольный горец и, взмахнув плёткой, умчался к своим.

— Ну? Что будем делать? — повернулся староста ко мне.

— Тянуть время, — пожал я плечами, — что нам ещё остаётся?

Разумеется, ни я, ни староста, ни кто-либо ещё из жителей посёлка выполнять требования налётчиков и не собирались. Но и дразнить их раньше времени тоже не стоило.

А потому, когда вечером к окружающей деревню стене примчался весь такой обнадёженный и предвкушающий «жигит Аштан», ему было объяснено, что просят они много, в деревне столько всего не наберётся. А потому поселковые готовы откупиться, но за гораздо меньшую цену. Аштан попробовал торговаться, но я напомнил ему, что он всего лишь посланник. И принимать решения не может. А потому пусть пойдёт и передаст своим вождям, что ему было сказано. А ежели вожди на это не согласные, то тогда горцы вообще ничего не получат. Захотят штурмовать, пожалуйста. Ещё не известно, кто из них в живых после штурма останется. А так, хоть с каким-то прибытком, но зато домой все живые вернутся.

Вняв моим аргументам, Аштан ускакал обратно к своим.

Судя по всему, совет их вождей затянулся надолго, постепенно перейдя в пьянку. Пили они вино, заблаговременно «забытое» сельчанами в одном из погребов, выстроенных в саду, разбитом в паре сотен саженей от посёлка. Идея была моя. По опыту службы на западной границе, где приходилось иметь дело со степными кочевниками, я знал, что устоять им перед выпивкой практически невозможно. И очень надеялся, что, обнаружив в погребе вино, первое, что они сделают, это выпьют столько, сколько в них поместится. И ещё добавят… Что, собственно, и случилось. В этом смысле горцы ничем не отличались от степняков.

Короче говоря, грозные захватчики и поработители, так ни до чего и не договорившись, к полуночи были наполнены вином, как овечий бурдюк. От их стоянки слабо доносились пьяные голоса, песни и прочий шум.

— Самое время напасть на них, — тихо проговорил староста, вслушиваясь в темноту.

— Нет, — покачал я головой, — у тебя хоть и хорошие бойцы, но в военном деле люди неопытные. А в темноте всякое приключиться может. Ещё, не дай бог, друг друга покрошат. А нам каждого человека беречь надо. Да и злить их раньше времени не стоит. Они завтра до обеда только в себя приходить будут. Пока между собой договорятся, пока гонца к нам зашлют, пока мы своё время потянем… Глядишь, ещё день пройдёт. Им-то куда спешить? Они ж про Цыгана ничего не знают. Уверены, что подмоги нам ждать неоткуда. А там уж как-нибудь ещё пару дней продержимся.

— Гляди, сержант, — проговорил староста, — ты у нас человек военный, опытный… Как бы чего худого потом не вышло. Не упустить бы случай…

— Ну, подумай сам. Ну, выйдем мы за ворота. Ну, побьём их сколько-то, разгоним по всему плато. Так они ж завтра опять здесь соберутся. Только будут уже трезвые и злые. Это ж как медведя подранить, да не убить. Ты понимаешь, что они тут тогда вытворять начнут?

— Да понимаю, — поморщился староста, — только очень уж случай удобный… Ладно. Пойду я, передохну маленько. Если что, шумните тут…

— Ладно, иди, — кивнул я, присаживаясь под стеной, — да и я тоже, пожалуй, вздремну чуток…

Как и ожидалось, лагерь налётчиков начал оживать ближе к обеду следующего дня. Неопохмелённые горцы бродили от одной группы соплеменников к другой, о чём-то переговаривались, спорили, время от времени взмахивая руками. Потом некоторые из них вяло нарубили дров, свалив для этого несколько яблонь и груш в саду, и запалили пару десятков костров. Даже нам со стены было видно, как нехорошо дети гор себя чувствуют «после вчерашнего». А сегодня им пить было уже нечего. Из еды — только то, что с собой принесли, да ещё с нескольких яблонь посрывали то, что сельчане убрать не успели. Понятное дело — настроение у грабителей было никакое. Пошумев немного, самые горячие головы двинулись к посёлку, вероятно, решив силой взять то, чего так хотели, но до сих пор не получили.

— Готовсь! К бою! — разнеслось по стене в обе стороны.

И мигом ожил до того момента безлюдный каменный гребень укрепления. Лучники наложили стрелы, арбалетчики взвели арбалеты. Да и все остальные защитники, вооружённые кто что под рукой имел, высыпали на стену, приготовившись к бою.

Атака горцев была не организованной. Скорее — на эмоциях. А потому, подпустив их поближе, стрелки дали залп в самую гущу наступающих. Чуть больше двух десятков горцев упали, так или иначе зацепленные стрелами. Но большинство из раненых тут же поднялись и кинулись обратно к своему лагерю. Эти на сегодня уже отвоевались… Между тем наши стрелки успели выстрелить ещё по несколько раз, пока нападающие не подбежали к самому валу. И тут горцы остановились. Ещё бы! Я веселился вовсю. Ну, и куда ж вы, балбесы, без лестниц попёрлись? Чего дальше-то делать будете? Как на стену полезете? Разошедшиеся сельчане забрасывали «могучих жигитов» камнями, поленьями и прочими тяжёлыми предметами, попадавшимися под руку.

Не выдержав такого жёсткого обстрела, горцы откатились назад, подбирая по пути раненых и убитых. А в лагере им досталось ещё и от вождей, разбуженных криками и шумом скоротечной битвы. И правильно досталось! Нечего без команды, да ещё не подготовившись, на штурм лезть. А так и нас разозлили, и людей зазря потеряли, и добиться ничего не добились.

Я думаю, что примерно так и высказывались горские вожди, вразумляя своих не в меру горячих соплеменников плётками по спинам. Мы с интересом наблюдали за их методами воспитания, временами отпуская шуточки по поводу увиденного. Нам-то что? Пока они там между собой разбираются, время-то идёт. А нам только этого и надо!

Наконец, часа через два в лагере горцев установился относительный порядок. Крики, беготня и удары плёток прекратились. Вожди, как и вчера вечером, опять уселись в кружок, видимо, обсуждая: что ж им теперь делать дальше?

Ещё час у них ушёл на говорильню. Наконец, от лагеря к посёлку направился всадник с зелёной веткой в руке. Парламентёр, значит… Оказалось — наш знакомый — Аштан.

Подъехав к валу, он помахал веткой и закричал:

— Эй! Кито есть!? Старост, ходи суда! Гаварыт будим!

— Ну, чего тебе опять? — высунулся из-за стены староста.

— Игидэ выкуп? Выкуп давай!

— Какой тебе ещё выкуп? — упёрся староста, — Мы вчера как договаривались? Вы к нам не лезете. Мы даём выкуп. Вы уходите. Так?

— Так, — осторожно кивнул посланник, оглядывая стену.

— А какого хрена вы тогда не свет ни заря на штурм попёрлись? Мы стрелы свои потратили, люди не выспались, дети да жёны наши перепугались. И какой ты ещё после этого выкуп хочешь? Убирайтесь отсюдова!

— Э! Э! Старост! Нэ кричи! Зачэм ругацца? На тех, кито сюда ходил, нэ сматри! Они — глюпый были, пияний были. Сами ходили. Их ни кито суда не слал. Их наши вожди сами наказували. А миня к вам паслали. Выкуп давай!

— Ничего не получите! Сами виноваты. Надо было лучше за своими пьянчугами смотреть! А теперь убирайтесь по добру — по здорову!

— Эй, старост! Так нэ гавари! А то мы тогда все на штурм ходить будем, — погрозил плёткой Аштан.

— А ты плёточкой-то не грози! — подал я голос, — мы тебе не кони, а ты нам не пастух!

— Все рабы мои будите! — взвизгнул «могучий жигит», — А тибья, сиржант, к хвосту коня моего пиривяжу, па всэм гарам таскат буду. Навоз маего коня жрать будишь!

Кто-то из стоящих на стене озорно, в два пальца, протяжно засвистел, кто-то пустил стрелку под копыта взвившегося на дыбы коня.

Горец, огрев коника плёткой меж ушей, развернул его и умчался обратно в лагерь. Сразу же по его прибытии там поднялся страшный шум. Горцы кричали, трясли кинжалами и копьями, размахивали руками. Но постепенно шум стих. Похоже, вождям удалось угомонить своих подчинённых и организовать подготовку к штурму.

В саду опять застучали топоры. Налётчики принялись рубить деревья и вязать из них штурмовые лестницы. Там же, на окраине сада, обтёсывался толстый ствол свежее срубленной яблони. Из неё горцы, похоже, собирались сделать таран, чтоб выбить ворота.

— Ну, вот они и разозлились, сержант, — укоризненно взглянул на меня староста.

— Поглядим, как дальше пойдёт, — пожал я плечами, оглядывая лагерь налётчиков.

Весь остаток дня у них ушёл на то, чтобы заготовить лестницы в нужном количестве, определить направление атаки и распределить своих людей по местам. До поздней ночи горцы жгли костры, пели и плясали вокруг них, готовясь к завтрашней схватке.

Мы, понаблюдав за ними, пришли к выводу, что нападение произойдёт на рассвете или прямо перед ним. А потому все люди, находившиеся в посёлке, плотно поужинали и улеглись отдыхать прямо у стены. Утром, при начале атаки, каждый сразу же окажется на своём месте, и никому никуда не надо будет бежать. Даже женщины и дети находились тут же, готовые оказывать любую посильную помощь в обороне посёлка.

Все знают, что в горах темнеет быстро, а рассветает рано. Особенно летом. Из-за гор ещё не показалось само солнце, а небо уже светлеет. Солнечные лучи, отражаясь от облаков, огибают горные хребты, постепенно осветляя сам воздух и всё пространство вокруг. Птицы просыпаются ещё в полной темноте, начинают шебуршиться в ветвях и подавать первые, пока едва слышные и несмелые голоса, извещая мир о том, что новый день вот-вот начнётся. Рассвет ещё не наступил, но всё яснее, всё отчётливее проступают очертания окружающих предметов, силуэты пока ещё спящих людей, очертания наполовину вырубленного сада. Воздух свеж и прохладен. Лёгкий ветерок, тянущий от хребта, слегка обдувает лицо и колышет волосяные бунчуки на пиках, прислоненных к стене…

Вот со стороны лагеря горцев донёсся неясный, приглушённый расстоянием шум. Вот почудилось, будто некое большое тёмное пятно поплыло по полю, быстро смещаясь ближе к посёлку.

Приглядевшись, я понял — началось! И заорал, что было мочи:

— Тревога! Тревога! Нападение! К бою!

Справа и слева от меня, дальше по стене, раздались такие же крики. Значит, и там дозорные успели заметить начало штурма.

Спавшие у стены защитники, едва открыв глаза, тут же вскакивали на ноги и, выглядывая из-за парапета, торопливо натягивали тетивы на луках и арбалетах, накладывая на них стрелы и болты.

Я, зарядив свой арбалет, положил его на край стены и спокойно ждал, когда толпа штурмующих подойдёт поближе. Справа и слева от меня почти в полном составе расположился мой десяток, так же, как и я, изготовившись к стрельбе.

Горцы, до последнего момента кравшиеся в полной тишине, услышав шум в посёлке, ответили слитным рёвом и, уже не скрываясь и не таясь, бросились вперёд. Их лучники дали через головы атакующих парочку слитных залпов. А потом переключились на одиночную стрельбу, стараясь снимать со стен защитников поодиночке. Стреляли они довольно неплохо. Сказывались охотничьи навыки. Вот только луки у них были слабоваты. Охотничьи, рассчитанные на шкуру зверя, а вовсе не на прикрытого доспехами (хотя бы и кожаными) воина. Потому большинство стрел, хоть и долетало до нас, урона почти не наносили. Только если уж в открытую часть тела попадёт…

Едва наступавшие горцы достигли определённой невидимой черты, как со стен навстречу им устремилось не менее сотни стрел и арбалетных болтов. Из пращей полетели камни. Кто-то из нападающих упал, да так и остался лежать. Некоторые, будучи только ранены, начали отползать (или отходить, в зависимости от ранения) назад, к лагерю. Остальные, прикрываясь лёгкими круглыми щитами, ускорили движение, стараясь как можно быстрее сократить расстояние до вала и начать штурм.

Мы стреляли, не останавливаясь, торопясь выбить как можно большее число наступающих ещё на подходе. Забыв про рычаг взвода, тетиву на арбалетный крюк натягивали рывком, ухватившись за неё пальцами рук и заступив ногой в стремя арбалета. Толпа штурмующих была довольно густая. И почти каждый выстрел наносил противнику хоть маленький, но урон.

Но вот пришёл момент отложить арбалеты в сторону и взяться за пики и мечи.

Горцы подобрались уже к самой стене, приставили лестницы и, не смотря на градом летевшие в них камни, поленья, льющийся из больших котлов кипяток, полезли вверх, на стены, прикрывая головы щитами.

— А ну, сержант, подвинься, — рядом со мной появился дюжий поселковый мужик с вилами в руках.

Взяв одну из опор лестницы в развилку, он поднатужился и попытался отпихнуть её от стены. Но лестница, заполненная штурмующими, оказалась для него уж слишком тяжела.

— Подмогни, — просипел он с натугой.

Я махнул мечём, сбивая шлем с головы первого горца, попытавшегося влезть на стену и схватился за черенок вил. Горец, выронив топор, с глухим стоном полетел вниз. Вдвоём с селянином мы оттолкнули лестницу, опрокинув её вместе со штурмующими. И тут же перешли к следующей. То же самое происходило и на других участках стены. То там, то тут горцы с криком летели к подножию вала вместе с лестницами. В двух-трёх местах нападавшие всё же сумели прорваться на стену. Но были сброшены вниз набежавшими со всех сторон защитниками. Не выдержав столь напористого сопротивления, горские воины откатились назад, к своему лагерю, подбирая по пути раненых и убитых.

— Фу-ух, — тяжело дыша, я уселся на камень прямо там, где стоял, и откинулся спиной к стене.

Рядом опустился Хорёк и, стянув с головы шлем, шумно высморкался.

— Ты как? — покосился я на него.

— Нормально, — криво ухмыльнулся он, — пока живой…

— Хорошо, — я глубоко вдохнул и выдохнул, восстанавливая дыхание, — тогда пройдись по нашим, проверь, всё ли нормально. И собери всех ко мне.

Хорёк кивнул и, нахлобучив шлем, поднялся. Оглядевшись по сторонам, направился вдоль стены собирать рассеявшийся во время боя отряд.

Увидев какого-то мальца, тащившего мимо ведро, я подозвал его поближе, зачерпнул поданным мне деревянным ковшиком холодной колодезной воды и вдосталь напился. Пока я пил, мои бойцы собрались вокруг, шумно обсуждая подробности прошедшего боя. Вполне нормальная реакция людей, впервые попавших в ситуацию, когда-либо ты убьёшь, либо убьют тебя. По себе помню: ощущения, переживаемые в такие минуты, запоминаются на всю жизнь. Потом, когда ты уже проходишь через десятки боёв, это становится нормальным, даже в некотором смысле — обыденным, состоянием. Ты относишься к этому равнодушно. И после боя ничего, кроме усталости и опустошённости не испытываешь. Но вот самый первый твой бой… Наверное, в мире нет ни одного воина, кто не помнил бы её — свою самую первую битву за свою жизнь. Потому что во время этой битвы ты забываешь о том, что за твоей спиной твоя страна, твой дом, твои близкие. И всё прочее, о чём тебе твердили твои командиры. Ты дерёшься и убиваешь других потому, что четко осознаёшь: если ты не убьёшь вот этого конкретного вражеского воина, то он сам доберётся до тебя и снесёт твою дурную голову, не успевшую вовремя понять истинные причины той кровавой мясорубки, что вертится вокруг. И ты убиваешь с одной единственной целью. Чтоб не убили тебя…

После меня ковшик с водой пошёл по кругу. Схватка была горячая, да и день обещал быть жарким. Потому каждый и торопился утолить жажду, а то и напиться впрок. Кто его знает, как дальше день сложится.

— Не особо-то расслабляйтесь, — посоветовал я своим бойцам, — могут ещё раз полезть.

Так и случилось. Спустя пару часов горцы предприняли вторую попытку захватить посёлок. Но на этот раз довольно вялую, быстро завершившуюся и, соответственно, не давшую никаких результатов. Собственно говоря, всё нападение свелось к непродолжительной перестрелке и попытке изобразить приближение нападающих к защитному валу. На этом боевые действия в тот день и закончились.

— Ну-с, сержант, докладывайте, что тут у вас? — спросил меня сидевший в седле майор Стоури.

Стоя перед его конём, я постепенно восстанавливал дыхание, переводя дух после трудного боя. Мой отряд почти в полном составе выстроился позади меня. Даже Цыган, так вовремя приведший конных пикинёров, встал в общую шеренгу.

Конные сотни его пикинёров преследовали разбегающихся горцев по всему плато, захватывая в плен тех, кто бросал оружие и поднимал руки и подкалывая пиками пытающихся скрыться.

А чего тут докладывать? И так всё видно…

Горцы ринулись на штурм так же, как и вчера, на рассвете. Только на этот раз они начали с обстрела посёлка горящими стрелами. А когда сельчане занялись тушением пожаров, пошли на приступ. Работать нам приходилось сразу на две стороны. И отбиваться от штурмующих, и заливать возникающие то тут, то там новые очаги пожаров. Рук не хватало. Трудились все. Даже совсем маленькие дети бегали с плошками и мисками для воды от одного дома к другому, помогая заливать огонь. Староста едва успевал перебрасывать людей с места на место, руководя то тушением пожаров, то группой воинов, бросающихся на затыкание очередного прорыва на стенах. У ворот битва шла особенно упорная. Десятка три горцев, перевалив через стену, сумели пробиться сквозь ряды защитников и, отчаянно визжа и рубясь с воротной охраной, пыталась добраться до запоров и открыть ворота. Я не мог помочь ничем, сам с трудом отбиваясь от наседающих со всех сторон горских воинов.

Рядом со мной билась и моя недавняя ночная подруга — Малетта. Одетая в лёгкую кольчугу, невесть где добытую, она довольно ловко управлялась с охотничьей рогатиной, отбиваясь от наседавших горцев. Не смотря на все наши старания, штурмующих всё прибывало.

Вот на нас кинулись сразу трое. Малетта успела встретить одного из них, отбив кривую саблю в сторону и вогнав противнику в живот острее рогатины. Но выдернуть не успела. Горец, ухватившись за древко обеими руками, повалился на бок. Рогатина вывернулась из рук женщины, оставив её безоружной.

Я в это время отбивался от ещё двоих, дружно насевших на меня. Прикрывшись щитом, я крутанулся на месте и, присев, с разворота подрубил ногу одному из нападавших. Тот, дико заорав, упал на парапет стены и, не переставая орать, начал поспешно отползать в сторону. Откуда появился четвёртый, я не увидел. Но именно его клинок приняла на себя Малетта, закрыв меня. Удар горца бросил женщину мне прямо на руки. И был он настолько силён, что прорубив на ней лёгкую кольчужку, клинок вошёл в тело на всю свою ширину. А этот мерзавец ещё и резанул им на себя с оттягом, чтоб рана поглубже была.

От меня, занятого Малеттой, оттеснили нападавших Хорёк и Степняк. Прикрываясь щитом, я оттащил женщину к стене и попытался заткнуть её рану куском чистого холста. Однако быстро понял, что она уже не жилец… Кровь из прорубленного бока хлестала ручьём и жизнь быстро покидала её молодое тело.

— Эх, Грак… не сложилось у нас, — еле слышно прошептала она, глядя мне в лицо своим затуманивающимся взглядом, — а я… уж было… понадеялась, — и медленно сползла по стене на землю. Глаза её потускнели, из горла вырвался сдавленный хрип вперемешку с кровавой пеной. Впервые за все эти годы я так остро почувствовал горечь утраты. Малетта, пожалуй, была единственной из всех, с кем я мог бы связать свою жизнь. И тут такое… Скрипнув зубами, я отпустил женщину, и кинулся на горцев.

Давно уже я не испытывал такой дикой, необузданной ярости в бою. Казалось, кровь Малетты залила мне не только кольчугу, но и глаза. Звериный рык вырывался из моего горла. Хотелось рвать на части, ломать, душить каждого, кто попадался на моём пути. И ничто не могло меня остановить. В считанные секунды я изрубил двух горцев, имевших неосторожность напасть на меня и бросился дальше вдоль стены. За пару минут мы вместе со Степняком и Хорьком очистили от горцев всю нашу сторону шагов на сто. Дальше перед нами уже никого не было. Развернувшись, мы кинулись на помощь бойцам, прикрывавшим стену со стороны ворот. Вот в той-то свалке Хорёк и получил обухом топора по темечку. И пока Степняк оттаскивал его в сторонку, мы с Дворянчиком и ещё двумя поселковыми мужиками с трудом отбивались от очередной волны штурмующих.

И тут отчаянно рубившийся рядом со мной Дворянчик, вспоров живот очередному противнику, дёрнул меня за рукав:

— Гляди, сержант, наши идут!

Оглянувшись, я увидел в паре миль от посёлка несколько сотен конных пикинёров, на полном скаку разворачивающихся для боя. Одна сотня уходила сразу в сторону перевала. Вероятно, имея приказ не упустить за него тех горцев, что бросятся в отступление. Ещё одна обходила штурмующих с правого фланга, вероятно, имея целью отогнать их от стен посёлка. И три сотни, развернувшись во фронт, атаковали горцев с фланга и тыла.

Те из налётчиков, кто ещё не добрался до стен, увидев надвигающуюся угрозу, бросились бежать, рассеиваясь по всему плато. Те же, кто уже бились на стенах с защитниками посёлка, не сразу заметили отступление своих соплеменников. А когда всё же это обнаружили, было уже поздно. Вид прибывшей подмоги придал обороняющимся бодрости и, казалось, влил дополнительные силы. Мы с такой яростью и остервенением набросились на осаждающих, что буквально смели их со стены, не оставляя в живых никого. Уже почти добравшиеся до ворот горцы были окружены плотной стеной копий и перебиты стрелами.

Однако, к моему удивлению, мало кто из горцев, бросившихся спасаться от надвигающейся лавы конных пикинёров, отступили по направлению к перевалу. Большинство из них бежало прямо к горному хребту, постепенно забирая вправо. Понаблюдав за ними со стены, я решил, что они, возможно, просто хотят укрыться от преследующей их конницы среди каменных завалов и зарослей кустарника, разбросанных тут и там по всему плато.

Пользуясь передышкой, я подошёл к лежавшей у стены Малетте. Провёл рукой по её уже остывшей щеке.

— Вот видишь, — с натугой произнёс я, — всё-таки я был прав. Лучше не привязываться…

Спустившись вниз, я направился к тому месту, куда уже прибыл майор Стоури со своими ординарцами и сигналистами.

И вот теперь, едва переведя дух, стоял перед ним. Майор, не соизволив слезть с лошади, выслушал мой доклад о том, как проходила осада посёлка. После чего, двинув шпорами лошади в бока, въехал в посёлок через уже распахнутые сельчанами ворота. К нему тут же подбежал, низко кланяясь, староста:

— Слава Единому, господин офицер! Слава Единому! Как же вовремя вы прибыли к нам на помощь, да не оставит Вас своей милостью Его Величество! Мы уж думали, было, конец нам пришёл. Не жить никому… А тут — вы. Слава Единому!

— Ну, ладно, старик. Хватит благодарностей. Рассказывай, что в посёлке? Сильно ли пострадали? Много ли убитых, раненых.

— Да есть и те и другие. Как не быть? — сокрушённо развёл руками староста, — Пока ещё всех не сосчитали. Да думаю, за час — сочтём… И домов тоже сколь-нито погорело. Какие затушить не успели. Тож сочтём…

— А что про тех солдат, что к вам направлены были, скажешь?

— А что ж сказать-то? — улыбнулся старик, — Молодцы! Одно слово — молодцы! Хоть и молодые ишшо, а воинскую науку разумеют. И стреляют ладно, и на мечах бьются — любо-дорого поглядеть. А уж когда совсем в полную силу-то войдут, так им в строю воинском замены не будет!

Майор чуть слышно крякнул и искоса взглянул на меня. Стоя в нескольких шагах от беседующих, я делал вид, что мне всё это совершенно не интересно. И более всего на данный момент я был занят повязкой, перетягивающей моё левое предплечье. «Вот гадство! Надо ж было так неудачно подставиться!» — невольно подумалось мне, когда я вспомнил, как «поймал» на руку случайную стрелу, перелетевшую через стену. Да ещё мрачные мысли по поводу гибели Малетты не давали успокоиться. Я до боли в душе сожалел о случившемся. Мелькнула даже мысль о том, что из всех женщин, которых я знал за последние годы, Малетта, пожалуй, была единственная, с которой я согласился бы начать семейную жизнь.

Кроме меня, в отряде было ещё трое раненых. Одуванчику рассекли кинжалом лоб, Полозу несильно проткнули копьём левое бедро. Да Хорёк лежал в тенёчке, под деревом, ещё не пришедший в сознание после удара топором по голове. И если б не шлем, прикрывавший его голову, лежал бы сейчас Хорёк не под деревом, а в общей шеренге погибших, которых выжившие селяне сносили под стену.

— Сержант, — окликнул меня майор, — Подойдите.

Он уже слез с лошади и теперь, разминая затёкшие после долгой скачки ноги, прохаживался по предвратной площади.

— Слушаю, господин майор, — подходя, я вскинул руку в воинском приветствии.

— Вот что, сержант… То, что вы отправили в полк гонца — это правильно. И то, что участвовали в обороне посёлка — тоже. Я об этом обязательно сообщу в своём рапорте вышестоящему начальству. Но у меня к вам есть пара вопросов…

— Слушаю, господин майор, — повторил я.

Заложив руки за спину, он постоял, подумал, потом, посмотрев мне прямо в глаза, спросил:

— Скажите, сержант, а откуда у вас оттиск печати Особой службы Его Величества?

На этот раз настал черёд подумать мне. Помолчав, я, осторожно подбирая слова, ответил:

— Господин майор. У вас в полку уже побывала инспекция из столицы?

— Побывала, — судя по интонации, майор был не сильно удивлён моей информированностью.

— И генерал Лурган со своими людьми уже прибыл?

— Прибыл, — согласился Стоури.

— Ну… По поводу печатки… Скажем так: о прибытии инспекции и генерала я знал ещё до того, как появился в вашем полку, господин майор.

— Понятно, — кивнул он. Помолчал ещё немного. И, опять глядя мне прямо в глаза, спросил:

— И что означает вся эта суматоха с войсками, сержант?

— Вы и без меня всё прекрасно понимаете, господин майор, — устало произнёс я, — это означает приближение войны.

— Я так и думал… Одного понять не могу: с кем тут воевать?! На десятки миль на восток — только непроходимые горы, населённые полудикими племенами.

— Не они будут нашим противником, — покачал я головой, — точнее, я думаю, что не только они.

— Вот как? А кто же тогда?

— Могу только добавить, что горцы будут его проводником.

— Кого?

— Извините, господин майор, но это всё, что я могу вам сказать. Лишь одно порекомендую: тренируйте своих людей. Учите их воевать всё лучше и лучше. Если, конечно, хотите, чтобы они выжили… А за то, что пришли сегодня нам на выручку, огромное спасибо! Вы на самом деле спасли нас. И я, также как и Вы, в своём рапорте вышестоящему руководству обязательно сообщу об этом.

По глазам майора было видно, что он меня понял. Позвякивая кольчугой, он подошёл к своей лошади, положил ей руку на холку и одним движением взлетел в седло. Молодая палевая кобыла, коротко всхрапнув, слегка присела на задние ноги под принятой на себя тяжестью, но тут же выпрямилась и затанцевала на месте.

— Когда этого ждать, сержант?

— Войны?.. Не в этом году — точно. Что же касается следующего, — я неопределённо пожал плечами, — тут я ничего сказать не могу. За прошедшие несколько месяцев я не получал никаких известий из столицы.

— Хорошо, сержант, я учту ваши рекомендации, — сказал майор, разворачивая лошадь к воротам, — кстати, завтра прибудут две повозки с припасами на зиму для вашего отряда. А пока — садитесь в седло, покажете мне, как устроились.

Оставив Хорька в посёлке на пару дней отлежаться, весь остальной отряд в сопровождении сотни конных пикинёров прибыл на пограничный пост спустя час после выезда из посёлка. Где и был встречен вконец изволновавшимся Грызуном. Всё это время он просидел на смотровой площадке, затащив туда в первый же день нападения горцев кучу провизии и несколько колчанов с арбалетными болтами. Горцы, правда, на наш пост так и не позарились. И Грызун, сидя наверху, мог издали наблюдать за происходящими в районе посёлка боями.

Майор Стоури, осмотрев всё, что мы понастроили за лето, не поленился залезть и на смотровую площадку. Полюбовавшись открывающимися оттуда видами, он в целом остался доволен проведённой инспекцией поста. О чём и не преминул сообщить мне, когда спустился вниз. В то же время к нам на пост прибыл посыльный от заместителя Стоури, руководившего преследованием разбежавшихся горцев. Посыльный доложил, сколько налётчиков было захвачено, сколько уничтожено во время преследования. И добавил, что те горские воины, что сумели добраться до хребта, бесследно исчезли.

— Что значит — исчезли? — не понял майор, — Куда исчезли?

— Не могу знать, господин майор! — ответил гонец, — А только никаких следов мы не обнаружили.

— Тэ-экс, — дёрнув щекой, протянул майор, — похоже, наш отъезд несколько задерживается… Капитан!

— Слушаю, господин майор! — к командиру подскочил офицер, командовавший сотней сопровождения.

— Вот что, капитан… Ваша сотня сегодня ночует здесь. Выставить усиленные посты, разослать разъезды. Особенно по направлению к перевалу. Будьте в готовности отразить попытку горцев уйти через него за хребет. При малейшей тревоге высылайте ко мне нарочного. Полк будет в готовности подняться по тревоге и прибыть к вам на помощь. Всё понятно?

— Так точно, господин майор!

— Вопросы есть?

— Никак нет! Всё понятно.

— Хорошо, — майор повернулся ко мне, — Сержант. Ваши люди сегодня могут отдыхать. А завтра, как обычно, пусть приступают к исполнению своих обязанностей на посту.

— Слушаюсь, господин майор, — ответил я.

Дав ещё парочку указаний (ни один начальник без этого не обходится), майор Стоури убыл обратно в посёлок. Мы же с капитаном, присев за стол под навесом, наскоро обмозговали полученную задачу. Капитан оказался человеком не глупым и, хоть и дворянин, разговаривал со мной, простым сержантом, не чинясь. Внимательно выслушав мои рекомендации, составил достаточно толковое расписание постов и маршруты конных разъездов. После чего ушёл распределять своих людей.

Оставшись один, я собрал весь свой невеликий отряд в казарме. Рассевшись за большим столом, установленном в самом центре помещения, бойцы замерли в ожидании. Я достал из своих запасов бочонок деревенского вина, собственноручно разлил его по кружкам и, подняв свою, произнёс:

— Ну, что, парни… Позвольте вас всех поздравить. За эти дни каждый из вас сумел показать, что кое-чему научился за прошедшие несколько месяцев. Конечно, до того, чтобы называться настоящими воинами, вам пока ещё далеко. Но… Можно сказать, что вы уже родились. За эти дни вы, образно говоря, перестали быть зародышами, вылезли из сучьего брюха и сделались щенками. Вы родились! Поздравляю вас, господа!

Парни, слегка обалдев от столь оригинального поздравления, ошарашено помолчали несколько мгновений, а потом разразились буйными криками. Поздравляя друг друга, они громко стукались кружками, все разом кричали тосты и, сделав несколько глотков, лезли ко мне обниматься. У многих на глазах стояли слёзы. Кто-то смеялся, кто-то, наоборот, откровенно рыдал, вспоминая эти три дня осады. Большинство из них впервые увидели всю грязную, неприглядную сторону войны. Смерть, кровь, хрипы и стоны раненых и умирающих. Почуяли сладковатый запах крови вперемешку с вонью вспоротых внутренностей и начинающего подгнивать мяса. Испытали на себе удары вражеских мечей и копий. Почувствовали у своего лица ветерок от промелькнувшей мимо стрелы. И ещё многое, многое из того, что несёт в себе одно короткое слово: война. И сейчас, после доброго стакана крепкого вина эта боль, этот страх, это многодневное напряжение выходили из них, постепенно расслабляя нервы и привнося успокоение в их души.

Любой опытный воин знает, как важно, просто необходимо, сбросить с себя такое вот напряжение после боя. Потому-то после каждой битвы и устраиваются пиры и празднества. Уцелевшие в битве радуются тому, что остались живы, поминают павших товарищей и, отдохнув душой, готовятся к новым боям.

Это была единственная ночь, когда мы не выставили караул на смотровой площадке. В эту ночь нам некого было бояться и не откуда ждать нападения. Целый полк конных пикинёров прикрывал нас, одним своим фактом присутствия в посёлке обеспечивая безопасность всего плато.

А с утра начались поиски остатков разгромленной орды налётчиков. Семь дней конные пикинёры занимались прочёсыванием горного хребта, разыскивая тех горцев, что сумели уйти от преследования. Были обшарены все заросли кустов, россыпи камней, леса и рощи на горных склонах. Обследованы все возможные ущелья и расщелины. Не нашли никого. Не только ни одного человека, но даже ни единого следа. Будто сквозь землю провалилось более ста человек и не менее двух десятков коней. Либо — вознеслись на небо, как предположили некоторые из наиболее суеверных солдат.

Но, по крайней мере, на седьмой день поисков командир полка был твёрдо уверен, что на нашей стороне хребта горцев нет. И принял соответствующее решение.

На следующий день полк ушёл обратно в город. Майор забрал мой письменный отчёт за прошедшие месяцы службы и рапорт о том, как проходила оборона посёлка. Обещал, что обязательно переправит бумаги в столицу со своим курьером.

А мы зажили прежней жизнью. Через пару дней из посёлка прибыл заметно отдохнувший и полностью поправившийся Хорёк, сразу же включившийся в обучение воинскому умению. Да и остальных уже не требовалось заставлять лишний раз помахать мечём, пострелять из арбалета, поработать в седле с пикой, а то и просто сцепиться с кем-нибудь в борцовской схватке. Почувствовав кровь на своих зубах, и не только вражью, но и свою, бойцы с удвоенным рвением взялись за обучение. Одуванчика и Полоза я от занятий освободил до тех пор, пока они окончательно не поправятся. И потому они только несли службу на смотровой вышке и в казарме. Но и они при случае не упускали возможность отработать хоть что-нибудь: метнуть нож, направить арбалетный болт в цель, проскакать на лошади.

Постепенно наш прежний распорядок несения службы полностью восстановился…

Я проснулся среди ночи оттого, что уж слишком беспокойно вели себя лошади в конюшне. За стеной слышался их беспокойный топот, всхрапывание и приглушённое ржание.

Натянув штаны, всунул ноги в сапоги и, на ходу накидывая куртку, вышел из своей каморки в общую комнату. Со своей кровати тут же поднялся Цыган и подошёл ко мне.

— Слышите, сержант? Кони не спокойны… Уж не лезет ли к нам кто?

— Пройди в конюшню, проверь, — кивнул я, — а я остальных подниму.

Пока я тихонько будил бойцов, Цыган через боковую дверь метнулся в конюшню, побыл там какое-то время и, вернувшись обратно, приглушённым голосом сообщил:

— Люди снаружи. Пытаются ставни на окнах вскрыть…

— К бою, — полушёпотом отдал я приказ, — бить из арбалетов. В окна не высовываемся. Ставни открываем по команде. Всё понятно? — дождавшись несколько молчаливых кивков, скомандовал, — По местам!

Свои узкие окна-бойницы мы из предосторожности каждую ночь закрывали изнутри деревянными ставнями. А двери — на крепкий поперечный запор. Потому попасть к нам в казарму, когда мы спим, было практически невозможно. Вот только те, кто сейчас пытались к нам влезть, судя по всему, об этом и не подозревали. Поковырявшись некоторое время со ставнями, неизвестные воришки (?) решили действовать напролом. И по двери и ставням враз застучали топоры. Я по началу даже изумился такой наглости. Они что, не знают, кто здесь живёт!? Но уже в следующий момент отдал короткий, но любому воину вполне понятный приказ:

— Бей!!

Ставни тут же распахнулись. И девять арбалетных болтов едва не насквозь прошили стоящих напротив окон налётчиков. Всадило так, что тех, в кого попало, отбросило от стен шагов на пять. Убрав арбалет в сторону, я схватился за пику и прямо через окно вогнал её в грудь второму разбойнику. В слабом рассветном сумраке я сумел разглядеть тех, кто на нас напал. Горцы! И, похоже, разглядел их не я один. Стоявший слева от меня, у соседней бойницы, Степняк, крикнул:

— Сержант! Это горцы!

— Вижу! — отозвался я, — Бейте их, парни, не давайте к окнам подходить!

Пока кричал, вернул пику обратно, перезарядил арбалет и, вывернувшись из-за оконного косяка, свалил выстрелом в упор ещё одного из нападавших.

Горцы, в отличие от нас, находившиеся под прицельным обстрелом на открытой площадке, несли серьёзные потери. Не выдержав нашей стрельбы, они откатились назад, укрываясь за камнями, отдельными деревьями и в неровностях почвы.

На некоторое время наступило затишье. Они старались не появляться на открытых местах. Мы не тратя болты попусту, изредка постреливали в случайно появляющуюся то тут, то там подвижную мишень. Постепенно светало…

Не знаю, у кого как, а лично у меня уже довольно прилично бурчало в животе. Какого хрена, в конце-то концов!? Война войной, а распорядок — дело святое!

— Ну, что, парни, — подал я голос, — может, пока перекусим?

— Хорошо бы, — отозвался из конюшни Грызун.

Там у нас в стенах конюшни целых три бойницы сделаны. Да ещё в воротах окошко отрывается. А потому четверо в конюшне оборону держат, и пятеро здесь, в казарме.

— Одуванчик, — покосился я на право.

— Слушаю?

— Давай-ка, быстренько нарежь хлеба, мяса отваренного, сыр. Раздай всем. Да про воду не забудь…

— Есть, — кивнул тот и, положив арбалет у окна, кинулся в кладовую. Его место тут же занял Циркач.

Через несколько минут мы уже с аппетитом жевали приготовленную нашим «поваром» еду, запивая водой, слегка разбавленной виноградным вином.

— Как там Зелёный? — вслух подумал Степняк, прожевав очередной кусок мяса.

— А чего ему сделается? — отозвался Хорёк, — Еда у него есть. Запас болтов имеется. Да и ходит он постоянно со своим луком… Не доберутся они до него.

Зелёный сегодня ночью нёс службу на смотровой площадке. А так как был уже конец месяца, то ночи выдались безлунные. Неудивительно, что парень набег горцев проглядел… О, кстати!

— Так! Бойцы! А кто у нас сегодня ночью в разъезд к перевалу ездил?

— Мы, господин сержант.

— Кто — «мы»?

— Рядовой Полоз!

— Рядовой Цыган!

— И что? Ничего не заметили?

— Всё тихо было, — отозвался Цыган, — Да мы и вернулись-то где-то за час до того, как они появились. Я даже заснуть толком не успел…

— Интересно, — протянул я, осторожно выглядывая в окно, — коней у них не видать. Значит — пешком шли. Появились вскоре после вашего приезда. Но в пути на вас не напали. Значит — они вас не видели…

— А может, они не от перевала шли? — предположил Хорёк.

— А откуда?

— Ну… пропали же они куда-то после нападения на посёлок…

— Ты думаешь, есть какой-то ход на ту сторону помимо перевала?

— Может, и есть… куда б они иначе делись?

— Так пикинёры же весь хребет обшарили, — присоединился к разговору Степняк.

Но Хорёк лишь пожал плечами и отвернулся к окну. Я тоже выглянул наружу. А там происходило что-то интересное.

Горцы начали вдруг очень оживлённо перемещаться с места на место. При этом явно уходя ближе к склону. То есть — обходя нас сбоку.

— Эй, в конюшне! — крикнул я, — Не зевайте там! Они сбоку обойти пытаются.

— Мы видим, сержант, — отозвался Дворянчик, — только они не нас обходят. Они на склон лезут.

— Зачем это? — не понял я.

— А вы приглядитесь повнимательнее! Их же Зелёный с площадки, как перепелов, стрелами выбивает, — весело отозвался Цыган.

Тут уж и я заметил, что у горцев то один, то другой падали, подбитые стрелой.

«Молодец, Зелёный! — ухмыльнулся я, — И точно: будто на охоте куропаток бьёт».

— Сержант, — подал голос Хорёк, — есть идея.

— Говори, — обернулся я.

— Сейчас часть из них отвлеклась на Зелёного. Может, дадим пару залпов по оставшимся, прижмём их к земле, да и в мечи возьмём?

Предложение было заманчивым. Судя по тому, что я наблюдал на поляне, горцев оставалось десятка четыре, не больше. При этом часть из них отвлеклась на нашего стрелка, засевшего на площадке. Вероятно, хотят либо подстрелить его, либо сами на площадку влезть…

Можно рискнуть. Тем более что и мои бойцы уже не зелёные новобранцы. Кое-что умеют. Да и в бою уже не в первый раз. И месяца ещё не прошло, как мы с ними в осаде сидели. А если перед атакой ещё человек несколько подстрелить, то уж совсем хорошо получиться может! Ещё раз всё тщательно обдумав, прикинув так и эдак, я принял решение.

— Парни! А ну, давайте-ка быстро надевайте кольчуги, шлемы, хватайте щиты и — все сюда.

Когда все собрались, одетые по полной боевой, я им коротко обрисовал суть идеи. Уточнив пару моментов и определив порядок выхода, мы взялись за арбалеты. Первый залп дали все девять. После этого я, Степняк, Хорёк и Дворянчик встали перед дверью с уже снятым запором. Остальные, зарядив арбалеты, дали ещё залп.

И тут же, ударом ноги распахнув дверь и прикрываясь щитом, я ринулся наружу. За мной бросилась первая группа. Из-за наших спин вылетели болты из последних заряженных арбалетов. После чего дружный боевой кличь позади нас сообщил, что и вторая группа выскочила из казармы.

На нас четверых выскочил сразу десяток горцев. Я принял на себя троих. Парни из моей группы скрестили клинки с остальными.

Свирепо рыча, я одним стремительным натиском разогнал своих соперников, при этом подрубив одному из них ногу, а другому вогнав клинок в спину, и огляделся. Хорёк, Степняк и Дворянчик бились, встав спиной друг к другу и прикрываясь щитами. Неподалёку от них уже корчился один из налётчиков, собирая руками внутренности из разрубленного живота. Ещё один вяло помахивал длинным кинжалом, держа его в левой руке. Правая у него висела, как плеть, видимо, серьёзно пораненная. Ещё пятеро горцев вели довольно активное нападение. Но и моя троица не менее успешно оборонялась.

Перекинув меч в левую руку, я выхватил кинжал и метнул его в ближайшего горца. Кончик клинка, с хрустом перебив шейные позвонки, вынырнул из его горла, заставив «могучего жигита» захрипеть и, заплетаясь ногами, рухнуть на землю.

Сверху прилетела стрела, клюнула ещё одного налётчика чуть пониже спины и тот, дико заорав и подпрыгивая при каждом шаге, прянул в сторону. Уцелевшие горцы, видя наше явное преимущество, кинулись наутёк.

Мы бились двумя флангами, атакуя сразу и тех, кто находился напротив дверей казармы, и тех, кто собирался двигаться вверх по склону. Судя по всему, наша вторая группа молотила налётчиков не менее успешно, потому как шум боя в кустах на склоне постепенно затихал. Горцы, уже морально подавленные и из-за того, что внезапное нападение не удалось, и от понесённых при нашей стрельбе потерь, сопротивлялись не долго. Не прошло и несколько минут, как они бросились отступать. С десяток горцев, спасаясь от преследования, выскочили из кустов, покрывающих горный склон. Группа бойцов, предводительствуемая разгорячённым схваткой Циркачом, размахивая мечами, выскочила следом, преследуя отступающих горе-налётчиков. Увидев нас, спокойно стоящих и ничем не занятых, горцы в первый момент оторопели, потом — бросились кто куда. Мои орлы, будто гончие, сорвавшись с места, кинулись вдогон.

— Стой! — заорал я, заметив перелом в ходе боя, — а ну, живо седлать коней! Преследуем верхом!

Мои бойцы, верно оценив всю прелесть предложенной идеи, бросились обратно, к конюшне.

Пара минут ушла на то, чтоб накинуть попоны, сёдла, затянуть подпруги. И вот уже мы один за другим, дико свистя, вылетаем из настежь распахнутых ворот конюшни, вертя в руках свои пики.

— Держаться тройками! — на ходу крикнул я, — Смотрите друг за другом!

В ходе обучения мы уже несколько раз отрабатывали этот приём разбивания на тройки во время движения. Суть сводилась к тому, что те, кто оказывались ближе всего друг к другу, объединялись в этакую временную боевую единицу из трёх человек. И держались уже друг за друга до конца боя. Очень полезным оказался навык в данной ситуации…

Гнали мы их до самого перевала. Не ушёл ни один. По крайней мере — я так думаю. Когда мы возвращались обратно, то от перевала до самой казармы и вокруг неё насчитали более сорока побитых противников. Заодно по пути прихватили полтора десятка раненых и уже не способных к сопротивлению, славных детей гор.

Бойцы мои, возбуждённые прошедшей схваткой, чуть не подпрыгивали в сёдлах от переизбытка чувств. Атака наша была столь стремительна и неожиданна для горцев, что никто из отряда даже не получил ранения. Только Грызун, как потом выяснилось, слегка подвернул ногу. Да Одуванчик сам себе разбил щитом нос, неловко приняв на него вражий меч. Благо, рядом Циркач оказался. Успел прикрыть.

— Слышь, Грызун, — подал голос Циркач, — а ты как это умудрился тому бородатому под ноги залететь? Он же тебя чуть не стоптал!

— Да я выше него по склону был, — отозвался Грызун, — об корягу какую-то споткнулся. Вот и полетел носом вниз. Переворачиваюсь на спину, а он прямо надо мной топором машет. Ну, я его снизу мечём и ткнул.

— Да… удачно ты его ткнул, — качнул головой Цыган, — Здоровый, чёрт, оказался. Не подступишься… И ловкий. Два ножа моих своим щитом отмахнул.

— А у вас как прошло? — обернулся Одуванчик ко мне.

— Нормально, — отмахнулся я.

— Да уж, — покачал головой Хорёк, — видел я, как вы в одиночку этих троих гоняли. Эх… мне бы так…

— Научишься, — ухмыльнулся я, — да вы и теперь уже кое-чего стоите. Втроём, вон, против семерых выстояли.

Ковылявшие впереди горцы только угрюмо помалкивали, поглядывая по сторонам, но бежать и не пытались. Да и не особо-то от конного убежишь. К тому же и раненые ещё.

Прибыв в лагерь, я озадачил личный состав наведением порядка на территории, а сам решил допросить пленных.

Подойдя к группе раненых, тесной кучкой сидевших у стены конюшни, я спросил:

— Кто-нибудь по-нашему понимает?

В ответ — тишина и мрачные взгляды по сторонам.

— Понятно… — протянул я, — добром разговаривать не хотим… Попробуем по-другому.

Ухватив одного из сидевших за длинные волосы, я вздёрнул его подбородок к верху.

— Ты меня понимаешь? Разговаривать будешь?

Горец лишь мрачно взглянул на меня и, мотнув головой, протяжно сплюнул.

— Тогда ты мне не нужен, — решил я и полоснул ему по горлу ножом. Причём постарался как можно глубже перерезать яремную жилу. Кровь фонтаном брызнула из-под клинка, обдав сидевших поблизости. Те, подавшись в сторону испуганно покосившись на меня, замерли.

Присмотревшись к ним повнимательнее, я выделил парочку парнишек помоложе и явно больше других напуганных, и подошёл к одному из них.

Ухватив его за волосы точно так же, как и предыдущего пленного. Я вновь спросил:

— Ты меня понимаешь?

Тот испуганно замотал головой и начал что-то быстро-быстро говорить на своём языке, при этом глядя на меня такими умоляющими глазами, что я едва его не отпустил. Но мне нужен был тот, с кем я мог бы поговорить.

— Значит, ты меня тоже не понимаешь?.. Очень жаль… — и повернулся к остальным, — Есть желающие спасти эту молодую жизнь?

И тут второй парнишка ухватил меня связанными руками за локоть и принялся что-то горячо втолковывать, кивая на одного из горцев, сидевшего в самой середине пленных. Тот отворачивался, старательно делая вид, что происходящее вокруг его не касается. На вид — лет тридцать, не больше. Длинные, ниже плеч, волосы спутаны и заляпаны грязью. Полулежит, привалившись к стене и прижимая правую руку к раненой груди, обмотанной какой-то не очень чистой тряпкой, из-под которой медленно сочится тёмная кровь.

Видя что я его не понимаю, парнишка вскочил и кинулся к этому горцу. Начал усиленно трясти его за плечи и горячо втолковывать что-то едва ли не со слезами на глазах. Тот морщился от боли, что-то глухо отвечал и пытался отстранить парня от себя.

Я подошёл к ним, отодвинул парнишку в сторону, присел перед упрямым мужиком на корточки и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Судя по поведению паренька, ты говоришь на нашем языке, — задумчиво произнёс я, — Поговорим?

Тот продолжал молчать.

— Ты, наверное, думаешь, что я перережу тебе горло так же, как и ему? — качнул я головой в сторону зарезанного, — Нет… я буду тебя пытать. Долго. Насколько хватит моего терпения и твоего здоровья. Торопиться я не буду. Но для начала я выберу из вашей толпы троих, отведу их в сторонку и заставлю смотреть на то, что будет здесь происходить. А потом начну по очереди мучить твоих соплеменников. Прямо перед твоей упрямой мордой. И если ты будешь продолжать молчать, то тех троих я отпущу. Чтоб они пришли домой и рассказали всем, что из-за твоего ослиного упрямства зверь-сержант перемучил и перерезал всех пленных. А через пару дней отпущу и тебя. Интересно, как тебя после их сообщения встретят в аиле, когда ты вернёшься домой?

Раненый горец мрачно взглянул на меня и отвернулся.

— Ну, что ж… ты сам этого захотел, — развёл я руками и поднялся, — Вот этого, этого и того — в сторону, — указал я собравшимся вокруг бойцам на трёх пленных. Мои парни, выполняя приказ, вытащили указанную мной троицу из общей кучки и усадили в сторонке.

Тем временем я ухватил за волосы ближайшего горца и подтащил его к самому носу упрямца.

— Ты когда-нибудь на степной границе был? — зловеще поинтересовался я, — знаешь, как степняки с пленных скальпы снимают? Сейчас я тебе покажу…

Перехватив нож поудобнее, я чуть подтянул голову пленного вверх и одним быстрым движением нарисовал на макушке круг. Ещё одно короткое движение, дикий вой-визг пострадавшего и вот уже у меня в руках окровавленный лоскут его кожи с волосами.

— На! Смотри! — сунул я ему в лицо кровавый сгусток.

Горец отшатнулся, расширенными от ужаса глазами глядя на воющего у его ног соплеменника с окровавленным черепом.

Не в силах вынести жуткого зрелища, мои позеленевшие бойцы подались назад. Одуванчика, как наиболее впечатлительного, стошнило.

В наступившей тишине кто-то из пленных вдруг истошно заорал на моего «собеседника», тыча пальцем то в меня, то в лишившегося уже сознания от потери крови оскальпированного. Мгновение спустя заорали и все остальные. Раненный в грудь горец мрачно выслушал их, потом что-то резко выкрикнул на своём языке и, дождавшись, когда соплеменники умолкнут, повернулся ко мне.

— Я буду говорить, — почти без акцента, но с явной неохотой произнёс он, — Спрашивай.

— Вот так-то лучше, — кивнул я, — Итак, начнём. Для начала — как твоё имя?

— Шамис, — буркнул тот.

— А язык наш откуда знаешь?

— Три года в долине у деревенских работал, овец пас.

— Ладно, с этим понятно. Кто вас привёл? Кто вождь?

— Уже никто, — мрачно усмехнулся Шамис.

— Как это?

— Вон лежит… — Шамис подбородком указал куда-то мне за спину.

Я оглянулся. Шагах в десяти от меня лежал на левом боку, подтянув колени к самой груди, высокий и широкоплечий горец, одетый в поношённый чекмень. Голову его покрывала густая чёрная шевелюра кучерявых волос, и такая же борода скрывала лицо до самых глаз. Прямо под самой грудиной у него торчал наполовину ушедший в тело арбалетный болт. В общем, отвоевался мужик…

— А его как звать?

— Теперь уже всё равно, — криво усмехнулся Шамис, — тебе его имя ничего не скажет…

— Пусть так, — согласился я, — А чего вас сюда принесло? Чего хотели?

— Он сказал, — кивнул Шамис на мёртвого вождя, — что надо вам за неудавшийся набег на деревню отомстить. И за гибель наших братьев. Что это вы солдат из города позвали. А если вас не будет, то и солдаты не придут. И тогда можно будет уже и деревенских голыми руками брать.

— Понятно… Это он сам придумал? Или подсказал кто?

— Не знаю, — отвёл Шамис глаза в сторону.

— Что-то ты темнишь, парень. Не заставляй меня напрягаться.

— Я не знаю, — поморщившись, повторил Шамис, — знаю только, что у него гость был. Три дня назад. С дальних гор. Говорили долго. Потом гость обратно уехал. А Куншар, — Шамис кивнул на мёртвого вожака, — стал говорить о том, что скоро эта долина опять наша будет. Как у наших предков было. Но ваш пост надо уже сейчас убрать. И деревню потом захватить. Говорил, что до следующего года всё равно уже из города сюда никто не приедет. А потом уже долина точно наша будет.

— А с чего это он вдруг так решил? — поинтересовался я.

— Так ему гость сказал, — пожал плечами Шамис.

— Значит, говоришь, в следующем году, — я выпрямился во весь рост, — Ну, что ж, мне тебя больше спросить нечего. Вы все отправитесь сейчас в деревню, — обратился я к остальным, — Мы передаём вас местному старосте. Как он решит, так с вами и будет.

Озвучив своё решение, я отрядил трёх человек доставить пленных в посёлок. Да наказал им, чтоб попросили старосту прислать несколько подвод для перевозки убитых горцев за перевал. Ну, в самом деле, не нам же их похоронами заниматься! У них есть родственники, соплеменники… Вот пусть они по своим обычаям, согласно традициям и погребают павших «жигитов». А нам и своих забот хватает.

Дворянчика отправил на смотровую площадку менять Зелёного, пообещав, что скоро его тоже подменят, чтоб мог немного отдохнуть. Оклемавшемуся после увиденной картины скальпирования Одуванчику приказал готовить обед. Остальным дал время на отдых, чистку оружия и приведения себя в надлежащий внешний вид.

Спустя несколько часов, уже по послеобеденному времени, из посёлка прибыли десять повозок. Мужики, пригнавшие их, во главе со старостой, обошли уложенных посреди поляны убитых, только в затылках почесали да шумно повздыхав, принялись укладывать их на телеги.

— Слышь-ка, сержант, — подошёл ко мне староста, — с первого разу вывезти всех не получится.

— Да и хрен с ними, — отозвался я, — вторую ходку сделаете.

— Да оно-то понятно… Только — опасаются мужики. Ноне темнеет-то рано. Опосля второй ходки уже впотьмах в посёлок вертаться придётся…

— И что? — не понял я.

— Так это, — замялся староста, — а ежели они опять наскочуть?

— Не наскочут, — заверил я его, — Думаю, некому у них нынче наскакивать.

— Почему так? — засомневался старик.

— Ну, сам подумай. Было бы у них сегодня воинов больше, они бы все сюда пришли. А так, получается — собрали тех, что были, да и кинулись на нас. Так что сегодня сюда приходить просто больше некому.

— Ну, может быть, и так, — старик постоял, размышляя, потом добавил, — чего ж это они к вам полезли? Почему не к нам?

— Они сперва пост наш убрать хотели. Чтоб, значит, не мешали мы им на вас набеги делать. А заодно и за прошлый раз отомстить хотели… Я ж тебе пленных отправил? Вот их и поспрошай. Может, ещё чего интересного узнаешь.

— Ну, да… ну, да… поспрошаю, — покивал староста, — а потом мне чего с ними делать?

— Да что хочешь, — отмахнулся я, — Но я б на твоём месте выкуп потребовал. Хоть какая-то польза…

Пока мы с ним разговаривали, на телеги были погружены убитые (сколько поместилось), и скорбный караван тронулся в путь. Провожали мы их верхом, оставив в лагере только заметно прихрамывающего Грызуна. Да Дворянчика, после короткого отдыха вновь взобравшегося на смотровую площадку. Согласно утверждённой мной очерёдности, сегодня его день на площадке службу нести.

Переехав через перевал, мужики разгрузили телеги, сложив убитых прямо на склоне. После чего, вернувшись на пост, загрузили на телеги и перевезли на то же место и остальных. Всё это время мы дожидались их на перевале. Когда всё было закончено, я приказал Степняку и Полозу установить рядом с погибшими высокий шест, водрузив на конце плащ одного из горцев в виде флага. Этим я давал понять местным, где они могут забрать своих погибших соплеменников. Пока мы всё это проделали, на плато опустились густые сумерки. И только на перевале и по вершинам хребта ещё было достаточно светло.

В полном молчании проделали мы обратный путь. Похоже, парни мои начали понимать, что после победы наступает не только опьянение и гордость за себя, за то, что смог пересилить свой страх и выйти победителем в схватке. Но и осознание того, что твой противник пал именно от твоей руки. Именно ты решал его судьбу в тот момент, когда вспарывал ему живот своим мечём либо протыкал грудь копьём. И в этот момент осознания уже не важно, что убивал ты, по сути, защищая себя либо спасая своего товарища. И при этом ты точно знаешь, что в следующий раз, когда повторится подобное, ты сделаешь то же самое. Но сейчас ты как бы сочувствуешь убитому тобой врагу. И даже желаешь ему более лучшей доли там, в ином мире. Поэтому, наверное, и принято у профессиональных солдат во всех известных мне землях с уважением относиться к телам павшего в битве противника, кем бы он ни был.

Возвращаясь на наш пост, я вдруг остро осознал, что на самом деле не испытываю ни злобы, ни ненависти к напавшим на нас горцам. Они делали то, что считали правильным с их точки зрения. Мы, в свою очередь, выполняли свой долг. И то, что сегодня они лежат там, на перевале, а мои бойцы, живые и здоровые, возвращаются в казарму… Что ж… судьба… Сегодня — так. Как будет завтра — поглядим…

На следующий день, ближе к полудню, с площадки наблюдения был замечен одинокий всадник, поднимавшийся по едва заметной тропе к перевалу с восточной стороны хребта. Подъехав к оставленным нами телам убитых горцев, он пару минут простоял там, потом, развернув коня, не спеша начал спускаться обратно в ущелье. А утром следующего дня показалась длинная вереница горских женщин, стариков, детей, поднимавшихся по тропе к перевалу.

Дежуривший в это время на смотровой площадке Степняк вызвал меня наверх ударами в гонг, гулко разлетавшимися по округе. Когда я поднялся на площадку, скорбная процессия едва только прошла половину пути по тропе. В молчании мы со Степняком наблюдали за тем, как горцы укладывали своих павших мужчин на носилки, либо на сёдла приведённых с собой коней и, развернувшись, уходили обратно. Не было истеричных криков и воплей, как это обычно бывает у полудиких племён. Но какой-то почти неуловимый стон-плач висел в воздухе, разливаясь над горами. Больше всего это походило на то, как жены погибших поют длинную, тягучую песню на своём языке, оплакивая потерянных мужчин.

Я простоял на площадке до тех пор, пока последние носилки не исчезли среди кустов на самом дне ущелья…

Я ещё крепко спал, когда меня ранним утром с трудом растолкал Хорёк.

— Господин сержант! Зелёный появился! — хриплым от волнения голосом произнёс он.

Едва до меня дошло то, что он сказал, как я подскочил на месте и, рывком отбросив от себя одеяло, уселся на кровати.

— Где он? — спросил я, спросонья растирая ладонями лицо.

— В казарме… положили…

— А что с ним? — хмуро покосился я на Хорька, одновременно натягивая сапоги.

— Зверем пораненный. Но — с повязками. Видать, обиходил его кто-то…

— Ну, пойдём, поглядим, — сказал я, вставая на ноги.

Зелёный пропал десять дней назад. Как раз через пару дней после нападения горцев на наш пост. Ушёл на охоту и не вернулся. В первый день мы не особо волновались, зная его охотничий азарт. Однако ночью прошёл сильный ливень. И когда Зелёный не вернулся и на другой день, я послал две пары бойцов на поиски. После целого дня лазанья по склонам и расщелинам хребта Дворянчик с Циркачом вернулись ни с чем. Зато Полоз с Цыганом разыскали на обрывистом берегу реки его колчан со стрелами и разорванным ремнём и лук. Да невдалеке, в кустах, лежал крупный кабан, пробитый парой стрел и с пронзившим его грудь кинжалом с примотанным к рукоятке обломком жердины. Кинжал принадлежал Зелёному. И кабан, судя по всему, должен был стать его добычей. Но почему-то остался лежать не тронутым…

На поляне, где были обнаружены вещи Зелёного, остались почти незаметные после прошедшего ливня следы схватки, приведшие на край обрыва. Самым вероятным было то, что Зелёный в ходе боя вместе со своим соперником упал в реку, сорвавшись с кручи. Изучив следы, воины пришли к выводу, что бой был не с человеком, а со зверем. Какой-то крупный хищник вроде барса или тигра. Для нас это было новостью, потому как за всё время, что мы пробыли в горах, ни того, ни другого ни разу не встречали. После этого поиски были организованы ниже по течению реки от обрыва и до самого водопада. Однако ни самого Зелёного, ни каких-либо его следов найти не удалось. Не нашли так же и его лошадь. Вероятнее всего, она сбежала, почуяв близость хищника.

После нескольких дней бесплодных поисков нам оставалось только горько сожалеть о товарище, который либо погиб в схватке с хищником, либо, не справившись с течением, был увлечён стремниной в водопад. Потому и воспринималось сейчас его появление в казарме, как возвращение с того света.

Подойдя к лежаку Зелёного, я присел на край и осмотрел парня. Голова обмотана свежей полосой холста. Грудь тоже вся перетянута белой тканью. Но запаха гниения нет. Наоборот, в воздухе витал лёгкий аромат полевых трав и ещё чего-то, больше всего напоминавшего мне полковой лазарет. Цвет лица хоть и бледный, но не болезненный. Видно, что человек потерял много крови, ослабел, но при этом — движется на поправку.

— Ты где был? — спросил я.

Зелёный чуть заметно вздохнул и, обведя всех собравшихся долгим взглядом, ответил:

— Я не знаю…

— Как это? — не понял я, — Тебя не было десять дней! Возвращаешься весь забинтованный и обмазанный травяными мазями… И ты — не знаешь? Такого быть не может!

— Я и правда не знаю, — ответил парень слабым голосом, — знаю только, что это пещера была. И там — девушка… Знахарка… Она меня и лечила. Но где это было — не знаю…

— Ладно, — я хлопнул по колену ладонью, — тогда давай рассказывай, что с тобой случилось. С самого начала.

Собравшись с мыслями, Зелёный начал свой рассказ.

Вспомнил, что в тот день, когда выехал на охоту, где-то через час езды увидел на земле следы очень крупного кабана. Решив его добыть, пошёл по следу. Чем дальше, тем выше по склону забирался кабан. След порой терялся среди камней и кустарника, но не исчезал совсем. Вскоре Зелёный услышал слабый шорох опавшей листвы и похрюкивание. Впереди, в полусотне шагов, раскинулись заросли дикого орешника. Вероятнее всего, именно там и находился кабан, разбрасывавший листву и поедавший лесные орехи.

Зелёный, спрыгнув с лошади, решил взобраться на дерево, росшее на краю ореховых зарослей, чтобы получше осмотреться и понять, где же именно находится желанная добыча. В горах уже наступила глубокая осень. По ночам случались лёгкие заморозки. Листва с деревьев и кустов полностью облетела. Поэтому разглядеть среди голых ветвей тушу передвигающегося в поисках еды зверя было делом не сложным.

Взобравшись на толстый сук, простиравшийся над зарослями орешника, и осмотревшись, Зелёный и в самом деле увидел кабана, своим рылом разбрасывавшего во все стороны листву и клочья дёрна в поисках орехов. Неподалёку, где-то за кустами, шумел речной поток.

«Здоровенный-то какой! Такого, пожалуй, стрелой не возьмёшь, — подумал Зелёный, разглядывая будущую добычу, — что же делать?»

Упускать кабана парню не хотелось. Уж больно знатной могла оказаться добыча. Но его уже достаточно приличный опыт охотника подсказывал, что от стрел толку не будет.

«Нужна рогатина!» — наконец решил он.

Слез с дерева, отошёл подальше от зарослей орешника и срубил мечом деревце подходящей толщины. Обрубив всё лишнее, слегка расщепил ствол с одного конца. Затем вогнал в расщеп рукоять своего длинного кинжала и принялся туго обматывать его кожаным ремешком. В результате у Зелёного в руках оказалось что-то похожее на охотничью рогатину, наконечником которой служил клинок кинжала длинной в две ладони. Не самое подходящее оружие. Но при удачном ударе может получиться завалить кабана с первого раза. Особенно, если сначала вогнать в него хотя бы пару стрел…

Чтобы лошадь не убежала, Зелёный накинул поводья на ветви росшего неподалёку куста. На луку седла повесил меч, чтоб он не мешал при движении по кустам. Сам же, осторожно подобравшись поближе к рывшемуся в земле кабану, укрылся за стволом одного из росших вокруг деревьев. Воткнул в землю рядом с собой самодельную рогатину. Потом, слегка высунувшись из-за дерева, наложил на тетиву стрелу и медленно поднял лук…

Ничего не подозревающий кабан продолжал, похрюкивая и временами поглядывая по сторонам, поедать орехи.

Дождавшись, когда кабан развернётся левым боком, Зелёный выстрелил. Коротко свистнув, стрела вонзилась кабану под лопатку. Тот, оглушительно взвизгнув, прянул в сторону. Потом

остановился, высоко поднял рыло и, принюхиваясь, стал поворачивать голову из стороны в сторону. Стоял он полубоком, левой задней ногой к стрелку. Стрелять так, чтоб нанести кабану серьёзную рану, было неудобно. Охотник решил выждать более подходящий момент.

Между тем кабан, медленно поворачиваясь по кругу, продолжал нюхать воздух, видимо, пытаясь определить, откуда исходит опасность. Вокруг всё было тихо… Продолжая поворачиваться, он подставил под выстрел свой правый бок. Не желая затягивать охоту, Зелёный во второй раз спустил тетиву. Вновь коротко просвистела стрела. Однако на этот раз кабан был уже наготове. Крутанувшись на месте, он успел увернуться от смертоносного удара и, определив, где находится враг, устремился прямо на охотника. Зелёный успел выпустить ещё одну стрелу, которая воткнулась в загривок несущегося зверя и застряла в нём. Отбросив лук, парень схватился за рогатину. Выскочив из-за дерева, он упёрся пяткой древка в землю у древесных корней и выставил наконечник на уровне груди мчавшегося на него секача.

Едва успел. С прерывистым всхрапыванием кабан налетел на выставленный клинок, древко изогнулось дугой и — громко хрустнув, разлетелось пополам. Кабан, продолжавший по инерции двигаться дальше, ткнулся мордой в ствол дерева и остановился. Нож по самую рукоять утонул в его груди. Однако он продолжал, покачиваясь, стоять.

Зелёный, в момент удара отскочивший за дерево, боялся пошевелиться, ожидая, когда же эта туша рухнет на землю. Однако кабан, постояв немного, развернулся и неверными шагами, шатаясь из стороны в сторону, медленно побрёл по направлению к шумевшей за кустами реке. Из груди его торчал обломок древка длинной с руку! Но кабан продолжал идти! Зелёный не понимал, почему после такого удара кабан продолжал жить!?

(«Ещё бы! — подал реплику во время рассказа Полоз, — Кинжал-то у него под шкурой вдоль рёбер скользнул. И под салом застрял. А внутрь не прошёл. Вот потому и не помер кабанчик сразу…»)

Зелёный решил добить кабана. Поднял с земли лук, наложил стрелу и медленно огибая кусты и стараясь не шуметь, двинулся следом. Оставалось сделать последний, смертельный, выстрел. Сзади, под затылок. Тогда кабану верная смерть.

И тут вдруг дико заржала лошадь, оставленная на опушке. Невольно оглянувшись, Зелёный застыл на месте. Холод начал подниматься от низа живота к груди. Ноги сделались мягкими, как у тряпичной куклы и не хотели слушаться. Под тем деревом, где минуту назад прятался Зелёный, находился громадный горный барс. Первое, что поразило в нём Зелёного — это именно размеры — величиной со среднего тигра. Припав на передние лапы, изготовившись к прыжку, барс, не мигая, смотрел на человека. Не было никаких сомнений в том, что он видел и кабана. Однако, он, кажется, понимал, что кабан доживает свои последние мгновения и никуда не денется. А вот стоящий перед ним человек представлял из себя реальную угрозу. И, кроме того, перекрывал дорогу к вкусному кабаньему мясу.

(- А знаете, что я вспомнил в тот момент, когда барса увидел? — отвлёкся от рассказа Зелёный, — Я вспомнил ваши слова, господин сержант. Вы нам как-то сказали, что нет таких людей, которые не боятся. Просто одни в минуту опасности поддаются своему страху и — проигрывают. А другие — скатывают его в тугой комок и запихивают себе куда поглубже, чтоб в неподходящий момент штаны не замарать. Вот они-то и становятся победителями!)

Оценив ситуацию, барс принял единственно верное решение: бросился в стремительную атаку. Зелёный, за секунду до этого справившийся с приступом слабости, успел натянуть тетиву и выстрелить. Стрела, пущенная почти в упор, впилась в правое плечо хищника. И в тот же миг оба соперника покатились по земле, сплетаясь в смертельных объятиях. Лук вылетел из рук охотника, выбитый мощным ударом кошачьей лапы. Из оружия у Зелёного оставался только засапожный нож. Сунув левый локоть барсу в пасть, Зелёный ногами крепко охватил гибкое

тело противника. Затем выхватил правой рукой нож из-за голенища и успел нанести два сильных удара, пробив его шкуру с левого бока. Хищник, скаля клыки, рыча и хрипло дыша, царапался всеми четырьмя лапами, стараясь разорвать грудь человека. Приложив неимоверные усилия, охотник оттолкнул от себя зверя и вскочил на ноги. Барс, глухо рыча и припадая на левую переднюю лапу, попытался его обойти. Зелёный отошёл на несколько шагов назад, стараясь выиграть время, расстояние и хоть немного передохнуть. У обоих из глубоких ран сочилась кровь, всё более ослабляя охотника и, наоборот, распаляя зверя.

Стелясь над землёй, хлеща по бокам хвостом, прижимая уши и продолжая глухо рычать, барс кружил в нескольких шагах от человека, выбирая новый удобный момент для атаки. Зелёный медленно отходил, держа перед собой в вытянутой правой руке нож. А левой рукой прижимая к располосованной груди рубаху, стараясь хоть немного унять кровь, потоком текущую из оставленных когтями хищника ран. Так, постепенно отступая, он прошёл сквозь кусты и вышел к речному обрыву. Дальше отходить было некуда. Да и силы уже почти оставили его.

«Вот и конец настал» — мелькнуло в голове.

Державшийся в нескольких шагах от него барс, видимо, почувствовал эту перемену в состоянии человека. На миг замерев в полуприседе, зверь сделал длинный прыжок и вновь бросился в атаку. Зелёный едва успел прикрыть лицо локтем и, падая на спину, ткнуть ножом в грудь хищника. Вновь они покатились по траве и камням. Потом земля куда-то пропала, недолгое падение и два переплетённых тела погрузились в ледяную воду.

Едва они упали в реку, как барс тут же отпустил человека и, громко фыркая и взбивая лапами воду, поплыл по течению, постепенно отгребая к берегу. За ним, не прерываясь, тянулась кровавая дорожка.

Зелёный тоже изо всех сил старался держаться на плаву. В первый момент холодная вода, охватив его тело, после жаркой схватки придала бодрости. Но чем дольше он находился в реке, тем слабее становились движения. Руки наливались свинцовой тяжестью, голова кружилась от потери крови, раны, полученные в схватке с хищником, нестерпимо горели в холодной воде. Силы понемногу таяли…

Последнее, что он помнил, это как почувствовал под ногами небольшую отмель и, сделав несколько неверных, заплетающихся шагов, упал на валун, наполовину высовывавшийся из воды. Дальше наступила тьма…

Очнулся Зелёный уже на постели из козьих шкур, укрытый толстым шерстяным одеялом. Раны его были обмотаны кусками холста и нещадно пекли. Голова кружилась и гудела, как чугунный колокол. Сухость во рту и внутренний жар заставили его застонать.

Откуда-то из-за головы появилась девушка (или — молодая женщина). Положила ему руку на лицо, заглянула в глаза, поправила одеяло и с заметным горским акцентом спросила:

— Как ти сэбя чуствушь?

— Плохо, — прохрипел Зелёный, — горит всё… здесь, — он показал на грудь, — пить хочу. Воды…

Девушка понятливо кивнула и протянула ему чашку с какой-то настойкой.

— На, пей…

Жадно припав к краю чашки губами, Зелёный пил до тех пор, пока не показалось дно. Напиток был не горячий и горьковат на вкус. Допив, охотник откинул голову назад, на подушку, и перевёл дух. Немного погодя, когда головокружение слегка ослабло, он внимательнее осмотрелся по сторонам. Судя по тому, что увидел, они находились либо в небольшой пещере, либо — в гроте. В нескольких шагах от ложа горел очаг, дым от которого, поднимаясь вверх, по потолку уходил в отверстие, проделанное над входом в пещеру. Сам вход закрывался деревянной дверью и был завешан оленьей шкурой. Еще в пещере был стол, сбитый из толстых досок и стоявший у одной из стен, скамья, пара табуретов. На стены были навешаны доски в виде полок, на которых была расставлена различная кухонная утварь, стояли какие-то горшочки, деревянные коробочки, лежали пучки самых разных трав. В дальнем углу Зелёный заметил сваленный в кучу ворох звериных шкур.

Переведя взгляд на девушку, всё это время сидевшую сбоку от него, Зелёный тихо спросил:

— Где я?

— Это — мой дом, — ответила она.

— А ты — кто?

— Я - Санчара. Я — тираву зинаю, лэчит магу… Как на ваш язык будит?

— Знахарка, — прошептал парень. Его опять потянуло в сон. Сквозь охватившую дремоту он услышал, как она спросила:

— Как тивой имья?

Но сил отвечать уже не осталось. Он опять провалился в забытьё.

Сколько дней он пробыл в этой пещере, Зелёный не знал. Санчара отпаивала его отварами трав, мазала какими-то мазями изодранные барсом грудь, голову и руки, кормила густыми, наваристыми мясными бульонами, покрошив в миску кусочки хлеба. Она уже знала его прозвище, и было очень забавно слышать, как она произносила: «Зэльони», делая ударение на последней букве. Постепенно раны затягивались и силы возвращались к нему.

Лошадь Зелёного находилась здесь же. Только не в пещере, а где-то за дверью. Знахарка рассказала об этом парню, когда тот в очередной раз пришёл в сознание. Собственно, на лошади-то она и привезла всего израненного охотника в своё жилище.

Сначала она наткнулась на лошадь, когда побежала к тому месту, откуда слышались человеческие крики и звериное рычание. Потом — пошла по следам. Пока не дошла до обрыва. Так же, как и мы во время поисков, спустилась ниже по течению. И на валуне посреди отмели увидела потерявшего сознание воина. Загрузив его на лошадь, девушка отвезла его в свою пещеру, уложила на своё ложе, обмыла целебным настоем и обработала мазью раны. Вот, собственно, и вся история.

Санчара иногда куда-то уходила и подолгу не бывала в пещере. Как-то раз Зелёный спросил у неё, как получилось, что она живёт одна. Знахарка ответила, что в обычае их племени, чтобы женщины, подобные ей, жили отдельно от остальных. Соплеменники обращаются к ней только тогда, когда требуется её помощь.

— Видать, не часто им твоя помощь требуется, — сделал вывод Зелёный.

— Пачиму? — удивилась знахарка.

— За то время, сколько наш пост стоит, к тебе ни один горец через перевал не ходил.

Санчара помолчала немного, потом нехотя ответила:

— Ко мне через перевал ходить не надо…

— Как это? — в свою очередь удивился Зелёный, — Ты ж меня на нашей стороне подобрала. Значит — и живёшь здесь же. Как же они к тебе тогда пройти могут?

Санчара, помолчав, отошла в сторону и занялась приготовлением настоя для раненого.

Однажды в пещеру к лекарке пришли двое горцев. Видимо, они знали про её гостя. Едва закрыв за собой дверь, оба сразу же направились к Зелёному, отлёживавшемуся в дальнем углу на лежанке. Зелёный внутренне напрягся и с сожалением вспомнил о мече, оставленном на седле, и о кинжале, оставшемся торчать в груди убитого кабана. Поблизости никакого оружия не было, и Зелёный приготовился к самому худшему.

Горцы, не обращая внимания на Сачару, подошли к раненому и довольно долго и бесцеремонно его разглядывали. Зелёный молча ждал продолжения. Девушка тоже молчала, но по её напряжённому выражению лица было видно, что она едва сдерживает себя.

Постояв несколько минут, один из горцев, крупный бородатый мужчина лет сорока повернулся к лекарке и что-то ей сказал. Та ответила, внешне спокойно, но довольно напряжённо. Дальнейший разговор у них происходил, постепенно повышаясь в тональности. К разговору подключился и второй посетитель, молодой парень лет двадцати с небольшим. Непрестанно тыкая пальцем то в сторону Зелёного, то куда-то за стену, он что-то настойчиво требовал угрожающим тоном. Санчара обоим им отвечала резко, бросая сердитые взгляды и отрицательно качая то головой, то руками.

Наконец, после непродолжительного, но очень бурного препирательства, оба горца резко развернулись и вышли вон, громко хлопнув дверью. Санчара, тяжело вздохнув и опираясь о стол рукой, присела на лавку.

Зелёный, за всё время беседы не проронивший ни слова, приподнялся на локте.

— Санчара, — тихо окликнул он.

Девушка, вздрогнув, подняла голову. Глаза её блестели от слёз.

— Санчара, кто эти люди? Что они хотели?

— Это люди из нашего аила, — глухо ответила девушка, — они хотели забрать тебя с собой.

— Зачем?

— Сделать из тебя раба…

— Что!?.. Послушай, Санчара… Ты уже один раз спасла мне жизнь. Помоги ещё раз… Дай мне мой меч, чтоб я смог защитить себя, когда они придут в следующий раз.

Девушка поднялась с лавки и пересела на лежанку, рядом с Зелёным.

— Зачем тебе меч? — мягко улыбнулась она, — ты ещё больной…

— Да я лучше сам себя прирежу, чем рабом быть!

— Нет, — покачала она головой, — они тебя не заберут. Я не дам.

— Это как? — полюбопытствовал Зелёный, — двери запрёшь? Так они их на раз вынесут!

— Нет, — повторила она, — они не будут со мной ссориться.

В дальнейшем разговоре Санчара пояснила, что она в этих краях у горцев единственная знахарка. К ней, случись чего, со всех окрестных гор идут. И ежели вдруг кто вздумает с ней поссориться, то себе же хуже сделает. Человек ведь либо сам заболеть может, либо кто-то из его рода. А то и падёж скота вдруг начнётся… И к кому он тогда пойдёт? К знахарке. А если он перед тем обидел её, то знахарка ведь и отказать в помощи может. И что тогда человеку делать, к кому идти? Вот потому и не тронут они Зелёного, пока он в доме у неё лечится…

— А что будет, когда я отсюда выйду? — уточнил Зелёный, уловив главную суть проблемы.

— А когда выйдешь, могут напасть, — грустно подвела итог в разговоре Санчара.

Откинувшись на свёрнутую шкуру, положенную в изголовье вместо подушки, Зелёный мрачно задумался…

Вскоре после этого разговора знахарка, в очередной раз накормив своего гостя и дав ему выпить отвар, сказала:

— Тебе надо уходить.

— Почему? — встревожился Зелёный, — Что-то случилось?

— Нет, — покачала она головой, — но я вчера была в аиле. Много мужчин хочет видеть тебя с ошейником раба в своём доме. Но теперь ты уже можешь выздороветь сам. Тебе больше не надо здесь оставаться.

— Хорошо, — согласился Зелёный, — Когда?

— Ты узнаешь, — пообещала она, — а теперь — спи…

Зелёному жаль было расставаться с ней. Ему нравилась её стройная, сильная фигура, её длинные чёрные волосы, густыми волнами ниспадавшие на спину. Он не мог оторваться от её чёрных глаз, в свете очага мерцавших завораживающими искорками. А когда она улыбалась (что бывало довольно редко), душа парня замирала и проваливалась в небытиё. Короче говоря, Зелёный, судя по всему, влюбился. И вот теперь, когда он только начал испытывать это чувство к своей неожиданной спасительнице, нужно было уходить. Понадеявшись, что у него впереди ещё есть какое-то время для признания, молодой охотник опустил вдруг разом отяжелевшие веки и крепко уснул…

А когда проснулся, то обнаружил себя лежащим на небольшой полянке завёрнутым в просторный плащ из козьей шерсти. Его лошадь, осёдланная, стояла рядом. Поводья были намотаны ему на руку. Было раннее утро. Солнце едва только вышло из-за хребта и ещё не успело прогреть покрытые росой землю и камни.

Оглядевшись, Зелёный узнал эту поляну. От неё до нашего поста было не больше часа пешего хода. Никаких следов вокруг не было видно. Да и не удивительно. Копыта лошади были обмотаны кусками козьих шкур, шерстью наружу, специально, чтоб на земле не отпечатались следы подков. А уж о том, чтобы не оставить собственных следов, Санчара тем более позаботилась.

С трудом взгромоздившись на лошадь, Зелёный развернул её к посту…

— Вот так я и добрался обратно, сержант, — устало закончил он свой рассказ, прикрывая глаза.

Все, кто находился рядом, молчали.

— М-да, — произнёс я спустя некоторое время, — история… Ну, ладно, ты пока отдыхай. Поправляйся. А там видно будет. Глядишь, может и отыщем мы твою знахарку.

— Сержант, — оттянул меня в сторону Хорёк, — а ведь получается, что знахарка эта знает, как мимо перевала на ту сторону попасть…

— Я это уже понял, — кивнул я, — ты, вот что… Возьми-ка с собой Полоза, да пройдись обратно по следам, что лошадь Зелёного оставила. Может, чего и отыщете… И парню поможете, и для службы на пользу пойдёт.

Хорёк понятливо кивнул и, отозвав в сторонку Полоза, о чём-то с ним пошептался. После чего оба, прихватив с собой мечи и арбалеты, направились в конюшню. Через несколько минут они уже оба скакали в ту сторону, откуда рано утром прибыл Зелёный.

Однако их поиски результатов не дали. Ближе к полудню подул резкий восточный ветер, из-за перевала наползли тяжёлые, почти чёрные тучи. И начался мелкий, нудный дождь. Струи сначала были редкими. Но чем дальше, тем сильнее и гуще били они по земле, по камням, по лицам и по крыше казармы. Ветер сделался ещё более резким и порывистым.

Преждевременно вернулись с поисков Хорёк с Полозом. Вымокшие до нитки и продрогшие на холодном ветру, ввалились они в казарму, оставив лошадей на конюшне. И сразу бросились к огню отогреваться. На мой молчаливый вопрос Хорёк лишь отрицательно покачал головой. Дождь и ветер стёрли все следы, какие ещё могли бы остаться на поляне…

Ночью капли дождя сменились мелкими снежинками. И к утру прихваченная слабеньким морозцем земля была засыпана лёгким, ослепительно белым покрывалом первого снега. Сгладились неровности почвы, припорошенной этим снегом. Но одновременно более отчётливо, резко, проступили из-под тонкого снежного покрова очертания камней, кроны деревьев и заросли кустарников. Лучше просматривались предметы, ранее не различимые в зарослях на однообразном фоне земли и камней. Более просторно стало в округе, осыпанной снегом. Казалось, горизонт раздвинулся, и глаза стали дальше видеть.

К обеду, правда, мороз спал, снег начал подтаивать, прогретый нежаркими лучами уже далеко не летнего солнца. Но это оттаивание уже никого обмануть не могло. В горы пришла зима…

Подрощенные щенки

После того памятного нападения горцев на наш пост я предложил старосте Будиру создать из поселковых мужиков нормальный организованный отряд ополчения и приступить к его воинскому обучению. Тем более, что зимой на селе и работы-то почти никакой нет. Свободного времени у мужиков навалом. Вот и пускай учатся с оружием обращаться да воинский строй держать.

Староста поначалу отмахнулся: мол, и без того нормально мы от горцев отбивались. Но после того, как я намекнул ему, что через полгода — год не одни горцы на плато заявиться могут, задумался. Посидели они с наиболее толковыми мужиками, покумекали, не один жбан пива между делом выпили. В конце концов решили, что дело сержант стоящее предлагает. Даже ежели не случится никакой войны, то в жизни ихней, фронтирской, всё одно воинское умение лишним не будет. Короче говоря, отряд был собран, список утверждён, и в один из дней мы приступили к занятиям.

Собранное ополчение, само собой, особым воинским умением не блистало. Однако и необученными новобранцами они тоже не были. Почти каждый из них в отдельности представлял из себя довольно опытного бойца. Но вот в общем строю они биться не умели. Я же, как человек, всю свою службу проведший в седле, о строевой подготовке пехоты тоже имел несколько размытое представление. Но кое-чему научить всё же мог…

Мужики взялись за обучение азартно и с некоторым даже вдохновением. Понятное дело! Кому ж не хочется хоть на короткое время почувствовать себя воином армии Его королевского величества!? Хотя бы это и было просто ополчение.

Поселковый отряд собирался дважды в неделю на предвратной площади. До обеда занимались стрельбой из луков и арбалетов, учились обращению с мечами, копьями и топорами, боролись. Бились мужики самозабвенно и с огоньком. Ни дня не обходилось без разбитого кому-нибудь носа, вспухнувшего уха или подбитой конечности. Но, что характерно, друг на друга не обижались. Только в горячке схватки вскрикнет тот, кому в глаз или в лоб залепили, матюгнется коротко, да и опять — в бой. Потом уже, после поединков, начинают разбираться, кто кому, куда и как попал. Пошутят, посмеются над незадачливым бойцом. После чего расходятся по домам — обедать.

А после обеда уже начиналась общая тренировка, в общем строю. Учились на месте и на ходу строй держать, щитами прикрываться, бить слаженно копьями либо мечами. На ходу и перестраивались, и разные защитные линии выстраивали, закрывались щитами в два, а то и в три ряда. По команде бросались в атаку, либо отступали, перестраивались и разворачивались в нужную сторону.

Обучением занимался не только я. К этому же делу были припряжены и некоторые из моих бойцов. Зелёный, понятное дело, стрельбе мужиков обучал. Дворянчик с Хорьком — бою на копьях да мечах. Циркач — борьбе и кулачному бою. Ну, а я участвовал во всём понемногу. И, понятное дело, строевому бою учил только я. Потому что, кроме меня, учить этому было просто некому.

Только однажды на неделю прервались тренировки. Это когда мы пропавшего Зелёного искали. Поселковые тогда тоже, по мере своих сил, очень сильно помогали нам в поисках. И очень нам сочувствовали, когда уж было решено, что Зелёный сгинул в речном водопаде. Потому и радовались от всей души, когда узнали, что пропавший охотник нашёлся. Парню из посёлка повезли гостинцы «на выздоровление». Кто десяток яиц, кто добрый кусок сотового мёда, кто курочку отваренную в бульоне. Приехал и староста Будир. Привёз нам в подарок по случаю такого славного события, как возвращение Зелёного, свежезаколотого полугодового кабанчика. Зная, что отказываться бесполезно, я только поблагодарил Будира, и предложил остаться до обеда, пока Степняк не сготовит из дарёного кабанчика наваристый суп по особому рецепту, унаследованному им от своей бабки-степнячки. Староста с охотой согласился.

Ну, а пока готовился обед, мы с Будиром, отойдя в сторонку, присели на поваленном дереве поговорить о делах разных, до нашей жизни касаемых.

— Послушай, Будир, — начал я, задумчиво подкидывая в руке небольшой камешек, — Ты давно живёшь тут?

— Да почитай, что почти с самого рождения, — прикидывая мысленно, почесал он бородку, — Мне тогда годков пять было… Ну, можа, чуток поменьше, когда папаня мой сюда семью свою привёз. А чего?

— А ты не слышал ли о том, что туда, за хребет, — я махнул рукой на восток, — окромя перевала, другой ход имеется?

— Хм… Другой? — задумался староста, — Слыхать не слыхал, а вот думки такие были. И не у меня одного. Поговаривают о том в посёлке. Есть, мол, и другая дорога за хребет. Не только через перевал… Вот только думается нам, что это какие-нито тропы звериные, через гору идущие…

— Нет, — качнул я головой, — То не тропы звериные. А тайный ход скрытый. Может даже, сквозь гору пробитый. Навроде пещеры. Только вот выход мы никак найти не можем.

— Почему так думаешь? — заинтересованно повернулся ко мне староста.

— А вот послушай…

Я вкратце рассказал ему историю спасения Зелёного, особо упирая на то, что парень находился то ли в пещере, то ли в гроте подземном. И что к ведунье горской соплеменники не через перевал ходят.

— Вот и появляется в связи с этим мысль, — сказал я в завершении, — уж не ведёт ли в ту пещеру ход с той стороны хребта? А к нам сюда, соответственно, выход?

Будир, по своему обыкновению, почесал бородёнку, подумал, вздохнул и, покосившись на меня, сказал:

— Про ведунью ту мы знаем. Она и впрямь где-то на хребте живёт. Только на глаза людям почти и не кажется. И жилья её никто никогда не видывал. Наши-то, поселковые, порой думают, может, и не человек она вовсе, — понизил он голос до шёпота.

— А кто же? — невольно зашептал и я.

— А может — дух какой горный… Только человеком оборачивающийся.

— Да ладно сказки-то сказывать! — усмехнулся я, переходя на обычный тон, — Какой дух? Девка это! Неужто парень девку от духа отличить не сумеет?

— Э - не скажи, — покачал пальцем старик, — На то он и дух, чтоб человеку голову морочить.

— Так она ж ему не голову морочила, а жизнь спасала.

— Видать, глянулся ей парень чем-то. Может, смелостью своей, да ловкостью охотничьей. А может, и сам по себе. Парень-то он видный. Скажу по секрету, — доверительно склонился ко мне Будир, — по парню твоему не одна девка в посёлке сохнет. Только, — погрозил пальцем, — ему о том знать ни к чему!

— А что так? — ухмыльнулся я.

— А то! — строго ответил старик, — Не зачем девкам головы дурить. Он, коль узнает об этом, ещё, не дай Высший, попользоваться захочет. Попортит и самих девок, и жизнь ихнюю. Это он сегодня здеся, на границе, под боком. А завтра, кто знает, куда его судьба закинет…

— Так он вроде уже ездит к одной там, в посёлок, — пожал я плечами.

— Знаю, — кивнул староста, — ездит. Вот и пущай к ней ездит. Она уж не девка, баба. Сама себе хозяйка. Да только, хучь и молодая, а всё ж ей одной, без мужика, трудно. И по хозяйству и вообще, — покрутил он в воздухе пальцами, — по бабьему делу… А к девкам чтоб ни-ни!

— А если у него любовь вдруг приключится? Тогда как? — решил я вступиться за своего бойца.

— Ну, ежели вдруг любовь… Да и впрямь жениться надумает… Что ж… Тогда — ладно, — согласился староста, — Но это только — если жениться. Понял меня, сержант?

— Да ладно, понял, — отмахнулся я, — Только что ты про ход подземный думаешь?

— Надо Гролона с сыновьями поспрошать. Они с горцами торг ведут. Может, чего и слыхали…

— Поспрошай, — согласился я, — а ещё лучше будет, если он сам ко мне приедет. Тут и поговорим. Может, до чего интересного и договоримся.

На том мы со старостой и порешили. А немного погодя и обед подоспел, отведав который, Будир отправился в обратный путь.

Гролон к нам на пост потом приезжал. Посидели, поговорили. Но и он тоже, кроме неясных слухов, толком ничего о проходе сказать не мог. Однако ж пообещался что-нибудь разузнать. Но вскоре случилось одно событие, вследствие которого надобность в Гролоновской информации начисто отпала…

Дворянчик, поперхнувшись, закашлялся и заколотил себя в грудь кулаком. Степняк от всей души добавил пару раз по спине, едва не отправив нашего графа носом в тарелку.

— Помочь? — участливо поинтересовался Одуванчик.

Граф, энергично помотав головой, схватился за кружку с холодным квасом. Отпил несколько крупных глотков и, отдуваясь, поставил кружку на место.

— Чёрт бы тебя побрал, Цыган, — произнёс Дворянчик, прокашливаясь, — Как можно такое количество перца в еду сыпать!? Ты ж не у себя в таборе…

— А я вот читал, что острые приправы мужчине жизненную энергию дают. И воинской страсти прибавляют, — сказал Циркач

— На счёт страсти — это верно, — пробурчал Дворянчик, — я сейчас такой страстный, что Цыгана за такой обед прибить готов. Ты что, чернорожий, смерти моей хочешь? Изувер…

Цыган, спокойно дослушав графские претензии, ухмыльнулся:

— Ну, подумаешь, чуток перца пересыпал… Бывает! Другие ж, вон, едят и — ничего! Нормально!

Чего ж ты тут слюнями брызгаешь? Сам-то как готовишь? Всего и умеешь — мясо на огне пожарить, да кашу-размазню сварить…

— Зато я столько перца и приправ в еду не пихаю! — начал закипать Дворянчик.

— Знаешь, Цыган, — вступил я в разговор, чтоб несколько успокоить разгорающиеся страсти, — ты бы и в самом деле, того… не увлекался с перцем-то… А то пожгём мы себе языки да глотки… Не до еды будет.

— Вот-вот, — вставил Грызун, — А Зелёный у нас вообще — собака охотничья. Перца надышится, да и нюх потеряет. Кто будет свежую дичь в зубах приносить? Ты сам, что ли, на охоту бегать будешь?

— Да запросто, — ухмыльнулся Цыган, вставая из-за стола, — Только я по зайчишке раз в неделю приносить не буду. Сразу как притащу целого кабана. Или — оленя. Надолго хватит…

— Принеси, принеси, — ехидно ухмыльнулся Зелёный, — только гляди, чтоб, как в прошлый раз не получилось…

Все присутствовавшие едва не попадали с лавок от хохота. Зелёный припомнил Цыгану, как тот месяц назад сходил на охоту. Целый день где-то пропадал. Пришёл, когда уже совсем стемнело. Долго и со всеми подробностями рассказывал, как в сумерках подстрелил здоровенного дикого кабана. А потом ещё, дерясь с подранком, мечём его добивал. Едва сам распоротым клыками не оказался. Хотел было дотащить целиком, но уж очень тяжёлый секач, одному с ним совладать никак невозможно. Помочь ему вызвались Степняк, как самый сильный в отряде, Зелёный, которого заела охотничья зависть, ну и я. Потому что — командир, и должен видеть успехи своих подчинённых.

До забитого кабана шли где-то около часа, не меньше. В темноте о камни и коряги все ноги посбивали. А когда пришли и факелами осветили место охоты, первым сел на землю, заходясь от хохота, Зелёный. Следом скорчились и мы со Степняком. Да и Цыган выглядел несколько сконфуженным. Перед нами в луже крови лежала раскормленная деревенская свинья, точнее — разжиревший кабан, невесть каким образом забредший в кустарник дикого орешника.

— Слышь, Цыган, — давясь от смеха, просипел Зелёный, — это какими же клыками он тебя чуть не пропорол, а?… Уж не тем ли, что у него меж задних ног торчит? Так ты бы к нему… о-ой… спиной бы… не по-повора-ачивался!.. — и вновь закатился в приступе смеха.

— Да ладно, чего вы, — бурчал смущённый Цыган, — темно же было…

— Ой, не могу, — закатился Степняк, — Молчи, Цыган!.. Темно… было… Так, может, это не ты на него… а… он — на тебя… о-охотился?… Может, он тебя… за свиноматку принял… и-и… по-олюбил!?… о-ох…

— Да, Цыган, — покачал я головой, смеясь вместе со всеми, — нельзя же так с любящей тебя скотиной обходиться. Он к тебе, понимаешь, все душой…

— Всем естеством… — выдавил сквозь слёзы Зелёный, задыхаясь от смеха.

— Ага, — согласился я, переводя дыхание, — а ты ему — мечём по загривку…

— Ладно, давайте собираться, — буркнул Цыган, желая прекратить поток наших насмешек.

Но только вызвал своим предложением очередную волну смеха.

— Давайте, — согласился сквозь смех Зелёный, — притащим его в лагерь. Вот парни-то обхохочутся…

Насупленный Цыган, поняв, что от насмешек своих товарищей ему уже всё равно не избавиться, принялся молча связывать ноги забитого кабанчика. Потом просунул под связанные ноги срубленное деревце и выжидающе оглянулся на нас.

— Ладно, хорош ржать, — ухмыльнулся я, поднимаясь с земли и отряхивая штаны, — берите добычу и — шагом марш в лагерь.

Парни поднялись следом за мной и то и дело фыркая и посмеиваясь, потащили кабанчика на наш пост.

К казарме подходили хоть и почти в полной темноте, но с самым торжественным видом, желая продемонстрировать остальным всю значимость забитой дичи. Только мой факел немного разгонял ночную тьму, слабо освещая процессию. Цыган шёл позади, стараясь как можно позже попасться на глаза своим сослуживцам.

Высыпавшие из казармы бойцы сначала недоуменно воззрились на нас, переводя взгляды то на добычу, то на теряющегося за нашими спинами чудо-охотника. Потом, сообразив что к чему, дружно схватились за животы и бока, заходясь в диком хохоте.

В общем, Цыган в тот вечер, да и всю последующую неделю, был незаменимым объектом для шуток и острот всего личного состава нашего небольшого, но удивительно дружного в деле зубоскальства над ближним отряда.

На следующий день после Цыгановой охоты к нам на пост приехал староста Будир. Оттянул меня в сторонку и, немало стесняясь, высказал претензию, что мол, пропал откормленный кабанчик у одной деревенской семьи. Прошерстили, мол, мужики по окрестностям, да и набрели на следы того кабанчика. И вот ведь незадача какая… Получается, что кто-то из моих ухарей кабанчика того завалил, да к нам на пост и приволок. Ну и как бы не по-соседски это. Мы ж всё-таки не горцы дикие. А солдаты Его королевского Величества. Должны бы поселковых от обид и разора оберегать. А тут вона как получается… Не красиво, в общем…

Выслушав его и поулыбавшись, я коротко пересказал Будиру историю, приключившуюся с Цыганом накануне и предложил заплатить за кабанчика положенную цену. Посмеявшись вместе со мной над незадачливым охотником, староста с предложением согласился и, взяв деньги, отправился обратно в посёлок. На прощание я взял с него слово, что о досадной ошибке Цыгана он никому не расскажет. Да разве ж в деревне чего утаишь?! Спустя неделю уже вся деревня потешалась и зубоскалила по поводу «охоты на кабана». Цыгану хоть и не появляйся там…

Вот об этом-то случае и напомнил теперь Зелёный, подзуживая Цыгана на новую охоту.

Цыган только хмыкнул и, ничего не говоря, вышел за дверь. Однако, не успели мы и глазом моргнуть, как он уже влетел обратно и, плотно подперев дверь плечом, повернул к нам бледное, испуганное лицо.

— Ты чего, — ехидно поинтересовался Дворянчик, — никак, опять секача встретил?

— Там… это… медведь там, — слегка заплетающимся языком ответил Цыган.

— Да ты что!? — деланно изумился Зелёный, — А ты его с барсуком случайно не попутал?

Цыган уже несколько оправился от первого испуга. И теперь не менее ехидно посмотрел на охотника.

— А ты выйди, проверь, — предложил он, — только заранее штаны запасные прихвати. Чтоб было, на что обделанные сменять.

— Цыган, — абсолютно серьёзно поинтересовался Одуванчик, — так тебе что, уже другие штаны нужны? — и, не выдержав, прыснул.

Остальные зашлись хохотом

— Нет, мне пока другие штаны не нужны, — язвительно ответил Цыган, — а если кто думает, что я пошутить решил, то пусть сам за дверь выглянет.

— Ладно, посмеялись и — будет, — сказал я, подходя к Цыгану, — показывай, где там медведь.

— Да вон, — отстранился он от двери.

Приоткрыв дверь, я осторожно выглянул наружу.

Медведя я увидел почти сразу. Стоило только высунуться подальше и заглянуть за угол казармы. Он увлечённо рылся в нашей яме с отбросами, уже наполовину заполненной. Не обращая ни малейшего внимания на наши голоса, несомненно, долетавшие до него, он зарывался в самую середину мусора, что-то вытягивая оттуда и с удовольствием пережёвывая. Услышав позади себя возбуждённое «Ого!», я оглянулся. Через моё плечо блестящими от азарта глазами глядел Зелёный.

— Что? — ухмыльнулся я, — Взять хочется?

— Разрешите, господин сержант, — умоляюще взглянул на меня Зелёный, складывая перед грудью ладони лодочкой.

— Нет, — отрезал я.

— Почему? — чуть не взвыл от обиды наш потомственный добытчик, — Господи, шанс-то какой!..

— Одному — нет, — уточнил я.

— А с кем? — мгновенно прервав поток причитаний, поинтересовался Зелёный.

— Во-первых — я…

Зелёный кивком головы тут же подтвердил своё согласие.

— Во-вторых — Степняк…

Второе согласие от Зелёного…

— Ну, и третьим пойдёт, — я огляделся по сторонам. Весь личный состав замер, ожидая, на кого же падёт мой выбор.

— Третьим пойдёт Цыган, — решил я.

— Как — Цыган? — изумился Зелёный.

— А что такое? — поинтересовался я, — Тебе что-то не нравится?

— Да не то, чтобы не нравилось… Просто… — пробормотал смущённо Зелёный.

Ну, понятно… Это у него охотничья гордость играет. Только что смеялся над «охотничьей удачливостью» Цыгана, а тут вдруг с ним вместе на медведя идти. И ещё ведь не известно, кто медведю смертельный удар нанесёт?

А с другой стороны… Цыгану почему-то жутко не везло на охоте. И случай с забитым кабанчиком был далеко не первый. Однажды у него пораненный дикий козёл, уходя от преследования, не устоял на камнях и сорвался в пропасть. Прямо в реку. Да так и был унесён речным потоком к водопаду. А то ещё был случай. Уже подстреленного гуся, едва ли не из-под носа Цыгана, утащил горный орёл.

Парни уже начали Цыгану вопросы задавать: мол, как же он коня увести сумел, коль удачливости у него нету? А что он на это ответить может? Удача — она госпожа капризная. Сегодня улыбается тебе, а завтра — хвостом махнула, да и мимо прошла.

Парень даже загрустил от таких разговоров. Нет той прежней уверенности и дерзости в его повадках, что раньше была. Даже песен весёлых у него поубавилось. А мне такое его убитое настроение совершенно ни к чему. Мне нужно, чтоб боец мой дерзкий был, да в себе уверенный. Тогда для него любой противник и не противник вовсе, а так… плюнуть да растереть. Вот и будем в Цыгане боевой дух да уверенность в своих силах поднимать. И для такой цели удачная охота на крупного зверя в самый раз будет!

— Значит так, — начал я распоряжаться, — Одеваем кольчуги, шлемы. Заряжаем четыре арбалета, берём пики и кинжалы. Выходим тихо, друг за другом. Подходим шагов на тридцать. Берём в полукруг. Сначала бьём из арбалетов. Потом — берём на пики. Всё понятно? Хорошо. Пошли. И чтоб без ненужного геройства у меня!

Дружно кивнув, парни потянулись к двери.

— А нам чего делать? — спросил за остающихся Циркач.

— А вам — сидеть здесь и не высовываться!

— Но, господин сержант, — попытался было возразить Дворянчик.

— Рот закрой, — посоветовал я, хмуро взглянув на него и вышел вслед за Степняком.

… Подходили мы к роющемуся в мусоре медведю медленно и очень осторожно. Сначала, обойдя по широкой дуге, отрезали пути отхода в горы. Потом, заняв свои позиции, начали осторожно подкрадываться. Пока подходили, я успел рассмотреть его получше. Зверюга оказался здоровенный, откормленный, покрытый густой бурой шерстью. Тяжёлая лобастая голова то понималась над отбросами, то опять ныряла в самую их середину, выхватывая что-то из глубины мусорной кучи. Сильные лапы с крепкими когтями и крупные жёлтые клыки делали его опасным соперником.

Пройти оставалось шагов пятьдесят, не больше, когда медведь в очередной раз поднял голову и повёл мордой из стороны в сторону. До этого момента он нас толи и в самом деле не замечал, толи просто не обращал внимания, не считая наше присутствие серьёзной угрозой. Но теперь, похоже, что-то изменилось. Он начал беспокойно переминаться на всех четырёх лапах, вертя мордой то влево, то вправо. Мы застыли на месте, боясь лишний раз пошевельнуться. Я скосил глаза вбок, оглядывая своих бойцов. Они держались внешне спокойно, но по напряжённым позам было заметно, что волнуются.

Оглядевшись по сторонам, медведь глухо заворчал, потом коротко рыкнул и вдруг развернулся и не торопясь, вразвалочку, направился в сторону Цыгана, стоявшего слева от меня, ближе к горному склону.

Бросив на меня быстрый взгляд, Цыган поднял арбалет. Я вскинул свой.

Выждав дистанцию в тридцать шагов, Цыган спустил тетиву и, отбросив арбалет в сторону, схватился за пику.

Медведь, получив болтом в левую часть груди, сначала взревел, приподнявшись на задних лапах. Потом, упав на все четыре конечности, вихрем ринулся на стрелка.

Сухо щёлкнул мой арбалет, вбивая свой болт медведю в шею. Тот только головой мотнул. Мимо меня с коротким свистом пролетели ещё два болта, впиваясь в левый медвежий бок. Перехватив пику наподобие рогатины, я ринулся на медведя.

Тем временем Цыган, уперев пятку пики в землю, обеими руками крепко вцепился в её древко, направив острие прямо в грудь надвигающемуся бурому хозяину гор. Тот, не задерживаясь, махнул лапой, сбивая железо в сторону, и всей массой навалился на охотника. Цыган заорал, толи от страха, толи от боли. Медведь ревел и драл его лапами, пытаясь разорвать кольчугу и добраться до живой плоти. Цыган, свернувшись под ним клубком, закрывал руками голову и продолжал исступлённо орать.

Подбегая к месту схватки, я тоже заорал, чтоб отвлечь внимание на себя, и со всего размаха вогнал медведю в бок пику.

Бурый комок ярости, в оглушающем рыке обнажив жёлтые клыки, развернулся на месте и кинулся на меня. Едва успев выхватить кинжал, я чуть довернул руку, чтоб ловчее было бить, и со всего размаху, уже подминаемый медведем, всадил клинок ему под левую лапу. Коротко взревев, он навалился на меня всей тушей. Похоже, что мой удар и был той последней каплей, что переполнила его жизненную чашу. Стоявшие немного в стороне Степняк и Зелёный только теперь добежали до места схватки и вогнали свои пики в уже умирающего зверя. Медведь захрипел и, судорожно дёрнувшись несколько раз, испустил дух

— Господин сержант! Господин сержант! — услышал я испуганные голоса.

И, отдельно, голос Зелёного:

— Отваливайте его в сторону! Сержанта вытаскивать надо!

Послышалось дружное сопение, кряхтение, туша медведя сдвинулась, приподнялась. Кто-то ухватил меня за шиворот, кто-то — за плечи. И вот уже дружными усилиями меня выволокли из-под поверженного зверя.

— Вы как, сержант, — потряс меня Циркач, — в порядке? Ран нет? Нигде не болит?

— Всё нормально, — кряхтя, я принял сидячее положение, — Цыган!

— Здесь я! — в поле моего зрения появился изрядно помятый и ободранный, но в целом вполне прилично выглядящий сын кочевого народа.

— Ты как?

— Я - в порядке, — белозубо оскалился Цыган, — слегка помял. Но подрать не успел. Вовремя вы его на пику насадили. Я уж думал — конец мне пришёл. А вы-то как?

— Да нормально всё, — отмахнулся я, — придавил только сильно. Тяжеленный-то какой…

Пока мы обсуждали, кто и в какой мере пострадал, Зелёный уже принялся свежевать тушу. Ему помогали Дворянчик и Циркач. Остальные, собравшись в кучку, наблюдали за их действиями.

— Кстати, Зелёный, — поинтересовался я, — а чего это зверюга до сих пор, на зиму глядя, спать не завалился? Как ты думаешь?

— Да кто его знает, — пожал тот плечами, — может, жир не нагулял… а может — рано ему ещё…

— А может — разбудил кто? — предположил Степняк.

— Приблудный он, — ответил Зелёный, — Мы ведь за всё лето в округе не то, чтобы его самого, но и следов его не видели. Значит, откуда-то со стороны пришёл.

— Может, через хребет? — предположил Цыган.

— Может, — согласился Зелёный и протянул ему отрезанный коготь медведя.

Коготь был длинный, на два пальца, не меньше. И толщиной у основания тоже чуть ли не в два пальца.

— Чего это? — не понял Цыган.

— Держи, — ухмыльнулся Зелёный, — повесишь, как оберег, на шею.

— И чего?..

— От зверя хищного тебя оберегать будет. И удачу на охоте приносить.

— Спасибо, — расплылся в улыбке Цыган, — я тебе тоже при случае подарю чего-нибудь…

Но Зелёный уже повернулся ко мне.

— А это — вам, господин сержант.

В окровавленной левой руке он держал ещё тёплое, парящее на морозном воздухе медвежье сердце.

— Вы медведю смертельный удар нанесли. Вы и должны себе его силу и храбрость забрать, — добавил он, встретив мой непонимающий взгляд.

— То есть? — уточнил я.

— Ну… сердце его съесть…

— Сырое, что ли? — не удержался я от ухмылки.

— Зачем — сырое? — улыбнулся Зелёный, — Можно хоть жареное, хоть варёное. Только приготовить его вы должны сами.

— А себе со Степняком чего возьмёшь? — поинтересовался Циркач.

— Ничего, — Зелёный пожал плечами, — мы ведь его уже полумёртвым добивали. Нам, как и всем, просто мясо полагается.

Грызун, внимательно осмотревший то место, куда я вогнал свой кинжал, повернулся и уважительно произнёс:

— Знатный удар, сержант! Прямо в сердце перо вогнали. Где наловчились так?

— Жизнь всему научит, — хмыкнул я.

Ну, не рассказывать же им сейчас, в самом деле, как мы на южной границе в леса на медведей ходили. Там мне один егерь местный и показал, как кинжалом бить надо, чтоб с первого удара зверя завалить. Правда, про то, чтоб сердце добычи охотнику отдавать, егерь мне ничего не говорил…

— Слушай, Цыган, — подал голос Одуванчик, — а ты чего так орал-то? Мы уж думали, медведь тебя чуть ли не пополам разодрал…

— Заорёшь тут, — буркнул Цыган, — а вообще мне один старик в таборе рассказывал, что медведь сильного крика пугается. И в сторону шарахается.

— Конечно, пугается, — согласился Зелёный, — только не тогда, когда у него в шкуре болт арбалетный торчит, и враг под ногами крутится…

— Да я в тот момент и не думал об этом…

— Кстати, Зелёный, это откуда ж обычаи такие, как зверя добытого делить? — вступил в разговор и Дворянчик.

— Это меня отец научил, — строго ответил Зелёный, — он завсегда так добычу делил. Кто зверя взял, тому и почётный кусок: печень там, или сердце. Охотничьи обычаи, они, брат, веками складывались. И не мне их прерывать…

— Понятно, — кивнул я, взвешивая в руке медвежье сердце, — Ладно, заканчивайте тут, да несите всё в казарму. Зелёный, шкуру-то сумеешь обработать? Мы её на стену повесим. Всё теплее будет…

— Конечно! Не велика наука. Да и не в первый раз уже…

— Хорошо… Хорёк. Возьми с собой Грызуна. Пройдитесь по следам медвежьим да определите, откуда пришёл. Так, на всякий случай. Вдруг пригодится…

Хорёк кивнул и, махнув Грызуну рукой, двинулся по следам в обратном направлении.

Вечером у нас на ужин была свежая медвежатина, тушёная с овощами. На этот раз готовил Зелёный. Сказал, что знает какой-то особенный рецепт приготовления. Мясо и впрямь получилось очень удачным. Сочное, распаренное, в меру приправленное перцем и прочими специями, оно одним своим запахом возбуждало острый аппетит.

— Учись, — сказал Циркач Цыгану, отведав первую порцию приготовленного Зелёным блюда, — вот как готовить надо!

— А я что, плохо готовлю? — не согласился тот.

— Нормально ты готовишь, — отозвался Дворянчик, — только с перцем меры не знаешь!

Я по случаю удачной охоты решил расщедриться и выставил на стол пару кувшинчиков свежего вина, приобретённого мною в посёлке ещё месяц назад.

Полоз, весь день просидевший наблюдателем на вышке, теперь делился впечатлениями от увиденной охоты.

— Вы представляете, — рассказывал он, — стою, смотрю за перевал. Потом оборачиваюсь, а он, медведь то есть, уже к казарме подходит. Вот же ж зараза, думаю! А если он сейчас на запах в дверь полезет? Или из наших кто выйдет, да в морду ему упрётся? Ведь подерёт же на хрен! Ох, и наволновался я тогда!..

— Так слез бы с площадки, да отогнал его по-быстрому, — усмехнулся Дворянчик, — чего ждал то?

Полоз только отмахнулся и, продолжая набивать живот тушёным мясом, продолжал:

— Потом гляжу, он к нашей мусорной куче направился. Интересно, думаю, чего он там унюхал? А медведь аж чуть не с головой туда зарывается! Жрёт чего-то. Да с таким аппетитом, гад, что я аж сам проголодался…

— Ты ешь, ешь, — заботливо отозвался Зелёный, — голодный ты наш…

— Ну, вот, — благодарно кивнув, продолжил Полоз, — Потом гляжу, Цыган выходит. И к сортиру направляется…

Тут неожиданно его речь была прервана громким хохотом присутствующих.

— Вы чего? — удивился Полоз, оглядываясь по сторонам.

— Да так, — сквозь смех ответил Дворянчик, — не обращай внимания…

— Так ты что, Цыган, в сортир так и не сходил, что ли? — сочувственно поинтересовался, Одуванчик, едва переводя дух от смеха.

— Да я не в сортир шёл! — в отчаянии возопил Цыган, — Я дров хотел принести! К поленнице шёл!

— Ну, когда медведя увидал, мог бы заодно и в сортир завернуть, — ухмыльнулся Дворянчик, — чего ж ты сразу в казарму побежал?

Но Цыган в ответ только махнул рукой и обиженно отвернулся к стенке.

— Ладно, не обижайся, — хлопнул его по плечу Хорёк, — ты же знаешь, у нас любят языки почесать. Да не со зла, а так… развлечения ради…

— Пусть об мою задницу языки почешут, — обиженно пробурчал Цыган.

— Да ладно тебе, — дружески толкнул его Циркач, — Вообще-то ты сегодня был молодцом. Прямо в середину груди медведю болт вогнал. И пику хорошо держал. Кто ж знать мог, что он её в сторону собьёт!? А так бы он аккурат на неё напоролся.

— Да!? А чего вы тогда тут начали?..

— Ну, хорош тебе дуться, — вступил в разговор Зелёный, — Я же тебе коготь медвежий подарил. Теперь тебе на охоте железно везти будет!

— Точно? — с сомнением покосился на него Цыган.

— Точно! Это я тебе говорю! Не забывай, я — потомственный охотник. Как сказал, так и будет!

— Кстати, — вспомнил я, — а кто знает, чего там медведь жрал-то? Что его на запах притянуло?

— Я думаю, это остатки той рыбы, что мы выбросили, — ответил Зелёный, — Вот она и начала пованивать. А медведи на рыбу «с душком» ох, какие падкие! Они её даже специально на берегу дней на несколько оставляют, чтоб потом в подходящем виде употребить.

Это Зелёный говорил про ту рыбу, что три дня назад наши бойцы в реке бреднем наловили. Притащили-то много, да рыба оказалась какая-то странная, с привкусом горьковатым. Ну, мы рисковать не стали, весь улов в мусор и выкинули. А медведю, видать, ничего… понравилась. Вот и наелся рыбки…

— Хорёк, — окликнул я своего помощника, — прошли вы по следам медвежьим?

— Прошли, — кивнул он.

— И что скажешь?

— Да тут дело такое, сержант, — тихо произнёс он, подходя ко мне почти вплотную, — в сторонке бы поговорить…

— Да? Хм… Ну, пойдём ко мне, — пригласил я его в свою каморку.

Остальные проводили нас за дверь заинтересованными взглядами.

Места в моём закутке было немного. Четыре шага в ширину, столько же — в длину. Справа от двери, вдоль стены — лежанка с набитым соломой тюфяком, подушкой и шерстяным одеялом. У левой стены, длинный и высокий, мне по пояс, ящик, навроде сундука, для разных хозяйственных нужд. Между ними — небольшой столик под окном-бойницей. В стену, слева от двери, вбито несколько кольев с развешанной на них одеждой. Вот и всё небогатое убранство моей личной комнаты. Да на двери ещё висит распяленная шкура матёрого волка, добытого мной этой осенью в горах.

— Садись, — пригласил я Хорька, указывая на ящик-сундук. Сам расположился с другого края стола, на лежанке, откинувшись к стене, — рассказывай, чего увидели?

Хорёк, прикрыв дверь поплотнее, уселся на сундук и, оперевшись локтями о стол, пристально взглянул мне прямо в глаза.

— А дело такое, сержант… Нашли мы её.

— Кого? — не понял я.

— Да и пещеру, в которой Зелёный наш отлёживался, и саму знахарку горскую.

— Да ты что!? — я в возбуждении навалился грудью на стол, приблизив своё лицо к Хорьковому почти вплотную, — И где нашли?

— А под рекой, — ответил Хорёк.

— Как это? — вновь не понял я.

— А вот слушай… Есть у нас на реке большой водопад, ниже по течению. Верно?

— Ну?..

— А есть ещё один, маленький. Со скал на плато спадает.

— Ну, есть такой. И что?

— Так вот летом, когда ледники в горах тают, воды в реке много. И водопадик этот по всей ширине реки раскинут. И всё, что под ним, скрывает…

— Так… А теперь, стало быть, как воды в реке поубавилось, водопад поуже стал, — начал я понимать, — и под ним ход в землю открылся. Верно?

— Верно, да не совсем, — поднял ладонь Хорёк, — Воды и впрямь меньше стало. Только от этого ход со стороны всё равно не виден.

— А что ж тогда?..

— А там перед входом в пещеру камень большой стоймя стоит. Прямо под водопадиком этим. Своим верхним краем к скале приваленный. А может это и не камень, а часть скалы этой. Может, просто, вымоина там такая получилась. Короче говоря, вот за этим-то камнем вход в пещеру и имеется.

— Вы заходили туда?

— Нет. Внутрь не входили. Но рядом постояли.

— Так это что же, получается, медведь оттуда вышел?

— Следы привели нас к этому водопадику. Видно было, что медведь из реки на берег вышел. Мы решили пройти по камням на другой берег, чтоб посмотреть, куда дальше след поведёт. Зашли

за камень, глядь, а там — ход вглубь хребта ведёт. Вот и получается, что медведь оттуда вышел…

— А на другом берегу следы смотрели? — уточнил я.

— Смотрели, — кивнул Хорёк, — там их не было. Так что, как ни крути, сержант, а медведь из того хода к нам вылез.

— А почему ты думаешь, что это именно ТА пещера?

— А что ещё думать? Мы тут уже давно всё облазили. А эту пещеру впервые видим. Ну, и что я должен думать?

— Да-а, — протянул я задумчиво, — Зелёному не говорили?

— Нет, — Хорёк отрицательно мотнул головой, — решили сперва вам сказать.

— Грызун не сболтнёт?

— Не сболтнёт. Он ведь всё понимает. Может, лучше вы сами Зелёному скажете?

— Хорошо, — согласился я, — только не сегодня. Завтра скажу. И завтра же к этой пещере с тобой съездим, поглядим. И Зелёного с собой возьмём.

Хорёк согласно кивнул.

— Ну, ладно, иди пока, — отпустил я его.

На следующий день утром я временно назначил Дворянчика старшим вместо себя, объяснив ему, где нас искать в случае надобности. После чего, прихватив в придачу к Хорьку ещё и Грызуна с Зелёным, отправился на осмотр обнаруженного накануне подземного прохода. Спустя час я в сопровождении трёх своих бойцов уже подъезжал к реке. Как раз к тому самому месту, где летом по моему приказу лазили на скалу Дворянчик с Циркачом, добывая столь «необходимую» мне траву. Сейчас река была уже гораздо менее полноводная и бурная, заметно обмелев. По осеннему времени вода отступила от берега шагов на десять, не меньше. Хорёк ехал впереди в качестве проводника. Чуть позади меня трусили на своих лошадях Зелёный и Грызун

— А где следы медвежьи? — спросил я у Хорька, когда мы выехали на берег, — Что-то я их не замечаю…

— Следы выше по реке, — ответил он, — но там берег высокий, крутой и неудобный для спуска. Лучше мы отсюда по подсохшему руслу поднимемся.

Согласившись с вполне разумным предложением, мы двинулись по дну обмелевшей реки вверх, против течения. Постепенно берега с обеих сторон горного потока поднимались всё выше и становились всё круче. Я уже начал понимать, почему осенью, после набега, невозможно было найти следов разбежавшихся горцев. Они просто ушли по реке! Там, где мы сейчас ехали, ещё пару месяцев назад текла вода. А сейчас вода заметно спала, и река сузилась, обнажив дно, усыпанное галечником размером, самое большее, с мой кулак. Вот по нему-то горцы и уходили, бредя по колено в воде. А сейчас бывшее речное дно и крутые берега были запорошены снегом.

В одном месте Хорёк остановился и указал мне на что-то на земле. Подъехав ближе, я увидел цепь медвежьих следов, поднимавшихся с речного дна по крутому берегу наверх. А рядом с ними — смазанные следы лошадиных копыт и человеческих сапог, ведших наоборот вниз, к реке.

— Это мы здесь спускались, — пояснил Хорёк.

Я понимающе кивнул:

— Дальше куда?

— Туда, — махнул он рукой в сторону хребта, — уже рядом.

— Вперёд, — скомандовал я, трогая коня с места.

Грызун ехал молча, лишь изредка настороженно поглядывая по сторонам, да не снимая руки с заряженного арбалета, лежащего поперёк седла.

Зелёный же, напротив, весь извертелся, оглядывая окружающую местность и наверняка гадая, с чего бы это вдруг сержант потащил его с собой на реку. Только ведь с площадки спустился. Всю ночь там проторчал, даже отдохнуть не дали.

«Ничего, — усмехнулся я мысленно, глядя на него, — Потерпишь. Не долго осталось. Кто знает? Потом ещё, может, благодарить меня будешь. А может — и нет…»

В одном месте коням нашим всё же пришлось войти в воду. Река делала здесь изгиб, обегая выступающую из противоположного берега скалу. И под нашим берегом намыла довольно приличное углубление. Теперь, правда, тоже обмелевшее.

— Узнаёшь? — обернулся Хорёк к Зелёному, указывая рукой на обрыв.

— Узнаю, — кивнул тот, невольно косясь вверх.

Это было то самое место, где у Зелёного произошла памятная схватка с барсом, закончившаяся обоюдным падением в реку.

— Скоро на месте будем, — сообщил мне Хорёк, пришпоривая своего коня.

Тот, коротко заржав, сильным рывком вынес всадника из промоины, по которой до этого шёл по колено в воде. Мы все, один за другим, выехали следом за ним на освобождённое от воды речное дно.

А вскоре подъехали и к самому водопадику. Вода несколькими мелкими каскадами спадала сверху, пробегая по двум скальным выступам, представлявшим собой как бы две ступени огромной лестницы. Под верхней ступенью, уходившей ввысь саженей на десять образовалось небольшое озерцо, имевшее по своим берегам естественную природную окантовку из валунов и мелкого галечника, покрытых густым мхом. Сейчас весь мох, прихваченный морозом, был уже не зелёный, а — коричнево-бурый, покрытый тончайшей наледью. Камни по склонам водопада и по краям озера тоже были покрыты где снегом, а где и тонким слоем льда. Так же, как и вся река, озеро было заметно обмелевшим, что позволяло пройти по каменному опояску до самого водопада, не замочив ног. Если, конечно, на ледяной корке не поскользнешься. Тогда мигом по пояс в ледяной горной воде окажешься. Излишки воды из озерка сбегали по большим валунам, образовывавшим вторую ступеньку. Эта ступень, по сравнению с первой, была невысокой, чуть выше моего роста. Валуны её так же были покрыты тонкой ледяной коркой в тех местах, по которым не скользили струи воды. В целом вид водопада напоминал ледяной дворец, в строении которого самым причудливым образом переплелись движущиеся потоки падающей и текущей воды и застывшей основы изо льда и камня.

Я даже головой покрутил: эк меня вид красоты такой на лирику разобрал! Полуобернувшись в седле, я коротко скомандовал:

— Слазь!

Мы спешились. Коней стреножили и пошли осматривать подходы к водопаду.

Медвежьи следы обрывались шагов за сорок от водопада, на краю озерка. Как раз на границе льда и снега. А на камнях, льдом покрытых, медвежьи следы, понятное дело, не отпечатываются. Однако, судя по общему направлению следов, медведь шёл от водопада. Полюбовавшись окрестными видами начинающейся зимы и мысленно составив дальнейший план действий, я принялся командовать:

— Грызун, здесь останешься. За конями присмотришь. Да и за выходом — тоже… А мы внутрь пойдём.

— Идите, идите, — кивнул Грызун, располагаясь на камешке повыше, — вот только ежели загрызёт вас там какой-нибудь горный дух, али горцы дикие порежут — назад не возвращайтесь. Не приму…

Добрейший человек! Его б пожелания, да в его же жизни и исполнять…

— Ну, показывай, куда идти? — повернулся я к Хорьку.

— Туда, — ткнул он пальцем куда-то за скалу и двинулся первым.

Я осмотрел скалистый обрыв, с которого срывался вниз довольно слабенький поток речной воды. Ближе к его середине под некоторым углом привалился огромный валун или осколок скалы. Ну, вот как если бы этот осколок стоял сам по себе, стоял, а потом вдруг взял, да и покосился на бок. Да так к обрыву и привалился. Вот за этим-то осколком, по словам Хорька, и скрывался вход в пещеру. Осмотревшись, я пошёл следом за нашим проводником.

Двигаться по обледенелым камням приходилось с особой осторожностью, то и дело хватаясь за острые скальные выступы. Для того, чтоб зайти за наклоненный валун и при этом не намокнуть, нужно было идти, прижимаясь вплотную к скале, проходя за низвергавшимся сверху водным потоком, как за занавесом. Не удивительно, что этот проход никто найти не мог. Ну кому, скажите на милость, придёт в голову лезть непонятно с какого перепугу за падающий сверху поток воды!? Зелёный, точно так же, как и я, осмотрев окружающие нас обрывистые берега, полез за водопад следом за мной.

Сразу за камнем я обнаружил довольно узкий проход, под некоторым углом уходивший вглубь горного хребта. Шириной этот проход был как раз такой, что человек, ведя лошадь под уздцы, мог довольно свободно двигаться по нему. А высотой — в два человеческих роста. Хорёк, зайдя в него шагов на несколько, уже вовсю трудился, высекая огнивом на сложенную на полу кучку сухой травы огонь для розжига факелов. Каждый из нас прихватил этих факелов по паре штук. А то кто знает, сколь глубоко этот ход ведёт?

Наконец труды Хорька увенчались успехом. Несколько искр упали на траву, заставив её начать тлеть. Хорёк принялся аккуратно раздувать едва заметные искорки, временами подправляя стебельки и листики, чтоб получше разгорались. И вот уже из самой серединки сухого пучка появился тоненький дымок, мелькнули лёгкие язычки пламени. Хорёк быстренько положил сверху несколько веточек в палец толщиной. А когда занялись и они, поднёс к небольшому костерку свой факел. Пакля, намотанная на толстое основание факела и пропитанная маслом, сначала задымилась, а потом разом принявшись, вспыхнула и осветила небольшое пространство вокруг. Тьма тут же отступила вглубь пещеры, как бы приглашая нас следовать за собой. Мы не стали дожидаться повторного приглашения и, вытянувшись гуськом, двинулись по проходу.

— Смотрите, сержант, — ткнул пальцем под ноги Хорёк.

Опустив факел, я посмотрел, куда указывает наш проводник.

На сыром песке, плотным слоем укрывавшем пол прохода, чётко отпечатались следы медвежьих лап.

Кивнув, я молча указал Хорьку глазами продолжить движение.

— Господин сержант, — тихо окликнул меня сзади Зелёный. А когда я обернулся, спросил, — господин сержант, я правильно догадываюсь, куда мы идём?

— Ну, это смотря о чём ты догадываешься, — пожал я плечами.

— Вы думаете, что это та самая пещера, где живёт Санчара?

— Посмотрим, парень, посмотрим, — похлопал я его по плечу, — но всё же будь готов к встрече не только с ней, но и с её соплеменниками.

— А вы и вправду думаете, что мы её тут встретим? — голос его едва заметно дрогнул.

Ого! Парень-то, похоже, плотно запал на эту горскую ведунью! «Как бы глупостей не натворил», — озаботился я новой проблемой.

Чем дальше по проходу уходили мы, тем теплее становился воздух. Кстати, на песке обнаружились не только медвежьи следы, но и множество других. В том числе — и лошадиные, и человечьи. Было понятно, что проходом этим пользовались не один раз. На всякий случай достав мечи из ножен, мы приготовились к возможной встрече с врагом.

Сколько мы прошли под землёй, я определить не мог. Один факел уже догорел и мы зажгли следующий, когда вдруг оказались перед развилкой. Точнее даже, это не была развилка. Основной ход продолжался и дальше почти не изгибаясь. А вот второй — отходил от него под таким углом, какой получается, если раздвинуть средний и указательный пальцы на руке. Ещё это очень напоминало тот случай, когда ручей впадает в главную реку. Похоже, что когда-то здесь и в самом деле текли подземные реки. Но со временем они иссякли, вода ушла, а промытые в горной породе каналы остались.

Остановившись у этой развилки, мы задумались.

— Ну, что, куда пойдём? — поинтересовался я, — Кто что думает?

— Прямо, — решительно заявил Хорёк, — это основной ход. И ведёт, скорее всего, на ту сторону хребта. Вот по нему и нужно идти.

— А ты что скажешь? — повернулся я к Зелёному.

Тот подумал, как-то нерешительно посмотрел на нас и, как бы извиняясь, просящим голосом произнёс:

— Господин сержант… я, конечно, понимаю, что нам очень важно выяснить, выходит этот ход на ту сторону хребта или нет… И я даже думаю, что так оно и есть… Но всё же, я прошу вас, давайте пройдём по боковому ходу. Ну, хоть немного…

— Что, парень, не терпится с подружкой повидаться? — съехидничал Хорёк, — Так и на обратном пути забежать можно будет… Никуда она не денется.

— Да при чём тут подружка? — сбивчиво начал оправдываться Зелёный, — просто я вот что думаю… Если там, — ткнул он пальцем в боковой проход, — и вправду та пещера, где я отлёживался, то мы у Санчары можем спросить, как далеко этот ход ведёт. И где он выходит…

— Ага, — скептически заметил Хорёк, — так она тебе и сказала…

— …И потом, — не слушая его, продолжал наш по уши влюблённый охотник, — там, у неё, ведь могут и горцы оказаться…

— А ты, значит, спасать её собрался? — продолжал ёрничать Хорёк.

— Да не спасать! Просто, если они и в самом деле там есть, а мы не проверим, то в самый неподходящий момент они могут отрезать нам дорогу обратно…

— Ну ты и закрутил, — помотал головой Хорёк, — это ж надо такое придумать…

— И ничего я не закрутил. Посмотри сам, сколько следов в боковой ход ведут! Вся тропка затоптана…

— Так их и на главном проходе не меньше! — доказывал своё Хорёк.

Я, присев на валявшийся в проходе валун, молча слушал их и обдумывал ситуацию. Что ни говори, а в словах Зелёного, не смотря на всю его влюблённость, резон был. Мне бы тоже очень не хотелось получить толпу горцев сразу и с фронта, и с тыла. Хотя, с другой стороны, точно такая же ситуация могла повториться и в случае, если мы свернём в боковой проход. Пока я размышлял, спорщики утихли и, исчерпав свои аргументы, выжидающе уставились на меня.

— Значит так, — хлопнув себя по колену, озвучил я своё решение, — мы с Зелёным идём в боковой проход…

— А я? — подал недовольную реплику Хорёк.

— А ты, Хорёк, остаёшься здесь. Отходишь чуток назад и ведёшь наблюдение за основным проходом. В случае, если здесь появятся горцы, возвращаешься обратно на пост за подмогой. Берёшь оттуда всех, кроме караульного и — выручаете нас. Ты хорошо меня понял?

— Понял, — буркнул тот.

— Вот и отлично, — кивнул я, — Ну, а если до нашего возвращения никто не появится, значит, дальше опять вместе пойдём. В общем, там видно будет… Факел давай мне. На вот тебе свечку. Запали её и сиди с ней где-нибудь за камнем. И если вдруг уходить придётся, факел не зажигай, пока не будешь уверен, что ушёл достаточно далеко.

— Да понял я…

— Слушай, Хорёк, — развернул я его лицом к себе, — я хочу, чтоб ты накрепко усвоил одну вещь. Мне твоё геройство здесь не нужно! Если ты не сделаешь, как я тебе сказал, нам тут всем конец! Ты понял меня?

— Так точно, господин сержант, я вас понял! Только… почему я, а не Зелёный.

— А ты что, не догадываешься? — ухмыльнулся я.

Хорёк покосился на Зелёного, с нетерпением переминавшегося у бокового прохода и хмыкнул:

— Ладно… идите, сержант. Я всё сделаю, как вы сказали.

— Ну, вот и отлично, — похлопал я его по плечу. Потом забрал у него горящий факел, оставив взамен зажженную свечу и качнул головой Зелёному, — За мной!

По этому проходу мы прошли не далеко. Сотня шагов — не больше. И упёрлись в наваленные поперёк прохода скалы, не позволявшие двигаться дальше.

— Как же так? — потерянно пробормотал Зелёный после того, как тщательно облазил всё нагромождение камней, — Как же так, а, господин сержант? Ведь это же должно быть где-то здесь…

Парень заметно расстроился и чуть не плакал от огорчения.

— Ну, значит, это не здесь, а где-то дальше по основному проходу, — спокойно заметил я.

— Вы думаете? — с надеждой посмотрел он на меня.

— Поглядим, — пожал я плечами, — ладно, здесь больше делать нечего. Пошли обратно.

Уже возвращаясь к развилке, я случайно бросил взгляд на один из валунов, выступавший из стены прохода. Сначала даже не обратил внимание, прошёл мимо. Но что-то меня остановило. Какая-то мысль не давала покоя. Вернувшись, я внимательно осмотрел валун ещё раз. В нём было что-то неправильное. Только я никак не мог понять — что именно?

— Что случилось? — ко мне подошёл Зелёный.

— Ну-ка, погляди, — я кивком указал ему на валун, — ничего не замечаешь?

— А что такое? — парень осветил стену факелом, — камень как камень…

— Точно?

— Хотя… постойте, — Зелёный достал кинжал и колупнул каменный бок.

Потом, размахнувшись, ударил посильнее. Потом — ещё раз. От камня брызгами полетела крошка.

— Это цемент! — сообразил Зелёный, — Значит, этот камень сделали люди. Но — зачем?

К тому моменту я уже всё понял. И понял, почему этот камень привлёк моё внимание. Во-первых, он отличался по цвету от всех остальных камней, окружавших нас. Они были с коричневатым налётом. А этот был серый. Но эту разницу в цвете можно было бы еще и не заметить в неровном свете факела. Если бы не было ещё и «во-вторых». И заключалось оно в том, что уж слишком правильная и гладкая форма была у этого камня…

— А затем, — сказал я, — что это не камень. Это дверь! Только снаружи цементом обмазана, чтоб на камень было похоже. Ищи, как её открыть можно!

Поковырявшись немного вокруг этого «камня», мы нашли сбоку щель, ухватившись за которую, потянули дверь на себя. Открылась она довольно легко. Да и оказалась не слишком толстой. Доски толщиной в дюйм, обитые снаружи прутьями в палец толщиной и обмазанные цементом. Дверь была не очень высокая, и чтобы пройти в неё, требовалось пригнуться. Сразу за дверью висела шкура оленя, полностью прикрывавшая дверь. Осторожно отогнув край этой шкуры, я заглянул внутрь.

Знакомая обстановка! Где-то я её описание уже слышал… Довольно оглянувшись на Зелёного и подмигнув, я шагнул внутрь… И едва успел увернуться от ножа, просвистевшего у самого моего уха. Прыгнув в сторону, я кувырком ушёл влево, за стол и растянулся там, вдоль пола оглядывая помещение и пытаясь определить, где же находится противник. Но ничего не увидел. Вместо этого услышал какой-то неясный шум, короткий тонкий вскрик (голос вроде как женский), и — тишина… Полежав ещё немного, я осторожно приподнялся на руках, оглядываясь по сторонам.

У противоположной стены, справа от двери, опустившись на колени, сидели двое. Стройная черноволосая девушка и Зелёный, сдавивший ей руки в крепком охвате. Она не сопротивлялась, но находилась в этаком слегка отрешённом состоянии. Зелёный, не выпуская Санчару (а это наверняка была она), что-то тихонько шептал ей на ухо. Она же, прикрыв глаза, только едва заметно покачивала головой из стороны в сторону.

Поняв, что жизни нашей пока ничего не грозит, я поднялся с пола, отряхнул штаны и набрал в кружку воды из кадки, стоявшей слева от двери. Напившись, я поставил кружку на стол и уселся на лавку.

— Ну, вот что, голубки мои ласковые. Хорош вам тут миловаться да обниматься. Пора и по делу поговорить…

Санчара, встряхнув головой, будто из сна вышла, открыла глаза и попыталась отстраниться от обнимающего её парня. Однако тот, не размыкая рук, поднялся с колен, поднимая за собой и девушку. Пошевелив плечами ещё раз и поняв, что просто так её не выпустят, Санчара бросила на меня короткий взгляд, потом посмотрела Зелёному прямо в глаза и твёрдо произнесла:

— Пусти!

— А ты больше не будешь драться? — усмехнулся Зелёный, глядя ей в глаза.

— Не буду… Пусти.

Она и вправду говорила с заметным горским акцентом, меняя некоторые гласные и не там, где надо, ставя ударения.

— Зачем вы пришли? — заговорила она, едва Зелёный выпустил её из своих объятий, — Уходите немедленно! И забудьте сюда дорогу! Как вы вообще сюда попали!?

— Через дверь, — я потыкал пальцем через плечо.

— Вы не понимаете, — девушка устало опустилась на лавку, положив руки на стол, — Если мои родичи узнают о том, что вы были здесь, меня убьют. И вас всех убьют.

— Пробовали уже, — беспечно махнул рукой Зелёный, — и до сих пор мы живы. А если к тебе кто сунется, я его сам прибью, — добавил он угрожающим тоном.

— Слышь, герой, угомонись, — одёрнул я его и повернулся к девушке, — Вот что, Санчара… Да, да. Имя твоё мне известно, — подтвердил я, заметив её удивлённый и настороженный взгляд, — И чем ты занимаешься — тоже. А потому для начала хотел бы поблагодарить тебя за то, что воина моего от смерти спасла. Да за то, что раны его залечила — тоже.

Девушка как-то неопределённо пожала плечами. Мол, ладно, чего уж там, пожалуйста. А потом бросила на меня выразительный взгляд. Что-то вроде: не пора ли вам и выметаться отсюдова? Нет, ответил я ей таким же взглядом, не пора, поговорить надо. Терпеливо вздохнув, Санчара перевела взгляд на потолок.

— Моё имя — сержант Грак. Я — командир отряда, несущего службу на пограничном посту неподалёку отсюда. Я думаю, ты о нём знаешь…

Лекарка поглядела на меня взглядом, полным беспредельной скуки. Как же вы мне оба надоели! — казалось, говорил этот взгляд, — Убирались бы уже поскорее, что ли…

Но уходить, не задав парочки интересующих меня вопросов, я не спешил.

— Вот что, подруга, — заговорил я, — давай так договоримся… Я тебя кое о чём поспрошаю. А ты, чего сможешь, расскажешь. На том и расстанемся. Хорошо?

— Спрашивай, — кротко согласилась девушка.

— Тогда так… Ты давно тут живёшь?

— С тех пор, как мне десять лет исполнилось.

— Ого! — невольно вырвалось у Зелёного, — Бедная девочка! Как же ты тут одна управлялась?

— Управляюсь, — пожала она плечами, — пока вы тут не появились. Теперь вот жду, когда меня наши убивать придут…

— А до тебя тут жил кто?

— Конечно! Наши лекарки тут давно живут. Ещё при моих предках тут жили.

— Понятно… И часто к тебе соплеменники наведываются?

— Как нужда настаёт, так и приходят…

— Стало быть, проход тот, главный, на ту сторону хребта ведёт?

— Ведёт, — покорно согласилась она.

— И как часто они по этому проходу туда-сюда шастают?

Санчара пожала плечами:

— Не часто. Здесь нельзя ходить. Только если жизнь свою спасать надо. А так — через перевал всегда ходят. И вы уходите отсюда. Если хотите жизнь свою спасти…

— Уйдём, не волнуйся, — примиряющее ответил я, — А скажи мне, Санчара: как долго по проходу надо идти, чтоб на ту сторону хребта выйти?

— Не знаю… Я шаги не считала. Иду, пока не выйду. Сходи сам, проверь.

— И - что там?

— Где?

— Ну… когда из прохода выходишь?

Санчара как-то странно посмотрела на меня и пожав опять плечами, произнесла:

— Горы…

— А как далеко от выхода до ваших аилов идти?

— Говорю же — шаги не считала. Тебе надо, сам сходи, — язвительно ответила она.

— Та-ак… ладно, — я побарабанил пальцами по столу, — тебе чего-нибудь надо? Может, помочь чем?

— Мне только одно надо, — нехорошо усмехнулась лекарка, — чтоб вы как можно быстрее ушли отсюда. И забыли сюда дорогу!

— Ну, дорогу-то мы сюда теперь точно не забудем, — наклонился Зелёный к самому её ушку, — уж я-то, во всяком случае — точно!

— Не приходил бы ты сюда, — с надрывом в голосе произнесла девушка, — и сам целее будешь, и мне — спокойнее.

— Ты не хочешь меня видеть? — игриво улыбнулся он ей.

Она опять лишь вздохнула и посмотрела на меня, явно ища поддержки.

— Вот что, парень, — повернулся я в его сторону, — а ну-ка, выйди, за дверью подожди…

— Почему это? — опешил он.

— Сказал — выйди, значит — выйди. Да не бойся ты. Ничего тут не случится. Поговорить нам надо…

Зелёный поколебался, потом, неуверенно взглянув на Санчару, вышел за дверь.

— Ну, говори, — произнёс я, едва за охотником закрылась дверь, — что сказать хотела?

— Не пускайте его сюда, — помолчав, ответила Санчара, — он когда у меня больной лежал, мой двоюродный дядя со своим сыном приходил. Дядя хочет, чтоб я за его сына замуж вышла. Если они Зелёного здесь найдут, убьют сразу. Я его когда домой отправила, они опять приходили. За ним. Забрать хотели. Сильно ругались, когда его не нашли…

— Но ты ведь говорила, что с лекаркой никто ссориться не захочет. Себе дороже, — напомнил я.

— Не смогу я своему роду зло принести, — вздохнула она, — и дядя об этом знает…

— Ну, а ты-то сама кого любишь? — осторожно спросил я.

Санчара долго молчала, глядя куда-то в угол. Потом, повернув ко мне застывшее лицо, прошептала одними губами:

— Уходите… и никогда не приходите ко мне…

Поняв, что дальнейший разговор бесполезен, я поднялся с лавки и, уже подойдя к двери, обернулся:

— Ты… вот что… не терзай ни себя, ни парня. Ни своё сердце, ни природу не обманешь. А потому — приходи к нам на пост пограничный. Или поблизости где бывай… А я его постараюсь почаще отпускать.

Тяжело взглянув на меня, Санчара отвела глаза в сторону и только вздохнула.

Я хотел было ещё кое-что добавить. Но потом просто махнул рукой и вышел.

Зелёный ждал меня снаружи, изнывая от нетерпения. Едва я закрыл за собой дверь, он кинулся ко мне:

— Ну, что там, сержант? Что она сказала?

— Для тебя — ничего хорошего, — проворчал я, забирая у него из рук факел, — пошли отсюда.

— Как пошли!? Я же с ней даже не попрощался!

— Я не понятно сказал, что ли? Пошли!

— Не пойду, — упёрся Зелёный, — что хотите — делайте, а пока с Санчарой не попрощаюсь — не пойду!

— Тьфу, пропасть! — сплюнул я, — вот тоже морока на мою голову! Угораздило же тебя!.. Ладно… Только не долго, — предупредил я, вновь открывая дверь.

— Угу, — торопливо кивнул он, проскальзывая внутрь.

Устав дожидаться своего бойца, я вернулся в пещеру. Санчара сидела на лавке, а Зелёный стоял перед ней на одном колене, охватив её бёдра руками и склонив голову к её груди. Она гладила его по макушке и что-то тихо шептала, как будто маленького ребёнка успокаивала. А он в ответ только время от времени несогласно мотал головой. Похоже, окончательно распрощаться у них получалось не очень…

Неловко кашлянув, я потоптался на месте.

Санчара подняла на меня полные отчаяния глаза.

— Я же просила…

Я виновато развёл руками:

— А что с ним сделаешь? Не пойду, говорит, пока не попрощаюсь, и всё тут. Хоть убейте! Пришлось впустить…

Зелёный поднял голову, посмотрел ей в глаза, потом поднялся на ноги.

— Санчара, — произнёс он, не отрывая от неё глаз, — пусть мы с тобой из разных народов. У нас разная вера и разные обычаи. Но я люблю тебя! С тех пор, как мы расстались с тобой, с тех пор, как ты оставила меня спящим на той поляне, не проходило дня, чтобы я не вспомнил о тебе. Я не мог спокойно есть, спокойно спать, спокойно… — тут он покосился на меня и замолчал.

— Ну? — с притворной суровостью спросил я, — чего замолк? Службу на площадке тоже хреново тащил? Смотри у меня, — погрозил я пальцем, — не погляжу, что ты лучший охотник у нас в отряде. Высеку, как последнюю скотину!

— Вы что, плёткой их сечёте? — возмутилась Санчара, — Как вы можете? Даже у нас вожди этого не делают!

— Ещё как делают, — ухмыльнулся я, вспомнив показательную порку, устроенную горскими вождями некоторым горячим головам во время осенней осады посёлка.

— Да ты не слушай, — улыбнулся Зелёный, — сержант только пугает. Он нас ещё ни разу не порол.

— А надо бы, — проворчал я, — а то распустились тут… Влюбляются в кого не попадя, а я разгребай… Ты закончил?

Зелёный вновь повернулся к своей подруге и провёл рукой по её волосам.

— Санчара, пойдём со мной. Будешь в посёлке жить. А я к тебе приезжать буду. А когда служба наша здесь закончится, вместе уедем. И никто нас тогда уже не найдёт.

— Как ты не понимаешь? — с горечью покачала она головой, — нельзя мне с тобой. Я ведь лекарка своего народа. Как я от него уйду? А если даже и уйду, нас всё равно мои родичи найдут. Найдут и зарежут. Тебя — за то, что меня увёл. Меня — за то, что род свой бросила. Поэтому — уходи. Не надо нам с тобой встречаться. Забудь меня! Сержант, заберите его!

В глазах её стояли слёзы, в голосе звучало отчаяние. Её всю колотило в каком-то диком ознобе.

— Ну, как я тебя сейчас оставлю? — пробормотал Зелёный, пытаясь её обнять.

Вырвавшись из его рук, девушка отскочила к стене.

— Уходи! — с отчаянием в голосе крикнула она, — Уходи, прошу тебя! Не надо тебе здесь быть! Уходи!!

Зелёный беспомощно оглянулся на меня, не зная, что делать.

— Так, ну-ка, давай, парень, выходи, — приобнял я его за плечи и чувствуя сопротивление, подтолкнул к двери, — давай-давай, иди. Я сейчас выйду.

Когда Зелёный вышел за дверь, я набрал полную кружку воды и подошёл к лекарке. Прислонившись к стене, она всхлипывала и утирала катящиеся из глаз слёзы тыльной стороной ладони, мелкая дрожь продолжала её колотить.

— На, пей, — протянул я ей кружку.

Воду она пила мелкими глотками, время от времени всхлипывая и проводя рукой по носу.

«Совсем же ещё девчонка, — подумал я, — а уже вон как жизнь её закрутила…» Но вслух я произнёс другое:

— Ну, ладно, мы сейчас уходим. А ты о том, что я тебе сказал насчёт появления у нас, помни.

Когда мы с Зёлёным подошли к развилке, изнывающий от нетерпения Хорёк кинулся к нам:

— Ну, что там?..

— Там то, что мы и думали, — ответил я, присаживаясь на камень, — пещера лекарки горской. У тебя тут что? Тихо всё?

— Да тихо, — отмахнулся Хорёк и повернулся к Зелёному, — Ну, что? Видел подругу свою?

— Видел, — удручённо ответил тот.

— А чего кислый такой?

— Прогнала она меня. Не желаю, говорит, ни знать тебя, ни видеть…

Хорёк удивлённо присвистнул:

— А почему? Что говорит?

— Говорит — нельзя нам вместе быть. Мол, её родичи нас прибить могут.

— Дела, — посочувствовал Хорёк, — и что делать думаешь?

— Не знаю, — вздохнул Зелёный, — мы предлагали ей с нами идти. Отказалась…

— Что дальше делать будем, господин сержант, — перевёл своё внимание на меня, Хорёк.

— Сейчас — назад пойдём, — ответил я.

— Как — «назад»? — опешил наш остромордый Хорь, — а как же выход на ту сторону обследовать?

— А что там обследовать? — пожал я плечами, — скорее всего — такой же, как и у нас: дыра в земле…

— Но надо же осмотреть, что там и как?

— Надо, — согласился я, — но не сейчас.

— А когда? Мы ведь уже столько прошли! Чего тут идти-то осталось?

— Ну, и сколько тут ещё идти? — поддразнил я Хорька, — можешь ответить?

— Ну… вот как пройдём, так и узнаем!

— Слушай, Хорёк, — покосился я на него, — тебе под землёй находиться долго в одиночку опасно. Мозги перестают работать. У нас сколько факелов целых осталось?

— Два, — тут же ответил Хорёк.

— Вот то-то и оно, — проворчал я, — их нам только на обратный путь и хватит. А сколько ещё идти, чтоб на ту сторону хребта попасть, не известно… Так что поднимайтесь, и пошли назад.

На обратном пути обошлось без приключений. Я шёл впереди, освещая дорогу факелом. Зелёный брёл как не живой, спотыкаясь о камни, и всю дорогу тяжело вздыхал. Хорёк, временами отставал, проверяя, не преследует ли кто-нибудь нас. Удостоверившись, что позади никого нет, опять ускорял ход, пока не присоединялся к нам.

Когда мы вышли из пещеры, на землю уже опускались сумерки. Грызун жарил на костре мясо какой-то зверюги, подстреленной в то время, пока мы бродили под землёй.

— О, появились! — встретил он нас громким возгласом, и прожаренным куском мяса, нанизанном на оструганную ветку, — Гляди-ка, живые, здоровые… И даже, похоже, так ни с кем и не подравшиеся. Чего так? Не задался поход?

— Нормально всё, — ответил за всех Хорёк, забирая у нашего караульного прут с мясом. Откусив довольно приличный кусок, пожевал, проглотил и удовлетворённо кивнул, — Молодец! Хорошо прожарилось. Это был кто?

— Была, — поправил его Грызун, — козочка молоденькая. Видать, только весной народилась.

— М-да… Не долго прожила, — констатировал Хорёк, откусывая второй кусок, — а попить есть чего?

— А вон, — Грызун махнул в сторону реки, — полно воды! Пей — не хочу…

— Не… это не то… Господин сержант, а у вас попить ничего не найдётся?

Я достал из седельной сумки небольшую медную фляжку:

— На, держи. Только, чтоб на всех хватило…

— А что там?

— Вино яблочное. На той неделе в посёлке брал.

— Отлично! — выдернув пробку, Хорёк приложился к фляжке. Сделав несколько глотков, удовлетворённо причмокнул и повернулся к Зелёному, — На-ка, выпей.

Тот, погружённый в свои мысли, отрицательно качнул рукой.

— Пей, говорю! И мясо бери. Нечего тут сохнуть и страдальца из себя изображать.

Видимо, не желая спорить, Зелёный взял протянутые ему прут с жареной козлятиной и фляжку. Задумчиво сделал пару глотков и, стянув с прута кусок мяса, медленно жевал, глядя в огонь.

— Чего это с ним? — подсел к Хорьку Грызун.

— Лекарку свою встретил. Уж не знаю, чего там у них случилось (я там не был), но вернулся он от неё вот такой вот квёлый. Может, вы, господин сержант, нам чего поясните?

Но я в ответ только головой покачал. Мол, ни к чему вам об этом знать.

На снежных склонах…

Спустя пару дней после нашего похода в пещеру Санчары в горах опять выпал снег. И уже больше не таял. Навалило аж по колено. По ночам стало холоднее. Даже днём было морозно. Всё чаще прорывались с востока через перевал холодные ветры, принося с собой затяжные метели, длившиеся порой до трёх дней. И наметало порой едва ли не в рост человека. И всё чаще день приходилось начинать с расчистки снега перед казармой и воротами конюшни. Да пробивать тропинку к лестнице, ведущей на смотровую площадку. На плато окончательно пришла зима.

Однажды, в хороший солнечный день из-за перевала к нам на пост пришёл человек. Полоз, дежуривший на площадке, заметил его, когда тот ещё только поднимался к перевалу. Но был он один, хоть и на лошади. А потому особого беспокойства не вызывал. Мало ли, по какой надобности человека с гор на плато потянуло. Но всё же проверить, кто таков, не мешало. И потому к перевалу были направлены Хорёк и Степняк. Спустя пару часов путник был препровождён ими на наш пост и представлен пред мои очи.

— Господин сержант, — несколько озадаченным тоном обратился ко мне Хорёк, — он вас спрашивал. Сказал, что, мол, с командиром пообщаться желает.

— Ну, вот сейчас и пообщаемся, — качнул я головой, направляясь к казарме, — пошли ко мне…

Путник, соскочив с лошади и передав поводья Степняку, двинулся следом.

Зайдя к себе в каморку и усевшись на своей лежанке, я указал гостю на место напротив себя. Тот, откинув капюшон и придерживая полы потрёпанного плаща неопределённого серо-бурого цвета, уселся на сундук. Стянув с рук потёртые перчатки когда-то чёрного цвета, положил руки на стол. Сделал он это настолько демонстративно, что я не мог не посмотреть на его пальцы. А приглядевшись, весь внутренне подобрался и приготовился к серьёзному разговору.

— Добрый день, господин сержант, — вежливо улыбнулся гость, — надеюсь, я не сильно обеспокоил вас?

— Не очень, — качнул я головой, — Позвольте поинтересоваться вашим именем?..

— Прежде, чем мы начнём наш разговор, не мог бы я попросить вас о небольшом одолжении? — не отвечая на мой вопрос, сказал он.

— О чём именно?..

— Не найдётся ли у вас выпить чего-нибудь согревающего? В горах ужасно холодно, а я с рассвета в дороге, — извиняющимся тоном добавил он.

— Да, конечно, — кивнул я и, заглянув под лежак, вытянул оттуда свой походный вещмешок. Развязав горловину, я порылся в нём и выудил на свет божий небольшую плоскую флягу, которую тщательно берёг с самого выезда из столицы. С заметным усилием выдернув пробку, я придвинул гостю стакан и влил туда содержимое фляги примерно на треть.

Фляга эта была не простая, а с рисунком, внешне вроде бы ничем не примечательным. Просто картинка из деревенской жизни. Вот только прямо над ней сплелись в причудливом вензеле инициалы генерал-аншефа нашего полка. Весьма значимый вензель для тех, кто понимает!

И гость мой, судя по всему, понимал! Очень уж внимательно наблюдал он за моими действиями, особенно сконцентрировавшись на фляжке. Взяв в левую руку стакан, он сделал пару глотков и, удовлетворённо вздохнув, откинулся спиной к стенке и сказал:

— Хорошее вино. Теперь редко можно встретить настоящее «фагеро»… Особенно — в горах.

— Берегу от самого дома, — улыбнулся я и выудил из-за пазухи тот самый перстень, которым запечатывал своё послание к майору Стоури. Положив перстень перед собой на стол, я вопросительно взглянул на путника. Тот, стянув с пальца точно такой же, положил рядом.

— Ну, слава Высшему, — облегчённо вздохнул он, — добрался. Теперь и представиться можно, — подмигнул он мне, — Элар Гоурен, Особая служба.

Я понимающе кивнул. Особая служба — это особенные люди, работающие по личному указанию Его Высочества. Собственно, и перстень-то мой из их службы. Он был вручен мне перед самой отправкой с инструкцией, что пользоваться им я могу только в самых крайних случаях. И, кроме того, было высказано предположение, что на мой наблюдательный пост может выйти кто-либо из людей этой самой службы. По крайней мере, такая вероятность не исключалась. Что, собственно, сегодня и произошло. И теперь я должен оказывать вышеозначенному Элару Гоурену всяческое содействие в выполнении его миссии.

— Сержант Грак, Лейб-гвардии конно-пикинёрный полк Его Величества, начальник пограничного поста, — представился я в свою очередь.

— Знакомая часть, — едва заметно улыбнулся гость, — я там в своё время три года прослужил. Пока в Особую службу не забрали.

— Вы с той стороны? Долго шли? — поинтересовался я.

— Десять дней. Насквозь все горы прошёл.

— И давно вы там?..

— С зимы. Собственно, с моего-то сообщения всё и началось. Так что это я, в некотором смысле, причастен к тому, что сейчас вы, сержант Грак, находитесь здесь, а не в столице. Уж извините, — шутливо развёл он руками.

— Да ладно, чего уж там, — отмахнулся я, — А вот по поводу причины… Ваше мнение? Чего ждать?

Элар сразу же посерьёзнел, сделал ещё пару глотков и, подумав, ответил:

— Дороги готовы на две трети. Если так и дальше пойдёт, то к лету следующего года они могут начать наступление. Так что готовься, сержант…

— Здесь пойдут?

— Судя по всему — да. Именно здесь. По другим направлениям дороги не строились.

— Понятно… А как горцы настроены?

— Ну, как, — пожал он плечами, — сейчас им платят за работу на строительстве дорог и как проводникам. А когда всё начнётся, их просто пригласят вступить в войско и предложат долю в добыче. Я думаю, они не откажутся.

— Сколько их может набраться?

— Горцев? Я думаю, тысяч пять, может — шесть. Вооружение у них, конечно, никакое. Ну ты-то, наверное, и сам это знаешь. Да и военная подготовка у них тоже — оставляет желать лучшего… Однако хлопот они могут причинить много.

— Это верно, — согласился я, — А в общем, как велика армия, что готовится к вторжению?

Элар посмотрел на меня очень серьёзно и, осторожно подбирая слова, ответил:

— Я бы не сказал, что армия противника огромна. Возможно даже, что не намного больше нашей. Дело в другом. У них самое современное вооружение и оснащение. Прекрасно разработанная структура войск. И отличная военная подготовка. Но что хуже всего для нас, так это то, что костяк армии составляют чрезвычайно опытные в военном деле солдаты и офицеры. И командует ими крайне амбициозный и целеустремлённый военачальник. Так что война будет тяжёлой. И, откровенно говоря, я даже боюсь делать какие-либо прогнозы о её результатах…

Услышанное мне, понятное дело, настроения не прибавило. Поразмышляв некоторое время, я поднял на него глаза:

— Вы теперь в столицу?

— Да. Завтра отправлюсь. Сегодня думаю у вас переночевать. Место найдётся? — вдруг улыбнулся он.

— Конечно, — улыбнулся я в ответ, — Вот на этом сундуке и будете спать. Только тюфяк соломенный кинем. Подушка и одеяло тоже найдутся. Кстати, поесть не желаете? — спохватился я, — У нас с обеда каша с мясной подливой осталась.

— Не откажусь, — кивнул он, — а то я аж на рассвете завтракал, когда из горского аила выезжал.

Сделав успокаивающий жест, я на минуту вылез из своей каморки. Сегодня в казарме дежурил Одуванчик. Отдав ему необходимые распоряжения насчёт «покормить гостя», я вернулся обратно.

— Кстати, — поинтересовался я, — а как вас горцы принимали?

— В смысле?.. А! Ты, вероятно, имеешь ввиду, как меня принимали в качестве гостя? Нормально, — пожал он плечами, — у них ведь закон: гостя не трогать. А с учётом того, что я говорю на их языке почти, как на родном… Да и выгляжу тоже… Так они меня скорее за своего принимали, чем за пришельца.

— Понятно…

После короткого стука в дверь просунулась голова Одуванчика.

— Господин сержант. Всё готово…

— Неси сюда, — махнул я рукой и повернулся к гостю, — ну, не буду вам мешать. Мы-то уже пообедали. Пойду, личным составом займусь. А вы — ешьте. Потом можете отдыхать. Никто не помешает. Насчёт постели я сейчас распоряжусь. О лошади вашей тоже позаботятся.

— На счёт лошади… Мне бы заводного коня добыть. А то до столицы путь не близкий.

— У нас, к сожалению, лишних лошадей нет, — развёл я руками, — Но завтра можно будет отправиться в посёлок, поговорить со старостой. Возможно, сумеем что-нибудь раздобыть…

— Хорошо, — легко согласился гость, — завтра так и сделаем.

— И ещё, — добавил я, — Завтра отправлю с вами своего человека…

— Что так? — усмехнулся Элар, — Не доверяешь?

— Не доверял бы, так не одного, а трёх отправил бы, — хмыкнул я в ответ, — Нет. Просто мне нужно доклад командиру полка отправить. Да и в столицу отчёт — тоже. Да и вдвоём вам веселее будет…

— Отправляй, — согласился гость, — вдвоём, и вправду, веселее.

Когда я вышел из казармы, бойцы мои, прервав тренировку, обступили меня кругом.

— Господин сержант, — подал голос Хорёк, — разрешите вопрос?

— Ну? — покосился я на него.

— А кто это?

— А что?

— Да очень уж странно он себя вёл. Да и вы — тоже… Как закрылись с ним, так и проговорили столько времени не весть, о чём… Вот и любопытствуем мы: что за птица такая к нам из-за гор залетела?

Обманывать их мне не хотелось. Но и говорить правду я тоже не мог.

— А этого, парни, вам знать ни к чему, — поразмыслив, ответил я, — одно скажу: не вашего полёта птица. А потому забудьте вообще о том, что когда-либо его видели. Понятно?

— Понятно, — недовольно пробурчал Дворянчик, — тоже мне… развели тут тайны… и так ясно, что шпион. Вот только чей?..

— Рот закрой, — яростно зашипел я, сгребая своей пятернёй отворот его куртки, — иначе я тебе самолично горло перережу, чтоб не сболтнул чего лишнего!

— Не хорошо получается, сержант, — подал голос Грызун, — пришёл человек с гор к нам на пост, пошептались вы с ним наедине… Сегодня поест у нас, поспит, завтра — дальше пойдёт… А кроме вас, никто о нём и знать ничего не знает. Тут ведь мысли разные в голову лезут… Уж не крыса ли он? А, сержант?

Отпустив Дворянчика, я развернулся к остальным. Переводя взгляд с одного на другого, я пристально вглядывался в их лица. Не выдерживая моего взгляда, они отводили глаза в сторону. Но на лицах у них оставалось выражение, вполне соответствующее высказыванию Грызуна. Оглядев их всех поочерёдно, я ещё раз вздохнул и, приводя мысли в порядок, прошёлся туда-сюда. Потом остановился, заложил руки за спину и повернулся к неровному строю лицом. Они ждали мой ответ. И от того, что я сейчас скажу и как, будет зависеть вся наша дальнейшая служба. Хуже нет, когда подчинённые своему командиру не верят. При таком раскладе от них уже можно нормальной службы не ждать.

Понимая это, я заговорил, тщательно подбирая и взвешивая каждое своё слово:

— Значит так, парни. Кто он таков, я вам всё равно не скажу. Не положено вам этого знать. Но в одном можете быть уверены. Этот человек крайне важен для нашего королевства. Завтра он направляется прямо в столицу. Его ждут ТАМ, — поднял я кверху палец, — Очень ждут! А потому ещё раз настойчиво рекомендую вам: забудьте о том, что вы его когда-либо видели. Надеюсь, каждый из вас правильно понял, что именно я хотел этим сказать… Кстати, Дворянчик, готовься. Завтра с ним поедешь.

— С чего бы это? — недоверчиво прищурился тот.

— А с того, что я так сказал! Не пугайся, — усмехнулся я, — письма в полк отвезёшь. Одно — лично для майора Стоури. А второе ему отдашь, чтоб в столицу переправил. Он знает, куда. На дорогу туда и обратно я даю тебе… пять дней.

— Что ж так мало-то!? — взвыл раздосадованный Дворянчик, — В кои веки вырвался в город, да и то…

— Пять дней, — повторил я, — Два дня туда, день — там, два дня — обратно. Завтрашний день можешь не считать, раньше полудня вы всё равно не уедете. Всё понял? Отлично! Если ни у кого больше вопросов нет — приступить к тренировке!

На следующий день, рано утром, я самолично поехал с Эларом в посёлок на переговоры со старостой. Дворянчик, собранный в дорогу и заполучивший кучу заказов и поручений от товарищей, ехал с нами.

В посёлке, как это обычно на селе и бывает, быстро ничего не делалось. Сначала посидели в доме Будира, поговорили, попили пива под вяленую рыбку. Обмозговали, кто из поселковых мог бы согласиться продать своего коня, и у кого из них лучше брать. Потому как ехать посланнику далеко, аж до самой столицы. А значит лошадь у него должна быть надёжная, быстрая и выносливая.

Мы, понятное дело, старосте не говорили, кем же на самом деле является Элар. Просто объяснили, что был он в горах по поручению министра иностранных дел, договаривался с вождями о мирном сосуществовании на границе. И теперь вот везёт ответ вождей в столицу.

— И чего ж они порешили? — поинтересовался староста.

— Да уж порешили, — неопределённо протянул «гонец».

— Я чего спрашиваю-то, мил человек? — пояснил староста, — Мы ведь на этой самой границе живём. До нас это дело напрямую касаемо. Чего ж нам ждать-то теперь?

Элар, похоже, несколько замешкался с ответом, покосившись на меня. Я его понял и тут же пришёл на помощь:

— Будир, ну ты же взрослый человек. Долгую жизнь прожил. Должен понимать, что с первого раза у нас ничего не делается. Этим переговорам ещё идти и идти…

— Оно-то конечно, — согласился старик, — да только, всё ж таки, хотелось бы знать…

— Узнаешь, старик, — успокаивающе похлопал его по плечу Элар, — подожди только немного.

Короче говоря, коня мы «гонцу» добыли. И где-то ближе к обеду он выехал за ворота посёлка уже одвуконь и в сопровождении Дворянчика, донельзя довольного кратковременной отлучкой в город. Проводив их до самого спуска в ущелье, ведущее в долину и дав на прощание несколько рекомендаций, я отправился обратно на пост.

Прошли большие праздники, посвящённые зимнему солнцестоянию. Селяне встретили Новый год недельной гульбой с праздничными столами, снежными играми, пьянками и гулянками. Мы, не особо расслабляясь, тоже отметили этот праздник, по очереди съездив в посёлок и хорошо там погуляв. И опять пошли обычные будни с несением службы на вышке, выездами к занесённому снегом перевалу, с обучением воинскому делу. Как моего отряда, так и поселкового ополчения.

Вот и сейчас, стоя на поселковом валу, я внимательно наблюдал за тем, как Дворянчик проводил обучение местных мужиков бою на мечах. Поселковое ополчение уже час перемещалось по плотно утоптанному на предвратной площадке снегу, пыхтя, отдуваясь и обливаясь потом не смотря на лёгкий морозец.

— Сверху — руби! Раз!.. Два!.. Раз… Два!.. Щитом прикройсь! Руби! Раз!.. Два!.. Разворот! Стой!

Дворянчик подошёл к неровной шеренге.

— Ну-ка, ты, — ткнул он пальцем в одного из «учеников», — Щитом… закройсь!

После того, как селянин выполнил команду, Дворянчик вытянул меч из ножен и несколько раз ткнул им в мужика, огибая клинком щит и не забывая при этом давать пояснения, — Голова высоко! Ногу дальше убери! А задницу чего отклячил!? Или её видом надеешься противника отвлечь? Развернись! Куда!? Корпус разверни, ноги на месте оставь.

Поднявшись на вал, сбоку ко мне подошёл староста. Тоже понаблюдал малое время за Дворянчиком.

— Старается парнишка-то, — одобрительно сказал он, поворачиваясь ко мне. — Со временем должон из него знатный офицер выйти.

— Пускай учится, — кивнул я, соглашаясь, — пригодится…

— Слушай, сержант, — помолчав, продолжил Будир, — я ведь по делу до тебя… Поговорить надобно.

— Говори.

— Не, не здесь. Пойдём ко мне. Там и человек дожидается.

— Что за человек? Чего хочет?

— Да Гролон… А чего хочет — сам скажет. В общем, посоветоваться надо. Пойдём…

— Ну, пойдём, — согласился я, — Дворянчик!

— Слушаю, господин сержант! — лихо крутанулся тот на каблуках.

— Продолжайте тут с Зелёным без меня! Я у старосты буду. Поговорить надо.

— Понял, господин сержант! — рука лихо взлетает вверх в воинском приветствии.

С недавнего времени Дворянчик в присутствии «гражданских» принялся форсить, с особой чёткостью и лихостью выполняя все положенные воинским ритуалом действия. Не иначе, подружку себе постоянную в посёлке завёл. Мысленно усмехнувшись его щегольству, я поспешил за уже спускающимся с вала Будиром.

Гролон и в самом деле дожидался нас в доме старосты. И судя по его измаявшемуся виду, давно уже потерял терпение, изнывая от ожидания.

— Ну, наконец-то! — невольно вырвалось у него, едва мы с Будиром вошли в дом, — Заждался уж… Здравствуй, сержант.

Сдержанно поздоровавшись с ним, я присел на лавку.

— Ну? Что стряслось?

Староста покосился на купца.

— Давай, показывай…

Гролон, сунув руку за пазуху, вытянул оттуда кусок выделанной заячьей шкурки и подал мне:

— Почитай-ка вот…

Развернув шкурку, я с недоумением поглядел на какие-то каракули, выведенные, судя по всему, то ли красной краской, то ли — кровью.

— Что это? — взглянул я на Гролона.

Тот, хлопнув себя по лбу, сплюнул.

— Фу ты… Прости, сержант, я и запамятовал, что ты на ихнем не понимаешь… Грамотка это. От горцев послание. Сегодня утром слуга мой вернулся. Со старшим сыном по торговым делам в горы ездил. Только он-то вернулся, а вот сын там остался…

— И чего хотят?

— Выкуп хотят, — мрачно буркнул Гролон.

— Что, опять!? — изумился я, — Теперь уже и без набега? Совсем обленились! Совести — ни на грош! Может, выкуп им прям в аил ихний привезти? Да поделить между всеми? Чтоб они себя столь сложным делом не утруждали…

— Погоди, сержант, — остановил меня староста, — то не с посёлка выкуп, а с одного Гролона. Сын его в заложники захвачен. Вот за него и просят.

— Как захвачен? Где? Когда?

— На той неделе он в горы торговать поехал, — ссутулившись, пояснил купец, — а вот сегодня — послание это…

— Подождите… Вы же мне говорили, что в горах вашу семью уважают и купцов не трогают. Почему вдруг…

— Да кто ж его знает, — пожал плечами Будир, — то правда, что горцы купцов не трогали. А теперь — вишь, вона, как получилось. Тронули, стало быть…

— И много просят? — полюбопытствовал я.

— По-нашему будет — пять тысяч дукров золотом. Да не в том дело, — махнул рукой Гролон, — я ж за сына, сам понимаешь, хоть всё готов отдать. Просто я так думаю: им один раз потачку дай — они с шеи не слезут. Наказать их надобно. Так, чтоб навсегда запомнили!

— Наказать было бы неплохо, — задумчиво согласился я, — а у тебя на той стороне связи какие есть?

— Да есть, — качнул головой купец, — только до тех связей ещё добраться надо. А пока доберёшься, как бы самому в соседней с сыном яме не оказаться…

— И такое может быть, — кивнул староста. Я тоже был вынужден с этим согласиться.

Мы задумались.

Между тем старостиха, крупная и до чрезвычайности добродушная женщина, принесла и поставила на стол жбан светлого домашнего пива. Вскоре рядом с ним оказались три кружки и тарелка со свежими ливерными пирожками. С его другого бока примостилось блюдо с нарезанной колбасой, сыром и копчёной рыбой. Расставив угощение, старостиха молча и поспешно ретировалась.

Будир в молчании разлил пиво по кружкам. Так же молча мы выпили.

Медленно пережёвывая кусок домашнего сыра, я напряжённо размышлял над тем, как выйти на похитителей, вытащить из плена купеческого сына, а заодно и наказать разбойников. В отличие от Гролона, у меня среди горцев вообще никаких знакомцев не было. Ну, если только не считать таковыми знахарку Санчару и небезызвестного Шамиса, выкупленного у старосты родичами с неделю назад.

Вспомнив про Санчару, я невольно прищёлкнул пальцами. Староста с купцом в ожидании продолжения воззрились на меня.

— Есть одна идея, — сказал я им, — пока говорить ничего не буду. Сейчас поеду проверять. Если всё пройдёт нормально, завтра приеду, расскажу. А сейчас — пора мне. Кстати, у вас готовых факелов не найдётся? Штук пять…

— Есть, как не быть, — отозвался староста, — только к чему они тебе?

— Да… надо, — уклонился я от ответа, выходя на крыльцо.

— Ну, надо, так надо, — не стал препираться Будир. Сходив в сарай, он вскоре вернулся оттуда, неся в руках несколько готовых факелов, — на вот, держи.

— Спасибо, — поблагодарил я его, забирая факелы и направляясь к воротам.

Выйдя от старосты, я чуть ли не бегом направился к месту обучения поселкового ополчения. Выйдя к предвратной площадке, коротким свистом и взмахом руки подозвал к себе Дворянчика и Зелёного.

— Так, парни, занятия на сегодня закончить. Прыгаем в сёдла и — что есть духу гоним к реке. Вот, разбирайте, — протянул я им по паре факелов.

— К какой реке? Зачем? — недоумённо воззрился на меня Дворянчик, забирая выделенное ему имущество, — А факелы для чего?

— Да вот, — качнул я головой, — решил нашему Великому охотнику поблажку сделать. Встречу ему с его ненаглядной организовать…

— Это правда? — загорелись у Зелёного глаза, — я сейчас, господин сержант, я — быстро!

— Куда собрался!? — зарычал я на него, — разве я тебя куда-то отпускал!? А ну, живо в седло!

— Господин сержант, — умоляюще сложил он руки на груди, — разрешите в лавку заскочить… я мигом! Только туда и обратно. Ну, как я к ней без подарка поеду!?

— Считаю до десяти, — смилостивился я, — не успеешь, без тебя поедем!

Зелёный, благодарно кивнув, исчез за углом.

Дворянчик тем временем отпустил отряд ополченцев по домам и подошёл ко мне.

— Что случилось, сержант? Вы бы просто так к знахарке не поехали…

— Дело у меня к ней. Точнее — просьба. Надеюсь, что не откажет.

— Не секрет?..

— Да нет, — качнул я головой.

Вкратце пересказав Дворянчику историю с похищенным купеческим сыном, я озвучил и свою идею: уговорить Санчару, чтоб она организовала мне встречу с каким-нибудь горским вождём. И уже через него попытаться найти похитителей. А чтоб вождь был готов меня благосклонно выслушать, я собирался сыграть на простых человеческих чувствах.

Дворянчик, выслушав мой план, в сомнении покачал головой, но возражать не стал.

Пока мы разговаривали, уже сидя в сёдлах, из лавки с небольшим свёртком в руках примчался по уши счастливый Зелёный. Запихав свёрток за пазуху, он с разбегу запрыгнул в седло и, пришпорив коня, кинулся догонять нас с Дворянчиком, уже выезжающих за ворота.

По пути я и Зелёному пересказал причину нашего столь поспешного отъезда из посёлка. Парень сначала испугался за свою подружку, высказав опасение, как бы ей сородичи чего худого за общение с нами не сделали. Однако, немного подумав, успокоился и даже внёс некоторые уточнения в предложенный мной план. Обсудив их, мы приняли окончательный вариант. Пока разговаривали, спорили и приходили к единому мнению, добрались до самого водопадика. Оставив у входа Дворянчика с лошадьми, мы на пару с Зелёным направились к Санчаре.

Встреча у них получилась бурная. В том смысле, что вначале Санчара долго ругалась и выражала своё недовольство нашим приездом, опасаясь всяческих козней со стороны своих родичей. Это, если они узнают, конечно. А в том, что они наверняка об этом узнают, она была твёрдо уверена. Однако, после того, как Зелёный вытянул из-за пазухи полотняный свёрток, в котором оказался очень красивый пуховый платок снежно-белого цвета, гнев Санчары сменился на милость, почти немедленно перешедшую в скромные объятия и сдержанный благодарственный поцелуй с оглядкой на меня. Я деликатно отвернулся. Делая вид, что меня до крайности заинтересовали расставленные на полке кувшины с мазями и настойками и разложенные там же пучки сушёных трав.

Дождавшись, когда наши голубки излили свои чувства и малость поуспокоились, я перешёл к делу. Вкратце обрисовав девушке ситуацию с пленением купеческого сына, я попросил организовать мне встречу с каким-нибудь вождём, имеющим определённый вес среди горских племён. Санчара, уточнив, для чего именно мне нужна эта встреча и удовлетворившись моим ответом, немного подумала и сказала, что, пожалуй, есть пара человек на примете, с кем можно было бы поговорить. Но она, разумеется, ничего не обещает. И попросила, чтобы через два дня Зелёный ждал её у водопада. Тогда она и даст окончательный ответ.

Получив напоследок её согласие обучить нас хотя бы нескольким горским фразам, самым распространённым, на этом свой визит и завершили. Распрощавшись со знахаркой, мы убыли к себе на пост. В тот же день я распорядился, чтобы Зелёный, Грызун, Цыган и Степняк не брились и не стриглись. Да и сам временно прекратил этим заниматься. На недоумённые вопросы ответил только, что так надо. Позже всё им объясню. Впрочем, Зелёный и так понимал, к чему такое странное чудачество со стороны командира. Но до времени молчал.

Через два дня наш охотник встретился со своей подружкой и привёз от неё известие, что спустя ещё три дня меня будет ждать на перевале один из горских вождей, согласившихся на встречу. Со мной могут приехать ещё два человека. Больше — никого.

Получив это сообщение, я тут же помчался в посёлок к Гролону. Рассказал ему о предстоящей встрече на перевале и наконец-то полностью изложил суть своего плана. Гролон, почесав в раздумье голову и обсудив некоторые, по его мнению, не продуманные до конца пункты плана, в целом с идеей согласился. И обещался быть на встрече в указанный срок. А заодно и привезти необходимую одежду и снаряжение.

Перед самым расставанием Гролон, попридержав меня, спросил:

— Послушай, сержант, а ты не боишься со своими пацанами на такое дело идти? Всё ж таки, молодые они ещё…

— Ты знаешь, — улыбнулся я, — если бы это случилось ещё полгода назад, я бы ни за что на такое не согласился. Но теперь, я думаю, в самый раз. Да и не такие уж они и юнцы неопытные. В деле побывали. И сами по мордам получили, и другим надавать сумели. Да, — закончил я с уверенностью, — пора их в серьёзном деле опробовать. А заодно и мне поразмяться не мешало бы. А то застоялся я что-то…

— Ну, гляди сам. Тебе виднее…

На том и расстались.

И вот, по прошествии нескольких суматошных дней, мы прибыли на перевал, заметённый снегом по самое лошадиное брюхо. Справа от меня сидел на своём гнедом жеребце Гролон — пострадавшая от несправедливости разбойных горцев сторона. Слева, тоже в седле, обросший бородой недельной давности, Степняк. Живое воплощение нашей мощи и грозной силы.

Напротив меня сидел на невысокой, обросшей густой шерстью горной коняшке вождь. Закрывающая грудь густая чёрная борода с едва заметной проседью, остроконечная волчья шапка на голове, овчинная шуба мехом внутрь, серо-коричневые штаны грубой шерстяной вязки и кожаные сапоги. Образ его дополнял ещё длинный кинжал в изукрашенных мелкими разноцветными камешками ножнах, засунутый за пояс, настороженный, внимательный взгляд прищуренных глаз и узловатые пальцы рук, крепко сжимающие лошадиный повод.

Сопровождали его двое воинов, один помоложе, другой — постарше. Одеты приблизительно так же, как и сам вождь, с некоторыми различиями в цвете и степени потёртости одежды. Оба на таких же низкорослых лохматых лошадках. Только вместо кинжала к поясу привешены изогнутые сабли, да на левую руку накинут небольшой круглый щит.

После непродолжительного разглядывания друг друга я решил первым подать голос:

— Приветствую тебя, вождь! Я — Грак, сержант Лейб-гвардии конно-пикинёрного полка Его королевского Величества, начальник здешнего пограничного поста. Могу ли я услышать твоё имя, вождь?

По своему опыту службы на степной границе я знал, что вожди полудиких племён любят цветастые выражения и пышные титулы, кому бы они не принадлежали.

— Я знаю, кто ты, — спокойно ответил вождь, — моё имя — Шармак. Я вождь рода кулгаров. А ты, как я слышал, неоправданно жесток с пленными и с теми, кто выступает против тебя. И после такого ты ещё просишь о встрече… Что тебе нужно?

Это он намекает на то, как я их соплеменникам языки развязывал после набега на наш пост. Говорит Шармак с явно заметным акцентом, но всё же вполне понятно.

— Их к нам никто не звал, вождь, — отмахнулся я, — и потому каждый из них получил то, что заслужил. Однако, отложим разговор об этом… Я действительно просил о встрече. И не только я…

— Кто же ещё?

— Ты знаешь этого человека, вождь? — указал я на Гролона.

— Конечно. Это тот купец, что приезжает к нам в горы со своими сыновьями и привозит нужные нам товары, обменивая их на то, что предлагаем ему мы.

— Можешь ли ты, вождь, сказать, что этот человек, либо его сыновья, были нечестны с вашим племенем при торговле?

— Нет, — отрицательно покачал головой Шармак, — они всегда были честны с нами. Насколько, конечно, может быть честен купец, — усмехнувшись, добавил он, — но к чему ты спрашиваешь об этом?

— Скажи мне, вождь, — выдержав значительную паузу, продолжил я, — если эта достойная семья была честна с горскими народами, то почему тогда горцы отплатили ей столь чёрной неблагодарностью?

— О чём ты говоришь? — насторожился вождь, — объясни.

— Две недели назад старший сын уважаемого Гролона был захвачен в горах кем-то из ваших людей. А с уважаемого купца стребовали большой выкуп. Ты же понимаешь, вождь, что дело не в деньгах. Господин Гролон готов отдать и последнюю рубаху, лишь бы выкупить из неволи собственного сына. Но вот захочет ли кто-либо после этого поехать к вам в горы и привезти «так нужные вам товары» не рискуя оказаться на месте купеческого сына?.. Что ты мне на это ответишь, вождь?

— Мне ничего не известно об этом, — покачал Шармак головой, — Но мне так же, как и уважаемому купцу, неприятна эта весть. Я тоже думаю, что семья уважаемого купца — не те люди, с кем жителям гор стоили бы ссориться… Но, может быть, вы ошибаетесь? И молодого купца похитили другие люди? Или не похищали вовсе?

По моему знаку Гролон достал из-за пазухи уже известную кроличью шкурку и протянул её вождю.

— Возьми вот это, уважаемый Шармак, — сказал он, — я думаю, ты знаешь письмо своего народа и сможешь прочитать, что там написано…

Один из горских воинов, тот, что постарше, забрал послание из рук купца и передал его вождю. Шармак, раскатав шкурку, перечитал написанное дважды, потом, вздохнув, скатал её обратно и поднял на нас глаза:

— Чего же хочет уважаемый Гролон?

— Я хочу вернуть своего сына, — глухо ответил купец.

— Вопрос не в том, чтобы вернуть сына, — вновь вступил я в переговоры, — вопрос в том, КАК это сделать.

— Чего же тогда хочешь ты, сержант? — взглянул на меня Шармак.

— Есть два варианта, — принялся я излагать первую часть своего плана, — первый: похитители возвращают купцу его сына и выплачивают виру за нанесённое купцу оскорбление. И на этом мы расходимся.

— А если они не согласятся? — поинтересовался вождь.

— Тогда, Шармак, просто скажи мне, где я их смогу найти. Всё остальное мы сделаем сами. К тебе и твоим людям у меня будет только одна просьба: не мешайте нам.

— А если я не соглашусь? Что тогда?

— Ну, что ж, — задумчиво произнёс я, — мы, конечно, уплатим выкуп. И тогда мы уже сами будем знать, кого нам искать. Правда, в этом случае у нас уйдёт гораздо больше времени. Ну, а купец со своими сыновьями больше никогда не поедет в ваши горы. Кто тогда будет вам возить всё, что нужно и чего у вас нет?

Опустив голову, вождь задумался. Думал он долго. Наконец, выпрямившись в седле, он посмотрел мне прямо в глаза.

— Хорошо, сержант. Я сделаю, что ты просишь. Когда буду готов, я пришлю к тебе своего сына, Кузлея. Вот его, — Шармак указал на того воина, что помоложе, — он тебе всё расскажет.

— Когда это случится, вождь?

— Жди. Пока не приедет Кузлей.

Развернув коня, Шармак лёгкой рысью направился вниз по склону. Его сын и второй воин двинулись следом.

— И сколько ж нам ждать? — с болью в голосе произнёс Гролон.

Я пожал плечами.

— Увидим… Ладно, поехали отсюда.

В томительном ожидании прошла неделя. Мы, само собой, не сидели, сложа руки. Помимо обязательных ежедневных дежурств и усиленного обучения воинским умениям мы ещё и горские фразы заучивали, какие нам Санчара продиктовала. Я их сам лично записал вместе с переводом. И теперь не только сам учился их понимать и произносить, но и от всех остальных того же требовал. И всё же время тянулось, как смола по стволу дерева, медленно и тягуче…

Наконец, через восемь дней после нашей встречи на перевале, к нам на пост заявился сын горского вождя, Кузлей. Приехал он, как и положено, на своей лошади, уже ближе к вечеру, когда сумерки потихоньку начали заволакивать всё вокруг. Молча подъехал, молча стёк с седла, накинул повод на ветку ближайшего дерева и подошёл ко мне.

— Поговорить надо, сержант, — сказал он глухим гортанным голосом.

— Пойдём, — качнул я головой, приглашая приезжего в казарму.

Кузлей, перешагнув порог, остановился и с любопытством огляделся. Подошёл к очагу и погрел руки. Потом довольно улыбнулся:

— Хорошо у вас. Тепло. Как дома…

— Пойдём ко мне, — позвал я его, открывая дверь в свою каморку.

После того, как мы расселись за небольшим столиком в моей комнатке, я выжидающе взглянул на парнишку.

— Ну? Что скажешь?

— Отец их нашёл. Это не наши люди. Пришлые.

— Что значит — «не ваши»? Не из горского племени? — насторожился я.

— Нет. Они горцы, — пояснил Кузлей, — но они пришли с восточного хребта. Это — дальние горы, — махнул он рукой, — мы — ланкары. А они — карзуки.

— А! Народ другой, — понимающе кивнул я.

— Нет. Народ один. Мы все — чандвари. Просто племя другое…

— Ну, а говорите-то вы на одном языке?

— Да. Язык почти такой же. Немножко другой, но — такой же.

— Понятно… Ну, так и о чём же твой отец договорился с ними?

— Ни о чём, — вздохнул парнишка, — они не стали слушать моего отца. Они сказали, что у них — свой вождь. Что они сами себе хозяева. И будут делать, что решат правильным. И ещё они оскорбили моего отца.

— И что же решил твой отец?

— Мой отец не может воевать с ними, — пожал плечами Кузлей, — их очень много. На одного нашего воина у них будет два, а то и три. Отец не может с ними воевать… Но отец может помочь тебе, сержант. Я сам пойду с тобой и помогу тебе спасти сына купца. Со мной будут ещё три воина из нашего рода. Они будут ждать нас завтра утром за перевалом, в ущелье.

— А как далеко ехать до того аила, где нашего купца держат?

— Один день. Утром поедешь, к закату там будешь.

— Понятно… Нарисовать сможешь?

Парень кивнул.

Я достал лист бумаги и дал ему свинцовый карандаш.

Кузлей повозился немного, приноравливаясь к незнакомым вещам, наконец, поняв, как и что надо делать, принялся рисовать, попутно давая пояснения:

— Смотри, сержант. Вот это — перевал, а вот это — ущелье за ним. Вот так, — он нарисовал извилистую линию, — идёт дорога от перевала. Это — горы. Это — тоже горы, а между ними — ущелья. Дорога вот так идёт… Здесь — из одной дороги две делаются, в разные ущелья уходят…

Он нарисовал ещё несколько сходящихся и расходящихся в разные стороны линий. Показал несколько аилов, тут и там раскиданных по склонам горных хребтов, либо притаившихся на дне ущелий. Наконец, линия, изображавшая наш путь, прошла вдоль склона одного из хребтов. Рядом с ней парень нарисовал квадратик.

— Вот в этом аиле его держат. Какой дом — не знаю. Приедем на место, сходим, посмотрим.

— Удастся незамеченными пройти? — уточнил я.

— Посмотрим, — пожал он плечами, — как духи гор решат…

Да уж… Ему-то легко так говорить. Он там у себя дома будет. А вот мы… как на вражеской территории. Да и не «как», а по сути так оно и есть. Самая, что ни на есть — вражеская…

— Слушай, взглянул я на сына вождя, — а вот ты говорил, будто эти… как их?.. карзуки? Вот! Эти самые карзуки — пришлые. А чего они пришли? Чего им в своих восточных горах не сиделось?

Кузлей, опустив голову, помолчал немного, видимо раздумывая, говорить или нет. Потом, взглянув на меня, нехотя ответил:

— Они говорят, как зима пройдёт, они сюда, за перевал пойдут. Большая добыча их ждёт…

— Откуда ж добыча? — усмехнулся я, — С посёлка взять надеются? Так с него особо не разжиреешь…

— Нет, — покачал головой Кузлей, — не с посёлка. Говорят, война большая будет. С королевством вашим. И смелые да удачливые жигиты на той войне обогатятся сказочно.

Меня его слова насторожили. Но виду я не подал. Наоборот, постарался как можно беспечнее рассмеяться:

— Да ты что, Кузлей! Какая у горцев может быть война с королевством? Ты только не обижайся, но ведь ваши племенные да родовые отряды с нашей армией и рядом не стоят. Да их же в пыль разнесут в первом же бою!

— Не разнесут, — угрюмо буркнул горец, явно задетый за живое столь нелестным отзывом о своих сородичах, — горцы не одни пойдут. Из-за восточных гор большая армия придёт. Сильная! И король у них, говорят, ого-го какой сильный и храбрый! И он с собой в поход всех воинов-чандвари зовёт.

— Вот как? — прищурился я, — А почему ж тогда ты и твой отец помогать мне взялись?

— Отец тебе помочь обещал. Он тогда ещё про эту войну не знал. Ему вождь карзуков про неё сказал. Только зря он с моим отцом так дерзко разговаривал. Такое прощать нельзя…

— Ну, вот теперь понятно, — покивал я, — за свою обиду, значит, нашими руками отомстить пожелал. А заодно — и нам пособить. Ну, да и на том спасибо… Хорошо, — решил я, — сегодня переночуешь у нас. Завтра утром выезжаем. А теперь, — хлопнул я его по плечу, — пошли ужинать. Еда уже давно на столе!

Не сказать, чтоб мои парни сильно обрадовались такому соседу за столом. Особенно же их насторожила перспектива того, что он останется у нас на ночь. Одуванчик, наш интендант и квартирмейстер в одном лице, подсев поближе ко мне, шёпотом высказал опасение, что, мол, как бы он нас всех ночью-то не перерезал. На что я ему так же шёпотом ответил, что присутствие настоящего живого горца ночью в казарме только добавит бодрости и бдительности ночному дежурному. А заодно и поинтересовался, кто ночью дежурит. Узнав, что это будет Циркач, я заявил, что в таком случае за свой сон абсолютно спокоен. Одуванчик, недоверчиво покривив губы, пересел на своё обычное место.

Кузлей, конечно же, видел бросаемые на него исподтишка недоверчивые взгляды. Но держался абсолютно спокойно, неторопливо поглощая кашу с мясом из миски, выделенной ему нашим хозяйственным Одуванчиком.

Ранним утром следующего дня отобранная мной для проведения операции по освобождению купеческого сына группа подъезжала к перевалу. Одетые в привезённую из посёлка горскую одежду, с отращенными бородами и нечёсаными две недели волосами мы вроде бы ничем не отличались от горцев. Однако, когда нас, переодетых, увидел Кузлей, то очень долго смеялся, хлопая себя по бёдрам и приседая. А на мой раздражённый вопрос, что же его так развеселило, ответил. Вы, мол, так оделись, что любой встречный сопляк с первого взгляда опознает в вас чужаков. И потом долго возился с каждым из нас, переделывая на потребный лад что-то, только ему одному известное. Что именно он переделывал, мы так и не поняли. Но после него наш общий вид и в самом деле несколько изменился, сделавшись каким-то… более чужим для нас, что-ли? А значит — более похожим на горский.

До места встречи с воинами вождя Шармака нас сопровождали Хорёк, Циркач и Дворянчик. Кузлей пояснил нам, что если в нашей одежде мы ещё как-то сойдём за жителей гор, то кони нас точно выдадут. И потому на перевале мы пересядем на тех коней, что должны с собой привести посланные его отцом люди. Значит, на перевале, когда мы сменим лошадей, наших коней должны будут забрать на пост наши воины. Вот и ехали с нами в качестве коноводов Хорёк и двое кровных побратимов. Старшим на время своего отсутствия я, как обычно, оставил Хорька. Велев ему ждать меня пять дней. Потом попытаться через Санчару узнать, где мы и что с нами случилось. И только после этого, ежели мы так и не объявимся, отправлять посыльного с письменным докладом в полк.

Хорёк такой постановкой вопроса был абсолютно недоволен, по лицу видать. Но возражать поостерёгся. У меня и так нервы на взводе. А тут ещё он умничать полезет… Потому — согласился, лишь уточнив, каким путём возвращаться думаю и нужно ли ему нас встречать? Обсудив и это, я хлопнул его по плечу и развернул коня к перевалу.

— Значит, так, сержант, — докладывал Грызун, отогреваясь у костра, — в аиле этом их сотни две, не меньше. По всем домам расквартированы. Вроде, как на постое живут. Только денег не платят. Закон гостеприимства, понимаешь, — Грызун отхлебнул из кружки горячего чая, — но это ещё не всё. По слухам, в двух соседних аилах ещё сотни по три наберётся.

— А местных в аиле сколько? — спросил я.

— По моим прикидкам — до сотни воинов будет. Но они, скорее всего, за своих постояльцев впрягаться не будут.

— А что так? — поинтересовался Степняк.

— Да непонятки у них меж собой какие-то, — неопределённо пожал плечами Грызун, — в общем, пришлых этих местные терпят только потому, что этот самый закон гостеприимства не хотят нарушать. А так — ждут не дождутся, когда же милые родственнички свалят куда подальше…

Мы сидели в пустующей с осени овчарне, выстроенной на склоне горы, обратном от интересующего нас аила. Прибыв сюда вчера поздно вечером, почти уже ночью, мы в ней заночевали. А сегодня с утра Грызун в сопровождении двух горцев из рода Шармака ушёл на разведку в аил. Вообще-то, сначала туда собирались пойти Кузлей и Цыган. Однако я решил на всякий случай придержать сына вождя при себе. А вместо Цыгана отправить Грызуна. Он, всё ж таки, что ни говори, а профессиональный вор. Кому, как не ему, лучше знать, как украсть то, что нам нужно? А спасение купеческого сына, как ни гляди — кража. Вот пусть он на месте и поглядит, что да как…

Цыган, конокрад из рода конокрадов, конечно, слегка обиделся, но смолчал.

— Купца нашли? — спросил я.

— Ага, — кивнул Грызун, — третий дом с южного края аила, правая сторона улицы. Сидит в подвале, в сарае. Возле дверей сарая пост — два человека. Да в самом доме — ещё пятеро. Хозяев там нет. Но дом не заброшенный. Значит — на время к соседям, либо родственникам переселили.

— Как узнали? — ревниво поинтересовался Цыган. Не до конца отпустило его, что утром не он, а Грызун на разведку отправился.

— Дак я ж не просто так по аилу ходил, — усмехнулся бывший вор, — я подаяния просил. Прикинулся калекой глухонемым да туповатым. Вот и лез во все дворы подряд. Эвон, в котомке, два куска мяса, три лепёшки половинками, да ещё яблоки с орехами. Берите, угощайтесь.

— О, это дело, — радостно потёр руки Степняк, — еда — это хорошо! Особенно мясо…

— Продолжай, — кивнул я Грызуну, прерванному возгласом Степняка.

— Ну, вот… сунулся я, значит, и в этот двор. А один из стражников как раз в сарай дверку приоткрыл, второго с кувшином и лепёшкой туда запускал. А сарай тот без окон. И чтоб впотьмах там не лазить, они дверь открытую и оставили. Я сам видел, как они крышку в подпол открывали, да кувшин с лепёшкой туда спустили.

— А там точно сын купеческий сидит? Может, другой кто? — усомнился Зелёный, — Мало ли, кого они ещё в полон захватили…

— Да точно он, — заверил нас Грызун, жуя трофейную лепёшку, — они с ним по-нашему разговаривали. Про выкуп спрашивали. Мол, когда придёт? Хоть и плохо говорят, но я понял…

— А дальше что было? — поинтересовался Цыган.

— Да ничего, — пожал плечами Грызун, — сунули мне горсть орехов и за ворота вытолкали. А там уж я обратно в овчарню воротился.

— Собаки во дворе есть?

— Не… там нету. В соседнем есть. Могут начать гавкать. Поэтому делать всё надо будет быстро.

— Хорошо… А эти-то двое где были? — показал я глазами на наших временных союзников. Горцы вчетвером сидели немного в стороне, запивая горячим чаем овечий сыр с лепёшками и тоже ведя неспешную беседу.

— А я им сказал, чтоб они чуток позади меня ходили, в дело не встревали и только по крайности, коли понадобиться, на выручку подходили. Но, правда, не понадобилось.

— Понятно… Что думаешь?

— Да с этим всё просто, — пожал плечами Грызун, — подходим с конями ночью ко двору, прыгаем через забор. Охрану в ножи берём. Открываем сарай, забираем купца и — ходу. Ежели кто в неподходящий момент из дому вылезет, положим из арбалетов. Всего и делов-то. Главное, сразу после этого уйти побыстрее и подальше… Тут другое дело есть, сержант, — помолчав, заговорщически прищурился он.

— Что ещё?

— Да видишь, какая штука… Я ведь ненароком вызнал, где вождь ихний, в смысле, пришлых этих, казну свою держит. Золотишко, то есть, каким с войском своим расплачивается…

— А на него-то ты как вышел? — изумился я.

— Не важно, — уклонился от прямого ответа Грызун, — главное, знаю, где лежит и как его охраняют.

— И - что?..

— Так вот… пощипать бы…

— Красть грешно, — после непродолжительного общего молчания язвительно напомнил Цыган.

— Чья б корова мычала, — пробурчал Грызун, — да и не кража это вовсе, а трофей, в бою добытый. Там перед домом трое на страже, у костра греются. Да в доме ещё шестеро и старший.

— Тогда это — грабёж, — ни к кому конкретно не обращаясь, уточнил Степняк.

— Ежели казну увести, — задумчиво начал я, — то горцы либо озлятся жутко, либо от вождя своего, заплатить им неспособного, разбегутся. Ежели первый случай, то могут и через заметённый перевал посреди зимы попереть. Обиду свою на нас избыть. А вот ежели второй… Могут и к окрестным вождям уйти. Кто заплатит больше.

— Через перевал пойдут, если знать будут, что это мы сделали, — возразил Грызун, — а если не узнают?

— Да как же не узнают? — удивился Зелёный, — Следы-то ведь не скроешь.

— Какие следы? — усмехнулся Грызун.

— Как какие? А те, что на перевал пойдут!

— Ну, так вот слушай внимательно. Мы сейчас на каком склоне?

— На восточном…

— Верно! На восточном. И следы наши к аилу ихнему с востока придут. А уходить мы будем сперва на юг, а уж потом повернём на запад. И куда мы тогда выйдем?

— Куда?

— А перевалив через противоположный хребет, мы выйдем в ущелье, которое занимает род нашего славного вождя Шармака. А перейдя через него и поднявшись на следующий хребет, мы прямым ходом упрёмся носом в выход из пещеры, в которой твоя ненаглядная Санчара живёт. И всё! Ещё день ходу — и мы дома! Понял теперь? — довольный Грызун хлопнул Зелёного по плечу и расхохотался. Горцы, прервавшись, коротко взглянули на веселящегося воина и, отвернувшись, продолжили свою беседу.

— Ты откуда про путь этот знаешь? — поинтересовался Степняк.

— Да их же и порасспросил, пока обратно шли, — кивнул в сторону горцев Грызун.

— Не нравится мне это, сержант, — покачал головой Степняк, — как бы они нас в засаду не завели. А то и сына купеческого не вытащим, и сами пропадём…

Опустив голову и ни на кого не глядя, я думал. Долго думал, взвешивал все «за» и «против», прикидывал так и эдак. Потом, подняв голову, оглядел всех.

— Ну, вот что я думаю… Уходить напрямую к перевалу, что с золотом, что без него, нам всё одно не гоже. Это для нас путь самый короткий и самый быстрый. А значит, по нему преследователи, буде таковые появятся, в первую очередь и кинутся. И потому уходить нам нужно другой дорогой. Как раз той, о которой Грызун говорил. Это первое. Теперь — насчёт золота. Я думаю, что одного нашего «спасибо» союзничкам нашим маловато будет. Даже не смотря на то, что мы за поруганную честь Шармака отомстим. Им чего-нибудь посущественнее подавай. Вот тут-то золото краденое нам и сгодится. С ними поделимся. И за помощь оказанную, и за право на проход через их ущелье. Опять же, купцу за обиду похитители заплатить должны. Я им такое условие ставил. Да и мы тоже в стороне не будем оставаться. Какой же хороший воин от дополнительного приработка откажется, верно!? — рассмеялся я, — Так что, други мои, будем считать, что не краденое оно вовсе, а как и сказал Грызун, военный трофей. А теперь надо бы с Кузлеем наше дело обсудить. Зелёный, ну-ка, позови их всех сюда. Чего они там отдельно сидят? Пускай присоединяются.

Когда подсевшим в наш общий кружок горцам рассказали о возможности взять золотой куш, у них загорелись глаза. Не долго думая, они тут же предложили свой план, как избавиться от охраны золотого запаса. Он оказался прост и незамысловат, как та овчарня, в которой мы сидели. Двое из них брались просто пойти к караульным и под благовидным предлогом их всех напоить вином со снотворным зельем. А потом просто забрать то, что окажется без присмотра…

— План хорош, — согласился я, — есть только два вопроса. Первый: под каким предлогом поить будете? Ведь ни вы с ними, ни они с вами не знакомы. Второй: у кого есть сонное зелье? Ну, и третий, так… побочный: а будут ли они вообще пить? Караульные, всё таки…

По поводу третьего вопроса горцы, как знатоки местных нравов, тут же заверили меня, что караульные пить будут. А вот первые два заставили всех задуматься.

После некоторого молчания один из горцев вспомнил, что в соседнем аиле есть бабка травница. И она ему даже вроде бы какой-то роднёй приходится. Может быть, у неё зелье отыщется? На коне пара часов ходу. К темноте как раз обернётся.

Долго не рассуждая, тут же отправили его к бабульке. А пока стали думать над поводом к попойке.

— Кстати, — подал голос Зелёный, — а где вино возьмём?

— В любом доме есть, — отмахнулся Кузлей, — большими хумами в погребах стоит. Бери, сколько денег не жалко.

После ещё некоторого размышления и обсуждения пришли к выводу, что лучше всего, если к караульным завалятся двое уже подвыпивших родичей Кузлея, якобы празднующих рождение сына у брата одного из них, живущего в соседнем аиле. А по причине подпития уже не очень хорошо соображающих, куда именно они попали. Короче говоря, парни как бы в таком состоянии, когда им уже не важно, где и с кем пить. Было бы — что… На том и порешили.

Пока дожидались отправленного к знахарке за снотворным гонца, Кузлей с одним из своих родичей лично сгонял в аил и привёз оттуда две полных чересседельных сумы кувшинов с вином. Два из них мы отставили в сторону и обернули в куски ткани, отодранные от какой-то тряпки, валявшейся в углу. Они предназначались для создания запаха от наших «празднующих день рождения племянника» и для первичной затравки караульным. Чтоб, значит, во вкус вошли. В остальные было решено всыпать сонное зелье.

Закончив с вином, решили разработать план вызволения молодого купца и кражи золотого запаса пришлых карзуков. И определиться, кто куда идёт и что делает.

Уже в полной темноте вернулся наш гонец. Весть привёз не радостную. У бабульки сонного зелья не оказалось. Поразмыслив ещё немного, мы решили несколько изменить дислокацию наших сил и порядок действий. А караульных — просто напоить, насколько хватит возможностей. К тому же, Кузлей заверил нас, что знает одно средство, как на короткое время можно вывести из сознания даже не очень сильно пьяного человека. Но что за средство — говорить не стал. На том и порешили.

Первой на дело отправилась группа Грызуна, в задачу которой входило добыть золотую казну. Вышли они уже почти в полночь. Моя группа, назначенная для спасения купеческого сына, уходила второй, спустя два часа. Всё ж таки надо было дать первой группе время на спаивание караула. Как назло, светила полная луна, а на небе — ни облачка. Не увидеть нас на покрытом снегом склоне хребта мог только слепой. А потому идти пришлось кружным путём, уходя ещё южнее, к скалам с торчащими среди них голыми ветвями кустов.

Пока ходили да кружили, полночи прошло. Надо было поторапливаться. Подъехав к нужному нам дому с пленённым купчиком, остановились. Спешились. Ещё раз уточнили, кто и что делает (оставшийся с нами горец стережёт лошадей, я, Цыган и Зелёный идём во двор) и подошли к каменной ограде. Зелёный и горец упёрлись руками в стену и немного присев, отставили одну ногу назад. Коротко кивнув друг другу, мы с Цыганом разбежались и, пользуясь стоящими у ограды, как лесенкой, взлетели на каменный гребень. Не задерживаясь ни на мгновение, спрыгнули вниз и затаились. Спрыгнули мы удачно. Вдоль забора росли какие-то кусты, скорее всего — ягодные. Да ещё и телега старая стояла. Впереди виднелась задняя стена сарая, в подполе которого, скорее всего и держали молодого купчика. И нас, соответственно, никто не мог сейчас увидеть.

В общем, в отношении проникновения на территорию противника всё прошло удачно. Хуже было другое… В соседнем дворе залаяла собака. Её тут же поддержала ещё одна. И вскоре уже по всей улице раздавался заливистый собачий лай, колокольным звоном, тревожным набатом перекатывавшийся с одной стороны улицы на другую. Из глубины «нашего» двора раздались резкие гортанные выкрики, послышался шум шагов и хлопанье дверей.

— Похоже, засыпались мы, — хрипло прокомментировал Цыган.

И тут вдруг из-за ограды послышался протяжный, леденящий кровь, волчий вой. Стало слышно, как забились, захрапели испуганные лошади. Примолкли настороженные собаки.

«Вот зараза! — мелькнуло у меня в голове, — Волки-то откуда? Как бы на наших лошадей не напали!»

— Чёрт, сержант, волки, — зашептал Цыган, будто прочтя мои мысли, — могут наших порвать… Может, вернёмся?

Я не успел ничего ответить, как рядом с нами на землю почти беззвучно приземлился Зелёный.

— Чего сидим? — так же шёпотом поинтересовался он, — Караульных видели? Где они?

— Что за волки там у вас выли? — нервно поинтересовался я вместо ответа.

— Что, понравилось? — ухмыльнулся Зелёный, — Могу повторить…

— Так это ты, что ли? — изумился Цыган, — Тьфу, чтоб тебя!.. Мы ж думали, вам там конец уже… Но до чего ж похоже! — восхитился он, — Где так наловчился?

— С рождения обучен, — отшутился Зелёный

— Ладно, хватит болтать, — прошипел я, — пора дело делать. За мной!

Горцы, вероятно, решив, что собачий переполох приключился по причине оказавшегося поблизости волка, поуспокоились. Шум в доме стих.

Прокравшись между сараем и стоящим в трёх шагах от него сортиром, мы притаились в его тени. Я осторожно выглянул из-за угла и увидел костёр, у которого грелись двое караульных. Всё как и говорил Грызун. С той только разницей, что на крыльце дома сидел ещё один и, кутаясь в войлочную накидку, лениво что-то потягивал из кувшина.

— Значит так, — оглядевшись, решил я, — Зелёный, сначала стреляешь ты, в того, что на крыльце. Сними его первым же выстрелом.

— Обижаете, сержант, — усмехнулся Зелёный, накладывая стрелу на тетиву.

— Цыган, твой — ближний у костра. Я снимаю из арбалета дальнего. После этого ты, Цыган, рывком к сараю. Открываешь дверь, вытаскиваешь купчика и — ходу обратно, до самого забора. Там перелазите и ждёте нас. Мы с Зелёным прикрываем. Всё понятно?

Дождавшись дружного кивка, я резко выдохнул:

— Ну, охотник, давай!

Глухо тенькнула тетива, коротко свистнула стрела, и вот уже захрипевший горец валится с крыльца с торчащей из горла стрелой. В тот же миг с резким свистом мимо меня пролетел нож, пущенный умелой рукой Цыгана. И горец, сидящий у костра к нам спиной, падает лицом вперёд, прямо в костёр. А из-под затылка его выглядывает короткая рукоятка метательного ножа. Сидящий напротив него второй караульный и хотел было вскочить, позвать на помощь, но тяжёлая арбалетная стрела, пущенная мной в самый центр его груди, опрокидывает человека на спину. И пары вздохов не прошло, а три трупа уже лежали посреди двора, заливая снег медленно остывающей и парящей на холоде кровью…

И в этот момент позади нас раздался скрип открываемой двери.

Оглянувшись, я увидел, как из сортира шагнул на двор ещё один горец, на ходу затягивающий свой пояс. Находившийся за нашими спинами костёр не позволил ему сразу разглядеть три фигуры, притаившиеся в тени сарая. Это его и погубило.

Взглянув на Зелёного, я понял, что тот, держа в руках лук и неналоженную стрелу, не успевает. Моя правая рука метнулась к поясу за ножом. Но быстрее всех среагировал Цыган. С мягким шелестом выхватив меч из ножен, он в длинном выпаде одним коротким движением вогнал клинок точно между рёбер нашего внезапного гостя. Тот, коротко хекнув, начал быстро заваливаться набок. Цыган, выдернув меч, подхватил убитого под мышки и аккуратно опустил на землю. После чего, подхватив горсть снега, принялся очищать клинок от крови.

— Цыган, ты что, охренел? Чего копаешься? — прошипел я, — а ну, живо к сараю!

Коротко кивнув и бросив меч обратно в ножны, Цыган стремительной тенью мелькнул мимо меня, на ходу выдернул из лежащей прямо в костре жертвы свой нож, миг — и он уже возле бревна, подпирающего вход в сарай.

И тут мы услышали повторный скрип открываемой двери. На этот раз — ведущей в дом.

«Да что ж за гадство за такое? — с досадой подумал я, — Чего они шляются туда-сюда? Не сидится им… Не дадут спокойно отработать!»

На крыльцо дома упал короткий луч света, озарив на мгновение скорчившийся у крыльца труп человека с торчащей из горла стрелой. Озарил на миг и пропал за захлопнувшейся дверью.

«Не получилось тихо, — мелькнуло у меня в голове, — сейчас начнётся…»

Тем временем в доме послышался громкий тревожный крик. Ему ответило ещё несколько. И вот уже весь дом пришёл в движение. Топот ног, крики, лязг оружия. Чьё-то лицо мелькнуло в окне и пропало. Ещё один крик. Видимо, заметили ещё два трупа у костра и Цыгана, уже выбегающего из сарая вместе с купеческим сыном.

— Быстрее! — кричу я им, вскидывая наизготовку уже перезаряженный арбалет, — Бегом!

— Сержант, вы как? — на ходу спрашивает Цыган, проскакивая мимо.

— Как договаривались, — резко отвечаю я, — марш отсюда!

В этот момент Зелёный спускает свою вторую стрелу, пробивая бедро выскочившего из дома горца. Я, подправив прицел, всаживаю болт в живот следующего и оглядываюсь назад. Наших беглецов уже не видно.

— Если Грызун не ошибся, то их осталось четверо, — напряжённо говорит Зелёный, не сводя глаз и кончика полувзведённой стрелы с дверного проёма.

Перезаряжая арбалет, я молча соглашаюсь.

Однако, как выяснилось, Грызун ошибся. Из-за угла дома выскакивают стразу четверо и, одновременно с ними, один за другим, из дверного проёма появляются ещё трое.

— Откуда они взялись? — удивляется Зелёный, кивая на бегущих от угла.

— Из дома. В окно вылезли.

В этот момент одного из троих уже опрокидывает на спину стрела, пробившая ему горло. Я, довернувшись, выпускаю из арбалета болт в одного из бегущих от угла дома. Тот, хватаясь руками за живот, сгибается пополам, делает ещё пару неверных шагов и падает на бок, суча ногами и тонко воя. Понимая, что уже не успеваю перезарядиться, перекидываю арбалет на ремень за спину и с размаху швыряю в ближайшего противника нож. Клинок, сделав два оборота, входит в плечо нападающего и на какое-то время вышибает его из боя.

Зелёному с его луком проще. Скорострельность выше. Что и позволило за столь короткий промежуток времени уложить уже второго. Но сделать третий выстрел он уже тоже не успевает. Кинув лук за спину, он отпрыгивает влево и выхватывает меч.

Мне тоже приходится вступить в рукопашную схватку. Пользуясь кинжалом в левой руке, как щитом, я наношу мечом несколько ударов по наседающим с двух сторон горцам и умудряюсь достать одного из них, полоснув на обратном махе ему по бедру. Это несколько остудило его наступательный порыв. Разворачиваюсь ко второму сопернику всем корпусом и, не давая ему опомниться, стремительно атакую. Он ниже меня ростом и легче по весу. Возможно, более подвижный и вёрткий, но я не даю ему этим воспользоваться, нанося серию быстрых ударов и загоняя его спиной к сараю. Пара обманных финтов, и вот уже мой клинок быстрым, отточенным в десятках подобных боёв движением влетает прямо в его солнечное сплетение. Горец на какое-то мгновение замирает, весь натянувшись, как струна, потом — обмякает и медленно валится на бок.

Хороший боец потому и хорош, что подобные схватки у него проходят коротко и стремительно. И тогда противник так или иначе оказывается повержен. А если уж ты сам оказался на земле и в крови, значит, твой соперник оказался лучше. Как говорится — судьба…

Выдернув из убитого горца меч, я оглядываюсь.

Зелёный уже разделался со своим противником и теперь приближается к тому, что стоит, зажимая рукой распоротое моим мечом бедро. Неподалёку от него со стрелой в груди лежит тот, кому я попал своим ножом в плечо.

«Зелёный постарался, — мысленно отмечаю я, — молодец. И когда успел?»

Я быстро подхожу к ним и кладу руку на плечо Зелёного. Тот с недоумением смотрит на меня.

— В чём дело, сержант?

— Подожди, — говорю я ему и поворачиваюсь к горцу, — брось меч.

Тот, похоже, меня не понимает. Я жестом показываю ему, что мне нужно. Он отрицательно качает головой. Тогда я берусь за арбалет, взвожу его и, направив болт прямо в грудь горца, повторяю свой приказ. Раненный горец, поколебавшись, выпускает свой меч, больше похожий на длинный кинжал, из рук.

— Свяжи его, — командую я Зелёному, — и рот заткни. С собой заберём.

— Зачем? — удивляется Зелёный.

— Допросим дома. Мне сведения об их отряде нужны. Ну, и ещё кое о чём.

Зелёный, согласно кивает и достаёт из-за пазухи кусок тонкой волосяной верёвки. Он такой обычно на охоте добыче ноги связывает…

После того, как горец был связан, я выдёргиваю свой нож из уже окоченевшего трупа, прихватываю с собой войлочную накидку и баранью шапку, а заодно и пару длинных кинжалов и мы уходим. Уходим быстро, но — спокойно. За нами никто не гонится. И у нас ещё есть время. Нам нужно дождаться тех, что ушли за золотом. Вот на выезде из аила мы их и подождём…

— Наконец-то! — шёпотом восклицает Цыган, когда наши головы показываются над кромкой ограды, — Ну, что там у вас?

— Всё нормально, — устало отвечаю я, спрыгивая с ограды и вдевая ногу в стремя, — принимай…

— Кого?

В этот момент Зелёный перетаскивает через ограду пленного.

— Его, — киваю я и протягиваю купеческому сыну добытое имущество и оружие горцев, — на, накинь, теплее будет, и не так заметно. Оружием пользоваться обучен?

Тот, нахлобучивая шапку, согласно кивает.

— Вот и отлично. Держи.

Вручив купчику оба кинжала и дождавшись, когда захваченный нами горец был уложен поперёк седла Цыгана, я коротко командую:

— Всё, поехали отсюда…

Выехав из аила, мы неспешно едем по заметённой снегом дороге на юг, дожидаясь, когда нас догонят наши «золотодобытчики».

Не проходит и несколько минут, как позади нас слышится громкий топот лошадиных копыт. Встревожено оглядываюсь и, увидев мчащегося впереди своей группы Грызуна, с облегчением выдыхаю. Следом за вором ноздря в ноздрю скачут Степняк и Кузлей, тянущие в поводу лошадей обоих Кузлеевых родичей. Сами родичи, примотанные верёвками к сёдлам, едут с закрытыми глазами. И замыкает кавалькаду пара неосёдланных горских лошадей, неведомо откуда увязавшаяся за нашими налётчиками.

— Ну, как у вас? — спрашиваю я Грызуна, едва он поравнялся со мной.

— Всё зашибись, — щерится он, — а теперь — ходу, сержант! Валим отсюда, живее! Потом всё расскажу.

— А с этими что? — киваю я на двух горцев, привязанных к сёдлам.

— Спят, — коротко отвечает Грызун, — ходу, ходу, сержант! Всё — потом!

Хлестнув коня, он устремляется вперёд. Его группа проскакивает мимо нас, не останавливаясь. Нам ничего не остаётся, как, нахлёстывая коней, устремиться следом за ними.

Несколько часов мы уходили по ущелью на юг, пока не добрались до нужного нам перевала. Точнее даже, это был не перевал, а некоторое понижение в общей линии хребта. За это время опьяневшие родичи Кузлея полностью пришли в себя и уже вполне самостоятельно управлялись со своими лошадьми. Спустя ещё часа три наши лошадки, карабкаясь по скользким камням и проваливаясь в снег по самое брюхо, вынесли нас на гребень. Позади нас остался длинный и широкий след, тянущийся от самого дна ущелья. А перед нами уже открылся спуск вниз, в ущелье, тянущееся по другую сторону хребта. Немного правее, почти у самого его дна, раскинулся на склоне аил.

— Там заночуем, — показал в его сторону Кузлей, — у меня там сестра матери живёт. Не родная. Дочь брата отца моей матери.

— Двоюродная тётка, — понимающе кивнул Степняк.

— Наверно, так, — пожал плечами Кузлей, — поехали.

Спускались мы очень осторожно, чтоб кубарем не покатиться по достаточно крутому откосу. И в аил въехали уже совсем затемно. Проехав по улице, остановились почти в самом центре села. Кузлей рукояткой плети постучал в створку ворот. Вскоре со двора донеслись торопливые шаркающие шаги и раздался звонкий молодой голос. Кузлей приглушённо что-то ответил. Голос за воротами тоже заметно снизил свою звонкость, стукнул отодвигаемый засов, створки распахнулись и мы въехали во двор. Как оказалось, ворота нам открывал молодой парнишка лет пятнадцати. Захлопнув за нами ворота, он умчался обратно в дом.

— Это мой брат, — пояснил Кузлей и махнул рукой, — коней туда ставьте, под навес. Ночевать будем не в этом доме, а вон в том, недостроенном. Сейчас нам туда мангал и еду принесут. О конях не беспокойтесь, их расседлают, накроют попонами и покормят. Пошли…

— А почему не в общем доме? — полюбопытствовал Зелёный.

— Семья большая, — извиняющимся тоном ответил Кузлей, — места и так мало, а нас вон сколько…

— Понятно, — покивал наш стрелок.

Когда мы расположились в недостроенном доме, нам и в самом деле принесли всё необходимое, включая тонкие ватные одеяла для сна, сложенные вдвое. Ну, да нам не привыкать, на чём спать. Зашёл и глава семейства, отец той самой двоюродной тётки. Посидел с нами, поговорил о том, о сём, узнал последние новости, выпил пару кружек чая и ушёл, сказав напоследок, что не желает мешать отдыху уважаемых гостей.

После его ухода, пока мы ужинали, Грызун продемонстрировал аж целых два заплечных мешка, наполненных золотыми монетами и различными изделиями из того же благородного металла. И вкратце рассказал, как у них всё прошло.

…Оба Кузлеевых родича показали себя с наилучшей стороны. Пока вся остальная группа дожидалась результатов в соседнем дворе, они довольно быстро уговорили охрану «золотого запаса» принять участие в пьянке. Тогда-то и выяснилось, что за средство решил использовать Кузлей. Распив с караульными с пяток бутылок, наши «агенты» предложили им попробовать свеженький жевательный табак под местным названием «нашав». Вот этот-то табачок и сыграл главную роль.

Дело в том, что сам по себе он абсолютно безвреден, и кроме некоторой лёгкости в голове и плавности в движениях никакого другого воздействия на человека не оказывает. Об этом все в горах знают. Но пришедшие с восточных хребтов соплеменники не знали того, что местные уроженцы добавляют в смесь этого табака особую траву. И в результате человек, выпив пару стаканов вина и закинув под язык щепотку этого самого «нашав», спустя пару минут падал на пол и засыпал намертво. Точнее даже, не засыпал, а как бы терял сознание. И потому местные свой табачок совместно с выпивкой не употребляли. Так вот родичи Кузлея, чтоб не вызывать излишних подозрений закинулись этим самым табачком наравне с остальными караульщиками. И, соответственно, вместе с ними и повырубались. Всю остальную работу, а именно: снятие караула у ворот, поиск и вскрытие сундука с золотом и организацию отхода пришлось выполнять оставшимся на ногах Грызуну, Степняку и Кузлею. Однако так не вовремя проходившие мимо дома-хранилища золотой казны трое горцев, не увидев на привычном месте караула, заподозрили неладное и вошли в дом. Как раз в тот самый момент, когда Грызун уже пересыпал золото в мешки. Двое из них тут же бросились на грабителей, а третий, подняв крик, выскочил во двор. Где и нарвался на кинжал Кузлея, заводившего коней в ворота.

Однако дело своё сделал, криком подняв соседей в ближайших домах. Кузлей на послышавшиеся из-за забора вопросы отвечал, что парень просто пьян и ему везде мерещатся демоны. На какое-то время эта уловка сработала. Однако, как оказалось, в одном из соседних домов остановился на постой какой-то важный карзук. Узнав, что у «золотого дома» пропал караул и увидев в окно выезжающих за ворота конных, он выскочил на крыльцо в одном нижнем белье и с саблей наголо, начал что-то вопить и размахивать руками. Проезжавшему мимо Грызуну это не понравилось и он пустил в крикуна арбалетный болт. Мне он сказал, что хотел просто попугать. Но так вышло, что крикливый карзук дёрнулся как раз под выстрел, и болт вошёл ему точно в центр груди.

Откуда этот болт прилетел, никто не заметил. Наши же, понятное дело, в Грызуна тыкать пальцем не стали. Поддержав остальную толпу криками на тему «держи убийцу», они пришпорили коней и дали дёру. Да ещё и Кузлей, выезжавший со двора разграбленного дома последним, догадался распахнуть ворота конюшни пошире и кинуть в охапку сена горящую головню. Перепуганные лошади вынеслись со двора на улицу, добавив неразберихи в общую панику, поднявшуюся после убийства крикуна. Толпа народа, высыпавшая из соседних домов на улицу, мешала сама себе и не понимала, что происходит. Наши «грабители», пользуясь всеобщей суматохой, вскачь уходили из аила, до тех пор, пока не повстречались с нами…

— Вот такие дела, — скромно закончил Грызун, за время своего рассказа допивая уже третью кружку чая.

— Интересно, — покачал я головой, — слушай, Кузлей, а покажи-ка мне, что за табак там у вас такой особенный.

— Смотри, — равнодушно пожал парень плечами и достал из-за пазухи некую округлую ёмкость таких размеров, что легко умещалась в кулаке. Был ли это высушенный до одеревенения плод какого-то растения, или же и в самом деле эта штука была вырезана из дерева, я так и не понял.

— Это называется «халяш», — пояснил Кузлей, указав на то, что я держал в руке, — в неё и насыпают «нашав».

Сама по себе она была очень лёгкой и с одной стороны затыкалась небольшой деревянной пробкой. Выдернув пробку, я высыпал из этой «халяш» несколько крупинок тёмно-зелёного порошка. Попробовал на язык. На вкус он оказался горько-кислым и слегка острым, а запахом напоминал перекисшую траву.

— И как этим пользуются? — спросил я.

— Под язык кладёшь и сосёшь, — ответил Кузлей, — только слюни не глотай. А то всё, что в животе есть, через рот полезет.

— Понятно, — кивнул я и аккуратно ссыпал порошок обратно в ёмкость.

Взвесив на ладони «халяш», я взглянул на Кузлея:

— Продашь?

— Бери так, — махнул он рукой, — у меня ещё есть. У нас такого в каждом доме по паре мешков стоит.

— Спасибо, — поблагодарил я, засовывая своё приобретение за пазуху. Потом обвёл всех присутствующих взглядом и сказал:

— Ну, что, парни, будем делить добычу?

— Прямо здесь? — удивился Грызун.

— Конечно, — подтвердил я, — а где же ещё? Насколько я понимаю, завтра мы встретимся с твоим отцом, Кузлей, верно?

Парень молча кивнул.

— Ну, вот. И я думаю, что нам нужно заранее всё разделить, дабы завтра не тратить на это время. Кузлей, ты сможешь участвовать в дележе от имени отца?

— Конечно, — подтвердил он, — отец мне верит. Как делить будем?

— Мне кажется, что поровну (половина — вам, половина — нам) будет справедливо. Согласен?

К Кузлею придвинулся один из родичей и что-то горячо зашептал на ухо.

— Эй, паря, — тут же похлопал его по плечу Грызун, — так не пойдёт! При таких делах всё вслух говорят, чтоб все слышали. У тебя что, есть возражения?

— В чём дело, Кузлей? — поинтересовался я, — Чего он хочет?

Сын вождя недовольно поморщился и, сердито покосившись на сородича, неохотно ответил:

— Варгуз говорит, что пополам делить — неправильно.

— Почему это? — настороженно проворчал Степняк, — А ну, объясни.

— Ну… он говорит, что если бы не мы, вы бы сами и до аила того не дошли, и ничего сделать бы не смогли. И сейчас вы на нашей земле и в доме наших родичей ночуете. Вот…

— Эвон как заговорили, — недобро прищурился Грызун, — как всё прошло, вспомнили, значит, что мы на земле ихней… Говорил я, сержант, нельзя им верить. Вот оно так и выходит…

Тем временем Зелёный, сместившись к дальней стене, как бы невзначай положил себе на колени лук и вытянул из колчана стрелу. У горцев его манёвр не прошёл незамеченным. Бросая в нашу сторону нехорошие взгляды, они потянули свои руки к кинжалам. Степняк тоже, увидев подобные приготовления, взялся за рукоять меча. В комнате явно сгущались тучи давней вражды, готовые в любой миг разразиться грозой кровавой схватки.

И посреди всего этого тяжёлого предгрозового молчания застыли неподвижно два островка кажущегося спокойствия. Я и сын вождя — Кузлей. Глядя ему прямо в глаза, я осторожно протянул руку к чайнику и, плеснув себе немного горячего отвара, ровным голосом напомнил:

— Твой отец поклялся, что пока мы не доставим молодого купца к его отцу, ваш род не будет чинить нам препятствий и враждовать с нами.

— Я помню, — медленно кивнул Кузлей, не отводя от меня глаз.

— Тогда к чему сейчас весь этот спор? — продолжил я, — Твои и мои люди это золото вместе добывали. Каждый наравне с другими своей жизнью рисковал. Значит, и делить должно поровну. А нам со своей доли ещё надо купцу часть из добытого золота выделить. Виру за обиду, ему соплеменниками вашими нанесённую.

— Это я тоже помню, — повторил Кузлей и, повернувшись к своим родичам, что-то резко сказал на своём языке. Те, поворчав немного, отодвинулись в сторону и убрали руки от оружия.

— Ты чего им сказал? — с подозрительной невинностью поинтересовался Цыган, поигрывая ножом.

— Сказал, чтоб не начинали ссору, — стараясь выглядеть как можно спокойнее, ответил Кузлей и обернулся ко мне, — начинай делить, сержант. А то мы так и до утра не отдохнём.

— Да чтоб я после такого с ними под одной крышей спал!? — возмутился Грызун, — не будет этого! Да я лучше на улице, в снегу спать буду, вместе с лошадьми. А рядом с ними я точно глаз не сомкну!

— Ладно, не суетись, — поморщился я, — спать будем по очереди. Сперва ты, Степняк и Цыган, потом — я и Зелёный. Так тебя устроит?

— Да я всё равно заснуть не смогу!..

— Ну и хрен с тобой! Не хочешь — не спи. Но я своё слово сказал. А теперь — хватит балаболить. Мешки давай.

Грызун, пробурчав нечто невразумительное, достал откуда-то из-за спины сперва один мешок, потом — другой.

Высыпав их содержимое на подстеленный плащ, мы вдвоём с Кузлеем принялись за делёжку. Остальных развели по разные стороны комнаты. Чтоб не лезли в процесс и не мешали справедливому распределению добытого.

Сначала пересчитали все золотые монеты и, разделив пополам, ссыпали каждый в свой мешок. Потом принялись за делёж всяческих изделий из благородного металла. Были там и ювелирные украшения, и посуда, и просто всякие фигурки, бляшки и прочие статуэтки. С ними поступили тоже довольно просто — делили на вес. Для чего один из горцев сбегал в жилой дом и притащил оттуда простейшие весы, состоящие из двух деревянных плошек, подвешенных на верёвочках к деревянному же коромыслицу. Коромыслице это, в свою очередь, просто подвешивалось на верёвочке, привязанной одним концом к его середине, а другой держался в руке. Взвешивание происходило путём простейшего набора одинакового веса в обеих чашках.

Короче говоря, на делёж ушло часа два, не меньше. Наконец, удовлетворившись результатом и убедившись. Что никто никого ни в чём не обманул, мы убрали в мешки свою законную долю и. пожав друг другу руки, таким образом скрепили наше соглашение.

После делёжки золота я взялся за допрос захваченного нами карзука. Переводить взялся Кузлей. После долгого и подробного допроса я вызнал очень многое из того, что меня интересовало. Собеседник оказался настолько полезным, что я решил переправить его дальше, к майору Стоури. За сим допрос был окончен и я дал общую команду на отдых. К этому моменту страсти по золоту уже окончательно улеглись и вся группа, за исключением караульных, завалилась спать.

…Ближе к обеду следующего дня мы подъезжали к родному аилу Кузлея. Торжественной встречи, понятное дело, не планировалось и не устраивалось. Всё прошло довольно обыденно. Доехали до дома вождя, стоявшего почти в центре аила. Заехали во двор. Спешились. На крыльцо вышел встречать нас сам Шармак в накинутом на плечи тёплом халате. Поздоровались. После кратких приветствий все зашли в дом.

За столом, уставленным неразнообразным, но достаточно сытным угощением, сдобренным домашним вином, рассказали вождю о своих приключениях. Не забыл я упомянуть и о добытом золоте, и о захваченном пленнике.

Как оказалось, многое из рассказанного нами Шармак уже знал. Вот уж, воистину — слухи в горах разносятся быстрее ветра! Ещё утром этого дня в аил к Шармаку прискакал гонец от восточных сородичей и рассказал и о нападении, и о золоте похищенном. А заодно и о том, что убит был той ночью не кто-нибудь, а именно тот вождь, что и нанёс несколько дней назад оскорбление самому Шармаку. Застрелили из арбалета. (При этих словах мы все невольно покосились на Грызуна — его работа, не иначе. Тот же, в свою очередь, с деланной скромностью пустил очи долу). Шармак, услышав из уст гонца столь потрясающую новость, втайне порадовался безвременной кончине своего оскорбителя. Вслух же выразил сожаление и свои соболезнования по поводу всё той же «безвременной кончины великого вождя и славного воина». С чем и отправил гонца в обратный путь, заверив его, что по возможности постарается приложить все усилия к поиску и примерному наказанию «дерзких грабителей».

Узнав от меня о размере захваченной казны, Шармак весьма придирчиво расспросил своего сына на предмет, насколько точно происходило взвешивание. Чтоб он долго не мучился, я просто предложил вождю выбрать любой из двух мешков и на этом обсуждение данного вопроса закончить. Что и было сделано.

По поводу захваченного пленного и двух приведённых коней вождь, поразмыслив, решил, что они являются нашей законной добычей и мы вольны делать с ними всё, что пожелаем. По поводу же его собственных коней Шармак сказал, что пришлёт за ними своего сына через несколько дней. А пока тоже пусть у нас побудут. На этом, собственно говоря, наша встреча и закончилась.

Кузлей взялся проводить нас до входа в ту самую пещеру, что протянулась сквозным проходом в недрах «нашего» хребта. Мы, разумеется, его предложение приняли. И к вечеру того же дня мы добрались до этой пещеры, где и расстались с нашим проводником.

Откровенно говоря, парнишка мне понравился. Немногословный, рассудительный, спокойный. Знает цену и своим словам, и словам людей, находящихся рядом с ним. Да и воин, судя по рассказам, неплохой. Со временем из него может выйти хороший вождь для его рода.

На прощание я подарил ему свой кинжал и, расщедрившись, небольшую статуэтку-коня из нашего золотого запаса.

Горячо поблагодарив меня и попрощавшись со всеми остальными, Кузлей отбыл обратно в свой аил.

А мы, не обращая внимание на опускающуюся на горы ночь, спешились и, приготовив несколько факелов, углубились в пещеру, здраво рассудив, что под землёй всё едино, ночь на дворе или день. И так, и эдак с факелами идти. Так что — нечего время терять. У себя на посту отоспимся.

Всю дорогу Зелёный искательно ловил мой взгляд, а когда добрались до развилки, не выдержав моего молчания, рискнул обратиться:

— Господин сержант, разрешите вопрос?..

— Чего тебе? — прикинулся я непонимающим.

— Разрешите отлучиться?..

— Что, припёрло? — ухмыльнулся Грызун.

Зелёный, не обращая на него внимания, с надеждой смотрел на меня.

— Ладно уж, иди, — хмыкнул я, — только чтоб не долго!

— Слушаюсь, господин сержант! — отозвался счастливый охотник, разворачивая лошадь в боковой ход.

— Погоди, — остановил его Степняк и взяв в руки мешок с золотом, взглянул на меня, — разрешите, господин сержант?

Не говоря ни слова, я кивнул. Степняк развязал шнур, стягивающий горловину. Запустив в мешок руку, он поковырялся там и вытянул на свет небольшую статуэтку в виде оленихи с детёнышем.

— Держи, подаришь знахарке своей.

— С намёком фигурка-то, — глумливо ухмыльнулся Грызун, — чтоб, значит, не затягивала с этим делом…

— Спасибо, — с чувством произнёс Зелёный, пряча статуэтку за пазуху. Потом махнул нам на прощанье рукой и исчез в боковом проходе.

— Да, — покрутил головой Степняк, — любовь, однако…

— Ладно, пошли дальше, — сказал я, потянув своего коня за повод, — нам ещё топать и топать…

К нашему пограничному посту мы выехали только к вечеру. Хорёк уже весь извёлся, дожидаясь нас. Да и остальные тоже были на нервах. Караульный на площадке все глаза проглядел и едва не свернул себе шею, крутя головой то в сторону перевала, то — в сторону реки и гадая, откуда мы появимся. Это был как раз пятый день нашего отсутствия. И если бы мы не появились сегодня, то завтра, согласно моего распоряжения, Хорёк должен был отправлять в полк гонца с докладом обо всём произошедшем. Так что можно только представить, с каким облегчением он увидел нашу группу после того, как выскочил из казармы на сигнал гонга, раздавшийся со смотровой площадки под самый вечер!

Не успев спешиться возле казармы, мы попали в крепкие объятия наших товарищей, выбежавших встречать нас следом за Хорьком.

— Постойте! А Зелёный где!? — раздался вдруг встревоженный голос Одуванчика.

Радостные возгласы тут же стихли и все встречавшие встревожено обступили меня.

— Не волнуйтесь, скоро появится. Хотя я думаю, что только завтра. Мы ведь через проход возвращались, — пояснил я, усмехаясь, — ну, и — сами понимаете…

Сообразив, о чём (а вернее — о ком) идёт речь, народ дружно заржал и, отпуская сальные шуточки в адрес Зелёного и его черноволосой красавицы, направился в казарму, не забыв прихватить с собой по дороге и нашего пленного.

— Я смотрю, вы с прибытком, — обратился ко мне Хорёк, покосившись на захваченного карзука, — и лошадей добыли…

— Это точно, — согласился я, ведя в поводу коня, — только ты ещё не представляешь — с каким!

— А что ещё? — полюбопытствовал мой помощник.

— Увидишь, — подмигнул я, — иди пока в казарму, а я коня в стойло поставлю.

В это время ко мне подошёл спасённый нами из плена купеческий сын.

— Господин сержант, — обратился он ко мне, — позвольте поблагодарить вас за спасение моё. Уж и не знаю, чем расплачусь теперь…

— Ну, положим, за спасение твоё с нами горцы уже расплатились, — ухмыльнулся я, — а ты лучше пойди-ка, отдохни с дороги.

— Как «отдохни»? — удивился он, — мне тут до дому-то всего ничего осталось. Поеду я!

— Э, нет, дорогой! — не согласился я, — Не для того мы пять дней по горам мотались да жизнями своими рисковали, чтоб сейчас тебя, да ещё на ночь глядя, одного отпускать. Завтра поедем.

— Ну, так дайте мне провожатых, — попросил он, — дозвольте сейчас ехать!

Я отлично его понимал! После стольких дней сидения в погребе оказаться буквально в двух шагах от дома и не иметь возможности в него попасть — пытка та ещё. Но и я не собирался менять свои планы. Раз договорились с Гролоном, что я лично доставлю его сына домой, значит так тому и быть.

— Стемнело уже, — ответил я, — до завтра потерпишь. Ни чего с тобой не случится. Три недели дома не был, и ещё ночь не побудешь. Зато завтра я лично тебя до дома сопровожу. И мне, и отцу твоему так спокойнее будет. Всё. Иди в казарму.

Понимая, что спорить со мной бесполезно, парень, опустив голову, направился, куда сказано.

— Коня в конюшню отведи, — напомнил я ему.

Купчик, вздохнув, взял своего коня под уздцы и понуро повёл его на конюшню.

С самого рассвета купеческий сын принялся донимать меня своим бесцельным брожением по казарме, конюшне и двору, не давая спать своими вздохами и нарочито громкими шагами. А когда я поднялся с постели, ещё и умоляющими взглядами.

Не желая тащиться в посёлок по глубокому снегу в рассветную рань, я терпел, сколько мог. Но в конце концов сдался и, в сердцах сплюнув, велел поживее собираться в дорогу Дворянчику и Циркачу. Ещё вчера вечером было решено, что пленного в город будут сопровождать именно они. Кроме того, я вручил Дворянчику два пакета. Один, как обычно, с докладом о произошедших событиях — для майора Стоури, второй — для отправки в столицу.

Услышав моё решение, Грызун вздохнул и завистливо произнёс:

— Везёт же некоторым. Опять в город едут? И с чего бы такая пруха?..

— Ну, тебе-то уж точно лишний раз в городе мелькать не следует, — ответил я.

— Это — да, — нехотя согласился Грызун.

— Дворянчика я не в город отправляю, а к командиру полка, в котором он всё ещё числится, — продолжал я между тем, — и хотелось бы кое-кому тут напомнить, что Дворянчик наш какой-никакой, а — граф. А так как денег у него на офицерский патент до сих пор не завелось, то пусть хоть на глазах у командования почаще мелькает, авторитет зарабатывает. Глядишь, и глянется кому-нибудь из высших офицеров…

— О, как!? — удивился Циркач, — Да вы, господин сержант, никак о его карьере печётесь? Вот уж не ожидал…

— Почему это? — хмыкнул я, — Чем плохо, если кто-то из моих подчинённых наверх выбьется. Главное, чтоб не забывал того, чему я его учил…

— Кстати, насчёт денег на офицерский патент, — подал голос со своего лежака Степняк, — а много ль их надо?

— Много, — хмуро буркнул Дворянчик, — Две тысячи золотых дукров сразу за патент выложить. Да потом ещё ежегодно по тысяче на собственное содержание иметь.

— А у тебя хоть накопилось чего-нибудь.

— А-а, — безнадёжно махнул Дворянчик рукой, — тут копи, не копи…

— Ну, а всё же? — продолжал настаивать Степняк.

— Ну, есть сотни три…

— Да, — согласился Одуванчик, — тут не накопишь…

— Слушай, сержант, может — поможем графу-то нашему, а? — подмигнул мне Цыган.

— В смысле? — не сразу сообразил я.

— А чего, — тут же включился в разговор Грызун, с лёту уловивший ход цыганской мысли, — зря мы, что ли, на ту сторону сходили?

— А и верно! — подал голос Хорёк, — пускай купец за своего сына нашему Дворянчику патент офицерский выкупит. Как, сын купеческий, — обернулся он к спасённому купчику, — согласится твой папаня на такую плату?

— Я думаю, согласится, — кивнул тот, — да уж лучше с вами расплатиться, чем с горцами этими дикими договариваться! Да ещё, если на такое благородное дело деньги пойдут…

— Хм, — почесал за ухом Цыган, — вообще-то, я не это имел ввиду… Но уж коли так, тогда — ладно…

— Ну, да, — ухмыльнулся Грызун, — так-то оно и получше будет.

— Чего-то вы темните, ребятки, — подозрительно покосился на них Циркач и повернулся ко мне, — господин сержант, вы не просветите нас, что они имели ввиду, когда говорили о помощи Дворянчику?

Поразмышляв, я пришёл к единственному верному выводу:

— Да про золото они говорили, у карзуков нами добытое.

— Точно! — хлопнул в ладоши Степняк, — Его там железно и на патент хватит, и ещё останется!

— Какое золото? — вытянулись лица у всех, кто не был с нами в деле, — Где добыли? Как?

— Вообще-то, я хотел сперва Зелёного дождаться, чтоб при нём весь делёж проходил. Ну, да если уж вы сами разговор такой завели, что ж… Давай, Грызун, вытаскивай мешок.

Когда наш бывший вор с громким стуком выложил на стол солдатский вещевой мешок, на три четверти заполненный золотыми монетами и прочими безделушками, у всех присутствующих на короткое время пропал дар речи. Первым очнулся всё тот же Циркач. Осторожно пощупав мешок, он взглянул на меня:

— И сколько его тут?

— Тысяча сто восемнадцать золотых монет различной чеканки. А уж сколько остального, на вес я и не знаю…

— Вот это да, — зачарованно выдохнул Одуванчик, — да тут и без купеческих денег на три патента, пожалуй, хватит.

— Э, нет! Так не пойдёт! — тут же возразил Грызун, — Мы купцу сына его спасли? Спасли. Пускай тоже платит!

— Верно говоришь, — согласился я, — только и мы сделаем, как в начале решили. Сперва отдадим купцу десятую часть добытого. Должен же он с горцев плату положенную получить за обиду свою, верно? А уж потом я с ним и об оплате работы нашей поговорю. Ну, что, согласны на такой расклад?

Возражающих, понятное дело, не было. Даже сын купеческий, и тот согласился.

— Кстати, парень, — обратился к нему Грызун, — тебя хоть как звать-то? А то уж почти до дому довезли, а имени твоего и не знаем.

— Самнил, — ответил тот, — так и в книге у старосты записано.

— Ну, будем знать, — кивнул Грызун, приподнимая стакан с вином в приветственном жесте и опрокидывая его содержимое себе в глотку.

— Так как вы это золото добыли-то? — вновь задал вопрос Циркач.

— А вот об этом пускай вам Грызун расскажет, — ответил я, — а как закончит, всем спать. Кто ночью дежурит?

— Я, — отозвался Циркач.

— Отставить! Тебе завтра в город выезжать. Выспаться должен. Одуванчик, сегодня ты за него подежуришь. Утром тебя Хорёк сменит. Степняк, ты завтра с утра — на площадку. Так что — не засиживайтесь тут. Да, Одуванчик! Мешочек-то ко мне в каморку занеси, да в сундук уложи. Всё целее будет. Купеческую долю завтра с утра отложим.

Раздав все необходимые распоряжения, я ушёл спать.

И вот сегодня с рассвета этот молодой купчик не давал нам покоя.

Наскоро позавтракав, я отложил сотню золотых монет и, по весу, приблизительно десятую часть добытого золота, завернув всё это в кусок грубого холста. Запихнув свёрток в седельную сумку, я обернулся к Дворянчику с Циркачом, ожидавшим меня за столом.

— Ну, что, готовы?

— Так точно! — отозвался за двоих Дворянчик.

— Тогда вот тебе, Дворянчик, пакеты. Этот — лично для майора, а этот — скажешь, чтоб в столицу переслал. Ну, не в первый раз, всё, как обычно…

Посидели, помолчали.

— Ладно, — поднялся я со скамьи, — поехали. Берите пленного нашего. С этого момента за жизнь его вы вдвоём отвечаете. Уразумели?

Циркач кивнул и подхватил с брошенного в углу казармы снопа соломы карзука. Дворянчик открыл дверь, помогая им выйти. Следом вышли и мы с купчиком.

— Ну, что, дождался? — весело взглянул я на него, запрыгнув в седло, — через час будешь папку с мамкой обнимать!

— Да уж, не терпится, — ответил он мне улыбкой и тоже вскочил в седло.

…На полдороге мы расстались. Двое наших конвоиров со своим подопечным взяли правее, направляясь к спуску в ущелье, а мы с купчиком помчались прямо, направляясь к посёлку, заметно выделявшемуся на снежной равнине своей оборонной стеной и дымами, вившимися из печных труб.

Не буду долго расписывать, как мы домчались до купеческого дома, с какой радостью нас там встретили, как обнимали и целовали. Было, конечно приятно и прошибало до слёз. Особенно — женскую часть встречающих. Наконец, по прошествии получасовых объятий, всхлипов и расспросов с охами и ахами, домашние немного успокоились и принялись готовиться к празднованию возвращения похищенного чада. Ну, а пока женщины что-то там жарили, пекли и варили, мы вчетвером — я, Гролон и оба его сына отправились в баньку попариться. Там, между несколькими заходами, мы с молодым купчиком ещё раз и во всех подробностях пересказали, как было дело. Там же я и золото, предусмотрительно захваченное с собой в баню, купцу передал. Гролон, взвесив мешочек на руке и заглянув внутрь, уважительно качнул головой и отложил его в сторонку. Мол, опосля получше подарочек разгляжу. Потом повернулся ко мне и сказал:

— За то, что сына мне вернул, да ещё и с вирой, с похитителей стребованной, тебе и всем воинам твоим от меня и жены моей низкий поклон и вечная благодарность. Но одними словами благодарность не меряется. Может, сумею ещё как-то отблагодарить тебя и людей твоих, сержант?

— Вообще-то есть одна просьба, — не стал я отпираться, — только вчера мы её всем отрядом обсуждали. Вот и сын твой в том разговоре участие принял. Знает, о чём речь идёт…

— Ну? Говори, сержант. Послушаем. Ежели смогу, то обязательно помогу.

— Видишь ли, дело тут какое, — начал я, — есть у меня в отряде один воин. За то время, что мы здесь находимся, умелый боец из него получился. И наездник отличный, и на мечах рубится — любо-дорого поглядеть, и во всех прочих умениях воинских тоже преуспел. Опять же, людьми командовать научился. И поручения мои не раз выполнял…

— Ты, сержант, так говоришь, будто к старшей моей дочке его сватаешь, — усмехнулся купец.

— Да нет, махнул я рукой, рассмеявшись, — не о сватовстве речь… Ему бы офицером стать не мешало. Опять же, и статус позволяет…

— Э! — сообразил купец, — Да ты не о Дворянчике ли своём речь ведёшь?

— О нём самом, — согласно кивнул я головой.

— Так а я-то тут чем смогу помочь? — в недоумении развёл руками Гролон, — Я ведь патенты офицерские не раздаю. Да и потом, — хитро прищурился он, — два года-то, отцом ему на солдатскую службу отведённые, не прошли ещё?..

— Не прошли, — так же хитро глядя ему в глаза, согласился я. И, вздохнув, добавил, — да вот только думается мне, что и через два года он тот патент без помощи чьей-либо получить не сможет.

— Что ж так? — откинулся спиной к нагретой стене купец.

— Да денег у него на патент нету, — глядя прямо в глаза ему, ответил я.

Купец меня понял.

— И много надо?

— Сколько надо, мы о том знаем. И свою долю уже внесли. Но вот полторы тыщи дукров золотом нам не хватает.

«А чего мелочиться? — думаю, — Похитители с него за сына пять тысяч просили. А мы всего-то и хотим получить — меньше трети от запрошенного. Пускай платит…»

— Поня-атно, — протянул купец, — когда получить хотелось бы?

— Он у меня сейчас опять с поручением в город отправился. Через недельку вернуться должен. Вот тогда мы бы к тебе и заехали.

— Ну, будь по-вашему, — решил купец, пристукнув по столу широкой ладонью, — денег на такое дело дать не жалко. Не на пропой да на баб продажных пустите, а на пользу. Пускай будет молодой граф офицером. Вот за то давай и выпьем, сержант, — добавил он, поднимая свою кружку с пивом.

После столь удачного обсуждения всех наших дел насущных не грех было и расслабиться. А потому и я, не раздумывая, ухватился за кружку.

Пока мы парились, в дом купца пришёл Будир, узнавший о возвращении пленённого горцами купеческого сына. И как раз поспел к тому моменту, как мы вышли из бани и собирались идти за стол. А потому встретили старосту во дворе весёлыми криками и похлопываниями по спине. Староста тоже не остался в долгу, обнявшись с каждым и поздравив со счастливым окончанием столь опасного и трудного дела. За столом, специально для старосты, уже в который раз мне пришлось пересказывать все перипетии нашего приключения. И опять женщины охали и ахали, слушая моё красочное повествование. Вот умею я, когда надо, блеснуть красноречием и словом завихренным. Что есть, то есть — не убавишь. Ну, а после моего рассказа принялись все дружно есть и пить, хозяйками приготовленное. И им тоже толика от хвалы нашей перепала, заставив не раз зарумяниться от удовольствия, похвалой едоков проявленного.

Застолье прошло шумно и весело. Однако, всё хорошее и приятное так или иначе — заканчивается. Настал момент и мне прощаться с хозяевами. Пообнимавшись и раскланявшись по деревенскому обычаю на прощание со всеми присутствующими, я оседлал своего коня, запрыгнул в седло и выехал с просторного купеческого двора.

Идти мне в посёлке было не к кому. Так и не выбрал я себе подругу после того, как Малетту осенью потерял. Устал я, наверное, от этих знакомств временных, да потерь быстрых. Душой устал… Ну, а коли так, решил возвращаться обратно на наш пост.

Приехав туда уже в сумерках, я поставил коня на конюшню и вошёл в казарму. Ко мне тут же подошёл Хорёк:

— Господин сержант, Зелёного нет…

— Как нет?

— Не прибыл, — уточнил Хорёк, и помолчав, добавил, — не случилось ли чего?..

— Та-ак, — я озадаченно потёр подбородок.

— Может, сгоняем туда? — предложил Цыган.

— Сиди уж, — махнул я рукой, — куда ты сгоняешь на ночь глядя?

— А что ж делать-то? — озаботился Одуванчик.

— Ждём до завтра, — решил я, — если к полудню не появится, вот тогда и «сгоняем», выясним, в чём там дело.

В ту ночь, понятное дело, спалось нам не очень. Я то и дело выходил из казавшейся душной казармы подышать свежим морозным воздухом. И каждый раз ловил себя на том, что невольно прислушиваюсь — не едет ли кто, не стучат ли копыта? Хотя и понимал умом, что среди ночи Зелёный всё равно не появится. Скорее уж — по утру, не раньше.

И не раз во время таких вот моих выходов за дверью оказывался кто-нибудь ещё из отряда, так же, как и я, прислушивающийся к ночным звукам. Постояв так какое-то время и переглянувшись, мы уходили обратно в казарму — ждать рассвета.

Утром все поднялись хмурые и не выспавшиеся. Завтракали без особого аппетита. После завтрака Цыган с самым мрачным видом полез на площадку сменить дежурившего там ночью Грызуна.

— Ну, что, не появился? — был первый вопрос Грызуна, едва переступившего порог казармы.

— Нет, — буркнул Хорёк.

Грызун сел было за стол, и пододвинув к себе тарелку с кашей, поданной Одуванчиком, принялся есть. Однако проглотив нежеваными пару ложек, с силой оттолкнул её от себя.

— Ты чего? — с недоумением воззрился на него Одуванчик, — Не нравится?

— Да нет, — отмахнулся Грызун, — что-то еда в горло не идёт…

Спустя ещё час Степняк не выдержал:

— Послушайте, господин сержант, может, не стоит дальше ждать-то? Время ведь уходит…

— Поехали, а, сержант, — как-то тоскливо добавил Хорёк, — уж лучше в дороге, чем вот так вот сидеть…

— Ладно, собирайтесь, — махнул я рукой, — со мной едут Хорёк, Степняк и Полоз. Грызун — отдыхать после дежурства. Одуванчик, остаёшься дежурным.

— А почему я?

— Да куда уж тут отдыхать!

Обе фразы, сказанные остающимися в казарме, были произнесены практически в один голос. А значит, и ответа требовали простого и конкретного.

— Потому, что я так сказал! — не стал утруждать я себя долгими разговорами и повернулся к отобранной мной для сопровождения троице, — чего задумались? Живо собираться и седлать лошадей!

Собрались в пять минут. Доспехи и оружие на себя, оседлали лошадей и, выведя их из конюшни, попрыгали в сёдла.

И тут со смотровой площадки раздался звон била. Подняв голову, я поглядел на стоящего наверху Цыгана. Тот что-то громко кричал, подпрыгивая от возбуждения и тыкал пальцем в направлении реки. Поглядев туда же, я увидел вдалеке хорошо различимую на снежном поле фигуру всадника, медленно ехавшего по направлению к нашему посту.

— Зелёный?.. — предположил Хорёк.

— Может, ранен? — высказал опасение Полоз.

— Тьфу ты, сплюнь, скажешь тоже, — сердито отозвался Степняк.

— Может, и ранен, — задумчиво согласился я, — уж очень медленно едет. Сейчас проверим. А ну, марш за мной! — и ожегши коня плёткой, с места сорвался в галоп. Троица моя едва поспевала следом.

Когда мы сократили расстояние до всадника на столько, что смогли чётко разглядеть его лицо, то невольно придержали коней, заставив их сперва перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться.

Всадником этим и в самом деле оказался Зелёный. Вот только выглядел он… скажем так — несколько странно. На лице его гуляла тихая, едва заметная улыбка, а глаза вокруг глядели с таким всевозлюбляющим умилением, что в голову невольно приходили мысли о нормальности соображалки нашего Великого охотника и боевого товарища. А если ещё добавить к этому мерное покачивание им головой в такт какой-то песенки, которую почти беззвучно напевали его губы, то картинка получалась более полная и наводящая на определённые выводы.

— Чего это с ним? — подивился Полоз.

— Никак, умом тронулся, а, сержант? — высказал опасение Хорёк.

— Может, случилось чего? — предположил Степняк.

Вот его-то вопрос и навёл меня на некоторые предположения. Сопоставив все события прошедших дней и кое-что быстренько обдумав, я уже сделал некоторые выводы, но пока решил не торопиться с высказываниями. А потому, просто пожав плечами, неопределённо ответил:

— Сейчас узнаем…

Зелёный заметил наше присутствие, лишь оказавшись в полусотне шагов от нас. По крайней мере, именно в этот момент он радостно улыбнулся и приветливо помахал нам рукой, даже не подумав придать своей лошади хоть какое-то ускорение.

Парни с недоумением переглянулись и вновь уставились на него.

— Хоть не ранен, — с некоторым облегчением выдохнул Степняк.

— Угу, — хмуро кивнул Хорёк. Похоже, ситуация с «нераненным», но довольно странно ведущим себя Зелёным начала его напрягать.

Тем временем Зелёный подъехал вплотную ко мне и остановился.

— Здравия желаю, господин сержант! — звонко выкрикнул он, вскинув руку в воинском приветствии, — Рядовой конно-пикинёрного полка Его королевского величества Зелёный прибыл для дальнейшего прохождения службы! — и радостно мне улыбнулся.

— Гляди-ка, — вновь подивился Полоз, — вроде нормально разговаривает. И не сказать, что умом тронулся…

— Всё? — поинтересовался я у Зелёного, — Добавить ничего не желаешь?

— Никак нет, господин сержант! — так же чётко отрапортовал Зелёный, улыбаясь во весь рот.

— Тогда, может быть, уважаемый Великий охотник и рядовой войска Его королевского величества объяснит своим боевым товарищам, где он шлялся полтора суток!? — постепенно повышая тон, последнюю часть фразы я буквально проорал в лицо опешившему от такой встречи Зелёному.

Всё ещё продолжая неуверенно улыбаться, он оглядел нас всех и, запинаясь, произнёс:

— Но вы же сами мне разрешили, господин сержант… отлучиться… не надолго…

— Вот именно, — рявкнул я, — НЕ надолго! Или для тебя отсутствие на посту в течение полутора суток, это — «ненадолго»!? Тогда скажи мне, что в твоём понимании означает — «надолго»!? Чтоб я на будущее знал и учитывал твои временные рамки! НУ!?

Однако Зелёный и сам уже понял, что сморозил глупость. Виновато опустив голову, он тихо произнёс:

— Простите меня, пожалуйста. Я, конечно, виноват… Но тут, понимаете, такое дело, — лёгкая, блуждающая улыбка вновь чуть заметно скользнула по его лицу. Мелькнула и — пропала, оставив на лице едва заметный след своего сияния.

Я отвёл свой взгляд в сторону, вздохнул и вновь посмотрел ему прямо в глаза. Не отводя глаз, он чуть заметно пожал плечами и опять улыбнулся.

— Ладно, — невольно усмехнулся я, — поздравляю. А за опоздание — три ночи подряд — дежурство на площадке. Начнёшь сегодня же! Это тебе урок на будущее, — и, разворачивая коня, добавил, — всё, возвращаемся. За мной — марш!

Хорёк догнал меня на обратном пути и, поровняв своего коня с моим, спросил:

— С чем это вы его поздравили, господин сержант?

— А ты что, не понял? — хмыкнул я.

— Нет… Вы о чём!?

— Ну, если говорить грубым солдатским языком, то вчерашней ночью Санчара отдалась ему! Вот так-то, парень! Дождался наш охотник своей добычи.

— Да ладно! Не может быть!? — поразился Хорёк, — Это ж надо, а? Полгода ходил за ней, а всё ж таки добился своего?

— Может, Хорёк, может! Молодец, Зелёный! Настойчивый…

— Да, дела, — протянул Хорёк, оглядываясь на нашего охотника, — ей же теперь в родной аил дорога заказана. Прибьют её родичи за такое. И замуж её там теперь никто не возьмёт.

— Значит, она для себя всё решила, — сделал я вывод, — да и Зелёный наш, похоже, тоже…

Хорёк, придержав коня, дождался, пока Зелёный поравняется с ним и с силой хлопнул его по спине:

— Поздравляю!

— С чем? — удивлённо глянул на него охотник.

— Да ладно, — заржал Хорёк, — не прикидывайся. Мне сержант уже сказал. Про подружку твою.

— Спасибо, — Зелёный был заметно смущён и раздосадован тем, что тайна его так быстро открылась.

А Хорёк, размахнувшись во второй раз, влепил ему увесистый подзатыльник:

— Балбес!

— Теперь-то за что? — обиженно вскинулся Зелёный.

— Не делай так больше! Знаешь, как мы тут все переволновались! Чего только не передумали… Парни всю ночь не спали.

Последние слова он произнёс, уже спрыгивая с седла возле конюшни.

— Извините, — только и смог произнести Зелёный, виновато глядя по сторонам.

К вечеру разыгралась метель. Нагнавший из-за перевала снежные тучи ветер выл и свистел вокруг нашего небольшого поста, сразу показавшегося нам островком тишины и покоя посреди разбушевавшейся стихии. В казарме было уютно и тепло. Отряд отдыхал. Лезть в такую погоду на смотровую площадку было величайшей глупостью, поскольку на расстоянии десятка шагов уже было абсолютно ничего не видно. Зелёному явно повезло с отрабатыванием назначенных дежурств. Но я не преминул ему напомнить, что должок в три ночные смены он мне обязательно вернёт сразу же, как только закончится это погодное безобразие. Он согласно кивнул и завалился на свою лежанку спать, пояснив, что будет таким образом подготавливать свой организм к ночным бдениям. Я и не возражал, поскольку заняться всё равно было больше нечем.

Двое суток продолжалась эта круговерть. К вечеру второго дня ветер постепенно утих, тучи на небе убежали дальше, на запад и вскоре над горами засияли крупные, яркие звёзды, засветила луна.

Постояв у порога казармы и полюбовавшись на чистое звёздное небо, я вошёл внутрь и толкнул дремлющего с самого обеда Зелёного:

— А ну, подъём! Хорош спать! На службу пора.

Зелёный, приоткрыв глаза, сонно уставился на меня.

— Метель кончилась, — сообщил я ему, — пять минут на сборы и — бегом на площадку!

Сев на лежаке и спустив на пол ноги, Зелёный потёр руками лицо и потянулся к сапогам.

— Эх, господин сержант, — вздохнул он, — какой сон не дали досмотреть…

— Хе, — усмехнулся Грызун, — то-то я гляжу, ты во сне руками по поясу елозишь! Небось, подружку свою горскую под себя подминал?..

— Отвали, — лениво отозвался Зелёный, — зависть — тяжкий грех!

— Да мне-то чего грехов бояться? — махнул рукой Грызун, — Я уж чего только не повидал. Это тебе, молодому, о грехе рукоблудия надлежит помнить, — язвительно добавил он.

— Да иди ты, — невольно покраснел Зелёный, — чего говоришь-то?

— Послушайте, сержант, — подал голос Цыган, — а может не стоит нашего влюблённого охотника одного на площадку отправлять? А то начнёт он там о своей подружке вспоминать… Так и до греха, Грызуном озвученного, недалеко. Воспоминания, должно быть, ещё свеженькие…

— Ничего, — ухмыльнулся я, — бодрее службу нести будет.

— Да чего вы привязались!? — не своим голосом взвыл Зелёный, — у меня и мыслей таких не было!

— Ты собрался? — ехидно прервал его Хорёк, — ну давай, давай, дуй на площадку. Там и определишься, есть у тебя такие мысли, или — нет.

В сердцах сплюнув, Зелёный под дружный хохот всего отряда выскочил наружу, с силой хлопнув дверью.

— Цыган, спой чего-нибудь, — попросил Степняк.

Сняв со стены гитару, Цыган легко тронул струны, проверяя настройку, глянул по сторонам, как бы проверяя, слушают ли его и запел. Сначала негромко, потом всё сильнее и сильнее. Вначале это были просто цыганские напевы с различными изменениями тональностей и тембра, а потом, видимо — распевшись, Цыган запел одну из своих песен. Песня была для нас новая и, хоть и не отличалась высокой художественностью текста, слушали мы её с интересом.

— Ай, да вьюга веет в чистом поле, Ветер свищет между гор… Ой, да погулял, да на просторе Конокрад — цыганский вор! А я сегодня не гуляю Не пляшу, не пью вино. Не поверите, ромалы! На мне солдатское сукно… Цыган служит, ой, на границе Средь высоких диких скал. Ой, как много я, ромалы, Здесь за год службы повидал! Наш десятник, больно строгий, День продыху не давал! Иль горцы буйные наскочат, Да опять — за перевал… А мне бы девку — губки-ягодки, Жбан вина, добра коня… Ой, да умчуся я на волюшку, Ввек не отыщете меня! Воля, воля, воля-вольная! Ай, ты — душа цыганская! Поле, поле ты раздольное, Ой, забери скорей меня…

Закончив петь, Цыган ещё продолжал какое-то время наигрывать мелодию, прикрыв глаза и едва заметно улыбаясь.

— Да, Цыган, — сказал я, — не для тебя служба воинская…

— Верно говоришь, сержант, — белозубо улыбнувшись, ответил он, — уж больно строго и дисциплина жёсткая. Но с вами, сержант, служить интересно.

— Это чем же?

— Скучать не даёте! Что ни день, то новая придумка. Вон, и за хребет с вами сбегали. Человека из плена освободили, да заодно и золотишком разжились. А от того и на душе приятно, и кошелю — радость!

— Ну, положим, за казну эту Грызуна благодарить надо. Всё ж таки, это он её нашёл…

— Э, нет, сержант, — вступил в разговор Грызун, — Я нашёл — это верно. А вот только ежели бы вы своего согласия на то, чтоб добыть золотишко это не дали, вовек бы нам его не видать…

— Послушай, Цыган, а вот уйдёшь ты со службы, чего делать будешь, — спросил Степняк.

— А на коня быстрого, да в поле чистое — долю свою добывать, — мечтательно отозвался Цыган.

— А какую долю? — не отставал Степняк.

— Жену хочу в таборе взять, — признался Цыган, — свою кибитку иметь. Детей чтоб целая куча! И кочевать по свету с табором своим, куда глаза глядят, куда душа летит, куда ноги несут!.. Э-эх!

Он ударил по струнам и с силой перебрал несколько аккордов.

— Да, семья — это хорошо, — согласился Одуванчик, — вон, Линика моя, из посёлка, уж несколько раз намекала, мол, не останусь ли и дальше здесь?..

— А ты чего? — поинтересовался Полоз.

— А чего я? — вздохнул Одуванчик, — Куда ж я со службы денусь? Это мы сейчас тут. А время пройдёт, куда дальше пойдём?

— Так уходи со службы!

— Не знаю… А может, и вправду, а? Что скажете, господин сержант?

— А ты сам-то чего хочешь? — спросил я.

— Дом хочу, — признался Одуванчик, — землю пахать, скотину разводить, сад посадить. Я ведь на земле вырос! А ещё, как Цыган говорит, чтоб детей целая куча! Вот у Линики сын от первого, покойного, мужа растёт. Только ещё пятый годок пошёл, а до чего шустрый да сообразительный парнишка — куда там! — довольно рассмеялся Одуванчик, — и мне, как приду, завсегда радуется…

— Я вот тоже иногда думаю, остаться, что ли? — задумчиво сказал Степняк, — Приработался я к кузне здешней, как своя стала. Да и подруга в посёлке тоже имеется. И тоже уж не раз разговоры об этом заводила. Только, чуется мне, не до мирной жизни нам скоро будет… Верно ли говорю, сержант?

По наступившей в казарме тишине и устремлённым на меня со всех сторон взглядам я понял, что не одного Степняка подобные мысли тревожат.

Тяжело вздохнув, я ответил:

— Не только тебе, Степняк, это чуется. Королевскому совету это ещё прошлой весной почуялось. Для того и мы здесь сидим, да за хребет пограничный смотрим. Чтоб, значит, врага вовремя углядеть, да в столицу весточку послать. Только вот когда оно будет, не известно… А потому до срока о том — молчок. Делай своё дело, да язык за зубами держи. Всем понятно?

Ответом мне были лишь молчаливые кивки.

— Ну, а коли понятно, то на этом разговор и закончим. Цыган, бери трубу и — марш на двор: «Отбой» играть.

— Как будто нельзя просто взять и объявить его прямо в казарме, — проворчал Цыган, поднимаясь с лежака и вешая гитару на стену.

— Поговори мне ещё!.. — показал я ему кулак.

Цыган вздохнул, накинул на плечи плащ, снял с полки горн и вышел за дверь. Вскоре с улицы донёсся чистый, мелодичный звук горна, звонко пропевшего самый сладостный для солдатского уха сигнал «отбоя».

Ночь прошла тихо и спокойно. На следующий день, ближе к полудню, к нам на пост прибыл Кузлей с двумя своими сородичами, уже знакомыми нам по совместному рейду по горам. Отец прислал их забрать выданных нам ранее лошадей.

— Еле через перевал перебрались, — пожаловался он мне, спрыгивая с заморенной лошадёнки и протягивая руки для приветствия, — снегу столько, что лошади идти не могут.

— Как же вы их всех обратно поведёте? — спросил я, здороваясь.

— Через проход пойдём, — вздохнув, решил Кузлей, — иначе — никак…

Стоявший поблизости Зелёный, услышав это, тут же с загоревшимися глазами предложил проводить горцев до прохода.

— Ты мне ещё две ночи должен, — показал я ему кулак и понурившийся Зелёный вернулся в казарму.

— О чём это вы? — не понял Кузлей.

— Да, это наши дела, не обращай внимания, — отмахнулся я, — ну, ставьте лошадей на конюшню да заходите в казарму. Сегодня вам уж точно назад возвращаться не придётся.

Согласно кивнув, Кузлей потянул свою лошадь за повод к конюшенным воротам.

Во время ужина он рассказал нам, что пришлые карзуки, потеряв своего главного вождя, попытались для начала выбрать другого среди предводителей помельче. Однако ни один из них ни должным авторитетом, ни властью, ни богатой казной не обладали. Выборы, как и ожидалось, закончились ничем. И теперь каждый род жил сам по себе и решал самостоятельно, что делать и куда идти. Некоторые роды даже решили по весне возвращаться обратно в восточные горы, не особо доверяя словам посланцев нанявшего их короля о грядущих победах и богатой добыче. Таким образом, Грызун одним своим выстрелом невольно раздробил бывшее до того единым войско карзуков. Что, конечно же, не могло не сказаться на его боеспособности в грядущей войне.

Утром следующего дня Кузлей со своими родичами, позавтракав, отправились в обратный путь. В провожатые я назначил им Одуванчика и Полоза, запретив Зелёному даже заикаться о поездке к проходу в ближайшие дни.

Отправились они вовремя, потому как ближе к полудню из-за перевала опять начал задувать ветер, потянулись тучи и начал сыпать снег. Сначала редкий, но чем дальше, тем всё крупнее становились хлопья и всё гуще становился снегопад.

Во второй половине дня на пост вернулись Дворянчик и Циркач. Они, конечно, задержались в пути, но не по своей воле. Подняться по ущелью на плато два дня назад, когда бушевала метель, было просто невозможно. И пережидать непогоду пришлось в той самой крепостце, что расположена в долине, неподалёку от входа в ущелье. Кстати, как оказалось, майор Стоури после памятного нам всем осеннего боя с горцами оставил в той крепости две сотни конных пикинёров из своего полка на случай, если вдруг опять что серьёзное приключится. И менял их там регулярно каждые два месяца.

Выслушав короткий доклад о поездке, я дал им время на отдых до завтрашнего утра.

— А утром, — добавил я, — Циркач — на площадку, Дворянчик — дежурный по казарме.

Дружно ответив «Есть!», они занялись своими делами.

Не замедлили с возвращением и Одуванчик с Полозом, провожавшие горцев до реки.

К вечеру опять разыгралась метель. Но длилась не долго, после полуночи ветер заметно утишился и к утру всё улеглось.

Выйдя после завтрака из казармы, я увидел разгорающийся над хребтом чистый, аж до хрустального звона, рассвет. Поглядев в сторону перевала, я вернулся обратно в казарму.

— Хорёк!

— Я, — отозвался тот, сидя на лежаке и перематывая на ногах портянки.

— Возьми с собой пару человек и смотайтесь к перевалу. Посмотрите, что там и как… Вернётесь — доложишь.

— Есть, — кратко отозвался он и, натянув сапоги, повернулся к остальным, — Степняк, Полоз, собирайтесь. Со мной поедете.

— И чего там может быть? — пробурчал себе под нос Полоз, натягивая тёплую куртку, — сколько дней метель мела… Там же сейчас ни пройти, ни проехать! Вон, Кузлей со своими позавчера едва через него перебрался.

— Побурчи у меня, побурчи, — отозвался я, — установлено регулярные выезды к перевалу проводить, будь добр, соберись и выполни. Вопросы?..

— Никак нет, — отозвался Полоз, направляясь к двери на конюшню.

Пока они ездили к перевалу, всех остальных, за исключением спустившегося с площадки Зелёного, я выгнал на улицу на выездку. Чтоб и сами размялись, и лошадей своих погоняли.

Выездка плавно перешла в конную тренировку. Мы до того разгорячились и увлеклись, что только окрик Дворянчика «Сержант, смотрите, Хорёк возвращается!» отвлёк меня от увлечённой рубки с двумя верховыми «соперниками». Остановив схватку, я оглянулся.

Посланная к перевалу троица спешно возвращалась, и явно не с пустыми руками. Поперёк седла Полоза что-то лежало, издали похожее на большой мешок. Когда они подъехали ближе, стало понятно, что это вовсе не мешок, а человек.

Остановив лошадей возле входа в казарму, Хорёк спрыгнул на землю и подбежал к Полозу, продолжавшему сидеть в седле.

— Помогите мне! — крикнул он, обращаясь к нам, — надо его занести внутрь.

Одуванчик с Цыганом тут же бросились на помощь. Осторожно сняв человека с коня, они втроём занесли его в казарму. Степняк, держа в руках потрепанный заплечный мешок, посох и продолговатый кожаный свёрток, вошёл следом.

Человек был уложен на лежак, ближайший к нашему очагу и Хорёк принялся снимать с него одежду, состоявшую из длинной шерстяной накидки, намотанной поверх полотняной рубахи и шерстяных штанов на ногах. Голени его были обмотаны длинными полосами льняной ткани. А поверх обмоток были обуты невысокие кожаные сапоги, сшитые мехом внутрь. Голову прикрывала облегающая вязаная шапочка с наушниками.

Сам он тоже выглядел непривычно: жёлтая кожа, узкие глаза, нос с широкими ноздрями и приплюснутой переносицей, длинные чёрные волосы заплетены в косицу и обёрнуты вокруг шеи. На вид ему было лет тридцать. Но я мог и ошибиться, учитывая его состояние.

— Где вы его нашли? — спросил я.

— Полоз увидел. Случайно, — ответил Хорёк, растирая шерстяной рукавицей грудь незнакомца.

Я вопросительно взглянул на Полоза.

— Да я и не его сначала увидел, — пожал тот плечами, — а посох. Он из снега торчал. Сразу было видно, что это не ветка какая-то и не дерево. Интересно стало. Подъехал поближе, гляжу, а меж камнями вроде как сидит кто-то, снегом присыпанный. Позвал остальных. Откопали. Вот так и получилось…

— Понятно, — я повернулся к Степняку, — что за мешок у тебя?

— При нём было, — Степняк положил всю поклажу на стол.

— Так, посмотрим, — произнёс я, подходя к столу.

Посох я отложил сразу, ничего примечательного в нём не было. Так и не сумев развязать смёрзшиеся ремешки на кожаном свёртке, я их просто перерезал и развернул кусок тонкой кожи, ещё не успевшей полностью отогреться и поскрипывавшей у меня в руках. На свет явился меч, каких я ещё не видывал. Рукоять на полтора хвата, круглая плоская гарда и слегка изогнутый, расширяющийся к своей передней трети клинок были непривычны и вызывали определённый интерес. И в плане того, где такие мечи изготавливают, и в плане того, как же им надо биться? Известные мне способы ведения боя нашими мечами здесь не подходили.

— Хм… Интересно, — протянул я, осматривая меч.

— Гляди-ка, клинок какой необычный, — сказал Степняк, глядя на находку, — аж до ширины ладони доходит… Это где ж, интересно, такие делают?

Зелёный, отдыхавший после ночной службы и разбуженный поднявшейся суетой, тоже подошёл к столу. Поглядев на меч, он повернулся ко мне и высказал предположение:

— А может, он лазутчик вражеский, к нам засланный?

Я неопределённо пожал плечами.

— Не знаю…

— Сержант, — окликнул меня Хорёк, продолжавший заниматься лежащим без сознания человеком, — у него, похоже, нога правая не то сломана, не то вывихнута. Лечить надо…

Подойдя к лежаку, я осмотрел и осторожно пощупал правую лодыжку, сильно опухшую и наливавшуюся нехорошим сине-багровым цветом. Кожа его была ледяной и жёсткой. Человек, не приходя в сознание, тихо застонал.

— Так, парни, ну-ка, быстро, корыто сюда.

Когда приказание было исполнено и рядом с лежаком на пол установили корыто, найдёныша переложили в него, оперев голову о край, и по моему приказу принялись заливать тело чуть тёплой водой.

— Ну, вот что, Зелёный, — решил я, — не придётся тебе сейчас отдохнуть. Давай, быстро собирайся и дуй за своей знахаркой. Я думаю, сейчас её помощь в самый раз будет.

— Есть! — радостно отозвался тот, — я мигом!

— Не радуйся особо, — охладил я его пыл, — не один поедешь. Цыган! Собирайся. Вместе поедете. И обратно поторопитесь! А то он может и не дожить до приезда вашего…

Спустя пять минут оба всадника умчались по направлению к реке, ведя в поводу третью лошадь для Санчары.

— Хорёк, как отмокнет и конечности разгибаться начнут, вынете его из корыта, переложите на лежак, оботрите и прямо так, голышом, заверните в медвежью шкуру. Пусть отогревается.

— Я понял, сержант, — отозвался Хорёк, подбавляя ещё тёплой воды в корыто.

Раздав все необходимые распоряжения, я вновь подошёл к столу и взялся за мешок.

— Так… а что у нас здесь?

Верёвка, стягивавшая его горловину, уже оттаяла. Повозившись с ней немного, я развязал узел и принялся поочерёдно вытаскивать из мешка всё, на что натыкалась рука.

На столе поочерёдно оказались: запасная холщёвая рубаха; чистые обмотки на ноги; небольшой кусок холста, служащий хозяину, по-видимому — полотенцем; деревянная миска, кружка и такие же деревянные палочки непонятного назначения; небольшой нож, предназначенный скорее для каких-либо кухонных работ, чем для использования в качестве оружия; несколько кусков какой-то странной бумаги и пенал с письменными принадлежностями и кисточками; книга в кожаном переплёте с абсолютно незнакомыми мне письменами; маленький, размером с указательный палец, деревянный пенал, в котором хранились несколько очень тонких и странных медных и стальных игл, совершенно не похожих на швейные. Ещё в мешке лежали завёрнутые в отдельную холстину несколько луковиц, кусок хлеба, горсть сушёных фруктов, какая-то крупа в мешочке и завёрнутая в клочок бумаги соль.

— Вот, собственно, и всё, — констатировал я, оглядев содержимое мешка.

— Интересно, — покачал головой Грызун, — вы обратили внимание? Денег-то у него нет. Ни в мешке, ни в одёжке. На что же он живёт?

Дворянчик взял книгу и раскрыл её. Полистал, поразглядывал картинки и опять захлопнул.

— Ни хрена не понятно, — сказал он, кладя её на стол, — что за язык, что за буквы? И как они их только читают?

— А картиночки-то интересные, — протянул Степняк, — как будто люди на них дерутся.

— Это Циркачу интересно будет, когда вечером с площадки спустится, — равнодушно пожал плечами Дворянчик, — он ведь борец цирковой. Вот пусть и разбирается…

— Похоже, оттаял, — подал голос Хорёк, — давайте его перекладывать.

Степняк с Одуванчиком помогли аккуратно переложить человека на лежак и, обтерев сухой холстиной, завернули в шкуру.

Спустя какое-то время его вдруг начал колотить сильный озноб, он застонал, скрипел зубами от боли, временами едва ли не срываясь на крик. На короткое время он даже пришёл в себя, поводя непонимающими глазами по сторонам, огляделся, попытался что-то сказать но, опять застонав от боли, провалился в забытьё.

Так продолжалось ещё несколько раз, пока не приехала Санчара. Развернув медвежью шкуру, она осмотрела пострадавшего, нимало не смущаясь тем, что перед ней лежит голый мужчина, и повернулась ко мне.

— Это не перелом. Это сильный вывих. Надо вправлять. Нужно, чтобы его крепко держали, тут и тут, — она показала на грудь и бёдра.

— Понятно, — кивнул я и подошёл к больному со стороны плеч, — Степняк, держи его ноги. А я буду держать за плечи.

Когда мы со Степняком покрепче прижали к лежаку пострадавшего там где, показала Санчара, девушка взялась за вывихнутую ступню и начала потихоньку двигать её туда-сюда., одновременно растирая и разминая лодыжку. В какой-то момент она вдруг напряглась и с силой рванула ступню на себя, чуть разворачивая в сторону. Лежавший без сознания человек от боли дико вскрикнул, на мгновение пришёл в себя и опять лишился чувств.

Между тем Санчара, густо намазав повреждённый сустав тёмной вонючей мазью, обложила его какими-то размоченными в тёплой воде сушёными листьями и туго обмотала длинной полосой белого холста. Поверх холстины обернула куском шерстяного покрывала и, наконец, опять укутала больного шкурой.

— Теперь он будет спать, долго, — сказала она, — может быть, до утра. Когда проснётся, налейте ему полстакана вот этого, — она протянула мне небольшой глиняный кувшинчик, — и добавьте туда теплой воды. Пусть выпьет. И надо ему дать выпить бульон из мяса. Лучше — из курицы. Потом он опять будет спать. Через два дня я приеду, посмотрю.

— Это всё? — спросил я, — Может быть, что-то ещё нужно?

— Нет, — покачала она головой, — теперь всё будет зависеть от духов гор и от его здоровья. Если он сильный, то поправится. Если нет — умрёт. Но я сделаю, что смогу.

— Спасибо тебе. Чем мы сможем тебя отблагодарить?

— Мне от тебя ничего не нужно, — покачала она головой и чуть заметно улыбнулась, — если только…

— Что?

— Пусть Зелёный проводит меня домой…

Вот ведь хитрюга, а! Ну, да ладно…

— Зелёный! — позвал я.

— Слушаю, господин сержант! — вырос он передо мной прямо из ниоткуда.

— Собирайся. Проводишь знахарку обратно, — и чуть слышно добавил, — свободен до завтрашнего утра.

— Есть, господин сержант! — улыбаясь во весь рот, радостно проорал Зелёный и, накинув плащ на плечи, подхватил Санчару под руку, — бежим отсюда, пока он не передумал, — шутливо прошептал ей на ушко.

Хмыкнув, девушка выскользнула за ним на конюшню. Вскоре с улицы послышался удаляющийся топот копыт.

Пять дней наш незнакомец провалялся в беспамятстве, лишь на короткое время приходя в сознание. Мы едва успевали дать ему в эти короткие минуты выпить ту настойку, что нам оставила Санчара, как он опять проваливался в забытьё.

Во второй раз Санчара приехала через два дня, как и обещала. Размотала повязку на ноге, осмотрела отёк и сказала, что надо надрезать кожу. Выдавить всю гнилую кровь и слизь, что собрались на месте вывиха и наложить другую повязку. Иначе может начать гнить кровь. И тогда он точно не выживет. По её просьбе мы поставили у лежака больного пустую бадейку, ведро с горячей водой и подали чистую холстину. Степняк с Циркачом взялись его держать, пока знахарка будет пускать кровь. Остальные уселись в сторонке, чтобы понаблюдать и, при случае, оказать необходимую помощь.

Уж не знаю, где она этому научилась, у какой горской бабки-знахарки, но только делала она всё не хуже лекарей из наших полковых лазаретов. И инструмент на огне обожгла, и место разреза горячей водой обмыла и уксусом обработала, и всё прочее, что при таком лечении надобно, исполнила.

А уж сколько из раны разрезанной чёрной крови вперемешку с гноем натекло, и не передать! Даже мне чуть плохо не стало. А она — ничего! Хоть бы носом от вони гнилостной повела. А как кровь чистая из надреза выдавливаться стала, она рану настойкой какой-то промыла, тряпочкой чистой просушила, да по краям тонким слоем мази обмазала. После чего опять ногу холстиной чистой обмотала и в шерсть завернула. Рассказала, как нам дальше быть и чего делать и обратно к себе уехала. В сопровождении Зелёного, понятное дело.

Кроме повреждённой ноги у нашего больного проявилась ещё одна напасть. В результате переохлаждения у него началась сильнейшая простуда. Высокая температура, тяжёлый хриплый кашель и периодические разговоры в бреду на незнакомом языке заставили нас изрядно поволноваться. Бывали даже такие моменты, когда мы начинали подумывать о его близкой кончине. Однако постепенно ему становилось всё лучше. Он всё чаще приходил в сознание, бредил всё реже, температура понемногу спадала…

Под вечер седьмого дня наш больной пришёл в себя окончательно. Приподнявшись на локтях, он внимательно оглядел всю комнату и каждого из нас в отдельности. Мы, сидевшие в это время за столом и ужинавшие, на какое-то время замерли, боясь, что он опять рухнет без сознания. Но больной слабо улыбнулся и что-то тихо сказал.

Я вылез из-за стола, подошёл к нему и уселся на соседний лежак.

— Здравствуй, — протянул я ему руку.

Он мой жест понял, выпростал сухую горячую ладонь из-под шкуры и слабо пожал мне руку. После чего обессилено откинулся на спину.

— Ну, ладно, ты лежи, лежи, — сказал я, поправляя шкуру у него на груди, — Одуванчик, бульон давай!

Наш каптенармус подскочил на месте, немного суетливо схватил глубокую миску и влил туда мясного бульона. Был он, правда, не куриный, а из недавно подстреленного Хорьком горного козла, но зато свежий, только сегодня днём сваренный.

Быстро подойдя к больному, Одуванчик склонился над ним и, придерживая ему голову, стал поить бульоном из миски через край. Тот, не отказываясь, жадно припал к миске, втягивая в себя наваристую жидкость и время от времени переводя дух.

— Ну, вот так-то лучше будет, — удовлетворённо кивнул я и вернулся за стол.

Утром, когда наш больной проснулся и, завтракая, напился вчерашнего бульона, заедая его сухарями, я опять подсел к нему на лежак и принялся расспрашивать, что он за человек, откуда взялся и куда идёт.

На нашем языке он почти не разговаривал. Заодно выяснилось, что и на горском наречии он тоже не говорит. Хотя в этом случае от меня тоже проку было не много. А потому больше объяснялись жестами.

После почти часового такого «разговора» я узнал, что зовут его Дзюсай, он монах из монастыря в какой-то неизвестной мне стране, лежащей далеко на востоке. Это ещё дальше Великих степей. А идёт он на запад. Его туда послал их настоятель монастыря. Книгу какую-то найти, великие знания несущую. Якобы она где-то в западных землях хранится. Ну, да это уже его дела, я в этот вопрос сильно вникать не стал. Зато расспросил его, как он на перевале оказался?

Выяснилось, что монах этот два дня пережидал метель в ближайшем к перевалу горском аиле. Когда же непогода успокоилась, он пошёл дальше, но идти по глубокому снегу было трудно. На полдороге, ещё до того, как он смог подняться на перевал, опять начался снегопад с ветром. И на перевал он поднялся уже в сумерках. Решил переждать до утра среди камней, где не так сильно задувало. Набрал немного хвороста, разжёг костёр. Но до утра дров не хватило, и он понемногу начал замерзать. К тому же очень сильно болела нога, которую он повредил во время сбора хвороста, поскользнувшись на камне, скрытом под снегом. И потому идти дальше он уже не мог. Так его снегом и засыпало…

В конце беседы Дзюсай очень благодарил меня и, в особенности, тех, кто нашёл его под снегом и привёз в казарму. Сказал, что ему никак нельзя оставлять этот мир, не выполнив поручение своего настоятеля.

— Ладно, отдыхай пока, — похлопал я его по плечу, заканчивая разговор. И, поймав его непонимающий взгляд, жестом показал, — спи. Потом ещё поговорим.

Дзюсай понял. Поблагодарив меня слабой улыбкой, послушно повернулся на бок и закрыл глаза.

Выйдя во двор, я подошёл к парням. Зелёный как раз проводил с ними стрельбы из арбалетов.

Пересказав свою беседу с монахом, я взял в руки уже заряженный арбалет и, вскинув его, выпустил болт. Звонка щёлкнула спущенная тетива и болт со свистом ушёл в цель — нарисованную на деревянном щите фигуру человека. Пролетев полсотни шагов, болт вонзился точно в центр нарисованной груди.

— А не врёт монах наш? — высказал сомнение Хорёк, — а вдруг он на самом деле — лазутчик вражий?

— Поглядим, — пожал я плечами, — сейчас мы всё равно проверить этого не можем. А ему с больной ногой у нас месяц валяться, не меньше. Может, что и прояснится за это время, — снарядив арбалет, я послал в цель следующий болт, — а пока будем приглядывать за ним да почаще с ним разговаривать. Правда, с языком у него слабовато…

— А я думаю, что если бы он шпионом был, то уж наш-то язык он бы точно знал, — высказался Дворянчик, — какой смысл посылать человека в чужую страну, если он даже не понимает, о чём местные жители разговаривают?

— А может он — прикидывается, — предположил Полоз, — в заблуждение вводит…

— Не похоже, — покачал я головой, — вроде бы и в самом деле по-нашему почти не говорит… В общем, как я вам и сказал, приглядывайте за ним, чаще с ним разговаривайте и обо всём, что услышите от него, докладывайте мне. Да виду в том, что мы в сомнениях, ему не подавайте. А там разберёмся…

Шло время. Нога монаха постепенно заживала. Да и простуда тоже довольно быстро проходила. Мы старались почаще разговаривать с ним, благодаря чему он узнавал всё больше наших слов, с заметным прилежанием и удовольствием изучая местный язык. Произносимые им слова звучали довольно забавно, с заметным присвистыванием и смягчением некоторых букв. Разговаривал он приблизительно на уровне «твоя моя не понимай, моя твоя не знай, как сказать». И при этом активно использовал мимику лица, жестикуляцию и любые подручные предметы. Но для простоты передачи его речи я буду просто пересказывать, как мы его понимали. К тому же во время разговора он всегда улыбался, о чём бы с ним не говорили. Когда Циркач, удивлённый такой манерой разговора, спросил, почему тот всегда улыбается, монах ответил ему, что в его стране есть поговорка: «Улыбка продлевает жизнь, а хмурое лицо иссушает печень». А так как печень есть средоточие жизни, то и хмуриться лишний раз не стоит, добавил он. Уж лучше улыбаться, верно!? Не согласиться с ним было невозможно, что Циркач и сделал. Кстати, борец наш с большим интересом просмотрел найденную у монаха книгу и подробно расспросил Дзюсая, что за приёмы такие изображены на картинках.

Ответ нашего гостя не мало поразил нас. Оказывается, это не приёмы какого-то неведомого нам воинского искусства, а некий путь самопознания и совершенствования, проходя по которому, человек обретает внутренний покой, умиротворённость и спокойствие духа, познаёт мир и взращивает в себе любовь ко всему окружающему.

Озадаченно почесав в затылке, Циркач перелистал книгу, нашёл подходящий, по его мнению рисунок и, ткнув в него пальцем, ехидно поинтересовался:

— Так это он, значит, от большой любви к ближнему своему мечом ему по шее рубит?

На рисунке было изображено, как один человек выкручивает другому руку с мечом и, заставив его согнуться, рубит сверху своим мечом по шее противника.

Коротко взглянув на рисунок, Дзюсай чуть заметно улыбнулся и ответил:

— Останавливая агрессию нападающего, мы тем самым отправляем его в высший мир, к вечному блаженству. Одновременно мы избавляем этот, и без того несовершенный мир от излишнего проявления жестокости со стороны непросветлённого истинным знанием злодея…

— Ни хрена себе ты завернул, — невольно восхитился Грызун, — это что же, получается, что когда я кошель у богатея на рынке подрезал, я избавлял его от излишнего груза золота, отягчающего его пояс и совесть? И тем самым спасал его душу и помогал этому миру совершенствоваться? За что ж тогда меня в тюрьму отправляли?

— Деяния твои не могут быть признаны правильными потому, что брал ты не своё и путём не праведным. Вот если бы ты смог в разговоре убедить богатого человека добром отдать тебе золото его, да потом сам раздал бы его нуждающимся, тогда твои деяния были бы признаны истинно верными.

— Ну, хорошо, — согласился Грызун, — пусть так. Но почему же тогда меня хотели упрятать за решётку только за то, что я выиграл пари? А ведь на кону стояло не много ни мало, а целых две тысячи золотых дукров!

Хорёк удивлённо присвистнул, тут же присоединившись к дружному хохоту всех окружающих. Уж мы-то знали, чего стоят пари, с Грызуном заключаемые!

— Не понимаю, — вежливо улыбнулся монах, — объясните, почему вы смеётесь?

— Поспорил я понимаешь, с одним подвыпившим купцом на эти самые две тысячи, что не сможет он монетку из тарелки с вином вытащить, а я смогу, — пустился в разъяснения Грызун, — И условия ему обговорил, что и как делать должно. Он ведь сам на это согласился! И я, понятное дело, пари это выиграл! Так он же меня ещё и мошенником обозвал, и в суд подал! И суд его правоту признал! Вот и где, спрашивается, справедливость?

— А в чём была суть спора, — поинтересовался Дзюсай, — могу я узнать все подробности?

— Э, нет! — отгородился от него ладонями Грызун, — я просто так свои секреты не раскрываю. Хочешь узнать, в чём суть, давай пари заключим. Тогда и узнаешь.

— Грызун! — предостерегающе подал я голос

— А чего, сержант? — повернул тот ко мне невинное лицо, — он же сам этого хочет…

— Грызун, — повторил я, показывая кулак, — у тебя все сами хотят. Да и денег у монаха всё равно нет. На что спорить будешь?

— На что? — Грызун озадаченно поскрёб подбородок, — А пускай он, ежели проиграет, обучит меня тем приёмам, что в книжке его нарисованы. А уж как да на что их использовать, я сам определюсь.

Дзюсай, внимательно слушавший наш разговор, попросил объяснить ему кое-что из того, что он не понял. Подумав немного, он сказал, что, мол, он с предложением Грызуна согласен. Только на случай своего выигрыша он деньги брать не будет. Не положено, мол, монаху к золоту тянуться. А потому Грызун, коли проиграет, будет все пожелания монаха исполнять. Ну, там — постирать, помыть и другое разное, по мелочи. До самого Дзюсаева отъезда с поста пограничного. Вроде слуги, в общем, будет.

Грызун, абсолютно уверенный в своём выигрыше, с лёгкостью согласился. Я, не видя в условиях пари денежной зависимости ни одного из спорщиков, тоже дал своё согласие.

— Ну, гляди, — начал Грызун, — вот монетка, видишь?

Он показал монаху серебряную монету и поставил на стол неглубокую тарелку.

— Я кладу в тарелку эту монету, — продолжал он, — и наливаю вино.

Взяв со стола кувшин с вином, Грызун влил в тарелку вино. Немного. Оно едва-едва прикрыло монетку сверху. Отставив кувшин в сторону, Грызун сказал:

— Суть дела в следующем. Нужно достать монетку так, чтоб не замочить руки в вине. Нельзя пытаться вытащить монетку ножом, вилкой или ещё каким-либо предметом, нельзя прикасаться к тарелке и переворачивать или наклонять её, чтоб вылить вино. И нельзя вино выпить. Если ты, соблюдая все эти условия, достанешь монетку, тогда ты выиграл. Если нет, то тогда это сделаю я. И ты, соответственно, проиграл!

Опираясь на стол локтями, добродушно ухмыляющийся Грызун посмотрел прямо в лицо сидящего напротив него монаха. Дзюсай, понятливо кивнув и улыбнувшись, перевёл взгляд на тарелку и задумался. Грызун тихо насвистывал и скучающе поглядывая то на монаха, то по сторонам, ждал.

Дзюсай думал не очень долго. Минуты две. Потом, не переставая вежливо улыбаться, огляделся по сторонам, встал из-за стола и, прихрамывая, подошёл к полке, заставленной всякой посудой. Покопался там, выбрал глиняный стакан и подошёл к очагу. Там он принялся греть пустой стакан над горячими углями, обернув вокруг него кусок холстины. Погрев стакан какое-то время, монах быстро вернулся к столу и, перевернув стакан днищем к верху, опустил его в тарелку рядом с монеткой.

Дальше произошло невероятное! Вино само всосалось в стакан!

Икнув от неожиданности, ошалевший Грызун на несколько мгновений лишился дара речи. Тыкая в тарелку пальцем, он лишь беззвучно разевал рот и беспомощно поглядывал то на меня, то на остальных присутствующих.

Тем временем Дзюсай, аккуратно достав монетку из тарелки, с легким поклоном и не переставая улыбаться, протянул её Грызуну. Взяв монетку, Грызун вдруг завопил:

— Да он колдун, сержант! Такого быть не может!

Я был ошарашен увиденным не меньше остальных. И, признаться, мысль о колдовстве была первой из всех, посетивших мою голову. Однако, как бы то ни было, монах спор выиграл. О чём я и не преминул сообщить Грызуну.

— Да какой там выиграл!? — возмущённо завопил тот, — речь шла о честном пари, а не о колдовских штучках!

— Ой, Грызун! Кто бы говорил о «честном пари»!? — насмешливо отозвался Цыган, — это у тебя-то пари «честные»?

— Я хотя бы не пускаюсь в колдовство, когда их выигрываю, — скорчил гримасу Грызун, — а этот…

— Проиграл — плати, — ухмыльнулся Циркач.

Монах, судя по выражению лица, не понявший и половины из всего разговора, вновь попросил объяснить, о чём речь. Когда же Циркач и я растолковали, что к чему, долго смеялся и, хлопая себя по груди ладонью, что-то говорил на непонятном языке. Отсмеявшись, он объяснил нам, что было это никакое не колдовство, а простое знание свойств и природы вещей и природных стихий.

— Как это? — не понял Грызун.

— Смотри, — сказал монах и взяв небольшое птичье пёрышко, простёр руку над очагом. Когда он отпустил перо, то оно сперва подлетело вверх, а потом плавно опустилось на горячие угли, где, вспыхнув, мгновенно сгорело.

— И чего?.. — озадаченно посмотрел на монаха Грызун.

— Воздух горячий, — пояснил тот, — когда нагревается, идёт вверх. Поэтому перо сначала и взлетело. Я нагрел стакан. Воздух из него вышел. Потом я перевернул стакан и поставил его в тарелку. Вместо ушедшего воздуха в стакан пришло вино. Вот и всё…

Грызун озадаченно кашлянул и, хмыкнув, произнёс:

— Вот зараза! Так просто… Я это запомню. Пригодится…

— Ну, а ты-то как собирался пари выигрывать? — поинтересовался Дворянчик.

— Да ладно, — попробовал увильнуть от ответа Грызун, — чего уж теперь-то?

— Давай, колись! — засмеялся Цыган, — всё равно с нами этот случай уже не прокатит. Мы теперь, по крайней мере, один способ уже знаем, как это пари выиграть.

— Да… через соломинку хотел вино высасывать и в стакан сливать, — помявшись, нехотя ответил Грызун.

— По сути, ты бы делал то же самое, что и монах, — ухмыльнулся я, — заполнял вином высосанный воздух. Так что — всё честно. Пари ты проиграл. И с этого момента поступаешь в услужение нашего гостя. Но только в свободное от службы и обучения время, — предупреждающе добавил я.

Тяжело вздохнув, Грызун повернулся к Дзюсаю:

— Ну, говори, чего делать-то?

Дзюсай приподнял стакан, стоявший до сих пор в тарелке. С тихим хлопком из него обратно в тарелку выплеснулось вино.

— Надо помыть, — улыбнувшись, сказал монах.

Грызун молча взял со стола посуду и вышел на двор. Протерев там всё снегом, он вернулся обратно, поставил тарелку и стакан на полку и повернулся к монаху в ожидании следующего задания. Тот покачал головой и сказал:

— Спасибо. Больше ничего не надо. Ты свободен.

— В смысле? — не понял Грызун.

— Совсем, — пояснил монах, — ты свой долг исполнил.

Мы все озадаченно переглянулись. Видя наше общее недоумение, Дзюсай продолжил:

— Я только хотел показать, что не стоит всегда надеяться только на свою силу. Любую: силу тела, силу ума или силу духа. Всегда можно встретить другого человека, обладающего ещё большей силой, чем вы. И поэтому нужно быть всегда готовым не только к победе, но и к поражению. Чтобы встретить его с достойным лицом. Это помогает легче переносить удары судьбы… Помните об этом!

Прошёл месяц с тех пор, как монах Дзюсай поселился у нас. Он уже почти выздоровел, но был ещё слаб после перенесённой болезни. Едва только он начал ходить, как тут же принялся дважды в день, утром и вечером, исполнять какой-то плавный, протяжный танец, порой напоминавший мне движения человека, бьющегося без оружия, а порой — различных животных и птиц. Когда я поинтересовался, чем это он занимается, монах ответил мне, что это такие специальные движения, которые укрепляют и восстанавливают тело человека и какую-то там его внутреннюю энергию. Якобы, чем сильнее эта энергия, тем здоровее человек. Я из всего сказанного понял только то, что это поможет его выздоровлению. Ну, а коли так, решил я, то и пускай себе танцует.

Но ещё больше всех нас поразило, когда он однажды вечером вытащил из маленького деревянного пенала, который мы нашли в его мешке, те самые непонятные иглы и начал их в себя втыкать.

У Одуванчика, первым увидевшего столь поразительное действо, глаза полезли на лоб от изумления.

— Ты чего это делаешь!? — потрясённо завопил он, — Мы его тут лечим, понимаешь, а он иглами в себя тычет! Помереть захотел?

Привлечённые его криком, подошли и остальные, в том числе и я.

Увиденное заставило меня невольно содрогнуться, а по спине пробежал предательский холодок.

У монаха, воткнутые в тело (даже в нос и уши!), уже торчали несколько иголок. А он, как ни в чём не бывало, продолжал втыкать всё новые и новые.

На мой вопрос, чем это он тут занимается, Дзюсай, улыбаясь по своему обыкновению, ответил, что лечение иглами — это очень древнее искусство. Оно позволяет восстановить движение в теле той самой «ЦИ» — внутренней энергии. Что, в свою очередь, приводит к выздоровлению всего организма.

Немало подивившись такому необычному и болезненному, с нашей точки зрения, способу лечения, мы оставили монаха в покое. В конце концов, решили мы, если уж хочет человек в себя иглами тыкать, то это его личное дело. На том и успокоились.

Санчара же, узнав об этих иглах от Зелёного, примчалась к нам на пост при первой же возможности и полдня просидела с монахом, подробно расспрашивая, каким образом эти иглы помогают в лечении. Уехала она от нас уже под вечер в глубокой задумчивости, сказав мне на прощание, что монах этот, судя по тому, что она услышала — великий знаток всяческих лекарских тайн и знаний. В общем, что ни день, монах удивлял нас всё новыми своими познаниями и взглядами на жизнь.

Однако ещё больше он удивил нас, когда однажды утром он вышел на двор по пояс голый и со своим мечом в руке. Выйдя на середину утоптанной площадки, он на несколько мгновений замер, держа меч за рукоять обратным хватом и остриём вверх. Потом, чуть дрогнув, плавно скользнул вправо и — начал свой танец. Не такой, как я видел прежде, плавный и текущий. А — быстрый и резкий. Движения его порой были почти неуловимы, а порой он как бы застывал на месте, приноравливаясь к следующему движению. И опять — короткий рывок, взрыв ударов и блокировок и попять — короткая заминка. Он двигался по какой-то странной, не привычной мне линии боя, то начиная закручивать круг, то опять выходя на прямую линию…

Когда он закончил, от всего его тела, разогретого этим странным танцем, валил пар. Но, удивительное дело, он даже не запыхался! Для меня это было ещё тем более удивительно, что он целый месяц проболел и едва не помер в самом начале!

Когда я подошёл к нему с вопросом, что он исполнял на этот раз, то монах опять ответил мне, что это всего лишь упражнения для укрепления человеческого тела и поднятия его духа. Циркач, находившийся здесь же и наблюдавший весь танец от начала и до конца, в самой категоричной форме потребовал от монаха, чтобы тот обучил его всему, что знает сам.

— Я скоро пойду дальше, — с мягкой улыбкой ответил Дзюсай, — а за столь малый срок всего изучить невозможно. Я изучал это, придя в монастырь в возрасте семи лет…

— Ну, значит, учи меня столько, сколько ты здесь будешь, — упёрся на своём Циркач.

— Хорошо, — ответил монах, — я не буду учить тебя каким-либо приёмам. Но я покажу тебе суть пути совершенствования и дам некоторые упражнения, которые ты должен будешь научиться выполнять.

— Давай, — согласился Циркач, — вот прямо сейчас и начинай.

Улыбчиво кивнув, Дзюсай жестом позвал его за собой. Заинтересованный, я пошёл следом.

Обойдя вокруг казармы, монах немного поднялся по склону вверх и подошёл к торчащему из снега пню, высотой где-то по колено.

— Вставай на него, — указал он на пень Циркачу.

— Как вставать? — не понял тот.

— Ногой. Одной, — пояснил ему учитель.

Удивлённо приподняв брови, Циркач вспрыгнул на пень и замер на правой ноге, слегка покачиваясь и балансируя руками. Пень оказался не широким, меньше, чем длина стопы человека.

— Не так, — покачал головой Дзюсай, — по-другому встань.

— Как по-другому? Объясни.

— Вот так, смотри.

Монах, стоя на правой ноге, ступню левой упёр себе в правое колено, а меч выставил перед собой, держась за рукоять обеими руками.

Хмыкнув, Циркач попытался изобразить то же самое, стоя на пеньке. В тот же момент его качнуло сначала вправо, потом — влево. Не удержав равновесия, он соскочил на снег. Попробовал опять, и вновь — на снегу.

— Ну и зачем это надо? — саркастически поинтересовался он, не делая третьей попытки, — Да ты сам-то это сможешь сделать?

Ни слова не говоря, монах вспрыгнул на пенёк и застыл в указанной позе. Немного постояв так, он перепрыгнул на другую ногу. Поменяв ногу ещё раз таким же образом, он взглянул на Циркача и вдруг скомандовал:

— Нападай!

— На кого? — не понял тот.

— На меня — пояснил Дзюсай, — бей мечом.

С недоумением оглянувшись на меня, Циркач взялся за меч…

Вот это было зрелище, скажу я вам! Поблизости от этого пенька из-под снега торчали ещё два. Перескакивая с одного на другой, вращая меч вокруг себя со скоростью вихря и при этом крутясь сам, как волчок, монах с успехом отражал все атаки Циркача, не переставая при этом улыбаться.

Пока они бились, за казарму подтянулись, привлечённые звоном стали, и остальные.

— Что это тут у вас происходит? — поинтересовался Дворянчик, появившись у меня за спиной.

— Да вот, — показал я рукой, — монах наш Циркача смыслу жизни учит.

— И как? Успешно?

— Судя по всему, да, — кивнул я, — борец наш уже весь в мыле. А Дзюсаю хоть бы что! Танцует на пеньках, как на деревенской гулянке.

— Красиво танцует, — послышался восхищённый голос Зелёного, — впечатляет!

— Циркач, тебе помочь? — участливо поинтересовался Одуванчик.

— Не надо, — переведя дыхание, дёрнул плечом Циркач, — сам разберусь.

— Ну-ну, — хмыкнул Дворянчик.

В какой-то момент показалось, что Циркач и в самом деле «разберётся» с монахом. Загнав его на самый крайний пенёк, он лишил того возможности перепрыгивать на соседние пни и изготовился к самой решительной атаке.

В ту же секунду монах, высоко подпрыгнув, едва коснулся правой ногой плеча своего противника и, перескочив через него, опять оказался на соседнем пне.

У Циркача была настолько опешившее и раздосадованное выражение лица, что мы невольно покатились со смеху. Сплюнув, он вновь развернулся лицом к монаху.

Однако тот, вероятно решив, что на сегодня преподанного урока вполне достаточно, жестом остановил Циркача и спрыгнул с пенька.

— Зачем нужно, понял? — спросил он борца после лёгкого благодарственного поклона.

— Ну… да, — неопределённо протянул тот.

— Хорошо держишь равновесие — ты побеждаешь. Плохо держишь — нет победы, — терпеливо пояснил монах и указал рукой на пень, — вставай.

Коротко выдохнув, Циркач вспрыгнул на пенёк и постарался замереть, держа равновесие в заданной позе. Получалось не очень.

Увидев, что именно требуется сделать, Дворянчик удивлённо присвистнул. Зелёный хмыкнул, покрутил головой и, махнув рукой, развернулся и ушёл. Следом за ним потянулись и остальные.

— Учись, — коротко сказал монах, поворачиваясь к казарме, — когда научишься — покажешь.

Преподанный урок был настолько впечатляющим, что после него Циркач уже никогда не выказывал сомнений в возможностях своего учителя.

Вечером, сидя в казарме, я задал Дзюсаю вопрос:

— Послушай, монах, помнишь, ты говорил нам, что каким бы сильным ни был человек, на него всегда найдётся более сильный? И что надо избегать схватки с такими людьми?

— Помню, — кивнул монах.

— Так вот я думаю, что для нас, воинов, твой совет не подходит.

— Почему?

— Да потому, что не можем мы от схватки с врагом уклониться. Мы ведь землю свою и короля нашего защищать должны. И хоть сами поляжем, а долг свой выполнить обязаны.

— Долг выполнять надо, — согласился Дзюсай, — а умирать — зачем? Надо так сделать, чтоб и долг выполнить, и живым остаться.

— С этим я согласен. Но тогда это противоречит тому, что в прошлый раз сказал ты.

— Нет.

— Объясни.

— Хорошо, смотри.

Дзюсай вышел на середину комнаты, туда, где было побольше свободного места, и жестом пригласил подойти Степняка. Тот, поднявшись со своего лежака, подошёл к монаху.

— Он — сильный, — сказал монах, уважительно похлопав Степняка по груди и энергично встряхнул своими, согнутыми в локтях руками, — очень сильный! Я — слабый.

Рядом с рослым и мускулистым Степняком невысокий и худощавый монах и впрямь смотрелся, как молоденькая овечка рядом с племенным быком. Встав лицом к лицу с воином на расстоянии двух шагов, монах сказал:

— Толкай меня!

— Как — толкать? — не понял Степняк.

— Сильно! Толкай! — нетерпеливо повторил Дзюсай.

Степняк покосился на меня и осторожно толкнул монаха в грудь. Однако тот даже не шелохнулся.

— Сильно толкай, говорю! — воскликнул монах.

Степняк толкнул сильнее. Результат — тот же. А Дзюсай вдруг как-то обидно засмеялся и воскликнул:

— Я смотрел на тебя и думал: ты — сильный! А ты — слабый! Ты даже кошку с места не сдвинешь!

Было заметно, что слова эти сильно задели Степняка. Насупившись, он вдруг резко спружинил ногами и, выставив вперёд обе руки, сильно толкнул обидно смеющегося монаха в грудь. Точнее — попытался толкнуть… Всё случилось за пару мгновений.

Дзюсай вдруг слегка качнулся в сторону, пропуская устремлённые к нему руки Степняка мимо себя… слегка прихватил его правое запястье и немного довернул летящее мимо тело соперника… ещё пара неуловимых взгляду коротких и быстрых движений… и вот уже Степняк, переворачиваясь в воздухе, со всего маху и с коротким хеканьем приземляется на собственную спину. При этом рука его плотно сжата обеими руками монаха.

На несколько секунд в казарме повисла мёртвая тишина. Степняк лежал ни жив ни мёртв, не шевелясь и даже, похоже, не дыша.

— Однако, — первым подал голос Дворянчик, — впечатляет…

— Чего-то я не уловил, — задумчиво произнёс Циркач, — а можно ещё раз повторить?

— Да! На «бис», пожалуйста! — съехидничал Хорёк, — А то мы кое-что упустили…

— Нет уж, — болезненно морщась, с кряхтением отозвался Степняк, осторожно переходя из лежачего положения в сидячее и потирая спину, — тебе, Циркач, надо, вот пусть он на тебе и показывает. А мне и так хватит…

Поднявшись с пола и продолжая потирать поясницу, Степняк с ворчанием переместился обратно на свой лежак.

— Ну, и что ты этим хотел сказать? — задумчиво спросил я монаха.

— Если человек сильный — используй его силу против него, пояснил тот, — я сейчас почти ничего не делал. Я только чуть-чуть направил его туда, куда мне нужно. А упал он сам.

— А если умный? — поинтересовался Грызун.

— Тогда сделай так, чтобы он думал, будто и в самом деле он умнее тебя, — повернулся к нему монах, — и тогда он обязательно ошибётся. И ты воспользуешься этим. Как в нашем с тобой споре, помнишь? Ты ведь думал, что знаешь больше меня. Я позволил тебе так думать. И ты проиграл.

— Помню, — досадливо хмыкнул Грызун.

— А вот как насчёт духа? — обратился к монаху Полоз, — У меня отец священник. Он всегда говорил мне, что невозможно победить человека, сильного духом и верой своей.

— Это так, — согласился монах, — но сила духа всегда основана на чём-то. Найди в этой основе слабое место, и ты её разрушишь. А разрушив основу, победишь и дух.

— М-да… сильно сказано, — не мог не признать Дворянчик, — пожалуй, у тебя и в самом деле, есть чему поучиться….

В каждом из нас тот разговор оставил свой след, заставив задуматься над тем, ради чего мы живём, что мы делаем и чего не делаем? И кому нужно то, что мы делаем и ради чего живём? Ведь не может же быть, в самом деле, такого, чтоб жил человек только ради того, чтоб есть, пить, спать с женщиной, охотиться либо воевать. Должно быть что-то ещё, более ценное. То, ради чего нас и создал Высший. Что является для каждого из нас, для меня лично, той самой основой, что поддерживает мой дух в бою? Вера в Высшего и его святых помощников? Но разве мы мало знаем примеров, когда человек отказывался от своей веры, переходя в другую? И с не меньшей силой духа бился, защищая уже свою новую веру… Или верность своему роду, своим предкам? Возможно… Но лично я знал нескольких храбрых воинов, выросших в приютских домах, никогда не знавших материнской ласки и понятия не имевших о том, кто их предки и какого они рода. Для кого-то сила духа заключена, возможно, в личной верности и преданности своему сюзерену, а то и самому королю. Но сегодня твой сюзерен (король) жив, а завтра — убит либо помер от болезни или по старости. Что тогда будет поддерживать силу твоего духа? Верность другому сюзерену? В таком случае выходит, основа твоего духа меняется в зависимости от обстоятельств. А значит — её легко сломить. А может быть, сила духа человека заключена в его верности к своим братьям по оружию, стоящим рядом с ним в жаркой схватке? В уверенности, что они не бросят тебя, не оставят одного на поле боя? И ты так же не сделаешь этого, потому что и они верят в тебя! Так что же на самом деле является основой силы духа человеческого?.. И если бы в тот момент кто-либо из моих парней задал бы мне эти вопросы, я бы не знал, что им ответить. Каждому из нас наступит свой срок понять это и самому найти все ответы…

Прошло уже три месяца с тех пор, как Полоз нашёл на перевале засыпанного снегом монаха. Дзюсай совсем уже выздоровел и набрался сил. За это время он успел перезнакомиться с половиной жителей соседнего посёлка. Не раз парился с нами в бане у старосты. После чего сиживал в таверне Стакаша, не особо жалуя вино, чураясь женщин, но участвуя в общих беседах. Познакомился он и с местным священником. Их часто видели вместе. Иногда они что-то мирно обсуждали, идя по улице, либо стоя у дверей храма Высшего, а иногда яростно, чуть не до пены у рта, спорили, отстаивая каждый свою точку зрения по тому или иному философскому, религиозному или ещё бог знает какому вопросу. После недолгих приглядываний и обсуждений пришлого монаха приняли в деревне за своего, признав его мудрость, доброту и желание помочь любому нуждающемуся.

Между тем наступила весна. Снег сошёл, дороги подсыхали и Дзюсай уже подумывал о том, чтобы отправиться дальше, на поиски той самой, столь важной для настоятеля их монастыря, книги.

Нам жаль было бы расставаться с ним. Мы уже успели привыкнуть и к его постоянно улыбающемуся лицу, и к его философским рассуждениям, и к обычным житейским советам, подсказанным вроде бы невзначай, мимоходом, но очень помогавшим нам решать мелкие разногласия и трения, неизбежно возникающие в небольшой группе мужчин, живущих на маленькой территории и под одной крышей.

Однако, как ни сожалели мы о его подготовке к уходу, деваться было некуда. У него свой путь и долг, у нас — свой.

И потому однажды вечером мы устроили на прощание роскошный ужин с зажаренным молодым ягнёнком, целой горой овощей и фруктов, деревенских сыра, колбасы и хлеба. Барашка жарить взялся Зелёный. Надо признать, что равных ему в приготовлении мясных блюд среди нас не было. Я выставил на стол несколько кувшинов деревенского же вина, припасённого для всяких торжественных случаев с прошлой осени.

Засиделись допоздна, вспоминая всё, что пережили за почти целый год совместной службы. Каждый постарался выразить монаху самые разные добрые напутствия, пожелания успешных поисков и скорейшего возвращения. Тот от души благодарил всех нас и не скупился на ответные речи. Спать улеглись где-то глубоко за полночь, даже не убрав ничего со стола. Решили, что уборкой займёмся утром.

На следующий день я поднялся довольно поздно. Одевшись и выйдя из казармы, я попал в плотный, густой туман, накрывший, похоже, всё плато. Сходив сортир, я подошёл к стоявшей под навесом кадке с водой. Сполоснул лицо, шею и, сделав несколько жадных глотков холодной воды, выпрямился. Постоял, прислушиваясь, и пошёл к казарме.

Что-то давило на меня. Какое-то неясное беспокойство тихо зудело то ли в голове, то ли в груди. Ещё не отдавая себе полного отчёта по поводу этого беспокойства, я вошёл в казарму и громко рявкнул:

— А ну, все — подъём!

Когда продирающие спросонья глаза парни приняли сидячее положение на своих лежаках, я спросил:

— Кто сегодня должен к перевалу на объезд ехать?

— Я! — отозвался Зелёный, — со мной — Цыган и Полоз.

— Тогда какого хрена вы до сих пор тут делаете!? — взвился я, — Живо собираться! И чтоб через пять минут вас тут не было! Бегом!

Парни, недоумённо переглянулись, мол, «чего это он психует?» и принялись споро одеваться, собираясь на выезд. Знают, что когда я в таком взвинченном состоянии, лучше помалкивать. Не прошло и пяти минут, как разъезд в составе трёх человек скрылся в тумане, направляясь к перевалу.

А я и сам не мог себя понять. Не находя себе места, я то присаживался к столу, пытаясь перекусить тем, что там было, то уходил к себе в комнатку. Ложился на постель, пытаясь успокоиться и не мог. Наконец, не выдержав, я оделся по-боевому, накинул перевязь с мечом и вышел в общее помещение. Все находящиеся в казарме с ожиданием воззрились на меня.

— Одевайтесь, — хмуро бросил я, — как для боя.

— Что-то случилось, господин сержант? — осторожно поинтересовался Хорёк.

— Не знаю. Муторно мне что-то… не хорошо… Короче! Собирайтесь и седлайте коней! Проедемся…

Пока отряд быстренько собирался, на ходу перехватывая куски со стола, и седлал коней, я нетерпеливо прислушивался, стоя возле ворот конюшни и оглаживая шею своего коня. Я ждал, когда же, наконец, появится наш разъезд. И потому почти с облегчением услышал доносящийся издалека и приглушённый туманом частый топот одиночного всадника, возвращающегося от перевала. Вскочив в седло, я с нетерпением оглянулся на остальных, собравшихся со своими лошадьми неподалёку:

— В седло!

Спустя ещё несколько секунд из тумана вынырнул мчавшийся во весь опор Цыган. Круто осадив своего скакуна, он выкрикнул:

— Сержант, горцы!

— Докладывай. Где, сколько, куда идут? — я вдруг как-то сразу успокоился. Стало понятно то напряжение, что не давало мне покоя всё утро. Осталась только холодная боевая злость. Да голова начала работать быстро и немного отстранённо, на ходу оценивая ситуацию.

— Сколько — сказать не могу. По следам на перевале видно, что табун лошадей большой прошёл. Пеших нет, все конные. Идут в сторону посёлка. Зелёный с Полозом следом пошли, а меня к вам отправили.

— Понял, — кивнул я, — так… Хорёк! Грызуна с площадки вниз. Идёт с нами. Как соберётся — выступаем.

— Есть! — отозвался тот и кинулся к лестнице на смотровую площадку.

Ко мне подошёл Дзюсай. Полностью одетый и со своим мечом, рукояткой торчащим из-за спины.

— Ты чего? — спросил я, — Уходить хочешь? Извини, но сейчас проводить тебя у нас не получится. Сам видишь — набег…

— Нет, — покачал он головой, — я с вами пойду.

— Куда? — не понял я.

— В посёлок. Там люди, которых я знаю. Им сейчас нужна моя помощь…

Я внимательно посмотрел на него. Он ответил мне прямым и требовательным взглядом. Спорить не было ни времени, ни смысла. С мечом он обращаться умел. Каков в бою — посмотрим. А лишний боец мне не помешает. Тем более, что Степняк с Одуванчиком, посидев вчера с нами какое-то время, уехали в посёлок к своим подругам. Решили не упускать возможности использовать свой законный выходной.

— Хорошо, — согласился я и повернулся к Циркачу, — оседлай монаху «горца». На нём поедет.

Циркач кивнул и, соскочив с лошади, опрометью кинулся в конюшню. Через пару минут он выбежал оттуда, ведя под уздцы одного из двух горских коней, добытых нами в памятном набеге с вызволением из плена купеческого сына.

Дзюсай вставил ногу в стремя и, как заправский кавалерист, уселся в седле. Следом из конюшни, уже верхом и пригибаясь, чтоб не задеть притолоку, выскочил Грызун.

Ещё раз бегло оглядев всех, я развернул коня.

— За мной — марш! — и пустил коня в галоп. Говорить никому ничего не требовалось. Каждый и так знал, что происходит и куда мы мчимся, сломя голову.

Уже на подходах к посёлку нам встретились Зелёный и Полоз. Туман понемногу рассеивался. Заметив нашу группу ещё за полмили, наш разъезд послал коней навстречу. Пристроившись рядом, Зелёный на ходу доложил:

— Отряд у них большой. Не меньше пяти сотен. Все конные. Но на посёлок только часть пошла. Примерно половина. А остальные ушли в сторону ущелья…

— Как — к ущелью? — я от такой новости даже попридержал коня, — Чего им там делать?

— Не знаю, — пожал плечами Зелёный, — что по следам прочли, то и говорю…

— Ладно, потом разберёмся. Сперва с теми, что в посёлок пошли, покончить надо. Надеюсь, мужики там успели подняться… Чёрт! Там же Степняк с Одуванчиком! Ходу, парни, ходу!

Позади распахнутых настежь ворот посёлка лежали тела нескольких караульных, нёсших сторожевую службу этой ночью. И сами не убереглись, и посёлок не сберегли…

А из глубины посёлка уже вовсю доносились лязг железа, яростные крики сражающихся и истошный женский вопль. В одном месте в небо уже потянулся пока ещё слабый и почти прозрачный дымок разгорающегося пожара. Надо было торопиться, иначе посёлку грозило полное выгорание, если пожар не затушить в самом начале.

Остановив коня на предвратной площадке, я развернулся к своему отряду:

— Зелёный, залезешь на крышу, какая повыше. Бей их стрелами! Полоз — с ним. Мечом прикроешь. Дворянчик, Циркач, Цыган — направо по улице, в сторону дома Линики. Там Одуванчик! Помогите ему. Остальные — за мной, к поселковой площади! Рубить всех подряд, схватки не затягивать! Вперёд — марш!

Прикрывшись щитами и выставив вперёд пики, мы с громким кличем ворвались в ворота. На ходу разделились на две группы, каждая из которых устремилась к своей цели. Зелёный с Полозом, на ходу уцепившись за карниз какого-то дома, птицами взлетели на его крышу, пробежались по дощатой кровле и выскочили на конёк. Зелёный, ещё на ходу перехватив лук поудобнее, вытянул первую стрелу, наложил и тщательно прицелившись, послал её куда-то вперёд, через наши головы. Мы же, промчавшись по короткой улочке, вынеслись на площадь и со всего разбега врезались в самую гущу дерущейся массы людей.

Бились здесь и пешие, и конные, смешавшись в одну бурлящую, орущую и рвущую друг друга на части толпу. Кого-то из горцев местные мужики ссадили с коня, и теперь он сражался пешим, а кто-то из поселковых, наоборот, бился, сидя в седле либо своего коня, либо отбитого у горцев.

Вылетев на площадь, я конём сбил какого-то неудачно подвернувшегося горца и вогнал пику в спину другого, как раз накладывавшего стрелу на свой короткий охотничий лук. Выдернув пику и не оглядываясь назад, я ринулся дальше, прокладывая себе дорогу к противоположной стороне площади. Там, как мне было известно, находилась вторая укреплённая линия обороны посёлка: дополнительный тын, выстроенный на случай, если горцы всё же ворвутся внутрь основного укрепления. Именно там сейчас и происходила основная часть боя.

За мной, не останавливаясь, верхом на своих лошадях, следовали Грызун и Хорёк, щедро раздавая удары пиками направо и налево. Дзюсая я на какое-то время упустил из виду. А когда вновь заметил, то невольно поразился тому, что он вытворял со своим мечом.

Чтобы долго не расписывать, скажу просто. Представьте себе ветряную мельницу, у которой во всю силу раскрутили ветряк, положили её на спину и, хорошенько разогнав, пустили вдоль улицы. Вы можете себе представить, что будет с каждым, кто попадётся ей на пути!? Вот приблизительно такую картину опустошения и кровавой каши я и увидел вокруг нашего бродячего монаха, соскочившего с лошади и ведущего бой пешим. Там, где он проходил, оставалась сплошная полоса поверженных тел и залитой кровью земли. Горцы, заметив монаха, поначалу кинулись было на него со всех сторон. Однако вскоре сами уже разбегались кто куда, стремясь как можно быстрее укрыться от его меча…

Однажды, разговаривая с нами о воинском искусстве, Дзюсай сказал:

— Когда истинный просветлённый воин вступает в бой, он начинает свой «Последний танец смерти». Он танцует его, как в последний раз, не думая о том, останется ли в живых или нет.

— Как это? — не понял Циркач.

— Вот, например, — продолжил монах, — скажи, Зелёный, если бы ты вдруг узнал, что впереди тебя ждёт самая последняя охота в твоей жизни, разве ты не постарался бы сделать её самой лучшей? Такой, чтоб потом об этой охоте рассказывали легенды. Разве не добыл бы самого редкого и могучего зверя? Или ты, Цыган, разве не постарался бы создать самую лучшую песню, на какую только способен, зная, что это последняя песня в твоей жизни? Такую, чтоб и через сто лет люди пели её и вспоминали тебя? И так каждый из вас постарался бы сделать наилучшим образом то, что он делает в последний раз в своей жизни. Так и просветлённый воин танцует свой танец смерти, как в последний раз и не знает, будет ли он жить в следующее мгновение…

И теперь, глядя на то, как бьётся Дзюсай, я отчётливо понимал, что именно он имел ввиду, говоря о «Последнем танце смерти».

Я никогда прежде не видел подобного стиля ведения боя на мечах. Дзюсай крутился, как волчок, приседал, падал, прыгал вверх, взмывая выше человеческих голов. Казалось, что в ногах его заключена неведомая сила, позволяющая ему ни на мгновение не останавливаться, отскакивая от всего, к чему бы они не прикасались, будь то земля, камень, дерево, стена дома или тело другого человека. Казалось, попасть в него мечом, копьём или стрелой было невозможно, в то время, как он сам беспрерывно наносил короткие и длинные уколы, либо размашистые и круговые удары мечом. Да и сам меч его порхал вокруг своего хозяина, ни на мгновение не останавливаясь и с лёгкостью перескакивая из одной руки в другую, непрестанно меняя направление и траекторию движения.

Покачав в изумлении головой, я коротко крикнул своим парням, чтоб не подходили близко к монаху и, метнув пику в горца, нацелившегося своим копьём в спину Грызуна, взялся за меч.

Бой продолжался недолго. Но нам этого хватило…

Я видел, как погиб Полоз. Прикрывая на крыше бьющего по горцам стрелами Зелёного, он схватился сразу с тремя противниками, влезшими на ту же крышу с целью покончить с метким стрелком. Одного из них успел снять стрелой сам Зелёный, обернувшийся на звон мечей. Это дало возможность Полозу подрубить ногу второго противника. Тот, отчаянно визжа, покатился по скату крыши вниз. Но увернуться от удара третьего Полоз не успел всего на ширину двух пальцев. Коротко свистнул меч, зацепив самым кончиком его шею. И фонтаном брызнула кровь из перерезанной яремной жилы. Из последних сил кинулся Полоз вперёд, принял в себя выставленный клинок и уже почти мёртвым обхватил своего противника слабеющими руками. Сбил его с ног всем весом своим и, уже вдвоём прокатившись по скату крыши, они сорвались вниз, исчезнув в густых зарослях, поросших рядом с домом.

Я видел, как Степняк, собрав вокруг себя мощный кулак из трёх десятков наиболее подготовленных и лучше прочих вооружённых поселковых мужиков, сделал внезапную вылазку из-за укрепления. Своим неотразимым ударом они за пару минут разбили только ещё начавший формироваться строй горского отряда, направленный против нас и тех нескольких мужиков, что не успели вовремя проскочить за второе укрепление и теперь бившихся рядом с нами. В этой атаке Степняк получил удар копьём в правый бок. И хоть рана оказалась не глубокая, как потом выяснилось, но это тоже был удар, заметно ослабивший наш отряд.

Вокруг нас троих к тому времени уже сформировался тоже достаточно сильный отряд из трёх-четырёх десятков пеших и конных поселковых мужиков, пробивавшихся малыми группками ко второму укреплению.

Оглядевшись по сторонам, я махнул рукой Хорьку, привлекая его внимание. А когда он подобрался ко мне поближе, крикнул:

— Возьми с собой человек пятнадцать и гоните обратно к воротам. Боюсь, те, кого не добьём, постараются скрыться. Заприте ворота и никого не выпускайте! Понял меня!?

— Понял! — отозвался тот и, развернув коня, начал отбирать группу людей, в основном — пеших. Собравшись вместе, они быстрым шагом кинулись назад по улице, к воротам.

Уж не знаю, на что рассчитывали горцы, в количестве неполных двух сотен наскочившие на посёлок, однако набег для них закончился неудачно. Главной их ошибкой было то, что не покончив окончательно с защитниками посёлка, они кинулись по своей разбойной привычке грабить дома. В результате половина их ударной мощи растеклась по всему посёлку. И лишь немногим больше сотни продолжали вести бой с закрепившимся на второй линии обороны поселковым ополчением. Это и позволило нам сначала разделаться с этой, наиболее боеспособной частью налётчиков, а уж потом взяться и за остальных.

Горцев перебили почти всех. В плен было взято десятка три, не больше. Да и те в большинстве своём были ранены или оглушены в бою.

Правда, следует признать, что и поселковые понесли немалый урон. Три десятка убитых воинов и с полсотни раненых разной степени тяжести. Но гораздо больше погибло и получило ранения женщин, детей и стариков, не успевших укрыться за спинами своих защитников. Порубленные мечами и топорами, истыканные стрелами и копьями, растерзанные, они лежали на улице и во дворах, на порогах своих домов и под заборами, представляя собой невыносимое зрелище человеческой жестокости и распространяя приторный запах смерти.

…Мы с Будиром, тоже получившим ранение в голову, стояли у храма, куда сносили всех убитых деревенских жителей, и обсуждали, что же делать с пленными, когда ко мне подошёл Цыган. Его левая рука, перетянутая окровавленным куском холста повыше локтя, покоилась на перевязи, перекинутой через плечо.

— Что это у тебя? — спросил я, кивая на руку.

— Да, — слегка поморщился он, — стрелу поймал.

— Остальные как?

Цыган неопределённо качнул головой и, отводя глаза в сторону, тихо сказал:

— Сержант, там… это… Одуванчик…

— Что? — враз севшим голосом спросил я, предчувствуя недоброе.

— В общем… не успели мы…

— Показывай! — крикнул я, бросаясь к коню.

… На полном скаку ворвавшись во двор дома Линики, у которой ночевал Одуванчик, я на ходу спрыгнул с седла и кинулся к двери. На пороге едва не споткнулся об лежащего навзничь горца, походя отметив торчащий из его груди арбалетный болт. «Хороший выстрел!» — мелькнуло в голове. В коридоре лежал ещё один, свернувшись калачиком и зажимая широкую колотую рану в животе. Рядом с его уже остывшим телом валялась пика, до половины измазанная кровью.

Перешагнув через труп, я вошёл в комнату. Там уже находились Циркач и Дворянчик, молча стоявшие у дальней стены и не рискующие смотреть мне в глаза. А за что мне их винить? Они сделали, что смогли. И не их вина, что горцы оказались проворнее. И вовсе не на них смотрел я сейчас, а на ту картину боя, что разворачивалась передо мной, по мере того, как я оглядывался по сторонам.

Судя по всему, спавшие в доме проснулись от ударов в запертую изнутри на засов дверь. Это горцы, пытаясь ворваться внутрь, ломали её топорами.

Одуванчик успел накинуть кольчугу прямо на исподнее бельё и натянуть сапоги. Зарядил арбалет и придвинул тяжелый стол, сбитый из дубовых досок, к двери, ведущей в комнату.

Подруга его тоже успела накинуть на себя платье и взяла в руки пику Одуванчика.

Когда горцы взломали дверь, парень вогнал арбалетный болт в первого же, кто сунулся в коридор. С остальными он бился уже мечом. Линика, похоже, умудрилась достать пикой того самого, что сейчас валялся в коридоре с дыркой в животе. Потом пику у неё, скорее всего, перехватили и она осталась без оружия.

Напирая на Одуванчика, горцы сумели оттеснить его от двери и отбросили стол в сторону. При этом потеряли ещё одного. Вон, в углу валяется с перерубленным бедром. Кровью весь истёк. От того и помер. Ещё одного Одуванчик сумел достать, уже дерясь с ними в комнате. Это был его последний успех. После этого уже они достали его. Какой удар он получил первым, и не разберёшь, но порубили его сильно.

А уж после этого добрались и до Линики. Её они взяли ещё живой.

То, что я увидел, взглянув на женщину, заставило содрогнуться даже меня, перевидавшего в своей жизни всякое.

На ней разодрали платье и, скорее всего, изнасиловали. Сколько их было и что именно они с ней делали, я даже боялся представить. Её неслышимый ухом крик колокольным звоном бился у меня в голове. После того, как они насытились, ей ножом вспороли живот от самого паха до груди, перерезали горло и выкололи глаза. Линика была на седьмом месяце беременности. И сейчас то, что она так долго носила под сердцем, было вырвано из её чрева и кровавым куском лежало на полу, раздавленное горским каблуком. Этого я уже выдержать не мог.

Едва сдерживая подступающие позывы рвоты, я поспешно выскочил во двор. Следом за мной вылетели и все остальные. Цыган был бледен, нервно дёргал щекой, руки его тряслись. Циркач кинулся к стоявшей у стены кадке с водой и опустил туда голову, стараясь хоть немного прийти в себя. Дворянчика рвало. Стоя у забора, он выворачивал наизнанку всё, что со вчерашнего вечера скопилось в его желудке.

Немного отдышавшись, я тоже подошёл к кадке и умылся. Потом подобрал с земли валявшийся неподалёку деревянный ковшик, напился сам, зачерпнул ещё воды и подал Циркачу.

— Отнеси ему, — я показал глазами на всё ещё блюющего Дворянчика.

Циркач взял ковшик и направился к молодому графу.

— Не получилось у тебя род свой продолжить, Одуванчик, — тихо и тоскливо сказал я, припомнив наш с ним разговор почти годовой давности.

Пока мы приходили в себя, к дому подошли староста, Степняк и ещё кое-кто из поселковых мужиков. Постепенно собрался и весь наш отряд.

Зайдя в дом, Будир пробыл там не долго. Через пару минут вновь показавшись в дверях, он огляделся по сторонам и, заметив меня, направился в мою сторону.

— Слушай, сержант, — сказал он глухим голосом, подойдя поближе, — не нужно вам тут долее оставаться. Возвращайтесь к себе на пост. А погибших мы сами к погребению приготовим. Хоронить завтра будем. Тогда и приедете.

— Хорошо, — с натугой произнёс я, проводя по лицу рукой и снимая нервное напряжение, — пусть так и будет. Только одно меня беспокоит, Будир. Не все они здесь…

— Ты о чём? — воззрился на меня староста.

— Мои по следам прошли. Горцев на посёлок только часть набежала. А другие к ущелью направились, к выходу в долину. К чему бы это, а? Ты как думаешь?

— Вот как? — помрачнел Будир, — Стало быть, новый набег ждать надобно? Когда те, другие, в обратку пойдут?

— Может быть, — согласился я, — но я о другом думаю. Зачем они вообще туда пошли?

— А тебя, сержант, не удивляет, что они вообще сейчас набежали? — к нам подошёл Гролон в сопровождении обоих своих сыновей, — раньше ведь они по весне в набег не ходили. Знают, что здесь брать нечего. От прошлогоднего урожая крохи остались…

— И это тоже, — кивнул я, — но всё же для меня гораздо важнее именно первый вопрос.

— Ладно, сержант, — подвёл черту староста, — отправляйтесь пока к себе. А там поглядим, от чего вдруг горцы себя так вести начали.

Я уже было направился к своему коню, но на полпути остановился и повернулся к старосте:

— Слушай, Будир, у Линики мальчонка был. Пяти лет. Его в доме не нашли. Может, в окно выскочил…

— Я понял, — кивнул тот, — не беспокойся. Мы его найдём и позаботимся.

— Спасибо. Мы уедем. Но сначала, — я очень не хорошо усмехнулся, — сначала тут кое-что закончить надобно, — я вскочил в седло и махнул своим рукой, — поехали…

Примчавшись обратно на площадь, я подъехал к пленным, тесной кучкой сидевшим на земле в окружении караула из местных мужиков. Спрыгнув с коня, я спросил:

— Кто по-нашему понимает?

В ответ, как водится, тишина. Ну, хорошо… Приглядевшись к ним повнимательнее, я вытянул из толпы одного горца, что постарше.

— Знаешь наш язык?

Молчит, глаза отводит. Но голова дёрнулась. Значит — понимает. Признаваться только не хочет.

Достав нож, я приложил его лезвием к горлу своего «собеседника».

— Чего молчим? Вопрос не понятен? Повторить?

— Не надо, — судорожно сглотнув, прохрипел с заметным акцентом горец, — я понимаю…

Уже усвоили, стервецы, что мне каждый раз посланник в их аилы требуется. Чтоб рассказал, что тут и как было.

— Вы чего припёрлись? — спросил я, — Чего дома не сиделось? На что надеялись? И куда остальные пошли? Зачем?

Горец мрачно посмотрел на меня и вдруг зло усмехнулся:

— А ты, сержант, не радуйся, что над нами сегодня верх одержали. Завтра вам всем конец настанет. За нас отомстят.

— Может быть, — согласился я и ткнул пальцем в толпу пленных, — только вот они об этом никогда не узнают. Да и тебе это радости не добавит. Вы пришли сюда грабить и убивать. Ну, так получите же то, что заслужили. Тебя я оставлю в живых. И ты пойдёшь завтра к своим и расскажешь о том, что сейчас увидишь. А теперь стой и смотри!

Я повернулся к нему спиной и подошёл к ближайшему горцу.

— Встань!

Тот поднял на меня глаза, но даже не шевельнулся. Похоже, он даже не понял, что я сказал. Взяв его за отворот шерстяной куртки, я приставил кончик ножа к его шее и, надавливая снизу вверх, заставил подняться. Заглянув мне в глаза он, видимо, понял, что его ждёт и попытался шарахнуться в сторону. Не тут-то было. Отведя кулак с зажатым в нём ножом назад, я одним коротким движением вогнал клинок горцу в самый низ живота и резко, полукругом, рванул руку к верху. Внутренности вывалились наружу, распространяя тошнотворное зловоние, смешанное со сладковатым запахом крови. Отшвырнув в сторону визжащего от боли мерзавца, я обернулся к своему отряду.

— Начинайте! — и нанёс следующий удар. Перед глазами моими стояли картины растерзанных трупов Одуванчика и Линики, падающего с крыши мёртвого Полоза, убитые женщины и дети на улицах и во дворах посёлка…

Зелёный первым поднял свой лук, наложил стрелу и замерев на мгновение, выстрелил. Наконечник с хрустом выбил зубы сидящего напротив горца и с хлюпким чваканьем высунулся из-под его затылка. Качнувшись, мычащий предсмертным воем подстреленный завалился на спину.

Недобро ухмыльнувшись, Цыган коротким движением послал метательный нож в горло одному из горцев и, на ходу вытягивая меч из ножен, соскользнул с седла.

Грызун резал направо и налево, зажав в каждой руке по кинжалу, громко матерясь и плюясь в окровавленные лица.

Степняк, не обращая внимания на полученную рану, выхватил из рук какого-то поселкового мужика секиру и рубил ею каждого горца, попадавшегося ему на пути.

Остальные молча секли их мечами.

Пленные попытались было кинуться от нас врассыпную, но были остановлены мужиками, сдвинувшими свои щиты сплошным забором и выставившими перед собой копья.

Когда всё было кончено, я подошёл к тому горцу, которого вытянул из толпы в самом начале. Единственному, оставшемуся в живых.

— Ты всё видел?

Он с ненавистью взглянул на меня и промолчал.

— Очень хорошо, — кивнул я.

По моей команде каждую его руку перетянули верёвками чуть пониже локтя, чтоб перекрыть доступ крови, и привязали их к большой колоде.

— А теперь слушай меня, — взяв его за бороду, я потянул её к верху, — сейчас я оставлю тебе только то, что необходимо для выполнения моего поручения. Один глаз, чтоб ты мог видеть дорогу, — и я полоснул ему ножом по правому глазу. Горец взвыл.

— Уши тоже тебе больше не нужны, — продолжал я между тем. И двумя быстрыми движениями отхватил ему оба уха.

— Будь ты проклят! — заорал искалеченный горец, непрестанно воя от боли и ярости.

— Ты даже не представляешь, сколько раз в своей жизни я слышал эти слова, — усмехнулся я прямо ему в лицо и взял в руки топор, — и руки тебе теперь тоже не понадобятся, — сказал я и поднял топор.

— Нет! — дико заорал он.

Два удара топором и горящий факел, прижатый к кровоточащим обрубкам рук, чтоб остановить бегущую кровь, лишили его сознания.

— Пусть тут полежит до завтра, — сказал я подошедшему старосте и отбросил топор в сторону, — завтра отправите его к соплеменникам…

Подойдя к своему коню, я взгромоздился в седло и, ни слова ни говоря, направился к выезду из посёлка. Опустошение и полная апатия овладели мной. Ничего не хотелось делать, не было желания с кем-либо говорить. Было противно. И очень хотелось крепко помыть руки…

Так мы и ехали какое-то время по дороге к своему посту.

Примерно на полпути меня догнал Степняк. Проехав молча рядом минут пять, он осторожно окликнул меня.

— Господин сержант…

— Чего тебе?

— Разрешите обратиться?..

— Да говори уж…

— Я вот тут чего подумал, — нерешительно начал он, — на счёт того, как мы с горцами-то пленными…

— Ну?..

— Оно, конечно, понятно, что в запале все мы были и в гневе большом… А только, думается мне, не следовало нам с ними так-то… А, господин сержант?..

Я придержал коня и, дождавшись, когда весь отряд соберётся вокруг меня, спросил:

— Кто ещё так думает?

— Вообще-то, мне кажется, что Степняк в чём-то прав, — осторожно подал голос Дворянчик, — всё же они были пленные…

— Верно, господин сержант, — не поднимая глаз, отметил Зелёный, — не стоило этого делать, не по-человечески как-то…

— На душе муторно, — нехотя признал Грызун.

— Ну, что ж, — я обвёл их всех глазами, — вы только что приняли ещё одно верное и очень важное в вашей жизни решение. Такого и в самом деле делать не следует. Но сколько бы я вам не говорил это, вы бы ничего не поняли. Зато теперь, пройдя через такую кровь, вы отлично знаете, какая пакость будет у вас на душе, если кто-либо попытается заставить вас сотворить подобное. Запомните это на всю жизнь! А теперь — марш на пост! Служба наша ещё не окончена!

Спустя ещё полчаса бешеной скачки в лучах заходящего солнца, мы прибыли к своей, ставшей за этот год уже почти родной, казарме.

Дзюсай с нами не поехал. Остался в посёлке помогать местному священнику отправлять в последний путь погибших. Он хоть и другой веры, и обычаи у него другие, а всё ж таки тоже — священник. Правда, после того, что я в сегодняшнем бою видел, ему скорее пристало воинский мундир носить, чем одежды монастырские.

На посту мы находились в самом мрачном расположении духа. И раны, полученные бою некоторыми из моих бойцов, играли в этом самую последнюю роль. Гораздо хуже было то, что мы потеряли двух своих товарищей. Конечно же, любой из нас понимал, что это может случиться с каждым. Однажды ты ввяжешься в бой, из которого уже не выйдешь. Но глубоко в душе каждый надеялся и верил, что этого не случится, что — не с ним и не в этот раз… И тем хуже было осознать то, что в этот раз — действительно не ты. Но смерть не обошла стороной. Она задела не тебя — твоего товарища. Того, с кем рядом ты ещё вчера сидел за одним столом и ел один кусок хлеба. А позавчера ты сменил его на посту, и вы вместе смеялись над очередной его шуткой. А два дня назад он помогал тебе колоть дрова для очага… И так до бесконечности. Каждый из нас вспоминал какие-то моменты из жизни и общения с Одуванчиком либо с Полозом. Одуванчик был при жизни прост, немного застенчив, доверчив и заботлив по отношению к своим товарищам. Всегда старался сделать что-нибудь полезное и приятное для каждого члена отряда. А вот в своём последнем бою проявил твёрдость и мужество, силу духа и стойкость, достойные настоящего мужчины. Не смотря на то, что ему всего-то и было от роду немногим больше двадцати лет…

Полоз тоже был молод, мечтателен, очень подвижен и сметлив. И при этом как-то незаметен в обычной жизни. Вдвоём с Зелёным они представляли собой прекрасную пару разведчиков и следопытов. И вот теперь одного из этой пары не стало…

Умывшись и немного придя в себя, я начал налаживать службу на посту. И первое, что я решил, выразилось в общем сборе всего отряда. Построив их в одну линию, я вышел вперёд и сказал:

— Сегодня вы прошли последнюю проверку. И с сегодняшнего дня я вправе считать вас воинами, способными защитить не только своё доброе имя, но и честь короля. Сегодня вы стали настоящими боевыми псами! Поздравляю вас и возвращаю вам ваши имена. У меня всё… разойдись! Циркач! Тьфу, зараза… рядовой Громаш! Заступаешь до вечера на смотровую площадку.

— Есть! — как-то не очень уверенно ответил тот и направился к подъёму на площадку.

Вечером на площадку заступает… э-мм… слышь, Цыган, тебя хоть как звать-то?

— Рейкар, — нехотя ответил тот, не глядя в глаза.

— Ну, вот, — кивнул я, — рядовой Рейкар.

— Есть, — буркнул тот и направился к казарме, осторожно придерживая подстреленную руку.

Остальные тоже выглядели несколько ошарашенными и не спешили расходиться. Я же, раздав распоряжения, направился к себе в комнатку составлять отчёт о событиях прошедшего утра.

Над отчётом я просидел до обеда и практически его закончил, когда в дверь раздался торопливый стук. На моё разрешение войти дверь распахнулась и в проёме нарисовалась встревоженная морда нашего кузнеца.

— Господин сержант, там Циркач… то есть… это… Громаш, вас на площадку вызывает!

— Что там у него ещё стряслось? — пробурчал я.

— Не могу знать, господин сержант, — сообщил тот, вытягиваясь в струнку и вскидывая руку в воинском приветствии.

— Ладно, вольно, — махнул я рукой, проходя мимо и невольно удивляясь столь явному проявлению служебного рвения.

Поднявшись на площадку, подошёл к стоящему у деревянной ограды Громашу.

— Ну, что тут у тебя? Докладывай.

— Смотрите сами, господин сержант, — ответил он, показывая рукой вдаль.

Глянув в том же направлении, я невольно присвистнул и тихо выругался. На противоположном склоне ущелья, отделявшего нас от горских земель, собиралось огромное войско. Уже подошедшие передовые отряды разбивали лагерь. Следом подходили другие, тут же занимавшие отведённое им место и начиная ставить палатки и разводить костры. Склон был далеко от нас, ущелье это достаточно широкое, и потому всех деталей было не разглядеть. Но по количеству войск, по слаженности действий отдельных отрядов и по порядку и дисциплине, заметным даже на таком расстоянии сразу же становилось понятно, что это не горцы. А увидев появившиеся из-за соседнего хребта конские упряжки, тянувшие лёгкие полевые пушки, я окончательно уверился в своём мнении: война началась.

— Ну, вот и дождались, — хриплым от волнения голосом произнёс я, — появились…

— Кто это, господин сержант?

— Это? Это, брат, война… Однако, думаю — скорее всего сегодня они уже дальше не пойдут. Будут ждать подхода всех остальных отрядов. Чтоб выступить завтра с утра, за день пройти ущелье, подняться на перевал и выйти на плато… Теперь понятно, почему горцы пошли в ущелье. Их задача — перекрыть выход с плато в долину. Чтоб раньше времени в королевстве не стало известно о том, что враг уже здесь. Умно придумано! И если б не жадность горская, так бы оно и случилось.

— Но ведь они всё равно выход перекрыли, — возразил солдат.

— Да, — согласился я, — только теперь в долину через ущелье пойдёт не один наш десяток, а весь посёлок. Будем все вместе пробиваться. Глядишь, кому-нибудь и удастся вырваться и добраться до города с вестью. А из посёлка жителям всё одно уходить надобно. Порежут их тут горцы… Ладно, ты гляди тут. Если что — шумни. А я вниз пойду. Завтра утром уходить будем. Надо подготовиться.

Спустившись с площадки, я подозвал Хорька, то есть — Спунта. (Тьфу, зараза, вот ведь привык-то…) Коротко поведав ему о войсках, прибывающих на соседний хребет, в заключение сказал:

— А теперь слушай внимательно. Завтра мы пост оставляем и уходим в город. Поселковых берём с собой. Горцы, что к ущелью ушли, скорее всего, там и стоят. Дорогу перекрывают. А потому пробиваться с боем придётся. Понял?

— Понял, — кивнул Спунт.

— Хорошо. Тогда сейчас скачи обратно в посёлок. Найдёшь там старосту и всё, что я тебе сказал, ему перескажешь. К этому добавишь, что погибших хоронить надо немедленно. Понял?

— Понял, — опять кивнул он.

— Дальше… Перед своим отъездом зайди в казарму и возьми из вещей Одув… кхм… Степиша ту самую куклу. Ну, ты помнишь…

— Да, я помню.

— Ну, вот… её надо будет с ним положить, когда хоронить будут. Старосте отдай и объясни, что и как. И золото его старосте отдай. Чтоб на воспитание мальчонки Линики пошло. И ещё скажи старосте, чтоб их имена над могилами написали. Ты сам-то их имена помнишь?

— Помню, — с натугой кивнул Спунт.

— Ладно… Ты сам нас там жди, в посёлке. Мы утром приедем, как рассветёт. Поэтому и вещи свои прямо сейчас забирай. Вопросы?

— Нет вопросов.

— Вот и ладно, — вздохнул я, — тогда свободен. Хотя нет, погоди… Ну-ка, пойдём со мной.

Зайдя в свою комнату, я открыл сундук и, покопавшись в нём, вытащил скрученную в трубочку бумагу, запечатанную моим перстнем.

— Держи, — протянул я письмо Спунту.

— Что это? — спросил он.

— Это на тебя моя рекомендация к представлению капральского звания. Мало ли, как оно дальше будет. Так пусть уж лучше эта бумага при тебе остаётся…

— Спасибо вам, господин сержант, — голос его дрогнул, глаза влажно заблестели и пальцы едва не выпустили из рук столь ценное для него письмо. Видать, сильно парня пробрало…

— Смотри, не потеряй, — через силу ухмыльнулся я, — ну, всё. Я, что хотел — и сказал, и сделал. Давай, собирайся по-быстрому и — марш в посёлок! Да про куклу и золото не забудь!

— Не забуду! — раздался его голос уже из-за двери.

— Дворянчик! — заорал я во весь голос, — А, чтоб вас, — добавил уже тише, — отставить! Рядовой Корман! Где ты там шляешься!? Бегом ко мне!

Граф будто ждал моего вызова. Не успел я договорить, как он уже стоял на пороге.

— Вызывали, господин сержант?

Стоит ровно, подтянуто, не шелохнётся, рука лихо вскинута в воинском приветствии.

— Вольно, — буркнул я и не преминул добавить, — чего это вы все сегодня так тянетесь? Не на параде же…

— Служба обязывает, господин сержант! — голос казённый, глаза оловянные.

Ой, что-то не нравится мне это… Задумали чего-то, точно… Однако виду не подаю.

— Значит, слушай сюда, граф. Организуешь сборы отряда. Утром мы оставляем пост и уходим в город. А потому всё отрядное имущество и продукты, сколько возможно, сложить на нашу телегу. Утром впрячь в неё полковую кобылу и горского коня, того, что остался. Вместе с нами должно уйти и всё гражданское население посёлка. В пути, вероятнее всего, будет бой с отрядом горцев, ушедшим в ущелье. А потому в дорогу всем быть в кольчугах и при оружии, готовыми к бою. Всё понятно?

— Так точно!

— Хорошо. Дальше… Скажи Рейкару, чтоб собрал свой мешок и ложился отдыхать прямо сейчас. После полуночи пусть сменит Громаша на площадке. Тому тоже надо свои вещи собрать и отдохнуть перед выездом. И сами тоже, как только всё уложите — отбой. На рассвете подымаемся. С отдыхом всё ясно?

— Ясно, господин сержант!

— Ладно… На-ка, вот, держи, — я протянул ему свёрнутое трубкой и запечатанное письмо, точно такое же, какое несколькими минутами ранее вручил Спунту, — это моё рекомендательное письмо тебе для получения офицерского звания. Я, конечно, не дворянин и не офицер… Но, всё ж таки, я — твой командир. И, по уложению, писать такое письмо имею право. Так что — держи. Может, пригодится…

— Благодарю вас, господин сержант, — голос у графа явно дрожит, хоть он и виду не подаёт. Приняв у меня письмо, аккуратно засовывает его за пазуху.

— Ну, вот и хорошо, — говорю я, — Вопросы есть?

— Никак нет! — и, помолчав немного, добавил, — есть просьба, господин сержант. От всего отряда.

— Какая? Говори.

— Господин сержант, мы тут с ребятами подумали, — он тяжело вздохнул и — как в холодную воду прыгнул, — разрешите, мы свои прозвища при себе оставим!

— То есть? — не понял я.

— Ну, чтоб вы нас, да и мы друг друга, как раньше, по прозвищам называли… Понимаете, привыкли мы к ним. Нам так легче друг с другом разговаривать, — заговорил он вдруг быстро и горячо, будто боясь, что я прерву его и отвечу отказом, — да и потом… Мы под этими прозвищами через столько всего прошли… Настоящими воинами стали, вы ведь сами это сказали!

— Я обещал вам вернуть имена, когда сочту это возможным, — напомнил я.

— Да, обещали! И вы своё слово сдержали. Но теперь мы сами просим вас: пусть будет, как раньше!

— Хорошо, — согласился я, — коли уж вы сами того хотите, пусть так и будет. Ещё что-нибудь?

— Никак нет, господин сержант! — заорал улыбающийся во весь рот Дворянчик, — Разрешите идти?

— Да иди уже, — махнул я рукой, едва сдерживая улыбку.

— Есть! — граф моментально исчез за дверью, не забыв аккуратно прикрыть её за собой.

В казарме послышалось несколько коротких вопросительных восклицаний, потом торопливый голос Дворянчика и — ответом ему — дружный восторженный рёв всего отряда. Точнее — почти всего. За исключением отсутствующих…

Опять раздался стук в дверь.

— Кто?

Створка двери приоткрылась и на пороге появился Зелёный. (Господи! Насколько проще, оказывается, их так называть!)

— Чего тебе? — бросаю я на него короткий взгляд, не отрываясь от укладки своего вещевого мешка.

— Господин сержант, Дворянчик сказал, что завтра мы уходим…

— Да. И что?

— Разрешите мне Санчару с собой забрать? — голос одновременно и просительный и жёсткий, неуступчивый. Гляди-ка, как они у меня разговаривать научились… Да пускай забирает. Мне-то что? Времена теперь такие наступают, что лучше уж при себе держать тех, кто дорог.

— Хорошо подумал? — смотрю я прямо ему в глаза, — Она поедет?

— Уговорю! — упрямо встряхивает он головой.

— Ладно, езжай. Но чтоб после полуночи здесь был. С ней или без неё — мне всё равно. Но чтоб был здесь. Да… и ещё… можешь для неё взять лошадь Полоза или Одуванчика.

— Спасибо, господин сержант, — тихо отвечает он и исчезает за дверью.

Ночь прошла беспокойно, в сборах и подготовке к отъезду. Не смотря на отданное мной распоряжение об отдыхе, толком так никто и не поспал.

Зелёный, как это ни оказалось странным, приехал вместе со своей черноглазой подругой. Лекарка, судя по всему, для себя уже всё окончательно решила и теперь держалась независимо по отношению к нам и поблизости от своего избранника. Прибыли они не после полуночи, а часа за два до рассвета. За что Зелёный и получил от меня нагоняй. Правда, не очень сильный, а скорее так, чтоб не расслаблялся. Я же понимаю, что опоздал он не по своей вине, а вследствие слишком долгих сборов Санчары, набравшей с собой в дорогу не только кучу барахла, но ещё и внушительный короб со своими снадобьями. Против последнего я, собственно говоря, возражений не имел. Всегда полезно иметь рядом с собой хорошего лекаря, обладающего не только полезными знаниями, но и средствами к их исполнению. Чем, кстати, мы немедленно и воспользовались. Санчара быстро и очень умело обработала раны и перевязала наших раненых.

На рассвете, когда Цыган уже спустился с площадки, я отозвал в сторонку Грызуна и присев на лежащее бревно, указал ему на место рядом с собой. Когда и он тоже умостился, я сказал:

— Слушай, Грызун, ты помнишь, почти месяц назад мы с тобой и Полозом заложили два бочонка с порохом под скалой?

Речь шла о скале, торчавшей чуть выше того самого языка осыпи, что нависал над дорогой, идущей с той стороны к перевалу. Подрыв этой скалы и был воплощением в жизнь моей идеи с «подарком» для наступающей армии, пришедшей мне в голову ещё в первый же день моего пребывания на этом перевале год назад.

— Конечно, — кивнул Грызун.

— Ну, так вот… Пришла пора этот порох рвануть… Справишься?

— А чего ж? — криво усмехнулся он, — Делов-то, запал подпалить да смотаться вовремя, чтоб самого не пришибло…

— Почти так, — согласился я, — да не совсем.

— То есть?..

— Нужно, чтоб рвануло именно тогда, когда ИХ армия по дороге к перевалу подниматься будет. И чтоб обвал накрыл голову колонны и засыпал дорогу вместе с ними. Понимаешь? Тогда этот обвал всю армию дней на несколько точно задержит! Это ж какой выигрыш во времени, представляешь!?

— Представляю, — согласился Грызун, — ладно, сержант, не боись. Сделаю, как надо.

— Тебя не интересует, почему именно ты?

— Есть свои соображения, — уклончиво ответил он, — но хотелось бы и твои послушать.

— Ты среди всех — самый старший, самый опытный и больше, чем кто-либо другой, приспособлен к выживанию. Поэтому я и надеюсь, что ты не только выполнишь всё, как надо, но и останешься в живых.

— Ну, примерно так я и думал, — согласился он, и добавил, вставая, — ладно, сержант, уводи пацанов. Да и я тоже поеду. Мне ведь лучше заранее до места добраться да приглядеться получше, что и как… Ладно, будь здоров! — он протянул мне руку, — Повезёт, ещё свидимся.

Я пожал его руку, потом, не удержавшись, приобнял за плечи:

— С остальными попрощайся…

— Само собой…

Прощаясь с каждым в отдельности, он желал, в общем-то, одного и того же: удачи в делах, здоровья и побольше денег. С Дворянчиком же у него состоялся особый разговор.

— Слушай сюда, граф, — сказал он, пожимая тому руку, — те золотые побрякушки, что мы тебе выделили, в деньгу обратить надобно. А потому, как в город приедешь, пойдёшь в квартал ткачей. Найдёшь там рябого Ёргиша, перекупщика. И скажешь ему, что пришёл ты от Лоскута. Это от меня, значит. Отдашь ему своё рыжьё и скажешь, чтоб обменял на звонкую монету без обману и обсчёту. Тогда, мол, он со мной, Лоскутом, в полном расчёте будет. О чём речь, он знает. А немного погодя я и сам к нему зайду, всё проверю. И ежели он сделку честь по чести проведёт, то у меня к нему тогда претензий не будет. А ежели нет… Ну, тогда я всё своё сполна заберу. Хорошо запомнил, граф?

— Запомнил, — кивнул Дворянчик, — а если ты… это… ну, не зайдёшь… к нему?..

— А вот об этом «если» ты и сам не думай, и ему знать не давай, — с каким-то лихим отчаянием подмигнул Грызун, — а я уж зайду. А на этом свете, или — на том, про такой случай только мы с ним вдвоём и будем знать!.. Ну, братва, будет. Долгие проводы — долгие слёзы. Прощайте!

Вскочив в седло, он крутанул коня на месте, махнул напоследок шлемом и умчался к перевалу.

— Вот и ещё один ушёл, — ни к кому конкретно не обращаясь, вздохнул Степняк.

— Помолчи, — недовольно буркнул Циркач, — а то гляди, накаркаешь…

— Ладно, по коням! — скомандовал я, — Циркач, на повозку. До посёлка доедем, там какого-нибудь малолетку на твоё место посадим.

Циркач, ни слова не говоря, вспрыгнул на облучок и разобрал вожжи. Встряхнув их, он причмокнул губами и легонько перетянув круп кобылы самым их кончиком, прикрикнул:

— А ну, пошла, скаковая! Давай, пошла!

Лошадь, всхрапнув и тряхнув гривой, с натугой потянула гружёную телегу и, постепенно набирая ход, резво потрусила по пологому склону вниз, к посёлку. Мы торопливо двинулись следом.

В посёлок мы прибыли, когда уже совсем рассвело. Видно было, что ночью в посёлке никто не спал. За прикрытыми и охраняемыми воротами вытянулся вдоль улицы длинный обоз из деревенских телег, загруженных сверх всякой меры самым разным добром, от одежды и продуктов, до предметов мебели и прочего домашнего убранства. Здесь же мычали коровы и блеяли овцы, привязанные к хозяйским телегам. На телегах лежали со связанными ногами куры, гуси, утки, время от времени начинавшие беспокойно тянуть шеи, оглядываться по сторонам и шуметь.

Хорёк встретил нас у ворот и сразу же повёл к месту, где местные жители готовились к похоронам погибших во вчерашнем бою односельчан. Горцев хоронить никто не собирался. Их просто снесли всех в одно место, под стену укрепления, да там и оставили.

Прибыв на место готовящегося погребения, мы спешились и подошли к Одуванчику и Полозу, лежавшим рядом. Здесь же, рядом с Одуванчиком, лежала и его подруга — Линика, на грудь которой односельчане положили ребёнка, ещё два дня зревшего в её чреве. Все погибшие, общим числом почти в семь десятков человек, были завёрнуты в белые холстяные покрывала и уложены в вырытое округлое углубление в несколько рядов и ногами к центру. Так всегда хоронили павших в одном бою. Отдавая им честь, мы преклонили перед общим погребением одно колено и сняли шлемы с голов. Священник принялся читать положенные случаю молитвы, а присутствовавшие здесь же старики и старухи затянули прощальное песнопение. На тела погребаемых упали несколько жменей пшеничных колосьев, собранные поблизости первые весенние цветы, следом полетели комья земли, бросаемые сперва голыми руками, а уж затем и лопатами. Мы с парнями тоже бросили несколько горстей земли.

Устраивать долгие похороны и почётное поминание времени не было. Вражья армия вот-вот выступит по дороге к перевалу. А ещё этот горский отряд, ушедший вчера к ущелью, не давал мне покоя. Я был твёрдо уверен в том, что нам придётся с боем прорываться в долину. Следовало поспешать. А потому, выпив по стакану поднесённого нам поселковыми женщинами вина и заев это кусками сыра, мы опять попрыгали в сёдла. Жители посёлка тоже понимали, что мешкать не стоит. Едва только я во главе своего поредевшего отряда подъехал к воротам, как их створки распахнулись и обоз медленно тронулся в путь. Стоя у самого выезда, я внимательно оглядывал каждого выходящего и выезжающего за ворота. Судя по всему, мои слова о готовящемся в ущелье бое, переданные вчера старосте Хорьком, подействовали на всех. Почти каждый, даже женщины и подростки, имел при себе оружие и был одет хоть в какой-то доспех, пусть даже и содранный с убитого горца. Более сотни мужиков ехали верхом, кто на собственной лошади, а кто — и на пойманном лохматом горском скакуне, оставшемся без хозяина. Остальные шли пешком, либо ехали на телегах.

Прогрохотала мимо и наша повозка, правил которой крепкий парнишка лет пятнадцати, одетый в плетёный из широких полос толстой воловьей кожи колет, обшитый по верху медными бляшками. Я вопросительно взглянул на Циркача.

— Староста дал, — пояснил тот, — парнишка всё равно уже давно к нам рвался. Вот Будир и решил: пусть хоть так при отряде будет.

Я понимающе кивнул и выехал за ворота.

Из-за внушительного обоза двигались мы не очень быстро. И потому к спуску в ущелье добрались только часа через три. Там я собрал всех жителей посёлка и ещё раз напомнил им, что впереди нас, скорее всего, ждёт бой с отрядом горцев числом не менее трёх сотен. А потому каждому быть собранным, готовым к бою и очень внимательным. После чего отобрал в передовую группу два десятка конных и отправил их вперёд под командой Дворянчика. Остальных конных свёл в один отряд и велел им двигаться впереди обоза. Набралось их почти полторы сотни. Командовал я ими лично. И ещё с полсотни оставалось пеших. Их я отдал под командование Хорька и приказал, чтоб двигались с обеих сторон от обоза и охраняли его. С этими же пехотинцами остался и Дзюсай, чем вызвал у них прилив немалого воодушевления. Поселяне видели монаха во время боя в посёлке. И теперь были твёрдо уверены в том, что с таким мастером меча они выйдут победителями из любой схватки.

Ещё что-то около трёх десятков конных стрелков взял под своё командование Зелёный. Задача его группы состояла в том, чтобы поддерживать нас в бою, ведя интенсивный обстрел противника на особо сложных участках. Ну, а когда стрелы кончатся, этот отряд можно было бы использовать в качестве дополнительного резерва. Двигались они между основным отрядом и обозной колонной.

Постепенно опускаясь всё ниже и ниже, наша колонна втягивалась в ущелье, стремясь как можно быстрее добраться до выхода в долину предгорья.

Прошло уже больше полудня с тех пор, как мы выехали из посёлка, когда откуда-то сверху послышался отдалённый и приглушённый значительным расстоянием раскатистый и резкий гул.

Степняк взглянул на меня:

— Грызун сработал…

— Угу… — кивнул я.

— Как он там?.. Жив ли? — продолжил Степняк.

В ответ я лишь неопределённо пожал плечами и обеспокоенно посмотрел вперёд. До выезда из ущелья оставалось всего ничего. С нашим обозом да по такой дороге, сплошь усеянной камнями — не больше часа езды. А со стороны передовой группы ко мне мчался всадник, вероятно, посланный ко мне Дворянчиком.

Осадив коня прямо передо мной, он коротко сообщил:

— Сержант, горцы впереди.

— Показывай! — я пришпорил коня.

Вырвавшись немного вперёд, мы промчались с полмили и приостановились у едва заметного изгиба, уходившего слегка вправо и скрывавшего за собой весь горский отряд, уже выстроившийся в нескольких сотнях саженей от изгиба и ожидавший нас в полной боевой готовности.

— Смотрите, сержант, — показал на них Дворянчик, — ничего необычного не замечаете?

Приглядевшись повнимательнее, я присвистнул и тихо выругался.

Позади основного горского отряда, состоявшего приблизительно из двух сотен всадников, виднелся ещё один, заставивший меня сильно озаботиться нашими дальнейшими действиями. За их основной боевой линией в качестве резерва выстроилась сотня регулярной армейской конницы. Это было видно и по однообразной форме, и по порядку, царившему в ровном строю конников. Своим внешним видом больше всего они мне напоминали наших конных пикинёров. Даже вооружение было такое же.

И если с отрядом горцев я ещё имел надежду справиться, то присутствие регулярной конницы сводило наши шансы к минимуму. Надо было срочно что-то придумать.

Пока я осматривался по сторонам, лихорадочно соображая, что же делать, вся наша колонна подтянулась к передовому отряду и остановилась.

Взгляд мой, осматривая крутые, почти отвесные склоны узкого прохода, скользнул вниз, к горцам, спокойно ожидавшим, что же мы будем делать дальше. Они не торопились и, судя по всему, были уверены в своих силах. Что ж. я их отлично понимал! Будь у меня за спиной сотня конных пикинёров. Я бы тоже был уверен в себе. Тут мои размышления на несколько секунд прервались. Я даже на стременах привстал, пытаясь разглядеть, как далеко от нас выход из ущелья. Потом оглянулся и подозвал к себе Цыгана.

— Доставай горн, сказал я, когда он подъехал.

Недоумённо взглянув на меня, цыган порылся в седельной сумке и достал инструмент.

— Значит, так, — начал я, — как только выстроимся для боя, начинай играть «Тревога!» и «Все ко мне!» Трижды — один сигнал, трижды — другой. Играй до тех пор, пока ты наконец не поймёшь, что это уже не требуется. Даже если ты останешься совсем один и враги будут вокруг тебя. Играй так громко, чтоб тебе казалось, будто твои лёгкие сейчас лопнут от напряжения, понял?

— Не совсем, — помотал он головой, — Для чего?

— Пошевели своими мозгами, Цыган, — нетерпеливо воскликнул я, — там, позади них, в старой крепости сидят и маются от безделья две сотни конных пикинёров! Понимаешь!? Они должны услышать твой сигнал и ударить горцам в тыл. Усвой хорошенько, Цыган, — я взял его за плечо, — в этом сигнале наше спасение. Иначе мы все здесь поляжем. Теперь ты понял меня?

— Понял, сержант! — глаза его озорно заблестели, — не беспокойтесь! Уж я им сыграю…

— Отлично, — улыбнулся я, — теперь дальше… Хорёк, Дворянчик, Зелёный! Ко мне!

Кроме названных мной подошли ещё несколько наиболее уважаемых поселян. Среди них, само собой, Будир, Гролон и ещё кое-кто.

Дождавшись, когда соберутся все, я изложил простой и незамысловатый план боя.

Выстраиваем основной отряд клином. Позади него ставим в две линии пехоту. За пехотой становятся стрелки Зелёного. Как только Цыган заиграет на горне, начинаем обстрел противника из всего, что имеется: луки, арбалеты, пращи и т. п. Как только горцы ринутся в атаку (а перестрелкой они долго заниматься точно не будут!), наш клин срывается с места и завязывает бой. Задача пехоты перехватывать тех всадников противника, которые обогнут клин и попытаются напасть на обоз. У стрелков Зелёного задачи оставались прежние.

В целом всё именно так и происходило. Только горцы вообще не стали принимать участие в перестрелке. Едва заслышав громкие звуки горна, эхом отдававшиеся от окружающих нас скал и раскатисто мчавшихся вдоль ущелья, они с оглушающим визгом ринулись в атаку. Вероятно, они решили, что слышат вызов на бой. Вот и не стали медлить. Так что обошлось без продолжительного обмена выстрелами. Мы и успели-то сделать всего по паре выстрелов, как пришлось отложить арбалеты и луки в сторону и взяться за пики и копья. Разогнав свой клин, мы с шумом, лязгом и грохотом врезались в самую середину горского отряда, сразу пробив его почти насквозь. А дальше уже пошла сплошная рубка на мечах.

Горцы, размахивая своими укороченными мечами, больше похожими на длинные кинжалы, визжали и вертелись вокруг, не соблюдая плотного строя и порская во все стороны сразу же, как только начинали чувствовать наш напор.

Мы же, напротив, строй держали плотный, не рассыпаясь и не давая растащить нас по сторонам. Сейчас, в бою, сказывались результаты занятий, что мы всю зиму проводили с поселковым ополчением. Мужики держались хорошо, дружно отражая наскоки противника и тут же переходя в короткие и мощные контратаки.

Стрелки Зелёного несколько раз буквально спасали нас, стрелами и арбалетными болтами сбив напор нескольких яростных атак горцев.

Рубя мечом направо и налево, я с беспокойством поглядывал за спины наседающего со всех сторон противника. Их резерв, сотня конных пикинёров, пока ещё в бой не вступала, разумно ожидая переломного момента. И тогда они либо нанесут сокрушительный удар, решая исход боя в свою пользу, либо, если мы вдруг погоним горцев, контратакуют нас, вынудив остановиться. А то ещё и, чего доброго, заставят отступить… А второго такого боя нам уже не выдержать. И тогда придётся переходить к обороне, укрываясь от конных атак за обозными телегами.

Цыган трубил без передыху. Трубил так, что порой перекрывал звуками горна лязг железа, крики людей и конское ржание. Бой наш происходил на удалении не более двух миль от входа в ущелье. И звуки его, а в особенности — тревожные сигналы горна должны были разноситься далеко окрест.

«Ну, где же вы!? — мелькала у меня уже не однажды досадная мысль, — Где вы, чёрт бы вас там всех побрал!?»

Уже дважды горцы откатывались назад, перестраивались и опять бросались в атаку. Я не решался их преследовать, опасаясь атаки вражеских пикинёров и давая своим людям хоть немного передохнуть между двумя схватками.

В одной из таких схваток погиб Степняк. Приняв на себя сразу три копья, он всей грудью навалился на них, сбрасывая с сёдел и подминая под своего коня. Но тут силы покинули его. Сказалась рана, полученная накануне. Уже не было у него той быстроты и мощи в движениях, что не раз помогали нашему кузнецу одолевать и более сильных соперников. Не успел он увернуться от кинжального взмаха, мелькнувшего перед самыми его глазами и перерезавшего Степняку горло. Потоком хлынула горячая кровь из захрипевшей гортани на землю. Мы с Хорьком и Дворянчиком, бившиеся неподалёку, кинулись к нему на помощь, но не успели. Только и удалось, что попластать тех горцев, что окружили его, да подхватить тело и вынести к обозу из общей свалки. Передав тело Степняка вопросительно взглянувшей на нас Санчаре, мы только горестно махнули руками и кинулись обратно в бой. Некогда было нам оплакивать павших и утешать раненых. Всё это потом! Либо мы сейчас выстоим. И тогда выжившие оплачут и похоронят погибших. Либо — все ляжем. И тогда уж некому будет ни оплакивать, ни хоронить…

…Удар двух наших конных сотен в тыл наседающего противника пришёлся как нельзя вовремя. Я уже видел, как резерв противника начал смещаться с места, постепенно набирая ход, вероятно, имея намерение нанести нам последний, решающий удар. И либо разгромить нас окончательно, либо отбросить к обозу, где и довершить наше уничтожение.

И тут у них в тылу запел горн. Это Цыгану, а вместе с ним и всему отряду горнист из полка майора Стоури отвечал, что к нам идут на помощь. Звук его горна заставил начинавших атаку конников противника сбиться с шага, приостановить свой разбег и начать разворачиваться.

Командир отряда королевских конных пикинёров, не особо мудрствуя, на ходу выстроил свой отряд в три линии, по полусотне в каждой и ещё одну полусотню придержал в качестве резерва. С чем и атаковал, с марша ударив по ещё не вполне завершившему перестроение неприятелю.

Мой же отряд, увидев подошедшую подмогу, с такой яростью кинулся в бой, что удержать людей было уже просто невозможно. В драку ввязались все: и пехотинцы, и стрелки, все, кто мог держать оружие и был способен биться.

Теперь победа явно начала склоняться на нашу сторону. Резервная полусотня, слегка приняв вправо, развернулась и со всего разгона ударила по правому флангу пикинёров противника, с ходу смяв его и заставив отжаться к центру. После этого, ещё раз довернувшись, нанесла удар уже точно в тыл дерущихся с нами горцев. Это была та самая, последняя капля в переполнявшейся чаше сегодняшней битвы. Получив удар в спину, горцы не выдержали и бросились бежать. Следом за ними начали сдавать свои позиции и регулярные конники. Их отступление ещё нельзя было назвать бегством, но и на организованный отход это тоже уже мало походило. Наконец, не выдержав нашего совместного с королевскими пикинёрами давления (а после бегства горцев мой отряд накинулся на регуляров), они развернули коней и бросились вскачь к выходу из ущелья. Мало кто из моего отряда преследовал их. Люди устали, вымотав последние силы, и телесные, и духовные. Лишь конные пикинёры продолжали преследование, подкалывая бегущих пиками, рубя мечами и отлавливая арканами.

Когда бой закончился, остатки моего отряда собрались возле нашей повозки. Почти все были ранены. Кто-то ещё во вчерашнем бою, как Цыган. А кто и перетягивал куском чистого холста свежую, полученную всего несколько минут назад рану, как Дворянчик, не уберёгшийся от укола копьём в правое бедро. Но, по крайней мере, все были живы. Все, кроме одного… Погибший Степняк лежал на ней, в залитых кровью доспехах и плаще и с глубокой резаной раной поперёк горла. Санчара уже омыла его лицо, руки и шею. И теперь тихонько сидела сбоку, стараясь не поднимать на нас глаз. Я подошёл и осторожно положил ей на голову свою ладонь. Она чуть заметно вздрогнула и как-то вся сжалась.

— Успокойся, девочка, — устало произнёс я, — никто тебя ни в чём не винит. Сегодня мы бились с людьми из твоего племени. И тоже многих убили. Поэтому для тебя сейчас главное — думать не о том, что о тебе скажут наши люди, а о том, чтоб не почувствовать злобу и ненависть к нам. Ведь среди нас есть тот, кого ты любишь. И сегодня он стоял рядом с нами. Ты поняла, что я хочу сказать? — я аккуратно взял её за подбородок и приподняв её лицо, заглянул в глаза.

Сколько ожидания, надежды и глубоко запрятанного страха было в этих бездонных чёрных зрачках!

— Ты поняла меня? — повторил я вопрос.

Она судорожно сглотнула и быстро кивнула в ответ.

— Молодец, — с трудом растягивая губы в улыбке, сказал я и повторил, — ничего не бойся!

Выпрямившись, я повернулся к Зелёному и одними глазами указал ему на лекарку. Тот понятливо кивнул и присел рядом с ней, накрыв своим плащом и обняв за плечи. Санчара прижалась к нему и затихла, устало прикрыв глаза.

Вместе с беженцами из пограничного посёлка мы уходили к городу, в котором год назад началась моя пограничная служба в восточных горах. Из девяти человек моего отряда трое остались лежать в этой земле. Грызун нас по пути от ущелья к городу не догнал, и я не знаю, где он теперь и что с ним случилось. Жив ли он или тоже погиб, выполняя своё последнее задание на королевской службе? Степняка, так же, как и всех остальных, погибших в ущелье, мы похоронили неподалёку от старой крепости, возвышавшейся немного в стороне от пути на горное плато ставшего для всех нас хорошей школой. А для некоторых — и последним пристанищем.

Я не знал, что ждало впереди каждого из нас. Но в одном я был твёрдо уверен: никому не избежать начавшейся войны. Та армия, чей генерал (или кто он там ещё) решил вторгнуться в наше королевство, задержится на обрушенной дороге дня на два-три, не более. Ещё день-два уйдёт у её командующего на то, чтобы перевести войска через перевал, собрать их и привести в порядок. Это как раз то самый срок, за который мы со своими беженцами успеем добраться до города и сообщить вышестоящему командованию о начале войны. На этом мой отряд может считать свою миссию завершённой. Весь дальнейший ход событий будет зависеть уже от наших генералов и самого короля.

Оторвавшись от остальных, подъехал Хорёк и, прерывая мои размышления, спросил:

— Что будете делать дальше, господин сержант?

— Вернусь в столицу, в свой полк, — ответил я, — задание своё я выполнил. Потому и быть мне здесь больше не за чем. Меня ведь из Лейб-гвардии не отчисляли. Просто был направлен на границу с особым поручением.

— А мы?..

— Вы? Вы вернётесь в свой полк, к майору Стоури. Характеристики я вам всем выдам самые наилучшие. Признаюсь честно — есть за что, — я невольно улыбнулся, мельком припомнив все события прошедшего года, — а как вам быть дальше — решайте сами.

— Мы ещё встретимся с вами, господин сержант?

— Кто знает, Хорёк, кто знает?

Оглавление

Дорога

Пост

Кровь на молочных клыках

Подрощенные щенки

На снежных склонах… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg