«Изоляция»

Изоляция (fb2) - Изоляция 1366K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Матяш

Дмитрий Матяш ИЗОЛЯЦИЯ

Пролог

Из интервью доктора Джона Уилл-Марша, члена экспертной комиссии Центра эпидемиологического надзора за контагиозными геморрагическими лихорадками, для британского национального телевидения в рамках ТВ-проекта «All World Around».

Запись от 10 июня 2013 года.

— …Вы не ответили насчет смертности, доктор. Правда ли, что в европейских странах, подвергшихся атаке вируса, в частности в Греции, Турции и Украине, умерло 75 % людей, заболевших на протяжении февраля — мая сего года?

— Да. Правда, если речь об Украине, то это лишь данные, обнародованные обществом Красного Креста. Подтверждения этому из компетентных органов здравоохранения нет. Из-за политической нестабильности в стране и ограничивающих полномочия наших миссий действий местных властей мы можем делать выводы из частных наблюдений.

— И?..

— Численность инфицированных, на наш взгляд, однозначно в несколько раз выше, чем об этом заявляют на официальном уровне. По мнению членов возглавляемой мной исследовательской группы, ситуация давно вышла из-под контроля. Те данные, что звучат из уст медицинских работников в Украине, можно смело удваивать. Да, это так.

— Так есть ли решение проблемы?

— Насколько мне известно, на данном этапе переговоров между странами-партнерами СНГ решается вопрос относительно проведения массовой эвакуации граждан Украины, у которых будет выявлена отрицательная реакция. По-моему, на роль принимающей стороны вызвалась только Россия и, частично, Белоруссия.

— Вы считаете, что эвакуации в качестве превентивной меры будет достаточно, чтобы остановить распространение эпидемии? Насколько мы осведомлены, большинство членов комиссии посчитали ваше предложение о применении к Украине статуса карантинной зоны неоправданно жестоким. Это так?

— Увы, не все могут осознать необратимость последствий, которые может повлечь промедление. В отличие от «большинства», я был там и видел происходящее собственными глазами. Одной лишь эвакуации для страны, в которой десятки тысяч умерших остаются лежать просто на улице и тем самым продолжают выполнять для микробов роль улья, будет недостаточно! Если людей и эвакуируют, то примерно десять миллионов трупов в парках и пустых больницах никуда не денутся. Страны, в которых введен карантин, для начала нужно всецело изолировать. Границы, пути — все закрыть, расширить приграничные зоны, усилить рубежи вплоть до контроля каждого метра смежной земли. Вирус не должен пройти! Да, я отдаю себе отчет в том, что это может казаться несколько жестоким, но, поверьте, чтобы спасти остальную часть Европы, нужно пойти на такую крайность и временно огородить Украину, Грецию и Турцию, а также ряд африканских стран «высоким забором». Иного способа нет.

— Доктор Уилл-Марш, если мне не изменяет память, премьер-министр России на Евросаммите ООН заявил, что Россия сможет принять не более двадцати миллионов украинских беженцев, белорусские власти готовы принять не больше двух миллионов человек. Математика тут проста, население Украины до пандемии составляло сорок пять миллионов человек. Таким образом, те люди, которые не попадут под эвакуацию, будут оставлены в зоне карантина на произвол судьбы. А это, даже по грубым подсчетам, не менее десяти — пятнадцати миллионов человек. Что будет с ними?

— На самом деле их будет меньше. Гораздо меньше…

— Вы имеете в виду, что до окончания эвакуации «африканцем» заразятся еще много людей? Что же тогда делать тем, кто останется в изоляции, имея невосприимчивость к вирусу? Будет ли у них надежда на то, что их оттуда заберут?

Минутная пауза.

— Надежда? — Пауза. — Я не знаю… Все, что я могу сказать, это… Храни их там Господь…

Глава 1 Предатель

23 октября 2015 г., 16.30

2 года 4 месяца после эвакуации

Ненавижу я этот переходной период. Когда и осень уже не осень и до первых утренних заморозков еще дожить надо. На часах только половина пятого, а на дворе кисло, облачно, туманно. Еще и дождь этот в меланхолию вгоняет. Моросит мелко-мелко, бесполезно как-то, аж зло берет. Уж врезал бы как умеет, чтоб ручьи вдоль тротуара — в прыжок не одолеть, так нет, тошнит, что сквозь тройное сито просеивает.

Тоска одна.

Впрочем, все ведь как всегда в этот гадкий сезон перевалившей за экватор осени. Когда еще не докучают затяжные ливни и не пронизывает лысую башку колкий ветер, но уже в прошлом теплые октябрьские деньки, а с ними и улицы в желто-оранжевом пожаре.

Такая погода не портит планы. Она, как говорится, так и шепчет. Прямо на ухо: идеально подходящее время, чтоб нажраться водки и приставить себе ствол к виску. Дерзай.

— Подождешь…

Я обкурил себя сигаретным дымом подобно племенному шаману, пока увлеченно складывал обратно разобранный АКСУ. С сигаретами был напряг, но кислая погода вгоняла в какую-то совершенно несвойственную мне депрессию. Таки старею, наверное. Курево от этого всего спасало кое-как, дым дарил лишь кратковременное ощущение действительности. Но стоило отсыревшей сигарете дотлеть до фильтра, я сваливался в пучину воспоминаний, нереализованных планов и ошибок, что выпали на тернистом жизненном пути. Хуже этого, наверное, может быть разве что болезнь Альцгеймера.

В дверь внизу постучали. Неназойливо, тихо, будто боясь потревожить мой послеобеденный сон.

Если б.

Если б интенсивность или громкость стука определяли намерения пришедшего. Появление всякого человека на пороге — сам по себе плохой признак. Времена, когда кто-то к кому-то ходил в гости на чай, навсегда канули в Лету.

Не выпуская из зубов сигарету, беру за ремень собранный автомат и спускаюсь. Гадаю, кто бы мог быть: для «догов» слишком мягко стучали, и они сначала пробуют за ручку, а потом стучат; для соседа — Васи-чеченца, слишком тихо. Тот уж как долбит, так все в округе знают, что он сигарету стрельнуть пришел. Глухой он, да еще и контуженный слегка. Так что… попрошайки разве, они часто тут сквозят.

Тихо, дабы не подвели половицы, подхожу к окну гостиной, выглядываю. Стоят на пороге трое, шеи втянули, на ногах переминаются, бошками по сторонам вертят. Один седой и тощий, как глист, лет пятидесяти, двое остальных помоложе. Обычные тягачи, как и я. С тем, что ближе остальных к двери, хорошо знаком: было дело, вскрывали квартиры вместе.

Любопытство поддело слегка, как краешком ножа.

— Кто? — на всякий случай.

— Ряба, — отвечает тот, которого я знал. — Свои, Салман, открывай.

Свои… Клацнув замком, открываю. Сначала в щель осматриваю лица, потом по одежке — на предмет спрятанных за пазухой огненных палок. У седого сбоку как-то нахлобучилось, как пить дать обрез под пафой. Но не для меня заготовлен, не для того пришли, да и, достанет он пока обрез свой, я их всех троих к предкам отправлю. Автомат с намеком ставлю на пол, у двери, и выхожу на порог. Они понимают — внутрь я их не приглашу, не принято нонче чужих под кров пускать. Даже если среди них «свой».

— И чего на вечер глядя? — спрашиваю.

Ряба — парень лет двадцати пяти, криво подстриженный (наверняка старой ручной армейской машинкой), с вечно настороженным лицом и отчего-то разными по величине и степени выпуклости глазами, — выделился из группы. Носом шмыгнул, воровато оглядел соседние дома.

— Салман, тут это, дело есть, — он стал напротив и заговорил почти шепотом: — По старому знакомству предложить решил. Мы тут вот о чем соображаем. Зима впереди, не хочется, как в прошлом году, снег жрать. Решать чой-то надо. А?

— Че за дело? — спрашиваю, выпустив дым вниз.

— Думаем ночью на «Урожай»[1] наскочить. Не хочешь влиться в ряды каперов? — натянуто усмехнулся. — Благородное дело, хули.

«С какого тут хера благородство?» — думаю, но вслух вопрос не задаю.

Он сразу пошел ва-банк, и мы оба это понимали. Откажусь если, стану нежелательным свидетелем их плана. А, понимаете ли, это не бизнес-план открытия пельменной. Тут другие расклады, посвящать в которые посторонних в наше время… ну по меньшей мере рискованно. Мы же с ним не друзья, так, коллеги по цеху, как и другие десять-пятнадцать тысяч коллег по всей Виннице. А другой такой «коллега» запросто дубинкой тебе башку раскроит, подождав пока ты с «дела» вернешься. И ни один нерв на его роже не дрогнет. Ряба же отлично обо всем этом знает, мысленно все варианты просчитывает, по вытаращенному глазу вижу.

— Взяток будет, гарантия. Вона Демьяныч, — подкупая меня дальше, кивнул Ряба на седого, — вчера разгружать помогал, мешков двадцать, говорит, селяне муки притаранили. — Седой из-за спины Рябы подтверждающе кивнул, вроде бы незаметно поправил прикладом упирающийся в подмышку обрез. — Я сам слыхал, два к одному на горючку менять будут. Или на рожок пятаков. Озверели вообще, Салман. Завтра барыжить начнут. А нам бы хоть по мешочку на рыло, уже было бы спокойнее, на зиму глядя.

Подтянулся третий, с обритой наголо, как и у меня, башкой. Брить он начал, правда, недавно — опыта маловато и лезвия тупые. Вона борозды какие на черепушке оставил. Неумелый ежели, лучше ножницами стриги, а то занесешь хрень этими порезами — в больницу же не побежишь, верно? Я-то с десяти лет лезвием по башке скоблю, без зеркала справляюсь.

Встал он рядом с Рябой. Куртки на плечах одинаково мокрые, на лицах лоснятся мелкие дождевые капельки.

— Охрану там на ночь оставляют два-три рыла, пацанву в основном, — говорит. — Из рекрутов, один «калаш» на всех. Тема одна: сивухи нахлебаются или травы пару колпаков выдуют, всю ночь на гитаре бренчат и анекдоты травят. А я лаз в павильон знаю, до буйства водителем на одного частника работал, каждый день товар развозил. Проведу без проблем.

— Соглашайся, Салманыч, без шума пацанов приложим, по тючку на тележки бросим и по тихой отчалим, — не спуская с меня неодинаковых глаз, снова принялся убеждать Ряба. — А там — молчим шо партизаны. И не особо лепешками увлекаемся, чтоб не пронюхали. Так чо, Глеб, ты с нами?

Рябцев шмыгнул носом, потер шею. Нервничал. Если его инициатива по вовлечению меня в «ряды каперов» провалится, этим двоим — если они не совсем глупы — придется отказаться от идеи, чтоб не рисковать. Рябу они тогда, не исключено, поставят в одну не очень удобную позу и продемонстрируют, что инициатива зачастую проделывает с инициатором.

— Ну, если все так лихо, как вы раскладываете, — говорю, выбросив окурок, — то на кой я вам вообще там нужен? Соображать на троих легче.

— Дык это, — Ряба снова шмыгнул носом, похоже, был готов к такому вопросу, — ты же ровный пацан, Салманыч. Проверенный. Мы с тобой не одну хату чистили, в нормалях всегда расходились. Чего б мне не предложить тебе тему? Да и «калаш» у тя есть. На всякий случай сгодился бы.

Ага, ну ясно теперь откуда ветер. Наличие автомата все же играет первую скрипку.

— Так и вы не с вилами, — киваю на Демьяныча, видимо не особо рассчитывавшего скрыть от меня обрез.

— А-а, — повел подбородком Ряба, поморщился, — нашел мне волыну. У меня вон тоже за поясом «макар». Толку с него, если маслин нет. Тут на прошлой неделе заруба с «догами» была, выпалил все, что было.

— И у меня последний заряд, — объяснил Демьяныч, покосившись на оттопыренный подол своей фуфайки.

— Хм. Так что же это вы, мужики, на дело с одним патроном собрались? Непродуманно как-то. Если этот «всякий случай» наступит, то и мой «калаш» особо не поможет. У меня, Ряба, тоже не арсенал под кроватью; хорошо, если полрожка наскребется. А это, сам знаешь, пыль для серьезного замеса.

— Да какого серьезного замеса? — немного громче, чем раньше, заговорил лысый проводник. — Говорю — два салабона на один «калаш». Нагрузить толково, и тот отдадут.

— Неправильная у тебя математика, водила, — говорю уверенно, как человек, который имеет кой-какой опыт в совершении наскоков. — Не знаю, как ты считаешь, но один «калаш» на двоих ни хрена не равноценен одному патрону на троих. Если, как ты сказал, они там водку жрут, то докидывай им бонус на смелость. Стрелять будут без разбору, не дожидаясь пока ты их нагрузишь.

— Ну так что, не участвуешь? — нетерпеливо бросил он. — Базарь конкретнее: да — да, нет — нет, к чему растягивать сопли? Мы что, базу «псячью» тебе брать предлагаем?

— Эй, давай-ка потише, ладно? — Ряба повернулся к нему, выбросил руку — словно шлагбаум перед грудью опустил. Занервничал. Правый глаз выкатился, как пушка в галеоне, бровь одна вниз, другая не на средину лба едва ли. — Он еще не решил. Правда, Глебушек? Не нужно принимать необдуманных решений…

— Послушай, — спокойно, но с нажимом обращаюсь я к бритоголовому «брату», — ты если мозгами обижен, то не свети об этом так ярко, лады? Только за то, что ты тут хавальник свой раскрываешь, тебя уже грохнуть можно. Какое с тобой, на хер, дело?

— Чо-о? — Словно словивший подачу в нос, водила на шаг отступил, грудь выкатил, плечи по-пацанячьи назад отвел. — Ну так давай, валяй! Стреляй, ля, крутой такой! Ряба, чо за дела, нах?

— Хватит! — став между нами, рявкнул Демьяныч. — Чего вы как с цепи оба?! Успеете еще.

Не знаю, чего он так решил, но я не был как с цепи. Если честно, меня этот водила своим «чисто рулезным» выдрачиванием слов ни за один нерв не зацепил. А будь мы где в другом месте, я б ему реально башку отстрелил, и все дела. Какой из него подельник, если он уже здесь ведет себя как конченая психичка?

— Реально, успокойтесь, мужики, — ошарашенно замотал головой в обе стороны, как заевшая китайская игрушка, ставший вовсе одноглазым Рябцев. — Салманов, ну ты тоже хорош. Пойми пацана, мы же все на нервах, блин. Ты хоть бы намекнул, заинтересовала тя тема или нет? Сложно, что ли? Чтоб мы поняли, как нам дальше решать?

— Подумать надо, — отвечаю, когда напряжение стихает и водила перестает сверлить меня своими одичалыми глазами. — Будете идти, заглянь, я тебе шепну, что решил.

— Э-э, господин Салманов, — как можно тактичнее вступил Демьяныч, — так вообще-то не принято. Нам нужно знать заранее, рассчитывать на вас или нет…

— Я знаю, как принято, бать. Но если я вам нужен, то придется смириться. А нет — проворачивайте сами. Не мандражуйте, не стучал и не буду. И долю за молчок просить тоже. А сейчас дайте-ка мне с Рябой потереть.

Поправив обрез под рукой, Демьяныч сердито вздохнул, но смирился. Обернувшись, зашуршал по гравиевой дорожке к калитке. Водила обогнал его и, не дожидаясь остальных, поспешил вверх по улице. Обиженный и мрачный.

— Кто такой этот старик? — спрашиваю Рябу.

— Да нормальный мужик Демьяныч. Гарантия. До буйства преподом в университете, че-то там по физике умничал, — охотно ответил Ряба. — Я с ним уже был в деле. Старичок еще тот. Охотник, а по молодости в армейке «сверчком»[2] восемь лет.

— А свелся ты с ним где?

— Да это… — «свой» немного замялся. — Летом еще в «Неваде», у Калмыка брагу пили, за жизнь болтали, так и познакомились… Потом пару дел кой-каких двинули. Вообще, я думал, ты о водиле спросишь, эк не заладили вы.

— О водиле? Да чего о нем спрашивать, все ясно там. Подтянул себе Сусанина, это в твоем стиле. А старик этот, у него еще кто-то есть?

Ряба задумался.

— Кто-то из родных остался, сын или дочь, вроде бы даже «мелочь» какая имеется. Если честно, не особо этим вопросом задавался. А чем он так тебя заинтересовал-то вдруг?

— Да хрен его знает, — веду плечом. — Стремно в его возрасте на дела ходить… И стремно нам его в таком возрасте на дело брать. Ладно, это все философия. Зайдешь, если не передумаешь.

Выпроводив Рябу, я вернулся в дом и какое-то время стоял, опершись спиной на стену. Обдумывать тут, по большому счету, нечего. Не замуж предлагали, а я не манерная девица. Ждать от совместного «дела» с Рябой западла, конечно, можно (а от кого тут нельзя?), но картинку вроде той, что мы уносим четыре мешка муки, а потом эти трое тычут в меня стволами и требуют отдать свой взяток, я уже просмотрел. На такой сценарий им рассчитывать не придется. Ряба отлично знает, что я сам из той категории тягачей, которые могут приставить напарнику к горлу срез ствола по завершении дельца. А потому вряд ли рискнет продинамить меня тем же способом. О себе пускай лучше позаботятся. Ведь наверняка эти двое расспрашивали обо мне, прежде чем заявиться сюда. Стало быть, знают, что водить со мной темные игры не следует. По крайней мере уж точно не в таком составе.

В любом случае, если водила окажется прав, и охрану рынка будет осуществлять пара обдолбанных несмышленышей, можно будет рискнуть. Если же нет — удачи, Ряба, я съеду.

Отлепившись от стены, я подошел к круто завернутой винтовой лестнице, коей бывший хозяин соединил два этажа узкого, как кирпич, и непросторного, но зато (что очень практично в наше время) двухэтажного дома. Под лестницей находился чулан. Квадратную ляду я перетянул цепью и повесил тяжелый амбарный замок. Защита? Да какая там защита? От воришки не шибко опытного. Чтоб помучился перед тем, как от злости на уголек изойти.

В чулане-то пусто.

Правило номер два: не стоит держать все запасы в одном месте. Я это на собственной шкуре прочувствовал. Когда пару раз, истекая кровью, едва дотаскивал до дома небогатый взяток, а на следующий день, пока к лекарю, на три квартала выше живущему, наведывался, от взятка шиш оставался. Тягачи, они и в Африке тягачи. Сопрут у другого тягача и глазом не моргнут. Посему с каждым разом, что тянешь что-нибудь ценное, мимовольно становишься хитрее и изобретательней. Все, что у меня есть на кухне, это затверделая лепешка, отдаленно напоминающая лаваш, по полкружки чая и сахара, пшенки где-то на две тарелки и с десяток проросших картошин. Запас примерно на неделю. Закончится — схожу в «магазин» за продуктами: у меня еще кое-что лежит в схронах на разных точках Вишенки.[3] В местах, где точно не шастают тягачи, вычеркнувшие целый ряд сооружений как не располагающих ничем полезным для выживания. Например, в здании районного управления пенсионного фонда, где горы бумаг чередуются лишь с рядами бесполезной оргтехники.

Но вот, стоя у обманки с амбарным замком, в который раз пытаюсь вспомнить — в каком именно схроне у меня припасен мешок муки? И прихожу к однозначному выводу: мука мне нужна. Тут вопрос в другом.

Конечно, Рябцев прав, зима — не тетка. Это в позапрошлом году, сразу по окончании эвакуации, когда мы еще не считали себя брошенными на произвол, обошлось так-сяк. Даже «доги», помню, самым бедовым крупу и сахар с охраняемых складов раздавали. Пайки, правда, кошке на лизок, но все-таки. А вот уже прошлой зимой пришлось нам тут всем несладко. Знаете ли, мало кто оказался готов к подобного рода трудностям, ведь большая часть квартир, которые оставались единственным источником добычи, к середине января уже была вычищена до последней хлебной крохи. За нетронутые двери в высотках люди убивали друг друга.

Женщины, девушки, подростки все как-то в одночасье стали мало отличаться от зверья. Мало кто до этого видел, на что способен отец семейства, у которого уцелели дети. И мало кто догадывался, какую грань преступит мать умирающего от голода ребенка.

Мешок муки в этом свете — естественно, не гарантия благополучного зимовья, но в качестве небольшой дозы успокоительного для вечно озабоченной души все же годился.

С другой же стороны, были «псяры», они же «доги» — некогда военное формирование, которое со времен введения так и не отмененного чрезвычайного положения пережило несколько этапов, прежде чем стать таким, каким мы его знаем сегодня.

Подчинение — самый кондовый аз военной службы, без которого, казалось, не может существовать армия, закончилось в самом начале. Как только «африканец» добрался до солдатских казарм, так и закончилось. Почему-то ранее считалось, что наша армия в критических ситуациях способна к потере самоорганизации и дисциплины. Ничего подобного. Наша армия в критической ситуации не потеряла самоорганизации — она потерялась сама. Массовые дезертирства, саботажи, потеря контроля и запустение — все это тщательно просеяло личный состав украинской армии. На службе остались лишь самоотверженные уники, которые даже в разгар пандемии не отказались от своего призвания. Это на их плечи был взвален приказ главнокомандующего вооруженных сил номер пятьсот десять — о мобилизации сил всех родов войск, переводе их под оперативное командование штаба внутренних войск и расположении гарнизонов в областных центрах. А также формирования мобильных отрядов добровольцев. Для, разумеется, поддержания усиленного порядка в городах и недопущения нанесения урона государственному имуществу и имуществу граждан.

Предполагалось, что мобилизовать будет некого — бойцы-то по домам разбежались, дезертировали, как сказал Пуля из небезызвестного «ДМБ», на хрен. Менее десяти процентов от общего числа осталось. Ан нет. На громко объявленный призыв вливаться добровольцами неожиданно народец, из живучих кто, потянулся с охотой. Выбирать у командиров особо возможности не было. Ситуация требовала немедленного и довольно жесткого вмешательства. Поэтому и сброд всякий, беспризорников, и шпану, кому уже стукнуло восемнадцать и еще нет, — всех принимали. Косоглазых, плоскостопых. А еще хитрожопый криминальный элемент, быстро просекший выгоду в армейской крыше, в ряды военнослужащих записывали. Не знали еще тогда военные, как этот весь винегрет заиграет, когда уставные понятия, а позже и сама армейская иерархия станут для сброда обузой. А пока что быстрый КМБ, обучение пользованию оружием, некоторым тактическим действиям, самым необходимым командам — и в строй. На войне воевать научитесь, как говорили древние.

Потом и разбредшаяся по домам солдатня, похоронив родных и с неделю покуковав в пустых домашних стенах, возвращалась к местам несения службы. Быстро поняли, что тягачевский хлеб гораздо тяжче, чем «дожий». Взламывать квартиры, рискуя принять горсть свинца от хозяина, или лазать по подвалам, рискуя быть там же ограбленным и зарезанным другим тягачом, гораздо сложнее, чем тянуть службу и не заботиться, во что одеться и где раздобыть себе хавку.

Командование из Киева постепенно перестало запрашивать доклады и отдавать приказы. Со временем рации умолкли вовсе, из департамента прекратили поступать телефонограммы. Командированные в Киев возвращались ни с чем — столица к тому времени напоминала Бейрут в середине девяностых.

Тогда вояки и деформировались. Осознали, что при оружии, достаточном количестве боезапасов и наличии под боком складов с провиантом они и есть хозяева положения. Все ведь прекрасно понимали, что «африканец», несмотря на заявления эскулапов, продолжает распространяться в Европе, и то, что произошло с нашей страной, безоговорочно произойдет с другими. Ведь даже амеры со своими миссиями сюда нос не суют, хоть от них нигде больше спасу нет. Посему статус карантинной зоны с Украины снять будет попросту некому. Каждый сам за себя. Изоляция — всего лишь условие, к настоящему времени совсем неощутимое.

С тех пор мы живем с ними дружно. Мы — тягачи, как нас с презрением прозвали вояки. И они — «доги», как кто-то умело сократил название департамента охраны государственного имущества и общественного порядка — богадельню, сформированную на месте комитета по ЧП. Бывает, рубим друг друга во взаимной ненависти. Бывает, расходимся мирно. Как повезет, общего алгоритма поведения нет. Если им поднасрет кто, могут из Т-72 фугасом по всей высотке вальнуть или же взять тихо, а казнить прилюдно. Не мудрствуя лукаво, на фонарных столбах вешают. Вдоль центральной Соборной по обе стороны на клев воронам с добрую сотню оставлено. И тягачи там, и непокорные, и предатели — свои, чтоб чужие дважды думали. Так и авторитет себе нарабатывают «псяры», и на боеприпасах экономят. Глядишь, и правительством себя скоро объявят. А чего бы и нет? Ряды «мяса» постоянно пополняются, на призыв вливаться вон уже и тягачи волонтерами потянулись, которым голодная свобода наоскомила и перловки армейской дважды в день захотелось. Так что, кто знает?

Вот и селян теперь крышуют — выживших, кто на деревнях остался. По Виннице те не шастают, боятся, да и смыслу нет. Мы же к ним за милое дело. Вон после прошлой зимы много таких нашлось, которые поняли, что в деревне спасение. Кто как понял, конечно: одни запасались лопатами-мотыгами для обработки полей и оседали в пустых избах где-то в сельских глубинках, а другие мародерствовали. Выгребали все, что в погребах находилось. Грешен, и сам было хотел под общий шумок у бабуль запасы проредить, да поздно оказалось. Добрые «доги» подоспели и лавочку для шустрых областных тягачей прикрыли. Недолгое совещание между их руководством и кем постарше из сельской общины, и вот, «дожьи» патрули в деревнях, оберегают от лютых городских тягачей, конвоируют доставку к винницким рынкам муки, овощей и прочего добра. Взамен-то почти ничего — армию довольствием снабжать. Человек тысячи две с половиной — три. Но селянам не выбирать, для контраргументов патроны нужны и сила живая. А где она, сила-то эта? Да и, подумать хорошенько если, выгода в таком союзе все-таки была на виду. Поскольку если не «доги», то кто-то другой, да хоть тягачи те же — но селян подмяли бы под себя, это как пить дать. Не отпустят куш, слишком уж хорошо чувствуешь себя, держа в кармане ключи от доверху набитого ржаной крупчаткой лабаза. Только вот лучше ли было бы им под чьим-то другим началом — вопрос, на который большинство селян отрицательно качают головой. Пускай уж лучше будут «доги»…

Восстановление рынков как мест систематического скопления менял, кстати, тоже дело рук «догов». Налицо обоюдная выгода: под контролем вояк людям спокойнее производить ченч, они знают, что никто на рынке не попытается отобрать товар силой или кинуть, поскольку за это могут наказать, а вояки видят, чем барыжат люди, и имеют за это свой процент. Оружие, боеприпасы.

Сам я туда не хожу, что мне там делать? Криминальному элементу, привыкшему самому искать все, что нужно, или отбирать, вместо того чтобы менять. Да и поквитаться со мной там всегда сыщется желающий.

Жаль, Призрак не пришел. Блин, вот в чем злокозненная жизненная закономерность: только тебе от него что-то позарез нужно, он никогда не появится. Днем с огнем не сыщешь. Странный он вообще человек. Чем-то напоминал небезызвестного доктора из «Параграфа 78» — неюморного, «на грузах» вечно, но зато знающего то, чего не знаем мы, простые смертные. Я его ждал, надеялся, авось решит навестить старину Салмана, но он не пришел. Вместо него около двух часов ночи пришел Ряба, постучал так же неуверенно, как днем.

Когда я вышел, даже показалось, что он удивился этому.

— Ты… с нами? — спросил так, словно я собрался идти неприглашенным на вечеринку.

— Нет, моджахед хренов, это вы со мной. Банда в прежнем составе?

— Угу, — невесело кивнул Ряба.

Я поправляю ремень закинутого за спину автомата. Подхватываю складную тележку — как ее у нас называют, «кравчучку», — незаменимую подругу последних лет, и двигаю с Рябой к выходу со двора. По привычке оглядываю окна своего дома, в который раз благодаря прежнего хозяина, что поставил решетки даже на втором этаже.

Тележки у всех троих уже за плечами — атрибутика практичного выживальщика. Расчетливость изживает стиль и удобство. Закидываю ее и сам, как рюкзак, за спину, ремень автомата привычно жмет в плечо.

— Я рад, что вы решились, — скупо улыбнулся Демьяныч, когда мы вышли на тротуар.

— Да бросьте вы, а то растаю еще, — отвечаю без улыбки. Пересекаюсь с влажными глазами водилы. Ох и взгляд! Убил бы, если б мог. Ну ничего, милок, перетерпишь. — С пушками ситуация прежняя? — поворачиваюсь к старику.

— Да были б рады, если б изменилось что.

— Нал-летчики, блин, — шепотом процеживаю сквозь зубы. — Из своих знает кто, на какое дело идете?

Тут надо понимать, что матерый тягач никогда не расскажет жене, откуда взяток или куда за ним идти собрался. Эти пару лет жизни в изоляции нас, мужиков, много чему научили. Женщины — они ведь в большинстве своем не особо понимают ценность умения держать язык за зубами. Привыкли делиться бедами с другими, себе подобными, хвастать, жаловаться, побиваться, заодно и расспрашивать, что там да как. А другие привыкли все перед сном рассказывать мужу: с кем виделась, о чем узнала. Упрекнуть, мол, вот, дескать, какой у нее мужик — настоящий добытчик! А намотавший на ус муж, не исключено, назавтра к «догам» подастся, стуканет и получит своих законных пару килограммов пшеницы. Или же вовсе соберет дружков и вечерком навестит фартового тягача вместе с его болтливой женой. Такое сплошь и рядом было. Сам знаю, поэтому и надеюсь, что мои новоиспеченные соучастники перед уходом не осчастливили тех, кто у них там остался, скорой возможностью заиметь муку.

Ответ, как и полагалось, у двоих был отрицателен. Только водила, поворачиваясь, многозначно протянул: «Я один».

Ладно. Двигаемся.

Мой дом стоял почти что в самом конце улицы, названной в честь известнейшего винницкого хирурга — Н. И. Пирогова, прославившегося, помимо всего прочего, еще и изобретением чудо-бальзама, в котором по сей день плещется вождь мирового пролетариата. Как и сам Пирогов в своей усадьбе. Раньше в нее, усадьбу эту, можно было попасть, проехав по этой же улице по направлению на выезд из города, но это все в прошлом. Дом великого хирурга сейчас мало кого интересует. А других достопримечательностей на этом отрезке улицы почти нет — тихий райончик, отшиб юго-западной части Винницы, здесь до реки рукой подать и мало кто промышляет, а это главное.

Наискось пересекаем дорогу, огибая замершие, покрывшиеся изрядным слоем пыли легковушки. Они стоят здесь уже давно, и давно без капли горючего в баке. По большей части, это я слил с них вожделенную жидкость, но были и другие, кто мне мешал. Или помогал, сам того не зная.

Отсюда до «Урожая» километра полтора будет, с теперешним темпом передвижения как раз минут за тридцать доберемся.

Перейдя на ту сторону улицы, идем тихо, разделяемся на две части. Ряба идет со мной, физик с водилой впереди, тот оборачивается часто, будто ожидает, что я ему в спину стрельнуть могу. Мы же за всю дорогу перемолвились всего-то парой слов, поспрошав один другого лишь за некоторых общих знакомых. О деле — ни слова. Научены.

Когда до рынка осталось несколько кварталов, сворачиваем во дворы. По дороге не повстречали ни одной живой души, но в заросших дворах унылых трехэтажек, заурядной чредой тянущихся вдоль дороги, чувствуешь себя спокойнее. Шастать тут никто не будет, особо ценного в этих общежитных хатах никогда не сыскивалось. Жили-то тут, преимущественно, пенсионеры. Вот хрен его знает, как такое могло быть, но, что ни вскроешь было квартиру, наберешь разве мешок чертовых просроченных пилюль. Ни сахара, ни круп, только рой мух на кухне и пара тлеющих трупов в спальне. Будто сговорились старики перед смертью.

Продвигаемся еще немного — и вот он, рынок «Урожай». Громадина павильона, в темноте кажущаяся приземлившимся тысячу лет назад космическим кораблем, и рябь мелких металлических контейнеров, что букахи замерших вместе с гигантом-предводителем.

Большая часть рынка сгорела еще тогда. Ну как сгорела, сдымилась, что твоя сигарета. Шмотняк, запертый в контейнерах, коптил с середины лета и вплоть до морозов — тушить-то было некому, да и не до того было. Горело в те дни до хрена чего и поважнее. Черные «ракушки», где поржавевшие, а где с отвисшей лоскутами краской, все еще служат напоминанием о том времени.

Остановившись за живой изгородью из разросшихся кустов, молча надеваем маски. Мы с Рябой, как всегда одетые в камуфлированную армейскую одежду (с «догами» не сливаемся, у них форма черная), смотримся как два незадачливых террориста с одним АКСУ на двоих. Демьяныч же в серой, тюремной какой-то фуфайке и водила в теплых спортивных штанах и спортивной куртке «одидос» — вовсе как два провинциальных лоха, по пьяни решивших бомбануть обменный пункт. Ну да это, в сущности, чепуха. Сейчас все выглядят одинаково, что мужики, что бабы. Конспирация, ема. Главное — не выделяться из толпы.

Я снимаю с себя автомат — в такие минуты предпочитаю держать оружие в руках. Уверенности прибавляет. Демьяныч тоже вытащил обрез, но смутился как-то — несоответствие в выборе оружия резало глаз. Перемигнувшись, пересекаем дорогу, не спеша, тихо, по одному. Убеждаемся, что рядом никого, и, придерживаясь темных, не тронутых лунным светом мест, проникаем на территорию рынка. Тянемся вдоль рядов к восточной части монолита павильона.

Тихо тут. Ветер только по старинке раскатывает на рядах меж контейнерами пустые пластиковые бутылки, шелестит целлофаном и опалыми листьями. А впечатление такое, будто ни души на ближайших километров сто. А то и все тысячу. Ни бличка случайного в окнах павильона, ни голосов, ни малейшего признака пребывания внутри человека. И если бы не едва-едва уловимый запах дыма, просачивающийся сквозь щели в оконных рамах, можно было подумать, что мы идем грабить завод какой-нибудь труболитейный. Где ни тогда, ни уж тем более сейчас нет ничего годящегося в быт выжившему.

Миновав несколько рядов, мы, следуя за нашим Сусаниным, приблизились к громадине павильона вплотную. Тут была лишь пара высоких окон, начинавшихся на уровне примерно трех метров. А немного далее, аккурат между двумя «ракушками», обнаруживался узкий проход к небольшой пристройке с уходящими вниз ступенями.

— Нам сюда, — указал водила на ступени.

Повертев головами и прислушавшись к шуму ветра и далекому собачьему бреху, рывками проскальзываем внутрь аппендикса. Узкие двустворчатые двери прочно заколочены, поверх косо прибиты четыре широких доски. Не видать толком, но что-то еще и накарябано на них белой краской. Наверняка отпугивающее, в «дожьем» стиле: «не лезь, голову отпилим» или еще что-нибудь эдакое.

Первая мысль, вспыхнувшая в голове после обнаружения тупика, заставила меня резко оглянуться, крепко сжав автомат в руках. Подумалось, что они специально загнали меня в этот тупик, чтоб забрать оружие. Глупая мысль, конечно, и я это понимаю как только оборачиваюсь. Их сгорбленные фигуры излучают не больше угрозы, чем старый ламповый телевизор. Но что поделать — в такие минуты мозг работает как-то сам по себе, выкидывая на гора порой совсем бессмысленные домыслы.

Невзирая на всю серьезность заграждения, доски водила вытащил с легкостью — торчащие по шву дверных створок шляпки гвоздей оказались обманками. Видать, он проделал тут целую операцию по обезвреживанию преграды.

Внутри было просторно и сыро, в воздухе витал запах застоялой воды, замшелости с примесью машинного масла и пыли. Последней теперь везде хватало. Котельная не использовалась давным-давно. Наверное, с тех времен, как добываемый в Уренгое газ стал импортным, а котлы, спроектированные в годы молодости наших отцов, оказались просто чугунными демонами, безотчетно пожирающими дорогостоящее топливо. Потому и котельная использовалась больше как подсобка для хранения хозинвентаря, чем по назначению. Мы осветили помещение несколькими фонариками. Ряды метелок, как истесанных до черенка, так и совсем новых, висящие на крючках оранжевые жилеты, несколько пар сапог, замызганный пластиковый стол со стульями, валяющиеся на полу бутылки с-под водки. Обиталище коммунальных подметал во всей красе.

У Демьяныча был старый советский «Гелиос» — когда-то не особо хвастающий силой свечения, сейчас он давал столько света, что старику пришлось намотать на стекло кусок ткани, дабы не привлечь постороннего внимания. По сравнению с ним моя китайская зажигалка, испускающая синий диодный свет, казалась просто жалкой пародией, и мне пришлось убрать ее вовсе.

— Сюда, — уверенным шагом обойдя давно остывшие адские печки, водила прошмыгнул под перечеркнувшими помещение толстыми трубами.

Пройдя под трубами, мы минули какое-то механическое устройство, лежащее в навечно разобранном виде на бетонном полу, и оказались перед опертыми о стену большими поржавевшими листами жести. Судя по клокам приклеенных к ним бумаг и характеру приклеивания, жесть когда-то служила частью ограждения. А заодно и доской для объявлений.

Водила вынырнул из темноты слева.

— Сюда, — повторил, поманив меня за собой. — Помоги.

Я пошел за ним. Мы беззвучно сдвинули один из листов на сторону, открыв взору посаженные вглубь стены массивные дубовые двери. Раньше они были закрыты на штабу, но петли, судя по всему, сорвали совсем недавно.

— Часто тягал отсюда что? — спрашиваю.

— Та по мелочи у торгашей отщипывал. По-крупному еще не тягал.

Удивляться я подготовленности нашего проводника не стал, но, похоже, никто и не ожидал узреть на моем лице удивленный или хотя бы немного более уважительный взгляд. Бритоголовый, чью лоснящуюся лысину прикрывала черная маска, толкнул дверь и, не раздумывая, шагнул в темноту. Уверенно, словно он тут жил. Мы же с Рябой затоптались у проема и, лишь когда Демьяныч посветил внутрь, решились переступить порог. Похоже, это уже был подвал самого павильона. Ничего, что бы могло привлечь взор профессионального тягача, в небольшом квадратном помещении не нашлось. Обилие плотной, кажущейся какой-то бутафорией паутины и разбросанных повсюду пустых ящиков: стеклотарных пластмассовых, деревянных, картонных. Больше всего, конечно, картонных, просто навал. А внутри только шелестящая бумага для насыпом отпускаемого с кондфабрик печенья.

Во, блин, аж в кишках заныло от воспоминаний.

Дойдя до ведущих наверх ступеней без поручней, наш Сусанин остановился, повернулся к нам и заговорил едва слышно:

— Этот сектор подвала почти не использовался. До буйства тырили отсюда все, — недвузначно намекнул на прежних обитателей котельной, — потому и не хранили тут ничего ценного. Дверь, что наверху, выходит в отдел с люстрами, херустрами, светильниками всякими. Отдел, конечно, давно раздолбашили, да не в этом суть. Дверь эту хозяин еще при жизни запер наглухо. Зеркало во весь размер на него вцепил и использовал как витрину. Короче, «доги» при осмотре не пронюхали. Повелись, что витрина. Я и сам повелся бы, если б не знал тогда… до всей этой жопы. Не ссыте, ролет там до половины опущен, не спалят. Охрана метрах в пятнадцати будет, на проходе они сидят, диванчик под задницу кинули и у костра греются. Поднимемся, сориентируетесь сами.

«М-да, — думаю, — чего уж тут говорить, толково парень поработал. Чуть ли не скажу, что снимаю перед ним шляпу. Если б я так прошуршал, то хрен бы тут сопели Ряба со своим физиком и водилой. Водила же, видать, сам не хочет рисковать. Мелочь какую таскал с рынка, а целый мешок — стремно. Незаметно спереть может и не получиться. А на обдолбанных рекрутов выйти со словом резким и недоброзвучным мандражует. Чтоб прогрузить толково, как он сам сказал. Ну эт, в принципе, оправданно, если пушки на кармане нет. Что ж, благодарим тогда, что позвали, начало мне вполне так нравится. Можно продолжать».

Демьяныч погасил фонарь, мы вслепую поднялись по ступеням, задержались на последних, пока водила медленно открывал дверь, и тихо вышли в отдел. Где-то горел костер, оранжевые языки отражались на кафельном полу, пахло дымом и даже, как мне показалось, мясом. Жареными сосисками на палочке, чтоб их!

Тихо, дабы не звякнуть тележками или оружием и не раздавить бисером рассыпанных по полу осколков, проползаем под приспущенным ролетом.

Внутри павильон был устроен так, что вдоль стен по периметру шли отделы арендующих ценные квадраты частников, а посередине тянулись шесть длинных бетонных рядов. Как правило, для бабушек, торгующих огородиной, травами, молокопродуктами, и сейчас, в принципе, ситуация не особо поменялась. Разве что деньги в руках торгашей перестали шуршать. Ну и людей стало меньше.

Выглядываем из-за крайнего ряда по очереди, как суслики из оврага. Оцениваем ситуацию. Над спинкой дивана, стоящего меж средних рядов, видны две башки, вродь как не шевелящиеся. Перед ними — дырявая бочка с огнем: под лад америкосовскому бомжеванию обустроено. Больше никого. Неужто и впрямь все так просто? Если этих олухов там действительно двое, то такое Дело, без излишней самоуверенности заявляя, мог я и сам провернуть. Спит охрана, по ходу, порозовевшие щеки раздуло, а мешочки-то вон они, за спиной у них, считай. Подходи, бери, хоть все выноси.

— Охрана — мрак! — шепчет Рябцев, блестя влажными зубами.

— Дрыхнут, похоже, — говорит физик, поправив маску на лице. — Попробуем по тихой взять?

— Лучше не рисковать, — говорю, мотнув головой. — Это не по морковке с прилавка спереть. Тележками бряцать начнем, сразу очнутся. Пригасить их нужно.

— Что значит «пригасить»? — оборачивается старик. — Вы предлагаете их убить, что ли?

— Убить? Нет, что вы, — округлив глаза, сыграл я. — Я предлагаю сфотографироваться с ними на память. Вдруг они забудут наши лица?

— Нет, я тоже считаю, что можно попробовать по тихой, — метая шалым взглядом то на две головы, то на мешки с мукой, говорит водила. — Если они нажравшиеся, то спят крепко. Зачем мокрушить лишний раз?

«Ну вот и проявилась натура мелких воришек, — думаю. — Лучше потерять уйму времени, боясь пернуть и ходя за спинами охранников на носках, как балерина, чем вырубить двоих салаг, спокойно загрузиться и уехать. Не боясь, что те поднимут тревогу, как только закроется дверь в подвал. С другой стороны, трупы часовых могут вынудить вояк тщательнее осматривать павильон, и, возможно, обнаружится удобный лаз, который мог бы еще пригодиться. Кража такой эффект вызовет с куда меньшей вероятностью — в первую очередь будут стражей трясти на предмет благонадежности. Хотя… будь мы тут двое да хоть бы с тем самым Рябой, вопрос о том, жить парням или нет, даже не поднимался бы».

Но Ряба занял пассивную позицию, мол, как скажет большинство. Ясно. Я тогда тоже нависать со своим предложением не буду, посмотрю по их успехам.

Водила, стащив со спины тележку, гусиным шагом двинулся к проходу, разрубившему торговые ряды напополам. Свернул за угол и начал беззвучно, но неимоверно медленно подкрадываться к наложенным на средний ряд мешкам. Обольщенный возможностью легкой добычи, последовал его примеру и старик. За ним, немного уже вольнее себя чувствуя, позволив себе даже клацнуть «кравчучкой» во время ее раскладывания, погусявил и Ряба. На прощание подмигнул мне, типа, давай, не дрейфь.

Надавив пальцем на рычаг предохранителя, я лишь немного придвинулся ближе к проходу, но тележку снимать не спешил. Какое-то нехорошее чувство засело в нутрях. Даже сердечко отчего-то залопотало. И с чего бы? Что, первый раз на дело иду? Да только не действует самоуспокаивание. Ладони все равно помокрели, и палец на курке как неродной стал. Напрягся так, то и жди, что помимо воли давить начнет.

Пытаюсь успокоиться, напоминая себе, что, раз я дожил до сего дня, значит, убить меня не так-то просто. Да и цыганка мне на рынке недавно напророчила, что не от пули моя смерть. А если не от пули, то от чего, вопрос? БТР не пропустит на пешеходном? Или током ударит? Ну да это все перхоть, не от пули так не от пули. Продвигаюсь на корточках дальше, кручу головой. Мука меня уже как-то не особо занимает, выискиваю взглядом что-то другое, хочу найти какое-нибудь подтверждение тому, что все это не чертова иллюзия.

Водила уже к белым подушкам подобрался, разогнулся медленно, будто показывал все стадии эволюции человека, тележку на пол поставил. Старик у него за спиной и Ряба на полпути. Э, чего я торможу-то? Буду тут глазами раскидываться, без взятка точно останусь. Нужно двигаться к остальным.

Вижу как водила обхватил обеими руками мешок на прилавке, поворачиваю сам в проход, взяв за ориентир спину Рябцева, и… Опа! Замираю, что соляной столп. Показалось? Нет, ни хрена не показалось. Медленно поворачиваю голову направо. Не зря сердечко долбит, не зря. Вот он, видишь? Нет? Я тоже сначала не заметил. Это как найти хорошо замаскированного снайпера, везет не всем. А он меня видит. Смотрит, что на зверя, подбирающегося к капкану. В темноте кромешной, лицо перемазанное ваксой, в руках автомат, на меня направленный. Спрятался же где — в отделе с бабскими шмотками, ролет полностью поднят, проход, в котором мы, как четыре крысы, на муку заримся, как раз в секторе огня.

Вот так и сверлим один другого взглядом, и он отчего-то в ту же самую секунду не стреляет, и я не рискую пошевелиться. А потом он как-то так даже не то чтобы качнул подбородком, нет. Не повел им в сторону, как бы говоря тем самым «Отваливай на хрен!». Это было движение, которое едва можно визуально уловить.

Но я уловил. И все понял как раз в тот миг, когда спереди раздался взрыв. Павильон на миг озарило яркой вспышкой. Заверещал кто-то. Я дернулся обратно, за прилавок, инстинктивно в ком свернулся. Затем так же быстро, как кобра в стойку, разогнулся и, вытянув шею, выглянул из-за прилавка. Там, где стоял водила, бетонный прилавок окрасился кровью. В мою сторону полетела его искореженная тележка. Старик слетел с ног, взмахнув обрезом и своей «кравчучкой», Рябу отбросило назад. Что случилось с водилой, я точно не видел, но представить себе было нетрудно. В резко ворвавшейся тишине он вопил как одурелый.

А затем что-то неопределенное закричал, ломясь в мою сторону, и Рябцев. Слово «Валим!» я услышал четко, а остальное осталось за пределами моего звукового восприятия. Пулемет загрохотал откуда-то со стороны входа в павильон. Пули дырявили прилавок у меня над самой головой, вонзались в отполированный тысячью подошв пол.

«„Семеркой“[4] раскидываются, щедрые, епт, — думаю. — Видать, крысеныши навроде водилы их своими „мелкими“ набегами до живого достали».

«Дын-дын-дын» по полу, в мою сторону. Загадка, друзья, из категории общих знаний: летит, кувыркается, на «Ф» начинается. Что это?

Правильно, это Ф-1. В сторону, мать вашу!!!

Отлипаю от прилавка и, как напуганная гигантская лягушка, прыгаю в открытый отдел, где в прошлом мобильниками торговали. Где-то задворками разума понимаю, что от осколков вряд ли спасут пластиковые перегородки. А тем не менее… Куда ж еще? Словно с дымящим угольком в заднице прыгаю на деревянный стол, опрокидываю его, заваливаясь на пол.

«Бу-ум!!!»

В ушах свист тысяч фанатов на стадионе, осколки и отколовшиеся куски прилавка градом прошибли пластиковую перегородку, бетонная крошка оседала в проходе меж рядами крупным дождем. Это Рябе подсовывали экзотический фрукт, но он, зараза, слишком верткий, на гранату не возьмешь. Перепрыгнул тягачок через прилавок и под пулями низким самолетом — к отделу светильников. По ходу мне кричит, чтоб пример брал. Я сорвался с места, но нет, двое — это уж слишком яркий маркер для пулеметчика. Кого-то зацепит по-любому и этот «кто-то»… вдруг цыганка неточно разглядела?

А Ряба в последний момент передумал. Увидел, как разлетается вдребезги под пулями пластик и зеркала, а в трясущемся ролете появляются дырени размером с кулак, и упал под прилавок. Где-то на полпути между моим отделом с мобилками и заветным отделом с люстрами. Обернулся, вытаращил на меня обезумевшие, на диво одинаковые глаза. Смотрит так, будто это я тут засаду устроил.

— Пац-цан-ны… — заикаясь, потянул кто-то от мешков. — Пом-м-м… ги-и… Я здесь…

Водила. Живой еще.

Ряба что-то спрашивает, шевеля только губами, но я его не слышу. Украдкой выглядываю наружу. Вон он, в первым отделе, что у самого входа в павильон. Голова над верхней кромкой только торчит и ПКМ с сошками на перестенок меж отделами поставлен. Видать, на стол влез, ударник хренов. С его высоты пострелять нас, что сонных селезней. И по фиг, что темно, на фоне белых стен мы отлично выделяемся. Четкие мишени.

— Сложили оружие, живо! — хрипло рявкнул кто-то со стороны костра. — И маски свои говеные сняли! Чтоб мне рожи ваши поганые было видно!

Это был не пулеметчик, кто-то третий. Вероятно, тот, кто пустил нам гранату. Тогда отлично! Если учитывать, что охранники ни хрена не похожи на обдолбанных сопляков с одним «калашом», то теперь нам полная жопа. Никого не спасут мои шестнадцать патронов в открытом бою. Вот тебе и «всякий случай», чтоб не материться. А я же говорил!..

Лошары недальновидные, чтоб мне еще когда-то повестись на ваши гребаные предлоги!

— Пац-цаны… — булькает кровью наш проводник. — Заб-берите мен-ня…

Да, конечно.

— Допрыгались, с-сучата. Сложили стволы, сказал! — снова рокочет с той стороны. Начальник, видать. — А то на хрен бошки поотшибаю.

— Можно подумать, если сложим, то не поотшибаешь, — находит возможность шутить Ряба.

И голос не дрожит. Молодец тягач, держится как подобает каперу. Типа, и не зассали мы тут вас, а сейчас перегруппируемся, так и вообще вам задницы на флаг британский рвать будем.

Оптимист с пустым «макаром», блин.

Того, кто говорит, я не вижу. Темно слишком, костер в бочке еще немного и вовсе угаснет. Да и пулеметчика уже не видать. Перебазировался небось, ближе подбирается. Зато хорошо вижу две головы над диваном, торчат как и раньше, будто и не было тут пальбы никакой. Во сон, да? Спят как убитые. Или чего это «как»? Знать, незадачливых тягачей «дожки» поймали, по горлу чиркнули и оставили для приманки. А мы и повелись. То-то, я думаю, храпа нет. Куда там, с того света его не слышно.

— Жека, гребаный ты муфлон! — крикнул типа начальник. — Чего ты там сидишь? Пальни ему на хрен по ногам, чтоб не умничал.

А-а, Жека. Это, по ходу, тот, что в соседнем отделе, в шмотках сидит. Обычная тактика: один с той стороны, другой с этой, а третий у входа, с пулеметом. Ничего выдающегося. Да только Жека, который как раз и должен бы нас добивать, что-то совсем не похож на озверевшего «вована».[5] Мне маякнул, чтоб я к мешкам не совался, и по Рябе палить не спешит. Никак рекрутированный тягач? Совесть замучила в себе подобных стрелять?

— Бздычара ты, Жека, — забасил пулеметчик где-то совсем близко. — Левон, я же говорил, что не надо было этого ушлепка брать! Ему, с-суке, только на параше очка драить. Вернемся на базу, гнида, я его в корень зачмырю, быдло пятничанское![6] Понял, напарничек?

— Да вместе с тягачьем на фонарь пойдет, сука! — ближе хриплой Левон, ближе. — А, Женьчик? Хочешь на фонарь? Да не дрочи там, говнарь, раздави этих двух клещей. Или опять сопли пустишь? Какого хера Нанай терпит такого ублана, как ты?

Секу я вас, умники, не старайтесь. Командир спецом так долго хрипит, чтоб не слышно было как пулеметчик подбирается. Живыми взять хочет Левон. Выслужиться самому и братство свое «дожье» новым мясом потешить. Дык херушки вы меня живым возьмете. Я ко всему готов.

Вовремя обуздал мысли. Снаружи грянула тяжелая пулеметная очередь. Зазвенели по полу гильзы, где-то совсем рядом. Ряба, которому это все предназначалось, вскувыркнулся и с прыткостью мангуста дернул в сторону. В том месте, где он только что лежал, пол взрыхлился, облачка бетонного крошева взмыли серым фонтаном. Значит, пулеметчик где-то в проходе, между рядом отделов и бетонным прилавком.

Разноглазый тягач, подзадоренный грохотом ПКМ, шмыгнул в отдел люстр. Зацепил спиной продырявленный ролет, захрупотели под подошвами его берцев осколки разбитых плафонов. Хохотнул как-то так задористо, будто на американских горках поехал. Ох, аж зависть поначалу взяла. Надо же, получил билет на обратный рейс. Счастливчик, отделался легким поносом, это мне еще тут думать как с полрожком против двоих. Двоих же, надеюсь?

И уже когда я окончательно смирился с тем, что фарт неотъемлемо сопутствует Рябе, тот как заорет! Матом, воем. Задел что-то, повалился со звоном бьющегося стекла на пол.

— Чтоб тебя, пидор!!! Ах-хуе… Мля, ах-ху!.. Я… Твою мать, он в меня попал! Глеб!

— Пац-цанн-ыы… — едва слышно от мешков.

Мысленно перекрестившись, падаю на пол, выглядываю понизу из своего отдела с телефонами, как мышь, и стреляю наугад. Готовлюсь увидеть, как темный силуэт отбрасывает обратно на проход. Но пулеметчика в проходе нет. Черт! Патроны только зазря ушли.

Зато слышу возню и хриплое дыхание в соседнем отделе, где сидел в засаде Жека. Хм, а паренек-то непрост оказался. У них там, по ходу, свои разборки начались.

— Жека! — испуганно как-то, что девчонка, взвизгнул пулеметчик. Ну совсем не тем голосом, которым обещал на очках сгноить неверного.

Ух-ух! Жвын-нь! — как металлический трос обрезать. И потом словно карканье простуженной вороны. Брякнуло на пол что-то тяжелое, металлическое. Пулемет?

— Козлина, ты чо творишь?!! — басом орет Левон, приближаясь. — Отпусти его! Отпусти…

Лежа на полу, я вижу только его темную макушку. Поднимается-опускается быстро, в такт стуку ботинок по полу. За меня он, похоже, забыл. Вовсе со счетов списал.

Беги, малыш, беги.

Порываясь на помощь товарищу, он сейчас выбежит на проход. Останавливаю дыхание, смотрю на мир через прорезь прицела. Но нож, выброшенный из кабинки рядом, ударяется ему в горло раньше, чем я успеваю надавить на спусковой крючок. Он обхватывает рукоять обеими руками, вытаращивая глаза, но тут же валится с ног.

Тишина. Треск огня в бочке.

Я вскакиваю на ноги, встаю в проходе — приклад у плеча, под прицелом отдел бабских шмоток. Остались мы лишь двое.

Из темноты проема выходит человек с пулеметом на одном плече и автоматом на другом. Он даже не смотрит в мою сторону, будто и нет меня здесь. Небрежно ногой переворачивает Левона вверх лицом, стоит над ним какое-то время. Кажется, сейчас ширинкой вжикнет и лицо ему умоет.

Аплодирую. Смело, Жека, смело. Я ведь могу и тебя тоже, невзирая ни на какие проявления удружливости с твоей стороны. Не друг ты мне ни при каких раскладах. Воровать я у тебя пришел и не каюсь. Своровал бы, будь я с какой другой бандой, а не в составе сборной по керлингу. А тебе, милку, сиди ты вон на том диване, горлянку вскрыл бы без раздумий. Так что помог ты мне или нет, а вальнуть я тебя сейчас могу запросто. И совесть моя даже не заикнется потом — оправданий ведь такому поступку с головой хватит. Кто ж тебя-то знает? Для каких целей ты приберег меня?

— Салманы-ыч, — тихо позвал Ряба.

Делаю пару шагов назад, не сводя глаз с Жеки, вхожу в отдел светильников. Нет, не получил Рябцев счастливый билет. Лежит тягач-инициатор на полу, пустой пистолет в руке, под брюхом лужа крови. Три наискось дырки в спине — не к добру.

Опускаюсь перед ним на корточки, заглядываю в помутневшие глаза.

— Салманыч, помоги, браток, — в его взгляде скользят страх и надежда одновременно. — Вытащи меня отсюда, в долгу не останусь.

Зачем просишь? Знаешь ведь, что зря. Тягачи ведь, они волокут только то, что им нужно. В чем есть польза. Неужели в такие минуты можно об этом забыть?

— Салман. Вытащи… А? Не дай тут подохнуть… К Валерьичу отнеси. Отблагод… — кашляет кровью, — …дарю…

Я молчу, и он начинает понимать. Пытается ползти, но сразу же сводит зубы от боли. Тяжело, отрывисто дышит. На зубах слюна перемешана с кровью, маску и правую щеку разрезал об осколки, когда падал.

— Не дай здесь подохнуть…

Ряба был хорошим парнем. Сколько ему — двадцать пять? Или двадцать семь? Молодой еще. Жить бы. Но поставил на черное и проиграл. Бывает. Жалко он не западлист, было бы проще. Но я не могу оставить свидетеля. Тащить не стану — следов наставлю, шуметь начну, в итоге обоих угроблю. А даже если и потащу, то куда? К себе домой? На лепешку с чаем? Или к Валерьичу? Нет, это бред. Я не протащу его так далеко. Да и смысл?

Так что придется тебе, Ряба, все же здесь. Ведь можешь ты через пять минут помереть, а можешь только вырубиться и прийти в себя, когда тут уже будет полно «дожья». Они тебя, конечно, спросят, и ты им, возможно, ответишь, обиженный за то, что я тебя бросил. Не могу я рисковать. Тут не дают пожизненок и не амнистируют, тут просто вешают. А мне, несмотря на то что моя жизнь полна дерьма, легче пойти под пулю, чем болтаться на фонарном столбе, предоставив себя на клев воронам.

Так что ты уж прости, Ряба, но ты сделал бы то же самое. Мне в сегодняшней игре выпала счастливая карта. Пока что.

— Глеб, нет… Прошу…

Я поднялся на ноги, направил ствол ему в затылок и выстрелил. Ряба на мгновение вытянулся в струнку, а потом обмяк. Успокоился.

Уходить бы, но я ж — кто? Как я могу оставить трофеи и не узнать, как чувствуют себя остальные мои соучастники? Проклятое ремесло. Как и жизнь.

Делаю пару шагов назад, выходя из лужи теплой, вязкой крови. Жека пробивает Левона по карманам, но оружие его не интересует. Что, впрочем, еще лучше. Мы не гордые, подберем. Хоть и сматерись ты на нитку! Что это за оружие?! Держу эту полукровку, «тавор» который, на нашем, винницком, орзаводе склепанный, за ремень, как крысу за хвост. В сути стремное оно, чудо это, и патрон под него неродной. Натовский, пять пятьдесят шесть. Хорошо хоть именно у нас под самым боком клепали эти израильтянские пушки и патрон под них лили, а то — эксклюзива, мать. Хоть на стену вешай. Все равно беру, чего ж корчить гордого? У Калмыка один к одному выменять на обычную «пятерку» можно будет.

Слева старик лежит, в остекленевших глазах вяло отражается пламя. Похоже, ствол ему и с одним патроном не пригодился. Охотник, говоришь? Дальше за ним — водила, брюхо развороченное. На гранату попался. Дешевый трюк, с афгана еще используют.

Справа, на полу отдела со шмотками, раскинул широко ноги пулеметчик. Как я и предполагал, громадина под два метра ростом и шеей — вместо быка запрячь можно. Крови с разрезанной глотки набежало хоть корабли пускай.

— Пошли, если хочешь выжить, — сказал Жека.

Я посмотрел на него. Лицо в полосах ваксы, глаза горят безумием. Можно ли ему доверять?

А хотя… Куда ж мне деваться?

Глава 2 Бегун. Эпизод первый

29 августа 2013 г., 10.25

1 месяц 14 дней после завершения эвакуации

За окном снова тишина. Как же она непривычна. Уже которое утро начинается с тишины, а я все не могу привыкнуть к этому почти паранормальному явлению. Здесь, на Киевской, и тихо? Не давят на клаксоны нетерпеливые владельцы джипов сонным дачникам, чтоб свалили к бордюру? Не гудят, набирая разгон, троллейбусы? Не гундосят динамики на светофорах о том, что переход через Первомайскую разрешен?

А еще ведь на позапрошлой неделе приходилось прятать голову под подушкой от неугомонного воя сирен. О, до чего же он мне за последние месяцы осточертел! Нигде не было от него покоя. Целыми днями. Бесконечно. Туда-назад, туда-назад. Менты — медики — пожарные, менты — медики — пожарные. Долбаный аттракцион! Все ночи в сине-бело-красных сполохах на потолке, от воя в ушах звенело.

Впрочем, так всегда: кажется, что именно сейчас с тобой происходит самое худшее. Когда за окном орали сирены, я молил о том, чтобы они заглохли. А когда они прекратили вой, винницкие улицы затряслись от лязга танков и разнобойного стука армейских сапог. Знаешь, в такие минуты очень хорошо начинаешь понимать, насколько безобиден был предыдущий период твоей жизни. Ведь если «зарвавшиеся» менты до этого просто пугали выживших, пользуя, преимущественно, дубинаторы или запирая в обезьянниках, то беспредельщики вояки за попытку отказа подчиниться могли запросто открыть огонь на поражение. И им было все равно, кто ты: священник, беременная женщина или дряхлый старик. Не вышел из гастронома или аптечного склада с поднятыми руками, не сложил награбленное — уложат без разговоров. В лучшем случае изобьют до полусмерти. Неподчинившийся приказу — потенциальный преступник. И по болту, что приказы отдает городская шелупонь, а в «преступника» стреляет отмороженный на всю бошку урка. Мир в котел катится, чему вы удивляетесь?

«Чрезвычайку» же недавно ввели. Как там? В связи с неспособностью структур охраны правопорядка обеспечить этот самый общественный правопорядок, подавить мятежные вспышки среди гражданского населения и остановить возросший в десятки раз уровень преступности. Типа того. Только забыли, наверное, уведомить «призывников», что чрезвычайное положение — это не лицензия на отстрел. А раз забыли, то и спросу нет.

С тех пор как «доги» в городе обосновались, редко когда по улице машина проедет. Даже днем. С машиной теперь хлопот много — легче на разбросанные по городу блокпосты нарваться. А там уж мозг на совесть вынут, не говоря уже что багажник от всего добра почистят.

Верняк, говорю, к чертям мир полетел. Хотелось бы увидеть ту кудрявую идиотку, что пела об отмене конца света на пару со своим бездарным рэпером. Как там? «Мы наложили свое вето на все проблемы и все запреты»? «Отменила? — спросить бы. — Или валяешься где-нибудь в канаве, предоставив червям свое лощеное тело?»

Телефонная связь по-прежнему не работает, даже диспетчер своим непроницаемым голосом не сообщает, что связь временно недоступна. Временно… Да безвременно, пожалуй, и не надо было скромничать. Небрежно бросаю дорогую финскую цацку обратно на журнальный столик. Не выключаю больше, не щажу батарею. Скоро этот девайс вообще станет ненужным — зарядку-то незачем хреном больше в розетку тыкать. Как и большинство других вещей, работающих от сети.

Просто мусор.

Возле кровати стоит на четверть заполненная бутылка «Джек Дэниелс», вчера прихватил в одном элитненьком погребке. Ох, ну и ссаки это ваше виски! Чего там от него так америкосы тащатся? Дерьмо, на спирту настоянное. Вот что значит захотеть почувствовать себя ковбоем за полмира от Техаса — чувствуешь себя толчком, в который вылили помои.

Подхожу к окну, открываю правую половину. Что там у нас на улице? Прекрасная воскресная погодка. На небе ясно солнышко и ни единой тучки, даже самой прозрачной на цельном светло-синем полотне. Отличный денек, чтобы рвануть прочь от городской суеты. Выбраться с компанией куда-нибудь поближе к реке, устроить небольшой пикничок. Да, друзья мои, сочный шашлык, да под перцовую настойку, а после — устроенное разгоряченными девушками шоу мокрых маек — что может быть лучше? Что еще так заряжает позитивными эмоциями перед кажущейся бесконечно длинной рабочей неделей? Так что в путь, господа, и поспешите, у вас мало времени, как говорил Грув в «Достучаться до небес». Кто знает, выпадет ли еще когда-нибудь такая возможность? Только не забудьте масками запастись и полоскать их хлортетрациклином, как показывал тот мужик по телевизору. Разумеется, будет неудобно в респираторе есть шашлык, но что поделаешь — эпидемия по стране ходит. Поберечься надо. Слыхали, что с людьми хренов «африканец» творит? Так что лучше в намордниках ходите. И перемещайтесь как на войне, встреча с вояками ничего хорошего не предвещает…

Да, блин. Несет меня, однако. Хотя чему тут удивляться? Все, что происходит сейчас за стенами моей квартиры, не испрашивая разрешения, превращает кого угодно — неважно, инфицированного или нет, — в психического калеку. Выламывает стопоры, которые всю сознательную жизнь сдерживали рефлексы спрятанной глубоко внутри звериной сущности. А сама сущность, что досталась стаду хомо сапиенс от прародителя почти не изменившись, прорывается к свету. Вместе со всем тем, что долгие годы хранилось в глубокой генетической закупорке.

У меня, наверное, тоже случился прорыв звериной сущности. Просто стопоры еще не окончательно слетели, кое-что сдерживают, и это не дает мне окончательно потерять голову. И хоть я прохожу мимо осевших у стен трупов уже с некоторым безразличием, мой уровень озверелости еще не позволяет вырвать у ребенка банку консервов. Я еще не стану душить старушку за очерствелый кусень ржаного хлеба. Хотя знаю, да куда там знаю — уверен — в совсем скором времени это будет неизбежно.

Главное, чтобы не сейчас. Чтобы как можно дольше оставаться человеком.

Один мой знакомый, у которого подхватили «африканца» сначала сын, а потом жена, умершая двумя неделями позже, вчера убил девушку прямо перед кассами в супермаркете. В напрочь вычищенном магазине ей удалось наскрести полсумки испорченных продуктов — скудную добычу, которую она, разумеется, не захотела отдавать по первому же требованию очкастому, лысоватому менеджеру. В ходе возникшей ссоры она ему щеку расцарапала, а он ее припасенным молотком меж глаз ударил.

Я видел эту сцену своими глазами. И знаете, что было в ней сквернее всего? Нет, не само убийство, даже беря во внимание тот факт, что совершено оно было с крайней и совсем неоправданной жестокостью. А то, что остальные «посетители» супермаркета, не считая нескольких пожилых женщин, даже не вздрогнули. Меркантильная, призрачная возможность отыскать в бескрайнем море картонных ящиков пачку «мивины»[7] их интересовала больше. Девушку убивают? Не наши это проблемы. Для этого есть «вованы», «спецназовцы», «менты»… Наши начнутся завтра, когда детям дать жрать будет нечего. А сегодня — пусть делают, что хотят. Главное, чтоб нас очкарик херов не трогал, если не хочет лечь рядом со своей непокорной жертвой. И вовсе не воротит нас от вида разлитой по кафелю крови. Привыкаем, малыш, привыкаем. Скоро еще не такое видеть будем. Скоро покажут люди, на что способны и как далеко ушли от неандертальца.

Наглотавшись утреннего воздуха, в котором смог смешался с трупной вонью, наслышавшись отдаленных криков людей и наглядевшись на черные столбы дыма, тут и там вздымающиеся в небо, закрываю окно. Подхватываю двумя пальцами «Джека» и тащусь на кухню. Знаю, но все же пробую — а вдруг? Хрена. Газа нет. Воды?.. Даже не приближаюсь к крану — барашек отверчен на всю. Была бы, уже текла. Делаю пару больших глотков из бутылки. Горькое дерьмо огненным водопадом стекает в желудок. Так вроде думается легче, когда спирт в мозг попадает.

Соседи сверху орут. Как всегда по утрам. Ссорятся, над заболевшими родственниками плачут, из-за умерших с ума сходят. Мне, эгоисту законченному, их вроде как не понять. У меня-то детей нет. И жены, к счастью, тоже. Вона как тетя Вера своего мужа пилит — разве тут решишься жениться когда-нибудь? Что главное, оба с иммунитетом. Но тетя Вера считает, что дядя Леня редкий болван, потому что еще в мае нужно было в Россию ехать, когда кордоны не были закрыты. А он, помнится, еще донедавна убеждал ее, что все это — мыльный пузырь и что правительство снова собирается поиметь нас, как в две тысячи девятом Мисс Говорящая Плетенка, впарившая спасительное «Тамифлю» больным «смертельно» опасным а-аш-один-эн-один по заломистой цене.

Теперь уже дядя Леня преимущественно молчит. Изредка огрызается. Да я все его контраргументы наизусть выучил. Слышал их пьесу вчера. Да и позавчера ее транслировали. Ох, сирены за окном были лучшим им аккомпанементом…

И вас с добрым утречком, шановни соседи.

Уж не знаю, спирт ли подействовал или так я поумнел, но кое-что вдруг сразу же прояснилось. С квартиры надо сваливать — вот до чего я додумался. Да, ремонта я не закончил и кредит еще не полностью выплатил, но, верняк, гостей мне больше не принимать. И коллекторы вряд ли названивать станут. Если не совсем мозгами повредились.

Надо уходить. Брать то, что может пригодиться при теперешних условиях, и — айда, в сказочные места, где после себя можно смыть (или зарыть, на крайняк, а то выбрасывать в окно как-то надоело) и до воды недалеко будет. Эвакуация? Думаете, нужно было все-таки попытаться свалить вместе с остальными, у кого «отрицательная реакция»? Не смешите. Вы видели, что творилось на тех пунктах санконтроля, что устроили русские? Хотите, чтобы я в десятикилометровой очереди тоже стоял? Чтоб кашлянул неаккуратно, и бабы ногами запинали, как пса поганого? А даже, скажем, повезло — прошел контроль. Вывезли. И что? Думаете, в квартиры городские подселят? С зараженных зон — да в Москву? Или в Питер? Курс реабилитации назначат, социальными выплатами обеспечат, работу дадут? Как же, держи карман шире. А к бурым медведям не хочешь? Чтобы загнали, как стадо маралов, куда-нибудь в непролазную тайгу, шалаши разбили — типа стана обустроили — и провианта на пару месяцев оставили. А дальше, как хочешь, так и живи. Хоть вообще в яму ложись и смерти жди. Думал, ты нужен там кому? Хрен угадал. До ближайшего населенного пункта верст двести, но и туда коли сунешься — сразу без головы оставят. Если не спецы, которые следить за неподвижностью «эвакуированных» будут, то местные, которым даже столь отдаленное соседство с лихорадочными хохлами вообще не всласть.

Вот тебе и вся эвакуация.

Так что спасибо за предложение, но я уж как-нибудь здесь пересижу. А подхвачу «африканца»… Что ж, видать, судьба такая. Знаю, что нужно сделать тогда. Уже давно решил. Чтоб быстро и безболезненно… Но об этом давайте как-нибудь потом, когда потребность возникнет.

Поразмыслив, что мне может пригодиться, кидаю в рюкзак жмут сменного белья с мыльно-брильными принадлежностями, затем беру со стола охотничий нож, который мне подарил на далекое двадцатилетие, так уж случилось, мой враг. Что-то он там, смуглолицый сын гор, смыслил в уважении к недругу и умении проявлять учтивость даже во время раздора, но мне на все эти понятия было наплевать. Я принял подарок и, как теперь выяснилось, не прогадал. Нацепив ножны на пояс обрезанных на коленях джинсов, его можно было таскать под рубашкой почти что без палева.

Все остальное, что оставалось в моей двухкомнатке, было совершенно бесполезно: еды там не сыщешь даже на зуб, а на все эти ноуты, плазмы и прочее барахло можно смело махнуть рукой, нынче им грош цена в базарный день.

Мысленно прощаюсь со своим диваном, помимо воли вспомнив некоторых самых ярких цыпочек, с которыми на нем приходилось развлекаться. Ну и сволочь же я. Мог бы хоть одной позвонить (еще когда телефон работал), спросить как дела, может, если с иммунитетом норма, то как-нибудь…

Да ладно, что упущено, то упущено.

Напялив на лицо пропитанный спиртом белый «намордник», выхожу на площадку и захлопываю за собой дверь. Ох, ну и вонища в подъезде! Никакой респиратор не спасает. Живые в этом доме делят жилплощадь с мертвыми, и число последних, запертых в своих квартирах, с каждым днем только увеличивается. Я жил на седьмом, у меня были хорошо задраены двери и окна, и только это меня спасало.

Спускаюсь, прикрывая белую мордашку респиратора ладонью. По пути начинаю оценивать все преимущества владения бутылкой «Джека Дэниелса». Забыл, дырявая моя башка. И хоть в приметы не верю, а возвращаться за пойлом не буду.

Слава Богу, я покидаю этот морг.

Уверен? Точно покидаешь?

Снаружи послышался гул приближающихся машин. Они въезжали во двор с западной стороны. Четыре грузовика проехали к дому прямиком по детской площадке. Через песочницы, по скамейкам — типичная демонстрация того, как сброд, одетый в армейскую одежду, собирается поддерживать порядок.

«Доги», ясен перец.

Остановившись на площадке между вторым и третьим этажами, выглядываю через окно. Итак, две труподавилки — в прошлом обычные мусоровозы, два армейских «Урала», наверняка с солдатней и санитарами, командирский «УАЗ».

Твою!.. Разворачиваются, встают прямо перед подъездом. Вяло выгружаются солдаты анархии. Санитары в латексных костюмах, вояки в черных формах и резко контрастирующих белых респираторах. Рыл тридцать, целая рота, мать ее. Прочешут не только обе наши девятиэтажки, а и близстоящие дома. Санитары-то понятно, чистку проведут, трупы вынесут, живых в журналы свои запишут, а солдатье, пока в каждую квартиру не заглянет и по кухне-кладовке не пошнарит, не уйдет. Крысачи сраные. Нас еще щемить будут.

Может, в подвале пересидеть? Знаю местечко, туда точно не заглянут. Да не, блин, там же бомжи последнее время тусили. И что-то не помню, чтобы выходили оттуда. А что нездоровилось им — это как пить дать.

Запираюсь в своей двухкомнатке, стягиваю на шею «намордник», хватаю бутылку вискаря и делаю несколько больших глотков. Придут? Или, может, обойдется? Есть вариант спрятаться на балконе, после ремонта там черт голову сломит, можно и затихариться. Но я тут же его отбрасываю. С хера это мне прятаться? Уж будь что будет, а в своей квартире я ныкаться от этих уродов не собираюсь.

Снаружи сигналят машины. Старшой в мегафон уже раз третий повторяет, что это облава и от жильцов дома номер сто тридцать и сто тридцать два требуется открыть двери, приготовить документы и четко отвечать на поставленные вопросы. В противном случае… Да знаем мы об этих противных случаях. От ваших же противных вояк, которые на той неделе чистили дома двумя кварталами ниже. Хвастались как двери выбивали и прятавшихся людей утюжными шнурами душили.

На улице слышны чьи-то крики. Подхожу к окну. Вот они, первые неугодники. Ярик со своей девушкой, из соседнего подъезда. Вроде Светкой ее зовут. Сожительствовали вместе, а теперь с сумками вона, небось тоже решили жилье сменить? Ярик, хакер бывший, он и без того последнее время ходил что поднявшийся из могилы мертвец, а сейчас и вовсе стоял перед тремя «догами» белый как смерть. Но подчиняться не собирался. Размахивал руками, кричал им что-то. Ох, зря ты это, Ярик, зря. Не маши руками, стоя перед ульем, не дразни пчел.

Один из «догов», как оказалось очень даже еще терпеливый, пару раз повторил ему, чтобы он заткнулся. А потом ткнул прикладом в солнечное сплетение. Ярик отскочил назад, согнулся, руки на груди, что молящийся монах, скрестил. Девушка вскрикнула, к нему ринулась. Двое остальных «псяр» сумки их открыли, с любопытством начали перебирать поклажу. Цветными попугаями из клетчатых «барыжек» выпорхнули вещи женского туалета, вслед бумажки какие-то, на справки похожие, что-то в коробочках. Ничего полезного. А тем временем Ярик на обидчика своего — с голыми кулаками бросился! Тот явно не рассчитывал от захудалого хакера именно такой реакции, а потому, если у меня не оптический обман, даже разок получил по физиономии. А потом… ну ясно, что потом. Врезали Ярику прикладом по лицу. В этот раз сильно, с размаху. Двое других «барыжки» оставили, на землю парня швырнули. Синхронно так ногами заработали.

Ну все, Ярик, до скорого.

Девушка кричит, хватает их за плечи, оттащить пытается. Но без толку. А когда истерить начинает, один из громил бьет ее наотмашь и, не давая прийти в себя, хватает за волосы. Еще один удар… Отлетела, что кукла. На землю шлепнулась. Кровь из носа хлещет, со слезами перемешивается.

Командир всей этой шоблы возле «УАЗа» без респиратора стоит, курит, лениво поглядывает на трудящихся ребят. Поднимает мегафон и повторяет то же самое, скользя цепким взглядом по окнам стоящих рядом домов. Наглядный пример того, что случается с неподчинившимися, ему явно на руку. Поэтому он даже не думает останавливать своих «питбулей». Пускай пример будет ярче.

Ярик не поднимается, лежит, голова вся в крови. «Доги», закончив дело, все еще пораженные невиданной наглостью сурка-хакера, отходят, дают возможность Светке подползти к телу сожителя. Затем кто-то из троицы направляет в нее автомат, не целясь. Пули прошибают оба тела, отбрасывают девушку на спину. Тот «дог», что получил по морде от Ярика, обозленно поднимает ногой на воздух сумки беженцев.

Командир курит, как ни в чем не бывало.

Твою мать, сорок первый год на дворе…

Настойчивый стук в дверь, подергали за ручку. А вот и по мою душу. Делаю еще один глоток. Иду в коридор.

— Кто? — по привычке.

— В пальто. Открывай давай! Ктокаешь там.

— Что нужно?

— Ты че, тупой, ля?! — заорали с той стороны. — Открывай двери, сука, а то взорвем ща на хер вместе с тобой!

Дом загудел. Там, тут с улицы доносились крики: требовательные мужские басы и женский визг. Работают парни, «порядок» наводят.

Что поделать, открываю. На площадке стоят два рослых гоблина в черной форме: сержант и рядовой, годков по двадцать с лишним. У старшего по званию автомат за спиной, у младшего — на груди болтается, а-ля подставка для рук. На белом респираторе у сержанта клыки вампирские нарисованы, у обоих малиновые береты на затылке держатся. Наемнички, блин. Когда призыв на срочку был, наверняка на матрасы ссали, чтоб отмазаться, а сейчас резко на службу подались, где автоматы дают и кашей обеспечивают. Крутота, епт.

— Ну и чо втыкаем? — выкатив глаза, резко спрашивает сержант. — Сказано же было: открыть гребаные двери и документы предъявить! Где твои документы, обезьяна?!

— А вы чего, пацаны, пиццу разносите? — зная, чем рискую, все же изобразил на лице недоумение я. — Так ошиблись, наверное, дверью, я не заказывал…

Набросились оба, с ног свалили, разыграли киношную сценку задержания. Я не то чтобы не предусмотрел такой реакции — знал ведь, что им только спичку поднеси, чтоб рвануло, — но иначе не мог. Пусть возьму по морде, но подчиняться как бздычный душара я им не буду. Оказал бы сопротивление, как говорится, сразу, если б не автомат в руках у салабона. Ну ничего, будет время еще. А пока пусть почувствуют себя хозяевами положения.

— Фамилия-возраст! — рявкнул сержант, заломив мне руки за спиной и грохнувшись на меня сверху.

— С какой целью интересуешься, служивый? — придавленный к полу коридора, все еще дурю я. — Познакомиться хочешь? Дык я нормальной ориентации…

Пара резких пинков ботинком под ребра от рядового вынудила меня притормозить. От, зараза, еще и сержант нож мой подарочный узрел. Из ножен вытащил, в руке поподбрасывал.

— Шутник, говоришь?! Башку, может, тебе сейчас отрезать? Станет еще веселее. Кто кроме тебя в квартире живет, спрашиваю? Где остальные?

Он с силой воткнул нож в пол прямо у меня перед носом. Ох, как он это сделал! Даже на какой-то миг не совсем приятный холодок в области копчика возник.

Рядовой тем временем, вскинув автомат к плечу, начал обход моего жилища, громко хлопая всеми дверьми. Издал презренное мычание, когда зашел в туалет.

— Да как-то неудобно отвечать лежа мордой в пол, — говорю. — Слезь, объясню.

— Перебьешься. Отвечай, падла. На промыслах остальные? С кем живешь?

— Чисто, — крикнул с кухни рядовой. — По ходу, он сам тут обитает. И пожрать нет у него ни хера, — добавляет. — В ведре консервные жестянки, пакет с макарон.

Обычная процедура у них по мусоркам лазить. И кто после этого стервятник?

— Магазины, знач, бомбишь, да? — ехидничает сержант. — Мародерствуешь по тихоне? Да? Отвечай, сука! Откуда жрачку берешь?! Или по хатам ходишь?

Можно подумать, вы не ходите. Тут еще разобраться нужно, кто из нас больше мародерствует. Мне-то себя прокормить, а у вас сколько рыл трижды в день строем в столовку чешут? Но вслух, конечно, этого не говорю.

— Да чего ж сразу «по хатам»? В гараже еще запасы были, — лгу, бесспорно, я уже давно все запасы оприходовал. — Купил все за кровно заработанные. Отпусти, а? Руки затекли. Никуда же я не денусь.

Когда рядовой вернулся в коридор, сержант вытянул застрявший в ламинате нож и позволил мне подняться.

— Дернешься — жопа тебе, — кивнул на сослуживца, который держал автомат нацеленным мне в грудь. — Руки по швам! На ком хата? Руки, я сказал!

— На мне. Сам я живу. Документы на тумбочке, возле кровати, — киваю в спальню. — Хочешь, посмотри.

— Фамилия?

— Салманов. Двадцать девять. Что еще?

Хоть и виду не подали, но задумались оба. Сами ведь толком не знают, какого лысого они тут делают. Трупы нужно вывезти, это правильно, ибо задохнемся скоро — вся Винница уже смердит как задворки бойни. Но для этого санитары есть. Они сами справляются. А эти чего? Ну хавку ищут — понятно. Не нашли и что? Типа учет ведут, чтоб знать, где и с кем потенциальный мародер обитает? Так глупо это. И понимают ведь наемнички, отлично понимают. В отличие от сути отданного им приказа, потому на гражданских и отрываются. Злость сгоняют.

Сержант смотрит на меня оценивающе, словно приобрести собирается. В какой-то миг мне даже начало казаться, что все может закончиться мирным путем… Да вот незадача. Только я так подумал, как в его взгляде что-то незримым образом переменилось. Нет сомнений, он заметил край выглядывающей татуировки у меня на груди: арконский орел на фоне трехконечной свастики — бич бурной молодости, лишавший меня в последние годы возможности расстегнуть верхние пуговицы на рубашке.

Отодвинув отворот рубашки с таким презренно-брезгливым выражением лица, будто там его ждал взорвавшийся гнойник, сержант словно сам себя спросил:

— Это то, что я думаю? — Он сопоставил чернильный рисунок на груди с моей бритой головой, и результат привел его в бешенство. — Так ты, выходит, у нас еще и тварь нацистская?! Гребаный скин?

— Да не бери в голову, сержант. — Одну руку я выставил перед собой, вторую приложил к груди. — Сложный подростковый период. Давно уже об этом забыл. Замазать орла все никак руки не доходят.

— Замажешь, сука, — прошипел яростно. — Как раз сейчас и замажешь! — Бряцая железом, он перетащил автомат на грудь. — В две тысячи пятом возле ставки[8] такие уроды, как ты, убили моего брата. А у нас только дед был евреем. Бабка, отец — хохлы. Да только вам же по херу, да? Вам бы козла найти отпущения, на котором бы злость выместить!

Во, блин! Яркий пример, как юношеская легковесность может сыграть злую шутку в зрелом возрасте! Немного неожиданно, если честно.

Тем не менее, похоже, не шутит сержант — полная готовность пустить мне в лоб пулю. И в общем-то, я его понимаю. Если убили брата, то тут не до наведения порядка во время карантина. Тут есть за что мстить случайно подвернувшемуся представителю нацистской артели. Но, блин, не лезть же мне из-за этого под пули добровольно!

— Эй, да ладно тебе. Это ошибка молодости. — Я заговорил быстро, мне нужно было максимум затянуть время. — Все мы ошибаемся в таком возрасте. Херней страдаем. Сейчас уже забыл, а тогда, после интерната, со старшими из фа-банды свелся, дурак. Я же детдомовский, кто мне что объяснил бы? Хочешь брить голову — какие проблемы? Но я никогда никого не убивал, клянусь. Просто попал под волну, думал это круто. В пятнадцать лет очень хочется выделиться из толпы, протестовать да хоть против чего-нибудь. Это было очень давно, и я уже об этом забыл. В армии моим другом был еврей Фельдман, а подружка, с которой мутил вот донедавна, — Олька Шустер, еще та «славянка». Клянусь…

Но вместо ответа: щелк! — предохранитель ушел.

В общем, моя брехня не прокатила. Осталось лишь мгновение на раздумья.

Густобровый рядовой, немного косящий на левый глаз, непрестанно мечет взгляд то на меня, то на старшего по званию. Безынициативный лошок. Будет делать все то, что делает сержант.

Спасай себя, Салман. Спасай сам, больше этого сделать некому.

В голове, как это часто бывало в подобные моменты, запустился секундомер.

Тик-так, пошло твое время, Глеб, тик-так…

Я ныряю под ствол сержанту как раз в тот миг, когда он жмет на спусковой крючок. Громыхнул АК, застучали по полу гильзы, в воздухе запахло порохом. А руки сами знают, что делать. Хватаю сержанта пониже колен, резко дергаю на себя, отрывая от земли. Он что-то выкрикивает, оказавшись в воздухе.

Риск был неимоверно высок. Если бы бровастый оказался бы чуть смышленее, я бы наверняка валялся бы с дырками в спине. Ведь мое тело для него было открыто, как ростовая мишень с расстояния трех шагов. Все, на что мне оставалось рассчитывать, так это на его нерасторопность.

И ставка себя оправдала — он не выстрелил.

Поэтому мы вместе с сержантом благополучно завалились в ванную, снеся собой дверь. Он шмякнулся спиной на кафель, я повалился на него сверху. Вмазал два раза по носу, в ответ хрустнули хрящи, зрачки сопляка-сержанта закатились под веки. Воссев у него на груди, я его полностью контролировал, поэтому без особых затруднений овладел автоматом и, обернув дуло в дверной проем, надавил на спусковой крючок.

Это было предчувствие. Я знал, что бровастый непременно ринется на помощь напарнику, а потому выпущенные пули достигли цели точно по расписанию. Пацан, даже не успев ничего понять, вскинул руками и с продырявленной грудью отлетел назад.

— Падаль, ты сдохнешь! — закричал сержант. — Сдохнешь!

В его правой руке я заметил свой нож. Пришлось ударить несколько раз его крышкой автомата по башке. Придавил локтевой сустав коленом, полностью блокируя конечность. Сержант в исступлении замотал головой, зашипел сквозь зубы. Он понимал, что жить ему оставалось несколько секунд, а потому предпринимал самые отчаянные попытки освободиться. Пробовал меня сбросить, ударить ногами, извернуться.

Я же направил ствол ему в голову и сделал один выстрел. Почти впритык. Мое лицо, белую ванну, раковину и полотенца на сушке оросило кровью. Блевотный рефлекс подтолкнул густой ком к горлу. Наверное, при других обстоятельствах меня бы рвало до последней капли желудочного сока, но инстинкт самосохранения помог перекрыть внутренний вентиль.

Все.

Действовать теперь нужно очень-очень быстро. Сейчас на звуки выстрелов прибегут другие, станет вообще жарко.

Автомат я накидываю через голову на спину и прожогом обратно в коридор. В голове еще нет четко просматриваемого плана дальнейших действий, но есть первостепенная задача — покинуть квартиру. Бахнув дверью, я поворачиваюсь, чтобы бежать к ступеням… и тут же застываю — как тюремный беглец, на которого со всех сторон пали лучи прожекторов.

Всего в трех метрах от меня, на уходящих вниз ступенях, стоят три санитара. В латексных костюмах, на лицах маски, через которые только глаза видно, в руках держат рулоны черных мешков. При нормальном раскладе они могли бы быть совсем неопасными. Ведь с «догами» у них отношения далеко не мед: это же вояки их по городу отлавливают и принуждают к работе носильщиков трупов. Ясное ведь дело, что с доброй воли в санитарную службу не пойдет никто. Посему при иной такой встрече к ним можно было применить аксиому о враге моего врага, но…

Наверное, я что-то упустил. По крайней мере вид у этих троих был таков, будто я только что пристрелил их братьев родных. Гляди-ка, неужто санитары и вправду породнились с «догами»? Соглашение, может, какое заключили? Смотрю, у одного кобура болтается на поясе, у второго — рация. Знать-таки в их отношениях что-то поменялось. А это уже вносило определенные коррективы в привычное для меня положение вещей.

И далеко не положительные.

Заминка длится не больше секунды. А потом как механизм заработал: средний санитар резко отводит руку к кобуре, доставая ПМ, крайний слева тянется к рации, а правый во все горло, так чтобы было слышно через маску, кричит: «Нападение!!!»

С какого хера, мужики?!! Какое, на хер, нападение? Я вас и пальцем трогать не собирался. Хотя, помня свой видок, наверное, еще и не то подумать можно…

Тик-так, секундомер в голове, тик-так.

В данной ситуации моя позиция была проигрышной: автомат за спиной, достать не успею, а рука занята ножом, который я вовремя не пихнул в ножны. Но мозг в такие минуты почему-то со мной не советуется. Я бы, может, обратно в квартиру — хоть уже и второй, черта мать, раз! — а движимое рефлексами тело, выполнив на ходу сбивающий с толку футболистский зигзаг, бросило меня прямиком в толпу.

Ох ты ж! Средний, сука, долговязый, таки выстрелил, пуля просвистела чуть повыше левого уха.

На лету выпростав ногу, я ударил его в корпус, ножом полоснул по предплечью. Вторая выпущенная из ПМ пуля стукнулась в дверь к Ивановым. Санитар выронил пистолет. Я коснулся рукояти, но не поймал — ствол перелетел через поручень. От удара в брюхо обезоруженный шлепнулся задницей на ступени и кубарем покатился вниз.

Тик-так, миг продолжается.

— Заткнись, ур-род!.. — сквозь зубы шиплю сложившему руки рупором крикуну.

Прорваться бы к нему, но здоровяк объял меня своими мясницкими ручищами сзади, ощущение — словно к широченному дереву привязали, да и прихватил умело — пониже локтя, только кистью пошевелить и можно. Но не так страшен черт, ежели честно. Потому что даже самые тупые блондинки знают, что можно предпринять в данной ситуации. Подняв ногу, я просто со всей дури топнул по ступне здоровяка, одновременно ударив его затылком по респиратору.

Он прогремел матом и швырнул меня обратно на площадку, к дверям лифта.

— Стой, где стоишь! — кричит, сдергивая с пояса рацию. — И убери нож! Тебе отсюда все равно незаметным не уйти. Не делай глупостей.

В мозгу словно головоломка решилась: даже короткая заминка, незначительная растрата времени может обернуться катастрофой.

Стоять? Ну отлично. Я отвожу руку за спину и в одно движение меняю нож на автомат, рывком перетащив его на грудь.

— Одно левое движение — ты труп, — говорю, взяв громилу на прицел. — Это всех касается. Затухли, ля! И руки так, чтоб я видел.

Притихли. Лишь долговязый кряхтит и шипит, подымаясь на ноги и прижимая к телу пораненную конечность. А вообще, поняли, что не блефую. И правильно, молодцы. Ведь на самом деле так и есть.

Черт! Снизу нарастал спешный топот нескольких пар армейских ботинок. Не задержались, анархисты-то, выслали вспомогательный отрядец.

Я сделал шаг к замершему здоровяку, упер ствол ему в кадык.

— Ты ведь не хочешь украсить стены своими мозгами, верно? Скажи, что все в поряде, — говорю ему. — Быстро. Иначе всех троих тут уложу, терять мне больше нечего.

— Э, что там у вас?! — закричали снизу, судя по силе эхо, этажа так с четвертого.

— Будь умным мальчиком, не вякни чего-то такого, за что я без вопросов снесу тебе башку, ясно?

Здоровяк стащил респиратор, показав мокрую от пота, заросшую щетиной нижнюю часть лица, и уже поднес было к губам передатчик, когда я поймал его за руку. Нет. Нужно живым голосом. Могут не поверить. И бросил взгляд на крикуна.

— Ты им ответь. Быстро.

Тот опешил, глазами стрелять начал то на громилу, то на долговязого. Но поддержки в них не сыскал. Здоровяк даже бровью не повел, а в глазах старшого (думаю, он старшой, раз ему ствол-то выдали), холящего неглубокую рану на руке, проскочило нечто неприкрыто подстрекающее. Мол, ты, крикуша, своей жопой рискни, крикни, что у нас тут нападение, глядишь, лысый сначала пристрелит здоровяка, потом тебя, а до меня, может, и очередь не дойдет.

С таким типом людей по жизни я был хорошо знаком. Братухой он тебя, лишь когда водку пить вместе будете, назовет. И в грудь себя бить, типа, только скажи — порву за тебя любого. А когда «братуха» поскользнется, он ему хрен руку подаст — гляди, у самого ведь тоже под ногами лед. Своя жопа-то всегда дороже. А уж отмазок на такой случай у него припасено, да с запасом, не сомневайся.

Чмошник, старшой их. И крикун это, кажется, понял.

— Это Мишанин! — наклонившись через поручень и оттянув маску от лица, назвался он. — Все в порядке!

— Кто стрелял? — снизу.

— Сержант Глымов стрелял, — покосился на меня горластый санитар. — Сопротивление было. — Пауза. — Все под контролем. Они сейчас в квартире обыск проводят.

— А из пистолета кто валил?

Из соседнего подъезда вдруг послышались отчаянные женские вопли. Потом хрипло как-то так, что старая больная псина, закричал мужик. Требовал, чтобы отпустили его дочь. Громыхнуло там, словно шкаф по ступеням спустили. Во дворе перекликнулись между собой «доги», командир рявкнул что-то приказным тоном, и тут же из подъезда ответили приглушенными одиночными выстрелами. Мужик затих сразу, а вот женский визг на какое-то время лишь усилился. Судя по звукам, кто-то набросился на «догов». Безрезультатно, конечно. Два выстрела, громко хлопнули металлические двери, затем еще два выстрела.

Тишина…

— Не слышу! — снизу.

— Я валил! — наклонился Мишанин. — Собака в квартире была.

— Из наших там хоть все целы?

— Да! У нас все целы! — ответил крикун и, предчувствуя, что вопросов больше не поступит, натянул на лицо маску. Бросил на меня резкий взгляд из-под нахмуренных бровей: доволен?!

— Тогда заканчивайте там. А то возитесь как…

Честно говоря, я ожидал чего угодно и был готов к худшему раскладу. Ведь Мишанин мог снова крикнуть свое «Нападение!» или перемахнуть через поручни, забив хер на судьбу большого брата. И что бы я мог сделать? Ничего. Ну грохнул бы еще здоровяка, ну побежал бы следом и, глядишь, догнал бы его. А дальше-то что? Дальше ведь только хуже — вояки точно бы узнали мое местоположение, выслали бы усиленный отряд, а не из шпаны сборную. И тогда уж точно каюк. Поэтому напряжение с моих плеч немного спало лишь тогда, когда вспомогательный отряд начал спускаться, открыто кроя санитаров неблагозвучной руганью.

— Молодец, Буратино, — говорю, когда эхо от их шагов стало совсем тихим. — А теперь ручки на затылок и сюда оба. Быстренько поднимаемся, быстренько. Заходим в квартиру, располагаемся, чувствуем себя как дома.

Они живо поднялись на площадку. Держа руки у ушей, все как я и велел. В квартиру вошли. Оставалось только загнать их в ванную, связать руки-ноги и рты скотчем заклеить. У меня ведь план созрел, как выбраться отсюда вчистую, почти без риска. И расклад, гляди, идеальный — крикун-то ведь моей комплекции будет. Знать, и костюмчик жать нигде не должен.

Но ведь расслабился. Сволочь же я эдакая. Расслабился. И когда, едрен-батон, зашипела рация, я всецело переключился на источник шума…

— Пятый… — продираясь сквозь статические помехи, — почему вы так долго? Доложите обстановку.

А вот здоровяк не пробаранил удачный момент: предплечьем левой руки он резким рывком оттолкнул в сторону упирающийся ему в глотку ствол, а громадным кулачищем зарядил мне по лицу! Твою мать, да так зарядил, что перед глазами погас свет, а голову развернуло едва ли не на девяносто градусов. Я думал, лишусь не только зубов, но и нижней челюсти целиком!

Попался ведь, как последний лох. Стыдоба. Даже оружие отпустил — руки рефлекторно вскинул, прикрывая лицо. Поэтому и не понял, каким образом автомат снова оказался у меня за спиной. В отместку я попытался достать здоровяка по респиратору, но удар оказался слишком немощным. Санитар-тяжеловес положил обе руки мне на плечи и за футболку дернул на себя, выставив вперед колено.

— Суч-чара!

У меня было ощущение, будто мне в корпус врезалась торпеда. Дыхание сперло, внутренние органы как прессом сдавило. Резкая боль сложила меня вдвое. Здоровяк навалился сверху, и все, что оставалось, — это дернуть из-за спины нож. Но тяжеловес просчитал меня. Одна мясницкая рука объяла мою шею, зажав глотку в локтевом изгибе и не давая возможности выпрямиться, а вторая намертво вцепилась в запястье.

— Брось нож, сука! — зашипел сверху.

Я отчаянно замахал рукой, силясь ее освободить, но в итоге едва не потерял единственный имеющийся козырь. Санитар шею мне сдавил так, что затрещали кости, а перед глазами потемнело.

Понимая, что если и действовать, то только сейчас, я уперся ногами в стену и оттолкнулся что было сил. Санитар отшатнулся назад и, дабы удержать равновесие, рефлекторно взмахнул рукой. Именно этого я и ожидал. Шестнадцать сантиметров стали легко пробивают латекс и проникают в печень по самую рукоять. Верзила взвизгнул, выпятился на сторону, будто собирался за угол посмотреть. Да вот только хрен он ощутил этот удар, потому что сдавил шею еще сильнее. По ощущению, так кадык он мне просто сплющил. Легкие распирало от нехватки кислорода. А «тяж» заматерился лишь хрипло. Даже когда я повертел ножом у него внутри, на нем это никак не сказалось. Я попытался рвануть его на себя, чтобы свалиться на пол, но тоже ничего не вышло — он словно врос в бетон, танком не сдвинешь.

Тогда, вытащив нож, я ударяю его повыше, наугад целясь в подмышку. Ослабла хватка, вскрикнул как-то по-цаплиному здоровяк, ноги тут же подкосились. Да, это оно. Вырвавшись из капкана, я громко затягиваю в мешки воздух, захожусь в демоническом каком-то кашле. Глаза мои мало что видят. В белом тумане весь подъезд, и звуки словно из-под земли пробиваются.

Сквозь пульсирующие зеркальные круги распознаю осевшее у стены тело и красные струи, брызгающие на пол. Все с ним, зрачки подернуло сизой пеленой.

«Нападе-е…» — лишь слышно, как с другого краю леса. Эк, задрал он, крикун этот!

Оборачиваюсь на звук, выбрасывая руки вперед. Ускользнул. К ступеням ринулся. Зараза, черта мать! Дыхания не хватает, но я устремляюсь за ним вслед. Не уйдет, сучонок. Набросившись на худощавого санитара, я дважды пробил его по лицу, сбивая костяшки о шайбы фильтров, затем схватил за голову и шмякнул лицом о пролет ступеней с верхнего этажа. Ножом мог бы еще пырнуть, но, блин, понимаю — не сволочи же они, как «доги». При любом раскладе. Неправильно меня поняли, а ведь можно же было без жертв обойтись. Да ему бы и этого хватило, но респиратор смягчил удар, хоть и сам при этом раздробился на мелкие куски. Тем не менее санитар сумел вырваться и спрыгнул по ступеням ниже, на площадочку между лестничными пролетами. Обернулся, вытаращив на меня расплывчато-обезумевшие глаза.

— Заткнись! — шиплю сквозь зубы. — Придурок! Я ведь тебя на ремни покромсать могу. Понимаешь?

Но с ним что-то не так. Он мотает головой, в его глазах затаилась злоба. Может, им вкалывают что-то такое, от чего дураками становятся? Потому что у меня сложилось впечатление, что он меня просто не слышит! Парень не собирался повиноваться. Быстро оклемавшись от удара, он сложил руки рупором.

— Нападение же, мать вашу! — закричал. Без фильтров его стало слышно куда громче.

От сука, не ценим, значит, доброты моей?

В то же время боковым зрением замечаю тень старшого. Он выпархивает из моей квартиры, глаза выпученные, лицо красное, в руках подобно самурайскому мечу сжимая биту. Твою мать, это же моя бита! Видать, искал что-нибудь подходящее на роль оружия и нашел ее в коридоре!

— Держи, с-сука!

Я отклонился в последний момент, сбежав на несколько ступеней вниз, но алюминиевая палка таки достала меня по плечу. Волна онемения прошлась по всей руке. Санитар был взбешен, я видел его полные безумия глаза. Он издал гортанный вой, замахиваясь снова. Отскочив назад, я уперся спиной в стену возле мусоропровода, где только что стоял крикун Мишанин. Утолщенная часть биты просвистела перед самым носом, с характерным звоном вмазавшись в бетонную трубу.

А я ведь не хотел этого, видит Бог. Чертов кретин, старшой сам вынудил меня сделать это! Он как раз замахнулся для очередного удара, когда я поймал его за глотку, а нож вонзил в брюхо по самую рукоять.

Он сощурил глаза, резко вдохнул ртом воздух и опустил голову, чтобы увидеть торчащую из его живота рукоять ножа. Он выронил биту, и я вытащил из него окровавленное лезвие.

Если бы крикун Мишанин не соблазнился бы на ствол, я бы его не догнал. Но замаялся сволочонок, остановился на шестом, нагнулся, чтобы пистолет поднять. Я перепрыгнул через поручни и толкнул его ногой в ребра. Выронив пистолет так, что он продолжил свое путешествие этажами моего подъезда, санитар громко «хекнул», упал на спину, перекувыркнулся и ударился о дальнюю стену квадратной площадки. Разбитое лицо исказилось от боли. Я думал поднять его еще с ноги, но он неожиданно быстро принял вертикальное положение. Живчик, блин. И хоть драться со мной ему явно не позволяла толщина кишки, все же позорно валяться Мишанин не собирался.

Даже когда я схватил его, вжавшегося в стену, за латексный воротник, он только громко засопел и впился в меня одичалым взглядом. Как кот, который понимает, что его собираются бросить в ванну. Даже и не сразу решишь, что с ним делать. А в общем, что рассуждать?

— Я ж тебе сказал закрыть гребаный хавальник… — говорю, приложив ему лезвие к глотке.

А топот десятков пар сапог уже на пятом. Бряцают оружием, кроют матом, кричат. Принимай, Салман, это все-таки к тебе наемнички на «after party» прибыли. И знаешь, кто их вызвал? Загляни поглубже в глаза человеку, стоящему просто перед тобой.

— Эта квартира открыта, — указал он взглядом на девяносто вторую. — Я не скажу им…

Секунда. У меня есть всего лишь секунда!

Ладно, живи, падло. Нож прячу в ножны. Втянув голову в шею, вламываюсь в дверь к тете Вере. Замком изнутри крутанул. Ага, поможет.

Бегом!

Планировка ее квартиры мне доподлинно была неизвестна, но вот, где балкон, я знал точно. В большой комнате, в постели лежит сама хозяйка. Уже добрую неделю рои мух кормит. Лекарства на журнальном столике, в руке что-то на письмо похожее. Вонь здесь жутчайшая, но я ее просто не ощущал.

— Здрасте, теть Вер, — бросаю через плечо, пересекая комнату. — Простите, без стука.

Знаю, что глупо, а по-другому не могу.

На балконе у нее все аккуратно сложено, в отличие от моего, но порядок меня здесь мало интересует. В дверь ухе гулко загромыхали. Ногами выбивают. Сейчас кто-то умный найдется и замок прострелит. Тут же раздается очередь. Ну вот, я же говорил.

Противопожарный люк в полу привален ящиками с пустыми банками. Не помеха. Под звяканье стеклотары отбрасываю картонные коробки. Эвакуационной лестницы, разумеется, к соседям ниже нет, их ныне многие поубирали из-за неэстетичности вида. Пришлось прыгать как в прорубь. Трехколесный велосипед подо мной сминается будто на него упал астероид, падают на пол и разбиваются растущие в горшках вазоны на подоконнике. Что-то еще звенит под ногами.

А наемники уже вовсю топчутся в квартире тети Веры. Вынюхивают гончие, куда лис девался. Надеюсь, они не сразу догадаются, что я воспользовался балконным лазом, и поначалу — как они умеют! — перевернут все в комнатах вверх дном. Но особо на это полагаться не приходится, если парней десяток, то обрыщут комнату в шесть секунд.

— Сера, на балкон! — уже слышно сверху. — Он сюда пошел!

Епта, быстрее, чем я думал, парни сработали.

— Сука, стой! Голову отрежу, чмырота!

Грохот, звон бьющейся тары — полетели банки тети Веры. Вояки уже надо мной. Отбросив трехколесный велик, я срываю расстеленную на полу дорожку, дергаю на себя люк…

Т-тв-в-в-ою ММММММ!.. Да ну на хер!!!

Черно-белыми вспышками всплывает из памяти лицо директора известной сети закусочных «Вериго» Олега Ковалева. Богатенький Буратино. Его же грабили раза три. Поэтому он установил еще одну крышку люка в потолке со своей стороны балкона и, естественно, намертво его задраил. Открыв крышку с этой стороны, я наткнулся на непробиваемый кусок металла, закрывавший лаз с той.

Тик-так… Тик…

Отпрыгнул я в сторону, когда в люк сверху сунули пару стволов. Орут «псы», что сумасшедшие. В унисон стрекотнули АК. Пули градом пронеслись мимо, разнесли в щепки старый шифоньер у стены, разорвали в клочья цветы в горшках, брызнули содержимым соленья под стулом. Псы не видели, куда стреляли, они дырявили все подряд, но в основном люк. Поняли, что я спрыгнул на четвертый и закрылся изнутри.

Но мне не повезло. Сучий люк сыграл против меня. Пришлось влезть на подоконник и забиться в дальний угол, чтобы не попасть под шквал пуль. К сожалению, отсюда было лишь два пути: прыгнуть с пятого этажа и распластаться кровавой лепешкой у черного входа или шмыгнуть в квартиру и открыть дверь гончим добровольно. Несложно представить, что меня ждет в таком случае. Поэтому эти оба варианта так же быстро исчезают, как и появляются. А заместо них появляется третий…

Дождавшись антракта, я дотянулся до лежащей на шифоньере ржавой гантели и разбил ею стекло.

…-так…

И прежде, чем доги понимают, что я все еще здесь, бросаю четырехкилограммовый снаряд в стекло балкона соседнего подъезда. Гантель пробивает застекленную часть и падает внутрь, но стекло, на мою беду, не осыпается полностью. Острые края витиеватыми горными пиками продолжают торчать из нижней кромки рамы.

Тем не менее это единственный мой шанс. Расстояние между рядами балконов первого и второго подъездов — метра полтора. «Чепуха, если идти по земле», — успокаиваю себя. Наскоро посшибав самые крупные осколки, я встал на край перила и прыгнул.

Полет длился вечность. Прыжок казался настолько бессильным, что полутораметровое расстояние показалось расстоянием между высоковольтными столбами. Поэтому я и не долетел, фарт мой иссяк. Лишь чудом мне удалось зацепиться руками за край заветного чужого балкона. Но подтянуться не было сил. Острая боль от порезанных ладоней пронизывала все тело, окровавленные осколки кастетом торчали меж пальцев. Кровь ручейками потекла вниз по предплечьям, закапала мне на голову.

Я отчетливо понимал, что не продержусь так и нескольких секунд. Мышцы завяли, в них стало пусто, как в гидравлике, с которой слили масло.

Тем не менее звон битого стекла сработал как будильник. Это «доги» выбили боковое окно на балконе тети Веры.

От осознания того, что я могу утонуть в шаге от спасительной кочки, в голове включился дополнительный генератор. До меня таки дошло, что раз подняться не смогу, то опуститься должен. Ногами я ударяю в стекла балкона на четвертом этаже. Ох, сегодня праздник битого стекла. Качнув ногами, отпускаю руки и забрасываю себя на балкон ниже. Схватился за деревянную поперечину, чтоб не сломать позвоночник. Но фарт снова со мной, видать, благополучный все-таки сегодня день по гороскопу.

Вваливаюсь в пустой балкон под хор автоматных очередей с этажа повыше. Но он меня не волнует. Даже рикошетом. Не достанут, сучьи выродки.

В полу балкона люка, к превеликому сожалению, уже нет — четвертый этаж крайний для этого вида противопожарных средств. Поэтому я вбегаю в комнату. Спальня. На кровати никого нет, но на тумбочке рядами выставлен стандартный набор для подхватившего лихорадку: таблетки, капли, ингаляции. Втягиваю воздух — не врет нос, где-то есть хозяин квартиры.

У меня есть не больше нескольких минут, прежде чем «доги» вынесут дверь. Я стаскиваю с себя оружие, срываю липкую футболку и шорты, подбегаю к тумбочке и выливаю на раны зеленку. Выпучив глаза, раскрыв рот вовсю, кричу… но не издаю при этом и звука. Крик весь в голове. Затем поливаю себя йодом, хлорофиллиптом, корвалдином — всем, что было спиртосодержащим. Ведь хорошо понимаю: поликлиника не работает. Выходной до никогда. Спасай себя сам или умри. Кровь нужно остановить любой ценой.

Отрезвев от выжигающего нервные окончания болевого шока, кое-как протерев спиртом лицо и наскоро перебинтовав руки, я сдергиваю со спинки стула синюю рубашку с длинным рукавом. Под ней обнаруживаю выутюженные как лезвия темные брюки. То что надо. В темпе молнии меняю прикид.

Выбравшись в узкий коридор и увидев в прямоугольном проеме сине-голубую окраску площадки, я застываю в полушаге. Нет, меня не поражает лежащее на ковре, в тумане мух, раздувшееся тело дяди Володи. Ни видом, ни запахом. Меня поражает то, что все это время входная дверь была распахнута настежь. А на площадке — лишь далекий отзвук замеса «догов» с гражданскими из нижних этажей.

Возможно ли, что «доги» устроили засаду, пока я отмывался и бинтовался? Доложили по рации другому отряду? Да уж наверняка доложили. В квартиру за мной, может, и не пойдут — зачем рисковать? — я ведь двоих дружков уже на тот свет отправил. И оружие у меня имеется. А вот дождаться пока я сам выйду, зная, что нужно делать ноги, могут. И как только выбегу на площадку, возьмут живым. О-о, как они тогда на мне оторвутся. Лучше и не фантазировать.

Тик-так… Тик-так…

В наскоро перебинтованной руке у меня поскрипывает рукоять «калаша». В любом случае, выбора у меня нет. Если будут шмалять, то черт с ними. Пускай шмаляют. Удастся — на прощание продырявлю кому-то брюхо, а нет, то и так сойдет. Немал запас грехов, есть с чем в пекло податься.

Готовый к любой развязке, даже самой печальной, я прижался спиной к стене, выдохнул и, подобно какому-нибудь мелкому зверьку, выглянул на площадку. Не подвела интуиция, не пусто здесь. Частью на площадке, а частью на ступенях в черном мешке лежит труп. А возле него стоит санитар. Самый обычный, в грязном латексе, безоружный, как и подобает настоящему каторжнику.

Оставив автомат в прихожей, я выхожу к нему. Он на меня смотрит, и вид у него почему-то такой, словно сочувствующе-извиняющийся. Мол, прости, браток, сопровождение наше совсем безбашенно, звери свихнутые, вот и творят.

Внизу шумиха от разборок усиливается. Похоже, жители подъезда вознамерились оказать сопротивление «догам». На дважды стрекотнувший «калаш» ответили тремя выстрелами из помпового ружья. Неужто кто-то сумел создать преграду на пути «псячьего» отряда?

Вместе с тем до меня доходит: санитар ни хрена не понимает. Он не догнал, что я и есть тот паркурщик, что сменил подъезды, убрав двоих «догов» и стольких же санитаров. Забинтованные руки у меня спрятаны за спиной, кровь еще не проступила через бинты на новую рубашку, а порезанное лицо сейчас у каждого второго. Чтоб мне провалиться, он принимает меня за случайную жертву «дожьего» беспредела.

Как я могу не воспользоваться таким случаем? Это же завернутый в бантик подарок судьбы. Чертов дирижабль посреди пустыни. Можно наброситься на него просто сейчас и продырявить ему шею. А можно… Слышите, крики внизу? Это значит, скоро сопротивлению наступит амба, но пока оно есть — действуй, д’Артаньян, я их задержу.

— Что там происходит? — спрашиваю я.

— Баррикада, — ответил он, поведя плечом, будто удивляясь: обычное же дело, баррикада, кто о них не знает? — Нас пропускают, а этих… нет.

— Ты чего сам?

— Напарник наверху, — глухо отвечает он, поднимая большой палец. — Воду в квартире забыли.

— Слышь, у меня тут это, отец лежит. — Будто бы невзначай демонстрирую перебинтованные, пустые руки. — Заберете?

— Вообще-то мы на свалку трупы вывозим, — качнув головой, объяснил он. — Их там тракторами…

— Знаю, — опустив голову, я кашляю, изображая из себя инфицированного. — Но я уже тоже не гробокопатель. Не удержу лопату, сам понимаешь. — Нарочито громко кашляю. — С вами батяня поедет, все ж хоть в землю положите, а со мной так и будет на бетоне валяться. Он же человек, не собака. Заберите, а?

— Ладно, — парень пожимает плечами, — заберем.

— Давай я помогу тебе упаковать. Мешки у тебя еще есть?

Парень стопорнулся, посмотрел на меня уже другими глазами. Вроде как тревожные огоньки за стеклами маски мигнули.

— Мы сами заберем, не беспокойтесь. Сейчас напарник вот мой спустится. Или другие подойдут.

— Да чего время терять? Завернем, я тебе и снести помогу. Это же отец мой, я бы хотел его сам. Последний путь как-никак.

Бахнуло что-то внизу. Мы оба мимовольно втянули головы в шеи. Сопротивление наверняка сметено, женщина кричит как сумасшедшая. Затряслись поручни, завибрировал под ногами пол. Припозднилось «дожье», но мчит по ступеням на всех парах, каждый хочет быть первым, заветным счастливчиком, что до меня доберется. Злости у каждого через край, возьмут если — порвут как газету. Но виду, будто меня это как-то беспокоит, я не подаю. Нельзя допустить, чтоб санитар что-то заподозрил.

— Да ты не бойся, он уже не поднимется, — вымучиваю кривую улыбку. — Пойдем, я помогу тебе.

Приближение «догов» явно подпитало в нем самоуверенность. Ну разумеется, разве здравомыслящий человек станет совершать нападение на санитара, если к нему бегут столько вооруженных парней? Да и у кого на безобидных санитаров рука поднимется?

Глубоко вздохнув и сделав пару широких, решительных шагов, он оказался в квартире. Остановился у изголовья дяди Володи.

— А сколько он тут у вас уже леж…

Я ударяю его старым барабанным телефоном по затылку. От удара перемотанный изолентой, с набитой под барабан грязью аппарат разлетается вдребезги, а санитар валится на хозяина квартиры.

Ти-и-к-та-а-ак… Часы в голове замедлились, стрелки стали тяжелыми, словно бетонными.

Все, что мне сейчас нужно, это облачиться в гребаный скафандр до того, как сюда ворвутся «псы». Едва не отрывая голову, я сдираю с санитара маску. Как и думал — пострижен под ноль. По заказу, м-мать. Далее расстегиваю его бело-серый комбинезон.

Парень, лет восемнадцати от роду, не приходит в себя, но издает тихий стон.

Мое желание жить в этот момент настолько велико, что я, казалось, мог бы вытащить его из горящей машины ради того, чтобы содрать с него эту чертову униформу. Даже если бы он весил полтора центнера. Но он был тощ, а потому легок. В состоянии аффекта, в котором я сейчас пребывал, я сдернул с него латексный костюм в несколько рывков. Все случилось само по себе, будто я сотни раз до этого сдавал норматив по надеванию санитарского спецкостюма. И по боку, что напялил я его на ссуженную у дяди Володи одежду, которая местами скомкалась и выпирала, как какая-то небывалых размеров отечность.

Маску я натянул ровно в тот момент, когда с той стороны двери дернули за ручку.

— Открывай!

Я сначала думал бросить парня в ванной, но они же найдут его. Начнут шнарить и найдут, и тогда мой план точно провалится. Нет, нужно действовать иначе. Иначе…

Вот он, этот самый миг — когда я отчетливо понимаю, что после этого мне никогда не стать таким, каким я был прежде. Но иного выхода у меня нет. Они не должны его найти.

Чувствуя, как с неестественной, сверхвозможной для человека частотой лупит в груди сердце и как наполняется горячей кровью изнутри санитарский костюм, я хватаю парня на плечо и выношу на балкон. Он уже открывал глаза, и лицо его морщилось от боли. Еще мгновение — и он окончательно придет в себя. Спехом, но в то же время будто не своими руками, я набрасываю ему на голову свою футболку, а его семейки и без того отдаленно напоминают мои джинсовые шорты.

Прости, парень, прости… Тебе просто не повезло с туроператором. Не в люкс ты попал.

«Доги» выломали дверь, я слышу, как скрипит паркет под тяжестью их шагов. Они будут стрелять в любого, кто попадется на их пути. Они готовы растерзать меня как львы лань. Орут, чтобы я вышел к ним с руками на затылке, и врываются в комнату ровно в тот момент, когда ноги парня исчезают за окном балкона.

Санитар даже ничего не понял, вскрикнул почти над самой землей. Грохнулся грудью на бетонную рампу у входа в подъезд, повис головой в подвал. Дежурившие, как я и предполагал, «доги», неспешно к нему потянулись. Правильно, чего спешить теперь?

Те же, что вбежали в комнату, пять или шесть человек, грубо меня отстранили от открытых створок, выглянули вниз.

— Чего ты не открывал, а?!

— Я… не знаю… сквозняком дверь захлопнулась. А этот тут…

— Как это случилось? — спросил один из них, глядя на мертвое тело внизу.

— Да я и сам не понял, — объясняю, едва ворочая закостенелым языком. — Хотел его остановить, но он сказал что-то типа «зае*ало меня все» и выпрыгнул.

— Не дождался лифта, прыгун херов, — удовлетворенно потянул другой. — Надо было повыше забраться.

— А куда ему тут было кондярить? — загнусавил третий. — По любасику на нас вышел бы. Так что подвезло еще фраеру, что откинулся сразу. А то я бы ему кишонки на уши навесил.

— Э, ну чего ты там таращишься? — спросили сзади. — Не видел мозгов на асфальте никогда, что ли?

Мне на плечо легла тяжелая рука. От этого прикосновения мороз прошиб тело, а сердце, досель отстукивающее невероятный темп, на мгновение просто как в колодец кануло. Наверное, сейчас узнать чужое лицо под маской не составило бы и малейшего труда. Но я изо всех сил стараюсь унять себя, и просто мое счастье, что в этот миг все смотрят вниз, а не на меня. В отличие от напарника, который если бы тоже выглянул…

Мать, от скольких же еще факторов случайности зависит, жить мне или нет?

— Пошли, я что, сам его тащить буду? На шестом еще один жмур есть, а на третьем аж четверо. Воду будешь?

Он протянул мне бутылку, но я не взял бы ее, даже если б мне в рот насыпали песка.

Тащусь за широкоплечим санитаром словно в бреду. Стрелки внутренних часов осыпались от тяжести, ось вращается впустую. Мы выходим на площадку, поднимаем тело в мешке за ручки и сходим по лестнице. Я не ощущаю рук, я не ощущаю несомого веса, я пытаюсь понять, сколько времени уже прошло и сколько пройдет еще, прежде чем они поймут, что внизу лежит не тот. Я накидываю себе лишние очки форы за то, что «доги» могут не знать всех санитаров в лицо, но как быстро к лежащему парню доберется другой санитар и поднимет тревогу, узнав в «прыгуне» своего? Или как быстро сами «доги» разгадают этот ребус и обнаружат между мной и суицидником не менее десятка явных десять отличий. И возраст, и телосложение в целом. Некоторые ведь из них видели меня свисающим, как обезьяна, с балкона соседнего подъезда. Как быстро они поломают мою легенду?

А череда лестничных пролетов не заканчивается. Все вниз, и вниз, и вниз. Неужель сразу в ад заносим?

Напарник что-то бубнит, я его не слышу, по крайней мере не отвечаю, а он, спасибо ему, и не требует от меня никакой реакции. Все, что я расслышал, что вскоре «все это накроется медным тазом» и «не будет никакой санитарной службы». Но, как и прежде, я оставил это без внимания.

Я просто передвигал ногами. А когда вышел на свет, мне показалось, будто я покинул темную, сырую пещеру после нескольких дней бесцельных блужданий в ее лабиринтах. Под теплыми лучами стало легко и спокойно, мысли упорядочились, сердце остепенилось. Идеальное расположение духа для безумных поступков.

Мы передаем труп другим двум парням, которые стоят возле мусоровозки, а те, в свою очередь, передают мешок другим двум, которые стоят на бортах. Кто-то из последних спрашивает моего напарника, что там случилось, интересуются, что за стрельба и в кого палили, но тот вяло отмахивается. Мол, не знаете разве, в кого могут стрелять? В людей обычных, не в инопланетян же.

— Идем, Суриков, у нас дел еще по горло. Эй, ты куда? С тобой все нормально?

Я понимаю, что он обращается ко мне, но остановить меня сейчас может разве что пуля. Я решительно шагаю прочь от машин, затылком ощущая отправленные мне вслед взгляды. Они еще не понимают, но скоро им все станет ясно. Для некоторых, с той стороны дома, где лежит разбившийся санитар, уже все ясно, я это просто чувствую.

Срываясь в бег, я слышу крики за спиной. Один из голосов мне очень знаком. «Нападе-е-ние!» Привет, крикун, никак не угомонишься? Обещал не сдавать меня, а вышло как обычно.

Затем к ним добавились короткие автоматные очереди. Зря. Я бегу как ошпаренный, не чувствуя ног и усталости, не видя дороги перед собой и ни о чем не думая. Я спокоен как футбольный тренер, чья команда уже в первом тайме загнала сопернику три банки. Мне все удалось, остальное издержки. Если «псяры» не знают потайных мест этого района, им ни за что меня не догнать. Ни за что не найти.

Но я все равно продолжаю бег. Последующие два года я почти не останавливаюсь. И даже когда пробираюсь незаметно как призрак, я все равно бегу. В голове, в подсознании, в мыслях. Внутренне я продолжаю бег, ведь остановиться — значит…

Да, умереть.

Глава 3 Невада

24 октября 2015 г., 03.15

2 года 4 месяца после эвакуации

Мы выкурили сначала по одной, потом еще и еще, закоптили комнату хоть топор вешай, а разговор все не шел. Ну как «разговор»? Женьке-то меня особо спрашивать было не о чем, тут все и так понятно: тягач есть тягач, мотивы ясны как божий день. А на мои попытки развязать ему язык он отвечал нехотя, с бесящей минутной задержкой и без капли конкретики в словах. То ли по натуре был неразговорчивый, то ли после замеса в павильоне никак отойти не мог, но, судя по его виду, кирпичи он бы таскал охотнее, чем языком чесать. Поэтому я, ощупав обволакивающую его невидимую и непробиваемую скорлупу, умолк и сам.

Доверял ли я ему, оказавшись в одной комнате? Нет. Ожидал ли от него западла? Да. Но все это скорее по привычке, чем из-за того, что он был из проклятого «псячьего» клана. Просто по-другому я не умел: последние прожитые годы, знаете ли, никоим образом не воскрешали прежнего чувства веры в людей. Какими бы добрыми качествами, навроде бескорыстного спасения из западни, ни обладали их поступки. Мне такие нравственные видятся как китайские машины. И вроде бы кондиционер тебе, и хромированные вставки на консоли, и набор опций как в дорогой иномарке, просто глаз радуется, а душою все равно понимаешь — дерьмо ведь. Насквозь дешевое дерьмо, завернутое лишь в блестящую упаковку. И все, что нужно этому дерьму, это то, чтоб ты купился на его кондиционер. Купился и бабло выложил, а что будет потом, эту жестянку не интересует.

Но Жека был вне данной категории людей. Я не доверял ему, но и обманкой он мне не казался, уж я-то знал в этом толк. Скорее он был похож на человека, который привел в дом помирающую с голоду дворнягу, накормил и разрешил лечь на коврике, но при этом совершенно не понимал, зачем сделал это. От великодушия своего аль с расчетом каким, чтоб дом охраняла?

Прикрывшись занавеской, он стоял у окна и, опершись плечом на стену, курил. Изредка потягивал из дородной дюралевой кружки кисло-приторную брагу собственного приготовления. Пряча сигарету в кулаке, абы с улицы никто случайно не заметил тлеющего уголька, он что-то высматривал. Может, прийти кто должен, и ему не хотелось пропустить торжественный миг встречи?

В безлунной темноте позднеоктябрьской ночи поблескивали только налитые легкой безуминкой его глаза.

Какое-то время я также стоял с другой стороны окна и таращился на улицу. Но поскольку смысла во всем этом так и не отыскал (ибо если он ожидал штурма бывших его сослуживцев, то почему решил, что они подойдут к дому с тыла), интерес к рассматриванию темных силуэтов быстро иссяк. Я уселся на диван и налил себе в стакан еще немного браги. От выпитого в голове как-то приятно потяжелело и ногам стало тепло. Пока опорожним полторашку, глядишь, я и вовсе расплывусь тут что сыр в микроволновке. И домой уже не тянет.

Рядом на диване лежит мой трофей. С полной обоймой, что не может не радовать. Мне не нравилась эта булл-паповская поделка, но в целом наличие нового оружия тешило. Оптика особенно. Упираю его прикладом в плечо, целюсь в окно. Блин, непривычно держать. Все равно, что сесть в машину, у которой руль и педали выведены к заднему ряду сидений. Управлять как бы можно, но без определенной подготовки явно не обойтись. Затем беру в руки свой «укорот», словно на весы кладу. Верный боевой товарищ, не раз жизнь спасал. Но, елки, старый же чертила, семьдесят девятый год — это тебе не вчера из ящика с соломой достали. А «тавор» даже на ощупь свеж, пахнет еще заводским маслом.

Не дурак я, сердцем понимаю, что лучше старое советское, чем новое украинское, а прагматичный мозг все равно вторит: «новье, новье». В принципе, с оружием особых проблем нет, а вот с патронами… С ними дело похуже обстоит. Они как мед, знаете? Если они есть, то — тррр! — и их сразу нет. Беречь надо.

Отсоединив рожок от «ксюхи», выщелкиваю на ладонь шесть патронов. Небогато наследие, думал, хотя б десяток останется. Прячу остаток тщательно в карман, как босота мелочь.

Привлеченный бряцанием, Жека поворачивается от окна.

— Определился? — спрашивает.

Это был первый заданный им вопрос.

— Угу. Покатаю эту хрень, — я похлопал «тавора» по раме, — вдруг понравится?

— Левону нравилось. Отстреливать вас. Закономерно, что ты его выбрал.

— Хм, — я проглотил остатки темной спиртонамекающей жидкости. — Не человек владеет оружием. Наоборот. Это оружие шепчет ему о том, какой он сильный и страшный, пока держит его в руках. Самой железяке по боку в кого стрелять. Сегодня в тебя, завтра в меня. Она не перебирает. И не чувствует при этом ни хрена.

— Интересная теория. — Он выпустил ноздрями дым и бросил окурок себе под ноги, растоптал. — Сам придумал?

— Неа, книжку умную прочел.

— Начитанный философствующий тягач, — Жека отвернулся к окну, вздохнул. — Надо же, как повезло.

— А то. Я еще и не такое рассказать могу. Но, может, лучше ты что-нибудь расскажешь? Например, из-за чего карусель на «Урожае» завертелась? Нет, за что нас хлеб-солюшкой встретили, ясно. А вот у тебя что за тёры со своими корешками набугрились?

— Все не можешь понять, отчего я тебе хребет не продырявил? Да, головоломка. Планеты так выстроились, устраивает ответ?

— Мм, «дог»-астролог, — зная, как вояки ненавидят, когда их называют «догами», все же сказал я. — Глядишь, и мне с тобой скучно не будет. А что еще тебе звезды подсказали? Допрет начальство, что ты своих торцанул, а?

Женька отреагировал не сразу. Я уж начал было думать, что он снова будет отвечать как знатоки в том интеллектуальном шоу, не ранее минуты, когда он отделился от стены, взял со стола бутылку и подошел ко мне. От него разило сигаретным дымом и брагой, но выразительней всего был его мерцающий во тьме колкий, холодный взгляд. В этот миг он был так похож на истинного «вована».

— Послушай, тягачок, — поставив ногу на диван, он возвысился надо мной гранитным утесом. — Во всей этой херне как-то растерялось главное, и я хотел бы, чтоб ты кое-что для себя уяснил. Да, я оставил тебя в живых, и сделал это намеренно. Но это ни хрена не делает нас закадычными дружбанами. Даже просто случайными попутчиками. Есть ты, и есть я, и существуем мы, философ, в разных плоскостях. Абсолютно разных. Неважно, что ты на моей квартире. У тебя нет права задавать тут какие-либо вопросы. А если тебе уж так интересно, то мне по херу, что там допрет мое начальство, оно уже не мое. Если я пошел против своих, значит, у меня были на то причины. И ты сильно ошибаешься, если считаешь, что я сейчас начну изливать перед тобой душу или объяснять что-нибудь. Лучше в церкви свечу поставь, что сам с маслиной в спине не валяешься, и не лезь, куда без вазелина не лезут. — Он отпил с горла, громко треснув пластиковой бутылкой. — Ты — мой должник, понял? Долг я непременно с тебя стребую. И если ты не гнида — а не стрельнул я в тебя только потому, что мне показалось, будто это не так, — то мое поручение ты выполнишь. Будем считать тогда, квиты. Расходимся и больше никогда не встречаемся. Вот и вся головоломка.

Его смердящая брагой речь много что для меня прояснила. Например, мне стало, наконец, понятно, почему он оставил меня в живых. Нет, не пожалел, и уж конечно не Провидение разлепило ему веки, мол, по что же в невинный люд стреляешь, ирод? Возможно, не оглянись я и не встреться с ним взглядами там, в павильоне, и меня бы здесь тоже не было. Но не в этом суть. Он рванул против своих и не собирался отмазываться. Теперь придется какое-то время не высовываться. А меня он потому и в живых оставил, чтоб я из сердцервущего чувства благодарности и долга выполнил его поручение.

В ответ мне хочется рассмеяться ему в лицо. Знаете, доверять тягачу — все равно, что положить деньги на депозит в сомнительном банке в разгар кризиса. Кому-кому, а «догу» рассчитывать на тягачевскую совесть как-то уж совсем по-пионерски, мол, я тебя выручил, теперь ты меня должен. Не потерялся ль ты часом, милок? Слышь, чего захотел? Может, еще расписочку кинуть, на случай если не выполню обязательств? Или мобильный телефон в залог оставить? Да любой другой тягач на моем месте сейчас бы только руки потер. А при случае вскрыл бы ему глотку от имени тягачевского всему вашему роду «дожьему», и всех делов. Ишь, в должники записал. Кредитор, ля.

Хотя… Разумеется, я не сука. За продленную жизнь могу и подсуетиться, если речь о чем-то реальном, что в моих силах. Но если он закажет Вертуна на «конфетке»[9] грохнуть, мне придется послать его нах (в уме, ясное дело) и списать долг на неточности перевода. Иначе овчинка выделки не стоит: не сдох от маслины на «Урожае», так вздернут на фонариках у драмтеатра.

Жека убрал ногу с дивана, выпрямился. Опять поражаюсь его храбрости: у меня ж «тавор» по-прежнему в руках, повернул на сорок пять градусов дуло и прощай, друг.

— Будешь? — спрашивает.

Я подставил ему стакан, и он налил до краев. Затем наполнил свою кружку, бросил пустую бутылку на ворсистый ковер и уселся в кресло напротив меня.

— И что за поручение? — любопытствую, сделав пару глотков и подождав, пока он сделает то же самое.

— Утром скажу. Можешь покемарить пару часиков, я тут подежурю. — И добавил потом тише: — Не ссы, не удавлю. Хотел бы, уже б давно уложил. Мародер Ахмет, блин.

— Да я и не ссу, — отвечаю, допив налитое большими глотками. Хотел сказать что-то еще, но слова сбились, перемешались и так и остались висеть на кончике языка. К тому же насчет подрыхнуть идея была неплоха, выпитый шмурдяк располагал к тому, чтобы протянуть на диване ноги. Поэтому я, не особо скромничая, влез с ботинками, заложил руки за голову и закрыл глаза. Автомат, как регалия, с которой пращуры хоронили воинов, остался лежать у меня на груди. Не особо мне на него рассчитывать, но так спокойнее.

Когда я проснулся, было уже светло. Все так же серо от затянувших небо бетонных клубков. Взглянул на часы. Десять. Ничего так сончик младенца. «Тавор» продолжал лежать на груди, Жеки в комнате не было.

Я сел на кровати, позевал, продрал глаза. Затем отсоединил рожок и проверил наличие патронов. На месте. Похмелья не ощущаю — много чести для этой браги, — зато привкуса во рту на все деньги. Будто водку под один огурчик целую ночь жрал, а потом еще и кошаки в рот нагадили.

Скрипнула входная дверь, и я, враз забывший о несвежести дыхания, вскочил на ноги и направил в коридор ствол штурмовой винтовки.

— Чего напрягся? — донесся из коридора спокойный голос. — Туалет у соседей напротив, если что. Или по диагонали. Или этажом ниже, — пауза. — Или выше. Здесь все открыто.

Это как раз кстати, поскольку еще одним эффектом действия мутновато-багровой закваски был переполненный пузырь, опорожнить который надо бы в первую очередь.

Выйдя в коридор и встретившись с Жекой лицом к лицу, я наконец-то смог его как следует разглядеть. При свете дня, без маскировочных полос ваксы и переодетый в черный спортивный костюм, он казался обычным парнем. Примерно мой ровесник, скуластый, темноволосый, с типичной армейской стрижкой. И если бы не шрам, двумя глубокими бороздами пересекший бровь и щеку, его внешность могла бы казаться незапоминающейся. Но шрам этот был таким же опознавательным знаком, как торчащий из рюкзака красный флаг на длинном древке. Появляться в городе, несомненно, стремно.

Между тем в его взгляде я не узрел прежней злобы. Что-то другое сквозило там, тщательно прикрытое влажной пеленой спокойствия и сосредоточенности, что-то искрящееся, тревожное, ожидающее беды.

Не глупый он ведь, Жека-то. Понимает ведь, что теперь будет. «Псы» на ушах все, задействуют и гражданских стукачей. Ведь ни хрена себе оказия, среди своих крыса объявилась! Тут не махнешь рукой, надо из-под земли изменщика достать и показать, что с такими делают. А то, глядишь, селяне и усомнятся в прочности своей крыши. Что тогда будет?

Нет, мы, свободные тягачи, тоже частенько патрулям взбучки задаем. И не раз весь отряд на тот свет спроваживали. Но то другое дело: солдат, павший в борьбе с тягачом, — неминуемый расход, нормальное явление. А вот саботаж, устроенный кем-то из личного состава, — это уже западло. Это может указать на недостаточность дисциплины и надежности бойцов. Попускать такое, конечно, нельзя.

Небось уже осведомили «псы» тех, что за небольшую плату их регулярно инфой подкармливают. Так что, при всей кажущейся простоте, не выявить себя даже в опустевшем на 75 % городе нужно иметь фарт. Особенно если имеются «особые приметы» на лице. Так или иначе, «дожье» командование держит руку на пульсе города. Сомнений нет: рано или поздно того, кто решил пырнуть под ребра своим, найдут и выставят на всеобщее обозрение кишками наружу.

— Ну так что за поручение? — спрашиваю, вернувшись из соседней квартиры.

Бывший «пес» стоял, как и ночью, опершись плечом на стену, и курил.

— Хавать будешь? — проигнорировав вопрос, спросил он, продолжая всматриваться в окно.

— Долг мой накручиваешь?

— За счет заведения. На кухне.

Предугадывая, что же меня ждет в самой востребованной комнате, я напряг обоняние. Впрочем, уловить какой-нибудь другой запах в пропитанной дымом комнате оказалось просто невозможным. А на завтрак у нас были два высушенных карася размером на ладошку, лежавшие на развернутой газете, и полстакана воды. Дождевой, разумеется. Недосоленная тарань, зеленоватая вода — вот он, завтрак тягача. Не кура гриль, жаль, но ничего, ушла рыбка как миленькая.

— Задача на пару часов работы, — Жека стоял под аркой кухни, в зубах у него прыгала незажженная сигарета. — Нужно будет человечка одного найти. Я бы тебя не просил, но сам понимаешь, зашхериться мне пока надо. Не смогу по городу гулять, — неопределенным движением руки он указал на лицо. — А времени в обрез. Никогда бы не подумал, что придется на тягача рассчитывать, — он будто бы сам только что подумал, о чем я недавно говорил. — Но жизнь забавная штука, верно? И если ты не полная с-с…

— Проходили на прошлой лекции, — перебил его я. Ну не в жилу мне было слушать очередной раз о том, на что он надеется.

— …то сделаешь то, о чем я тебя попрошу, — закончил он мысль.

— Валяй.

— Человека зовут Руно. Последний раз нам пришлось бежать в разные стороны, поэтому точку и время следующей стрелы согласовать, как понимаешь, не удалось. Человечка надо будет поискать. Не по всей области, не морщься. Кое-кто из каталовских может быть в курсе…

— Это чего, юмор такой, что ли? У отморозков о ком-то спрашивать? Да я только покажусь в районе тюряги, бошку свернуть могут.

— Да подожди ты, выслушай сначала. Беспонтовая она все равно, бошка твоя лысая, — отмахнулся Жека. — И незачем тебе к самим каталовским идти. Там чел один есть, дозорный, в башне сидит. Это наш человек. Значит, запоминай. По диагонали севернее, напротив тюрьмы, двухэтажка из белого кирпича — офисы, банк на первом этаже, нотариус, еще какая-то хрень. Запомнишь? Заберешься на крышу, там тарелка будет с черной точкой посередине. Развернешь ее в сторону тюряги. Только тихо там, чтоб не спалил тебя никто. Подождешь на первом этаже в кабинете управляющего. К тебе придет дозорный этот, Русланом зовут, погоняло Чирик. Объяснишь, что к чему, возможно, он чем-то поможет. Как найдешь, передашь вот это, — он вытащил из кармана ключ. Блестящий, серебристый, с длинным широким черенком и хитрой формой изломов. Явно не от квартиры, даже не от той, где деньги лежат. На пластмассовом держателе отпечатана цифра «2». — И еще. Если попросит — помоги, ладно?

— Помочь? — Я взял в руки железку. — Чем именно?

— На месте, если что, сориентируешься. А от меня просто передай ключ. Только не теряй голову и не тычь его во все двери, поверь мне на слово: ни хавки, ни патронов он тебе не даст. И хорошо бы его не потерять. Есть потайной карман?

У любого тягача должна быть нычка в одежде. На всякий случай, чтоб при обыске не нашли, например, запасной патрон. У меня такая была под изгибом воротника, и пятый патрон пришлось заменить на ключ.

«Дог» оценил нычку, хмыкнул, кивнул. Сойдет, типа.

Впервые обнаруживаю себя в таком положении за последние годы. Как в старые добрые времена, когда было начальство и приходилось выполнять возложенные обязательства. Даже чувствую, как осознанная ответственность начинает выстраивать планы в голове, просчитывать боковые варианты и выискивать возможные пути отхода с Тяжилова.[10] И все это только ради того, чтобы не подвести «дога»?.. Он, часом, в эту брагу ничего мне не подмешал, чтоб совесть мою пробудить?

Жека чиркнул спичкой и изучающе смотрел на меня, пока сигаретный дым не начал щекотать ему глаза. За это время его шрамы, казалось, стали еще явней и глубже. А затем спросил:

— Как кликать-то тебя?

— Глеб, — ответил я.

— Меня Евгений. И это… — он затушил спичку, бросил под ноги, — не со зла я ночью. Накипело просто. Хочешь знать, кто я? Старлей, служил в Хмельницком, в десантуре. Служил, пока вся эта хрень с «африканцем» не началась. Родители мои сразу, — он затянулся и вытащил изо рта сигарету, отвел глаза в сторону. — Жена чуть позже. Когда вышел «пятьсот десятый», о мобилизации, я вернулся на службу. Иначе сам бы пулю себе в лоб. С Хмельницкого в Винницу перебросили, тут гарнизон развернули. Ну а что потом, ты уже, наверное, знаешь… Зэки, абреки, х*еки, всякий сброд к нам наемниками потащился, за хлеба кусок и крышу авторитетную. Гашев, полковник, командир наш, сразу было обрадовался, мясо, мол, можно их руками черные дела воротить. Да только хером в стену он попал. Зэки поначалу для блезира подчинялись, а потом на службу забили. И на Гашева заодно. Жлобье всякое теперь у руля внутренних войск, Глеб. Понимаешь? Я бы их, сука, как мышей передавил бы всех. Да только задрался я с ними поодиночке разбираться. Вот здесь они уже все! — Он пару раз ударил себя ребром ладони по шее. — И тюфяки эти в погонах тоже. На базе ничего не решают, так, текущие задачки выполняют, как я вона прошлой ночью. Гашев изображать пытается, будто все под его контролем. А за ним сходка бл*дская сидит, кукловоды гребаные, как решат, так он и скажет. Ни за что, черти, нас не держат. Прикрываются только, открыто еще не заявляют, что боссы теперь они. Гашева не свергнут, чтобы солдаты не разбежались. Кто ж черновую работу тогда выполнять-то будет? Ненавижу сучар. Жаль, что они не отправили больше народу вам на засаду. Я бы их всех! — Он шлепнул кулаком в стену. — Но ничего, недолго им осталось.

Вставив сигарету обратно в зубы, Жека обернулся и пошел прочь из кухни.

Решил все-таки объясниться, открыть душу. В принципе, оно и так понятно было. Военный, которому не в жилу под бычарскую дудку плясать, не такое уж и редкое явление. Но кого винишь? Раз допустил, чтобы мразь всякая в командирские кресла уселась, — сам виноват. Чего ж ты, коль ретивый такой, сразу не просек, что под тебя роют? Однополчан не организовал, чтоб вовремя наемникам на место возле параши указать? Иль, на крайняк, командованию не доложил? Капитан должен знать, чем дышит его команда. А если капитан сам лошок, у которого из-под носа корабль уводят, то получается, что команду винить не в чем. Правда-матушка там, где сила. И большинство.

В целом, конечно, я разделял его позицию. Понятно же, он ведь не «дог», он — военный, от волос своих русых до подошв ботинок. Человек наверняка правильных устоев, закаленный, смелый, решительный. Ничего общего с тем быдлом, что встречается на пути и имеет «конфеточную» прописку. Возможно, будь такие, как он, у руля, и жилось бы всем нам спокойнее. Глядишь, и порядок какой-то был бы. Даже в наших каменных джунглях, где закона, в общем понимании, совсем нет.

С другой стороны, я ведь и сам в десантуре полтора года отслужил, старшину на дембель дали. Так что… душой я на стороне Жеки, хоть мозг и продолжает твердить о соблюдении независимости и неподчиняемости.

Он продолжал выглядывать в окно, пока я надевал бушлат поверх автомата — для скрытого ношения, как мы делаем это обычно в дневную пору.

— И сколько у тебя прыжков? — спрашиваю.

— Тридцать два. — Жека оглянулся, казалось удивленный моим вопросом.

— А поднимали чем?

— Да на всяком: и на «мишках» восьмых, и на «илюше» восемьдесят шестом. Даже старичка один раз беспокоили, Ан-два который. А ты чего, тоже прыгал? — В его глазах заискрило скупое, но все ж неподдельное любопытство. Кажется, я нащупал близкую для него тему. Ночью бы так.

— В Кировоградской дэшэбэ срочку тянул, — говорю. — Восемь прыжков.

— Десантник, — грустно улыбнулся Евгений. — Сколько полос на тельняшке?

— Да ну брось ты, нашел тоже салабона. Еще спроси, сколько строп у парашюта. Две полоски на тельняшке.

— Теперь я понимаю, почему не подстрелил тебя на торжке. Не ошибся, знать. Какие планы на следующее второе августа, дембелек?

Он протянул мне руку. Диковинный это жест — рукопожатие, но я ответил на него с охотой.

— Как всегда: нажраться, настучать «махре» по роже и купаться в фонтанах. — Мы оба тихо поржали, смехом как у беженцев с психушки. Лицевые мышцы просто отвыкли изображать нечто подобное. — День десантника, ема. А вообще… дожить бы.

— Да. К сожалению, — глаза у старлея потускнели. Все, прошла сиюминутная расслабленность. Отпустил мою руку.

На миг во мне проклюнулось даже нечто похожее на желание к соучастию. Братство десантников, чем плохо? Собрать исключительно толковых парней, сколотить свою банду и…

Нет, желание испарилось слишком быстро. Я — одиночка, и все на этом. Не смогу я быть под чьим-то началом, даже если он будет обладать свойствами истинного полководца. Человеком, похожим на Евгения.

Нет. Увы.

Незаметно покинув унылую двухэтажку, я двинулся к своему дому.

Уж как знаешь, Жека, а кое-что я сделать просто обязан. Окольными тропами, заросшими дворами, держась у стен домов, убыстренным шагом и по привычке втянув голову — если приходилось пересекать открытые пространства, — я добрался до своей Пирогова-стрит примерно за полчаса. По пути слышал, как в одном из частных домов плачет дитя, а улюлюкающим пением его успокаивает мать. Рыжий, длинноносый мужик, похожий на небезызвестного Печкина не только внешностью, но и наличием светло-коричневого плаща, вынырнул под моросящий дождь из подъезда и, не обратив на меня внимания, быстро удалился в попутном направлении. Пышнотелая средних лет хозяйка вывешивала белье во дворе стариковской двухэтажки. Она посмотрела на меня с презрением, будто я ее дочь осеменил, и немым вопросом, мол, ну и чего ты тут шастаешь? Затем, когда до дома оставалось не больше сотни шагов, встретились двое мужиков. Не знаю кто, но местные. Выдали свое предопределение посредством «кравчучек» за плечами и неровно прилегающих к спинам бушлатов. Верняк, аксушки прячут. Разминулись без слов, только выжгли друг друга глазами, вычисляя возможные намерения. Расходимся как обычно на своем районе: дав понять, что лучше проходи мимо. Тем более что и они, и я тащились порожняком. К чему петушиться?

Парадокс ношения тягачами оружия был налицо. С одной стороны, без него не обойтись: и аргументировать требования легче, и как сдерживающий фактор лучше не найти. С другой — ходить с ним открыто, типа держись-ка от меня подальше, вишь какая у меня пушка, — по меньшей мере глупо, ибо оружие (или, что еще важнее, патроны) тоже товар, причем довольно-таки дорогой. Демонстрировать его — все равно что гулять в бандитских кварталах с гайками брюликов на пальцах или золотым тросом на шее. Ну а в-третьих, быстро достать хреновину с деревянным прикладом из-за спины во время назревающего конфликта — реальная чертова проблема! Очень часто не хватает злополучных нескольких секунд. Вывод: оружие нужно носить за пазухой и доставать заранее, если появляется дурное предчувствие. В этом ракурсе выгодным кажется короткоствол, но, блин, патроны к «макарову» вообще дефицит, по сравнению с автоматной «пятерочкой». Так что нигде нет совершенства.

То, что приходили гости, я понимаю, как только хватаюсь за задвижку калитки. Я не педант по натуре, и аккуратность отнюдь не моя отличительная особенность. Тем не менее мне достаточно взглянуть на свой двор, чтобы понять: болотные следы кирзачей принадлежат не мне и не моим мертвым ночным сообщникам. Здесь топтался кто-то другой. «Доги»? Вполне возможно. Года два назад они частенько по дворам ходили, отмечали места, где тягачики осели. Правда, забросили этот сизифов труд быстро: последние вели бомжацкий образ жизни и очень часто ночевали там, где хозяева оставили чего пожрать.

Знали ли «доги» где живу я сейчас? Конечно, знали, «договский» смотрящий по Вишенке, авторитетный вор по прозвищу Нанай, не раз в гости наведывался. За жизнь болтали, водку пили. Правда, это ни хрена бы не значило, если б он поймал меня вчера на «Урожае», ну или сегодня на хате у «предателя».

Дома засады не было. Нюхом чую. Обошел на всяк случай хибару. Окна целы, решетки на месте, дверь никто не выламывал. Видать, заходил кто-то утром, да, так и не достучавшись, ушел.

На чердаке сарая у меня ловушка для птиц. Сын прежнего хозяина голубей разводил, вот я и продолжил его занятие. Правда, не развлечения ради. Сегодня мне повезло, сразу две вороны попались на тухлое мясцо их предыдущей любопытной родственницы. Обеих, порядком подуставших от бесполезного битья о клеть, несу на казнь. Разделанные, они будут стоить дороже.

Дома я пробыл пару часов. Не раздеваясь, валялся на диване, передумал о чем попало, только не о порученном задании. А около трех часов начал собираться. Выпил чая, сваренного на утлом костерике, бросил в рюкзак обезглавленных, стекших птиц и привычными путями двинулся к «Неваде».

Несмотря на малопривлекательный вид, создающийся благодаря обрисованным граффити стенам, грязным, мутным стеклам и изъеденной ржавчиной вывеске, «Невада» — не просто забегаловка, спрятанная в уютненьком пятачке на околицах областного военкомата. Она — основная точка пересечения тягачевских траекторий, роза ветров, в которой лихо уместились и бар, и место купли-продажи оружия, и даже в некотором роде центр занятости, в котором работодатель искал своего наемника, а наемник — работу. Но главное, зачем тягачи топтали тропинки к «Неваде», — это информация. Последние новости, сплетни, слухи, что рождались в Виннице, — лучше Калмыка, бармена и владельца забегаловки, всем этим информационным винегретом не владел никто.

«Неваду» неоднократно пытались грабить и поджигать, но барменский бог всегда был на стороне Калмыка, как и помповый «ремингтон» под прилавком. А вообще лафа началась, когда где-то с середины прошлого года вольные тягачики начали активно в своры сбиваться. Вот наличие бара для «семейства» Шушкиных и сыграло ключевую роль. Заняли по кругу все здания, оборудовали их под огневые точки, а пространство между зданиями всяким годящимся для заградки металлоломом — вот тебе и так называемый Шушкинский бастион. Бар с тех пор тут по важности не менее значимый, чем штаб. Ведь только дурачок думает, что «Невада» — это место, куда челы идут водку пить и борщ хавать.

Нанай, естественно, дерзости Шушкина не терпел, а потому поначалу принимал самые отчаянные попытки задавить развивающийся бизнес в подконтрольном районе. Да только без толку. Шушкин — натуральный боевой офицер, в Югославии полком командовал, о войне в городских условиях не понаслышке знал. Да и «сыновья» его — все отборные парни, все срочную служили, причем не в стройбате и даже не в связи. Со всей области, говорят, сборная у него: пехтура, десант, спецназ.

Вот и получалось, что Нанай бэтээр пригонит — бэтээра лишится. Танки пригонит — и танкам хана, даже до места расположения бастиона не доберутся. «Сыновья» все подступы к бастиону самодельными противотанковыми ежами обставили, а местами и рвами отделили — хрен технике добраться. Шушкин вообще молодец — как только все это с «африканцем» началось, минами разного типа обзавелся, а потом и парней взрывчатку изготовлять научил.

Раз-второй Нанай попробовал понты погонять, потери понес, смириться пришлось. И даже дипломатию с Шушкиным наметить. Типа, мы больше не пытаемся вас танками с землей сровнять (лукавил смотрящий, у него уже реальные напряги с солярой были), а вы нас к себе погреться пускаете и парням нашим содействуете, коли возможность будет. Нагловато, конечно, но Калмык с «отцом большого семейства» все ж решили, что худой мир получше хорошей войны, а потому согласились.

Пройдя через подъезд бывшей жилищной конторы и коротко поприветствовав стоявших на входе угрюмых караульных, я оказался внутри высоко огражденного пятачка. Уже который раз сюда прихожу, а впечатление все равно такое, будто попадаю во дворик больницы. Тихо и спокойно здесь, свистит ветер в щелях заграды, прыгают по крышам птицы, тихо переговариваются редкие «пациенты». Ну тебе реальная психушка закрытого типа. Двухэтажка справа, когда-то один из старых учебных корпусов военкомата, ныне использовалась как казарма. Оттуда слышались голоса и топот «сыновей», как сам генерал Шушкин называл своих бойцов. Справа, в одноэтажной приземистой хатинке с заколоченными окнами, оружейка. Что в других постройках, я никогда не знал, там всегда стража наряд тянула, не дай бог было к которой приблизиться хоть на шаг. Так называемый «путь гостя» исключительно вдоль вот этих бетонных плит с надписью и указателями «Невада». Начнешь шастать по территории, в лучшем случае просто выбросят за пределы. В худшем — отправят на тот свет. Разговор тут короток.

А так, глянешь, не сразу и поймешь, что тут обустроилась провоенная организация. Разве что опаленные бэтээры по ту сторону заграждения и танки с порванными траками и раскроенными стволами предупреждают: не зли этих парней.

Браво, генерал Шушкин. Вот что значит вовремя стать лидером для трех десятков тщательно отобранных парней и иметь капельку удачи.

В баре в это время шумновато, но немноголюдно. Два столика заняты «сыновьями», отличавшимися от остальных посетителей черными нашивками в виде черепа с ирокезом на рукаве и груди камуфляжных бушлатов. Еще два заняли внеклановые труженики вроде меня, как всегда об оборзевших «догах» беседу заведшие. Школота в дальнем углу уже на рогах, спорят на повышенных тонах, чем и привлекают к себе внимание шушкинских бойцов.

Обычно все.

— «Мертвый нацист», — заявляю, усевшись на скрипучий круглый стул у барной стойки.

С полотенцем на плече, стоя к посетителю вполоборота, Калмык смотрит на меня как человек, которому высыпали на голову ведро конфетти, а потом заявили, что обознались. Его влажные губы вздрогнули, будто подбирали аналог помягче посыла на.

— Шнапсу не завезли, — с едва-едва заметным восточным акцентом ответил он. — Заходи в следующей жизни, оболваненный.

— Твою ж то дивизию, — выражаю я свое удивление. — Даже в говенном «МакЛауде» знают, что для этой адской смеси нужен ликер, а не шнапс. Где книга жалоб? Пусть тебя отошлют на курсы барменов, лузер.

— Не шуми. Книга жалоб у меня под прилавком, — он положили руку, я был в этом уверен, на цевье помповика. — Но боюсь, твой мозг не выдержит веса ее страниц.

— Мой мозг выдерживает бред клоуна в барменском фартуке. Наравне с этим, толщина твоей книги просто пердеж невинной старушки на окраине скотобойни.

— Это потому, что толщина моей книги соответствует толщине твоего узкого лба, бритоголовый неандерталец. Наверное, там просто не осталось места для мозжечка, который и без того не больше крысиного, потому ты такой храбрый. Связываешь, что я говорю, или это сложно для тебя? Может, по слогам разложить?

— Да ты не завидуй моей храбрости, черномазый. Если рискнешь когда-нибудь во двор выйти и перестанешь под стойкой в бутылки ссать, тоже похрабреешь. Да только подсказывает мне что-то, что быстрее я стану мэром Винницы, чем ты подтянешь свою тощую задницу к порогу этой хибары.

— Что я слышу? — театрально округлил карие глаза Калмык. — Это слова того самого смельчака, у которого путь между трамвайными остановками измеряется часами? Того самого, что не выходит из дома зимой, потому что на кустах, за которыми он обычно ныкается, опадает листва? И того, что будет ждать ночи, чтоб перейти дорогу, если где-то рядом тявкают «псы»? Мы говорим об одном и том же герое?

— Ну, если речь о том смельчаке, что я думаю, то я дам тебе бесплатный совет. Если когда-нибудь выпадет случай с ним идти, то делай это на голодный желудок. Потому как палево в виде дорожки «кабачковой икры», которую ты будешь за собой оставлять, ему ни к чему. Разозлит, со всеми для тебя вытекающими, выбивающими и отхаркивающими последствиями.

— Да что ты? А его самого разве не вычисляют за километры только по вони, которая от него исходит? — Калмык сделал вид, будто принюхивается ко мне. — Вах, да наш герой, увлекшись совершением подвигов, малость забыл, что изредка нужно пользоваться мылом! Так что, если тебе когда-нибудь выпадет случай с ним общаться, передай ему, пожалуйста, что я купаю своего Абдулу по четвергам. После него вода почти чистая, хоть умывайся. Блохи разве могут перепрыгнуть, но героевым не привыкать к чужакам. Верно говорю?

— А вот это уже оскорбление. Теперь уж точно давай свою книгу жалоб, я отмечу, что неславянское лицо за барной стойкой, не умея говорить по-русски…

— Может, книга предложений подойдет? — спросили сзади. — Здесь всего семь страниц, как раз осилишь.

В затылок ткнулось что-то холодное и твердое. По лицу Калмыка пробежалась довольная усмешка.

— Что, скин однажды, скин навсегда? — спросили оттуда же. — Или как там звучат ваши дебилоидные слоганы?

Внутри бара враз стало тихо, только слышно как потрескивает дровяная плита на кухне. Даже шпана в углу притихла, вперили пацаны полуоткрытые глаза на фигуру у меня за спиной. Рты раскрыли.

— Скин никогда не зайдет в бар, где водку разливает хачик, — отвечаю я. — Ты меня с кем-то путаешь.

— Мужики, у вас все нормально? — наклонившись над столом, спросил один из «сыновей».

— Да, — поднял руку Калмык, заулыбался, — у нас все отлично. Гражданин ошибся дверью, он уже уходит.

— Хрен ты угадал. Клиент всегда прав, так что наливай давай. Мне и этому гамадрилу с «тэтэшкой» без патронов, — киваю себе за спину. — Ну и себе, если по-прежнему газолинишь на рабочем месте.

Калмык снова усмехнулся. Мол, чего не сделаешь, чтоб смягчить агонию проигравшего?

Ствол от затылка убрали, и я повернулся к стоящему позади человеку лицом.

— Обижаешь, Салманыч, с патронами я, — сказал заросший пышной черной щетиной здоровяк, выставив напоказ черные прорехи в обоих рядах зубов.

Варяг. Вольный тягач из Замостья,[11] в начале миллениума чемпион Европы по толканию ядра. Громадина под два метра ростом, заменившая шею трапецией, и с торсом таким, что хрен обхватишь. Злой гном и добрый верзила в одной упаковке. Нелюд ко врагу и щедрая душа для тех, с кем поддерживает дружеские отношения. Мы с ним не были друзьями в прежнем понимании мной этого термина, в теперешних условиях я даже не знаю, кого можно так назвать (ибо друг равно доверие, а где оно?), но, когда он вот так обнимает тебя за плечи и добродушно хлопает по спине, забывая что там пушка, ну друзья мы, и все тут. В эту минуту настолько возвращаешься к прежней жизни, что даже забываешь, где ты и что ты пережил. Становишься обычным «закадычным другом», как говорил Жека, готовым захмелеть в компании с этими людьми и поделиться с ними любыми своими бедами.

Но миг этот угасает так же быстро, как выкресанная из пустой зажигалки искра. Чиркнула — и погасла. Как только он прекращает тебя хлопать по спине своими ладонями-сковордками, так и прекращается благолепный порыв. Желание поделиться бедами отделяется от озвучивания толстым слоем глухих стен, и вскоре ты уже понимаешь, что это было бы крайней глупостью. И благодарствуешь внутреннему стопору за сдержанность.

В баре восстановился прежний «рабочий» шум, зазвенели вилки, застучали гранчаки, возобновились прерванные диалоги.

— Всегда так приветствуете друг друга? — Усевшись на стул рядом, Варяг убрал ТТ в кобуру на поясе и метнул бесхитростный взгляд на бармена.

— С лет восемнадцати, — ответил Калмык, поставил на зацарапанную стойку три рюмки, налил из двухлитровой бутыли по полной. — Ты не смотри, что он выглядит на тридцать, уровень развития у него навсегда завис на отметке восемнадцать. Хорошо созрел, чтобы водку пить.

— О, это заявление человека, который настолько продвинулся в развитии, что до тридцати так и продолжает тереть стаканы и убирать за клиентами блевотину, — отвечаю я. — Мне так, конечно, не жить.

— Харе вам, пацаны, — вскинул косматыми бровями Варяг. — Завязывайте.

— Не поддавайся, — посоветовал ему один из шедших к выходу «сыновей», — они так до вечера могут. За*бешься встрявать.

— За встречу, — Калмык первым поднял рюмаху.

Почокались, выпили. Ух, это не жеманный Жекин шмурдяк. Пошла по кишкам огненная вода, по мозгам что боксерской перчаткой ударила. И все равно, памятуя о древней традиции, Калмык не стал выжидать приглашения, чтоб налить снова. Бахнули без слов. А потом еще. Вот после третьей состояние уже стабилизировалось. Теперь можно и расслабиться.

— Чего слышно в вашем датском королевстве, Калмык? — спрашиваю, поставив рюмку.

— О пальбе на «Урожае» слыхал? Ночью было.

— Хм, — чтобы изобразить удивление, пришлось постараться. — А что, кто-то на «договский» торжок разинул роток?

— Говорят, «старогородские» парни, муки отщипнуть захотели, а в павильоне засада была, — постукивая донышком рюмки по столу, сказал Варяг. — Жопа бы им там, но «дог» один был подсадной. Боевых товарищей с «конфетки» вскрыл. Муки только х*й взяли, — громила злорадствующе хмыкнул, показал прорехи в частоколе зубов. — Песок в мешках был. На понт лохов бездарных приманили.

М-де. Еще и лохом обозвали, думаю. А инфа, однако, распространяется быстро. И заметь, ни телефона нет, ни газет, ни телевизора, а по хрен — все в курсах. Конечно, неточность инфы возрастает пропорционально скорости, и не исключено, что до вечера к этой сводке добавится еще парочка пикантных подробностей. Но, в целом, это мне даже на руку. Чем отдаленнее будут слухи от правды, которую знали только я и бывший «дог», тем спокойнее я себя стану чувствовать. Вот уже и «старогородскими» нас назвали (благодаря Рябе, который долгое время скитался по Старому городу, где и примелькался). Чем дальше они станут искать нас от Вишенки, тем лучше.

Да только по глазам этим раскосым и губам небрежно выгнутым вижу, что владеет Калмык более интересной, точной и существенной информацией, чем Варяг. Знаем-с, подождать лишь надо, пока натешится он своим положением Калмыка Всеведающего и убедится, что наша осведомленность на уровне пятиклассника, изучающего женскую анатомию по учебнику. Сам расскажет, не выдержит такой пытки.

— Никакие они не старогородские, — наконец поведал он. — Здешние и старик, и Гунар, — «водила», в уме отметил я, — и Ряба. Этот пару дней назад у меня был, патроны под «макара» долгануть хотел. Говорил, может рассчитаться товаром. Я бы сыпанул ему щепоть, да у самого тогда не было. А «пес» этот, что ты говоришь, подмазали ему, — Калмык снизу вверх посмотрел на Варяга, хитро осклабился — реальный падла, еханый бабай.

— Чего это? — пытаясь казаться как можно невозмутимее, спросил я.

— Ну потому что, Салман. Нанай хер к носу прикинул, промотал чего-то в башке своей и понял, что в последнее время, если западляч этот с группой шел, возвращался один. Типа, повезло, бежал. А на базе корчил из себя мученика, слюни пускал. Вот его и брали, как пробника, понимаешь? Чтоб не жалко было, если тягачье порежет. Падла? Падла. Но я бы руку ему пожал, — и посмотрел на меня так, будто я знал его лично, эдакую звезду шансона Жеку Пятничанского.

Рентген херов. Впрочем, наверняка он ничего знать не может, так что пусть не купается у меня в глазах, не на свидании.

— Наливай, чего втыкаешь? — говорю, а сам вспоминаю, как к Жеке обращались ночью в павильоне Левон с пулеметчиком. Обещали устроить драянье очек. Так, будто бы они часто ему такое устраивали.

Проанализировав все, я с легкостью представил себе, что на «конфетке» Жека мог вести себя совсем иначе, чем прошлой ночью. Знаю я таких людей: чтоб не выдать своих намерений, он может и тюфяком прикинуться. И терпилой какое-то время побыть. Недооценил я, оказывается, кредитора своего. Диверсант, стало быть. Так вот что он имел в виду, когда говорил, что «по одиночке» надоело ему?

Интересно тогда, от чего же этот чертов ключ?

Я хотел бы сказать, чтоб Калмык попридержал язык насчет вишенской родословной налетчиков, потому как тема эта еще добрую неделю будет мусолиться в этих стенах, но по понятной причине не стал. Нельзя дать понять, что я каким-либо макаром заинтересован в этом движении. Даже Варягу, с которым я был повязан общими делишками еще задолго до буйства и с которым я до сих пор поддерживаю — ну давайте рискнем назвать их все же дружескими — отношения (хотя понимаю, что дружеские они пока мы порознь дела решаем). Никто ничего не должен знать.

— Можешь подсказать еще одну темку? — обращаюсь к Калмыку.

— Ну, ежели ответ знаю, чего б не подсказать? Правда, не забесплатно, Салман, — опершись локтями на стойку и приблизившись ко мне лоб в лоб, хитро ухмыльнулся бармен. — У тебя звенит что-то на карманах, а?

Я стаскиваю с плеч рюкзак и, порывшись в нем одной рукой, достаю ощипанные тушки ворон в целлофановой обертке, кладу на стойку.

— За меня и того парня, — киваю на Варяга, который хохочет и похлопывает меня по плечу.

— Не рождественский гусь, — поведя подбородком, сморщил лоб Калмык.

Тем не менее сверток исчез по ту сторону стойки так же быстро, как появился с этой. Отвернувшись, бармен окликнул на родном языке помощника. А когда тот показал из кухни свой орлиный нос, несмело поприветствовав нас с Варягом, передал ему мою плату.

— Ну так что тебя интересует?

— Тебе что-нибудь говорит клика Руно?

Калмык призадумался, отведя черные маслянистые зрачки в сторону.

— Вряд ли, Глебка, — он мотнул головой, — тут однозначно такого не было. Мож, из проходящих кто?

— Да вот и я думаю, что за зверь такой? Руно.

— Должен что?

— Да не, должников своих я всех знаю.

— А что ж тогда?

— Да так, от человечка одного пару слов передать надо.

— Ясно. Ну, как говорится, прости. Не слыхал.

Замяли тему. Выпили, о чем-то другом Варяг разговор завел, но я лишь делал вид, что слушал. Предчувствие было дурное.

Может, зря я спалился с этим Руно? Может, вообще не надо было в бар идти?

Пацанье за угловым столом уже вообще понесло. Один из них дернул второго за воротник, тот вскочил со стола, встопорщился, как петух, графин с водкой на пол грохнулся. «Сыновья» рванули к ним как пожарные на вызов. Одному руки за спиной заломили, грызлом в пол, второго оттянули, бросили в угол, третий, потрезвей оказавшись, сам отскочил. С криками и пинками погнали хлопцев из бара. Мы с Варягом сидели не оборачиваясь, навиделись, хватит, лишь Калмык проводил их недовольным взглядом.

— Ба, какие люди, и не в драке! — раздалось со стороны входных дверей.

Я не спешил оборачиваться, но по переменившемуся выражению лица Калмыка понял, что ничего хорошего от автора этой реплики ждать не придется. К тому же каждым волоском на спине своей я ощущал, что относилась она именно ко мне. Не к бармену, не к толкателю ядер варяжскому и не к кому-либо из посетителей «Невады». Именно ко мне.

Голос знакомый. Предчувствие не обмануло, хоть Руно тут оказался ни при чем. Я лениво оборачиваюсь, будто не понимая с чего бы какому-то мурлу здесь со мной фамильярничать.

И вот она, загадка, друзья. Черная спецурная форма, черная «пидорка», скатанная так, чтоб накрывать лишь темечко, скрипучие новой кожей берцы, открыто автоматы поверх одежды. Стоят, волчьими глазами зыркают, на зубах желтый налет, влажные губы в ехидной полуулыбке играют. Кто это у нас? Правильно, давайте поприветствуем гостей — это «доги». А кто вот этот, что ближе остальных, широко расставив ноги? Гремучий, сука, правая рука Наная. Без смотрящего пожаловал, с двумя шакаленышами чуть постарше тех, кого только что «сыновья» вывели.

Что ж, эта встреча должна была когда-нибудь произойти. Хоть я и всячески ее избегал. Гремучему было за что на меня обидки держать, и вполне возможно, сейчас он попытается отыграться.

Так уж я привык по жизни, знаете ли, что если ко мне кто решать вопросы какие приходил, то решали мы их непосредственно с тем, кто был в деле. Братки, кто там с первого класса вместе, или еще какая бригадная свита обычно топтались по ту сторону двери. Те, кто впрягались за кого-то там что-то решать, уходили от меня ни с чем, я с представителями дел не вел. Так вышло, что, когда Нанай впервые постучал мне в дверь, я пригласил внутрь только его. Гремучий с пацанами из балета остался на улице. После этого он как-то при встрече пробовал мне объяснить свое видение отношений между «нами» и «вами», но в следующий раз ко мне точно так же зашел один лишь Нанай. Остальные паслись на снегу во дворе. И Гремучий в том числе. Он, несомненно, попытался бы вправить мне мозги, но Нанай эту заколупину моего характера уважал, а потому попридерживал узду товарища.

Теперь же он был без Наная.

— Привет, Калмык, — став от меня по другую сторону, Гремучий похлопал ладонями по поверхности стойки. — Ну че тут у вас? Водовку попиваете? Повод, может, есть?

— Может, и есть, — ответил Калмык и выгнул дугой губы, — а может, и нет. Бармен вопросов не задает, бармен наливает. Налить?

— Ну налей. — Гремучий влез на стул, повернул голову ко мне. — Может, кое-кто не станет воротить мордой в этот раз? Как считаешь, Салман? — Блестя влажными зубами, он продолжал сверлить мне висок. — Или, как и раньше, только со смотрящими пьешь?

— Вот незадача-то, а? — причмокнув, с мнимой грустью развожу руками. — В завязи я, Гремучий. Буквально только что вот завязал. Если б знал, конечно, что ты придешь…

— Чо, на умняк пробивается? Ну-ну.

Варяжский прокашлялся, поверх меня глянул на помощника вишенского смотрящего. Не хотел он допустить конфликта, по глазам вижу. Но чует мое сердце — спокойняком не кончится, изобрази я из себя хоть девственного пай-мальчика.

— А тебя каким ветром сюда занесло? Давненько не было в здешних краях.

— Да дела, Варяг, дела, — «дог», наконец, отвел от меня взгляд, проследил, как Калмык наполняет рюмки. — Не всем же рынки ночами мишулить, а днем в кабаках отсиживаться. Кое-кому и батрачить надо.

Ясненько. Меня ищут. Интересно, какими исходными данными владеют? Мои сообщники им вряд ли что подсказали. Как и Левон с пулеметчиком. Не-ет, владели бы «доги» конкретной инфой, никакого бы водкораспития здесь не было. Брали бы меня с ходу, и ни Калмык, ни Варяг не помешали бы. Скорее, парни с «конфетки» слышали звон, вот теперь ходят, ищут, откуда он.

Моя стопка осталась стоять наполненной, когда бармен, Варяг и Гремучий, подняв свои, выпили. Не одновременно и не чокаясь, ясное дело. Двое шакаленышей, что пришли с Гремучим, переминались у него за спиной. Воровато зыркали по сторонам, приглядывались к посетителям бара. Им выпить никто не предлагал, а начальник их вдоволь насыщался положением главенствования. Мол, поиграйте пока в стороне, как это делаю я, когда чертов Нанай дела ведет.

— Вот думаю, Варяг, корешка твоего поспрашать. Салманыч, а? Может, слыхал, кто ночью на затарку ходил? — занюхав рукавом, спросил меня «дог».

Я пожал плечами, качнул подбородком.

— Понятия не имею. А что, мне предъявляешь?

Гремучий растянул губы в подобии улыбки. Наверное, если б объявить конкурс на лучшую улыбку акулы, изображенную человеком, он мог бы выиграть.

— Я ж не фраер, чтоб каждого тягача на предъяву брать. Мне интерес прагматичный. Ты обитаешь недалеко от нашего Торжка, вдруг чего видал-слыхал?

— Ага, понял. В стукачи пригласить хочешь. — Отвечаю ему таким же оскалом. — Не выйдет. Не гражданин начальник ты мне, и я не принятый торчок. Спрашивай вона, — я кивнул головой на дверь, откуда доносились вопли выведенных на свежий воздух мальцов, — может, подскажут чего. Они много что видели и слышали.

Его оскал не изменился, глаза лишь потемнели и словно бы еще глубже внутрь черепа ушли. Заискрили оттуда, как два черных кварца. Зацепил я за живое, еще один канат обрезал, что сдерживал его. Чувствую, еще разок — и реально до чего-то договорюсь.

— Думаешь, в баре я тебя не трону? — понизив голос, спросил он. — А? Типа потому, что ты с Калмыком на мази? Так я эту мазь сейчас тебе на лоб намажу, понял? Сильно до х*я ты на себя берешь, тягачок. Не понесешь — раздавит. Сечешь?

— Эй, мужики…

Варяг только слез со своего стула, но те двое шакаленышей, что пришли с Гремучим, как из ларца — раз! — и уже своего начальника прикрыли, автоматы перед собой выставили. Тоже полукровки родом с оружейного нашего, «Форта», — подобия родных «калашей», только под тот же чертов импортный патрон. «Галилями» они, кажись, называются. Или «еврейчиками», ежели по-простому. Так вот один мне в голову ствол направил, другой — Варягу в грудь.

— Назад! Руки! — резким голосом закричал один из них.

Сидящие за ближайшим столиком двое «сыновей», опрокидывая стулья, тут же вскочили на ноги, свои автоматы (а они, понятно, не носили их под одеждой у себя дома) похватали, затворами шкворнули. Даже Калмык, оставив бутылку, с отработанной годами быстротой извлек «ремингтона», направил его в грудь одному из салаг. А вот обедавшие тягачи, почуяв запах оружия, спехом оставили все, что было на столах, и быстренько так из «Невады» ретировались. Будто вот-вот на воздух она должна была взлететь.

— Слышьте, э! — подал голос один из «сыновей». — Вы бы решали свои вопросы где-нибудь за пределами бара? Сейчас наши сбегутся, много мяса будет.

— Ну чего, теперь и поговорим, — проигнорировав предупреждение, сказал Гремучий, — в непринужденной обстановке.

Он подкурил, прокрутился на круглом стуле, визуально оценив характер ситуации, подмигнул мне. Я же продолжал сидеть как и раньше, спиной к залу. Головой лишь медленно повертел, чтобы убедиться, что положение мое, как и прежде, — на лезвии бритвы: одна нога скользнет — распилит пополам.

— Мужики, да хорош вам, — снова заговорил Варяг, застыв с поднятыми руками и таким лицом, будто он нечаянно огни на посадочной полосе погасил, как раз когда садился самолет.

— Хорош тебе, бородатый, мужиком меня обзывать, — посерьезнел Гремучий. — У нас «мужики» свиней в «Петроцентре» разводят. Будешь рот не по теме открывать, присоединишься к ним.

— Э, я к кому обращаюсь? — Тот самый «сын» сделал шаг вперед. — Суки лагерные, оглохли, что ли?! Ну-ка быстро железо опустили и на хер отсюда съе*лись!

На стороне хозяев было явное преимущество: три ствола против двоих, причем те, в кого целились «псята», были целями низкой важности. Другими словами говоря, «сыновья» могли запросто открыть огонь да хоть сейчас, и, даже если салабоны с «галилями» в нас с Варягом успеют выстрелить, на общем положении дел Шушкиных это никак не обозначится. Трупы в баре — плата за общедоступность и известность. К слову, не единожды введенное требование сдавать оружие на входе всегда приводило к потере клиента: большинство посетителей никому не доверяли свои пушки и не соглашались расставаться с ними ни под каким предлогом.

Тем не менее Гремучий не чувствовал притеснения. Наоборот, он смотрел на «сыновей» так, будто был уверен, что они никогда в него не выстрелят. Будто был уверен, что они не станут портить отношения с Нанаем и «военным» руководством в целом из-за каких-то там малоизвестных тягачей. И, разумеется, такой расклад имел все основания для реализации.

— Ты за базаром-то следи, юный шушкиновец, — ткнул в сторону «сына» дымящей сигаретой «дог». — А то ж я и запомнить тебя могу. При случае, кто знает, как обернется?

Скрипнула дверь, в бар вошел человек. Лет пятидесяти, но все еще крепыш на вид. Голова в серебристой седине, на обветренном, сухом лице шрам, стянувший щеку и не позволявший левому глазу открыться больше чем наполовину. На плечи накинута утепленная армейская куртка, никакого оружия при себе. Это был сам генерал Шушкин. Окинув взглядом, он быстро оценил ситуацию, упер руки в бока, вопросительно посмотрел на Гремучего.

— Иван Семеныч, — выпустив изо рта кольцо дыма, Гремучий в извиняющемся жесте приложил ладонь с зажатой меж пальцами сигаретой к сердцу, — клянусь, не собирался тут вам устраивать дебош. Вы же, наверное, в курсе, что было ночью? Так вот я по поручению Вертуна… Ищем, так сказать, виновных, а посетители у вас крайне несговорчивы. Мне б то всего пару вопросов поставить, но мирный диалог чего-то не прокатил. Пришлось вот так. А тут еще и ваши оскорблять берутся. Вы бы успокоили парней, скажите им, что мой друг Салманов сейчас расскажет кое-что, и я уйду. Уверяю, мои пацаны не начнут шмалять первыми.

Шушкин перевел взгляд на меня. Затем снова на Гремучего.

— Вы нарушили правило, — он поднял руку и указал пальцем на большой щит над барной стойкой. Во вполне классической формулировке на круглой деревяшке был изображен перечеркнутый пистолет. — Мы разрешаем носить оружие на территории нашей базы, но его использование посетителями запрещено. Всеми посетителями. Так что для начала пусть твои бойцы опустят стволы. А потом решим, что делать дальше.

— Да это не базар. Пацаны, пушки, — спокойно приказал Гремучий.

Двое в черной форме неуверенно опустили оружие, непрестанно метая шалым взглядом то на своего босса, то на «сыновей», то на меня с Варягом. Уверенный голос Гремучего не помог подчиненным полностью избавиться от напряжения, они по-прежнему были готовы в мгновение ока открыть огонь. Расслабились, лишь когда, повинуясь взгляду генерала, «сыновья» опустили свои «калаши».

Положил на прилавок помповое ружье и Калмык, правда, ствол по-прежнему был направлен в одного из салаг.

— Парень, — обратился ко мне, сидящему к входу вполоборота, генерал, — я не знаю, кто ты и почему эти люди хотят с тобой говорить, но я знаю одно: это не тот случай, когда ты можешь выбирать. Я могу приказать, и вас четверых выведут за пределы нашей базы. Но подумай, не выгодней ли тебе решить эту проблему здесь и сейчас. Надеюсь, ты меня понимаешь правильно.

Я кивнул.

— Ну вот и отлично, — выдохнув дым вверх, вперил в меня свои черные зрачки Гремучий. — Тогда, может, ты расскажешь нам, как провел последнюю ночь?

— Это допрос? — спрашиваю. — Тогда я имею право на адвоката.

Гремучий посмотрел на Шушкина, тихо, приглушенно засмеялся. Как пират Сильвер, которого в небезызвестном моему поколению «Острове сокровищ» озвучивал Джигарханян. В акульем взгляде «дога» сквозил упрек: вот видишь, генерал, эта сволочь понимает только один язык — язык стали и свинца.

Прекратив смеяться, он раздавил окурок в пепельнице и встал на ноги. Подойдя ко мне вплотную, Гремучий навалился на стойку локтями. Оказалось, никогда ранее я не видел его со столь близкого расстояния, не замечал эту угристую сыпь, слегка выщербленные передние зубы и рубцы на щеке и шее.

— Да не поможет тебе адвокат, Глебушка, — сказал он. — Знаю я, где эта мразь засела. В угловой пятиэтажке на Скалецкого. Ребята Наная уже там. И если ты хоть каким-то макаром к этому причастен… — Он облизнул губы, причмокнул. — Потому что тот, кому наш Жека подсобил, по описанию очень на тебя похож. Вылитой ты, Салманов. И ежели так, то лоханулся ты как маленький пингвинчик. Братанов для дела подыскал самых говеных. Знаешь почему? Дедулька-то проболтался дома. Поделился с дорогой внучкой своими планами, вот та поутру и примчала кормильца оплакивать. А когда ей ко лбу волыну приставили, поведала интереснейшую историю о неком тягачке, на которого его дедушка очень сильно рассчитывал. Рассчитывал, потому что у него были патроны, как он сам сказал, примерно полрожка. «Пятых» гильз в павильоне я насчитал десять штук. Значит, осталось у нашего везунчика пять-шесть патронов. А еще у командира отделения, Левоном звали, автомат пропал. Прикидываешь? «Форт» двести двадцать первый, копия этого… как его, «тавора» с оптикой, редкое унылое говно, но для тягача вроде тебя — просто мед. И пропал этот мед вместе с полным рожком. Я знаю, что, если Жеку возьмут, и он назовет имя, уже будет по херу, что там у тебя за спиной и сколько в нем патронов. Но пока что у меня своя работа, так что будь любезен, продемонстрируй здесь находящимся свою пушку.

Было странное ощущение. Мозг окаменел. Не способный ни думать, ни анализировать, ни подавать нервные импульсы остальным органам. На какое-то время я весь вымер изнутри, превратился в муляж, чучело.

На самом деле мысли не пропали, они просто рванули со всех направлений и застряли в узком дверном проходе. Это стопор потерпевшего, которого едва ли не насмерть сбили на пешеходном переходе, а в суде признали нарушившим правила дорожного движения.

Но когда мысли пошли, я увидел все. И Жеку, которому сдирают ногти, допрашивая обо мне. И карие зрачки Калмыка, увидевшего злое*учий «тавор». «Ты?!» — спрашивает он. И мгновенную реакцию Гремучего со своими пацанами увидел. У меня не будет шанса. Я даже не успею нож выхватить — тот самый подарок Калмыка, — уже не говоря о том, чтобы в ход «тавора» пустить. Гремучий хоть и не кэмээс по боксу, но парень верткий, с такого расстояния не обведешь. И взгляд Шушкина, не осуждающий, но и без капли сострадания или понимания. И фонарный столб со свисающей веревкой. И даже услышал треск ломающихся шейных позвонков…

Что там мне цыганка нагадала, не помните? Что не от пули смерть моя, да? Еще бы, конечно не от пули. Пуля там и рядом не валялась.

На лице чувствую улыбку. Она появилась сама по себе, я же говорил — мой мозг не отдавал никаких команд. Тем не менее зубы обнажились по своему хотению, а пальцы принялись расстегивать пуговицы бушлата. Думая о том, что делать после, я решаю, что, наверное, попытаюсь бежать по дороге на их базу. И пусть подавится цыганка своим предречением, я даже петлять не буду. Нехай стреляют даже от бедра, не промахнутся.

Гремучий не спускал с меня глаз. Он понимал, что я могу положить палец на крючок и попытаться его угрохать, понимали это и его двое парней, а потому напоминали надрессированных овчарок, которые только и дожидались, чтоб при малейшем неправильном движении вцепиться мне в глотку.

Отведя руку назад, я нащупываю теплый металл. Неудачный эксперимент украинских инженеров, олицетворение моей жадности, которая известно, что делает с фраерами, был на месте. Поймав его за сложенный приклад, перетягиваю на грудь.

Мой взгляд не мерцает, я ни на миг не переставал смотреть Гремучему в глаза. Заученным движением отсоединяю и протягиваю «догу» магазин. Ожидаю увидеть перемену на его лице, он уже, должно быть, узнал оружие своего однокорытника. Но лицо его остается прежним.

Шмыгнув носом, он неудовлетворенно раздул ноздри, поелозил губами по зубам, выпрямился.

— Пошли, — кинул своим и сам направился к выходу.

Миновав Шушкина, он изобразил на лице мину в стиле оскорбленного, но обязующегося разобраться со всем этим беспределом бандюка. Как в славных девяностых. Мол, разрешили тут на свою голову свою территорию заиметь, так они уже ни в хер нас не ставят. Надо бы рассказать Вертуну…

Доходить до меня начинает, когда за ним закрывается дверь. В руке я по-прежнему держу рожок. Он пуст, как кабинка лифта. Я ничего не понимаю: куда девались тридцать патронов? Меня облохматили? Украли? Да нет же, тупица. Посмотри, что у тебя на ремне.

Я смотрю, и глупая улыбка становится еще шире. Только теперь мне реально хочется хохотать во весь голос. Спасибо Гремучему, что ушел, иначе он несомненно понял бы, в чем причина моего приступа.

Старый товарищ оказался родней для руки, поэтому я даже не понял, когда вместо трофейного булл-папа закинул за спину свой старый «укорот»…

— Налей-ка, — сказал я Калмыку, присоединив пустой магазин обратно, — а то аж в горле пересохло.

Бармен наполнил три рюмки, и мы выпили. Я был готов заспорить, что ни один из тех, кто сейчас находился в «Неваде», ни хрена так и не понял.

Глава 4 Собачья работа

25 октября 2015 г., 00.40

2 года 4 месяца после эвакуации

Возложенное на меня Жекой поручение я в тот день так и не выполнил. Причина проста: нажрался ваш тягач как редкостная свинья. И вовсе не из-за того, что благодаря обострившимся в последнее время рецидивам рассеянности прихватил родной ствол вместо казенного «тавора». И даже не из-за одолевающих сомнений относительно партизанской стойкости старлея Евгения, на тот случай если его возьмут и станут допрашивать. А просто потому, что с черных туч хлынул такой дождяра, что я уже был согласен мочиться в бутылку, лишь бы не выходить из бара. Как тут можно было думать о какой-то тарелке на крыше какого-то офиса?

Варяжский засыпал и просыпался прямо на стойке, я тоже прибычил в уголке у стены, и только Калмык, не пропустив ни одной стопки, все время казался трезвым как баптистский пастор на проповеди. Иммунитет на свое пойло, не меньше.

На вечер клиентов в баре стало не в пример дню больше, но никто из них, включая «сыновей», нас, загромоздивших своими расплывшимися телами стойку, не беспокоил. Не приходили вышибалы и не выдворяли нас под руки на улицу. Нам было можно, и где-то в опьяненных глубинах моего нутра это потешало.

Очухавшись около часа ночи, я наскоро попрощался с Варяжским и хозяином заведения, не умыкнувшим случая показать мне исписанный корявыми буквами счет (простит, куда денется), и на автопилоте двинул домой. Они пытались меня остановить, но в такие минуты меня не остановит даже прущий навстречу локомотив. Дождь к тому времени утих, но полностью не закончился, шлепал по земле крупными каплями, неприятно стучал по моей лысой башке.

Покинув пределы Шушкинского бастиона, я успел пройти не менее двух сотен шагов, прежде чем учуял (да, именно так, как собака) чье-то присутствие. Я был пьян вдрыст, шел, глядя себе под ноги, чувствуя как безвольно качается подбородком на груди голова. У меня было такое отравление алкоголем, от которого обычно даже не прыщавых юнцов забирает на промывку скорая. Как ни крути, а это всегда было крупной ошибкой — валить куда-либо на пьяную голову. Но хотите верьте, а хотите нет, едва лишь в мозгу у меня засветилась тревожная лампа, пусть даже за обволокшим стекло сизым слоем выпитой водки, я отрезвел сразу на несколько промилле. Буду врать, если скажу что полностью, но что пара двигателей в мозгу заревели турбинами, подающими ток к думательным центрам, — безоговорочный факт.

Хлюпающие шаги преследовали меня на расстоянии метров десяти-пятнадцати. Я пару раз оглядывался, проклиная себя за проявленную слабость к алкоголю, но так никого и не засек. Хотя был уверен, хвост есть.

Ускоряю шаг, надо бы порезче покинуть открытый тротуар — а хули, море по колено, как еще посредь дороги не шел? — и сворачивать к жилым массивам. Но как назло на пути была только огромнейшая и пустейшая площадка перед гипермаркетом электроники «Комфи». Сама черная громадина «гипера» была в глубине слева, идти к ней значило засветиться на открытой местности. Стреляй тогда — не хочу. Вариант был перейти на правую сторону, там имелась пара многоэтажек, классических укрытий, но сердце при этой мысли начинало стучать как-то жестче. В тех домах я никогда не был, а это у меня не разведка, чтоб можно подкрасться медленно и хорошенько изучить местность. Тут надо действовать быстро. В этом плане у «Комфи» был свой плюс — я там не единожды шастал, особенно когда батарейки и лампочки по цене стали дороже золотых кирпичей из банковских хранилищ, а потому достаточно хорошо знал устройство длинного и многоуровневого трехэтажного здания.

А потому, как только зеленый дощатый заборчик сменился ровным, открытым пространством, я резко свернул налево и сорвался в бег. Поставив на кон свою жизнь третий раз за последние сутки, со всей силы я пришпорил к темной махине «Комфи».

Трезвый я бы добежал, разумеется, быстрее и с куда меньшими затратами сил, а изрядно пьяный, я просто ввалился в разбитые раздвижные двери и едва не распластался на покрытом пылью кафеле. Чуть не зацепив носом покрытый пылью и грязью пол, я пробежал вдоль ряда касс с разбитыми мониторами и вжался спиной в стену в самом темном углу. Здесь когда-то сидела красивая девушка с офигенно сочной фигуркой и изумительного смуглого оттенка ножками. Она и ее подружка рядом оформляли кредиты. Я помню ее, как вчера был здесь.

Но тут же забываю. Выдыхая ядовитые пары, силюсь расслышать звук приближающихся шагов. Напрягаю слух, но, кроме грохота сердца, лопотания дождя, слышимого через разбитые окна, стука по жестяным карнизам этажом выше и журчания потоков воды внутри здания, больше ничего не слышу.

Глючок поймал, Салманов, да? Белочка посетила? Не-ет, с Салмановым такого не бывает. Были шаги, были. Просто тот, кто преследовал меня, не дурак. Не помчит он слепо за мной в место, которое может стать для него западней. Зайдет с другой стороны и попытается взять меня чисто. А уж получится это или нет, зависит только от его опытности. И, блин, моей способности вернуть себе трезвость мышления.

Присев между двумя столами, я пошарил в кармане. Шесть патронов, шесть патронов — почти проговаривал. Должны же где-то они быть!

Ага, развернул хавальник. Может, еще и полный рожок найти хочешь? Пусто в кармане. Да и ладно, всему своя цена: лучше сейчас без патронов, чем перед Гремучим с полной обоймой.

Достаю из-за пояса нож, прочно сжимаю в правой руке лезвием наружу. Ох, в чьих кишках он уже только не бывал… Еще б сейчас помог, вообще цены не было б.

Отдышавшись и смирившись с ударами молота по ту сторону висков, я тихо поднимаюсь и оглядываюсь. Рекламные заманухи с надписями вроде «горячее предложение», «кредит 0 %» черными штандартами выделяются промеж рядов. С потолка свисают пластмассовые таблички с указателями и названиями категорий товаров: холодильники, стиральные машины, телефоны… Сами ряды местами совсем голые — ни тех самых мобильных телефонов, ни пылесосов, ни даже утюгов с тостерами. Редко какая хрень выделяется на светлых стеллажах. Все ценное и малогабаритное повымели мародеры. Я и сам тут, было дело, ложкой загребал. Не понимал еще тогда, что толку от всей этой мандулы как от бабушкиной бижутерии.

Тихо скрежетнуло стекло где-то в дальнем углу торгового зала. Пролезли-таки в окно, сволочи. Может, через главный вход выйти, пока он тут меня меж рядов искать станет? Не дури, Салман, он ведь наверняка не один. Напарничек, вполне возможно, у входа в «гипер» пасется. А тебя как зверя выгнать хотят. Чтоб выбежал и сразу грудью в ствол уперся.

Так что уж лучше вы к нам. А мы уж тут подождем. И я стал ждать. На трезвую отнесся бы к этому занятию терпеливее, но сейчас мне казалось, что на ожидание ушло минут двадцать. Зал «гипера» достаточно большой, но ведь есть еще два этажа, вдруг я наверх побежал?! Чего ж так медленно-то? Кабы знал, как говорится, и вправду можно было уйти уже через складские помещения.

Но когда я уже было поверил, что меня таки глюкануло, над кассой всплыла темная голова.

Свету здесь взяться неоткуда, блик молний слишком короток, но я четко распознал на этой голове скатанную под макушку шапочку. Ха, кто бы мог подумать? Кому ж я еще понадобился, пустой и, считай, безоружный? Гремучему, чтоб его живого черви поточили! И додикам его двум, один из которых вот как раз и пожаловал.

Выдать себя нельзя. Нельзя. А ноги разгибаются сами, толкая тело вверх. Я заставляю себя сидеть, еще хоть бы секунд пять подождать, пока он мимо касс пройдет, но другой «я» — все еще изрядно хмельной — уже стоял в полный рост, слившись с темнотой. Другой «я» смотрел на черный силуэт, проходящий мимо в нескольких метрах, как сбрендивший охотник смотрит на шагнувшего к нему медведя. «Никто не валил косолапого голыми руками? — говорят его глаза. — Тогда я буду первым».

Я смотрел на «договца», и рука с ножом сама отводилась в сторону. Тихо, дабы не раздавить и пылинки, я делаю шаг, еще один. Еще — и оказываюсь у него за спиной, всего в паре шагов. Сейчас я ему тихо так, не шепотом даже, а просто ядовитым воздухом: «Эй». Он обернется всем телом — я знаю — и я прочерчу ножом справа налево, как художник малярной щеткой. И шаг назад, чтоб не обрызгало. Отвратительней всего, когда потом начинает густеть на тебе чужая кровь.

Эй…

Он обернулся, как я и предполагал, всем телом. Резко, будто на шарнире. Рука пошла привычным маршрутом. Я знаю, что, когда наостренное лезвие полоснет по глотке, скорость снизится почти неощутимо.

Да только… Не понял… Че задела?!

Боец, словно его предупредил кто, отпрянул, нож блеснул в темноте широким лезвием и прошел мимо. Ах, я ж… руки стали какими-то чужими. Забыл, видать, да? «Быстрый» ко мне применимо, лишь когда я трезвый, а когда по венушкам спирт бежит, вместо гемоглобина, я больше ассоциируюсь с коченеющим на морозе стариком. Нож не только не получил нужной скорости, он еще и ниже прошел, чиркнул по воротнику.

Уклонившись от смертоносного удара, боец округлил глаза, белки его глаз шарами для кегельбана сверкнули в темноте. Шипучий воздух вперемежку с брызгами слюны прорвался сквозь зубы. Боковым взглядом я успел увидеть, что ко мне летит тяжелый армейский ботинок. Будь трезв, среагировал бы, но, все еще находясь под градусом, я получаю законные сто кило по печени.

Ах ты ж малолет хренов. Меня, старика, сикушник какой-то так внаглую по корпусу пробивает!

Но если б только на этом заканчивался мой позор. Разогнувшись с твердым намерением вогнать нож ему в глаз, я получаю с ноги еще и в грудь. Умело бьет, гад. Тренированный. Следующий его удар окончательно выбивает меня из равновесия. Раскинув руки, я лечу спиной на кассы, переваливаюсь через хромированный парапет с категоричным знаком-«кирпичом» посередине. Приземляюсь в пустых коробках с-под бытовых приборов.

Боец вскочил на кассу, стал на ленте для продвижения товара, направил на меня автомат.

— Бросил нож и поднялся! — приказал он. — Быстро.

Да уж, тут не повертишься. Я оставляю нож на полу, а сам поднимаюсь на ноги. Бешеной гориллой «дог» спрыгивает с ленты, набрасывается на меня. Отпустив автомат, он пробивает мне двойкой по лицу. Спортсмен, гляди. Умело. Я сделал попытку уклониться, но получилось это слишком неуклюже. Схватив за грудки, он поднял меня и швырнул обратно в вестибюль перед кассами. Парапет в ту сторону любезно открылся, но я все равно запутался в ногах и рухнул в пыль. И хоть поднялся достаточно быстро, раззадоренный парень уже был за моей спиной. Развернувшись, я принял толчок прикладом в солнечное сплетение. «Доженок» замахнулся, чтобы им же стукнуть по лицу. Мне просто посчастливилось просчитать его намерение. Я интуитивно наклонил голову, и приклад больно процарапал мне щеку, чуть не оторвав при этом ухо. Правда, это ни хрена не значило, будто я выровнял положение. Неожиданно оказавшийся крепким и сильным малым, «дог» и не думал отдавать мне инициативу. Поняв, что промазал, он набросился на меня всем телом, свалил с ног. Рухнули мы с ним под стол симпатичной кредиторши двумя тяжелыми кулями. «Укорот» больно врезался меж лопаток. Отпустив свой автомат (видать, приоритетной была команда взять меня живым), он одной рукой схватил меня за глотку, а второй собирался вбить мою голову в пол гипермаркета.

Извиваясь, я врезал ему по бороде в ответ, но слишком слабо бьет старик, в которого я превратился. И слишком зол молодой, полный сил и сноровки салага. Он просто не ощутил этого удара. А лишь сильней сдавил мне горло и нанес еще парочку мозговыбивающих ударов. Затем схватил меня за грудки, отнял голову от земли и вперил в меня по-дикарски вытаращенные глаза.

— Я могу тебя у*башить прямо сейчас, тварь! — прошипел он. — На куски порубить и свиньям бросить. Веришь? Веришь, сука?!

Да верю, верю. Не подумал я изначально, а Гремучий ведь и вправду не возьмет себе в адъютанты солдатню из срочников или голоту беспризорную. Он выберет самых способных, разбитных, воспитанных жестокой улицей пацанов, с которыми нестрашно будет нарваться на тягачевскую засаду. Надо было продумать такой нюанс, прежде чем вступать в бой.

— Веришь, спрашиваю? Отвечай, бычара!

Я не реагировал. Моя голова бессильно свисала, я смотрел расфокусированным взглядом в потолок и ждал. Всем своим разбитым естеством я показывал, что полностью выведен из строя. Ворочал языком, закатывал глаза. Типа, невменяем, водка держит и удары по башке знать дают.

Надеялся, что если он почувствует себя увереннее, то обязательно клюнет на мою уловку. Просто я знаю, как в его становленческом возрасте (лет, как я уже говорил, ему где-то двадцаток с лишком) хочется казаться круче, чем страусиное яйцо. И, почувствовав кайф быстрой победы, он непременно захочет еще и самоутвердиться — ощутить преимущество «дога» над тягачом и над остальными из своего отряда.

— Ты че, оглох, с-сука?! — Встряхнув меня за грудки, он наклонился надо мной. Открыл рот в прямоугольной форме, обнажил зубы, дыхнул на меня кишечной вонью.

Да. Этого я и ждал. Если б он меня отпустил и взял в руки автомат, у меня бы не было такого золоченого шанса.

Напрягши шейные мышцы едва ли не до лопанья жил, я ударил его лбом в переносицу. Не хочу себя перехваливать, но это был удар во сто крат мощнее, чем когда он меня стукнул кулаком. Посыл «на Одессу» у меня был отработан годами. Юными. Так что к сегодняшнему дню я смело могу назвать себя профи в этом приеме. Хрустнула кость в расплющенном носу, он взмахнул головой, прижал руки к онемевшему лицу. Я делаю правый хук, кулак вонзается в его скулу. Затем еще. Схватив автомат, который лежал у меня на брюхе, я добавил его хозяину еще и прикладом. Юного «дога» отбросило на сторону, и я смог быстро подняться на ноги. Его поиск себя в пространстве немного затянулся, но следует отметить, что парень — несмотря на хлипкость вида — имел внутри стержень. Вырубить его только одним, хоть и достаточно сильным, ударом не получится. Там, где обычный парнишка умрет, этот только за ухом почешется.

Прямым с ноги я не позволяю ему подняться. Раскинув руки, он отлетает назад, ударяется спиной в стену. Подскочив, я хватаю оказавшийся в бесконтрольном состоянии «галиль» и поднимаю ствол к его подбородку.

В последний миг тот успевает вскрикнуть «Нет!» и хватает меня за руку. Короткая очередь прошибает парню голову. Сползшее по стене тело еще вздрагивает, из простреленного черепа выплескивается черная кровь, дымящиеся гильзы раскатываются по полу будто игровые кости.

В окнах полыхнуло белым, на миг осветив немую сцену. А затем громыхнуло на улице так, что затряслось здание.

Не ругай, Отче, знаешь ведь, я этого не хотел.

Полоска света прошла чуть повыше моей головы, скользнула по стене.

— Карп, — позвали тихо со стороны входа. — Слышь? Кто стрелял?

Я выглянул из-за угла. В предбаннике между двумя раздвижными дверьми (ныне с разбитыми, разумеется, стеклами) на полусогнутых, втянув голову в плечи, стоял второй. Как я и думал, он держал на мушке вход. Не игрался в героя, сразу включил прикрепленный к стволу фонарь. Правильно, игра втемную может дорого стоить.

Я только упер приклад Карпового «галиля» в плечо, как луч резанул меня по глазам. Сволочь, выцепил меня. Тут же начал палить. Пули словно бы отгрызли часть угла. Бетонная пыль повисла в воздухе на том месте, откуда я только что выглядывал.

Перепрыгнув через заклинивший парапет у последней кассы, я прошмыгнул вдоль коротких стендов с компакт-дисками и оказался на рядах с белыми прямоугольниками стиральных машинок. Их мародеры не брали — очень уж габаритен такой взяток, да и по востребованности этот мусор был вне рейтинга.

От входа снова раздался грохот стрельбы, пластиковый стенд с музыкой и компьютерными играми разлетелся вдребезги, осколки дисков с зеркальным покрытием блеснули тысячью радужных бисеринок. Пластиковая конструкция завалилась, открыв обзор и дав мне, наконец, возможность огрызнуться. Вынырнув в прорехе между большой «Занусси» и чуть поменьше, я выстрелил в излучающую белый свет и череду огненных вспышек точку. Посланцы короткой очереди, ударившись во что-то металлическое у входа, брызнули снопом искр. Свет погас. Первой мыслью было, что я нащупал сукина сына, но мгновение спустя я понял, что промазал. Боец коротко матернулся и застучал ботинками по кафелю. В зал переместился, поближе ко мне, а фонарик, дабы не палиться, скорей всего выключил сам.

Не следует забывать, что стрельба всегда привлекает внимание алчущих легкой наживы тягачей. Грохот автоматных очередей на многих действует как запах сыра на ту крысу из диснеевского мультфильма. Ведь стрельба в пяти случаях из десяти кончается взаимоистреблением, а если и нет, то всегда можно «помочь» победителю, шмальнув ему в спину. В любом случае, при удачном раскладе есть недурственная возможность разжиться путным барахлишком. Из этого следует, что нужно побыстрее решать проблемку со стрелком, пока сюда не набежали желающие выловить халявку. А таких у нас тут на Вишенке хоть жопой ешь. Сам ведь такой.

Переместившись подальше от белых стиральных машинок, я замер за выставленными на невысокий подиум газовыми плитами. Вокруг них стояли припавшие пылью пластиковые указатели с надписями «Летняя распродажа. Скидка до 30 %». Прислушался. В ушах монотонный привычный посвист, но остальные звуки я слышу достаточно отчетливо. Да и боец не ведет себя как шпион в комнате, перечеркнутой лазерными лучами сигнализации. Что-то глухо хлопнуло по курсу на одиннадцать часов, на слух так приоткрытую дверь холодильника нечаянно закрыли. Затем стекло хрустнуло под ногой, уже на час. Продвигается он быстро, но непродуманно, полагается на фарт и чутье. Храбрый. В спецназовца поиграть хочет.

Что ж, удачки ему.

На корточках я отодвигаюсь назад. Благодаря дроби дождя по жестянке где-то за окном, почти беззвучно. Автомат держу у плеча, стволом вожу синхронно со взглядом. Шуршание послышалось где-то слева, но заметно ближе. Как гусь, я вытянул шею, кинул глазом над газовыми плитами, но не увидел преследователя. Пустые стеллажи, которые тянулись за рядом газовых плит, были невысоки, но парень все же не гулял как по мостовой. Один раз мне показалось, что я увидел мелькнувшую скатанную под макушку шапочку на два часа, в ряду с пылесосами, но стрелять и выказывать своего места расположения я не собирался.

Пошаговая стратегия, его ход.

Отступив назад еще и перейдя в другую часть зала, отделенную стеной с широчайшим проемом посередине, я тихо приблизился к пологим ступеням, ведущим на второй этаж. Их форма напоминала график задолженности перед банком убыточной фирмы: вверх, затем короткое выравнивание положения — попытка платить по счетам — и затем снова вверх.

Хромированные поручни с обеих сторон были закрыты полиэтиленовыми транспарантами с броским названием «гипера», репликами о горячих предложениях, броскими заявлениями о гарантиях. Затаив дыхание, я вполз на эти ступени, добрался до промежуточной площадки и лег на брюхо так, чтобы держать на прицеле подход к ступеням.

Он наверняка решит, что я пошел на второй этаж. Я почти уверен в этом.

Прошла минута или чуть больше, но боец не шел. Следует отметить, он научился быть тихим. Потоки воды, сбегая по ступеням, журчат у меня под самым ухом, но клянусь, сейчас я услышал бы, даже если б он сопел носом. А он будто осилил закон левитации, перемещался в пространстве без помощи ног. И вот, даже не звук — просто взмах крыльев бабочки — как мне показалось, буквально на самих ступенях.

«Черт, да он проходит подо мной!» — вспыхнуло у меня в голове.

Стараясь не породить и шороха, я сначала становлюсь на колени, потом медленно и аккуратно выглядываю из-за транспарантов. Разгибаюсь еще и заглядываю под ступени.

Бинго!

Из темноты выплывает сначала черный ствол — он плавными рывками тычется вправо-влево, — затем появляются руки и голова бойца. Отсюда я могу подстрелить его как замечтавшегося в поле тушканчика. Выпущу пулю прямо ему в дурацкую шапочку. Опускаю ствол своего «галиля» вниз…

Сколько у меня патронов? Может, поэкономить боеприпасы-то? Патрон — не гриб после дождя. Особенно этот заморский. Черт поддернул: завали вручную, слабо? И то не медля, ибо, если отпустишь, придется стрелять.

Наклонившись через поручень, я набросил бойцу на голову провисающий ремень, перекрутил автомат. И прежде, чем «дог» успел что-то понять, я прыгаю на него сверху. Валимся на пол вместе, совершаем кувырок, он оказывается лицом вниз, придавив своим телом оружие, я влезаю ему на спину.

Зашипел, слюнями сквозь зубы запузырил, на вытянутых руках пытается подняться. Давай, сука, давай. Брыкается как поджарый мустанг, силясь сбросить меня. Я перекрутил ремень еще раз, еще, потянул «дога» на себя.

Закончилось это спустя минуту. Ногами он задергал синхронно, как кролик с перебитым позвоночником. Руки, что тянулись ко мне, сгребая в кулаки воздух, упали. Но я все еще зачем-то душил его.

А затем последовал тупой металлический удар по затылку, и я повалился на мертвого «дога».

Очнулся, когда светало. Разлепив веки, я обнаружил себя лежащим на асфальте, у входа в то же злополучное «Комфи». В неглубокой, широкой луже воды, перемешанной с кровью, что смыл с меня ночной дождь. Ветер пускал по ее поверхности мелкую рябь, легкими лодочками гонял туда-сюда пожелтевшие листья березы. И мне подумалось, что теперь я точно заболею, а дома нечем сбить температуру. Придется тащиться к Валерьичу и одалживать у Сирка глаза, я ведь с ним еще за прошлый раз не рассчитался.

Все, произошедшее ночью, казалось просто дурным сном. Мне часто такое снится. Но стоило сморщить лицо и ощутить боль не затянувшихся ран, как я понял — если это и был сон, то его последствия вполне-таки реалистичные.

Быстро привыкший к чуду, я было понадеялся, что оно случилось вновь, и кто-то меня вытащил из передряги, но невозможность пошевелить руками и подняться быстро обломала эту надежду. Руки у меня были связаны за спиной настолько туго, что я не ощущал пальцев. Ноги, по ходу, тоже стянуты.

— Очухался? — спросили сзади.

Я перевернулся на спину, улегшись в лужу, и увидел Гремучего. Вольготно протянув ноги, он сидел в кожаном кресле на колесиках и усердно вымачивал кусок хлеба в банке с консервами. На ней не было этикетки, но запах не спутаешь — это была черноморская килька в томате.

Сволочь.

— Пацанов моих ты неплохо поломал, — он указал в меня куском вымазанного в оранжево-красный соус хлеба. — По ходу, недомерил я тебя, Салман. Карпик-то мой раньше в тайцах по Виннице ходил. — Он отправил кусок хлеба в рот, тщательно прожевал. — А ты его уделал.

— Так и мы не носки вязали, — отвечаю, ощущая как надтреснули и закровоточили раны на губах.

— Да эт и ежу понятно, Глебушек. Но вот дилемма. Раз ты у нас матерый такой, на кой хрен тебе дались те три ушлёпа? Ладно Ряба. Ладно еще «братан» твой бритоголовый. Но старик? С одним, на хер, патроном. Как ты с ними в дело вошел? Я так мыслю, если б не Левон с пацанами, ты бы и сам ту муку нарубил бы, верно? Так для чего забурился в это шобло? Чтоб спалили тебя ни за хрен собачий?

— Не поверил? — бессильно улыбаюсь.

— А-а, — отправив еще один кусок хлеба в рот, качнул головой Гремучий. — У нас, — он хитро на меня посмотрел, — везде должны быть свои глаза и уши. Везде, Салман. И раз такое невпариться совпадение, что отстегнул ты Калмыку шестью «пятаками», как я мог не подумать, что ты тот самый хренов счастливчик? Или, может, возразишь?

— Пристрелишь, если возражать стану?

Он отбросил пустую банку, подкурил сигарету и откинулся в кресле, забросив ногу на ногу. Ну тебе взаправдашний директор, решающий принимать ему условия соглашения или послать партнера в жопу.

— Скажу тебе по чеснарю, Салманов. Лично мне по хер, что ты там набедокурил ночью. Вся эта байда, типа там торговля, «Урожаи», то-се, мне особо никуда не упирается. Я всегда знал, что ничего путного из этого не выйдет. И Нанаю то же рисовал — не будет здесь ни хера. Как по мне, то валить надо с Винницы, выпадать где-то на богатом селе и типа фортик образовать. Селяне пашут, мы их стерегем. Ту же муку прогоняем на патроны, пока они есть. А там зырить будем. Так он нет, уперся, мол, пока есть что здесь ловить, будем ловить, а на село всегда успеем. И чо? Наметил вона барыжню на «Урожае», так разве такие как ты дадут чего-то выловить? Вы же как мухи, епанарот! Не успеешь бздануть — уже летят, говно, думают. И знаешь, чо хуже всего? Что вы, — он прищурился, когда дым зашел в глаз, — когда жрать станет нечего, с Винницы тоже чухнете. Мне придется на такую мразь, Салман, тратить гребаные маслины. Ты же не пойдешь ко мне пахарем, да? Извозчиком даже не соизволишь. Ты будешь, сука, искать даунов вроде Рябы, чтоб вместе с ними сквозануть на мой склад и выкатить мешок муки. Или нет? Ну останови меня, если я чо неправильно тру. Тебе же типа западло со мной в одну фирму, ты лучше одиночкой шарить будешь, что крыса по амбару. Или, мож, скажешь — балаболю?

— Да все по теме, Гремучий, — спокойно отвечаю я, продолжая лежать что на пляжу. — Вкалывать ни на кого я не стану, это верно. Но, — выдавливаю лицемерную улыбку, — с каких это пор ты начал так рьяно к ворам относиться? Напомни, может, это у меня за пазухой две кражи и разбой, а? Чего ж сам-то на говно летел, когда ювелирный на Пушкинке открылся? Считаешь, рыжье мести оправданней, чем муку? А гоп-стоп с гастарбайтерами из Италии? Скольких ты почистил? Или не в счет тогда было? А теперь морщишься, что я у тебя ворую?

— Зарываешься, Салман. Но даже раз такой базар пошел — другие времена тогда были. У руля торчал тот, у кого мази на счетах больше. Кто мог на карман папуле куклу сунуть и конкурента, в лице тебя, в толчке смыть. Когда не откроешь хренов ларек с хот-догами, пока в сотню жоп не воткнешь по зеленой трубочке. Сейчас нет папуль. Не перед кем кланяться. Равенство, епта. Земель — обосрись. И если я начинаю какое-то дело, а ты идешь ко мне воровать просто потому, что тебе впадло самому что-то делать, назови хоть одну причину, по которой мне не стоит тебя грохнуть.

— Интересно, Гремучий, ты знаешь, почему тебе никогда не сравниться с тем же Нанаем?

Мне понравилось то, как он встопорщился. Конечно, я схлопочу по зубам за такое, но разве оно того не стоит — высказать этому ублюдку в харю, что я о нем думаю?

— Ну так я тебе скажу. Твой бугор никогда не станет заводить сопливые речи обиженного мальчика-с-двумя-ходками о том, что ему в прошлой жизни не давали открыть ларек. Где ж твои подвязы, авторитет? Чего ж ты на зоне не обзавелся нужными людьми? Или ты на зоне парашу стерег? А сейчас лепечешь мне тут о фортике, где ты будешь князьком и где все будет как в сказке. Нанай, в отличие от тебя, предельно ясно понимает, что с вояками, приличным арсеналом и достаточным авторитетом на районе ему не нужно думать ни о каком переселении ближайших лет пять уж точно. А ты водишь мелко и мыслишь на уровне примата. Потому никогда и не займешь место смотрящего, свои же будут презирать тебя…

— Закончил? — Громадина Гремучего возвышалась надо мной корабельной мачтой.

— Ага, приступай.

Попинал малехо. Я где-то откатился, а где-то получил. Главное, башка осталась неповрежденной, а бокам не привыкать. В такие минуты вспоминаются замесы с мусорами. Бывало по молодости, не раз с пэпээсниками в подобные игры катал…

Он вытащил из-за спины мой нож. Присел, схватил меня за шиворот.

«Ключ!» — блеснуло в голове. Он хапнул чуть левее того места, где находилась моя нычка. Сам не знаю почему, но в тот миг собственная жизнь меня заботила даже меньше, чем данное поручение. Чертовски не хотелось, чтобы Гремучий нащупал заначенную железяку.

— Есть еще желание умничать?

— Да как-то… — Я сплюнул кровь с разбитой губы.

— Я те устрою, сука, сравнялово, — процедил он сквозь зубы, упер лезвие мне в глотку. — Заикнись еще только. Понял?! Прогуляемся сейчас с тобой, я тебе ноги развяжу, но не вздумай глупить. Убить не убью — не дождешься, а пальцы отрежу. Или еще чего, поважнее.

Он разрезал веревку на ногах, грубо схватив за рукав, помог мне подняться. Толкнул вперед, и мы пошли. Разумеется, по направлению в центр города. К «конфетке», на их базу, где с меня выбьют признание и решат, какую казнь я заслуживаю за свой дерзкий поступок. Само собой, я постараюсь этого не допустить. Уж не знаю, что там Гремучий думает, но глупить я, конечно, стану. Дорога до «конфетки» дальняя, будет время пораскинуть мозгами и попытаться прорезать косую лыжню. Даже, скажем, примерно с твердой половиной залога на успех. Парней-то я убрал, ствол только один остался.

Ну эт, конечно, если мы никого из других «дожьих» отрядов не повстречаем, и они не согласятся подсобить «заму» доставить зловредного тягача на базу. Не хочется о том думать, но тут всяко бывает. Счастье, как видим, падает точечно.

Километра три прошли, никого не опасаясь, по тротуару. Я — впереди, с двумя пустыми «галилями» наперевес и родным «укороченным» в придачу. Гремучий метрах в трех позади, налегке, с каким-то короткостволом вроде «гюрзы» (которым, кстати, он меня и вырубил в гипермаркете) в руке. Молчит. Видать, за живое я его задел, когда с Нанаем на весы кинул. Да он ведь и сам знает, что до волчары класса Наная у него не дорос. И вряд ли дорастет, потому и бесится. Он ведь токмо самими ходками кичится, мол, сидевший, купола вона на спине. А что авторитетом на киче не оброс — молчит. А тут я — мало что не сидевший, так еще и на попуск его кидать буду. Мол, братки его бортовали, даже с ларьком не помогли. Прострелил бы он мне башку за такую выходку, и все дела. Да цены тогда с меня мало, могут и не поверить на базе, что это я такой на их «Урожай» здоровьицем рискнул наскочить. Доказ нужен, того и ценен я.

Ожил Гремучий, лишь когда из большого здания главного офиса «Приватбанка», что на 600-летия, послышался шум беготни. Замер и я, безоружный, когда из парадного входа выбежали двое. У одного рюкзак за спиной, на вид гиря килограмма три болтается, второй пустой, с каким-то самопалом в руках. Заметив нас, остановились в нерешительности, пронзили взглядами Гремучего, направившего в их сторону ствол пистолета. Правильно, на меня-то, вываленного в грязи и с руками завязанными, чего смотреть-то? Все со мной понятно, на заклание «дог» ведет.

Как бывает в таких случаях, парни мысленно спрогнозировали наше поведение и, решив, что Гремучий не станет ввязываться в их дела, продолжили бег. Обогнув ржавую «девятку» на парковке, они пересекли улицу и дали чесу в сторону парка.

Гремучий напрягся снова, когда из того же офиса выбежали еще двое запыхавшихся парней. В дутых ватных куртках, зимних спортивных штанах, без шапок, рожи заросшие, в руках тоже типа обрезы. Кого же эти парни мне напоминают?.. Ах да, напоминают тех, что десять секунд назад здесь промчали. Я не оракул, но понять несложно: зуб даю, первые кинули вторых возле схрона. Банальщина…

— Где они, сука?! — завопил первый, таращась перед собой.

Второй помотал головой в обе стороны.

— Съе*ались, говнюки, ля.

— В парк?!

— Скорее всего, пидорасы!

Они, казалось, нас в упор не хотели замечать. Второй, остановив, наконец, взгляд на Гремучем с пушкой в руке, на секунду задумался. Но не о том, вылетит ли из «гюрзы» пуля, а, скорее, о том, ответит ли «дог» на его вопрос. Тут ведь ясно, что при нынешнем положении вещей нужно дважды подумать, стоит ли озвучивать перед кем-то свои вопросы. Особенно если этот «кто-то» — «дог». Да и я, такой же тягач как они, отвечать им не обязан.

Словно прочитав мои мысли, парни сначала попятились, не спуская с Гремучего глаз, а затем обогнули ту самую ржавую «девятину» и замелькали пятками к городскому парку.

Жаль. Я надеялся, что все-таки завяжется выясняловка, в ходе которой обозленный на меня Гремучий несколько грубо выразится, а взведенные парни не поймут тона. И начнется пальба… Мамоньки, а ведь это был бы просто флеш-рояль! Беги тогда — не хочу.

Но спустя всего минуту на улице снова стало тихо и безлюдно.

Безлюдно — это, конечно, если не считать высохших останков двух людей под стеной пятиэтажного дома — спрыгнули с балкона в разгар эпидемии. Похоже, одновременно. Собаки давно разодрали одежку, разделывая тела. А птицы доклевали останки.

Безлюдно… Безлюдно — это если не видеть свисающую с окна того же дома кость руки. Или продырявленного пулями скутера, вместе со своим хозяином залетевшего под днище БТР. Ветер шевелит воротником грязной рубашки.

Безлюдно — это если не видеть останки тела, по которому проехал танк. Или того парня на скамейке, что сам вынес себе мозг из ИМ. Мимо него я проходил сотню раз, но сейчас приостановился. Может, я впервые ему позавидовал?

Толчок ствола в спину — неприятное ощущение. Испытываю его не впервые, но так и не могу смириться с тем, что меня ведут. Уж как-то привык наоборот.

— Шагай.

И мы пошли. По пути встретили живого. Моего «коллегу», также одиночку, тем не менее пожелавшего обойти стороной. «Прости, дружок, — говорили его глаза, — „Дог“ хоть мне и не кум, но встревать меж вами не стану».

Да ладно. Можно подумать, рассчитывал на это сильно.

Отряд шушкинских «сыновей» высматривал нас в бинокль метров с пятидесяти, ошиваясь в районе «книжки».[12] Где-то в области копчика сформировалась мимолетная надежда: а вдруг кто сейчас Гремучему из «драгунова» в ухо влепит? Ну мало ли, может, личные счеты у кого? Но слишком быстро исчезает эта детская надежда. Будь я сам в числе «сыновей», стрелял бы? Нет, конечно. Кто так счеты сводит, пусть и личные?

Потом еще слышались чьи-то крики со стороны обгорелого универмага. Один из голосов принадлежал женщине, но визгливым и близким к истерике как раз казался мужской. Нынешнему положению женщин, предоставленных судьбой самим себе, я вообще не завидовал. Уровень их озверелости все еще недотягивал до нашего, а потому зачастую их исход решала неготовность переступить через себя и воткнуть палец нападавшему под бровь. В данном случае крики затихли в тот же миг, когда там грянул выстрел. Вот и нашелся весомый аргумент.

Пройдя мимо оставшегося в стороне универмага, мы поднялись на Соборную… Главную улицу города. Довольно-таки узкую для центра, брусчатую, неудобную. Проехать по ней днем даже мне, байкеру, было настоящей пыткой. Трамвайные колеи, неуклюжие троллейбусы, бесконечный поток маршруток и неуравновешенных таксистов, пешеходные переходы через каждые десять метров и брусчатая проезжая часть — все это делало Соборную прыщом на заднице каждого следующего поколения градоначальства. Впрочем, до операции дело так никогда и не доходило, прыщ беспокоил пять лет, а потом передавался по наследству другому, кто садился в кресло мэра. Наверное, так должно было быть до конца света. И вот, когда он настал, улица пришлась ему именно в таком виде.

Сейчас Соборная была свободна. Много машин осталось гнить у обочин и посреди дороги, обесточенные троллейбусы и красно-желтые вагоны трамваев остались на своих местах с открытыми дверями, но их наличие на обезлюдевшей улице скорее добавляло ей памятной скорби, чем напоминало о прошлых днях.

Центр.

Под ногами скрипят осколки стекол, по тротуару рассыпаны куски кирпичей, тут и там асфальт вздыблен островами ныне пожухлой травы, от многих почернелых зданий несет сыростью и все еще гарью. Фрагменты одежды — цветастых летних платьев, разорванные дорожные сумки и просто сменное белье грязными кучами нагромоздились на сточных решетках. Плакаты с изображением зеленого шарика и расклеенные по всему городу памятки о способах и средствах индивидуальной защиты от вируса порядком выцвели, покрутились как старые фотографии, местами оборвались. Ряды дыр в стенах от автоматных очередей, провалы в зданиях и обгоревшие танки, в сумасшествии своем открывшие огонь по гражданским…

Все как раньше. Все на своих местах. Немая картина безумства.

А над головой поскрипывают высушенные скелеты. Жертвы неповиновения, ярлыки стоимости сопротивления «дожьим» патрулям.

Порой ночами, когда поднявшийся ветер раскачивает эти поклеванные воронами мумии, скрип веревок слышен за многие кварталы отсюда. «Мы здесь, мы здесь» — перестукиваются морозными ночами заиндевелые кости. А сама улица в непогоду выглядит до того жутко, что соглашаешься обойти ее десятыми путями, абы только не приближаться к этим мертвым маятникам. Иногда ведь кажется, что они на тебя смотрят. Оттуда, с высоты. Смотрят, как на карточного должника. Проиграл, а не висишь. Везунчик.

Даже сейчас, ясным днем, проходя под просыпающими сухую труху висельниками, как новогодние игрушки развешенными от второй школы и вплоть до самого моста, чувствуешь себя не совсем уютно. Это если мягко сказать. Знакомых много. Тех, кого бы и не подумал тут встретить.

— Привет, Костян, — тихонько говорю, проходя под пацаном лет восемнадцати. — Как ты там?

Помню его, кинул в «договский» бэтээр коктейль и промахнулся. Висит теперь, в тех самых шортах с пальмами и белых кедах.

— Дядь Коля, — болтается рядом труп в спортивных штанах и домашних тапках, — и вы здесь? Таки отправили на фонарь.

Еще один знакомый висельник.

— Андрюха? Ты, что ль?.. О, здорово, мужики… Баштан, Вася, мы с первого класса вместе… и отвечать за все тоже будем…

— Чего там молишься? — буркнул Гремучий. — Корефаны твои тут? Скоро передашь привет.

— Ленка?.. — Пропустив мимо ушей слова Гремучего, я присматриваюсь к человеческим останкам женского пола в кожаной юбке и черной майке с надписью «No trespass». На почерневшей, высохшей коже лодыжки тату в виде мотылька. — За ким чертом, Ленка? А-а, понял. Даньку взяли… — На фонаре напротив ее парень; тоже, помнится, бунтовать пробовал. — Привет, Малой…

Много знакомых, по имени всех и не упомню. Лица поменялись. Вороны здорово работают.

Да уж, бывал я тут нечасто… После окончания эвакуации бродил по Соборной раз пять, не больше. Школа, университет, драмтеатр, кино, библиотека, облсовет, церковь, громадина телерадиокомпании — ничего ценного из себя для тягача не представляли. А негустые околоцентральные жилые массивы были обчищены еще в самом начале. Еще когда на Советской площади русскими был развернут санконтроль и съехавшиеся со всей области люди мариновались в многокилометровой очереди. Уже тогда потребность в воде и пище вынуждала даже добропорядочных интеллигентов таскаться по историческому центру с фомками и искать пищу для оставшихся в очереди детей. Так что ловить нам тут уже было нечего, все равно что урожай собирать после налета саранчи.

На стене кинотеатра имени Коцюбинского вместо афиш большое цветное граффити: эксцентричный персонаж из мультфильма «Тачки» — с заячьими зубами, однофарный коричневый эвакуатор. Аутентификация тягачей глазами вояк. Над ним громадный черный молот с аббревиатурой «ВВ» на рукояти. А внизу, на земле, десятка полтора высохших трупов валяются, ветер свистит в пустых глазницах черепов, шевелит клочками волос.

Расстрельная партия. Ювелирный символизм.

Впереди, километра через два, начнется территория, которую «доги» держат на усиленном контроле. Мост, автовокзал, гостиница, кондфабрика — их вольер. На всех подходах к площади перед бывшим Детским миром размещены заградотряды, улицы забаррикадированы, в ближайших зданиях полно сигналок и растяжек. Контролируют «доги» свой райончик, мама не горюй. Слинять там будет уже невозможно.

Поэтому именно здесь, на узкой Соборной, нужно попытаться дернуть. Гремучий, правда, так и не заговорил, сволочь. И я обернуться не могу, чтоб оценить степень его готовности, а, попробовав пару раз сымитировать ситуацию типа в ботинок мне камешек попал, так ничего и не добился. Как приклеенный, Гремучий держался у меня за спиной и на каждую заминку реагировал короткими нелитературными понукиваниями.

Я уже говорил, понятия не имею почему так происходит, но иногда у меня мозг срабатывает сам по себе. Ну как лампочка в десантном вертолете загорается.

Беги!

И я не могу не послушать его команды. Буцнув носком ботинка по детскому резиновому мячу, я на мгновение отвлек внимание конвоира. Спущенный мяч лениво покатился влево, а я — как ураганом снесенный — рванул вправо. В распахнутые двери гостиницы с бесхитростным названием «Винница».

Бывал я здесь, бывал. Помню даже, как консьержку звали, старенькая такая, хорошая женщина, Тамара Федоровна. Без регистрации на пару часов договориться можно было, когда имелось кого в номер затащить.

Гремучий за мной буквально в тот же миг ломанул. Беззвучно, не стал размениваться на громогласные восклицания. Я не низкий, но этот «пес» повыше меня на добрых две пачки сигарет будет. Шаг — что твой циркуль агрономический. Я сразу к ступеням, взмываю на второй этаж, но он, зараза, тоже не смущенный ботан на вечеринке. Приглашения не ждет. Впереди коридор метров двадцать с небольшим окошком в конце. Я не знаю, что меня там ждет, но бегу. Запыленный паркет вздрагивает под нашими шагами, серые клоки тумана взмывают вслед. Конвоир кричит, чтобы я остановился, приперчивая требования отборным матом, но, пока я могу бежать, хрен меня словами остановишь. Опрокидываю тележку со столовыми принадлежностями. Но это едва ли остановит преследователя. А были б у меня хоть руки спереди, не говоря уж о том, чтобы развязанными счастье выпало махать, вообще бы бой принял. Он ведь не убьет меня. По крайней мере не заинтересован в этом. Так чего б не попробовать?

Но то все мечты. Пока что я бегу и чувствую, как быстрые, громыхающие шаги становятся все ближе. На мне ведь мокрая одежда и дополнительный вес в виде долбящих по спине автоматов. Еще миг — и он до меня дотянется. Дверь одного из номеров приоткрыта на треть. Как конь, которому натянули вожжи, я торможу возле белого пятна света на полу. Пыль в коридоре с отвисшими от сырости обоями стоит столбом, от грохота нашего забега висящая на стене картина полетела вниз. Нагибаюсь — это инстинкт! — когда понимаю, что Гремучий собирается заграбастать меня обеими руками. Проскальзываю под ними и вбегаю в номер. Это напоминает детскую игру в догонялки, совершенно неуместную и аномальную, стоит только взглянуть на наши лица. Но, тем не менее, от исхода этой игры зависит моя судьба, так что к черту нашу недетскую мимику, тут бы жизнь не проиграть.

А ведь не зря я в этот номер-то так хотел. Еще одно чудо памяти — номер двести двадцать. Я ведь здесь бывал. Знакомая обстановочка. Короткий коридорчик, туалет и душ справа, там дальше квадратная комната на две койки, широкое окно с выходом во внутренний дворик гостиницы. Надеюсь, тут открыто окно. В большинстве домов балконы и окна остались открытыми. Несмотря на рекомендации медиков иммунитетчикам законсервироваться в квартирах, жара требовала глотка свежего воздуха. Быть может, если в номере окно также открыто, то я почти спасен — прямо под ним должен быть кузов от старого «газона» с будкой. Горничные в него складывали тюки с грязным бельем. Спрыгнул на него — и мотай. А там, глядишь, и от Гремучего уйти можно. Если только окно открыто…

В комнате пусто, на прикроватной тумбе в вазе поклонившийся гербарий, на спинках кроватей белеют накрахмаленные полотенца, подушки умело подбиты остриями вверх. Будто убирались здесь пару минут назад. И, уходя, конечно же… тщательно закрыли окна.

Интуиция иногда подводит. Остановившись перед большим стекольчатым прямоугольником в стене, я пытаюсь, наверное, силой взгляда выдавить стекло. В следующий миг я уже вскакиваю на тумбочку, опрокидывая вазу, и ударяю в окно плечом. Будь у меня лишняя секунда, я бы его обязательно вышиб, но мощные лапищи хватают меня за подол бушлата и тащат назад. Не имея возможности балансировать руками, я падаю навзничь, что мешок. Дыхание сбивается, легкие, такое ощущение, сжимаются, как две пустые грелки. Руки сводит судорогой, автоматы отпечатывают рельеф на спине.

Но не это хуже всего. Я открываю рот как жаждущая воды рыба, но вместо воздуха меж зубов мне суют ствол. И глазами настолько дикими смотрят, что даже предчувствуешь уже, как от выстрела разляпаются по всему двести двадцатому твои мозги.

— Побегал?!! Потрошок с-сучий? Чо, думал оборваться, да? Свое местечко на фонарике занять не хочешь? А придется, гумза расфуфыренная, придется. Только теперь уже не сразу. Сначала тебя с недельку любители тугих задниц паровозиком отшкворят, а потом еще недельку беззубой соской поработаешь. Док тебе все до последней фиксы вырвет, чтоб водичку только пил. Это я, — он указал себе на грудь, — тебе лично обещаю, понял? А теперь, чтоб ты не решил, будто я порожняки гонял…

Гремучий извлек из-за спины коварно блеснувший лезвием нож, приложил острие к уголку моего правого глаза.

— Не дергайся, а то еще мозг нечаянно выну.

Но не дергаться я, разумеется, не мог. Отклонился, хоть при этом мушка «гюрзы» продрала мне нёбо, засучил ногами, пытаясь перевернуться. Тем не менее севший мне на живот Гремучий казался всадником нерушимым. А, ударив его несколько раз коленями по ребрам, я только усугубил ситуацию.

— Да не вьюни ты, шумаротник, ля! — Он ударил меня рукой с ножом по лицу, рассек щеку под глазом. — А то обе бульки потушу сейчас, понял? Даже кто давать будет, не увидишь.

На его губах пупырышками пенилась слюна, по лбу покатилась вниз одинокая струйка пота, а глаза превратились в два бильярдных шара с черными маслянистыми пятнами по центру и жмутом красных нитей. Он коснулся лезвием века, я даже ощутил как оно углубилось в мягкую кожицу между глазом и глазницей.

— Понял, спрашиваю?!!

На мою очередную попытку отвернуться, Гремучий еще глубже запихнул ствол.

И — у-у-у-у! — это был неправильный ход!

Зря ты это сделал, дядя. Зря побеспокоил мой рвотный центр. Ведь делать это человеку, желудок которого доверху наполнен калмыцкой бодягой, очень нежелательно. У меня даже не было рвотных порывов — кислотно-ядерная смесь поднялась по первому же зову. И я блеванул Гремучему прямо в пистолет. Воняющая желудочным соком и спиртом жижа фонтаном забрызгала руку, отборные ляпцы полетели ему в лицо. Он непроизвольно отдернулся, убрал изо рта пистолет и замер в позе блондинки, которой на грудь выхлюпнули ведро помоев. Растерянность, злоба и непонимание, как кадры диафильмов, сменялись в его глазах. Вторую волну блевоты я специально подбросил как можно дальше, издав при этом такой страшный звук, что казалось, вслед потянутся изо рта кишки.

Он был готов меня убить прямо здесь, не дожидаясь пока мою «тугую задницу» обработают его друганы с базы. Но прежде ему следовало с меня слезть, если не было желания окончательно стать облеванным с головы до ног. Ругнувшись и ударив в бешенстве меня рукоятью пистолета по голове, он вскочил, в спешке бросил оба оружия на кровать, сорвал со спинки махровое полотенце и принялся избавляться от розово-желтых ляпцев на лице, руках, форме. Внутри него, под толстой прослойкой привыкания, все еще тлели остатки человека из прошлого. При выборе варианта, быть ли ему облеванным, но держать меня или выпустить меня и очиститься, он выбрал, конечно, второй вариант.

— Ах ты ж брыдота, ля! Ты посмотри, а? Ур-род, ля… Ну чо, облегчился, скиняра е*учий? Сейчас я тя… сейчас…

Это был мой шанс. Второй. Чем тут рисковать? Жизнь моя итак уже на фонаре болтается, вопрос только с глазами я там повисну или нет.

Плавно перевернувшись на бок, спиной к Гремучему, и издавая такие звуки будто меня еще рвет, я внутренне сосчитал до одного. Выбрал момент максимальной отвлеченности, когда «дог» стал к окну лицом, усиленно стирая с лица блевотню и словно чудодейственный приговор бормоча под нос проклятия. Левой ногой я выстреливаю перед собой, словно собираясь выполнить элемент нижнего брейка. Без рук встать тяжелее, но, оттолкнувшись локтем, мне удается принять вертикальное положение. Гремучий реагирует в тот же миг. Я стою уже на одном колене, словно собираюсь признаться в любви кому-то в коридоре. Отбросив полотенце, он хватается за оба оружия. Понимает, что сейчас начнется вторая часть Марлезонского балета и, возможно, придется побегать — неразумно в таком случае оставлять ствол в номере. Но пока он отвлекается на подбор оружия, я уже беру низкий старт.

Из номера вылетаю стрелой. То ли и вправду так быстро, то ли так неожиданно для Гремучего, но кажется, за мной не сразу застучали эхом его шаги. Неужели дал форы? Выбежав в коридор, я ногой толкаю дверь — выдвинутый язычок замка в моей памяти зафиксировался нелепой ассоциацией о серебристом трамплине для мух-экстремалов. Дверь захлопывается с этим вожделенным звуком: ш-шлоп! Да, это лучший звук за сегодняшний день. Я рисую себе картину, как Гремучий с обеими занятыми руками возится со старым советским замком, который, возможно, в бонус еще и заклинил. Но, блин, все оказалось куда проще.

Два раза в номере грянули выстрелы, замок всхлипнул, дверь брызнула щепками. В следующий миг ее вынесло, словно взрывной волной. Я оглянулся лишь раз, так чтоб краем глаза оценить свои шансы.

Увиденное не радовало, честно признаться. Гремучий словно бы превратился в бойца из «мортал комбат». Глаза под сдвинутыми косматыми бровями дикие, гневные, ненавидящие. Рвать меня будет голыми руками, в этом даже не сомневайся. Выколотый глаз? Да чепуха это, разминочка перед спаррингом. То, что он со мной сотворит, когда поймает, станет мастер-классом даже для опытных садистов. Чувствую это ставшей чрезвычайно чувствительной пятой точкой.

Поэтому сдохни, Салманов, но не дай себя поймать!

Он мчит за мной как гребаный терминатор Т-1000. Я сворачиваю на ступени. Были б развязаны руки — перепрыгнул бы через поручни, а так приходится по-правильному. Но ничего, я — быстрее пули. Одна из них вмазалась в стену немного правее плеча, другая дзинькнула где-то в конструкции поручней. Гремучий, по ходу, решил со мной не цацкаться. Тем не менее не воспользовался случаем, не перемахнул через поручни, а ведь мог бы мне просто на голову упасть.

— Чо, вправду фартовый?! — закричал сверху Гремучий. — Догоню, будь уверен, фуфелок, — шарф на шею примеришь. Зуб пидораса даю! Твоими же кишками удавлю.

Свернув от ступеней, я даже почувствовал запах последождевой свежести, который ждал меня снаружи. Соснешь ты, Гремучий. В душе меня аж подбирает засмеяться. Ну не засмеяться, так оскалиться во все тридцать два. Я же как колобок, «дожара», и от бабы утек, и от деда утек. И от тебя…

Твою мать!!!

Перед самым выходом мне пришлось останавливаться как галопирующей лошади перед обрывом. По инерции наклониться, едва не достав клювом пола. Тяжело дышащий, грязный, мокрый, окровавленный, с разбитым лицом, весь в собственной блевотине и с арсеналом бесполезного оружия за спиной, я замер на пороге распахнутых дверей. Что твой индеец с пером в голове перед гаубицей.

Хищными глазами, стоя в предбаннике гостиницы, на меня смотрела еще одна… две, три, четыре, пять… пять чертовых громадных, бежевых и бежево-черных проблем. Породистых проблем. Уши купированы — чуть не полностью срезаны, от хвостов тоже короткие обрубки. Наклонив головы к земле, морща длинные морды и обнажая белые клыки, они широко расставили лапы и будто бы только и ждали, чтоб я шевельнулся. Застыли в предвкушении броска. Шерсть на загривке вздыблена, лопатки так и переминаются. А я словно остановился в сантиметре от красной сигнальной линии, которая означала бы команду «фас!».

Когда Гремучий спустился, он не понимал, с какого я дива вдруг стопорнулся. Направив ствол мне в голову, он закричал:

— Ну чего, сука, стал?!

Он шагнул ко мне, выставив перед собой пистолет.

— Кого ты там увидел, а? Чо, висельник со столба спрыгнул?

Крики и звук его шагов привлекают внимание собак. Они издают голодный, клокочущий рык и голодной стаей врываются в коридор гостиницы. Застывший в нерешительности и без растопыренных рук, я, наверное, вызывал у них меньше гнева, чем Гремучий своими криками. Поэтому четверо псов рванули к нему и лишь один прыгнул на меня. Белые клыки с налетом желтизны у самых корней клацнули у самой шеи, прикусили воротник.

Рванувшись в сторону, я повалился на стойку консьержки. Спиной смел со стола стопку бумаг, канцелярские наборы, на пол улетели ручки и телефон. Сам я зычно грохаюсь за ними вслед, перекатываюсь к дальней стене.

Гремучий делает еще два выстрела, затем вскрикивает, матерится. Я слышу его удаляющиеся шаги, собачий лай и звуки рвущейся ткани. Доги против «дога», покажи теперь, насколько ты крут.

Тот пес, который пытался вырвать мне кадык, перемахнул вслед за мной. Я в этом и не сомневался. Он, так же как и я, с разгону угодил на стол, поскользнулся и спрыгнул на пол. Глаза безумные, клыки играют в ужасающем оскале, захлебывающийся рык вперемежку с оглушительным лаем — но даже таким он не кажется хуже человека.

Оттолкнувшись от земли, летя и целясь мне в глотку, он лишь выполняет свою работу. Не мстит, не убивает ради увлечения, не кичится своими возможностями. Он идет в бой честно… хоть и уже обречен. К этому времени я перетягиваю через ноги связанные за спиной руки и хватаю лежащий на полу канцелярский нож. Наверное, это просто чудо, что такая нужная в хозяйстве вещица оказалась никем не замеченной, или все же в этом заключается мое везение?

С характерным «трр-рык!» выталкиваю лезвие сантиметра на три. Больше и не требуется. Тонкая, острая бритва проскальзывает собаке по глотке в тот миг, когда она целиком наваливается на меня. Ее челюсти механично сомкнулись на замызганном кровью и грязью рукаве — дикая зверюга невзирая на ранение сохраняла способность действовать. Мне пришлось отбиваться коленями и полоснуть ее еще несколько раз, прежде чем ударом обеих ног в корпус отбросить собаку на сторону. Пес забился под регистрационную стойку. Завалился там на бок, задергал лапами.

Мне было его жаль, и это было то чувство, которое я отвык испытывать к людям. Да и к животному, вокруг которого образовалась лужа крови, оно продлилось недолго. Ведь это был еще не конец.

Их было пять.

Только сейчас я понял, что давно не слышал Гремучего. Собачий лай, рычание, тихое постукивание (в конвульсиях ботинками по полу?) и звуки возни — все, что долетало сюда со второго этажа. То ли у него было всего шесть патронов (не заметил рокового совпадения в этом числе?), то ли еще двенадцатью он так и не успел воспользоваться, но думается, с Гремучим в этот раз всё. Если бы он успел добежать до двести двадцатого или какого-нибудь другого и запереться внутри, уже бы дал о себе знать.

Не теряя времени, я разрезал веревки, благо для острой бритвы канцелярского ножа это была не проблема, и уже собирался было встать, как услышал свист.

— Ко мне, звери, — позвал кто-то и снова насвистал обрывок какой-то мелодии.

Твою…

Я посмотрел на бездыханное тело пса под стойкой. Черт! Черт, черт, черт. Стало быть, эти звери чьи-то? Понравится ли хозяину — кем бы он ни был — то, что он увидит? Гремучему, я так понимаю, уже до фени…

Послушные собаки, цокая когтями по ступеням, возвращаются по первому же зову хозяина. Точно дрессированные. А деться мне отсюда уже некуда. Если от собаковода уйду, то от питомцев его хрена с два.

— Четыре, па, — юный, взволнованный голос. — Йены нету. А ты же говорил… И у Бакса кровь…

А мне хоть в шкаф тот, что за спиной, влезь. Стало быть, это я Йену прикончил.

Кудрявая голова появилась над стойкой. Чумазый парнишка лет двенадцати бегло осмотрел квадратное вместилище ресепшена, огражденного стойкой из темного ореха, встретился со мной глазами, но тут же повернул голову — не меня искал. Мальчик не увидел собаки целиком, но ему хватило и задних лап, лежащих в луже крови, чтобы на глазах у него задрожали слезы.

— Пап, она здесь, — он посмотрел в сторону входных дверей. — Он убил ее.

Бессознательным движением я отбросил канцелярский нож. Типа, мотоцикл не мой, я просто разместил объяву.

Седовласый мужик с короткой серебристой бородкой, одетый в брезентовый плащ и вооруженный торчащей за спиной «вертикалкой», смотрел на меня с грустью и досадой одновременно. Какое-то время под давлением этого взгляда я даже не дышал. Было совершенно неясно, что он собирается предпринять. Вздохнув, он прижал к себе пацаненка, утешительно похлопал его по плечу.

— Понесешь ее, — сказал он мне, кивнув на собаку.

У меня как камень с души рухнул. Тут при прежней жизни за отравленную собаку могли с двустволкой к соседу посредь ночи заявиться, а сейчас, когда жизнь человеческая нипочем, то и подавно. Так что нести — это еще вполне сносная епитимья. Понимаю, что спрашивать куда и зачем, как и вообще что-нибудь спрашивать, сейчас не очень кстати, а поэтому молча делаю, что сказали. Уж не враг это — тот, кто против «догов» пошел. Значит, объяснит все сам, подождать просто надо.

Пока старик сходил наверх и проверил как там дела у Гремучего, я погрузил собаку на простыню, притащенную заплаканным парнишкой из ближайшего номера.

Мужик спустился, за пояс у него был заткнута «гюрза».

— Бери собак, иди вперед, — сказал он пацану и бросил ему кожаные упряжки. — Двигайся тем же маршрутом, не останавливайся. Я с ним пойду сзади.

Мы вышли из гостиницы примерно через минуту.

— Давай быстрее, скоро тут полно вояк будет, — сказал он мне и резво зашагал вверх по улице, откуда мы пришли с Гремучим.

Я двинул за ним, но через пару шагов остановился. Мне показалось или… Я обернулся и присмотрелся к покачивающемуся на столбе у магазина стильной мужской одежды «Престиж» висельнику. Он был далековато от меня, лица не разглядеть, но что-то в его облике показалось мне знакомым. До внезапного покалывания в сердце знакомым. Воронье вокруг него кружит, ругается громко, места на плечах поделить не может. Понятно почему: в отличие от «соседов» по столбам, он свеж. Недавно закинули. Может, вчера?

Черная форма, издали как «дожья». Только потрепана вся, изодрана, будто под корабельный винт попала.

— Эй, ты куда пошел? — Мужик остановился, оглянулся.

А ноги сами потащили меня к столбу. Я должен был убедиться, хотя уже знал, кого там увижу. Воронье вспорхнуло, когда я подошел. Тело по инерции покачнулось, медленно повернулось ко мне передом. На груди у него была табличка: «Подох как предатель». Глаза ему успели выклевать вороны, но на посиневшем лице я узнал две борозды шрамов, тянущиеся через бровь и щеку.

Десантник… Как же так? Что ж мне теперь делать? А как же ключ? Твое поручение?..

— Перед утром казнили, — из-за спины объяснил седовласый кинолог. — Всю ночь, говорят, пытали, о подельниках спрашивали. Обещали расстрелять, если имя назовет. Так ни хрена из него и не вытянули. Пошли, если не хочешь болтаться рядом.

«Руно… — вспомнился голос Жеки. — Руно».

Найду, Жека. Коль не сдал ты меня, найду я твое Руно… Обещаю.

Глава 5 Бегун. Эпизод второй

30 сентября 2013 г., 16.30

2 месяца 15 дней после завершения эвакуации

Этот белый трехэтажный дом в Старом городе, с полукруглыми мансардами, невысокой колоннадой у фасада и окнами в готическом стиле принадлежал моему шефу. Человеку, которому в отличие от директора школы и ряда дебилов, коих зачем-то ставили командирами в армейке, я подчинялся по доброй воле. Пусть и всего пару лет.

Виталий Семенович для меня навсегда останется человеком, которому я буду благодарен по скон жизни. Он поднял меня из дерьма, когда я, сам того не понимая, ушел в него с головой. Знаете, бывает такое состояние, когда считаешь себя хозяином жизни. Когда пребываешь в плену иллюзии, будто все зависит только от тебя. Думаешь, что раз ты однажды переступил черту и не понес никакого наказания, то сможешь повторять это снова и снова. Сколько вздумается. Как правило, кончается это вполне прогнозируемо и закономерно. Порой даже и не успеваешь понять, когда свет, который падал на тебя с небес, сужается до размеров настольной лампы на столе следователя, повернутой тебе в лицо.

Да, я испытал много чего в жизни.

Сын Виталия Семеныча был моим другом и прочно сидел на тяжелой наркоте. Мы оба сидели, просто я пунктиром, а он на сплошной. Было нам тогда чуть больше двадцати, а в такие года «торчковая тема», как правило, не длится долго. В один теплый весенний вечер Саня завернулся от передоза. Меня спасли врачи. А спасши, конечно же, передали мусорам. На мне была хата, которую общество привыкло называть «притоном». И в ней следаки нарыли столько вещдоков, что пятнаха срока на трезвую голову начала мне казаться вполне сносным наказанием. Разврат малолетних, вовлечение в преступную деятельность малолетних, присадка малолетних на наркоту, агитация межнациональной розни — и это лишь вершина айсберга.

На самом же деле, если не считать административного ареста, я не сидел за свои деяния ни дня.

Важный бизнесмен, в прошлом влиятельный чиновник и политик, мог бы возненавидеть меня за смерть сына и похлопотать, чтоб срок совпал с тем отрезком, который мне полагалось отжить. Но… я так и не узнал, почему он поступил иначе. Он не рассказал, почему отмазал от тюряги, оплатил лечение в диспансере, а потом обеспечил работой.

В любом случае, я был ему обязан жизнью.

Впрочем, спасение моей заблудшей души ему так и не засчиталось. Он подхватил «африканца» на первой же волне эпидемии. Жена и дочь присоединились к нему чуть позже. Зять с тремя внуками, уже кашляющий, чартером вылетел на Италию, но, говорят, его самолет сбили над морем. Границы тогда для нас уже были закрыты, бетонные заграждения стояли на железнодорожных путях, ПВО сбивали даже дельтапланы, а военные корабли уничтожали любое плавсредство, пересекшее украинскую водную границу.

И это, наверное, был последний раз, когда я испытывал к кому-то жалость.

К громадному дому с бассейном на заднем дворе, гаражами на пять машин и всегда ровно подстриженным газоном на палисаднике я пришел в середине октября, выдавшегося неимоверно теплым в этот год. К настоящему времени дефицит жилплощади, понятно, упал в минус, занимать можно хоть президентский особняк в Междугорье. Но я искал не жилье. Мне нужна была еда. И шел я сюда, полагаясь исключительно на собственное чутье.

Авось еще никто не проверил коттедж Семеныча?

И это был просто фарт. До меня сюда, разумеется, заявлялись, но то ли малолетки, то ли бестолковые мародеры — в любом случае, их останавливали пара бронедверей, граты на окнах и автономная система защиты на умирающих аккумуляторах. Для меня в том не было преграды — я знал, где лежит запасной ключ и знал код к сигналке.

Став хозяином роскошных хором, я боготворил свое чутье. Оно не ошиблось. У покойной дочери Семеныча был свой продуктовый магазин в здешнем микрорайоне. Его, ясное дело, давно вымели, но о том, что часть товара хранилась в огромной кладовке дома, не прознали. Иначе давно разобрали бы эту трехэтажку с мансардами и колоннадой по кирпичу. Консервы, тушенка, паштеты, кофе, шоколад, печенье, мучные изделия, сахар, твердые сыры, соки — всего этого добра в кладовой было навалом. Месяца четыре обжираться с лихвой. Уже не говоря о личных запасах Семеныча. Думаете, кофе не растворяется в холодной воде? Или рожки не жуются сухими? Запросто, так даже вкуснее, если не думать о том, как оно должно быть. А на шестой день я вообще начал побаиваться, что поправляюсь: от поедания консервов, маринованных грибов и закусывания шоколадными конфетами, сопряженного с длительным валянием на диване, у меня на животе возникли характерные жировые прослоины.

Хоть бери и бегай по утрам.

Но стоило мне, лежа на кожаном диване с набитым тушенкой пузом, подумать, что жизнь порой весьма забавная штука, как ночью мне пришлось убедиться, что в ней нет переходных, серых полос. Там, где кончается белая, сразу начинается черная. Обрывком, без прелюдий.

Знаете, от думания ведь легче не становится. Думал обо всем, анализировал увиденное, услышанное и прочитанное в газетах, как и составлял прогнозы на свое будущее. Но это лишь поначалу, когда окружающий меня мир, по крайней мере в пределах границ моей страны, только-только сошел с рельс и покатился по откосу кубарем. Тогда было и страшно, и дико от переполняющих душу чувств, и любопытно — а что дальше?

Теперь, о чем бы я долгими жаркими летними ночами ни думал, всегда приходил к одному и тому же общему выводу. В моем понимании он сводился к слову из четырех букв. Жопа — примерно так. Полная и беспроглядная. И сколь бы я ни думал обо всем теперь, все дороги, как к Риму, вели к ней, родимой. Ситуация в стране не устаканивалась, и я предельно ясно понимал, что этого не следует ожидать и в ближайшем обозримом будущем. Эвакуация закончена, вдоль границ заслоны из оружейных стволов. Изоляция зараженной территории, на которой мы тут остались словно опарыши в теле дохлой собаки, только начиналась, и, когда она закончится, только Богу одному известно. Поэтому можешь смело применять к себе девиз хиппи и жить сегодняшним днем, ибо день завтрашний — полон тайн и неизвестности.

Утвердившись в этой мысли, я с головой окунулся в чтение умных книг, благо их у Семеныча была целая библиотека. А погружаясь в мир иллюзий, довольно быстро научился отключаться от внешней среды. С какой-то поры я настолько отрезался от зазаборного положения дел (тихий райончик элитных домов в Старом городе очень этому способствовал), что воспоминания об эвакуации, «догах» и облавах казались просто дурным сном. Однажды, когда на улице стемнело, я настолько уютненько себя ощущал, что даже потянулся к выключателю на торшере и искренне вознегодовал, когда он ответил бездействием. Другой раз я хватился за пульт от телевизора… А ведь думал, что навсегда избавился от подобной рефлексии.

Понятно, что, чем вящей я одомашнивался, тем больше притуплялась моя бдительность и способность быстро реагировать. Уснув в ту ночь на втором этаже с книжкой на груди, я имел все шансы никогда не проснуться. Спас меня, без излишней скромности говоря, только мочевой пузырь, который сквозь сон настойчиво потребовал опорожнения.

Открыв глаза, я еще какое-то время лежал, собираясь с силами для броска к ведру, стоявшему этажом ниже. А когда, наконец, созрел, чтобы идти, и поднялся с кровати, так и обмер, будто в «море волнуется раз» сыграл. На пороге одной из двух спален, в каких-то пяти метрах от меня стоял человек в черной одежде.

Мягкий колпак сна сдернуло с головы в то же мгновение. Сначала я подумал, что он на меня таращится, типа узнать пытается, не похож ли я на Артема — зятя Виталия Семеновича? В руке у него, мне показалось, был пистолет. И лишь когда он шагнул внутрь спальни, и я четко разглядел его спину, понял, что приятно ошибся. Стоит тогда упомянуть, что входы спальни находились напротив той комнаты, где задремал герой (все же предложил бы, чтобы это была тоже спальня, только тогда диван заменить на кровать), через коридор, и двери были открыты. Иначе неясно, чего это герой видит спину входящего незнакомца.

Он меня не видел. Снова счастье. Вообще ж стало легко, когда в предмете, который держал незнакомец, я распознал монтировку. При любом раскладе это лучше, чем ствол.

Выдохнув через сведенные будто для свистка губы, я тихо сделал шаг от дивана к темному коридору. Мне нужно было попасть в рабочий кабинет бывшего хозяина этого дома. Там я, когда последний раз сидел за его огромным дубовым столом — чисто от съезда крыши начальника из себя корчил, — оставил свой нож.

Одомашнился, сурок, вообще отвык от мысли, что нужно с оружием спать ложиться!

Отодвинувшись от дивана и оказавшись в темном углу, я понял, что мне ни хрена не полегчало. Когда силуэт человека показался на пороге спальни — теперь уже точно ко мне лицом — сердце заколотило так, что веки, дергаясь в нервном тике, почти полностью закрывали от меня его темный силуэт. Адреналин погнал в кровь конскими дозами, руки затряслись, и все тело будто в холодный водолазный костюм поместили. «Булки» сами по себе сжались, хоть орехи дави. А все почему? А потому, что кое-кто расслабился тут, Бальзака расчитался, решил, что раз он от центра удалился, то, значит, не достанут.

Выйдя из спальни, человек мягко, как кошка, подошел к дивану в гостиной. Посмотрел на одеяло, из-под которого я только что выполз. Замахнулся и без раздумий ударил монтировкой по тому месту, где должна лежать моя голова. Не поняв, почему железный прут вдруг спружинил — ожидал ведь небось услышать, как трещит череп, — он ударил еще.

А я, реально понимая, что до кабинета уже некогда добираться, в один прыжок преодолел разделяющие нас полтора метра.

Мой козырь — внезапность. Похоже, «гость» все еще в недоумении. Он был уверен, что я беззаботно храплю на диване. И даже когда я настиг его сбоку, с размаху вмазав по скуле, он показался мне до крайности растерянным. Мол, это я-то лоханулся так?

Не давая ему возможности прийти в себя, я бью его ногой в живот. И еще раз кулаком по лицу. Взведенный, я выложился в эти последние два удара на все сто. В тот момент я не ощутил, что разодрал голую ступню о пряжку на поясе. Мелочи жизни.

Понимая, что применить ко мне монтировку нет никакой возможности, ночной посетитель хотел было что-то выкрикнуть. Позвать на помощь? Да, чуть позже я пойму, что он тут был не один. А сейчас я просто выстрелил ребром ладони ему в кадык. Нужно было заткнуть ему рот и одновременно не дать очухаться. В тот миг мне показалось, что это единственный годный вариант. Правду говорят специалисты, в такие моменты тело само знает, что делать, надо просто ему довериться. Генетическая память, однако…

В любом случае, все произошло так быстро и бесшумно, что, когда монтировка выпала у него из руки и угодила на ворсистый ковер, этот звук показался ударом в колокол. Сам визитер, приложив одну ладонь к горлу, а второй надавив на затылок, будто стремился вытолкнуть кадык обратно, повалился на диван, сполз на пол. Глаза выкатил, белками засветил, стал похож на какого-то топорного робота из давешней «Техники молодежи». Издавать звуки, похожие на глухой храп, он начал пару секунд спустя.

К тому времени мой мозг заработал как часы. Бешенства мне тогда хватило бы, чтоб вырвать у быка рога.

Стащив подушку, я накрыл ею «гостю» лицо и прижал, что было сил. Он извивался, сучил ногами, сжимал одеяло в кулаках, пытался меня ударить, за что-то поймать (а я-то в одних лишь труселях, да и, ухватишься если, мало чего добьешься). А потом руки, только что до тряски сжимавшие подушку, ослабли. Безвольно повисли.

Угомонился.

Тихий стук внизу, на первом этаже, враз переключил меня. Отпрянув от человека, раскинувшегося на ворсистом ковре, я прошел в коридор.

В темном овале зеркала отчетливо отразился мой силуэт. Лысая башка лбом вперед, грудь пружинит как после спринта, руки согнуты, немного назад отведены, во тьме поблескивают лишь зубы и безумные глаза. Что сказать, идеальный образ натурального психопата, сбежавшего из дурки.

Подкравшись к широкой винтовой лестнице, я прислушался. Шуршат, молодчики. И не где-нибудь — в кладовой сразу. По ногам сквозняк сифонит, открыли, видать, дверь на задний двор. Что ж, если это не «доги», а судя по избранному им «тихому» методу, это не они, то надо бы проучить крыс.

Забрав в кабинете свой нож, я спускаюсь на первый этаж.

В глубине длинного коридора слабый отсвет — подсвечивают, мародеры. Об условиях позаботились, вообще обнаглели. Пройдя мимо гардеробной и кухни, на всякий случай оглядев их, я миновал ванную комнату и оказался прямо перед дверью, выводящей в маленький тамбур. Из него было два выхода: прямо — во двор, направо — в кладовую. Дверь была приоткрыта на самую малость, и сквозняк здесь совсем уж неприятно холодил подошвы.

А ничего, прогреемся, чую, сейчас.

Когда я открыл дверь, они меня даже не заметили. Света здесь было столько, сколько его может быть от дешевого фонарика, поставленного стеклом на столешницу. Как раз чтобы видеть коробки с добром и друг друга. Я увидел троих. Один из них шел просто на меня, но, поскольку выходил из более-менее освещенного помещения в совсем темное, не распознал мой силуэт. С коробкой в руке, по размерам как для маленького телевизора, он переступил порог кладовки и собирался было свернуть к выходу. Тучный, патлатый, волосы сзади в резинку собраны, эмблема «харлея» на всю спину. Он уже толкнул дверь во двор, когда почувствовал чье-то присутствие.

— Чо там наш паныч, спит? — повернув голову, но не имея возможности разглядеть меня, шепотом спросил он. — Игорь?

— Спит. И ты поспи…

Сделав к нему шаг, левой рукой я зажал ему рот ладонью, запрокидывая голову назад, и чиркнул по открывшемуся горлу лезвием. Он роняет ящик, я коленом толкаю его в спину вперед, к выходу, — инстинктивно хочу избежать крови в доме. Хотя… какая уже разница?

Сам, еще до того, как остальные поймут, влетаю в кладовую. Первого же попавшегося воришку хватаю за воротник, дергаю на себя. В полнейшей тишине ударяю ножом ему в печень. Он вскрикнул — тонко так, будто Румянцева его озвучила, — и отпустил мешок, который доселе упаковывал. Загрохотали золотистые шайбы со шпротами, раскатились по полу. Вытащив нож, с силой отбрасываю тело на сторону. Незадачливый вор еще раз вскрикнул, повалился на коробки с консервами, застонал.

Третий, оцепеневший посреди кладовой с ящиком печенья, смотрел на меня как на привидение. Лицо бледное, челюсти разъехались, губы, как у пойманной рыбы, воздух хватают, глазами вместо фонарика светить может. Не в состоянии выговорить и слова, он какое-то время даже не хлопает веками. Как та коза, что вот-вот должна от страха завалиться на бок и задеревенеть в ужасе.

Должно быть, в одних только семейках, с нацистскими наколками и замызганным кровью лицом, я выгляжу действительно как персонаж из фильма, где сумасшедший убивает решивших переночевать в чужом громадном особняке малолеток.

Я схватил фонарик, посветил им в лицо потерявшего дар речи парня. На вид лет пятнадцать. Школьник еще. Волосы на голове слипшиеся, лицо втянутое, рот отвис, глаза одни на весь экран. Уже зная, что увижу, перевожу луч влево. Так и есть, лежит среди коробок девушка — короткостриженая, скорее в угоду практичности, нежели моды, неухоженная, на губах шоколад размазан, сережек в ухе штук семь. Лет около двадцати. Лежит, сознание потеряла, крови набежало, хоть тряпкой вымачивай.

Всё с ней, списать можно.

— Иди сюда, — вернув луч пацану в лицо, я подманил его залитым кровью ножом.

Невзирая на ступор, заклинивший, казалось, в нем все механизмы, парень все же включился. С излишней бережливостью отложил ящик, будто на неродных ногах приблизился ко мне. Зажмурился. Я подставил острие ножа ему под подбородок, чувствуя, как он весь дрожит и как… о, как я ненавижу это ощущение — по руке мне стекает горячая, липкая кровь.

— Дяд-д…енька мы это… — заикался он страшно. — Пр-р…остите… м-мы… н-н-е…

— Откуда? — спрашиваю, не переставая светить ему в лицо.

— М-м-естные, со Свердловского… Я и-и-и Игорь, о-он наверх пошел, — парень поднял глаза к потолку, и тут до него дошло. Он посмотрел на меня совсем обреченно: — Мы п-просто есть х-хотели… Три дня н-не жравши…

— Эти двое кто?

— Не зн-наю, д-дяденька, клянусь… Их Игорь п-при-вел… Даже з-з-звать как н-не знаю… Только к-клики: Ч-черный и Лиса.

— С кем живешь?

— Я и м-мамка…

— Кто знает, что вы сюда пошли? Как пронюхали за склад?

— Никто! — нервно выпалил парень и, невзирая на слепящий свет, округлил глаза. — Чтоб мне с-сдохнуть на этом месте! Дяденька, к-клянусь, никто не знает… Игорь в соседнем доме с биноклем сидел. 3-за всей улицей следил, в-вас видел, что в-вы мусор к-каждый день закап-пывали. Понял, ч-что у вас есть ч-что взять. Вот мы и зам-мок свернули… Не убивайте, д-дяденька… прошу… мамка сама не протянет, кроме меня, никого больше у нее нет… Пожалуйста, отпустите… Я никому не скажу, честно… Никто не узнает… Только не убивайте, л-лекарства каждый д-день ищу… мать болеет. Отпустите, а?

Ну? И как поступить прикажете? Отпустить? Или грохнуть?

Убить его на поверку ведь несложно: рукой легонько вверх дернул, яремную вену зацепил — и свободен. Не тянешь сопли, не слушаешь эти слезогонные упрашивания. Есть опасения, что совесть чего-то там зубы острить вздумает? А напомнишь ей, как Игорек монтировкой подушку выбивал, глядишь, и попустит. Не оглушить ведь они меня шли, не привязать к кровати и кляпом рот заткнуть. У них был конкретный план: один находит и мочит спящего, трое выносят харч. Без условий. Так с чего вдруг масть оставлять последнего в живых?

Парень, молодой, недальновидный, — и что? Это что-то значит? Жизнь длинная, исправится? А если я в это не верю, то что? Если я не верю, что в наступившем хаосе в принципе возможно исправление человеческого нутра? Это ведь он сейчас запуганный такой, сам себя проклясть готовый за этот визит. Божится, что никогда никому и словом не обмолвится. А послезавтра? Одумается когда на трезвую голову? И пустой желудок командовать начнет? Не спланирует ли он операцию похитрее Игорька? Запасов-то достаточно, за три дня никак не пожру. А жаба, как известно, существо душащее. Так что девять из десяти, что не стоит оставлять завистника в живых.

Втянув ноздрями воздух, я даже покрепче сдавил рукоять, но потом…

Тогда я еще был добрее. Гуманнее. Как убить перепуганного до смерти пацана? Сам же таким когда-то был, нищеброд.

— Пшел вон! — говорю, и от парня в тот же миг не осталось в кладовой и запаха.

Остаток ночи я провел тупо, как станок, выполняя определенные задачи. За ноги выволок из дома Игорька — худощавого, блондинистого, дебелого, навскидку примерно студента-пятикурсника. В нагрудном кармане обнаружил пачку «Примы», зажигалку, связку ключей. Все, кроме сигарет, бросил ему за пазуху. Тело перекинул через борт пикапа «тойота хай-люкс», выведенного мной из предпоследнего бокса.

Девку бросало то в жар, то в холод, ни подняться, ни пошевелиться она не могла. Лежа в коробках, она иногда издавала звук, напоминающий овечье блеяние, иногда тихо звала какого-то Деню, иногда просто стонала. Без медицинского вмешательства она не жилец, а мы прекрасно понимаем, что никакого медицинского вмешательства быть не может.

С ней я не церемонюсь. Черт его знает почему, но жалость во мне даже не промелькивает.

Единственное, что меня коробит, так это то, что я не могу ее дорезать. Не могу просто присесть и вскрыть ей глотку или воткнуть нож в сердце. Принципы не позволяют добивать раненого. Черт бы меня взял, я не мясник!

Взяв с лужайки гипсового гнома, возвращаюсь в кладовую. Ее взгляд не из тех, что отпечатываются на внутренней стороне сетчатки навсегда. Страх, боль, необратимость, просьба. А-а, видели уже. Через пару дней я о ней не вспомню.

Падая, улыбающийся гномик своим широким подножием расплющивает ей голову. Ногами она размазывает лужу, что натекла с-под нее ранее.

Когда я ее волок за ноги, след за ней тянулся ужасный: кровь, мозги, желчь. Но убирать здесь я и не думал. Все, хана уютному дому с большой библиотекой.

Забросив девку, Деню (наверное, это был он) и их железки — оружие типа — в кузов, я завел машину. С бензином еще пока вопрос не стоит так остро, можно и побаловать себя покатушками по ночному городу. Это вот после предстоящей зимы, когда за полторашку семьдесят шестых ссак пятнадцатилетнего пацанчика грохнут и за ухом не почешутся, экономить будем. А сейчас — раздолье. Поэтому я без всякого ущерба для собственной жадности давлю по Немировскому шоссе не считая каждый литр, что пожирает трехлитровый жлоб под капотом.

Правда, в полнейшей темноте — освещение дороги фарами может дорого обойтись.

Съехав на территорию заваленной заправки, которую при неудачной попытке вскрыть угостили искрой, я остановился у колонок. Выбравшись из машины, в приветственном жесте машу рукой в окошко обгоревшей хибары, где сидел кассир.

— Привет, парни. Как ночка? Задрали эти гонялы, верно? Не спится, блин, — обошел пикап, откинул задний борт. — Наверное, шизанутые из калина-клуба снова заезжали, да? Сколько их в этот раз было, машин десять? Калина рулит и все такое, да?

Вытаскивая первой девку, мне показалось, что она дернулась у меня в руках. Теплая еще.

— Не шевелись, милая. Полный бак, братишка, «шелл-пауэр», — обращаюсь к обгоревшему трупу в спецодежде, сидящему у колонки. — Стекла мыть не надо.

А ведь знаю, что это признак подкрадывающейся к мозгу шизы, но не дать волю языку в такие моменты — все равно что не дернуть кольцо запасного купола, если не раскрылся основной.

Надо. Вот и говорю.

— Я это… ребята тут пока побудут, ладно? Кофейку им, если можно.

Вытащив все три тела, я бросил их в резервуар, который после взрыва вздыбился из-под асфальта и стал похож на лопнувший фурункул. Конспирация эта, если честно, была ни к чему, я мог их выбросить да хоть за забор и не опасаться уголовной ответственности или общественного порицания. На все претензии — смелый фак. Но я ведь уже говорил, действовал как станок. Просто поступила откуда-то извне в мозг такая команда — убрать тела, вот я их и убрал.

— Приходите в мой дом, мои двери открыты… — напел я, закрыв борт.

Вернувшись, я отчетливо понимал, что из дома Семеныча нужно валить. Без промедления. Но, подойдя к оценке ситуации трезво, все ж пришел к выводу, что спешка теперь уже мне не на руку. Во-первых, через час начнет светать. При свете дня совершать такие оборудки может только сумасшедший. Ясное дело, у меня были на примете запасные хаты, куда в случае ЧП можно было б переметнуться, но делается это все не так. Нельзя просто так подъехать к дому и начать из машины выгружать ящики со шпротами. Это вам не времена интернет-заказов. Тут занюхает один, а придут пятеро. Грохну пятерых, придут пятнадцать — в таких делах число растет в геометрической прогрессии. Замахаюсь я нож точить. Так что подобные движки нужно совершать тихо, даже без намека на палево. И без шума мотора. А когда на часах без десяти пять, поздно пить «Херши».

Во-вторых, весь скарб в кузовок пикапа не поместится. И даже на заднем сиденье будет маловато места. То есть, если хочу забрать все за одну ходку, придется шпиговать так, чтоб мешок сахара сидел рядом на пассажирском кресле, как верный пес. А в окнах сзади под потолком маячили шелестящие упаковки с макаронами.

И тогда: во, кто жирует! Салман, сукин сын! Надо бы его с фюрером сблизить…

Вывод? Правильно, спать. А там кошка не ходи. Потом чего-нибудь придумаю.

А «потом» наступило, как мне показалось, спустя минуту после того, как я закрыл глаза. Разбудил меня бой стекла, и я не сразу избавился от мысли, что это был отзвук из абсурдотеки моего подсознания.

Посему же и гомон, состоящий в основном из вызывающих реплик, я поначалу воспринял как продолжение сна, уж настолько он казался пережиточным. Первое чувство, будто на митинг какой у стен мэрии попал. Да такой, где, как минимум, неудовлетворенные торгаши с базаров задействованы.

Когда стекло на первом этаже осыпалось вновь, до меня наконец дошло, что это не сон. Поднявшись с кровати, я на ватных ногах подошел к выводящему во двор окну. Мать честная! Да это ж чисто возмущение крестьян у панских ворот!

Натягиваю черную майку и натовские штаны, раскамуфлированные под топографические особенности Ближнего Востока, — свою обычную форму, в которой чувствую себя удобней всего. Пихнув за пояс нож и короткий револьвер Семеныча — даром что «травмат» и без пуль, — я быстро спускаюсь. Нужно унять эти маяки, пока, чего доброго, весь район не сбежался.

По пути у меня возникло стойкое ощущение связанности между событиями этой ночи и появлением этих горлодеров у высоких ворот пока еще моих владений. И что там у нас со связующим звеном? Уж не парня ли, отпущенного мною, работа? Нажалился мамке небось, выплакался?

Завидев меня, шагающего к ним по прямой подъездной дороге, делегация из человек восьми-десяти затихла. Издали вижу, обычные люди, не из зэков, начавших было сбиваться под короной авторитета Каталова, и не из ментов, тоже где-то, по слухам, скучковавшихся, ну и, разумеется, на «догов» ничем не похожи. Обычные гражданские, в домашней одежде: женщины в спортивных костюмах, халатах, мужчины в джинсах-рубашках, лица раздражительно-озабоченные, за спинами прячут наскоро заготовленное оружие вроде металлических труб. Огнестрелов не видать.

На высоких прутяных воротах болтается тяжелый навесной замок. Это уже я как раз для такого случая его кинул. Теперь понимаю — не зря.

— Ну и чего шумим тут?! — пытаясь выглядеть как можно более невозмутимо, рявкнул я.

— Нет, ну вы посмотрите-ка на него, а? — Толстая тетка с тяжелой грудью, тонкими, съеденными в домашних скандалах губами и грубыми чертами лица, уперев руки в бока, сразу обозначила кто лидер в их жилищно-коммунальной банде. — Рожу какую отожрал, пока дети в округе голодуют, и еще спрашивает чего шумим?!

— Давно в зеркало-то смотрела, худышка?

Толпа ожила, посыпались матерно-презрительные обвинения.

— Ты за что их убил, подлюга?! — Стоявший возле нее мужичок с обвисшим от длительной диеты брюшком громыхнул по воротам железным прутом. — За сардин банку?!

Ага, не обознался мой третий глаз — парень все-таки слился. И картина более прояснилась. Значит, малый не впервой попался, свою роль сыграл умело. Соврал так, что я поверил. А затем побег домой и быстренько доложил, что планец провалился. Он-то с Игорьком небось с благословения этой оравы на мою кладовку пошли, раз они так организованно на пикет собрались. Хотели сначала по тихой, шпану подослали. А не получилось, пришли публично претензию заявить.

Ясное дело, нет в этой толпе родственников убитых — никого не вижу изгореванного, за кровинушку мстить пришедшего. Банальная злоба, зависть и возмущение. Этот, вислобрюхий, «убийство детей» использовал для нагнетания пущего гнева у пикетчиков и во мне типа чувство вины разбудить.

Да промазал.

— Детей? Ты о чем, дядя? Дети в песочнице домики лепят. А тот, кто по чужим хатам шастает с монтировкой в руке, на «детей» и «стариков» не делится. Понял?

— Как же они тебя, бедненького, напугали! — саркастически качнула головой тетка. — Пересрал небось, что на ящик сардины меньше станет. С голодухи побоялся вспухнуть? — и потом как заорет: — Пригрелся тут на акимовской жратве?! Жируешь, подлюга! Открывай давай, чего зубы скалишь?!

— Давайте сломаем эти ворота! — предложил кто-то из толпы.

— Чего базары разводить, толкай! — поддержали оттуда же.

Тем не менее попытка осталась нереализованной, так, качнули створками для годится. Показать, что не пустомелют.

— А-а, — понимающе киваю я, — ты и есть больная мать, что ей лекарства каждый день нужны. С виду и не скажешь. Может, поблагодарствуешь лучше, что отпрыска твоего отпустил. В другой раз ведь только уши тебе его пришлю. На бусы.

— Не загадывал бы. — Толстая брезгливо сморщилась, и что-то в ней, безусловно, напомнило малолетнего воришку. — Насчет другого раза-то. А то мало ли что с тобой может произойти.

— В общем! В чем предъява, недовольные?

— А ты, вообще, непонятливый, да? — качает подбородком она. — Перед малолетками ножом размахивать — мастак, а тут уже на жопу сел. Вроде не понимаешь, чего от тебя хотят?

— Ты должен делиться. По-хорошему, — встрял третий мужичок, с противным голосом, худой, на вид занудливый, сварливый, с лицом, на котором большими буквами написано, что он всегда был не против опрокинуть стаканчик. — Мы же, видишь, поговорить пришли. Дипломатическим путем вопрос решить. А могли бы сразу к делу перейти…

— Да не лечи меня, бухарь, — язвительно отвечаю. — Не очковали б если — сразу «к делу бы перешли». А раз бабами прикрылись, какие, на хер, дела?

— Чего ты мелешь? Перед кем очковать-то? — пристыдяющим тоном затянула толстуха. — Перед тобой, что ли? Тоже мне, гроза района нашелся. Только и способен, что девкам нож под ребра пихать.

— Убирай замок! — вытаращился на меня тот, что с трубой. — Не вынуждай идти на крайние меры! Давай-давай, не ссы! Пустым не будешь! Пачку макарон я тебе оставлю! Обещаю.

— Ну открывай, чего стал?! — чтоб соответствовать сподвижнику, выкарячила глаза тетка. — Один хрен, мы отсюда не уйдем без того, что у тебя в кладовке сложено. Запихаться ты тут тушенкой, пока люди в центре дохлых собак едят, не будешь! Это я тебе говорю. Не откроешь, вывалим к чертовой матери ворота. Выбирай.

— Але, буренка, притормози-ка, а?!

От моего неожиданного выпада толпа замирает. Следит за мной как за фокусником на сцене. Понимая, что это мой предпоследний ход, я делаю шаг к стоящей позади «тойоте», достаю из кузовка канистру, ставлю на землю и открываю.

— Я че-то не врубил в суть вашего мычания. — Втягивая раздутыми ноздрями воздух, набираюсь всей только наглости, что во мне могла быть. — Вы че, Майдан тут нашли, требования свои двигать?! Еще б плакаты нарисовали и транспаранты растянули. С какой радости кучка свердловского быдла будет решать, что мне делать?! Вообще попутались, мрази?! Да мне по х*ю, что ты там мне обещаешь! — перевожу безумный взгляд на обладателя ржавой трубы. — Я те сам, сука, обещаю — еще раз пасть откроешь, глотку от уха до уха вскрою! Ты меня понял?! Забирай эту потную кобылу со всем этим шоблом и валите отсюда на хер! Попробуешь еще раз шатнуть ворота… сожгу! Слышьте, недовольные, я не шучу! Кривое движение расценю как враждебное. Развернулись — и айда на Свердловский массив.

Онемелая пауза затянулась. Причем, как мне показалось, в мою пользу. Даже потешиться успел, что не утратил ораторских способностей. Не зря в молодости дикцию вырабатывал.

Ан нет, не все козыри бабенка-то выкинула. Хитрая и молодчинка, тяжелую артиллерию напоследок приберегла. Умело примаскировала на заднем фоне за сиськами бабскими.

На гоблина, которого с первого взгляда можно было принять за родного брата Валуева, я смотрел снизу вверх. Выпяченная лобная кость, расплющенный нос, слегка помутненный взгляд, голова вытянута вперед так, что плечи кажутся выше, да и под спортивным костюмом не скрыть дутые бицепсы. На шее по-прежнему сверкает золотой трос, будто это до сих пор имеет хоть какой-нибудь смысл.

Вот уж привела тетушка бульдога.

Можно было б и не шугаться, по молодости и не таких быков валили. Но вся закавыка была в том, что я его знал. Еще когда в охранниках у Акимова ходил. Он тогда у акимовского конкурента по бизнесу в телохранителях числился. Еще та горилла. Я видел, на что он способен. Нунах, как говорится.

Я не мог не заметить, как поменялись лица на первом плане: теткины глаза прищурились в довольно-западлянской ухмылке, типа «что, не ожидал от „потной кобылы-то?“», засверкали как у злобного тролля. Вислобрюхий зубы выставил, на шаг в сторону отступил, дабы отделить фигуру здоровяка от мелюзги, к которой ради добра дела и себя причислил. Любитель выпить, пришедший с остальными за компанию, почти с благоговением смотрел на воздвигшийся у ворот крейсер.

— Это ты, если криво дернешься, — заговорил он мясницким голосом, наведя на меня палец-сардельку, — я тебе бошню оторву и на член одену. Понял? Открывай ворота, баклан!

Ну что, друзья, вот вам лучший образец соотношения «сила — 99 %, разум — 1 %». Угрозы — заученные фразы бессмертных героев из боевиков девяностых. Бессмысленные, глупые. Как голова может держаться на члене? В любом его состоянии. Хотя совру, если скажу, что его появление мне так уж легко удалось проглотить. Все же в моей перспективе такого запасного варианта с их стороны изначально не предвиделось. Но план есть план, и пока что я его придерживаюсь.

Уверенно толкаю ногой канистру. Выплескивающаяся сизовато-желтая жидкость с характерным запахом расширяющейся лужей быстро потекла к воротам. Виайпи-партер во главе с толстухой, округлив глаза и будто не веря, что несмотря на их контраргумент я смог это сделать, попятились, разошлись в стороны. Все, кроме здоровяка. Он буравил меня своими суженными до минимума глазами, словно пытаясь передать, насколько глубоко в землю я вогнал себя этим негостеприимным жестом.

— Ты точно это хотел сказать? — спрашиваю его я, и в моей руке появляется бензиновая зажигалка. К этому времени темная лужа на асфальте уже сомкнулась вокруг его «адидасов», но, к сожалению, дальше не пошла — канистра перестала издавать заглатывающие звуки.

— Ты совершаешь ошибку, — уведомил он меня.

— Да ну? — наигранно округляю я глаза. — И что же теперь будет? Ты обидишься и заплачешь?

Стало так тихо, что даже было слышно, как хлопают крыльями вороны, пролетая где-то далеко от нас (на заправку, по свежее мясцо?). Люди из ватаги смотрели на свой последний шанс и терпеливо чего-то ожидали. В их понимании, сейчас что-то обязательно должно произойти, неформатное, но чертовски продуманное и хитрое, в результате чего я должен буду сам вспыхнуть, что твой факел. А они будут смеяться и поражаться изобретательности своего запасного варианта.

Но ничего не происходило. Гоблин по ту сторону ворот все так же пялился на меня, а я никак не мог вспомнить, остался бензин в этой зажигалке или нет.

Чиркнул. Есть. А тот будто этого и ждал. Присев, он подпрыгнул, как баскетболист, к кольцу, зацепился руками за край жалобно всхлипнувших ворот, подтянулся, перекинул ногу. Что сказать — умело. Теперь, даже если я и брошу зажигалку, пламя его не достанет. А через мгновение он и вовсе будет с этой стороны. Драться мне с ним как-то не очень хочется, попаду в руки — считай все, голову свернет как курице.

Толпа заулюлюкала, чудо свершилось. Сейчас-то я отвечу за неповиновение и все высказанные грубости. Бабы даже не поморщатся, когда он голову мне об бордюр раскроит. Похлопают разве в ладоши, а может, и раком в награду герою станут.

Я использую свой последний ход. Вытаскиваю из-за пояса револьвер, направляю его на здоровяка. В тот же миг он замирает, усевшись на верхнюю перекладину и свесив на сторону моих владений одну ногу.

Забавно, что я по-прежнему продолжаю держать зажженную «Зиппо» в другой руке. Типа, не стрельну, так подкурю хоть.

— Ну-ка обратно за оградку, гиббон, ля! — рычу ему. — Мозги вынесу — будешь полным дауном ходить.

Гиббон, судя по виду и к моему превеликому счастью, разбирался в оружии на уровне «пээм — не-пээм», поэтому, впившись взглядом в мой короткоствол, он возненавидел себя за невежество в оружейных делах. Я по глазам это понял. Не испугался, а именно усомнился: муляж, травмат или боевой? Рисковать даром, понятненько, неохота. И надеяться, что среди баб или тех незадачливых мужиков кто-то отличит первое от третьего не приходится.

Подействовало, кажись.

— Сосчитаю до трех, шмальну промеж глаз. С такого расстояния не промахнусь, — сказал я, а потом подумал, что сосчитаю-то на самом деле я для себя. «Три!» — и что?.. На лыжи, Салман, на лыжи. Два с половиной метра забор придется брать с разгону. Ибо…

— Раз!

Ничего.

— Два!

— Сука! — досадно прошипел сидящий на воротах гиббон.

И спрыгнул назад. Разлитый бензин хлюпнул под его ботинками, брызгами полетел на мои типа по-натовски запятнанные камуфляжем штаны, оросил ближних из «банды».

Здоровяк задним ходом, не спуская с направленного в него ствола глаз, отошел к бабе. Тихо советовались минут пять, меча в меня полные ненависти взгляды. А затем развернулись и, отвешивая громкие, но пустые угрозы, всей гурьбой поплелись вниз по улице.

Перекур, значится.

Продолжение, конечно же, будет. Причем очень скоро. Моя наглость да полный, в их воображении, склад провианта — непростое испытание для восьмерых комков голодных, обнаженных нервов. Не выждут до ночи, раньше заявятся. И бить стекла не будут, сразу крейсер свой задействуют. Или два. Или сколько там еще подтянут народу, пообещав нормальный взяток.

Профукал ты, Глебушек, свое счастье. Теперь, что бы ни делал — спасешь либо козу, либо волка — себя то-бишь, — а вот за капусту придется забыть. Ну или рискуй крутануть рулетку: загрузить весь скарб в пикап и прямо сейчас попытаться свалить из района. Шансов на успех при этом один из ста. На шум мотора полетят стервятники, как мотыльки на свет, незаметно пришхериться на запасной хате будет сложно. Особенно без оружия. Но раз шанс есть, то почему бы за него не побороться? Особенно если так не хочется отдавать кому-то спавшие просто с небес щедроты!

Подогнав машину к тыльной части дома, я принялся загружать как кузовок, так и салон, стараясь использовать пространство как можно эффективнее. Я работал быстро, до пота и промокания штанов на заднице, но час истек быстро. А за ним и второй. Я играл коробками в тетрис, переставлял их так, чтобы они меньше торчали из окон и не выпирали из кузовка. Нервничал, сплевывал мешанину из ругательств и проклятий, бегал на передний двор смотреть, не пожаловали ли дорогие гости снова, оглядывал соседние дома, отгоняя при этом мысль, что оттуда кто-то следит за мной (я ведь проверил все соседние дворы в первый день, как тут поселился).

И уже когда с погрузкой было покончено, и я побежал открыть ворота, со стороны главной улицы к моему слуху донесся-таки посторонний звук. Не сулящий ничего доброго ревуще-стучащий звук. Я замер у распахнутых ворот, и сердце у меня, до того трепыхающееся внутри, в этот миг словно изморозью взялось. Даже на лбу пот охладел. Сказать, что я узнал, что издает такой звук, — значит не сказать ничего. Меня такая хрень катала, когда я срочную служил. Через день катала!

Звук приближался. Гусеничный, но не раскатистый, как у танка. Быстро стучащий, фыркающий, с характерным жваканьем при поворотах.

Ну бабенка! Вот уж кого-кого в подельнички бы заманила, но что «догам» подмазала…

Бросившись к стоящей на заднем дворе «тойоте», я молил только об одном: успеть бы!

Сорвавшись с места, я не стал скромничать — повалил напрямик, по клумбам с розами, расталкивая гномиков, давя декоративную водяную мельницу и избушку с пригорюнившимся у плетеного забора хохлом в брыле, зацепил крылом деревянную беседку. Тем не менее в ворота, в которые без проблем мог бы въехать «КамАЗ», я едва попал. До эпидемии моим транспортом была спортивная двуколка под названием «BMW s 1000 rr» (сгоревшая вместе с сотней автопомоек в чертовом ГСК «Химик»), а посему маневренность на габаритных пикапах явно не моя отличительная черта.

Лязг гусениц к этому времени стал ощутим даже под колесами. Я свернул в противоположную сторону и утопил педаль в пол. Двигатель взревел, но машина даже не оставила черных полос на асфальте. Не «БМВ», конечно.

Не «БМВ»?! Да это чертов тепловоз с грузовым составом! Мотор воет что раненый слон, а я все еще вижу в зеркале темное пятно у ворот!

От следующего заглядывания в зеркало озноб, зародившийся в центре темечка, морозной молнией прошиб тело до самих пят. Из-за поворота, оставляя за собой облака выхлопов, подобно вырвавшейся из клетки разъяренной пантере — я не ошибся! — вылетела бээмпэшка. Нас разделяло метров семьдесят, в то время как до перекрестка впереди оставалось метров пятьдесят. Чертов «хай люкс», с его скоростью фуникулера! Бронемашина меня догонит и раздавит прежде, чем я доберусь до последнего дома по улице…

Хотя зачем ей догонять? Дурацкое предположение, ведь БМП чай не ментовская «семерка», имеется парочка отличий…

Неяркая вспышка в зеркале заднего вида, что-то похожее на темный термос со свистом пролетело в сантиметре от наружного зеркала моего «хай люкса». Врезалось в припаркованный возле очередного шикарного поместья «лексус», в яркой вспышке огня подняло его на воздух, раскроило верхнюю часть.

— Стоянка запрещена, — чужим голосом сказал я, когда горящие ошметки пролетели над «хай люксом».

Впрочем, вторая вспышка сзади напрочь отбила у меня всякое желание юморить.

Ощущение было таким, будто каменный гигант дал моему «хай люксу» под зад. Филейную часть рывком задрало к небу, вид приближающегося перекрестка в один кадр сменился приближающимся асфальтом. Скарб из кузовка взрывом цветного конфетти швырнуло вперед. Вермишель из разорванных пакетов рассыпалась по дороге; бутылки с подсолнечным маслом, разбиваясь, разбрызгивали во все стороны янтарное содержимое; пакеты с мукой при ударе оземь восходили белыми стенами тумана; банки с паштетами, поблескивая золотистыми поверхностями, разлетались битками для игры в классики.

Какое-то время машина продолжала движение, скребя по асфальту, высекая хромированным «кенгурятником» искры. Не помню, что со мной происходило, но я хорошо помню, что думал я в тот миг о балерине, которая удерживает равновесие, стоя лишь на прямых пальцах.

Сколько она так может?

А затем «хай люкс» завалился на крышу. По инерции его протянуло еще метров десять. Когда он замер, я еще какое-то время слышал, как продолжают крутиться задранные вверх колеса, как дребезжит что-то в задней его части (оторванный борт?), как ручейком течет бензин из пробитого бака. И гадал, будет ли третий выстрел.

Интересно, какие их относительно меня планы? Прибрать к рукам продзапас или же спровадить меня на тот свет? Ведь у них с провиантом дела, как я слышал, неплохо обстоят, за консервы воевать не станут. В таком случае могут шмальнуть еще. Или, может, для обиженной мамаши и гиббона стараются? Приоритет тогда все же в продуктах?

В любом случае, третьего выстрела, которого я ожидал в неком безрассудном оцепенении, не последовало, и я выплюнулся из машины через проем для лобового стекла. В аварии я почти не пострадал, пара рассечин ничем не вредили и без того изрядно пошрамленному лицу. Но стоило мне выпростаться в полный рост и потратить мгновение на осмотр утраченного, растянутого по дороге добра, как на подъезжающей бээмпэшке загрохотал пулемет. Прерывчатой прямой вздыбился под ногами асфальт.

Еще хочешь знать их намерения, Салман?

Развернувшись, я бросился к ближайшему частному дому — кирпичному, с неказистой архитектурой, старого построя, портящему весь вид из особняка рядом. Перепрыгнув заградку из сетки-рабицы, ныряю в кусты, но тут же, подбодренный стуком ПКТ, поднимаюсь и мчу к дому. Пули лохматят кусты, разбивают стекла в доме, раскачивают ржавеющий перед гаражом старый «скорпио», дырявят дюралевую шабатуру колодца с позвякивающим внутри ведром.

Забежав за гараж и скрывшись из виду, я прислонился к стене, отдышался. Повертел головой, прокладывая дальнейший маршрут. А фиг куда побежишь — огород дальше, сад, открытые пространства. Яркая мишень для стрелка.

В уме я прорисовал себе картину, будто из броневика сейчас высыпаются те самые пять солдат, передрачивая затворами, и рассредоточиваются для полного обхвата двора с унылым приземистым домиком справа. Худо будет, коли так.

Выглянул из-за угла. На самом деле все обстояло проще. Сорокатонная дура полезла во двор сама. Сметя хлипкие ворота, она на миг остановилась, такая же неуместная в этом небольшом дворике, как клоун в доме для престарелых, а потом двинулась дальше.

Забегаю в пустой хлев, расположенный сразу за гаражом. Перья, ковром устлавшие дощатый пол, разбросанные по углам отрубленные куриные головы, лапы и разлитые озера засохшей крови указывали на давнюю побывку мародеров. Под курьей лестничкой вогнанный в похожее на большую таблетку полено топор. Выдернув его, я подумал, что с этим собираюсь противостоять десанту, который под своей бронескорлупой могла привезти БМП. С пятью штурмовыми винтовками, пятью, возможно, брониками, пятью «эфками» — против топора, ножа и пустого травмата, которого я за каким-то чертом все еще тащу с собой.

Тем временем БМП, упершись простреленному «скорпио» в зад, проломила им створки гаража и вмяла в машину, которая там стояла. Остановилась, повернула башню вправо, к дому.

Я стоял в дверном проеме сарая, за гаражом, по диагонали от входа в дом. Утешало только то, что отсюда из БМП меня не могли видеть.

Зато… кто-то на меня смотрел из окна дома.

Господи, тут были не мародеры! Здесь все еще живут люди. Женщину, придерживающую у рта платок, лихорадило. Я видел, как тряслась ее рука. Она подхватила вирус совсем недавно. Пережила три волны эпидемии и заразилась, самое большее, неделю назад. Или иммунитет, который, как заявляли, вырабатывается после контакта с инфицированными (у меня этих контактов было не меньше сотни), — просто иллюзия?

Твою мать, как такое может быть?!

Показалось или я и вправду услышал крик младенца? Смог бы я его расслышать в грохоте, который исходил от этой ненавистной машины?

Шаггггах!!!

Стомиллиметровый фугасный снаряд влетел в окно домишка. Стекла выдавило взрывной волной, пламя вырвалось из оконных проемов, будто рот языком облизнуло. Входную дверь сорвало с петель, швырнуло как доской для нарезки. Встряхнувшаяся крыша местами обвалилась внутрь.

Даже если в доме и был кто еще — всем хана.

Я накрыл голову руками и присел, когда надо мной пролетала кирпичная крошка вперемешку с деревянными щепками. А БМП снова пришла в движение. Я этого не мог видеть, но, насколько можно было судить по зуммирующему звуку, башню наводчик устремил в гараж. Гараж, за которым я стоял с незадачливым топором в руке.

Шаггггах!!!

Проклиная себя за несообразительность, я снова пригнулся — как та чертова игрушка, которая больше ничего не умеет делать. Причем пригнулся в последний момент, и это спасло меня разве только от приема кирпича в голову. Что касается остального, то, по меньшей мере, сразу штук десять — вполне, причем, заслуженно — угодили в мое многострадальное тело. Плечи, бока, живот, ноги — такое впечатление, будто туда ударили молотком, а потом вкололи новокаин. Наверное, что-то подобное чувствует неудачливый скалолаз, ухватившись не за тот камень и спровоцировав обвал.

Меня кинуло вглубь сарая, я сломал собой дощатую клеть для домашней живности, но сразу же поднялся. Онемение в ушибленных частях тела не позволяло мне двигаться так же резво, перед глазами отчего-то изображение поплыло, и в ушах будто камертон вибрировал. Тем не менее стремление свалить отсюда как можно быстрее толкает меня к выходу. Задней и боковой стены у гаража практически нет, я увидел изрешеченный АЗЛК и объятый огнем «скорпио».

Не имея четкого плана дальнейших действий, проклиная себя, гиббона и «потную кобылу», я бросаюсь бежать прочь. Дурак, понимаю, но бегу. За сарай, пока еще целый, выбегаю на огород — открытейшее из всех открытых мест — и мчу, лавируя и перескакивая через кучи пепла.

Взревел двигатель, «договский» бронемобиль без промедлений двинулся за мной.

«Все!» — засветилось в голове.

В близкий к смерти час, говорят, с мозгом происходят странные вещи. За миг он способен показать и увидеть то, что записывалось в него восемьдесят лет. Вещи, не доступные никаким ученым, институтам, самым современным технологиям, происходят естественным образом при стечении некоторых обстоятельств. Например, когда пули вжикают над головой, а ревущий бронированный демон вот-вот наступит своим траком на глотку. Я не увидел своего детства, но зато увидел себя на экране монитора, к которому прильнул оператор. И целеуказательное перекрестие увидел на экране, ловящее мою спину. Меня, неуклюже лавирующего, выглядевшего как деревенщина с топором в руке даже в натовских штанах. Меня, чьи ноги утопают в сырой почве. Меня, бегущего по прямоугольному участку в туманце стелющегося по земле дыма…

А пули злобно шипят над головой, дырявят бетонный забор, коим отделился следующий магнат от простака из пролетариата. Я бегу к нему так, будто в задницу динамит мне вставлен. Петляю (помню армейку) и мчу на всех парах. И будто бы за стремление мое: клац! — сзади.

Лента закончилась. Ха! Есть все-таки справедливость в этом мире. И хотя эта заминка продлится не дольше секунды, мне хватит этого щедро отмеренного времени.

Прыжок! Пуля со следующего заряда скользнула по ноге, разорвала с краю ляжку. Всего-то? А я ведь уже с этой стороны.

Двор у олигарха большой, ухоженный, напоминает усадьбу Акимова: трехэтажный дом, банька, беседка, гараж на несколько машин, детская игровая площадка. Но прятаться в зданиях я больше не буду. Ребята, похоже, резвятся, сейчас фугасом тут все разнесут. А спрячешься в подвал, плитой лаз привалит — подохнешь от голода.

Так ни до чего и не додумавшись за ту секунду форы, я скрываюсь за углом маленького домика (вроде как для прислуги), когда БМП врезается в бетонное заграждение и вваливается на территорию. Что там, интересно, наши продукты? Они им, вообще, нужны были? Или приоритетная задача все же меня грохнуть? Может, по ходу поменялось что, раз так далеко зашли?

Глядеть в оба нужно, «дожики». Местные в три счета разнесут все, что там под «хай люксом» уцелело. Вернетесь, будете пылесосами сахар с асфальта вылавливать.

БМП двинулась напролом через небольшой сад карликовых яблонь, давя своим весом хрупкие деревца и обходя хибарку справа.

Шаггггах!!! Шаггггах!!!

Снаряды влетели в высокий элитный дом через окна на первом и втором этажах. Взорвались внутри, заполнив помещение огнем, выплюнув горящими тюлями из лишившихся стекол окон.

— За что ж вы меня так, пацаны, а? Только не говорите, что за гребаную банку тушенки!

Земля под ногами задрожала, будто через детскую площадку вот-вот произойдет раскол Земли. Рокот дизеля изжил, казалось, все существовавшие до него звуки. Я переместился за угол, чтобы оставаться незамеченным. Моему взору предстал проем в заборе, который остался после прорыва «бэшки». Так захотелось ринуться обратно. Может, не увидят, а? Может, исключат, что я обратно к горящему дому побегу?

«Не вздумай!» — запретил «внутренний Салман». Развернут башню и дадут из главного, кишки на проводах развесишь!

Увидев перед собой люк, я понял, что именно его подсознательно искал последние десять минут. В этих элитных кварталах нет централизованной канализации. И чугунная крышка могла означать только одно: открытие врат в ад. Но именно там, как мне показалось, я мог сыскать для себя спасение.

Отпрянув от стены и метнувшись к люку, я топором приподнял крышку, увидел уходящую вниз лесенку и, невзирая на пробивший насквозь каждую нервную клетку смрад сточных вод, прыгнул внутрь. Успел на треть прикрыться крышкой ровно в тот момент, когда адская машина направила ствол на хибарку, за которой я прятался.

Кирпичи, фрагменты домашней утвари, куски мебели пролетели над приоткрытым люком как птицы на юг. Пылающие ошметки попали и в люк, горящий кусок ткани упал мне на голову, и, будь на ней волосы, ходить бы мне с выгоревшим темечком.

Что касается интерьера моего укрытия, то дряни здесь хоть и было чуть меньше, чем по колено, смердела она так, будто я упал во вселенскую выгребную яму. Мне впервые пришла в голову мысль, что лучше было бы сдаться. Я поднял голову к небу, видному через щель в неплотно закрытом люке, и пожалел, что меня не размазало из стомиллиметровой пушки.

Между тем больше выстрелов не последовало. И вообще! Машина не только продолжала безобидно стоять на месте, в ней даже двигатель заглушили. Тишина снаружи вдруг стала такой неестественной, что мне подумалось, будто это мой ангел-хранитель, схватив «бэшку» за ствол, забросил ее куда-то в Буг. В кино же такое бывает?

Или мы не в кино? Нет, не в кино, балбес. Ни один формат кино, будь то хоть пятьдесят-дэ, не передаст той вони, от которой нет и малейшей возможности закрыться.

Мозг был отравлен испарениями, в изобилии исходящими от волнующейся светло-коричневой жижи, но я все же сообразил, что десанта в отсеке БМП нет. Иначе давно бы высадились и прошерстили оба двора, не прибегая к трате снарядов и пулеметных патронов.

А если так, то, может, я не столь уж и важен для экипажа? Может, решат, что я ушел, и вернутся себе обратно? Ну на хрен я им дался? Попугали, порезвились, и достаточно.

Утешения не действовали. Понимая, что умру в любом случае: если не от разрыва снаряда, то от вони, — я встаю на металлическую лестничку, сдвигаю люк и буквально выталкиваю себя на поверхность. Меня не сразу заинтересовало месторасположение «бэшки», первым делом я просто вентилирую легкие, выдыхая из себя ядовитые испарения. Если умирать, то хоть без привкуса дерьма на губах.

Тем не менее взрыва не последовало. Посмотрев на руины хибарки, я вижу броневик, повернутый ко мне в полупрофиль, ствол, направленный на гаражи, и… поднятую крышку люка на башне. Командир мотает башкой, хлястики расстегнутого шлемофона свисают ему на грудь.

«Только дерьма у тебя там нет», — подумалось с завистью.

А затем — снова действую как чертов станок. Кто-то приказал бежать. И не на соседний участок. Не тихо, гуськом, втянув голову. А бежать к центру, к источнику, бежать так, будто за мной стена на стену бежит целая армия. И я не могу не подчиниться этому приказу. Я бегу.

До зеленой железяки я добрался в один взмах ресниц. На ходу запрыгнул на горячий моторный отсек. Командир, казалось, не услышал меня — нюхом учуял. Потому что, когда он оглянулся, выражение лица у него было таким, будто ему под нос сунули протухшую рыбу. «Ты в своем уме?» — было написано в его глазах. Но это ненадолго. Когда топор, которого он так и не увидел, наискось снес ему верхнюю часть головы, в разлетевшихся глазах можно было увидеть много разных мыслей.

Отбросив оружие средневекового воина и придержав за погон брызгающее красными фонтанами тело, другой рукой я выхватываю у него из кобуры пистолет. Струи крови хлюпают мне на грудь, но я их не вижу и не ощущаю. Мозг сосредоточен на другом. Заглядываю внутрь. Место оператора-наводчика пусто, командир был за него.

— Да ты там вообще?! — вопит, словно из землянки, водитель.

Из выхлопных труб «бэшки» вырываются два столба черного дыма, мотор возобновляет свой рев. Зная устройство бронемашины изнутри, я, сунув руку в люк, делаю пять выстрелов. Целюсь наугад, надеясь, что хоть одна пуля, но все ж достанет водителя. Выстрелы «пээма» после грохота стомиллиметровки кажутся не громче хлопков в ладони. Радостными аплодисментами.

БМП проползает метров пять и глохнет, замерев с поднятой полукруглой крышкой и лежащим на боку телом командира экипажа.

Вот и все.

Сунув в зубы сигарету и чиркнув зажигалкой, которая после этого сразу становится непригодной, я сажусь на кирпичную глыбу и смотрю на замершую машину. Уснувшего зверя, раздавившего детские качели и накатившего правой гусеницей на песочницу, в которой остались торчать детская красная лопатка и грузовик с полным кузовом песка.

Я смотрю на БМП до тех пор, пока взгляд мой не расфокусируется до такой степени, что на месте броневика возникает темное пятно.

Знаю, что, когда вернусь на дорогу, от рассыпанного провианта уже ничего не останется. И пусть. За продление своей жизни я рассчитался макаронами. И, пожалуй, на данный момент это справедливая цена.

Глава 6 Призрак

25 октября 2015 г., 17.20

2 года 4 месяца после эвакуации

Старик вел меня сквозь паутину узких, запутанных улочек и переулков, не асфальтированных, болотистых, местами с разлитыми от края до края лужами. Да уж, Старогородский район действительно город внутри города — сколько живу уже, а еще не слыхал таких названий улиц в Виннице и не знал о таких местах.

Мне уж начало казаться, что края этому путешествию не будет, когда старик остановился у сдвижных ворот небольшого агропредприятия с благозвучным названием ПТК «Колос» и тихо в них постучал. Еще метров за двести я уловил едва ощутимый запах дыма и теперь понял, откуда он исходил.

Внутри скрежетнул засов, ворота приоткрыли ровно настолько, чтоб в них мог пройти человек. Стоявший по ту сторону знакомый уже парень оглядел меня тем же упрекающим, по-юношески ярко выраженным оскорбленным взглядом.

«Как ты мог? — спрашивали его глаза. — Это же была моя любимая собака».

Вопреки моему представлению о фирме, ни комбайнов, ни грузовых машин, ни складских помещений на территории предприятия не было. Оно, как я понял, было из числа тех, что занимались перепродажей зерна, понятия при этом не имея, как это зерно выглядит. Таких донедавна было много, их возглавляли хитрожопые делки, что умели пользоваться Всемирной сетью лучше других и обладали толикой комбинаторства, достаточной дабы одурачить фермера-простофилю. На это указывает то обстоятельство, что в квадратном дворике вместо комбайнов стояла лишь пара дорогих машин, а помещения, что больше напоминали подсобки, никак не годились на роль зернохранилищ.

Впрочем, это могло быть и обманчивое мнение.

Дотащив свою ношу до одноэтажного офисного помещения, я не без чувства облегчения сбросил ее с онемевшего плеча. Псина была тяжелой, и последний километр как я только не ухищрялся, чтоб обмануть свое ноющее тело. Помогло лишь, когда окровавленная вязка шлепнулась рядом с урной — в том месте, что мне указал старик.

Приглушенный лай остальных четырех собак доносился из-под земли. Далекий, почти неслышимый. Лишь на мгновение он стал громче, когда старший брат парнишки открыл ведущую в погреб дверь. На пару мгновений он задержал на мне далеко не добродушный взгляд и направился во двор по своим делам.

— Пошли, — бросил через плечо старик, заходя внутрь офиса.

Здесь сразу ощущалось тепло. Где-то потрескивали дрова, и легкий запах дыма с ходу провоцировал ощущение уюта, расслабленности и покоя. Намек на забытое и кажущееся уже ненатуральным. Из кино как будто.

Пройдя по коридору, за приоткрытой дверью в бухгалтерию я увидел женщину. Подумалось, что это жена старика. В расстегнутой телогрейке, с откинутым на спину оренбургским платком и в теплых чунях, она стояла ко мне боком, возле переносной плиты, и деревянной ложкой перемешивала что-то в кастрюле. В топке плиты оживленно потрескивали дрова, и к запаху дыма примешивался вкуснейший запах вареной каши.

Пшенка небось? На масле.

Слюней во рту натекло столько, что я с трудом их проглотил. Обернувшись, седовласая женщина не без тревоги в глазах оглядела постороннего, с жадностью поедающего глазами ее стряпню вместе с кастрюлей. Но интерес иссяк быстро. Едва встретившись взглядами с мужем, она возвратилась к своим делам. Глупо, конечно, было рассчитывать, что она предложит пообедать, но, когда она отвернулась, во мне даже проснулось нечто, похожее на обиду. Будто бы я на ее месте стал бы направо и налево кашу раздавать. Ага, шире вороток держи.

— Эй, — тихо окликнул старик, пройдя дальше по коридору. — Чего застрял там?

В кабинете директора не было дорогого кожаного кресла. Даже оргтехники никакой не было. Шкаф с цветной макулатурой у стены, большой портрет Юли[13] с мелким календарем, плакаты с китайскими мини-тракторами, Т-образный стол развернули в ряд, по обе стороны по три стула.

«Столовка», — подумал я, заметив хлебные крошки на затертой скатерти.

Лицом ко мне, облокотившись на стол, сидел человек, как две капли воды похожий на доктора из строго доброго «Параграфа 78». Я мог бы сказать, что хорошо знаю этого человека, если б не внутреннее ощущение, что не знаю его вообще. Это информатор, для многих тягачей по востребованности человек номер один.

Настолько скрытным по натуре, малословным, нашифрованным и в то же время во всем осведомленным мог быть только тот, которого мы, тягачи, прозывали Призраком. Не потому, что это было эффектное и красивое погоняло. А потому, что нужно быть бестелесным духом, дабы вести образ жизни как у него.

Он не был тягачом — по крайней мере его никто не видел с оружием или «кравчучкой» на спине, — он не был членом какой-нибудь из известных в Виннице банд, он был законченным одиночкой и одновременно сотоварищем для многих винницких тягачей. А иногда казалось, будто он просто редкий лентяй. Знает ведь, где лежит, а сам не пойдет. И к ворованному не прикоснется. Ты сам отнесешь часть взятка в обозначенное им место, а кто-то другой понесет его дальше.

Он торговал информацией. Торговал только с правильными тягачами, что не могло не тешить мое самолюбие. И всегда приходил сам. Его нельзя было позвать, найти, встретить на дороге. Он появлялся сам и только тогда, когда было что предложить.

Не призрак разве?

Калмык, как человек тоже вроде ведающий, однажды заикнулся о терках Призрака со снайперами — бескрышными убэдэшниками,[14] засевшими на крышах одного из удобных кварталов на Пятничанах, — и даже нарисовал схему, по которой они сосуществуют.

Так вот, согласно теории Калмыка, снайпера высматривают передвижения по городу, отмечая кто, что и куда ценное поволок, а Призрак, соответственно, проталкивает сию информацию нужным людям. Версия эта имела право быть, поскольку за свою информацию Призрак нередко, окромя хавки, взамен просил «семерку».

Спрашивается: зачем, при тебе же и пистолета нет? Но ответа на сей вопрос не было, как и на множество других, что относились к сфере приватной жизни Призрака. С этим человеком не пропустишь по стаканчику в «Неваде» и не поговоришь за жизнь. Просто потому, что это не человек.

Это Призрак.

— Здоров будь, — без каких-либо эмоций на лице сказал он, когда старик закрыл за мной дверь. — Присаживайся.

Он указал на офисный стул, обшивка на котором из черной стала грязно-серой, местами покрытой жирными пятнами. А все равно, усевшись, я, наконец, почувствовал, что отдыхаю. После бурной ночки, разделенной меж калмыцким баром и рубиловом в «Комфи», после валяния в луже, беготни по гостинице, сражения с псиной и марафоном с ее трупом за спиной, просто присесть мне показалось лучше, чем отмяться в салоне тайского массажа.

— Здоров-здоров. Какими судьбами тут?

— Судьбы у нас разные, Салман, — в своем стиле ответил он. — Интересы иногда совпадают. Ты поблагодарил бы меня для начала, что ли. Это ведь я старика с парнем по тебя отправил. Дай, думаю, выручу старого корешка.

Прищурился. Ну конечно. С какой же еще рожей ему открывать свой долговой мешок?

— Да эт я понял, что не со своей воли он, — говорю, кивнув на дверь. — Благодарствую. С меня причитается?

Спрашивать, откуда Призрак знает о моих приключениях, понятное дело, просто глупо.

— Не заржавеет. Но я-то такое дело. Рассчитаться тебе придется и с Иванычем. За собаку.

— Ема! — с истинным удивлением развел руками я. — Да она меня чуть не сожрала, Призрак. Выскочила как бешеная. А у меня руки связанные. Чего я должен был делать?

— Тише, Глеб. Собаки для этой семьи значат больше человека. Если я правильно понял твои слова, то… лучше бы с тобой поразвлекались нанаевские глиномесы? Лучше висеть у Покровской церкви? — невозмутимо. — Если ты действительно так считаешь, ситуацию можно легко поправить.

Я спустил пар. Да уж, информатор владел тем коромыслом, которое любому утверждению находит противовес. Знает, зараза, куда бить. Порой мне кажется, в прошлом его дар просто не мог быть не замечен какими-нибудь спецслужбами. Допрашивать, колоть, пробивать на измену — ей-богу, ему эту науку не пришлось бы даже зубрить. Это у него в крови.

— Вот, — он небрежно бросил на стол кусок плотной черной ткани. — Если ты бывал на «конфетке», то знаешь, чем там штыняет. Этот клок давали псам, перед тем как пустить по вашему следу. Если у тебя случилась любовь с Гремучим, — он оглянул мою одежду, красноречиво подтверждающую сей факт, — это могло сбить Йену. Надо было просто дать ей убедиться, что ты не «дог», она бы тебя не тронула.

— Надо было, — хмыкнул я. — Легко сказать. Я бы, может, вообще ушел бы от Гремучего, если б не эти собаки.

— Может, — согласился Призрак. — Уйти бы, может, и ушел. А глотку бы Гремучему ты порвал? Учти, охота на тебя до сих пор не открыта только потому, что на «конфетке» все еще не озвучили твоей клики. Напомнить, что творится в городе, когда «доги» объявляют розыск? Тебя сдала бы с потрохами даже родная бабуля, будь она жива.

Я издал страдальческий стон.

— Салман, ты знаешь мои правила: если не считаешь себя должным, можешь уйти. Я не стреляю в спину. За свою инициативу рассчитаюсь сам, но ты понимаешь, что это значит. Верно?

Откинувшись на спинку стула, я протер ладонями лицо, разгладил на лбу кожу. Я понимал, что это значит. Нельзя подвести информатора. Нельзя отказаться оплачивать счета. Слишком дорого это может стоить. И ладно просто порвать связи с человеком, который иногда подкидывает путную инфу, а ведь можно стать тем покемоном, кого Призрак однажды сольет другим. Этот мистер Проныра знает ведь о половине схронов по всей Виннице, знает кто где живет, что имеет на вооружении, с кем контачит. У этого черта просто есть карманный спутник, с которого он все видит. Хочешь разойтись с ним мирно — отказывай до, но уж никак не после.

— И что он хочет за свою дворнягу?

— Это алабаи, Глеб. Чистокровные. Старик их тренирует в подвале, чтоб не привлекать внимания. Поверь, это не легче, чем с «Урожая» песок начить.

Неожиданный переход. А впрочем, я слишком устал для того, чтобы пытаться изображать отрицающего. Да и нужно ли это мне? Чего добьюсь? Призрак ведь никогда не говорит в утверждающем тоне о том, чего не знает наверняка. Ломание комедии лишь заведет диалог в тупик, проверено.

— На «конфетке» точно обо мне еще не знают? — спрашиваю.

Призрак развел руками, типа, ну зачем задавать дурацкие вопросы?

— Откуда мне знать? Я ведь тут, с тобой. А тот, кто шепнул за тебя Гремучему, мог бы и еще кому шепнуть. А там уже и до Вертуна недалеко.

— Жопа…

— Жопа. — Призрак кивнул и задумался.

Можно подумать, я только сейчас это понял. Отбивался от этих мыслей, как от роя пчел, превосходно понимая, что рано или поздно они все равно меня ужалят. Призрак лишь озвучил бесспорное, то, что я боялся услышать от себя. Чужие пчелы ударили вместо своих. Знаете, между «блин, мне вафли» и «блин, тебе вафли, Салман» есть разница. Очень существенная. Усиленная разница, умноженная надвое, я бы сказал.

— Но не полная, — после раздумий сказал Призрак. — Все от тебя зависит.

— Что ты имеешь в виду? — Виду я не подал, но сказанное им враз выдернуло меня из полудремотного состояния мрачного прогнозирования.

— Тебе нужно было тщательней подходить к отбору нахлебников, — заметил он.

— И ты туда же, — сплевываю на сторону. — Да знаю я. Что ты имел в виду, когда сказал…

— Для этого нужно кой-кого поднапрячь, — заявил он, гипнотизируя меня своими черными, маслянистыми зрачками. — Но прежде, чем продавать свою душу снова, ты должен исповедать имеющиеся грехи.

Вот сволочь-то, а? Знает же, что я согласен буду на любую цену, но не может чтоб не хлестнуть по лицу перчаткой вот этой вот своей мании величия.

— Какого черта, Призрак? Я ж не пацан, чтоб ты пробивал меня на эту херню. Чего хочешь взамен — называй.

Он помолчал, не сводя с меня глаз. Их выражение ни разу с того самого момента, как я вошел в кабинет, не поменялось. Во всем его монолитном лице ничего не поменялось, даже бровь с места не сдвинулась. Лишь губы, да и те почти не принимали участия в формировании слов. Казалось, если он когда-нибудь рассмеется, планета сойдет со своей оси.

— Назову, — Призрак согласительно прикрыл веки. — Но сначала рассчитайся со стариком.

Дверь у меня за спиной скрипнула, в кабинет вошла та самая женщина. Ставя на стол поднос с двумя тарелками каши и двумя парующими, еще шипящими лепешками, она лишь оставила намек на доброжелательную улыбку для Призрака. Меня же опять замерила недоверчивым взглядом, будто опасалась, что я могу не по назначению применить принесенную ею вилку. Видать, видок мой, окровавленный и все еще (да, как это ни позорно) воняющий блевотней, не располагал. Ну да уж прости, хозяюшка, какие есть.

Получив от нас два сдержанных «спасибо», хоть я мог ее и вовсе расцеловать за щедрость, она молча скрылась за дверью.

— Так что он хочет? — уплетая пшенку за обе щеки, спросил я.

Призрак откусил от блина, пожевал — без особого наслаждения, — проглотил. Сказал с закрытыми веками:

— Муки. Мешок.

Я закашлялся. Каша полетела у меня изо рта, как споры из взорвавшейся тычинки. Округлил глаза, вперил в Призрака непонимающий и отрицающий всякое понимание взгляд.

— Ля, где я возьму мешок муки?! Он прикол тянет, что ли? С «Урожая» вона шуму мало?

Тот снова ответил после паузы:

— Есть кое-какая информация, — дежурная, кстати, его фраза. — Возьмешься — пополнишь и свои закрома, и старику отвесишь. Ну и со мной рассчитаться хватит. За стукачка в том числе.

— Ох, ни хрена себе заворот-то какой. И что делать нужно? — отложив вилку, нетерпеливо спрашиваю. — Какой торжок на этот раз брать?

— Салман, я всегда считал тебя адекватным человеком. Не заставляй менять мнение. Я не Ряба, чтоб предлагать клоунский налет на «Урожай». Люди, с которыми пойдешь — если, конечно, согласишься, — рынки не бомбят.

Я выдержал паузу.

— То есть? Какие еще люди? Считаешь, у меня мало свидетелей? Если ты уже забыл, последнего моего соучастника вздернули утром. Что ты задумал?

— Каждый твой вопрос денег стоит, — хладнокровно напомнил Призрак. — Мне отвечать? Если тебе не подходит, я уже говорил — можешь отказаться. В таком случае не задержу.

Выдохнул. Попытался немного расслабиться.

— Допустим, согласился. Объясни, для чего мне какие-то люди? Я не могу сам провернуть эту мутку?

— Глеб, ответь мне, пожалуйста, — положив блин на стол, заговорил Призрак, — если отбросить всю эту хероту, типа там «никому не верь», то-се, у тебя был повод мне не доверять? Я когда-нибудь тебя кидал? Нет? Тогда снимай с себя все это обрыганное дерьмо и не задавай ненужных вопросов. Степановна простирнет, а ты отоспись. В ночь тебе выходить. Могу заверить сразу — скучать не придется…

Отоспись, блин. Отоспись — это когда часов двенадцать можно без задних ног поваляться, не дергаясь на каждый шорох. А прилегши в четыре часа дня и проснувшись от резкой тряски за рукав в девять вечера, ни хрена не отоспишься.

Старик с суровым, как сибирская тайга, лицом, одетый в тот же самый брезентовый плащ, смотрел на меня такими безнадежными глазами, будто его заверили, что я воскрешаю мертвых, а я оказался обычным шарлатаном. К тому же громко храпящим.

— Вот твои шмотки и оружие, — сказал он. — Я подожду на улице.

Я сел на матрасе, который мне любезно бросили на пол в подсобке, отбросил смердящее пыльной затхлостью одеяло, протер глаза. Все же хорошо было себя чувствовать помытым и пахнущим хозяйственным мылом — эталоном свежести. Степановна оказалась человеком что надо. Мало кого не сломила наша новая жизнь, но эта пожилая женщина, на зависть полным сил мужикам, отважно сражалась с одолевающим ее кислотно-серым унынием. Я видел это по глазам. Однажды она сдастся, все сдаются, но пока что ей удается сберечь за собой звание хранительницы домашнего очага. И в этом плане я старику даже завидовал.

На спинке стула висел мой потасканный, местами дырявый армейский бушлат, на сиденье лежали аккуратно сложенные камуфлированные штаны, черный свитер и морпеховская тельняшка. Все выстиранное, высушенное, приятно пахнущее стиральным порошком, так не ассоциирующимся с холостяцким образом жизни. Поперек на штанах лежит почему-то трофейный «галиль», а не мой обрезок, рядом — запасной магазин с поблескивающими медью патронами. И мой подарочный нож.

Ну намек насчет автомата я понял. С «укоротом», значится, на такое дело все равно, что к дракону со шпагой? Ладно, сейчас я, шесть секунд.

Выходя, заглянул в столовую, но Призрака, разумеется, там уже не было. Не было и Степановны на кухне, в плите дотлевали угольки, на широкой, уводящей в стену дымоходной трубе сушились чьи-то вещи. Я покидал это одноэтажное, навевающее воспоминания о прошлом жилище с отягчающей душу грустью. В такие минуты становится неимоверно жаль, что нельзя жить как прежде. Или хотя бы здесь остаться. Я бы остался, честное слово. Хоть на денек, как в той песне.

Тяжко вздыхаю, покидая дом.

Старик ждал меня на улице, курил завернутую в газету махорку, наблюдал за повисшей над офисом полною луной. Увидев меня, он выстрелил окурком под забор и сразу зашагал к щели в воротах. Ни говорить со мной, ни спрашивать ни о чем ему, похоже, не хотелось.

Может, оно даже к лучшему.

Мы шли опять путаницей старогородских улиц — слишком сложных для того, чтобы понять, где они начинаются и заканчиваются. Ночью сложно определить истинную длину маршрута, но как по мне, то отшагали мы в полной тишине не меньше пяти километров. Примерно по направлению к железнодорожному вокзалу, хотя я мог и ошибаться. Замедлил шаг старик на изгибе очередной улицы, у ничем не примечательного дома. Остановился.

— Это Иваныч, — негромко объявил старик в темные оконницы, — я с человеком от Призрака.

Внутри послышался приглушенный стук, клацанье, похожее на щелчок пулеметного затвора. На порог, скрипнув дверью, вышел высокий человек, стал в дверях, руки на груди скрестил. В темноте я мог разглядеть лишь его статный силуэт. Ни цвета глаз, ни волос, ни черт лица я не видел. А вот меня он разглядывал с любопытством купца, это я всей кожей почувствовал, аж мурашки поползли.

— Как зовут? — спросил тихо, дабы его голос не был слышен дальше стоящих в метре от него фигур.

— Салман, — отвечаю так же.

— И откуда такой?

— Откуда придется. С Вишенки вчера был. А дальше как фишка упадет.

— С Призраком как снюхался?

Я отпустил короткий хриплый смешок. Мол, я-то все понимаю, дружище, но полез ты все-таки на запретную территорию. Тут вообще-то все шифруются, что знакомы с ним, а ты в лоб с такими вопросами.

— Я обязан отвечать? — спрашиваю.

— Нет. Но тогда уйдешь отсюда ни с чем.

Дед прокашлялся у меня за спиной. Да понял я, понял.

— С Призраком не снюхиваются, он сам выходит на того, с кем решает тему мутить, — говорю. — Если тебя это интересует, первой зимой он указал мне где два пацанчика прячут стащенную у «догов» снарягу. Броник, два эрпэковских короба «семерки», пару «эфок».

Длинный удовлетворенно кивнул.

— Входи. Иваныч, а ты чего, не зайдешь? Лишний ствол не помешает.

— Да не, — ответил старик, поворачиваясь, чтоб идти обратно, — стар я уже для этих ваших дел. Да и бабе Наде обещал вернуться. Вот он будет за меня.

Я вошел в избу.

Внутри было ничуть не теплее, чем снаружи. Сразу понимаешь, радушия, как в доме Иваныча, не будет. И не только потому, что в хате нет рам со стеклами, и по настрою внутри сидящих становится понятно, что это лишь перевалочный пункт. Насколько было видно в свете заглядывающей в оконные проемы луны, их там было три человека, не считая длинного. Сидели за убранным скатертью столом в зале и молча потягивали что-то из железных кружек. Ответив на мое приветствие короткими кивками, они снова отвернулись к оконным проемам, и в комнате воцарилась полная тишина.

— Выходим через десять минут, — став рядом, тихо сказал мне длинный и представился: — Меня зовут майор Никитин, если что. — Он кивнул на сидящих за столом: — Это моя команда, были и, надеюсь, остаются в подчинении: Пернат, Игнатьев, Дьяченко, познакомишься по ходу дела. Все в нашем штабе вэвээс служили. — Меж тем «команда» никак не отреагировала на собственные имена, продолжив выглядывать на улицу, будто там было что-то интересное. — Мы, вообще-то, подельников не берем, но Призрак сказал, ты человек надежный, да и ствол лишним теперь не будет.

— Куда пойдем? — спрашиваю, теряясь в догадках.

— Да недалеко тут, до железки прогуляемся.

— А что на железке? — удивленно. — Металлолом таскать?

— Тебе Призрак не сказал? Селяне «догам» сегодня провизию отправляют. Муку, — сказал он будничным тоном, словно речь шла о чем-то до крайности безобидном. — Дрезинами.

Я поворачиваюсь к нему всем корпусом, и выражение глаз у меня, должно быть, такое, будто он мне нож меж лопаток сунул. Это точно прозвучало, я не ослышался? Слово «дрезина» было или это ветер в оконнице шалит?

— Ты бредишь, майор, — говорю, вдоволь на него натаращившись. — Это гон. Я на такое не подпишусь — с суицидниками дел не веду…

— А ты не руби сплеча, Салман. Не так страшен черт, как его жена. Я тебе схемку обрисую, а там уж решишь…

— Да вы издеваетесь, что ли? — Я заговорил громче обычного, тем самым заставив троих резко на меня оглянуться, а одного даже вскочить на ноги и поднести напряженную ладонь к губам. — Какая, на хрен, схемка? Какая может быть схемка у четырех рыл против пятнадцати? Куда такой… — я затруднился в подборе точной формулировки для группки майора, — «командой» идти? Ким хером вы собираетесь брать ту муку? Под откос дрезину пустите?

— Майор! — громко шепнул тот, что стоял на ногах. — Уймите его! А то я сам его сейчас успокою. Слышь, ты, наемная твоя душа, ну-ка рот здесь прикрыл!

— Тих-тих-тих, — Никитин усмиряюще развел меж нами руки. — Тихо. Все успокоились. Игнатьев, присядь. Салман. Тут дело деликатное, мы понимаем, это не шпану на вокзале постремать, но не надо делать преждевременных выводов, ладно? И Бога ради, не шуми. Зачем лишний раз накалять? Пятнадцать человек охраны — это сказки. — Он выдержал не сулящую ничего хорошего паузу. — С недавних пор их там вдвое больше. Но как военный я тебя уверяю: они ни хрена не смыслят в организации сопровождения. Вообще. Мы следим не первый день. Их можно и даже нужно брать. Потому что возьмет кто-то другой.

Смотрю на него, а сам думаю: где ж то я уже такое слышал? Неужто не далее как пару дней назад? Тут же всплывает в голове голос лысого водилы, Гунара. И лицо его — так четко, будто только перед майором с ним разговаривал. «Да какого серьезного замеса? Два салабона на один „калаш“. Нагрузить толково, и тот отдадут», — кажется так он говорил. «И чего, много набрал? — хочется спросить. — Нагрузил салабонов? Или лежишь, надвое поделенный, в канализационном стоке под, Урожаем»?

Призрак, Призрак… Никогда не кидал, говоришь? А сейчас что, уж не в курган ли меня с ходу втрамбовываешь? Четверо штабистов — не полевых даже комвзводов, — точно ли это те, за кого ты так ручался? Типа, рынки им брать унизительно, что опытным морякам в лягушатнике хлюпаться. Жаль, тебя здесь нет, хотел бы я на тебя взглянуть. Муки, епт, старику захотелось. Да я б ему лучше такую же собаку, не хуже надрессированную, притаранил бы. Да хоть три кобеля и три сучки, на расплод. Только — ну да! На хрен ему собаки, если жене муку подавай. Хитро, хитро. Послать бы их всех, с Призраком во главе, да только…

Вышли мы, как и оговаривалось, через десять минут. Двое с АКМ и увесистыми вещмешками, у одного помповик с ручкой и прикладом, у Никитина, как я и думал, РПК. Собираясь, бойцы тихо побрякивали снарягой, но в целом вели себя достаточно профессионально: без болтовни, суматохи и, главное, эмоций — ахиллесовой пяты дворовых тягачей. Покидали дом по одному, Никитин шел замыкающим.

«Недалеко тут», как заверял майор, вытянулось в добрый час пути. Я пару раз было пытался завести с Никитиным разговор на нужную тему, но он только отрицательно мотал головой — мол, никаких разговорчиков в строю. Закалка, ничего не поделаешь. В нем по ходу дела просыпалось нечто большее, чем штабной начальник. Пришлось идти тихо, все время вылавливая из темноты спину впереди пробирающегося Перната с дробовиком. Двигались хоть и тихими улочками, но собранности и предельной концентрации внимания не теряли.

Неопытному эти кварталы могли казаться мертвыми, но навостренный локатор битого тягача время от времени вылавливал из шума ветра тихие голоса, запах дыма, а однажды, проходя вдоль старой двухэтажки, даже страстные вздохи.

Ну не без того, мы же люди все-таки.

Когда пересекли поросшую по колено ныне сухо шелестящей травой Школьную площадь, я уже понимал, что нахожусь на Малых Хуторах.[15] Тут и железка протянута. На подходах к путям Никитин приказал быть еще тише и передвигаться полуприсядью.

Рельс здесь, если я правильно при лунном свете сосчитал, было четыре пары. Но только одна из них не утратила блеска отполированности тысячью колес в день. Сегодня их уже было, конечно, далеко не тысяча, но даже и те несколько регулярных проездов на дрезине не позволяли серебристой поверхности рельс потускнеть.

Мы залегли в темном приямке между насыпанной кучей щебня и семафором, чей глаз уже никогда не подмигнет синим светом, в десяти шагах от нужной колеи. Странно, но я поймал себя на мысли, что больше думаю о пахнущей стиральными средствами одежде (которую так не хотелось выпачкать в грязи), чем о предстоящем выполнении плана перехвата.

Никитин шепотом что-то истолковывал своим парням, я не особо вникал. Мне эта армейщина ни к чему, я и так почти не верю в хоть какой успех этого замеса. Поэтому я лучше изучу обстановку и подумаю как бы в удачный момент, когда этих «штабистов» еще не уложат, но станет ясно, что это неизбежно, слинять. В героя я однозначно играть не буду, только накроют — буду делать ноги. И по фиг, что там Призрак со стариком скажут, я не Рэмбо, от меня пули не отлетают.

Вернулся я мысленно к штабистам, лишь когда Дьяченко поднялся и, пожелав нам удачи, так же полуприсядью двинулся обратно к Школьной площади.

— Куда это он? — спрашиваю я.

— Ну не на плечах же мешки волочь, да? — будто я не понял очевидного, сморщился Игнатьев.

— За савраской пошел, — объяснил лежащий по другую сторону Пернат. — В двух кварталах отсюда бабка с дедом присматривают за «транспортом» нашим. Сам понимаешь, раньше времени нельзя внимание привлекать. Да и от пули шальной кобылку бережем, она у нас, знаешь, на вес золота. Так что подъедет Дьяк, когда мы уже тут пофестивалим.

— Выходит, нас остается четверо, — пропустив мимо ушей все остальное, отметил главное я. — По семь с половиной «догов» на рыло.

А правду говорил Призрак насчет жары, да?

— Ты это, — заговорил Никитин, — сопли-то раньше времени не распускай. Мы, конечно, не коммандос, но и за дебилов нас тоже не держи, ладно? Пернат, — переключился он на подчиненного, — прогуляйся по периметру, а ты тут пока побудь, секи в оба, — сказал он мне. — Мы с Игнатьевым салюты приготовим. Давай, Игнат, бери ранцы. Времени чуть больше получаса осталось.

Взяв два приволоченных с собой вещмешка, Игнатьев с майором переместились к вожделенной колее, зашуршали, вроде как рельсы тырить собрались. Затем переместились десять метров левее по ходу колеи и те же самые манипуляции повторили там. Вернулись, разматывая за собой шнуры из двух катушек. Ясно, не дурак же — взрывчатку установили. Вроде как для первой и последней платформы состава, там где охрана катается. Не знаю уж каков заряд, но даже при минимальном эффект внезапности конвою гарантирован.

Указатель на моей внутренней шкале оптимизма подпрыгнул на пару пунктов. Хых, при таком раскладе можно и поборюкаться с «псинами».

Минут двадцать мы зарабатывали простатит, неподвижно лежа под семафором и до онемения шейных мышц всматриваясь в южном направлении. Меня так и подмывало спросить, точно ли сегодня будет переправа? Точно ли в такое время? И точно ли там мука, а не дрова, ведь «доги» нынче в разных ракурсах используют дармовую рабочую силу. Но меня дважды опередил Игнат, и не совсем цензурный ответ майора отбил всяческое желание задавать вопросы. Чуть позже Игнат попробовал намекнуть, что, может, лучше подождать где-нибудь в вертикальном положении, чтоб в мазуте не валяться. На что Никитин обошелся без слов, только глянул, и после того — молчок.

Возвратился Пернат, доложил обстановку. В радиусе ста пятидесяти метров все чисто, по направлению к городу вообще никакой активности; в сторону Малых Хуторов (откуда груз должен прибыть) пара теней двинулась. Угрозы, по субъективному мнению Перната, не представляют.

Азартная бодрость, с которой мы ожидали появления дрезины, со временем сменилась пустотным утомлением. Мы с Пернатом начали откровенно драть глотки, глаза слезились, одолевал сон. Я уже, кажется, и вырубился, прилегши на руку, слюни пустил, когда издали рельсы принесли волну тихого перестука.

— Едут, — подтвердил Никитин. — Салман, Саня, давайте на ту сторону. Упадете на краю насыпи. И не высовываться там, чтоб не пришибло, когда шарахнет. Все, давайте, с Богом.

После этих слов сон умчал скоростным поездом.

Подымаясь, я подумал об уютном потрескивании головешек в плите. Полжизни отдал бы, чтоб в офисе агрофирмы «Колос» сейчас оказаться. А затем, согнувшись вдвое, погуськовал за Пернатом. Улеглись на склоне железнодорожной насыпи, чтоб из-за рельс только головы выглядывали. Натягиваем маски, моя, в отличие от Пернатовой, чистая, выстиранная.

Стук железных колес слышен четче. Чуть позже сквозь темноту пробилось слабое мерцание. Я видел эту дрезину лишь однажды, но хорошо помню, что представляет она собой довольно комическое и несуразное зрелище. Будто отцы-инженеры позаимствовали ее конструкцию из какого-нибудь мультфильма. Из-за ширины, малых колес и высокой, почти по грудь, обшивки она напоминала поставленный на мелкие шарики кирпич. С неуклюжим клювом спереди а-ля спойлер. Впрочем, это была лишь «моторная» часть — с двумя коромыслами, за которыми надрывали спины селяне. В дрезинном составе таких «кирпичей» было два: спереди и сзади, а между ними — в традиционной компоновке железнодорожных составов — на сцепке тянулись две грузовые платформы. Полагается, с мукой, а не дровами или песком…

Невзирая на четыре «привода», двигался состав медленно, должно быть, на уровне бега трусцой. Какой бы легкой ни была конструкция, а груз и усиленный конвой вес имели пристойный. Натужный скрип коромысел, напоминающий не совсем человеческие всхлипы, меж тем становился все ближе.

— Селюков жалко, — сказал Пернат, — ни за что под раздачу попадут.

Но я не поддержал его, не мог об этом думать. Когда начнется жара, фильтры, отделяющие селян от «догов», работать не будут — уверен. Это, как пел Боярский, «мы уже из жизни вынесли». Добивать их, в отличие от «псяр», конечно, не буду, но если окажутся на линии огня…

Пятьдесят метров. Монотонно скрипит адская колесница, одна фара светит в никуда спереди, другая — сзади, желтого освещения хватает разве на десяток шагов, как раз заметить на рельсе «рубанок».

Тридцать. Из первой коробки видны только головы сидящих конвоиров и четырех рабочих, поочередно то ныряющих, то выныривающих, как поршни в двигателе.

Десять. Огоньки от сигарет, громкий смех после очередной шутки, перекрикивание между конвоирами с первой платформы и последней — вот кто ведет себя непрофессионально.

Кажется, сторожевой что-то выкрикнул, когда луч жидкого света выкрыл бесформенный предмет, лежащий меж шпал. Рукой он вскинул точно, но было поздно. Никитин все высчитал до сантиметра — рвануло ровно под первой и последней дрезинами. Два коротких, мощных взрыва озарили ночь над путями. Платформы подбросило над рельсами приметно на полуметровую высоту. Первую выгнуло, будто она была из мягкой пластмассы, переломило напополам, обуяло огнем. Оторванный, погасший прожектор покатился по ступеням в одиночестве. Рычаги от коромысла забренчали вслед. Передняя ось у дрезины отделилась, железные колеса выстрелили в разные стороны, будто внутри оси сработали пиропатроны. Покореженные, горящие куски металла, взмывшие было к ночному небу, адским звездопадом усевали пространство между колеями. Заднюю дрезину, также охваченную огнем, вычленило от основного состава и отбросило назад. Находящиеся в ней люди тяжелым градом повалились на землю, а саму габаритку перевернуло и шмякнуло об землю вверх дном. Две же каталки с грузом, на которых не распространилась сила взрыва, свергли на сторону остатки авангардного вагона и остановились лишь метрах в двадцати по ходу от нас.

Заряда, как по мне, Никитин не пожалел (я ведь рассчитывал на дезорганизацию конвоя, а не частичное уничтожение), тем не менее, к моему удивлению, добрая половина отряда сопровождения после взрыва осталась дееспособной. Конечно же, это касалось только тех, кому судьба уготовила место на замыкающей платформе. Из тех, кто ехал первым классом в первом вагоне, не осталось даже раненых. Картина там больше напоминала ту, что остается когда переворачивается грузовик, перевозящий мясо.

По ту сторону колеи открыли огонь, зычно застучал никитинский РПК. Кто порасторопнее сразу упали, но таких было мало. Уцелевшие, но окончательно сбитые с толку конвоиры, поняв, что стреляют с той стороны, как выгнанные собаками звери, бросались на нас. Приложившись щекой к прикладу, я шмалил во все, что двигалось, кричало и пыталось покинуть освещенную пламенем железку. Кто-то как заведенный горланил «Не стреляй!», кто-то просто вопил, прижимая кишки к распаханному брюху, кто-то бегал как сумасшедший, ища то ли оружие, то ли части себя. И только пять или шесть стволов из тридцати (таки не простак Никитин, схемка у него была) открыли по нам ответный огонь.

Пули отвратительно зазвякали по рельсу, за которым мы с Пернатом устроили засаду, с глухими шлепками забурялись в землю, шурша входили в щебень, под бетонные шпалы.

— Прикрой, — бросил мне Пернат и, наугад валя из своего помповика, припустил к остаткам пылающего состава.

— Ты куда?! — крикнул я.

На ходу разряжая шотган, Пернат добрался до лежащей колесами вверх платформы. Один из «догов» немного приподнялся от земли, прижимая к плечу «калаш» и целясь в штабиста. Я снял его без труда, одна из трех пуль прошибла ему череп. Еще двое, отстреливаясь, попытались сместиться подальше от освещенного места. Но слишком неумело, сразу видно — энурезники и косари. Служили б в Кировоградской ДШБ, знали бы, что ротный Чебан делает с теми, кто задирает задницу, выполняя команду «Ползком!».

РПК не пугает, он ведь сразу дырявит. Причем одной пулей двоих как иглой просадит. Пока «вованы» задницами сверкали и на меня отвлекались, Никитин встал на колено и нашпиговал этих двоих свинцом.

Спрятавшись за платформой, Пернат перезарядил помповик, что-то выкрикнул Никитину, и майор с Игнатьевым вскочили на ноги. Пригнувшись и продолжая прессинговать оцепеневших конвоиров короткими очередями, не давая тем самым возможности отнять головы от земли, они вместе двинулись на них.

Один из троих оставшихся не выдержал. Заорав, он вскочил на ноги и открыл огонь с положения от бедра. Но, понятное дело, безрезультатно — Игнат попросту прошил его очередью наискось. Второй, поняв, что контратака провалилась, отбросил ствол и дернул в противоположную сторону. Надеялся, что в спину ему стрелять не станут. Пернат дважды передернул затвор, и подхваченное дробью тело вместо шага совершило полет. Взмахнув руками, словно распевая «Харе Кришну», конвоир упал головой на рельс соседней колеи.

— Машинист! — завопил последний из выживших, сложив руки на затылке. — Я — машинист! Не убивайте, я только рабочий!

— Займись им, — кивнул мне на машиниста Никитин. — Вы двое, — к Игнатьеву, Пернату, — на контроль. Бегом! Бегом!

В уме я поблагодарил Никитина. Люди в террористических масках, проводящие тотальную зачистку путем дострела раненых, — зрелище не для моих слабых нервов, честно. Даже после всего, что я пережил, добить раненого, хоть и недруга, мне психологически сложней, чем застрелить пятерых. Уж не знаю, почему так. Да, Рябу в павильоне я добил, но то было другое… Я избавил его от мук, а он меня — от сомнений. Тут же не было никаких сомнений, добивали просто потому, что так надо было. Без всякой философии.

«Пах! Пах!» — из «калаша». «Бдах!» — дробовик. И снова.

— Поднимайся, — сказал я машинисту. — Руки держи так, чтоб я их видел.

— Пи*да вам, тягачье е*учее! — сквозь хриплый кашель послышалось слева.

Один из конвоиров лежал на шпалах, широко раздвинув ноги. Брюки на уровне паха у него были разорваны, бетонную шпалу он целиком залил кровью, внизу живота у него торчал кусок металлического уголка. Видать, еще при взрыве его так. Игнатьев шмальнул в него с десяти шагов, кровь с мозгами брызнула с другой стороны будто кто на бутылку с кетчупом наступил.

— Он прав, — тяжело дыша, подал голос машинист. — Через десять минут здесь будет вторая дрезина. Сегодня две поставки…

Услышав его, казалось, ни капли не удивленный Никитин оглянулся в темноту, положил пальцы на уголки губ и свистнул.

— Бери его и быстро туда, — он кивнул мне на накрытый брезентом груз, посмотрел на часы. — У нас пять минут максимум. Соберите стволы. Ля, где этот ямщик? — Свистнул еще раз, вгляделся в темноту, откуда должна была показаться вторая дрезина. — Бегом, бегом!

Умело обходится Никитин без озвучивания имен, глядишь, и правда оставит машиниста в живых.

Стащив брезент с груза, я невольно ощерился — пара мешков оказалась повреждена взрывом и чистейшая белая мука просыпалась на дощатый пол платформы. Запустив в мягкую, как порох, насыпавшуюся горку руку, я секунду просто балдел от увиденного: мешков здесь было не меньше пятидесяти. Кто б мог подумать в прошлой жизни, что когда-нибудь этот молотый пшеничный порошок будет иметь значение куда больше, чем золото или бабло?

— Сук-и-и! — послышался крик из переулка, в котором должен был появиться Дьяченко на повозке. — Суки! Я же говорил!

Остановившись на полпути к нам с машинистом, Никитин резко обернулся на крик, нахмурился, вгляделся в темный переулок.

К путям выбежал мокрый, с лицом в крови и округленными от бешенства глазами Дьяк. Ему не нужно было ничего говорить, чтобы стало ясно, что что-то пошло не так. Конкретно не так. Мука, в которую я запустил руку, стала будто бы ненастоящей — просто дорожная пыль, и муки здесь никогда не было.

Остановившись перед майором, Дьяченко не мог определиться с чего начать, сжимал кулаки, переводил дыхание и шипел так озверело, что мне показалось, будто он намеревается свернуть Никитину (или мне?) голову.

— В чем дело?! — Майор стащил с себя маску, забыв о конспирации и тем самым наверняка подписав машинисту приговор. — Что случилось, Иван?

— Где подвода, Дьяк? — навис над ним обвешанный спереди и сзади оружием, как новогодняя елка дождиком, Игнатьев.

— Все! Крышка! — наконец выплюнул Дьяк. — Бабка… Сссука! — Он провел рукой по лицу, с досадой шлепнул ладонью по скуле, люто захрипел. — Убить мало старую курвень!

— Где кобыла, Дьяк?! — сдернул с головы маску и Игнатьев. — Задрал, отвечай!

— Да все с кобылой!!! — выпучил глаза Иван. — Все с кобылой! На шашлык твоя кобыла пошла, ля! Бабка с дедом сожрали, одни копыта остались! С-суки! — Его буквально трясло от бешенства, даже страшно было спрашивать, что он сделал с бедными стариками. — Я же говорил, что мы им мало хавки оставляем. Сожрут, предупреждал ведь.

— И что теперь делать? — Пернат взглянул на майора.

— Вперед, — рявкнул Никитин и кивнул на загруженные платформы. — И не истерить, сказал!

Господи, как же я завидовал такой выдержке и хладнокровию. Нет, я, конечно, тоже не истеричка, но чтоб с таким спокойствием принять провал операции (иначе где он возьмет другой транспорт? Не «кравчучками» же в самом деле транспортировать, да и те — где они?) — это уж увольте… Нужны стальные нервы. Он точно штабист? Такое впечатление, будто характер его закалялся где-то далеко отсюда, под марш в песочных дюнах с РПК наперевес.

— Толкаем, — сказал он и первым уперся в задний борт платформы. — Ну чего стали? Толкай, говорю.

Мы как-то и не подумали, что это возможно в принципе, а поэтому попервах все трое смотрели на него одинаково: «То есть? — спрашивали наши глаза. — Что значит „толкай“? Это что, неудачная шутка такая?»

Но когда Никитин рявкнул снова, мы приняли упор в платформу. Переглянулись. У него был запасной вариант? Он предусмотрел такой исход? Но спрашивать, конечно, никто не осмелился. В данном случае невежество было дороже осведомленности.

— И р-р-аз! Машинист, ударнее! Вздумаешь удрать — мозги вынесу!

Легкие самодельные платформы были, конечно, гораздо легче стандартных грузовых махин, которые тягал тепловоз, но и таковые сдвинуть с мертвой точки — не «жигуля» с толкача завести. Тем не менее, немного подпортив воздух, на «три!» мы вынудили платформы сдвинуться с мертвой точки. Дальше локомотив пошел сам, сначала до тошноты медленно, но с каждым метром убыстряясь. А спустя минуту мы уже сами за ним бежали.

Тадан-тадан, маленькие колеса на рельсовых стыках.

Не думая о том, видит нас кто-нибудь или нет, я отгонял от себя мысль, что звук стрельбы привлекает внимание стервятников. Утешал себя тем, что, с тех пор как «доги» облюбовали дрезинный трансфер, в районе железнодорожной дороги тягачевская активность заметно снизилась. Никому не хотелось попадаться воякам на глаза. И в этот миг я просто благоволил к тем разумным тягачам, кто придерживался этих правил.

Тадан-тадан…

Отогнав платформы от «места радушной встречи», как мне показалось, метров на триста, майор приказал тормозить. Слава Богу, а то я уж думал, на вокзал погоним, где «дожьи» батраки разгрузки заждались.

— Здесь. Стопорим! — крикнул Никитин и сам будто бегемота из болота извлечь пытался.

Заставить махину затормозить было ненамного легче, но все же легче. Остановилась она, не доезжая метров пятидесяти до места, где к железке примыкала одна из основных когда-то артерий города под названием Привокзальная. Отсюда до вокзала километра три будет. Слышно ли там было стрельбу? Разумеется. Могут ли решить, что стрельба имела отношение к дрезине? Да запросто. Они всегда проверяют, поэтому как пить дать вышлют пару отрядов.

Не знаю, что там задумал майор, но времени у нас в обрез.

А замысел его был нехитрым. Оставив всех в недоумении, Никитин сбежал по насыпи вниз и остановился у старой трансформаторной будки — квадратного кирпичного пенала, метров пять высотой, к которому с трех направлений примыкали черные пряди электропроводов. Послышался стук старых, заиндевевших от старости дверей.

— Ну чего стоим? — злобно зашипел оттуда он. — Приглашения ждете? Быстро давайте! И берите только целые мешки.

Ясно. Значит, вот какой он, план «Б». Что ж, Бог нам в помощь, выбирать не приходится. Для первых двух ходок мы разбились по парам: я с машинистом, Пернат с Игнатьевым, майор с Дьяком, но последние делали каждый с мешком на горбу. И прежде, чем стали слышны крики от разбиравших завал на колее конвоиров второй дрезины, мы перетащили в будку не меньше двадцати мешков. Обложили напоминающий разобранного робота трансформатор по всем правилам фортификации: мешок на мешок, кирпичной кладкой. Будто готовили его к длительной, массированной осаде.

— Все, хорош! — скомандовал Никитин.

Скрежет металла, словно визг пытающейся ожить дрезины, стал последним свидетельством того, что путь свободен. Верняк, остатки пылающего авангарда сбросили с рельс.

— Куда? — шикнул майор на Игнатьева, собравшегося было двигать к улице. — Наверх! Все, все, все! Наверх. Толкаем дальше.

— Зачем, Богдан Иванович? — допустил себе вольность подчиненный. — Надо валить отсюда! Не успеем ведь.

Майор схватил его за плечо, буквально швырнул к подножию насыпи.

— Я сказал наверх! — процедил сквозь зубы и прожег Игнатьева таким шалым взглядом, что тот невольно сделал шаг назад. Затем перевел взгляд на Перната: — Катить как можно дальше. Пока они вас не увидят. Потом поджигайте, — кинул Пернату зажигалку, — и уходите. Ждите меня в «Эдельвейсе».

Заматерившись вслух, тем не менее, мы резво поднялись на колею. На меня приказы Никитина распространяться не могли, но вопреки канонам свободы, исповедуемым мною как вольным тягачом, сейчас я ощущал себя частью этой зондеркоманды. Даже невзирая на то, что основную, необходимую для получения своей доли, часть работы я выполнил.

И хоть ни к кому из них я не испытывал симпатии, все же ощущение было таким, будто напакостил-то я вместе с одноклассниками, а на вызов директора пытаюсь зафилонить. Пацанячье это какое-то, знаете ли, мышление, типа, раз все — то все, а кто свинтился, тот чмошник. Несерьезно для нашей теперешней жизни, но прорывает местами, что я поделать могу?

Быть может, из-за такого вот неожиданного единства мы и оглянулись все как один?

Вдали тусклым желтым светом освещала себе путь вторая дрезина. Она ехала или стояла, однозначно не понять, знали мы лишь одно — нужно снова сдвинуть с места эти чертовы платформы, которые даже после облегчения продолжали весить как небольшой завод.

Подгоняемые силой света, едва брезжащего со спины, мы сдвинули платформы впятером, пока майор занимался тем, что в темноте можно принять за игру в песочнице. Присев, он будто бы засеивал прахом ведущие к будке следы, разглаживал места, где остались отпечатки подошв, становясь на четвереньки, сдувал те белые островки, что просыпались с мешков.

Реальный диверсант, солгал, что в штабе служил. Теперь уж точно не поверю.

Стук колес теперь нас догонял со спины, а наша повозка все никак не хотела достойно разбежаться. А когда, наконец, пошла, по нам сзади открыли огонь. С такого расстояния речи о прицельном огне не могло быть, но пуля, как известно, дура. И держаться от нее желательно подальше.

— Уходим! — крикнул Дьяк, схватил машиниста за шиворот и потащил вниз с насыпи.

Пернат забросил на платформу свой рюкзак, с первой попытки поджег свисающий бикфордов шнур. Удачная сценка вырисовывается: если не себе, то никому. Проявление классической славянской щедрости. Глядишь, могут и повестись «доги» при разборе полетов.

Состав пошел дальше, ничуть не замедляясь.

Мы же с Пернатом рванули в противоположную сторону. Широко взяли, дабы подумали, что разбегаемся кто куда, как тараканы с кухни. По-умному ежели, то нам и не мешало разбежаться, чтоб стуком копыт внимание не привлекать. Но я ведь не знал, что такое «Эдельвейс» и где он находится, а уйти не попрощавшись нехорошо. Надо бы узнать, как и когда свою долю забрать смогу. Поэтому за первым же поворотом я падаю на хвост Пернату и держусь за ним, пока не становится понятно, что погони за нами нет.

Взрыв был громким. Вспышка, озарившая было глухие темные стены пятиэтажек, донесла отчаянные мужичьи крики. Так могут кричать те, кому взрывом отчленило руку или ногу, до кости обожгло лицо. Видать, «доги» как раз к вагону подошли, когда шнур догорел.

Значит, мы сорвались. Повезло.

Представляю себе, что должно твориться на «конфетке» после того, как там узнают о сегодняшнем ЧП. Не позавидую попавшим под горячую руку Вертуну тягачам. Ох, чую, не выдержат столбы веса.

Да уж, на фоне только что произошедшего неудачное покушение на кражу четырех мешков муки казалось просто детским лепетом.

Отбежав на пару кварталов вглубь улицы, мы остановились за углом обрамленной высоким бетонным забором автостоянки. Огляделись, убедились, что тихо все. Присели, разом стащили с лиц ненужные маски, перевели дыхание.

— На хвост не выпали, — констатировал я, выглянув из-за угла.

— Да куда выпадут? — Пернат сплюнул, обнажил зубы. — Пусть радуются, что не всех взрывом вынесло. Я бы мог и еще подкинуть. Это у меня всегда с собой.

— Не оценят доброты, — говорю.

— Забей. Их проблемы. Курево есть?

Я пошастал за пазухой. Отлично, хозяйка не постирала сигареты вместе с бушлатом, как это частенько случалось у меня. Чиркнул спичкой. Растянули дымок, засмаковали отсыревший казахстанский табак.

— По сколько мешков на рыло будет, интересно? — озвучиваю вопрос.

— Нормально будет. Уж побольше, чем тем, кто позавчера на «Урожае» промышлял.

Я выпустил ноздрями дым, посмотрел на собеседника: знает что-то или случайно в мишень попал? Непохоже, чтоб знал.

— Да ты не мандражуй, без пайки не останешься. Завтра-послезавтра заберешь свою долю, хай утихнет все это. Слышь, а ты за что старику должен? Иваныч вроде как ни с кем особо дел не ведет.

Вот так вот, сидим, курим, можно и поболтать — почему бы и нет? Можно и поделиться напастями, пожалиться на обнаглевших в корень «догов», на Призрака, сдирающего три шкуры за скупую фразу, на ссучившихся тягачей, подавшихся на службу к Вертуну. Да много о чем, зацепи лишь. Можно и пошире душу разлить, будь на дворе год хоть бы две тысячи десятый.

Но все это кануло в Лету. Плескать языком ныне — что веревку себе плести. Рано или поздно получится петля. О чем бы ты ни заводил речь с посторонним человеком, все это может сыграть против тебя. Любая поведанная тобой информация, даже самая безобидная, в итоге способна обернуться катастрофой. Меня ведь могут искать «доги», верно? И они, конечно же, будут знать, что меня вел Гремучий. Гремучий, которого загрызли собаки. Явно не дворняги. А я отрабатываю повинность именно за случайно убитого алабая. Нужно ли быть Пернату семи пядей во лбу, чтоб замиксовать все догадки в один коктейль? Да это все равно, что выдать ему как на духу — да, я тот, кто вчера покушался на «Урожай».

Хрена.

Между тем Пернат ждал ответа. Зыркнул на меня, типа, чего это я? Он же чисто для поддержания диалога. Никакого вмешательства в личную жизнь. Может, и так.

— Сам понимаешь: долгами выхваляться не в жилу, — отвечаю. — Каждый кому-то за что-то должен, хватило б только дожить, чтоб оплатить счета.

— Мм, — протянул он, — ясно. Тоже правильно.

Я вспомнил о той вещице, что утяжеляла мой воротник. О ключе, что я должен передать Руно. Любопытство берет верх. Жека ведь был военным. Так, быть может, Пернат прояснит картину.

— Случаем не знаешь, что этим можно открыть? — спрашиваю, вытащив ключ с нычки.

Завидев его, Пернат сморщился, стремясь отыскать рациональное зерно в блеснувшем латунью предмете.

— Что за?

— Да хер его знает. Нашел у одного «клиента» на кармане, мыслю вот: от чего он? Непохоже, чтоб от квартирного замка.

Пернат задумался, засмотрелся в темный асфальт. Вспоминал чего. Даже курить перестал, треть сигареты истлела даром. Он покрутил ключом меж указательным и большим пальцами, блеснул на меня каким-то совершенно иным взглядом. «Осторожно, Салман, — в ответ натянулась внутри меня струна, — осторожно».

— И нах он тебе нужен?

— Говорю же, подмел у мертвячка одного, — продолжаю включать дурака я. — Так и болтается на кармане. Вдруг открывает че важное?

— Рожок «пятерки» даю. Мах на мах.

— А что, узнал от чего отмычка? — Внутренне я весь подобрался, будто эстафету готовился принять.

Хитро осклабился Пернат, кинул на меня вороватый взгляд, вставил сигарету в зубы.

— Да есть пара догадок. Но ты ведь понимаешь, сказать я тебе этого не могу. Сам рискую: тридцатник свинца на дороге не валяется.

Дешевишь, Пернат, по интонации чую. Кабы не знал от чего он, не стал бы предлагать сразу рожок. За безделуху вроде ключа и пяти патронов жалко. Значит, что-то слышал, что-то знаешь. И вцепился в него так, будто от банковского хранилища он, где еще золото осталось.

— Не прибедняйся, — отвечаю, чувствуя, как скрипят внутри натянутые до предела нервные тросы. — Где рожок, там и больше. На двух сговоримся.

А сам-то думаю: ну и к чему ты это, Салман? Неужто и вправду торговаться начнешь? А как же Жека, который повис на фонаре за этот ключ и твою никчемную жизнь? Да и… удовлетворишься ли этими двумя рожками? Если ключ настолько заинтересовал Перната, то, может, в нем таки есть своя ценность? Может, его таки стоит передать этому Руно? Ради Жеки, который не оказался падалью и не сдал тебя парням с «конфетки»?

И прежде, чем Пернат открыл рот, я сказал:

— А вообще, не. Не продается, — и протянул раскрытую ладонь штабисту. — Давай.

— Послушай, Салман, — он наклонился ко мне, уставился глаза в глаза. В его зрачках брызгали задорные искры. Ну понятно, вторую передачу включить собирается. Предположу даже, разоткровенничается, какую-нибудь мульку под видом чистейшей «правды» толкнет. — К чему этот балет? Один хрен, ты не знаешь, от чего он. Таскаешь за собой, карманы обрываешь. А если я тебе скажу, что «доги» за этот кусок латуни нам очка лизнут? Поверишь? Отдадут любую часть арсенала, лишь бы этот ключ у них оказался. Любой. Провернем, будем в «пятерке» купаться, Салман. А? Ты и я, выкуп разобьем пополам. Детям твоим хватит по воронам из «галиля» стрелять. Ну! Веришь?

Интересная история. Даже не знаю, как реагировать и с какого места переспрашивать. Если верить Пернату, для «догов» этот ключ — золото? Что из сказанного может быть хоть издали похоже на правду?

А вообще, о чем это я? Где твоя левая рука, а, Пернат? Правую-то ты, с окурком меж пальцами, положил на дробаш свой, это я вижу. А левая?..

Повалился я на землю буквально в тот миг, когда тусклое лезвие армейского ножа выкресало искры от удара о бетонный забор. В лунном свете мелькнуло лицо Перната — парня, которого бы я в последнюю очередь подозревал в стремлении от меня избавиться. Оно было таким, будто кто-то сгреб кожу ему на затылке в кулак. Лоб вытянулся вверх, глаза — во всю ширь, губы растянулись, став словно расстегнутая одежная молния.

Отталкиваясь ногами от земли и извиваясь на спине, как удав, я отполз назад. Перевернулся, чтобы подняться на ноги, но Пернат черной тенью настиг меня справа. Выстрелил берцем мне под ребра, схватил за шиворот и той же ногой выбил у меня из рук «галиля».

— Ну что? А, Фома неверящий?

Достойно приняв подачу, я было рванул к своему автомату, отлетевшему всего-то на каких-то полметра, но Пернат не выпустил меня. Сгребши воротник моего бушлата в кулак, держа как льва за гриву, он рванул меня обратно. Предвкушая удар, я только и успел, что прикрыть руками лицо. Благодаря этому очередной удар пришелся между головой и плечом. Тем не менее изображение перед глазами встряхнулось, казалось, перевернулось с ног на голову. Ушибленное место обожгло, шнуровка до крови разодрала на шее кожу. Хотя… Спасибо, не из помповика угостил. А ведь мог.

Наиграться хочет?

Не устояв, я повалился спиной на тротуар, рухнул на опрокинутую бетонную урну, в темноте кажущуюся отвалившимся от ракеты соплом. Интуитивно выбросил руку в сторону, надеясь нащупать там «галильку». Но даром — под ладонь попали лишь мелкие камешки и намытая в своеобразные кряжи дождевыми потоками пыль.

— Встал, — высясь надо мной замковой горой и направив мне в глаз ствол шотгана, велел Пернат. — Руки за бошней своей лысой сложил.

Я встал, больно кашляя, и, размяв пальцами шею, поднял руки.

Картина была для меня не новой, тут больше я оказался лохом, чем Пернат — жадной, алчной сволочью или кем там еще. Отвык я, что ли? Попервах, учась выживать на улицах произвола, нечто подобное происходило ведь с каждым вторым моим напарником. Или со мной. Знакомый приступ, он называется так, как могла бы называться какая-нибудь рекламная замануха для мобильного оператора: «С его долей — в два раза больше». И это был как раз тот окаянный приступ, которому легче поддаться, чем потом допустить осложнение и присно раздувать ноздри от душащей жабы.

Я не округлял глаза, выражая крайнюю степень недопонятости, и не восклицал: «За что, Пернат? Мы же с тобой плечо в плечо сражались!» Для меня его, крысы завистливой, мотивы, под каким бы углом он их ни выгнул, ясны как глаза младенца. Если ключ бабла стоит, то напрягает его наличие рыла, которое унесет другую долю! Чего ж тут неясно? Проще ведь избавиться, чем делиться, — кодекса-то уголовного нет, чтоб отвечать потом. И не судите по внешнему виду, дурня все это. Несмотря на весь цивилизованный облик Перната — а, повторюсь, он был последним, кого б я стал подозревать в злобном жабодавстве, — вскроет он меня с видом каким он обычно салями на стол режет. Видал, как он дострел совершал?

Но кое-что мне действительно было интересно:

— Спросить можно?

— А валяй, — Пернат-совсем-не-похожий-на-Перната сплюнул на сторону.

— Как делать будешь, с ключом-то? — спрашиваю спокойно. — Есть свояки среди «догов»? Или сам подсобляешь им?

— Это пусть тебя не еб*т, ладно? У меня везде есть свояки.

— Ну а Никитин? Что ты ему скажешь, за что грохнул-то меня?

Пернат иронично засмеялся в нос.

— Никитин… — словно бы последнюю фразу из анекдота, повторил он. — Да хуле твой Никитин? — посерьезнел. — Пусть другими командует, только уже на том берегу, где эти… как их… незабудки цветут. Понял? Мне он теперь по болту. Хватит. Пять лет за ним как за утята: туда, Игнат, сюда, Пернат! Сходи проверь, сходи на стрелу, сходи подрежь говнюка. Зае*ал он уже, понимаешь?

— Значит, вы…

— Ага, отбегался майор, — кивнул Пернат. — Жаль, не вижу как он кровью харкает. Не мне козырь выпал. Зато увижу как ты, тягачок. Понимаешь сам, не могу тебя отпустить, вдруг донос на меня кинешь в прокуратуру? — и засмеялся, будто сказал что-то действительно смешное. — Ты же из тех, что могут кинуть, верно? — Посерьезнев снова, он ткнул ствол мне в кадык и заговорил вкрадчиво, хитро, словно зная о чем-то наверняка: — Верно? Мусорским мальчиком был, а? Постукивал участковому, бывало, а? После драки на дискаре с малявой на другой день бежал? С чем они тебя поймали, с травой на кармане? Понтанули типа, что уголовку не заведут, чтоб ты у них мальчиком на побегушках подрабатывал? И скольких ты слил, Салман? Как объяснялся потом?

Я не ответил. Мне было все равно кем это чмо меня считает. У него было преимущество — ствол. При таком неравенстве аргументов, как бы я ни отрицал, он в итоге все равно окажется прав. Потому что у него больше прав. Примерно на три штуки, закупоренные в черные гильзы двенадцатого калибра. К тому же я хорошо понимал, что за игру он повел. Ему хочется видеть меня разозленным, с пеной у рта, обезумевшими глазами, доказывающего, что черное это не белое? Не выйдет. Я по себе знаю, что утихомиривать выстрелом в упор эффектнее буйного, чем тихого. Так естественней, и на душе тогда гладче.

Разница только в том, что я не собирался принимать этот бой.

Я собирался навязать ему свой.

Не зря ведь держу руки ладонями у ушей. И это ведь мой выигрыш, что упер он ствол мне в кадык, а не в грудь, где площадь поражения больше. Спасибо твоей самонадеянности, Пернат.

Резким рывком сместившись с линии поражения влево, я одновременно подбиваю ствол помповика. Выстрел обжигает лицо, будто я заглянул в доменную печь, искры прыснули по носу, ком дроби швыхнул всего в нескольких сантиметрах.

«Фуф», — кто-то в моей голове.

А все же удалось — не могу не тешиться я, видя растерянность в глазах Перната.

Приняв переход хода, я ударяю его прямым с ноги в брюхо — он очень удобно продолжал стоять для этого. Когда он наклоняется вперед, прикладываю «мартенсом» сбоку, по скуле. Хлесткий удар по куполу вывел его из равновесия, Перната повело в сторону, но дробаш из руки он хрен выпустил. Поймав его за ствол, я не позволил ему направить оружие в меня. Но к следующему удару штабист оказался готов — поймал, сучонок, меня за ботинок, вперед шагнул. Я перехватил его за грудки, упали вместе, кувырок — перебросил его через себя. Перевернулся и собирался было навалиться на Перната сзади и провернуть то, что мне удалось совсем недавно в ТЦ «Комфи», но хрен угадал — штабист не шакаленыш Гремучего. Подобравшись, он вскочил как на чертовых пружинах. Шваркнул скользящим затвором, направив ствол мне в грудь.

— Ну что, Салмашек? — заулыбался. — Думаешь, настолько крут, что можешь меня ушатать даже со стволом, да? Думаешь-думаешь. Ладно, давай играть по честнарю, — и отбросил ствол на тротуар. — Ну? Подходи, малыш, не обижу, — и стал в стойку, начав раскачиваться из стороны в сторону.

Я сделал к нему шаг на достаточное для маваши расстояние. Он произвел резкий обманчивый выпад, типа в ноги собирался проход сделать, я отскочил, на его лице появилась довольная лыба.

— Чего дерганый такой? Испугался? — руками играет, с левосторонней стойки в правостороннюю перепрыгивает. — Не боись, тягачок, все будет быстро.

Прямой с ноги — разведочный, с полуразворота — прицельный, ногами штабист машет, дай Бог. Я отклонился назад в сторону, носок ботинка просвистел в нескольких миллиметрах. Улучив момент в серии обманных махов ногами, я подскакиваю к Пернату на опасное расстояние, пробиваю джебом с правой — неудачно, но зато левым боковым — точно! Штабист встряхнул подбородком, хватнул меня за грудки, дернул на себя, от удара локтем укрываюсь плечом, рефлекторно втянув голову. Основная сила удара погасилась, но в мозгах нехорошо загудело. Под дых поймал так некстати, дыхание сбилось.

«Ничего-ничего, работаем!» — рявкнул бы в ухо капитан Чебан, старшина с учебки.

Двойной лоукик по голени Пернат даже не ощутил, сволочь. Захватил меня за рукав и шиворот, дернул на себя, выпятив вперед лобешник. Ни хера, хонгильдон. Меня на мой же прием не возьмешь. Извившись, свободной правой я пробиваю ему в шнобель, левой отыскиваю возможность провести апперкот.

От это было хорошо. Штабист встряхнул башкой, зрачки не сразу в исходное положение встали. Пользуясь заминкой, прикладываю ногой его сверху. Потерял он равновесие, в стойку выровнялся с трудом. Высокой шнуровкой ботинка я расцарапал ему щеку, Пернат провел рукой по кровоточащей ране и с ехидной улыбкой посмотрел на ладонь. Вскинул глаза на меня.

— Хорошо, — блеснул влажными зубами. — Давай усложним задачу, — и снял, отбросив на сторону, куртку. — Давай, тягуша, подходи.

— Чего ты меня приглашаешь? Собрался — заходи сам.

— А и ладно, — осклабился штабист. — Чего нам, в натуре, манерничать?

Опять — прямой с ноги, боковой, разведочка боем. Приблизился, головой водит как обезьяна в клетке, наклонился вперед. Я подпрыгиваю к нему, но, сука, крайне неудачно: заготовленный удар правой принимаю прямиком в скулу, да и рука оказалась в его владении — поймал в замок, подхватил под локтевым изгибом, подтянул вверх. Свободной рукой врезал по лицу. Но не закричал я от боли в ломающемся суставе. Ногой я ударил его в пах, и это позволило мне освободить руку-заложницу. Пернат зашипел сквозь зубы, но отпускать меня не собирался. Перехватив за плечи, потащил на себя, швырнул на сторону и упал сверху сам.

Борьба в партере мне никогда особо не была близка, но основные каноны я знал на отлично. Извернувшись, я не позволил Пернату стать хозяином горы, влезши мне на грудь и совершивши добивание. А когда он подсунул мне под горло руку, чтобы задавить, я перехватил ее и отскочил назад, вынудив растянуться на асфальте. В то же мгновение упав на спину, я протащил его руку через промежность, а свои ноги набросил ему на голову и грудь.

Ай, как смачно заверещал же штабист! Как хрустнула кость, когда я ответил ему таким же выламыванием локтевого сустава!

Но черт бы меня побрал — сука, он укусил меня за лодыжку! Я дернул ногой, но сам взвыл от боли — его челюсти намертво вцепились в мою плоть. А едва ослабив давление на грудь, он вывернулся! Выдернул поврежденную руку и прыгнул на меня подобно разъяренному зверю.

Правая рука его была неспособна причинить ущерб, а вот левая…

«Где твоя левая рука, а, Пернат?»

Поздно, Салман. Поздно.

Лезвие запуталось в плотной бушлатной ткани, и это в некоторой степени спасло меня. На пару сантиметров, я бы сказал, спасло. И все же я в полной мере испытал резкий холод прикосновения к телу смертоносной стали. Ощутил, как острие углубилось под кожу, в область печени. Кольнуло как-то так даже и не то чтобы сильно. Досадно — вот отлично характеризующее то ощущение слово. Досадно кольнуло. Не столько больно, сколько досадно от осознания допущенной глупой ошибки.

Это ж надо, после всего попался, как лошок.

Оружие вновь оказалось в его руке. Два. Лунный свет хорошо освещал окровавленное лезвие армейского штык-ножа. Странно, удар в печень (или примерно), а дает на ноги.

Я отполз назад, скукожившись на тротуаре у автостоянки.

— По чеснарю, говоришь? — хриплю.

— А что мне с тобой о чести, лохарина? — Пернат сплюнул в мою сторону, поднял ствол и направил мне его в грудь. — Ты в любом случае должен сдохнуть. Так какая разница с честью или нет? Передавай от меня привет Никитину, — его голос начал теряться, будто я уезжал. Может, на «Икарусе» с надписью «Эвакуация» на борту? — Скажи, что там, где его зароют, я буду каждый день ссать, чтобы побыстрее заросло…

Что ж за нах такой, а? Ладно бы в сердце, а то — куда? Почему так быстро? В кино же показывают, раненых как-то до госпиталей дотягивают без рук и ног, а у меня-то царапина всего. Всего-то…

— Не понял… — Голос у Перната был действительно удивленным? Может, у меня крылья пробивались со спины? Может, я ангел? Который не спас ни одной души? Может, я падший ангел?.. — А вы тут откуда? — Его голос стал похож на визг. Нет, похоже, я не ангел. — И что он?.. Дьяк… Какого черта? Ты чо?!

Выстрел был. Это я помню точно. Последнее, что помню, прежде чем ночь наполнилась необычайной теплотой и тишиной.

Выстрел. А вот в меня или кого-то другого — это уж увольте, я так и не понял.

Глава 7 Руно

26 октября 2015 г., 00.20

2 года 4 месяца после эвакуации

Помню, что тащили. На горбу. Помню, как долбило в висках и каким глухим болезненным эхом отдавался каждый стук сердца. Обрывками помню — в промежутках между отключениями, пока боль, расходящаяся по всему телу огненным приливом, не вырубала меня, как скачок напряжения вырубает в счетчике пробки. Помню, что удивлялся: кто добрый такой? Никитин? Да кто ж, если не он. Или кто из парней? Помню, что было жарко — неимоверно. Лихорадило, будто «африканца» подхватил. Кто-то ходил рядом, шаркал подошвами. Затем желтый свет фонаря, направленный мне в живот, и тарахтение дизелька за головой. Помню боль от ковыряния в животе. Помню сосредоточенное лицо Валерьича, фармацевта, хирурга. Помню, как в его руке бренчит натянутая нить.

Потом — тишина и темень. Короткая и в одночасье едва ли не в жизнь длиной.

Очнулся. Мысль первая: похоронили, суки! Живьем закопали.

Махнул ладонью перед собой, будто испарину с окна стер. Ничего, темень и пустота. Тишина, как и во сне. Сердце, камнем упавшее в колодец, встало на место. Застучало резво, будто барабанным боем.

Нет, не похоронили.

Просто бросили. Как безнадежного. Подыхать.

«Холодно», — канула в темноту вторая мысль. По наитию рука проделала еще один взмах. Затем еще. Наклонись ко мне в эту минуту сама Смерть, я бы так поймал ее за глотку, тоньше Витаса бы спела. Но под руку не попало ничего, кроме пустоты.

Нужно встать.

Чччччерт! Молния влетела мне в бочину как пуля со смещенным центром — пронзила брюхо и вышла через височную часть. Как же это больно! Приложив ладонь к туго перевязанному торсу, скорчившись от боли и издавая при этом тошный скрип, я улегся обратно. Хорошо хоть боль оказалась дрессированной, утихла, едва я вновь принял горизонтальное положение. Убралась в свою обитель, но слишком четко обозначила — вернется по первому же зову.

— Что, браток, эт самое, отошел? — спросил кто-то тихим голосом. — Ты бы повалялся еще, штопали же только недавно. И это… Уж прости, должен буду, все сигареты твои извел.

Отняв голову от подушки и повернувшись на голос, я углядел размытый силуэт сидящего на кровати мужика. Разумеется, наличие живого человека в темно-сером пятне можно было предположить только благодаря прозвучавшему оттуда голосу, иначе я счел бы его за потек ржавчины по стене. Все же я не исключал, что и этот контур, и его голос — всего лишь глюк или часть сна, которая почему-то продолжала вполне автономное существование. Ну как, например, шапка царя в «Иване Васильевиче», после того как оказалось, что Шурик в отрубях все кино пролежал.

Что до меня, то я не мертв, не погребен заживо, залатан и не одинок, что уже само по себе неплохо. Как для необходимого минимума в начале следующей главы моей жизни.

— Доктор придет утром, — сказал человек. — Он каждое утро обход делает. По всей Виннице, никого навестить не забывает. Его могут разве что не дождаться, тут уж как повезет. Дома Валерьич теперь только траву от простуды выдать может. Пациентов держать опасно. «Дожье», эт самое, шнарит, ежедневно наглядывает. Ты-то сам, вообще, как, жить будешь?

Голос владел чудодейственным эффектом. По крайней мере мою сердечную амплитуду ему удалось выровнять лучше всякого кардиотоника. Я слушал бы его, даже если б он партию «Онегина» сейчас исполнять начал.

Ты только пой, Вася, пой — так и хотелось сказать.

— Еще не знаю, — ответил я, и мой голос напомнил голос дряблого старика, извиняющегося за то, что пернул в троллейбусе.

— Значит, будешь, — утверждающе сказал человек. — Тебя зовут Салман, верно? — Я почему-то предположил, что он закончит свое предположение словами: «тот самый Салман, что поднял на уши всю „дожью“ рать партизанской тру-диверсией на Малых Хуторах». Но он этого не сказал. Вместо этого все тем же тихим голосом объяснил: — Я слышал, док так тебя кликал. И еще один, тот, что приходил. Кажись, Призраком, эт самое, его зовут. Матерый он, говорят. Хорошо, видать, его знаешь?

— Где моя одежда? Ствол?

На самом деле это меня волновало теперь уже не особо, ибо главное, что не зарыли. Ну а мысль о заточении в «дожьей» темнице — не такая уж и безрассудная, если подумать, — мне тогда в голову не пришла. Гораздо более важным казалось другое — смогу ли я двигаться? И поэтому, вопреки предупреждающим маякам здравого смысла, я все же совершил этот дерзкий поступок. Медленно, не переставая ассоциировать себя с доходящим участником Первой мировой, спустил босые ноги на пол, ощутил ступнями его холод.

Живущий в неглубокой (всего-то сантиметров шесть) пещере зверь приблизился к выходному проему. Но наружу не показался. Обозначил свое присутствие короткой вспышкой, обжегшей все внутренности. Отреагировал я на нее сжиманием челюстей и сощуриванием глаз.

Обошлось. Первый барьер, можно сказать, взял.

— Ну ты и упертый. Швы, эт самое, разойдутся — док по новой латать же не будет! Не любит он, когда его предписания под хер кидают.

— Не разойдутся, — заверил его я. — Чего тут темно, как в заднице? И что за, м-мать, дыра?

— Да, эт самое, полтретьего ночи на дворе. Хотел, чтоб звезды было видно? В сауне мы, на Покрышкина. Осилишь встать, дверь направо. Шагов пять будет. Хотя твоих десять, наверное.

Чтобы подняться, пришлось напрячься существенней. И, несмотря на собачий холод в каменной (воображение нарисовало именно каменные стены) комнате отдыха, от усердий меня прошиб липкий пот. Зверь не только показал клыкастую морду, сомкнул, сволочь, челюсти. Хапнул в этот раз за бочок, мало не показалось. Я потащился к двери.

Нашел сразу. Толкнул. Воздух, куда холоднее пола, хлестнул по лицу. Противно на дворе. Как и почти всегда под конец октября, будто я об этом когда-нибудь забывал. Но на небе мерцают звезды, на поросшем травой дворике перевернутый деревянный столик и пара стульев, на боковом дворе приподнятая на одну сторону легковушка. Бензин сливали, знакомый почерк.

Обстановка прояснилась, дышать стало легче. Я осознал свое присутствие в реальном мире. И пусть за спиной меня ждал полный мрак с едва лишь немного выделяющимся контуром сидящего человека, я знал, что снаружи все же привычный мне мир, а не царство вечной глухой ночи.

Возвратившись к своему ложу, которое от входа виднелось как размытая, продолговатая клякса, я осторожно присел на край. В голове как обычно. Первые по важности задачи сменяются вторыми, третьими и так далее по нисходящей. Вот только убедился, что смогу ходить — что у нас тут теперь по важности ничуть не менее чем возможность видеть, — и мозг переключился на прием новой волны. Волны под названием «Да как же тебя угораздило, Салман?». Мысли-вопросы, мысли-догадки, мысли-кое-какие-соображения и мысли-осознавания огромными черными грузовиками и мелкими, наглыми легковушками заполонили главную автостраду, ведущую к моему думательному центру. Я выстроил у них на пути блокпост с большим мерцающим табло «Не сейчас!», но понимал, что надолго этого сооружения не хватит. Нужно отвлекаться на что-то другое, попридержать этот поток как можно на дольше.

— Сколько я здесь?

— Да вчера, эт самое, под утро притащили. Ты в беспамятке был, а потом док еще и наркоза не пожалел. А притащил тебя такой же доходяга, как ты. Валерьич над ним тоже корпел. Я ему говорил: зря, эт самое, стараешься, док. Трупы ведь шить, что китайскую игрушку ремонтировать. Один хрен выбросишь. Помотали ему кишки покруче, чем тебе. А тот все равно, значит — Призрак просил. Мужик околел, эт самое, как раз вечером вот.

«Никитин?» — подумав о майоре, хотел было спросить я. Но вовремя остановился — док же, стало быть, не назвал его, и Призрак не спалил. Значит, и обозначалово это ни к чему, мало ли что за пассажир этот мой собеседник.

— Пушка моя где?

— Да ты не мандражуй, не кинули тебя. На тумбочке все: и одежда, и автомат с патронами. Никто на твое зариться не будет. Протяни назад руку, нащупаешь.

Нащупал. Отсоединил рожок, нащупал оболочку патрона, выщелкнул пару штук на ладонь. Вообще уж теперь легко стало, словно подозрение на рак опроверглось. Зарядил обратно, поставил ствол у кровати.

— Сам-то давно тут?

— Да уж месяца два, может, больше.

— Болеешь или приткнуться некуда?

— Иронизируешь? — вроде как обиженно. — После тебя, думаешь, кто дерьмо выносил? Санитаром я у дока. Да и идти мне больше некуда. Натоптался, хватит.

Чувствуя, как слабеет блокпост внутри башки, я понял, что завести разговор нужно о чем-нибудь, только бы занять мозг в другом направлении.

— И где бывал?

— Та «где-где»? Где все, кто хотел жить в нормальных условиях. На границу, эт самое, ходил. Да и за ней, пожалуй, тоже счастье искал.

— А чего, под колючкой прополз? — спрашиваю. — Или русские, может, таможню открыли?

Пару секунд в комнате было совершенно тихо.

— Да кто ж ее откроет-то?

— В смысле? Как кто? Те, кто поля вдоль границы минами засеяли. Или и мины уже убрали?

— Так ты что, эт самое, не в курсе, что ли?

Разумеется, видеть его я не мог, но чувствовал: смотрит он на меня как на партизана из землянки, интересующегося нет ли в селе немцев. Году эдак в восьмидесятом.

— Русские сдвинули карантинный рубеж почти до Москвы. Неужто не слыхивал? Пару ближайших областей в этот, как его… конгломерат отделили, особый режим ввели. Все как у нас: чрезвычайное положение, облавы, комендантское время, конвойный медосмотр, эт самое, патрули — хер из дома выйдешь. Только солдатня вся на месте, никто по домам не побег. Полноценный, эт самое, военный режим. В кулаке гражданских держат, по нам видят, чем халатность обернуться может. А только хрен это помогает. Ни режим, ни маски, ни живая «изгородь» на кордоне конгломерата. И там выкос пошел. Миллиона, эт самое, два инфицированных за периметр депортировали. Даже тех, кто просто носом шмыгал. Давно уже. Еще в прошлом году там весь этот шухер начался. В Ростове я, эт самое, лично был — то же, что у нас в Виннице. Только оружия у людей на руках больше осталось, мочат друг друга, не считая патроны. Вот так-то. А ты говоришь, поля.

Мне не пришлось заботиться о своем блокпосте. На дороге перед ним возникла пропасть, в которую одним махом скатились все мысли-грузовики вперемежку с мыслями-легковушками и мыслями-рикшами. На фоне услышанного собственные проблемы временно сместились на добрую сотню пунктов вниз.

— Ну помнишь, эт самое, поначалу самолеты еще даже летали? — расширяя границы моего невежества, продолжил человек. — Гуманитарку добрые соседи сбрасывали. Винницу, правда, почему-то тогда обошло дело. Решили, видать, что только в миллионниках люди остались. А сейчас же тихо в небе. Не замечал? И знаешь почему? Потому что везде та же беда: Польшу, Германию, Чехию — в один котел с нами бросили. И эвакуации никакой не было. Никаких автобусов, как у нас тут. Так что… хана всему, Салман. Эпидемию остановить невозможно. Я вот читал русскую газету — пишут то же самое, что у нас три года назад. Веришь, эт самое, за три года совсем ничего не поменялось. Вакцин не хватает, да и те, что есть, помогают лишь на начальной стадии. Кто профукал симптомы или не успел завакцинироваться — сами, мол, лучше валите из города, не ждете, пока вас выбросят санитары. На самосознание давят, типа уйди, не распространяй заразу. Можно подумать, мы не знаем, что и на начальной стадии та вакцина как дохлому припарка. Нам ведь тоже такую дезу запускали. У меня родственничек дорогой, зятем называется, двух детей бросивший, два бутыля пробил мочи этой, эт самое, вакцины. Вогнал сразу, когда еще даже лихорадка у него не начиналась. И хрен угадал! Зарыли его со всеми остальными. А там на такую байку еще ведутся. В Ростове за ампулу по-прежнему семьи вырезают. Знаешь, Салман, ведь все думали, что ад — это где-то там, в другой плоскости, а он вот, под ногами у тебя, эт самое… Под ногами…

Мой невидимый собеседник умолк, дав мне возможность в полной мере погрузиться в эту информационную пучину. До утра я так и не заснул и тишины не нарушил. Пробка перед блокпостом не возобновилась, голова была забита другим.

Африканская зараза… Как-то в последние годы уже о ней и не думалось. Дальше вытянутой руки и смотреть смысла не было, тут бы себя из виду не потерять. Не говоря уже о том, чтобы из-за бугра сводки собирать. А оно вот как, значит, мир нагнуло. Нет, не такая уж и ошарашивающая сия новость, дураку ведь было понятно, что с тех пор, как весной тринадцатого в Крыму объявили карантин, «африканец» мог свободно шествовать куда угодно: в Россию, Европу. Это уже потом, когда спецы из центра по контролю за лихорадками, или как там эта их богадельня называлась, вылетели из Киева с округленными глазами и озабоченно открытыми ртами, начали приниматься превентивные меры. А до того — куда хочу, туда и лечу. «Африканец», которому природой назначалось жить во влажных тропиках, мутировал и приспособился к нашему холодному климату.

В переполненных трамваях и маршрутках, в просторных залах здания горсовета и пахнущих парафином церквях, под потолками шумных вокзалов и промеж деревьев в тихих городских скверах, застыв между рядами супермаркетов и осевши на посуде в ресторанах, порхая над креслами в кинотеатрах и разворачиваясь вместе с бутербродами в школе…

Он был везде.

Головокружение, одышка, резь в горле, повышенная температура, тошнота… Вы неплохой, должно быть, человек, вам просто не повезло. Мы вам сочувствуем, но вы подхватили новую, совсем неизученную форму мутации африканского вируса. У него длинный инкубационный период, который невозможно остановить. Вы заболели на прошлой неделе, а может, и на позапрошлой. Но, скорее всего, недельки три назад. И все это время вы совсем не чувствовали признаков проклятой лихорадки. Вспомните, с кем вы общались на протяжении этого периода. С мамой, папой, сестрой, бабушкой, новорожденной племянницей. С кем еще? Соседом по площадке, коллегами, кондуктором, симпатичной кассиршей в «Макдоналдсе». Не зная этого, вы подписали их на смерть. Когда вы умрете, их еще будет лихорадить. Они будут кашлять кровью. Сгустками крови. Кусочками легких. Они будут просить легкой смерти, но обретут ее далеко не все…

Валерьич мотал головой все время, что меня осматривал. Недовольный, он таким был всегда. Разве что до того, как семью потерять, вроде бы, говорят, улыбаться умел. Впрочем, знающим его он таким даже не представляется.

— В рубашке родился ты, Салман. Нож меж органами прошел, в «воротнике» запутался, в брыжейке твоей. Крови разве немного потерял, но это чепуха по сравнению с тем, если б тебе печень задели или селезенку. Вряд ли я чем помог бы. Ну а пока жить будешь.

— Запутался? — недоверчиво повторяю я. — А чего ж меня так скопытило быстро?

Док посмотрел на меня, громко выпустил ноздрями воздух, опустил голову. Так обычно ведут себя, когда приходится вскрывать порочную тайну перед тем, чьи бы нервы стоило поберечь. Навроде как сказать беременной малолетке, что ее парень встал на лыжи.

— Спецназовцы часто подобное практикуют. Достаточно только порез сделать, необязательно убивать. Штык, которым тебя пырнули, в тетрадотоксине вымочен был. О рыбке фугу слыхал?

— Типа карась в японской кухне? — говорю, шмыгнув носом.

— Да, только, если б яд был из желчного пузыря этого «карася», мне бы некого было зашивать. То, что использовал армеец, — просто кислый борщ по сравнению с нейропаралитом фугу, кустарные выжимки из анальгетиков. Потому и эффект таким был.

— Штабисты… — вдумчиво произнес я, вспоминая на каком именно этапе я понял, что это не обычные канцелярские жопоседы.

— Да какие там, к черту, штабисты?! — искоса стрельнул в меня раздраженным взглядом док. — Все четверо на войне были, в штаб по инвалидности уже попали. Контуженые они, кто больше, кто меньше.

— Кто меня притащил? — подумав, что раз мы уже не стесняемся «путешественника», спросил напрямую я.

— Дьяк, царствие ему небесное. Майору Игнатьев в хребет стрельнул, а с Дьяком драка завязалась. В ней ножом и получил. Гораздо менее фартово, чем ты. Но тебя донес. Майор жить будет, а вот, когда поднимется, и поднимется ли вообще — неизвестно. Да то уже не твоя забота. Ты, как в той песне, ковыляй потихонечку, на перевязки сюда приходи, примерно в это же время. Через день, чтоб сепсиса не было. Ну а о том, чтобы не бегать и тяжелее лука в руках ничего не держать, думаю, объяснять не надо.

— Должен что?

— Потом, — Валерьич поставил себе на колени кожаную вализку, эргономично оборудованную под набор хирурга, аккуратно сложил в нее медикаменты, бинты. — Я скажу тебе, когда сможешь быть полезен.

То ли Валерьич забывал, то ли специально так говорил, но намерение это я слышал уже раз десять. Может, по мелочовке не снимает — сразу весь банк стребует; иль не знает, послать меня по что, — на него ведь шуршат некоторые тягачики, которые смыслят в этих медицинских делах, искать знают что и где. А меня так, на черновую работу разве припахать можно.

Впрочем, нет так нет. Напрашиваться не буду.

— Поешь вон сядь, — кивнул док на «путешественника». — Отощал совсем.

Мужичок средних лет, низкий, щуплый, с заросшими щеками и черным клоком волос, сидел на разложенном кресле и уплетал принесенный Валерьичем завтрак. Увидев, что я на него смотрю, он перестал жевать и взмахом вилки предложил составить ему компанию.

— Да не, спасибо, — отвечаю. — Ноги волка еще прокормят.

От жрачки я б не отказался, конечно, но на шею садиться не хотелось. Доку чего, с неба каша вареная падает? Надо ж хоть какую-то совесть иметь.

Не без скрипа в боку закидываю за спину ствол, надеваю бушлат. Нащупываю нож — на месте. Поблагодарив и попрощавшись, выхожу из полумрака предбанника.

Холодно. Светает, но где-то там, далеко. У нас тут только чуть светлее, чем ночью. День, по ходу, обещает быть холодным.

Я остановился.

Человек стоял ко мне спиной, в полупрофиль. В черных джинсах, черной кожаной куртке с выправленным воротником а-ля времена популярности «Кино» и «Наутилуса». Расхаживать в таком нетипичном (читай: непрактичном) прикиде мог только один человек. Да, тот, кто, должно быть, едва не помер от сердечного приступа, когда я поминал его незлым тихим словом. Я ведь его вспоминал, и, черт дери, не раз!

Опершись локтями на крышу покрытой толстым слоем пыли легковушки, Призрак стоял ко мне в полупрофиль. Сосредоточенно всматривался в зареющее на востоке небо, курил и выглядел озадаченным куда более масштабными проблемами, чем разбирательство с попавшим на нож тягачом.

— Говоришь, тщательней надо подходить к отбору нахлебников?

Я встал подле него, по наитию пробил себя по нагрудным карманам (знал же, что сигарет там нет), шмыгнул носом.

— Эксцесс, Салман, — объяснил, будто речь шла об отсыревшем патроне. — Иногда такое случается. Извини, — он выдавил совсем уж несвойственную ему эмоциональную отрыжку. — Не определилась гниль по наруже.

— Не определилась, говоришь? А ты хоть пробовал ее определить-то, а?

Я сгреб на плече его куртку в охапку, рванул на себя, повернул Призрака к себе лицом. Как и предполагал — на невозмутимом, бесстрастном лице не проскользнула и складочка возмущения или непонимания. Будто в расписании, с которым он тщательно ознакомился, все уже было предопределено: в семь тридцать одну Салман перестанет себя сдерживать, в семь тридцать две — схватит за рукав…

— Или с умыслом толкнул меня в медвежью яму — кто выйдет, тот и чемпион? А? Только не катай мне тут по мозгам, типа не знал, то-се. Целку не корчь. Ты же дел с непроверенными не ведешь. Хочешь сказать, лоханулся? Не знал, может, что краем е*анутые они после контузии?

— Не дури, Глеб, — выпустив в сторону дым, сказал он. — Хотел бы я твоей смерти — давно б отпели. Я ж не такой. Как у «Дельфина» — я люблю людей. Так что… остынь и не наваливайся на меня. Опасно для твоей и без того изрядно попорченной жизни.

— Угрожаешь? — Я только сильнее скрутил ему воротник. — А я ведь могу и забыть о твоей неприкосновенности. Не думаешь об этом?

Нож привычно появился у меня в руке, лезвие коснулось шеи Призрака.

Ат, блин! Реально непробиваемый, чертила. Вздохнул только, будто снова нарвался в ЖЭКе на очередное объявление о невыдаче справок. Нож у шеи, ох, как муха села, сейчас прогоним.

— Не хочу показаться хвастуном, но… — он поднял согнутую в локте руку. Как прилежный ученик, уверенный в зазубренных формулах. — Ты не сможешь, Салман. Не успеешь забыть о моей неприкосновенности. Смотри.

Я взглянул на руку, в которой он держал подожженную сигарету. Сигареты там не было, ее снес почти беззвучный и совсем неощутимый поток ветра, словно сплюнул кто.

— Видишь, Окуляр никогда не промахивается.

Окуляр… Окуляр, Окуляр… Хрена мать! Да это ж снайпер из той кучки еще одних контуженых, что засели на Пятничанах. Наслышан-наслышан. Своего рода такая же легендарная личность, как сам Призрак. Ходили слухи, будто на международных соревнованиях снайперских пар подразделений специального назначения Окуляр так отжег, что его закадрили какие-то забугорные спецслужбы. По крайней мере такие слухи ходили. Пропадал Окуляр года два, затем вернулся родственников наведать, а отсюда уже не выпустили — карантин. Так и остался, на нашу же голову.

— Да не ищи ты его, — сказал Призрак, видя как я шастаю очами по крышам высоток. — Это не снайпер, если ты его видишь. Верно, Салман? Убери нож, спишу эту выходку на рецидив твоей интоксикации. — Выдохнул. — Ну ладно, если хочешь, будем считать, тебе удалось меня застремать.

Я отпустил его, убрал нож. С Окуляром шутить, конечно, глупость, но ведь и не собирался же я в реале калечить Призрака. Думается, он и вправду просчитался. Но о том, что хватился за нож, я не жалел. Пусть знает, что мы тут перед ним терпилой мычать не будем. Если что, и по роже стукнем, не посмотрим, что знаменитость. Поди и сам поймет, что заслуженно.

С другой стороны, не могло не тешить другое: передо мной словно раскрылись таинства секретного рецепта чудо-щей — теперь я понимал, почему информатора, с его-то рискованным родом деятельности, никак не грохнут. Знач, прав был Калмык — под снайперами Призрак ходит. Симбиоз у них. И осветил эту часть своей секретной, темной жизни, надо заметить, он без малейшей заминки. Не опасаясь, что я в «Неваде» по пьяни смогу поделить эту инфу с Калмыком и Варягом. Или еще с кем.

Неужто грохнет после всего? Впору бы призадуматься над сим вопросом собственного бытия. Но вовремя понимаю, что тут бояться — по нужде из дома не выходить. От снайпера, который тебя наметил, нет спасения, не так ли? Хотел бы — уже грохнул, в этом Призрак прав. А раз не хочет, то и напрягаться особо смысла нет.

— Ты, кажется, вот это потерял.

Он протянул мне раскрытую ладонь, на которой лежал злосчастный ключ. На золотистом черенке засохла красная капля. Я спустил воздух ноздрями, поджал губы. От одного лишь вида ключа у меня ковырнуло в боку. Будто Пернат снова ножом своим.

— Это из-за него меня пырнули, — объясняю, не спеша прикасаться к чертовой отмычке.

— Знаю, — ответил Призрак, причмокнул. — Хотя на самом деле это вторичная причина. Игнатьев и Пернат вас с Никитиным заранее проиграли. Дьяк до последнего сомневался, потом все ж за командира стал. Ключ твой для Перната был дополнительным стимулом.

— В нем в натуре какая-то ценность для «догов»? — Я нехотя беру ключ, прячу его обратно в нычку под воротником. — Пернат обещал в патронах купаться. Хоть ты-то скажешь, от какой он, херова мать, двери?

Призрак вытащил из полупустой пачки «Мальборо» две сигареты, одну из них протянул мне, чиркнул зажигалкой.

— Все дело в вере, Салман. В том, во что и кому ты веришь. Ты ведь поверил Жеке, верно? Потому что он показался тебе правильным человеком. Достойным того, чтоб отплатить ему за сохраненную жизнь. Ты поверил в то, что этот кусок железа не даст тебе пищи и боеприпасов. Ты поверил в то, что начатое Жекой дело — справедливо, не так ли? И это верно, чутье не подвело тебя. Ты ни в чем не ошибся. Только этот ключ для тебя, он как… картина в стиле сюрреализма. Вроде бы у всех глаза одинаковые, но лишь ценитель в цветной мазне увидит шедевр. — Пыхтя дорогие сигареты, мы укутали себя сизым дымом. — Если я даже скажу тебе от чего он, ты все равно не сможешь использовать его. «Догам» разве что толкнешь, но… — Призрак сощурился от скользящей по глазам едкой струи дыма. — Я потому и дела с тобой все еще веду, что не полностью ты душу свою просрал. Что-то осталось в тебе, что помнит о чести. Да и сам себя презирать станешь, если «догам» отдашь его за пригоршню патронов. Разве не так?

Я сбил пепел, затянулся.

— Да я бы этим сволочам хлеба кусень не подал бы, если б от голода дохли, — говорю, вспомнив лицо Гремучего. — Пусть и за весь их хваленый арсенал.

— Воодушевляет, — ответил Призрак. — А чтобы открыть дверь, тебе понадобится найти ценителя искусства. И тут уж, Глеб, поступай как знаешь. Считаешь нужным — ищи, нет — выбрось этот ключ к чертовой матери и живи своей жизнью. Долг этот самый скостить тебе все равно некому, так что судья тебе собственная совесть. Вот только если «догам» сдашь, надеть мантию может кто-то другой… Надеюсь, ты меня правильно понимаешь.

Странно было ощущать себя под прицелом Окуляра. Стало быть, каждый раз, что я общался с Призраком, остаток моей жизни зависел от положения пальца на спусковом крючке. Правда, сейчас я думал совершенно о другом.

— Ну а ты что подскажешь? — спрашиваю.

— А что я? Моя позиция в этом вопросе нейтральна, меня устраивает тот порядок вещей, что существует. Будет другой, я приму другой. Жека хотел перемен, как пел Цой, он искал способ и нашел его. Закономерно, что кто-то, вроде Перната, выкупил на этом малину. Если «догам» нормально преподнести расклад, то реально можно неплохо заработать. Так что, решай сам, Глеб, к какому берегу тебе плыть. Или же забей и оставайся на своей глубине.

Докурили мы молча, каждый думая о чем-то своем. Или об общем, что больше походило на правду.

— Ладно, — стрельнув окурком, сказал Призрак, — пошли, разберемся с твоим стукачом.

— А он это… точно еще никому не слился? Сутки прошли.

— Салманыч, епта, за кого ты меня принимаешь? Его пасут спецом для тебя, как бычка. А ты мне тут заряжаешь: «слился, сх*ился». Я же и обидеться могу.

— Ладно-ладно, обидчивый ты наш, — изобразить улыбку после всего, что со мной приключилось, было непросто.

— Пошли, безбожник.

Шагать тротуарами с Призраком плечо к плечу не вышло. С ним ведь под открытым небом обычно не больше одной минуты палишься. Потом у него таймер срабатывает. Как для вампира восход солнца. Он просто уходит, а преследовать Призрака дело нелепое и, как открылось, весьма рисковое.

Он остановил меня у лежащего на боку «ЛАЗа» с развороченной передней частью — фугасный снаряд угодил точно в водительское место.

— Встретимся на территории пожарки, возле ЦУМа, в пятнадцать тридцать. Заначься там где-нибудь. И не опаздывай.

Эк, ненавижу я его за эти шифровки! Но не выбирать. Развернувшись, я двинул по направлению улицы Палиев Яр, а Призрак, по собственной традиции, свернул в совершенно ином направлении. Куда? Да кто ж его знает? Кто может просчитать Призрака?

Умение чувствовать приближение напасти приходит с опытом. Поначалу ты просто не обращаешь на некоторые детали никакого внимания. Ну, подумаешь, увязался сзади парниша? И что? Нас же тут, в Виннице, до хрена таких, шнырей. Мало ли кому с тобой по пути. Не обратил внимания, а если и обратил, то не придал должного значения. Потом — раз, попутчик исчез. Думаешь, вот и ладненько, спокойнее теперь будет. Не догоняешь просто, что пасут тебя, пробивают на осторожность. Не свернул с пути, когда за тобой хвост тащился, значит, либо глупый, либо наивный. На силы свои рассчитываешь. А потом — бац! — за поворотом тебя уже человек десять, в шеренгу выстроившись, ждут. Со стволами, цепями, битами. Лошок пожаловал, что он нам принес? Даже если у тебя нет патронов и оружия, жопа у тебя всегда при себе. Мужикам, которые давно баб не видели, как раз будет впору.

Попадая в такие вещи, ты учишься обращать внимание на самые безобидные мелочи. Никогда не ходишь прямыми путями, держишься подальше от тупиковых кварталов, избегаешь открытых мест и сворачиваешь с нужной тебе дороги, как только чуешь за собой след. И анализируешь абсолютно все явления, что происходят вокруг тебя. Блики солнца, мелькания теней, рождение звуков. Оно не происходит само по себе. Что-то заставляет их возникнуть. Ветер, птица, кошка… или человек?

Бойся человека. Иначе не выжить.

Худощавого паренька лет семнадцати от роду я засек как только прошел мост и свернул на Свердлова. В серых джинсах, шерстяном свитере, черной болониевой куртке. Он не шел за мной, он пересек улицу перпендикулярно и скрылся за бетонной громадиной цокольного этажа бывшего транспортного управления. Можно бы допустить, что он появился второй раз у меня за спиной случайно (его выдал случайный шарк подошвы по асфальту — он слегка прихрамывал), но в нашем деле случайностей не бывает.

Я очередной раз, что называется, колоду срезал. Сдвинулся вглубь жилого массива, немного забирая назад, будто бы собираясь возвращаться, и снова продолжил путь вдоль Свердловской. Пацанчик если один, то отстанет, наверняка поймет, что, коль третий раз увижу, смогу и пулю меж глаз влепить. Тут уж вообще ни о какой случайности речи идти не будет. А если их несколько, то наверняка засветятся при перемещениях.

Ну вот, о чем я говорил? Топотом себя выдают. Перебежками. Молодые, человек шесть. Знают, что я с оружием, поэтому открыто нападать не хотят, ищут подходящее местечко.

Что ж, кружите меня, кружите.

Ускорив шаг, метров через пятьдесят я вышел обратно на Свердловскую. Огляделся, остановился между ржавой автобусной остановкой и поваленной на проезжую часть громадной липой. Дряхлый скелет в женской одежде на канализационном стоке, лицом вниз, черные лаковые туфельки на каблучках.

А вот и мой козырь из рукава. Лысоватый коротконогий мужичок с аккуратным аквариумным брюшком и рюкзаком за плечами выгулькнул из-за рядов небольшого продовольственного рыночка с той стороны улицы. При этом сделал вид, будто бы я ему совершенно неинтересен. Равнодушно глянул на меня глазами девицы из высшего общества, поспешным шагом прошел к перевернутой будке ремонта обуви и скрылся за углом разгромленного мародерами магазина.

Как я и думал, на лоха силки расставлены. На жадность тягачевскую рассчитано. Мужичок полный, значит, не голодает. Вещмешок не порожний при себе. А на поясе всего-то «макар» болтается. Для рецидивиста вроде меня задачка на пять минут работы. Как же тут не повестись?

И я хаваю наживку. Пусть так думают те, кто ее подослал. Пересекаю дорогу, сворачиваю за угол, куда ушел пузатый. Прямо — дворик небольшого склада, огражденный высоким бетонным забором. Ворота широко распахнуты, возле рампы застыли на вечную погрузку два грузовика. Справа «спринтер» зеленый стоит, стекол нет. Стекол в нем нет, потому что внутри наверняка засада. Идеальное место для подлова недалекоглядных тягачей.

Пацаны уже близко. Они и не шифруются особо, становится слышна даже их негромкая перекличка. Просто отлично. Я их даже начинаю любить. Хотят пострелять? Устроим.

Я делаю вид, будто иду за толстяком на территорию склада. Даже нож вытягиваю и вроде как за спину прячу. Если же играть, то на все сто, верно? Не спускаю алчных глаз с толстозадой подсадной утки, которая огибает грузовик и поднимается по ступеням на подъездную рампу…

— Господи, храни меня…

Как только равняюсь с воротами, изо всех сил срываюсь в бег. Внезапность — мой второй козырь. Те, кто устроил засаду, скорее всего, ждут от меня другого поведения. Они думают, что моя цель — их приманка. Но, вломившись во дворик, я бегу не к складу, а мимо него. К сложенным в углу территории ящикам. Сзади слышу недовольные возгласы, клацанье оружия.

Не ждали? Суматоха сыграла мне на руку. Они даже выстрелить не успели, когда я с разгону взбежал по ящикам на стену и спрыгнул с той стороны ограды. Дурачок, наверное, подумали. А мне-то что?

Шов на боку напомнил о себе, перед глазами потемнело, но я обуздал боль, сжав челюсти. Вбежав на детскую площадку возле трехэтажного дома, я едва не распластался на песочнице, перепрыгивая через укопанные до половины скаты. Чуть нож не потерял.

Тем не менее мне было радостно на душе от другого. Преследовавшие меня пацаны конечно же — ну конечно же! — ворвались на территорию склада. Куда бы я еще мог побежать? И естественно, ломанулись к рампе, думая, что именно внутри широкого складского помещения я от них и скрылся.

Таким образом одни разводилы попали под горячую руку другим разводилам, обозленным еще и оттого, что лысый «пассажир», за счет которого они намеревались разжиться боеприпасами, тупо их оболванил.

— Я не понял, вы че тут шастаете, суки?! — проревел кто-то.

Тут же разорвал тишину треск «калашей», бас-гитарой застучал ручной пулемет, закричали в один голос сразу несколько парней.

— Скормил я вас, мрази, — говорю, сплевывая с зубов песок.

А спустя всего несколько секунд там снова все было тихо. Три контрольных «бабах!», и все, тишина.

Я выдохнул, поднялся, стряхнул с себя песок. Тот же хриплый бас заматерился внутри склада, в ответ ему недовольно визжала, судя по голосу, пузатая приманка. Двое с оружием взошли по ящикам к краю плиты, оттуда высматривали меня, как мышь орлы. Поняли, что их руками хвост свой обрубил, замахали руками, мол, сюда ходи, хитрожопый. Да уж, никто не любит, чтоб их уделывали. Но неужели все так плохо? Наверняка ведь будет чего снять с «конкурентов».

Всяко я не стал испытывать их терпение. Перетащил «галиль» свою на грудь и быстренько слился с кустарниками, растущими вдоль трехэтажки. Свернул за угол и дал деру. Все равно круто я отделался за счет профсоюза. Всегда бы так.

Похавать бы чего. Кстати, тут недалече мой корешок живет. Может, наведаться, все равно до стрелы с Призраком времени еще хватает.

К дому, занятому Варягом, я добрался минут за тридцать и, к счастью, без особых проблем. Так, пару стервятничков повстречал, что на звуки выстрелов вспорхнули. На меня они не велись. Слишком жирным куском сочли. Может, узнали?

А все-таки удачное местечко метатель молота выбрал: на возвышении, в стороне от дороги, бывший хозяин (наверняка не бедный человек) выкупил даже соседние участки, чтоб соседи не шастали под его каменным забором. Закатал жалкие домишки под асфальт, окружив себя квадратами свободного пространства. Незамеченным не подберешься.

Я знал, где Варяг расставил растяжки, где в земле прикопаны капканы и где лучше не перелазить через забор, чтоб не нарваться на пулю от самого хозяина. Впрочем, последнего дома не было — я помаячил минут пять перед створками ворот с хитреной ковкой и острыми окончаниями. Был бы тягач дома, конечно же меня заметил бы.

Проникнуть в этот дом для меня не проблема. В гостях здесь я был не один раз, к тому же добряк Варяжский особо не пытался скрыть от меня место, где прячет запасной ключ. Впрочем, я бы и сам его нашел, было б время и желание.

На кухне у Варяга особо не прокормишься, но тут ведь понятно: как и я, он не держит схрон у себя дома. Никто из более-менее опытных тягачей так не делает. Ну мне особо-то и не надо. Обойдусь малым. Я разрезал булку домашнего черного хлеба напополам, смочил водой из ведра, обильно присыпал сверху сахаром. От это я понимаю, вкус, узнаваемый с детства. Хрустит сахар под зубами, на языке тает, и ржаной хлеб вкуснее всяких там круассанов. Хоть и челюсти ноют от усилий, а все равно — вкуснотища же! У Варяга еще и мясо вяленое на леске висит, но на деликатес я уж зариться не буду, вообще сволочь, подумает.

Хлебца оказалось враз. И с тем пока управился, вспотел.

На фотографии в коридоре он улыбается вместе с Машей, женой своей. Счастливые были тогда еще. В коридоре я нахожу ручку, квитанцию за свет.

«Голодный приходил, хлеб одолжил. Верну. Салман», — накарябал с обратной стороны.

До городского универмага шагалось веселее. В кишках уютно урчало, во рту все еще ощущался сладкий привкус «белой смерти», а чего нам еще надо-то? Так и топать удобнее, даже дырень в боку ныть перестала.

Проникши в один из классов музыкальной школы, где во время эвакуации был развернут мобильный госпиталь, я поднялся на второй этаж. Обогнув ряды стоящих в коридоре брошенных наспех каталок с желтыми простынями, я зашел в самый дальний класс. Пыль, грязные матрасы на полу, горы пустых ампул, кучи битого стекла, подставки под капельницы, портреты великих композиторов и оперных певцов на стенах. Мебели нет вообще никакой: ни парт, ни шкафов, местами и пол сорван: две зимы ведь миновало, все бесхозные строения неизбежно подверглись разграблению. Музыкальная школа из-за наличия в ней древесины, конечно, занимала в этом рейтинге первое место.

Пройдя к окну, я присел на краешек ржавой каталки и аккуратно оглянул скверик, ранее разделивший улицу на два транспортных потока. Пригляделся к пожарке с противоположной стороны улицы. Чисто вроде как. Тут, правда, недалеко бордель Кота, где народец никогда не иссякает, но они, как правило, активируются ближе к ночи. Сейчас же около двух, так что особого разброда и шатаний можно избежать.

— Ну что, боевая тревога? — спрашиваю сам себя, выскальзывая из музшколы.

Втянув голову, перемещаюсь к сужению дорог. К нагромождению из мешков, где тремя годами ранее пулеметный расчет заседал. Засохшие багровые пятна на мешках, на асфальте черный след от взрыва осколочной гранаты. Оглядевшись, перебегаю дальше, к армейскому «Уралу» со спущенными колесами и продырявленной пулями кабиной. Под колесами россыпь гильз, несмываемая дождем сухая лужа крови.

Еще один бросок — и я в боксе с ярко-красным сто тридцатым «ЗИЛом». Перетащил автомат на грудь, скрылся в темном коридоре, остановился, прислушался. Спалился? Привлек чье внимание? Райончик-то не из тихих, мало ли. Нет, будь спок, все спокойно.

Занял сектор для отдыха на втором этаже. Не только потому, что здесь были кровати, но и потому, что с обоих открытых окон в случай чего можно было смело прыгать — под одним стояла белая «семерка», а под вторым высыпана горка отсева. Удачные отходные пути на случай визита неприятеля.

Но стоило мне прилечь на железную койку и начать погружение в паутину сновидений, как снизу послышались шаги. Мягко идет, ну оно и ясно: кожаные туфли — это тебе не «мартенсы» на танкетке.

Призрак просто знал, где я. Он не замялся ни на секунду, сразу же свернул в нужное крыло. Гребаный Окуляр, неужто нигде не скрыться от его всевидящего глаза?

— Ай-яй, Салман, я ж тебя только на минутку оставил, — заговорил он, еще шагая по коридору. — А ты уже малолеток на решетилово Лымарю бросил. Нехороший человек.

— Слышь, — говорю ему, ставшему в дверях. — Ты еще скажи, что я и за них кому-то должен буду. Может, они тоже без дурных намерений увязались?

— Да не, кто ж за такую шушваль спрашивает? «Их называют „сволочи“, контингент из беспризорников…» Ну чего разлегся, Глебушек? Пошли давай. А то самое интересное пропустим.

— И куда мы с Пятачком? — Я с трудом поднялся, держась за бок. Взял свой автомат.

— Большой-большой секрет, — подыграл мне Призрак. — Рядышком здесь. В парк прогуляемся, в тире постреляем.

М-де, засаду в комнате кривых зеркал среди городского луна-парка еще не доводилось устраивать. Как и шариться тут вообще. Место херовое. Гиблое в прямом смысле слова. Три года назад санитары свозили сюда трупы с близлежащих к центру районов Винницы. Свозили в спешке, не всегда даже брезентом накрывали. В несколько рядов раскладывали. Зрелище, признаюсь, было не для слабых нервов. Соборная со своими «гирляндами» из непоминовенных даже близко не стояла. Хрен знает какому мудаку пришла в голову идея в главном парке устроить могильник под открытым небом (может, даже стихийно вышло?), но обглоданные временем кости лежат тут до сих пор. Кто ж их теперь вывезет? В яру, метров за сто от нас, уже травой поросли, снегом к земле придавило, их там тысяч пятнадцать или того больше.

Тягачи же в большинстве своем хоть и бездушные ублюдки, но подобных скоплений сморенного люда стараются избегать. На суеверия, глядишь, пробивает, не хочется беспокоить души неупокоенных. Да и как было креститься не начать? Первый год тут столько призраков ходило, меж деревьев, среди каруселей и разваленных кафешек, в яру, своих выискивали — вдовы, дочери и матери, — что от одного вида этих бродящих в тумане теней мурашки по спине кросс бегали.

Не доведи Господи, как говорится…

Тем не менее Призрак, который по традиции пошел первым, обустроил дозорную точку именно тут. В подсобке комнаты смеха. Присев у ржавого рукомойника, он поскоблил ножичком по дощатой стене и отковырнул щепку размером со школьную линейку. Посмотрел на наручные часы, махнул мне, присядь, мол. Зараза, блин. Для меня присесть сейчас, что хромому пробежаться.

— Скоро появятся, — сказал.

Рассматривая разноцветные карусели с отвалившимися или отслоившимися толстыми слоями краски, я вспоминал те солнечные дни, когда приходил сюда с друганами. Давно это было. Ох, как давно.

— А чего он тут делать будет?

— Как «чего»? Тебя сливать. Вон, видишь?

Я пригляделся в том направлении, куда он указывал. Из-за цепной карусели выглянул долговязый парень в черной форме. «Дог». Повертел башкой с едва держащейся на макушке черной шапочкой, будто поссать собирался и свидетелей опасался. Остановился возле железной будки с буквами «асса» наверху. Поправил висящий на шее автомат, подбил ногой кусок деревяшки у бордюра. Чувствовал он себя достаточно спокойно, излишне не напрягался. И, разумеется, все эти суеверия насчет уважения к мертвым и прочую «галиматью» он на вертеле вертел. Молодой еще, считает, что, раз с «конфетки», обходить все сторонушкой будут: живые и мертвые. Жаль, мы тут другим занимаемся, я бы ему уже в бошню пулю всадил, суке.

— Что за черт, знаешь его? — спрашиваю шепотом.

— Че ж не знать? Шептала «договской», у него почти везде свои люди есть. Он, как док, периодически обход делает, со стукачиками своими инфой обменивается. Баркас погоняло.

— А, понял. Так он типа конкурент типа твой.

Призрак покосился на меня.

— Шутник, что ли? Я таких конкурентов на завтрак хаваю. Мой конкурент тот, о ком я не знаю. И нарыскать не могу.

— Оу. Есть даже такие? — непритворно удивляюсь.

— Есть. У снайперов на днях кто-то хазу накрыл, — Призрак в задумчивости поскреб ногтями по зубам, зыркнул на меня влажными глазами. — Ловишь масштаб? У снайперов.

— Может, удачливый просто?

— Ага, удачливый. Видел, сколькими удачливыми их квартал на Пятничанах обложен? Нет, толковый волчатник попался, сразу не дается отследить. Ну эт ненадолго. Надеюсь.

Меж тем «дожок», запустив руки в карманы штанов, насвистывал какую-то знакомую мелодию. Не забывая оглядываться по сторонам, неторопливым шагом приблизился к нашему дому кривых зеркал, посмотрел в небо. Гадал, будет ли сегодня снова дождь?

Завидев подходящего человека, он надвинул на лицо маску суровости. Сразу заметно — в роль входит. Вродь как подчиненного собирается отчитывать или сынулю воспитывать. Ремня еще только в руке не хватает, а позу так точно подходящую занял.

— Вот он, стукачок твой, — кивнул Призрак, и я наклонился ближе к щели.

Разглядев лицо подошедшего человека, невольно прильнул к щели еще ближе. Ошибся, может?!

— Да ну на хрен, Призрак… — Вспомнился хлебец, смоченный водой и посыпанный сахаром. Знакомый с детства привкус. — Это не то, — прошептал я. — Это не может быть он.

Но Призрак не ответил. Он будто бы привел меня в лабораторию, где выводят динозавров юрского периода. «Что толку рассказывать? — говорили его глаза. — Сейчас сам все увидишь».

— Ну чего так долго, Варяг? Я задубел тут уже ждать тебя.

— Да с пацанами Маркуса шел. Пришлось круг давать, чтоб не выпалили мой вектор.

Как же так-то? С маркусовскими шел. Не убланы какие-нибудь, славные пацаны, одна из ударных бригад шушкинских «сыновей». А даже не догадывались, что с ними долбящая птица… Не верю… Блин, не верю…

— И что? Отслоились? — шмыгнул носом «дог».

— Да вроде бы, — кивнул Варяг. — У них свои движки, не до меня им.

— Я тебя вообще-то еще вчера ждал. Ты чего, Варяг, забиваешь на меня, что ли? Было же договорено: через два дня на третий.

— Чего сразу наезжаешь? — Варяжский сконфузился, обиженно захлопал ресницами. — Тормознули меня вчера, не мог выйти. Тягачок один привязался, из шушкинских. Отшить не мог, генерала какой-то там родич. — При этом Призрак в меня очами стрельнул — понял, мол, чья заслуга? — А в чем проблема-то?

— Проблема, — ерничая, повторил «дог». — Проблема в том, что Гремучего нашли вчера дохлым, с порванной глоткой. Пацанов его до сих пор найти не можем. А мы и на полх*я не ведаем, что он там нарыл. Или ты нарыл, — нажал Баркас. — Кто его так, а? Может, ты вздумал свои игры водить у нас за спиной? Может, совесть беспокоить начала? Шепнул кому из своих, чтоб Гремучего завалили? А?

Да-а, Варяжский, дожился ты. Чем же тебе платит этот урод, что ты позволяешь ему так с собой разговаривать? Кто он и кто ты? Ты же просто Голиаф по сравнению с этим чмырем. Возьми его за шею да брось об асфальт, чтоб мозги брызнули. А нет, стоишь, что лошара разводной, слушаешь тут. Меня бы точно для такой службы надолго не хватило бы.

— Не, я ни при чем, — искренне округлил глаза он, когда услышал подозрения в свой адрес. — Я из «Невады» два дня и не выходил-то. И никому об этом…

— А у нас товарняк с мукой жопенью накрылся! — в лоб выпалил Баркас. — Слыхал, наверное, да? Так вот Вертун считает, что это дело рук тех тягачей, что с «Урожая» сквозанули. Типа, за чмо это, Жеку, мстят. Ладно, — махнул рукой Баркас, успокоился, — тебе оно все равно на хер не надо. Так кого там, говоришь, Гремучий вел?

Я замер. В статую превратился. Все мое естество протестовало. Будь я каким чародеем, на паузу нажал бы. И никогда б ее не отключал.

— Салмана. Слыхал о таком?

Внутри у меня как камнепад случился. Призрак медленно, что тот робот, повернул ко мне голову. Его лицо по-прежнему не выражало никаких эмоций, но в глазах читался вопрос: теперь ты мне веришь?

— Знакомое поганяло. В лицо, может, и знаю. Так это что, точно он на «Урожае» был?

— Да точно, точно, — потупил взор Варяг. — Он, когда спал на стойке у Калмыка, проболтался. Я его спросил, не слыхал ли он, кто там был? Он и ответил: «Я не слыхал, я видал». А перед этим шесть патронов из кармана выложил.

— Значит, сука, он и на железке участвовал, — додумал Баркас. — Ну, мудила, жопа ему. Над моей дверью висеть будет, как, сука, эта китайская балямба. Где живет, имя, с кем контактует?

— На Пироговской живет, внизу там. Глебом зовут. А контактирует… Ну со мной контактировал, с Калмыком. В «Неваде» иногда зависает.

«Ахренеть, — думаю. — Ах-ре-неть».

— Ладно, — прошептал Призрак, вложив в ухо крохотную черную ракушку. — Пора с этим завязывать. Окуляр, давай первого.

Влажный шлепок — в голове у Баркаса будто сработала микробомба. Из пробитого глаза брызнула кровь, округлое лицо стоявшего в полуметре Варяга оросило мелкими каплями. Он дернулся синхронно с «догом», и я изначально подумал, что пуля достала его тоже. Визуально выражение их лиц было схоже, с той лишь разницей, что Баркас уже был мертв. Хотя и продолжал стоять на ногах.

Тягач дернулся к кобуре и уже было собрался сместиться с открытого пространства, как его окликнул Призрак:

— Не спеши подохнуть, Варяг.

Тот замер, покосился на деревянный домик, пригляделся к щели. Он все понял. Когда мы вышли с другой стороны, по его лицу скоростным поездом пробежал целый ряд эмоций. От искреннего удивления, минуя попытку изобразить радость — ну как если бы мы повстречались тут случайно, — до крайней степени взволнованности и выражения глаз, с которым обычно говорят «я тебе сейчас все объясню». Вроде как мы его тут с любовником застукали.

— Салман… А вы что, следили, да? Молодцы, хорошая работа, — он кивнул на шмякнувшийся к его ногам труп Баркаса. — Призрак, ну конечно… Снайпер с тобой работает, Калмык был прав?

— Оружие на землю брось, — тихо попросил Призрак. — Только не глупи, а то без руки останешься.

Я на всякий случай держал палец на спусковом крючке «галиля», хоть и понимал, что вряд ли Варяг попытается использовать свой «тэтэшник». Он осторожно вытянул пистолет из кобуры и положил возле своего связного. Наполняющаяся лужа крови тут же овладела стволом.

— А я только вот тебя навещал. Еще и часа не прошло… — Я стал метрах в двух от здоровяка, посмотрел в забрызганное кровью, ранее казавшееся мне таким добрым и открытым лицо. — Как же так, Варяг? За что ты меня, а?

Призрак остался у меня за спиной. Он всегда соблюдал нейтралитет в вопросах, которые его не касались.

— А что ты хотел, Глеб? — Лицо у Варяжского переменилось, колючий холод забрался в некогда добрые глаза душевного громилы. — Или ты, может, считаешь себя каким-то особенным? Заговоренным? В режиме бога? А помнишь, мы с тобой однажды жрали водку в «Неваде» и я спросил: Салман, мы с тобой друзья? Напомнить, что ты ответил? Напомнить? Ты сказал, что у тебя больше никогда не будет друзей. Тогда в чем проблема? Чего ты меня на душу пробиваешь? Если ты мне не друг, то кто ты мне? И кой хрен ты тут задаешь эти вопросы? «Как же так, как же так»… Вот так. Один хрен снайпер завалит, чего мне тут перед тобой исповедоваться?

— Да так-то оно так, Паша. Только вот знаешь, чего ты не понял? — Я отвел взгляд в сторону, поднял глаза к голым верхушкам деревьев. — Я могу назвать кого угодно «другом». Нет в этом никакой проблемы. Да хоть братом. Хоть кем хочешь. Но если мне это будет нужно, — наши взгляды встретились, — я без угрызений совести выстрелю ему в затылок и заберу его взяток. Помнишь, когда мы зимой отбивали хату у Качуринских? Ты взял то, что было в мешках, а я — в банках. Помнишь? Так вот я ни хрена домой не донес. По пути шпана обсела, пришлось сбросить. Ты хавал макароны, а я до марта слюнями давился. Я не считал тебя своим другом и, тем не менее, не тронул тебя. А приходил за этим дважды. Помнишь, в январе? — Он наверняка помнил. Я тогда был похож на обтянутый целлофаном скелет, та зима давалась нелегко. — Варяг, я давно отвык пользоваться ярлыками вроде «друг», «недруг» или еще там чего. Для меня это пустые слова. Для меня существуют люди, которых я уважаю и которых нет. Ты был в числе первых, пока не стал стукачом. Все остальное — просто ненужный треп.

Варяг блеснул влажными зубами, выкривил губы. Его глаза ехидно сверкнули под косматыми бровями.

— Стукачей, говоришь, презираешь? А за твоей спиной кто, как думаешь? Как называется то, что он делает? Если он сливает тебе, где что можно прихватить и у кого что можно забрать, то он — кто? Не стукач? Или считаешь, что те, кого он тебе сдал, того стоили? Они заслуживали, чтоб Салман врывался к ним посреди ночи и вскрывал им глотки? А? Тем не менее ты ведь его не презираешь. Не сторонишься, не собираешься пустить ему пулю под темя. Что ж так? Что ж за выборочное презрение к стукачам? Да и… неужели ты и вправду думаешь, что он никогда и никому тебя не сбросит? Твой отсчет пошел, и рано или поздно он сдаст тебя точно так же, как до этого сдавал тебе других.

Он выждал паузу, которую я, впрочем, ничем не заполнил. У меня имелись соображения относительно деятельности Призрака и своего к этому отношения, но озвучивать их сейчас было бы неуместно.

— Я не собираюсь себя отмазывать, Глеб, — продолжил Варяг. — У меня были причины для содействия «догам», и я всегда знал, на что шел. У них есть люди везде. Скоро они подомнут всю Винницу, Глеб. И хочешь ты этого или нет, тебе придется батрачить на них.

Я молча оглянулся на Призрака. Он курил, на его невозмутимом лице появились признаки скукотищи. «Да это ж целая драма, — было написано в его слегка помутненных глазах. — Попкорну не хватает».

— Если пробило на слезу, можно вовлечь незаинтересованное лицо, — сказал он, повернув голову вбок. На серую пятиэтажку, возвышающуюся по ту сторону заросшего футбольного поля и небольшого садика с запущенными фруктовыми деревьями. Значит, именно оттуда за нами наблюдает наш бессловесный друг Окуляр.

— Нет, Варяг, — говорю, — ни хрена ты меня не знаешь. Когда «доги» подомнут Винницу… я уже буду отсюда далеко, — мечтательно поднимаю взор к небу. — Там, где шумит прибой.

Я щелкнул переключателем, перевел автомат в режим одиночной стрельбы. Бородатый обладатель золотой медали, чемпион Европы по толканию ядра Варяжский воспринял это спокойно. Не намеревался сбежать или поднять с земли ствол. Держался стойко. И даже когда я резко вскинул автомат к плечу и без раздумий выстрелил, лицо у него не изменилось. Он вздрогнул, когда пуля пробила сердце. Одежда на груди начала напитываться кровью, он приложил раскрытую ладонь ко входному отверстию, с напряженным удивлением посмотрел на окровавленные, дрожащие пальцы. Затем взглянул на меня, в его подернутых туманом глазах сверкнуло избавление.

— Свидимся… Салман… — слетело с его губ, и он рухнул на землю.

Суеверен ли я? Понимал ли я, что совершил убийство в парке, где упокоены пятнадцать тысяч винничан? Да, понимал. Но мне было все равно. Если умершие не поймут моего поступка, то, значит, не поймет никто. Образовавшееся во мне внутреннее опустошение было хуже, чем нарушение их покоя.

Я убил Варяга.

— Будем считать, сделка состоялась, — сказал Призрак, вытащив меня из глубины какого-то невидимого колодца. — Три мешка белой на твоем схроне в Ленинском пенсионном. Там же найдешь свой «укорот», пару рожков и бронь — это лично от меня. Долю Игнатьева я отдал Иванычу за алабая. У Дьяка остались жена и двое детей, так что его долю и долю Перната я отправлю им.

— А остальное?

— Ну, док нам ведь тоже нужен, верно? Не всегда ж платить ему «спасибами». А что останется после — забираю я. Надеюсь, — он выдержал многозначительную паузу, — возражений не будет?

— Да не будет, скромный ты наш.

День шел на спад. На закате полыхали молнии, оттуда же доносилось эхо раскатов грома. Непогода. Снова будет дождь. Всю неделю так. Слякоть, серость, туман.

Я шел, сам не понимая, что мною движет. Откуда топливо для моего внутреннего двигателя. Возможно, Призрак и моя совесть были правы? И я просто обязан был выполнить просьбу человека, который пошел на эшафот, но не сдал меня?

Вот уж верно утверждение о том, что все познается в сравнении. Вот, к примеру, Варяг, которого я знал задолго до начала изоляции. И Жека, с которым свела судьба всего пару дней назад. Разве нет разницы в этих людях? Разве я могу не чувствовать на себе долг? Даже если моего займодателя уже нет в живых?

Брел я по улицам почти без маскировки. Тихими дворами, но не короткими перебежками, прислушиваясь, принюхиваясь и присматриваясь к каждой мелькнувшей тени. Кого-то встречал, обычных тягачей, посчастливилось, что не зарились на мой скарб. Кого-то грубо толкнул на углу дома, что-то вякнул обиженный, но ствол не достал.

И правильно — лучше побереги нервы и зубы, обойди меня стороной.

Передумав хрен только знает о чем, я сделал по городу громаднейший крюк. Так уж устроен наш областной центр, что река разделила его точняк пополам, а «доги» обустроились в удобнейшем месте стыковки — «конфетка», супермаркет, отель, автовокзал — все расположилось возле главного моста, соединяющего оба берега Южного Буга. Так вот, если хочешь по-быстрому пройти с одного на другой берег, придется проходить через «дожью» территорию. Есть тягачи, которые с ними там на мази, они проходят. Мне же, понятное дело, путь заказан. Приходится обходить либо через Старый город — по мосту на Козицкого, либо по Чорновила. Последний — мост, который контролируется известными нам уже снайперами. Не то чтобы они валили каждого, кто решил пройти по нему, но, кто знает, что у них в головах?

Поэтому вернулся я в Старый город тем же путем, которым добирался до пожарки, протащился вдоль Глеба Успенского и свернул на Островского — одну из главных городских артерий, когда-то уводящих бесконечный поток машин прочь от города.

Сейчас проезжая часть пустовала. Все потускневшее, поржавевшее, покрывшееся пылью железное хламье раком-боком стояло у обочин. Сразу видно, какой стезей в город входили танки. Шедшая этой дорогой бронетехника хорошо прочистила себе путь. Что утюгом прошлась.

Чем ближе я становился к казенному дому, тем легче становилось ранее твердое ощущение обязанности. Тут грызлом не щелкай — стрелки у Каталова только и высматривают, кому бы пулю всадить. А сами неумелые, криворукие и косоглазые, в снайперском деле ни черта не шарящие. Это тебе не Окуляр, который окурок с пальцев выбьет, эти палить начнут — шухеру только, нагонят, чтоб остальным обозначать, куда зверь загнался.

Так что осмотрительнее, Салман, осмотрительнее.

Забравшись на руины «Планеты секонд-хенд» (не, ну дурачье, а? кто ж так магазин называет? ты бы хотел жить на планете, где только гребаные обноски?), протараненный троллейбусом, я затаился и пригляделся.

Сквозь мутное, загаженное птицами окно на втором этаже я увидел троих возле админкорпуса тюрьмы. Курят, бошками вертят. В жестах, повадках, ну тебе настоящие приматы, с тем лишь отличием, что в «чисто крутяцкие» шмотки облаченные. О нормальном общении и не гадай, даже если правильно к ним подвалишь, быковать начнут. О понятиях лучше не заикайся — в их беспредельной хате они свои. Вопросами сначала забомбят, типа «кто такой?», «чо здесь шаришься?», а затем, если пробьют, что без важных подвязов, просто отметелят и снарягу заберут. Видел, слышал, знаю.

Так у них, у каталовских, заведено. Сидельцы там, да правильных только нет. Отморозки одни остались, шнырье, более важной масти не водится. А по части беспредела «дожьи» сорвиголовы рядом с этими — просто цыплята в сите.

Вспоминая, какого черта я сюда притащился, не могу не обозвать себя дураком. Вот реально — какого?! Долг перед восставшим против режима «догом» замучил? Или банальное любопытство покоя не дает? Что за ключ и куда его сунуть? Да выбросил бы и забыл давно, разве нечем больше заняться? Так нет же, потянуло, епт. И это с каких-то пор я начал чувствовать что-то подобное? Совесть цепи порвала, бегает, лает теперь? Заскрипело патриотически-идеологическое, вынырнувшее из слота памяти о героях Гайдара: я ведь обещал! Я должен!

Дурак. Пулю в лобешник, если что, получу заслуженно.

— Мало еще проблем на ж-жопу, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.

Никогда не любил играть в контрстрайк. Бессмысленная игра. В тебя стреляют, а ты бежишь дальше. В жизни такого нет. Неуклюжими кособокими перебежками, полуприсядью, мирясь с жжением в боку, я добрался до обусловленного Жекой двухэтажного дома из белого кирпича. Он разместился по диагонали к главному корпусу тюряги, метрах в семидесяти.

«НадраБанк. Они стараются для меня» — было написано на проржавелом в уголках штендере. Одной ногой он стоял на тротуаре, другой на дороге, и я почему-то удивился как так, что его до сих пор никто не повалил. У нас же обычно так делают, просто мимо ж пройти — кайфа лишиться.

Название банка объемными, когда-то подсвечиваемыми изнутри буквами нависало и над входом. В ранее стеклянных дверях не было стекла. Переступив через осколки, я проник внутрь, остановился в коротком предбаннике. Прислушался — не бегут каталовские гамадрилы? Тихо ли внутри?

Похоже, тихо.

Денег на полу — кафеля не видать, ковром усеяно. Порванные мешки здесь же. Бурые сухие пятна на полу. Ведут к металлической двери направо, в отделение «Надр». Слева юридическая контора, специалисты по операциям с недвижимостью и защите права собственности, ежели верить рекламе. Дальше дверь агентства недвижимости — ну разумеется!

Действуя тише оседающей пыли, заглядываю в открытые на треть двери банковского отделения. Четыре высохших трупа. Один с мешком в окостенелых пальцах возле самого входа, лежит лицом вниз. Куртка на спине продырявлена, кровавое пятно под ним растрескалось, словно тоненькая прослоечка высохшего болотца. Другой в маске сидел в углу, околел, держа руку на груди. Продырявили легкое. Два мента валялись посреди помещения, один под опрокинутым набок столом, положив руку так, будто собрался подняться, опираясь на него. Напарник чуть ближе ко мне, широко раскинув ноги и руки, словно перед смертью гимнастическое кольцо выполнил. Вокруг него мелкой квадратной крошкой было рассыпано витринное стекло, с ресепшен-стойки свисала на спиральном шнуре телефонная трубка. В стене дыры, на полу женская туфля и кровавый след, ведущий за стойку. Значит, трупов здесь, по меньшей мере, пять. Не добрались санитары тогда на вычистку, видать. Или не захотели. А каталовским, как и предполагалось, все пох, им тела не мешают.

Вспоминается голос, который возвещает о победе террористов в «страйке». Потому что, если в игре погибают оба отряда, победа все равно почему-то засчитывается «террорам».

«Они стараются для меня»… Стараются они. Этот слоган здесь повсюду!

Оставив немую сцену, я вернулся в коридорчик и последовал к проходу, над которым был изображен поднимающийся по ступеням человек.

Антенн на крыше всего было пять или шесть, и смотрели они кто куда, но нужную я заприметил сразу — прямо передо мной, в каких-то двух метрах. «Черной точкой» Жека называл эмблему то ли изготовителя тарелки, то ли провайдера, но черная клякса на тарелке явно служила отличительным знаком.

Встав почти на четвереньки, я внимательно осмотрелся, уделив особое внимание крайней каменной башне старой тюрьмы. Конечно, заметят, если будут сюда смотреть, шухер поднимут. Но и до вечера я торчать тут тоже не намерен. Нужно действовать сейчас. Выдохнув, я погуськовал к первой из двух металлических полусфер, вокруг которых торчали «лопухи» спутниковых антенн. Без особых усилий и даже почти беззвучно провернул «меченую» в нужном направлении. А сам рывком назад, на ступени, будто бомбу на крыше заложил.

Тихо снаружи. Непохоже будто заметили. А если заметили, и не Жекин корешок, то либо проигнорируют, либо патруль пришлют проверить.

Покинув двухэтажку черным ходом, я вышел на квадратную площадку с выцветшими зонтами и поломанными пластиковыми стульями, где раньше было летнее кафе. Бывал тут или нет? Не помню.

Продвигаюсь дальше. Проникши в соседствующий с банком и кафешкой продуктовый магазин, останавливаюсь и прислушиваюсь к звукам города. Далеко где-то кто-то орет, поблизости же лишь сквозняки свистят да оконная рама погрюкивает.

Одноэтажный, небольшой, в отличие от банка в нем не осталось ни одного целого стекла. Как и вообще чего-либо целого внутри. Разбиты холодильники, опрокинуты витрины, разбросаны по всему магазину стеллажи. А кровавых пятен здесь куда больше, чем от перестрелки у ментов с бандитами. Сразу видно — обычные граждане хлеб делили. Правда, трупов не видать, вынесли, наверное.

Свое место я нахожу в кладовой. Отсюда два выхода и небольшое зарешеченное окошко, смотрящее ровно в четвертый кабинет, где должен был сидеть управляющий делами банковского отделения. Здесь подожду до вечера, ждать-то уже почти ничего. Если Жеке фартит и после смерти, корешок заметит маяк, если нет, пусть не злится десантник на том свете, я сделал что мог. На крайняк, оставлю этот чертов ключ в этом же кабинете. Смысл, думается, поймет лишь посвященный, кто не поймет — даже не заметит этой железяки. И тогда уж точно в расчете.

Впрочем, сказать проще, чем сделать. Во-первых, я реально уже что-нибудь прихавал бы — голод никогда не цацкается, коль уж приходит, жди только ухудшения. А во-вторых, перспектива просидеть за столиком кладовщика пару часов еще как раздразнит зверя под повязкой. Нужно бы прилечь, а негде. На полу не растянешься же. Поэтому я решил: если не придет за двадцать минут, ухожу.

На самом деле я прождал почти час. И вполне закономерно, что к двум насущным проблемам добавилась ничуть не лучшая третья. На город свалилась ночь, и стало так холодно, что невольно я начал выдавать себя цокотом зубов. Не помогал ни поднятый воротник, ни затянутый потуже пояс. Походить бы хоть, размяться, дык спалиться беспонтово неохота.

Проклиная себя совестного — за необыкновенно распухшее чувство сраного долга, Жеку — за дурацкое поручение, кореша этого, Руслана, — за то, что его либо нет, либо он близорукий остолоп, я уже собрался было вываливать из магазина… когда в окне банка заметил черную тень.

Опа-на, есть контакт!

Подхватив лежавшего на столе «галиля», я шустренько покинул выпотрошенный магазин и тихо, дабы не скрипнули двери черного выхода, проник в банк. Человек, в непонятке топтавшийся посредь кабинета управляющего, судя по всему, был один. Это уже тешило, поскольку если этот Руслан — гендерный каталовский быч, то хорошо, что с ним нет эскорта. С одним, пожалуй, еще справлюсь.

Услышав шорохи, черная тень сразу же оглянулась. Вперили мы стволы друг в друга в одночасье. Сердце, конечно, бахнуло — интуитивно, но я был уверен, что стрелять он не станет. Раз ищет тут чего, значит, я ему все-таки нужен.

— Я от человека одного тебе привет передать пришел, — говорю. — Назовись, чтобы я понял, что обратился по адресу.

Он молчал, и это меня уже напрягло. В этом месте уже должен быть поток бранных слов, из которых непосвященный поймет не больше одной четверти. Но парень молчал.

— Если тебя зовут Руслан, ты понимаешь от кого я. Правильно?

Молчок. Та ну не ептвою?!

— Ты чего, глухой, что ли? Мукни хотя бы, чтоб я понял, что ты меня слышишь.

Пауза не привела ни к чему.

«Нет, дело тут мутное», — думаю. Чего-то наш Чирик в неадеквате малость, как бы мне не прогадать насчет его замыслов. Может, я не так тарелку повернул? Может, Жека мне забыл сказать о чем-то? Типа, что у них система обозначений была: если не под тем углом черная точка, то, знать, их вскрыли и пришедший человек — враг?

Ай-яй, не подумал раньше, да, Салман? Хотя, будь так, чего бы не завалить сразу? К чему эта игра в молчанку?

— Мне сказали, ты можешь знать, где искать одного человечка. Знаешь, о ком я говорю?

На самом деле, это был не только последний козырь, но и последний миротворческий ход. Если он окажется ущербным, бабушкой-чистой-арийкой клянусь, я шмальну ему промеж глаз.

А когда ответ прозвучал, я не то чтобы удивился его смыслу — мало ли кто как шифруется и под какими погонялами ходит (да и, может, сам Жека чего не знал?), — меня удивило другое. Несмотря на то что это был совсем не нежный, трепетный голосок, а как раз больше напоминающий сухой, жестяный голос Дианы Арбениной, он все же принадлежал женщине.

— Я — Руно, — сказал явно теперь уже не Руслан. — Давай, что принес.

— Твою, блин!.. — совсем без скидок на вежливость в общении с дамой сплевываю я. — Ты — баба! Какого хрена?!

— Давай ключ, — отняв руку от цевья, протянула мне ладонь девушка.

— Едрен-батон, только не говори, что этот ключ все это время был от коморы с прокладками.

— Хотелось, чтоб с надувными бабами? Сочувствую.

— А ты типа дерзкая, — хмыкнул я.

— А ты благовоспитанный мальчик? Или, может, за живое зацепило?

— Да, мой мальчик прошел кое-какую школу. Проверишь? Возьмешь зачетку прямо тут?

Презрительно хмыкнула, вернув руку под цевье.

— Неужто вправду имеется чем гордиться? Смотри, чтоб не пришлось краснеть, красавчик.

— Перед бабой с овечьим поганялом мне не придется краснеть. Руно — это ведь шерсть овцы. Надеюсь, ты об этом знала, когда называлась так? Или другие за что прозвали?

— Прости, не узнала в темноте. Петросян?

— Ага, Степаненко. Будем дальше юморить?

— Может, лучше опустим стволы? А то нечаянно еще пораним кого-то. Так и грозить потом нечем будет.

— Только после вас, мэм, — криво улыбнулся я. — Не хотелось бы вам портить прическу лишней дырой в голове.

— Ох, как вы галантны. Небось посещали школу благородных девиц? И я, вообще-то, не мэм, ясно? — сказала она и первой убрала оружие.

«Руно… — в уме пожевал я непривычный ник, опустив ствол. — Руно. Вот я тебя и нашел. Только предчувствие такое… Будто бы я зря не оставил этот злосчастный ключ в столе».

Да, надо было оставить — чутье редко подводит тягача.

Ладно, коль уж провернул рулетку — чего теперь думать? Надо делать ставки, господа.

Глава 8 Бегун. Эпизод третий

18 февраля 2014 г., 11.11

7 месяцев 3 дня после завершения эвакуации

«Новые условия эвакуации лишат „остаток“ продуктов питания и средств первой медицинской помощи!

Недавно в нашей газете сообщалось, что Россия, как принимающая сторона в эвакуационном процессе, выдвинула требование о необходимости параллельной поставки к ОРЭ (областям расположений эвакуированных) продуктов питания в количестве, необходимом для полноценного жизнеобеспечения людей. В дополнение к требованию, созданный Комитет по вопросам временного расселения и обеспечения беженцев — граждан Украины, сегодня предоставил украинскому правительству „Таблицу расчета рациона“, в которой четко обозначил размеры порций для категорий людей возрастом до 5 лет, до 10 лет и до 60 лет (как известно, людей старше указанного граничного возраста не эвакуировали). В частности, как указанно в таблице, человеку в возрасте от 30 до 60 лет ежедневно должно быть выдано: белого хлеба — 400 г, каши (пшено, гречка, рис) или картофеля (пюре) — 400 г, супа (пшено, гречка, рис) 400 г, мяса говяжьего, рыбы или мясных консервов — 350 г, сыра плавленого — 250 г, сахара — 200 г, чая или кофе — 20 г, соли — 10 г. И это если опустить требования относительно рецептуры приготовления супов и не перечислять сколько требуется для порции моркови, лука и т. п. Также в таблице имеются нормативы относительно обеспечения беженцев бытовыми, гигиеническими средствами и средствами первой медицинской помощи.

Напомним, речь идет о девятнадцати миллионах эвакуированных на данный момент на территорию Российской Федерации. И прогнозируемых пяти миллионах, которых обещают принять до конца июля.

Комментируя требование российских властей, министр чрезвычайных ситуаций Украины В. И. Благин обозвал таблицу „шкуродерней“. На экстренном заседании кабинета министров Украины Благин озвучил свое мнение, упомянув при этом, что „Россия под видом беспокойства за судьбы эвакуированных пытается вычистить наши с вами закрома до черной земли! Рацион эвакуированных в сравнении с потребительской корзиной для россиян больше и разнообразней в несколько раз. Это несправедливо! Даже трехкратно увеличив объемы экспорта, мы не сможем в полной мере обеспечить продовольственную программу для эвакуированных“. Почему-то никому нет дела до тех, кого мы называем „остатком“, — кто не попадет под эвакуацию. Пусть простит меня Бог, но люди, которых расселят в ОРЭ, будут просто купаться в масле по сравнению с теми, кто останется тут с пустыми амбарами. Если мы согласимся с этим требованием, то умышленно толкнем этих людей на грабежи и мародерство. Мы их лишим всего…»

Смешно. Теперь уже смешно. Что толку было горланить об «остатке» — все равно все вывезли до последнего колоска. И до последнего золотого слитка. Северному брату надо было нас чем-то кормить. Даже если он сам нехило покормился за наш счет. В самом же деле — не себе ж в ущерб принять такую уймищу эвакуированных? Так что никаких обид.

Я сложил газету. Июль тринадцатого. Последний месяц эвакуации. Последний месяц цивилизации. Месяц выпускаемых газет. Сегодня всего-то февраль на дворе, а кажется, будто уже полжизни прошло с той поры, как вышла эта газета.

Выглядывая через забеленное инеем окно квартиры, я начинаю понимать, что, оказывается, до сих пор не до конца постиг глубины той проблемы, что сложилась в нашей стране. До сих пор по привычке воспринимал ее как какую-то временную складку на ровном рельефе жизни. Да ладно, пускай огромную складищу, в Эверест высотой, но которая обязательно должна была бы после всей мерзоты рассосаться. Обязательно! Мы же в цивилизованном мире, не может же этот беспредел продолжаться постоянно. Пусть не сразу, не за месяц, но за полгода наверняка же что-нибудь да должно бы измениться! И черт бы с нашим правительством — где оно теперь, на каких островах отсиживается вместе с «заботливым» Благиным? Есть ведь еще ООН, ЮНИСЕФ, другие организации взаимопомощи, которые обычно и без приглашения неграм в жопу заглядывают. Куда они все девались?!

Вот именно что неграм. Или арабам. Будь это не Хохляндия, а чертов Ирак, тут уже было бы полно амеров и разбитых палаток с симпатичными сестричками. Помощь бы оказывали, демонстрируя всему миру свою безграничную доброту и самопожертвование отдельных сознательных организаций. Да нас должны были засыпать тучей всякой гуманитарки, свезенной из всей сострадательной Америки!

Только раскрывай хлебальник шире. Может, под Винницей нефть добывали? Или шахты с ядерными фаллосами где-нибудь остались? То-то. Посему и закупорили, что пауков в банке. Даже журналисты, что суют во все щели свои объективы, сюда за плачевными сюжетами не суются. Незачем. Показали уже все. О себе черед заботиться.

А я еще не верил. Думал, надеялся, что до зимы устаканится канитель. Хрена. Все стало только хуже.

Зима в этом году соберет свою кровавую жатву, в этом не стоило сомневаться. Неприспособленных пожрет первыми, ведь они на виду. Топчутся, следы после себя оставляют, маячат дымом от костров.

С приходом холодов многое поменялось. Люди неволей разделились на два лагеря: на овец и волков. На адаптировавшихся к суровой среде и тех, кто оказался неспособным к внутренним изменениям. Тех, кто понимал, что еду нужно вырывать из чужих рук, и тех, кто по неверию своему надеялся на манну небесную.

Овцы не пережили эту зиму. Их, наивных, неразбитных, грабили, вычищали закрома до последней зернины, а самих нередко пускали под нож. Зима не дарила улыбок. И не прощала малодушия.

Что касается меня, то я считал, будто стал зверем, когда до полусмерти избил нигерийца — мне тогда еще и восемнадцати не было — или когда еврея с моста столкнул (повезло, не расшибся). Но оказалось, что это не так. Даже после того, как счет убитых мною пошел на десятки. Может, вся причина в том, что раньше (не считая юных годов моей идеологической агрессии) мне приходилось причинять смерть только как контрдействие, только в ответ, защищая себя, свое жилище, запасы провизии? Когда в противовес жестокости ставилась увесистая гиря оправданий: если бы не я его, то он бы меня?..

Но скоро все поменялось.

Однажды я выследил рейдеров. Тех неудачников, что вытянули цинус в деревенских погребках уже после того, как ближайшие села были обчищены до черной земли. Я подстерег их ночью, когда они разгружали из багажника «шестерки» добытый скарб. Двое — мешковатые, нерасторопные мужики, в спортивных костюмах, кепках. Когда я приблизился, один из них меня узнал: «Салман? Ты что тут делаешь?» Черт бы с ним, я был голоден как гепард и не задумывался над тем, откуда мужик меня знает. Убив двоих, я не испытал абсолютно ничего. Но с ними был третий. И я его мог оставить в живых. Пусть бы бежал. Да дьявол шепнул на ухо: он запомнил твое имя! Когда я пырнул ему под ребра, он вскрикнул как ребенок. И в этом не было никакой ошибки, беглец оказался парнем лет тринадцати. Я хотел бы обмануть себя, утверждал, будто не мог определить подобного в темноте, но… Для чего и, главное, кого мне обманывать?

На дне багажника насыпью лежала сморщенная гнилая картошка. На заднем сиденье — банка засоленного сала. Желтого, старого, как свет. Вот она, моя добыча. Кульминация безумной пьесы. Я отправил на тот свет трех людей из-за ведра гнили и банки солонины.

Жри, Салман, ты это заслужил.

Знаете, я ведь давно осознал, что стал душегубом. Занял достойное место в адском кинозале. Но, черт бы меня побрал, я не хочу признавать себя инстинктивной тварью, лишь по инерции волокущей лишенную всякого смысла жизнь. Двуногим неодушевленным существом, сделанным даже не из мяса и костей, а вылепленным из картофельной гнили. Без чести, веры, убежденности.

Без сущности.

Не хочу… Да только кто ж спрашивает? А коль бы я знал, что ждало меня впереди, я бы понимал, как много я от себя требую, желая оставаться хотя бы таким, как есть сейчас…

Войдя в подъезд, я сначала тупо таращусь на мокрые следы от ботинок на кафельной плитке. Здесь живут? Не-ет, скорее работают. Судя по следам, человека три. Следы еще не высохли и ведут только в одну сторону. Можно предположить, что одной бандой промышляют. Это уже хуже. Но дом давно не посещали, так что все равно не уйду.

Поднимаюсь по ступеням. Тихо все. То ли нашли запасы водки и расслабились наши тягачи, то ли меня просекли и на стрем встали. А мы тут тишком, мешать никому не станем, верно?

В заиндевелой левой руке держу фомку, в правой — «коротыша».[16] Первый этаж, все шесть квартир вскрыты, где без следов взлома, а где ногами выбивали. Следы протекторной грязи до сих пор остались на глянце «бронированных» дверей. Думается, на втором и третьем этажах та же картина. А впрочем, и до девятого пейзаж может не поменяться. Мародеры первой волны старались. Смысл только в том, что искали тогда они другое. Ну или, по значению ежели, то первое: жрачку (причем самую востребованную, крупой тогда брезговали, ибо заморочка да и вес), оружие и рыжие металлы (в них-то ценность, надеялись, не пропадет). Теперь же пошла новая волна. Не гнушаются нонче грести все, что можно употребить внутрь себя. Причем даже без оглядок на срок годности.

На первых этажах смотреть не на что — повымели тут все, зуб даю. Поэтому поднимаюсь я сразу на четвертый. А тут уже поинтересней. Бронедверь одна (не путать с фикциями из жести!) вообще не вскрыта, лишь следы скобления монтировками, сорванный наличник и горки осыпавшейся штукатурки на полу. Следов внизу куча, хоть мозаику выкладывай. А вот мокрых нет — трое парней, что вошли в дом, по системе «сверху-вниз» работать, видимо, решили. Так, может, пользуясь случаем, стоит мне попробовать?

Попробовал. Вспомнил анекдот о том, как Спящую красавицу мужики воскрешать ходили… В общем, я тоже не воскресил. Стопорные стержни сантиметров на двадцать в стены выдвинуты, не расковырять. А любопытство ж гребет! Может, как-нибудь по балкону? Тем более есть опыт.

В соседней квартире дверь была взломана, но замок захлопнут. Расковырнул я его без труда, вошел.

Вот чего я не люблю, так это когда вскрытая жилплощадь оказывается наркопритоном или обиталищем бомжей. Не то чтобы их трупы воняли хуже остальных, но от понимания, что пришел нарыскать чего бы пожрать у бомжей, кишки сами провоцировали выброс. А здесь, судя по антуражу, именно он и был — гребаный бомжатник.

Хоть и презираю себя за эту меркантильную пытливость, но все же тащусь на кухню. Вдруг че ценное имеется? Хозяин тут. Сидит в одной майке за столом, голову на руки положил. Перед ним пустая бутылка с-под водки, на миске замерзли колечки гнилого огурца, по столешне рассыпаны хлебные крошки. Всегда немного жутковато, когда застаешь мертвого человека в положении, в котором он кажется живым. Даже несмотря на то, что с лета его неплохо мухи обработали и бледная плоть местами до кости червями проедена. Все равно не исчезает предощущение, что он сейчас поднимет голову и на тебя оглянется. Мол, чего без стука вваливаешься?

Да-да, иногда фильмы об оживших мертвецах рулят.

Странно еще одно обстоятельство: кухонные шкафчики, хоть их у пропойных бычей никогда не бывает много, были закрыты. Что как бы намекало на неприкасаемость, ведь брутальные тягачи, работающие исключительно в режиме поиска, не тратят время на уборку после себя. Разве если…

— Баба навещала?

Господи, как же я сам себя пугаю этой шизоидной склонностью к разговору с мертвяками!

В непонятном напряжении покрепче сжимаю автомат. Прохожу мимо мужика, открываю дверцы замызганного буфета. Пачка соли, в полулитровой банке какое-то невнятное содержимое, бумажная упаковка лапши — на дне осталось, полстакана не наберется, столько же овсяных хлопьев. На нижней полке пачка самого дешевого чая, коробочка с натыканными в нее приправами, что-то неопределенное, покрытое зеленоватым мхом. Ничего не беру, покидаю кухню (ага, привередливый еще, ну это попустит к следующему году) с пустыми руками. Напоследок лишь оборачиваюсь. Как в той песне — не оглянулся ли мужик, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я?

Балконная дверь в зале открыта, сам балкон не застеклен, и поэтому снегом завеяло полкомнаты. Тряпье, когда-то бывшее тюлем, развевалось на ветру, позвякивало кольцами на карнизе.

У них тут не балконы — лоджии, а стало быть, соседская квартира всего-то за вот этим вот перестеночком с выцветшим бюстом Саманты Фокс. Долбить кирпич не вариант, шуму много. А вот перелезть, выбив соседу окно, можно попробовать. Ха! Что ж это получается, только я умный такой?

Я умею разбить окно так, чтоб оно дало только трещины, не осыпалось и не побилось. Для этого нужно ударить всего один раз, чем-то тяжелым, но не габаритным. Типа сплющенным краем сапожного молоточка, что вот лежит на поржавелой «лапе». А мужик, оказывается, подрабатывал чеботарем. Что ж, думаю, он не против, если я воспользуюсь его инструментом?

Удалось. Даже перелез без шуму.

Лепота! Вот это я понимаю! Мало того что квартира чистенькая (даже в ванной трупа я не нашел, хотя очень часто бывает, что если никого нет в комнатах, то кто-то обязательно приныкается в ванной), не тронутая и даже при поверхностном осмотре имеющая чем угостить настырного тягача, так она еще и оказалась принадлежащей Вячеславу Узелкову! Об известном в боксерских кулуарах собственнике квартиры говорили как пояс интерконтинентального чемпиона по версии ВБА, так и множественные награды, коим был отведен в комнате специальный уголок. Стены украшали фотографии в рамках, чемпионские перчатки на крючке, медали на специальных подставках, грамоты и награды. Пылью только припало все, а будто вчера только выставлено на обозрение.

Где, интересно, сам Узелков? Подпал под эвакуацию или?.. Жаль, если так.

В холодильник, так уж повелось, я не заглядываю. Говорят, иногда там можно надыбать путное пойло, но меня это не сильно подначивает. Я, если что, от водочки не отвернусь, а в ней, родимой, дефицита пока что нет. Вот в кладовой, размерами чуть поменьше, чем комната в хрущевке, наверняка найдется из чего выбрать.

Предчувствие не подводит. Запасливый Узелков. Хороший Узелков. Тут тебе и сахара полмешка, и картошка-свекла в клетчатых барыжных сумках. И закрутки всякие: от маринованных огурчиков, минуя компоты и заканчивая пол-литровыми баночками с вареньями. Гы, такое нечасто увидишь. Бабушка с деревни гостинцы передавала?

Пожалуй, обоснуюсь тут. Таскать все на Первомайку, где обитал до сегодняшнего дня, смыслу нет. Во-первых, на «кравчучку» все не возьму, а нагружать коль стану в пять этажей — неминуемо спалюсь — на белом снегу даже ночью хорошо виден контур человека с тележкой. Как в той песенке, где я маленькая лошадка, и мне живется несладко.

Поэтому пока побуду тут, думаю, хозяин возражать не станет. В квартире минус десять? Ничего, привыкнем. Полиэтилен бы раздобыть, обшить всю комнату, как на Первомайке, вообще б тогда апартаменты люкс.

Но… Как это бывает всегда, если только внезапно поперло, жди, скоро придет Кайфолом. В моем случае недолго музыка играла, он пришел примерно через час. Кайфолом Кайфолому состоял только в том, что на подсознательном уровне я его ожидал. Полноценного облома не получилось.

Ведь я не забыл о троице, которая всенепременно должна была когда-нибудь вернуться. И дала она о себе знать, когда на дворе начало смеркаться.

Шурхотня под дверью вынудила меня отложить банку с замерзшим, но все равно чертовски вкусным смородиновым вареньем, взять с дивана «калаш» и на цыпах продвинуться в коридор. Пихают фомки-монтировки меж луткой и стеной, хотят стену раздолбить, чтоб вывалить дверь вместе с коробкой. Нехитро, но в три орудия справятся.

В голове сразу возникают несколько вариантов дальнейшей реакции. Так-с, можно посидеть молча, подождать. Вдруг помучаются, плюнут и уйдут? Как поступали предыдущие взломщики. Еще можно сыграть в спецназовскую внезапность: резко распахнуть дверь и пострелять их к чертям собачим. Рисково, конечно, мало ли кто там и что. Вдруг один как раз на стреме стоит, я только дверью рыпну — он меня сразу и уложит? А можно было еще дипломатическим путем, то бишь, не открывая дверь, объяснить парням, что нора занята, ищи взяток-де в другом месте. Шансы тогда? Нулевые. Вряд ли это их остановит.

Интересно, а дверь в соседнюю квартиру я закрыл за собой, а? Не догадаются ребятульки заглянуть? А там мои следы по снегу — и по фиг, что целлофанки на ботинках.

Что делать? Что? Часики… часики уже пошли в голове, слышишь? Еще не знаю, что я буду делать, зато точно знаю, чего не буду, — ждать пока им надоест клевать стену. Не смогу. Я ж себя уже выучил — часики пошли, значит, сейчас во мне проснется нелюдимый мистер Хайд.

Время! Как в эпизоде «Пилы» — пошел секундомер. У тебя есть минута, Салман, прежде чем твои мозги разлетятся по квартире знаменитого боксера.

Оружие на плечо, возвращаюсь назад в комнату, выхожу на балкон — пара секунд обзора, дабы убедиться, что маневр не привлечет внимания. Перебираюсь обратно в квартиру пьянчуги. Причем в обратную сторону гораздо быстрей. Останавливаюсь посредь засыпанной снегом комнаты, автомат в руках. Входная дверь закрыта, никто не входил. По ходу, даже вариант такой не рассматривали. А я ведь даже на щеколду за собой не запер. Знач, несмышленые тягачи. Пацанва, может?

Но запал остается, стрелка бежит, не могу устоять на месте. Пусть они даже будут невинными менеджерами по продажам, они точно ошиблись подъездом.

«Хык!» — из груди; с разгону ударяю ногой во входную дверь. Тяжелое когдатошнее полотно распахивается настежь, хлопает в стену. Зная, что момент внезапности может длиться не дольше пары секунд, выпрыгиваю на площадку.

Слушай, быть может, я реально каким даром обладаю? Двое с монтировками присутствовали — тут, разумеется, было сложно ошибиться, но третий-то сволочонок таки держал квартиру Узелкова на прицеле. Правда, такой хренью держал, что, даже если б я голой грудью на него вышел, не факт, что он бы меня подстрелил.

Я коротко придавил спусковой крючок. Грохот огня неприятно ударил по ушам, зелеными окурками брызнули справа гильзы. Дебелого парня в толстовке с капюшоном на голове встряхнуло, он шлепнулся спиной на пол, выпустил из рук допотопный «шмайсер» с оттопыренным штыком. Двое остальных, бросив монтировки, отскочили назад, широко раскинули руки. У одного изо рта выпала сигарета; споткнувшись о прилично наполненную дорожную сумку, он едва устоял на ногах.

— Эй! Эй! Эй! Не пали! — Мужик лет сорока пяти, невысокий, плотный — шея ничуть не тоньше головы, — с контрастно-черной щетиной на толстокожем лице, в растекшейся по макушке плюшевой кепке и поднятым воротником дубленки, протянул ко мне ладонь, будто к чудодейственному и одновременно страшащему монолиту. — Слышь, не пали! Не пали, малой! Успокойся!

Парень в толстовке рядом лежит, кровавые пузыри пускает, руки на груди трясутся. До СКС своего сможет дотянутся, но чую я, не станет. У остальных стволы есть, по рефлексу заметно — руки назад дернулись. Но вовремя тормознули. Правильно, не дай мне повода себя пристрелить. По крайней мере не сразу.

— Малой, ты чего натворил? — Второй, высокий, тощий, кадыкастый, примерно одногодок живого подельника, сначала неотрывно глядел на «отряд прикрытия», затем перевел взгляд на мои берцы в целлофанках, поднял взгляд. — Ты за что?.. Мы же… За что палил? — Последнее он сказал уже с плохо прикрытым негодованием, будто был уверен, что самое страшное позади. — Такие же тягачи, епта!

— Стволы сложили, — говорю тихо.

Лицо у крупного поменялось. Первичный коктейль из неожиданности, испуга и растерянности сплыл, как плевок по стене. Вместо него подали ребра на решетке под острым соусом табаско — с этим нужно поосторожнее, можно и обжечься. Мужичок явно не водитель маршрутки, ствол ему в грудь, а он чтоб заботился этим — незаметно.

— Я бы на твоем месте хорошо покумекал, — сказал он, полностью вернув самообладание и даже, казалось, ведущую в своем надщербленном трио позицию. Руки приопустил. — Ты не знаешь нас, мы не знаем тебя. Зачем все усложнять? Ты и так… — он опустил глаза на лежащего, в спазмах трясущего ногами парня. — Накуролесил, мама не горюй. Ни за что в пацана стрелял. Нехорошо, а? Подумай.

Забавно, эти двое напомнили мне небезызвестных персонажей из «Карлсона», тех самых жуликов, что белье на крыше воровали. Мне сложно вспомнить лица мультяшных героев, но кажется, что рисовали их именно с подобных индивидов. Уж слишком годны их небритые рожи для таких ипостасей.

— Подумал, — киваю. — Не выбросишь ствол — прострелю яйца. Буду тривиален и сосчитаю до трех. Раз.

— Ты гонишь, пацанчик, — кисло сморщился тощий. — Если чо неправильно — кидай предъяву, вместе почитаем. Чо сразу пушкой тычешь?

— Два…

Момент этот такой… ох и не люблю такие моменты. Когда вроде бы и преимущество на твоей стороне, и ситуация для тебя сыграла, и наглядный пример того, что не тонка кишка, есть, а противник все равно не ломается. Даже наоборот, будто бы специально пожертвовал лошком в капюшоне, чтоб прочнее втянуть меня в свою аферу.

С этого мгновения слова не действуют. Тут уж либо побежденно отползать, пытаясь замаскировать поражение под проявление доброты (видишь, не убил, а мог бы), либо бить в морду. Перетянешь миг — и ты уже лошара, глядишь, и без оружия зачмырят. На стойло укажут, где такому матерому как раз место.

Так что… держи, тощий, для тебя ничего не жалко.

Та-дах! Штуки три сразу в грудь. Тощий вскрикнул еще до того, как пули пробили ватник. Вогнулся, падая, руки вперед протянул, словно его взрывной волной уносило. Потеряв сапог, перелетел через сумки, брякнулся спиной на ступени. Пистолет задребезжал, продолжая скольжение вниз.

Да и с этим, крупным, на героя Леонова из «Джентльменов удачи» похожим, возиться чего? Я ведь просто еще не сосредоточился на бегущей строке, что бежала перед глазами с самого начала: «убить всех». Сработал человеческий фактор — стрельнул в того, кто был с оружием и кто монтировки бросил как-то не по-мужски. Вроде бы так концепция звучала в школьные времена. Да только не школа это и не на авторитет работаешь. Тут правило простое: никаких непоняток. Никто не должен считать, будто ты ему должен.

Когда я перевел ствол на толстяка, он прочел это в моих глазах. Я целился ему в солнечное сплетение. Туда и попал бы, но внизу бахнула входная металлическая дверь. Я машинально повернул голову, и пули прошили ключицу, чиркнули по плечу.

Сука!

Тем не менее толстый упал. Скорее симулировал, потому как причин для падения не было. Напомнил Януковича, когда по нему в Ивано-Франковске студент яйцом бросил. Телохранителей только у этого не было, сложился у лифтовой клетки, кепка в другое крыло покатилась.

— Кажан! — закричали снизу.

Ну я, ежели честно, так и думал. Тягач на промыслах так не стучит дверью, ходит тихо и уж наверняка не орет во все горло. Значит, подельнички, на шумок как мотыльки на свет. Работали, видать, поблизости, где-то в соседних домах.

— Кажан! Вальтер! Але!

Сморщившись от боли, задыхаясь, будто спринт сделал, толстяк все же достал «макарова». Сверкнул ствол затертым матовым блеском, щелкнул под пухлым пальцем предохранитель. Ай-яй, медленно-то как. Я мог бы уже трижды ему контрольным пробить, да вспомнил, что рожок-то у меня один, как и выход из подъезда. А сколько корешков вбежало — хрен зна.

Так что не особо щедри, Салман, не особо.

Выбиваю пистолет из руки с крестиками и кольцами на фалангах, попутно ударяю по башке прикладом. Даже не прикладом — всем автоматом, так уж получилось. Височную часть сбрызнуло кровью, толстяк посмотрел на меня с ужасом в глазах. Удар прикладом ведь — просто первый кульбит. Просто слет с трассы, удар в дерево — только впереди, через пару секунд. Нож холодной сталью сверкнул в моей руке.

— А с-су-ка-а! — Он закричал, упершись спиной в дверь лифта, ногами засучил. — Мал-л-лой-й-й!..

Я его возненавидел. Ну какого черта с такими утрамбованными сумками тебе далась эта квартира Узелкова??? Ну неужели пословицу насчет жадного фраера придумали лохи? Ну набрал в торбы — пи*дуй, жри, оставь кому-то еще. Так нет же, нужно ведь вскрыть еще эту квартиру. И не просто вскрыть, а того, кто внутри, угостись из СКС!

Когда я выдернул нож из его толстой шеи, кровь брызнула таким фонтаном, будто внутри кто-то качнул насосом. Толстяк прижал к скважине обе руки, глаза вытаращил, на ноги вскочил.

— Здесь! — закричал, правда хрипло, сдавленно. Затоптался на месте, закружился, брызгая во все стороны кровью, словно адский садовый опрыскиватель. Но в вытаращенных глазах уже потянула сизая пелена. Скоро уже, скоро.

Кричать не надо было. Тимуровская команда и так на подходе, четвертый этаж всего-то. Я свесился с поручней, дал очередью наугад. Заорали недовольные, заматерились, огрызнулись в ответ одиночными.

Все, жопа вареньицу с огурчиками.

Оттолкнув пошатывающегося «донора», подобрав его ПМ, взлетаю по ступеням наверх. Пятый, шестой, есть время, пока они там на своих насмотрятся. Да и осторожничать будут, я же обозначил свои возможности. Три трупа (в прошлом вооруженных!) как награды на подушечках. Не шути со мной, кто бы ты там ни был.

На седьмом сворачиваю направо — в квартиру над Узелковой, где и размеры встречать гостей позволяют, и компоновка знакомая.

Дверь закрыта, но заперта ли? Сбавив ход и на слух определив расстояние от погони, я надавливаю на ручку. Есть секунд десять, но… заперто. Да не гоните! После двух волн мародерств да и заперто? Где тогда следы неосуществленного взлома? Толкаю обшитую черным дерматином дверь плечом. Мертво. Еще раз. Затем с ноги. Блин, так и до истерики недалече.

И тут: бабах!!! Я как раз отступил на шаг, чтоб еще раз попробовать с ноги. В двери дыра — хоть голову просовывай, щепки полетели вперед как конфетти из хлопушки. Стой я прямо перед дверью — и привет предкам.

Наклоняюсь, заглядываю в дырень. Сидит дедуля перед дверью, седой, бородатый, на инвалидной коляске, в руках держит горизонтальную курковку.

— А-ну кыш отсюда, бесята! — со слюной сквозь плотно сжатые зубы.

Бесята…

На ощупь пробую ручку соседней двери. Мало места, но не выбирать — скрылся в однокомнатке, как раз когда на площадку полетел темный, тугой сверток. По форме словно пакет, в которых хранят кровь.

Взрывпакет — вообще-то смешная взрывчатка, главный эффект разве в непродолжительном ошарашивании. Но если сделана умело, из подходящих компонентов и брошена в подъезде, то может иметь место и легкая контузия.

Впрочем, меня миновало. Хоть и грохнуло так, что стены задрожали и в ушах заложило. Стало быть, умелый делал. А это плюс один к их знаниям.

Шум, топот. В ответ два выстрела из дробаша, почти одновременно. Значит, дедульку не оглушило или, может, глухого нельзя оглушить? В ответ одиночными: бах! Бах! Затем очередью, пули со свистом дырявили дерматиновую отделку. Не зацепили, слышу как с характерным пустым звуком ударились об пол две гильзы.

Да может?.. На сторону света внезапно стал еще один престарелый воин? Глядишь, так и вовсе без меня обойдется. Пройдусь лишь потом, «грибочки» соберу, что там у кого имеется. Идеальный, блин, расклад.

А снаружи крики, захлебывание, шуршание, будто волокут кого вдоль по стене. Только чего-то дедульки не слышно. Что там моя дробовая артиллерия? Жив-не?

— Бес-сята, — слышу злобный шепот.

Так ржать стало охота, сдерживаться сил нет. Это ж надо, старичок с двустволкой отряд уделал. Даже если не весь — мне бы так в его годы. А те типа в С.В.А.Т. сыграть решили: взрывпакет бросили (файр ин а хоул!) и потом небось открыто повалили, врасплох Салмана брать. Открыть бы дверь да добавить, если кому мало показалось, но подожду пока. Тем более, секундомер вродь как остановился.

Воет один за стеной, как-то как песню запевает: ааааа-га-га-га-сука! И затем по новой: ааааа-га-га-га-су-ка! Еще кто-то всхлипывает, да так жалостно, что хочется выйти его утешить, глупого-безрассудного. Ну чего ж полез, дубинушка ты пустоголовая? Вот теперь и ходи, как дурак, с щепотью дроби в паху.

Только затихло — бабах!!! Еще один взрывпакет! Гораздо ближе, под самую дверь старичку кинули. Спешный топот, крики. Выстрел из дробовика, но, видимо, мимо цели — никто не завопил от боли. Короткая автоматная очередь, заряд из второго ствола ушел в сторону, брызнуло стекло, хрипло ойкнул старик.

Все, миссия седовласого воина закончилась. Жаль. Дальше сам, Салман, сам.

Стрелка возобновила ход. Мысли потянулись за ней черным смерчем. В руках у меня остался лишь ПМ — с автоматом неудобно в узком коридорчике будет. Закинув «калаш» за спину, в безумии расширив глаза и громко засопев (да, я это от себя отметил!), я вырываюсь в дверь. Не хочу ждать, пока они меня найдут. Стреляю просто в мишени, не отличаю людей, не вижу их лиц и оружия. Этого всего для меня просто нет. Один в годах, плечистый, невысокий, ко мне повернут спиной. Пуля в затылок с полуметрового расстояния — не мастерство виртуоза. Упал. Секунда еще не закончилась. Другой молодой, руки свободны, вскинул ими, пока поворачивался. Как зомби хотел на меня пойти? Из небольшой черной дырки в височной области несильно брызнуло кровавым йогуртом. Парень пошатнулся, грохнулся, но я этого уже не видел. Двое лежали на площадке с противоположной стороны. Я поворачиваюсь к ним со скоростью волка в той давешней игре, где он яйца собирал. Как и предполагалось, один из них получил разряд дроби в брюхо, штаны окровавлены, в куртке десятка два мелких дырочек. Рентген не включай — каша в нутрях, однозначно не жилец. А другой, что носом хлюпал… чего-то не пойму я. Согнулся в три погибели, голову руками накрыл, уши прижал, качается взад-вперед, что та детская лошадь на пружине. Испугался, что ль?

— Не убивай, не убивай, не убивай…

Отодвигаю ногой «сайгу», принадлежавшую парню с дырявым брюхом, поворачиваюсь обратно. Дедок сидел по-прежнему в своем инвалидном кресле, только вперед наклонившись, «горизонталка» валялась у его ног, с кресла на пол тянулись густые маслянистые капли. Те двое с ранениями в голову сложились валетом у его двери.

Раненый затих, растянулся на боку, руки к животу прижал. Перестал завывать, успокоился, лишь лицо продолжало трястись в мелкой лихорадке. К запаху крови и пороха примешалась вонь пролитого желудочного сока.

— Поднимайся, — говорю я последнему, став над ним с ПМ Кажана (думаю, это жирдяя было поганяло, ему больше шло) в руке. — Живо давай.

Медленно, с опаской, весь трясясь от страха, он поднял на меня окровавленное лицо. С правой стороны, от губы и до уха, ему словно кожу сдернули. Ага, кажись, понял я. Старик тут ни при чем. Пацан, на вид четвертак годков, слишком рано дернулся. Угодил под свой же (или братюни вона лежащего) взрывпакет. Обожгло харю добротно, респект пиротехнику.

— Мессер? — словно не веря глазам, спросил он. В его взгляде вспыхнули фонари облегчения и надежды. — Ты, что ль?

Мессер… Да когда ж меня еще так называли? Лет десять назад. Когда в нашей нацистской шворе каждый придумывал себе броский и брутальный ник. Тех, кто знал мой позывной, я тоже обязан был знать.

Сгребаю обожженного за воротник, поднимаю, придавливаю локтем в горло к стене, ствол — в темя.

— Что ты сказал?

— Мессер, Глеб… — Он даже попытался улыбнуться. — Помнишь Славянское братство, Арийца — старшака вашего, Обера, Полицая?.. А я тебя сразу узнал. И эти твои, — он кивнул на мои ботинки, — «Доктор Мартенс», тоже узнал. Смотри, — он поднял ногу, и я отметил, что «мартенсы» у него новее и подошвы не так стесаны. — Я Фрайтер. Помнишь? Из «фирмы» Штабса.

— Из Штабсовых, говоришь? А сам старшак где? — пробиваю я его на подлинность.

— Дык ты чего, не знал? — Он, казалось бы, с удивлением покосился на все еще упертый ему в башку ствол. — Еще в две тысячи седьмом антифакеры грохнули. В Москве, он к своим так было подался. После его смерти наша «фирма» и расползлась кто куда…

Ну ориентируется, конечно, в вопросе, хоть ты меня и убей, не припомню я никакого Фрайтера. Хотя даже если б и помнил, то никаких радостных воспоминаний он во мне своим появлением не растопил. Зря полагает на то, что я его отпущу только из соображений когдатошнего единомыслия. Те времена давно сплыли, и совершенно никакой радости от встречи с представителем бывшей нацистской своры я, разумеется, не пережил. Скорее всего, грохну, как и остальных, бегущая строка ведь еще не исчезла — значит, все еще актуальна.

Почувствовал парень. Робкую полуулыбку с лица стянуло как бумажную обертку.

— Помнишь в две тысячи первом, апрель, когда вы с Арийцем и Славянским троих жидов из политеха отхерачили? — будто последнюю исповедь начал. — Один из них — Фельдман, одесский сам, помнишь? — вам тогда поклялся отомстить. У него батя был влиятельный, своя охранная фирма. Помнишь, как вам стрелу набили за автовокзалом? Вы пришли, а там рыл десять, качки е*учие. Славянский после того в «травму» попал, мозгами повредился, Арийцу челюсть в пяти местах, а тебя… Тебя помнишь, кто вытащил? — пауза. — Я, Мессер. Я тебя отволок; Штабс нас двоих прислал, но пацанчика, что со мной был, вырубили сразу. А я вытащил тебя тогда, и ты мне сказал…

«Ты мне брат по крови» — полыхнуло в голове.

— Ты мне брат по крови. Помнишь?

Сука!.. Твою! Твою! Твою!!! Это что, специально, Господи? Ты меня испытываешь? Отвечу ли я добром на добро? Вспомню ли я, что этот пацан меня тогда от смерти спас?

— Кто эти люди? — не отпуская ствол, но, черт бы меня побрал, с заметным потеплением в голосе спросил я.

— Это… мы все сидельцы. Я ведь тоже срок мотал. Ну так и остались, нормально. Сейчас Каталов, авторитетный, там крышует. «Доги» нас вербануть пробовали, хрен чего вышло. Так что… Может, уберешь пушку? По сумке хватаем и расходимся каждый в свою сторону. Я — ниче никому, что видел тебя. Идет?

— У тебя ствол есть?

— Есть, — кивнул он, покосился на мой ПМ. — Такой же. У нас там в оружейке таких много осталось.

— Давай, — я протянул к нему ладонь. — Отдам, когда расходиться будем. И не вздумай выкинуть чего, что было тогда — было тогда. Другое время, Фрайтер. Неверно дернешься, череп продырявлю.

На ладонь легла тяжелая рукоять. Забавно. Стало быть, пока я к деду заглядывал, он мог бы меня и подстрелить. Ясно, что не потому он этого не сделал, что разглядел бритый затылок под шапкой, а потому, что пережил мягкую форму контузии. Но все равно два пункта против одного: дважды от него зависело, жить мне или нет.

Ладно. Будем надеяться, я не ошибся. Опускаю ствол. Шмон по карманам усопших занимает минуты три. Раскрывать роток особо не на что: одна «ксюха», охотничий карабин СКС-МФ, одна «сайга» — беру только патроны, в железе дефицита нет. Поверху слегонца прошелся, не углубляясь. Некогда. Надо бы отсюда побыстрее смотаться, зимой люди в два раза быстрее бегут на звуки стрельбы. И без того, уверен, к дому уже потянулись местные аборигены.

Блин, как же жаль квартиру Узелкова.

— Вниз, — скомандовал, кивнув, чтоб Фрайтер пошел первым.

Толстяк Кажан уже околел, сидя у стены около лифтового углубления, как жертва какого-нибудь разбойного нападения девяностых. Его проверять даже неохота. Так, по-быстренькому, по верхним карманам пробил — пусто. У тощего на ступенях был запасной магазин в ПМ, правда, неполный.

Далее берем по сумке, я ту, что побольше, с вытяжной ручкой и на колесиках (проверил — сверху в кульках спагетти, рис, банка консервированной перловки), Фрайтер, соответственно, что осталось. Тяжелые, мать, чего они там нагрузили?! Кирпичи, что ль, под крупами? Иль слитки золотые?

— Ствол верни, — попросил он, когда за нами хлопнула входная дверь подъезда.

— На «крытку» пойдешь? — По большому счету, мне все равно, куда он пойдет, главное — знать направление.

Кивнул, посмотрел в ту сторону, где его дожидались мрачные, холодные стены казематов.

— Пока там кантуюсь. А чего, хавать дают, «доги» не напрягают, наряд вот раз в неделю. Жить можно. Если что, могу и за тебя…

— Нет, — обрезал я, — как-нибудь уж сам справлюсь. Держи.

Вернув ствол, вдруг захотелось на прощание пожать ему руку. Сложно отвыкнуть от древнего обычая, к которому прибегал каждый день десятки раз. Привет-привет, пока-пока, рукопожатие как необходимый жест. Кто не пользует — либо зазнавшийся козырек, либо банальная свинья. Рефлекс у меня и сейчас сработал, рука даже было дернулась, но — оп! — на место, несмиренная. Вместо рукопожатия — суровый, недоверчивый, сомневающийся взгляд, как красный сигнал светофора. Не шали, запрещено.

— Никому, понял? Сдашь…

— Да чего ты, Салман? — Кровь на правой половине лица на холоде потемнела, загустела. — Я ж сам при понятиях. Не сдам, братишка. Мамкой клянусь.

Никогда не думал, что смогу так ненавидеть снег. Отрада для детей, ничем не заменимая декорация для новогодних праздников и просто умиление, когда частички облаков сквозь решето просыпаются землю. Сейчас это было сущим проклятием.

Куда ни пойди, все равно что хлебные крохи за собой рассыпаешь. Падла, наблюдательному снег все расскажет: налегке ли тягач или с мешком на плечах; когда ушел, куда, с кем. И что главное — не денешься же никуда. По воздуху ж летать не будешь.

Если кто забыл, то снегоочистительные машины нонче не ездят, тротуары никто не чистит, бабы-дети-старики по домам сидят, а ходит только кто? Правильно, тягач ходит. И не просто ходит, а куда-то и по что-то. Пустым редко возвращается. На жизнь не жалуется, потому что знает: будет бесцельно ныть — ничего не возьмет. А ничего не возьмет, останутся голодными дети. Термин «добытчик» по отношению к трудоспособному мужику теперь употребляется не только как фигура речи. Он реально добытчик, на которого — так уж заведено в природе — охотятся другие добытчики.

К чему я все это? К тому, что за собой я на чертовом белом полотне оставляю не только следы «мартенсов», но и две дорожки колес. Пробовал сумку в руках нести — проваливаюсь в снег, да и об удобстве с мобильностью тогда нет речи. Просто проклятие какое-то.

Опустились сумерки. До дома ни много ни мало километра два. Нужно бы на хвост себя пробить.

Ускорив шаг, я сворачиваю за угол унылой пятиэтажки с разбитыми стеклами и спускаюсь в подвал. Двери заперты, но со второго толчка поддаются, распахнувшись внутрь. Не люблю подвалы, не люблю с того самого времени, как в юношестве приходилось там держать велосипед и каждый раз, беря его или ставя, перебарывать страх, но выбора особо нет. Нужно по срочняку проверить, не увязался ли кто.

Нагнув голову, прохожу вглубь длинного коридора. Подготавливаю автомат, но решаю, что пользовать его нужно в крайнем случае, когда стервятников окажется несколько. Сжимаю в руке подарочного «охотничка», кровь кажанская мешает лезвию блестеть.

Запах здесь, правда, — только сейчас заметил… Еп-тыть. Да и под ногами что-то путается. Шевелится… И пищит, чего сразу не расслышал.

Чиркаю зажигалкой, прикрывая тусклый огонек дрожащей от холода рукой.

Твою ж то мать! Ема, да здесь гребаное кладбище! Сука, сколько трупов… Скажи теперь, что юношеские страхи не материализуются. А я ведь всегда боялся в подвале именно на мертвяка нарваться!

Добрых полсотни человеческих тел валялись просто в проходе, небрежно закинутые сюда то ли халтурщиками-санитарами, то ли оставшимися после эвакуации людьми. Впрочем, и телами их назвать было сложно: после летнего кормления червей и насекомых, а теперь и мышей, накрывших их цельным, шевелящимся серым ковром, им больше подходило название «кости в клоках одежды». А еще я думаю, их тут было больше, раза в два больше. Света от прикрытой ладонью зажигалки было ничтожно мало, но и того хватило, дабы в полной мере ощутить себя гостем в преисподней. Видишь, даже мыши не разбегаются, они видят во мне свежую еду.

Как же не хотелось отпускать слабый огонек, теплящий ладонь, но пришлось. Пару минут, показавшихся едва ли не целым часом ожидания, я слышал мышиные восторги и недовольные фырканья, ощущал скреб когтистых лапок у себя на ботинках. Тут уже не до мнительности или психической стойкости, тут просто противно до сведения челюстей.

Но вот что меня в скорости утешило, так это то, что чутье волка еще не подводит. Говорю, чую хвост — знач, чую. Медленно так просовывается в подвал темная фигура, со стеной сливается. Умничек, поди, не из деревенских пнеголовых.

В левой руке у меня ПМ, в проход направленный, в правой — нож. Приоритет, разумеется, в тихом съеме. Но если у него вдруг фонарь есть, и он сейчас на меня посветит, то, конечно, придется, из ПМ угостить. Не думаю, что он фонарем воспользуется, скорее всего на звук пойдет, где-то ведь я должен перебирать свой взяток? Метра три между нами, а коридор тут всего один. Если не сдрейфит и не развернется, сам на меня выйдет.

Пошел, миленький, пошел. Тихо так, как привидение крадется. А фонарь-то, по ходу, имеется, потому как зашуршал по карманам, поклацал чем-то. Я двинулся на него в тот самый миг, когда крохотный диодовый фонарик выхватил из темноты шевелящиеся человеческие останки.

— Мессер…

Нож несколько раз вошел ему в подбрюшину, он сдавленно вскрикнул, не сопротивляясь повалился в мышиное море.

— Надо было тебя сразу валить, ведь знал, что пойдешь, — говорю, ища у него по рукам оружие. — У тебя это было в глазах написано. Чего, мало взятка показалось, а?

Подняв фонарик, я посветил ему в лицо. Плевок крови окрасил красным ему щеку, зубы, расширенные глаза дрожали внутри продавленных впадин.

— Я… — Он вытолкнул алый сгусток, попытался улыбнуться. — Мессер, вот ты… реально дурак, я же… к-коре-шиться тебе предложить хотел… Думал, на пару зас-с…сядем где-нибудь… А ты сразу… мне шутильник под ребра… Дур-рак, я же тебя спас т-тогда… — Он снова попытался улыбнуться. — А т-ты забыл. Сумка в семьдесят третьем дому, по Лерм… квартира пятьдесят два…

Он заглотнул воздух рывками, жадно, а выпустил медленно и обессиленно.

На этом для Фрайтера было все.

Благодарный друг Салман, по давнему знакомству, помог ему с эвакуацией.

Пистолета в руках я так и не обнаружил, оказалось, что он мирно торчал у него за поясом. Сзади. Доставать он его, по всей видимости, и не собирался.

Не знаю, как охарактеризовать то, что я сейчас чувствовал. Наверное, доминантным все же было желание выпить. Да чего там выпить — нажраться в свинью. Помогло ли бы, не знаю, но сейчас в бутылке финского «абсолюта», что валялась у меня дома, я видел некоторое свое избавление. Нажраться и вырубиться на сутки самое меньшее. Проснуться, снова нажраться и снова проспать сутки. Проделывать это до тех пор, пока, однажды проснувшись, не услышу снова голоса сотен прохожих за окном и шум машин. Пока снова не зазвонит телефон, а в розетке не появится электричество. Оно ведь так нам сейчас нужно… Заснуть и проснуться уже другим человеком, никогда не знавшим, что такое жизнь в изоляции… Хочется верить, что такое время когда-нибудь настанет.

Снова пошел снег. Я двигался по направлению к дому, мало заботясь о маяке, что оставался позади. Если кто надумает проведать меня, пойдя по моему следу, я буду готов его встретить. Каждого, кто поинтересуется, что я там наволок. Пусть даже не сомневаются. Уж коль я убиваю даже тех, кто идет ко мне безоружным, то что говорить о тех, кто направит на меня вилы?

До дома оставалось меньше пятисот метров, я практически уже вышел на условную прямую, когда услышал голоса. Откуда-то справа. Остановился, прислушался. Грубые мужские, настоятельно чего-то требующие, пацанячий просящий, женский звонкий.

Пользуясь прикрытием сгустившихся сумерек, я оставляю свою сумку за колесом армейского «ЗИЛа», усопшего вместе с черным, обгоревшим зданием, и перехожу улицу. Тихо, стараясь не скрипеть снегом, приближаюсь к углу детского магазина «Фея», откуда идут голоса.

Отсюда точнее не разобрать, но, думаю, картина у нас такая: эти две фигуры побольше — «доги», у них и железо в руках, если глаза не изменяют; напротив пацан с девчонкой, щуплые, ссутуленные. Между ними сумка, навроде моей, и черный прямоугольный предмет, типа коробок спичек, только раз в десять увеличенный.

— Пожалуйста, отпустите нас, итак наскребли, что могли. По Келецкой везде пусто, тягачи обнесли все квартиры в высотках…

— Тягачи… — захохотал первый «дог». — А ты типа хто, не тягач, шо ли? Типа свое манатье перевозишь, да? Эмигрант увидел мир?

— Короче, хорош тут лысого мучить, — рявкнул второй. — Сумки подняли — за нами пошли. И никакого базара, ясно? А то, ля, сейчас уложу тут обоих, на том и вся эта по*бень закончится. Усекли? Спрашиваю!

— Послушайте, — тонкий девичий голос, — нам кушать совсем нечего, а еще бабушка дома есть. Будьте людьми, пожалейте нас, оставьте хоть часть.

— Да оставлю я тебе часть, оставлю! Хватай сумку, говорю, и вперед топай. На базе разберемся что к чему.

— Мы же с голоду умрем, отпустите нас… Ну пожалуйста…

«Не вмешивайся, — говорю я себе. — Хватит на сегодня. Хорош. Довольно. Тут бы хоть свой взяток до дома донести без приключений».

Я уже развернулся, чтобы идти, когда услышал глухой удар, который не спутаешь ни с чем другим, и короткий женский взвизг. Девушка сидела на снегу, держалась рукой за челюсть. Над ней высился черный контур одного из «догов». Второй ударил парня сзади по ногам, и тот рухнул в снег.

— Хорош скулить, сука!

— Не, ну скажите, чо непонятного? Может, я неправильно выражаюсь, а? Повторяю последний раз — взяли свое барахло и шагаете впереди. И не мычать, сказал!

Мой ПМ уже направлен этому самому грозному в голову. Чуть подойти только надо. А выхожу я как революционер из толпы — уверенно, дерзко, будто за мной тысячи измученных, но не сломленных диктаторским «дожьим» порядком мстителей, — даже не знаю, откуда это во мне взялось. Кина голливудского когда-то пересмотрел, что ли?

«Доги», разумеется, на скрип снега отреагировали быстро. Обернулись, да не ожидали. Непуганые еще, чувствуют за собой силу стаи. Типа, кто б ты там ни был, лучше тебе пройти мимо. Дешевле обойдется.

А я не мимо, я как раз к вам.

Выстрел первый: «дог» клюнул головой, по инерции пули провернулся как сверло. Завизжала девушка. Выстрел второй: нет времени прицеливаться, а потому пуля влетает в грудь, по пути вжикнув по висящему на груди автомату и выкресав искру. Потом еще две, примерно туда же. Свалился второй, захрипел. Лежа весь утопленный в снегу, правую руку ко мне протянул. До глотки дотянуться пытался.

Парень к девушке — на четвереньках. Обнял, назад оттащил, на меня глаза вытаращил, дышит сбивчиво. Испугались.

— Бери, бери… — подняв руки, он кивнул на свой багаж. — Только не убивай. Пожалуйста, не убивай.

— Да хто ж убивать тя буде? — вспомнил я слова старого полицая из фильма «Свои», которого сыграл Ступка-старший.

«Коробок спичек», как я и думал, оказался металлической двадцатилитровой канистрой. Пошатал ею — заполненная примерно на три четверти.

— Это моя цена, — говорю. — А вы валите отсюда, да побыстрее, пока тут карусель не закружилась.

Отсоединив рожок (у «догов» был один автомат на двоих, у второго из кобуры торчал лишь ТТ без патронов; истратил уже на кого, гад?), я забираю канистру и по своим следам возвращаюсь к «ЗИЛу». Нелегко все это теперь будет дотарить до дома, но осилить эту пару кварталов уже обязан. Хоть там пожар, а дотащу.

Не, ну какого хера, а? За мной снова кто-то увязался. И похоже, не думал этого скрывать. На снежном полотне слишком хорошо был виден черный силуэт. Метров сто расстояние держит, по моим следам шагает.

Все, задолбало! Я бросаю багаж, оставив в руках один «калаш». Не, это же не день — сущее проклятие какое-то. Что за число сегодня, интересно? Надо бы отметить в календаре.

На колено становлюсь, откидываю приклад, упираю в плечо. Кто б ты там ни был — ты выбрал не тот маршрут, сучонок. Палец лег на крючок, темное пятно в разрезе целика. Снежинки равномерно ложатся на укороченный ствол.

Остановилось. Замерло.

— Не стреляйте, — донеслось оттуда писклявым девичьим голосом.

Твою… Ну не прав я? Не, надо было оставлять их на поживу «догам». Я чего, на доброго самаритянина похож, что ли? Чего они за мной тянутся? Фрайтер, девка эта, я что, на талисман, блин, похож? Вселяю веру в то, что передо мной, как перед иконой, мир стелется? Пули вражеские долетать не будут? Или «доги», как злые духи завороженного, обходить стороной начнут?

Автомат не убираю, но палец с крючка снял. Фигуры две идут с трудом попадая в намеченные мной продавлины. Желторотые птенчики, несмотря на то что обоим примерно по восемнадцать. Неприспособленные, мягкотелые заморыши, знавшие о жизни и любви из контактов и наивных вампирских саг, они либо перерастут себя, либо жизнь перерастет их.

— Стой там, — сказал я, когда им оставалось шагов пять. — Какого хера вам еще надо?

— Мы хотели бы, — заговорил парень, — если это возможно, вас как-нибудь отблагодарить… Если хотите…

Он замолкает, когда я подхожу к нему вплотную и смотрю на него сверху вниз. Примерно как танк смотрел бы на посмевшую встать на пути «таврию». Лицо парня, наверняка бывшего обычным студентом, поменялось. Как меняется, когда, стоя дома перед зеркалом, ты отрабатываешь сценарии подката к девушке на вечеринке, а когда подкатываешь в действительности, понимаешь, что все сделал, конечно же, не так. И выглядишь в ее глазах как минимум глупеньким, несмешным клоуном.

— Тебе чего, делать нечего? Или жить надоело?

— Мы просто подумали, что раз пришлось бы все это отдать тем людям, то лучше… мы поделимся едой с вами…

— Чего ты несешь? — Я перестаю в его глазах казаться добрым волшебником, он наверняка проклял себя за эту нелепую идею; нервно сглотнул, кадык запрыгал как на пружине. — Ты думаешь, что, если б я хотел делиться с вами, спрашивал бы разрешения? У тебя ствол-то хоть есть? Нож? Гвоздь? С чем ты ходишь? Да вы похожи на парочку обдолбавшихся туристов. Вы тупо не догоняете, что следующая встреча с «догами» наверняка станет для вас последней. Об этом лучше думай.

Я поворачиваюсь, чтобы идти. Дорожная сумка с канистрой меня заботят больше. Мне просто начинает казаться, что я никогда не донесу их до дома. Ну вот не донесу, и все. Обязательно произойдет что-то еще на этом говеном последнем отрезке пути.

— Мы просто хотели отблагодарить, — робко проговорил парень за спиной. — Если чего не так, простите…

Нет, ну не понимает он человеческого языка, а?

Я резко разворачиваюсь, сгребаю пухлый воротник его «коламбии» в кулак, наклоняю к себе. При этом ствол висящего у меня на шее «калаша» назидательно упирается уму в шею.

— Слушай сюда, дохлый. Мне все равно, что ты там хотел. Меня не заботит ни твоя жизнь, ни ее. Хочешь бесплатный совет? Забудь, на хрен, за слова «отблагодарить» и «пожалуйста». Они ни хера уже не значат. Запомни простые понятия. Чувствуешь, что должен, — просто отдавай; чувствуешь, что принадлежит тебе, — забирай. Есть другие претенденты — убирай. Нужно что-нибудь — плати, но только не говори этого гребаного «пожалуйста». Если кому понадобится тебя убить — убьет, хоть ты произнеси его тысячу раз. Усек?

Парень энергично заклевал головой.

— А коль так уж сильно хочешь отблагодарить — ладно. Пускай твоя девка у меня отсосет. Ну как, идет? — выждал короткую паузу. — Так я и думал. Валите отсюда на хер.

Отступаю задним ходом, не спуская с них глаз. Затем подбираю свою ношу (руки как раз немного отошли) и тащусь дальше на свою Первомайка-стрит. Сигнальная лампа в мозгу не приветствовала такой самонадеянности, как поворачиваться к кому-то спиной, но я знал — ложная тревога. От этих ждать западляны стоило не больше, чем от двух оставленных посредь улицы пекинесов.

Когда я свернул на свою улицу, мне казалось, что я как тот космический рейнджер, который преодолел три галактики, чтоб увидеть в иллюминаторе родную планету. В большинстве домов здесь пусто, а те, кто заняли соседские избы, меня знают. Не позарятся, можно расслабиться. Да и следов тут уже — вся улица протоптана, можно не запутывать и спокойно до дома дошагать.

Сосед дядя Коля, бывший моряк, на Северном флоте тридцать лет ходил в помощниках капитана эсминца, курил на пороге занятой им хибары. Он всегда курил, стоя в одной тельняшке. Толстый дядька, крепкий, пышные усы вокруг рта в форме подковы, руки в плечах громадные, мясистые. Мороз до тридцати, говаривал, не замечал. Классно ему.

— Здорово, Глеб, — приветственно кивнул он, подойдя к разделяющей домохозяйства ограде. — Ну что, взял чего?

— Здоров, дядь Коль, — говорю, закрыв за собой калитку. — Забрал. Бензы отлить?

— Не, есть еще. Батарейки, зараза, кончаются быстро. Не нарыскал?

— С батарейками туго. А у нас тут как, тихо все?

— Да куда там тихо, — устало ответил, затянулся. — Шныряют целый день, во все дворы заглядывают. «Доги»-уеги, всякой масти шатаются. Нужно искать другую точку, — говорит, качая головой. — Первомайская слишком обитаема. На днях с Нинкой переберемся где потише.

— Ясно. А «доги» чего, опять опись делают?

— Кто ж их знает, чего им неймется? Пришли, посмотрели, за оружие поспрошали по соседям, кто живет, где, и ушли. Зато шпану еле согнал с порога. Берут количеством, понимаешь? У самих рогатки, а на стволы лезут, ни хрена не боятся. Ей-богу, в следующий раз вмажу кому-то промеж бровей и не посмотрю, что малолетка.

На языке вертелось, что я уже давно не обращаю внимания на этот момент, но не хотелось лишний раз придавать своей мрачной тирании еще более черного оттенка. Не все могут пережить смерть ребенка, даже чужого.

— Хы, Глеб, к тебе, похоже, гости…

И чего меня в мороз кинуло? Нет, не такой, когда понимаешь, что тебе сзади ствол в затылок направляют. Другой какой-то, пацанячий еще, что ли, пережитый в далекой юности и уже хорошенько забытый. Я еще не повернулся, а уже знал, кого там увижу.

По ту сторону калитки стояла девушка, и десять из десяти, что я знал, кто она.

«Что ты здесь делаешь? Зачем пришла? Как нашла меня?» — все эти вопросы нагромоздились на краю моего разговорного органа, но так и не были озвучены из-за предварительного статуса на них: «дурацкие». Это все были глупые вопросы не ожидавшего, что ему пофартит снять клевую чиксу, ботана. А мне отчего-то совсем не хотелось казаться таким. Особенно после того, как обучал уму-разуму ее парня и казался в его глазах круче Стивена Сигала.

— Он мой брат… — сказала она, будто прочитав мои мысли.

Я открыл калитку и впустил ее в дом. Внутри было чертовски холодно. Все замерзло: вода, еда, кровать. Девушка была холодна. Я был холоден. У нее во рту было непривычно холодно. Но разрази меня гром, если когда-нибудь еще в моей жизни под утро в комнате было так жарко, как сегодня.

Это был один из тех дней, что запоминаются на всю жизнь.

Глава 9 Побег

27 октября 2015 г., 21.00

2 года 4 месяца после эвакуации

Нас накрыли.

Выбрали, в общем-то, идеальный момент, молодчаги. Мы с Руно как раз стволы опустили и друг в друга всматривались, будто сто лет не виделись.

Потому я особо и дернуться не успел, когда через черный выход в банк, как спущенные с цепей питбули, ворвались трое. Оружие у плеча на девяносто градусов, фонари с-под муфты стволов бьют яркими, слепящими лучами, движения точные, умелые. Работают слаженно: один остается на прикрытии у входа, идет замыкающим, первый держит на прицеле того, кто к нему лицом — Руно, второй — меня. Никакой излишней тупотни, не размахивают стволами, не подставляют друг другу под прицелы спины.

— Стоять! Не дергаться! Руки бросил! Ствол на землю!

Голос выставленный. Дай угадаю — «доги»? Причем не исподворотное рванье, которое к ним на службу поступило (Гремучего банды вроде), а реальные вояки. Или у каталовских, может, заимелись спецы по вооруженному разбою? При любом раскладе не юли, Салман, делай чего говорят, быть может, дешевле обойдется.

— Чего стоим?! Рылом в пол, сказал! — рявкнул второй, и тут же последовал удар в спину, стегнули словно плетью по ногам.

Шов дал о себе знать, полыхнуло в боку, мать родная. Но мозг (надо сей запчасти все-таки отдать должное) быстро переключил внимание на более приоритетные вопросы. Боль подождет, если есть шанс схлопотать пулю в затылок, верно?

— Приглашения ждешь?! Упор, ля, лежа, сказал! — А это уже не ко мне, зато есть возможность сблизиться. Руно ложится рядом, лицом к лицу. Да, все-таки симпатичная кошечка, хоть и сразу заметно, что не ручная-домашняя. Коготки небось наостренные, и в глазах ни намека на страх, растерянность или подавленность. А еще от нее хорошо пахнет. Интересно, чем штыняет сегодня от меня?

— Кто такие?! Че здесь шаримся?

Пробили по карманам, стянули мой тощий рюкзак, забрали нож.

— Я — Руно! — сквозь зубы прошипела она. — Скажи этому уроду, пусть уберет ствол.

Ого. Вот тебе и коготки. Однако…

Заминка у меня за спиной была насыщена шуршанием форменной одежды. Перекидывались на мигах? Все, точно не каталовские ребята, уровень сто процентов не тот.

— Руно — это что? — спросил тот же грубый командирский голос, но заметно поубавивший в требовательности. — И не дерзи, ясно тебе? Уберут, когда скажу. Отвечай на вопрос.

Девушка вздохнула, поджала губы.

— Руно — это позывной. Еще вопросы?

— А это что за чертила? — спросили тем же грубым голосом, имея в виду, я так понял, меня. — Откуда он тут взялся?

— Сам спроси. Он говорящий.

Старшой недовольно процедил сквозь зубы что-то нелитературное. Тем не менее от нее отошли, ствол убрали. Девушка поднялась на ноги, отряхнула одежду — армейские штаны в черно-серых пятнах камуфляжа, черную утепленную кенгурушку, — подняла с пола свой АК. При свете фонарей («доги» стволы поопустили, но все ж опасливо держали направленными в ее сторону) могу сказать точно одно: все-таки красивая она, блин. Ухоженная, аккуратная. Челка по самые глаза, подстрижена на удивление ровно; волосы ниже плеч, резинкой сзади собраны. Да уж, повезло кому-то за этот каштановый хвост лошадку погнуздать.

— Кто такой? — переадресовали вопрос мне. — Откуда?

— Командир, стоя удобней говорить. Может, я…

— А по печени если? — обрезали. — Кто прислал, отвечай.

Епт, ну и скажи, мил-человек Салман, оно тебе надо было??? Кто теперь на чьей стороне? И что ответить? Сказать, Жека такой-то прислал? А в каких они с ним были терках, знаешь? Друзья? Или, может, сподручники воровского авторитета Вертуна, крышующего «конфетку»? Хотя… так если посмотреть, то на щелбанов вертуновских не похожи. Больше на вояк, причем очень даже неплохо натасканных. Так все-таки «доги»? Да, скорей всего.

— Висельник один прислал, — сообщаю.

— Откуда ты его знал?

Девушка вздохнула, губы дугой выгнула, всем своим видом будто бы сказав: «Ну и тупые вы, мужики, ну и тупые». И знаете, хоть не люблю я слишком суровых баб (из-за того, что становятся они похожи на мужиков), ей шла эдакая легкая сердитость. Сразу обозначала в ней женщину с характером, боевитую, дерзкую, самостоятельную. Возможно, в прошлом военнослужащую (раз у нее есть позывной), девушку в форме, умевшую навести толк как в вопросах обращения с оружием, так и со своей моральной устойчивостью. Редкое сочетание слабого пола, но я оценил.

— Ты чего, тупишь, что ли? Или вопрос повторить?

— На рынке в одной очереди стояли, — отвечаю. — Там и сконтарились. Он мне сказал, где дешевле.

Пауза. Снова вояки переглянулись между собой.

— Передал что-нибудь?

— В кармане. Я встану?

— Пробуй. Только ствол оставь и не глупи, тягачок. Если тебе верил Жека, это не значит, что я верю.

Скрипя от боли в боку — ощущение было таким, будто порвались не только нити на шве, но и все ткани вплоть до пяток, — я поднялся на ноги. Щурясь от направленного в лицо света, достал из нычки тот самый ключ. Отдавая, почему-то пожалел, что не имею в кармане «эфки». Надо бы, в качестве сдерживающего элемента. Так бы колечко в зубы — раз, и точно имеется шанс целым выйти. А так уж хрен знать, чем все закончится.

— Он сказал от чего это? — совсем уж спокойным голосом спросил старшой.

Я помотал головой. Возникла нехорошая пауза. Один из фонарей погас, ствол вниз опустили, но командирский по-прежнему продолжал слепить, вынуждая щуриться и прикрываться ладонью.

— Запутал ты меня, тягачок. Раз знал, что петлянули Жеку, то на кой хер пришел? Маяк выставил. Ты ж ему, по ходу, уже ниче и не должен был. Или какой-то свой интерес во всем этом есть? Только не начинай соплить типа совесть, то-се. Ладно?

Задницей почувствовал — от того, что я сейчас скажу, зависит жить мне или нет. Хотелось бы обдумать хорошенько, что и как ответить, кинуть на весы всю ту информационную ветошь, что накопилась в голове, и тщательно взвесить. Поразмыслить над тем, что отбросить, где приврать и о чем лучше не вспоминать вообще. Только кто ж мне даст столько времени-то? И где гарантия, что, даже если я выдумаю себе лучшую легенду, они в нее поверят?

Поэтому я отвел взгляд в сторону и вниз, дабы свет не так резал в глаза, и ответил:

— А хрен его знает, командир. Сопли это для тебя или нет, а я обещал — вот и пришел. Жека, если что, жизнь мне спас. А еще мы оба — десантники. Что ж мне, взападляну было сходить сюда ради «голубого берета», тарелкой повертеть, что ли? Ну просил разыскать Руно, тяжело, что ли? Найди — передай, я передал. Все, что дальше, меня не волнует. Своих забот хватает. В общем, если это у тебя ко мне все, то, может, я пойду?

Свет, казалось, стал еще ярче. Или то на дворе пуще стемнело? Я поймал себя на мысли, что давно такого не испытывал. Будто на экзамене в школе, когда плел все, что знал и не знал, и вот теперь жду, думаю, прокатило ли? Хотя, по правде говоря, я ведь не лгал. Так что, коль случится оказия, пойду в котел вариться с чистой совестью. Ну относительно, конечно.

— Дерзкий, говоришь? Это хорошо. Зовут-то тебя как?

— Кто знает, Салманом кличут, — отвечаю, отметив, что этот вопрос есть бонус в мою сторону. — Имя Глеб.

— Винницкий сам?

— С Киевской я. Был когда-то.

Командир подумал.

— Значит, послушай меня, Глеб. Вариантов у нас тут с тобой не шибко много. По-хорошему, сам понимаешь, шлепнуть бы тебя не мешало, чтоб не балаболил лишнего. Нам бы тогда спокойнее жилось, да и тебе лишняя инфа в черепок не жала бы. С другой стороны, Жека был нашим другом. Если тебя в живых оставил и ключ доверил, хм… — командир качнул головой. — Хрен знает, может, и в натуре ты такой ответственный. По мне, так тоже на сволочь не похож. Ствол рабочий?

Я посмотрел на лежащего у ног «галиля».

— Дык чего ж не рабочий? А что, на службу зовешь, что ли?

— Да какая там служба? Просто, если тебя сейчас не грохнуть, то вариант только за собой тащить. Чтоб на виду был. По крайней мере пока мы тут дельце одно не закончим.

— Ты че, комбат? — удивился один из подчиненных.

— Отставить, — вполтона, но достаточно монолитным голосом велел тот и затем вновь переключился на меня. — Ну и поможешь заодно, лишний ствол не помешает. Да только учти, Глеб, я наемникам, даже таким покладистым как ты, доверяю не больше, чем самодельной гранате. Затылок твой у меня на прицеле, так что дурить не советую. Короче, если ты с нами, то подымай пушку и пошли, если нет — можешь попробовать свинтить. Может, и получится.

— Просто излучаешь оптимизм, — говорю, ощущая, что слова явно опережают мысли. — Насчет варианта — я оценил шикарный выбор между пулей в затылок и пулей в лоб. Только не говори, что это не так. Раз ты готов грохнуть меня только за то, что я принес сюда ключ, то нешто не грохнешь по завершении этого самого «дельца»? Свидетели тебе, что сейчас, что потом — один хрен не нужны. Так что если думаешь взять на понт батрака, чтоб отстреливался за мать родную, а потом отнулить его, чтоб не балаболил лишнего, то ничего не выйдет. Стал я тебе поперек горла — решай, чего мулю травить?

Да. Как бы дико это ни звучало, я был готов к исходу. И сердце мое ребра не прорывает, наоборот — спокойно, как море в штиль. Варяг… стало быть, и вправду недолго ждать нашей следующей встречи. Кажется, ты сказал: «Свидимся»? Наверное, в воду глядел. Вот только шанс помереть не как трус или западло, считаю, я, в отличие от тебя, заслужил.

— Аплодирую твоей храбрости, — без каких либо эмоций в голосе сказал командир. Ствол медленно, словно шлагбаум, поднялся и уперся мне чуть повыше кадыка. — Стойче, чем кажешься. Ладно. В порядке исключения, объясняю тебе, Глеб. Когда мы закончим «дело», будет все равно, что ты знаешь. Будь ты хоть трижды свидетелем-соучастником. Секешь? Нужны гарантии — мое слово и есть гарантия. Не веришь, упрашивать не стану. А вообще… — Он помолчал, заметно, что взвешивал весомое решение. — Можешь валить отсюда ко всем е*еням! Оставляешь все свое барахло здесь — и катись. Даже разбалаболишь если, то, сри черт те в душу, уже ничего не изменишь.

Он опустил ствол, и я, наконец, сквозь пузырящиеся перед глазами пятна, смог кое-как разглядеть его лицо. Суровое, с парой-тройкой шрамов, как и мое, в глубоко посаженных глазах мерцает холодный огонек, губы поджаты, крылатые брови в позиции сосредоточенности, на лбу взбугрилась толстая складка. Ему было под сорок, и он оказался ниже меня ростом. Зато с таким же лысым черепом, в отличие от чубатых подчиненных. Странно ли это, но в глазах его я прочел то же самое, что у Жеки в тот момент, когда впервые его увидел. Готовность совершить нечто такое, на что он не был запрограммирован. Что-то похожее на немой призыв к восстанию. Предупреждение о безвозвратности и масштабности грядущих действий и влекомых ими волнообразных последствий.

Значится, не в одиночках Жека диверсии проворачивал? Вояки с «конфетки», стало быть, огрызаться начали, свое вернуть хотят? Похвально, похвально. Только вот мне-то какая разница? Хотя подумать если… Армейцы — если речь, конечно, о людях вроде Жеки — народ, вызывающий у простолюдинов несравненно больше уважения, чем то отребье, что рулит делами на «конфетке» ныне. Особенно если в структуре поддерживается определенный режим, существуют четкие правила и вектор внешней политики не направлен на уничтожение всякого несогласного или непокорного. Например, как это успешно демонстрирует генерал Шушкин делами своего бастиона. И уважуха у него от тягача есть, и людей, желающих в ряды влиться, хватает. Если бы что-нибудь подобное случилось с «конфеткой», не проще ли бы нам всем тогда стало? Даже такой эгоист, как я, иногда способен думать об обществе — ведь внутрях иногда так же хочется перестать видеть в каждом случайном прохожем врага… А потому, пожалуй, не стоит так категорично насчет «разницы». Если чутье меня не обманывает, то она таки есть.

— Комба-ат… — растерянно протянул тот самый из подчиненных. В голосе бренчит образумление: мол, че делаешь, зачем маяка в живых оставляешь?

Но комбат никак не отреагировал. Он, как рентген, просвечивал в этот миг меня насквозь. И хоть ему пришлось смотреть на меня снизу вверх, сила его взгляда была таковой, что придавливала меня к земле подобно прессу.

«Вали, если надумал. Только не окажись бля*ью», — говорила за него образовавшаяся тишина.

— Может, уже хватит там любоваться друг другом?

Девушка, по жизни наверняка активная и энергичная, сдалась первой. Для нее эта затянувшаяся пауза, потеря драгоценного времени на такую ерунду, как убалтывание меня к содействию, казалась сущей пыткой. Возможно, она на месте кэпа не стала бы рассусоливать. Бах! — и готово. Или наоборот — послала бы к чертям, едва у нее оказался бы ключ. Или…

Свет был слишком ярким, но я увидел ее темный силуэт. Чертыхнувшись, она двинулась к черному ходу, дерзко взмахнув на прощание своим конским хвостом. Черт бы меня! Я ведь не пацанчик со скамьи школьной, чтоб за цыпами да на корточках. А сама мысль, что эта девушка сейчас раз и навсегда исчезнет с моего радара, — словно игла в задницу!

Кто такая? Зачем ей этот ключ? И вообще — что, твою мать, со мной такое???

— Я подниму? — спрашиваю, вопросительно поглядев на комбата. — Чего ему валяться?

Командир отступил на шаг назад.

— Только не забывай, Глеб, доверие на дороге не валяется. А поможешь ежели, в долгу не останемся. За это ручаюсь.

Нож вернули. Осмотрительными, недоверчивыми взглядами подчиненные угостили. Но в состав диверсионной группы все ж приняли. Комбат пропустил меня вперед, как и обещал — держа мой затылок под контролем.

Все это было бы терпимо — мы часто друг за другом приглядываем, когда соображаем дело на двоих или троих. Если бы только в этом заключались наши проблемы…

С улицы донесся приглушенный женский крик. Повернулись мы на звук как один. Комбат поднял согнутую в локте руку, кулак сжал.

— Тихо, не двигаться! — шепнул своим. — Трофим.

Боец обернулся на свое имя, комбат жестом указал ему в коридор. Другой рукой меня — рванувшего было за ним к выходу — за рукав поймал. Палец приложил к губам, в глазах — предельная настороженность.

— Подожди.

Названный Трофимом солдат выскользнул в проход, второй встал в дверном проеме, готовясь прикрывать сослуживца. Комбат меня за рукав вниз тянет, пригнись, мол, окна. Я послушался, но удержать себя на месте мне стоило больших усилий. Вся эта спецурская тактика мне показалась медлительной и излишне перестраховочной. Я бы так точно не делал бы. Тем временем комбат беззвучно переметнулся к стене, в окно украдкой выглянул.

Вернулся Трофим.

— Комбат… — В его глазах было нарисовано нечто неоднозначное между «у нас серьезная проблема» и «я же вам говорил!». — Она у них…

Чиста-пацанский говор снаружи выдал принадлежность «гостей» к казенным стенам:

— Э-э, петушочки на курятничке! Шо вы там, в очко гуляете? Хорош говномесить. Ну-ка, выходим по одному и пушонки свои ржавые на землю складываем. Цыпа ваша ствол мой жует. Посчитаю до трех: не выйдете — спущу ей в ротик. Дыра на затылке будет, прическа попортится.

Остальные засмеялись хором, поддержали оратора.

— Сколько их там? — шепотом спросил комбат.

— Десяток, — ответил Трофим. — Можно попробовать, — утвердительно кивнул на предполагающийся вопрос о возможности вступить в бой. — Но девка в зоне риска.

Комбат потратил всего несколько мгновений на обдумывание и принятие решения.

— Мы выходим, — громко сказал он, проигнорировав вопросительные взгляды подчиненных. Трофим громко выпустил пар ноздрями. — Не вздумайте чудить там чего. Слышите?

Полукругом рыл десять стояло, что называется на расстреле, прямо на площадке летнего кафе. Комбатовские, ясное дело, без фонарей, зато нас засветили, как медведей в цирке.

Вот что значит пожлобиться выставить караульного. Хотя если в отряде всего три человека…

Думается, что мы бы могли затеять с ними другой разговор, чай, комбат не призывник, шрамы не от бритья получил. Да и оружие мы исправно у плеча держим. Но… у них был козырь, который сразу бросался в глаза. Девушку с позывным Руно держали перед импровизированным строем: один — заломив ей руки за спину, второй — всунув ей в рот пистолет. Она не казалась испуганной, но уверенности нам это никак не прибавляло. Скорее злости.

Попалась, блин?! А не надо было фордыбениться, доказывать, что бабские нервы прочней капроновой нити. Вот и получилось!

— Назовись, кто говорит, — сказал комбат.

— Типа понятия чтешь? Шпыра говорит. Только в базар не уводи, исполняй шо сказано. Скажи шоб петушата стволы приземлили, если мозг курицы в цене.

— Послушай меня, Шпыра. — Комбат держался достаточно хладнокровно. — Ты прежде, чем пасть разевать, узнал бы на кого наехал? Может, с «конфетки» по казематам твоим с миномета шарахнуть, чтоб вежливости научился? Что скажешь? Или пусть сам Вертун на чифирок заглянет? Девушку отпусти, поговорим как мужчины.

— Да чо ты мне мажешь, служивый? — Судя по тону, не пробило Шпыру на измену. И это реально уже плохо. — За кого принимаешь? Этого вона, в «пятнах», — он кивнул на меня, имея в виду, наверное, камуфляж, — за ким лёвом хомутал? Я не подслухивал, но и ты не особо шептал, верно? Мутишь ты, мутишь чой-то, а? Вертуном прикрываешься? А пахан-то твой как, в нюхах, шо ты тут движуешь? Сдается мне, шо ни хрена. Так шо давай, не чепушись, ствол на землю, и отошел назад. И петушки твои за тобой.

— Выполняй, — тихим голосом сказал комбат и первым положил «калаш» на асфальт.

Эх, родные казематики. Всегда вы меня в гости звали, и я вот пришел. Уныло у вас здесь как-то, правда, скучно. Всех так встречали аль только меня?

Все же три часа отсиживания в холодной камере не прошли даром. Старлей Трофимов — тот самый, что забирал у меня нож, — несмотря на изначальное недоверие, многое прояснил. Даром что шепотом и при обилии отборного мата. Зато доходчиво.

Оказалось, комбата звали Юрий Коробов, раньше служил в учебном корпусе, в Десне, носил звание капитана и, соответственно, командовал отдельным специальным батальоном. Короб готовил салабонов для миротворческих миссий, в которых участвовала Украина. А когда потянул «африканец» и начались массовые беспорядки, его, как одного из немногих оставшихся на службе офицеров, прикомандировали в Винницу. С целью проведения отбора среди добровольцев из числа гражданских и их последующего обучения (стало быть, есть кого винить за набор в ряды «догов» черни беспризорной и зэчья, не пожелавшего под крышу к Каталову идти). Во что это все потом вылилось, хорошо известно.

Со слов Трофимова, Жека долгое время искал способ сбросить неправильных «догов» со счетов. Так чтоб раз и навсегда. Да только довериться было некому — вояки на базе уже ничем от гопоты беспринципной не отличаются. Превращаются в конченое быдло: убивать, грабить, трахать. И чем дальше, тем больше на гнойник бывший личный состав «конфетки» становился похож.

Сам Короб, старший летеха Трофимов, сержант Бакун, Жека и еще десятка два человек, что остались на «конфетке», — из числа несогласных. Тех, что в слив не пошли и с воровской отребью не слизались. Со слов Трофимова, Жека делился мыслями только с комбатом, остальные лишь догадывались — слишком высока ставка. Была и есть. Да и сейчас, от чего ключ, они так и не знают, а о роли в Жекином задуме девушки ни сном ни духом, как говорится. Просто Коробову верят — и они, и те несогласные, что остались на базе. Комбат для них всех в авторитете, служили вместе в Десне, где-то в миссии за бугром бывали. Потому и доверяют.

Любопытно, конечно, что за цацка эта Руно и что за дельце. Но, как оказалось, может, это и к лучшему, что Жека скрытничал. Парней-то допрашивать наверняка станут, вона Короба более полутора часов держат. Мало ли что они выдать могут, не зря же вели отдельно от комбата?

Одним словом, к чему-то мы идем. А вот к чему именно…

Девушку бросили к нам минут через сорок. Взбудораженную, разъяренную, похожую на медведицу, у которой похитили медвежат. Если б не связанные за спиной руки, казалось, она набросилась бы на приведшего ее быка-конвоира. Став посреди камеры, наискось разделенной полоской света, она будто бы выбирала кому из нас троих первому врезать берцем по зубам. Ее лицо накрывала тень, но, тем не менее, предчувствие было таким, будто целится она именно в мою небритую харю.

— Петушочки, на выход, — приказали гнусавым, прокуренным басом.

К числу обозначенной категории людей мы себя, естественно, не относили, а потому команда конвоира оставалась без выполнения. Какое-то время.

— Ошибся дверью, урка, — ответил сержант Бакун, и мне почему-то показалось, что зря это он. Не хочешь считаться петухом — не отзывайся, но хамить человеку с оружием, для которого грохнуть тебя, что мимо писсуара сходить… Ну хрен знает, ежели честно.

Громадина с ментовской дубинкой в руке второй раз не повторял. Вломившись в камеру, он отбросил девушку на стену и, замахнувшись, ударил сержанта по голове. Тот только и успел, что выпростать в защитном рефлексе руки. Конечно, это была тщетная попытка. Все равно, что выставить на пути поезда знак «стоп» и надеяться, что он его остановит. Лейтенант вскочил на ноги, попробовал оттолкнуть здоровяка, но этим лишь переключил его внимание на себя. Твердый резиновый жезл опустился ему на спину раз пять, затем еще два удара пришлось по спине Бакуна. Остановил здоровяка лишь его кореш, когда он вознамерился хлобыстнуть сержанта по лицу еще раз.

— Хорош, не переусердствуй. А вы — бегом, сказал! — рявкнул он.

Мы поднялись, Трофимов помог тяжело дышавшему сослуживцу удержаться на ногах. Две кровавые струйки сбежали вниз по лицу, в глазах возникла размытость, как бывает от легкой стадии опьянения.

— Ты оставайся, — здоровяк ткнул в меня ментовской дубинкой. — Хуле с тебя толку.

Когда лязгнула массивная металлическая дверь, в камере снова стало темно. Через щель в неплотно прикрытой «кормушке» внутрь камеры проникало лишь тусклое оранжевое мерцание, достаточное чтобы отличать предметы от серых стен.

— Цела? — спрашиваю.

— Целей не была. Развяжи.

Приблизившись к ней сзади, я не мог не почувствовать, как дернулось у меня в штанах. Тут бы хоть по заднице ладонью хлопнуть, все ж сдачи не даст. Но, вовремя вспомнив выражение ее глаз, почему-то вызвавшее ассоциацию с разъяренной медведицей, решил пока не рисковать. Тем более узел на руках у нее затянут туго, вязали будто действительно боялись, что глаза выдерет.

— Слышь, а кто такой Чирик? — спрашиваю, на ощупь пытаясь отыскать концы веревки. — По ходу, он здешний. Должен был сказать мне, где тебя искать.

Честно говоря, я потому и спокойный такой до сих пор, что где-то в душе надеюсь на халяву вопрос решить.

— Меня не надо искать, — ответила она. — Я сама нахожу кого нужно. Не заметил?

— Послушай, — я оставил узел, повернул девушку к себе лицом, — вообще-то я по-нормальному с тобой говорить пытаюсь. Чего бухтишь?

— Бухтишь… Он брат мой двоюродный. А по совместительству «договской» информатор, его Жека с Коробовым здесь стукачом поставили. Он и маякнул Коробу, что кто-то сигнал подает. А мне о том, что ты тарелкой вертел, один наш общий знакомый шепнул. Надеюсь, понимаешь, о ком речь?

Призрак.

— Все, узнал, чего хотел? Развяжи теперь.

Она повернулась ко мне спиной, и я снова поймал тот же импульс снизу. Да, давненько не попадалась мне такая бойкая и притязательная. Шлюхи из «Дома на углу», которым заведовал сутенер по прозвищу Кот, невзирая на стаж, не обладали и долей шарма, которым магнитила к себе эта девушка. Кстати…

— Зовут-то тебя хоть как?

Она ответила не сразу. Выдержала, как это им — феминам — подобает, интригующую, или как там ее еще назвать, паузу. В какой-нибудь иной ситуации, возможно, предложила бы угадать с трех попыток. Типа, у меня тогда появился бы шанс сыграть в Нострадамуса.

— Ольга. А что?

— Приятно, — я умышленно кашлянул. — Познакомиться. Меня Глеб, если что.

— Это я уже слышала. Скажи лучше, за ким чертом ты ввязался в эту историю? Надо было уходить, пока такая возможность была.

— А чего за «ким»? Может, за «кой»? Надеюсь, у тебя вакантно? — напрямую спросил я.

Веревки упали на пол, и она тут же повернулась ко мне лицом. Слегка наклонив набок голову, будто бы сомневаясь, что правильно расслышала, она свела брови к переносице и уставилась на меня. Шпилила пристальным взглядом, будто я спросил ее невесть о чем.

— А это тебе еще для чего? — Ее брови подскочили, на губах появилась кривая ложная улыбка. — К себе, может, пригласить хочешь? Носки стирать некому, что ли? Или в батарею совать надоело?

— Да не. Просто мы тут в камере двое. Мало ли что может случиться. Чтоб муж ревнивый потом за мной не сбегался.

— Оу. Так вот за что ты боишься. «Случиться», значит? Ладно, я не буду мешать тебе фантазировать. Ты же привык делать это наедине, верно? Я отвернусь, если что.

— Ну отвернись. Руки на стену и попу ко мне. Так тоже пойдет.

— Мм, так ты типа умелец со всех сторон? А справишься, тягачок?

— Да вот. Как раз и убедишься.

— У-у, а это было уже страшно. Красная шапочка вся дрожит при виде волка. Что ж он с ней сделает?

Как я уже упоминал при раскладе примерно сходном, есть момент, при наступлении которого нужно действовать. Не отвечать дерзостью в ответ, а именно действовать. Если не пораженно отползать с поджатым хвостом, то хотя бы встать на ноги. Ага, как тот заяц, по которому волк в небезызвестном мультфильме начал шахматными фигурами шпулять. Продемонстрируй намерение, подымись и будь готов к дальнейшим действиям, иначе с высоты еще больнее падать.

Я вдавил ее собой в стену. Вроде как машину при краш-тесте. От неожиданности или боли Оля сдавленно вскрикнула. Ее каштановый хвост враз оказался намотанным на мою руку. Издав утробный гул, прошедший через ноздри, я оттянул ее голову назад и вниз. Не давая высвободиться, наклонился к ней и впился в ее пухлые губы. К маниакально-страстному ощущению, возникшему от прикосновения к ее устам, добавился солоноватый привкус крови. В одночасье щеку и шею обожгло — как тигр лапой провел. Удар коленом, что должен был расшибить во мне мужское начало, пришелся по внутренней части бедра. Спасло, лишь что не оказалось места для размаха. Хвост ее ни на секунду из руки не выпустил.

Она отбивалась достойно, колошматила меня кулаками по спине, пару раз угодила по лицу. Странная вещь, обычно, когда попадаешь в аварию, мозг просто отключает записывающую функцию — не помнишь потом ничего, из глубин памяти в хаотическом порядке выныривают лишь обрывистые фрагменты разной продолжительности. Когда творишь что-нибудь под адреналином — происходит то же самое. Но в сей раз я превратился в некое устройство, которое улавливало абсолютно все: от шорохов под подошвами моих «мартенсов», минуя частое и громкое Ольгино дыхание, разнобойный стук сердец и заканчивая хохотом каталовских отморозков где-то на другом конце вселенной. Я увидел, заметил и проанализировал все до мельчайших подробностей, но в основном ее глаза. Как меняется их выражение с крайне возмущенного, окунутого в темный соус злобы и отвращения, в… мстительный? Отвечающий той же монетой.

Спустя всего пару секунд потребность в насильном ее удержании отпала. Напрасные попытки отбиться обессилели, пружинный стержень в ней перестал стремиться встать в исходное положение. И язык ее, наконец проникший ко мне в рот, оживал там, становился смелей, обретал игривость и азарт.

Дышала она громко, часто, ее упругая грудь под моей рукой вскакивала и опускалась с четко определенной частотой, будто изнутри ее толкала мощная помпа. Она втягивала мои губы в себя с такой силой, что мне стало до умопомрачения любопытно, что же она вытворяет с кой-чем другим. Хотелось этого уже прямо здесь. Сейчас. Почему бы и нет? Поставить ее на колени и — как следует, не сматывая с руки ее ухоженные каштановые волосы! А затем уложить и прямо на этом бетонном полу, до онемения конечностей…

Мне показалось, будто бы она этого хотела сама. Возможно, даже больше, чем я.

Но металлический скрежет сзади сработал как вой сирены посреди тихой ночи. Вмиг расцепившись, мы, должно быть, выглядели так, будто нас на самом горячем месте застукал ее отец.

Кто-то приоткрыл «кормушку» и заглянул внутрь. На захудалом, морщинистом лице сквознуло непонимание и даже (хотя с какого это перепугу?) гадливость. Будто он застукал за этим делом скрипящих костями стариков. Уж не знаю насчет себя, может, во мне больше искрился гнев за неуместное вмешательство, но на лице Ольги было написано: «Отрицаю! Ничего не было!» Стандарт для девок, правда? Или, может, энергетика стен на нее так повлияла?

— Олька, блин, — возмущенно прошипел смотритель. — Вы чего там творите? Делать больше нечего, что ли? Нашли время.

— Руслан, — она оттолкнула меня с пути, рывком приблизилась к двери. — Ты сможешь нас вытащить?

— Да вы офонарели вообще, — он с опаской посмотрел сначала в один конец коридора, затем в другой. — Какого гоблина вы начали там с капитаном мазами равняться? Ништяковей места не было?

— «Мы», да, — раздосадованно кивнула Ольга. — Это Коробову, которого ты поспешил осведомить, захотелось в штурмовика поиграть. Допрос затеял, потом добровольцев нанимал. — Она облизнула прокушенную губу, положила обе руки на дверь, наклонилась к «кормушке»: — Ну так что, братец? Вытащить сможешь?

— Вытащить. Каталов сейчас бойцов этих допрашивает, хрен знает, что они ему начешут! Тут сам на измене весь, не знаешь, что дальше будет. Сдадут — писец мне.

— Не сдадут, — заверила Ольга. — Не совсем идиоты же.

— Да ладно. Они чо, именем Ленина поклялись, может? Пальцы отрезать будут — всех засветят.

Чирик помялся с ноги на ногу, почесал затылок.

— За тебя, если что, попробую потереть, а остальные, — он кинул в меня все тем же презренным взглядом, — нехай сами думают. Гопота, блин, попались, что сурки.

— Да не надо за меня тереть, — качнула она подбородком. — Дверь открыть можешь?

Чирик снова метнул шальной взгляд в оба конца коридора, затем раз пять в приступе слепого бешенства ударил себя двумя пальцами (как крестящийся католик) в висок.

— Ты смыслишь вообще, о чем гудишь, сестренка?! — С вытаращенными глазами он напоминал мне Рябу, когда тот нервничал. Причем у этого так же само: один становился размером больше и более выпучивался. — Два десятка х*ёв на вахте! И одно окно отсюда. Тут загребут если — черепа вскроют. И тогда уже никто не отмажет…

— Дверь открыть сможешь? — не церемонясь, вмешался в семейные разборки я. — Остальное — не твоя забота…

Трофимова с Бакуном привели минут через десять. Бросили, как два мешка, прямо у входа. Ногами перевернули, чтоб лежали лицом вверх, здоровяк-конвоир сплюнул лейтенанту на грудь, оглядел нас с Олей презрительным оком.

— Шо, жаришь ее тут? — Блеснув крупными желтыми зубами, он задержал взгляд на выглядевшей действительно будто ее только что отымели Ольге, почесал мотню. — Поделишься, если шо, а? — Хохотнул, лязгая дверью, и добавил, уже будучи с той стороны: — Да куда денешься, поделишься.

Мы помогли парням подняться и сесть. Да уж, отметелили их что надо. Бакун выглядел как с креста снятый, кровью харкал, потроха, верняк, не на месте. Лейтенант выглядел поцелее. Ему, естественно, тоже досталось, но, видать, больше кололи Бакуна. У зэков на это чутье развито — они лучше всякого мента определяют слабое звено и бьют именно по нему, чтоб разорвать цепь. Тут дело даже не в том, что Бакун имел низшее звание, он выглядел как обычный доморощенный парниша. Нет, не шалопут, не вконтактный задрот, по телосложению не слизень — крепкий, кряжистый, но… В лице есть что-то доброе. Такой поднимет котенка и найдет для него место за пазухой, в то время как Трофимов пройдет мимо, а кто-нибудь вроде меня — поднимет с ноги на воздух. И именно по этому критерию его определили в идеальные «языки». Небось рассказал что-то? А ведь хорошо, что Короб своих подчиненных на дистанции держал. Вот и пригодилось. Наверное, сам рад, что в курс их не ввел. Все ж теперь спокойнее дышится.

Когда сержант, наконец, отрубился, оттащенный нами в дальний конец камеры, мы с лейтенантом присели у той же стены, закурили — на диво, каталовские не отобрали у него сигареты. Ольга стояла чуть поодаль, опершись спиной на стену и скрестив руки на груди.

— Как он там? — спрашиваю. — Не зазвенел?

— Не-ет, — качнул головой Трофимов. — Антоха, даже если б знал чего — хрен бы выложил. У него с этим тварьем личное. Он скорее подохнет, чем им прислужится.

«Ну это дело такое, — думаю. — Подохнет-то, может, и подохнет. А сунут ржавый гвоздь в головку, расскажет, где у мамки родинка. Сейчас ведь только антракт, отпускать-то они нас хренушки собираются. Еще раз на допрос потянут под утро, как раз когда организм пребывает на пике расслабленности. По себе зэчье знает, многие годами проходили через это. А коль вояки еще не заговорят, то на измор возьмут. Неслучайно Ольгу здесь оставили — с целью предел ее психологической устойчивости приблизить и нервные струны подрезать. Когда три дня парашу не вынесут, она сама к ним попросится. А мы тут, наверное, к тому времени уже глотки друг другу перегрызем».

Ну это при худшем раскладе. У нас ведь имелся козырь в рукаве, который если не ссыканет в кеды и сдвинет засов, то кто знает?..

— Уйти он сможет?

— В каком смысле «уйти»? — повернул ко мне голову Трофимов.

— В прямом. Если бежать придется. Короба где держат?

— На нарика этого рассчитываешь? — поняв о чем речь, грустно улыбнулся лейтенант. — Не в обиду, сестренка, — поглядел на оставшуюся неподвижно стоять Ольгу. — Забудь, Салман. Даже если он и откроет, то бежать отсюда нереально. Узкие коридоры, решетки на замках, лязгают что проклятые, по тихой не откроешь. Акустика тут будь здоров. Если ты в курсе, мы в позапрошлом году их пробовали взять, обурели они тогда до предела. Мы сюда пару «бэшек» подтянули, пулеметчиков взяли. Думали, хули тут у них: «макаровы» да эскаэсы, броников один на десять рыл. Думаешь, взяли? В этих коридорах три отряда по восемь человек полегло. И если б только наемники. Кадровые офицеры, командиры отделений, опытные, обученные. Их почти голыми руками тут уделали, заточками порезали.

— Послушай, как тебя зовут? — чувствуя, что еще немного, и его слова убьют во мне всякий оптимизм, спрашиваю я.

— Серегой зовут.

— Послушай вот, Серега. Я когда говорил «уйти», уже об этом всем подумал. Отряды-то отряды. Дело в другом. У вас там, в «догах», в основном…

— Мы не «доги», — покосился на меня Трофимов, кровь у него на лбу засохла и стала напоминать потрескавшуюся штукатурку. — Я в разведполку спецназа замкомандира роты был. И ни о каких «догах» никогда не слышал.

— Да не о том я. У вас там, в «д…», — чуть не сорвалось вновь. — В основном — кто? «Вованы», пехтура, сверчки из нацгвардии, рядовой состав? Это если не считать наемный сброд. А тебя же Короб, говоришь, готовил? Так к чему готовил, Серега? Из блиндажа гранатами кидаться? Или, может, с плена уходить и комбата, если что, вытащить? Знаешь, что эти уроды с пленными делают? Слыхивал, чтоб отпускали кого-нибудь? Ваши на фонарях вешают, а эти — гирлянды из черепов вдоль казематных стен растягивают. Думаешь, тебя отпустят? Даже если кто из ваших, с «конфетки», замечется, Каталов им сразу выложит, за что вас взял. Я-то такое дело, меня даже, как видишь, на допрос не берут, а вот с вами что будет… Подумай, Серега, подумай. Отпускать нас не будут. Надо пробовать свалить.

— Знать бы хоть цену всей этой мутки, — с оттенком сожаления в голосе сказал лейтенант. — Может, прояснишь что? — поднял он глаза на девушку.

Я также посмотрел на Ольгу. Задержал на ней взгляд дольше, чем это было необходимо, чтоб понять, что она не ответит. Проигнорировала, всем своим видом показала, как достали ее подобного рода вопросы.

— Не скажет, — констатировал, махнув рукой, Сергей. — Уж если нам Короб не рассказал, значит, что-то действительно охренеть какое секретное.

— Намекни хоть, оно того стоит? — не переставая пялиться на нее, спросил я.

— Для него — да, — всматриваясь в определенную точку перед собой, ответила она. — Для тебя — не знаю. Но ты ведь не ради того же, что и они, согласился, ага? — Поймала меня хитрым и одновременно каким-то демонически-обольщающим взглядом. — Так что, если я правильно все поняла, то для тебя тоже. Имеет смысл.

— Что ж ты такого умеешь-то, а? — Лейтенант поднялся на ноги, подошел к Ольге. — Может, ты ведьма какая-то? Порчу на все это шобло навести можешь? Или гипнозом владеешь? Прикажешь им со стен прыгнуть? Чего ради с тобой возиться, как с цацкой? Это же из-за тебя нас сюда заперли! — Опа. А это уже звучало не совсем дружелюбно. Похоже, лейтенант нашел-таки виновного. — Если б психи свои не показывала, в лапы бы к этим гориллам не попала!

— Что…

— А Короб тоже: выполняй. Какого хера выполнять? Валить их надо было. Убили б — хрен с ним. Так нет же — куда ж тут стрелять? Куколку нашу могло задеть!

— Что?! — Ольга отпрянула от стены, руки как-то по-пацанячьи назад отвела. — Из-за меня?! Тогда какого хера вы там свое гребаное шоу устроили? Ты же первый орал так, что тебя на Вишенке было слышно. Я потому и ушла, что на твой ор мог набежать кто угодно! Разведчик, ля! Тебе в песочнице в разведку ходить!

— Что ты сказала? — Старлей положил руку ей на плечо, сгреб ткань в кулак.

— Серега. — Я попытался втесаться между ними и был готов блокировать его на тот случай, если он вздумает ее стукнуть (а это ведь в наше время запросто, я же сам был на пределе совсем недавно). — Хорош. Успокойся.

— А у тебя что, со слухом проблемы, коммандос? — продолжала язвить Ольга. — Понятно тогда, почему ты так орал. Не зря петушком назвали.

«Ударит, — мелькнуло в голове. — Теперь точно ударит».

— Серег…

Хук полетел справа. Свободная его рука мелькнула у меня над головой. Оттолкнул я старлея как раз в тот момент, когда его кулак должен был достичь цели. Он встал посреди камеры: натужно сопит, ноздри раздуты, глаза вытаращены, голова вперед наклонена, руки дугами — словно букву «Ф» изображал. Бывалым объяснять не надо, что это не просто стойка, это как удар в гонг, означающий начало боя. Остановить человека в таком состоянии может разве что разверзнувшаяся под ногами земля.

— Успокойся, — я протянул к нему пятерню, хоть особо на позитивный исход не рассчитывал. — Не надо все усложнять. Слышишь?

Он сделал шаг и оказался со мной лицом к лицу, между лбами не всякая муха пролетела бы. Наклонил голову, так чтоб видеть Олю.

— Еще один звук, сука, — он направил в девушку за моей спиной указательный палец, — обоих тут загашу. Понятно? — выровнял голову, заглянул мне в глаза. — А ты еще раз попробуй такое повторить, защитничек, ля! Будь ее воля, она бы пришила тебя еще там, сразу. Адвокат тут нашелся.

Видать, наверху наши ангелы-хранители дрались, что нас тут миновало. Я не то чтобы особо стреманулся, но, положа руку на сердце, все ж не хотелось, имея залатанный бок, затевать драку со спецназовцем. Равно как и обретать в этом каменном аквариуме еще одного врага. Пусть остынет немного, поуспокоится, поговорим тогда.

Убедившись, что Трофимов отошел на безопасное расстояние и принял окончательное решение не причинять нам телесных повреждений, я повернулся к Ольге. Порази меня двести двадцать, если выглядела она хоть чуть обеспокоенно или хоть мелькнуло в глазах сожаление о содеянном. Ее будто бы насмешило то, что только что произошло. Как если бы ее от внешнего мира ограждало пуленепробиваемое стекло. И попытка Трофимова ее ударить закончилась бы поломанной кистью разведчика. Иначе я совсем ее не понимал. Может, она не совсем дружит с головой?

— Зачем ты так? — спрашиваю так же, шепотом.

Она наклоняется ко мне, прикасается губами к моему надорванному в давних драках уху.

— Ну ты ведь защитил бы меня, а, Глебушек? — Ее язык скользнул по внешнему ободку ушной раковины.

Теперь намек на улыбку возник на моем лице. Ах ты ж, блин… Испытывать меня? Ну ладно. Ла-а-адно.

Сержант Бакун пришел в себя где-то около часа ночи. До состояния идеальной бойцовской формы ему еще было далеко, но и на сдувшегося тюфяка он не был похож. Еще повоюет, несмотря на то что отделали его кирзачами нещадно.

Засов на дверях скрипнул в час тридцать. Вот он какой, Чирик. Худой, как щепка, ссутуленный, горбатый, на темном лице грубые складки — вокруг рта сложены ровно как парные кавычки, — вытянутая огурцеобразная голова, казалось, с трудом удерживалась на тонкой шее. На вид так старше Ольги минимум лет на десять, а то и больше. Жизнью небось побитый по самое не хочу.

По его лицу было легко прочесть, что решение далось ему с трудом. Скорее, не далось бы вообще, не подумай он в последний момент о сестре.

— Минут сорок есть, в полвторого смена постов, по любасу кто-то подкатит сканернуть вас, — сообщил он.

— Чего это вы тут мутите, пацаны? — морщась, держа ладонь на лбу, спросил сержант.

— Валим, Антоха, — Сергей первым выскользнул из камеры, обернулся на Чирика. — Где капитан?

— В лазарете держат, — Ольгин брат посмотрел на Трофимова с вопросом. — А тебе чо, надо типа?

— Надо. Без него не пойдем.

— Да ну нах? — делано округлил глаза сиделец. — Так валяй, я покажу где это. Сходишь, освободишь Морфеуса. Ты же у нас Нео, да? Умеешь от пуль уклоняться?

— Покажи, — проглотив сарказм, сказал Трофимов. А сам размял шею, будто в спарринг готовился. Затем оглянулся, скептически замерял меня, словно бы говоря: кто? этот? да этот сейчас во все дыры ломиться будет, дабы побыстрее свалить отсюда.

Хотя повода я ему не давал. Коль уж зарядился в обойму, куда же мне теперь?

Девушку старлей обошел вниманием, будто и не было ее тут вообще. Может, сам знал, что она рискнет? А может, и все равно уже было.

Чирик повозился с дверью, расковырял замок, имитируя картину самостоятельного побега. Типа мы через приоткрытую «кормушку» при помощи каких-то двух ржавых железок открыли камеру. А вдруг проканает? Главное, чтоб раньше времени никто не решил навестить нас, проверить, как мы тут обустроились в новых апартаментах. Дверь он прикрыл плотненько, чтоб сразу в глаза не бросалось, и повел нас в западную часть «зверинца», как здесь называли главный корпус комплекса.

Шли крадучись, по натертым до блеска бетонным полам, скользя вдоль глухой стены. Свет «летучей мыши», оставшейся висеть у нашей камеры, недалеко сопровождал нас желтым, нервозным мерцанием. Буквально метрах в пяти стало темно до непроглядности, а серые бугристые стены, и без того никогда не излучавшие тепла, стали еще холодней.

Специфическая энергетика в таких местечках долго хранится. Неважно, что происходит за стенами, тут все равно запах смерти, одиночества и безумия слышен в разы отчетливее. Годами поглощаемая каменными стенами аура угнетения, подавленности и насилия воздействует на всех, кто нарушает ее покой.

Двустворчатая дверь, имеющая квадратное зарешеченное окошко, встретила нас в конце блока. Она не была заперта на замок, но открыть ее так, чтоб и случайный (который запросто мог стать смертельным) лязг и скрип не вырвался из старых пружинных щеколд, оказалось задачей непростой. По крайней мере абориген Чирик возился с замками минут десять. За это время дважды кто-то поднимался-спускался по ступеням, что по ту сторону дверей, отчего мы в немой панике занимали позиции для внезапной атаки. Еще раз кто-то пьяную девку волок, хохотали, будто из кабака освежиться вышли.

«Хоть бы не стал ее тут пыжить», — подумалось. И, судя по реакции остальных, они подумали то же самое. Миновало, к счастью.

Ступени, едва-едва освещаемые мерцающей где-то на первом этаже свечой, с одной стороны просторного квадратного тамбура уводили вниз, с другой — вверх, рядом переход в другое крыло. Все обложено решетками, решетчатыми дверями, по полу лестничной клети тянулась неширокая желтая полоса — идти заключенным ранее надо было строго по ней; красные пунктирные полосы по бокам и надписи «Не переступать!» свидетельствовали о суровых внутренних правилах. Тут же, в тамбуре, на стене имелась надпись «Выход во двор» и стрелка, указывающая вниз, «Корпус № 2» — над переходом в соседнее крыло. И «Лазарет» — с указанием на третий этаж.

— Вам туды, коль чего, — прошептал Чирик. С издевательской усмешкой на губах указал Трофимову на надпись. — А кому на свободу хочется — пошли за мной.

Интересный расклад. Уже который раз за последние сутки. Ольга, по всей видимости, собралась за Трофимовым, будто ей кровь из носа нужно было рисковать жизнью и освободить Коробова. Сержант как-то неуверенно держался на распутье — и да и нет, видать, в свои силы не верил. После «допроса» еще не полностью очухался. А я-то вообще стою как на дамбе — прыгну, а там куда течение вынесет.

— Значится, герои? — хитро, по-зэковски осклабился Чирик, посмотрев каждому из нас в лицо. — Сестренка? Ну-ну. Ладно, если что, я тут, внизу буду.

— Ствол долгани, — попросил Трофимов.

— Больше ниче? Если вас перехерачат, чтоб сразу усекли, кто дверь открыл? У меня ствол паленый, так что звиняйте, пацаны.

— Руслан, дай ствол, — с нажимом сказала Ольга (будто это она была у него старшей сестрой) и протянула к нему раскрытую ладонь.

— Ни хрена, сестренка.

— Тогда хоть перо, — говорю я.

Чирик глаз прищурил, голову наклонил, посмотрел на меня так, словно я ему предложил деньги в разведение бройлеров вложить.

— А не потеряешь?

Пустая трата времени, один хрен не даст этот зэк свою заточку. У них — сидельцев — вообще насчет этого тумблер в крайнем положении заклинил, глупо надеяться, что Чирик поступится принципом. Такой свою заточку не даст даже колбасы нарезать.

Чувствуя суховатую горечь во рту от прилива адреналина, я шагнул вслед за Трофимовым на ступени к третьему этажу. Ну все, я в деле, хочется того или нет.

Пригнувшись, дабы не мелькнуть в окнах, прошли по соединительному перегону между двумя зданиями.

Блин, ощущения что по молодости. Уровень опасности болтается на нолевой отметке. Стремно, и не более того. Как на американских горках. Будто бы уверил кто, что нет, не пристрелят. Или что патроны у всех каталовских холостые.

«Лечебный корпус» — значилось на прямоугольном плафоне лампы дневного света над входом.

— Трое, — шепнул Трофимов, заглянув в забранный решеткой квадратный иллюминатор. — Оружия вродь как нет, две бабы с ними… Вижу херово… А-а, работают, — ухмыльнулся старлей. Оглянулся на нас. — Ну чего, пацаны, вечеринка в стиле хеви-метал или ботан-пати? Ты как, Антох?

— Да в норме я, в норме, — проведя руками по лицу, шепнул Бакун.

— Ну тогда, летс рок, — Трофимов втянул воздух через ноздри, нарочито громко выдохнул и сомкнул указательные пальцы с большими. — Дзен…

Затем, не посвящая нас в свои планы, мол, не дети, сориентируетесь по ходу дела, постучал кулаком по двери.

— Да че вы там мутите, безответные фраера? Отковыривай дверь давай. Быренько.

Я остолбенел. Конечно, это было круто. Так точно репродуцировать акцент давешнего сидельца. Не будь я с этой стороны, и сам повелся б. Но если в действительности старлей не владел кунг-фу на уровне сэнсэя (а, судя по тому, каким он пришел с допроса, это не так), то тогда эта выходка — просто всплеск глупости и экстрима. А хотя всякое бывает.

— Не понял… — Один из бойцов, подтянув штаны и отстранив девку, пошел к запертой изнутри двери. — Ты там еще кто такой, а? Кому это не спится? Спрашиваю!

— Че ты бакланишь там? Ковыль сюды, — не теряя нужной тональности, подчеркивающей особую харизму здешнего говора, обрезал Трофимов.

— Гуляш, ты, что ли? Чо борзишь там, ля?

— Да я, я, открывай давай.

Я нервно сглотнул ершистый ком, застрявший где-то на основании языка, когда стражник выглянул в окно. Мы с Ольгой и Бакуном стояли в темном углу, где нас, в принципе, не должно было быть видно, но если у него есть фонарь… то нам жопа.

Скрипнул замок, тяжелая дверь со скрежетом отползла на ржавых петлях, открыв неширокий проем. Нет, фонаря у него нет, или батарейки пожалел (что, в принципе, оправданно, ведь кто же может еще шнарить по казематам ночью, кроме своих?).

Впрочем, наманалово он распознал сразу. Во-первых, в черной «дожьей» форме мог быть только «дог» — местным западло было бы носить мусорские мундиры. А во-вторых, наметанный глаз распознал, что силуэтов тут несколько. Впрочем, воспользоваться плодами внимательности он все равно не успел. Трофимов коротко ткнул кулаком ему в незащищенное горло. Глаза конвоира выкатились, он наклонился вперед, будто собирался блевануть, и тут же угодил лейтенанту в руки. Обвив ему шею правой рукой, Трофимов прижал бедолагу к себе и резко рванул на себя, вродь как хотел на воздух поднять. Послышался глухой хруст, тело конвоира обмякло, руки провисли.

На все ушло не больше двух секунд. М-мать. Ни лишнего движения, ни звука. А хорошо, что я не раздразнил его в камере, да?

Тихо клацнула дверь. Я хотел было не дать ей захлопнуться, но старлей поймал меня за руку.

— Оставь, — шепнул.

— Э, Баянист! — донеслось оттуда. — Чего там?

Двое других, оттолкнув качающихся в алкогольном угаре женщин, встопорщились, замерли посредь коридора как два чучела. Прислушиваются. У одного тускло сверкнул в руке матовый короткоствол.

— Слышь? Баяни-и-ст! Чего задела? Гуляш?

Из ближайшей к ним палаты появились еще двое. Взлохмаченные, на ходу одеваются, спали небось.

— Чо орем? — недовольно спросил один из них, видать, старше по масти.

— Да что-то там колотится… Баянист, ля!

Бакун проверил карманы лежащего лицом вниз на ступенях Баяниста, вытащил из-за голенища нож, посмотрел на нас, покачал головой. Больше ничего нет.

Ничего, и этого хватит.

В тот же миг дверь скрипнула вновь. Тут уже не до тихой, надо врубаться на полную катушку. Будем надеяться, их в лазарете всего четверо.

Первого Трофимов с коротким «Н-на!» ударил ногой в грудную клетку. Держась руками за дверную рукоять и косяк, вложил в удар максимум мощности. Взмахнув конечностями, тот громко хыкнул и полетел спиной на своего напарника. Сбил его как кеглю, вместе свалились на пол.

— Чо за нах?! — Те двое, заспанные, рванули к нам.

Прыгнув на лежащих, Трофимов выхватил у того, что был сверху, из руки ствол. Ударил им же в область виска. Второй как раз приподнял голову, намереваясь встать на ноги. Старлей словно на лету по мячу ударил. Что-то нехорошо под его берцем хрустнуло. Наверное, я бы не стал удивляться, если б бошка урки покатилась в дальний конец коридора.

Бакун, ворвавшись в лазарет сразу после напарника, метнул изъятой заточкой в бегущего. Поймав лезвие в ямку меж ключиц, тот резко остановился, отклонился назад, на ногах пошатнулся.

Бежавший вместе с ним сначала было к нему ринулся, но, увидев торчащую из шеи заточку, отстранился. Понял, что ничем не поможет дружбану. А затем развернулся и дал деру в противоположный конец лечебного корпуса.

— Салман! — метнул в меня тревожным взглядом Трофимов.

Да я и без него знал. Беглец — мой, я рванул за ним, словно у него была кнопка, а у меня — взрывчатка на шее. Бабы, стоявшие досель на полусогнутых и с приоткрытыми на четверть глазами, похоже, наконец, врубились, что происходит. Одна из них завизжала, когда я пробегал мимо.

— Епа-а-а…ть, сука-а-а!! — да так до костного мозга пронзительно, что я не мог на нее не отвлечься. Тем более удирающий подарил мне лишних пару секунд форы — зацепился за оттопырившийся край линолеума и распластался на полу. Швырнув к ней свое тело, я схватил матерящуюся бабу за лицо и резко приложил затылком о стену.

Вторая стояла в охренении, выкатив на меня глаза. Спущенные штаны у нее болтались ниже колен, черный мохнатый треугольник контрастировал на светлом теле. Никакой реакции у меня это не вызвало. От обоих штыняло давно не мытым телом. На подоконнике у них за спинами все еще дымился водный бульбик,[17] запах горелой травы в жутком коктейле смешался с замшелой телесной вонью.

Кроме буля там имелась недопитая бутылка водки с парой граненых стаканов и разложенная на газете нехитрая закусь. Типа, на выбор, кто чем расслабляться привык.

Я еще только думал, что предпринять, когда черная тень мелькнула справа. Чьи-то руки легли на голову той бабы, что молчала. Резкий поворот, хруст костей, напомнивший хруст разминаемых костяшек. Тело сложилось, словно манекен, из которого стержень вытащили.

Трофимов? Нет, давай, еще одна попытка.

— Лови его! — Ольга пробуравила меня взглядом, указала на поднявшегося бегуна.

Ни хрена себе скрытые таланты. Лихо, однако.

Я бросился за везунчиком. Невзирая на боль в боку и то, что громыхали мы оба копытами как сбежавшие из зоопарка антилопы, нагнал я его быстро. Он успел крикнуть «Шух!..», когда я поймал его за куртку и потянул на себя. Ударил по ногам ниже колен, швырнул на сторону. Он влепился руками в стену, перекатился, толкнул спиной дверь операционной и ввалился внутрь.

Тут все еще пахло медициной: запах резины, въевшийся в стены запах спирта, привкус хлора и йода. Невзирая на то что шкафчики с медпрепаратами давно обчищены, в операционной — насколько позволяла видеть и делать выводы лунная ночь — соблюдался первозданный порядок. Видать, не обжили (читай: не засрали) зэки, не устроили тут гадючник как везде, куда ступает их лиходейная нога.

Вскочив на ноги, зэк понял, что у него есть единый вариант выбраться из операционной: убить меня. В руке у него блеснул нож. А я же второй раз за одну неделю лишился своего верного дружка.

— Ну чо, хмырек? — хитро блеснул зубами здешний, подманил меня свободной рукой. — Валяй, чего буксуешь? Смелее. Подходи, — он стал повторять движения обезьяны, раскачивая головой. — Галстук самый матерый подберу. Ну, бивень, ля.

Я пошарил глазами в поисках чего бы использовать, но, как назло, ничего подходящего не разглядел. У меня была возможность отступить назад, выйти из операционной. А там бы хоть и Трофимова аукнуть — зачем в героя играть?

Но, е-мое, как же? Чего я, малолетний мандражуй какой-нибудь, что ли? Не справлюсь с сухопарым синим, что ли?

Уйдя от парочки запугивающих атак, я перемещаюсь так, чтобы операционный стол с подвешенным к потолку хирургическим светильником оказался между нами. На белой тележке все еще расстелен марлевый отрез, валяется поржавелая местами белая ванночка с тампонами, но, блин, ни одного инструмента на поблескивающей хромированной подставке. Как так?! Где хоть зажим, не говоря уже о скальпеле?!

— Салман, — негромко позвали из коридора. Издали кто-то, вродь как Бакуна голос.

И шум возни оттуда. Скрипнули ржавые петли.

Зэк отвлекся, блеснул глазами в черный дверной проем. В тот же миг я швырнул в него ванночкой. Не особо надеясь, что попаду. Но иногда мне все же везет — тяжеловатая металлическая посудина отлетела, ударившись ему прямиком в центр лобешника. Это как в той варгеймовской пошаговой стратегии, когда после удачного хода дается еще один ход. У меня появилась еще секунда для действий. Схватив ту самую хромированную плоскую подставку под хирургические инструменты, я наклонился и ударил ею зэка по руке. Лезвие зазвенело по щербатому кафельному полу. Сам синий отдернул ушибленную конечность, будто я брызнул на нее кислотой.

Образовавшаяся заминка дарит мне еще одну возможность. Я прыгаю через операционный стол, валю сидельца с ног.

Сука, как же жжет зашитая рана!

На! На! Злость заставляет меня сдавливать зубы с такой силой, что начинают неметь челюсти. Кулак правой руки опустился раз десять подряд, нос сидельца перекосило набок, в кровавом месиве проглянула белая кость. Но, гребаный мудак, он и не собирался сдаваться. Вцепился руками мне в голову, нащупал большими пальцами глазные ямы. Я ударил его еще раз, на всякий случай головой мотнул, прежде чем понял, что придется отступить. Если глазки дороги. Резко дернулся назад, не помогло — с-су-ка, гребаный клещ! — приподнялся, скосил, наконец, его руки. И тут же ощутил удар ногой в грудь. Потеряв равновесие, я отлетел на операционный стол.

Жжет! Как же грызет зверь в боку!

А зэк явно не вчерашний. Мордельник, видать, привыкший к подобной профилактике. И по хрен, что нос налево смотрит, на общей мобильности это никак не отражается. Вскочив, как подожженный, он не стал тратить время на поиски заточки (на что я так рассчитывал), а сразу бросился в атаку.

Я хотел было встретить его с маваши, но, япона мать, опоздал. Он нырнул мне под ногу, принял ее на плечо и, навалившись всем телом, толкнул вперед. Я перелетел через операционный стол, шмякнулся спиной на пол. Ожидаемой свободы это мне не подарило — зэк не перелетел вместе со мной, а продолжал цепко меня удерживать за ногу, прижав ее к груди. Попытка выдернуть ее силой не увенчалась успехом. Как и попытка отбиться свободной ногой.

Зато изобретательность зэкана поразила. Свободной рукой он дотянулся до провисшего над операционным столом светильника, похожего на упитанную летающую тарелку, и рванул его вниз. Знал, видимо, что-то. Тяжелая хрень, вырвавшись из потолка, что называется, «с мясом», рухнула на меня. Удар не шибко болезненный получился, так, разбилась на макушке пара ламп. Кусок бетонного перекрытия обрушился рядом — вот это уже повезло. Пыли известняковой лишь во все легкие втянул. А, ерунда.

В следующий миг сиделец уже был рядом. Перепрыгнул через операционный стол, что твоя обезьяна. Что-то там прошипел в лютости, захватил в клещи мое горло, сдавил. Вжал большими пальцами кадык вглубь шеи. Выигрышная позиция, однако. Могла бы быть. Почему «могла бы»? Потому что, если бы он был умнее, понял бы, что я сам позволил ему так сделать.

Выбрав удачный момент, я ткнул острый длинный осколок ему прямо в глаз. Попал с первого раза, хоть бил просто наудачу.

Зэк коротко верескнул, подорвался. Сантиметра три инородного тела вошли в череп. Если ему от этого будет легче, у меня тоже кадык встал на место не сразу, поэтому и дышать на полные легкие я начал с опозданием. Впрочем, на общем положении дел ни это временное неудобство, ни боль в ране не сыгрались. Я воспрянул как тот игрушечный футболист на пружине в настольной игре далеких советских детей.

Одноглазый крутнулся было на месте, должно быть, выход искал. Но сделал лишний поворот и вместо выхода повернулся на меня. Мне ничего не стоило вогнать другой кусок стекла ему в шею. Сбоку, как желобок в мартовскую березу.

Матюгнулся, на колени рухнул, затряс растопыренной ладонью у осколка, будто боясь к нему прикоснуться.

— С-сучара! — прошипел.

— Да ну брось.

Ногой я прочно загоняю торчащий кусок внутрь. От удара зэк сваливается на бок, в лошадином галопе стучит ботинками по полу, обеими руками пытается нащупать край стекла. Влажный хрип лишь отдаленно напоминает знакомые слова.

Даром. Не старайся. Крикнуть ты уже не сможешь.

Я оставляю его в операционной, закрыв за собой дверь. А сам пулей в конец коридора.

Да только… Где же вы, пацаны? Вспомнился приглушенный оклик Бакуна: «Салман!» Вспомнилась возня, скрип петель. Топот…

Лужи крови на затертом линолеуме, валяющиеся на полу трупы зэков — у одного ступня с определенной ритмикой пошаркивает по полу — и двух воняющих застоенным болотом баб…

Пусто. За дверь, на ступени — никого.

Пригнувшись, возвращаюсь через тоннель. Ема, от беглецов и след простыл. В темноте не разобрать даже, в какую сторону ушли. Кинули.

Твою мать… Твою мать! Твою мать!!!

Глава 10 Объект

28 октября 2015 г., 02.40

2 года 4 месяца после эвакуации

Сколько у меня оставалось времени? Как долго мне оставалось жить? Когда осы обнаружат, что в их гнезде затерялся чужой? Да уже, Салман, уже. Слышишь там, сверху, шухер? Скоро завертится шар голубой. Удачи, браток.

Удачи.

На первом этаже горит керосиновая «летучая мышь». Слабенько пыхтит оранжевый фитилек. Жлобский светильник едва освещает Г-образную площадку с затертыми линиями на бетонном полу. Металлическая дверь в небольшом коридорчике справа заперта, за ручку дернул — глухо. Наверное, с той стороны захлопнули. Или вообще не открывали? Может, каким другим маршрутом ушли? Метнулся налево — решетка, наружный замок висит, громадный, увесистый. Точно не сюда повел Сусанин беглецов.

Оставалось еще заглянуть за угол — вдруг там счастье? Но сверху грямзнули сталью, и я застыл. Кто-то спехом вышел из лазарета, на ступенях остановился. Тишина. Увидел еще одного дружка со свернутой шеей, наверняка пульс проверяет. Сюрприи-и-из!

— Твари… — донеслось оттуда. Негромко, но подавленно как-то, будто единого кормильца машина сбила.

Он там один, и это уже неплохо. Вона как ритмично застучал в дверь «зверинца», наученный.

— Какого хера там? Открой кто!

В другую сторону метнулся. Задолбил ногами по железу.

— Слышь, э! «Догаря» увели! Открывай, Бирнач, трезвей, сука!

О-о, блин. Сейчас тут, чую, начнется. Бежать бы за угол посмотреть, может, как раз открыто? Я только сдвинулся с места, как лошачок застучал копытцами вниз, прямиком ко мне. Бежать тут нет смысла, это тебе не поля кукурузные, не приначишься. Да и у этого, может, ствол имеется?

Провертев заржавелое колесико, я перекрыл светильнику дыхание. Надо отметить, он вообще слабо выполнял свою функцию, но без него стало еще хуже. Словно накрыл кто гигантским ведром, как мышь в хлеву. Лунного света сквозь единственное здесь замызганное, запыленное, да к тому же забранное решетками окно проникало не больше, чем сквозь грязную мешковину. Впрочем, прыгнул я в последний вагон — еще потоптался бы секунду, он непременно бы меня заметил. А так эффект внезапности сыграл против него. Правда, он мог оттуда орать начать, охрану по тревоге поднимать. Спалит меня тогда вообще, считай, за бесцень. Так что тут надо быстренько, чтоб не выкупил раньше времени.

Я нарочито громко дергаю решетку, так чтоб она издала свой фирменный хлипающий звук, и высовываюсь на ступени. Изображаю потревоженного лентяя.

— Шо тут за дела? — сонным голосом спрашиваю у застывшего в промежутке лестничного пролета бойца. — И хто лампу погасил? Сквозят тут, заняться больше не хер чем. Искра йе?

— Жига имеется. — Голос этот сыпкий, хриплый теперь я узнал. В моей голове сразу же завертелись катушки памяти, отматывая тот момент, когда я впервые его услышал. — А ты там хто такой, чой-то пения не узнаю? И шо на погребах мутил?

Во, блин. Так тут погреб? Чуйка, чуйка, не молчи. Что отвечать? А он напрягся, по карманам зашуршал. Зажигалку ищет? Или ствол? Если первое, то все равно вряд ли для того, чтоб дать мне подкурить. Сейчас подожжет, хана, Салман.

— Мутил, ля. Лучше раздупли шо за движуха, Шпыра? — в последний миг вспомнив, от кого совсем недавно слышал этот хриплый голос, я подымаюсь по ступеням. То, что я знаю его погоняло, парня успокаивает. Но то, что он не узнает меня, все еще держит его в натянутом, предбросковом оцепенении.

— Да шо-шо, «псята», по ходу, на лыжне! Жмуров вона полный лазарет! А хрен кого тут добудишься!

Я приблизился на расстояние, достаточное чтобы дотянуться до его вытянутой руки. Что в ней, пистолет или зажигалка? Нащупал. Зажигалка.

— Попал ты, Шпыра.

Хватаю его за рукав на запястье и делаю резкий рывок вниз. Попутно локоть правой руки адресую ему в голову. Он выкрикивает что-то от неожиданности, теряет равновесие. Дважды ударяю его, навалившегося на меня, по печени, бью «мартенсом» с металлическим носком ему по ногам ниже коленной чашечки. Зажигалка полетела, кувыркаясь, вниз. Не пальцем деланный Шпыра одной рукой сумел поймать меня за шиворот, а другой даже намерился расшибить кулаком мне лицо. Как-то там меня назвал. Бесполезно, зэчек, я сейчас не чувствую боли и явно не подвержен ранимости от сквернословия.

Четкий удар в подбородок и очередной тычок по колену, наконец, вынуждают зэка отпрянуть от меня и, согнувшись, повалиться на колени. Не давая ему возможности дотянуться до ствола или что у него там еще, этой же ногой адресую удар по ребрам сбоку. Он падает лицом вниз, на ступени.

Как же пакостно, что нет ничего под руками-то, а!

Упав, Шпыра сразу же принимает упор лежа, чтобы встать. Оглянулся, блеснул белыми зубами. Правым «мартенсом» я подбиваю ему одну руку и наваливаюсь сверху.

— Сука, это за «петушочка», — шиплю.

Сгребши жирные волосы в кулак, с ускорением опускаю его голову на ступени. Хватило одного раза, чтобы очередная его попытка принять вертикальное положение сошла на нет. Батарея села. Хруст намекнул на перелом носовых хрящей. Но устроил пламенную встречу в бетонной ступенью я ему еще раз десять. Последние — просто в невменяемом состоянии, когда вроде бы понимал, что уже нет надобности, а рука как чертов станок — вверх-вниз, вверх-вниз!

Сплюнул в потекшую по ступеням темную лужу, быстро прошарил у Шпыры по карманам. Е-е, беби! Выигрышный билет попался — торчит ствол за поясом. На ощупь, так «форт» наш, винницкий; ствол, вообще, коротенький, «десятка» по ходу. Ничего, и на том спасибо. Запасная обойма есть, но, по весу судя, неполная. Ага, а вот еще и ножичек. Не охотничий, конечно, но хай буде такой, уже лучше, чем ничего.

Вниз. За угол. С надеждой.

Я так и не узнал, была ли закрыта тяжелая железная дверь на замок, — двое уже стояли в проходе, за ними зиял темный провал. В руках держали керосиновую лампу, пламя в ультраэкономном режиме, абы только видеть куда идешь. Желающая верить в сказки часть моего воображения подпитала веру в то, что это за мной вернулись Трофимов с Бакуном. Наивный чукотский мальчишка, да?

— Стой! — рявкнул один из них. В руке второго, не обремененного светильником, сверкнуло оружие. Автомат?

Я выстрелил первым. В голове пронеслось: «Идиот!!!» — но был ли у меня другой выход? Эхо выстрела раздалось по всей лестничной клетке. Зато короткой вспышки достаточно, чтобы я понял: пуля попала в цель. Вовремя, что надо отметить. Слетев с ног, тот выронил автомат, вскричал. Спускаю курок еще. Следующая пуля прошибает его напарнику, что держал «летучую мышь», грудь. Сползая по стене, он роняет светильник. Керосин разливается по полу, тут же вспыхивает.

Подскочив, я выхватываю объятый пламенем «калаш», машу им, что победным знаменем, задуваю огонь, как на праздничном торте.

Второй жив. Харкая кровью, запустил руку под полу грязно-серой фуфайки. Тут либо пистолет еще в бок жмет, либо фотографию достать хочет — взглянуть на прощание. Бывает, находит такое. Перепрыгнув огненное озерцо, я приземляюсь на нем, вдавливаю ствол «форта» ему в глаз, выдергиваю его руку. Какая там фотография? Конченому зэчью есть разве кого вспоминать? Заточка. И каким образом собирался ее применять, интересно?

— Как отсюда выйти?! — сквозь зубы. — Куда ведет этот коридор? Говори, сука, а то еще и череп продырявлю.

— Х-х…й-й тебе, — выплюнул тот.

Ладно. Тратить на тебя пулю не буду, мало ли что там еще впереди. Нож, который достался от Шпыры, отправляю этому в шею. Мразь, сука. Дохни медленно.

Сверху кто-то закричал. Лязгнули двери, топот слышен теперь уже нескольких пар ног.

Выдернув нож, я обнаруживаю у второго висящий на поясе фонарь. Если он рабочий, то восприму это как милостивый подарок судьбы. Захлопываю за собой массивную дверь, задвигаю засов. Снова темень полная, но фонарь, к счастью, работает.

Фуф. Зэки, видать, не по тревоге шли, раз обходились полудохлой керосинкой. А может, сверхдефицитную батарею фонаря экономили. Ну и тупые же они! Батареи ведь надо отдельно хранить или хотя бы контакты не запитывать, чтоб не разряжались так быстро. А хотя… кому тут удивляться?

Закрыв стекло ладонью на тот случай, если здесь есть окна, я повертел головой. Окон здесь не было. Справа длинные ряды стеллажей, заваленные разнообразным бытовым хламом, слева — глухая стена с утоплениями для двух дверей. Смердит тут влажной затхлостью, высохшей мочой, чем-то еще, непременно знакомым, но из-за нехватки времени сложно определимым. Фиг поймешь, куда попал, одним словом. Впрочем, помещение это, длиной метров десять, я преодолел меньше чем за секунду.

Тогда же и загромыхали кулаками в запертую мной дверь, требовательно заорали с той стороны. Ага, иду-иду, сейчас халат только накину.

Добежав в конец, поворачиваю. Прутяные створки, слава тебе Господи, распахнуты. Ну правильно, чего каждый раз этими решетками клацать?

Пригнулся я, голову в шею втянул, фонарик под цевье, стволом мах-мах в обе стороны, как разудалый спецназовец. Никого. Но зато имеется разветвление. Перпендикулярный коридор пошире будет. Значит, ожидай на нем еще разветвлений и, скорее всего, людей. Черт бы вас, тюремных архитекторов!

Отпустил автомат на ремень, оставил лишь пистолет и фонарь в руках, посветил на девять часов. Двойная клеть в бетонном простенке с этой стороны, за ней — контрольный пункт, когда-то конвоиры, должно быть, там сидели. Над входом лампа красная, камера слежения и жестяная табличка прикручена: «Изолированный сектор максимального уровня содержания».

Твою мать, куда привела шальная стезя-то, а?.. Аж мурашки по коже.

Луч света выхватил из-за решеток невозмутимо холодное лицо, смотрящее прямиком на меня. Чуть не выстрелил в стенд с требованиями к внешнему виду военнослужащих ИТУ. Черти!

Направо — глубоко коридор уводит, не видать чем закончится. На стене красная стрелка, указывающая прямо по направлению движения, и жирная трафаретная надпись: «Сектор распределения», под ней стрелка с заворотом вверх — «Участок социальной реабилитации», с наклоном вниз — «Диагностический кабинет».

Вот тебе и пятизвездочный отель! Все включено, ема. Так, на первый взгляд, не хватает лишь указания на массажный кабинет и солярий.

Продвигаюсь вдоль стеночки, огибаю деревянные, затертые тюремными робами скамейки. Портрет президента, развевающийся фанерный флаг на полстены, текст гимна, порядки, порядки, порядки…

А псы цепные уже на хвосте. В этот миг, наверное, бегут по воняющему ссаками коридору.

Маленькая радость заключается в том, что все звуки тут как в пещере — высморкаешься на входе, а услышат в глубине. Чего-чего, а бесшумно передвигаться под этими высокими и пустыми сводами можно разве что Дюймовочке в балетных тапочках. Без бряцающего на груди «калаша», разумеется.

Я прибавил ходу. Лучом фонаря — во все стороны, как чертов вращающийся стробоскоп. Ответвлений тут и правда было много, притом почти везде вход свободен. Приглашают будто бы. Странно другое. То, что после моей стрельбы тут все еще тихо. Может, все силы Каталова сосредоточены в противоположном крыле, через который нас заводили?

Да хрен с ним, куда бежать?

Посветил на очередной темный прогон. «Переход к административному корпусу», написано. «Вход служебный», уточнено. Не-е, вот туда точно не пойду. Где-то на том краю сидит сам Каталов, окруженный сотней головорезов. Соваться туда надо, когда точно решил, что умереть хочешь методом декапитации. Что мне там цыганка-то? Не от пули, да? Так что лучше держаться от таких вот мест подальше…

Да и оттуда уже орут. Бегут, воины тюремного сумрака, бегут. Дошло наконец-то, что у них тут жареным запахло. Ну, Женька-десантник, коль свидимся на том свете — готовься, выставляться за все это каждый день будешь.

Затаив дыхание, поворачиваю в противоположную сторону. «Переход в производственную зону». Открытый, разумеется. Сквозняк оттуда тянет за собой запах машинного масла и пропитанных солидолом тряпок. Это то, что надо. У здешних эта зона биржей называется, оттуда наверняка есть много выходов наружу. Тем более заградительные перегородки тут просто сложены у стены. Чисто недвузначная подсказка для заблудившегося тягача: тебе сюда, тупица.

Я как раз скрылся за углом, когда по темному холлу за моей спиной заметались лучи фонарей. Вовремя. Прикрыт свой ладонью.

— Где ты приныкался, утырок? Чуш, э! Если ты тут, выползай сам, мож, с ходу пристрелю. Отмажешься.

Та да. Уже иду.

Переход в производственную зону был по сути длинным, затяжным поворотом — полукруглой сырой кишкой, не имеющей ни окон, ни дверей. Лишь инструкции на стенах и предупреждения для конвоиров: провод заключенных осуществлять только в наручниках. Неоднозначно, правда? То ли конвоирам быть в наручниках, то ли заключенным?

Блин, мозгу просто нечего делать, смысловой анализ проводить. Тьфу ты.

Опа, первые признаки первопроходцев. Кровавый след на полу свеж. Посветил фонарем в сторону — есть крупные капли, есть брызги на стене. Кровь еще жидкая, не потемнела даже. Минут десять прошло, самое большее. Иду вдоль следа. Ох, е-мое! Сразу четверо лежат, безоружные, и ни одной гильзы рядом. Тихо сняли. А что это значит? А значит, что мои новые друзья тут были. Видишь, отметились.

Да я чертов следопыт! Аж сердце веселее в груди застучало. Жаль, нет времени прошмонать их, может, еще чего нарыскал бы?

Производственная зона началась с покореженных решеток (обрезанных автогеном), а потом — с нового, будь они тут неладны, коридора. Инструментальный цех, сборочный цех, дальше, что там дальше? Огибаю хаотически расставленные большие телеги, горы железной отработки, сложенные тут еще, наверное, до жопы с пандемией. Что тут? Цех готовой продукции.

Похоже, Трофимов умышленно оставлял мне маяки. Еще один труп лежит у поднятого ролета. В подтверждение теории отдаленный вскрик слышится из глубины цеха. Верняк на правильном пути.

Прибавь, Салман, прибавь.

Бегу, болтая «калашом» на груди, луплю фонарем по всем углам — будто чей-то призрак пытаюсь обнаружить. По пути сбиваю бочки с-под краски, путаюсь ногами в змеиных кублах пульверизаторных шлангов, опрокидываю ящики с мелкими запчастями. Мелочи все это. Куда дальше? Цех по форме квадратный и небольшой в сравнении с каким-нибудь полноценно заводским, но в какую из трех распахнутых дверей увел Чирик-Сусанин беглецов?

Луч фонаря ворвался в помещение сбоку. Это как рулетка, у меня был один шанс определить правильную дверь, на второй раз времени не хватит. Я рванул туда. Обычный производственный хлам, пара станков. На полу перед проемом в следующее помещение разлито масло, взявшееся от времени легкой коркой пыли. Не перепрыгнуть и не оббежать.

Fail! Я ошибся, Чирик повел их другим путем.

Назад, на исходную. Я преодолел половину расстояния до следующей двери с надписью «Контрольная». Контрольная — что, блин?!

— Твою мать… — Я вырубил свет в последний момент, подался назад.

Несколько лучей одновременно осветили цех со стороны соединительной «кишки».

Слава Богу, громадный, окрашенный в зеленое бункер отделил меня от вошедших. Лучи их фонарей, как в безумии, шарахались по всему цеху, выискивая нужную тень. Парни осторожно переступили порог, не геройствовали, знали, что у меня пушка есть. Даже не матерились, что уж совсем на зэчье не похоже. Наверняка прислушивались ко всем шорохам.

Выудив момент, я сделал шаг назад. В горле пересохло. Почему-то чувствовать я себя сейчас начал отвратительней всего. Будто только теперь до меня дошло, где я и что делаю. Сказал бы кто еще вчера, что я по тюряге каталовской шнарить буду с «калашом» в руках, — ни в жизнь не поверил бы.

Сидельчики приближались. Скрежет пыли под подошвами слышался просто за углом бункера, свет их фонарей бил ярче.

— Где эта тягловская фрайра, ля? — шепотом прямо у меня над ухом.

Тут я, уроды, тут. Сжал «калаш» в руках, попытался припомнить, доправлял ли патрон в патронник? Убей — не помню, а сейчас передрачивать затвором просто глупо. Клацанье меня по-любому выдаст. Полагаюсь на свои рефлексы, я ведь всегда ходил с оружием, находящимся в боевом режиме, безопасность от случайного выстрела как-то меньше всего нынче заботила. Наверняка и этот перезарядил.

Вываливаясь из-за бункера и падая на пол, поднимая при этом облака пыли, я понимал, что действую до крайности непродуманно. Бесхитростно в плане тактики. Но чем черт не шутит?

Стреляю без особого прицеливания. Привычно затрясся в руках АК, застучали гильзы по бетонному полу. Есть! Двоих отбросило назад, фонари, как снаряды жонглера, закувыркались в воздухе, один открыл огонь в ответ. Да только… куда ж ты стреляешь, кулёма? От неожиданности он изрешетил совершенно в другом конце цеха находящуюся безбортовую вагонетку. Пули порвали цепи, и сотни полторы стальных труб макаронами из продравшейся пачки посыпались на пол.

В жутком стальном грохоте, который уж наверняка поднимет абсолютно всю каталовскую гвардию, выстрелы из моего «калаша» были почти неслышимы. Я снес третьему верхнюю часть башки. Как там, вынос мозга это называется? Рядом был еще один, четвертый, или даже два, но они, пригнувшись, дернули обратно. Кажись, одному я продырявил бок, по крайней мере, верещал он так, что было очень на то похоже.

Еще голоса, еще фонари. Подоспели еще корешочки. Сколько их там теперь, интересно?

Выстрелил одиночными, трижды. Вслепую. Нет, не зацепил. Огрызнулся один, выпустил очередь тоже наугад.

Дын-дын-дын, что-то покатилось в цех… Привет, я посыльный, принес тебе вот это…

Я рванул за опрокинутый металлический стол одновременно с грянувшим за спиной взрывом. Яркое пламя осветило внутренности цеха, запах гари прошиб до костей, и осколки, расшвырянные во все стороны, вздули на поверхности стола десяток прыщей. Повезло. Понимая, что сейчас вбегут, я снова шмаляю наугад, держа на мушке широкий проем. Ответа не последовало, но мой «калаш» предательски умолк на самом интересном месте. Отбросив его, я достал из-за пояса «форт».

Так просто меня не возьмешь, и не ори там, подстреленный!

Я было собирался высунуться из своего укрытия опять и врезать остатком из обоймы по вошедшим, как по полу застучала еще одна вещица.

По звуку так пустой газовый баллончик, не больше. Остановилась метрах в полутора от меня. Я, как идиот, на нее еще и ствол направил. Будто боялся, что оттуда злой лепрекон выпрыгнет. Сигнальная лампа в мозгу пылала: «Съе*ывай на хер!» — но ведь даже не верилось, что это — похожее на оторванную круглую дверную ручку — может причинять ущерб.

Бах! Я ослеп. На глаза натянули белую простыню. И оглох. Крики доносились эхом из прошлой жизни.

Накрыл ладонями уши, зажмурил веки, но, как водится, уже после всего. Пистолет у меня тут же отобрали, им же, наверное, ударили по затылку. Улыбка судьбы сменилась кислой миной, но в теле стало легко и мягко.

Стрекот автоматных очередей сливался с голосами. Кто-то орал прямо над головой, кто-то поодаль. Только слов не разобрать. Больше напоминает львиный рык. Под аккомпанемент бьют взахлеб «калаши» по обе стороны от меня. Огрызаются откуда-то издали другие, злые, напирающие, преобладающие количеством. Мне за шиворот летят крупинки штукатурки, стегает горячими искрами по затылку. Мимо потому что. Если б в цель…

— Салма-а-а-а… — издали, будто с того берега реки. Сложно определить, но кажется, Трофимова голос.

— Салма-а-а-а… — уже ближе.

Чувствую тряску. Несет, по ходу, разведчик. Не бросил. Вернулся. На горбу несет, поперек положил, как картошки мешок.

— Бакун, крой нас! Салман! Очнись! Очнись, сукин сын!

Я хочу сказать, что в норме, но автоматный грохот перекрывает мое глухое карканье. Сгребши ткань его куртки в кулак, дернул пару раз. Наконец открываю глаза. Моя башка, уже второй раз за последнюю неделю отведавшая супа из топора (читай: приклада), включается в работу не сразу. Открыв глаза, вижу землю над черным небом. Все еще ночь. Та самая, которая я так хотел бы чтоб уже закончилась. Снова дергаю несущего меня за рукав.

Выпущенный, я ударяюсь лицом в мокрый асфальт. Привычно.

— Да держись ты! — орет Трофимов. — Поднимайся!

Пули свистят с такой злобой, что кажется, даже если пройдут мимо, то непременно развернутся и таки ужалят, куда были нацелены. Старлей схватил за руку повыше локтя, помог принять пародию на вертикальное положение.

— Раздупляйся, Салман, а то всех на хрен перешибут! Бакун, крой! Работаем.

Бежал я, естественно, как очкастый доходяга на физкультуре. Не видел впереди ничего, бежал просто за ботинками впереди бегущего человека. За кем — не знаю. Веки приоткрыты на одну восьмую, а поднять гремящую изнутри голову просто не в силах.

Странно было находить себя вообще на свободе. Уж готовился к тому, что очнуться придется в каморе Каталова — жирного, низкого, облысевшего, беззубого дядьки, любителя отделять гостям головы, — но уж никак не опять в команде разведчиков.

Останавливаемся за углом школы, чтоб перевести дыхание. Громыхание преследователей прекращает быть хоть сколько-либо опасным. Да и в сторону они здорово забрали. Квартала на четыре левей пошли; небось кто-то по ложному следу повел.

— А где Коробов? — спрашиваю.

— Нету Коробова, — присев и тяжело дыша, ответил Бакун.

— Чего значит? Зэчье на допросе перестаралось?

— Да не, в деберц играли, — вместо него ответил Трофимов, развел плечи. — Ема, ну ты тяжелый, Салман. Где отожрался, скажи? Причитается с тебя. Ладно, пошли, до утра затихариться надо. Антоха, — он потрепал сержанта по волосам, — поднимайся, брат, поднимайся. Недалеко тут осталось. Отдай ему ствол.

Сержант стянул с плеча что-то похожее на «галиль», протянул.

— Мой?

— А чей же еще? Не забывай больше в песочнице.

— Договорились, — улыбаюсь я.

В чем одно из немногих преимуществ брошенного города, так это в том, что здесь легко можно затеряться. Главное, уметь тень за собой не отбрасывать. Не вляпываться в грязь, не шуметь, не нарушать первичного положения вещей, ни к чему не прикасаться, чтоб не оставлять в пыли свежих следов. Я уж вроде как умеющий, да и парни не казались слонами в посудной лавке.

Мы забрались в мясной павильон центрального рынка — место, которое давным-давно никого не интересовало ни как источник еды, ни как сооружение для размещения внутри гарнизона. Заперлись в одном из подсобных помещений. Невзирая на то что из элементов интерьера тут имелись лишь заваленная тряпьем кушетка, смердящее гнилью старое кресло образца года так семидесятого, пара стульев и хлипкий стол, подсобка была воспринята нами как номер в гранд-отеле.

Люкс, и не менее того.

Тем не менее я первым вызвался в караул, поскольку башка болела так, что сон все равно не пошел бы. А вообще, привычно уже как-то, еще пару раз по челдану дадут, глядишь, кость уплотняться начнет. Поди, внуки мои в шлемах тогда вообще нуждаться не будут.

Шутки шутками, а на колесо «спазмалгона» я б полрожка сейчас без раздумий разменял. Но поскольку все аптеки поблизости были давным-давно вычищены до последней клизмы, приходилось терпеть.

— А Олька где?

Не хотелось признавать, что этот вопрос зудел на языке с самого начала, поэтому подмаскировал я его самым что ни есть равнодушным голосом. Мол, не помнишь, Трофим, какая погода была год назад в эту пору?

Старлей, которого тоже сон не брал, подкурил две сигареты, одну дал мне.

— С братцем, отвлекающий, типа, маневр. Одну группу этих мудаков за собой увели, надо ж было тебя как-то забрать. Тоже, епть, Рэмбо. Попался так беспонтово. Заря-2, светозвуковая граната, слыхал-не?

Я пожал плечами, почесал репу.

— Да не дошла как-то моя цивилизация до такой хни. Обычно бросают кой-чего потяжелее.

— Да вот не хня это, Салман, — серьезно сказал Трофимов. — Лично я бы лучше такой хней наряжался, чем «осколами». Веса меньше, удобнее, да и вытравить, если надо, такого как… — «как ты» он хотел сказать, даже не знаю, что его остановило, — …как иногда бывает, один чмырь в квартире засядет, хрен к себе подпустит. «Эфку» жалко тратить, а бросишь пару «слепяшек» в окно — и сразу сговорчивей становится. У «Беркутов»[18] такие были, знаю точно, а где их каталовские взяли, даж не догадываюсь. А вообще, ты заметил, какой бардак у них там? Тюрьма громадная, а толку нет. Пока раздуплятся, в каком конце стреляют, уже можно целую диверсию провернуть. Раньше такого не было. Давно, знать, никто на Каталова не наскакивал.

— Да ладно, с Каталовым-то. Лучше скажи, что случилось с Коробом?

Старлей, восхищенный было мыслью о диверсии внутри каменного гадючника, поник, нервно пальцем застучал по сигарете, сбивая пепел.

— Колена ему перебили. Звери, сука, — прошипел. — Рот заткнули, чтоб не орал, и молотком все кости перехерачили. Мы хотели увести — отказался. Просил… лучше уж мы, чем они. В общем, ты понял. Не яри душу, Салман, для тебя он просто Короб, для меня почти отец родной. — Затянулся дымом, выпустил вниз. — Ты когда-нибудь пырил отцу нож в сердце? А мне пришлось. И если эта Олька нас кинет, обещаю — из-под земли ее вырою… живую или дохлую.

В общем, зря я согласился дежурить первым. Не прошло и двадцати минут, после того как Трофимов оставил меня в павильоне, как усталость обвалилась мне на плечи бетонной глыбой. Предполагалось, что будет время, чтоб подумать, оказалось же, что думать совсем как-то невмоготу. Попытка напрячь мозг отдавалась нытьем в области затылка.

Нет, думать в таком состоянии вредно. Глядишь, так можно и до чего совсем бредового дойти. Например, вспомнить, что накануне вечером парни-то — Бакун с Трофимовым — как-то не совсем охотно восприняли решение Коробова о моем наемничестве. Да понятно, что раз уж из плена спасли, то, знать, не сбросили со счетов (удобнее было бы бросить, да?), но все-таки… Кто ж их знает, до чего дошептаться там, в каморке, могут? Или, может, спасли, чтоб на допросе у Каталова не вскрылся? Не начал выкладывать все, о чем знал?

Вот. Заметили, уже началось? А я что говорил — нельзя давать больным мозгам нагрузку. Иначе тут и до греха недалече. Сейчас ведь проще простого пустить им по пуле в лоб и идти со спокойной душой спать домой.

А Коробова реально жалко, хороший, наверное, был мужик…

Когда Бакун прикоснулся ко мне сзади, я чуть не отрезал ему руку. Нож сам ожил, я среагировал почти неосмысленно.

Отпрянув, Антон хыхнул, криво усмехнулся.

— Нервный ты, братишка. Иди, отдохни, я тебя подменю.

Спасибо, хотелось сказать. Выручил. Но словам было тяжело родиться. Я кивнул, похлопал его по плечу и потащился в коморку, где на разложенном кресле растянулся Трофим.

Вырубился я, едва лишь под головой оказался нагретый коряво имитирующий подушку тряпичный ком. Не снилось ничего. Слишком непродолжительно показалось время забвения. Проснуться было сложнее, напомнило школьные годы и звон чертова будильника.

— Салман, подъем, — кто-то подвигал меня за плечо раз, эдак, уже третий. — Давай-давай, спящий красавец.

— Трофимов, тебе никто не говорил, что ты похож на злую фею? — спрашиваю.

— Поднимайся, ты, сказочный герой. Есть Олька твоя.

Я даже не понял, что на меня так подействовало — имя ее или само появление за спиной у Трофимова, — но принял я вертикальное положение даже быстрее, чем мог от себя ожидать. Продрал веки, растер ладонями харю, облизал пересохшие губы. Ну во, привел себя в порядок, хоть на свидание.

На улице занималась заря. В полосах света, пробивших наискось каморку, мириады пылинок метались в привычном для них хаосе.

Мне показалось или от этого «твоя» у меня воспылали щеки?

— Ну что? — Ольга осмотрела меня докторским глазом.

— Да поживет еще, десантничек, — не оборачиваясь, ответил за меня Трофимов. — Не такой уж и больной. А ты, может, наконец, посвятишь нас в свои планы? Скажешь, что делать дальше?

Ольга присела на пустующее кресло, достала из рюкзака за спиной флягу, бросила мне. Как знала, что меня сушит будто с перепою. Затем развернула газетный сверток. Пара кусков домашнего хлеба, испеченного в волнистой жестяной форме в печи… Господи, есть ли что вкуснее?

— Бабушкина выпечка, — сказала, положив сверток на кровать. — Угощайтесь, из печи только.

— За хлеб спасибо, — сказал Трофим, отломив кусок белой мякоти. — Но от темы не отлынивай. Мы потеряли комбата. Я хочу знать, за что.

— Всему свое время, — холодно ответила Ольга. — Узнаешь, когда окажемся на месте. Извини, но эти правила установила не я. Где ваш человек?

Трофимов устало пережевал хлеб, вздохнул с досадой, отвернулся. Сказал бы что-то, но сдержался. Может, понимал, что все равно без толку? Раз уж на допросе из нее не вытянули ничего и в камере не сказала, то, наверное, действительно что-то архисекретное.

— На подходе. Бакун за ним вышел.

— Слишком долго. У нас нет времени ждать.

Внизу тихо скрипнула дверь, послышались аккуратные, почти бесшумные шаги. На всякий случай мы взялись за оружие, без прицеливания направили его в дверной проем. Замерли.

— Дышите ровнее, — подал голос Бакун, подходя к месту нашей дислокации. Задержался на пороге, оглядел нас троих, улыбнулся. — А шухер на дворе, мама не горюй. Зэки что из клетки вырвались — во все щели ломятся. Тягачей почем зря шмонают. На тюремке, прикиньте, новые черепа висят — своих Каталов чикирнул.

— Давно бы так, — опустил ствол Трофимов. — На шухере оставил кого?

— Егора Ламзина, у парадного входа засел. С другой стороны Чирик прикрывает.

Вслед за сержантом в подсобку зашли еще двое парней — молодые, годков по двадцать с лишним. Оба в черной форме, чистой, целой, не как у пожмаканных за ночь на тюремке Трофимова и Бакуна. Без скатанных под темя шапочек-пидорок, за что им спасибо. А то в последнее время раздражают нешутейно эти их уборы. Один высокий, скуластый, «натуральный блондин», правую бровь в двух местах разрезали шрамы и нос кривой-горбатый. Раз пять, не меньше, сломан был. Но это для баб смертельно, для нас это как купола на спине. Молот, блондин. Другой пониже ростом, коренастый, смуглый, немного больше обычного суженные глаза намекают на присутствие в родословной азиатских кровей.

— Наши ребята, с базы, — объяснил мне и Ольке сержант. — Надежные люди. Саня Бухта, — кивнул на блондина, затем положил руку смуглолицему на плечо. — А это Рафат. Косит под азиата, но щирый хохол, гражданин Украины. Умеет лепить галушки и танцует гопак, правда, Рафат?

Таким представлением Бакун намеревался хоть как-то нас развеселить, но ему это не удалось. Внутреннее напряжение не позволяло мозгу отвлечься даже на такую невинную шутку. Так что прошло без необходимого внимания.

— Салман, — называюсь парням.

— Наслышаны, — отвечает Бухта.

— А это Ольга, — выступил наперед Трофимов, — она наша центральная фигура, потому что имеет то, чего не имеем мы, но что нам очень нужно. Такая вот исходная информация. Остается верить на слово. Короб верил, и мы верим.

— Сколько человек на «конфетке» вас поддержат? — спросила Ольга, скрестив на груди руки. Смотрела она на прибывшее пополнение, но вопрос был адресован, скорее, Трофимову.

— Если б хоть знать, о какой поддержке речь, — ответил он.

— Поставлю вопрос по-другому, — Ольга повернулась к нему всем корпусом, они встретились взглядами. — Скольких человек ты хочешь оставить в живых?

— Не считал. Но, думаю, десятка три найдется.

— Военные?

— Не все. Но есть парни, которые того стоят. Рафат тоже не солдат.

Ольга просверлила смуглолицего глазами, будто вспоминала, могла ли видеть его раньше. Мне показалось, что она испытывала к отребью с «конфетки» такую же неприязнь, как и сам Жека. Что-то их в сей скрытой ненависти объединяло. А потому даже после заверения о «стоящих» парнях, принятых с улицы, в синих глазах проскользнуло подобие сомнения.

«Точно ли стоит спасать таких от испепеления?» — спрашивал ее потускневший взгляд.

— У них есть кто-то старший? — вместо этого спросила она. — Им придется совершать дочистку вручную.

Трофим шмыгнул носом, сдавил челюсти. Недостаток информации для него — военного, привыкшего к четкому плану действий и конкретно поставленной задаче, — был хуже всякой пытки. Он не понимал о чем речь, и это превращало его в лошковатого клиента на спиритическом сеансе у «провидицы» Ванги. Верить — все, что ему оставалось. И списать на веру все последующие расходы. Как и смерть комбата. Он остался без командира, и вся тяжеловесность принимаемых решений обвалилась на его плечи. С тем лишь отличием, что если Короб хоть частично был осведомлен о смысле их диверсии, то сам Трофимов непосредственно с Жекой даже разговора не имел.

Ольга спросила о зачистке. О какой? После чего? Когда? Эти вопросы загоняли его в непробивной тупик, из которого он мог смотреть только вверх. В небо. Там рождается вера, не так ли?

— Старшего можно назначить, — ответил он. — Чего им ждать?

— Они должны быть готовы. Я думаю, они поймут, когда придет время мобилизоваться.

— Парням надо будет им объяснить и сгруппировать, — сказал Трофимов.

— Мы это уже сделали, — встрял Бухта, перемялся с ноги на ногу под магией Ольгиного взгляда. — Правда, не всем. Человек двадцать предупредили. Как только узнали, что отряд Короба взяли и что у вас есть два ключа…

— Интересно, откуда? — перебил я его, сосредоточившись на перемещениях паука по собственным плетениям в углу каморки.

— Человек в кожанке сказал, — будто бы речь о чем-то естественном, повел плечом Бухта. — Мы как раз в карауле были на аванпосту возле автовокзала. Кажется, вы его Призраком называете. Парням на базе просто нужно будет сказать дату и время. Они готовы давить этих уродов.

— Когда это случится? — спросил Трофимов, в целом удовлетворенный работой подчиненных.

— Если все пойдет нормально, то сегодня, — ответила Ольга. — Надеюсь, что сегодня. Если выйдем прямо сейчас.

— Выходим, — утверждающе сказал Трофим. — Бакун, отправь Ламзина обратно на базу, пусть подготовит ребят. Если будет можно, пусть соберет еще. Парней Ломача можно будет предупредить.

— Старлей, — Ольга его словно на якорь поймала. — Лучше меньше, да лучше. Если среди твоих людей окажется крыса, которая предупредит Вертуна…

— Там таких нет, — заверил ее Трофимов. — И не было никогда.

Давно не было вот такого. Чтоб шел вот просто по дороге, с автоматом такой на плече, как, м-мать, Шварц с бревном, и не заботился о том, видит меня кто или нет. Пусть и дорога уже загородная. Пусть Винница с ее проблемами осталась десять километров как за спиной. Не помню я такого, чтоб тянулся за мной паровозик из четырех «догов» и одного каталовца, а впереди шагала такая аппетитная попа, к которой так и хочется приложить ладонь. Причем последнее — это просто какая-то, на хрен, пытка!

Не помню!

К счастью, пытка закончилась на подступах к Гавришовке — деревне, которая чем и была славна в прошлом, так это наличием аэродрома и транспортной авиабригады. Миновав знак с названием населенного пункта, мы перегруппировались, разбились на два отряда и сошли с трассы. Чирик и я, немного подотстав, пошли левее, Трофимов с сержантом забрали вправо, а Олька метрах в двадцати потянулась замыкающей.

Все, что я знал, так это то, что нам кровь из носа нужен «объект» на том краю села. Звучало это все в лучших традициях скоролепной деревенской треш-фантастики, которую мог бы придумать какой-нибудь механизатор после просмотра фильма о секретных складах Третьего рейха, но…

Дело в том, что у моего друга здесь жила бабушка и если я все правильно помню, то в советские времена за селом на выгоне действительно располагался военный объект. Мы ходили туда пару раз, с горки наблюдали за несколькими ленивыми солдатами, несущими «боевое» дежурство. Что они там охраняли — фиг поймешь, ведь на всей территории, обнесенной бетонным забором, имелось лишь одно здание, в котором размещались и казарма, и столовая, и КПП, и штаб — квадратная конурка из белого кирпича. Но, видать, что-то было, раз их кормили трижды в день, а раз в неделю обязательно заявлялся кто-нибудь из начальства.

Знакомый холм, лет двадцать назад мы с Ленькой Якудзой оборудовали его под дозорный пункт, откуда вели наблюдение за «вражеским лагерем», чем считали эту базу. Мало что тут изменилось, разве вместо отдельно торчащих из земли ростков появились молодые грабы, и рельеф немного будто бы плавней стал. А вот тот самый «объект» у подножия холма поменялся. Даже отсюда, с полукилометрового расстояния, заметно, как преобразилась засекреченная локация. Вместо нескольких ленивых солдат теперь там передвигалось порядка двадцати туловищ, и это только то, что я насчитал за несколько минут наблюдения в бинокль. Правда, не вояки и даже на организованную банду не похожи. Бабки — согнутые, на палочках, а также женщины, дети, мужиков всего там человек семь-восемь, без оружия по двору туда-сюда. На поросшем травой плацу хозяйственные постройки возведены, запряженные лошади фыркают, куры бегают, трактора ржавые стоят с телегами, в оградах свиньи рохают.

Да уж, опростоволосился секретный «объект». Конверсия, так сказать, на корню произошла.

— Ты что-нибудь понимаешь? — отдав бинокль Чирику, спрашиваю я.

Тот отрицательно покачал головой, выгнув губы аркой.

— Да хрен. А эта молчит, шо партизанка.

— А чего ж решил идти за ней? — уж раз минутка есть, думаю, спрошу.

— Так а хули делать? Это ж я Мустафу на себя прикормил, чтоб «доги» тебя унесли. Или чего, думаешь, в натуре этот летеха фраер такой? Отряд в капусту порубил? Гы-ы… Назад мне дороги теперь нет, да и хер с ним. Все равно скоро не будет куда идти.

— В смысле?

— Так Олька сказала. А она что-то знает. Поглядим, шо тут за танки под Гавришовкой заныканы. О, кстати, магарыч с тебя. На вот, — он вытащил из-за пояса мой нож, — у зэчары одного забрал.

— У, спасибо, — скалю зубы. — С меня будет.

Ольга присоединилась к нам минут через десять. Залегла на краю обрыва возле братца, долго рассматривала базу в бинокль. На наши вопросы не отвечала вообще.

Е-мое, да чего ж так на нее втыкаю-то? Аж самому себе охота пощечину залепить, чтоб очнуться. Будто нашлась мне тут мисс Вселенная, глаз не отвести. А у самого дрожь по всему телу, вспомню как за этот хвост ее держал ночью…

Оторвалась от бинокля, на меня посмотрела. Будто прочла, о чем думаю. Блин, бывает же у баб такое, а? И не скроешь ничего, смотрю же на нее как влюбленный школьник. Что самое главное, понимаю ведь, что сам себя палю, даже за врубленной на всю катушку пофигистической маскировкой бухтящее нутро проглядывается. По ее взгляду такому, типа «Не старайся, малыш, я уже все поняла», заметно.

— Надо их оттуда убрать, — сказала, и сразу вспомнилось о том, как под ее руками треснули шейные позвонки каталовской шлюхи. Все мои чувственные нити к ней как ножом обрезало.

— Как убрать? Там же самое бабье, — возмутился даже Чирик.

— Так я ж не сказала, что их нужно к стенке, Руслан. Двор расчистить и людей оттуда вывести. Не думала, что за год их тут столько разведется. Ситуацию могут усложнить обезьяны мужского пола, там у них двустволки имеются. — Еще раз взглянула в бинокль. — Надо либо внезапно наскакивать, но есть риск, что бабы хай поднимут, что не есть желательно. Либо попробовать решить вопрос переговорами.

— И что ты им объяснишь? — спрашиваю.

— Чтоб ненадолго вышли за ворота, мы возьмем чего надо и уйдем.

Интриганка, блин.

— Что брать-то будем, сестренка? — опередил меня с вопросом Руслан.

— Потом увидишь. Тебе понравится. Главное, чтоб никто не помешал. Так что решаем?

— А они сами хоть знают, что там у них такое ценное? — спрашиваю.

— Надеюсь, что нет. Узнаем, когда спустимся.

— Я бы предложил дождаться ночи и наскочить, — говорю. — Не шибко верится, что они добровольно разрешат кому-то хозяйничать в их доме.

— Не, ночью не пойдет, — качнула головой. — Если б так можно было, тут бы без вариантов. — Взглянула на часы, указывающие полдень, снова поднесла бинокль к глазам. — Наше крайнее время — восемнадцать ноль-ноль. Если опоздаем, все это не будет иметь никакого смысла.

— А что такого случится в шесть часов, сестренка?

— Темнеть начнет, — отдав бинокль, сказала Ольга. — А я страх как боюсь темноты. Тем более тут отряд Кули часто зависает. Эти же у них типа под патронатом, бабы тутошние горилку гонят. Вот и пасутся. А Куля, сам знаешь, как гестаповец, чуть что — валит без разбирательств. Отморозок херов.

Красивая у тебя грудь… — чуть не сорвалось. Блин, да о чем я думаю?!

— Ну тогда, может, поворковать, кто у них тут старшой? — предложил Чирик. — Мож, патронов ему отсыпать или во, бинокль презентануть. Вещь хорошая.

— Так и я о том же. Вопрос, как подойти. Одному или всем? И стволы как? Ладно, сейчас еще у разведчиков спрошу. Может, чего умнее подскажут.

Умнее ничего, естественно, не придумалось. И не потому, что до сих пор Олька так и не раскололась почто мы туда идем, а потому, что реально вариантов было мало. То, что гостюшки дорогие в лице «дожьих» патрулей Кули тут бывают часто, Трофимов подтвердил. Упомянул, что, как правило, приходят под вечер. Стало быть, действительно мешкать не имеет смысла. Черт бы побрал то, за чем мы сюда пришли!

— Раз тут часто бывают «доги»… — идея пролетела у меня в голове яркой кометой. — То, как говорится, сам Бог послал.

Я оглянулся на наших парней с «конфетки». Убедился, что они правильно меня поняли.

И они меня поняли, конечно, правильно. Целиком и полностью.

Спускались с холма чередой. С оружием, по-походному закинутым за плечи. Как я и предполагал, мы еще были на полпути к базе, а народ внутри засуетился. Чужаков им издали видно — расположение базы на открытом пространстве позволяло им такую роскошь. Засуетились, ударники-колхозники, засуетились, сразу по стволу на руки небось намотали. Залаяли собаки за забором, женщины и шпана прильнули к щелям на стыках бетонных плит. Понятно, от людей с оружием, хоть и спрятанным за спины, ждать можно всякого.

Мы только подошли к серым, сдвижным, местами проржавелым воротам на роликах с символическими трезубцами на створках, а двое упитанных, краснощеких, чем-то отдаленно похожих друг на друга мужиков уже есть. Отец и сын, как пить дать. Деревенщина. Ворота, широкие настолько, что в их створ корабль пройти мог, на цепь приоткрыли, оценивающе нас оглядели.

Оправданно в их глазах замелькала неподдельная тревога. Перед ними стояли два «дога» в грязной форменной одежде, с добротно помятыми лицами в царапинах и ссадинах, два «дога» чистых и свежих, тягач в забрызганном кровью бушлате, зэк с наркоманскими татухами на шее и милое, на первый взгляд, симпатичное создание с «калашом» за спиной. Бражка что надо. Если кого нанять, то четыре «предателя», западляный зэк и его сестричка-убийца — лучший состав. Один я как-то на их фоне до неприличия добряком смотрюсь. Умышленно злобы на харю нагнать, что ли?

— Будьте здравы, мужики, — вычленившись из нашей стенки бравых диверсантов, поприветствовал «встречающих» Трофим. — Разговор есть. Кто старшой?

— Чего надо? — нелюбезно пробасил тот, что отец.

— А что сразу так? — Без предварительного согласования, старлей у нас стал старшим. Пусть, я не против. Да и шло ему, если честно. — Здороваться в школе не учили, что ли?

— Ну здорово, — вымучил старший краснощекий. — Надо-то чего?

— Со старшим поговорить, я же сказал.

— Ну. Я старший и что?

— Пожертвование на строительство храма сделать не хотите? — пошутил Чирик, почесывая шею.

Мужики по ту сторону створок переключили внимание на него, младший осклабился, типа шутку понял.

— И чего, так и будем через эту щель говорить? — спросил Трофим. — Может, впустишь? Дело обсудим.

— Ты сначала, что за дело, нарисуй, а потом решим. А то больно шустрые вы. Со стволами, а сразу в дом хотите.

— Куля с пацанами давно заходил?

— Да он и сейчас где-то в селе. С бабами развлекается. А чего ты у меня об этом спрашиваешь? Вы что, связи меж собой не держите, что ли?

Куля в селе — это плохо. Это незапланированное обстоятельство. Почти форс-мажор. Если селюки упрутся и придется кого-то грохнуть (а, судя по настрою «догов», они пойдут на всякий риск), на шум отморозки Кули примчат быстро.

— Он тебе не говорил, что придет отряд Филарета?

Краснощекий сощурился, склонив голову набок.

Вродь как пытался подловить «дога» на слове. Вродь как вообще сомневался, что перед ним истинный «дог» — уж слишком Трофим отличался, наверное, от тех ублюдков, что приходили с «конфетки».

— Эт ты, что ль? Не, ничего о тебе не слыхал. Куля вообще не говорит о «конфеточных» корешах своих. И что ж ты здесь забыл, Филарет?

— Вертун кое-какую информацию нарыл, проверить поручил. У тебя тут, на базе, есть темка одна. Хотим посмотреть. Вона в том бункере.

Мужики синхронно повернули головы назад, посмотрели на громадную металлическую створку в конце десятиметрового бетонного туннеля, ведущего вглубь холма. Смотрели где-то с минуту то на нас, то во двор, где по заболоченному асфальту петух носился за типа убегающими курицами. Они словно бы не могли понять, что мы от них хотим. Бункер? Какой еще, в жопу, бункер? Там у нас склад хозинвентаря, рыба вона на леске сушится, стойло для лошадей. А плита — то ж просто херня какая-то, было б там что ценное, вояки бы не бросили.

— Ну так а чего ж Куля не посмотрел, раз Вертуну так надо? Бугор ведь ваш знает, что Куля у нас постояльцем тут, в Гавришовке.

— Ага. А еще он знает, что доверять людям Кули что-нибудь сложнее лука все равно, что доверить обезьяне гранату. Тут могут быть тонкие технологии. Вона спецов еле нашел, — кивнул вроде бы как на меня. — Ну так что, пустишь?

Подошел старик. Проклюнулся между двумя гигантами, тощий и сморщенный, как старое дерево. Лицо хоть и псориазом до красноты посушенное, но, в общем, еще молодчиком дед держится. Один глаз сизой мутью подернутый, зато второй из-под косматой брови — о-го-го, остротой насквозь пронимает. В два захода нас четверых просканировал: сначала по наличию и классификации оружия, затем по лицам. Лет старичку эдак восемьдесят, и что-то подсказывает мне, что добрых шестьдесят он отработал в тех самых органах. Больно глаз метко работает.

— Чего хотят? — спросил у своих, задержав взгляд на Ольге. А я что говорил — дедуля, по ходу, еще тот будет. Не смотри, что жидкие волосы сединой побило и пальцы крючковатые бледны, как у смерти. Под черепной скорлупой, глядишь, еще не полностью желе.

— Бредят, — отмахнулся молодой краснощекий. — В бункер, видишь, хотят. Думают, форму «дожью» стырили, и мы им уже поверим.

Дедуля сощурился, внимательней осмотрел четверых «догов», уделив нам при этом самый мизер отведенного времени, причмокнул посиневшими губами.

— Да не, не стырили. «Доги» это настоящие, — резюмировал. — В чем и вся загвоздка — настоя-я-ящие. Чего говорят, от Вертуна?

— Ага, бать, от Вертуна, — подтвердил старший краснощекий.

— От Херлана они, а не от Вертуна. Таким Вертун поручит разве гнездо пустоголовых тягачей зачистить, но не экскурсию в Гавришовку.

Вместо старлея заворчали младшие: Бухта, Рафат и сержант Бакун. Что-то о фильтрации базара и думанье, прежде чем что-нибудь сказать. Да зря это они. От придирчивого старикашьего глаза не ускользнуло несоответствие, нелогичность и неувязчивость сказанного Трофимовым и тем, как он выглядел. Не хватило в облике Трофимова голодных свинячьих глаз, и в повадках не обнаружилось следа от голозадого прародителя. Не проиграли мы как следует сценарий, не присовокупили вояки к своим рожам гнилостного отпечатка, потому и выкупил старик весь этот маскарад. Ведь прав деда: истинным воякам такого дела никогда не поручат.

— Значит, так, «дожки» недоделанные, — грянул краснощекий старший. — Сейчас вы разворачиваетесь и хреначите отсюда бегом и полуприсядью. Ясно? Пока Куле о вас не сказали и бохи ваши на местах.

Про себя отмечаю: не проканала, однако, дипломатия. Хотя, пораскинуть ежели мозгами, то вероятность иного расклада была и вправду ничтожно малой. Так что по-любому надо исходить из данных предпосылок.

— Послушай, отец… — став рядом с Трофимовым, я обратился к старику.

— Не понял, ты чего, тупой, что ли? — Младший стащил с плеча двустволку. — Тебе сказано было…

Старик поймал его своими крючковатыми пальцами за руку, метнул во внука фирменным колким взглядом. Ага, держи попуск, щеняра. Дедок сразу обозначил, кто тут действительно старшина, а кто временно исполняющий обязанности. Вытеснил тощими плечами старшего краснощекого здоровяка, оказался впереди всего семейства. К воротам подтянулись еще несколько мужиков, стоя у всех за спинами, они поднимались на носках, разглядывали нас и вправду как гастролирующих звезд.

— Послушай, отец, — я начал снова, и затихли не только мужики и звенящие на их фоне бабы, по мистическому совпадению даже собаки прекратили лай. — Прежде чем тут что-нибудь произойдет, я хочу прояснить для тебя и твоего окружения некоторые очень важные моменты. То, что у вас есть, нам нужно позарез. — «Ага, позарезище, — вторит мое саркастическое эго. — Еще коль бы знать, о чем речь…» — Поверь, если бы можно было избежать этой балайды с тобой и твоими родственниками, мы бы здесь не стояли. Но эта вещь нам нужна настолько, что мы готовы на крайний риск. Мы знали, на что шли, задолго до того, как спуститься с холма. И были готовы к любой развязке. Но прежде, чем мы тут с вами начнем выяснялово, подумай о наших с тобой преимуществах. У нас автоматы и гранаты, — «Откуда гранаты?» — тут же спрашивает эго, — у вас ружья. У нас бойцы из горячих точек, — киваю на Трофимова, — у тебя фермеры. То, что нас семерых объединяет, едва можно назвать общим бизнесом, за твоей же спиной — родня. Если из нас семерых умрут шестеро, тот, кто останется, уйдет отсюда с легкой душой. Если же погибнут твои дети, кто позаботится о женщинах? Неужто сам возьмешь в руки ствол? Этого всего можно избежать одним простым способом: дать нам войти. Просто позвольте нам войти в бункер, за что мы вам можем заплатить патронами. Я считаю, это справедливо. Подумай об этом.

Старик, все это время слушавший меня очень внимательно и даже не моргая, подумал совсем недолго.

— Ты говоришь так, будто знаешь, что в бункере что-то еще для тебя осталось, — дребезжащим голосом сказал он и вопросительно поднял правую бровь. — Лакомый кусочек, он интересовал многих. Здесь когда-то был секретный командный пункт… — я почувствовал, как при этих словах напряглась Ольга, будто в «замри!» сыграла. — Чем он управлял в сизые времена, только Богу одному известно, но факт в том, что его давно нет. Вместе с распадом Союза тут всему пришла хана. Не знаешь разве? Вход мы распечатали, думали чего полезного сыскать, а только не нашли ни хрена. Железяки и бумага…

Ольга. Ее просто прошибала дрожь от напряжения, я чувствовал это так, будто в кармане жужжал на виброзвонке мобильник. Ее ставка, равно как и ставки остальных, может оказаться проигрышной.

— Ответь, что именно тебя интересует? — продолжал старик. — Микросхемы и старые советские пульты управлений? Так ими играют мои внуки. Что же там тебе нужно? Мы не можем говорить о чем-либо еще, пока не будем знать, что конкретно вы ищете. Это вопрос нашей безопасности, кто бы вы там ни были.

— Вы открыли все двери? — спросила Ольга на удивление стоическим голосом, хоть было заметно, что нервишки у нее здорово поднатянулись.

— Да, милая, — старик хитро улыбнулся. — Кроме тех, на которых нарисованы черные пропеллеры в желтых кружочках. Знаешь, что они значат?

То, как Ольга внутренне вздохнула с облегчением, почувствовали мы все. Я с Чириком и младшими «догами», честно говоря, мало что понимали, но старались играть на одной волне. Будто бы — да, фуф, пронесло. Молодец, дедуля, не лезь к дверям с «пропеллерами».

— Это эмблема радиационного излучения, — объяснил старик, не дождавшись ответа. — И ты уж, мил-дева, прости, но туда я не пущу никого. Будь ты даже королевой Британии. Нам тут апреля восемьдесят шесть не надо.

— Отец, ну ты же сам сказал, что с развала Союза тут все разбазарили, — говорю. — Неужели и вправду думаешь, что там осталась ядерная ракета?

— А чего мне думать, милок? Вот это видел? — Один из неумытых чурбанов что-то передал старику. Счетчик Гейгера, старый такой, коричневый, мать бы его. — Он начинает болтать о чем-то своем возле той двери. Знаешь, как он говорит? Тикает, как часики. Чепуху, конечно, показывает, но все ж. Не на мешок половы по ту сторону он реагирует, согласен? Так что извини, но я буду вынужден отказать.

— Нам очень нужно туда попасть, — словно заклинание, не сводя глаз с виртуальной точки между глаз старика, произнесла Ольга.

— Мне тоже кой-чо, может, от тебя нужно, — ухмыляясь, пробасил молодой краснощекий. — Дашь, а?

— Эй, прикрой-ка пасть! — Я тычу в наглеца указательным пальцем. — А то я тебе дам, не донесешь.

Ох, я бы врезал ему сейчас, не разделяй нас эти армейские ворота. Зубы по плацу растерял бы, говнюк. Ответили мне, как и положено своре деревенских псов, — лаем и такими лицами, будто если б не цепь, сдерживающая ворота, то они бы меня как тузик грелку.

А я и сам уподобился дворняге, давай лаять в ответ. Глядишь, другого замеса и не надо, чтоб нам тут войну развернуть. Но они за стволы не спешат хвататься (все ж подействовала моя речь), да и я единственное средство поддержания правоты пока придержу.

— У вас осталось меньше одной минуты, прежде чем один из вас умрет, — сказал кто-то за нашими спинами, и мы умолкли одновременно.

Этот голос, безусловно, был мне знаком. Я знал, кому он принадлежит, еще до того, как оглянулся. Рад был, конечно, такому неожиданному козырю в рукаве, но все ж в голове сразу образовалось несколько сотен вопросов. Неужто нарушил свой нейтралитет? Ради чего, Призрак?

Он подкрался, как это для него свойственно, неслышно. Просто стоял себе сзади, будто бы маршрутку на остановке ждал. Руки в карманах штанов, воротник кожанки стоячком, просчитывающий взгляд неспешно перекатывается с одной точки на другую.

— Что еще за шут? — удивились краснощекие. — Э, ты откуда тут взялся?

На лице Чирика застыло вызывающее любопытство. Мол, ну и чего ж будет через минуту-то? И лишь Ольга смотрела на Призрака так, будто бы случайно встретила на улице бросившего ее любовника. Типа, чего, совесть замучила? Прощения просить пришел?

— Осталось тридцать секунд, — сказал Призрак, и уж кому, как не мне, знать, что он не блефует. — В обратную сторону время не пойдет.

За воротами весело загоготали. Будто до всех одновременно дошел смысл шутки. Одинаково, как отец с сыном, пырснули со смеху оба краснощеких. Похожим на мультяшный утиный голос засмеялся еще один. Даже босотной пацан, выглядывавший через щель снизу, задорно хохотал.

Старик оказался один, кому не было смешно.

— Что тебе надо? — Его голос был почти неслышен на фоне громыхания луженых глоток остальных членов семейства.

— Десять секунд. Укажи на того, кто тебе меньше всего нужен. Зять? Может, внук?

— Постой-постой, — он протянул руку, в непомутненном глазу блеснула готовность поверить в исходящую угрозу. — Не надо делать…

— Открывай, старик, — я сделал шаг к нему, положил руку на цепь. — Открывай! Это не гребаный развод!

А мужики за его спиной хохотали. Незащищенный, открытый и, чего тут таить, немного отрешенный вид Призрака в сочетании с высказанной им угрозой вызвал у них полуприпадочный смех. Младший краснощекий так вообще чуть в гопак не пустился.

— Тридцать секунд, — повторял.

— Открывай…

Старик оттолкнул своего сына, словно прокаженного, потянулся к замку. У него под рукой звякнула цепь. Но зацепилось что-то, створка не поползла в сторону. Костлявые пальцы обхватили ее за край, но сил старика было недостаточно, дабы сдвинуть тяжелый пласт металла — ворота на скрипучих роликах раздвинулись всего сантиметров на десять больше. Кто-то ухватился за цепь крепкой мужицкой рукой, и проем меж створками начал уменьшаться.

— Нет, — старик умоляюще посмотрел на сына. — Нет…

Его брови вскочили, даже в мутном глазу заискрило осознание необратимости совершенного.

Призрак поднял руку на уровень глаз, совсем безрадостно улыбнулся, покачал ладонью. До скорого, дедуля…

Мужики еще смеялись, когда невесть откуда взявшаяся пуля вошла старику в солнечное сплетение. Сухое тело отбросило назад, как деревянную куклу. Алой кровью сбрызнуло ворота, тяжелые капли оросили лица наследников…

Ну вот, сейчас начнется. А Олька боялась, что хай поднимут бабы.

Глава 11 Игра в войнушку

28 октября 2015 г., 15.45

2 года 4 месяца после эвакуации

Даже не знаю, откуда это во мне взялось — быть, чертова мать, гребаным миротворцем! Ведь мог первым принять пригоршню дроби в лицо просто потому, что стоял ближе остальных к прорехе между створок ворот. Спасло, видать, то, что оружие я не выпятил вперед себя, как «доги», каталовец и Ольга. Протянув раскрытые ладони к обезумевшим родичам старика, я был похож, наверное, на Моисея, что повелел морю расступиться. Только обладающий не мощью Божьей, а харизмой безумца, орущего так, что на лбу вздулись вены, а жилы на шее едва не прорвали кожу.

— Снайпер! Киньте пушки! Грохнет если не вас, то кого-то из баб!

Сзади, заглушая мои пока что тщетные попытки уклада мира, матом крыл Трофимов. Не особо от него отставали и остальные. На фоне громогласных мужских выкриков четко слышен был и голос Дианы Арбениной, который так точно копировали Ольгины стальные голосовые связки.

Молчал только Призрак. Ну да чему тут удивляться?

Никто не хотел кровопролития. Ни на той стороне, ни на этой. Никому не нужны были трупы. У нас была уязвимее позиция, у них — случайные жертвы, бабы и дети, вопящие по ту сторону ворот. Спусти на нервах курок хоть кто-то один, полягут все.

Впервые за столько времени я ощутил потребность в мирном решении проблемы. И не потому, что стоял как дерзнувшая пешка — под боем сразу нескольких фигур, а потому, что мне до нытья в зубах не хотелось устраивать бойню именно с этими людьми. Зачем ведь? Живут же нормально, одной большой семьей, хозяйство развели. Каждый своим делом занимается, во благо общины стараются. На людей хоть немного похожи. Не то что мы, городские, — что звери, из клетки вырвавшиеся.

В любой буре рано или поздно наступает миг затишья. Вероятно, так совпало, что мы все одновременно набирали в легкие воздуха, чтобы снова орать друг другу свои требования. И этого мгновения оказалось достаточно, чтобы услышать голос Призрака.

— Пять секунд до следующего, — сказал он, взглянув на наручные часы.

Вот кто миротворец. Всего два слова, а эффект куда там моей корявой пародии на великого пророка. Кто хотел что сказать — так и остались стоять с открытыми ртами. Им еще хочется верить, что Призрак блефует, да только старик-то не поднялся и не сказал, что это была шутка. Значит, не разводит черт в кожанке. Дальнее прикрытие таки имеется. И как бы ни хотелось им его, безоружного, завалить, а хрен там. Задумались все ж, что делать дальше.

Бабам бы еще последовать их примеру и заткнуться, но там посложнее будет. Да это ведь нам на руку: пускай голосят, так, глядишь, и вовсе боевой дух у мужей своих к нулю сведут.

— Оттуда, — обернувшись, я указал мужикам на холм, — вас видно как на ладони. Окуляр не промахивается! Лобешники ваши у него в прицеле! Так что опустите пушки ради себя же.

— Секунда, — послышалось сзади.

— Опусти!!! — заверещала женщина в красном платке, вломившись в скопление мужиков и принявшись хватать их за руки. — Роман! Васька, опустите! Все опустите!

Подействовало, кажись. Уж если не бросили они свои ружбайки, как этого бы нам хотелось, то, по крайней мере, перестали целиться: наклоненным гладким стволам теперь были видны наши ноги, а не головы. И на том спасибо. Уже результат. Ну, Призрак, никак чародей?

— Бога ради, да сделайте же что они говорят! — умоляла женщина в красном платке. — Пусть заберут, что им нужно, и уходят. Пожалуйста, Роман, дай им войти!

И мы вошли. Оружие они, конечно, за спины не убрали, как того хотелось, но наши парни быстренько распределились по территории так, чтобы всё у них было на виду. Даже Рафат, который не был солдатом, вел себя как разлихой спецназовец. Ствол на сорок пять градусов к земле, но глаза бегают, что у бывалого лиса.

— Мы тут покукаем, а вы действуйте, — сказал Трофимов Ольге. — Только не увлекайтесь там, тут с минуты на минуту все может поменяться. — Затем глянул на меня, кивнул ей в спину, мол, давай за ней.

Я приставил два пальца к виску: есть, сэр, будет выполнено, сэр.

Громадный прямоугольный бетонный желоб, по которому под холм могли заехать в шеренгу два «Урала», заканчивался в глубине массивной металлической плитой. Серой, без какой-либо присущей армейцам маркировки и условных обозначений. Я никогда не видел ее вблизи, но раньше мне казалось, что она составлена из двух половин и должна раздвигаться вверх-вниз. Как в космических кораблях из фантастических фильмов. На самом деле она была цельной. И, судя по виду, не открывалась лет эдак пятьдесят. Местами поросла мхом, местами вздулась под властью ржавчины. Но в целом казалась несокрушимой. И весила не меньше нескольких тонн.

Моя фантазия рисовала за этой плитой вход в какую-то подземную лабораторию, где выводили бы генетических супербойцов. Но детские рисунки на ней цветным мелом как-то не стыковались с этой версией. Дети упражнялись здесь в изобразительном искусстве: папа, мама, домик, солнце. Вся нижняя и средняя часть плиты были в рисунках.

Красиво. Не надо никакого Рембрандта. Правда.

Сам бетонный карман под холмом местные использовали в хозяйственных целях. Для лошадей стойло оборудовали, упряжка валяется, сено в яслях, кизяки копытами растоптанные. Мужикам придется изрядно повозиться, чтобы полностью освободить некогда строго охраняемый боевым расчетом, а ныне вконец околхозневший желоб.

Впрочем, работают они с энтузиазмом. Видать, мысль, что снайпер может разглядывать именно их затылок через ПСО-1,[19] выполняла роль эдакой нагайки. Не хотелось примерять удачу тех пленных евреев из «Списка Шиндлера», которых начальник лагеря отстреливал просто так, дымя сигарой на мансарде своего поместья. Окуляр, конечно, вряд ли стал бы уподобляться нелюду Амону Гёту, но, кто знает, что на уме у Призрака?

Ольга указала краснощекому на беспорядочный склад у правой стены желоба.

— Нам нужно сюда.

Старший краснощекий, хоть и бухтел при этом как кипящий самовар, все же разобрал нагромождение. Заставленный всякой бытовой дребеденью, за ящиками с-под минералки, запчастями к телегам и брезентовыми ряднинами оказался провал. Когда-то тут была железная дверь на кодовом замке, к которой, насколько я помню, обычные солдафоны даже не приближались.

Вместе с Ольгой мы вошли внутрь.

Запечатленные на стендах формальности в виде уставных правил и обязанностей оказались обгоревшими и лишившимися остекления. Видать, со взрывчаткой «спецы» перестарались, поскольку железные столы и стулья, что тут находились, больше напоминали обгоревших калек. Местные использовали этот предбанник для хранения всякой ерунды, что совсем не нужна в хозяйстве, но жаль выбросить. Типа ржавых корыт, громадины-колеса от Т-150, котла АГВ…

— Давайте там побыстрее, — тихо сказал Бакун, заглянув к нам. — А то мало ли что у них на уме. Как бы бабенке какой моча в голову не ударила, и она «максимку» в окошко не выкатила.

— Постараемся, — ответила Ольга. — Главное, смотрите, чтоб они подальше держались от плиты. Держите их на расстоянии, о’кей?

Он хотел что-то спросить, но вместо этого коротко кивнул и на меня с вопросом зыркнул, мол, ты-то хоть знаешь, почто идешь? Я ответил ему тем же, что и раньше: взглядом человека, который опустил руку в черный ящик и всей душой надеется, что внутри окажется не тыква.

Переступая через холмики бетонного крошева и бытового мусора, мы проникли в следующее помещение. Здесь было темно, сыро, холодно и четко ощущалось мышиное присутствие. Витал запах древесной гнили. Под ногами трещали осколки стекла, скрежетала бетонная крупа.

— А ты молодец, — неожиданно сказала Ольга. — Не стреманулся этих, когда снайпер дедка снял. Я уж была уверена, что пальба начнется.

— Да чего ж не стреманулся? — сказал я в темноту. — Кто не стремается, отдыхает костылями на восток. При лучшем раскладе.

— Тогда откуда такое хладнокровие?

— А черт его знает. От тебя, наверное, заразился.

Ольга хмыкнула, включила фонарь, жидкий желтый свет скупо озарил внутреннее пространство.

Все понятно, командный центр. Несколько древних пультов, по форме напоминающих фортепьяно, стояли с одной стороны в ряд, с другой — спина к спине. От упомянутых клавишных инструментов отличались наличием выпуклых телевизионных экранов образца так года восьмидесятого, рядами цветных квадратных кнопок, серебристых тумблеров, висящими на крючках наушниками со спиральными проводами и микрофонами на массивных подставках. Дощатый пол центра был усыпан жесткими обложками от регистрационных журналов, пустыми папками из плотной бумаги, негодной для растопки печи, длинными шифрограммами из тонкой, как промокашка, шелестящей целлюлозы. Еще папки, наверняка с картонными карточками, припадали пылью в шкафу. Любопытно, что на корешках, начиная с нижнего ряда, обозначались года, и самой первой стояла папка с индексом «1949». Вот оно, значится, с каких пор мы тут обустроились.

— И чего тут было? — спрашиваю у Ольги.

— Вывески у входа не заметила, — не без подковырки ответила она, пройдя в следующее помещение, вход куда был, разумеется, также взорван. — Секретная локация все-таки.

Я потащился за ней. Несгораемые шкафы по обе стороны, створки огромные, явно не на хранение одежды рассчитаны. На одной замок раскурочен, но внутри я наткнулся лишь на следы мышиного обитания. Вероятно, остальные также были пустыми, иначе деревенщина наверняка не оставила бы их в забытьи. Впрочем, и это занимало меня не особо. Больше хотелось узнать, что же там, дальше.

А там, за поворотом, оказалась массивная дверь. И одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: именно она остановила первопроходцев с тротилом. Надо отметить, старик был прав — черный пропеллер в желтом кружочке действительно обладал каким-то магическим останавливающим свойством. Увидев знак, я и сам было стопорнулся — словно на скелет в генеральских погонах набрел. Приблизился, лишь когда Ольга, смахнув свисающую с потолка паутину, протянула мне фонарь.

— Подержи.

Дверь была похожа на ту, что устанавливают в банках. На входе в денежное хранилище. С громадным вентилем посередине, запорной системой на восемь штырей, красной лампой над входом и большими трафаретными буквами «ВНИМАНИЕ! Открывать только при наличии двух ключей!».

Ну разумеется. Вот оно, волшебное слово: «ключей»! Иначе как бы я сюда попал, если б не ключ? Вот, написано ведь на памятке — один ключ находится у дежурного по части, второй — у ответственного лица штаба оперативного командования округом. Чей был у меня, интересно? Небось самого ответственного. А я-то думал, от склада с прокладками отмычка.

— Тебя разве не обыскивали у Каталова? — удивился я, когда она протянула мне знакомую железку.

— Я умею хорошо прятать, — многозначительно бросила через плечо она, прощупав пальцами обе входные скважины. — Хорошо хоть не напихали сюда ничего. А то, считай, приехали. Значит, провернуть ключи нужно одновременно. Понял-нет? О чем ты думаешь?

— А… да, понял, — шмыгнув носом, я переключил внимание на дверь. — Вот здесь вот, да?

— Послушай, это не шутка. — Блин, а ей однозначно к лицу быть серьезной. — У нас всего две попытки. Потом эту дверь не откроешь ничем. Запомни: крутить вправо и по моему сигналу.

Мы вставили ключи до упора медленно, как если бы от неверного движения тут все могло взлететь на воздух. Мысленно помолившись, Ольга отсчитала до трех, и мы провернули. Кажется, одновременно. Ну, может, я немного раньше закончил, но начали мы точно по сигналу. Кажется, да…

Тишина. Я не знал, чего ожидать, но не произошло ровным счетом ничего.

Ольга уколола меня обвиняющим взглядом. Блин, типа, я ж тебе говорила — вращать вправо, балбесина! Да, им свойственно во всем винить ближнего, особенно если он мужик. Ужаленный, я метнул взгляд на свой ключ. Нет, все верно. Может, заклинило чего? Сорок девятый год — это тебе не вчера из масляной ванны.

В тот же миг за дверью что-то загудело, над нами, недолго поискрив, засветилась красная лампа, а затем внутри самой двери раздался громкий щелчок. Ольга лишь сжала кулаки и победоносно встряхнула руками.

— Йес-с!

Она выглядела счастливой, но что-то в этом ее эндорфинном поведении настораживало. Нет, это не касалось меня. Она не выстрелит мне в спину, когда все кончится. По крайней мере чуйка моя на это молчит, хотя надрессирована как легавая псина на наркоту. Это касалось «догов». И если я все правильно понимаю, то это ее счастье для них обернется настоящей катастрофой.

— Теперь крути, — забрав у меня ненужный более фонарь, кивнула она на вентиль.

Мало что понимая и чувствуя легкое нервное покалывание внутри, обычно заменяющее слова внутреннего голоса «Вали отсюда, Салман», я положил руки на холодный металл. Уж будь что будет, хотя «черный пропеллер» не перестал действовать на меня как заклинание вуду на нескладного колдуна.

Слегка заело, но в целом резьба далась без усилий. А когда запорные стопоры поднялись, дверь сама поползла внутрь. В мерцании ламп дневного света, повисших под высоким потолком, можно было разглядеть много чего интересного, но взгляд мой был прикован к главному объекту внутри громадного бункера. Вокруг которого, пожалуй, вся эта байда с пультами, казармами и воинскими частями создавалась. Он был накрыт брезентом, и вроде как с первого взгляда не поймешь, что под ним скрыто. На самом же деле сия задачка для ребенка пяти лет. Типа, а что это у нас тут на трех колесах, с соплами сзади и двумя встопорщившими брезент пиками?

— Та ну нах…

Я вошел в полукруглый по форме ангар в некоторой растерянности. Самолет со сложенными крыльями? Как он там, палубный истребитель? Всего-то? Это и есть то, за что Коробов с Жекой отдали жизнь? А мы чуть не полегли от фермерской картечи? Мой мародерский мозг в панике начал выискивать выгоду из этого сомнительного сюрприза, но, сколько бы ни старался — не находил ничего. Хавки тут действительно нет, патронов подходящих тоже. Тогда что — сфотографироваться возле пташки на память? Мол, смотри, я внутри секретной базы был?

С другой стороны, становится любопытно, как так произошло, что чинуши забыли о машине стоимостью в миллионы евро? Насколько ведь Помнится, с целью «обеспечения надлежащего уровня проживания эвакуированных» (а заодно и пополнения собственных счетов в офшорах), правительство в первую очередь избавлялось от дорогостоящей военной техники: кораблей, самолетов, «вертушек», зенитно-ракетных комплексов. На этот товар, тем более по такой бросовой цене, всегда имелся покупатель. Целые очереди, можно сказать, покупателей. В те деньки много на чем в нашей многострадальной стране был вывешен ярлык «Распродажа!». А пташка, странно, вот, нетронутая стоит.

— И что это за мандула? Только не говори, будто это ради нее мы сюда притащились!

Ольга ответила не сразу. Искрясь от распирающего ее счастья, она вскарабкалась по приставленной к крылу лесенке и принялась стаскивать брезент с длинного остроносого обтекателя. Скорей всего не ответила бы вообще, если б не захотелось сказать это вслух самой же себе. Типа, ема, это же «Порш Кайен».

— Это тридцать третья «сушка», — словно бы о дорогостоящем бриллианте, отозвалась она. — И мы притащились именно ради нее.

Я обошел самолет, встал у передней части, пощупал торчащую из обтекателя пику.

— А на кой хрен нам понадобилась тридцать третья «сушка»? — Лампы к этому времени уже перестали мерцать, но меня даже не интересовало, откуда дровишки. Что-то гудело вон там, в углу, но на дизельный генератор не похоже. Да и хрен с ним, тут есть вопросы поважнее. — Мы чего, скручивать вот эти хреновины будем?

— Зачем их скручивать? — удивилась Ольга, замерив взглядом висящие под крыльями ракеты. — Они как раз уместнее тут. Помоги, — она протянула мне угол брезента. — Тяни вот.

Что ни говори, а самолет действительно был красив. Я мало, конечно, понимал какой в нем смысл, ведь какая разница что это: «таврия», «вейрон» или «Су-33», если их объединяет общее — отсутствие питательного элемента (или, может, в секретной базе есть своя нефтяная скважина и нефтеперерабатывающий комбинатик?). Но самолет все равно был красив. Сверху «запятнан» серо-синим камуфляжем, снизу лазурный, как небо в погожий день. Красивый, но… бестолковый же?

Я наблюдал за ней. Как она проворно и грациозно, с повадками кошки, перемещается по ангару, убирает стопоры из-под шасси, открывает какие-то лючки в фюзеляже, что-то там проверяет в держателях ракет.

— Ну давай, открывай уже свой ребус: что мы тут делаем?

— А на что это похоже? Можно, конечно, разобрать на сувениры, но я намереваюсь поднять ее в небо, — со всей серьезностью заявила она. — И выполнить то, ради чего мы сюда шли.

Я засмеялся, и смех мой больше напоминал индюшачий гогот. Так смеются обычно, когда понимают, что их развели, как последних лошар. Причем способом развода, далеким от понятия «исхищренный».

— Ты это не шутишь? Нет, я догадывался, что ты сумасшедшая, но, блин… не настолько же. Ты физику учила, Оль? Бензин, который не выжгли в прошлом году, в этом уже еле пыхтит. Поднять в небо… Да на теперешних ссаках даже фитили в лампах с трудом горят. Какого черта мы тут делаем? Да ты… Короче. Подожду снаружи. Наиграешься, выходи.

В этот момент я впервые со всей серьезностью предположил, что у нее не все в порядке с головой. Может, осколок где-то в черепе засел? Дурак, ведь можно было это понять раньше. Можно было сберечь нервные клетки и не разбалтывать по пустякам и без того потрепанную психику, подставляя грудь под двустволки. Да поздно уже, в черном ящике вместо ключей от автомобиля оказался пучок редиски. Даже страшно подумать, какой будет реакция на все это Трофимова…

Она повернулась лицом ко мне, уперла руки в боки, слегка наклонила голову, чтобы хвост провис по плечу, одну ногу отставила в сторону.

— И это еще нас, баб, паникершами называют. Чего расходился, Глебушек? Потому я ничего вам и не говорила, что ваша реакция могла быть именно такой. Никто из вас ничего не знал, даже Коробов. Об истинной цели знали только Женька и я. Ведь, если бы я даже объяснила, что срок годности авиационного керосина десять лет, тебя все равно терзали бы сомнения. Правда? А сомневающийся — ты бы никогда не пошел на стволы безоружным. Ты верил мне, и это главное. Я никого не обманула. Мы сделаем то, что было задумано. Топливо здесь есть, я тебя уверяю. Это место — секретная стратегическая точка, которой нет даже на военных картах. Украина же безъядерное государство, помнишь? Солдаты-срочники, тянувшие здесь службу с сорок девятого года, лишь догадывались, что охраняют. А здесь все время стоял тактический бомбардировщик. Когда-то древний «Як», потом «Миг-23». Знаешь, у которого тоже крылышки складываются? — И она отвела руки назад, демонстрируя мне принцип изменяемого угла крыльев. При этом выделились ее прекрасные формы, и мне это показалось куда более интересным.

Впрочем, она продолжила:

— Он тут и сейчас стоит, вон за той плитой, — она указала на такую же гигантскую створку в другом конце ангара. — Чтоб ее открыть, нужно, правда, еще два ключа найти. Фон, о котором старик говорил, оттуда идет. Сам «бомбер» нам не нужен. Управлять им сложно, да и одна не справлюсь. Зато эта «сушка» — идеальный вариант. Здесь она как машина прикрытия. Проблема только в том, что стоит уже лет десять. Нет, — она поспешила оправдаться, будто бы пилотировать эту хрень предстояло мне, — регламентные работы, конечно, проводились, чистка, смазка, тестовые замеры, но в небо ласточку не поднимали давно. Вот, смотри, — она подошла к стене и сняла висящий на стенде планшет с записями, — последние тесты проводились прошлым летом. Замена топлива, проверка боеспособности. Я подниму ее. Жаль, что лишь один раз, — грустно улыбнулась и бросила планшет на накрытые брезентом ящики.

Я попытался связать все воедино. Черт бы меня взял, это оказалось непросто. Ряба со своим предложением, Жека-диверсант, которому я жизнью обязан, его просьба, ключ, с которым я таскался по всему городу как дурак и неоднократно рисковал жизнью. Полусферичный ангар, отделенный двумя массивными плитами: за одной — махина с ядерными бомбами под фюзеляжем, за другой — хозяйство краснощеких и… длинная прямая дорога до самой деревни. Интересно, кто из живущих в Гавришовке знал, что это асфальтированное полотно по сути есть взлетная полоса?

А ведь удобно расположили локацию. Рядом авиационная бригада, топливо под боком, рембаза, да и шум турбин, который мог бы беспокоить гавришовцев ночами, легко объяснить…

— Если это действительно так, то кто же ты, Олечка? Выглядишь на четвертак, а сворачиваешь шеи как, блин, разлихой спецназовец. Вот теперь еще, оказывается, умеешь рулить истребителем и знаешь о расположении сверхсекретных военных объектов. Кто ж ты такая, Ольга с позывным «Руно», на самом деле? А?

Мне казалось, она никогда не сможет дать ответ на этот вопрос. Ее глаза просили не спрашивать об этом. И, тем не менее, после минуты пытки требовательным взглядом она решилась.

— Я — всего понемногу, Глеб, — отведя взгляд, сказала она. — Немного солдат, немного выпускница летной военной школы, немного горный специалист, немного хакер, немного оперативник российского ГРУ. Немного обычная женщина — простая винничанка. Как оригами из разных цветов: и безобидные маргаритки тебе, и шипастые розы. Какой тебе больше подходит?

— Шпион, значит? — Я не знал, как реагировать на эту новость, поэтому сделал вид, будто подсознательно уже об этом догадывался. Ну как если бы только нужно было официальное подтверждение теории. — И что же обозначает твой позывной?

— Когда-то за утечку такой информации могли полететь головы. Прежде всего, моя, — хмыкнула Ольга. — И накрыться вся сеть. Сеть проекта «Руно»… Хочешь знать о позывном? Все до тошноты просто. Агентам, которые работали в других странах, присваивали только номера. Принадлежность к стране заключалась в доменном имени.

— «Ру», — догадался я.

— И «No» (или №), номер. Мой номер девять-двенадцать.

— Неплохой, выходит, с тебя агент, Руно-девять-двенадцать, раз знала о секретной точке, которой нет даже на военных картах. И значит, у вас с Жекой что-то было?..

Угу, думайте что хотите, а из всего услышанного мой мозг почему-то зацепился именно за это. Секретная точка с ядерными ракетами — да ну и хули? Что с них взять? Тактический бомбардировщик? Ну посижу, штурвал поверчу. Побурчу, пока губы не заболят. Цимес-то мне в чем? А вот девка эта… ну убейте меня, приглянулась. Бывает такое у мужиков, верите? Приглянулась — и потащился за ней хоть на край света. А тут — шлеп! И вот такая оказия. Русский нашифрованный шпион в плотной связи с десантником. Как тут обойти вопрос стороной?

— Нет, — она качнула подбородком, и я снова уловил запах мыла и сопутствующий ему возбуждающий аромат чистого женского тела. — Я такой же должник перед ним, как и ты. Только позарилась я в свое время не на муку. Банды, конечно, не собирала, как-то сама промышляла. — Понял, уколола, зараза эдакая. — Ну и попалась… Хотя как «попалась»? Сама, считай, к ним пошла.

— Обвесилась тротилом и не сработал взрыватель? — иронизирую.

Ольга не улыбнулась. Грустно вздохнула, нервно погладила ладони.

— За пару недель перед тем, как я проникла на охраняемый «догами» объект, прибился ко мне мальчик. Когда «африканец» потянул, он только первый класс закончил. Сережкой звали. Отец от лихорадки умер, мать во время эвакуации в толпе затоптали. А парнишка чудной такой оказался, бесстрашный, везде за мной по пятам, как собачонка, — Ольга улыбнулась, вспомнив, видать, малого. — И тогда за мной увязался, не отгонишь. Не бить же его. Посадила в газетном ларьке, попросила не высовываться, дождаться меня. А он… понятное дело… Пошел за мной, спалился сам и меня… Вот тогда «дожьё» его и подмело. Подумали, сын мой. Я бы отбила парнишку, да боялась в него попасть. Потому и пошла в плен, считай, добровольно. Готовилась, знаешь, как к мужикам попала, а оказалось… они там сами друг другу бабы, да и шалав этих на «конфетке» жопой жри. Знаешь, что со мной делали почти целый месяц? — В коварстве сузила глаза, громко выпустила воздух ноздрями. — Они каждому пленному роль придумывали. Я у них вот собачкой была. Надо было ходить на четырех лапах, ссать, опуская к земле только задницу, нюхать задницы другим собачкам, наскакивать друг на друга. Это их долбаное развлечение. Если б не Жека, мне бы вообще не жить. Из петли, считай, вытянул. Бежать помог. В отплату я ему и рассказала об этом бункере. Перед Богом тогда поклялась, что этот гадючник будет сметен. Тогда была уверена, что только Жеку одного и спасу. Пусть мне самой придется сдохнуть, но они жить не будут! Они ведь Сережку на моих глазах… Не поверили, что пацаненок мне чужой. Поэтому я должна. Понимаешь? Должна… Сделала бы это еще раньше, да чертовы ключи. У нас ушел год, чтобы их найти. Думаешь, я бы стала рисковать сама и вас подписывать, если б сомневалась хоть в чем-нибудь?

Мы молчали, смотря друг другу в глаза и выискивая в них невесть что. Может, пытались сказать друг другу нечто такое, что в нашем положении сложно сказать словами?

Потом она улыбнулась. Лишь глазами. Уголки ее губ приподнялись едва-едва для того, чтобы выражать даже намек на радостное настроение. Она неотрывно смотрела на меня и, казалось, спрашивала: «Зачем говорить обо всем этом, если оставшееся время можно использовать по-другому?..»

— Может, ты меня все-таки лучше поцелуешь? — предложила она.

Я поцеловал ее. Так, наверное, как еще не целовал никого за свои двадцать девять лет. Даже тех, у кого в порыве обоюдной страсти трещали кости. Они казались всего лишь игрушечными машинками в песочнице по сравнению с гонкой в Ле-Мане. О, как я это сделал! Так, будто бы на меня была возложена функция продемонстрировать подрастающему поколению дебилеющих интернетных задротов, как нужно целоваться с девушкой.

— Салман. — Призрак стоял на пороге. То, что он увидел, его, конечно же, не ошеломило.

— Призрак… — шиплю сквозь зубы. — Твою м… Ты хоть иногда стучаться умеешь?

— Проблемы у нас. Окуляр не поможет. Оль, как пташка?

— Пока только снаружи проверила, — ответила она, быстро вжикнув молнией на куртке и спрятав от моих голодных глаз всю красоту. Подошла к крылу, подняла лежащий на полу пристыкованный к большой емкости у стены толстый топливный шланг. — Но, думаю, помнит, как летать.

— Сколько времени тебе нужно?

Она пристыковала заправочный пистолет к заливной горловине. Затем подошла к вертикально стоящей у стены большущей емкости, постучала по стенке.

— Топливо есть, правда немного, — сказала, толкнув рычаг и провернув на два оборота вентиль. — Думаю, минут двадцать.

— Не успеем, — сказал Призрак.

— Не успеем что? — спросил я, подойдя к нему. — Какие проблемы?

— Стрелок заметил движение в зеленке, со стороны города. Десятка два, в черном. По ходу, предупрежденные — движутся быстро, но не палятся. Скорее всего, кто-то из здешних выскользнул, пока вы переговоры вели. Местные уже напряглись, перемигиваются, готовятся к замесу.

Я оглянулся на Ольку. Приложив ухо к емкости, она слушала, как внутри сбойчиво гудел насос.

— Справлюсь, — ответила она на незаданный мною вопрос. — Захлопнешь за собой дверь, ключи брось сюда. Когда будете готовы, дадите знать.

Закрыть металлическую дверь было тяжелее. Еще и потому, что за толстым слоем металла и бетона я оставил девушку, которая для меня значила теперь больше, чем просто умеющая управлять самолетом. В сердце словно кто-то иглу воткнул. Но прошло быстро — эмоциям в таких делах нужно вовремя указывать место, иначе жди беды. Знаю, проходил.

— Банда Кули? — спрашиваю, двинувшись за Призраком к выходу из ангара.

— Возможно. Но их слишком много. Наверное, еще кого-то в подсобники взял.

— А ты переболел свой нейтралитет, гляжу? Забыл сказать, что рад тебя видеть, — говорю, хоть и на лице моем нет и намека на радость. — И ты не удивился, что тут самолет. Знал об этом с самого начала?

— Епт, Салман. Ну это ж Гавришовка. Ты слыхал, чтоб здесь танковая дивизия располагалась? Знать-то не знал, но догадывался. А девка не промах, да? — и, оглянувшись на меня, заговорщицки подмигнул: — Молодец. Не затупи только с ней, как ты умеешь.

Зараза.

Перемена во дворе стратегической авиабазы была заметна даже невооруженным глазом. Баб, детей и стариков как ветром сдуло. Об убитом старейшине напоминала лишь небольшая лужица крови у ворот. Даже любопытные и переживающие за мужей бабы из окон не выглядывали, что уж совсем дурной знак. Зашхерились прочно. Остались на хозяйстве лишь мужики, человек восемь, с охотничьими ружьями: русскими двустволками и забугорными пятизарядками «со скользящим затвором» — оружие что надо для коротких дистанций. На рожах их появилась какая-то недопроявленная, хищная радость. Вроде как сговорились нас ошарашить чем и с трудом сдерживались, дожидаясь условной команды. И от пули снайперской умело так скрылись: кто под стеной стал, кто у недостроенного кирпичного сарайчика, кто у курятника из бревен.

Солнце сползло на край земли, хоть и отсутствовал я под открытым небом всего-то минут пятнадцать.

— Ну что, нашли, чего искали? — встретил меня щекастый с пронизанными от напряжения красными нитями глазами.

Трофимов отвел меня в сторону, стал, заслонив краснощекого своей широкой спиной.

— Что там?

— «Сушка». Рабочая, по ходу. И Олька вроде как водить умеет.

— Понял. — Он прокрутил в голове все, что, видимо, знал и что относилось к этой затее с походом в Гавришовку и Жекиным планом мщения. — Понял, — повторил еще раз. Старлей не казался мне удивленным. Вроде как открылось, что Олька классно умеет готовить борщ. Коротко удовлетворительно кивнул, мол, хорошо, оценил. — Примерно так я и думал. Отличная работа.

— Это-то да. Что с гостями делать будем? — спрашиваю. — Окуляру придется перемещаться, о нем «доги» предупреждены. Да и на всех не хватит.

— Можно подумать, у нас есть варианты.

— А с этими что делать? — Я бросил нечаянный взгляд на краснощекого.

— Перестань, Салман. Хочешь еще поиграть в «сложите стволы»? Думаю, в этот раз не проканает. Они что, даром Куле стуканули?

В сущности вопросы, конечно, дурацкие. Если наша цель на сегодня — «дожье» логово, и пташку в небо поднять нужно до восемнадцати ноль-ноль, то другого варианта тут нет. Ни о каких переговорах и мирном решении вопроса с ребятами Кули даже речь не идет.

Почему-то вспомнился военнослужащий запаса — офицер штаба ВВС Пернат. Теперь уж точно никаких сомнений — он знал, от чего был золотой ключик. Обещал, что «доги» за него готовы будут патроны ящиками менять. Быть может, не такая уж и фантастика, если им объяснить от чего он и сказать, что второй ключ — в руках человека, готового совершить подвиг Гастелло?

И вот теперь картина маслом: к нам втихаря приближается «дожья» гвардия численностью человек двадцать. Знают, что пришли мы за чем-то архиважным. А может ли быть что-нибудь архиважное для тягача, что не заинтересовало бы «дога»? Нет, конечно. И уйти отряду, естественно, не позволят.

Трофимов оглянулся на Бакуна и одним коротким взглядом передал все. И объяснение, и приказ, и просьбу не умирать. Они были слишком близко к цели, чтобы от нее отказываться. Времени оставалось разве чтобы бежать, но эти люди охотнее примут смерть, чем решатся уйти. Даже, думается, Чирик.

Кучный бородатый мужик с широкой спиной, рыхлым лицом и громоздкими, неуклюжими пальцами перехватил этот взгляд. Он понял, что мы знаем о приближающейся группе поддержки и их, хозяев секретной локации, уже скинули со счетов. Он понял, что, если завяжется бой с группой Кули — а он завяжется по-любому — мы не сможем оставить у себя в тылу хоть кого-нибудь из тех, в ком сомневаемся. Жаль, что мы сомневаемся в тех людях, в которых я бы совсем не хотел стрелять. Но в этом случае они — неминуемый расход.

Тик-так, пошла стрелка на моем внутреннем секундомере.

Существует некое правило: умные умирают первыми. Мужик только открыл рот, чтобы предупредить своих, как Бакун выстрелил. Коротко протарахтел АК, пули прошили выпирающее над туго затянутым поясом брюхо. Мужик отлетел назад, раскинув руки и выронив обрез.

Бухта, среагировавший в тот же миг, шмальнул в другого, в красном растянутом до колен свитере. Но мужик сумел предвидеть эту атаку и отскочил за ржавый трактор. Пули прошили ему лишь руку повыше плеча.

Закричали из казармы женщины, их голоса доносились будто из-под земли. Заржали в стойле, забились по углам лошади. В лае зашлись собаки. Зашибись музычка.

Трофим кувыркнулся в сторону, когда краснощекий шарахнул в него из верхнего ствола своего «Байкала».

— С-сучары-ы-ы!!! — завопил кто-то.

Я бросился на воз, дно в котором было устелено сеном. По мне шмальнули, казалось, сразу трое. Деревянный борт с одной стороны разлетелся в щепки. Краем глаза я успел увидеть, как Трофим поймал «Байкал» краснощекого за ствол, предплечьем двинул тому по зубам. Выкрикнул что-то и Чирик, открыв по кому-то огонь из своего короткоствола. «Форт» у него небось такой же, как я отобрал у Шпыры. Попал меж лопаток тощему, длинновязому, развернувшемуся было в сторону открытых ворот.

Вой женщин усилился. Собаки рвались с цепей как бешеные. На земле лежали, раскинув широко руки, уже два трупа. Рафат подстрелил еще одного. Тем не менее тот, получивши пулю в плечо и шею, нырнул в курятник, вынудив пугливых птиц в ужасе покидать свой дом. Псевдоазиат без раздумий бросился вслед за ним. Что-то там загремело, как полка с посудой обвалилась, затарахтели пустые ведра, зазвучал отборный мат.

Свалившись с той стороны телеги, я даже не ощутил, как обожгло бок, — привык. Валерьич еще зашьет, когда узнает, ради чего я его предписания нарушил. Приземлившись в сухие коровьи лепешки, я включился в работу. К небольшому моему изумлению, мужики не вели себя как мишени в тире. Знать, точно готовились к такому раскладу: трое, отстреливаясь на ходу, метнулись к дверям в казарму, один за вырытый в углу базы колодец прыгнул, еще двое к дровнице у бетонной стены шмыгнули, оттуда разрядили в сторону Бакуна сразу два ствола. А вот седьмой — мой клиент — за «уазик» ржавый, пригорюнившийся у крыльца казармы, забежал. Мне, лежащему на земле, ничего не стоило стрельнуть ему по ногам. Из трех пуль в цель попала одна, но и того хватило. Взвыв, ополченец упал целиком, и тогда я отправил в него сразу десяток. Это был первый раз за последние три года, когда я не испытал облегчения, пришив противника.

— Вали лысого, за телегой! — прокричали от казармы.

Один длинный ствол высунулся из проема дверей казармы. Я шмальнул туда еще до того, как кудрявый, чернобурый, усатый мужик по мне прицелился. Вскакиваю на ноги, добавляю еще. Пули дырявят дверь, со стены отваливаются куски штукатурки. Но, отчаянный, он и не думает сдаваться. Дождавшись короткого тайм-аута, тут же палит в меня. Наугад, особо не прицеливаясь. Дробь откусила от телеги пристойный кусок щепок в том месте, где я прятался.

Я бросил взгляд ко входу в бункер. Переместиться бы туда. Но лучше подождать, чтоб не прихватить с собой пригоршню дроби в задницу. Тем более Трофимов, затащив краснощекого вглубь коридора, ввязался с ним в драку. Но краснощекий из-за своих габаритов и деревенской закалки оказался нечувствителен к кулачным ударам, а потому старлею придется попотеть, чтобы завалить верзилу.

Улучив момент, я метнулся в противоположную от бункера сторону, к накрытому куском брезентины потемневшему стогу сена. Сухая трава особо дробь не задерживает, но выбора у меня не было: кудрявый как раз вытянул в дверной проем ствол. Пришлось принять позу эмбриона и выждать, пока рой дробинок после двух выстрелов не прочешет стог и с цокотом не разобьется о поросшую мхом плиту ангара. Затем выглянул на секунду. Как раз встретился с кудрявым взглядами. Выстрелил в ответ от бедра, почти не целясь.

— Аа-а-ать… сука… — из казармы. — Гниль, сука…

Выглядываю, став на колено. Попал, кажись. Ствол все еще торчит, но рука вымазана кровью, тяжелый сгусток потянулся с цевья.

— Киньте пушки — будете ж-жить! — крикнул Бакун, пустив короткую очередь по крышке колодца и не дав прячущемуся там молодому селянину поднять головы.

— А х*й тебе! — ответили из-за угла сарая.

Тик-так…

Два ствола оттуда бабахнули. Бакун, который особо и не прятался, двигаясь как разудалый морской пехотинец — на полусогнутых и приложившись щекой к прикладу «калаша», — дал очередью в ответ.

Следующий заряд из ружья вместо сержанта достал сразу двух собак, что рвались с привязи. Одну подбросило вверх, словно током ударило, другая свалилась замертво. Захлебный лай сменился жалким скулежом.

Бакун, решив не играться в морского пехотинца, воспользовался укрытием: переместился за горку кирпичей, предназначенных для достройки этого самого сарая, присел там.

В это же время усатый парень с прыщавым лицом, прятавшийся за колодцем, выстрелил в перебегающего двор Чирика. Промахнулся, но решил убедиться: высунулся над крышкой колодца больше необходимого, чтоб посмотреть — а вдруг хоть ранил?

«Критическая ошибка!» — мог бы выдать его процессор, если б он у него был.

Тут же бахнул одиночный из-за кирпичей. Бакун отправил. В одночасье с виска парня тяжелым бордовым фонтаном брызнула кровь.

— Васька! — со стороны дровни.

Я добавил по тому, что засел в казарме. В этот раз до упора. Пока в рожке не стало пусто. Сменил. Спасибо старлею, обеспечил запасом. Готов, охотник. Вывалился на порог целиком, ружье бросил, повис с крыльца головой вниз. Правда, их туда вбежало трое, где-то два голубка еще засели.

Из-за дров выбежал мужик. Одного взгляда хватило — отец застреленного Бакуном пацана. В очах столько непростительной боли, столько желания не верить в произошедшее. Лицо скосило от слепой ненависти. Стрелял из помповика как от нечистой силы отбивался — пять выстрелов и все куда ни попадя. Не целился, он этими выстрелами просто выпросил у нас возможность добраться к телу сына. Я держал его на прицеле, но стрелять не спешил. Не спешил и Бакун, хоть цель ему была видна так же четко, как квадрат на картине Малевича.

В коридоре бункера грянул ружейный выстрел.

Трофим?!!

— Трофим?! — кричу.

— Нормально, — донеслось оттуда, правда тяжело, с задышкой, неуверенно. — Все нормально.

Чирик с Бухтой тем временем сыграли в штурмовиков — каталовец высадил окно в казарме и, не подыскав ничего более подходящего, подставил спину в качестве ступени.

— Рафат, прикрой! — оглянулся Бухта на выбравшегося, наконец, из курятника, однополчанина. Он был весь в крови, на голове куриные перья, но кровь, скорее всего, была не его.

— Крою, — ответил он. — Давай.

У меня на глазах снимался настоящий боевик: «натуральный блондин» выпрыгнул на импровизированную ступень, сунул дуло автомата в выбитую оконницу. Загромыхал автомат у него в руках. Голова мечется туда-сюда, будто целится он в шмыгающих по полу мышей.

— Да сдохни ты уже!

Ответили оттуда дробью — наклонился «дог» вовремя, лишь боковое стекло вылетело, осыпалось мелкими осколками.

Из-за угла сарая выбежал младший краснощекий. Растерялся, увидев лежащего у колодца парня и склонившегося над ним отца. И вспомнил о своем — ведь тот до начала перепалки стоял у входа в бункер. Но, оказавшись посредине двора, не прикрытый абсолютно ничем, лишь с тяжеловесным ТОЗ-87 в руках, он все понял по лицу Трофимова. Перспективы для продолжения пути у него не было, а отбегать назад — поздно.

— Кинь ствол, — посоветовал ему старлей, держа на прицеле.

Молодой краснощекий в нерешительности открыл рот, но сказать ничего так и не смог. Он не направлял ствол на Трофимова, но и выполнять приказ, похоже, не собирался. Впрочем, времени на раздумье у него совсем не было. Стоявший на живой «ступеньке» Бухта снова открыл огонь по тем, что баррикадировались в казарме. И внезапный, отчаянный крик оттуда вынудил младшего краснощекого дернуться…

Тик-так…

Очередь раздалась у него за спиной. Стоявший на прикрытии Рафат не церемонился: человек с оружием, пусть и пацан, все равно излучал опасность. Каждое сокращение его мускулов могло стоить чьей-то жизни. Пули прошли навылет, окрасили вязаную жилетку красными пятнами. Парень как-то по-смешному открыл рот, сморщил лицо, рефлекторно выстрелил. Дробь раздробила асфальт, и этим он словно смягчил себе место для падения. Сложился на колени, упал ничком.

Я это почувствовал: Трофим тоже не желал парню смерти. Просто он, как и тот, что обрел свою смерть за колодцем, сел не в тот автобус. Они могли бы залечь и не высовываться и, возможно, заслужили бы самый ценный подарок — жизнь. Но решили принимать участие и сказали «решка».

А им выпал «орел».

Тем временем горюющий отец бережно отложил бездыханное тело сына, зарядил, доставая из-за пазухи патроны, свой помповик. Я взял его на прицел, пока он тихо проговаривал под нос что-то похожее на молитву. Или проклятие. Наконец он поднялся во весь рост, готовый отправить на тот свет как можно больше супостатов, повернулся в сторону Бакуна… Но не успел сделать совершенно ничего: его приговорили одновременно четверо. Трофимов, Бакун, Рафат и я. Его изрешеченное тело подняло на воздух, отбросило назад, на каменную кладку колодца. Судьба уготовала ему место рядом с сыном, будь мы прокляты.

Бакун, выпрыгнув как черт из коробочки из-за кучи кирпича, забежал за сарай.

— Сдаюсь! — завопил оттуда мужик. — Я без оружия. Сдаюсь!

— Чисто, — доложил оттуда Бакун. — У меня один бесствольный. Руки поднял! Шагай.

— Чисто, — дополнил рапорт Бухта, спрыгнув со спины Чирика. — Два двухсотых. Шмырота, ля. Сдались бы, суки, — жили.

— Все целы, раненых нет? — Трофимов бегло оглянул нас на предмет нежелательных дырок в одежде.

— Все в порядке, старлей, — отвечаю. Мой ответ дополнили остальные.

— Тогда, Рафат, Салман — таможня, — скомандовал нам Трофим. — Бухта, собери стволы, проверь каждого. — Сам же схватил подведенного Бакуном «языка» за грудки, встряхнул им. — Где остальные? Ваши бабы?

— В-в-в подвале… Внутри казармы, — ответил тот.

Небритый, тощий, щеки запавшие. Мало что общего с тучноватыми крестьянами, что уже отдали Богу душу. Наемный пахарь какой, что ли?

— Оружие еще есть? Патроны?

— Там же, в казарме, — нервно, будто бы в эпилептическом припадке закивал тот. — Но только патроны, ружей больше нет.

— Точно?

— Зуб даю.

— Соврал — не жить тебе.

Подойдя к будке КПП, я не без нервной дрожи в руках приблизился к разъему между створками. Серое, изрядно потрескавшееся от времени, но зато ровное, как стрела, дорожное полотно уводило прочь от деревни. Вдоль него было чисто и аккуратно.

Как вор, готовящийся на дело, выглянул наружу. Для этого пришлось наступить на пятна стариковской крови, но этого я не заметил. Выглянул, что та белка — раз, второй, направо, налево. Кули не видать, но чувствую — близко. Где-то совсем рядом.

— Салман, что там? — негромко окликнул Трофимов.

— Никого. Но нужно бы обойти базу со всех сторон.

— Отставить. Каждый ствол на весь золота. Нельзя чтоб тебя тупо подстрелили.

Мы поспешили столкнуть стонущие ржавыми колесами створки лбами, полностью закрыв проем. Молодой «дог» в спешке перемотал цепью петли на створках. Бухта сзади тарахтел собранными ружьями, докладывая, какой ствол поднял и какой с него толк: «пустой», «бесполезный», «сойдет», «вау! джекпот!».

— Таможня на замке, — бросил через плечо Рафат.

— За холмом следите, — Трофимов обернулся и рукой прочертил невидимую арку над ангаром. Если оттуда Куля с парнями прорываться станет, мы тут будем открыты как на ладони. — Чирик, возьми «помпу», что ты играешься с этой зажигалкой?

Руслан с неохотой снял с плеча Бухты пятизарядное ружье, рукавом стер с рукоятки кровь. Сразу видно, не привык к таком калибру.

— Че сразу «зажигалка»? — с обидой за верный ствол, он упрятал «форт» за пояс. — Нормальная пушка.

— Не понял, а Призрак где? — кажись только сейчас поняв, что давненько не вижу неформала в кожанке, спрашиваю я.

Рафат, приложив приклад к щеке и направив автомат на холм, равнодушно пожал плечом. Безоружный человек, который к тому же не был из состава его группы, его не интересовал. Даже если у него имелся, как питбуль на коротком поводке, свой снайпер.

— К бабам кинь, — распорядился Трофим, и Бакун, толкнув пленного в спину дулом, повел его в казарму. — Только осторожно там, Антоха, чтоб бабенка какая качалкой не угрела.

— Да хай попробует только, — Бакун протер лицо, улыбнулся. — Своя качалка имеется.

Стало заметно холоднее, с пустой дороги потянул неприятный, насыщенный пылью и мелким сором ветер. Сколько ж мы там промешкали с разборками-то? Минут десять или пятнадцать. А солнышко уже явно скатилось ниже к своей оранжево-сизой огненной колыбельке. Еще немного — и начнет темнеть. Еще немного — и баста тут всему, к чему мы стремились.

Впрочем, чувство такое, будто бы баста эта уже случилась. И счастье только в том, что мы этого еще не поняли.

Глава 12 Исход

28 октября 2015 г., 17.35

25 минут до часа «X»

Я ведь всегда мечтал жить у моря. Где-нибудь на краю тихого мыса, километрах в двух от ближайшего соседа с его шумной, большой родней. И чтоб хижина моя на курьих ножках была на самом берегу, в песке. И во время прилива под дощатым полом шумела вода. Да, я об этом часто думал. Рай на земле может существовать только там. Остров — это реально просто мечта. Слушать крик чаек вместо грохота автоматов, шум прибоя — вместо того чтоб прислушиваться к звуку шагов на площадке. Просыпаться и видеть океан, а не реки крови на улицах. Но, знаешь… если довольно долго париться в аду, то начинаешь к нему привыкать. Пусть я буду дураком, но я уже привык тут. Я бы мог, наверное, мигрировать куда-нибудь в Крым и устроить свою жизнь гораздо лучше. Там тепло, там круглый год есть рыба, людям не нужно убивать друг друга в сумасшествии, вызванном чувством голода, — я такое слыхал от тех, кто прорывался с юга на север, в Россию. Но в то же время… мне сложно представить себя разводящим овец или дремлющим в рыбацкой шхунке. Мне сложно поверить в беззаботную жизнь на пляже. У нас тут, конечно, суровые русские зимы и условия выживания приближенные к постъядерным, но, возможно, если нам удастся навести тут порядок…

— Ну че, хорьки, — оборвав ход моих размышлений, выкрикнули с той стороны бетонного заграждения, — что делать с вами будем?

Это было очевидно, но Трофимов на всякий случай языком жестов подтвердил присутствие «врага у ворот». Подобрались, сволочи, к стенам. Тихо подобрались, мы даже не поняли когда. А я ж говорил — чувствую.

— Кто там старшой? Давай за жизнь побазарим. — Голос Кули бренчал как расстроенная гитара. — Я слыхал, среди вас есть кто-то с базы. Назовись, брателло, потолкуем.

— О чем мне с тобой толковать? — прижавшись спиной к стене казармы, вступил в переговоры Трофимов. — Иди своей дорогой, останешься цел.

— Ха, зема, да ты никак шутник? «Своей» дорогой. Моя дорога как раз и проходит через этот курятник. А ты передо мной ворота захлопнул. Набедокурил там, гляди, а? Охотники местные, я так понимаю, уже в краях богатых дичью и бобрами? Всех нашинковал или, может, оставил кого?

— Станок судьбы был не на их стороне. Ты бы лучше о себе заботился. Если не отвалишь вместе со своим отрядом колокольчиков — отправишься следом.

Куля помолчал, подумал. Так казалось. На самом же деле он присосался к бутылке и сделал несколько крупных глотков (я их слышал даже через стену).

— Послушай меня, хлопчик. Я не знаю, кто ты там такой — никакого Филарета на базе никогда не было, — но вот что я знаю точно, так это то, что ты в дерьме по самые ноздри. Вас там сколько, человек шесть? Ты трезво оцениваешь свои возможности? Я ведь могу не понять тона, и наш базар не состоится. Сам понимаешь, что будет, если я умолкну.

— Да сколько влезет, — хохотнул Трофимов. — Мне базар с тобой водить не о чем. Ты либо костыляешь отсюда, либо кормишь на задворках червей. Выбирай.

Его голос все еще звучал твердо и монолитно, не давая и намека на трещину, но мы четверо, оставшиеся во дворе базы, понимали — блеф, пусть и качественный, все равно блеф. Старлей не располагал достаточными силами для сопротивления двадцати лбам с автоматическим оружием. Тем не менее он напоминал предводителя гордых и непокорных казаков, по воле случая оставшихся на обороне важного объекта. Умрем, но не позволим сорвать операцию.

Наступила нехорошая тишина. Ощущение врага, налипшего к стенам, вынуждало сердце стучать быстрее, а пальцы — отбивать чечетку на крышке «еврейчика». Мы заняли оборонные позиции, но даже так — высовываясь из-за своих укрытий как живые перископы, были слепы и беспомощны. Мы понятия не имели, откуда и каким образом они будут атаковать.

Эх, если б был свой «глаз» со стороны, вроде Окуляра, просто чтоб наблюдал и докладывал…

Трофимов оглядел каждого из нас.

— Будьте готовы отходить в бункер, — тихо сказал он.

И этим самым будто бы подал команду. Все. Началось. Полетели из-за стены к нам черные маленькие «флаконы». Штук пять одновременно.

Знакомые вещицы.

— «Заря»!!! — закричал Трофим, нырнув за «уазик».

Он выкрикнул это слово еще раз, но услышал я только «Заррррррр…» — а дальше все сорвалось в свист. Взорвались в воздухе. Мне хватило ума в этот раз закрыть глаза и спрятать лицо в локтевом изгибе, но вспышка света все равно меня достала. Она была настолько яркой, будто во двор упала атомная бомба.

Опустив руку, я увидел троих чужаков. Соскочили с ограждения как обезьяны. Они были в такой же черной форме, как и наши «доги», но для меня они отличались так же, как для пчелы отличаются пчёлы из другого улья. Наглые хари, ненавидящие очи, в каждом движении тела стремление во что бы то ни стало порвать нас в клочья. Бросовый отряд, прикрытие для остальных.

Автоматный стрекот сквозь свист в ушах напоминал озвучку для давешнего фильма про войну. Мы шарахнули по ним вместе с Трофимовым. Но ушли, черти, сразу в укрытия — за трактор, кирпичную навалу, за которой прятался Бакун. Хоть и не спецназ, но и с нерасторопными крестьянами никакого сходства. Да и местность для них, сразу видно, знакомая. Ответили агрессивно, шквально, не давая возможности выпрямить спину. Я скукожился за бочкой от бензовоза, слыша как пули с глухим эхом дырявят ржавую емкость.

Затарахтел из окна казармы Бакун, но неудобное расположение строения не давало ему возможности вести прицельный огонь. Высунувшись в окно, он напоминал бандюгу, отстреливающего преследователей, высунувшись по пояс из машины.

Напугал вроде бы, затихли.

— «Заррррря»! — снова голос Трофимова.

Я вскинул взор к небу. «Флаконы» уже пересекли перигей траектории. В боку резануло, когда валился лицом на асфальт. Пуля попала или шов разошелся — неважно. Важно, что я чувствовал, как прилипает к телу напитанная кровью тельняшка. Это не боль, это огорчение. Если меня подстрелили, то это огорчение, что Олька достанется кому-то другому. Да, дураки в такие минуты думают именно об этом. И я был ярчайшим тому примером.

— Суки!!! — заверещал, кажись, Бухта.

На мгновение мне показалось, что я пережил скачок во времени и пространстве. Захолустную авиабазу, которая даже во времена серпа и молота не была строевой частью, таинственным образом подменили центром Грозного. Годку эдак в девяносто третьем. Другие голоса, другой запах, вонь гари, другой асфальт перед глазами, какой-то черный, в широких трещинах, даже другой грохот оружия: привычное «калашное» тра-та-та заменили какими-то грохочущими, затяжными, едва ли не пушечными залпами.

Встать, Салман. Не будь гребаной тряпкой, когда ты почти достиг цели.

Их было уже не три. Их было человек восемь. Они перескочили забор с легкостью тренированных брать барьеры овчарок. Перебегая сам не зная куда, я стрелял почти что наугад. Кажется, одного пришил: его откинуло назад, серый бетон окрасился красными брызгами. Остальные шарахнулись кто куда, пули брызнули снопами искр, ударяясь в корпус трактора.

— В бункер! — закричал Трофимов. — В бункер!

Я его не видел. Время для меня замедлило ход. Тот промежуток, что отделял путь от цистерны до входа в бункер, мне приходилось преодолевать как по дну моря. Я бежал, а будто бы стоял. Видел Бухту, натурального блондина, лежащего на асфальте. Он сучил ногами, прижав обе руки к правой части груди. Я видел озверевшего Рафата, продирающегося к однополчанину сквозь шквал пуль. Если заговоренный — просочится между ними. Я видел Чирика, ослепшего Чирика, который высадил все пять зарядов по деревьям и стогу сена, но не попал ни в одного «дога». Я видел, как взрываются фонтаны крови из тела Бакуна, продолжающего палить, открыто свисая из окна казармы. Мне было жаль его, как, наверное, никого другого. Почему достойные парни так часто уступают пьедестал победителя говеной шелупони? Почему мало таких, как Жека, Трофим, Бакун, и так много отребья, вроде Кули или Гремучего? Где же гребаный баланс сил? И где же обещанная победа сильнейшего? Неужели сильнейший — это тот, кто умеет собрать вокруг себя бездумных, рефлексивных, зомбиозных существ и потакать их жалким прихотям ради достижения своих никчемных целей? Может, у природы случился сдвиг, что она позволяет ползающим взбираться на трон летающего?

Я видел пятерых в черной форме, забравшихся на забор. Они напоминали жуков, от которых нет никакого средства. И понимал: миссия невыполнима — это не название фильма. Это приговор для кучки неудачников, оказавшихся не в то время и не в том месте. Кучки чертовски отважных, гордых и праведных, но все же неудачников, которым судьба уготовила не самый благополучный финал. Которым удача сопутствовала и без того слишком долго, а потому вполне ожидаемо оставила в самый неподходящий момент.

Это называется западлом, не так ли?

Я не видел Трофимова потому, что он прикрывал меня сзади. И стало это понятно, лишь когда я ощутил мощный толчок в спину и оказался под сводом толстых бетонных стен.

— Оставь, Рафат! — обернувшись, крикнул Трофимов азиату, тянущему Бухту за руки. — Сюда!

Встав на колено, я стрелял по расползшимся по двору захватчикам до тех пор, пока в рожке не кончились патроны. Не уверен, что застрелил кого-то. Двоих ранил — точняк, один даже автомат из рук уронил, остальным же от меня на орехи так и не досталось. Тем более из двустволки, которую бросил мне старлей. Два заряда ушли лишь на то, чтобы кое-как прикрыть отход Рафата. Впрочем, вбежав в бункер, он еще не понимал того, что я уже видел, — пуля сидела у него внутри. Лишь свалившись в кучу мусора, снесенного сюда крестьянами, и быстро обернувшись в проход лицом, он ощутил боль в животе, чуть правее пупка.

— Вот суки, — прошипел. — Подселили…

Я отбросил бесполезное ружье, инстинктивно приложил руку к своей бочине. Есть-таки. Уже пропитался кровью бушлат.

Откуда-то продолжал шмалять Чирик. Везучий, а я уж думал, его давно уложили. Я слышал, как раз за разом он передергивает затвор на своей «помпе». Трофимов поддерживал его коротким огнем до тех пор, пока в рожке его АКМ не стало совсем пусто.

— Отходим, — он помог Рафату приподняться. Втянув головы, мы переместились в комнату с пультами. Их слегка освещали красные блики тревожной лампы, чей отражатель скрипел над дверями в ангар.

— Там заперто, — говорю, — и ключи внутри.

— Я знаю. Олечка умница, — в его руке блеснуло лезвие штык-ножа. — А мы возьмем с собой этих чунарей как можно больше. Чтоб было в пекле против кого в футбол гонять.

Дотянувшись до ножа на поясе, я испытал какое-то облегчение. Старый друг в руке внушал веру. Он играл роль знаменоносца для полка солдат. Вроде бы и далеко не решающая сила, а боевой дух поддерживает.

— Рафат, держишься? — спросил Трофимов, встав у входа в командный пункт.

— Да еще повоюем, старлей. — Азиат силился как мог, но даже стоять, опершись руками на пульт, ему было чудовищно сложно. Не продержится. Я помог ему сесть, отрезал кусок свитера, скомкал, чтобы он смог прижать к ране. Кровь, конечно, не остановит, но замедлить поможет.

Это парадокс, но Чирик все еще был жив. Было слышно, как огрызается его «форт», как кричат разозленные такой наглостью «доги». Скоро они обойдут его с обеих сторон, и тогда точно все…

Первые пошли. Слышно, как в узком коридорчике бункера бряцают стволами. Фонариков у них с собой нет, поэтому сразу в командный пункт зарываться не станут. Подождут, пока глаза к темноте попривыкнут.

От ангара сквозь толстые бетонные стены стал доноситься нарастающий гул. Его ни с чем не спутаешь: так гудят турбины готовящегося ко взлету самолета. У нас троих этот звук вызвал приступ идиотской радости. Наверняка ведь самолету не дадут взлететь, но узнают же, суки! Узнают, что мы могли! Что спас их от истребления, как тараканов с кухни, просто клочок везения. Пристрастие к водке и деревенским бабам Кули их спасло, иначе бы порхать им всем, вместе с «конфеткой», расщепленными в пыль и пепел. Пусть, бычары, теперь молятся на Кулю, делают этого морального урода своим спасителем. К ордену Ленина приставят и в анналы истории запишут как такового, что совершил подвиг.

Первого Трофимов поймал за голову, когда он ее сунул во взорванный проем. Нож нехорошо вжикнул по одежде, со звуком разрываемой ткани вошел «догу» в подбрюшину, затем жваркнул по шее. Тот даже пискнуть не успел, лишь глаза открыл, как рыба. Второй успел осветить темный пункт выстрелом, пули продырявили пульты, со звоном разбился вдребезги экран. Вспышки света мне хватило, чтобы оценить свои шансы. Они показались вполне достойными. Схватив автомат за ствол, я дернул его на себя в сторону и вонзил «догу» лезвие прямехенько в сердце.

— Минус два…

Подбодренный лихим началом, Трофимов озверел. Он не тратил время на ожидание следующего — выскочил в коридор с одним лишь ножом. Решил не размениваться на пустяки, хотя мог бы вооружиться трофейным автоматом. Ему было все равно. Он орал, как человек, что бежал к краю обрыва, навстречу судьбе. Что он творил в коридоре и рассчитывал ли воспользоваться тем, что «доги» не станут открывать огонь, боясь попасть друг в друга, я не знал. Я слышал возню, стуки, крики, когда нож вонзался в плоть. И до дрожи в теле надеялся, что Трофим подкорректирует промашку природы.

Я же только и успел, что сдернуть «калаш» с шеи стонущего «дога», когда следующий, прорвавшись через атаку Трофимова, направил ствол на меня. У меня была сотая секунды на принятие решения. Я не успел бы ответить ему тем же — слишком много времени уйдет на переворачивание автомата и прицеливание, да и нож правую руку занимал. Поэтому пришлось бросить оружие. И броситься самому, прямо на черный кратер укороченного ствола. Мое преимущество — внезапность. Когда противник не ждет подобной реакции, когда дает все сто процентов, что против него будет использовано огнестрельное оружие…

У него было выражение лица, будто он забрел в берлогу и разбудил бурого медведя. Молодой потому что еще. Мало что видел и знал. Скорее всего, в патрули если ходил, то всегда благополучно возвращался. Он не знал, что такое засада, приманка, как действовать в помещениях с ограниченным пространством. Он выстрелил, когда я уже вмазал ему меж бровей и голова его откинулась назад. Еще раз, рефлекторно, после удара коленом по печени. Я уже контролировал его оружие, хоть он и продолжал цепко удерживать его в руках. Резко надавил на ствол, следующая очередь расплющилась о бетонный пол, срикошетила в стену с характерным свистом. Выдвинув вперед плечо, как ветеран регби, я мощным толчком пришпиливаю парня к стене, зубами впиваюсь ему в глотку. Он завизжал от боли и испуга, выкрутился угрем и сумел-таки оттолкнуть меня, невзирая на то что кусок его плоти остался у меня в зубах.

Как у волка.

Автоматчик рванул прочь из пункта, но вместо него тут же, будто по волшебству, образовался другой «дог». Покрупнее, и глаза горят, что у дикой кошки. Лицо его показалось мне знакомым. Чертов тягач-изменник, подавшийся внаем. Сверчок, по прозвищу. Еще та гнида, и пистолет уже в руке. Впрочем, его наступательный акт закончился сразу же — армейский штык-нож, прилетевший с противоположной стороны командного пункта, встрял чуть ниже кадыка.

Я оглянулся. Спасибо, Рафат.

Не знаю, что там случилось у Трофимова, но я был рад его видеть снова. Уж думал, затоптали. Влетев в командный пункт в обрывках своей черной одежды, он, с одной стороны, вселял оптимизм (раз не прикончили, значит, есть надежда), с другой — его лицо, едва различимое в бликах тревожной лампы, предвещало куда более крупные неприятности. За ним никто не бежал, но я увидел знакомый «флакон», катящийся по земле. Задрали уже. Откуда они у них?! Да еще и с собой? На тюремке у Каталова одолжили, что ль?

Он не успел крикнуть, но это было понятно: «заря». Глохнуть я уже привык, а вот оставаться слепым — нет. Все, что я успел, так это подхватить с линолеума свой нож, он был ближе, чем автомат. Пребывая в белом тумане, я махал им, делал выпады как заправский шпажист, кричал как сумасшедший — все слова, какие только знал (я ведь почти не слышал, что кричу), — но все это лишь несколько мгновений. Удар в лицо был сокрушительной силы. Наверное, куском бетона или чем-то очень похожим. Скорее всего, им бросили. Я потерял равновесие, на белом полотне заискрили бенгальские огни, кто-то свалил на пол, руку выкрутили. Я звал Трофима, но не уверен, что он мог меня слышать сквозь этот свист в ушах.

Затем били ногами. Влажный от крови бок содрогался от каждого удара. Голову в этот раз уберечь не удалось, удары тяжелых берцев совершили в мозгу переворот. Совершив пару заранее обреченных на провал попыток подняться, окончательно утратил ориентацию в пространстве. Туман перед глазами понемногу рассеивался, но я мало что видел. Чувство гравитации покинуло меня, и я будто бы пытался оттолкнуться от потолка. Все происходило словно с кем-то другим, чьими глазами я мог смотреть на белый мир.

Я терял связь с реальностью. Боль скопилась в один пылающий комок и растворила меня в себе.

Я ожидал, когда наступит момент тишины. Когда пуля влетит мне в голову и погасит там свет. Хотя понимал — они не застрелили меня сразу только для того, чтобы было на ком вымещать зло. Мне знакомо это чувство. Пуля — слишком мягкая смерть для тех, кто дерзнул выступить против «догов». Тем более против двадцати «догов» самого Кули — бескрышного и западлянского гопника, когда-то промышлявшего вытряхиванием мелочи из карманов школоты.

Сраный гангста, блин.

Я выполнил твое поручение, десантник Евгений. Сделал все, что мог. Наверное, где-то совершил промашку, где-то оказался слабее, чем ты предполагал, но я тебя не подвел. Видишь ведь.

Не подвел…

Совсем неожиданно меня оставили. Наверное, решили, что я готов. Или на потом отложили, понимая, что никуда не денусь. Захлебываясь кровью, я перевернулся на бок. В бреду думал об Ольге. Что она предпримет, поняв, что операция провалилась? «Доги» теперь могут не покинуть расположения, они останутся здесь и будут ждать, пока у девушки сдадут нервы. Или истощится от голода. Тогда сама пойдет к ним с поднятыми руками. Или предпримет тщетную попытку выкатить самолет. И что они уж сделают с ней в этот раз…

Мне показалось, будто я слышу ее голос. Крики. Издали, как принесенные ветром с другого края села. Застрекотал автомат. Издали, оттуда же. Это ее автомат огрызается, бесспорно. Она покинула ангар, шум самолета стал громче. Я даже слышал, что именно она кричала все время. Всего лишь одно слово: «Глеб!»

Она звала меня. «Калаш» захлебнулся, сквозь стук отбойного молота в голове я слышал лишь возню, короткие рычания «догов», ее безысходный вопль.

— Олька…

Опираясь на стол с пультами, я поднялся на ставшие деревянными, выстроганными косоруким неумехой ноги. Сплюнул тягучий ком. В глупой надежде пошарил рукой по столу. Как и ожидалось, ничего подходящего там никто для меня не оставил.

— Глеб! — заметно ближе, четче.

Ток из потайных резервуаров, что где-то приначены в организме человека, поступил в мышцы. Подпитанный, как мне тогда казалось, энергией шарахнувшей молнии, я со всей возможной прытью рванул к ангару. Да, пожалуй, верньер отчаянности в этот миг у меня просто сломался на максимальной отметке. Потому что бросился я туда даже не с ножом, как Трофимов. Со мной были только голые руки.

Я уже увидел ее за спинами «догов», они схватили ее. Но кто-то дернул меня сзади за ворот и швырнул в сторону. Кажется, раздражительно процедив при этом сквозь зубы: «Да заляг ты, дубина!» Удержаться на ногах мне не хватило и всех извлеченных из потайных чакр сил. Оглянуться бы, кто там такой, увидеть, да куда там. Боль в боку не позволяла лишний раз и подбородком повести. Я рухнул на пол сорвавшейся с крюка свиной тушей.

Странно, а ведь собирался сворачивать шеи как минимум десятку «догов».

Лежа в ворохе бумаг, сплевывая кровь с языка, я слышал шум турбин, топот тяжелых армейских ботинок, ощущал, как дрожит под ними пол. Затем снова грянули ненавистные выстрелы. Крики… да что там происходит? В Трофимова вселился демон? Его не берут пули? Он — бессмертен? И кто меня обозвал «дубиной»?

А спустя всего пару секунд в бункере стало тихо. Относительно, конечно. Кто-то громко харкнул, кто-то матернулся незнакомым голосом, кто-то доложил кому-то о завершении зачистки. Вроде бы по-армейски доложил, отмороженные «полудоги» таким языком явно не пользуются. Кто-то кого-то еще пинал, правда, без особого азарта.

Но главное случилось вот сейчас.

— Глеб… — возле меня присела она.

Я распознал бы ее голос из тысячи. Ее рука легла на мою окровавленную лысую башку, скользнула к щеке, дрожащие пальцы нащупали пульс под нижней челюстью.

— Глеб, ты слышишь меня? С тобой все в порядке?

Счастье. Вот оно в чем счастье — знать, что девушка, которая для тебя вдруг стала ценней собственной жизни, просто жива. Просто есть. Возле тебя. Не важно, убьют ли нас позже и кто там еще посторонний хозяйничает в бункере. Важно, что у нас появилась еще минута. Значит, я ей точно об этом скажу, хоть язык мой и отвык говорить подобные вещи. Выйдет, что у моей жизни таки есть шанс побаловать себя хеппи-эндом, хоть и кратковременным.

— Да все нормально с ним, специально дохлым прикидывается, — сказали за спиной с язвинкой в голосе. — Чмокни его, увидишь как оживет.

— Трофим… — с трудом расклеив слипшиеся губы, — я тебе говорил, что ты похож на злую фею?

— Только один раз. Вставай, разлегся тут. У нас полно дел.

Он помог мне подняться. Ольга ринулась ко мне, едва я эволюционировал из стадии пресмыкающегося в стадию вертикально стоячего хомо сапиенса. Я заключил ее в объятия, ощутил тепло ее тела, ее чистый запах, к которому прочно приплелся запах авиационного керосина, ощутил слезы на ее щеках, ее влажные, соленые от крови губы…

— Ты жива… — проговорил я.

— Как ты? — Она запустила руку под бушлат, почувствовала липкую вязкость на пальцах.

— Ерунда, — солгал я. — Пчела ужалила.

Оля приподняла надорванный край свитера. Я зашипел сквозь зубы, когда она прикоснулась к краю раны.

— Ты ранен. Господи, ты весь в крови.

— Я все прекрасно понимаю, но… — бесцеремонно встрял между нами старлей. — Будет у вас еще время. Нашей цели никто не отменял.

Он отстранил Олю от меня, направил ее в сторону ангара.

— Давайте выполним то, ради чего мы сюда пришли. Я ему помогу, — объяснил девушке. Он присел возле трупа одного из своих бывших «коллег», достав нож, начал править ткань.

— Кто эти люди? — спросил я, видя мечущихся по бункеру бойцов. — Твои, с «конфетки»?

— Нет. Генеральские «сыновья», — ответил Серега, и только сейчас я заметил, что у него была расшиблена правая часть лица, глаз заплыл синей гематомой. — Они с нами.

Я в непонятке смотрел на груды трупов в коридоре: и тех, кого мы со старлеем уделали, и тех, кого нам явно помогли уделать посторонние. Откуда тут «сыновья»? Что они здесь делают, ведь они никогда не покидают бастион?

— Призрак, — объяснил Трофимов, видимо прочтя по глазам мои вопросы. В его руках появились два длинных куска ткани, похожие на разделанный рукав. — Подними. — Я закатал окровавленный край свитера, и старлей перемотал мне поясную часть, туго затянув узел на ране. — Пока хватит. До города доберемся, зашьют.

— Рафат… — Я поискал глазами молодого «договца». Нашел сразу, из темноты поблескивали лишь его безжизненные глаза. — Бакун?..

Трофимов не ответил. Сглотнул тяжело, сжал до скрежета челюсти, найдя точку для глаз на уровне плинтуса. Похлопал меня по плечу, мол, поймешь, не дурак. И пошел в ангар.

Я, немного погодя, последовал за ним. «Сыновей» тут было десятка полтора. Они особо не казались озабоченными драмой внутреннего раскола «дожьего» логова. Парни с нашивками черепов на форме относились к самолету и к своей вспомогательной миссии просто как к рутине. Обычной, повседневной работе. Откликнулись на просьбу Призрака, потому как это показалось им выгодным. Интересно стало, как то будет, когда «конфетка» на воздух взлетит, — всяко может быть. А пока что они с посредственным любопытством осматривали самолет и косились на Ольгу. Шум турбин скрывал их слова, но мне было несложно понять, о чем они говорили.

Пусть завидуют, мне не жалко.

Среди них был лишь один человек, который относился к возможным грядущим изменениям со всей серьезностью. Седой, мудрый, вдумчивый, просчитывающий эту шахматную партию на десять шагов наперед. Генерал Шушкин. Он стоял у крыла самолета, и казалось, в уме просчитывал, достаточно ли имеется вооружения для выполнения боевого задания. И можно ли будет использовать эту пташку повторно в случае чего?

Ольга подошла ко мне, наклонилась, поцеловала в шею. Ей было все равно, что о ней будут думать и что на нас все смотрят. Она не видела никого, как и я.

— Тебе нужно показаться доку. «Сыновья» помогут добраться до города.

— Чепуха все это. Что ты будешь делать после раздачи подарков?

— Я сяду на пути в Стрижавку, — сказала. — Мы там с Жекой расчистили дорогу. А потом обязательно найду тебя. Жди меня у Калмыка.

Она прижала ладонь к моей щеке, наклонилась и под аплодисменты «сыновей» поцеловала в губы. Затем резко обернулась и вскочила на трап самолета.

Когда кто-то из «сыновей» задействовал кнопку, и металлическая плита начала плавный, скрипящий старыми шестеренками подъем, у меня не было чувства тревоги на сердце. Постепенно, синхронно тому, как темный ангар наполнялся оранжевым светом заходящего солнца и как нарастал вой турбин, на душе становилось все спокойней. Я не волновался за Ольгу, разве если совсем чуть-чуть. После всего, что с нами произошло, ничего хуже случиться уже просто не могло.

У нас получилось.

У всех нас: и у Бухты, оставшегося лежать между курятником и ржавым трактором; и у щирого украинца Рафата с застрявшей в печени пулей; и у Бакуна, свисающего с окна, но не выпустившего из рук оружие; и у Короба, принявшего смерть от своего ученика. И у Жеки, чей череп, обглоданный птицами, злорадно ухмылялся в сторону «конфетки». У них была общая цель, за которую они отдали жизни. И, думается, никто из них об этом не пожалел. Никто не передумал бы, дай им шанс начать все сначала. Оно того стоило — умереть, чтобы остаться человеком. Пусть и придется остаться лишь в памяти себе подобных. Оно того стоило — умереть ради достижения своей цели. Ради избавления от сволочизма и низкодушия, пробирающегося, как корни поганого дерева, к самому нутру. Отравляющего изнутри. Ради желания стряхнуть шелуху гнусности с себя и обратить в пепел тех, кто необратимо потерял человеческий облик. Навсегда регрессировал к предыдущей степени развития. Пожертвовать собой, дабы не позволить таким существам управлять да хоть бы и городом, в котором родился, вырос и умрешь. Диктовать свои правила. Убивать тех, кто не покорился, не принял их блудливой, безрассудной веры. Разве не достойна цель этих парней такого риска?

Браво славным парням капитана Коробова. Земля пухом тем, кто не дожил до знатной минуты и не увидит главного городского фейерверка.

И браво мне, что нашел в себе силы двигаться вперед, а не закрыться в собственной ракушке и вращаться, как ослик, вокруг столпа эгоцентра.

— Ну чего, круто мы дали, а?

Я повернул голову к человеку, вставшему возле меня. Уж и не думал, что этот хлипкий, сухопарый черт с грубыми складками на лице, напоминающими парные кавычки, сможет вызвать у меня удивление.

— Твою мать, как это у тебя получилось? — спрашиваю я. Недостаточно громко, чтоб он меня услышал сквозь нарастающий шум двигателей.

Самолет пополз прочь из ангара, и нам пришлось отступить, дабы не обожгло жаром небритые хари. Он протянул мне мой нож и не упустил случая сказать, что не собирается быть для меня Санчо Панса. И в следующий раз, если я потеряю оружие, то мне придется выкупать его у него.

С процентами.

Я изморено улыбнулся, похлопав его рукой по спине. Чирик таки был хорошим парнем.

«Сыновья» как раз увели лошадей, очистили двор от трупов «догов» и крестьян, что мешали бы проходу истребителя, раздвинули створки ворот. Все были чем-то заняты, напоминали мурашек, которым разворотили дом. И только один Призрак стоял в сторонке и смотрел на выкатившую во двор «сушку» со сдержанной, такой свойственной ему полуулыбкой. Типа, лучше бы, конечно, тут оказался Миг-23 с царь-бомбой, но это тоже ничего. Потянет. Лишь бы выполнил ту миссию, что на него возложена.

Истребитель прошел в ворота, расправил крылья и начал свой первый и, скорее всего, последний разбег. По не совсем гладкому, но прямому, как школьная линейка, дорожному полотну. Да, эта дорога с самого первого момента ее заклада была взлетной полосой. Именно взлетной, без этой приставки «посадочная». Ведь отсюда только один путь — в небо.

Самолет с девушкой у штурвала пробежал метров восемьсот, а потом начал задирать нос. Злобно зашипело в изрыгающих огонь соплах, колеса оторвались от земли.

«Двадцать секунд, взлет произведен», — доложил бы я.

Оставляя за собой струи размытого воздуха, грозная пташка начала набирать высоту. Шасси убралось на десятиметровой высоте, и этим словно бы оборвалась всякая связь с землей. Дальше только свод небес.

— Глеб, — обратились ко мне, когда я, опираясь на плечо целехонького Чирика, вышел во двор. — Тебя ведь Глеб зовут, верно? Можно тебя на два слова?

Я оглянулся. Ко мне шел сам генерал. Как обычно, с предельно суровым выражением лица, глазами, которые видели гораздо больше, чем я в последние дни, и четким намерением все расставить по местам — у него это получалось превосходно.

Чирик, поняв, что дело касается не его, оставил меня возле издырявленной цистерны, а сам пошел к открытым воротам. И правда, больше его здесь ничего не удерживало.

— Хорошая работа. Но перейду сразу к делу. Хочу тебе кое-что предложить, сынок, — он поддержал меня за плечо, когда заметил, что держаться на ногах мне становится чертовски сложно.

— Генерал, я весьма польщен…

— Выслушай сначала. — Да, он умел сконцентрировать на себе внимание. — Если операция будет успешной — а я очень на то полагаюсь, — мы в скором времени созовем военный совет. Старший лейтенант Трофимов и те, кто окажутся под его началом — кто сейчас примет на «конфетке» правильную сторону, — будут участвовать в формировании нового строя. Думаю, мы все нуждаемся в новом порядке и новых лидерах.

Подошел Трофимов, чье лицо уже было практически неузнаваемым со стороны, подставил мне свое плечо. Заговорщицки подмигнул, вроде как сказал «хорошее предложение, есть над чем подумать».

— Салман, зная тебя и то, что ты в авторитете среди свободных тягачей, я хотел бы предложить тебе присоединиться.

Я поискал глазами Призрака. У меня было к нему много вопросов. На том месте, откуда он еще недавно лицезрел самолет, лежал, раскинув руки, Куля. В его голове имелась дополнительная дыра. Знакомый почерк. Примерно таким же способом был застрелен Баркас в городском парке.

Окуляр, стало быть, вернулся на позицию.

— Думаю, вы знаете, каков будет мой ответ, — отвечаю. — Я всегда уважал вас, генерал, и сейчас благодарен за то, что вы не дали нам тут всем подохнуть… Уверяю, если бы во мне нашлась хоть частица покорности, я бы сам пришел с предложением принять еще одного «сына». Но ее у меня нет. Я даже из чувства благодарности не смогу сейчас пообещать вам, что стану выполнять все ваши приказы.

Генерал был готов к такому ответу, а потому не отступал:

— Я потому и не предлагаю тебе стать моим «сыном» — знаю, каков ты. Я предлагаю тебе нечто другое. Войти в совет на равных правах. — Он выдержал паузу, когда несколько его подчиненных проходили мимо нас достаточно близко. — Как лидер свободных тягачей. Разве мало найдется тех, кто захочет жить в нормальном обществе? Не метаться по городу как крысы. Не считать друг друга врагом и не шарахаться от каждой тени. Тягачи пойдут за тобой, я в этом уверен. И тогда мы сможем жить как обыкновенные люди. Установим режим, правильный, справедливый, заставим нас уважать, а не бояться. Предложим сельским старшинам равные права. Они будут работать с нами, а не на нас.

Звучало красиво. Хоть и до оскомины напоминало о былых деньках и предвыборных агитациях народных избранцев. Я не осмелюсь утверждать, что генерал избрал проторенную дорожку лжи и обмана, по которой обычно жаждущие власти люди шагают по костям к трону. Власть ныне — это не мандат, не неприкосновенность, не льготы и откаты за решенные дела. Власть ныне — это беспрестанное хождение по лезвию ножа. Это риск. Кровь. Людские потери.

Заиметь ныне власть — да хоть над двумя десятками бойцов — не такая уж и большая проблема. Проблема ее удержать куда сложнее.

— Генерал, — говорю, прокашлявшись, — при нормальных условиях я могу быть вполне законопослушным гражданином. Если в меня не будут тыкать стволом, я пройду мимо. Да и раньше, если я знал, что идут ваши люди, — я не посягал на их взяток. Даже когда подстрелить их было проще, чем ботанов в пейнтболе. Даже когда они несли целый рюкзак добра. Думаю, вам хорошо об этом известно. Я всецело вас поддерживаю, но от одного слова «демократия» у меня обостряется геморрой. Не хотелось ломать ваши представления обо мне, но я ценю честность. Поэтому скажу прямо: я не тот человек, который вам нужен.

— Глеб, мало быть законопослушным гражданином, — не отступал Шушкин. — Мы ничего не достигнем, если будем только слушаться. Нам надо вымащивать дорогу, а не аккуратно ходить по ней. Нам надо делать новое. Свое. Надо действовать сообща. Единой силой. Нам нужны люди вроде тебя, вроде Трофимова, вроде покойного капитана Коробова. Без них мне даже со своими «сыновьями» ничего не добиться. Тут нужен кулак, а не палец. Сила в цельности. Если у меня будет поддержка и от людей с «конфетки», и от тягачей, мы вместе сможем восстановить порядок. Подумай.

Мне пришлось приложить усилия, дабы показаться задумчивым. Хотя думать тут особо было не о чем. Я не мог согласиться, потому что никогда не был лидером. Возможно, имелись задатки, но не более чем. Я понятия не имел, что мне надо делать, чтоб за мной пошли люди. Что мне им говорить? Как заставить поверить, что наше дело правое? Агитационной работой доводилось заниматься давным-давно, но тогда насаждаемые мной идеи граничили с бредом, а одержимость — с психопатией. Честно говоря, не хотелось бы более испытывать ничего подобного.

Не хотелось разочаровывать генерала. Я действительно был недостоин такой важной миссии. Тягачей много, среди них есть всякие. И хитрые, и умные, и удачливые. А есть их противоположности. И собрать их в единое целое, да еще и вести за собой… Быть может, есть тот, кому это будет в жилу и кого будут слушать. Я же предпочту всегда оставаться изолятом — человеком, который держится от проблем других на дистанции.

— А что, если я скажу, что у тебя уже есть первый человек, который за тобой пойдет, — сказал генерал, будто бы прочтя мои мысли.

Я устало изобразил удивление.

— И кто же это?

Шушкин отвлекся, посмотрел на часы, возвел очи к небу и будто бы прислушался.

Ответом издали донеслись глухие взрывы. Три с интервалом в полсекунды. Затем еще. Винницу будто бы лихорадило. Мы не могли здесь, в Гавришовке, ощутить, как дрожит земля, но Бог не даст солгать, я слышал эти крики. И чувствовал горячую волну смерти, идущую от центра города. Чувство завершенности и покоя переплелось с демонически-злорадной, извращенной, перверсивной формой удовлетворенности. Будто сам дьявол вошел в меня, чтобы я мог испытать эту дикую радость в полном объеме.

Кто-то из «сыновей» замурлыкал песню, глядя на горизонт. Знакомую старую песню Земфиры:

…Узоры и голова в бинтах, Стилеты засели глубоко, Миноры и я как на «винтах», Ракеты. Летают далеко…

Самолет пошел на разворот, ветер донес к нам грозный шум турбин. И затем еще три взрыва сотрясли конфетную фабрику. Я представил себе, как корпуса сооруженного незадолго до эпидемии предприятия рушатся что карточные домики, как градом сыпятся в реку бетонные обломки. Это напомнит городу о далеком начале сороковых, о солдатах в коричневой форме и рокочущих в небе «юнкерсах».

Ракеты летают далеко… Это верно.

— Не спеши с ответом, — сказал Шушкин, дабы вернуть меня из мечтательно-безразличного онемения. — У тебя есть время осознать свое предназначение. Надеюсь, у нас все получится.

Выйдя со двора, миновав продолжавших прислушиваться к доносящемуся грохоту из города «сыновей», я свернул за угол. Забросил уроненную кем-то из бойцов Кули «ксюху» за спину и пошел вдоль бетонного забора — тем же маршрутом, которым сюда пришли. Семеро. С трудом выбрался на холм — естественное укрытие, где нас, расхитителей секретных бункеров, столько времени дожидался Су-33, оттуда оглянулся на базу.

Прости нас, Господи, грешных… Какую цену пришлось заплатить за сотню галлонов керосина? Сколько проклятий, порожденных устами вдов, обрушится на наши осыпанные пеплом головы?

А впрочем, отвечу. За все отвечу, когда придет черед. Как только Бог спросит, я объясню Ему, почему делал так, а не иначе. И почему мне пришлось убивать. За каждого, у кого я жизнь отнял, — отвечу и готов буду вину искупить. Пусть только наступит мой черед. А пока хожу по земле, уж хай простят, кто может.

Помнится, я говорил старику, что, если из нас семерых умрут шестеро, тот, кто останется, уйдет отсюда с легкой душой. Тогда мне казалось, что так и будет. Но я ошибался. На самом деле это непросто. И пусть нас выжило четверо, смерти троих не перекрыть даже тысяче смертей тех, кто ляжет под обломками кондфабрики.

Жаль, не попрощался с Трофимовым. Не поблагодарил даже Призрака, уже который раз выручившего меня.

Ну да не обидятся. Поймут, надеюсь, мою мелкую нетактичность. Ибо что мне ваша «конфетка»? Что мне ваша тюрьма каталовская? Мне до Калмыка добраться надо. Сколько там — километров пятнадцать будет? Если вспомнить армейские марш-броски, то примерно три часа ходу. Вот о чем я думаю и что заботит меня.

Жаль, верхом кататься не умею. Мог бы коня захомутать. А так придется пешака, с кровящей раной в боку, треснувшими ребрами и сотрясением мозга. Ничего, дойду. Еще не таким добирался, и не налегке причем. Так что привыкшие мы, не сдадимся и посредь дороги не упадем.

Главное — чтобы мне быть на месте, когда она переступит порог «Невады».

И не в мыле и грязи, как лошадь пахотная, а чистым, аккуратным, сбрызнутым одеколоном, ну и с букетом в руках, разумеется. Мы же, в конце-то концов, мужики какие-то или кто?

Примечания

1

Название рынка в Виннице.

(обратно)

2

Военнослужащий сверхсрочной службы.

(обратно)

3

Микрорайон в Ленинском районе Винницы.

(обратно)

4

Калибр 7,62.

(обратно)

5

Военнослужащий внутренних войск.

(обратно)

6

Пятничане — микрорайон в Виннице.

(обратно)

7

Макароны быстрого приготовления.

(обратно)

8

Ставка Гитлера, известная как «Вервольф» (Волчье логово). Расположена вблизи Винницы.

(обратно)

9

«Конфетка» — кондитерская фабрика, главная база военных.

(обратно)

10

Тяжилов — район в Виннице.

(обратно)

11

Замостье — район Винницы.

(обратно)

12

Книжка — в просторечии: административное многоэтажное здание в Виннице, построенное в форме развернутой книги, с большой площадью перед фасадом.

(обратно)

13

Юлия Тимошенко — украинский политик.

(обратно)

14

УБД — участники боевых действий.

(обратно)

15

Район в юго-восточной части Винницы.

(обратно)

16

АКСУ (жарг.).

(обратно)

17

Приспособление для курения, в данном случае из пластиковых бутылок, наполненных водой.

(обратно)

18

«Беркут» — спецподразделение МВД Украины.

(обратно)

19

Прицел снайперский оптический.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1 Предатель

Глава 2 Бегун. Эпизод первый

Глава 3 Невада

Глава 4 Собачья работа

Глава 5 Бегун. Эпизод второй

Глава 6 Призрак

Глава 7 Руно

Глава 8 Бегун. Эпизод третий

Глава 9 Побег

Глава 10 Объект

Глава 11 Игра в войнушку

Глава 12 Исход Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg