«Отступник»

Элона Демидова, Евгений Шкиль Отступник

ПРОЛОГ

Огромный алый щит бросался в глаза издалека. Аршинные белоснежные буквы гласили: Ожидаете Армагеддон? Обращайтесь к нам! Строим бункеры на любой вкус! Тел. 666–666 — Ты видел? — сказала Светлана, потягивая через трубочку колу из банки. — Даже здесь эта реклама висит. — Я за рулем и не могу на всякую фигню смотреть, — ответил Лёня. — Ты же не хочешь в кювете оказаться? — Надо же, — продолжала говорить девушка, откидывая со лба легкую прядь светлых с рыжинкой волос, — и номер телефона подходящий выкупили. А знаешь, кто занимается этими делами? — Кто? — спросил Лёня, вслушиваясь в звуки голоса, что казался ему самым нежным в мире. — Андрей Антипенко, — она смяла пустую банку и швырнула в открытое окно. — Кто такой Андрей Антипенко? — нарочито равнодушно произнес парень. На самом деле он, разумеется, слышал об одном из самых богатых людей Таганрога, и даже, пожалуй, немного завидовал тому, но показывать возлюбленной свою мелочность не очень-то хотелось. — Ну да, — хмыкнула Света, — что вам, географам, летающим в облаках, до земных дел простых смертных. Это бизнесмен. Моя однокурсница его любовница. Он ей в центре Ростова шикарную квартиру снимает, на Пушкинской, двухкомнатную. — Ого… — безучастно проговорил Лёня, прикидывая, во что такие подарочки должны обходиться. Сначала он хотел сказать что-нибудь вроде: "Зато он не посвящает ей стихи", — но осекся, поскольку побоялся услышать что-то в стиле: "Зато ему ничего не стоит их купить". — И по Ростову она рассекает на Ауди, — девушка с сомнением осмотрела салон их автомобиля, — за два миллиона. Подержанный Фиат-Браво, в котором они мчались по Мариупольскому шоссе, был неплохой, приемистой машиной, но, разумеется, даже близко не тянул на такие деньги. Да и вообще, быть бы Лёне еще очень долго "безлошадным" и ходить пешком, если бы не мама: чтобы сын мог купить автомобиль, она, расщедрившись в честь окончания университета, сняла с книжки кругленькую сумму, доставшуюся по наследству. — Лисёнок, — парень решил перевести неприятную тему разговора в более позитивное русло, — а этот твой Антипин себе-то бункер построил? — Представь себе, да. И не один! Я как-то раз была в его особняке в Ростове, и могу сказать, что отделано все шикарно. Угадай где устроен вход? Прямо из спальни! — лукаво вымолвила Света, выпрямляя стройные ноги и томно потягиваясь, так что футболка обрисовала высокую грудь с бугорками сосков. — Я могла бы договориться и сводить тебя на экскурсию, знаешь, ведь в Таганроге у него тоже дом построен, но до осени не получится… Видишь ли, сейчас он жену в Таиланд отправил, а сам с моей подружкой на Сейшелы полетел. — Кажется, скоро нам сворачивать налево, — сказал помрачневший Лёня, удивляясь, как это получалось, что обворожительная нежная Светлана, его любимый Лисёнок, вдруг становилась расчетливой и чужой. Впрочем, несомненно, она просто дразнилась, уверил он себя. * * * Две недели назад Леонид Дрожжин получил диплом Южного Федерального Университета по специальности "преподаватель географии", и считал, что ему крупно повезло: он стал выпускником-специалистом. — Поздравляю, сын! — сказала мама, когда он позвонил в Таганрог и сообщил, что диплом лежит в кармане. — Знаешь, я слышала, что со следующего года в твоем вузе какая-то двухуровневая система будет, частично платная… бакалавриат и магистратура… Мне заранее жаль моих школьников. Не думаю, что это приведет к чему-нибудь хорошему, посмотри на любые реформы в образовании за последние двадцать лет! Лёня, конечно в таких выражениях о своем дипломе не думал, а просто очень радовался, что успел в последний вагон уходящего поезда под названием "полноценное высшее". Да, быть преподавателем — не самое престижное ныне занятие, но парень учился отлично, и потому его оставили на кафедре. А тут уж прямая дорога защитить диссер, получить ученую степень… да что там! Даже без степени и без диссера, работать в Ростове в ВУЗе — это совсем не то же самое, что быть заштатным учителем в какой-нибудь таганрогской школе, пусть даже в родной Чеховской гимназии. Но будущий педагог чувствовал себя таким счастливым не только из-за неплохого старта на карьерной лестнице, — сегодня исполнялся ровно год, как он начал встречаться со Светой. Лёня пригласил девушку отметить двойной праздник на Золотую Косу, благо база отдыха там была недорогая, а красоты природы, как он надеялся, могли поспорить с самими Сейшелами. День выдался знойным, на горизонте дрожало горячее марево, ярко-голубое небо слепило глаза, и впереди ждали две недели блаженства с любимой: золотой песок пляжа, жаркое солнце, холодное пиво с хорошо прожаренным шашлычком… И, конечно, изумительные лунные ночи. *** После занудной процедуры оформления документов, грузная, неопределенного возраста женщина, с еле заметными усиками, выдала парочке ключи от летнего домика, в котором им предстояло обосноваться. Легкая постройка стояла в первом ряду деревянных хижин, из нее открывался прекрасный вид на море, а в тесноватой душевой кабинке можно было вполне комфортно помыться. Рядом располагался каменный мангал, который сулил ежевечерние вкусняшки. К неудовольствию Лёни соседние домики оказались заселены. Рядом с левым стоял сверкающий хромом дорогущий джип с тонированными стеклами, а возле, с уже зажаренными кусками баранины, суетились кавказцы. Молодой педагог сразу окрестил их "бандой". Он не причислял себя к националистам, однако безбашенных гостей с юга недолюбливал, да что там греха таить — попросту боялся. Компания справа также не вызывала особого доверия. Это были ребята хоть и славянской внешности, но в камуфляжной форме, судя по ухваткам — три десантника в увольнении, а один из них и вовсе щеголял пиратской повязкой на левом глазу. Лёня вспомнил слова мамы, что в последнее время вокруг таганрогского военного аэродрома наблюдалась нездоровая суета, сюда шел непрерывный поток грузовиков. Также на окраине города расквартировались рота ВДВ и две роты радиотехнических войск. Жители Таганрога плохо понимали, зачем здесь нужны войска. Может, просто учения? Ведь войны вроде не предвидится. Тут не Зулусия какая-нибудь, в конце концов, — эра глобальных конфликтов давно закончилась. Впрочем, парень надеялся, что завтра к вечеру неприятные соседи уедут, рассеются, как дым на сильном ветру, и он останется со своей Светой-Лисёнком, однако, сегодняшнюю ночь во враждебном окружении еще нужно было пережить. Какая тут на фиг романтика, когда вокруг сплошь боевики! Стараясь тактично не смотреть в лицо одноглазого, Лёня все-таки отметил, что при разговоре правая сторона рта у того дергается, и злые тонкие губы как бы вспухают с одного бока в жестокой усмешке. Зато грубые черты лица второго десантника имели на редкость простоватое выражение, а прекрасные голубые глаза казались украденными откуда-то с небес. Третий — высокий, широкоплечий, в чьем резко очерченном красивом лице было что-то хищное, волчье, посмотрел на молодого преподавателя и вдруг перестал нанизывать сырое мясо на шампур. По спине педагога прошел холодок. — Ты, случаем, не Лёня? — спросил десантник. — Да, — подтвердил парень. — А мать Татьяна… — десантник пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить, — Татьяна… — Владимировна. — Точно! — вояка улыбнулся. — А ты меня не узнаешь? Молодой педагог отрицательно покачал головой. — Ты что, друган, мы ж в одном подъезде жили. Антон. Антон Орлов. Тебе от меня еще пару раз перепадало, забыл, что ли? И Лёня вспомнил. Действительно, будучи подростком он частенько огребал от местного хулигана и главного заправилы дворовой шпаной Антохи. — Да, — Лёня попытался изобразить радость встречи с давно забытым соседом, — теперь я тебя узнал. — Так, давай к нам со своей красавицей, — тут же предложил десантник. — Столько лет не виделись, надо отметить встречу. Да и пока вы свой мангал раскочегарите, ночь настанет! — Конечно, спасибо, за предложение… но мы… — замялся педагог. — Мы с большим удовольствием, я очень проголодалась, — мягко, но, пожалуй, чересчур кокетливо проговорила Света, обхватив Лёнину руку. Парню ничего не оставалось, как согласиться. Впрочем, он практически всегда уступал желаниям любимой. Наверное, оттого, что слишком долго мучился, добиваясь ее, тратил стипендию на подарки, сочинял стихи, а теперь вот, наконец завоевав, больше всего на свете боялся потерять. Она была первой и единственной девушкой в его жизни, во всяком случае, Лёня предпочитал думать именно так, и не любил вспоминать шальную ночь четвертого семестра, когда богатый оболтус, которому он фактически написал курсовую, решил отблагодарить своего "благодетеля" весьма своеобразно и привел в общежитие двух путан. Поэтому, раз Светлана решила присоединиться к господам офицерам и прапорщикам, значит, так тому и быть. Сперва был тост за знакомство с сослуживцами Антона — похожим на пирата Толиком, который оказался старлеем, но не из десантных, а из автомобильных войск, и старшим прапорщиком Витей Руденко. Почти сразу за первым тостом пошел второй — за родителей, и третий — за тех, кого с нами нет. А потом Антон предложил поднять пластиковые стаканчики за любовь с первого взгляда, бросая весьма выразительные взгляды в сторону Светланы. Это очень не понравилось Лёне, а девушка лукаво улыбалась, опуская длинные ресницы. Да, она обожала дразнить, заставляла ревновать парня, которому, если честно признаться, иногда это даже нравилось. Вернее, нравилось Лёне то, что в конце концов, вдоволь намучив, Светлана обнимала его при всех и говорила, что он самый лучший. Но в этот раз пытка продолжалась черезчур долго, новоиспеченный преподаватель землеведения (как иногда в шутку он себя называл), разозлившись, потерял контроль и пил по поводу и без него: за ВДВ, за Родину, за надежный ядерный щит, за чистое небо и хрен еще знает за что… Затем Лёня каким-то образом оказался в море, пытаясь найти место поглубже, чтобы поплавать и понырять, причем он совершенно не помнил, как потом выбрался из воды на берег. И снова пошли стаканчики с сорокоградусной жидкостью: за меч Вооруженных сил, за автомат Калашникова, за Святую Русь, и за похеренное народное образование… Когда стемнело Руденко развел костер, а Лёня, будучи в полузабытьи, слушал старлея Толика, фамилию которого начисто забыл. Никогда в жизни молодой педагог еще так не напивался. Парень даже не заметил, когда Светлана и бывший сосед Антоха куда-то испарились. — Ты же препод, вот я тебя и спрашиваю, — говорил Толик, вперяясь в пустоту одним глазом, — почему, скажи, паршивая Македония отымела всех моих долбаных предков, всех бравых эллинов, почему? Лёня пожал плечами. Вопрос был за гранью его понимания. — А потому, что в Спарте упадок нравов случился. Вся Греция на Спарте держалась. — Так уж… и вся? — заплетающимся языком пробубнил молодой педагог. — Ясен хрен, вся! — выкрикнул Толик. — Да мне еще дед рассказывал, он из дворянского рода Алфераки, чистокровным греком был, потомок переселенцев с не пойми каких пор! Похоронен тут неподалеку, дедуля мой. Знаешь, как деревня наша называется? Лакедемоновка! Сохранили память о предках, это уж мы умеем, не отнять… Так что я тебе отвечаю, если б не Спарта с Леонидом, греков урыли бы еще персы, мать их за ногу. А потом, когда в Лакедемоне порядка не стало, вся хваленная Эллада гикнулась к хромым коням в задницу. И сейчас та же самая хрень. По всему миру одни гомики и наркоши. Упадок цивилизации, закат Европы. Понимаешь? Или ты со мной не согласен? Лёня предпочел согласиться. — А ведь тебя как самого знаменитого лакедемонского царя зовут, а это значит, ты боец! — старший лейтенант крепко обнял молодого педагога, отчего тот испугался, что бравый офицер, возможно, не только восхищается тремя сотнями воинов, павших при Фермопилах, но еще и является почитателем священного отряда из Фив. — Ты в армии служил? — Нет, — с трудом выдавил тезка знаменитого спартанца. — Один хрен, с таким именем, у тебя все в жизни будет лады. А, знаешь, почему? — Потому что ЭТО СПАРТА!!! — неожиданно заорал Руденко и громко заржал. — Витя, козел, какого лешего ты прикалываешься? — Толик отпустил молодого педагога и стал переругиваться с прапорщиком. Чувствуя одновременные позывы к рвоте и по малой нужде, Лёня поспешил отойти от костра, чего изрядно пьяные вояки даже не заметили. Но не успел он отдалиться и на два десятка метров, как увидел увитую виноградом беседку, в которой заметил голого Антоху… А на дощатом столе бесстыдно раскинулась Светик, Лисёнок, его милая, ненаглядная, любимая… Десантник был очень брутален, по крайней мере, так показалось начинающему преподавателю. Лёня никогда не мог и помыслить о столь дерзком обращении со своей возлюбленной. Но самое ужасное, самое невыносимое было в том, что ей эта первобытная жесткость невероятно нравилась. Она стонала в голос, она извивалась под диким, грубым напором, она молила о продолжении и яростно скребла ногтями по дереву… Лёня замер как вкопанный; водка прибила эмоции, лишила возможности четко мыслить, действовать, и он стоял не в силах ни уйти, ни прервать буйство страсти. Наконец, все закончилось. Света, взмокшая и расслабленная, откинулась на стол и ее светлые волосы упали почти до земли. — Это было что-то… невероятное… — проговорила она, задыхаясь. — Никогда… никогда… я… никогда… Из глаз будущего педагога брызнули слезы. "Сука! рыжая сука! Так ты меня! Так!!!" Отвернувшись, он шатаясь побрел в сторону домика, в котором планировался рай для влюбленных. *** Когда Лёня очнулся, солнце стояло уже довольно высоко. Голова раскалывалась и жутко хотелось пить. Молодой человек приподнялся, увидел стоящую возле двери початую бутылку минералки, но вставать не было ни сил, ни желания. Рядом на кровати, чуть прикрытая простыней, лежала Света, расплескав по смятой подушке роскошные золотистые волосы. Вдруг ему вспомнилась вчерашняя ночная сцена. Может, все это привиделось спьяну? Ведь вот же она рядом, его маленький славный Лисёнок… Нет, вчера она и Орлов… Орлов и она… Лёню охватила бешенная обида и злость, отчего голова неожиданно перестала кружиться, и парень в три шага очутился у двери. Несколько глотков воды утолили жажду, а день стал обретать краски. Теперь предстояло самое трудное — надо было выйти на улицу и посмотреть в глаза Антону. Возле соседнего домика творилось нечто странное. Десантники спешно собирались, не обратив ни малейшего внимания на вчерашнего собутыльника. — Черт! Что теперь делать? — почти вопил старший прапорщик Руденко. — Как такое могло случиться? Не могу поверить! Куда, куда ехать? — Отставить панику! Все накрылось конем, это ясно, — говорил одноглазый Толик, яростно жестикулируя, — теперь надо играть по своим правилам. Нельзя терять время. Через два дня, если не раньше, не будет ни командования, ни начальства, вообще ничего не будет… — Ты так думаешь? — спросил Антон, надевая берет. — Конечно, — воскликнул Толик. — Значит, рулить своей судьбой надо самим. А ты у нас, Антоха, парень боевой, за тобой люди пойдут. — Что случилось?.. — услышал Леня хрипловатый женский голос и обернулся. В его рубашке, наброшенной на голое тело, Светлана стояла опершись на дверной косяк, но серо-зеленые глаза, обычно такие яркие, сейчас выглядели как перегоревшие лампочки. Антон глянул на девушку, недобро ухмыльнулся и бросил: — Война началась. — Какая война? — опешил молодой педагог. — Термоядерная. — Что??? — Света сделала несколько шагов вперед и поравнялась с Лёней. — Ничего, детка, — Орлов послал воздушный поцелуй, — уже ничего. С Москвой связи нет, последнее, что мы услышали в эфире: Ростов разбомблен, Таганрог вроде цел. Пока цел… А значит, времени у нас очень мало. — И что теперь? — растерялась девушка. — Нам нужен транспорт, — сказал Руденко в упор глядя на Лёню. — Ты не одолжишь свой фиат? — Нет! — неистовая злость Лёни искала выхода, — это МОЯ собственность! — Да кто тебя, оленя рогатого, теперь будет спрашивать? — глумливо оскалился Толик. — На черта нам его колымага, — Орлов указал на тонированный джип, — мне эта тачка нравится намного больше. Старший лейтенант и старший прапорщик переглянулись; Толик поднял с песка крепкий брус, затем все трое молча обменялись серией непонятных жестов, кивнули друг другу, и направились к четырем кавказцам, суетящимся возле своего автомобиля. Антон шел замыкающим. Момент был выбран исключительно удачно: двое южан отошли к террасе своего домика и о чем-то заспорили не повышая голоса, но увлеченно размахивая руками; как видно, разговор не предназначался для ушей их подчиненных. Третий уже сидел в машине на месте водителя, то и дело нервозно поглядывая на часы, но не пытался поторопить остальных. Четвертый, самый молодой и крепкий на вид, заталкивал в багажник очередную спортивную сумку. Все эти детали Леня отметил за считанные доли секунды, не понимая еще, что будет дальше. — Эй, генацвале, — с веселым пренебрежением проговорил Руденко, — вопрос тебе можно задать? — Ну?.. — коротко стриженный брюнет поставил баул и резко повернулся к прапорщику, настороженно оглядывая незнакомого мужика, который, впрочем, не показался агрессивным. — А что у тебя, братуха, с носом? — А щито у мэня? — удивился кавказец, в тот же миг получив короткий мощный удар локтем в переносицу. — Он у тебя сломан, — невозмутимо произнес Виктор. Двое спорящих все еще не замечали, что их товарищ уже лежит без сознания, однако водитель, что-то заподозрив, попытался высунуться из машины, но подоспевший Толик приложил его бруском в висок. Глухо крякнув, мужчина вывалился из джипа на песок. Только в этот момент гости с юга обратили внимание на то, что происходит возле их автомобиля. Один из них бросив ошарашенный взгляд на подбегающего Антона, сунул правую руку под рубашку, но получил сокрушительный прямой в нижнюю челюсть и рухнул на ступеньки террасы. Последний из кавказцев, выкрикнув что-то неразборчивое, замахнулся на Орлова, но десантник, прикрывшись плечом от скользящего выпада, вмазал противнику коленом в пах. Протяжно взвыв, тот согнулся и начал падать. Добивающий удар пришелся ему на затылок и, Лёне показалось, что он услышал хруст позвонков. — И делов-то, — усмехнулся Руденко, поочередно обыскивая поверженных владельцев джипа. — О! Ты смотри, у него откуда-то "Макаров" табельный. Ворованный, что ли? Братуха, ты разве не знаешь, что это противозаконно? О, а этот, кажись, уже двухсотый… — Всю жизнь мечтал порулить такой махиной, — Орлов оттащил тело водителя, мешающее сесть в машину, по-хозяйски похлопал ладонью по рулю и повернулся к Светлане, которая таращила глаза от ужаса и не могла поверить, что все это происходит не в кино, а на самом деле: — Поехали, красавица. Тебе здесь нечего ловить. Девушка, прикусив губу, взглянула на Лёню. Он не знал, что сказать и лишь слабым голосом пролепетал: — Не надо… Я все сделаю… Я люблю тебя, Лисёнок… — Останешься с ним, так уже завтра тебя будут любить полсотни отморозков, — с мрачной насмешкой выделив слово "любить", проговорил Антон. — Ты еще не поняла, что началась ядерная война? Законов и судов больше нет, и теперь каждый сам себе суд и закон. Глянь на своего хиляка. Разве он сможет тебя защитить? А я смогу. Лёня смотрел на любимую в упор, молча и дрожа всем телом. Он чувствовал, как кровь его буквально заледенела, ведь только что в трех шагах от него убили человека. Если сначала у парня и была робкая надежда, что десантники просто тупо, по-идиотски его разыгрывают, то короткая и жестокая, нет, скорее даже зверская расправа с кавказцами лучше всяких слов говорила: шутками тут и не пахнет. Свету тоже сотрясала мелкая дрожь, она бросала затравленные взгляды то на педагога, то на десантника. — Я даю тебе десять секунд, — сурово сказал Орлов, — больше ждать не буду. И если поедешь со мной, не вздумай распускать нюни. Ты больше не лисёнок, отныне ты волчица. Время пошло… На мгновение в глазах Лёни все расплылось, а девушка прошептав: "Прости, Лёнечка", бросилась к тонированному джипу. Может, десять минут, может, двадцать, а может, и целый час несостоявшийся преподаватель смотрел в ту сторону, куда умчался резко сорвавшийся с места внедорожник. — Слюшай! Ты нэ адолжышь свой фиат? Лёня повернул мокрое от слез лицо и увидел, что трое избитых до беспамятства кавказцев кое-как пришли в себя и уже окружили его машину. Четвертый со ступеней террасы так и не поднялся. — Забирайте, — сказал бывший педагог, и, безвольно махнув рукой, побрел в сторону Таганрога.

Глава 1

ВСЕМ ПРЕДСТОИТ УМЕРЕТЬ: СТАРИКАМ И СОВСЕМ ЕЩЁ ЮНЫМ С раннего детства Олег любил приходить на берег и смотреть на непрерывное скольжение воды, на темные, с мутно-белыми вкраплениями пены гребни волн, которые с убаюкивающей лаской подкатывались почти к его ногам. Миус тек живой тайной, субстанцией иного мира, где никому не было никакого дела до суетливой человеческой жизни, укрывшейся за частоколами Лакедемона. Река могла казаться спокойной или яростной, практически недвижной или стремительной, но даже закованная в лед, она не теряла неуловимой притягательности и очарования, от которых Олегу становилось теплее на сердце. Свои печали, невзгоды, терзания и боль, оставлял он в непрозрачных водах. Но сегодня верная река не сумела унести даже кусочек его тревоги. Слишком много было в душе беспокойства и смятения, гораздо больше того, что могли бы растворить в себе глубины вечного Миуса. Жена Олега умерла. Еще неделю назад. Она принесла в мир новую жизнь, но в уплату отдала свою. Карине было всего семнадцать… Хотя, нет, правильнее сказать: ей было уже семнадцать! Далеко не каждый оказывался способен дожить и до такого возраста. Мать Карины, достопочтенная Ксения, родила шестерых: двух мальчиков и четырех девочек. Первенец оказался беспалым уродцем, поэтому вскоре был задушен. Две дочки умерли от степного поветрия, поразившего Лакедемон семь лет назад, еще одну укусила жгучая многоножка и, вопреки ожиданиям, девочка не справилась с ядом насекомого. А вот теперь от родов скончалась Карина, и значит, у достопочтенной Ксении из шести детей в живых остался только мальчик, двенадцатилетний Миша, но кто скажет — отпразднует ли он свое совершеннолетие? Получалось, что Карина оставила мир живых далеко не в самом раннем возрасте… Но судьба чужих детей Олега совсем не беспокоила: все, кто родился от полноправных граждан общины, с пеленок умели смотреть смерти прямо в глаза, не отворачиваясь и не отводя взгляда. Их готовили встречать свою погибель в полном вооружении, с боевым кличем на устах. Мальчики учились убивать раньше, чем познавали женщину: в пятнадцать лет, пройдя посвящение и зарезав раба, они получали личный меч и гладкоствол, а также право присутствовать и голосовать на Общем Собрании, а позже обзаводились семьей. Спустя всего несколько месяцев после своего пятнадцатилетия, наравне с закаленными воинами, Олег уже бился с гидрами, хлынувшими из отравленного радиацией Азовского моря в устье Миуса. Водные бестии, чем-то схожие с гигантскими рыбами, так как кроме щупальцев у них имелись еще и плавники, пытались пересечь земляную насыпь и дамбу. Одиннадцать мужчин и три женщины пали тогда. Олег получил несколько ожогов и провалялся в горячке две недели, но выжил, практически вернувшись с того света. Может, именно поэтому его совсем не волновала ни своя смерть, ни чужая, и Карины тоже, пожалуй. Ведь когда-то юноша мечтал совсем о другой, но решение о браках принимали старейшины, и в жены ему назначили дочь достопочтенной Ксении, а ту, которая снилась Олегу холодными ночами, когда он лежал на жестком полу интерната, отдали лучшему другу — Артуру, сыну и наследнику царя Антона. "Воин тем отличен от крестьян и рабов, что способен справиться со своими эмоциями, он потому сильнее слуг, что является господином своего тела и повелителем своей души. Незамутненный разум его сияет яркой звездой в ночном небе, и воля его непреклонна" — вновь и вновь юноша повторял про себя эту фразу из Кодекса чести, присутствуя на свадебных торжествах друга. Но если прежде Олег равнодушно взирал на смерть, то совершенно неожиданно жизнь, совсем еще крошечная, беззащитная перед опасностями этого жестокого мира, всколыхнула его душу, как порой ураганный ветер вздымает темные волны Миуса. — Мои соболезнования, Карина умерла, — сказал старейшина. — Ты знаешь, так бывает, но дочь твоя здравствует, и ей найдут кормилицу. А пока можешь подержать ее. Молодой воин смотрел на лежащий в ладонях маленький сверток из ткани, застиранной до серого цвета, смотрел растерянным взглядом, не понимая, что же с ним делать, и тут в пеленках что-то шевельнулось… Боясь уронить оживший вдруг кулёк, Олег неловко прижал его к груди. Может, девочка дернула ножкой или ручкой? Или просто повернула головку на бок? Юноша не заметил. Но слабое движение совсем еще беспомощного существа показалось чудом из чудес. На какие-то доли секунды Олегу вдруг почудилось, что в этом крошечном человечке ожила его сестра, которую он почти не помнил, и, конечно, мать, о которой он старался не думать, и бабушка, которую он никогда не видел, и еще длинная вереница женщин, умерших давным-давно… Сильные руки бойца дрогнули, и внутри, в самом центре груди, сначала что-то сжалось, а потом стало вырастать чувство, причиняющее боль. Олег испугался, как не боялся в день битвы с гидрами или в ночь посвящения в мужчины, — он поспешно отдал младенца какой-то женщине и вышел вон. "Лучше бы ты не рождалась" — подумал новоиспеченный отец. А на шестой день кормилица заметила у девочки отклонение — кошачьи зрачки. Естественно, она отказалась нянчить новорожденного выродка. Да кто бы не отказался? Это рабы могут плодить уродов, а от элиты — только здоровое потомство. Так было установлено уже много лет, и Олегу никогда не приходило в голову спорить, но неудержимая тревога не хотела подчиняться разуму… и даже воды Миуса не могли поглотить её. И вот Олег стоял на берегу возле рыбацкой станции, рядом с дамбой и теребил перевязь казацкой шашки. Обычно один лишь взгляд на этот редкий в нынешние времена клинок наполнял сердце гордостью, внушал уверенность в собственных силах — ведь владеть подобной вещью мог далеко не всякий. Во всем Лакедемоне таких счастливцев и двадцати не набралось бы, а остальные воины были вынуждены довольствоваться работой местного кузнеца-умельца, что ковал мечи и тесаки из автомобильных рессор, но разумеется, эти грубоватые самоделки не слишком хорошего качества ни в какое сравнение не шли с холодным оружием, изготовленным задолго до Великого Коллапса. Отец Олега привез эту шашку из первого Азовского похода, и когда юноша получил клинок в наследство, то именно его превосходно отполированная, украшенная травлением и гравировкой сталь помогала справляться с горем потери, но сегодня ничего из проверенных средств не сработало, и юноша до боли в пальцах то сжимал, то разжимал цевье "Сайги", блуждая взглядом по поверхности реки. Волн не было — в тихую погоду возле дамбы их вообще никогда не бывает. Чуть поодаль три крестьянина-рыболова нагло препирались с инспектором. Олег не помнил, как звали этого пузатого человека, одетого в грязный плащ и потрепанный камуфляж, — Осипчук или Осипенко, — но оплывшее лицо, мясистый нос, свисающий почти до верхней губы, маленькие, близко посаженные глазки, со злобой смотревшие на мир, а также вечно надутый вид внушали откровенную неприязнь. — А я говорю, — ревел инспектор, брызгая слюной, — это дерьмовая рыба, и полные трудодни я вам не засчитаю, от неё фонит — мама не горюй. — Как вы можете знать, — возмущался самый борзый рыбак в рваной рубахе, — фонит от неё или нет, если последний счетчик Гейгера сдох больше десяти лет назад? — Нутром чую, — рявкнул инспектор, смешно раздувая ноздри. — Значит, никто в Лакедемоновке не чует, а вы один чуете? — не уступал рыбак, довольно удачно передразнив характерное движение ноздрями. — Не смей называть Лакедемон Лакедемоновкой, — прорычал инспектор, и нос его покраснел от гнева. — Это старое название из прошлой жизни, и вообще, вижу, раб, ты заговариваешься! — Я не раб, — с достоинством ответил рыбак, — я крестьянин, и я свободный. Никто не имеет права называть меня рабом. Я подам жалобу в Совет старейшин. Инспектор побагровел, затем аккуратно положил на песок ружье и с кулаками двинулся проучить наглеца. — Я тебе щас покажу права, скотина тупая, — прошипел он. Рыбак даже не пытался сопротивляться, а только зажмурился, готовясь получить взбучку. Но ничего не произошло, потому что сверху, словно с небес, послышался властный голос: — Игорь! Прекратить самоуправство! Все обернулись. На возвышенности возле ворот частокола стоял не кто иной, как сам Роман, один из двух царей Лакедемона, родной дядя Олега. Это был высокий, подтянутый мужчина; возраст почти никак не исказил правильных черт его лица, и лишь запорошил волосы заметной сединой; аккуратно подстриженная бородка темно-русого цвета, (которую царь имел обыкновение теребить в минуты задумчивости), под нижней губой не росла вовсе и там образовывались как бы две полянки в густом лесу. Пальцы правой руки юноши сами собой сжались в кулак и рванулись к левому плечу — в приветствии. — Доблесть и сила! — прокричал он в один голос с инспектором. — Во имя победы! — ответил шаблонной фразой Роман, но руку в ответном приветствии не поднял (такая вольность старшим по должности позволялась). — Игорь, но ведь рыбак прав, — неторопливо заговорил царь. — Он не раб, а потому не допускай оплошности, будь избирателен в словах. Инспектор опустил голову и что-то невразумительно пробурчал, стараясь не смотреть на царя, которого давно ненавидел. Показывать свои чувства было ни к чему, ведь это могло только позабавить недруга, который прекрасно знал о собственной неуязвимости. Конечно, сейчас высокое положение защищало его лучше, чем когда-то бронежилет. "Ты, пришел сюда, собака, поглумиться надо мной, — со злобой думал Игорь. — Ничего, посмотрим, как вы запоете, ты и твои дружки, когда я допишу свой дневник и все узнают о ваших подлостях, цари гребаные… Да ты кто такой, майоришка недоделанный… Произвел сам себя в генералы, подлец!" — А вы, трое, — обратился царь Роман к рыбакам, — помните, что вы хоть и не рабы, но обязанности свои выполнять должны. Право жить в стенах Лакедемона надо добросовестно отрабатывать, иначе можно и в Малую Федоровку вылететь. Там за частоколом с десяток желающих на каждое ваше место найдется. Посему благодарите свою судьбу и не препирайтесь попусту с инспектором. — Да, царь, — ответили смиренно потупившиеся крестьяне. Довольный своим назиданием, Роман почесал бородку и обратился к Олегу: — Я за тобой, племянник. Ты ведь знаешь, почему я пришел? Олег, конечно же, знал. Судьба новорожденной с отклонением была предрешена, и не позднее чем завтра жизнь его дочери должна закончиться. Юноша плелся за дядей и пытался понять, почему весьма почетную привилегию — сопровождение царя — он выполняет сегодня с такой унылой неохотой. Кажется, еще вчера он был бы весьма горд пройти по центральной улице, и, безусловно, оказаться в центре внимания, но сегодня, переводя глаза с мощной дядиной шеи себе под ноги, молодой человек рассеянно посматривал на дома: саманные, деревянные, кирпичные. Редкие прохожие, главным образом — беспокойные крестьяне и ленивые рабы, шарахались в стороны, иногда до слуха Олега доносилось: "Доблесть и сила", но он не обращал на этот приветственный клич никакого внимания, поскольку шел рядом с царем, а тот лишь едва заметно кивал воинам. На сером, безукоризненно чистом плаще Романа почти во всю спину была вышита золотистая буква "Λ", которая двигалась в такт неровной походке. Наконец, показалось поле стадиона, где несколько десятков подростков из интерната, в основном парни, но изредка среди них мелькали и девушки, отрабатывали свой ужин. Олег по собственному опыту знал, что приходилось им нелегко. У опытных воинов было немало хитростей, которые позволяли выиграть драгоценную секунду во время боя. Сейчас, выстроившись в два ряда, юные бойцы доводили до автоматизма работу с копьями. Конечно, во время тренировок, вместо тяжелого древка с железным наконечником, использовались просто шесты, но разбитые в кровь пальцы были самой малой платой за невнимательность. Суть упражнения заключалась в том, что боец во второй шеренге выкрикивал чье-то имя из стоявших впереди, одновременно с выкриком делая бросок. Названный должен был мгновенно сориентироваться, обернуться и поймать летящий шест. Этот прием требовал не только великолепной реакции, но и ловкости, помноженной на интуицию. *** Над полем возвышался Храм Славы, и два его синих купола поблескивали в закатном солнце июльского дня. Раньше, до Великого Коллапса, это была обычная деревенская церковь, над розоватыми стенами которой возносились кресты. Но пришли другие времена, воскресли иные боги, кровавые, беспощадные, не ведающие ни жалости, ни милосердия, не прощающие ошибок; кресты куда-то подевались, а штукатурка цвета бледной зари — осыпалась. Здание потускнело, помрачнело обликом. Может, и ушла из него божья благодать, как исчезли священники и канули в небытие иконы с изображениями святых, но смутное величие все ещё витало рядом с этими стенами, а порядком выцветшая синь куполов привлекала взгляд. Впрочем, Олег не загружал свою память такими ненужными словами, как "церковь", "благодать", "священники", "иконы", да и прочей белибердой минувшей эпохи. То есть сначала ему было интересно слушать воспоминания стариков о золотом веке, когда люди летали по небу, разговаривали друг с другом, разделенные невероятными расстояниями, ходили по Луне, опускались на дно морское… но однажды отец сказал ему: — Да и что с того? Ну, было время, когда человек возомнил себя равным богам. А помогает ли это завтрашнему дню? Остановит ли хоть одну гидру, заставит ли птеродактилей не зариться на отбившихся от стада овец, придаст ли мужества в бою с врагами, с выродками-мутантами? Нет! Наоборот, это бабское нытье о прошлом лишь отнимает смелость, не дает покоя и попусту тревожит сердце. После таких слов мальчик, старавшийся во всем подражать отцу, лишь презрительно кривил губы и отворачивался от подобных вещей. — Доблесть и сила! — к царю подошел голый по пояс крепыш, лет сорока пяти. Под его смуглой кожей, иссеченной многочисленными отметинами белых шрамов канатами свивались и перекатывались мышцы, левый глаз, потерянный на какой-то давней войне, закрывала повязка цвета хаки, зато правый напряженно вглядывался в собеседника. В нос Олега ударил резкий запах пота, отчего жаркий день стал еще более удушливым. — Во имя победы, Анатолий, — ответил Роман, — приветствую тебя. Антон здесь? — Царь Антон изволил пойти домой, — ответил одноглазый, делая особое ударение на титуле. — Ага, — кивнул Роман, — теперь бегать за ним придется, просил же, чтобы подождал… — Наверное… — Анатолий нахмурился и замолчал, посматривая в сторону занимающихся боевой подготовкой юнцов. — Ваня! — вдруг заорал он во всю глотку. — Ты как шест держишь?! Убоище лесное, где твоя левая рука, почему не работает?! Я сейчас подойду и вырву ее из поганого плеча к ядрене фене, раз она тебе не нужна!.. Давай, давай, двигайся… резче, резче!.. Прошу прощения, не сдержался, — улыбнулся Анатолий, попытавшись придать лицу почтительное выражение. Олег очень не любил Анатолия, командира трех десятков элитных воинов, так называемых "гвардейцев". Может, причина была в банальной зависти, ведь его самого так и не включили в состав гвардейцев. Или не мог он забыть жестокий нрав наставника, еще с тех времен, когда будучи безусым мальчишкой жил в интернате, где с утра до ночи, прерываясь лишь на еду и сон, тренировал тело и дух для будущих суровых испытаний, но тем не менее частенько попадал под тяжелые кулаки воспитателя. Да и кроме того, Анатолий был человеком царя Антона, то есть представлял другую группировку. Так что стойкая неприязнь к этому человеку, скорее всего, сложилась из всех трех причин. — Ничего-ничего, — Роман оставался невозмутимым, словно не замечая нарушение субординации, — наставник должен воспитывать подрастающее поколение в непоколебимом и непреклонном духе. Так, что ты там начал говорить? — Я хотел только сказать, что раз царь ушел, не дождавшись вас, значит, на то были веские основания. — Да… — Роман почесал бороду, посмотрел на голубеющие купола храма Славы, снова почесал бороду, и задумчиво проговорил, — будем надеяться. Ладно, спасибо тебе, Анатолий. Крепыш слегка поклонился и направился к полю стадиона, яростно матеря какого-то недотепу, уронившего шест. *** Одноэтажный дом царя Антона, выкрашенный в два цвета — известью в белый, а цементным напылением в темно-серый — был, пожалуй, менее роскошен, чем жилище царя Романа. Но это здание обладало одним неоспоримым преимуществом: оно стояло напротив Дворца Собраний, бывшего сельского Дома Культуры. Когда-то тот был нежно-оранжевым, но то ли слишком праздничные тона перестали соответствовать жизни, то ли кончились запасы краски, только сейчас отделка Дворца Собраний была точно такой же, как и резиденция царя Антона, серо-белой, и это очень не нравилось соправителю Роману. Мало того что жилище конкурента находилось напротив главного здания общины, так они еще выглядели одинаково, что как бы намекало, кто из двух соправителей более важен. Анатолий не обманул: Антон действительно находился у себя. Царь, возраст которого подбирался уже к пятидесяти годам, но все еще очень красивый, крепкий мужчина, вышел к посетителям и, сославшись на присутствие в доме лишних ушей — жены Светланы и двух рабов — пригласил своего соправителя и Олега пройтись до Дворца Собраний. Все трое пересекли площадь, сохранившую почти весь асфальт и являвшую собой образец чистоты. Во всем Лакедемонском поселении не было более ухоженного места. Аккуратные, коротко подстриженные газоны радовали своей опрятностью, а голубые ели, величественные и гордые, устремлялись ввысь. Между хвойными деревьями, где когда-то стоял невысокий, покрашенный серебрянкой гипсовый памятник забытому ныне вождю исчезнувшего пролетариата, красовалась кирпичная арка, а в ней на мощной цепи был подвешен длинный рельс, служивший для созыва Общего Собрания. Боец при полном параде — в камуфлированной форме, с АКМ на груди и мечом на поясе — сжал руку в кулак и ударил по левому плечу, приветствуя проходившее начальство. — Олег, сын Виктора, — начал чересчур официально и даже напыщенно свою речь Антон, — тебе известно, по какой причине ты здесь? Олег молча кивнул. — Хорошо, — сказал Антон, — я понимаю, что даже для закаленного бойца это непростое испытание: потерять жену, осознавая при этом, что она умерла впустую, породив на свет урода, недостойного быть ребенком полноправного гражданина. Олег снова дернул головой, во рту у него пересохло, язык будто прилип к небу. Он ожидал услышать длинную речь, с рассуждениями, которые звучали на каждом Собрании, — о том, что неисполнение закона приведет к скорой гибели общества, (как уже однажды и случилось в прошлом), о том, что идеалы должны оставаться неколебимыми, и только эта неколебимость обеспечит в грядущем победу над всеми невзгодами, именно эта неколебимость даст подлинную власть Лакедемону, на котором лежат великие задачи… Однако царь Антон сказал коротко: — У нас справедливые законы! Олег промолчал, потому что ответа тут не требовалось. — И ты должен совершить благородный поступок. Ты, Олег, сын Виктора, лично умертвишь выродка. Губы юноши предательски дрогнули, он поднял голову и посмотрел в серо-зеленые глаза царя Антона. Взгляд правителя Лакедемона был непреклонным и жестким, искать снисходительности у этого человека было бессмысленно. Олег постарался взять себя в руки и снова кивнул. — Да, — Антон похлопал юношу по плечу, — если бы младенец родился, не причинив ущерба матери, тогда его придушил бы по жребию кто-то из старейшин, но юная Карина, твоя жена, была убита этим маленьким исчадием. А значит, требуется личная месть, и ты должен стать орудием возмездия. Крепись и выполняй. Разумеется, твоя мужественность тебе зачтется. Олег нахмурился ничего не понимая, а царь Антон пересекся взглядом со своим соправителем. — Обязательно зачтется, — кашлянув и почесав бородку, сказал дядя, — уж не беспокойся. Достойный поступок получит свою награду. Олег, ты знаешь, у меня нет детей. Но твой отец, да восславят его вечные воды Миуса, был моим родным братом. У меня нет наследника, но когда душа моя пересечет Дамбу Теней и память о минувшей жизни растворится в Море Погибели, ты сможешь занять мое место. На ближайшем Собрании граждан, недели через две-три, я объявлю о твоем усыновлении, а также о том, что ты станешь моим преемником. Естественно, ты обязан быть идеальным гражданином и показывать пример должного поведения всем остальным, особенно подрастающему поколению. Олег замер, а царь Роман положил руки на плечи юноши: — Завтра утром, после построения на стадионе перед храмом Славы, ты сделаешь то, что должен сделать. Виктор, будь он жив, гордился бы тобой. Юноша посмотрел на гранитную плиту, где были высечены имена павших в бою воинов, нашел там имя своего отца и опустил голову. — Ну, вот и славно, — промурлыкал Роман. — Когда у тебя дежурство? — Сегодня вечером, — голос молодого человека был неестественно хриплым. — На седьмой вышке. — Ты от него освобождаешься, но свои законные трудодни получишь. А теперь иди и приготовься к завтрашнему дню! — Доблесть и сила! — пробормотал Олег, спеша отойти, чтобы перевести дух после таких новостей. *** Роман тяжело вздохнув, оперся на одну из гранитных плит и произнес: — Антон, кроме нас здесь никого нет, но все же для разговора мне хотелось бы уединиться во Дворце Собраний. — Что ж, пойдем. Олег слышал эти слова и, скрытый густыми ветвями елок, наблюдал, как оба правителя неспешной, полной достоинства поступью направились к главному входу. Затем, ни о чем не думая, словно подчиняясь чужому приказу, он крадучись двинулся в обход здания и остановился у двери в маленькую каморку, где хранился садовый инвентарь. Чулан запирался не замком, а деревянной вертушкой, потому что воровство общественного имущества каралось очень жестоко, и охотников получить сорок плетей из-за украденной метелки или граблей не находилось. Олег вдруг представил, какое превосходное зрелище откроется, если кому-то понадобится какое-нибудь дурацкое ведро, и он заглянет в каморку! Юноша почувствовал, что капли ледяного пота стекают по спине: подслушать беседу царей… о, такое неслыханное преступление заслуживало как минимум смерти, однако молодой человек, никогда прежде не нарушавший правил, ничего не мог с собой поделать. Уйти было выше его сил, и поэтому, замерев в страшно неудобной позе, он приник ухом к дощатой перегородке. Только три человека в Лакедемоне имели право открыть Дворец Собраний: два царя и казначей. Роман взошел на крыльцо, неторопливо порылся у себя в кармане, нашел отполированный ключ, вставил его в оттертую от пятен ржавчины замочную скважину. Дверь нехотя скрипнула, но легко поддалась нажиму и отворилась. Царь сделал приглашающий жест, его соправитель ухмыльнулся и зашел внутрь. — Ну, вот, — облегченно вздохнул Роман, — здесь мы можем спокойно поговорить. — Я слушаю тебя. — Антон, ты знаешь, мы в некотором роде оппоненты, и это хорошо, — Роман говорил с легким придыханием, как делал всегда, если нервничал. — Да, это хорошо, ведь так поддерживается равновесие в нашем обществе, и только при таком условии остается выбор, благодаря которому мы можем найти оптимальное решение тех или иных проблем. Роман постоял с минуту молча, как бы собираясь с мыслью, а Антон невозмутимо ждал, кривя губы чуть заметной снисходительной полуусмешкой. — Я не хочу от тебя скрывать свои намерения, — прервал наконец тишину соправитель. — Мне кажется, что в истории нашей славной общины настал важный момент. На ближайшем Собрании граждан я предложу ряд реформ, которые должны будут укрепить Лакедемон. — Целый ряд реформ?.. — глаза Антона и без того жесткие, лучились странным, будто угрожающим светом, и казалось, что вместо зрачков у него радиоактивная руда. — Подозреваю, ты их не одобришь, — Роман сделал неопределенный жест рукой. — Но я попробую обосновать необходимость осуществления этих реформ. — Что конкретно тебе не нравится, мой соправитель и друг? — медленно и спокойно, почти по слогам, но с заметными нотками угрозы проговорил Антон. — Первое, что я хочу предложить, — будто не заметил недовольства собеседника Роман, — это закон о формализации ритуальных убийств. Для Лакедемона сейчас любая жизнь на вес золота. И убивать даже ущербных — непозволительная роскошь. И потому ритуал нужно превратить в формальную традицию, например, во время инициации юный воин должен не убивать, а просто избивать раба. С шестого года после Великого Коллапса ведется ежегодная перепись населения, и, думаю, ты в курсе, что число жителей за это время уменьшилось почти в три с половиной раза, убийство рабов экономически невы… — Ладно, — оборвал Антон, — я понял. Что еще ты хочешь предложить? Роман бросил недовольный взгляд на собеседника, собрался с духом и продолжил: — Отмена обязательного убийства неполноценных детей от полноправных граждан… — Это уж слишком, — взорвался Антон. — Ты что, хочешь превратить Лакедемон в прибежище ущербных недоносков?! — Нет, — Роман казался невозмутимым, но жестикуляция его стала резче. — Я предлагаю детей, у которых имеются какие-то отклонения, но при этом две руки и две ноги, переводить на ранг ниже, то есть неполноценные дети воинов становятся крестьянами, а дети крестьян с уродствами, становятся рабами, что собственно сейчас и практикуется. — Знаешь, — Антон усмехнувшись покачал головой, — но в таком случае, через, например, сто лет этих выблядков станет так много, что они просто сметут полноценных людей. — Мне кажется, ты слишком далеко заглядываешь вперед: сто лет! — Роман поднял указательный палец вверх, будто доказывая своим жестом важность изрекаемого. — Я боюсь, что при такой политике, как сейчас, с людьми вообще можно будет распрощаться лет через пятнадцать-двадцать или раньше. И учти, женщины, полноправные гражданки, смотрят на нас волком. А бабы в гневе страшнее любого мутанта и ядовитее азовской гидры. Чуть ли не каждый третий ребенок рождается с отклонениями, число воинов с шестого года после коллапса уменьшилось на треть… — Это все никому не нужная статистика, и только! — Антон буравил тяжелым злым взглядом собеседника. — Нужно гнаться не за количеством, а за качеством. Тебе просто жалко дочь своего племянника. — Я сейчас тебе толкую не о жалости, а о целесообразности, — Роман тяжело дышал, на лбу выступили капельки пота. — Дочь Олега, как мы договорились, завтра будет задушена, потому что закон есть закон, и его не вправе нарушать даже цари. — Все, что ты тут напридумывал со своими реформами, противоречит элитному воинскому духу… — А что ему не противоречит?! — теперь взорвался Роман. — Совет, в котором заседают "старейшины" двадцати пяти лет от роду? — Это вынужденная мера. — Так вот все, абсолютно все, что я предлагаю, суть вынужденные меры и не более того… — царь Роман сделал глубокий вдох, потом выдохнул, голос его стал более спокойным, так что он мог говорить без придыхания. — В любом случае, я вынесу эти вопросы на обсуждение в Общее Собрание граждан. — Как бы не так, — возразил царь Антон, и его лицо перекосила саркастическая усмешка. — Сперва твои сомнительные умственные потуги должен утвердить Совет Старейшин, а вот если он утвердит, тогда уж пожалуйста, пускай голосует всяк желающий, ведь закон, ты сам только что сказал, есть закон, даже для царей. Роман прекрасно понимал, почему соправитель упомянул Совет Старейшин. Ведь из пятнадцати шестеро были ставленниками Антона, и только четверо — явными сторонниками Романа. Итого, если считать вместе с царями, пятеро против семи. Оставались трое нейтральных, которых каждая сторона перетягивала в свой лагерь, не гнушаясь даже прямым подкупом. Для того чтобы заблокировать любой проект, Антону нужен только один дополнительный голос, а чтобы запустить реформы, Роману понадобилась бы поддержка всех троих колеблющихся… И более чем понятно, в чью пользу тут расстановка сил. — Безусловно, закон есть закон, — подтвердил царь Роман. — Просто, мой дорогой соправитель и друг, я рассчитывал на твою добрую волю, но раз ты не желаешь помочь мне в осуществлении необходимых мероприятий для спасения Лакедемона, я выставлю, как ты и требуешь, свои законопроекты на голосование в Совет Старейшин. А теперь извини, меня ждут дела. У тебя есть ключ, и, полагаю, ты сумеешь самостоятельно запереть Дворец Собраний. — Разумеется… Один мужчина ушел, а второй еще долго стоял в полутемном холле. Стоял и размышлял. Размышлял и никак не мог решить, как же ему поступить в этот раз. Да, снова, снова, будто из пепла восстает реформаторский зуд. Не ты первый, Роман, мой дорогой соправитель и друг, жаждешь перемен, не понимая, что тем самым подрываешь стабильность, порядок, традицию, само существование Лакедемона. Но, как видно, это у вас семейное. Был, был и до тебя такой смутьян… Шесть лет назад… Отец Олега. Но Виктор занимал кресло всего лишь рядового старейшины, а ты, Роман, царь… Антон стоял не двигаясь, скрестив руки на груди и смотрел будто сквозь стену, вдаль, где огромное, кроваво-красное солнце уже касалось краем горизонта. Тени во Дворце Собраний, становились все гуще, укутывая фигуру одинокого человека, который не замечал этого, и видел перед собой совсем другие картины… …Предрассветный сумрак октября. Хлещет ливень. Яростный. Ледяной. По рассказу разведчиков — жителей в деревне человек семьдесят. Это удача. Уже лет пять как не попадались поселки, населенные людьми. Воины, разбитые на три восьмерки, идут не таясь. Все облачены в камуфляж, броники, каски… Лица закрыты противогазами, хотя фабричные фильтры для них давно закончились, но даже самодельные все же лучше, чем ничего. У каждого на плече "калаш", у двоих в отряде — СВД. Из-за угла выскакивает какой-то мужичонка со стареньким ружьецом. Вид у него совершенно убогий и почти неопасный. Кто-то из нападающих — совсем еще сопляк — срезает мужичонку очередью, за что тут же получает оплеуху от старшего восьмерки: только шум поднял и впустую патроны потратил. Отряд разбредается. Сквозь шум дождя доносятся женские вопли, выстрелы, детский плач, звон металла, крики мужчин. За попытку сопротивления следует незамедлительное наказание — смерть. На Антона выскакивает пара здоровенных детин с оглоблями. Оба на голову выше царя, но крестьяне — это не воины. АК на плече так и остается висеть, а в руку уверенной тяжестью ложится шашка, и через пятнадцать секунд оба громилы корчатся в грязи со вспоротыми животами. Один из поверженных верещит, как недорезанная свинья, но Антону до него нет никакого дела. Он тут же забывает про них и идет дальше, перешагивая через агонизирующие тела. Царь смотрит на сарай, возле которого прямо в луже сидит женщина. Ее рубашка, разорванная на плече, промокла до нитки, и облепила худое тело. Кажется, она очень молода, хотя, кто знает? Все рабыни выглядят совершенно одинаково, заляпанные грязью и кровью, продрогшие до синевы, с распухшими от побоев лицами и покрасневшими от слез глазами. Может быть, позже, когда ее отмоют, она будет не лишена привлекательности, а сейчас… трясется в рыданиях, но от ужаса не издает ни звука, сжав зубами кулак. Из распахнутой двери выходит Виктор. Его сабля по самую рукоять вымазана в красно-буром. Он видит добычу, недобро ухмыляется, неторопясь подходит к ней, хватает за волосы свободной рукой и тащит за собой. Женщина отчаянно дергает испачканными в грязи ногами, пытается вырваться, но тщетно. И она вдруг сразу обмякает, покоряется судьбе. В сарае начинается возня и натужное сопение. Вспышка молнии освещает избиваемую деревню, а через два-три мгновения словно небо рушится с оглушительным грохотом. Откуда-то подходит начальник гвардейцев Анатолий. Его противогаз непроницаемый для плача, мольбы и стонов, словно бесстрастная и ужасающая маска, смотрит темными глазницами на царя. Тот еле заметно кивает. Гвардеец, держа клинок наготове, скрывается в темном проеме двери. Тянутся долгие секунды. И вот Анатолий появляется, оглядывается по сторонам и уходит. Никто в суете ничего не замечает, а ведь сделано сразу два важных дела. Два зайца убиты одним ударом: в Лакедемон пригнаны сорок новых рабов, а горе-реформатор пал смертью храбрых. В бою. С обнаженным мечом. По рукоять в крови. Как и положено настоящему бойцу. Да восславят его священные воды Миуса.

Глава 2

СМЕРТЬ РАВНОДУШНА, СМИРИСЬ. РАВНОДУШИЕ СМЕРТИ ЗАРАЗНО. После подслушанного разговора Олег не знал, куда себя деть. Причем он не мог понять, что привело его в большее смятение: то ли слова, которые ожесточенно бросали друг другу цари, то ли факт совершенного им самим беззакония. Что же оставалось? Отправиться спать, а завтра утром исполнить то, что предначертано судьбой? Идти домой решительно не хотелось, к тому же было ясно, что заснуть не удастся: тревога ёрзала внутри, не давала покоя. Но разве это так трудно — умертвить убийцу своей жены? Неужто у него не хватит сил или мужества? Ему вдруг вспомнился обряд совершеннолетия. Безлунная ночь, освещенная лишь пламенем факелов… Огромные, полные страха зрачки старого раба, выбранного в жертву… И как легко вошел короткий, старательно наточенный меч в дряблую от немощи плоть… точно в коровье масло. Старик издал слабый хрип, глаза его покрылись дымкой, стали стекленеть, гримаса ужаса сменилась маской отрешенности и равнодушия. И это жуткое безразличие к ускользающей жизни испугало Олега, он, растерявшись, отпрянул, забыв вытащить клинок из умирающего раба, чем, безусловно, поставил своего отца в неловкое положение перед остальными старейшинами, наблюдавшими за ритуальным убийством. Но дядя Роман спас положение, подошел к пятнадцатилетнему мальчишке, похлопал его по плечу, обнял и произнес: — Молодец, племянник. Поступок, достойный не мальчика, но мужа. А потом ещё три месяца каждую ночь к юному бойцу приходил старый раб с клинком в груди. Он ничего не говорил, ничего не делал, просто стоял и смотрел. И Олег не выдерживал, отворачивался от призрака, выкрикивал ругательства или начинал просить у старика прощения. Но, что бы ни творилось ночью, утро разгоняло морок, и кошмары казались лишь глупым сном, нелепой фантазией, смехотворной обманкой, не стоящей внимания полноправного гражданина Лакедемона. Днем и вовсе все забывалось, будто раба этого не было никогда на свете, на душе становилось спокойно, безоблачно… пока не наступала следующая ночь. И снова проклятый мертвец, пронзенный мечом, приходил и молчал, стоял и молчал… А однажды старик вдруг заговорил, без ужаса, без злости, без ярости: — Я прощаю тебя и отпускаю. Мне здесь лучше. После чего ушел и больше не возвращался. Олег на целых три года, забыл о зарезанном, но вот сейчас — вспомнил. "С тех пор я не убил ни одного человека. Пока что не убил…" — мрачно сказал про себя юноша. Олег вдруг сообразил, что оказался напротив интерната, двухэтажного П-образного здания. Здесь, оторванный от матери, он провел долгих восемь лет в постоянных тренировках. Когда парню исполнилось пятнадцать, и он прошел обряд посвящения, его переселили в казарму для молодых бойцов. Ещё через два года старейшины нашли ему жену — совсем еще юную, почти девчонку, Карину. Он вспомнил с какой гордостью переехал в свой дом, и считал, что стал совсем взрослым — ведь теперь он, наравне с остальными воинами, стал получать трудодни за дежурства и мог участвовать в разделе добычи, если бы отправился в поход. А останься Карина жива и родись ребенок здоровым, получал бы еще больше. Но увы. Душа жены теперь пересекает Дамбу Теней, и скоро память ее растворится в Море Погибели. — Здорово, Олежка! Олега взбесила эта уменьшительно-ласкательная форма и он, сжав кулаки, резко повернулся, но увидел человека, которому прощалось многое, в том числе, и такая фамильярность: перед ним стоял лучший друг, высокий, атлетически сложенный парень, которому даже слегка крючковатый нос не портил правильные черты лица. Артур раскрыл ладонь. — Привет, — буркнул Олег, отвечая на рукопожатие. — Я тебя сегодня целый день не видел. А это не просто в нашей деревне. Смотри-ка уже солнце село, — он ткнул куда-то в небо. — Ты чё такой хмурый? Олег без излишних подробностей рассказал о намерениях дяди, умолчав, впрочем, о содержании подслушанной части. — Так это же круто, я и ты наследники! — воодушевился Артур. — Твой дядя и мой батя ведь не особо ладят, но мы-то другое дело, а? — подмигнув, он ткнул друга кулаком в плечо. — Прикинь, я и ты, без всяких этих сраных разборок. Нет, ты только прикинь, мы вдвоем весь Лакедемон на цырлах ходить заставим. — Да… — без особой радости протянул Олег, — заставим… — И насчет потомства не суетись, отделаешься завтра от всего этого дерьма, а через пару недель тебе старики новую бабу найдут, — Артур сощурился и тихо, со сладостью в голосе протянул: — Де-евственницу. Молоденькую, необъезженную… — Да уж… — вяло согласился Олег, — необъезженную… — Слушай, я не могу на тебя смотреть. Ты на себя не похож. Унылое убоище какое-то, а не воин, — Артур обнял товарища за плечи, встряхнул, отпустил и продолжал болтать. — А пойдем в пивную? Там еще не все места должны быть заняты. Нет, надо второй кабак открывать, а то одного на всех не хватает. Как стану царем, обязательно займусь этим вопросом…. — Ага… займись… — Олег посмотрел на друга, потом на здание интерната, перекинул Сайгу с одного плеча на другое, сплюнул под ноги и с неожиданным для себя остервенением проговорил: — А вправду, пойдем нажремся! Только ствол в Арсенал сдам. *** "Гараж", единственный кабак Лакедемона располагался в большом сарае, который в прежние времена в самом деле служил сельским гаражом, поэтому в нем до сих пор висел слабый запах бензина, впрочем, порядком приглушенный ароматами еды. Побеленый потолок расчерчивали балки темного дерева, а стены были украшены шинами из начинающей крошиться резины, и номерами, снятыми с машин, которые давно где-то сгинули, проржавели в труху. Тонкие перегородки, отделявшие столы, дарили ощущение уютной изолированности, и, хотя не могли полностью заглушить разговоры соседей, по крайней мере позволяли есть и пить без навязчивых взглядов в рот со стороны. Друзья успели вовремя и заняли последний свободный столик. — Где этот толстожопый крестьянин? — Артур вытянул шею, пытаясь найти взглядом хозяина пивной и громко позвал: — Гоги! Жирная свинья, ты где? Из-за стойки бара, где, символами былого великолепия, красовался десяток давно пустующих бутылок, показалось лоснящееся толстощекое лицо. — Гоги! — весело закричал Артур. — Упырь горбоносый, ты нас кормить собираешься или мы с голоду тут сдохнуть должны? Бухло тоже тащи! Что твой хилозадый служка? Где это чучело? Лицо хозяина расплылось в неестественно широкой улыбке: — Сейчас, все будет, Артурчик… — Ещё раз меня так назовешь, я тебе меч в задницу вставлю и три раза проверну. — Прости, Артур, прости, дорогой, — Гоги стал улыбаться еще шире, хотя, казалось, что это уже невозможно. — Что ты хочешь? Похлебка свиная с кровью есть… Бражка сливовая есть… — Эту байду сам жри, — Артур протестующе замахал руками, — я ее в интернате за восемь лет так наелся, что тебе и не снилось. А хрень твою радиактивную даже свиньи не пьют, я проверял. Что из еды у тебя есть? — Артур, извини дорогой, но ты больше стапятидесяти трудодней должен, — хозяин пивной встал в полный рост и пожал пухлыми плечами. — Отдавать когда будешь? — Я тебе их прощаю, крестьянин! — расхохотался молодчик. Последняя фраза заставила посетителей, которые и так уже прислушивались к разговору, замереть, дожидаясь ответа хозяина пивной. Гоги перестал улыбаться, прицокнул языком, недовольно покачал головой, потом снова прицокнул языком и, уже без прежнего напускного благодушия, произнес: — Артур, дорогой, извини, но я твоему отцу все расскажу. — Что!? Жлоб позорный! Всякую дешевку фуфлыжную мне и моему другу толкаешь, — царский наследник нахмурился. — Не смей! Отцу он расскажет! А знаешь, как отец тебя зовет? Лицо какой-то там тупой национальности! Гоги хотел было возразить, но тут в перепалку вмешался Олег: — Да ладно, у меня есть трудодни, я… — Э… не-не-не… — запротестовал Артур. — Я тебя пригласил, значит, я и плачу. Потом он растянул губы в улыбке, почти такой же широкой, как раньше хозяин пивной, и ласково, почти виновато, проговорил: — Гоги, ну ты же знаешь, что я все верну. Половину с дежурств буду отдавать и за месяц все верну. Ну что ты, забыл, кто я? Запиши на мой счет, пожалуйста, будь человеком! Гоги скорчил недовольную гримасу, почесал небритую щеку, выдержал паузу, а потом, будто смилостивившись, сказал: — Ну хорошо, Артур, тебе, как настоящему мужчине, верю! Что заказывать будешь? Артур перестал улыбаться, но, довольный, щелкнул пальцами и торжественно проговорил: — Вот так бы сразу. Значит, нам два литра крепленого из Ломакина… — Может, с Малофедоровки лучше… оно дешевле будет. — Не-не-не… — Артур замахал головой. — Для моего друга только лучшее. И не вздумай мне из Беглицы чего-нибудь подсунуть, я эту срань азовскую за версту чую, понял?! — Обижаешь, дорогой! — Гоги вскинул руки. — Из Ломакина, значит, из Ломакина. — Во-во, молодец, ты мне начинаешь нравиться, крестьянин! Так, дальше… давай баранину, свинину сам будешь жрать, и этих, салатов, что там сейчас у тебя имеется, помидоры, огурцы, петрушка… всю эту козлиную фигню для вкуса, ну, ты понял. Хозяин пивной кивнул, отчего у него затряслись второй и третий подбородки, и громко, чтобы все слышали проговорил: — Смотри, запишу на твой счет. Но ты обещал все вернуть! — Все верну, Гоги, все верну, не беспокойся, — Артур поднял вверх руку, будто этот жест мог заверить хозяина в надежности слов. Гоги исчез. Через минуту служка-раб, худющий паренек с изможденным лицом, принес поднос, на котором стоял маленький бочонок вина, два граненых стакана и две фарфоровые тарелки с салатом. Подобная посуда подавалась только важным гостям, остальные довольствовались чашками и плошками из обожженной глины, которые в достаточном количестве производились в деревнях на побережье. Стало совсем темно, и служка принялся зажигать свечи в светильниках. Друзья разлили вино, чокнулись, выпили, а потом Артур запальчиво прошептал: — Обойдется, мерзавец! Каким хреном я это ему все верну? — Ну, — Олег пожал плечами, — можно было и бражку попить, и свининой закусить… — Да ни хрена! — возмутился Артур, впрочем, стараясь, чтобы на них не обращали внимание остальные посетители. — Мы с тобой наследники этой долбаной деревни, и, ты только вдумайся, должны выпрашивать жратву у чмошного крестьянина. — Ну, — Олегу, не очень хотелось вдаваться в подобные темы, на душе точно камень висел, поэтому он ответил шаблонно: — Крестьяне хоть и неполноправные граждане, но не рабы, а потому обладают целым набором определенных свобод. — Да ни хрена! — теперь уже намного громче возмутился Артур. — Не уподобляйся своему дяде! Мы этих жирдяев защищаем с оружием в руках, а они еще выделываются тут. Да и как я могу расплатиться с этим упырем? Вот, ты посуди. У меня выходит в месяц в среднем десять дежурств по двенадцать часов. Так как я женат, то каждое дежурство это два трудодня и четыре трудочаса. По статуту двадцать четыре трудочаса, то есть третья часть, сразу уходит в казну Общины. Остается восемнадцать. Мы с Анькой взяли в аренду у Общины рабыню высшей категории, — Артур лукаво заулыбался, заморгал, задергал бровями. — Славная рабыня, молодая, поджарая. Используем ее не только в быту, но и в постели… От этих слов Олегу стало не по себе: Аня была той самой несбывшейся надеждой, о которой он мечтал в интернате. Но, к счастью, Артур продолжил рассказ не о постельных играх, а о своем незавидном финансовом положении: — Итак, за эту девку с нас снимают девять трудодней, то есть половину от оставшегося. Анька ребенка родить никак не может, за три года три выкидыша и один мертворожденный. Значит, прибавки ни мне, ни ей не светит. С женскими должностями, сам понимаешь, дефицит. Да моя жена и не стремится особо. Один трудодень мы платим за обязанность заниматься спортивной и боевой подготовкой. А вообще, ты только подумай, платить за обязанность! Глупость какая-то! Надо будет это отменить!.. Так вот, остается восемь. Шесть уходит на всякую жрачку, причем не самую лучшую. Но не все ж бесплатную похлебку с кровью хавать. И мне достается только два трудодня. А на такой мизер даже один раз посидеть в кабаке не получается. И как мне жить?! Артур тяжело вздохнул, потом разлил вино в стаканы до самых краев. Они выпили и в воздухе повисла тягучая тишина. — Понятно, — Олег посмотрел на друга. Вино осело где-то в районе солнечного сплетения и теплой волной начало растекаться по животу и груди. — Так можно в кабаке и не сидеть… — Да ни хрена! — почти выкрикнул заметно захмелевший Артур. — Я, значит, к бате… говорю: "Отец, я твой наследник, мне трудодней не хватает". А он мне, знаешь, что говорит?.. Знаешь?.. Мля, ну где эта баранина!!! Олег почесал ухо и пожал плечами. Приятная волна докатилась до головы, заставив улыбаться, вино как будто унесло душевную тяжесть. — А он мне говорит: "Нет такой должности "сын царя", иди на внеочередные дежурства". Нет, ты, мля, прикинь… отец родной, мля… говорит так… мля… нет такой должности… — Артур от досады стукнул ладонью по столу. Служка наконец принес порезанное на куски мясо. Его запах так приятно щекотал ноздри, что заставил Артура на время забыть о нелегкой доле наследного принца. А Олегу было уже на все и на всех наплевать. Сколько он себя помнил, пробовать бражку доводилось раза четыре, а вино и вовсе только однажды, в гостях у дяди Романа, по случаю женитьбы на Карине. Алкоголь заволок сознание мерцающей дымкой и оба друга с аппетитом накинулись на еду. Мясо было в Лакедемоне дорогим удовольствием, так как животные, старательно выращиваемые крестьянами, редко давали приплод, но баранина была настоящим деликатесом, быть может, оттого, что птеродактили изрядно сокращали стадо именно овец. Не трогали они ни свиней, ни уж тем более коров, куда им корову унести! А овцы — другое дело. Люди и вовсе не боялись птеров, хотя иной раз размах крыльев достигал у тех семи-восьми метров. Однако за двадцатилетнюю историю существования Лакедемонской Политии, вряд ли можно было припомнить с десяток случаев нападения этих тварей на человека. И лишь пару раз крылатым бестиям удалось убить зазевавшихся мальчишек. А однажды взрослый пастух, ловко выставив четырехметровую пику, которой он подгонял овец, умудрился тяжело ранить птеродактиля, а потом добить его. За это раба, согласно решению Совета Старейшин, перевели в крестьяне. Он, конечно, так и остался пастухом, но за свою работу стал получать трудодни и мог не опасаться попасть в жертвы на обрядах совершеннолетия. — Хорошее мясо, — протянул насытившийся Артур. — Вот это я понимаю, еда. — Ага, — согласился Олег, глуповато улыбаясь: все горести его странным образом улетучились, оставив радостную легкость. Друзья опорожнили стаканы, доели до последнего листочка салат и подобрали с тарелок даже самые маленькие кусочки баранины, потом выцедили оставшиеся капли из бочонка. Вино закончилось, и Артур, позвав служку, велел принести счет, а потом, будто внезапно на что-то решившись, полез за пазуху и достал тоненькую книжку, напоминавшую тетрадь. — Гляди, что у меня есть, — заговорщицки прошептал он, бросив книжицу на стол. — Это чего такое? — тихо спросил Олег, изрядно удивленный, так как не замечал раньше, чтобы Артур когда-либо читал книги. — А ты посмотри… Олег взял тетрадь в руки, и, завороженный игрой язычков пламени на глянцевой поверхности, уставился на сидящую в белом резном кресле девицу. В неярком свете кабацких свечей ее вызывающе-дерзкий взгляд казался живым, роскошные, очень светлые волосы, будто шевелились от дующего ветерка, а кокетливо сдвинутые стройные ножки словно приглашали развести их руками. Девушка, изображенная на обложке, вроде была одета, но коротенькое, плотно прилегающее к плоскому животу платьице почти ничего не скрывало, заманивая взгляд в огромное декольте, с темнеющей ложбинкой между налитых грудей. — Это женщина моей мечты, — Артур посмотрел затуманенным взглядом в потолок. — Моя богиня. Таких у нас здесь нет даже среди элиты… нигде таких нет… — А по-моему, твоя жена намного красивей… — с чуть заметным оттенком обиды произнес Олег. — А что это сверху написано? "Рэ"?.. — Да это не по-нашему, — растеряно махнул рукой Артур. — Это не "рэ", это буква "пэ", дальше "гэ" перевернутое, вроде как "лэ". Короче, "Плаувоу" или… как-то так… ну, не знаю, мля… какая разница? — А где ты взял эту книжку? — Это не книжка, это журнал называется. Не поверишь, откуда он у меня. Прикинь, из самого Таг… — Артур неожиданно икнул, открыл рот, чтобы продолжить говорить, но вновь икнул. Пришел служка и с необычной робостью сказал тонким голосом, писклявым от подступившего страха: — С вас, господа, четыре с половиной трудодня. Артур посмотрел на раба совершенно ошалевшим взглядом: — Чё! Сколько!? Вы чё тут, гниды, совсем оборзели!!! — Но вы же… — мальчишка потупился, окончательно растерявшись, — само… самое дорогое заказали… — Я тебе щас, чушка рабская, — Артур привстал, схватившись за меч, — Клинок в жопу вгоню по самую рукоять, как тебе каждую ночь этот жирный боров вгоняет… — тут наследник икнул в очередной, наверное, уже десятый раз и опустился обратно на стул, попытался снова встать, но Олег, положил руку ему на плечо, достал из кармана брюк пять металлических квадратиков с цифрой "1" на каждом, бросил под ноги раскрасневшемуся служке и без злобы проговорил: — Сдачи не надо. Что здесь лишнее, пусть твой хозяин спишет с долга Артура. * * * Колокол Храма Славы отбил полуночной набат, а это значило, что начался комендантский час. Впрочем, строгий запрет на передвижение по ночному Лакедемону касался только крестьян и рабов, но и свободным гражданам шастать по улицам, без веских на то оснований, не рекомендовалось. Однако двум друзьям, только что справившим малую нужду прямо посреди улицы, на эти рекомендации было наплевать с высоты купола Храма Славы. — Нет, ну мрази позорные, — не унимался Артур. — Как стану царем, я этого толстожопого мудака Гоги в Миусе утоплю. Лично утоплю, суку. А кабаки вообще сделаю бесплатными, элитным воинам бухло будут выдавать, как кровяную похлебку… Олег зажмурился, голова кружилась, а во рту обнаружился привкус кровяной похлебки. Только что он был совершенно пьян, а через минуту стал абсолютно трезв от пришедшей в голову мысли, что завтра, да нет, уже сегодня, должен будет убить свою дочь-выродка. И юноша вдруг понял, что если сейчас он останется с этими мыслями один на один, то сойдет с ума, или сделает что-нибудь похуже. С одной стороны, ничего особенного в этом не было: уничтожить неполноценного ребенка… На его памяти в Лакедемоне так поступали всегда. Но как позабыть тот странный миг, когда он прижал совсем крошечное человеческое существо к груди… В ту секунду он будто бы прозрел, осознал и понял все тайны страшного в своей необъятности мира. И крепла уверенность, что задушить девочку — значит убить весь мир: огромный, опасный, ужасный и прекрасный одновременно. — Тебя домой довести? — спросил он вдруг охрипшим голосом. — Какой домой? — прыснул смехом Артур. — Ты чё, мля, Олежка… праздник только начинается. Давай-ка лучше завалимся к девкам, в Дом Алён. — Да мне-то все равно куда, лишь бы с тобой, — Олег помотал головой и хмель накатился новой волной. — А если бы у меня была такая красавица-жена, как твоя Аня, я бы никогда, ни за что, ни к каким девкам не ходил бы. — А ты, когда пьяный, такую херь пороть начинаешь… — хохотнул Артур. — Если бы ты прожил с Анькой хотя бы год, то бегал к девкам каждый день, лишь бы дома не ночевать. — Ладно, пошли к Алёнам, — легко согласился Олег, видя, что Артур поступит как решил, а одному, наедине со своими мыслями, оставаться было невозможно. Дом Алён находился в южной части Лакедемона на самой окраине, недалеко от большого частокола. Это странное название получилось оттого, что из восьми потаскушек, проживающих в нем, троих звали Алёнами. Путанки, как они сами себя именовали, были свободными женщинами из крестьянок, и, как все люди из этого сословия, обязаны были работать на Общину Лакедемона, получая строго нормированное жалование. Рабочий день у них, как и у остальных, начинался через два часа после утреннего набата, а заканчивался с набатом вечерним, то есть длился обычные десять часов. Главная и, пожалуй, единственная их трудовая задача состояла в обслуживании сексуальных потребностей жителей Лакедемона. В основном, конечно, воинов, но и зажиточным крестьянам также случалось заглядывать в заведение. Девицы не имели права брать плату с клиента более одного трудочаса и обслуживать за день более десяти человек. Разумеется, далеко не всегда улов у них был удачен: в особо скудные дни на одну путану приходилось не более двух клиентов. Однако нельзя было сказать, что девушки бедствовали, ибо с гораздо большей охотой занимались своим ремеслом в нерабочее время, по ночам, где и цены за услуги сильно отличались от дневных. — Вот только… — произнес Олег, когда они прошли несколько метров, пытаясь держать четкий шаг. — Что только? — Как мы… — Олег морща лоб и пошатываясь пытался сконцентрироваться на какой-то мысли, но у него это никак не получалось. — Э-э-э… как… в общем… чем платить будем… карманы пусты… может, ко мне пойдем? — Не-не-не… — хитро улыбаясь, помахал указательным пальцем Артур. — Платить у нас как раз есть чем… еще как есть, — он полез за пазуху, где хранил журнал со странным названием, и вытащил увесистый мешочек. — Смотри, за этот товар любую девку можно поставить раком, а потом еще раз и еще два раза. — Что это за хреновина? — Олег взял мешочек, цвет которого был почти неразличим в темноте. — Эта хреновина, — медленно, тихо, с каким-то особым смаком почти в самое ухо друга прошептал Артур, — называется дурью. — Что за дурь? — Олег непонимающе закачал головой, отчего споткнулся и чуть не упал. — Такая сушеная трава, — ловко поддержал друга Артур. — Которую курят в трубках, ну, таких штуковинах… ну… ты видел, наверняка… — А разве курить не запрещено законом? — Ну, ты точно как нажрешься, так тупее любого раба становишься, — засмеялся Артур, потеряв равновесие и чуть не свалившись. — Чё в нашей деревне только законом не запрещено, мля. Отец тут переусердствовал. Шагу ступить нельзя, как на какой-нить запрет наткнешься… А ты что, никогда закона не нарушал? — Ну… приходилось иногда, — сказал Олег, но не желая продолжать неудобную тему о нарушениях спросил: — А откуда дурь у тебя? — А-а-а, вот это вопрос самый интересный, — Артур взмахнул рукой куда-то вбок. — Не поверишь! Из самого Таганрога… — Но… — Олега бросило в жар, он вновь почти протрезвел. — Таганрог… город мертвый. Там радиация… — Да ни хрена! — Артур забрал у Олега мешочек, и опять спрятал за пазуху. — Обитаем он. И радиация там не настолько повышена, чтобы сразу копыта отбросить. Правда, живут там всякие дерьмовые выродки, ну вроде твоей дочурки, мля. Олегу очень захотелось вмазать по морде лучшему другу, да так, чтобы у того зубы заскрипели и кровища фонтаном брызнула, чтобы он башкой со всего размаху треснулся и больше подняться никогда не смог, но вместо этого оскорбленный отец процедил: — А ты что, сам там был? Артур остановился, посмотрел на Олега удивленными глазами и зашагал дальше: — Ясен хрен, я там никогда не был и не собираюсь! Я что, на дебила похож? Один барыга туда ходит, приносит дурь и лекарства от радиации. Воняет, правда, от этого вшивого козла, обрыгаться можно с непривычки, но он ведь в Беглице живет, а там все такие недоноски. Взамен я ему патроны даю… Теперь остановился Олег. — Па-атро-оны? Стратегически важный товар? Ты… ты знаешь, чем это пахнет? Это же измена… — Да тихо, ты! — Артур подошел к Олегу вплотную. — Ты чё? Какая, мля, измена? Если бы у тебя такие долги были, как у меня, ты и не тем бы занялся. Но долги — это фигня на самом деле, понимаешь? Мне напарник нужен. Козла этого я у беглицких отмазываю, я ведь сын царя, но с тобой мы и в самом Лакедемоне развернемся, — Артур глядел на Олега пристально, не мигая. — Прикинь только, мы вдвоем, оба наследники, монополизируем два товара: лекарства от радиации, от них мертворожденных у женщин вообще не бывает, представляешь, вообще! И дурь тоже наша. Мы будем контролировать все не только мечом, но и делом, и даже словом… Прикидываешь, а? Твой дядя и мой батя не вечны… Олег не мог поверить своим ушам. Вот оно как бывает! Наследник практически в открытую играет против своего отца, нарушает все мыслимые и немыслимые законы (что тут жалкий подслушанный разговор!), и главное — он даже не мучается выбором, не грызет его совесть, его вообще ничто не коробит, с легкостью преступает границу дозволенного, просто делает так, как ему хочется. — И… долго ты этим занимаешься? — ошарашено спросил Олег. — Да всего-то месяца три. А в Лакедемон так вообще только второй раз товар притащил. Ну, а этот чмошник из Беглицы, пожалуй, уже пару лет приторговывает. Вся Беглица на дури и лекарствах сидит, только наши о том ни хрена не знают. Нашим-то что? Лишь бы натурналог вовремя выплачивали, да иногда ритуально их малость поубивают, а чем срань рабская в остальное время занимается, никого не волнует. Я, в общем, случайно прознал. Ну, пришлось правда, двух крестьян прирезать, которые этого козлиного челнока покрывали. Короче, я сам стал его крышей. Ну и еще в этом деле есть человек, но, хотя я тебе доверяю, о нем пока не буду говорить… о, а вот и Дом Алён. Друзья остановились возле двери. Артур несколько раз размашисто ударил кулаком по деревянному косяку. — Ну, так ты со мной, напарник? — спросил он, с необузданно разгильдяйским видом, похлопывая себя по груди, где лежал мешочек с дурью. Олег все еще был ошеломлен свалившимися на него сведениями. — Я тебе дам ответ завтра, после утреннего построения, но в любом случае я тебя не выдам. Вот, только ты скажи, а почему о лекарствах не сообщить в Совет? Старейшины могли бы принять решение о войне или официальной торговле с теми, кто живет в Таганроге? Артур посмотрел на друга, как на сумасшедшего и произнес очень серьезно, без всегдашней взбалмошности: — Если об этом узнают все, то это уже не монополия. Какова тогда будет наша прибыль и власть? Не разочаровывай меня своими глупыми вопросами, Олег. Вдруг послышался шорох и дверь отворилась. На пороге стояла полноватая женщина, длинный шелковый халат которой открывал босые ноги. Олегу она показалась очень привлекательной, хотя и было видно, что красота эта не первой молодости. — Мальчики, — промолвила путана, ласково улыбнувшись, — вы к нам?

Глава 3

ТОЛЬКО ПАДЕНЬЕ ПОЗНАВ, ПОНИМАЕШЬ ВСЮ РАДОСТЬ ПОЛЁТА Никогда раньше Олег не бывал в Доме Алён и удивился роскоши прихожей. Хотя, собственно говоря, что он знал о роскоши? Семилетним мальчиком, впервые увидев обтянутую бархатом мебель в гостиной царя Романа, с открытым ртом смотрел на собственное отражение в зеркальном серванте, а потом с необычайной робостью, почти со священным трепетом касался огромной хрустальной вазы на инкрустированном столике с колесиками, а хозяйка дома, жена дяди, произнесла певучим, чарующим голосом: "То, что ты видишь, раньше могли иметь обычные люди. Но теперь — только цари". И, засмеявшись, потрепала голову мальчишки своей необыкновенно белой рукой с потрясающе блестящими кольцами. После смерти матери Олег стал чаще бывать тут в гостях, но все же не смог поверить, что до Великого Коллапса большинство людей жили так (а по утверждению тети Елены, даже гораздо лучше), как сейчас могли позволить себе лишь избранные. И вот теперь, оказалось, что в круг избранных входит не только высшая элита воинов, но и кое-кто из крестьян. Прихожая казалась еще больше из-за огромного зеркала в позолоченной раме, в котором отражались резные двери, отполированный до блеска канделябр с мерцающими свечами и гладкий лакированный пол, а стены были снизу доверху обклеены настоящими обоями. Все это великолепие так сильно напомнило о почти забытых детских впечатлениях, что на краткий миг молодому человеку показалось — он снова семилетний мальчишка, который с удивлением рассматривает чудесные вещи в полном тайн полумраке царского дома. Женщина радушно улыбнулась гостям и протянула руку: — Меня зовут Алёна, Алёна Первая. А тебя я знаю, ты Олег… — Откуда ты можешь знать меня? И что за странное имя ты носишь? — спросил юноша, стараясь за высокомерием скрыть охватившую его робость. Женщина зашлась неестественным, с нотками бесстыдства смехом. — Я знаю в Лакедемоне многих: и мужчин, и женщин, и воинов, и крестьян, и даже рабов — всех, одним словом. Но все же мужчин я знаю несколько лучше, чем женщин, а воинов — намного лучше, чем крестьян. Работа у меня такая. — Почему ты Алёна Первая? — продолжал настаивать Олег, привыкший получать ответы на свои вопросы. Женщина снова засмеялась: — А какой же мне быть? Может, нулевой? Я глава этого дома. — Ну ладно, ладно, — произнес с неудовольствием Артур. — Хватит болтать, Алёна, давай пройдем к тебе, у нас дело есть. Алёна Первая вскинула брови и указала ладонью на Олега. — Да нормально, он в курсе, он мой напарник, — отмахнулся Артур. Олега слегка покоробила бесцеремонность друга, ведь буквально пять минут назад они договорились, что решение будет принято завтра после построения, на котором придется оправдать ожидания дяди, а Артур ведет себя, словно согласие уже получено. Но обсуждать это в присутствии шлюхи казалось глупым. Женщина провела друзей в маленькую комнату. Здесь она зажгла ароматические свечи, воткнутые в металлический треножник и из полутьмы выступил маленький низкий столик с несколькими креслами. Алёна Первая сделала приглашающий жест, и парни сели. Женщина также опустилась на мягкую подушку сиденья, бесцеремонно закинув ногу за ногу. Ткань халатика сползла и открыла голые бедра, отчего у Олега вдруг перехватило дыхание. — Я вас слушаю, — в голосе Алёны проскользнули резкие нотки. — А чё нас слушать, — хохотнул Артур. — Нам бы поразвлечься… — Да, — Алена Первая улыбнулась, вскинув голову, — это было бы неплохо. Но, дорогой мой, ты помнишь, сколько ты нам должен? — Сколько? — лицо Артура приняло невинное выражение. Женщина засмеялась — дерзко, беззастенчиво, будто она разговаривала сейчас не с воином, не с наследником, а с равным себе — крестьянином или даже с рабом. — Артурчик, Артурчик, не строй из себя дурачка! Ты отлично знаешь, сколько. Но я тебе напомню: сто семнадцать с половиной трудодней. А это, ты сам понимаешь, милый, много, даже для царского сынка. Больше никакой любви в долг. Олег, с трудом оторвав взгляд от женских ног, посмотрел на друга. "Ха, — подумалось ему, — трактирщику Гоги за подобное обращение кто-то обещал вставить меч в зад. А тут — никакой реакции". — Да чё ты, мать, завелась, — заулыбался Артур. — Сто семнадцать так сто семнадцать. Я ведь не с пустыми руками пришел, — и с этими словами он бросил на стол мешочек, который оказался грязно-синего цвета. — Ого, — почти пропела, Алёна Первая, игриво качнув ногой. — Ну что ж… это другое дело. — Как раз и долг покрою, и еще останется, ага? — Артур мотнул головой, из-под ресниц его блеснули лукавые искорки. Алёна Первая снова засмеялась, но не так громко и дерзко, как в прошлый раз: — А ты наглец, Артур, сын Антона! Твой мешочек я оценю в сто трудодней… — Да ты чё, мать, минимум сто пятьдесят… — Артур изобразил возмущение, но было видно, что этот всплеск эмоций показной, и он вполне доволен предложенной ценой. — Хорошо, сто де-сять, — по слогам, подавшись вперед и обнажив часть груди, повторила Алёна Первая. Олег, видевший голой только свою покойную жену Карину, да и то в последнее время не так уж часто, от такой откровенной демонстрации пышных форм, впал в легкий ступор. — Ну… — развел руками Артур, — сто десять так сто десять. Чего только не сделаешь ради твоей прекрасной… э-э-э… глаз… Алёна Первая посерьезнела, протянула руку, и Артур отдал ей мешочек. — Вы курить будете? — спросила она. Олег хотел было отказаться, но язык прилип к небу, и он все также беззастенчиво пялился на Алёну Первую. — Угу, — промычал довольный Артур. — И развлекаться тоже будете? — Угу, — снова ответил Артур. — На всю оставшуюся ночь? — Угу. — По одной на каждого? — Тебе сколько девок? — обратился Артур к Олегу. Олег замотал головой, прокашлялся, потом попытался что-то сказать, потом снова прокашлялся и, наконец, еле-еле выдавил из себя: — Не-не… нисколько… — Нисколько или несколько? — переспросил Артур, но затем посмотрел на друга, махнул рукой и проговорил: — Ему одну, а мне две. Алёна Первая улыбнулась, искоса взглянув на Олега и отметив оттопыренную ткань на причинном месте, откинулась на спинку кресла, поправляя прическу. — Итак, мешочек стоит сто десять трудодней, вы собираетесь курить, как я понимаю, из него же. Значит, минус пять. Три девочки на ночь — это еще минус девять. Итого остается девяносто шесть. Ты мне, Артурчик, должен еще двадцать один трудодень, — проговорила она голосом, не терпящим возражений. У Олега от такой дороговизны услуг глаза чуть не полезли на лоб, но Артур довольно хлопнул себя по коленям: — Ну, договорились. — В таком случае, я вам, мальчики, настоятельно рекомендую душ, — Алёна Первая легко поднялась и направилась к выходу. — Потом приходите в гостиную. Вас будут ждать. — Вода у тебя там хоть теплая? — уже вдогонку бросил Артур. — А то я намылся в интернате ледяной, больше не хочу… Ответа не последовало. *** Душевая в Доме Алён была устроена уже после Великого Коллапса, и ее конструкция отличалась простотой. С южной стороны на крышу пристройки поставили внушительных размеров бак-цистерну, выкрашенную в черный цвет, и в солнечные дни вода там неплохо нагревалась. Небольшая комнатка, три на три метра, не отапливалась, так что использовалась только летом, а для омовений зимой существовала настоящая баня. Артур, как оказалось, неплохо ориентировался в доме. — Значит так, сперва ты помоешься, а после я, — сказал он, распахивая дверь в торце коридора. Три свечи, горящие в подсвечнике, который держал Артур, хорошо освещали отделанное белой плиткой помещение. Олег оставил одежду на лавке в коридорчике, зашел внутрь и с любопытством огляделся: он привык мыться возле колодца на заднем дворе своего дома, зачерпывая ковшиком из ведра, но здесь ничего подобного не наблюдалось. Прямо из потолка спускалась труба, притянутая зажимом к стене, потом она делала плавный изгиб, на котором был врезано устройство, вроде небольшого колесика, и вновь устремлялась вверх. Непонятного вида раструб с дырочками, напоминавший носик лейки, был привинчен на конце. Также в дальнем углу душевой стояла полка, на которой лежала стопка полотенец и два куска мыла. Олег понюхал по очереди оба, но определить по специфическому и довольно неприятному запаху, где было оно произведено — в Золотой Косе либо в Малой Федоровке, у него не получилось. — И где здесь вода? Артур возвел глаза к небу, но сдержался и не сказал никакой гадости. — Видишь, из трубы такая хрень торчит? Это называется кран. Поверни его… Мля! Да не в ту сторону… Во-во-во! Вода сверху пошла через сетку, видишь? Это и есть душ. Олег, восхищенный хитроумным устройством, с полминуты недвижно постоял под теплыми струями, впитавшими в себя июльское солнце, а затем, принялся очень быстро намыливаться, потому что ему казалось — вода вот-вот закончится. Затем юноши поменялись местами. В отличие от друга, Артур никуда не спешил, мылся обстоятельно, с неторопливой тщательностью. — Слушай, я вот о чем тебя хотел спросить, а правда говорят, что ночью тут гораздо дороже, чем в рабочее время? — сказал Олег, которому уже надоело держать подсвечник. — Да, днем дешевле, — согласился Артур, смывая с себя остатки мыльной пены. — Но ты как-нибудь статут о путанах почитай. Там знаешь, сколько ограничений!? Никакой фантазии, никаких поз, вообще ничего не допускается. Проще бревно шпилить. А наши девки этим успешно пользуются: хочешь чего-нибудь этакого — приходи ночью, но и плати, значит, больше. Наконец, обернув бедра полотенцами, друзья подобрали снятую одежду и направились в гостиную. В большой комнате, освещенной тремя потрескивающими канделябрами, их ожидали Алёна Первая и еще шесть одетых в длинные халаты женщин. Ухоженные, причесанные и накрашенные, они были разного возраста, комплекции, с разным цветом волос и глаз. Однако всех их объединяли улыбки, которые будто бы жили отдельно от лиц своих хозяек. Друзья сели, и Олег почувствовал себя очень неуютно, прижавшись голой спиной к мягкой спинке дивана. — Кого-то из вас не хватает, — задумчиво протянул Артур. — Яны нет, — ответила Алена Первая, — у нее сегодня дни не те, и она дежурит в Доме детей. — Ха, все время забываю, тут же ещё и дети рождаются, и дни не те бывают, — Артур потянулся к своим вещам, нащупал журнал с загадочным названием, вытянул его перед собой на уровне глаз, и с курьезной торжественностью проговорил: — Ну-ка, девки, покажите чем богаты, буду вас с моей богиней сравнивать. Женщины, без какого-либо стеснения, привычными жестами скинули халаты — все кроме Алены Первой, которая вытянув вперед ноги, восседала в сторонке. От такого количества обнаженных тел у Олега зарябило в глазах, но если полчаса назад, находясь в одной комнате с немолодой, но все ещё привлекательной хозяйкой, он ощущал невероятной силы возбуждение, то теперь стало ужасно неловко, даже потянуло убежать и больше никогда не возвращаться в этот дурацкий дом. Очень хотелось выглядеть таким же небрежным, бывалым, как Артур, оценивая достоинства девиц, но краска бросилась Олегу в лицо и он думал только об одном: заметили путаны его смущение или нет. — Это, — наследник показал пальцем на темноволосую девицу, — Галина, это Татьяна Первая, это Татьяна Вторая, это Оля, а это Алёна Вторая и Алёна Третья. В трепещущем свете свечей женщины казались нереально красивыми. Они все так же равнодушно улыбались, будто были по-прежнему одеты, переступали с ноги на ногу, поворачивались, нагибались и снова выпрямлялись, словно танцевали под неслышную музыку, демонстрируя плечи, груди, ягодицы… — Вот, мля, — с напускным разочарованием пробормотал Артур, вперяясь в журнал. — Богиня, моя бесценная прекрасная дама, всего одна такая на свете, а сношать приходится кого попало. — Но-но, воин, не дерзи! — рыкнула Алёна Первая. Впрочем, неудовольствие ее было столь же наиграно, как и разочарование Артура. — Ну, друг, тебе первому выбирать, — Артур совершил волнообразный пас кистью правой руки, — как младшему товарищу в любовных утехах. Олегу показалось обидным это постоянное напоминание о возрасте, и, если честно, уже ничего и никого не хотелось, обнаженных фурий оказалось внезапно слишком много, а заметной разницы между ними не было. И он подумал: с кем ни уединись, наслаждения не будет, а лишь одно сплошное неудобство, но, разумеется, отступать было совершенно невозможно, поэтому Олег наугад ткнул пальцем в крайнюю фигуру. — Алёна Третья, хороший выбор, — прокомментировал Артур. — Ну а я, наверное, усну сегодня… э-э-э… между двух Татьян. Женщины надели халаты, потом выбранные подошли к хозяйке, которая дала им по зажженной свечке и маленькие свертки. Та, что предназначалась Олегу подошла и протянула руку: — Идем, — сказала она просто. Олег, спрашивая себя "за каким чертом я пошел сюда?", поплелся вслед, удивляясь величине дома: по длинному коридору они сворачивали раза три или четыре: сперва направо, потом опять направо, а затем налево… В душной комнате было мало мебели: широкий топчан да маленький столик с пятирожковым канделябром. — Совсем дышать нечем, такая жара была днем. Я бы открыла окно, но, боюсь, налетят комары, а они очень больно кусаются, — сказала Алёна Третья. — Странное дело, весной и в начале лета их почему-то не бывает, а в сентябре от них просто нет спасения. Слушать ее голос, ровный, убаюкивающий, было очень успокаивающе. Слова своим размеренным ритмом напоминали удары волн о песчаный берег Миуса. — Но ведь сейчас не сентябрь, — произнес Олег тихо. — Не сентябрь, — легко согласилась она, — но комары уже появились. Женщина подошла к нему, точным движением руки сдернула с него полотенце, а через мгновение на пол соскользнул ее халат. Алёна была на полголовы ниже Олега, ее волосы, кажется, темно-русые (в полутьме юноша не мог понять, какого они цвета), спадали на округлые плечи. Она улыбалась призывно, многообещающе и Олег вдруг некстати подумал, что покойная жена очень смущалась своих кривых зубов и потому была неулыбчивой. Он вообще не помнил — смеялась ли Карина хоть когда-нибудь? Но оказавшись в таком месте, надо было что-то делать, и взглянув на Алёну Третью со странной отрешенностью: без восхищения, без желания, без любопытства, он ладонью коснулся ее груди, которая оказалась полной, теплой и очень приятной на ощупь. С губ путанки сорвалось легкое постанывание, она прижалась к Олегу, ее дыхание щекотной лаской коснулось кожи, и, со все возрастающей горячностью, зашептала: — От тебя пахнет настоящим мужчиной. Никто во всем Лакедемоне не пахнет, как пахнешь ты! Я так давно ждала тебя, каждый день надеялась, что придешь… и вот, слава богам, наконец, ты со мной! Жена Олега никогда ничего подобного не говорила, и, услышав такое признание от совершенно незнакомой женщины, он поначалу удивился, но чувствуя, что должен как-то соответствовать образу "настоящего мужчины", поцеловал Алёну Третью в губы. Она, прикрыв глаза, учащенно задышала, ответила поцелуем в шею, потом коснулась языком соска юноши — нежно, трепетно — и продолжила целовать его все ниже, а потом опустилась на колени, облизала пупок и ее губы легко заскользили по влажной коже. Олегу было очень приятно, но брезгливая мысль, что путана говорила и делала все то же самое и с Артуром, и со многими другими, мешала полностью отдаться ласкам. Покойная Карина очень редко его целовала, (а уж так, как эта женщина — вообще никогда), в минуты близости жена была скованной (может быть, стеснялась своей юной неопытности), и, хотя вроде бы не пряталась явно, однако избегала мужа. Впрочем, Олег тоже мгновенно забывал о ней, стоило только выйти за дверь, ведь жизнь воина требовала суровой сосредоточенности и полной самоотдачи, а сейчас он впервые задал себе вопрос: может быть, Карина любила кто-то другого? Теперь уже не узнаешь… Юноша будто смотрел на себя со стороны — что смог дать он своей жене? Неуклюжее безрадостное супружество, беременность и смерть… Но погибни он в бою, его юной вдове через пару месяцев нашли бы другого мужа. Стала бы она хоть когда-нибудь вспоминать о первом, сравнивать с новым? А вот теперь она умерла, и не прошло еще и недели, как он сравнивает Карину, но не с новой женой, а со шлюхой… Олег наклонился, обхватил Алёну Третью за плечи, резко поднял и отстранился. Женщина посмотрела с недоумением. — Что такое, милый? — спросила она то ли обиженно, то ли растерянно. — Я тебе не нравлюсь? — Не нравишься. — Я, по-твоему, некрасивая? — обида и растерянность исчезли из голоса путаны, но появилась неприкрытая озабоченность. — Нет, ты красивая, — юноша сел на топчан. — Тогда в чем дело? — Алёна Третья снова говорила мягко, ровно и убаюкивающе. — Я сделала что-то неправильно? — Просто я тебя не хочу… — злясь на себя, Олег отвернул голову, чтобы не пересечься с ней взглядом. Дом Алён был запретно-манящим местом, мальчишкой он столько раз представлял себе, как приходит сюда, и вот сейчас, когда это случилось, ничего кроме досады не было. — Бедный мой мальчик, — Алёна Третья села Олегу на колени, провела рукой по коротким волосам и поцеловала в лоб, — тебя что-то тревожит, мой отважный воин? Расскажи мне, расскажи все, что у тебя на душе. Расскажи, не таясь, я смогу принять всю твою боль, всю без остатка… Олег внезапно вскочил, отчего Алёна Третья свалилась на пол. Он поднял кулак, лицо его исказила гримаса ярости. — Как, ты, тупая телка, — зашипел он точно раненая в самое сердце азовская гидра, — можешь принять всю мою боль, если ее не смогли поглотить даже священные воды Миуса! Сейчас он очень хотел ее ударить… Со всего размаха, не щадя кулака… Чтобы она завизжала, как сучка, которую ошпарили кипятком, чтобы она взвыла… Может, хоть так удалось бы сорвать на ком-то свое смятение, которое лишало жизнь привычной жесткой четкости, вырваться из замкнутого круга, где обязанность замыкается на почетном праве, а почетное право — на обязанности. Но, конечно же, шлюшка была тут совершенно ни при чем, она делала то, что должна была делать, старалась угодить, и бить ее не было никакого смысла. Алена Третья испуганно глядела на взбешенного парня, который подняв кулак, разбрызгивая слюну, испускал гортанно-шипящие звуки. А потом он вдруг опустился на топчан, обнял голову руками и в таком положении замер. Путана поднялась, потерла ушибленную голень, подумав, что завтра там будет огромный синяк, подобрала с пола халат и накинула на плечи. — Ты прав, воин, — больше она не улыбалась, голос ее стал глухим, а взгляд колючим. — Я всего лишь тупая шлюха. И никогда чужую боль я не принимала как свою. Я умею принимать в себя только чужое семя. Но твой друг заплатил за эту ночь, и я обязана тебя развлекать. Я не смогла разрядить твою плоть, я не сумела облегчить твою душу… что же остается делать? Скажи мне! Олег вскинул голову, взглянул на путану затравленно, с отчаянием. — Сколько ты родила детей? — вдруг спросил он. Олег протянул руку и коснулся ее живота. Алёна Третья непонимающе качнула головой, потом сделала шаг назад. — Троих, — голос женщины дрогнул. — Двух мальчиков и одну девочку. — И все здоровы, без отклонений? — Да… то есть, нет, — сказала Алёна. — Младший умер в трехмесячном возрасте, но двое других здоровы. Олег притянул женщину к себе, поцеловал кожу живота, где ее избороздили тонкие линии растяжек, и тихо, почти одними только губами прошептал: — Счастливая ты… Странная горечь подступила к горлу Алёны. Она опустилась на топчан, прижалась к юноше, обняла его и долго-долго почти по-матерински гладила по коротко остриженному затылку. Может быть, прошло полчаса, а может быть, и целый час, Олег потерял счет времени, он не ощущал рук женщины, будто ее и вовсе не было здесь. Он смотрел невидящим взором в один из темных углов маленькой душной комнатки, словно сейчас сидел не на жестком топчане, а стоял на возвышенности и созерцал безмятежность Миуса. — Я ничем не могу тебе помочь, — сказала наконец Алёна, поднимаясь. — Я не ведаю ответов на твои вопросы, я не знаю лекарств от ран на твоем сердце. Я просто тупая шлюха. Но, может, это даст тебе какое-то облегчение. Подойдя к столику, гетера достала из-под него бутылку странного вида, оплетенную трубками. Откуда-то в ее руках появилась мелкая сеточка, на которую она бросила щепотку сухих листьев из свертка, полученного от Алёны Первой. — Что это? — спросил Олег. — То, что дает отдых от обид, — женщина взяла одну из свечей, поднесла к горлышку бутылки, обхватила губами трубку. Послышались булькающие глухие звуки, в воздухе разнесся необычный, немного терпкий запах горелого. — Вдыхай в себя. Алёна протянула бутылку Олегу, и когда он вдохнул дым, горло зажглось неистовым пламенем, будто в него заползла целая сотня жгучих многоножек. — Держи дым в себе, как можно дольше, — тихо произнесла Алёна, откинув голову. Олег пытался делать так, как подсказывала ему путана, но не выдержал и надрывно раскашлялся. — Ничего, — Алёна забрала бутылку, затянулась, выдохнула, потом снова отдала ее юноше. — Пробуй еще… Олег заглотнул новую порцию дыма. Алёна, склонив голову набок, вяло улыбнулась, погладила виски юноши. Вскоре вся трава выгорела, и они просто сидели — расслабленные, отрешенные, улыбающиеся, бездумно глядя в темноту. * * * Олег проснулся оттого, что упал с топчана на пол. Алёна Третья мирно посапывала возле стенки. Было еще темно, но рассвет неотвратимо приближался. Он чувствовал, как кровавое солнце мчится на всех парах, чтобы в триллионный раз взойти над горизонтом и увидеть среди прочего, как отец задушит беспомощного ребенка. "Нет, нет, не в этот раз… — бормотал Олег, быстро одеваясь и стараясь не задеть что-нибудь. — Я этого не сделаю, и никто этого не сделает". Как молния пронесся он по темным коридорам, расположение которых непостижимым образом отпечаталось в памяти, и выскочил на улицу. Ночной воздух ударил в нос пронзительной свежестью, но легче не стало, наоборот, юношу стошнило: вчерашнее вино, шашлыки, салат, все то, что считалось деликатесом, спустя несколько часов вдруг оказалось ядом более страшным, чем радиоактивные воды Азовского моря. "Единственный выход — бежать. Забрать дочь и исчезнуть, будто нас здесь никогда и не было… Бежать! Но куда?.." — спросил он себя вытираясь рукавом. На ум пришел вчерашний разговор с Артуром. Таганрог! Там, в заброшенном городе вроде бы живут мутанты, выродки, твари, которых Лакедемонская Полития убивает в младенчестве. Да, он пойдет на восток в радиоактивный город, и найдет этих загадочных обитателей Таганрога. Он отдаст им на воспитание свою дочь, а потом будь что будет… Олег побежал по безлюдным улицам к своему дому. Главное — успеть! До рассвета осталось совсем немного. А с первыми лучами солнца покинуть Лакедемон незаметно и думать нечего. Жаль, как жаль, что он потерял столько времени в кабаке, а потом у путан, а еще зачем-то сдал свою Сайгу на хранение в Арсенал. Сейчас бы забрать ее… Но это вызовет подозрение, поэтому придется довольствоваться шашкой. Заскочив в дом, Олег кликнул Лизу, старую рабыню, которую он арендовал у Общины, с того времени, как беременность жены перевалила за седьмой месяц. Старуха в ночной сорочке, заспанная, с распущенными космами седых волос, охая и часто моргая выскочила со свечкой навстречу хозяину. — Ну, что ты стоишь, я ухожу на задание, — скороговоркой выпалил Олег. — Собери два куска вяленой свинины и бурдюк с водой. Только быстро, быстро, быстро!!! Лиза тут же, совсем не по-старчески, сорвалась с места. А Олег побежал в свою комнату за стилетом, тройником с веревкой и черно-серой плащ-накидкой. Собираясь, он надеялся, что рабыня, не свяжет этот неожиданный рейд с девочкой, и потому не станет поднимать тревоги. Ведь за проявленную догадливость старуха могла получить большую награду — кто знает, возможно перевод в более высокий ранг… Конечно, правильнее было бы связать ее, просто на всякий случай, но терять времени нельзя, а убить — рука не поднималась. Когда юноша выскочил в прихожую, Лиза уже стояла с готовым вещмешком. Он вырвал лямку из морщинистых рук и развернулся к двери: следовало поторопиться в карантин, где сейчас держали его дочь. — Господин, я налила в бутылочку разбавленное коровье молоко и положила четыре пеленки… Олег резко развернулся к старухе: — Откуда ты знаешь… — Знаю, знаю, — закивала Лиза. — Я ведь видела, как вы себе места не находили, даже во сне разговаривали… Храни вас бог! Малышку кормить надо каждые три часа и белье менять не забывайте. И берите ее обязательно под головку. Олег заглянул в глаза старухе и выдохнул: — Спасибо тебе. Впервые в жизни он говорил слова благодарности кому-либо из рабов. — И вот еще, возьмите, — Лиза протянула потертую бело-сиреневую бумажку. — Что это? — Олег недоуменно уставился на странный подарок. — Это пятьсот рублей вам на удачу. До Великого Коллапса они были чем-то вроде наших трудодней. Вам ведь только в Таганрог бежать, больше некуда, — заговорила рабыня торопливо, тыча пальцем в картинку. — Когда дойдете до города, найдите площадь, где стоит этот памятник, посмотрите, там мой дом кирпичный, в четыре этажа. Квартира двенадцать… ключ под половиком лежит, сможете спрятаться на первое время, а в кладовой найдете мед и консервы… я ведь до Коллапса не была рабыней, и жила не в Лакедемоновке, а в Таганроге, в библиотеке имени Чехова работала. Но мой господин, наверное, не знает, кто такой Чехов… — Хорошо, хорошо, я найду твой дом, Лиза, но сейчас пойдем-ка, попробуем тебя представить Серому, — проговорил Олег, придерживая ее за локоть. — Да не бойся, я же с тобой буду… — Ох, хозяин, он же меня разорвет… — слабо запротестовала старуха, тем не менее покорно переставляя ноги в направлении заднего двора. — Ничего не бойся, Серый, хоть и зверь, но умный, думаю, что вообще умнее многих людей, он поймет, что не могу его сейчас с собой взять, но не хочу, чтобы он от голода умер. Едва они вышли в темный двор, как раздалось тихое поскуливание — так Серый всегда встречал хозяина, — быстро перешедшее в предупреждающее рычание, становившееся громче, по мере продвижения чужака по территории, которую зверь считал своей. Лиза чуть было не вырвала дрожащую от страха руку, и Олегу пришлось тащить женщину силком. — Тихо, Серый, молчи, — прошептал юноша, с бесконечной радостью отмечая свою власть над ним, так как теперь слышалось лишь громкое сопение и шорох песка под ногами… Пока они продвигались еще на три-четыре метра ближе, в памяти юноши снова засверкал яркий солнечный день, в который был найден Серый. Он провалился в замаскированную яму-ловушку, утыканную заостренными кольями, что в изобилии были устроены на подступах к Лакедемону. Неизвестно сколько времени провел там зверь, однако, когда Олег обнаружил его, пленник совершенно обессилел от кровопотери, жажды и голода. Слипшаяся в колтуны серая шерсть, набитая песком и сухими листьями, мутная пленка, затянувшая глаза и едва слышное дыхание, слишком ясно говорили о скорой смерти хищника. — Зачем ты притащил эту падаль? — возмутился Анатолий, с которым Олег столкнулся у ворот. — Ее даже на шкуру пустить нельзя. — Мое дело, — огрызнулся юноша, а про себя добавил: "Я его вылечу, тебе назло!" Как ни странно, вопреки всем прогнозам, дикий пес, больше похожий на волка, не издох. Достаточно медленно, но заметно он пошел на поправку, подпуская к себе только Олега, и принимая только ту пищу и воду, что приносил его спаситель. Зверь часами лежал в тени сарая, наблюдая, как человек занимается упражнениями, обливается холодной водой из колодца или чистит оружие. Кстати, развеска выстиранного белья тоже теперь досталась Олегу, потому что ни Карина, ни тем более кто-то из рабов не рисковали больше выходить на задний двор. Юноша мечтал превратить Серого в настоящего боевого друга, поэтому выспрашивал у стариков любые сведения о воспитании и обучении собак, но кроме обрывочных историй про команды "фас-рядом-сидеть-лежать-голос" четких представлений о том, что же надо делать, так и не получил. К тому же все как один сходились на том, что воспитывать собаку надо со щенячьего возраста, а Серый под определение "щенок" никак не подходил. — Тебе бы пособие по служебному собаководству, племянник… Но где ж его нынче взять? А я, увы, кинологией никогда не увлекался… — развел руками дядя Роман. Однако, как скоро выяснилось, пса ничему учить было не нужно. В тот день юноша как раз растирался после умывания, когда во дворе появился Артур. Дурачась, он наградил друга тумаком, Олег ответил, и завязалась шуточная потасовка. Неожиданная реакция Серого испугала поначалу даже его хозяина: сделав огромный прыжок, пес оказался около молодых людей, злобно оскалил похожие на небольшие кинжалы клыки и грозно зарычал, оттесняя опешившего Артура к дому. Олег не сомневался: скажи он хоть слово — и Серый бросится в атаку. Второй случай был еще более наглядным: тот же Артур, в приступе веселья схватил шашку Олега и начал бегать по дому, опрокидывая мебель, а потом выскочил во двор, угрожая бросить клинок в колодец. Олег уже настроился на долгую игру в догонялки; он страшно раздражался, когда на друга налетала подобная блажь, но поскольку Артур был превосходным бегуном, догнать и отобрать что-либо удавалось редко, а колодец давал еще и дополнительную фору. Вот тут Серый показал себя во всем блеске: он молнией метнулся наперерез обидчику и схватил его за ногу. Когда Олег подбежал, чтобы оттащить пса, тот не разжал зубов, пока Артур не бросил на землю "похищенный" клинок. — Олежка, ты лучше сейчас пристрели эту тварь, когда-нибудь он тебя загрызет! — проговорил Артур, потирая лодыжку, на которой остались явственные кровоподтеки от зубов. — Смотри, мразь, он мне новые штаны продырявил, хорошо хоть кожу не прокусил! — молодой человек погрозил кулаком в сторону Серого, который явно с чувством выполненного долга, лениво улегся на привычное место возле сарая. После этого Олег задумался, кого же он вытащил из ямы-ловушки, и стал заниматься с собакой по собственному разумению. Понятливость питомца и то, с какой охотой он ползал, прыгал, садился и ложился вместе с наставником, вдохновляли на новые эксперименты, и вскоре Серый уже не только выполнял голосовые команды, но и делал все, что требовал хозяин, подчиняясь жесту или щелчку пальцами. Несомненно, в будущих боях и разведках он мог проявить себя самым достойным образом. Олег даже слегка огорчился, что не додумался дать Серому какое-нибудь более звучное имя, подходящее для бойца. Холодный нос ткнулся юноше в руку и мягкий язык облизал ладонь. — Слушай внимательно, Серый! Мне надо уходить. Насовсем. Я не могу тебя взять сейчас, мы не перелезем через стену, она слишком высокая и охраняется. Был бы ты маленьким ребенком, другое дело, но ты ведь большой, ты очень большой пес… Так что Лиза будет тебя кормить, понял? — Олег встал на одно колено и потрепал пса за лохматое ухо. — Не вздумай ее укусить! А я приду за тобой, как только смогу! Лиза, возьми его миску с водой, и держи в руках, да наклонись же… Старуха исполнила приказание, каждую секунду ожидая, что останется, как минимум, без пальцев, однако пес не сделал ни одной агрессивной попытки. — Давай теперь, пей! — юноша подтолкнул непокорную голову к миске и успокоился только когда Серый нехотя стал лакать. — Я же говорил, Лиза, что он умнее людей! Как только представится случай, попробуй выйти с ним за ворота, а там отпусти, может, он меня найдет… Еще раз обняв пса на прощание, Олег заторопился к дому. В прихожей он закинул на плечо рюкзак, приоткрыл дверь, осторожно выглянул на улицу и прислушался к тишине. Он хотел еще что-то сказать, но понимая, что время безвозвратно уходит, обнял старуху и прошептал: — Благодарю, Лиза… Иди, ложись и скажи, что ты меня не видела. Надеюсь, что тебя не накажут. Никто из хозяев Лакедемона никогда не обнимал ее. Старуха засопела, слезы наполнили уставшие глаза и потекли по морщинистым щекам. — Я вынесу любое наказание… Но юноша этого уже не слышал. Он мчался что есть мочи по улице, и единственная мысль, что занимала его в это мгновение — как бы не нарваться на патруль. Спустя несколько минут он оказался возле здания карантина и толкнул незапертую дверь. Бесшумно Олег прокрался к караулке, где по всем прикидкам должна была быть девочка и дежурный. Интуиция не обманула: в помещении, освещаемом едва горящим ночником, развалившись на кровати храпел тридцатисемилетний бородач по имени Яков Кувагия, а на полу, метрах в трех от кровати, стоял металлический таз, в котором лежал ребенок. Олег притаился: старейшина должен быть вооружен пистолетом и обязательно иметь при себе тесак или хотя бы стилет. Но раз стражник беспечно спит, значит, убрать нерадивого воина не составит особого труда. Юноша застыл в нерешительности: сейчас решалась судьба его и этого маленького ребенка с кошачьими зрачками. Надо лишь ступить через порог, за черту, после которой не будет возврата. На какой-то миг Олег вдруг засомневался: сможет ли он убить человека, которого хорошо знал? Чепуха! Конечно, сможет. Он ведь уже убивал однажды. Три года назад. А старейшины говорили, что пройдя через обряд, воин переступает грань, возведенную из страха перед кровью себе подобных. Значит, вперед. Обнажив стилет, Олег шагнул в комнату.

Глава 4

ЧТО ЖЕ, ЛЕТИ, МОТЫЛЁК. ПОПЫТАЙСЯ УСПЕТЬ ДО РАССВЕТА! Олег медленно крался в темноте. Пот, ледяной и обжигающий одновременно, стекал липкими каплями по лбу, по занемевшей шее, по напряженной спине. Юноша передвигался почти бесшумно, но ему чудилось, что шарканье берцев перекрывало громоподобный храп бородача Якова. Он остановился возле кровати, сжимая в правой руке стилет. Теперь нужно просто ударить… пожалуй, лучше чуть ниже уха… Старейшины ошибались. Убивая в первый раз, не переступаешь грань, но становишься на неё, зависаешь над пропастью, оказываешься перед выбором: идти дальше, хладнокровно истребляя своих недругов, оставляя за собой трупы, или отступить, раскаяться и больше никогда не совершать того, что сделал. Ты переходишь черту не тогда, когда убил впервые, а когда снова повторяешь свой кровавый опыт. Олег застыл в нерешительности… а может, просто забрать девочку и уйти? Но вдруг она заплачет? Дети ведь плачут, в отличие от настоящих воинов… Тогда придется драться, а это лишний шум… Нет, нельзя рисковать. И вот еще: унести ребенка из-под носа и оставить в живых часового — это несмываемый позор, бесчестье, которое будет во много раз хуже смерти, так что, наверняка, сам Яков выбрал бы стилет… там, где челюсть подходит к уху… или чуть ниже… Юноша подобрался, приготовившись к броску… Нет! Даже если уже стал преступником, так поступать нельзя. Яков — старый воин. Девять или десять лет назад, во время Второго Новоазовского похода, он один уничтожил в рукопашном бою толпу выродков рода человеческого — про это знал каждый малолетний сопляк в интернате, ведь больше половины уроков посвящалось истории Лакедемона после Великого Коллапса. Так что нельзя убить живую легенду во сне, это недостойно. Даже рабов будят перед тем, как зарезать во время обрядов. Олег перестал дышать. — Доблесть и сила! — прохрипел он. — А!.. — Яков резко сел. — Что?.. Яков не успел ничего понять, но рука его на автомате схватилась за рукоять тесака, а тело рванулось с кровати, но было поздно. В глазах Олега побагровело: кровь ударила в голову. Он метнулся к часовому, пальцами левой руки впился в губы бородача, отворачивая голову, одновременно нанося удар правой. Стилет легко, без сопротивления, по самую крестовину вошел туда, куда и целился — в район сочленения, чуть ниже уха. А в следующую секунду, заваливаясь на кровать вместе с грузным телом, убийца выдернул свое оружие и воткнул его под ребра. Вот и все. Воин-легенда Яков Кувагия мертв. Олег, тяжело дыша, вытер клинок о покрывало, снял с трупа кобуру с "Макаром", и хотел было забрать тесак, но раздумал: во-первых, шашка самого Олега была куда лучше, а во-вторых, это ведь личное оружие Якова, так что пусть останется при хозяине. Юноша вытащил из ножен клинок, который покойник так и не успел обнажить, и вложил рукоять в еще теплую ладонь: воин должен умирать с оружием в руках. — Да восславят тебя вечные воды Миуса, — прошептал он. Потом Олег наклонился к тазу. В нем, свернувшись причудливым калачиком, среди отвратительно пахнущего тряпья, спала его девочка… совсем крохотная… с торчащими клочками темных волосенок на маленькой голове. Олег вспомнил, что у него в вещмешке есть пеленки, достал одну и расстелил на полу. Затем потянулся к младенцу, но в самое последнее мгновение, когда окровавленные пальцы должны были коснуться ребенка, отдернул трясущиеся руки. Взять это человеческое существо оказалось гораздо труднее, чем заколоть воина-легенду. Может, он так и стоял бы в нерешительности, да время не ждало. За окном начинало светлеть. Больно, до крови закусив губу и громко сопя, юноша взял-таки на руки крошечное тельце. Девочка дернула ножкой, но не проснулась. "О вечные воды Миуса! Кто бы меня еще научил, как надо пеленать детей!", — промелькнуло в голове Олега. Несколько минут спустя юноша накинул на себя черный с серыми разводами плащ, скрывающий левую руку с нелепым свертком, и побежал в направлении главных ворот. Тянуло предутренней сыростью, и хотя ночь все еще властвовала на улицах Лакедемона, небо на востоке едва заметно порозовело. "Не успеваю… Не успеваю!!!" — билась в голове отчаянная мысль. Но Олег со злобой прогнал ее. Удары сердца болезненно отдавались в висках. Есть еще надежда! Есть! Сегодня на седьмом посту должен дежурить Петька, которого всегда ставят на замену… Шестнадцатилетний молокосос. Совсем зеленый, необстрелянный юнец… впрочем, своего раба он уже прикончил. Значит, как и любой мужчина, если и не переступил черту, то уж точно стоит на грани. Но это не меняло дела. Петр был жутким растяпой, сочинителем стихов о любви к отчизне. Это его зачастую и спасало от конкретной взбучки за нарушения устава. Заснул на посту, что случалось с ним постоянно, тут же сочинил стишок — и вроде как погасил строгач… Здесь и была лазейка: Олег надеялся оглушить спящего дозорного, связать… ну а там как боги решат. Беглец миновал последний проулок и оказался перед укреплениями, на открытой полосе, засаженной капустой. Впереди, в пятидесяти шагах проглядывали ажурные контуры сторожевой вышки, а от нее — влево и вправо — расходился четырехметровый частокол. Стало еще светлее, чудилось, вот-вот из-за горизонта должен показаться край солнечного диска. Олег, стараясь не шуметь, быстрым шагом направился к своей цели. Проклятые кочаны то и дело попадались под ноги, ступни оскальзывались на тугих кругляшах, сбивая листья, которые ломались со свежим хрустом. "Может, спит?" — он с надеждой посмотрел вверх. Нет. Там кто-то шевелился, но не осознавал приближения опасности, не понимал, что врага нужно высматривать с внутренней стороны. Вот дозорный поднялся и начал медленно-медленно поворачиваться в сторону Олега. Видимо, все-таки что-то услышал, или просто надоело смотреть в одну сторону. Так или иначе, беглец отчетливо осознал, что в любом случае, даже если он рванет что есть мочи, не сможет приблизиться на расстояние вытянутой руки, потому что пробежать эти невероятно длинные десять метров, а потом еще пятнадцать ступеней по лестнице, было попросту невозможно. Нет… за это время успеет среагировать любой безмозглый сопляк, даже такой, как поэт-недотепа Петр. Не из "Макарова" же в него палить? Тогда уж точно на шум сбежится пол-Лакедемона. Отчаяние стало подниматься в душе Олега, и вдруг, словно щелкнул выключатель — все мысли погасли, и какая-то древняя часть души, коварная, до поры таящаяся на дне, перехватила власть, оттеснив разум в сторону. — Петя! Пе-е-тя! — нарочито громкий шепот, привлек внимание дозорного. Плечи юного стражника дрогнули, он недоуменно помотал головой. Наконец, увидел-таки внизу, почти уже возле вышки своего старшего товарища по интернату Олега, сына Виктора, с каким-то свертком в руке. — Что? — дозорный часто заморгал, лицо его, конопатое, совсем еще детское, расплылось в улыбке. — Это… ты? — Я, кто же еще… — нога беглеца коснулась первой ступеньки лестницы, — у меня к тебе дело. — Но… — Петя нахмурился, будто вспоминая что-то очень важное. — Тебе сюда нельзя. До смены еще два часа, наверное… — Да говорю же, у меня к тебе дело, — Олег преодолевал ступеньку за ступенькой, не отводя пристального взгляда от дозорного. — Стой! — взвизгнул стражник, направляя АК74 на своего товарища. — Ты… что, Петя? — Олег на секунду замер, а потом сделал шаг. — У меня ведь горе, понимаешь, — еще один шаг. — У меня жена умерла, Карина, — и еще шаг. — Моя Карина… ты же поэт, ты должен понять. А я хотел бы, чтобы ты сочинил в память о ней хороший, очень хороший стих. Как ты это умеешь. Дозорный в замешательстве опустил автомат. — Да… я могу, — сказал он. — А что у тебя в руках? — А это… подарок… тебе, Петя… подарок, — губы беглеца механически произносили эти слова, а тело продолжало преодолевать ступеньки, и вот он уже в каком-то метре от стражника. — Заочно, за труды, за то, что ты такой талантливый поэт и мужественный воин. — Скажешь тоже… — юнец зарделся, отступив на шаг и пропуская на вышку Олега. — А что там внутри? — Сейчас увидишь, — Олег положил "подарок" на деревянный настил, выпрямился в полный рост. И вдруг сверток шевельнулся, издав неясный звук. Разум Олега завизжал в ужасе: "Нет! Не надо! Стой!!", — но левая рука, словно подчиняясь приказам извне, ухватилась за подбородок дозорного, отогнула голову назад — блеснул клинок стилета, и стальное жало вошло в кадык незадачливого поэта. Все произошло мгновенно. — Прости, прости, я не хотел, Петя, прости меня, пожалуйста, — обнимая и усаживая умирающего на настил, шептал Олег дрожащими губами. — Прости, меня, Петя, прости, ты никогда не переступишь грань, ты останешься на ней вечно, а я… а мне уже все равно… но прости меня, Петя, прости меня, пожалуйста… Однако руки споро обыскивали обмякшее тело юного поэта. В карманах убитого ничего не нашлось, кроме огрызка карандаша и криво исписанных листков пожелтевшей бумаги. Отдышавшись, убийца проверил боекомплект. Теперь у него был не только пистолет с восемью патронами, но и "калаш" с двумя полными рожками. Закрепив тройник на одном из деревянных брусьев, он посмотрел вниз: отлично, по веревке можно спуститься. Но как при этом удерживать ребенка? Недолго думая, Олег скинул с себя заляпанную кровью накидку, рассек ее надвое стилетом, выбрал более чистую часть, связал концы и закинул получившееся подобие люльки себе на шею. Затем, будто вспомнив о чем-то, закрыл веки мертвецу и прошептал: — Да восславят тебя вечные воды Миуса. И, будто откликаясь на его мантру, где-то вдали послышался удар гонга, а потом приглушенно неразборчивое: — …шествий!!! Спустя несколько секунд донесся звук еще одного гонга, но он был громче, чем предыдущий, и крик: — Шестой без происшествий!!! "Перекличка", — сообразил Олег. Взгляд отчаянно шарил по углам в поисках молоточка. Но растяпа-поэт куда-то его дел. Прошла секунда, долгая, мучительная, напряженная, а за ней потянулась вторая… Необходимо было что-то предпринять, причем срочно. Уже почти светло, уже видны контуры соседних вышек. И если сейчас на нем закончится перекличка, через пять минут здесь будет патруль. Юноша схватил автомат и ударил прикладом по металлическому блюдцу, прикрепленному стальной цепочкой к потолку. Раздался вибрирующий звон, а Олег во всю мощь заорал: — Седьмой без происшествий!!! — Восьмой без происшествий! — отозвались вдали. Кустарник начинался за частоколом, но надо было преодолеть пустую полосу, метров в четыреста. Беглец, ухватившись за веревку, надежно привязанную к тройнику, принялся осторожно спускаться с внешней стороны изгороди. Вскоре рабы из окрестных деревень погонят скот в поля, чуть позже пойдут земледельцы. Но они были не страшны Олегу, поскольку он собрался идти в Таганрог, по пустынному Мариупольскому шоссе. Опасность исходила не от работников; а вот когда через полчаса, перед открытием главных ворот, произойдет очередная перекличка, седьмой пост не отзовется. Пять-семь минут — патруль будет на месте. Три минуты — общая тревога. Итого запас времени не больше чем три четверти часа. Потом, если быстро сообразят, что к чему и куда следует направиться, по следу сразу может пойти оперативная группа. Если нет — в погоню выйдут часа через два. Но главное, чтобы дозорные сейчас его не увидели. Восточная часть небосклона уже озарилась нежно-алым заревом. Со всех сторон доносился радостный птичий щебет. Вовсю горланили петухи, готовя жителей Лакедемона к пробуждению. Олег бесшумно спрыгнул на землю и, пригнувшись, ожидая в любой момент получить пулю в затылок, рванул к кустарнику. Глаза его то и дело косились вправо, в сторону восьмой вышки. Но повернуть голову и потерять драгоценную секунду он не смел. Сумерки рассеивались, стремительно отступали перед утром нового дня. До кустов оставалось еще метров двести. Кто знает, быть может, прямо сейчас дозорный восьмого поста заметил темную фигуру, бегущую прочь от поселка. А кто там, на восьмом, сегодня? Леха, кажется… Алексей — не поэт, долго думать не будет, прицелится без всяких внутренних терзаний. Стреляет он первоклассно. До цели, правда, далековато, но если и не попадет, то тревогу поднимет, форы лишит. Беглец споткнулся о бугорок и ноги заскользили по мокрой траве. Рука инстинктивно вскинулась, и автомат чуть не слетел с плеча. Спина выгнулась, корпус развернулся на пол-оборота, но Олег не упал, удержался, чудом сохранив равновесие, и лишь крепче прижал к груди драгоценную ношу — свою малышку. До кустов оставалось метров семьдесят. Это немного, если, конечно, никто не держит тебя на мушке. А даже если и держит — все равно немного. Попасть с шестисот метров по движущейся цели в утреннем сумраке не так уж и легко. Почти невозможно. Через несколько секунд беглец скрылся в зелени. Теперь заметить его никак не могли. Он остановился и отдышался, а потом заглянул в висящую на груди люльку. Глаза девочки были все так же плотно закрыты и она чуть-чуть причмокивала губами. "Голодная…" — подумал юноша, но мысль о кормлении ребенка его устрашила: он ведь никогда ничего подобного не делал. И в интернате такому не учили. За детьми ухаживать — это ведь не людей убивать… ново и непривычно. Впрочем, теперь Олег наверняка знал: трудно — только во второй раз, когда ты повторяешь свой первый опыт. А в третий — это уже обычно. — Выйду на Мариупольское шоссе и обязательно поедим, — пообещал он малышке. Олег не без усилий пробирался сквозь кустарник, колкие ветви цеплялись за камуфляж, их приходилось отводить рукой, чтобы не оцарапали ребенка. Наконец беглец вышел на открытую местность и оглянулся: небо на западе, все еще погруженное во тьму, сливалось с землей, и линия горизонта не просматривалась. Олегу подумалось, что можно бы пойти не в Таганрог, а в другую сторону, к Новоазовску, например. Эта дорога была вполне разведана. Все-таки туда совершили четыре военных похода. Вырезали почти всех выродков, остальных жителей угнали в рабы, некоторых, наиболее толковых, записали в крестьяне. Трактирщик Гоги, говорят, из Новоазовска. А еще ходят слухи, что город теперь необитаем. Последний поход — Четвертый Легендарный — решил судьбу этого селения. И это как раз неплохо: войско туда не пошлют, поскольку делать там больше нечего. Вот только юноша понимал, что сам, в одиночку не сможет вырастить свою девочку. Не сумеет. Не приспособлен он к такому делу. Да к тому же, чтобы попасть в Новоазовск, нужно пересечь Миус. Но это возможно только по охраняемой дамбе и земляной насыпи, и, конечно, незаметно пробраться не получится. Раньше, говорят, мост был, но теперь он разрушен. И лодку негде достать, ведь в Лакедемоне мореплавание запрещено. А преодолеть Миус с девочкой на руках — самоубийство. Олег тяжело вздохнул, потом посмотрел на запад, где угрожающе темнел частокол Лакедемона. Вот и получается, что для него все дороги на Миусском полуострове ведут в Таганрог. Выйдя на дорогу, покрытую разбитым асфальтом, Олег снял с шеи люльку, из вещмешка достал бутылочку и долго возился с соской, которая никак не хотела надеваться на узкое горлышко. Наконец, справившись и с этим, юноша пристроил малышку на коленях и смог приступить к кормлению. Однако сколько он не тыкал соской в крошечный ротик, девочка не желала просыпаться и только пара капель на губах была то ли проглочена, то ли просто размазалась. Стало почти совсем светло, и Олег увидел, что кожа ребенка желтовато-серая, а на щеках ни тени румянца. Ему вдруг почудилось, что нет даже дыхания и он со страхом приложил ухо к маленькому животу: по счастью сердце ее билось хоть и тихо, но размеренно. Юноша коснулся крошечного носика малышки и тут же отдернул руку. Неужели и он когда-то был таким? Совсем маленьким, хрупким, беззащитным… Олегу хотелось заплакать, в груди защемило, странная, непередаваемая печаль заполнила все его существо. Но воины не плачут. В последний раз такую слабость он позволил себе в восемь лет, когда умерла мать, за что был немедленно высмеян товарищами по интернату. Далекий набат заставил беглеца прийти в себя. По перезвону он понял, что играется "тревога". Значит, на седьмом посту обнаружен труп. Может, уже нашли и Якова? Следовательно, догадались, вычислили преступника, и готовят группу, скоро пойдут по следу… Он спешно кинул бурдюк и бутылочку в вещмешок, нацепил на шею люльку и поправил оружие. Нужно было идти, идти, не останавливаясь, идти, как можно быстрее. На восток. Навстречу солнцу. В Таганрог…

Глава 5

НЕЖНЫЕ СТИХЛИ СТИХИ — НАЧИНАЕТСЯ ЖЁСТКАЯ ПРОЗА Артура разбудил колокольный звон. Юноша застонал, схватившись за висок: неприятно ныла голова и подташнивало. Ну, сколько раз он зарекался — после алкоголя не курить! Это ведь буквально убивает, проверено опытом, причем неоднократно. Вот сперва покурить, а потом выпить — так можно, но толку мало. В такой последовательности никакого кайфа, одно нейтрализует другое. Отсюда строгий вывод: удовольствия надо разделять. Колокольный звон не унимался. "Сдурели, что ли? Слишком рано для утреннего набата… или не рано? — подумал Артур, сглатывая горькую слюну. — Все одно, как стану царем, запрещу в колокола бить". Наследник повернулся набок и наткнулся на что-то противно мягкое и теплое. С трудом разлепив правый глаз, Артур с удивлением увидел спящую женщину, которая показалась ему отвратительной в своей наготе. Он поморщился и повернулся на другой бок. Но там обнаружилась еще одна мерно похрапывающая "красавица", также не стесненная какими-либо одеждами. Тут наследник, проведя рукой по бедрам, понял, что и сам абсолютно гол. После такого открытия внизу живота что-то зловеще заурчало, и юноша сообразил, что его не только тошнит: организм проснулся и взбунтовался, требуя немедленного и всестороннего очищения изо всех отверстий. "Видимо, падла трактирщик все-таки добавляет в ломакинское вино беглецкое пойло, — пробилась злобная мысль. — Бляха-муха, как хочется в сортир, но не ползком же добираться?" Конечно, следовало незамедлительно встать с постели и дойти до уборной, да вот сделать это не было сил. Вероятно, он еще долго лежал бы, размышляя над непростой задачей, как опорожнить кишечник и мочевой пузырь не вставая с кровати, но тут в дверь решительно постучали. — Алёна, курва! — с надрывом захрипел Артур. — Иди на хрен! Я же сказал, будить через час после набата. В дверь снова постучали куда настойчивей. — На хрен! — выдавил наследник. — На хрен!!! Воцарилась тишина, но, спустя несколько секунд кто-то вошел в комнату. Артур мученически поморщился, застонал и сел на кровати. — Алёна, мля, какая же ты все-таки тупорылая! Я же сказал, пошла на х… — наследник разлепил веки. Это была совсем не Алёна. Перед юношей стоял одноглазый Анатолий Алфераки, начальник-инструктор элитного отряда, одетый не как обычно: в камуфляж, но еще в каску, бронежилет и разгрузку, чем несказанно удивил юношу. — Артур, одевайся, тебя срочно хочет видеть отец, наш царь Антон, — отчеканил он, в упор не замечая двух голых девок и кавардак, творившийся в комнате. Юноша хотел было узнать, в чем дело, и зачем он понадобился в такую несусветную рань, и почему бате не спится, как всем нормальным людям, но глядя на сведенные брови и чересчур серьезное лицо Анатолия, решил лишних вопросов пока не задавать. — Сейчас, — пробурчал наследник, — только в уборную сбегаю. * * * Антон стоял у окна, сцепив руки за спиной. Раннее утро определенно не радовало. Произошло нечто невероятное, такое, чего за всю историю Лакедемона никогда не случалось: за периметр бежал воин. Не крестьянин. Не раб. А привилегированный гражданин. Сбежал не из-за угрозы для жизни, или борьбы за власть, или бесчестья. Сбежал… Даже трудно сказать, из-за чего можно было решиться на такое. Антон пытался подобрать точное слово. Он хмурился, щурился, всматривался вдаль, но никак не решался дать определение этому поступку. Милосердие? Любовь? Безумие? Что такое милосердие, царь не знал. Или, скорее, не понимал. Каждый поступок в его представлении оценивался адекватно совершенному действию. Где нужен кнут, там должен быть кнут. Где нужен пряник, там, соответственно, должен быть пряник. Разве он не голосовал за то, чтобы раба, убившего в одиночку птеродактиля, перевели в крестьяне? Голосовал. И поступил бы так снова. Потому что пастух заслужил это своим поступком. А что милосердие? Прощение без искупления, потакание человеческой слабости, бесхарактерности и безволию. Кого можно получить на выходе? Стадо безмозглых выродков, тупых недоносков, безответственных ублюдков. Уж сколько их развелось до того, как все покатилось в тартарары. Эти никчемные особи очень быстро разрушают общество изнутри. Как знать, может, именно из-за них случился Великий Коллапс? Милосердие было напрочь выкорчевано в общине Лакедемона, и Олега, родившегося уже после гибели старого мира, невозможно уличить в этом грехе, ибо о нем он ничего не знал. Быть может, причиной стала любовь? Но к кому? К уродке, к неполноценной дочери? Антон не просто верил в любовь, а знал, что она существует. Но любовь не может возникать на пустом месте. Любовь нужно заслужить. Любил ли он кого-нибудь? Разумеется. Свою жену. Светлана, Верховная жрица Храма Славы, по прозвищу Лики оказалась единственной из женщин Лакедемона, которой позволили иметь почетное прозвище, и дали право голоса в Совете. Светлана, его волчица, сумевшая убить лютоволка, хранительница заветов Общины, заслужила любовь и почитание. Она не просто была его второй половиной, а будто являлась им самим. И Антон оставался ей верен телом, сердцем, разумом. Но то взрослый человек. А что можно сказать о ребенке? Конечно, детей нужно оберегать в надежде, что из каждого вырастет достойный сын или дочь Великого Лакедемона, и тогда, в будущем, ребенок заслужит любовь. Но может ли получиться из существа, которое заведомо обречено на ущербность, хоть что-нибудь путное? Разве можно любить неполноценность? Наоборот, этого стоит стыдиться. Иначе общество заполнится выродками, не способными ни к какой организации. И произойдет окончательный коллапс. Так что, даже если какое-то подобие чувства и пробудилось в юнце, присущий нормальному человеку здравый смысл сумел бы преодолеть эту никчемную глупость. Поэтому ни любви, ни милосердия Антон в поступках Олега не усмотрел, к тому же, во вчерашнем разговоре, парень выглядел совершенно адекватно. Был немногословен, спокоен, немного ошеломлен свалившейся на него честью, но эмоции сдержал… Значит, оставалось последнее: безумие. Он псих, вернее внезапно сошел с ума. Такое ведь тоже иногда случается. А как иначе? Потенциальный наследник, фактически, будущий царь, бросает вдруг свою общину, свой дом, свой долг и убегает в неизвестность, убив при этом двух человек. Ну, разве не безумие? Досадно. Что ж, нужно играть теми картами, которые выданы. И хоть утро не радовало царя, он вдруг узрел блестящую возможность получить из отвратнейшей ситуации немалую пользу для себя и своих планов. В дверь постучали. Все также глядя в окно, Антон сказал: — Да. — Доблесть и сила! — В комнату вошел Артур, в сопровождении инструктора элитных воинов. — Во имя победы… Анатолий, оставь меня, пожалуйста, наедине с моим сынулей. Артуру не понравилось, что его назвали "сынулей". Значит, батя был очень и очень раздосадован, а это не предвещало ничего хорошего. Инструктор вышел, негромко хлопнув дверью, и наследнику стало совсем не по себе. Антон развернулся и оскалился: — Ну, здравствуй, сынуля. Здравствуй, альфа-самец всея Лакедемона. Рассказывай, как время проводишь. С кем пьешь, с кем трахаешься. Твоему папке все интересно. Ну, что ты в дверях-то стоишь, подойди ближе, не стесняйся. Артур сделал шаг, за ним второй, как бы в нерешительности остановился, и снова пошел к отцу. — Батя, я ни хрена не понимаю, что тут за дерьмо случи… мля… Договорить Артур не смог, поскольку получил увесистую пощечину, (если такой удар вообще можно было назвать пощечиной), отчего свалился на табуретку, а с нее грохнулся на пол. — Ты, паскуда, с кем разговариваешь, — взбеленился Антон. — С шалавой подзаборной, или с повелителем Лакедемона? А! Кто тебя такой речи научил? Потаскухи?! Или рабы?! Артур сел, потирая скулу, и мгновенно понял, что сейчас целесообразней быть почтительным сыном, нежели разнузданным наследником, после чего опустил глаза и тихо, с нотками раскаяния, произнес: — Прости, отец, я виноват. Виноват перед тобой и Общиной. Это дела грешной и глупой молодости и… — Хватит! — рявкнул Антон. — Знаю я твои угрызения совести! Стой молча и слушай. Говоришь только, когда я разрешу. Вчера ты сидел в кабаке с Олегом, потом вы пошли в бордель. Свидетели имеются, только попробуй отнекиваться. Что вы делали дальше? — Ну… — Артур, блуждая взглядом по полу, пожал плечами. — Взяли по девушке… и… и… разошлись по комнатам… — Угу, — царь посмотрел ему в лицо, потом перевел глаза на окно, и снова тяжело уставился на сына. — Это все? — Ну… да. А в чем дело-то? — Здесь я спрашиваю! — рыкнул Антон. — А ты отвечаешь! Ничего подозрительного в своем собутыльнике ты не обнаружил? Что-то необычное в поведении было у него? — Да… ну… — Артур задумался. — Был он немного грустный, а так, ничего такого. — Поздравляю, сынуля, — Антон со всей силы приложил ладонью по спине Артура, отчего тот качнулся и непроизвольно сделал пару шагов вперед. — Ты умеешь найти достойную своего положения компанию: проститутки, алкаши и предатели. — Какие предатели? — глаза наследника округлились, он все никак не мог понять, о чем идет речь. — А такие! Твой дружок Олег выкрал свою уродку-дочь, убил Якова Кувагию, дозорного Петра и сбежал из Лакедемона. Скорее всего, в Таганрог… — Не может этого… — Артур затряс головой, не постигая, как такой тихоня как Олег, можно сказать молокосос, мог расправиться с Яковом? — Молчать! — царь поднес кулак к носу сына. — Говоришь только, когда я тебя спрашиваю. Или, может, ты полагаешь, что имеешь право безнаказанно гадить где попало. Нет. Нет!!! — Антон разжал кулак и с силой ткнул пальцем в грудь сына. — Ты. Ты!!! Возглавишь карательный отряд и принесешь голову ублюдка к дверям Дома Собраний. Это будет твоим искуплением и повышением. За этот доблестный поступок заменишь Якова. Мне нужны свои люди в Совете Старейшин. Понял? — Но мне двадцать лет, — Артура бросило в пот, — какой из меня старейшина, да и как я смогу… мы же с ним… — Сможешь! — страшно гаркнул Антон. — Как мог бухать и с непотребными девками путаться, так и казнить предателя родины сможешь! Насчет возраста не беспокойся, сейчас такое время, что старейшиной может стать любой доблестный воин, заслуживший эту честь в бою. А сейчас слушай внимательно: ты пулей летишь в интернат и окунаешься в бочку с холодной водой, потому что от тебя разит дешевой брагой и потными шлюхами, приводишь себя в порядок и в Арсенал. Там получишь АКМ с четырьмя рожками и полную экипировку, включая противогаз, так же химзу. Может быть, вам придется войти в Таганрог, а там высокий фон. Потом бежишь к Дому Собраний. Там будет заседание Совета. На нем, кроме старейшин, разрешено присутствовать идущим в карательный поход. Даю тебе на всё про всё пятнадцать минут. Итак, сперва в интернат. Время пошло. Артур сорвался с места и помчался во всю прыть исполнять приказание отца… Пожалуй, так он бегал впервые. * * * В четверть часа Артур не уложился, прошло целых двадцать две минуты, однако на заседание успел, хотя вошел последним. В зале присутствовали четырнадцать членов Совета, считая обоих царей. Кроме старейшин, как и говорил Антон, здесь были два гражданина: высокий со впалыми щеками и орлиным носом Григорий, а так же один из лучших рукопашников Семен, по прозвищу Левша, потому что в совершенстве владел обеими руками. Члены Совета расположились в креслах вокруг большого овального стола, а остальные возле стенки на стульях. На лицах собравшихся читалось тщательно скрываемое ошеломление. Первым взял слово Роман: — Товарищи мои, друзья и сотрапезники, — царь почесал бородку и поджал губы. — С прискорбием заявляю о том, что мой бывший племянник, ибо я с негодованием отрекаюсь от этого родства, преступник Олег, недостойный называться чьим-то сыном, совершил страшное безумство, за которое одно наказание — смерть. Он бежал, убив двух доблестных воинов, которые пали, как и положено, с оружием в руках. Яков Кувагия, да восславят его священные воды Миуса, много лет был старейшиной, нашим коллегой. Для меня это вдвойне прискорбный факт. Я думаю, все мы согласимся с тем, что необходимо послать отряд для уничтожения проклятого ренегата. Послышался тихий гул одобрения. — Ставлю на голосование, — сказал Роман и сел. Предложение было утверждено единогласно. Следующим говорил царь Антон: — С огромной долей вероятности преступник бежал на восток, потому что больше ему прятаться негде. Полагаю, с отрядом следует послать старейшину Николая. Он опытный воин, более того, на его счету тринадцать разведывательных походов в сторону Таганрога. А возглавит отряд пусть мой сын и наследник Артур, ибо его поведение, к великому сожалению, в последнее время не соответствует нашим светлым идеалам. Думаю, что поход повлияет на него положительно. — Возражаю, — поднял два пальца вверх царь Роман. — Мы не можем рисковать жизнью единственного пока наследника Лакедемона. К тому же уважаемый и достопочтенный Николай ходил к окраинам Таганрога последний раз четыре с лишним года назад. Десять из тринадцати походов, как вы знаете, были совершены к военному аэродрому, с целью получения стратегически важных материалов, но никто не проникал вглубь города и не знает, что там творится. Более того, радиоактивный фон в городе хоть и не смертелен, но все же очень высок и может впоследствии отразиться на потомстве, а у нашего досточтимого наследника пока нет детей. Поэтому я решительно против того, чтобы Артур шел в этот поход. Разумеется, царю Роману не было никакого дела до наследника и его потомства. Просто он хорошо понимал сложившуюся ситуацию. В случае удачи, а вероятнее всего, опытные воины сумеют догнать и покарать отступника, соправитель-конкурент Антон предложит своего сына кандидатом в Совет Старейшин на Общем Собрании. И, безусловно, за Артура проголосует большинство полноправных граждан. Яков Кувагия, да восславят его вечные воды Миуса, был "нейтралом", не принадлежал ни к одной из политических группировок. Но если Артур войдет в Совет, то явные сторонники царя Антона будут иметь восемь из пятнадцати мест, а это означало — полный контроль над Советом. Тем более из-за бегства Олега позиция самого Романа сильно пошатнулась, и, конечно, решительное отречение от племянника не могло тут ничего поправить. — В нашей Общине полноправных граждан все равны, — возразил Антон. — Мой сын не исключение: он такой же воин, как все остальные. Мне стыдно за его поступки, и я жажду увидеть, как ратный труд исправит его недостойное поведение, уничтожит в нем ничем не обоснованную безалаберность, ибо иногда мне кажется, что есть много других юношей, более достойных стать наследниками. "Ну, батя, ну, мля, спасибо, — сглотнув ком, подумал Артур, — удружил!". Он тут же вскочил со стула, ударил в плечо кулаком и прокричал: — Готов доказать преданность в бою! — Тем более, — Антон одобрительно посмотрел на сына, — он сам рвется. — И все-таки, наследник остается наследником. Рисковать зря незачем, — пытался настаивать Роман. — Решим голосованием. Кто согласен, чтобы мой сын возглавил поход под присмотром нашего собрата старейшины Николая, — сказал Антон жестким тоном, в котором не было и намека на вопрос. "За" проголосовали одиннадцать человек, "против" — три. Такого сокрушительного результата Роман не ожидал. Он понял, что проиграл, и что, вполне вероятно, в ближайшие несколько лет ему придется быть на вторых, если не на третьих ролях. Но царь, так же как и его соправитель, знал: играть приходится теми картами, которые сданы, ибо других нет, и уж в любом случае и при любом исходе нужно делать хорошую мину. Роман улыбнулся, почесал бородку и почти равнодушно произнес: — Что ж, решение Совета — это закон для всех. Антон поднялся, осмотрел присутствующих торжествующим взглядом, будто заранее празднуя победу, и произнес, отчеканивая каждое слово: — Сейчас Николай кратко расскажет нам, с какими трудностями и потенциальными опасностями может столкнуться отряд. Надеюсь, вы, собратья по оружию, понимаете, что сведения эти совершенно секретные и не подлежат разглашению. "Ага, — поглаживая бородку, подумал Роман, — значит, кое-какими сведениями мы не соизволим делиться даже с представителями Совета". Однако вслух свое неудовольствие предпочел не высказывать. — В таком случае, — Николай, абсолютно лысый мужчина среднего роста, приподнялся и развернул перед собой карту, его голос, будто навечно простуженный, царапал уши. — Подумаем, но недолго, куда нам выдвигаться, потому как время не ждет. Все столпились вокруг, стараясь подобраться поближе и рассмотреть все получше. — Вряд ли, — продолжил старейшина, — предатель пойдет в подконтрольные нам деревни, но разослать туда вестников, на всякий случай, надо. Хотя уверен, его целью будет Таганрог, где много домов и скрываться удобно. Пройти в город можно по северной дороге, вдоль лимана, либо по южной, по берегу моря. Наиболее вероятный путь — это Мариупольское шоссе. Оно безлюдно и относительно безопасно, по крайне мере, так может думать преступник. Николай прочерчивал пальцем линии на карте, обводя кругами интересующие его области, но было видно, что ему хочется побыстрее закончить говорильню и приступить к делу. — Примерно в девяти километрах находится заброшенное поселение Русский колодец. Ничего особенного там нет, иногда попадаются метровые ящеры, но они людей не трогают, сами нас боятся. Это первая точка, которую мы должны тщательно обыскать. Дальше еще через девять-десять километров, уже возле самого города, недалеко от бывшей птицефабрики или в ней самой живут уродские птицы-свистуны. Они падальщики… э-э-э… — Николай защелкал пальцами, словно раздражаясь на себя за отступление от четкого ритма доклада… — Задержать эта канитель может надолго, особенно одиночку. Так что очень рассчитываю тут гада и схватить. На случай, вдруг он проскочит дальше, почти сразу после свистунов, в районе Нового кладбища, идет аномальная зона, блуждающий туман. Мы его назвали Туманом Даров. Этот туман просто жуткая вещь, он требует дань — человеческую жизнь. Всегда в отряде погибает один человек — ни больше ни меньше. Поэтому мы, когда ходили в экспедиции, брали с собой двух рабов, чтобы наверняка пройти без потерь туда и обратно. Рекомендую сделать это и сейчас. — Откуда ж он взялся такой? Знаешь? — спросил царь Роман. — Никто не знает, — Николай пожал плечами. — Радиационный фон там высокий, но опять же не смертельный, биологических и химических атак в этом районе во время Великого Коллапса не наблюдалось. — А дальше? — спросил Артур, которому очень хотелось прервать докладчика и рассказать всем о гениально-простом плане, который сразу же укажет в какую сторону побежал бывший друг, но не было уверенности, как отреагирует на подобную вольность отец. — А дальше… — Николай вымученно улыбнулся, — никто, по крайней мере, со стороны Мариупольского шоссе, никогда не заходил. Мы ведь проводили свои вылазки севернее, в районе аэродрома. Но добраться дальше у преступника шансов никаких. * * * Когда закончилось заседание, и члены Совета покинули зал, Артур попросил отца задержаться и рассказал о своей догадке. Антон, кажется, первый раз за все утро, посмотрел на отпрыска с одобрением: — Что ж, отправляйся в дом предателя и подготовь все как следует! Царь, усмехаясь, смотрел в спину уходящего сына. "Все-таки варит голова у парня, значит еще не все потеряно… Конечно, пьянки и шлюхи — это досадно, но не смертельно. Перебесится, остепенится!" Расправив плечи Антон направился к выходу и в дверях наткнулся на свою невестку. — Аня? — он с изумлением посмотрел на рыжеволосую девушку, стриженную под ежик. — Анна, дочь Ирины, что ты сделала со своими волосами? — Я состригла их, — с вызовом произнесла она, — они мне больше не нужны. Я хочу тоже пойти в карательную экспедицию… — Что? — Антон недоуменно покачал головой, пристально глядя на девушку. — Ты что такое несешь? Какая экспедиция! Иди домой! — Я могу пригодиться, я очень хорошо стреляю, — с жаром заговорила Аня. — Вы ведь это знаете. К тому же я видящая… — С каких это пор ты стала видящей? — Антон начинал выходить из себя. — С тех самых, как родила мертвого ребенка, — Аня прикусила губу. — Я вижу следы людей и животных и направления в которых они проходили даже несколько часов назад… как и некоторые другие наши девушки. — Иди домой! — зло шикнул царь, больно ткнув невестку пальцем в плечо. — Ты мне еще за свою стрижку ответишь! Аня учащенно задышала, кулаки ее то сжимались, то разжимались, она потупилась, а потом, резко вскинув голову, вызывающе посмотрела в глаза царю: — Ну, зачем я вам? Ребенка родить не могу. Муж мой шляется где попало. Еще два-три выкидыша, и вы меня с ним разведете. Вам ведь наследники нужны. А кому я тогда вообще?.. — Не беси меня, — проговорил Антон, но уже без былой ярости. Он вдруг подумал: а ведь действительно, какой от нее толк? Неплодовитая, быть жрицей в Храме Славы не хочет, домохозяйка тоже весьма посредственная. Да, скоро сыну придется подобрать новую жену. А так, конечно, если она не врет и у нее на самом деле проявился дар, невестку можно будет определить в следачки, в охотницы. Хоть какая-то польза для Общины… Аня потупилась, всхлипнула, глаза наполнились слезами: — Пожалуйста, отпустите меня, я все равно уйду… через Дамбу Теней, и тогда никто меня не сможет остановить. Пожалуйста, отпустите… пожалуйста… пожалуйста… прошу вас… пожалуйста… Еще немного — и она разрыдалась бы. Антон ненавидел женские слезы. Он начинал чувствовать себя беспомощным. Лучше быть голым, безоружным, окруженным многочисленными врагами. С врагами разговор короткий… Но не бить же невестку по лицу… — Хватит! — рыкнул царь. — Развела тут нюни! Ты гражданка или рабыня?! Беги в Арсенал, получай автомат, четыре рожка и химзу, надеюсь, там найдется противогаз нужного размера, и пулей на вышку к Главным воротам! Посмотрим, как ты стреляешь… Лицо девушки мгновенно просветлело: — Спасибо… — Бегом, я сказал! * * * Около Главных ворот Лакедемона, обращенных на восток, и впускающих в поселение утреннее солнце, виднелась небольшая группа свободных граждан. Светлана, по прозвищу Лики, жена царя Антона, стояла напротив сына, облаченного в серо-коричневый камуфляж, с автоматом, висящим на плече, с тесаком на бедре и вещмешком за спиной. Ее выцветшие глаза смотрели куда-то вдаль сквозь Артура. — Со щитом или на щите! — прозвучала ритуальная фраза. — Я приду со щитом, — Артур поправил противогаз и направился к трем воинам и двум рабам, сгруппировавшимся перед закрытыми створками главных ворот. — Отряд! — прокричал наследник, — Разделяйся! Бегом на вышки, марш! В несколько прыжков воины оказались на сторожевых площадках, что охраняли Главные ворота. Тем временем, повинуясь словам Артура провожающие отошли, освободив дорогу, а два привратника открыли тяжелую створку. Когда все было готово, наследник выстрелил в воздух. Несколько минут ничего не происходило, но вскоре послышался лай, который приближался. — Приготовится, но стрелять по моей команде! — выкрикнул Артур. Наконец все увидели, как по дороге стремительными прыжками несся большой серый пес. Вот он свернул, и Артур ничуть не сомневался, что собака идет в точности по следу хозяина; вот добежал до лестницы на седьмую вышку, покрутился и припустил к полуоткрытым воротам. Выскочив за укрепления, Серый на секунду замедлился, и побежал вдоль частокола, озираясь и принюхиваясь. Шесть или семь пар человеческих глаз вели зверя, выцеливая его мушками автоматов, но тот ничего не замечал. Напротив седьмой вышки пес остановился, словно выбирая направление, а потом бросился к кустарнику, который начинал расти в нескольких сотнях метрах от частокола и темной полосой уходил к Мариупольскому шоссе, куда — сейчас это стало ясно абсолютно всем — чуть ранее направился преступник. — Огонь! — голос Артура звенел от радости, что план блестяще осуществился. Раздался залп, который должен был изрешетить собаку, однако зверь, как будто предвидел действия людей. Повинуясь чутью, он мощно бросил тело вбок, перекатился через голову и упал, подергивая ногами, создавая у стрелков иллюзию, что тяжело ранен. Но как только с вышек раздались довольные крики, пес вскочил на ноги и молниеносно скрылся среди переплетения веток. Злоба клокотала в душе наследника, но, разумеется, дисциплина обязывала не подавать вида, хотя больше всего ему хотелось сейчас обматерить вся и всех. Он чувствовал себя опозоренным в глазах многочисленных свидетелей — и кем опозоренным? Гнусной тварью, которую давно надо было пристрелить, которая была такой же подлой, как и бывший друг! Артур внимательно всматривался в лица, ловя малейшую тень насмешки, но все присутствующие были серьезны, и он немного успокоился. — У тебя еще будет случай с ним сквитаться, сын, — сказал царь Антон, не уточняя, кто подразумевается: пес или его хозяин. — По крайней мере, теперь есть уверенность, что никаких сюрпризов не будет, и вы идете по верному следу. — Отряд, стройсь! — скомандовал Артур, вновь входя в роль командира. Пять человек встали в походный порядок: в первой шеренге стояли Николай с Семеном, во второй находились рабы, замыкающим оказался Григорий, который был на голову выше остальных в отряде. Он достал из футляра красный дозиметр и проговорил: — Контрольный замер: тридцать семь микрорентген. Царь Роман находился чуть в отдалении от основной массы провожающих и, поглаживая бородку, еле заметно хмурился: второй раз за сегодняшний день его макали лицом в дерьмо. Первый — на заседании, когда оказалось, что некоторые сведения настолько секретны, что о них ничего не знают не только члены Совета, но даже один из правителей Лакедемона. И вот снова — окунитесь в помои, собрат по оружию. Вы думали, что у нас не осталось ни одного счетчика Гейгера, радиометра или любого другого подобного аппарата? Ан нет, пожалуйста, вот вам дозиметр на солнечных батареях, да еще и с пьезоэлементом, на тот случай, если ночью показания снимать нужно. Более того, как выяснилось, таких счетчиков на складе было целых два. "Ладно. Мы еще посмотрим, кто кого, — думал Роман, — на всех найдется управа: и на начальника Арсенала и на тебя, мой дорогой соправитель, тоже хомут примерю". — Доблесть и сила! — выкрикнул царь Антон, находившийся по левую руку от жены. — Во имя победы! — ответили четыре карателя. — Во имя победы! — проорали провожающие. — Подождите!.. — сквозь людей пробилась девушка в камуфляже, — стойте!.. Большой вещмешок на ней смотрелся совершенно нелепо. Она, тяжело дыша, подбежала к карателям и встала в строй рядом с Семеном. — Аня? — подошел Артур. — Ты что здесь делаешь? Попрощаться надумала? — Я с вами. Мне твой отец разрешил, — буркнула она. — У меня дар видения открылся… — Ты чё, мать, какой дар? — Артур положил ладонь на плечо жены. Но она рывком сбросила руку мужа, и, зло сверкнув глазами, прошипела: — Мерзавец! Ненавижу тебя! — Мля… — выдохнул наследник, — что ж мне сегодня везет так с проявлением любви родственников… — Командуй, давай! — Аня отвернулась от Артура и теперь созерцала спину одного из рабов. — Смотри, — хмыкнул Артур, — отстанешь, ждать тебя никто не будет. Отряд, бегом марш! * * * Светлана с минуту глядела на быстро удаляющихся карателей, но лицо ее не выражало никаких эмоций. Потом она пересеклась взглядами с мужем. Глаза его будто говорили: "Ты молодец, моя жена, молодец, так и надо провожать детей. Волчицы не плачут…" — Мне нужно идти в Храм Славы, прочитать молитву о победе, — сказала Верховная жрица, и, развернувшись, пошла прочь от ворот. Антон, сощурившись, смотрел ей вслед: "Вот такую можно любить. Она заслужила эту честь. Хотя зверь изуродовал ее тело, но она прекрасна, моя волчица… Ведь более отважной женщины нет во всем Лакедемоне. Никогда мне не забыть тот злосчастный день!" * * * В тот далекий день была собрана воистину кровавая жатва. Из десяти гвардейцев-телохранителей в живых осталось двое; более сорока человеческих и двадцать три звериных трупа было обнаружено потом в Ивановке; лишь нескольким лютоволкам удалось избежать гибели, уйти в степи. Людей, оставшихся в живых, переселили в Александрово-Марков — впрочем, и это селение теперь заброшено. Вокруг Ломакина срочно стали строить частокол, подобный Лакедемонскому, остальные деревни были окружены заграждениями из колючей проволоки. А Светлана получила почетное прозвище Лики, что и означало "волчица". С тех пор отношение Антона к жене поменялась. Она превратилась из просто жены, матери ребенка, хозяйки дома в нечто большее, в священное, в продолжение его самого, а значит, окружающие должны были обращаться с ней, как и сам царь: трепетно и уважительно. К тому же он вдруг преисполнился иррациональной уверенностью, что пока эта женщина будет Верховной жрицей, пока она будет хранить традиции, ничего плохого с его детищем, его Лакедемоном — не случится. Сама Светлана к своему особому статусу относилась с суровым равнодушием. Тогда, десять лет назад, бой с лютоволком полностью опустошил ее. В припадке безудержного гнева она вспыхнула на краткий миг ослепительно яростным светом, обожгла Зверя, уничтожила монстра лютым бешенством, но вслед за этим, в мгновение ока погасла сама, как гаснут утром звезды. В ее сердце будто не осталось ничего живого: только пепел и прах. Сначала, бывало, она тихо плакала ночами по чудесным временам до Великого Коллапса. Вспоминала, как в первые годы существования Лакедемона с тщеславием и гордостью взирала на других, ведь она была женой царя; как ревновала мужа; как всеми правдами и неправдами добивалась должности Верховной жрицы; как без ума любила сына. Но тот потусторонне-зловещий миг, который заставил обычную женщину превратиться в неистового берсерка, наполнил ее неимоверной силой, позволив пробить клинком толстую шкуру лютоволка, (которую с трудом пробивали и пули), этот миг дотла выжег все прошлые страсти. Прежние устремления и мечты оказались ничтожной пылью, и отныне ее не интересовали интриги храмовых жриц, верность или неверность мужа, наряды девушек, приобретение красивых вещей, последние слухи… Теперь ей хотелось одного: чтобы ее больше никто не трогал, и потому Верховная жрица закуталась в ледяную недоступность, которая внушала страх окружающим. Она, как положено, совершала ритуалы, голосовала на Совете, говорила какие нужно слова, но ей не было до всего этого никакого дела. Единственное, чем она до сих пор дорожила, — ее статус, но не из гордыни, а лишь потому, что он давал ей возможность отстраниться от всех остальных. И вот, шагая по пыльным улочкам Лакедемона к Храму Славы, Светлана еле заметно кивала приветствующим ее людям. Она спешила, чтобы как можно быстрее скрыться в личной келье, пристроенной к храму специально для Верховной Жрицы, ибо ощущала непривычное беспокойство. Известие, что отряд, возглавляемый Артуром, отправился не просто на окраины Таганрога, а в сам город, стало ветром, который раздул пепел ее души, и, оказалось, что под толстым слоем потухших страстей все еще исходят жаром угли. Она пыталась залить их ледяной водой равнодушия, но ничего не получалось. И потому, подходя к храму, Светлана не ответила на приветственные выкрики юношей и девушек, занимающихся на поле стадиона, а проскользнула к себе, заперлась и села на пол, застланный шкурой того самого лютоволка, собственноручно убитого ею много лет назад. Отдышавшись, Верховная Жрица почувствовала себя лучше, но спустя минуту воспоминания, будто река прорвавшая дамбу, затопили ее с головой. Она поднялась, подошла к грубовато сколоченному столу, сняла с шеи цепочку с маленьким ключиком, открыла замок шкатулки, перебрала содержимое и достала листок, сложенный вчетверо. Сколько раз она хотела сжечь этот обрывок прошлого, оставшийся из жизни, похожей на ускользающий сон, да почему-то все не доходили руки… Что-то мешало оборвать последнюю ниточку, призрачную связь с тем временем, когда она не была еще волчицей, женщиной Антона. Светлана подошла к окошку, сощурившись посмотрела в небо, попытавшись вспомнить лицо молодого человека, о котором ничего не знала более двадцати лет. И эту бумагу она нашла в кармане его рубашки, которую набросила на голое тело в то утро, когда они виделись последний раз. Что с ним случилось? Остался ли он жив? И если жив, то где сейчас? Ведь в день, когда мир рушился, он, наверное, ушел в Таганрог, к матери… …А как он за ней ухаживал! Как бесконечно долго добивался! Ревновал, злился, но не отступал, и когда она, польщенная вниманием парня, все же крутила романы с другими, он продолжал приносить подарки. Цветы, конфеты, недорогие, но изящные украшения, билеты в кино, на концерты. Потом помощь при поступлении в институт. И стихи, стихи… Светлана неожиданно для себя самой улыбнулась, развернув листок. Вверху было написано: "Сонет". А дальше на пожелтевшей бумаге шли поблекшие строчки: Любовь всех дев и проституток, Все царства мира и небес, Все, что имеет в жизни вес, Все, до последних моих суток, Что мне отмерил Бог-отец; Стихи мои и сотни шуток, Весь разум мой и весь рассудок, Всю мою кровь и, наконец, Бессмертный дух готов отдать, Лишь бы сбылась моя мечта: Твои колени целовать, А также руки и уста… Ну, что еще мог написать Маратель белого листа? Да, в конце концов, он добился своего, и Светлана, сдавшись, милостиво позволила ему целовать колени, руки, губы… Он был безумно счастлив, заглядывал ей в глаза, снова и снова повторял самые нежные слова, и она сама зажигалась от его чувства, строила вместе с ним планы на будущее, замки на песке… Но, конечно, такая любовь — бестолково-романтичная, без опоры в суровой реальности, могла существовать лишь в дни безопасности, в дни мира, когда люди тратили время на всякую чепуху… В который раз она спросила себя: "При чем тут любовь всех проституток? Разве они умеют любить?", но узнать, что значили эти слова не представилось случая, ведь он так и не успел подарить любимой этот сонет… Тот, далекий, называл ее Лисёнком из-за золотисто-рыжего цвета роскошных волос, которые он гладил так трепетно… Это сейчас пряди потускнели от плохого мыла, стали жесткими, почти как собачья шерсть. А некогда гладкую кожу груди теперь уродует безобразный рубец, который оставила лапа лютоволка. Эта мысль заставила Верховную Жрицу очнуться от воспоминаний. Негодуя на себя за слабость, она смяла листок и швырнула в шкатулку. Жив ли он?! Глупости, конечно, мертв! Да и какая разница! Желания, воспоминания, чувства приносят боль, которая ужаснее когтей лютоволка. Последние десять лет ей было так комфортно в своем самоотстранении и незримом одиночестве. А тут — вылезла откуда ни возьмись печаль, выдавливая слезу. Но волчицы не плачут! Светлана с силой захлопнула крышку. Никто не сможет раздуть пламя из гаснущих углей. И чудовищный шрам, изуродовавший шею, рассекший надвое левую грудь, никогда не исчезнет. Но она — Верховная жрица, не нуждается ни в чьей жалости и недоступна ни для кого. А чтобы остаться недоступной впредь, надо прежде всего выполнять свои обязанности. Встав на колени, Светлана мысленно сосредоточилась, молясь о том, чтобы отряд, возглавляемый ее сыном, настиг и покарал презренного отступника.

Глава 6

ЖАЛЬ, ЧТО ЧИТАТЬ МЕЖДУ СТРОК ДОГАДАЕШЬСЯ ЛИШЬ В ЭПИЛОГЕ Олег передвигался быстрым шагом. Возможно, оперативная группа уже покинула пределы Лакедемона. И теперь преследователи совершают марш-бросок. Тем не менее юноша все же рассчитывал успеть пройти Мариупольское шоссе раньше, чем его настигнут каратели. Главное — достичь Таганрога, который, если верить рассказам стариков, гораздо больше Лакедемона. А раз так — значит, там должно быть множество домов, улочек, площадей. Есть где спрятаться. Нести одновременно ребенка и автомат было крайне неудобно, но перекинуть люльку за спину Олег не решался: ему казалось, что, находясь ближе к сердцу, девочка будет защищена лучше. Пожелтевшее солнце, теперь уже не такое красное и огромное, как на рассвете, слепило глаза. Говорят, болезни случаются не только от радиации, степных поветрий и укусов рептилий и насекомых, но также и от лучей дневного светила. Впрочем, сейчас это было неважно, поскольку от болезней умирают не сразу, а вот любое промедление могло закончиться мгновенной смертью. Олег продолжал шагать по разбитой дороге, не забывая поглядывать по сторонам и вверх. Ведь мутировавшее зверье представляло не меньшую опасность, нежели каратели. Конечно, считалось, что на территории Миусского полуострова, по крайней мере в западной его части, подконтрольной Лакедемону, крупных хищники не обитали, и нападений на людей не отмечалось, тем не менее в этом мире всегда что-то происходит впервые. К тому же и птеродактилей никто не отменял. А эти крылатые бестии были непредсказуемы, и могли захотеть полакомиться путником-одиночкой. Деревьев вдоль дороги росло не так много, что очень нравилось Олегу. Ни одна зубастая мразь, будь то животное или человек, к нему незамеченным не подберется. Малышка спала в люльке, которую он поддерживал левой рукой, чтобы она не раскачивалась на ходу. Солнце поднялось еще выше, и теперь стояло почти в зените, сильно припекая. Прошло, наверное, уже часа три, как юноша шел по пустынной дороге, когда по правой стороне впереди показалась вереница домов. Беглец замедлил шаг. От кого-то из стариков Олег слышал, что поселения вдоль шоссе давно уже необитаемы, и, в общем-то, опасаться нечего, однако он снял автомат с предохранителя. От этого места, и вправду безлюдного, веяло жутью. Первый же дом, стоящий на пустыре, был совершенно разрушен, как-будто под него заложили мину. Груда балок и кое-где остатки кирпичной кладки — вот все, что осталось. К нему вела глубокая, по колено, колея, заросшая молодыми деревцами. Довольно высокий кустарник пробился сквозь развалины, но даже зелень листьев была тут почему-то тусклой, словно с выцветшей фотографии. Наверное, через несколько лет уже не останется никаких признаков того, что когда-то здесь жили люди. Юноша торопился покинуть страшноватую деревню; настороженный взгляд его цеплял детали, спина вспотела, а руки напряглись, держа оружие. Следующие строения почти целые, казались обитаемыми, но вблизи стало видно, что не только сохранившиеся заборы, но двери, окна, стены непроходимо заросли диким виноградом, чьи побеги сплелись в прочную сеть. К тому же зияющие прорехами крыши обнажали сгнившие в труху балки. Еще один дом был сожжен целиком, дотла. В правом дальнем углу куча закопченных кирпичей указывала на место, где, по всей видимости, была печь. Олегу стало не по себе, когда он увидел дерево, скрученное пламенем в почерневшую спираль. Попадались и другие пепелища, поросшие травой, среди которой торчали железные, и потому уцелевшие, спинки кроватей. Создавалось впечатление, что на участках домов-призраков образовались некие гравитационные ямы: непонятно почему стены, пристройки, деревья падали, клонились, валились именно внутрь дворов. Несколько сильно накренившихся сараев еще пытались сохранить равновесие, но было видно, что вскоре и они полягут, притянутые той же непонятной силой. Чуть ниже в ложбине находился большой скотный двор, но, разумеется, скотины в нем не содержалось. В некоторых дворах виднелись могилы, чьи кресты смотрели прямо в окна. "Неужели не могли донести до кладбища? Что за радость, когда прямо у крыльца лежат чьи-то кости…" — подумалось юноше. От этого стало совсем жутко, и он зашагал быстрее, как вдруг услышал шорох. Олег, вскинув автомат, оглянулся, но никого не увидел. Он перестал дышать, в горле пересохло. Может, показалось? Беглец прислушался, потом опустил автомат, и снова прислушался. Ничего. Тишина. Мертвая. Гробовая. Могильная. С облегчением выдохнув, юноша пошел дальше. И вдруг — снова шорох. Сердце екнуло, будто провалилось куда-то в глухую бездну. Олега бросило в холодный пот, руки пробрала мелкая дрожь, он вскинул автомат. И опять — шорох. Прямо за спиной. Натренированное тело мгновенно развернулось, легкие с хрипом выплюнули горячий воздух. Ничего. Олег сделал глубокий вдох, чтобы немного успокоиться, но продолжал зорко всматриваться в траву, да, там определенно кто-то прятался. Юноша перестал поддерживать люльку, взялся второй рукой за цевье, прицелился… "Ну же, давай, покажись!" Трава закачалась, и в ней юрко промелькнуло что-то длинное, серо-зеленое. Олег улыбнулся, опустил автомат и, прикрыв веки, вытер ладонью мокрое лицо. Идиот! Это же просто большие ящерицы. Теперь напряжение сменилось слабостью. Очень захотелось присесть, облокотиться на стену какого-нибудь дома и подремать полчасика, да, только полчасика — не больше. Но опыт говорил, что расстояние между ним и карательным отрядом неуклонно сокращается, а значит нужно идти вперед. Только вперед. Не останавливаясь. Теперь он шагал, не обращая внимания на шелест травы. Это шоссе действительно было безлюдно, и кроме изувеченных временем домов здесь ничего нет. Поэтому он не стал волноваться, когда шуршание послышалось рядом. "Совсем ящерицы страх потеряли", — подумал Олег и повернул голову в сторону наглой рептилии. Но это была не ящерица. Он увидел оскалившуюся гнилозубую рожу, перекошенную яростью. А в следующее мгновение с огромным разделочным ножом на него кинулся амбал в лохмотьях, измазанных в грязи. Постоянные тренировки на реакцию не подвели: ловко увернувшись, Олег умудрился-таки вмазать прикладом автомата по гнусной харе. Верзила, взревев, покатился по асфальту. Откуда-то из-за дома, с толстой палкой в руках, выскочил другой бандит, ростом чуть ниже первого, но такой же грязный и взлохмаченный. Олег не успевал, поддерживая одной рукой люльку, вскинуть автомат, но зато ударил берцем точно в коленную чашечку дикаря. Тот взвыл, выронив палку, и повалился на асфальт, недалеко от собрата. Теперь юноша мог спокойно прицелиться в голову скулящему дылде. — Только попробуй, ублюдок! — услышал он полный ненависти голос. Примерно метрах в двадцати на дороге стояло существо с натянутым луком, одетое хоть и в поношенную, но относительно чистую одежду. Лицо у этого человека было грубым, скуластым, неопрятная замасленная копна волос нависала над светло-серыми глазами. Олег окинул взглядом мешковатые штаны, вылинявшую майку с нарисованной усатой зверюгой, из-под которой чуть выпирали два бугорка, и догадался, что перед ним стоит женщина. Юноша быстро оценив ситуацию, перенаправил автомат. — А ты уверена, что попадешь в меня? — спросил он ледяным тоном. — Я-то точно снесу тебе башку. — Попаду! — прошипела дикарка. — А если не я, так другие попадут! Бросай свою стрелялку, ты попался, господин хренов. Юноша быстро огляделся и насчитал не менее восьми стрелков с луками, которые внимательно наблюдали за каждым его движением из окон, с крыш, из-за кустов. С пеленок Олегу внушали, что даже на явно смертельную опасность следует взирать без тени страха, и сейчас это помогло не удариться в панику. Да, его малышка могла погибнуть вместе с ним, но если бросить оружие и сдаться, они умрут еще быстрее, в чем можно не сомневаться. Так что оставалось только драться… или вести переговоры… заморочить противника чем-то неожиданным… — Я не господин, я беглый крестьянин. Женщина засмеялась. Хрипло, надрывно, отвратительно. — Думаешь, я идиотка и поверю? Скажи еще, что ты раб! У тебя на рукаве нашивка, которую носят мрази из Лакедемона. И одет в военное, совсем не как крестьяне. Бросай стрелялку. — Если хочешь поубивать настоящих господ, подожди немного, скоро целый отряд будет проходить здесь, они ищут меня… — юноша говорил спокойно, ни один мускул на его лице не дрогнул. — Не морочь мне голову, — атаманша сдула грязную прядь, упавшую на лицо; руки ее дрогнули, видимо, она устала держать лук натянутым. — Бросай стрелялку и становись на колени, лакедемонский пес! — Я скорее умру, чем сделаю так, как говоришь ты, — в голосе Олега появились трагические нотки, глаза невольно прищурились. — Я рисковал жизнью, чтобы сбежать. Мне пришлось зарезать воина, забрать его одежду и оружие, потому что он, пьяный, изнасиловал и убил мою жену. И у меня на руках моя маленькая дочь. Можешь подойти и взглянуть. Она мутант. Атаманша обвела глазами свое воинство и, видимо, решив, что ежели чего, за нее успеют отомстить, ослабила тетиву лука. Подойдя к Олегу она протянула руку, пытаясь заглянуть в люльку. От давно немытого тела шла такая вонь, что юноше пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не поморщиться, но все же он отступил на шаг. — Не бойся, я ничего не сделаю твоему, — сказала атаманша. — Дай посмотреть. Она оттянула край брезента и увидев личико малышки улыбнулась, но сразу же нахмурилась, а потом ее грязнный палец оттянул веко девочки, которая никак на это не отреагировала. — Осторожней! — воскликнул Олег, которому и в голову не приходило так бесцеремонно обращаться с малышкой. — Какой идиот ее напоил сонным отваром? Ты? Не лучший способ заставить ребенка замолчать, когда он кричит от голода. И еще треплешь, это твоя дочь? Ты хоть понимаешь, что новорожденные должны есть, а не только спать? Или ты ждешь ее смерти? — глаза атаманши с подозрением уставились на беглеца. — Я старался накормить ее коровьим молоком, но она не стала его пить, не знаю почему… — Олег был по-настоящему испуган ее словами. — Конечно! Ей нужно материнское! Уж я-то знаю. У меня тоже были дети, они умерли от голода, а моего отца зарезали во время проклятых обрядов три года назад. Я не видела, кто это сделал, но если бы узнала, я вырвала бы этому ублюдку глаза. Затылок Олега мгновенно заледенел, засосало под ложечкой, но лицо оставалось невозмутимым. — На твоем месте я поступил бы точно так же, — ответил он непослушными, будто заиндевелыми на морозе губами. — Теперь ты можешь отомстить. Скоро здесь будут воины, человека четыре. Если думаешь, что у тебя хватит сил, напади на них. — Это мое дело. А вот куда ты теперь собрался? — спросила она, все еще недоверчиво глядя на юношу, чья история была слишком невероятной, чтобы делать однозначные выводы. — В Таганрог, — он закинул автомат за спину. — Таганрог — мертвый город, — женщина сверкнула глазами, но уже не так зло, как в начале разговора. — И там радиация, если знаешь что это такое. — Мне больше некуда спрятаться. И ты же сама сказала, что ребенку нужно материнское молоко. Может быть, там кто-то живет. Дай мне пройти, я могу заплатить, — Олег снял с пояса пистолет и протянул. — Он получше, чем ваши стрелы. Атаманша махнула рукой, и ее люди опустили луки. — Как пользоваться этим? — женщина разглядывала пистолет, лежащий на ладони Олега. Юноша привычным движением дослал патрон в патронник и передал пистолет атаманше. — Просто нажимаешь на… Олег хотел сказать: "на спусковой крючок", но в последний момент подумал, что бросаться терминами не стоит, дабы снова не вызвать подозрений. Крестьяне ведь не знакомы с воинским искусством. — Прицелься, вот сюда нажмешь, и эта штука будет стрелять. В нем восемь патронов. Женщина кивнула, засунула пистолет за пояс брюк и в ее лице явственно обозначилась решимость. — Мне нужно идти, — сказал юноша, — если все же захотите сделать засаду, не забудьте заранее распределить цели, чтобы в первые секунды убить как можно больше, иначе будет очень трудно одолеть их. — Не забывай менять пеленки, папаша, если не хочешь, чтоб ребенок сопрел в такую жару. И не думай, что я поверила в твои россказни, но ради девочки надеюсь, что вам повезет, — атаманша неопределенно кивнула и отвернулась. Больше разговаривать не имело смысла, и Олег быстрым шагом двинулся прочь. Сколько он потерял времени? Наверное, минут двадцать. Жалко, конечно, лишился "Макара". Скорее всего, его и так бы пропустили, но что сделано, то сделано. Хоть бы эти беглые не струсили и попытались задержать погоню. Конечно, против карателей у необученных рабов мало шансов. Их перебьют, как мишени в тире. Олег остановился. Вдруг ему подумалось, что если бы он возглавил засаду, то, кто знает, может, удалось бы полностью уничтожить группу преследования, а значит, у него появилось бы дополнительное время, может, даже два-три дня… А еще у юноши заскребло на душе. Получалось как-то нехорошо: рабы будут принимать бой, а воин убегает, как последний трус, как заяц от лютоволка. Но ведь атаманша даже не сделала попытки предложить ему остаться… да и захотела бы она слушать незнакомца и подчиняться его указаниям? Скорее всего, нет. Но самой главной причиной, которая заставляла ускорять шаг, был тот факт, что среди них не было женщин с грудными детьми, и значит, раздобыть материнского молока было невозможно. Олег возблагодарил всех богов, что помогли ему выбраться из заброшенной деревни, но тревога возрастала. Пускай даже дикари задержат оперативную группу еще ненадолго, все равно, это очень, очень мало! Наверное, теперь он должен был передвигаться в таком же ритме, как и каратели: пять минут бегом — пять быстрым шагом. Пять бегом — пять быстрым шагом…

Глава 7

МНОГО ЛИ СИЛЫ В СЛОВАХ, ЕСЛИ ИХ НЕ ПОДКРЕПИШЬ ДЕЛАМИ? Группа преследования, выдвинувшись из Лакедемона, в скором времени оказалась на Мариупольском шоссе. Как и думал Олег, каратели передвигались, чередуя бег с быстрым шагом. Семен специально был поставлен в конец колонны, чтобы подгонять рабов, если те, не привыкшие к подобным нагрузкам, будут замедлять группу. Ане, за два года позабывшей, что такое полноценная тренировка на выносливость, приходилось трудно. Она пыхтела, раскрасневшись, обливаясь потом и тяжело дыша, но не отставала. Казалось, что один только взгляд, брошенный на ненавистного мужа, придавал ей дополнительные силы. Тяжелее всех было Артуру. Вчерашняя пьянка и бешеная утренняя беготня давали себя знать. Его мучили одышка и жажда. Он то и дело тянулся к фляге и, спустя полчаса, осушил ее до дна. Рабы, одетые в холщовую одежду беглицкого производства, без оружия и броников, но с тяжелыми вещмешками, не доставляли почти никаких хлопот замыкающему колонну, несмотря на то, что никогда в своей жизни они не совершали марш-бросков. Только однажды Семен прикрикнул на споткнувшегося о выбоину недотепу. Видимо, обещание свободы (в случае успешного возвращения в Лакедемон) окрыляло глупцов, которые не подозревали о своей настоящей участи. И все-таки, опытные воины Григорий и Николай постоянно отрывались от группы на десять-пятнадцать метров, после чего вынуждены были притормаживать, дожидаясь остальных. Спустя два часа каратели приблизились к заброшенному поселку, который на карте был обозначен как "Русский колодец". Наследник дал знак остановиться. Согнувшись и опершись руками о колени, Артур, задыхаясь, бормотал: — Ну… мля… знать бы… да ведь он, ещё… ой, мля-а-а… он нарочно, сука!.. Аня, хоть и сама тяжело дышала, с нескрываемым злорадством поглядывала на мужа. — Гриша, сделай замер фона, — Николай отдал распоряжение, чтобы хоть как-то оправдать заминку, а затем обратился к наследнику: — Артур, нам нельзя останавливаться. — Отстанешь — ждать тебя никто не будет, — съехидничала Аня. Номинальный командир отряда выпрямился, посмотрел мутным взором на Николая, потом на жену, и, не говоря ни слова, кивнул. — Семьдесят два микрорентгена, — доложил Григорий, пряча дозиметр. Николай снял шлем, протер рукой мокрую лысину: — Десять лет назад такой фон стоял в Лакедемоне, так что все нормально. Двигаемся дальше. — Стойте, — лицо Ани стало вдруг серьезным, даже испуганным, она подняла руку с растопыренными пальцами. — Там впереди… впереди… кто-то есть… — Кто там может быть? Ящерицы? — Артур уже слегка оклемался, к нему вернулась всегдашняя самоуверенность. — Там люди, — убежденно сказала ему жена. — Я вижу. — А, я ж и забыл, ты у нас стала всевидящей, — лицо наследника искривила насмешка. — Где они, справа в домах или слева? — Николай не разделял скепсиса командира, в конце концов, он здесь для того и находится, чтобы сопляк-наследник не наделал глупостей. — Не знаю, — Аня поморщилась, будто ее ужалило насекомое. — Там… наверное… с обеих сторон. — Предатель тоже там? — Нет, — девушка коснулась висков кончиками пальцев. — Сколько их? Аня охнула, руки ее бессильно повисли плетьми. — Не знаю, — с трудом вымолвила она. — Больше четырех, это точно. И Олег здесь был, но теперь его нет, он ушел дальше… — Ясно, — Николай хотел было отдать распоряжение, но потом вспомнил, что командует здесь, по крайней мере, формально, наследник, и, глядя ему в глаза с подкупающей преданностью, прошептал: — Артур, думаю, что впереди нас может ждать засада. Предлагаю отправить Семена задами домов, так он сможет зайти в тыл противнику. А сами пойдем по дороге. — Я хочу пойти с Семеном, — заявила Аня, услышав эту инструкцию; она уже оправилась от внезапно посетившего ее видения и в глазах снова горела злость. Николай промолчал. Он выжидающе смотрел на командира. Артур, поджав губы, сощурился, глядя вдаль, туда, где необъятное синее небо уходило за дымчатый горизонт. — Сеня, — приказал он, выдержав подобающую паузу, — ты пойдешь там. Если что, применяй оружие по своему усмотрению, мы двинемся по дороге. Возьми с собой… Григория. Аня обиженно насупилась. Два воина свернули в улочку, заросшую травой. — Ну, — Николай, надел шлем и сняв с предохранителя автомат, мотнул головой рабам, — вы первые. Рабы, очевидно догадываясь, что их собираются использовать в качестве живого щита, нехотя подчинились и поплелись вперед. За ними медленно, с оружием наготове, пошли Николай с Артуром. Девушку поставили замыкающей. Наследник забыл о жажде, которая непрестанно мучила с самого начала марш-броска. Лоб покрылся холодной испариной, но вытереть пот не было времени. Теперь ему казалось, что их отряд слишком мал для возложенной отцом задачи, и он злобно проклинал бывшего друга, по милости которого все они сейчас подвергались неведомой, но смертельной опасности. В каждом зияющем непроглядной чернотой окне, в каждом проеме, за каждым кустом мерещились зловещие тени, иногда больше схожие даже не с людьми, а с лютоволками. И, если бы не присутствие рядом свидетелей — жены и старейшины, Артур, пожалуй, не выдержал бы и с криком бросился наутек. Но позор бесчестья в глазах отца был намного страшнее смерти. А потому он продолжал упорно шагать на полусогнутых ногах. Вдруг, метрах в двадцати от них, в ближайшем доме послышалась возня и приглушенный вскрик. Тут же с противоположной стороны дороги, из кустов высунулся небритый оборванец, который натянул лук, прицеливаясь, но ничего не успел сделать, поскольку получил пулю в лицо: Николай славился отменной реакцией. Застонав и конвульсивно вскинув руки, на асфальт рухнул один из рабов, сопровождающих отряд, а над головой Артура просвистела стрела. Наследник сделал несколько выстрелов в ту сторону, однако криков, говорящих, что он в кого-то попал, слышно не было. Внезапно из чердачного окна сарая выпал одетый в невообразимые лохмотья мужчина с перерезанным горлом, вслед за ним на улицу выскочил Семен с окровавленным клинком. Аня, почувствовав, будто что-то кольнуло ее в затылок, и оглянувшись, увидела на крыше двух лучников, которых не целясь срезала очередью. Еще четыре оборванца (один держал длинный разделочный нож, остальные — дубины), с отчаянными воплями выскочили из-за угла. Но их бег оборвали кусочки свинца, выпущенные из "калашей" старейшины и наследника. Второй раб, скорчившись, повалился на землю. Послышался пистолетный выстрел, за ним второй, а потом и третий. Аня заметила человека, палящего из "Макарова". Бросив на землю автомат, который сковывал движения, она зигзагами рванулась к неприятелю. В это же время стрела чиркнула по бронежилету Николая. Старейшина развернулся, вскинув "калаш", но стрелять не было нужды, поскольку Семен уже насадил дикаря на клинок своего тесака. Артур пытался прицелится в последнего видимого врага, но не рискнул, чтобы не попасть в свою жену, бегущую прямо на стрелка. Человек в линялой майке, видимо, совсем не умел стрелять, поскольку из четырех выстрелов, ни один даже не зацепил Аню, которая в прыжке сшибла своего противника, дважды ударив того по голове. Бой был закончен. Длился он не более минуты. Николай кинулся к Ане и просипел со злостью: — Дура! Почему оружие бросила? Умереть захотела!? — Зато я живьем его взяла, надо же узнать, кто они такие, — девушка вся светилась от успеха. — А почему очередью стреляла? Все одиночными, а ты очередями? Инструкции не знаешь? Патронов много? Лицо Ани искривила гримаса неудовольствия. — Подумаешь, инструкция… их двое было, — буркнула она, встала с поверженного пленника и побрела к автомату, который валялся посередине дороги. — Итак, у них одиннадцать убитых. У нас: один раб убит, другой ранен, кажется, тяжело, — подвел итоги короткого боя Григорий, причем лицо его не выражало никаких эмоций. Действительно, раб, поскуливая, лежал на боку, со стрелой, торчавшей из живота. — Это было что-то! — Артур с блеском в глазах возбужденно махал руками. — Классная заварушка! Охренеть просто! Николай тем временем обыскал единственного оставшегося в живых нападавшего, и вдруг с удивлением обнаружил, что это женщина. — Стоять на коленях! — старейшина вертел в руках пистолет Макарова. — Это личное оружие Якова Кувагии, откуда он у тебя? — Тебе не все равно? — ответила пленница. — Ты получила его от парня с младенцем? Ответа не последовало. — Нет, а круто мы этих засранцев положили! Как свиней в загоне! — Артур подошел к пленнице. — Николай, дай я это отродье сам допрошу. Старейшина неодобрительно зыркнул на командира, помедлил с секунду, а затем отодвинулся в сторону. — Ты кто, не пойму? — спросил наследник женщину, наклонившись к ней. — Мальчик или девочка? — А ты? Такой ответ совершенно не понравился Артуру. Он ударил оборванку стволом автомата, на ее щеке появилась кровь. — Думаю, что все-таки девочка, — решил наследник. — А еще мне кажется, что ты главная среди этой позорной босоты. Потому что только у тебя был пистолет, у остальных дубье и дерьмовые луки. Ведь я угадал? Ты рулила этим быдлом? — А ты? — снова ответила вопросом на вопрос атаманша. Наследник замахнулся, но потом передумал бить и продолжил болтать: — Нет, это просто охренеть! Я-то всегда думал, что если девка верховодит отморозками, то это обязательно должна быть амазонка, ну, как мы в интернате мифы учили. Ну, такая, чувственная вся, вот с такими сиськами! — Артур показал руками предпочитаемый размер грудей. — И запах от нее должен быть, похотливо-звериный, чтоб желание аж торчком стояло. А от тебя ж фонит круче, чем от всего тухлого дерьма Азовского моря. Если над нами сейчас птеродактиль пролетит, он же от такой вонищи моментально ласты склеит! Наследник изобразил ладонями крылышки, а потом сложил их вместе. — И волосы должны быть у нее обязательно рыжие, а глаза зеленые, — не унимался Артур. — И чтоб баба дьявольски красивая и дьявольски беспощадная была. И с мужиками такое вытворяла! — наследник сжал кулак и потряс им. — Чтобы львица, бесстрашная и дерзкая! А имя у амазонки должно быть такое… ну… Юлия, например… или Людмила… или Анна на худой конец! Артур указал на жену. Она отвернулась, проворчав в адрес мужа что-то, безусловно, оскорбительное. Наследник не обратил на это внимания, так был поглощен рассматриванием рисунка зверя и надписи на майке атаманши, а потом спросил, прищурившись: — Так тебя зовут Рита? — Это пума, — дикарка, криво усмехнувшись, откинула с глаз прядь слипшихся волос. — А ты — придурок. Артур не знал что такое или кто такая "пума", но значение слова "придурок" ему было однозначно известно, поэтому атаманша получила новый удар стволом автомата по лицу. И на второй ее щеке выступила кровь. — Я тебе, убоище лесное, сейчас башку отстрелю! — наследник нацелил "калаш" в лоб дикарке. — Ты вообще, сука бешеная, шаришь, с кем разговариваешь? Женщина посмотрела на парня отстраненно. Ненависти она больше не ощущала. Осталась только пустота. Дети ее умерли от недоедания, муж и отец погибли. Соратники только что пали в бою… Все до единого… Терять было нечего, кроме собственной жизни, разумеется. Но в этот миг ей вдруг показалось, что свою жизнь она потеряла давным-давно, быть может, когда не посчастливилось сгореть в огненном аду последней войны, или когда они с отцом оставили в умирающем городе больную мать, или, вероятно, даже еще раньше, когда она решила сделать карьеру в модельном бизнесе, когда ходила по подиуму и тупо улыбалась глазевшим на нее толсторожим хрякам, их брезгливым любовницам и ряженым недомужчинам, таким же придуркам, как и этот сопляк, тычущий сейчас в лицо стрелялкой. Хотя нет, жизнь она все же обрела, но только, когда самовольно покинула Малую Федоровку, и сколотила свою команду из беглых рабов. Из тридцати восьми лет существования на земле жила она всего лишь последние четыре месяца. Голодная, в грязи, в холоде и изнуряющей жаре, в болезнях и опасностях, но зато на свободе. Наверное, это было самое счастливое время. Подлинная жизнь. Но теперь она закончилась. И не осталось ничего. НИЧЕГО. Дикарка достаточно хорошо знала нравы своих бывших хозяев, чтобы понимать это совершенно отчетливо. — Стреляй, придурок, — женщина улыбнулась. Николай спешно отвел ствол автомата от головы атаманши. — Артур, — произнес он. — Не забывай, что впереди ждет Туман Даров, а у нас с подарками проблемы. Наследник посмотрел на смертельно раненного раба. — А что с ним делать? — спросил командир отряда. Николай взглянул на Семена, потом на его меч и еле заметно кивнул. Мгновение спустя, душа бедного раба уже пересекала Дамбу Теней. — Ну что, Рита, — разочарованно вздохнул Артур. — Жаль, что нельзя тебя убить сейчас. Отправишься с нами, но только посмей отстать, получишь по пуле в каждую коленку и будешь долго, мучительно умирать… * * * Олег, пробежав очередные семьсот-восемьсот метров, перешел на быстрый шаг. Нельзя было сказать, что он сильно устал — дыхание, хоть и учащенное, оставалось равномерным, не сбитым. Однако пот застилал глаза, и солнце, перевалившее зенит, жарило немилосердно. Юноша пожалел, что не взял с собой ничего покрыть голову. Кроме того существовали еще проблемы: люлька очень сильно натерла кожу на шее и хотелось пить, но беглец, не желая останавливаться, упорно продвигался вперед, решив, что дойдет до города, а уж там ополовинит бурдюк. И потом, ему казалось нечестным утолить жажду, в то время как его малышка была голодна. Олег крепко надеялся, что обитающие в Таганроге выродки должны найти, чем покормить ребенка. О том, что их могут принять враждебно, или убить его и малышку, или что он просто-напросто никого в городе не найдет, юноша предпочитал не думать. Хотя густые чащи сменялись степными проплешинами, пустыми как безоблачное небо, дорогу трудно было назвать разнообразной, и она убаюкивала. Ветерок полностью стих, а окружающий мир погрузился в гнетущее безмолвие, и только учащенное дыхание беглеца нарушало застоявшуюся тишину. Опасностей вроде бы не наблюдалось, лишь однажды на юге появился черный как смоль птеродактиль. Но до идущего человека крылатой бестии, очевидно, не было никакого дела. Летающий ящер, покружив немного, скрылся за горизонтом. Юноша снова перешел на бег и вскоре заметил вдали слева от дороги большой короб синего цвета. "Странные дома до коллапса строили", — подумалось Олегу. Вскоре беглец увидел, что за синим коробом стоят другие здания. Большинство из них походило на нормальные человеческие хаты, хотя и несуразно большие, но некоторые имели совершенно необычные формы, по крайней мере, ничего подобного в Лакедемоне не встречалось. Например, имелась совершенно круглая, чем-то схожая с бочкой конструкция, накрытая конической крышей. Она была в несколько раз выше любого из домов Лакедемона, что поразило юношу, и он даже замедлил бег. Рядом с этим сооружением росли деревья причудливого вида, закручивающиеся в замысловатые петли, раздваивающиеся, растраивающиеся, вновь соединяющиеся в одно целое. Но тратить время даже на разглядывание таких необычайных диковинок было нельзя, и он вновь ускорил шаг. Неожиданно сбоку донесся негромкий свист. Источником звука были, по всей видимости, белые птицы, чем-то отдаленно напоминающие неуклюжих куриц, но только гораздо большего размера. Человеку они доставали до пояса. Пернатых мутантов было около десятка. Они, хлопая крыльями, переваливались навстречу путнику, и вытянув шеи, открывали слегка загнутые клювы, но вместо кудахтанья из их глоток вырывался противный свистящий звук. Олегу вдруг стало трудно дышать. Он попытался вскинуть автомат, но руки отяжелели, перед глазами все поплыло. Юноша покачнулся и неуклюже осел на землю. Голова, будто заполненная расплавленным свинцом, стала крениться куда-то вниз и набок. Вдруг все резко оборвалось. Олег почувствовал, как кто-то горячим языком облизывает ему лицо и руки, а потом услышал громкий лай. Вокруг, то припадая на передних лапах к земле, то высоко подпрыгивая, носился Серый. Юноша оглянулся. Он сидел на краю дороги, а рядом лежал автомат. Слава всем богам, малышка в брезентовой люльке не пострадала, но встревоженному отцу показалось, что она стала еще бледнее. Теперь, когда морок отступил, Олег обнаружил, что на поле полно чьих-то останков, расклеванных до костей. Проведя пальцами по саднящему горлу, он нащупал кровоточащую ссадину, оставленную, по всей видимости, кривым клювом одной из пернатых чародеек, которую так вовремя спугнул прибежавший пес. "Вот же твари, — подумал Олег, обнимая лохматую голову друга, — Если б не Серый, лежал бы я тут, птичек проклятых собой кормил… а, может, пострелять вас в ответ?" Но тут юноша сообразил, что уже долгое время, (сколько именно — неизвестно), пока он как дурак сидел на дороге, преследователи неуклонно приближались. И сейчас они находятся, вероятно, всего в паре километров, а, быть может, и ближе. Олег вскочил на ноги и посмотрел назад. Ему показалось, что вдали, сквозь марево маячат человеческие фигурки, так что сводить счеты с курицами и выдавать врагам свое местонахождение, было по меньшей мере глупо. Но, может быть, впервые за все длинное, чреватое опасными неожиданностями утро, он почувствовал непоколебимую уверенность: все задуманное получится, вдвоем с Серым можно будет преодолеть любое испытание! * * * Если бы Олег только мог представить, благодаря кому отряд не настиг его в те полчаса, когда он сидел как вкопанный, он не жалел бы о потерянном "Макарове"! Дикарка, упорно именуемая Артуром "Ритой", не желала передвигаться бегом в колонне, вернее, она вообще не желала передвигать ноги. Григорий и Семен подгоняли ее, постоянно отвешивая тычки ей в спину, но толку это давало немного. Несколько раз каратели останавливались и лупили непокорную рабыню, хотя старались умерять силу ударов и зуботычин, так как не хотели прибить упертую сучку до смерти. Может быть поэтому, получая очередную пощечину, скалясь окровавленными зубами, атаманша только смеялась в лицо избивавшим ее мужчинам. Наконец, Николай осознал, что метод кнута на эту рабскую дрянь не имеет абсолютно никакого воздействия, и решил использовать метод пряника. Заглянув в глаза женщине, он почти слезно пообещал, что как только отряд достигнет пределов Таганрога, ее тут же отпустят на свободу. Атаманша затихла, будто обдумывая заманчивое предложение, а затем, истерично расхохотавшись, харкнула кровью в лицо старейшине. После этой выходки у нее оказался сломан нос. В конце концов, Семену пришлось отдать свой вещмешок и оружие товарищам, и взвалить на плечо упрямую дикарку. Женщина не сопротивлялась, лишь издавала жуткие булькающие и клокочущие звуки. — Как бы Ритка не окочурилась раньше времени, — заметил на ходу Артур. Но разговор на эту тему никто не поддержал. Из-за живого груза на плечах Семена темп передвижения карателей замедлился почти до скорости размеренной ходьбы. Так преследователи прошли несколько километров. Николай, понимая, что они начинают безнадежно отставать от беглеца, велел отряду остановиться. Семен свалил дикарку на дорогу, как куль с песком, и Николай вновь пообещал ей свободу. — Ты меня все равно обманешь, урод, — прогнусавила атаманша. — Но я побегу, как ты желаешь, если ты прямо сейчас исполнишь одну мою маленькую прихоть. — Какую? — Николай напрягся, чувствуя подвох. — Ты сейчас при всех назовешь себя лысым мудаком и лакедемонским засранцем, — дикарка вытерла грязной шершавой ладонью кровь, сочащуюся из изуродованного носа, — и я побегу, а когда мы окажемся там, где вам нужно, можешь прострелить мне оба колена. Кулаки старейшины непроизвольно сжались, а лицо побелело. Прикрыв веки, он сделал глубокий вдох. — Ты чё, чума? — Артур опешил от такого наглого предложения. — Я тебе сейчас ствол в задницу засуну и весь магазин разряжу. Я тебя сейчас… Но Николай вскинул руку с растопыренными пальцами, заставив этим жестом наследника замолчать. — Даешь слово? — глаза мужчины буквально насквозь прожигали атаманшу. — Даю, — ответила она, сплюнув кровью. — Я, Николай, сын Алексея, старейшина Совета, — бывалый поисковик произносил слова отчетливо и громко, он умел подавить эмоции, личные обиды и амбиции во имя достижения цели, — являюсь лысым мудаком и лакедемонским засранцем. Дикарка попыталась засмеяться, но закашлялась. Артур отвернулся, чтобы товарищи, а особенно Николай, не увидели его лицо, расплывшееся в непроизвольной улыбке. — Да, значит, я все-таки не зря прожила свою жизнь, коль услышала такое признание от самого старейшины, — хрипло прогнусавила атаманша. — Ради таких слов стоит увидеть Таганрог и умереть. * * * Место было необычным: за серым забором виднелось здание, очень похожее на Храм Славы Лакедемона. Но оно имело только один купол, и не синего, а золотого цвета. Из купола торчал накренившийся вбок крест с двумя поперечинами. "Что это? Храм выродков? Может, я уже пришел?" — с надеждой подумал Олег. Но Серый, который сперва неуклонно держался впереди, вдруг замедлился и плелся теперь за спиной, постоянно взлаивая, как бы пытаясь остановить человека, а потом и вовсе сел посреди дороги, и, как ни подзывал его хозяин, отказывался сделать хоть шаг вперед. Было ясно, что пес не хочет идти дальше, но не было понятно почему. Возможно, собака чувствовала повышенную радиацию мертвого города? Олег задыхаясь, сбился с ритма, который умудрялся держать с самого утра. Почему-то именно сейчас он потерял уверенность и запаниковал. Мысли вдруг перешли с чисто практических вопросов на странные, абсолютно не свойственные ему, абстрактные рассуждения. "…каждый, кто плывет по Реке Жизни, неминуемо пересекает Дамбу Теней, чтобы его память растворилась навсегда в Море Погибели…" Беглецу чудилось, что не он мчится во всю прыть по Мариупольскому шоссе, а темные воды судьбы несут его к пределу, за которым полное отсутствие чего-либо, так что нет никакого смысла бежать. Скорое наказание виделось неотвратимым как сама смерть. Настоящий неподдельный страх перед безжалостным роком опутал душу. Все теперь казалось напрасным. Никогда ему не достичь проклятого города. Тело дрожало, легкие требовали все больше и больше воздуха и Олег остановился. Наверное, стоит смириться, встретить чертовых карателей прямо здесь, на этой дороге… устроить засаду, погибнуть в бою, как и полагается воину… Что-то зашевелилось у него на груди, и юноша вспомнил о малышке, о своей девочке. Зачем он тогда вообще покидал Лакедемон? Проще было удушить ее во время построения. В чем вина ее? В кошачьих зрачках? Тут Олег подумал, ведь он так и не видел, что же представляют из себя эти самые кошачьи зрачки, из-за которых им предстоит умереть. Но теперь уж какая разница? Откуда-то вдруг возник странный запах: приторный, противный, вызывающий беспокойство. Только что было так жарко, что капли пота высыхали на коже, не успевая скатиться, а теперь ощущалась непонятная прохладная сырость. Внутри Олега что-то оборвалось, по спине побежали мурашки, будто мороз рисовал разводы на спине, как на стекле. Юноша посмотрел на храм и почувствовал, как волосы становятся дыбом. Вокруг здания кружило расплывчатое марево. Беглец отступил на два шага, развернулся в сторону города. Он мог поклясться, что еще минуту назад дорога была свободна, а воздух — чист. Но теперь вызывающий озноб туман надвигался, медленно завиваясь в причудливые полосы. Олег решил бежать обратно, развернулся… и увидел такой же струящийся матово-пепельный морок: он был окружен вихрящейся мглой. И она дышала холодом, выбрасывала стылые щупальца, смыкалась зловещей пеленой вокруг юноши с ребенком. Выхода не было. Отступать — некуда. Сглотнув сухой ком, сняв автомат с предохранителя, вжав приклад в плечо, Олег двинулся навстречу дымящейся Неизвестности. С автоматом наизготовку Олег сделал несколько шагов… Туман клубился, обволакивая липкой омерзительной пеленой. Ноги, ватные и непослушные, погрузились в струящиеся волны. В груди ломило, дышать стало трудно, юноша хватал ртом переливающуюся дымку, но никак не мог набрать достаточно воздуха, точно тот превратился в вязкую, дурно пахнущую жидкость, которую жуткими усилиями приходилось заливать в легкие, а потом судорожно выталкивать наружу. Олег напрягал глаза, но, дальше чем на метр, ничего разглядеть не удавалось. Тишина таила непонятную угрозу, и вслушиваться в это мертвое безмолвие было больно. Временами звук собственного прерывистого дыхания, гулким эхом накатывался на беглеца со всех сторон. Олег продолжал идти, с предельной осторожностью нащупывая мысками ботинок невидимую землю, медленно погружаясь все глубже и глубже в матово-слепящее Ничто. Вдруг справа от себя, краешком глаза он заметил промелькнувшую тень, тут же легкий ветерок коснулся его щеки… еще один проблеск, но теперь слева, проявился, и, в мгновение ока растворившись в белесой мгле. Олег направил ствол в туманную пустоту. Теперь морок проявлял себя: отовсюду доносилось приглушенное шарканье; тени, мимолетные и расплывчатые, появлялись на краткий миг и так же неожиданно быстро исчезали. Боец пытался взять их на мушку, но не успевал прицеливаться. Внезапно он услышал шепот, вливающийся тяжелой студенистой жижей в ушные раковины, шепот, продавливающий слова с леденящим хрустом, заполняющий бесформенной слизистой массой черепную коробку: — Отдай… отдай… Олег вертелся на месте, тыча стволом автомата в беспорядочно мечущиеся тени, и никак не мог определить источник звука. — Отдай… отдай… — скоблили коготки изнутри головы, — отдай… Из морозной мглы показались два сгустка, которые вытягивались и уплотнялись, становясь похожими на длиннющие руки. Олег завороженно смотрел, как проступают на них омерзительные язвы, но когда костлявые фаланги протянулись к люльке, в которой сжалась в комочек его малышка, он без раздумий нажал спусковой крючок. Громоподобный выстрел слился с истошным визгом и все растворилось в облачном мареве, но спустя мгновение уже несколько пар трясущихся кистей вновь осторожно пробились сквозь клубящийся туман. — Отдай… отдай… — шепот скребся в уши с отвратительным скрежетом, точно ржавое железо царапало каменную стену, — отдай… отдай… отдай… Олег выстрелил снова, но пятерни, длинные, заскорузлые, с лишайными пятнами тянулись отовсюду. Оглушенный, ослепленный, вертясь с бешеной скоростью, юноша палил наугад, но это не помогало: мерзких, уродливых рук становилось все больше и больше. — Отдай… отдай… Когда кончились патроны Олег даже не стал пытаться перезарядить и бросил бесполезный автомат. Не зная, что делать дальше, обеими руками прижав к себе люльку и закрывая телом ребенка, беглец рухнул на колени и приготовился умереть. Что-то обжигающе ледяное коснулось поясницы, поползло вверх по спине. Олега бил озноб и глаза непроизвольно зажмурились. Какой-то частью разума он знал, что можно было легко избавиться от этого ужаса. Просто выкинуть в туман младенца, оторвать девочку от своей груди… Но не получится ли, что вместе с сердцем? Что останется тогда от прежней цели? Зачем и куда продолжать путь? Когда мертвенно холодные пальцы сомкнулись на его шее, сдавив жестокой хваткой, юноша понял: что бы он сейчас ни сделал, какой бы выбор ни осуществил — конец дороги настал… Вдруг угрожающее рычание раздалось прямо над ухом Олега, и с размаху всем своим весом лапы Серого придавили спину. Пес зашелся лаем, защищая хозяина, и в этот момент удавка разжалась, шепот исчез, вместе с тяжестью тела собаки. Некоторое время Олег, скорчившись, продолжал прижиматься к асфальту. Потом он открыл глаза и огляделся. Морок бесследно растворился в летнем зное, снова светило ослепительное солнце, было сухо и жарко. "Что тут произошло? Может, очередная галлюцинация? Может, и здесь поблизости обитают какие-нибудь курицы, наводящие чары? Или я помешался и на ровном месте вижу кошмары? Но я же слышал, как лаял и рычал Серый, я чувствовал его…" Однако напрасно юноша звал и с надеждой вглядывался в окрестности: собаки нигде не было видно. С каждой секундой становилось все яснее: Серый отогнал беспощадное зло, и во второй раз за этот день спас жизнь хозяину, но сохранить свою не смог. Теперь, когда было слишком поздно что-либо исправлять, тяжестью ложилось на сердце одиночество и понимание: пес не хотел идти дальше, и, как умел, пытался предупредить человека, что впереди ждет смерть… Да, надо было довериться чутью зверя и отступить, поискать другой, более безопасный путь. — Да восславят тебя вечные воды Миуса! — прокричал Олег ритуальную формулу, которой провожали в последний путь только полноправных граждан, истинных воинов, и добавил, сдерживая непроизвольную дрожь губ: — Подожди меня возле Дамбы Теней, друг… Юноша подобрал автомат, сменил магазин, после чего, не мешкая, пошел в сторону города, до условной границы которого оставалось около сотни метров.

Глава 8

ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ БОЛЬ, НАСТУПАЕТ ПРОХЛАДА ЗАБВЕНЬЯ… Когда отряд преследователей оказался в пределах видимости синего ангара, Николай велел всем заткнуть уши специальными затычками, но разумеется, эта предосторожность не распространялась на пленницу. Вскоре она услышала неприятный свист, который издавали пасущиеся неподалеку гигантские курицы. Пятеро карателей немедленно открыли по ним огонь и четыре птицы закрутились волчком, а остальные пустились наутек. Однако в глазах атаманши потемнело, шатаясь, она закрыла ладонями лицо, забыв о сломанном носе. Острая боль заставила вскрикнуть и женщина, споткнувшись, стала падать. Чья-то сильная рука подхватила ее за локоть. — Тише, тише, Настенька, дочка, ты что! Осторожней… Настя открыла глаза — перед ней стоял отец. Но не убогий старик, каким он был в их последнюю встречу, нет, на нее улыбаясь смотрел подтянутый моложавый мужчина, лет сорока. Его лицо светилось радостью. Она взглянула на свои руки: изящные пальцы, длинные овальной формы ногти с ярким маникюром, чистая гладкая кожа. Никаких заусениц, мозолей, волдырей, бородавок… — Папа? — удивилась девушка. — И как ты угадала? — засмеялся мужчина. Настя оглядела автостоянку перед Ростовским аэропортом… Кажется, она прилетела рейсом из Москвы… навестить родителей. Нет, не просто навестить… Наконец-то ей удалось собрать денег на операцию для мамы! Теперь им были по карману лучшие клиники Германии, а уж там больную непременно поставят на ноги. — У меня с носом все в порядке? — спросила девушка. — У тебя самый красивый носик на свете, как и положено супермодели, так что уж прости за неподобающий транспорт, — ответил мужчина, открывая дверцу потрепанного двухместного пикапа. — Какая же я супермодель! — отмахнулась Настя. — Так, второй эшелон. — Не скромничай! Дай срок и станешь самой первой звездой. Мать не расстается с журналом, где ты на обложке, всем соседкам уже похвасталась… — усмехнулся отец, а потом слегка нахмурился. — Только мне не нравится, что ты взяла какое-то дурацкое имя. — Папа, это законы шоубизнеса. Знающие люди считают, что сегодня Галина звучит предпочтительнее, чем Настя. По дороге до самого дома девушка улыбалась: надо же, какой дурацкий сон ей снился в самолете. Бред сивой кобылы! Будто она живет в страшном мире после ядерной катастрофы, где ее избили, сломали нос и заставляли куда-то идти. А вот же солнце, ласковый ветерок, гладкий асфальт шоссе… и нет никаких ужасов, жестокости, голода, никакой радиации, грязи, вшей… Она вбежала в знакомую с детских лет комнату, осторожно ступая но старому клетчатому линолеуму. Мама, сильно сдавшая за последний год, протянула руки ей навстречу. Слезы потекли по Настиным щекам… А потом мать с дочерью обнявшись, почти до утра говорили о прошлом, о настоящем, и, разумеется, о будущем. Конечно, болезнь была сильно запущена, но это поправимо, теперь все должно стать иначе! И они просто болтали о разных пустяках. На следующий день радужные перспективы разбились о страшную действительность. Ужасно завыли сирены, сея на улицах неописуемую панику, и еще большая паника охватила саму Настю, заставляя метаться по комнатам, брать какие-то вещи, и тут же ронять их. Она совершенно потеряла способность связно мыслить. Казалось, что самое главное это уехать из города, где наступил хаос, где не было больше власти, а на улицах слышались выстрелы и крики. В Ростов! Немедленно ехать в Ростов. Может, еще можно успеть на какой-нибудь самолет на Москву, где должен быть порядок, это столица, там ведь правительство… Да, в Москву! — Ростов, скорее всего, уже разбомблен, ракеты упали севернее Таганрога, — убеждал отец, — нам нужно в другую сторону! Однако нет гарантии… Вот что: я отвезу тебя на военный аэродром, там всегда самолеты. Они должны будут взять тебя на рейс. Не забудь паспорт! — Что делать, мама… прости… нужны деньги, а все лежит на счету в немецком банке… Но я что-нибудь обязательно сделаю, как только доберусь до Москвы… — Настя рыдала на груди у матери, а та, лишь тревожно улыбаясь, пыталась оттолкнуть дочь, бормоча: — Иди, милая, иди… Со мной все будет хорошо… Я сама как-нибудь справлюсь… а вы с отцом идите, идите, мои хорошие… Отец с дочерью уезжали по шоссе, забитому автомобилями, на запад, в сторону Украины. На аэродром их не пустили автоматчики, но и повернуть назад в город уже было невозможно: все полосы шоссе и даже обочины были запружены транспортом, который двигался только в одном направлении — прочь от Таганрога… — Ничего, ничего… Все будет в порядке, просто небольшой крюк. Надо проехать по мосту через Миус и мы вернемся в Таганрог с севера… — говорил совершенно растерянный отец. Вместо привычных полутора часов, устья Миуса они достигли только к ночи. По слухам, мост был взорван, и пришлось остановиться на подходах к деревеньке со смешным названием Лакедемоновка. В толпе водителей из беспорядочно сгрудившихся машин никто ничего не знал толком, но каждый передавал какие-нибудь рассказы, один нелепее и страшнее другого. Пропыленная, потная, безумно уставшая Настя кое-как умылась тоником, нанесла на лицо крем (забывать о собственной внешности было нельзя ни при каких обстоятельствах), а потом надела свитер, носки и попыталась задремать на откинутом сиденьи. "Как глупо было не захватить что-нибудь поесть… да и вода кончается… спекулянты уже за бутылку теплой минералки хотят золотое кольцо… Подонки… Хорошо, что маму не взяли, ей было бы тяжело… — пробегали невеселые мысли, которыми Настя пыталась успокоить запоздалые укоры совести. — Ну, ничего скоро весь этот хаос кончится… вернемся назад, в город… а там как нибудь…" А потом появились вооруженные люди. Две группировки поначалу чуть было не постреляли друг друга, но затем пришли к соглашению и совместно захватили власть. И вот она с отцом вторые сутки стоит в длинной очереди измученных беглецов, а вдоль прохаживаются вояки с автоматами; все в темных очках, за которыми не видно глаз. Возле стола, установленного под открытым небом прямо посреди дороги, толстяк в форме придирчиво осматривает и сортирует бедолаг, делая пометки в бумагах. — Мне нужно отвезти дочку… ее ждут на том берегу… встречают… пропуск… — неумело врет папа. — Твоя профессия, — говорит сортировщик равнодушно. — Электрик, — машинально отвечает отец, сбитый с толку таким вопиющим безразличием. — Пойдете в подсобные рабочие, хотя больно худосочна твоя девка! Какой от нее будет приплод? Ладно, прислугой будет. Лицо Насти покрывается красными пятнами. Она вне себя от гнева, несмотря на голод и жажду в ней еще осталась достоинство! Это оскорбительно! Прислугой!? Она, если не королева, то уж точно — фрейлина высокой моды! Но, как оказалось, в эти дикие времена пройти отбор и попасть в кабалу — тоже огромное счастье. С большинством беженцев поступали гораздо хуже, отгоняли на десятый километр, а тех, кто пытался сопротивляться или посмел возвращался — расстреливали. Поселок Русский Колодец стал коллективной могилой для многих и многих подобных неудачников. Так что Насте и ее папе несказанно повезло, они стали слугами, получили еду и крышу над головой. Впрочем, Фортуна ей всегда улыбалась на кастингах… Но чтобы удержаться хотя бы в этом низком социальном статусе и не стать кормом для червей, надо было тоже прилагать огромные усилия. Бывшей модели пришлось позабыть о гордости, тщеславии и гламурном блеске, работать не покладая рук за скудную пищу, а за какой-нибудь жалкий кусок хозяйственного мыла развлекать ночами отребье, объявившее себя высшей кастой, полноправными гражданами. Так что первых двух детей она родила сама не зная от кого, и они умерли от голода в младенчестве. Потом, когда прошли самые ужасные годы, Настю взял в жены какой-то неотесанный мужлан, которого женщина никогда не называла по имени. Жизнь не стала от этого легче или безопасней: еще троих детей скосила эпидемия. Хотя Настя отчаянно плакала каждый раз, когда хоронила свое дитя, но никогда не испытывала радости материнства. Она боялась и ненавидела этот мир, не хотела впускать новую жизнь в этот ад, однако тело жило отдельной от разума жизнью: оно рожало, заботилось, страдало… На седьмой год после Великого Коллапса степное поветрие истребило многих. Мужлана тоже унесла болезнь. Остался отец, которого зарезал кто-то из отпрысков военной элиты во время их сатанинских ритуалов. Жизнь неслась перед глазами Насти стремительно, без оглядки… Уже случилось бегство, была сколочена банда, обитавшая в том самом Русском Колодце, буквально усыпанном человеческими костями… Встреча со странным крестьянином, больше похожим на воина, бегущим в мертвый Таганрог… Роковое нападение на отряд преследователей, гибель всех, всех до единого товарищей. И вот Настю тянут куда-то, она сопротивляется, ее бьют… И вспыхивает странная мысль: "Выбор, ведь можно сделать выбор, иной выбор…" Дикарка открыла глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Сквозь слезы проступило глумливое лицо сопляка, который с бешенством орал: — Ты, сука, опять бузить вздумала!!! — Такое бывает, это все из-за свистунов, — просипел лысый каратель. Настя покачнулась и начала оседать. Ее подхватила за локоть чья-то сильная рука. — Тише, тише, Настенька, дочка, ты что! Осторожней… Петля времени замкнулась. Змея укусила себя за хвост. Перед Настей снова стоял папа, моложавый и подтянутый. Они опять находились на стоянке возле Ростовского аэропорта. И только что в самолете ей приснился жуткий сон, будто она прожила целую жизнь в кромешном аду. Но ведь это был только сон… — Папа, это ты? — пробормотала она. Глаза женщины закатились, голова бессильно болталась на шее. — Мля! Эта дура совсем с катушек съехала! — возмутился Артур. — Степан, — сказал Николай, — тебе снова придется тащить ее до аномальной зоны, это еще где-то полтора-два километра. — Ничего, я выдержу, — спокойно ответил рукопашник и взвалил дикарку на плечо. Каратели были уже возле Нового кладбища, закрытого черно-серым забором, из-за которого выглядывал золотистый купол заброшенной православной часовни, когда зной неожиданно сменился могильной стужей. Туман начал образовываться буквально перед глазами. И уже спустя минуту зловещий пенящийся морок со всех сторон окружал отряд. — Поставь ее, — сказал Николай Степану. — Прости меня, мама, прости, у меня нет выбора… — шептала шатающаяся женщина. Старейшина приблизился и с размаху ударил атаманшу под дых. Дикарка буквально выплюнула воздух, перегнувшись пополам. — Это тебе за "лысого мудака", — с ужасающим бесстрастием в голосе просипел Николай. — Прости меня мама… прости… — шевелились ее губы. Мужчина подошел к скорчившейся на асфальте женщине и еще раз ударил ее в живот тяжелым берцем. — А это тебе за "лакедемонского засранца". Дикарка дернулась, всхлипнув, и замерла. Только губы ее продолжали еле двигаться: — Прости… прости… прости… Мгла, густая и беспросветная, медленно и неуклонно надвигалась на отряд. Настя, лежащая на заиндевевшем асфальте, не замечала тумана, окутавшего ее, не чувствовала лютой стужи. Она была слишком стара для того, чтобы ощущать окружающий мир, ведь за последние полчаса ей пришлось прожить сто жизней. Сто раз отец поддерживал ее за локоть, чтобы она не упала, и столько же раз они с радостной надеждой ехали в Таганрог. Сто раз Настя бросала мать, оставляя ее в обреченном городе одну, и переживала потом многолетний постапокалиптический ад. Голодала, терпела побои, унижения, работала в грязи и холоде, отдавалась за еду, теряла детей, отца, сбегала из рабства. И вот в сто первый раз завыли сирены, и опять она плакала от страха, прося прощения, и мать отвечала, как в первый раз: — Иди, милая, иди… Со мной все будет хорошо… Я сама как-нибудь справлюсь… а вы с отцом идите, идите, мои хорошие… И вдруг Настя сказала спокойно: — Я тебя не покину. Ведь выбор есть всегда. — Что ты, дочка, — испугалась женщина в инвалидном кресле. — Отец уже машину завел, тебя ждет. Иди, иди… Здесь опасно! — Нет, — ответила Настя, глотая слезы. — Нет, я останусь с тобой, потому что двадцать лет ужаса и страха не стоят одного дня любви… чтобы это понять, мне пришлось прожить множество лет… Она встала на колени возле матери, непосильное бремя, тяжкий груз вины свалился с нее, и девушка дышала легко и свободно. Впервые за многие годы… Настя умерла, безмятежно улыбаясь. — Туман Даров! — прокричал Николай. — Эта шлюха наша плата за проход! Ответом была вязкая тишина. Старейшина бросил взгляд на своих товарищей, поправил перевязь меча и скомандовал, смело входя во мглу: — Держаться за руки, не отставать. Николай сжал ладонь Ани и белесое марево бесшумно поглотило его. Каратели переглянулись и последовали примеру своего проводника. Вскоре вокруг них стали маячить тени, и со всех сторон послышался леденящий шепот: — Отдай… отдай… — Что-то не так! — донесся до воинов, ослепленных матовой пеленой, обеспокоенный голос Николая. — Туман не принял жертву. Он требует еще… Остальные замерли, сбившись в кучку, крепко держались друг за дружку, ошеломленные, испуганные, и не могли издать ни звука. Лишь тени то появлялись, то исчезали, и требовательное: "Отдай… отдай…" — сотрясало зловещую кружевную мглу. — Идите дальше, — произнес Семен. — Стрелять не буду, чтобы вас не зацепить. Я этих костлявых упырей и так порежу. Послышался стук падающего автомата. Каратели бросились вперед, стремясь как можно быстрее вырваться из проклятого морока, а где-то сзади звучал затихающий голос рукопашника: — Давайте, мрази, давайте!.. Солнцем бесстрашия души согреты! Давай, подходи, давай! Доблесть и слава во имя победы! Ну, что же вы, суки!!! Раздался хруст, и казалось, что сломали одновременно все кости в теле Семена, а потом его вопль, полный нестерпимой боли, оглушил людей, сбившихся тесной группкой на другой стороне тумана. * * * Олег шел посередине дороги, понимая, что надо как можно скорее найти убежище. После встречи с дьявольским туманом не было сил бежать, хотя он чувствовал, что погоня близка. Мимо домов, серых, мрачных, иногда покосившихся, заросших высоким бурьяном, юноша продвигался спотыкаясь, насторожено оглядываясь, взгляд его блуждал, руки напряглись, камуфляж прилип к спине и потная кожа зудела под разгрузкой. Заброшенные постройки производили странное впечатление. Окна с разбитыми стеклами и непроницаемой чернотой внутри, с невысказанной скорбью, с немой обидой взирали на человека, будто он, и никто другой был виновен в их бедах. Будто именно он обрек здания на медленное разрушение от дождей, ветров и времени. Будто только он совершил в прошлом огромную непростительную ошибку, от которой многолюдные города, плодородные земли пришли в запустение. Олегу внезапно подумалось, что он сам мало чем отличается от этих домов. Только и разницы между ними, что он умеет ходить и разговаривать, но так же, как эти жилища, черен внутри, пуст, одинок. Слева от дороги находились непролазные заросли. Изредка в них можно было увидеть одноэтажные, изрядно изувеченные временем халупы. Палец то и дело ложился на спусковой крючок, потому что из чащи доносились утробные звуки, там кто-то рычал, выл. Впрочем, звери, обитавшие здесь, пока не заинтересовались человеком. По правую сторону громоздились огромные прямоугольные здания, своим видом немного напоминавшие двухэтажный интернат в Лакедемоне, но эти дома были гораздо выше. Юноша даже прервал на полминуты свой путь, чтобы посчитать этажи. …семь, восемь, девять. Подумать только, девять этажей! Как? Как могли строить такое раньше? Олега взяла досада. Ему вдруг стало очень обидно, что он родился после Великого Коллапса, что не жил в этом чудесном городе раньше. Старики не врали, тогда, действительно был золотой век. А он, дурак, всегда с пренебрежением слушал их рассказы. Но ведь невозможно было даже представить себе такое величие. Навсегда ушедшее, безвозвратно погибшее… Остатки автомобилей, проржавевшие насквозь и разукрашенные пятнами разноцветного мха, вросшие по самое брюхо в крошащийся асфальт, с отвалившимися дверцами, разбитыми стеклами и выломанными сидениями, нарушали пустоту дорожного полотна. На Мариупольском шоссе их вообще не было, и Олег вспомнил рассказы о том, как в первые месяцы после Коллапса жители Лакедемона и вассальных деревень с остервенением разбирали машины на запчасти, а то, что не годилось для этого, сбрасывали в море. И до сих пор склады переполнены всяким железным хламом. Неожиданно перед Олегом выросли две высоченные постройки, стоящие рядом. Несмотря на источенные временем углы, вывалившиеся кое-где блоки, обрушенные местами перекрытия, сквозь которые зияло небо, эти сооружения показались ему чем-то таким, что просто не могло быть сделано людьми. Башни были похожи на две огромные скалы, издырявленные пещерами окон, мрачные и недоступные, устремленные в бледно-синюю высь, будто желая пробить хрустальный свод и низвергнуть его. — Вот это да… — только и смог вымолвить юноша. Олег всегда испытывал радость, оказавшись на высоте; даже со сторожевых вышек Лакедемона, которые и в сравнение не шли с этими фантастическими конструкциями, вся земля выглядела совершенно по-другому, горизонт как будто раскрывался и летел навстречу… "Один, два, три… семь, восемь, девять… пятнадцать, шестнадцать… Семнадцать этажей! Невообразимо! — проговорил юноша про себя. — Неужели там, на самом верху, тоже жили люди?! Вот бы если… нет, ну, понятное дело, не сейчас, а как-нибудь потом, подняться на самую крышу? Какой откроется оттуда вид? Наверное, можно будет увидеть далекий родной дом?" Вдруг до ушей беглеца донеслись клокочущие звуки. Олег увидел, как на верх семнадцатиэтажки садится гигантский черный птеродактиль. Он был раза в два крупнее летающих бестий, встречавшихся раньше. Юноша сглотнул тяжелый ком и, вжав приклад в плечо, прицелился. Мутант, издав недобрый клекот, покосился на человека. Крылатый ящер, покачиваясь из стороны в сторону, балансировал острыми перепончатыми крыльями, будто раздумывая: нападать на двуногую добычу или не тратить время на такую мелочь. Так они глядели друг на друга пару минут. Наконец, птеродактиль, издав пронзительный крик, резко рванул в небо. Прошагав несколько кварталов, состоящих из покосившихся домишек, Олег вышел к перекрестку и остановился: что-то неприятно-острое кольнуло его в грудь. Смутное чувство опасности, к которому юноша теперь относился очень серьезно, не позволяло двигаться дальше, впрочем, внимательно осмотревшись, он ничего подозрительного не заметил. Дома таили угрозу, хотя ничем не отличались от тех, что встречались на всем протяжении пути: заброшенные, унылые, до половины скрытые бурьяном, с просевшими крышами и грязными стенами, из трещин которых торчала сухая трава. Но дорога выглядела вполне безопасно: сильно разбитая, заплетенная пробившимся вьюнком, кое-где изуродованная шрамами неглубоких провалов, она не давала возможности устроить засаду. Впереди справа металлическая изгородь из заостренных прутьев окружала абсолютно пустынную площадку, на асфальт были брошены две рельефные металлические линии, с пятнами ржавчины, образующие огромную петлю. Они пересекали дорогу и вновь утопали в бурьяне. "Отличные копья бы получились из этой загородки, — подумал Олег, еще раз тщательно обыскивая взглядом каждый кустик, каждый выступ, и не обнаруживший ничего, что могло бы таить опасность. — Но к чему все это построено? Для какой цели столько металла на земле оставили?" В висках учащенно бился пульс, тревога не пропадала, а наоборот, будто бы концентрировалась в жарком воздухе. — Глупости, — сказал юноша негромко, чтобы успокоить себя. — Все это глупости, тут никого нет, но на всякий случай надо уходить отсюда и побыстрее. Несколько машин вдоль обочины развалились и заросли мхом, превратившись в бугристые коричневато-зеленые холмики, и тоже не давали повода для страха, но Олег инстинктивно старался не приближаться к ним, держась как раз посередине дороги. Вдруг что-то с молниеносной скоростью просвистело в воздухе и с силой ткнулось в грудь, а в следующий момент такой же удар он получил в спину. Юноше показалось, будто его сплющили. То, что казалось странным наростом на машине, в действительности оказалось затаившимся живым существом самого жуткого вида: плоская треугольная голова, украшенная на макушке двумя чешуйчатыми пластинами, пересекалась черной щелью безгубого, но зубастого рта, а длиннющий блестящий от слюны язык, приклеившись к разгрузке и камуфляжу, ощутимо тянул вперед. На Олега смотрели черные немигающие глаза, которые сидели не в глазницах, а представляли собой небольшие конусообразные шишки. Кожа существа настолько точно имитировала цвет и фактуру мха, что только теперь, когда монстр стал двигаться, стало возможным разглядеть горбатое тело с длинным хвостом, закрученным в спираль. Чудовище поднялось на тощие лапы и, покачиваясь словно пьяное, очень медленно подбиралось к своей жертве. По всей вероятности, за спиной была еще одна такая же тварь. По счастью, правая рука Олега была свободна, и резким движением выхватив клинок, он отсек язык существа, а потом бросившись на асфальт, точно таким же способом освободился от второй удавки. Из омерзительных обрубков потекла бледно-розовая кровь, и после нескольких спазмов, куски чужой плоти отвалились от одежды Олега. Теперь он видел обоих своих противников, с которыми стало происходить что-то необыкновенное: по их коже, прежде столь удачно принимавшей цвет ближайшего окружения, хаотично пробегали полоски и пятна самых невероятных оттенков, глаза беспорядочно вращались в своих шишковатых башенках-глазницах, а безгубые пасти издавали громкие щелчки. Одна из тварей стала пятиться, намереваясь скрыться за машиной, но другая продолжала наступать на лежащего врага. Поэтому Олег не раздумывая разнес ей череп короткой очередью, после чего не мешкая ни секунды, едва успев осознать, что судьба в который раз подарила ему спасение, бросился прочь. * * * Нелепая смерть соратника оказала на карателей различное, хотя и предсказуемое впечатление: Николай и Григорий были разозлены, Аня — подавлена, а Артур — деморализован. "Забыли, что такое настоящий поход, молодежь зеленая," — думал старейшина. — Контрольный замер, — скомандовал он. — Сто шестьдесят четыре микрорентгена, — отчитался Григорий. Николай, проведя по мокрой лысине ладонью, надел шлем. — Это нормально, — сказал он. — Первые два года после Коллапса такой фон стоял в Лакедемоне. Конечно, угнетающий фон, но не сильно страшный. Для успокоения можете надеть противогазы. Артур торопливо выполнил рекомендацию и таращил глаза сквозь запотевающие стекла. Аня поморщилась, представив себе, каково будет в такую жару под резиной и решила рискнуть, тем более что ветераны вроде бы не собирались следовать примеру наследника, который увидев, что оказался единственным перестраховщиком, тоже стянул с лица резину. Отряд двинулся в направлении центра города. Молодые люди то и дело косились вправо, с неподдельным любопытством разглядывая невиданные многоэтажные дома и считая про себя этажи. — Ты след предателя видишь? — спросил старейшина девушку. — Да, он проходил здесь, — утвердительно кивнула она. — Говорили, что туман берет за проход одну жизнь, интересно, почему же нам так повезло? — произнес Артур, как будто бы ни к кому не обращаясь. — С аномалиями трудно быть уверенным. Четыре года назад хватало одной жертвы. Сейчас что-то изменилось, — ответил Николай, буравя взглядом окрестные заросли. — Больше всего мне интересно как прошел предатель, чем он заплатил? Или отдал свое мутантское отродье? — желчно предположил наследник, разглядывая длинный высокий дом, в котором, казалось, могли разместиться все жители Лакедемона. Старейшина только покачал головой Вдруг в отдалении послышались выстрелы. — Это недалеко отсюда, километр, или, что более вероятно, полтора, вперед! — скомандовал старейшина. Каратели перешли на бег. Они промчались мимо двойной семнадцатиэтажки, миновали несколько кварталов и уже приближались к перекрестку, когда неожиданно Аня прокричала, задыхаясь: — Стойте, стойте… Николай поднял руку, и преследователи остановились. — Тут были… — Аня никак не могла отдышаться, — тут что-то не так… тут какие-то мрази водятся… я вижу их шлейфы… — Вот черт! Отходим вправо, к домам… Не приближайтесь к машинам, идите только по ровной земле! — закричал Николай, увидев за рассыпающимся кузовом невообразимую тварь, полыхающую всеми цветами радуги. Забыв, что они вооружены, наследник и Аня с ужасом наблюдали как к ним, клацая когтями по асфальту, шатаясь, словно пьяный, делая остановки и отступая, но все же неуклонно продвигаясь вперед, приближается монстр, подобных которому они не могли себе представить. От страха он показался им еще больше и отвратительнее, чем был на самом деле. Особенно пугали глаза, что двигались в кожистых башенках, независимо друг от друга. Бородавчатая шкура чудовища из серо-коричневой вдруг сделалась ярко зеленой с желтыми разводами, а когда монстр разинул пасть, из которой с дикой скоростью буквально выстрелил язык, чуть-чуть не долетев до головы девушки, она завизжала и пустилась наутек. В этот момент отчаянно закричал Григорий. Он бежал вслед за Аней и Артуром, как вдруг куча сухих листьев, припорошенная землей приподнялась, открыла зев и через секунду сильным рывком мужчина был опрокинут на землю. Его правая нога оказалась между треугольных челюстей, которые немедленно начали мять, перетирать и пережевывать подметку берца, а вскоре и человеческую плоть. Николай хотя и опасался подстрелить товарища, с одиночных выстрелов перешел на короткие очереди, но они, казалось не причиняли монстру-хамелеону видимого вреда. Только вокруг пулевых отверстий на пупырчатой коже расцветали ало-голубые разводы, но вскоре глаза перестали вращаться и застыли, а челюсти двигались уже не столь неумолимо. Лишь оказавшись в подьзде дома, Николай смог перевести дух. На его плечо тяжело опирался Григорий, по лицу которого уже разливалась пугающая бледность. — Надо забраться на четвертый этаж, — сказал старейшина, когда все немного отдышались в темноте и прохладе. — Анна, ты кого-нибудь видишь? — Нет, — ответила девушка, все еще не до конца пришедшая в себя от пережитого панического ужаса. — Здесь точно никого нет. — Почему на четвертый? — спросил Артур, который всеми силами старался подавить дрожь в голосе. — Чтобы обзор был лучше, но пятый не годится, потому что он верхний, а там мало ли что с крыши приползет… Отряд стал подниматься по лестнице. Григорий, тяжело дышал и стонал, а за ним на ступеньках оставалась кровавая полоса. Аня шагала впереди, Артур, беспрестанно оглядываясь и что-то недовольно бурча, оказался замыкающим. Но на площадке третьего этажа одна из квартир оказалась незапертой и Николай, противореча своим же указаниям, затащил туда падающего с ног Григория, которому было уже совсем невмоготу. В небольшой комнате, с провисшими от сырости обоями, оказался грязный, но вполне крепкий широкий диван. Уложив раненного и предоставив Ане вытирать с его лица холодный пот, старейшина стащил остатки ботинка. Вместо ступни и пятки глазам открылся бесформенный кусок мяса, из которого торчала кость. Сказать было нечего и Николай, порывшись в вещмешке, достал бутылочку со спиртом и вату, хотя понимал, что такие раны просто так не залечить. Пока обрабатывали и бинтовали его ногу, Григорий потерял сознание. — Мы здесь застряли до темноты, — мрачно обратился Николай к Артуру. — Твари напали днем. Значит, ночью они будут спать. А нам пока надо решить, каким маршрутом следовать дальше. Он уселся на запыленный диван, достал из вещмешка карту города и разложил ее на свободном месте: — Значит, что мы имеем? Анна, скажи, предатель прошел хамелеонов, или как мы, куда-то свернул? — Прошел по прямой, — сказала девушка после секундного размышления. — Да как? — закричал Артур. — Как он мог их пройти живым? Куриц прошел, Туман прошел, хамелеонов прошел… он что, заговоренный? — Не знаю, — отрезал Николай и ткнул пальцем в карту. — Значит, он пошел к центру прямо по Александровской. Рисковать нам не следует, и возвращаться на эту улицу мы не будем, а продвигаться станем параллельным курсом. Пойдем по Чехова, вот она видите? Все трое склонились над картой. — Анна, смотри внимательно! По улице Чехова, — продолжал старейшина, — дойдем до рынка. Видишь овал? Вот это рынок и есть. Может быть, ты предателя уже тут засечешь, ведь он будет искать пристанище на ночь. Хорошо бы его тепленьким взять, во сне. Но если нет, то начнем прочесывать старый город. Вот тут, проверка будет твоим способностям, надеюсь, след единственного человека в городе ты не пропустишь? — Там… — Артур замялся, понимая, что у него имеется важная информация, которой в сложившейся ситуации целесообразней поделиться. — Там вроде бы могут выродки жить. Ну, люди-мутанты. — А откуда у тебя такие сведения? — поднял брови Николай. — Да так, слухи ходили… — Какие слухи? — старейшина нахмурился. — Говори начистоту, Артур. Наследник понял, что нужно прямо сейчас дать правильный ответ. Такой, чтобы его самого ни в коем случае не заподозрили. — Олег как-то обмолвился, что вроде бы он от кого-то слышал, что в городе встречаются выродки… — Так, — Николай требовательно смотрел на Артура. — Почему не сказал об этом на Совете, перед выходом из Лакедемона? — Да как-то из головы вылетело. Да и потом, ты сам был уверен, что мы его раньше догоним. Старейшина взглянул на наследника и кивнул, прикрыв веки: — Мне придется известить твоего отца о преступном легкомыслии… Артур потупился, а Аня прожигала взором мужа. — Ну, теперь уже поздно сожалеть, — Николай, свернув карту, убирая ее в вещмешок. — Окон не открывать, чтобы не привлекать запахом посторонних. Подопрем входную дверь, поедим и отдыхать. До заката еще далеко. Вы можете расположиться там, а я останусь с Гришей. Артур, расплывшись в улыбке, подошел к двери в смежную комнату, и, хлопнув себя по бедру, сказал Ане: — Ну, иди сюда. — Я с тобой в одной комнате спать не стану! — со сталью в голосе проговорила девушка. — Да брось ты, мать, — наследник вновь похлопал себя по ляжкам, не допуская мысли, что жена осмелится так унизить его перед посторонним. — Иди сюда… — Николай, — обратилась Аня к старейшине, — а можно я останусь тут? У Артура от удивления приоткрылся рот, а на лице девушки появилась еле заметная ухмылка. Николай посмотрел на диван, где уже лежал раненый, и невозмутимо ответил: — Думаю, что тут нет места, Грише надо как следует отдохнуть. — Ну, тогда я занимаю кухню, — сказала Аня и вышла. * * * Дорога, по которой бежал Олег, казалась нескончаемо длинной. Он мчался мимо заборов, пустырей, домов, с каждым шагом стремясь увеличить расстояние между собой и жуткими созданиями. Наконец, на каком-то перекрестке он оглянулся, удостоверившись, что за ним никто не гонится, и только тогда позволил себе перевести дух. Посередине дороги стояли несколько автомобилей, будто слипшихся друг с другом. Вокруг кучи искореженного, изъеденного ржавчиной металла лежали человеческие скелеты в истлевших одеждах. Странно было, что никакое зверье не позарилось на кости. В этот момент сзади раздались приглушенные расстоянием выстрелы. Значит, его преследователи тоже были тут и, скорее всего, нарвались на хамелеонов. Но Олег не ускорил шаг, наоборот, он остановился. Отчего-то внутри росла уверенность, что каратели не пробьются сквозь разозленных монстров, и отступят, либо пойдут другим путем. Но сейчас бывшего жителя Лакедемона взволновало другое: именно в этот момент пришло явственное осознание, что назад дороги нет. Теперь он вечный изгнанник, которого даже если и примут в чужую общину (при условии, что таковую удастся найти), то на что сможет рассчитывать чужак? На рабство? Но дети рабов — тоже рабы. Таков закон. Юноша заглянул в люльку. Девочка дышала. Никогда, никогда не желал бы он такой судьбы для себя и своей дочери, но другого выбора пока что не имелось, и Олег понял, что ради ее жизни готов стать кем угодно. Конечно, если все будет невыносимо, то через пять-семь лет можно попытаться убежать, найти какое-нибудь уединенное место, чтобы жить свободными. Олег посмотрел на угловой дом, на котором висели две таблички с вполне хорошо сохранившимися буквами: "26 переулок" и "ул. Александровская". "Вот, — подумал парень. — Совершенно глупое название, ничего не значащее число. Но оно страшное. Я пройду мимо этого переулка с бессмысленными цифрами и уже никогда не вернусь назад… Надеюсь, что попаду к людям. Или, быть может, к нелюдям, но какая разница? Лишь бы приняли…" Конечно, особо верить Артуру не следовало, информация о выродках, живущих в Таганроге могла быть и ложью, но ведь контрабанда откуда-то бралась? А если мутанты торгуют, значит, они разумные и с ними можно договориться. Если бы рядом был Серый! Но Олег запретил себе думать о погибшем друге: боль потери туманила разум, а собранность сейчас была необходима. Он шел и шел, никуда не сворачивая; асфальт во многих местах раскрошился, и вездесущая, никем не смятая трава пробила себе дорогу к свету. Дома, главным образом, одноэтажные, хоть и заросли бурьяном, неплохо сохранились, но не носили никаких признаков обитания, хотя, возможно, хозяева просто хорошо прятались от посторонних глаз… Вот бы самому поселиться в каком-нибудь из таких домишек, жить там скрытно… Только найти, чем кормить ребенка… Солнце жгло землю. Стояла тишина, изредка нарушаемая щебетанием невидимой птицы. Покой, удивительный, безмятежный, разливался по мертвому городу. Впрочем, нет, Таганрог был живой — вскоре Олегу пришлось в этом убедиться. Теперь он вздрагивал при малейшем подозрительном шуме, озираясь и хватаясь за автомат, однако ничего кроме шелеста листьев под легким ветерком слышно не было. Здания сменяли друг друга, улицы пересекались под разными углами и разбегались в стороны, а Олег в страшном напряжении шел куда глаза глядят, пока не оказался на небольшой площади. Посередине, на высокой колонне, четким силуэтом выделяясь на фоне неба, стояла статуя: человек, что-то держащий в руке, а в ногах у него сидела каменная птица. Пока Олег складывал в слова буквы, начертанные на постаменте: "АЛЕКСАНДРУ ПЕРВОМУ 1830", из-за памятника вдруг вышел мужчина, облаченный в мешковатое черное одеяние. Его волосы цвета ржавчины, кое-где выгоревшие до соломенной желтизны, были зачесаны назад. Широко расставив ноги, скрестив руки на груди, человек уставился на беглеца зелеными глазами, излучавшими непоколебимую уверенность. Юноша вскинул автомат и прицелился. Ни один мускул не дрогнул на лице незнакомца в черном. Только прищур глаз стал чуть уже. — Оружие на землю, — произнес он.

Глава 9

МОЖЕТ ПОСТУПОК ЛЮБОЙ РАВНОВЕСИЯ ШАТКОСТЬ НАРУШИТЬ После приказа, отданного громко, но спокойно, Олег перестал целиться и отвел ствол в сторону, хотя продолжал сжимать автомат. — Я жду, — мужчина буравил нежданного гостя колючим взглядом. — Я… пришел с миром, — выдавил юноша и удивился нелепости своих слов: какой мир он мог принести, когда по пятам идет группа карателей? — Ну, раз ты пришел с миром, тем более, положи автомат на землю, — человек в черном ухмыльнулся и развел в стороны пустые ладони, — я ведь безоружен, как видишь. — У меня младенец, — Олег заколебался, голос его дрогнул, — девочка. Ее хотели убить… — Я, Валерий Кислов, гарантирую твою безопасность! — мужчина будто совсем не обратил внимания на слова о девочке, — Слово вождя нуклеаров. В эти секунды, которые тянулись невероятно долго, юноша старался стоять спокойно, не желая угрожать, но инстинкты вступили в яростную схватку с разумом. Встреча произошла слишком неожиданно, и весь предыдущий жизненный опыт восставал против доверия незнакомцу. Сейчас в полной мере на душу навалилась тяжесть ответственности за жизнь дочери, и нельзя было совершить ошибку. Крохотная и совершенно беззащитная, она всецело зависела от правильности решения, принятого отцом. Олег напрягся настолько, что даже пальцы ног в ботинках сжались и вдавились в подошвы… Он убеждал себя, что от послушания и быстрого выполнения приказов зависело отношение к нему хозяев Таганрога, но руки отказывалось выполнять требования здравого смысла, и побелевшие от напряжения пальцы, вцепились в автомат крепче, чем когда-либо. А что, если этот, в черном, не был вождем? А что, если даже и был, но намеревался обмануть? — Ты сомневаешься в моем слове? — губы мужчины сжались, а в глазах, цвет которых стал напоминать ярко-зеленую тину Азовского моря, блеснул злой огонек. — Хочешь оскорбить меня?! Последний раз говорю: бросай оружие! Олег с усилием разжал пальцы и положил автомат под ноги. — И подсумок. Пришлось подчиниться. — Тесак свой тоже сними. Юноша бросил звякнувший об асфальт клинок. — Больше ничего нет? Олег поколебался секунду, и, вытащив из голенища берца стилет, бросил его возле шашки. — Хорошо, — взгляд вождя смягчился, — теперь три шага назад. Как только беглец выполнил это, мужчина засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Невесть откуда появились четверо вооруженных луками юнцов, скорее даже мальчишек, в коротких до колен штанах и широких полотняных рубахах. Они, бросая на чужака настороженно-любопытные взгляды, сноровисто подобрали с земли оружие и выстроились полукругом за спиной вождя, в руки которого перекочевал конфискованный автомат, и было ясно, что с этой вещью он знаком более чем хорошо. Кроме лучников на площади показался еще один обитатель города, как и вождь, одетый во все черное. Судя по заметной седине в волосах и окладистой бороде, ему было лет сорок пять, а в руках он держал взведенный арбалет, впрочем, самой простой конструкции. Во взгляде этого человека затаилась боль или какое-то дугое горькое чувство. Словно некогда что-то пылало в его сердце, бурлило, обжигало нутро ярким огнем, потом лютые морозы сковали это пламя льдами, но отблеск былого горения навсегда запечатлелся в пронизанных скорбью темных глазах. Но не взгляд бородача смутил Олега. Лучники казались странными, было в них что-то противоестественное. Юноша нахмурил брови, пытаясь сообразить, что все это значит, и внезапно понял: все четверо парней имели кошачьи зрачки! Двое старших — походили на обычных людей, а эти… В груди поднялось ощущение неприятное, на грани отвращения: перед ним стояли не люди, а выродки. Самые натуральные выродки. Те, которых без всякой жалости убивали в Лакедемоне на протяжении всех последних лет. Но, с другой стороны… и на душе Олега стало легко, почти весело: он все-таки нашел мутантов, и возможно, они примут ребенка, как своего. — А теперь давай, представься, — рыжеволосый, поглаживая "калаш", посмотрел исподлобья. — Меня зовут Олег, сын Виктора. — Н-да, — протянул вождь, качнув головой. — Сейчас бы шамана сюда, он непременно что-нибудь сморозил бы по поводу твоего имени. Кстати, где он, Лёня? — Поплыл на рыбалку, зуреланов ловить, — ответил бородач спокойным голосом. — Покажи-ка ребенка, — обратился бородач к Олегу. Юноша с предельной осторожностью вытащил из люльки дочку, с досадой почувствовав, что ее пеленка была мокрой, и передал в протянутые руки. — Мальчик или девочка? — Девочка. Малышка все так же ни на что не реагировала. — Что с ней? — вытянув губы в трубочку, мужчина неожиданно умело принялся качать ребенка. — Ее напоили маковым отваром. Может быть, доза была слишком большой… Она весь день ничего не ела. Вы сможете найти для нее женское молоко? — Что ж, все по порядку, найдем и молока, — бородач вернул девочку Олегу. — Можешь звать меня Леонид Дрожжин. — А меня Ильей, — вырвалось у низкорослого юнца, которому на вид нельзя было дать больше четырнадцати. Двое мужчин, укоризненно нахмурившись, посмотрели на выскочку. Мальчишка замялся, попросил прощения и отошел на несколько шагов, но его лицо выражало какую-то аномальную, почти болезненную пытливость, и вертикальные зрачки, разглядывали Олега словно через лупу, причем без всякого стеснения. — А теперь, — соломенные брови вождя чуть приподнялись, — пойдешь со мной. Олег спросил, какие опасные твари живут в городе, потому что безоружным чувствовал себя очень неуютно, на что Дрожжин усмехнулся. — Опасных для нас зверей тут нет. Граница Запретной зоны проходит по трамвайным путям. Тебе повезло, что она пропускает людей, правда, Валера? — обратился он к зеленоглазому. — Пока ничего не знаю про его везение, — усмехнулся тот. — Но все будет зависеть от честности. Олег ничего не понял и выглядел ошарашенным. — Может быть, тебе это кажется невероятным, — сказал вождь. — Однако, проникнуть в дальше Смирновского переулка не может ни один хищник. Шаман уверяет, что это он договорился так с Городом и Миром. — По-моему, просто невыясненная аномалия, — возразил бородач. — Скажи, а за тобой пошлют погоню? Олег кивнул, с досадой отмечая незаурядную проницательность руководителей дикарей. — Вот видишь, о самом-то главном ты и не сказал, — констатировал Валерий. — Как думаешь, сколько бойцов? — Скорей всего, четыре-пять, максимально шесть. И они скоро будут здесь, — ответил Олег, не видя смысла скрывать или преуменьшать опасность. Услышав это, вождь наклонился к уху Дрожжина и что-то сказал шепотом. Олег подозревал, что говорят о нем, и многое отдал бы, чтобы услышать эти слова, но как ни старался, не мог разобрать ничего конкретного. — Долбаный шаман! — зло прошипел Валерий. — Вот куда он поперся со своей рыбалкой, когда тут чрезвычайная ситуация! — Сказал: я, мол, свое дело сделал, о приближении неизвестного предупредил, а дальше со всем этим дерьмом собачьим пусть разбирается вождь и судья, то есть мы. — Так и сказал? — Да, по крайней мере, Валек так передал, — равнодушно кивнул бородатый. — А не слишком ли много позволяет себе сопливый шаманский ученик? — вождь покосился на четверых телохранителей, которые, впрочем не отводили глаз от пришлого и продолжали держать его на прицеле, давая время старшим обсудить свои дела. — Да он-то причем? Это же Ян ему велел так сказать. Слово в слово повторить. Наверняка, особенно настаивал на "дерьме собачьем"… Но, как бы то ни было, вернется он, скорее всего, только завтра утром, — заметил судья. — Так что придется самим меры принимать и устраивать торжественную встречу. — Илья! — в полный голос окликнул вождь низкорослого паренька. — Давай, дуй сперва в парк, потом на набережную, с набережной на ферму, собирай всех, кто не занят на работах. Придется по всему периметру выставлять наблюдение. Паренек тут же умчался, едва не сверкая пятками. — Вы трое, — обратился Кислов к оставшимся телохранителям, — на центральный рубеж, патрулировать до прихода подкрепления. Только аккуратно и незаметно, как на охоте. Внимательно слушайте, может, где собаки залают или птицы всполохнутся. Сразу сообщайте, если что. Юнцы побежали выполнять приказ. — Ну, а ты, Олег, сын Виктора или как тебя там, не отставай, — произнес Кислов. — Что ж так жарко сегодня? С этими словами вождь стянул с себя черную мешковатую рубаху, обнажив крепкий торс, чем немного покоробил Олега. Трудно было представить, чтобы кто-то из правителей Лакедемона вот так, запросто, без церемоний, начал бы раздеваться прямо на улице. Да и вообще вся эта сцена его изрядно озадачила. В Лакедемоне чужака сперва бы связали и отправили под усиленным конвоем в карантин, а потом допросили бы как следует. — Валера, я, пожалуй, останусь, — сказал Дрожжин. — Сейчас молодежь подтянется, я их распределю по периметру, да и сам тоже подежурю. Ты подходи, как сможешь. Кислов согласно кивнул и вручил автомат с подсумком судье. — Не забыл еще, как пользоваться этой штуковиной, Лёня? — Не волнуйся, справлюсь, — ответил судья. Кислов поманил пальцем Олега, и тот встал рядом, не зная кем себя считать: то ли пленником, то ли рабом, но уже не сомневаясь, что его судьбой распорядятся так же уверенно и со знанием дела. Они шли по пустынным улицам, мимо домов, которые казались одинаковыми усталому беглецу, когда вдруг из-за угла открылось море. Это случилось так неожиданно, что у юноши захватило дух. Если вспомнить десятки закатов, которые наблюдал Олег, дежуря на вышке, то самое завораживающее зрелище всегда разворачивалось именно там, где лиман впадал в море, там, где садилось солнце, освещавшее разрушенный мост, и где тысячи бликов рассыпанные по воде рождали в душе грусть. Грусть не режущую до кости, не беспросветную, а щемящую, с приятной кислинкой одиночества. Но сегодня в лучах клонящегося к закату светила водная гладь казалась сотканной из густой синевы и яркого золота. В этот удивительный миг мнение, разделяемое всеми жителями Лакедемона, что воды Азовского моря грязны и ядовиты, выглядело как минимум нелепым недоразумением. — Эй, — окликнул парня вождь, — не зевай. Олег вслед за Кисловым вошел в дверь какого-то дома. В большом вестибюле, из которого широкая лестница уходила на второй этаж, была только пожилая женщина в просторном сером платье и таком же сером платке, которая стоя на коленях мыла пол. — Лена, ты свободна, — сказал вождь. Женщина вздрогнула и тяжело поднялась. — Что же мне делать теперь? — спросила она, не поднимая глаз. — Я ведь сегодня должна убираться здесь. — Видишь ребенка? — вождь посмотрел на женщину. — Кто у нас тут из кормящих ближе всего?.. Дуй к Алине, пусть кто-нибудь из ее семьи придет, заберет малышку. И давай поскорее! Женщина, схватив ведро и тряпку, поспешила скрыться с глаз Кислова. "Конечно, это рабыня", — решил Олег. — Раздевайся, — буркнул Валерий, усаживаясь за стол в небольшой комнате. — Как? — не понял Олег. — Полностью, — ухмыльнулся вождь, — положи ребенка и мешок свой сюда и раздевайся, вещи тоже на стол складывай. — Зачем? — А затем, — невозмутимо ответил Кислов, — что я должен точно знать, что ты от меня больше ничего не скрываешь, что ты не вооружен. Олег понимал: противиться нет смысла. Удивляло его только одно, почему Кислов спокойно остается с ним один на один, почему рядом с ним нет воинов, которые могли бы в случае чего прийти на помощь. Ведь от чужака можно ожидать всякого. — А мне больше никто и не нужен, — вождь будто бы прочитал мысли юноши. — Потому что ты пришел сюда с младенцем, который без нашей помощи умрет. Вытворять всякие глупости у тебя сейчас резона нет. Так что раздевайся! Олег осторожно положил ребенка на стол и принялся стягивать с себя камуфляж, а потом разулся. — Трусы тоже снимай, — небрежно произнес Кислов, принимаясь обыскивать разгрузку. — Валерий Александрович, — донесся от двери мелодичный голос. Олег обернулся и обомлел. В дверях стояла девушка, одетая в простую коричневую блузу, заправленную в такие же простые коричневые штаны до колен. Но в этом неброском наряде она все равно поразила юношу настолько, что он непроизвольно приоткрыл рот: девушка была темнокожей. Черные, как сама ночь волосы и необыкновенные синие глаза с кошачьими зрачками вызывали в памяти картинки из какой-то интернатской книжки о диких животных. "Пантера, — подумал Олег, — самая настоящая пантера". — Привет, Каур, — проговорил Кислов, не оборачиваясь, и продолжая шарить по карманам. — Видишь, тут ребенок голодный. Девушка бросила озорной взгляд в сторону раздетого парня, который прикрывал причинное место снятыми трусами, улыбнулась уголками губ, отчего на ее щеках появились совершенно очаровательные ямочки, и подошла к столу. — Какая хорошенькая, — вырвалось у нее. — Отнеси малышку к сестре, — Кислов, наконец, закончил обыск одежды и принялся копаться в вещмешке. — У нее, как я слышал, много молока. И, если она не против, Совет признает девочку дочерью Алины. От этих слов Олег вздрогнул. Беспокойство юноши не укрылось от взгляда вождя. — Пока что только так и никак иначе, — сказал он. — Ты ведь хочешь, чтобы твоя дочь жила? Беглец кивнул, не отрывая глаз от Каур, которая бережно взяла люльку, зыркнула на прощание в сторону Олега и вышла. — …а чтобы твоя дочь получала должный уход, она должна быть в семье кого-то из нуклеаров. Ты ведь пока что чужак… Ну ладно, все без обмана, теперь одевайся, садись, будем общаться, — Кислов наконец-то закончил рыться в вещмешке. Олег некоторое время взвешивал: поведать все или, быть может, что-то утаить, или даже соврать. Но глядя в глаза вождя, буквально прожигающие зеленым огнем, парень осознал, что такого человека будет очень трудно обмануть. Он явно не относился к мечтательным поэтам, да и на недалекую атаманшу не был похож. К тому же сейчас на кону стояла не только его жизнь, но жизнь девочки. И поэтому рассказал все без утайки, опуская только мелкие подробности: о смерти жены, об обычае избавляться от неполноценных младенцев, о том, как он сбежал, убив часовых, о курицах-чародейках, жутком тумане и гигантских хамелеонах. Они разговаривали пару часов. Вождя интересовало буквально все: число жителей Лакедемона и прилегающих деревень, история поселения, социальный состав, хозяйственная деятельность, обычаи, верования, правители и старейшины, боевая подготовка и вооружение. У юноши зверски урчало в животе, хотелось есть, пить, а еще больше в туалет, но он вынужден был терпеливо отвечать на все вопросы Кислова. Наконец, тот, удовлетворенный, сказал: — Хорошо. В целом мне все ясно: выхода у тебя нет, и ты должен будешь остаться у нас… или умереть. — Я буду… — Олег выдержал тяжелый взгляд вождя, — рабом? Хмурое лицо Кислова искривилось в усмешке: — Ты ведь родился после Великой Катастрофы? Значит, можешь быть только нуклеаром. Других у нас не имеется. Мы общество равных. Конечно, тебе нужно будет пройти обряд инициации, прежде чем станешь нуклеаром, но это все. Я так понимаю, несмотря на жесткую кастовость и весьма дикарские обычаи, у вас не было каннибализма и прочего непотребства… Олег кивнул. — Значит, ты не опозорен наследием прошлого мира, это хорошо, хотя несмотря на это, все не так просто. Парень недоумевающе посмотрел на вождя. — Я сейчас тебе объясню, — сказал Кислов. — Если ты решишь стать нуклеаром, то должен будешь отречься от своей прошлой жизни, от своего прошлого имени и даже от своего прежнего "я". Мы строим новое общество, — вождь задумался, поджав губы, затем продолжил. — Общество социальной справедливости, где потребление никогда не станет культом. Общество, которое никогда не уничтожит самое себя. Мы утопия, о которой мечтали тысячи и тысячи поколений. Но чтобы жить в этой утопии, нужно разделять убеждения и веру нуклеаров. Ты готов разделить наши убеждения и веру? Олег кивнул. Вождь ухмыльнулся, его зеленые глаза блеснули веселой злобой: — Как ты можешь разделять наши убеждения, если ты их не знаешь? Юноша смутился. — Я… просто готов, — тихо произнес он. — Вот как? — Кислов немигающим взглядом уставился на Олега. — Тогда слушай внимательно. В нашем обществе все равны. Поэтому забудь свои аристократические замашки. Я так понимаю, ты не привык к простому труду? Тут придется научиться работать руками. У нас все работают. Хозяев нет и рабов тоже. Через три года получишь право голоса на общих собраниях и превратишься в полноправного нуклеара. Разумеется, при условии следования заветам нашего общества. Ты должен понимать, мир погиб оттого, что в нем восторжествовала несправедливость. Ты знаешь, о трагедии общин? — Знаю, что такое "трагедия" и что такое "община", — ответил Олег, — но что такое "трагедия общин", я не понимаю. — Объясняю, — Кислов провел рукой по рыжим волосам. — Некоторыми умными головами еще до катастрофы была выявлена задача урегулирования противоречий общественного блага и личных интересов. Понимаешь, о чем я? — Смутно, — честно признался Олег, который и в интернате терпеть не мог учить всю эту дребедень про прошлую жизнь. — Конечно, понять с налету это непросто, — удовлетворенно хмыкнул вождь. — Но представь, что существует некий луг, где окрестные жители пасут коров. Каждый хозяин может увеличивать число коров насколько пожелает, но если все будут так делать, что получится? Личная выгода будет увеличиваться, а количество травы на лугу уменьшаться. В конце концов, корысть приведет к тому, что травы останется совсем мало и в убытке окажутся все, потому что коровы от бескормицы сдохнут. Так вот, в некотором роде наша планета и была таким огромным лугом, а все страны, все корпорации, различные движения, да и вообще все люди — каждый пытался использовать этот луг на полную катушку. И однажды наступил момент, когда травы стало не хватать. А жить хотелось все так же, на полную катушку. И незлым в общем-то, людям пришлось убивать чужих коров, чтобы их собственный скот мог дожрать еще уцелевшую траву. Так случилась война, которая уничтожила и луг, и коров, и хозяев… Олег кивнул. Понятие "община" было близко ему, поскольку в Лакедемоне все угодья, вся собственность была общественной. — Люди должны были думать о других, — произнес Олег. — Правильно. Так вот, мы, нуклеары, не можем позволить хаотичного распределения ресурсов. Мы должны следить и за лугом, и за коровами. Поэтому не должно быть никакой частной собственности, а так же семейственности. Никакой! И никакого неравенства! Ты обязан это понять, ты должен с этим согласиться и уверовать. Только тогда ты сможешь стать нуклеаром. У вас, в вашей Лакедемоновке, существует неравенство, кастовость, и кучка семей на верхушке пирамиды захватила все, значит, ваше общество обречено. Понимаешь меня? Парень помешкал немного, но потом кивнул. — Мораль Лакедемона сгнила. А все, что совершается во имя уничтожения гнили, не может быть злом. Так что, я считаю, ты сделал правильный выбор, — продолжил вождь, — и даже убив двух человек, ты не совершил преступления, хотя кто-то может со мной и не согласиться. Каратели идут по твоему следу, чтобы уничтожить тебя и ребенка. Мы, естественно, остановим их. Но твой путь нуклеара начнется именно отсюда. Ты будешь участвовать в засаде и сделаешь первый выстрел. Это будет твоим посвящением в люди новой эпохи и отречением от старого прогнившего мира. Согласен? — Вы мне предлагаете… — несмотря на теплый вечер, у Олега похолодела спина, — убить кого-то из моих товарищей. — Бывших товарищей, — поправил юношу Кислов. — Бывших! Ты думаешь, если б они тебя поймали, то пощадили? Как бы не так! Запомни, они тебе больше не товарищи, они убийцы, хоть и не одичали до каннибализма, но все равно выродки. У Олега в голове все перемешалось и спуталось. Все! Абсолютно все! Еще недавно он считал выродком любого мутанта, а теперь, оказывается, выродки были полноправные граждане Лакедемона. А еще он смертельно хотел есть и спать; жуткая усталость не давала проясниться мыслям. — Согласен со мной? — вождь пристально посмотрел на Олега. — Учти, отказ означает то, что в течении двух часов ты с ребенком должен будешь покинуть территорию города. У юноши пересохло в горле. Он не хотел стрелять в своих, пусть и бывших, товарищей, но еще сильнее ему не хотелось куда-либо уходить, да и идти ему было больше некуда. И потому выбор превращался в предопределение. — Олег, как там тебя… сын Виктора, ответь, ты согласен? Парень заглянул в ядовито-зеленые глаза Кислова. В горле застрял вязкий ком. Юноша попытался сглотнуть и не мог. В глазах потемнело, а в виски ударила кровь. — Я не слышу ответа. Олег хотел сказать: "Да", — что ему еще оставалось? Но из глотки вырвался несуразный хрип, и потому он просто кивнул. — Хорошо, — на лице вождя играла торжествующая улыбка. — Пойдем на кухню, сдашь свою вяленую свинину и прокисшее молоко, заодно нормально поешь, а потом выдвинемся на рубеж. * * * Аня сидела с закрытыми глазами, прижавшись спиной к ржавой кухонной батарее. Рядом на полу возле опрокинутого холодильника, измаранного охристыми подтеками, лежали бронежилет, вещмешок, кинжал и автомат. Поскольку окон не открывали, то в кухне стояла жаркая духота, и батарея была приятно прохладной. Периодически девушка проваливалась в сон, и тогда вялая, серая действительность сменялась причудливыми полубредовыми картинками. Она будто бы попадала в свое прошлое и наблюдала за всем со стороны. Могла останавливать время, где-то прокручивать вперед, где-то наоборот откручивать, и смотреть, смотреть… …Она видит девятилетнюю девочку, маленькую пацанку. Ее часто лупят родители, лупят нещадно. Но сломить не могут. Она упряма и нерадива. Упорно, хоть и тайком, делает так, как ей хочется. В конце концов, ее отдают в женское отделение интерната. Там строптивости сильно поубавилось… …Вот она бегает, ползает, занимается борьбой, учиться стрелять из лука и арбалета. Она лучший снайпер. Даже мальчишки, которые старше ее на два-три года, не посылают так точно стрелы и болты в мишень. Ей позволяют произвести несколько выстрелов из автомата одиночными. Это большая честь… …Аня откручивает пленку назад и заново просматривает свою жизнь. Вот отец тащит ее, десятилетнюю девчонку, за ухо. Она ревет. Стоп! Вон там, сбоку, стоит мальчик. Воины не плачут, и потому он борется с собой, чтобы глаза не смели увлажняться. Но ему жалко Аню. Мальчика зовут просто Олежка. Он еще не получил взрослого имени — сын Виктора… Ее стрела вонзается прямо в середину мишени. Она горда собой. Торжественно улыбается. "Учитесь, позорники! — говорит юным воинам Анатолий Алфераки, инструктор и начальник гвардии. — Девчонка стреляет лучше вас. Вы не воины Лакедемона, вы сопливые рабыни!" Стоп! Там, в толпе мальчишек, на нее смотрит, открыв рот, преисполненный искренним восхищением… Олег… …Девушка кричит: "Я не буду его женой! Я не выйду за этого хлыща!" Отец не терпит возражений, и она получает удар по щеке. Сильный, хлесткий, как всегда обидный. Он говорит: "Дура ты, это же будущий царь!.. большая честь для нас…". Она покоряется, да и как тут не покориться. Все-таки сломали… сломали… вот она выходит из Храма Славы под руку с Артуром… и первая брачная ночь… боль, кровь и горькие слезы… а через несколько недель первый выкидыш… Аня проснулась и потянулась, разминая ноги. Солнце уже клонилось к закату и небо на востоке потемнело. — Почему здесь? Почему? — доносилось откуда-то со стороны коридора. Все еще не понимая, что происходит, она приоткрыла дверь и выглянула из кухни. В коридоре стояли Николай и Артур. — Плохо дело, — сказал следопыт, протирая лысину. — У Григория высокая температура и бред. Ему осталось не больше десяти-двенадцати часов. Плохо дело. — Почему… здесь… — снова раздается надрывный стон из комнаты. Артур будто не услышал ни озабоченного Николая, ни бредящего Григория. Он, бледный и взъерошенный, уставился на табло дозиметра: — Двести семьдесят микрорентген. Мля! Какого хрена! Мля! Валить нужно отсюда, прямо сейчас валить! Мы все тут сдохнем к чертям! А если предатель найдет выродков? Или спрячется? Сколько мы его тут ловить будем? На хрен этот сраный город! Следопыт схватил наследника за плечи и с силой встряхнул. — Артур, послушай, — прорычал он. — На моем счету тринадцать походов в сторону Таганрога, семь в сторону Новоазовска и четыре на север. И я ни разу не провалил задания. Ни разу! Ни одного! Я не потерплю провала. Все не так страшно, как кажется. Сегодня ночью мы найдем и убьем мерзавца, вместе с его отродьем и всеми выродками, которых он только сможет позвать на помощь. Мы вернемся с их головами. Мы — остатки полноценных людей, хранители всего, что погибло, за нами будущее, мы — сила! Кого нам бояться? Кучки аборигенов? Утром на нас уже напали двенадцать ублюдков, мы их всех перещелкали за одну минуту. Или ты думаешь, местные выродки умеют воевать? Да мы их перебьем к черту, они не успеют глазом моргнуть! Кто нам страшен? Туман Даров? Мы возьмем двух, нет даже трех пленников, или вернемся северной дорогой, через Николаевское шоссе. Вероятность встретить туман будет минимальна. Что тебя тревожит? Хамелеоны? Будем передвигаться ночью. Радиация? Двести семьдесят микрорентген в час — это не настолько страшная доза. Это мой двадцать пятый дальний поход, и я бывал в зонах похуже и пожестче, поверь мне. И пока жив. И дети нормальные… — Скажи это своим волосам! — ответил немного успокоившийся Артур и, вырвавшись из рук следопыта, направился в свою комнату. — А ты почему без броника? Где оружие? — спросил с раздражением Николай, обратив внимание на Аню. — Оденься немедленно! Девушка вернулась на кухню и поспешно собралась. Два часа спустя они спускались по лестнице. Первым шел Николай, за ним Аня, замыкал отряд Артур. Григория они оставили умирать в квартире. У него забрали автомат, вещмешок и дозиметр, дали напиться и оставили личный клинок. Старейшина вложил в руку раненого пистолет, отнятый у атаманши, с единственным патроном в патроннике. Когда отряд спустился на первый этаж, раздался выстрел. — Да восславят тебя священные воды Миуса, брат мой, — прошептал следопыт, выходя из подъезда. Пробравшись сквозь заросли, троица вышла на дорогу. Ночь выдалась звездной и безветренной. Было очень тихо. В свете растущей горбатой луны дома и деревья, погруженные в зловещее затишье, казались фантомами, призрачным отражением иного мира. — Ты наши уши и наши глаза, — шепнул Николай Ане. — Как почувствуешь след Олега, дай знак. Только делай все молча. Они бесшумно продвигались по городу. Аня прислушивалась, постоянно озиралась, но ее шестое чувство ничего не могло нащупать. Совсем ничего, будто город вымер. Не было хищников, не было их жертв, не было ничего. Отряд вышел на очередной перекресток, в середине которого находилась целая груда искореженных автомобилей. Николай рукой указал направление. Аня огляделась и увидела очень странный столб, с каким-то длинным скворечником наверху, в который были вставлены три стеклянных кругляша. И вдруг тот, что посередине, загорелся желтым светом, потух, и снова загорелся. От призрачной ночи не осталось и следа. Стоял жаркий полдень. Кругом столпотворение. Настоящая паника. Кто-то бежит, зажав в руках сумки с продуктами. Другой застыл на месте, обхватив руками голову, понимая, что спастись не удастся. Еще один лежит неподвижно: он получил свое избавление. Слышится нестерпимый вой, больно режущий уши. Дым стелется по земле, не давая дышать. Множество автомобилей, часть из которых смяты, сгрудились на перекрестке, перекрыв проезд. Доносятся крики боли, отборный мат, детский плач. Двое мужчин, красные от напряжения, вцепились друг другу в глотки, стоя на капоте. Из покалеченной бело-синей машины с надписью "Полиция" выскакивает человек в форме. Аня узнает его. Это отец. Ее отец. Только намного моложе. Без плеши и седины. Он не обращает никакого внимания на дерущихся, подбегает к другому автомобилю, в котором сидят мужчина и женщина. — Ваше транспортное средство изымается для нужд полиции! — орет он срывающимся голосом. — Какие еще нужды? Нам некогда, — отвечает мужчина, пытаясь завести машину, задняя часть которой под потолок забита коробками, баулами и какими-то свертками. Тогда отец достает пистолет и надрывно вопит: — Выйти из автомобиля, иначе я применю силу! Женщина начинает кричать, а мужчина, уставившись ошалелым взглядом на полицейского, вдруг злобно вопит: — Ах ты мент вонючий! Чтоб ты сдох, гнида! Мусор помойный!.. Отец стреляет прямо через стекло. Мужчина, дернувшись, хрипит: — Валя!.. Валя!.. беги… Полицейский, открыв дверь и выкинув на дорогу раненного, садится в автомобиль. У женщины истерика. — Вылазь из машины, сука! — убийца дрожащими руками наставляет оружие на женщину. Но она, вцепившись душегубу в волосы, вопит: — Будь ты проклят, гад! Будь ты сам проклят и дети твои! Раздается новый выстрел, и женщина вываливается из кабины автомобиля. Машина после нескольких попыток заводится и срывается с места. Мужчина с простреленной грудью тянет руку: — Валя… Валя… — хрипит он. Аня переводит взгляд на женщину. Та лежит на спине, широко раскинув руки и ноги, из-под нее растекается лужа крови. У нее очень большой живот. Она же беременна! На позднем сроке… — Валя… Валя… — слышится слабеющий хрип. — Я проклята, — ошеломленная Аня, закрылась руками. — Я проклята… я не смогу родить… никогда… я проклята… — Анна! Анна! — Николай, с трудом отодрав руки от лица девушки, посмотрел ей в глаза. — С тобой все в порядке? — Это было здесь… я видела… это было здесь… прямо з-здесь… — девушка заикалась. — Что было? Когда? — подбежал Артур. — Следи за периметром, я сам разберусь, — прошипел Николай. — Что ты увидела? Отвечай! Аня, наконец, пришла в себя и огляделась. Все та же ночь, освещенная неполной горбатой луной. Все тот же перекресток. И груда ржавого металла на его середине. И странный столб с тремя глазами не мигает больше желтым светом… — Тут было очень давно, больше двадцати лет назад… Я видела. — Этого еще не хватало, — с досадой вздохнул следопыт. — Сейчас сконцентрируйся на нынешнем моменте. От тебя зависит успешность операции. — Зачем только взяли тебя с собой. Никакой помощи, дура истеричная, — произнес Артур. Николай неожиданно ударил ее по щеке. Ударил так, как бил обычно отец за непослушание. Больно. Хлестко. Обидно. Аня, зло сверкнув глазами, проговорила со сталью в голосе: — Я уже в порядке. Я увижу и услышу все, что нужно. Я все сделаю. Они пошли дальше по улице вдоль заброшенных домов и разграбленных витрин. На обочине густели заросли. В них могли бы прятаться какие-нибудь хищники, мутанты, выродки. Но Аня знала, что, ни в этих, ни в следующих кустарниках, ни в пустых зданиях никого не было. Город вымер. Артур вдруг споткнулся. — Хрена тут железа на дорогу набросали, мля! — ругнулся он. — Это не железо, — прошептал Николай, — это трамвайные пути. — Что такое трамвайные… Наследник оборвался на полуслове, поскольку в ночи раздалась трель. Странная, прерывистая, ни на что не похожая. Следопыт вопросительно взглянул на Аню. — Просто какая-то ночная птица, — сказала девушка. Она соврала. Аня видела шлейф, очень похожий на человеческий. Существо пряталось за стеной ближайшего дома. Именно оно сейчас издавало прерывистые звуки — песнь возмездия. Николай с недоверием посмотрел на Аню. Что-то напоминала ему эта трель. Что-то мучительно знакомое… но что?.. — Ты в этом уверена? — спросил он. — Абсолютно, — сказала девушка, и в голосе ее слышалось затаенное презрение, но следопыт ничего не заподозрил. Маленький отряд двинулся дальше. Где-то в отдалении послышалась новая трель, чем-то схожая с предыдущей. Николай замедлил шаг, вскинув автомат. — Я вижу следы птиц, — проговорила Аня. — Это просто птицы, нам нечего опасаться. Холодок пробежал по спине следопыта, в пальцах возникла дрожь. Мрачное предчувствие кольнуло сердце. Такое с ним случилось впервые за двадцать с лишним лет, прожитых в постядерном мире. Усилием воли Николай взял себя в руки и посмотрел на Аню. "Что означает это птичье пение? Что же оно означает? Что-то знакомое…" Потом старейшина перевел взгляд на Артура. Тот был беззаботен и расслаблен. Его бестолковая, но все-таки видящая жена сказала, что это просто птицы. Птицы — значит, птицы. Чего их бояться? Вновь послышались высокие мелодичные звуки. И опять по спине следопыта пробежал предательский холодок. Ну, почему, почему ему становится так страшно? Ведь он уже давным-давно никого и ничего не боится. Без страха сражался с бандой, спокойно входил в Туман Даров, без содрогания стрелял в гигантских хамелеонов. Почему же птичий свист наводит на него ужас? На что-то он очень похож, но на что? Отряд двинулся дальше. Вскоре улица привела их к перекрестку. Впереди чернел Центральный таганрогский рынок. "Как там в сказке, — подумалось следопыту, — прямо пойдешь — смерть найдешь; налево пойдешь — коня потеряешь; направо пойдешь — еще какая-то хрень случится…" Идти прямо, через рынок не было никакого желания, да и русские витязи прямо не ходят. Следопыт вдруг поймал себя на мысли, что он впервые за двадцать лет подумал о себе как о русском. Они уже давно превратились в бесстрашных и беспощадных солдат Великого Лакедемона, солдат новой эры. А тут на тебе: "русские витязи прямо не ходят…" Но и налево ходить — плохая примета. Потому что встают с левой ноги, гуляют налево и делают левые деньги, но сражаются всегда за правое дело. И, повинуясь импульсу, Николай двинулся вправо.

Глава 10

АНГЕЛ С КРОВАВЫМ КРЫЛОМ ВНОВЬ НАЙДЁТ В СЕБЕ МУЖЕСТВО ВСПОМНИТЬ Памятник, освещенный неяркой луной, бросал короткую тень, и два человека, стоящие у подножия, были практически незаметны уже с нескольких шагов — один, весь в черном, вообще полностью сливался с камнем, а камуфляж другого, держащего автомат, походил на листья кустарника. — Твои приятели идут сюда, — прошептал Кислов, вглядываясь в ночь. — Как я и предполагал, продвигаются по улице Чехова. И их всего лишь трое. — Откуда вы знаете? — Олег до боли в пальцах сжал в руках "калаш". — Слышишь, — вождь поднял указательный палец, — пташка поет? Юноша кивнул. Он давно обратил внимание на звуки, которые доносились время от времени, но никак не мог сообразить, каким животным дал приют уснувший город. — Это специальный язык, с помощью которого общаются нуклеары, — Кислов вытащил из кармана деревянную трубочку и подул в нее. Раздалась прерывистая трель, звуки которой показались Олегу резкими и совершенно непохожими на птиц. — У них ПНВ случайно нет? — Что? — юноша поморщился, не поняв смысл вопроса. — Прибор ночного видения, — вождь посмотрел на Олега. — Ладно. Помни, о чем мы с тобой говорили: уберешь одного выродка, получишь первую ступень посвящения. Я признаю тебя своим, нуклеаром, без всяких испытательных сроков. Как вождь, имею на это право. Потом обряд инициации проведет судья, хотя, судя по всему, Леонид от тебя не в восторге, а после шаман. И все. Три года спустя станешь полноправным нуклеаром, сможешь принимать участие в общем собрании, может быть, тебя даже в Совет выберут. Наверное, три года кажется долгим сроком, но первый гигантский шаг ты совершишь именно сейчас. Ясно? — Убрать одного… А что будет с остальными? — тихо спросил будущий нуклеар. — Полагаю, они сдадутся, — ответил Кислов. — Никогда! Воины Лакедемона никогда не сдаются! — собственные слова показались Олегу дурацкими и пафосными, учитывая, что сам-то он разоружился беспрекословно, хотя, конечно, у него, как правильно выразился Кислов, не было резона дурить… — Поглядим, — насмешливо отозвался мужчина. Из темноты бесшумно, словно тени, возникли шесть лучников: четыре парня и две девушки. Среди них Олег узнал Илью и Каур. — Вы очень вовремя. Трое за колонны торговых рядов слева, трое направо за деревья. Действовать по моей команде. Бегом марш! — скомандовал вождь. Нуклеары разделились на две группы четко, как будто распределили это заранее и мгновенно растворились. Где-то вдали раздалась новая трель, Кислов прислушался. — Ага, наши гости свернули вправо, и появятся вот оттуда, — сказал он, указывая пальцем. — Идем за колонны, поищем место под позицию. Нас там увидеть невозможно, даже с ПНВ, но площадь как на ладони. Я уверен, они обязательно задержатся возле памятника, так что не упусти свою удачу, стреляй на поражение. Олег совершенно не мог понять, как удается юнцам передвигаться настолько быстро, тихо и незаметно. Его глаза уже привыкли к темноте, да и луна давала немного света, но все равно нога то и дело попадала в трещины и выбоины на асфальте, отчего мелкие камушки разлетались в стороны. Через несколько минут он распластался на полу крытой галереи второго этажа, и приготовился к стрельбе из положения лежа, но пока делать было нечего. Говорят, что как день начнешь, так он и пройдет; что ж, примета, похоже, сработала. Нескончаемый отвратительный день переходил в не менее мерзкую ночь. Юноша пытался понять: отчего на душе так паршиво? Кстати, кого же за ним послали? Кого-то из интерната? До этой секунды Олег не думал о таких вещах, или, вернее сказать, отгонял подобные мысли… А вот теперь он затаился, невидимый, а значит, практически неуязвимый, и собирается расправиться с кем-то из своих знакомых. Что, если человек, которого вскоре придется убитъ, — хорошо знаком? Если это кто-то, с кем каждый день тренировался… Или ходил в дозоры… Или плечом к плечу, стоял на дамбе против гидр… Да какая, в сущности, разница, если бы карательный отряд нагнал его по дороге, — разве он упал бы на колени, отдал им ребенка, нет, безусловно, стал бы отстреливаться! Так в чем дело? Что меняет эта засада? Вроде бы, ничего, но злость на себя острым когтем царапала сердце… А может, намеренно промахнуться? Дать возможность ничего не подозревающему отряду собраться, занять круговую оборону. Тогда эти бесшумные черти, нуклеары, закидают карателей стрелами… Но почему другие должны расхлебывать заваренную им кашу? Разве тот же Кислов звал кого-нибудь в Таганрог? И опять же, не Кислов был отцом ребенка, которого теперь собрались защищать нуклеары. И разве каратели пришли не по его, Олега, следам? Но легко вождю говорить "убрать любого", так же хорошо утверждать, что все они выродки. Хотя, наверное, с точки зрения нуклеаров это так… А в Лакедемоне считают выродками всех остальных. Пожалуй, они тоже правы. Люди вообще выродки. Все до единого. Так где разница… Кислов стоял сбоку за колонной. На какое-то мгновение Олегом овладело острое желание разрядить рожок в этого неприятного рыжеволосого человека, который поймал его в сети обстоятельств, и теперь дергал за ниточки, точно куклу, а потом — будь что будет. Не убьют же за это ребенка? Его, конечно, прикончат, но не маленькую девочку, нет… Какая наивность! Ее придушат в тот же миг, когда узнают, что их чертов вождь погиб. Во всяком случае, в Лакедемоне поступили бы именно так, и без всяких колебаний. Ладони Олега вспотели, в нем поднялось ощущение безысходности, которое переросло в бешеную злость на себя, а она помогла собраться, отбросив прочь бесполезные рассуждения. *** Три вооруженных человека продвигались мимо мертвых засохших деревьев; на дороге попадались бесформенные железяки выгоревших машин. Вероятно, в первые дни после Великого Коллапса здесь велись бои между двумя группировками, пытавшимися взять город под контроль. Впрочем, теперь не важно, от тех банд не осталось и следа: радиация, голод, болезни и два года ядерной зимы уравняли всех. Снова послышалась птичья трель. Николай опять вынужден был унимать дрожь и отгонять от себя дурные мысли. Обогнув рынок, дороги снова сходились. Следопыт покосился на двухэтажное здание, заросшее гигантским плющом, через который проглядывали колонны торговых рядов, и только потом увидел памятник: мужчина с бородкой, сидел, опершись руками на колени. — Это кто? — спросил Артур. — Тихо! — рявкнул не своим голосом Николай. Что-то было не так. Что? Следопыт посмотрел на бронзовую фигуру. И в неверном освещении луны ему почудился укоризненный взгляд. Николай зажмурился, тряхнув головой, снова открыл глаза. Нет! Это просто кажется. Тут что-то другое… И Николай догадался. Памятник ухожен. Вокруг него выкошена трава, на площади нет поваленных деревьев. И надпись! Надпись легко читаема даже в ночи: АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ 1860–1904 Это показалось самым неправильным. Они, бесстрашные и беспощадные воины новой эры, забыли о своих корнях. А выродки, варвары, проклятые мутанты, ублюдки и дерьмо рода человеческого, ухаживают за памятниками из прошлой эпохи. Вновь зазвучали трели. Громко. Жутко. Противоестественно. — Это птицы, — услышал он голос Ани. — Карающие птицы. Следопыт с ужасом взглянул на девушку, думая, что она сошла с ума. Аня смотрела на него с нескрываемым презрением. На ее лице играла злая торжествующая улыбка. В этот момент Николай вдруг понял, что напоминают ему трели: это была видоизмененная, с какими-то непонятными нововведениями и мелодичными переходами азбука Морзе. "Засада!" — успел подумать следопыт, но выстрела он уже не услышал. *** Когда на площадь вышли три фигуры, Олег стал напряженно всматриваться, но не смог понять кто это. Маленький отряд, как и предполагал Кислов, остановился возле памятника. Юноша прицелился в один из силуэтов. Палец лег на спусковой крючок, а мушка стала перемещаться вверх. В голову… Выстрел в голову, и конец. Все. За Дамбу Теней… В Море Погибели… Словно почувствовав его намерение, человек обернулся. У юноши волосы встали дыбом, когда он узнал Аню. На лице девушки застыло зловещее предвкушение. Такой Олег видел ее впервые. И главное, она будто знала, где искать своего будущего убийцу, целящего ей прямо в переносицу. Юноша вспомнил, как искал хотя бы мимолетных встреч, как неимоверно радовался, когда из лука или арбалета девушка попадала точно в цель, как буквально разрывалось сердце, если Аню бил отец или кто-нибудь из наставников. Это было невыносимо, уж лучше бы его самого нещадно отхлестали розгами. Но она всегда была взбалмошной и непокорной девчонкой, и никогда не плакала; это Олегу нравилось в ней больше всего. Нет! Он не сможет выстрелить. Просто не решится. Рука дрогнет… Или все же сумеет? Олегу представилась вдруг жуткая картина: нуклеары пытают пленную девушку… отрывают ногти, жгут раскаленным железом, избивают и насилуют… "Может, смерть станет для нее избавлением?" Юноша ощутил, как чья-то нога легонько ткнулась в бедро. Это был Кислов. Таким способом он выразил свое нетерпение. Нужно на что-то решаться. Нет, в Аню он стрелять не будет. Наоборот, сделает все, чтобы она осталась жива. Олег прицелился в того, что был ниже ростом, потом в высокого, и снова в низкого. Кого же из них? "Но все же низкий умрет первым… Выродок стреляет в выродка. И становится выродком вдвойне!" — пронеслась мысль, обдав жаром. Олег перестал дышать и нажал спусковой крючок. Выстрел эхом укатился под своды торговых рядов, спугнув какую-то пернатую живность. Николай, сделав разворот вокруг своей оси, развел руки и с глухим стуком рухнул наземь. Артур хотел было вскинуть автомат, чтобы дать веерную очередь, но не успел: Аня, взяв на прицел мужа, прорычала: — Даже не думай! — Ты, что, мля… — только и смог вымолвить обалдевший от такого поворота Артур. — Мы сдаемся! — крикнула она в темноту. — Сдаемся!!! Артур помедлил, ему вспомнились слова из Кодекса, о том, что воины не сдаются. Но потом, сообразив, что тех, кто мог бы уличить его в трусости или предательстве, здесь нет, а бесполезное геройство — это приманка для дураков, положил автомат к подножию металлического болвана, который, кажется, скалился. — Мы сдаемся! — опять прокричала Аня, отходя на несколько шагов от убитого Николая, чтобы не оказаться в лужице натекающей крови. Из тьмы, что сгустилась между колонн, вышел человек в черной мешковатой одежде. — Ты тоже бросай автомат, красавица, — приказал он. — Мои люди держат тебя на мушке, если что. Девушка беспрекословно подчинилась. Человек в черном, засунув пальцы в рот, пронзительно свистнул, и вокруг него, словно материализовавшись из пустоты, появились темные силуэты. В руках у них были луки, нацеленные на незваных гостей. Артуру показалось, что их было никак не меньше двух десятков, и он уже слышал свист стрел, к тому же глаза у некоторых фосфоресцировали, что внушало неописуемый трепет. — Я вождь нуклеаров. Вы мои пленники, — заявил человек в черном. — Вздумаете дурить — немедленно умрете, так что отцепляйте свои тесаки, вещмешки, подсумки. Так же снимайте ваши броники и прочие цацки. Не советую прятать какое-нибудь оружие, не то пожалеете. Советую быть честными и отдать все сразу. Учтите, честность — это путь исправления. Аня принялась немедленно выполнять требования, в то время как ее муж делал это с явной неохотой. Он дернулся, услышав трель, что сопровождала их на последнем участке пути, и уставился на маленькую дудочку, с помощью которой вождь издавал звуки, столь похожие на птичий голос. Понемногу значение увиденного стало доходить до Артура: оказывается, их пасли всю дорогу! "Ах, ты, корова безмозглая, что ж ты талдычила про птиц! Так и знал, что никакая ты не видящая… Придушил бы дуру! А Николай-то тебе верил. Вот же я с вами влип, мля!" — он почувствовал облегчение от сознания, что это Аня и слепо слушавший ее бредни проводник были виноваты в бесславном завершении карательной экспедиции. — Олег! Иди сюда! — позвал черный. Будущий нуклеар, старавшийся держаться в отдалении, с огромной неохотой двинулся к памятнику. Наступал невыносимый момент встречи с недавними друзьями. Смерть двух человек, которые расстались с жизнью при его побеге из Лакедемона, казались трагической, но необходимой платой за руки, незапятнанные детоубийством. Но потом обстоятельства, цепляясь друг за друга, ставили все новые и новые задачи. Дойти до города; найти выживших людей; как-то договориться с ними, сделать все возможное, чтобы малышка получила помощь… Но цена оказалась непомерно велика. Он жаждал оказаться в Таганроге, преодолел страшные препятствия, чтобы это сделать. Но что дальше? Вроде бы вождь говорил очень складно о трагедии общин, да, очень правильно говорил. И как-то незаметно приплел к апокалипсису и гибели цивилизации необходимость убийства одного из карателей. Чтобы быть полноправным гражданином — следовало убить раба. Но оказалось, чтобы стать нуклеаром — нужно убить полноправного гражданина. Что может быть глупее, чем мечтая разорвать замкнутый круг, снова попасть в какую-то нелепую ловушку? Теперь осталась горечь, которая (Олег был в этом более чем уверен) станет чудовищной, как только он посмотрит в глаза Артура и Ани. — Олег, ты все сделал правильно, так что нечего прятаться, — испытующий взгляд Кислова буквально вонзился в юношу и буравил поникшего неофита, а затем обратился к пленным. — Раздевайтесь догола. — Как? — спросил Артур. Он выглядел совершенно растерянным, таким Олег его еще никогда не видел. — Догола — это значит снять с себя абсолютно всю одежду, — невозмутимо произнес Кислов. — Я не буду, — сказала Аня тихо, но твердо. — Не бойся, — ухмыльнулся вождь, — тебя никто не тронет. Просто нужно убедиться, что у вас нет больше оружия. — Я все равно не буду, — повысила голос Аня. — Можно, я уйду? — Олег устало посмотрел на вождя пустым взглядом. — Зачем? — Кислов изобразил удивление. — Зачем тебе-то уходить? Или ты чувствуешь стыд? Тебе стыдно перед теми, кто вторгся на твою землю? Теперь ведь это твоя земля! Ты нуклеар! Я признаю тебя членом нашей общины. От бессилия и раздиравших его противоречивых чувств, Олегу стало тяжело дышать. Воздух словно наполнился непереносимой духотой, а лунный свет, казалось, обжигал сильнее полуденного солнца. Неизвестно, что произошло бы дальше, но голос судьи разрядил обстановку. Он приближался вместе с целым десятком молодых людей, вооруженных луками и арбалетами. — Валера! — крикнул Дрожжин. — Давай, отпусти парня, ему на сегодня хватит, а у тебя еще будут сотни воспитательных моментов. Тем более, не пристало оголяться перед духом Сказителя, так что пленных пускай обыщут в торговых рядах. Вождь посмотрел на памятник и кивнул. — Ладно, — согласился он, с явным недовольством. — Пусть будет так. Илья! Отведи новичка к себе и позаботься о нем. У тебя там просторно. Каур! Займись девушкой. Саша, ты отвечаешь за пленного. Олег, отдав автомат Кислову, поспешил за низкорослым юнцом, чтобы не видеть раздевания и допроса бывших друзей. Он чувствовал себя полностью вычерпанным, и едва волочил ноги от усталости. *** Оставшиеся на площади одни мужчины немного помолчали, а затем Дрожжин спросил: — Ты уверен в своем поспешном решении? — С парнем все чисто. Он прошел тщательную проверку, и я знаю, он именно тот, за кого себя выдает, хотя его удачливость поразительна, — Кислов перекинул автомат за спину. — Но напрасно ты вмешался, Лёня, напрасно. Такой момент испортил! — То есть, ты не допускаешь мысли, что это хорошо спланированный разведывательный рейд? — судья пропустил упрек мимо ушей. — Знаешь, Валера, очень легкомысленно было возвращать ему оружие. Разве твои тесты дают гарантию на все сто? — Знаешь, Лёня, — в тон другу ответил Кислов, — будь он специально подготовлен, несомненно, он мог бы легко их обойти, но я глубоко сомневаюсь, что в мире остался хоть один специалист, который смог провести такую подготовку, и уж вовсе невероятным видится мне факт, что этот спец оказался бы на нашем полуострове… — То есть девочка на самом деле его дочь? — Леонид с сомнением покачал головой. — А не слишком ли он молод для роли отца? С трудом верится… — Будь спокоен! После процедуры раздевания, которая рвет шаблон, и трехчасового допроса в состоянии сильного физиологического дискомфорта, когда человек с одинаковой силой хочет жрать, пить и ссать, чрезвычайно трудно, то есть, просто невозможно оставаться в рамках легенды, и ни разу не сбиться, если ты об этом. И он вполне доказал свою правдивость: сделать такой выстрел только ради сохранения конспирации? Нет, это невозможно. Хотя завтра сам его прощупай. *** Илья тщательно обходил встречавшиеся трещины и прочие маленькие препятствия, о которые то и дело спотыкался подопечный, а потом вдруг спросил: — У тебя есть кровные братья или сестры? Вопрос вытряхнул Олега из пустоты и показался дико нелепым. При чем тут братья? Женщинам Лакедемона вменялось в обязанность рожать как можно больше, и каждый ребенок поощрялся каким-нибудь ценным подарком от общины, но смертность была слишком большой, и редко какая мать могла похвастаться двумя детьми, дожившими до совершеннолетия. Сестра Олега умерла, когда ей не было даже года, но распространяться об этом незнакомому мальчишке не хотелось, поэтому юноша ответил коротко: — Нет. — У меня тоже, — поникше проговорил Илья, — я такой один во всем племени. Ну, еще есть Саша, он сын Дрожжина. Он тоже единственный. А у остальных есть братья и сестры. — Постой, — удивился Олег, — ты хочешь сказать, что у всех остальных по двое детей? — Нет, — Илья отрицательно покачал головой. — Не у всех. У большинства четыре, пять или шесть, а у Петра и Алины целых восемь. — И никто не умирает? — спросил Олег ошарашенный такой невероятной новостью. — Умирают, конечно, — юный нуклеар вздохнул и посмотрел на собеседника пытливыми глазами. Сейчас зрачки не казались кошачьими, так как стали почти круглыми, — в прошлом году один ребенок умер, в позапрошлом тоже один, а зато три года назад — ни одного. — А уро… — Олег вовремя оборвал слово, — дети с отклонениями у вас рождаются? — Бывает, — с грустью сказал Илья, — у нас одиннадцать таких. — И что вы с ними делаете? — Ничего. Они живут в специальном доме. За ними по очереди ухаживают родственники и те, у кого есть свободное время. Я тоже иногда прихожу с ними поиграть. Изумлению Олега не было границ, и он остановился. — Что? — спросил его Илья. — Что-то не так? Олег ощутил странную боль в груди, от которой почему-то зачесались глаза. В Лакедемоне такое посчитали бы слабоволием, но юноша чувствовал, что потерял ориентиры. Образ жизни, с рождения до вчерашнего дня принятый как единственно возможный, оказался неправильным, дал трещины и рассыпался. Но значило ли это, что у нуклеаров все без изъянов? — Ничего, — вздохнул Олег и побрел дальше, — в Лакедемоне очень много детей умирает при рождении. Очень много. — Понимаю. Вы живете, но не выживаете, — произнес Илья с мудрой интонацией, непонятно откуда взявшейся у такого юнца. Вскоре они вышли на площадь, окруженную со всех сторон многоквартирными домами. В середине ее росли высокие деревья неизвестного вида, выше и пышнее, чем голубые ели, что стояли возле Дома Собраний в Лакедемоне. — Это роща Бессущностного, а вон там его монумент, — указал Илья рукой. — Ты ничего особенного не чувствуешь? Олег посмотрел в ту сторону. Действительно, на постаменте стоял лысый мужчина с бородкой, одетый не то в плащ, не то в какую-то накидку. — Много у вас монументов, — заметил Олег. — Да, у этого города много покровителей, — согласился Илья, — а вот дом, в котором я живу. Он весь мой. Но я занял только одну квартиру. Зачем мне больше? А ты если захочешь, сможешь выбрать любую другую, или будем вместе, так веселей. Они поднялись на второй этаж, Илья открыл дверь. — Печь разжигать долго и хлопотно, так что, если ты хочешь покушать, то могу дать холодное… — Нет, не надо, — перебил Олег. — Просто покажи, где можно прилечь? — Вот, — Илья взял за руку Олега и потащил в темноту. — Ты спи, я приду позже. У нас сейчас ночное бодрствование. — Что такое "ночное бодрствование"? — Судья Дрожжин говорит, что у нуклеаров цикл жизни другой. Более длинный, поэтому иногда мы спим ночью, а иногда днем. Но ты, как все старшие, должен спать ночью. Вот и кровать, укладывайся. Могу дать одеяло, хотя ночь теплая. — А твои родители, здесь? — прошептал Олег, нащупывая подушку. — Нет, Мы все живем отдельно друг от друга, — Илья остановился. — Я посвящен Бессущностному, мама из клана Творца, а папа из клана Сказителя. Олег хотел спросить, что это за странные названия такие, но, уже последние слова Ильи слышались невнятно: события дня хороводом кружились перед глазами, а в отдалении маячили мрачные фигуры трех убитых сограждан. Адская усталость навалилась на сознание, перенасыщенное впечатлениями последних суток. Меньше чем за полминуты, едва спина соприкоснулась с матрацем, новоявленный нуклеар заснул. * * * Аня открыла глаза, чувствуя себя более усталой, чем накануне вечером. Зарешеченное окошко давало тусклый свет, впрочем достаточный, чтобы разогнать мрак в полуподвальном помещении. Сюда ее привели вчера и заперли одну, а куда дели Артура — приходилось только гадать. "Уже день", — сообразила девушка. Настил, на котором она спала, был сложен из коричневых веток, а от жесткого тюфяка неприятно тянуло прелой травой. Аня села, потянувшись. Вчерашний день вспоминался как какой-то дикий сон. Вот она, поддавшись нелепому импульсу, решает отправиться в погоню. Зачем? Сама не знает. Да, ей осточертели гулянки Артура, да, она никак не может родить ребенка, да она ненавидит своего свекра Антона. Но нужно ли было из-за этого очертя голову кидаться в опасную неизвестность? "Как глупо! — подумала девушка, притянув колени к груди. — Я всегда поступаю глупо!" Вчера ночью ей было наплевать на свою жизнь, она жаждала смерти для себя и своих спутников. Вчера ночью бытие текло в ином измерении. А что сегодня? Сейчас умирать совсем не хотелось, хотя положение было отчаянным: она фактически предала идеалы Лакедемона. Сознательно повела товарищей в ловушку, сдалась в плен и заставила сделать то же самое мужа. И во имя чего все это? Что изменится в ее жизни? Она научится рожать живых детей? К ней здесь будут лучше относиться, чем в Лакедемоне? Или, быть может, Олег защитит ее? На что она надеялась? На детскую влюбленность парня, который сам среди этих уродов на птичьих правах? "Лучше бы он мне пулю в голову пустил, а Николай остался жив! Правду отец говорил: баба — дура не потому, что дура, а потому, что баба", — Аня уткнулась лицом в колени. Вспомнилось пленение, и унизительное раздевание перед двумя девками, одна из которых вообще была какой-то черномазой. И еще, сучка, улыбалась, бесстыдно рассматривала ее тело… Дрянь! Вспомнились глаза Артура — по-детски испуганные глаза взрослого воина. Какой он все-таки трус! Она всегда это подозревала, хотя в Лакедемоне под крылышком у папы можно пальцы гнуть. Вспомнилось, как их вели, безоружных, по улицам. Как запихнули в этот поганый подвал. Посиди, мол, тут до утра, а завтра разберемся с тобой. Что теперь будет? Пытки? Унижения? Изнасилования? Отец наверняка так и поступал во время легендарных новоазовских походов. "Валя, Валя…" — почудился Ане хрип умирающего мужчины, тянущего руку к уже мертвой беременной жене. Девушка сморщилась и постаралась отогнать жуткое видение, а потом осмотрелась внимательнее. Голые стены, пустой потолок, массивная металлическая дверь и толстая решетка на окне, до которой все равно не допрыгнуть. Захочешь повеситься — еще вопрос, как это сделать. Вдруг послышались шаги. "Так скоро! Уже пришли мучить? — мелькнуло в голове Ани вскочившей на ноги. — Ну, посмотрим!" Скрипнули петли, в дверях показалась девушка. Та самая, бесстыжая черномазая сучка, которая вчера проводила досмотр. Не долго думая, издав яростный крик, Аня бросилась в атаку. Через несколько минут отчаянной борьбы, буравя взглядом обступивших ее тюремщиц, Аня сидела на полу, прислонившись к стене. Распухшая губа кровоточила. Темнокожая девушка, присев на корточки, улыбнулась и вкрадчиво спросила: — Скажи, а у вас там все такие психованные? Аня заглянула в пронзительно-синие глаза с кошачьими зрачками и недовольно пробурчала: — Тоже мне доблесть, вчетвером на одну напасть. — Это мы на тебя напали? — нуклеарка подняла брови. — А по-моему, все было в точности наоборот… у меня, между прочим, теперь плечо болит. — Так тебе и надо, — надула губы Аня, отчего выражение на ее лице приобрело трогательно-комичный вид. — Мы еду принесли, — обидчица указала ладонью на разбитую тарелку и раскиданные варенные картофелины возле двери, — теперь ешь с пола или оставайся голодной. — Ну и ладно. Меня научили спокойно переносить голод и боль. — Правда? — произнесла темнокожая девушка с наигранным удивлением. — Может, ты не поверишь, но среди нуклеаров это не доблесть. Я тоже могу по несколько дней не есть. — Полноправные граждане все равно лучше всяких черных мутантов, — в голосе Ани слышался вызов. — Меня Каур зовут, — обидчица улыбнулась, обнажив необычайно белые зубы. — А тебя? — Дурацкое имя, — девушка жаждала разозлить нуклеарку. — Дурацкое отвратительное имя… В ответ Каур засмеялась: — У кого? У тебя? Если ты считаешь свое имя дурацким, то назови его, а я скажу так это или нет. Аня хотела сказать еще какую-то гадость, но, видимо понимая, что разозлить мутантку не удастся, проговорила с достоинством: — Для вас всех, я Анна дочь Павла. А рабы имеют только одинарные имена, как твое. — Анна дочь Павла, — сощурившись, повторила шепотом Каур. — Я запомнила. Никакое оно не дурацкое. Очень даже красиво. Ты зря считаешь свое имя отвратительным. Аня уже закипала от досады. Она все время пыталась задеть сидящую напротив синеглазку, но та не только никак не реагировала на колкости, но и подшучивала над пленницей. — А почему у тебя волосы такие короткие и в разные стороны торчат? — зрачки мутантки в полутьме подвала стали округлыми, почти человеческими. — Настоящие люди с двойными именами всегда так неряшливо выглядят? Секунд десять Аня боролось с сильнейшим искушением броситься на черномазую мерзавку, но посмотрев еще на трех девушек, которые после первой неожиданной атаки были теперь настороже, решила опрометчивых поступков не совершать. — Что вам от меня еще надо? — обреченно спросила пленница. — Отвести к вождю, — Каур выпрямилась, потирая плечо. — Зачем? — Аня пыталась скрыть испуг, но получалось это не слишком хорошо. Мулатка наклонилась к пленнице так, что их носы почти соприкоснулись. — Он расскажет тебе о трагедии общин и о твоем неправильном воспитании, — произнесла она многозначительно. * * * К своему удивлению, Олег спал крепко, без мучительных видений и поэтому выныривать из уютного небытия в реальность, полную проблем и нерешенных вопросов, страшно не хотелось, однако над ухом кто-то явственно сопел. — Привет, — послышался голос Ильи. — Я уж думал, ты никогда не проснешься. Олег открыл глаза, наткнулся на внимательно-любопытное лицо парнишки и снова зажмурился, но потом сел и осмотрелся: голые бледно-серые стены, окно с треснувшим стеклом, кровать, небольшой стол, пара табуреток. Больше ничего в комнате не было. — Ты вообще не спишь, что ли? — Сплю, но еще не ел, — возразил Илья. — Хотя солнце уже к вечеру идет. Я приготовил обед и ждал тебя, ведь ты мой гость. — Ты сам готовишь? — юноша принюхался: в воздухе стоял вкусный запах. — В соседней комнате, там печка. Паренек поставил на стол пару фарфоровых тарелок и два граненых стакана, сразу напомнивших Олегу ужин в трактире Гоги, который, казалось, случился годы назад. Две ложки и кувшин с водой дополнили сервировку. В центр Илья водрузил кастрюлю, из которой шел пар. — Вареная картошка с маслом. Правда, к ней нет никаких приправ. И вообще, у меня мало всего, только самое необходимое, не умею создавать уют, — извиняющимся тоном произнес хозяин. — Но если ты хочешь, можно поискать в других домах еще посуды и мебель принести. — Нет-нет, все хорошо, я тоже жил небогато и к лишнему не привык, — успокоил парнишку Олег. — А где ты работаешь? — Работаю? — поднял брови Илья. — Ну… ваш царь говорил, что здесь все обязаны работать… — Вождь. Называй его вождем. Я работаю, но не очень часто, — кивнул паренек. — Времени не так уж много свободного. Ведь я посвящен Бессущностному, а мы не работаем, как остальные. Мы обходим границы… За едой Олег узнал много удивительного про общину нуклеаров. Все жители Таганрога делились на кланы, и каждый имел определенного духа-покровителя, каким-то непостижимым образом жившего в одном из памятников. Здесь Илья не смог внятно объяснить, как это все получалось и почему, и посоветовал задать вопросы шаману. Кланов было девять: три больших и шесть малых. Все группы занималась определенным трудом, например, клан Отшельника, который возглавлял шаман, отвечал за охоту и рыболовство. И только в клане Бессущностного было всего двое братьев, что очень расстраивало Илью. — Выходит, Саша тебе не родной брат? — Он мне ближе, чем родной, он такой замечательный! — поправил Илья собеседника. — И если бы не он, я остался бы один… Теперь Олег догадался, почему паренек вел себя так пытливо, настороженно и внимательно: среди больших семей, связанных кровными или клановыми узами, он был очень одинок, а появление нового человека давало надежду на расширение их крошечной группки. — Так чем ваш клан занимается? — Мы иногда помогаем другим, я, например, люблю ухаживать за животными, но наша главная обязанность — патрулировать границы Запретной зоны. Сегодня очередь Саши, вчера была моя. — А к какому клану буду принадлежать я? — задал очередной вопрос Олег. — Мне бы очень хотелось, чтоб к нашему, но все зависит от того, кто с тобой заговорит. Это решат духи, а шаман тебе поможет, — туманно ответил паренек, жадно впиваясь взглядом в собеседника. — Сперва, конечно, ты получишь родителей, их тебе назначит судья. Он скоро придет, чтобы поговорить, познакомить с людьми и показать город. — Я бы хотел увидеть свою дочь, можно попросить судью об этом? — сказал Олег, с облегчением понимая, что рядом будет человек, избавивший вчера всех от издевательских испытаний. — Конечно, Леонид не откажет, — согласился паренек. — Только она пока не твоя дочь. — Как это? — Она нуклеарка, но пока у тебя нет родителей, у тебя не может быть и детей из нуклеаров. Твоя дочь принадлежит нам по рождению, а ты пока еще нет. Олег, у которого голова пошла кругом от всех этих, как ему показалось, придуманных сложностей, внимательно посмотрел в глаза собеседника. Зрачки Ильи из-за дневного света выглядели узенькими полосками, и он был вполне искренен. Он не издевался, а говорил, что думал. Хотя кто знает этих нуклеаров? — То есть, вы не считаете меня ее отцом? — Нет, — губы Ильи растянулись в улыбке. "Странный он все же какой-то, — подумал Олег, — улыбается невпопад. Смотрит так, что не по себе становится". — А что будет с пленниками? — спохватился юноша. — Это решит Небесная Канцелярия, — ответил Илья не задумываясь. — Они соберутся, как только приплывет с рыбалки шаман. — А что это? Она на небе находится? — Олег не мог скрыть изумления. — Нет, на земле, конечно, — Илья улыбнулся. — В самом красивом здании Таганрога. Там решаются все важные вопросы для жизни. У вас, то есть там, где ты жил раньше, разве такого нет? — Есть, — немного подумав сказал Олег. — Но в Лакедемоне это называется Совет Старейшин. — Мне мама рассказывала, что раньше у нас тоже был Совет, но постепенно все стали говорить Небесная Канцелярия, а вообще это шаман придумал. Где-то внизу послышались шаги. — Судья пришел, — шепнул Илья. Молодые люди вышли в коридор. Дверь открылась, и в помещение вошел бородач. — Здравствуйте, Леонид Игоревич, — паренек улыбнулся своей немного экзальтированной улыбкой. — Привет, Илья, здравствуй, Олег, — ответил Дрожжин с обычным спокойствием. — Отправимся на экскурсию? * * * Прогулка по территории нуклеаров, которую называли Запретной Зоной, длилась несколько часов. Выйдя из дома, Олег в сопровождении Дрожжина прошел мимо рощи Бессущностного. Из рассказа судьи юноша усвоил много нового: природа сделала нуклеарам несколько подарков, и одним из важнейших стали киндеровые деревья. Из них добывали длинные волокна, которые шли на изготовление тканей, а в специальные дни, получившие название Праздников Откровения, нуклеары вдыхали дым от листьев этого растения. Огромное количество киндеровых деревьев росло возле памятника духу Бессущностного и по таганрогскому побережью Азовского моря. Там, где раньше был городской парк, теперь был разбит фруктовый сад и располагались огороды. Земледелием занимался клан Сказителя, которым руководил как раз Леонид Дрожжин. Юноша видел многочисленные грядки, на которых узнал посадки картошки, капусты, огурцов. Все это сильно напоминало хозяйство Лакедемона, хотя были и другие растения, которые Олег видел впервые. Леонид, заметив, что земледелие не слишком интересует подопечного, просто перечислял названия: горох, фасоль, тыква… и какие-то зеленые в полоску шары, на них Дрожжин указал особо — арбузы. — В других местах выращиваем дыни, подсолнухи и много чего еще. Есть у нас, правда, одна проблема: все зерновые лет десять назад погибли: ни пшеницы, ни ячменя, так что настоящего хлеба нет. Одно просо только и осталось. А в прошлом году шаман откопал где-то зерна кукурузы. Так у него ею несколько квадратов засеяно. В следующем году планируем расширить посадки. Олег хотел сказать, что пшеница и ячмень вполне хорошо растут в Лакедемоне, но промолчал, так как толку от этой информации быть не могло. — Это для вечернего полива, — указал Дрожжин на нескольких мужчин, черпающих воду из колодцев во вместительные емкости. — После Великой Катастрофы проблема с водой была очень острой. Пришлось рыть колодцы. Показав огороды и сад, Дрожжин привел юношу на площадку, где стояла огороженная перилами восьмигранная тумба, а на ней была укреплена каменная плита с непонятной разметкой и металлическим треугольником посередине. Такое Олег видел впервые в жизни и очень заинтересовался. — Это солнечные часы, — сказал судья, — правда, время показывают неправильно. Надо бы их отрегулировать, да все руки не доходят… Мало нас пока, чтобы весь город благоустроить. Может, вы с Ильей займетесь? Я могу объяснить как это сделать. А вон главная достопримечательность прежнего Таганрога: Каменная лестница. Юноша подошел и глянул вниз, куда указывал Дрожжин. Лестница заросла по краям плющом и была затенена деревьями, которые смыкались над ней кронами. В Лакедемоне не было ничего подобного и Олегу вдруг очень захотелось хоть на миг почувствовать себя беззаботным мальчишкой, побежать к морю, с гиканьем и криками, перепрыгивая через две ступеньки. Наверное, так бы он и сделал, не будь рядом Дрожжина. — Да, здорово смотреть на море с высоты, — сказал судья, останавливаясь; его ледяные темные глаза, будто с замерзшим в них огнем, слегка поблескивали. — Там внизу Набережная Откровения. И угодья клана Отшельника, который возглавляет шаман. Так что если тебе когда-нибудь понадобиться его отыскать, то смело приходи туда. Он с удовольствием угостит внеочередной порцией водорослей. — Водорослей? — переспросил Олег. — Да, они восстанавливают организм, компенсируют разрушения, вызванные радиацией. Иначе никто не смог бы прожить в Таганроге и пяти лет, а мы держимся уже двадцать. Тебе, кстати, скоро придется их употреблять, иначе через какое-то время могут начаться проблемы со здоровьем. Но это все позже, а сейчас я покажу тебе нечто очень важное для понимания наших принципов. Приготовься. Он помолчал с минуту, а потом стал неторопливо спускаться вниз. Олег, взволнованный таким вступлением, шагал следом, напрягаясь с каждой ступенькой, а их было немало, и гадая, что же может скрываться за густой зеленью внизу. Чуть сбоку от подножия лестницы виднелся еще один памятник довольно странного вида: на трех каменных столбах бронзовая крылатая фигурка держала в поднятых руках некое подобие широкой чаши. — Раньше, до Великой Катастрофы, три колонны символизировали три столетия существования города, — сказал Дрожжин торжественно. — Но мир изменился, и теперь они обозначают совсем иное. Это три основания, на которых стоит наше племя: власть вождя, власть судьи и власть шамана. Стальное тело, огненная душа, несгибаемый дух, а так же сила разума, сила чувств и сила воли. Это власть достойных. Власть тех, кто блюдет закон. Триединство в одном. У нас нет разделения на классы, и власть вождя, судьи или шамана не означает единоличное правление кого-то определенного. Это только принципы, на которых держится жизнь нашего племени. Когда я умру, любой взрослый нуклеар из моего клана, будь то мужчина или женщина, сможет занять мое место. Разумеется, если он относится к числу достойных. — А кто из людей входит в это число? — Олегу на самом деле стало интересно, ведь в Лакедемоне высшая власть была провозглашена наследственной. — Любой нуклеар, — усмехнулся жрец, — но не человек. Олег присмотрелся к Дрожжину. Нет, у него, вроде бы, были обычные человеческие зрачки. — Ты полагаешь, нуклеар от человека отличается внешними признаками? — судья следил на набегающими волнами немигающим слегка сощуренным взглядом. — Верно лишь отчасти. Я был когда-то человеком, но теперь я — нуклеар. И вождь не человек, и шаман тоже. А все остальные, все те, кто родился до катастрофы — обычные люди. Их дети и внуки нуклеары, а они — человеки. У них было неправильное воспитание, но это еще полбеды. Они запятнали себя несмываемым позором: большая часть испробовала на вкус себе подобных, не все грабили, убивали, насиловали, но все они допускали своим бездействием и грабежи, и убийства, и насилие. Разве могут бывшие рабы и бывшие хозяева строить общество равных? Мы отреклись от человеческого. Когда-то один философ, мыслитель прошлого мира сказал, что Бог умер. А я, судья нынешнего мира, говорю: Человек умер. И все, что осталось после его смерти, не стоит жалеть. — Но… — Олег на какое-то время задумался, — могу я стать… — По мнению вождя да, — Дрожжин кивнул. — Ты родился после очищающей войны, ты не запятнал себя бесчестием. Ты не нарушал табу своей общины. Разве что только один раз — когда убежал. Но, конечно, тебе еще предстоит доказать, что ты достоин быть нуклеаром. Несколько минут бородач и юноша стояли молча. Наконец, Дрожжин ухмыльнулся, хлопнул по плечу Олега и сказал: — Ладно, пошли дальше, увидишь нашу ферму. Это все вотчина клана Творца, а Валера, наш вождь, их предводитель, — Дрожжин сделал широкий жест рукой. — И раз уж он решил принять тебя в общину сразу, то, вполне может статься, что попадешь под его начало, будешь работать на ферме. Приходилось за животными ухаживать? — Нет, у нас свободные граждане этим не занимались, — ответил Олег, осматриваясь. — Но у меня была собака, которую я вылечил. — Вот как? — иронично поднял бровь судья. Деревянные строения, частично крытые рубероидом, а так же черепицей и соломой, очень походили на скотные дворы Лакедемона. В проволочном загоне сновали кудахчущие куры, возле длинного корыта с водой толпились гуси и вальяжные утки. В воздухе ощущался густой терпкий запах навоза. Работников видно не было. — А кто тут работает? — спросил юноша. — Люди придут потом, когда жара спадет. А у нуклеаров сегодня дневной сон. Наверное, Илья уже говорил тебе, что суточный цикл у них длится дольше? Тридцать шесть часов, а не двадцать четыре, как у нас, может поэтому, даже малыши намного выносливей, чем люди, и отлично адаптируются. Не могу сказать, с чем связано, но это так. Они и в темноте видят прекрасно, так же хорошо, как днем. Поэтому не удивляйся, если когда-нибудь увидишь работников, пропалывающих грядки в полночь. Новая информация буквально придавила Олега к земле. "Выродки" оказались более совершенными, чем элита Лакедемона, и он спрашивал себя: какие еще способности имели нуклеары и насколько же глупо поступали власти, уничтожая "неполноценных людей", а на самом деле бесценных воинов для ночных вылазок и дозоров. К тому же он поймал себя на мысли, что принадлежать к племени нуклеаров вовсе не позорно, а даже, как бы это сказать, здорово… — На сегодня достаточно, давай закругляться, ты, наверное, хочешь увидеть свою девочку? — сказал Дрожжин, испытующе глядя на Олега. Минуту спустя они оказались на краю обрыва поросшего густым лесом, и где-то далеко внизу расстилалось море. — А что это? — ошеломленно спросил юноша, указывая на две громадные кучи, что чернели на фоне сияющей солнечной рябью воды. Но кучи были небольшими по сравнению со странными, внушающими трепет ржавыми конструкциями, похожими то ли на высушенных гигантских журавлей, то ли на бескрылые скелеты птеродактилей колоссальных размеров. — Это порт и подъемные краны, — ответил Дрожжин с заметной печалью в голосе. — Отсюда корабли увозили и привозили грузы со всех сторон света, но, как видишь, все в прошлом. Краны ржавеют, и я каждый раз думаю: переживут ли они очередной зимний шторм или рухнут. Последний корабль привез уголь, и эти две кучи — его остатки, уже меньше четверти. Так что, можно сказать, жителям Таганрога очень повезло, без этих запасов вряд ли удалось хоть кому-то пережить ядерную зиму… Судья замолчал, вглядываясь куда-то вниз. — Надо же, — произнес он, — шаман вернулся. В лодке ковыряется со своими помощниками. А сообщить о прибытии не судьба. Иди-ка за мной. До Олега вдруг дошла вся важность события. Шаман вернулся с рыбалки! А это означало, что соберется Совет, то есть Небесная Канцелярия, которая решит судьбу Ани и Артура.

Глава 11

ВЫБРАТЬ СУДЬБУ ДЛЯ СЕБЯ — ВОТ ВОИСТИНУ ЩЕДРЫЙ ПОДАРОК! Очевидно, добыча, которую тут недавно разделали, была богатой: на побуревшем от крови песке лежала здоровенная куча внутренностей, над которыми уже гудел рой зеленых мух. Олег представлял себе шамана совсем иначе, и потому во все глаза уставился на очень худого мужчину, сидевшего на корточках в длинной лодке и одетого лишь в потертые дырявые штаны. Небрежными космами на загорелые костлявые плечи спадали черные, тронутые заметной сединой волосы. На темени проглядывала плешь. Услышав звуки шагов, человек на мгновение замер, будто сканировал затылком, что творится у него за спиной, а потом продолжил возню с сетью и гарпунами. — Здравствуй Лёня, — сказал шаман, не оборачиваясь, в голосе его проступала веселая хрипотца. — И тебе, здравствуй, незнакомый пацанчик. — Привет, Ян, — ответил судья. — Мы тебя очень ждем. — А я вот ждал хорошего улова, и дождался-таки! Зурелана, с хвостом вот такой ширины, поймал, — мужчина, все также сидя спиной к собеседникам, развел руки в стороны. — Так что присылай своих землепашцев, пусть заберут долю. — Это всенепременно, это здорово, что ты вернулся с уловом, но вот только скажи мне, пожалуйста, — Дрожжин нахмурился, — разве в твоем клане мало охотников и рыболовов? Неужели шаман должен самолично отправляться в открытое море, причем в столь неблагоприятные для нашей общины дни? — Что-то ты много наговорил, придется отвечать по пунктам. — Ян, наконец, соизволил повернуться к собеседникам. — Во-первых, поймать зурелана с хвостом вот такой ширины может только шаман, во-вторых, Таганрогский залив — это никакое не открытое море, а в-третьих, для нашей общины начинаются самые что ни на есть благоприятные дни, я бы сказал, благоприятные месяцы, нет, даже благоприятные годы, ну и в-четвертых… — шаман, убрал с небритой щеки налипшую прядь, — в-четвертых… ага, кажется, все. Остановимся на трех пунктах. Олег очень удивился, увидев резкие морщины на загорелом лице, заросшем недельной щетиной и подумал, что этот человек намного старше пятидесяти лет, но больше всего поражали глаза Яна — лучащиеся смехом, но в то же время непроницаемо черные. Казалось, это бездна, которая могла затянуть вниз. А еще у шамана был почти идеальный римский нос, совершенно не вяжущийся с обветренными потрескавшимися губами. От такого несоответствия пересыхало в горле, тянуло под ложечкой и создавалось ощущение полной непредсказуемости. — Интересно узнать, а почему ты полагаешь, что для нашей общины настали хорошие времена? — Примета сработала, — шаман сделал серьезное лицо. — У меня вчера под вечер начался понос, заметь, он случился в море! А значит, нас ожидает счастье. Я так сильно дристал, что думал — сдохну, чуть мозг не высрал. От этих слов Олег чуть не заржал в голос, сдержавшись из последних сил, чтобы не проявить неуважения, но вообще-то он был поставлен в тупик: представить, чтобы кто-то из старейшин, не говоря уж о властителях Лакедемона, сказал что-то подобное?! — По-моему, ты его все-таки высрал, — засмеялся судья. — Ну, а кроме шуток, мы срочно собираем Небесную Канцелярию. У нас два пленника. Необходимо решить их участь. — Это… — Ян, сощурился, и, выставив указательный палец, попеременно тыча то в Олега, то в Дрожжина, остановился на юноше, — за ним гнались? — Да, — кивнул жрец, — группа преследователей была больше, но в живых остались двое, девушка и парень. Как я понял, они все из Лакедемоновки. — За МКАДом все-таки есть жизнь, — шаман изобразил на своем лице задумчивость. Олег, совершенно не поняв, что хотел сказать этот удивительный человек, вопросительно посмотрел на судью, но тот нахмурился так же недоуменно. — Не обращайте внимания… — Ян махнул рукой. — Всего лишь старая присказка. Ну, а что изволили решить милостью Божьей дорогой наш вождь, наша благословенная опора, Валерий Александрыч Кислов? Беседу перевоспитательную о трагедии общин с пленниками проводят? — Скорее всего, уже закончили, — ответил судья. — Ну тогда отпустите их на волю, — шаман вылез из лодки. — Думаю, что теперь бедолаги не представляют опасности для нашего племени. Их мозги сожжены. — Это не смешно, Ян, — произнес Дрожжин. — Поторопись. Нам нужно идти. — Ну что ж, — рыболов вытер мокрые руки о штаны. — Идем, раз не смешно. * * * Дом, где приютили малышку, находился неподалеку и судья оставил Олега там. — Убедишься, за ребенком очень хорошо приглядывают, — сказал Дрожжин, расставаясь с подопечным. — И никуда не уходи, тебя позовут, как только будет принято решение. Дверь открыла хозяйка — высокая, загорелая, с темно-русыми волосами и золотисто-карими глазами, она сразу же вызывала симпатию. Молодая женщина, которую звали Алина, провела гостя на большую террасу, заросшую плющом, где в тени стояла кроватка с младенцем, и оставила одного; наконец, впервые за эти сумасшедшие дни, юноша смог взять на руки и внимательно рассмотреть дочь, которая вертела во все стороны круглой головенкой и иногда взглядывала на отца. Он подносил ладонь к крохотной ручке, а малышка рефлекторно хватала его за мизинец и улыбалась. Такая незамысловатая игра очень нравилась обоим. Алина занималась домашними делами, но изредка заглядывала — убедиться, что все в порядке. Лезть в чужую жизнь считалось в Лакедемоне признаком крайне дурного тона, и юноша не привык задавать лишние вопросы, но сейчас он решился заговорить: — Вы не очень-то похожи с Каур. И на самом деле, с трудом верилось, что эти две девушки родные сестры. В чертах лица, правда, улавливалась некая схожесть, но все же отличий было намного больше. Узкие зрачки Алины слегка расширились, превратившись в овалы. — Шаман говорит, что так получилось из-за водорослей, которые ели наши родители. Иногда дети рождаются темнокожими. Моя сестра была такой первой. Сначала боялись, что это неизвестная болезнь, но она росла здоровой и сильной, а потом, когда на свет стали появляться другие, то все успокоились. — А я… — замялся Олег, — не видел никого другого… И вообще здесь детей не видел. — Конечно, ведь дети в Яслях. Или Гимназии, Библиотеке, а может быть, в Театре. Учатся. Свободное время у них, конечно, есть, но немного, чтобы по улицам не шататься. — У нас тоже с семи лет забирают в Интернат. А там не забалуешь… Юноша хотел как-то сблизиться, подружиться с приемной матерью, но чувствовал себя неловко, поскольку не знал, о чем говорить. Рассказать о жизни в Лакедемоне? А будет ли это интересно Алине? Каур появилась как всегда неожиданно. Бросив пристальный взгляд на Олега, и улыбнувшись, отчего на щеках появились очаровательные ямочки, проговорила: — Небесная Канцелярия скоро скажет свое решение, тебя ждут. — Что они… что сделают с пленниками? — юноша одернул себя, но поздно: в Лакедемоне такая фамильярность была недопустима, постановление Совета Старейшин должны были озвучивать сами старейшины, а не посыльные. — Еще не знаю, я же сказала, что решение скоро будет объявлено, — Каур смотрела на Олега, не отводя глаз, зрачки ее округлились, несмотря на то, что на улице было светло. От этого парень смутился еще сильнее, как не смущался, пожалуй, даже в первую брачную ночь. — Ну, — поспешно, выдавил он, — тогда пошли… * * * Аня и Артур, прислонившись к обшарпанным стенам практически пустой комнаты, сидели на разных концах лавки. Девушка старательно изучала свои руки, а парень разглядывал испещренный трещинами высокий потолок, запыленные, покрытые паутиной окна, массивную двустворчатую дверь. — Интересно, — нарушил он молчание, хотя сперва решил, что ни за что не будет говорить с предательницей, — что там решат на счет нас? Аня пожала плечами, продолжая вычищать грязь из-под ногтей. — Нет, реально, убить нас не должны, — продолжал размышлять вслух Артур. — Если бы нас хотели кокнуть, то сделали бы это ночью, по-тихому. Как думаешь? Девушка снова пожала плечами, старательно изображая равнодушие. — Ну да, я уверен. Вот скажи, на хрена бы тогда ихний царь, как там его… Валерий… — Артур наморщил лоб, — блин, как его там правильно… в общем этот Валерий… нам бы не гнал про какую-то говенную трагедию общин. Он нас завербовать хочет. Аня подняла голову, посмотрела на мужа с нескрываемой насмешкой: — Что, осмелел? Вчера чуть в штаны не наложил, а сегодня понял, что тебе смерть не грозит и разговорился? — Да?! — возмутился наследник. — А кто на меня автомат направил? Предательница! Из-за тебя мы в плену! — А ты бы не сдавался, а взял и погиб с оружием в руках, как положено воину. Что автомат-то бросил? — Чё ты, мать, несешь, — поморщился Артур, — мы просто жертвы обстоятельств. И я поступал хладнокровно и рационально… — Ра-ци-онально, — хмыкнула, передразнив парня, девушка. — Настоящий воин если и обгадится, то рационально и хладнокровно. — Слушай, не цепляйся к словам… — А если тебя захотят завербовать, — перебила мужа Аня, — ты рационально и хладнокровно согласишься? — Мля, ну ты святого запаришь… Чё за вопросы такие? — Нет, в самом деле, — девушка изобразила любезную улыбку, — вот скажут тебе: убей жену и иди спокойно в свой Лакедемон, будешь нас информировать, а если вздумаешь врать, мы тебя сдадим, как предателя и убийцу, ты согласишься? — Слышь, перестань пургу гнать, — разозлился Артур. — А я вот согласилась бы, и убивала бы тебя медленно. Я бы сперва твои причиндалы отрезала, — мечтательно протянула Аня, глядя, как Артур наливается злобой; на душе у нее повеселело: она все-таки смогла вывести мужа из равновесия. — А потом… — Слушай, ну, сколько можно. Ой мля… ну, подумаешь, один раз переспал с рабыней нашей… Имеет право воин расслабиться? — Не знаю, что там решат насчет нас, но хотя бы один раз я тебе все выскажу! — лицо Ани пошло красными пятнами. — Ты не воин, ты петух помойный! Ты, козлина безрогая, перетрахал всех шлюх Лакедемона, ты, забыл, тварина, как предлагал мне втроем, с этой рабыней? Ты, мразь гнилая, поганый язык, растрепал на всю общину, что мы чёрт-те что вытворяем! Мне уже в глаза людям смотреть было стыдно. Но я теперь тоже всем подряд давать буду!.. — Да ты… сука… мля… — Артур, вытаращив налившие кровью глаза и сжав кулаки, вскочил с лавки. — Я тебя щас удушу… давно пора, мля… * * * Очень большая комната, с почти полностью сохранившейся потолочной лепниной, с тремя высокими окнами и картинами, развешанными по стенам, оставляла впечатление торжественной грусти по давно ушедшим временам. Посередине стоял круг из семи резных стульев с гнутыми ножками. На них расположились шесть человек. Кислов рассматривал своих визави, переводил взгляд с Леонида Дрожжина на его сына Сашу, молодого, коротко стриженного шатена; потом на интеллигентного старичка с нерешительным выражением лица и седовласую женщину с печальным взглядом. Эта пара, так называемые "прощенные из людей", являлась на заседания Небесной Канцелярии всегда, не пропустив ни одного. Толку от "прощенных" было немного, но их присутствие с одинаковой готовностью терпели все. Они были похожи на два оставшихся во рту зуба мудрости, которые сами уж не могли жевать, но на которые навешивалась новая стальная челюсть. — Ну, где этот колдун? — вождь скорчил недовольную гримасу. — Сейчас подойдет, — успокоил его судья, а затем обратился к молодому человеку: — За Олегом кого решили послать? — Не волнуйся, отец, Каур напросилась в вестовые, — ответил тот улыбнувшись. Одна из дверей распахнулась, и в зал ворвался шаман. Одет он был во все те же рваные рыбацкие штаны и дополнил костюм майкой. — Надо же, — скривился в саркастической ухмылке Кислов. — Сам Ян Заквасский пожаловал! А почему ты в таком виде приперся? Мог бы вообще голяком явиться. — Из уважения к Небесной Канцелярии я по такой жаре надел майку. Но если ты разрешаешь, я в другой раз предстану перед тобой обнаженным, — парировал шаман. — Хотя нет, во-первых, здесь присутствует несравненная Ольга Михайловна, а, во-вторых, боюсь, если ты увидишь мою штуковину, то тебя перекосит от зависти. — Ты себе льстишь, — голос вождя был нарочито добродушен, но зеленые глаза сверкнули холодной злобой. — Хочешь, померяемся? — развел руками Заквасский. — Ян, хватит! — судья с укоризной наблюдал за этой сценой. — У нас на повестке серьезный вопрос, который будет иметь далеко идущие политические последствия. Так что меряться пока отложим. — Вот тут, мой дорогой друг Лёня, ты совершенно не прав, — усевшись на стул, Заквасский закинул ногу за ногу. — Любая политика — это прежде всего закулисная, а иногда и прилюдная демонстрация альфа-, бета- и прочими самцами половых органов друг другу. Размер боеголовки имеет решающее значение. На том сверхдержавы и стояли. Так было, так есть и так будет вовек. Участники заседания с разной степенью осуждения смотрели на шамана, и только Саша, отвернувшись, прикрыл ладонью рот и нос, пытаясь не засмеяться. — Ян, — Леонид поднял ладонь, — пожалуйста, перестань. — Я молчу, — Заквасский прижал указательный палец к губам. — Просто я сегодня забыл, что у нас ведь общество равных, и у всех все должно быть одинаковой длины, толщины, глубины и упругости. — Скажи лучше, почему опять нет Инессы? — сказал вождь, закрывая балаган. — Она пропускает уже четвертое или пятое заседание. Это ведь ее гражданский долг, даже привилегия. Она одна из немногих, кто может заседать в Небесной Канцелярии. — Моя возлюбленная жена, — ответил шаман, — очередной раз страдает мигренями. У нее вообще как речь заходит об исполнении долгов, все равно каких, гражданского или супружеского, начинает болеть голова. Дрожжин закрыл лицо рукой, а его сын, не выдержав, прыснул со смеху. — Ну ладно, — Кислов пропустил мимо ушей очередную шаманскую остроту. — Ее личное дело. Тогда начнем. Как все уже знают, в наш город прибежал просить убежища парень из Лакедемоновки, что располагается на самой западной точке полуострова, если кто забыл географию. Его дочка, что несказанно меня радует, самая настоящая нуклеарка, хотя и родилась не в нашей общине. Поэтому убежище для нее и для себя беглец получил. Так же мы захватили в плен его преследователей и теперь надо решить: что с ними делать? Мы можем их убить, либо отпустить на свободу, либо оставить в плену. Саша, мы тебя слушаем, — вождь указал на молодого шатена. Такой порядок был принят уже достаточно давно: сначала говорил сын судьи, как самый молодой, потом "прощенные", следом за ними Дрожжин и Заквасский, и, наконец, завершал прения, подводил итог и выносил решение сам Кислов. — Мне кажется, — сказал Саша, став предельно сосредоточенным, — что не имеет уже особого значения, что мы с ними сделаем, а подумать надо о другом: раз один отряд сумел добраться до Таганрога, то и для других это не составит проблемы. Поэтому нам следует готовиться к будущим встречам. И эти встречи, судя по взглядам наших соседей, наверняка не будут мирными. А пленным предлагаю дать свободу выбора уйти или остаться. По крайней мере, вы нас учили, что людям надо предоставлять выбор. "Прощенные" были весьма испуганы перспективой новых посещений города отрядами воинственных захватчиков. — Но ведь у нас нет как таковой тюрьмы, где их содержать? Ведь и в подвале они не могут все время находиться… Но, может быть, не совсем разумно и отпускать этих пленных? Какую еще напасть они приведут, если их отпустить? — высказалась Ольга Михайловна. Седовласый старичок с аккуратно стриженной бородкой решительно высказался против кровопролития. Следующим должен был говорить Заквасский, но шаман уступил свою очередь судье. — Вот, мой сын полагает, что война неизбежна, что она произойдет в любом случае. У меня в этом тоже нет сомнения, — Дрожжин прокашлялся и заговорил как обычно, мягко и спокойно: — Да, Саша, ты прав, с самого детства мы учили вас, что, по возможности, каждому разумному существу нужно давать выбор. Но также мы рассказывали вам о таком понятии, как необходимость. Существует необходимость быть жестоким к одним во имя милосердия к другим. Эти двое знают, где мы живем, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: глупо давать врагу возможность подготовиться и точно спланировать нападение. Поэтому я решительно не согласен с вариантом, что пленные когда-нибудь покинут Запретную Зону. Уничтожение юноши и девушки, конечно, очень печальная, но жестокая необходимость во имя сохранения жизней наших детей. — Но… ведь вы хотите навязать нам убийство, — старичок, поправил очки. — Тогда мы становимся палачами. А я не хочу быть палачом… Вождь невольно поморщился, слушая пожилого интеллигента. — Я, Павел Федорович, готов лично взять на себя эту кровь, — речь судьи, ровная, почти убаюкивающая, входила в жесткий диссонанс со смыслом. — Однажды я не побоялся взять на себя подобную ответственность и готов нести этот груз снова. Я не хочу допускать и тени возможности, что наши дети станут рабами безумцев, что построили в Лакедемоновке пародию на древнюю Спарту. — То есть, — сказал Кислов, — твой вердикт — убить. — Именно так, — кивнул Дрожжин. — Понятно, — Кислов перевел взгляд на шамана. — Ну а каково твое мнение, Ян? — Для нашей общины, — начал шаман, — настали великие времена. Я бы сказал, благословенные времена. С чего я это взял? Когда я находился в море, со мной приключился… — Ян, — судья впервые повысил голос, — давай ты не будешь сейчас юродствовать! — Да ладно, Лёня, — Заквасский развел руки. — Ведь в мире все взаимосвязано. И мой понос, и будущая война суть явления одного порядка. На вопрос, что делать с этой парой глупых созданий? Я говорю вам: отпустить. Зачем нам брать на себя их смерти? Зачем держать в себе дерьмо, если его можно выплеснуть на землю, и через год, перебродив, оно превратится в удобрение, которое поможет вырастить что-то полезное или даже необходимое нашему племени. Они вернутся в свой деревенский Лакедемон и расскажут о нас, о том, что мы живем, а они — выживают, о том, что у нас рождаются дети, а у них дети умирают, а тех, что выжили — убивают, о том, что недовольные их законами могут получить приют у нас, как получил беглец. Я думаю, что правители будут сопротивляться и цепляться за прежнее, но жители выберут нас. Их общество просто рассыплется от внутренних противоречий. Теперь о войне и жизнях… — шаман повернулся в сторону Дрожжина. — Вот, что я тебе скажу, Лёня: в сраных конституциях прошлой эпохи словоблуды любили писать о том, что важнее человеческой жизни ничего нет. Верили они собственным опусам или нет, это уже другой вопрос. Но так думать — фатальное заблуждение. Жизнь человека, обремененная лишь заботой о хлебе насущном и примитивных удовольствиях, мало чем отличается от жизни животных. Но ведь мы не жалеем свинью? Мы ее режем и жарим на костре. Важнейшее достояние — это человеческий дух, его сила, а не человеческая жизнь с ее страхами. И если мы будем холить собственные тушки, обзаведемся жирком, то рано или поздно попадем на бойню. Так уже было двадцать один год назад. Поэтому жалеть свои жизни сейчас — это потерять все в будущем: и жизнь, и свободу, и дух, и силу. Этих двоих нужно отпустить и готовиться к войне, — шаман оглядел присутствующих насмешливым взглядом и добавил: — Я все сказал, хао! В повисшей тишине раздался робкий голос Павла Федоровича: — Вы простите меня, конечно, — он явно опасался возражать напрямую кому-либо из могучей тройки. — Но кто вам… э-э-э… есть дал право решать, как распоряжаться жизнью других, кого считать свиньей, а кого человеком? — Та, очкарик, прости меня, конечно, но кто у меня… э-э-э… — передразнил Заквасский оппонента. — Кто это право заберет? — Ян! — строго сказал жрец. — Не переходи, пожалуйста, на личности. Павел Федорович, жуя губы и краснея как мальчишка, уставился в пол. — Да уж, Заквасский, — вождь говорил медленно, обдумывая сказанное шаманом. — Ты речи толкаешь так же хорошо, как и прикидываешься дурачком. — Это весь остальной мир прикидывается дурачком, — ответил Ян. — Но я с тобой спорить не буду. Кислов тоже не хотел спорить попусту. В его голове возник новый план действий. Изначально вождь собирался настаивать на удержании пленников в качестве заложников, но теперь, стараниями шамана, перед ним раскрылись совсем иные перспективы. "Да, когда-то мы втроем буквально устроили революцию, вырезав банду Рамзеса. Мы победили, навели свои порядки, — размышлял он. — Прошли годы, в центре города появилась Запретная Зона, где власть нашей тройки неоспорима, наша община обросла пока еще тонким слоем традиций и зачатками религии. Может быть, пришло время для экспорта революции? Бесспорно, в долгосрочной перспективе нуклеары сильнее жителей Лакедемоновки и, значит, пришло время объявить себя открытым обществом. Единственный шанс у наших западных соседей — это победить в войне сейчас. И вот этого шанса им дать ни в коем случае нельзя". — Что ж, хорошо, — вождь осмотрел членов Совета внимательным взглядом. — Теперь выслушайте мое мнение. Мы общество равных, мы справедливое общество. Рядом с нами находится тоталитарный полис, где меньшинство угнетает всех остальных. Если мы не вступим в борьбу с Лакедемоном, то какой от нас прок? Какой пример мы подадим подрастающему поколению? А если мы откажемся от борьбы сегодня, то завтра нас поработят. Ян громко зевнул. — Поэтому мы покажем пример доброй воли, — продолжил Кислов, будто не заметив выходку шамана. — Мы дадим пленникам возможность сделать выбор. Конечно, сперва мы постараемся показать им все преимущества нашей жизни. Но потом они могут остаться здесь или уйти домой. Это, по-моему, правильно. Итак, давайте голосовать. "Прощенные", понимая, что мнения тройки разделились в пользу помилования пленников, подняли руки. Также поступил Саша. — Кто против? Два пальца жреца устремились вверх, его поддержал шаман. — Ян, — усмехнулся вождь, — ты только что распинался о необходимости отпустить глупых овец на волю и готовиться к войне. А голосуешь "против". — Просто не хотелось оставлять Лёню в гордом одиночестве, — сказал Заквасский. — Ну что ж, — подвел итоги Кислов, — четыре "за", два "против", один отсутствует. Думаю, пояснений не требуется. Полагаю, пленникам нужно дать сегодняшний и весь следующий день на размышление. Пусть решают, оставаться или уйти. У нас на носу праздник Летнего Откровения, и больше времени мы им дать не можем. Пока они будут у нас в гостях, ограничим их передвижение набережной и шаманскими угодьями, там возле моря их легче контролировать, а лишнего им знать ни к чему. — Ну, раз это мои гости, то пойду обрадую их, — Ян подскочил со стула. — Заодно потом и экскурсию проведу. — Только постарайся без фокусов, — сказал Кислов. — Не беспокойся, — ответил шаман уже в дверях. — Да, Валера, и пришли своих в порт, пусть получат долю от улова. Заквасский направился к комнате, где находились пленники. Из-за дверей доносились истеричные вопли. Очевидно, там шла самая банальная ругань. Недолго думая, шаман распахнул обе створки и вошел внутрь: высокий блондин, придавленный лингвистическим удушьем, потрясая кулаками, выхаркивал из себя нечленораздельные звуки, смешанные с ругательствами, перед ним на лавке сидела неровно стриженная под ежик девушка. Ее лицо покрывали красные пятна, а глаза были наполнены такой непередаваемой яростью, какую Ян не видел даже у лютоволков. Может быть, Аня не отделалась бы легким испугом, но в тот самый момент, когда Артур бросился на нее вытянув руки со скрюченными как когти пальцами, дверь открылась, и в комнату вошел очень худой мужчина, одетый в потрепанные штаны и линялую майку неопределенного цвета. — Воркуете, голубки! — заулыбался он. — Ага, понимаю. Нет ничего прекрасней семейной идиллии. Кстати, я Заквасский, шаман племени, будем знакомы. Извините, что нарушил милую беседу, но заседание Небесной Канцелярии только что закончилось. Хочу вам сообщить две новости: одна хреновая, другая тоже хреновая. С какой начать? Опешивший Артур перестал плеваться слюной и матерными словами, опустил руки и озадаченно произнес: — С хреновой… — Хорошо, когда есть выбор, — шаман подмигнул юноше. — Правда, пацанчик? Ну что ж, с хреновой так с хреновой, сам так захотел. Новость номер один: Совет решил оставить вам жизнь, выпустить из подвала погулять, и предоставить вам относительную, так сказать, свободу передвижения… — Что же в этом хренового? — перебил парень, наморщив лоб. — Так ведь вы не живете, а мучаетесь, и предать вас смерти было бы высшим гуманизмом, но мы, нуклеары, жестокий народ. Ну что, идемте, я буду сегодня вашим гидом. — А вторая новость? — спросила девушка. — Что? — Заквасский поднял брови. — Ах да! Вторая новость такова: вам подарили не только жизнь, но и свободу выбора. Вы вольны остаться или покинуть территорию города. Послезавтра утром крайний срок. И эта новость хреновая потому, что выбора на самом деле никакого нет. В ваших тупых головах ответ заранее запрограммирован, — Ян подошел и дважды легонько стукнул Артура костяшками пальцев по лбу, потом подошел к Ане, хотел сделать то же самое, но в последний момент передумал и просто погладил девушку по щеке. — И я уже знаю ваше решение, но не скажу. Помучайтесь, подумайте, оставаться вам или идти обратно в ваш Лакедемон. — Я остаюсь, — подскочила со скамейки Аня, хлопнув в ладоши. — Вот и скажешь это мне, а лучше всего нашему несравненному вождю, послезавтра утром, а сейчас прошу на выход. * * * Олег шагал по улице рядом с Каур, но не запоминал пути. Навстречу им никого не попадалось, и было что-то невыразимо волнующее в такой прогулке вдвоем по пустому городу. Парень косился на мулатку, стараясь делать это незаметно. Та, ощущая пристальное внимание своего спутника, улыбалась уголками губ. Иногда их взгляды пересекались, и тогда Олег спешно отводил глаза. — Я тебе сильно нравлюсь? — вдруг спросила она, глядя вперед. В лицо Олега ударил нестерпимый жар. "Да они тут все ненормальные! Разве можно задавать такие вопросы?!" — С чего ты взяла? — как можно небрежнее бросил он. — Я Каур Проницательная, — очень серьезно проговорила девушка. — М-мм… — Олег решил перевести разговор в другое русло. — А у вас в городе очень мало людей? — С чего ты взял? — повторила его интонацию Каур. У парня зародилось подозрение, что мулатка над ним подшучивает, и он решил говорить прямо. — Я почему-то все время вижу тебя. В засаде ты была, ребенка ты забирала, сейчас вот тоже ты. — Ну, в засаде была потому, что лучше всех стреляю из лука, ребенка забрала потому, что Алина моя сестра, а посыльной я сама напросилась. — Зачем? — удивился Олег. — Мне интересно, — сказала Каур. — Я никогда не видела людей не из нашего племени. Некоторое время они шли молча, потом Каур спросила: — А правда, что женщины из твоей старой общины могут легко терпеть голод и боль? — Ну… в общем, да. А почему ты спрашиваешь? — Просто интересно! — засмеялась Каур. — Вот мы уже пришли. Небесная Канцелярия всегда собирается тут. А раньше это был Художественный музей. Олег наконец обратил внимание на полностью освобожденный от вездесущего плюща пышный фасад дома, украшенный колоннами, завитушками, головками младенцев с крылышками, вазами и коваными решетками. Резная дверь и два необыкновенной формы фонаря дополняли невиданное великолепие. Дом Собраний в Лакедемоне рядом с этой красотой выглядел просто деревенским курятником. — Подождем возле входа. Скоро они выйдут… — зрачки мулатки начали округляться. — А пока расскажи мне о девушке, которую взяли в плен. * * * — Наверное, никого представлять не надо, все друг друга знают, — весело заметил шаман, когда увидел стоящую на улице пару. Два бывших друга, встретившись взглядами, нахмурились, Аня отвела глаза и покраснела, и только Каур, словно не замечая искр, которые проскакивали между бывшими охотниками и жертвой, церемонно произнесла: — Здравствуй Артур, сын правителя Антона, здравствуй Анна дочь Павла. — Привет, — одновременно буркнули Аня и Артур. В это время из Художественного музея стали выходить остальные участники заседания Небесной Канцелярии. Последним появился в дверях Кислов с вещмешком в руках. — Ваше оружие и амуниция пока у нас полежат, но личные вещи можете забрать, — сказал он, роясь в мешке. — Вот, возьми свою Барби. Вождь протянул девушке пластиковую фигурку в выцветшем наряде. — Ты что, мать, — прыснул смехом Артур, — в куклы до сих пор играешь? — Не твое дело! — огрызнулась девушка, пряча Барби за спину. — А вот твой "Плейбой", — ухмыльнулся вождь, протягивая журнал Артуру. — А можно мне посмотреть? — попросила Аня. — Конечно, — ответил вождь. Девушка рассматривала глянцевую картинку с нескрываемым злорадным удовольствием, отчего ее муж вдруг начал краснеть. Чувство стыда, неожиданно открывшееся в его душе, было Артуру доселе незнакомым, поэтому наследник почувствовал себя дурно. — Теперь ясно, чем ты занимаешься ночами… Держи! Вот теперь твоя жена. Будешь с ней делить горести, радости и постель, — глаза Ани заблестели, она протянула журнал мужу, и сжав руку в кулак, произвела характерное движение на уровне паха. Артур стал пунцовым, мечтая лишь об одном: провалиться сквозь землю. Спасла парня Ольга Михайловна. — Это же Галина Грильска! — воскликнула она. — Модель и актриса, Галина Грильска, она сама из Таганрога, победила на конкурсе красоты, не помните? — женщина вопросительно посмотрела на стоявших рядом членов Совета, но те лишь равнодушно пожали плечами. — Я была на показе мод в Москве, и мне даже посчастливилось взять у нее автограф. Вы представляете? Автограф у самой Галины Грильска! — О! Вот как! — шаман неожиданно воодушевился. — Это, безусловно, величайшее событие в вашей жизни стоит увековечить памятником рядом с Фаиной Раневской. Да и кто такая Раневская в сравнении… как там ее… с Галиной Грильска? Но только одна проблема: мы разучились отливать статуи из бронзы, поэтому предлагаю сделать монумент из более податливого материала. Поговорите, любезная Ольга Михайловна, с вождем, может, он вам выделит что-нибудь из своих коровников или свинарников. — Вам должно быть стыдно, Ян, вы смеетесь над самым драгоценным, что есть у человека, над его памятью о счастливых временах, — обиделась женщина, и сразу же, не ожидая очередной колкости Заквасского, обратилась к наследнику: — Молодой человек, можно мне хоть краем глаза посмотреть ваш журнал? — Да забирайте, — с напускной небрежностью проговорил Артур. — Он мне вообще не нужен. Я вообще дарю его вам. Я его случайно нашел, хотел выкинуть, но не успел. * * * — Семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь… — шептала Аня. — Сто три, сто четыре, сто пять… — бормотал Артур. "Сто сорок один, сто сорок два, сто сорок три", — говорил про себя Олег. Каур, осознавая бесполезность данного занятия, спускалась по Каменной лестнице, ни о чем не думая. Это был старый шаманский трюк: предложить посчитать количество ступенек. Пока еще никто не давал двух совпадающих друг с другом ответов. — Ну, сколько получилось? — спросил Ян, ожидавший молодых людей возле стелы с ангелом-хранителем. — Сто семьдесят девять, — сказала Аня. — Нет. Сто девяносто два, — замотал головой Артур. Олег промолчал: у него получилось сто восемьдесят пять. — Совершенно верно, — Заквасский улыбнулся, опершись рукой на один из мраморных столбов. — Кто правильно посчитал? — спросила девушка. — Да все вы правильно посчитали, — ответил, смеясь, шаман. — Сколько б ни было, все верно. Вот, мне кажется, что истинное количество ступеней равно годам, которые Каменная лестница простояла до катастрофы. — Правда? — удивилась Аня. — А что, вас зверье всякое не трогает? — Артуру наскучил этот дурацкий разговор, и он посмотрел в небо. — Птеродактили или еще кто? — Здесь для любого хищника Запретная Зона. Ни одна живая тварь не смеет пересекать границы владений нуклеаров. — Как такое может быть? — наследник с подозрением посмотрел на шамана. — Очень просто, пацанчик, очень просто, — Ян сделал несколько шагов от монумента и развернулся. — На этом самом месте я договорился с Миром о неприкасаемости нашей территории и призвал в свидетели Ангела, стоящего на трех столпах. — Это как? — Артур вскинул брови. — То есть типа имеем договор с собаками, всякими гигантскими хамелеонами и прочей швалью о том, чтобы они не лезли? Такого не может быть! — Эх, друг мой, — Заквасский хлопнул наследника по плечу, — если бы ты испробовал дым листьев киндеровых деревьев из Рощи Бессущностного, не тех, конечно, что ты тайком покуриваешь в борделе своей Лакедемоновки, а настоящих священных листьев, ты бы узнал об окружающем пространстве такое, что тебе не снилось и даже не думалось. Но ты меня не понял, пацанчик, я договаривался не с собаками, а с Миром и Городом. А слово у Мира и Города одно. Артур вздрогнул: "Откуда этот проныра мог проведать о моем увлечении дурью и борделях? Олег, вот тварь, рассказал! Больше некому". В свою очередь, новоявленный нуклеар тоже недоумевал, зачем бывший друг рассказал шаману о своих похождениях. — Я все равно ни хрена не понял… — медленно, почти по слогам произнес наследник. — Да ты ни хрена и не поймешь, — Ян похлопал Артура по щеке, отчего тот резко отпрянул. — Тебе просто не дано. Это нельзя постичь логикой. Чтобы говорить с Миром, нужно, чтобы он растворился в тебе, а ты в Мире. Это можно лишь воспринять. Наследник поморщился. — Но все эти договоры не так важны, как вот это, — шаман сделал широкий жест, а потом ткнул пальцем в памятник, стоящий у подножия лестницы. — Вот на чем держится все наше мироустройство, можно сказать, это сердце нашей общины, и пока он стоит в целости, жив Таганрог. Покуда столпы незыблемы, нерушимы границы Запретной Зоны. Олег, так же как и Артур с Аней, во все глаза уставился на три каменных колонны, увенчанных металлической крылатой фигурой, что-то держащей на вытянутых вверх руках. Трудно было понять, каким образом это сооружение, пусть и в достаточной мере величественное, может быть столь важным для существования города. — Ладно, четыре столба я вам показал, идем дальше, — сказал шаман. — Четыре? Но их же только три, — заулыбалась Аня. — Разумеется, четыре, — кивнул шаман. — Но я вижу только три, — Артур начинал постепенно закипать. — Кто мне скажет, — хитро сощурившись, глава клана Отшельника осмотрел стоящих перед ним молодых людей, — что означают эти столбы? — Это власть вождя, власть судьи и власть шамана, то есть, вас, Ян Владимирович, — не задумываясь ответила Каур. — Та-а-ак, — протянул Заквасский. — Каур, сходи-ка к Морскому вокзалу, там из рейда должны вернуться рыбаки, поможешь им. Я чувствую, мне придется задержаться, чтобы кое-что поведать нашим потенциальным соплеменникам. — Хорошо, — улыбнулась мулатка, украдкой посмотрев на Олега. Однако этот взгляд не укрылся от Ани, отчего на душе у нее стало пасмурно. — Так значит, вы не увидели четвертого столба? — с притворным удивлением произнес шаман. — Я-то думал такие простые вещи всем ясны. Что ж, поясняю для невнимательных. Каждый столб, это не просто колонна, но еще и клан, и дух-союзник клана, или, можно сказать, что каждый столб — это сила, которая держит Мир, а значит и Город, в равновесии. Вот, например, наш вождь, он управляет кланом Творца, но почему дух-покровитель называется Творцом? Именно потому, что он основал наш город, с него началось творение и это первый столб. Теперь возьмем судью. Он глава клана Сказителя. У него тоже есть памятник, возле которого, вас, голубчики, и взяли в плен. — Там было написано "Чехов"? — вспомнила Аня. — Верно. Молодец! — подтвердил Заквасский. — Он был писателем, можно сказать, судьей прошлой эпохи. А родился в этом городе. Так что второй столб — это столб силы рождения и возрождения. — А разве рождение и творение не одно и то же? — подключился к беседе Артур, желавший показать, что он уж, во всяком случае, не глупее жены и кой в чем разбирается. — Я тебе так скажу, чтобы понятно было, — шаман подмигнул наследнику. — Человечество когда-то было сотворено, но твой дед родился и умер, твой отец родился и умрет, ты родился и умрешь, между прочим, нелепо. Я родился и умру, мы все родились и умрем, но сотворенное человечество при этом остается. Понял, о чем я толкую, пацанчик? — Ну… — Артур почесал голову… — да… — Третий столб, — продолжил свою лекцию Заквасский, — это шаман, то есть я, но это же и весь клан Отшельника. А памятник Отшельнику — это памятник человеку, который, по некоторым преданиям, к концу жизни стал шаманом. Ты, — Ян указал на Олега, — видел его, именно там произошла для тебя встреча с нашим народом. На пьедестале написано "Александр Первый". Он умер в этом городе. И значит, это сила увядания и умирания. Столб Отшельника уравновешивает столб Сказителя. Умирание уравновешивает рождение. — А четвертый столб должен уравновесить столб Творца? — внезапно осенило Аню, отчего глаза ее загорелись, как у маленькой девочки, которая отгадала детскую загадку. — Верно. Ты умница! — Ян погладил девушку по щеке. — Этот столб невидим для непосвященных, но он находится посредине, между тремя остальными. Это столб Бессущностного, столб разрушения и окончательной гибели. Видите, наверху ангел-хранитель? Он оберегает Город и Мир, запечатывая до времени силу четвертого столба. Ну и, конечно, памятник Бессущностному тоже имеется. Это вождь прошлой эпохи, который никогда не был в Таганроге, то есть он здесь не рождался, не жил и не умирал, а потому он — Бессущностный. Там же есть роща киндеровых деревьев, ему посвященная. — Вот это, мля, грузилово, — пробормотал Артур. — Ну, надеюсь, теперь всем всё ясно? — вокруг глаз шамана наметились морщинки. — И вы поняли, что Город подобен Миру, что Мир подобен Городу, что Город и Мир — это одно и то же, а, значит, слово для Города и Мира — одно. Молодые люди переглянулись, но главе клана Отшельника никто не ответил. — Теперь идем на набережную Откровения. Я покажу вам свою любимую девочку, — сказал Ян. Они шли по дороге, вымощенной плиткой, которая, как ни удивительно, неплохо сохранилась в течение двадцати с лишним лет. Кое-где, правда, встречались прорехи, аккуратно засыпанные песком и мелкой галькой, так что набережная Откровения выглядела весьма ухоженной. Вдоль нее росли деревья, кустарники и декоративные травы. Особенно Ане понравились неизвестные бледно-голубые цветы. — Как сказал бы судья, это наш ботанический полигон, — шаман поднял с плитки маленький камушек. — Тут растет или что-то очень редкое или то, что не имеет, казалось бы, значения в хозяйстве. Вот смотрите. Ян кинул камушек в середину бледно-голубой клумбы. Несколько растений, выпустив пыльцу в воздух, заколебались, дотронулись до других, те, в свою очередь, выстрелив пылевидное облачко, качнулись, передали импульс следующим цветам. По клумбе пошла живая волна. — Охренеть, — прошептал Артур. — Красиво, — восхитилась Аня. Олег промолчал, но было видно, что и его подобное зрелище не оставило равнодушным. — Порошок из семян качунов, как мы называем эти цветы, неплохо помогает при простуде, — сказал Заквасский. — А вот и моя любимая девочка. На низком гранитном постаменте стоял бронзовый памятник с человеческий рост: девушка робко выглядывала из приоткрытой двери необычной конфигурации, выставив обнаженные плечо, руку и ногу. — А откуда она вылезает? — спросила Аня. — Из футляра контрабаса, — ответил шаман. — Есть у того, кто теперь называется Сказителем, рассказ, "Роман с контрабасом" называется. — И о чем этот рассказ? — в глазах девушки горело любопытство. — Его можешь прочитать в Библиотеке, — Ян в очередной раз погладил Аню по голове. — Если, конечно, ты захочешь остаться. — Я останусь, — решительно произнесла Аня. — Да… — протянул Артур, поведение жены ему совершенно не нравилось, но что он мог поделать? Только поддеть… и наследник с показной нежностью погладил ногу, а потом плечо бронзовой девушки. — Из всех приблуд в вашем городе, эта самая офигенная. Действительно крутая цыпа, не то что некоторые. — Сразу после Галины Грильска, — съязвила Аня. — У тебя вообще с картинами и памятниками лучше получается! От стыда, который так недавно охватил Артура, теперь не осталось и следа. В ответ на колкость жены он самодовольно ухмыльнулся и произнес: — Памятники и картины бывают погорячей иных женщин. На лице Ани выступила краска, в глазах вспыхнула ярость. — Совершенно, верно, — погасил начинающийся скандал Заквасский. — Эта девочка очень красива и очень горяча. Да и мозгов у нее больше, чем у иных парней. Но вас это не касается. Идем, я вам покажу кое-кого. Минуту спустя они стояли перед еще одной бронзовой скульптурой. Плитка вокруг была во многих местах вынута. Двое мужчин и подросток засыпали песок в провалы. Увидев шамана, они поздоровались, с любопытством оглядывая пленников. — Приходится латать набережную, — сказал Ян, а потом, указал на постамент, где стоял, небрежно облокотившись на колонну, курчавый мужчина. — Но мы должны чтить память величайшего судьи золотого века. Он был поэтом. У Олега кольнуло внутри. Перед глазами встал убитый им Петя, юный Петя, глупый Петя, ставший невинной жертвой обстоятельств. — Золотой век — это когда люди умели летать на Луну и разговаривать на больших расстояниях? — спросила Аня. Ей все больше и больше нравился их странный провожатый. Плен оказался вовсе не страшным, и она ощущала себя несмышленой девчонкой, которую взрослый дядя водит за ручку, объясняя какие-то туманные вещи. А игра в "непонятки" очаровывала. Тем более что после ухода мулатки Аня почувствовала себя легко, а смотреть, как Олег и Артур обмениваются свирепыми взглядами исподлобья, было очень забавно. — То время, о котором ты говоришь, — совсем другая эпоха, — ответил шаман. — А когда же был ваш золотой век? — Так, — Заквасский хлопнул себя по бедрам, — пойдем-ка на кухню моего клана, поедим. А сегодня ночью устроим посиделки у костра, и я расскажу сказание о пяти веках и гибели мира. Тогда вы узнаете все о золотом веке. — Это, наверное, старая история… — Нет, — возразил ей шаман. — Я ее только что придумал.

Глава 12

ЛАКОМСТВОМ ЛОЖНЫХ НАДЕЖД БОЛЬ СВОЮ НЕНАДОЛГО УТЕШИТЬ… Белый бюст сливался с покрашенной в тот же цвет стеной, стилизованной под развернутое знамя. Изображенный мужчина обладал мощной шеей, курчавой бородой, а из-под шапки выбивались густые вьющиеся волосы, словно раздуваемые ветром. — Га-ри-баль-ди, — прочитала Аня по слогам, со всех сторон осмотрев творение скульпторов прежней эпохи. Под надписью, выполненной черной краской, и которая, несмотря на сгущающиеся сумерки, отчетливо выделялась на светлом фоне, шли непонятные значки, среди которых затерялась, впрочем, пара-тройка знакомых букв: GARIBALDI. "Красивый", — подумала девушка, протягивая руку к каменному лицу. Она коснулась кончиками пальцев чуть шершавой поверхности щеки и тут же отпрянула. Хотя в городе было столько всяких диковин, что голова шла кругом, но рассказ шамана именно об этом покровителе маленького, но очень почитаемого клана Иноземца, запал ей в память. В клане было всего шесть человек и все занимались кузнечным делом. Но в свободное время кузнецы изучали язык своего покровителя, стремясь постичь все лингвистические тонкости, ведь пророчества приходилось переводить на русский. Узнать свою судьбу мог любой, кто приходил к монументу в священную ночь, но когда еще та ночь наступит, поэтому Аня вернулась сюда тайком, в надежде, что ей откроется что-то именно сегодня. "Но как он может говорить? — недоумевала девушка. — Он ведь неживой". Однако не верить шаману оснований не было. — Скажи, что со мной будет? — прошептала она. Бородач молчал, глядя вдаль. Видимо, его совсем не интересовала судьба какой-то там неудачницы, которая сама не знала, что хочет от жизни. — Почему не отвечаешь? Что со мной будет? — теперь ее голос звучал громче и требовательнее. Гордый Иноземец невозмутимо смотрел поверх ее головы в вечернюю мглу. Аня сжала кулачки, чтобы как следует объясниться с неприветливым духом, но тут до нее донесся издевательский смешок. Девушка резко повернулась и почти уткнулась носом в грудь Артура. — Достал! — прошипела Аня. — Какого черта ты за мной везде таскаешься и шпионишь? Надоел! — А что такого? — ухмыльнулся муж. — Я тебе даже еще ничего не сказал. — Зато подумал! — Ну, мать, чего ты опять заводишься! Сколько можно ругаться? Очередного скандала не получилось, поскольку из тьмы появились Олег и Каур. Новоиспеченный нуклеар по обыкновению нахмурился и опустил глаза, чувствуя неловкость в присутствии обеих девушек и не желая встречаться взглядом с бывшим другом. Каур, напротив, во все глаза уставилась на Аню, словно хотела выведать какую-то тайну и понять — что делала здесь пришлая из Лакедемона. Аня ответила мулатке дерзкой улыбкой. Вроде бы ничего плохого та не говорила, наоборот, Каур обращалась с гостьей подчеркнуто вежливо, но в этой надменной любезности чувствовалась насмешка, заставляющая думать, что над тобой постоянно издеваются. — Артур, сын правителя Антона и Анна, дочь Павла, — сказала Каур, как всегда с комичной серьезностью произнося имена пленников. — Пойдемте скорее с нами, зурелан, наверное, готов и большой костер уже горит, а шаман рассказывает какую-нибудь историю. Вы пропускаете много интересного; и потом, вам нельзя одним бродить в темноте, заблудитесь. — Че за хрень этот зурелан? — скривился Артур. — Его мясо очень вкусное, — улыбнулась краешками губ мулатка, и в кошачьих зрачках ее сверкнул отраженный свет. — Че, вкуснее баранины будет? — усмехнулся наследник. — Я не знаю, что такое баранина, — ответила темнокожая девушка, чуть искоса глядя на парня. — О-о-о, — протянул Артур, в глазах которого загорелся огонек. — Я бы тебя с удовольствием угостил… мяском! Слово "мяско" было произнесено приглушенно, с отчетливо похотливым смаком. Олегу очень не понравилось настроение бывшего друга, совершенно очевидно, что Артур намылился не только поговорить о деликатесах, но и сам бы с удовольствием отведал кое-чего. Впервые в жизни Олег почувствовал жгучий зуд в груди, сердце екнуло, ладони мгновенно вспотели и сжались в кулаки, в висках отчаянно забухал пульс, и захотелось крикнуть: "Никто, никто не имеет права так смотреть на Каур, никто не должен так с ней разговаривать, и даже думать о ней так никто не смеет!". Его накрывала ярость, горячая и бесконтрольная, ударившая в лицо нестерпимым жаром. Такого юноша еще никогда не переживал. Он знал, что такое ледяная злость, когда бьешься со жлобом на два-три года старше себя, падаешь без сил, выплевывая кровищу, задыхаясь от боли и пыли, а инструктор Анатолий Алфераки орет: "Вставай, говнюк! Ты не воин Великого Лакедемона, ты глиста в обмороке! Ты раб зассаный! Ты позор своего отца! Вставай, вставай и дерись, опарыш засушенный!"… И надо встать и драться, падать, снова вставать и снова драться… Но кидаться на врага в безумной ярости ни в коем случае нельзя, нужен холодный расчет. Иначе твое неистовство втопчут в грязь, твой сумасшедший напор смешают с твоим же дерьмом. И, глотая кровь и сопли, снова машешь кулаками, ставишь блоки, кричишь, превозмогая боль, но не теряешь контроль над ситуацией. Вот такую злость и знал Олег: пойманную в паруса, помогающую идти против течения. Но сейчас получалось иначе. Душевный ураган порвал ветрила, сломал мачты, сокрушил руль. Он не мог обуздать гнев, не мог накинуть на него удила, не мог… "Апперкот, а потом ногами запинаю", — мелькнула обжигающая мысль, а глаза стал застилать алый туман. И вдруг он почувствовал мягкое прикосновение, а потом ладонь Каур легла на его запястье. Ласковые, теплые пальцы стали ввинчиваться в кулак, который, в конце концов разжался, поддавшись нежному усилию. Руки Олега и девушки сплелись в замок. — Идем к костру, — нуклеарка, совершенно не меняясь в лице, и все также улыбаясь уголками пухлых губ, потянула за собой опешившего парня. Олег безропотно, как теленок на привязи, шагал по набережной. Теперь юноше было стыдно. Не из-за того, что он хотел избить зарвавшегося наследничка, а потому, что не справился с эмоциями. Словно был сам не свой. "Почему я решил, что на нее никто не может смотреть? Почему никто не смеет с ней говорить? Странно. Странно и глупо все это". * * * На широкой площадке горел костер, а чуть поодаль стояли несколько кувшинов и два широких противня: на одном горой были навалены куски жареного мяса, на другом лежали пучки какой-то травы. На камнях и распиленных чурбаках, расставленных полукругом возле огня, сидело десять-пятнадцать подростков, бросающих любопытные взгляды на прибывших. — Ну, наконец все в сборе, — шаман поднялся. — Располагайтесь вон там, на бревнышках и угощайтесь. Возьмите кувшин с водой, думаю, на четверых вам хватит. — А на хрен трава эта нужна? — спросил Артур, присматривая себе кусок порумяней. — Ты, — шаман легонько стукнул костяшками пальцев парня по лбу, — можешь, конечно, и на хрен ее прицепить, но все остальные едят зелень с мясом, так вкуснее, объедают листочки и маленькие плоды, а стебли потом можно бросать в пламя, они горят и приятно пахнут. Молодые нуклеары, держа тарелки на коленях, продолжали расправляться со своими порциями, причмокивая и облизывая пальцы, по которым стекал сок, и опоздавшие, устроившись на поваленном дереве, не отставали. — Кстати, давайте-ка, подставляйте ладони, — обратился Ян к гостям, развязывая мешочек. — Что это? — спросила Аня. — Размолотые водоросли, — шаман потрепал девушку за щечку, — смешанные еще кое с чем. — И на хре… — Артур кашлянул, — и зачем они нам? — Если ты, пацанчик, не проглотишь их сейчас, то скоро та штуковина, которую ты так часто упоминаешь в своих речах, у тебя отвалится, — Заквасский в упор посмотрел на наследника. — Это против радиации. "Так вот оно какое, лекарство! — Артур подставил ладонь. — Цвет… коричневый, что ли…" Порошок имел солоновато-горьковатый привкус. — Ну, — шаман оглядел публику, — ешьте, пейте и слушайте. Сейчас вы узнаете старинное предание, которое я придумал сегодня днем… — Это как? — снова задала вопрос Аня. — Не перебивай меня, девчушка, — Ян в очередной раз погладил Аню по щеке. — Но, раз уж спросила, отвечу. Любое наше слово, любой наш рассказ, все, что мы говорим и будем говорить, уже было когда-то кем-то произнесено. Все, что мы делаем, и все, что будем делать, уже кто-то когда-то совершил. Поэтому, сочиняя новую историю, я рассказываю все те же старые мифы, байки и сказки. Артур осторожно откусил кусочек мяса, внутренне приготовившись выплюнуть гадость, но, вопреки ожиданию, еда оказалась отменной. Действительно, такой вкуснятины он еще не пробовал, и, пожалуй, по сочности она давала десять очков вперед баранине в трактире Гоги. — Сегодня я расскажу вам легенду о пяти веках, которые были до Великой Катастрофы и о том, почему погиб мир, — шаман встал так близко от костра, что казалось, штаны на нем вот-вот загорятся, и простер вверх руки. — Так, кто у нас любит читать? — Ян хитро оглядел сидящих. — Вот, пацанчик, Артур, ты читал когда-нибудь греческие мифы? — Нет, — ответил парень, не переставая жевать. — Молодец, — Заквасский кивнул, — молодец, иначе тебе будет неинтересно. В этих мифах говорится, что веков на земле было пять. Кто из вас знает, что это за века были? — Золотой, Серебряный, Медный, Век Героев и Железный век, — выпалила Аня. Артур, ошарашенный, уставился на жену, забыв проглотить кусок. — Вообще-то в Интернате было два урока по мифологии, — снисходительно улыбнулась она мужу. — Правильно! — подтвердил Ян. — Но мало кто догадывался, что мифы эти были не о прошлом, а о будущем человечества. Греческий шаман Гесиод написал о тех временах, которые еще не настали. Иногда старики говорят, что Золотой век был до Великой Катастрофы. Не верьте им, когда всему пришел конец, Золотым веком и не пахло. Но я поведаю вам правду о тех временах. Как-то раз наш Бессущностный решил покинуть свои чертоги и посмотреть, как обстоят дела на земле. В те дни на дворе стоял Золотой век. Назывался он так не потому, что люди гонялись тогда за машинами, компьютерами, телевизорами, айфонами и к их услугам были самолеты и интернет. Нет. Просто в то время жили те, кто умел слышать неслышимое, видеть невидимое, ощущать неощутимое. И вот парил Дух над планетой и лицезрел всю мерзость мира и всю злость человеческую, как простые работяги жили в неволе, как ими помыкали и не давали продыху. Зрел он много страстей, мало благородства и океан невежества. И замутило Бессущностного от созерцания таких картин, тошнота подкатила к горлу. Но Золотой век на то и Золотой, что на нашей земле жило много вождей, много жрецов и много шаманов, чьими устами мог бы говорить Дух. И возопили они о несправедливости, возроптали. И один из главных жрецов тех времен сказал: Питомцы ветреной Судьбы, Тираны мира! трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы! Полегчало Бессущностному, вернулся он восвояси. — Это он про наши порядки говорит? Что-то не верится, чтобы рабы восстали, — прошептал Артур в самое ухо жене. — По-моему, он укуренный. Аня, отдернув голову, прошипела: — Заткнись! — Вот прошло время, — продолжил шаман. — Золотой век закончился, наступил Серебряный. И снова Бессущностный решил слетать, поглядеть, что там на земле творится. И вот он несется над миром и примечает, что с тех пор кое-что поменялось: благородства стало меньше, невежества больше, а страсти бурлят, вскипают, восстают из пепла; появились вожди, призывающие весь старый мир насилия разрушить, а построить новый мир с помощью того же насилия. Серебряный век был прекрасен, но закончился войной всех против всех. И не понравилось это Бессущностному, опять стало не по себе, чувствовал, что сейчас стошнит. Но остались еще вожди, остались жрецы, остались шаманы. Помнится, одна женщина изрекла: Если душа родилась крылатой — Что ей хоромы — и что ей хаты! Что Чингисхан ей и что — Орда! Два на миру у меня врага, Два близнеца, неразрывно-слитых: Голод голодных — и сытость сытых! Лучше стало Бессущностному, отправился он домой. — Нет, ихний шаман реально в хламину… — Артур не успел дошептать фразу, поскольку получил от Ани локтем в бок. Олег тоже не совсем понимал, что рассказывает шаман, но от огня шло такое приятное тепло, мясо неведомого зурелана было самой вкусной едой за последние несколько дней, а гладкое бедро Каур, прижатое к его ноге вызывало одно желание: чтобы этот вечер длился нескончаемо долго. — Прошел Серебряный век, начался век Медный, — на набережной стало совсем темно, и тень шамана выплясывала причудливый танец на морском песке внизу. — И вновь Бессущностный отправился на прогулку. Что там говорил древний пророк Гесиод об этом времени? Никто не знает? Ага… ну, сказал он следующее: "Возлюбили люди Медного века войну…" Так оно и случилось. Началась эта эпоха с Великой Бойни, которую назвали Первой мировой, потом была еще Вторая Бойня, а после нее война, которую назвали Холодной. А знаете, почему век — медный, а не бронзовый, чугунный или еще какой? Потому что души человеческие стали так же легко плавиться, как этот металл. А костры, на которых их растапливали, назвали "пропагандой". Так владыки земли лепили из живых людей болванчиков, одинаковых и ничем не отличимых друг от друга. В общем, в очередной раз увидел Дух много мерзости и срани человеческой. Благородство стало показным, страсти поблекли, остудила их та самая Холодная война, а невежество возросло в разы. И стало опять Бессущностного мутить. Но снова нашлись те, кто сумел выразить его негодование. Ну, например: Танки идут по соблазнам жить не во власти штампов. Танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков. Бессущностный вернулся в свои чертоги довольным. Но прошло еще время. И Медный век подошел к концу. Его сменил век Героев. И снова Дух вылетел из своего чертога. И узрел, что благородства больше нет совсем, а страстями стали топить костры пропаганды. Мир оборачивался бутафорией, а добро и зло превратились в ложь, неотличимую друг от друга. И вокруг всего этого — нескончаемые потоки невежества. Окинул взглядом он землю — и не было предела срани человеческой. И начало его тошнить. Сильно, прямо до спазмов. Но на этой планете, полной мерзости, все же остались еще те, кто были способны вещать от имени Бессущностного. Это были герои, последние герои человеческой эры. Один из шаманов сказал так: Здесь бродят тени, Ими движет запах денег. Боль других и холод греют им сердца. Связь времен распалась. И Злодей, и Светлый Гений Тесно сплелись в объятьях, Их различить нельзя. Дух справился с рвотными позывами. Отправился спать. Сколько он дремал, неизвестно, но когда проснулся, землю затопила сплошная тьма невежества и гадость человеческая, от которой исходила такая жуткая вонь, что Бессущностного тут же начало тошнить. Посмотрел он на вождей мира, но те давно превратились в клоунов, в ряженых шутов, которые рассказывали лживые байки отупевшей толпе. Взглянул тогда Дух на пророков мира, но они умели лишь стоять перед кострами пропаганды и сжигать на них остатки людских душ. А шаманы? Те, переодевшись скоморохами, били в бубны, плясали, развлекали человеческие коконы, у которых вожди съели мозги и сожгли души. И не было никого, кто мог бы отверзнуть уста и изречь Слово. И тогда Дух сам открыл рот и закричал: "Попса!". А потом его стошнило. Шаман замолчал. В наступившей тишине потрескивал угасающий костер. — И что? — спросил Артур, доевший второй кусок мяса. — Бессущностный тем от тебя и отличается, — ответил Заквасский, лукаво улыбнувшись, — что ты блевать будешь тем, что съел, а Дух рыгает огнем. Вот и сжег он землю. — А я-то всегда думал, — возразил наследник, — что миру кирдык настал из-за ядерной войны, а не из-за этого… как там правильно… — Ты, пацанчик, путаешь причины и следствия, — Ян подбросил несколько веток в умирающий костер. — Война началась оттого, что Бессущностного стошнило, а стошнило его оттого, что человек потерял в себе человека. Отсюда вывод, если бы человек оставался человеком, никакого ядерного погрома не было бы. — А что значит "попса"? — спросил кто-то из подростков. — Попса, — шаман в задумчивости коснулся указательным пальцем лба. — В переводе с древних языков примерно означает "дерьмо, которое не способно даже удобрить землю". Приблизительно так. А вообще это непереводимое слово. "Офигенно, — подумалось Артуру, — нужно запомнить". — Но если все века закончились, — задала вопрос Аня, — то что сейчас? — Сейчас время Нового Деяния. Бессущностный оборотился Творцом, и создал, — шаман совершил круговой пас рукой, — нуклеаров, новочеловеков. Только помните, в тот день, когда на земле не останется ни одного нуклеара, способного исторгнуть Слово, Творец опять станет Бессущностным, и пламя снова пожрет своих неразумных детей. — То есть Бессущностный и Творец — это одно и то же? — подал голос Олег. — Нет, — Заквасский покачал головой из стороны в сторону, — Бессущностный и Творец, как и Рождение и Смерть, совсем не одно и то же, но основа у них одна. — Что-то я ни хрена не понял, — произнес Артур. — Как может быть одна основа у разных вещей? — Слушай, пацанчик, — шаман присел на корточки. — Я тебе вот что скажу: можно очень долго объяснять какие-то вещи, но если ты хочешь пофилософствовать, обращайся к нашему судье или к вождю на худой конец. А я так тебе растолкую, вот скажи мне: мясо зурелана, которое ты съел, вкусное? — Еще бы, — с воодушевлением проговорил Артур. — Баранина по сравнению с ним фуфлыжный отстой. — А вот если ты, — глаза Яна превратились в насмешливые щелочки, — узнаешь, что зурелан, это такая огромная тварь, похожая на длинную рыбину с восемью щупальцами. Что ты мне на это ответишь? — Что? — лицо наследника сделалось каменным. — Дай-ка угадаю, вы их называете морскими гидрами, — Заквасский засмеялся. Мгновение спустя, Артур, закрыв обеими руками рот, с вытаращенными глазами сиганул к кустам. — И вот кто ответит: разве еда и блевота — это одно и то же? — развел руками Ян. — Хотя основа у них одна: мясо зурелана. Среди подростков послышалось хихиканье. Олега тоже замутило, к горлу подошла горечь, но сидящая рядом с ним Каур будто невзначай прижалась к плечу юноши, и это прикосновение подействовало магическим образом: тошнота отступила. "Я теперь нуклеар, — решил он, — значит, если они едят гидр, то я тоже буду! Тем более, что это не гидры, а зуреланы…" На Аню слова шамана вообще не подействовали. Быть может, оттого, что, увидев в каком плачевном положении оказался ее муж, она звонко расхохоталась, захлопав в ладоши. — А можно мне еще кусочек? — сказала девушка, отсмеявшись. * * * Аня закричала и проснулась. В окно пробивался сероватый сумрак, светало, и скоро должно было взойти солнце. Тяжело дыша, стерев со лба холодную испарину, девушка прислушалась: близкий шум прибоя и далекие крики чаек успокаивали и заставили обрадоваться: как только она заявила о твердой решимости остаться в Таганроге, ее переселили из холодного затхлого подвала в хижину на берегу моря. Так что же случилось? По-видимому, ей просто что-то приснилось… Аня села, потерла глаза и попыталась вспомнить кошмар. Кажется, она шла босиком по острым камешкам, перемешанным с битым стеклом, из истерзанных ступней сочилась кровь, это было страшно, хотя почему-то не больно, зато чувство беззащитности пугало намного сильнее, чем острый гравий. Потом, на глаза вдруг попалась куча сандалий, но, будто не заметив обувь, дрожа, девушка прошла мимо, и увидела белый монумент, под которым черными буквами было написано: GARIBALDI. Превозмогая страх, она протянула пальцы к холодной щеке. — Ответь, Иноземец, что ждет меня? Бородач гордо безмолвствовал. — Не молчи! Дай мне ответ, что будет? Говори! — она коснулась лица мужчины и вот тут стало по-настоящему страшно: кожа задымилась и почернела, как от ожога… — Давай же, скажи что-нибудь! — Аня задыхалась от обиды и гнева. — За что ты меня так ненавидишь, Иноземец? Изваяние шевельнулось. Голова бородача повернулась в сторону смутьянки, глаза его сверкнули призрачным зеленым светом, и громовой голос изрек: — Lefalsesperanzealimentanoildolore! (* Ложные надежды питают боль (итал.) — Нет! Я не об этом тебя просила! — Lefalsesperanzealimentanoildolore! — Замолчи! — оглушенная, она упала на колени. — Ничего не говори! Пожалуйста, не надо! Мир разлетелся на миллионы брызг, и девушка, замерев от ужаса, провалилась в черную пропасть без дна, и уже просыпаясь слышала, как ей вслед гремело: — Lefalsesperanzealimentanoildolore! Как перевести эти слова Аня не знала, в памяти еще бродили обрывки видений, с каждой минутой становясь все более расплывчатыми. Судорожно повернув руку, она всмотрелась в ладонь, но ожога не было. Она передернула плечами, прогоняя мурашки страха, поднялась и, толкнув незапертую дверь, вышла из хижины. Несмотря на раннее утро, ветерок принес тепло. Огромный шар солнца на треть высунулся из-за горизонта, и к ее ногам побежала дорожка, мерцающая пурпурными искорками. Грузные облака, подбитые кровавым багрянцем, жались к туманному горизонту. Высоко над морем парила какая-то большая птица или птеродактиль. Ранний час не был помехой для нуклеаров: целая компания соревновалась в стрельбе из лука. Они целились в полусгнившее дерево, торчащее из песка. Аня, сощурившись, присмотрелась, заметила среди лучников Каур. "Чертова ведьма!" Вчера Аня набралась решимости улучить минутку, чтобы поговорить с Олегом, ведь всегда кто-нибудь да мешал, но опять все пошло не так: темнокожая мутантка постоянно ошивалась вокруг него. Сперва держала его за руку, позже, возле огня, вообще самым бесстыжим образом жалась к парню. Когда костер догорел, то к Ане подошли двое нуклеаров, чтобы проводить в отведенный для ночлега домик; куда делся Олег, она не углядела, а спрашивать постеснялась. Покусывая обветренные губы, Аня побрела по пляжу в сторону стрелков, решая, броситься ли с кулаками сразу или подождать, как будет развиваться ситуация. — Здравствуй, Анна дочь Павла, — сказала Каур, посмотрев на соперницу спокойным открытым взглядом, и, как обычно, улыбаясь лишь краешком губ. — Привет, — буркнула Аня. Рядом с мулаткой, в окружении трех молодых людей стояла высокая худенькая девушка, с необыкновенно белой кожей, длинными серебристыми волосами и неестественно светлыми, почти прозрачными глазами. Таких Аня еще не видела, и невольно даже залюбовалась экзотической красотой этой пары, которая словно воплощала в себе День и Ночь. — Здравствуй, меня зовут Илья, — дружелюбно кивая, проговорил низкорослый паренек. — А это Ромул, Витя и Ника. Юноши поздоровались, а среброволосая нуклеарка улыбнулась и прошептала скороговоркой: — Мне пора. Солнце встает. Спасибо за уроки и за то, что пожертвовали частью ночного бодрствования ради меня. — Я тебя провожу, — поспешно проговорил Витя, русоволосый жилистый парень лет шестнадцати. — Что за уроки? — спросила Аня, когда бледнокожая и ее ухажер скрылись из виду. — Уроки стрельбы, — ответил Илья, — Нике тяжело, у нее ночное зрение плохое, а днем кожа быстро сгорает на солнце, она же альбинос, вот и приходится днем прятаться в интернате. — Где? — изумилась Аня. — Ну, в интернате… Это дом, где ухаживают за больными, кого не может вылечить даже шаман… Там они и живут все вместе, — заморгал паренек. — Вождь говорит, что это наследие прошлого мира. — И у вас таких много? — Одиннадцать. — Вот, значит, как, — произнесла Аня тихо, раздумывая, стал бы кто-то в Лакедемоне возиться с безнадежно больными людьми. — Но такие вещи случаются не часто, — вмешался в разговор Ромул; высокий, скуластый, с рыжеватыми волосами, спускающимися почти до плеч, он показался Ане симпатягой. — Если будешь есть лекарство из водорослей, которое дает шаман, то с тобой и с твоими детьми все будет нормально. — С детьми… все хорошо… — эхом повторила Аня. Она вдруг почувствовала себя невероятно счастливой. Она останется здесь с Олегом… и будет есть много водорослей, так что их ребенок непременно родится здоровым! — А в Лакедемоне умеют стрелять из лука? — проговорила, будто промурлыкала, мулатка, прерывая мечтания Ани. — Умеют! — А у нас самая меткая Каур, — сказал парнишка. — А потом я. — Лучше нас никто не стреляет! — заносчиво заявила Аня, вздернув нос. — Давайте проверим? — предложил Ромул. — Устроим соревнование. — Какой же будет приз? Просто так неинтересно, — Аня скрестила руки на груди. — А на что обычно спорят в Лакедемоне? — мулатка, прищурившись, слегка наклонила голову. — На волосы, — усмехнулась Аня, — с проигравшего состригают локон в том месте, на которое укажет победитель. Знаешь сколько у меня дома пучков волос? И женских, и мужских. — Но тебе уже нечего ставить, — глядя на Анин ежик, невозмутимо заключила Каур. — Я остриглась сама! — зло сверкнула глазами девушка, усмотрев намек в этих словах. — А сыграйте на желание, — сказал Илья. — Это как? Проигравший делает то, что захочет победитель? — Нет, — Илья покачал головой. — Каждая загадывает желание, но никому не говорит. Кто побеждает, у того желание обязательно сбудется. Девушка с сомнением хмыкнула. — Эта примета всегда сбывается, — паренек протянул Ане свое оружие и три стрелы, которые вытащил из кожаного колчана. — Бери, он не хуже, чем у Каур. Цельтесь в ту корягу, которая рядом с морем, с расстояния в шестьдесят шагов. — С шестидесяти? Не знаю… — Аня с сомнением посмотрела на незнакомый лук, провела пальцами по упругой тетиве, попробовала на прочность плечи, потерла ладонью рукоять. — Но ведь лучше вас никто не стреляет, — вкрадчиво произнесла мулатка. — Что для тебя какие-то шестьдесят шагов. — Идет! — Тогда придумывай желание, — Каур встала на носки и, прогнувшись, потянулась, подняв руки. — Оно такое же, как и у тебя, — надменно выцедила Аня. — Я знаю. — В чем уверена, о том не загадываю, — невозмутимо парировала мулатка. — Вот что знаю я. — Вы обе знаете, но не распознаёте, — хмуро проговорил Илья, но на его реплику никто не обратил внимания. После того как отсчитали необходимое количество шагов и провели на песке линию, соперницы встали рядом. — Мне нужно пристреляться, — Аня натянула тетиву. Две стрелы ушли выше цели, третья недолетела, воткнувшись в мокрый песок. Лицо скуластого Ромула расплылось в саркастической улыбке, когда он протягивал девушке свой колчан. — Я готова, — произнесла Аня, чувствуя возрастающее возбуждение. — Начинай первая! Мулатка, крепко сжав лук, замерла, закрыв левый глаз, а зрачок правого расширился до предела, так что в этот момент он ничем не отличался от человеческого. — Я Каур Разящая, — шепнула она и отпустила тетиву. Послышался отрывистый свист, и стрела вонзилась в середину ствола. Почти не целясь, Аня выстрелила следом: попадание! — О-о-о, вот это техника, — Ромул почесал затылок, улыбка сползла с его лица. — Иногда, — заговорила мулатка, — следует бояться своих желаний, особенно тех, которые могут сделать несчастными других. Потому что в конце концов несчастной окажешься ты сама. Выстрел Каур поразил цель. Аня покосилась на соперницу, губы ее дрогнули: — Можно подумать, тебе известно, кто будет счастлив, а кто нет! Аня пустила стрелу — и снова попала чуть выше и левее стрелы соперницы. — Мне известно одно, — от голоса нуклеарки, вкрадчивого и певучего, будто исходил неуловимый, дразнящий нервы аромат. — Та, что лелеет пустые надежды, приумножает страдания. Свои и чужие. Ей не может сопутствовать удача. Из трех попыток Каур не промахнулась ни разу. Аня подняла лук, но сразу опустила, чувствуя, что в ней вскипает ярость, от которой стало тяжело дышать, а пальцы сотрясала мелкая дрожь. Что-то похожее ей уже доводилось слышать. Быть может, совсем недавно, в сегодняшнем ночном кошмаре. Но как черной мерзавке удалось угадать? Вот это было поистине обидно. Глаза Ани застлали некстати подступившие слезы, и она выстрелила наугад, не видя цели. Стрела, оцарапав корягу, ушла в воду. Раздосадованная девушка швырнула лук, который, скрипнув, спружинил, на мгновение завис в воздухе, но этого оказалось достаточно, чтобы Илья успел поймать его на лету. — Все это глупости! — хрипло крикнула Аня и побежала вдоль линии прибоя к хижине, в которой провела ночь. — А твой клан, Каур, сегодня в дозоре, — невозмутимо сказал паренек, тщательно осматривая свое оружие, которое чуть было не сломала разбушевавшаяся гостья из Лакедемона. — Брат Саша, наверное, уже вернулся, нужно идти. — Да, я тоже пойду, — согласился Ромул. — Время утренней прополки. — Соберу стрелы, — мулатка направилась к полусгнившему дереву. — А что ты загадала на победу? — спросил ей вслед Ромул. Нуклеарка остановилась, посмотрела из-за плеча на парня: — Это только мое дело, сын вождя. Но будь уверен, никто не угадает, потому что я загадала не желание, а мечту. — А знаешь, ведь она стреляет лучше тебя, — Ромул поправил колчан. — Просто психованная. Это ее и подвело. — Она стреляет лучше меня, — подтвердила мулатка. "Но я Каур Разящая и всегда попадаю точно в сердце!" — добавила она про себя. * * * Проснувшись в квартире Ильи, Олег не нашел паренька. Выйдя на кухню, юноша увидел графин с водой, налил себе полный стакан и с жадностью выпил. Есть не хотелось. Теперь, когда он остался один, можно было, не стесняясь чужих глаз, внимательно рассмотреть жилище, представляя, будто все это принадлежит ему, и что никакого Великого Коллапса не случилось… Пройдя в ванную комнату, Олег еще раз с восхищением провел пальцем по чуть растрескавшейся голубой эмали раковины, и оглядел унитаз, который, конечно, не работал, но пофантазировать, как удобно устраивались люди в прошлом, никто не мешал. Умываясь над тазиком, юноша ладонями ощутил на щеках упругое сопротивление щетинок, и сообразил, что не брился, пожалуй, три или даже четыре дня. Одевшись в привычный камуфляж, изрядно пропахший потом и пылью, который вообще-то уже следовало выстирать, Олег выглянул в окно. Сквозь листья киндеровых деревьев просматривался памятник Бессущностному. "Неужели вот от этого куска металла зависит, жить миру или нет? Хотя это же… как там… символ!" И вдруг на совершенно пустой площади появился высокий шатен в черной одежде, схожей с облачением вождя. Он шел легкой походкой, а заметив стоящего у окна Олега, приветственно махнул рукой, и направился прямо к дому. — Здравствуй, — сказал гость, уверенно отворив дверь, — Илья сегодня на патрулировании, Каур тоже, так что я подумал, тебе будет одиноко. — Ты его брат, Саша? — сообразил Олег, немного смутившись при упоминании мулатки. Казалось, тепло ее руки до сих пор ощущалось на коже. — Да, клановый, — кивнул пришедший. Олег вспомнил горящие восторгом глаза Ильи, когда парнишка рассказывал об устройстве таганрогской общины: "…в нашем клане Бессущностного всего двое, клан самый маленький, но не подумай, что с ним остальные не считаются. Саша принят в Небесную Канцелярию наравне с самыми умными и лучшими людьми города, и, знаешь, к его словам серьезно относится даже вождь! А если у кого-то из нуклеаров что-то случается, то сперва все идут в библиотеку, чтобы поговорить с моим клановым братом, потому что он необыкновенный, а уж потом к шаману, вождю или к судье…" Юноша почувствовал любопытство, потому что не увидел во всеобщем любимце ничего необычного, кроме разве что невероятной красоты, которая делала Сашу похожим на ожившую античную статую, из интернатовской книжки по истории. И потом, в Лакедемоне молодые воины тоже заседали в Совете, но в памяти застряло злое высказывание дяди Романа: "Безмозглый молодняк, да что они могут понимать… тупо мечами махать и поддакивать, кучка идиотов…" "Везде действует правило: если ты сын кого-то из правителей, тебя уважают, — подумал Олег. — У нас Артур наследник, так все ему в рот смотрят, а тут этот Саша, сын судьи…" Конечно, следовало признать, новый знакомый сразу же вызвал симпатию, но, может быть, приязнь возникала оттого, что серые глаза Саши были обыкновенными, без кошачьих зрачков. Какое-то время они молча стояли друг напротив друга. — Ведь ты человек? — вырвалось у Олега. — В первую очередь я нуклеар, — усмехнулся Саша, и некоторая отстраненность тут же была скрыта добродушной улыбкой. — Принадлежность к племени определяется не только внешними данными. Но ты прав, во время Великой Катастрофы мне было четыре года, поэтому я отличаюсь от родившихся после. Олег мысленно отругал себя за несдержанность и остановил взгляд на ремнях, опоясывающих талию гостя, к концам которых крепились три сильно поцарапанных, с заметными вмятинами металлических шара. — А что это? — Олег был на самом деле удивлен. — Оружие, им пользовались, когда еще не знали пороха. Называется болас. Я как-нибудь покажу тебе, как с ним охотятся. Если пойдешь патрулировать со мной, то на собаках и сам сможешь испробовать. Мне вообще нравится искать в книгах описание чего-то нового. И представь, в древности придумали множество интересных вещей. Я думаю, что изобретатели того времени были настоящими гениями, с наплывами божественного озарения. Например, лук. Как удалось людям каменного века его изготовить? Ведь связь между распрямляющейся веткой и смертоносной стрелой, стремительно уносящейся вдаль, вообще говоря, совсем не очевидна, и отнюдь не лежит на поверхности. Создание лука требовало немалых умственных способностей, острой наблюдательности и огромного технического опыта. Олег слушал, открыв рот. Такие интересные вопросы никогда не приходили ему в голову, потому что многое в жизни он воспринимал как само собой разумеющееся. — Но, конечно, формы все время совершенствовались, и перед войной было сконструировано настоящее чудо! Взгляни, композитный лук, мое сокровище, — воодушевленно продолжал Саша, снимая с плеча довольно вместительный черный чехол, в боковом кармашке которого торчали стрелы с белым опереньем. Олег вытаращил глаза: ничего подобного он не только не видел, но даже и представить себе не мог. Извлеченная на свет вещь была очень мало похожа на привычную форму лука, состояла из хаоса каких-то трубок, оплетающих затейливо изогнутый корпус, не говоря уже о двух ажурных колесиках, укрепленных по краям, с которых шла не тетива в привычном смысле, а замысловато перекрещенный тонкий металлический тросик. — И как из этого можно стрелять? — Олег чувствовал себя в буквальном смысле обезьяной. — Пойдем, покажу. Мне надо навестить жену и дочку в интернате, — сказал Саша, отчего-то помрачнев и нахмурившись. Молодые люди молча шли по пустым улицам, мимо заброшенных домов, заросших буро-зелеными лианами, по которым ползали огромные бледно-серые слизни длиной с ладонь. Сквозь треснувший асфальт пробивалась невысокая трава, а на крышах ржавых машин грелись плоскоголовые ящерицы. — Они не боятся нас? — спросил Олег. — Да, как ни странно. Хотя мы редко на них здесь охотимся, эти тварюшки совершенно безобидны, но иногда приходится их убивать, если нужно готовить мазь для отпугивания гигантских пауков. Пауки боятся запаха ящериц. Кстати, хамелеоны тоже. — Мне такие попались, — Олег передернул плечами, вспоминая жуткую встречу, едва не стоившую ему жизни. — Я знаю. Злобные и опасные твари, — вдруг Саша молниеносным движением выхватил стрелу, наложил ее на тетиву и, казалось не целясь, выстрелил в траву, откуда донеслось отрывистое шипение. — Отец говорит, что лет через десять-двадцать хамелеоны-гиганты вымрут как вид. Вот это будет славно. Олег был очарован невиданным луком, и ему очень хотелось пострелять, но он сдержался, не решаясь на такую бестактную просьбу — личное оружие принадлежит только владельцу. — А скажи, Запретная Зона действительно возникла из-за того, что шаман договорился с миром? — спросил юноша, радуясь, что его провожатый снова разговорился. — Никто толком не знает, — шатен поднял из травы нанизанную на стрелу тушку крупной ящерицы, сотрясающуюся в предсмертных судорогах. — Наш вождь считает, что это просто аномалия, шаман, утверждает, что это договор с Городом и Миром. Отец иногда соглашается с одним, иногда с другим, а иногда говорит, что это сами нуклеары создают коллективное биополе, именно оно не позволяет опасным хищникам проникать в Запретную Зону. Этот отбор действует на всех, кроме приматов, которые хоть и хищники по натуре, но идентифицируются Зоной как свои. — Приматы? Это кто? — переспросил Олег. — Прости, я иногда выражаюсь не слишком понятно, наши уже привыкли, — Саша вытащил из рептилии стрелу, отчего та в последний раз дернула хвостом и замерла. — Приматы — это все человекообразные. Биополе считает людей близким к нам видом, то есть своими и спокойно пропускает через границу Запретной Зоны. Иначе бы ты не смог перейти рельсы и остался на той стороне, вместе с собаками и хамелеонами. — Вот тебе повезло, ты столько знаешь! — сказал Олег первое, что пришло в голову. Саша лишь с горечью ухмыльнулся, в глазах появилась отчужденность и бесконечное одиночество. — Служение Бессущностному дает некоторые привилегии. Моя работа проходит не на полях, а в библиотеке, — сказал он. — Но, как говорили когда-то, приумножающий знание приумножает скорбь. Хотя да, мне интересна вся мудрость древних. И я точно могу сказать, что мы не отличаемся от них, нуклеары не лучше людей, но и не хуже. Мы просто в начале пути. А все, что имеет начало, когда-нибудь будет иметь и конец. Будет зло, будет насилие, будет ложь и все закончится очередной катастрофой. Мы пришли. Олег огляделся. Они стояли перед длинным двухэтажным зданием, расчищенным от побегов плюща, наверху большие буквы складывались в слово: "ГИМНАЗIЯ". Штукатурка на стенах частично осыпалась, но стекла в окнах остались целыми. — Здесь когда-то учился Чехов, тот самый, который сейчас считается духом Сказителя. А теперь это интернат для не совсем здоровых. — Ты, значит, не веришь в духов… — Олег попытался сформулировать мысль. — Не веришь в тех… о ком говорят шаман? Саша тяжело вздохнул, поморщился, будто отвечать было невероятно трудно: — Я верю в архетипы… не знаю, поймешь ли… как бы тебе объяснить… есть внутри нас смерть и рождение, любовь и ненависть, тьма и свет, созидание и разрушение… в общем, все это имеется в самой душе, но легче спроецировать образы на внешний мир, чем копаться внутри себя, понимаешь? Легче винить богов или духов, чем себя. Понимаешь, о чем я? Вот говорят: на все воля божья, или дьявола, или батюшки царя, или еще кого-нибудь… судьба или не судьба… вот отсюда и появляются всякие Сказители, Отшельники, Творцы, Бессущностные и прочие… Да у вас в вашем Лакедемоне наверняка тоже что-то такое имеется… религия, или еще что-нибудь, может, учение какое… понятия, принципы… Шатен смотрел с ощущением болезненной безнадежности. — Значит, никаких духов на самом деле не существует? — нахмурился уже Олег. От этого вопроса Саша засопел и скривился, как от острой боли. — Существуют, — выпалил он. — Тебе лучше думать, что они существуют. Идем! В затемненном помещении стояло несколько кресел. В одном из них, читая книгу, сидела девушка с невероятно белой кожей и длинными серебристыми волосами. Завидев вошедших, белоснежка вскочила и улыбнулась: — Здравствуй, Саша. — Привет, Ника. Я тут ящерицу принес, будет время — может, противопаучью мазь приготовите. — Хорошо, — девушка взяла рептилию. — Ты к Лизе пройдешь? — Попроси ее спуститься, мы ненадолго, я с дежурства и должен пойти поспать. Когда Ника ушла, Саша указал на кресло: — Устраивайся. Олег уселся в самом темном месте, под аркой, неизвестно почему чувствуя сильную неловкость и почти жалея, что пришел. Но придумать какой-нибудь повод, чтобы уйти, он не успел, так как на лестнице появилась молодая женщина с ребенком на руках. — Здравствуй, Лиза, и знакомься, это Олег, уже почти полноправный нуклеар. Женщина поздоровалась с мужем, кивнула гостю. — Ну иди ко мне, Нюта, — шатен присел на корточки. Лиза поставила девочку на ноги, и Олег увидел, что малышка ужасно уродлива. Ее лысая голова был раза в два больше обычной, глаза несфокусировано переходили с предмета на предмет и вращались, а вместо рук из кофточки торчали короткие трехпалые лапки. — Тата! Тата! — проверещало создание и поковыляло на кривых ножках к отцу. Саша обнял девочку, поднимая на руки. — Я тебе подарок принес, милая, — он достал из кармана колокольчик на веревочке и позвонил. — Тата! Тата! — малышка задергала лапками. — Как она? — спросил Саша, привязывая колокольчик к уродливой ручонке. — Пол-ночи скулила, все время лоб терла, наверное, сильно болела голова, даже настойка шамана не помогала, но под утро заснула, — женщина устало улыбнулась. — Тата! Тата! — послышался визг и звон колокольчика. Нагнув голову так, что подбородок коснулся груди, Олег прикрыл веки. Он не мог смотреть на это жуткое зрелище. Юноша с удовольствием заткнул бы и уши, но боялся, обидеть новых знакомых. Эти двадцать минут встречи отца с семьей длились бесконечно долго. Грустные голоса, гнетущая полутьма мрачного зала не давала дышать, а визгливое "Тата! Тата!", казалось, продавит барабанные перепонки. Когда молодые люди вышли из Гимназии, Саша, угрюмо-сосредоточенный, спросил: — Понимаешь, почему я привел тебя сюда? — Почему? — Ты ведь сбежал, потому что не хотел смерти для своей дочери. Потому что решил, что законы твоей общины жестоки, — по щеке Саши скатилась капля. — А я хотел тебе показать обратную сторону милосердия. Оно не менее жестоко, чем твои бесчеловечные соплеменники. Твой ребенок должен жить, это понятно, она здорова, но что делать с такими? Иногда мне кажется… Он не закончил фразу, не мог унять дрожь в руках. Наступила неловкая пауза. Наконец, вытерев лицо рукавом, Саша продолжил: — Каждый раз, когда я прихожу сюда, мне хочется просить прощения у Лизы за то, что я не могу находиться с ней, потому что она из клана Слепых, а я посвящен Бессущностному. Но я не знаю, как можно выдержать этот ад. Лучше умереть под пытками, чем жить, ухаживая за таким существом… — А что за клан Слепых? — Олег поспешил увести разговор на другую тему, потому что отчаяние Саши обжигало. — Это малый клан, в нем всего лишь трое: моя жена, Ника-альбинос, ты ее видел, и Дина. Их главная обязанность — ухаживать за рожденными с отклонениями, — Саша указал куда-то в сторону от Гимназии. — Тут недалеко есть памятник подпольщикам. Там парень и девушка, но вид у них, будто они слепые… ладно, бог с ним. Куда теперь? — Может быть, ты пойдешь отдыхать, а мне дашь какую-нибудь книгу? У тебя ведь много книг? — сказал Олег, которому очень хотелось сказать что-то в поддержку, но он не находил верных слов для этой ситуации.

Глава 13

В ПОИСКЕ ЛЁГКИХ ПУТЕЙ ОБОЙТИСЬ БЕЗ РАЗОЧАРОВАНИЙ… Он собственноручно делал это каждый день: привычными движениями, будто совершая некий священный ритуал. Вот и сегодня, чуть только начало смеркаться, царь Роман зажег пять свечей, вставленных в бронзовый канделябр, провел пальцем по прихотливо изогнутым завиткам, а потом тщательно запер на задвижки крепко сбитые ставни. В комнате было душно, но правитель никогда не оставлял окон своего кабинета открытыми с наступлением темноты. На массивном дубовом столе наблюдался легкий беспорядок: кружка недопитого чая из листьев душицы, мяты и еще каких-то растений, стопки бумаг, с торчащими в разные стороны уголками документов, и две хрустальные чернильницы, возле которых были разбросаны гусиные перья. В Лакедемоне готовили два сорта чернил. Дефицитную бумагу можно было использовать повторно, стерев текст, написанный смесью из сажи и масла; это подходило для малозначительных дел. Если же имелась необходимость увековечить какую-либо мысль, закон, или предписание, то в ход шли чернила из сажи, смешанной с соком акации. — Милый, Кацо вернулся, — в дверях появилась ухоженная, очень привлекательная женщина в длинных одеждах из шелка. — Пусть войдет, — царь сделал глоток остывшего напитка, который по вкусу едва ли напоминал довоенный чай, но все-таки был похож коричнево-золотистым цветом. — Ты ужинать будешь? — Нет, Лена, спасибо. Накорми нашего грузинчика и сама поешь. В отсутствие посторонних правитель и его жена называли друг друга: "Лена", "Рома", "милый", "дорогая". Но стоило появиться лишним ушам, как Лена тут же превращалась в благородную царицу Елену, а Рома в не менее благородного царя Романа. — Принес? — спросил царь чернявого одиннадцатилетнего мальчишку. Тот молча поклонился и передал листок, сложенный вчетверо. — Иди на кухню, тетя Лена вкусные отбивные приготовила. И перед сном обязательно помойся, а то чумазый совсем. Мальчуган кивнул. В этом доме он не был посторонним. Царь развернул листок, где его четким почерком было написано: "Любезный Гоги, сегодня я, Роман, сын Ильи, правитель Великого Лакедемона, после заката изволю посетить твой дом для дегустации продукта с пивоварни, отданной тебе в концессию нашей Общиной". На обратной стороне шла неровная строчка ответа: "Шду срадастию прихади дарагой". Роман усмехнулся, бросил бумажку на стол. Даже если кто-то посмел бы перехватить царского вестового, ничего подозрительного в этих каракулях он не обнаружил бы. Правитель сел за стол, взял из стопки верхний документ. Это был сводный отчет о ежегодной переписи населения Лакедемона и вассальных деревень. Статистика неутешительная, можно сказать, удручающая. Везде, даже в столице, заметная депопуляция. Люди вымирают. Где-то быстрее, где-то медленнее. И стоит ли надеяться, что когда-нибудь ситуация изменится? Роман не считал себя мягким человеком. Если во имя собственного благополучия надо было отнять чью-то жизнь, он делал этот шаг не задумываясь. К инакомыслию всегда относился с подозрением, а при слове "гуманизм" морщился. Но сейчас он поставил перед собой цель: сохранение народа, вне зависимости от сословий или места обитания. Цифры смертности внушали серьезные опасения. И дело не каких-то там высоких материях. Витают в облаках как раз таки Антон, фанатично помешанный на вопросе чистоты крови, да начальник гвардии Алфераки со своими ритуальными убийствами, древнегреческими бреднями и прочей безумной чушью. И ладно бы убийства во время обряда совершеннолетия безнадежно больных и никчемных стариков-рабов, на это еще можно согласиться — в конце концов, элитные воины должны получать воспитание. Но на умерщвления "неполноценных" детей, фактически здоровых и жизнеспособных, решительно следовало наложить вето, потому что никаких иных мер свести убыль населения хотя бы к нулю царь не видел. Но вот, кажется, впервые забрезжила надежда. Самым крупным поселением после Лакедемона была Беглица — задворки Миусской Политии, впрочем, это всегда была деревня. Однако поначалу, как свидетельствовала перепись Шестого года после Великого Коллапса, людей в Беглице обитало даже больше, чем в столице, теперь же в два с половиной раза меньше, и нельзя сказать, что этот факт мог хоть как-то удивить. Ядовитые воды Азовского моря, радиация, мутанты, да и просто жизнь без простейшей медицинской помощи, с ежедневной каторжной работой, с недородами и эпидемиями не располагали к длинной жизни. Но вот что интересно: два года назад население Беглицы составляло 97 человек, а год спустя — 110. Это, конечно, мелочь. Ее можно было объяснить внутренней миграцией, скажем, из Красного пахаря или Золотой Косы, даже из Малой Федоровки. Или из всех этих поселений разом. Но вот отчет за нынешний год. В клеточке напротив "Беглица" стоит цифра 132. Более того, в двух соседних деревнях убыль тоже остановилась. И этот феномен зафиксирован в самом экологически неблагоприятном районе. Каким образом? Люди приспособились? Или здесь что-то другое? Вопросы не давали покоя. Ответы на них, как чувствовал правитель, должны быть просты до гениальности. Вздохнув, Роман поднялся. Обязательно надо выяснить причину, ведь в Беглицу уходят концы еще одного очень любопытного дела… Накинув на себя перевязь с шашкой из знаменитого златоустовского булата и нацепив на пояс кобуру со "Стечкиным", царь вышел в гостиную, которую освещали прикрепленные к стенам факелы. Чтобы случайно не поджечь дом, пламя было забрано в металлические отражатели, а на полу стояли емкости с водой, в которые падали угольки. "Хорошо жили в замках, сплошной камень, гореть нечему, да и челяди толпа, для присмотра…" — подумал Роман, запирая кабинет. В доме второго по значимости человека лакедемонской общины слуг не имелось. Еду готовила царица, а два раза в неделю приходила рабыня, забирала одежду для стирки. Раньше она же и прибиралась, но в последние пару лет ее заменил Кацо, мальчик, которого Роман забрал в трехлетнем возрасте у овдовевшего трактирщика Гоги. Многие в Лакедемоне считали царя чуть ли не аскетом, но они ошибались. Правитель не жалел свечей и масла для огня, его жена имела самые изысканные наряды из довоенных тканей, красивая мебель и старинные вещи украшали интерьер дома, а к обеду подавались различные вкусности. Отсутствие слуг объяснялось самым простым образом: царь никому не доверял. — Лена, — негромко позвал он и залюбовался вошедшей женщиной. В мерцающей полутьме зала ее белая кожа казалась мраморной, а сама царица — статуей, прекрасной ожившей Галатеей. Платье из развевающегося синего шелка доставало до пола, отчего точеная фигура казалась еще стройней. В вечернее время не видны были морщинки под глазами, и незаметны серебряные прядки в черных волосах, заплетенных в "рыбий хвост". Перед ним стояла вечно молодая богиня, мечта поэтов всех времен и народов. Но Роман не чувствовал себя Пигмалионом. И если бы он был Парисом, а боги вручили бы ему яблоко раздора, то вряд ли оно досталось бы Афродите, сколько бы прелестниц та не сулила. — Мне нужно пройтись, — сказал царь, поглаживая бородку. — Запри дверь на засов. Откроешь только когда услышишь мой голос и условный стук. — Ты говоришь это всякий раз, как уходишь из дома, — сказала Елена улыбнувшись. — Могу ли я спросить, куда ты собрался и сколько тебя не будет? Правитель помедлил с ответом, а потом разом выпалил: — Когда приду, не знаю. Сперва навещу трактирщика Гоги, а потом — Дом Алён. Елена побледнела, отчего сделалась еще прекрасней. — Ясно, — соглашаясь, кивнула она, но в голосе звучал невольный укор. — Ты должна мне доверять, милая. Я ничего не совершаю просто так, и ухожу вовсе не развлекаться. Ты обязана помнить это. — Я помню, — царица отвернулась. — Твоя миссия важней твоей женщины. — Да, — не меняясь в лице и голосе, произнес царь. — Это мое бремя. Когда ты выходила за меня замуж, ты знала на что шла. И у тебя был выбор, товарищ лейтенант. — Конечно, был, — горько усмехнулась Елена. — Узы брака или цепи рабства. Как оказалось, разницы никакой. — Ты просто устала… — Роман подошел к жене и обнял ее, куснув миниатюрное ушко, поцеловал гладкую шею. — Просто расстроена… — А знаешь, ты ведь ночью совсем другой. Днем ты защитник, лев, благородный царь зверей, а ночью коварный хищник, ягуар, — царица высвободилась из объятий мужа. — Да… воистину, бывших разведчиков не бывает. Идите, товарищ майор. Я буду ждать. Что ж еще остается? Пятнадцать минут спустя Роман зашел в трактир. Три воина, видимо только что с дежурства, завидев важного посетителя прокричали пьяными голосами приветствие и тут же подняли тост, пожелав долгих лет жизни правителю Великого Лакедемона. Толстый грузин с напускной робостью принялся что-то лепетать, дал несколько указаний тощему служке и провел дорогого гостя во двор своего дома, примыкающего к пивной. Здесь в чаше на треножнике горел огонь, а на ветках были развешены светильники, на столе дымился шашлык и стоял бочонок с пивом, а рядом с ним — две толстые стеклянные кружки литровой емкости. Остро пахло горелой травяной смесью, отпугивающей комаров. — Ну что ж, Гоги, угощай, — царь присел к столу. — Мясо с вином лучше сочетается, но отличное пиво в наше время дороже любого вина. — Канешна, дарагой, сэйчас все будэт, — трактирщик спешно разлил пенящуюся жидкость. — Тогда за плодотворное сотрудничество, — Роман отхлебнул густое пиво. Оно имело сладковатый привкус и было совсем иным, нежели то, что продавалось до Великого Коллапса. К шашлыку гость не притронулся. — За нэго, дарагой! — Как идут дела на пивоварне? — Роман добродушно улыбался, но буквально прожигал взглядом собеседника. — Вот, сорок литрав палучилась. Завтра разнэсем па балшым сэмьям. "Большими семьями" Гоги называл дома старейшин и царей. — Да? — правитель сделал глоток. — А на выходе, должно быть, еще пятьдесят или даже шестьдесят получится? Гоги, перестав жевать мясо, подобострастно, почти по-собачьи посмотрел на царя: — Ячмэнь плахой, качэства нэт, солода мэнше палучается. А што я магу? Пиво для балших людэй, а нэ для каго папало дэлаю. Толька главное и втарое сусло варю. Паэтаму его мэньше, чэм нада, палучаэтся. Царь, конечно же, отлично знал: трактирщик врет и подворовывает. Гоги использует и третье, и последующее сусло, а также сбывает неучтенное пиво "налево". — Ну я думаю, — Роман поставил кружку на стол, пристально глядя на сотрапезника, — из сорока литров может получиться шестьдесят или даже больше? — Нэт! — в свинячьих глазках Гоги блеснула искорка лукавства. — Нэ из сарока можно сделать шэстьдэсят, а из тридцати только пятьдэсят палучится. А дэсять литрав нэ разбавлять. Пять литрав для дарагого царя Рамана и пять литрав для дарагого царя Антона. — А что, для тебя он такой же дорогой, как я? — кружка правителя наполовину опустела, грузин долил свежую порцию. Трактирщик знал: царю все известно о делах Гоги, но правитель покрывает воровство, хотя и собирает компромат, потому что это царю выгодно. К тому же сын Гоги у царя в заложниках. — Ну што ты! — осклабился хозяин кабака. — Канэчно, э-э-э, ва многа раз ты для мэня дарожэ. — О чем говорят посетители? — Роман невозмутимо задал новый вопрос. — Гаварят, паход на Таганрог должэн быть. Гаварят, павэлитель Антон и Анатолий Алфераки вайны хатят. Гаварят, Глэб Словоблуд ужэ рэчь сачиняэт. Царский сын с атрядам еще вчэра вэрнуться должэн был. А их нэт. Значит, искать надо. А эсли даже сам придет, все равно паход делать. — И с кем они собираются воевать? — Роман погладил бородку. — Таганрог ведь необитаем. Вот оно как! Соправитель оборзел настолько, что даже не удосуживается поставить его в известность о своих боевых планах. — Э-э-э, — Гоги широко улыбнулся, помахав мясистым пальцем, — вродэ там жывут мутанты. Только рага у них растут, и лапы лягушачьи, и вымя каровье, а в астальном — как люди. — И откуда ты это взял? — Вчэра, — трактирщик перегнулся через стол, перешел на шепот, — у мэня в кабаке Глэб Словоблуд с казначеем Стэпаном Тавром сидели. Савсем пьяные были. А сваих дэлах гаварили, о какой-та травэ, каторую им из Таганрога черэз старасту Бэглицы привозят. — Кто привозит и что за трава? — вслед за собеседником правитель стал разговаривать тише. — Нэ знаю, дарагой, — Гоги поморщился, замотал головой из стороны в сторону, прижав правую руку к груди. — Они на мэня касились, я плоха их мог слушать, и врэмени мала была, заказы другие были… — Ты в последнее время стал плохо слышать, — перебил трактирщика царь. — А вот я к твоему Кацо все равно отношусь хорошо, и моя жена относится хорошо. По-моему, так нечестно. — Падажди, как так нэчестна, да? — хозяин пивной в мгновение ока сделался испуганным и несчастным, впрочем, в свинячьих глазках все также поблескивало лукавство, — я правду гаварю. Мэня сильна падазрэвать могут, э-э-э. Я всо, что слышу, да, всо тэбе гаварю… — О чем болтали царский сынок Артур и мой племянник? — вновь перебил трактирщика царь. — Голий жэнщин в журнал смотрэль, царский сын все жаловался, э-э-э… дэнег у нэго нэт, на папу свой нехарашо жаловался… — от волнения у трактирщика все больше и больше проявлялся акцент, хотя сперва по-русски он разговаривал достаточно грамотно. — И все? — Всо, — Гоги дико вытаращил глаза, видимо, таким образом пытаясь изобразить искренность. — Мамой клянусь, э-э-э… — Ладно, — Роман поднялся из-за стола, не дожидаясь окончаний клятв толстяка. — Спасибо, хозяин дорогой, за доброе пиво. Если какие проблемы с солодом, с котлами или еще с чем, пиши или служку присылай. Ты понял, о чем я. Трактирщик кивнул. Проводив гостя до ворот, Гоги, помявшись, сказал: — Раман Ильич, дарагой, панимаэшь… — грузин тяжело вздохнул. — Мэня Кацо атцом пэрэстал называть. Как-та эта плоха… Правитель положил руки на плечи хозяина, пристально посмотрел на него равнодушно-брезгливым взглядом. Это был не тот Роман сын Ильи, которого люди знали днем. Нет, перед Гоги стоял другой царь: ночной хищник, получивший от жертвы необходимое и теперь спешащий к новой цели. — Твой сын получит в наследство пивную концессию во всем Лакедемоне. Если, конечно, я буду жив. Так что моли богов, чтобы я пережил тебя. Твой сын — залог нашего плодотворного сотрудничества, и я не могу его отпустить. Таковы обстоятельства. Но ему ведь живется неплохо. Он хорошо питается. Его учат. Он очень смышлен. В свои одиннадцать лет он пишет грамотнее тебя. Жаль, что он из крестьянского сословия, а то кто знает, возможно, я сделал бы его наследником… Но ведь есть и другие очень хорошие должности для умного молодого человека. Так что будь патриотом и не раскисай. — Но… — трактирщик был по-настоящему жалок, в глазах его погасло лукавство. — Он же мой сын, а я мала вижу… — Но ведь видишь! — царь хлопнул себя по шее, убив комара, взглянул на ладонь, на которой осталось пятнышко крови. — А ты не думал, что тебя вообще уже могло не быть в живых? Помнишь, кто сделал тебя крестьянином и тем самым спас от смерти, потому что рабы с такой комплекцией вскорости пересекают Дамбу Теней. И что тогда было бы с твоим Кацо? Гоги зажмурил глаза и помотал головой, будто отгоняя страшное видение, но правитель уже повернулся спиной и шагал прочь. Роман знал, что осведомитель обречен на вечную зависимость. Возможно, трактирщик с радостью переметнулся бы в более сильный стан к Антону, но тот, к счастью, был слишком уверен в своем могуществе, и потому слеп и бескомпромиссен, а значит, не сносить кавказцу головы при любых раскладах. Нет, хозяин кабака — вынужденный, а потому самый верный союзник. Деваться ему некуда, дай бог Кацо здоровья. Так что пусть спокойно разбавляет качественное пиво третьесортным пойлом, сукин сын. Но свой сукин сын. * * * Перед входом в Дом Алён царь едва не столкнулся с Игорем, тем самым инспектором, которого совсем недавно отчитал перед беглецом-племянником и рыбаками. Его провожала одна из путан, Таня, длинноногая брюнетка с жестким взглядом, самым жестким среди девушек этого заведения. — Игорек, какая чудесная ночь! — сказал Роман, опуская формальности, но с заметной иронией в голосе. — О! Какая великая честь для нас! — воскликнула путана, тут же переключаясь на правителя и напрочь позабыв про недавнего клиента. — Проходите, мой дорогой повелитель. Игорь бросил угрюмый взгляд на царя, пробурчал пару слов и поспешно скрылся в темноте. — Здравствуй, Татьяна, — посетитель зашел внутрь, погладил бородку и посмотрелся в зеркало, благо семь свечей давали неплохое освещение. Вид вполне благородный и благопристойный. Впрочем, эти качества здесь не нужны. — Вы как всегда? — старательно улыбнулась шлюха, но ее цепкие глаза буквально впились в царя, словно комар, вонзающий острый хоботок в мягкую плоть теплокровной жертвы. — Да, как всегда. — О, как я ей завидую, — профессионалка кокетливо склонила голову. — Такой мужчина и всегда ходит только к одной. Неужели вы однолюб? — Да, предпочитаю постоянство, — Роман уже давно понял, почему Таня вызывает у него неприязнь: девка не умеет синхронизировать мимику и взгляд. Вот она сейчас напрягается, хочет понравиться, изображает лицом радость, мечтает завлечь в свои объятья. Но глаза ведь упыриные. Смотришь на нее и говоришь себе: "Не верю! Ни единому твоему слову не верю, бездарность! Не смогла бы ты выступать перед волками в совете старейшин…". — А я слышала, что мужчинам необходимо разнообразие, — резкий смех заставил царя вздрогнуть. — Или это неправда? Или она такая искусница? Что ж она умеет такого, чего не умеют другие? Подобные разглагольствования могли длиться вечность, и, наверное, кому-то даже нравились. — Таня, — правитель притронулся к бородке, — Пойди позови Алёну Третью. Я буду ждать в комнате. И перестань улыбаться, тебе не идет. С лица путаны мгновенно сошла вся веселость. Она поклонилась и исчезла в полумраке коридора. Царь вытащил из канделябра свечу и направился по привычному маршруту в комнату для "особых гостей". Это были воистину роскошные апартаменты. По крайней мере, в сравнении с остальными помещениями Дома Алён. Правитель осмотрелся — ничего с момента последнего посещения не изменилось. Два трюмо, стоящие перед ними низкие столики, зеркало на потолке, зеркальные же шкафы, в которые можно было упрятать одежду целого взвода, если бы кто-то вздумал принимать здесь такую кучу народа. Толстые ковры на полу. Резвиться даже зимой можно прямо на них — не замерзнешь. Но комната оставляла впечатление мертвой стерильной пустоты, может быть, потому, что на полированных поверхностях мебели не было ни единой пылинки или пятнышка. А может, из-за кипенно-белых простыней, которыми была застлана безбрежная кровать, из-за идеально чистого бледно-розового атласного покрывала, из-за пирамиды подушек в жестко накрахмаленных кружевных наволочках. Роман зажег все свечи в трех канделябрах, отчего в комнате стало светло, но уюта не прибавилось, а потом методично заглянул во все шкафы — не спрятался ли там кто-нибудь. В апартамент бесшумно вошла Алёна Третья. Она была одета в легкий халатик на голое тело. Девушка закрыла дверь на ключ, а царь зашторил окно. В следующий миг путана оказалась напротив правителя, она, потупив взор, поцеловала его руку и кротко прошептала: — Доблесть и сила, мой господин! Она еще раз коснулась губами руки царя, а потом посмотрела на него ясными, преисполненными искреннего обожания глазами. — Во имя победы, — сказал Роман. Объективно говоря, Таня была моложе и красивее Алёны Третьей. Но Алёна умела играть; ей хотелось верить, а иногда хотелось даже любить. По-настоящему. Излить не только семя, но и душу. Наверное, именно эта особенность отличает настоящую гейшу от обыкновенной шлюхи. Царь присел на кровать, путана расположилась рядом. — Кто из девушек был с Олегом, моим племянником? — спросил правитель. — Я была, — ответила Алёна. — Вот как? — Роман не сумел скрыть радостного удивления от такого удачного стечения обстоятельств. — Чем вы занимались кроме секса? Вспомни подробно. — Этим мы как раз не занимались, — путана бросила быстрый взгляд на царя и тут же потупилась, могло даже показаться, что она слегка покраснела. "Боги, какой талант!" — подумал Роман. — Тогда что вы делали? Разговаривали? — Он был неразговорчив, — покачала головой девушка, — Я попыталась… наверное слишком грубо… попыталась его разговорить, но лишь разозлила. Тогда мне пришлось стать холодной, сыграть с ним как бы начистоту. Но он не открылся, и мне даже жаль его стало. По-матерински жаль… Мне показалось, он очень не хотел убивать ребенка. Может быть, сперва сам не понимал этого, а потом… Царь внимательно изучал потупившуюся путану: "По-матерински жаль… Ну надо же! Тебе двадцать четыре, ему восемнадцать. В шесть лет пока еще рожать не научились. Неужели племянник действительно зацепил тебя? Или ты сейчас очень умело изображаешь сочувствие? Но в данный момент это не принципиально". — Вместе с ним приходил Артур? — Да, — кивнула путана. — И он ведь не просто так приходил? — Он принес товар, — скороговоркой сказала Алёна, будто эти слова под большим давлением находились в ней, а сейчас, проделав брешь, вырвались наружу. — Ага, вот, значит, как, — правитель довольно погладил бородку. — Хозяйке вашей он его сбывает уже второй раз. И ты с Олегом… Роман приподнял брови. — Курили траву, — продолжила фразу путана. — Конечно, ты знаешь, что курение наркотических веществ запрещено законом Великого Лакедемона, — казалось, правитель превратился из ночного хищника в дневного царя зверей и теперь разбрасывает штампованные фразы, подобно бисеру, перед старейшинами Совета. Алена вскинула голову, открыто посмотрела на Романа и произнесла с придыханием: — Чего не сделаешь во имя блага отечества. Из уст любой другой проститутки подобные речи звучали бы как похабное издевательство над обычаями Лакедемона. Но Алёна — совсем другое дело. Она сказала эти слова с какой-то неподдельной честностью, истинным благородством. "Талант! — восхитился царь. — Настоящий талант! Просто натуральная Жанна д΄Арк. Разве только что не девственница". — Где Артур достает товар? — Я не знаю и девочки не знают, и хозяйка тоже, — путана задумалась на минутку. — Единственное, о чем обмолвился Артур, что они с вашим племянником напарники. — Ты полагаешь, это правда? Может, тогда Олег сбежал из-за контрабанды? — Думаю, нет. Он сбежал из-за ребенка. — Значит, вот что, — правитель почесал бородку, поднялся, положил на столик два металлических квадратика с выбитой на них единицей. — Товар идет из Беглицы. Завтра в приемной Совета возьмешь пропуск. На воротах объяснишь, что послана за глиняной посудой для заведения, если охранник будет задавать лишние вопросы, заткнешь ему пасть деньгами, — еще четыре квадратика оказались на полированной столешнице. — Хозяйке соврешь, что тебя очень хотел видеть староста Беглицы и за свидание обещал сразу три трудодня. Думаю, раскрутить этого упыря будет не так уж сложно, ведь таких как ты, он в жизни не видал! Ты поняла, что любыми способами должна достать товар, сделать "контрольную закупку", так сказать. Что останется, возьмешь себе. Царь подумал немного и к шести трудодням, лежащим перед огромным зеркалом, добавил еще двадцать. Маленькое состояние, но что делать — любая спецоперация должна соответственно финансироваться. В конце концов, компромат на сынка соправителя стоит намного больше. "О! Это будет грандиозный скандал, от Антона отвернуться многие. Кто тебя тогда поддержит кроме твоего тупоумного костолома Алфераки, друг мой и соратник?" — Вроде бы все, — задумчиво протянул правитель, всматриваясь в свое отражение. — Мой господин, могу ли просить вас о свидании с детьми? — пролепетала путана. — Конечно, можешь, — царь все также пристально и немигающе глядел в зеркало на своего двойника, хищного и опасного оборотня. — Когда все сделаешь как надо, я выпишу тебе пропуск в Ломакин на два дня. Хорошая работа будет хорошо оплачена, не сомневайся. А пока не беспокойся, твои чада живут в сытости и довольстве, у них счастливая судьба. Они станут ломакинцами, а это уже почти полноправные граждане. Ладно… мне пора. — Мой господин, вы слишком рано уходите, хозяйка может заподозрить неладное, — голос Алёны не был томным или зазывающим, но кротким, просящим, даже молящим о ласке. Роман повернулся. Путана была без халатика. Когда только успела скинуть? Девушка смотрела в пол, на щеках легкий румянец. Она медленно подняла голову и встретилась взглядом с правителем. В глазах блестели слезы. "Талант! — усмехнулся царь, задувая свечи на одном из канделябров. — Подлинный талант! Или она не играет? Или это из-за детей. А может, не только из-за них? Неужели в самом деле…" Роман снял перевязь с шашкой и пояс с кобурой, расстегнул пуговицы на кителе и задул второй ряд огоньков. Девушка в это время сбросила покрывало с необъятной постели. "Н-да… дилемма! Дома ждет Елена Прекрасная, а я вот тут… разоблачаюсь. Но ведь Алёна права, действительно, скорый уход вызовет подозрения. Что ж, выбора как бы и нет. Чего только не сделаешь во имя блага отечества… Да и Лену готовили не на философском факультете: нюансы работы знает", — подумал Роман, невольно ухмыляясь. Огонек последней свечи, которую правитель не потушил, едва разгонял ночной мрак в комнате, которая вдруг наполнилась теплом и уютом. * * * Глубокая ночь была не только в доме Алён, но и во всем Лакедемоне. Даже из трактира Гоги убрались последние пьяницы. По безлюдным проулкам ходили патрули, освещая улицы факелами. Однако на окраине поселка, в невзрачном домишке недалеко от частокола, пылал светильник: Игорь страдал бессонницей. Холостяцкая одинокая жизнь его совершенно не тяготила, но временами совершенно неожиданно накатывала непередаваемая тоска, постепенно превращаясь в лютую злобу, и он шел в бордель. Инспектор ненавидел шлюх, которых считал символом нынешней жизни, видя в них самую суть людской натуры: продажной, алчной, бессовестной. Но ничего не мог с собой поделать и, нахлеставшись предварительно дешевого беглецкого вина, шел в дом Алён. Игорь всегда выбирал Татьяну Вторую, самую подлую и жадную среди путан, был с ней груб, даже жесток. Но за лишние трудодни женщина терпела издевательства и боль. Сегодняшняя тоска и ярость были особенно сильны, настолько сильны, что даже испытанное средство не помогло. И вернувшись домой, зная, что уснуть не получится, инспектор, достав из ящика чуть пожелтевшую тетрадь, чернильницу и перо, принялся выводить неровные буквы. "Я опять пишу этот дневник. Это мой секрет и преступление против так называемой Миусской Политии. Самая главная деревня в этом клоунском государстве называется Великий Лакедемон. Звучное название получилось из захолустной Лакедемоновки. Наверное, понты и тщеславие всегда сопутствуют человеку, в какую бы эпоху он не жил. И даже если люди будут гнить в подземных гадюшниках, где и жрать кроме крыс будет нечего, то и там обязательно найдутся "избранные", которые будут кичиться, что крысаки у них в клетках более серые, нежели у остального быдла. Я могу поставить свою шкуру, что кроме нас наверняка есть выжившие. Например, в бункерах на Урале, куда перед войной непрерывным потоком шли грузовые самолеты или даже в метро, вроде Московского, или в сибирских деревнях, где бомбить было нечего, но везде люди захотят возвыситься над товарищами по несчастью. Вот и у нас вокруг Малые Федоровки, Гаевки, Беглицы, но есть, смешно сказать, "столица" и извольте ее называть Великим Лакедемоном. Вот поэтому я ненавижу человечество. Вот поэтому жалею, что оно не погибло полностью. Но все же есть и капля меда в этой гигантской бочке с дегтем: с непередаваемым наслаждением я созерцаю агонию моих собратьев по виду. Они вымирают. Может быть, мне повезет остаться последним человеком на Миусском полуострове. Я хочу стать тем, кто прирежет предпоследнюю двуногую тварь. Тогда, пожалуй, я смогу быть самим собой, тогда я смогу стать свободным и, значит, смогу спокойно умереть. Жаль, нельзя действовать открыто против моих врагов. Пока их слишком много. Если вдруг кто-нибудь когда-нибудь прочитает мой дневник, и удивится, почему я испытываю такую ненависть к себе подобным, то неизвестному читателю я отвечу так: во-первых, люди ее заслуживают, а во-вторых, ты меня судить не имеешь права! Мне надоело описывать свое детство и юность. О том времени я уже рассказал в трех тетрадях: ничего хорошего в нем не было, и потому сразу же после школы я смылся из своего задрищенского поселка в Санкт-Петербург, где поступил в Политех. Там была сильная военная кафедра. Не знаю, стоило ли мне идти добровольцем, но Министерство Обороны всех и вся призывало в ряды вооруженных сил по контракту, соблазняя достойной зарплатой. Я никогда не рвался стать военным, но деньги определили мою судьбу. Могу сказать, что зря: с зарплатами в Минобороны я накололся, потому что инфляция росла быстрее прибавок. Итак, я стал "пиджаком". Этим презрительным словцом кадровые военные называют закончивших гражданские вузы. Я не отличался рвением, но и разгильдяем тоже не был. Дослужился до старлея и вот-вот должен был получить капитанские звездочки. Не знаю, желали мы войны или нет. Хотели ли войны наши враги? Кто являлся нашим врагом, я тоже не знаю. Бесполезно гадать. Потому что ни мы, ни наши враги, ни кто-либо еще на этой обреченной планете уже ничего не решал. Но кто тогда ими командовал? Думаю, что обыкновенные скоты. Скотство всегда затмевало человеческий разум. Поэтому случившийся ядерный коллапс — норма для людской истории. В последний месяц перед Концом наше подразделение было переброшено на юг России. Мы перевозили горючее, боеприпасы, продовольствие и прочие материальные ценности. Готовились ли мы к большой заварухе? Честно — понятия не имею. Но на военный аэродром возле Таганрога мы постоянно доставляли разные грузы. Здесь же разбили полевой лагерь вэдэвэшники. Абсурд. На кой здесь нужны были ВДВ? Защищать аэродром? Штурмовать Крым? Навряд ли. Мне вообще думается, что командование само до конца не понимало, что оно делает и, главное — зачем. Впрочем, адекватных действий недоставало в моей стране уже не первое десятилетие. А теперь я с очевидностью убеждаюсь, что бардак в головах был не только здесь, но и там. Ты, возможный читатель, спросишь: "где — там?" А я отвечу: там — это на Западе, там — это на Востоке, там — это на Юге, там — это везде. Весь мир съехал с катушек задолго до большого абзаца. Но дело не в этом… Чтобы показать подлость и безумство, мне незачем описывать историю мира. Достаточно своей маленькой истории. Старлей Алфераки был моим другом. По крайней мере, я, дурак, так считал, забыв, что между людьми дружбы не бывает. Но тогда мы с самого начала как-то сразу сошлись. Два холостяка, живущие в одном офицерском общежитии в соседних комнатах. Вместе служили, вместе "культурно отдыхали". Я, идиот, ему даже сочувствовал, ну как же? Человек давно должен был капитанские звездочки получить, а все в старлеях ходит — куча взысканий, характер отвратный, постоянные жалобы на превышение власти, к тому же инвалид — в какой-то секретной операции лишившийся одного глаза. При этом был он рубахой-парнем, хоть и со своими странностями — чересчур увлекался Спартой. Рассказывал, что предки у него оттуда. А какой-то генерал, сподвижник графа Орлова, как раз Лакедемоновку и построил, и назвал так не по-русски, в память об исторической родине, а в Таганроге вроде целый дворец у него был, самый красивый дом в городе… Во время революции, понятное дело, все отняли. Хорошо хоть самих не расстреляли, дворяне все же, а то не было бы на свете такого Толика Алфераки. Уверен теперь, это было бы к лучшему, но что выросло, то выросло. Ну мне тогда было все равно кто он, даже интересно послушать его россказни и всякие семейные истории, сетования на спрятанные где-то или утерянные документы, из-за чего невозможно доказать свое право на землю и дворец. Иногда я спрашивал себя: "Он гонит, или серьезно все так и есть?", — но потом решил не заморачиваться. У каждого свои тараканы. Я вот, например, футбол любил, хотя про то, в сборной страны играл и на международные матчи ездил — не рассказывал. В целом он был неплохим парнем, и, видимо, таким бы и оставался. Но времена меняются, и люди меняются вместе с ними. А если что-то меняется резко, то и мы в мгновение ока становимся другими. А если проще, маска очень быстро с лица слетает, и видно человека таким, какой он есть. Когда нашу часть перебросили в Ростовскую область, в Таганроге он встретил бывшего сослуживца. Оказывается, Алфераки был вэдэвэшником, да попал под раздачу: лишился глаза и руку чуть не оторвало. Вот каким хреном он потом в автомобильных войсках оказался, я уж не знаю, мой как бы друг не рассказывал об этом. Может, пожалели из армии гнать, может, еще что. И вот встретил он товарища своего бывшего, тоже вэдэвэшника. Эта сволочь — капитан Орлов, мне сразу почему-то не понравился. Взгляд у него был какой-то… такой… даже не знаю, как выразиться. Будто говорил он всем своим поведением: "Кто не со мной, тот против меня". Фюрер непроявленный, одним словом. За день до Большого бума ушел мой как бы друг в увольнение. И Орлов тоже в увольнение ушел. Был с ними и третий: старший прапорщик Руденко, еще один вэдэвэшник. И как оказалось, тоже конченая сволочь. Поехали они с ночевкой на Золотую Косу пьянствовать. Представить только: миру осталось жить сутки, а у нас половина личного состава в увольнениях. Такой бардак. Я остался в хатке, где нам выделили временное жилье. Делать было нечего, и я почему-то решил посмотреть фотографии, которые Алфнраки сделал в Таганроге: со всех сторон отфоткал свой дворец и другие исторические места. И вот в этой же папке я обнаружил текстовый файл. Видимо, они подходили по тематике. Собственно говоря, мне незачем было его открывать. Чужая личная информация. Но тогда я как-то не задумался об этом. И вот я щелкнул на neos_lakedaimon.docx… Хотя, конечно, ко многим пришло понимание, что жить, как жил наш мир — дальше нельзя. И появлялись люди, полагающие, что знают, как лучше. Но не помню, чтобы кто-то хоть что-то менял к лучшему. Вот и Алфераки писал, что мир катится в бездну. Что виною всему прогресс, плюс идея равенства людей, которого не может быть в принципе. Есть Общественное Мнение, которое вроде бы всем управляет, да только формирует его кучка зажравшихся и не достойных власти ублюдков. А сущность современного мироустройства такова: быдлом без денег управляет быдло с деньгами. То же самое на Западе, и в Китае, и у всех прочих. Население планеты превысило допустимые нормы. Человечество в тупике. И выход Алфераки видел только в большой встряске, в мировой катастрофе. Ибо гибель большинства будет благом для всех остальных. А после того, как все закончится, можно будет строить новое общество, сословное по своей сути. Только аристократия, власть избранных, основанная не на богатстве, а на силе и воле спасет мир… В общем, читал я до самой поздней ночи. Не скажу, что было неинтересно, что слова моего друга ввергли меня в отвращение, или что они меня возмутили. Однако спать я лег с тревожным сердцем. И не зря. Потому что на следующий день случилась война…" Инспектор так и не дописал свою историю. Когда до рассвета оставалось не более часа, он начал клевать носом, неразборчивый почерк его стал расплывчат, и, наконец, Игорь уснул прямо за столом. * * * Свернувшись клубочком в пыли небольшого овражка, уткнувшись лицом в подол юбки, Алёна Третья вздрагивала от рыданий, и хотя все слезы давно уже пролились, но она все никак не могла успокоиться, забыв даже о птеродактилях, которые могли заметить скрюченную женскую фигурку и напасть. Хозяйка Дома Алён удивилась необычному предложению посетить Беглицу, но не стала расспрашивать и придираться. Видно, перспектива оплаты за дневное время, когда путаны были почти без работы, ей понравилась. Алёна получила пропуск, слегка пофлиртовала с охранником на южных воротах, который хотел всенепременно проводить ее, и быстро освободилась от назойливого вояки. До самой Беглицы женщина тоже добралась без приключений. День начинался так хорошо, что в мечтах Алёна уже обнимала своих малышей, ведь выполнить задачу царя казалось достаточно легко. Впервые за два года работы на правителя Романа она получила такое задание. В ее обязанности входил обычный сбор информации с клиентов — своих и чужих, что конечно, тоже оплачивалось, но отнюдь не так щедро, как в этот раз. Может быть, если она толково справится, то поднимется на следующую ступень и ее переведут из борделя? Ведь будучи женщиной совсем не глупой, Алёна понимала, что не может быть единственной осведомительницей на весь Лакедемон… В подобных мечтах она даже не рассердилась на постового в Беглице, который хмуро осмотрев ее фигуру спросил: — Зачем пришла, рабыня? — Я разве похожа на рабыню? — произнесла женщина, окидывая взглядом свою юбку, сшитую из добротной ткани и крепкую, почти новую обувь. — Ты похожа на дуру, раз поперлась из Лакедемоновки в одиночку, — сказал сторож, почесывая затылок, шмыгая носом и дерзко глазея на пришедшую. Теперь, лежа в канаве и сотрясаясь в рыданиях, Алёна соглашалась с его словами: она была полнейшей дурой, если вообразила, будто задание будет простым. Беглица, по сравнению с Лакедемоном, производила впечатление грязной, захламленной дыры. Впрочем, увидев старосту, Алёна поняла, что мусор и непросыхающие лужи на улице всего лишь зеркально отражали облик худого чумазого мужика с копной нечесаных волос, одетого в засаленную полосатую рубаху. Он зло посмотрел на женщину, словно прикидывая, как ловчее ее ударить, а потом, ни слова не говоря, ушел в дом. Алёне ничего не оставалось, как пройти за ним через полутемные сени, в пустую горницу, где стоял только колченогий стол, на который и взгромоздился странный руководитель Беглицы. Дверь за спиной захлопнулась под чьей-то рукой, и женщина почувствовала, как по затылку прошла волна мурашек. Впервые Алёна растерялась перед мужчиной, не зная с чего начать разговор. Она попыталась поймать его блуждающий взгляд, но вдруг, плюнув буквально ей под ноги, мужик грубо сказал: — Раздевайся, коль зашла. — Мне нужно что-то у вас купить, — опешила Алёна. — Я могу хорошо заплатить. Вот трудодни… — Мы тут не торгуем! — староста показал ей кулак. — Это вы там, кацапы, устроились, а мы народ простой, живем без денег. Зачем мне трудодни? Что нам тут покупать? Яйца у птеродактилей? Алёна хотела рассмеяться этой нехитрой шутке, но почему-то не смогла преодолеть внезапный страх. — Патроны есть? — спросил староста, сверля ее немигающим взглядом. — Патронов нет, — убито произнесла женщина. — Тогда раздевайся. Алёна почувствовала отчаяние. Этот скот просто издевался над ней, но трава была нужна как воздух, иначе Роман будет недоволен, иначе нечего и думать, чтобы увидеть детей, иначе ей никогда не выбраться из борделя, разве только за Дамбу теней… Когда через два часа Алёна, вся в синяках, ссадинах и укусах, сжимая в кулаке мешочек с дурью, шатаясь, вышла за ворота Беглицы, ей показалось, что прошел месяц. Она почти не помнила, как оказалась на раздолбанной дороге. Овражек, на дне которого она понадеялась найти воду — высох, так что смыть с лица слюну старосты, мерзко пахнущую перегаром, было невозможно. Тогда женщина опустилась в пыль, свернулась клубком и завыла, давясь слезами. Последний раз Алёна рыдала так два года назад, когда ее поймали на воровстве, за которое по законам Лакедемона полагалась смертная казнь. Судьи остались равнодушными к объяснениям, что заболевшему ребенку нужны были лекарства, а купить такие вещи было не на что. И молодая женщина ожидала самого худшего, представляя себе дальнейшую судьбу троих детей, которые остались бы круглыми сиротами. Поэтому предложенная царем Романом сделка показалась в тот момент подарком судьбы. Второй правитель Лакедемона обещал отправить детей в Ломакин, где их не ждала бы голодная смерть или рабство, а ей всего-то и надо было, что внимательно слушать и тщательно запоминать, что болтают клиенты в борделе. Алёна до сих пор помнила жесткие холодные пальцы хозяйки заведения, когда та ощупывала грудь, живот, ягодицы… Было тошнотворно и мерзко, очень хотелось оттолкнуть наглые руки и убежать. — Ну, — сказала мадам, закончив осмотр, — тело, конечно, не первой свежести, рожавшее тело. Но все же ты нам подходишь. За первые полгода Алёна, получившая прозвище Третья, научилась многому, что раньше ей даже и во сне не могло пригрезиться, но она терпела и улыбалась. Для нее заниматься "любовью" с посетителем было все равно, что давиться полусгнившей крысятиной и приговаривать при этом, поглаживая живот, что ничего вкуснее в жизни своей не пробовала. Сколько раз после очередного клиента хотелось залить слезами подушку, однако надо было готовить сообщение для покровителя. Царь Роман приходил раз в месяц, и она пересказывала все, что услышала от мужчин или от других путан, которые частенько перемывали кости клиентам. Беда была в том, что ничего стоящего никто не говорил. Одни поругивали царя Романа, другие — царя Антона… Но однажды в бордель пришел важный гость. Как оказалось, это был один из старейшин Лакедемона, и хозяйка лебезила перед ним с особенным бесстыдством. Обнаженные девушки выстроились в ряд, а он, брезгливо оттопырив губу, что-то бурчал под нос. Впрочем, на женские груди он совсем не смотрел, взгляд его скользил по ногам проституток, пока наконец не остановился напротив Алёны. — Вот эта подойдет, — надменно выцедил он сквозь зубы. Сердце Алёны сжалось, а по спине прошел ледяной ветерок. Что сейчас будет делать с ней это самодовольное чудовище? Но когда они оказались в аппартаменте для особых гостей, а дверь была заперта, высокомерность с лица старика мгновенно исчезла и он принялся почти смущенно говорить о своих фантазиях и предупреждать о конфиденциальности. Двадцать минут спустя одетый только в собачий ошейник старейшина вылизывал ее ступни, называя своей госпожой, а она лупила его плеткой, обзывая всякими унизительными словечками. Царь Роман остался очень доволен полученной информацией и позволил на два дня уйти в Ломакин к детям. Так постепенно путана уверилась, что ее уже ничем удивить или унизить невозможно. Да, но к чему же это привело? Ее вырвало от отвращения, когда она вспомнила старосту Беглицы. "Какая мразь!" — всхлипнула Алёна.

Цикл стихов, не вошедших в роман

Магистрал?1. "Ангел с кровавым крылом" (к Прологу) Всем предстоит умереть: старикам и совсем ещё юным. Смерть равнодушна, смирись. Равнодушие смерти заразно. Только паденье познав, понимаешь всю радость полёта. Что же, лети, мотылёк. Попытайся успеть до рассвета! Нежные стихли стихи — начинается жёсткая проза. Жаль, что читать между строк, догадаешься лишь в эпилоге. Много ли силы в словах, если их не подкрепишь делами? Может поступок любой равновесия шаткость нарушить. Там, где кончается боль, и приходит прохлада забвенья, Ангел с кровавым крылом вновь найдёт в себе мужество — вспомнить. к Главе 1 Всем предстоит умереть: старикам и совсем ещё юным, Воинам храбрым, как львы, и не знающим битв земледельцам. Кто убаюкает дочь — отгуляет печальную тризну — Если судьба у неё: пострадать от отцовского гнева, Лишь появившись на свет? Кто измерит предательство жизни В скорбный и мрачный момент увядания сущего мира? — Ветер над чёрной водой, приносящий лишь запах пожаров? Ангел с кровавым крылом? Или странные страшные птицы? — Некому будет жалеть о душе отлетевшей до срока: Смерть равнодушна, смирись — равнодушие смерти заразно… к Главе 2 Смерть равнодушна, смирись. Равнодушие смерти заразно. Стоит ли нас упрекать, что в беспамятстве ищем вакцину? Хмель утоляет печаль, умолкает нечистая совесть, И за подкладку души три десятка монет закатилось… Веришь ли в дружбу, когда сам за пазухой прячешь булыжник? Как без царя в голове стать царём над другими стремишься? Разве затем закалял ты с рождения тело и разум, Чтобы растратить себя на ненужную едкую зависть? Но не даётся легко никакая простейшая мудрость: Только паденье познав, понимаешь всю радость полёта. к Главе 3 Только паденье познав, понимаешь всю радость полёта; Глупый полёт в никуда непременно приводит к паденью. Даже когда говорят, что важнее не цель, а дорога К цели, всегда умолчат, оправдались ли полностью средства. Манит огонь мотылька, но никто не расскажет бедняге, Сколько наивных уже в этом пламени прежде сгорело. Помощи ждать не резон — у жестокости нет исключений, Можно надеяться лишь на свои невеликие силы: Ложный маяк распознай, и избегнешь крушенья мечтаний. Что же, лети, мотылёк — попытайся успеть до рассвета! к Главе 4 Что же, лети, мотылёк. Попытайся успеть до рассвета: Алая злая заря — неплохая метафора жизни. Страхи рассеются, как темнота с наступлением утра, И шевельнётся в груди даже сердца осколок железный, Острым кольнув изнутри, вышибая невольные слёзы. Слабости волю не дай, и убей в себе тут же поэта, Кровью смывая следы не присущих мужчине эмоций, Ведь бесполезнее нет неумело рифмованных строчек — Длится не больше, чем миг, эфемерный эффект. И как только Нежные стихли стихи, начинается жёсткая проза. к Главе 5 Нежные стихли стихи — начинается жёсткая проза. Так происходит всегда — не отпустит свой хвост Уроборос: Зверь в грациозном прыжке настигает пугливую жертву, Сына ругает отец, не узнавший своё отраженье — Нет у начала конца, а конец не приводит к началу, Есть лишь короткий, как вдох, первый шаг от любви до безумства На абсолютно кривой бесконечной дороге к надежде Больше надежд не иметь. Но дорогу осилит идущий, Если сотрёт письмена навсегда исчеркавшие память. Жаль, что читать между строк, догадаешься лишь в эпилоге. к Главе 6 Жаль, что читать между строк, догадаешься лишь в эпилоге. Но никогда не спеши, посыпать себе голову пеплом- Много ошибок в пути совершишь, неприкаянный странник. Всё, что тебя не убьёт, будет вечно о том сокрушаться. Маленький мальчик внутри возмужает и станет героем Или умрёт подлецом, если выбор твой будет неверным. Не ошибается тот, кто в бездействии время проводит Да похваляется всем чистотой репутации мнимой. Крепкие задним умом, зубоскалят пускай ротозеи — Много ли силы в словах, если их не подкрепишь делами? к Главе 7 Много ли силы в словах, если их не подкрепишь делами? Если колени дрожат, а душа устремляется в пятки? Нет, убоявшись на миг, побори это стыдное чувство! Не отступи ни на шаг, запятнав себя трусостью, ибо Страшен не страх, как он есть — но страшнее отсутствие страха. Застят рассудок и взгляд наведённые мороки. Вспомнишь То, чем гордиться грешно. Но пройти сквозь туман откровений Надобно, смерти назло и во имя извечного солнца. Действуй смелей, поступай, как велит тебе совесть, и помни: Может поступок любой равновесия шаткость нарушить. к Главе 8 Может поступок любой равновесия шаткость нарушить: Даже песчинкой простой перевесится каждая чаша Вечных весов, что всегда неизменно точны в измеренье. Только добру или злу ожидать в этот раз прибавленья? — Не распознать наперёд, а, быть может, и позже не скажешь: Так всё запутано здесь, что порою прожить раз за разом Тысячу жизней подряд предстоит — несчастливо, но долго, Прежде, чем сможешь понять ты, что все эти долгие жизни — Тени счастливого дня, просто жалкие тени на фоне — Там, где кончается боль, и приходит прохлада забвенья… к Главе 9 Там, где кончается боль, и приходит прохлада забвенья — Там твой последний приют, там всегда тебе рады и примут, Словно родного. Там тишь и спокойное синее море Тёплой ленивой волной набегает на берег песчаный. В этом чудесном раю даже проклятый может остаться: В смерти все рАвно равны, если память не служит мерилом. Памятник, крест, иль курган, иль объятия братской могилы Ты заслужил — всё одно, ведь умолкли тревожные трубы. Скорбный продолжится сон, и не выцветут краски, покуда Ангел с кровавым крылом вновь найдёт в себе мужество — вспомнить. к Главе 10 Ангел с кровавым крылом вновь найдёт в себе мужество — вспомнить Высь и стада облаков, и ладони шершавые ветра. На разорённой земле оказавшись, без права на небо — Кем ему стать суждено, с тяжким бременем прошлых ошибок? Вряд ли рабом, ведь рабам наказание — смерть, а не ссылка. Не человеком, хотя столь же смертным, как грешные люди. А потому поспешить надлежит, чтоб сполна насладиться Карой заслуженной, и не жалеть о потерянном, так как Жизнь коротка — никому не подвластна суровая вечность — Всем предстоит умереть: старикам и совсем ещё юным. Магистрал?2. "Прошлого каменный гость" (к Главе 21) Выбрать судьбу для себя (вот воистину щедрый подарок!): Лакомством ложных надежд боль свою ненадолго утешить, В поиске лёгких путей обойтись без разочарований — Этим искусством владеть, к сожалению, может не каждый. Кроме тебя самого здесь соломы никто не подстелет. Доблесть и сила твои — в них истоки грядущей победы. Клёкот орлиный в ушах — это песня тревожного завтра. И никакая беда не способна случиться с тобою, Будто в последний момент, защищая надёжней доспеха, Прошлого каменный гость распростёр свою длань над тобою. к Главе 11 Выбрать судьбу для себя — вот воистину щедрый подарок! Быть или всё же не быть? Возвратиться назад иль остаться? Выбор мучительно прост. Тем сложнее и горше раздумья: Всё предопределено, и свобода — лишь яркое слово. Но разрубают мечом все узлы неуместных сомнений, Так что готовься к войне, хоть противник твой — просто химера — Чадо терзаний твоих. И, проникший в постыдные мысли, Прошлого каменный гость на тебя поглядит исподлобья: Что же ты медлишь теперь, преисполненный страстным желаньем, Лакомством ложных надежд боль свою ненадолго утешить? к Главе 12 Лакомством ложных надежд боль свою ненадолго утешить Можно пытаться всю жизнь, воздвигая воздушные замки Вместо развеянных в дым — вновь и вновь, без минуты на отдых — Длить свой серебряный век, не решаясь отведать железа Истины. Тщетно и зря. Ведь способно обычное слово, Словно земной катаклизм, все мечтанья бесследно разрушить. Чашу унынья испить всем предложит судьба, но с годами Опыт ошибок придёт, и сносить неудачи научит: Сложно — как верить в себя — достигая поставленной цели, В поиске лёгких путей обойтись без разочарований. к Главе 13 В поиске лёгких путей обойтись без разочарований? Бред! Ведь простое на вид может статься заумным по сути, Или же наоборот — впечатленьям заманчивым первым Верить нельзя. Ни на миг. И готовым быть к метаморфозе Должен любой, в ком ещё, одомашненный хищник не умер — Ловко уметь подмечать лишь намёк на возможность обмана, Знать, что под маской: лицо или новая лживая маска. Подлость не знает границ, нет границ и у воображенья: Видеть в закате рассвет, слышать горькие слёзы в усмешке — Этим искусством владеть, к сожалению, может не каждый. к Главе 14 Этим искусством владеть, к сожалению, может не каждый — Только пронзённый лучом равнодушного к смертным светила На ослепительный миг пробудиться способен от спячки, Чтобы в печали узреть захлестнувшую шею верёвку И, ужаснувшись, уснуть — снова всё позабыть и не помнить. Утро не станет мудрей, если встретить его побеждённым Мраком потухших сердец — выпасть чёрным дождём равнодушья К чьим-то беспечным ногам. Но теория практикой крепнет, И возмужавший Икар не взлетит в безрассудные выси — Кроме тебя самого здесь соломы никто не подстелет. к Главе 15 Кроме тебя самого здесь соломы никто не подстелет, И за тебя никому не пройти испытанья на прочность Через огонь, кровь и боль — чтобы заново переродиться: Стать тем, кому суждено осознать и шагнуть за пределы Тусклого мира теней, настоящей свободе навстречу, Где поджидают тебя все, вошедшие в траурный список Прошлых потерь и разлук. Окрылённый чужим обещаньем Не сомневайся: уже неуместны и тщетны сомненья — Радуйся, вынувший меч! Предвкушай упоение битвой! Доблесть и сила твои — в них истоки грядущей победы! к Главе 16 Доблесть и сила твои, в них истоки грядущей победы. Воля и вера в себя удержаться на гребне помогут. Голод могильных червей утоляют пусть нынче другие — Те, кого честь обрекла выбирать между смертью и смертью. Нам же ещё предстоит новый мир строить на пепелище Из неокрепших надежд и обломков чужого величья. Горы рождают мышей, но мышам повинуются звёзды, Реки мелеют песком, но в песчинках упрятано время. Вслушайся в хладную мглу и раздастся, спикировав с неба, Клёкот орлиный в ушах — это песня тревожного завтра. к Главе 17 Клёкот орлиный в ушах — это песня тревожного завтра. Что там, в грядущем твоём? — угадать не пытайся, не пробуй: Сотни вопросов и нет вразумительных верных ответов. И аксиома проста, ведь мы все — лишь рабы обстоятельств В мире, где страшно любить, где мучительно существованье, Где, не смотря ни на что, каждый первый по сути — отшельник. И предсказанье судьбы — как хлопок одинокой ладонью — Столь же нелепо, увы. Но всегда остаётся надежда, Что наступивший рассвет принесёт облегченье и радость, И никакая беда не способна случиться с тобою. к Главе 18 И никакая беда не способна случиться с тобою, Если зажмурить глаза и не видеть их чёрные души. Нет, не права была мать: не бывает добра с кулаками — Есть только зло. Навсегда. Эта вечно голодная бездна Тушит костры, что горят изначальным огнём бытия. И Тьма поглощает сердца, превращая их в мёртвые камни. Точит булыжник вода, но все чувства давно зачерствели. Только гармония сфер, диссонансная музыке ветра, Сможет тебя охранить и раздуть захиревшую искру — Будто в последний момент, защищая надёжней доспеха. к Главе 19 Будто в последний момент, защищая надёжней доспеха, Падает, падает ночь — снегом тёплым на плечи и души. И забывается всё. И неслышно приходит прощенье К тем, кто, нарушив запрет, наконец, доискался до сути, Но всё равно не прозрел, потому что спокойней во мраке. Разочарует рассвет. Ведь, как ночь превращается в утро, Море иллюзий и снов превращается в бурое нечто — Кровью стекая с небес, тают звёзды в заре. А пока что Спи безмятежно, малыш. Да исполнятся все твои грёзы — Прошлого каменный гость распростёр свою длань над тобою. к Главе 20 Прошлого каменный гость распростёр свою длань над тобою — Словно воодушевил и придал новых сил на Поступок. Только не надо меча — нынче слово острей и надёжней Сгубит врага. Исполать! Исполать тебе, ложь во спасенье! Там, где рубить сгоряча бесполезно и глупо, и правдой Не победить, там всегда яд обмана послужит оружьем. И приготовить его — вот задача для мастера слова: Взять на себя этот грех и не думать о грузе последствий… Пусть прокричат петухи! — время действий решительных, ибо Выбрать судьбу для себя — вот воистину щедрый подарок! Магистрал?3. "Живые и мёртвые" (в конце эпилога) Ангел с кровавым крылом собирает ужасную жатву — Прячься, скрывайся, беги, и не смей подбирать его перья! — Пусть прорастают в земле, разветвляясь корнями, покуда Прошлого каменный гость говорит неумеющим слушать О неземной нелюбви, о божественной сути не-жизни В небытии, когда ты, переставший напрасно молиться, Смотришь живому в глаза, а оттуда глядит неживое С неутолимой тоской, будто знает заветную правду (Прячься, скрывайся, беги, или тоже её причастишься): Мы никому не нужны на развалинах старого мира. к Главе 22 Ангел с кровавым крылом собирает ужасную жатву. А на кого упадёт его выбор сегодня, решают Аверс и реверс. Вот так — просто случай, слепой и жестокий, Словно горячая месть. Разве может остыть это блюдо? Вспыхнет до неба огонь, если вовремя кинуть поленья: Миг — и тебя опалит ненасытное жадное пламя… Дым разъедает глаза, и сквозь слёзы немого бессилья Мнятся обретшими плоть заготовки людей — манекены — Те, кем мы были вчера. Но проклятое чудо свершилось: Прошлого каменный гость говорит неумеющим слушать. к Главе 23 Прошлого каменный гость говорит неумеющим слушать: Пачкают сажей слова — и уже отмыться вовеки, Метят особым клеймом — всяк увидевший сразу узнает. Только и им в этот раз не дано поразить сердцевину Тех, кого прочит судьба в жертвы моря погибели. Грянет Взрывом набат, и пойдут без оглядки в холодную воду Небытия. И никто не попросит остаться, поскольку Жизнь — это кара из кар. Слышишь, вороны каркают в небе? Видишь кошмар наяву? — будто подняли занавес, будто Смотришь живому в глаза, а оттуда глядит неживое… к Главе 24 Смотришь живому в глаза, а оттуда глядит неживое И непонятно уже: то ли это судьба твоя — ищет Встречи с тобой, наконец; то ли прошлое просит забвенья… Взвоешь, как волк на луну, раздерёшь себе грудь в исступленье — Что эта бренная плоть, если дух твой погибели жаждет? Если красивую смерть не заслужишь, упав на колени? Через страданья твой путь — через долгую-долгую муку Истины, что не с вином — только с кровью впитается в сердце: Время величья ушло, поменялись кумиры и боги. Мы никому не нужны на развалинах старого мира. к Эпилогу Мы никому не нужны на развалинах старого мира, Где, лаконичен и мудр, но по-прежнему непредсказуем, Прошлого каменный гость лишь смеётся в ответ на вопросы. Где — за волною волна — размывает прибоем границу Света и тьмы. Где теперь человеку не место под солнцем. Где стало больше свобод, но не стало от этого легче Выбрать свой путь и стезю. Где осколки сердце под ногами Громко хрустят в тишине. Где закаты всё так же багровы. Где, безразличный всему, и ужасный в своём безразличье, Ангел с кровавым крылом собирает ужасную жатву (Архангельск, ноябрь 2012 г. — апрель 2013 г.)

Оглавление