Джон Френч ДИТЯ НОЧИ
— Деяния прошлого — источник будущей расплаты.
— пословица ульев Альбии, записана Тенгостом Меррином во «Дворе Непроизносимого Короля», книга I— Я подчиняюсь твоему приговору, — говорю я и склоняю голову перед оружием.
Легионер не шевелится. Его палец напрягся на спусковом крючке болт-пистолета. Одно движение и боек ударит по капсюлю. Заряд выбросит снаряд по стволу пистолета в неподвижный воздух между дулом и моим черепом. Мгновенье спустя сработает вторичный заряд, разогнав болт до скорости свыше тысячи метров в секунду. Войдя в голову, он взорвется, разбрызгивая кровь и осколки черепа.
Все, что нужно для запуска этой фатальной последовательности — это короткое движение пальца. Все, что нужно для этого — решить, заслуживаю ли я смерти. Глаза из-за зеленых линз пристально смотрят на меня — я чувствую их голой кожей головы.
Я стою на коленях, с плеч свисает рваный плащ, напоминающий промокшие перья. Воин, конечно же, в броне, хотя ее цвет скрыт покровом темноты. Здесь ничто не остается цельным, все, в конце концов, растворяется в тени.
Я родился здесь, в тюремных стоках под Альбией, в бездне, ставшей царством изгнанных и приговоренных. Меня забрали из этой ночи спустя несколько десятилетий после того, как Великий крестовый поход покинул свет Сола. Благодаря этому я был старше большинства, но младше некоторых. В те дни в воздухе витал запах судьбы. Темное невежество прошлого сгинуло пред сиянием истины, и ничто не могло противостоять ей. Это было время, когда всех нас влек вперед яркий свет славы. Каждый сын Легионов чувствовал его.
По правде говоря, этот свет был первым в моей жизни. Возможно, единственным, который я когда-либо знал. Теперь я снова обитаю здесь — во взрастившей меня тьме, которая изводит мой бездействующий разум, скрываясь от своих грехов, и свет для меня снова потерян.
Я поднимаю голову и смотрю в скрытые за зеленым светом глаза воина.
— Ты хоть знаешь, кого пришел убить?
— Я знаю, кто ты, Фел Жарост, пожиратель снов Восьмого Легиона, — вокс-решетка воина щелкает, когда он прерывается. — Я пришел за тобой.
Умно. Не будь он тем воином, который выследил и преследовал меня во тьме ночами напролет, я бы сказал, что он шутник.
— Ты знаешь мое имя, но этого не достаточно, чтобы судить меня и забрать жизнь, — предупреждаю я его. — Поверь мне.
— Мне больше ничего не нужно знать о тебе.
— Правосудие должно быть слепо, а не безграмотно.
Я делаю долгий вдох и смотрю в дуло болт-пистолета и светящиеся за ним зеленые линзы. Я размышляю над тем, что видит воин: старика, стоящего на коленях в грязи, нечесаную бороду на лице со шрамами и морщинами? Или он видит что-то еще? Что-то не столь… жалкое.
— Ты должен знать, кого казнишь. Так было всегда.
Я поднимаю левую руку и касаюсь своего лба.
— Я покажу тебе.
Он не шевелится. Его палец все так же на спусковом крючке, выбирая между жизнью и смертью.
— Нет, — произносит он.
Я улыбаюсь, но мне невесело. Если мне суждено умереть, то это произойдет на моих условиях. В конце концов, кто мы, если отказываемся от своих жизненных принципов?
— Это не было предложением, — говорю я и показываю ему прошлое.
Конечно же, оно началось во тьме — в ту забытую эпоху, когда я был отнюдь не невинным ребенком.
Я открыл глаза и ослеп.
Когда я прыгнул к карнизу, прямо передо мной раздался выстрел. В глазах полыхнула яркая вспышка, кипящая неоновыми и белыми пятнами. Я кувыркался в воздухе, разум и глаза были ослеплены кружащимися грозовыми тучами. Свет пылал огнем внутри головы. Я врезался во что-то твердое и начал скользить вниз, хватая руками воздух. Меня кто-то схватил. Я почувствовал крепкие мускулы и гладкую кожу. Начал бороться, но свет по-прежнему обжигал чувства. Меня рывком подняли и впечатали в твердый металл. Дыхание сбилось, но я лягнул ногой и попытался отползти. Рука обвила мое горло и сдавила его.
— Тихо, — прошипели в ухо.
Я замер, узнав этот голос. Странно думать о ней сейчас, и еще более странно говорить. Каллиопа — она запомнилась мне под этим именем, пусть оно и не принадлежало ей. У нее вообще не было имени. Рожденные в ночи говорили языком щелчков, выдохов сквозь стиснутые зубы, звуков, которые не давали эхо в неподвижном воздухе. В этом языке имен не было. Но ей оно нужно. Она заслужила его.
— Я не вижу, — повторил я, судорожно дыша.
— Зачем ты открыл глаза?
Я не ответил. Честно говоря, я не знал. Иногда для глупости не нужна причина.
— Мне следовало оставить тебя там, где нашла. Перерезать глотку и использовать в качестве наживки для голодающих.
Угроза была реальной, и будь на ее месте любой из наших братьев или сестер, то поступил бы так же. Но она не делала этого прежде, и не сделает потом.
— Где добыча? — спросил я, дрожа от боли.
— Близко, — ответила она, спокойная, словно неподвижная вода. — Он не знает, где мы сейчас.
— Сколько?
— Всего лишь один.
— Кто это?
Долгое мгновение она не отвечала.
— Я не знаю, но он умрет раньше нас.
Охотник ждал нас, когда мы ступили в паутину. Он был огромен, но двигался быстрее любого, кого я знал. Его оружие разорвало тьму, и мы побежали, карабкаясь и перебираясь через балки, в то время как позади нас плясали взрывы. Я не представлял, кто или что это было, но понял его цель. Точно также как мы охотились на тех, кто спускался из мира света, так и это существо теперь пришло за нами.
Но мы не привыкли быть добычей. Здесь, среди убийц и отбросов верхнего мира, мы были охотниками.
— Ждем? — спросил я. Зрение очистилось от повреждений, оставленных светом, страх сменился голодом и гневом.
— Да, — прошептала она. — А затем мы выследим его и заберем сердце.
Она оскалилась, на заостренных кончиках зубов блеснуло пятнышко света.
— Мы заберем его сердце, — повторил я.
Я замер. Пульс замедлился. Я чувствовал под пальцами ржавчину и влагу, отпечатки трещин и выступы заклепок.
Мы ждали в объятиях темноты. Стали слышны тихие звуки пещер: медленный скрип километров спрессованного и скрученного металла, песня едва уловимых воздушных потоков в туннелях и пещерах, стук капель влаги о ржавое железо.
Те, кто живут под светом солнца или при отблеске печи, или же среди мерцания машин воспринимают темноту, как отсутствие каких-либо качеств. Но у нее есть структура, есть складки и высоты, как у бесконечной глубины. Говорят, что некогда на Терре были естественные океаны, и глубоко под их поверхностью во впадинах обитала величайшая тьма. Если в таких рассказах есть правда, тогда, возможно, тьма не была иссушена вместе с морями.
Возможно, она просто утекла в более глубокие места. В такие, как это.
Мы исчезли, став частью темноты. Это не было чудом или использованием потусторонней силы. Все дело в одной мелочи: тишине. Когда вы бесшумны, темнота поглощает вас, превращая в частицу себя. Ваше тело рассыпается на фрагменты, черты лица становятся складками ткани, а пальцы — листьями в лесу. Кто-то может сказать, что подобный прием — это особенность выживания, но не для нас. Не для детей ночи. Мы научились этому из-за своего предназначения. Мы научились этому, будучи убийцами.
Время растянулось, отсчитываемое только по медленному пульсу моего сердца.
Наконец, Каллиопа заговорила.
— Он уходит, — произнесла она, бесшумно скользя пальцами по моей руке. — Направляется на верхние уровни. Мы должны идти за ним.
Я не ответил, но поднялся с карниза и прыгнул в ожидающий мрак. Я приземлился на брус и побежал вверх, руки и ноги не издавали звуков при контакте со скользкой от влаги поверхностью. Я почувствовал, что передо мной пустота и прыгнул. Через мгновенье рука встретилась с холодным металлом, и я, раскачавшись, приземлился и продолжил бег. Каллиопа следовала сразу за мной. Мы были двумя бледными привидениями, быстро и бесшумно скачущими по неосвещенной паутине.
Охотник, ставший нашей добычей, был быстр, очень быстр. Даже не видя его, я чувствовал его мощь, от которой при движении содрогалась сеть балок. Устремившись за ним, я не размышлял, почему он пришел за нами. Все, о чем я думал: он — не один из нас, он пытался покончить с нами, и поэтому умрет. Это был не гнев, а всего лишь факт.
И тогда добыча остановилась.
Мягкими тенями среди теней мы подкрались ближе. Воздух наполнился электрическим гулом, от которого я заскрипел зубами. Добыча повернула голову, словно оглядываясь, хотя я сомневался, что она видит. Мы приблизились. Каллиопа свернула, чтобы зайти с другой стороны — в одиночку или же с одного направления добычу не взять. Незнакомец по-прежнему не двигался. Возможно, он заблудился? Глубокой темноте вполне по силам устроить это, поглотить ориентировку и память, оставив только безумие.
Я вынул из креплений на кисти кусок стекла, выполнявший роль кинжала. Мягко нащупывая дорогу, я подкрался, оказавшись над добычей. Сделал долгий бесшумный вдох и ощутил запах крови на враге. Он кого-то убил. Было что-то еще, вонь, напоминающая о нагретой проводке и смазанных маслом механизмах. Я медленно повернул голову, прислушиваясь и чувствуя, как под пальцами дрожит металл.
Я напрягся. Каллиопа сделает первый ход. Так мы действовали, таким было наше взаимопонимание, которое никогда не обсуждалось и никогда не нуждалось в объяснении. Осколок стекла стал теплым в моих пальцах.
Каллиопа выскочила из тьмы, шум ее прыжка почти неуловим.
Почти.
Голова добычи повернулась с механическим шумом. Ее глаза светились. Красный свет пронзил паутину балок, отразившись от стеклянного клинка, которым Каллиопа ударила в шею врага. Человек был огромен и создан из металла и острых углов. Нож раскололся, а стремительно развернувшаяся добыча сомкнула руку вокруг шеи Каллиопы.
Я прыгнул, держа свой клинок обеими руками.
Враг не отпускал Каллиопу. Она дергалась, вцепившись в кисть противника. Я прыгнул на плечи незнакомца и вонзил стеклянный клинок в шею, вложив в удар всю свою силу и вес. Враг изогнулся. По моим рукам хлестнула густая и теплая кровь.
Когда добыча пошатнулась, я слетел с ее плеч.
Каллиопа вырвалась из ослабевшей хватки. Добыча вздрогнула, ее красные глаза светились, подобно проемам в мир крови. Каллиопа не сбежала. У нее все еще был клинок в руке. Она вонзила его в светящийся красный глаз врага. Его голова дернулась назад, но он не упал.
Противник поднял руку, и кровавый мрак разорвало пламя.
Время остановилось. Все остановилось.
Тогда я не понимал своего дара или даже не знал, что это был дар. Иногда я видел без помощи глаз. Иногда я знал, не понимая как. Иногда я проваливался в сновидения о золоте и огне. И в тот момент застывшего пламени я почувствовал последний громкий удар сердца Каллиопы и коснулся леденящего разума ее убийцы.
Меня охватила паника. Я не мог пошевелиться. Все, что я видел — это стоявшую передо мной окровавленную фигуру, увлажненные пластины ее брони, освещенные застывшими вспышками оружия.
Реальность стремительно вернулась, и рев пламени и шум заглушили последний вздох Каллиопы. Затем наступила тишина, нарушаемая только медленным стуком жидкости по металлу. Я не мог пошевелиться. И не хотел этого. Моя кожа была влажной, рот и нос наполнил смрад стрельбы. Я снова ослеп, но каким-то образом все еще видел.
Все, о чем я думал — что снова остался один, и всегда буду один.
Фигура передо мной опустила оружие и повернулась ко мне. Медленно подняла руку и сняла шлем. Голова под ним была широкой и лишенной кожи. Незнакомец смотрел на меня единственным, абсолютно черным глазом. Из изувеченной глазницы сочилась кровь, стекая по щеке. И тогда он заговорил, почти шепотом. В тот момент я не понял, что он имел в виду.
Потом, намного позже я решил, что осознал. Теперь же, понимаю, что даже тогда мне это не удалось.
— Я пришел за тобой, — сказал он.
Мортинар, семьдесят первый префект Сарагорнского анклава, резко выпрямился, тяжело дыша открытым ртом. Глаза были вытаращены, сердце колотилось. Он повернул голову, моргнув от яркого света, заливавшего зал совета.
— Господин?
На него смотрела Хасина. Ее лицо с искусственной кожей не выражало эмоций, но глаза блестели замешательством. За ее спиной ожидали остальные помощники, переминаясь с ноги на ногу в нервной тишине. Мортинар снова огляделся, тяжело дыша. Из ниш в стенах на него глядели резные и позолоченные лица, в их пустых глазах отражался свет ламп.
— Кошмар, — выдавил он и взглянул на дрожащую руку, выглядывающую из вельветового рукава. — Да, всего лишь кошмар.
Он снова поднял голову и увидел, как собравшиеся помощники обмениваются взглядами.
— Господин… — начал Торлек, отведя глаза. Неуверенно выглядевший молодой капитан стражи запнулся на полуслове.
— Вы не спали. Вы вызвали нас для обсуждения работ по Четвертой программе. Вы просто говорили, что…
В этот момент префекта вновь охватила паника, в голове заревели сигналы тревоги.
«Почему они все стоят вокруг, как стадо? Почему просто смотрят на него?»
— Как далеко продвинулись враги? — резко спросил он, быстро подойдя к столу и включив дисплей с гололитическими данными. — Какие у нас потери?
Он пробежался глазами по конусу светящихся данных, изучая состояние гарнизона анклава.
Следующим нарушил тишину Коримино, его третий жизнехранитель.
— Мой господин, нет никаких врагов.
— Они здесь! — заорал он, ударив кулаком по поверхности каменного стола. — Не лги мне! Не смей!
В памяти всплыли образы анклава, пылающего под бурным, черным небом. Он шагнул к окну и ударил ладонью по кнопке управления ставнями. Листы золоченной пластали сложились в каркас.
— Они…
С безоблачного неба над шпилями и куполами анклава сиял яркий и чистый солнечный свет. Префект отступил, мигая от блеска.
Все было на месте, нетронутое темнотой и огнем. Мортинар моргнул, образы перестрелки по-прежнему цеплялись за память. Он медленно повернулся к персоналу. Все тревожно смотрели на него.
— Что-то не так, господин? — осторожно спросила Хасина.
Он открыл рот, чтобы ответить.
За его спиной по небу растеклось черное облако, подобно чернилам, разлитым на бумагу. Из наступающей ночи падало пламя. Префект открыл рот и…проснулся.
Растянувшийся сон сливался с реальным кошмаром, что окружал его.
Ревели сигналы тревоги. С потолка сыпалась пыль. В рамах тряслись металлические ставни. У дверей толпились вооруженные стражники. Помощники префекта кричали друг на друга. Над столом мерцал расфокусированный гололитический дисплей. Сквозь помехи с шипением пробивались карты, данные и информация, передавая картину происходящего, которая не могла быть правдой. Из встроенных высоко в стенах динамиков завывали искаженные звуки. Хасина стучала по клавишам вокс-пультов и кричала кому-то из стражей анклава, требуя помощи и отчета. Ее голос охрип от паники.
Внезапно вокс щелкнул, заскрипел, а затем прочистился. Из громкоговорителя раздался голос, такой отчетливый, словно исходил из самой комнаты.
Префект узнал его. Он принадлежал Толреку. Капитан стражи отправился в северный бастион час назад.
— Господин…
Все в зале замерли и замолчали.
— Г-господин….
Префект наклонился вперед, сжав кулаки на столе.
— Толрек, какова обстановка?
Из вокса раздался тихий шум, который стал постепенно усиливаться. Секунду префект не мог разобрать, что это, затем понял: Толрек плакал.
— Они… они забрали мои глаза, господин. И мои руки. Они говорят, что заберут и язык, как только это закончится. Они говорят, что теперь я принадлежу темноте.
— Толрек… — начал префект, внутри которого смешались гнев и ужас.
— Они говорят, что вы должны понять их приговор, прежде… — Они говорят… Они говорят, что идут за вами.
Префект уставился на вокс, язык окаменел в сухом рту. За спиной перестали дребезжать ставни.
— Кто… — начал он, стараясь придать властность своему голосу. — Кто вы?
Ответивший новый голос был мягким и слегка искаженным, но, казалось, заполнил всю комнату.
— Мы — расплата.
Вокс отключился. Секунду никто не шевелился, а затем Мортинар медленно повернулся к окнам. Ставни с грохотом открылись, и он…
Он проснулся, по телу растекался холод, на губах затухал крик. Префект неуверенно поднялся с кресла, нога ударилась об угол чего-то твердого. Он взвизгнул от боли.
Боль. Это значило, что, по крайней мере, его переживания были настоящими, а не следующей частью бесконечного кошмара.
Он попытался моргнуть, но по-прежнему ничего не видел. Он протянул руку, почувствовав полированную поверхность стола, на который он только что наткнулся. Кнопка включения света должна быть…
Его пальцы коснулись чего-то влажного и теплого.
Он отдернул руку. Сердце заколотилось.
Вода. Он подумал, что это должна быть вода. Потер пальцы. Жидкость на их кончиках была липкой. Он подумал о сладком вине, которое заказал, прежде чем отправиться просматривать отчеты, и представил, как оно пролилось из стакана, когда он ударился о стол. Он снова протянул руку, стараясь не касаться поверхности. Нашел кнопку и нажал ее.
Комнату залило светом, и он закричал.
Он проснулся, глаза открылись, в глотке дрожал крик. Он сидел на полу, прижавшись спиной к стене под ставнями. В комнате было темно, но воздух был наполнен ноющей пульсацией, похожей на рык работающей машины. Он решил, что видит сон, который всего лишь был…
Линзы моего шлема вспыхнули. Я поднялся с корточек. Префект попытался снова закричать, но вместо этого его вырвало. Я взглянул на него, и вокруг моей головы начала сиять бледным светом кристаллическая матрица психического капюшона.
— Кто вы? — он задыхался. — Что тут делаете?
— Ты знаешь, кто я.
Его глаза пробежались по пластинам моего доспеха цвета полуночи, по эмблемам молнии и орлиного крыла, цифрам, которые были выгравированы на бронзовом солнечном диске, украшавшем нагрудник. Я оперся на посох, обеими рукам держась за железо с кристаллическим сердечником. В разуме префекта формируются узнавание и страх, в то время как часть него пытается отрицать увиденное.
— Я ничего не делал, — заикаясь, произнес он. — Я служу Императору. Я верен Единству Те…
— Генозаповедники, префект. Влажные Хранилища, миллионы сращенных вместе плотью и костьми — Первая программа, и Вторая, и Третья. Город под городом, который поглотил всех, кто вышел за допустимый диапазон отклонений. Запах, который говорил о том, что ты решил разложить отверженных, а не сжечь их.
Префект начал рыдать, из уголков глаз побежали слезы. Я несколько секунд смотрел на него, а потом продолжил:
— Мы здесь не для того, чтобы устанавливать твою невинность или вину. Время для этого прошло. Мы здесь не ради правосудия или спасения миллионов, которых ты заразил. Мы здесь для того, чтобы вознаградить тебя. Мы — следствие твоих действий. Его рука и ласковое лезвие. И…
Я наклонился, от чего сочленения доспеха загудели, и коснулся лица трясущегося человека.
— … мы пришли за тобой.
Он покачал головой, дрожа от ужаса и дерзости.
— Ваш приговор чудовищен. Это не правосудие, а лицемерие!
— Но мы существа, созданные не для того, чтобы жить с этими идеалами, а только претворять их в жизнь.
Минуту он просто обнимал себя руками. Он представлял жалкое зрелище: тощий человек неопределенного возраста, закутанный в вельвет и шелка и плачущий во тьме. От сжавшегося тела поднимался несвежий запах. Он испачкался несколько часов назад, пребывая в лихорадочном кошмаре.
— Все, что я видел раньше, все, что мне снилось…
— Это был только сон.
Он посмотрел на меня, и в его зрачках вспыхнула отчаянная искра надежды, которую смертные призывают даже в самые черные дни.
— Но это не означает, что он был нереален. Тебе снились эти мгновения уже двадцать раз, и будут сниться снова.
Я провел пальцем по его влажной от слез верхней губе.
— Мы говорим уже в восьмой раз, и каждый раз ты плачешь. И не в последний раз.
— Вы… — он запнулся. — Вы ждете, что я попрошу прощения?
— Нет. Ты уже просил его восемь раз.
И тогда он начал смеяться. И продолжал, когда я вернул его в повторяющийся кошмар.
— Какое ты принял решение?
Звук моего голоса прокатился по огромному пространству. Тронный зал был безмолвен и пуст. Мрак в сводчатом помещении был безжизненным, словно пустота, оставленная чем-то нематериальным. Я твердо смотрел на призрачно-бледные черты и черные глаза, наблюдающие за мной от подножья пустого трона. Я не преклонил коленей: власть — это одно, а уважение — совсем другое. Бледное лицо дернулось, губы насмешливо скривились.
— Мое решение? — он замолчал и постучал пальцем по рукояти цепной глефы. — Вот оно: если мне придется провести больше времени в твоей компании, тогда у меня появится желание сделать что-то, о чем ты пожалеешь.
Севатар сошел с тронного помоста. Даже в доспехе он двигался, как кошка. Я не пошевелился. По привычке я собрался опереться на посох, но его, как и некогда обрамлявшего мою голову капюшона, не было. Без них я словно утратил руку или ногу или лишился части самого себя.
Конечно же, именно по этой причине я стоял в безлюдном тронном зале с Первым капитаном нашего трижды униженного Легиона.
— Эдикт, принятый на Никейском совете нельзя игнорировать, — сказал я. — Ты старший командир Легиона, пока примарх…
— Пока наш отец-во-тьме снова получает наставления от своих братьев, — Севатар отвернулся, рассеянно пожав плечом. — Да, я думаю, что так и есть.
— Необходимо принять решение по либрариусу, — я замолчал, следующие слова, которые я должен был произнести, застряли в горле. — И насчет меня.
Севатар взглянул на меня, хищная улыбка на губах повторилась в его темных очах.
— Я в любой момент мог перерезать твою глотку, — он повернулся и посмотрел на меня, задрав голову и подняв бровь. — Да. Это могло решить некоторые проблемы.
Я медленно выдохнул сквозь зубы. Сказать, что между нами было мало братской любви, значит назвать солнце свечой.
Я не отрывал глаз от его лица. Те, кто нас не знал, всегда говорили, что Повелители Ночи из подземелий Терры и куча отбросов Нострамо во многом похожи. Действительно, бледная кожа и отшлифованные ночью до черноты глаза отмечали всех нас, но для тех немногих, кто отличался внимательностью, мы совершенно разные существа. Черные стоки придали нашим чертам бесцветность. Глаза терран даже более чувствительны к солнечному свету, чем у нострамцев. Мы редко моргаем. Наша кожа от природы безволосая, зубы остры и не нуждаются в шлифовке. К тому времени в Легионе нас осталось мало, невзрачных и исчезающих пережитков. Я хотел бы сказать, что оставшиеся терране были островком медленно угасающего благородства, но это было бы неправдой.
Немногие видели разницу между тем, кем мы были и кем стали. Даже те, кто некогда служили возмездию, теперь превратились в слуг ужаса. Иногда я размышлял, была ли вообще разница между ними.
— Указ… — осторожно начал я.
— Ты и в самом деле ненавидишь нас, ведь так? Всех, кто пришел позже, кто пришел из другой ночи…
Я промолчал, и оскал мертвеца на лице Первого капитана стал шире.
— О, я не осуждаю твою ненависть. Я разделяю ее. Просто она меньше задевает меня.
— Севатарион…
Я замолчал и придал своему голосу уверенность. В воздухе сверкнула, словно искорка инея, частичка моего гнева. Странно, но Первый капитан стал очень, очень спокоен.
— Яго Севатарион, ты дашь мне то, что я прошу.
Слова стерли насмешку с его лица. Он пересек зал сполохом доспеха и сервомеханизмов. Неактивированная цепная глефа ударила меня в грудь, прежде чем я даже поднял руки.
Я упал, но Севатар схватил меня за горло и, притянув к себе, заговорил шипящим шепотом.
— Если ты так отчаянно жаждешь решения, тогда вот оно — я изгоняю тебя. Ты больше не из Восьмого, если вообще когда-то был. Я окрашиваю твои руки в красное. Если мы снова встретимся, я приговорю тебя к смерти. Ты изгой. Ты ничто.
Первый капитан отшвырнул меня, и я рухнул на пол с лязгом керамита о камень. Он стоял с непроницаемым лицом, глаза были скрыты тенями.
— Устраивает?
Я поднялся. Я не был ни шокирован, ни сломлен. Я был разгневан. Во рту ощущался вкус крови. Несмотря на мои попытки обуздать гнев, он пылал все ярче.
Но меня разозлило не его решение. Нет, этот гнев не шел ни в какое сравнение.
— А остальной либрариус?
— Мне плевать, — выпалил он и отвернулся, направившись к трону примарха.
— Когда-то он был нужен, Севатарион, — обратился я резким от гнева голосом. Он оглянулся через плечо, улыбка вернулась. — Была причина, по которой тогда мы были более значимы, чем сейчас.
— Избавь меня от приступов ностальгии, — сказал он, закатив глаза.
Это произошло прежде, чем мысль сформировалась в моем разуме, прежде чем я даже смог осознать, что утратил контроль. По стенам растеклись языки зеленого пламени. Севатар повернулся, цепная глефа с ревом ожила, и в этот момент волна энергии ударила и впечатала его в трон. В один миг между вспышкой пламени и тенью моя рука оказалась на его горле, пальцы сдавили шейный замок и плоть под ним.
— Ты убил нас, — прорычал я.
Я оскалился, и по черепу поползли разряды молнии. Зубья цепного оружия продолжали вращаться, но мой разум окутал конечности Севатара, сжимая и сдавливая их. Я не думал ни о том, зачем это делаю, ни о запрещающем указе.
— Ты уничтожаешь наш Легион, — я впечатал его голову в железный трон одной только мыслью. Сервомеханизмы выли, пока он боролся со мной. — Ты и твой отравленный мир…
Вспышка. Неровный несвет. Мысленное пламя. Агония.
Я отшатнулся, изо рта хлынула кровь, забрызгивая доспех и пустые, обнаженные руки. Единственное о чем я смог подумать, что теперь они и в самом деле отмечены кровью. В голове кружились образы и воспоминания, которые мне не принадлежали.
Севатар не поднялся. Он сидел на троне примарха, тяжело дыша, его глаза уставились на пустое место, где, как мне казалось, я схватил его.
— Уходи, — прохрипел он.
— Севатарион… — начал я, глотая воздух сквозь свертывающуюся во рту кровь.
— Прочь с глаз моих!
Я несколько секунд осторожно разглядывал его, затем повернулся и вышел из тронного зала.
Я снова смотрю на своего мрачного палача. Его доспех покрылся инеем. Он видел мое прошлое один миг, но за это время я показал ему каждое мгновение своей жизни — со дня, когда Легион пришел за мной до действий, которые привели меня обратно во тьму под поверхностью Терры. В единственный дом, который у меня когда-либо был.
Я позволяю ему прийти в себя, а потом говорю.
— Я знал, что ты придешь. В конце ко всем приходит наказание, кузен.
Я выдыхаю, затем втягиваю воздух. Я уверен, что этот вдох будет последним для меня. У него вкус сырости и крови, и мира, который никогда не знал света дня. На миг я задумываюсь, какой грех привел меня к концу. Была ли это Никея и тот факт, что продолжал свободно пользоваться своими дарами? Или же это из-за крови, что течет в моих жилах, может деяния моего Легиона, наконец, перешли границы имперской терпимости? Или, в конце концов, наступила новая эпоха, в которой человечество больше не нуждается в чудовищах и героях?
Я отбрасываю эти мысли. Причина не имеет значения, только следствие.
— Все-таки я попрошу тебя еще об одном, — говорю я стоящему надо мной воину. — Я хотел бы в последний раз увидеть свет солнца.
И тогда касаюсь его разума. До этого в его мозг проецировались мои мысли и воспоминания. Теперь я оцениваю его и смотрю его глазами. Я вижу висящий в пустоте Сол и рассеянный свет бесчисленных звезд за ним. Даже после тех унылых лет, что я провел в темноте, он все такой же прекрасный и ужасный, как прежде.
А затем я вижу причину, по которой он пришел за мной.
Я вижу предательство, нарушенные клятвы, смерти сынов от рук их отцов. Я вижу, чем стали теперь представления об Имперской Истине и свете.
Я выхожу из его разума. Он вздрагивает, а палец на спусковом крючке напрягается.
«Неужели это правда? Неужели к этому и в самом деле пришла галактика? И здесь в темноте, в сердце всего, чем я был и всего, чем стал, находится ответ, хохочущий мне в лицо сквозь заточенные зубы».
Космодесантник в сером доспехе долго смотрит на меня, а затем опускает пистолет.
— Я здесь не для того, чтобы судить тебя, Фел Жарост. Это право принадлежит другому.
Я киваю. Я знаю, почему он пришел за мной, и что ждет меня после этого момента. Я увидел это в его мыслях, словно последнюю шутку.
— Поднимись, — говорит он.
Комментарии к книге «Дитя ночи», Джон Френч
Всего 0 комментариев