«Приключения Конана-варвара»

Приключения Конана-варвара (fb2) - Приключения Конана-варвара [сборник] (пер. Анатолий Александрович Михайлов) (Конан) 2394K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт Ирвин Говард

Роберт Ирвин Говард Приключения Конана-варвара (сборник)

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2012

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Создатель миров и вечный мечтатель

Роберт Ирвин Говард родился 22 января 1906 года в США, в штате Техас. Учился он в колледже Говарда Пейна, мало общался с одноклассниками, предпочитая им книги. Своими любимыми писателями взрослый Говард называл Артура Конан Дойла, Джека Лондона, Марка Твена, Райдера Хаггарда, Редьярда Киплинга, Вальтера Скотта, Амброза Бирса, Эдгара Аллана По, Говарда Филлипса Лавкрафта; любимыми поэтами – тех же Киплинга и По, Омара Хайяма, Гилберта Честертона, Оскара Уайльда.

Первый рассказ Говарда – «West is West» – был опубликован 22 декабря 1922 года в газете «The Tattler».

Закончив колледж, Говард вернулся в родной городок. Он работал секретарем в нотариальной конторе, чернорабочим в геологической партии, репортером в газетах. Решив, что литературный труд его не прокормит, он окончил бухгалтерские курсы. Но удача все-таки улыбнулась молодому человеку, и в конце 1924 года журнал «Weird Tales» («Сверхъестественные истории») принял три его рассказа. В июльском номере журнала за 1925 год появилась первая профессиональная публикация Роберта Говарда – рассказ «Копье и клык» («Spear and Fang»), в августовском номере – «В лесу Виллефэр» («In The Forest of Villefere»). Рассказ «Когда восходит полная луна» («Wolfshead»), являющийся продолжением «В лесу Виллефэр», увидел свет в апреле 1926 года, а «Затерянная раса» («The Lost Race») – в январе 1927 года.

С 1928 года рассказы и стихи Роберта Говарда стали постоянно появляться на страницах «Weird Tales». В августе этого года в журнале было опубликовано первое произведение о Соломоне Кейне – «Под пологом кровавых теней» («Red Shadows»). А через год, в августе 1929 года, вышел первый рассказ о Кулле – «Королевство теней» («The Shadow Kingdom»). В конце того же года в трех номерах журнала был напечатан первый роман Говарда – «Хозяин судьбы» («Skull-Face»). Появились произведения о моряке Стиве Костигане, историко-приключенческие рассказы.

Декабрь 1932 года стал знаковым для почитателей таланта писателя: журнал «Weird Tales» опубликовал первый рассказ Говарда из цикла о Конане – «Феникс на мече» («The Phoenix on the Sword»), а в начале 1936 года на страницах журнала появился роман «Час дракона» («The Hour of the Dragon»).

Одной из самых значимых женщин в короткой жизни Говарда была его мать, которую он обожал и с которой часто вел многочасовые беседы. В 1935 году после операции мать впала в кому. Говард с отцом и друзьями стали дежурить в больнице. Он мало спал, пил много кофе и с каждым часом становился все более и более подавленным. Утром 11 июня 1936 года, узнав от медсестры, что надежды больше нет, Говард вышел на улицу, сел в автомобиль, достал из бардачка пистолет и выстрелил себе в голову. Выбежавшие из больницы отец и врач пытались ему помочь, но сделать уже ничего было нельзя.

Эстер Говард скончалась на следующий день. Мать и сын были похоронены в воскресенье 14 июня 1936 года на мемориальном кладбище Гринлиф в Браунвуде.

После смерти Говарда некоторые его произведения (рассказы о Конане и хоррор-истории, стихи) были напечатаны в «Weird Tales», но к 50-м годам ХХ века писатель фактически оказался забыт. Стараниями Глена Лорда, которому достался огромный архив Говарда, и Л. Спрэга де Кампа, который вместе с Лином Картером дописал некоторые незаконченные работы о Конане, интерес к писателю возник вновь. Появились многочисленные последователи и подражатели, и с тех пор произведения Говарда знают и любят во всем мире.

За свою короткую жизнь Говард создал множество произведений о приключениях различных Великих Воителей, и все они ни в чем не уступают саге о Конане: Конн (не путать с Конаном) и король Кулл, Соломон Кейн и Джентльмен с Медвежьей речки, Бран Мак Морн и Кормак Мак Арт, Джон Харрисон и Иса Кэрн, Джон Кирован и Джеймс Конрад, Кормак Фитц Жоффрей и Брекинридж Элкинс. О четырех из них – Бране Мак Морне, Кормаке Мак Арте, Соломоне Кейне и короле Кулле – уже в наше время написаны саги-продолжения. Но самым популярным героем остается Великий Воитель Конан. Книги о нем не всегда удачны, но в каждой из них живет частица многогранных, красочных миров Роберта Ирвина Говарда.

Наиболее полную оценку творчества Роберта Говарда дал Г. Ф. Лавкрафт: «Трудно точно сказать, что так выразительно отличало рассказы Говарда от иных, но главный секрет заключался в том, что в каждом из них – независимо от того, писалось ли это произведение на продажу или нет, – автор оставил частичку себя. Он был выше меркантильных соображений. Даже там, где он явно поддавался на уговоры своих искушенных в денежных делах издателей и критиков, он оставался собой, а сила и щедрость его таланта придавали неповторимое своеобразие всему, что выходило из-под его пера. В его творчестве люди и события всегда обретали черты жизненности, реальности. Ни один писатель, пусть даже самого скромного масштаба, не может быть хорошим писателем, если он не относится к работе серьезно. Роберт Говард именно так относился к ней. То, что такой мастер ушел в небытие, в то время как легионы борзописцев и графоманов творят бессмысленных вампиров, вурдалаков, космические корабли и оккультные преступления, является воистину печальным доказательством существования иронии Вселенной!»

Киммериец

Киммерия

…Я помню Темные леса, укрывающие склоны голых холмов; Свинцовых облаков вечный полог; Меланхоличные ручьи, журчащие беззвучно, И одинокий ветер, шепчущийся в ущельях. Долина за долиной, гряда за грядой, Вереница склонов, заросших мрачными деревьями, Смотри – это наш пустынный край. И когда мужчина поднимается На скалистый пик и смотрит окрест, Прикрыв глаза ладонью от солнца, Взору его предстают бесконечные долины – холмы за холмами, Вереница склонов, кутающихся в туман, Словно близнецы-братья. В этих унылых краях живут Лишь ветра, облака и мечты, что заслоняют солнце, И одинокий ветер скрипит голыми ветвями, Сверху на мир грустно взирают темные леса, Куда не забредает даже редкий луч солнца, И люди отбрасывают льнущие к земле короткие тени; Этот край зовется Киммерией, Страной вечной Тьмы и глубокой Ночи. Это было так давно и так далеко, Что я забыл, как люди звали меня. Топор и копье с кремневым наконечником Кажутся мне сном, а войны и охота стали тенями. Я помню только суровую строгость Этой унылой земли. Облака, что вечно спят на вершинах холмов, Полумрак вековых лесов. Киммерия, страна Тьмы и Ночи. О душа моя, рожденная в тенистых холмах, Воспарившая к облакам, и ветрам, и призракам, Что заслоняют солнце! И сколько еще нужно смертей, Чтобы разорвать наследную печать, Которая укутывает меня серым саваном призраков? Я спрашиваю свое сердце и вижу Киммерию, страну Тьмы и Ночи.

Феникс на мече

…Знай же, принц, что после того, как океанские волны поглотили Атлантиду с ее сверкающими городами, и перед тем, как восстали Сыны Ариев, случилась одна неслыханная эпоха, когда по всему миру раскинулись великие королевства, подобно голубой мантии под звездами: Немедия, Офир, Бритуния, Замора с ее темноволосыми женщинами и тонкими, как паутина, башнями, Зингара с ее рыцарством, Котх, расположившийся на границах пасторального Шема, Стигия с ее могилами, которые оберегали призраки, и Гиркания, наездники которой носили сталь, шелка и золото. Но самым гордым королевством на всем белом свете была Аквилония, правившая похожим на сон Западом. И вот туда пришел Конан по прозванию Киммериец, черноволосый и угрюмый, с мечом в руке, вор, грабитель и работорговец, с неизбывной печалью и такой же радостью в душе, дабы попрать изукрашенные драгоценными каменьями троны земных владык своей обутой в сандалии ногой.

Хроники Немедии

1

Над теряющимися в вышине шпилями и сверкающими башнями простерлась призрачная темнота и мертвая тишина, которая бывает только перед рассветом. В узкий переулок, задернутый непроглядным мраком, где легко можно было заблудиться, как в таинственном лабиринте, из двери, которую осторожно приоткрыла смуглая рука, поспешно вынырнули четыре фигуры в масках. Не обменявшись ни словом, они растворились в темноте, кутаясь в плотные накидки, похожие на призраки убиенных душ. Позади них в дверном проеме смутно белело чье-то лицо, на котором было написано сардоническое выражение; пара недобрых глаз злобно блестела в темноте.

– Ступайте в ночь, создания тьмы, – издевательски произнес чей-то голос. – О, глупцы, рок идет за вами по пятам, как слепой пес, а вы об этом даже не догадываетесь.

Говоривший затворил дверь и запер ее на засов, после чего повернулся и пошел по коридору, держа в руке огарок свечи. Это был мрачный и хмурый гигант, чья смуглая кожа выдавала его стигийское происхождение. Он вошел в небольшую комнату, где на обитой атласом кушетке подобно большому ленивому коту раскинулся худощавый мужчина в потертом бархатном камзоле, неспешно потягивая вино из огромного золотого кубка.

– Что ж, Аскаланте, – сказал стигиец, опуская свечу на стол, – твои простофили выскользнули на улицу, как крысы из норы. Странные у тебя приятели, и выбор средств тоже очень странный.

– Приятели? – переспросил Аскаланте. – Хороши приятели, нечего сказать! Вот уже несколько месяцев, с тех самых пор, как Совет Четырех призвал меня из южной пустыни, я живу среди злейших врагов, прячась днем в этом мрачном доме, а по ночам тайком блуждая по темным переулкам и еще более темным коридорам. И при этом мне удалось то, чего не смогли сделать эти благородные вельможи, называющие себя бунтовщиками. Через их посредство, равно как и с помощью других агентов, многие из которых никогда не видели моего лица, я заразил страну мятежными настроениями и беспорядками. Короче говоря, я, действуя исподволь и оставаясь в тени, подготовил все к свержению короля, который сейчас восседает на троне, ни о чем не подозревая. Клянусь Митрой, перед тем, как стать преступником, я ведь был государственным деятелем.

– А эти глупцы, что мнят себя твоими хозяевами?

– Они и дальше станут думать, что я верно служу им, пока не будет выполнена стоящая перед нами задача. Кто они такие, чтобы тягаться в хитроумии с самим Аскаланте? Вольмана, малорослый и недоразвитый граф Карабан; Громель, здоровенный громила, командующий Черным Легионом; Дион, жирный барон Атталус; Ринальдо, полоумный менестрель. Я – та сила, что объединяет их, и я же раздавлю их поодиночке, когда пробьет час. Но это – дело будущего, а сегодня ночью король умрет.

– Несколько дней назад я видел, как имперские эскадроны покидают город, – обронил стигиец.

– Они отправились к границе, атакованной язычниками-пиктами, – благодаря огненной воде, которую я тайно переправил им контрабандой, чтобы привести их в нужное состояние возбуждения. Сделать это удалось благодаря огромному состоянию Диона. А Вольмана постарался передислоцировать из города остальные воинские части, что еще оставались здесь. Благодаря его царственным родственникам в Немедии нам легко удалось убедить короля Нуму пригласить к себе графа Тросеро Пуатанского, сенешаля Аквилонии. Разумеется, его должен сопровождать почетный эскорт из имперских войск, командовать которыми поручено Просперо, правой руке короля Конана. Таким образом, в городе осталась только личная стража короля и Черный Легион, конечно. Через Громеля мне удалось подкупить проигравшегося в пух и прах офицера стражи, чтобы в полночь он увел своих людей от дверей опочивальни короля. Затем вместе с моими шестнадцатью отчаянными головорезами мы проникнем во дворец по тайному подземному ходу. После того, как дело будет сделано, даже если народ не примет нас с распростертыми объятиями, Черный Легион Громеля сумеет удержать под контролем ситуацию в городе и корону.

– А Дион, надо полагать, рассчитывает, что корона будет вручена ему?

– Да. Этот жирный идиот всерьез полагает, что она достанется ему благодаря капле королевской крови в его жилах. Конан сделал большую ошибку, оставив в живых людей, похваляющихся своим родством со старой династией, у которой он и отобрал корону Аквилонии. Вольмана желает вновь оказаться в фаворе при дворе, как было при прежнем властителе, чтобы вернуть былую роскошь своим обнищавшим поместьям. Громель люто ненавидит Паллантида, командира Черных Драконов, и с упрямством босконца, достойным лучшего применения, мечтает заполучить под свое начало всю армию. И лишь Ринальдо, единственный из нас, не питает личных амбиций. Он видит в Конане невежественного варвара, руки которого по локоть обагрены кровью, пришедшего с севера, чтобы вдоволь пограбить цивилизованную страну. Он идеализирует короля, которого убил Конан, дабы отобрать у него корону, помня лишь то, что тот изредка покровительствовал искусствам, и забывая о зле, которое причинило его правление. Самое главное, он заставляет и народ забыть об этом. Они уже открыто распевают «Похоронную песнь королю», в которой Ринальдо восхваляет причисленного им к лику святых злодея, называя Конана «злобным дикарем из бездны». Конан лишь посмеивается над этим, но люди уже ворчат.

– За что он ненавидит Конана?

– Поэты всегда ненавидят власть предержащих. Для них совершенство всегда ждет за следующим углом или осталось за тем, который они только что миновали. Они ищут спасения от настоящего в мечтах о прошлом или будущем. Ринальдо – пылающий факел идеализма, поднятый, как он думает, для свержения тирана и освобождения народных масс. Что касается меня… Что ж, всего несколько месяцев назад я думал, что предел моих желаний – грабить караваны на большой дороге, но теперь во мне ожили прежние мечты. Конан умрет, Дион сядет на трон. Но потом умрет и он. Один за другим умрут все, кто противостоит мне, – от огня, стали или отравленного вина, которое ты так хорошо умеешь готовить. Аскаланте, король Аквилонии! Красиво звучит, ты не находишь?

Стигиец лишь пожал в ответ своими широкими плечами.

– Было время, – с нескрываемой горечью заметил он, – когда и я строил честолюбивые планы, рядом с которыми твои выглядят детскими мечтами. И как же низко я пал! Мои прежние повелители и соперники не поверили бы своим глазам, если бы увидели, как Тхотх-амон Кольца прислуживает в качестве раба чужеземцу, да вдобавок еще и преступнику, и помогает осуществиться жалким мечтам баронов и королей!

– Ты посвятил себя магии и искусству обращения с мумиями, – небрежно заметил Аскаланте. – А я полагаюсь на свой ум и меч.

– Меч и ум – жалкие соломинки в сравнении с мудростью Тьмы, – прорычал стигиец, в темных глазах которого вдруг заблистали зловещие молнии. – Если бы я не лишился Кольца, сейчас мы бы с тобой поменялись ролями.

– Тем не менее, – нетерпеливо откликнулся разбойник, – ты носишь на своей спине следы моего хлыста и, скорее всего, будешь носить их и в дальнейшем.

– Не будь столь самоуверен! – Глаза стигийца полыхнули яростью. – Когда-нибудь, не знаю как, но я непременно отыщу Кольцо. А когда это случится, то, клянусь змеиными клыками Сета, ты заплатишь мне за все…

Но тут вспыльчивый аквилонец вскочил на ноги и изо всех сил ударил колдуна в лицо. Тот отлетел назад, вытирая кровь с разбитых губ.

– Ты слишком осмелел, грязный пес! – рявкнул разбойник. – На твоем месте я был бы осторожнее; я по-прежнему остаюсь твоим хозяином, которому известна твоя мрачная тайна. Иди, поднимись на крышу и закричи на весь город о том, что Аскаланте готовит мятеж против короля, – если осмелишься.

– Я не осмелюсь, – пробормотал стигиец, вытирая кровь с лица.

– Да, ты не посмеешь, – холодно улыбнулся Аскаланте. – Потому что если я погибну в результате твоей хитрости или предательства, отшельник-жрец в южной пустыне узнает об этом и сломает печать на рукописи, которую я оставил ему на хранение. А потом он прочтет ее, по Стигии поползут слухи, и полночный ветер донесет их сюда. И тогда тебя ничто не спасет, Тхотх-амон!

Раб содрогнулся, и его смуглое лицо посерело.

– Довольно! – Аскаланте резко сменил тон. – У меня есть для тебя работа. Я не доверяю Диону. Я приказал ему отправляться в свое поместье и оставаться там до тех пор, пока дело не будет сделано. Жирный дурак не смог бы скрыть свою нервозность сегодня перед лицом короля. Поезжай за ним; если ты не догонишь его в пути, следуй прямо в его поместье и сиди там, пока мы не пошлем за ним. Не спускай с него глаз. Он отчаянно трусит и может выкинуть какую-нибудь глупость – вплоть до того, что даже кинется к Конану и признается ему во всем, надеясь таким образом спасти свою шкуру. Ступай!

Раб поклонился, пряча ненависть в глазах, и сделал так, как ему было приказано. Над сверкающими шпилями занимался кроваво-красный рассвет.

2

…Когда я был воином, литавры гремели в мою честь, Народ рассыпал золотую пыль под копыта моего коня, Но сейчас я великий король, и люди предлагают мне кубок С отравленным вином, нацеливая кинжалы мне в спину. Дорога королей

Комната была большой и богато отделанной, на стенах с панелями из полированного дерева висели гобелены, на мраморном полу лежали толстые ковры. Высокий потолок украшали лепнина и серебряный орнамент. За письменным столом слоновой кости с золотыми инкрустациями сидел мужчина, широкие плечи и дочерна загорелая кожа которого выглядели неуместно в столь роскошном окружении. Он казался рожденным для яростного солнца, штормового ветра и далеких голых высокогорий. Стоило ему шевельнуться, как под кожей прокатывались волны стальных мускулов, а двигался он с ловкостью и сноровкой прирожденного воина. В его жестах не было ничего нарочитого или показушного. Даже отдыхая, он напоминал бронзовую статую, хотя обычно всегда пребывал в движении, в котором не было и следа нервозности и порывистости, а чувствовалась лишь стремительная грация дикой кошки, так что глаз попросту не поспевал за ним.

Одежда его была богатой, хотя и простого покроя. Он не носил перстней и прочих украшений, и его прямо подстриженную черную гриву схватывала лишь тканая серебром лента на лбу.

Он отложил в сторону золотое стило, которым что-то старательно выводил на восковых дощечках, и замер в задумчивости, подперев подбородок кулаком и устремив завистливый взгляд своих пылающих синих глаз на мужчину, стоявшего перед ним. А тот был занят своими делами, завязывая ремни позолоченных доспехов и что-то насвистывая себе под нос, – достаточно необычное и вольное поведение, учитывая, что он находился в обществе самого короля.

– Просперо, – сказал мужчина за столом, – государственные дела утомляют меня так, как я никогда не уставал в самой жестокой битве.

– Это – часть игры, Конан, – откликнулся темноглазый пуатанец. – Ты – король, и должен играть свою роль.

– Как бы мне хотелось поехать с тобой в Немедию, – с завистью заявил Конан. – Кажется, прошла вечность с тех пор, как я в последний раз поднимался в седло… Но Публий говорит, что дела города требуют моего присутствия. Будь он проклят! Когда я сверг старую династию, – продолжал он с непринужденной фамильярностью, которая существовала только между ним и пуатанцем, – все получилось легко, хотя тогда я так не думал, конечно. И когда я оглядываюсь сейчас на тот нелегкий путь, который я прошел, все эти дни тяжкого труда, интриг, схваток и страданий кажутся мне сном. Я не загадывал слишком далеко, Просперо. Когда король Нумедид пал мертвым к моим ногам и я сорвал корону с его окровавленной головы и водрузил на свою, я достиг предела своих мечтаний. Я готовился к тому, чтобы завоевать корону, а не к тому, чтобы удержать ее. В славные прежние деньки беззаботной свободы мне нужен был лишь острый меч и прямой путь к моим врагам. А сейчас передо мной лежат лишь кривые дорожки, а мой меч бесполезен. Когда я сверг Нумедида, я стал Освободителем – а теперь люди плюют мне вслед. Они установили статую этой свиньи в храме Митры и теперь приходят туда оплакивать его, превознося его, словно олицетворение святого и невинного правителя, павшего жертвой варвара, у которого руки по локоть в крови. Когда я возглавил армию и привел ее к победе, Аквилония предпочла не замечать того, что я чужестранец, а теперь она не может простить мне этого. Сейчас в храме Митры воскуряют фимиам и благовония в память о Нумедиде. Причем делают это те самые люди, которых истязали и ослепляли его палачи, люди, чьи сыновья умерли в его темницах и чьих жен и дочерей насильно уводили в его гарем. Непостоянные и легковерные глупцы с короткой памятью!

– В этом виноват Ринальдо, – заметил Просперо, затягивая перевязь с мечом. – Он распевает стишки, которые сводят людей с ума. Вздерни этого стихоплета в его шутовском наряде на самой высокой башне города. Пусть он складывает рифмы для ворон.

Конан решительно тряхнул своей львиной гривой.

– Нет, Просперо, он мне неподвластен. Великий поэт сильнее любого короля. Его песни обладают большей властью, чем мой скипетр; у меня едва не разорвалось сердце, когда он пел для меня. Когда я умру, обо мне никто не вспомнит, а песни Ринальдо будут жить вечно. Нет, Просперо, – продолжал король, и глаза его затуманились тенью сомнения, – происходит нечто такое, чего мы не знаем и не понимаем. Я чувствую это нутром, как в молодости чуял тигра, затаившегося в высокой траве. В королевстве зреет недовольство, которое пока не имеет названия. А я – я похож на охотника, который сидит у своего маленького костерка в чаще дремучего леса, вслушиваясь в мягкий шорох чьих-то тяжелых шагов в темноте и всматриваясь в огоньки чужих горящих глаз. Если бы я сумел увидеть нечто осязаемое, против чего мог бы обнажить свой меч! Говорю, пикты далеко не случайно так яростно атакуют границы моего королевства в последнее время, так что боссонийцам пришлось обратиться за помощью, чтобы отогнать их. Я должен был поехать туда во главе войска.

– Публий опасался заговора, цель которого – заманить тебя в ловушку и убить вдали отсюда, – ответил Просперо, разглаживая атласную накидку, надетую поверх вороненой кольчуги, и любуясь своей стройной и гибкой фигурой в серебряном зеркале. – Вот почему он настоял на том, чтобы ты остался в городе. Эти сомнения, что гложут тебя, – плод твоих инстинктов варвара. Пусть себе ворчат недовольные! Наемники верны нам, и Черные Драконы тоже. Даже самый последний бродяга в Пуатани готов молиться на тебя. Единственная реальная опасность – это покушение, которое невозможно в принципе, ведь имперские войска охраняют тебя день и ночь. Кстати, над чем ты сейчас трудишься?

– Над картой, – с гордостью сообщил ему Конан. – На придворных картах достаточно хорошо изображены страны юга, востока и запада, но на севере они расплывчаты и ненадежны. Так что северные земли я добавляю сам. Вот Киммерия, в которой я родился. А это…

– Асгард и Ванахейм. – Просперо окинул карту внимательным взглядом. – Клянусь Митрой, а ведь я почти поверил в то, что эти страны существуют только в мифах и легендах.

Конан широко улыбнулся, машинально коснувшись шрамов на своем загорелом лице.

– Ты бы так не думал, если бы провел молодые годы на северных рубежах Киммерии! Асгард лежит к северу, а Ванахейм – к северо-западу от Киммерии, и на границах не затихают военные действия.

– А что за люди живут на севере? – полюбопытствовал Просперо.

– Высокие, светловолосые и голубоглазые. Они поклоняются богу Аургельмиру, ледяному гиганту, и у каждого племени есть свой вождь. Они своенравны и свирепы. Они могут сражаться целые дни напролет, а по ночам пьют эль и горланят свои дикие песни.

– Тогда, думаю, ты похож на них, – рассмеялся Просперо. – Ты громко хохочешь, много пьешь и поешь славные песни; хотя я никогда не встречал другого киммерийца, который пил бы что-нибудь, кроме воды, или хоть раз засмеялся, или затянул бы что-либо, кроме унылой и мрачной погребальной песни.

– Наверное, так действует на них земля, на которой они живут, – задумчиво ответил король. – В целом свете не сыскать более унылого края – сплошные холмы и горы, поросшие густыми лесами, над которыми нависает вечно свинцовое небо, а в узких горных ущельях завывает пронизывающий ветер.

– Да уж, неудивительно, что тамошние народы не отличаются веселостью, – заключил Просперо, передернув плечами, думая о зеленых равнинах, обласканных солнцем, и глубоких и неспешных синих реках Пуатани, самой южной провинции Аквилонии.

– Они не питают напрасных надежд ни сейчас, ни потом, в загробной жизни, – откликнулся Конан. – Верховный бог у них – Кром со своим темным племенем, правящий землей вечных туманов, над которой почти никогда не сияет солнце. Это настоящий мир мертвых. Клянусь Митрой! Асы[1] мне больше по вкусу.

– Ну, – заявил Просперо, – темные холмы Киммерии далеко отсюда. Я осушу кубок белого немедийского вина за тебя при дворе Нумы.

– Хорошо, – согласно проворчал король. – Но смотри, целуй немедийских девушек только от своего имени и не впутывай сюда государство!

Сопровождаемый его громким хохотом, Просперо вышел из комнаты.

3

…В глубокой пещере у подножия пирамид спит Сет, свернувшись кольцом, Среди темных теней могил беззвучно скользят его воины. Я бросаю Слово в бездонные пропасти, никогда не знавшие солнца, Пошли мне слугу для моей ненависти, о, чешуйчатый и великий Господин!

Солнце клонилось к горизонту, ненадолго заливая зеленые и густо-синие дали лесов расплавленным золотом. Тускнеющие лучи его играли на толстой золотой цепи, которую Дион Атталус непрестанно вертел в своей пухлой руке, сидя среди пышных цветов и деревьев своего сада. Неловко поерзав на мраморном сиденье, он украдкой огляделся по сторонам, словно высматривая невидимого врага. Вокруг него стеной смыкались высокие деревья, и их густые кроны бросали на него мрачную тень. Рядом серебристым звоном журчал небольшой фонтан, а из дальних уголков сада доносилась нескончаемая трель других ручейков и искусственных водопадов.

Дион был один, если не считать смуглой фигуры, пристроившейся на такой же мраморной скамье неподалеку и глядевшей на барона тревожным и безрадостным взором. Но Дион не обращал на Тхотх-амона никакого внимания. Он слышал, что тот был доверенным рабом Аскаланте, но, подобно многим богатым людям, Дион не замечал тех, кто стоял ниже его на социальной лестнице.

– Не стоит так нервничать, – заметил Тхотх. – Заговор не может увенчаться провалом.

– Аскаланте способен ошибаться, как любой из нас, – парировал Дион, мгновенно покрывшись потом при одной только мысли о неудаче.

– Только не он, – безжалостно ухмыльнулся стигиец, – иначе я был бы его хозяином, а не рабом.

– К чему эти разговоры? – сварливо заметил Дион, лишь для видимости поддерживая беседу.

Тхотх-амон прищурился. Несмотря на свое железное самообладание, он уже готов был взорваться и дать волю давно сдерживаемому стыду, ненависти и злобе, воспользовавшись даже тенью шанса. Но он не учел, что Дион видел в нем не живого человека из плоти и крови, а бессловесного раба, недостойного внимания.

– Послушайте меня, – сказал Тхотх. – Вы будете королем. Но ведь вы совсем не знаете Аскаланте. После смерти Конана вам уже не следует доверять ему. А вот я могу вам помочь. Если вы сумеете защитить меня, когда взойдете на трон, я помогу вам. Слушайте же, милорд. Я был великим волшебником на юге. Люди отзывались о Тхотх-амоне со страхом, словно я был самим Раммоном. Король Стефон Стигийский оказал мне большую честь, возвысив меня и сделав главным среди волшебников, прежде занимавших высокие посты. Они ненавидели меня, но боялись, потому что мне подчинялись создания из потустороннего мира, которые приходили ко мне и выполняли мои приказания. Клянусь Сетом, никто из моих врагов не мог быть уверенным в том, что не проснется однажды в полночь, ощутив на своей шее жуткие когти безымянного ужаса бездны! Я занимался черной и ужасной магией, и в этом мне помогало Змеиное Кольцо Сета, которое я нашел в одной мрачной гробнице на глубине лиги под землей, забытой еще до того, как первый человек выполз на сушу из болотистого моря. Но вор похитил Кольцо, и моя власть пошатнулась. Волшебники тут же взбунтовались, намереваясь убить меня, и мне пришлось бежать. Под видом погонщика верблюдов я отправился на земли Котха, когда на нас напали разбойники Аскаланте. Погибли все, кто путешествовал с караваном, кроме меня; я уцелел, потому что рассказал Аскаланте о том, кто я такой на самом деле, и поклялся верно служить ему. Но сколь же горькой оказалась эта клятва! Чтобы повязать меня по рукам и ногам, он написал обо мне в манускрипте, который запечатал и вручил на хранение одному отшельнику, обитающему на южных границах Котха. И с тех пор я не осмеливаюсь ни воткнуть ему нож в спину, пока он спит, ни выдать его врагам, потому что тогда отшельник сломает печать и прочтет манускрипт – такие распоряжения оставил ему Аскаланте. Кроме того, он сообщит о случившемся в Стигию…

Тхотх-амон вновь содрогнулся, и кожа на его лице обрела пепельный оттенок.

– Здесь, в Аквилонии, меня никто не знает, – продолжал он. – Но если мои враги в Стигии пронюхают о том, что я здесь, разделяющие нас полмира не спасут меня от страшной участи, от которой заплачет горючими слезами даже бронзовая статуя. Только король со своими замками и вооруженными дружинами может защитить меня. Вот почему я рассказал вам свою тайну и прошу вас заключить со мной договор. Я помогу вам своими знаниями, а вы сможете защитить меня. А когда я найду Кольцо…

– Кольцо? Какое кольцо?

Тхотх-амон недооценил эгоизм своего собеседника. Дион настолько погрузился в свои мысли, что даже не прислушивался к словам раба, и только последняя фраза Тхотха всколыхнула гладкую поверхность его самопоглощенности.

– Кольцо? – повторил Дион. – Вот, кстати, чуть не забыл – у меня же есть кольцо счастья. Я купил его у шемитского вора, который клялся, что украл его у одного чародея далеко на юге и что оно принесет мне удачу. Митра свидетель, я заплатил ему более чем достаточно. Клянусь богами, мне не помешает толика удачи, учитывая, в какой проклятый заговор меня втянули Вольмана и Аскаланте, – сейчас я поищу его.

Тхотх-амон вскочил на ноги. Темная, дурная кровь прилила к его лицу, а в глазах вспыхнула бешеная радость пополам с яростью, когда он осознал всю глубину тупости сидевшей перед ним свиньи в образе человека. А Дион не обращал на него ни малейшего внимания. Приподняв потайную крышку в мраморной скамье, он принялся рыться в куче всякой ерунды. В углублении лежали дикарские амулеты, изделия из кости, аляповатые и безвкусные украшения – сувениры, приносящие удачу, собирать которые его подвигла суеверная натура.

– Ага, вот оно!

Он торжественно достал из углубления кольцо необычного вида и формы. Оно было сделано из металла, похожего на медь, и отлито в виде чешуйчатого змея, свернувшегося тремя кольцами и кусающего себя за хвост. Вместо глаз у него были вставлены зловеще поблескивавшие желтые драгоценные камешки. Тхотх-амон закричал так, словно в него попала молния, а Дион резко обернулся к нему и застыл, раскрыв от удивления рот. Глаза раба сверкали, на губах выступила пена, а руки со скрюченными пальцами были вытянуты вперед, как хищные лапы какого-нибудь зверя.

– Кольцо! Клянусь Сетом! Кольцо! – пронзительно выкрикнул он. – Мое Кольцо, которое у меня украли…

В руке у стигийца блеснула сталь, и, вложив в удар всю свою силу, он всадил кинжал в жирное тело барона. Пронзительный и затравленный вопль Диона оборвался и перешел в зловещее бульканье, после чего его тучное тело обрушилось на землю, как груда тающего масла. Оставаясь набитым дураком до самой последней минуты, он умер в ужасе, так и не узнав, почему его настигла смерть. Отпихнув труп ногой и уже забыв о нем, Тхотх обеими руками схватил кольцо. В глазах его блестела пугающая алчность.

– Мое Кольцо! – горячечно, словно в бреду, шептал он. – Моя сила!

Сколько он простоял вот так, согнувшись над зловещим амулетом, впитывая его злобную ауру всеми фибрами своей темной души, не смог бы сказать и сам стигиец. Наконец, стряхнув с себя оцепенение, он с трудом вынырнул из бездонной пропасти, в которую погрузился. На небе взошла луна, и спинка мраморной скамьи уже отбрасывала длинную черную тень, у ножки которой простерлась темная масса, которая некогда была бароном Атталусом.

– Все, Аскаланте, мои мучения кончились! – прошептал стигиец, и глаза его в темноте загорелись алым пламенем, как у вампира.

Наклонившись, он зачерпнул ладонью запекшуюся кровь из лужи, в которой лежала его жертва, и принялся втирать ее в глаза змеи, пока желтые зрачки твари не покрыла малиновая пленка.

– Пусть ослепнут твои глаза, таинственный змей, – бормотал он зловещим шепотом. – Пусть ослепнут они для лунного света, и открой их для темных глубин! И что же ты видишь, о змей Сета? Кого ты призываешь из глубин Ночи? Чья тень падает на тускнеющий Свет? Отправь его ко мне, о змей Сета!

Поглаживая чешуйки особым образом, чтобы пальцы всегда возвращались к тому месту, с которого начинали движение, Тхотх-амон еще больше понизил голос, шепотом произнося тайные имена и жуткие заклинания, уже давно забытые в этом мире и сохранившиеся лишь в самых дальних уголках мрачной и угрюмой Стигии, где в чернильной темноте гробниц бродят чудовищные монстры.

Воздух вокруг него зашевелился. Такой водоворот возникает обычно в океане, когда на его поверхность поднимается из глубин огромное животное. На колдуна дохнуло порывом безымянного ледяного ветра, словно сквозняком из приоткрытой двери в Потусторонний Мир. Тхотх ощутил чужое присутствие у себя за спиной, но не оглянулся. Он не отрывал взгляда от залитого лунным светом мрамора, на котором вытягивалась подрагивающая тень. Он шептал все новые заклинания, и тень эта увеличивалась в размерах и становилась все более четкой, пока не предстала во всем своем жутком великолепии. Очертаниями она напоминала гигантского бабуина, вот только такие чудовищные обезьяны никогда не водились на земле, даже в Стигии. Но Тхотх по-прежнему не оборачивался. Вместо этого он вынул из мешочка на поясе сандалию своего хозяина – он всегда носил ее с собой в тайной надежде использовать именно таким образом – и швырнул ее назад, через плечо.

– Хорошенько запомни ее, раб Кольца! – вскричал он. – Найди того, кто носил ее, и уничтожь! Посмотри ему в глаза и отрави его душу, прежде чем разорвать ему горло! Убей его! Да, – продолжал он, охваченный безумной жаждой мщения, – и всех, кто будет рядом с ним!

Глядя на тень, словно вырезанную на мраморной поверхности, Тхотх увидел, как ужас опустил свою бесформенную голову и стал принюхиваться, словно жуткая дьявольская гончая, берущая след. Затем вызывающая суеверный страх морда вскинулась кверху, и в дуновении ледяного ветра, коротко свистнувшего меж деревьев, тварь резко развернулась и исчезла. В порыве сумасшедшей радости стигиец вскинул вверх обе руки, и зубы его сверкнули в лунном свете, оскаленные в зловещей ухмылке.

Солдат, стоявший на страже у ворот, вскрикнул от ужаса, когда гигантская тень с пылающими глазами одним прыжком перемахнула стену и промчалась мимо, обдав его дуновением холодного ветра. Но все случилось так быстро, что ошеломленный воин лишь спросил себя, что это было – кошмарный сон наяву или бредовая галлюцинация?

4

…Когда мир был молод, а люди – слабы, И демоны ночи бродили по свету, Я сражался с Сетом огнем и мечом, И соком анчара ядовитого. Но теперь, когда я сплю в черной глубине холма, И годы берут свое, Неужели вы забыли того, Кто дрался со Змеем, чтобы спасти Людские души?

В своей опочивальне с золоченым куполом король Конан забылся тяжелым сном. Из окутавшего его клубящегося серого тумана до него вдруг донесся чей-то зов, далекий и слабый, и хотя Конан не разобрал, что это такое, но обнаружил, что не в силах противиться ему. Взяв в руку обнаженный меч, он пошел сквозь эту колышущуюся пелену, как человек, ступающий по облакам, и далекий голос все отчетливее звучал у него в голове, пока он не разобрал слово, которое тот произносил: это было его собственное имя, долетевшее к нему из невероятных далей Пространства и Времени.

Туман постепенно рассеивался, и Конан понял, что идет по огромному темному коридору, вырубленному, казалось, в самой толще черного камня. Света не было, но, словно по волшебству, он ясно различал все вокруг себя. Гладкие срезы пола, потолка и стен тускло отсвечивали, будто отполированные, их украшали барельефы древних героев и полузабытых богов. Он с содроганием смотрел на расплывчатые безымянные силуэты прошлого, и откуда-то к нему пришла твердая уверенность, что нога смертного вот уже долгие века не ступала по этому коридору.

Он подошел к широкой лестнице, вырубленной в скале, и увидел, что стены лестничной шахты украшены эзотерическими символами, настолько древними и внушающими такой ужас, что по коже у него пробежали мурашки. На каждой ступеньке было вырезано ненавистное изображение Старого Змея, Сета, так что при каждом шаге ему приходилось наступать на голову Змея, как и было задумано еще в седой древности. Однако королю от этого почему-то ничуть не становилось легче.

Но голос настойчиво звал его к себе, и наконец, во тьме, которая была непроницаемой для его человеческих глаз, он вошел в странный склеп и увидел размытую седобородую фигуру, сидящую на краю гробницы. Волосы на затылке у Конана встали дыбом, и он машинально стиснул рукоять меча, когда фигура заговорила замогильным голосом:

– Отвечай, смертный, узнаешь ли ты меня?

– Нет, клянусь Кромом! – ответил король.

– Смертный, – прошелестел бесплотный дух, – меня зовут Эпемитреем.

– Но Эпемитрей по прозванию Мудрец мертв вот уже полторы тысячи лет! – ахнул Конан.

– Слушай меня! – властно распорядился его необычный собеседник. – Подобно тому, как камень, брошенный в темные глубины озера, посылает рябь к самым дальним его берегам, так и события, происходящие во Внутреннем мире, разбились, словно волны, о мое забытье. Я выделил тебя среди прочих, Конан Киммериец, поскольку ты отмечен печатью великих дел и свершений. Но в твоем мире происходит то, против чего твой меч бессилен.

– Ты говоришь загадками, – смущенно пробормотал Конан. – Дай мне увидеть моего врага, и я раскрою ему череп.

– Обрати свою варварскую ярость на врагов из плоти и крови, – прошелестел призрак. – А я намерен защитить тебя отнюдь не от людей. Мне известны темные миры, о существовании которых ты даже не подозреваешь, и там бродят бестелесные монстры – демоны, которых можно призвать из Внешней Пустоты и придать им материальную форму, а потом и заставить выполнять желания злых волшебников. В твоем доме живет змея, о король, – ядовитая гадюка, пришедшая из Стигии и обладающая темным знанием, которое таится в ее мрачной душе. Как забывшемуся тяжким сном мужчине снится змей, подползающий к нему, так и я ощутил присутствие неофита[2] Сета. Он пьян от ужасной силы, которой обладает, и удары, наносимые им его врагам, могут разрушить и твое королевство. И я позвал тебя, чтобы дать тебе оружие против него самого и его своры адских псов.

– Но почему? – с недоумением спросил Конан. – Люди говорят, что ты спишь в темных глубинах Голамиры, откуда и посылаешь свой дух на незримых крыльях, дабы помочь Аквилонии в трудную минуту, но ведь я – чужеземец и варвар.

– Молчи и слушай! – Бестелесный голос гулким эхом отразился от стен огромного склепа, и в углах заплясали бесплотные тени. – Твоя судьба неразрывно связана с судьбой Аквилонии. В Паутине Судьбы зародились важные события, и алчущий крови и мести чародей не может стоять на дороге, ведущей страну к величию и процветанию. Много веков назад Сет свернулся вокруг мира кольцами, словно питон, сжимающий свою жертву в смертельных объятиях. Всю свою жизнь, которая была втрое длиннее жизни обычного человека, я сражался с ним. Я загнал его в глухие дебри мистического Юга, но по ночам люди Стигии все еще поклоняются ему, хотя для нас он – воплощение дьявола. И так же, как я сражался с Сетом, я веду борьбу и с его почитателями и служителями. Подними свой меч.

Недоумевая про себя, Конан вытянул вперед руку с мечом, и на широком лезвии, возле самой гарды эфеса призрак начертал костлявым пальцем странный символ, который вспыхнул во тьме белым пламенем. В мгновение ока подземный склеп, могила и древний старец исчезли, а Конан, ошеломленный и растерянный, вскочил со своего роскошного ложа в спальне с позолоченным куполом. Застыв на месте и раздумывая над своим странным сном, он вдруг сообразил, что по-прежнему сжимает в руке меч. И вдруг волосы у него встали дыбом на затылке – на широком лезвии сиял символ Феникса. Тогда король вспомнил, что на могиле в склепе он тоже видел похожее изображение, вырезанное из камня. Конан спросил себя, а действительно ли эта фигура была каменной, и содрогнулся от необъяснимости происходящего.

И пока он стоял в оцепенении, слабый звук, донесшийся из коридора, заставил его встрепенуться. Не утруждая себя раздумьями о том, что происходит за стенами его опочивальни, он принялся поспешно облачаться в доспехи. Конан вновь превратился в варвара, подозрительного и настороженного, как вышедший на охоту волк.

5

…Что знаю я о культурном обхождении, Позолоте, коварстве и лжи? Я, который родился в пустынном краю И вырос под открытым небом. Тонкие намеки, вежливое вероломство – все они Оказываются бесполезными, когда в дело вступает меч. Врывайтесь и умрите, собаки; я был настоящим мужчиной До того, как стать королем. Дорога королей

В мертвой тишине, царящей в коридоре королевского дворца, на цыпочках крались два десятка молчаливых фигур. Их ноги, босые или обутые в мягкую кожу, не издавали ни малейшего звука при ходьбе, ступали ли они по толстому ковру или по голой мраморной плитке. Факелы, горевшие в нишах, бросали кровавые отблески на кинжалы, мечи и обоюдоострые боевые секиры.

– Эй, там, потише! – прошипел Аскаланте. – Прекратите пыхтеть, черт бы вас подрал! Дежурный офицер ночной стражи увел почти всех часовых из этого зала, а остальных напоил, но нам все равно нужно соблюдать осторожность. Все назад! Сюда идет стража!

Они поспешно спрятались за вычурными, украшенными искусной резьбой колоннами, и почти сразу же из-за угла мерной поступью вышли десять гигантов в черной броне. На лицах их отражалось сомнение, и они с недоумением поглядывали на офицера, который уводил их с постов. Офицер же был бледен как мел; когда стража проходила мимо того места, где притаились заговорщики, они увидели, как он дрожащей рукой утирает пот со лба. Офицер был молод, и предать короля ему было нелегко. Он мысленно на все лады проклинал тщеславную экстравагантность, которая ввергла его в долги перед ростовщиками, превратив в пешку в руках хитроумных политиканов.

Стражники прошли мимо, громыхая доспехами, и скрылись в дальнем конце коридора.

– Очень хорошо! – заулыбался Аскаланте. – Конан спит без охраны. Поспешим! Если они застанут нас в тот момент, когда мы будем убивать его, – все, нам конец, но лишь немногие рискнут отстаивать дело мертвого короля.

– Да-да, поспешим! – вскричал Ринальдо, в голубых глазах которого светились радостные искры, отражавшиеся от лезвия меча, которым он размахивал над головой. – Мой клинок мучает жажда! Я слышу, как собираются хищники! Вперед!

Заговорщики помчались по коридору, уже не беспокоясь ни о чем, и вскоре остановились перед позолоченной дверью, на которой горел огнедышащий дракон – королевский герб Аквилонии.

– Разрази меня Кром! – выдохнул Аскаланте. – Ломайте дверь!

Высокий мужчина сделал глубокий вдох и всем своим могучим телом налег на резные створки, которые затрещали и прогнулись под его весом. Он отошел на шаг, присел и снова ринулся на дверь. С громким звоном отлетели запоры, затрещало дерево, створки разлетелись в щепки – путь был свободен.

– Внутрь! – взревел Аскаланте, которого подгоняла собственная смелость.

– Внутрь! – подхватил Ринальдо. – Смерть тирану!

Едва переступив порог, заговорщики замерли на месте. На них в упор смотрел Конан, не застигнутый врасплох и заспанный король, которого они намеревались зарезать как овцу на бойне, а готовый к бою варвар, успевший облачиться в доспехи, пусть и не до конца, и держащий в руке длинный меч.

Последовала немая сцена, которая, впрочем, длилась всего одно мгновение. Четверо благородных бунтовщиков в дверном проеме и жуткие рожи сообщников за их спинами – все они застыли, завороженные видом смуглого гиганта с пылающими ненавистью глазами, стоящего с мечом в руке посреди залитой пламенем свечей опочивальни. В этот миг Аскаланте узрел на маленьком столике подле королевского ложа серебряный скипетр и изящный золотой обруч – корону Аквилонии, и эта картина воспламенила его воображение.

– Вперед, бездельники! – завопил он. – Он один против двадцати, и у него нет шлема!

Действительно, королю попросту недостало времени надеть тяжелый шлем с плюмажем и завязать ремни, соединявшие две половинки его кирасы. Не успел он и сорвать со стены огромный щит. Тем не менее Конан оказался вооружен лучше большинства своих противников, за исключением Вольманы и Громеля, которые были защищены доспехами с головы до пят.

Король пожирал их яростным взором. Личины бунтовщиков изрядно смутили его. Аскаланте он вообще не знал; лиц еще двух заговорщиков в полном боевом вооружении он не мог разглядеть под забралами, а Ринальдо низко надвинул на глаза свою шляпу с широкими опущенными полями. Но предаваться бесплодным размышлениям было некогда. С громкими воплями, эхо которых заметалось под крышей дворца, бунтовщики ринулись в опочивальню. Первым несся Громель. Он налетел на Конана, как рассерженный буйвол, держа меч острием вниз, чтобы выпустить кишки королю восходящим ударом. Конан прыгнул ему навстречу, вложив всю свою звериную силу в замах меча. Широкий клинок со свистом разрезал воздух и опустился на шлем боссонийца. Посыпались искры, и Громель бездыханным повалился на пол. Конан отпрыгнул назад, сжимая в руке обломок своего меча.

– Разрази меня Кром! – сплюнул он, и глаза его изумленно блеснули, когда он увидел в расплющенном шлеме расколотый череп, но тут на него набросилась остальная свора.

Острие кинжала оцарапало ему незащищенные ребра в прорехе между спинной и нагрудной пластинами кирасы, ремни которых он не успел завязать, а перед глазами сверкнуло лезвие чужого клинка. Левой рукой он отшвырнул от себя обладателя кинжала, а обломком меча, как цестусом[3], хватил мечника в висок. Мозги мужчины расплескались по его лицу.

– Вы, впятером, стерегите двери! – завизжал Аскаланте, приплясывая сбоку от вихря сверкающей стали, поскольку опасался, что Конан прорвется сквозь их ряды и скроется.

Разбойники на мгновение отпрянули, пока их вожак подталкивал нескольких своих сообщников к единственной двери из опочивальни, а Конан, воспользовавшись краткой передышкой, сорвал со стены древний боевой топор, который, нетронутый временем, провисел там почти полстолетия.

Прижавшись спиной к стене, он окинул своих врагов пылающим взором, а потом врубился в самую их середину. Он не привык отсиживаться в обороне; даже при подавляющем численном перевесе противника он всегда нес войну к его порогу. Любой другой человек на его месте уже пал бы мертвым, да и сам Конан не надеялся выжить, зато он яростно мечтал нанести врагу как можно больший урон перед тем, как погибнуть. Его душа варвара воспламенилась и запела песню смерти, и голоса великих героев прошлого зазвучали у него в ушах.

Когда он прыгнул вперед, рубящий удар его топора снес плечо вместе с рукой одному из разбойников, так что тот со стоном повалился на спину, а обратным взмахом он раскроил череп второму. Мечи со зловещим свистом рассекали воздух вокруг него, но смерть пока что щадила его. Киммериец двигался с головокружительной быстротой, так что уследить за ним было невозможно. Он был похож на тигра, вступившего в схватку с обезьянами, отступал в сторону и уворачивался, ни на миг не задерживаясь на месте, сея своим древним топором смерть в рядах врагов.

На краткий миг убийцы взяли его в плотное кольцо, осыпая ударами, – причем в этом столпотворении они лишь мешали друг другу, – а потом круг распался, и два неподвижных трупа на полу стали немыми доказательствами бешеной ярости короля, хотя и Конан был весь в крови, сочащейся из ран на плече, шее и ноге.

– Жалкие трусы! – заверещал Ринальдо, отбрасывая в сторону свою широкополую шляпу с перьями и глядя на короля безумным взором. – Вы боитесь драки? Неужели деспот останется жив? Убейте его!

Он ринулся вперед, бестолково размахивая мечом, но Конан, узнав его, одним ударом выбил меч у него из рук и сильным толчком открытой ладони отправил поэта на пол. Острие кинжала Аскаланте впилось ему в левую руку, но и сам разбойник лишь чудом спасся от просвистевшего над самой головой лезвия топора, вовремя пригнувшись и отпрыгнув назад. Волки вновь кинулись на короля, и топор Конана снова запел свою жуткую песню. Один из негодяев, заросший бородой по самые глаза, присел, пропуская лезвие топора над головой, и попытался ударить короля по ногам, но, натолкнувшись на то, что показалось ему закованными в железо колоннами, поднял голову – как раз вовремя, чтобы заметить падающий топор, отпрыгнуть от которого он уже не успевал. В следующий миг его сообщник занес над головой широкий меч, держа его обеими руками, и срубил королю левую наплечную пластину, ранив Конана в плечо. В мгновение ока кираса короля наполнилась кровью.

Вольмана, нетерпеливо расталкивая нападающих вправо и влево, проломился в первый ряд и нанес Конану страшный удар в голову. Король присел, и клинок срезал ему прядь черных волос, просвистев у него над головой. Конан, развернувшись на пятках, нанес удар сбоку. Топор прорубил кирасу насквозь, и Вольмана осел на пол – весь его левый бок был вмят и залит кровью.

– Вольмана! – задыхаясь, прохрипел Конан. – Я узнаю этого карлика и в аду…

Он выпрямился, чтобы отразить бешеный натиск Ринальдо, который, судорожно размахивая рукой с зажатым в ней кинжалом, ничего не видя перед собой, несся на него. Конан отступил, поднимая топор.

– Ринальдо! – В его напряженном голосе прозвучало отчаяние. – Опомнись! Я не стану убивать тебя…

– Умри, тиран! – вскричал обезумевший менестрель, бросаясь со склоненной головой на короля. Конан сумел сдержать руку – ему не хотелось убивать поэта – а потом было уже слишком поздно. Только ощутив укол стали в незащищенном кирасой боку, он в слепом отчаянии нанес ответный удар.

Ринальдо рухнул на пол с раскроенным черепом, а Конан отпрянул назад, к стене, зажав пальцами кровоточащую рану в боку.

– Вперед, разом, и убейте его! – взвыл Аскаланте.

Конан прижался спиной к стене и поднял топор. Он являл собой живое воплощение неукротимого и непобедимого первобытного воина – ноги широко расставлены, голова наклонена вперед, одна рука упирается в стену, чтобы не упасть, в другой зажат боевой топор, и под кожей перекатываются тугие канаты стальных мускулов. Черты его лица исказились в зловещем оскале смерти, а в глазах полыхало алое пламя ярости. Его противники заколебались – несмотря на то, что все они были отчаянными парнями, не боявшимися замарать руки убийством, они все-таки считали себя потомками цивилизованных людей, выросшими в цивилизованном обществе, а здесь и сейчас им противостоял варвар – прирожденный убийца. Они дрогнули и попятились – умирающий тигр смертельно опасен.

Конан почувствовал их неуверенность и оскалился – злобно и безжалостно.

– Кто умрет первым? – прорычал он разбитыми губами.

Аскаланте прыгнул вперед, как волк, с невероятной ловкостью извернулся в воздухе и упал ничком, уклоняясь от смертельного удара, обрушившегося на него. Он в страхе поджал ноги, чтобы не попасть под свистящее лезвие, и откатился в сторону, пока Конан выпрямлялся после неудачного выпада и замахивался для очередного удара. На сей раз лезвие вошло глубоко в отполированный пол рядом с дергающимися ступнями Аскаланте.

Еще один отчаянный сорвиголова выбрал этот момент, чтобы продемонстрировать свою храбрость. Он вознамерился покончить с Конаном до того, как тот успеет вытащить свой топор из пола, но жестоко просчитался. Окровавленное лезвие взлетело и опустилось, и изуродованная карикатура на человека безжизненно рухнула под ноги нападающим.

В следующую секунду разбойники, охранявшие дверь, дружно завопили от ужаса – на стену упала черная бесформенная тень. Все, кроме Аскаланте, обернулись на крик, а потом, обезумев от страха и завывая, как побитые псы, толпой ринулись в дверь и рассыпались по коридорам в паническом бегстве.

Аскаланте же не обратил внимания на суматоху за своей спиной; он не сводил глаз с раненого короля. Бандит решил, что шум схватки наконец-то поднял на ноги весь дворец и в опочивальню прибыла королевская стража, хотя ему и показалось странным, что при этом его закаленные спутники разразились криками ужаса, пустившись наутек. А Конан не смотрел в сторону двери, потому что следил за разбойником горящим взором умирающего волка. Даже в минуту смертельной опасности Аскаланте не утратил присутствия духа и не растерял циничной насмешливости.

– Похоже, все потеряно, особенно честь, – пробормотал он. – Однако же, король умирает на ногах и… – Какие еще мысли он собирался высказать, так и осталось невыясненным, потому что он легко бросился на Конана в тот самый миг, когда Киммериец рукой с зажатым в ней топором решил вытереть кровь с глаз.

Но, едва сорвавшись с места, Аскаланте ощутил за спиной словно бы порыв сильного ветра, и между лопаток ему с силой врезалось чье-то тяжелое тело. Он споткнулся и полетел головой вперед, успев почувствовать, как в плоть его впились острые когти. Отчаянно пытаясь сбросить с себя неожиданного противника, он вывернул голову вбок и уставился прямо в лицо Ночном Кошмару и Безумию. Верхом на нем сидела черная тварь, рожденная, как он сразу понял, отнюдь не в мире людей. Ее оскаленные черные клыки, с которых капала слюна, потянулись к его горлу, и Аскаланте еще успел почувствовать, как у него отнимаются и немеют руки и ноги, когда их коснулось ледяное дыхание смерти.

Безобразную морду даже нельзя было назвать животной. Пожалуй, она могла быть лицом древней злобной мумии, ожившей с помощью демонической магии. В ее вызывающих отвращение чертах Аскаланте почудилось жуткое и отдаленное сходство с Тхотх-амоном, и он, глядя на чудовище расширенными от ужаса глазами, почувствовал, как его с головой накрывает пелена безумия. А потом циничный и самодостаточный взгляд на вещи изменил Аскаланте, и, слабо вскрикнув, он простился с жизнью еще до того, как его коснулись страшные черные клыки.

Конан, смахивая с глаз капли крови, застыл на месте. Поначалу он решил, что над изуродованным телом Аскаланте стоит огромная черная гончая; но потом взор его прояснился, и он понял, что это – не гончая и не бабуин.

С криком, вторившим предсмертному воплю Аскаланте, он отпрянул от стены и встретил черную тварь ударом, в который вложил всю силу отчаяния своих наэлектризованных нервов. Лезвие со свистом рассекло воздух и отскочило от скошенного черепа, который должно было раскроить, а потом в короля врезалось гигантское тело и отбросило его на середину комнаты.

Челюсти, с которых капала слюна, сомкнулись на руке Конана, которую он выставил перед собой, чтобы защитить горло, но чудовище не сделало попытки разорвать его на куски. Поверх изжеванной руки короля оно с дьявольской злобой уставилось ему в глаза, в которых уже отражался тот же самый ужас и отвращение, что были написаны на лице мертвого Аскаланте. Конан почувствовал, как сжалась в комочек его душа и как неведомая злая сила вытягивает ее из тела, чтобы утопить в желтых колодцах вселенского ужаса, призрачное мерцание которого плотной пеленой окутывало его, грозя лишить рассудка. Глаза монстра все увеличивались в размерах и стали уже огромными, и в них Конан видел отражение бездонного и кощунственного ужаса, таившегося в темноте бесформенных глубин и провалов Потустороннего Мира. Он шевельнул окровавленными губами, чтобы выплеснуть на тварь всю свою ненависть и страх, но зубы его лишь бессильно клацнули, и крик замер у него в горле.

Но тот самый ужас, что парализовал и погубил Аскаланте, пробудил в Конане дикую ярость, похожую на безумие. Напрягшись из последних сил, он отскочил назад, стиснув зубы и превозмогая боль в полуоторванной руке, таща за собой монстра. И тут его отставленная в сторону ладонь наткнулась на что-то, в чем его затуманенный боевой горячкой мозг распознал рукоять меча. Он инстинктивно схватил ее, а потом, собрав волю в кулак, нанес удар так, как если бы в руке у него был кинжал. Обломок лезвия вошел в тело чудовища, и оно в агонии разжало челюсти, отпустив руку Конана. Короля отбросило в сторону и, приподнявшись на локте, он затуманенным взором увидел, как тело чудовища сотрясается в конвульсиях, а из рваной раны, которую нанес обломок его меча, темной струей хлещет кровь. Конан смотрел, как судорожные подергивания монстра прекратились и он замер в неподвижности, глядя на него своими страшными мертвыми глазами. Конан моргнул и смахнул кровь и пот со лба; ему вдруг показалось, что тварь тает, уменьшаясь в размерах, и превращается в липкую и скользкую на вид массу.

А потом до слуха его донесся громкий гул встревоженных голосов, и комната оказалась битком набита придворными – рыцарями, лордами, стражниками, советниками, – причем все они кричали одновременно и только мешали друг другу. Короля взяли в плотное кольцо Черные Драконы, взбешенные и изрыгающие проклятия, держа руки на эфесах мечей и обводя окружающих налитыми кровью глазами. Молодого дежурного офицера так и не нашли – ни сразу, ни потом, хотя искали долго и упорно.

– Громель! Вольмана! Ринальдо! – горестно восклицал Публий, первый советник короля, заламывая пухлые руки и с тоской глядя на бездыханные тела. – Какое подлое предательство! Кто-то должен заплатить за это! Кликните стражу!

– Стража уже здесь, старый дурак! – бесцеремонно оборвал его Паллантид, командир Черных Драконов, забыв в пылу гнева о высоком чине Публия. – Лучше прекрати свои причитания и помоги нам перевязать раны короля, иначе он истечет кровью.

– Да, да! – вскричал Публий, который был человеком слова, а не дела. – Нужно перевязать его раны. Пошлите за всеми придворными лекарями! О, милорд, какой позор на наш город! Вас действительно убили?

– Вина! – прохрипел король с ложа, на которое его опустили. К его окровавленным губам поспешно поднесли кубок, и он принялся жадно глотать живительную влагу, как человек, умирающий от жажды.

– Хорошо! – проворчал он, откидываясь на спину. – После доброй схватки мне всегда хочется пить.

Лекари остановили кровь, и здоровый организм варвара уже задействовал все свои внутренние резервы.

– Первым делом осмотрите рану от кинжала у меня в боку, – приказал он придворным лекарям. – Ринальдо спел мне там погребальную песнь, и стило его было очень острым.

– Нам следовало повесить его давным-давно, – убивался Публий. – От поэтов никакого проку… А это кто такой?

Он боязливо ткнул труп Аскаланте носком своей сандалии.

– Клянусь Митрой! – воскликнул командир Драконов. – Это же Аскаланте, бывший граф Туны! Хотел бы я знать, что привело его сюда из песков пустыни?

– Но почему он так смотрит? – прошептал Публий, тихонько пятясь в сторону.

Глаза у него испуганно расширились, а по коже пробежали мурашки. Вскоре и остальные смолкли, глядя на мертвого разбойника.

– Если бы вы видели то, что видели он и я, – проворчал король, садясь на ложе, несмотря на протесты лекарей, – то не задавали бы таких вопросов. Лучше взгляните вон туда… – Он оборвал себя на полуслове. От изумления у короля отвисла челюсть, а указующий перст нелепо замер в воздухе. – Клянусь Кромом! – выругался он. – Тварь растаяла и превратилась в прах, который и породил ее!

– Король бредит, – прошептал какой-то вельможа.

Конан услышал его слова и разразился длинной чередой варварских ругательств.

– Разрази меня Бадб, Маха и Немейн! – изрыгал он богохульства. – Я в своем уме! Это было нечто вроде помеси стигийской мумии и бабуина. Оно ворвалось в дверь, и стигийские разбойники в страхе бежали. Оно загрызло Аскаланте, который уже собирался заколоть меня. А потом оно набросилось на меня, и я убил его – хотя и не знаю как, потому что топор мой отскочил от его черепа, как если бы я ударил по камню. Но, полагаю, Эпемитрей Мудрец имеет к этому какое-то отношение…

– Откуда он может знать Эпемитрея, который мертв вот уже полторы тысячи лет? – принялись все перешептываться друг с другом.

– Клянусь Аургельмиром! – взревел король. – Сегодня ночью я разговаривал с Эпемитреем! Он позвал меня во сне, и я шел по длинному черному коридору, вырубленному в камне, с барельефами старых богов, а потом поднялся по лестнице, на каждой ступеньке которой был вырезан Сет, пока не вошел в усыпальницу, где была могила с изображением Феникса…

– Во имя Митры, ваше величество, замолчите! – Это вскричал верховный жрец Митры, лицо которого было пепельно-серым от ужаса.

Конан вскинул голову, словно лев, встряхивающий гривой, и в голосе его прозвучал рык рассерженного льва:

– Разве я твой раб, что должен умолкать по твоему приказанию?

– Нет, нет, мой господин! – Верховный жрец трясся всем телом, но, похоже, вовсе не от страха перед королевским гневом. – Я никоим образом не хотел оскорбить вас. – Он наклонился к королю и жарким шепотом заговорил ему на ухо: – Мой господин, этот вопрос выходит за рамки человеческого понимания. Только внутренний круг жрецов знает о коридоре из черного камня, вырубленном неведомыми руками в самом сердце горы Голамиры, или об охраняемой Фениксом могиле, в которой полторы тысячи лет назад упокоился Эпемитрей. С тех пор там не ступала нога живого человека, поскольку избранные жрецы, поместив Мудреца в усыпальницу, завалили наружный вход в коридор, чтобы никто не смог отыскать туда дороги. Так что теперь даже не все верховные жрецы знают, где она находится. Только из уст в уста некоторые высшие служители культа передают своим ученикам, которых тщательно отбирают, знания о месте последнего упокоения Эпемитрея в черном сердце Голамиры. Это – одно из таинств, на которых зиждется культ Митры.

– Мне неизвестно, с помощью какого волшебства призвал меня к себе Эпемитрей, – ответил Конан. – Но я разговаривал с ним, и он начертал знак на моем мече. Почему этот знак стал смертельным для демона, какая магия в нем сокрыта – мне неведомо, но хотя клинок сломался о шлем Громеля, оставшийся обломок оказался достаточно длинным, чтобы поразить жуткую тварь.

– Позвольте мне взглянуть на ваш меч, – прошептал верховный жрец внезапно пересохшими губами.

Конан протянул ему сломанное оружие, увидев которое жрец вскричал от восторга и упал на колени.

– Митра хранит нас от сил тьмы! – возопил он. – Король действительно разговаривал с Эпемитреем сегодня ночью! Вот здесь, на мече – этот тайный знак не может начертать никто, кроме него, – видна эмблема бессмертного Феникса, который вечно охраняет покой его могилы! Подайте свечу, быстро! Осветите то место, где, по словам короля, умер гоблин!

Оно находилось в тени сломанной ширмы. Придворные отодвинули ее в сторону и осветили пол ярким пламенем свечей. В опочивальне воцарилась мертвая тишина. А потом одни присутствующие опустились на колени и стали возносить молитвы Митре, а другие с громкими криками выбежали вон из королевской спальни.

На полу, в том самом месте, где умер монстр, виднелось обширное темное пятно, смыть которое так и не удалось. Очертания чудовища были четко прорисованы его собственной кровью, и контуры эти не принадлежали созданию нормального и привычного мира. Они остались там, мрачные и жуткие, подобно тени, отбрасываемой одним из похожих на обезьян богов, что сидят на корточках на погруженных в тень алтарях мрачных храмов, таящихся в сумеречных землях Стигии.

Багряная цитадель

1

…Поймали Льва на равнине Шаму, Сковали его железной цепью. И возопили под рев труб: «Наконец-то Лев в клетке!» Горе городам рек и равнин, Если Лев когда-нибудь вновь выйдет на охоту! Старинная баллада

Гром битвы стих, радостные крики победителей заглушали стоны умирающих. Подобно облетевшим листьям после осенней бури, павшие пестрым ковром устилали равнину. Лучи заходящего солнца игриво сверкали на блестящих шлемах, позолоченных кольчугах, серебряных нагрудных пластинах, сломанных мечах и тяжелых складках шелковых королевских штандартов, которые валялись в застывающих алых лужах. Мертвыми грудами лежали боевые кони и одетые в стальные доспехи наездники, развевающиеся гривы и колышущиеся плюмажи которых окрашивал красный прилив. Вокруг них и вперемежку, подобно плавнику, вынесенному на берег штормом, простерлись растоптанные копытами и посеченные мечами тела в стальных касках и коротких кожаных куртках – лучники и копейщики.

Трубачи ревом фанфар на всю округу возвестили об одержанной виктории, и копыта коней победителей с хрустом топтали кости поверженных, когда разрозненные шеренги в сверкающих доспехах подобно спицам огненного колеса стягивались внутрь к одной точке, туда, где последний из уцелевших все еще вел неравный бой.

В тот день Конан, король Аквилонии, своими глазами видел, как погиб и канул в вечность цвет его рыцарства. С пятью тысячами тяжеловооруженных всадников он пересек юго-восточную границу Аквилонии и въехал на поросшие густой травой луга Офира, где и оказалось, что его бывший союзник, король Офира Амальрус объединился с королем Котха Страбонусом и выступил против него. Он обнаружил западню слишком поздно. Конан сделал все, что в силах человеческих, со своими пятью тысячами рыцарей, которым противостояло тридцатитысячное войско заговорщиков, составленное из конных всадников, лучников и копейщиков.

Не имея в своем распоряжении ни стрелков из лука, ни пехотинцев, Конан бросил своих тяжеловооруженных конников в атаку на приближающуюся армию врага. Он видел, как валятся под копыта коней его рыцарей враги в сверкающих доспехах, он прорвал центр вражеской обороны и разнес его на куски, гоня перед собой потерявшее строй и неуправляемое стадо, но тут же понял, что попал в клещи, когда уцелевшие крылья чужой армии сомкнулись. Шемитские лучники Страбонуса сеяли смерть и хаос в рядах его рыцарей, осыпая их градом оперенных стрел, которые выискивали любую щель в доспехах и валили наземь коней, а потом подоспели котхийские копейщики, чтобы добить спешенных и упавших всадников. Пехотинцы в кольчужных рубашках из разбитого центра перестроились и, усиленные конниками с флангов, перешли в наступление, уничтожая его воинов за счет подавляющего численного превосходства.

Но аквилонцы не бежали с поля брани; они все пали в сражении, и ни один из пяти тысяч рыцарей, выступивших в поход с Конаном, не вышел из боя живым. И вот теперь король один сражался за всех, стоя среди трупов своих товарищей, а за спиной у него громоздилась целая гора мертвых тел людей и лошадей. Офирейские рыцари горячили своих коней, заставляя их перепрыгивать через завалы из трупов, чтобы сразить одинокую фигуру, а низкорослые, приземистые шемиты с иссиня-черными бородами и смуглолицые котхийские рыцари сражались в пешем строю. Вокруг стоял оглушительный лязг – это сталь скрещивалась со сталью. Огромный король западной страны в вороненых доспехах возвышался над своими врагами, раздавая разящие удары направо и налево, словно мясник на бойне, орудующий гигантским топором. По полю метались лошади, оставшиеся без всадников; у его закованных в железо ног росла груда изуродованных тел. И вот его противники не выдержали ярости его отчаяния и отпрянули, мертвенно-бледные, с трудом переводя дыхание.

В это время вдали показались лорды победителей. Они ехали к месту последней схватки сквозь шеренги своего воинства: Страбонус, широкоскулый, с умными и злыми глазами; Амальрус, стройный и утонченный, способный на самое подлое предательство и опасный, как кобра; и, наконец, поджарый Тсота-ланти, похожий на стервятника, одетый лишь в шелка, с горячими черными и сверкающими глазами. Об этом чародее из Котха ходили мрачные легенды, в северных и западных деревнях матери пугали детей его именем, и самые непокорные рабы под угрозой быть проданными ему демонстрировали униженное смирение быстрее, чем после истязаний кнутом. Говорили, что он собрал целую библиотеку, переплетенную в кожу, содранную с живых человеческих существ, и что в бездонных провалах под горой, на которой стоял его замок, он вел дела с силами тьмы, обменивая кричащих от ужаса девушек-рабынь на нечестивые тайны. Другими словами, он был подлинным и настоящим правителем Котха.

На губах его заиграла печальная улыбка, когда он увидел, как короли осаживают своих коней на безопасном расстоянии от угрюмой фигуры в вороненых доспехах, возвышающейся среди трупов. Перед жарким пламенем ярости, что бушевало в синих глазах, сверкавших из-под козырька смятого шлема с гребнем, отступили даже самые отчаянные смельчаки. Смуглое, испещренное шрамами лицо Конана стало еще темнее от охватившего его боевого бешенства; черные доспехи были изрублены в клочья и забрызганы кровью; огромный меч покраснел от крови до самой крестовины рукояти. С него спала вся наносная шелуха цивилизации, и сейчас он был варваром, оставшимся один на один со своими смертельными врагами. По рождению Конан был киммерийцем, одним из яростных и мрачных горцев, обитавших в своем суровом туманном краю на севере. Его история – та самая, которая привела его на трон Аквилонии – уже стала прообразом многочисленных баллад и сказаний о великих героях.

Итак, короли благоразумно держались поодаль, и Страбонус приказал шемитским лучникам расстрелять своего врага с безопасного расстояния; его военачальники, как спелая рожь под косой, полегли под взмахами широкого меча Конана, и Страбонус, который считал своих рыцарей выгодным вложением капитала, кипел от злобы. Но Тсота отрицательно качнул головой:

– Возьмите его живым.

– Легко сказать – живым! – вспылил Страбонус, которого беспокоило, что гигант в вороненых доспехах может прорубиться к ним сквозь частокол копий и пик. – Кто способен взять тигра-людоеда живым? Клянусь Иштар, он попирает ногами тела моих лучших мечников! Понадобилось целых семь лет и куча золотых монет, чтобы подготовить и обучить каждого, а теперь они валяются бездыханными и пойдут на корм хищникам. Стреляйте в него, я приказываю!

– А я запрещаю! – коротко бросил Тсота, легко спрыгивая с седла на землю. – Или ты до сих пор не усвоил, что мой разум сильнее любого меча?

Он двинулся прямо на шеренгу копейщиков, и гиганты в стальных касках и кольчужных рубашках в страхе расступались перед ним, чтобы не коснуться хотя бы края его развевающейся мантии. Не замедлили уступить ему дорогу и рыцари с плюмажем на шлемах. Он перешагнул через трупы и остановился перед угрюмым королем. Войска замерли в молчании, затаив дыхание. Массивная фигура в вороненой броне зловеще нависала над худым чародеем в шелковых одеждах, подняв над головой иззубренный меч, с которого срывались кровавые капли.

– Я предлагаю тебе жизнь, Конан, – сказал Тсота, и в голосе его прозвучала жестокая насмешка.

– А я обещаю тебе смерть, чародей, – прорычал король, и меч, направляемый стальными мускулами и дикой яростью, описал шелестящий полукруг, готовясь развалить колдуна до пояса.

Но когда воины дружно затаили дыхание, Тсота быстро шагнул вперед, пожалуй, даже слишком быстро, потому что глаз не успевал за ним, и просто положил ладонь Конану на предплечье – туда, где бугрились под кожей мускулы, не прикрытые кольчугой, – так, во всяком случае, показалось тем, кто наблюдал за ним. Меч замер в воздухе, а гигант в доспехах тяжко рухнул на землю и застыл в неподвижности. Тсота беззвучно рассмеялся:

– Поднимайте его и не бойтесь – лев втянул свои когти.

Короли подъехали ближе и с благоговейным страхом уставились на поверженного льва. Конан лежал совершенно неподвижно, как мертвый, но глаза его были широко раскрыты, и он смотрел на них с бессильной яростью.

– Что ты с ним сделал? – с содроганием спросил Амальрус.

Вместо ответа Тсота показал перстень необычной формы, который носил на руке. Он свел пальцы вместе, и на внутренней стороне кольца высунулось крошечное стальное острие, похожее на жало змеи.

– Оно смочено в настойке пурпурного лотоса, который растет в болотах Южной Стигии, где живут призраки, – сказал волшебник. – Его прикосновение вызывает временный паралич. Наденьте на него кандалы и уложите в колесницу. Солнце заходит, и нам пора отправляться в Хоршемиш.

Страбонус повернулся к своему генералу Арбанусу.

– Мы возвращаемся в Хоршемиш с ранеными. С нами пойдет эскадрон королевской кавалерии. А вам я приказываю на рассвете выступить к аквилонской границе и осадить город Шамар. Провиантом на марше вас обеспечат офирейцы. Мы присоединимся к вам как можно быстрее, взяв с собой подкрепление.

Итак, вся армия в полном составе – рыцари в доспехах, копейщики, лучники и слуги – стали лагерем на лугу неподалеку от поля боя. А оба короля и колдун, который был сильнее их обоих, вместе взятых, всю ночь напролет скакали к столице Страбонуса. Их сопровождала блистательная дворцовая стража, а замыкала процессию длинная вереница колесниц, на которых везли раненых. В одной из этих колесниц лежал и Конан, король Аквилонии, закованный в кандалы. На губах у него стыла горечь поражения, а в душе полыхала ярость посаженного в клетку тигра.

Яд, обездвиживший его могучие руки и ноги, не парализовал разум короля. Пока колесница, громыхая на ухабах, несла его по дороге, он мысленно вновь и вновь переживал свое поражение. Амальрус прислал к нему эмиссара с просьбой срочно помочь ему в борьбе со Страбонусом, который, по его словам, опустошал и грабил западные области его королевства, клином вдававшиеся между Аквилонией и огромным южным королевством Котх. Он просил выставить всего лишь тысячу рыцарей с самим Конаном во главе, чтобы поднять дух его деморализованного войска. И сейчас Конан мысленно проклинал его на чем свет стоит. В своей щедрости он выставил впятеро больше рыцарей, чем просил монарх-предатель. Он с наилучшими намерениями прибыл в Офир, где обнаружил, что ему противостоит объединенная армия двух якобы противников. Ему оставалось утешаться только тем, что его доблесть и талант полководца ценились настолько высоко, что они выставили против его пяти тысяч рыцарей столь огромную армию.

Красная пелена застлала ему взор; жилы его вздулись от сдерживаемой ярости, а в висках застучали горячие молоточки. Еще ни разу в жизни он не испытывал столь страшного и столь беспомощного гнева. За несколько мгновений перед мысленным взором Конана промелькнула вся его жизнь – панорама смутных образов и теней, олицетворявших его самого в разном обличье: варвара в звериных шкурах; наемника в рогатом шлеме и кольчужной рубашке; корсара на галере, чей острый нос украшала фигура дракона, за которой тянулся кровавый след убийств и грабежей вдоль всего южного побережья; капитана стражи в вороненых доспехах, верхом на черном жеребце, вставшем на дыбы; короля на золотом троне со знаменем над головой, на котором был изображен имперский лев, и толпы придворных на коленях перед ним. Но грохот и рывки колесницы неизменно возвращали его мысли к предательству Амальруса и колдовству Тсоты. Пульсирующие жилы едва не лопались у него на висках, и лишь крики и стоны раненых с других колесниц наполняли его злобным удовлетворением.

Еще до полуночи они пересекли границу Офира, и на рассвете на юго-восточном горизонте показались окрашенные в розовые тона сверкающие шпили Хоршемиша и изящные башни. Над ними грозно высилась багряная цитадель, которая издали казалась мазком крови на лазурном небе. Это и был замок Тсоты. К нему вела одна-единственная улочка, вымощенная мрамором и перегороженная тяжелыми воротами кованого железа, а сама цитадель венчала вершину горы, главенствующей над городом. Боковые склоны ее были слишком круты и отвесны, чтобы по ним можно было взобраться. Со стен цитадели открывался прекрасный вид на широкие улицы города, мечети с минаретами, лавки, храмы, особняки и базары. Сверху можно было взглянуть и на королевские дворцы, окруженные пышными огромными садами и обнесенные высокими стенами, за которыми прятались роскошные цветы и плодовые деревья. Между ними журчали искусственные ручьи и безостановочно шелестели серебряные фонтаны. И над всем этим великолепием, грозная и мрачная, нависала цитадель, словно кондор, высматривающий жертву или погруженный в свои темные мысли.

Мощные ворота между огромными башнями внешней стены с лязгом распахнулись, и король въехал в столицу. По бокам его двигались сверкающие шеренги копейщиков, и пятьдесят горнов сыграли приветствие. Но на вымощенных белым камнем улицах не теснились толпы горожан, чтобы бросить белые розы под копыта коня победителя. Страбонус опередил известие о битве, и его народ, только-только приступивший к выполнению ежедневных обязанностей, открыв от удивления рты, наблюдал за возвращением своего короля с небольшим эскортом, не зная, что сие означало – победу или поражение.

Конан, в жилы которого вновь медленно возвращалась жизнь, оторвал голову от пола колесницы, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на диковинки города, который носил название Королевы Юга. Он мечтал когда-нибудь проехать по его улицам во главе своих закованных в сталь эскадронов, чтобы над его головой развевался королевский штандарт со львом. Но вместо этого он прибыл сюда пленником, закованным в кандалы, брошенным на бронзовый пол колесницы своего победителя. Ярость уступила место изумлению той жестокой шутке, что сыграла с ним судьба, но для встревоженных солдат, управлявших колесницей, его смех показался рыком разбуженного льва.

2

…Сверкающая скорлупа затасканной лжи; Сказка о наместнике бога на земле — Ты получил свою корону по наследству, А я заплатил за нее кровью. И троны, которые я завоевал своей кровью и потом, Клянусь Кромом, я не продам за обещания Осыпать меня золотом или отправить в ад! Дорога королей

В самой цитадели, в комнате с высоким куполообразным черным потолком, попасть в которую можно было через лепные арочные проемы и двери, сверкающие необычными темными драгоценными камнями, собрался странный конклав. Конан Аквилонский, все тело которого покрывала запекшаяся кровь из ран, которые никто не удосужился перевязать, стоял перед теми, кто захватил его в плен. По обе стороны от него выстроились две дюжины чернокожих гигантов, сжимающих древки длинных алебард. Перед ним стоял Тсота, а на диванах, в атласе и золоте, вольготно расположились Страбонус и Амальрус, рядом с которыми преклонили колени обнаженные мальчики-рабы, наливавшие вино в кубки, вырезанные из цельного сапфира. И полной их противоположностью выглядел Конан, мрачный, окровавленный и голый, если не считать набедренной повязки, с кандалами на могучих руках и ногах, с синими глазами, сверкающими из-под черной гривы, которая ниспадала на его низкий широкий лоб. Он был главным действующим лицом, на фоне яростной жизненной силы которого потуги тех, кто захватил его в плен, поразить его роскошью и помпезностью выглядели жалко. Оба короля, несмотря на свою гордыню, в глубине души понимали это, отчего чувствовали себя не в своей тарелке. Один только Тсота казался совершенно невозмутимым.

– Наши желания выразить совсем несложно, король Аквилонии, – сказал Тсота. – Мы желаем расширить границы нашей империи.

– Словом, вы хотите подгрести под себя и испоганить мое королевство, – проскрежетал Конан.

– Кто вы такой, как не искатель приключений, захвативший корону, на которую у вас было не больше прав, чем у любого варвара без роду, без племени? – парировал Амальрус. – Мы готовы предложить вам достойную компенсацию…

– Компенсацию! – Это слово исторгло из широкой груди Конана раскатистый смех. – Принц бесчестья и предательства! Да, я – варвар, и это значит, что я готов продать свое королевство и свой народ за обещание сохранить мне жизнь и за ваше вонючее золото? Ха! Интересно, каким образом вы получили свои короны, ты и эта черномордая свинья рядом с тобой? Это ведь ваши отцы сражались и страдали, а вам поднесли свои короны на блюде. То, что досталось вам даром, ради чего вы не шевельнули и пальцем, – если не считать того, что пришлось отравить нескольких своих братьев, – я завоевал в честном бою. Вы восседаете на шелке и поглощаете вино, которое в поте лица делают для вас другие, и рассуждаете о высшем праве наследования – ба! Я вскарабкался на трон из пропасти дикого варварства, и во время этого подъема я проливал свою кровь с такой же легкостью, как и чужую. Клянусь Кромом, если кто из нас и имеет право руководить людьми, так это я! Как вы доказали свое превосходство надо мной? Я застал Аквилонию в лапах такой же свиньи, как и вы сами, – а ведь он хвастался генеалогией, уходящей в прошлое на добрую тысячу лет. Край захлебывался в междоусобных баронских войнах, и народ стонал от притеснений и непомерных налогов. А сегодня ни один вельможа Аквилонии не осмелится дурно обращаться с самым последним из моих подданных, а налоги – самые маленькие во всем цивилизованном мире. А что же вы? Твой брат, Амальрус, правит восточной частью твоего королевства, причем открыто бросает тебе вызов. А ты, Страбонус? Твои солдаты даже сейчас осаждают замки дюжины или даже больше мятежных баронов. Народы обоих королевств стонут под тяжестью непомерных налогов и податей. А теперь вы собираетесь обобрать мое королевство – ха! Освободите мне руки, и я наведу глянец на этот пол вашими жалкими мозгами!

Тсота холодно улыбнулся, заметив ярость на лицах своих царственных сообщников.

– Все это, сколь бы справедливо ни звучало, не имеет к делу никакого отношения. Наши планы вас не касаются. Ваша ответственность закончится в тот самый момент, когда вы подпишете бумагу, то есть отречение от престола в пользу принца Арпелло Пеллийского. Мы дадим вам оружие, коня, пять тысяч золотых монет и проводим вас до восточной границы.

– Бросите меня на произвол судьбы, как тогда, когда я только явился в Аквилонию, чтобы служить в ее армии, разве что на этот раз на мне будет еще и клеймо предателя? – Смех Конана походил на короткий лай свирепого лесного волка. – Арпелло, значит? У меня были подозрения насчет этого мясника из Пеллии. Неужели вы даже воровать и грабить не умеете честно и открыто, и вам непременно требуется предлог, пусть даже притянутый за уши? Арпелло утверждает, что в его жилах течет королевская кровь, поэтому вы используете его в качестве прикрытия для воровства, а потом он превратится в правящего сатрапа. Да лучше я встречусь с вами в аду!

– Ты глупец! – вскричал Амальрус. – Ты – в наших руках, и мы можем лишить тебя короны и жизни по своему усмотрению.

Ответ Конана не был ни королевским, ни исполненным благородства, зато инстинктивным для человека, под внешней благоприобретенной цивилизованностью которого скрывалась натура варвара. Он плюнул в лицо Амальрусу. Король Офира отпрыгнул с яростным криком, хватаясь за рукоять своего парадного меча. Выхватив его из ножен, он ринулся на Киммерийца, но тут вмешался Тсота:

– Постойте, ваше величество, этот человек – мой пленник.

– Прочь с дороги, колдун! – завизжал Амальрус, взбешенный холодным презрением, которое прочел во взгляде Конана.

– Назад, я сказал! – взревел Тсота, мгновенно впадая в ярость.

Его худощавая рука вынырнула из широкого рукава накидки и швырнула горсть какого-то порошка в искаженное ненавистью лицо офирейца. Амальрус поперхнулся криком и неуверенно попятился, судорожно протирая глаза обеими руками и выпустив из ладони меч. Он бессильно повалился обратно на диван, у которого с непроницаемыми лицами застыли котхийские стражники, а король Страбонус поспешно опорожнил кубок с вином, держа его обеими руками, чтобы скрыть дрожь. Амальрус убрал руки от лица и яростно тряхнул головой. Он пришел в себя, и в его серых глазах вновь засветился ум.

– Я едва не ослеп, – проворчал он. – Что ты со мной сделал, колдун?

– Всего лишь показал тебе, кто здесь настоящий хозяин, – резко отозвался Тсота, отбросив всю напускную вежливость и являя свое истинное лицо воплощенного зла. – Страбонус уже усвоил преподанный ему урок, а теперь пришло время и тебе сделать то же самое. Пыль, которую я швырнул тебе в глаза, я нашел в стигийской могиле – и в следующий раз ты останешься слепым навсегда.

Амальрус пожал плечами, криво улыбнулся и потянулся к кубку с вином, чтобы утопить в нем страх и ярость. Утонченный дипломат, он быстро взял себя в руки. Тсота же повернулся к Конану, который невозмутимо стоял, наблюдая за происходящим. Повинуясь повелительному жесту колдуна, чернокожие стражники подхватили пленника под руки и потащили его вслед за Тсотой, который вышел из комнаты через арочный проход и зашагал по извилистому коридору. Пол его был выложен разноцветной мозаикой, стены украшены гобеленами с золотым шитьем и серебряной отделкой, а с лепного арочного потолка свисали золотые курильницы, наполняя коридор клубами тонких ароматов. Они свернули в коридор поменьше, отделанный черным блестящим гагатом и нефритом, мрачный и гнетущий, заканчивающийся тяжелой бронзовой дверью, над которой в жуткой усмешке скалился человеческий череп. У двери застыла жирная отвратительная фигура, позвякивавшая связкой ключей, – то был главный евнух Тсоты Шукели, о котором ходили самые отвратительные слухи – животная страсть к пыткам вытеснила в нем все обычные человеческие чувства.

Бронзовая дверь отворялась на узкую винтовую лестницу – та, казалось, вела в самое сердце горы, на которой стояла цитадель. Небольшая процессия спустилась по лестнице, где в самом низу их поджидала железная дверь, внушительные размеры которой представлялись излишними в таком месте. Было совершенно очевидно, что она не выводит наружу, на свежий воздух, тем не менее, она выглядела так, словно была способна выдержать попадание метательных камней из баллист и удары стенобитного тарана. Шукели открыл ее, и, пока он с силой тянул на себя тяжелые и громоздкие створки, Конан заметил, что его стражей охватила тревога и беспокойство. Да и сам Шукели не сумел скрыть нервозность, опасливо вглядываясь в темноту за порогом. За этой дверью виднелась еще одна преграда – решетка из толстых стальных прутьев. Она запиралась хитроумным засовом, у которого не было замка и открыть который можно было лишь снаружи. Засов отодвинулся, и решетка скользнула в стену. Они прошли через нее и оказались в широком коридоре, пол, стены и потолок которого словно были вырублены из цельного камня. Конан понял, что находится глубоко под землей, даже ниже подножия самой горы. Темнота давила на факелы стражей, как разумное и живое существо.

Короля приковали к кольцу, вделанному в каменную стену. В нишу над его головой стражники поместили факел, так что он оказался в полукруге тусклого света. Чернокожие явно не горели желанием задерживаться здесь сверх необходимого; они о чем-то переговаривались между собой приглушенными голосами и бросали тревожные взгляды в темноту. Тсота знаком приказал им убираться, и они, толкаясь, поспешно выскочили вон, словно боясь, что темнота обретет осязаемые формы и прыгнет им на спину. Тсота повернулся к Конану, и король с беспокойством отметил, что глаза колдуна светятся в темноте и что зубы его вдруг стали похожи на волчьи клыки, сверкающие сахарной белизной в темноте.

– Что ж, прощай, варвар, – с издевательской насмешкой произнес чародей. – Я должен спешить к Шамару, чтобы принять участие в осаде. Что передать твоим женщинам, прежде чем я сдеру их нежную кожу на свитки, в которых будет записана очередная победа Тсоты-ланти?

Конан ответил ему грубым киммерийским ругательством, от которого у обычного человека уши свернулись бы трубочкой, но Тсота лишь тоненько рассмеялся и ушел. Конан еще успел увидеть, как его поджарая фигура стервятника шагнула через порог, а потом колдун задвинул за собой решетку. Лязгнула массивная наружная дверь, и в подземелье воцарилась мертвая тишина.

3

…Лев шел по кругам ада, И путь его пересекли мрачные тени Множества живых существ, для которых Нет названия в языке людей, — Монстры с распахнутой пастью, С клыков которых капала слюна. Темнота содрогнулась от криков и воплей, Когда Лев шел по кругам ада. Старинная баллада

Король Конан попробовал на прочность кольцо в стене и сковывающие его цепи. Он мог двигать руками и ногами, но понимал, что разорвать оковы не под силу даже ему. Звенья цепи были толщиной в палец, и она крепилась к железному обручу у него на поясе шириной в его ладонь и толщиной в добрых полдюйма. От одного веса его кандалов обычный человек уже изнемогал бы от усталости. Замки, скреплявшие цепь и обруч, были такими массивными, что их не разбила бы и кувалда. Что же касается кольца, то штырь его явно проходил сквозь стену и крепился с обратной стороны.

Конан выругался, чувствуя, как его охватывает паника, пока он вглядывался в обступающую его темноту. В душе его дремали предрассудки и суеверия варварского народа, неподвластные рассудочной логике цивилизации. Его первобытное воображение уже населило темноту подземелья жуткими и отвратительными созданиями. Кроме того, разум подсказывал Конану, что его поместили сюда не только для того, чтобы ограничить его свободу. У тех, кто пленил его, не было никаких причин щадить его. Так что его сунули в подземелье с вполне определенной целью. Он проклял себя за то, что отказался от сделанного ими предложения, хотя его честь и взбунтовалась при одной только мысли об этом, и он знал, что если бы ему представился еще один шанс, он бы ответил то же самое. Он не намеревался продавать своих подданных мяснику. Хотя изначально он захватывал королевство, думая исключительно о собственной выгоде. Вот так, внешне незаметно, инстинкты государственного деятеля иногда просыпаются даже в захватчике, руки которого по локоть обагрены кровью.

Конан вспомнил последнюю отвратительную угрозу Тсоты и застонал в бессильной ярости, сознавая, что это было не пустое хвастовство. Мужчины и женщины значили для чародея не больше, чем подопытные насекомые для ученого. Мягкие белые руки, что ласкали его, полные коралловые губы, что прижимались к его губам, лакомые белые груди, что дрожали от вожделения под его жаркими поцелуями, – все они должны лишиться нежной кожи, белой, как слоновая кость, и розовой, как распустившийся бутон. При мысли об этом с губ Конана сорвался такой страшный и нечеловеческий в своей дикой ярости рык, что сторонний наблюдатель ни за что бы не поверил, что его издало горло мужчины.

Гулкое эхо, прокатившееся по огромному коридору, заставило короля содрогнуться и вспомнить о собственном бедственном положении. Он со страхом вглядывался в окружающую темноту, вспоминая страшные истории о жестокости некроманта. По спине его пробежал предательский холодок, когда Конан вдруг сообразил, что это, должно быть, и есть те самые Залы Ужаса, которые часто упоминаются в древних жутковатых преданиях, туннели и темницы, где Тсота проводил свои отвратительные эксперименты с людьми и животными. И здесь же, как шептались по углам досужие сказители, он кощунственно позволял себе забавляться с первоосновами самой жизни. Ходили слухи, что эти подземелья посещал и безумный поэт Ринальдо, и что чародей показывал ему тамошние ужасы, и что неописуемые чудовища, на существование которых намекал поэт в своей поэме «Песни Подземелья» – не просто плод воображения больного мозга. Того самого мозга, что разлетелся брызгами под ударом боевого топора Конана в ночь, когда он сражался за свою жизнь с убийцами, которых подло привел во дворец безумный стихоплет. Звучные строки той песни, внушающей суеверный страх, все еще звучали в ушах короля, когда он стоял, закованный в цепи.

Конан еще не успел до конца додумать эту мысль, когда до слуха его донесся легкий шелестящий шорох, и кровь застыла у него в жилах. Он замер, напряженно, до боли, всматриваясь и вслушиваясь в темноту. Ледяная рука погладила его по спине. Он безошибочно узнал этот звук – так шуршат о камень упруго прилегающие друг к другу чешуйки. На лбу у короля выступил холодный пот, когда за пределами тусклого круга света он заметил расплывчатую исполинскую тень, еще более страшную в своей неопределенности. Она вытянулась вверх, мягко покачиваясь из стороны в сторону, и из темноты в него вонзился холодный взгляд бездушных желтых глаз. Перед ошеломленным королем медленно обретала плоть огромная клиновидная голова, а из темноты выступали все новые контуры чудовища – перед ним покачивалась гигантская рептилия.

Это была змея, рядом с которой все прежние представления Конана об этих тварях просто меркли. От кончика заостренного хвоста до треугольной башки она имела в длину никак не меньше восьмидесяти футов. В тусклом свете факела ее белые как иней чешуйки холодно шуршали. Наверняка эта змея родилась и выросла в темноте, тем не менее в глазах ее читались злоба и зоркость. Она свернулась огромными кольцами перед пленником, так что исполинская голова на длинной шее покачивалась в каких-нибудь дюймах от его лица. Ее раздвоенный язык почти касался его губ, когда она то высовывала, то вновь втягивала его, а от мерзкого запаха его буквально тошнило. Большие пылающие зрачки впились в него взглядом, и Конан отшатнулся с рычанием затравленного волка. У него руки так и чесались стиснуть огромную вытянутую шею. Чудовищно сильный по меркам цивилизованного мира, однажды на побережье Стигии, еще во времена корсарства, он задушил в смертельной схватке питона. Но эта змея была ядовитой; он увидел огромные зубы в фут длиной, изогнутые наподобие скимитаров. С них капала бесцветная жидкость, и он шестым чувством понял, что это – смерть. Пожалуй, он все-таки смог бы разбить кулаком эту клиновидную голову, но Конан знал, что при первом же намеке на движение чудовище с быстротой молнии нанесет удар.

Однако Конан оставался неподвижным не потому, что так подсказывал ему разум; напротив, повинуясь ему, он мог затеять безнадежную схватку с чудовищем и поскорее покончить с жизнью, поскольку все равно был обречен; нет, это инстинкт самосохранения варвара заставил его замереть на месте, словно каменное изваяние. Тем временем чудовищное туловище вытянулось еще выше, и змея сейчас исследовала факел в нише у него над головой. Капля яда упала ему на бедро, и ему показалось, будто в плоть его вонзился раскаленный добела кинжал. Голову ему огненными молниями разорвала страшная боль, но он сдержался, не выдав себя ни единым движением, хотя яд оставил на его коже шрам, который он будет носить до самой смерти.

Змея раскачивалась над ним, словно пытаясь решить, действительно ли есть жизнь в этой фигуре, что застыла неподвижно, словно мертвая. И вдруг наружная дверь пронзительно заскрипела. Змея, отличающаяся подозрительностью, столь свойственной этим тварям, развернулась с быстротой, неожиданной для такого огромного тела, и с мягким шорохом уползла в глубину коридора. Дверь распахнулась и осталась открытой. Решетка нырнула в стену, и на пороге, подсвеченный пламенем факелов снаружи, появился чей-то огромный темный силуэт. Фигура скользнула внутрь, до половины выдвинув за собой решетку и оставив засов незапертым. Когда она вошла в круг света, отбрасываемый факелом над головой Конана, король увидел, что перед ним стоит чернокожий гигант с огромным мечом в одной руке и связкой ключей в другой. Чернокожий заговорил на языке жителей побережья, и Конан понял его: он овладел этим наречием еще в те времена, когда пиратствовал на побережье Куша.

– Наконец-то я встретился с тобой, Амра.

Чернокожий назвал Конана старым прозвищем, означавшим «лев». Его дали киммерийцу кушиты в дни его пиратской вольницы. Незнакомец растянул губы в животном оскале, обнажая белые клыки, но глаза его в свете факела полыхали красным огнем.

– Я так долго ждал нашей встречи! Смотри! Вот ключи от твоих цепей! Я украл их у Шукели. Что ты мне дашь за них?

Он позвенел ключами перед лицом Конана.

– Десять тысяч золотых монет, – быстро ответил король, и в сердце у него родился лучик надежды.

– Мало! – вскричал чернокожий, и на его лоснящейся физиономии отразилось восторженное ликование. – Этого мало за тот риск, на который я иду. Любимцы Тсоты могут вынырнуть из темноты и сожрать меня, а если Шукели узнает, что я украл его ключи, он повесит меня за… Словом, что ты мне дашь?

– Пятнадцать тысяч золотых монет и дворец в Пуатани, – предложил король.

Чернокожий завопил и пустился в пляс, выражая таким способом переполнявшие его чувства.

– Мало! – завопил он. – Предложи мне больше! Ну, что ты мне дашь?

– Ты, черная собака! – Красная пелена ярости застлала Конану глаза. – Будь я свободен, я бы свернул тебе шею! Или это Шукели прислал тебя сюда поиздеваться надо мной?

– Шукели ничего не знает о том, что я пришел сюда, белый, – ответил чернокожий, вытягивая шею, чтобы заглянуть в яростные глаза Конана. – Я давно тебя знаю, еще с тех времен, когда был вождем свободного племени, до того как стигийцы захватили меня в плен и продали на север. Помнишь грабеж Абомби, когда твои морские волки ворвались в селение? Перед дворцом короля Аджаги ты зарубил одного вождя, а второй спасся бегством; погибший был моим братом, а убежал от тебя я. Я требую с тебя плату кровью, Амра!

– Освободи меня, и я дам тебе столько золота, сколько ты сможешь унести, – прорычал Конан.

Красные глаза сверкнули, а белые зубы в свете факела оскалились в волчьей ухмылке.

– Ага, белый пес, ты – такой же, как и все представители твоего племени, но для чернокожего золото не может стать достойной платой за кровь. И цена, которую я требую, – твоя голова!

Последние слова он выкрикнул с маниакальным бешенством, и по закоулкам подземелья прокатилось пронзительное гулкое эхо. Конан напрягся, пытаясь разорвать кандалы; ему вовсе не улыбалось умереть, как овца на бойне. Но вдруг он оцепенел, пораженный жутким зрелищем. За спиной чернокожего в полутьме раскачивалось гигантское длинное тело.

– Тсота ни о чем не узнает! – злорадно рассмеялся чернокожий, упиваясь своим триумфом и опьянев от ненависти. Он и не подозревал, что смерть уже выглянула у него из-за плеча. – Он придет сюда не раньше, чем демоны вырвут твои кости из цепей. А я получу твою голову, Амра!

Он слегка присел, расставив на ширину плеч свои массивные, как колонны, ноги и замахнулся огромным мечом с такой силой, что под кожей его волной перекатились напряженные мускулы. В этот миг колоссальная тень у него за спиной качнулась взад и вперед, а клиновидная голова нанесла такой удар, что по туннелям пошло гулять эхо. Толстые губы, разошедшиеся в мученическом оскале, не издали ни звука. В последний момент Конан успел заметить, как в широко раскрытых черных глазах гаснет жизнь, словно внезапно задутая свеча. От удара крупное черное тело отлетело в коридор, и чудовищная тварь обвилась вокруг него гигантскими кольцами, так что труп чернокожего совершенно скрылся из глаз, а затем до слуха Конана долетел отвратительный хруст костей. И вдруг сердце у него замерло, а потом бешено забилось в груди. Меч и связка ключей вылетели из рук чернокожего и зазвенели на камнях – причем ключи оказались почти у самых ног короля.

Он попытался нагнуться, чтобы поднять их, но цепи были слишком коротки; задыхаясь от судорожного стука сердца, которое колотилось где-то у самого горла, мешая дышать, он осторожно высвободил ступню из сандалии и подцепил ключи пальцами ноги. Согнув ее в колене, он жадно схватил их, едва сумев сдержать уже готовый сорваться с губ крик яростного ликования.

Всего мгновение провозившись с огромными замками, он освободился от оков. Подхватив упавший меч, Конан огляделся по сторонам. Но глазам его предстала немая темнота, в которую змея утащила изуродованный бесформенный предмет, лишь отдаленно напоминавший человеческое тело. Конан обернулся к открытой двери. Сделав несколько быстрых шагов, он оказался на пороге – но тут по подземелью раскатился визгливый издевательский смех, под самыми его пальцами скользнула решетка, перегораживая проход, и лязгнул вставший на место засов. За решетками замаячило бледное лицо, похожее на морду злорадно скалящейся горгульи, – это был евнух Шукели, который пришел по следу пропавших ключей. В своем злорадстве он не заметил меча в руке пленника. С ужасным проклятием Конан нанес молниеносный удар – так атакует разъяренная кобра; длинный клинок со свистом разрезал воздух между прутьями решетки, и хохот Шукели перешел в протяжный стон смерти. Жирный евнух согнулся пополам, словно кланяясь своему убийце, и обмяк, оседая на пол горкой растопленного сала, тщетно пытаясь удержать короткими толстыми пальцами вываливающиеся наружу внутренности.

Конан удовлетворенно зарычал, преисполненный злобной радости. Его ключи оказались бесполезными против засова, который можно было открыть только снаружи. Потрогав опытной рукой прутья решетки, он убедился, что они прочные, как его меч, и что выдернуть их невозможно; попытавшись сделать это, он лишился бы своего единственного оружия. Тем не менее он обнаружил вмятины на этих твердых как алмаз прутьях, словно оставленные чудовищными клыками, и невольно содрогнулся, представив, какие неведомые чудища могли атаковать эту преграду. Но как бы там ни было, ему оставалось только одно – искать другой выход наружу. Прихватив факел из ниши, он зашагал по коридору, сжимая в руке меч. Он не заметил никаких признаков ни змеи, ни ее жертвы; лишь посреди коридора тянулся длинный кровавый след.

Темнота бесшумно ступала за ним, дыша в спину, и ее не могло рассеять слабое пламя его коптящего факела. По обеим сторонам прохода ему то и дело попадались темные провалы, но он упорно держался главного коридора, внимательно глядя под ноги, чтобы не провалиться в какую-нибудь яму. И вдруг до его слуха донесся жалобный женский плач. «Еще одна жертва Тсоты», – подумал он и вновь от всей души проклял колдуна, после чего свернул в ту сторону, откуда доносился плач, и двинулся по узкому туннелю, сырому и дурно пахнущему.

По мере приближения плач становился громче и, подняв факел над головой, он разглядел впереди смутный силуэт. Подойдя ближе, Конан внезапно замер на месте, пораженный видом бесформенной туши, простершейся на полу перед ним. Она колыхалась, и Конан поначалу решил, что это осьминог, но его уродливые щупальца были слишком короткими для столь массивного тела, которое к тому же оказалось каким-то желеобразным, так что короля едва не стошнило от омерзения. Из самой середины этой колышущейся массы торчала жабья голова на тонкой шее, и Конан с ужасом убедился, что плач издают именно эти вывернутые непотребные губы. Всхлипывание сменилось гнусным хихиканьем, когда вращающиеся в орбитах глаза чудовища остановились на нем и оно вздрогнуло и поползло к королю. Конан повернулся и бросился наутек, не надеясь на свой меч. Существо наверняка имело вполне земное происхождение, но смотреть на него без содрогания было невозможно, и он сомневался, что оружие, сделанное человеческими руками, способно причинить ему вред. Еще несколько мгновений он слышал, как тварь с хлюпаньем и чавканьем ползет за ним, разражаясь взрывами визгливого смеха, в котором явственно слышались человеческие нотки, и король едва не лишился рассудка. В точности так, похотливо и непристойно, смеялись распутные женщины Шадизара, Города Греха, когда пленниц-рабынь раздевали догола на общественных торгах. Но каким дьявольским образом Тсота сумел вдохнуть жизнь в это противоестественное создание? У Конана появилось такое чувство, будто он только что был свидетелем кощунственного пренебрежения вечными законами природы.

Он бежал к главному коридору, но, прежде чем достичь его, оказался в небольшом квадратном зале, куда выходили два туннеля. Выскочив на середину помещения, он еще успел заметить прямо перед собой на полу нечто приземистое и явное живое, но свернуть или перепрыгнуть его Конан уже не мог. Нога его наткнулась на что-то мягкое, оно разразилось протестующим воплем, и Конан обнаружил, что летит головой вперед. Факел вырвался у него из руки и погас, ударившись о каменный пол. Оглушенный падением, Конан привстал на коленях и принялся шарить в темноте. Он потерял направление и теперь никак не мог решить, в какой стороне находится главный коридор. Он не стал искать факел, поскольку зажечь его все равно бы не смог. Вслепую нашарив вход в один из туннелей, он наудачу двинулся по нему. Сколько времени он так шагал, Конан не смог бы сказать, пока вдруг шестое чувство не подсказало ему, что впереди его поджидает опасность, и он замер на месте.

У него появилось ощущение, что он стоит в темноте на краю огромной пропасти. Опустившись на четвереньки, он осторожно пополз вперед, и вскоре его вытянутая рука нащупала край пропасти, в которую обрывался туннель. Насколько он мог судить, провал тянулся далеко в обе стороны и был скользким и липким на ощупь. Конан вытянул руку и лишь кончиком меча смог дотянуться в полной темноте до противоположного края. Собственно, он мог бы перепрыгнуть провал, но в этом не было никакого смысла. Он выбрал неверный путь, и главный коридор остался где-то позади.

Вдруг он ощутил слабое дуновение воздуха; призрачный ветер, поднявшийся со дна провала, взъерошил его черную гриву. По спине у Конана пробежали мурашки. Он попытался убедить себя, что колодец каким-то образом соединяется с внешним миром, но шестое чувство подсказывало ему, что это невозможно. Он был не просто внутри горы, он находился намного ниже ее основания и уровня городских улиц. И как же тогда ветер снаружи мог попасть в подземные колодцы и дуть снизу? Этот призрачный ветер принес на своих крыльях легкую вибрацию, похожую на грохот барабанов где-то очень-очень далеко. Король Аквилонии невольно содрогнулся.

Он поднялся на ноги и осторожно попятился от края провала, и в эту секунду что-то вылетело из колодца. Что именно это было, Конан не знал. Он ничего не видел в темноте, но отчетливо ощущал чужое присутствие – невидимый и неосязаемый разум, зловеще паривший поблизости. Он развернулся и побежал туда, откуда пришел. Далеко впереди он вдруг увидел крошечную красную точку. Он направился к ней, но когда, по его расчетам, до нее оставалось еще изрядное расстояние, с размаху налетел на каменную стену и увидел искорку у своих ног. Это был его погасший факел, на конце которого едва тлел чудом уцелевший уголек. Он бережно поднял его и принялся раздувать пламя. Король облегченно вздохнул, когда факел занялся вновь. Он вернулся в комнату, из которой выходили туннели, и чувство направления на этот раз его не подвело.

Конан нашел туннель, в который свернул из главного коридора, но когда он направился к нему, его факел вдруг затрещал, словно раздуваемый невидимым дыханием. Он вновь ощутил чье-то присутствие и поднял факел высоко над головой, оглядываясь по сторонам.

И опять он ничего не увидел, но почувствовал каким-то непонятным образом, что в воздухе парит невидимое и бестелесное создание, роняя на пол капли слюны и беззвучно шепча непристойности, слышать которые он не мог, но все-таки ухитрялся уловить. Конан яростно взмахнул мечом, и ему показалось, будто клинок разрубил невидимую паутину. Его охватила холодная дрожь, и он бросился бежать по коридору, затылком ощущая чье-то нечистое жаркое дыхание.

Но, выбежав в широкий коридор, король понял, что больше не ощущает ничьего присутствия, видимого или невидимого. Он зашагал по нему, ежеминутно ожидая, что вот-вот из темноты к нему протянутся клыки или злобные когтистые лапы. В туннелях не царила тишина. Из недр земли доносились звуки, которым было не место в привычном мире. Со всех сторон раздавались хихиканье, демонический радостный визг, протяжный вой, от которого душа уходила в пятки. А однажды хохот гиены, который он узнал безошибочно, сменился чудовищными воплями явно человеческого происхождения. Конан слышал крадущиеся шаги, а в устье туннелей плясали тени, жуткие и бесформенные.

Ему казалось, что он попал в ад – причем ад, созданный руками Тсоты-ланти. Но призрачные фигуры не выходили в главный коридор, хотя Конан явственно слышал, как причмокивают слюнявые губы, и видел, как жадно горят голодные глаза. Вскоре он понял почему. Шелестящий звук за спиной ударил его, словно разряд молнии, и он метнулся в черноту ближайшего ответвления, гася на ходу факел. Он слышал, как по коридору проползла гигантская змея, ленивая и неторопливая после недавнего сытного обеда. Совсем рядом с ним что-то жалобно захныкало и поспешно удалилось в темноту. Очевидно, главный коридор был охотничьими угодьями гигантской змеи, и остальные монстры не рисковали высовываться в него.

Но для Конана змея была меньшим из здешних зол; он почувствовал в ней едва ли не родственную душу, вспоминая всхлипы, хихиканье, непристойности и ту пускающую слюни тварь, что выплыла из провала. Змея, по крайней мере, была вполне земным созданием; ползущая смерть, она несла с собой лишь физическое уничтожение, тогда как остальные ужасы угрожали разуму и душе.

После того как змея удалилась на безопасное, по мнению Конана, расстояние, он последовал за ней, вновь раздув свой факел. Но не успел он далеко отойти, как услышал слабый стон, который доносился из черного провала соседнего туннеля. Здравый смысл требовал пройти мимо, но любопытство заставило свернуть в туннель, подняв над головой факел, который превратился уже в жалкий огрызок. Конан внутренне подобрался, готовясь встретить нечто жуткое, но взору его предстало то, что он ожидал увидеть меньше всего. Он смотрел в просторную камеру, вход в которую перегораживали частые железные прутья, намертво вделанные в пол и потолок. За решеткой лежала фигура, в которой, подойдя ближе, он признал человека или нечто, очень на него похожее. Этот человек был связан по рукам и ногам плетями ползучей лозы, которая, казалось, росла прямо из каменного пола. Ее усеивали заостренные листья необычной формы и малиновые цветки – не атласного красного цвета нормальных лепестков, а синевато-багрового, неестественного малинового оттенка, словно то была извращенная противоположность растительной жизни. Гибкие и упругие ветви обвивались вокруг обнаженного тела мужчины, будто лаская его съежившуюся плоть жадными похотливыми поцелуями. Один крупный цветок распустился у самых губ несчастного, голова его откинулась, словно в агонии, а широко раскрытые глаза в упор смотрели на Конана. Но в них не было света разума, они были пустыми и остекленевшими, глазами идиота.

И вдруг крупный малиновый цветок наклонился и прижал свои лепестки к болезненно искривленным губам. Руки и ноги жертвы задергались, словно пронзенные острой болью, усики же растения затрепетали, как в экстазе, и дрожь прокатилась по всему стеблю. За нею последовала быстрая смена оттенков: цвета становились все насыщеннее и ядовитее.

Конан не понимал того, что видит, зато сознавал, что наткнулся на нечто ужасное. Человек то или демон, но страдания пленника тронули своенравного и порывистого варвара. Он стал искать вход и обнаружил решетчатую калитку в частоколе прутьев, закрытую на тяжелый замок, к которому подошел один из тех ключей, которые он унес с собой. Он осторожно вошел в клетку. В ту же секунду лепестки синевато-багровых цветков раскрылись, как капюшон рассерженной кобры, и потянулись к нему. Нет, это было не естественное порождение природной флоры. Конан ощутил присутствие злобного разума. Растение видело его, и он буквально физически чувствовал исходящие от него волны ненависти. Осторожно подойдя поближе, он заметил корневой побег, отвратительно толстый стебель, который в обхвате был больше его бедра, и, невзирая на то, что длинные усики растения потянулись к нему в шелесте листьев и шипении, он взмахнул мечом и одним ударом перерубил стебель.

В ту же секунду несчастного, обвитого плетями, отшвырнуло в сторону, а огромная лоза принялась извиваться и скручиваться клубками, подобно обезглавленной змее, а потом свернулась в большой шар неправильной формы. Усики вытягивались и хлестали по полу, листья шуршали и стучали, как кастаньеты, а лепестки конвульсивно раскрывались и закрывались. Но затем лоза обмякла и вытянулась, яркие цвета поблекли и потускнели, а из отрубленного корня потекла дурно пахнущая отвратительная белая жидкость.

Конан стоял и смотрел на происходящее как зачарованный, но потом раздавшийся за спиной звук заставил его обернуться и поднять меч. Освобожденный мужчина поднялся на ноги и внимательно изучал его. От изумления у Конана отвисла челюсть. Его глаза больше не были бессмысленными. В них, темных и задумчивых, теперь светился разум, и выражение беспомощного слабоумия спало с его лица, словно маска. Череп его был узким и правильной формы, с высоким, прекрасно вылепленным лбом. В осанке мужчины чувствовался аристократизм, который выдавали не только его высокий рост и стройная фигура, но и небольшие ладони и ступни. Первые его слова оказались неожиданными и странными.

– Который сейчас год? – спросил он на котхийском диалекте.

– Сегодня десятый день месяца йулук года газели, – ответил Конан.

– Йагкоолан Иштар! – пробормотал незнакомец. – Десять лет! – Он провел рукой по лбу, качая головой, словно стряхивал с себя невидимую паутину. – Я чувствую себя, как в тумане. После десяти лет пустоты нельзя требовать от разума, чтобы он сразу же начал функционировать столь же ясно и безупречно, как раньше. Кто вы такой?

– Конан из Киммерии. В данный момент – король Аквилонии.

В глазах незнакомца мелькнуло удивление.

– В самом деле? А как же Нумедид?

– Я задушил его на троне в ту ночь, когда взял королевскую столицу, – признался Конан.

Некоторое простодушие в ответе короля заставило губы незнакомца дрогнуть в усмешке.

– Прошу прощения, ваше величество. Мне следовало бы поблагодарить вас за услугу, которую вы мне оказали. Сейчас я чувствую себя, как человек, внезапно очнувшийся ото сна, что был глубже смерти, и которого преследовали кошмары, что страшнее всех кругов ада, и я понимаю, что вы спасли меня. Но все-таки скажите мне – почему вы перерубили ствол растения йотга вместо того, чтобы вырвать его с корнем?

– Потому что я давно усвоил – не стоит касаться руками того, чего не понимаешь, – отозвался Киммериец.

– Тем лучше для вас, – сказал незнакомец. – Даже если бы вам удалось вырвать его, вы бы обнаружили, что за корни цепляются такие создания, с которыми не справился бы даже ваш меч. Корни йотги растут из самого ада.

– Но кто вы такой? – спросил Конан.

– Люди звали меня Пелиасом.

– Как?! – в изумлении вскричал король. – Кудесник Пелиас, соперник Тсоты-ланти, исчезнувший с лица земли десять лет назад?

– Не совсем с лица земли, – с кривой улыбкой поправил его незнакомец. – Тсота предпочел сохранить мне жизнь в кандалах более жестоких, нежели ржавое железо. Он заточил меня здесь, вместе с этим дьявольским растением, семена которого принесло сюда неведомым ветром из глубин черного космоса, от самого Йаги Проклятого. И они нашли благодатную почву в кишащей личинками и червями гнили, что бурлит на дне ада. Я не мог вспомнить ни своего волшебства, ни слов или символов своей власти, потому что эта проклятая штука обвила меня и пила мою душу своими тошнотворными ласками. День за днем, ночь за ночью она высасывала содержимое моего разума, отчего в голове у меня царила пустота, как в разбитом кувшине из-под вина. Десять лет! Да хранит нас Иштар!

Конан не знал, что тут можно сказать, и потому просто стоял, держа в руке огарок факела и опираясь на свой огромный меч. Возможно, этот мужчина был сумасшедшим? Но в темных глазах, которые так спокойно смотрели на него, не было и следа безумия.

– Скажите мне, черный колдун еще в Хоршемише? Но нет, можете не отвечать. Мои силы начинают пробуждаться, и я вижу в вашей памяти великую битву и короля, попавшего в ловушку из-за подлого предательства. И еще я вижу, как Тсота-ланти торопится к Тибору вместе с королем Страбонусом и королем Офира. Ну что ж, так даже лучше. Я еще слишком слаб после долгого сна, чтобы прямо сейчас противостоять Тсоте. Мне нужно время, чтобы набраться сил и вернуть свои способности. А пока давайте уйдем отсюда.

Конан угрюмо позвенел связкой ключей.

– Решетка, за которой находится ведущая наружу дверь, заперта на засов, и отворить его можно только снаружи. А что, разве из этих туннелей нет другого выхода?

– Есть один, но мы с вами не захотим им воспользоваться, поскольку он ведет вниз, а не наверх, – рассмеялся Пелиас. – Но это не имеет значения. Пойдемте взглянем на решетку.

Он неуверенно двинулся в сторону коридора. Видно было, что каждый шаг дается ему с трудом и что он отвык от ходьбы, однако его движения становились все увереннее. Идя следом, Конан с беспокойством заметил:

– По этому туннелю ползает окаянная здоровая змея. Надо соблюдать осторожность, чтобы не угодить прямо ей в пасть.

– Я помню ее еще с прежних времен, – угрюмо ответил Пелиас, – ведь на моих глазах ей скормили десять моих учеников. Ее зовут Сата Изначальная, и она – самая любимая и главная изо всех зверушек Тсоты.

– Тсота выкопал эти подземелья только для того, чтобы дать приют своим проклятым чудовищам? – поинтересовался Конан.

– Он не выкапывал их. Три тысячи лет тому назад город был построен на развалинах прежнего, который располагался как раз на этой самой горе и у ее подножия. Король Хоссус V, основатель, возвел свой замок на вершине, а потом, когда приказал рыть погреба, нашел замурованную дверь. Он сломал ее и обнаружил эти подземелья, которые уже тогда были такими, какими мы видим их сейчас. Но его великий визирь встретил здесь столь страшную смерть, что Хоссус в страхе повелел вновь замуровать вход. Он сказал, что визирь упал в колодец, – и поэтому приказал засыпать их, но впоследствии покинул свой дворец и выстроил себе новый, в пригороде, из которого бежал в панике, обнаружив однажды утром черную плесень на мраморном полу своего дворца. Тогда он вместе со всем двором удалился в восточную провинцию королевства и там основал новый город. Во дворце на горе никто не жил, и постепенно он пришел в упадок и разрушился. Когда Аккуто I возродил былую славу Хоршемиша, он построил там крепость. Так что Тсоте-ланти оставалось лишь воздвигнуть багряную цитадель и вновь открыть путь в подземелья. Какая бы судьба ни выпала на долю великого визиря Хоссуса, Тсота сумел избежать ее. Он не свалился в колодец, хотя сам и спускался туда, после чего вышел со странным выражением в глазах, которое остается там и доныне. Я тоже видел этот колодец, но не стал спускаться в него в поисках знания. Я – кудесник, и мне больше лет, чем думают люди, но при этом я остался человеком. Что касается Тсоты – говорят, что одна танцовщица из Шадизара ночевала в опасной близости от развалин на горе Дагот-Хилл и однажды проснулась в объятиях черного демона; плодом этого проклятого союза и стал гнусный полукровка, которого назвали Тсотой-ланти…

Конан вскрикнул и отшатнулся, загораживая собой своего спутника. Перед ними вздымалась колоссальная мерцающая белая туша Саты, в глазах которой пылала древняя ненависть. Конан напрягся, нагнетая в себе безумную боевую ярость берсерка и готовясь к атаке – сунуть чадящий огарок факела в омерзительную морду этой твари, а потом вложить всю силу в один-единственный разящий удар. Но змея не смотрела на него. Поверх его плеча она яростно глядела на человека по имени Пелиас, который стоял, скрестив руки на груди, и улыбался. И в больших холодных желтых глазах медленно умирала ярость, сменившись неприкрытым страхом, – Конан в первый и последний раз видел подобное выражение в глазах рептилии. Взвихрился воздух, словно потревоженный порывом сильного ветра, и гигантская змея исчезла.

– Что она увидела, отчего так испугалась? – спросил Конан, с беспокойством глядя на своего спутника.

– Чешуйчатые создания видят то, что ускользает от глаз простых смертных, – загадочно ответил Пелиас. – Вы видите мой плотский образ, змея увидела мою обнаженную душу.

По спине у Конана пробежал холодок, и он спросил себя, а действительно ли Пелиас остался человеком или же давно превратился в еще одного демона подземелья, представшего перед ним в образе человеческом. Он даже подумал, а не вонзить ли, без долгих раздумий, меч в спину своему спутнику. Но пока он размышлял и колебался, они подошли к стальной решетке, черный силуэт которой отчетливо вырисовывался на фоне горящих позади нее факелов, и трупу Шукели, который все так же лежал, привалившись к прутьям, в луже крови.

Пелиас рассмеялся, и смех его звучал не слишком приятно для слуха.

– Клянусь матовыми бедрами Иштар, а кто это у нас за привратника? Ба, да это же сам благородный Шукели, который подвешивал моих учеников за ноги и живьем сдирал с них кожу, заливаясь при этом веселым смехом! Или ты спишь, Шукели? И почему это ты лежишь неподвижно, и брюхо твое ввалилось, как у фаршированной свиньи?

– Он мертв, – пробормотал Конан, которому стало не по себе от слов чародея.

– Мертвый или живой, – рассмеялся Пелиас, – но он откроет нам дверь.

Он резко хлопнул в ладоши и крикнул:

– Встань, Шукели! Восстань из ада, поднимись с окровавленного пола и отвори дверь своим хозяевам! Встань, я приказываю!

По подземным склепам пронесся ужасный стон. Волосы встали дыбом у Конана на затылке, и он почувствовал, как лоб его покрылся холодным потом. Тело Шукели вздрогнуло и пошевелилось, а его толстые руки принялись слепо шарить вокруг. Смех Пелиаса прозвучал безжалостно, как сухое щелканье кремня о кресало, и туша евнуха медленно выпрямилась, цепляясь за прутья решетки. Конан, пристально глядя на него, почувствовал, как кровь стынет у него в жилах, а ноги становятся ватными. Широко раскрытые глаза Шукели были пустыми и остекленевшими, а из огромной раны у него в брюхе свисали на пол кишки. Он наступил на них, когда подошел к засову и принялся возиться с ним, двигаясь, как неодушевленный манекен. Когда он впервые пошевелился, Конан было решил, что евнух каким-то чудом остался жив; но нет, этот человек был мертв – и уже много часов.

Пелиас не торопясь прошел в образовавшийся проем, и Конан последовал за ним, обливаясь пóтом и стараясь держаться подальше от жирного тела, которое стояло на дрожащих ногах, привалившись к решетке, которую только что открыло. Пелиас же шагнул мимо, даже не оглянувшись на евнуха, и Конан ступал следом, борясь с приступом тошноты и ужаса. Он не сделал и десяти шагов, как глухой удар за спиной заставил его резко обернуться. Тело Шукели мешком лежало у прутьев решетки.

– Он сделал свое дело, и теперь его вновь ждет ад, – любезно пояснил Пелиас, вежливо делая вид, что не заметил, как содрогнулся от ужаса Конан.

Он первым стал подниматься по длинной лестнице и вышел в бронзовую дверь на верхней площадке, над которой скалился в ухмылке человеческий череп. Конан поудобнее перехватил меч, ожидая, что сейчас на них набросится толпа рабов, но в цитадели царила тишина. Они миновали черный коридор и вышли в холл, где под потолком висели кадильницы, распространяя вокруг все тот же неизменный аромат. Они по-прежнему никого не встретили.

– Рабы и солдаты расквартированы в другой части дворца, – заметил Пелиас. – Сегодня вечером, раз их хозяева отсутствуют, они, без сомнения, поголовно пьяны от вина или сока лотоса.

Конан выглянул в арочное окно с позолоченной рамой, выходившее на широкий балкон, и удивленно выругался, увидев темно-синее ночное небо, усеянное мириадами звезд. Его швырнули в подземелье вскоре после рассвета. А сейчас уже миновала полночь. Он, оказывается, даже не отдавал себе отчета в том, сколько времени провел внизу. Внезапно он ощутил, что умирает от голода и жажды. Пелиас первым вошел в комнату с позолоченным куполом, пол которой был выложен серебром, а в лазуритовых стенах зияли многочисленные арочные проходы.

Чародей со вздохом опустился на атласный диван.

– Вновь кругом одно золото и атлас, – печально заключил он. – Тсота утверждает, что стоит выше плотских удовольствий, но ведь он – наполовину демон. А я – человек, несмотря на мое черное искусство. Я люблю комфорт и хорошее застолье – именно так Тсота и подловил меня. Он застал меня, когда я был пьян и совершенно беспомощен. Вино – вот настоящее проклятие. Клянусь Иштар, даже сейчас, стоило мне вспомнить о нем, как оно, оказывается, уже здесь. Дружище, принесите мне кубок – золотой, будьте так добры. Постойте! Я совсем забыл о том, что вы король. Я сам налью нам вина.

– К дьяволу церемонии, – проворчал Конан, наполняя хрустальный кубок до краев и предлагая его Пелиасу. А сам, подхватив кувшин, стал пить, гулко глотая, прямо из горлышка, после чего, подобно Пелиасу, удовлетворенно вздохнул.

– Эта собака разбирается в вине, – сказал Конан, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Но, клянусь Кромом, Пелиас, мы что же, будем сидеть здесь до тех пор, пока его солдаты не протрезвятся и не перережут нам глотки?

– Не волнуйтесь, – ответил Пелиас. – Кстати, не хотите взглянуть, как идут дела у Страбонуса?

В глазах Конана вспыхнуло синее пламя, и он стиснул рукоять меча с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев.

– Ах, с каким удовольствием я сошелся бы с ним в поединке! – прорычал он.

Пелиас взял в руки большой сверкающий шар, лежавший на столике эбенового дерева.

– Это – хрустальный шар Тсоты. Детская игрушка, но весьма полезная, когда нет времени для занятий более высокой наукой. Смотрите внимательно, ваше величество.

Колдун положил шар на стол перед глазами Конана. Король стал всматриваться в его туманные глубины, которые на глазах становились шире и объемнее, и сумел разглядеть знакомый ландшафт. Широкая равнина сбегала к полноводной извилистой реке, за которой местность быстро повышалась, переходя в череду невысоких холмов. На северном берегу реки высился город, обнесенный крепостной стеной и рвом, оба конца которого соединялись с рекой.

– Клянусь Кромом! – воскликнул Конан. – Это же Шамар! Эта собака все-таки осадила его!

Захватчики переправились через реку, их шатры уже стояли на узкой полоске ровной земли между городом и холмами. Чужие воины, как мухи, роились под стенами, и в лунном свете тускло поблескивали их доспехи. С башен на них градом летели стрелы и камни, и нападающие отступали, но только для того, чтобы тут же снова броситься в атаку.

Не успел Конан выругаться вновь, как картинка изменилась. В тумане проглянули высоченные шпили и сверкающие купола, и король обнаружил, что видит теперь свою столицу, Тамар, в которой царила суматоха. Он увидел, как закованные в стальные латы рыцари Пуатани, самые верные и преданные его сторонники, выезжают из ворот, а вслед им несется оскорбительное гиканье и свист горожан, во множестве толпящихся на улицах. Он увидел грабежи и разбои, увидел, как латники со щитами, на которых красовались гербы Пеллии, занимают башни и с важным видом расхаживают на базарах. И над всем этим, подобно призрачному миражу, нависло темное и торжествующее лицо принца Арпелло Пеллийского. И тут картинка потускнела.

– Вот оно что! – взревел Конан. – Стоило мне повернуться к ним спиной, как мои люди уже взбунтовались…

– Не совсем так, – прервал его Пелиас. – Они услышали, что вы погибли. Теперь они думают, что больше некому защитить их от внешнего врага и кошмара гражданской войны. Естественно, они обратились к самому сильному и благородному вельможе, дабы избежать ужасов анархии. Они не доверяют пуатанцам, помня о прежних стычках. А тут как раз весьма кстати подвернулся Арпелло, самый могущественный из суверенов центральных провинций.

– Когда я вернусь в Аквилонию, он превратится всего лишь в обезглавленный труп, гниющий на Пустыре Предателей, – процедил сквозь зубы Конан.

– Но прежде, чем вы сумеете добраться до своей столицы, – напомнил ему Пелиас, – там может оказаться Страбонус. По крайней мере, его всадники разорят вашу страну.

– Верно! – Конан принялся расхаживать по комнате, как лев в клетке. – Даже на самом быстром коне я не доберусь до Шамара раньше полудня. И даже в этом случае все, что я смогу, – это умереть рядом с его защитниками, когда город падет. А он падет через несколько дней в самом лучшем случае. От Шамара до Тамара – пять дней пути верхом, даже если загнать лошадей. Прежде чем я сумею попасть в столицу и собрать армию, Страбонус уже окажется у ворот; потому что собрать армию – это адский труд, поскольку все мои благородные дворяне уже попрятались по своим проклятым феодальным поместьям, получив известие о моей смерти. А теперь, когда жители выгнали Тросеро Пуатанского, уже никто не может помешать Арпелло прибрать корону к своим загребущим рукам – и казну в придачу. Он передаст страну Страбонусу в обмен на марионеточный трон, но как только Страбонус повернется к нему спиной, он поднимет мятеж. Но знать не поддержит его, и это лишь даст Страбонусу предлог открыто захватить королевство. Кром, Аургельмир и Сет меня раздери! Ах, если бы у меня были крылья, чтобы в одночасье долететь до Тамара!

Пелиас, который задумчиво барабанил по крышке стола пальцами, вдруг поднялся и знаком предложил Конану следовать за собой. Король повиновался, погруженный в свои мрачные раздумья, и Пелиас повел его из комнаты вверх по мраморной лестнице с украшенными позолотой перилами, которая привела их на крышу самой высокой башни цитадели. Стояла глубокая ночь, и дувший со звездного неба сильный ветер взъерошил черную гриву Конана. Далеко внизу перемигивались огни Хоршемиша, и королю показалось, что до них намного дальше, чем до звезд. Пелиас выглядел отчужденным и равнодушным, объятый холодным величием небесных просторов.

– Существуют создания, – сказал он, – не только земли и воды, но и воздуха, живущие на самом краю неба, о которых даже не подозревают люди. Но тот, кто владеет Первым словом, Знаками и Знанием, может призвать их, и они не причинят ему зла. Смотрите и ничего не бойтесь.

Он воздел руки к небу и испустил непонятный и жутковатый вопль, который, бесконечно вибрируя, устремился в пространство, затухая и слабея, но не умирая окончательно, все дальше и дальше удаляясь в невообразимый простор. В последовавшей за ним тишине Конан вдруг услышал, как среди звезд захлопали крылья, и отшатнулся, когда рядом с ним вдруг возникло существо, похожее на огромную летучую мышь. Король увидел, как спокойные серые глаза создания, размах крыльев которого достигал добрых сорока футов, внимательно изучают его в свете звезд. И он понял, что видит перед собой не летучую мышь, но и не птицу.

– Залезайте и летите, – предложил ему Пелиас. – К рассвету она довезет вас до Тамара.

– Кром меня забери! – проворчал Конан себе под нос. – Вот бы все это оказалось дурным сном и я проснулся бы в своем дворце в Тамаре! А как же вы? Я не оставлю вас одного среди врагов.

– Не волнуйтесь за меня, – ответил Пелиас. – С восходом солнца жители Хоршемиша узнают, что у них появился новый хозяин. Встретимся на равнине у Шамара.

Конан с опаской уселся на усеянную костяными гребнями спину существа и ухватился за его длинную выгнутую шею, все еще будучи уверенным в том, что все это ему просто снится. Подпрыгнув и мощно взмахнув крыльями, неведомое создание поднялось в воздух, и у короля закружилась голова, когда он увидел, как быстро уменьшаются вдали огни города.

4

Меч, повергающий короля, подрубает основы империи.

Аквилонская пословица

Улицы Тамара кишели толпами возбужденных жителей, которые потрясали кулаками и заржавленными пиками. Наступил предрассветный час второго дня после битвы при Шаму, и события развивались столь стремительно, что разум не поспевал за ними. Способом, известным одному Тсоте-ланти, весть о гибели короля достигла Тамара через шесть часов после сражения, и в городе воцарился хаос. Бароны оставили королевскую столицу, спеша обезопасить свои замки от мародерства соседей. Крепко скроенное королевство, созданное Конаном, балансировало на грани распада, и обывателей и купцов бросало то в жар, то в холод при мысли о возможном возвращении феодальной вольницы. Люди взывали к королю, чтобы он защитил их от собственной знати, не реже, чем искали спасения от иностранных недругов. Граф Тросеро, оставленный Конаном управлять столицей, попытался было успокоить горожан, но они, охваченные ужасом, не прислушались к голосу разума, вспоминая прежние гражданские войны и то, что этот самый граф уже осаждал Тамар ровно пятнадцать лет назад. На улицах кричали, что Тросеро погубил короля и что он рассчитывает разграбить город, а потом предать его огню и мечу. Наемники принялись мародерствовать в жилых кварталах, вытаскивая из домов вопящих купцов и обезумевших от ужаса женщин.

Тросеро как коршун набросился на грабителей, завалил улицы их трупами, рассеял их и загнал обратно в казармы, арестовав предводителей. Но горожане не успокоились; они по-прежнему метались по улицам, оглашая воздух бессвязными криками и утверждая, что граф инспирировал мятеж и погромы ради собственной выгоды.

Перед растерянными членами городского совета предстал принц Арпелло и заявил, что готов принять на себя бразды правления до момента избрания нового короля, раз у Конана не осталось сына-наследника. И пока длилось заседание, его агенты шныряли в толпе и тайком агитировали людей, которые с радостью ухватились за соломинку королевской власти. До совета донеслись раскаты штормового моря, бушевавшего под их окнами, где большинство горожан требовали принять предложение Арпелло Спасителя. Совет сдался.

Поначалу Тросеро отказался передать атрибуты власти, но его рыцарей окружила возбужденная толпа и принялась осыпать камнями и требухой. Понимая всю бесполезность генерального сражения со сторонниками Арпелло на городских улицах, Тросеро швырнул жезл в лицо сопернику, в качестве своего последнего официального акта повесил на рыночной площади главарей наемников и выехал из города через южные ворота в сопровождении полутора тысяч своих закованных в броню рыцарей. Ворота с грохотом захлопнулись за ним, и маска учтивой вежливости спала с лица Арпелло, обнаружив жуткий оскал голодного волка.

Учитывая, что наемников частично перебили, а частично загнали в казармы, его солдаты остались единственной вооруженной силой в Тамаре. Сидя на своем боевом коне посреди большой площади, под крики введенного в заблуждение большинства Арпелло провозгласил себя королем Аквилонии.

Канцлер Публий, выступивший против такого шага, был брошен в темницу. Лавочники, с облегчением встретившие провозглашение короля, вдруг с ужасом узнали о том, что первым же своим указом новый монарх обложил их непомерными налогами. Шестеро самых богатых купцов отправились к нему в составе депутации, дабы выразить протест, но их схватили и без долгих разговоров обезглавили. После этой казни воцарилось ошарашенное молчание. Купцы и лавочники, столкнувшись с силой, с которой они не могли справиться с помощью денег, стали ползать на брюхе перед своим угнетателем и лизать его сапоги.

Обывателей судьба купцов не особенно взволновала, но и они начали роптать, обнаружив, что разухабистая пеллианская солдатня под видом наведения порядка принялась творить беззакония, перед которыми меркли даже преступления туранских бандитов. Жалобы на вымогательства, убийства и изнасилования рекой хлынули к Арпелло, который устроил свою штаб-квартиру во дворце Публия, поскольку отчаявшиеся советники, видя, какая судьба ожидает их после его приказов, забаррикадировались в королевском дворце. Однако же принц завладел дворцом увеселений, и девушек Конана силой приволокли к нему в казарму. Горожане недовольно ворчали, завидев королевских красавиц, корчившихся от боли в жестоких руках его закованных в латы сторонников, – темноглазых девушек Пуатани, стройных брюнеток Заморы, Зингары и Гиркании, кудрявых блондинок Бритунии. Все они плакали и стенали от страха и стыда, непривычные к столь грубому обращению.

Ночь накрыла погруженный в хаос и недоумение город, и еще до полуночи неким таинственным образом стало известно, что котхийцы, в развитие одержанной виктории, уже штурмуют стены Шамара. Проговорился кто-то из тайных сотрудников Тсоты. Страх подобно землетрясению потряс людей, и они даже не задумались о том, какое нечестивое колдовство позволило им столь быстро узнать эти новости. Они бросились к дверям Арпелло, требуя от него немедленно выступить маршем на юг и оттеснить врага за Тибор. Он бы мог тонко намекнуть им на то, что у него недостает сил для такого подвига, а собрать армию он не сможет до тех пор, пока бароны не признают его притязания на корону. Но он упивался своей властью и потому лишь рассмеялся горожанам в лицо.

Молоденький школяр Атхемид влез на колонну на рыночной площади и, не выбирая выражений, обвинил Арпелло в том, что тот был всего лишь орудием в руках Страбонуса, нарисовав яркую картину ужасной жизни под властью котхийцев и Арпелло в роли сатрапа. Прежде чем он закончил свою обличительную речь, внимавшая ему толпа разразилась воплями ужаса и криками ярости. Арпелло отправил солдат арестовать юношу, но люди предупредили его и помогли скрыться, забросав преследователей камнями и дохлыми кошками. Град тяжелых арбалетных болтов и эскадрон кавалерии заставили горожан дрогнуть, и они разбежались, усеяв рыночную площадь трупами павших, но Атхемида тайком вывели из города и отправили послом к Тросеро со слезной мольбой вновь взять Тамар, а после этого – выступить походным порядком к Шамару.

Атхемид догнал Тросеро в полевом лагере, который тот приказал разбить в виду стен столицы, готовясь к маршу в свою провинцию Пуатань, расположенную в юго-западной части королевства. На мольбы юноши граф ответил, что у него недостаточно сил ни для того, чтобы штурмовать Тамар, даже при поддержке горожан изнутри, ни для того, чтобы противостоять Страбонусу. Кроме того, алчные и корыстолюбивые дворяне разграбят Пуатань, пока он будет сражаться с котхийцами. Теперь, когда король погиб, каждый должен защищать самого себя. Вот почему он направляется в Пуатань, дабы наилучшим образом укрепить провинцию и подготовиться к защите ее от посягательств Арпелло и его чужеземных союзников.

Пока Атхемид уговаривал Тросеро, на городских улицах в бессильной ярости бурлили толпы горожан. Под главной башней рядом с королевским дворцом вскипал людской водоворот – обыватели осыпали бранью Арпелло, который стоял на верхней площадке и презрительно смеялся, глядя вниз, в то время как его лучники в ожидании команды выстроились вдоль парапета, заложив тяжелые болты в арбалеты и держа пальцы на спусковых крючках.

Принц Пеллии был коренастым мужчиной среднего роста, с темным и жестким, словно вырубленным из камня лицом. Он был интриганом, но при этом оставался бойцом. Под его атласным жупаном с расшитыми золотом полами и украшенными фестонами рукавами сверкала полированная сталь. Его длинные черные волосы были надушены и завиты и перехвачены на затылке серебряной парчовой лентой, но на боку у него висел меч с широким лезвием и украшенным драгоценными камнями, но потертым эфесом – свидетелем многих схваток и военных кампаний.

– Глупцы! Кричите, сколько влезет! Конан мертв, и Арпелло – король!

Ну и что, если против него восстала вся Аквилония? У него достаточно людей, чтобы удержать эти могучие стены до подхода Страбонуса. Но Аквилония расколота и погрязла в междоусобице. Бароны уже нацелились на сокровища соседей. Так что Арпелло противостояла всего лишь беспомощная толпа. Страбонус пройдет сквозь нестройные ряды баронских дружинников, как боевой таран галеры сквозь пену, а до его прихода Арпелло следовало лишь удержать в руках столицу королевства.

– Глупцы! Арпелло – король!

Над восточными башнями вставало солнце. Из малинового рассвета вынырнула темная точка, которая росла и увеличивалась в размерах, превратившись сначала в летучую мышь, а потом и в орла. Все, кто видел ее, дружно ахнули от изумления, потому что над стенами Тамара скользила тень из древних полузабытых легенд. На спине неведомой птицы, меж огромных крыльев сидел человек. Когда она снизилась и описала полукруг над башней, он спрыгнул на верхнюю площадку. В тот же миг в оглушительном грохоте крыльев чудовище исчезло, а те, кто наблюдал за ним, недоуменно переглянулись, спрашивая себя, уж не привиделось ли оно им. Но на вершине башни уже стояла фигура свирепого варвара, полуобнаженного, забрызганного кровью, размахивающего огромным мечом. И тогда толпа дружно взревела так, что дрогнули стены крепости:

– Король! Это – король!

Арпелло стоял и смотрел на него, словно зачарованный, а потом с криком выхватил свой меч и прыгнул к Конану. Зарычав, как разъяренный лев, киммериец отбил его клинок, после чего, отшвырнув в сторону меч, схватил принца и поднял над головой, держа руками за шею и за пояс.

– Плети свои интриги в аду! – проревел он и швырнул принца Пеллии вниз, как мешок с солью, с высоты в сто пятьдесят футов.

Люди на площади бросились в стороны, когда тело Арпелло рухнуло на мраморные плиты, разбрызгивая в стороны кровь и мозги, и замерло в изуродованных доспехах, похожее на раздавленного жука.

Лучники на парапетах испуганно попятились. Мужество изменило им, и они обратились в беспорядочное бегство. Тем временем из королевского дворца высыпали советники и с радостным ревом врубились в их разрозненные ряды. Пеллийские рыцари и стражники попытались было искать спасения на улицах, но толпа разорвала их на куски. Шлемы с плюмажами и стальные каски поглотила приливная волна разъяренных горожан, в частоколе пик и копий яростно взлетали и опускались лезвия мечей, и над запруженными улицами несся неумолчный рев толпы, который то и дело прорезали отчаянные крики боли и вопли ужаса. А высоко над ними, на площадке башни, бесновался полуобнаженный король, воздев кверху могучие руки и разражаясь взрывами громоподобного хохота, издеваясь над всеми королями и принцами мира и даже над самим собой.

5

…Большой лук в человеческий рост, И пусть темнеют небеса! Тетиву на зарубку, стрелу к уху И короля Котха на прицел! Песня боссонийских лучников

Лучи полуденного солнца отражались от спокойных и безмятежных вод Тибора, омывающих южные бастионы Шамара. Обессилевшие защитники понимали, что лишь немногие из них вновь увидят восход. Шатры осаждавших покрывали долину сплошным разноцветным ковром. Защитникам Шамара не удалось в полной мере помешать им переправиться через реку из-за подавляющего численного превосходства врага. Соединенные цепями шаланды и баркасы образовали плавучий мост, по которому на берег хлынули орды захватчиков. Страбонус не рискнул вторгнуться в Аквилонию, оставив за спиной непокоренный Шамар. Он лишь отправил сеять смерть и разрушения вглубь страны своих легких всадников, спагов, а сам приступил к возведению осадных машин на равнине. Флотилию лодок и небольших суденышек, которые предоставил в его распоряжение Амальрус, он поставил на якорь посередине реки, прямо напротив речной дамбы. Некоторые из этих лодок были потоплены камнями, выпущенными городскими баллистами, которые проламывали палубы и вырывали доски из бортов, но прочие остались на плаву, и с их носов и мачт, прикрываясь щитами и мантелетами[4], лучники обстреливали обращенные к реке крепостные башни. Это были шемиты, родившиеся с луком в руках, и аквилонцы, разумеется, противостоять им не могли.

Катапульты осыпали защитников каменными ядрами и стволами деревьев, которые проламывали крыши домов и давили людей, как жуков; в стены непрерывно били тараны; саперы, подобно кротам, вгрызались в землю, подводя мины под крепостные башни. Ров в верхней его точке перекрыли земляной дамбой и слили из него воду, а потом завалили булыжниками, землей, человеческими и лошадиными трупами. Под самыми стенами роились фигуры в кольчужных доспехах, норовя пробить ворота и подтаскивая штурмовые лестницы и осадные башни, набитые копьеносцами, вплотную к каменным бастионам.

Надежда давно покинула осажденный город, в котором едва ли полторы тысячи мужчин противостояли сорока тысячам захватчиков. Из королевства, форпостом которого и служила крепость, не было никаких известий. Конан погиб – по крайней мере, так следовало из торжествующих воплей нападавших. Лишь прочные стены да беспримерное мужество обороняющихся позволяли им сдерживать напор врага, но все понимали, что это не может длиться вечно. Западная стена уже превратилась в груду обломков, на которых защитники города сходились врукопашную с захватчиками. Внешние стены наклонились и потрескались от взрывов подведенных под них мин, а башни кренились и шатались, словно пьяные.

Атакующие готовились вновь идти на приступ. Затрубили олифанты[5], и на равнине выстроились шеренги закованных в сталь воинов. Штурмовые башни, обтянутые сырыми шкурами, дрогнули и с грохотом покатились вперед. Горожане Шамара увидели боевые знамена Котха и Офира, развевавшиеся бок о бок в самом центре, и разглядели среди сверкающих рыцарских доспехов стройную фигуру Амальруса в позолоченных латах и приземистый, квадратный силуэт Страбонуса в вороненой броне. Между ними неспешно двигалось существо, при виде которого побледнели от страха даже отчаянные храбрецы – худощавая хищная фигура в развевающейся мантии. Копейщики дружно шагнули вперед и поплыли по земле, подобно реке из расплавленной стали; рыцари пустили коней галопом, приподняв копья с развевающимися остроконечными флажками. Воины на стенах глубоко вздохнули, вверили свои души Митре и поудобнее перехватили рукояти иззубренного и забрызганного кровью оружия.

И вдруг безо всякого предупреждения вдали запел горн. Слитный рокот наступающей армии заглушил топот копыт. К северу от равнины, по которой к крепости накатывалась стальная река, протянулась гряда невысоких холмов, постепенно повышающихся к северу и западу, словно ступени гигантской лестницы. И теперь вниз с этих холмов, подобно пенным валам приближающегося шторма, мчались спаги, посланные убивать и грабить. Спаги низко пригибались в седлах и изо всех сил пришпоривали своих скакунов, а позади них на солнце сверкали стальные шеренги. Они выходили из проходов между холмами, представая во всей своей грозной красе, – всадники в доспехах, над которыми гордо реял королевский стяг Аквилонии со вставшим на задние лапы львом.

От восторженного крика замерших на стенах и башнях защитников города содрогнулись небеса. В исступленном восторге воины заколотили лезвиями своих иззубренных мечей о посеченные щиты, и горожане в едином порыве – нищие в обносках и богатые купцы, шлюхи в красных платьях и знатные дамы в шелках и атласе – преклонили колени и вознесли благодарственную молитву Митре, а по лицам их заструились слезы радости.

Страбонус принялся лихорадочно выкрикивать распоряжения, дабы развернуть тяжеловесные ряды навстречу новой и неожиданной угрозе, а Арбанус проворчал:

– Мы все равно превосходим их числом, если только они не оставили в холмах резерв. Люди на штурмовых башнях смогут воспрепятствовать любой вылазке осажденных. А это пуатанцы – мы могли бы и сами догадаться, что честь не позволит Тросеро уйти просто так.

Рядом завопил Амальрус, не веря своим глазам:

– Я вижу Тросеро и его капитана Просперо – но кто едет между ними?

– Да хранит нас Иштар! – пронзительно вскрикнул Страбонус, бледнея на глазах. – Это король Конан!

– Вы оба спятили! – завизжал Тсота, вздрагивая всем телом. – Конан уже давно покоится в брюхе Саты!

Он оборвал себя на полуслове, пристально вглядываясь в чужую армию, которая неотвратимо, ряд за рядом, выплескивалась на равнину. Он не мог не узнать гигантскую фигуру в вороненых, украшенных золотой чеканкой доспехах на огромном черном жеребце, едущую под тяжелыми складками большого шелкового знамени. Злобный кошачий визг сорвался с губ Тсоты, забрызгав пеной его бороду. Впервые в жизни Страбонус увидел чародея в таком бешенстве, и зрелище это очень ему не понравилось.

– Я чую колдовство! – завопил Тсота, вцепившись обеими руками себе в бороду. – Как он мог сбежать и добраться до своего королевства, чтобы так быстро собрать армию и вернуться сюда? Это работа Пелиаса, будь он проклят! Здесь чувствуется его рука! Горе мне, что я не убил его, когда он был в моей власти!

Оба короля, выпучив глаза, уставились на колдуна, заслышав имя человека, который, по их мнению, вот уже десять лет как был мертв, и паника, исходящая от лидеров, охватила всю армию. Уже все воины узнали всадника на огромном черном жеребце. Тсота ощутил исходящий от его людей суеверный страх, и бешенство исказило черты лица колдуна, превратив его в дьявольскую маску.

– Вперед! – завопил он, размахивая руками, как сумасшедший. – Нас больше, и мы по-прежнему сильнее! Вперед, и раздавим этих собак! Еще сегодня вечером мы будем праздновать на развалинах Шамара! Сет, – он воздел руки к небесам, обращаясь к богу-змею, чем привел в содрогание даже Страбонуса, – даруй нам победу, и, клянусь, я принесу тебе в жертву пятьсот девственниц Шамара, которые будут извиваться и молить о пощаде, захлебываясь собственной кровью!

Тем временем войско Конана уже полностью вышло на равнину и теперь разворачивалось в боевой порядок. За рыцарями последовала еще одна армия, нерегулярная, на быстрых и выносливых маленьких пони. Их наездники спешились и образовали строй – крепкие и невозмутимые боссонийские лучники и опытные копейщики из Гундерланда, из-под стальных касок которых выбивались золотистые и рыжие кудри.

Это была разношерстная армия, собранная Конаном в суматошные часы после его возвращения в свою столицу. Он отогнал разъяренную толпу, не дав ей разорвать пеллийских солдат, охранявших внешние стены Тамара, и тем произвел на них неизгладимое впечатление, после чего уговорил их перейти к нему на службу. Затем он отправил гонца на легконогой лошади вслед Тросеро с наказом вернуться. Собрав таким образом костяк своей армии, он спешным маршем выступил на юг, рассылая во все стороны разъезды, чтобы привлечь как можно больше добровольцев и коней. Лорды Тамара и окрестностей влились в его войско, и он набирал рекрутов во всех деревнях и замках, попадавшихся ему на пути. Тем не менее его армия выглядела жалко по сравнению с силами захватчиков, хотя и обладала крепостью закаленной стали.

За ним шли девятнадцать сотен тяжеловооруженных всадников, основную часть которых составляли пуатанские рыцари. Остатки наемников и профессиональных солдат в дружинах лордов образовали его пехоту – пять тысяч лучников и четыре тысячи копейщиков. И сейчас эта армия двигалась в строгом порядке: первыми шли лучники, за ними – копейщики, и последними шагом ехали рыцари.

Напротив них, на равнине, Арбанус выстраивал свои войска, и союзная армия двинулась вперед, похожая на сверкающий океан стали. Те, кто наблюдал за происходящим со стен города, содрогнулись от ужаса при виде огромной армии, численно намного превосходившей их спасителей. Впереди маршировали шемитские лучники, затем шли котхийские копейщики, за которыми следовали закованные в латы рыцари Страбонуса и Амальруса. Намерения Арбануса были очевидны – смять своими пешими солдатами пехотинцев Конана, открыв тем самым путь для разящей атаки тяжеловооруженной конницы.

Шемиты открыли огонь с расстояния в пятьсот ярдов, и туча их стрел взметнулась в воздух, закрыв собой солнце. Западные лучники, закаленные многовековыми безжалостными войнами с язычниками-пиктами, не дрогнули и упрямо продвигались вперед, смыкая ряды на месте павших товарищей. Они многократно уступали числом врагу, и шемитские луки били намного дальше, но в точности стрельбы боссонийцы не уступали противнику, а превосходство последнего в обращении с луком сводилось на нет благодаря твердости духа боссонийцев и их доспехам лучшего качества. Оказавшись на расстоянии прицельной стрельбы, они спустили тетивы, и первые ряды шемитов были выкошены начисто. Воины с иссиня-черными бородами в своих легких кольчугах не могли выдерживать убийственный огонь в упор так, как это делал их противник в тяжелых доспехах. Ряды их смешались, они побросали луки и побежали, внося смятение в боевые порядки следовавших за ними котхийских копейщиков.

Без поддержки лучников эти тяжеловооруженные пехотинцы сотнями гибли от стрел боссонийцев, и, спеша сомкнуть ряды, они пропустили атаку копейщиков. В рукопашном бою неукротимым гундерландцам не было равных. Их родина, самая северная провинция Аквилонии, находилась всего в одном дне пути верхом от границ Киммерии, если двигаться напрямик через пустоши Боссонии. Они были рождены для битв и закалены в войнах, в их жилах текла истинная кровь наследников Хайбории. Котхийские копейщики, ошеломленные тяжелыми потерями, понесенными от вражеских стрел, были смяты и обращены в беспорядочное бегство.

Страбонус взревел от ярости, увидев, что его пехота рассеяна, и отдал приказ к общему наступлению. Арбанус возразил, указав королю на то, что боссонийские лучники перестроились, имея позади аквилонских рыцарей, которые неподвижно сидели на своих конях во время рукопашной схватки. Генерал посоветовал отступить, чтобы выманить рыцарей Запада из-под прикрытия лучников, но Страбонус, охваченный бешенством, не пожелал его слушать. Посмотрев на долгий сверкающий строй своих рыцарей, он метнул презрительный взгляд на горстку закованных в доспехи чужих всадников, противостоявших ему, и приказал Арбанусу играть сигнал общей атаки.

Генерал вверил свою душу Иштар и затрубил в золотой рог. Земля задрожала под копытами коней, лес копий опустился, и огромная армия покатилась по равнине, как волна, набирая силу для удара. Наблюдатели на стенах и башнях Шамара едва не ослепли от блеска золота и стали.

Конные эскадроны врезались в разрозненные ряды копейщиков, стаптывая и своих, и чужих, и налетели прямо на тучу стрел, выпущенных боссонийцами. Первые ряды блестящих конников разлетелись в разные стороны, словно гонимые ветром осенние листья, но рыцари продолжали мчаться по равнине в угрюмом молчании. Казалось, еще сотня шагов, и они сомнут боссонийцев и пройдут сквозь них, как нож сквозь масло; но, будучи существами из плоти и крови, они все же дрогнули под обрушившимся на них смертоносным ливнем. Плечом к плечу, широко расставив ноги, лучники замерли на месте, единым слитным движением вскидывая луки и натягивая тетиву с короткими глубокими вскриками.

Весь первый ряд рыцарей полег под огнем лучников, образовав непроходимый завал из утыканных стрелами тел людей и коней, на который на полном скаку налетали их товарищи и не могли его преодолеть. Арбанус пал в числе первых, получив стрелу в горло. Череп его разлетелся вдребезги под копытами его умирающего боевого жеребца, и потерявших строй всадников охватила паника. Страбонус выкрикивал одни приказы, Амальрус – другие, но над полем боя господствовал страх, который одним своим видом внушал врагам Конан.

И пока сверкающие доспехами рыцари сбивались в неуправляемое стадо, прозвучали горны армии Конана и в бреши в рядах лучников устремились тяжеловооруженные аквилонские рыцари. Удар их был страшен.

Обе конные лавы столкнулись с грохотом и лязгом, от которого содрогнулась земля и зашатались башни Шамара. Дезорганизованные эскадроны захватчиков не выдержали таранного удара стального клина, ощетинившегося копьями, который пронзил их насквозь, словно молния. Длинные копья атакующих разметали их ряды, и в самое сердце армии завоевателей ворвались рыцари Пуатани, размахивая свои страшными двуручными мечами.

Лязг и звон стали стоял такой, словно по наковальням били одновременно тысячи молотов. Зрители на стенах оглохли от грохота и, вцепившись руками в края зубцов и бойниц, смотрели, как перед ними вихрится стальной водоворот, в котором над мелькающими мечами взметывались султаны и плюмажи и тонули упавшие штандарты.

Вот рухнул с седла Амальрус. Просперо страшным ударом едва не отделил ему руку от тела, и король погиб под копытами коней. Огромная армия захватчиков поглотила девятнадцать сотен рыцарей Конана, но рыцари Котха и Офира тщетно пытались раздробить этот стальной клин, все глубже и глубже погружавшийся в разрозненный строй врага. Все их усилия оказались напрасными, и они дрогнули.

Тем временем лучники и копейщики, рассеяв котхийских пехотинцев, которые в панике покидали поле боя, с двух сторон обрушились на врага. Они выпускали стрелы уже в упор, проскальзывали под брюхом чужих коней, разрезая ножами подпруги и протыкая их ножами, и снизу вверх кололи всадников своими длинными пиками.

Во главе стального клина двигался Конан. Он ревел, как раненый слон, и его огромный меч выписывал сверкающие восьмерки в воздухе, разрубая и сминая стальные шлемы с забралами и нагрудники. Он неудержимо ломился вперед, сея вокруг себя смерть, и рыцари Котха смыкались за ним, отрезая его от товарищей по оружию. Но Конан, быстрый как молния, не давал им приблизиться к себе, убивая их одного за другим, пока не оказался лицом к лицу со Страбонусом, который, позеленев от гнева и страха, наблюдал за битвой в окружении своих дворцовых гвардейцев. В сражении наступил решающий момент, поскольку Страбонус, по-прежнему обладая численным преимуществом, все еще мог склонить чашу весов на свою сторону и вырвать победу.

Но он лишь закричал, увидев своего заклятого врага на расстоянии вытянутой руки, и слепо взмахнул боевым топором. Лезвие лязгнуло о шлем Конана, высекая искры, и киммериец покачнулся в седле, но нанес ответный удар. Пятифутовое лезвие раскроило каску и череп Страбонуса, жеребец короля заржал и встал на дыбы, сбрасывая с седла обмякший и нелепо расставивший руки труп своего хозяина. Захватчики горестно взвыли, дрогнули и подались назад. Тросеро со своей дружиной, отчаянно рубя всех, кто подворачивался ему под руку, все-таки прорвался к Конану, и большое знамя Котха покорно склонилось перед ними. А потом в тылу ошеломленных и растерянных захватчиков раздался громкий лязг оружия и вспыхнуло пламя большого пожара. Это защитники Шамара решились на отчаянную вылазку, перебили воинов, осаждавших ворота, и, как стая волков, промчались по лагерю осаждающих, убивая всех, кто попадался им на пути, поджигая шатры и уничтожая осадные машины. Это стало последней каплей. Блистательная армия рассеялась по равнине и обратилась в бегство, а разъяренные победители преследовали и убивали захватчиков без пощады.

В поисках спасения беглецы устремились к реке, но моряки флотилии, на которых вновь обрушились камни и стрелы воспрянувших духом горожан, обрубили якорные цепи и отплыли к южному берегу, бросив недавних товарищей на произвол судьбы. Многие из них сумели-таки добраться до берега, прыгая с лодки на лодку, из тех, что составляли плавучий мост, пока защитники Шамара не оттолкнули их от берега в середину потока. И тогда сражение превратилось в бойню.

Загнанные в речные воды, где тяжелые доспехи тянули их на дно, или безжалостно уничтожаемые в рубке на берегу, захватчики гибли тысячами. Они никому не давали пощады, и с ними обошлись беспощадно.

От подножия гряды холмов до самых берегов Тибора долина была завалена трупами, а река, воды которой покраснели от крови, уносила вдаль погибших. Из девятнадцати сотен рыцарей, выступивших с Конаном в поход на юг, уцелело, чтобы похвастаться своими шрамами, едва ли пятьсот человек, а потери среди лучников и копейщиков были ужасающими. Но огромная и блистательная армия Страбонуса и Амальруса была вырублена под корень и прекратила существование, причем спасшихся и бежавших оказалось намного меньше, чем павших.

Пока у реки продолжалась бойня, финальный акт жестокой драмы разыгрывался на другом берегу. Среди тех, кто сумел переправиться на луг по плавучему мосту до того, как он был разрушен, оказался и Тсота, промчавшийся как ветер на внушающем суеверный ужас поджаром жеребце, за которым не мог угнаться ни один обычный конь. Безжалостно сбивая с ног и друзей и врагов, он добрался до южного берега, и беглый взгляд, брошенный им через плечо, показал, что за ним гонится мрачный всадник на огромном черном скакуне. Канаты уже были перерублены, и лодки начали расцепляться, расходясь в стороны, но Конан и не подумал остановиться, бесстрашно заставляя своего коня перепрыгивать с одной палубы на другую, словно человек, перебирающийся по льдинам. Тсота прошипел злобное проклятие, но черный жеребец совершил последний прыжок и, заржав от напряжения, выскочил на южный берег. Колдун повернул своего коня и пустил его вскачь по лугу, удаляясь от реки, а вслед за ним помчался король, пришпоривая своего скакуна и размахивая тяжелым мечом, с которого срывались на траву ярко-алые капли.

Они скакали, преследуемый и преследователь, и черный жеребец никак не мог сократить разделявшее их расстояние, хотя и выкладывался из последних сил. Они мчались прямо в заходящее солнце, сквозь пелену смутных и призрачных теней, пока шум бойни окончательно не стих вдали. И тогда в небе появилась черная точка, которая по мере приближения превратилась в гигантского орла. Спикировав на них с небес, он нацелился прямо в голову коня Тсоты, который заржал и встал на дыбы, сбросив своего всадника на землю.

Колдун вскочил на ноги и повернулся лицом к своему преследователю. Глаза его были похожи на зрачки обезумевшей змеи, а лицо превратилось в оскаленную морду дикого зверя. В каждой руке он держал сгустки сверкающего огня, и Конан понял, что это – смерть.

Король спешился и подошел к своему врагу. Доспехи его грозно лязгали при каждом шаге, а с меча по-прежнему капала кровь.

– Вот мы и встретились снова, колдун! – яростно выкрикнул он.

– Прочь! – завизжал Тсота, уподобившись бешеному шакалу. – Я сожгу мясо на твоих костях! Ты не сможешь пленить меня, даже если разрубишь на куски – моя плоть и кости вновь воссоединятся, и тогда тебя ждет смерть! Я чую здесь руку Пелиаса, но я бросаю вызов вам обоим! Я – Тсота, сын…

Конан шагнул вперед, настороженно прищурившись, и взмахнул мечом. Тсота отвел правую руку, а потом резко послал ее вперед, и король быстро пригнулся. Что-то просвистело у него над шлемом и гулко взорвалось за спиной, обжигая землю адским пламенем. Прежде чем Тсота успел метнуть в него огненный шар, который держал в левой руке, меч Конана перерубил его тощую шею. Голова колдуна слетела с плеч в фонтане крови, и фигура в развевающейся мантии неловко покачнулась и осела на траву, словно пьяная. Но безумные глаза продолжали испепелять Конана дьявольским огнем, губы зловеще дернулись, а руки заскребли по земле, словно пытаясь отыскать отрубленную голову. И вдруг в шелесте крыльев что-то огромное упало с неба – это оказался орел, напавший на коня Тсоты. Он схватил могучими когтями окровавленную голову и взмыл в небо, а Конан оцепенело замер на месте, потому что из клюва птицы раздался рокочущий человеческий смех, в котором нельзя было не узнать голос чародея Пелиаса.

А затем случилось нечто страшное. Обезглавленная фигура поднялась с земли и, шатаясь из стороны в сторону, побежала на негнущихся ногах за птицей, которая уже превратилась в далекую точку и растаяла в сумрачном небе. Конан стоял, словно статуя, и смотрел вслед быстро удаляющейся фигуре, пока ее не поглотили лиловые вечерние сумерки, уже запятнавшие яркую зелень луговой травы.

– Клянусь Кромом! – Его могучие плечи непроизвольно передернулись. – Чума и мор на эту колдовскую вражду! Пелиас по-доброму обошелся со мной, но я ничуть не пожалею, если мы с ним никогда более не встретимся. Дайте мне честный меч и честного врага, в плоть которого я мог бы его погрузить. Проклятье! Чего бы я только не отдал сейчас за кувшин вина!

Башня Слона

1

Факелы угрюмо и мрачно освещали бурное гулянье на Болоте, где воры Востока устроили ночной карнавал. Здесь, на Болоте, они могли бражничать и веселиться, как им заблагорассудится, потому что честные люди десятой дорогой обходили эти кварталы, а стражники, которым щедро платили полновесным золотом, старались не вмешиваться в их забавы. По кривым немощеным улочкам, усеянным кучами отбросов и зловонными лужами, покачиваясь, бродили пьяные гуляки. В глубоких подворотнях сверкала сталь – там волки охотились на волков, а из темноты доносился пронзительный визгливый смех распутных женщин и звуки ударов. Из разбитых окон и распахнутых настежь дверей сочился багровый свет факелов, а запахи дешевого вина и немытых тел, звон кружек, стук кулаков по столам и обрывки непристойных песен, доносящиеся оттуда, ударяли в лицо, сбивая с ног.

В одном из таких притонов веселье достигло такого накала, что от него содрогался закопченный потолок. Здесь собралось самое последнее отребье – ловкие карманники, коварные похитители детей, кичливые бандиты и головорезы со своими подругами и женщины с пронзительными и скрипучими голосами в безвкусных и аляповатых нарядах. Преобладали местные жулики и негодяи – смуглые темноглазые заморийцы с кинжалами на поясах и вероломством в сердце. Впрочем, их компанию разбавляли волки из других стран и народов. Сидел здесь и изменник из Гипербореи, неразговорчивый опасный гигант с огромным мечом на перевязи – потому что сталь на Болоте носили открыто. Был тут и шемитский фальшивомонетчик с орлиным носом и завитой иссиня-черной бородой. На коленях рыжеволосого гундерландца – явного наемника, дезертира из какой-то разгромленной армии – сидела нахальная девица из Бритунии, а жирный огромный негодяй, чьи непристойные шуточки вызывали приступы громового хохота у сотрапезников, был профессиональным вымогателем из отдаленного Котха, вознамерившимся обучить искусству похищения женщин заморийцев, которые от рождения разбирались в этом ремесле намного лучше него.

Мужчина оборвал себя на самом интересном месте – он только что смачно расписывал прелести предполагаемой жертвы – и сунул нос в огромную кружку с элем. Затем, слизывая пену с толстых губ, он продолжал:

– Клянусь Белом, богом всех воров, я покажу им, как надо воровать девчонок; я домчу ее до границы с Заморой еще до рассвета, а там ее уже будет поджидать караван. Триста монет серебром – вот сколько мне пообещал конт[6] из Офира за холеную и гладкую бритунку из высшего света. Я несколько недель скитался по приграничным городам, прикидываясь нищим, прежде чем нашел ту, что мне нужна. А уж красива, чертовка, пальчики оближешь!

И он слюняво причмокнул, выражая тем самым свое неподдельное восхищение.

– Я знаю лордов в Шеме, которые отдали бы за нее тайну Башни Слона, – заявил он, возвращаясь к своему элю.

Прикосновение к рукаву его туники заставило вымогателя повернуть голову и нахмуриться, выражая недовольство тем, что его прервали. Он увидел перед собой высокого и крепко сбитого молодого человека, выглядевшего здесь столь же неуместно, как серый волк выглядит в стае помойных крыс. Дешевая туника не скрывала атлетической фигуры, литых широких плеч, массивной выпуклой груди, тонкой талии и бугрящихся канатов мускулов на руках. Тело его покрывал ровный коричневый загар, а на лице выделялись яркие синие глаза; на широкий лоб падала прядь непокорных черных волос. На поясе у него висел меч в потертых кожаных ножнах.

Котхиец непроизвольно отпрянул. Молодой человек не принадлежал ни к одной из известных ему народностей.

– Ты упомянул о Башне Слона, – сказал незнакомец. По-заморийски он говорил со странным и непривычным акцентом. – Я много слышал об этой башне. В чем заключается ее тайна?

В поведении молодого человека не было ничего угрожающего, к тому же храбрость котхианца подогревал эль и явное, пусть и молчаливое, одобрение слушателей. Он сразу же раздулся от осознания собственной важности.

– Тайна Башни Слона? – воскликнул он. – Ну как же, любому дураку известно, что там живет жрец по имени Яра и что у него есть огромный драгоценный камень, который люди прозвали Сердцем Слона, в котором и заключена тайна его магии.

Молодой варвар помолчал, переваривая услышанное.

– Я видел эту башню, – сообщил он немного погодя. – Она стоит в большом саду над городом, окруженная высокими стенами. И я не заметил там стражников. Взобраться на стены совсем несложно. Почему же никто до сих пор не украл драгоценный камень?

Котхиец с открытым ртом уставился на простака, а потом разразился оскорбительным смехом, к которому присоединились и остальные.

– Нет, вы только послушайте его! – надрывался жирный здоровяк. – Он хочет украсть камень Яры! Слушай, приятель, – сказал он, с напыщенным видом поворачиваясь к молодому человеку, – ты, наверное, откуда-то с севера, из варварских земель…

– Я родился в Киммерии, – недружелюбно ответил незнакомец.

Смысл ответа ускользнул от внимания котхийца; будучи родом из королевства, лежавшего далеко к югу отсюда, на границе с Шемом, он лишь краем уха слышал о северянах.

– Тогда слушай и запоминай, парень, – важно заявил котхиец и ткнул своей кружкой в обескураженного юношу. – Знай, что в Заморе и в особенности в этом городе промышляет больше бесстрашных воров, чем во всем мире, даже в Котхе. И если бы смертный мог украсть самоцвет, будь уверен, это бы уже сделали давным-давно. Ты говоришь о том, чтобы перелезть через стены, но поверь мне, что, перебравшись через них, ты тут же пожелаешь вернуться обратно. Ночью в саду нет стражей – то есть, человеческих стражей. Но в караульном помещении, в нижней части башни, дежурят вооруженные люди, так что даже если тебе удастся пройти тех, кто охраняет сад по ночам, все равно остаются еще и солдаты, потому что драгоценный камень хранится где-то на верхних этажах.

– Но если человек в состоянии пройти сад, – возразил киммериец, – почему он не может добраться до камня прямо сверху и, таким образом, избежать внимания солдат?

И вновь котхиец уставился на него с раскрытым от изумления ртом.

– Нет, вы только послушайте его! – весело воскликнул он. – Этот варвар, должно быть, считает себя орлом, способным взлететь к украшенному драгоценными камнями зубчатому венцу башни, до которого от земли всего-навсего каких-нибудь сто пятьдесят футов, а круглые стены гладкие, как полированное стекло!

Киммериец окинул окружающих свирепым взглядом, явно раздосадованный издевательским смехом, который вызвало его последнее замечание. Он не видел в нем ничего особенно смешного и был еще слишком мало знаком с обычаями цивилизованного мира, чтобы улавливать нюансы проявленной неучтивости. Воспитанные люди обычно более склонны к хамству, нежели дикари, ибо знают, что могут проявить невежливость, не рискуя жизнью, – как правило. Он был зол и расстроен, и, вне всякого сомнения, предпочел бы прекратить дальнейшие расспросы, если бы котхиец не решил еще сильнее уязвить его.

– Ну, давай, давай! – крикнул он. – Расскажи этим беднягам, которые были ворами уже тогда, когда ты еще пешком под стол ходил, как бы ты украл драгоценный камень!

– Способ есть всегда, если желание подкрепить мужеством, – коротко ответил вконец обозленный киммериец.

Котхиец счел слова личным оскорблением. Лицо его побагровело от гнева.

– Что? – взревел он. – Ты смеешь учить нас, как нам заниматься своим делом, и при этом обвиняешь в трусости? Пошел вон отсюда, убирайся с глаз моих! – И он грубо оттолкнул киммерийца.

– Ты что же, сначала смеешься надо мной, а теперь еще и руки распускаешь? – заскрежетал зубами варвар, в котором взыграла ярость.

Он ответил толчком на толчок, отвесив котхийцу открытой ладонью такую оплеуху, что тот повалился спиной на грубо сколоченный стол. Эль выплеснулся через край кружки, и котхиец яростно взревел, хватаясь за меч.

– Ах ты, проклятый язычник! – рявкнул он. – За это я вырву тебе сердце!

Блеснула сталь, и толпа проворно подалась в стороны, освобождая место. При этом кто-то опрокинул единственную свечу, и комната погрузилась в темноту, в которой царили грохот перевернутых скамеек, топот бегущих ног, крики и проклятия людей, натыкающихся друг на друга, и громкий крик боли, на мгновение заглушивший остальные звуки. К тому моменту, когда свечу зажгли вновь, бóльшая часть гостей уже покинула притон через двери и выбитые окна, а остальные благополучно попрятались под стойкой, за бочками с пивом и перевернутыми столами. Варвар исчез; в центре комнаты было пусто, если не считать трупа котхийца с перерезанным горлом. Киммериец, повинуясь безошибочному инстинкту дикаря, убил своего обидчика, пользуясь темнотой и суматохой.

2

Мрачные огни и пьяные крики остались далеко позади. Киммериец выбросил свою безнадежно порванную тунику, оставшись голым, если не считать набедренной повязки и сандалий с высокой шнуровкой. Он двигался с грацией огромного тигра, и под загорелой кожей перекатывались бугры мускулов.

Сейчас он вошел в часть города, занятую храмами. Они тускло светились в темноте по обе стороны от него – беломраморные колонны, золотые купола и серебристые арки, усыпальницы мириад чужих богов Заморы. Но киммериец не забивал ими голову; он знал, что религия Заморы, как и всех цивилизованных народов, чья история исчисляется тысячелетиями, очень сложна и заковыриста, и ее изначальная суть давно уже потерялась в путанице ритуалов и обрядов. Он провел долгие часы, внимательно прислушиваясь к беседам философов, аргументам теософов и учителей, и едва не рехнулся. Впрочем, нет, одно твердое убеждение он все-таки вынес – все они были тронутыми.

Сам он верил в простых и понятных богов; их вождем был Кром, который жил на вершине огромной горы, откуда и повелевал всеми смертными, посылая им испытания и смерть. Взывать к Крому было бесполезно, поскольку он славился своей жестокостью, мрачностью и ненавистью к слабакам. Но в момент рождения мужчины он давал ему мужество, волю и способность убивать своих врагов, а большего, по мнению Конана, требовать от бога не стоило.

Его обутые в сандалии ноги бесшумно ступали по слабо светящимся плитам мостовой. Навстречу ему не попалось ни одного стражника, потому что даже воры Болота избегали храмов, в которых, как всем было известно, незваных гостей частенько подкарауливала смерть. Впереди на фоне неба мрачно высилась Башня Слона. Конан подивился про себя столь необычному названию. Кажется, никто не знал, откуда оно взялось. Сам он никогда не видел слонов, хотя и смутно представлял себе этих огромных животных с хвостами спереди и сзади. Эту байку поведал ему один бродяга-шемит, клятвенно уверяя, что собственными глазами видел тысячи подобных зверей в Гиркании, но всем известно, что шемиты – первостатейные выдумщики и лгуны. Во всяком случае, в Заморе слонов не водилось.

На фоне звездного неба тускло отсвечивал силуэт гигантской башни. На солнце она блестела так ярко, что на нее было больно смотреть, и поговаривали, что она сделана из чистого серебра. Она была круглой, безупречной правильной формы, высотой в сто пятьдесят футов, и ее венец блестел в свете звезд инкрустацией из драгоценных камней. Башня возвышалась среди раскачивающихся крон экзотических деревьев в саду, высоко поднятом над уровнем города. Сад окружала мощная стена, за которой земля постепенно понижалась, упираясь еще в одну стену. Там не светилось ни одного огонька; окна в башне, кажется, тоже отсутствовали – по крайней мере, над уровнем внутренней стены их видно не было. И лишь в вышине над головой морозным светом поблескивали драгоценные камни.

У наружной, более низкой стены густо рос кустарник. Киммериец подполз ближе и замер перед преградой, внимательно разглядывая ее. Если подпрыгнуть, он сумеет ухватиться руками за ее край. А уж там даже ребенок сможет взобраться наверх и спрыгнуть на другую сторону. Конан не сомневался в том, что с легкостью сумеет преодолеть и вторую, внутреннюю стену. Но он колебался, не зная, какие опасности подстерегают его там. Здешние люди представлялись ему странными и даже загадочными; они были непохожи на него – они не были с ним даже одной крови, как, например, живущие на далеком Западе бритунцы, немедийцы, котхийцы и аквилоняне, загадки цивилизаций которых в прошлом приводили его в священный трепет. Народ Заморы был очень древним и, насколько он мог судить, очень злонамеренным.

Он подумал о Яре, верховном жреце, который насылал погибель из своей башни, и по коже киммерийца пробежали мурашки, когда он вспомнил байку, рассказанную ему пьяным придворным пажом. Однажды Яра рассмеялся в лицо разгневанному принцу и поднес к его глазам ярко вспыхнувший злой камень, из которого во все стороны ударили нечестивые лучи. Они окутали принца своим сиянием, и тот закричал и в корчах упал на пол, а потом тело его съежилось, став почерневшей кучкой пепла. Та, в свою очередь, превратилась в черного паука, который принялся заполошно метаться по комнате, пока Яра не раздавил его ногой.

Яра редко выходил из своей магической башни и всегда только для того, чтобы творить зло, направленное против отдельного человека или целой нации. Король Заморы боялся колдуна пуще смерти, отчего постоянно пребывал в подпитии, поскольку в трезвом состоянии справиться со своим страхом не мог. Яра был очень стар – поговаривали, что он живет уже несколько столетий и что вообще будет жить вечно из-за магии своего камня, который прозвали Сердцем Слона. Это название казалось Конану таким же странным и нелепым, как и Башня Слона.

Киммериец, погруженный в свои мысли, тем не менее прижался к стене и прислушался. В саду кто-то бродил, и до слуха молодого варвара донеслись размеренные шаги и легкое позвякивание стали. Значит, сад все-таки охраняется. Киммериец ждал, рассчитывая, что стражник должен вернуться, но над загадочными садами повисла звенящая тишина.

В конце концов любопытство победило. Подпрыгнув, он ухватился за край стены и на одной руке подтянулся наверх. Улегшись животом на широкий карниз, он принялся внимательно вглядываться в пространство между двумя стенами. Поблизости ничего не росло, хотя неподалеку от внутренней стены он заметил несколько аккуратно подстриженных кустов. Звездный свет падал на ровный травяной газон, и откуда-то издалека доносилось едва слышное журчание фонтана.

Киммериец осторожно спустился на землю и вытащил из ножен меч, после чего еще раз огляделся по сторонам. Он вдруг понял, что сильно нервничает, стоя на открытом месте, и двинулся на цыпочках вдоль изгиба стены, стараясь держаться в ее тени, пока не поравнялся с замеченными ранее кустами. Пригнувшись, он стремительным броском достиг их и едва не споткнулся о тело, лежавшее под ними.

Быстро взглянув направо и налево, он понял, что врагов поблизости нет, и нагнулся, что приглядеться к трупу повнимательнее. Острое зрение даже в тусклом свете звезд позволило ему разглядеть крепко сбитого мужчину в украшенных серебряной насечкой доспехах и шлеме с гребнем, какие носили королевские гвардейцы Заморы. Рядом с ним лежали щит и копье, и Конану хватило одного взгляда, чтобы понять: воин был задушен. Варвар с тревогой огляделся по сторонам. Он понял, что мужчина – наверняка тот самый страж, чьи шаги он слышал из своего укрытия у стены. А ведь с того момента прошло совсем немного времени! Тем не менее кому-то неизвестному его вполне хватило, чтобы разделаться со стражником.

Напряженно вглядываясь в темноту, Конан вдруг заметил слабое движение в кустах, растущих у самой стены. Туда он и двинулся, сжимая в руке обнаженный меч. Молодой варвар производил не больше шума, чем пантера, скользящая в ночи, но тот, кого он выслеживал, все равно услышал его. Киммериец разглядел неясный силуэт, прижавшийся к стене, и с облегчением отметил, что он, по крайней мере, был человеком. В следующее мгновение мужчина развернулся, издал придушенный вскрик – от неожиданности, скорее всего, – и уже изготовился прыгнуть вперед, выставив руки перед собой, но замер на месте, когда тусклый свет звезд отразился от лезвия меча Конана. Несколько напряженных секунд оба молчали, готовые к любому развитию событий.

– Ты не солдат, – прошипел наконец незнакомец. – Ты – такой же вор, как и я.

– И кто же ты? – с подозрением осведомился киммериец.

– Таурус из Немедии.

Киммериец опустил меч.

– Я слышал о тебе. Тебя называют принцем воров.

Ответом ему был негромкий смех. Ростом Таурус не уступал киммерийцу, хотя был намного плотнее и явно тяжелее его. Обладатель внушительного живота, он, тем не менее, двигался с какой-то удивительной легкостью и живостью, которая светилась и в его глазах, что было заметно даже при свете звезд. Он был босиком и держал на плече моток тонкой крепкой веревки, на которой через равные интервалы были завязаны узлы.

– А ты кто? – прошептал он.

– Я Конан из Киммерии, – ответил молодой варвар. – Я пришел, чтобы попытаться украсть драгоценный камень Яры, который люди называют Сердцем Слона.

Конан почувствовал, как огромный живот собеседника затрясся от смеха, впрочем, не обидного или оскорбительного.

– Клянусь Белом, богом воров! – прошипел Таурус. – А я-то думал, что у меня одного достанет мужества отважиться на такую авантюру. Эти заморийцы еще называют себя ворами – ба! Конан, мне по душе твоя храбрость. Я всегда хожу на дело один, но, клянусь Белом, сейчас мы можем провернуть его вдвоем, если ты согласен.

– Значит, и ты охотишься за самоцветом?

– А за чем же еще? Я обдумывал свои планы несколько месяцев, а вот ты, мой друг, похоже, поддался минутному порыву.

– Это ты убил солдата?

– Разумеется. Я перебрался через стену, когда он был на дальней стороне сада. Я спрятался в кустах, но он услышал меня или подумал, что услышал что-то. И когда стражник ринулся на поиски, топоча, как носорог, мне не составило особого труда подкрасться к нему со спины и задушить глупца. Подобно большинству людей, в темноте он был слеп как крот. А хороший вор должен иметь зрение, как у кошки.

– Ты сделал одну ошибку, – сказал Конан.

Глаза Тауруса гневно блеснули.

– Я? Я сделал ошибку? Это невозможно!

– Тебе следовало спрятать труп поглубже в кустах.

– …Сказал новичок признанному мастеру. Стражники сменятся не раньше полуночи. А если кто-нибудь отправится на его поиски прямо сейчас и найдет тело, то сразу же помчится к Яре, торопясь сообщить новости, что даст нам время исчезнуть. А вот если его не найдут, то, напротив, примутся искать с удвоенной энергией и поймают нас, как крыс в мышеловку.

– Ты прав, – вынужден был признать Конан.

– То-то же. А теперь слушай. Мы только зря теряем время на болтовню. Во внутреннем саду охранников нет – то есть, людей-стражников, я имею в виду. Зато там имеются намного более опасные часовые. Именно их присутствие долгое время ставило меня в тупик, но теперь я придумал, как обойти их.

– А как насчет солдат в нижнем помещении башни?

– Старый Яра живет наверху. Именно этим путем мы и пойдем – и вернемся, как я надеюсь. Не спрашивай меня как. Я все продумал. Мы проберемся в башню через верх и задушим старика Яру до того, как он успеет бросить в нас какое-нибудь проклятое заклинание. По крайней мере, попытаемся; шанс превратиться в паука или жабу против возможности стать богатейшим человеком на свете. Хороший вор всегда знает, когда можно рискнуть всем.

– Я готов, – заявил Конан, скидывая с ног сандалии.

– В таком случае, следуй за мной.

Таурус отвернулся, подпрыгнул, ухватился за край стены и влез на нее. Ловкость вора потрясала, учитывая его немаленький вес и размеры; казалось, он просто взлетел наверх, не прилагая к тому никаких усилий. Конан последовал за ним и, растянувшись плашмя на широком карнизе, они заговорили осторожным и негромким шепотом.

– Я не вижу света, – пробормотал Конан. Нижняя часть башни очень походила на ту, что была видна снаружи, – безупречно ровный, сверкающий цилиндр, в котором не было и следа оконного или дверного проема.

– Двери и окна устроены очень хитро, – отозвался Таурус, – но сейчас они закрыты. Солдаты дышат воздухом, который поступает сверху.

Сад был полон теней, и в свете звезд тихонько раскачивались призрачные кусты и невысокие деревья. Шестое чувство подсказывало Конану, что там затаилась смутная и пока еще спящая угроза. Он чувствовал на себе пристальный взгляд чьих-то горящих глаз, а ноздри его уловили едва слышный запах, от которого зашевелились волосы у него на затылке, словно шерсть на загривке у собаки, учуявшей врага.

– Следуй за мной, – прошептал Таурус. – Держись рядом, если тебе дорога жизнь.

Вынув из кошеля на поясе какой-то предмет, напоминающий медную трубочку, немедиец мягко спрыгнул на землю по другую сторону стены. Конан последовал его примеру, держа меч наготове, но Таурус оттолкнул его назад, вплотную к стене, да и сам он не рвался вперед. Он застыл в напряженном ожидании, и взгляд его, как и Конана, устремился к густым зарослям кустарника, погруженным в тень в нескольких ярдах от них. Ветки шевелились, хотя ветер стих. И вдруг в колышущихся тенях вспыхнули два огромных глаза, а в глубине замерцали еще несколько огоньков.

– Львы! – пробормотал Конан.

– Да. Днем их держат в подземных пещерах под башней. Вот почему в саду нет других сторожей.

Конан быстро пересчитал пары глаз.

– Их там пятеро, хотя в глубине могут прятаться еще несколько. Они вот-вот бросятся…

– Помолчи! – прошипел Таурус и отклеился от стены, ступая с величайшей осторожностью, словно по лезвию бритвы, и поднося к губам свою странную трубочку.

Из тени донеслось приглушенное рычание, и горящие глаза стали приближаться. Конану уже показалось, что он различает огромные челюсти и хвосты с кисточками, яростно хлещущие по бокам. В воздухе повисло напряжение, которое ощущалось буквально физически. Киммериец покрепче перехватил меч, в любой миг ожидая нападения и свирепого броска мощных тел. Но тут Таурус сильно дунул в свою трубочку. Из другого ее конца вырвалась длинная струя желтоватой пыли, распустилась невесомым облачком и медленно осела на кустах, скрыв горящие глаза.

Таурус поспешно подбежал к стене. Конан в недоумении уставился на него. Плотное облако полностью скрыло от глаз кусты, и оттуда не доносилось ни звука.

– Что это за пыль? – с беспокойством поинтересовался Конан.

– Смерть! – прошипел в ответ Таурус. – Если вдруг поднимется ветер и понесет ее на нас, нам придется спасаться бегством и перелезать через стену. Но нет, ветер стих окончательно, и она уже рассеивается. Надо подождать, пока она не осядет полностью. Стоит только вдохнуть ее, и смерть наступает мгновенно.

Сейчас в воздухе висели лишь редкие желто-зеленые клочья; вскоре они исчезли, и Таурус жестом предложил напарнику следовать за собой. Они с опаской приблизились к кустам, и Конан ахнул от изумления. В густой тени вытянулись пять светло-коричневых тел, в глазах которых навсегда угас яростный огонь. В воздухе ощущался легкий сладковатый аромат.

– Они умерли, не издав ни звука! – пробормотал киммериец. – Таурус, что это за порошок?

– Он сделан из цветков черного лотоса, что растет в диких и непроходимых джунглях Кхитая, там, где обитают одни только желтолицые жрецы Юн. Эти цветы несут смерть любому, кто вдохнет их аромат.

Конан присел на корточки рядом с бездыханными телами, желая убедиться, что львы и в самом деле не причинят ему вреда, а потом покачал головой. Ему, варвару с севера, магия экзотических земель все еще представлялась загадочной и ужасной.

– А почему ты не можешь таким же образом разделаться с солдатами в башне? – спросил он.

– Потому что больше порошка у меня нет. Даже для того, чтобы заполучить тот, который я только что израсходовал, понадобилось совершить настоящий подвиг, и уже он один прославит мое имя среди воров всего света. Я украл его из каравана, направлявшегося в Стигию. Он лежал в мешочке из золотой парчи в кольцах огромной змеи, которая охраняла его, и при этом я умудрился не потревожить ее. Но, именем Бела, идем! Или ты намерен проговорить всю ночь?

Они проскользнули сквозь кустарник к подножию сверкающей башни, и здесь, приложив палец к губам, Таурус размотал бухту своей свернутой кольцом веревки, к одному концу которой был привязан крепкий стальной крюк. Конан догадался, что он задумал, и не стал задавать вопросов, когда немедиец ухватился за веревку чуть пониже крюка и принялся раскручивать ее над головой, как пращу. Конан тем временем приложил ухо к земле, но ничего не услышал. Очевидно, солдаты внутри не подозревали о присутствии незваных гостей, которые производили не больше шума, чем ночной ветер, перебирающий ветви деревьев. Но варвара не покидало чувство приближающейся опасности; вероятно, в этом повинен был запах львов, все еще висевший в воздухе.

Ровным, слитным движением могучей руки Таурус ловко швырнул веревку. Крюк закувыркался в воздухе и исчез за инкрустированным драгоценными камнями гребнем башни. Похоже, он зацепился за край вполне надежно, поскольку Таурус подергал его сначала осторожно, а потом налег всем телом, но тот не соскользнул, и веревка не оборвалась.

– Попал с первого раза. Нам везет, – прошептал Таурус. – Я…

Звериное чутье Конана заставило его резко обернуться: смерть подкралась к ним совершенно беззвучно. Киммериец еще успел увидеть мелькнувшую в воздухе длинную светло-коричневую тень, на мгновение заслонившую собой звезды, которая устремилась к нему в смертельном прыжке. Ни один цивилизованный человек не смог бы уследить за движением варвара. В свете звезд холодно блеснуло лезвие его широкого меча, и человек и зверь молча покатились по траве.

Невнятно ругаясь себе под нос, Таурус склонился над сцепившимися телами и увидел, как его напарник зашевелился, пытаясь вылезти из-под огромной туши, что придавила его к земле. Пораженному немедийцу хватило одного взгляда, чтобы понять: лев мертв, поскольку выжить с разрубленным надвое черепом зверь просто не мог. Он ухватил льва за задние лапы, и с его помощью Конан спихнул с себя мертвое тело и вылез из-под него, так и не выпустив из рук меча, с лезвия которого капала кровь.

– Ты цел, парень? – изумленно прошептал Таурус, все еще не придя в себя после смертельной схватки, которая длилась какую-то долю секунды.

– Да, клянусь Кромом! – ответил варвар. – Но я как никогда был на волосок от гибели. Почему проклятая кошка не зарычала перед тем, как прыгнуть?

– В этом саду творятся странные вещи, – ответил Таурус. – Львы нападают молча, как и смерть, что подстерегает здесь на каждом шагу. Но идем – ты убил его почти без шума, однако солдаты все равно могли услышать, если они еще не спят или не упились до потери сознания. Лев явно находился в другой части сада и потому избежал смерти от лотоса, но больше зверей здесь не осталось. Придется карабкаться вот по этой веревке и, кажется, не стоит оскорблять киммерийца вопросом, способен ли он на это.

– Если только она выдержит мой вес, – проворчал Конан, вытирая лезвие меча о траву.

– Она выдержит троих таких, как я, – заверил его Таурус. – Она сплетена из волос умерших женщин, которые я собрал в глухую полночь из могил, а потом вымачивал в вине из ядовитого анчара, чтобы придать необходимую прочность. Я полезу первым, а ты постарайся не отстать.

Немедиец ухватился за веревку и полез вверх, помогая себе ногами; он двигался легко, как кошка, и собственный вес, похоже, ничуть не мешал ему. Киммериец последовал за ним. Веревка раскачивалась и крутилась вокруг своей оси, что, впрочем, не замедляло подъем: обоим приходилось лазить в намного более трудных условиях. Украшенный драгоценными камнями карниз светился высоко над их головами, перпендикулярно выдаваясь из стены, так что веревка свисала примерно в футе от боковой стороны башни, что изрядно облегчало подъем.

Они молча лезли все выше и выше, и огни города постепенно терялись внизу, а свет звезд мерк, заглушаемый сиянием самоцветов на карнизе. Вот Таурус протянул руку и ухватился за него, подтянулся и перевалился через край. Конан на мгновение замер на карнизе, зачарованный блеском драгоценных камней – бриллиантов, рубинов, изумрудов, сапфиров, бирюзы и лунного камня, густо вплавленных в серебряную окантовку карниза. На расстоянии их разноцветные огни сливались в пульсирующее белое сияние, но сейчас, вблизи, они переливались всеми цветами радуги, завораживая своим фантастическим блеском.

– Да здесь целое состояние, Таурус, – прошептал он, на что немедиец нетерпеливо ответил: – Идем же! Если мы завладеем Сердцем, эти камни и все остальное станет наше.

Конан перелез через сверкающий гребень. Верхняя площадка башни была на несколько футов ниже края карниза. Совершенно плоская, она состояла из какого-то темно-синего материала, щедро сбрызнутого золотом, которое поблескивало в свете звезд, так что вся площадка походила на гигантский сапфир, посыпанный золотой пылью. Напротив того места, где они стояли, находилось нечто вроде надстройки. Она была сделана из того же самого блестящего материала, что и стены башни, и украшена вычурными узорами из драгоценных камней поменьше. Ее единственная дверь казалась отлитой из чистого золота, поверхность ее покрывала резная чешуя, инкрустированная самоцветами, которые сверкали холодным блеском льда.

Конан посмотрел на пульсирующий океан огней внизу и перевел взгляд на Тауруса. Немедиец сматывал веревку. Он показал Конану место, за которое зацепился крюк, – лапа его впилась во внутренний обод карниза прямо под огромным сверкающим самоцветом.

– Удача вновь была с нами, – пробормотал вор. – Под нашим весом камень мог бы выскочить из стены. Ладно, иди за мной. Настоящие опасности ждут нас впереди. Мы забрались в логово змеи и даже не знаем, где она притаилась.

Подобно тиграм, подкрадывающимся к добыче, они осторожно пересекли тускло светящуюся темную площадку и остановились перед золотой дверью. Таурус попробовал открыть ее опытной рукой. Она легко приоткрылась, и напарники заглянули внутрь, готовые к любой неожиданности. Глядя поверх плеча немедийца, Конан увидел сверкающее помещение, стены, потолок и пол которого усеивали большие белые самоцветы, ярко озарявшие его своим блеском и служившие, похоже, единственным источником света. В комнате никого не было.

– Прежде чем мы отрежем себе последний путь к отступлению, – прошипел Таурус, – подойди к карнизу и хорошенько осмотрись. Если увидишь солдат в саду или еще что-нибудь подозрительное, возвращайся немедленно и скажи мне. Я буду ждать тебя в этой комнате.

Конан счел это решение неразумным, и в душу ему закралось смутное подозрение относительно намерений напарника, но он сделал так, как просил его Таурус. Когда он отвернулся, немедиец скользнул в дверь и захлопнул ее за собой. Конан же прополз вдоль всего периметра верхней площадки башни, но так и не заметил ничего подозрительного в слабо колышущемся океане листьев внизу. Он повернулся к двери, и вдруг изнутри комнаты донесся сдавленный крик.

Мгновенно собравшись, киммериец прыгнул вперед – сверкающая дверь распахнулась, и в проеме появился Таурус. Из-за его спины бил яркий холодный свет. Немедиец покачнулся, губы его шевельнулись, но из горла вырвался лишь сухой хрип. Ухватившись за дверную притолоку, чтобы не упасть, он нетвердыми шагами вышел на крышу и рухнул навзничь, держась обеими руками за горло. Дверь за ним захлопнулась.

Конан, пригнувшись, как пантера, затаившаяся в засаде, не успел заметить ничего враждебного в комнате за спиной напарника в тот краткий миг, когда дверь оставалась открытой, – если не считать того, что вполне могло оказаться игрой света: по блестящему полу скользнула какая-то тень. Но вслед за Таурусом на крышу никто не вышел, и Конан склонился над ним.

Немедиец смотрел в небо расширенными остекленевшими глазами, в которых застыло недоумение. Губы его шевелились, в уголках рта выступила пена, а потом он вдруг вытянулся и замер. Ошеломленный Конан понял, что Таурус мертв. И еще он почему-то не сомневался в том, что напарник так и не узнал, что стало причиной его смерти. Конан озадаченно уставился на загадочную золотую дверь. В пустой комнате со сверкающими стенами, отделанными драгоценными камнями, смерть пришла за принцем воров столь же стремительно и загадочно, как и сам он расправился со львами в саду внизу.

Варвар осторожно пробежался пальцами по полуобнаженному телу немедийца, ища раны. Но единственными признаками насилия были следы на спине чуть пониже мощной шеи напарника – три крошечные ранки, которые выглядели так, словно кто-то глубоко вонзил три когтя в плоть, а потом выдернул их. Края этих ранок почернели, и от них исходил едва уловимый запах разложения. «Отравленные дротики? – подумал Конан. – Но они должны были остаться в ранах».

Он с величайшей осторожностью подкрался к золотой двери, распахнул ее и заглянул внутрь. Взору его предстала пустая комната, омытая холодным пульсирующим сиянием множества драгоценных камней. В самом центре потолка он машинально отметил очень необычный узор – черный восьмиугольник, в самой середине которого сверкали алым четыре самоцвета, разительно отличающиеся от остальных белых камней. На другой стороне комнаты виднелась еще одна дверь, очень похожая на ту, в проеме которой он стоял, разве что не украшенная резьбой в виде чешуи. Могла ли смерть прийти оттуда? А потом, поразив свою жертву, удалиться тем же путем?

Закрыв за собой дверь, Конан осторожно шагнул в комнату. Его босые ноги беззвучно ступали по хрустальному полу. В помещении не было ни стульев, ни столов, а всего лишь три или четыре атласные кушетки, расшитые золотом в странной и извилистой, какой-то змеиной манере, и несколько сундуков красного дерева, оправленных в серебро. Одни были заперты на тяжелые висячие золотые замки; другие стояли открытые, с откинутыми резными крышками, являя ошеломленному взору Конана груды небрежно сваленных драгоценных камней. Киммериец негромко выругался себе под нос. Сегодня ночью он уже видел такие богатства, какие и представить себе не мог, а при мысли о том, сколько может стоить камень, который он ищет, у него закружилась голова.

Он дошел уже до центра комнаты, внимательно глядя по сторонам и слегка согнувшись, когда смерть вновь нанесла свой бесшумный удар. Единственным предупреждением стала темная тень, скользнувшая по сверкающему полу, и лишь отчаянный и инстинктивный прыжок в сторону спас ему жизнь. Конан краем глаза успел заметить какое-то черное и лохматое создание с жуткими клыками, с которых капала слюна. Оно пролетело мимо, а потом что-то упало на его левое плечо и обожгло, словно жидким адским огнем. Отпрыгнув назад, он выставил перед собой меч и лишь тогда увидел, как существо приземлилось на пол впереди, развернулось и стремительно бросилось на него – гигантский черный паук, какой может привидеться лишь в кошмарном сне.

Размерами он не уступал взрослому кабану, и восемь суставчатых ног несли его великанское тело с невероятной скоростью. В четырех глазах светился злобный разум, а с клыков стекал яд, несущий смерть, как уже успел убедиться Конан во время первой неудавшейся атаки, когда несколько капель обожгли его, будто огнем. Это был тот самый убийца, что прыгнул из паутины в центре потолка на шею немедийца. Какие же они глупцы, раз не додумались до того, что верхние комнаты будут охраняться столь же тщательно, как и нижние!

Все эти мысли запоздало пронеслись в голове у Конана, но он поспешил отогнать их, потому что паук вновь атаковал его. Варвар высоко подпрыгнул, и тварь промчалась под ним, развернулась и бросилась опять. На этот раз киммериец отскочил в сторону и с кошачьей ловкостью нанес ответный удар. Его меч отсек одну из волосатых лап, но Конан вновь чудом избежал смерти, когда чудовище резко затормозило и едва не задело его смертоносными клыками. Но на этот раз тварь оставила его в покое. Перебирая лапами, она подбежала к стене и вскарабкалась на потолок, где и застыла, пожирая его злобным взглядом горящих глаз. А потом, без предупреждения, вдруг оттолкнулась и прыгнула прямо на киммерийца, оставляя после себя серую и липкую на вид паутинку.

Конан шагнул в сторону, пропуская мимо летящее тело, а потом стремительно нырнул, пригибаясь, чтобы избежать объятий паутины. Он разгадал замысел чудовища и прыгнул к двери, но оно оказалось быстрее, и брошенная поперек дверного проема липкая нитка преградила ему путь к отступлению. Конан не рискнул рубить ее мечом. Он прекрасно понимал, что эта гадость прилипнет к лезвию, и, прежде чем он успеет стряхнуть ее, злобная тварь вонзит ему клыки в спину.

И началась отчаянная игра, в которой ум и быстрота человека противостояли дьявольской ловкости и скорости гигантского паука. Тот больше не кидался по полу в лобовую атаку и не прыгал сверху, стремясь вцепиться Конану в спину. Нет, теперь хитрая тварь бегала по стенам и потолку, рассчитывая опутать его длинными петлями серой паутины, которую ей удавалось метать с поразительной точностью. Эти нитки были толстыми, как веревка, и Конан понимал, что если они опутают его, у него уже не хватит сил разорвать их и монстр нанесет смертельный удар.

Они кружились в дьявольском танце по всей комнате, и мертвое молчание нарушали лишь хриплое дыхание человека, негромкий шорох его босых ног по полу да сухой, словно кастаньеты, стук челюстей твари. Серые нити лежали, перекрещиваясь, на полу, опутывали паутиной узоров стены, тянулись с окованных серебром сундуков на шитые золотом атласные кушетки, свисали полупрозрачными фестонами с украшенного самоцветами потолка. Пока Конану помогали уцелеть точный глазомер и стальные мышцы, хотя липкие петли пролетали в такой близости, что иногда, как наждаком, задевали его обнаженную кожу. Он понимал, что не сможет уворачиваться от них до бесконечности. Ему приходилось помнить не только о паутине, свисавшей с потолка, но и смотреть себе под ноги, чтобы не наступить на липкие нити на полу. Рано или поздно его захлестнет смертельная петля, обернется вокруг тела подобно кольцам питона, и тогда, связанный по рукам и ногам, он станет легкой добычей чудовища.

Паук в который уже раз промчался по полу, оставляя за собой серый след. Конан перепрыгнул через кушетку, уходя в сторону, но тварь молниеносно повернулась, взбежала по стене, и паутина, как живая, взметнулась с пола и захлестнула лодыжку киммерийца. Он упал на руки и отчаянно рванулся, стараясь освободиться, но паутина крепко, как тисками, держала его за ногу. А косматый дьявол уже бежал вниз по стене, спеша довершить начатое. Охваченный безумной яростью, Конан схватил с пола сундук с самоцветами и изо всех сил метнул его в паука. Этого чудовище не ожидало. Тяжелый снаряд угодил в тварь и с тошнотворным хрустом расплющил ее о стену. Во все стороны полетели брызги крови и зеленой жидкости, и раздавленное месиво рухнуло на пол вместе с обломками дерева. Огромное черное тело лежало среди россыпи искрящихся драгоценных камней, покрытые шерстью ноги бессильно подергивались, а красные глаза издыхающей твари тускло светились в груде самоцветов.

Конан окинул комнату свирепым взглядом, но новому чудовищу взяться было неоткуда, и он начал отдирать от себя липкую паутину. Мерзкая субстанция упорно не желала отклеиваться от его лодыжки и рук, но в конце концов ему удалось освободиться. Подняв меч и стараясь не наступить на петли паутины, расстеленные по полу, он подошел ко второй двери. Конан не знал, какие ужасы поджидают его там. Смертельная схватка подстегнула его, кровь шумела в висках, и, зайдя так далеко, он намеревался довести опасную авантюру до конца, каким бы он ни был. Кроме того, шестое чувство подсказывало ему, что среди драгоценностей, небрежно раскатившихся по сверкающему полу комнаты, не было камня, который он искал.

Содрав с двери перекрещивающиеся на ней нити, Конан обнаружил, что она, как и первая, не заперта. Интересно, солдаты внизу по-прежнему не подозревают о его присутствии? Хотя… он находится высоко над ними, и, если в слухах есть хоть капля правды, они привыкли к странным шумам, доносящимся сверху, – зловещим звукам и крикам боли.

Открывая вторую дверь, Конан думал о Яре и потому чувствовал себя не слишком-то уютно. Но он увидел лишь серебряную лестницу, уводящую вниз, залитую неярким сиянием, источник которого он не мог определить. Молодой варвар стал спускаться по ней, крепко сжимая в руке обнаженный меч. Вокруг царила мертвая тишина, и вскоре он подошел к двери из слоновой кости, инкрустированной кроваво-красными камнями. Конан прислушался, но изнутри не доносилось ни звука. Из-под двери выбивались лишь ленивые струйки дыма, неся экзотический запах, который был ему незнаком. Серебряные ступени уходили вниз, теряясь в темноте, и из этого призрачного колодца не долетало ни звука. У киммерийца вдруг возникло странное чувство, будто он совсем один в этой башне, населенной лишь призраками и миражами.

3

Он осторожно нажал на половинку двери из слоновой кости, и та послушно открылась внутрь. Конан замер, стоя на светящемся пороге, напрягшись, как волк, оказавшийся в незнакомом месте, готовый драться или бежать, в зависимости от обстановки. Перед ними была просторная комната с куполообразным позолоченным потолком. Стены были сделаны из зеленого жадеита, пол, частично скрытый толстыми коврами, – из пластинок слоновой кости. Из курильницы на золотой треноге вился дымок с экзотическим запахом, а позади нее на чем-то вроде мраморной скамьи покоился идол. Конана передернуло от отвращения: тело уродца было вполне человеческим, обнаженным, только зеленого цвета, а вот голова могла привидеться только в ночных кошмарах или же в безумном бреду. Слишком большая для тела, она была начисто лишена присущих человеку черт. Конан молча уставился на огромные развесистые уши и длинный хобот, по обе стороны которого торчали клыки с насаженными на кончики золотыми шарами. Глаза идола были закрыты, казалось, что он спит.

Значит, вот почему башня называлась Башней Слона! Потому что эта тварь очень походила на ту, которую описывал ему шемитский бродяга. Перед Конаном стоял бог Яры, и где же еще мог находиться драгоценный камень, как не внутри идола, поскольку именовался Сердцем Слона?

Конан шагнул вперед, не сводя взгляда с неподвижного идола, и вдруг глаза того распахнулись! Киммериец замер на месте. Нет, это был не идол – это было живое существо, и он сам попался в расставленную ловушку!

Тот факт, что он не взорвался безумной яростью, недвусмысленно свидетельствовал об охватившем его ужасе, который буквально парализовал киммерийца. Человек цивилизованный на его месте, скорее всего, принялся бы искать сомнительное утешение в заключении, что он сошел с ума, но Конану и в голову не пришло сомневаться в собственном здравомыслии. Он просто знал, что лицом к лицу столкнулся с демоном Древнего Мира, и теперь мог лишь смотреть и слушать, будучи не в состоянии пошевелиться.

Хобот чудовища поднялся и покачался из стороны в сторону, топазовые глаза незряче смотрели на него, и Конан понял, что монстр слеп. Эта мысль принесла некоторое облегчение, он понял, что вновь владеет собой, и тихонько попятился к двери. Но создание услышало его. Хобот дрогнул и вытянулся к нему, и Конан вновь оцепенел от ужаса, когда чудовище заговорило – странным запинающимся монотонным голосом, не меняющим ни высоты, ни тона. Киммериец понял, что эти губы не предназначались для членораздельной человеческой речи.

– Кто здесь? Или ты пришел подвергнуть меня новым пыткам, Яра? Неужели это никогда не кончится? О, Яг-коша, будет ли конец твоим мучениям?

Из незрячих глаз покатились слезы, и взгляд Конана устремился к конечностям, лежащим на мраморной скамье. Он понял, что чудовище не встанет на ноги, чтобы напасть на него. Ему были хорошо знакомы следы пыток и кандалов, равно как и ожоги пламени от факелов, так что даже его привычная ко всему душа содрогнулась при виде чужих увечий, как если бы они были его собственными. И вдруг отвращение и страх ушли, сменившись искренней и глубокой жалостью. Кем был этот монстр, Конан не знал, но перенесенные им страдания были столь несомненны и ужасающи, что киммерийца охватила печаль, причины которой были неясны ему самому. Он понимал лишь, что стал невольным свидетелем вселенской трагедии, и сжался от стыда, словно взвалив на плечи позор всей своей расы.

– Это не Яра, – сказал он. – Я – всего лишь вор, и я не причиню тебе вреда.

– Подойди ближе, чтобы я мог коснуться тебя, – пробормотало существо, и Конан бесстрашно приблизился, забыв про меч, который по-прежнему не выпускал из рук.

Хобот протянулся к нему и осторожно ощупал его лицо и плечи, совсем так, как это сделал бы слепой человек, и прикосновения эти были легкими, как у ребенка.

– Ты не принадлежишь к расе дьяволов Яры, – вздохнуло существо. – На тебе лежит чистая и незамутненная печать свирепости дальних, окраинных земель. Твой народ известен мне с давних времен, очень-очень давних, когда и назывался он по-другому, и когда другой мир возносил свои украшенные драгоценными камнями башни к звездам. На твоих пальцах кровь.

– Паук в комнате наверху и лев в саду, – пробормотал Конан.

– Но сегодня вечером ты убил и человека, – возразило существо. – А в башне наверху притаилась смерть. Я чувствую ее.

– Да, – негромко ответил Конан. – Там лежит принц воров. Он умер после укуса того хищника.

– Так, но не совсем! – Чужой, нечеловеческий голос превратился в речитатив. – Убийство в таверне и убийство на крыше – я знаю о них, я их чувствую. А третья смерть породит такую магию, о которой не смел мечтать даже Яра, – о, это будет магия избавления, клянусь зелеными богами Яга!

И вновь по щекам изувеченного существа потекли слезы, когда оно принялось раскачиваться взад и вперед, охваченное бурей противоречивых эмоций. Конан в растерянности смотрел на него.

Но вот конвульсии прекратились. Взгляд незрячих глаз обратился на Конана, и хобот поманил его к себе.

– Слушай же, человек, – заговорил чужак. – Я кажусь тебе отвратительным чудовищем, не так ли? Нет, не трудись отвечать, я знаю это. Но если бы я мог тебя видеть, ты показался бы мне таким же странным. Помимо этой земли, существует еще много миров, и жизнь имеет самые разные формы. Я – не бог и не демон, а такая же плоть и кровь, как и ты, хотя материя и несколько отличается, ведь форму можно отлить в любой матрице. Я очень стар, человек из дальних земель. Давным-давно я прибыл на эту планету из моего собственного мира, с зеленой планеты Яг, которая вечно кружит на самой границе этой вселенной. Мы пересекли пространство на могучих крыльях, которые несли нас по космосу быстрее света, потому что мы вступили в бой с королями Яга и проиграли, став изгнанниками. Но вернуться назад мы не могли, потому что на Земле крылья отвалились с наших плеч и исчезли. Здесь мы старались вести уединенный образ жизни. Мы сражались с ужасными формами жизни, бродившими по этой земле, так что вскоре нас стали бояться и мы не погибли в сумрачных джунглях востока, которые избрали своим прибежищем. Мы видели, как люди развились из обезьян и построили сверкающие города Валузии, Камелии, Коммории и их сестер. Мы видели, как пали они под ударами язычников-атлантов, пиктов и лемурийцев. Мы видели, как поднялись океаны и поглотили Атлантиду, Лемурию, острова пиктов и сверкающие города цивилизации. Мы видели, как те, кто выжил после крушения государства пиктов и Атлантиды, строили свои империи каменного века, и видели, как они вновь гибли в кровавых войнах. Мы видели, как пикты вернулись в первобытное состояние, а атланты регрессировали до человекообразных обезьян. Мы видели, как дикари из-за полярного круга всесокрушающими волнами отправлялись на завоевание южных просторов, создавая государства Немедии, Котха, Аквилонии и им подобные. Мы видели, как твой народ под новым именем вышел из джунглей, возродившись из человекообразных обезьян, которые некогда были атлантами. Мы видели, как потомки лемурийцев, которым удалось выжить после Потопа, вновь поднялись из дикости и двинулись на запад, называя себя гирканцами. И еще мы видели, как раса дьяволов, наследники древней цивилизации, существовавшей еще до гибели Атлантиды, вновь создала свою культуру и обрела власть, создав проклятое королевство Заморы. Всему этому мы были свидетелями, не помогая, но и не препятствуя непреложному закону Вселенной, и при этом умирали один за другим. Мы, жители Яга, вовсе не бессмертны, хотя по продолжительности наша жизнь сопоставима с жизнью планет и созвездий. В конце концов остался я один, мечтая о прежних временах среди превратившихся в руины храмов в самом сердце джунглей Кхитая. Меня почитали за бога представители чужой желтокожей расы. А потом пришел Яра. Он обладал темным знанием, полученным еще до гибели Атлантиды, которое сохранилось во времена варварства, передаваемое из поколения в поколение. Поначалу он сидел у моих ног и жадно внимал мне, впитывая крохи мудрости. Но того, чему я его научил, ему было мало, и он пожелал обзавестись знанием, которое могло принести зло. Он хотел стать владыкой королей и удовлетворить свои дьявольские амбиции. Однако я отказался обучить его тем черным тайнам, которыми обладал, поскольку не хотел этого. Так шли века. Но он оказался мудрее и хитрее, нежели я полагал. Коварством, обретенным в призрачных и темных гробницах Стигии, он заставил меня раскрыть тайну, которую я намеревался вечно носить в себе, а потом, обратив против меня мою же собственную силу, он поработил меня. Ах, боги Яга, с той поры мне пришлось испить горькую чашу унижения! Он увез меня из забытых джунглей Кхитая, где серые обезьяны танцевали под дудочки желтокожих жрецов и где мои алтари ломились под тяжестью подношений – фруктов и вина. Я перестал быть богом для славного народа джунглей и превратился в раба дьявола в человеческом облике.

И вновь из невидящих глаз потекли слезы.

– Он заточил меня в этой башне, которую я по его приказу возвел за одну ночь. Он подчинил меня себя огнем и кандалами, применив нечеловеческие пытки, которые ты себе не можешь и представить. Если бы я мог, то уже давно покончил бы с собой. Но он оставил меня жить – изувеченного, ослепленного и сломленного, – чтобы я и дальше выполнял его прихоти. И вот уже три столетия я делаю то, что он мне говорит, стоя на этой мраморной скамье, очерняя свою душу космическими грехами и пятная свою мудрость преступлениями, потому что у меня нет выбора. Но пока он выпытал у меня еще не все мои древние тайны, и моим последним подарком станет магия Крови и Камня. Я чувствую, близится конец времен. Ты – рука Судьбы. Умоляю тебя, возьми тот драгоценный камень, что лежит на алтаре.

Конан повернулся к алтарю из слоновой кости, отделанному золотой чеканкой, и взял в руки большой округлый ярко-алый и прозрачный камень; едва коснувшись его, варвар понял, что это и есть Сердце Слона.

– А теперь пришла пора великой и могучей магии, которой земля доселе не видела и больше не увидит, сколько бы миллионов лет ни прошло. Я творю ее своей жизнью и своей кровью, вскормленной на зеленой груди Яга, кружащегося в голубых далях Космоса. Возьми свой меч, человек, и вырежи мое сердце, сожми его так, чтобы кровь оросила красный камень. Потом спустись по ступеням и войди в эбеновую комнату, где сидит Яра, погруженный в навеянные лотосом зловещие грезы. Обратись к нему по имени, и он очнется. Затем положи перед ним этот камень и скажи: «Яг-коша отдает тебе последний дар и заклинание». Потом как можно скорее уходи из башни. Ничего не бойся, твой путь будет свободен. Жизнь человека – это не жизнь Яга, и смерть человека – не смерть Яга. Дай мне вырваться из этой клетки сломленной ослепшей плоти, и я вновь стану Йогахом Яга, коронованным рассветом и имеющим крылья, чтобы летать, и ноги, чтобы танцевать, и глаза, чтобы видеть, и руки, чтобы ломать.

Конан неуверенно приблизился к нему, и Яг-коша, или Йогах, словно чувствуя его сомнения, показал, куда он должен нанести удар. Конан стиснул зубы и вонзил меч глубоко в тело. По клинку хлынула кровь, заливая ему руки, и монстр содрогнулся в конвульсиях, а потом замер в неподвижности. Очевидно, жизнь покинула его, во всяком случае, жизнь в его понимании. Конан приступил к своей ужасной и неприятной задаче и вскоре извлек то, что, по его мнению, и было сердцем создания, хотя оно отличалось от тех, которые ему когда-либо приходилось видеть. Подняв все еще пульсирующий орган над камнем, он сжал его обеими руками, и на камень пролился кровавый дождь. К его удивлению, он не стек по гладким стенкам, а впитался в самоцвет, словно вода в губку.

Осторожно держа камень в руке, Конан вышел из фантастической комнаты на площадку серебряной лестницы. Он не оглядывался. Инстинкт подсказывал ему, что в теле, неподвижно лежащем на мраморной скамье, происходит некое невероятное превращение, свидетелем которого не должны быть глаза человека.

Конан закрыл за собой дверь из слоновой кости и без колебаний стал спускаться по лестнице. Ему и в голову не пришло пренебречь полученными указаниями. У черной двери, в самой середине которой ухмылялся серебряный череп, он приостановился и резким рывком распахнул ее. Взору его предстала черная комната, отделанная эбеновым деревом, и на кушетке черного атласа он увидел спящую фигуру. Перед ним лежал жрец и колдун Яра. Глаза его были открыты и, казалось, смотрели в бездонные глубины космоса, недоступные обычному человеку, и в них клубилось безумие черного лотоса.

– Яра! – обратился к нему Конан, словно судья, выносящий приговор. – Очнись!

Глаза мгновенно прояснились, став холодными и жестокими, как у хищника. Высокая, облаченная в атласную мантию фигура выпрямилась, нависая над Конаном.

– Грязный пес! – Голос колдуна был похож на шипение рассерженной кобры. – Что ты здесь делаешь?

Конан положил самоцвет на огромный стол из эбенового дерева.

– Тот, кто передал тебе этот камень, просил меня сказать: «Яг-коша отдает тебе последний дар и заклинание».

Яра отшатнулся, и его темное лицо посерело. Самоцвет меж тем утратил свою прозрачность и кристальную чистоту; в его глубинах заклубился туман, а по поверхности пробегали волны разной интенсивности – это камень менял цвет. Яра склонился над столом и схватил камень обеими руками, вглядываясь в его туманные глубины, словно это был магнит, притягивающий его содрогающуюся в конвульсиях душу. Конан в упор смотрел на него, и варвару казалось, что зрение изменяет ему. Когда Яра поднялся с кушетки, он выглядел высоченным гигантом, но сейчас Конан вдруг заметил, что жрец головой едва достает ему до плеча. Он растерянно заморгал и впервые за сегодняшнюю ночь усомнился в собственном здравомыслии. А потом киммериец с содроганием отметил, что жрец все уменьшается в росте прямо у него на глазах.

Он смотрел на происходящее, которое казалось ему забавной игрой, с каким-то отстраненным интересом. На киммерийца нахлынуло ощущение нереальности, и он более не был уверен в том, кто он такой и что здесь делает. Он сознавал лишь, что стал невольным свидетелем проявления неведомых Внешних Сил, понять которые ему было не дано.

А Яга ростом был уже не больше ребенка; вот он превратился в новорожденного, лежащего на столе и по-прежнему сжимающего камень обеими руками. И вдруг колдун понял, что с ним происходит, и вскочил на ноги, выпустив из рук самоцвет. Но рост его продолжал уменьшаться, и теперь Конан видел фигурку крошечного пигмея, бегающего по крышке стола эбенового дерева, размахивающего малюсенькими ручками и вопящего голоском, похожим на писк насекомого.

Колдун стал таким маленьким, что самоцвет нависал над ним, как огромная гора, и Конан увидел, как он прикрыл глаза рукой, словно для того, чтобы уберечь их от его блеска, и зашатался, как безумный. Конан понял, что некая невидимая сила как магнитом притягивает Яру к камню. Он трижды обежал вокруг него по кругу, радиус которого с каждым разом сужался, и трижды поворачивался, пытаясь отойти к краю стола. А затем, пронзительно вскрикнув, жрец вскинул руки и побежал прямо к камню.

Наклонившись ниже, Конан рассмотрел, как Яра карабкается по гладкой изгибающейся поверхности камня, словно человек, поднимающийся на стеклянную гору. Колдун совершил, казалось, невозможное и встал на самой вершине, по-прежнему воздев руки над собой, выкрикивая заклинания, разобрать которые варвар уже не мог. И вдруг Яра провалился внутрь самоцвета, как человек, тонущий в море, и туманные волны сомкнулись у него над головой. Теперь Конан видел колдуна в ярко-алой глубине самоцвета, который вновь обрел кристальную прозрачность, причем видел его словно издалека, как если бы глядел в перевернутую подзорную трубу. И вдруг в сердце камня появилась искрящаяся ярким зеленым светом крылатая фигурка с телом человека и головой слона – уже не слепая и не изувеченная. Яра всплеснул руками и побежал прочь, как сумасшедший, а мститель устремился за ним по пятам. А потом словно лопнул пузырь, и огромный камень исчез в радужном всплеске разноцветных лучей, а поверхность стола эбенового дерева вновь стала девственно-чистой и голой. Такой же чистой и такой же голой, – в чем не сомневался Конан, – как и мраморная скамья в комнате наверху, на которой лежал пришелец из неведомых далей космоса по имени Яг-коша или Йогах.

Киммериец повернулся и бросился вон из комнаты, устремившись вниз по серебряной лестнице. Он настолько растерялся, что ему даже в голову не пришло покинуть башню тем же путем, каким он попал в нее. Сбежав по длинному серебряному колодцу, он очутился в большой комнате у подножия сверкающей лестницы. Здесь он на мгновение приостановился: он попал в караульное помещение для солдат. Его ослепил блеск серебряных кирас и украшенных драгоценными камнями эфесов мечей. Одни, сгорбившись, сидели за столом, бессильно привалившись друг к другу, и темные плюмажи их гребней с торжественной медлительностью раскачивались над поникшими головами в шлемах; другие простерлись на залитом вином лазуритовом полу среди разбросанных игральных костей и упавших кубков. Шестое чувство подсказало Конану, что они мертвы. Обещания были даны и выполнены. Колдовство ли, магия или упавшая тень от огромных зеленых крыльев прервала пирушку, Конан не знал, но путь был свободен. И серебряная дверь стояла распахнутой настежь, выделяясь четким контуром на фоне зарождающегося рассвета.

Киммериец вышел в волнующуюся зелень сада, и когда рассветный ветер обдал его благоуханием цветов и деревьев, он вздрогнул, как человек, очнувшийся ото сна. Конан неуверенно обернулся, глядя на загадочную башню, оставшуюся за спиной. Неужели он попал под действие каких-то колдовских чар? Неужели все случившееся ему просто привиделось? И вдруг, пока Конан смотрел на нее, башня с карнизом из драгоценных камней, сверкающая на фоне розового заката, покачнулась, дрогнула и медленно обрушилась брызгами слепящих осколков.

Черный колосс

…Ночь Силы, когда сама Судьба величественно ступала по коридорам мира, словно колосс, восставший из древней гранитной колыбели…

Э. Хоффман Прайс. Девушка из Самарканда

1

Над таинственными и загадочными руинами Кутчемеса повисла вековая тишина, но в ней ощущался Страх. Он же трепетал в голове Шеватаса, принца воров, заставляя его резко и учащенно дышать сквозь стиснутые зубы.

Он казался самому себе единственным крошечным средоточием жизни среди колоссальных памятников запустения и разрушения. Даже стервятник не кружил черной точкой в бескрайних голубых просторах небес, выглаженных палящим солнцем до полной прозрачности. По обе стороны вздымались мрачные реликты давно забытой чужой эпохи: огромные каменные колонны, вонзающие свои остроконечные вершины в небо; длинные извилистые пунктиры полуразрушенных стен; обрушившиеся циклопические каменные блоки; расколотые фрески, жуткие черты которых стерли ветра и пыльные бури. От горизонта до горизонта протянулась голая пустыня без признаков жизни, рассеченная руслом давно высохшей реки, и в самой ее середине над сверкающими клыками руин и колоннами, торчавшими среди обломков, словно сломанные мачты затонувших кораблей, возвышался купол из слоновой кости, перед которым, дрожа, замер Шеватас.

Купол этот покоился на гигантском мраморном пьедестале, который, в свою очередь, являлся органичным продолжением ступенчатой возвышенности, расположенной на берегу древней реки. Широкие ступени вели к огромной бронзовой двери купола, общая конструкция которого напоминала половинку титанического яйца, установленного на ровное основание. Сам купол был сделан из слоновой кости и сверкал, словно отполированный чьими-то неведомыми руками. Точно так же блестели и переливались остроконечная башенка с золотым шпилем и надпись на куполе, сделанная иероглифами и растянувшаяся на несколько ярдов. Никто на земле не мог прочитать эти буквы, но Шеватас содрогнулся от смутных догадок, которые они навевали. Дело в том, что вор принадлежал к очень древней расе, чьи мифы уходили в такую седую древность, которая и не снилась современным племенам.

Шеватас был жилистым и гибким, как и подобает самому известному из всех воров Заморы. Свою круглую голову красивой и правильной формы он брил наголо, а из одежды на нем была лишь алая атласная набедренная повязка. Как и все представители его народа, он был очень смуглым, и на узком лице с резкими хищными чертами выделялись пронзительные черные глаза. Пальцы у него были длинными, тонкими и нервными, как крылья мотылька. На шитом золотом поясе висел в ножнах тисненой кожи короткий и узкий меч, эфес которого украшали драгоценные камни. Шеватас обращался с оружием с явной и преувеличенной осторожностью. Создавалось впечатление, что прикосновения ножен к обнаженной коже бедра заставляли его вздрагивать. Впрочем, на то у него были веские причины.

Таким был Шеватас, первый среди воров, чье имя с благоговейным трепетом произносили в притонах Болота и мрачных катакомбах под храмом Бела – бога, которого вот уже добрую тысячу лет прославляли и воспевали мифы и предания. Но сейчас, когда он стоял перед куполом из слоновой кости в Кутчемесе, сердце его глодал страх. Старинная постройка одним своим видом внушала сверхъестественный ужас. Три тысячи лет ее жгло безжалостное солнце и терзали ветра, но золото и слоновая кость по-прежнему сияли так же ярко, как и в тот день, когда неведомые руки возвели ее на берегу безымянной реки.

Словом, аура древних развалин была зловещей и сверхъестественной. Да и сама пустыня, раскинувшаяся к юго-востоку от границ Шема, считалась таинственной и загадочной. Шеватас знал, что в нескольких днях караванного пути на верблюдах к юго-западу отсюда течет великая река Стикс, совершая поворот под прямым углом к своему прежнему руслу, после чего направляется строго на запад, впадая в далекое море. В точке ее поворота и начинались земли Стигии, смуглой владычицы Юга, просторы которой, омываемые великой рекой, брали начало прямо из песков пустыни.

На востоке, как помнил Шеватас, пустыня сменялась степью, которая тянулась до самого гирканского королевства Туран, с варварской роскошью вставшего на берегах огромного внутреннего моря. В семи днях пути на север пустыня переходила в гряду голых и неприветливых холмов, за которыми начиналось плодородное нагорье Котха, самого южного государства хайборийской расы. На западе пески пустыни постепенно сменялись луговыми угодьями Шема, тянувшимися вплоть до самого океана.

Шеватас прекрасно знал все вышеперечисленное, не придавая, впрочем, особого значения этому знанию, – так горожанин прекрасно ориентируется на улицах родного города. Он любил странствовать по миру и мародерствовать в самых дальних его королевствах. Но сейчас он колебался, стоя на пороге величайшей авантюры в своей карьере, предвкушая и страшась самой богатой добычи в своей жизни.

В куполе цвета слоновой кости покоился прах Тугры Хотана, темного колдуна, правившего Кутчемесом три тысячи лет назад, когда королевство Стигия простиралось далеко на север от великой реки, через все луга и пастбища Шема, захватывая и высокогорье. В те времена хайборийцы всесокрушающей волной хлынули на просторы Юга, покинув пределы своей родной земли у самого Северного полюса. Это великое переселение растянулось на века и тысячелетия. Но во время правления Тугры Хотана, последнего из магов Кутчемеса, орды сероглазых и рыжеволосых северных варваров в волчьих шкурах и чешуйчатых кольчугах пришли сюда, на плодородное нагорье, чтобы огнем и мечом создать здесь королевство Котх. Подобно гигантской приливной волне, они захлестнули Кутчемес, омыли его мраморные башни кровью, и северное королевство Стигия прекратило свое существование, захлебнувшись в огне пожаров и грабежей.

Но пока варвары бесчинствовали на улицах города и вспарывали животы его лучникам, Тугра Хотан проглотил странное и ужасное снадобье, после чего жрецы в масках поместили его в могилу, которую он приготовил для себя собственноручно. Затем его фанатики и приверженцы совершили в гробнице обряд массового самоубийства, а вот варварам так и не удалось ни взломать дверь в усыпальницу, ни поджечь или разграбить ее. Они не стали задерживаться и двинулись дальше, превратив огромный город в руины, а Тугра Хотан невозбранно заснул вечным сном в своей гробнице, и запустение понемногу подтачивало величественные колонны, а река, что питала и кормила его земли в древности, пересохла и затерялась в песках.

Говорили, что вокруг костей великого колдуна лежат горы драгоценностей, и многие воры пытались добыть их, прельстившись несметными сокровищами. Но все они или погибли ужасной смертью на пороге усыпальницы, или же умерли во сне от страшных кошмаров с пеной безумия на губах.

Вот почему Шеватаса пробирала холодная дрожь, когда он смотрел на величественный купол, и была она вызвана не только легендой, которая гласила, что кости чародея стережет огромная змея. Имя Тугры Хотана испокон веков окутывал флер сверхъестественного ужаса и смерти. Со своего места вор видел развалины древнего зала, в котором закованные в цепи пленники преклоняли колени, после чего верховный жрец отрубал им головы, принося кошмарные жертвы Сету, богу-змею Стигии. Где-то рядом притаился и колодец, темный и бездонный, в который сбрасывали отчаянно вопящих жертв, дабы умиротворить жуткое бесформенное чудовище, поднимавшееся на поверхность из самых глубин ада. Легенды гласили, что Тугра Хотан был больше чем человек. Его культ, пусть и выродившийся, сохранился до сих пор, и почитатели колдуна чеканили монеты с его профилем, дабы умершие могли переправиться с их помощью через великую реку Подземелья, материальной тенью которой стал Стикс. Шеватас собственными глазами видел эти монеты, которые клали мертвым под язык, и лик колдуна навсегда запечатлелся в его памяти.

Но он постарался отогнать от себя эти страхи и поднялся по ступеням к бронзовой двери, на гладкой поверхности которой не было и следа запора или замка. Однако он знал, что делает, когда знакомился с самыми темными культами, прислушивался к хриплому шепоту приверженцев Скелоса, собиравшихся под полночными деревьями, и читал запрещенные книги Вателоса Слепого в железных обложках.

Присев на корточки, он принялся ощупывать верхнюю ступеньку ловкими пальцами; их чувствительные подушечки нашли невидимые глазу выступы, которые не сумели бы обнаружить менее удачливые искатели. Он стал нажимать на них в строго определенной последовательности, бормоча под нос давно забытые заклинания чужого языка. Нажав на последний выступ, вор в страшной спешке вскочил и нанес быстрый удар раскрытой ладонью в самый центр двери.

Не последовало скрипа пружин или петель – дверь просто отъехала вглубь, и Шеватас шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Взору его предстал короткий узкий коридор. Именно по нему отъехала бронзовая дверь, которая сейчас неподвижно замерла в самом конце. Потолок, пол и стены туннеля были выложены слоновой костью, и из небольшого проема сбоку, шурша чешуйчатой кожей, выскользнул жуткий монстр, поднял голову и взглянул на незваного гостя страшными, светящимися в темноте глазами. Это была змея длиной в двадцать футов с радужной чешуей.

Вор не стал терять времени зря, гадая, в каком бездонном подземелье под куполом обитало чудовище. Он осторожно вытащил из ножен меч, с лезвия которого капала та же самая зеленоватая жидкость, что пенилась на огромных, похожих на скимитары клыках рептилии. Клинок был закален в яде таких же змей, и описание того, как вору удалось добыть его в кишащих дьявольскими созданиями болотах Зингары, достойно было отдельной саги.

Шеватас осторожно, на цыпочках двинулся вперед, согнув колени, готовый с быстротой молнии отпрыгнуть в сторону. И ему понадобилась вся его стремительность и ловкость, когда змея изогнула шею и нанесла удар, настолько быстрый, что глаз не успевал за ним. Несмотря на все свои умения и мужество, Шеватас наверняка бы погиб на месте, но тут на помощь ему пришел счастливый случай. Его продуманные планы о том, как он отпрыгнет в сторону и отрубит змее голову клинком, пошли прахом из-за неслыханной быстроты, с которой рептилия атаковала его. Вор успел лишь выставить перед собой меч, вскрикнуть и непроизвольно зажмуриться. Но тут какая-то сила вырвала клинок у него из руки, а коридор наполнился гулким грохотом и шипением.

Открыв глаза и с изумлением обнаружив, что все еще жив, Шеватас увидел, что гигантская змея бьется в ужасных конвульсиях и что его меч пронзил ее челюсти. Совершенно случайно он выставил его перед собой в тот самый момент, когда рептилия нанесла удар, и та с размаху напоролась на острие. Еще через несколько мгновений змея свернулась кольцами и замерла, по телу ее несколько раз прокатилась дрожь и стихла: яд сделал свое дело.

Осторожно перешагнув через нее, вор всем телом навалился на дверь, которая на сей раз скользнула в сторону, открывая ему доступ в купол. Шеватас вскрикнул от неожиданности: вместо полной темноты, которую он ожидал найти, купол изнутри заливал кроваво-красный свет, настолько яркий и прерывистый, что на него было больно смотреть. Он исходил от огромного самоцвета, висевшего под потолком в самом центре купола. От изумления у Шеватаса отвисла челюсть, хотя он уже привык к виду несметных сокровищ. Они лежали здесь повсюду – горы бриллиантов, сапфиров, рубинов, бирюзы, опалов и изумрудов; зиккураты[7] нефрита, агатов и лазурита; пирамиды золотых и серебряных слитков; мечи с украшенными самоцветами эфесами в ножнах с золотой чеканкой; золотые шлемы с цветными гребнями из конского волоса, черными или ярко-алыми плюмажами; кирасы с серебряной чеканкой; украшенные драгоценными камнями перевязи, надетые три тысячи лет назад на королей-воинов перед погребением; кубки, вырезанные из цельных самоцветов; черепа, покрытые позолотой, в глазницы которых были вставлены лунные камни; ожерелья из человеческих зубов, оправленных в драгоценные камни. Пол из слоновой кости покрывал слой золотой пыли толщиной в несколько дюймов, которая искрилась в малиновых отсветах мириадами переливчатых искорок. Вор стоял на пороге страны чудес и неслыханной роскоши, попирая звезды своими обутыми в сандалии ногами.

Но взгляд Шеватаса был прикован к хрустальному помосту, возвышавшемуся посреди сверкающего великолепия прямо под красным самоцветом, на котором должны были лежать тронутые тленом кости, превратившиеся в пыль под грузом веков. Вор безотрывно смотрел на возвышение, и смертельная бледность залила его смуглое лицо. Кровь застыла у него в жилах, по спине пробежал предательский холодок, а кожа съежилась от ужаса, и лишь губы беззвучно шевелились, не произнося ни звука. Но вот он внезапно обрел голос в страшном и диком крике, который жутким эхом прокатился под высокими сводами купола. И вновь вековечная тишина опустилась на развалины таинственного и загадочного Кутчемеса.

2

По лугам и пастбищам бродили слухи и наконец достигли городов хайборийцев. Вести настигали караваны – эти длинные вереницы верблюдов, медленно бредущих по пескам, погоняемых худощавыми и поджарыми остроглазыми мужчинами в белых халатах. Их передавали друг другу загонщики на пастбищах, обитатели шатров и палаток и жители приземистых каменных городов, в которых цари с завитыми иссиня-черными бородками поклонялись в изощренных ритуалах пузатым божкам. Слухи достигли предгорий, где оборванные и изможденные язычники потрошили торговые караваны. Новости поднялись на плодородные нагорья, где над голубыми водами рек и озер высились величественные города; слухи маршем прошлись по широким белым дорогам, по которым двигались запряженные волами повозки, мычащие стада, богатые купцы, закованные в сталь рыцари, жрецы и лучники.

Слухи шли из пустыни, что лежала к востоку от Стигии, далеко на юг от Котхийских предгорий. У кочевых племен объявился новый пророк. Люди говорили о племенной междоусобице, о том, что на юго-востоке собираются стаи стервятников, и об ужасном предводителе, который вел свои многочисленные орды к победе. Стигийцы, являвшие собой вечную угрозу северным нациям, явно не имели к происходящему никакого отношения. Они сами собирали армии на восточных границах, а их жрецы плели заклинания, готовясь дать бой этому колдуну из пустыни, которого люди прозвали Натохком, Колдуном в Маске, потому что он никогда не открывал своего лица.

Но орды волной катились на северо-запад, и цари с иссиня-черными бородками умирали один за другим перед алтарями своих пузатых богов, а их обнесенные мощными стенами города тонули в крови. Говорили, что Натохк со своими приверженцами, хором читающими гимны, нацелился на хайборийские нагорья.

Набеги кочевников пустыни были, в общем-то, обычным делом, но последние события свидетельствовали, что сейчас речь идет не просто об очередном разбое. Ходили упорные слухи, что Натохк сумел объединить под своей рукой тридцать кочевых племен и пятнадцать городов и что к нему присоединился даже мятежный стигийский принц. Появление последнего придало противостоянию характер настоящей войны.

В своей обычной манере большая часть хайборийских государств решила проигнорировать всевозрастающую угрозу. Но в Хорайе, отделенной от шемитских земель стараниями котхийских авантюристов, все-таки восторжествовал здравый смысл. Княжеству, лежащему к юго-востоку от Котха, предстояло в полной мере ощутить на себе все прелести вторжения. Кроме того, его молодой владыка попал в плен к подлому королю Офира, который колебался и раздумывал, не зная, на что решиться – то ли вернуть юношу на трон за баснословный выкуп, то ли передать его скупому и жадному королю Котха, который в обмен предлагал не золото, а заключение выгодного договора. Тем временем оказавшимся в затруднительном положении княжеством правила молоденькая принцесса Ясмела, сестра князя.

Менестрели воспевали ее красоту на просторах Запада, и в ней и впрямь воплотились лучшие черты гордой королевской династии. Но в эту ночь принцесса позабыла о гордости. В ее комнате с лазуритовым куполообразным потолком мраморный пол покрывали шкуры редких зверей, а стены были увешаны шитыми золотом гобеленами. На бархатных кушетках вокруг королевской кровати, стоящей на золотом помосте под шелковым пологом, забылись тяжелым сном десять девушек. Это были дочери высшей знати княжества, и на их изящных руках и лодыжках красовались изысканные, усыпанные самоцветами браслеты. Впрочем, сама принцесса Ясмела не нежилась в своей застеленной атласным покрывалом постели. Обнаженная, она простерлась ниц на голом мраморе, как самая смиренная просительница. Темные волосы волной рассыпались у нее по плечам, а тонкие пальчики судорожно сплелись в замок. Она извивалась в объятиях безумного ужаса, от которого кровь стыла в жилах, дыбом поднимались волосы на затылке и мурашки бегали по ее алебастровой коже.

Над ней, в самом темном углу мраморной спальни, нависала огромная и зловещая бесформенная тень. Ее отбрасывало не какое-нибудь живое создание из плоти и крови. Нет, это был сгусток темноты, смутное пятно, чудовищный инкуб, которого вполне можно было бы счесть порождением ночных кошмаров, если бы не острые лучики ослепительного желтого света, сверкавшие, подобно жутким зрачкам, из клубящейся черноты.

Вдобавок, монстр обладал голосом – низким и свистящим, совершенно нечеловеческим, более всего похожим на негромкое шипение змеи, чем на что-либо еще: его не мог издать простой смертный. Звук этот, как и смысл речей, наполнял Ясмелу невыразимым ужасом, и она в отчаянии извивалась на полу так, как будто ее стегали хлыстом, словно стремясь физическими судорогами избавить свой разум от вкрадчивой гнусности чуждого присутствия.

– Ты предназначена мне и будешь моей, принцесса, – со злорадным вожделением шипел голос. – Еще до того, как очнуться от очень долгого сна, я выбрал тебя и возжелал, но меня цепко удерживало древнее заклятие, с помощью которого мне удалось скрыться от своих врагов. Я – душа Натохка, Колдуна в Маске! Хорошенько посмотри на меня, принцесса! Очень скоро ты узришь меня в человеческом облике и полюбишь!

Отвратительное шипение сменилось злобным хихиканьем, и Ясмела, застонав, принялась в ужасе колотить маленькими кулачками по мраморным плитам пола.

– Я сплю в дворцовой палате Акбатана, – зловеще шептал голос. – Там покоится мое тело, кости которого облечены плотью. Но оно – всего лишь пустая оболочка, которую на краткий миг покинул дух. Если бы ты могла выглянуть в окно дворца, то уразумела бы всю тщету сопротивления. Пустыня похожа на розовый сад под луной, где цветут костры ста тысяч воинов. Подобно лавине, сорвавшейся с горного склона и с каждым мигом набирающей силу и скорость, я обрушусь на земли своих старинных врагов. Их цари преподнесут мне в дар свои черепа, из которых я сделаю кубки для вина, а их женщины и дети станут рабами рабов моих рабов. Долгие годы забытья сделали меня сильным и непобедимым… Но ты – ты станешь моей королевой, о принцесса! Я научу тебя давно забытым древним наслаждениям. Мы… – Поток непристойностей, извергавшийся изо рта этого призрачного колосса, заставил Ясмелу застонать и вздрогнуть всем телом, словно в ее лакомую обнаженную плоть впился жестокий хлыст.

– Помни о том, что я тебе сказал! – прошептал бесплотный ужас. – Пройдет совсем немного времени, и ты станешь моей!

Ясмела, прижавшись щекой к мраморным плитам и зажимая уши тоненькими пальчиками, все-таки расслышала странный шелестящий звук, похожий на хлопанье крыльев гигантской летучей мыши. Со страхом подняв голову, она увидела лишь луну, бросавшую в окно луч света, который подобно серебряному мечу упирался в то место, где только что клубился жуткий призрак. Дрожа всем телом, она поднялась на ноги, нетвердой походкой приблизилась к атласной кушетке и упала на нее, истерически всхлипывая. А девушки продолжали спать как ни в чем ни бывало, и лишь одна из них потянулась, зевнула и обвела спальню сонным взглядом. В следующее мгновение она уже стояла на коленях подле кушетки, обеими руками обнимая Ясмелу.

– Что? Что случилось? – Темные глаза расширились от страха. Ясмела порывисто обняла подругу.

– Ох, Ватиза, он приходил снова! Я видела его… слышала, как он говорит! Он назвался – его зовут Натохк! Это сам Натохк! И это не кошмар – он навис надо мной, пока остальные девушки крепко спали, словно одурманенные. Что… что же мне делать?

Ватиза задумчиво покрутила золотой браслет, обвивавший ее пухлую ручку.

– Принцесса, – проговорила она наконец, – нет сомнений, что никто из смертных не в силах справиться с ним, и талисман, который дали вам жрецы Иштар, бессилен. Значит, нам следует обратиться к забытому оракулу Митры.

Несмотря на недавно пережитый страх, Ясмела вновь содрогнулась. Вчерашние боги легко становились завтрашними дьяволами. Котхийцы уже давно перестали поклоняться Митре, позабыв о некогда главном хайборийском боге. Ясмела смутно помнила, что, будучи очень старым, божество, кажется, отличалось ужасным характером. Теперь же люди боялись Иштар, как и всех богов Котха. Собственно, котхийская культура являла собой причудливое смешение шемитских и стигийских традиций. Простота хайборийцев уступила место чувственным, пышным, но деспотичным обычаям Востока.

– Митра поможет мне? – Ясмела нетерпеливо схватила Ватизу за запястье. – Мы так долго поклоняемся Иштар…

– Конечно, поможет! – Ватиза была дочерью офирейского жреца, который принес с собой обычаи своего народа, когда, спасаясь от преследования политических противников, бежал в Хорайю. – Ступайте в усыпальницу! Я пойду с вами.

– Идем! – Ясмела вскочила, но тут же запротестовала, когда Ватиза попыталась одеть ее. – Не следует приходить в святилище разодетой в шелка и атлас. Я пойду обнаженной, нет, поползу на коленях, как подобает смиренной просительнице, дабы Митра не счел, что мне недостает покорности.

– Вздор! – Ватиза не питала никакого уважения к обрядам, которые полагала ложными и фальшивыми. – Митра предпочитает, чтобы люди стояли перед ним, выпрямившись во весь рост, а не ползали на брюхе, как жалкие червяки, или поливали его алтарь кровью животных.

Выслушав заслуженную отповедь, Ясмела позволила девушке одеть себя в легкую шелковую блузку без рукавов, поверх которой та набросила на свою госпожу атласную тунику, перехватив ее на талии широким бархатным кушаком. Стройные ножки принцессы украсили атласные туфельки без задников, после чего Ватиза несколькими уверенными движениями своих ловких пальчиков привела темные волнистые кудри Ясмелы в порядок. Затем принцесса последовала за девушкой, которая откинула в сторону тяжелый, шитый золотом гобелен и отперла замок двери, скрывавшейся за ним. Дверь выходила в узкий извилистый коридор, и девушки быстро зашагали по нему, миновали еще одну дверь и оказались в просторном холле. Здесь стоял стражник в позолоченном шлеме с гребнем, серебряной кирасе и украшенных золотой насечкой ножных латах, сжимая обеими руками тяжелую обоюдоострую алебарду.

Быстрый жест Ясмелы остановил уже готовое сорваться с его губ восклицание, и, отдав честь, он вновь занял свой пост у дверей, неподвижный, как отлитая из бронзы статуя. Девушки же пересекли холл, который выглядел загадочно и таинственно в свете факелов, укрепленных на высоких стенах, и сошли вниз по лестнице, причем Ясмела дрожала, глядя на тени, притаившиеся в темных углах. Спустившись на три этажа, они наконец остановились в узком коридорчике, арочный потолок которого украшали драгоценные камни, пол был выложен хрустальными блоками, а стены задрапированы расшитой золотой нитью тяжелой тканью. Они осторожно двинулись по этому сверкающему туннелю, держась за руки и направляясь к широкому позолоченному входу.

Ватиза распахнула дверь, за которой оказалась усыпальница, давно забытая всеми, за исключением немногих оставшихся верными приверженцев да царственных гостей, прибывающих ко двору Хорайи, ради которых, собственно, храм и содержался. Ясмела еще никогда не бывала здесь, хотя и родилась во дворце. В отличие от пышно убранных храмов Иштар, эта усыпальница отличалась строгой простотой, достоинством и сдержанной красотой, столь характерной для культа Митры.

Потолок терялся в вышине, хотя и не был куполообразным, и, так же как пол и стены, был выложен плитами белого мрамора, причем последние украшала строгая полоска отделанного золотом бордюра. За алтарем из прозрачного зеленого жадеита, незапятнанного жертвоприношениями, высился пьедестал, на котором стояло материальное воплощение божества. Ясмела с трепетом вглядывалась в могучий разворот широких плеч, четкие и правильные черты лица – широко расставленные большие глаза, патриаршую бороду, волнистые кудри густых волос, перехваченных простой лентой у висков. Перед нею, хотя она и не сознавала этого, предстало подлинное искусство в своей высшей форме – свободное, ничем не стесненное художественное самовыражение расы, отличающейся чувством красоты и не обремененной излишествами символизма.

Она преклонила колени, а потом и пала ниц, невзирая на увещевания Ватизы, и та на всякий случай последовала примеру своей госпожи: в конце концов, она была всего лишь обычной девушкой и усыпальница Митры внушала ей благоговейный страх. Но даже при этом она не смогла удержаться, чтобы не прошептать Ясмеле на ухо:

– Это всего лишь символ бога. Никто не взял на себя смелость утверждать, что знает, как выглядит Митра. И здесь, перед нами, всего лишь его идеализированный образ, совершенный настолько, насколько его в состоянии представить человеческий разум. Он не живет в этом холодном камне, как уверяют вас жрецы, говоря об Иштар. Он везде – над нами и вокруг нас, а спит в вышине, среди звезд. Но здесь представлена его сущность. Так что смело обращайтесь к нему.

– И что я должна говорить? – запинаясь, прошептала Ясмела.

– Прежде чем вы откроете рот, Митра уже знает все, что вы хотите ему сказать, – начала Ватиза.

И тут обе девушки вздрогнули, когда в вышине над ними зазвучал голос. Глубокий и спокойный, похожий на колокольный звон, он, казалось, шел отовсюду, а не только от каменного изображения бога. По телу Ясмелы вновь пробежала дрожь, когда к ней обратился бесплотный голос, но на сей раз это была не дрожь страха или отвращения.

– Тебе необязательно говорить, дочь моя, потому что мне известны твои желания. – По комнате прокатились глубокие музыкальные тона, похожие на волны, что ритмично набегают на залитый солнцем золотой пляж. – Только одним способом ты можешь спасти свое княжество, и, спасая его, ты спасешь мир от зубов змеи, что выползла на свет из тьмы веков. Ты должна в одиночку выйти на улицу и вверить свое княжество первому встреченному тобой мужчине.

Голос, звук которого почему-то не порождал эхо, умолк, и девушки обменялись недоумевающими взглядами. Затем, одновременно поднявшись, они вышли из усыпальницы и молчали до тех пор, пока вновь не оказались в спальне Ясмелы. Принцесса выглянула в окно, забранное золотой решеткой. Луна скрылась за тучами. Было уже далеко за полночь. Разухабистое гулянье в садах и на крышах закончилось. Хорайя забылась тяжелым сном под звездами, огни которых, казалось, отражались в свете факелов, установленных в садах, вдоль улиц и на плоских крышах домов, где спали люди.

– Что вы намерены делать? – дрожа всем телом, прошептала Ватиза.

– Подай мне накидку, – стиснув зубы, ответила Ясмела.

– Но оказаться одной в такой час на улице! – воскликнула Ватиза.

– Митра сказал свое слово, – откликнулась принцесса. – Был ли это глас бога или фокус жреца, не имеет значения. Я иду!

Закутавшись в просторную шелковую накидку, полностью скрывшую очертания ее стройной фигурки, Ясмела быстрым шагом прошла по коридорам и приблизилась к бронзовой двери, у которой, разинув рты от удивления, стояли и смотрели на нее несколько копейщиков. Это крыло дворца выходило прямо на улицу; со всех остальных сторон его окружали обширные сады, обнесенные высокой стеной. Ясмела выскользнула на улицу, освещенную светом факелов, развешанных на стенах через равные промежутки.

Девушка заколебалась на мгновение. Потом, прежде чем решимость покинула ее, она закрыла за собой дверь. По телу ее пробежала легкая дрожь, когда она взглянула сначала направо, а потом налево: в обе стороны тянулась пустынная, погруженная в сонную тишину улица. Эта дочь аристократов еще никогда не выходила без сопровождения за пределы родового дворца. Взяв себя в руки, она быстро зашагала прочь. Ее ноги, обутые в атласные туфельки, мягко ступали по камням мостовой, но от звука собственных шагов сердечко у девушки испуганно забилось, казалось, у самого горла. Она представила себе, как громоподобное эхо разносится по погруженному в зловещую темноту городу и будит оборванцев с красными крысиными глазками, затаившихся в притонах среди сточных канав. В каждой тени ей чудился наемный убийца, и девушке казалось, что в дверных проемах ее поджидают темные псы преисподней.

И вдруг она вздрогнула всем телом и остановилась. Впереди, на жуткой в своем безмолвии и пустынной улице, показалась чья-то фигура. Ясмела быстро отпрянула в тень, которая теперь казалась ей надежным убежищем, боясь, что незнакомец услышит стук ее сердца. Приближающаяся фигура, впрочем, ступала не украдкой, как шел бы вор, и не старалась быть незаметной, как припозднившийся путник. Нет, человек шагал по самой середине ночной улицы с таким видом, словно ему нечего было опасаться. В его походке сквозило самодовольство, и шаги эхом отдавались от стен домов. Она хорошо разглядела его, когда он проходил мимо факела: высокий мужчина в кольчужном хауберке[8] наемника. Ясмела собралась с духом и вышла из тени, кутаясь в свою накидку.

– Са-ха! – Лезвие его клинка с тихим шелестом вылетело из ножен.

Но меч замер в воздухе, когда наемник увидел, что перед ним стоит всего лишь женщина. Однако он метнул быстрый взгляд поверх ее головы, вглядываясь в темноту в поисках возможных сообщников.

Он застыл перед ней, опустив руку на эфес меча, выглядывавшего из-под ярко-красного плаща, что свободно ниспадал с его широких плеч, обтянутых кольчужной рубашкой. Оранжевый свет факелов тускло блестел на полированной стали его наколенников и шлема. В глазах мужчины полыхало зловещее синее пламя. Одного взгляда принцессе хватило, чтобы понять – он родился не в Котхе, а когда мужчина заговорил, то она убедилась, что он и не хайбориец. Одет он был как капитан наемников, а среди них встречались представители самых разных рас и народностей, равно как и обитатели диких и цивилизованных земель. Но в манерах и осанке воина чувствовались волчьи повадки, которые с головой выдавали в нем варвара. Глаза цивилизованного человека, будь он даже преступником или сумасшедшим, не могли гореть столь яростным пламенем. От него пахло вином, но он не покачивался и язык у него не заплетался.

– Тебя что, забыли на улице? – поинтересовался он на своем варварском котхийском, подходя к ней вплотную. Его пальцы сомкнулись у нее на запястье, не причиняя боли, но она чувствовала, что он может переломать ей косточки без малейшего усилия. – А я, видишь ли, вышел из последней винной лавки, которая еще была открыта, – да пошлет Иштар проклятия на головы тех трусливых реформаторов, что закрывают кабаки! «Пусть лучше мужчины спят, чем пьют», – говорят они. Ну да, чтобы они могли лучше работать и сражаться за своих хозяев! Бесхребетные евнухи, вот кто они такие. Когда я служил наемником в Коринтии, мы предавались пьянству по ночам, а днем дрались насмерть – да так, что кровь ручьем текла по лезвиям наших мечей. Но кто ты такая, девочка моя? Ну-ка, сними эту чертову маску…

Принцесса ловким движением отпрянула, стараясь при этом не оскорбить и не оттолкнуть его. Она понимала всю опасность своего положения, оставшись на пустынной улице с пьяным варваром наедине. Если он догадается, кто она такая, то лишь посмеется над ней или просто уйдет. Она даже не была уверена, что он не перережет ей горло. Мужчины-варвары были способны на самые необъяснимые поступки. Она постаралась подавить поднимающийся в груди страх.

– Не здесь, – рассмеялась она. – Пойдем со мной…

– Куда? – В жилах у него взыграла кровь, но варвар по-прежнему соблюдал осторожность, как волк-одиночка. – В какой-нибудь притон, где меня ограбят?

– Нет, нет, клянусь! – Ей пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы не дать ему поднять вуаль, закрывавшую ее лицо.

– Дьявол тебя забери, красавица! – негодующе проворчал он. – Ты ничуть не лучше гирканских девчонок с этой твоей вуалью. Эй, дай мне хотя бы взглянуть на твою фигурку!

Прежде чем она успела помешать ему, он сорвал с нее накидку, и принцесса услышала, как у варвара перехватило дыхание, а потом он с шумом выдохнул сквозь стиснутые зубы. Он нелепо застыл на месте, держа в руках накидку и глядя на нее так, словно вид ее богатого одеяния отрезвил его. Ясмела заметила, что в глазах у него вспыхнуло подозрение.

– Кто ты такая, дьявол тебя забери? – пробормотал он. – Ты не похожа на уличную девку – разве что твой возлюбленный ограбил королевский дворец, чтобы подарить тебе эти тряпки.

– Не имеет значения. – Она накрыла своей узкой ладошкой его руку в латной перчатке. – Пойдем со мной.

Он заколебался, но потом пожал своими широченными плечами, сдаваясь. Ясмела поняла: он почти поверил в то, что она – какая-нибудь знатная дама, которой прискучили галантные любовники и которая отправилась на поиски развлечений погрубее. Он позволил ей вновь закутаться в накидку и молча последовал за ней. Краем глаза принцесса наблюдала за ним, пока они шли по улице. Кольчуга не могла скрыть его звериную силу, сквозившую в каждом движении варвара. Он буквально излучал дикую непокорную свирепость. Ее спутник разительно отличался от тех утонченных кавалеров, к которым она привыкла, и выглядел рядом с ней столь же неуместно, как и она чувствовала бы себя в жарких джунглях Юга. Он внушал ей страх. Ясмела старалась убедить себя, что его грубая сила и варварская прямота неприятны ей, но при взгляде на него у нее сладко замирало сердце, и принцесса чувствовала, что ее тянет к нему. Какая-то примитивная струнка, ждущая своего часа в душе каждой женщины, откликнулась на его присутствие волшебным звоном. Он держал ее за руку, и это прикосновение отзывалось в ней доселе неведомыми ощущениями, которые никак нельзя было назвать неприятными. Многие мужчины преклоняли колени перед Ясмелой. Но сейчас рядом с ней оказался тот, кто, как она почему-то не сомневалась, еще не склонялся ни перед кем. Ей казалось, что она ведет за собой неприрученного тигра; ей было страшно, и собственный страх вызывал у нее восторженное ликование.

У входа во дворец Ясмела остановилась и всем телом навалилась на дверь, открывая ее. Взглянув на своего спутника, она не заметила в его глазах и тени страха или подозрительности.

– Дворец, значит? – громыхнул он. – Так ты – служанка или, бери выше, придворная дама?

Ясмела вдруг поняла, что испытывает странную ревность при мысли о том, что кто-либо из ее служанок мог привести этого воина во дворец. Стражники не сделали попытки вмешаться, когда она вела его мимо, но он взглянул на них так, как волк может посмотреть на стаю бродячих шавок. Принцесса провела его сквозь занавешенный альков в свои покои, где он и остановился, простодушно разглядывая гобелены, пока не заметил хрустальный графин с вином на столике эбенового дерева. Испустив удовлетворенный вздох, он тут же завладел им и поднес к губам. Из соседней комнаты вбежала Ватиза и, с трудом переводя дыхание, воскликнула:

– Ох, моя принцесса…

– Принцесса!

Кувшин с вином полетел на пол. Стремительным движением, за которым не поспевал глаз, наемник поднял вуаль на лице Ясмелы. Затем он отшатнулся с проклятием, и клинок синеватой стали с легким шелестом прыгнул ему в руку. Глаза у него засверкали, как у пойманного в ловушку тигра. В воздухе повисло наэлектризованное напряжение, как бывает перед началом сильной грозы. Ватиза мешком опустилась на пол, лишившись дара речи от ужаса, но Ясмела не дрогнув встретила яростный взгляд варвара. Она поняла, что жизнь ее висит на волоске: обуреваемый подозрениями и охваченный неподвластной разуму паникой, он готов был нанести смертельный удар при малейшей опасности. Но принцесса вдруг поняла, что испытывает щекочущее нервы возбуждение.

– Не бойся, – сказала она. – Я – Ясмела, но тебе незачем опасаться меня.

– Для чего ты привела меня сюда? – прорычал он, обводя комнату яростным взглядом. – Что это за ловушка?

– Здесь нет никакого обмана, – ответила девушка. – А привела я тебя сюда потому, что ты можешь мне помочь. Я воззвала к богам – к Митре – и он повелел мне выйти на улицу и обратиться за помощью к первому же встречному.

Ага, похоже, такое поведение не вызвало у него удивления. У варваров тоже имелись свои оракулы. Он опустил меч, хотя и не стал убирать его в ножны.

– Что ж, если ты – Ясмела, то тебе и впрямь требуется помощь, – с неохотой признал он. – В твоем княжестве творится черт знает что. Но как и чем я могу тебе помочь? Разумеется, если тебе нужен головорез…

– Присядь, – попросила она. – Ватиза, подай ему вина.

Наемник повиновался, но Ясмела обратила внимание на то, что он постарался сесть спиной к каменной стене, причем так, чтобы видеть всю комнату, а обнаженный меч положил на колени. Она с восторгом глядела на клинок. В тусклых отсветах хищного голубоватого лезвия она, казалось, видела пролитую им кровь; принцесса сомневалась, что сумеет поднять его, но знала, что наемник сможет управиться с ним одной рукой с такой же легкостью, с какой она орудует хлыстом для верховой езды. Она обратила внимание на его широкие и сильные ладони. Они ничуть не походили на короткопалые и недоразвитые лапы троглодита. Вздрогнув, она с изумлением поняла, что грезит о том, как эти сильные пальцы перебирают ее локоны.

Наемник, кажется, вздохнул с облегчением, когда она опустилась на атласную кушетку напротив. Он снял свой шлем, положил его на стол и расстегнул подшлемник, отчего массивные складки кольчуги упали ему на плечи. Сейчас она ясно видела, как же он все-таки разительно отличается от представителей хайборийской расы. В чертах его темного, испещренного шрамами лица сквозила мрачная переменчивость настроения; хотя они и не отличались порочностью или врожденной злобой, в них явственно читался намек на зловещую свирепость, которую лишь подчеркивало пламя, бушевавшее в ярких синих глазах. Над низким лбом топорщилась непокорная грива черных как вороново крыло, густых волос.

– Кто ты такой? – внезапно поинтересовалась девушка.

– Я – Конан, капитан наемных копейщиков, – ответил он, одним глотком осушая кубок с вином и протягивая его за новой порцией. – А родился я в Киммерии.

Название ничего ей не говорило. Она смутно помнила, что где-то далеко на севере, куда не забредают отряды хайборийцев, есть такая суровая горная страна, населенная яростными и жестокими людьми. До сих пор она никогда не встречалась ни с одним из них.

Положив подбородок на скрещенные ладони, она в упор взглянула на него темными глазами, покорившими множество мужских сердец.

– Конан из Киммерии, – проговорила она, – ты сказал, что мне и впрямь нужна помощь. Почему?

– Что ж, – ответил он, – это видно невооруженным глазом. Во-первых, твой брат-король попал в плен в Офире; во-вторых, Котх рассчитывает поработить твой народ; в-третьих, в нижнем Шеме завелся какой-то колдун, который сеет смерть и разрушения. Но самое плохое заключается в том, что солдаты бегут из твоей армии.

Она ответила не сразу. Ей было непривычно слышать, что мужчина разговаривает с нею прямо и откровенно, не облекая свои речи в слащавые и приторные фразы.

– А почему солдаты бегут из моей армии, Конан? – спросила она.

– Потому что одних переманил к себе Котх, – отозвался он, с облегчением прикладываясь к кубку с вином. – Другие думают, что Хорайя как независимое государство обречена. Третьи напуганы сказками об этой собаке Натохке.

– Наемники останутся верны мне? – с тревогой поинтересовалась она.

– Если ты и дальше будешь хорошо платить нам, – честно ответил он. – Твоя политика нас не интересует. Ты можешь доверять Амальрику, нашему генералу, но мы, все остальные – всего лишь простые люди, которым нравится звонкая монета. Кстати, поговаривают, что, если ты заплатишь Офиру выкуп, у тебя не останется денег для нас. В этом случае мы можем перейти на сторону короля Котха, хотя лично мне этот жалкий скупец не по нраву. Или же мы разграбим этот город. Во время гражданской войны всегда можно захватить много добычи.

– Почему вы не перейдете на сторону Натохка? – продолжала расспрашивать его принцесса.

– Чем он может заплатить нам? – презрительно фыркнул Конан. – Медными идолами, которых он захватил в шемитских городах? Пока ты сражаешься с Натохком, ты можешь рассчитывать на нас.

– Твои товарищи пойдут за тобой? – задала она ему неожиданный вопрос.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, – медленно ответила она, – что я намерена назначить тебя командующим всеми войсками Хорайи!

Он застыл, поднося кубок к губам, которые раздвинулись в широкой улыбке. В глазах его полыхнули незнакомые огоньки.

– Командующим? Клянусь Кромом! Но что скажут твои надушенные вельможи?

– Они примут мое решение! – Принцесса хлопнула в ладоши, призывая рабыню, которая вошла в комнату и низко поклонилась ей. – Передай конту Теспиду, что я хочу видеть его немедленно. Заодно пригласи и канцлера Тауруса, лорда Амальрика и Агху Шупраса.

– Я вверяю себя Митре, – заявила она, вперив взгляд в Конана, который был занят тем, что жадно поглощал еду, которую поставила перед ним на стол дрожащая Ватиза. – Ты много воевал?

– Я родился посреди битвы, – откликнулся тот, отрывая крепкими зубами кусок сочного мяса. – Первыми звуками, которые коснулись моих ушей, были звон мечей и крики умирающих. Я убивал ради кровной мести, сражался в межплеменных войнах и принимал участие в имперских военных кампаниях.

– Но ты сможешь вести людей в бой и выстроить их в боевые порядки?

– Ну, я могу попробовать, – невозмутимо ответил наемник. – Это всего лишь схватка на мечах, разве что в большем масштабе. Ты отбиваешь его выпад, а потом – укол, удар! И либо его голова летит с плеч, либо твоя.

В спальню вновь вошла рабыня, объявив, что прибыли те, за кем посылала принцесса, и Ясмела вышла в соседнюю комнату, задернув за собой бархатные занавески. Вельможи опустились на одно колено, явно удивленные приглашением в столь поздний час.

– Я призвала вас, чтобы сообщить о своем решении, – начала Ясмела. – Княжество в опасности…

– Вы правы, моя принцесса, – перебил ее конт Теспид, высокий мужчина с завитыми и надушенными черными кудрями.

Одной рукой он поглаживал свои ухоженные усики с острыми кончиками, а в другой держал бархатный берет с ярко-алым пером, прикрепленным золотой застежкой. На нем были остроносые атласные башмаки и котарди[9] из расшитого золотом бархата. Он отличался несколько аффектированными манерами, но под атласными одеждами скрывались стальные мышцы.

– Стоило бы предложить Офиру больше золота за освобождение вашего брата-короля.

– Категорически возражаю, – вмешался канцлер Таурус, пожилой мужчина в подбитой мехом горностая мантии, лицо которого было испещрено морщинами от долгой и безупречной службы. – Мы уже предложили столько, что княжеству грозит разорение, если придется выплатить требуемую сумму. А предложить больше – лишь еще сильнее разжечь в Офире алчность. Моя принцесса, я уже неоднократно говорил вам, что Офир не сделает первого шага до тех пор, пока мы не выступим навстречу этой орде захватчиков. Если мы потерпим поражение, они выдадут Хоссуса Котху; если одержим победу – король, вне всякого сомнения, вернет нам его величество после выплаты соответствующего выкупа.

– А тем временем, – встрял в разговор Амальрик, – солдаты каждый день бегут из армии, а наемники хотят знать, почему мы медлим. – Он был немедийцем, крупным мужчиной с львиной гривой желтых волос. – Мы должны выступить как можно скорее, если вообще собираемся это сделать…

– Завтра мы двинемся маршем на юг, – заявила Ясмела. – И вот человек, который поведет вас!

Отдернув в сторону бархатный занавес, она драматическим жестом указала на киммерийца. Впрочем, принцесса, пожалуй, выбрала для этого не самый удачный момент. Конан развалился в кресле, водрузив ноги на столик эбенового дерева, и смачно обгладывал огромную кость, крепко держа ее обеими руками. Он мельком взглянул на ошеломленных лордов, приветливо улыбнулся Амальрику и с нескрываемым наслаждением вновь впился зубами в мясо.

– Да хранит нас Митра! – взорвался Амальрик. – Это же Конан, северянин, самый буйный из всех моих бродяг! Я бы уже давно приказал повесить его, не будь он лучшим мечником, что когда-либо надевали хауберк…

– Ваше высочество изволит шутить? – вскричал Теспид, и его тонкое лицо потемнело. – Этот человек – дикарь, необразованный и невоспитанный! Предлагать вельможе служить под его началом – значит оскорбить! Я…

– Конт Теспид, – сказала Ясмела, – вы носите на своей перевязи мою перчатку. Верните ее мне и уходите.

– Уходить? – вскричал неприятно пораженный конт. – Но куда?

– В Котх или к дьяволу! – вспылила она. – Если вы не желаете служить мне так, как того хочу я, вы не будете служить мне вообще.

– Вы неправильно поняли меня, принцесса, – ответил он, уязвленный до глубины души, сопровождая свои слова низким поклоном. – Я не оставлю вас. И ради вас я даже готов предложить свой меч этому дикарю.

– А вы, милорд Амальрик?

Амальрик сначала негромко выругался, а потом широко улыбнулся. Настоящий солдат удачи, он уже не удивлялся превратностям судьбы.

– Я согласен принять его руку. Пусть жизнь коротка, зато весела – а под началом Конана Головореза она будет и короткой, и веселой. Клянусь Митрой! Если этот пес когда-либо командовал кем-нибудь еще, кроме отряда таких же головорезов, как и он сам, я готов съесть его вместе с доспехами!

– А ты, мой Агха? – Принцесса повернулась к Шупрасу.

Тот лишь пожал плечами в ответ, сдаваясь. Он был типичным представителем народа, обитающего на южных границах Котха, – высокий и худощавый, в чертах лица которого проскальзывало нечто ястребиное, в отличие от его более чистокровных собратьев пустыни.

– На все воля Иштар, принцесса. – В нем говорил фатализм предков.

– Подождите здесь, – распорядилась она.

И пока Теспид кипел от негодования и мял в руках свой бархатный берет, Таурус что-то устало бормотал себе под нос, а Амальрик расхаживал взад и вперед по комнате, дергая себя за желтую бороду и улыбаясь, как голодный лев, Ясмела вновь скрылась за портьерой и хлопнула в ладоши, призывая рабынь.

Она распорядилась принести новые доспехи взамен кольчуги Конана – латный воротник, солереты[10], кирасу, оплечье лат, ножные латы, набедренники и шлем с забралом. Когда Ясмела вновь раздвинула портьеры, Конан предстал перед своей аудиторией в доспехах вороненой стали. И когда он стоял, закованный в пластинчатые латы, с поднятым забралом и загорелым лицом, на которое падала тень черного плюмажа, медленно кивающего собравшимся с гребня его шлема, в нем вдруг проступило мрачное величие, не признать которого не смог даже Теспид. Очередная шутка замерла на губах Амальрика.

– Клянусь Митрой, – медленно проговорил он. – Я и подумать не мог, что когда-нибудь увижу тебя в полном рыцарском доспехе, но ты не посрамил его. Провалиться мне на этом самом месте, Конан, но я видывал королей, которые носили свои латы с куда меньшим достоинством, чем ты!

Конан ничего не ответил. Его вдруг охватили дурные предчувствия. Через много лет, когда самые сокровенные его мечты станут реальностью, он еще вспомнит эти слова Амальрика.

3

С первыми лучами рассвета улицы Хорайи заполонили толпы людей, провожающих войско, которое покидало город через южные ворота. Наконец-то армия выступала в поход. Здесь были рыцари в сверкающих доспехах, над шлемами которых важно раскачивались разноцветные плюмажи. Под ними гарцевали горячие кони – в атласных попонах и сбруе из лакированной кожи, украшенной золотыми застежками, – которых умело усмиряли всадники. Лучи утреннего солнца слепящими искрами отражались от наконечников копий, что вздымались, как лес, над ровным строем рыцарей, и легкий ветерок ласково перебирал разноцветные треугольные флажки, привязанные к древкам. Каждый рыцарь имел при себе знак внимания, подаренный ему дамой сердца, – перчатку, шарфик или розу, прикрепленные к его шлему или пристегнутые к ножнам. Это был цвет воинства Хорайи, возглавляемый контом Теспидом, который, как говорили, добивался руки самой принцессы Ясмелы.

Следом за ними шли копейщики, которых всегда было сравнительно немного в любом хайборийском государстве, – здесь полагали, что почетной является служба только в кавалерии. Но в их жилах, как и у рыцарей, текла древняя котхийская кровь – здесь шли сыновья разорившихся семейств, впавшие в нищету мужчины и безденежные юнцы, которые не могли позволить себе иметь коня и пластинчатые доспехи; всего их было пять сотен.

Замыкали колонну наемники – тысяча всадников и две тысячи копейщиков. Высокие скакуны выглядели такими же дикими и крепкими, как и их всадники. Они не гарцевали и не поднимали своих коней на дыбы, красуясь перед зрителями. На их лицах лежала мрачная печать профессиональных убийц, это были суровые и закаленные ветераны многочисленных кровавых кампаний. Закованные с ног до головы в кольчужные доспехи, они даже под шлемы без забрал поддели стальные шапочки, закрывающие шею и затылок. На их щитах не было гербов, а треугольные флажки не украшали их длинные копья. На луках седел у них висели боевые топоры или стальные молоты, а на бедре каждый конник носил длинный меч с широким лезвием. Копейщики были вооружены аналогичным образом, хотя кавалерийским копьям предпочли короткие пики.

Здесь собрались люди самых разных рас и народностей, и за плечами у многих в прошлом остались самые разные преступления. В одном строю шли высокие гиперборейцы, худощавые и ширококостные, немногословные и вспыльчивые, рыжеволосые гундерландцы с северо-западных гор, преисполненные чванливого самодовольства коринтийские вероотступники, смуглые зингарийцы с вызывающе торчащими черными усами и буйным нравом, аквилоняне с далекого запада. Но все они, за исключением зингарийцев, считали себя представителями хайборийской расы.

Позади них важно выступал верблюд в богатом убранстве, которого вел за собой в поводу всадник на огромном боевом коне в окружении избранных телохранителей из королевской дворцовой стражи. Между горбами верблюда, под шелковым балдахином, восседала стройная фигурка в атласных одеждах, при виде которой толпа горожан, никогда не упускавших случая поглазеть на членов королевской фамилии, разразилась приветственными воплями и принялась подбрасывать в воздух шапки и шляпы.

Конан Киммериец, поражающий мрачным великолепием своих пластинчатых доспехов и обуреваемый тревожными предчувствиями, неодобрительно взглянул на разряженного верблюда и повернулся к Амальрику, который ехал рядом, блистая золотой насечкой кольчужных лат, нагрудника и шлема с гребнем из конского волоса.

– Принцесса едет с нами. Она, конечно, ловкая и подвижная, но все равно не годится для этой работы. В любом случае, ей придется сменить это роскошное платье на что-нибудь более подходящее.

Амальрик подкрутил свой желтый ус, чтобы скрыть усмешку. Очевидно, Конан полагал, что Ясмела наденет перевязь с мечом и ринется в бой, как часто делали женщины варваров.

– Хайборийские женщины не лезут в драку, в отличие от ваших киммериек, Конан, – сказал он. – Ясмела едет с нами только для того, чтобы наблюдать за битвой. Впрочем, – он поерзал в седле и понизил голос, – между нами говоря, мне кажется, что принцесса просто боится оставаться одна. Должно быть, у нее есть на то причины.

– Она боится бунта? В таком случае, может, нам стоит повесить парочку горожан перед тем, как выступить в поход?..

– Нет. Проболталась одна из ее служанок. Ночью во дворец наведалась какая-то тварь и напугала Ясмелу до полусмерти. Не сомневаюсь, это была одна из дьявольских проделок Натохка. Конан, нам предстоит сражаться не только с людьми из плоти и крови!

– Что ж, – прорычал киммериец, – лучше идти навстречу врагу, чем ждать его.

Он окинул взглядом длинную вереницу повозок с маркитантками, подобрал поводья латной перчаткой и изрек излюбленную фразу наемников, выступающих в поход:

– Ад или добыча, братья, вперед марш!

Войско растянулось длинной колонной, и далеко позади закрылись массивные ворота Хорайи. На крепостной стене замаячили головы любопытных. Горожане хорошо понимали, что сейчас решался вопрос – жить им или умереть. Если выступившее в поход войско будет разбито, то будущее Хорайи придется писать кровью. Дикие орды, накатывающие с юга, не ведали, что такое милосердие.

Колонна весь день шла походным порядком по поросшей мягкой и сочной травой равнинной местности, которая к вечеру начала постепенно повышаться. Впереди показалась гряда невысоких гор, рваной линией перегородивших горизонт с востока на запад. На ночевку армия встала лагерем у северных предгорий, и к кострам вышли горбоносые горцы с яростным огнем в глазах, чтобы пересказать новости, приходящие из загадочной пустыни. В их рассказах то и дело упоминалось имя Натохка. По его приказу демоны воздуха приносили с собой град, грозы и туманы, а твари нижнего мира со злобным ревом трясли землю. Сам же он извлекал огонь из воздуха, испепеляя ворота обнесенных стенами городов и дотла сжигая рыцарей в доспехах. Его приспешники наводнили пустыню несметными полчищами, а мятежный стигийский принц Кутамун привел с собой пять тысяч воинов на боевых колесницах.

Конан оставался невозмутим. Война давно стала для него профессией. Жизнь он рассматривал как непрерывное сражение или даже несколько сражений, следующих одно за другим; с самого рождения Смерть превратилась для него в постоянного спутника. Она неотрывно следовала за ним по пятам, стояла за его плечом, когда он сидел за игорным столом, пододвигала ему кубки с вином. Но он обращал на нее не больше внимания, чем король на своего виночерпия. Когда-нибудь ее костлявые пальцы цепко возьмут его за горло, с этим ничего нельзя было поделать. А пока он довольствовался тем, что может жить полной жизнью и наслаждаться настоящим.

Однако же спутники его далеко не так беззаботно относились к своим страхам. Возвращаясь к себе после проверки часовых, Конан вдруг замер на месте, когда чья-то стройная фигурка в плаще остановила его, протянув к нему руку.

– Принцесса! Почему вы здесь, а не в своем шатре?

– Я не могла заснуть. – В ее темных глазах притаилось отчаяние. – Конан, мне страшно!

– Вы боитесь кого-либо в своей армии? – Его рука легла на рукоять меча.

– Нет, это не человек. – Девушка вздрогнула всем телом. – Конан, а ты боишься чего-нибудь?

Наемник задумался, поглаживая подбородок.

– Да, – признался он наконец, – проклятия богов.

И вновь принцесса содрогнулась.

– А я уже проклята. Неведомая тварь из бездны выбрала меня своей жертвой. Ночь за ночью он прячется в тени, нашептывая мне свои гнусные тайны. Он намерен утащить меня в ад, чтобы сделать там своей королевой. Я боюсь заснуть – он придет ко мне в шатер с такой же легкостью, как приходил во дворец. Конан, ты сильный – возьми меня к себе! Мне страшно!

Перед ним стояла не принцесса, а напуганная девочка. Отбросив ложную гордость, она явила ему невинную и чистую душу. Обуревая страхами, она пришла к тому, кого считала надежной защитой. Безжалостная сила, ранее пугавшая Ясмелу, теперь привлекала ее.

Вместо ответа он сбросил ярко-алую накидку и с грубоватой лаской укутал ею принцессу, как будто подлинная нежность была ему неведома. Его железная рука на мгновение задержалась на ее хрупком плече, и она опять вздрогнула, но на это раз уже не от страха. От этого легкого прикосновения по телу ее пробежала сладостная дрожь, словно он одолжил ей частичку своей животной жизненной силы.

– Ложитесь здесь. – Он показал ей расчищенное местечко рядом с тлеющим костром.

Конан не увидел ничего предосудительного или неподобающего в том, что принцесса будет спать на голой земле у походного костра, завернувшись в накидку воина. И Ясмела повиновалась ему без слов.

Сам же он присел на соседний валун, положив на колени обнаженный меч. Пламя костра тускло блестело на синеватом клинке, и Конан казался живым воплощением стали – его бьющая ключом жизненная энергия на мгновение перешла в состояние покоя. Нет, она не отдыхала, а всего лишь оставалась без движения, ожидая сигнала вновь взорваться бешеной активностью. Отсветы костра бросали тени на его лицо, отчего черты его казались переменчивыми, но при этом словно вырубленными из камня. Он не шевелился, хотя в глазах его пылало неукротимое пламя. Он был не просто дикарем и варваром, он был частью окружающей природы, неприрученной стихии. В его жилах бурлила кровь волчьей стаи, в его подсознании жила северная ночь, сердце его билось в такт пылающим лесным пожарам.

Ясмела и сама не заметила, как заснула, чувствуя себя в полной безопасности. Она была уверена, что из темноты к ней не подберется жуткая тень с горящими глазами, потому что ее покой охраняет суровый варвар из далекой страны. Однако же, проснувшись, она вновь задрожала от страха, хотя он пришел к ней и не в ночных кошмарах.

Принцессу разбудили негромкие голоса. Открыв глаза, она увидела, что костер почти погас. В воздухе ощущалось скорое приближение рассвета. В темноте она увидела смутные очертания фигуры Конана, который по-прежнему сидел на камне, и разглядела тусклый блеск его длинного меча. Рядом с наемником присел на корточки еще один человек, освещенный слабыми отблесками умирающего костра. Спросонья Ясмела с трудом разглядела его орлиный профиль, сверкающие бусины глаз и белый тюрбан на голове. Он что-то быстро говорил на шемитском наречии, которого она почти не знала.

– Бел свидетель, да отсохнет у меня рука! Конан, я король лжецов, но старому товарищу я врать не стану. Клянусь теми добрыми старыми днями, когда мы с тобой вместе были ворами в Заморе, прежде чем ты нацепил на себя хауберк! Я собственными глазами видел Натохка, вместе с остальными я стоял перед ним на коленях, когда он вызывал Сета. Но при этом я не стал прятать голову в песок, как все прочие. Я – вор Шумира, и зрение у меня острее, чем у ласки. Я прищурился и увидел, как его вуаль развевается на ветру. Она на мгновение откинулась, и я увидел… я увидел… Да поможет мне Бел, Конан, я увидел, увидел! Кровь застыла у меня в жилах, а волосы на затылке встали дыбом. То, что я увидел, словно каленым железом отпечаталось у меня в памяти. И я не мог успокоиться, пока не удостоверился окончательно. Я отправился к руинам Кутчемеса. Дверь в купол из слоновой кости стояла распахнутой настежь, на пороге лежала огромная змея, пронзенная мечом. А в самом куполе я наткнулся на человеческий труп, такой ссохшийся и маленький, что поначалу я даже не узнал его. Но это был Шеватас, замориец, единственный вор на всем белом свете, которого я считал выше себя. Сокровища остались нетронутыми, они сверкающими грудами лежали вокруг тела. Вот и все.

– И костей не было… – проворчал Конан.

– Там вообще ничего не было! – с горячностью перебил его шемит. – Ничего! Только труп!

На мгновение воцарилась тишина, и Ясмела съежилась от неосознанного и безымянного страха.

– Откуда пришел Натохк? – вновь донесся до нее жаркий шепот шемита. – Из пустыни, в ночь, когда мир ослеп и взбунтовался, а бешено летящие облака закрыли дрожащие звезды, и к вою ветра примешивались вопли заблудших душ. В ту ночь вампиры вышли на охоту, ведьмы голыми летали на помеле, а в глухих лесах завывали оборотни. Он появился на черном верблюде, быстром как ветер, и дьявольский огонь освещал его, и раздвоенные следы копыт светились в темноте. Когда Натохк спешился перед святилищем Сета в оазисе Афаки, тварь скользнула в ночь и растаяла в ней. А потом я разговаривал с кочевниками, которые клялись, что видели, как у нее вдруг выросли гигантские крылья за спиной, она взмыла в небо и затерялась среди туч, оставляя за собой огненный след. Больше никто не видел этого верблюда, но с той ночи к шатру Натохка перед каждым рассветом подбирается смутная человеческая тень и что-то бессвязно шепчет ему. Вот что я тебе скажу, Конан, Натохк – это… Но лучше я покажу тебе то, что видел в тот день у Шушана, когда порыв ветра откинул в сторону его вуаль!

Ясмела увидела, как на ладони шемита блеснуло золото, когда мужчины склонились над чем-то. Она услышала, как Конан сдавленно выругался, и внезапно на нее обрушилась чернота. Впервые в жизни принцесса Ясмела лишилась чувств.

4

Рассвет только-только окрасил горизонт первыми проблесками, когда армия вновь выступила в путь. Ночью в лагерь прискакали кочевники, их кони падали от усталости, но они донесли, что орды пустыни встали табором у колодца Алтаку. Поэтому солдаты быстрым шагом двинулись через предгорья, оставив позади обоз с повозками; Ясмела ехала вместе с ними. В глазах у девушки застыл ужас. Ее страхи обрели жуткое воплощение, потому что она узнала монету, которую ночью держал на ладони шемит: это была одна из тех, что до сих пор тайно отливают сторонники запрещенного и забытого зугитского культа, и на ней был отчеканен профиль человека, умершего три тысячи лет назад.

Солнце медленно двигалось между заостренными зубцами скал и обрывистыми карнизами, нависающими над узкими ущельями. Кое-где на склонах виднелись россыпи домов, сложенных из грубого камня, скрепленного глиной. К ним со всех сторон стекались кочевники, так что к тому времени, когда войско перевалило через горную гряду, в его ряды влились еще примерно три тысячи лучников.

И вдруг горы остались позади, воины вышли на простор, и от увиденного у них перехватило дыхание – к югу убегала плоская безжизненная равнина. Позади вздымались отвесные скалы, проводя четкую естественную границу между котхийским нагорьем и южной пустыней. Горы как раз и служили внешним барьером нагорья, ограждавшим его почти сплошной стеной. В этих голых и безлюдных скалах обитало лишь племя захееми, в чьи обязанности входила охрана караванной тропы. А дальше тянулись безжизненные и пыльные песчаные просторы. Но где-то у самого горизонта лежал колодец Алтаку, у которого встали лагерем орды Натохка.

Войско остановилось в Проходе Шамла, по которому текли богатства юга и севера и маршировали армии Котха, Хорайи, Шема, Турана и Стигии. В этом месте в сплошной стене зиял разрыв и в пустыню сбегали каменные языки, образуя голые и неуютные ущелья, закупоренные с севера острыми иззубренными скалами. Все, кроме одного, которое и называлось Проходом. Он очень походил на гигантскую руку, протянутую от горной гряды: два пальца, указательный и средний, образовывали веерообразное ущелье. В роли пальцев выступали широкие кряжи, наружные стены которых обрывались отвесными скалами, а внутренние полого сбегали навстречу друг другу. Поднимаясь кверху, ущелье сужалось и выходило на плато с изрезанными канавами и оврагами склонами. Здесь располагался колодец, вокруг которого торчали высокие башни, населенные захеемитами.

Конан осадил своего коня и спешился. Он сменил пластинчатый доспех на более привычный кольчужный. К нему подскакал Теспид и язвительно осведомился:

– Почему ты остановился?

– Потому что мы будем ждать их здесь, – ответил Конан.

– Благороднее выехать навстречу и дать им бой в чистом поле, – резко бросил конт.

– Они превосходят нас числом, – невозмутимо откликнулся киммериец. – Кроме того, там нет воды. Мы станем лагерем на плато…

– Я со своими рыцарями разобью бивуак в ущелье, – сердито заявил Теспид. – Мы идем в авангарде и, по крайней мере, не боимся этого сброда пустыни.

Конан лишь пожал плечами, и разъяренный вельможа поворотил коня и ускакал. Амальрик, громовым рыком отдававший приказания, оборвал себя на полуслове и проводил взглядом сверкающий отряд, спускающийся по склону в ущелье.

– Дурачье! У них скоро закончится провиант в седельных сумах, а чтобы напоить лошадей, им придется возвращаться к колодцу.

– Оставь их в покое, – сказал Конан. – Им невероятно тяжело выполнять мои приказы. Скажи парням, пусть снимают доспехи, расседлывают коней и отдыхают. Сегодня мы прошли много миль. Теперь надо напоить лошадей и накормить людей.

Высылать лазутчиков не было смысла. Пустыня лежала перед ними как на ладони, хотя сейчас видимость была плохой из-за низких туч, что клубились в южной части горизонта. Унылую монотонность окружающего пейзажа нарушали лишь развалины, громоздящиеся в нескольких милях неподалеку, предположительно – остатки древнего стигийского храма. Конан приказал лучникам спешиться и расставил их вдоль кряжей, разбавив ими ряды кочевников. Своих наемников и копейщиков Хорайи он выстроил вокруг колодца. Чуть дальше вглубь, в том месте, где тропа из ущелья выходила на плато, стоял шатер Ясмелы.

Пока врага не было видно, солдаты отдыхали. Они сняли шлемы, расстегнули латные воротники и распустили пояса. Суровые воины подкреплялись говядиной, запивая каждый кусок добрым глотком пенного эля из глиняных кружек и обмениваясь грубыми шуточками. На склонах вольготно расположились горцы, небрежно пощипывая оливки и финики. К Конану, сидевшему с непокрытой головой на камне, подъехал Амальрик.

– Конан, ты слышал, что рассказывают о Натохке кочевники? Они говорят… Клянусь Митрой, у меня язык не поворачивается повторить их россказни. А ты что думаешь об этом?

– Иногда семена могут пролежать в земле сотни лет и не сгнить при этом, – откликнулся Конан. – Но, по моему мнению, Натохк смертен.

– А вот я в этом не уверен, – проворчал Амальрик. – Но как бы там ни было, боевые порядки ты выстроил не хуже опытного генерала. Полагаю, дьяволы Натохка не смогут подобраться к нам незамеченными. Митра, какой туман!

– Поначалу я решил, что это облака, – ответил Конан. – Смотри, как он катится на нас!

То, что сначала казалось облаками, превратилось в густой туман, быстро двигающийся на север подобно неспокойному волнующемуся океану. Туманная дымка затягивала пустыню буквально на глазах. Вот она уже поглотила стигийские развалины, но не остановилась, продолжая свое наступление. Солдаты в изумлении смотрели на нее. Это было нечто невероятное и неслыханное – и, равным образом, неестественное и необъяснимое.

– Посылать лазутчиков на разведку бессмысленно, – с отвращением сплюнул Амальрик. – Они все равно ничего не увидят. Края тумана захватят и внешние склоны кряжей. Скоро туман накроет Проход, и эти горы утонут в нем…

Конан с тревогой смотрел на приближающуюся полосу тумана. Внезапно он приложил ухо к земле, а потом резко выпрямился и разразился проклятиями.

– Я слышу лошадей и колесницы, их там тысячи! Земля дрожит под копытами! Эй вы, там! – Голос его громовым раскатом прокатился по ущелью, заставляя отдыхающих воинов встрепенуться. – Надеть шлемы! Пики к бою! Построиться! Сомкнуть ряды!

Подгоняемые его рыком, воины поспешно поднялись на ноги и стали выстраиваться в боевые порядки, надевая шлемы и просовывая руки в ремни креплений щитов. Туман же тем временем расступился, словно понимая, что в нем более нет нужды. Нет, он не поднялся или медленно рассеялся, как бывает в природе, – он попросту исчез, словно его и не было. Вот только что равнина была укутана накатывающейся на предгорья плотной клубящейся массой, слои которой змеились, как живые, – а в следующий миг жаркое солнце уже сияет на безоблачном небе, освещая пустыню, но уже не голую и безжизненную, а кипящую великолепием вооруженной армады. И горы дрогнули от дружного слитного рева.

В первые мгновения наблюдателям на скалах показалось, что они смотрят на сплошное море блистающей бронзы и золота, в котором подобно мириадам звезд угрожающе мерцают наконечники копий. Когда туман внезапно рассеялся, нападающие замерли на месте, сомкнув ряды, и солнце ярко засверкало на их доспехах.

Впереди выстроилась длинная шеренга колесниц, запряженных огромными и горячими стигийскими жеребцами, головы которых украшали плюмажи. Кони фыркали и рыли копытами песок, а обнаженные возничие, смуглые и мускулистые, откинулись назад, всем весом удерживая вожжи и широко расставив ноги. За их спинами виднелись высокорослые воины, их ястребиные лица обрамляли бронзовые шлемы с гребнями, на которых красовались золотые шары. В руках они сжимали тяжелые дальнобойные луки. Это были не обычные лучники, здесь собрался цвет знати Юга – рожденные для войн и охоты, эти воины могли одной стрелой насмерть поразить атакующего льва.

За ними колыхались нестройные ряды кочевников на полудиких лошадках – воины Котха, первого из великих черных королевств, расположенных к югу от Стигии. Тонкие и гибкие, они голыми сидели на лошадях, пренебрегая седлами и уздечками, и солнце переливалось на их блестящей черной коже, под которой перекатывались бугры мускулов.

А еще дальше волновалась орда, заполнившая собой, казалось, всю пустыню до самого горизонта. Здесь собрались тысячи и тысячи воинственных сыновей Шема: шеренги всадников в чешуйчатых кольчугах и цилиндрических шлемах – ашшури Нипра, Шумира, Эрука и других городов – и кочевники из диких племен в долгополых белых халатах.

И вот доселе стройные ряды смешались. Колесницы дружно сдвинулись в сторону, а основная масса войск неуверенно покатилась вперед. Внизу, в ущелье, рыцари вскочили на коней, и конт Теспид галопом поскакал вверх по склону к тому месту, где стоял Конан. Он не дал себе труда спешиться, а отрывисто и резко обратился к главнокомандующему прямо с седла:

– Туман поднялся не вовремя, и они растерялись! Сейчас самое время атаковать их! У кушитов нет луков, и они только мешают продвижению вперед. Мои рыцари сомнут их, они смешают ряды шемитов и расстроят их боевые порядки. Следуй за мной! Мы выиграем битву одним решительным ударом!

Но Конан лишь покачал головой в ответ:

– Если бы нам противостоял обычный враг, я бы согласился с тобой. Но эта сумятица – деланая, а не подлинная, и цель ее явно состоит в том, чтобы обманом вынудить нас пойти в атаку. Я опасаюсь ловушки.

– То есть ты отказываешься выступать? – воскликнул Теспид, и лицо его потемнело от гнева.

– Будь же благоразумен, – попытался было урезонить конта Конан. – Мы заняли очень удачную позицию…

Грязно выругавшись, Теспид развернул коня и галопом поскакал обратно в ущелье, где его с нетерпением поджидали рыцари.

Амальрик покачал головой.

– Тебе не следовало позволять ему вернуться, Конан. Я… смотри!

Конан с проклятиями смотрел на то, как Теспид приблизился к своим людям. Издалека до них донесся его слабый голос, слов они разобрать не могли, но жесты его были достаточно красноречивы. В следующее мгновение пять сотен копий наклонились к земле, и закованный в стальные латы отряд с грохотом и лязгом устремился по ущелью навстречу врагу.

От шатра Ясмелы к ним бежал юный паж, крича срывающимся голосом:

– Милорд, принцесса желает знать, почему вы не следуете за контом Теспидом, дабы поддержать его?

– Потому что я не такой дурак, как он, – рявкнул Конан, усаживаясь на камень и принимаясь обгладывать баранью кость.

– А власть действует на тебя положительно, как ни странно, – заметил Амальрик. – Раньше ты бы первым бросился в эту авантюру.

– Да, но тогда мне надо было беспокоиться только о собственной жизни, – ответил Конан. – А теперь… какого черта?

Орда остановилась. С одного ее края вдоль всего строя неслась колесница. Обнаженный возница, как сумасшедший, настегивал разгоряченных коней. Позади него стояла высокая фигура в призрачной развевающейся мантии. В руках она держала большой золотой кубок, из которого струился слабый дымок, искрившийся на солнце. Колесница промчалась вдоль всего фронта замершей армады, оставляя за собой тоненькую пунктирную полоску, которая сверкала на песке подобно фосфоресцирующему следу змеи.

– Это же Натохк! – выругался Амальрик. – Что за дьявольские семена он сеет?

Между тем, атакующие рыцари и не подумали сдержать стремительный бег своих коней. Еще каких-нибудь пятьдесят шагов, и они на полном скаку врубятся в неровные ряды кушитов, которые стояли неподвижно, подняв пики. И вот уже первые рыцари достигли тонкой линии, блестевшей на песке. Они не обратили никакого внимания на подстерегающую их опасность. Но едва подкованные копыта коней коснулись ее, случилось то, что бывает, когда сталь ударяет по кремню, – вот только последствия оказались куда более сокрушительными. Пустыня содрогнулась от страшного взрыва: проведенная черта извергла снопы ослепительного белого пламени.

В мгновение ока оно поглотило первые ряды атакующих рыцарей, и закованные в сталь всадники и их кони корчились, как насекомые, поджариваемые на открытом огне. В следующий миг в обугленные тела врезались их подоспевшие товарищи. Не сумев остановить своих скакунов, блестящие рыцари шеренга за шеренгой влетали в образовавшуюся свалку. Не прошло и нескольких мгновений, как стремительная атака захлебнулась и рыцари в сверкающих доспехах бесславно погибали в кровавой каше кричащих от боли людей и лошадей.

Иллюзия беспорядка и сумятицы в рядах воинства пустыни рассеялась без следа, и шеренги вновь выстроились в строгие боевые порядки. Возбужденные и необузданные кушиты ввязались в свалку, круша шлемы рыцарей топорами и железными молотами. Все закончилось так быстро, что наблюдатели на холмах не успели оправиться от изумления. Орда качнулась и двинулась вперед, огибая обугленное месиво людских и конских трупов. Со склонов донесся протяжный крик:

– Нам противостоят не люди, а дьяволы!

На обоих кряжах заволновались горцы. Один из них не выдержал и бросился вниз, на плато. С бороды его срывались клочья пены.

– Бегите! Спасайтесь! – вопил он. – Разве можно противостоять магии Натохка?

Взревев, как раненый лев, Конан сорвался с места и огрел паникера бараньей костью по голове. Тот зашатался и рухнул на землю, из носа и рта у него брызнули струйки крови. Конан потянул меч из ножен, и глаза его превратились в щелочки, в которых полыхало бешеное синее пламя.

– Всем вернуться на свои места! – зарычал он. – Если кто-нибудь посмеет сделать хоть шаг назад, я снесу ему башку с плеч! Сражайтесь, черт бы вас побрал!

Волнение утихло столь же быстро, как и поднялось. Личность Конана и его поведение подействовали на запаниковавших воинов так, словно в костер их ужаса плеснули ведро ледяной воды.

– Займите свои места, – продолжал он отдавать распоряжения. – И стойте насмерть! Сегодня через Проход Шамла не просочится ни человек, ни дьявол!

Там, где край плато переходил в спуск в долину, наемники затягивали пояса и брались за пики. Позади них кавалеристы успокаивали своих коней, а на фланге в качестве последнего резерва расположились копейщики Хорайи. Ясмеле, которая, побледнев и затаив дыхание, стояла у откинутого полога своего шатра, собственная армия показалась жалкой по сравнению с дикой ордой, приближающейся из пустыни.

Конан занял место в строю копейщиков. Он знал, что захватчики не рискнут бросить колесницы в самоубийственную атаку на Проход, где они станут легкой добычей лучников, но не сумел сдержать удивленного восклицания, увидев, что наездники спешиваются. Эти кочевники не взяли с собой обозы с припасами. К седлам у них были приторочены бурдюки и переметные сумы с провиантом. Они допили последние капли воды и отшвырнули опустевшие меха в сторону.

– Это будет схватка не на жизнь, а на смерть, – проворчал Конан. – Я бы предпочел отразить кавалерийскую атаку: раненые лошади нарушают строй и вносят беспорядок.

Орда перестроилась гигантским клином, острие которого образовали стигийцы. В центре стояли ашшури в кольчужных доспехах, а на флангах остались кочевники. Сдвинув ряды и подняв щиты, они слитной массой устремились вперед, а позади них на неподвижной колеснице высокая фигура в мантии воздела руки к небесам в дьявольском заклинании.

Когда неприятель вошел в горловину ущелья, горцы на склонах спустили тетивы своих луков. Несмотря на защитные порядки, захватчики гибли десятками. Стигийцы отшвырнули бесполезные луки; склонив головы к кромкам щитов, они несокрушимой волной пошли вперед, яростно сверкая глазами и перешагивая через трупы павших товарищей. Но шемиты открыли ответный огонь, и град стрел обрушился на склоны. Конан смотрел на колышущийся лес пик и думал о том, какой ужас вызовет из преисподней проклятый колдун. Его не покидало стойкое убеждение, что Натохк, как и его собратья, более искушен в обороне, нежели в нападении, так что пойти на него в лобовую атаку было бы смерти подобно.

Но именно его магия гнала воинов навстречу гибели. У Конана перехватило дыхание, когда он увидел, как лучники буквально выкашивают целые шеренги наступающих. Фланги приближающегося клина таяли на глазах, и дно ущелья уже усеивали трупы. Но уцелевшие по-прежнему ломились вперед, как сумасшедшие, не обращая внимания на ужасающие потери. Благодаря численному превосходству в луках они подавили огонь стрелков на склонах гор. Целые тучи стрел обрушились на горцев, заставляя тех разбегаться в поисках укрытия. При виде столь неуклонного и целеустремленного продвижения вперед в сердца их закралась паника, и они в отчаянии принялись осыпать противника стрелами, сверкая глазами, как загнанные в ловушку волки.

Когда орда подошла к самому узкому месту прохода, вниз покатились огромные валуны. Они десятками давили людей, но и это не остановило наступающих. Волки Конана готовились к неизбежной схватке. Стоя в тесном строю под защитой щитов и своих великолепных доспехов, они почти не обращали внимания на стрелы, которые не могли причинить им большого вреда. Конан опасался непосредственного столкновения, когда массивный клин врежется в жидкий строй его воинов. И он понял, что остановить эту атаку он не сможет. Он схватил за плечо кочевника из племени захееми, который оказался рядом.

– Есть какая-либо тайная тропа, по которой горцы могут спуститься в тупиковую долину вон за тем западным кряжем?

– Да, есть. Это крутая и очень опасная тропа, тайная и постоянно охраняемая. Но…

Не дослушав, Конан увлек кочевника за собой к Амальрику, который седлал своего боевого жеребца.

– Амальрик! – властно заговорил он. – Иди за этим человеком! Он приведет тебя в наружное ущелье. Ты спустишься по тропе, обогнешь кряж и ударишь наступающей орде в тыл. Все, никаких возражений, отправляйся немедленно! Я знаю, это безумие, но мы и так обречены, и перед тем, как погибнуть, надо нанести врагу как можно больший урон! Поспеши!

Усы Амальрика встопорщились в яростной усмешке, и уже через несколько секунд его конники углубились за проводником в путаницу тесных проходов, сбегающих с плато. А Конан бегом вернулся к своим копейщикам, сжимая в руке обнаженный меч.

Он успел как раз вовремя. С кряжей, вздымавшихся по обеим сторонам ущелья, горцы Шупраса, обезумев в предчувствии неизбежного поражения, обрушили вниз град стрел. В теснине ущелья и на склонах враги умирали как мухи, но стигийцы из последних сил устремились наверх и схватились с наемниками врукопашную.

Грохот боя оглушал. Шеренги воинов, осыпая друг друга ударами, прогибались и качались то в одну, то в другую сторону. Рожденные для войны отпрыски благородных семейств сошлись лицом к лицу в смертной сече с профессиональными солдатами. Щиты сталкивались с громким треском, в просветы между ними устремлялись наконечники копий, и кровь хлестала ручьем.

На другом берегу моря вздымающихся мечей Конан заметил принца Кутамуна, но в страшной тесноте, когда со всех сторон сыпались удары и под ноги валились трупы и своих, и врагов, Конан не мог пробиться к нему.

С обеих сторон кочевники пустыни взобрались по склонам и теперь бились врукопашную со своими сородичами-горцами. В ход пошли зубы и ногти. Припомнив все былые кровные обиды, обезумевшие от злобы и ярости, сородичи сражались и умирали. В драку ринулись и обнаженные кушиты с длинными развевающимися космами спутанных волос.

Глаза Конану заливал пот, и ему казалось, что он смотрит на океан стали, волны которого накатывались и отступали, захлестнув ущелье от края до края. В битве настал переломный момент. Горцы удерживали оба кряжа, а наемники, уперев концы своих длинных копий в пропитавшуюся кровью землю под ногами, перегородили проход между скалами. Выгодное положение и хорошие доспехи свели на нет численный перевес противника. Но долго так продолжаться не могло. Волна за волной обезумевшие кочевники, выставив перед собой пики и мечи, катились вверх по склонам, и уже ашшури заполняли просветы в рядах стигийцев, становясь на место павших.

Конан в отчаянии высматривал наконечники копий Амальрика, огибающие западный кряж, но их все не было видно, а его копейщики уже дрогнули и медленно подались назад под натиском врага. И тогда варвар понял, что надежды выжить и победить больше нет. Выкрикивая распоряжения своим обессилевшим и задыхающимся командирам, он вырвался из сечи и побежал через плато к своему последнему резерву – воинам Хорайи, которые пока оставались на месте, дрожа от нетерпения вступить в бой. Второпях он даже не взглянул в сторону шатра Ясмелы. Конан забыл о существовании принцессы; сейчас его вели древний инстинкт и жажда крови, требовавшие сразить как можно больше врагов перед тем, как погибнуть самому.

– Сегодня вы станете рыцарями! – яростно рассмеялся он, указывая острием меча, с которого капала кровь, на горских лошадок, пасущихся неподалеку. – Седлайте коней и добро пожаловать в ад! За мной!

Лошади горцев, не привыкшие к такому шуму, занервничали и испуганно попятились, заслышав звон мечей. Раскатистый смех Конана на мгновение заглушил лязг оружия, когда он повел свой отряд вниз по восточному склону, спускающемуся на дно ущелья. Пять сотен пехотинцев – обнищавшие патриции, младшие сыновья, паршивые овцы в своих семействах, – сидя верхом на полудиких шемитских лошадках, ринулись в атаку на целую армию да еще по такому крутому склону, по которому раньше не отваживалась спуститься даже шагом ни одна кавалерийская часть!

Они с грохотом промчались мимо задыхающегося в горниле жаркой схватки устья прохода, выскочив на заваленный трупами кряж, а потом устремились вниз по крутому склону. Несколько лошадей споткнулись, сбросив своих седоков под копыта мчавшихся рядом коней. Люди внизу в ужасе закричали и вскинули руки, сдаваясь, – и конная лава прошла через них, как нож сквозь масло. Но воины Хорайи не остановились и помчались дальше, топча плотно спрессованную толпу перед собой и оставляя позади ковер из изуродованных мертвых тел.

И вот, когда орда заметалась, как змея, кусающая себя за хвост, легкая конница Амальрика с пиками наперевес, прорвавшись сквозь кордон боевого охранения, выставленного во внешнем ущелье, обогнула западный кряж и стальным клином, ощетинившимся остриями копий, ударила в тыл вражеской армии, разрезав ее на две части. Амальрик сполна сумел воспользоваться деморализующим эффектом неожиданности. Посчитав, что с флангов их атакуют превосходящие силы и боясь быть отрезанными от спасительной пустыни, кочевые племена запаниковали и обратились в беспорядочное бегство, внося хаос и нарушая боевые порядки своих более стойких товарищей. Те дрогнули, и конники промчались прямо сквозь них. Оставшиеся на гребне кряжей кочевники пустыни попятились, и горцы набросились на них с удвоенной яростью, заставили отступить и погнали вниз по склону.

Захваченная врасплох, орда распалась еще до того, как ее воины успели сообразить, что их атаковала всего лишь жалкая горстка всадников. А запаниковавших воинов не мог собрать воедино даже сильный колдун. Поверх моря голов и копий обезумевшие солдаты Конана увидели кавалеристов Амальрика, прорубающих себе путь на соединение с ними взмахами боевых топоров и молотов, и буйная радость близкой победы вдохнула в них новые силы и окрылила сердца.

С трудом выдирая ноги из пропитавшейся кровью земли и проваливаясь в нее по щиколотку, копейщики, насмерть стоявшие в устье прохода, качнулись и пошли вперед, безжалостно круша обезумевшие от страха вражеские шеренги. Стигийцы, впрочем, устояли, но подпиравшие их спины ашшури рассеялись как дым, и, ступая по телам благородных сыновей Юга, павших до последнего человека, всесокрушающей волной прокатились наемники, сминая и разрезая на части превратившихся в неуправляемое стадо воинов пустыни.

На гребне кряжа остался лежать верный Шупрас, пронзенный стрелой, пробившей ему сердце; Амальрика ссадили с коня – копье пронзило ему защищенное кольчужными латами бедро, и он ругался, как сапожник. Из пехоты Конана, которую он посадил на коней, в седлах осталось едва сто пятьдесят всадников. Но орда была разбита наголову. Кочевники и копейщики в кольчугах со всех ног бросились к лагерю, где остались их стреноженные кони, а вниз по склонам холмов вслед за ними с громовым ревом устремились горцы, убивая беглецов в спину и перерезая глотки раненым.

И вдруг посреди этого хаоса перед конем Конана, который испуганно заржал и встал на дыбы, возник жуткий призрак. Это был принц Кутамун, совершенно голый, если не считать набедренной повязки, лишившийся доспехов. На голове у него криво сидел измятый шлем, а руки и ноги были забрызганы кровью. С ужасным криком он ударил эфесом своего сломанного меча Конана прямо в лицо и в отчаянном прыжке ухватился за уздечку его жеребца. Оглушенный киммериец покачнулся в седле, а чернокожий гигант со страшной силой рванул уздечку на себя, заставляя коня прыгнуть вперед, а потом толкнул его плечом в бок. Жеребец споткнулся и рухнул в кровавое месиво мертвых и умирающих людей и лошадей.

Конан успел выдернуть ноги из стремян и соскочил на землю. В следующий миг Кутамун со злобным ревом обрушился на него. В безумной горячке боя варвар толком и не успел понять, как и когда он сразил гиганта насмерть. Он лишь помнил, как камень, зажатый в руке стигийца, раз за разом обрушивался на его шлем, отчего из глаз у него сыпались искры, а Конан вновь и вновь по самую рукоятку погружал свой кинжал в тело врага. Но принц, казалось, ничего не замечал. Перед глазами у киммерийца уже все плыло, когда вдруг чернокожий гигант вздрогнул, замер на миг, а потом обмяк и упал мертвым к его ногам.

Шатаясь от усталости и изнеможения, с лицом, залитым кровью, струившейся из-под разбитого шлема, Конан окинул взглядом арену жуткой бойни и разрушений, лежавшую перед ним. От одного кряжа до другого простирался сплошной ковер из трупов. Он походил на алое море, где волны застыли в нагромождении мертвых тел. Они плотно закупорили устье прохода и усеивали склоны. А в пустыне продолжалась безжалостная бойня: остатки орды добрались до своих коней и теперь улепетывали со всех ног, а их преследовали смертельно уставшие и обессилевшие победители – и Конан с ужасом отметил, сколь мало их осталось.

И вдруг стихающий шум боя прорезал ужасный вопль. Откуда ни возьмись, в ущелье появилась колесница, которая мчалась вверх, к плато, прямо по горам трупов. Ее влекла не упряжка лошадей, а гигантская черная тварь, отдаленно напоминающая верблюда. В колеснице стоял Натохк, и мантия его развевалась по ветру, а вожжи держала и орудовала хлыстом, как безумная, черная бесформенная тень, в которой смутно угадывалась огромная человекообразная обезьяна.

В свисте обжигающего ветра колесница взлетела по усеянному трупами склону, направляясь прямиком к шатру, возле которого в одиночестве застыла Ясмела, брошенная своими телохранителями на произвол судьбы в горячке преследования. Конан замер, не в силах пошевелиться, и воздух прорезал отчаянный крик девушки, когда Натохк перегнулся через борт и подхватил принцессу одной рукой. Жуткая тварь развернулась, и колесница помчалась вниз, к выходу из ущелья. Никто из воинов не осмелился выстрелить в нее из лука или метнуть копье, боясь случайно попасть в Ясмелу, которая извивалась в объятиях Натохка.

Испустив страшный крик, в котором не было ничего человеческого, Конан подхватил выпавший меч и прыгнул вперед, загораживая дорогу жуткому экипажу. Но не успел он поднять клинок, как черная тварь с такой силой ударила его копытом, что он отлетел в сторону на несколько футов, оглушенный и контуженный. Отчаянный крик Ясмелы замер у него в ушах, когда колесница с грохотом промчалась мимо.

И вновь дикий вопль ярости сорвался с его губ. Конан одним прыжком оттолкнулся от пропитанной кровью земли, схватил под уздцы лошадь без всадника, пробегавшую мимо, и на ходу взлетел в седло. Вонзив каблуки в бока лошади, он бросился в отчаянную погоню за быстро удаляющейся колесницей. Он, как сумасшедший, несся вниз по склону и, не останавливаясь, промчался сквозь лагерь шемитов. На полном скаку вылетев в пустыню, он обогнал и своих воинов, увлеченных преследованием спасающихся бегством врагов, и отчаянно настегивающих коней кочевников.

А колесница уходила все дальше, но Конан упорно мчался за нею вослед, хотя лошадь под ним уже шаталась от изнеможения. Теперь вокруг них простиралась голая и неприветливая пустыня, залитая кровавыми отблесками заходящего солнца. Впереди поднимались руины древних построек, и с пронзительным криком, от которого кровь застыла у Конана в жилах, возничий сбросил Натохка и девушку с колесницы. Они покатились по песку, и на глазах у ошеломленного киммерийца с колесницей и впряженным в нее верблюдом произошла невообразимая трансформация. На спине у черной твари выросли огромные крылья, и она поднялась в небо, оставляя за собой волну ослепительного пламени, на гребне которой в жуткой ухмылке скалилась и кривлялась огромная обезьяна. Они так быстро промелькнули и исчезли, что все происшедшее показалось Конану смутным видением из ночного кошмара.

Натохк вскочил на ноги, метнув быстрый взгляд на мрачного и решительного преследователя, не остановившегося, а целеустремленно скакавшего к ним с опущенным мечом, с которого срывались тяжелые алые капли. Колдун подхватил на руки лишившуюся чувств девушку и скрылся в руинах.

Конан соскочил с лошади и устремился вслед за ними. Он вбежал в комнату, освещенную жутковатым дьявольским сиянием, хотя снаружи быстро сгущались сумерки. На алтаре из черного жадеита лежала Ясмела, и в противоестественном свете белело ее тело цвета слоновой кости. Одежда принцессы небрежно валялась на полу, явно сорванная с нее в жестокой спешке. Лицом к киммерийцу стоял Натохк – нечеловечески высокий и худой, в сверкающей зеленой мантии, ниспадающей с его плеч. Он отбросил вуаль, и Конан взглянул ему прямо в лицо, черты которого были ему знакомы по монете зугитов.

– Что, страшно, жалкий пес? – По комнате раскатился жутковатый шепот, похожий на шипение огромной змеи. – Я – Тугра Хотан! Я долго лежал в своей гробнице, ожидая того момента, когда смогу пробудиться ото сна и восстать из могилы. Искусство, много веков назад спасшее меня от варваров, одновременно и заточило меня в оковы, но я знал, что наступит время и придет тот, кто должен исполнить свое предназначение и умереть так, как никто еще не умирал за последние три тысячи лет, – и он пришел! Глупец, неужели ты думаешь, что только потому, что мои люди разбежались, ты победил? Только потому, что меня предал и бросил демон, которого я поработил? Я – Тугра Хотан, тот, кто станет править миром вместо твоих презренных богов! Пустыня кишит моими людьми; демоны земли выполняют мои приказы, как повинуются мне и земные рептилии. Вожделение к женщине ослабило мое колдовство. Но теперь, когда эта женщина принадлежит мне, теперь, когда ее душа в моей власти, я непобедим! Прочь, глупец! Тебе никогда не покорить Тугру Хотана!

Он метнул свой посох, и тот упал к ногам Конана, который отпрянул с невольным вскриком. Потому что посох, едва коснувшись песка, изменился, превратившись в кобру, которая, раздувая капюшон и злобно шипя, поднялась, раскачиваясь, перед охваченным ужасом и отвращением киммерийцем. Зарычав, Конан нанес страшный удар, который перерубил змею пополам, и у его ног оказались две половинки черного посоха эбенового дерева. Тугра Хотан рассмеялся жутким смехом и, быстро наклонившись, подхватил что-то, быстро ползающее в пыли на полу.

В его вытянутой руке шевелилось нечто омерзительно живое. На этот раз игра теней не помешала Конану разглядеть, что на ладони Тугры Хотана сидит черный скорпион длиной более фута, самое смертоносное существо пустыни, одно прикосновение заостренного хвоста которого означало мгновенную смерть. Лицо Тугры Хотана, чертами напоминавшее скорее череп, оскалилось в злобной улыбке мумии. Конан колебался, а потом, без предупреждения, он вдруг метнул в чародея свой меч.

Застигнутый врасплох, Тугра Хотан не успел уклониться. Острие клинка ударило его в грудь чуть пониже сердца и на добрый фут вышло из спины под лопаткой. Колдун рухнул навзничь, раздавив собственным телом ядовитую тварь, которую так и не выпустил из рук.

Конан подошел к алтарю и подхватил Ясмелу, прижимая ее к себе, а она обняла его за шею белыми руками, истерически всхлипывая и содрогаясь от рыданий.

– Клянусь дьяволами Крома, девочка! – проворчал он. – Отпусти меня! Сегодня погибли пятьдесят тысяч мужчин, и у меня еще много дел…

– Нет! – выдохнула она, не размыкая объятий. Девушку охватили дикий, необузданный страх и страсть. – Я никуда тебя не отпущу! Я – твоя, огнем, кровью и сталью – твоя! А ты – мой! Там, снаружи, я принадлежу другим, но здесь и сейчас я принадлежу только себе – и тебе! Ты никуда не пойдешь!

Он заколебался, распаленный собственными неутоленными желаниями. В полутемной комнате все еще бродили жутковатые лиловые сумерки, бросая причудливые отсветы на мертвое лицо Тугры Хотана, который, казалось, безжалостно усмехался, глядя на них бездонными и пустыми глазницами. А в пустыне и еще дальше, в горах, среди трупов, люди по-прежнему умирали и кричали от боли, жажды и помешательства и рушились королевства. Но душу Конана захлестнула волна жаркого пламени, смывая страшную картину происходящего, и он сжал в объятиях стройное белое тело, которое светилось перед ним колдовским огнем.

Ксутал сумрака

1

Пустыня дрожала и переливалась в знойном мареве. Конан Киммериец окинул тоскливым взглядом безжизненный простор и машинально провел тыльной стороной ладони по почерневшим и потрескавшимся губам. Он стоял на песке, как отлитая из бронзы статуя, не обращая внимания на безжалостное солнце, хотя единственной его одеждой была набедренная повязка из шелковой ткани, да еще на поясе с золотым шитьем висели сабля и короткий кинжал с широким лезвием. На его мускулистых руках и ногах виднелись следы недавно заживших ран.

У его ног отдыхала девушка. Она подтянула к груди колено и обхватила его одной рукой, понурив светловолосую голову. Ее белая кожа резко контрастировала с его бронзовым загаром. Короткая шелковая туника без рукавов с низким вырезом, перехваченная на талии поясом, скорее подчеркивала, нежели скрывала достоинства ее точеной гибкой фигурки.

Конан тряхнул головой и прищурился. Солнечный свет все-таки слепил его. Он снял с пояса маленькую фляжку и потряс ее, а потом нахмурился, заслышав тихое бульканье.

Девушка слабо пошевелилась и захныкала:

– Ох, Конан, мы умрем здесь! Мне так хочется пить!

Киммериец выругался про себя и обвел свирепым взглядом безлюдные барханы, упрямо выпятив подбородок. Его синие глаза яростно сверкали из-под встрепанной черной гривы. Похоже, он считал пустыню личным врагом.

Наклонившись, он поднес фляжку к губам девушки.

– Пей, Натала, пока я не остановлю тебя, – скомандовал он.

Она, захлебываясь, принялась жадно пить воду мелкими глотками, и киммериец не стал ее останавливать. И только когда фляга опустела, девушка сообразила, что он специально позволил ей допить всю воду без остатка, сколь мало ее ни оставалось.

Глаза ее наполнились слезами.

– Ох, Конан, – запричитала она, заламывая руки, – почему ты дал мне выпить всю воду? Я же не знала – а теперь тебе ничего не достанется!

– Тише, – проворчал он. – Не трать силы на бесполезные стенания.

Выпрямившись, он отбросил пустую фляжку в сторону.

– Почему ты это сделал? – прошептала она.

Он не ответил, замерев на месте, и лишь пальцы его сомкнулись на рукояти сабли. Он не смотрел на девушку, его яростный взгляд был устремлен на загадочную пурпурную дымку на горизонте.

Наделенный, как и все варвары, неукротимой волей к жизни и инстинктом самосохранения, Конан, тем не менее, сознавал, что конец близок. Он еще не дошел до той черты, за которой силы оставят его, но понимал, что еще одного дня на убийственной жаре в безводной пустыне он не выдержит. Что же касается девушки, она и так достаточно настрадалась. Пусть лучше ей достанется один стремительный удар саблей, чем долгая агония, что ждала его. Мучившая ее жажда ненадолго отступила. Было бы жестоко позволить ей страдать и дальше, пока забытье и смерть не принесут ей долгожданного облегчения. Он медленно вытащил клинок из ножен.

Внезапно он замер и напрягся. Его внимание привлек какой-то блеск, пробившийся сквозь дрожащее марево в южной части горизонта.

Поначалу Конан решил, что это очередной мираж, из тех, что уже вдоволь поиздевались над ним в проклятой пустыне. Но, прикрыв рукой слезящиеся глаза, он разглядел шпили, минареты и сверкающие стены. Варвар мрачно смотрел на них, ожидая, что вот-вот они поблекнут и исчезнут. Натала перестала всхлипывать; привстав на коленях, она проследила за его взглядом.

– Это город, Конан? – прошептала она, боясь подарить себе надежду. – Или всего лишь призрак?

Киммериец ответил не сразу. Он несколько раз открыл и закрыл глаза, посмотрел в другую сторону, а потом вновь перевел взгляд на горизонт. Город оставался там, где он впервые увидел его.

– А черт его знает, – проворчал он. – Но стоит сходить туда и посмотреть.

Он сунул саблю обратно в ножны. Наклонившись, он легко подхватил Наталу сильными руками, словно она была ребенком. Девушка слабо запротестовала:

– Не трать силы на то, чтобы нести меня, Конан. Я могу идти.

– Земля становится неровной и каменистой, – ответил он. – Твои сандалии развалятся окончательно, – добавил он, бросив взгляд на ее мягкую обувь зеленого цвета. – Кроме того, если мы хотим добраться до города, то должны поспешить, и я постараюсь идти быстрее.

Надежда вдохнула новые силы в усталые мышцы киммерийца. Он зашагал по пескам с такой скоростью, словно только что отправился в путь. Варвар из варваров, он обладал неукротимой волей к жизни, которая помогала ему выжить там, где бесславно погибли бы цивилизованные мужчины.

Насколько было известно Конану, он и девушка остались единственными, кто уцелел после разгрома армии принца Альмурика, этой разношерстной орды, которая, пытаясь настичь разбитое войско принца Котха, подобно разрушительной песчаной буре прошлась по окраинам Стигии, залив их кровью. По пятам преследуемая стигийской армией, она с боями пробилась в Куш, где бесславно погибла в южной пустыне. Мысленно Конан сравнивал последние события с бурным потоком, который слабел по мере своего продвижения на юг, пока наконец не пересох окончательно в песках безводной пустыни. Кости солдат этой армии – наемников, изгоев, преступников, предателей, просто отчаявшихся людей – были разбросаны на всем протяжении от котхийских нагорий до песчаных барханов забытой богами пустыни.

В последней кровавой схватке, которая скорее напоминала бойню, когда стигийцы и кушиты с двух сторон набросились на попавшие в западню остатки армии, Конан клинком прорубил себе дорогу из окружения и спасся вместе с девушкой, ускакав на верблюде. Позади остались многочисленные враги, и единственный путь к спасению лежал через пустыню, раскинувшуюся на юге. И вот туда-то они и направились.

Девушка была бритункой. Конан нашел ее на невольничьем рынке в одном из шемитских городов, которые они взяли штурмом, и решил оставить себе. Ее мнения, понятно, он не спрашивал, но тем не менее она находилась в намного более выгодном положении по сравнению с прочими хайборийскими женщинами, угодившими в шемитские гаремы, так что перемены в своей судьбе она восприняла с благодарностью. Вот почему и ей довелось испытать все злоключения, выпавшие на долю проклятой орды Альмурика.

День за днем они уходили все дальше в пустыню, преследуемые по пятам стигийскими конниками, и забрались так далеко, что когда те наконец оставили их в покое, поворачивать обратно уже не имело смысла. Они упрямо двигались вперед в поисках воды, и вскоре верблюд пал. Дальше они пошли пешком. В последние дни их страдания стали особенно мучительными. Конан всячески оберегал Наталу. Походная жизнь закалила девушку, вдохнув в нее силы и выносливость, которых не было у обычных женщин, тем не менее и она уже дошла до предела и готова была сдаться.

Солнце безжалостно жгло черную гриву варвара. На него все чаще накатывали приступы головокружения и тошноты, но он лишь стискивал зубы и упрямо шел вперед. Сейчас он был твердо уверен в том, что город на горизонте ему не привиделся. А вот что они в нем найдут, он не знал и даже не предполагал. Его обитатели могли проявить враждебность. Но, по крайней мере, это был шанс выжить, пусть и в борьбе, а большего ему не требовалось.

Солнце уже садилось, когда они наконец остановились перед массивными воротами, укрывшись в их тени. Конан поставил Наталу на ноги и стал разминать затекшие руки. Над ними возвышались стены высотой никак не меньше тридцати футов, сложенные из какой-то гладкой зеленоватой субстанции, сверкавшей, как горный хрусталь. Конан окинул взглядом парапеты, ожидая, что вот-вот раздастся оклик, но никого там не увидел. Он нетерпеливо крикнул и даже постучал эфесом сабли в массивные створки ворот, но ему ответило лишь насмешливое эхо. Натала прижалась к нему всем телом – зловещее молчание пугало девушку. Конан попробовал открыть маленькую калитку в воротах и отступил на шаг, вытаскивая саблю из ножен, когда та бесшумно распахнулась внутрь. Натала едва сдержала уже готовый сорваться с ее губ вскрик.

– Ой, смотри, Конан!

Сразу же за воротами лежал труп. Конан бросил на него острый взгляд, а потом осмотрелся по сторонам. Взору его предстала открытая площадка, очевидно, двор, огороженная арочными проемами домов, построенными из того же зеленоватого материала, что и наружные стены. Здания были величественными и впечатляющими, а на их крышах красовались сверкающие купола и минареты. Но вокруг не было видно никаких признаков жизни. В центре двора возвышался квадратный сруб колодца, и при виде его Конан с особой остротой ощутил, как покрытый коростой пыли язык царапает пересохшее нёбо. Крепко взяв Наталу за запястье, он заставил ее переступить порог и закрыл за собой калитку.

– Он мертв? – прошептала девушка, содрогнувшись всем телом и глядя на мужчину, который бездыханным лежал подле ворот.

Тот выглядел здоровым и крепко сбитым субъектом, явно пребывавшим в расцвете сил, кожа его имела желтоватый оттенок, а глаза были чуточку раскосыми; в остальном же мужчина почти ничем не отличался от хайборийцев. На ногах у него красовались сандалии с высокой шнуровкой, а одет он был в тунику пурпурного шелка; с его пояса свисал короткий меч в шитых золотом ножнах. Конан коснулся его руки. Она была холодной. Мужчина не подавал признаков жизни.

– Ран на теле нет, – проворчал Конан, – но он мертв так же, как Альмурик, утыканный стигийскими стрелами. Во имя Крома, идем к колодцу! Если там есть вода, мы хотя бы напьемся, и никакие мертвецы нам не помешают.

Вода в колодце была, вот только напиться им не удалось – она находилась на добрых пятьдесят футов ниже верхнего среза сруба, и поднять ее было нечем. Конан яростно выругался – вид спасительной влаги, до которой он не мог добраться, привел его в бешенство, и он принялся искать подручные средства, которые бы помогли ему добыть ее. Но тут пронзительный крик Наталы заставил его резко обернуться.

Мужчина, которого они сочли мертвым, бежал к Конану, и глаза его яростно сверкали, как у живого, а в руке поблескивал короткий меч. Конан изумленно выругался, но не стал терять времени на бесплодные размышления. Он встретил нападавшего сильным ударом сабли, клинок которой с легкостью прошел сквозь плоть и кости. Голова мужчины с глухим стуком упала на каменные плиты двора; тело его зашаталось, как пьяное, из перерубленной яремной вены ударил фонтан крови, и оно тяжело повалилось на землю.

Конан окинул его свирепым взглядом и негромко выругался.

– Сейчас этот малый ничуть не мертвее, чем был пару минут назад. В какой сумасшедший дом мы с тобой забрели?

Натала, испуганно закрывшая глаза ладошками, украдкой взглянула на него сквозь раздвинутые пальцы и содрогнулась от страха.

– Ох, Конан, а горожане не убьют нас за это?

– Ну, знаешь, – проворчал он, – этот ненормальный точно убил бы нас, если бы я не снес ему башку.

Конан обвел взглядом арочные проемы, слепо глядевшие на них с зеленых стен вверху. Он не заметил там ни малейшего движения и не услышал ни звука.

– Не думаю, что кто-нибудь видел нас, – пробормотал он. – А я пока спрячу улики…

Он приподнял обмякшее тело, держа его одной рукой за пояс, а второй ухватив голову за длинные волосы, и волоком подтащил труп к колодцу.

– Раз уж мы не можем напиться сами, – мстительно заявил он, – я позабочусь о том, чтобы и никто другой не смог сделать этого. В любом случае, будь проклят такой колодец! – С этими словами он перевалил труп через край сруба и отпустил его голову. Снизу донесся глухой всплеск.

– На камнях осталась кровь, – прошептала Натала.

– Ее станет больше, если в самое ближайшее время я не отыщу воду, – прорычал киммериец, у которого уже кончалось терпение.

Страх заставил девушку забыть о голоде и жажде, но испугать Конана было не так-то легко.

– Мы войдем в какую-нибудь из этих дверей, – решил он. – Где-то же должны быть люди!

– Конан! – вновь запричитала девушка, еще крепче прижимаясь к нему. – Мне страшно! В этом городе живут одни только призраки и мертвецы! Давай вернемся обратно в пустыню! Лучше умереть там, чем столкнуться со здешними ужасами!

– Мы вернемся в пустыню, когда они сбросят нас со стен, – прорычал он. – В городе должна быть вода, и я отыщу ее, даже если для этого мне придется перебить всех его жителей!

– А что, если они снова оживут? – прошептала она.

– Тогда я буду убивать их до тех пор, пока они не останутся мертвыми! – резко бросил он. – Идем! Вот эта дверь ничем не хуже остальных! Держись позади меня, но не беги, пока я не скажу тебе.

Она что-то пробормотала в знак согласия и последовала за ним, причем держалась так близко, что наступала Конану на пятки, чем вызывала у него нешуточное раздражение. Сгустились сумерки, и странный город погрузился в лиловые тени. Они вошли в открытую дверь и оказались в большой комнате, стены которой были увешаны бархатными гобеленами, украшенными замысловатыми узорами. Пол, потолок и стены были выложены зеленым стекловидным камнем, причем последние украшал золотой бордюр. По полу были разбросаны меха и атласные подушечки. Дверные проемы вели в другие помещения. Они прошли через несколько соседних комнат, в точности похожих на первую, и никого не увидели, но Конана не оставляли подозрения.

– Здесь кто-то был, причем недавно. Эта кушетка еще хранит тепло тела того, кто на ней лежал. А на этой подушке остались отпечатки чьих-то бедер. Кроме того, в воздухе еще чувствуется запах духов.

Вокруг царила какая-то сверхъестественная и жутковатая атмосфера нереальности происходящего. В некоторых комнатах было темно, и они не рисковали заходить туда. Другие купались в странном мягком свете, который, похоже, исходил от самоцветов, вделанных в стены и складывающихся в фантастические узоры. И вдруг, когда они проходили через одну из таких освещенных комнат, Натала вскрикнула и схватила своего спутника за руку. Тот с проклятиями обернулся, готовясь столкнуться лицом к лицу с неприятелем, и растерялся, не увидев никого.

– В чем дело? – прорычал он. – Если ты еще раз схватишь меня за правую руку, я спущу с тебя шкуру. Или ты хочешь, чтобы я сам перерезал себе глотку? Чего ты разоралась?

– Посмотри вон туда, – лязгая зубами от страха, пролепетала девушка.

Конан снова выругался. На столе из полированного эбенового дерева стояли золотые приборы с едой и питьем, но в самой комнате никого не было.

– Что ж, для кого бы ни был приготовлен этот пир, – прорычал варвар, – ему придется искать себе угощение в другом месте.

– Неужели мы станем это есть, Конан? – нервно осведомилась девушка. – Эти люди могут застукать нас, и тогда…

– Лир ан маннанан мак лир! – выругался он, схватил ее за шею и бесцеремонно усадил в одно из украшенных позолотой кресел у стола. – Мы умираем с голоду, а ты все никак не уймешься! Ешь!

Сам он опустился в кресло на другом конце и, схватив нефритовый кубок, опорожнил его одним глотком. В нем оказалась бордовая жидкость, похожая на вино, с необычным привкусом, который был ему незнаком, но тем не менее она нектаром пролилась в его пересохшее горло. Утолив жажду, он с волчьим аппетитом набросился на стоящую перед ним еду. Она тоже показалась ему непривычной и странной: экзотические фрукты и незнакомое мясо. Столовые приборы были изготовлены с предельным тщанием, а ножи и вилки тоже оказались золотыми. Но Конан вполне обошелся без них, хватая куски мяса руками и впиваясь в него крепкими зубами. Откровенно говоря, за столом он вел себя как истинный варвар. Его воспитанная спутница ела более изящно, но столь же жадно. Конану пришло в голову, что угощение может быть отравлено, но мысль эта отнюдь не отбила у него аппетит: он предпочитал умереть от отравления ядом, а не от голода.

Насытившись, он с глубоким удовлетворенным вздохом откинулся на спинку кресла. Только что приготовленная еда на столе стала несомненным доказательством того, что в городе имеются живые люди, так что, возможно, в темных углах притаились враги. Впрочем, это его не слишком беспокоило, поскольку он безоговорочно полагался на свои бойцовские качества. На него навалилась сонливость, и Конан подумал, что стоило бы прилечь на соседнюю кушетку и вздремнуть немного.

Натале же, тоже более не испытывавшей голода и жажды, спать не хотелось совершенно. Она то и дело робко поглядывала на дверные проемы, обозначавшие границы неизвестного. Тишина и загадочность этого странного места давили на нее. Комната вдруг увеличилась в размерах, да и стол стал длиннее, чем в тот момент, когда она села за него, и девушка поняла, что находится от своего угрюмого и сурового защитника намного дальше, чем ей того хотелось бы. Быстро поднявшись на ноги, она обошла стол и уселась ему на колени, нервно поглядывая на арочные двери. Одни из них были освещены, другие – нет, и именно последние поневоле приковывали к себе ее взгляд.

– Мы поели, попили и отдохнули, – заявила она. – Давай уйдем отсюда, Конан. Здесь притаилось зло. Я чувствую его.

– Ну, пока что нам не причинили вреда, – начал он, когда вдруг негромкий зловещий шум привлек его внимание.

Быстро ссадив девушку с колен, он вскочил на ноги легким звериным прыжком, одновременно выхватывая саблю из ножен, и развернулся лицом к двери, из которой, похоже, и доносился звук. Тот не повторился, и Конан, бесшумно ступая, направился к ней. Натала последовала за ним, затаив дыхание и дрожа всем телом. Она поняла, что он заподозрил чье-то недоброе присутствие. Конан втянул голову в плечи и слегка присел, став похожим на крадущегося тигра. И шума он производил не больше.

В дверном проеме он замер, и Натала робко выглянула из-за его плеча. В помещении было темно, и его освещало лишь слабое сияние, проникавшее в следующую комнату. А в ней на приподнятом помосте лежал какой-то человек. Мягкий свет ласково омывал его, и он показался им двойником того мужчины, которого Конан убил у наружных ворот, разве что одежда его была намного богаче да вдобавок усыпана драгоценными камнями, мерцавшими в таинственном свете. Был ли он мертв или просто спал? Вновь раздался тот же самый зловещий звук, как будто кто-то откинул в сторону портьеру. Конан отпрянул, увлекая Наталу за собой. Он успел зажать ей рот ладонью до того, как пронзительный крик сорвался с ее губ.

Со своего места они больше не видели помоста, зато им была видна тень, которую он отбрасывал на стену позади. Но теперь там появилась еще одна тень – огромная бесформенная клякса – и она двигалась! Конан почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Какой бы изломанной она ни выглядела, он вдруг понял, что ему неизвестен зверь или человек, который мог бы отбрасывать ее. Его разбирало любопытство, но какое-то шестое чувство заставило его замереть на месте. Он слышал, как рядом часто дышит Натала, глядя округлившимися глазами на происходящее. Более в напряженной тишине не раздавалось ни звука. Огромная клякса накрыла тень от помоста и долгое время оставалась неподвижной на гладкой стене. А потом она медленно отступила и пропала, и вновь на стене была видна лишь тень от возвышения. Вот только человек, спавший на ней, исчез.

Натала истерически всхлипнула, и Конан яростным взглядом заставил девушку замолчать, хотя и почувствовал, как у него самого по коже пробежали мурашки. Врагов из плоти и крови он не боялся; то, что можно было понять, не вызывало в нем душевного трепета. Но сейчас на его глазах случилось нечто такое, чему он не мог найти объяснения.

В конце концов любопытство возобладало над осторожностью, и он вновь вошел в неосвещенную комнату, готовый встретить любую опасность. Заглянув в соседнее помещение, он увидел, что там никого нет. Помост все так же возвышался на прежнем месте, вот только на нем больше не спал мужчина в украшенной драгоценными камнями одежде. На атласном покрывале темнела одна-единственная капелька крови, похожая на алый самоцвет. Натала тоже заметила ее и сдавленно охнула, и Конан не стал упрекать ее за это. Он вдруг снова ощутил, как липкий страх волной пробежал у него по спине. Вот на этом самом возвышении только что спал мужчина; нечто вползло в комнату и забрало его с собой. Что именно это было, Конан не представлял, но в этих тускло освещенных помещениях буквально физически ощущалось присутствие потустороннего ужаса.

Более им нечего было здесь делать. Взяв Наталу за руку и повернувшись, чтобы уходить, он вдруг заколебался. Из тех комнат, по которым они прошли, направляясь сюда, до него донесся звук шагов. Это были шаги человека, обутого или босого, но человека, и Конан, напряженный, как волк в засаде, быстро отступил в сторону. Он не сомневался, что сможет отыскать дорогу во внутренний двор и при этом обойти комнату, из которой, как ему казалось, и доносились шаги.

Но не успели они пересечь первое помещение, оказавшееся у них на пути, как шорох шелковой портьеры заставил их резко обернуться. Перед задернутым занавеской альковом стоял мужчина и пристально смотрел на них.

Он был очень похож на тех, кого они уже встречали раньше, – такой же высокий и хорошо сложенный, в пурпурных одеждах, с украшенным драгоценными камнями поясом на талии. В его янтарных глазах не было и следа удивления или враждебности. Зато в них клубилась мечтательность, как у оторванного от жизни сибарита, злоупотребляющего цветками лотоса. Он не стал обнажать короткий меч, висевший у него на поясе. Еще через мгновение он заговорил отстраненным и невыразительным голосом, на языке, которого его слушатели не понимали.

По наитию Конан произнес несколько слов по-стигийски, и незнакомец ответил ему на том же наречии:

– Кто вы такие?

– Меня зовут Конан по прозванию Киммериец, – сказал варвар. – А это – Натала из Бритунии. Что это за город?

Мужчина помедлил, прежде чем ответить. Его мечтательный и исполненный сладострастия взгляд задержался на Натале, после чего он проговорил, медленно растягивая слова:

– Из всех моих знойных видений это самое странное! Эй, девушка с золотистыми кудрями, из какой страны снов ты пришла? Из Андарры, или Тотры, или звездного пояса Кута?

– Что за ерунду ты мелешь? – прорычал Конан, которому не понравились ни слова незнакомца, ни его манеры.

Но тот не обратил на него ни малейшего внимания.

– Мне снилось множество роскошных красоток, – пробормотал он, – с волосами темными, как ночь, и бездонными загадочными глазами. Но у тебя кожа белая, как молоко, и глаза твои чисты, как рассвет, и в тебе чувствуется свежесть и изящество, которые манят к себе, как мед. Раздели со мной ложе, маленькая девушка из снов!

Он шагнул вперед и потянулся к ней, но Конан отбросил его руку в сторону с такой силой, что мужчина отлетел назад, держась за онемевшую конечность. Глаза его затуманились.

– Это что же, бунт призраков? – пробормотал он. – Варвар, я приказываю тебе – сгинь! Пропади! Исчезни!

– Сейчас я сделаю так, что твоя башка исчезнет с плеч! – прорычал разъяренный киммериец, и в его руке блеснула сабля. – Вот, значит, как вы привечаете гостей? Клянусь Кромом, я напою эти занавески кровью!

Мечтательное выражение исчезло из глаз незнакомца, и он несказанно удивился.

– Тхог! – воскликнул он. – Вы – настоящие! Откуда вы взялись? Кто вы такие? Что вы делаете в Ксутале?

– Мы пришли из пустыни, – проворчал Конан. – В город мы забрели поздно вечером и умирали от голода. Здесь мы нашли стол, накрытый на одного, и устроили себе пиршество. У меня не денег, чтобы заплатить за угощение. В моей стране голодному человеку не отказывают в еде, но вы – люди цивилизованные и непременно требуете плату, если вы такие же, как те, кого я встречал. Мы никому не причинили вреда и уже собрались уходить. Клянусь Кромом, мне не нравится это место, где мертвецы воскресают, а спящие исчезают в животе бродячих теней!

Услышав его последние слова, мужчина задрожал всем телом, и его желтое лицо посерело.

– Что ты сказал? Теней? В животе бродячих теней?

– Ну, – осторожно ответил Конан, – чем бы оно ни было, но оно забрало с собой спящего человека, оставив лишь капельку крови.

– Вы видели? Видели? – Мужчина затрясся как осиновый лист, и голос его поднялся на невообразимую высоту.

– Мы видели лишь мужчину, спящего на возвышении, и тень, поглотившую его, – пояснил Конан.

Его слова возымели неожиданный и ужасающий эффект. Дико вскрикнув, мужчина повернулся и выскочил вон из комнаты. В безумной спешке он налетел на дверь, больно ударившись об нее, но устоял на ногах и принялся бегать по комнатам, оглашая их истошными воплями. Изумленный Конан глядел ему вслед. Девушка, дрожа всем телом, вцепилась в руку варвара. Фигура убегающего со всех ног человека уже скрылась из глаз, но до них еще долетало эхо его испуганных криков, отражавшееся от сводчатых потолков и становившееся все слабее. Внезапно воздух прорезал громкий вопль, который тут же оборвался, и в комнатах воцарилась звенящая тишина.

– Кром!

Конан отер пот со лба тыльной стороной ладони, которую никак нельзя было назвать твердой.

– Это город сумасшедших! Давай убираться отсюда, пока мы не встретили еще какого-нибудь полоумного!

– Я сплю, и мне снятся кошмары! – горячечно забормотала Натала. – Мы умерли и прокляты! Мы умерли в пустыне и попали в ад! Мы превратились в бестелесных призраков… ой! – Ее причитания оборвала звонкая пощечина, которую отвесил ей Конан.

– Нет, ты не призрак, если легкий удар способен заставить тебя заткнуться, – заявил киммериец, демонстрируя черный юмор, который просыпался в нем в самые неподходящие моменты. – Мы еще живы, хотя и ненадолго, если задержимся в этом проклятом месте. Идем!

Но не успели они пройти через эту комнату, как вновь были вынуждены остановиться. К ним опять приближалось кто-то или что-то. Они развернулись лицом к дверному проходу, из которого доносились звуки, ожидая неведомого. Ноздри Конана затрепетали, а глаза удивленно расширились. Он уловил слабый запах духов, который показался ему знакомым, – да, именно его он почувствовал, едва они вошли в здание сегодня вечером. В дверном проеме возникла чья-то фигура. Конан негромко выругался; Натала открыла от удивления рот.

Там стояла женщина и во все глаза смотрела на них. Высокая и гибкая, она была сложена, как настоящая богиня; из одежды на ней имелся лишь узкий поясок, изукрашенный драгоценными камнями. Грива блестящих и черных как вороново крыло волос оттеняла ее изумительную кожу цвета слоновой кости. В глубоких темных глазах, обрамленных длинными ресницами, светились древние чувственные загадки. При виде столь сногсшибательной красоты у Конана перехватило дыхание, а Натала, глядя на незнакомку, потеряла дар речи. Киммериец еще никогда не встречал такой женщины. Черты ее лица свидетельствовали о стигийском происхождении, но кожа была лишена смуглого оттенка, свойственного тем уроженкам Стигии, которых он знал: тело ее казалось вылепленным из алебастра.

Но когда она заговорила глубоким музыкальным голосом, оказалось, что разговаривает она по-стигийски.

– Кто вы такие? Что вы делаете в Ксутале? Кто эта девушка?

– А ты кто? – с грубоватой прямотой осведомился Конан, которому уже надоело отвечать на одни и те же вопросы.

– Меня зовут Талис Стигийская, – ответила женщина. – Вы что, сошли с ума, раз пришли сюда?

– Я уже и сам начал склоняться к этому предположению, – проворчал он. – Клянусь Кромом, если я все еще пребываю в здравом уме, мне здесь явно не место, потому что все, кого я здесь встречаю, – чокнутые. Мы случайно забредаем сюда из пустыни, умирая от голода и жажды, и натыкаемся на мертвеца, который пытается прикончить меня ударом в спину. Мы входим во дворец, богатый и полный роскоши, но здесь никого нет. Мы обнаруживаем накрытый к ужину стол, за которым никто не сидит. А потом мы видим тень, пожирающую спящего… – Он пристально взглянул на женщину и увидел, как она побледнела. – Итак?

– Что «итак»? – пожелала узнать она, явно сумев взять себя в руки.

– Я просто ждал, что ты кинешься бежать, завывая, как полоумная, – любезно пояснил он. – Во всяком случае, мужчина, которому я поведал эту историю, поступил именно так.

Женщина равнодушно пожала своими хрупкими плечиками цвета слоновой кости.

– Значит, это его крик я слышала. Что ж, от судьбы не уйдешь, но глупо визжать, словно крыса, угодившая в ловушку. Когда Тхог пожелает заполучить меня, он придет за мной.

– И кто же такой этот Тхог? – с подозрением осведомился Конан.

Женщина окинула Конана долгим оценивающим взглядом, который заставил Наталу покраснеть и возмущенно прикусить полную нижнюю губку.

– Присядьте вот на этот диван, и я вам все поясню, – сказала женщина. – Но сначала скажите мне, как вас зовут.

– Я – Конан из Киммерии, а это – Натала, дочь Бритунии, – ответил он. – Мы спасаемся бегством, после того как наша армия была разгромлена на границе Куша. Но мне что-то не хочется рассиживаться здесь, когда какая-то непонятная черная тень может прыгнуть мне на спину.

Рассмеявшись негромким музыкальным смехом, женщина опустилась на диван, с деланной небрежностью вытянув свои длинные ноги.

– Успокойтесь, – посоветовала она. – Если Тхог пожелает заполучить вас, он сделает это, где бы вы ни находились. Тот человек, о котором вы говорили, что он кричал и убегал, – разве вы не слышали его последнего вопля, после которого наступила тишина? Должно быть, в своем маниакальном исступлении он наткнулся на того, с кем всеми силами стремился избежать встречи. Как я уже говорила, от судьбы не уйдешь.

Конан пробормотал нечто нечленораздельное, сидя на самом краешке дивана и держа саблю на коленях. Его исполненный подозрений взгляд блуждал по комнате. Натала ревниво прижалась к нему, подобрав под себя ноги. На незнакомую женщину она смотрела с подозрением и презрением. Рядом с ее великолепной красотой она чувствовала себя маленькой, ничтожной и запыленной, и Натала безошибочно распознала выражение ее темных глаз, которые беззастенчиво любовались мускулистой фигурой бронзовокожего гиганта.

– Что это за место и что за люди здесь живут? – пожелал узнать Конан.

– Город называется Ксутал, он очень древний. Он построен на берегу оазиса, на который во время своих скитаний наткнулись основатели Ксутала. Они пришли с востока, но так давно, что даже их потомки не помнят, когда именно это случилось.

– Должно быть, их совсем немного. Дворцы выглядят совершенно пустыми.

– Да, но все-таки здешних обитателей больше, чем ты думаешь. Собственно, весь город представляет собой один большой дворец. Все здания внутри стен соединены друг с другом. Можно часами бродить по комнатам и никого не встретить. Но иногда бывает, что коридоры буквально запружены людьми.

– Как такое может быть? – недоуменно поинтересовался Конан. Услышанное чересчур сильно отдавало колдовством, чтобы он мог чувствовать себя спокойно.

– Большую часть времени эти люди просто спят. Сновидения для них столь же реальны и важны, как и бодрствование. Ты слыхал о черном лотосе? Он растет кое-где в здешних подземельях. Горожане долгие века культивировали и употребляли его в пищу, так что теперь вместо смерти он вызывает сны, фантастические и красочные. Вот в этих снах они и проводят почти все свое время. Они ведут беспорядочный образ жизни. Спят и видят свои яркие сны, потом просыпаются, едят, пьют, занимаются любовью и снова засыпают. Они редко доводят до конца начатое, бросая его на полпути и вновь погружаясь в дурман черного лотоса. Та еда, которую вы нашли… Очевидно, кто-то проснулся, ощутил приступ голода, приготовил себе угощение, а потом забыл о нем и вновь погрузился в сны.

– А где они берут еду? – перебил ее Конан. – Я не видел ни полей, ни виноградников за стенами города. Или огороды и пастбища тоже находятся внутри?

Женщина покачала головой.

– Продукты питания они получают из первичных элементов. Здешние обитатели – замечательные ученые, когда не одурманивают себя цветком грез. Их предки были гигантами мысли, построившими этот город посреди пустыни, и хотя раса превратилась в раба своей порочной страсти, кое-что из их невероятных знаний удалось сохранить. Тебя разве не удивляет это свет? Его дают самоцветы, внутри которых находится радий. Чтобы они начали светиться, их надо просто потереть рукой в одну сторону, а чтобы перестали – в другую. И это – самый обычный пример могущества их науки. Но они уже многое забыли. Реальная жизнь интересует их мало, и большую часть времени они предпочитают проводить во сне, так похожем на смерть.

– Значит, тот мертвец у ворот… – начал Конан.

– Он всего лишь спал, вне всякого сомнения. Вызванный лотосом сон очень напоминает смерть. Все жизненные процессы приостанавливаются, так что невозможно распознать даже малейшие признаки жизни. Душа покидает тело и странствует по другим, экзотическим мирам. И встреченный тобой у ворот мужчина – яркий пример безответственности, с которой эти люди относятся к своим жизням. Он охранял ворота, как того требует обычай, хотя из пустыни сюда никогда не приходили враги. В иных частях города можно встретить и других стражников, и почти наверняка они спят так же крепко, как и мужчина у главных ворот.

Конан принялся обдумывать услышанное.

– И где эти люди сейчас?

– Разбросаны по всему городу: спят на кушетках, атласных диванах, в альковах на подушечках, на помостах, застеленных мехами. Все они окутаны сверкающей вуалью сновидений.

Конан вдруг почувствовал, как по коже у него пробежали мурашки. Ему стало не по себе при мысли о сотнях людей, лежащих в украшенных гобеленами покоях, с глазами, устремленными в никуда. И тут он вспомнил кое-что еще.

– А что это за тварь, что прокралась в комнату и унесла мужчину, спящего на возвышении?

Женщина весьма натурально содрогнулась.

– Это – Тхог, древний дух и бог Ксутала, который живет в куполе под поверхностью земли в самом центре города. Он всегда жил в Ксутале. Никто не знает, пришел ли он сюда вместе с древними основателями или уже был здесь, когда они строили город. Но обитатели Ксутала боготворят его и поклоняются ему. По большей части он спит в подземелье, но иногда, через неравные промежутки времени, начинает испытывать голод и отправляется бродить по коридорам и тускло освещенным комнатам, выискивая жертву. Тогда никто не может чувствовать себя в безопасности.

Натала застонала от ужаса и обеими руками обхватила Конана за шею, словно для того, чтобы никто не смог оттащить ее от защитника.

– Кром! – ошеломленно пробормотал он. – Ты хочешь сказать, что эти люди спокойно ложатся спать, зная, что среди них бродит дьявол?

– Он ведь не всегда голоден, а только временами, – повторила женщина. – Бог должен получать свои жертвоприношения. Когда я была еще ребенком, стигийцы жили под пятой жрецов. Никто не знал, когда его или ее схватят и потащат на алтарь. Какая разница, жрецы ли приносят жертву богам или бог сам приходит за своей жертвой?

– Это не в обычае у моего народа, – проворчал Конан, – и у Наталы тоже. Хайборийцы не приносят людей в жертву своему богу Митре, а что до моего народа – Кром, хотел бы я посмотреть на того жреца, который осмелился бы поволочь киммерийца на алтарь! Кровь бы пролилась непременно, но совсем не так, как того хотелось бы жрецу.

– Ты – настоящий варвар, – рассмеялась Талис, и в глубине ее мерцающих глаз зажглись лукавые огоньки. – Тхог – очень древний и страшный бог.

– Здешние люди – или глупцы, или герои, – проворчал Конан, – раз смирно лежат и видят свои дурацкие сны, зная, что могут проснуться у него в брюхе.

Талис вновь рассмеялась.

– Они больше ничего не умеют. Вот уже много веков Тхог охотится на них. Он стал одной из причин того, что их численность сократилась с нескольких тысяч до жалких сотен. Еще несколько поколений, и они вымрут полностью, и тогда Тхогу или придется выйти в большой мир за новой добычей, или вернуться в нижний мир, откуда он когда-то пришел. Они выполняют свое предназначение, но при этом остаются фаталистами, неспособными к сопротивлению или бегству. Ни один человек из нынешнего поколения ни разу не бывал за стенами города. В одном дне пути к югу отсюда находится оазис – я видела его на старых картах, которые их предшественники начертили на пергаменте, – но вот уже три поколения ни один человек из Ксутала не бывал там, не говоря уже о том, чтобы хотя бы попытаться исследовать плодородные луга, которые лежат еще в одном дне пути дальше. Местные жители вырождаются, они погрязли в навеянных лотосом снах, они возбуждают себя во время бодрствования золотистым вином, которое излечивает раны, продлевает жизнь и придает сил даже самым пресыщенным развратникам и буянам. Тем не менее они цепляются за жизнь и страшатся божества, которому поклоняются. Вы сами видели, как сошел с ума один из них, стоило ему узнать о том, что по дворцу бродит Тхог. Я видела, как весь город в ужасе вопил и рвал на себе волосы, а потом всей толпой выбегал за ворота, чтобы спастись и тянуть жребий – кого нужно связать и забросить обратно в арочный проход, чтобы удовлетворить похоть и голод Тхога. Если бы они сейчас не спали, одного известия о том, что он вновь вышел на охоту, хватило бы, чтобы они опять ударились в панику и с воплями понеслись бы за ворота.

– Конан! – У Наталы началась истерика. – Давай уйдем отсюда!

– Всему свое время, – пробормотал киммериец, прожигая взглядом ноги Талис. – А что ты, стигийская женщина, здесь делаешь?

– Я попала сюда совсем еще молоденькой девушкой, – ответила Талис, соблазнительно откидываясь на спинку обитого бархатом дивана и закидывая руки за голову. – Я – дочь короля, а не какая-нибудь обычная женщина, о чем ты можешь судить хотя бы по моей коже, такой же белой, как и у твоей маленькой блондинки. Меня похитил мятежный принц, который с армией кушитских лучников отправился на юг, в самую глухомань, в поисках земель, которые он мог бы назвать своими. Он и его воины сгинули в пустыне, но один из них перед смертью посадил меня на верблюда и шел рядом, пока не свалился и не умер. Верблюд побрел дальше, я же в конце концов впала в беспамятство от голода и жажды, а в себя пришла уже в этом городе. Мне сказали, что меня заметили со стен однажды ранним утром: я лежала без чувств рядом с издохшим верблюдом. Они вышли из города и принесли меня сюда, а потом привели в чувство своим удивительным золотистым вином. И только вид беспомощной женщины заставил их удалиться от стен города на такое расстояние. Естественно, они проявили ко мне интерес, особенно мужчины. Поскольку я не знала их языка, они научились говорить на моем. Они очень способны и умны, и моим языком они овладели намного быстрее, чем я выучила их наречие. Но их гораздо сильнее интересовала я сама, а не мой язык. Я была и остаюсь единственным, ради чего здешние мужчины готовы ненадолго отказаться от своих навеянных лотосом снов.

Она лукаво рассмеялась и метнула на Конана многозначительный взгляд.

– Разумеется, женщины ревнуют ко мне, – невозмутимо продолжала она. – Эти желтокожие особы по-своему привлекательны, но они так же склонны проводить время в снах и не умеют распоряжаться своей жизнью, как и мужчины. А последние выделяют меня не только за красоту, но и за реализм. Потому что я – не сон и не мечта! И хотя я тоже пробовала лотос, но осталась нормальной женщиной, у которой есть вполне земные чувства и желания. А с этим здешние желтые красотки с круглыми глазами состязаться не в состоянии. Вот почему будет лучше, если ты своей саблей перережешь горло этой девчонке, пока мужчины Ксутала не очнулись и не схватили ее. Они подвергнут ее таким испытаниям, какие ей и не снились! Она слишком мягкая, чтобы выдержать то, что мне пошло только на пользу. Я – дочь Луксура, и, прежде чем мне исполнилось пятнадцать, меня провели по храмам Деркето, сумеречной и смуглой богини, и посвятили в ее таинства. Хотя нельзя сказать, что мои первые годы в Ксутале стали временем несказанного блаженства! Обитатели Ксутала забыли больше, чем жрицы Деркето вообще когда-нибудь знали. Они живут только ради чувственных удовольствий. Спят они или бодрствуют, их жизни наполнены экзотическим экстазом, о котором обычные мужчины и мечтать не смеют.

– Чертовы дегенераты! – проворчал Конан.

– Все зависит от точки зрения, – лениво улыбнулась Талис.

– Что ж, – заключил он, – мы только зря теряем время. Мне кажется, что это место не годится для простых смертных. К тому времени, как проснутся твои слабоумные или Тхог решит позавтракать нами, мы будем уже далеко отсюда. Полагаю, пустыня отнесется к нам добрее и снисходительнее.

Натала, у которой во время рассказа Талис кровь стыла в жилах, горячо согласилась с ним. Она с трудом говорила на стигийском, но понимала язык достаточно хорошо. Конан встал, увлекая ее за собой.

– Если ты покажешь нам самый короткий путь из этого города, – проворчал он, – мы предпочтем откланяться. – Но взгляд его помимо воли задержался на ногах стигийки и ее полной груди.

Этот взгляд не остался ею не замеченным, и, загадочно улыбнувшись, она поднялась с ленивой грациозностью большой кошки.

– Следуйте за мной, – сказала она и пошла первой, ощущая взгляд Конана, который жадно пожирал глазами ее точеную фигурку и аппетитный зад.

Она пошла не тем путем, каким они попали сюда, но прежде чем у Конана успели возникнуть подозрения, остановилась в широкой, облицованной слоновой костью комнате и указала на маленький фонтан, журчащий в самом центре выложенного плитами пола.

– Не желаешь умыться, девочка моя? – обратилась она к Натале. – У тебя все лицо в пыли, да и волосы тоже.

Натала покраснела, уловив в словах стигийки насмешку, но повиновалась, с тоской думая о том, какой ущерб, должно быть, нанесло ее внешности безжалостное солнце пустыни, – а ведь женщины ее народа по праву гордились своей кожей и цветом лица. Она опустилась на колени перед фонтаном, поправила волосы, стряхнув с них пыль, скинула с плеч тунику и начала умываться, уделяя внимание не только лицу, но и белым рукам и плечам.

– Клянусь Кромом! – проворчал Конан. – Женщина не перестает заботиться о своей красоте, даже когда сам дьявол гонится за ней по пятам. Поспеши, девочка! Ты снова испачкаешься в пыли еще до того, как этот город скроется из виду. Да, Талис, я был бы тебе обязан, если бы ты снабдила нас едой и питьем в дорогу.

Вместо ответа Талис прильнула к нему всем телом и одной рукой обняла его за бронзовые плечи. Ее обнаженное бедро прижалось к его ноге, и он вдохнул запах ее благоухающих волос.

– К чему спешить в пустыню? – жарко зашептала она. – Оставайся здесь! Я научу тебя, как выжить в Ксутале. Я стану защищать тебя. Я буду любить тебя! Ты – настоящий мужчина; меня уже тошнит от этих полоумных телят, что вздыхают, спят и просыпаются только для того, чтобы заснуть вновь. Я изголодалась по сильной и чистой страсти мужчины, крепко стоящего обеими ногами на земле. Пламя в твоих глазах заставляет мое сердце учащенно биться, а прикосновение твоей железной руки сводит меня с ума. Останься! Я сделаю тебя королем Ксутала! Я покажу тебе древние тайны и научу экзотическим наслаждениям! Я…

Она закинула руки ему на шею и привстала на цыпочки, прижимаясь к нему всем своим трепещущим телом. Поверх ее округлого плеча Конан видел Наталу, которая тряхнула влажными спутанными волосами и замерла, глядя на них округлившимися глазами. Губы девушки сложились в трубочку, как если бы она хотела издать удивленное восклицание. Смущенно фыркнув, Конан расцепил руки Талис на своей шее и отстранил ее. Стигийка метнула быстрый взгляд на уроженку Бритунии и загадочно улыбнулась, а потом кивнула каким-то своим мыслям.

Натала выпрямилась и поправила тунику. Глаза ее сверкали яростью, и она обиженно надула губки. Конан выругался себе под нос. Он был не бóльшим однолюбом, чем прочие наемники, но в нем присутствовала врожденная порядочность, которая служила Натале лучшей защитой.

Талис оставила его в покое. Взмахом изящной руки она предложила им следовать за ней, после чего повернулась и зашагала через комнату. Но, дойдя до противоположной стены, она вдруг замерла перед висящим на ней гобеленом. Конан, глядя на нее, решил, что она слышит звуки, издаваемые безымянным монстром, крадущимся по полночным помещениям, и при мысли об этом по коже у него пробежали мурашки.

– Ты слышишь что-нибудь? – требовательно спросил он.

– Следи вон за той дверью, – ответила женщина и показала на дверной проем.

Он повернулся в ту сторону, держа саблю наготове. Но взгляд его уперся в пустую арку. И вдруг за его спиной раздался негромкий шорох, за которым последовал сдавленный вдох. Варвар резко обернулся. Талис и Натала исчезли. Гобелен опускался на прежнее место, словно кто-то только что отодвигал его от стены. Пока он растерянно смотрел на него, откуда-то с другой стороны донесся приглушенный крик, в котором он узнал голос бритунки.

2

Когда Конан отвернулся, выполняя распоряжение Талис, чтобы следить за дверным проемом в дальней стене, Натала стояла позади него, совсем рядом со стигийкой. Не успел варвар повернуться к ним спиной, как Талис с быстротой, которая казалась невероятной, зажала Натале рот ладонью, заглушив вскрик, уже готовый сорваться с губ девушки. Другой рукой стигийка обхватила Наталу за талию и прижала к стене, которая подалась, когда Талис навалилась на нее плечом. Часть стены скользнула внутрь, и Талис ловко толкнула свою пленницу в образовавшуюся щель в тот самый миг, когда Конан повернулся обратно.

Дверь закрылась, и внутри стало темно, как в могиле. Талис завозилась с чем-то, очевидно, запирая замок, для чего ей пришлось убрать руку от губ бритунки, и девушка закричала во всю силу легких. В темноте прозвучал язвительный и издевательский смех Талис.

– Кричи сколько твоей душе угодно, маленькая дурочка. Так ты лишь сократишь собственную жизнь.

Натала моментально умолкла и, дрожа всем телом, забилась в угол.

– Зачем ты это сделала? – взмолилась она. – Что теперь будет?

– Я собираюсь проводить тебя вот по этому коридору, – отозвалась Талис. – Это совсем недалеко, и я оставлю тебя там для того, кто рано или поздно придет за тобой.

– О-о-о-о-й! – Натала едва не задохнулась от ужаса. – Почему ты хочешь убить меня? Что я тебе сделала?

– Мне нужен твой воин. А ты мешаешь. Он хочет меня – я вижу это по его глазам. Если бы не ты, он с радостью остался бы здесь и стал моим королем. А когда ты исчезнешь, он пойдет за мной.

– Он перережет тебе глотку, – убежденно ответила Натала, которая знала Конана намного лучше Талис.

– Посмотрим, – отозвалась стигийка с холодной уверенностью, порожденной ее властью над мужчинами. – Во всяком случае, ты не узнаешь, поцеловал он меня или заколол ножом, потому что станешь добычей того, кто обитает во тьме. Идем!

Охваченная ужасом, Натала отчаянно сопротивлялась, но ничего не добилась. С легкостью, которой вряд ли можно было ожидать от женщины, Талис взвалила ее на плечо и понесла вниз по коридору, словно она была маленьким ребенком. Натала больше не пробовала кричать, помня зловещее предупреждение стигийки; единственными звуками, нарушавшими тишину, было ее учащенное дыхание и негромкий похотливый смех Талис. И вдруг дрожащая рука бритунки наткнулась на что-то в темноте – это была украшенная драгоценными камнями рукоять кинжала, висевшего на поясе Талис. Натала выхватила клинок из ножен и, собрав остаток сил, вслепую ударила им.

С губ Талис сорвался неистовый крик – так кричала бы от боли и ярости раненая дикая кошка. Она покачнулась, ее повело в сторону, и Натала свалилась с ее плеча на каменный пол, оцарапав нежную кожу на руках и ногах. Поднявшись, она бросилась к ближайшей стене и распласталась на ней, тяжело дыша и дрожа всем телом. Талис она не видела, зато прекрасно слышала. Стигийка явно не собиралась умирать и непрерывно ругалась на чем свет стоит, и злоба ее была такой страшной и осязаемой, что Натала почувствовала, как у нее подгибаются колени, а кровь стынет в жилах.

– Где же ты, маленький дьяволенок? – прошипела Талис. – Покажись! Дай мне только вонзить в тебя когти, и я…

Наталу затошнило, когда стигийка принялась живописать, что сотворит с соперницей. А употребляемые ею словечки заставили бы покраснеть даже самого последнего конюха в Аквилонии.

Натала услышала, как женщина шарит вслепую по стенам, и вдруг в коридоре вспыхнул свет. Очевидно, ненависть к ней пересилила страх, который явно внушал Талис этот коридор. Засветился один из самоцветов с радием внутри, украшавших стены Ксутала. Талис потерла его и теперь стояла в круге красноватого света, который отличался от того, что испускали другие камни. Одна рука у нее была прижата к боку, и кровь сочилась сквозь пальцы. Но она не выглядела ослабевшей или тяжело раненой, и глаза ее злобно сверкали. Те остатки мужества, что еще теплились в душе у Наталы, улетучились при виде стигийки, освещенной причудливым и зловещим сиянием, с лицом, искаженным гримасой, которую иначе как дьявольской и назвать-то было нельзя. Легкой кошачьей походкой она двинулась к девушке, отняв руку от раненого бока и нетерпеливо стряхивая с пальцев тягучие красные капли. Натала увидела, что она лишь легко ранила свою противницу. Лезвие скользнуло по драгоценным камням, украшавшим пояс Талис, и слегка задело кожу, еще сильнее разозлив стигийку.

– Отдай мне кинжал, дурочка! – проскрежетала она, приближаясь к девушке, испуганно вжавшейся в стену.

Натала знала, что должна драться, пока есть такая возможность, но у нее попросту не хватило духу. Она никогда не отличалась бойцовским характером, и мрачный ужас и насилие, с которыми она столкнулась в этом приключении, подточили ее силы, душевные и физические. Талис вырвала кинжал из ее безвольной руки и презрительно отшвырнула его в сторону.

– Ты – маленькая шлюха! – процедила она сквозь зубы и свободной рукой отвесила девушке хлесткую пощечину. – Прежде чем отволочь тебя вниз по коридору и сбросить прямо в пасть Тхогу, я сама пущу тебе кровь! Ты посмела ударить меня кинжалом – что ж, тебе придется заплатить за свою наглость!

Схватив девушку за волосы, Талис немного протащила ее по коридору, до границы круга света. В стене блеснуло металлическое кольцо, вделанное в камень на высоте человеческого роста. С него свисал шелковый шнур. Словно в ночном кошмаре, Натала почувствовала, как с нее срывают тунику, и в следующее мгновение Талис вздернула ее запястья и привязала их к кольцу, после чего она и повисла, голая, как новорожденный ребенок, едва касаясь пола кончиками пальцев. Повернув голову, Натала увидела, как Талис сняла со стены хлыст с украшенной самоцветами рукояткой. Он состоял из семи шелковых шнуров, намного более гибких и настолько же более страшных, чем кожаные полоски.

Мстительно прошипев что-то, Талис отвела руку назад, и Натала взвизгнула, когда веревки впились ей в бедро. Девушка извивалась и стонала, стараясь освободиться от пут, которыми были связаны ее руки. Она забыла о чудовищном зле, которое могли привлечь ее крики, как, впрочем, и Талис. Каждый удар сопровождался громкими стонами. Удары плетью, которые достались Натале на шемитском невольничьем рынке, бледнели в сравнении с этим истязанием. Она и представить себе не могла, каким болезненным может оказаться избиение переплетенными шелковыми шнурами. Их злобная ласка причиняла девушке жгучую боль, намного превосходящую ту, что она испытывала во время порки розгами или кожаной плеткой. Они зловеще свистели, вспарывая воздух.

А потом, когда Натала в очередной раз отвернула залитое слезами лицо, чтобы взмолиться о пощаде, то увидела нечто такое, отчего крик замер у нее на губах. Боль в глазах девушки сменилась животным ужасом.

Заметив это, Талис остановила уже занесенную для удара руку и резко развернулась на месте, словно кошка. Слишком поздно! Из горла женщины вырвался ужасающий вопль, и она качнулась назад, выставив перед собой руки; ее тело цвета слоновой кости на мгновение четко прорисовалось на фоне черной бесформенной кляксы, которая возвышалась над нею. А потом ее силуэт смялся, клякса подхватила женщину, отступила вместе с ней и исчезла, так что Натала, едва не лишившаяся чувств от ужаса, осталась висеть в круге света одна.

Из черных теней донеслись неразборчивые звуки, от которых кровь стыла в жилах. Девушка услышала голос Талис, которая горячечно умоляла о чем-то, но ей никто не ответил. Других звуков, кроме задыхающегося голоса стигийки, слышно не было, да и тот вдруг перешел в протяжный стон боли и оборвался, сменившись истерическим смехом, перемежаемым всхлипываниями. Потом осталось лишь судорожное дыхание, но в конце концов стихло и оно, и в потайном коридоре вновь воцарилась тишина, еще более жуткая, чем прежде.

От ужаса девушку едва не стошнило. Натала, сдерживая рвоту, развернулась и со страхом стала вглядываться в темноту, куда бесформенная клякса уволокла Талис. Она ничего не смогла разглядеть, но буквально кожей ощутила присутствие невидимого зла, настолько отвратительного и безжалостного, что даже не могла его себе представить. Натала изо всех сил старалась справиться с накатывающей истерикой. Перед лицом новой опасности, которая грозила поглотить не только тело, но и душу, она совсем забыла о боли в связанных запястьях и исхлестанной спине.

Напрягая зрение, она вглядывалась в темноту за пределами круга света, дрожа от предчувствия того, что могла там увидеть. С губ девушки сорвался жалобный всхлип. В темноте проступила огромная грузная тень. Она увидела, как на свет высунулась бесформенная голова. По крайней мере, Натала решила, что это голова, хотя она ничем не напоминала орган нормального существа, а казалась порождением безумного нечеловеческого разума. Девушка разглядела широкую жабью морду, неясные и подвижные черты которой напоминали скорее призрака из ночных кошмаров. На нее уставились немигающие озерца света там, где полагалось быть глазам, и Натала увидела в них космическую похоть. О теле же чудовища она не могла сказать ничего. Такое впечатление, что оно колыхалось и изменялось даже тогда, когда девушка смотрела на него в упор; тем не менее, оно казалось вполне материальным, а отнюдь не эфемерным или призрачным.

Чудовище приблизилось к ней, и Натала не смогла бы сказать, шло ли оно, скользило по полу, летело или ползло. Способ его передвижения оставался для девушки совершенной загадкой. Когда монстр вынырнул из тени, она так и не решила, что же именно видит перед собой. Свет от радиевых камней освещал его совсем не так, как освещал бы любое земное существо. В это было невозможно поверить, но тварь казалась непроницаемой для света. Контуры его тела по-прежнему выглядели смутными и неясными, даже когда оно остановилось перед Наталой так близко, что могло бы коснуться в ужасе отпрянувшей девушки. Тварь расплывалась у нее перед глазами, напоминая черное пятнышко, которое не могло ни рассеять, ни очертить нормальное освещение.

Натала решила, что сходит с ума, потому что никак не могла уразуметь – то ли тварь смотрит на нее снизу вверх, то ли возвышается над ней. Она затруднилась бы сказать, глядит ли отталкивающая морда чудовища из тени у ее ног или же смотрит на нее с огромной высоты. Но, если зрение не обманывало Наталу, монстр, несмотря на свою изменчивость и расплывчатость, был вполне материален, и это чувство лишь подтвердилось, когда темное щупальце скользнуло по ее телу, и она закричала от ужаса. Прикосновение не было ни холодным, ни горячим, ни грубым, ни мягким; оно не походило на все, что ей довелось испытывать ранее, и девушка вдруг ощутила такой страх и стыд, какие ей были еще незнакомы. Непристойность и похоть, таившиеся в глубинах космоса, обрушились на нее удушающей волной, грозя погрести под собой. И в этот самый миг Натала поняла, что, какую бы форму жизни ни олицетворял собой монстр, он был разумен.

Она закричала во весь голос, не в силах справиться со страхом и ужасом, охватившими ее, и чудовище потянулось к ней, словно желая силой оторвать от стены. А потом что-то затрещало у них над головами, и сверху на каменный пол обрушилась чья-то фигура.

3

Когда Конан развернулся и увидел, как опускается на место гобелен, а потом и услышал сдавленный крик Наталы, он с ревом врезался в стену. Отброшенный ударом, который переломал бы все кости обычному человеку, он сорвал гобелен, и перед ним предстала цельная на вид стена, без единой щелочки или зазора. Вне себя от бешенства, он уже замахнулся саблей, словно намереваясь прорубиться сквозь каменную стену, когда позади раздался звук, заставивший его резко обернуться.

Перед ним стояли несколько фигур – это были желтокожие люди в пурпурных туниках, сжимавшие в руках короткие мечи. Когда он повернулся к ним лицом, они бросились на него, издавая воинственные и негодующие вопли. Конан даже не пытался договориться с ними и решить дело миром. Разъяренный исчезновением своей любимой, варвар дал волю бушевавшему в груди бешенству.

С губ его сорвался звериный рык, когда он одним прыжком покрыл разделявшее их расстояние, и первый из нападающих, чей меч отбила в сторону просвистевшая сабля, рухнул на пол, забрызгав его мозгами из рассеченного черепа. Стремительно развернувшись, Конан подставил клинок под опускавшееся в замахе запястье, и чужая рука, по-прежнему сжимающая короткий меч, взлетела в воздух, разбрасывая вокруг россыпи красных капелек. Варвар ни мгновения не оставался на месте, не тратя времени на колебания и раздумья. Отпрыгнув в сторону, он уклонился от бестолковой атаки двух желтокожих мечников, и клинок одного из них, промахнувшись по первоначальной цели, рассек грудь второму.

Подобное невезение вызвало целый хор нестройных воплей, и Конан позволил себе роскошь хрипло рассмеяться, одновременно уходя в сторону от свистнувшего меча, и нанес ответный удар, пока человек еще не успел выпрямиться. За голубоватым лезвием его клинка потянулась струя ярко-алой жидкости, и нападающий дико закричал и упал на колени с распоротым животом.

Воины Ксутала завыли, как стая обезумевших волков. Непривычные к смертельным схваткам, они перемещались неуклюже и медленно по сравнению со взбешенным варваром, за чьими движениями не успевал уследить глаз. Стальные мускулы и сноровка прирожденного бойца делали его неуязвимым. А горожане лишь бестолково суетились и мешали друг другу; они наносили удары слишком быстро или слишком поспешно, и те пропадали втуне, рассекая воздух. Конан же ни мгновения не стоял на месте; отпрыгивая, уклоняясь, ныряя и отступая, он являл собой неуловимую мишень для их мечей, в то время как его изогнутый клинок без устали пел песню смерти.

Впрочем, несмотря на все свои недостатки, мужчины Ксутала не страдали отсутствием мужества. Они кишели и роились вокруг него, крича и размахивая мечами, а в арочные проемы вбегали все новые и новые воины, разбуженные воинственными воплями и звоном стали.

По лицу Конана уже струилась кровь из небольшого пореза на виске. Он на мгновение расчистил себе место, описав широкий взмах саблей, с клинка которой срывались тяжелые капли, и быстро огляделся, ища пути к отступлению. Варвар заметил, как на одной из стен гобелен качнулся в сторону, открывая взору узкий лестничный проем. На верхней площадке стоял мужчина в богатой одежде, растерянно глядя по сторонам. Очевидно, он только что проснулся, причем не до конца, и еще не пришел в себя. Конан действовал стремительно.

Тигриный прыжок позволил ему целым и невредимым прорваться сквозь частокол мечей, и он рванулся к лестнице, а стая вояк, завывая и захлебываясь злобой, устремилась за ним вдогонку. У подножия мраморной лестницы его встретили трое мужчин, но он, не задумываясь, атаковал их всех вместе, обрушив на них сверкающую завесу стали. Последовала секундная сумятица, в которой клинки сверкали подобно молниям, падающим с небес, но потом группа распалась, и Конан прыжками понесся вверх по ступенькам. Преследующая же его орда споткнулась о три тела, неподвижно простертых у подножия. Один из мужчин лежал лицом вниз в луже собственной крови и мозгов; второй приподнялся на руках, захлебываясь кровью, которая струями била из перерезанных жил на шее; третий выл, как умирающий пес, отчаянно прижимая к груди окровавленный обрубок, бывший некогда рукой.

Когда Конан взбежал по мраморным ступеням, мужчина, стоявший на самом верху, стряхнул с себя сонное оцепенение и выхватил меч, тускло блеснувший в радиевом свете. Он ринулся на варвара, набегавшего снизу. Но, видя, что кончик чужого меча устремился ему прямо в горло, Конан пригнулся, и клинок лишь слегка задел ему кожу на спине. Киммериец выпрямился и ткнул своей саблей снизу вверх, словно мясницким ножом, вложив в удар всю силу своих могучих мускулов.

И столь ужасен был его стремительный порыв, что его не остановило даже то, что его сабля по рукоять погрузилась в живот врага. Он с разбега врезался в противника и отбросил его в сторону. Сам же Конан, не удержавшись на ногах, налетел на стену; тело же его соперника, с животом, распоротым от паха до груди, рухнуло вниз на мраморные ступеньки. Разбрасывая вокруг себя куски оторванных внутренностей, оно упало на головы мужчинам, устремившимся в погоню за Конаном, и сбило их с ног, увлекая за собой.

Конан, переводя дыхание, на мгновение прислонился к стене, со злобной радостью глядя на своих преследователей сверху вниз, а потом, с вызовом взмахнув саблей, с которой срывались тяжелые алые капли, продолжил бег вверх по лестнице.

Вбежав в комнату, в которую выходили ступеньки, он задержался на пороге лишь для того, чтобы окинуть ее взглядом и убедиться, что она пуста. Позади него толпа врагов разразилась столь яростными и негодующими воплями, что он понял, что сразил кого-то из их лидеров, возможно, самого короля этого фантастического города.

Он побежал вперед наобум, не имея никакого плана. Ему отчаянно хотелось разыскать и спасти Наталу, которой, в чем он не сомневался, срочно требуется помощь. Но, будучи не в силах оторваться от погони, в которую, кажется, устремились уже все воины Ксутала, он мог только бежать дальше, надеясь, что удача не отвернется от него, он улизнет от преследователей и найдет девушку. В путанице темных или тускло освещенных коридоров он быстро утратил всякое чувство направления и поэтому не особенно удивился, с разгона вбежав в комнату, в которую через другие двери начали вливаться его враги.

Они мстительно завыли на разные голоса и устремились к нему, а он, выругавшись с отвращением, развернулся и стремглав кинулся туда, откуда пришел. Или, по крайней мере, он думал, что направляется именно тем путем. Но вскоре, вбежав в комнату, изукрашенную лепниной и бордюром, он в полной мере осознал свою ошибку. Все комнаты, что попадались ему после того, как он взбежал вверх по лестнице, были пусты. А в этой комнате отыскался обитатель, который с криком вскочил на ноги, завидев его.

Или, точнее, обитательница. Взору Конана предстала желтокожая женщина, все одеяние которой составляли лишь многочисленные украшения. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Все это он успел разглядеть в то самое мгновение, когда она подняла руку и дернула за шелковый шнур, свисавший со стены. Пол ушел у него из-под ног, и вся его ловкость не спасла Конана от падения в темную пропасть, разверзшуюся под ним.

Впрочем, он пролетел совсем немного, но достаточно, чтобы человек, сделанный из другого теста, переломал бы все кости.

Варвар по-кошачьи приземлился на четвереньки, выставив вперед одну руку, инстинктивно не выпуская из пальцев второй зажатую в них саблю. В ушах у него зазвенел знакомый крик, когда он вскочил на ноги, как рысь, отряхивающаяся после прыжка и обнажающая клыки. И горящий взгляд Конана, молнией сверкнувший из-под черной гривы волос, наткнулся на Наталу, обнаженное тело которой извивалось в похотливых объятиях черной бесформенной туши, которую могли породить только бездонные глубины ада.

Уже один вид чудовища мог заставить киммерийца замереть на месте. Но сейчас, в непосредственной близости от девушки, это зрелище вызвало у него взрыв ярости, затопивший мозг Конана. Глаза ему застлала красная пелена бешенства, и он, не раздумывая, атаковал монстра.

Тот выпустил девушку и развернулся к новому противнику. Сабля взбешенного киммерийца, со свистом рассекая воздух, разрубила чудовище пополам на уровне пояса и зазвенела, ударившись о каменные плиты пола и высекая злые голубые искры. Сила удара была такова, что Конан не удержался на ногах и повалился на колени; его клинок не встретил того сопротивления, на которое он рассчитывал. Не успел он выпрямиться, как к нему подскочила дьявольская тварь.

Она возвышалась над Конаном, как огромная черная туча, и накатывала на него волнами, стараясь поглотить его целиком. Он яростно размахивал саблей, полосуя тушу чудовища вдоль и поперек и нанося ей уколы кинжалом. Его с ног до головы забрызгала липкая жидкость, очевидно, заменявшая чудовищу кровь. Но раны ничуть не уменьшили злобы монстра. Конан даже не был уверен, что отсек ему руку или ногу или же проткнул его своим кинжалом, – резиновое тело твари, казалось, заживало тут же, буквально на глазах. Самого варвара жестоко швыряло из стороны в сторону, и в ходе кровавой схватки ему казалось, что он сражается не с одним, а с несколькими чудищами зараз. Тварь одновременно кусалась, царапалась и молотила его лапами. Конан чувствовал, как клыки и когти рвут его плоть; гибкие щупальца, оказавшиеся на ощупь твердыми, как железо, оплели его руки и ноги. Но хуже всего было то, что одно из них, похожее на хвост скорпиона, безжалостно ударяло его по плечам, груди и спине, сдирая куски кожи и впрыскивая в жилы яд, обжигавший, как жидкое пламя.

В пылу борьбы они выкатились из круга света, и теперь Конан сражался в полной темноте. Он даже пустил в ход зубы, вцепившись, подобно зверю, в желеобразное тело монстра, и содрогнулся от отвращения, когда плоть чудовища, подобно живой резине, стала извиваться и корчиться, зажатая его железными челюстями.

Они катились все дальше и дальше по коридору. От полученных ударов в голове у Конана шумело, а перед глазами все плыло. Дыхание короткими хрипами рвалось у него из груди сквозь стиснутые зубы. Высоко над собой он вдруг разглядел омерзительную жабью морду, смутно видимую в тусклом свечении, исходившем от огромной туши. И тогда, со сдавленным криком, в котором звучали проклятия и боль, он нанес отчаянный удар вверх, в эту морду, вложив в него остатки сил. Сабля по самую рукоять погрузилась в плоть монстра где-то под подбородком, и желеобразное тело забилось в конвульсиях, сотрясших и Конана. Чудовище содрогнулось и отпрянуло, а потом развернулось и с невероятной быстротой бросилось бежать по коридору. Конан, избитый и обессилевший, но непобежденный, как бульдог вцепился в рукоять своей сабли, которую не мог вытащить из тела, и продолжал рвать содрогающуюся плоть чудовища ударами своего кинжала, зажатого в левой руке.

Тварь теперь вся целиком озарилась тусклым свечением, и призрачный свет резал Конану глаза, ослепляя его. Вдруг огромное тело монстра провалилось куда-то вниз прямо у него из-под ног. Сабля наконец освободилась и осталась у него в руке, которая бессильно повисла над бездонной пропастью, куда падала светящаяся туша чудовища, похожая на пылающий метеор. Конан с трудом сообразил, что лежит на самом краю огромного круглого колодца, выложенного скользким на ощупь камнем. Он смотрел, как мерк в глубине призрачный свет и как он растворился в черной светящейся поверхности, которая рванулась ему навстречу, готовая принять его. Несколько секунд в черном бездонном провале полыхало колдовское пламя; потом оно исчезло, и Конан остался лежать, глядя в пустоту, из которой больше не доносилось ни звука.

4

Отчаянными усилиями пытаясь разорвать шелковые путы, связывающие ей запястья, Натала напряженно всматривалась в темноту за пределами круга света. Казалось, язык у нее примерз к нёбу. Она видела, как страшная темнота поглотила Конана, схватившегося смертным боем с неизвестным демоном, и единственными долетавшими до нее звуками были хриплое и частое дыхание варвара, толчки борющихся тел и глухие удары, которые противники наносили друг другу. Но потом прекратились и они, и Натала едва не лишилась чувств, бессильно повиснув на своих шелковых путах.

Из болезненного оцепенения ее вывел звук шагов, и она увидела, как из темноты вынырнул Конан. При виде него она обрела голос, который пронзительным эхом прокатился по сводчатому туннелю. Конан получил такую трепку, что на него было страшно смотреть. При каждом шаге из многочисленных ран у него на теле сочилась кровь. Кожа на лице была содрана и покрыта синяками, словно его обработали дубинкой. Губы вспухли, а из раны на голове по виску текла кровь. На бедрах, икрах и локтях тоже зияли глубокие раны, а руки и все тело покрывали многочисленные царапины. Но сильнее всего пострадали его плечи, спина и мышцы верхней части груди. Там красовались жуткие синяки и рваные раны, а кожа висела лоскутьями, как если бы его стегали проволочной плеткой.

– Ох, Конан! – всхлипнула девушка. – Что с тобой случилось?

Он был явно не расположен к разговорам, но его разбитые губы дрогнули и сложились в то, что с некоторой натяжкой можно было назвать мрачной улыбкой. Волосатая грудь его, залитая потом и кровью, тяжело вздымалась в такт дыханию. Он медленно и с трудом поднял руки и перерезал путы, стягивавшие ее запястья, после чего отступил на шаг и привалился к стене, широко расставив дрожащие ноги. Натала сначала повалилась на пол, но тут же вскочила, бросилась к нему и крепко обняла его, истерически всхлипывая.

– Ой, Конан, ты так сильно ранен, что можешь умереть! Что же нам делать?

– Что ж, – выдохнул он, – нельзя вступить в схватку с демоном, пришедшим из ада, и рассчитывать, что останешься целехонек!

– А где он? – прошептала девушка. – Ты убил его?

– Не знаю. Он упал в колодец. Я изрубил его на куски, но при этом не представляю, можно ли его убить сталью.

– Ой, твоя спина! – вновь запричитала она, заламывая руки.

– Это он отхлестал меня своим щупальцем, – скривился Конан, морщась от боли, которую причиняло ему малейшее движение. – Оно ранило, как проволока, и обжигало подобно яду. Но хуже всего мне пришлось, когда он сдавил меня, словно тисками. Мне было совершенно нечем дышать. В объятиях питона и то было бы легче. Похоже, внутри у меня все перемешалось.

– Что нам делать? – заплакала она.

Конан поднял голову. Ловушка захлопнулась. Сверху не доносилось ни звука.

– Обратно через потайную дверь нам не выйти, – пробормотал он. – В комнате полно трупов, и горожане наверняка оставили там караул. Должно быть, они решили, что со мной все кончено, когда я провалился под пол, иначе последовали бы за мной сюда. Отдери этот светящийся камень от стены. Когда я на ощупь пробирался в темноте по этому коридору, мне попалось несколько входов в боковые ответвления. Мы свернем в первый же проход, на который наткнемся. Он может вывести нас в такое же подземелье или на свежий воздух. Надо рискнуть. Не можем же мы сидеть здесь до скончания веков.

Натала сделала, как он просил, и, взяв крошечный шарик света в левую руку, а правой сжимая саблю, Конан двинулся по коридору. Он ступал медленно и неуверенно, и лишь звериная сила варвара заставляла его переставлять ноги. Взгляд его налившихся кровью глаз ничего не выражал, и Натала заметила, что время от времени он машинально облизывает распухшие губы. Она понимала, что он страдает от сильной боли, но стоицизм настоящего дикаря не позволял ему жаловаться.

Вскоре тусклый свет самоцвета выхватил из марка черную арку, и Конан решительно свернул в нее. Натала внутренне сжалась, готовясь к тому, что может увидеть, но там оказался всего лишь очередной туннель, очень похожий на тот, по которому они шли до этого.

Девушка затруднилась бы сказать, сколько они уже прошагали, но вскоре они поднялись по длинной лестнице и остановились перед каменной дверью, запертой на золотой засов.

Девушка заколебалась, глядя на Конана. Варвар неуверенно покачивался на ногах, и тусклый свет в его руке отбрасывал на стену причудливые танцующие тени.

– Открывай дверь, девочка, – пробормотал он. – Мужчины Ксутала ждут нас, и я не хочу разочаровать их. Клянусь Кромом, город еще не видел той жертвы, которую я ему принесу!

Натала поняла, что у него начинается бред. Из-за двери не доносилось ни звука. Взяв у него из окровавленной руки радиевый самоцвет, она отодвинула засов и потянула дверь на себя. Взору ее предстала изнанка шитого золотом гобелена. Она отодвинула его и осторожно выглянула в щель, сдерживая дыхание. Девушка смотрела на пустую комнату, посреди которой журчал серебряный фонтан.

Рука Конана тяжело упала на ее обнаженное плечо.

– Отойди в сторону, девочка, – пробормотал он. – Настало время моей сабле испить крови.

– В комнате никого нет, – ответила она. – Зато там есть вода…

– Я слышу. – Конан облизнул почерневшие губы. – Значит, мы хотя бы напьемся перед смертью.

Похоже, он лишился зрения. Натала взяла его за руку и провела через каменную дверь. Девушка шла на цыпочках, ожидая, что в любой миг в комнату сквозь арочные проходы могут ворваться желтолицые воины.

– Пей, а я покараулю, – пробормотал он.

– Нет, мне пока не хочется пить. Ложись рядом с фонтаном, а я промою твои раны.

– А как насчет мечей Ксутала? – Он несколько раз провел рукой по лицу, словно смахивая с глаз невидимую пелену.

– Я ничего не слышу. Повсюду тихо.

Конан осторожно прилег на каменный пол, приблизил лицо к хрустальной струе и принялся жадно пить. Когда он поднял голову, в глазах у него появилось осмысленное выражение, и он раскинул на мраморном полу руки и ноги, как и просила его Натала, хотя по-прежнему сжимал рукоять сабли, а взгляд его то и дело устремлялся к арочным дверям. Натала смыла кровь с его тела и перевязала самые глубокие раны полосками, которые оторвала от шелковых занавесей. Взглянув на его спину, она содрогнулась от ужаса: кожа там переливалась всеми цветами радуги и воспалилась. Занимаясь своим делом, она отчаянно старалась найти выход из положения, в котором они оказались. Если они останутся здесь, рано или поздно их непременно найдут. А вот продолжают ли мужчины Ксутала обыскивать дворцы в поисках незваных гостей или погрузились в свой странный сон, девушка не знала и знать не могла.

Закончив перевязывать Конана, она вдруг замерла. В просвете между полом и портьерой, закрывающей альков, виднелась полоска желтой кожи.

Ничего не сказав Конану, она поднялась на ноги и, мягко ступая, пересекла комнату, сжимая в ладошке его кинжал. Сердце гулко колотилось у нее в груди, когда Натала осторожно отодвинула портьеру в сторону. На возвышении лежала молодая желтокожая женщина, обнаженная и не подававшая признаков жизни. Рядом стоял кувшин, почти доверху наполненный золотистым вином необычного вида. Натала решила, что это и есть тот самый эликсир, о котором им рассказывала Талис, придававший силы вырождающимся обитателям Ксутала. Она перегнулась через спящее тело и схватила кувшин, нацелив острие кинжала в грудь женщине. Но та не проснулась.

Завладев сокровищем, девушка заколебалась. Она понимала, что безопаснее сделать так, чтобы спящая женщина не проснулась более никогда и не подняла тревогу. Но она не могла заставить себя вонзить кинжал Конана в неподвижную грудь незнакомки. В конце концов она задернула портьеру обратно и вернулась к Конану, который лежал там, где она его оставила, и лишь частично пребывал в сознании.

Натала наклонилась и поднесла кувшин к его губам. Он сделал несколько глотков, поначалу машинально, не чувствуя вкуса, а потом уже с внезапно проснувшимся интересом. К ее изумлению, он сел и взял кувшин у нее из рук. Когда же киммериец посмотрел на нее, она заметила, что глаза у него снова стали чистыми и ясными. Лицо его разгладилось, он больше не выглядел изможденным и осунувшимся, а когда заговорил, его голос и слова уже ничуть не походили на горячечный бред.

– Кром! Откуда у тебя это вино?

Натала жестом показала ему.

– Вон из того алькова. Там спит желтая женщина.

Конан вновь сунул нос в кувшин с золотистой жидкостью.

– Клянусь Кромом, – с удовлетворенным вздохом заявил он, – я чувствую, как в жилах у меня играет кровь, а по всему телу растекаются новые силы. Это же настоящий эликсир спасения!

Он поднялся на ноги, не забыв прихватить свою саблю.

– Нам лучше вернуться в коридор, – нервно предложила Натала. – Нас непременно найдут, если мы задержимся здесь надолго. Мы можем укрыться где-нибудь, пока твои раны не заживут…

– Только не я! – фыркнул он. – Мы не крысы, чтобы прятаться в темных щелях. Мы уйдем из этого дьявольского города прямо сейчас, и пусть кто-нибудь попробует остановить нас!

– Но как же твои раны? – запричитала девушка.

– Они меня больше не беспокоят, – ответил Конан. – Может, вино и подействовало на меня обманчиво, вдохнув в меня ложные силы, но сейчас, клянусь, я не испытываю ни боли, ни слабости.

Он целеустремленно пересек комнату, направляясь к окну, которого она не заметила. Натала подошла к нему и заглянула через его плечо. Прохладный ветерок взъерошил ее спутанные кудри. Над головой у них раскинулось бархатное ночное небо, усеянное звездами. А внизу простиралась бескрайняя песчаная равнина.

– Талис говорила, что город представляет собой один большой дворец, – сказал Конан. – Похоже, некоторые комнаты построены прямо на стенах, как башни. И наша – одна из них. Удача снова на нашей стороне.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась она, с опаской выглядывая из-за его плеча.

– Вон там, на столике из слоновой кости, стоит хрустальный кувшин, – ответил он. – Набери в него воды и привяжи полоску, которую ты оторвала от занавески, к горлышку, чтобы его можно было нести. А я пока разорву гобелен на полосы.

Она повиновалась, не задавая лишних вопросов, и, покончив со своей задачей, увидела, как Конан быстро связывает вместе длинные крепкие полосы шелка. Получилась надежная веревка, один конец которой он привязал к ножке массивного стола из слоновой кости.

– Мы попытаем счастья в пустыне, – пояснил он. – Талис говорила, что в одном дне пути к югу отсюда находится оазис, а за ним – луга и пастбища. Если мы благополучно доберемся до оазиса, то сможем остаться там, пока мои раны не заживут. Это вино действует как колдовское снадобье. Совсем недавно я походил на живой труп, а сейчас готов горы свернуть. Вот, тут осталось еще немного шелка, чтобы ты соорудила себе что-нибудь из одежды.

Натала совсем забыла о том, что она совершенно голая. И этот факт не вызывал у нее ни малейшего смущения, но ее нежная кожа нуждалась в защите от безжалостного солнца пустыни. Пока она закутывалась в полоски ткани, Конан повернулся к окну и с презрительным ворчанием вырвал золотые решетки, загораживавшие его. Затем, сделав из другого конца веревки петлю и усадив в нее Наталу, он посоветовал ей держаться обеими руками, просунул ее в окно и осторожно опустил вниз, на землю, до которой было футов тридцать с небольшим. Она вылезла из петли, Конан быстро втянул веревку обратно, привязал к ней воду и вино и вновь опустил их ей. Затем вылез сам и быстро спустился по веревке на землю, ловко перебирая руками.

Когда он оказался рядом с ней, Натала облегченно вздохнула. Они стояли вдвоем у подножия высокой стены, над ними в темном небе гасли звезды, а вокруг простиралась безжизненная пустыня. Она не знала, какие опасности подстерегают их впереди, но сердце ее пело от радости, потому что они наконец вырвались из этого призрачного и страшного города.

– Они могут найти веревку, – проворчал Конан, вешая драгоценные сосуды с водой и вином через плечо и морщась от боли, вызванной прикосновением ткани к изуродованной плоти. – Они даже могут пуститься за нами в погоню, но, судя по тому, что рассказывала нам Талис, я сомневаюсь в этом. Юг вон в той стороне, – и бронзовая от загара мускулистая рука указала направление, – так что где-то там лежит оазис. Пошли!

Конан взял девушку за руку, чем проявил к ней ранее несвойственное ему внимание, и двинулся по пескам, приноравливаясь к более коротким шагам своей спутницы. Он не оглядывался на притихший за их спинами город, который еще маячил позади, как страшный и нереальный призрак.

– Конан, – Натала не выдержала молчания, – когда ты дрался с тем монстром и потом, когда шел по коридору, ты не видел… ты не заметил Талис?

Он покачал головой.

– В коридоре было темно, но я никого не видел.

Девушка содрогнулась всем телом.

– Она мучила и истязала меня – но мне ее жаль.

– Да уж, в этом проклятом городе нас ждал горячий прием, – прорычал он. Однако затем к нему вернулся его черный юмор. – Но, готов поклясться, наш визит они запомнят надолго. С мраморных плиток придется отчищать мозги, внутренности и кровь, а если их бог выжил, то ран у него больше, чем у меня. В конце концов, мы еще легко отделались: у нас есть вода, вино и шанс добраться до обитаемых земель, хотя я выгляжу так, словно меня пропустили через мясорубку, а у тебя болят…

– Это ты во всем виноват, – перебила его девушка. – Если бы ты не смотрел с таким обожанием на эту стигийскую кошку…

– Кром и все его дьяволы! – выругался варвар. – Когда океаны затопят землю, женщины все равно найдут время и повод для ревности. Их самомнение не знает границ! Я что, просил стигийку влюбляться в меня? В конце концов, она была лишь человеком!

Омут черных дьяволов

…На Запад, неведомо куда, Плывут суда от начала времен. Прочти, если осмелишься, То, что написал Скелос, Когда мертвые пальцы Теребили его шелковый камзол; И последуй за кораблями, Минуя гонимые ветром обломки — Последуй за кораблями, Что не вернулись домой.

1

Санча, бывшая некогда уроженкой Кордавы, лениво зевнула и потянулась, устраиваясь поудобнее на подбитой мехом горностая шелковой накидке, расстеленной для нее на полуюте каракки[11]. Она прекрасно знала, что команда со жгучим интересом наблюдает за ней со шкафута и полубака, как отдавала себе отчет и в том, что короткое атласное платье не скрывает от их глаз соблазнительные выпуклости и изгибы ее роскошного тела. Именно поэтому она надменно улыбнулась и собралась еще немножко подремать на солнце, золотистый диск которого едва показался над горизонтом, пока оно не стало слишком жарким и слепящим.

Но в это самое мгновение до ее слуха долетели какие-то звуки, непохожие на скрип обшивки, монотонный гул такелажа и шлепки волн в борта судна. Она села, не сводя глаз с планшира, через который, к ее невероятному удивлению, перебралась чья-то фигура. Темные глаза девушки удивленно расширились, а губы округлились и сложились в трубочку. Пришелец был ей незнаком. С широких плеч по его сильным рукам ручьями стекала вода. Его единственная одежда – ярко-красные атласные матросские штаны – промокла насквозь, как и широкий, шитый золотом пояс, на котором висел меч в ножнах. Он остановился у борта, и лучи восходящего солнца осветили его, превратив в бронзовую статую. Пришелец провел рукой по роскошной гриве буйных черных волос, стряхивая воду, и глаза его вспыхнули, когда он заметил девушку.

– Кто ты такой? – пожелала узнать она. – И откуда взялся?

Широким жестом, охватившим добрую четверть румба, он указал на море, не сводя глаз с ее гибкого стройного тела.

– Разве ты водяной, что приходишь из моря? – поинтересовалась она, смутившись из-за откровенного восхищения, сквозившего в его взгляде, хотя уже давно привыкла к нему.

Но прежде чем незнакомец успел ответить, по доскам палубы простучали быстрые шаги, и капитан каракки свирепо уставился на незваного гостя. Пальцы его нервно подрагивали в непосредственной близости от рукояти меча.

– Любезный, кто ты таков? – В тоне его голоса не было и капли дружелюбия.

– Меня зовут Конан, – невозмутимо ответил незнакомец.

Санча навострила уши – она еще никогда не слышала, чтобы кто-либо говорил по-зингарски с таким странным акцентом.

– И как ты попал на борт моего корабля? – Голос капитана буквально сочился подозрением.

– Приплыл.

– Приплыл, надо же! – сердито воскликнул капитан. – Собака, ты что же, вздумал со мной шутки шутить? Мы находимся очень далеко от берега. Откуда ты взялся?

Мускулистой загорелой рукой Конан махнул на восток, который уже купался в радостном золотистом сиянии восхода.

– Я приплыл с Островов.

– Ого! – Капитан взглянул на незваного гостя с новым интересом. Черные брови сошлись на переносице, а тонкая верхняя губа приподнялась в неприятной гримасе. – Значит, ты – одна из этих барахских собак.

По губам Конана скользнула слабая улыбка.

– А тебе известно, кто я такой? – пожелал узнать капитан.

– Корабль называется «Расточитель», значит, ты – Запораво.

– Верно! – Мрачному тщеславию капитана, похоже, польстило, что незваный гость знает, кто он.

Сам он был высоким мужчиной, ростом не уступающим Конану, хотя и более худощавым. Под стальным морионом[12] его темное лицо с ястребиными чертами выглядело угрюмым, и матросы недаром звали его Ястребом. Его одежда и доспехи отличались дороговизной и богатством отделки, в полном соответствии с модой, принятой среди зингарских вельмож. Руку с эфеса меча, кстати, он так и не убрал.

Взгляд его, устремленный на Конана, отнюдь не лучился благожелательностью. Между зингарскими изгоями и преступниками, наводнившими Барахские острова, расположенные неподалеку от южного побережья Зингары, никогда не наблюдалось особой любви. Среди последних встречались люди всех рас и национальностей. Они топили корабли и грабили прибрежные города Зингары, совсем как зингарские буканьеры[13], хотя те относились к своей профессии с намного большим почтением и величали себя флибустьерами[14], а бараханцев именовали не иначе как пиратами. Словом, они были не первыми и не последними, кто пытался облагородить подлое воровское ремесло.

Некоторые из этих мыслей промелькнули в голове Запораво, пока он поглаживал пальцами эфес своего меча, хмуро глядя на непрошеного гостя. По лицу же Конана нельзя было прочесть, о чем думает он сам. Он стоял, невозмутимо скрестив руки на груди с таким видом, будто находился на палубе собственного корабля; губы его улыбались, а в глазах не было заметно и тени беспокойства.

– Что ты здесь делаешь? – вдруг резко бросил флибустьер.

– Я счел необходимым покинуть место встречи на Тортаге вчера вечером до восхода луны, – ответил Конан. – Я отплыл в дырявой лодке и всю ночь греб и вычерпывал воду. На рассвете я заметил ваши топсели, бросил свое жалкое корыто тонуть, а сам поплыл к вам, что получилось намного быстрее.

– В этих водах полно акул, – фыркнул Запораво и испытал прилив раздражения, когда гигант в ответ лишь невозмутимо передернул плечами.

Метнув быстрый взгляд на шкафут, он увидел, что часть команды с интересом наблюдает за происходящим, глядя на них снизу вверх. Одного слова будет достаточно, чтобы они стремительным броском затопили полуют с абордажными саблями в руках, и тогда ничто уже не спасет гиганта, несмотря на то что он выглядел опытным бойцом.

– Почему я должен брать на борт каждого бродягу, которого выбрасывает море? – прорычал Запораво, причем его манеры и выражение лица были еще более оскорбительными, нежели сами слова.

– На корабле всегда пригодится хороший моряк, – ответил Конан, ничем не выдав своего негодования.

Запораво нахмурился – в словах чужака был здравый смысл. Он заколебался, не зная, что уже в этот миг лишился своего корабля, своей власти, своей девчонки и даже самой жизни. Но, разумеется, он не мог предвидеть будущее, ведь для него Конан был всего лишь очередным бродягой без роду и племени, которого отвергло, как он только что выразился, даже море. Бронзовокожий гигант ему не нравился, но тот и не провоцировал его. Его манеры нельзя было назвать вызывающими и оскорбительными, хотя в них сквозила уверенность, внушавшая Запораво беспокойство.

– Будешь работать за еду, – прорычал Ястреб. – А теперь убирайся с полуюта. И помни: единственный закон на борту – моя воля.

Улыбка, игравшая на тонких губах Конана, стала шире. Без колебаний, но и без излишней поспешности он повернулся и сошел на шкафут. Он даже не взглянул на Санчу, которая, вся превратившись в слух, во время разговора не сводила с него восторженных глаз.

Когда он оказался на шкафуте, команда обступила его – здесь были сплошь зингарийцы, полуголые, щеголявшие яркими и безвкусными тряпками, заменявшими им одежду, а в ушах у них и на рукоятях кинжалов поблескивали драгоценные камни. Они уже с радостью предвкушали, как станут насмехаться и издеваться над новичком, затеяв освященную временем игру приема его в члены экипажа. Здесь и сейчас ему предстояло выдержать испытание, по итогам которого решится, какое положение в команде он займет. Стоя на полуюте, Запораво уже, похоже, забыл о существовании незнакомца, но Санча по-прежнему с напряженным интересом следила за ним. Подобные сцены были ей не в диковинку, и она знала, что посвящение будет жестоким и, скорее всего, кровавым.

Впрочем, ее знакомство с таким делами можно было счесть весьма и весьма поверхностным в сравнении с тем опытом, которым обладал Конан. Он слабо улыбнулся, спускаясь на шкафут и обводя взглядом свирепые лица людей, столпившихся вокруг. Пират остановился, невозмутимо ожидая дальнейшего развития событий. В таких вещах неизменно соблюдался некий кодекс чести. Если бы он попробовал напасть на капитана, команда разорвала бы его на части, но сейчас они дадут ему шанс победить своего главного забияку в честном бою.

Человек, выбранный для этой роли, протолкался вперед – жилистый здоровяк в красном платке, повязанном на голове наподобие тюрбана. Он с вызовом выпятил массивную челюсть, и на его испещренном шрамами лице отразилась неприкрытая злоба. Каждым взглядом и движением он подчеркивал презрение, которое испытывал к Конану. И его подначки оказались столь же примитивными и грубыми, как и он сам.

– Бараха, да? – злобно оскалился он. – Говорят, там растят собак вместо мужчин. А мы, члены Братства, плюем на них – вот так!

Он плюнул Конану в лицо и схватился за меч.

Движение бараханца оказалось слишком стремительным для того, чтобы за ним можно было уследить. Его кулак размером с кувалду кузнеца с сокрушительной силой врезался в челюсть обидчика, и зингариец, взлетев в воздух, мешком свалился у планшира.

Конан повернулся к остальным. Не считая опасных искорок, вспыхнувших в его глазах, он остался совершенно невозмутимым. Но все издевки и подначки прекратились так же внезапно, как и начались. Матросы подняли своего товарища; сломанная челюсть у него отвисла, а голова бессильно покачивалась из стороны в сторону.

– Клянусь Митрой, да у него шея сломана! – ахнул какой-то чернобородый моряк.

– У вас, флибустьеров, хрупкие кости, – расхохотался пират. – Мы же на Барахе не обращаем внимания на такие шлепки. Ну что, теперь устроим дуэль на мечах или как? Нет? Значит, все в порядке, и мы – друзья, верно?

Пираты хором уверили Конана, что он говорит истинную правду. Мускулистые руки перевалили труп незадачливого драчуна через планшир, и к месту его падения тут же устремился с десяток острых плавников. Конан расхохотался и лениво потянулся, разминая мышцы, совсем как большая сытая кошка, и взгляд его скользнул на верхнюю палубу. Там стояла, облокотившись на поручни, Санча, и ее пухлые алые губы приоткрылись, а в темных глазах светилось жадное любопытство. Солнце светило ей в спину, четко очерчивая ее стройную и гибкую фигурку в коротком платье, которое казалось почти прозрачным. Но вдруг на нее упала мрачная тень Запораво, и он жестом собственника уронил ей тяжелую руку на плечо. Во взгляде, который он метнул на гиганта, стоявшего на шкафуте, читались злоба и вызов; Конан же широко улыбнулся в ответ, словно радуясь удачной шутке, которую никто, кроме него, не понял.

Запораво совершил ту же самую ошибку, которую совершали до него многие аристократы: пребывая в гордом одиночестве на полуюте, он недооценил мужчину на нижней палубе. У него была возможность убить Конана, но он ею не воспользовался, погруженный в собственные невеселые думы. Он не мог себе даже вообразить, что жалкие псы у него под ногами представляют для него угрозу. Запораво слишком долго оставался наверху и раздавил слишком многих своих врагов, так что подсознательно считал себя выше любых махинаций противников, занимавших подчиненное положение.

А Конан и впрямь не доставлял ему никаких неприятностей. Он легко влился в экипаж, ничем не выделялся среди остальных и веселился вместе с ними. Он проявил себя опытным мореходом и доказал, что превосходит силой любого из них. Он работал за троих и всегда первым брался за выполнение самых трудных и опасных задач. И его товарищи начали постепенно во всем полагаться на него. Он не ссорился с ними, а они старались не давать ему повода для ссор. Он играл с ними, мог поставить на кон свой пояс и ножны, выигрывал у них деньги и оружие, а потом со смехом отдавал обратно. И вскоре уже весь экипаж видел в нем лидера полубака[15]. Он не распространялся о том, что заставило его столь поспешно покинуть Бараху, но осознание того, что он способен на кровавые подвиги, ужаснувшие даже тамошнюю дикую стаю, лишь увеличивало уважение, которое питали к нему неукротимые флибустьеры. А он оставался неизменно вежливым и любезным по отношению к Запораво и своим товарищам, не опускаясь до оскорбительного или подобострастного поведения.

Даже самые недалекие члены экипажа поражались разительному контрасту между грубым, неразговорчивым и мрачным командиром и пиратом, который всегда был готов рассмеяться незатейливой шутке, распевал непристойные песенки на дюжине языков, глотал эль, как запойный пьяница, и – на первый взгляд – жил исключительно сегодняшним днем.

Знай Запораво о том, что его сравнивают, пусть даже бессознательно, с человеком, обитавшим на нижней палубе, он бы лишился дара речи от гнева. Но он был погружен в собственные раздумья, которые с каждым годом становились все мрачнее и угрюмее, и в грандиозные мечты о будущем; не оставляли его и мысли о девушке, обладание которой доставляло ему горькое удовольствие, впрочем, как и все его наслаждения.

А она все чаще поглядывала на черноволосого гиганта, который на голову превосходил своих товарищей в работе и забавах. Он ни разу не заговорил с нею, но его откровенные взгляды были весьма красноречивы. Она безошибочно улавливала их и спрашивала себя, хватит ли ей отваги, чтобы затеять с ним смертельно опасную игру.

Не так давно она покинула дворцы Кордавы, зато целый мир перемен теперь отделял ее от жизни, которую девушка вела до того, как Запораво похитил ее с горящей каравеллы, ограбленной его волками. Она, избалованная и обожаемая дочь герцога Кордавы, на собственном опыте узнала, что это такое – быть игрушкой буканьера. Благодаря тому, что оказалась достаточно гибкой, чтобы гнуться, не ломаясь, она выжила там, где умирали другие женщины. Еще и потому, что была молода и полна жизни, она научилась находить удовольствие даже в своем существовании.

Жизнь была переменчивой, неопределенной, похожей на сон, полной резких контрастов боя, грабежа, убийства и бегства. А красная пелена, заволакивающая сознание Запораво, делала ее еще более непредсказуемой, чем у рядового флибустьера. Никто не знал, в чем состоят его планы. Сейчас они покинули хорошо изученные и нанесенные на карту побережья и все дальше углублялись в океанские просторы, от которых старались держаться подальше даже самые отчаянные искатели приключений. С начала времен сюда плыли корабли, но только для того, чтобы исчезнуть навсегда. Хорошо знакомые воды и земли остались позади, и теперь перед ними вот уже который день простиралась бескрайняя океанская ширь. Здесь не было добычи – не было городов или кораблей, которые можно было разграбить и сжечь. Люди роптали, хотя и старались сделать так, чтобы их недовольство не достигло ушей безжалостного капитана, который день и ночь или расхаживал по полуюту, погруженный в мрачное молчание, или рассматривал древние карты и пожелтевшие от времени свитки, или перелистывал фолианты, составленные из изъеденных червями листов пергамента. Иногда он заговаривал с Санчей, горячечно и бессвязно, как ей казалось, о потерянных континентах и сказочных островах, скрывающихся в неизведанных далях безымянных морей, где рогатые драконы охраняют покой сокровищ, собранных в незапамятные времена древними королями.

Санча слушала его речи, не понимая ни слова, зябко обхватив стройные коленки. Мысли ее то и дело уносились от бессвязных слов ее мрачного спутника к бронзовокожему гиганту, чей смех казался ей сочным и заразительным, как дуновение морского ветерка.

Но однажды, по прошествии многих унылых и тоскливых недель, на западном горизонте из моря показалась земля, и на рассвете они бросили якорь в неглубоком заливе. Перед ними простирался пляж, похожий на белую полоску, отделявшую гряду невысоких покатых холмов, поросших буйной зеленью, от синей глади моря. Налетевший ветер принес на своих крыльях аромат экзотических фруктов и специй, и Санча захлопала в ладоши от восторга, предвкушая, как сойдет на берег. Но радость девушки быстро сменилась досадой и разочарованием, когда Запораво приказал ей оставаться на борту до тех пор, пока не пришлет за ней. Он никогда не объяснял, почему принимает то или иное решение, так что о причинах она могла только гадать, если только это был не дьявол, обитавший в самых потаенных уголках его души и частенько заставлявший капитана причинять девушке зло просто так, из извращенного удовольствия.

Вот так и получилось, что она маялась неудовлетворенной тоской на полуюте и смотрела, как матросы на шлюпках изо всех сил гребут к берегу, рассекая гладь залива, которая в лучах утреннего солнца походила на расплавленный жадеит. Она видела, как они дружно выпрыгнули на песок, исполненные подозрений, с оружием наготове, пока несколько матросов прочесывали рощу, начинавшуюся сразу же за пляжем. Она обратила внимание на то, что среди них был и Конан. Не узнать высокую загорелую фигуру с мягкой кошачьей походкой было невозможно. Поговаривали, что он был настоящим дикарем, киммерийцем, одним из представителей племени варваров, обитавших на склонах голых и неприветливых гор далеко на севере, чьи набеги повергали в ужас их более цивилизованных южных соседей. По крайней мере, ей казалось, что есть в нем некая варварская жизненная сила, выделявшая его среди прочих.

С берега все громче доносились голоса, поскольку тишина и безлюдье изрядно ободрили буканьеров. Они рассеялись по пляжу в поисках фруктов. Санча видела, как они залезают на деревья или роются под ними, и у нее потекли слюнки. Она сердито топнула ножкой и выругалась с горячностью и умением, обретенным благодаря близкому соседству с невоздержанными на язык спутниками.

Мужчины на берегу и в самом деле отыскали фрукты и теперь жадно поглощали их, причем один сорт, с золотистой кожурой, показался им особенно вкусным. А вот Запораво, похоже, фрукты не заинтересовали. Лазутчики донесли, что в окрестностях не замечено ни людей, ни зверей, и он остался стоять на берегу, глядя на поросшие травой невысокие склоны, чередой убегающие к горизонту. Потом, коротко отдав какое-то распоряжение, он поправил перевязь с мечом и пошел к деревьям. Его спутник, очевидно, позволил себе не согласиться с тем, что командир идет один, за что получил сильный удар в лицо.

У Запораво же имелись веские причины соблюдать секретность. Он хотел знать, не является ли этот остров тем самым, что упомянут в таинственной и загадочной «Книге Скелоса», на котором, по преданию, вот уже многие века странные чудовища стерегут склепы, битком набитые золотые слитками с вырезанными на них иероглифами. Опять же, в силу известных лишь ему одному резонов, он не желал делиться полученным знанием – в случае, если оно окажется верным, – ни с кем, и меньше всего с собственным экипажем.

Санча, внимательно наблюдавшая за ним с полуюта, видела, как он скрылся из глаз под густыми кронами деревьев. Вскоре она заметила, как Конан, бараханец, повернулся, окинул быстрым взглядом людей, рассеявшихся по берегу, и поспешил вслед за Запораво, исчезнув в густой зелени.

В Санче проснулось любопытство. Она ждала, что мужчины вот-вот появятся, но этого не случилось. А моряки тем временем беззаботно бродили по берегу, а кое-кто даже отправился вглубь острова. Многие прилегли в тенечке вздремнуть. Время шло, а девушка все так же безостановочно мерила шагами палубу. Солнце припекало все жарче, несмотря на навес, растянутый над полуютом. Под ним было тихо, душно и дьявольски скучно, а всего в нескольких ярдах, за полоской сверкающей синью воды, ее манила прохладная тень растущих на берегу деревьев и раскинувшихся за ними зеленых лугов. Кроме того, Санче нестерпимо хотелось разгадать загадку исчезновения Запораво и Конана.

Девушка хорошо знала, какое наказание ее ожидает, если она ослушается своего господина, и долго терзалась сомнениями, не зная, на что решиться. В конце концов, она сказала себе, что в данном случае непослушание стоит порки, которую мог устроить ей Запораво, и, не тратя больше времени на бесплодные размышления, скинула свои сандалии из мягкой кожи и выскользнула из коротенького платья, оставшись на палубе в костюме Евы. Перебравшись через планшир и скользнув вниз по якорной цепи, она погрузилась в воду и поплыла к берегу. Несколько мгновений она постояла на берегу, довольно жмурясь и ощущая босыми ногами нагретый песок, а потом стала высматривать членов экипажа. Санча заметила лишь немногих на некотором удалении от себя в обоих концах пляжа. Многие уже спали под деревьями, сжимая в руках недоеденные золотистые фрукты. Она еще подумала, с чего бы это матросы завалились спать среди бела дня.

Никто не остановил ее, когда она пересекла белую полоску песка и вошла под навес зеленой листвы. Деревья, как она вскоре убедилась, росли кучками, между которыми вдаль убегали поросшие травой склоны. По мере того как она все дальше уходила вглубь острова, вслед за Запораво, вокруг нее раскинулись манящие просторы, складка за складкой теряющиеся вдали, поросшие сочной травой и усеянные кое-где небольшими рощицами. Склоны прочерчивали неглубокие овраги, также заросшие травой. Создавалось впечатление, что постепенно они переходят сами в себя; перспектива открывалась необычная и исключительная, одновременно широкая и ограниченная. И над окружающими просторами раскинула крылья сонная тишина.

И вдруг девушка оказалась на покатой вершине холма, в окружении высоких деревьев, и ощущение волшебной сказки внезапно исчезло, вдребезги разбитое зрелищем, представшим перед Санчей на измятой и забрызганной красным траве. Она невольно вскрикнула и отпрянула, но потом осторожно двинулась вперед, дрожа всем телом и глядя в одну точку расширенными от испуга глазами.

На траве неподвижно лежал Запораво, устремив невидящий взгляд в небо над собой, и в груди у него зияла огромная рана. Рядом с безжизненно замершей рукой валялся его меч. Ястреб в последний раз спикировал на добычу.

Нельзя сказать, что Санча совсем уж не испытывала никаких чувств, глядя на бездыханное тело своего хозяина и повелителя. У нее не было причин любить его, тем не менее, ее обуревали эмоции, свойственные всякой девушке, увидевшей труп мужчины, который первым обладал ею. Она не заплакала и не испытала ни малейшего желания лить слезы, но ее охватила сильная дрожь, сердце замерло в груди, и она с трудом удержалась от того, чтобы не впасть в истерику.

Она огляделась по сторонам в поисках человека, которого рассчитывала увидеть. Но ее по-прежнему окружала лишь стена высоченных лесных гигантов да небесная ширь над головой. Быть может, тот, кто убил флибустьера, и сам с трудом убрался отсюда, получив смертельную рану? Но на поляне не было видно никаких кровавых следов.

Девушка в растерянности вглядывалась в заросли зеленых великанов, как вдруг замерла на месте, расслышав шелест зеленой листвы, которого не мог вызвать ветер. Она шагнула к деревьям, пристально всматриваясь в их тенистые глубины.

– Конан? – неуверенно позвала она; собственный голос показался ей чужим и слабым в звенящей тишине, которая вдруг стала угрожающей.

У нее задрожали коленки, когда она поняла, что ее охватывает паника.

– Конан! – в отчаянии вскричала она. – Это я, Санча! Пожалуйста, Конан… – Голос ее сорвался.

В карих глазах девушки застыл безымянный ужас. Ее красные как коралл губы раздвинулись в беззвучном крике. Руки и ноги отказались ей повиноваться; ей надо было бежать из последних сил, но она не могла пошевелиться. Она лишь беззвучно кричала, но ее никто не слышал.

2

Когда Конан увидел, как Запораво в одиночку вошел в лес, то понял, что шанс, которого он так долго и терпеливо ждал, наконец-то представился. Он не стал есть фрукты, не участвовал в шумной возне, которую устроили его товарищи; все свои силы и способности он направил на слежку за вожаком буканьеров. Привыкшие к перепадам настроения Запораво, его люди не слишком удивились, когда капитан решил исследовать неизвестный и, возможно, враждебный остров в одиночку. Они принялись развлекаться и не заметили, как Конан, осторожно, как пантера, отправился в лес по следам вожака.

Конан сознавал влияние, которым пользовался среди членов экипажа. Но он еще не завоевал право бросить капитану вызов и победить его на дуэли, поскольку не принимал участия в абордажных боях и налетах. В этих безлюдных водах ему не представилось возможности заявить о себе в соответствии с кодексом флибустьеров. Он понимал, что если открыто выступит против вожака, команда встанет на сторону капитана. Но понимал он и другое – если он тайком убьет Запораво, оставшиеся без лидера моряки не станут хранить верность погибшему капитану. В таких волчьих стаях главным становился тот, кто сумел остаться в живых.

Итак, он следовал за Запораво с мечом в руке и жаждой в сердце, пока не вышел на ровную площадку на вершине холма, окруженную высокими деревьями, меж стволов которых виднелись поросшие травой склоны, теряющиеся в голубой дымке вдали. На середине площадки стоял Запораво; почувствовав, что за ним следят, капитан резко обернулся, положив руку на эфес меча.

Буканьер выругался:

– Собака, почему ты следишь за мной?

– Ты что, сошел с ума, если не понимаешь? – рассмеялся Конан, быстро приближаясь к своему бывшему командиру. Губы его улыбались, а в синих глазах плясали жаркие искры.

Изрыгая богохульства, Запораво выхватил меч из ножен, и сталь зазвенела о сталь, когда бараханец бесстрашно атаковал его. Клинок Конана выписывал сверкающие круги смерти над его головой.

Запораво был ветераном тысяч боев на море и на суше. Во всем мире не найти было другого человека, столь же искушенного в искусстве владения мечом. Но и он еще никогда не сталкивался с клинком, который направляла рука со стальными мускулами, рука воина, вскормленного в диких землях за пределами цивилизованного мира. Его искусству бойца противостояли быстрота и сила, не свойственные цивилизованному человеку. Манера ведения боя у Конана отличалась чрезвычайным своеобразием, но при этом была врожденной и интуитивной, как у лесного волка. Обманные движения меча оказались столь же бесполезными против дикой ярости, как и умение чемпиона по боксу – против нападающей пантеры.

Запораво сражался за свою жизнь так, как никогда раньше. Напрягая все силы, чтобы парировать выпады меча противника, сыпавшиеся на него с быстротой молнии, он пропустил удар по собственному лезвию у самого эфеса и тут же ощутил, как онемела его рука до самого плеча. За этим ударом последовал стремительный выпад, нанесенный с такой силой, что лезвие клинка пробило его кольчугу, словно та была сделана из бумаги, разорвало ребра и пронзило ему сердце. Губы капитана искривились в болезненной гримасе, но, верный себе до последнего вздоха, он не издал ни звука. Он умер еще до того, как его тело тяжело рухнуло на примятую траву, разбрызгивая алые капли крови, сверкающие подобно крошечным рубинам в лучах полуденного солнца.

Конан стряхнул алые капли со своего меча, широко улыбнулся в неподдельной радости и потянулся, как большая кошка, – и вдруг замер, а выражение удовлетворения на его лице сменилось ошеломлением. Он стоял неподвижно, как статуя, держа меч в опущенной руке.

Подняв глаза от простертого у его ног тела поверженного врага, он рассеянным взором обвел стену окружающих деревьев и покатые склоны за ними. Он увидел нечто невероятное – невозможное и необъяснимое. На склоне далекого холма появилась обнаженная фигура чернокожего, которая несла на плече такую же обнаженную фигуру, только белую. Призрак исчез столь же внезапно, как и появился, оставив Конана недоумевать, уж не обманывает ли его зрение.

Пират вздрогнул и стряхнул с себя оцепенение. Он неуверенно взглянул в ту сторону, откуда пришел, и выругался. Он был ошеломлен, даже растерян – если это слово можно применить к человеку с такими железными нервами, как у него. Посреди экзотического пейзажа возник странный и блуждающий призрак. Конан не усомнился ни в собственном здравомыслии, ни в своем зрении. Он знал, что минуту назад видел нечто чуждое этому миру и необъяснимое: сам факт появления чернокожей фигуры, бегущей по гребню холма с белым пленником на плече, казался достаточно странным и даже диким, но при этом чернокожий был еще и неестественно высок.

С сомнением покачав головой, Конан зашагал туда, где только что видел фигуру незнакомца. Он не думал о том, правильно ли поступает; в нем заговорило любопытство, и он отправился на разведку.

Склоны, поросшие травой и деревьями, ложились ему под ноги. Они постепенно повышались, а сам он с монотонной и удручающей регулярностью то поднимался, то опускался по пологим скатам. Попадавшиеся ему на пути неглубокие ложбины и россыпи округлых валунов казались бесконечными. Но вот наконец он поднялся, очевидно, на самую высокую точку на острове и замер, увидев впереди зеленые сверкающие стены и башни, которые настолько хорошо сливались с окружающим пейзажем, что оставались совершенно неразличимыми с любого другого места, кроме того, где стоял он.

Конан заколебался, положив ладонь на эфес меча, а потом пошел вперед, подгоняемый любопытством. Подойдя к высокому арочному проему в изгибающейся стене, он никого не увидел. Дверей в проеме не было. С опаской заглянув внутрь, пират увидел обширный двор, покрытый травяным ковром и окруженный стеной из зеленого полупрозрачного вещества. В ней виднелось множество арочных проходов. Ступая на цыпочках и держа меч наготове, он выбрал наугад одну из арок, оказавшись в таком же круглом дворе, что и предыдущий. Поверх внутренней стены Конан увидел остроконечные башенки непривычной формы. Одна из этих башенок была построена так, что нависала над тем двором, в котором он очутился, и вдоль стены к ней вела широкая лестница. Он стал подниматься по ступеням, спрашивая себя, происходит ли это с ним наяву или же ему снится ночной кошмар, навеянный черным лотосом.

Поднявшись наверх, Конан оказался на чем-то вроде балкона с балюстрадой или выступа, обнесенного стенами; что именно это было, он так и не решил для себя. Отсюда он уже мог в подробностях рассмотреть башенки, но это ему ничего не дало – их переплетения выглядели совершенно бессмысленными. По коже у варвара пробежал холодок, когда он понял, что их проектировали и строили отнюдь не человеческие руки. В их архитектуре присутствовали и симметрия, и система, но это была безумная симметрия, а система выглядела чуждой человеческому разуму. Что же касается общего плана всего города, замка или как он там назывался на самом деле, то с верхней площадки Конан видел множество открытых двориков, круглых по большей части, окруженных стенами, которые соединялись друг с другом арочными проемами и группировались вокруг фантастических остроконечных башенок в центре.

Отвернувшись и взглянув в другую сторону, он испытал настоящий шок и стремительно присел, прячась за парапетом балкона и с изумлением глядя вниз.

Балкон, или выступ, был выше противоположной стены, и поэтому он мог заглянуть поверх нее в соседний дворик, тоже поросший ровной густой травой. Внутренняя сторона той стены отличалась от прочих увиденных им тем, что ее поверхность была не ровной и гладкой, а усеянной длинными выемками, на которых располагались небольшие предметы, разглядеть которые он со своего места не мог.

Впрочем, эта стена в данный момент занимала Конана меньше всего. Его внимание привлекла группа существ, сидящих на корточках вокруг темно-зеленого пруда посреди дворика. Эти создания были чернокожими и обнаженными, сложением очень похожими на людей, но при этом самый низкорослый из них, выпрямившись, оказался бы на две головы выше Конана, который тоже не отличался маленьким ростом. Они были скорее стройными и поджарыми, нежели массивными, хорошо сложенными, без явных признаков отклонений в физическом развитии, если, конечно, не считать таковым их высокий рост. Но даже с большого расстояния Конан уловил их дьявольскую одержимость. Все-таки это были не люди.

Между ними, съежившийся и голый, стоял юноша, в котором Конан узнал самого молодого матроса из команды «Расточителя». Выходит, он и был тем самым пленником, которого пират видел, когда его несли по склону холма. Конан не слышал звуков борьбы и не увидел пятен крови на руках или вообще каких-либо ран на гладкой коже черных гигантов. Очевидно, в то время как его товарищи остались на берегу, юноша забрел вглубь острова, где его и взял в плен чернокожий громила, сидевший в засаде. Конан мысленно называл гигантов «чернокожими» за неимением лучшего определения; он интуитивно догадывался, нет, был уверен, что эти высокие существа – не люди, в его понимании, по крайней мере.

До него не долетало ни звука. Чернокожие кивали и жестикулировали, но, похоже, они не разговаривали друг с другом – словами, во всяком случае. Один из них, сидевший на корточках перед съежившимся юношей, держал в руках что-то вроде тоненькой дудочки. Он поднес ее к губам и подул в нее, хотя Конан опять же не различил ни звука. Но зингарийский юноша что-то почувствовал или услышал, отчего съежился еще сильнее. Он извивался и дергался, словно в агонии, но вот в подергивании его рук и ног стала проявляться некая ритмичность. Подергивание быстро перешло в судорожную дрожь и рывки, опять же ритмичные и регулярные. Юноша пустился в пляс – так танцует кобра под музыку, которую наигрывает на дудочке факир. Но в этом танце не было радости и самозабвения. В нем присутствовала какая-то обреченная отрешенность, смотреть на которую было страшно. Конану казалось, будто неслышная мелодия дудочки ухватила похотливыми пальцами душу юноши и, причиняя мучительную боль, вырвала из нее все проявления внутренней тайной страсти. Танец напоминал непристойные подергивания и сладострастные судороги, как будто самые сокровенные помыслы сочились сквозь поры; это было желание без удовольствия, боль, породнившаяся с похотью. Конан смотрел на танец и видел перед собой разоблачение души, когда становятся явными все ее темные и неприличные тайны и секреты.

Конана охватило отвращение, к горлу подкатила тошнота. Будучи первозданно чистым и невинным, как лесной волк, он тем не менее знал о существовании извращенных пороков цивилизации. Он бывал во многих городах Заморы и водил знакомство с женщинами Города Грехов, как называли Шадизар. Но сейчас на его глазах разворачивалось космическое по своим масштабам злодейство, выходящее далеко за пределы обычного человеческого упадка и вырождения, – он видел перед собой порочный побег на древе жизни, развивающийся по законам, понять которые человеческому разуму было не суждено. Его приводили в ужас не болезненные рывки и подергивания измученного тела, а вселенская гнусность этих созданий. Они оказались способны вытащить на свет все секреты, что таились в неведомых глубинах человеческой души, да еще и получать удовольствие, выставляя напоказ вещи, один намек на которые казался невозможным и недопустимым даже в ночных кошмарах.

Внезапно чернокожий мучитель отложил свою дудочку в сторону и встал на ноги, возвышаясь над извивающейся белой фигурой. Жестоко схватив юношу за шею и за ногу, гигант поднял его над собой и сунул головой в зеленый омут. Конан успел заметить, как блеснуло его белое тело в зеленоватой толще, пока чернокожий великан держал юношу под водой, не давая ему глотнуть воздуха. В этот миг остальные чернокожие вдруг зашевелились, и Конан поспешно присел, прячась за балюстрадой и не осмеливаясь высунуться из-за нее, чтобы его не увидели.

Но в конце концов любопытство победило, и он осторожно выглянул их своего укрытия. Чернокожие как раз выходили через арку в соседний дворик. Один из них положил что-то на выступ стены, и Конан понял, что это – тот самый гигант, который мучил юношу. Он был выше остальных, и на голове у него красовалась украшенная драгоценными камнями повязка. А вот зингариец исчез без следа. Гигант последовал за своими товарищами, и вскоре Конан увидел, как они минуют тот самый арочный проход, через который он попал в этот замок ужаса, а потом шагают по зеленым склонам в ту сторону, откуда пришел он. Оружия у них не было, но он догадался, что они замыслили устроить флибустьерам очередную неприятность.

Но прежде чем отправиться на выручку ничего не подозревающим буканьерам, он должен был разузнать, что сталось с юношей. Пират надеялся, что в башнях и двориках не осталось никого, кроме него самого.

Он быстро спустился вниз по лестнице, пересек дворик и вышел через арку на ту площадку, которую только что покинули чернокожие. Теперь он ясно видел, что представляет собой стена с полочками. Ее усеивали узкие выступы, высеченные, похоже, из цельного камня, и на них стояли тысячи крошечных серых фигурок людей. Размерами они были не больше ладони, но вырезаны с таким тщанием, что Конан узнал в них представителей разных рас и народностей – зингарийцев, аргосийцев, офирейцев и кушитских корсаров. Последние были черного цвета, так как их оригиналы тоже были черными. Конану стало не по себе, пока он рассматривал эти маленькие немые и незрячие изваяния. Была в них некая реальная схожесть с живыми людьми, которая не давала ему покоя. Он осторожно потрогал некоторые из них, но решить, из какого материала они изготовлены, так и не смог. Они походили на окаменевшую кость, но киммериец не представлял, откуда поблизости могло взяться такое количество нужного вещества, чтобы его можно было использовать без оглядки.

Он обратил внимание на то, что представители известных ему народов находятся на самых верхних полках. Нижние выступы занимали незнакомые изваяния. Они представляли собой либо полет фантазии скульптора, либо собирательные образы давно исчезнувших и забытых рас.

Нетерпеливо тряхнув головой, Конан повернулся к пруду. В круглом дворике спрятаться было негде; поскольку тела юноши видно не было, оставалось предположить, что оно лежит на дне омута.

Подойдя к неподвижному зеленому зеркалу, он уставился на его сверкающую поверхность. Она походила на толстое зеленоватое стекло, чистое и прозрачное, но отчего-то казавшееся призрачным. Небольшой по размерам пруд представлял собой колодец правильной формы, окруженный бортиком из зеленого жадеита. Глянув вниз, он увидел покатое дно, хотя судить о глубине омута было затруднительно. Впрочем, пруд производил впечатление очень глубокого водоема – Конан даже испытал приступ головокружения, как будто смотрел в бездну. То, что он видел дно, озадачило его; впрочем, оно лежало далеко внизу, иллюзорное и туманное, но тем не менее различимое вполне отчетливо. У него создалось впечатление, что время от времени зеленоватая толща воды начинает светиться, но сказать, так ли это на самом деле, пират не мог. Впрочем, в одном он уверился совершенно точно – пруд был пуст.

Но куда же, во имя Крома, подевался несчастный юноша, которого так жестоко утопили в омуте? Выпрямившись, Конан нащупал эфес меча и вновь внимательно осмотрел дворик. Взгляд его остановился на одной из самых верхних полок. Именно туда, как он видел своими глазами, высокий чернокожий гигант что-то поставил – и вдруг на лбу у Конана выступил холодный пот.

Неуверенно, как будто притягиваемый магнитом, пират подошел к сверкающей стене. Ошеломленный подозрением, слишком страшным и невероятным, чтобы его можно было облечь в слова, он в растерянности уставился на последнюю фигурку на выступе. Черты ее были ужасающе знакомыми, чтобы он мог ошибиться. На него незрячими глазами смотрел уменьшившийся в размерах, неподвижный и окаменевший зингарийский юноша. Конан отшатнулся, потрясенный до глубины души. Рука с мечом опустилась, словно парализованная, и он, открыв рот, во все глаза смотрел на фигурку, ошеломленный жутким открытием, осознать которое его разум отказывался.

Но сомнений больше не осталось: тайна крошечных фигурок раскрылась, хотя теперь возник еще более страшный вопрос – кем были чернокожие существа, владевшие столь отвратительным секретом превращения?

3

Конан не знал, сколько времени он простоял вот так, в тупом оцепенении. Чей-то голос вывел его из забытья, женский голос, который звучал все громче и громче, как будто его обладательница приближалась к нему. Конан узнал его, и чары моментально рассеялись.

Одним прыжком он подскочил к стене и принялся карабкаться по выступам, расшвыривая фигурки, чтобы освободить место для ног. Еще один прыжок – и он подтянулся на руках, ложась животом на гребень стены. Она оказалась наружной; он смотрел вниз на зеленый луг, окружающий замок.

По траве шагал чернокожий гигант. Под мышкой он нес брыкающуюся пленницу с таким видом, с каким взрослый мог бы нести непослушного ребенка. Это была Санча. Темные волосы девушки растрепались, и ее оливковая кожа резко контрастировала с блестящим черным эбонитом, из которого был отлит ее похититель. Он не обращал ровным счетом никакого внимания на ее крики и попытки освободиться, целеустремленно направляясь к внешнему арочному проходу.

Когда он исчез внутри, Конан бесстрашно спрыгнул со стены и скользнул в арку, которая выходила в дальний дворик. Присев там, он увидел, как гигант шагнул на площадку с прудом, по-прежнему не выпуская свою брыкающуюся пленницу. Теперь пират мог в подробностях рассмотреть чернокожего гиганта.

Безупречная симметрия его тела с близкого расстояния выглядела еще более впечатляющей. Под эбонитовой кожей перекатывались длинные округлые мышцы, и Конан ни на миг не усомнился в том, что гигант способен разорвать обычного человека пополам голыми руками. Ногти на пальцах тоже можно было использовать как оружие, потому что они отросли и стали длинными, подобно когтям дикого зверя. Лицо представляло собой маску, вырезанную из эбенового дерева. Глаза с мерцающими зрачками имели необычный золотистый оттенок. А вот лицо было явно нечеловеческим, с чертами, отмеченными печатью зла, превосходившего все представления о злобе, свойственной человеческой породе. Существо не было человеком – и не могло быть; Конан смотрел на росток жизни, пробившийся из неведомых кощунственных глубин, – порочное извращение эволюционного развития.

Гигант опустил Санчу на траву, где она и свернулась клубочком, плача от боли и страха. Он огляделся, словно бы пребывая в затруднении, и золотистые глаза его сузились, когда он заметил разбросанные и опрокинутые фигурки на полочках. Великан наклонился, схватил свою пленницу за шею и за ногу и целеустремленно зашагал к пруду. Конан выскользнул из своего укрытия и, быстрый как ветер смерти, понесся по травянистому газону.

Гигант резко развернулся, и глаза его вспыхнули, когда он увидел бронзовокожего мстителя, мчащегося прямо на него. От изумления его хватка ослабла, и Санча беспомощно выскользнула у него из рук и повалилась на траву. Ручищи с когтями сжались и метнулись вперед, но Конан пригнулся, избегая их смертельных объятий, и вонзил меч в пах гиганту. Чернокожий рухнул, как подрубленное дерево, разбрызгивая кровь, а в следующий миг Конан все-таки угодил в судорожные тиски – это Санча вскочила с земли и крепко обняла его, дрожа от страха и истерического облегчения.

Он выругался, стараясь освободиться, но его враг был уже мертв: золотистые глаза его остекленели, а длинные эбеновые конечности перестали подергиваться.

– Ох, Конан, – всхлипывала Санча, цепляясь за него руками и ногами, – что теперь с нами будет? Кто эти чудовища? Неужели мы попали в ад, а это был дьявол?..

– Тогда здешнему аду нужен новый дьявол, – злорадно ухмыльнулся бараханец. – Но как ты попала к нему в лапы? Или они захватили корабль?

– Не знаю. – Девушка попыталась утереть слезы, нащупывая юбку, но потом вспомнила, что лишилась ее. – Я приплыла на берег. Я видела, как ты пошел в джунгли за Запораво, и отправилась по вашим следам. Я нашла капитана… Это… это ты… его…

– Кто же еще? – фыркнул он. – И что дальше?

– Я заметила шевеление меж деревьев, – девушка содрогнулась, – и подумала, что это ты. Я окликнула тебя, а потом увидела… увидела это черное существо. Оно, как гигантская человекообразная обезьяна, сидело среди ветвей и плотоядно смотрело на меня. Это был кошмар; у меня не было сил убежать. Все, что я могла, – это кричать. Потом оно спрыгнуло с дерева и схватило меня… ой-ой-ой! – Санча закрыла лицо руками: страшные воспоминания были еще слишком свежи в ее памяти.

– Что ж, нам пора убираться отсюда, – проворчал Конан и взял ее за запястье. – Идем, мы должны вернуться к экипажу…

– Почти вся команда спала на берегу, когда я вошла в лес, – сказала она.

– Спала? – недоуменно переспросил он. – Почему, дьявол их разбери?

– Слышишь? – Она замерла, являя собой воплощение страха.

– Слышу! – резко бросил он. – Это стон! Подожди!

Он вновь влез на стену и, свесившись с нее, выругался с такой яростью, что Санча побледнела. Чернокожие возвращались, но не одни и не с пустыми руками. Каждый нес на себе обмякшую человеческую фигуру, а кое-кто – даже две. Пленниками оказались флибустьеры; они не подавали признаков жизни, если не считать непроизвольных судорожных движений или подергиваний. Конан мог бы запросто счесть их мертвыми. Их разоружили, но не раздели догола; один из чернокожих тащил связку мечей в ножнах. Изредка кто-либо из моряков издавал приглушенный стон, словно пьяный, забывшийся тяжелым сном.

Конан бешено огляделся по сторонам, как угодивший в западню волк. Из двора с прудом выходили три арки. Чернокожие ушли отсюда через восточный проем, и через него же они, скорее всего, и вернутся. Сам он попал сюда через южную арку. В западной арке Конан прятался, и у него не было времени посмотреть, что находится за ней. Но теперь, невзирая на свое полное невежество относительно устройства замка, он должен был принять решение немедленно.

Спрыгнув со стены, он принялся в спешке расставлять опрокинутые фигурки по местам, затем подтащил труп своей жертвы к омуту и сбросил в него. Тело немедленно пошло ко дну и, наблюдая, Конан поневоле содрогнулся, видя, как оно сжимается и каменеет. Потом он схватил свою спутницу за руку и поспешно повлек ее за собой к южным воротам, где девушка взмолилась, чтобы он объяснил ей, что здесь происходит.

– Они усыпили экипаж, – быстро ответил пират. – У меня нет никакого плана, но мы спрячемся где-нибудь и станем наблюдать. Если они не заглянут в пруд, то, быть может, не узнают о нашем присутствии.

– Но они непременно заметят кровь на траве!

– Может, они решат, что это кто-нибудь из их дьяволов пролил ее, – откликнулся он. – Как бы там ни было, придется рискнуть.

Они находились в том самом дворе, из которого он наблюдал за пытками юноши, и Конан поспешно повел девушку вверх по лестнице, выходившей на южную стену, после чего заставил ее присесть за балюстрадой балкона; укрытие было не ахти каким, но лучшее искать было некогда.

Не успели они устроиться, как дворик заполнили чернокожие. У подножия лестницы раздался громкий лязг, и Конан замер, схватившись за меч. Но чернокожие прошли через арку в южной стене, и до слуха пирата с девушкой донеслись глухие удары и стоны. Гиганты сбрасывали своих жертв на траву. Санча уже готова была разразиться истерическим хихиканьем, и Конан поспешно зажал ей рот ладонью, чтобы она не выдала их присутствия.

Спустя некоторое время они услышали топот множества ног, после чего вновь воцарилась тишина. Конан осторожно выглянул из-за балюстрады. Двор был пуст. Чернокожие опять собрались подле пруда в соседнем дворике, рассевшись вокруг него на корточках. Похоже, они не обращали никакого внимания на пятна крови на траве и жадеитовом бортике омута. Очевидно, в этом не было ничего необычного. В пруд они тоже не заглядывали. Они были заняты тем, что устроили собственный конклав: высоченный чернокожий опять заиграл на своей позолоченной дудочке, а его спутники, неподвижные, как эбеновые статуи, внимали его музыке.

Взяв Санчу за руку, Конан потащил ее за собой вниз по лестнице, пригибаясь, чтобы голова его не была видна над балюстрадой. Дрожащая девушка послушно последовала за ним, со страхом поглядывая на арку, которая вела во дворик с прудом, но сейчас через нее – поскольку она смотрела под углом – не было видно ни омута, ни мрачной толпы вокруг него. У подножия лестницы кучей были свалены мечи зингарийцев. Тот грохот и лязг, что они слышали, возник тогда, когда чернокожие побросали на траву захваченное оружие.

Конан увлек Санчу за собой к юго-восточной арке, и они неслышно пересекли один дворик и нырнули в соседний. Здесь валялись бесчувственные флибустьеры, топорща усы и поблескивая драгоценными камешками в серьгах. То один, то другой начинали шевелиться и негромко стонали. Конан склонился над ними, и Санча опустилась рядом на колени, упершись руками в бедра.

– Что это за сладковатый запах? – нервно спросила она. – Он идет у них изо рта.

– Это те проклятые фрукты, что они съели, – негромко ответил он. – Я помню их аромат. Должно быть, они действуют, как черный лотос, который погружает людей в сон. Клянусь Кромом, они просыпаются – но они не вооружены, а мне почему-то кажется, что эти черные дьяволы не станут ждать долго и скоро испробуют на них свою магию. И что смогут им противопоставить наши парни, не имея оружия и еще толком не придя в себя?

Он на мгновение задумался, сосредоточенно нахмурившись, а потом с такой силой сжал хрупкое оливковое плечо Санчи, что та поморщилась от боли.

– Послушай! Я уведу этих черных свиней в другую часть замка и займу их там чем-нибудь. А ты тем временем разбуди этих идиотов и дай им оружие – по крайней мере, у них будет шанс победить в бою. Сможешь сделать то, о чем я тебя прошу?

– Я… я… не знаю! – запинаясь, выпалила она, вздрагивая от ужаса и даже не сознавая, что говорит.

С проклятием Конан схватил ее за волосы и так встряхнул девушку, что стены заплясали у нее перед глазами.

– Ты должна сделать это! – прошипел он. – Это наш единственный шанс!

– Я постараюсь! – выдохнула она, и он, кивнув в знак согласия и ободряюще хлопнув ее пониже спины, скользнул прочь.

Через несколько мгновений, пригнувшись, он уже заглядывал в арку, которая выходила во двор с омутом, высматривая своих врагов. Они по-прежнему сидели вокруг пруда, но уже начали проявлять признаки зловещего нетерпения. Со двора, где лежали одурманенные буканьеры, до него донеслись их стоны, становившиеся все громче и перемежающиеся невнятными ругательствами. Он напряг мышцы и присел, готовясь ринуться вперед, как пантера, и легко дыша сквозь стиснутые зубы.

Гигант с украшенной драгоценными камнями повязкой выпрямился и оторвал от губ дудочку – и в следующий миг Конан одним тигриным прыжком покрыл разделяющее их расстояние. Не мешкая, он принялся раздавать удары направо и налево, опять же похожий на атакующего тигра: его клинок блеснул трижды, прежде чем кто-либо из чернокожих успел опомниться, после чего он отпрыгнул и стремглав понесся через двор. Позади него на траве остались лежать неподвижно три черные фигуры с разрубленными черепами.

Но хотя его яростное и внезапное нападение застало их врасплох, те, кто уцелел, быстро пришли в себя. Они уже наступали ему на пятки, когда он вбегал в западную арку, и их длинные ноги стремительно сокращали дистанцию. Конан, однако, не сомневался в том, что сумеет убежать от них, но не в этом состояла его цель. Он намеревался заставить их как можно дольше гоняться за собой, давая тем самым Санче время растолкать и вооружить зингарийцев.

Вбежав в соседний двор через западную арку, Конан выругался. Эта площадка отличалась от виденных им ранее. Она была не круглой, а восьмиугольной, и тот проем, через который он попал сюда, служил единственным входом и выходом.

Обернувшись, он увидел, что вся свора уже последовала за ним; в проеме арки стояло несколько фигур, а остальные, растянувшись в цепь, приближались к нему. Не выпуская их из виду, киммериец стал медленно пятиться к северной стене. Цепь выгнулась полукругом, загоняя его в угол. Он продолжал отступать, но все медленнее и медленнее, подметив, что расстояние между его преследователями увеличивается. Они опасались, что он попробует обежать их сбоку, и потому растягивали цепь, чтобы не дать ему такой возможности.

Он смотрел на них со спокойствием матерого волка, а когда пришло время действовать, ударил со стремительностью молнии прямо в центр полукруга. Гигант, загораживавший ему проход, рухнул навзничь, разрубленный чуть ли не до пояса, и пират проскочил сквозь строй, прежде чем чернокожие справа и слева успели прийти на помощь своему поверженному товарищу. Группа в арке приготовилась встретить его, но Конан и не собирался атаковать их. Он повернулся и остановился, равнодушно глядя на своих врагов, не выказывая никаких чувств, и в первую очередь страха.

На сей раз чернокожие не стали выстраиваться в ряд. Они уже поняли, чем чревато дробление сил перед лицом такой дикой и необузданной ярости. Гиганты сбились в кучу и двинулись на него без излишней поспешности, сохраняя строй.

Конан прекрасно понимал, что если он сблизится с этой толпой стальных мышц и когтей, его ждет бесславный конец. Как только они окружат его и смогут запустить в него когти, то попросту задавят своей массой и численным превосходством, и его не спасет даже варварская свирепость. Киммериец оглянулся на стену и заметил, что в углу на западной стороне на ней до самого верха идут выступы. Он начал пятиться в ту сторону, и гиганты ускорили шаг. Они, похоже, полагали, что загоняют его в угол, и у Конана хватило ума, чтобы сообразить: его, очевидно, принимают за существо низшего порядка, умственно отсталое по сравнению с ними. Что ж, так даже лучше. Нет ничего хуже, чем недооценить своего противника.

Сейчас он находился всего в нескольких ярдах от стены, и чернокожие быстро смыкали кольцо, явно надеясь загнать его в угол прежде, чем он осознает всю безвыходность своего положения. Группа в арке оставила свой пост и спешила присоединиться к своим товарищам. Гиганты надвигались на него, пригнувшись, в их золотистых глазах горел адский огонь, а белые оскаленные зубы ослепительно сверкали. Они выставили перед собой скрюченные пальцы с длинными когтями, словно собираясь отразить атаку. Чернокожие явно ожидали отчаянного и безнадежного поступка с его стороны, но он вновь застал их врасплох.

Конан поднял меч, сделал шаг в их сторону, а потом резко развернулся и бросился к стене. Собрав все силы, он высоко подпрыгнул и вцепился кончиками пальцев в один из выступов. Но тот с треском обломился, и пират рухнул обратно на землю.

Он упал на спину, которая, несмотря на его живучесть, непременно сломалась бы, если бы не мягкая подушка из дерна, вскочил на ноги, как большая кошка, и повернулся лицом к своим врагам. Бесшабашное безрассудство исчезло из его глаз. Сейчас они сверкали яростным синим огнем; черная грива растрепалась, тонкие губы разошлись в зловещей ухмылке. В одно мгновение игра, в которой он намеревался пощекотать себе нервы, превратилась в схватку, где ставкой была его жизнь, и дикая натура Конана отозвалась на такую перемену со всей злобной радостью варвара.

Чернокожие на мгновение замерли, ошеломленно наблюдая за его телодвижениями, а затем попытались навалиться на него всей массой и подмять под себя. Но в это самое мгновение тишину двора разорвал пронзительный крик. Резко развернувшись, гиганты увидели беспорядочную толпу, появившуюся в арочном проходе. Буканьеры шатались как пьяные и бессвязно ругались. Они еще толком не пришли в себя, но поудобнее перехватили свои мечи и устремились вперед с яростью, которую ничуть не уменьшал тот факт, что они еще не понимали, как они здесь оказались и что вообще происходит.

Пока чернокожие в растерянности таращились на пиратов, Конан испустил пронзительный боевой клич и атаковал их, разя направо и налево своим быстрым как молния мечом. Противники валились, как спелые груши, под взмахами его клинка, а зингарийцы, нестройно завывая, пробежали на заплетающихся ногах через двор и яростно атаковали своих врагов. Пираты все еще были одурманены, они не смогли окончательно стряхнуть с себя сонную одурь; они лишь почувствовали, как Санча отчаянно трясет их и сует им в руки мечи, умоляя встать и идти сражаться. Они даже не до конца уразумели все, что она им говорила, но вида чужаков и запаха крови оказалось достаточно.

В мгновение ока дворик превратился в арену жестокой битвы, а совсем скоро стал походить на бойню. Зингарийцы нетвердо стояли на ногах, зато орудовали мечами с большой сноровкой, сопровождая удары богохульствами и бранью, не обращая внимания на полученные раны, кроме тех, что оказывались смертельными. Числом они намного превосходили чернокожих, но те показали себя достойными противниками. На голову возвышаясь над своими врагами, гиганты сеяли смерть и разрушения, пустив в ход зубы и когти; они разрывали глотки пиратам и вспарывали животы когтями, а своими огромными кулаками запросто крушили черепа. Вступив в ближний бой, буканьеры не могли сполна воспользоваться преимуществом, которое давали им быстрота и подвижность, а многие к тому же так и не очнулись до конца от тяжелого сна и потому пропускали удары, сбивавшие их с ног. Но они сражались со слепой животной яростью, намереваясь разить насмерть, и потому сами не стремились избежать гибели. Удары мечей напоминали чавканье мясницких ножей, а крики, вопли и стоны кружили голову и сводили с ума.

Санча, съежившаяся в арочном проеме, с ужасом смотрела на развернувшееся побоище; ей казалось, что перед ней крутится гигантский смерч, в котором мелькает сталь, взлетают и опускаются руки, возникают и исчезают оскаленные лица, сталкиваются и кружатся в дьявольском танце изуродованные тела.

В память ей врезались отдельные фрагменты, угольно-черные на кроваво-красном фоне. Она видела, как зингарийский моряк, на глаза которому упал лоскут кожи с израненной головы, пошире расставил ноги, чтобы не упасть, и по рукоять вонзил меч в чей-то черный живот. Она отчетливо слышала, как застонал от усилия буканьер, и успела заметить, как закатились в мгновенной агонии золотисто-коричневые глаза жертвы. Пират выдернул меч, и вслед клинку из раны ударил фонтан крови. Умирающий чернокожий схватил меч обеими руками, и моряк пьяно покачнулся; затем другая черная рука обвила зингарийца сзади за шею, и черное колено с силой ударило его в позвоночник. Чудовищная сила рванула голову моряка назад, запрокидывая ее под неестественным углом, и последовавший за этим громкий щелчок, похожий на треск переламываемой толстой ветки, отчетливо прозвучал в шуме битвы. Победитель отшвырнул тело своей жертвы, и оно повалилось на землю – в это самое мгновение голубоватая молния сверкнула сзади над его плечами, справа налево. Гигант покачнулся, и голова его упала сначала на грудь, а уже оттуда – на землю. Зрелище было жутким.

Санчу затошнило. Она поднесла ладошку ко рту и согнулась пополам. Ей отчаянно хотелось повернуться и убежать куда глаза глядят, но ноги отказывались держать ее. Не могла она и зажмуриться. Напротив, девушка еще шире распахнула глаза. Испытывая отвращение и тошноту, она тем не менее ощущала странное возбуждение, как всегда бывало с ней при виде крови. Однако это зрелище своими отвратительными масштабами превосходило все, что она когда-либо наблюдала во время налетов на порты или абордажных схваток на море. А потом она увидела Конана.

Отделенный от своих товарищей плотной массой врагов, Конан сражался в тесном кольце черных рук и тел, которое погребло его под собой. Они должны были затоптать его насмерть, но он, падая, увлек одного из них с собой, и черное тело защищало его от ударов, сыпавшихся на пирата сверху. Гиганты пинали и рвали своего извивающего товарища, стремясь добраться до бараханца, но Конан вцепился зубами тому в глотку, крепко держась за спасительный щит.

Своевременная атака зингарийцев ослабила натиск врагов, и Конан отшвырнул в сторону труп и поднялся на ноги, залитый кровью и страшный в гневе. Гиганты высились над ним, подобно черным теням, рассекая воздух сильными ударами. Но попасть в него и свалить наземь было так же трудно, как и вкусившую крови пантеру, и каждый взмах его клинка попадал в цель. От полученных им ран уже умерли бы три обычных человека, но его звериная сила и живучесть казались невероятными.

Над полем боя прозвучал его воинственный клич, и ошеломленные, но жаждущие крови зингарийцы воспряли духом и удвоили усилия, пока крики боли и ярости не потонули в отвратительном чавканье рассекаемой плоти и хрусте ломающихся костей.

Чернокожие дрогнули и попятились к арке, и Санча, видя, что они отступают в ее сторону, завизжала и поспешно убралась с дороги. Они столпились в узком проходе, протискиваясь сквозь него, а зингарийцы кололи и рубили их в спины, завывая от ненависти и злобной радости. Арка оказалась завалена трупами, прежде чем несколько уцелевших гигантов прорвались сквозь нее и бросились врассыпную.

Кровавая схватка превратилась в погоню. Чернокожие гиганты спасались бегством по заросшим густой травой дворам, по сверкающим ступеням, по наклонным крышам фантастических башен, даже по широким гребням стен, на каждом шагу разбрызгивая кровь, а за ними, безжалостные, как лесные волки, мчались пираты. Загнанные в угол, гиганты иногда оборачивались и давали последний бой, и тогда гибли люди. Но в конечном счете результат был один и тот же – изуродованное черное тело в корчах падало на землю либо летело с парапета или крыши башни.

Санча в панике забежала во дворик с прудом, где и съежилась, дрожа от страха и стараясь стать как можно незаметнее. Снаружи прозвучал яростный вопль, по земле затопали шаги, и сквозь арку во двор ворвалась окровавленная черная фигура. Это был тот самый гигант в головной повязке, украшенной драгоценными камнями. За ним по пятам мчался приземистый преследователь, и на самом краю пруда гигант обернулся. В отчаянии он схватил оброненный кем-то из погибших пиратов меч и, когда зингариец бесстрашно приблизился, нанес удар незнакомым оружием. Буканьер, как подкошенный, рухнул на землю с раскроенным черепом, но удар вышел настолько неловким, что клинок дрогнул в руке гиганта.

Он метнул меч в группу воинов, прорвавшихся сквозь арку, и понесся к пруду. Его искаженное ненавистью лицо превратилось в кровавую маску. Конан растолкал людей у ворот и из последних сил рванулся к чернокожему.

Но тот широко раскинул руки в стороны, и с губ его сорвался нечеловеческий крик – единственный вопль, который издали чернокожие за весь бой. Он вознесся к небесам в порыве безумной ярости; он походил на вой, исторгнутый бездной. Заслышав его, зингарийцы дрогнули и замешкались в неуверенности. И только один Конан и не думал останавливаться. Он молча, с убийственной целеустремленностью несся к эбеновой фигуре, замершей на краю омута.

Но в тот самый миг, когда его клинок, разбрасывая вокруг кровавые брызги, взлетел в воздух, гигант отшатнулся и высоко подпрыгнул. На мгновение людям показалось, что он замер в полете над самым центром пруда, а потом зеленые воды с громоподобным ревом взметнулись ему навстречу, обнимая его грохочущими волнами.

Конан успел затормозить как раз вовремя, чтобы не свалиться в пруд, и отпрыгнул назад, широко расставив руки и увлекая своих людей за собой. Зеленый омут превратился в гейзер, в самой середине которого с оглушительным ревом все выше и выше вздымалась колонна зеленой воды, увенчанная сверкающей пенной шапкой.

Конан погнал своих людей обратно к воротам, как пастух гонит стадо, держа меч плашмя и награждая пиратов увесистыми шлепками; рев водяного цветка, казалось, парализовал их. Завидев Санчу, которая, словно загипнотизированная, широко раскрытыми глазами уставилась на бурлящий столб, он взревел так, что заглушил шум воды, и девушка вздрогнула от неожиданности, стряхивая с себя оцепенение. Она подбежала к нему; он одной рукой подхватил ее и выскочил со двора.

Здесь, на площадке, имеющей выход во внешний мир, собрались те, кто уцелел, – бесконечно усталые, избитые, раненые и окровавленные. Все они, раскрыв от удивления рты, молча смотрели на качающийся столб воды, устремившийся к голубым небесам. Зеленую колонну перечеркивали белые полосы, а пенная шапка была в три раза шире основания. На мгновение она замерла, грозя обрушиться и захлестнуть замок всесокрушающим потоком, но устояла, продолжая рваться в небо.

Конан окинул быстрым взглядом свое окровавленное и обнаженное воинство, после чего выругался – в живых остались очень немногие. В порыве эмоций он схватил одного из корсаров за горло и встряхнул с такой силой, что кровь из ран забрызгала всех, кто стоял рядом.

– Где остальные? – рявкнул он в самое ухо несчастному.

– Здесь все! – заорал в ответ тот, заглушая рев гейзера. – Остальных убили черные…

– Уходим отсюда! Бегом! – крикнул Конан и подтолкнул буканьера к наружной арке с такой силой, что тот, шатаясь, пробежал несколько шагов, чтобы не упасть. – Этот фонтан с минуты на минуту взорвется…

– И мы все утонем! – прохрипел флибустьер и захромал к выходу.

– Утонем, если бы! – рявкнул Конан. – Мы превратимся в высушенные кости! Бегом отсюда, дьявол вас забери!

И он побежал к арке, поглядывая одним глазом на ревущий столб, качающийся в вышине, а другим – на обессилевших пиратов, которые последовали за ним. Истощенные жаждой крови, смертельной схваткой и громоподобным ревом, зингарийцы едва передвигали ноги, словно впав в транс. Конан без устали подгонял их, метод его был прост. Он хватал замешкавшихся за шею и выталкивал в арку наружу, награждая каждого мощным пинком пониже спины и сопровождая призывы торопиться язвительными комментариями по поводу предков очередной жертвы. Санча выказала было намерение остаться с ним, но он отвел протянутые к нему руки, грубо выругался и придал ей нужное ускорение сочным шлепком по ягодицам, так что она припустила бегом по плато.

Конан оставался у ворот до тех пор, пока не убедился, что все его люди, те, кто остался жив, благополучно покинули замок и со всех ног улепетывают по травянистому склону. Тогда, бросив последний взгляд на ревущий столб воды, который по-прежнему рвался в небо, он тоже бросился бежать прочь от этого замка безымянного ужаса.

Зингарийцы уже добрались до гребня холма и теперь спускались по склону на другой стороне. Санча поджидала его на ровном пятачке сразу за гребнем, и киммериец приостановился на мгновение, чтобы оглянуться на замок. Ему показалось, что над башнями расцвел гигантский зеленый белопенный цветок на тонкой ножке, а небеса содрогались от грозного рева. А потом увенчанная снежной шапкой зеленоватая колонна рухнула вниз с таким грохотом, что под ногами заходила ходуном земля, и стены и башни захлебнулись в мощном потоке.

Конан схватил девушку и потащил ее за собой. Они оставляли позади склон за склоном, а в спину им дышала грозная ревущая река. Оглянувшись на бегу, он увидел, как с холма на холм стремительно переползает широкая зеленая лента. Она двигалась весьма целеустремленно, не рыская по сторонам, а направляясь прямо на них.

Жуткое зрелище, похоже, лишь вдохнуло в Конана новые силы. Санча споткнулась и упала на колени, застонав от отчаяния и усталости. Наклонившись, Конан одним движением закинул ее себе на плечо и побежал дальше. Грудь его вздымалась, ноги подгибались, дыхание с хрипом вырывалось из груди сквозь стиснутые зубы. Он уже шатался на бегу. Впереди с трудом переставляли ноги моряки, подгоняемые жутким зрелищем бросившейся за ними в погоню реки.

А потом впереди вдруг открылся океан, и затуманившимся взором Конан отыскал «Расточитель», который, целый и невредимый, покачивался на якоре. Матросы, подсаживая друг друга, поспешно залезали в лодки. Санча перевалилась через борт и упала на днище, свернувшись клубочком. Конан, в ушах которого шумела кровь, а перед глазами расплывался залитый красным окружающий мир, сел на весла вместе с задыхающимися моряками.

Выкладываясь из последних сил, они стали грести к кораблю. Тем временем зеленая река вырвалась из-под деревьев. Те падали как подкошенные и без следа тонули в зеленоватой жиже. Поток пересек песчаный берег, лизнул океан, и волны обрели зловещий зеленоватый оттенок.

Буканьеров подгонял безотчетный, животный страх, и они заставляли свои измученные тела надрываться в последних усилиях; они не знали, что именно вызывает у них ужас, но понимали, что эта блестящая и гладкая зеленая лента грозит поглотить не только их тела, но и души. Конан тоже сознавал это. Глядя, как широкий зеленый поток нырнул в воды океана и устремился прямо на них, никуда не сворачивая, он собрал последние остатки сил и так яростно налег на весло, что оно с жалобным треском переломилось у него в руках.

Но носы их лодок уже ткнулись в борт «Расточителя», и матросы принялись карабкаться наверх по якорным цепям, бросив суденышки на произвол судьбы. Санча безвольно лежала на плече Конана, и он бесцеремонно свалил ее на палубу и прыгнул к штурвалу, выкрикивая команды жалким остаткам своего экипажа. Он взял на себя роль вожака самым естественным образом, и остальные беспрекословно повиновались ему. Покачиваясь как пьяные, они принялись разбирать концы и тросы. Расклепанная якорная цепь с грохотом поднялась из воды, и с шумом распустились паруса, ловя попутный ветер. «Расточитель» встряхнулся и величаво направился в открытое море. Конан оглянулся на берег: на расстоянии вытянутой руки от киля судна безуспешно лизал волны широкий зеленый язык. Но его продвижение вперед застопорилось. Киммериец скользнул взглядом по зеленой ленте, сверкавшей в океанских волнах, и дальше, где та выбиралась на берег, пересекала рощу и терялась в голубоватой дымке, окутавшей склоны вдалеке.

Пират положил руль под ветер и ухмыльнулся, глядя на свой потрепанный экипаж. Рядом с ним стояла Санча, и по щекам ее текли слезы. Короткие матросские штаны Конана покрывали пятна крови; он потерял где-то свой пояс и ножны; меч его, воткнутый острием прямо в доски палубы, был иззубрен и сочился красным. Кровь запеклась в его густых черных волосах, а одно ухо было наполовину оторвано. Руки, ноги, грудь и плечи варвара покрывали рваные раны, оставленные словно бы зубами и когтями взбесившейся пантеры. Но он довольно улыбнулся, упираясь ногами в палубу, и крутанул штурвал, давая выход накопившейся свирепой радости.

– И что теперь? – едва слышно пролепетала девушка.

– Нас ждет море и богатая добыча! – расхохотался он. – Жалкий экипаж, изувеченный и немногочисленный, но вполне способный управиться с кораблем, а команду можно набрать в ближайшем порту. Иди сюда, девочка, и поцелуй меня.

– Поцеловать? – на грани истерики вскричала она. – И в такое время ты можешь думать о поцелуях?

Его громовой хохот заглушил скрип снастей и хлопанье парусов, когда он подхватил ее своей могучей рукой и запечатлел на губах звонкий поцелуй.

– Я думаю о жизни! – проревел он. – Пусть мертвые остаются мертвыми, и что было, то сплыло! Теперь у меня корабль, команда и девушка с губами сладкими, как вино, а больше мне ничего и не надо. Зализывайте раны, негодяи, и волоките наверх бочонок с элем. Угощайтесь на здоровье, танцуйте и пойте, черт вас подери! К дьяволу неизведанные моря! Мы поплывем туда, где лежат жирные порты, а торговые суда нагружены богатой добычей!

Сплошь негодяи в доме

…Один сбежал, другой умер, третий почивает на золотом ложе.

Старинная присказка

1

Во время придворного празднества Набонидий, Красный Жрец, бывший подлинным правителем города, вежливо коснулся руки Мурило, молодого аристократа. Тот повернулся, встретил загадочный взгляд жреца и понял, что все обстоит очень скверно. Они не обменялись ни словом, но Набонидий с поклоном вручил Мурило небольшую золотую шкатулку. Молодой вельможа, зная, что Набонидий ничего не делает без причины, при первой же возможности откланялся и поспешно вернулся в свою комнату. Там он открыл шкатулку и обнаружил внутри человеческое ухо, которое узнал по характерному шраму на нем. Мурило покрылся холодным потом: он более не сомневался в том, что хотел ему сказать взглядом Красный Жрец.

Но Мурило, несмотря на свои надушенные черные кудри и щегольскую внешность, отнюдь не был слабаком, готовым безропотно подставить шею под нож мясника и сдаться без борьбы. Он не знал, то ли Набонидий играет с ним, то ли дает ему шанс отправиться в добровольное изгнание, но тот факт, что он до сих пор оставался жив и на свободе, означал, что ему предоставили по меньшей мере несколько часов на раздумья. Ему не нужно было ломать голову, чтобы принять решение; ему нужно было лишь орудие. И Судьба дала ему такое орудие, промышлявшее в дешевых забегаловках и борделях трущоб в то самое время, когда молодой вельможа трясся в ознобе и взвешивал свои шансы в той части города, что отдана дворцам аристократии из мрамора и слоновой кости с пурпурными башнями.

Там жил один из жрецов бога Ану, храм которого стоял на самой границе района трущоб и служил не просто местом поклонения. Жрец был толстым и откормленным; он одновременно скупал краденое и служил полицейским осведомителем. Его предприятие процветало, потому что район, по соседству с которым он обитал, назывался Болото. Там, в переплетении грязных немощеных улочек, скрывались омерзительные притоны, куда частенько наведывались самые отчаянные воры королевства. Но первыми среди равных у них считались гундерландец, дезертировавший из роты наемников, и киммерийский варвар. Не без посредства жреца Ану гундерландец был схвачен и повешен на рыночной площади. А вот киммерийцу удалось сбежать, и, узнав окольными путями о предательстве жреца, он ночью прокрался в храм Ану и отрезал жрецу голову. После этого в городе начались волнения и облавы, но поиски убийцы были напрасными до тех пор, пока какой-то юнец, только-только ступивший на неправедную стезю правонарушений, не выдал его властям при посредстве уличной девки, – он привел капитана гвардии и его солдат в ее тайное убежище, где варвар забылся пьяным сном.

Пробудившись от забытья, ошеломленный, но моментально впавший в буйство, киммериец прикончил капитана, расшвырял стражников и наверняка бы сбежал, если бы не спиртное, пары которого до сих пор дурманили ему голову. Не успев до конца стряхнуть с себя сонную одурь, он прыгнул к двери, но промахнулся и врезался головой в каменную стену, причем с такой силой, что потерял сознание. Придя в себя, он обнаружил, что сидит в самой надежной темнице города, прикованный к стене цепями, которые не могли разорвать даже его мышцы дикаря.

В эту-то камеру и пришел Мурило, надев маску и закутавшись в широкий черный плащ. Киммериец с интересом взглянул на него, решив, что к нему пожаловал палач, дабы казнить его. Мурило успокоил заключенного и, в свою очередь, принялся разглядывать его с не меньшим интересом. Даже в полумраке подземелья он безошибочно ощутил дикую силу варвара, пусть даже руки и ноги того были скованы кандалами. В его мощной фигуре и мускулистых конечностях чувствовалась силища медведя гризли и ловкость пантеры. Из-под спутанной черной гривы пленника синим пламенем неукротимой ярости пылали его глаза.

– Чего ты хочешь? – поинтересовался Мурило.

Варвар проворчал что-то неразборчивое, и в глазах его зажегся огонек любопытства.

– Если я устрою тебе побег, ты поможешь мне? – продолжал допытываться аристократ.

Киммериец промолчал, но пламя в его взгляде говорило само за себя.

– Я хочу, чтобы ты убил для меня одного человека.

– Кого?

Мурило понизил голос до шепота:

– Набонидия, жреца короля!

На лице киммерийца не отразилось ни малейших признаков волнения или возбуждения. Он не испытывал страха или почтения к властям, которые цивилизованные общества стараются привить своим гражданам. Король или нищий – ему было все равно. Не стал он и спрашивать, почему Мурило обратился именно к нему, когда найти подходящего головореза на свободе, а не в тюрьме, не составляло особого труда.

– Когда я должен буду сбежать отсюда? – пожелал узнать он.

– Через час. Сегодня ночью в этой части темницы дежурит всего один стражник. Его можно подкупить, так уже делали раньше. Смотри, вот ключи от твоих кандалов. Я отомкну их, а примерно через час после моего ухода Атикий, стражник, отопрет дверь твоей камеры. Ты свяжешь его полосками ткани, которые оторвешь от своей туники. Когда его найдут, власти решат, что тебе помогли сбежать посторонние, а его не заподозрят. Немедленно ступай к дому Красного Жреца и убей его. Потом отправляйся в «Крысиную нору», там тебя будет ждать человек, который передаст тебе кошель с золотом и коня. С ними ты сможешь уехать из города и из страны.

– Сними эти проклятые кандалы прямо сейчас, – потребовал киммериец. – И пусть стражник принесет мне поесть. Клянусь Кромом, за целый день мне дали только ломоть черствого хлеба и кружку воды, так что я умираю с голоду.

– Хорошо, но помни – ты должен сбежать отсюда не раньше, чем я доберусь до своего дома.

Освободившись от цепей, варвар встал и потянулся, разминая мышцы. Даже в полумраке темницы он выглядел настоящим гигантом. Мурило сказал себе, что если кто-нибудь в целом мире и способен выполнить поставленную им задачу, то только киммериец. Еще раз повторив свои указания, он покинул темницу, но сначала приказал Атикию отнести пленнику баранину и эль. Он знал, что может доверять тюремщику, не только потому, что заплатил ему деньги, но и потому, что располагал кое-какими порочащими сведениями на его счет.

Вернувшись в свои покои, Мурило уже полностью совладал со своими страхами. Набонидий нанесет удар через короля – в этом он был уверен. А поскольку королевские стражники пока что не ломились в двери, можно быть уверенным и в том, что жрец ничего не сказал королю. Во всяком случае, пока. Завтра он заговорит, вне всяких сомнений, – если только доживет до завтра.

Мурило верил, что киммериец не нарушит уговор. А вот сумеет ли он выполнить взятое на себя обещание – это был большой вопрос. На Красного Жреца уже неоднократно покушались, но все охотники погибли жуткой и непонятной смертью. Однако все они были горожанами до мозга костей и им явно недоставало волчьих инстинктов варвара. Когда Мурило, держа в руках шкатулку с отрезанным ухом, узнал по своим тайным каналам о пленении киммерийца, он нашел решение вставшей перед ним дилеммы.

Благополучно возвратившись к себе, он поднял тост за человека по имени Конан и за его успех нынешней ночью. Но пока он расслаблялся, один из его шпионов принес ему известие о том, что Атикий арестован и брошен в темницу. Киммериец бежать не успел.

Мурило почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. В столь жестокой насмешке судьбы он вновь увидел руку Набонидия, и ему стало казаться, что Красный Жрец – больше чем человек. Он – колдун, читающий мысли своих жертв и дергающий за ниточки, на которых они танцуют, как марионетки. Уныние сменилось безрассудством. Нацепив перевязь с мечом и закутавшись в черный плащ, Мурило вышел из дома через потайной ход и поспешно зашагал по пустынным улицам. Ровно в полночь он подошел к жилищу Набонидия, мрачной тенью возвышавшемуся среди обнесенных стенами садов, которые отделяли его от соседних особняков.

Стена была высокой, но через нее вполне можно было перелезть. Набонидий не полагался исключительно на каменные преграды. Следовало бояться того, что поджидало его за стенами. Чего именно, Мурило не имел ни малейшего представления. Зато он знал, что должен опасаться огромной свирепой собаки, что бегала по садам ночью и однажды разорвала непрошеного гостя на куски, как кролика. И у него не было желания раздумывать над тем, что еще таилось за стенами. Те, кому довелось побывать дома у жреца с кратким деловым визитом, рассказывали, что внутреннее убранство особняка было богатым, но сам Набонидий жил чрезвычайно просто и обходился всего несколькими слугами. Собственно, гости видели лишь одного из них – высокого немногословного мужчину по имени Джока. Впрочем, из дальних комнат дома доносились звуки, свидетельствующие о наличии еще одного человека, скорее всего, раба, – вот только в глаза его не видел никто. Но самой большой загадкой таинственного дома оставался сам Набонидий, умение которого плести интриги и влиять на международную политику сделало его самым могущественным человеком в королевстве. Все прочие подданные, включая лорда-канцлера и короля, были лишь марионетками в его руках.

Мурило перелез через стену и спрыгнул в сад, очутившись в царстве теней, казавшихся непроницаемыми из-за густых кустов и листвы на деревьях. В окнах дома, который черной громадой угрюмо высился неподалеку, не было видно ни единого огонька. Молодой вельможа принялся быстро, но беззвучно пробираться сквозь кусты. Он с трепетом ожидал, что вот-вот раздастся лай огромного пса и гигантское тело прыгнет на него из теней. Он сомневался, что меч поможет ему отразить нападение, но не колебался. Лучше уж умереть от клыков свирепой твари, чем под топором палача.

Он споткнулся обо что-то рыхлое и большое. Наклонившись к самой земле, он в тусклом свете звезд увидел, что перед ним вытянулось огромное обмякшее тело. Это была та самая собака, что охраняла сады, и она была мертва. Горло у нее было разорвано, и на нем виднелись отметины гигантских клыков. Мурило не сомневался, что человек на такое не способен. Злобная тварь встретила монстра, превосходившего ее свирепостью. Мурило опасливо покосился на таинственные заросли деревьев и кустарников; потом, передернув плечами, он приблизился к погруженному в тишину особняку.

Первая же дверь, которую он попробовал открыть, оказалась не заперта. Мурило осторожно перешагнул порог, сжимая в руке меч, и оказался в длинном сумрачном коридоре, освещенном полоской света, пробивавшейся сквозь портьеру в дальнем конце. Мурило на цыпочках двинулся по коридору и замер перед портьерой. За ней виднелась освещенная комната, окна которой были задернуты тяжелыми бархатными занавесками, через которые наружу не проникал ни один лучик света. Комната была пуста – то есть в ней не было живых людей, зато имелся внушающий суеверный ужас обитатель. Посреди обломков мебели и сорванных со стен гобеленов, свидетельствовавших об отчаянной борьбе, валялось тело человека. Труп лежал на животе, но голова была вывернута под неестественным углом так, что подбородок упирался в плечо. Черты лица сложились в жуткую гримасу, и казалось, что мертвец улыбается ошарашенному вельможе.

Впервые за нынешнюю ночь решимость Мурило поколебалась. Он неуверенно оглянулся туда, откуда пришел. Но воспоминание о плахе и топоре палача заставило его встряхнуться, и он пересек комнату, старательно обходя по кругу скалящийся труп в центре. Хотя сам он прежде никогда не видел этого человека, но по описанию догадался, что это был Джока, угрюмый и замкнутый слуга Набонидия.

Подойдя к занавешенному дверному проему, он с опаской заглянул в просторную круглую комнату, вдоль стен которой, примерно посередине между полированным полом и высоченным потолком, тянулась галерея. Помещение было обставлено с поистине царской роскошью. В центре стоял резной стол красного дерева, на котором были расставлены кубки с вином и богатое угощение. Мурило затаил дыхание. В большом кресле спиной к нему сидел человек, чье платье показалось ему знакомым. Молодой вельможа увидел руку в красном рукаве, покоившуюся на подлокотнике кресла; голова с накинутым на нее знакомым ярко-алым капюшоном мантии свесилась на грудь, словно человек погрузился в тяжкие раздумья. Именно таким Мурило сотни раз видел Набонидия на заседаниях королевского совета.

Выругав себя за минутную слабость и слыша, как в груди гулко стучит сердце, молодой вельможа осторожно шагнул в комнату, держа меч в вытянутой руке и готовясь нанести сокрушительный удар в случае необходимости. Его добыча не шелохнулась и даже, похоже, не услышала его приближения. Неужели Красный Жрец спит, или в большом кресле обмяк его бездыханный труп? Всего один шаг отделял теперь Мурило от его заклятого врага, как вдруг человек в кресле поднялся и повернулся к нему лицом.

Сердце замерло у Мурило в груди. Меч выпал у него из онемевших пальцев, лязгнув по каменным плитам пола. С его посиневших губ сорвался страшный крик, за ним последовал глухой стук упавшего тела. И вновь мертвая тишина воцарилась в доме Красного Жреца.

2

Вскоре после того, как Мурило покинул темницу, в которую угодил Конан Киммериец, Атикий принес узнику поесть – здоровенный кусок баранины и большую кружку эля. Конан с жадностью набросился на еду, а Атикий в последний раз обошел камеры, чтобы посмотреть, все ли в порядке, а заодно и убедиться, что никто не станет случайным свидетелем предполагаемого побега. Пока он был занят, в темницу прибыл отряд стражников и арестовал его. Но Мурило ошибался, полагая, что заключение тюремщика под стражу означало крушение планов побега Конана. Дело было совсем в другом: Атикий потерял осторожность в своих сделках с преступным миром, и теперь ему пришлось расплачиваться за прежние грехи.

Другой тюремщик занял его место, флегматичное и тупое создание, отвратить которое от выполнения долга не могла никакая взятка. Он был начисто лишен воображения, зато преисполнен осознания мнимой важности своей новой должности.

После того, как Атикия увели, чтобы передать его магистрату, новый тюремщик отправился в обход своих владений. Проходя мимо камеры Конана, он возмутился и вознегодовал оттого, что заключенный пребывает без кандалов, да еще и обгладывает последние кусочки мяса с огромной кости. Тюремщик расстроился настолько, что совершил ошибку, войдя в камеру в одиночку и не позвав на помощь других стражников. Первая же его ошибка на новом месте службы стала и последней. Конан оглушил его ударом бараньей кости по голове, забрал себе его кинжал и ключи и не спеша покинул негостеприимное заведение. Как и говорил Мурило, в темнице той ночью дежурил всего лишь один стражник. Киммериец невозбранно вышел наружу с помощью любезно одолженных ключей и вскоре оказался на свободе, как и предусматривал разработанный Мурило план.

Притаившись в тени тюремной стены, Конан принялся обдумывать свои дальнейшие действия. Ему пришло в голову, что, выйдя на волю благодаря собственным усилиям, он ничем не обязан Мурило, тем не менее именно молодой вельможа освободил его от цепей и распорядился принести ему еду, а без этого его побег был бы невозможен. Конан решил, что он в долгу перед Мурило, и, будучи человеком чести, который всегда держит слово, он вознамерился выполнить обещание, данное им молодому аристократу. Но сначала ему предстояло уладить небольшое личное дело.

Он скинул рваную тунику и остался голым, если не считать набедренной повязки. Растворившись в ночи, он ласково провел пальцами по захваченному кинжалу – широкому обоюдоострому клинку длиной в девятнадцать дюймов. Он бесшумно скользил по погруженным в тень улицам и площадям, пока не оказался в районе, который и был местом его назначения – на Болоте. В лабиринте его переулков он чувствовал себя как дома. А это был самый настоящий лабиринт темных аллей, тупиков и потайных проходов, лабиринт робких звуков и назойливых запахов. Улицы не были вымощены булыжником; грязь и отходы жизнедеятельности преграждали их непроходимыми завалами. О канализации здесь никто и слыхом не слыхивал; отбросы лежали вдоль стен благоухающими кучами. Неосторожный прохожий рисковал поскользнуться и провалиться по грудь в какую-нибудь канаву или яму, полную нечистот. Немудрено было и натолкнуться на труп с перерезанным горлом или разбитой головой. Честный люд всячески избегал Болота, и не напрасно.

Конан незамеченным добрался до цели своего путешествия как раз тогда, когда тот, с кем он жаждал встречи, уже собирался уходить. Киммериец скользнул во двор, а в это время девица, сдавшая его полиции, этажом выше прощалась со своим новым возлюбленным. Когда за ним захлопнулась дверь, молодой негодяй, держась в темноте руками за стены, принялся спускаться вниз по скрипучим ступенькам, погруженный в размышления, которые, как и у большинства обитателей Болота, были направлены на незаконное присвоение чужой собственности. На полпути он вдруг замер, и волосы у него на затылке встали дыбом. Из темноты выдвинулась гигантская тень, и на него уставились сверкающие глаза, которые могли бы принадлежать какому-нибудь ночному хищнику. И последним, что он услышал в своей жизни, стало звериное рычание, когда монстр прыгнул на него и острый клинок вспорол ему живот. Он вскрикнул и обмяк, повалившись на грязные ступеньки.

Варвар на мгновение склонился над ним, как огромный вурдалак, и глаза его сверкнули в темноте. Он знал, что крик умирающего был услышан, но обитатели Болота предпочитали не вмешиваться в чужие дела. В убийстве на лестнице не было ничего необычного. Попозже кто-нибудь непременно высунется посмотреть, что случилось, но далеко не сразу, а спустя долгое время.

Конан поднялся по лестнице и остановился перед дверью, хорошо ему знакомой по прежним временам. Она была заперта изнутри, но он просунул лезвие клинка между дверью и притолокой и приподнял крючок. Киммериец шагнул внутрь, закрывая за собой дверь, и оказался лицом к лицу с девицей, выдавшей его полиции.

Девушка в одной рубашке сидела, поджав ноги, на неприбранной кровати. Она побледнела, как если бы увидела перед собой привидение. Крик на лестнице она уже слышала, а теперь увидела и красное пятно на лезвии его кинжала. Но ей было слишком страшно за собственную жизнь, чтобы горевать о безвременной кончине своего непутевого возлюбленного. Она стала умолять пощадить ее, сходя с ума от ужаса. Конан не отвечал; он просто стоял и смотрел на нее горящим взором, пробуя заскорузлым большим пальцем остроту лезвия.

Наконец он пересек комнату, в то время как девушка в панике прижалась к стене, захлебываясь слезами. Грубо схватив ее за волосы, он стащил ее с кровати. Сунув кинжал в ножны, он подхватил пленницу левой рукой и шагнул к окну. Как и у большинства домов в этом районе, здесь вдоль каждого этажа тянулся карниз, образованный переходящими друг в друга подоконниками. Конан распахнул окно и вылез на узкий бортик. Если бы поблизости очутился какой-нибудь полуночник, то глазам его предстала бы сюрреалистическая картина: по карнизу осторожно ступал мужчина, держа под мышкой брыкающуюся полуобнаженную девушку. Вероятно, такой сторонний наблюдатель озадачился бы ничуть не меньше самой девицы.

Дойдя до нужного места, Конан остановился, упираясь в стену свободной рукой. Внутри здания возникла суматоха, свидетельствующая о том, что труп был наконец обнаружен. Его пленница захныкала и с новой силой возобновила попытки освободиться. Конан бросил взгляд вниз, на кучи мусора, на мгновение замер, прислушиваясь к воплям девушки и шуму внутри здания, а потом отпустил девицу, постаравшись, чтобы она угодила прямехонько в выгребную яму. Несколько мгновений он с довольным видом наблюдал за тем, как она отчаянно барахтается и отплевывается в зловонной жиже, и даже позволил себе рассмеяться низким рокочущим смехом. Затем киммериец поднял голову, прислушался к нарастающему гвалту на лестнице и решил, что пришло время убить Набонидия.

3

Гулкий металлический лязг вывел Мурило из забытья. Он застонал и с трудом сел. Вокруг него царили мертвая тишина и темнота, и на мгновение его едва не стошнило при мысли о том, что он ослеп. Затем молодой человек вспомнил все, что с ним случилось совсем недавно, и почувствовал, как по спине его пробежал холодок. Вытянув перед собой руки, он на ощупь установил, что лежит на полу, вымощенном плотно подогнанными друг к другу гладкими каменными плитами. В ходе дальнейших исследований он обнаружил стену, сложенную из того же материала. Он приподнялся и оперся об нее спиной, тщетно пытаясь сориентироваться. То, что он угодил в какую-то темницу, сомнений не вызывало, но о том, что это за тюрьма и как долго он в ней пребывает, Мурило мог только гадать. У него сохранились смутные воспоминания о металлическом лязге, и он спросил себя, что это было – звук захлопывающейся за ним двери или, наоборот, открывающейся перед палачом, который вошел в камеру.

При мысли об этом он содрогнулся всем телом и принялся продвигаться вдоль стены. Он ждал, что вот-вот наткнется еще на одну стену, ограничивающую пространство его камеры, но вскоре пришел к выводу, что ползет по длинному коридору. Он держался стены, боясь угодить в яму или ловушку, и вскоре понял, что рядом с ним, в темноте, есть кто-то еще. Он ничего не видел, но или уши его уловили какой-то тихий звук, или шестое чувство предупредило его об этом. Он замер, и волосы дыбом встали у него на затылке; молодой человек был совершенно уверен, что в темноте впереди притаилось какое-то живое существо.

Он думал, что сердце разорвется у него в груди, когда голос с варварским акцентом прошипел:

– Мурило! Это ты?

– Конан! – Всхлипнув от облегчения, молодой вельможа слепо зашарил в темноте перед собой, и вскоре руки его наткнулись на широкие обнаженные плечи варвара.

Тот проворчал что-то в знак согласия. Мурило поведал ему о том, что с ним случилось, выслушал ответный рассказ, и компаньоны на ощупь двинулись по коридору. Но тут в голову Мурило пришла одна мысль.

– А как ты узнал меня в полной темноте? – требовательно спросил он.

– Я учуял запах духов, которыми ты сбрызнул волосы, когда приходил ко мне в камеру, – ответил Конан. – Некоторое время назад я снова уловил его, когда притаился у стены, готовясь вспороть тебе брюхо.

Мурило поднес прядь своих черных волос к носу, но даже на таком расстоянии запах показался ему едва уловимым, и он понял, насколько органы чувств варвара острее его собственных.

Пока они медленно продвигались вперед, он машинально опустил руку на пояс, к ножнам, и выругался, обнаружив, что они пусты. В это мгновение впереди замерцал слабый свет, и вскоре они подошли к повороту в коридоре, из-за которого и сочилось тусклое сияние. Они одновременно выглянули из-за угла, и Мурило, касаясь боком напарника, почувствовал, как тот напрягся и оцепенел. Молодой вельможа тоже увидел его – полуобнаженное и обмякшее тело человека, лежащего у стены сразу за поворотом, слабо освещенное сиянием, исходившим от широкого серебряного диска на противоположной стене. Фигура, лежащая лицом вниз, показалась Мурило знакомой, и в голове у него зародились жуткие и невероятные подозрения. Сделав Конану знак следовать за собой, он осторожно шагнул вперед и наклонился над телом. Преодолевая отвращение, он перевернул его на спину. С губ его слетело грубое ругательство; киммериец охнул.

– Набонидий! Красный Жрец! – пролепетал Мурило, в голове которого все перепуталось. – Тогда кто… что…

Жрец застонал и пошевелился. С кошачьей ловкостью Конан подскочил к нему и занес кинжал, целясь прямо в сердце. Мурило схватил его за запястье.

– Постой! Не убивай его! Пока…

– Почему нет? – требовательно спросил киммериец. – Сейчас он сбросил личину оборотня и спит. Или ты хочешь разбудить его, чтобы он разорвал нас на куски?

– Нет, погоди! – сказал Мурило, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. – Смотри! Он не спит – видишь вот этот синяк у него на виске? Его ударили, и он потерял сознание. Может, он лежит здесь несколько часов.

– А мне показалось, ты клялся, что видел его в зверином обличье несколько часов назад, – возразил Конан.

– Так и есть! Или кого-то еще. Смотри, он приходит в себя! Убери кинжал, Конан; здесь скрыта какая-то мрачная тайна. Я должен поговорить со жрецом, прежде чем мы убьем его.

Набонидий неуверенно поднес руку к виску, пробормотал что-то и открыл глаза. Несколько мгновений они ничего не выражали; в них не было ни следа разума. Но вот они вспыхнули, и он резко выпрямился, глядя на сообщников. Какое бы ужасное потрясение ни туманило его разум, сейчас к нему вернулась прежняя острота. Он быстро огляделся по сторонам, а потом вновь уставился в лицо Мурило.

– Вы оказываете честь моему бедному дому, юный господин. – Он холодно рассмеялся, глядя на гигантскую фигуру, маячившую за плечом вельможи. – Вижу, вы привели с собой наемного убийцу. Или ваш меч недостаточно остер, чтобы мое бренное тело распрощалось с жизнью?

– Довольно болтать ерунду, – нетерпеливо прервал его Мурило. – Сколько времени вы здесь лежите?

– Странный вопрос вы задаете человеку, который только начал приходить в себя, – отозвался жрец. – Я не знаю, который час. Но до полуночи оставался еще час или около того, когда на меня напали.

– Тогда кто же принимает участие в маскараде в вашем доме наверху, да еще и в вашей мантии? – требовательно спросил Мурило.

– Должно быть, это Тхак, – скорбно ответил Набонидий, осторожно прикасаясь к синяку на виске. – Да, это, несомненно, Тхак. В моей мантии? Собака!

Конан, плохо понимавший, о чем идет речь, нетерпеливо пошевелился и пробормотал что-то на родном языке. Набонидий с любопытством посмотрел на него.

– Нож вашего убийцы жаждет вонзиться в мое сердце, Мурило, – заметил он. – А я-то полагал, что вы окажетесь достаточно умны, чтобы внять моему предупреждению и покинуть город.

– Но откуда я мог знать, позволят ли мне уехать? – парировал Мурило. – В любом случае, мои интересы требуют моего присутствия здесь.

– Вы с этим головорезом составили хорошую компанию, – пробормотал Набонидий. – Я подозревал вас уже некоторое время. Вот почему мне пришлось сделать так, чтобы этот чахоточный придворный секретарь исчез. Но перед этим он рассказал мне много интересного и среди прочего назвал имя молодого вельможи, подкупившего его, дабы выведать секреты государственной важности, которые этот благородный господин впоследствии продал сопредельным державам. Вам не стыдно, Мурило? Тоже мне, вор с чистыми руками!

– У меня не больше причин стыдиться, чем у вас, грабитель с сердцем стервятника, – огрызнулся Мурило. – Ради удовлетворения собственных прихотей вы эксплуатируете целое королевство и, делая вид, будто бескорыстно и честно управляете государством, вертите королем, клянчите подачки у богачей, притесняете бедняков и жертвуете будущим всего народа ради собственного безжалостного честолюбия. Вы – жирная свинья, дорвавшаяся до сытной кормушки. Вы – еще в большей степени вор, чем я. Этот вот киммериец – самый честный из нас троих, потому что крадет и убивает открыто.

– Что ж, выходит, здесь собрались сплошь негодяи, – невозмутимо заметил Набонидий. – И что теперь? Вы заберете мою жизнь?

– Увидев ухо исчезнувшего секретаря, я понял, что обречен, – неожиданно сказал Мурило, – и решил, что вы сошлетесь на авторитет короля. Я был прав?

– Да, – ответил жрец. – Придворного секретаря убрать очень легко, но вы пользуетесь некоторой известностью. Я намеревался рассказать королю эту шутку о вас завтра утром.

– Эта шутка стоила бы мне головы, – пробормотал Мурило. – Значит, король не знает о моих закордонных деловых предприятиях?

– Пока нет, – вздохнул Набонидий. – А теперь, когда я вижу нож у вашего сообщника, боюсь, шутка так и останется недосказанной.

– Вы должны знать, как выбраться из этой крысиной норы, – сказал Мурило. – Предположим, я соглашусь сохранить вам жизнь. Вы готовы дать слово, что поможете нам бежать и будете хранить молчание о моем воровстве?

– Когда это жрец держал данное им слово? – вмешался Конан, чувствуя, к чему идет дело. – Дай мне перерезать ему глотку, мне хочется посмотреть, какого цвета у него кровь. На Болоте говорят, что у него черное сердце, значит, и кровь его тоже должна быть черной…

– Помолчи, – прошептал Мурило. – Если он не покажет нам, как выбраться из этих подземелий, мы сгнием здесь. Итак, Набонидий, что скажете?

– Что может сказать волк, когда его лапа угодила в капкан? – рассмеялся жрец. – Я – в вашей власти, и если мы собираемся выбраться отсюда, то должны помогать друг другу. Клянусь, если мы останемся живы после этого приключения, я забуду о ваших темных делишках. Клянусь душой Митры!

– Я удовлетворен, – пробормотал Мурило. – Даже Красный Жрец не рискнет нарушить такую клятву. А теперь давайте убираться отсюда. Мой друг проник сюда через туннель, но позади него упала решетка и перекрыла выход. Вы можете сделать так, чтобы она поднялась?

– Только не отсюда, – ответил жрец. – Подъемный рычаг расположен в зале над туннелем. Отсюда есть только один запасной выход, который я вам покажу. Но сначала скажите мне, как вы сами попали сюда?

Мурило в нескольких словах описал ему свои злоключения, и Набонидий кивнул, а потом с трудом поднялся на ноги. Прихрамывая, он двинулся по коридору, который расширился, образуя нечто вроде большой комнаты, и подошел к серебряному диску на стене. По мере приближения исходящий от него свет стал ярче, хотя, откровенно говоря, по-прежнему оставался достаточно тусклым. Рядом с диском обнаружилась идущая наверх узкая лестница.

– Вот он, запасной выход, – сказал Набонидий. – И я сильно сомневаюсь в том, что дверь на верхней площадке заперта. Но при этом подозреваю, что тому, кто рискнет выйти через нее, лучше самому перерезать себе горло. Взгляните на этот диск.

То, что поначалу показалось им серебряным диском, на деле оказалось большим зеркалом, встроенным в стену. Из стены над ним торчала мешанина медных трубок, изгибающихся вниз под разными углами. Заглянув в них, Мурило увидел внутри сложную систему зеркал поменьше. Он перенес свое внимание на большое зеркало на стене и изумленно вскрикнул. Взглянув через его плечо, Конан недовольно фыркнул.

Казалось, они смотрят в большое окно хорошо освещенной комнаты. На стенах висели огромные зеркала, между которыми колыхались тяжелые бархатные занавески; здесь стояли атласные диваны и стулья из эбенового дерева и слоновой кости; из комнаты вели несколько занавешенных дверей. А перед одним дверным проемом без портьеры сидел коренастый черный субъект, выглядевший нелепо и не к месту в столь роскошной обстановке.

Мурило почувствовал, как кровь стынет у него в жилах, когда он вновь взглянул в лицо ужасному созданию, которое глядело, казалось, прямо ему в глаза. Он непроизвольно отпрянул от зеркала, а Конан, напротив, свирепо приблизил лицо вплотную к диску, так что челюсть его почти уперлась в матовую поверхность, и пробормотал ругательство на своем непонятном языке.

– Во имя Митры, Набонидий, – ахнул Мурило, – что это такое?

– Это Тхак, – отозвался жрец, поглаживая висок. – Кое-кто, вероятно, назвал бы его человекообразной обезьяной, но на деле он настолько же отличается от настоящей обезьяны, как и обезьяна от человека. Его народ обитает далеко на востоке, в горах, что тянутся вдоль восточных границ Заморы. Они немногочисленны, но если их не истребить, со временем, полагаю, лет эдак через сотню тысяч, они превратятся в людей. Сейчас у них идет стадия формирования, и они уже не человекообразные обезьяны, кем были их отдаленные предки, но еще и не люди, кем могут стать их далекие потомки. Они живут на склонах неприступных гор и ничего не знают о том, как разводить огонь, строить укрытия, изготавливать одежду или пользоваться оружием. Тем не менее у них есть нечто вроде языка, состоящего главным образом из восклицаний и прищелкиваний. Я взял Тхака к себе, когда он был еще детенышем, и он усвоил все, чему я учил его, намного быстрее и лучше любого животного. Он был мне одновременно телохранителем и слугой. Но я упустил из виду, что, будучи отчасти человеком, он не сможет стать моей тенью, подобно настоящему животному. Очевидно, его недоразвитый разум сохранил своего рода воспоминания о ненависти, обиде и других животных чувствах, которые были ему свойственны. Как бы то ни было, он нанес удар тогда, когда я меньше всего ожидал этого. Вчера вечером он как будто сошел с ума. В его действиях присутствовали все признаки помешательства, но мне почему-то показалось, что он действует по давно вынашиваемому и тщательно разработанному плану. Я услышал звуки борьбы, доносящиеся из сада, и отправился посмотреть, что там происходит, – потому что думал, что это пожаловали вы и вас треплет моя собачка, – но увидел, как из зарослей выходит окровавленный Тхак. Прежде чем я успел сообразить, что у него на уме, он с ужасным воплем прыгнул ко мне и нанес удар, от которого я лишился чувств. Больше я ничего не помню, но полагаю, что, следуя прихотям своего получеловеческого разума, он сорвал с меня мантию, а меня, еще живого, оттащил в подземелье – для чего, о том знают только боги. Должно быть, он убил собаку перед тем, как выйти из сада, а после того, как оглушил меня, наверное, убил и Джоку, поскольку вы видели в доме мертвого мужчину. Джока мог прийти мне на помощь, рискнув выступить против Тхака, которого он всегда ненавидел.

Мурило смотрел в зеркало на создание, которое с чудовищным терпением сидело перед закрытой дверью. Он содрогнулся при виде огромных черных рук, густо поросших волосами, очень похожими на шерсть. Тело его было мощным, широким и сутулым. Обтягивающая неестественно широкие плечи ярко-алая мантия треснула по швам, и Мурило заметил, как в дыры выбиваются те же самые густые черные волосы. Морда, выглядывающая из-под капюшона, была звериной, но Мурило понял, что Набонидий говорил правду, когда сказал, что Тхак – уже не совсем животное. Было нечто такое в его красных мутных глазках, в неуклюжей стати существа, во всем его внешнем облике, что незримо, но явственно отличало его от настоящего зверя. В этом теле монстра ютились душа и разум, в которых уже пробивались ростки человеческой натуры. Мурило ужаснулся, заметив несомненное сходство между собой и этим квадратным чудовищем, и ему стало плохо при мысли о том, из каких неведомых глубин звериной сущности вышло человечество, пройдя сквозь боль и мучения.

– Он наверняка видит нас, – пробормотал Конан. – Почему он не нападает? Он же с легкостью может разбить окно.

Мурило сообразил, что Конан считает зеркало обычным окном, в которое они смотрят.

– Он нас не видит, – откликнулся жрец. – Мы смотрим в комнату, которая находится над нами. Дверь, которую охраняет Тхак, – та самая, что расположена на верхней площадке лестницы. Это всего лишь система зеркал. Видите вон те зеркала на стене? Они передают изображение комнаты в те трубки, вниз по которым его несут уже другие зеркала, так что в конце концов оно в увеличенном виде попадает вот на это большое зеркало.

Мурило понял, что жрец на несколько столетий опередил свое время, доведя до ума столь выдающееся изобретение, но Конан отнес все уловки на счет колдовства и более не забивал себе голову подобными сложностями.

– Я приказал построить эти подземелья в качестве временного убежища. Ну и еще темницы, разумеется, – продолжал жрец. – Мне случалось прятаться здесь, и с помощью зеркал я видел, как судьба настигает тех, кто злоумышлял против меня.

– Но почему Тхак стережет дверь? – пожелал узнать Мурило.

– Должно быть, он услышал, как упала решетка в туннеле. Ее механизм соединяется с колокольчиками в покоях наверху. Он знает, что в подземелье кто-то есть, и теперь ждет, чтобы этот «кто-то» поднялся по лестнице. О, он хорошо усвоил уроки, что я преподал ему. Он видел, что случалось с теми людьми, которые выходили в эту дверь, когда я дергал за веревку, висящую вон на той стене, и намерен повторить мои действия.

– И что же мы будем делать, пока он ждет? – требовательно спросил Мурило.

– Мы ничего не можем сделать, разве что наблюдать за ним. Пока он сидит в комнате, мы не можем рисковать и подняться по лестнице. Он обладает силищей настоящей гориллы и запросто может разорвать нас на куски. Но ему совсем необязательно напрягаться; если мы отворим дверь, все, что от него требуется, – потянуть за веревку и отправить нас в тартарары.

– Каким же образом?

– Я обещал помочь вам бежать, – резонно заметил жрец, – а не выдать свои секреты.

Мурило уже открыл было рот, чтобы возразить, но вдруг оцепенел. Чья-то рука осторожно раздвинула портьеры в одном из дверных проемов. В щелке появилось темное лицо, и сверкающие глаза со злобой уставились на приземистую фигуру в ярко-алой мантии.

– Это же Петреус! – прошипел Набонидий. – Митра, что за сборище стервятников!

Лицо в щели между портьерами не шевелилось. За плечом незваного гостя возникли другие лица – темные и худые, на которых читалось злобное нетерпение.

– Что они здесь делают? – пробормотал Мурило, непроизвольно понижая голос, хотя и понимал, что они не могут его услышать.

– Что может делать Петреус и его банда молодых националистов в доме Красного Жреца? – рассмеялся Набонидий. – Смотрите, как яростно они прожигают взглядами фигуру, которую полагают своим заклятым врагом. Они повторяют вашу ошибку; будет забавно взглянуть на выражения их лиц, когда они поймут, в чем дело.

Мурило не ответил. Происходящее отдавало настоящим сюрреализмом. У него возникло такое чувство, будто он смотрит представление в театре кукол или что он превратился в бестелесного призрака, отстраненно наблюдающего за действиями живых, одушевленных людей, в то время как они не замечают его присутствия.

Он увидел, как Петреус предостерегающе поднес палец к губам и кивнул своим сообщникам. Молодой вельможа не знал, заметил ли Тхак их присутствие. Обезьяна оставалась в прежней позе, по-прежнему сидя спиной к двери, за которой толпились заговорщики.

– Им пришла в головы та же мысль, что и вам, – прошептал ему на ухо Набонидий. – Разве что они руководствуются патриотическими, а не эгоистичными мотивами. Теперь, когда собака мертва, попасть в мой дом не составляет труда. О, какая возможность раз и навсегда избавиться от них! Если бы я сидел на месте Тхака, даже мне хватило бы секунды, чтобы шагнуть к стене и потянуть за веревку…

Петреус неслышно вошел в комнату, его сообщники последовали за ним, сжимая в руках тускло поблескивающие кинжалы. Внезапно Тхак выпрямился и повернулся к ним. Перед заговорщиками предстала его жуткая морда, когда они ожидали увидеть ненавистное, но знакомое лицо Набонидия, и нервы у них не выдержали, как давеча у Мурило. Петреус отшатнулся с пронзительным криком, увлекая за собой сообщников. Они попятились, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга, и в это мгновение Тхак, одним мощным прыжком покрыв отделявшее его от стены расстояние, сильно дернул за бархатную веревку, висевшую возле двери.

Портьеры моментально разъехались в стороны, открывая дверной проем, в котором что-то заблистало холодным серебряным блеском.

– Он запомнил! – Набонидий пришел в восторг. – Эта тварь – наполовину человек! Он видел, как это делал я, видел, что было потом, и запомнил все! Смотрите, вот сейчас! Смотрите! Смотрите!

Мурило понял, что дверной проем перегородило толстое стекло. Через него ему были хорошо видны мертвенно-бледные лица заговорщиков. Петреус, выставив перед собой руки, словно собираясь отразить нападение Тхака, принялся ощупывать прозрачную преграду, после чего, судя по движению губ, что-то сказал своим сообщникам. Теперь, когда портьеры разъехались в стороны, мужчины из подземелья могли видеть все, что происходит в комнате, в которой оказались заперты националисты. А те в панике бросились к двери, через которую, очевидно, и вошли, но вдруг замерли на месте, словно натолкнувшись на невидимую стену.

– Рывок веревки изолировал комнату, – рассмеялся Набонидий. – Все очень просто: стеклянные панели опускаются по канавкам, выдолбленным в дверных рамах. Веревка освобождает удерживающую их пружину. Они скользят вниз и запечатывают комнату, а поднять их можно только снаружи. Разбить стекло невозможно, это не удалось бы даже с помощью кувалды. Ага!

Запертые в комнате люди впали в истерику; они беспорядочно метались от одной двери к другой, тщетно колотя по стеклянным перегородкам и грозя воздетыми кулаками черной фигуре, сидящей на корточках по другую сторону. А потом один из них поднял голову, взглянул наверх и дико закричал, судя по движениям его губ, тыча пальцем в потолок.

– Падение перегородок выпустило облака смерти, – разразившись злобным хохотом, пояснил Красный Жрец. – Это – пыльца серого лотоса из Мертвых Болот, что раскинулись за обитаемыми землями Кхитая.

В центре потолка повисла гроздь золотистых бутонов; они раскрылись, как лепестки большой чайной розы, и из них вниз заструилось серое облако, быстро заполнившее собой всю комнату. Истерика у людей мгновенно сменилась безумием и ужасом. Попавшие в ловушку заговорщики зашатались и принялись бегать по кругу, натыкаясь на стены, как пьяные. На губах у них выступила пена, и они зашлись надрывным жутким смехом. Мужчины в ярости набросились друг на друга, пустив в ход кинжалы и зубы; комната превратилась в сумасшедший дом, объятый приступом кровавого безумия. Мурило едва не стошнило, пока он, не отрываясь, смотрел на то, что происходит наверху, и он был рад хотя бы тому, что до них не долетают крики и вопли обреченных, от которых наверняка содрогались стены проклятой комнаты. Все происходило совершенно беззвучно, как в картинках, которые показывают на белой простыне.

А за стеклянной перегородкой, вскидывая огромные волосатые лапы, приплясывал и подпрыгивал в приступе злобной радости Тхак. За плечом Мурило заливался злорадным издевательским хохотом Набонидий.

– Ха, вот это удар, а, Петреус? Смотрите, кишки наружу! А теперь твоя очередь, мой патриотичный друг! Они все уже попадали и лежа рвут плоть мертвецов зубами!

Мурило содрогнулся. Стоящий рядом с ним киммериец негромко выругался на своем непонятном языке. В комнате, подернутой серым туманом, пировала смерть; израненные и изуродованные заговорщики лежали неопрятной кровавой кучей, их раскрытые рты и незрячие глаза на окровавленных лицах запрокинулись кверху, откуда медленно оседала серая пелена.

Тхак, сгорбившись и став похожим на гигантского гнома, подошел к стене, на которой висела веревка, и потянул ее вбок.

– Он открывает дальнюю дверь, – сказал Набонидий. – Клянусь Митрой, да в нем больше от человека, чем я полагал! Видите, туман начинает рассеиваться. А он ждет, не желая подвергаться опасности. Так, сейчас он поднимает вторую перегородку. Он очень осторожен – он знает, что серый лотос несет помешательство и смерть. Клянусь Митрой!

Мурило едва не подпрыгнул на месте. Выкрик Набонидия подействовал на него, как удар молнии.

– Это наш единственный шанс! – вскричал жрец. – Если он хотя бы на несколько минут выйдет из комнаты, мы можем рискнуть и подняться по лестнице.

В напряженном молчании они смотрели, как монстр вперевалку подошел к дверному проему и исчез из виду. Когда стеклянная перегородка скользнула вверх, портьеры вернулись на место, закрыв собой комнату смерти.

– Вот он, наш шанс! – выдохнул Набонидий, и Мурило заметил, что на лбу у Красного Жреца выступили крупные капли пота. – Быть может, он решит избавиться от тел – он ведь видел, как это делаю я. Быстрее! Следуйте за мной!

И он помчался вверх по ступенькам с быстротой, изумившей Мурило. Молодой вельможа и варвар следовали за ним по пятам и расслышали его шумный вздох облегчения, когда он настежь распахнул дверь на верхней площадке лестницы. Они ворвались в просторную комнату, зеркальное отображение которой наблюдали внизу. Тхака нигде не было видно.

– Он там, в комнате с трупами! – воскликнул Мурило. – Почему бы не запереть его там, как он запер их?

– Нет, нет! – поспешно заявил Набонидий, лицо которого заливала смертельная бледность. – Мы не знаем наверняка, что он именно там. Кроме того, он может войти сюда до того, как кто-нибудь из нас успеет потянуть за веревку! Идите за мной в коридор; мне необходимо попасть в свою спальню, где я храню оружие, которым его можно убить. Выход в коридор – единственный, который не оборудован ловушкой.

Они выбежали вслед за ним в занавешенный дверной проем, располагавшийся как раз напротив входа в комнату смерти, и оказались в коридоре, в который выходили несколько дверей. Дрожащими руками Набонидий принялся поворачивать ручки каждой из них поочередно, проверяя, не откроются ли они. Но все они были заперты, как и дверь в самом конце коридора.

– Мой бог! – Красный Жрец привалился к стене, и лицо его посерело. – Двери заперты, а Тхак забрал у меня ключи. Мы все-таки угодили в западню.

Мурило с ужасом смотрел на человека, которого полагал бесстрашным, и под его взглядом Набонидий взял себя в руки, хотя это усилие обошлось ему недешево.

– Эта тварь едва не повергла меня в панику, – сказал он. – Если бы вы, как довелось мне, видели, как он разрывает людей на куски… Словом, да хранит нас Митра, но мы должны будем сразиться с ним тем, что дали нам боги. Идемте!

Он привел их обратно к занавешенному дверному проему и заглянул в большую комнату как раз в тот момент, когда из противоположной двери вышел Тхак. Очевидно, полузверь-получеловек что-то заподозрил. Его маленькие, плотно прижатые к голове уши подергивались; он обвел помещение злым взглядом и, подойдя к ближайшему дверному проему, сорвал портьеры, чтобы посмотреть, не прячется ли кто за ними.

Набонидий отпрянул, дрожа, как осиновый лист. Он схватил Конана за плечо.

– Парень, ты согласен противопоставить свой кинжал его клыкам?

Вместо ответа киммериец одарил его яростным взглядом.

– Быстрее! – прошептал Красный Жрец и увлек его за портьеру, заставляя прижаться к стене. – Поскольку он все равно скоро найдет нас, мы отвлечем его на себя. Когда он пробежит мимо тебя, выскакивай из укрытия и постарайся вонзить кинжал ему в спину, если сумеешь. Вы, Мурило, покажитесь ему, а потом убегайте по коридору. Митра свидетель, в рукопашном бою мы не выстоим против него и полминуты. Но мы и так обречены, если он найдет нас.

Мурило почувствовал, как кровь стынет у него в жилах, но заставил себя собраться с духом и вышел из-за портьеры. Тхак, стоявший в противоположном конце комнаты, мгновенно развернулся, увидел врага и с ревом кинулся на него. Капюшон ярко-алой мантии упал ему на плечи, обнажая черную косматую башку неправильной формы; его черные волосатые руки и красная мантия были забрызганы алыми каплями. Он походил на кроваво-черный ночной кошмар, мчащийся из другого угла комнаты с оскаленными клыками; его кривые ноги несли огромное тело с ужасающей скоростью.

Мурило повернулся и выскочил в коридор, но, несмотря на всю его быстроту, ходячий ужас не отставал от него ни на шаг. Когда монстр промчался мимо портьер, из дверного проема, словно выброшенная пружиной, вылетела гигантская фигура и прыгнула на плечи обезьяне, одновременно вонзая кинжал в спину твари. Тхак взвыл дурным голосом; сила удара оказалась такова, что он не устоял на ногах, и соперники покатились по каменным плитам пола. В следующее мгновение они вцепились друг в друга, и посреди комнаты закружился смертельный вихрь, в котором мелькали руки и ноги, сталь и оскаленные клыки.

Мурило увидел, как варвар обхватил ногами торс чудовища, пытаясь удержаться у него на спине, и безостановочно орудует кинжалом. Тхак, в свою очередь, стремился во что бы то ни стало сбросить врага на пол и развернуть его так, чтобы вонзить в него огромные клыки. Обмениваясь страшными ударами и разбрызгивая вокруг алые капли, они выкатились в коридор, так быстро меняясь местами, что Мурило не осмеливался пустить в ход стул, на который налетел во время бегства, чтобы не зацепить киммерийца. Он видел, что, несмотря на успех первой внезапной атаки Конана и на то, что алая мантия обвилась вокруг обезьяны, сковывая ее движения, колоссальная сила Тхака позволила ему сломить сопротивление варвара. Медленно, но уверенно он стаскивал Конана со спины, поближе к жуткой морде и страшным клыкам, хотя монстру досталось так, что с десяток мужчин на его месте непременно бы погибли. Кинжал Конана вновь и вновь погружался в его грудь, плечи и мощную бычью шею. Тело обезьяны заливала кровь, текущая из многочисленных ран, но было ясно – если только клинок Конана в самое ближайшее время не угодит в уязвимое и жизненно важное место, нечеловеческая сила Тхака позволит ему прикончить киммерийца, а после него – и компаньонов Конана.

Варвар и сам дрался, как дикий зверь, в полном молчании, которое нарушало лишь его хриплое дыхание. Черные когти твари и его железные пальцы беспощадно рвали и терзали тело киммерийца, а оскаленные клыки норовили вцепиться ему в горло. Но тут Мурило, улучив удобный момент, вмешался в драку и нанес такой удар стулом, который запросто бы вышиб мозги человеческому существу. Стул скользнул по покатому черному черепу Тхака, но оглушенный монстр на мгновение ослабил хватку, и в ту же секунду Конан, задыхающийся и истекающий кровью, рванулся вперед и по рукоять погрузил свой клинок в сердце твари.

С жутким ревом, содрогаясь всем телом, человекообразная обезьяна вскочила на ноги, но тут же обмякла и повалилась на пол. Гигантские руки и ноги вздрогнули в последний раз и замерли.

Пошатываясь, Конан выпрямился во весь рост, дрожащей рукой утирая кровь и пот с глаз. Кровь капала у него с пальцев и лезвия кинжала, текла яркими струйками по его бедрам, рукам и груди. Мурило подхватил варвара, чтобы не дать ему упасть, но киммериец нетерпеливо оттолкнул его.

– Когда я не смогу стоять самостоятельно, значит, пришло время умирать, – прохрипел он разбитыми губами. – Но я бы не отказался от кувшина вина.

Набонидий оцепенело смотрел на неподвижное тело, простертое на полу, словно не мог поверить своим глазам. Черный, волосатый и внушающий отвращение, в обрывках ярко-алой мантии, монстр являл собой жуткое и абсурдное зрелище, но при этом выглядел больше человеком, чем зверем, и даже вызывал некоторую жалость.

Это уловил и киммериец, потому что прохрипел, задыхаясь:

– Только что я убил человека, а не зверя. Я буду числить его среди вождей, души которых я отправил во тьму, и мои женщины станут оплакивать его.

Набонидий наклонился и поднял связку ключей на золотой цепочке. Они вывалились из кошеля на поясе обезьяны во время схватки. Знáком предложив компаньонам следовать за ним, он привел их в комнату, отпер дверь и первым вошел внутрь. Она была освещена так же, как и остальные. Красный Жрец взял со стола кувшин с вином и наполнил высокие хрустальные бокалы. Пока его спутники жадно пили, он задумчиво пробормотал:

– Ну и ночка выдалась! Хотя уже почти утро. Что вы теперь намерены делать, друзья мои?

– Я перевяжу раны Конана, если вы принесете мне бинты и остальное, – сказал Мурило, и Набонидий согласно кивнул, направляясь к двери, ведущей в коридор.

Но что-то в его склоненной голове привлекло внимание молодого вельможи, и он бросил на жреца острый взгляд. У дверей Красный Жрец резко обернулся. С его лицом произошла удивительная трансформация. Глаза его пылали прежним огнем, а тонкие губы беззвучно смеялись.

– Негодяи снова вместе! – Голос его прозвенел привычной насмешкой. – А глупцы – порознь. Ты ведь глупец, Мурило!

– Что ты имеешь в виду? – Молодой вельможа шагнул вперед.

– Назад! – Голос Набонидия прозвучал резко, как удар хлыста. – Еще один шаг, и я уничтожу тебя!

Мурило похолодел, увидев, что Красный Жрец ухватился за толстую бархатную веревку, которая висела рядом с портьерой сразу же за дверью.

– Предатель! Что ты задумал? – вскричал молодой вельможа. – Ты же обещал…

– Я обещал, что не стану рассказывать королю забавную шутку о тебе! Но я не обещал не брать правосудие в свои руки, если мне представится такая возможность. Или ты думаешь, что я намерен упустить свой шанс? При обычных обстоятельствах я бы не рискнул убить тебя сам, потому что навлек бы на себя гнев короля, но теперь о твоей смерти никто не узнает. Ты отправишься в чан с кислотой следом за Тхаком и этими идиотами-националистами, и все будет шито-крыто. Что это была за ночь для меня! Я лишился ценных слуг, но при этом избавился и от самых опасных врагов. Назад! Я уже переступил порог, и ты не сумеешь добраться до меня раньше, чем я потяну вот за эту веревку, и тогда ты отправишься в ад. Это будет не серый лотос, но кое-что столь же эффективное. Почти все комнаты в моем доме превращены в ловушки. Итак, Мурило, какой же ты глупец…

Стремительным движением, за которым не поспевал глаз, Конан подхватил маленькую табуретку и метнул ее в жреца. Набонидий вскрикнул и инстинктивно закрылся руками, но было уже слишком поздно. Табуретка угодила ему прямо в голову, Красный Жрец покачнулся и упал лицом вниз в лужу медленно расползающейся ярко-алой жидкости.

– Все-таки кровь у него оказалась красной, – проворчал Конан.

Мурило провел по слипшимся от пота волосам дрожащей рукой, привалился боком к столу – ноги не держали его – и всхлипнул от облегчения.

– Светает, – сказал он. – Давай убираться отсюда, пока на нас не обрушились еще какие-нибудь смертельные неприятности. Если мы сумеем перебраться через наружную стену незамеченными, нас никто не сможет связать с событиями сегодняшней ночи. Пусть полиция сама придумывает объяснения.

Он бросил взгляд на тело Красного Жреца, лежащее в луже крови, и пожал плечами.

– Глупцом-то, в конечном счете, оказался именно он; не остановись он на пороге, чтобы позлорадствовать, то запросто поймал бы нас в ловушку.

– Что ж, – невозмутимо заявил Конан, – он пошел по пути, которым в конце концов идут все негодяи. Я бы предпочел ограбить дом, но, полагаю, нам следует поторопиться.

Выйдя в предрассветный полумрак сада, Мурило сказал:

– Красный Жрец ушел во тьму, так что мой путь в городе отныне свободен и мне больше нечего бояться. А как насчет тебя? Дело о жреце на Болоте еще не закрыто, да и…

– Этот город мне уже надоел, – ухмыльнулся киммериец. – Ты говорил о том, что в «Крысиной норе» меня ждет лошадь. Мне любопытно, как скоро она сможет донести меня до соседнего королевства. Мне хочется пройти еще по многим дорогам, прежде чем ступить на путь, которым сегодня ночью ушел Набонидий.

Железные тени Луны

1

Негромкий шелест тростника, сквозь который пробираются лошади; звук тяжелого падения и пронзительный крик. С седла умирающего жеребца успела соскочить всадница, стройная девушка в сандалиях и перехваченной пояском тунике. Темные волосы волной падали ей на белые плечи, а в глазах застыло отчаяние загнанного зверя. Она не смотрела ни на густые заросли камыша, которые стеной окружали небольшую поляну, ни на синие волны, с мягким шлепаньем накатывающиеся на берег у нее за спиной. Расширенными от страха глазами она уставилась на всадника, который продрался сквозь заросли тростника и спешился перед ней.

Это был высокий и худощавый мужчина, но при этом крепкий и закаленный, как сталь. С головы до ног он был закован в посеребренные кольчужные доспехи, которые обтягивали его ладную фигуру, как перчатка. Из-под круглого шлема с золотой насечкой на нее насмешливо смотрели карие глаза.

– Назад! – В звонком голосе девушки звучал ужас. – Не смей прикасаться ко мне, Шах Амурат, или я брошусь в волны и утоплюсь!

Он рассмеялся, и смех его походил на шелест клинка, выскальзывающего из атласных ножен.

– Нет, не утопишься, Оливия, бестолковая ты моя девочка. Лагуна слишком мелкая, и я успею догнать тебя, прежде чем ты доберешься до глубины. Клянусь богами, я изрядно позабавился, гоняясь за тобой, хотя мои воины сильно отстали от нас. Но к западу от Вилайета не найдется коня, который мог бы сравниться с моим Иремом. – И мужчина кивнул на высокого тонконогого жеребца, стоявшего позади него.

– Дай мне уйти! – взмолилась девушка, и в голосе ее зазвенели слезы отчаяния. – Или я мало страдала? Найдется ли такое унижение, боль или оскорбление, которому бы ты не подвергал меня? Сколько еще будут продолжаться мои муки?

– Они будут продолжаться до тех пор, пока я буду находить удовольствие в твоем плаче, мольбах, слезах и стонах, – ответил он с улыбкой, которая постороннему человеку могла бы показаться мягкой. – Ты взрослая и сильная не по годам, Оливия. Мне кажется, что я никогда не устану от тебя, как уставал от своих прежних женщин. Ты умудряешься вечно выглядеть свежей и невинной, несмотря на все мои старания. Каждый новый день с тобой приносит мне новое наслаждение. Но пойдем – нам пора возвращаться в Акиф, где люди еще пируют в честь победителя жалких казаков, в то время как сам завоеватель гоняется за беглянкой, глупой, красивой и совершенно бестолковой девчонкой!

– Нет! – Она отпрянула, повернувшись к синей воде, мягко плескавшейся в камышах.

– Да! – Вспышка его бешеного гнева была резкой и неожиданной, как искра, высеченная кремневым огнивом.

С быстротой, недоступной для ее нежных мускулов, он схватил девушку за запястье, выворачивая ей руку с садистским удовольствием, пока она не закричала и не упала на колени.

– Шлюха! Мне следовало бы привязать тебя к хвосту моего коня и в таком виде приволочь в Акиф, но я проявлю великодушие и привезу тебя на луке седла, за что ты нижайше отблагодаришь меня, когда…

Удивленно выругавшись, он вдруг отпустил ее и отпрыгнул, выхватывая саблю, когда из зарослей камыша вывалилось задыхающееся от ненависти привидение.

Оливия, сидя на земле, увидела перед собой человека, которого приняла за дикаря или сумасшедшего. Он надвигался на Шаха Амурата с таким видом, словно намеревался зарубить его на месте. Это был высокий мужчина мощного сложения, обнаженный, если не считать набедренной повязки с поясом, заляпанной кровью и тиной. Его черную гриву покрывали грязь и свернувшаяся кровь, полосы засохшей крови виднелись на его груди, плечах и лезвии длинного меча, который он держал в правой руке. Из-под прямо подстриженной челки, падающей ему на лоб, свирепым синим пламенем сверкали воспаленные, покрасневшие глаза.

– Ты, гирканская собака! – с сильным акцентом выкрикнул варвар. – Дьяволы отмщения привели тебя сюда!

– Казак! – изумленно пробормотал Шах Амурат и попятился. – А я и не знал, что кто-то из вас, собак, уцелел! Я думал, что вы все сдохли и полегли в степи, у берегов реки Илбарс.

– Все, кроме меня, будь ты проклят! – рявкнул пришелец. – О, как я мечтал о том, что мы с тобой встретимся, когда полз на брюхе по колючим кустам или прятался у подножия скал, когда муравьи грызли мою плоть, когда сидел в болоте по ноздри в воде… Я мечтал об этом, но и надеяться не мог, что мои мечты сбудутся. О, боги бездны, я долго ждал этого момента!

Наблюдать за кровожадной радостью незнакомца было невыносимо. Он клацал зубами, на губах у него выступила пена.

– Назад! – выкрикнул Шах Амурат, глядя на него сузившимися глазами.

– Ха! – Возглас получился похожим на лай лесного волка. – Шах Амурат, повелитель Акифа! Будь ты проклят, как я рад, что вижу тебя – тебя, кто скормил моих товарищей стервятникам, кто разрывал их на части, привязывая к диким лошадям, выкалывал им глаза, отрубал руки и ноги, – собака, грязная и вонючая собака! – Голос незнакомца поднялся до пронзительного крика, потом сорвался, и он бросился в атаку.

Несмотря на его страшный вид, Оливия ожидала, что он падет, стоит только мужчинам скрестить клинки. Дикарь или безумец, что он, почти голый, мог противопоставить закованному в броню властелину Акифа?

Несколько мгновений клинки вспыхивали пламенем, едва касаясь друг друга и тут же отпрыгивая в стороны, а потом широкий меч свистнул в воздухе, уклоняясь от сабли, и, описав сверкающую дугу, опустился на плечо Шаха Амурата. Оливия закричала, ужасаясь силе, с которой был нанесен удар. Щелканье лопающихся колец кольчуги не заглушило звонкого треска, с которым сломалась лопатка. Гирканец отступил на шаг, лицо его вдруг сделалось пепельно-серым, а из сочленений хауберка показалась кровь; сабля выскользнула из помертвевших пальцев.

– Пощады! – выдохнул он.

– Пощады? – Голос незнакомца звенел на грани безумия. – Пощадить тебя, как ты щадил нас?

Оливия закрыла глаза. Схватка превращалась в бойню, кровавую и безумную, разжигаемую истерией ярости и ненависти, становясь кульминацией и высшей точкой перенесенных страданий, жестокого массового убийства, пыток и подгоняемого страхом и питаемого жаждой крови бегства. Хотя Оливия понимала, что Шах Амурат не заслуживает ни жалости, ни прощения, она все равно крепко зажмурилась и прижала ладошки к ушам, чтобы не видеть меча, который взлетел и опустился, как топор мясника, и не слышать хриплых булькающих звуков, которые, впрочем, быстро прекратились.

Она открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как чужак повернулся, чтобы уйти от изуродованного тела, которое теперь весьма отдаленно напоминало человека. Грудь мужчины вздымалась от усталости и бешенства, лоб его покрывали крупные капли пота, правая рука была забрызгана кровью.

Он ни разу не заговорил с ней, даже не взглянул в ее сторону. Девушка увидела, как незнакомец направился к камышам, растущим у края воды, наклонился и потянул за что-то. Из укромного места, раздвигая стебли, высунулся нос спрятанной лодки. Оливия сообразила, что он собирается сделать, и стряхнула с себя оцепенение.

– Подождите! – взмолилась она, с трудом поднимаясь на ноги и неуверенной походкой направляясь к нему. – Не оставляйте меня! Возьмите меня с собой!

Мужчина выпрямился и повернулся к ней. В его внешности произошли разительные перемены. В покрасневших глазах светился живой ум. Казалось, что пролитая кровь потушила пожар его безумия.

– Кто ты такая? – требовательно осведомился он.

– Меня зовут Оливия. Я была его пленницей. Я убежала. Он преследовал меня. Вот почему он оказался здесь. Умоляю вас, не оставляйте меня одну! Его воины отстали совсем ненамного. Они найдут его тело – а потом и меня рядом с ним, и – ох! – Девушка застонала, в ужасе заламывая свои белые руки.

Он в недоумении смотрел на нее.

– Ты полагаешь, что со мной тебе будет лучше? – пожелал узнать чужак. – Я – варвар, и по твоему лицу я вижу, что ты боишься меня.

– Да, я боюсь вас, – призналась она, слишком растерянная и испуганная для того, чтобы отрицать очевидное. – Я смотрю на вас, и у меня мурашки бегут по коже. Но гирканцев я боюсь больше. Позвольте мне отправиться с вами! Они подвергнут меня пыткам, если найдут рядом с телом своего мертвого владыки.

– Что ж, залезай.

Мужчина отступил в сторону, и Оливия быстро шагнула в лодку, постаравшись не задеть его. Усевшись на носу, она смотрела, как он влез на борт, оттолкнулся веслом от берега и, действуя им, как шестом, стал выводить ее из зарослей камыша на чистую воду. Затем он вставил в уключины уже оба весла и погнал лодку ровными и сильными гребками. Под кожей на его спине и руках перекатывались тугие канаты мускулов.

Некоторое время они молчали. Девушка съежилась на носу, а мужчина склонился над веслами. Она смотрела на него с боязливым восхищением. Судя по его внешности, он не был гирканцем и не принадлежал к представителям хайборийской расы. В нем присутствовала какая-то волчья, дикая свирепость и жесткость. Да и в чертах его лица, даже если сделать скидку на недавнюю схватку и то, что он долго прятался в камышах, читалась та же необузданная сила, но она не была ни злой, ни вырождающейся.

– Кто вы? – спросила она. – Шах Амурат называл вас казаком. Вы принадлежите к их шайке?

– Меня зовут Конан, родом я из Киммерии, – проворчал он. – Да, я был у казаков, как зовут нас гирканские собаки.

Она смутно помнила, что земля, о которой он говорит, лежит где-то далеко к северо-западу, за самыми дальними границами королевств ее расы.

– Я – дочь короля Офира, – сказала Оливия. – Мой отец продал меня вождю шемитов, потому что я отказалась выходить замуж за принца Котха.

Киммериец не смог сдержать удивления.

Губы девушки искривились в горькой усмешке.

– Да-да, цивилизованные люди тоже иногда продают своих детей дикарям. Они называют ваш народ варварами, Конан из Киммерии.

– Мы не продаем своих детей, – язвительно парировал он.

– Что ж, а меня продали. Но тот вождь из пустыни не стал дурно обращаться со мной. Он желал заручиться доброй волей Шаха Амурата, и я стала одним из даров, которые он привез с собой в пурпурные сады Акифа. А потом… – Она содрогнулась и закрыла лицо руками.

– Мне полагалось бы уже давно ничего не стыдиться, – спустя некоторое время заговорила она вновь. – Но каждое воспоминание по-прежнему жжет меня как огнем. Я жила во дворце Шаха Амурата, пока несколько недель назад он не отправился на войну с шайкой захватчиков, грабившей и разорявшей пограничные земли Турана. Вчера он вернулся с победой, и в его честь был устроен большой праздник. Во время всеобщего веселья, когда гости напились допьяна, мне представилась возможность улизнуть из города на украденной лошади. Я надеялась сбежать от него, но он погнался за мной и около полудня настиг. Его вассалов я перехитрила, а его самого не смогла. А потом появились вы.

– Я укрылся в камышах, – проворчал варвар. – Я был одним из бездомных бродяг, членов Свободного Братства, которые жгли и грабили пограничные поселения. Нас было тысяч пять, и там собрались представители самых разных рас и племен. Мы служили наемниками у мятежного принца Котха, по крайней мере, большинство из нас, но когда он заключил мир со своим проклятым сюзереном, мы остались без работы; вот почему нам не оставалось ничего другого, кроме как грабить окраинные доминионы Котха, Заморы и Турана. Неделю назад Шах Амурат окружил нас и прижал к берегу Илбарса, имея в своем распоряжении пятнадцать тысяч воинов. Митра! Небеса почернели от стервятников. Когда после целого дня битвы они смяли наши ряды, кое-кто из наших попробовал прорваться на север, а другие – на запад. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь повезло. Степь наводнили всадники, преследующие беглецов. Я же пошел на восток и добрался до топей на здешней границе с Вилайетом. С тех пор я так и сидел в болоте. Только позавчера всадники прекратили прочесывать камыши в поисках таких же беглецов, как я. Я зарывался в тину, как змея, ловил мускусных крыс и ел их сырыми, потому что не мог развести огонь, чтобы поджарить мясо. Сегодня утром я нашел вот эту лодку, спрятанную в камышах. В море я собирался выйти не раньше вечера, но теперь, после того как я убил Шаха Амурата, его собаки в доспехах возьмут мой след и не оставят меня в покое.

– И что дальше?

– За нами будет погоня, в этом можно не сомневаться. Даже если они не заметят следов, оставленных лодкой, которые я постарался скрыть как можно лучше, то все равно догадаются, что мы вышли в море, после того как не найдут нас на болотах. Но пока что мы оторвались от них, и я буду грести до тех пор, пока мы не окажемся в безопасном месте.

– И где же мы его найдем? – без всякой надежды спросила она. – Вилайет – это же пруд Гиркании.

– Не все придерживаются такого мнения, – мрачно улыбнулся Конан, – особенно рабы, сбежавшие с галер и ставшие пиратами.

– Но каковы ваши планы?

– Юго-западное побережье на сотни миль контролируется Гирканией. Нам еще долго плыть, прежде чем мы доберемся до ее северных рубежей. Я намерен двигаться на север до тех пор, пока, по моим расчетам, мы не окажемся вне пределов их досягаемости. Затем мы повернем на запад и попытаемся высадиться на берег где-нибудь на границе с необитаемой степью.

– А если мы встретимся с пиратами или попадем в шторм? – поинтересовалась она. – Кроме того, в степи мы просто умрем от голода.

– В общем-то, – напомнил он, – я не приглашал тебя с собой.

– Простите меня. – Девушка покаянно понурила свою очаровательную головку. – Пираты, шторм, голод – все лучше, чем жители Турана.

– Согласен. – Загорелое лицо Конана помрачнело. – У меня с ними свои счеты. В это время шторма на Вилайете случаются редко. Если мы доберемся до степи, то не умрем с голоду. Я вырос в суровых землях. А вот эти проклятые болота, с их вонью и кусачими насекомыми, чуть не свели меня с ума и не лишили мужества. В горах же я чувствую себя как дома. Что касается пиратов… – Он умолк и, загадочно улыбнувшись, склонился над веслами.

Раскаленный медный шар солнца опустился в озеро, залитое расплавленным огнем. Синь моря слилась с синевой неба, превратившись в темный бархат, усеянный звездами и их дрожащими отражениями. Оливия задремала на носу лодки, оставаясь на неуловимой и тонкой грани между сном и реальностью. Ей казалось, что она парит в воздухе, и под ногами у нее, как и над головой, мерцают крупные звезды. На фоне обволакивающей темноты смутно выделялся силуэт ее спутника. Ничто не нарушало монотонного плеска весел; он походил на древнего лодочника из легенд, переправляющего ее через озеро Смерти. Но страх ее притупился и, убаюканная монотонным движением, девушка погрузилась в сон.

Когда Оливия проснулась, лучи рассветного солнца били ей в лицо, и она ощутила острый приступ голода. Ее разбудила перемена в движении лодки: Конан неподвижно сидел на веслах, глядя куда-то поверх ее головы. Она поняла, что он греб всю ночь без отдыха, и подивилась про себя его силе и выносливости. Оливия повернулась, чтобы проследить за его взглядом, и увидела зеленую стену деревьев и кустарников, встающих у кромки воды и изгибающихся широким полукругом, внутри которого слепящими голубыми брызгами искрился уютный залив.

– Это – один из множества прибрежных островков в этой части моря, – сказал Конан. – Считается, что они необитаемы. Я слыхал, что гирканцы редко посещают их. Кроме того, они рыщут вдоль побережья на галерах, а мы покрыли уже изрядное расстояние. К закату материк остался далеко позади.

Несколькими ударами весел он подогнал лодку к берегу и привязал носовой фалинь к торчащему корню дерева, который очень удачно поднимался над водой. Выпрыгнув на берег, он протянул руку Оливии. Она приняла ее, слегка поморщившись при виде пятен крови, и ощутила ладошкой прикосновение жаркой и дикой силы, бурлившей в жилах варвара.

Дремотная тишина окутывала лес, росший по берегам голубого залива. Но вот где-то далеко среди деревьев подала голос первая утренняя пташка. С моря налетел легкий бриз, ласково перебирая листву, и она откликнулась согласным шелестом. Оливия вдруг поняла, что напряженно вслушивается в окружающую тишину. Что может таиться в этих необитаемых и неведомых зарослях?

Пока она с опаской вглядывалась в густые тени, лежавшие под деревьями, на солнечный свет, трепеща крыльями, выпорхнула какая-то птица: это оказался большой попугай. Он уселся на толстую ветку, закачавшуюся под его весом, как какой-нибудь экзотический плод, в сиянии красных и изумрудных перьев. Попугай повернул украшенную хохолком головку набок и уставился на незваных гостей блестящими бусинками черных глаз.

– Кром! – пробормотал Конан. – Это же настоящий патриарх попугаев. Ему наверняка не меньше тысячи лет. Смотри, у него в глазах светится злобная мудрость веков. Что за тайны ты охраняешь, Мудрый Дьявол?

Но птица внезапно расправила свои сверкающие крылья и сорвалась с ветки, выкрикнув на прощание скрипучим голосом: «Йагкоолан йок тха, ксуталла!» – и, рассмеявшись скрипучим человеческим смехом, растворилась в молочно-белой дымке меж деревьев.

Оливия молча смотрела ей вслед, чувствуя, как по спине пробежал предательский холодок дурного предчувствия.

– Что он сказал? – прошептала она.

– Наверняка повторил человеческие слова, – ответил Конан, – но на каком языке, я не знаю.

– И я тоже, – подхватила девушка. – Но он, похоже, подслушал их у живого существа. Человека или… – Она устремила взгляд на лесную чащу и вздрогнула всем телом, сама не зная отчего.

– Кром, как я голоден! – проворчал киммериец. – Сейчас я бы съел целого буйвола. А пока придется обойтись одними фруктами, если мы их найдем, конечно. Но сначала я собираюсь смыть с себя засохшую грязь и кровь. Отвратное это дело – прятаться в камышах.

С этими словами он положил на песок меч и, зайдя по пояс в прозрачную голубую воду, начал приводить себя в порядок. Когда он вышел на берег, покрытое ровным бронзовым загаром тело сверкало чистотой, а длинная черная грива искрилась на солнце. Яркие синие глаза, в которых пылал неугасимый огонь, уже не выглядели покрасневшими и мутными. Не изменились лишь волчьи повадки и легкая кошачья походка.

Пристегнув на пояс перевязь с мечом, Конан жестом предложил девушке следовать за собой, и они вместе шагнули под непроницаемые своды леса, оставив берег позади. Под ногами пружинил мягкий зеленый мох, а в просветах меж деревьев виднелись сказочные полянки.

Наконец Конан удовлетворенно фыркнул при виде золотистых и красновато-коричневых шаров, гроздьями висящих на ветках. Усадив девушку на поваленное дерево, он вывалил ей в подол экзотические деликатесы, а потом и сам принялся поглощать их с явным удовольствием.

– Клянусь Иштар! – проговорил он с набитым ртом. – После Илбарса я ел только крыс и корешки, которые выкапывал из вонючей грязи. А эти фрукты прямо тают во рту, хотя они и не очень сытные. Но на первый раз сойдет и так.

Оливия была слишком занята, чтобы ответить. Притупив острый голод, Конан стал поглядывать на свою спутницу с явным интересом, отметив ее роскошные темные кудри, нежную персиковую кожу и округлые формы ее гибкой и стройной фигурки, которую выгодно подчеркивала коротенькая шелковая туника.

Закончив есть, объект его наблюдения поднял голову, и, встретив его обжигающий взгляд, девушка изменилась в лице, а недоеденный плод выскользнул у нее из пальцев.

Не говоря ни слова, Конан жестом показал, что пора продолжить осмотр местности, после чего поднялся первым, и девушка вышла за ним из-под деревьев на прогалину, дальний конец которой порос густой растительностью. Когда они вышли на открытое место, там, в кустах, что-то громко затрещало, и Конан едва успел отпрыгнуть в сторону, увлекая Оливию за собой, а в воздухе просвистело что-то большое и темное, с глухим стуком вонзившись в дерево.

Выхватив из ножен меч, Конан стремительно пересек прогалину и вломился в кусты. Воцарилась звенящая тишина, а Оливия сидела на земле, растерянная и оглушенная. Вскоре Конан вернулся, и на лице его было написано недоумение.

– Никого, – проворчал он. – Но что-то же было…

Он стал осматривать метательный снаряд, едва не угодивший в них, и недоуменно крякнул, словно не веря своим глазам. Это был обломок огромного камня зеленоватой породы, лежавший у подножия дерева, ствол которого треснул после прямого попадания.

– Очень странный камень для необитаемого острова, – проворчал Конан.

Прекрасные глаза Оливии округлились от удивления. Камень представлял собой правильной формы глыбу, явно вырубленную и обтесанную человеческими руками. И еще он был невероятно тяжелым и массивным. Киммериец ухватился за него обеими руками, расставил ноги пошире и, напрягшись так, что жилы вздулись у него на шее и на руках, поднял камень над головой и отбросил в сторону. Тот упал в нескольких футах от него. Конан выругался.

– Ни один живой человек не в состоянии добросить этот камень до другого конца прогалины. Это задача для осадных машин. Но ведь здесь нет ни камнеметов, ни баллист.

– Может, он прилетел издалека и машину просто не видно? – предположила она.

Конан покачал головой.

– Нет, он упал не сверху. Он вылетел вон из тех кустов. Видишь, там сломаны ветки? И его бросили так, как человек бросает гальку. Но кто? Или что? Ладно, идем.

Она неуверенно последовала за ним в заросли. Внутри кольца густой зелени растительности было меньше. Повсюду царила мертвая тишина. На пружинящем мху не было ни единого отпечатка ног. Тем не менее именно отсюда, из загадочных кустов, кто-то метнул тот булыжник, ловко, сильно и очень метко. Конан наклонился к самой земле, рассматривая примятые травинки, а потом сердито тряхнул головой. Даже его острые глаза не могли помочь ему ответить на вопрос – кто или что стояло или прошло здесь. Взгляд его переместился на зеленую крышу у них над головой, туда, где густые листья и ветки смыкались, образуя непроницаемый покров. И вдруг он замер.

А потом, выпрямившись и не выпуская из рук меча, он попятился, увлекая за собой Оливию.

– Уходим отсюда, быстрее! – произнес он яростным шепотом, от которого кровь застыла у девушки в жилах.

– Что там такое? Что вы видите?

– Ничего, – осторожно ответил он, не останавливаясь.

– Но в чем тогда дело? Что скрывается в тех кустах?

– Смерть! – прошептал он, по-прежнему не отрывая взгляда от переплетения веток и крон, из-за которых не было видно неба.

Выйдя из зарослей, он взял ее за руку и быстро повел сквозь редеющий лес, пока они не вышли на поросший травой склон, кое-где утыканный редкими деревьями, и не поднялись на ровное плато, где трава вымахала до пояса, а деревьев было совсем мало. Посередине этого плато стояло длинное приземистое сооружение из осыпающегося зеленоватого камня.

Они с изумлением смотрели на него. Легенды ничего не говорили о том, что на одном из островов Вилайета можно встретить такую вот постройку. Они осторожно подошли поближе, отметив, что мох и лишайники вскарабкались по каменным стенам, а крыша зияет провалами. Кругом валялись кучки и россыпи мелких камней, полускрытые разросшейся травой, создавая впечатление, что некогда зданий было много и что здесь мог находиться целый город. Но сейчас под небом стоял лишь вытянутый прямоугольный каркас, стены которого, оплетенные лианами и побегами, наклонились в разные стороны, словно пьяные.

Двери, если они и были здесь, давно сгнили. Конан со своей спутницей остановились на пороге и заглянули внутрь. Солнечные лучи попадали в здание сквозь прорехи в крыше и стенах, создавая внутри игру света и тени. Поудобнее перехватив меч, Конан решительно шагнул через порог, пригнувшись, ступая легко и беззвучно, как большая кошка. Оливия на цыпочках последовала за ним.

Оказавшись внутри, киммериец удивленно крякнул, а девушка едва сдержала уже готовый сорваться с губ вскрик.

– Смотрите! Ой, смотрите!

– Вижу, – ответил он. – Не бойся. Это всего лишь статуи.

– Но они – как живые! И такие злые и страшные!

Они оказались в просторном зале, пол в котором был выложен гладкими плитами, усыпанными пылью и мелкими камешками, упавшими с потолка. Проемы в стенах прочной паутиной оплетали ползучие растения и лианы. Высокую крышу, не плоскую, а куполообразную, поддерживали массивные колонны, выстроившиеся в ряд вдоль стен. И в промежутках между колоннами стояли фигуры.

Это были статуи, скорее всего, железные, черные и сверкающие, словно их чистили тщательно и регулярно. Высокие, в рост человека, они изображали сильных и стройных мужчин с жестокими ястребиными лицами. Они были обнажены, и каждая черточка, изгиб и впадинка на теле были переданы с невероятным реализмом. А гордые, нетерпимые лица вообще выглядели как живые. И черты их не были отлиты под копирку. Каждое лицо обладало собственной неповторимой индивидуальностью, хотя и было у них нечто общее, этакий родоплеменной признак. А вот монотонное и утомительное однообразие декоративного искусства отсутствовало начисто, во всяком случае, в лицах.

– Такое впечатление, что они слушают – и ждут! – дрожащим голоском прошептала девушка.

Конан постучал эфесом меча по ближайшей статуе.

– Железо, – провозгласил он. – Клянусь Кромом! В каких же формах их отливали?

Он покачал головой и недоуменно пожал широкими плечами.

Оливия окинула огромный и погруженный в молчание зал испуганным взглядом. Здесь были лишь поросшие мхом камни, опутанные усиками вьющихся побегов колонны и мрачные темные фигуры между ними. Она неуверенно переступила с ноги на ногу: ей хотелось поскорее уйти отсюда, но, кажется, ее спутник увидел в статуях странное очарование. Он пристально рассматривал каждую их черточку и деталь и даже, совершенно по-варварски, попытался отломить руку или ногу. Но материал, из которого они были сделаны, стойко сопротивлялся всем его усилиям. Ему даже не удалось сдвинуть их хотя бы на миллиметр на постаментах. Наконец, киммериец сдался и восхищенно выругался.

– Интересно, по чьему образу и подобию их отливали? – полюбопытствовал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Эти фигуры – черные, но на негров они не похожи. Никогда не видел ничего подобного.

– Давайте выйдем на солнце, – взмолилась Оливия, и Конан согласно кивнул, бросив на прощание озадаченный взгляд на мрачные статуи, выстроившиеся вдоль стен.

И они вышли из сумрачного зала на ясный свет летнего солнца. Девушка с удивлением отметила, что его положение на небе изменилось, – внутри они провели намного больше времени, чем она думала.

– Давайте уплывем отсюда, – предложила она. – Мне здесь страшно. Какое-то это странное место. И страшное. Мы даже не знаем, когда на нас нападет тот, кто бросил камень.

– Думаю, что нам ничего не грозит. Особенно если мы не будем заходить под деревья, – возразил Конан. – Идем.

Плато, склоны которого сбегали к поросшим лесом берегам на востоке, западе и юге, с северной стороны повышалось, взбираясь на скалистые утесы, самые высокие на острове. Туда Конан и направился, стараясь шагать не слишком быстро, чтобы спутница успевала за ним. Время от времени он поглядывал на нее, и она знала об этом, хотя по его лицу ничего нельзя было прочесть.

Они добрались до северной оконечности плато и остановились, глядя на иззубренные скалы над собой. К востоку и западу от утесов края плато густо поросли деревьями, которые усеивали и крутой склон. Конан с подозрением осмотрел густые заросли, но потом пожал плечами и начал подниматься, не забывая помогать спутнице. Склон оказался не то чтобы очень крутой, к тому же на нем попадались выступы и валуны. Киммериец, выросший в горном краю, пожалуй, смог бы подняться по нему бегом, но вот Оливии приходилось несладко. Снова и снова она чувствовала, как он легко подхватывает ее на руки и переносит через препятствия, перебраться через которые самостоятельно ей было бы трудно, не уставая при этом изумляться чудовищной физической силе варвара. Кстати, его прикосновения больше не вызывали у нее отвращения. В его железной хватке таилось обещание защиты.

Наконец, они остановились в самой высокой точке, и морской ветер трепал их волосы. Прямо у них из-под ног скалы обрывались вниз отвесной пропастью глубиной в триста или четыреста футов, заканчивающейся узкой полоской лесистой береговой черты. С южной стороны перед ними открывался замечательный вид на остров, который лежал перед ними как на ладони, похожий на большое овальное зеркало со скошенными краями, окаймленными густой зеленой растительностью. И только в одном месте грозно топорщились острые скалы. Со всех сторон, насколько хватало глаз, их клочок земли окружала ровная и неподвижная морская гладь, теряющаяся в туманной дымке на горизонте.

– Море такое спокойное, – вздохнула Оливия. – Почему бы нам не продолжить путешествие?

Конан, застывший на обрыве наподобие бронзовой статуи, показал на север. Проследив за его взглядом, Оливия увидела белое пятнышко, которое, казалось, висело в белесом мареве.

– Что это?

– Парус.

– Гирканцы?

– Не знаю. С такого расстояния не разглядеть.

– Они бросят здесь якорь – и станут обыскивать остров, и найдут нас! – в панике вскричала она.

– Сомневаюсь. Они плывут с севера, так что искать нас они никак не могут. Они, правда, способны заглянуть сюда по какой-либо иной надобности, и в этом случае нам придется всего лишь спрятаться получше, только и всего. Но я полагаю, что это – или пираты, или гирканская галера, возвращающаяся из набега на северные земли. Если верно последнее, то они вообще не станут бросать здесь якорь. А вот мы не сможем выйти в море, пока они не скроются из виду, потому что они плывут с той стороны, куда должны будем направиться мы. Без сомнения, сегодня вечером они пройдут мимо, и тогда на рассвете мы сможет отправиться в путь.

– Значит, нам придется провести здесь ночь? – Девушка зябко вздрогнула.

– Так будет лучше всего.

– Тогда давайте ляжем спать здесь, среди скал, – взмолилась она.

Он покачал головой, глядя на низкорослые деревца с искривленными стволами и на густые леса внизу, зеленая толща которых, казалось, выбросила вверх щупальца, цепляющиеся за склоны утесов.

– Здесь слишком много деревьев. Мы переночуем в развалинах.

Оливия бурно запротестовала.

– Ничего там с тобой не случится, – принялся он успокаивать ее. – Кто бы ни бросил в нас камень, он не вышел вслед за нами из леса. Кроме того, в развалинах не было никаких признаков того, что сейчас там обитает какая-нибудь дикая тварь. И потом, у тебя слишком нежная кожа и ты привыкла жить в неге и довольстве. Я могу голым спать на снегу и не испытывать при этом никаких неудобств, а вот у тебя роса может вызвать судороги, если мы остановимся на ночлег на открытом месте.

Оливия, остро ощущая собственную беспомощность, вынуждена была согласиться, и они спустились со скал, пересекли плато и вновь подошли к мрачным древним руинам. К этому времени солнце уже опустилось ниже края плато. Под деревьями неподалеку от скал они нашли спелые плоды, которые и заменили им еду и питье на ужин.

Быстро наступила южная ночь, разбросавшая по темно-синему бархату небес крупные белые звезды. Конан первым вошел в темные развалины, увлекая за собой слабо сопротивляющуюся Оливию. Она содрогнулась при виде напряженных черных теней, застывших в нишах вдоль стены. Во мраке, рассеиваемом лишь тусклым светом звезд, девушка не могла разобрать выражения их лиц, но шестое чувство подсказывало ей, что они замерли в ожидании – как ждали на протяжении многих веков.

Конан принес охапку мягких веток с листьями. Он соорудил из них на полу нечто вроде подстилки, на которую она и улеглась. При этом Оливию не покидало зябкое ощущение, что она устраивается на ночлег в змеином логове.

Но каковы бы ни были охватившие ее дурные предчувствия, Конан не разделял их. Варвар уселся рядом с ней, привалившись спиной к стене, и положил меч себе на колени. В полумраке глаза его светились, как у кошки.

– Спи, девочка, – сказал он. – Мой сон чуток, как у волка. Я сплю вполглаза. Никто не сможет войти к нам, не разбудив меня сначала.

Оливия не ответила. Со своего лиственного ложа она наблюдала за неподвижной фигурой, смутно видимой в темноте. Как это странно – подружиться с варваром, принимать защиту и заботу представителя расы, рассказами о которой ее пугали в детстве! Он вырос среди кровожадных, угрюмых и свирепых людей. Его близость к дикой природе видна во всем, она пылает в его горящих глазах. Тем не менее он не причинил ей вреда, тогда как самым отвратительным ее угнетателем стал человек, которого принято называть цивилизованным. Восхитительная истома охватывала все ее члены, девушка начала погружаться в сладкие глубины сна. Ее последней мыслью было неясное воспоминание о прикосновении железных пальцев Конана к ее нежной плоти.

2

Оливия спала, и во сне ее преследовали кошмары. Ее чудилось таящееся во тьме зло, похожее на черного змея, ползущего по цветущему саду. Сны ее были отрывочными и яркими, представляя собой живописную мешанину непонятных и смутных образов, пока не сложились в сцену ужаса и безумия, разворачивающуюся на фоне циклопических камней и колонн.

Она увидела большой зал, высокий потолок которого поддерживали каменные пиллерсы[16], выстроившиеся ровными рядами вдоль массивных стен. Меж колонн порхали зеленые и малиновые попугаи, а зал был битком забит чернокожими воинами с ястребиными лицами. Но они не были неграми. Ни они сами, ни их оружие и одежда не походили на что-либо виденное ею прежде в реальной жизни.

Они обступили человека, привязанного к пиллерсу, стройного белокожего юношу с копной светлых волос, падающих на высокий лоб. Но его красота была не совсем человеческой – он походил на бога из сна, высеченного умелым резчиком из живого камня.

Чернокожие воины смеялись и издевались над ним на странном и незнакомом ей языке. Обнаженная гибкая фигурка извивалась под их жестокими и грубыми руками. Кровь стекала по бедрам цвета слоновой кости и капала на полированный пол. Крики жертвы эхом отдавались в огромном зале, а потом, запрокинув лицо к потолку и небу над ним, он страшным голосом прокричал чье-то имя. Кинжал, зажатый в руке цвета эбенового дерева, оборвал его крик, и золотоволосая голова бессильно упала на грудь.

Словно в ответ на этот отчаянный призыв, прозвучали грохочущие раскаты, словно по небу прокатились звездные колесницы, и перед мучителями возникла еще одна фигура, как будто материализовавшаяся из ниоткуда. Сложением она походила на человека, но не было на земле существа, отличающегося столь нечеловеческой красотой. Несомненное сходство наблюдалось между ней и юношей, который безвольно обвис на цепях, но именно человечности, смягчавшей божественность последнего, недоставало чертам незнакомца, ужасным и неподвижным в своей красоте.

Черные люди испуганно попятились от него, и в их прищуренных глазах засверкало пламя. Подняв руку, он заговорил, и звук его голоса глубокими мощными волнами раскатился по огромному залу. Словно загипнотизированные, чернокожие воины пятились до тех пор, пока ровными рядами не выстроились вдоль стен. А потом с четко очерченных твердых губ пришельца слетело жуткое заклинание и приказ: «Йагкоолан йок тха, ксуталла!»

При первых же звуках этого страшного восклицания черные фигуры окаменели и застыли. Их тела охватила странная скованность и неестественное оцепенение. Чужак коснулся обмякшего тела юноши, и цепи спали с него. Он взял тело на руки; затем он повернулся, и его ясный взгляд вновь скользнул по замершим рядам черных фигур. Незнакомец воздел руку к луне, которая заглядывала в оконные переплеты. И они поняли, эти напряженные, ждущие своего часа статуи, которые некогда были людьми…

Оливия проснулась и резко села на своей импровизированной лиственной постели, чувствуя, как по спине текут струйки холодного пота. В тишине громко раздавался стук ее сердца. Она тревожно огляделась по сторонам. Конан крепко спал, привалившись спиной к колонне, и голова его упала на широкую грудь. Сквозь проломы в крыше в зал вползало серебристое сияние заходящей луны, рисуя белые полосы на пыльном полу. Оливия разглядела смутные силуэты, черные и напряженные, замершие в ожидании. Отчаянно борясь с подступающей паникой, девушка вдруг увидела, как луч лунного света легонько коснулся пиллерсов и теней между ними.

Что это было? Тени, по которым только что скользил лунный свет, зашевелились. Ее буквально парализовало от страха. Там, где должна была царить неподвижность смерти, чувствовалось движение: едва заметное подергивание, сгибание и разгибание черных конечностей – и с губ ее сорвался страшный крик, когда она разорвала путы, отнявшие у нее речь и сковавшие ее по рукам и ногам. При первых же звуках ее пронзительного вопля Конан вздрогнул и выпрямился, оскалившись и подняв меч.

– Статуи! Статуи! О боже, статуи оживают!

С этим криком Оливия ринулась к пролому в стене, слепо продралась сквозь оплетавшие его колючие ветви и побежала; побежала, куда глаза глядят, пока чья-то железная рука не остановила ее. Она билась в истерике и брыкалась, стараясь освободиться, пока знакомый голос не проник в ее мозг сквозь туман ужаса и беспамятства, и она увидела лицо Конана, изумленное и растерянное одновременно.

– Именем Крома, что на тебя нашло, девочка? Тебе приснился кошмар? – Голос его звучал странно и доносился словно издалека. Всхлипывая от страха и облегчения, она бросилась ему на грудь и обхватила его за шею руками, а потом дала волю слезам.

– Где они? Они преследуют нас?

– Нас никто не преследует, – ответил он.

Она села, по-прежнему не выпуская его из своих объятий, и со страхом огляделась по сторонам. Оказывается, в своем безумном паническом бегстве она добралась до южной оконечности плато, и прямо из-под ног у нее уходил откос, подножие которого скрывалось в густой тени леса. Позади нее были руины, ясно видимые в свете заходящей луны.

– Ты видел их? Статуи – они двигались, поднимали руки, и их глаза сверкали в темноте!

– Я ничего не видел, – сдержанно ответил варвар. – Должно быть, я спал крепче обычного, потому что прошлой ночью мне вообще пришлось не смыкать глаз. Но я не думаю, что кто-нибудь мог войти в зал, не разбудив меня.

– Никто и не входил! – На девушку напал истерический смех. – Они уже были там. Митра, мы улеглись спать среди них, как овцы на бойне!

– О чем ты говоришь? – требовательно спросил он. – Меня разбудил твой крик, но, прежде чем я успел оглядеться, я увидел, как ты выбегаешь наружу сквозь пролом в стене. Мне пришлось броситься за тобой в погоню, чтобы ты не разбилась. Я решил, что тебе снились кошмары.

– Так и есть! – Оливия содрогнулась. – Но реальность оказалась намного страшнее снов. Слушай! – И она пересказала ему все, что ей приснилось, и то, что она видела наяву.

Конан внимательно слушал ее. Он был начисто лишен естественного скептицизма цивилизованного человека. В мифах его народа жили призраки, гоблины и некроманты. После того, как она закончила, он долго молчал, задумчиво поглаживая пальцами рукоять своего меча.

– Юноша, которого они пытали, был похож на того мужчину, что пришел после? – поинтересовался он наконец.

– Как сын на отца, – подтвердила она и неуверенно добавила: – Если бы можно было вообразить себе союз бога со смертной, получился бы портрет этого юноши. Иногда прежние боги вступали в связь с земными женщинами. Во всяком случае, так гласят наши легенды.

– Что еще за боги? – пробормотал он.

– Безымянные и уже забытые. Кто знает? Они вернулись обратно в неподвижные воды озер, в тайные пещеры в горах, в звездные бездны. Боги столь же смертны, как и люди.

– Если эти статуи раньше были людьми, которых превратил в железные изваяния бог или дьявол, то почему и как они оживают?

– Полагаю, все дело в колдовской силе луны. – Девушка вздрогнула всем телом. – Он показал на луну; пока она светит на них, они живут. Во всяком случае, мне так кажется.

– Но нас никто не преследовал, – пробормотал Конан, оглядываясь на смутно виднеющиеся в темноте развалины. – Может быть, тебе все это приснилось. Я намерен вернуться туда и посмотреть.

– Нет, нет, не ходи! – взмолилась Оливия и схватила его за руку. – Наверное, колдовство действует на них только в зале. Не ходи туда! Они разорвут тебя на части! Ох, Конан, давай сядем в лодку и уплывем с этого ужасного острова! Ведь гирканский корабль уже наверняка прошел мимо! Давай уплывем отсюда!

В ее мольбах звучало такое отчаяние, что Конан заколебался. Его любопытство в отношении статуй уравновешивалось предрассудками. Враги из плоти и крови не страшили его, но любой намек на сверхъестественное пробуждал в его душе древний инстинктивный страх, достающийся в наследство любому варвару.

Он взял девушку за руку, и они спустились по склону и углубились в густой лес, где над головой тихо шелестели листья и сонно перекликались ночные птицы. Под деревьями лежали мрачные тени, и Конан старательно обходил их. Взгляд его обшаривал окружающее пространство, и он то и дело поглядывал на переплетения веток над головой. Он шагал быстро, но настороженно, одной рукой придерживая девушку за талию, и той казалось, что он не столько помогает ей, сколько несет на весу. Оба молчали. Единственными звуками, нарушавшими тишину, было частое дыхание Оливии да шорох травы под ее маленькими ногами. Вскоре они прошли лес насквозь и оказались у воды, блестевшей, как расплавленное серебро, в лунном свете.

– Надо было захватить с собой фруктов на дорогу, – пробормотал Конан. – Впрочем, мы наверняка наткнемся на другие острова. Да и отплыть можно что сейчас, что позже; до рассвета осталось всего несколько часов…

Он оборвал себя на полуслове. Один конец фалиня был по-прежнему привязан к воздушному корню, а вот на другом из воды торчали лишь обломки шлюпки.

Оливия сдавленно вскрикнула. Конан резко развернулся лицом к темному лесу. В его напряженной фигуре чувствовалась угроза. А в лесу вдруг стихли все звуки и воцарилась мертвая зловещая тишина. Ветра не было, но откуда-то издалека доносился негромкий шелест листьев.

Стремительный и ловкий, как большая кошка, Конан схватил Оливию за руку и побежал. Он мчался сквозь царство теней, сам похожий на призрака, а над ними и чуть сзади раздавался громкий шелест листьев, становящийся все ближе и ближе. А потом в лицо им ударил лунный свет, и они побежали наверх по склону к плато.

На вершине Конан отпустил Оливию, и та села на землю. Сам же он повернулся лицом к заливу и принялся всматриваться в море теней, из которого они только что вырвались. Налетел внезапный порыв ветра, и листья громко зашуршали, но и только. Он сердито тряхнул головой и проворчал нечто нечленораздельное. Оливия, как испуганный ребенок, подползла к его ногам. Она взглянула на него снизу вверх, и в темных глазах девушки стыл ужас.

– Что мы теперь будем делать, Конан? – прошептала она.

Он посмотрел на развалины, а потом перевел взгляд на лес внизу.

– Мы поднимемся на скалы, – решил он, помогая девушке встать. – Завтра я сделаю плот, и мы вновь попытаем счастья на море.

– Ведь… ведь не они уничтожили нашу лодку? – Это был не то вопрос, не то утверждение.

Он сумрачно покачал головой. Сказать ему было нечего.

Каждый шаг по залитому призрачным лунным светом плато давался Оливии с трудом. Страх костлявыми пальцами сжал ее сердце, но из угрюмых руин не выскользнули таинственные черные фигуры, так что они вполне благополучно добрались до подножия скал, которые с мрачным величием грозно высились над головой. Здесь Конан остановился, словно в нерешительности, а потом повел ее в укромное местечко за гребнем, подальше от деревьев.

– Ложись и постарайся заснуть, Оливия, если сможешь, – сказал он. – Я посторожу.

Но сон не шел к девушке, она лежала и смотрела на мрачные развалины и темную кромку леса, пока звезды не начали бледнеть. На востоке появилась светлая полоска зари, которая постепенно становилась все ярче, и вот уже роса заиграла крошечными слепящими искорками в лучах солнца.

Она с трудом поднялась с земли, ощущая напряжение во всем теле. События минувшей ночи вновь встали перед ее внутренним взором. Но сейчас, в ярком солнечном свете, некоторые из них казались плодом разыгравшегося воображения. К ней подошел Конан, и его слова заставили ее вздрогнуть:

– Перед самым рассветом я услышал скрип обшивки, щелканье такелажа и плеск весел. В бухту вошел корабль и бросил якорь неподалеку – скорее всего, то самое судно, которое мы видели вчера. Надо подняться на скалы и посмотреть, что там, внизу, происходит.

Они поднялись на самый верх, улеглись на животы среди валунов и сразу же увидели раскрашенную мачту, торчавшую к западу от них позади деревьев.

– Судя по оснастке, это гирканское судно, – пробормотал Конан. – Хотел бы я знать, что за экипаж…

До слуха их донеслись возбужденные голоса, и, ползком пробравшись на южную оконечность утесов, они увидели, как из леса на западной границе плато высыпала пестрая группа людей и остановилась, выясняя отношения. Они оживленно жестикулировали, размахивали клинками и громко спорили о чем-то. Потом всей толпой они дружно двинулись по плато к руинам, но не прямо, а обходным маршрутом, который пролегал вдоль подножия утесов.

– Пираты! – прошептал Конан, и на его тонких губах заиграла мрачная улыбка. – Они захватили гирканскую галеру. Заползай вот сюда и устраивайся среди валунов. Смотри, не высовывайся, пока я не позову тебя, – строго предупредил он девушку, устраивая ее посреди огромных валунов на гребне утеса. – А я сейчас выйду навстречу этим собакам. Если мой план удастся, все будет хорошо, и мы отплывем с ними вместе. Если же мне не повезет – что ж, ты спрячешься в этих камнях до тех пор, пока они не уйдут, потому что ни один дьявол на острове не сравнится в жестокости с этими морскими шакалами.

Высвободившись из ее объятий, которые она не спешила разжимать, он спрыгнул вниз прямо с утеса.

Со страхом глядя на плато из своего убежища, Оливия увидела, что пираты подошли уже почти к самому подножию утесов. В следующий миг из валунов показался Конан и остановился перед ними, держа в руке обнаженный меч. Морские разбойники завопили от удивления и шарахнулись врассыпную, но вскоре остановились, со страхом и подозрением глядя на человека, который так неожиданно предстал перед ними. Их было человек семьдесят. В этом разношерстном сборище можно было встретить представителей самых разных рас и народов: котхийцев, заморийцев, бритунцев, коринтийцев и шемитов. Их внешность говорила сама за себя и свидетельствовала об их буйном и необузданном нраве. Одни носили на себе следы ран или железного тавра[17]. Других отличали отрезанные мочки ушей, расплющенные носы, пустые глазницы, обрубки запястий, оставленные топором палача или вражескими клинками в бою. Большинство предпочитали ходить полуобнаженными, зато те редкие предметы одежды, которые они носили на себе, отличались дороговизной и хорошим качеством: шитые золотом жакеты, атласные пояса, шелковые бриджи, рваные и заляпанные кровью. Оружие тоже было представлено в большом количестве, преимущественно с серебряной чеканкой. В серьгах, в продетых в носы кольцах и на рукоятях кинжалов посверкивали самоцветы.

И вот над этим сбродом возвышался киммериец, бронзовый загар и резкие и чистые черты лица которого создавали разительный контраст с их гротескной внешностью.

– Ты кто такой? – хором взревели они.

– Конан по прозванию Киммериец! – Голос его походил на глубокий львиный рык. – Я принадлежу к Свободному Братству. Но хочу попытать счастья с Красным Братством. Кто у вас главный?

– Я, клянусь Иштар! – прозвучал чей-то трубный глас, и в первый ряд из толпы протолкалась массивная фигура: гигант, обнаженный до пояса, объемистое брюхо которого перепоясывал широкий кушак, поддерживавший и просторные атласные шаровары.

Голова у него была выбрита наголо, за исключением чуба на макушке, а вокруг похожего на крысоловку рта свисали пышные усы. На ногах у него красовались зеленые шемитские башмаки с задранными носами, а в руке он держал длинный меч с прямым лезвием.

Конан метнул на него свирепый взгляд, в котором блеснуло узнавание.

– Сергий из Кроши, клянусь Кромом!

– Точно, клянусь Иштар! – рявкнул здоровяк, и в его маленьких глазках засверкала ненависть. – Или ты думаешь, я все забыл? Ха! Сергий никогда не забывает своих врагов. Сейчас я подвешу тебя за пятки и сдеру с тебя кожу живьем. Взять его, ребята!

– Да-да, посылай своих собак, толстяк, – презрительно улыбнулся Конан. – Ты всегда был трусом, котхийский ублюдок.

– Трус! Ты мне это говоришь? – Широкоскулое лицо пирата потемнело от гнева. – Защищайся, дикая северная собака! Я вырву тебе сердце!

В мгновение ока пираты окружили соперников. Глаза их засверкали, и они шумно и учащенно задышали в предвкушении кровавого наслаждения. А с высоты утеса Оливия наблюдала за происходящим, сжав кулачки с такой силой, что ногти впились ей в ладони.

Противники бросились друг на друга, не утруждая себя формальностями. Сергий оказался быстр на ногу и двигался с легкостью большой кошки, несмотря на свои внушительные размеры. Нанося удары и защищаясь, он изрыгал проклятия сквозь стиснутые зубы. Конан дрался молча, и глаза его превратились в щелочки яростного синего пламени.

Вскоре и котхиец, сберегая дыхание, перестал ругаться. Единственными звуками, нарушавшими тишину, оставались шорох ног по траве, шумное сопение пирата и лязг скрещивающейся стали. В лучах восходящего солнца клинки сверкали подобно белым молниям, выписывая в воздухе круги и восьмерки. Казалось, бойцы то одновременно отпрыгивают назад, уходя от выпадов друг друга, то устремляются вперед, чтобы поразить врага. Сергий отступал; только искусное владение оружием спасало его от стремительных и беспощадных атак Конана. Вот клинки в очередной скрестились с оглушительным лязгом, зловеще зашипела острая сталь, прозвучал сдавленный крик – и пираты яростно взвыли, когда меч Конана по самую рукоять погрузился в массивное тело их капитана. Острый кончик клинка на мгновение высунулся меж лопаток Сергия, сверкнув белым пламенем в солнечном свете, а потом киммериец выдернул свой меч, и пират тяжело повалился ничком. Его широкие, как лопаты, ладони судорожно вздрогнули, и толстяк неподвижно застыл в луже собственной крови.

Конан резко развернулся к ошеломленным корсарам.

– Ну что, собаки? – проревел он. – Я отправил вашего вожака в ад – и что по этому поводу гласит закон Красного Братства?

Но прежде чем кто-либо успел ответить, бритунец с лицом, похожим на крысиное, который стоял в задних рядах, за спинами своих товарищей, ловко взмахнул пращой. Пущенный им камень, словно стрела, угодил точно в цель, и Конан зашатался и рухнул, как дерево, подрубленное топором дровосека. Лежа вверху, на скалах, Оливия обеими руками вцепилась в камни, чтобы не упасть. Мир закружился у нее перед глазами; она видела одного лишь Конана, безжизненно распростершегося на траве, которая уже покраснела вокруг его головы от крови, сочащейся из раны на виске.

Пират с лицом крысы торжествующе завопил и подбежал к упавшему варвару, но худощавый коринтиец оттолкнул его.

– Аратус, собака, ты вознамерился нарушить закон Братства?

– Закон не нарушен, – злобно оскалился в ответ бритунец.

– Не нарушен? Собака, тот человек, которого ты только что оглушил, по праву должен был стать нашим капитаном!

– Нет! – заорал Аратус. – Он не из наших, а чужак! Его не принимали в Братство. Убийство Сергия не делает его капитаном, как было бы в случае, если бы его сразил кто-либо из нас.

– Но он хотел присоединиться к нам, – парировал коринтиец. – Он сам сказал об этом.

Началась шумная перебранка; одни пираты поддерживали Аратуса, другие – коринтийца, которого они называли Иваносом. В воздухе зазвучали проклятия, потом дело дошло до оскорблений, и многие руки многозначительно легли на эфесы сабель и мечей.

Наконец какой-то шемит возвысил голос, перекрывая всеобщий шум:

– К чему препираться из-за мертвеца?

– Он не умер, – возразил коринтиец, поднимаясь с колен подле простертого киммерийца. – Удар вышел скользящим, он всего лишь оглушен.

После этих его слов перепалка разгорелась с новой силой. Аратус хотел добить раненого, Иванос защищал его с мечом в руке, не позволяя никому приблизиться к Конану. Оливии казалось, что коринтиец поступает так не из особой любви к киммерийцу, а из желания досадить Аратусу. Очевидно, оба были лейтенантами Сергия и не питали особой любви друг к другу. После продолжительных препирательств было решено связать Конана и взять его с собой, дабы решить его судьбу попозже.

Киммерийца, который начал приходить в себя, связали кожаными ремнями, и четверо пиратов подняли его, а потом, с проклятиями и жалобами, понесли вслед за остальными, вновь направившимися через плато. Труп Сергия оставили валяться там, где он упал, на залитой солнечным светом лужайке.

А вверху, на скалах, притаилась Оливия, оглушенная происходящим. У нее не было сил ни крикнуть, ни пошевелиться, и она могла только лежать и расширенными от ужаса глазами смотреть, как буйная орда уносит с собой ее защитника.

Сколько она пролежала так, девушка затруднилась бы сказать. Она видела, как пираты добрались до оконечности плато и вошли в развалины, прихватив с собой и пленника. Она видела, как они копошатся вокруг руин, входя и выходя из них через двери и проломы, как ковыряются в кучах мусора и залезают на полуразрушенные стены. Спустя некоторое время примерно половина пересекла плато в обратном направлении и скрылась среди деревьев на западной его оконечности, волоком утащив с собой и тело Сергия, скорее всего, для того, чтобы сбросить его в море. Оставшиеся возле развалин принялись рубить деревья, готовя дрова для костра. Оливия слышала их крики, неразборчивые на таком расстоянии, и до нее доносились и голоса тех, кто вошел в лес, эхом отражавшиеся от деревьев. Вскоре они вновь вышли на открытое место, неся с собой бочонки с элем и кожаные бурдюки с провиантом. Они направились к развалинам, изнемогая под тяжестью своей ноши и обильно сдабривая каждый шаг проклятиями и богохульствами.

Оливия лишь краешком сознания отдавала себе отчет в происходящем. Ее переутомленный разум находился на грани срыва. Оставшись одна, совершенно беззащитная, она вдруг поняла, сколь много для нее значил Конан. К этому примешивалось отстраненное изумление коварной шуткой судьбы, в результате которой дочь короля оказалась спутницей варвара с руками по локоть в крови. Но затем ее охватило отвращение к себе подобным. Ее отец и Шах Амурат считались цивилизованными людьми, но они принесли ей одни лишь страдания. Девушка не встретила ни одного так называемого цивилизованного человека, который обращался бы с нею с добротой и любовью, не преследуя при этом каких-то собственных целей. Конан же заботился о ней, защищал и – до сих пор, по крайней мере, – ничего не требовал взамен. Уткнувшись лицом в сгиб локтя, она расплакалась, но вскоре громкие крики, донесшиеся до нее, вывели девушку из оцепенения – теперь уже ей самой грозила опасность.

Оливия перевела взгляд с мрачных развалин, вокруг которых, размахивая руками, бродили пираты, чьи фигуры казались маленькими и нелепыми с такого расстояния, на сумеречные просторы леса. Даже если ужасы, увиденные прошлой ночью в руинах, лишь приснились ей, то зло, таившееся в густой зелени деревьев, отнюдь не было плодом ее воображения. Убьют они Конана или возьмут с собой пленником на корабль – ей придется или сдаться на милость этих шакалов моря или остаться одной на дьявольском острове.

Осознав весь беспросветный ужас своего положения, она лишилась чувств.

3

Солнце уже висело над самым горизонтом, когда Оливия очнулась. Легкий ветерок донес до нее слабые выкрики и обрывки непристойных песен. Осторожно приподнявшись, она выглянула из своего укрытия. Пираты собрались вокруг большого костра, разведенного снаружи возле развалин, и сердце замерло у нее в груди, когда она увидела, как изнутри вывалилась большая группа, которая с трудом волочила что-то тяжелое. Оливия поняла, что это Конан. Они прислонили его к стене, по-прежнему связанного, и принялись жарко дискутировать о чем-то, размахивая оружием. Затем пираты утащили его обратно в холл, а сами принялись пьянствовать. Оливия вздохнула: теперь она по крайней мере знала, что Конан еще жив. Она ощутила прилив уверенности: как только стемнеет, она проберется в развалины и освободит его или сама попадется им в руки. И еще девушка понимала, что принять такое решение ее подвигла не только забота о собственной безопасности.

Что ж, теперь ей стало легче, и она даже рискнула высунуть нос из своего убежища, чтобы набрать орехов, которые росли поблизости. И тут девушка почувствовала, что за ней наблюдают. Она с тревогой окинула взглядом скалы, а потом, содрогнувшись от неожиданного подозрения, подползла к краю обрыва и посмотрела на колышущееся зеленое море внизу, над которым уже сгущались закатные сумерки. Она ничего не увидела, но ведь и снизу, из этого леса, ее увидеть было невозможно, когда она не лежала на самом краю утеса. Тем не менее она совершенно точно чувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд, словно какое-то наделенное разумом существо знало о ее присутствии здесь.

Вернувшись обратно в свое скалистое убежище, Оливия смотрела на далекие руины до тех пор, пока они не скрылись в наступающих сумерках, и теперь их положение отмечало лишь трепещущее пламя костра да пьяные фигурки вокруг него.

Она поднялась на ноги. Пришло время совершить свою отчаянную попытку. Но сначала она прокралась к обрыву на северной стороне и несколько мгновений всматривалась в лес, тянувшийся до самого пляжа. И вот, напрягая зрение в тусклом свете звезд, она вдруг оцепенела, а потом почувствовала, как ледяная рука ужаса стиснула ей сердце.

Далеко внизу что-то двигалось. Ей казалось, что из моря теней под ней вынырнула какая-то еще более темная и уродливая тень. Она принялась медленно карабкаться по отвесному склону наверх – огромная и бесформенная туша, едва различимая в полумраке. Паника схватила Оливию за горло, и девушка едва удержалась, чтобы не закричать. Повернувшись, она сломя голову бросилась бежать вниз по южному склону.

Стремительный бег по скалистой поверхности превратился в ночной кошмар, в котором она то и дело спотыкалась и поскальзывалась, негнущимися пальцами цепляясь за острые грани утесов. С трудом перебираясь сквозь валуны, через которые с такой легкостью переносил ее Конан, вся в синяках и порезах, она в очередной раз поняла, насколько привыкла полагаться на своего варвара со стальными мускулами. Но мысль эта мелькнула и пропала в захлестнувшем ее океане ужаса.

Спуск казался бесконечным, но вот наконец она достигла травянистого плато и с мужеством отчаяния устремилась к огоньку, одиноко рдевшему в ночи. Девушка слышала, как за спиной у нее с шуршанием срываются камни с отвесного склона, и от этих звуков у нее словно выросли крылья. О том, что за жуткий скалолаз обрушил эти камни, она предпочитала не думать.

Физическое напряжение помогло рассеять охвативший ее ужас, и вскоре разум ее прояснился, к ней вернулась способность рассуждать здраво, хотя ноги ее уже дрожали от усталости.

Оливия легла на живот и поползла вперед, пока не очутилась у небольшого деревца, чудом избежавшего топора пиратов, и принялась оттуда наблюдать за своими врагами. Они уже покончили с ужином, но продолжали пьянствовать, окуная оловянные кружки и украшенные драгоценными камнями кубки в бочонки с выбитым днищем. Некоторые уже храпели, забывшись беспробудным сном на траве, а другие, покачиваясь, неуверенно тянулись в руины. Конана нигде не было видно. Она лежала, на траве вокруг нее и на листьях над головой роса становилась все гуще, а мужчины у костра все еще спорили, играли в кости и сквернословили. Их осталось совсем мало; большинство уже ушли в развалины спать.

Оливия лежала и наблюдала за ними, нервы у нее звенели от напряжения, а по спине бежали мурашки при мысли о том, что могло наблюдать за ней – или таиться у нее за спиной. Время не ползло, оно буквально тащилось со свинцовыми гирями на ногах. Один за другим буяны проваливались в пьяный сон, пока все не простерлись на траве рядом с гаснущим костром.

Оливия заколебалась – а потом вздрогнула, как будто в нее ударила молния. Над деревьями засеребрилось сияние. Это восходит луна!

Приглушенно охнув, она вскочила и поспешила к руинам. По спине у нее пробежал холодок, когда она на цыпочках пробиралась между спящими телами, валяющимися на земле рядом со входом. Внутри пиратов было еще больше, они беспокойно вздрагивали и бессвязно бормотали в пьяном угаре, но никто не проснулся, когда она скользила мимо них. Увидев Конана, девушка чуть не расплакалась от радости. Киммериец бодрствовал, привязанный к колонне, и белки его глаз блестели в слабых отсветах костра, горящего снаружи.

Пробравшись между спящими, Оливия подошла к нему. Как ни старалась она двигаться беззвучно, он услышал ее и увидел, когда ее тень мелькнула в дверном проеме. Легкая улыбка тронула плотно сжатые губы Конана.

Она потянулась и на мгновение прильнула к нему. Он почувствовал, как бешено бьется ее сердце. Сквозь широкий пролом в стене внутрь проник лунный свет, и воздух вдруг заискрился от сдерживаемого напряжения. Конан тоже ощутил его и замер. Оливия испуганно ахнула. И только пьяницы продолжали храпеть как ни в чем не бывало. Быстро наклонившись, она вытащила кинжал из-за пояса ближайшего бесчувственного пирата и принялась пилить узлы, стягивающие руки и ноги Конана. Веревка оказалась пеньковой, завязанной морскими узлами. Она трудилась из последних сил, а лучи лунного света тем временем медленно подбирались к ногам черных фигур, замерших в неподвижности между колоннами.

Дыхание часто и с хрипами вырывалось из груди девушки; она освободила запястья киммерийца, но его локти и лодыжки все еще были крепко связаны. Оливия мельком взглянула на фигуры, выстроившиеся вдоль стен, – они ждали и наблюдали за ними в зловещем молчании не живых и не мертвых. Пьяницы у ее ног заворочались и застонали во сне. А лунный свет полз по полу, и вот он уже коснулся их ног. Веревки спали с рук Конана, и, взяв у нее кинжал, он одним быстрым взмахом рассек путы, связывавшие ему лодыжки. Он отошел от колонны и принялся разминать затекшие руки и ноги, стоически не обращая внимания на боль в лишенных кровообращения конечностях. Оливия прижалась к нему всем телом; девушка дрожала, как в лихорадке. Ей показалось, что лунный свет заиграл в глазах статуй и они вспыхнули мрачным огнем.

Конан двигался легко и стремительно, словно большой камышовый кот. Подхватив свой меч из кучи оружия, сваленного у входа, он легко поднял Оливию на руки и вынес ее наружу сквозь пролом в стене, заросший плющом.

Они не обменялись ни словом. Конан нес ее легко, как пушинку, а она обвила его руками за шею и закрыла глаза, спрятав лицо на его широкой груди. Девушку охватило блаженное ощущение безопасности.

Несмотря на свою драгоценную ношу, Конан быстро пересек лужайку, и Оливия, открыв глаза, увидела, что они уже скрылись в тени утесов.

– Что-то вскарабкалось по отвесной стене, – прошептала она. – Я слышала, как из-под него осыпаются камни, когда спускалась по склону.

– Придется рискнуть, – проворчал он.

– Я больше не боюсь, – вздохнула она.

– Ты не боялась и тогда, когда пришла освобождать меня, – заметил он. – Клянусь Кромом, ну и денек! Я еще никогда не слышал такой свары. Аратус хотел отрубить мне голову, а Иванос отказывался наотрез, чтобы досадить Аратусу, которого он, насколько я понимаю, ненавидит. Они весь день рычали и бросались друг на друга, а команда слишком быстро перепилась, чтобы поддержать одного из них…

Он внезапно застыл на месте, превратившись в бронзовую статую в лунном свете. Быстрым движением он опустил девушку на землю и закрыл ее своим телом. Приподнявшись на коленях, она вдруг закричала, глядя перед собой.

Из тени утеса вышла неуклюжая гигантская фигура – бесформенный ужас, гротескная пародия на живое существо.

В общем и целом оно походило на человека. Но вместо лица они увидели звериную морду, освещенную лунным светом, с плотно прижатыми к черепу ушами, раздувающимися ноздрями и большим ртом с мокрыми губами, в котором влажно поблескивали клыки. Тело твари покрывала свалявшаяся серая шерсть с серебряными нитями, поблескивавшими в лунном свете. Огромные бесформенные лапы свисали почти до земли. Монстр выглядел настоящим гигантом: стоя на коротких полусогнутых лапах, он на целую голову был выше человека, противостоявшего ему. Разворот плеч и выпуклая грудь казались чудовищными; массивные руки походили на стволы деревьев, искривленные и перевитые канатами мускулов.

Озаренный призрачным лунным светом мир покачнулся и закружился у Оливии перед глазами. Они дошли до конца пути – потому что разве найдется человек, способный противостоять нечеловеческой злобе и ярости волосатого демона? Но, глядя расширенными от ужаса глазами на бронзовокожего варвара, рискнувшего бросить вызов безымянному чудовищу, девушка вдруг ощутила между ними родство, которое потрясло ее до глубины души. Это была не столько борьба между человеком и зверем, сколько соперничество двух порождений дикой природы, равно безжалостных и свирепых. Сверкнув белыми клыками, чудовище устремилось в атаку.

Раскинув в стороны огромные лапы, тварь ринулась на человека, невероятно быстрая и стремительная, невзирая на свои чудовищные размеры и короткие ножки.

Конан отреагировал молниеносно, и взгляд Оливии не успевал уследить за его движениями. Она лишь заметила, что он ловко уклонился от смертельных объятий, а его клинок, ослепив ее жгучим блеском, полоснул по одной из массивных рук между плечом и кистью. Отрубленная конечность упала на траву, заливая ее кровью и жутко подергиваясь, но меч не успел закончить движение, когда другая лапа чудовища вцепилась в черную гриву Конана.

Только железные шейные мускулы Конана спасли его от смерти. Его левая рука метнулась вперед, хватая монстра за толстое горло, а левое колено врезалось в поросший шерстью живот твари. Началась жуткая схватка, длившаяся всего несколько мгновений, но парализованной ужасом девушке показалось, что она тянулась целую вечность.

Гигантская человекообразная обезьяна не выпускала волосы Конана, стремясь подтащить его к своим чудовищным клыкам, влажно блестевшим в лунном свете. Киммериец изо всех сил сопротивлялся, опираясь на выпрямленную левую руку, одновременно орудуя правой с зажатым в ней мечом, как мясницким ножом, раз за разом погружая его в живот и грудь чудовища. Тварь принимала его удары в жутком молчании, и кровь, хлеставшая из ужасных ран, ничуть не ослабила ее. И очень скоро чудовищная сила антропоида преодолела сопротивление выставленной человеком руки и ноги. Локоть Конана согнулся, не выдержав страшного давления; голова его оказалась в опасной близости от клыков монстра, которые должны были вот-вот впиться ему в горло. Горящий взгляд человека встретился с налитыми кровью глазками обезьяны. Но когда варвар попытался выдернуть меч, глубоко засевший в теле чудовища, страшные челюсти лязгнули, смыкаясь в последний раз в дюйме от его лица, и киммериец рухнул на траву, отброшенный взмахом агонизирующего чудовища.

Оливия, едва не лишившись чувств от страха, смотрела, как тело обезьяны содрогалось в предсмертных конвульсиях, совсем по-человечески хватаясь лапами за торчащую из его тела рукоять меча. Но вот пробежала последняя судорога, и монстр вытянулся и замер бездыханным.

Конан с трудом поднялся на ноги и, хромая, подошел к мертвому существу. Он дышал тяжело и с хрипом, а шагал, как человек, чьи мышцы только что подверглись испытанию предельными и невыносимыми нагрузками. Коснувшись рукой головы, он выругался, заметив, что монстр по-прежнему сжимает в косматой лапе окровавленную прядь вырванных с корнем волос.

– Клянусь Кромом! – выдохнул он. – Я чувствую себя, как раб на галерах. Откровенно говоря, я предпочел бы сразиться на мечах с дюжиной воинов. Еще мгновение, и эта тварь откусила бы мне башку. Будь он проклят!

Ухватившись обеими руками за эфес меча, он с трудом вырвал его из тела чудовища. Оливия подошла и прижалась к нему, расширенными от страха глазами глядя на мертвого монстра.

– Что… кто это такой? – прошептала она.

– Серая человекообразная обезьяна, – проворчал в ответ Конан. – Свирепый и немой людоед. Они живут в горах на восточном побережье этого моря. Не знаю, как этот экземпляр попал сюда. Может, приплыл сюда на плавнике, который штормом пригнало от материка.

– Значит, это он швырялся камнями?

– Да. Я заподозрил это еще тогда, когда мы стояли в лесу и я увидел, как ветки прогибаются над нашими головами. Эти создания всегда стараются забиться в самую густую чащу и редко выходят оттуда. Не представляю, что могло заставить его выйти на открытое место, но нам повезло: среди деревьев у меня не было бы ни единого шанса против него.

– Он следил за мной, – прошептала Оливия. – Я видела, как он карабкается на скалы.

– Повинуясь инстинктам, он забился в тень скал вместо того, чтобы последовать за тобой через плато. Он и ему подобные – создания тьмы и тишины; они ненавидят солнце и луну.

– Ты думаешь, здесь есть и другие?

– Нет, иначе они напали бы на пиратов, когда те шли через лес. Серая обезьяна очень пугливая, несмотря на свою мощь, что она и продемонстрировала, когда не стала атаковать нас в лесу. Должно быть, его вожделение к тебе было очень сильным, раз заставило его в конце концов выйти на открытое место. Что…

Конан оборвал себя на полуслове и резко развернулся в ту сторону, откуда они пришли. Ночь разорвал протяжный жуткий крик. Он донесся из развалин.

И сразу же вслед за ним раздались безумные вопли и стоны невыносимой боли. Стал слышен и лязг стали, но это была скорее бойня, нежели сражение.

Конан стоял совершенно неподвижно, а девушка, дрожа всем телом, в ужасе прижималась к нему. Крики и шум стали оглушительными, и тогда киммериец развернулся и быстро зашагал к краю плато, вдоль которого выстроился частокол освещенных луной деревьев. Ноги у Оливии подгибались, так что идти она не могла, и ему пришлось нести ее; уютно устроившись у него на руках, девушка почувствовала, как успокаивается бешеный ритм ее сердца.

Они вошли в темный лес, но теперь в тени уже не таился смертельный ужас, и полосы серебряного света не высвечивали отвратительного монстра. На ветках сонно перекликались ночные птахи. Звуки бойни замирали у них за спиной, превращаясь в неразборчивую приглушенную какофонию. Где-то неподалеку скрипучим голосом закричал попугай: «Йагкоолан йок тха, ксуталла!» Они вышли на берег бухты и увидели стоящую на якоре галеру, парус которой призрачно белел в лунном свете. Звезды уже бледнели; близился рассвет.

4

В ярком солнечном свете жалкая кучка оборванных и окровавленных фигур с трудом продралась сквозь деревья и вышла на узкую полоску пляжа. Их было сорок четыре человека, и они являли собой насмерть перепуганный и деморализованный сброд. Задыхаясь от страха и усталости, они бросились в воду и побрели к галере, как вдруг резкий окрик заставил их остановиться.

На фоне светлеющего неба четко вырисовывался силуэт Конана Киммерийца, и легкий бриз трепал его черную гриву.

– Стойте! – приказал он. – Не подходите ближе. Что вам нужно, собаки?

– Дай нам подняться на борт! – закричал какой-то волосатый мошенник, зажимая ладонью кровоточащий обрубок уха. – Мы хотим поскорее убраться с этого дьявольского острова.

– Первому, кто попытается подняться на борт, я раскрою череп, – пообещал Конан.

Их было сорок четыре против одного, но перевес был на его стороне. Всякое желание драться из них выбили.

– Конан, дай нам подняться на борт, – взмолился замориец с красным кушаком, пугливо оглядываясь на притихший лес. – Нас калечили, били, царапали и рвали на части, мы дрались и бежали, и у нас не осталось сил поднять меч.

– Где эта собака Аратус? – требовательно спросил Конан.

– Погиб вместе с остальными! На нас напали самые настоящие дьяволы! Они начали рвать нас на куски еще до того, как мы проснулись, – и целая дюжина славных парней умерла еще во сне. В развалинах оказалось полно теней, в глазах которых полыхало пламя. А еще у них были острые клыки и когти.

– Да! – подхватил другой корсар. – Это были демоны острова, и они приняли облик железных статуй, чтобы одурачить нас. Иштар! Мы преспокойно улеглись спать среди них. Мы – не трусы. Мы дрались с ними столько, сколько смертный способен выстоять против тьмы. А потом мы оторвались от них, оставив их раздирать трупы на куски, подобно шакалам. Но они наверняка бросятся за нами в погоню.

– Да, дай нам подняться на борт! – крикнул худощавый шемит. – Позволь нам сделать это миром, иначе мы поднимемся с мечами в руках, и хотя ты, без сомнения, убьешь многих из нас, но одному тебе не выстоять против всех.

– Тогда я проделаю дыру в днище и потоплю это корыто, – мрачно отозвался Конан. Пираты возмущенно загалдели, но киммериец быстро успокоил их своим львиным рыком: – Собаки! Я, по-вашему, должен помогать своим врагам? Я должен позволить вам подняться на борт, чтобы вы вырвали мне сердце?

– Нет, нет! – раздались нетерпеливые крики. – Мы – друзья, Конан! Мы хотим стать твоими товарищами, парень. Мы все – настоящие пираты. Мы ненавидим короля Турана, а не друг друга.

И они стали настороженно всматриваться в его загорелое лицо.

– Значит, если я – член Братства, – проворчал он, – на меня распространяются все законы нашего ремесла, и тогда, раз уж я убил вашего вожака в честном бою, я – ваш капитан!

Никто не посмел возразить ему. Пираты были слишком напуганы и избиты, чтобы думать о чем-либо еще, кроме того, как бы побыстрее удрать с этого проклятого острова. Конан нашел взглядом окровавленную фигуру коринтийца.

– Эй, Иванос! – крикнул он. – Однажды ты уже встал на мою сторону. Ты готов еще раз поддержать мои требования?

– Да, клянусь Митрой! – Пират, чувствуя, к чему идет дело, был только рад оказаться полезным Конану. – Он прав, ребята: он – наш законный капитан!

Раздались нестройные крики согласия, которым, пожалуй, недоставало энтузиазма. Но их искренность подогревал молчаливый и зловещий лес за спиной, в котором к ним могли подобраться черные дьяволы с горящими глазами и длинными когтями.

– Поклянитесь на мечах, – потребовал Конан.

В его сторону взлетели рукояти сорока четырех мечей, и сорок четыре голоса принесли ему корсарскую клятву верности.

Киммериец широко улыбнулся и сунул меч в ножны.

– Поднимайтесь на борт, мои верные головорезы, и садитесь на весла.

Он повернулся и поднял Оливию, которая до сих пор пряталась за планширом у его ног.

– А что будет со мной, господин? – робко поинтересовалась девушка.

– А чего бы ты хотела? – в свою очередь осведомился он, глядя на нее прищуренными глазами.

– Идти с тобой, куда бы ты ни направился! – вскричала она и обвила белыми руками его загорелую могучую шею.

Пираты, перебиравшиеся через борт, застыли, с изумлением глядя на них.

– Плыть дорогой крови и убийства? – спросил он. – Этот киль окрасит в ярко-алый цвет все воды, которые будет разрезать.

– Да, я хочу плыть с тобой по морям, синим или красным, все равно, – пылко ответила Оливия. – Ты – варвар, а я – изгнанница, от которой отрекся мой народ. Мы оба – парии, бездомные бродяги. О, возьми меня с собой!

Громко расхохотавшись, он запечатлел на губах девушки яростный поцелуй.

– Я сделаю тебя королевой синих морей! Поднимайте якорь, собаки! Мы еще подпалим панталоны королю Йилдизу, клянусь Кромом!

Королева Черного побережья

1. Конан присоединяется к пиратам

…Поверь зеленым почкам, пробуждающимся весной, Которые осень потом раскрашивает жарким огнем, Поверь, я сберегла свое сердце в чистоте, Чтобы одарить одного мужчину своим жгучим желанием. Песнь Белит

Копыта гулко стучали по мостовой улицы, сбегающей к пристани. Горожане, с криками разбегавшиеся в стороны, успевали лишь мельком бросить взгляд на всадника в кольчужных доспехах верхом на черном жеребце, за плечами которого развевалась по ветру ярко-алая накидка. Далеко позади слышались крики и топот преследователей, но всадник не оглядывался. Он выскочил на пристань и осадил скакуна, заставив его встать на дыбы на самом краешке пирса. Матросы, готовившиеся поднять полосатый парус на галере с высоким носом и широкой средней частью, бросили работу и, разинув рты, уставились на него. Шкипер и одновременно владелец судна, коренастый чернобородый мужчина, стоя на корме, осторожно отталкивал свой корабль багром от причальных свай. Он возмущенно заорал, когда всадник спешился и одним прыжком перемахнул с пристани на среднюю палубу.

– Кто приглашал вас на борт?

– Отчаливайте! – рявкнул незваный гость и гневно взмахнул рукой, стряхивая алые капли с лезвия своего широкого меча.

– Но мы направляемся к побережью Куша! – попытался воззвать к его благоразумию шкипер.

– Значит, я тоже направляюсь в Куш! Отчаливайте, говорю вам!

Мужчина метнул быстрый взгляд в сторону улицы, на которой показался эскадрон кавалеристов, галопом мчавшихся к пристани. Вдалеке за их спинами маячили лучники, несшие на плечах свои длинные луки и арбалеты.

– Вы можете оплатить проезд? – пожелал узнать шкипер.

– Я заплачу своим клинком! – взревел мужчина в доспехах, размахивая огромным мечом, лезвие которого вспыхивало голубыми искрами на солнце. – Клянусь Кромом, любезный, если ты не отчалишь немедленно, я потоплю эту чертову галеру в крови ее экипажа!

Шкипер хорошо разбирался в людях. Одного взгляда на загорелое, испещренное шрамами лицо мечника, потемневшее от гнева, ему хватило, чтобы выкрикнуть команду и всем телом налечь на багор. Галера медленно вышла на чистую воду, и с обоих бортов ритмично заработали весла. Порыв ветра наполнил сверкающий парус, легкое суденышко накренилось и легло на курс, грациозное, как лебедь, постепенно набирая ход.

А на пристани опоздавшие всадники гневно потрясали мечами, выкрикивая угрозы и требуя, чтобы корабль вернулся к причалу, а также призывая лучников поспешить и открыть огонь до того, как корабль окажется вне пределов их досягаемости.

– Пусть себе бесятся, – невозмутимо заметил мечник. – Держите курс, мастер шкипер.

Владелец сошел с кормы в трюм, пробираясь между рядами гребцов, а потом поднялся на среднюю палубу. Незнакомец стоял спиной к мачте, настороженно глядя по сторонам прищуренными глазами и держа меч наготове. Шкипер внимательно оглядел его с ног до головы, стараясь не делать резких движений и не собираясь хвататься за длинный нож, висевший у него на поясе. Он увидел перед собой высокого и крепко сбитого мужчину в вороненом кольчужном хауберке, наголенниках и шлеме, увенчанном сверкающими рогами. С укрытых кольчугой плеч ниспадала алая накидка, которую трепал морской ветер. На поясе из акульей кожи с золотой пряжкой висели ножны меча с широким лезвием, который он сжимал в руке. Из-под рогатого шлема выбивались непокорные пряди черных волос, резко контрастировавших с пронзительно-синими глазами.

– Если уж нам придется путешествовать вместе, – заговорил шкипер, – мы могли бы, по крайней мере, не враждовать друг с другом. Меня зовут Тито, и я имею патент мастера шкипера портов Аргоса. Я иду в Куш торговать бусами, шелками, сахаром и мечами с медными рукоятями с черными королями племен в обмен на слоновую кость, копру, медную руду, рабов и жемчуг.

Мечник оглянулся на тающий за кормой причал, на котором по-прежнему беспомощно жестикулировали преследователи. Очевидно, они не могли найти корабль, достаточно быстрый для того, чтобы догнать ускользнувшую из-под самого носа добычу.

– Я – Конан из Киммерии, – в свою очередь представился он. – Я прибыл в Аргос в поисках работы, но поскольку войн не предвидится, то и подходящего занятия мне не подвернулось.

– Почему вас преследуют стражники? – полюбопытствовал Тито. – Я не сую нос не в свое дело, просто…

– Мне нечего скрывать, – ответил киммериец. – Клянусь Кромом, несмотря на то что я уже долго живу среди вас, цивилизованных людей, ваши обычаи по-прежнему остаются для меня загадкой. Словом, вчера вечером в таверне капитан королевской стражи начал приставать к возлюбленной какого-то молодого солдата, который, естественно, проткнул его насквозь своим мечом. Но, оказывается, у вас есть какой-то идиотский закон насчет того, что стражников убивать нельзя, и юноше с девушкой пришлось бежать. Пошли слухи, что меня видели с ними, и вот сегодня меня заставили прийти в суд, и судья спросил меня, куда направился тот мальчишка. Я ответил, что, поскольку он – мой друг, я не могу выдать его. Тут судейские вышли из себя, а сам судья долго разглагольствовал о моем долге перед государством и обществом и о прочих вещах, в которых я ничего не понимаю, а потом обязал меня сказать, куда подался мой приятель. Но к этому времени я уже и сам начал гневаться, потому как объяснил ему свою позицию. Однако я постарался подавить раздражение и вести себя тихо и мирно, а судья принялся вопить, что я проявляю неуважение к суду и что меня следует бросить в темницу, где я буду гнить до тех пор, пока не предам своего друга. Тогда, видя, что они все там решительно спятили, я выхватил меч и снес судье башку с плеч; потом пришлось прорубаться из суда на свободу. Во дворе мне подвернулся жеребец коменданта замка, и я поскакал в порт, где надеялся отыскать корабль, отплывающий в дальние страны.

– Что ж, – храбро заявил Тито, – меня самого слишком часто обирали судьи по искам богатых купцов, чтобы я питал к ним искреннюю любовь. Мне придется ответить на кое-какие вопросы, если я когда-либо вновь брошу якорь в этом порту, но я всегда смогу доказать, что действовал по принуждению. Вы, кстати, можете убрать свой меч. Мы – мирные моряки и ничего против вас не имеем. Кроме того, такой умелый мечник, как вы, может оказаться полезным на борту. Пойдемте на ют, и я угощу вас кружечкой эля.

– Вот и славно, – с готовностью согласился Конан, пряча меч в ножны.

«Аргус» был небольшим крепким кораблем, типичным торговым судном, курсировавшим между портами Зингары и Аргоса и южным побережьем. Обычно они передвигались вдоль берега и редко выходили в открытое море. У него была высокая корма и задранный изогнутый нос; широкий в талии, он грациозно сужался в обе стороны, к носу и корме. Управлялся кораблик длинным веслом с юта, а движение обеспечивал большой полосатый парус, которому иногда приходил на помощь кливер. Весла использовались для захода в устья рек и бухты, а также во время штиля. Их было по десять штук с каждого борта, пять – впереди и пять позади небольшой средней палубы. Под нею же и под баком был принайтовлен самый ценный груз. Матросы спали прямо на полу или между скамейками для гребцов, натягивая для защиты от плохой погоды полотняные навесы. Экипаж судна состоял из двадцати гребцов, троих рулевых и шкипера.

Итак, «Аргус» неуклонно продвигался на юг. Погода благоприятствовала плаванию. С утра до вечера с небес палило безжалостное солнце, и на корабле натянули тенты – полосатые шелковые полотнища в тон блестящему парусу, позолоченной статуе на носу и резным украшениям фальшборта.

Вскоре моряки увидели побережье Шема – длинные покатые луга и равнины с белыми маковками городских башен вдалеке и горбоносых всадников с иссиня-черными бородами, которые останавливали своих жеребцов у самой воды и с подозрением вглядывались в проплывавшую мимо галеру. Корабль не стал причаливать: торговля с сыновьями Шема не приносила особой прибыли.

Шкипер Тито не пожелал зайти и в широкую бухту, в которую несла свои обильные воды река Стикс, а на берегах в голубой воде отражались черные внушительные замки Кхеми. В этом порту не жаловали незваных гостей. Здесь темные колдуны составляли жуткие заклинания во мраке жертвенных дымов, вечно поднимающихся над запятнанными кровью алтарями, на которых исходили криком обнаженные женщины. И здесь Сет, Старый Змий, главный демон хайборийцев и верховный бог Стигии, по слухам, свивал кольца среди своих почитателей.

Мастер Тито по широкой дуге обогнул этот залив, поверхность которого походила на расплавленное стекло, и не отреагировал даже на призывы, прозвучавшие с гондолы со статуей змеи на носу, вынырнувшей им наперерез из-за мыса, увенчанного грозным замком. На палубе суденышка к морякам взывали обнаженные женщины со смуглой кожей и вплетенными в волосы большими красными цветами, принимавшие непристойные и соблазнительные позы.

Сверкающие башни остались далеко позади. Они миновали южную оконечность Стигии и сейчас пробирались вперед вдоль берегов Куша. Море и мореплавание всегда представлялись загадкой Конану, родившемуся на голых склонах диких северных земель. Впрочем, он и сам вызывал не меньший интерес у мореходов, очень немногие из которых когда-либо встречались с представителями его народа.

Они были типичными аргосскими моряками, невысокими и коренастыми. Конан возвышался над ними на целую голову, а силой превосходил каждого вдвое, если не втрое. Они были крепкими и отважными парнями, но он обладал жизненной силой и выносливостью лесного волка, обязанный своими стальными мускулами и железными нервами тяготам жизни в самом сердце бесплодных северных земель. Он всегда готов был первым рассмеяться удачной шутке, но столь же быстро впадал в ярость, и гнев его бывал страшен. В еде он проявлял неприхотливость, хотя всегда ел с аппетитом, а горячительные напитки оставались его страстью и слабостью одновременно. Наивный, как дитя, неискушенный в прелестях цивилизации, он отличался природной сметкой, ревниво отстаивал свои права и был опасен, как голодный тигр. Не обремененный грузом прожитых лет, он уже считался опытным бойцом и странником, и одежда его отражала обычаи многих земель, в которых ему довелось побывать. Его рогатый шлем очень напоминал те, что украшали светловолосые головы викингов Нордхейма, хауберк и наголенники были сработаны лучшими мастерами Котха, мелкоячеистая кольчуга, защищавшая его руки и бедра, была связана в Немедии, висевший на поясе меч с широким лезвием вышел из-под рук аквилонских оружейников, а такие роскошные ярко-алые накидки не носили нигде, кроме Офира.

Они плыли на юг, и вскоре мастер Тито начал высматривать деревни чернокожих воинов, обнесенные высокими стенами. Но повсюду на берегу они видели лишь дымящиеся развалины, усеянные почерневшими трупами. Тито выругался.

– В былые времена я хорошо торговал здесь. Это – работа пиратов.

– А что, если мы встретим их? – Конан вынул из ножен свой длинный клинок и с любовью взглянул на него.

– У меня не военный корабль. Мы предпочтем спасаться бегством, а не сражаться. Нам уже случалось отбивать нападение, когда дело доходило до драки, и мы готовы сражаться вновь, но только не с «Тигрицей» Белит.

– Кто такая эта Белит?

– Сущая дьяволица, сорвавшаяся с цепи. Если глаза меня не обманывают, это ее подручные сожгли деревню в бухте. Я мечтаю дожить до того дня, когда ее вздернут на рее! Ее называют королевой Черного побережья. Она – шемитское отродье, возглавляющее банду чернокожих головорезов. Они живут грабежами торговых судов и уже отправили на дно многих достойных людей.

Из-под палубы полуюта Тито извлек стеганые кожаные куртки, стальные каски, луки и стрелы.

– От них будет мало толку, если на нас нападут, – проворчал он. – Но негоже честной душе расставаться с жизнью без боя.

На рассвете впередсмотрящий подал сигнал тревоги. Из-за вытянутого островного мыса по правому борту выскользнул длинный смертоносный силуэт. Это была похожая на змею галера с приподнятой палубой, тянувшейся от носа до самой кормы. Сорок пар весел дружно несли ее вперед, и на носу кривлялись обнаженные чернокожие фигуры, оглашавшие воздух воплями и колотившие рукоятями мечей в овальные щиты. На мачте трепетал длинный ярко-алый вымпел.

– Белит! – бледнея, заорал Тито. – Пошевеливайтесь! Руль под ветер! Поворачивайте вон в то устье ручья! Если мы успеем туда первыми, у нас еще есть шанс спасти свои шкуры!

Совершив поворот, «Аргус» устремился к линии прибоя, который с грохотом накатывался на берег, поросший пальмами. Тито расхаживал по полуюту взад и вперед, криками подгоняя изнемогающих на веслах гребцов. Черная борода шкипера воинственно встопорщилась, а глаза яростно сверкали.

– Дайте мне лук, – попросил Конан. – Это, конечно, не то оружие, которым должен сражаться мужчина, но стрелять из лука меня учили гирканцы, и будь я проклят, если не сумею завалить кого-либо из пиратов на их палубе.

Стоя на полуюте, он смотрел, как похожий на змею корабль стремительно скользит по волнам и, невзирая на то, что он был сухопутной крысой до мозга костей, даже ему было ясно, что «Аргусу» никогда не выиграть эту гонку. Стрелы, выпущенные с пиратского судна, уже с шипением вонзались в воду, не долетая каких-нибудь двадцати футов до кормы.

– Пожалуй, надо подналечь, – проворчал Конан, – иначе нас просто расстреляют из луков, и мы умрем, так и не нанеся ни единого удара в ответ.

– Живее, собаки! – взревел Тито, потрясая поросшим редкими волосами кулаком.

Бородатые гребцы налегли на весла; под кожей у них перекатывались узлы мышц, и по коже струился пот. Деревянные сочленения крепкого маленького кораблика скрипели и стонали, пока мужчины буквально взрывали воду веслами. Ветер стих, парус на мачте обвис безвольной тряпкой. Пиратское судно подбиралось все ближе, а до линии прибоя оставалась еще добрая миля. В этот миг рулевой подпрыгнул и рухнул на длинное кормовое весло – шею ему пробила оперенная стрела. Двое подручных кинулись ему на помощь, а Конан, широко расставив ноги на полуюте, поднял лук. Теперь он уже мог во всех подробностях рассмотреть пиратскую галеру. Гребцов защищал сплошной ряд мантелетов, поднятых вдоль обоих бортов, а вот абордажная команда, приплясывающая на узкой палубе, была видна как на ладони. Тела их были размалеваны, на головах красовались плюмажи из перьев, но в остальном они были почти голыми. Они размахивали копьями и исчерканными зарубками щитами.

На приподнятой палубе в носовой части корабля стояла стройная фигурка, белая кожа которой ярко выделялась на фоне окружающих ее блестящих эбеновых тел. Белит, вне всякого сомнения. Конан оттянул кончик стрелы к самому уху – но потом, повинуясь непонятному порыву, прицелился в высокого воина в плюмаже, стоявшего рядом с ней, и спустил тетиву.

Пиратский корабль нагонял легкое торговое судно. На «Аргус» обрушился дождь стрел, и моряки, умирая, кричали от боли. Оба рулевых уже были убиты, и Тито в одиночку управлялся с длинным кормовым веслом, изрыгая самые черные проклятия и переступая широко расставленными ногами, на которых вздулись жилы. Но вдруг он всхлипнул и осел на палубу – его отважное сердце навылет пробила длинная оперенная стрела. «Аргус» моментально сбился с курса и повернулся бортом к волне. Моряки разразились встревоженными криками, и Конан, в свойственной ему манере, взял командование кораблем на себя.

– Свистать всех наверх, парни! – проревел он, яростно спуская тетиву, которая отозвалась звонким гулом. – Хватайте мечи! Покажем этим собакам, как умирают настоящие мужчины! Заберем с собой как можно больше этих псов, пока они нас не прикончили! Бросайте весла: мы не пройдем и пятидесяти ярдов, как они нас догонят!

Моряки в отчаянии побросали весла и схватились за оружие. Это была мужественная, но бесплодная попытка. Они успели лишь по одному разу выстрелить из луков, прежде чем пираты атаковали их. Лишившись рулевого, «Аргус» беспомощно качался на волнах, и стальной таран вражеского судна врезался ему прямо в борт. Железные абордажные крючья впились в доски палубы. С высоты своего планшира пираты обрушили на торговое суденышко град стрел, которые насквозь пробивали стеганые куртки обреченных моряков, а потом стали перепрыгивать на палубу «Аргуса», чтобы довершить разгром. На палубе пиратского судна остался неподвижно лежать с десяток тел, сраженных стрелами Конана.

Схватка на борту «Аргуса» получилась короткой и кровавой. Низкорослые коренастые моряки не могли противостоять высоченным варварам и погибли все до единого. Но в одном месте события развивались весьма и весьма неожиданно. Конан, стоявший на высоком полуюте, оказался на одном уровне с палубой пиратского корабля. Когда его окованный железом нос врезался в борт «Аргуса», Конан сумел устоять на ногах, отбросив в сторону бесполезный уже лук. И высокого корсара, перемахнувшего через планшир, в полете встретил широкий меч киммерийца, разрубивший его поперек груди, так что торс свалился по одну сторону, а ноги – по другую. А потом, дав волю бешеной ярости и оставляя за собой гору трупов, Конан перепрыгнул через фальшборт и приземлился на палубе «Тигрицы».

В мгновение ока он оказался в самом центре урагана, где в воздух взлетали пики и дубинки. Но он окружил себя сверкающей завесой стали. Наконечники копий и дротиков гнулись, натыкаясь на его доспехи, или пронзали воздух, а его меч пел песню смерти. Его охватила боевая ярость берсерка, свойственная его народу: он крошил черепа, разваливал надвое тела, отрубал руки и ноги и вспарывал животы, завалив палубу страшным урожаем из дымящихся внутренностей, крови и мозгов.

Неуязвимый в своих доспехах, он прислонился спиной к мачте и, защищаясь, навалил груду изуродованных трупов у своих ног, так что вскоре враги отпрянули, задыхаясь от ярости и страха. И вдруг, когда они подняли свои дротики, готовясь метнуть их в него, а он подобрался, намереваясь прыгнуть к ним и унести с собой как можно больше пиратов, прозвучал пронзительный крик, и поднятые руки застыли в воздухе. Все они замерли подобно статуям – черные гиганты, изготовившиеся метнуть дротики, и мечник в кольчужной броне, с широкого клинка которого капала кровь.

Белит прыгнула, оказавшись впереди своих чернокожих воинов, и заставила их опустить дротики. Она повернулась к Конану; грудь ее вздымалась, глаза сверкали. Яростное изумление обожгло ему сердце. Она была стройна и сложена, как богиня: гибкая, возбуждающая чувственные желания. Из одежды на ней был лишь атласный пояс. При виде ее рук и полушарий роскошной груди цвета слоновой кости в чреслах киммерийца вспыхнул пожар даже в самый разгар битвы, и пульс его учащенно забился. Шелковистые черные волосы девушки вьющимися прядями ниспадали ей на плечи, закрывая изящную спину. Жгучий взгляд ее темных глаз впился в киммерийца.

Она была дикой и необузданной, как ветер жаркой пустыни, гибкой и опасной, как пантера. Она подошла к нему вплотную, презрев его широкий меч, с которого капала кровь ее воинов. Она коснулась его своим округлым бедром, и ее алые губы раздвинулись, когда она взглянула в его мрачные глаза, в которых таилась угроза.

– Кто ты такой? – требовательно спросила она. – Клянусь Иштар, я никогда не встречала таких, как ты, хотя исходила море вдоль и поперек от побережья Зингары до сущего пекла крайнего юга. Откуда ты взялся?

– Из Аргоса, – коротко ответил он, ожидая подвоха или предательства.

Пусть только ее тоненькая рука потянется к украшенному драгоценными камнями кинжалу на поясе, и он ударит ее открытой ладонью снизу вверх так, что она рухнет на палубу, лишившись чувств. Но в глубине души он не испытывал страха: слишком многих женщин, дочерей цивилизации или дикой природы, он сжимал в железных объятиях, чтобы не распознать искорки, вспыхивавшие в ее глазах.

– Ты не из этих мягкотелых хайборийцев! – воскликнула она. – Ты тверд и жесток, как лесной волк. Твои глаза никогда не туманил свет городских огней; эти мускулы никогда не размягчались и не ослабевали от жизни за мраморными стенами.

– Я Конан из Киммерии, – ответил он.

Для людей, выросших в экзотическом климате, север представлялся чем-то вроде таинственной и загадочной страны, где жили злобные голубоглазые гиганты, время от времени спускавшиеся с ледяных вершин с мечами и факелами в руках. В своих набегах на юг они никогда не доходили до Шема, так что эта дочь шемитов не видела особой разницы между асирами, ванами или киммерийцами. Врожденный женский инстинкт безошибочно подсказывал ей, что она нашла свою любовь, и его происхождение не имело для нее решительно никакого значения, разве что окутывало его волшебным флером дальних земель.

– А меня зовут Белит! – воскликнула она с таким видом, словно говорила: «Я – королева!»

– Смотри на меня, Конан! – Она широко раскинула руки в стороны. – Я – Белит, королева Черного побережья. О, тигр Севера, ты холоден, как снежные вершины, что вскормили тебя. Возьми меня и обожги своей жаркой страстью! Пойдем со мной на край земли и моря! Я – королева огня, стали и смерти! Будь же моим королем!

Он обвел взглядом окровавленные лица ее воинов, пытаясь разглядеть на них признаки гнева или ревности, но ничего не увидел. Ярость боя ушла из их глаз. Он понял, что для них Белит была больше чем женщиной – она была богиней, чья воля не подвергалась сомнению. Конан перевел взгляд на «Аргус», беспомощно покачивавшийся на кровавой пене прибоя. Суденышко накренилось на борт, его палубу захлестывали волны, и на плаву оно оставалось только потому, что его удерживали абордажные крючья, впившиеся в доски его обшивки. Он взглянул на пенную кромку прибоя, накатывающегося на берег, на зеленые просторы океана и на полную жизни фигурку женщины, стоявшей перед ним, и его душа варвара дрогнула. Он на мгновение представил себе, каково это будет – бороздить голубые просторы вместе с молодой белокожей тигрицей, любить ее, смеяться вместе с ней, грабить и странствовать, – и понял, что не сможет отказаться.

– Я пойду с тобой, – коротко ответил он, стряхивая алые капли со своего меча.

– Эй, Н’Йага! – Голос женщины зазвенел, как натянутая тетива. – Принеси травы и займись ранами своего господина! Остальные перегрузят добычу с торговца. Отчаливаем!

Конан сел на палубу и прислонился спиной к планширу, а старый шаман принялся обрабатывать порезы на его руках и ногах. Тем временем пираты быстро перенесли груз «Аргуса» на борт «Тигрицы» и разместили в небольших каютах под палубой. Тела членов экипажа и погибших пиратов выкинули за борт, в кишащие акулами воды, а раненые чернокожие воины расположились на шкафуте в ожидании перевязки и лечения. Затем пираты обрубили канаты абордажных крючьев, и «Аргус» медленно погрузился в окрашенные кровью глубины, а «Тигрица» двинулась на юг под ритмичный плеск весел.

Когда они заскользили по ровной, как стекло, синей поверхности моря, на полуют поднялась Белит. Глаза у нее горели, как у пантеры, вышедшей в темноте на охоту. Быстрыми движениями она принялась срывать с себя украшения, сандалии и атласный кушак, которые упали к ее ногам. Приподнявшись на цыпочках и раскинув руки в стороны, она обратилась к своим воинам, и ее обнаженное белое тело затрепетало, как струна:

– Волки синего моря, смотрите! Для вас будет танцевать Белит, предки которой были королями Аскалона!

И она стала танцевать, похожая на яростный вихрь пустыни, на взметающиеся языки неугасимого пламени, на олицетворение жизни и смерти. Ее белые ступни презрительно попирали забрызганную кровью палубу, и раненые мужчины, забыв о смерти, во все глаза смотрели на нее. А потом, когда в бархатных вечерних сумерках зажглись первые звезды, отчего ее тело превратилось в сгусток кружащегося белого пламени, она с отчаянным криком бросилась к ногам Конана, и киммерийца захлестнуло дикое желание обладать ею. Забыв обо всем на свете, он подхватил девушку на руки и прижал к вороненым пластинам своих доспехов.

2. Черный лотос

…В мертвой цитадели осыпающегося камня Дьявольское сияние приковало к себе ее взгляд, И безумие взяло ее за горло, Как если бы между ними встала тень соперника. Песнь Белит

«Тигрица» бродила по морским просторам, и черные деревни содрогались от ужаса. В ночи зловеще рокотали тамтамы, передавая весть о том, что дьяволица морей нашла спутника, железного мужчину, чей гнев не уступал ярости раненого льва. Те, кто выжил после нападения на стигийские корабли, проклинали Белит и белого воина с яростными синими глазами; стигийские принцы надолго запомнили этого человека, и их память взрастила дерево, которое еще долгие годы приносило горькие плоды.

Но беззаботная, как бродячий ветер, «Тигрица» курсировала вдоль южного побережья, пока не бросила якорь в устье угрюмой и величаво несущей свои воды реки, чьи заросшие джунглями берега укрывали ее стеной тайны.

– Эта река называется Зархеба, что означает «смерть», – сказала Белит. – Ее воды ядовиты. Видишь, какие они темные и мутные? В этой реке живут лишь ядовитые рептилии. Чернокожие старательно избегают ее. Однажды стигийская галера, спасающаяся от меня бегством, поднялась по ней вверх по течению и исчезла. Я встала на якорь вот на этом самом месте, и через несколько дней галера приплыла обратно. Палубы ее были забрызганы кровью и пусты. На борту обнаружился всего один живой человек, но и он сошел с ума и умер в бреду. Груз сохранился в целости, а весь экипаж исчез без следа. Любимый мой, я думаю, что выше по реке расположен город. Я слыхала истории о его гигантских башнях и стенах, которые видели издалека моряки, рискнувшие пройти немного дальше. Мы ничего не боимся. Конан, давай поднимемся по реке и разграбим этот город!

Конан согласился. Обычно он соглашался со всеми ее планами. Она олицетворяла собой ум, который разрабатывал все их налеты, а он – могучую руку, что осуществляла ее идеи. Для него не имело особого значения, куда они плывут и с кем сражаются, лишь бы было куда плыть и с кем сражаться. Жизнь била ключом, и он вдыхал ее полной грудью.

Сражения и налеты проредили их экипаж: у них осталось около восьмидесяти воинов, чего едва хватало, чтобы управлять галерой. Но Белит не желала терять времени на долгий переход на юг, к островным королевствам, где можно было набрать добровольцев. Ее снедало нетерпение; приключение казалось ей слишком заманчивым, и вот «Тигрица» вошла в устье, и гребцы налегли на весла, направляя корабль против течения.

Вскоре они обогнули излучину, которая скрыла от них море. На закате они все еще медленно продвигались вверх по реке, огибая песчаные отмели, где свернулись и грелись на солнце странного вида рептилии. За весь день они не видели ни одного крокодила или животного на четырех лапах, и ни одна птица не села у края воды, чтобы напиться. До самого рассвета они плыли сквозь непроглядную темень меж берегов, казавшихся непроницаемыми черными стенами, откуда раздавалось таинственное рычание, звуки тяжелой поступи и злобно блестели угрюмые глаза. А однажды до них донесся нечеловеческий крик, полный злорадной издевки, – по словам Белит, это подала голос человекообразная обезьяна, одна из тех, в которых, по преданию, заключены души преступников, лишенных последнего успокоения в качестве наказания за свои преступления. Но Конан позволил себе усомниться в этом, потому что однажды в гирканском городе видел в золотой клетке эту тварь с бесконечно печальными глазами. Ему сказали, что это и есть человекообразная обезьяна, и он не увидел в ней и следа той дьявольской злобы и злорадства, которыми буквально вибрировал визгливый смех, эхом докатившийся из черных джунглей.

Взошла луна, кроваво-красная, с эбеновым ободком, и джунгли проснулись, приветствуя ее истерической какофонией. Рев, завывания и вопли повергли чернокожих воинов в ужас, но весь этот шум, как заметил Конан, доносился издалека, словно твари, размером не уступавшие человеку, не рисковали приближаться к темным водам Зархебы.

Поднявшаяся над черной стеной леса и колышущимися кронами луна посеребрила поверхность реки, и кильватерная струя за кормой превратилась в светящийся водоворот пузырьков, который широко расходился в обе стороны, похожий на сверкающую дорогу из взрывающихся самоцветов. Плюмажи на шлемах воинов кивали в такт ветерку, а драгоценные камни, вделанные в рукояти мечей и кинжалов, отливали морозным блеском.

Холодный свет зажег ледяным пламенем самоцветы в черных локонах Белит, собранных на затылке, когда стройная и гибкая девушка вытянулась на леопардовой шкуре, брошенной на палубу. Приподнявшись на локтях и положив подбородок на скрещенные руки, она неотрывно смотрела в лицо Конану, который простерся рядом. Слабый ветерок шевелил его черную гриву. Глаза Белит казались черными гагатами, сверкавшими в темноте.

– Нас окружают загадки и ужас, Конан, и мы плывем прямо в царство страха и смерти, – сказала она. – Ты не боишься?

Вместо ответа он лишь пожал обтянутыми кольчугой плечами.

– Я тоже не боюсь, – задумчиво протянула она. – Мне никогда не было страшно. Слишком часто я видела обнаженные клыки смерти. Конан, ты страшишься богов?

– Я бы не стал наступать на их тень, – сдержанно отозвался варвар. – Одни боги с легкостью несут зло, другие – спешат на помощь; так, во всяком случае, уверяют их жрецы. Митра, бог хайборийцев, должно быть, очень силен, потому что его народ построил города по всему миру. Но даже хайборийцы боятся Сета. И Бел, бог воров, тоже хорош. Я узнал о нем, когда был вором в Заморе.

– А твои собственные боги? Я ни разу не слышала, чтобы ты взывал к ним.

– Главный у них – Кром. Он живет на высокой горе. Какой смысл взывать к нему? Его мало заботит, живут люди или умирают. Лучше уж молчать, чем привлекать к себе его внимание, иначе он пошлет тебе смерть, а не удачу! Он мрачен и суров, совсем не умеет любить, но при рождении он вдыхает в душу мужчины стремление добиваться успеха и убивать. Чего еще можно желать от бога?

– Но как быть с другими мирами, теми, что существуют за рекой смерти? – настаивала она.

– Мой народ не верит в загробную жизнь, – ответил Конан. – В этом мире люди тщетно сражаются и умирают, обретая наслаждение только в яростном безумии боя; после смерти души их попадают в серое туманное царство облаков и ледяных ветров, где и скитаются, вечно и безрадостно.

Белит содрогнулась.

– Знаешь, жизнь, какой бы они ни была, все-таки лучше такой участи. Во что ты веришь, Конан?

Он пожал плечами.

– Я знал многих богов. Тот, кто отвергает их, так же слеп, как и тот, кто верит им безрассудно. А я дальше смерти не заглядываю. Может, там меня ждет темнота, как уверяют немедийские скептики, или царство Крома, в котором правят холод и туман, или же заснеженные равнины и покатые холмы Валгаллы Нордхейма. Я не знаю, что меня ждет, и потому не волнуюсь заранее. Дайте мне жить полной жизнью, пока я еще жив, дайте мне вкусить сочного красного мяса и обжигающего вина, жарких объятий белых рук, безумного торжества битвы, когда голубоватые клинки пьют кровь и окрашиваются в алый цвет, и я буду счастлив. Пусть учителя, жрецы и философы ломают головы над вопросами реальности и иллюзии. А я знаю вот что: если жизнь – иллюзия, тогда и я – не меньшая иллюзия, и в таком качестве иллюзия для меня реальна. Я живу, я горю жизнью, я люблю, я убиваю врагов, и я счастлив.

– Но ведь боги реальны, – сказала девушка, развивая свою мысль. – И боги шемитов стоят превыше всех – Иштар и Ашторет, Деркето и Адонис. Бел – он ведь тоже шемитский бог с кудрявой бородкой и озорными глазами, потому что родился в древнем Шумире, пусть и очень давно, после чего отправился, смеясь, бродить по свету, похищая драгоценности прежних королей. Жизнь после смерти существует, я знаю. Как знаю и то, Конан из Киммерии, – она грациозно поднялась на колени и прижалась к нему всем телом, – что моя любовь сильнее любой смерти! Я лежала в твоих объятиях, задыхаясь от страсти нашей любви; ты обнял, сломал и покорил меня, осыпая мою душу своими жаркими поцелуями. Мое сердце соединилось с твоим, и моя душа стала частью твоей! Если бы я уже умерла, а ты еще сражался бы за свою жизнь, я восстала бы из бездны и пришла бы тебе на помощь – да, пришла бы, пусть даже моя душа плыла бы под пурпурными парусами по хрустальному морю рая или корчилась бы в адском пламени преисподней! Я – твоя, и все боги вместе со своей вечностью не разлучат нас!

Вдруг впередсмотрящий на носу пронзительно закричал. Отстранив от себя Белит, Конан одним прыжком вскочил на ноги. Меч его длинной серебристой молнией сверкнул в темноте, а от увиденного волосы у него на затылке встали дыбом. Чернокожий воин беспомощно повис над палубой, поддерживаемый каким-то гибким деревом, перегнувшимся через борт судна. А потом он понял, что видит перед собой гигантскую змею, которая высунулась из воды и ухватила невезучего моряка огромными челюстями. Ее крупные чешуйки, с которых стекала вода, зловеще блестели в лунном свете, пока она возвышалась над палубой, а несчастный воин извивался и кричал, словно кролик, попавший в зубы к питону. Конан поспешил на нос, взмахнул своим широким мечом и почти перерубил шею твари, которая толщиной превосходила талию обычного человека. Кровь рекой хлынула на палубу, а умирающий монстр отпрянул в сторону, по-прежнему не выпуская стонущую жертву, и погрузился под воду. На поверхности забурлила кровавая пена, в которой бесследно исчезли и человек, и рептилия.

После этого Конан сам встал на вахту, но из темных и мутных глубин на поверхность больше не поднялась никакая жуткая тварь. Когда же над джунглями занялся рассвет, он увидел белые клыки башен, торчащие среди деревьев. Киммериец окликнул Белит, которая заснула прямо на палубе, завернувшись в его ярко-алую накидку, и она моментально вскочила на ноги и встала рядом с ним. Глаза девушки сверкали. Губы ее раздвинулись, и она уже готова была приказать своим воинам взяться за луки и стрелы, как вдруг ее чудесные глаза удивленно расширились.

Оказалось, что они смотрят на призрак города. Обогнув густо заросший джунглями мыс, корабль вошел в вогнутую бухту. Сорняки и буйная осока росли среди камней обвалившихся причалов и рассыпавшихся тротуаров, что некогда были улицами, просторными площадями и широкими двориками. Джунгли наступали на город со всех сторон, за исключением реки, затягивая ядовитой зеленью упавшие колонны и груды щебня, оставшиеся на месте зданий. Здесь и там на фоне рассветного неба виднелись покосившиеся башни, а среди полуразрушенных стен в небо смотрели остатки колонн, торчавших, словно гнилые зубы. В центре мраморную пирамиду увенчивала тонкая колонна, на верхушке которой сидело нечто такое, что Конан поначалу принял за изваяние и лишь потом распознал в нем признаки жизни.

– Это – большая птица, – сказал один из воинов, стоявших на носу корабля.

– Это – гигантская летучая мышь, – поправил его другой.

– Это – человекообразная обезьяна, – сказала Белит.

В это самое мгновение создание расправило огромные крылья и полетело в сторону джунглей.

– Крылатая человекообразная обезьяна, – с тревогой проговорил старый Н’Йага. – Лучше уж самим перерезать себе глотки, чем высаживаться здесь. Это – проклятое место.

Белит высмеяла его суеверные страхи и отдала приказ причаливать к берегу. Галеру пришвартовали к полуразрушенному причалу. Девушка первой спрыгнула на берег. Конан не отставал от нее ни на шаг, а за ними последовали чернокожие пираты, плюмажи на шлемах которых раскачивал утренний ветерок. Они сжимали в руках копья и дротики, настороженно вглядываясь в окружающие джунгли.

Повсюду царила напряженная тишина, зловещая и опасная, как спящая ядовитая змея. Белит очень живописно смотрелась на фоне развалин, ее полная жизни гибкая и стройная фигурка резко контрастировала с запустением и разрушениями, царившими вокруг. Над джунглями медленно наливалось кровью восходящее солнце, осыпая башни расплавленным золотом и подчеркивая тени, разбегающиеся от полуразрушенных стен. Белит показала на изящную круглую башню, покоившуюся на сгнившем основании. К ней вела вереница поросших травой и потрескавшихся каменных плит, по обеим сторонам которой лежали на земле упавшие колонны, а впереди стоял массивный алтарь. Белит быстро поднялась по древним ступеням и остановилась перед ним.

– Очень древний храм, – сказала она. – Смотрите – видны канавки для стока крови по бокам алтаря, и смыть с них темные пятна не смогли даже дожди нескольких тысячелетий. Стены рухнули, но вот этот каменный блок бросает вызов времени и силам природы.

– Но кем были эти древние? – пожелал узнать Конан.

Она беспомощно развела руками.

– Этот город не упоминается даже в легендах. Но взгляните на вот эти отверстия для рук по бокам алтаря! Жрецы часто прятали свои сокровища именно под алтарями. А ну-ка, возьмитесь за него вчетвером! Посмотрим, сможете ли вы поднять его.

Белит шагнула назад, освобождая для них место, и внимательно посмотрела на башню, что накренилась, как пьяная, в их сторону. Трое самых сильных чернокожих воинов просунули руки в отверстия, проделанные в камне – странным образом совершенно неподходящие для человека, – когда Белит вдруг испуганно вскрикнула и отпрыгнула в сторону. Они замерли, а Конан, уже наклонившийся, чтобы помочь им, выпрямился и резко обернулся.

– Там в траве змея, – сказала она, осторожно пятясь назад. – Иди и убей ее, а вы, остальные, возвращайтесь к камню.

Конан быстро подошел к ней, а другой чернокожий занял его место. Пока он нетерпеливо всматривался в траву в поисках змеи, чернокожие расставили пошире ноги, напряглись так, что под эбонитовой кожей заиграли тугие бугры мускулов, и с кряхтением попробовали поднять алтарь. Камень не пожелал отрываться от земли, зато вдруг с легкостью повернулся вокруг своей оси. В то же самое мгновение над головами у них раздался грохочущий рокот, и пьяная башня обрушилась вниз, похоронив под обломками всю четверку воинов.

Их товарищи в ужасе закричали. А Белит крепко стиснула руку Конана своими тонкими пальцами.

– Никакой змеи не было, – прошептала она. – Это была уловка, чтобы отозвать тебя. Я испугалась – древние умели хорошо охранять свои сокровища. А теперь давай уберем камни.

По окончании геркулесовых трудов они все-таки сумели разобрать завал и извлечь из-под него четыре изуродованных тела. А под ними пираты обнаружили крипту, вырубленную в сплошном камне и теперь забрызганную кровью погибших воинов. Алтарь, остроумно укрепленный над ней при помощи каменных штанг и втулок, служил ей крышкой. Казалось, крипта искрится жидким пламенем, отражая лучи утреннего солнца миллионами сверкающих граней. Глазам онемевших от изумления пиратов предстали несметные сокровища: бриллианты, рубины, гелиотропы, сапфиры, бирюза, лунные камни, изумруды, аметисты и незнакомые самоцветы, сияющие, как глаза злых колдуний. Крипта доверху была заполнена яркими драгоценными камнями, и лучи восходящего светила превратили их в море искрящихся огней.

Белит, радостно вскрикнув, упала на колени перед окровавленной грудой камешков и погрузила обе руки по локоть в это сверкающее великолепие. Она высвободила их, держа в пальцах нечто такое, что вызвало у нее еще один восторженный вскрик, – длинное ожерелье из кроваво-красных камней, похожих на сгустки замерзшей крови, нанизанных на золотую нить. В их мрачном сиянии яркий и золотистый солнечный свет превращался в кровавую дымку.

В глазах Белит появилось отсутствующее выражение, как у женщины, впавшей в транс. Душу подлинного шемита пьянит и очаровывает материальное великолепие и роскошь, а перед такими сокровищами не устоял бы даже пресыщенный император Шушана.

– Забирайте камни, собаки! – Голос девушки дрожал и срывался от обуревавших ее чувств.

– Смотрите! – Мускулистая черная рука вытянулась в сторону «Тигрицы», и Белит резко развернулась.

Ее полные алые губы раздвинулись в жутком оскале, как если бы она ожидала увидеть еще какого-нибудь корсара, приплывшего следом за ними, чтобы отнять у нее сокровища. Но с планшира галеры сорвалась лишь гигантская черная тень, быстро растаявшая вдали над джунглями.

– Этот дьявол – человекообразная обезьяна – обыскивал наш корабль, – тревожно начали перешептываться чернокожие.

– Ну и что? – вскричала Белит и разразилась проклятиями, нетерпеливо отбрасывая со лба непокорную прядь иссиня-черных волос. – Сделайте носилки из дротиков, застелите их накидками, чтобы унести все драгоценности… Куда это, к дьяволу, ты направляешься?

– Хочу взглянуть на галеру, – проворчал Конан. – Кто его знает, этот дьявол в образе летучей мыши мог запросто проделать дыру в днище.

Он быстро сбежал по полуразрушенному причалу и запрыгнул на борт. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы наскоро осмотреть пространство под палубами, и он яростно выругался, глядя в ту сторону, в которой исчезло существо, похожее на летучую мышь. Он поспешно вернулся к Белит, которая зачарованно перебирала драгоценности. Девушка уже повесила на шею ожерелье, и кроваво-красные камни тускло блестели на ее белой груди. Огромный обнаженный чернокожий воин стоял в заполненной самоцветами крипте, зачерпывая пригоршнями самоцветы и передавая их жадным рукам наверху. На его смуглых пальцах повисли сверкающие замороженные нити всех цветов радуги; капли алого огня срывались с его ладоней, искрящиеся в солнечных лучах. Казалось, чернокожий гигант оседлал кучу игристого пламени ада, передавая наверх полные пригоршни звезд.

– Летучий дьявол разбил бочки с пресной водой, – сказал Конан. – Если бы мы не потеряли разум при виде этих камней, наверняка услышали бы шум. Было очень глупо и самонадеянно с нашей стороны не выставить часовых. Речную воду пить нельзя. Я возьму с собой двадцать человек и поищу пресную воду в джунглях.

Белит невидящим взором уставилась на него; глаза ее затопила странная страсть, а пальцы перебирали камешки ожерелья на груди.

– Очень хорошо, – рассеянно ответила она. – А я пока перенесу добычу на борт галеры.

Джунгли быстро сомкнулись вокруг них, и золотистый свет дня сменился серыми сумерками. С ветвей, смыкавшихся над головой арочными сводами, свисали зеленые лианы, похожие на ярких питонов. Воины растянулись цепочкой, ступая друг за другом в первобытных сумерках подобно черным привидениям, следующим за белым призраком.

Но подлесок и кустарники оказались совсем не такими густыми, как опасался Конан. Земля под ногами была мягкой, но не болотистой. По мере того как они удалялись от реки, местность начала медленно повышаться. Они уходили все дальше в зеленые колышущиеся дебри, но вокруг по-прежнему не было никаких признаков воды – ни ручья, ни стоячего пруда. Конан внезапно замер, и его воины превратились в базальтовые статуи. Воцарилась мертвая и зловещая тишина, и киммериец раздосадовано тряхнул головой.

– Идите вперед, – проворчал он, обращаясь к своему заместителю Н’Горе. – Не останавливайтесь, пока не потеряете меня из виду, а потом затаитесь и ждите меня. По-моему, за нами следят. Я что-то слышал.

Чернокожие неловко переминались с ноги на ногу, но ослушаться не посмели и сделали, как им было сказано. Когда они двинулись вперед, Конан быстро шагнул за ближайшее дерево, напряженно глядя в ту сторону, откуда они пришли. Из этого царства непроглядных сумерек могло появиться что угодно. Но ничего не произошло; вдали стих слабый шорох шагов его воинов. Конан вдруг понял, что в воздухе ощущается какой-то сильный и экзотический аромат. Что-то ласково коснулось его виска. Он быстро обернулся. Из частокола зеленых стеблей, усеянных множеством острых и длинных листьев, ему подмигивали большие черные цветки. Один из них, очевидно, и коснулся его своими лепестками. Кажется, они звали его к себе, призывно кивая гибкими и сочными стеблями. Они покачивались и шуршали, хотя ветра не было.

Он отшатнулся, распознав в цветках черный лотос, чей сок был смертельно ядовитым, а аромат навевал тяжелый сон, который правильнее было бы назвать бредовым кошмаром. Но Конан уже чувствовал, как на него наваливается непреодолимая апатия и усталость. Он попытался поднять меч, чтобы срубить проклятые стебли, но рука не слушалась его, повиснув безжизненной плетью. Киммериец открыл рот, чтобы окликнуть своих воинов, но с его губ слетел лишь хриплый стон. В следующее мгновение джунгли вдруг закрутились у него перед глазами с пугающей быстротой; он уже не слышал истошных воплей, прозвучавших неподалеку; колени его подогнулись, и он ничком повалился на мягкую землю. Над его бездыханным телом в неподвижном воздухе жутко покачивались огромные черные цветы.

3. Ужас джунглей

…Что за сны несет с собой черный лотос? Будь проклят кошмар, в котором погрязла моя сонная жизнь; И проклят будь каждый медленный час, Когда его кровь не капает тягуче с алого ножа. Песнь Белит

Поначалу кругом царила лишь беспросветная чернота космоса, насквозь продуваемая ледяным ветром пустоты. Затем в ней возникли тени, смутные, жуткие и мимолетные, возникающие из ниоткуда и уходящие в никуда: казалось, темнота обретает материальные очертания. Ветер вновь дохнул холодной стужей, и в пустоте закружился водоворот: бешено вращающаяся пирамида ревущей тьмы. Из нее возникли Форма и Пространство, и вдруг, подобно рассеивающимся грозовым облакам, темнота поспешно отступила в обе стороны, и на берегу широкой реки, медленно текущей по бескрайней равнине, встал огромный город из темно-зеленого камня. По улицам этого города двигались фигуры, в которых не было ничего человеческого.

Созданные по образу и подобию людей, они все-таки не являлись таковыми. Наделенные телосложением великанов, они вдобавок имели еще и крылья. Они не олицетворяли собой какой-либо боковой побег на теле эволюции, кульминационным моментом которой стал человек, – нет, они были зрелым и распустившимся цветком на дереве совершенно иной формы жизни. Если даже забыть о крыльях, на человека они походили не более, чем сам он, в своей высшей форме, похож на человекообразную обезьяну. В смысле же духовного, эстетического и интеллектуального развития они превосходили человека настолько, насколько он превосходит гориллу. Когда они закончили строительство своего колоссального города, предки человека еще не вышли на берег из слизи первобытных морей.

Эти создания были смертными, как, впрочем, и все существа из плоти и крови. Они жили, любили и умирали, хотя продолжительность их жизни была чудовищной. Но потом, по прошествии миллионов лет, начались Изменения. Земля вдруг принялась мерцать и задрожала, подобно рисунку, приколотому к колеблемой ветром занавеске. На город и окрестности надвигались века, подобно волнам, накатывающимся на берег, и каждая волна несла в себе новые перемены. Где-то на планете сдвинулись магнитные полюса; огромные глетчеры и ледяные поля поползли к своему новому месторасположению.

Стали другими и прибрежные территории великой реки. Равнины превратились в топкие болота, кишевшие рептилиями. Там, где к горизонту убегали плодородные луга, выросли леса, сменившиеся непроходимыми джунглями. Изменения коснулись и обитателей города. Они не стали переселяться на новые земли. По причинам, совершенно непонятным и необъяснимым человеку, они остались в древнем городе, чтобы покорно ждать своей участи. И как некогда богатый и величественный край все глубже погружался в черные топи, никогда не видевшие солнца, так и люди города все больше погрязали в хаосе диких джунглей. Страшные конвульсии сотрясали землю; ночи озарялись багровыми отсветами извергающихся вулканов, выбрасывавших в небо столбы алого пламени на темном горизонте.

После землетрясения, обрушившего внешние стены и самые высокие башни города, река почернела из-за какого-то смертельно опасного вещества, выплеснувшегося из неведомых подземных глубин. А потом в воде, которую местные жители пили тысячелетиями, произошли чудовищные химические изменения.

Многие из тех, кто пил ее, умерли, а в тех, кто выжил, вода породила изменения, невидимые, постепенные и ужасные. Приспосабливаясь к новым условиям окружающей среды, они опустились намного ниже своего первоначального уровня. Но смертельно опасная вода продолжала свое дело, и из поколения в поколение они все больше становились похожими на зверей. Те, кто раньше были летающими богами, превратились в демонов с подрезанными крыльями, а жалкие крохи знаний, что остались им из огромного наследия предков, стали извращенными и искаженными тропинками, ведущими в ад. Поскольку некогда они взлетели на такую высоту, о которой и мечтать не могло человечество, то сейчас пали настолько низко, что стали явью самые страшные кошмары. Они быстро вымирали, чему способствовали каннибализм и наследственная вражда, процветавшая под покровом полночных джунглей. И наконец настал тот день, когда в заросшем лишайником городе осталось лишь одно-единственное существо – изуродованный и вызывающий отвращение каприз природы.

А потом в городе впервые появились люди: темнокожие мужчины с ястребиными лицами, в медных и кожаных доспехах и с луками в руках – воины доисторической Стигии. Их было всего пятьдесят человек, они выглядели изможденными и измотанными от голода и непосильного труда, оборванными и израненными после долгих скитаний по джунглям, с окровавленными повязками, свидетельствующими о яростных сражениях. Мысли их были заняты боями, поражением и бегством перед лицом превосходящих сил другого племени, которое заставило их отступать на юг, пока они не затерялись в зеленом океане джунглей и речных протоков.

Утомленные, они легли передохнуть среди руин, в которых под полной луной покачивали головками красные цветы, распускающиеся один раз в сто лет, и провалились в сон. Пока они спали, из тени вышло жуткое создание с налитыми кровью глазами и провело над каждым из спящих страшный и отвратительный ритуал. В темном небе сияла полная луна, окрашивая джунгли в красные и черные тона; над спящими сверкали в темноте ярко-алые цветки, похожие на брызги крови. А потом луна скрылась, и лишь глаза некроманта сверкали подобно кровавым самоцветам во мраке ночи.

Когда рассвет простер свою белую вуаль над рекой, людей нигде не было видно. Страшное крылатое создание сидело на корточках в центре круга, образованного пятьюдесятью огромными пятнистыми гиенами, задравшими острые дрожащие морды к небу и завывавшими, как демоны ада.

Картинки мелькали с такой быстротой, что наступали друг другу на пятки. Движения были смазанными, свет и тени переплетались и таяли, и все это происходило на фоне черных джунглей, руин зеленого камня и темных, мутных вод реки. Чернокожие воины в длинных лодках со скалящимися черепами на носах приплывали по реке или крались среди деревьев, сжимая в руках дротики. Но все они в страхе разбегались, крича от ужаса при виде жутких красных глаз и белых клыков, с которых капала слюна. От воплей умирающих людей содрогались тени; во мраке слышалась осторожная поступь, и красные глаза вампиров отливали кровью. Отвратительные пиршества разыгрывались под луной, красный диск которой на мгновение заслоняла тень гигантской летучей мыши.

А потом, образуя разительный контраст с этими импрессионистскими мазками, однажды на рассвете поросший джунглями мыс обогнула длинная галера, вдоль бортов которой выстроились чернокожие, а на носу возвышалась фигура белого воина в отливающих синью стальных доспехах.

Именно в этот момент Конан впервые понял, что спит и видит сны. До этого мгновения он не осознавал себя отдельной мыслящей личностью. А сейчас, глядя на то, как сам ступает по палубе «Тигрицы», он сумел провести грань между сном и явью, хотя так и не проснулся.

Пока Конан старался осмыслить произошедшие перемены, картинка перед его внутренним взором вновь сменилась, и он увидел Н’Гору и девятнадцать чернокожих воинов, стоявших на прогалине и словно ожидавших кого-то. Не успел он сообразить, что ждут они именно его, как с неба на них обрушилось крылатое чудовище, и их невозмутимую каменную неподвижность разорвали крики ужаса. Объятые неописуемым страхом, они побросали оружие и сломя голову понеслись через джунгли, ничего не видя перед собой, преследуемые по пятам крылатой тварью, злобно щелкавшей клыками.

Мимолетное видение, во время которого Конан тщетно старался проснуться, сопровождалось хаосом и смятением. Он смутно видел самого себя, лежащего под скоплением черных цветов, мрачно кивающих головками, а из кустов к нему подбиралось отвратительное существо. Чудовищным напряжением воли он разорвал путы, привязывающие его к этому кошмару, и резко выпрямился.

Он быстро огляделся по сторонам, и во взгляде его отразилось недоумение. Над ним склонился темный лотос, и Конан поспешно отполз в сторону.

Совсем рядом на влажном мху отпечаталась цепочка следов, как будто какое-то животное уже собралось вылезти из кустов, но потом вновь спряталось. Складывалось впечатление, что их оставила невероятно крупная гиена.

Он окликнул Н’Гору. Над джунглями повисла тишина, в которой его крики прозвучали робко и нервно, как насмешка. Он не видел солнца, но безошибочный инстинкт дикаря подсказывал Конану, что день близится к концу. При мысли о том, что он несколько часов провалялся без сознания, его охватила паника. Конан быстро пошел по следам своих воинов, которые отчетливо отпечатались в сырой и влажной почве. Они бежали гуськом, и вскоре он вышел на прогалину – и замер, как вкопанный. По спине у него пробежал холодок, потому что он узнал это место – оно снилось ему в навеянном лотосом кошмаре. Вокруг валялись щиты и дротики, словно брошенные за ненадобностью во время беспорядочного бегства.

По следам, которые уводили с прогалины и терялись в чаще, Конан понял, что воины в ужасе спасались бегством. Отпечатки ног перекрывали друг друга и слепо петляли меж деревьев. Шагая по ним, киммериец вдруг выскочил из джунглей на скалистый утес, круто обрывавшийся в пропасть глубиной в сорок футов. На самом его краю скорчилась чья-то фигура.

Поначалу Конан решил, что это большая черная горилла. Но потом он разглядел, что это – огромный чернокожий человек, присевший на корточки, словно человекообразная обезьяна. Длинные руки его касались земли, а с отвисшей нижней губы капала слюна. И только когда человек, всхлипнув, выставил руки перед собой и кинулся на него, Конан узнал Н’Гору. Чернокожий не обратил внимания на предостерегающий крик Конана, глаза его закатились, обнажая сверкающие белки, он оскалил ослепительно-белые зубы, лицо его превратилось в нечеловеческую свирепую маску.

Чувствуя, как по спине пробежал холодок, как бывает всегда, когда нормальный человек встречается с сумасшедшим, Конан ударом меча рассек тело чернокожего на уровне пояса, а потом, увернувшись от протянутых к нему рук и уже не глядя на Н’Гору, оседающего на землю, подошел к краю обрыва.

Несколько мгновений он стоял, глядя на иззубренные скалы внизу, на которых лежали воины Н’Горы. Неестественные позы недвусмысленно указывали на то, что у них переломаны конечности и расплющены кости. Ни один из них не шевелился. Над окровавленными камнями с громким жужжанием вились стаи крупных черных мух; муравьи уже начали пожирать трупы. На деревьях вокруг сидели стервятники, а шакал, задрав морду и увидев человека на утесе, поспешно отступил в чащу.

Еще миг Конан стоял неподвижно. Затем он резко развернулся и побежал туда, откуда пришел, с безрассудной поспешностью продираясь сквозь заросли кустов и густую траву, перепрыгивая через лианы и ползучие растения, что подобно змеям пересекали тропу. Он держал меч в опущенной руке, и непривычная бледность заливала его загорелое лицо.

Ни один звук не нарушал тишину, простершую свои крылья над джунглями. Солнце уже село, и от черной земли ползли вверх огромные тени. Конан стремглав несся сквозь паутину затаившейся смерти и опустошение отчаяния в отблесках голубоватой стали доспехов, забрызганных алым. Мертвую тишину джунглей нарушало лишь его хриплое и частое дыхание, когда он вырвался из мрачных теней на сумеречный берег реки.

Он увидел галеру, пришвартованную к сгнившему причалу, и полуразрушенные башни, пьяно торчащие среди развалин.

Здесь и там меж россыпей каменной кладки виднелись пятна чистого яркого цвета, словно чья-то гигантская ладонь небрежно стряхнула с пальцев алые капли.

И вновь взору Конана предстала картина смерти и разрушения. Впереди лежали его воины, которые не поднялись, чтобы приветствовать его. От кромки джунглей до берега реки, среди гнилых колонн и разрушенных причалов застыли они в нелепых позах, изуродованные, изжеванные и изувеченные, жуткие карикатуры на людей.

И повсюду вокруг разорванных на части тел и недоеденных трупов виднелись отпечатки огромных лап, похожих на лапы гиены.

Неслышно ступая, Конан подошел к пирсу и приблизился к галере, над палубой которой реяло нечто, отливавшее блеском слоновой кости в сумерках. Киммериец лишился дара речи; у него перехватило дыхание. Он молча смотрел на королеву Черного побережья, повешенную на рее собственного судна. Вокруг ее снежно-белого горла обвивалась ниточка ярко-алых бусин, сверкавших в сером сумеречном свете подобно каплям крови.

4. Атака с воздуха

…Черные тени сомкнулись вокруг него, Распахнув челюсти, с клыков которых сочилась слюна, И сильнее дождя падали капли крови; Но моя любовь победила черное заклятие смерти, И все железные врата ада Не смогли удержать меня, когда я пришла к нему на помощь. Песнь Белит

Джунгли, словно черный гигант, мощными руками цвета эбенового дерева обнимали равнину, на которой лежали руины. Луна еще не взошла; звезды капельками горячего янтаря сверкали в затаившем дыхание небе, от которого пахло смертью. На пирамиде, среди рухнувших башен, подобно железной статуе сидел Конан Киммериец, подперев подбородок массивными сжатыми кулаками. Вокруг в черных тенях слышались мягкие шаги и поблескивали красные глаза. Мертвые остались лежать там, где застигла их смерть. Но на палубе «Тигрицы», на груде сломанных веток, древков копий и леопардовых шкур, закутанная в ярко-алую накидку Конана, покоилась королева Черного побережья, спавшая вечным сном. Она лежала, подобно истинной королеве, посреди груд сокровищ: шелков, золотой парчи, серебряных галунов, бочонков с драгоценными камнями и золотыми монетами, серебряных слитков, украшенных самоцветами кинжалов и золотых самородков.

Но над богатствами проклятого города сомкнулись темные воды Зархебы – Конан без сожалений расстался с ними. И вот сейчас, мрачный и угрюмый, он сидел на пирамиде, поджидая своих невидимых врагов. Дикая ярость вытеснила из его души страх. Он не знал, какие неведомые твари явятся из темноты, но это его ничуть не беспокоило.

Киммериец более не сомневался в реальности видений, навеянных цветками черного лотоса. Он понял, что, поджидая его на прогалине, Н’Гора и его товарищи пали жертвами крылатого монстра, упавшего на них с небес, и, спасаясь паническим бегством, сорвались с утеса. Они погибли все до единого, за исключением своего предводителя, который каким-то образом сумел избегнуть их участи, но при этом сошел с ума. Одновременно, или чуть позже, или, скорее всего, немногим раньше, были уничтожены все, кто оставался на берегу. Конан не сомневался в том, что у реки произошло не сражение, а бойня. Заранее обезоруженные собственными предрассудками, чернокожие воины погибли, не нанеся ни одного ответного удара, когда на них напали враги, которые не были людьми.

Он не знал, почему пощадили его самого; разве что злобная тварь, правившая рекой, пожелала оставить его в живых, дабы он сам истязал себя скорбью и страхом. Все это указывало на человеческий или сверхчеловеческий интеллект – разбитые бочки с пресной водой, чтобы они разделились; массовое помешательство чернокожих, вынудившее их прыгнуть со скалы; и напоследок – гнусная шуточка с кроваво-красным ожерельем, затянутым наподобие петли палача на белой шее Белит.

Очевидно, киммерийцу была уготована роль лакомой жертвы. Скорее всего, подвергнув его утонченной умственной пытке, неизвестный враг отправит его вслед за остальными в качестве заключительного акта жуткой драмы. При мысли об этом на губах Конана не заиграла мрачная улыбка, но глаза его загорелись жестоким смехом.

Взошла луна, высекая серебряные искры из рогатого шлема киммерийца. Ни единый крик не нарушал тишину, порождая мрачное эхо. Но внезапно в ночном воздухе разлилось напряжение, и джунгли затаили дыхание. Инстинктивно Конан проверил, свободно ли выходит его меч из ножен. Пирамида, на которой он отдыхал, была четырехгранной, и на одной из граней – той, что выходила к джунглям, – были вырублены ступени. Он поднял и сжал в руке шемитский лук, один их тех, которыми Белит научила пользоваться своих пиратов. У его ног лежала груда стрел оперенными концами вверх. Конан переменил положение и опустился на одно колено.

Что-то двигалось во тьме под деревьями. И вдруг в ореоле лунного света Конан увидел массивную голову и широченные плечи какого-то зверя. Из тьмы к нему быстро и беззвучно ринулись тени – двадцать огромных пятнистых гиен. Их белые клыки, с которых капала слюна, влажно поблескивали в лунном свете, а глаза сверкали адским пламенем, какого никогда не бывает у настоящих зверей.

Их было всего двадцать: значит, копья пиратов все-таки собрали свою кровавую жатву. Не успев додумать эту мысль до конца, Конан уже оттянул стрелу к самому уху, и тетива звонко щелкнула, а одна из тварей с пылающими глазами высоко подпрыгнула и свалилась на землю бездыханной. Но остальные не дрогнули; они дружно устремились вперед, и киммериец обрушил на них смертоносный дождь своих стрел, направляемых железной рукой, которую подогревала ярость, жаркая и беспощадная, как угли адского пламени.

Охваченный яростью настоящего берсерка, он ни разу не промахнулся; воздух дрожал от оперенной смерти. Стрелы посеяли жуткий хаос в рядах устремившейся на него стаи. Подножия пирамиды достигли меньше половины тварей. Остальные пали мертвыми уже на ступенях. Взглянув в пылающие глаза злобных созданий, Конан понял, что перед ним – отнюдь не звери, и дело было не только в их неестественных размерах: он просто чутьем уловил кощунственные различия. Они буквально излучали ауру зла, ощутимую физически, словно черный туман, поднимающийся над заваленным трупами болотом. Он не мог и не хотел предполагать, какое дьявольское колдовство вдохнуло жизнь в эти создания, зато он знал, что столкнулся с силами, рядом с которыми бледнела даже черная магия Колодца Скелоса.

Вскочив на ноги, он натянул тетиву и в упор выпустил свою последнюю стрелу в огромную, заросшую клочковатой шерстью тварь, которая нацелилась вцепиться ему в горло. Стрела серебряным лучом сверкнула в лунном свете, не отклонившись от своего смертоносного курса, и злобная тварь содрогнулась в конвульсиях уже в полете и мертвой упала к его ногам.

Остальные молча набросились на него, и Конан оказался в водовороте сверкающих глаз и сочащихся слюной клыков. Яростным взмахом меча он уложил первую тварь, но под натиском еще нескольких не устоял на ногах. Навершием своего меча он раскроил узкий череп одной гиены, чувствуя, как затрещала лобная кость и его руку окатил фонтан крови и мозгов. А потом, отбросив меч, ставший уже бесполезным в такой толчее, он принялся руками хватать за глотки тварей, которые в молчаливом бешенстве рвали его плоть зубами. Омерзительный запах забивал ему ноздри, текущий в глаза пот ослеплял. Только кольчуга спасла киммерийца от участи быть разорванным на куски в первые же мгновения боя. Голой правой рукой он ухватил за челюсть одну из тварей и разорвал ее. Левая рука, нацелившаяся в горло другой гиене, промахнулась и сломала ей переднюю лапу. Короткий жуткий всхлип, вырвавшийся из глотки гиены, стал единственным и отвратительно человеческим криком, нарушившим мрачное ожесточение схватки. Заслышав эти звуки, Конан почувствовал, как его охватил липкий страх, и он непроизвольно ослабил хватку.

В следующий миг еще одна тварь, из разорванной яремной вены которой бил горячий фонтан крови, из последних сил прыгнула на него и сомкнула клыки на горле киммерийца, но тут же свалилась мертвой, отброшенная чудовищным ударом.

Новый враг, ковыляя на трех лапах, по-волчьи вцепился ему в живот и даже сумел разорвать звенья его кольчуги. Отшвырнув в сторону умирающего зверя, Конан обеими руками ухватил увечную тварь и с усилием, сорвавшим протяжный стон с его окровавленных губ, поднял ее над головой. Мгновение он держал ее над собой, так что зловонное дыхание твари обжигало ему лицо, а сверкающие клыки щелкали, стремясь разорвать варвару горло, а потом он отшвырнул ее от себя, и та, ломая кости, обрушилась на мраморные ступени.

Пока он стоял, покачиваясь, на широко расставленных ногах, хватая воздух раскрытым ртом, а джунгли и луна пустились в кровавый пляс у него перед глазами, в уши ему ударило громкое хлопанье крыльев летучей мыши. Наклонившись, Конан принялся слепо шарить под ногами в поисках меча, а потом, с усилием выпрямившись и тряхнув головой, чтобы прогнать кровавую пелену с глаз, он воздел тяжелый клинок над головой, держа его обеими руками и ища взглядом нового врага.

Но атаки с воздуха не последовало; вместо этого пирамида вздрогнула и покачнулась у него под ногами. Он услышал зловещий треск и увидел, как башня над его головой закачалась, словно пьяная. Собрав последние силы, он отчаянным прыжком рванулся в сторону; приземляясь на ступеньку, киммериец почувствовал, как она уходит у него из-под ног, и лишь следующий прыжок помог ему сохранить жизнь. Но едва пятки его коснулись земли, как пирамида со страшным грохотом обрушилась вовнутрь, а башня рассыпалась на куски, которые покатились на него. На мгновение воздух наполнился летящими мраморными обломками, скрывшими от него луну и звезды, но в следующий миг он обнаружил, что лежит посреди россыпи камней, белеющих в лунном свете.

Конан пошевелился, стряхивая с себя каменную крошку. Скользящий удар сорвал с него шлем и оглушил его. Поперек его ног лежал огромный кусок колонны, пригвоздив его к земле. Киммериец даже не был уверен в том, что ноги его не сломаны. Черные кудри намокли от пота и облепили ему лицо; кровь текла из ран на горле и на руках. Он приподнялся на локте, отшвыривая обломки, удерживавшие его в плену.

И тут чья-то тень на мгновение заслонила звезды и опустилась на траву рядом с ним. Обернувшись, он увидел ее – вот она, крылатая тварь!

С устрашающей быстротой она помчалась к нему, и Конан успел рассмотреть лишь гигантское человекообразное существо, с невероятной скоростью передвигающееся на коротких кривых ногах; оно протягивало к нему длинные волосатые ручищи, заканчивающиеся бесформенными лапами с черными когтями. На широкой жуткой морде яростно сверкали налитые кровью глаза. Перед ним был не человек, не дьявол и не зверь; тварь странным образом сочетала в себе признаки недо-и сверхчеловека одновременно.

Но у Конана не было времени предаваться размышлениям по этому поводу. Он всем телом потянулся к упавшему мечу, но его скрюченные пальцы бессильно заскользили по камням в нескольких дюймах от рукояти. В отчаянии киммериец ухватился за обломок колонны, придавивший ему ноги, и вены вздулись у него на висках от усилия, с которым он попытался сдвинуть его. Камень пошевелился, но Конан понял, что не успеет освободиться и тварь настигнет его раньше. А еще он понял, что эти лапы с черными когтями несут ему смерть.

Стремительный бросок крылатой твари не замедлился ни на мгновение. Она накрывала простертого киммерийца, как черная тень, широко раскинув руки в стороны, – и вдруг белая вспышка сверкнула между ней и ее жертвой.

В мгновение ока она вмешалась в ход событий – напряженная белая фигурка, трепещущая от силы любви, яростной и непреодолимой, как у пантеры. Оглушенный киммериец увидел между собой и приближающейся смертью ее гибкий силуэт, отливающий блеском слоновой кости в лунном свете; он увидел сверкание ее темных глаз, густую копну блестящих волос; грудь ее высоко вздымалась, коралловые губы раздвинулись, и она закричала звонко и оглушительно, как звенит сталь, и ударила крылатого монстра в грудь.

– Белит! – заорал Конан.

Она метнула на него быстрый взгляд, и в ее темных глазах он увидел неугасимое пламя любви, первозданный огонь страсти и расплавленной лавы. А потом она исчезла, и перед киммерийцем осталась лишь крылатая тварь, испуганно пятящаяся назад, вскинув руки, словно отбивая невидимую атаку. И тогда он понял, что Белит на самом деле лежит на погребальной пирамиде на палубе «Тигрицы». Но в ушах Конана эхом прозвенел ее прощальный вскрик: «…Если бы я уже умерла, а ты еще сражался бы за свою жизнь, я восстала бы из бездны и пришла тебе на помощь…»

Со страшным рыком он рванулся вперед, и каменная глыба отлетела в сторону, словно игрушечная. Крылатый демон вновь бросился на него, и Конан прыгнул ему навстречу. В крови у него бурлило яростное безумие. Жилы на руках у него вздулись, как канаты, когда он взмахнул широким мечом, вкладывая в чудовищный удар всю силу своих мускулов. Клинок описал сверкающую дугу и встретил монстра в полете, пройдя сквозь его тело чуть выше бедер. Короткие отрубленные ножки упали в одну сторону, а торс – в другую, когда голубоватая сталь меча рассекла косматое тело чудовища пополам.

Конан стоял в молчании лунного света, опустив меч, с которого капала кровь, и смотрел на останки своего поверженного врага. Красные глаза в последний раз взглянули на него с яростной жаждой жизни, потом остекленели и закрылись; огромные руки конвульсивно сжались и оцепенели. Самая древняя раса на земле перестала существовать.

Конан поднял голову, машинально высматривая гиен, которые были рабами и палачами, но не увидел их. Вместо этого взгляд его наткнулся на тела мужчин, а не зверей, разбросанные на залитой лунным светом траве: темнокожих мужчин с ястребиными лицами, пронзенных стрелами или изрубленных ударами его меча. И на его глазах они рассыпались пылью.

Почему крылатый монстр не пришел на помощь своим рабам, когда он сражался с ними? Или он боялся оказаться в пределах досягаемости клыков, которые могли обратиться против него и разорвать его в клочья? В этом бесформенном черепе обитали недюжинный ум и осторожность, но в конце концов и они оказались бессильны.

Повернувшись на каблуках, Конан зашагал к полуразвалившемуся причалу и поднялся на борт галеры. Несколькими взмахами меча он перерубил удерживающие ее канаты и взялся за длинное рулевое весло. «Тигрица» слабо покачивалась на мутной темной волне, медленно направляясь на середину реки, где ее и подхватило течение. Конан налег на весло, не сводя угрюмого взгляда с тела, завернутого в его накидку, лежащего на погребальной груде сокровищ, которой позавидовала бы и императрица.

5. Погребальный костер

…Вот мы и покончили с грабежами навсегда; Замерли весла, и навеки умолк стон арфы ветров; Кровавый вымпел более не наводит ужас на прибрежные селения; Синий пояс мира, прими вновь в свои объятия Ту, которую ты отдал мне. Песнь Белит

Краски рассвета вновь запылали над океаном. Устье реки окрасилось в тяжелые кроваво-красные тона. Конан из Киммерии оперся на свой огромный меч, стоя на пляже белого песка и глядя на «Тигрицу», отправляющуюся в свой последний вояж. Его глаза оставались тусклыми и безжизненными, когда он смотрел на череду волн, медленно убегающих к горизонту. Океанские просторы утратили для него всю свою славу и очарование. Он содрогнулся от сильнейшего отвращения, глядя, как зеленый оттенок мелководья сменяется пурпурным оттенком таинственной глубины.

Белит была подлинной дочерью моря; только ее существование придавало водным просторам заманчивую и желанную прелесть. А теперь, без нее, они превратились в безжизненную и унылую пустыню, простирающуюся от одного полюса до другого. Она принадлежала морю, и он вернул ее вечно загадочной пучине. Большего он сделать не мог. Но для него синяя гладь моря выглядела отталкивающей и пугающей по сравнению с зелеными просторами таинственной глуши, покачивающей ветвями у него за спиной, в которую ему предстояло углубиться.

Ничья рука не направляла последний бег «Тигрицы», и весла не несли ее по зеленым волнам. Но сильный свежий ветер вздувал ее шелковый парус, и, подобно лебедю, устремившемуся к своему гнезду, она уходила все дальше от берега, и на палубе корабля все выше вздымались языки пламени, облизывая реи на мачте и укутывая огненными сполохами фигурку в ярко-алой накидке, лежавшую на ослепительной погребальной пирамиде.

Вот так ушла от него королева Черного побережья, и, опираясь на окровавленный меч, Конан молча стоял на берегу, пока отблески красного пламени не затерялись в голубой дымке, а рассвет не забрызгал океан розовыми и золотыми блестками.

Железный демон

1

Рыбак проверил, легко ли выходит из ножен лезвие его ножа. Жест этот был инстинктивным, потому что то, чего он испугался, нельзя было поразить ни ножом, ни даже зазубренным выгнутым йетшийским клинком, который способен распороть человеку живот одним восходящим ударом. Ни человек, ни зверь не угрожали ему в гнетущем молчании одиночества, окутавшем зубчатые стены острова Ксапур.

Он вскарабкался на утес, прошел через окаймлявшие его джунгли и теперь стоял в окружении былого величия. Сквозь деревья просвечивали полуразрушенные колонны, извилистые линии осыпавшихся стен терялись в поросших зеленой травой лугах, а под его ногами лежали широкие каменные плиты, потрескавшиеся и подпираемые снизу мощными корнями растений.

Рыбак был типичным представителем своей расы, того древнего и странного народа, чье происхождение терялось в серой дали веков, который с незапамятных времен жил в грубых рыбачьих хижинах на южном берегу моря Вилайет. Он был широкоплечим и коренастым, с длинными обезьяньими руками и мощной грудью, но стройной талией и тонкими кривыми ногами. У него было широкое лицо с низким и покатым лбом, над которым топорщились густые и спутанные волосы. Из одежды на нем был лишь пояс с ножнами да тряпка, заменявшая ему набедренную повязку.

Оказавшись здесь, он тем самым доказал, что ему чуждо унылое равнодушие, свойственное его народу. Люди редко наведывались на Ксапур. Он считался необитаемым и почти напрочь забытым, одним из бесчисленного множества островков, усеивавших огромное внутреннее море. Свое название «Ксапур», что значит «укрепленный», он получил благодаря развалинам, остаткам некоего доисторического королевства, о котором забыли еще до того, как волна завоевателей-хайборийцев прокатилась на юг. Никто уже не помнил, кто и когда возвел эти стены, хотя среди йетши бродили древние полузабытые легенды, смутно предполагавшие наличие некоего, весьма отдаленного родства между рыбаками и безымянным островным королевством.

Минула уже добрая тысяча лет с той поры, как последний из йетши всерьез задумывался о значении и важности этих легенд. Сейчас их повторяли, не вдумываясь в смысл, и они превратились в сказки, что слетают с губ лишь в силу привычки. Вот уже целое столетие никто из йетши не бывал на Ксапуре. Побережье соседнего большого острова тоже было необитаемым, являя собой заросшую тростником топь, отданную во владение жутким зверям, бродившим по округе. Деревня рыбака лежала на некотором расстоянии к югу, на этом самом большом острове. Шторм отогнал его утлую лодчонку далеко в сторону от тех мест, где он привык рыбачить, и в бурную грозовую ночь разбил о скалы острова. И вот сейчас, на рассвете, небо было ясным и безоблачным, и в лучах восходящего солнца капельки росы на листьях искрились бриллиантовыми брызгами. Он вскарабкался на скалы, на которых провисел всю ночь, потому что видел, как во время бури из черной круговерти небес ударил зигзаг молнии, причем с такой силой, что вздрогнул весь остров, а потом раздался оглушительный грохот, который никак не мог быть вызван упавшим деревом.

Вялый проблеск любопытства вынудил его отправиться на разведку; он нашел то, что искал, и теперь терзался животным страхом и дурными предчувствиями.

Среди деревьев виднелось куполообразное здание с проломленной крышей, возведенное из блоков необычного зеленого камня, по структуре похожего на железо, который встречается только на островах Вилайет. Казалось невероятным, что человеческие руки способны обтесывать их и устанавливать друг на друга. И уж конечно, не в силах человеческих было разрушить постройку. Но молнии удалось то, чего не смогли сделать люди, и прямое попадание небесного огня сожгло целую арку и превратило камень в зеленую пыль, которой было засыпано все вокруг.

Рыбак поднялся по обломкам и заглянул в пролом. От увиденного у него перехватило дыхание. Под пробитым куполом среди каменной крошки и обломков кладки на золотом постаменте лежал мужчина. На нем было нечто вроде юбки и пояса из акульей кожи. Его прямые черные волосы, волной ниспадающие на плечи, были схвачены на висках тонким золотым обручем. На его голой мускулистой груди лежал необычного вида кинжал с драгоценным камнем в навершии, с обтянутой акульей кожей рукоятью и широким изогнутым лезвием. Он очень походил на нож, который носил на бедре рыбак, но у него отсутствовали зубцы, да и сделан он был с гораздо большим тщанием и мастерством.

Рыбак возжелал заполучить прекрасное оружие. Мужчина, разумеется, был мертв; наверняка он умер много столетий тому назад. Этот купол и стал его могилой. Рыбак не стал ломать голову над тем, к каким чудесам прибегли древние, чтобы сохранить тело в полном подобии жизни, так что на руках и ногах у него по-прежнему бугрились мускулы, а темная кожа буквально светилась здоровьем. В закосневшем разуме йетши нашлось место лишь для желания обладать ножом, на тускло сверкающем клинке которого змеились волнистые линии.

Спрыгнув в пролом купола, он взял нож с груди мужчины. Но тут вдруг случилось нечто очень странное и ужасное. Мускулистые загорелые руки конвульсивно дрогнули и сжались, а веки приподнялись, обнажив большие, темные и магнетические глаза, взгляд которых потряс ошеломленного рыбака, как удар кулаком. Он отшатнулся, выронив от неожиданности вожделенный кинжал. А мужчина на возвышении принял сидячее положение, и рыбак от изумления потерял дар речи, только сейчас оценив пропорции незнакомца. Взгляд его прищуренных глаз заставил йетши замереть на месте, и в этих зрачках, превратившихся в узенькие щелочки, он не прочел ни дружеского расположения, ни благодарности; несчастный рыбак увидел лишь пламя, столь же чужое и враждебное, как и то, что горит в глазах тигра.

Внезапно мужчина выпрямился во весь рост, возвышаясь над ним, и в каждом его движении сквозила угроза. В убогом мозгу рыбака не нашлось места для страха, по крайней мере, такого страха, какой испытал бы нормальный человек, видя, как на его глазах рушатся основополагающие законы природы. Когда огромные руки упали ему на плечи, рыбак выхватил свой зазубренный нож и, не останавливая движения, нанес восходящий удар снизу вверх. Клинок лязгнул о перевитый мышцами живот чужака и разлетелся на куски, словно наткнувшись на стальную преграду, а толстая шея незадачливого любителя сокровищ сломалась в руках гиганта со щелчком, словно сухая веточка.

2

Джехунгир Агха, властитель Кхаваризма и хранитель прибрежной границы, вновь пробежал глазами по украшенному узорами пергаментному свитку с переливчатой синей печатью и коротко и сардонически рассмеялся.

– Итак? – без обиняков поинтересовался его советник Гхазнави.

Джехунгир пожал плечами. Он был красивым мужчиной, излучавшим безжалостную гордость, которую даровало ему право рождения и собственные достижения.

– Король начинает терять терпение, – сказал он. – Он горько сетует на то, что называет моей неспособностью охранять границу. Клянусь Таримом, если мне не удастся нанести сокрушительное поражение этим степным грабителям, у Кхаваризма может появиться новый повелитель.

Гхазнави задумчиво подергал себя за бороду. Йездигерд, король Турана, считался самым могущественным монархом на свете. В его дворце в портовом городе Аграпуре были собраны величайшие сокровища, награбленные в других странах. Флот его судов с пурпурными парусами превратил Вилайет в гирканское внутреннее озеро. Темнокожие жители Заморы платили ему дань, равно как и восточные провинции Котха. Шемитские народы склонялись перед его властью вплоть до самого Шушана. Его армии разграбили и опустошили границы Стигии на юге и снежные просторы Гипербореи на севере. Его всадники прошли огнем и мечом по западным королевствам Бритунии, Офира и Коринтии, дойдя до границ самой Немедии. Его мечники в позолоченных доспехах растоптали вражеские армии копытами своих боевых коней, и по его повелению обнесенные стенами города сгорали в пламени пожаров. На процветающих невольничьих рынках Аграпура, Султанапура, Кхаваризма, Шахпура и Кхорусуна женщин предлагали за три маленькие серебряные монетки – светловолосых бритунок, смуглых стигиек, темноволосых замориек, эбеновых кушиток и шемиток с оливковой кожей.

Но хотя всадники Йездигерда далеко отбросили чужие армии от своих границ, под самым его носом наглый и дерзкий враг дергал его за бороду пропахшей дымом пожарищ рукой, с пальцев которой капала кровь его подданных.

В бескрайних степях, раскинувшихся между морем Вилайет и восточными пределами хайборийских королевств, за последние полвека возник новый народ, первоначально сформировавшийся из преступников, разорившихся землевладельцев, беглых рабов и солдат-дезертиров. Здесь собрались представители самых разных стран с самыми разными преступлениями за плечами; некоторые родились в степях, другие пришли сюда из королевств запада. Они называли себя казаками, что в переводе на общепринятый язык означало «бродяги».

Они жили в степи под открытым небом, не подчинялись никаким законам, кроме собственного, весьма своеобразного кодекса чести, и смогли бросить вызов даже самому Великому Монарху. Они то и дело совершали разбойные набеги на туранскую границу, немедленно отступая в степь в случае поражения; вместе с пиратами Вилайета, такими же отщепенцами, они держали в страхе все побережье, грабя торговые суда, ходившие между гирканскими портами.

– И как прикажешь раздавить этих волков? – пожелал узнать Джехунгир. – Если я стану преследовать их в степи, то рискую быть отрезанным или уничтоженным. Кроме того, они могут попросту улизнуть от меня и сжечь город в мое отсутствие. В последнее время они стали вести себя намного наглее обычного.

– Это потому, что у них появился новый вожак, – ответил Гхазнави. – Ты знаешь, о ком я говорю.

– Да уж! – с чувством воскликнул Джехунгир. – Этого дьявола зовут Конан; он еще более дикий и жестокий, чем эти казаки, но при этом обладает хитростью горного льва.

– Ему помогает скорее животный инстинкт, нежели ум, – ответил Гхазнави. – Остальные казаки, по крайней мере, выходцы из цивилизованных народов. А он – варвар. Но если бы удалось избавиться от него, мы бы нанесли этому сброду сокрушительный удар.

– Но как? – пожелал узнать Джехунгир. – Он уже неоднократно выскальзывал из расставленных ему ловушек, в которых его ждала верная смерть. Уж не знаю, что ему помогало – инстинкт или хитрость, – но он остался цел и невредим.

– «Для каждого зверя и человека найдется своя западня, из которой ему не выбраться», – процитировал известную поговорку Гхазнави. – Когда мы вели переговоры с казаками насчет выкупа за пленников, я наблюдал за этим Конаном. Он явно питает слабость к красивым женщинам и крепкой выпивке. Распорядись привести сюда свою рабыню Октавию.

Джехунгир хлопнул в ладоши, и невозмутимый кушитский евнух, сверкающая эбеновая статуя в шелковых шароварах, склонился перед ним в поклоне и отправился выполнять приказание своего господина. Вскоре он вернулся, ведя за собой высокую красивую девушку, соломенные волосы, ясные глаза и светлая кожа которой указывали на то, что перед ними – чистокровная представительница ее расы. Коротенькая атласная туника, перехваченная пояском на талии, подчеркивала достоинства ее великолепной фигуры. Ее прекрасные глаза сверкали негодованием, а полные губы обиженно кривились, но за время, проведенное в плену, ее научили покорности. Она стояла, опустив голову, перед своим господином, пока он жестом не предложил ей сесть на диван. Затем он бросил вопросительный взгляд на Гхазнави.

– Мы должны хитростью выманить Конана одного, – внезапно сказал советник. – Казаки разбили свой военный лагерь где-то в низовьях реки Запорожки, которые, как тебе известно, представляют собой сплошные болота, поросшие камышом. Это – настоящие дикие джунгли, и эти бездомные дьяволы вырезали там нашу последнюю экспедицию под корень.

– Вряд ли я когда-либо смогу забыть об этом, – сухо ответствовал Джехунгир.

– Неподалеку от материка есть маленький необитаемый остров, – продолжал Гхазнави, – он называется Ксапур, Укрепленный, потому что на нем остались какие-то древние руины. Именно в этом и заключается изюминка, которая и послужит нашей цели. Там нет береговой линии; остров вздымается прямо из моря отвесными скалами высотой в сто пятьдесят футов. По ним не взберется даже обезьяна. Единственное место, по которому человек может подняться или спуститься, – это узкая тропа на западной оконечности, представляющая собой полуразрушенную лестницу, вырубленную в незапамятные времена прямо в скале. Так вот, если мы заманим Конана на этот остров одного, то сможем в свое удовольствие поохотиться на него, как мужчины охотятся на льва.

– С таким же успехом можно пожелать заполучить и луну с неба, – нетерпеливо ответил Джехунгир. – Что же, мы отправим к нему посыльного, предложим вскарабкаться на скалы и подождать нашего появления?

– Собственно говоря, именно так мы и поступим! – Видя изумление на лице Джехунгира, Гхазнави продолжал: – Мы предложим казакам вступить с нами в переговоры о судьбе пленников, которые проведем на границе степи в форте Гхори. Как обычно, мы отправимся туда с вооруженным отрядом и станем лагерем у стен замка. Они придут с такими же силами, и переговоры начнутся в обычной атмосфере взаимного недоверия и подозрений. Но на сей раз мы прихватим с собой, как бы случайно, твою прекрасную рабыню. – Октавия изменилась в лице и стала с растущим интересом прислушиваться к разговору после того, как советник кивнул на нее. – Она использует весь свой богатый арсенал женских хитростей, чтобы привлечь внимание Конана, что не должно стать трудной задачей. Этому дикарю она должна показаться воплощенным идеалом красоты и очарования. Ее кипучая жизненная сила и роскошная фигура придутся ему по вкусу намного больше тех куколок, что ты держишь в своем гареме.

Октавия вскочила на ноги, сжав кулачки и дрожа от ярости. Глаза ее метали молнии.

– Вы хотите заставить меня сыграть роль распутной женщины для этого варвара? – вскричала она. – Этого не будет! Я вам не какая-нибудь базарная шлюха, чтобы расточать улыбки и строить глазки степному разбойнику. Я – дочь немедийского вельможи…

– Ты была дочерью немедийского вельможи до того, как тебя увезли мои всадники, – цинично возразил Джехунгир. – А теперь ты простая рабыня, которая будет делать то, что ей скажут.

– Ни за что! – взъярилась девушка.

– Напротив, – с размеренной жестокостью ответил Джехунгир, – ты сделаешь все, что от тебя потребуется. Мне нравится план Гхазнави. Продолжай же, принц советников.

– Скорее всего, Конан пожелает купить ее. Ты, разумеется, откажешься продать ее или обменять на гирканских пленных. Тогда он захочет или выкрасть ее, или взять силой, – хотя я не думаю, что даже он осмелится нарушить перемирие. Но мы должны быть готовы к любому повороту событий. Затем, сразу же по завершении переговоров, прежде чем он успеет забыть ее, мы отправим к нему гонца под белым флагом, обвиним его в том, что он похитил девушку, и потребуем ее возвращения. Он может убить посыльного, но станет думать, что она сбежала. Потом мы отправим лазутчика – сойдет какой-нибудь рыбак йетши – в лагерь казаков, и он сообщит Конану, что Октавия скрывается на Ксапуре. Если я правильно разобрался в его характере, он немедленно отправится прямо на остров.

– Но мы не можем быть уверены в том, что он отправится туда в одиночку, – возразил Джехунгир.

– Разве мужчина станет тащить с собой целую ораву воинов, отправляясь на свидание с полюбившейся ему женщиной? – парировал Гхазнави. – Все шансы за то, что он отправится на остров один. Но мы на всякий случай примем меры предосторожности. Мы станем ждать его не на острове, где и сами можем угодить в западню, а в камышах на болотистом мысу, который выдается в море в тысяче ярдов от Ксапура. Если он приведет с собой большой отряд, мы отступим и придумаем новый план. А если он явится в одиночку или с небольшой дружиной, мы схватим его. Помяни мое слово, он придет непременно, помня о соблазнительной улыбке твой рабыни и ее многозначительных взглядах.

– Я никогда не унижусь до такого бесстыдства! – Октавия буквально кипела от ярости и унижения. – Уж лучше умереть!

– Ты не умрешь, моя прелестная бунтарка, – заявил Джехунгир, – а будешь подвергнута мучительному и унизительному наказанию.

Он хлопнул в ладоши, и Октавия побледнела. На этот раз в комнату вошел не кушит, а шемит, мускулистый здоровяк среднего роста с короткой завитой иссиня-черной бородкой.

– Для тебя есть работа, Гилзан, – сказал Джехунгир, – забирай эту глупышку и позабавься с нею. Но будь осторожен, чтобы не испортить ее красоту.

Проворчав что-то нечленораздельное, шемит схватил Октавию за запястье, и, почувствовав на себе его железную хватку, девушка тут же раскаялась в своем вызывающем поведении. С жалобным криком она вырвала у шемита руку и бросилась к ногам своего безжалостного хозяина, захлебываясь слезами и умоляя его о прощении.

Джехунгир жестом показал несостоявшемуся и разочарованному мучителю, что тот может быть свободен, и обратился к Гхазнави:

– Если твой план удастся, я дам тебе столько золота, сколько ты сможешь унести.

3

В темноте, сгустившейся перед самым рассветом, уединение заросших камышом болот и покрытых туманом прибрежных вод нарушили странные звуки. Но это была не сонная водоплавающая птица или просыпающийся зверь. Их издавал человек, пробирающийся сквозь тростниковые заросли, вымахавшие выше его роста.

Посторонний наблюдатель, случись ему оказаться здесь, увидел бы перед собой высокую женщину с соломенными волосами, роскошную фигуру которой облегала промокшая туника. Октавия все-таки сбежала от своих мучителей, причем по-настоящему, всеми фибрами души до сих пор содрогаясь от негодования при воспоминании об унижениях, которым подверглась за время своего плена.

Оказаться в руках Джехунгира было уже плохо само по себе, но тот, с хорошо рассчитанной дьявольской жестокостью, отдал ее вельможе, чье имя в Кхаваризме служило синонимом извращения и испорченности.

При мысли об этом по нежной коже Октавии вновь пробежали мурашки. Отчаяние помогло девушке спуститься из окна замка Джелал Хана на веревке, сплетенной из разорванных гобеленов, а счастливый случай привел к лошади, привязанной к коновязи. Она скакала всю ночь напролет, но лошадь ее охромела, когда рассвет застал ее на болотистом морском побережье. С содроганием представив, какая судьба ее ожидает, если она вновь попадет в руки к Джелал Хану, девушка полезла в болото, ища, где бы укрыться от погони, которая наверняка будет организована. Когда заросли тростника поредели, а вода поднялась почти до пояса, она вдруг увидела впереди смутные очертания острова, от которого ее отделяла широкая протока, но девушка не колебалась ни секунды. Еще некоторое время она шла, а потом, когда вода достигла груди, оттолкнулась и поплыла, причем резкие и сильные гребки свидетельствовали о ее недюжинной силе и выносливости.

Приблизившись к острову, Октавия увидела, что он поднимается из воды отвесными замковыми стенами. В конце концов она подплыла к ним вплотную, но не обнаружила ни уступа, на который могла бы стать под водой, ни карниза, за который можно было ухватиться. Она поплыла дальше, огибая утесы и чувствуя, как начинает сказываться усталость после долгого бегства. Руки ее беспомощно скользили по гладким камням, как вдруг она нащупала небольшое углубление. Всхлипывая от облегчения, она втащила себя в небольшую выемку над водой и прижалась к ней всем телом, дрожа, словно наяда в тусклом свете звезд.

Октавия обнаружила нечто вроде ступенек, вырубленных в отвесной скале. Она стала подниматься по ним и вдруг распласталась на камнях, заслышав слабый плеск весел. Напрягая зрение, она разглядела неясный силуэт, продвигающийся к болотистому мысу, который она только что покинула. Но до него было слишком далеко и слишком темно, чтобы она могла быть уверенной в том, что ей не почудилось, и вскоре слабые звуки стихли вдали, а девушка продолжила подъем. Если это ее преследователи, то иного – и лучшего – выхода, кроме как спрятаться на острове, у нее все равно не было. Она знала, что большинство клочков суши у этого болотистого побережья необитаемы. Конечно, остров мог служить пиратской стоянкой, но даже пираты выглядели предпочтительнее того грубого животного, от которого она сбежала.

Пока она карабкалась вверх по ступенькам, в голову ей пришла шальная мысль. Она сравнила своего бывшего хозяина с атаманом казаков, с которым – по принуждению – бесстыдно флиртовала в шатрах лагеря, разбитого у форта Гхори, где гирканские вельможи вели переговоры с воинами степей. Его жгучий взгляд напугал и унизил девушку, но буквально физически ощутимое свирепое жизнелюбие возвышало его над Джелал Ханом, чудовищем, которое могла породить только пресыщенная цивилизация.

Октавия взобралась на самый верх утеса, со страхом глядя на окружившее ее море теней. Деревья росли почти у самого обрыва и выглядели сплошной черной стеной. Что-то с шумом пронеслось у нее над головой, и девушка испуганно присела, запоздало сообразив, что это была всего лишь летучая мышь.

Ей очень не нравились эти угольно-черные тени, но она стиснула зубы и решительно шагнула вперед, пытаясь не думать о змеях. Ее босые ноги бесшумно ступали по влажному и топкому суглинку под деревьями.

Когда она вошла под зеленые своды, темнота пугающе сомкнулась вокруг нее. Не прошла Октавия и десяти шагов, как, оглянувшись, уже не смогла разглядеть скал и моря за ними. Еще несколько неуверенных шагов, и она безнадежно заблудилась и утратила чувство направления. Сквозь сплошное кружево ветвей не пробивался даже свет звезд. Выставив перед собой руки, девушка, спотыкаясь, брела вперед и вдруг замерла на месте.

Где-то впереди глухо зарокотал барабан. Это был совсем не тот звук, который она ожидала услышать в такое время и в таком месте. Но она тут же забыла о нем, потому что ощутила рядом с собой чье-то присутствие. Она ничего не видела, но чувствовала, что кто-то стоит подле нее в темноте.

Испустив сдавленный вскрик, она отпрянула назад, и вдруг нечто, показавшееся ей человеческой рукой, обхватило ее за талию. Она закричала и рванулась изо всех сил, пытаясь освободиться, но невидимый похититель легко поймал ее, как ребенка, безжалостно подавив бесплодное сопротивление. Молчание, с которым он встретил ее отчаянные слезы и мольбы, повергло Октавию в еще больший ужас, и она почувствовала, как ее несут сквозь тьму к тому месту, где неумолчно и зловеще рокотал барабан.

4

Когда первые лучи рассвета окрасили морскую гладь, к скалам приблизилась утлая лодчонка с одним гребцом. Впрочем, выглядел он весьма живописно. Вокруг его головы был повязан малиновый шарф, ярко-оранжевые атласные шаровары поддерживал широкий кушак, с которого свисал скимитар в ножнах из акульей кожи. Его прошитые золотой нитью сапоги выдавали в нем скорее всадника, нежели моряка, но он ловко управлялся со своей посудиной. В вырезе белой шелковой рубашки виднелась широкая и загорелая мускулистая грудь.

Под бронзовой от загара кожей рук перекатывались тугие канаты мышц, когда он налегал на весла с почти кошачьей грацией и легкостью. Яростное жизнелюбие и кипучая энергия, сквозившие в каждом движении, выделяли его среди прочих людей; но выражение его лица не было ни свирепым, ни мрачным, хотя ярко-синие глаза намекали, что их владелец обладает вспыльчивым нравом. Это был Конан, который забрел в казацкий лагерь, не имея при себе ничего, кроме сабли и собственной сметки, и который проложил себе дорогу на самый верх, став атаманом.

Он подплыл к вырубленной в скале лестнице, как человек, хорошо знакомый с окрестностями, и привязал лодку к выступу. После этого Конан без колебаний стал подниматься по лестнице. Впрочем, киммериец все время оставался настороже, не потому, что опасался чего-либо, а потому, что такова была его натура, чему способствовал образ жизни, который он вел.

То, что Гхазнави полагал звериной интуицией или неким шестым чувством, было на самом деле лишь обостренными способностями и интеллектом варвара. Конан не обладал инстинктом, который бы предупредил его, что за ним наблюдают враги, затаившиеся в камышовых зарослях на материке неподалеку.

Когда он поднялся на утес, один из мужчин глубоко вздохнул и осторожно поднял лук. Джехунгир схватил его за руку и прошипел ему на ухо ругательство:

– Глупец! Или ты хочешь выдать наше присутствие? Неужели ты не понимаешь, что он слишком далеко, чтобы ты в него попал? Пусть он поднимется на остров. Он примется искать девчонку. А мы пока останемся здесь. Он мог почуять засаду или догадаться о нашем присутствии. Может, он даже взял с собой воинов, которые затаились неподалеку. Подождем. Через час, если не произойдет ничего подозрительного, мы подплывем к лестнице и станем ждать его там. Если он не вернется спустя некоторое время, кто-нибудь из нас поднимется на остров и выследит его. Но мне бы не хотелось прибегать к таким крайним мерам, если их можно избежать. Если нам придется идти за ним в чащу, жертвы неизбежны. Я бы предпочел схватить его, когда он будет спускаться по лестнице, и тогда мы сможем утыкать его стрелами с безопасного расстояния.

Тем временем ничего не подозревающий казак углубился в лес. В своих мягких кожаных сапогах он ступал совершенно бесшумно, обшаривая взглядом каждую тень в надежде встретить роскошную красавицу с соломенными волосами, о которой он мечтал с тех пор, как увидел ее в шатре Джехунгира Агхи подле форта Гхори. Он бы возжелал ее, даже если бы она продемонстрировала ему свое нерасположение. Но ее загадочные улыбки и взгляды воспламенили его кровь, и он захотел обладать этой золотоволосой цивилизованной женщиной со всей страстью варвара, не признающей законов и преград.

Ему уже доводилось бывать на Ксапуре ранее. Меньше месяца тому назад он держал здесь тайный совет с экипажем пиратского корабля. Конан знал, что приближается к тому месту, откуда вскоре увидит таинственные развалины, по имени которых остров и получил свое название, и он спросил себя, а не найдет ли в них и девушку. Не успев додумать эту мысль до конца, он вдруг замер на месте, обратившись в статую.

Впереди среди деревьев вздымалось нечто такое, что разум его отказывался признавать. Это была темно-зеленая стена, над парапетными зубцами которой торчали башни.

Конан застыл, словно парализованный, отказываясь верить своим глазам и пребывая в самых расстроенных чувствах, как бывает со всяким, кому приходится усомниться в собственном здравомыслии. Он твердо знал, что глаза не обманывают его и что с ума он тоже не сошел, но здесь и сейчас произошло нечто невероятное. Менее месяца тому назад меж деревьев лежали лишь руины. И какие человеческие руки способны возвести столь внушительное сооружение, как то, что предстало его глазам, за несколько прошедших недель? Кроме того, буканьеры, без конца курсировавшие по Вилайету, наверняка засекли бы любые работы столь грандиозного масштаба и сообщили бы о них казакам.

Объяснить случившееся нельзя было ничем, но, тем не менее, невозможное произошло. Он находился на Ксапуре, и эта гигантская стена тоже высилась на острове, пусть это и выглядело чистым безумием. И все-таки дело обстояло именно так.

Конан развернулся, чтобы бежать обратно через джунгли, спуститься вниз по вырубленной в скале лестнице, пересечь синее море и оказаться в далеком лагере в устье Запорожки. В тот миг даже мысль о том, чтобы задержаться вблизи от внутреннего моря, была невыносима Конану, охваченному безрассудной паникой. Он готов был оставить его далеко за спиной, а потом бежать из укрепленного лагеря и степей, проложив тысячи миль между собой и таинственным Востоком, где нарушались основные законы природы; а какие дьявольские силы были в этом повинны, он не знал и не желал знать.

На мгновение судьба будущих королевств, зависящих от этого пышно разодетого варвара, повисла на волоске. Чашу весов склонила в нужную сторону мелкая деталь – обрывок шелковой ткани, зацепившийся за куст, который попался ему на глаза. Конан наклонился к нему и потянул ноздрями воздух, принюхиваясь к едва уловимому аромату. От этого крошечного клочка исходил волнующий запах, настолько слабый, что он ощутил его не органами чувств, а каким-то внутренним чутьем. Этот аромат напомнил ему о желанной плоти женщины, которую он видел в шатре Джехунгира. Значит, рыбак не обманул, она где-то здесь! И тут на влажном суглинке Конан заметил след, единственный отпечаток босой ноги, длинный и узкий, след мужчины, а не женщины, и вдавлен он был сильнее обычного. Вывод напрашивался вполне очевидный: мужчина, оставивший этот след, нес какую-то тяжесть, и что это могло быть, если не девушка, которую разыскивал казак?

Конан постоял немного, глядя на темные башни, видневшиеся из-за деревьев, и глаза его превратились в узкие щелочки ярко-синего пламени. Желание обладать золотоволосой девушкой боролось с первобытным гневом на того, кто посмел похитить ее. Человеческая страсть заглушила суеверные страхи и, пригнувшись, как вышедшая на охоту пантера, он скользящим шагом двинулся к стене, пользуясь густой листвой, как прикрытием, чтобы его не увидели с парапета.

Подойдя ближе, киммериец понял, что стены сложены из того же самого зеленого камня, что и давешние руины, и его поразило некое странное ощущение узнавания. Ему казалось, что он смотрит на то, чего раньше никогда не видел, но оно снилось ему или неосознанно вставало перед его мысленным взором. Наконец Конан понял, в чем дело. Стены и башни повторяли очертания развалин. Такое впечатление, что на месте россыпи камней вдруг выросли сооружения, которыми они являлись изначально.

Утреннюю тишину не нарушал ни один звук, когда Конан осторожно приблизился к подножию стены, поднимавшейся из густой зелени. На южных окраинах внутреннего моря растительность была почти тропической. Он не заметил никого у амбразур и парапета, и изнутри не доносилось ни звука. Слева от него в нескольких шагах виднелись массивные ворота, и он решил, что они, по идее, должны быть заперты и находиться под охраной. Но при этом Конан был твердо уверен в том, что женщина, которую он ищет, находится где-то за этой стеной, и начал действовать в свойственной ему бесшабашной манере.

Увитые виноградными побегами ветви над ним тянулись к зубцам и амбразурам. Он вскарабкался на большое дерево с легкостью кошки и, оказавшись выше парапета, ухватился обеими руками за толстый сук над головой, раскачался, отпустил ветку и полетел по воздуху, по-кошачьи приземлившись на четвереньки прямо на стене. Присев на корточки, он принялся осторожно рассматривать улицы города.

Окружность стены нельзя было назвать большой, но внутри располагалось на удивление много зданий. Все они имели в высоту три-четыре этажа, по большей части плоские крыши и отличались некоторой архитектурной изысканностью. Улицы, подобно спицам колеса, вели на восьмиугольную площадь в центре, упиравшуюся в высокое монументальное сооружение с куполами и башенками, доминировавшее над целым городом. Он не заметил ни единой живой души на улицах, и никто не выглядывал в окна, хотя солнце поднялось уже довольно высоко. Повсюду царила тишина, как в каком-нибудь заброшенном и вымершем поселении. Рядом с ним в стене была вырублена узкая каменная лестница, по ней он и спустился.

Дома так близко подступали к стене, что вскоре он оказался на расстоянии вытянутой руки от окна и остановился, чтобы взглянуть в него. Решетки на нем отсутствовали, шелковые гардины были раздвинуты и перехвачены атласными шнурами. Конан заглянул в комнату, стены которой были задрапированы темными бархатными гобеленами. Пол покрывали толстые ковры; из мебели здесь имелись несколько скамеек эбенового дерева и помост из слоновой кости, заваленный мехами.

Он уже собрался продолжить спуск, когда услышал, как внизу по улице кто-то идет. Прежде чем неизвестный успел завернуть за угол и увидеть его на лестнице, Конан шагнул со ступеньки прямо на подоконник и бесшумно спрыгнул на пол, выхватывая из ножен свой скимитар. На мгновение он замер, обратившись в статую, но потом, поскольку ничего не произошло, он зашагал по толстым коврам к арочному дверному проходу. И тут гобелен отодвинулся, обнажая обложенный подушками альков, из которого на него томно смотрела стройная темноволосая девушка.

Конан напряженно взглянул на нее, ожидая, что она вот-вот закричит. Но она лишь изящно зевнула, прикрыв рот рукой, встала с ложа и прислонилась к гобелену, который все еще придерживала.

Вне всякого сомнения, она принадлежала к белой расе, хотя кожа ее и была очень смуглой. Ее прямо подстриженные волосы были черными как вороново крыло, а из одежды на ней была лишь полоска прозрачного шелка, обмотанная вокруг полных бедер.

Спустя несколько мгновений она заговорила, но язык оказался ему незнаком, и Конан лишь покачал головой в ответ. Она вновь зевнула, лениво потянулась и, по-прежнему не проявляя ни малейших признаков страха или удивления, перешла на диалект, который он понимал, – это было наречие, на котором говорили йетши, хотя и звучащее очень архаично.

– Ты кого-нибудь ищешь? – поинтересовалась она, словно вторжение в ее комнату вооруженного незнакомца было самым обычным делом.

– Кто ты такая? – требовательно спросил он.

– Меня зовут Ятели, – томно ответила она. – Должно быть, прошлой ночью я засиделась на пиру, потому что сейчас мне хочется спать. А ты кто?

– Я – Конан, казацкий гетман, – ответил он, пристально глядя на нее прищуренными глазами.

Он считал, что девушка лишь притворяется, и ожидал, что она вот-вот предпримет попытку сбежать из комнаты или поднять тревогу. Но хотя рядом с ней висел бархатный шнур, явно служащий для подачи сигналов, она не стала дергать за него.

– Конан, – сонно повторила девушка. – Ты – не дагониец. Пожалуй, ты больше похож на наемника. И многих йетши ты зарубил?

– Я не воюю с крысами! – презрительно фыркнул он.

– Но они ужасны, – пробормотала Ятели. – Я помню, как они были нашими рабами. Но потом они восстали и принялись жечь все подряд и убивать. Только магия Кхосатрала Кхеля не позволила им приблизиться к стенам… – Она умолкла на полуслове, и сонное выражение у нее на лице сменилось удивлением. – Я совсем забыла, – пробормотала девушка. – Они все-таки перелезли через стены, вчера вечером. Повсюду раздавались крики, пылал огонь, и люди тщетно призывали Кхосатрала. – Она тряхнула головой, словно сбрасывая невидимую пелену. – Но этого не может быть, – растерянно пролепетала она, – потому что я жива, хотя мне казалось, что умерла. Ах, к дьяволу все это!

Она пересекла комнату и, взяв Конана за руку, увлекла за собой к возвышению. Он повиновался, изумленный и сбитый с толку. Девушка улыбнулась ему, как сонный ребенок, ее длинные шелковистые ресницы затрепетали, прикрывая темные затуманенные глаза. Она провела рукой по его густым черным кудрям, словно стараясь убедить себя в его реальности.

– Это был сон, – она зевнула. – Все вокруг – лишь сон. И сейчас я чувствую себя так, словно сплю. Но мне все равно. Я не могу вспомнить кое-что – забыла напрочь… Есть нечто такое, чего я не понимаю, но когда пытаюсь думать об этом, меня клонит в сон. Как бы то ни было, это не имеет никакого значения.

– Что ты имеешь в виду? – с тревогой поинтересовался Конан. – Ты говорила, что прошлой ночью они перелезли через стены? Кто такие «они»?

– Йетши. Во всяком случае, я так думала. Все было затянуто клубами дыма, но голый и окровавленный дьявол схватил меня за горло и вонзил нож мне в грудь. Ой, как мне было больно! Но это был сон, всего лишь сон, потому что шрама не осталось. Вот, посмотри. – Она лениво окинула взглядом свою роскошную грудь с гладкой кожей, а потом уселась Конану на колени и обхватила его полными руками за мощную шею. – Я ничего не помню, – пробормотала она, прижимаясь темноволосой головкой к его широкой груди. – Все как будто подернуто туманной дымкой. Но это не имеет значения. Вот ты мне не снишься. Ты сильный. Давай будем жить, пока у нас есть такая возможность. Люби меня!

Он положил блестящую головку девушки на сгиб могучей руки и с неизъяснимым облегчением крепко поцеловал ее в полные коралловые губы.

– Ты сильный, – повторила она слабеющим голоском. – Люби меня… люби…

Сонное бормотание смолкло; темные глаза закрылись, длинные ресницы отбросили тень на чувственные щечки; роскошное тело расслабилось в объятиях Конана.

Нахмурившись, он смотрел на нее. Похоже, она была частью иллюзии, что витала над всем городом, но упругая мягкость ее тела под его жадными пальцами убедила Конана, что он держит в объятиях живую девушку, а не тень сна. Не терзаясь более ненужными сомнениями, киммериец поспешно опустил ее на меха, укрывающие возвышение. Сон ее был слишком глубок, чтобы его можно было счесть естественным. Он решил, что она, должно быть, принимает какой-нибудь наркотик, не исключено, что черный лотос Ксутала.

Но тут Конан нашел еще кое-что, что заставило его призадуматься. Среди мехов на помосте лежала великолепная пятнистая шкура насыщенного золотистого цвета. Причем она была не умелой подделкой или имитацией, а настоящей шкурой реального зверя. Но Конан знал, что этот самый зверь считается вымершим вот уже добрую тысячу лет. Речь шла о большом золотистом леопарде, персонаже многих хайборийских легенд и преданий, которого увековечили в красках и мраморе художники древности.

В замешательстве покачав головой, Конан вышел через арочный проход в извилистый коридор. В самом доме царила гулкая тишина, но снаружи донеслись звуки, по которым он безошибочно определил, что кто-то поднимается по лестнице на стене, с которой он беспрепятственно шагнул в окно. Мгновением позже он с изумлением услышал, как что-то очень тяжелое мягко приземлилось на пол комнаты, из которой он только что вышел. Быстро повернувшись, он поспешил по извилистому коридору, как вдруг очередная находка, на этот раз – на полу, заставила его замереть на месте.

Перед ним лежал человек. Одна половина его туловища находилась в коридоре, а другая осталась в проеме, который обычно закрывала дверь, искусно замаскированная под стенные панели. Мужчина с бритой головой и жестокими чертами лица выглядел смуглым и худощавым, из одежды на нем имелась лишь атласная набедренная повязка. Он лежал так, словно смерть внезапно настигла его в тот момент, когда он выходил из потайной двери. Конан склонился над ним, силясь установить причину смерти, но обнаружил, что тот, как и девушка в комнате, всего лишь заснул крепким беспробудным сном.

Но почему он выбрал такое неудобное место, чтобы отдохнуть? Ломая голову над этим вопросом, Конан вдруг едва не подпрыгнул, расслышав у себя за спиной какие-то звуки. Что-то двигалось к нему по коридору. Метнув в ту сторону быстрый взгляд, он увидел, что коридор заканчивается большой дверью, которой, по всем канонам, полагалось быть запертой. Конан вытащил безвольное, лежащее ничком тело из проема и перешагнул порог, закрывая за собой стенную панель. Мягкий щелчок подсказал ему, что она встала на место. Оказавшись в полной темноте, он услышал, как шаркающие шаги замерли как раз напротив двери, и по спине у него пополз предательский холодок. Эти шаги не могли принадлежать ни человеку, ни любому известному ему зверю.

На мгновение воцарилась тишина, а потом раздался негромкий скрип дерева и лязг металла. Он приложил руку к двери и понял, что она подается внутрь, как будто кто-то большой и сильный навалился на нее снаружи. Конан потянулся за мечом, но возня вдруг прекратилась, и он услышал странный хлюпающий звук, от которого волосы у него на затылке встали дыбом. Не выпуская из рук обнаженный скимитар, он медленно попятился. Пятки его повисли в воздухе, и он едва не полетел кубарем по ступенькам. Он стоял на площадке узкой лестницы, уводящей куда-то вниз.

Киммериец принялся спускаться на ощупь. Расставив руки и касаясь пальцами стен, он надеялся обнаружить какой-либо боковой ход или проем, но их не было. Стоило ему решить, что он уже вышел из дома и находится в подземелье под ним, как ступеньки закончились и он оказался в пологом туннеле.

5

Конан осторожно двинулся по нему в темноте, опасаясь провалиться в какой-либо невидимый колодец, но вот наконец под ногами опять появились ступеньки, по которым он поднимался, пока не уперся в дверь, где нашарил железный засов. Киммериец вошел в тускло освещенную комнату гигантских размеров с высоченным потолком. Вдоль пестрых стен выстроились фантастические колонны, поддерживающие потолок, одновременно полупрозрачный и темный, который походил на затянутое облаками полночное небо, создавая впечатление невероятной вышины. Если сюда и попадал снаружи свет, то он преломлялся самым причудливым образом.

В сумеречном полумраке Конан осторожно двинулся вперед по голому зеленому полу. Комната была круглой, и с одной стороны виднелись огромные бронзовые створки округлой великанской двери. Напротив нее, на стоявшем у самой стены помосте, к которому вели широкие скругленные ступени, стоял медный трон, и Конан, увидев то, что лежало на нем, поспешно попятился, поднимая скимитар.

Но, видя, что тварь не пошевелилась, он принялся внимательно рассматривать ее, а потом и поднялся по стеклянным ступеням и уставился на нее сверху вниз. Это была гигантская змея, явно вырубленная из камня, напоминающего жадеит. Каждая чешуйка виднелась отчетливо, словно живая, и радужные цвета были переданы с большим искусством. Большая клиновидная голова наполовину скрывалась в складках огромного тела, так что не было видно ни глаз, ни челюстей. В голове у Конана забрезжило смутное узнавание. Змея явно олицетворяла собой одно из тех ужасных чудовищ, что обитали на болотах в незапамятные времена, наводя ужас на южное побережье Вилайета. Но, подобно золотистому леопарду, они вымерли несколько веков назад. Конан видел их миниатюрные грубые изображения среди прочих идолов в священных хижинах йетши; кроме того, их описание встречалось в «Книге Скелоса», при написании которой использовались доисторические источники.

Конан восхищенно рассматривал чешуйчатый торс, толстый, как бедро взрослого мужчины, и явно очень длинный, а потом, из чистого любопытства, приложил к нему руку. И сердце едва не оборвалось у него в груди. Кровь застыла у него в жилах, а волосы на затылке встали дыбом. Под его рукой оказалась не гладкая и хрупкая поверхность стекла, металла или камня, а теплое жилистое тело живого существа. Кончиками пальцев он ощутил, как медленно пульсирует в твари холодная, замершая жизнь.

Инстинктивным жестом Конан отдернул руку. Меч едва не выпал у него из пальцев и, задыхаясь от ужаса и отвращения, он с величайшей осторожностью спустился по стеклянным ступеням, с восхищенным трепетом глядя на жуткое чудовище, мирно спавшее на медном троне. Змея не шелохнулась.

Подойдя к бронзовой двери, киммериец попробовал открыть ее, обливаясь потом от ужаса при мысли о том, что он окажется запертым в одной комнате с этой скользкой тварью. Но створки подались под его нажимом, и он выскользнул наружу и закрыл их за собой.

Конан оказался в широком и просторном коридоре, погруженном в уже привычный полумрак. Высокие стены были увешаны гобеленами. В тусклом свете очертания далеких предметов становились смутными и размытыми, заставляя варвара нервничать и навевая мысли о змеях, невидимками скользящих в темноте. В призрачном освещении казалось, что до двери в противоположном конце коридора нужно пройти много миль. А совсем рядом гобелен висел так, будто под ним скрывалась потайная дверь, и, откинув его, киммериец обнаружил узкую лестницу, ведущую наверх.

Остановившись в нерешительности у ее подножия, он вдруг расслышал ту самую шаркающую походку, доносящуюся из огромной комнаты, которую он только что покинул. Получается, кто-то преследует его и тоже прошел тем туннелем? Он поспешно бросился вверх по лестнице, задернув за собой гобелен.

Выйдя в конце концов в извилистый коридор, Конан свернул в первый же дверной проем. Его вроде бы бесцельное блуждание преследовало двоякую цель: удрать как можно дальше от этого здания со всеми его загадками и тайнами и найти немедийскую девушку, которая, в чем он не сомневался, оказалась пленницей в этом дворце, храме или как он там называется. Он полагал, что находится в величественном куполообразном сооружении, построенном в самом центре города, где, скорее всего, должен обитать здешний правитель, которому почти наверняка и доставили пленницу.

Он оказался в комнате, а не в очередном коридоре, и уже собрался вернуться обратно, как вдруг услышал голос, доносящийся из-за одной из стен. В ней не было двери, но он приложил к ней ухо и расслышал его вполне отчетливо. Язык был немедийским, а вот голос человеку не принадлежал. Он неприятно резонировал, словно колокол, отбивающий полночь.

– В Бездне не было другой жизни, кроме той, что сосредоточена во мне, – звучал голос. – Равным образом там не было ни света, ни движения, ни звука. Только стремление выжить, которое нельзя описать или выразить словами, толкало меня наверх, слепое, бездушное и неумолимое. Я карабкался из века в век, сквозь пласты вечной тьмы…

Завороженный этим колокольным резонансом, Конан присел на корточки, забыв обо всем на свете, пока гипнотическая сила голоса не подчинила себе все его органы чувств, создав вместо них иллюзию зрения. Конан больше не слышал голоса, если не считать далеких и ритмичных звуковых волн. Он перенесся в другое время и растворился в нем, лишившись собственной индивидуальности, и наблюдал за превращениями существа, которое люди называли Кхосатралом Кхелем. Оно карабкалось наверх, из Бездны и Ночи, облекая себя плотью материального универсума.

Но человеческая плоть оказалась слишком хрупкой и негодной, чтобы выдержать присутствие чудовищной сущности, которой и был Кхосатрал Кхель. Поэтому он принял облик человека, но плоть его не была человеческой плотью и кости не были костями, а кровь – кровью. Он стал кощунственным надругательством над силами природы, потому что заставил жить, думать и действовать первичную субстанцию, которая до того никогда не пульсировала в живых существах.

Он шествовал по миру, как бог, потому что никакое земное оружие не могло причинить ему вреда, а век для него длился не долее часа. В своих скитаниях он наткнулся на первобытных людей, обитающих на острове Дагония, и ему вдруг захотелось привить этой расе культуру и цивилизацию. С его помощью они возвели город Дагон, а потом и сами поселились там и стали почитать его. Странными и вызывающими ужас были его слуги, призванные из темных уголков планеты, где все еще влачили мрачное существование пережитки давно забытых эпох. Дом бога в Дагоне соединялся с остальными посредством туннелей, по которым жрецы с бритыми головами волокли несчастных людей для того, чтобы принести ему в жертву.

Однако по прошествии многих веков на берегах моря появился свирепый и неукротимый народ. Он называл себя йетши, но после жестокой битвы был покорен, и в течение почти целого поколения его люди умирали на алтарях Кхосатрала.

Его колдовство удерживало их в повиновении. И вот однажды их жрец, сухопарый и высокий мужчина неизвестной расы, ушел в пустыню, а когда вернулся, то принес с собой нож, сделанный из материала, которого не было на земле. Он был выплавлен из метеора, который, подобно огненной стреле, пронизал небеса и упал в глухой долине. Рабы восстали. Их зазубренные клинки в форме полумесяца вырезали дагонитов, как овец, и магия Кхосатрала оказалась бессильна против этого неземного ножа. И пока в кровавом дыму, что застилал улицы, творилось насилие и поголовное истребление жителей, самый мрачный акт этой драмы разыгрывался под таинственным куполом позади огромной комнаты с помостом, на котором стоял медный трон, а стены были покрыты пятнистыми чешуйками, подобными коже змеи.

Из-под этого купола жрец йетши вышел один. Он не стал убивать своего заклятого врага, потому что хотел сохранить угрозу его возможного освобождения для усмирения собственных непокорных подданных. Он оставил Кхосатрала лежать на золотом помосте с ножом на груди, чтобы тот играл роль заклятия, призванного сделать его бесчувственным и бездыханным вплоть до наступления судного дня.

Но прошли века, жрец умер, башни покинутого жителями Дагона рухнули, предания стали забываться, а йетши вымирали, не в силах противостоять эпидемиям, голоду и войнам, так что их осталась лишь горстка, влачащая жалкое существование на берегу моря.

И только загадочный купол успешно противостоял разрушительному воздействию времени, пока случайная молния и любопытство рыбака не сняли волшебный нож с груди Кхосатрала Кхеля. Чары рассеялись, бог восстал со своего ложа и вновь обрел могущество. Ему показалось забавным восстановить город таким, каким он был до своего падения. С помощью своего черного колдовства и некромантии он поднял башни из праха прошедших веков, а горожане, давным-давно обратившиеся в пыль, вновь обрели жизнь.

Но люди, познавшие смерть, ожили лишь наполовину. В самых сокровенных уголках их душ по-прежнему властвовала смерть. Магия заставила жителей Дагона жить и любить, ненавидеть и предаваться праздным утехам, а падение Дагона и собственная гибель оставались для них лишь смутным воспоминанием. Они жили в зачарованной дымке иллюзии, ощущая всю странность своего существования, но не пытаясь доискаться ее первопричин. С наступлением дня они погружались в глубокий сон, пробуждаясь лишь ночью, которая была сродни смерти.

Все эти события кошмарными видениями промелькнули перед внутренним взором Конана, пока он сидел на корточках подле обитой декоративной тканью стены. В голове у него все перемешалось. Уверенность в своих силах и здравый смысл покинули его, оставив после себя жуткую бездну теней, в которой бродили мрачные фигуры в капюшонах, способные творить самые страшные и невероятные вещи. Но вот сквозь колокольный звон голоса, который возвещал свою власть над упорядоченными законами находящейся в здравом уме планеты, донесся какой-то звук, ставший якорем для разума Конана, погружающегося в пучину безумия. Это был истерический плач женщины.

Он невольно вскочил на ноги.

6

Джехунгир с растущим нетерпением ожидал развития событий в своей лодке, спрятанной в камышах. Прошло уже больше часа, а Конан так и не появился. Вне всякого сомнения, он все еще обыскивал остров в поисках девушки, которая, как он считал, прячется где-то здесь. Но тут Агхе в голову пришла еще одна мысль. Предположим, гетман оставил своих воинов где-то неподалеку, а те, заподозрив неладное, отправились на его поиски, встревоженные его долгим отсутствием? Джехунгир отдал короткое распоряжение гребцам, и длинная лодка выскользнула из камышей и направилась к лестнице, вырубленной в скале.

Оставив с полдюжины мужчин на борту, он взял с собой остальных, десятерых могучих лучников Кхаваризма в остроконечных шлемах и накидках из тигриных шкур. Подобно охотникам, идущим по следу льва, они крались меж деревьев, взяв луки наизготовку. В густом лесу царила тишина, нарушенная лишь однажды, когда крупная зеленая птица, попугай, скорее всего, пролетела низко над их головами, с громким хлопаньем взмахивая широкими крыльями, а потом затерялась среди ветвей. Резко подняв руку, Джехунгир жестом приказал своему отряду остановиться, и они, не веря своим глазам, уставились на башни, ясно видимые вдалеке сквозь зеленые заросли.

– Тарим! – пробормотал Джехунгир. – Пираты восстановили развалины! Значит, Конан все-таки здесь. Надо осмотреть их. Укрепленный город так близко от материка! Идем!

С удвоенной осторожностью они заскользили меж деревьев. Правила игры изменились; из преследователей и охотников они превратились в лазутчиков.

Пока они пробирались сквозь густой подлесок, человек, которого они искали, оказался в смертельной опасности, намного более страшной, нежели та, которой грозили ему их меткие стрелы.

По спине у Конана пробежал холодок, когда он сообразил, что гулкий резонирующий голос смолк. Он замер в неподвижности, словно статуя, не сводя глаз с занавешенной двери, через которую, в чем он не сомневался, должен был с минуты на минуту войти вселенский ужас.

В комнате царил полумрак, и Конан почувствовал, как волосы у него встают дыбом на затылке. Он увидел, как во мраке постепенно проступают голова и гигантские плечи. Шагов слышно не было, но смутно видимая поначалу фигура прорисовывалась все более отчетливо, и Конан наконец сообразил, что видит перед собой мужчину. На ногах у него были сандалии, а из одежды – лишь юбка и широкий пояс из акульей кожи. Его подстриженные в скобку волосы перехватывал узкий золотой обруч. Оцепенев, Конан смотрел на разворот широких плеч, выпуклую мощную грудь, узлы и канаты мускулов на руках и ногах. В лице не было ни малейших признаков слабости или милосердия. Глаза походили на пылающие клубки темного огня. Конан понял, что перед ним – Кхосатрал Кхель, древний великан из Бездны, бог Дагонии.

Не прозвучало ни слова. Да они были и не нужны. Кхосатрал раскинул свои огромные ручищи в стороны, а Конан, присев, дабы избежать чудовищного захвата, полоснул скимитаром по животу гиганта. Он тут же отпрыгнул назад, не веря своим глазам. Острый клинок со звоном лязгнул о плоть великана и пристыженно отскочил назад, словно ударившись о наковальню, не оставив на коже и следа пореза или раны. А Кхосатрал стремительно надвигался на него.

Они столкнулись и на краткий миг сплелись в удушающих объятиях, а потом Конан с трудом вырвался и отпрыгнул назад, дрожа всем телом и задыхаясь. Там, где в его плоть впились железные пальцы, выступила кровь. Сколь ни скоротечна была их рукопашная схватка, киммериец успел ощутить всю бездну безумия кощунственного создания; его плоть ранил не человек, а железо, одушевленное и разумное; ему противостояло существо из ожившей стали.

В полумраке Кхосатрал грозно высился над воином. Стоит только позволить этим железным пальцам сомкнуться у него на горле, и все будет кончено. Конану казалось, что в сумеречной комнате ему противостоит чудовище из ночных кошмаров.

Отшвырнув в сторону бесполезный меч, Конан подхватил с пола тяжелую скамью и метнул ее в монстра. Снаряд весил столько, что его с трудом подняли бы несколько человек. Он ударил Кхосатрала в грудь и разлетелся на мелкие кусочки. Гигант даже не покачнулся, крепко стоя на своих кривых ногах. Зато лицо его утратило всякое сходство с человеческим, вокруг жуткой головы запылал огненный нимб, и великан шагнул вперед, похожий на осадную башню.

Конан отчаянным рывком сорвал со стены гобелен и, раскрутив его над головой, для чего потребовалось намного большее усилие, чем для того, чтобы швырнуть скамью, метнул ее в гиганта. Декоративная ткань обвилась вокруг его головы, и он пошатнулся, на мгновение сбитый с толку и ничего не видящий перед собой. Гобелен сопротивлялся его усилиям так, как ни за что не удалось бы дереву или стали, и Конан воспользовался его секундной заминкой, чтобы подхватить с пола свой скимитар и выскочить в коридор. Не останавливаясь ни на мгновение, он влетел в дверь соседней комнаты, захлопнул ее за собой и запер на засов.

А потом, не успел он повернуться, как сердце замерло у него в груди. Съежившись на груде атласных подушечек, распустив золотистые волосы, которые водопадом укрывали ее обнаженные плечи, и глядя на него расширенными от ужаса глазами, сидела женщина, которую он так старательно искал. Он почти забыл об ужасном создании, когда треск дерева за спиной привел киммерийца в чувство. Подхватив девушку на руки, он метнулся к двери в стене напротив. Она едва не лишилась чувств от страха, так что ни помочь, ни помешать ему была не в силах. Слабый всхлип – вот единственное, на что она оказалась способна.

Конан не стал терять времени на то, чтобы отпереть дверь. Сокрушительный удар скимитара снес замок напрочь, и он прыгнул через порог к лестнице, что смутно виднелась за ним. На мгновение оглянувшись, он увидел голову и плечи Кхосатрала, протискивающегося во вторую дверь. Колосс крушил толстенные деревянные панели с такой легкостью, словно они были сделаны из картона.

Конан взлетел по ступенькам наверх, неся на плече рослую девушку, как ребенка. Он понятия не имел, куда бежит, но лестница оборвалась у очередной двери в круглой комнате с куполообразным потолком. Кхосатрал поднимался по ступеням вслед за ними, молчаливый, как дыхание смерти, и такой же стремительный.

Стены комнаты были сделаны из толстой стали, как и дверь, кстати. Конан закрыл ее за собой и запер на внушительные засовы. Ему в голову пришла мысль о том, что комната принадлежит самому Кхосатралу: здесь он может спокойно отдохнуть, не опасаясь чудовищ, выпущенных на волю из подземелий ада, чтобы повелевать ими.

Не успели засовы скользнуть в петли, как дверь содрогнулась под натиском гиганта. Конан пожал плечами. Что ж, он дошел до конца пути. В комнате не было ни другой двери, ни окна. Воздух и странный рассеянный свет явно исходили из отверстий в куполе. Он попробовал пальцем остроту уже зазубренного скимитара. Теперь, оказавшись в безвыходном положении, Конан сохранял полное спокойствие. Чтобы спастись, он сделал все, что было в силах человеческих; когда гигант выломает дверь, он взорвется еще одной вспышкой ярости, пустив в ход свой бесполезный меч. Не потому, что рассчитывает, будто он поможет ему, а потому, что должен умереть, сражаясь, и никак иначе. А пока что делать ему было нечего, и его спокойствие не казалось наигранным.

Во взгляде, обращенном им на свою светловолосую спутницу, было столько обожания и страсти, как если бы он собирался прожить еще лет сто – по меньшей мере. Перед тем как запереть дверь, он бесцеремонно спустил ее на пол, и теперь она привстала на коленях, машинально приводя в порядок свои роскошные, но растрепанные кудри и оправляя скудное одеяние. В яростном взгляде Конана сверкнуло одобрение, когда он стал пожирать глазами ее густые золотистые волосы, ясные большие глаза, молочную кожу, гладкую и светящуюся здоровьем, упругие полушария груди и очертания полных губ.

Девушка негромко вскрикнула, когда дверь в очередной раз содрогнулась и засов протяжно заскрипел.

Киммериец даже не оглянулся. Он знал, что дверь продержится еще немного.

– Мне сообщили, что ты сбежала, – сказал он. – Рыбак йетши донес мне, что ты прячешься здесь. Как тебя зовут?

– Октавия, – запинаясь, пробормотала она, но потом слова хлынули потоком. Она вцепилась в него дрожащими руками. – О, Митра! Что это за кошмар? Какие-то люди… темнокожие люди… Один из них поймал меня в лесу и принес сюда. Они отдали меня этой… этому… этому существу. Он сказал мне… сказал… Неужели я сошла с ума? Или все это мне снится?

Он мельком взглянул на дверь, поверхность которой выгнулась вовнутрь, как будто в нее били стенобитным тараном.

– Нет, – ответил Конан, – это не сон. Петли вот-вот слетят. Странно, что дьяволу приходится вот так взламывать дверь, совсем как обычному человеку. Но, в конце концов, его сила – сама по себе дьявольская.

– Неужели ты не можешь убить его? – простонала она. – Ведь ты сильный.

Конан был слишком честен, чтобы солгать ей.

– Если бы простой смертный мог убить его, он давно был бы уже мертв, – пояснил он. – Я затупил свой клинок об его живот.

Глаза девушки поскучнели.

– Значит, ты должен умереть, и я с тобой… О, Митра! – с неожиданной яростью вскричала она, и Конан схватил ее за руки, боясь, что она причинит себе вред.

– Он рассказал мне о том, что сделает со мной! – задыхаясь, выкрикнула она. – Убей меня! Убей меня своим мечом, прежде чем он выломает дверь!

Конан посмотрел на нее и покачал головой.

– Я постараюсь сделать все, что смогу, – ответил он. – Это немного, но у тебя будет шанс проскользнуть мимо него на лестницу. А там беги к скалам. У подножия лестницы я привязал лодку. Если тебе удастся сбежать из дворца, ты еще можешь обмануть его. Люди этого города – они все спят.

Она уронила голову и закрыла лицо руками. Конан поднял свой скимитар, подошел к двери и встал сбоку. Глядя на него, никто бы не подумал, что он приготовился к неизбежной смерти. Огонь в его глазах вспыхнул еще яростнее, мускулистая рука еще крепче сжала меч, но и только.

Петли подались под бешеным напором гиганта, и дверь судорожно затряслась, удерживаемая на месте одними засовами. Но и эти мощные железные прутья уже выгибались, готовясь выскочить из пазов. Конан наблюдал за происходящим с почти полным равнодушием, завидуя нечеловеческой силе монстра.

А потом, без всякого предупреждения, таранные удары вдруг прекратились. В наступившей тишине Конан расслышал какие-то странные звуки на лестничной площадке – хлопанье крыльев и чей-то причитающий голос, похожий на завывание полночного ветра в ветвях деревьев. Вскоре наступила тишина, но в воздухе разлилось напряжение. Уловить его могло только обостренное чутье варвара, но Конан знал, не видя и не слыша его ухода, что владыка Дагона уже не стоит под дверью.

Он осторожно выглянул в щель, образовавшуюся в стальном проеме. Лестничная площадка была пуста. Он с трудом отодвинул выгнувшиеся засовы и приоткрыл просевшую дверь. На лестнице Кхосатрала не было, но откуда-то снизу долетел металлический лязг двери. Киммериец не знал, то ли гигант задумал какую-нибудь новую каверзу, то ли его просто позвал хнычущий голос, но не стал терять времени на бесплодные размышления.

Он окликнул Октавию, и новые нотки в его голосе заставили ее моментально вскочить на ноги и подбежать к нему.

– Что там такое? – выдохнула она.

– Не трать времени на разговоры! – Он схватил ее за запястье. – Идем! – Возможность начать действовать преобразила его; глаза у него засверкали, голос срывался. – Нож! – пробормотал Конан, почти волоком стаскивая девушку вниз по лестнице. – Магический клинок йетши! Он оставил его в куполе! Я…

Он оборвал себя на полуслове, когда перед его мысленным взором всплыла отчетливая картинка: купол соседствовал с большой комнатой, в которой стоял медный трон, – и на лбу у варвара выступил пот. Единственный путь в купол пролегал через комнату с медным троном и той тварью, что спала на нем.

Но он не раздумывал и не колебался. Они быстро спустились, почти сбежали по ступенькам, пересекли комнату, спустились еще по одной лестнице и оказались в огромном сумрачном коридоре с загадочными гобеленами. Колосса нигде не было видно. Остановившись перед большой круглой бронзовой дверью, Конан схватил Октавию за плечи и встряхнул, приводя ее в чувство.

– Слушай меня внимательно! – бросил он. – Сейчас я войду в эту комнату и закрою за собой дверь. Стой здесь и слушай; если появится Кхосатрал, позови меня. Если услышишь, что я велю тебе уходить, – беги отсюда, как будто сам дьявол гонится за тобой по пятам; так оно, скорее всего, и будет. Ты должна добежать вон до той двери в дальнем конце коридора, потому что я уже ничем не смогу тебе помочь. Я собираюсь завладеть ножом йетши!

Прежде чем она обрела голос, чтобы запротестовать, он скользнул в дверь и плотно закрыл за собой створки. Конан осторожно задвинул засов, не заметив, что его можно открыть и снаружи. В полумраке взгляд его отыскал медный трон; да, чешуйчатая тварь по-прежнему была там, заполонив сиденье своими отвратительными кольцами. Позади трона он заметил дверь и понял, что именно она ведет в купол. Но чтобы добраться до нее, ему предстояло взойти на помост и оказаться в нескольких шагах от трона.

Сквозняк на зеленом полу производил больше шума, чем крадущийся Конан. Не сводя глаз со спящей рептилии, он подошел к помосту и поднялся по стеклянным ступеням. Змея не пошевелилась. Он уже потянулся к двери…

Засов на бронзовой двери лязгнул, и Конан подавил уже готовое сорваться с губ ругательство, когда увидел входящую в комнату Октавию. Она неуверенно огляделась по сторонам, ничего не видя в сумраке, а он замер на помосте, не решаясь предостеречь ее. Тут она увидела его смутный силуэт на возвышении и метнулась к нему с криком:

– Я хочу пойти с тобой! Мне страшно оставаться одной… Ой!

Она взвизгнула от страха и закрыла лицо руками, впервые разглядев жуткого обитателя трона. Тяжелая клиновидная голова вынырнула из колец тела и взметнулась вверх на сверкающей длинной шее.

А потом гладким слитным движением, кольцо за кольцом, гигантская змея начала соскальзывать с трона, и ее уродливая голова, покачиваясь, двинулась в сторону девушки.

Конан отчаянным прыжком пересек расстояние, отделяющее его от трона, и нанес сокрушительный удар своим скимитаром. Но змея отреагировала с такой чудовищной быстротой, что перехватила его на лету, обвив тело Конана полудюжиной колец. Его удар пропал даром, и киммериец, полузадушенный, рухнул на пол. Он смог рассечь кожу змеи, но перерубить туловище не сумел.

Он лежал, корчась от боли, на стеклянных ступенях, а вокруг него свивались все новые и новые скользкие кольца, по капле выжимая из него жизнь. Правая рука варвара все еще оставалась свободной, но он не мог замахнуться достаточно сильно, чтобы нанести решающий удар, прекрасно понимая при этом, что второго шанса у него не будет. Отчаянным усилием, от которого у него на висках вздулись жилы, а мышцы задрожали от напряжения, он тяжело поднялся на ноги, держа на себе полный вес сорокафутового монстра.

Мгновение он покачивался на широко расставленных ногах, чувствуя, как трещат и вдавливаются ребра, а в глазах темнеет, но все-таки сумел занести над головой скимитар. А потом клинок опустился, разрубая чешуйки, плоть и позвоночник. Там, где только что клубился один чудовищный канат, теперь извивались сразу два, сотрясаемые предсмертными судорогами. Пошатываясь, Конан поспешил отступить в сторону, чтобы не попасть под удар агонизирующей твари. Его тошнило, у него кружилась голова, а из носа текла кровь. Почти ничего не видя перед собой в полумраке, он вцепился в Октавию и стал трясти ее, пока она не закричала от боли.

– Когда я в следующий раз велю тебе оставаться на месте, – выдохнул он, – ты будешь стоять столько, сколько понадобится!

В ушах у него шумела кровь, так что он даже не расслышал, что она ему ответила. Крепко взяв ее за руку, словно провинившуюся школьницу, он повел ее вокруг обрубков, которые все еще подергивались и извивались на полу. Откуда-то издалека до него донеслись крики людей, но он по-прежнему плохо слышал, так что не взялся бы утверждать, что это было на самом деле.

Дверь поддалась его усилиям. Если Кхосатрал действительно поместил здесь змею для того, чтобы она охраняла вещь, которой он так сильно боялся, он явно счел эти меры предосторожности более чем достаточными. Конан даже ждал, что вот сейчас на него бросится еще какое-нибудь чудовище, стоит ему открыть дверь, но в слабом свете он разглядел лишь сводчатый проем над головой, тусклое сияние золотого постамента и сверкание серебряного полумесяца на камне.

Удовлетворенно крякнув, варвар сграбастал нож и не стал задерживаться, чтобы хотя бы осмотреться. Развернувшись, он выскочил из комнаты и помчался по широкому коридору к дальней двери, которая, по его предположениям, выводила на свежий воздух. Киммериец оказался прав. Через несколько минут он уже шел по тихой улице, волоча за собой спутницу. Поблизости никого не было, но из-за западной стены доносились крики и стоны, и Октавия зябко вздрогнула всем телом. Конан подвел девушку к юго-западной стене и без особого труда отыскал каменную лестницу, ведущую наверх, к парапету. В коридоре он позаимствовал толстый плетеный шнур и теперь, оказавшись наверху стены, обвязал бедра девушки мягкой веревкой и благополучно опустил ее на землю. Затем, привязав один конец шнура к зубцу парапета, он и сам соскользнул вслед за ней. Удрать с острова можно было только одним способом – по лестнице, вырубленной в скалах на западной его оконечности. Туда он и поспешил, по широкой дуге обходя место, где по-прежнему раздавались крики и звуки жестоких ударов.

Октавия чувствовала, что в густой зеленой растительности таится зло. Она учащенно дышала и старалась держаться поближе к своему защитнику. Но в лесу стояла тишина, и они не встретили никого, пока не вышли из-под деревьев и не увидели фигуру, стоящую на самом краю обрыва.

Джехунгир Агха избежал печальной участи, выпавшей на долю его воинов, когда из ворот внезапно появился железный гигант и превратил их в клочья окровавленной плоти и осколки костей. Увидев, как мечи его людей ломаются, бессильно ударяясь о стальное тело великана, он понял, что им противостоит отнюдь не человек, и бросился бежать, укрывшись в лесу, куда не долетали звуки бойни. Затем он стал осторожно пробираться обратно к лестнице, но гребцы не дождались его.

Они тоже услышали крики и, проведя некоторое время в нервном ожидании, увидели на скалах над собой окровавленное чудовище, торжествующе размахивающее огромными ручищами. Ждать дальше они не стали. Когда к утесам вышел Джехунгир, лодка как раз скрывалась в камышах, оказавшись вне пределов слышимости. Кхосатрал тоже исчез – он или вернулся в город, или рыскал по лесу в поисках человека, который улизнул от него за стенами.

Джехунгир уже собрался было спуститься и уплыть в лодке Конана, когда заметил, что из-под деревьев вышли гетман с девушкой. Кровавые события, которым он стал свидетелем, едва не лишившись рассудка, не изменили его намерений в отношении вожака казаков. При виде мужчины, которого он собирался убить и ради которого приплыл сюда, он испытал глубокое удовлетворение и благодарность. А вот на девушку, отданную им Джелал Хану, он смотрел с изумлением, но решил не тратить на нее время. Подняв лук, он прицелился и спустил тетиву. Конан присел, и стрела сломалась, ударившись о дерево. Киммериец расхохотался.

– Собака! – издевательски крикнул он. – Ты не сможешь в меня попасть! Не для того я родился на свет, чтобы умереть от гирканской стали! Попробуй еще разок, туранская свинья!

Джехунгир не стал предпринимать новой попытки. Это была его последняя стрела. Он вынул из ножен свой скимитар и двинулся на Конана, чувствуя себя неуязвимым в остроконечном шлеме и плотной кольчуге из мелких колечек. Конан встретил его на полпути сверкающим ураганом стали. Изогнутые клинки скрестились, разошлись и закружились в ослепительном смертельном танце. Октавия, во все глаза наблюдавшая за схваткой, пропустила момент удара, зато расслышала чавкающий звук и увидела, как упал Джехунгир. Кровь хлестала из раны у него в боку в том месте, где скимитар Конана прорубил кольчугу и впился в плоть.

Но крик Октавии вызвала отнюдь не смерть ее бывшего господина. Раздался треск ломающихся ветвей, и перед ними предстал Кхосатрал Кхель. У девушки не было сил бежать; колени у нее подогнулись, и она со стоном повалилась на траву.

Конан, склонившийся над поверженным Агхой, не сделал попытки уклониться от боя. Переложив окровавленный скимитар в левую руку, он правой выхватил кривой нож йетши. Кхосатрал Кхель возвышался над ним, и его здоровенные ручищи очень походили на кувалды, но когда на кривом лезвии сверкнули солнечные лучи, гигант вздрогнул и попятился.

Однако в жилах Конана уже вскипела кровь. Он бросился в атаку, нанося первый же удар ножом йетши. И клинок не сломался. Под его нажимом металлическая плоть Кхосатрала разошлась, словно обычное тело под ножом мясника. Из глубокой раны показалась какая-то странная сукровица, и Кхосатрал закричал от боли. Крик его походил на погребальный звон большого колокола. Его огромные руки пришли в движение и замолотили по воздуху, но Конан, двигавшийся намного быстрее лучников, что пали под ударами этих кувалд, легко уворачивался от них, ловко орудуя своим кривым ножом. Кхосатрал вздрагивал и шатался, его страшный рык оглушал – казалось, само железо кричит от невыносимой боли.

Затем, неловко развернувшись, он неверными шагами бросился в лес, ломая кусты и натыкаясь на деревья. И хотя разгоряченный схваткой Конан немедленно бросился за ним в погоню, меж деревьев замаячили стены и башни Дагона прежде, чем он догнал гиганта.

Тогда Кхосатрал обернулся и принялся месить воздух отчаянными ударами. Но Конан, охваченный яростью берсерка, не собирался отступать. Подобно тому, как пантера в стремительном броске приканчивает огромного буйвола, так и он поднырнул под беспорядочно размахивающие руки и по самую рукоятку вонзил кривой клинок в то место, где у обычного человека располагается сердце.

Кхосатрал покачнулся и упал. Он падал в обличье мужчины, но, коснувшись земли, перестал выглядеть, как человек. Там, где раньше находилось подобие человеческого лица, теперь не было никакого лица вообще, а железные ребра плавились и меняли форму… Конан, не отступивший перед Кхосатралом живым, в ужасе отпрянул от Кхосатрала мертвого, потому что стал свидетелем жуткой трансформации. В агонии Кхосатрал Кхель вновь превратился в существо, много тысячелетий назад выбравшееся из Бездны. Едва сдерживая подступившую к горлу тошноту, Конан отвернулся, чтобы не видеть отталкивающего зрелища; и тут он вдруг заметил, что за зеленой стеной леса больше не видно стен и башен Дагона. Они растаяли, как дым, – парапеты с зубцами и бойницами, островерхие башенки, огромные бронзовые ворота, бархат, золото, слоновая кость, темноволосые женщины и мужчины с бритыми головами. С гибелью нечеловеческого разума, вдохнувшего в них вторую жизнь, они вновь превратились в прах, которым оставались на протяжении многих веков. Над полуразрушенными стенами, заросшими лианами тротуарами и провалившимся куполом одиноко торчали обломки рухнувших башен. Перед Конаном вновь лежали руины Ксапура, какими он помнил их.

Свирепый гетман несколько мгновений стоял неподвижно, как бронзовая статуя, смутно сознавая, что только что стал свидетелем вселенской трагедии мимолетного события, именуемого человеческой историей, и страшных теней вечной тьмы, охотящейся за людьми. Но потом он услышал, как кто-то со страхом зовет его по имени, вздрогнул, как человек, пробуждающийся ото сна, бросил последний взгляд на существо на земле, покачал головой и повернулся к скалам и девушке, которая ждала его.

Она со страхом выглядывала из-под деревьев и со слезами на глазах приветствовала его. Усилием воли киммериец отогнал жуткие видения, проплывавшие перед его мысленным взором, и вновь вернулся в свое прежнее деятельное расположение духа.

– Где он? – вздрогнув, спросила девушка.

– Отправился обратно в ад, из которого вышел, – жизнерадостно ответил варвар. – Почему ты не спустилась по ступеням и не уплыла в моей лодке?

– Я не могла бросить… – начала было она, но потом передумала и угрюмо добавила: – Мне некуда идти. Гирканцы вновь превратят меня в рабыню, а пираты…

– Как насчет казаков? – предложил он.

– Разве они лучше пиратов? – презрительно осведомилась Октавия.

Восхищение Конана лишь усилилось, когда он увидел, как быстро она оправилась от пережитых кошмаров. Высокомерие девушки изрядно позабавило его.

– В лагере Гхори ты, похоже, думала именно так, – ответил он. – Тогда ты щедро расточала мне свои улыбки.

Ее верхняя губа приподнялась в оскорбительной усмешке.

– Неужели ты думаешь, будто я в тебя влюбилась? Или ты осмелился возмечтать о том, что я стану унижаться перед варваром, шумно глотающим пиво и пожирающим мясо, по собственной воле? Мой господин – чье тело лежит вон там – заставил меня вести себя так.

– Вот оно что! – Похоже, Конан был сбит с толку. Но потом он расхохотался, очевидно, ничуть не расстроившись. – Это больше не имеет значения. Теперь ты принадлежишь мне. Поцелуй меня.

– Ты смеешь просить… – сердито начала она, но потом обнаружила, что он подхватил ее на руки и прижал к своей мускулистой груди.

Девушка принялась яростно сопротивляться со всем пылом здоровой юности, но он лишь раскатисто смеялся, опьяненный близостью очаровательного создания, трепещущего у него в объятиях.

Конан легко сломил ее сопротивление и с необузданной страстью, что была его отличительной чертой, впитывал нектар ее губ, пока руки, упиравшиеся ему в грудь, не обмякли и не обхватили его за могучую шею. И он засмеялся, глядя в лучистые глаза, и поинтересовался:

– Почему вождь Свободного Народа не может быть предпочтительнее выросшей в городе туранской собаки?

Она откинула голову и тряхнула золотистыми локонами, воспламененная огнем его поцелуев.

– Ты что же, считаешь себя ровней Агхе? – дерзко поинтересовалась она.

Конан расхохотался и, не выпуская ее из своих объятий, зашагал к лестнице.

– У тебя будет возможность сравнить, – хвастливо ответил он. – Я сожгу Кхаваризм и превращу его в факел, чтобы осветить твой путь к моему шатру.

Люди Черного Круга

1. К королю приходит смерть

Король Вендии умирал. В душной темноте ночи гремели гонги и ревели раковины. Но сюда, в комнату с золотым куполообразным сводом, в которой на застланном атласными подушечками помосте сражался за жизнь Бхунда Чанд, долетало лишь слабое эхо. Капли пота блестели на его смуглой коже; скрюченные пальцы вцепились в шитую золотом ткань под ним. Он был молод; его не коснулось копье, и в его вино не был подмешан яд. Но вены у него на висках вздулись, словно синие канаты, а глаза закатились в предчувствии неминуемой смерти. Дрожащие наложницы скорчились в ногах его ложа, а над ним склонилась, с тревогой глядя на короля, его сестра, Дэви Ясмина. Рядом с ней стоял вазам, престарелый и знатный вельможа королевского двора.

Она с негодованием и отчаянием вскинула голову, когда ушей ее достиг отдаленный рокот.

– Будь прокляты эти жрецы со своей шумихой! – гневно воскликнула она. – От них не больше толку, чем от лекарей, а те совершенно бесполезны! Вот он умирает, и никто не может сказать почему. Он умирает на моих глазах – а я стою совершенно беспомощная, хотя готова сжечь целый город и пролить кровь многих тысяч людей, только бы спасти его.

– Во всей Айодхье не найдется человека, который не пожертвовал бы своей жизнью ради него, если бы мог, Дэви, – эхом откликнулся вазам. – Яд…

– Говорю тебе, яд здесь ни при чем! – с горячностью вскричала она. – С самого рождения его оберегали так тщательно, что самые искусные отравители Востока не могли подобраться к нему. Пять черепов, что белеют на Башне Воздушных Змеев, могли бы засвидетельствовать, что подобные попытки предпринимались – и провалились. И тебе прекрасно известно, что целых десять мужчин и женщин только тем и занимаются, что пробуют его еду и питье, а его покой в опочивальне день и ночь стерегут пятьдесят вооруженных воинов, как и сейчас, кстати. Нет, яд здесь ни при чем; это колдовство – черная, гнусная магия…

Она оборвала себя на полуслове, когда заговорил король; его посиневшие губы не дрогнули, и в остекленевших глазах не мелькнула тень узнавания. Но голос его зазвучал, слабый и безжизненный, долетающий словно издалека, из бездны пространства, где гуляют страшные вихри.

– Ясмина! Ясмина! Сестра моя, где ты? Я не вижу тебя. Здесь повсюду темно и ревут сильные ветра!

– Брат! – вскричала Ясмина, судорожно сжимая его вялую и безвольную руку. – Я здесь! Разве ты не узнаешь меня…

Голос ее дрогнул и сорвался, когда она вгляделась в его помертвевшее лицо. С губ короля сорвался слабый стон. Наложницы у его постели заскулили от страха, и Ясмина в отчаянии схватилась за грудь.

В другой части города на забранном решеткой балконе стоял мужчина и смотрел на улицу, залитую багрово-тревожным светом факелов, в клубах дыма которых виднелись запрокинутые лица и белки сверкающих глаз. И вдруг над толпой зазвучал многоголосый скорбный стон.

Мужчина передернул широкими плечами и вернулся в украшенную изображениями цветов и растений комнату. Он был высок и хорошо сложен, а одеяние его отличалось богатством и роскошью.

– Король еще не умер, но погребальный звон уже прозвучал, – сообщил он другому мужчине, сидевшему по-турецки на коврике в углу.

Этот был одет в коричневый халат верблюжьей шерсти, а на голове у него красовался зеленый тюрбан. Выражение его лица было безмятежным, а взгляд ничего не выражал.

– Люди знают, что он уже не увидит очередной восход солнца, – ответил он.

Первый из мужчин окинул его внимательным, пронизывающим взором.

– Не понимаю, – обронил он, – почему мне пришлось ждать так долго, пока твои хозяева не нанесли удар? Если они смогли умертвить короля сейчас, почему не сделали этого еще несколько месяцев назад?

– Даже искусство, которое ты называешь колдовством, подчиняется законам мироздания, – ответил мужчина в зеленом тюрбане. – Звезды направляют их действия, как, впрочем, и любые другие. А изменить порядок вещей не под силу никому, даже моим хозяевам. Только когда небесные светила выстраиваются в определенном порядке, они могут выполнить свое чародейство. – Длинным ногтем, покрытым пятнами, он начертал рисунок созвездия на мраморных плитах пола. – Положение Луны сулит беду королю Вендии, звезды пребывают в смятении, Змей находится в доме Слона. При таком соединении невидимые стражи уходят из духа Бхунды Чанда. Открывается тропа в недоступные доселе миры, и после установления точки соприкосновения могущественные силы отправляются по ней в путь.

– Точка соприкосновения? – переспросил его собеседник. – Ты имеешь в виду прядь волос Бхунды Чанда?

– Да. Все выброшенные за ненадобностью частички человеческого тела неизменно остаются его составляющими, притягиваемыми к нему невидимыми цепями. Жрецы Асуры подозревают об этом, вот почему обрезанные ногти, волосы и прочие продукты жизнедеятельности персоны королевской фамилии тщательно превращаются в пепел, а сам пепел впоследствии сберегается в укромном месте. Но, уступая слезной мольбе принцессы Косала, безнадежно влюбленной в Бхунду Чанда, он подарил ей на память прядь своих длинных черных волос. Когда мои хозяева предрешили его участь, эту прядь, помещенную в золотую шкатулку, украшенную драгоценными каменьями, выкрали из-под подушки спящей принцессы, положив взамен нее другую, неотличимую от прежней. А настоящая прядка проделала долгий-долгий путь с караваном верблюдов сначала до Пешкаури, а оттуда через проход Жаибар попала в руки тем, для кого и предназначалась.

– Всего лишь прядь волос, – задумчиво пробормотал вельможа.

– С ее помощью душу можно извлечь из тела и перенести через неведомые и бездонные глубины пространства, – с гордостью заметил человек на коврике.

Вельможа с любопытством уставился на него.

– До сих пор не понимаю, человек ты или демон, Кхемза, – проговорил он наконец. – Немногие из нас являются теми, кем кажутся. Я, например, – тот, кого Кшатрия знает как Керима Шаха, принца из Иранистана, – не больший притворщик, чем все прочие. Все они предатели в том или ином смысле, причем половина из них не знает, кому служит. Здесь у меня, по крайней мере, нет сомнений; лично я служу королю Йездигерду Туранскому.

– А я – Черным Прорицателям Йимши, – заявил Кхемза, – и мои хозяева могущественнее твоих, потому что своим искусством они добились того, чего не удалось сделать Йездигерду с помощью ста тысяч мечей.

А на улицах от стенаний тысяч людей содрогнулись звезды, усеявшие бархат душной вендийской ночи, а раковины ревели, как буйволы, которых ведут на заклание.

В садах дворца свет факелов дробился на полированных шлемах, кривых мечах и латах с золотой чеканкой. Все благородные воины Айодхьи собрались в самом дворце или вокруг него, и у каждого арочного входа или двери стояли на страже по полсотни лучников, держа свои луки наизготовку. Но смерть бродила невозбранно по королевскому дворцу, и никто не мог помешать ей в этом.

На возвышении под позолоченным куполом король вновь зашелся криком, сотрясаемый ужасными судорогами. И вновь его голос прозвучал слабо и издалека, и вновь Дэви склонилась над ним, дрожа от страха, что был чернее ужаса смерти.

– Ясмина! – До нее вновь долетел этот слабый, полный неизбывной боли голос, обращающийся к ней словно из неизмеримой дали. – Помоги мне! Я оказался далеко от своего родительского дома! Колдуны заманили мою душу в продуваемую ледяными ветрами темноту. Они силятся разорвать серебряную нить, что связывает меня с умирающим телом. Они столпились вокруг; на руках у них когти, а глаза их светятся алым, подобно пламени, пылающему во тьме. Спаси меня, сестра! Прикосновение их пальцев обжигает меня, как огнем! Они умертвят мое тело и погубят душу! Что это они явили мне? О!

Заслышав в голосе брата нотки панического ужаса, Ясмина разразилась душераздирающим плачем и в отчаянии припала к его груди. А короля сотрясали ужасные конвульсии; пена с его искривленных болью губ и скрюченные пальцы оставили жуткие отметины на плечах девушки. Но вдруг пелена беспамятства спала с его глаз подобно дыму от костра, сметенному порывом ветра, и он взглянул на сестру с узнаванием во взоре.

– Брат! – всхлипнула она. – Брат…

– Быстрее! – судорожно выдохнул он, и в его слабом голосе не было и следа безумия. – Теперь я знаю, что уложило меня на смертное ложе. Я проделал долгий путь, но теперь понял все. Меня заколдовали гимелийские маги. Они вырвали душу из моего тела и заперли ее далеко-далеко отсюда, в каменной комнате. Они хотят разорвать серебряную нить жизни и вложить мою душу в жуткое чудовище, которое вызвали своим колдовством из глубин ада. А! Я чувствую, как они вновь зовут меня к себе! Твои слезы и прикосновения твоих пальцев вернули меня обратно, но ненадолго. Мне осталось совсем немного. Душа моя еще цепляется за тело, но их связь слабеет. Быстрее – убей меня, прежде чем они завладеют моей душой навсегда!

– Я не могу! – громко заплакала она, колотя кулачками по своей обнаженной груди.

– Быстрее, я повелеваю тебе! – В его горячечном шепоте прозвучали прежние властные нотки. – Ты никогда не смела ослушаться меня – так выполни же мое последнее повеление! Отправь мою душу в чистоте и невинности к Асуре! Поспеши, если не хочешь, чтобы я вечно скитался во тьме в облике отвратительного монстра. Бей, я приказываю тебе! Бей!

Захлебываясь слезами, Ясмина выдернула украшенный самоцветами кинжал из ножен на поясе и по самую рукоять всадила его в грудь брату. На мгновение тот оцепенел, а потом обмяк, и по мертвым губам скользнула мрачная улыбка. Ясмина ничком повалилась на усыпанный камышом пол, колотя по стеблям сжатыми кулачками. Снаружи взревели гонги и раковины, и жрецы принялись полосовать себя медными ножами.

2. Варвар с гор

Чандер Шан, наместник Пешкаури, отложил золотое перо и внимательно пробежал глазами строки, только что начертанные им на пергаменте с его официальной печатью. Ему удалось так долго править Пешкаури еще и потому, что он взвешивал каждое свое слово, как произнесенное вслух, так и доверенное бумаге. Опасность рождает осторожность, и только осторожный человек может выжить в этой суровой и дикой стране, где жаркие вендийские равнины встречаются с предгорьями Гимелийев. После часа пути в западном или северном направлении вы пересекали границу и оказывались в горах, где люди жили по закону ножа.

Наместник был один в своих покоях. Он сидел за резным столом, инкрустированным вставками эбенового дерева. В широкое окно, открытое для прохлады, он видел квадрат синей гимелийской ночи, затканный крупными белыми звездами. Тянувшийся рядом парапет вырисовывался смутной грядой, а еще дальше в тусклом свете звезд едва можно было разглядеть зубцы и амбразуры. У наместника была сильная и мощная крепость, расположенная к тому же за стенами города, который охраняла. Легкий ветерок, ласково шевеливший гобелены на стене, принес с собой слабые отголоски жизни на улицах Пешкаури – обрывки заунывных песен или бренчание струн кифары.

Наместник медленно перечитывал написанное, прикрыв глаза, чтобы ему не мешал свет масляной бронзовой лампы, и слабо шевелил губами. Не прерывая своего занятия, он машинально отметил стук лошадиных копыт у барбикана[18] и острое стаккато переклички часовых, но не придал этим звукам особого значения, сосредоточившись на письме. Оно было адресовано вазаму Вендии при королевском дворе Айодхьи и после обычных витиеватых приветствий гласило:

«…Да будет известно Вашему превосходительству, что я верно и в точности выполнил все указания Вашего превосходительства. Семеро горцев находятся в темнице под надежной охраной, и я еще раз отправил в горы гонца к их вождю с предложением лично прибыть для переговоров об их освобождении. Но он отказался, сообщив, в свою очередь, что, если они не будут освобождены, он сожжет Пешкаури и покроет свое седло моей шкурой, прошу извинения у Вашего превосходительства за столь неаппетитные подробности. Он вполне способен попытаться осуществить свою угрозу, в силу чего я утроил караулы копейных стражников. Этот человек не является уроженцем Гулистана, и я не берусь со всей определенностью предсказать, каким будет его следующий шаг. Но поскольку Дэви желает, дабы…»

Ему хватило одного мгновения, чтобы вскочить со своего кресла из слоновой кости и повернуться к арочной двери. Он взялся было за кривой меч, лежащий в инкрустированных самоцветами ножнах на столе, но вовремя остановил руку.

В комнату без доклада вошла женщина, чья тонкая накидка могла скрыть богатое платье под нею не больше, чем оно скрывало изящество и красоту ее высокой и стройной фигуры. Прозрачная вуаль опускалась чуть ниже груди, ниспадая с роскошного головного убора с длинным шлейфом, закрепленным золотым шнуром тройного плетения и украшенным золотым же полумесяцем. Ее темные глаза взглянули на пораженного наместника поверх вуали, после чего нетерпеливым и повелительным жестом белой руки она открыла лицо.

– Дэви! – Наместник упал на колено перед ней, и его удивление и растерянность несколько подпортили впечатление от выказанного им почтительного уважения.

Она жестом предложила ему подняться, и он поспешил подвести владычицу к креслу из слоновой кости, непрестанно кланяясь ей в пояс. Но в первых же обращенных к ней словах прозвучал упрек:

– Ваше величество! Это очень неблагоразумно с вашей стороны! На границе неспокойно. Горцы то и дело совершают набеги. Вы прибыли с большой свитой?

– В Пешкаури меня сопровождал достаточный эскорт, – ответила она. – Я оставила своих людей устраиваться там, а сама прибыла в форт со своей служанкой Гитарой.

Чандер Шан застонал в непритворном ужасе:

– Дэви! Боюсь, вы не осознаете всей опасности. В часе езды отсюда горы кишат варварами, для которых убийства и насилие давно стали ремеслом. Между фортом и городом похищают женщин и убивают мужчин. Пешкаури совсем не похож на ваши южные провинции…

– Но я здесь, и цела и невредима, – с ноткой нетерпения прервала она его излияния. – Я показала свое кольцо с печаткой стражу на воротах и еще одному, что стоит у твоей двери, и они пропустили меня без доклада, не узнав, полагая, очевидно, что я – тайный курьер из Айодхьи. Но довольно, оставим это. Ты не получал известий от вождя варваров?

– Нет, если не считать угроз и проклятий, Дэви. Он осторожен и преисполнен подозрений. Он считает мое приглашение ловушкой, и вряд ли его можно винить за это. Кшатрийцы не всегда держали слово, данное горцам.

– Его следует заставить принять наши условия! – вновь перебила его Ясмина, с такой силой сжав кулачки, что костяшки ее пальцев побелели.

– Я не понимаю. – Наместник покачал головой. – Когда мне удалось захватить этих семерых горцев, я, как положено, доложил об их пленении вазаму, но потом, прежде чем я успел повесить их, пришел приказ сохранить им жизнь и вступить в переговоры с их вожаком. Я выполнил и это распоряжение, но главарь склонен проявлять недоверие, как я уже говорил. Эти люди из племени афгули, но сам он – пришелец откуда-то с запада, и его зовут Конан. Я пригрозил повесить их завтра на рассвете, если он не приедет.

– Хорошо! – воскликнула Дэви. – Ты все сделал правильно. А теперь я скажу тебе, почему отдала такое повеление. Мой брат… – Голос у девушки дрогнул и сорвался, и наместник почтительно склонил голову в привычном жесте уважения к усопшему правителю.

– Короля Вендии погубила магия, – наконец выговорила Ясмина. – И я не успокоюсь до тех пор, пока не уничтожу его убийц. Умирая, он дал мне ниточку, и я пошла по ней. Я прочла «Книгу Скелоса» и разговаривала с безымянными отшельниками, обитающими в пещерах в нижней части Джелаи. Так что теперь я знаю, кто и каким образом погубил его. Его врагами были Черные Прорицатели Йимши.

– Асура! – прошептал, бледнея, Чандер Шан.

Она впилась в него взглядом.

– Ты боишься их?

– А кто их не боится, ваше величество? – ответил он. – Они – черные дьяволы, обитающие в безлюдных горах за Жаибаром. Но легенды гласят, что они редко вмешиваются в жизнь простых смертных.

– Я не знаю, за что они погубили моего брата, – отозвалась Ясмина. – Но я поклялась на алтаре Асуры, что уничтожу их! И мне нужна помощь людей из-за границы. Без их помощи кшатрийская армия никогда не дойдет до Йимши.

– Да, – пробормотал Чандер Шан. – Вы правы. Каждый шаг будет даваться ей с боем, и нам придется сражаться с косматыми горцами, которые будут сбрасывать на нас камни с каждой вершины и атаковать нас в каждом ущелье. А ведь они очень хорошо владеют своими длинными ножами. Туранцы однажды с боями перевалили через Гимелийи, но многие ли из них вернулись в Кхорусун? Очень мало тех, кто избежал мечей кшатрийцев, после того как король, ваш брат, разбил их войско на реке Джумда, вновь увидели Секундерам.

– Значит, я должна подчинить себе людей по ту сторону границы, – заявила она, – людей, которые знают, как добраться до горы Йимша…

– Но племена боятся Черных Прорицателей и обходят стороной эту проклятую гору, – вставил наместник.

– А их вождь, Конан, тоже боится их? – полюбопытствовала она.

– Видите ли, – проворчал наместник, – сомневаюсь, что этот дьявол боится хоть чего-нибудь.

– Именно так мне и говорили. Следовательно, он – тот самый человек, который мне нужен. Он хочет освободить семерых своих людей. Очень хорошо: выкупом за них станут головы Черных Прорицателей! – При этих словах голос девушки зазвенел от ненависти, и она сжала кулачки. Гордо вскинув голову, со вздымающейся грудью, она олицетворяла собой живое воплощение отчаянной решимости.

И вновь наместник преклонил колени, поскольку прекрасно понимал, что женщина в таком состоянии для окружающих опаснее слепой кобры.

– Как будет угодно вашему величеству. – Затем, видя, что она немного успокоилась, он поднялся с колен и почел за благо предостеречь девушку: – Я не могу предсказать, как поступит этот Конан. Горцы – горячий и вспыльчивый народ, и у меня есть все основания полагать, что туранские эмиссары подбивают их не прекращать набеги на наши границы. Как известно вашему величеству, туранцы фактически подчинили себе Секундерам и другие северные города, хотя горные племена сохраняют независимость. Король Йездигерд давно с вожделением поглядывает на юг и, возможно, рассчитывает с помощью предательства добиться того, что не может заполучить силой. Мне представляется, что этот Конан вполне может оказаться одним из его шпионов.

– Увидим, – ответила девушка. – Если ему дороги его сторонники, на рассвете он будет у ворот, чтобы начать переговоры. Я проведу ночь в крепости. Я прибыла сюда под видом жительницы Пешкаури, оставив свой эскорт в гостинице, а не во дворце. Кроме моих людей, только тебе одному известно о том, что я здесь.

– Я провожу вас в ваши покои, ваше величество, – заявил наместник и, когда они вышли из комнаты, поманил к себе стражника, стоявшего у дверей.

Тот подскочил к своему начальнику и отсалютовал копьем. За дверью их поджидала служанка, накинувшая, подобно своей госпоже, вуаль на лицо, и они вместе двинулись по извилистому коридору, освещенному чадящими факелами, и вскоре достигли покоев, предназначенных для благородных гостей – главным образом, генералов и наместников; еще никто из членов королевской фамилии не бывал в крепости. Чандера Шана беспокоило, что помещение окажется не совсем подходящим для столь высокопоставленной особы, как Дэви, и, хотя она не стремилась подавить его своим присутствием, он был несказанно рад, когда она позволила ему удалиться, и он, кланяясь, поспешно выскочил вон. Все слуги крепости были предоставлены в распоряжение его царственной гостьи – хотя наместник и не посвятил их в тайну ее личности, – и он поставил охранять ее двери отряд копейщиков, среди которых был и тот воин, что охранял его личные покои. В суете и хлопотах наместник попросту забыл сменить его.

Вскоре после ухода наместника Ясмина вдруг вспомнила еще кое-что, что желала бы обсудить с ним, но упустила из виду. Речь шла о действиях некоего Керима Шаха, благородного вельможи из Иранистана, который прожил некоторое время в Пешкаури, прежде чем прибыть ко двору короля в Айодхье. В душе Ясмины зашевелились смутные подозрения на его счет, когда она вновь увидела мужчину сегодня вечером в Пешкаури. Девушка спросила себя, а не специально ли он последовал за нею из Айодхьи. Будучи истинной Дэви, она не стала вновь вызывать к себе наместника, а выбежала в коридор одна и поспешила в его покои.

Чандер Шан, войдя в комнату, закрыл за собой дверь и подошел к столу. Взяв письмо, он разорвал его на мелкие клочки. Едва покончив с ним, он вдруг услышал, как что-то мягко приземлилось на парапет рядом с его окном. Выглянув наружу, он успел заметить чей-то смутный силуэт, на мгновение заслонивший звезды, после чего мужчина легко перепрыгнул в комнату. Свет лампы блеснул на длинном лезвии ножа, который он держал в руке.

– Ш-ш! – прошептал он. – Не вздумай поднимать шум, ублюдок, или я прикончу тебя на месте!

Наместник убрал руку, уже протянутую к мечу, лежавшему на столе. Он стоял всего в двух шагах от кончика длинного жаибарского ножа, блестевшего в руке незваного гостя, и понимал, чем грозит ему непревзойденная стремительность горца.

Чужак оказался мужчиной высокого роста, стройным и одновременно сильным. Хотя одет он был как горец, смуглое лицо и яркие синие глаза не соответствовали выбранному им наряду. Он был не уроженцем Востока, а варваром откуда-то с Запада. Но сноровкой и ловкостью он явно не уступал никому из косматых и диких обитателей гор Гулистана.

– Ты пришел, как вор в ночи, – заметил наместник.

Он сумел взять себя в руки, хотя и помнил, что поблизости не осталось стражников, которых он мог бы кликнуть. Но ведь горец об этом не знал.

– Я перелез через стену, – прорычал в ответ незнакомец. – Стражник очень вовремя высунул голову над парапетом, так что мне оставалось лишь перерезать ему горло.

– Ты – Конан?

– А кто же еще? Ты отправил в горы сообщение о том, что хочешь видеть меня. Ну вот я и пришел, клянусь Кромом! Не подходи к столу, или я выпущу тебе кишки.

– Я всего лишь хочу присесть, – ответил наместник, осторожно опускаясь в кресло из слоновой кости, которое откатил от стола.

Конан нетерпеливо расхаживал перед ним по комнате, бросая подозрительные взгляды на дверь и пробуя большим пальцем остроту своего трехфутового ножа. Он и двигался не так, как это свойственно афгули, и предпочитал прямоту витиеватому многословию Востока.

– Ты держишь в плену семерых моих людей, – резко бросил он. – Ты отказался от предложенного мной выкупа. Какого же дьявола тебе нужно?

– Давай обсудим условия, – осторожно предложил Чандер Шан.

– Условия? – В голосе вождя проскользнули нотки сдерживаемого гнева. – Что ты имеешь в виду? Разве я не предлагал тебе золото?

Чандер Шан рассмеялся:

– Золото? Да в Пешкаури больше золота, чем ты видел за всю свою жизнь.

– Ты лжешь, – гневно парировал Конан. – Я видел улицу золотых дел мастеров в Кхорусуне.

– Ладно – больше, чем видел любой афгули, – согласился Чандер Шан. – А это – всего лишь капля в море по сравнению с сокровищами Вендии. К чему нам золото? Нам выгоднее повесить этих семерых воров.

Конан грубо выругался, и клинок дрогнул у него в руке, а костяшки пальцев побелели.

– Я раскрою тебе череп, как спелую дыню!

В глазах горца заблестело ярко-синее пламя бешенства, но Чандер Шан лишь равнодушно пожал плечами, хотя и не сводил глаз с острой стали.

– Ты с легкостью можешь убить меня и даже удрать потом тем же путем, что и пришел сюда. Но это не спасет семерых твоих соплеменников. Мои воины наверняка вздернут их на виселице. А ведь они – уважаемые люди среди афгули.

– Знаю, – прорычал Конан. – Все племя подняло вой из-за того, что я не добился их немедленного освобождения. Говори прямо, чего ты хочешь, или, клянусь Кромом, я подниму всю орду и приведу ее прямо к воротам Пешкаури!

Глядя на стоявшего перед ним мужчину с ножом в руке и подметив яростный блеск его синих глаз, Чандер Шан ни на мгновение не усомнился в том, что тот способен на это. Впрочем, наместник не верил, что какое-либо горское племя сможет взять Пешкаури штурмом, но он не хотел, чтобы окрестности города превратились в выжженную пустыню.

– Ты должен выполнить одно задание, – сказал он, взвешивая каждое свое слово так, словно они обладали остротой бритвы. – Нам нужно…

Конан отпрыгнул назад, поворачиваясь лицом к двери, и губы его разошлись в зверином оскале. Его слух варвара уловил звуки, неслышные Чандеру Шану, – быстрый перестук мягких шлепанцев в коридоре. В следующее мгновение дверь распахнулась, и стройная фигурка в атласном халате поспешно вошла в комнату, захлопнув дверь за собой, – и замерла на месте при виде горца.

Чандер Шан вскочил, и сердце гулко заколотилось у него в груди.

– Дэви! – невольно вскричал он, на мгновение потеряв голову от страха.

– Дэви? – эхом откликнулся горец.

Чандер Шан заметил, как в синих глазах полыхнули узнавание и решимость. Наместник отчаянно вскрикнул и потянулся за своим мечом, но горец двигался со стремительностью урагана. Он прыгнул вперед, сбив наместника с ног сильным ударом рукояти ножа, подхватил растерянную Дэви одной мускулистой рукой и подскочил к окну. Чандер Шан, с трудом поднявшись на ноги, увидел, как варвар на мгновение замер на подоконнике, увидел трепетание атласных юбок и белизну тела его царственной пленницы и услышал его возбужденное злорадное рычание:

– Только попробуй теперь повесить моих людей!

А потом Конан спрыгнул на парапет и исчез. До ушей наместника долетел дикий крик.

– Стража! Стража! – завопил он, нетвердыми шагами направляясь к двери.

Распахнув ее, он вывалился в коридор. Крики его эхом оттолкнулись от стен, и вскоре прибежали воины, с изумлением глядя на наместника, держащегося за разбитую голову, из которой струилась кровь.

– Поднять по тревоге улан! – проревел он. – Похищение!

Но, даже пребывая в ярости, он сообразил, что не стоит говорить всю правду. Он замер, расслышав донесшийся снаружи топот копыт, отчаянный крик и торжествующий вопль варвара.

В сопровождении озадаченных стражников наместник ринулся к лестнице. Во дворе крепости под седлом всегда стоял наготове эскадрон улан, готовый выступить по первому распоряжению. Чандер Шан отправил всадников в погоню за беглецом, хотя голова у него кружилась, и ему пришлось вцепиться в седло обеими руками, чтобы не упасть. Он не стал раскрывать личность жертвы, а ограничился тем, что сказал: это женщина благородного происхождения, которой доверили кольцо с королевской печатью и которую похитил вождь афгули. Похититель уже скрылся из глаз и удирал во все лопатки, но они знали, каким путем он двинется – по дороге, ведущей к устью Жаибара. Луны не было; в тусклом свете звезд смутно виднелись силуэты крестьянских хижин. Позади них растаяли во тьме мрачные бастионы крепости и башни Пешкаури. Впереди вздымались отвесные склоны Гимелийев.

3. Кхемза использует магию

В суматохе, воцарившейся в крепости, пока там организовывали погоню, никто не заметил, как девушка, сопровождавшая Дэви, потихоньку выскользнула наружу через большие арочные ворота и растворилась в темноте. Она побежала прямо в город, повыше подобрав обеими руками юбки. Она не воспользовалась обычной общей дорогой, а двинулась напрямик, по полям и склонам, обходя заграждения и перепрыгивая через оросительные арыки с такой легкостью, словно дело происходило белым днем, а сама она была опытным и полным сил бегуном на длинную дистанцию. Топот коней стражников затих вдали, на горной дороге, прежде чем она успела добраться до городских стен. Она не стала входить через главные ворота, под арочными сводами которых караульные, опираясь на копья, напряженно вглядывались в темноту и обменивались мнениями по поводу неожиданной суматохи в крепости, да еще в столь неурочный час. Девушка шла вдоль стены до тех пор, пока над нею не показался шпиль башни, возвышающийся над парапетом. Она поднесла ладошки рупором ко рту и издала низкий жутковатый зов, от которого у постороннего наблюдателя по спине пробежали бы мурашки.

Почти мгновенно в амбразуре появилось чье-то лицо, и вниз по стене, извиваясь, заскользила веревка. Девушка ухватилась за нее, поставила ногу в петлю на конце и помахала рукой, после чего ее быстро и благополучно втащили наверх по гладкой стене. Еще мгновением позже она протиснулась между зубцами и оказалась на плоской крыше дома, пристроенного к самой стене. Рядом виднелся открытый люк, у которого стоял мужчина в накидке из верблюжьей шерсти, молча сматывавший веревку. На его лице не было ни малейших признаков усталости, хотя он только что втащил взрослую женщину по стене на высоту сорока футов.

– Где Керим Шах? – поспешно спросила она, задыхаясь от долгого бега.

– Спит в доме внизу. У тебя есть новости?

– Конан выкрал Дэви из крепости и увез ее в горы! – выпалила она.

На лице Кхемзы не отразилось никаких эмоций, он лишь кивнул головой в тюрбане.

– Керим Шах будет рад слышать это, – сказал он.

– Постой! – Девушка обвила его полными руками за шею.

Она часто дышала, но теперь уже не только от изнеможения. Глаза ее сверкали, как черные самоцветы в свете звезд. Ее запрокинутое лицо оказалось совсем близко от Кхемзы, но он, хотя и позволил ей обнять себя, не ответил на ее призыв.

– Ничего не говори гирканцу! – выдохнула она. – Давай воспользуемся этим знанием к собственной выгоде! Наместник отправился в горы вместе с конным отрядом, но с таким же успехом он может преследовать призрака. Он никому не сказал о том, что похищена именно Дэви. Никто в крепости и Пешкаури не знает об этом, кроме нас!

– Но что это нам дает? – возразил мужчина. – Мои хозяева отправили меня к Кериму Шаху, чтобы я помогал ему во всем…

– Помоги себе! – гневно вскричала она. – Сбрось с себя ярмо!

– Ты имеешь в виду – ослушаться моих хозяев? – ахнул он, и она почувствовала, как он буквально похолодел в ее объятиях.

– Да! – Она яростно затрясла его, обуреваемая чувствами. – Ты ведь тоже волшебник! Почему ты должен быть рабом и применять свою силу только для того, чтобы возвышать других? Воспользуйся своим искусством для себя!

– Это запрещено! – Он дрожал, словно в лихорадке. – Я не принадлежу к Черному Кругу. Только по повелению своих властителей я смею применять знание, которому они научили меня.

– Но ведь ты можешь использовать его! – горячо возразила она. – Сделай так, как я тебя прошу! Разумеется, Конан взял Дэви в заложницы, чтобы обменять ее на семерых соплеменников, которых держат в тюрьме наместника. Уничтожь их, чтобы Чандеру Шану некем было выкупить свободу Дэви. А потом мы с тобой пойдем в горы и отнимем ее у афгули. Они со своими ножами не устоят перед твоей магией! И тогда, в качестве выкупа, все сокровища вендийской казны станут нашими – а потом, когда они окажутся в наших руках, мы обманем всех и продадим Дэви королю Турана. У нас с тобой будет богатство, которое нам и не снилось! Мы сможем купить себе любых воинов! Мы возьмем Хорбул, вытесним туранцев с гор и пошлем свои войска на юг; мы с тобой станем властителями целой империи!

Кхемза тяжело задышал, он дрожал в ее объятиях как осиновый лист. Лицо его в свете звезд стало совсем серым, а на лбу выступили крупные капли пота.

– Я люблю тебя! – страстно вскричала она, прижимаясь к нему всем телом. Девушка готова была удушить его в своих объятиях и трясла мужчину, как грушу. – Я сделаю тебя королем! Из любви к тебе я предала свою госпожу; ради любви ко мне предай своих хозяев! К чему бояться Черных Прорицателей? Полюбив меня, ты уже нарушил один из их законов! Так нарушь остальные! Ты так же силен, как и они!

Даже ледяная статуя не смогла бы выдержать огня ее страсти и ярости. Выкрикнув что-то нечленораздельное, он с силой прижал ее к себе, заставил откинуться назад и принялся осыпать жаркими поцелуями ее глаза, лицо и губы.

– Я сделаю это! – Голос его дрожал от сдерживаемых эмоций. Он зашатался как пьяный. – Искусство, которому они меня научили, будет работать на меня самого, а не на моих хозяев. Мы станем правителями мира… мира…

– Тогда идем! – Гибко выскользнув из его объятий, она схватила его за руку и повела к люку в крыше. – Сначала мы должны сделать так, чтобы наместник не смог обменять этих семерых афгули на Дэви.

Он повиновался, как загипнотизированный. Они спустились по лестнице, и в комнате внизу девушка остановилась. Керим Шах неподвижно лежал на диване, прикрыв глаза рукой, словно защищая их от неяркого света медной лампы. Она взяла Кхемзу за руку и быстро чиркнула ею себя по горлу. Кхемза поднял ладонь, но потом лицо его дрогнуло и он отпрянул.

– Я пользовался его гостеприимством, – пробормотал Кхемза. – Кроме того, он не может нам помешать.

Кхемза подвел девушку к двери, которая выходила на винтовую лестницу. После того как их негромкие шаги затихли вдали, мужчина на диване приподнялся и сел. Керим Шах вытер пот с лица. Он не страшился удара ножом, но боялся Кхемзы, как человек боится ядовитой змеи.

– Людям, составляющим заговоры на крыше, следует говорить потише, – пробормотал он. – Но поскольку Кхемза решил выступить против своих хозяев, а он был единственным связующим звеном между ними и мной, я более не могу рассчитывать на их помощь. Так что с этого момента мне придется вести собственную игру.

Вскочив на ноги, он быстро подошел к столу, вытащил из кошеля на поясе перо и пергамент и набросал несколько скупых строчек:

«…Кхосру Хану, наместнику Секундерама. Конан по прозванию Киммериец увез Дэви Ясмину в деревни афгули. Это дает нам возможность заполучить Дэви, чего давно желает король. Немедленно высылайте три тысячи всадников. Я буду ждать их в долине Гураша с местными проводниками». Он подписался именем, которое нисколько не походило на его собственное.

Затем он извлек из золотой клетки почтового голубя, к лапке которого привязал золотой проволочкой пергамент, скатанный в трубочку. Быстро подойдя к оконному переплету, он подбросил птицу в ночное небо. Сначала она упала вниз, потом захлопала крыльями, выровняла свой полет и исчезла в темноте стремительной тенью. Подхватив свой шлем, меч и накидку, Керим Шах выбежал вон из комнаты и спустился по винтовой лестнице.

Район, где располагалась тюрьма Пешкаури, от остальной части города отделяла массивная стена, в которой имелась всего одна арочная дверь, окованная железом. Над аркой горел багровым пламенем факел, а рядом с дверью стоял – точнее, сидел на корточках – стражник с копьем и щитом.

Этот воин, навалившийся всем телом на копье и время от времени зевавший во весь рот, внезапно вскочил. Ему казалось, что он ни на мгновение не смыкал глаз, но вот перед ним уже стоял какой-то человек, ухитрившийся подойти к нему совершенно бесшумно. На мужчине была накидка из верблюжьей шерсти и зеленый тюрбан. В мерцающем свете факела черты его лица казались смазанными, но в багровых отблесках пламени его глаза искрились странноватым сиянием.

– Кто идет? – требовательно окликнул его воин, выставляя перед собой копье. – Ты кто такой?

Незнакомец, похоже, ничуть не смутился, хотя наконечник копья уперся ему в грудь. Он напряженно смотрел стражнику прямо в глаза.

– Что ты должен делать? – вдруг задал он странный вопрос.

– Охранять ворота! – заплетающимся голосом машинально ответил стражник; он вдруг оцепенел, превратившись в статую, и глаза его остекленели.

– Ты лжешь! Ты должен повиноваться мне! Ты взглянул мне в глаза, и твоя душа более тебе не принадлежит. Открой дверь!

Неловко, с тяжеловесной грацией марионетки, стражник развернулся на каблуках, вытащил из кошеля на поясе здоровенный ключ, повернул его в массивном замке и распахнул дверь настежь. Затем он вытянулся по стойке «смирно», глядя перед собой невидящим взором.

Из тени выскользнула женщина и положила горячую руку на плечо гипнотизера.

– Вели ему привести для нас лошадей, Кхемза, – прошептала она.

– В этом нет необходимости, – ответил ракша. Слегка повысив голос, он обратился к стражнику: – Ты мне более не нужен. Убей себя!

Словно пребывая в трансе, воин упер конец копья в подножие стены, а наконечник прижал к животу, чуть пониже ребер. После чего он медленно и равнодушно налег на него всем телом так, что копье пробило его насквозь, и острый кончик показался на спине между лопаток. Соскользнув вниз по древку, он замер. Копье теперь уже на всю длину торчало из его тела, словно стебель какого-нибудь жуткого растения.

Девушка уставилась на него с болезненным восторгом и не могла отвести взгляда до тех пор, пока Кхемза не взял ее за руку и не повлек за собой в ворота. Факелы освещали узкое пространство между наружной и внутренней стенами, и в последней через равные промежутки были прорублены арочные дверные проемы. По этому пятачку взад и вперед прохаживался стражник, и когда ворота распахнулись, он неспешно направился к ним, вполне уверенный в том, что во внутренний проход тюрьмы никак не могут попасть посторонние. Посему он был неприятно удивлен, когда из-под арки показались Кхемза с девушкой. Но к тому времени было уже слишком поздно. Ракша не стал тратить времени на гипноз, хотя для девушки его действия все равно отдавали магией. Стражник с угрожающим видом опустил копье и открыл рот, чтобы поднять тревогу, и тогда на его крик непременно примчались бы другие копейщики из караульных помещений, расположенных в обоих концах внутреннего прохода. Кхемза левой рукой отвел наконечник копья в сторону, словно это была безобидная соломинка, а его правая рука метнулась вперед и тут же отпрянула, на мгновение приласкав шею стражника. Воин молча повалился лицом вперед, а голова его вывернулась под неестественным углом.

Кхемза не удостоил его взглядом. Вместо этого чародей направился к одной из арочных дверей и приложил ладонь к тяжелому бронзовому замку. С громким скрежетом дверь распахнулась внутрь. Перешагивая через порог вслед за своим спутником, девушка обратила внимание, что тиковое дерево разлетелось в щепки, бронзовые засовы согнулись в гнездах, а петли попросту порвались и соскочили с креплений. Тысячефунтовый таран, который раскачивают сорок здоровенных мужчин, не смог бы нанести преграде более сокрушительный урон. Кхемза был опьянен свободой и собственной силой, наслаждаясь обретенным могуществом и пробуя его, – так юный гигант без нужды играет мускулами, гордясь своим физическим совершенством.

Сломанная дверь привела их в маленький двор, освещаемый факелом. Напротив двери виднелась широкая железная решетка. Один из прутьев стискивала чья-то волосатая рука, а в темноте за нею сверкали белки глаз.

Кхемза несколько мгновений постоял молча, вглядываясь во тьму, откуда на него с не меньшим напряжением смотрели блестящие глаза. Затем рука колдуна нырнула в складки накидки, а когда вновь показалась оттуда, он разжал пальцы, и на каменные плиты двора просыпалась горстка сверкающей пыли. В ту же секунду внутренний дворик осветился вспышкой зеленого пламени. В ее недолгом сверкании тела семерых человек, неподвижно стоящих за решеткой, высветились в мельчайших подробностях: высокие, заросшие волосами мужчины в потрепанной одежде горцев. Они не проронили ни слова, но в глазах их плескался страх смерти, а волосатые пальцы вцепились в прутья решетки.

Пламя погасло, а свечение осталось, превратившись в сгусток яркой зелени, с шипением пульсировавший на каменных плитах у ног Кхемзы. Горцы не сводили с него напряженных взглядов. Он задрожал и вытянулся, а потом превратился в светящийся зеленый дымок, спиралью завивающийся кверху. Он изгибался, как огромная призрачная змея, а потом вдруг расширился сверкающими складками и завитками. Вскоре сгусток огня вырос до размеров облака, беззвучно скользящего над каменными плитами – прямо к решетке. Горцы напряженно следили за его приближением; они так сильно стискивали прутья, что те вздрагивали в такт их дыханию. Губы раздвинулись, но с них не слетело ни единого звука. Зеленое облако накатилось на прутья и скрыло их из виду; словно туман, оно просочилось сквозь решетку и окутало находящихся в камере мужчин. Из зеленых складок долетел сдавленный крик, как если бы человек внезапно с головой ушел под воду. На этом все было кончено.

Кхемза коснулся руки девушки, которая стояла, приоткрыв рот, расширенными глазами глядя на происходящее. Она машинально повернулась, чтобы уйти вместе с ним, но потом все-таки оглянулась. Туман уже рассеивался; рядом с решеткой она заметила пару торчащих вверх ступней, обутых в сандалии… Она мельком увидела смутные очертания семи неподвижных, лежащих ничком фигур…

– А теперь идем к жеребцу, быстрее которого еще не было в конюшнях смертных, – сказал Кхемза. – Мы будем в Афгулистане еще до восхода солнца.

4. Встреча в Проходе

Впоследствии Дэви Ясмина так и не смогла припомнить всех подробностей собственного похищения. Полнейшая неожиданность и стремительность происшедшего оглушили девушку, она лишь смутно отдавала себе отчет в событиях, водоворотом закружившихся вокруг нее: обескураживающая хватка крепкой руки, сверкающие глаза похитителя и его жаркое дыхание, обжигающее кожу. Прыжок из окна на парапет, безумный бег по стенам и крышам, страх падения, сковавший ее по рукам и ногам, бесшабашный спуск по веревке, привязанной к одному из зубцов стены, когда варвар спустился на землю чуть ли не бегом, а жертва безвольно повисла на его загорелом плече, – все это безнадежно перепуталось в голове Дэви. Она смутно помнила, как он гигантскими прыжками несся в тень деревьев, таща ее на себе с такой легкостью, словно она была ребенком, а потом взлетел в седло яростного бхалканского жеребца, который встал на дыбы и злобно зафыркал. Затем ее настигло ощущение полета, и бешено стучащие копыта высекали искры из усеянной мелкими камешками дороги, когда конь стремглав помчался в горы.

Когда в голове у девушки прояснилось, то первыми ее чувствами стали ярость и стыд. Она пришла в ужас. Правители золотых королевств к югу от Гимелийев считались почти что богами, а она была Дэви Вендии! Страх вскоре сменился поистине королевским гневом. Она яростно взвизгнула и принялась брыкаться. Ее, Ясмину, везут на луке седла вождя горного племени, словно какую-нибудь рабыню, купленную на невольничьем рынке! Но похититель лишь чуть сильнее придавил ее своей массивной рукой, и впервые в жизни девушка поняла, что это значит – столкнуться с превосходством в физической силе. Его руки казались отлитыми из железа. Он взглянул на нее сверху вниз и ухмыльнулся во весь рот. В лунном свете блеснули его ослепительно белые зубы. Поводья свободно лежали на развевающейся гриве жеребца, и под гладкой шелковистой кожей животного прокатывались канаты мышц, когда он мчался по усеянной валунами горной дороге. Но Конан сидел в седле легко, почти расслабленно, и походил на ожившего кентавра.

– Ты, горная собака! – задыхаясь, выпалила она, дрожа от дикой смеси гнева, стыда и ощущения собственной беспомощности. – Ты осмелился… ты посмел! Ты заплатишь жизнью за свою наглость! Куда ты меня везешь?

– В деревни Афгулистана, – отозвался он, оглянувшись.

Позади них, на склонах, которые они уже миновали, и на стенах крепости метались огни факелов, и он заметил яркую вспышку пламени, означавшую, что открылись главные ворота. И тогда варвар рассмеялся громким жизнерадостным смехом, заглушившим свист ветра.

– Наместник выслал за нами погоню, – пояснил он. – Клянусь Кромом, мы хорошенько поводим его за нос! Как ты думаешь, Дэви, отдадут они семь жизней за кшатрийскую принцессу?

– Они пришлют целую армию, чтобы повесить тебя вместе с твоим племенем выродков, – убежденно пообещала она.

Он опять лишь зычно расхохотался в ответ и поудобнее переложил ее у себя на руках. Но девушка восприняла это как очередное оскорбление и опять начала брыкаться, пока не поняла, что ее тщетные усилия лишь забавляют его. Кроме того, ее легкое атласное одеяние, которое безжалостно трепал встречный ветер, пришло в ужасный беспорядок. Принцесса решила, что презрительное повиновение поможет ей сохранить хотя бы остатки достоинства, и погрузилась в гневное молчание.

Но девушка ощутила, как на смену гневу пришел благоговейный страх, когда они вошли в устье Прохода, черной дырой зияющего на фоне еще более темных скал, преградивших им путь, словно колоссальные бастионы. Казалось, будто гигантский нож прорубил Жаибар прямо в толще монолитного камня. По обе стороны Прохода на высоту в тысячи футов вздымались отвесные скалы, а вход в него напоминал провал в преисподнюю. В такой темноте ничего не видел даже Конан, зато он знал дорогу, как свои пять пальцев, и потому не сбился с пути даже ночью. Зная, что по пятам за ними в свете звезд идут вооруженные всадники, он не стал придерживать коня. А крупный жеребец пока что не проявлял признаков усталости. В грохоте копыт он поднялся по дороге, проложенной по дну каньона, взлетел на склон, промчался по гребню, по обе стороны которого простирались предательские сланцы, и выбрался на тропу, идущую слева вдоль подножия стены.

В такой темноте даже Конан оказался не способен разглядеть засаду, устроенную жаибарскими горцами. Едва они миновали вход в узкое ущелье, как в воздухе просвистел дротик и угодил прямо в плечо жеребцу. Конь всхрапнул, прощаясь с жизнью, споткнулся в полете и рухнул на землю. Но Конан успел расслышать свист рассекаемого воздуха, заметил дротик и действовал со скоростью распрямившейся стальной пружины.

Варвар соскочил с седла, держа девушку на весу, чтобы уберечь ее от удара о камни. Он приземлился на обе ноги, сунул свою драгоценную ношу в какую-то расщелину и развернулся лицом к затаившейся темноте, выхватив нож и готовясь отразить нападение.

Ясмина, ошеломленная стремительным поворотом событий и не понимавшая толком, что произошло, увидела, как из темноты выскочил смутный силуэт, различила быстрый топот ног по голой скале и шорох потрепанной одежды на ветру. Она увидела, как блеснула сталь, после чего раздался короткий скрежет столкнувшихся клинков, и услышала треск кости, когда нож Конана раскроил голову нападающему.

Варвар отпрыгнул назад, укрывшись за нагромождением валунов. В темноте чувствовалось движение, и чей-то зычный голос проревел:

– Эй вы, собаки! Что, испугались? Вперед, будьте вы прокляты! Взять их!

Конан вздрогнул, приподнялся, вглядываясь в темноту, и возвысил голос:

– Яр Афсал! Это ты?

В ответ раздалось удивленное проклятие, и голос осторожно ответил:

– Конан? Это ты, Конан?

– Я! – Киммериец расхохотался. – Выходи, старый вояка. Я убил одного из твоих людей.

Среди скал послышались шаги, сверкнул слабый огонек, а потом вспыхнуло яркое пламя, которое запрыгало вниз по камням, направляясь в их сторону. В темноте проступили очертания фигуры бородатого гиганта. Мужчина держал факел высоко над головой, а потом наклонил его вперед и принялся вглядываться в нагромождение камней, которое освещал. Другой рукой он сжимал кривую саблю. Конан шагнул вперед, убирая собственный клинок в ножны, и незнакомец приветствовал его громоподобным рыком:

– Да это и в самом деле Конан! Эй, собаки, выходите из-за скал! Это Конан!

В круге света стало тесно от подошедших мужчин – свирепых обтрепанных бородатых горцев. Глаза у них блестели по-волчьи, а в руках были зажаты длинные ножи. Они не видели Ясмину, прикрытую массивным телом Конана. Но, опасливо выглянув из-за его плеча, она впервые за эту ночь испытала липкий, леденящий душу страх. Эти люди больше походили на волков, чем на человеческих существ.

– На кого ты охотишься в Жаибаре в такую ночь, Яр Афсал? – обратился Конан к дюжему вождю. Тот ухмыльнулся, сразу же став похожим на бородатого вурдалака.

– Кто знает, на кого можно наткнуться в Проходе после наступления темноты? Мы, вазули, – ночные ястребы. Но как здесь оказался ты, Конан?

– Я везу с собой пленницу, – ответил варвар.

И, отступив в сторону, он показал на съежившуюся девушку. Протянув к расщелине длинную руку, он вывел ее, дрожащую, на свет факела. Она обвела испуганным взглядом лица обступивших ее бородатых горцев и впервые ощутила благодарность к своему похитителю, обнявшему ее с видом собственника. Факел придвинулся к ней вплотную, и воины, окружившие ее кольцом, внезапно затаили дыхание.

– Она – моя добыча, – предостерегающе проговорил Конан, многозначительно посмотрев на ноги убитого им мужчины, едва видимые на границе круга света. – Я вез ее в Афгулистан, но теперь вы оставили меня без коня, а за мной по пятам идут кшатрийцы.

– Пойдем в нашу деревню, – предложил Яр Афсал. – У нас в ущелье спрятаны лошади. В такой темноте кшатрийцы нас не найдут. Они идут за тобой пятам, говоришь?

– Они так близко, что я слышу топот копыт их коней по камням, – сумрачно отозвался Конан.

В темноте вновь началось движение; кто-то мгновенно погасил факел, и мужчины, стоявшие вокруг них кольцом, беззвучно растворились в темноте. Конан подхватил Дэви на руки, и она почему-то не стала возражать. Ей было больно и неудобно ступать по камням в своих домашних туфельках на тонкой подошве, и она чувствовала себя маленькой и беспомощной в этой жестокой первобытной темноте в окружении огромных отвесных скал.

Ощутив, как она дрожит на ветру, что со стоном метался по ущелью, Конан сорвал с плеч потрепанную накидку и заботливо укутал ею девушку. Затем он прошипел ей на ухо, чтобы она вела себя тихо. В отличие от свирепых горцев, она не слышала, как вдалеке стучат копыта коней по острым камням, но принцесса была слишком напугана, чтобы проявлять неповиновение.

Она не могла ничего разглядеть вокруг, лишь над головой мерцали редкие звезды. Но по сгустившейся темноте Ясмела поняла, что они вошли в устье ущелья. Вокруг них началось какое-то осторожное движение – это оказались лошади. Последовал обмен едва слышными репликами, и Конан оседлал коня убитого им воина, усадив девушку перед собой. Подобно призракам, сопровождаемый лишь легким перестуком копыт отряд двинулся прочь от ущелья. Они оставили позади себя убитого коня и мертвого мужчину, которых уже менее чем через полчаса обнаружили всадники из крепости, опознавшие в воине вазули и сделавшие из этого факта собственные выводы.

Ясмина, уютно устроившись в кольце рук своего похитителя, почувствовала, что ее клонит в сон. В движении лошадей, хотя и неровном и рваном, вверх-вниз, ощущался свой ритм, который, в сочетании с усталостью и эмоциональным опустошением, убаюкивал ее. Она утратила всякое чувство времени и направления. Они скакали в мягкой густой темноте, в которой она иногда смутно различала очертания гигантских скал, похожих на бастионы огромного замка, или высоченных утесов, заслоняющих звезды. Временами она чувствовала, что копыта лошадей ступают по самому краю невидимой бездны, дна которой не достигает даже эхо, или ощущала на своем лице дуновение холодного ветра ледяных вершин. Постепенно окружающий мир стал казаться ей сном, в который врывались стук копыт или скрип седел.

Она смутно сознавала, что движение прекратилось и ее поднимают с седла и несут по ступенькам вниз. Потом ее опустили на что-то мягкое и шуршащее, и еще что-то – скорее всего, сложенную бурку – подложили под голову, а накидку, в которую она куталась, осторожно подоткнули вокруг. Она услышала, как рассмеялся Яр Афсал:

– Редкий приз, Конан, достойная партия для вождя афгули.

– Не для меня, – раздался громыхающий голос Конана. – На эту девчонку я выкуплю жизни семерых своих соплеменников, черт бы их побрал.

Эти слова были последним, что расслышала принцесса перед тем, как провалиться в сон.

Она спала, а вооруженные люди рыскали в темноте по горам, и судьба нескольких королевств повисла на волоске. В ту ночь в теснинах и ущельях гремели копыта скачущих галопом лошадей, и свет звезд дрожал и дробился на шлемах и кривых клинках, пока призрачные тени, блуждавшие по скалам, не замерли в темноте лощин и каменных осыпей, гадая, кто это там бродит во тьме.

Отряд таких теней осадил своих усталых лошадей в черном провале ущелья, слушая, как мимо простучали копыта. Их предводитель, хорошо сложенный мужчина в шлеме и шитой золотом накидке, вскинул руку, давая знак переждать, пока всадники не скроются вдали. Потом он негромко рассмеялся:

– Они, похоже, потеряли след! В противном случае они бы уже знали, что Конан все-таки добрался до поселений афгули. Чтобы выкурить их оттуда, потребуется много всадников. Еще до рассвета к Жаибару подтянутся конные сотни.

– Если в горах начнется война, там можно будет неплохо поживиться, – пробормотал чей-то голос у него за спиной на диалекте иракзайцев.

– Да, ты прав, – согласился мужчина в шлеме. – Но сначала мы должны первыми, еще до восхода солнца, достичь долины Гураша и подождать всадников, что галопом скачут туда с юга из Секундерама.

Он поудобнее перехватил поводья и въехал в ущелье, и его люди потянулись за ним следом – тридцать оборванных призраков в свете звезд.

5. Черный жеребец

Солнце уже стояло высоко в небе, когда Ясмина проснулась. Она не вскинулась на ложе и не смотрела недоуменно по сторонам, спрашивая себя, куда она попала. Девушка проснулась с полным осознанием того, что произошло накануне. Руки и ноги у нее ныли после вчерашней долгой скачки, а тело, похоже, до сих пор ощущало прикосновение мускулистых рук, которые занесли ее так далеко.

Она лежала на овчине, брошенной поверх кучи листьев прямо на утоптанном земляном полу. Под головой у нее покоилась сложенная бурка, а укрывала ее поношенная накидка. Она находилась в большой комнате, крепкие стены которой были сложены из неотесанного камня, скрепленного обожженной на солнце глиной. Тяжелые балки перекрытия поддерживали крышу, сделанную из того же материала. В ней зияло смотровое окно, к которому вела лестница. В толстых стенах были прорезаны не окна, а узкие бойницы. Здесь имелась единственная дверь из прочной бронзы, наверняка позаимствованная в каком-нибудь приграничном вендийском городе. В стене напротив красовался широкий проем, который перегораживало не дверное полотно, а несколько крепких деревянных брусьев. За ними Ясмина разглядела великолепного черного жеребца, мирно пережевывающего охапку сена. Здание служило фортом, жилым помещением и конюшней одновременно.

В другом конце комнаты перед небольшим очагом сидела горская девушка в жилетке и мешковатых штанах и жарила полоски мяса на железной решетке, положенной на большие камни. В нескольких футах над полом виднелась почерневшая от сажи и копоти расщелина, куда уходила часть дыма, тогда как оставшийся смрад клубами плавал по комнате.

Девушка оглянулась на Ясмину, показав ей смелое и красивое личико, после чего вернулась к своему занятию. Снаружи зазвучали голоса, затем кто-то пинком распахнул дверь, и в комнату по ступенькам спустился Конан. В спину ему светило утреннее солнце, он выглядел еще массивнее прежнего, и Ясмина подметила некоторые детали, которые давеча ускользнули от ее внимания. Одежда его была чистой и не потрепанной. Широкий бахариотский пояс, на котором висел нож в расписных ножнах, подошел бы скорее принцу крови, а из-под рубашки поблескивала туранская кольчуга.

– Твоя пленница проснулась, Конан, – сказала девушка-вазули, и он фыркнул, подошел к огню и смахнул полоски баранины в каменную тарелку.

Сидящая на корточках девушка рассмеялась, словно радуясь какой-то пикантной шутке, а он в ответ улыбнулся по-волчьи и ловко поддел ее ногой за пятку, так что она опрокинулась на пол. Похоже, такое грубое заигрывание доставило ей несказанное удовольствие, но Конан уже утратил к ней всякий интерес. Выудив откуда-то большой ломоть хлеба и медный кувшин вина, он принес угощение Ясмине, которая поднялась со своего лиственного ложа и с сомнением смотрела на него.

– Неподходящая еда для Дэви, но это – лучшее, что у нас есть, – проворчал он. – По крайней мере, тебе будет чем набить желудок.

Он поставил тарелку на пол, и девушка вдруг поняла, что ее терзает лютый голод. Она молча опустилась на пол, подобрав под себя ноги, переставила тарелку на колени и принялась есть пальцами, поскольку других столовых приборов в ее распоряжении не имелось. В конце концов, умение приспосабливаться к обстоятельствам является одним из признаков подлинного аристократизма. Конан остался стоять, глядя на нее сверху вниз, засунув большие пальцы рук за пояс. Сам он никогда не садился по-восточному, скрестив ноги.

– Где я? – внезапно поинтересовалась она.

– В доме Яра Афсала, вождя хурумских вазули, – ответил варвар. – Афгулистан находится на много миль дальше к западу отсюда. Мы ненадолго задержимся здесь. Кшатрийцы рыщут в здешних горах, они ищут тебя – и местные племена уже вырезали несколько отрядов.

– Что ты намерен делать дальше? – поинтересовалась она.

– Подержу тебя до тех пор, пока Чандер Шан не захочет обменять тебя на моих семерых конокрадов, – проворчал он. – Женщины-вазули готовят чернила из листьев шоки, так что скоро ты сможешь написать письмо наместнику.

Девушка почувствовала, что при мысли о том, как неожиданно пошли прахом все ее планы после того, как она стала пленницей мужчины, которого намеревалась привлечь к их осуществлению, в груди у нее вновь разгорается прежний владетельный гнев. Она оттолкнула от себя тарелку с остатками угощения и вскочила на ноги, дав волю душившему ее негодованию.

– Я не стану писать письма! Если ты немедленно не отвезешь меня обратно, твоих семерых соплеменников просто повесят, и многие тысячи помимо них!

Девушка-вазули издевательски рассмеялась. Конан нахмурился, но в это мгновение отворилась дверь и в хижину ввалился Яр Афсал. Вождь вазули ростом не уступал Конану и выглядел даже массивнее киммерийца, но при этом заплыл жиром и двигался гораздо медленнее крепко сбитого варвара. Он погладил бороду и метнул повелительный взгляд на девушку-вазули, которая моментально вскочила с колен и без слов выбежала вон. Яр Афсал повернулся к своему гостю.

– Мои люди ропщут, Конан, дьявол их забери, – проворчал он. – Они хотят, чтобы я убил тебя, а девчонку забрал себе и потребовал за нее выкуп. Они говорят, по ее одежке видно, что она – благородная леди. Они спрашивают – почему собаки-афгули должны получить выгоду от ее пленения, если охраняют ее и рискуют как раз они?

– Уступи мне своего коня, – сказал Конан, – я заберу ее, и мы уедем вместе.

– Не мели ерунды! – взревел Яр Афсал. – Или ты полагаешь, что мои люди больше мне не подчиняются? Да если они попробуют мне перечить, я заставлю их танцевать передо мной на задних лапках! Они не любят тебя – как и любого чужака, – но ты однажды спас мне жизнь, и я не забуду этого. Однако же идем на воздух, Конан: только что вернулся мой шпион.

Конан подтянул пояс и последовал за вождем наружу. Они закрыли за собой дверь, и Ясмине пришлось довольствоваться бойницей. Она увидела ровную площадку перед хижиной. В дальнем ее конце виднелось скопление грубых каменных хижин, меж валунов играли голые ребятишки, а стройные горские женщины занимались своими делами.

Прямо перед хижиной вождя на земле и на корточках сидели несколько длинноволосых и бородатых мужчин в поношенной одежде, глядя на дверь. В нескольких шагах от нее стояли Конан и Яр Афсал, а между ними и остальными воинами сидел, подобрав под себя ноги, еще один мужчина. Он что-то говорил вождю на грубом диалекте вазули, который Ясмина почти не понимала, хотя в свое время будущую наследницу престола обучали языкам Иранистана и родственным наречиям Гулистана.

– Я разговаривал с дагозаи, который видел всадников прошлой ночью, – сказал лазутчик. – Он прятался поблизости от того места, где мы устроили засаду Конану, когда туда подошли и они. Он подслушал, о чем они говорили. С ними был Чандер Шан. Они нашли мертвую лошадь, и один из всадников сказал, что она принадлежала Конану. Потом они обнаружили убитого Конаном мужчину и опознали в нем воина вазули. Тогда они решили, что Конан был убит, а девушка попала в плен к вазули, поэтому они отказались от своих первоначальных намерений ехать в Афгулистан. Но они не знают, из какой именно деревни пришел убитый, а мы не оставили после себя следов, по которым могли бы пойти кшатрийцы. Тогда они направились в ближайшую деревню вазули, которая оказалась поселением Югры, и сожгли ее, а многих жителей убили. Но в темноте на них напали люди Кходжура и тоже убили некоторых из них, а самого наместника ранили. Тогда уцелевшие под покровом ночи отступили обратно к Жаибару. Но они вернулись с подкреплением еще до восхода солнца, и сегодня утром в горах произошли столкновения. Говорят, что кшатрийцы собирают большую армию, чтобы прочесать все горы вокруг Жаибара. Так что племена точат ножи и устраивают засады во всех проходах, ведущих в долину Гураша. Кроме того, в горы вернулся Керим Шах.

Воины, сидевшие кружком, негромко заворчали, и Ясмина буквально прилипла к амбразуре, заслышав имя человека, к которому она уже начала относиться с подозрением.

– Куда он направился? – требовательно спросил Яр Афсал.

– Дагозаи не знал; с ним было тридцать иракзайцев из деревень в предгорьях. Они поднялись в горы и исчезли.

– Эти иракзайцы – настоящие шакалы, которые крадутся за львом, чтобы подобрать объедки с его стола, – прорычал Яр Афсал. – Они дерутся друг с другом за монеты, которые Керим Шах швыряет пограничным племенам, покупая воинов, словно лошадей. Он мне не нравится, пусть даже он – наш родич из Иранистана.

– Вовсе нет, – возразил Конан. – Я давно его знаю. Он – гирканец, шпион Йездигерда. Если он попадется мне в руки, я вздерну его на первом же суку.

– Но что делать с кшатрийцами? – подали голос мужчины, собравшиеся в кружок. – Или мы будем сидеть сиднем и ждать, пока они выкурят нас отсюда, как сурков? В конце концов они непременно узнают, в какой из деревень вазули содержится девчонка! Жаибарцы нас не слишком-то любят; они помогут кшатрийцам выследить нас.

– Пусть приходят! – рявкнул Яр Афсал. – В проходах мы сможем обороняться против целой армии.

Один из мужчин вскочил на ноги и погрозил Конану кулаком.

– Мы что же, должны рисковать, а вся награда достанется ему? – возопил он. – Или мы должны сражаться вместо него?

Одним прыжком Конан оказался подле него и слегка наклонился, чтобы взглянуть в бородатое лицо. Киммериец не стал хвататься за нож, но его левая рука многозначительно легла на ножны, и рукоять сама собой скользнула к нему в ладонь.

– Я никого не прошу сражаться вместо себя, – негромко и мягко сказал он. – А ну, доставай свой нож, если ты такой смелый, брехливая собака!

Вазули попятился и зашипел, как рассерженная кошка.

– Только попробуй прикоснуться ко мне, и вот эти пятьдесят человек разорвут тебя на куски! – взвизгнул он.

– Что?! – проревел Яр Афсал, и лицо его потемнело от гнева. Усы у него встопорщились, а мощная грудь, казалось, стала еще шире. – Или это ты – вождь Хурума? Кто отдает приказы вазули – Яр Афсал или этот подлый трус?

Мужчина съежился и отступил перед лицом своего непобедимого вождя, а Яр Афсал, широким шагом подойдя к нему, схватил его за горло и слегка придушил, пока лицо того не налилось кровью. Тогда он с гневом отшвырнул мужчину от себя, да так, что тот простерся на земле, а сам остановился над ним, держа в опущенной руке кривую саблю.

– Есть еще кто-нибудь, кто хочет бросить вызов моей власти? – проревел он, и воины угрюмо опустили глаза, когда он обвел их воинственным взором.

Яр Афсал презрительно фыркнул и небрежным жестом, что само по себе являлось верхом оскорбления, сунул клинок в ножны. Затем он с такой силой мстительно пнул несостоявшегося возмутителя спокойствия носком сапога, что тот взвыл от боли.

– Ступай вниз, в долину, к наблюдателям, и узнай, нет ли у них новостей, – распорядился вождь, и мужчина поспешил убраться прочь, дрожа от страха и скрипя зубами от ярости.

А Яр Афсал тем временем тяжеловесно опустился на валун, что-то ворча себе под нос. Конан остался стоять рядом с ним, широко расставив ноги, заснув большие пальцы рук за пояс и прищуренными глазами глядя на собравшихся воинов. Они мрачно смотрели на него, не желая навлечь на себя гнев Яр Афсала, но при этом в их глазах, обращенных на чужака, пылала такая ненависть, какой умеют ненавидеть только горцы.

– А теперь слушайте меня, сыновья безымянных собак, и я расскажу вам, что мы с Конаном придумали, чтобы одурачить кшатрийцев… – Раскатистый бас Яр Афсала преследовал униженного воина, пока тот удалялся от места всеобщего сборища.

Мужчина прошел мимо нескольких хижин, где женщины, видевшие его унижение, начали смеяться над ним и отпускать язвительные замечания на его счет, и поспешно зашагал по тропе, которая, извиваясь меж вершин и валунов, вела к верховью долины.

Но не успел он пройти первый поворот, скрывший его от глаз жителей деревни, как замер на месте, открыв рот и удивленно хлопая глазами. До сих пор он считал, что ни один незнакомец не может войти в долину Хурума без того, чтобы его не обнаружили остроглазые наблюдатели на склонах; тем не менее на невысоком уступе сбоку от тропы сидел, поджав под себя ноги, какой-то мужчина в накидке из верблюжьей шерсти и зеленом тюрбане.

Вазули уже открыл было рот, чтобы поднять тревогу, и рука его потянулась к рукояти ножа. Но в это мгновение взгляд его встретился с глазами незнакомца, и крик замер у него на губах, а пальцы разжались. Он застыл, словно статуя, его собственные глаза остекленели, и в них появилось отсутствующее выражение.

Несколько мгновений оба оставались в неподвижности, а потом мужчина на уступе указательным пальцем начертал в пыли на скале какой-то знак. Вазули не видел, чтобы он клал что-либо внутрь эмблемы, но вскоре в центре ее что-то заблистало – круглый, сверкающий черный шарик, похожий на полированный нефрит. Мужчина в зеленом тюрбане взял шар в руку и швырнул его вазули, который машинально поймал его.

– Отнеси это Яр Афсалу, – сказал он, и вазули повернулся, как автомат, и зашагал обратно по тропе, держа черный шар на вытянутой руке.

Он даже не повернул голову и не обратил внимания на ядовитые насмешки женщин, проходя мимо хижин. Казалось, он вообще их не слышал.

Мужчина, сидевший на уступе, смотрел ему вслед с загадочной улыбкой на губах. Над гребнем скалы появилась голова девушки, которая смотрела на него с восхищением и испугом во взоре, которого не было еще вчера вечером.

– Зачем ты это сделал? – поинтересовалась она.

Он ласково взъерошил ей волосы.

– Неужели ты до сих пор не пришла в себя после скачки на горячем призрачном скакуне, раз сомневаешься в моей мудрости? – рассмеялся он. – Пока Яр Афсал жив, Конан будет в безопасности среди воинов вазули. Но даже мне будет легче заманить Конана в ловушку, если ему придется спасаться бегством вместе с девчонкой, чем искать способ убить его и отнять у горцев принцессу. Не нужно быть волшебником, чтобы предсказать, как поведут себя вазули и как поступит Конан, когда моя жертва вручит шар Йезуда вождю Хурума.

А у хижины Яр Афсал, прервавший на полуслове свою очередную тираду, с удивлением и неудовольствием глядел на мужчину, отправленного им в долину, который проталкивался к нему сквозь толпу.

– Я же приказал тебе идти к наблюдателям! – проревел вождь. – У тебя не было времени дойти до них и вернуться!

Воин ничего не ответил; он стоял, словно зачарованный, тупо глядя в лицо вождю и протягивая ему на раскрытой ладони нефритовый шар. Конан, вытянув шею и заглянув через плечо Яр Афсала, пробормотал что-то и положил руку вождю на плечо, но в этот самый миг Яр Афсал, охваченный бешенством, ударил мужчину кулаком в лицо, и тот рухнул на землю, как подрубленное дерево. Упав, он выпустил шар из рук, тот подкатился к самым ногам Яр Афсала, и вождь, похоже, только сейчас заметивший его, нагнулся и поднял шар. Воины, которые ошеломленно уставились на своего лишившегося чувств товарища, видели, как их вождь наклонился, но не разглядели, что именно он взял с земли.

Яр Афсал выпрямился, взглянул на нефрит и вознамерился спрятать его в кошель на поясе.

– Отнесите этого идиота в хижину, – рявкнул он. – Он выглядел так, словно объелся лотоса, и смотрел на меня стеклянными глазами. Я… ай!

В своей правой руке, опускавшейся к кошелю на поясе, он ощутил движение, которого там не должно было быть. Голос его прервался, и он замер, глядя перед собой ничего не выражающим взором; в правой ладони он ощутил дрожь перемен, зарождение жизни. Он больше не держал в пальцах блестящий и гладкий черный шар. И он не смел опустить глаза и посмотреть, что же там происходит; язык прилип у него к гортани, и он даже не мог разжать ладонь. Его пораженные воины увидели, как глаза вождя расширились и кровь отхлынула у него от лица. А потом вдруг жуткий крик боли сорвался с его посиневших губ; он покачнулся и упал, словно громом пораженный, выбросив перед собой правую руку. Он лежал лицом вниз, а из-под его растопыренных пальцев выбежал паук – отвратительный черный монстр на волосатых лапках, тело которого сверкало, словно нефритовое. Воины в ужасе отпрянули, а мерзкое существо нырнуло в расселину и исчезло.

Мужчины вздрогнули, приходя в себя и дико озираясь по сторонам, как вдруг, заглушая нестройные восклицания, посреди всеобщего смятения неизвестно откуда зазвучал чей-то голос, отдавая распоряжения. Впоследствии каждый из тех, кто выжил, разумеется, отрицал, что кричал именно он, но, тем не менее, голос слышали все.

– Яр Афсал мертв! Убейте чужака!

Этот крик приковал к себе их внимание и успокоил мятущиеся души. Сомнение, растерянность и страх исчезли как по мановению волшебной палочки, сменившись яростной жаждой крови. Дикий вопль гнева потряс небеса, когда горцы с готовностью ухватились за предложение. Они ринулись вперед через открытое пространство; полы их накидок хлопали на бегу, глаза бешено сверкали, а в воздетых руках блестели ножи.

Но Конан действовал ничуть не медленнее их. При первых же звуках голоса он прыгнул к двери хижины. Однако воинам до него было ближе, чем ему до двери, и, ступив одной ногой на порог, он вынужден был обернуться, чтобы отразить смертельный выпад длинного лезвия. Он раскроил одному из нападавших череп, присел, пропуская над головой замах другого, после чего выпустил ему кишки, свалил ударом кулака третьего и проткнул ножом живот четвертому, а потом всем весом навалился на запертую дверь. Засвистели брошенные ножи, откалывая щепки от косяка, но дверь распахнулась под его натиском, и он ввалился внутрь. Бородатый горец, воспылавший ненавистью к Конану, рванулся следом за ним и немного перестарался, головой вперед влетев в комнату. Киммериец наклонился, ухватил его за полы накидки и отшвырнул в сторону, после чего с грохотом захлопнул дверь перед самым носом у остальных нападавших, которые уже ломились в нее. От сокрушительного удара затрещали кости, а в следующий миг Конан задвинул засовы и стремительно развернулся, чтобы встретить мужчину, который вскочил с пола и, словно обезумев, бросился в атаку.

Ясмина забилась в угол, с ужасом глядя на двух мужчин, сошедшихся в смертельной схватке; они катались по комнате и пару раз едва не задели ее. В комнате сверкали обнаженные клинки и лязгала сталь, а снаружи неистовствовала толпа, завывая подобно стае волков, кидаясь на запертые бронзовые двери с ножами в руках и осыпая их градом камней. Кто-то приволок ствол дерева, и дверь зашаталась под сокрушительными ударами. Ясмина зажала уши ладонями, дико озираясь по сторонам. Насилие и ярость внутри, повальное безумие снаружи. Жеребец в своем стойле поднялся на дыбы и заржал, ударяя копытами в стены. Он повернулся и лягнул прутья в то самое мгновение, когда горец, уходя от смертельно опасного выпада Конана, отпрыгнул назад и прижался к ним спиной. Его позвоночник сломался в трех местах, словно сухая ветка, и он полетел головой вперед на киммерийца, сбив того с ног, так что оба оказались на утрамбованном до каменной твердости полу. Ясмина вскрикнула и метнулась вперед; ее затуманенному взору показалось, будто погибли оба. Но не успела она подбежать к ним, как Конан отшвырнул от себя труп и поднялся на ноги. Она схватила его за руку, дрожа всем телом.

– Ох, ты жив! Мне показалось… Я думала, тебя убили!

Он метнул быстрый взгляд на ее запрокинутое бледное лицо и расширенные в испуге темные глаза.

– Почему ты дрожишь? – пожелал узнать он. – Какая тебе разница, выживу я или погибну?

К ней вернулась толика самообладания, и девушка отпрянула, предприняв довольно жалкую попытку вновь вести себя, как подобает Дэви.

– Твое общество предпочтительнее той стаи волков, что завывает снаружи, – ответила она, жестом указывая на дверь, под которой уже начал трескаться и рассыпаться каменный порожек.

– Она долго не выдержит, – пробормотал Конан и быстро направился к жеребцу.

Ясмина стиснула руки и затаила дыхание, когда увидела, как он выламывает расщепленные брусья и входит в стойло к обезумевшему животному. Жеребец, выкатив глаза, встал на дыбы, дико заржал, оскалив зубы и прижав уши, но Конан подпрыгнул и ухватился за его гриву, после чего, демонстрируя поистине нечеловеческую силу и сноровку, потянул вниз, заставляя его опуститься на передние ноги. Конь зафыркал, его сотрясала крупная дрожь, но он стоял неподвижно, пока варвар не взнуздал его и не водрузил ему на спину украшенное золотом седло с широкими серебряными стременами.

Развернув жеребца в стойле, Конан окликнул Ясмину, и девушка подошла к нему, опасливо стараясь держаться подальше от огромных копыт жеребца. Конан возился у каменной стены, не прерывая разговора.

– Здесь есть потайная дверь, о которой не знают даже вазули. Однажды Яр Афсал показал ее мне, когда был пьян. Она выходит в долину, которая начинается прямо за хижиной. Ха!

Он потянул за ничем не примечательный выступ, и вся секция стены повернулась на смазанных железных шарнирах. Осторожно выглянув наружу, девушка увидела узкое ущелье, открывающееся в сплошной скале в нескольких футах от задней стены хижины. Конан вскочил в седло, подхватил ее на руки и усадил перед собой. Позади них огромная бронзовая дверь застонала, словно живое существо, и рухнула. Потолок вздрогнул от торжествующего рева, когда через порог хлынули разгоряченные горцы, сжимая в волосатых руках сверкающие клинки. Огромный жеребец метнулся вперед сквозь отверстие в стене, словно каменное ядро, выпущенное из катапульты, и в грохоте копыт помчался вниз по ущелью, закусив удила.

Их бегство оказалось совершенно неожиданным для вазули. Кроме того, оно стало полным сюрпризом и для тех, кто тайком пробирался вниз по ущелью. Все произошло настолько быстро – ураганный рывок огромного жеребца, – что мужчина в зеленом тюрбане не успел убраться с дороги. Он полетел под копыта коня, и воздух прорезал отчаянный женский крик. Конан успел мельком взглянуть на нее, когда они пролетали мимо, – стройная темноволосая девушка в атласных шароварах и украшенной драгоценными камнями блузке, распластавшаяся на скале. А потом черный жеребец со своими наездниками умчался вниз по ущелью, словно пена, сорванная ураганным ветром с гребня волны, и воины, высыпавшие вслед за ними сквозь проем в стене, столкнулись с настоящим ужасом, отчего их кровожадные крики сменились воплями страха и смертельной боли.

6. Гора Черных Прорицателей

– И куда теперь? – Ясмина попыталась сесть прямо на покачивающейся луке седла, но ей тут же пришлось ухватиться обеими руками за своего похитителя.

Ее охватил стыд при мысли о том, что она получает удовольствие, ощущая его железные мускулы под своими пальцами, но при этом девушку кольнуло острое наслаждение, которое трудно было назвать неприятным.

– В Афгулистан, – ответил он. – Путь нам предстоит долгий и трудный, но конь с легкостью выдержит нас обоих, разве что мы попадем в руки кому-нибудь из твоих друзей или моих племенных врагов. Теперь, когда Яр Афсал погиб, эти чертовы вазули непременно бросятся за нами в погоню. Я удивляюсь, что мы еще не заметили их у себя за спиной.

– Кто был человек, которого ты стоптал конем? – поинтересовалась она.

– Не знаю. Никогда не видел его раньше. Он – не из гули, это точно. Какого дьявола он здесь делал, тоже не могу сказать. Кстати, с ним была девушка.

– Да. – Взгляд принцессы затуманился. – И вот этого я понять не могу. Эта девушка была моей служанкой. Ее зовут Гитара. Как ты думаешь, может, она шла ко мне на помощь? И этот человек тоже был другом? Если так, то вазули наверняка схватили их обоих.

– Что ж, – отозвался он, – тут мы ничего не можем поделать. Если мы вернемся, они сдерут с нас кожу живьем. Не могу понять, как твоя служанка могла так далеко забраться в горы всего с одним мужчиной, – а он был одет, как книжник, во всяком случае, выглядел таковым. Что-то есть во всем этом дьявольски странное. Взять хотя бы этого малого, которого избил и прогнал Яр Афсал, – он двигался, как сомнамбула. Я видел, как жрецы в Заморе проводили жуткие ритуалы в запрещенных храмах, и у их жертв был в точности такой взгляд, как у того человека. Жрецы смотрели им в глаза и бормотали заклинания, после которых люди превращались в ходячих мертвецов с остекленевшими глазами и делали все, что им прикажут. А потом, я видел, что этот парень держал в руке ту штуку, которую поднял Яр Афсал. Она была похожа на большую черную нефритовую бусину, точно такую же, какие носят девушки в храме Йезуда, когда танцуют перед огромным каменным пауком, который и является их богом. Именно она лежала на ладони Яра Афсала, поскольку больше ничего с земли он не поднимал. Но когда он упал мертвым, паук, как истинный бог Йезуд, только меньше размером, выскочил у него из-под пальцев. А потом, когда вазули замерли в растерянности, чей-то голос прокричал, что они должны убить меня, и я знаю, что это был не голос кого-либо из воинов или женщин, наблюдавших за происходящим с порогов своих хижин. Такое впечатление, что он прозвучал откуда-то сверху.

Ясмина ничего не ответила. Она обвела взглядом резкие изломанные линии горных вершин, обступивших их со всех сторон, и поежилась. Их надменная жестокость навевала на нее тоску. Девушка почувствовала, как при взгляде на них у нее душа уходит в пятки. Ее окружала суровая и голая земля, где могло случиться что угодно. Старинные предания и обычаи вселяли ужас перед горными вершинами в любого из тех, кто вырос на жарких и плодородных южных равнинах.

Солнце стояло уже высоко, обжигая землю своими лучами, но ветер, дующий с гор, нес с собой ледяное дыхание их вершин. Однажды девушка даже расслышала над головой какой-то странный шум, похожий на хлопанье крыльев, и по тому, как Конан поднял голову, она поняла, что эти звуки незнакомы и ему. Ей даже показалось, что полоска чистого голубого неба на мгновение подернулась рябью и помутнела, словно какое-то невидимое существо пролетело в вышине. Впрочем, это могла быть игра воображения. Оба промолчали, но Конан проверил, легко ли выходит его клинок из ножен.

Они двигались по бездорожью, опускаясь на самое дно ущелий, куда никогда не заглядывает солнце, поднимались по крутым склонам, где сланцевая глинистая почва так и норовила выскользнуть из-под ног, и брели по острым, как лезвие ножа, горным кряжам, по обе стороны которых простирались пропасти, где гуляло эхо.

Солнце уже миновало зенит, когда они выехали на узкую тропу, петлявшую между скалами. Конан натянул поводья, направляя коня, и двинулся по ней, хотя она сворачивала почти под прямым углом в сторону от их прежнего курса.

– Эта тропа приведет нас в деревню галзаи, – пояснил он. – Их женщины ходят по ней к колодцу за водой. Тебе нужна другая одежда.

Опустив взгляд на свое грязное и запыленное платье, Ясмина согласилась с ним. Ее шитые золотом шлепанцы порвались в клочья, а накидка и шелковое нижнее белье превратились в лохмотья, едва прикрывавшие тело. Наряд, вполне уместный на улицах Пешкаури, совершенно не годился для прогулок по гимелийским скалам.

Доехав до того места, где тропа делала поворот, Конан спешился, помог слезть на землю Ясмине и застыл в ожидании. Вскоре он кивнул головой, хотя она так ничего и не услышала.

– По тропе идет женщина, – заметил он.

Внезапно запаниковав, она схватила его за руку.

– Ты не станешь… Ведь ты не убьешь ее?

– Обычно я не убиваю женщин, – фыркнул он, – хотя некоторые из этих горянок – сущие волчицы. Нет. – Он широко улыбнулся, словно услышав забавную шутку. – Клянусь Кромом, я заплачу ей за одежду! Видишь? – И он продемонстрировал ей пригоршню золотых монет, после чего спрятал их все обратно, кроме самой большой.

Ясмина кивнула с облегчением. Наверное, убивать и умирать было для мужчин в порядке вещей, но при мысли о том, что она станет свидетельницей убийства женщины, по коже у нее пробежали мурашки.

Вскоре из-за поворота тропы появилась высокая стройная девушка-галзаи, гибкая, как молодое деревце; она несла большую калебасу. Увидев их, она замерла на месте, и калебаса выпала у нее из рук; бедняжка заколебалась, не зная, бежать ей или нет, но потом сообразила, что Конан стоит слишком близко, чтобы позволить ей улизнуть, и смирилась, глядя на них с любопытством, изрядно приправленным страхом.

Конан показал ей золотую монету.

– Если ты отдашь этой женщине свою одежду, – сказал он, – то получишь вот эту монету.

Ответ последовал незамедлительно. Девушка широко улыбнулась, удивленная и обрадованная, и со всем презрением горской женщины к ханжеским условностям скинула с себя разукрашенную вышивкой безрукавку, стянула до лодыжек свои шаровары и переступила через них, выскользнула из рубашки с широкими рукавами, после чего сбросила с ног сандалии. Связав вещи в узел, она протянула его Конану, который, в свою очередь, передал его изумленной Дэви.

– Ступай вон за тот камень и переоденься, – распорядился он, в очередной раз демонстрируя, что не является уроженцем гор. – Свяжи свои вещи в узел и принеси их мне, когда закончишь.

– Деньги! – требовательно заявила горская девчонка, жадно протягивая ему руку. – Золото, которое ты мне обещал!

Конан бросил ей монету, и девушка поймала ее на лету, сунула в прическу, потом гибко наклонилась, ловко подхватила оброненную калебасу и невозмутимо зашагала по тропе, лишенная как одежды, так и каких-либо предрассудков. Тем временем Конан нетерпеливо ожидал, пока Дэви впервые в своей изнеженной жизни переоденется сама. Когда же она появилась из-за скалы, он удивленно выругался, и она испытала неожиданный прилив самых необычных эмоций от неприкрытого восхищения, светившегося в его синих глазах. Ее охватили стыд, смущение и тщеславие, каких она еще не чувствовала никогда, вкупе с уже знакомым легким покалыванием, испытанным ею раньше, когда она встречала его взгляд или ощущала прикосновение его рук. Он положил тяжелую ладонь ей на плечо и заставил повернуться, с изумлением разглядывая ее со всех сторон.

– Клянусь Кромом! – заявил он. – В своих прозрачных загадочных одеждах ты казалась недосягаемой, холодной и далекой, как звезда! А теперь ты превратилась в живую женщину из плоти и крови! Ты зашла за камень как Дэви Вендии, а вышла оттуда горской девчонкой – но в тысячу раз красивее любой девушки Жаибара! Раньше ты была богиней – а теперь настоящая!

Он шлепнул ее пониже спины, и она, правильно истолковав этот жест как еще одно проявление неприкрытого восхищения, не стала обижаться. Принцессе и впрямь казалось, будто с переменой одежды изменилась и ее личность. Чувства и ощущения, которые она старательно подавляла до сих пор, вдруг овладели ею, словно королевский наряд, который она только что сбросила, был материальным олицетворением кандалов и запретов.

Но Конан, невзирая на страсть, которую испытывал к ней, ни на миг не забывал о нависшей над ними опасности. Чем дальше от Жаибара они уходили, тем меньше становилась вероятность встречи с войсками кшатрийцев. При этом он не забывал прислушиваться, стараясь уловить признаки того, что мстительные вазули Хурума вышли на их след.

Подсадив Дэви, он взлетел вслед за ней в седло, и они опять двинулись в западном направлении. Узел с одеждой, который она отдала ему, он швырнул со скалы в пропасть глубиной в добрую тысячу футов.

– Зачем ты это сделал? – поинтересовалась она. – Почему ты не отдал их той девушке?

– Всадники из Пешкаури рыщут в этих холмах, – ответил он. – Им будут устраивать засады на каждом шагу, а они в отместку станут жечь все деревни, которые смогут захватить. В любой момент они могут повернуть на запад. Встретив девушку в твоей одежде, они пытками заставят ее говорить, и она может навести их на наш след.

– И как же она поступит? – полюбопытствовала Ясмина.

– Она вернется в свою деревню и расскажет, что какой-то незнакомец раздел ее и изнасиловал, – ответил Конан. – Разумеется, она расскажет им, в какую сторону мы ушли. Но сначала ей нужно набрать воды: если она осмелится вернуться с пустыми руками, с нее шкуру спустят. Так что преследователям нас не догнать. А к наступлению ночи мы окажемся уже во владениях афгули.

– В этих краях нет дорог или вообще каких-либо признаков того, что здесь живут люди, – заметила Ясмина. – Даже гимелийцы считают эти земли необитаемыми. Мы не встретили ни одной тропинки с тех пор, как расстались с этой девушкой-галзаи.

Вместо ответа он показал на север, где среди россыпи скал она увидела высокий пик.

– Йимша, – пояснил Конан. – Племена строят свои деревни как можно дальше от этой горы.

Принцесса почувствовала, как по коже у нее пробежал легкий холодок.

– Йимша! – прошептала она. – Гора Черных Прорицателей?

– Так говорят, – отозвался он. – Ближе я еще не подходил к ней. Я повернул на север, чтобы избежать встречи с кшатрийскими войсками, рыщущими в горах. Караванный путь из Хурума в Афгулистан лежит к югу отсюда.

А принцесса с напряженным вниманием по-прежнему вглядывалась в далекую вершину. Она судорожно стиснула кулачки с такой силой, что ногти впились в розовые ладошки.

– Сколько времени понадобится, чтобы добраться отсюда до Йимши?

– Остаток дня и вся ночь, – ответил он и ухмыльнулся. – Хочешь попасть туда? Клянусь Кромом, это не самое подходящее место для простого смертного, судя по тому, что рассказывают горцы.

– Почему они не объединятся и не уничтожат этих дьяволов? – требовательно спросила она.

– Уничтожить колдунов с помощью мечей? Как бы там ни было, они никогда не вмешиваются в жизнь людей, если только люди сами не лезут в их дела. Лично я не видел ни одного из этих волшебников, хотя и разговаривал с теми, кто клялся, что встречался с ними. Они уверяли меня, будто видели магов из башни среди скал на закате или рассвете – высокие молчаливые фигуры в черных одеждах.

– А ты не побоялся бы напасть на них?

– Я? – Подобная мысль, похоже, не приходила ему в голову. – В общем, если бы они начали первыми, речь шла бы о моей либо их жизни. Но мне нечего делить с ними. Я пришел в эти горы, чтобы стать вождем человеческих существ, а не воевать с колдунами.

Ясмина промолчала. Глядя на гору, как на личного врага, она почувствовала, что в груди у нее поднимается новая волна ярости и ненависти. Кроме того, в душе у нее начало зарождаться новое чувство. Она собиралась уничтожить хозяев Йимши руками человека, в чьих объятиях сейчас находилась. Вероятно, существовали и иные способы добиться поставленной цели, помимо придуманных ею. Она не могла ошибиться в оценке выражения, с которым все чаще обращал на нее свой взор Конан. Случалось, королевства рушились, когда тонкая женская ручка начинала перебирать нити судьбы… И вдруг она оцепенела:

– Смотри!

За далекую вершину, смутно видимое отсюда, зацепилось облачко странной формы. Оно имело морозно-малиновый оттенок, пронизанный золотистыми прожилками. И это облако двигалось, вращалось и уменьшалось в размерах. В конце концов оно превратилось в спиральную ленту, поблескивавшую на солнце. Внезапно облачко оторвалось от заснеженной вершины, поплыло над пропастью подобно легкому перышку и затерялось в небесной лазури.

– Что это было? – с тревогой спросила девушка, когда выступ скалы скрыл от их глаз далекую вершину; увиденное напугало ее, несмотря на свою красоту.

– Горцы называют это Ковром Йимши, что бы оно ни значило, – отозвался Конан. – Я видел, как пятьсот человек улепетывали во все лопатки, забиваясь в любую трещинку и норку, потому что заметили, как с вершины сорвалось вот такое алое облачко. Какого дьявола?!

Они миновали узкое, словно прорубленное ножом ущелье с отвесными стенами в виде башенок и выехали на широкий уступ, с одной стороны которого тянулись изрезанные неровные склоны, а с другой зияла гигантская пропасть. По уступу вилась едва заметная тропа; она огибала большой валун и появлялась уже далеко внизу, петляя по неровному спуску. Выскочив из горловины ущелья, черный жеребец замер как вкопанный и зафыркал. Конан нетерпеливо понукал его, но конь лишь храпел и мотал головой, дрожа и отказываясь идти дальше, словно дорогу ему преграждал невидимый барьер.

Конан выругался и спешился, а потом помог слезть и Ясмине. Он пошел вперед, выставив перед собой руку, как человек, опасающийся наткнуться на невидимую стену, но его ничто не остановило. Зато когда он попробовал повести в поводу коня, тот вновь пронзительно заржал и заупрямился. Тут Ясмина громко вскрикнула, и Конан резко развернулся, хватаясь за нож.

Никто из них не заметил, как и откуда он появился, но теперь он стоял перед ними, скрестив руки на груди, – тот самый мужчина в накидке из верблюжьей шерсти и зеленом тюрбане. Конан выругался от удивления, узнав человека, угодившего под копыта его коня в ущелье у деревни вазули.

– Кто ты такой, дьявол тебя подери? – требовательно рявкнул он.

Незнакомец не ответил. Конан заметил, что глаза у него широко раскрыты, как-то странно блестят и напряженно смотрят в одну точку. И еще эти глаза притягивали его собственный взгляд, как магнитом.

В основе колдовских способностей Кхемзы лежал гипноз, как и почти во всей магии Востока. Такой порядок вещей сложился на протяжении многих поколений, живших и умиравших твердо убежденными в реальности существования и могуществе гипноза, в возможности создания и развития, путем мысленных усилий и обширной практики, особой, хотя и незримой атмосферы, столкнувшись с которой человек, выросший в рациональном мире равнин, оказывался совершенно беспомощным.

Но Конан не был истинным сыном Востока. Его традиции представлялись ему бессмысленными, он был порождением совершенно иной – чужой – цивилизации. Даже в легендах и мифах Киммерии не содержалось ни малейших упоминаний о гипнозе. И наследия, с пеленок готовившего коренного жителя Востока к тому, чтобы пасть жертвой гипноза, он был лишен.

Впрочем, он прекрасно сознавал, что пытается проделать с ним Кхемза, но жутковатые и сверхъестественные способности колдуна вызывали у него лишь легкое раздражение, которое он мог стряхнуть подобно тому, как человек стряхивает случайно попавшую ему на лицо паутинку.

Понимая, что против него пущена в ход враждебная черная магия, он выхватил свой длинный нож и прыгнул вперед, стремительный, как горный лев.

Но магия Кхемзы не ограничивалась только и исключительно гипнозом. Ясмина, наблюдавшая за схваткой, так и не поняла, с помощью какого ловкого фокуса или иллюзии человек в зеленом тюрбане сумел избежать страшного удара ножом. Острое как бритва лезвие лишь скользнуло сбоку от тела, под поднятой рукой, и принцессе показалось, будто Кхемза лишь слегка коснулся открытой ладонью бычьей шеи Конана. И все же киммериец рухнул на землю, словно срубленное дерево под топором дровосека.

Однако Конан был жив; выставив перед собой левую руку, он еще в падении полоснул ножом, целясь Кхемзе по ногам, и ракша сумел избежать чудовищного удара, грозившего срезать его, словно серпом, лишь отпрыгнув назад в неприличной для мага манере. И вдруг Ясмина пронзительно вскрикнула, заметив, как женщина, в которой она сразу же узнала Гитару, вышла из-за скалы и направилась к своему спутнику. Приветственный возглас замер на губах Ясмины, когда она увидела злобное выражение лица девушки.

Конан тем временем медленно поднимался с земли, оглушенный и потрясенный жестоким ударом, нанесенным по древней методике, существовавшей еще до того, как Атлантида погрузилась в океанскую пучину, – ударом, который сломал бы, как сухую ветку, шею любому другому человеку, не столь выносливому, как он. Кхемза смотрел на него с опаской и неуверенностью. Ракша познал всю силу своего чародейства, когда ему противостояли ножи взбешенных горцев-вазули в ущелье за деревней Хурум, но сейчас сопротивление киммерийца потрясло и подкосило его новообретенную уверенность. Магия расцветает благодаря успехам, а не поражениям.

Он шагнул вперед, поднимая руку, – но вдруг застыл, словно статуя, откинув голову и широко раскрыв глаза. Конан помимо воли проследил за его взглядом, как и обе женщины – одна, дрожащая у стремени жеребца, и другая, стоящая рядом с Кхемзой.

Вниз по горному склону, подобно завесе пыли, несущейся перед ураганом, пританцовывая, спускалось малиновое конусообразное облако. Темное лицо Кхемзы посерело, рука его задрожала и бессильно упала вдоль тела. Девушка, стоявшая рядом, уловила перемену, произошедшую в ее спутнике, и с тревогой взглянула на него.

А малиновый призрак покинул горный склон и слетел к ним по широкой пологой дуге. Он ударился о землю между Конаном и Кхемзой, и ракша отпрянул, испустив сдавленный вскрик. Он попятился, закрывая Гитару своим телом и расставив дрожащие руки в стороны.

Несколько мгновений малиновое облачко вертелось на месте, словно сверкающее веретено. А затем, без всякого предупреждения, оно вдруг растаяло, как тает лопнувший мыльный пузырь. На уступе стояли четверо мужчин. Чудо, невероятное и невозможное, – но оно случилось. Это были не призраки или миражи. На уступе встали в ряд четверо высоких мужчин с лысыми головами стервятников в черных мантиях до пят. Руки их прятались в широких рукавах. Они стояли молча, слегка кивая в унисон непокрытыми головами. Мужчины смотрели на Кхемзу, но Конан, оказавшийся у них за спиной, почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Он осторожно поднялся на ноги и попятился, пока не уперся спиной в круп дрожащего жеребца и к его боку не прижалась Дэви. Не прозвучало ни слова. Над уступом повисла зловещая тишина, тяжелая, как надвигающаяся буря.

Вся четверка мужчин в мантиях не сводила глаз с Кхемзы. Их лица стервятников ничего не выражали, а в глазах светилась созерцательная задумчивость. Но Кхемза вдруг затрясся, словно в лихорадке. Он стоял, расставив ноги на скалистом уступе, и икроножные мышцы его напряглись, словно он старался удержать неимоверную тяжесть. По его темному лицу ручьями тек пот. Его правая рука отчаянно сжимала что-то, спрятанное в складках его коричневой накидки, с такой силой, так что вся кровь отхлынула от нее и она побелела. Левая же его рука упала на плечо Гитаре и вцепилась в него судорожным усилием тонущего человека, ухватившегося за соломинку. Девушка не шелохнулась и не изменилась в лице, хотя пальцы его впились, словно когти, в ее упругую плоть.

За свою бурную жизнь Конан был свидетелем многих сражений, но никогда еще не видел такого, в котором бы четыре дьявольские воли стремились сломить одну, уступающую им в силе, но столь же дьявольскую по природе своей. Впрочем, до него долетали лишь отголоски этой чудовищной битвы. Прижавшись спиной к отвесной скале, Кхемза, вынужденный принять безнадежный вызов, брошенный ему хозяевами, отчаянно боролся за свою жизнь, пустив в ход всю темную силу, все жуткое знание, которому они научили его за долгие и мрачные годы рабства и подчинения.

Он оказался сильнее, чем предполагал, и свободное использование силы в своих собственных интересах вскрыло такие запасы внутренней энергии, о которых он даже не подозревал. И еще его подстегивали дикий страх и отчаяние. Он шатался под безжалостными ударами этих гипнотических взглядов, но сопротивлялся до последнего. Черты его исказились, и лицо превратилось в жуткую маску, напоминая скорее морду животного, по которой струился кровавый пот, а руки и ноги его изогнулись, словно колеблемые невидимым ураганным ветром. Это было столкновение духовных начал, ужасающих разумов, обладающих знаниями, миллионы лет недоступными человеку, битва интеллектов, погружавшихся в самые темные бездны и исследовавших черные звезды, где рождаются тени.

Ясмина понимала характер происходящего лучше Конана. И еще она смутно догадывалась, почему Кхемза до сих пор выдерживал концентрированный удар четырех разумных энергий, способных разнести на атомы саму скалу, на которой он стоял. Причина заключалась в девушке, в которую он вцепился со всей силой отчаяния. Она стала якорем для его души, изнемогающей под натиском психических эманаций. Его слабость превратилась в силу. Его любовь к девушке, пусть грубая и корыстная, стала ниточкой, привязывающей колдуна к остальному человечеству, обеспечивая материальную опору его воле, цепью, которую не могли разорвать его враги-нелюди. По крайней мере, разорвать, воздействуя непосредственно на Кхемзу.

Они поняли это раньше него. И один из Черных Прорицателей перенес взгляд своих глаз с ракши на Гитару. И вот здесь никакого сражения уже не было. Девушка съежилась и поникла, как лист растения в засуху. Не в силах противостоять оказываемому на нее давлению, она вырвала свою руку у возлюбленного раньше, чем он успел сообразить, что происходит. А потом случилось нечто ужасное. Она начала пятиться к пропасти, неотрывно глядя на своих мучителей, и глаза ее были расширены и пусты, как мерцающее стекло, позади которого задули свечу. Кхемза застонал и потянулся к ней, угодив в расставленную ловушку. Разум, раздираемый на части, более не смог выдержать неравную схватку. Он был побежден, и соломинка, за которую он цеплялся, сломалась. Девушка продолжала пятиться, переставляя ноги, как бездушный механизм, и Кхемза, шатаясь как пьяный, шел за ней, тщетно протягивая к ней руки, стонущий и захлебывающийся от боли, словно к ногам его были привязаны свинцовые гири.

На самом краю она замерла на миг, стоя неподвижно. Пятки ее повисли над пропастью, а он упал на колени и пополз к ней, плача, чтобы оттащить от края и уберечь от гибели. И за мгновение до того, как его дрожащие пальцы коснулись ее, один из чародеев рассмеялся, и смех его походил на резкий колокольный звон в аду. Девушка внезапно покачнулась, и глаза ее затопил страх осознания жестокого и неминуемого конца. Она вскрикнула, сделала отчаянную попытку дотянуться до рук своего возлюбленного, но потом, не в силах более сопротивляться, со стонущим криком совалась в бездонную пропасть.

Кхемза подполз к самому краю обрыва и свесился, глядя вниз. Губы его беззвучно шевелились, когда он зашептал что-то, слышимое ему одному. Затем он повернулся и долго, неотрывно смотрел на своих мучителей; в его расширенных глазах погасли последние признаки человеческой сущности. А потом с криком, от которого вздрогнули скалы, он вскочил на ноги и бросился на них, замахиваясь ножом, который держал в руке.

Один из ракшей шагнул вперед и топнул ногой. Земля содрогнулась, и в глубине раздался далекий гул, который быстро перешел в оглушительный рев. Там, где нога колдуна коснулась земли, в сплошной скале появилась быстро расширяющаяся трещина. А потом с душераздирающим грохотом кусок откоса отвалился. На мгновение перед ними мелькнул Кхемза, отчаянно размахивающий руками и пытающийся ухватиться хоть за что-нибудь, а потом его погребла под собой каменная лавина, обрушившаяся в бездну.

Четверка магов задумчиво смотрела на иззубренный край скалы, ставший новым гребнем пропасти. И вдруг они повернулись. Конан, сбитый с ног землетрясением, только-только поднимался на ноги, помогая встать Ясмине. Он двигался столь же медленно, как и его разум осмысливал случившееся. Он был оглушен и раздавлен. Варвар понимал, что должен во что бы то ни стало посадить Дэви на черного жеребца и мчаться прочь отсюда, как ветер, но непривычная слабость сковывала все его движения и мысли.

Теперь волшебники смотрели на него; они воздели руки над собой, и он, к своему ужасу, увидел, как их силуэты стали таять и исчезать в воздухе, становясь смутными и расплывчатыми, а вокруг их ног заклубилась малиновая дымка, скрывая их из виду. Внезапно их поглотило вихрящееся облако – и он понял, что слепящий малиновый туман накрыл с головой и его самого. Отчаянно вскрикнула Ясмина, а жеребец заржал от боли совершенно по-человечески. Неведомая сила вырвала Дэви у него из рук, и он вслепую принялся полосовать воздух ножом, ничего не видя вокруг. А затем на него обрушился сокрушительный удар, словно порыв ураганного ветра, и сбил его ног. Лежа на земле, Конан смутно видел, как заклубилось, истончаясь, малиновое облако, вытягиваясь вверх и исчезая за гребнем скалы. Ясмина растворилась в нем вместе с четверкой магов. На утесе рядом с варваром остался лишь насмерть перепуганный жеребец.

7. На пути к Ясмине

Как порыв сильного ветра рассеивает туман, так рассеялась и пелена, окутавшая разум Конана. Изрыгая проклятия, он прыгнул в седло, и жеребец, жалобно заржав, встал на дыбы. Бросив взгляд на склоны, уводившие вверх, он заколебался, а потом повернул коня и поскакал обратно, в ту сторону, откуда они шли, когда их остановили колдовские штучки Кхемзы. Но теперь он ехал не медленно и осторожно, тщательно выбирая путь. Конан отпустил поводья, и жеребец пошел галопом, с грохотом копыт мчась вниз по ущелью, словно надеясь физическим напряжением всех мышц стряхнуть память о жутком страхе. Они пролетели откос, обогнули выступ скалы и с головокружительной быстротой устремились вниз по узкой тропе, ведущей вдоль края бездонной пропасти. Тропа следовала складкам скального грунта, виляя от одного яруса до другого, и однажды далеко внизу Конан мельком разглядел какие-то руины – нагромождение камней и валунов у подножия гигантской скалы.

Дно долины было еще далеко внизу, когда он добрался до длинного и высокого кряжа, очень походившего на природную дамбу, мощеную камнем. По нему Конан и поскакал, а с обеих сторон зияла провалами глубокая пропасть. Под копыта коню убегала тропа, по которой ему предстояло проехать; далеко впереди она уходила с гребня кряжа и совершала резкий поворот, опускаясь до русла реки по левую руку от него. Он выругался вслух, раздосадованный необходимостью покрыть несколько лишних миль, но другого пути не было. Спуститься напрямик с кряжа на нижний отрезок тропы было равносильно самоубийству. Только птица смогла бы совершить подобный маневр и добраться до русла реки целой и невредимой.

Итак, он лишь пришпорил начинавшего уставать жеребца, и тут снизу до него долетел слитный цокот множества копыт. Натянув поводья и подъехав к краю обрыва, Конан взглянул вниз, на русло пересохшей реки, что вилась у подножия горной гряды. Там по узкому ущелью ехала на конях разношерстная компания – бородатые мужчины на полудиких лошадках, числом около пятисот, с ног до головы увешанные оружием. И тогда Конан крикнул, свесившись с края обрыва и находясь на триста футов выше.

Заслышав его голос, они натянули поводья, останавливая коней, и пять сотен запрокинутых бородатых лиц уставились на него снизу; глубокий оглушительный рев эхом прокатился по каньону. Конан не стал терять время и бросать слова на ветер.

– Я направлялся в Гор! – рявкнул он. – И никак не рассчитывал встретить на своем пути вас, собаки. Следуйте за мной, если ваши клячи еще в состоянии волочить ноги! Я еду к Йимше, и…

– Предатель! – Слитный рев ударил ему в лицо, как порыв ледяного ветра.

– Что? – Он уставился на них, не веря своим ушам и лишившись дара речи. Его обжигали яростные взгляды, лица исказились от гнева, а в воздетых руках засверкали клинки.

– Предатель! – вновь, теперь уже вразнобой, завопили всадники. – Где наши семеро вождей, что попали в плен в Пешкаури?

– В тюрьме наместника, где же им еще быть, – ответил он.

Ответом ему был кровожадный вопль, исторгнутый сотней глоток, сопровождаемый таким лязгом оружия, что он не разобрал ни слова. Он заглушил нестройные вопли, проревев:

– Что это за дьявольские шутки? Пусть говорит кто-нибудь один, чтобы я мог понять, чего вы хотите!

На эту должность себя выдвинул сухопарый старый вождь. В качестве преамбулы он погрозил Конану своей кривой саблей и прокричал обвиняющим тоном:

– Это ты не позволил нам напасть на Пешкаури, чтобы освободить наших братьев!

– И правильно сделал, придурки! – проревел выведенный из себя Конан. – Даже если бы вы прорвались сквозь стену, что маловероятно, все равно их повесили бы еще до того, как вы сумели бы добраться до них.

– А ты, значит, пошел один, чтобы договориться с наместником? – прокричал в ответ афгули, доводя себя до исступленного бешенства.

– Да!

– Ну и где наши семеро вождей? – взвыл старейшина, вращая клинком над головой с такой скоростью, что тот превратился в сверкающий круг стали. – Где они? Мертвы!

– Как это? – Конан едва не свалился с лошади от удивления.

– А вот так! Они погибли! – уверили его пять сотен кровожадных голосов. Старый вождь замахал руками и вновь вернул себя право говорить от имени всех. – Их не повесили! – проскрежетал он. – Сидевший в соседней камере вазули видел, как они умерли! Наместник прислал колдуна, чтобы тот умертвил их своим чародейством!

– Этого не может быть, – сказал Конан. – Наместник не осмелился бы так поступить. Недавно я разговаривал с ним…

Признание оказалось неудачным. Небеса вздрогнули от рева, в котором слились ненависть и обвинения.

– Да! Ты отправился к нему в одиночку! Чтобы предать нас! Это правда. Вазули сбежал через дверь, которую походя выломал колдун, и рассказал эту историю нашим лазутчикам, когда встретил их в Жаибаре. Они отправились на север, чтобы разыскать тебя. Выслушав историю вазули, они со всей возможной поспешностью вернулись в Гор, и мы оседлали своих коней и перепоясались мечами!

– И что же вы, глупцы, вознамерились сделать? – пожелал узнать киммериец.

– Отомстить за наших братьев! – взвыли воины. – Смерть кшатрийцам! Убейте его, братья, потому что он – предатель!

Вокруг него о камни застучали стрелы. Конан привстал на стременах, пытаясь перекричать шум и гвалт, а потом, взревев от ярости, негодования и презрения, повернул коня и понесся галопом обратно вверх по тропе. Позади него и ниже афгули бросились в погоню, яростно выкрикивая оскорбления и в гневе забыв о том, что единственный путь, по которому они могли подняться на высоту, где сейчас скакал он, пролегает по руслу высохшей реки, правда, в обратном направлении. Кроме того, им предстояло сделать большой крюк и подняться по извилистой тропе на гребень. А когда они все-таки вспомнили об этом и повернули назад, их отвергнутый вождь уже почти добрался до места, где гребень кряжа соединялся с откосом.

Оказавшись на обрыве, Конан свернул не на тропу, по которой только что спускался, а на другую, едва заметную тропинку, усеянную острыми камнями, где коню пришлось ступать очень осторожно. Он проехал совсем немного, когда жеребец зафыркал и попятился, – впереди, на тропе, что-то лежало. Конан уставился сверху вниз на то, что когда-то было человеком, а теперь походило на измятую окровавленную кучу, которая говорила быстро и невнятно, сверкая обломками сломанных зубов.

Только темным богам, правящим мрачными судьбами колдунов, известно, как Кхемза сумел вытащить свое изломанное тело из-под груды крупных валунов, а потом и взобраться вверх по крутому склону на тропу.

Повинуясь смутному порыву, Конан спешился и остановился, глядя на изуродованное тело и сознавая, что стал свидетелем чуда, противного природе по самой своей сути. Ракша поднял окровавленную голову, его странные глаза, остекленевшие от боли и приближающейся смерти, остановились на лице Конана, и в них мелькнуло узнавание.

– Где они? – раздался жуткий хрип, ничем не напоминающий человеческий голос.

– Ушли обратно в свой проклятый замок на Йимше, – проворчал Конан. – Они забрали с собой Дэви.

– Я пойду! – прохрипел колдун. – Я последую за ними! Они убили Гитару; я убью их – прислужников, учеников, четверку Черного Круга, самого Магистра! Убей, убей их всех! – Он попытался ползти по камням, но даже его несокрушимая воля более не могла заставить двигаться изуродованное тело, в котором сломанные кости соединялись лишь обрывками сухожилий и тканей. – Иди за ними! – бешено захрипел Кхемза, и на губах у него выступила кровавая пена. – Иди!

– Я так и собирался, – проворчал Конан. – Я хотел взять с собой моих афгули, но они повернули против меня. Так что на Йимшу я теперь пойду один. Я верну Дэви, даже если мне придется голыми руками разнести эту проклятую гору на кусочки. Я не думал, что наместник решится убить моих вождей после того, как я захватил Дэви, но, похоже, он все-таки сделал это. Теперь он заплатит мне своей головой. Как заложница она мне бесполезна, но…

– Да падет на них проклятие Йизила! – прохрипел Кхемза. – Иди! Я умираю. Подожди – возьми мой пояс. – Он сунул изувеченную руку в свои кровавые лохмотья, но Конан, догадавшись, что он хочет сделать, наклонился над ним и снял с талии перепачканный пояс необычной формы.

– Через пропасть иди по золотой жиле, – пробормотал Кхемза. – Надень пояс. Он достался мне от стигийского принца. Он поможет тебе, хотя меня и подвел в конце концов. Разбей хрустальный шар с четырьмя золотыми гранатами. Бойся превращений Магистра… Я иду к Гитаре… Она ждет меня в аду… Айе, йа Скелос яр! – И он умер.

Конан внимательно рассмотрел пояс. Он был сплетен не из конского волоса. Почему-то варвар был уверен, что материалом для него послужили густые черные женские пряди. В плотное и частое плетение были вставлены самоцветы, каких он раньше никогда не видел. Золотая пряжка тоже выглядела весьма необычно: она была выполнена в виде головы змеи, плоской и клиновидной, причем все чешуйки были отлиты с потрясающей точностью. Неприятная дрожь пробежала по телу Конана, пока он вертел его в руках; варвар даже повернулся, собираясь швырнуть его в пропасть, но потом заколебался и в конце концов застегнул его у себя на талии, под бахариотской перевязью. Затем он сел на коня и продолжил путь.

Солнце скрылось за горами. Он ехал вверх по тропе в густой синей тени, которую, подобно мантии, скалы набросили на долины и кряжи далеко внизу. До гребня оставалось уже совсем недалеко, когда из-за очередного выступа до него донесся цокот подкованных копыт. Но он не повернул обратно. Да и тропа стала такой узкой, что огромный жеребец просто не смог бы развернуться. Конан обогнул выступ и выехал на участок, где тропа немного расширялась. В уши ему ударил слитный хор угрожающих воплей, но его жеребец придавил чужую лошадь к отвесной стене, и Конан перехватил чью-то занесенную руку с зажатым в ней мечом.

– Керим Шах! – пробормотал варвар, и глаза его заволокла красная пелена.

Но туранец и не думал сопротивляться; оба сидели на своих скакунах грудь в грудь, и железные пальцы Конана сомкнулись на запястье руки его врага. Позади Керима Шаха виднелся отряд худощавых иракзайцев на усталых лошадках. Они уставились на него, как стая волков, сжимая в руках ножи и луки, но не спешили пускать их в ход – уж слишком узкой была тропа, а рядом, зевая, на них смотрела бездонная пропасть.

– Где Дэви? – требовательно спросил Керим Шах.

– А тебе какое до этого дело, гирканский шпион? – прорычал Конан.

– Мне известно, что она была с тобой, − ответил Керим Шах. – Я как раз направлялся на север со своими людьми, когда попал в засаду, устроенную врагами в проходе Шализах. Многие из моих людей погибли, а нам, всем, кто уцелел, пришлось уйти в горы. Отделавшись от погони, мы повернули на запад, к проходу Амир Джехун, а сегодня утром наткнулись на вазули, заблудившегося в горах. Он сошел с ума, но перед тем, как умереть, многое рассказал мне. Я узнал, что он был единственным, кто выжил из всего отряда воинов, которые преследовали вождя афгули и пленную кшатрийскую женщину в ущелье за деревней Хурум. Он бормотал что-то невразумительное о человеке в зеленом тюрбане, которого стоптал своим конем вождь афгули, но который, когда на него налетели вазули, стер их с лица земли неведомым колдовством с такой легкостью, с какой степной пожар пожирает саранчу. Не знаю, как удалось уцелеть этому человеку, да и сам он, похоже, этого не понимал, зато из его бормотания я выяснил, что в Хуруме останавливался Конан из Гора вместе со своей царственной пленницей. А потом, пока мы ехали по горам, нам удалось перехватить обнаженную девушку-галзаи с калебасой воды, которая поведала нам сказку о том, как ее раздел догола и изнасиловал гигант-чужеземец в одежде вождя афгули. По словам девушки, он отдал ее одежду вендийской женщине, которая сопровождала его. И еще она сказала, что вы двинулись на запад.

Керим Шах не счел нужным упомянуть, что сам он ехал на встречу с войсками, которые должны были подойти из Секундерама, когда обнаружил, что дорогу ему перекрыли враждебные племена. Путь в долину Гураша через проход Шализах был длиннее, чем тропа, что вела через проход Амир Джехун, но последний частично пролегал по территории афгули, которой Керим Шах стремился избежать любой ценой, пока не встретится с войском. Но, не имея возможности направиться в Шализах, он все-таки пошел опасным маршрутом, пока известия о том, что Конан вместе со своей пленницей еще не достиг Афгулистана, не заставили его повернуть на юг, хотя это было весьма опасно, в надежде перехватить киммерийца в горах.

– Так что тебе лучше сказать мне, где находится Дэви, – предложил Керим Шах. – Мы превосходим тебя числом…

– Пусть только кто-нибудь из твоих собак попробует натянуть тетиву, и я сброшу тебя со скалы, – пообещал Конан. – Тебе в любом случае нет смысла убивать меня. По моим следам идут пять сотен афгули, и если он узнают, что ты оставил их с носом, они живьем спустят с тебя шкуру. Кроме того, я потерял Дэви. Она угодила в лапы к Черным Прорицателям Йимши.

– Тарим! – выругался Керим Шах, в первый раз с момента встречи лишившийся самообладания. – Кхемза…

– Кхемза мертв, – проворчал Конан. – Хозяева отправили его в ад, похоронив под оползнем. А теперь прочь с дороги! Будь у меня время, я бы с радостью убил тебя, но я направляюсь к Йимше.

– Я пойду с тобой, – неожиданно сказал туранец.

Конан рассмеялся ему в лицо.

– Неужели ты думаешь, что я доверяю тебе, гирканская собака?

– А я и не прошу тебя верить мне, – парировал Керим Шах. – Нам обоим нужна Дэви. Тебе известны мои резоны: король Йездигерд желает присоединить ее королевство к своей империи, а ее саму взять в свой гарем. И я знаю тебя еще с тех времен, когда ты был гетманом степных казаков, и знаю, что тебя интересует лишь добыча. Ты мечтаешь разграбить Вендию и получить большой выкуп за Ясмину. Что ж, я предлагаю нам с тобой, не питая иллюзий насчет друг друга, заключить временный союз и попытаться вырвать Дэви из лап Прорицателей. Если нам повезет и мы останемся живы, то сразимся, чтобы решить, кому она достанется.

Конан прищурился, пристально вглядываясь в неожиданного союзника, а потом кивнул, отпуская руку туранца.

– Договорились. А как насчет твоих людей?

Керим Шах оборотился к хранившим молчанием иракзайцам и заговорил:

– Мы с вождем направляемся к Йимше, чтобы сразиться с колдунами. Вы пойдете с нами или останетесь здесь, чтобы погибнуть от рук афгули, которые преследуют этого человека?

Они выслушали его с мрачным фатализмом. Они были обречены и знали это – знали с того момента, как посвист стрел устроивших им западню дагозаи заставил их повернуть прочь от прохода Шализах. У воинов с предгорий Жаибара было много кровных врагов среди обитателей горных склонов. Их было слишком мало, чтобы с боем прорваться через горы к пограничным поселениям без помощи хитроумного туранца. Они уже считали себя мертвыми, поэтому дали ответ, который могут дать только мертвые:

– Мы пойдем с тобой и умрем на Йимше.

– Тогда, во имя Крома, нам пора выступать, – проворчал, глядя на сгущающиеся сумерки, Конан, которого снедало нетерпение. – Мои волки отстали от меня на несколько часов, но мы потеряли здесь чертовски много времени.

Керим Шах заставил попятиться своего коня, зажатого между черным жеребцом Конана и скалой, сунул меч в ножны и осторожно развернул своего скакуна. Вскоре отряд уже двигался по тропе со всей возможной быстротой. Они вышли на гребень в миле к востоку от того места, где Кхемза остановил киммерийца и Дэви. Тропа была трудной и опасной даже для горцев, поэтому Конан и не рискнул идти по ней вместе с Ясминой, хотя Керим Шах, преследуя его, пошел именно таким путем, полагая, что и Конан поступит так же. Даже гигант-киммериец вздохнул с облегчением, когда лошади преодолели последний горный кряж. Они ехали, подобно призракам, через заколдованное царство теней. Их путь отмечал мягкий скрип кожи и негромкий лязг стали, а потом голые и мрачные склоны замерли в звенящей тишине в свете звезд.

8. Ясмина испытывает настоящий ужас

Ясмина успела лишь вскрикнуть, когда малиновый вихрь с ужасающей силой подхватил ее и разлучил с защитником. Пронзительный крик сорвался с ее губ, а потом у принцессы перехватило дыхание. Сначала она ослепла и оглохла, а потом и вовсе лишилась чувств в ревущем потоке воздухе. Девушка смутно осознавала, что ее подняли на огромную высоту, на которой она летит с дикой скоростью, но вскоре и эти ощущения сменились головокружением и полным забвением.

Туманные воспоминания об этих ощущения сохранились у нее в памяти, когда она наконец пришла в себя и тут же вцепилась во что-то обеими руками, словно для того, чтобы остановить безудержное и неконтролируемое падение. Пальцы ее сомкнулись на мягкой ткани, и на нее нахлынуло невыразимое облегчение. Принцесса принялась осматриваться по сторонам.

Она лежала на возвышении, покрытом черным бархатом. Оно находилось в просторной комнате, в которой царил полумрак. Стены были увешаны темными гобеленами, на которых ползали драконы, изображенные с отталкивающим реализмом. Зыбкие тени намекали на высокий потолок, а в углах притаился сумрак, который сам казался игрой воображения. В стенах, похоже, не было ни окон, ни дверей, или же они были искусно скрыты черными как ночь гобеленами. Откуда в комнату просачивается тусклый свет, Ясмина определить даже не пыталась. Просторная комната походила на царство загадочных теней и призрачных контуров, которые, вроде бы оставаясь неподвижными, тем не менее наполняли ее смутным и неуловимым ужасом.

Но вот взгляд девушки остановился на вполне осязаемом предмете. На еще одном возвышении, правда, поменьше, но такого же угольно-черного цвета, сидел, подобрав под себя ноги, мужчина и задумчиво смотрел на нее. Он был облачен в свободную черную мантию, расшитую золотой нитью, скрывавшую очертания его фигуры. На голове у него красовалась бархатная шапочка. Лицо его оставалось спокойным и безмятежным; его нельзя было назвать неприятным, а глаза были лучистыми и слегка раскосыми. Он сидел совершенно неподвижно, глядя на нее, и выражение его лица не изменилось, когда он понял, что она пришла в сознание.

Ясмина почувствовала, как страх ледяными лапками пробежался у нее по спине. Она приподнялась на локте и вопросительно уставилась на незнакомца.

– Ты кто? – требовательно спросила она, но собственный голос показался ей жалким и дрожащим.

– Я – Магистр и Владыка Йимши. – Голос незнакомца был сочным и резонирующим, как колокольный звон.

– Зачем ты принес меня сюда? – пожелала узнать Ясмина.

– Разве ты не искала меня сама?

– Если ты – один из Черных Прорицателей, то да, искала! – смело ответила она, полагая, что он все равно читает ее мысли.

Мужчина негромко рассмеялся, и по спине у нее вновь пробежал предательский холодок.

– Ты хотела натравить диких детей гор на Прорицателей Йимши! – Он улыбнулся. – Я прочел это в твоей голове, принцесса. Твой жалкий человеческий ум полон ненависти и сладких мечтаний об отмщении.

– Вы убили моего брата! – Поднимавшаяся у нее в груди волна гнева грозила смести страх; руки ее были сжаты в кулачки, и девушка напряженно застыла, как натянутая струна. – За что вы погубили его? Он не сделал вам ничего плохого. Жрецы говорят, что Прорицатели стоят выше суетных человеческих дел. Так почему же вы уничтожили короля Вендии?

– Разве может простой смертный понять мотивы поступков Прорицателя? – невозмутимо парировал Магистр. – Мои послушники в храмах Турана, жрецы жрецов Тарима, упросили меня вмешаться ради Йездигерда. По некоторым причинам я счел возможным согласиться. И как я могу объяснить свои непостижимые резоны твоему жалкому интеллекту? Ты все равно ничего не поймешь.

– Я понимаю одно: мой брат мертв! – В голосе принцессы звенели слезы горя и ярости. Она поднялась на колени и уставилась на него широко раскрытыми горящими глазами, гибкая и опасная в это мгновение, как пантера.

– Так пожелал Йездигерд, – спокойно ответствовал Магистр. – В тот момент мне захотелось удовлетворить его притязания.

– Разве Йездигерд – твой вассал? – Ясмина изо всех сил старалась держать себя в руках.

Она вдруг почувствовала, что ее колено упирается во что-то твердое и продолговатое, притаившееся в складках материи. Девушка незаметно переменила позу и украдкой сунула руку под бархатную ткань.

– Разве пес, что пожирает требуху во дворе храма, является вассалом бога? – возразил Магистр.

Похоже, он не заметил ее движений, от которых ей отчаянно хотелось отвлечь его внимание. Пальцы девушки под бархатом сомкнулись на том, в чем она узнала позолоченную рукоять кинжала. Она наклонила голову, чтобы скрыть торжествующий блеск в глазах.

– Мне прискучил Йездигерд, – заявил Магистр. – Я обратился к другим развлечениям… ха!

С яростным криком Ясмина вскочила на ноги, словно дикая кошка, и нанесла убийственный удар кинжалом. Но она тут же споткнулась и осела на пол, где и сжалась в комочек, глядя на мужчину на возвышении. Он даже не пошевелился; на губах его по-прежнему играла загадочная улыбка. Вся дрожа, она приподняла руку и уставилась на нее расширенными глазами. В ладони ее больше не было кинжала; она сжимала в пальцах цветок золотого лотоса, и раздавленные лепестки поникли на сломанном стебле.

Она испуганно уронила его на пол, словно держала в руках змею, и отползла подальше от своего мучителя. Девушка вернулась на собственное возвышение, поскольку это более подобало королеве, чем ползать на полу у ног колдуна, и с тревогой воззрилась на него, ожидая упреков и наказания.

Но Магистр не шелохнулся.

– Для того, кто владеет ключом от космоса, все сущее одинаково, – обронил он загадочную фразу. – Для адепта ничто не является неизменным и непреложным. Воля заставляет распускаться стальные цветы в безымянных садах или цветочные мечи – вспыхивать в лунном свете.

– Ты дьявол, – всхлипнула она.

– Не я! – рассмеялся колдун. – Я родился на этой планете, пусть и давно. Когда-то я был самым обычным человеком и даже не утратил присущие человеку черты в течение своего обучения и посвящения, которые длились несколько тысячелетий. Человек, обученный темному искусству, могущественнее дьявола. Я родился человеком, но теперь повелеваю демонами. Ты видела Властителей Черного Круга – твоя душа не выдержит и погибнет, если ты узнаешь, из каких далей я призвал их и от какой судьбы уберег с помощью магического хрустального шара и золотых змей. Но повелевать ими могу только я один. Мой глупец Кхемза решил сам стать великим – бедный дурачок, взламывающий материальные двери и прыгающий по воздуху вместе со своей возлюбленной с одной горки на другую! Тем не менее, если бы мы его не уничтожили, со временем его сила могла бы сравняться с моей.

Магистр вновь рассмеялся.

– И ты, бедная, несчастная глупышка! Задумала отправить косматого горского вождя на штурм Йимши? Это была славная шутка, которую я мог бы придумать и сам, когда ты попала к нему в руки. А сейчас я читаю в твоем детском разуме намерение соблазнить меня, пустив в ход свои женские штучки, дабы добиться своей цели. Но, невзирая на твою глупость, ты – женщина, на которую приятно смотреть. Мне вдруг захотелось сделать тебя своей наложницей.

Услышав эти слова, наследница тысячелетней династии гордых императоров задохнулась от стыда и ярости.

– Ты не посмеешь!

Его издевательский смех ударил принцессу, как кнут по обнаженным плечам.

– Это король не смеет раздавить жалкого червяка на дороге? Маленькая глупышка, неужели ты еще не поняла, что твоя гордость для меня – все равно, что соломинка, несомая ветром? Для меня, познавшего прелесть поцелуев королевы ада! Ты еще увидишь, как я поступаю с непокорными!

Испуганная и раздавленная, девушка сжалась в комочек на покрытом бархатом возвышении. Свет потускнел и стал совсем призрачным. Черты лица Магистра расплылись. А вот в тоне его голоса появились властные нотки.

– Я никогда не покорюсь тебе! – Голос девушки дрожал от страха, но в нем прозвучала решимость.

– Покоришься, – с ужасающей невозмутимостью ответил Магистр. – Страх и боль станут тебе достойными наставниками. Я сломлю сопротивление твоей дрожащей плоти болью и ужасом, пока ты не станешь податливой, как воск, из которого я слеплю все, что пожелаю. Ты станешь такой покорной, какой не бывала еще ни одна смертная женщина, и самое мое незначительное повеление превратится для тебя в волю богов, подлежащую неукоснительному исполнению. А для начала, дабы усмирить твою гордыню, ты отправишься обратно в забытые века и посмотришь на свои предыдущие воплощения. Айе, уил ла кхоза!

При этих словах призрачная комната поплыла перед глазами испуганной Ясмины. У нее вдруг зачесалась кожа головы, а язык прилип к гортани. Где-то далеко на одной протяжной и зловещей ноте зазвучал гонг. Драконы на гобеленах сначала засветились голубым пламенем, а потом побледнели. Магистр на своем возвышении превратился в бесформенную тень. Тусклый свет сменился мягкой, густой, почти осязаемой темнотой, пульсировавшей необычными волнами. Девушка более не видела Магистра. Она вообще ничего не видела. У нее вдруг появилось странное чувство, будто стены и потолок отодвинулись куда-то далеко-далеко.

А потом в темноте зародилось тусклое мерцающее зарево, как будто светлячок начал ритмично взмахивать крылышками. Оно превратилось в золотистый шар, стало шире и обрело ослепительно-белый оттенок. Внезапно шар взорвался, забрызгав темноту искрами, которые почему-то не освещали тени. Но все-таки в полумраке осталось слабое свечение, озарившее туманный ствол, выраставший, казалось, прямо из пола. На глазах онемевшей девушки он начал разрастаться и обретать форму; появились побеги и широкие листья, а над головой у нее закачались огромные ядовитые черные цветы, и она испуганно вжалась в бархатную ткань на возвышении. В воздухе повис тонкий аромат. Ясмина поняла, что видит рождение страшного и овеянного легендами черного лотоса, произрастающего в диких и забытых джунглях Кхитая.

Широкие листья вскипели зловещей жизнью. Цветки склонялись над ней, как живые, по-змеиному покачивая головками на гибких стеблях. Четко выделяясь на фоне мягкой непроницаемой темноты, они казались ей нереальными плодами больного воображения. Голова у нее пошла кругом от дурманящего аромата, и ей вдруг захотелось забиться под возвышение. А потом она обеими руками вцепилась в него, потому что помост вдруг заскользил куда-то по чудовищному склону. Она закричала от ужаса, цепляясь за бархат, но какая-то сила безжалостно оторвала от него ее пальцы. У девушки возникло тошнотворное чувство, будто у нее выдернули опору из-под ног, и она утратила остатки здравого смысла, превратившись в трепещущий клочок сознания, гонимый сквозь ревущую ледяную черную бездну ураганом, грозившим погасить слабое биение ее разумной жизни; так гаснет свеча, задутая штормовым ветром.

А потом огонек ее сознания попал в полосу бешеной слепой тряски и хаотического мельтешения, слившись с мириадами ему подобных в плодоносном слое нарождающейся материи, пока, под воздействием фундаментальных сил, не превратился в мыслящее существо, скользящее по бесконечной спирали бесчисленных жизней.

Окутанная пеленой страха, она заново пережила все свои прежние воплощения, узнала и вновь перенеслась во все тела, что несли ее «я» в прошлом. Она вновь сбила ноги на долгой и утомительной дороге жизни, что терялась в туманной дали прошлых лет. На рассвете времен она влачила жалкое существование в первобытных джунглях, скрываясь от свирепых хищников. Не имея другой одежды, кроме собственной кожи, она бродила по колено в воде по рисовым болотам, сражаясь за драгоценные зернышки с водоплавающей живностью. В одной упряжке с буйволами она напрягала последние силы, чтобы провести заостренной палкой очередную борозду в неподатливой почве, и проводила бесконечные часы, горбясь над примитивной прялкой в крестьянской хижине.

Она видела, как гибли в пламени пожаров обнесенные стенами города, и с криком спасалась бегством от безжалостных убийц. Спотыкаясь и обливаясь кровью, она брела по раскаленным пескам, держась за стремя работорговца, и познала жестокое прикосновение жадных горячих рук к своей стонущей плоти, позор и боль скотской похоти. Она кричала под ударами кнута и стонала на дыбе; сходя с ума от ужаса, отчаянно сопротивлялась рукам, укладывавшим ее голову на окровавленную плаху.

Она испытала боль деторождения и горечь преданной любви. Она страдала от всех горестей, бед и издевательств, которым на протяжении столетий мужчина подвергал женщину; она сполна познала всю силу ненависти и злобы, которые одна женщина может питать к другой. И все это время где-то в самом дальнем уголке ее сущности тлела робкая память о том, что она остается Дэви. Она была всеми женщинами своих прошлых жизней, но при этом знала, что остается Ясминой. Осознание этого факта не затерялось в круговерти минувших воплощений. Она одновременно ощущала себя рабыней, стонущей под хлыстом надсмотрщика, и гордой Дэви Вендии. И она терпела страдания не только как наложница, но и как Ясмина, гордость которой сносила прикосновение кнута, как прикосновение раскаленного добела клейма.

Бесчисленные жизни текли перед ней непрерывной чередой, каждая со своим свинцовым грузом горестей, стыда и боли, пока до нее не донесся собственный голос, зашедшийся в крике невыносимой агонии, звучащий на одной ноте сквозь тьму веков.

А потом она пришла в себя на покрытом бархатом возвышении в загадочной комнате.

В призрачном тусклом свете перед ней вновь предстал помост и сидящая на нем таинственная фигура в мантии. Голова в капюшоне склонилась на грудь, и в полумраке смутно виднелись высоко поднятые плечи. Она не могла разглядеть подробностей, но капюшон, сменивший бархатную шапочку, отчего-то вызывал в ней тревожные ощущения. Чем дольше она смотрела на неподвижную фигуру, тем сильнее охватывал ее безрассудный страх, от которого язык у девушки прилип к гортани, – ее не покидало ощущение, что перед ней на возвышении сидит уже не Магистр.

И тут фигура пошевелилась и выпрямилась во весь рост, нависая над ней. Затем она наклонилась, протягивая к Ясмине длинные руки в широких рукавах накидки. Девушка молча боролась с ними, преодолевая страх и про себя удивляясь тому, какие они сильные и жилистые. Голова в капюшоне склонилась над ее лицом, и принцесса поспешно отвернулась. И тогда она закричала, громко и истошно, давая выход своему страху и ненависти. Костлявые руки вцепились в ее гибкое и податливое тело, а из-под капюшона выглянул лик смерти и разрушения – на полуразложившемся черепе проступили черты лица, похожие на рассыпающийся от ветхости пергамент. Девушка вновь закричала, а потом, когда шамкающие безгубые челюсти потянулись к ее губам, лишилась чувств.

9. Замок магов

Над заснеженными вершинами Гимелийев взошло солнце. Группа всадников остановилась у подножия длинного склона и стала смотреть вверх. Высоко над ними, на горном склоне, небеса пронзала каменная башня. Позади нее и выше блестели стены колоссальной цитадели – как раз там, где начиналась линия снегов, укрывших белоснежной шапкой вершину Йимши. Представшая взорам всадников картина выглядела слегка нереальной – фиолетовые склоны, поднимающиеся к фантастическому замку, казавшемуся игрушечным на таком расстоянии, и над ними на фоне пронзительной голубизны неба сверкал увенчанный белой пеной горный пик.

– Лошадей придется оставить здесь, – проворчал Конан. – По этому предательскому склону легче будет передвигаться пешком. Кроме того, кони уже выбились из сил.

Он соскочил на землю с черного жеребца, который стоял, широко расставив ноги и опустив голову. Они ехали всю ночь, на ходу подкрепляясь скудными припасами из седельных сумок и останавливаясь только для того, чтобы дать краткий отдых лошадям.

– В первой башне живут ученики Черных Прорицателей, – сказал Конан. – Во всяком случае, так говорят; они – как сторожевые псы своих хозяев, колдуны уровнем пониже. Но и они не будут просто сидеть и смотреть, как мы карабкаемся к ним.

Керим Шах посмотрел на гору, после чего оглянулся туда, откуда они пришли. Они уже довольно высоко поднялись по склону Йимши, и под ними остался сплошной лес иззубренных пиков и вершин пониже. Там, в лабиринте острых зубцов и каменных осыпей, туранец тщетно высматривал хоть какое-нибудь движение, которое выдало бы присутствие людей. Очевидно, афгули, преследовавшие своего вождя, ночью потеряли его след.

– Ладно, идем.

Привязав измученных лошадей к ветвям тамариска, растущего неподалеку, они, не тратя лишних слов, повернулись к склону. Укрыться на нем было негде. Перед ними простирался голый и безжизненный подъем, усеянный валунами, недостаточно большими для того, чтобы за ними мог спрятаться человек. Зато они скрывали кое-что другое.

Люди не успели пройти и пятидесяти шагов, как из-за скалы вывернулась злобно рычащая тварь. Это была одна из тех огромных сторожевых собак, каких полным-полно в любой горной деревне; красные глаза пса горели адским огнем, а с клыков капала слюна. Первым шел Конан, но тварь не тронула его. Промчавшись мимо, она прыгнула на Керима Шаха. Туранец успел отскочить в сторону, и зверюга набросилась на шедшего следом иракзайца. Тот завопил и выставил перед собой руку, которую и принялась рвать клыками тварь. Воин попятился, и в следующую секунду с полдюжины кривых сабель принялись кромсать зверя. Но только после того, как тварь была в буквальном смысле изрублена на куски, челюсти ее разжались и она перестала рвать своих обидчиков.

Керим Шах перевязал рваные раны на руке своего воина, пристально взглянул на него и отвернулся, не сказав ни слова. Присоединившись к Конану, он стал вместе с ним подниматься по склону.

Наконец Керим Шах нарушил молчание:

– Странно встретить деревенского пса в таком месте.

– Да, здесь нет для него потрохов и отбросов, – согласно проворчал Конан.

Оба оглянулись на раненого воина, с трудом поспевающего за своими товарищами. Его смуглое лицо блестело от пота, и он оскалился, морщась от сильной боли. Затем оба подняли глаза на каменную башню, возвышавшуюся над ними.

Вокруг царила сонная, какая-то сверхъестественная тишина. Ни на башне, ни на странном пирамидальном сооружении позади нее не наблюдалось признаков жизни. Но людей, с трудом переставляющих ноги, не покидало ощущение того, что они идут по лезвию ножа. Керим Шах взял в руки свой тяжелый туранский лук, бивший на пятьсот шагов, а иракзайцы вооружились своим луками, полегче и не таким смертоносными.

Но не успели они подойти к башне на дистанцию выстрела из лука, как с неба на них без всякого предупреждения обрушилось нечто крылатое. Оно пролетело так близко от Конана, что его обдало волной воздуха от мощных крыльев, но зашатался и упал шедший следом иракзаец, из разорванной яремной вены которого фонтаном ударила кровь. Ястреб с крыльями словно из закаленной стали вновь взмыл в небеса, роняя капли крови со своего изогнутого, как скимитар, клюва, но тут рядом щелкнула тетива лука Керима Шаха. Птица камнем рухнула на землю, однако где именно она упала, не разглядел никто.

Конан склонился над жертвой воздушного нападения, но воин был уже мертв. Никто не проронил ни слова; рассуждения о том, что никогда раньше ястребы не нападали на людей, были бесполезны. Ярость понемногу начала вытеснять фаталистическую летаргию в необузданных и свирепых иракзайцах. Волосатые пальцы выдергивали стрелы из колчанов, и мужчины, горя жаждой отмщения, вглядывались в башню, молчание которой выглядело издевательским.

Но и следующее нападение оказалось быстрым и действенным. Они все увидели его – белый клубок дыма, что сорвался с верхушки башни и покатился к ним по склону. За ним последовали и другие. Они казались безвредными, эти шерстяные клубки облачной пены, но Конан стремительно шагнул в сторону, уступая дорогу первому из них. У него за спиной кто-то из иракзайцев ткнул мечом в колышущуюся белую массу. В следующее мгновение склон горы вздрогнул от взрыва. Последовала вспышка ослепительного пламени, сам моток облачной пряжи исчез, а от чересчур любопытного воина осталась лишь груда обгорелых и почерневших костей. Высушенная рука по-прежнему сжимала рукоять меча, но лезвие расплавилось и испарилось от страшного жара. Мужчины, шедшие рядом с невезучей жертвой, нисколько не пострадали, если не считать легкого головокружения и огненных кругов перед глазами от яркой вспышки света.

– Они взрываются от прикосновения стали, – проворчал Конан. – Смотрите, они идут!

Склон над ними почти весь был покрыт катящимися шарами. Керим Шах поднял лук и начал стрелять в приближающиеся клубки, и те, в которые попадали стрелы, взрывались, как воздушные шары, наполненные пламенем. Его люди последовали примеру своего вожака, и следующие несколько минут на склоне горы бушевал огненный шторм, где били молнии, исчезая во вспышках пламени. Когда стрельба прекратилась, в колчанах у лучников оставалось всего по несколько стрел.

Они двинулись дальше, исполненные мрачной решимости, ступая по почерневшей и обгорелой земле и камням, которые от взрывов этих дьявольских бомб превратились в спекшуюся лаву.

Растянувшись в цепь, они находились уже на расстоянии полета стрелы от молчаливой башни, напряженно ожидая очередной смертельной опасности, что могла обрушиться на них.

На вершине башни появилась одинокая фигура и поднесла к губам десятифутовый бронзовый рог. Его гулкий рев эхом раскатился по горным склонам, словно возвещая наступление Страшного суда. И вскоре последовал жуткий ответ. Земля под ногами незваных гостей задрожала, а из неведомых глубин донеслись громыхание и скрежет.

Иракзайцы пронзительно закричали, шатаясь как пьяные на внезапно ожившем склоне, а Конан с горящими глазами дерзко устремился вверх, держа в руке клинок, прямо к двери, что вдруг открылась в стене башни. Над головой у него гулко и издевательски продолжал реветь рог. Керим Шах оттянул стрелу к самому уху и спустил тетиву.

На такой выстрел был способен только исконный туранец. Рев огромного рога внезапно оборвался, сменившись пронзительным истошным воплем. Фигура в зеленой робе зашаталась, схватившись обеими руками за древко длинной стрелы, торчащей у нее из груди, перевалилась через парапет и полетела вниз. Огромный рог зацепился за зубец и повис, опасно раскачиваясь, и к нему устремился еще один силуэт в мантии, крича от ужаса и намереваясь поднять его. И вновь щелкнула тетива туранского лука, и вновь ответом ей стал тягучий предсмертный крик. Второй аколит[19], падая, задел рог локтем, и тот упал на камни внизу и разбился вдребезги.

Конан мчался вперед такими гигантскими прыжками, что не успело эхо падения замереть вдали, как он уже ломился в дверь. Шестое чувство дикаря заставило его отскочить в сторону, когда сверху на то место, где он только что стоял, обрушился поток расплавленного свинца. В следующий миг он вновь подскочил к двери и принялся кромсать ее с удвоенной силой. Тот факт, что враги прибегли к вполне земному оружию, придавал ему уверенности. Значит, магия аколитов была не всемогущей. К тому же запасы их колдовской энергии попросту могли иссякнуть. Керим Шах уже спешил вверх по склону, и его воины старались не отставать от своего командира. На ходу они стреляли из луков, и стрелы их со звоном ударяли в стены или по отвесной дуге падали на парапет.

Тяжелая тиковая дверь наконец поддалась яростным усилиям киммерийца, и он осторожно заглянул вовнутрь, не зная, чего ожидать. Взору его предстала круглая комната с лестницей, ведущей куда-то наверх. На противоположной от входа стороне зияла настежь распахнутая дверь, за которой виднелся наружный склон – и спины полудюжины поспешно удаляющихся фигур в зеленых мантиях.

Конан заорал, шагнул через порог, но тут же врожденное чувство опасности заставило его отпрянуть, и на то место, где он стоял еще мгновение назад, рухнула тяжелая каменная глыба. Криком сзывая своих союзников, он побежал вокруг башни.

Аколиты покинули первую линию обороны. Конан, обогнув башню, увидел, как зеленые пятна мантий мелькают впереди, карабкаясь вверх по склону. Он бросился в погоню, пылая жаждой мести, и вслед за ним устремились Керим Шах и иракзайцы, причем последние завывали, как волки, преследующие убегающую добычу. Их фатализм на мгновение сменился торжеством.

Башня стояла на нижнем уступе неширокого плато, общий восходящий уклон которого был едва заметен. Через несколько сотен ярдов плато резко обрывалось в пропасть, которая была не видна с его дальнего края. Аколиты, не останавливаясь и не замедляя бега, прыгнули прямо в эту пропасть. Их преследователи видели лишь, как над краем плато затрепетали полы их зеленых мантий и исчезли.

Еще через несколько секунд они сами стояли на краю глубокого ущелья, отделявшего их от замка Черных Прорицателей. Стены ущелья были отвесными, и оно тянулось в обе стороны, насколько хватало глаз, очевидно, рассекая гору пополам. В ширину оно имело примерно четыреста ярдов и пятьсот в глубину. И все ущелье от края до края заполнял полупрозрачный светящийся туман.

Глядя вниз, Конан яростно выругался. Далеко внизу, по тускло мерцающему дну, которое светилось, как начищенное серебро, двигались фигурки аколитов в темно-зеленых мантиях. Очертания их выглядели нечеткими и размытыми, как бывает, когда смотришь на предметы под водой. Они гуськом шагали к противоположной стене ущелья.

Керим Шах наложил на тетиву стрелу и пустил ее вниз. Но стоило той войти в туман, заполняющий пропасть, как она потеряла скорость и сбилась с курса, вильнув далеко в сторону.

– Если они смогли спуститься, значит, и мы сможем! – рявкнул Конан, пока Керим Шах с изумлением глядел вслед своей стреле. – Последний раз я видел их на этом самом месте…

Прищурившись, он разглядел внизу нечто вроде светящейся золотой нити, протянутой по дну каньона от одного края к другому. Аколиты, похоже, как раз по ней и шагали, и в памяти у него вдруг всплыли загадочные слова Кхемзы: «Иди по золотой жиле!» Присев, на самом краю обрыва он нащупал ее – тонкую жилу сверкающего золота, которая тянулась от скалистого выступа до края и дальше вниз, по серебряному дну. И он обнаружил еще кое-что, до сих пор остававшееся невидимым из-за необычного преломления лучей света. Золотая жила тянулась по узкому пандусу, соскальзывавшему вниз и снабженному удобными выемками для рук и ног.

– Вот здесь они спустились, – заявил он, обращаясь к Кериму Шаху. – Не такие уж они и сильные колдуны, чтобы перелететь через пропасть по воздуху! Мы пойдем за ними…

В это самое мгновение воин, которого искусала бешеная собака, дико закричал и бросился на Керима Шаха. Он жутко клацал зубами, и на губах у него выступила пена. Но туранец, быстрый и ловкий, как кошка, отскочил в сторону, и сумасшедший головой вперед ухнул в бездну. Остальные подбежали к краю обрыва и с недоумением смотрели ему вслед. А маньяк падал совсем не камнем. Он очень медленно опускался сквозь розоватую дымку, как человек, погружающийся в воде на глубину. Руки и ноги его тоже двигались в ритме пловца, и черты его посиневшего лица исказились настолько, что это уже нельзя было объяснить одним сумасшествием. Наконец, достигнув мерцающего дна, тело его успокоилось и легло совершенно неподвижно.

– В этой пропасти нас ждет смерть, – пробормотал Керим Шах, отступая на шаг от края обрыва и розоватого тумана, клубившегося почти у самых его ног. – И что теперь, Конан?

– Пойдем дальше! – угрюмо ответил киммериец. – Эти аколиты – такие же люди, как и мы; если туман не убил их, он не убьет и нас.

Он поправил перевязь, и пальцы его коснулись пояса, который дал ему Кхемза; поначалу Конан нахмурился, а потом мрачно улыбнулся. Он совсем забыл об этом поясе, а ведь смерть трижды прошла мимо, выбрав другую жертву.

Аколиты тем временем добрались до противоположной стены ущелья и теперь поднимались по ней, похожие на зеленых мух. Ступив на пандус, Конан стал осторожно спускаться. Розоватый туман обхватил его за лодыжки, медленно поднимаясь по мере того, как он погружался в него. Вот призрачная пелена скрыла колени, потом бедра, талию, добралась до подмышек. Она походила на густой туман, который бывает сырой промозглой ночью. Когда розовая пелена заколыхалась у него под подбородком, Конан заколебался, а потом погрузился в нее с головой. У него мгновенно перехватило дыхание; воздух улетучился из легких, и он почувствовал, как ребра вдавливаются внутрь, сжимая внутренние органы. Отчаянным усилием он рванулся кверху, голова его поднялась над поверхностью, и он стал жадно глотать воздух.

С обрыва к нему наклонился Керим Шах и заговорил, но Конан не расслышал его и не обратил на него внимания. Сосредоточившись на том, что сказал ему умирающий Кхемза, киммериец принялся нащупывать золотую нить и обнаружил, что, спускаясь вниз, отклонился в сторону. Но на пандусе были вырезаны выемки для рук. Встав прямо над нитью, он вновь начал спуск. Розоватый туман поднялся сначала до колен, а потом накрыл его с головой. Теперь вокруг него колыхалась сплошная розоватая пелена, но он по-прежнему вдыхал чистый воздух. Над собой он увидел своих спутников, которые смотрели на него сверху, и сквозь дымку черты их лиц выглядели размытыми и искаженными. Он жестом пригласил их следовать за собой и быстро нырнул вниз, не став дожидаться, чтобы посмотреть, отважатся они на такой шаг или нет.

Керим Шах молча сунул меч в ножны и последовал за киммерийцем, а вслед за ним полезли и иракзайцы; перспектива остаться в одиночестве пугала воинов сильнее ужасов, которые могли поджидать их внизу. Каждый цеплялся за золотую нить в точности так, как это делал Конан.

По наклонному пандусу они спустились на дно пропасти и зашагали по мерцающему слою, ступая по золотой жиле, как канатоходцы по канату. Создавалось впечатление, что они идут по невидимому туннелю, в котором свободно циркулирует воздух. Они чувствовали, как сверху и с боков на них давит смерть, но не может добраться до них.

Жила взбиралась по такому же пандусу на противоположной стене, за срезом которой и исчезли аколиты, и воины последовали тем же путем. Нервы у всех были натянуты, как тетива лука, потому что никто не знал, что поджидает их за острыми выступами скал, которыми был утыкан край пропасти.

А поджидали их ученики магов в зеленых накидках и с ножами в руках. Наверное, они дошли до рубежа, дальше которого отступление стало невозможным. Не исключено, что стигийский пояс на талии Конана мог поведать о том, почему колдовские заклятия оказались столь слабыми и так быстро иссякли. Пожалуй, осознание неминуемой смерти в случае поражения выгнало их из-за валунов, и они, сжимая в руках ножи, с горящими глазами бросились на своих противников, в порыве отчаяния прибегнув к материальному оружию.

И вот среди острых выступов скал, на краю пропасти, развернулось сражение, которое не было состязанием в магическом искусстве. Здесь правила бал острая сталь, затеяв вихрь сверкающих клинков, в котором жалили настоящие мечи и текла настоящая кровь, в котором мускулистые руки наносили разящие удары и люди валились наземь, чтобы быть затоптанными в горячке боя.

Один из иракзайцев истек кровью среди скал, но аколиты были уничтожены все до единого – разрублены на куски или сброшены в пропасть, где они медленно опустились на серебристое дно, тускло мерцавшее внизу.

А победители смахнули с глаз пот и кровь и посмотрели друг на друга. Конан и Керим Шах по-прежнему твердо держались на ногах, как и еще четверо иракзайцев.

Они оказались среди скалистых зубцов, которыми ощетинился край пропасти, откуда вилась тропинка, полого поднимающаяся к широкой лестнице. Она насчитывала с полдюжины ступенек в сотню футов шириной, вырубленных из зеленой породы, похожей на жадеит. Лестница вела к широкой террасе или галерее без крыши, построенной из того же полированного камня, над которой, ярус за ярусом, высился замок Черных Прорицателей. Казалось, он вырублен прямо в теле горы. Архитектура была безупречной, но строгой, без всяких украшений. Многочисленные бойницы снаружи были забраны решетками, а изнутри занавешены шторами. И в нем не ощущалось никаких признаков жизни, ни дружественной, ни враждебной.

Они шагали по тропе в полном молчании с осторожностью охотников, выслеживающих логово смертельно опасного змея. Иракзайцы демонстрировали мрачную покорность, как люди, смирившиеся со своей судьбой. Даже Керим Шах не проронил ни слова. И только Конан, казалось, даже не подозревал о том, какой переворот в устоявшихся представлениях и образе мыслей означало их вторжение, какое нарушение традиций олицетворяло. Киммериец не принадлежал миру Востока; он был потомком народа, который привык сражаться с демонами и колдунами столь же целеустремленно и сознательно, как и с врагами в образе человеческом.

Он поднялся по сверкающим ступеням и пересек галерею, подойдя к огромным, обитым золотом тиковым дверям, выходившим на нее. Киммериец метнул лишь беглый взгляд на верхние ярусы колоссальной пирамиды, что возвышалась над ним. Он протянул руку к бронзовому выступу, который, похоже, исполнял роль дверной ручки – но тут же спохватился и вымученно улыбнулся. Ручка была отлита в форме змеи, голова которой покоилась на длинной вытянутой шее, и Конан подозревал, что в его руке эта металлическая голова заживет своей отвратительной жизнью.

Он срубил рукоятку одним ударом и стал ничуть не менее осторожен даже после того, как она со звоном упала на стеклянный пол. Он отшвырнул ее в сторону кончиком ножа и вновь повернулся к двери. Над башнями реяла мертвая тишина. Далеко внизу горные склоны терялись в фиолетовой дымке. Солнечные лучи золотили снежно-белые пики по обеим сторонам от них. Высоко над головой в холодной пустоте голубого неба черной точкой парил стервятник. Кроме него, единственными живыми существами поблизости были лишь мужчины, застывшие перед окованной золотыми полосами дверью, крошечные фигурки которых терялись на галерее из зеленого жадеита, вознесенной на головокружительную высоту. А над ними нависала колоссальная каменная громада.

Резкий порыв ветра с заснеженных вершин хлестнул их ледяной плетью, раздувая полы потрепанных накидок. Лезвие длинного ножа Конана пробило тиковую дверь насквозь, породив странное эхо. Он бил и бил по двери, расщепляя дерево и металл с равной легкостью, а потом, напряженный, как волк, заглянул в образовавшийся пролом. Он увидел просторную комнату, стены которой из шлифованного камня не были задрапированы тканой материей. Ковров на мозаичном полу тоже не было. Единственными предметами мебели оказались квадратные кресла из полированного эбенового дерева да каменное возвышение. В комнате не было ни единой живой души. В стене напротив виднелась еще одна дверь.

– Оставь одного человека караулить снаружи, – пробормотал Конан. – Я иду внутрь.

Керим Шах поставил одного из своих людей нести караул, и тот послушно отошел на середину галереи, сжимая в руках лук. Конан вошел в замок. За ним по пятам следовали туранец и три оставшихся иракзайца. Воин снаружи сплюнул, проворчал что-то себе в бороду и вздрогнул, когда ушей его достиг чей-то негромкий издевательский смех.

Он поднял голову и увидел на следующем ярусе над собой высокую фигуру в черной мантии. Кивая бритой головой, тот смотрел вниз, на него. Весь его облик дышал злой насмешкой. Быстрым как молния движением иракзаец вскинул лук и спустил стрелу, и та устремилась вверх, чтобы поразить незнакомца прямо в грудь, обтянутую черной материей. Издевательская улыбка никуда не делась. Прорицатель поймал стрелу на лету и швырнул ее обратно в лучника, но не для того, чтобы поразить насмерть, а всего лишь выражая бесконечное презрение. Иракзаец попытался уклониться, инстинктивно вскинув руку. Пальцы его сомкнулись на древке падающей стрелы.

А потом он пронзительно закричал. Деревянное древко в его руке вдруг ожило. Твердое тело стрелы стало гибким и податливым, уступая его нажиму. Он попытался отшвырнуть его от себя, но было уже слишком поздно. Он голой рукой держал извивающуюся змею, а та обвилась вокруг его запястья, и ее клиновидная голова стремительно клюнула мускулистое предплечье воина. Он вновь закричал, глаза его расширились, а лицо побагровело. Содрогаясь в страшных конвульсиях, он повалился сначала на колени, а потом рухнул ничком на пол и замер в неподвижности.

Люди внутри резко обернулись на его крик. Конан шагнул было к открытой двери, но потом словно споткнулся на полушаге, растерянный и ошеломленный. Тем, кто стоял позади, показалось, что он наткнулся на какую-то невидимую преграду. Хотя сам он ничего не видел, пальцы его нащупали гладкую, скользкую и твердую прозрачную стену, выросшую у него на пути. Сквозь нее он увидел иракзайца, неподвижно лежащего в стеклянной галерее, в руке которого была зажата самая обыкновенная стрела. Человека на верхнем ярусе он, естественно, видеть не мог.

Конан поднял руку с ножом и ударил, и ошеломленные зрители увидели, как рука его отскочила от невидимой преграды в воздухе. Раздался громкий лязг, какой бывает, когда сталь натыкается на материал, не уступающий ей в прочности. Киммериец не стал терять времени. Он понял, что легендарная кривая сабля Амира Хурума не смогла бы прорубить этот невидимый занавес.

В нескольких словах он обрисовал Кериму Шаху ситуацию, и туранец пожал плечами:

– Что ж, если этот выход закрыт, надо найти другой. А пока наш путь лежит вперед, не так ли?

Проворчав что-то в знак согласия, Конан повернулся и пересек комнату, подходя к двери в противоположной стене с таким чувством, словно ступал по лезвию ножа. Он уже занес было нож, чтобы разнести ее в щепки, как вдруг она распахнулась, словно по собственной воле. Он вошел в огромный зал, вдоль стен которого выстроились высокие стеклянные колонны. В ста футах от двери начинались широкие жадеитовые ступени лестницы, которая вела на самый верх, проложенная словно по стене пирамиды. Что находилось за лестницей, он видеть не мог. Но между ним и мерцающим подножием стоял необычный алтарь из сверкающего черного нефрита. Четыре огромных золотых змеи обвивали его хвостами, а головы их на вытянутых шеях смотрели на четыре стороны света, как будто заколдованные стражники охраняли сказочное сокровище. А на самом алтаре, меж изгибающихся вытянутых шей, лежал лишь хрустальный шар, заполненный туманным клубящимся составом, в котором плавали четыре золотых граната.

Зрелище это вызвало у него смутные воспоминания, а потом Конан забыл об алтаре, потому что на нижних ступенях лестницы появились четыре фигуры в черных мантиях. Он не видел, как и откуда они пришли. Они просто возникли там, четверка высоких худощавых мужчин с головами стервятников, которыми они кивали в унисон. Руки и ноги их скрывали складки одежды.

Один из колдунов поднял руку, и рукав соскользнул вниз, обнажая кисть, – вот только это была совсем не рука. Шагнувший было вперед Конан замер на месте, причем не по своей воле. Он столкнулся с силой, несколько отличавшейся от гипноза Кхемзы, и потому не мог идти вперед, хотя и сознавал, что может отступить, если захочет. Спутники его тоже остановились, будучи не в силах сделать хотя бы шаг в любом направлении.

Прорицатель, тот самый, что поднимал руку, поманил к себе одного из иракзайцев, и тот шагнул к нему, как сомнамбула, глядя перед собой остановившимся взором. Меч бессильно опустился в его безвольной руке. Когда он проходил мимо Конана, киммериец выставил руку, желая остановить его. Конан был настолько сильнее иракзайца, что при обычных обстоятельствах мог бы одной рукой свернуть ему шею. Но сейчас тот отбросил его руку, как соломинку, и пошел к лестнице, механически подергиваясь при ходьбе, как марионетка. Подойдя к нижней ступени, он неловко опустился на колени, протянул Прорицателю свой меч и опустил голову. Тот взял его, и клинок блеснул в воздухе. Голова иракзайца скатилась с плеч и с глухим стуком упала на пол из черного мрамора. Из перерубленной шеи ударил фонтан крови, тело повалилось набок и замерло, широко и нелепо раскинув руки.

Вновь поднялась бесформенная рука, и следующий иракзаец нетвердым шагом отправился навстречу своей участи. Повторилась отвратительная сцена, и еще одно обезглавленное тело простерлось на полу рядом с первым.

Когда третий горец, спотыкаясь, прошествовал мимо Конана навстречу смерти, киммериец, на висках которого вздулись канаты жил в попытке прорваться сквозь невидимый барьер, который удерживал его, вдруг ощутил, как вокруг него пробуждаются к жизни некие незримые, но могучие силы. Это осознание пришло к нему совершенно неожиданно, но он не мог ошибиться. Его левая рука непроизвольно скользнула под бахариотскую перевязь и легла на стигийский ремень. Он ощутил, как в его онемевшие члены возвращается кровь и вливаются новые силы; жажда жизни походила на обжигающее белое пламя, сравниться с которым могла лишь душившая его ярость.

Третий иракзаец превратился в обезглавленный труп, когда Конан почувствовал, как рвется невидимая преграда. С губ его сорвался невольный яростный крик, и он прыгнул вперед, давая выход накопившемуся гневу. Мужчины на ступеньках не шелохнулись. Они невозмутимо, с циничным интересом, наблюдали за происходящим; если они и удивились, то ничем не выдали своих чувств. Конан не позволил себе задумываться над тем, что будет, когда он окажется рядом с ними. Кровь жарко стучала у него в висках, а перед глазами клубился кровавый туман. Его снедало жгучее желание убивать – вонзить нож по самую рукоять, круша плоть и кости, а потом повернуть его в ране, выворачивая внутренности.

Еще дюжина шагов, и он окажется у самых ступенек, на которых стояли злорадно усмехающиеся демоны. Он глубоко вдохнул, и бешеная ярость накрыла его с головой, заставляя ускорить бег. Он уже пролетал мимо алтаря с его золотыми змеями, когда в голове у него вдруг молнией сверкнуло воспоминание о последних загадочных словах Кхемзы, которые он услышал так отчетливо, как если бы тот шепнул их ему на ухо: «Разбей хрустальный шар!»

Он отреагировал на них почти против собственной воли. Намерение претворилось в действие столь стремительно, что даже величайший из земных колдунов не успел бы прочесть его мысли и помешать ему осуществить задуманное. Извернувшись, как кошка, прямо в прыжке, он со всего маху опустил рукоять ножа на хрустальный шар. Воздух моментально наполнился ужасающим звоном; откуда он исходил – со звезд, от алтаря или из самого шара, Конан не смог бы сказать. В уши ему ударило зловещее шипение, когда змеи, пробужденные к действию омерзительной жизнью, повернулись в его сторону и атаковали его. Но Конан двигался с быстротой обезумевшего тигра. Лезвие его клинка превратилось в тонкую сверкающую полоску света, перерубившую шеи отвратительных тварей, а затем он еще и еще раз ударил по хрустальному шару. И тот взорвался с громоподобным треском, рассыпая яркие осколки по мраморному полу, а золотые гранаты, словно освобожденные из долгого плена, стремительно рванулись к потолку и исчезли.

По огромному залу прокатился дикий крик, в котором не было ничего человеческого, и ему ответило жуткое эхо. На ступеньках корчились четыре фигуры в черных мантиях; тела их сотрясали конвульсии, а с посиневших губ клочьями летела пена. Затем, издав последний звериный вопль, они оцепенели и замерли в неподвижности. Конан понял, что они умерли. Он опустил взгляд на алтарь и хрустальные осколки. Вокруг алтаря все еще обвивались четыре обезглавленные золотые змеи, но теперь в тускло блиставшем металле уже не чувствовалось признаков враждебной человеку жизни.

Керим Шах медленно встал с колен, куда его швырнула некая неведомая сила. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от звона в ушах.

– Ты слышал грохот, раздавшийся после твоего удара? Когда шар лопнул, мне показалось, будто во всем замке одновременно разбилась тысяча хрустальных панелей. Получается, души колдунов были заточены в этих золотых шарах? Ха!

Конан резко развернулся и взглянул туда, куда кончиком своего меча показывал Керим Шах.

На вершине лестницы появилась еще одна фигура. Ее мантия тоже была черной, но материалом ей служил украшенный богатой вышивкой бархат, а на голове незнакомца красовалась бархатная же шапочка. Лицо его оставалось спокойным, и черты его были не лишены приятности.

– Кто ты такой, дьявол тебя раздери? – требовательно вопросил Конан, глядя на незнакомца и сжимая в руке нож.

– Я – Магистр и Владыка Йимши! – Голос чужака прозвучал как колокольный звон, но в нем слышались нотки жестокого веселья.

– Где Ясмина? – пожелал узнать Керим Шах.

Магистр расхохотался, глядя на него:

– Что тебе до нее, мертвый человек? Или ты уже забыл о моей силе, некогда одолженной тебе, раз пришел сюда с оружием в руках и осмелился угрожать мне, жалкий глупец? Пожалуй, я вырву тебе сердце, Керим Шах!

Он протянул руку, словно собираясь взять что-то, а туранец вдруг пронзительно вскрикнул, как человек, испытывающий невыносимую боль. Он пьяно покачнулся, а потом раздался треск костей, плоть и мышцы лопнули, со щелчком разошлись кольца кольчуги, и грудь его разорвалась; из нее ударил фонтан крови. И в это жуткое отверстие протиснулось нечто красное и роняющее алые капли; оно пролетело по воздуху и упало в подставленную ладонь Магистра, как сталь прилипает к магниту. Туранец повалился на пол и застыл в неподвижности, а Магистр рассмеялся и небрежно отшвырнул предмет так, что тот упал к ногам Конана, – это было все еще подрагивающее человеческое сердце.

Взревев, как раненый лев, Конан с проклятиями устремился вверх по лестнице. Он чувствовал, как из пояса Кхемзы в него вливается сила и безумная ненависть, давая ему возможность сразиться с жутким воплощением ада, ожидавшим его на ступенях. В воздухе повисла искрящаяся сталью завеса, сквозь которую он прорвался, как пловец, бросающийся под накатывающийся на него вал, – опустив голову, согнутой в локте левой рукой прикрывая лицо, а правой сжимая нож. Полуослепший, глядя поверх сгиба локтя, он видел над собой ненавистную фигуру Прорицателя, контуры которой колебались подобно отражению на покрытой рябью поверхности воды.

Его рвали и трепали вихревые потоки, не поддающиеся описанию, но он чувствовал, как какая-то неведомая сила несет его вперед и вверх, несмотря на сопротивление колдуна и терзающую его самого невыносимую боль.

Он достиг верхней ступеньки лестницы, и над ним в стальном тумане появилось лицо Магистра, в непроницаемых глазах которого вдруг промелькнул страх. Конан продирался сквозь туман, словно борясь с приливом, и его нож рванулся кверху, как живой. Острый кончик распорол мантию Магистра, и тот отпрянул, испустив сдавленный вскрик. И вдруг колдун исчез – просто взял и растворился в воздухе, словно лопнувший мыльный пузырь, и что-то вытянутое и волнообразное змейкой скользнуло вверх по боковой лестнице, ступеньки которой расходились вправо и влево от верхней площадки.

Конан бросился за ним по левой лестнице, не соображая толком, что же именно он видел, но бушевавшие в нем гнев и ярость заглушили отголоски тошноты и ужаса, теснившиеся где-то на задворках сознания.

Он вломился в широкий коридор, пол и стены которого были сделаны из полированного жадеита, и что-то длинное и быстрое удирало по проходу впереди него, прошмыгнув в занавешенную дверь. Из комнаты раздался полный ужаса крик. У Конана словно выросли крылья за спиной, он отшвырнул занавес в сторону и ворвался в комнату за ним.

Взору его предстала ужасающая сцена. Ясмина скорчилась на дальнем конце накрытого черным бархатом возвышения, душераздирающе крича от страха и ненависти. Девушка закрывалась рукой, словно отражая нападение, а перед ней на длинной шее, выгибающейся дугой из темных светящихся колец, раскачивалась голова гигантской змеи. Поперхнувшись криком, Конан метнул нож.

В мгновение ока монстр развернулся и атаковал его, стремительный, как порыв ветра, пригибающий высокую траву. С одной стороны его шеи торчал кончик ножа и примерно фут лезвия, тогда как рукоять клинка и полоска стали шириной с ладонь виднелись с другой стороны, но гигантская рептилия, казалось, лишь разъярилась от этого еще сильнее. Огромная голова возвышалась над человеком, осмелившимся бросить вызов твари, а потом стремительно нырнула вниз, роняя капли яда с клыков в широко распахнутой пасти. Но Конан уже успел сорвать кинжал с пояса и нанес восходящий удар в тот самый миг, когда голова змеи устремилась вниз. Клинок прошел сквозь нижнюю челюсть и пронзил верхнюю, намертво скрепив их воедино. В следующую секунду кольца гигантского тела сомкнулись вокруг Конана – тварь, не в силах укусить его, воспользовалась тем оружием, что еще оставалось в ее распоряжении.

Левая рука киммерийца оказалась в плену всесокрушающих объятий, зато правая оставалась на свободе. Расставив пошире ноги, чтобы не упасть, он вытянул ее на всю длину, ухватился за рукоять ножа, торчащего из шеи змеи, и вырвал его с фонтаном крови, ударившим из страшной раны. Чудовище, словно с дьявольской проницательностью угадавшее, что он намерен делать дальше, взвилось вокруг него кольцами, стараясь поймать в сокрушительные объятия и его правую руку. Но нож с быстротой молнии взлетел и опустился, располосовав гигантское туловище твари.

Прежде чем Конан успел нанести новый удар, огромные гибкие кольца спали с него, и монстр с трудом заскользил прочь по полу, истекая кровью, струившейся из страшных ран на его теле. Конан бросился за ним следом, замахиваясь ножом, но его яростный удар пришелся в пустоту и лишь рассек воздух, когда змея вильнула в сторону и ткнулась тупой мордой в перегородку сандалового дерева. Одна из панелей провалилась внутрь, а длинное окровавленное тело скользнуло в открывшееся отверстие и исчезло.

Конан, не медля ни секунды, набросился на перегородку. Нескольких ударов хватило, чтобы разнести ее в щепки, и он заглянул в сумрачный альков, открывшийся за нею. Но жуткой твари, свернувшейся кольцами, там не было; на мраморном полу виднелась кровь, и окровавленные следы вели к потайной двери в арочном проеме. Эти следы были оставлены босыми ногами человека…

– Конан! – Он едва успел обернуться, чтобы подхватить на руки Дэви Вендии, когда она пробежала через комнату и бросилась ему на шею, крепко вцепившись в него обеими руками, смеясь и плача в истерике от пережитого страха, благодарности и облегчения.

Кровь бешено бурлила у него в жилах и еще не успела успокоиться после испытаний, выпавших на его долю. Он прижал ее к себе с такой силой, что в другое время она непременно закричала бы от боли, и впился в ее губы поцелуем. Она не сопротивлялась; Дэви уступила место обыкновенной женщине. Она закрыла глаза и впитывала его яростные, жаркие, безудержные поцелуи со страстным отрешением путницы, изнемогающей от жажды. Она уже задыхалась в его объятиях, когда он оторвался от нее, чтобы перевести дух, и сверху вниз взглянул на нее, покорно обмякшую в его могучих руках.

– Я знала, что ты придешь за мной, – пробормотала она. – Ты не оставил бы меня в этом логове дьявола.

Ее слова заставили его вспомнить о том, где они находятся. Он поднял голову и внимательно прислушался. В замке Йимши царила сверхъестественная тишина, но в ней явственно ощущалась угроза. В каждом углу притаилось зло; оно злорадно скалилось, глядя на них с потолка.

– Давай убираться отсюда, пока не поздно, – пробормотал Конан. – От таких ран наверняка бы загнулся любой зверь или человек – но у колдуна десять жизней. Уничтожь одну, и он раненой змеей ускользнет куда-нибудь, чтобы глотнуть свежего яда из своих потайных колдовских запасов.

Он подхватил девушку на руки и понес ее к двери с такой легкостью, словно она была ребенком. Выйдя в сверкающий жадеитом коридор, они спустились по лестнице, настороженно осматриваясь по сторонам и ловя каждый звук.

– Я встретила Магистра, – прошептала девушка, еще крепче прижимаясь к нему и вздрагивая всем телом. – Он испытывал на мне свои заклинания, чтобы сломить мою волю. Но самым страшным оказался дымящийся труп, который схватил меня… Тогда я лишилась чувств и лежала, как мертвая; не знаю, сколько прошло времени. Вскоре после того, как я пришла в себя, снизу донесся какой-то шум, звуки борьбы и крики, а потом из-за занавески в комнату скользнула змея… ой! – Она постаралась отогнать от себя воспоминания об охватившем ее тогда ужасе. – Откуда-то я знала, что это – не иллюзия, а настоящая змея, которая пришла отнять у меня жизнь.

– По крайней мере она не была тенью, – загадочно ответил Конан. – Он понял, что проиграл, и решил, что лучше убить тебя, чем позволить спасти.

– Что ты имеешь в виду, говоря «он»? – с тревогой поинтересовалась Ясмина, а потом прижалась к нему и вскрикнула, забыв о своем вопросе. У подножия лестницы она увидела тела. На те, что принадлежали Прорицателям, было страшно смотреть: они лежали с исказившимися лицами и нелепо вывернутыми руками и ногами. От такого зрелища Ясмина побледнела и спрятала лицо на могучей груди Конана.

10. Ясмина и Конан

Конан быстро прошел через зал, пересек наружную комнату и с опаской приблизился к двери, выводившей на галерею. А потом он увидел рассыпавшиеся по полу крошечные сверкающие осколки. Прозрачная невидимая стена, перегораживавшая дверной проем, разлетелась на мелкие кусочки, и он вспомнил грохот, которым сопровождался взрыв хрустального шара. Он был уверен, что в тот момент в замке разбились все до единого хрустальные изделия. Смутные воспоминания или древние инстинкты эзотерического свойства подсказали ему, что существовала некая сверхъестественная связь между Прорицателями Черного Круга и золотыми гранатами. Он почувствовал, как волосы встали дыбом у него на затылке, и поспешно отогнал от себя все мысли об этом.

Выйдя на галерею зеленого жадеита, он вздохнул с облегчением. Им еще предстояло перебраться через ущелье, но теперь он, по крайней мере, видел заснеженные вершины, сверкающие на солнце, и длинные склоны, теряющиеся вдали в голубоватой дымке.

Иракзаец лежал на том месте, где застигла его смерть, являя собой уродливую кляксу на безупречной гладкости пола. Шагая вниз по извилистой тропе, Конан с удивлением отметил положение солнца на небе. Оно еще не добралось до зенита; тем не менее ему казалось, что минули долгие часы с того момента, как он ворвался в замок Черных Прорицателей.

Он вдруг понял, что отсюда надо уходить как можно скорее; это была не слепая паника, нет – его подгоняло чувство опасности, стоявшей за спиной. Конан не стал ничего говорить Ясмине, а она, похоже, была вполне довольна, спрятав лицо у него на груди, и обрела покой в его объятиях. На краю обрыва он на мгновение приостановился, нахмурившись и глядя вниз. Дымка, заполнявшая ущелье, больше не была розовой и искристой. Она стала призрачной и смутной, похожей на биение уходящей жизни в раненом. Конана вдруг посетила странная мысль о том, что заклинания колдунов отражают их внутренний мир полнее, чем лицедейство актеров – поступки обыкновенных людей.

Но далеко внизу начищенным серебром по-прежнему сверкало дно ущелья, и блеск золотой нити ничуть не потускнел. Конан поудобнее переложил Ясмину, уютно устроившуюся у него на плече, и начал спуск. Он поспешно слез по пандусу и, не замедляя шага, пробежал по отдающему эхом полу. Его не покидала твердая уверенность в том, что отпущенное им время подходит к концу и что их шансы спастись зависят от того, успеют ли они перебраться через это ущелье ужасов, прежде чем раненый Магистр замка наберется достаточно сил, чтобы обрушить на них новые беды и несчастья.

Поднявшись по пандусу на противоположной стороне, а потом и вскарабкавшись на гребень, он с облегчением вздохнул и поставил Ясмину на ноги.

– Теперь ты пойдешь сама, – сообщил он ей, – отсюда дорога все время идет под уклон.

Она бросила взгляд на сверкающую пирамиду на другой стороне ущелья; на фоне заснеженного склона она высилась цитаделью мрачного молчания и древнего зла.

– Или ты волшебник, раз победил Черных Прорицателей Йимши, Конан из Гор? – поинтересовалась она, когда они зашагали вниз по тропинке и он положил свою тяжелую руку ей на талию.

– Все дело в поясе, который дал мне Кхемза перед смертью, – ответил Конан. – Да, я нашел его на тропе. Очень занятная штучка, и я как-нибудь обязательно покажу ее тебе, когда у меня будет время. Против одних заклинаний он оказался почти бесполезен, а другие разрушил, да и хороший нож – тоже недурное подспорье.

– Но если пояс помог победить Магистра тебе, – возразила она, – то почему он не помог самому Кхемзе?

Киммериец покачал головой.

– Кто знает? Кхемза был рабом Магистра; наверное, это ослабило его магию. А тот не имел надо мной власти, как над Кхемзой. Но я не могу сказать, что победил Магистра. Он отступил, но у меня такое чувство, будто мы еще встретимся с ним. И пока у меня есть такая возможность, я хочу уйти от него как можно дальше.

Он обрадовался еще сильнее, увидев лошадей, привязанных к кусту тамариска, где и оставил их. Он быстро отвязал их и вскочил на черного жеребца, усадив девушку на седле перед собой. Остальные лошади последовали за ними; отдых придал им сил.

– И что теперь? – спросила она. – В Афгулистан?

– Не сразу! – Он широко улыбнулся. – Кто-то – может, сам наместник – убил моих семерых вождей. Мои идиоты-соплеменники считают, что я имею к этому какое-то отношение, и если мне не удастся убедить их в обратном, они загонят меня, как раненого шакала.

– А что будет со мной? Если вожди мертвы, то в качестве заложницы я для тебя бесполезна. Или ты намерен убить меня, чтобы отомстить за них?

Он взглянул на нее сверху вниз; в глазах его полыхнуло свирепое пламя, и он рассмеялся над таким предположением.

– Тогда поедем к границе, – сказала она. – Там афгули не смогут причинить тебе зла…

– Да, когда я буду болтаться на вендийской виселице.

– Я – королева Вендии, – напомнила она ему, и в голосе девушки прозвучали прежние властные и высокомерные нотки. – Ты спас мне жизнь и хотя бы частично, но отомстил за моего брата. Ты получишь награду.

Ей самой не понравилось собственная речь, а он лишь фыркнул, уязвленный.

– Прибереги свою щедрость для своих выросших в городе болонок, принцесса! Если ты – королева равнин, то я – вождь горных вершин, и не намерен везти тебя к границе!

– Но там ты будешь в безопасности… – растерянно пролепетала она.

– А ты снова станешь Дэви, – прервал он ее. – Нет, девочка, я предпочитаю тебя такой, какая ты есть сейчас – женщиной из плоти и крови, сидящей на луке моего седла.

– Но ты не можешь удерживать меня силой! – вскричала она. – Ты не смеешь…

– Это мы еще посмотрим! – угрюмо пообещал он ей.

– Но я заплачу тебе большой выкуп…

– К дьяволу твой выкуп, – грубо ответил он и крепче прижал ее к себе. – Все королевство Вендии не может дать мне ничего, что я желал бы так сильно, как тебя. Я выкрал тебя, рискуя собственной шеей; если твои придворные хотят заполучить тебя обратно, пусть придут через Жаибар и попробуют отбить тебя силой.

– Но у тебя теперь не осталось воинов! – запротестовала она. – На тебя объявлена охота! Как ты собираешься сохранить свою жизнь, не говоря уже о моей?

– У меня по-прежнему есть друзья в горах, – отозвался он. – В Куракзаи есть вождь, который приютит тебя, пока я не разберусь с афгули. А если они откажутся от меня, то я поеду с тобой на север, в степь, к казакам. Одно время я был гетманом Свободного Братства, прежде чем отправиться на юг. Я сделаю тебя королевой на реке Запорожка!

– Но я не могу! – запротестовала она. – Ты не смеешь удерживать меня…

– Если мысль эта вызывает у тебя такое отвращение, – пожелал узнать он, – почему же ты столь охотно сдалась?

– Даже королева остается женщиной, – ответила она и залилась краской. – Но именно потому, что я королева, я должна думать о своем королевстве. Не увози меня в чужую страну. Поедем со мной в Вендию!

– И ты сделаешь меня королем? – с сардонической усмешкой поинтересовался он.

– Видишь ли, существуют некоторые обычаи… – запинаясь, начала было она, но Конан лишь зло рассмеялся, прервав ее.

– Да-да, цивилизованные обычаи, не позволяющие тебе поступать так, как хочется. Ты выйдешь замуж за какого-нибудь престарелого монарха с равнин, а мне придется идти своей дорогой, унося воспоминания о нескольких поцелуях, украдкой сорванных с твоих губ. Ха!

– Но я должна вернуться в свое королевство! – беспомощно повторила она.

– Зачем? – сердито спросил он. – Чтобы натереть мозоли на пятой точке, восседая на золотом троне, и выслушивать славословия от разряженных в бархат злонамеренных глупцов? Где же выгода? Послушай меня; я родился в горах Киммерии, где все люди – варвары. Я служил наемником, был корсаром и казаком. Кем я только не был! Какой король странствовал по своему желанию, сражался в боях, любил женщин и завоевывал добычу, как я? Я пришел в Гулистан, чтобы собрать армию и пройтись огнем и мечом по королевствам Юга – и твоему среди них. И то, что я стал вождем афгули – только начало. Если я сумею договориться с ними, через год под моей рукой будет дюжина племен. А если не сумею, то вернусь в степи и стану грабить пограничные туранские поселения с казаками. И ты поедешь со мной. К дьяволу твое королевство; твои подданные умели защищаться и заботиться о себе еще до твоего рождения.

Она лежала в его объятиях и смотрела на него, чувствуя, как надрывается ее сердце в безрассудном и страстном желании, отвечая на безмолвный призыв его души. Но тысячи поколений великих предков легли ей на плечи тяжким грузом.

– Я не могу! Не могу! – беспомощно повторяла она.

– У тебя просто нет другого выхода, – заверил он ее. – Ты… какого дьявола?

Йимша осталась в нескольких милях позади, и сейчас они ехали по горной гряде, разделявшей две глубокие долины, поднимаясь на гребень, с которого открывался вид на низину по правую руку. А там шла жестокая сеча. Ветер дул им в спину, унося звуки боя, но снизу упрямо долетал громкий лязг стали, топот копыт и крики сражающихся.

Конан и Ясмина увидели, как отражаются солнечные лучи от кончиков копий и островерхих шлемов. Три тысячи всадников в кольчужных доспехах гнали перед собой потрепанную орду конников в тюрбанах, которые спасались бегством, скалясь и огрызаясь при каждом удобном случае.

– Туранцы! – пробормотал Конан. – Кавалерия из Секундерама. Какого дьявола они здесь делают?

– А кто эти люди, которых они преследуют? – спросила Ясмина. – И почему они так упорно сопротивляются? Они не выстоят против такой силы, у них нет ни единого шанса.

– Это пятьсот моих чокнутых афгули, – прорычал он, хмуро глядя в долину. – Они угодили в западню и понимают это.

Долина и впрямь заканчивалась тупиком. Она сужалась, переходя в узкое ущелье, а потом выходила на ровное плато, со всех сторон окруженное высокими неприступными скалами.

Всадников в тюрбанах теснили в это ущелье, потому что им больше некуда было деваться, и они медленно отступали под градом стрел и ураганным натиском стали. Кавалеристы в шлемах теснили их, но не слишком быстро. Им была известна отчаянная храбрость горных племен, и еще они понимали, что загнали своего исконного врага в западню, из которой не было выхода. Они узнали в горцах воинов афгули и теперь хотели окружить их и принудить сдаться. Им требовались заложники для достижения своей цели.

Их эмир был человеком решительным и не лишенным инициативы. Добравшись до долины Гураша и не обнаружив ни проводника, ни эмиссара, которые должны были поджидать его там, он двинулся дальше, полагаясь на собственное знание местности. На всем пути от Секундерама происходили регулярные стычки, и сейчас горцы зализывали раны в своих высокогорных деревнях. Он отдавал себе отчет в том, что существует большая вероятность того, что ни он сам, ни его копейщики в островерхих шлемах более никогда не проедут под сводами высоких ворот Секундерама. Все горские племена ополчатся на него, но эмир намеревался выполнить полученный приказ, который гласил: любой ценой вырвать Дэви Ясмину из лап афгули и доставить ее плененной в Секундерам, или же, если ситуация окажется безвыходной, снести ей голову с плеч перед тем, как пасть самому.

Обо всем этом невольные свидетели происходящего на кряже не знали, конечно, и знать не могли. Но Конан не находил себе места от беспокойства.

– Какого дьявола они позволили загнать себя в ловушку? – в который уже раз вопрошал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Я знаю, что они делают в этих краях, – охотятся за мной, собаки! Заглядывали в каждую долину – и оказались загнанными в угол, прежде чем сообразили, что к чему. Проклятые глупцы! Они попытаются дать бой у входа в ущелье, но не смогут удержаться. А когда туранцы загонят моих людей в котел, то начнут убивать их в свое удовольствие.

Шум схватки, долетавший снизу, усилился. В узкой горловине ущелья отчаянно сражающимся афгули удалось на время остановить продвижение тяжеловооруженных противников, которые не могли в такой тесноте сполна воспользоваться своим превосходством в вооружении и численности.

Конан хмурился, расхаживая взад и вперед, и то и дело хватался за нож, пока наконец не выдержал и не заявил прямо:

– Дэви, я должен идти к ним. Я подыщу местечко, где ты сможешь укрыться, пока я не вернусь за тобой. Ты говорила о своем королевстве – что ж, не стану делать вид, будто считаю этих косматых дьяволов своими несмышлеными детьми, но, в конце концов, они – так уж получилось – мои соратники. Вождь не должен бросать своих сторонников, даже если они бросили его первыми. Они полагают, что были правы, выгнав меня вон, – проклятье, я не позволю выбросить себя, как ненужный мусор! Я по-прежнему остаюсь вождем афгули и намерен доказать это! Я спущусь вниз, в ущелье.

– А что будет со мной? – спросила она. – Ты силой увез меня от моих людей, а сейчас ты намерен бросить меня одну умирать в этих горах, сам же отправишься вниз и бессмысленно погибнешь?

Вены на висках Конана вздулись от избытка обуревавших его чувств.

– Это правда, – беспомощно пробормотал он. – Одному Крому известно, что мне теперь делать.

Девушка склонила голову, к чему-то прислушиваясь, и на ее прекрасном лице появилось незнакомое выражение. А потом…

– Слушай! – вскричала она. – Слушай! – До их слуха долетел далекий рев труб.

Оба, как по команде, повернулись и принялись всматриваться в глубокую долину по левую руку от себя. Вскоре они разглядели блеск стали на дальнем ее конце. По долине двигалась длинная шеренга наконечников копий и полированных шлемов, сверкающих на солнце.

– Это – кавалерия Вендии! – вне себя от радости вскричала девушка. – Даже с такого расстояния я узнаю их!

– Их там тысячи! – пробормотал Конан. – Давненько кшатрийское войско не забиралось так высоко в горы.

– Они ищут меня! – воскликнула принцесса. – Дай мне своего коня! Я поеду к своим воинам! Кряж слева не такой отвесный, и я благополучно спущусь на дно долины. А ты ступай к своим людям и продержись еще немного. Я со своими воинами войду в долину с верхнего конца и нападу на туранцев! Мы зажмем их в тиски и раздавим! Быстрее, Конан! Или ты готов пожертвовать своими людьми ради собственных желаний?

Жгучая жажда степей и зимних лесов смотрели на нее из его глаз, но он лишь тряхнул головой и спрыгнул с седла, вкладывая поводья ей в руку.

– Твоя взяла! – проворчал он. – Скачи, как сам дьявол!

Развернув коня, она поехала по склону по левую руку, а он побежал вдоль кряжа, пока не добрался до длинной скалистой расселины, уходившей на дно ущелья, в котором кипела битва. Он спустился по отвесным стенам с ловкостью обезьяны, цепляясь за выступы и выемки, чтобы спрыгнуть прямо в самую гущу схватки, бурлившей в устье ущелья. Вокруг сверкали и со звоном сталкивались клинки, лошади ржали и били копытами, и белые плюмажи покачивались среди тюрбанов, окрашенных красным.

Приземлившись на ноги, Конан взвыл, как волк, ухватился за шитые золотом поводья и, уклонившись от взмаха чужого скимитара, вонзил свой длинный нож снизу вверх в живот всаднику. В следующее мгновение он взлетел в седло, выкрикивая яростные команды своим афгули. Несколько мгновений они оторопело смотрели на него, но потом, увидев, какие разрушения сеет его клинок в рядах врагов, вновь ринулись в бой, без возражений признав его власть над собой. В этом аду, где сверкали клинки и фонтанами била кровь, не было времени задавать вопросы и получать на них ответы.

Всадники в остроконечных шлемах и хауберках с золотой чеканкой, словно пчелы роились вокруг входа в ущелье, орудуя копьями и мечами, и узкий проход был битком забит людьми и лошадьми, живыми и павшими. Мужчины сражались грудь в грудь, в тесном строю, протыкая друг друга короткими мечами или же замахиваясь во всю силу рук, когда в сомкнутых рядах образовывалось свободное пространство. Падая с коня, воин уже не поднимался из-под копыт. Сейчас на первый план вышли вес и грубая сила, и вождь афгули сражался за десятерых. При таких обстоятельствах знакомые обычаи способны творить чудеса, и воины, привыкшие видеть Конана в первых рядах, изрядно воодушевились, несмотря на недоверие, которое испытывали к нему.

Но численный перевес врага все-таки не мог не сказаться. Напирающая людская масса в задних рядах туранских всадников заставляла их все дальше и дальше продвигаться в ущелье, навстречу смертельным укусам кривых горских сабель. Афгули отступали медленно, но неуклонно, цепляясь за каждую пядь и оставляя за собой груду трупов, усеивавших дно долины, по которым ступали копыта туранской кавалерии. Отражая и нанося удары, как одержимый, Конан успел задаться неприятной мыслью, от которой холодок пробежал у него по спине: сдержит ли свое слово Ясмина или нет? Ей достаточно было присоединиться к своему войску, повернуть на юг и бросить его самого и его орду на произвол судьбы. Но вот наконец, когда, как ему казалось, отчаянная битва длилась уже целую вечность, в долине за спинами туранцев раздались другие звуки, заглушая лязг стали и крики умирающих. С ревом труб, от которого содрогнулись стены ущелья, в грохоте копыт пять тысяч вендийских всадников слитной массой ударили в тыл войску из Секундерама.

Удар был страшен. Туранские эскадроны оказались рассечены надвое. Кшатрийцы сломали их боевые порядки, так что разрозненные группы всадников в островерхих шлемах рассеялись по всей долине. В мгновение ока людская масса выплеснулась из горловины ущелья наружу; сражение превратилось в хаос – мелькание клинков слилось в сплошную стальную пелену, всадники поворачивали коней, сражаясь группами и в одиночку, и вот уже эмир рухнул наземь с коня, пронзенный в грудь кшатрийским копьем. И тогда кавалеристы в остроконечных шлемах развернули коней и устремились вниз по долине, как безумные, настегивая своих скакунов, надеясь прорваться сквозь ряды армии, ударившей им в спину. Спасаясь бегством, они кинулись врассыпную, и точно так же рассыпался и строй их преследователей, так что по всей долине и даже на склонах, вплоть до самого кряжа, вспыхивали одиночные схватки между беглецами и охотниками. Афгули, те, кто остался в седлах, вырвались из горлышка ущелья и присоединились к разгрому своих врагов, приняв нежданную помощь столь же безоговорочно, как и возвращение своего блудного вождя.

Солнце уже скрывалось за дальними отрогами, когда Конан, в изодранных лохмотьях, из-под которых виднелась пропитавшаяся запекшейся кровью кольчуга, держа в опущенной руке нож, с лезвия которого капала кровь, перешагивая через трупы, подошел к тому месту, где в окружении своих вельмож на гребне горной гряды, рядом с глубоким ущельем, сидела Дэви Ясмина.

– Ты сдержала слово, Дэви! – проревел он. – Клянусь Кромом, там, в ущелье, меня посетили сомнения… Берегись!

С неба на них обрушился гигантский стервятник, взмахами огромных крыльев расшвыряв в разные стороны людей, которые попадали наземь с седел.

Изогнутый, как кривая сабля, клюв уже нацелился на нежную белую шею Дэви, но Конан оказался быстрее – стремительный бег, тигриный прыжок, яростный удар окровавленным ножом – и стервятник испустил страшный, почти человеческий крик боли, завалился набок и покатился вниз по склону на острые скалы и валуны, к реке, протекавшей в тысяче футов внизу. Падая, он нелепо взмахивал крыльями, и его силуэт стал похожим – нет, не на птицу, – на человека в черной мантии, который рухнул на камни, раскинув в стороны руки в широких изорванных черных рукавах.

Конан повернулся к Ясмине, все еще сжимая в руке окровавленный нож. Глаза его горели неукротимым яростным огнем, а из бесчисленных ран на мускулистых руках и ногах сочилась кровь.

– Вот ты и вновь стала Дэви, – сказал он, с улыбкой глядя на тонкую накидку с золотыми застежками, которую она набросила поверх своего наряда горской девушки, и ничуть не смущаясь блеска разряженных вельмож вокруг. – Я должен поблагодарить тебя за жизни трехсот пятидесяти с чем-то моих бандитов, которые теперь, по крайней мере, убедились в том, что я не предавал их. Ты вновь вложила мне в руки вожжи завоевателя.

– Я по-прежнему должна тебе выкуп за себя, – ответила девушка, и темные глаза ее вспыхнули, когда она окинула его взглядом с ног до головы. – Я заплачу тебе десять тысяч золотых монет…

Он нетерпеливо отмахнулся, стряхнул кровь с лезвия ножа и сунул его в ножны, после чего вытер ладони о кольчугу.

– Я заберу свой выкуп в другой раз и по-своему, – сказал он. – Я приду получить его в твой дворец в Айодхье и приведу с собой пятьдесят тысяч человек, чтобы убедиться, что весы – точные.

Она рассмеялась и подобрала поводья.

– А я встречусь с тобой на берегах Джумды, и со мной будет сто тысяч воинов!

Глаза его засверкали свирепым одобрением и восхищением, и, отступив на шаг, Конан поднял руку жестом, которым одновременно признавал за ней королевское достоинство и показывал, что отныне путь ее свободен.

Путь варвара

Проклятие монолита

После событий, описанных в рассказе «Город черепов» (книга «Киммериец»), Конан стал капитаном на туранской службе. Однако его крепнущая репутация непобедимого бойца и надежного товарища, способного прикрыть спину в трудную минуту, отнюдь не принесла ему важных должностей, позволяющих получать большие деньги и ничего не делать. Нет, военачальники короля Йилдиза неизменно поручают ему новые и самые трудные задания.

Отвесные темные скалы смыкались вокруг Конана Киммерийца подобно челюстям гигантского капкана. Ему очень не нравилось, как их иззубренные пики угрюмо скалятся на фоне звезд, которые смотрели сверху вниз на маленький лагерь, разбитый на дне долины, и зловеще перемигивались, как гигантские пауки. Не нравился ему и холод, который нес с собой пронизывающий ветер, со стоном метавшийся меж каменных вершин и старавшийся задуть костер. Языки пламени вскидывались и опадали, отбрасывая жуткие черные тени на шершавые каменные стены, ограждавшие долину.

По другую сторону костра из зарослей бамбука и рододендронов вздымались колоссальные секвойи, которые были старыми уже тогда, когда Атлантида погрузилась в морскую пучину. Из чащи выбегал небольшой ручеек, робко крался мимо лагеря и вновь пугливо скрывался в лесу. Вверху за зубья утесов цеплялся туман, в пелене которого тонули слабые звездочки, и казалось, что от этого их более яркие товарки плачут горючими слезами.

«Здесь пахнет страхом и смертью», – думал Конан. Ветер нес с собой острый и едкий привкус ужаса. Его ощущали и лошади. Они жалобно ржали, рыли копытами землю и тревожно косились на темноту за пределами круга света от костра. Белки их больших глаз влажно поблескивали в отсветах пламени. Животные были частью природы, как, впрочем, и Конан, молодой варвар, родившийся на холодных и унылых холмах Киммерии. Как и у них, его органы чувств были более восприимчивы к ауре зла по сравнению с обитателями больших городов, подобными тем туранским солдатам, которых он привел в эту пустынную и безлюдную долину.

Они сидели у огня, передавая по кругу бурдюк из козьего меха с последней порцией вина на сегодня. Одни со смехом рассказывали, какие любовные подвиги совершат, когда по возвращении из похода доберутся до роскошных борделей Аграпура. Другие, измотанные после целого дня, проведенного в седле, сидели молча, зевая и глядя на огонь. Вскоре они улягутся спать, завернувшись в свои плотные тяжелые накидки. Подложив под голову седельные вьюки, они устроятся вокруг потрескивающего костра, а двое их товарищей останутся караулить, взяв наизготовку тяжелые гирканские луки. Они и не подозревали о притаившейся в долине зловещей и темной силе.

Повернувшись спиной к ближайшим секвойям, Конан поплотнее запахнулся в свою накидку – с вершин налетал ледяной и промозглый ветер. Хотя все его воины как на подбор были крепкими и рослыми мужчинами, он возвышался над ними на целую голову, а разворот его широких плеч заставлял их выглядеть рядом с ним почти карликами. Из-под остроконечного витого шлема выбивалась непокорная, ровно подстриженная черная грива, а в глубоко посаженных синих глазах, выделявшихся на темном, покрытом шрамами лице, плясали отблески пламени.

Конан пребывал в дурном расположении духа. Про себя он на чем свет клял короля Йилдиза, благожелательного, но слабовольного туранского монарха, который и отправил его в этот заранее обреченный на неудачу поход. Уже больше года минуло с той поры, как он принес клятву верности королю Турана. Шесть месяцев назад ему повезло заслужить благосклонность короля: с помощью друга-наемника Джумы Кушита он спас дочь Йилдиза, принцессу Зосару, вырвав ее из лап короля-бога Меру. Конан сумел доставить девушку целой и более-менее невредимой ее жениху, хану Куджале, главе кочевого племени Куйгар.

Вернувшись в блистательный стольный город Йилдиза Аграпур, Конан получил возможность убедиться в щедрости короля. Тот произвел его и Джуму в чин капитанов. Но если Джума занял непыльную должность в дворцовой страже, то Конану поручили очередное трудное и опасное дело. И теперь, вспоминая события прошлого, он с горечью размышлял о плодах своего успеха.

Йилдиз приказал гиганту-киммерийцу доставить послание королю Шу, властвовавшему над Кусаном, небольшим королевством в западном Кхитае. Имея под своим началом сорок закаленных в боях ветеранов, Конан проделал нелегкий путь. Они пересекли сотни лиг унылой и мрачной гирканской степи, обогнув предгорья высоких гор Талакма. Им пришлось пробираться по безводным пустыням и болотистым джунглям, раскинувшимся на границах таинственного королевства Кхитай, самой восточной оконечности земли, о которой слыхали люди Запада.

Добравшись наконец до Кусана, Конан нашел в лице почтенного и склонного к философским рассуждениям короля Шу щедрого и хлебосольного хозяина. Пока Конан со своими воинами наслаждались экзотическими яствами, питьем и обществом отзывчивых наложниц, король со своими советниками решили принять предложение короля Йилдиза и заключить договор о дружбе и взаимной торговле. Старый мудрый владыка вручил Конану роскошный свиток шитого золотом шелка. На нем кхитайскими иероглифами и наклонными буквами Гиркании был начертан официальный ответ и благие пожелания кхитайского короля.

Помимо шелкового кошеля, набитого кхитайским золотом, король Шу снабдил Конана провожатым – благородным вельможей своего двора, дабы тот довел их до западных границ Кхитая. Увы, провожатый, некий князь Фенг, пришелся Конану не по душе.

Кхитаец оказался стройным, утонченным и фатоватым человечком невысокого роста. Он рядился в роскошные шелка, совершенные неуместные в конном походе, и регулярно умащивал свое тело парфюмами с тяжелым запахом. При этом он не утруждал себя повседневными заботами, заставляя двух своих слуг круглые сутки гнуть на него спину, создавая для него комфорт и поддерживая его достоинство.

Конан взирал на кхитайца с нескрываемым презрением настоящего мужчины. Князь со своими раскосыми черными глазками и мягким вкрадчивым голосом напоминал ему кота, и Конан знал, что за этим маленьким человечком нужно постоянно приглядывать, если он не хочет пасть жертвой предательства. С другой стороны, он втайне завидовал утонченным и непринужденным манерам кхитайца. Впрочем, сей факт внушал Конану еще более стойкое презрение к князю, поскольку, несмотря на то, что сам он немного пообтесался на туранской службе, в глубине души Конан по-прежнему оставался грубоватым и неуклюжим молодым варваром. В общем, он дал себе слово не выпускать маленького князя Фенга из виду.

– Не потревожу ли я благородного военачальника, погруженного в глубокие раздумья? – промурлыкал у него за спиной вкрадчивый голос.

Конан вздрогнул и машинально схватился за эфес своей кривой сабли, но тут же узнал князя Фенга, закутанного по самые ноздри в ярко-зеленую бархатную накидку. С губ Конана уже готово было сорваться презрительное восклицание, но потом, вспомнив о своих обязанностях посланника, он сумел превратить ругательство в формальное приветствие, которое, впрочем, прозвучало неубедительно даже для его собственных ушей.

– Вероятно, благородный капитан не в силах заснуть? – осведомился Фенг, делая вид, что не заметил грубости Конана.

Фенг свободно изъяснялся по-гиркански. Это было одной из причин, по которым его прикомандировали к отряду Конана, поскольку сам капитан владел певучим кхитайским наречием весьма поверхностно. Фенг продолжал:

– К счастью, у этого человека имеется надежное средство от бессонницы. Один известный знахарь составил его для меня по старинному рецепту: в отвар бутонов лилии следует добавить корицу, тщательно перемешать с зернышками мака…

– Не нужно, – проворчал Конан. – Благодарю вас, князь, но все дело в этом проклятом месте. Меня одолевают дурные предчувствия, и они же не дают мне заснуть. Хотя после долгого и утомительного дня, проведенного в седле, я должен чувствовать себя вымотанным, как юнец после первой ночи любви.

По лицу князя скользнула легкая тень, как будто грубость Конана покоробила его, – или, быть может, это была всего лишь игра теней и света, отбрасываемого костром?

– Как мне представляется, я вполне понимаю и разделяю опасения достославного командира. К тому же эти неуютные ощущения никак нельзя назвать чуждыми сей долине, овеянной легендами. Здесь нашло свою погибель великое множество людей.

– Какое-нибудь сражение, а? – прорычал Конан.

Узкие плечи князя передернулись под зеленой накидкой.

– Ничего подобного, мой героический друг с Запада. Неподалеку от этого места находится могила древнего короля моего народа – короля Кусана Хсии. Он приказал обезглавить всю свою личную стражу, а головы их похоронить рядом с собой, дабы и на том свете они продолжали служить ему. Однако же бытует поверье, что призраки сих стражников ходят дозором по этой долине. – Негромкий голос князя стал еще тише. – Легенды гласят, что вместе с королем были похоронены несметные сокровища – золото и драгоценные камни, и вот в эту сказку я лично верю.

Конан навострил уши.

– Золото и драгоценные камни, говорите? А его, случаем, еще не нашли, это сокровище?

Кхитаец несколько мгновений задумчиво рассматривал Конана. А потом, словно приняв для себя какое-то решение, ответил:

– Нет, потому что точное местонахождение клада неизвестно никому – кроме одного человека.

В Конане проснулся интерес.

– И кого же? – с грубоватой прямотой спросил он.

Кхитаец улыбнулся.

– Меня, недостойного, разумеется.

– Кром и Эрлик! Если вам известно, где зарыто сокровище, почему же вы его до сих пор не выкопали?

– Моих людей преследуют суеверные страхи. Дескать, могилу старого короля, отмеченную монолитом из черного камня, охраняет древнее заклятие. Вот почему так и не удалось уговорить кого-нибудь помочь завладеть сокровищем, место захоронения которого известно мне одному.

– А почему бы вам не выкопать его самому?

Фенг с сожалением развел в стороны свои маленькие ручки с длинными ухоженными ногтями.

– Мне нужен достойный доверия помощник, который стал бы защищать мою спину от невидимого врага, будь то зверь или человек, который может подкрасться ко мне, пока я буду любоваться сокровищем. Более того, понадобится сначала отыскать, а потом выкопать и поднять наверх клад. А у такого вельможи, как я, не достанет физических сил и выносливости для столь грубой работы. А теперь выслушайте меня, благородный господин! Этот человек привел сюда достойного командира не по воле случая, а с определенной целью. Узнав, что Сын Неба повелел мне сопровождать храброго капитана на запад, я с радостью ухватился за эту возможность. Это поручение, несомненно, было ниспослано мне свыше, поскольку ваша милость обладает силой троих обычных человек. Кроме того, будучи рожденным на Западе чужеземцем, вы, что вполне естественно, не разделяете суеверных страхов, свойственных нам, кусанцам. Прав ли я в своих предположениях?

Конан фыркнул.

– Князь, я не страшусь ни бога, ни человека, ни дьявола, и меньше всего – призрака давно усопшего короля. Продолжайте же, господин Фенг.

Князь придвинулся к нему вплотную, и голос его упал до еле различимого шепота.

– Вот каков мой план. Как я уже говорил, этот человек привел вас сюда, потому что я счел вас именно тем, кто мне нужен. Задача будет нелегкой даже для вас, но в моем багаже имеются все необходимые инструменты. Давайте приступим к делу немедленно, и уже через час станем богатыми настолько, насколько не могли вообразить себе даже в самых смелых мечтах!

Соблазнительный и вкрадчивый шепот Фенга распалил воображение Конана и пробудил в нем жажду наживы, но какое-то смутное подозрение все-таки не позволяло киммерийцу ответить немедленным согласием.

– А почему бы не взять с собой моих людей? – громыхнул он. – Или ваших слуг? Ведь нам наверняка понадобится помощь, чтобы дотащить сокровища до лагеря!

Фенг покачал своей прилизанной головой.

– Нет, почтенный союзник! Сокровища находятся в двух маленьких шкатулках из чистого золота, доверху наполненных чрезвычайно редкими и драгоценными камнями. Содержимое каждой из них позволит купить королевскую корону, так зачем делиться сокровищами с другими? Поскольку тайна принадлежит мне, я с полным правом рассчитываю на половину клада. Но если вы столь богаты и расточительны, можете разделить свою долю между сорока вашими воинами… Словом, это вам решать.

Уговаривать Конана далее не требовалось – отбросив последние сомнения, он решил принять предложение князя. Своим солдатам король Йилдиз платил мало и обычно с большой задержкой. И пока что компенсацией Конану за его верную службу были лишь многочисленные пустые обещания и редкие полновесные монеты.

– Я отправляюсь за необходимыми инструментами, – пробормотал Фенг. – Нам следует уйти из лагеря поодиночке, чтобы не возбудить подозрений. Пока я буду распаковывать свой багаж, вы наденете кольчугу и вооружитесь.

Конан нахмурился.

– Для чего нужно оружие, если предстоит копать яму?

– Ах, досточтимый капитан! В этих горах таится много опасностей. Здесь бродят ужасные тигры, страшные медведи и злобные дикие буйволы, не говоря уже о первобытных охотниках. А кхитайский вельможа не столь привычен к оружию, как вы, посему вашей могучей милости придется быть готовой сражаться за двоих. Поверьте, благородный капитан, я знаю, о чем говорю!

– Ну ладно, – нехотя согласился Конан.

– Прекрасно! Я не сомневался, что столь острый ум, как ваш, разглядит разумное зерно в моих доводах. А теперь мы расстанемся, чтобы с восходом луны встретиться у входа в долину. То есть примерно через час, считая с этой минуты, что даст нам достаточно времени, чтобы добраться до назначенного места.

Ночь становилась все темнее. Ветер усилился и принес с собой настоящий холод. Все дурные предчувствия, овладевшие Конаном с того момента, как он ступил в долину, вернулись с новой силой. Шагая рядом с невысоким кхитайцем, он настороженно вглядывался в темноту. Отвесные скалы надвинулись на них с обеих сторон, так что между ними и берегом ручья, журчавшего у их ног, оставался лишь узкий проход.

Впереди, там, где иззубренные пики вонзались в небосклон, появилось тусклое перламутровое свечение. Чем дальше они углублялись в ущелье, тем сильнее оно становилось. Наконец стены ущелья расступились, и они вышли на поросшую высокой травой равнину, тянущуюся в обе стороны. Ручей свернул направо и исчез меж поросших папоротником берегов.

Когда ущелье осталось позади, из-за горных пиков за их спинами вынырнул серп луны. В воздухе повисла легкая дымка, и казалось, что они смотрят на месяц сквозь толщу воды. Тусклый, призрачный свет луны озарил невысокий покатый холм, который поднимался прямо впереди. Вдали виднелись темные вершины каких-то скал.

Когда серебристый лунный свет упал на вершину холма, Конан моментально забыл обо всех своих страхах. Перед ним высился монолит, о котором говорил Фенг. Гладкий, тускло поблескивающий каменный столб стоял на самой макушке холма, пронзая туманную дымку, висевшую над землей. Вершина столба расплывалась и терялась в ней.

Значит, вот какая она – могила давно упокоившегося короля Хсии. Все так, как и рассказывал Фенг. Сокровища должны быть зарыты или прямо под монолитом, или чуть сбоку. Где именно, вскоре станет ясно.

Взвалив на плечо лом и лопату, Конан продрался через невысокие кусты рододендронов и двинулся вверх по склону холма. Пройдя несколько шагов, он остановился, поджидая своего низкорослого компаньона. После недолгого подъема они вышли на вершину.

Прямо перед ними на слегка выпуклой поверхности высился монолит. Холм, размышлял Конан, представляет собой рукотворную насыпь, которые часто сооружали в его стране над останками великих вождей. И если сокровище покоится на самом дне насыпи, им понадобится не одна ночь, чтобы выкопать его…

Удивленно вскрикнув, Конан ухватился за лом и лопату. Какая-то невидимая сила влекла их к каменному столбу. Он подался назад, пытаясь устоять на месте, и под кольчугой вздулись его напряженные мускулы. Но невидимая сила дюйм за дюймом неумолимо влекла его к столбу. Поняв, что вскоре окажется прижатым к его поверхности, пусть и против своей воли, он выпустил из рук инструменты, которые с громким двойным лязгом прилипли к боковой стене монолита.

Но, даже выпустив инструменты, Конан не освободился от неведомой силы притяжения, которая теперь вцепилась в его кольчугу. Размахивая руками и ругаясь на чем свет стоит, Конан не смог противостоять ей, и его буквально расплющило о монолит. Его спина прилипла к боковой грани каменного столба, как и предплечья, укрытые короткими рукавами кольчуги. Голова в туранском шлеме со звоном впечаталась в каменный столб, а за ней последовал и меч в ножнах у него на поясе.

Конан отчаянно рванулся, пытаясь освободиться, но обнаружил, что все его усилия тщетны. Ему казалось, что невидимые цепи накрепко приковали его к колонне из темного камня.

– Что это за дьявольские шутки, ты, грязный предатель? – прорычал он.

Улыбающийся и невозмутимый Фенг подошел к тому месту, где, распятый на столбе, стоял Конан. Явно неподвластный неведомой силе, он вынул из широкого рукава своей шелковой накидки тонкий шарф. Подождав, пока Конан откроет рот, чтобы криком позвать на помощь, он ловко впихнул ему в горло комок шелковой материи. И пока Конан хрипел и задыхался, пытаясь выплюнуть кляп, князь завязал концы шелкового шарфа у него на затылке. Наконец, Конан замер в неподвижности. Грудь его вздымалась, он тяжело дышал, но стоял молча, убийственным взглядом испепеляя маленького князя, на губах которого играла любезная улыбка.

– Простите мне мою невинную уловку, о благородный дикарь! – шепелявя, издевательски произнес Фенг. – Этому человеку пришлось сочинить нелепую сказку, дабы пробудить в вас первобытную жажду наживы и заманить сюда одного.

Глаза Конана пылали яростью, когда он напряг все силы, пытаясь разорвать невидимые путы, приковавшие его к монолиту. Но все напрасно; он был совершенно беспомощен. На лбу у него выступили крупные капли пота, а кожаная куртка, надетая под доспехи, промокла и прилипла к спине. Он попытался крикнуть, но сумел издать лишь задушенный хрип.

– Поскольку, мой дорогой капитан, ваша жизнь приближается к своему предопределенному финалу, – продолжал Фенг, – было бы невежливо с моей стороны не объяснить свои поступки перед тем, как ваш презренный дух отправится в тот ад, что уготовили ему боги вашего варварского мира. Вы должны осознать причины своего столь бесславного конца. Знайте же, что двор его милейшего, но бестолкового величества, короля Кусана, разделен на две партии. Одна из них, под названием «Белый Павлин», приветствует контакты с варварами Запада. Другая, именуемая «Золотой Фазан», питает отвращение к установлению любых отношений с этими животными. Я, разумеется, принадлежу к числу бескорыстных патриотов «Золотого Фазана». Я бы с радостью пожертвовал своей жизнью, дабы ваше посольство потерпело крах и ваши властители-варвары не осквернили нашу чистую культуру и не разрушили божественной порядок нашего общественного устройства. К счастью, столь крайние меры кажутся излишними. Потому что я захватил вас, главаря банды чужеземных дьяволов, и именно у вас на шее висит договор Сына Неба с вашим неотесанным мужланом-королем.

С этими словами маленький князь вытащил из-под кольчуги Конана футляр слоновой кости, в котором хранились документы. Он расстегнул цепочку, на которой тот висел, и сунул его в один из своих просторных рукавов, после чего со злобной улыбкой добавил:

– Что же касается силы, которая захватила вас в плен, то я не стану и пытаться объяснить сложный принцип ее действия. Все равно он недоступен вашему детскому разуму. Достаточно будет упомянуть, что вещество, из коего вырублен этот монолит, обладает любопытным свойством притягивать железо и сталь с непреодолимой силой. Так что можете не бояться: вас держит в плену отнюдь не какая-нибудь нечестивая магия.

Услышанное не доставило Конану особой радости. Однажды в Аграпуре он видел фокусника, собиравшего рассыпанные гвозди с помощью обломка темно-красного камня, и предположил, что пленившая его сила имеет ту же самую природу. Но поскольку Конан ничего не знал о магнетизме, он столкнулся с самой настоящей магией в его понимании.

– Дабы вы не питали ложных надежд на спасение своими людьми, – продолжал Фенг, – я позаботился и об этом. В этих горах обитают джаги, племя первобытных охотников за головами. Привлеченные пламенем вашего костра, они соберутся в обоих концах долины и нападут на ваш лагерь на рассвете. Они действуют так всегда, и ваших людей не спасет ничто. К этому времени, надеюсь, я буду уже далеко. Если же схватят и меня – что ж, всем нам суждено когда-нибудь умереть, и я встречу свою судьбу с достоинством и благопристойностью, подобающими моему положению и воспитанию. Уверен, моя голова станет великолепным украшением хижины вождя джагов. Итак, прощайте, мой храбрый варвар. Вы уж простите этого человека за то, что он поворачивается к вам спиной в последние моменты вашей жизни. В какой-то степени мне жаль, что вам суждено погибнуть, посему мне не доставит радости стать свидетелем этого события. Имей вы преимущество кхитайского воспитания, вы стали бы великолепным слугой – скажем, телохранителем для меня. Но дела обстоят так, а не иначе, увы.

Отвесив издевательский поклон на прощание, Фенг спустился по склону. Конан спросил себя, а не состоит ли план князя в том, чтобы оставить его прикованным к столбу, пока он не умрет от голода или жажды. Если его люди хватятся своего вожака еще до рассвета, они могут выступить на его поиски. Но поскольку он ускользнул из лагеря незамеченным, никого не предупредив, они не будут знать, стоит ли тревожиться по поводу его исчезновения. Эх, если бы только он смог передать им весточку, они бы перевернули небо и землю, но нашли бы его, а маленького предателя ждал бы бесславный конец. Но как ее передать, вот в чем вопрос?

Он вновь напрягся изо всех сил, пытаясь разорвать невидимые путы, приковывавшие его к столбу, и вновь тщетно. Но Конан обнаружил, что может пошевелить руками и ногами и даже двигать головой из стороны в сторону – совсем немного, но может. А вот тело его оставалось в незримых тисках, крепко державших его за кольчугу.

Лунный свет стал ярче. Конан вдруг заметил, что у него под ногами и у основания монолита разбросаны останки других жертв. Человеческие кости и зубы были свалены небрежной кучей, словно мусор; должно быть, он топтался по ним, когда таинственная сила прижала его к столбу.

Теперь Конан смог разглядеть и то, что эти останки как-то необычно обесцвечены, и это обстоятельство вызвало у него смутное беспокойство. Вглядевшись повнимательнее, он заметил, что кости выглядят так, словно что-то разъело их в некоторых местах, как будто какая-то едкая жидкость растворила их гладкую поверхность, обнажив внутреннюю губчатую структуру.

Он покрутил головой из стороны в сторону, пытаясь придумать, как спастись. Похоже, гладкоречивый кхитаец сказал правду: теперь он видел и другие железные предметы, буквально прилипшие к покрытому странными пятнами и потерявшему цвет камню колонны. Слева от себя он заметил лом, лопату и ржавый колпак шлема, а с другой стороны к монолиту приклеился изъеденный временем кинжал. И тогда Конан вновь напряг мускулы, пытаясь разорвать невидимые объятия…

Снизу вдруг донеслась зловещая мелодия – кто-то играл на свирели. Напрягая зрение, Конан увидел в неверном лунном свете, что Фенг, оказывается, не покинул место действия. Вместо этого князь уселся на поросший травой склон почти у самого подножия холма. Из своей просторной одежды он извлек необычного вида флейту и теперь наигрывал на ней.

И тут, заглушая пронзительную и резкую мелодию, до слуха Конана донесся какой-то мягкий хлюпающий звук. Похоже, он шел откуда-то сверху. Жилы на шее у Конана вздулись от напряжения, когда он с огромным трудом запрокинул голову, чтобы взглянуть на вершину колонны; при этом движении туранский шлем заскрежетал о камень. И кровь застыла у него в жилах.

Дымка, окутывавшая верхушку пилона, рассеялась. Взошедший полумесяц освещал ее ярким светом, просвечивая насквозь непонятный бесформенный клубок, находившийся на верхней оконечности колонны. Он походил на подрагивающее полупрозрачное желе – и был живым. Жизнь – трепещущая и раздувшаяся – пульсировала в нем. Лунный свет мокро блестел, отражаясь от боков этой штуки, которая билась и дрожала, как огромное живое сердце.

Пока Конан, оцепенев от ужаса, смотрел на него, обитатель вершины монолита выпустил струйку желе в его сторону, вниз по колонне. Блестящая псевдоподия[20] заскользила по гладкой поверхности камня. Конан начал понимать, откуда взялись пятна, которые обесцветили поверхность монолита.

Ветер переменился, и порыв его донес до Конана омерзительный запах. Теперь он понимал, почему кости, лежащие у подножия монолита, имели такой странный вид. Содрогнувшись от ужаса, он сообразил, что желеподобная тварь выпускала пищеварительную жидкость, с помощью которой и пожирала свою жертву. Он даже мимоходом подумал о том, сколько мужчин за прошедшие века стояли здесь до него, беспомощные, прикованные к столбу, ожидая жгучей ласки отвратительной твари, подбирающейся сейчас и к нему.

Может быть, ее привлекла жутковатая мелодия, которую Фенг извлекал из своей флейты, а может, она учуяла запах живой плоти? В чем бы ни заключалась причина, гадина начала медленный спуск по боковой грани столба к его лицу. Дюйм за дюймом приближаясь к нему, тварь хлюпала и причмокивала, пуская слюни.

Отчаяние придало новые силы его усталым мышцам. Конан рванулся сначала в одну сторону, потом в другую, отчаянно пытаясь освободиться из объятий таинственной силы. К своему удивлению, он заметил, что во время одного из рывков немного сдвинулся в сторону.

Выходит, сила, приковавшая его к монолиту, все-таки позволяла ему совершать хоть какие-то движения! У него появилась пища для размышлений, хотя он и понимал, что не сможет долго избегать прикосновений чудовищного желеобразного монстра.

И тут что-то впилось в его обтянутый кольчугой бок. Опустив глаза, Конан увидел тот самый изъеденный ржавчиной кинжал, который заприметил раньше. Сдвинувшись в сторону, он уперся в рукоятку старинного оружия.

Рукав кольчуги все еще прижимал его предплечье к столбу, зато рука оставалась свободной. Сможет ли он выгнуть ее под таким углом, чтобы схватить кинжал?

Он напрягся, стараясь вытянуть руку как можно дальше. Рукав его кольчуги скрежетал о камень, пот заливал глаза. Дюйм за дюймом рука Конана подбиралась к кинжалу. В ушах у него, сводя с ума, звучала издевательски-назойливая мелодия флейты Фенга, а ноздри забивал запах дьявольской желеобразной твари.

Пальцы его коснулись кинжала и через мгновение сомкнулись на рукоятке. Но едва он попытался оторвать оружие от монолита, проржавевшее лезвие сломалось с громким щелчком. Скосив глаза, он увидел, что примерно две трети клинка, начиная от острия, остались висеть на каменной стене. Оставшаяся часть торчала из рукоятки. Теперь, поскольку железа в кинжале осталось совсем немного, Конану удалось невероятным напряжением мышц оторвать оружие от каменного столба.

Быстрый осмотр показал: несмотря на то, что кинжал сломался, в его распоряжении оставался еще достаточно длинный кусок стали с острыми краями. Мускулы вздулись у него под кольчугой, когда дрожащей от напряжения рукой, стараясь не дать клинку снова прилипнуть к столбу, он поднес обломок к кожаному ремню, который соединял две половинки его кольчуги, и принялся осторожно пилить сыромятную кожу ржавым лезвием.

Каждое движение стоило ему чудовищного напряжения сил. Ощущение тревожного беспокойства стало невыносимым. Рука, согнутая под неудобным углом, быстро устала и затекла. Древнее лезвие было иззубренным, тонким и хрупким; от любого неловкого движения оно могло сломаться, и тогда он остался бы совершенно беспомощным. Конан медленно водил обломком взад и вперед, изнемогая от напряжения. Омерзительный запах твари усиливался, а хлюпающие звуки, отмечающие ее продвижение вниз, становились все громче.

И вдруг Конан почувствовал, как ремень лопнул. В следующий миг он рванулся изо всех сил, стараясь освободиться из объятий магнитного поля, цепко державшего его. Ремень выскочил из петель в кольчужной рубашке, и одна ее сторона распахнулась. Плечо и половина руки оказались свободными.

В ту же секунду что-то несильно ударило его по голове. Отвратительный запах стал невыносимым, и его невидимый враг принялся тыкать в шлем щупальцем. Конан понял, что тварь чувствует плоть и жаждет добраться до нее. В любой миг ядовитая жидкость могла хлынуть ему в лицо…

Отчаянным напряжением мышц он высвободил руку из половинки расстегнутой кольчуги. Свободной рукой он расстегнул перевязь с саблей и застежку шлема под подбородком. А потом окончательно вырвался из смертельной смирительной рубашки, в которую превратилась его кольчуга, оставив меч и доспехи висеть на каменном столбе.

Шатаясь, он с трудом отошел на несколько шагов от монолита и остановился, переводя дыхание. Ноги у него подгибались. Залитый лунным светом мир покачивался и расплывался у него перед глазами.

Оглянувшись, он увидел, как полупрозрачная тварь накрыла его шлем. Озадаченная отсутствием плоти, она вытянула в разные стороны новые псевдоподии, подрагивающие в неверном свете луны.

А у подножия по-прежнему звучала дьявольская мелодия. Скрестив ноги, Фенг сидел на поросшем травой склоне, самозабвенно пиликая на флейте и позабыв обо всем на свете.

Конан вырвал изо рта кляп и отшвырнул его в сторону, а потом гигантскими прыжками, как атакующий леопард, бросился вниз по склону. Он с разгона обрушился на маленького князя, схватив его за руки. Не удержавшись, они покатились вниз, размахивая руками и ногами и запутавшись в просторных шелковых одеждах Фенга. Удар в висок сломил сопротивление предателя, и тот затих. Конан обшарил широкие рукава накидки князя и нашел футляр из слоновой кости с документами.

А потом он зашагал вверх по склону, таща за собой Фенга. Дойдя до ровного участка на самой макушке холма, он поднял князя обеими руками над головой. Поняв, что его ждет, Фенг испустил тонкий пронзительный крик, а Конан швырнул его в столб. Князь с глухими стуком ударился о каменную глыбу и, лишившись чувств, упал к ее основанию.

Удар оказался милосердным, потому что князь так и не почувствовал липкого прикосновения прозрачных щупалец к своему лицу. Несколько мгновений Конан мрачно смотрел на происходящее. Черты Фенга смазались и стали расплываться, когда желеобразная туша накрыла его с головой. Затем плоть исчезла с его лица и стал виден голый череп, оскаливший зубы в жуткой ухмылке. Тварь, насытившись, стала розовой.

На негнущихся ногах Конан зашагал обратно в лагерь. Позади него, подобно гигантскому факелу, на фоне звездного неба выделялся монолит, объятый кроваво-красными дымными языками пламени.

Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы кремнем высечь искру из железной полоски, от которой занялся и начал тлеть трут. Подбросив сухих веток, он с мрачным удовлетворением смотрел, как вспыхнула маслянистая кожа желеобразного монстра и как он стал корчиться в беззвучной агонии. Пусть они сгорят оба: полупереваренный труп собаки-предателя и его тошнотворное домашнее животное!

Подойдя к своему лагерю, Конан увидел, что его солдаты еще не спят. Несколько воинов были на ногах, с любопытством глядя на далекое зарево. Они встретили Конана удивленными возгласами:

– Где тебя носило, капитан? Что это там горит? И где князь?

– Пошевеливайтесь, болваны! – проревел он, подходя к костру. – Будите остальных и седлайте коней. Нас настигли джаги, охотники за головами. Они могут появиться здесь в любую минуту. Они схватили князя, но мне удалось вырваться. Хусро! Мулай! Давайте поживее, если не хотите, чтобы ваши дурные головы стали украшением их хижин! Клянусь Кромом, я лично передушу вас, если вы не оставили мне вина!

Окровавленное божество

Конан состоял на службе у короля Турана почти два года. Ему приходилось много странствовать, и он овладел искусством ведения боевых действий. Но после очередной его выходки – причем в деле, как говорят, оказалась замешана любовница командира кавалерийского эскадрона, в котором служил и он, – Конан почел за благо дезертировать из туранской армии. Слухи о баснословных сокровищах, зарытых где-то в Кезанкийских горах, на восточных рубежах Заморы, подвигли его отправиться туда на их поиски.

Конан из Киммерии шел по узкой улочке. Здесь было темно, хоть глаз выколи, и омерзительно воняло нечистотами. Окажись здесь случайный прохожий, он с трудом, но смог бы разглядеть рослого, могучего сложения мужчину в длинном зуагирском халате с развевающимися полами, из-под которого выглядывала кольчужная рубашка из мелких колец хорошей стали. Поверх халата на нем красовалась зуагирская накидка из верблюжьей шерсти. Черная лохматая грива и широкое лицо молодого человека, дочерна загорелое под безжалостным солнцем пустыни, были скрыты зуагирским головным платком.

И вдруг в уши ему ударил резкий, пронзительный и полный боли крик.

Подобные крики нередко раздавались на кривых улочках Аренджуна, Города Воров, и любой осторожный и здравомыслящий человек подумал бы дважды, прежде чем вмешаться в дело, которое никоим образом его не касалось. Но Конан не отличался ни здравомыслием, ни робостью. Его неиссякаемое любопытство просто не позволило ему не откликнуться на крик о помощи; кроме того, он разыскивал неких людей и, ввязавшись в заварушку, рассчитывал напасть на их след.

Доверившись своим обострившимся инстинктам варвара, он повернул на луч света, прорезавший темноту в нескольких шагах от него. Мгновением позже он уже заглядывал в щель между неплотно прикрытыми ставнями на окне, прорубленном в толстой каменной стене.

Взору его открылась просторная комната, стены которой украшали шелковые гобелены, а по полу в беспорядке были разбросаны коврики и кушетки. Вокруг одной из таких кушеток и собралась группа мужчин – шестеро дюжих заморийских молодцев и еще двое, национальность которых определить с первого взгляда он затруднился. На кушетке распростерся еще один мужчина, обнаженный до пояса, явный кезанкиец. Он был мощного сложения, но несколько мускулистых головорезов держали его за руки и за ноги. Вчетвером они буквально распяли его на кушетке, не давая пошевелиться, хотя на плечах и руках у него вздулись и подрагивали от напряжения тугие узлы мышц. Глаза у него налились кровью, а широкая грудь блестела от пота. Пока Конан присматривался к происходящему, стройный и гибкий мужчина в тюрбане красного шелка выхватил щипцами раскаленный уголек из жаровни и прижал его к груди великана, испещренной следами предыдущих пыток.

Еще один мужчина, на голову выше своего товарища в красном тюрбане, прорычал какой-то вопрос на языке, которого Конан не понимал. Кезанкиец яростно затряс головой и злобно плюнул в лицо допрашивающему. Раскаленный уголь вдавили в заросшую густыми волосами грудь, исторгнув дикий вопль из глотки бедолаги. В этот миг Конан всем телом обрушился на ставни.

Действия Киммерийца отнюдь не были столь безрассудными, какими казались. В его нынешнем положении он отчаянно нуждался в друзьях из племени кезанкийцев, которые славились своей враждебностью к чужакам. И сейчас он решил воспользоваться представившимся случаем и обзавестись союзником. Ставни подались вовнутрь и разлетелись в щепы с громким треском. Конан влетел в комнату и приземлился на ноги, сжимая в одной руке скимитар[21], а в другой – зуагирский кинжал. Палачи обернулись на шум и дружно вскрикнули от неожиданности.

Перед ними предстала массивная фигура в зуагирских одеждах. Нижняя часть лица незнакомца была замотана головным платком. Над ним яростным огнем пылали синие глаза. На мгновение действующие лица замерли, словно оцепенев, после чего события пустились вскачь, развиваясь с головокружительной быстротой.

Мужчина в красном тюрбане выплюнул короткую команду, и волосатый гигант прыгнул вперед, готовясь встретить незваного гостя. Замориец, державший в руке трехфутовый меч, опустил его до пола и поднял вверх для убийственного замаха во время прыжка. Но скимитар нисходящим ударом встретил взлетающий меч. Кисть руки, все еще сжимающая клинок, отлетела в сторону в фонтане кровавых брызг, а узкое лезвие в левой руке Конана располосовало горло мужчины от уха до уха, и тот поперхнулся собственным криком.

Перепрыгнув через упавшее тело, Конан атаковал Красного Тюрбана и его высокого спутника. Красный Тюрбан выхватил нож, а высокий – саблю.

– Снеси ему башку, Джиллад! – прорычал Красный Тюрбан, отступая перед бешеным натиском Киммерийца. – Зал, помоги ему!

Мужчина, которого звали Джилладом, парировал выпад Конана и нанес ответный удар. Конан уклонился от сверкающей стали, совершив такой грациозный прыжок, который сделал бы честь и голодной пантере, но при этом оказался в опасной близости от ножа Красного Тюрбана. Лезвие метнулось вперед; острие ударило Конана в бок, но не смогло пропороть кольчугу из вороненых колец. Красный Тюрбан отпрыгнул назад, чудом избежав встречи с клинком Конана, хотя хищное острие и располосовало ему шелковую нательную фуфайку, слегка задев кожу под ней. Красный Тюрбан наткнулся на табуретку и полетел спиной вперед на пол, но, прежде чем Конан успел воспользоваться своим преимуществом, его атаковал Джиллад, размахивая своей саблей.

Парируя сыпавшиеся на него удары, Конан заметил, что к нему подкрадывается мужчина по имени Зал с мясницким тесаком в руке, да и Красный Тюрбан уже вскочил на ноги.

Конан не стал ждать, пока его возьмут в клещи. Взмахом скимитара он отогнал Джиллада на безопасное расстояние, а потом, когда Зал замахнулся своим тесаком, присел, пропуская клинок над головой, и в следующий миг Зал уже сложился пополам и рухнул на пол, хватаясь за вспоротый живот. Конан прыгнул к мужчинам, по-прежнему державшим пленника. Они отпустили его, выкрикнули что-то непонятное и выхватили свои кривые сабли. Один из них с маху рубанул кезанкийца, но тот чудом избежал смерти, скатившись с кушетки. И в следующий миг Конан оказался между ними и пленником. Отступая под градом их ударов, он рявкнул кезанкийцу:

– Бегом отсюда! Я за тобой! Быстро!

– Собаки! – завизжал Красный Тюрбан. – Не дайте им сбежать!

– Подойди и узнай вкус смерти, паршивый пес! – расхохотался в ответ Конан, изъясняясь на заморийском диалекте с жутким акцентом.

Кезанкиец, ослабевший после пыток, отодвинул засов на двери, выходившей в небольшой дворик. С трудом переставляя ноги, он заковылял по двору, а в это время Конан, остановившись в дверном проеме, отражал атаки его мучителей, которым собственный численный перевес не давал развернуться в узком коридоре. Он смеялся и осыпал их бранью, отбивая их удары и нанося свои в ответ. За спинами нападающих пританцовывал Красный Тюрбан, выкрикивая ругательства. Скимитар Конана метнулся подобно языку атакующей кобры, и замориец вскрикнул и повалился на землю, зажимая руками живот. Джиллад, устремившийся вперед, споткнулся об него и упал. В коридоре образовалась куча мала, и, не дожидаясь, пока ругающиеся на чем свет стоит мужчины поднимутся на ноги, Конан развернулся и во всю прыть припустил по двору к стене, через которую уже успел перебраться кезанкиец.

Подбежав к преграде, Конан сунул скимитар в ножны, ухватился за верхний край стены, подтянулся и еще успел окинуть быстрым взглядом темную кривую улочку на другой стороне. А потом что-то обрушилось ему на голову, и он рухнул вниз, в темноту улицы по другую сторону стены.

В лицо Конану ударил тонкий лучик света. Он рывком сел, моргая и ругаясь, и потянулся за скимитаром. Но свет тотчас же погас, и в темноте зазвучал чей-то голос:

– Успокойся, Конан из Киммерии. Я твой друг.

– Во имя Крома, кто ты такой? – пожелал узнать Конан.

Он нащупал свой скимитар, который лежал на земле рядом с ним, и незаметно подобрал ноги под себя, готовясь прыгнуть. Он сидел у самой стены, с которой свалился, тогда как смутный силуэт его собеседника расплывчатым пятном выделялся на фоне звездного неба.

– Твой друг, – ответил тот с мягким иранистанским акцентом. – Можешь называть меня Сассан.

Конан выпрямился во весь рост, держа в опущенной руке скимитар. Иранистанец протянул ему что-то. Конан увидел, как в тусклом свете блеснула сталь, но, прежде чем он успел нанести удар, он понял, что это – его собственный нож, причем протягивают его рукоятью вперед.

– Ты подозрителен, как голодный волк, Конан, – рассмеялся Сассан. – Но прибереги сталь для своих врагов.

– Где они? – Конан принял клинок.

– Ушли в горы, на поиски кровавого бога.

Конан вздрогнул, железной хваткой вцепился в халат Сассана и тяжелым взглядом уставился в насмешливые глаза собеседника, загадочно поблескивавшие в тусклом свете звезд.

– Будь ты проклят! Что ты знаешь о кровавом боге? – Конан приставил острие своего ножа к ребрам мужчины.

– Мне известно следующее, – спокойно ответил тот. – Ты пришел в Аренджун по следу воров, укравших у тебя карту, на которой отмечено место, где зарыты сокровища, превосходящие все то богатство, что накопил Йилдиз. Я, кстати, тоже ищу кое-что. Я скрывался поблизости, наблюдая в щель за происходящим, когда ты вломился в комнату, в которой пытали кезанкийца. Откуда ты узнал, что именно они украли твою карту?

– Я не знал этого, – проворчал Конан. – Я услышал, как кто-то закричал, и решил, что это – достаточный повод, чтобы вмешаться. Если бы я знал, что там окажутся те люди, которых я искал… Что еще тебе известно?

– Совсем немного. Недалеко отсюда в горах спрятан древний храм, в который боятся ходить местные. Говорят, он был построен еще до Потопа, хотя старики и расходятся во мнении относительно того, кто его построил – грондарийцы или совсем уж древние народы, правившие Гирканией сразу же после Потопа. Кезанкийцы не пускают в тот район чужаков, но немедиец по имени Осторио все-таки сумел отыскать храм. Он вошел внутрь и обнаружил там золотую статую идола, инкрустированную красными драгоценными камнями, которую и назвал кровавым богом. Он не смог унести ее с собой, потому что она была выше человеческого роста. Зато он составил карту, намереваясь вернуться в храм. Хотя Осторио благополучно удрал оттуда, впоследствии его заколол какой-то бродяга в Шадизаре, где он и умер. Но перед смертью он отдал карту тебе, Конан.

– И что же дальше? – мрачно осведомился Конан. Переулок позади него был тих и темен.

– Карту у тебя украли, – ответил Сассан. – Кто – я не знаю.

– Тогда я тоже не знал этого, – проворчал Конан. – Только потом мне стало известно, что это были Зирас, коринтиец, и Аршак, лишенный наследства принц Турана. Какой-то бездельник-слуга выследил умирающего Осторио и рассказал им об этом. Хотя я не знал никого из них в лицо, я сумел проследить за ними до этого города. Сегодня вечером мне стало известно, что они прячутся на этой улочке. Я затаился поблизости, надеясь разузнать что-либо, а потом случайно ввязался в драку.

– Значит, ты дрался с ними по неведению! – сказал Сассан. – Кезанкийца зовут Рустум, он шпионит для кезанкийского вождя Кераспы. Они заманили его в дом и принялись подпаливать ему шкуру, надеясь, что он покажет им тайную тропу через горы. Остальное ты знаешь.

– За исключением того, что случилось, когда я влез на стену.

– Кто-то швырнул в тебя табуретку и попал тебе в голову. Когда ты упал по другую сторону стены, на тебя не обратили внимания, сочтя мертвым или не узнав, что неудивительно, учитывая то, что ты по самые глаза закутался в головной платок. Они бросились в погоню за кезанкийцем, но догнали или нет, я не знаю. Вскоре они вернулись, оседлали лошадей и помчались, как будто за ними черти гнались, куда-то на запад, даже не подобрав своих мертвецов. Я подошел взглянуть на тебя и узнал.

– Значит, мужчина в красном тюрбане и был Аршак, – пробормотал Конан себе под нос. – Но где же Зирас?

– Притворился туранцем – они называли его Джиллад.

– Вот как! Ну и что теперь? – проворчал Конан.

– Как и тебе, мне нужен кровавый бог, хотя из всех людей, кто на протяжении многих веков искал и нашел его, одному Осторио удалось унести ноги целым и невредимым. Говорят, что на тех, кто намерен отыскать сокровище, наложено какое-то таинственное заклятие…

– Что тебе о нем известно? – резко спросил Конан.

Сассан пожал плечами.

– Немного. Жители Кезанкии уверяют, что бог навлекает смерть на всех, кто протягивает к нему жадные ручонки, но я не настолько суеверен. Ты ведь тоже не боишься, верно?

– Разумеется, нет. – Впрочем, говоря по правде, Конан боялся. Хотя он не страшился ни зверя, ни человека, сверхъестественное вызывало в душе варвара атавистические страхи. Но признаваться в этом вслух он не собирался. – Что у тебя на уме?

– Только то, что ни ты, ни я не в состоянии справиться с бандой Зираса поодиночке. А вот вместе мы можем выследить их и отнять у них идола. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что согласен. Но я убью тебя, как собаку, если ты попробуешь выкинуть какой-нибудь фокус!

Сассан рассмеялся.

– Нисколько не сомневаюсь в этом, так что ты можешь мне верить. А сейчас пойдем, у меня есть лошади.

Иранистанец повел Конана по узким и извилистым улочкам, над которыми нависали зарешеченные балконы, и вонючим переулкам, пока не остановился у двери в какой-то двор, над которой висел фонарь. На стук открылось окошко, и в нем мелькнула чья-то бородатая физиономия. Последовал приглушенный обмен приветствиями, и ворота распахнулись. Сассан вошел первым, Конан с опаской последовал за ним. Но лошади были на месте, и хозяин караван-сарая растолкал сонных слуг, которые принялись седлать коней и набивать переметные сумы провизией. Вскоре Конан и Сассан бок о бок выехали через западные ворота. Сонный стражник выпустил их без лишних расспросов.

Сассан был полноват, но мускулист, на его широком умном лице светились темные внимательные глаза. На плече он держал копье, да и вообще обращался с оружием со сноровкой бывалого воина. Конан не сомневался, что в случае опасности он будет драться, как лев. Но он не сомневался и в том, что может доверять Сассану только до тех пор, пока их временный союз тому выгоден. Зато при первой же возможности иранистанец постарается избавиться от своего напарника, чтобы самому завладеть бесценным сокровищем.

Рассвет застал их в узком ущелье, разрезавшем надвое голые коричневые скалы Кезанкийских гор, которые отделяли восточные пустоши Котха и Заморы от туранских степей. Хотя и Котх, и Замора предъявили свои права на эту местность, ни та, ни другая страна не в состоянии были подчинить ее себе, и город Аренджун, стоящий на самой вершине отвесной скалы, успешно выдержал две осады туранских кочевых племен, пришедших с востока. Дорога под копытами коней раздвоилась и стала едва заметной. Сассан вынужден был признать, что не представляет, где они находятся.

– Я по-прежнему читаю их следы, – проворчал Конан. – Если ты их не видишь, то я вижу.

Минуло еще несколько часов, и следы лошадиных копыт стали совсем свежими. Конан заметил:

– Мы их догоняем, но они все еще превосходят нас числом. Давай будем держаться поодаль, чтобы они нас не увидели, пока не заполучат идола, а тогда устроим им засаду и отнимем сокровища.

Глаза Сассана сверкнули.

– Очень хорошо! Но нам придется быть очень осторожными. Это страна Кераспы, который до нитки обчищает всех, кого ему удается поймать.

В полдень они все еще ехали по следам, оставленным на древней полузабытой дороге. Когда они приблизились к узкому входу в очередную долину, Сассан сказал:

– Если тот кезанкиец добрался до Кераспы, они будут ждать чужеземцев…

Путники натянули поводья, останавливая коней, когда из ущелья выехал поджарый кезанкиец с ястребиным лицом и поднял руку.

– Стойте! – прокричал он. – По какому делу вы въехали на земли Кераспы?

– Осторожнее! – пробормотал Конан. – Они могут окружить нас.

– Кераспа взимает дань со всех проезжих, – сквозь зубы ответил Сассан. – Может быть, это все, что нужно этому малому. – Порывшись в своем поясе, он обратился к кочевнику: – Мы – всего лишь бедные путешественники, но мы готовы заплатить мзду твоему храброму вождю. Нас всего двое.

– Тогда кто там, позади вас? – требовательно спросил кезанкиец, мотнув головой в ту сторону, откуда они только что приехали.

Сассан полуобернулся, чтобы посмотреть, в чем дело. В тот же миг кезанкиец метнул кинжал в иранистанца.

Но как ни быстр он был, Конан действовал еще быстрее. Как только кинжал устремился прямо в горло Сассану, Конан взмахнул скимитаром, и сталь зазвенела о сталь. Кинжал отлетел в сторону, и кезанкиец со злобным рычанием потянулся к своему мечу. Но прежде чем он успел вынуть лезвие из ножен, Конан нанес новый удар, развалив на нем тюрбан и череп до самого плеча. Лошадь под кезанкийцем заржала и встала на дыбы, отчего труп перелетел через ее голову на землю. Конан, в свою очередь, развернул своего жеребца.

– Скачем в ущелье! – проревел он. – Это засада!

Едва кезанкиец упал на землю, защелкали тетивы луков и в воздухе засвистели стрелы. Лошадь под Сассаном подпрыгнула, когда стрела попала ей в шею, и понеслась ко входу в ущелье. Конан почувствовал, как другая стрела рванула его за рукав, и дал шпоры своему коню, устремляясь вслед за Сассаном, который уже не мог справиться со своим скакуном.

Когда они оказались почти у самого входа в ущелье, оттуда выехали трое всадников с широкими саблями в руках. Сассан, оставив все попытки укротить обезумевшее от боли животное, схватился за копье и направил его на ближайшего всадника. Оружие пронзило того насквозь и сбросило с коня.

В следующее мгновение Конан поравнялся со вторым всадником, который размахивал тяжелой саблей. Киммериец вновь вытащил из ножен свой скимитар, и клинки скрестились с громким лязгом, а кони сошлись грудь в грудь. Конан, привстав на стременах, нанес сокрушительный удар сверху вниз, отбив чужую саблю и надвое развалив череп своего противника. Затем он устремился в ущелье, осыпаемый градом стрел. Раненая лошадь Сассана споткнулась и упала, но иранистанец успел вовремя соскочить на землю.

Конан натянул поводья и проревел:

– Садись позади меня!

Сассан, не выпуская из рук копья, взлетел в седло у него за спиной. Удар шпорами – и конь с двумя всадниками на спине тяжело поскакал к ущелью. Сзади раздались громкие вопли – это кочевники бросились к своим лошадям, стоявшим в укрытии. Но тут ущелье повернуло, и крики стали тише.

– Должно быть, кезанкийский шпион все-таки добрался до Кераспы, – выдохнул Сассан. – Они хотят крови, а не золота. Как ты думаешь, они уже убили Зираса?

– Он мог пройти здесь до того, как они устроили засаду, или же они могли преследовать его, но потом повернули, чтобы устроить ловушку нам. Думаю, он все еще где-то впереди нас.

Примерно через милю они услышали слабые отголоски погони. Беглецы оказались в природном котловане, со всех сторон окруженном отвесными скалами. Из самого центра котлована тянулся склон, поднимавшийся к узкому, как бутылочное горлышко, проходу на другой стороне. Подъехав ближе, Конан увидел, что проход перегораживает невысокая каменная стена. Сассан пронзительно закричал и спрыгнул с коня, когда в воздухе опять засвистели стрелы. Одна попала бедному животному прямо в грудь.

Конь взвился на дыбы и рухнул замертво. Конан успел спрыгнуть на землю; перекатившись, он укрылся за россыпью валунов, где уже лежал Сассан. По камням защелкали стрелы, впиваясь в землю. Двое искателей приключений обменялись сардоническими усмешками.

– Ну вот мы и нашли Зираса! – сказал Сассан.

– Через несколько минут они атакуют нас, а сзади подойдет Кераспа, и ловушка захлопнется.

И тут раздался насмешливый голос:

– Выходите, чтобы мы пристрелили вас без мучений, собаки! Что это за зуагирец с тобой, Сассан? А мне показалось, что вчера вечером я вышиб ему мозги!

– Меня зовут Конан! – проревел киммериец.

После недолгого молчания Зирас крикнул в ответ:

– Мне следовало бы догадаться самому! Что ж, скоро тебе придет конец!

– И тебе тоже! – заорал Конан. – Слышал, там, в устье прохода, была драка?

– Да, мы слышали шум, когда остановились напоить лошадей. Кто за вами гонится?

– Кераспа и еще сотня кезанкийцев! Они убьют нас, но неужели ты думаешь, что Кераспа отпустит вас после того, как вы пытали одного из его людей?

– Так что нам лучше присоединиться к вам, – добавил Сассан.

– Это правда? – проорал Зирас, и его голова в тюрбане появилась над краем стены.

– Ты что, оглох? – рявкнул в ответ Сассан.

Из ущелья донеслось близкое эхо криков и топота копыт.

– Давайте к нам, быстро! – крикнул Зирас. – У нас еще будет время поделить идола, если мы сумеем выбраться отсюда живыми.

Конан и Сассан вскочили и помчались по склону к стене, перебраться через которую им помогли волосатые руки чужаков. Конан обвел взглядом своих новых союзников: Зирас, мрачный и сосредоточенный в своем обличье туранца, Аршак, щегольской наряд которого ничуть не пострадал после долгой скачки, и трое смуглых заморийцев, оскалившихся в знак приветствия. На Зирасе и Аршаке были такие же кольчуги, что и на Конане с Сассаном.

Тут на противоположной стороне котлована показались кезанкийцы. Они натянули поводья, останавливая коней. Заморийцы и Аршак схватились за луки и принялись осыпать их градом стрел. Кое-кто из врагов стал стрелять в ответ, остальные же повернули коней и отъехали на безопасное расстояние, чтобы спешиться, поскольку стена была слишком высокой и кони не могли перепрыгнуть через нее. Одно седло опустело, а еще одна лошадь была ранена и умчалась прочь по ущелью, унося на себе всадника.

– Должно быть, они следили за нами, – прорычал Зирас. – Конан, ты солгал! Их там совсем не сотня!

– Достаточно, чтобы перерезать нам глотки, – откликнулся Конан, пробуя, легко ли выходит из ножен его скимитар. – А Кераспа всегда может послать за подкреплением.

Зирас проворчал:

– У нас есть шанс уцелеть, если мы останемся здесь, за этой стеной. По-моему, ее построил тот же народ, что возвел и храм кровавого бога. Поберегите стрелы, пока они не пойдут в атаку.

Под прикрытием стрел, которые выпускали четверо их товарищей на флангах, кезанкийцы чуть ли не сомкнутым строем ринулись на штурм. Те, кто бежал в передних рядах, держали в руках небольшие круглые щиты. Позади них Конан разглядел рыжую бороду Кераспы – коварный и жестокий вождь подгонял своих соплеменников.

– Залп! – крикнул Зирас.

Стрелы вонзились в самую гущу людей, и на склоне остались неподвижно лежать три фигуры, но остальные продолжали бежать вперед. Глаза их пылали яростным огнем, а в руках сверкали клинки.

Обороняющиеся выпустили последние стрелы, а потом выпрямились во весь рост, обнажив мечи. Горцы волной накатились на стену. Кое-кто пытался подсаживать своих товарищей, помогая им перебраться на ту сторону; другие складывали валуны один на другой у подножия стены, сооружая импровизированные ступени. Вдоль всей линии заграждения звучал лязг клинков, шумные выдохи и проклятья умирающих. Конан снес башку одному кезанкийцу и увидел, как Сассан вонзил копье в раскрытый рот другому, причем с такой силой, что острие высунулось из затылка. Кочевник с побелевшими от бешенства глазами воткнул нож в живот одному из заморийцев. В брешь, образовавшуюся после того, как тот упал, ринулся очередной кезанкиец, который сумел перебраться через стену прежде, чем Конан остановил его. Гигант-киммериец получил рану в левую руку и ответным ударом разрубил противнику плечо.

Перескочив через тело, он врезался в группу мужчин, спрыгивавших со стены. У него даже не было времени посмотреть, как развивается сражение по обе стороны от него. Зирас сыпал коринтийскими проклятиями, а Аршак ругался по-гиркански. Кто-то вскрикнул в предсмертной агонии. Вдруг какой-то кочевник обхватил огромными ручищами мощную шею Конана, но киммериец напрягся и несколько раз ударил его ножом, пока кезанкиец не застонал, разжав объятия, и не свалился со стены.

Хватая воздух широко раскрытым ртом, Конан смог наконец оглядеться по сторонам. Атака захлебнулась. Несколько оставшихся в живых кезанкийцев, пошатываясь, улепетывали вниз по склону. Все они были ранены и истекали кровью. Из числа оборонявшихся все трое заморийцев были мертвы или умирали. Конан увидел Аршака, который сидел, прислонившись спиной к стене. Он прижимал руки к животу, и сквозь его пальцы сочилась кровь. Губы принца посинели, но он сумел выдавить кривую улыбку.

– Родился во дворце, – прошептал он, – а подыхаю среди груды камней! Ничего не поделаешь – судьба. Это проклятие сокровища – все, кто отправляется по следу кровавого бога, умирают. – С этими словами умер и он сам.

Зирас, Конан и Сассан молча обменялись взглядами – трое мрачных оборванных мужчин, забрызганных кровью. Все трое получили легкие ранения, но кольчуги уберегли их от смерти, в отличие от их товарищей.

– Я видел, как ускользнул Кераспа! – прорычал Зирас. – Он вернется в свою деревню и приведет с собой все племя. Так что нам надо спешить: мы должны найти идола и увезти его отсюда, из горной местности, пока он нас не настиг. Там хватит золота на всех.

– Согласен, – проворчал Конан. – Но прежде чем мы отправимся в путь, верни мне карту.

Зирас открыл было рот, чтобы возразить, но потом увидел, как Сассан поднял заморийский лук, наложил стрелу и прицелился в него.

– Сделай так, как говорит Конан, – посоветовал иранистанец.

Зирас пожал плечами и протянул измятый лист пергамента.

– Будьте вы оба прокляты! Но одна треть сокровищ – моя!

Конан мельком взглянул на карту и сунул ее в кошель на поясе.

– Хорошо. Я не держу на тебя зла. Ты – свинья, но если будешь честно вести себя с нами, мы не станем убивать тебя, верно я говорю, Сассан?

Сассан молча кивнул и принялся подбирать стрелы.

Лошади отряда Зираса были привязаны в проходе за стеной. Трое мужчин вскочили в седла и еще трех заводных лошадей повели за собой в поводу. На землю пала ночь, но, учитывая, что по их следу шел Кераспа, они немедля выступили в путь.

Конан не спускал глаз со своих спутников. Самое опасное время наступит тогда, когда золотой идол окажется в их руках и они перестанут нуждаться в помощи друг друга. Вот тогда Зирас и Сассан могут договориться между собой и напасть на Конана, или же кто-нибудь из них обратится к нему с предложением убрать третьего. Каким бы крутым и безжалостным ни был Конан, но его кодекс чести варвара не позволял ему первому пойти на предательство.

И еще он ломал голову над тем, что пытался сказать ему создатель карты перед смертью. Осторио умер, так и не закончив свое повествование о храме, когда кровь ручьем хлынула у него изо рта. Немедиец явно собирался предупредить его о чем-то – вот только о чем?

Занялся рассвет, когда они выехали из ущелья в долину, по обеим сторонам которой высились скалы. Попасть сюда можно было только одним путем – через тот проход, по которому они пришли. Всадники оказались на уступе шагов тридцати в длину. С одной стороны на расстоянии полета стрелы вздымался отвесный утес, а с другой взгляду открывалась глубокая пропасть. Отсюда, сверху, дна долины было не разглядеть – оно терялось в туманной дымке. Но мужчины лишь бегло взглянули в ту сторону, потому что все их внимание было приковано к представшему впереди зрелищу.

Там, на самом краю, стоял храм, сверкающий в лучах восходящего солнца. Он был вырублен из скалы и обращен к ним открытой галереей. Уступ вел к его огромной бронзовой двери, позеленевшей от времени.

Какая раса или культура построила его, Конан даже не пытался угадать. Он развернул карту и стал изучать значки на полях, ища указаний на то, как открыть дверь.

Но Сассан соскользнул с седла и побежал вперед, лишившись рассудка от жадности.

– Глупец! – проворчал Зирас, спрыгивая, в свою очередь, с коня на землю. – На полях карты Осторио оставил предостережение: что-то насчет того, что бог собирает кровавую жатву.

А Сассан уже нажимал на завитушки и украшения двери. Они услышали его торжествующий крик, когда она подалась под его руками. Но крик быстро сменился воплем ужаса, как только дверь, добрая тонна бронзы, качнулась вперед и рухнула прямо на него, раздавив иранистанца, словно жалкое насекомое. Гигантская металлическая плита погребла его под собой, и из-под нее потекли ярко-алые струйки крови. Зирас передернул плечами.

– Я же говорил, что он глупец. Осторио наверняка знал способ открыть дверь так, чтобы она не падала с петель.

«Одного ножа можно уже не опасаться», – подумал Конан.

– Это фальшивые петли, – сказал он, разглядывая механизм с близкого расстояния. – Эй, смотри! Дверь поднимается обратно!

Петли, как и говорил Конан, оказались ловкой подделкой. На самом же деле дверь крепилась шарнирными анкерами в углах, которые позволяли ей подниматься и опускаться, как подъемному мосту. Из верхних концов двери по диагонали тянулись цепи, исчезая в отверстиях, проделанных в верхних углах дверной рамы. И сейчас цепи с глухим скрежетом натянулись и стали медленно поднимать дверь в прежнее положение.

– Очень умно придумано, Конан, – заметил Зирас. – Теперь, когда бог получил свою жертву, путь должен быть свободен.

Он поспешно ступил на внутреннюю поверхность двери и вошел в храм. Конан последовал за ним. Они замерли на пороге и стали вглядываться в темноту с такой опаской, словно оказались в логове льва. В древнем храме царила мертвая тишина, которую нарушал лишь слабый шорох их шагов.

Спутники осторожно двинулись дальше, напряженно вглядываясь в полумрак. И вдруг из темноты, подобно солнечному лучу на рассвете, полыхнуло малиновое зарево. Они увидели бога, золотую статую которого украшали пылающие драгоценные камни.

Статуя, чуть выше человеческого роста, изображала невысокого мужчину с кривыми ногами, стоящего на базальтовой плите. Статуя была обращена лицом ко входу, и по обе стороны от нее виднелись два резных трона черного дерева, которые были инкрустированы драгоценными камнями и перламутром в стиле, не похожем на что-либо, созданное людьми.

Слева от статуи, в нескольких шагах от пьедестала, пол храма от стены до стены рассекала глубокая трещина шириной футов в пятнадцать. В незапамятные времена, скорее всего, еще до того, как был построен храм, скалу раскололо землетрясение. Очевидно, в эту черную бездонную пропасть на протяжении многих веков жестокие жрецы сбрасывали невинных жертв, ублажая своего бога. Стены покрывала искусная резьба, а над головой терялся в высоте потолок.

Но мужчины не сводили глаз с идола. Несмотря на свою отталкивающую внешность, уродец являл собой столь баснословное богатство, что у Конана голова пошла кругом.

– Кром и Йимир! – выдохнул Конан. – На эти рубины можно купить целое царство!

– Слишком большое, чтобы делиться им с варварами, – подхватил Зирас.

Эти слова, непроизвольно вырвавшиеся у спутника, привели Конана в чувство. Он успел пригнуться, и меч Зираса лишь со свистом рассек воздух у него над головой, едва не срезав прядь волос. Проклиная свою неосторожность, Конан отпрыгнул назад и выхватил скимитар.

Зирас налетел на него, как ураган, но Конан оказал ему достойный прием. Они кружили по залу вокруг ухмыляющегося идола, и клинки их скрещивались со звоном, высекая искры. Конан был крупнее коринтийца, но силой, сноровкой и опытом Зирас не уступал ему. Несколько раз Конану лишь чудом удалось избежать смерти.

Вдруг Конан поскользнулся на гладком полу, и скимитар дрогнул у него в руке. Зирас уловил этот миг и сделал молниеносный выпад. Его клинок должен был пронзить Конана насквозь.

Но киммериец оказался далеко не столь беспомощным, как выглядел. С ловкостью пантеры он выгнулся так, что лезвие просвистело у него под правой подмышкой, распоров его широкий халат. На долю секунды меч застрял в материи. Зирас нанес удар кинжалом, зажатым в левой руке. Лезвие зацепило правую руку Конана, но в то же мгновение он вонзил кинжал, который держал в левой руке, в бок Зираса, защищенный кольчужной рубашкой. Кольца ее лопнули, расходясь, и лезвие глубоко вошло Зирасу между ребер. Тот вскрикнул, покачнулся и повалился навзничь.

Конан выронил оружие и опустился на колено. Оторвав полоску ткани от своего халата, он принялся перевязывать одну из своих многочисленных ран. Закончив, он завязал узел зубами и оглянулся на кровавого бога, оскалившегося в злорадной ухмылке. На его морде, которая скорее подошла бы какой-нибудь горгулье, было написано вожделение. Конан вздрогнул, чувствуя, как по спине у него пробежал холодок: все предрассудки его народа вновь вернулись к нему.

Но он тут же взял себя в руки. Кровавый бог отныне принадлежал ему, но как его увезти отсюда? Если статуя отлита из золота целиком, сдвинуть его с места будет невероятно трудно, если вообще возможно. Однако, постучав по идолу черенком ножа, он убедился, что внутри тот пуст. Конан принялся расхаживать вокруг идола, думая о том, как вывезти их храма статую. Может быть, стоит разбить один из тронов, сделать из него волокушу, повалить на нее бога, а потом цепями, которыми крепилась дверь, вытащить его наружу с помощью лишних лошадей? И тут прозвучавший за спиной голос заставил его резко обернуться.

– Не двигайся! – Это был торжествующий вопль, в котором явственно звучали нотки кезанкийского диалекта Заморы.

Конан увидел в дверном проеме двух мужчин, целящихся в него из тяжелых изогнутых гирканских луков. Один из них был высоким, тощим и рыжебородым.

– Кераспа! – воскликнул Конан, наклоняясь, чтобы поднять оброненные скимитар и нож.

Второй из мужчин был коренастым здоровяком, который показался Конану смутно знакомым.

– Не двигайся! – повторил вождь кезанкийцев. – Ты подумал, что я отправился в свою деревню, верно? А я следил за тобой всю ночь, взяв с собой единственного из моих людей, кто не был ранен. – Он окинул идола оценивающим взглядом. – Если бы я знал, что в храме находится такое сокровище, давным-давно вывез бы его отсюда, несмотря на предрассудки и суеверия моего народа. Рустум, подними его меч и кинжал.

Мужчина, не веря своим глазам, уставился на голову ястреба, венчавшую рукоять скимитара Конана.

– Постой! – вскричал он. – Это же тот самый человек, который избавил меня от пыток в Аренджуне! Я узнаю его клинок!

– Замолчи! – проревел вождь. – Этот вор должен умереть!

– Нет! Он спас мне жизнь! А что я видел от тебя, кроме опасных заданий и жалкой платы? Я отказываюсь от своей клятвы верности тебе, шелудивый пес!

Рустум шагнул вперед, поднимая с пола меч Конана, но Кераспа развернулся в его сторону и спустил тетиву. Стрела ударила Рустума в грудь. Тот вскрикнул, зашатался и попятился. Силой удара его отбросило назад, к самому краю трещины. Не удержавшись, он взмахнул руками и рухнул вниз. Крик его становился все слабее и слабее, пока не стих окончательно.

Быстрый, как атакующая кобра, Кераспа выхватил из колчана новую стрелу и наложил ее на лук прежде, чем безоружный Конан успел напасть на него. Конан с кошачьей ловкостью метнулся к нему, собираясь прикончить, как вдруг инкрустированный рубинами бог сошел с пьедестала и с громким металлическим лязгом шагнул к Кераспе.

Со страшным криком вождь спустил тетиву, и стрела ударила ожившую статую в плечо, срикошетила и полетела, кувыркаясь, вверх. А идол выбросил вперед длинные руки и схватил Кераспу за руку и за ногу.

С губ вождя слетали клочья пены, он кричал, как резаный, а бог повернулся и, тяжело ступая, понес его к расщелине. Происходящее заставило Конана замереть на месте, он был не в силах пошевелиться от ужаса, а теперь бог еще и перекрыл ему путь к выходу. Попытаться обойти его справа или слева означало оказаться в пределах досягаемости его длинных, как у обезьяны, рук. Кроме того, идол, при всей своей тяжеловесной неуклюжести, двигался с легкостью взрослого мужчины.

Кровавый бог подошел к краю расщелины и поднял Кераспу высоко над головой, чтобы швырнуть того в пропасть. Конан увидел, как распахнулся рот Кераспы в самой середине его усеянной клочьями пены бороды, и по ушам резанул его дикий крик. Когда с Кераспой будет покончено, статуя, вне всякого сомнения, примется за него самого. Значит, древним жрецам не приходилось самим сбрасывать свои жертвы в пропасть; воображение услужливо дорисовало Конану картину того, как это происходило на самом деле.

Когда бог переступил с одной золотой ноги на другую, готовясь обрушить Кераспу вниз, Конан пошарил рукой позади себя и наткнулся на деревянную ножку одного из тронов. В свое время его наверняка занимал кто-либо из высших жрецов культа или особо приближенных лиц. Конан обернулся, ухватил массивный стул за спинку и приподнял его. Жилы его затрещали от чудовищного напряжения, но он швырнул трон через голову, и тот угодил золотому идолу прямо между лопаток в тот самый миг, когда тело все еще кричащего Кераспы полетело в пропасть.

От удара трон разлетелся в щепки. Толчок получился таким сильным, что идол не устоял на месте. Его отшвырнуло к самому краю расщелины, и на долю секунды он застыл там, размахивая руками в тщетной попытке удержать равновесие, но потом рухнул в пропасть. Конан отбросил обломки трона и осторожно заглянул в расщелину. Крики Кераспы стихли в глубине. Конану даже показалось, что он расслышал глухой удар, с каким идол мог врезаться в стену отвесного обрыва и отлететь в сторону, но на самом деле он не был в этом уверен. Окончательного грохота так и не последовало; внизу царила гробовая тишина.

Конан провел тыльной стороной ладони по лбу, смахивая пот, и криво усмехнулся. С проклятием кровавого бога было покончено, впрочем, как и с самим божеством. Невзирая на все то богатство, что рухнуло в пропасть вместе с идолом, Конан ничуть не жалел о том, что купил свою жизнь такой ценой. В мире полно и других сокровищ.

Он поднял с пола скимитар, лук Рустума и вышел на яркий утренний свет, чтобы оседлать своего коня.

Дочь ледяного великана

Устав от цивилизации с ее магией, Конан отправился обратно в родную Киммерию. Однако после месяца, проведенного в пьянстве и распутстве, он стал настолько противен самому себе, что решил присоединиться к своим друзьям в набеге на Ванахейм.

Стих лязг мечей и топоров, замерли вдали крики умирающих, на окрашенный кровью снег опустилась тишина. Лучи неяркого солнца, ослепительно сверкающие на снежных равнинах и ледяных торосах, высекали серебряные искры из лат и сломанных клинков, которые лежали рядом с павшими. Безжизненные руки по-прежнему сжимали треснувшие рукояти мечей; головы в шлемах, запрокинутые в предсмертной агонии, нацелились в небо рыжими и черными бородами, словно вознося последние мольбы Аургельмиру[22], ледяному колоссу, богу расы воинов.

На окровавленном снегу, усеянном телами в доспехах, стояли двое мужчин, пронизывая друг друга яростными взглядами. Над ними висело бездонное зимнее небо, вокруг простиралась бескрайняя равнина, у ног их громоздились трупы.

Они медленно брели навстречу друг другу, похожие на привидения, идущие к месту свидания в мире мертвых. В гнетущем молчании они остановились друг напротив друга. Оба были высокими и крепко сбитыми, словно тигры. Оба лишились щитов, а доспехи их были покрытыми вмятинами и царапинами. Кровь застыла на их кольчугах; клинки отсвечивали алым. Их рогатые шлемы носили следы жестоких ударов. Один был безбородым и черноволосым; кудри и бородка второго были того же красного цвета, что и кровь на залитом солнечными лучами снегу.

– Парень, – промолвил второй из мужчин, – назови мне свое имя, чтобы мои братья в Ванахейме знали, кто из людей Вульфхайра последним пал от меча Хеймдала.

– Не в Ванахейме, – прорычал черноволосый воин, – а в Валгалле[23] ты поведаешь своим братьям о том, что встретил Конана из Киммерии.

Хеймдал взревел и прыгнул вперед, и меч его сверкнул разящей молнией. Когда клинок пропел в воздухе и обрушился на его шлем, высекая из него злые синеватые искры, Конан покачнулся и перед глазами у него заплясали красные круги. Но он устоял на ногах и, собрав последние силы, нанес ответный удар, так что его меч насквозь пробил нагрудную пластину, ребра и сердце врага. Рыжеволосый воин упал к ногам Конана и умер.

Киммериец выпрямился во весь рост, держа меч в обессилевшей руке и чувствуя, как на него наваливается невероятная усталость. Искрящийся снег резал ему глаза, как ножом, а небо казалось усохшим и невероятно далеким. Он отвернулся от поля брани, на котором золотоволосые воины лежали вповалку со своими рыжебородыми убийцами. Он сделал всего несколько шагов, и вдруг ослепительное сияние снегов померкло. На него накатил приступ слепоты, и он опустился на снег, опираясь на одну руку в кольчужной сетке, а другой тщетно пытаясь смахнуть с глаз пелену – так лев встряхивает гривой.

И вдруг его полуобморочное состояние прорезал серебристый смех, и взор его прояснился. Он поднял голову – в окружающем пейзаже проявилась какая-то странность, которую он не мог осознать и дать ей определение. Земля и небо обрели незнакомый оттенок. Но он недолго ломал над этим голову. Прямо перед ним, покачиваясь, словно тростинка на ветру, стояла женщина. Его затуманенному взору тело ее казалось вырезанным из слоновой кости, и, не считая вуали из прозрачной и тонкой ткани, она была обнаженной, как новорожденное дитя. Ее босые ноги были белее снега, который попирали. Она снова засмеялась, глядя сверху вниз на растерянного воина, и смех ее был слаще шелеста серебристых струй фонтана и сочился ядовитой насмешкой.

– Кто ты? – прошептал Конан. – И откуда пришла?

– Какая разница? – Голос ее звучал нежнее арфы с серебряными струнами, но в нем проскальзывали жестокие нотки.

– Зови своих людей, – сказал он, хватаясь за меч. – И хотя силы изменили мне, я не дамся им живым. Я вижу, что ты из рода ванов[24].

– С чего ты взял?

Он окинул взглядом ее непокорные кудри, которые поначалу показались ему рыжими. Теперь Конан видел, что они не рыжие и не золотистые, а сочетают в себе богатство обоих цветов. Он смотрел на нее как зачарованный. Волосы ее отливали волшебным эльфийским золотом; солнце искорками играло в их прядях, так что воину было больно смотреть на них. Глаза ее также не были ни пронзительно-голубыми, ни чисто серыми: они все время меняли цвет, обретая оттенки, подобрать которым названия он не мог. Ее алые губы улыбались, и от стройных ног до шапки вьющихся волос тело ее, словно вырезанное из слоновой кости, было безупречным, как мечта богов. Кровь жарко застучала у Конана в висках.

– Я не знаю, – сказал он, – то ли ты из Ванахейма и являешься моим врагом, то ли из Асгарда[25] и считаешься моим другом. Я побывал во многих странах, но нигде не встречал такой, как ты. Твои кудри ослепляют меня своим сиянием. Никогда не доводилось мне лицезреть таких волос, даже у самых светлых дочерей Асира. Клянусь Аургельмиром…

– Кто ты такой, чтобы клясться Аургельмиром? – насмешливо перебила она его. – Что ты можешь знать о богах льда и снега, ты, пришедший с юга на поиски приключений среди чужих и враждебных тебе племен?

– Клянусь темными богами моего народа! – в гневе вскричал он. – Хотя я не принадлежу к золотоволосым воинам Есира, никто не владеет мечом лучше меня. Сегодня вокруг меня пали четырежды по двадцать мужчин, и я один уцелел на поле брани, где разбойники Вульфхайра сошлись с волками Браги. Скажи мне, женщина, видела ли ты, как блестят доспехи на снежной равнине или как вооруженные мужчины идут по льду?

– Я видела, как иней сверкает на солнце, – ответила она. – И я слыхала, как шепчет ветер над вечными снегами.

Он со вздохом покачал головой.

– Ниорд должен был присоединиться к нам еще до начала битвы. Боюсь, он и его воины угодили в засаду. Вульфхайр и его люди лежат мертвые… Я думал, что на много миль вокруг нет ни одной деревушки, потому что война занесла нас далеко, но ты не могла пройти большое расстояние по снегу, ты ведь совсем голая. Отведи меня к своему племени, если ты из Асгарда, потому что я едва стою на ногах после полученных ударов и устал убивать.

– Моя деревня находится отсюда намного дальше, чем ты в состоянии пройти, Конан из Киммерии, – засмеялась она. Раскинув руки в стороны, она закружилась перед ним, соблазнительно склонив золотистую головку и поглядывая на него искрящимся взором из-под длинных шелковистых ресниц. – Разве я не красива, о воин?

– Ты прекрасна, как рассвет, занимающийся над заснеженной равниной, – пробормотал он, пожирая ее горящими, как у волка, глазами.

– Тогда почему бы тебе не встать и не пойти за мной? Что же это за могучий воин, если пал ниц передо мною? – протянула она с издевкой, сводящей его с ума. – Ложись в снег и умри подобно прочим глупцам, Конан Черноволосый. Ты не сможешь последовать за мною туда, куда я пойду.

Изрыгая ругательства, Конан заставил себя подняться. Его синие глаза сверкали яростью, а черты смуглого лица исказились от гнева. В душе у него бушевал ад, но в висках билась жажда обладать этим соблазнительным телом, и кровь быстрее заструилась у него по жилам. Страсть, столь же сильная, как физическая боль, переполняла его существо, так что небо и земля налились кровью перед его затуманенным взором. Перед охватившей его горячкой отступили усталость и слабость.

Он не промолвил ни слова, сунул свой окровавленный меч в ножны и шагнул к ней, расставив руки, готовые впиться в ее мягкую плоть. Она ответила ему взрывом смеха, отпрыгнула назад и побежала, оглядываясь на него и хохоча. Издав низкое рычание, Конан последовал за ней. Он забыл о битве, о воинах в доспехах, что лежали в собственной крови, забыл о Ниорде и разбойниках, не успевших к началу сражения. Он забыл обо всем, кроме стройной белой фигурки, которая, казалось, парила, а не бежала впереди него.

Они теперь были одни на заснеженной равнине. Поле кровавой брани осталось далеко позади, но Конан шел вперед с молчаливым упорством своего народа. Ноги его в тяжелых сапогах проваливались сквозь хрустящий наст; он застревал в сугробах и выбирался из них только благодаря своей звериной силе. Но девушка все так же танцевала на снегу, невесомая, как пушинка, парящая над поверхностью воды; ее босые ноги почти не оставляли следов на изморози, покрывшей наст. Несмотря на жар в его жилах, холод уже проник под кольчугу воина и забрался под меховую тунику, а девушка в своем невесомом прозрачном одеянии бежала легко и изящно, словно танцевала в благоуханных розовых садах Пуатани.

Она стремилась вперед, а Конан неумолимо следовал за нею. Черные ругательства срывались с потрескавшихся губ киммерийца. Крупные вены на его висках вздулись и пульсировали, а оскаленные зубы скрежетали.

– Тебе не уйти от меня! – проревел он. – Если ты приведешь меня в западню, я сложу головы твоих соплеменников горкой у твоих ног! А если спрячешься от меня, я разорву горы на части, но найду тебя! Я пойду за тобой в ад, если понадобится!

Клочья пены срывались с губ варвара, когда до него долетал сводящий с ума звонкий смех. А девушка все дальше и дальше уводила его за собой в ледяную пустыню. Шли часы, солнце уже клонилось к горизонту, и местность вокруг стала другой: бескрайние равнины сменились покатыми холмами, убегавшими вдаль неровными, ломаными грядами. Далеко на севере он разглядел горные вершины: укутанные вечными снегами шапки отливали голубым и розовым в кроваво-красных лучах заходящего солнца. Над головами у них вспыхнуло полярное сияние. Его пелена раскинулась на полнеба – ледяные полотнища холодного жгучего света, меняющие оттенки, ширящиеся и разгорающиеся все ярче.

Небо над ним сверкало и потрескивало незнакомыми огнями и отблесками. Снег переливался всеми цветами радуги: то небесно-синим, то кроваво-красным, то холодно-серебристым. Но Конан упрямо пробирался сквозь ледяное, искрящееся заколдованное царство, и перед ним в хрустальной дымке маячила одна-единственная реальность – белое тело, танцующее на снегу вне пределов его досягаемости, недоступное и манящее.

Он больше не удивлялся странности происходящего – даже когда на его пути встали две гигантские фигуры. Пластины их доспехов были белыми от инея, их шлемы и топоры покрывала корка льда. На выбившихся кудрях лежал снег, ледышки замерзли в бородах, а глаза их холодом могли соперничать с огнями, бушевавшими над головой.

– Братья! – вскричала девушка, танцуя между ними. – Смотрите, кто идет за мной! Я привела вам мужчину на заклание! Вырвите у него сердце, и мы положим его трепещущим на стол моему отцу!

Великаны ответили громовым ревом, с каким сталкиваются айсберги в ледяном море. Они подняли свои топоры, засиявшие в звездном блеске. Взбешенный киммериец бросился на них. Перед его глазами мелькнуло морозное лезвие, ослепив его своим сиянием, и он ответил могучим ударом, который перерубил ногу его врага в коленном суставе.

Гигант со стоном опрокинулся навзничь, а в следующий миг и Конан был повержен в снег. Левое плечо у него онемело от скользящего удара топором, который нанес ему уцелевший великан, и лишь кольчуга Конана чудом спасла ему жизнь. Киммериец увидел, что оставшийся гигант возвышается над ним, как вырубленный изо льда колосс, четко выделяясь на сверкающем фоне неба. Топор снова опустился – пройдя сквозь снег и глубоко вонзившись в промерзшую землю, а Конан откатился в сторону и вскочил на ноги. Великан взревел и высвободил топор, но замахнуться им вновь не успел – в воздухе просвистел меч киммерийца. Колени гиганта подогнулись, и он медленно осел на снег, который окрасился в красный цвет кровью, хлынувшей из раны на перерубленной шее.

Конан резко развернулся и увидел, что девушка стоит немного поодаль, глядя на него расширенными от ужаса глазами, и на губах ее больше не играет насмешливая улыбка. Он издал яростный вопль, и красные брызги веером полетели с его меча, когда он в порыве дикой страсти потряс им.

– Зови остальных своих братьев! – заорал он. – Я отдам их сердца волкам! А ты не уйдешь от меня…

Вскрикнув от страха, девушка повернулась и побежала. Она уже не смеялась и не дразнила его, оглядываясь. Хотя Конан напрягал все силы и в висках у него пульсировала боль, а снег перед глазами казался красным, она постепенно удалялась от него в колдовском сиянии небес, пока не превратилась в фигурку размером с ребенка, потом в танцующее белое пламя на снегу и, наконец, в размытое дрожание воздуха на горизонте. Но, стиснув зубы, так что из десен выступила кровь, киммериец упрямо шел дальше, пока не увидел, как дрожащая точка превращается сначала в белое пламя, потом – в детскую фигурку, и вот их разделяет уже не более ста футов. Медленно, шаг за шагом, это расстояние сокращалось.

Теперь она бежала из последних сил, и ее золотые кудри волной плескались у нее за плечами; он слышал ее прерывистое дыхание и увидел страх в ее глазах, когда она оглянулась назад. Мрачное упорство варвара сослужило ему хорошую службу. Ее мелькающие белые ноги двигались все медленнее, и она уже пошатывалась на бегу. В неукротимой душе Конана вспыхнуло пламя ада, которое она раздувала своими насмешками. Издав нечеловеческий рык, он настиг ее в тот самый миг, когда она испустила полузадушенный крик и выставила руки, чтобы оттолкнуть его.

Его меч упал в снег, когда он прижал ее к себе. Она выгнулась и отчаянно забилась в его стальных объятиях. Растрепавшиеся золотистые кудри закрыли ему лицо, ослепив своим сиянием; стройное тело, извивающееся в его кольчужных рукавицах, буквально свело Конана с ума. Его сильные пальцы глубоко впились в ее гладкую кожу, холодную как лед. Он как будто обнимал женщину не из плоти и крови, а высеченную из цельного куска льда. Она отчаянно мотала своей золотоволосой головкой из стороны в сторону, пытаясь увернуться от его яростных поцелуев, которые обжигали ей губы.

– Ты холодна, как вечный снег, – в горячке бормотал он. – Но я согрею тебя теплом своей крови…

Вскрикнув и отчаянно рванувшись, девушка выскользнула из его объятий, оставив у него в руках свое невесомое прозрачное одеяние. Отскочив назад, она в страхе уставилась на него. Ее золотистые кудри пребывали в полном беспорядке, белая грудь вздымалась, а в прекрасных глазах застыл ужас. На мгновение он замер, загипнотизированный ее пленительной красотой, а она, обнаженная, стояла перед ним на снегу.

В следующее мгновение она воздела руки к огням, пылавшим в небесах, и закричала голосом, который будет вечно звучать в ушах Конана:

– Аургельмир!

Конан прыгнул вперед, расставив руки, чтобы схватить ее, и тут раздался гром, подобный тому, с каким трескается ледяная гора, и небосвод занялся холодным ослепительным огнем. Тело девушки, будто вырезанное из слоновой кости, внезапно окутало холодное голубое пламя, настолько яркое, что Конан вскинул руки, защищая глаза от нестерпимого сияния. На мгновение небеса и снежная равнина заискрились вспышками белого пламени, сполохами голубого огня и ледяными малиновыми искрами.

А потом Конан пошатнулся и закричал. Девушка исчезла. Перед ним простиралась сверкающая снежная пустыня, высоко над головой небо взорвалось колдовскими огнями. Вдалеке по блистающим вечными снегами синим вершинам гор прокатился рокочущий грохот, как будто там промчалась гигантская боевая колесница, влекомая горячими жеребцами, чьи копыта высекали из снегов молнии, отражавшиеся от небесного свода.

И вдруг полярное сияние, горные вершины со снеговыми шапками и пылающие небеса закружились в бешеном хороводе перед глазами Конана. Тысячи огненных шаров взорвались снопами искр, а небо превратилось в гигантское колесо, разбрасывающее звезды во все стороны. Склоны гор у него под ногами заходили ходуном, как океанские волны. Конан упал лицом в снег и застыл не шевелясь.

В холодном мрачном и бездонном пространстве, где солнце погасло миллионы лет назад, Конан вдруг уловил дуновение жизни, незнакомой и невообразимо чужой. Земля дрогнула под ним и принялась раскачивать его вверх и вниз, одновременно с такой силой схватив его за руки и за ноги, что он закричал от невыносимой боли и потянулся за мечом.

– Он приходит в себя, Хорса, – сказал чей-то голос. – Поспеши – мы должны изгнать холод из его конечностей, если хотим, чтобы он снова мог держать меч в руках.

– Он не хочет разжимать левую руку, – проворчал другой собеседник. – Он что-то держит в ней…

Конан открыл глаза и уставился на склонившиеся над ним бородатые лица. Его окружали высокие золотоволосые воины в мехах и доспехах.

– Конан! – сказал один из них. – Ты жив?

– Клянусь Кромом, Ниорд, – выдохнул Конан. – Я жив, или мы все умерли и вознеслись в Валгаллу?

– Мы живы, – громыхнул Аз, растирая замерзшие ноги Конана. – Нам пришлось с боем вырываться из засады, иначе мы присоединились бы к тебе еще до начала битвы. Тела еще не успели закоченеть, когда мы вышли на поле брани. Мы не нашли тебя среди павших, поэтому и пошли по твоим следам. Во имя Аургельмира, Конан, ради чего тебя понесло в безлюдные и дикие просторы Севера? Мы много часов шли по твоим следам на снегу. Если бы вдруг начался буран и занес их, мы никогда бы не отыскали тебя, клянусь Аургельмиром!

– Не поминай имя Аургельмира всуе, – пробормотал какой-то воин, с опаской поглядывая на небо. – Это его земля, и легенды гласят, что он обитает среди горных пиков.

– Я видел женщину, – принялся путано рассказывать Конан. – Мы встретили людей Браги на равнинах. Не знаю, как долго мы сражались. В живых остался я один. У меня кружилась голова, и меня шатало от слабости. Окружающий мир казался мне сном, и только сейчас все вокруг выглядит знакомым и привычным. Откуда ни возьмись, пришла женщина и принялась насмехаться надо мной. Она была прекрасна, как замерзшее пламя ада. Меня охватило странное помешательство, когда я взглянул на нее, и я забыл обо всем на свете. Я бросился за ней в погоню. Разве вы не заметили ее следов? Или гигантов в ледяных доспехах, которых я зарубил?

Ниорд покачал головой.

– На снегу остались только твои следы, Конан.

– Тогда, наверное, я сошел с ума, – в великом изумлении продолжал Конан. – Вот и вы кажетесь мне не более реальными, чем златокудрая девушка, которая обнаженной бежала по снежной равнине передо мной. Но она выскользнула из моих рук и превратилась в ледяное пламя.

– Он бредит, – прошептал воин.

– Вовсе нет! – вскричал пожилой мужчина, глядя на окружающих безумными глазами. – Это была Атали, дочь Аургельмира, ледяного великана! Она приходит на поля сражений и являет себя умирающим! Я видел ее еще мальчишкой, когда едва не погиб под Вольфрэйвеном. Я видел, как она обнаженной ходит среди павших, и тело ее сверкает подобно слоновой кости, а золотые волосы изумительно искрятся в лунном свете. Я лежал и выл, как издыхающий пес, потому что у меня не было сил ползти за нею. Она заманивает мужчин с полей брани в ледяные пустыни, где их убивают ее братья, ледяные великаны, которые кладут горячие человеческие сердца на стол Аургельмиру. Киммериец видел Атали, дочь ледяного великана!

– Ба! – фыркнул Хорса. – Мозги старины Конана повредились в молодости после доброго удара по голове. У Конана начался бред после горячки боя; посмотрите, как помят его шлем. Любой из этих ударов мог повредить его разум. Он погнался за иллюзией, призраком, который заманил его в ледяную пустыню. Он с Юга, что он может знать об Атали?

– Пожалуй, ты верно говоришь, – пробормотал Конан. – Все было так странно и необычно, клянусь Кромом!

И тут он умолк на полуслове, глядя на предмет, который сжимал в левой руке. Остальные в немом удивлении уставились на тончайшую вуаль, которую он показал им, – прозрачную и невесомую ткань, выткать которую человеческие руки не в силах.

Логово ледяного червя

Воспоминания о холодной красоте Атали преследовали Конана. Пресытившись размеренной патриархальной жизнью Киммерии, он отправился на юг, в цивилизованные королевства, надеясь найти там достойное применение своему мечу, поступив на службу к кому-либо из хайборийских принцев. В это время Конану исполнилось двадцать три года.

Весь день одинокий всадник двигался по склонам Эйглофианских гор, которые пересекали мир с запада на восток величественной стеной снега и льда, отделяющей северные земли Ванахейма, Асгарда и Гипербореи от южных королевств. Сейчас, в самый разгар зимы, большинство проходов были закрыты. С наступлением весны, однако, они открывались, предоставляя ордам яростных светловолосых северян-варваров свободный доступ на теплые и благодатные просторы Юга.

Всадник был один. В самой верхней точке прохода, ведущего в Пограничное королевство и Немедию, он натянул поводья, останавливая коня, чтобы на мгновение полюбоваться открывшимся его взору фантастическим зрелищем.

Небеса окрасились в малиновые и золотистые тона, которые сгущались от зенита к восточному горизонту, превращаясь в пурпур наступающего вечера. Но яростное великолепие уходящего дня все еще окутывало снеговые шапки гор обманчиво теплым розовым сиянием. Оно отбрасывало глубокие фиолетовые тени на замерзшую поверхность ледника, который, извиваясь подобно ледяной змее, сползал с самых высоких горных кряжей вниз, к подножию прохода, где сворачивал влево и терялся меж холмов, превращаясь в речной поток. Тот, кто шел по проходу, был вынужден осторожно передвигаться по самому краю ледника, надеясь не провалиться в одну из невидимых глазу расщелин и не остаться навсегда под сошедшей с верхних склонов лавиной. Заходящее солнце раскрасило ледник в сверкающие малиновые и золотые цвета. Скалистые уступы гор, поднимавшиеся по обе стороны ледника, тут и там усеивали карликовые деревья с искривленными стволами.

Всадник знал, что перед ним лежит Ледник Снежного Дьявола, известный также под именем Реки Ледяной Смерти. Все, что он слышал об этом проходе, проложенном через ледник, было окутано незримым покровом страха. Его соплеменники-киммерийцы, живущие в мрачных и унылых предгорьях к западу отсюда, отзывались о Снежном Дьяволе не иначе как со страхом и ужасом, хотя никто уже не помнил, откуда это пошло. Он частенько изумлялся про себя легендам, ходившим об этом глетчере, которые приписывали ему таинственную ауру древнего зла. Говорили, что в здешних горах исчезали целые караваны, которые больше никто и никогда не видел.

Молодого киммерийца звали Конаном, и он бесстрашно отметал подобные слухи. Вне всякого сомнения, думал он, пропавшим без вести людям недоставало навыков хождения по горам, и они наверняка беззаботно ступали на снежные мосты, под которыми скрывались бездонные трещины и провалы. Кром свидетель, такое случалось нередко; из-за этого погибли многие друзья детства Киммерийца. Но это же не причина, чтобы относиться к Снежному Дьяволу с трепетным пиететом, приписывая ему всякие страхи и ужасы.

Конан торопился миновать проход, чтобы спуститься в Пограничное королевство, поскольку незатейливая и во многом примитивная патриархальная жизнь Киммерии уже начала утомлять его. Его злополучный вояж в Ванахейм с отрядом светловолосых искателей приключений принес ему много шишек и шрамов, но мало денег. Кроме того, та история оставила болезненные и рвущие душу воспоминания о снежной красавице Атали, дочери ледяного великана, которая едва не завлекла его в ледовые объятия смерти.

В общем, унылый Север изрядно поднадоел ему. Он жаждал поскорее вернуться на жаркий Юг, чтобы вновь вкусить радости шелковых одежд, золотистого вина, шумных пирушек и податливой женской плоти. «Я сыт по горло, – думал он, – скучной, серой деревенской жизнью, спартанской строгостью лагерей и аскетизмом походных бивуаков!»

Его конь, осторожно ступая, принес Конана к тому месту, где ледник упирался в прямой путь вниз, к предгорьям. Конан соскочил с седла и повел своего скакуна в поводу по узкой тропинке между глетчером слева и крутым заснеженным откосом справа. В просторной накидке из медвежьей шкуры он казался еще массивнее. Под накидкой скрывалась кольчуга и тяжелый меч с широким лезвием, висевший на бедре.

Ярко-синие глаза его настороженно сверкали из-под козырька рогатого шлема, а нижнюю часть лица прикрывал белый шарф, чтобы защитить легкие от укусов ледяного горного воздуха. В свободной руке он нес небольшое копье. Там, где тропинка скрывалась под поверхностью ледника, Конан ступал с удвоенной осторожностью, тщательно ощупывая снег под ногами кончиком копья в тех местах, где, по его мнению, могли скрываться расселины. К седлу на ремне был приторочен боевой топор.

Он подошел к концу узкого прохода между глетчером и склоном горы, там, где ледник поворачивал налево, а тропинка вела вниз по широкому, постепенно понижающемуся склону, покрытому тонким слоем весеннего снега, из-под которого кое-где торчали валуны и торосы. Но раздавшийся за спиной крик ужаса заставил его резко развернуться и вскинуть голову.

Слева, на расстоянии полета стрелы, там, где поверхность ледника выравнивалась, прежде чем перейти в пологий спуск вниз, несколько косматых неуклюжих фигур окружили стройную девушку в белых мехах. Даже издалека в чистом и прозрачном горном воздухе Конан разглядел ее разгоряченное личико с розовыми щечками и гриву блестящих каштановых волос, выбившихся из-под белого капюшона. Она была настоящей красавицей.

Не тратя времени на раздумья, Конан сбросил с плеч собственную накидку и, опираясь на копье, как на шест, взлетел в седло. Подобрав поводья, он вонзил каблуки сапог в бока жеребца. Когда животное попятилось и встало на дыбы, ошарашенное поспешностью, с которой его понукали устремиться вперед, Конан уже открыл рот, чтобы издать дикий, леденящий кровь боевой клич киммерийцев, но тут же поспешно закрыл его. Юношей он частенько испускал этот клич, чтобы подбодрить себя, но годы, проведенные на туранской службе, научили его некоторой хитрости и даже коварству. Не было никакой необходимости заранее предупреждать тех, кто напал на девушку, о своем появлении.

Однако же они очень скоро услышали его. Хотя снег приглушил стук лошадиных копыт, негромкий лязг его кольчуги и скрип седла и сбруи заставили одного из них обернуться. Он закричал и дернул своего соседа за руку, так что через несколько мгновений все нападавшие развернулись лицом к Конану, готовясь оказать ему достойную встречу.

Их было около дюжины, крепких горцев, вооруженных грубыми деревянными дубинками, а также копьями и топорами с кремневыми наконечниками. Коренастые, невысокие, с покатыми лбами, с короткими руками и ногами, они были одеты в потрепанные облезлые меха. Из-под косматых бровей над мощными надбровными дугами поблескивали маленькие воспаленные глазки, а толстые губы разошлись, обнажая крупные желтые зубы. Они походили на какую-то тупиковую ветвь человеческой цивилизации, философский спор о которой Конану однажды довелось услышать во дворах храмов Немедии. Но сейчас он был слишком занят, направляя своего коня на толпу чужаков и целясь копьем в ближайшего, чтобы всерьез предаваться размышлениям на эту тему. А потом он, как горная лавина, врезался в них.

Конан понимал, что единственный способ справиться с таким количеством врагов – сполна воспользоваться скоростью и подвижностью своего коня. Он должен все время быть в движении, чтобы не позволить им окружить себя. Хотя кольчуга защитит его от большей части ударов, горцы даже своим грубым оружием могут запросто убить его коня. Поэтому он направил своего скакуна на ближайшего звероподобного мужчину, стремясь оставить его по правую руку.

Когда железный наконечник пробил кости и поросшую густыми волосами плоть, горец страшно закричал, выронил дубину и попытался схватиться за древко копья Конана. Конец копья опустился, а торец, наоборот, приподнялся. Пролетая галопом сквозь рассеявшуюся банду, Конан выдернул застрявшее копье.

Позади него горцы разразились гневными и испуганными воплями. Они размахивали дубинами и жестикулировали, выкрикивая противоречивые команды. Тем временем Конан развернул своего коня и вновь направил его на толпу. Брошенное копье скользнуло по плечу его кольчужной рубашки, еще одно легко ранило коня в круп. Но он пронзил своим копьем еще одного горца и вновь вырвался на свободу, оставив позади корчащееся тело, забрызгивающее снег красным.

Во время третьей атаки пронзенный им человек упал и покатился по снегу, сломав древко копья. Вырвавшись из кольца горцев, Конан отбросил в сторону обломок и ухватился за рукоять топора, притороченного к седлу. Вновь направив коня на врагов, он наклонился вбок. Стальное лезвие полыхнуло алым в лучах заката, выписывая в воздухе жуткую восьмерку – половину петли справа и половину слева. По обе стороны от Конана на снег повалились горцы с разрубленными черепами. Снег запятнали ярко-красные брызги. Третьего горца, оказавшегося недостаточно проворным, сбил с ног и затоптал конь Киммерийца.

Подвывая от ужаса, мужчина с трудом поднялся на ноги и, прихрамывая, пустился наутек. Через несколько мгновений к нему в паническом бегстве по скользкой груди глетчера присоединились остальные шестеро. Конан натянул поводья, глядя, как уменьшаются в размерах их косматые неуклюжие фигурки, а потом едва успел спрыгнуть с седла, когда конь под ним зашатался и упал. Кремневый наконечник копья глубоко вошел в тело животного совсем рядом с тем местом, где находилась нога Конана. Одного взгляда на коня хватило Киммерийцу, чтобы понять, что тот мертв.

– Разрази Кром такого назойливого дурака, как я, который лезет не в свое дело! – в сердцах выругался он.

Он привел с собой этого жеребца из самой Заморы, ухаживал за ним, кормил и поил его всю долгую зиму. Он не стал брать его с собой, когда отправился в поход вместе с воинами Аффизира, зная, что в глубоком снегу и на предательски скользком льду толку от коня будет немного. Конан рассчитывал, что верный жеребец благополучно доставит его обратно в теплые земли, и вот теперь тот лежал мертвым, и все из-за того, что его хозяин по собственной глупости ввязался в ссору горцев, которая никоим образом его не касалась.

Когда дыхание его немного успокоилось, а с глаз спала красная пелена боевой ярости, он повернулся к девушке, ради которой сражался. Она стояла в нескольких шагах поодаль, глядя на него расширенными глазами.

– С тобой все в порядке, красавица? – ворчливо осведомился он. – Не бойся, я не враг тебе. Я – Конан из Киммерии.

Она ответила ему на языке, которого он никогда раньше не слышал. Конан решил, что это какой-то диалект гиперборейского, смешанный со словами из других наречий. Он узнал несколько немедийских слов, но остальные были ему незнакомы. Из ее слов Конан понял не больше половины, и то с величайшим трудом.

– Ты сражался, как бог! – восторженно ахнула она. – Я даже подумала, что сам Йима пришел спасти Илгу.

Она болтала без умолку, и он с пятого на десятое, но все-таки уразумел ее историю. Ее звали Илга, и родом она была из народа вимнийцев, боковой ветви гиперборейцев, после долгих странствий осевших в Пограничном королевстве. Ее народ находился в состоянии постоянной и вялотекущей войны с косматыми каннибалами, обитавшими в пещерах Эйглофианской горной гряды. Борьба за выживание в этих суровых краях шла отчаянная, и похитители непременно сожрали бы девушку, если бы Конан не спас ее.

Из слов девушки стало ясно, что два дня назад вместе с небольшим отрядом вимнийцев она вышла в путь к Леднику Снежного Дьявола. Оттуда они намеревались двинуться на северо-восток и через несколько дней достичь Синьтоны, ближайшего укрепленного города Гипербореи. Там жили их родственники, которые, как надеялись вимнийцы, помогут им купить все необходимое на весенней ярмарке. Кроме того, дядя Илги, сопровождавший ее, хотел подыскать племяннице достойного мужа. Но косматые каннибалы устроили им засаду, и в ужасной битве на скользких горных склонах уцелела одна Илга. Последние слова дяди, обращенные к ней перед тем, как череп ему раскроили ударом кремневого топора, звучали так: «Мчись домой, как ветер».

Но не успела она оторваться от преследователей, как лошадь ее поскользнулась на льду и сломала ногу. Девушка сумела вовремя спрыгнуть с седла и, хотя сильно ушиблась, бросилась спасаться на своих двоих. Однако косматые горцы видели ее падение, и целый отряд их рассыпался по глетчеру, чтобы схватить ее. Ей казалось, что она убегала от них много часов. Но в конце концов они настигли ее и взяли в кольцо. Остальное Конану известно.

Конан сочувственно хмыкнул. Откровенная неприязнь, которую он питал к гиперборейцам после того, как попал к ним в рабство, не распространялась на их женщин. История получилась невеселая, но жизнь в северных землях вообще никогда не была сладкой. Ему нередко приходилось выслушивать нечто подобное.

Но теперь перед ними встала другая проблема. Наступала ночь, а лошадей у них не было. Поднялся ветер, и шансов пережить ночь на гребне глетчера у них было немного. Следовало побыстрее подыскать какое-нибудь укрытие и развести огонь, иначе Ледник Снежного Дьявола прибавит еще две жертвы к своему списку.

Немного погодя Конан все-таки заснул. Они нашли неглубокую выемку, над которой козырьком нависал язык ледника. Лед в ней подтаял, образовав пустое пространство, в которое они и втиснулись вдвоем. Прижавшись спиной к гранитной скале, иссеченной шрамами от подвижек ледника, они даже смогли вытянуть ноги. Спереди выемку загораживал край глетчера – чистый и прозрачный лед, испещренный трещинками и туннелями. И хотя холод пробирал их до костей, все-таки здесь было теплее, чем на поверхности глетчера, где вовсю разыгралась метель, сыпавшая снегом из низко летящих облаков.

Илга весьма неохотно присоединилась к Конану, хотя он и дал ей понять, что и в мыслях не держит ничего плохого. Когда он протянул ей руку, она отпрянула в сторону, выкрикнув нечто нечленораздельное. Ему показалось, что она произнесла что-то вроде «яхмар». В конце концов, потеряв терпение, он легонько двинул ее по затылку и перенес лишившуюся чувств девушку в сырое нутро их временного пристанища.

После этого Конан вновь вышел наружу, чтобы забрать свою накидку из медвежьей шкуры и припасы, сложенные в переметные сумы на седле. На скалистом склоне, вздымавшемся на краю глетчера, он насобирал охапку сучьев и сухих листьев, которую и принес во впадину. А там с помощью огнива и трута он развел небольшой костер. Он давал скорее иллюзию тепла, нежели согревал по-настоящему, потому что Конан не стал делать огонь слишком большим, чтобы тот не растопил стены впадины и талая вода не выгнала их из убежища.

Оранжевые отблески пламени заглядывали глубоко в трещины и туннели глетчера, и было видно, как их изгибы и повороты теряются в темноте. До слуха Конана долетало слабое журчание воды, время от времени нарушаемое треском и вздохами медленно движущегося льда.

Конан вновь вышел на пронизывающий ветер, чтобы срезать с окоченевшего трупа лошади несколько кусков мяса. Он принес их обратно во впадину и поджарил, насадив на прутики. Жареная конина вкупе с ломтями черного хлеба, который он достал из седельного мешка, запиваемая горьким асгардианским пивом, и составила их не слишком изысканный, зато сытный ужин.

Во время еды Илга казалась погруженной в свои мысли. Поначалу Конан думал, что она все еще сердится на него за тот удар по затылку. Но потом он сообразил, что дело совсем не в этом. Девушка пребывала на грани истерики. Ее буквально трясло от ужаса. Причем это не был обычный страх, который она испытывала перед бандой диких скотов, которые преследовали ее, а какой-то внутренний, глубинный ужас, непонятным образом имеющий отношение к самому леднику. Когда он попробовал разговорить ее, она в ответ шептала лишь то незнакомое слово: «Яхмар! Яхмар!» – и на ее симпатичном личике отражался панический ужас. Она не сумела объяснить ему значение этого слова и лишь неловко разводила руками, а ему эти жесты ничего не говорили.

Поев, усталые и согревшиеся, они завернулись в его медвежью шкуру. Ее близость заронила в голову Конана мысль о том, что занятия любовью помогут ей успокоиться и заснуть. Девушка с готовностью приняла его поначалу робкие и неуверенные ласки. Умело ответила она и на его юношеский пыл; как он вскоре убедился, подобные игры были ей не в диковинку. И, прежде чем они разжали объятия, она стонала и вскрикивала в пылу страсти. Затем, посчитав, что она вполне успокоилась и расслабилась, Конан повернулся к ней спиной и заснул.

Девушка, однако, не смыкала глаз. Она лежала совершенно неподвижно, оцепенело вглядываясь в темноту, которая зияла из трещин во льду за пределами круга света от почти погасшего костра. И наконец, уже перед самым рассветом, случилось то, чего она так страшилась.

Сначала послышался негромкий звук, словно кто-то наигрывал на флейте странную прерывистую мелодию на одной ноте, которая тонкими слоями обматывалась вокруг ее разума, пока она не стала беспомощной, как попавшая в сети птичка. Сердце девушки жалко трепыхалось у нее в груди. Она не могла ни пошевелиться, ни заговорить, ни даже разбудить крепко спящего рядом молодого человека.

А потом в жерле ближайшего ледового туннеля появились два круга холодного зеленого пламени – два пылающих шара, которые впились в ее юную душу и набросили на нее смертельные чары. В этих огнях отсутствовали душа или разум – в них горел лишь неутолимый и безжалостный голод.

Илга встала, как лунатик, откинув край медвежьей шкуры, которой укрывалась. Ее обнаженная фигурка белым пятном выделялась на фоне окружающей темноты. Она шагнула в жерло ближайшего туннеля и исчезла. Дьявольская мелодия тотчас же стихла; холодные зеленые глаза мигнули и закрылись. А Конан крепко спал.

Он проснулся резко, как от толчка. Какое-то шестое чувство – инстинкт самосохранения, чрезвычайно обостренный у любого дикаря, – послало короткий сигнал нервным окончаниям его организма. Подобно дикой кошке в джунглях, Конан моментально стряхнул с себя сонную одурь и перешел в состояние тревожного бодрствования. Он лежал неподвижно, всматриваясь и вслушиваясь в окружающий мир всеми органами чувств.

А потом, утробно рыкнув, Киммериец поднялся на ноги и обнаружил, что остался один. Девушка исчезла. Но ее меха, которые она сбросила в пылу страсти, пока они занимались любовью, лежали на месте. Он озадаченно нахмурился. В воздухе по-прежнему висела опасность, и его натянутые нервы отозвались на ее присутствие протяжным звоном.

Конан поспешно оделся и собрал свое оружие. Сжимая в ладони топор, он протиснулся в узкий проход между козырьком и краем ледника. Выбравшись наружу, он обнаружил, что ветер стих. Хотя в воздухе уже ощущалось приближение рассвета, ни один лучик еще не успел затмить сверкание звезд над головой. Ущербная луна низко висела над западными вершинами гор, отбрасывая тусклый золотистый свет на снежные равнины внизу.

Конан обшарил снежную целину внимательным взглядом. Возле козырька не было видно ни отпечатков ног, ни следов борьбы. С другой стороны, Илга просто не могла уйти голой в лабиринт туннелей и расщелин, где невозможно передвигаться даже в обуви с шипами, где любой неверный шаг мог привести к падению в бурные потоки талой воды и мерзлого снега, текущие по дну глетчера.

При мысли о сверхъестественном исчезновении девушки волосы на затылке у Конана встали дыбом. Оставаясь в глубине своей полной предрассудков и суеверий души истинным варваром, он не боялся ничего живого, но непостижимые создания и силы, таившиеся в темных закоулках его первобытного мира, внушали ему ужас и отвращение.

И вдруг он прекратил поиски и замер на месте. Совсем недавно что-то вылезло из дыры в снежной корке в нескольких шагах от козырька. Это «что-то» было длинным, мягким и гибким, и оно двигалось без ног. Его извилистый след, похожий на след длинного снежного червя, был четко виден там, где его брюхо вдавилось в снежную белизну.

Заходящая луна струила с небес тусклый свет, но зоркие глаза Конана, привыкшие к миру дикой природы его родины, без труда читали оставленный чудовищем след. Огибая сугробы и торчащие из-под снега острые обломки скал, он вел вверх по склону и в сторону от глетчера – туда, где торчали голые обветренные вершины гор. Конан сомневался, что чудовище ушло одно.

Он двинулся по следу – массивный черный, закутанный в меха силуэт, и вскоре подошел к тому месту, где лежал его мертвый конь. Теперь от него осталось лишь несколько костей. Вокруг останков еще можно было разглядеть след неизвестной твари, хотя и очень слабый, потому что поднявшаяся поземка уже заметала все вокруг.

Чуть дальше он наткнулся на девушку – или, точнее говоря, на то, что когда-то было ею. Голова отсутствовала, как и вся верхняя часть тела, и обломки костей отливали тоскливым блеском в неверном свете луны. Они были чистыми, словно неизвестное создание тщательно обсосало их или объело с них плоть языком со множеством мелких зубчиков.

Конан был воином, закаленным сыном сурового народа, видевшим смерть во многих обличьях. Но сейчас его охватила дикая ярость. Всего несколько часов назад эта стройная теплая девушка лежала в его могучих объятиях, отвечая страстью на страсть. А сейчас от нее остался лишь обезглавленный изуродованный труп, похожий на выброшенную за ненадобностью сломанную куклу.

Конан заставил себя тщательно осмотреть тело. Удивленно крякнув, он обнаружил, что оно совершенно окоченело и покрылось коркой льда.

Конан задумчиво прищурился. Она не могла уйти от него больше часа назад, потому что медвежья шкура до сих пор хранила остатки ее тепла, когда он проснулся. За такое короткое время тело просто не в состоянии промерзнуть до каменной твердости, не говоря уже о том, чтобы покрыться коркой сверкающего льда. Это было противоестественно.

А потом он грубо выругался. Теперь он знал – нет, не знал, а догадывался, какая сила увела у него девушку. Он вспомнил полузабытые легенды, которые рассказывали у костра в Киммерии, когда он был еще маленьким. В одной из них речь шла о жутком монстре снегов, жестоком и беспощадном Реморе – ледяном черве-вампире, чье имя произносилось не иначе как шепотом, а ныне стало почти забытым мифом из киммерийской старины.

Он знал, что высшие животные выделяют тепло. Следующими за ними на лестнице эволюции стояли чешуйчатые и пластинчатые рептилии и рыбы, температура тела которых равнялась температуре окружающей среды. Но Ремора, червь ледяных пустынь, считался уникальным, поскольку излучал холод. По крайней мере так казалось Конану. Он выделял такое количество жуткого холода, что тело покрывалось ледяной коркой всего за несколько минут. Поскольку никто из соплеменников Конана не мог похвастаться тем, что видел Ремору, Конан полагал, что тварь давным-давно вымерла.

Значит, это наверняка был тот самый монстр, которого так боялась Илга и о котором она тщетно пыталась предупредить его, выкрикивая непонятное слово «яхмар».

Конан твердо решил выследить чудовище в логове и уничтожить. Его резоны, впрочем, представлялись весьма туманными даже ему самому. Но, несмотря на импульсивность, свойственную молодости, и свой дикий и буйный нрав, он, тем не менее, придерживался собственного кодекса чести. Он всегда старался держать данное слово и выполнять взятые на себя обязательства. И пусть он не считал себя рыцарем без страха и упрека, с женщинами он обращался с грубоватой нежностью, резко контрастировавшей с жестокостью и бескомпромиссностью, с которыми он встречал представителей собственного пола. Он предпочитал не навязываться женщинам, если они сами того не хотели, и защищал их, когда они попадали в зависимость от него.

Теперь же он потерпел неудачу в собственных глазах. Приняв его грубые домогательства, девушка по имени Илга вверила себя его заботе и попечению. А потом, когда ей понадобилась его сила, он просто заснул, как бесчувственное бревно. Не зная о гипнотической мелодии, с помощью которой Ремора парализовал волю своих жертв и которая погрузила в глубокий сон его самого – хотя обычно он спал вполглаза, – он ругал себя последними словами за то, что не отнесся внимательнее к ее предостережениям. Скрипнув зубами, он закусил губу, намереваясь стереть позорное пятно со своей чести, даже если это будет стоить ему жизни.

Когда небо на востоке начало светлеть, Конан вернулся к пещере. Собрав свои немногочисленные пожитки, он выработал некое подобие плана. Еще несколько лет назад он немедленно бросился бы в погоню, полагаясь исключительно на свою звериную силу и остроту своего оружия. Но опыт если и не избавил его от бесшабашной порывистости, то по крайней мере научил его зачаткам осторожности и осмотрительности.

Победить ледяного червя голыми руками невозможно. Одно прикосновение твари означало верную смерть от холода. Даже надежность его меча и топора представлялась ему сомнительной. От жуткого холода металл может стать хрупким или же топорище и эфес заледенеют, и его рука сначала примерзнет к ним, а потом превратится в лед сама.

Но – при мысли об этом жестокая улыбка скользнула по губам Конана, – быть может, он сумеет обратить силу червя против него самого.

Он быстро и в полном молчании проделал необходимые приготовления. Насытившись, ледяной червь наверняка спит днем. Но Конан не знал, сколько времени у него уйдет на то, чтобы добраться до логова твари, и еще он боялся, что очередная метель окончательно заметет змеиный след чудовища.

Как оказалось, Конану понадобилось чуть больше часа, чтобы обнаружить логово ледяного червя. Рассветное солнце еще не успело оторваться от восточных пиков Эйглофианских гор, и заснеженные склоны сверкали всеми цветами радуги, как вымощенные драгоценными камнями мостовые, когда он остановился у входа в ледовую пещеру, в которую вел извилистый след на снегу. Пещера открылась в боковой стене небольшого глетчера, одного из ответвлений Снежного Дьявола. С вершины Конану открывался вид на покатый склон, по которому скатывался ледник, чтобы присоединиться к своему старшему брату подобно притоку могучей реки.

Конан вошел в пещеру. Лучи восходящего солнца играли и искрились на полупрозрачных стенах по обеим сторонам, создавая многокрасочное разнообразие. Конана не покидало ощущение, что некая волшебная сила перенесла его внутрь гигантского драгоценного камня.

Но потом, когда он углубился в пещеру, вокруг него сомкнулась сплошная чернота. Тем не менее он шаг за шагом упорно продвигался вперед. Конан поднял капюшон своей накидки из шкуры медведя, чтобы защититься от пронизывающего холода, который окутывал его со всех сторон, отчего у него заболели глаза. Ему приходилось делать короткие и мелкие вдохи, чтобы уберечь легкие от обморожения. Кристаллики инея нежной маской оседали у Киммерийца на лице только для того, чтобы разлететься при следующем шаге, но они были упрямы и собирались вновь. Он медленно, но неуклонно шел вперед, осторожно придерживая свою драгоценную ношу, спрятанную под накидкой. А потом в темноте перед ним вспыхнули два холодных зеленых глаза, которые заглянули ему в самую душу. Эти светящиеся круги излучали свое собственное ледяное подводное сияние. В его тусклых фосфоресцирующих отблесках Конан разглядел, что пещера обрывается круглым колодцем, который наверняка служил гнездом ледяному червю. Бесконечные мощные кольца его исполинского тела покоились в провале колодца. Его бескостную плоть покрывал тонкий белый пушок. Вместо пасти у него зияло круглое отверстие, лишенное челюстей, сейчас закрытое плотно сомкнутыми губами. А надо ртом сияли два светящихся круга на гладкой и вытянутой, начисто лишенной каких-либо черт голове угря.

Насытившемуся до отвала и отяжелевшему ледяному червю понадобилось несколько мгновений, чтобы отреагировать на появление Конана. За те несчетные века, что этот монстр снегов провел в ледяном безмолвии Ледника Снежного Дьявола, никто из жалких людишек не осмеливался потревожить его покой в ледовом гнезде. И теперь его жуткая колдовская, отбирающая волю мелодия зазвучала для Конана, накатываясь на него дремотными и сокрушительными волнами.

Но было уже слишком поздно. Конан распахнул полы накидки, доставая из-под нее свою ношу. Это был тяжелый асгардианской шлем кованой стали, в который он сложил тлеющие угли костра и в котором покоилось лезвие его боевого топора. В таком положении его удерживала застежка под подбородком шлема, обмотанная вокруг топорища. Кроме того, Конан привязал к рукоятке поводья от конской сбруи, прихватив ими и застежку шлема.

Взявшись за один конец поводьев, Конан принялся медленно раскручивать шлем над головой, как пращу. Поток воздуха раздул тлеющие угли, и они сначала покраснели, потом пожелтели и наконец вспыхнули белым пламенем. В воздухе запахло паленой подкладкой шлема.

Ледяной червь поднял свою тупую башку. Его круглая пасть медленно распахнулась, обнажая частокол маленьких, загнутых внутрь зубов. Когда мелодия взлетела на непереносимую высоту, превратившись едва ли не в визг, а черный провал пасти надвинулся на него, Конан прекратил вращать шлем. Он ухватил топор, рукоять которого уже тлела и плевалась мелкими огоньками в том месте, где она соприкасалась с раскаленными углями. Меткий бросок послал раскаленное оружие прямо в пещероподобную утробу. Взяв шлем за один из рогов, Конан отправил горячие уголья вслед за топором. Потом он повернулся и побежал.

Конан не помнил, как сумел добраться до выхода из пещеры. Бешеная агония снежной твари сотрясла глетчер до основания. Вокруг него громко потрескивал лед. В туннеле уже не веяло холодом межзвездных глубин; вместо него воздух наполнился раскаленным слепящим паром.

Спотыкаясь, поскальзываясь и падая на неровной поверхности льда, натыкаясь на стены туннеля, Конан все-таки выбрался на свежий воздух. Глетчер под его ногами содрогался от титанических конвульсий подыхающего в его глубине чудовища. Вокруг Конана из бесчисленных трещин и отверстий вырывались струйки пара, а он, падая и вновь поднимаясь, устремился вниз по заснеженному склону. Киммериец вскоре свернул, чтобы побыстрее убраться с ледовой поверхности глетчера. Но не успел он добежать до скального грунта предгорий с его россыпями валунов и искривленными деревьями, как ледник взорвался. Когда раскаленная сталь боевого топора встретилась с мерзлыми внутренностями монстра, что-то должно было уступить.

С громоподобным рокотом глетчер содрогнулся, ледник треснул, выбрасывая в воздух стеклянное крошево, и обвалился вовнутрь, в жуткое месиво колотого льда и бурлящей воды, которое скрылось в клубах пара. Конан потерял опору под ногами, упал, перекатился, заскользил вниз и с силой врезался в валун на самом краю ледового потока. Огромная глыба льда рухнула сверху на валун, рядом с которым он лежал, и едва не погребла его под собой.

Оглушенный, Конан с трудом выкарабкался из ледяного плена. Осторожно пошевелив руками и ногами, он убедился, что переломов нет, зато синяков и ушибов было столько, словно он только что вышел из кровавой сечи. У него над головой из пещеры, долгие столетия служившей пристанищем ледяному червю и превратившейся сейчас в черный кратер, вздымался вверх столб пара и кристаллов льда. Во все стороны из жерла этого вулкана летели куски льда и снежного крошева. Поверхность глетчера в месте взрыва просела и провалилась внутрь.

Но понемногу извержение прекратилось, и жизнь вернулась в нормальное русло. Пронизывающий горный ветер унес с собой остатки тумана. Вода, в которую превратился растаявший лед, замерзла вновь. Глетчер опять вернулся в прежнее состояние дремотной неподвижности.

Измученный и усталый, Конан заковылял вниз по проходу. Несмотря на слабость, ему предстояло пешком добираться до Немедии или Офира, если только он не сумеет купить, выпросить, одолжить или украсть новую лошадь. Но он шел в приподнятом настроении, обратив обезображенное синяками лицо к югу – благословенному Югу, где сверкающие огнями города возносили к целительному солнцу свои высокие башни и где настоящий мужчина при некоторой удаче может заполучить много золота, вина и полногрудых податливых женщин.

Долина пропавших женщин

Именно во время своей связи с Белит Конан удостоился прозвища «Амра», что значит «Лев», которое прочно приклеилось к нему на всю оставшуюся жизнь. Белит стала первой его большой любовью, и после ее смерти он много лет избегал моря. Вместо этого он обратил свои взоры вглубь материка и присоединился к первому чернокожему племени, пообещавшему покровительство, – это оказались воинственные бамула. Всего за несколько месяцев он победами в сражениях и интригами добился назначения на пост военного вождя бамула, и сила и влияние племени под его началом быстро возросли.

Грохот барабанов и рев рогов из слоновьих бивней оглушал, но в ушах Ливии эта какофония звуков звучала лишь приглушенным бормотанием, нечленораздельным и отдаленным. Она лежала на топчане в просторной хижине, пребывая на тонкой грани между бредом и явью. Раздававшиеся снаружи звуки и движение почти не затрагивали ее органы чувств. Перед ее внутренним взором, затуманенным и хаотичным, стояло обнаженное, корчащееся от боли тело брата, по подрагивающим бедрам которого струилась кровь. На фоне сплетающихся фигур и теней, подходящих скорее какому-нибудь ночному кошмару, его белый силуэт прорисовывался с ослепительной и безжалостной четкостью. Воздух, кажется, еще дрожал от его пронзительных криков, которые заглушались взрывами дьявольского злобного хохота.

Она не ощущала себя отдельной личностью, оторванной от космоса. Ливия тонула в океане боли – сама стала сгустком боли, кристаллизовавшейся в бренном теле. Она лежала, не отягощенная сознательными мыслями или движением, а снаружи надрывались барабаны, ревели рога и дикари тянули жуткий речитатив варварскими голосами, отбивая такт босыми ногами по утрамбованной земле и неслышно хлопая в ладоши.

Но вот ее оцепеневший разум стал наконец осознавать себя. Сначала она отстраненно удивилась тому, что физически еще не пострадала. Это чудо она приняла без благодарственной молитвы. Оно казалось ей бессмысленным. Двигаясь словно независимо от своей воли, она села на топчане и равнодушно огляделась по сторонам. Ее руки и ноги начали совершать конвульсивные движения, словно реагируя на пробуждающиеся нервные центры. Босые ноги судорожно заскребли по земляному полу. Пальцы конвульсивно дернулись, теребя коротенькую нижнюю юбку, которая составляла единственный ее предмет одежды. С глубоким безразличием она вспомнила, как давно, очень давно – в ее представлении – грубые руки сорвали остальную одежду с ее тела и она заплакала от стыда и страха. Сейчас ей представлялось странным, что такой пустяк мог причинить ей душевное горе. В конце концов, масштабы насилия и унижения тоже относительны, как и все остальное.

Дверь хижины отворилась, и вошла женщина – гибкое, похожее на пантеру создание, чье роскошное тело сверкало, как отполированное черное дерево, украшенное всего лишь шелковым лоскутом, обернутым вокруг крутых бедер. Белки ее глаз отражали красноватый свет костров снаружи, когда она закатила их в насмешливом изумлении. В руках она держала бамбуковое блюдо с едой – жареным мясом, ямсом, маисом, грубой лепешкой местного хлеба – и золотой кубок с ярати, пивом. Она опустила блюдо и кубок на топчан, но Ливия не обратила на них внимания; она тупо смотрела на противоположную стену, занавешенную плетеными циновками из побегов тростника. Молоденькая туземка рассмеялась, сверкнув темными глазами и белыми зубами, потом, прошипев какую-то непристойность и издевательски приласкав пленницу, она развернулась и вышла из хижины, покачиванием бедер обозначая оскорбительное пренебрежение, которое цивилизованной женщине никогда не удастся выразить словами.

Но ни слова, ни действия девушки не коснулись сознания Ливии. Все ее чувства были по-прежнему направлены вовнутрь. Яркость образов, проплывавших перед ее внутренним взором, превращала реальный мир в панораму призраков и теней. Она машинально съела угощение и запила его пивом, не ощущая вкуса.

Двигаясь все так же по инерции, она поднялась и неверными шагами прошлась по хижине, заглядывая в щели между бамбуковыми циновками. Резкое изменение тембра грохота барабанов и рогов проникло в отдаленную часть ее сознания и заставило искать причину, пусть даже помимо воли.

Поначалу она не могла разобрать, что происходит снаружи: там беспорядочно метались тени, причудливо изгибались и сплетались фигуры и силуэты, и черные массивные контуры отчетливо выделялись на кроваво-красном фоне. Но потом движения и предметы обрели присущие им пропорции, и она поняла, что это мужчины и женщины пляшут у костров. Красноватые отблески пламени тускло сверкали на украшениях из серебра и слоновой кости; султаны из белых перьев величественно кивали в такт движениям; обнаженные фигуры, вырезанные из темноты и подсвеченные малиновым, кривлялись у костров.

На стульчике из слоновой кости, по обеим сторонам которого высились гиганты в головных уборах, украшенных плюмажем, и набедренных повязках из шкуры леопарда, сидела приземистая бесформенная туша, отвратительная и похожая на жабу, омерзительно воняющую гнилью ночных болот. Коротенькие и пухлые ручки существа покоились на лоснящемся брюхе, загривок его заплыл жиром, отчего круглая голова выдавалась вперед, а глаза походили на угли, мерцающие на черном мертвом обрубке. Яростно сверкавшая в них жизненная сила опровергала представление о кажущейся инертности огромного тела.

Когда взгляд девушки остановился на этой фигуре, тело ее замерло и напряглось, как будто внезапно пробудилось к жизни. Из бездумного механизма она превратилась в существо, наделенное чувствами и разумом, облеченное дрожащей плотью, душа которого горела и страдала. Боль утонула в ненависти, столь ослепительной, что и она, в свою очередь, стала болью; она ощущала себя твердой и хрупкой, словно само ее тело превратилось в сталь. Она чувствовала, как ее взгляд буквально излучает ненависть, и не понимала, почему под воздействием такой силы объект ее ненависти не падает замертво со своего импровизированного трона из слоновой кости.

Но если Баджух, король племени бакала, и ощутил какой-либо физический дискомфорт из-за сосредоточенного на нем взгляда своей пленницы, то ничем не показал этого. Он продолжал набивать брюхо, зачерпывая пригоршнями маис из плошки, которую держала коленопреклоненная женщина, и отправлял его в свой жабий рот, одновременно не спуская глаз с широкого коридора, образованного его подданными, выстроившимися прямо перед ним.

Наверное, равнодушно решила Ливия, по этому коридору сейчас пройдет какая-нибудь важная чернокожая персона, судя по тому, как взорвались резким рокотом и воем барабаны и дудки. И пока она смотрела, персона эта действительно появилась.

Колонна воинов, марширующих по трое в ряд, приблизилась к трону из слоновой кости, и их колышущиеся головные уборы из перьев и сверкающие наконечники копий резко контрастировали с беснующейся толпой вокруг, одетой кто во что горазд. Во главе лоснящихся черных копьеносцев вышагивала фигура, при виде которой Ливия вздрогнула. Сердце замерло у нее в груди, а потом заколотилось о ребра, подкатывая к горлу и не давая дышать. На сумеречном темном фоне силуэт этого мужчины выделялся с поразительной четкостью. Как и на его приближенных, на нем была лишь набедренная повязка из шкуры леопарда и головной убор с плюмажем из перьев, но при этом он был белым.

Он подошел к трону из слоновой кости. В его манере не было ничего от подданного или просителя, и когда он остановился перед приземистой расплывшейся фигурой, толпа притихла. Ливия кожей ощутила напряжение, хотя и не догадывалась, что оно предвещает. Еще мгновение Баджух сидел неподвижно, вытянув вперед короткую шею, еще сильнее напоминая большую жабу; потом, словно немигающий взгляд пришельца согнал его с трона, он встал, нелепо покачивая наголо бритой головой.

В то же мгновение напряжение рассеялось. Сгрудившиеся вокруг деревенские жители разразились приветственными воплями, и по команде своего предводителя его воины воздели копья в воздух и проревели здравицу в честь короля Баджуха. Кем бы ни был этот белый мужчина, поняла Ливия, он действительно пользовался властью и уважением в этих диких краях, раз сам Баджух Бакала поднялся на ноги, чтобы поприветствовать его. А власть означала военный престиж – насилие было единственным, что признавали эти свирепые первобытные народы.

Ливия не отрывалась от щели в стене хижины, наблюдая за незнакомцем. Его воины смешались с бакала, танцуя, празднуя и поглощая пиво. Сам же он вместе с несколькими своими вождями сидел с Баджухом и его приближенными на циновках, скрестив ноги, жадно поглощая угощение и обильно запивая его пивом. Она видела, как он наравне с остальными запускал руки в горшки с едой, видела, как он припал к сосуду, из которого пил и сам Баджух. Но при этом она заметила и то, что с ним обращались с поистине королевскими почестями. Поскольку трона у него не было, Баджух отказался от своего и опустился на циновку рядом с гостем. Когда принесли новый бочонок с пивом, король бакала едва пригубил его, прежде чем передать белому мужчине. Власть! Вся эта церемониальная вежливость свидетельствовала об одном – силе, власти и престиже, которыми тот обладал. Ливия задрожала от возбуждения, когда в голове ее забрезжила безумная идея.

Поэтому она с болезненным интересом наблюдала за белым мужчиной, подмечая каждую мелочь в его внешности. Он был высок, ни ростом, ни силой явно не уступая окружавшим его чернокожим воинам. В его движениях сквозила легкость пантеры. Когда свет костра отражался в его синих глазах, они вспыхивали ярким небесным огнем. Ноги его были обуты в сандалии с высокой шнуровкой, а на поясе висел меч в кожаных ножнах. Внешность его была странной и непривычной; Ливия никогда не встречала ему подобных, но она и не пыталась определить его место среди наций и народностей человечества. Ей было довольно того, что он белый.

Шли часы, и постепенно шум пиршества стихал; мужчины и женщины погружались в пьяный сон. Наконец Баджух поднялся с циновки, покачнулся и воздел руки над головой, не столько подавая знак к окончанию торжеств, сколько признавая свое поражение в схватке с едой и питьем. Он споткнулся, едва не упал, и воины свиты подхватили его на руки и понесли в хижину. Белый мужчина тоже встал на ноги, причем невероятное количество поглощенного им пива не оказало на него видимого действия. Он проследовал в хижину для гостей в сопровождении тех старейшин племени бакала, кто еще мог стоять на ногах. Он скрылся в хижине, и Ливия обратила внимание на то, что дюжина его собственных воинов расположилась вокруг временного пристанища своего вождя, держа копья наготове. Очевидно, незнакомец не слишком доверял дружбе Баджуха и не желал рисковать понапрасну.

Ливия окинула внимательным взглядом деревню, на беспорядочно перекрещивающихся улочках которой вповалку валялись мертвецки пьяные тела, напоминая сцену Судного дня. Она знала, что наружный частокол охраняют воины, полностью владеющие собой, но единственными бодрствующими мужчинами в самой деревне оставались копейщики, несущие караул вокруг хижины своего предводителя, причем некоторые из них уже начали клевать носом, опираясь на копья.

Слыша, как колотится сердце в груди, Ливия неслышно подошла к задней двери и выскользнула наружу, благополучно миновав храпящего стражника, приставленного к ней Баджухом. Матовой тенью она пересекла пространство, отделявшее ее хижину от той, что занимал незнакомец. Опустившись на четвереньки, она подползла к задней двери. Здесь, привалившись к стене спиной, сидел чернокожий гигант, но его голова в плюмаже из перьев бессильно свесилась на грудь. Она подобралась вплотную к тростниковой стене хибарки. Поначалу, сразу же после того, как она попала в плен, ее саму держали в этой хижине, и узкий проем в стене, завешенный изнутри циновкой, олицетворял ее единственную и жалкую надежду на спасение. Она нащупала проем и стала протискиваться в него, отодвинув в сторону загораживающую его циновку.

Свет от костров, горевших снаружи, слабо освещал внутренность хижины. Не успела она до конца отодвинуть циновку, как услышала приглушенное ругательство и почувствовала, как чья-то железная рука цепко схватила ее за волосы и, приподняв, поставила на ноги.

Столь неожиданный прием заставил ее потерять равновесие. Она постаралась собраться с мыслями и откинула назад упавшие на лоб пряди волос, обнаружив, что над нею возвышается тот самый белый мужчина, и на его загорелом, испещренном шрамами лице написано невероятное изумление. В руке он держал обнаженный меч, в глазах полыхал яростный огонь, но чем он был вызван – гневом, подозрением или удивлением – судить она не бралась. Он обратился к ней на языке, которого она не понимала, – в нем не было характерного для негров гортанного акцента, но и на диалект цивилизованных стран он тоже не походил.

– Прошу вас! – взмолилась она. – Не так громко. Они могут услышать…

– Кто ты такая? – требовательно спросил он. Оказывается, он свободно говорил по-офирейски, пусть и с чудовищным варварским акцентом. – Клянусь Кромом, я никак не ожидал встретить белую девушку в этой проклятой стране!

– Меня зовут Ливия, – ответила она. – Я пленница Баджуха. Прошу вас, выслушайте меня, пожалуйста! Я не могу долго здесь оставаться. Я должна вернуться в свою хижину раньше, чем они обнаружат мое отсутствие. Мой брат… – Рыдание перехватило ей горло. Но она справилась с собой и продолжала: – Моего брата звали Тетелес, мы принадлежим к дому Челкус, ученой знати Офира. По особому разрешению короля Стигии моему брату было дозволено отправиться в Кешатту, город магов и волшебников, для изучения их искусства, и я вызвалась сопровождать его. Он был совсем еще мальчишка, моложе меня… – Голос девушки дрогнул и сорвался.

Незнакомец молчал, глядя на нее горящими глазами, и по его нахмуренному лицу ничего нельзя было прочесть. В нем чувствовалась какая-то дикая и неукротимая сила, которая пугала ее и заставляла нервничать.

– Черные кушиты совершили набег на Кешатту, – поспешно продолжала она. – Мы как раз подходили к городу вместе с караваном верблюдов. Наша стража разбежалась, и налетчики увели нас с собой. Они не причинили нам вреда и дали понять, что намерены договориться о выкупе, который должны будут заплатить стигийцы за наше возвращение. Но один из их вождей пожелал оставить весь выкуп себе и однажды ночью вместе со своими воинами выкрал нас из лагеря и отправился на юг, к самой границе с Рашем. Там на них напали и истребили подчистую мародеры племени бакала. А меня с Тетелесом приволокли сюда, в это логово диких зверей… – Она содрогнулась от рыданий. – Сегодня утром моего брата замучили и убили у меня на глазах… – Ливия прижала руку ко рту; воспоминания на мгновение заставили ее забыть обо всем. – Они скормили его тело шакалам. Я не знаю, сколько времени провела без чувств…

Будучи не в силах вымолвить более ни слова, она взглянула на нахмуренное лицо незнакомца. Вдруг ее захлестнула дикая ярость, и Ливия в отчаянии заколотила кулачками по его могучей груди, на что он обратил не больше внимания, чем на надоедливую муху.

– Как вы можете стоять вот так, словно тупое животное? – гневным шепотом выкрикнула она. – Или вы такой же зверь, как и все остальные? Клянусь Митрой, когда-то я думала, что у мужчин есть честь. Теперь я знаю, что у каждого есть своя цена. А вы, что вы знаете о чести, или милосердии, или достоинстве? Вы – варвар, такой же, как и все прочие, только кожа у вас белая. Но душа ваша столь же черна, как и у них. Вас не волнует, что человек вашей расы был подвергнут мучительной смерти этими собаками – или что я попала к ним в рабство! Очень хорошо.

Она отпрянула от него.

– Я заплачу вашу цену, – безумствовала она, срывая тунику и обнажая высокую грудь цвета слоновой кости. – Разве я не белая? Разве я не более желанна, чем туземные девушки? Разве я – не достойная награда за кровопролитие? Разве не заслуживает светлокожая девственница того, чтобы за обладание ею убивали? Убейте этого черного пса Баджуха! Дайте мне увидеть, как его проклятая голова скатится в кровавую пыль! Убейте его! Убейте его! – Она судорожно прижала к груди стиснутые кулачки. – А потом возьмите меня и делайте со мной все, что хотите. Я стану вашей рабыней.

Он опять не проронил ни слова, лишь стоял, возвышаясь над нею, живое олицетворение убийственной и разрушительной мощи, задумчиво теребя пальцами свой пояс.

– Ты говоришь так, словно вольна предлагать свое тело по собственному усмотрению, – сказал он, – словно самим актом дарения своего тела можешь сокрушать королевства. Почему я должен убить Баджуха, чтобы овладеть тобой? Женщины в этой стране дешевы, как бананы, и их желание или нежелание не играет никакой роли. Ты слишком высоко себя ценишь. Если бы я захотел взять тебя, мне не понадобилось бы для этого драться с Баджухом. Он скорее предпочел бы отдать тебя мне, чем сразиться со мной.

У Ливии перехватило дыхание. Вся ее горячность куда-то улетучилась, и хижина закружилась у нее перед глазами. Она покачнулась и неловко опустилась на топчан. Ее охватила неизбывная горечь, когда ей с такой жестокостью указали ее истинное место. Человеческий разум подсознательно цепляется за привычные ценности и идеи, пусть даже в среде, враждебной и чуждой тому окружению, в котором эти ценности и идеи существуют. Несмотря на все, что довелось пережить Ливии, в глубине души она все еще наивно полагала, что согласие женщины есть главное и неотъемлемое условие той игры, сыграть в которую она только что предложила. И открытие, что от нее ничего не зависит, ошеломило ее. Она не могла передвигать мужчин, как пешки по доске: она сама превратилась в беспомощную пешку.

– Теперь я вижу всю абсурдность своего предположения о том, что любой мужчина в этом краю должен вести себя так, как подобает мужчине в другой части света, – едва слышно прошептала она, почти не отдавая себе отчета в том, что говорит.

А слова и впрямь были лишь звуковым оформлением мысли, которая завладела всем ее существом. Ошеломленная новым поворотом судьбы, она лежала без движения, пока железные пальцы варвара не сомкнулись на ее плече и не подняли ее на ноги.

– Ты назвала меня варваром, – хрипло сказал он, – и это правда, благодарение Крому. Если бы тебя охраняли мужчины из диких земель, а не мягкосердечные цивилизованные слабаки, сегодня ночью ты не оказалась бы рабыней этой свиньи. Я – Конан по прозванию Киммериец, и я полагаюсь только на силу своего меча. Но при этом я не настолько бесчувственный, чтобы бросить женщину, попавшую в лапы к дикарю; и, хотя ты и тебе подобные называют меня разбойником, я никогда не брал женщину силой. Обычаи в разных странах разные, но если мужчина достаточно силен, он может жить по законам своей родной страны где угодно. И еще ни один мужчина на свете не смел назвать меня трусом! Даже будь ты стара и уродлива, как стервятник, я бы все равно отнял тебя у Баджуха только потому, что ты принадлежишь к моей расе. Но ты молода и красива, а от вида местных шлюх меня уже тошнит. Я сыграю в твою игру просто потому, что некоторые из твоих представлений совпадают с моими. Возвращайся к себе в хижину. Баджух слишком пьян, чтобы прийти к тебе сегодня ночью, а я прослежу, чтобы завтра ему было не до этого. А уже завтрашней ночью ты будешь согревать ложе Конана, а не Баджуха.

– И как вы это сделаете? – Она вся дрожала от наплыва смешанных чувств, которые охватили ее. – Это и все ваши воины?

– Их более чем достаточно, – проворчал он. – Бамула все до единого – воины от рождения. Я прибыл сюда по приглашению Баджуха. Он хочет, чтобы я присоединился к нему в набеге на джихиджи. Сегодня ночью мы веселились. Завтра будем держать совет. Когда я с ним покончу, он будет советоваться с дьяволом в аду.

– Вы нарушите договор?

– Договоры в этом краю заключаются для того, чтобы их нарушали, – мрачно отозвался он. – Он же собирается нарушить свой договор с джихиджи. А потом, после того, как мы вместе разграбим город, он воспользуется первой же возможностью, чтобы уничтожить и меня. То, что в другой стране сочли бы подлым предательством, здесь почитается мудростью. Я бы не смог в одиночку завоевать положение военного вождя бамула, если бы не усвоил все уроки, которые преподала мне эта земля черных. А теперь ступай в свою хижину и ложись спать, зная, что свою красоту ты хранишь не для Баджуха, а для Конана!

Дрожа от возбуждения, Ливия наблюдала за происходящим в щелочку в стене хижины. Весь день помятые и усталые после вчерашнего пиршества жители деревни готовились к празднеству, которое должно было состояться нынче вечером. Весь день Конан Киммериец провел в хижине Баджуха, и Ливия могла только гадать о том, что между ними происходило. Она попыталась скрыть свое возбуждение от единственного человека, вошедшего к ней в хижину, – злопамятной местной девчонки, которая принесла ей еду и питье. Но эта грубая и развязная девка слишком плохо себя чувствовала после вчерашних непотребств, чтобы обратить внимание на перемены в поведении пленницы.

Вновь наступила ночь, пламя костров осветило деревню, и вожди опять вышли из хижины короля и уселись на открытом пространстве между домами, чтобы провести заключительный церемониальный совет. На сей раз они потребляли пиво весьма умеренно. Ливия подметила, что бамула осторожно подбираются к тесному кружку вождей. Она увидела Баджуха, а напротив него, перед горшками с едой, – Конана, весело хохочущего и о чем-то переговаривающегося с Аджей, военным вождем Баджуха.

Киммериец грыз огромную кость буйвола, и, наблюдая за ним, она увидела, как он настороженно оглянулся. Словно получив сигнал, которого они ждали, бамула обратили взоры на своего вождя. Конан поднялся, все еще с улыбкой на губах, словно для того, чтобы дотянуться до ближайшего горшка с едой; а затем, быстрый как молния, он нанес Адже сокрушительный удар костью по голове. Военный вождь бакала бессильно обмяк, череп у него треснул. В тот же миг воздух потряс дикий вопль, от которого кровь застыла в жилах, и бамула бросились в атаку, словно обезумевшие от крови пантеры. Горшки с угощением переворачивались, обжигая сидящих на корточках женщин, бамбуковые стены разлетались в щепы под напором летящих тел, крики боли разрывали ночь, и надо всем этим звучал торжествующий вопль бамула: «Йе! Йе! Йе!» – а наконечники их копий в мрачном свете костров отливали красным.

Деревня бакала превратилась в сумасшедший дом, который буйные обитатели разнесли по кусочкам. Действия нападающих парализовали несчастных жителей своей внезапностью. Им и в голову не могло прийти, что гости нападут на них. Большая часть копий благополучно лежала в хижинах, а почти все воины были наполовину пьяны. Смерть Аджи стала сигналом для бамула, которые погружали свои сверкающие клинки в тела сотен беспечных обитателей деревни; вскоре атака превратилась в бойню.

Ливия замерла у своего смотрового отверстия. Побелев, как мраморная статуя, она откинула золотистые кудри назад и судорожно прижала ладони к вискам. Глаза у нее расширились, тело застыло в нечеловеческом напряжении. Крики боли и ярости рвали ее натянутые нервы; извивающиеся, размахивающие оружием тени расплывались перед глазами, чтобы спустя мгновение вновь прорисоваться с ужасающей четкостью. Она видела, как копья вонзаются в извивающиеся черные тела, разбрызгивая красное. Она видела, как взлетают дубины, безжалостно круша черепа. Из костров выхватывали пылающие ветки, стреляющие искрами; тростниковые хижины занялись и полыхнули ярким пламенем. К крикам боли и страха добавились новые, когда еще живых жертв стали бросать в огонь. В воздухе повис тяжелый запах горелой плоти, смешиваясь с вонью пота и свежей крови.

Нервы у Ливии не выдержали. Она закричала, обезумев от вида горящих хижин и кровавой бойни, и заколотила сжатыми кулачками по вискам. Разум отказывался служить ей, и дикий крик сменился приступом истерического смеха. Она тщетно пыталась внушить себе, что это ее враги гибнут столь ужасной смертью и случилось именно то, на что она так отчаянно надеялась, о чем мечтала, и отвратительное смертоубийство – лишь плата за горе, причиненное ей самой и ее близким. Панический ужас сжал ее в своих не поддающихся рассудочному объяснению объятиях.

Она сознавала, что не испытывает жалости к жертвам, десятками гибнущим под ударами копий. Единственным чувством, которое она испытывала, стал слепой всепоглощающий безрассудный страх. Она видела Конана, чья белая кожа выделялась на черном фоне. Она видела, как вспыхивает красным лезвие его меча и как безжизненными кулями валятся мужчины вокруг него. Вот вокруг одного из костров тела сцепились в клубок, в самой середине которого неуклюже ворочалась приземистая, несуразно толстая фигура. В эту кашу врубился Конан, и на мгновение его скрыли от ее глаз пляшущие черные тени. Из самой гущи раздался тонкий, полный животного ужаса вопль. Клубок распался, и она увидела, как, шатаясь, слепо бредет бесформенная жаба, разбрызгивая вокруг себя кровь. А потом толпа сомкнулась вновь, и в самой гуще ее засверкала сталь, словно молния, прорезающая грозовые тучи.

Вновь прозвучал дикий животный вопль. Из кровавой схватки выбрался Конан. Он шагал прямо к хижине, в которой притаилась девушка, и в опущенной руке нес страшный сувенир – красноватые отблески костров и пожаров осветили отрубленную голову короля Баджуха. Черные глаза, уже остекленевшие, а не полные злобы, закатились, так что были видны одни только белки; челюсть отвисла, словно скалясь в ухмылке идиота; на землю часто падали крупные капли крови.

Ливия со стоном отпрянула от стены. Конан заплатил назначенную ею цену и шел предъявить свои права на нее, сжимая в руке страшное свидетельство оплаты. Он сомнет ее окровавленными пальцами, раздавит ее губы своими, все еще задыхаясь и не придя в себя после кровавой бойни. Эта мысль принесла с собой помешательство.

Ливия с криком метнулась к противоположной стене хижины и всем телом ударилась в заднюю дверь. Та распахнулась, и девушка помчалась по открытому пространству, превратившись в летящий белый призрак в царстве черных теней и огненных сполохов.

Инстинкт привел ее в загон, где стояли лошади. Какой-то воин отпирал засовы, ограждающие загон от площадки для выгула, и изумленно вскрикнул, когда она проскользнула мимо него. Он выбросил руку и успел схватить ее за ворот туники; девушка отчаянно рванулась из последних сил, оставив его растерянно сжимать обрывки ее одежды. Лошади с диким ржанием пронеслись мимо, сбив с ног и втоптав воина в пыль, – стройные, поджарые кони кушитской породы, разгоряченные и возбужденные огнем и запахом крови. Она слепо вцепилась в развевающуюся гриву, ее подхватило движением на лету, она ударилась пятками о землю, высоко подпрыгнула и последним отчаянным усилием забросила себя на спину лошади. Обезумев от страха, табун ломился прямо сквозь огонь пожарищ, и топот маленьких копыт сливался в барабанную дробь. Перед пораженными чернокожими сверхъестественным видением мелькнула обнаженная девушка, вцепившаяся обеими руками в гриву лошади, которая мчалась как ветер, и волосы золотистой волной развевались у нее за спиной. Лошадь приблизилась к загородке, пронзительно заржала, взвилась в воздух длинным прыжком и исчезла в ночи.

Ливия при всем желании не могла бы направлять бег лошади, да она этого и не хотела. Крики и сполохи пламени вскоре остались позади; ветер трепал ей волосы и ласкал обнаженные бедра. Она осознавала только одно – надо держаться, держаться изо всех сил за развевающуюся гриву и скакать, скакать как можно дальше, на самый край света, чтобы уйти от крови, страха и боли.

И в течение долгих часов лошадь мчалась без остановки, пока не замерла как вкопанная на залитой светом звезд вершине холма, отчего ее наездница кубарем слетела на землю.

Ливия свалилась на мягкий дерн и несколько мгновений лежала неподвижно, оглушенная. Сквозь шум в ушах она все-таки расслышала, как лошадь ускакала прочь. Когда же девушка с трудом поднялась на ноги, то первым, что обратило на себя ее внимание, была тишина. Она казалась почти осязаемой – мягкой, темной, бархатистой – после нескончаемого рева варварских рогов и барабанов, многие дни напролет сводивших ее с ума. Она посмотрела на крупные звезды, густо усеявшие ночное небо. Луны не было, но света звезд хватало, чтобы оглядеться по сторонам, хотя видимость оставалась призрачной, полной теней и недомолвок. Она стояла на небольшом возвышении, и во все стороны от нее разбегались покатые склоны, мягкие как бархат в свете звезд. Вдали на горизонте виднелся сплошной частокол деревьев – там, должно быть, рос густой лес. А здесь была только ночь, гипнотическая тишина и слабый ветер, перебирающий звезды.

Казалось, окружающий мир погрузился в сонное оцепенение. Ласковое прикосновение ветерка заставило ее вспомнить о своей наготе, и она зябко поежилась, обхватив себя руками за плечи. А потом она ощутила одиночество ночи и себя, затерянную во времени и пространстве. Она осталась совершенно одна, стоя на вершине холма; вокруг были только ночь и шепот ветра.

И вдруг она обрадовалась ночи и одиночеству. Рядом не было никого, кто мог бы угрожать ей или схватить ее грубыми жадными руками. Она увидела, что прямо впереди склон холма спускается в широкую долину; там колыхались лапы папоротников и звездный свет разбивался на множество мелких брызг, там и сям разбросанных по долине. Она подумала, что это какие-то большие белые цветы, и мысль эта пробудила в ней смутные воспоминания. Она припомнила, что существовала долина, о которой чернокожие говорили шепотом и со страхом, долина, в которой укрылись странные молодые женщины со смуглой кожей, обитавшие в здешних местах задолго до появления предков нынешних бакала. Здесь, гласили легенды, они превратились в белые цветы – так боги уберегли их от преследователей. Ни один туземец не осмеливался забрести сюда.

Но Ливия все-таки рискнула спуститься на равнину. Она пройдет по этим склонам, поросшим травой, которая нежно ласкала ее босые ноги. Она станет жить среди кивающих головками белых цветов, и ни один мужчина никогда не коснется ее своими грязными руками. Конан говорил, что договоры заключаются только для того, чтобы их нарушали; вот она и нарушит свой договор с ним. Она спустится в долину пропавших женщин, затеряется в тишине и одиночестве… Еще не успев додумать до конца эти неуловимые, как мечта, и разрозненные мысли, Ливия уже спускалась по покатому склону, и долина приближалась с каждым шагом.

Когда она остановилась на самом дне, у нее не возникло ощущения, будто она оказалась в заточении, окруженная со всех сторон неровными и иззубренными стенами окрестных холмов, – уж слишком мягкими и покатыми они выглядели. Вокруг нее колыхалось море теней, большие белые цветы кивали и ласково шептали ей что-то. Она побрела наугад, не разбирая дороги, раздвигая стебли папоротников своими маленькими ручками, прислушиваясь к шепоту ветра в листве и получая детское удовольствие от журчания невидимого ручейка. Она шла как во сне, очутившись в нереальном мире. Но одна мысль настойчиво крутилась у нее в голове: здесь она будет в безопасности, ей не грозит стать жертвой мужской жестокости. Ливия заплакала, но это были слезы радости. Она вытянулась во весь рост на мягкой почве и стала бережно пропускать травинки сквозь пальцы, сгорая от желания прижаться грудью к земле своего нового убежища и остаться здесь навсегда.

Она подняла с земли осыпавшиеся бутоны и сплела из них венок, который надела на свою златокудрую голову. Их аромат не нарушал гармонии долины: он был тонким, сказочным, неясным и колдовским.

Она вышла на прогалину в центре долины и наткнулась на огромный камень, словно бы обтесанный человеческими руками, у подножия которого лежали папоротники и венки из цветов. Она остановилась, глядя на него, а вокруг нее тем временем закипела жизнь. Обернувшись, Ливия увидела, как из глубоких теней выныривают призрачные фигуры – стройные смуглые женщины с гладкой кожей, обнаженные, с цветами в черных как смоль волосах. Они подошли к ней совершенно бесшумно, как бесплотные создания из снов, и молчали. Но внезапно ее охватил ужас, стоило ей заглянуть им в глаза. Они были яркими и блестели в свете звезд; но они не были человеческими. Тела принадлежали людям, но в душах произошла странная перемена, которая отразилась в их глазах. Ливию липкой паутиной окутал страх. Змей поднял свою отвратительную голову в ее новообретенном раю.

Но убежать она не могла. Гибкие смуглые женщины обступили ее со всех сторон. Одна, намного красивее остальных, подошла к трепещущей девушке вплотную и обняла ее. Аромат ее дыхания был точно таким же, как и у белых цветов, покачивавших головками в свете звезд. Она поцеловала Ливию в губы долгим и страшным поцелуем. Офиреанка ощутила, как по жилам ее растекается холод; руки и ноги у нее стали хрупкими и непрочными; подобно статуе из белого мрамора она замерла в объятиях своей похитительницы, будучи не в состоянии произнести хотя бы слово или пошевелиться.

Быстрые ловкие руки приподняли ее и уложили на алтарный камень посреди моря цветов. Смуглые женщины взялись за руки и пошли хороводом вокруг камня, исполняя незнакомый и чужой темный танец. Никогда еще солнце или луна не видели подобного танца, и яркие белые звезды стали еще ярче, засияв нестерпимым блеском, словно древнее колдовство пробудило к жизни неведомые силы космоса и потустороннего мира.

Зазвучал негромкий речитатив, который был еще более нечеловеческим, чем журчащий вдалеке ручей; гул голосов походил на шепот цветков, раскачивающихся под звездным ветром. Ливия лежала на камне, отдавая себе отчет в происходящем, но будучи не в силах пошевелиться. Ей даже не пришло в голову усомниться в своем здравомыслии. Она не могла ни доискиваться причин, ни анализировать то, что происходит; она просто была, и эти странные создания, танцующие вокруг нее, тоже были. Тупое осознание собственного существования и реальности ночного кошмара охватило ее, пока она лежала совершенно беспомощно, глядя на усеянное звездами небо, откуда – в чем она почему-то нисколько не сомневалась – снизойдет нечто, как спустилось много веков назад и превратило этих смуглых обнаженных женщин в тех бездушных созданий, коими они были сейчас.

Сначала она заметила в небе над собой темную точку, которая медленно росла и увеличивалась в размерах. Затем она превратилась в летучую мышь, но по-прежнему становилась все больше и больше, хотя каким-то образом ее очертания оставались прежними. Она парила над ней среди звезд, кружась и постепенно опускаясь к востоку, распростерши над нею свои огромные крылья; Ливия лежала под их сенью. Монотонное пение вокруг нее стало громче, переходя в хвалебную песнь бездушной радости, в приветствие богу, который пришел принять новую жертву, свежую и розовощекую, как цветок в росе рассвета.

Теперь нечто повисло прямо над нею, и душа Ливии содрогнулась и съежилась. Крылья существа были похожи на крылья летучей мыши, но тело и смутно различимое лицо не напоминали ни одно из морских, земных или воздушных созданий; девушка знала, что смотрит в лицо абсолютному ужасу, черной космической твари, рожденной в таких глубинах, которые не привидятся даже сумасшедшему в самых диких его мечтах.

Разрывая невидимые цепи, которые крепко держали ее, она закричала изо всех сил. Ответом ей послужил чей-то громкий устрашающий рев. До нее донесся топот бегущих ног; вокруг словно закружился быстрый водоворот; белые цветы яростно закивали головками, и женщины со смуглой кожей исчезли. Над нею кружила гигантская черная тень, и она увидела высокую белую фигуру с плюмажем на голове, бегущую к ней.

– Конан! – невольно воскликнула она.

С громким нечленораздельным криком варвар подпрыгнул и взмахнул своим мечом, целясь куда-то вверх.

Большие черные крылья поднялись и опали. Ливия, оцепенев от ужаса, увидела, как Киммерийца окутала черная тень, накрывшая его с головой. Мужчина дышал коротко и шумно; его ноги переступали по утрамбованной земле, безжалостно втаптывая белые цветы в пыль. Грохот его ударов эхом прокатывался в ночи. Его самого швыряло взад и вперед, словно крысу в пасти гончей; на дерн плескала густая кровь, смешиваясь с белыми лепестками, которые укрыли его, как ковром.

А потом девушка, для которой этот ночной бой казался жутким кошмаром, вдруг увидела, как неведомая тварь рванулась ввысь; раздался громкий треск сломанных крыльев, монстр вырвался на свободу и затерялся среди звезд. Его победитель устало покачнулся, держа меч острием кверху и диким взором окидывая небеса, явно удивленный собственной викторией, но готовый вновь вступить в страшную битву.

Мгновением позже Конан, тяжело дыша, приблизился к алтарю, при каждом шаге роняя на землю капли крови. Грудь его бурно вздымалась и блестела от пота. Из ран на плечах и шее по рукам его текли алые струйки. Стоило ему прикоснуться к ней, как чары рассеялись, она привстала и соскользнула с алтаря, отпрянув от его протянутой руки. Он оперся о камень, глядя на нее, сжавшуюся в комочек у его ног.

– Мои люди видели, как ты ускакала из деревни, – сказал он. – Я последовал за тобой так быстро, как только смог, и сразу же напал на твой след, хотя его нелегко было найти при свете факелов. Я проследил за тобой до того места, где лошадь сбросила тебя наземь. Хотя факелы к тому моменту почти догорели и я не смог отыскать отпечатки твоих босых ног на мягком дерне, я был уверен в том, что ты спустилась в долину. Мои люди отказались последовать за мной, поэтому мне пришлось идти одному и пешком. Что это за дьявольская долина? И что это была за тварь, с которой я дрался?

– Бог, – прошептала она. – Чернокожие рассказывали мне о нем – это бог из неведомых далей и седой древности!

– Дьявол из Внешней Тьмы, – решил он. – Что ж, в этом нет ничего необычного. Они крутятся, как вши, вне пояса света, который окружает этот мир. Я слышал, как о них рассказывали старики в Заморе. Некоторые из них умудряются попасть на землю, но тогда им приходится принимать земной облик и плоть. Мужчина с мечом, такой как я, может справиться с любым количеством клыков и когтей, адских или земных, без разницы. Пойдем; мои люди ждут за гребнем долины.

Она съежилась, будучи не в силах вымолвить ни слова, пока он, нахмурившись, глядел на нее сверху вниз. Потом она заговорила:

– Я убежала от вас. Я хотела обмануть вас. Я не собиралась держать данное вам слово; я должна была стать вашей по условиям сделки, которую мы заключили, но я бы убежала при первой же возможности, если бы только смогла. Можете покарать меня за это.

Он отряхнул кровь и пот со своих кудрей и сунул меч в ножны.

– Поднимайся, – проворчал он. – Я заключил грязную сделку. Мне нисколько не жалко этой черной собаки Баджуха, но ты – не та девушка, которую можно покупать и продавать. Мужчины ведут себя по-разному в разных концах земли, но им совсем не обязательно быть свиньями, где бы они ни находились. Немного поразмыслив, я понял, что принудить тебя к соблюдению условий сделки – то же самое, что взять тебя силой. Кроме того, ты недостаточно вынослива для того, чтобы жить в этих землях. Ты – дитя города, книг и цивилизованного образа жизни, в этом нет твоей вины, но ты быстро погибнешь, если останешься со мной. А мертвая женщина мне не нужна. Я отвезу тебя на границу Стигии, а уже стигийцы отправят тебя домой, в Офир.

Она уставилась на него с таким видом, словно боялась поверить в услышанное.

– Домой? – машинально переспросила она. – Домой? В Офир? К моему народу? К городам, башням, миру, моему дому? – Внезапно на глазах у нее выступили слезы и, упав на колени, она обхватила руками его бедра и прижалась к ним лицом.

– Разрази меня Кром, девочка, – смущенно пробормотал Конан. – Не смей так больше делать. А то, чего доброго, ты еще решишь, что я оказываю тебе услугу, вышвыривая прочь из этой страны. Разве я не объяснил тебе, что ты не годишься в жены военному вождю бамула?

Замок ужаса

Конан собирался создать и возглавить черную империю, но этим планам помешали несколько стихийных бедствий, случившихся одно за другим, и интриги его врагов среди бамула, многие из которых резко отрицательно отнеслись к тому, что их вождем стал чужеземец. Вынужденный спасаться бегством, он направился на север через экваториальные джунгли и растительный вельд к полуцивилизованному королевству Раш.

1. Горящие глаза

Сразу же за безлюдными и безводными пустынями Стигии начинается обширная саванна Куша. На сотни лиг протянулись заросшие высокой травой земли. Лишь изредка монотонный пейзаж вельда нарушают одинокие деревья: колючие акации, драцены с острыми листьями, изумрудно-зеленые лобелии и толстопалое волчье лыко. Время от времени ровный стол прерии прорезает заблудившийся ручей, дающий жизнь скудному припойменному лесу на своих берегах. Стаи зебр, антилоп, буйволов и прочих обитателей саванны бродят по вельду, мирно пощипывая сочную траву.

Под лазоревым небом, с которого безжалостно палило тропическое солнце, перешептывались и согласно кивали стеблями травы, кланяясь странствующим ветрам. Впрочем, небеса то и дело затягивало тучами; налетал ураган, который буйствовал с сокрушающей мощью, но утихал так же быстро, как и начинался.

По бескрайним просторам вот уже который день подряд устало шагал одинокий путник. Это был молодой гигант крепкого телосложения, под загорелой кожей которого, испещренной белыми полосками старых шрамов, перекатывались тугие узлы мышц. У него была широкая грудь, массивные плечи и длинные руки и ноги; скудный наряд, состоящий из набедренной повязки и сандалий, отнюдь не скрывал его физических достоинств. Его спину, плечи и грудь покрывал столь сильный загар, что он казался почти таким же чернокожим, как и коренные обитатели этих мест.

Спутанные кудри черной нестриженой гривы обрамляли мрачное и невозмутимое лицо. Горящие ярко-синим огнем глаза под кустистыми черными бровями без устали осматривали округу, пока он двигался экономным шагом по ровной, как стол, саванне. Он настороженно вглядывался в густые заросли травы, подсвеченные малиновым пламенем заката, через которые лежал его путь. Вскоре на Куш стремительно падет ночь, и тогда под покровом ее мрачных крыльев опасность и смерть выйдут собирать свою кровавую жатву.

Но одинокий путник, Конан Киммериец, не боялся. Ему, варвару из варваров, выросшему на унылых и голых холмах далекой Киммерии, железная выносливость и звериная сила достались от природы, помогая выжить там, где цивилизованные мужчины, пусть и более образованные и утонченные, неизбежно погибали. Хотя путник шел пешком вот уже восемь дней подряд, не имея другого пропитания, кроме дичи, которую добывал с помощью своего большого лука бамула, сейчас заброшенного за спину, могучий варвар отнюдь не истощил своих сил и не приблизился к пределу своей выносливости.

Конан давно привык к спартанскому образу жизни в глуши и дебрях. Хотя он и вкусил томных удовольствий цивилизованной жизни в доброй половине окруженных стенами блистательных городов мира, но не скучал о них. Он неутомимо шагал к далекому горизонту, который сейчас скрылся в туманной фиолетовой дымке.

Позади остались густые джунгли черных земель на границе с Кушем. Там среди темной зелени цвели невероятной красоты орхидеи, там племена свирепых чернокожих вели полную опасностей жизнь в буше, и там тишину болотистых джунглей нарушало лишь рычание вышедшего на охоту леопарда, хрюканье дикой свиньи, тяжкий топот слона или внезапный вопль рассерженной обезьяны. Больше года провел там Конан на посту военного вождя могущественного племени бамула. Но в конце концов хитроумные черные колдуны, взревновавшие к его возвышению и возненавидевшие его за нескрываемое презрение к их кровожадным богам и жестоким ритуалам, отравили умы воинов бамула, настроив их против своего белокожего предводителя.

А случилось все следующим образом. На племена, обитающие в джунглях, обрушилась долгая невиданная засуха. После того, как обмелели реки и пересохли колодцы, разразилась кровавая война, в которой чернокожие племена отчаянно пытались сохранить за собой несколько уцелевших источников драгоценной влаги. Деревни погибали в пламени пожаров; целые кланы вырезали на корню и оставляли гнить. И тогда, в самый разгар засухи, голода и кровавой бойни, на страну обрушилась чума.

Злобные языки колдунов возложили на Конана всю вину за эти несчастья. Это он, по их клятвенным уверениям, навлек беды на головы бамула. Боги разгневались из-за того, что светлокожий пришелец узурпировал резной трон вождей бамула, переходивший из поколения в поколение чернокожих воинов. С Конана, утверждали они, нужно содрать живьем кожу и подвергнуть неисчислимым мучениям и пыткам на черных алтарях богов джунглей, или их племя просто перестанет существовать.

Поскольку подобная нерадостная судьба Конана отнюдь не привлекала, он подготовил быстрый и сокрушительный ответ. Удар, нанесенный широким лезвием его северного меча, прикончил верховного колдуна. После этого он опрокинул забрызганного кровью деревянного идола, изображавшего божество бамула, на головы остальных шаманов и растворился в темноте окрестных джунглей. Он отправился на север, и ему пришлось пройти много миль по густой чаще, пока он не добрался наконец до мест, где тропический лес поредел и перешел в открытую саванну. И вот теперь он намеревался пересечь ее пешком и достичь королевства Раш, где сила варвара и вес меча помогут ему поступить на службу к смуглокожим правителям этой древней земли.

И вдруг проснувшееся чувство опасности вмешалось в его воспоминания о прошлом. Какой-то первобытный инстинкт самосохранения предупредил его о грозящей беде. Он замер и принялся пристально вглядываться в длинные тени, отброшенные на траву заходящим солнцем. Ощущение невидимой угрозы заставило его насторожиться, волосы у него на затылке встали дыбом, и гигант-варвар стал осторожно втягивать воздух ноздрями, прожигая сумрак горящими взором. И хотя он не видел и не ощущал ничего необычного, таинственное шестое чувство дикаря, выросшего в глуши, говорило ему, что опасность близко. Он ощутил легкое, почти невесомое прикосновение чужих взглядов и резко обернулся, успев заметить пару больших глаз, светящихся в темноте.

В тот же миг горящие глаза исчезли. Настолько коротким было это мгновение, что он чуть было не поддался искушению списать все на игру воображения. Конан повернулся и вновь зашагал вперед, но теперь уже оставаясь настороже. Стоило ему двинуться с места, как в густых тенях вновь загорелись чьи-то глаза и с нехорошим интересом стали следить за его продвижением. Рыжевато-коричневые силуэты бесшумно устремились за ним в погоню. Львы Куша взяли след. Им требовались свежая кровь и мясо.

2. Круг смерти

Часом позже на саванну опустилась ночь, и лишь на западном горизонте тлела узкая полоска заката, на фоне которой изредка черным, словно вырезанным из бумаги силуэтом выделялось невысокое и кривое деревце вельда. На Конана навалилась усталость. Трижды из теней справа или слева на него выскакивали львицы. Трижды он отгонял их летящей смертью своих стрел. И хотя целиться в темноте было необычайно трудно, троекратный злобный рев больших кошек говорил ему, что он не промахнулся, хотя, разумеется, и не знал, убил ли он или только ранил огромного зверя.

Но теперь, когда колчан его опустел, он понимал, что бесшумные убийцы рано или поздно настигнут его. Это лишь вопрос времени. Сейчас по его следу шли восемь или десять львов, и суровый варвар испытал приступ отчаяния. Даже если своим могучим мечом ему удастся сразить одного или двух зверей, остальные попросту разорвут его на куски, прежде чем он успеет вновь взмахнуть клинком. Конану уже приходилось сталкиваться со львами раньше, и он знал, что эти твари обладают чудовищной силой, которая позволяет им нести зебру в пасти с такой же легкостью, с какой кошка несет мышь. И хотя Конан бы одним из самых сильных мужчин своего времени, стоит только льву запустить в него зубы и сомкнуть челюсти, вся его сила и сноровка окажутся не страшнее слез ребенка.

Конан побежал. Он бежал вот уже почти час, ровным широким шагом, одну за другой глотая лиги. Поначалу он бежал без усилий, но сейчас уже начали сказываться марш по черным джунглям и восьмидневный пеший переход по саванне. Перед глазами все плыло, мышцы ног ныли от нестерпимой боли. С каждым биением сердца уходили силы, еще остававшиеся в его мускулистой фигуре.

Он умолял своих свирепых богов сделать так, чтобы луна вынырнула из-за туч, которые плотной пеленой затянули небо. Он молился о том, чтобы ровное полотно саванны нарушили холм или дерево, или хотя бы валун, к которому он смог бы прижаться спиной и дать последний бой прайду[26].

Но боги не слышали его. Деревья в этой местности росли исключительно карликовые; вырастая ввысь на шесть или восемь футов, они выбрасывали ветви в стороны, становясь похожими на грибы-переростки. И если, несмотря на шипы, ему даже и удастся влезть на такое дерево, вожаку не составит труда преподать молодым львам урок и сбить его наземь в первом же прыжке. А единственными возвышенностями были термитники; некоторые достигали в высоту нескольких футов, но все равно не годились для обороны. Так что ему ничего не оставалось, как бежать дальше.

Чтобы бежать было легче, он выбросил свой большой охотничий лук после того, как израсходовал последнюю стрелу, хотя ему до слез жаль было расставаться со столь великолепным оружием. За ним вскоре последовали колчан и перевязь. Теперь на нем оставались только набедренная повязка из леопардовой шкуры, сандалии с высокой шнуровкой на ногах, бурдюк из козьего меха с водой и тяжелый меч с широким лезвием в ножнах, который он сейчас нес в руке. Расстаться с ним – значило потерять последнюю надежду.

Львы уже буквально наступали ему на пятки. Он чувствовал резкий запах их тел и слышал их тяжелое дыхание. Они могли в любой миг настигнуть его, и тогда ему придется принять свой последний бой, стараясь подороже продать свою жизнь до того, как они разорвут его на куски.

Он рассчитывал на то, что его преследователи не станут изменять веками выработанной тактике. Самый старый самец – вожак прайда – будет бежать прямо за ними, а молодняк займет места на флангах. Более легкие и, соответственно, более быстрые львицы обгонят его, пока не окажутся впереди, повернут и, выстроившись полумесяцем, станут загонять его в западню. А потом они набросятся на него все разом, так что ни о какой эффективной защите не может быть и речи.

И вдруг землю залил яркий свет. Над равниной засиял круглый серебряный глаз луны, освещая бегущую фигуру варвара-гиганта и зажигая сполохи призрачного серебристого сияния на шкурах преследующих его львов. Утомленный взгляд Конана заметил искорки лунного пламени на шерсти слева от себя, и он понял, что его практически взяли в кольцо. Когда он из последних сил помчался вперед, надеясь все-таки вырваться из окружения, то с изумлением заметил, что увиденная им львица повернула назад и остановилась. В два прыжка он миновал ее. Пробегая мимо, он заметил, как замерла на месте и львица справа. Она неподвижно сидела на земле, и лишь хвост ее нервно колотил по траве. Она разинула пасть, и из ее глотки вырвался гулкий рев, в котором злоба смешивалась со страхом.

Конан рискнул и замедлил бег, а потом оглянулся назад. К своему невероятному удивлению, он обнаружил, что весь прайд остановился, словно у какой-то невидимой преграды. Львы сидели, обнажив клыки, которые отливали серебром в лунном свете, и из глоток их рвалось приглушенное злобное рычание.

Конан задумчиво прищурился, и его насупленные брови сошлись на переносице. Что вынудило львов прекратить преследование за мгновение до того, как они настигли бы свою жертву? Какая невидимая сила заставила их замереть на месте? Несколько секунд он стоял, глядя на них, сжимая в руке меч и раздумывая о том, а не пустятся ли они вновь в погоню за ним. Но львы остались на месте, рыча и разевая огромные пасти со страшно сверкавшими клыками.

И тогда Конан заметил нечто любопытное. Между ним и тем местом, где сидели львы, по равнине пролегало нечто вроде разделительной линии. По одну сторону росла высокая сочная трава. По другую же сторону невидимой границы трава становилась редкой и хрупкой; она выглядела высохшей и нездоровой, перемежаясь пятнами голой земли. И хотя в лунном свете цвета различить было почти невозможно, ему показалось, что по его сторону линии у растений в окраске начисто отсутствовала здоровая зелень. Трава у его ног выглядела сухой и серой, словно лишенной жизненных сил.

Он посмотрел вперед. В ярком лунном свете было хорошо видно, как вдали участок, поросший мертвой травой, изгибался дугой, как если бы Конан стоял в каком-то круге смерти.

3. Черная крепость

Тело его налилось свинцовой усталостью, но краткая передышка все-таки придала Конану сил, чтобы двигаться дальше. Поскольку ему оставалось только гадать о природе черты, у которой остановились львы, он не мог и сказать, надолго ли она задержит их. Вот почему он решил оставить между собой и ними как можно большее расстояние.

Вскоре он заметил, как из мрака впереди вырастает более темная масса. Он стал приближаться к ней с еще большей осторожностью, держа в руке обнаженный меч и пристально вглядываясь в окружающий мир, подернутый серой дымкой. Пока что он не мог разобрать, что за сооружение высилось перед ним, кроме того, что оно было огромным и неподвижным. Подобно колоссальному идолу какого-нибудь языческого культа, вырубленному из монолитного черного камня на заре времен неведомыми руками, неподвижная темная масса лежала посреди круга мертвой травы.

Когда Конан подошел ближе, в размытых и нечетких контурах стали проступать первые отдельные детали. Он увидел перед собой на равнине Куша величественное строение, частично лежавшее в руинах, – колоссальное здание, сооруженное неизвестно кем и непонятно для чего. Оно походило на замок или крепость, но архитектурный стиль был Конану незнаком. Выстроенный из крепкого черного камня наружный фасад цитадели являл собой сложную паутину колонн, террас и зубчатых стен с парапетами, линии которых казались чуждыми. Он ставил в тупик и приводил в недоумение. Глаз отказывался видеть логику в непривычном переплетении изгибов и поворотов. Огромное сооружение наводило на мысль о хаотичном отсутствии порядка, как если бы его строители были не вполне разумными существами.

Конан с трудом оторвал взгляд от вызывающих головокружение изгибов каменной кладки. Долгое созерцание цитадели несомненно грозило помешательством. Ему показалось, что он наконец понял, почему цари зверей саванны так старательно избегали этого полуразрушенного сооружения. Оно внушало какой-то потусторонний ужас и чувство опасности. Пожалуй, за те тысячелетия, что крепость высилась на равнине, животные научились бояться ее и держаться от нее подальше, а потом эта привычка перешла в инстинкт.

Луна внезапно потускнела, и грозовые тучи затянули ее нестареющее лицо. Вдалеке зарокотал гром, и Конан уловил, как в громоздящихся облаках сверкнула молния. Над саванной вот-вот должна была разразиться одна из скоротечных, но сокрушительных бурь.

Он колебался, не зная, на что решиться. С одной стороны, любопытство и стремление укрыться от приближающейся грозы влекли его к полуразрушенному сооружению. С другой, разум варвара питал извечное отвращение к сверхъестественному. Привычные, земные и человеческие опасности не страшили его, он чуть ли не презирал их, но потустороннее зло вызывало в нем настоящий душевный трепет и панику. А в этом таинственном сооружении явно чувствовалось нечто нездешнее. Шестым чувством он безошибочно ощущал исходящую от него скрытую угрозу.

Гром зарокотал вновь, на этот раз ближе. Собрав волю в кулак, он решительно зашагал к темному порталу, держа в руке обнаженный меч, и скрылся внутри.

4. Люди-змеи

Конан прошел вдоль стены со множеством альковов, но не обнаружил ничего живого. На вымощенном черными каменными плитами полу лежали лишь пыль и мертвые листья. В углах и вокруг оснований высоких колонн скопились кучи гниющего мусора. Каким бы старым ни было это сооружение, нога человека явно не ступала здесь вот уже много веков.

Главный зал, осветившийся во время недолгого появления луны, оказался двухэтажным. Вдоль второго этажа тянулась балюстрада. Любопытство подгоняло его повнимательнее осмотреть это загадочное сооружение, расположенное на равнине за много лиг от человеческого жилья, и Конан принялся бродить по коридорам, которые извивались столь же причудливо, как и след рептилии. Он заглядывал в пыльные комнаты, о назначении которых не мог даже догадываться.

Замок обладал потрясающими размерами и казался невероятно огромным даже тому, кто видел храм бога-паука в Йезуде в Заморе и дворец короля Йилдиза в Аграпуре в Туране. Значительная его часть – собственно, целое крыло – представляла собой бесформенную массу обрушившихся черных блоков, но и того, что уцелело, хватило Конану, чтобы понять: перед ним самое крупное сооружение из когда-либо виденных им. Корнями оно уходило в столь седую древность, что по телу его пробежали мурашки. Черный оникс, из которого оно было построено, не походил ни на один из знакомых Конану камней в этой части мира. Должно быть, его привезли сюда из невообразимой дали – но зачем, Конан так и не смог понять.

Кое-какие черты причудливой архитектуры здания напомнили Конану древние могилы в ненавистной Заморе. Другие вызывали в памяти запретные храмы, которые он мельком видел в Гиркании, когда находился на туранской службе. Но он по-прежнему не мог сказать, чем был колоссальный черный замок изначально – усыпальницей, крепостью, храмом или всем перечисленным понемногу.

Кроме того, в цитадели буквально физически ощущалась чужеродность, от которой ему становилось не по себе. Даже если фасад ее казался построенным по канонам геометрии, пусть и чуждой человеческому разуму, то внутренние помещения вызывали неприятие одним своим видом. Ступени лестниц, например, были намного шире и мельче, чем требовалось для человеческой ноги. Дверные проемы оказались слишком высокими и узкими, так что Конану приходилось протискиваться в них боком.

Нижнюю часть стен украшали перекрещивающиеся геометрические узоры, обладающие неким гипнотическим действием. Конан обнаружил, что ему требуется нешуточное усилие, чтобы отвести взгляд от скульптурной лепки на стенах, дабы загадочные символы и фигуры не усыпили и не подчинили себе его разум.

Откровенно говоря, все в этой ошеломляющей загадке, воплощенной в камне, наводило Конана на мысль о змеях – извилистые коридоры, спиральные узоры и даже, как ему казалось, витающий в воздухе едва ощутимый мускусный аромат.

Конан остановился, недоуменно нахмурив брови. Быть может, эту неизвестную цитадель возвели люди-змеи древней Валузии? Эта древняя легендарная раса жила в незапамятные доисторические времена, еще до появления человека, в ту туманную эпоху, когда землей правили рептилии. Люди-змеи существовали до зарождения Семи Империй и до Потопа – даже до того, как Атлантида восстала из глубин Закатного океана. Они исчезли задолго до того, как на земле возникли первые поселения людей – но не полностью.

Вокруг костров в мрачных и унылых горах Киммерии и в мраморных дворах храмов Немедии Конан не раз слышал легенды о Кулле, короле-атланте Валузии. Люди-змеи сумели выжить в разных местах земли с помощью своей магии, что позволило им предстать перед людьми в человеческом облике. Но Кулл раскрыл их тайну и очистил свое королевство от этой заразы, уничтожив их подчистую огнем и мечом.

Тем не менее разве не может черный замок, при всей чужеродности его архитектуры, быть реликтом отдаленной эпохи, когда люди соперничали за право управлять землей с рептилиями, выжившими с незапамятных времен?

5. Шепот теней

Первая из гроз обошла черную цитадель стороной. Капли лишь коротко простучали по обломкам каменной кладки, да в дыры на крыше проникли небольшие ручейки воды. А потом гром стих, молнии перестали сверкать, и непогода ушла к западу, вновь предоставив луне возможность невозбранно заглядывать в проломы в каменных стенах. Но с востока накатывались новые грозы, громыхая и блистая молниями вдалеке.

Конан забылся чутким сном в уголке балкона над большим залом. Он метался и ворочался подобно дикому зверю, смутно ощущающему приближение опасности. Осторожность не позволила ему устроиться на ночлег в зале перед настежь распахнутыми дверями. Хотя круг смерти, похоже, надежно отгонял обитателей саванны, он не доверял той неведомой силе, которая не пускала их сюда.

Несколько раз он просыпался, хватаясь за меч и напряженно вглядываясь в темноту в поисках того, что разбудило его. И всякий раз он ничего не замечал в мрачных пустотах древних развалин. Но стоило ему вновь смежить веки, как смутные тени начинали кружить вокруг него, и сквозь сон он слышал их завораживающий шепот.

Бормоча бессвязные проклятия в адрес своих варварских богов, Конан проклял все тени и их едва слышный шепот до одиннадцатого круга ада и вновь бросился на голый пол, пытаясь заснуть. И когда он провалился в тяжелое забытье, ему приснился странный сон.

Ему казалось, что, хотя тело его спит, дух его бодрствует и наблюдает. Для бестелесных глаз его ка, как называли дух стигийцы, темный и мрачный балкон освещался кровавыми отблесками света из невидимого источника. Это не было ни серебристым сиянием луны, косые лучи которой падали в зал сквозь прорехи в крыше, ни мертвенно-бледными сполохами далеких молний. И в этих красноватых отблесках дух Конана видел движущиеся тени, что вились подобно бесплотным летучим мышам меж колонн черного мрамора, – тени с горящими глазами, в которых полыхал безумный гнев, тени, переговаривающиеся неразборчивым шепотом, в котором слышались издевательский смех и животные вскрики.

Откуда-то дух Конана знал, что эти перешептывающиеся тени есть не что иное, как призраки тысяч разумных существ, нашедших свою смерть в этой древней цитадели. Откуда ему это было известно, он не мог сказать, но для его ка сей факт не подлежал сомнению. Неизвестный народ, который возвел эти грандиозные развалины, – будь то люди-змеи из легенд о Валузии или иная забытая раса – до основания пропитал мраморные алтари черной крепости кровью тысяч живых существ. Призраки их жертв незримыми цепями оказались навеки прикованы к этому замку страха. Быть может, здесь их удерживало древнее колдовство, недоступное человеку. Быть может, то же самое заклятие не подпускало сюда зверей саванны.

Но это было еще не все. Призраки черного замка жаждали теплой и горячей крови живого существа – крови Конана.

Его утомленное тело лежало в углу балкона, забывшись зачарованным сном, а призрачные тени вились вокруг, пытаясь схватить его бесплотными пальцами. Но дух неспособен причинить вред живому существу, если он не может проявить себя в физической плоскости и принять материальный облик. Эти захлебывающиеся шепотом тени были слабыми. Долгие века ни один человек не осмеливался презреть древнее заклятие и переступить порог черного замка, дав им пищу. Ослабевшие от голода, длившегося целую вечность, они более не могли с легкостью материализоваться в неуклюжую орду живых призраков.

И дух Конана откуда-то знал об этом. Пока его тело спало, ка наблюдал за суматошным движением на астральной плоскости, глядя на кровожадные тени, которые взмахивали бесплотными крыльями вокруг его головы и впивались неосязаемыми челюстями в его незащищенное горло. Но как ни ярились они, перекликаясь беззвучными голосами, причинить Конану вред они не могли. Связанный по рукам и ногами колдовской силой, он спал.

Спустя некоторое время в алых отблесках на астральной плоскости стали происходить изменения. Призраки сбивались в бесформенную массу, и тени становились плотнее и гуще. Сколь бы безмозглыми и мертвыми созданиями они ни были, голод толкал их на сверхъестественный союз. Каждый призрак обладал толикой той жизненной силы, которая была способна к телесному воплощению. И теперь каждый фантом сливался с себе подобными.

Постепенно начала воплощаться жуткая тварь, созданная жизненной силой десятков тысяч теней. В темной и мрачной глубине мраморного балкона она медленно обретала плоть, вбирая в себя кружащееся облако призрачных частиц.

А Конан спал дальше.

6. Многоголовая гидра

Раздался оглушительный раскат грома, над темной равниной засверкали злобные мертвенно-бледные молнии, а луна вновь скрылась за тучами. Набухшие свинцовые облака лопались, обрушивая на землю потоки воды.

Стигийские охотники за рабами ехали всю ночь, держа путь на юг, к лесам за пределами Куша. До сих пор их экспедиция была неудачной; им в руки не попал ни один чернокожий из бродячих племен охотников или скотоводов. Они не знали, что было тому причиной: война или повальный мор выкосили человеческое поголовье в этих землях, или же туземцы, предупрежденные о появлении охотников за живым товаром, скрылись в неизвестном направлении?

Во всяком случае, охотники убедили себя в том, что в джунглях Юга им повезет больше. Лесные негры селились в деревнях, которые работорговцы могли окружить и захватить внезапной атакой на рассвете, поймав их обитателей, как рыбу в сети. Тех деревенских жителей, которые окажутся слишком старыми, слишком юными или чересчур больными, чтобы выдержать долгий путь в Стигию, они прикончат на месте. А остальных, сковав кандалами и выстроив живой цепью, погонят на север.

Их было около сорока, хорошо вооруженных стигийских всадников в шлемах и кольчугах. Высокие смуглые мужчины с ястребиными лицами и неплохо развитой мускулатурой – закаленные мародеры и грабители, жестокие, хитрые, бесстрашные и безжалостные, для которых убить того, кто не принадлежал к их расе, было не труднее, чем обыкновенному человеку прихлопнуть комара.

И теперь гроза обрушилась на них всей мощью. Ветер трепал их шерстяные накидки и льняные рубахи, бросая гривы коней им в лица. Молнии сверкали почти непрерывно, ослепляя их.

Тут вожак заметил черный замок, темная масса которого высилась неподалеку, освещенная кривым зигзагом молнии в дождливой тьме. Гортанным голосом он выкрикнул команду и вонзил шпоры в бока своей черной кобылы. Остальные последовали его примеру и в грохоте копыт, скрипе кожи и звоне кольчуг подскакали к хмурящимся бастионам. За пеленой ночного ливня странная чужеродность фасада осталась ими незамеченной; к тому же стигийцы, промокшие насквозь, торопились укрыться от непогоды.

Они въехали внутрь, громко переговариваясь, бранясь и отряхивая капли дождя со своих накидок. В мгновение ока сумрачную тишину полуразрушенной цитадели нарушили шум и лязг. Всадники принялись собирать сучья и сухие листья; засверкали искры, высекаемые кресалами. Вскоре посреди мраморного пола зачадил дымный костерок, отбрасывая на украшенные лепниной стены оранжевые отблески.

Мужчины снимали с седел переметные сумы, скидывали мокрые бурнусы и развешивали их для просушки. Они стаскивали с себя кольчужные рубашки и протирали их промасленными тряпками, чтобы удалить влагу. Достав припасы из седельных мешков, они впивались крепкими зубами в круглые черствые лепешки.

А снаружи бушевала и ярилась гроза. Потоки дождя, словно маленькие водопады, обрушивались вниз через дыры в крыше. Но стигийцы не обращали на них внимания.

На балконе над ними молча стоял Конан. Он уже совсем проснулся, но по телу его время от времени пробегала дрожь. С началом ливня чары, подчинившие его себе, рассеялись без следа. Очнувшись, он рывком сел и обвел затуманенным взглядом конклав призраков, которые в его ночных кошмарах уже начали обретать плоть и форму. Сверкнула молния, и ему показалось, что в дальнем углу балкона он разглядел темную шевелящуюся бесформенную массу, но не рискнул подойти ближе, чтобы рассмотреть ее повнимательнее.

Пока он раздумывал над тем, как удрать с балкона и при этом не оказаться в пределах досягаемости Твари, в зал внизу с ревом вломились стигийцы. Вряд ли они были намного лучше призраков. При первой же возможности они с радостью схватят его и превратят в раба. Конан прекрасно понимал, что, несмотря на всю свою чудовищную силу и навыки бойца, он не сможет противостоять сорока вооруженным воинам. И если он не сбежит отсюда немедленно, они непременно заметят его и захватят в плен. Ему предстояло выбрать между быстрой смертью и рабским существованием в плену у стигийцев, и он не был уверен, какой из двух вариантов предпочтительнее.

Но если стигийцы отвлекли мысли Конана от призраков, в то же время они переключили внимание последних на себя. Снедаемые безумным голодом, призрачные тени отвергли Киммерийца ради сорока стигийских воинов, разбивших лагерь внизу. Совсем рядом с ними появилась живая плоть и жизненная сила, которой было достаточно, чтобы трижды удовлетворить их призрачную страсть. И подобно осенним листьям они устремились через балюстраду вниз с балкона.

Стигийцы вольготно расположились вокруг костра, передавая из рук в руки бутылки вина и обмениваясь гортанными возгласами. Хотя Конан знал всего несколько слов на стигийском диалекте, он догадывался, о чем они говорят, по интонации и жестам воинов. Вожак – наголо бритый гигант, ростом не уступавший Киммерийцу, – клялся, что никакая сила не заставит его тронуться в путь в такую ночь. Они дождутся рассвета в этих развалинах. По крайней мере местами крыша выглядела достаточно надежной, чтобы под ней можно было укрыться от проливного дождя.

Осушив еще несколько бутылок, стигийцы, согревшиеся и обсохшие, стали устраиваться на ночлег. Костер почти догорел, потому как собранных ими сучьев оказалось слишком мало. Главарь ткнул пальцем в одного из своих людей и коротко пролаял что-то. Тот было запротестовал, но после недолгих препирательств со стоном поднялся и принялся надевать кольчугу. Насколько мог понять Конан, ему выпало первым нести караул.

Вскоре воин с мечом в руке и щитом наготове уже стоял на границе круга света, отбрасываемого костром. Время от времени он отправлялся в обход зала, останавливаясь, чтобы осмотреть извилистые коридоры или выглянуть в дверь наружу, где уже стихала буря.

В тот момент, когда часовой остановился в дверном проеме спиной к своим товарищам, меж спящими телами возникла уродливая черная тень. Она медленно густела, вбирая в себя клочья призрачного тумана. Ее питала сила тысяч и тысяч мертвых существ, бывших некогда живыми. Вид ее был ужасен – бесформенная колышущаяся масса, шевелящая бесчисленными руками и отростками. Колоссальную тушу поддерживала дюжина коротких ножек. А наверху, подобно уродливым плодам, на отростках колыхались десятки голов: некоторые выглядели живыми, с лицами и волосами; у других на месте глаз красовались провалы, а раздувающиеся ноздри располагались где попало.

При виде этого стоголового монстра в тускло освещенном зале кровь застыла бы в жилах у самого бесстрашного воина. Конан почувствовал, как волосы у него встали дыбом, а по коже пробежали мурашки, когда он с отвращением взирал на происходящее.

Тварь сделала несколько неуверенных шагов. Наклонившись, она ухватила одного из стигийцев дюжиной зубастых челюстей. Когда тот в ужасе закричал, просыпаясь, тварь разорвала его на несколько частей, забрызгав его спящих товарищей кровью и внутренностями жертвы.

7. Бегство от ночного кошмара

В мгновение ока стигийцы вскочили на ноги. Все они были опытными воинами и безжалостными грабителями, но представшее перед ними жуткое зрелище исторгло из их глоток слитный вопль ужаса. Привлеченный криками, часовой вбежал в зал и атаковал монстра сзади, нанося ему удары мечом. Главарь, выкрикивая команды, схватил первое подвернувшееся ему под руку оружие и вступил в бой. Остальные, хотя и не до конца стряхнувшие с себя сонную одурь, быстро схватили мечи и копья, чтобы защититься от твари, которая неуклюже металась между ними.

Мечи врезались в бесформенные бедра; копья протыкали раздувшееся, покачивающееся из стороны в сторону брюхо. Отрубленные руки и отростки чудовища летели во все стороны под ударами мечей и, извиваясь в корчах, падали на пол. Но монстр, похоже, не чувствовал боли. Он хватал одного человека за другим. Некоторым стигийцам он попросту отрывал головы. Других он цеплял за ноги и колотил о колонны, пока они не превращались в кровавые ошметки.

Пока Конан наблюдал сверху за бойней, с десяток стигийцев были забиты до смерти или разорваны на куски. Рваные раны, которые они наносили монстру своими мечами или копьями, тут же затягивались и заживали. На месте отрубленных рук и ног вырастали новые.

Видя, что у стигийцев нет никаких шансов против монстра, Конан решил, что сейчас самое время спасаться бегством, пока тварь занята работорговцами и пока она не перенесла свое внимание на него. Рассудив, что спускаться в зал было бы неразумно, он нашел другой выход и вылез наружу через окно. Оно выходило на крышу террасы, выложенную разбитой черепицей. Один неверный шаг – и сквозь дыру в обшивке он рухнет на землю.

Проливной дождь сменился надоедливой моросью. Луну, повисшую почти прямо над головой, то и дело закрывали облака. Глядя вниз с парапета, опоясывавшего террасу, Конан решил, что в одном месте наружная лепнина вместе с плетями ползучих растений, карабкающихся снизу, позволят безопасно спуститься на землю. С ловкостью обезьяны, перебирая руками причудливые украшения, он полез вниз.

Теперь луна заливала ярким светом внутренний двор, где стояли лошади стигийцев. Кони переступали копытами и нервно ржали, напуганные звуками смертельной схватки, доносившимися из большого зала. Шум боя заглушали громкие вопли боли, издаваемые людьми, которых тварь безжалостно рвала на куски.

Конан спрыгнул вниз, мягко приземлился на ноги и бегом устремился к большой черной кобыле, принадлежащей главарю шайки. Он бы предпочел задержаться, чтобы обобрать трупы, поскольку их оружие, доспехи и съестные припасы ему бы не помешали. Кольчуга, которую он носил, пиратствуя вместе с Белит, уже давно проржавела и зияла дырами, а его бегство из стана бамула оказалось столь поспешным, что он просто не успел экипироваться должным образом. Но никакая сила не заставила бы его войти обратно в зал, где правил кровавую тризну чудовищный монстр из ночных кошмаров.

Когда молодой киммериец отвязал поводья кобылы, из дверного проема вывалилась пронзительно вопящая фигура и рванулась к нему через двор. Конан увидел, что это был тот самый воин, кому выпало первым стоять на страже. Шлем и кольчуга уберегли стигийца от участи, постигшей его товарищей.

Конан уже открыл рот, чтобы заговорить. Между ним и стигийцами никогда не было особой любви; тем не менее, если этот малый оказался единственным, кто уцелел изо всей шайки, Конан с удовольствием заключил бы с ним временный союз, пока они не добрались бы до населенных земель.

Но Конан так и не успел сделать свое предложение, потому что пережитый ужас повредил рассудок плотного и крепкого стигийца. Глаза его дико сверкали в лунном свете, на губах выступила пена. Он несся прямо на Конана, размахивая скимитаром, лезвие которого зловеще поблескивало в свете луны, и орал:

– Отправляйся обратно в ад, демон!

Повинуясь первобытному инстинкту самосохранения, Конан действовал, не рассуждая. К тому времени, когда стигиец подбежал к нему на расстояние вытянутой руки, меч Конана уже покинул ножны. Сталь вновь и вновь ударялась о сталь, высекая искры. Когда обезумевший стигиец откинулся назад, собираясь нанести очередной удар, Конан вонзил ему свой клинок в горло. Стигиец выронил скимитар, схватился руками за пробитую шею, покачнулся и упал.

На мгновение Конан привалился к седлу кобылы, тяжело дыша. Схватка была короткой, но яростной, а стигиец оказался опытным противником.

Изнутри древней цитадели более не доносилось ни звука. Там царила зловещая тишина. А потом Конан расслышал медленные тяжелые и шаркающие шаги. Неужели чудовищная тварь прикончила всех до единого воинов и теперь волокла свою бесформенную тушу к двери, чтобы вывалиться во двор?

Конан не стал ждать, чтобы проверить свои догадки. Дрожащими пальцами он расстегнул хауберк убитого им стигийца и через голову стянул с него кольчужную рубашку. Затем он подобрал шлем и щит воина, сделанные из толстой и прочной шкуры какого-то хищника саванны. Он быстро привязал свои трофеи к седлу, вскочил на спину лошади, разобрал поводья и вонзил ей каблуки в бока. Кобыла с места пошла вскачь, и они вылетели на мертвую, высохшую траву за пределами цитадели. С каждым ударом копыт старинная цитадель, в которой притаилось древнее зло, все дальше оставалась позади.

Наверное, где-то на границе круга мертвой травы еще бродили голодные львы. Но Конана они больше не заботили. После отвратительных ужасов черного замка он готов был с радостью помериться силой с обычными царями зверей.

Звериный оскал тьмы

Теперь, имея в своем распоряжении лошадь, Конан продолжал путь на север и в конце концов добрался до полуцивилизованного королевства Куш. Это имя носила только одна страна, но Конан, подобно всем северянам, употреблял его применительно к любой населенной неграми территории к югу от пустынь Стигии. И здесь ему вскоре представилась возможность вновь продемонстрировать свои навыки отчаянного и умелого воина.

1. Тварь во тьме

Амбоола Куш просыпался медленно, с трудом приходя в себя после вчерашней дикой попойки. Несколько мгновений он никак не мог сообразить, кто он такой и где находится. Лунный свет, проникавший внутрь сквозь зарешеченное окошко под потолком, освещал незнакомое помещение. А потом он вспомнил, что лежит на верхнем этаже в камере тюрьмы, куда его бросила королева Тананда.

В вино ему, как он не без оснований подозревал, подмешали сонное зелье. И пока он лежал беспомощный и недвижимый, двое черных гигантов из личной стражи королевы схватили его и лорда Аахмеса, кузена королевы, и приволокли сюда, в тюремные камеры. Последнее, что он помнил, были слова королевы, короткие и презрительные, как удар хлыста: «Значит, вы, негодяи, задумали свергнуть меня, да? Теперь вы узнаете, какая судьба ждет предателей!»

Когда чернокожий гигант пошевелился, лязг железа дал ему понять, что его запястья и лодыжки закованы в кандалы, присоединенные массивной железной цепью к большим кольцам в каменной кладке стены. Он прищурился, напряженно вглядываясь в темноту вокруг. «Что ж, – подумал он, – по крайней мере, я еще жив». Даже Тананде придется подумать дважды, прежде чем казнить командира Черных Копьеносцев – станового хребта и элитного подразделения армии Куша, героя низших сословий королевства.

Более всего Амбоолу изумляли выдвинутые против него и Аахмеса обвинения в совместном злоумышлении против королевы. Да, они с принцем были друзьями. Они охотились, бражничали и играли вместе, и Аахмес в приватных беседах частенько жаловался Амбооле на королеву, жестокое сердце которой было настолько же коварным и предательским, насколько желанным выглядело ее смуглое тело. Но разговоры по душам так и не привели к настоящему заговору. Да и Аахмес никак не годился для авантюр такого рода – добродушный и приветливый молодой человек, которого совершенно не интересовали ни политика, ни власть. Должно быть, какой-то осведомитель, желая возвыситься за чужой счет, донес на них королеве, выдвинув нелепые и вздорные обвинения.

Амбоола внимательно осмотрел свои кандалы. Он знал, что, несмотря на всю его силу, ему не удастся освободиться от них, равно как и от сковывающих его цепей. Не было у него и надежды вырвать кольца из стены. Он знал это совершенно точно, поскольку сам руководил их установкой.

Он понимал, каким будет следующий шаг. Королева прикажет подвергнуть его и Аахмеса пыткам, чтобы вырвать у них подробности заговора и имена сподвижников. Несмотря на всю его дикарскую храбрость, подобная перспектива приводила Амбоолу в ужас. Пожалуй, единственная надежда заключалась в том, чтобы обвинить в соучастии всех лордов и вельмож Куша. Не может же Тананда казнить всех? А если попробует, то воображаемый заговор, которого она так страшилась, быстро станет реальностью…

Внезапно Амбоола протрезвел. По спине у него пробежал ледяной холодок. В камере появился еще кто-то. Он ощущал его присутствие.

Негромко вскрикнув, он прижался спиной к стене и стал напряженно вглядываться в темноту, которая крепко обнимала его, словно призрачные крылья смерти. В тусклом лунном свете, сочащемся в зарешеченное окошко, офицер смог разглядеть жуткую и невообразимую фигуру. Ледяная лапа стиснула ему сердце, которое на протяжении многих битв, вплоть до этой минуты, не ведало страха.

Во тьме заклубился бесформенный серый туман. Слои его свивались и перекрещивались подобно гигантским змеям, и призрачная тварь постепенно обретала зримые и телесные черты. Печать невыносимого ужаса сковала язык и гортань Амбоолы, отразившись в его выпученных глазах, когда он увидел существо, медленно материализующееся из туманной дымки.

Сначала взору его предстала морда свиньи, покрытая жесткой щетиной, которая сунулась в луч света, падающий из окна. Затем в клубящейся тьме он разглядел неуклюжую тушу – нечто огромное, бесформенное и невыразимо злобное, которое тем не менее встало на задние лапы, приняв вертикальное положение. К голове свиньи добавились толстые волосатые ручищи, оканчивающиеся рудиментарными ладонями, такими, какие бывают у бабуинов.

Пронзительно вскрикнув, Амбоола вскочил на ноги, и тогда неподвижная доселе тварь шевельнулась и молниеносно прыгнула к нему – так двигаются чудовища в ночных кошмарах. Перед глазами чернокожего воина на мгновение сверкнула щелкающая челюстями пасть, с клыков которой хлопьями стекала пена, и маленькие свиные глазки, полыхающие красным пламенем бешенства. А потом челюсти сомкнулись в мертвой хватке и огромные клыки принялись рвать и терзать плоть…

Наконец луна осветила черное тело, простертое на полу в расползающейся луже крови. Серая и неуклюжая тварь, всего мгновение назад рвавшая чернокожего воина, исчезла, растворившись в тумане, из которого и возникла.

2. Незримый ужас

– Тутмес! – Голос звучал требовательно и настойчиво, как и кулак, барабанивший в тиковую дверь дома одного из самых честолюбивых вельмож Куша. – Лорд Тутмес! Впустите меня! Дьявол вновь вырвался на волю!

Дверь отворилась, и на пороге появился Тутмес – высокий и стройный аристократ с мелкими чертами узкого лица и смуглой кожей, характерной для его касты. Он кутался в одежды белого шелка, словно собираясь лечь спать, а в руке держал небольшую бронзовую лампу.

– В чем дело, Афари? – осведомился он.

Посетитель, сверкая белками глаз, ворвался в комнату. Он задыхался, словно после быстрого бега. Это был худощавый, жилистый и темнокожий мужчина в белой джуббе[27], ростом уступавший Тутмесу, и его негроидное происхождение было выражено намного резче. Несмотря на свою спешку, он позаботился тщательно закрыть дверь за собой, прежде чем ответить:

– Амбоола! Он мертв! В Красной башне!

– Что? – вскричал Тутмес. – Тананда посмела казнить командира Черных Копьеносцев?

– Нет, нет! Она не настолько глупа. Он был не казнен, а убит. Что-то пробралось к нему в камеру – каким образом, правда, одному Сету известно, – и разорвало ему горло, переломало ребра и раздробило череп. Клянусь змеями Деркеты, на своем веку я повидал множество мертвецов, но еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них выглядел в смерти менее привлекательно, чем Амбоола. Тутмес, это – работа демона, о котором шепчутся чернокожие! Незримый ужас вновь вырвался на свободу в Мероэ! – Афари судорожно сжал в ладони фигурку идола из мягкой глины, служившую ему охранным амулетом и висевшую на шнурке, который болтался на его цыплячьей шее. – У Амбоолы вырвано горло, и следы зубов не похожи на те, что оставляют лев или человекообразная обезьяна. Похоже, они оставлены зубилом, острым как бритва!

– Когда это случилось?

– Где-то около полуночи. Стражи в нижнем зале башни, охранявшие лестницу, которая вела в его камеру, услышали его крики. Они бросились к нему и застали его в том виде, о котором я вам только что рассказал. Сам я спал в нижней части башни, как вы мне и велели. Увидев случившееся своими глазами, я поспешил прямо сюда, приказав стражникам ничего и никому не говорить.

Тутмес улыбнулся холодной неприятной улыбкой.

– Тебе хорошо известно, что Тананда легко впадает в бешенство. Заточив Амбоолу и своего кузена Аахмеса в темницу, она с легкостью могла приказать убить Амбоолу, а потом изуродовать его труп так, чтобы это походило на работу чудовища, слухи о котором давно бродят в этих краях. Это вполне возможно, не так ли?

В глазах советника отразилось понимание. Тутмес, взяв Афари за руку, продолжал:

– А теперь ступай и нанеси удар прежде, чем королева узнает о случившемся. Возьми с собой отряд Черных Копьеносцев и казни стражников за то, что они уснули на посту. Постарайся сделать так, чтобы всем стало известно – ты выполняешь мой приказ. Это покажет Черным, что я отомстил за их командира и вырвал оружие из рук Тананды. Убей их раньше, чем она сделает это. Потом пошли гонцов к остальным благородным вельможам. Если Тананда так поступает со знатью этой страны, нам следует быть настороже. Далее ты отправишься во Внешний Город и найдешь там старого Агееру, колдуна. Не говори ему прямо, что в случившемся виновата Тананда, а лишь прозрачно намекни на это.

Афари содрогнулся.

– Как может простой человек солгать этому дьяволу? Глаза его горят, как уголья, и способны заглянуть, кажется, в самую душу. Я видел, как он заставляет трупы подниматься, ходить и разговаривать, а черепа – щелкать и жевать своими лишенными плоти челюстями.

– А ты не лги ему, – ответил Тутмес. – Просто намекни ему на свои подозрения. В конце концов, если Амбоолу действительно убил демон, кто-то же должен был вызвать его из вечной ночи. Не исключено, что за этим стоит Тананда. Так что поспеши!

Когда Афари, обдумывая полученные от патрона распоряжения, удалился, Тутмос на несколько мгновений замер в центре комнаты, стены которой были увешаны гобеленами с варварской роскошью. Голубой дымок курился из куполообразной кадильницы, стоявшей в дальнем углу. Тутмес позвал:

– Муру!

По полу зашлепали босые ноги. Малиновый гобелен, косо висящий на стене, отодвинулся, и необычайно высокий мужчина, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку скрытой двери, шагнул в комнату.

– Я здесь, хозяин, – сказал он.

Мужчина, ростом намного превосходивший высокого Тутмеса, был одет в ярко-красную тогу, переброшенную через плечо. Хотя кожа его была черной как смоль, узкое лицо с орлиным профилем свидетельствовало о принадлежности к правящей касте Мероэ. Бритую голову украшала полоска густых курчавых волос, подстриженных в виде необычного гребня.

– Он вернулся обратно в свою клетку? – осведомился Тутмес.

– Вернулся.

– Все чисто?

– Да, мой господин.

Тутмес нахмурился.

– Как ты можешь быть уверен, что он всегда будет выполнять твои команды и возвращаться к тебе? Быть может, в один прекрасный день, когда ты выпустишь его, он убьет тебя и вернется в тот нечестивый мир, который называет своим домом?

Муру развел руки в стороны.

– Заклинания, которым я научился у своего хозяина, изгнанного из Стигии волшебника, и которым подчиняется демон, еще ни разу не подвели меня.

Тутмес окинул чародея пронзительным взглядом.

– У меня создалось впечатление, что вы, волшебники, бóльшую часть жизни проводите в изгнании. Откуда мне знать, быть может, кто-нибудь из моих врагов подкупит тебя, чтобы однажды ты натравил на меня свое чудовище?

– Хозяин, гоните прочь подобные мысли. Куда мне деваться без вашей защиты и покровительства? Кушиты презирают меня, поскольку я не принадлежу к их народу. А по причинам, которые вам известны, я не могу вернуться в Кордафу.

– Гм… Ну что же, хорошенько следи за своим демоном, потому что скоро, не исключено, он может вновь нам понадобиться. Этому болтливому идиоту Афари больше всего на свете нравится выглядеть большим умником в глазах других. Он распустит слухи об убийстве Амбоолы и о том, что королева приложила к этому руку. Пропасть между Танандой и ее лордами станет еще шире, а выиграю от этого один я.

Посмеиваясь – сегодня он пребывал в прекрасном настроении, что случалось редко, – Тутмес плеснул вина в два серебряных кубка и подал один из них высокому изможденному чародею, который принял его с молчаливым поклоном. Тутмес продолжал:

– Разумеется, он не станет рассказывать о том, что вся эта запутанная история началась с его ложного доноса королеве на Амбоолу и Аахмеса, чего я вовсе не приказывал делать. Он не знает того, что – благодаря твоим умениям некроманта, друг мой Муру, – мне все об этом известно. Он делает вид, что предан лично мне и моей партии, но предаст нас, не раздумывая ни секунды, если решит, что ему это выгодно. Предел его мечтаний – жениться на Тананде и править Рашем в качестве принца-консорта. Когда я стану королем, мне понадобится более надежный и достойный доверия инструмент, чем Афари.

Потягивая вино, Тутмес размышлял вслух:

– С тех пор как последний король, ее брат, пал в битве со стигийцами, Тананда отчаянно цепляется за трон слоновой кости, настраивая одну партию против другой. Но ей недостает силы духа, чтобы твердой рукой удержать власть в стране, где традиции не приемлют женщины-правителя. Она – безрассудная и импульсивная блудница, и единственный способ удержать власть в ее понимании – это убить благородного вельможу, которого она более всего опасается в данный момент, таким образом настраивая против себя всех остальных. Присматривай за Афари хорошенько, Муру. И держи своего демона в узде. Это создание нам скоро понадобится.

Когда кордафанец вышел, опять наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку, Тутмес поднялся по лестнице из полированного красного дерева и вышел на плоскую, залитую лунным светом крышу своего дворца.

Глядя через парапет, он увидел под собой тихие улочки Старого Города Мероэ. Он видел дворцы, сады и огромную внутреннюю площадь, на которую по команде своего командира могли в мгновение ока выехать тысяча чернокожих всадников из конюшен соседних казарм.

Взглянув дальше, он увидел большие бронзовые ворота Старого Города, а за ними – Внешний Город. Мероэ стоял посреди гигантской равнины, тянувшейся до самого горизонта, монотонную, ровную, как стол, поверхность которой лишь изредка нарушали покатые холмы. Неширокая речушка, петляющая по саванне, испуганно жалась к беспорядочно застроенным окраинам Внешнего Города.

Высокая массивная стена, окружающая дворцы правящей касты, отделяла Старый Город от Внешнего. Правители были потомками стигийцев, которые много веков назад пришли на Юг, чтобы покорить здешнюю империю и смешать свою гордую кровь с кровью своих чернокожих подданных. Старый Город строился очень продуманно, с прямыми улицами и большими площадями, мощенными камнем, и пышными садами.

Внешний же Город, напротив, представлял собой живописную мешанину землянок и глинобитных хижин. Его кривые улочки сходились и пересекались безо всякого плана, выбегая на открытые неровные места. Во Внешнем Городе жили чернокожие обитатели Куша, аборигены этих земель. В Старом Городе не имел права селиться никто, кроме касты правителей, за исключением их слуг и чернокожих всадников, охранявших их покой.

Тутмес окинул взглядом скопление множества хижин. На грязных площадях горели костры; по кривым улочкам метался тревожный свет факелов. Время от времени до него долетали обрывки варварских песен, в которых слышались нотки гнева или жажды крови. Тутмес плотнее запахнулся в накидку и вздрогнул.

Отойдя от края крыши, он вдруг замер при виде человека, спящего под пальмой в искусственном саду. От толчка Тутмеса мужчина проснулся и вскочил на ноги.

– В словах нет нужды, – предостерег его Тутмес. – Дело сделано. Амбоола мертв, и еще до рассвета весь Мероэ будет знать о том, что его убила Тананда.

– А… дьявол? – весь дрожа, прошептал мужчина.

– Благополучно вернулся в свою клетку. Слушай меня внимательно, Шубба: тебе пора отправляться в путь. Найди среди шемитов подходящую женщину – белую женщину. Как можно скорее доставь ее сюда. Если ты вернешься до наступления полнолуния, я дам тебе столько серебра, сколько ты сможешь унести. Но если тебя постигнет неудача, я повешу твою голову как украшение на вот этой пальме.

Шубба пал ниц и коснулся лбом земли. Затем, поднявшись на ноги, он поспешно удалился с крыши. А Тутмес вновь устремил свой взгляд на Внешний Город. Ему показалось, что огни костров засветились там еще злее и яростнее, а в монотонном грохоте барабанов зазвучали зловещие нотки. К звездам вдруг взлетел многоголосый яростный вопль.

– Итак, они узнали, что Амбоола мертв, – прошептал Тутмес, и вновь по его крепкому телу пробежала дрожь.

3. Тананда едет верхом

Рассвет окрасил небо над Мероэ в малиновые тона. Воздух, в котором еще висели клочья тумана, прорезали мощные столбы золотистого света, отражаясь от медных куполов и шпилей обнесенного каменной стеной Старого Города. Вскоре жители Мероэ проснутся и примутся за свои повседневные дела. Во Внешнем Городе стройные, как статуэтки, чернокожие женщины уже отправились на рыночную площадь с калабасами[28] и корзинами на головах, а молоденькие девушки весело переговаривались и хихикали, спеша к колодцам. Голые детишки дрались и играли в пыли или гонялись друг за другом по узким кривым улочкам. Чернокожие гиганты сидели на корточках у дверей крытых тростником хижин, занимаясь своим ремеслом, или же блаженно дремали в тени, лежа на голой земле.

На рыночной площади под навесами восседали торговцы, разложив прямо на грязной мостовой горшки, прочие товары, овощи, фрукты и другие съестные припасы. Чернокожие обитатели города отчаянно торговались и спорили из-за бананов, сваренного из них пива и чеканных украшений из меди. Кузнецы колдовали над маленькими жаровнями, тщательно выковывая железные подковы, ножи и наконечники для копий. А с небес безжалостно палило жаркое солнце, и в его лучах плавилось все – пот, радость, гнев, нагота, нищета и энергичная решительность жителей Куша.

И вдруг во всеобщей какофонии зазвучали новые ноты. На площадь выехала группа всадников, направляясь к большим воротам Старого Города. Кавалькаду из полудюжины конников возглавляла женщина.

Кожа ее лоснилась смуглым оттенком бронзового цвета; роскошные черные волосы, откинутые со лба, перехватывала на затылке шитая золотом узкая лента. Кроме сандалий на ногах и золотых пластинок, украшенных драгоценными камнями, которые лишь частично прикрывали ее полные груди, из одежды на ней была лишь коротенькая атласная юбочка с поясом на талии. Черты лица у нее были прямые и резкие; в больших блестящих глазах светились уверенность и сила. Она управляла стройной кушитской кобылкой с легкостью опытной наездницы, держа в руке украшенную изумрудами уздечку и широкие поводья из ярко-красной кожи, расшитые золотом. Ее обутые в сандалии ножки упирались в широкие серебряные стремена, а поперек луки седла лежала тушка газели. Рядом с ее лошадкой трусила пара поджарых гончих.

При виде наездницы шум и разговоры стихали, работа останавливалась. Лица чернокожих мрачнели; в мутных глазах вспыхивало красное пламя. Люди перешептывались, и голоса их сливались в негромкий зловещий ропот.

Молодой человек, скакавший у стремени женщины, занервничал. Он смотрел прямо перед собой, на кривую улочку. Прикинув расстояние до больших бронзовых ворот, которые еще даже не показались среди хижин, он прошептал:

– Народ волнуется, ваше величество. Поездка через Внешний Город сегодня была бы безрассудством.

– Все черные собаки Куша не помешают мне охотиться, – ответила женщина. – Если они начнут докучать нам, раздави их конем.

– Это легче сказать, чем сделать, – проворчал молодой человек, окидывая встревоженным взглядом молчаливую толпу. – Смотрите, они выходят из домов и выстраиваются вдоль дороги.

Они выехали на широкую, неправильной формы площадь, на которой столпились чернокожие. На одной стороне ее виднелась хижина из сухой глины и пальмовых стволов. Она была крупнее соседних, и над дверным проемом висели черепа. Это был храм Джуллы, который представители правящей касты презрительно именовали «обиталищем дьявола». Чернокожие горожане поклонялись Джулле, а не Сету, богу-змею своих правителей и их стигийских предков.

Чернокожие запрудили площадь, провожая всадников тяжелыми взглядами. В их угрюмом молчании ощущалась скрытая угроза. Тананда, которую впервые посетило чувство некоторой неуверенности, не заметила всадника, приближавшегося к площади с противоположной стороны. При обычных обстоятельствах он непременно привлек бы ее внимание, поскольку кожа его не была ни коричневой, ни черной. Он был белым человеком, крепкого и мускулистого телосложения, в кольчуге и шлеме.

– Это собаки замыслили непотребство, – пробормотал молодой человек, едущий сбоку от Тананды, и потянул из ножен свой кривой меч.

Остальные стражники – такие же чернокожие, как и люди на площади, – теснее сомкнулись вокруг королевы, но не спешили обнажать клинки. Низкий угрожающий ропот стал громче, хотя толпа по-прежнему не двигалась с места.

– Поедем прямо через них, – скомандовала Тананда, давая шпоры своей лошадке. Чернокожие угрюмо расступались перед нею.

А потом вдруг из «обиталища дьявола» вышел худощавый, черный мужчина. Это был старый Агеера, колдун, в одной лишь набедренной повязке. Показывая трясущимся пальцем на Тананду, он завопил:

– Вот едет та, чьи руки обагрены кровью! Это она убила Амбоолу!

Его голос стал той искрой, от которой вспыхнул пожар. Толпа грозно взревела и подалась вперед, крича:

– Смерть Тананде!

В мгновение ока в ноги всадников вцепились сотни черных рук, пытаясь стащить их с коней. Молодой человек постарался загородить Тананду собой, но брошенный кем-то камень угодил ему прямо в голову. Стражников, которые наконец-то выхватили мечи и попробовали было оттеснить толпу, стаскивали наземь, пинали и забивали до смерти. Тананда, охваченная ужасом, пронзительно закричала, когда лошадка ее попятилась и встала на дыбы. Со всех сторон ее обступили чернокожие мужчины и женщины.

Какой-то гигант сдернул ее за ногу с седла, прямо в жаждущие руки толпы. С нее сорвали юбку, и кто-то стал размахивать ею над головой, тогда как толпа зашлась грубым хохотом. Какая-то женщина плюнула Тананде в лицо и сорвала с нее нагрудные пластины, оцарапав ей кожу грязными ногтями. В голову королеве угодил метко брошенный камень.

Тананда вдруг увидела, что к ней пытается протиснуться какой-то человек, сжимая в руке булыжник. В воздухе засверкали выхваченные из ножен кинжалы. Чернокожих собралось столько, что они мешали сами себе, иначе с ней давно было бы покончено. Раздался громкий рев:

– К храму Джуллы!

Ответом послужил нестройный гул голосов. Тананда почувствовала, как напирающая толпа волоком тащит ее куда-то. Удары, предназначавшиеся ей, к счастью, пропадали втуне из-за плотно окружавших ее тел.

А потом толпа вдруг остановилась и подалась в стороны – это в нее на полном скаку врезался незнакомый белый всадник. Мужчины с криками валились под копыта его коню. Тананда на мгновение увидела его рослую фигуру, возвышающуюся над толпой, загорелое, испещренное шрамами лицо под козырьком шлема и огромный меч, мерно взлетающий и вновь опускающийся в веере ярко-алых брызг. Но тут откуда-то из толпы прилетело копье и ударило коня в живот. Тот заржал от боли, прыгнул вперед и свалился наземь.

Всадник, однако, успел вовремя соскочить и устоял на ногах, раздавая направо и налево разящие удары. Брошенные наудачу копья отскакивали от гребня шлема и щита на левой руке, а его широкий меч без устали кромсал плоть и кости, крушил черепа и вспарывал животы, так что внутренности вываливались в смешанную с кровью пыль.

Натиск его был столь страшен, что толпа расступилась. Очистив вокруг себя свободное пространство, белый мужчина наклонился и подхватил с земли насмерть перепуганную девушку. Прижав ее к себе и прикрыв щитом, он стал отступать, безжалостно прорубая себе путь мечом, пока не уперся спиной в стену хижины. Загородив ее собой, он с удвоенной силой принялся орудовать клинком, отражая натиск беснующейся толпы.

А потом раздался грохот копыт. На площадь ворвался отряд стражников, тесня перед собой бунтовщиков. Кушиты, охваченные внезапной паникой, с криками разбегались по кривым улочкам и переулкам, оставляя после себя груду тел на грязной площади. Капитан стражи – чернокожий гигант в малиновом атласе и позолоченных доспехах – подскакал к ним и спешился.

– Долго же ты ехал сюда, – сказала ему Тананда.

Капитан посерел. Прежде чем он успел пошевелиться, Тананда подала знак стоящим позади него воинам. Один из них обеими руками с такой силой вонзил капитану копье между лопаток, что кончик его высунулся из груди несчастного. Офицер повалился на колени, и удары еще полудюжины копий добили его.

Тананда тряхнула длинными черными растрепавшимися волосами и в упор взглянула на своего спасителя. Из многочисленных царапин на ее теле текла кровь, и она была обнаженной, как новорожденный младенец, но при этом смотрела на мужчину перед собой без малейшего смущения. Он не отвел глаз и ответил ей восхищенным взглядом, любуясь ее зрелой смуглой фигуркой с полной, изумительной формы грудью, поражаясь ее самообладанию и невозмутимости в столь отчаянной ситуации.

– Кто ты такой? – требовательно спросила она.

– Я – Конан из Киммерии, – пробурчал он в ответ.

– Из Киммерии? – Она явно никогда не слыхала об этой дальней стороне, лежащей в сотнях лиг к северу. Королева нахмурилась. – У тебя стигийский шлем и щит. Ты что же, в некотором роде, тоже стигиец?

Он покачал головой, обнажая белые зубы в волчьей ухмылке.

– Я забрал доспехи у одного стигийца, но сначала мне пришлось убить этого придурка.

– И что же в таком случае ты делаешь в Мероэ?

– Я бродяга, – просто ответил он. – Предлагаю свой меч тем, кто готов нанять его. Я пришел сюда в поисках денег и счастья. – Он решил, что было бы неразумно с его стороны посвящать ее в историю своего пиратства на Черном побережье или рассказывать о том, что он успел побывать и вождем одного из племен в джунглях к югу отсюда.

Королева окинула оценивающим взором высоченную фигуру Конана, обратив внимание на ширину его плеч и груди.

– Я нанимаю твой меч, – сказала она. – Какова твоя цена?

– А какую цену ты предлагаешь? – осведомился он, метнув полный сожаления взгляд на труп своего коня. – Я бродяга, у которого нет ни гроша за душой, а теперь еще и спешенный.

Она покачала головой.

– Нет, клянусь Сетом! Ты более не нищий бродяга, а капитан королевской стражи. Достаточно ли ста золотых монет в месяц, чтобы купить твою верность?

Он искоса посмотрел на труп прежнего капитана, лежащий в шелках и дорогих доспехах в луже крови. Но его улыбка от такого зрелища не потускнела.

– Полагаю, да, – ответил Конан.

4. Золотоволосая рабыня

Шли дни, и луна то прибывала, то вновь убывала. Конан железной рукой подавил недолгое и неорганизованное восстание низших каст. Шубба, слуга Тутмеса, возвратился в Мероэ. Войдя в комнату Тутмеса, мраморный пол которой застилали львиные шкуры, он сказал:

– Я нашел женщину, которая вам нужна, хозяин. Это – немедийская девушка, захваченная в плен с торгового корабля Аргоса. Я заплатил за нее целый кошель золотых монет шемитскому работорговцу.

– Я хочу посмотреть на нее, – распорядился Тутмес.

Шубба вышел из комнаты и вернулся через мгновение, держа за руку девушку. Она была гибкой и стройной, и ее белая кожа восхитительно контрастировала с черными и коричневыми телами, к которым привык Тутмес. Ее вьющиеся волосы золотистым водопадом ниспадали на белые плечи. Из одежды на ней была только рваная накидка. Шубба снял ее, и девушка предстала перед ним во всей своей роскошной наготе.

Тутмес безразлично кивнул:

– Да, она стоит потраченных на нее денег. Если бы я не стремился занять трон, то, пожалуй, оставил бы ее себе. Ты научил ее кушитскому, как я тебе приказывал?

– Да. Мы упражнялись в городе стигийцев и после, каждый день, пока были в пути. По шемитскому обычаю за недостаточное прилежание я лупил ее комнатной туфлей. Ее зовут Диана.

Тутмес опустился на кушетку и жестом показал девушке, чтобы она села на пол рядом с ним, поджав под себя ноги. Она повиновалась.

– Я намерен подарить тебя королеве Куша, – сказал он. – Формально ты будешь считаться ее рабыней, но на самом деле принадлежать будешь мне. Ты станешь регулярно получать от меня распоряжения и неукоснительно выполнять их. Королева жестока и вспыльчива, так что постарайся не злить ее. Ты ничего не скажешь, даже под пытками, о твоей связи со мной. Имей в виду: если ты, оказавшись в королевском дворце вне пределов моей досягаемости, решишь ослушаться, я продемонстрирую тебе свою силу.

Взяв девушку за руку, он повел ее по коридору. Затем они спустились по каменной лестнице и вошли в длинную, тускло освещенную комнату. Помещение было разделено на две равные половины хрустальной стеной, прозрачной и чистой, как вода, но при этом достаточно толстой и прочной, чтобы выдержать таранный удар слона. Тутмес подвел Диану к этой стене и велел ей стать к ней лицом, а сам отступил на шаг. Внезапно в комнате погас свет.

Девушка застыла в темноте, и по телу ее пробежала волна непонятного ужаса. На другой половине начал медленно разгораться свет. Она смотрела, как из темноты возникает жуткая бесформенная голова чудовища. Девушка увидела звериную морду, острые, как лезвия бритвы, клыки и грубую щетину. Когда этот ужас приблизился к ней, она вскрикнула и повернулась, чтобы убежать, в панике забыв о том, что от монстра ее отделяет стена из хрусталя. В темноте она налетела на Тутмеса. Тот прошипел:

– Ты видела моего слугу. Не подведи меня, иначе он найдет тебя, где бы ты ни была. От него тебе не спрятаться. – Когда он прошептал ей на ухо кое-что еще, она лишилась чувств.

Тутмес на руках отнес ее вверх по лестнице и передал чернокожей женщине с наказом привести в чувство, а потом накормить, напоить, выкупать, причесать и умаслить благовониями. Словом, подготовить для завтрашнего представления королеве.

5. Плеть Тананды

На следующий день Шубба подвел Диану из Немедии к колеснице Тутмеса, подсадил ее наверх и взял вожжи. Рядом с ним стояла совсем другая Диана, чисто вымытая и надушенная, и скромный макияж лишь подчеркивал ее красоту. На ней была настолько тонкая шелковая накидка, что сквозь нее просвечивал каждый изгиб ее тела. В ее золотистых волосах сверкала серебряная диадема.

Но девушка до сих пор пребывала в ужасе. Жизнь ее превратилась в кошмар с тех пор, как ее похитили работорговцы. В течение долгих последующих месяцев она пыталась утешиться мыслью о том, что ничто не длится вечно, и, раз уже все так плохо, значит, скоро непременно должны произойти перемены к лучшему. Но вместо этого положение ее только ухудшилось.

И вот сейчас ее должны были преподнести в дар жестокой и вспыльчивой королеве. Если она останется жива, то попадет в переплет, оказавшись между молотом – чудовищем Тутмеса – с одной стороны, и наковальней – подозрениями королевы – с другой. Если она откажется шпионить для Тутмеса, ее уничтожит демон; если же она станет выполнять его приказы, ее разоблачит королева и непременно предаст еще более страшной смерти.

Небо над головой приобрело свинцовый оттенок. На западе громоздились грозовые тучи: в Раше вот-вот должен был начаться сезон дождей.

Громыхая по булыжной мостовой, колесница направилась к главной площади перед королевским дворцом. Колеса мягко поскрипывали по нанесенному ветром песку и начинали громко тарахтеть, как только повозка выезжала на мощеную дорогу. Навстречу им попалось всего несколько мероитов, поскольку полуденное солнце палило немилосердно. Большинство представителей правящего класса отдыхали под крышами своих особняков. И лишь парочка чернокожих слуг, бредущих по улице, обратила свои пустые взгляды к колеснице, когда та проезжала мимо.

Остановившись напротив дворца, Шубба подал руку Диане, помогая ей сойти, и провел ее через высокие бронзовые ворота. Толстый мажордом проводил их по коридорам в большую комнату, богато отделанную с роскошью, подобающей стигийской принцессе, – что в некотором смысле соответствовало действительности. На кушетке из черного дерева и слоновой кости, инкрустированной золотом и перламутром, сидела Тананда, одетая лишь в символическую юбочку малинового атласа.

Королева с оскорбительным высокомерием окинула презрительным взором дрожащую золотоволосую рабыню, остановившуюся перед ней. Девушка была очень красива, и такой собственностью можно было гордиться. Но Тананда, поднаторевшая в изменах, была склонна подозревать изменников и в окружающих. Внезапно королева заговорила, и в голосе ее зазвучала завуалированная угроза:

– Отвечай, девчонка! Для чего Тутмес прислал тебя во дворец?

– Я… я не знаю, к-куда п-попала. Кто вы? – У Дианы оказался слабый высокий голос, как у ребенка.

– Я – королева Тананда, идиотка! А теперь отвечай на мой вопрос.

– Я не знаю, что отвечать, моя госпожа. Мне известно лишь, что лорд Тутмес прислал меня в качестве подарка…

– Ты лжешь! Тутмеса раздирают амбиции и честолюбие. Поскольку он меня ненавидит, он не станет делать мне подарки без задней мысли. Должно быть, он что-то замыслил. Говори, или тебе будет хуже!

– Я… не знаю! Ничего не знаю! – запричитала Диана и расплакалась. Напуганная почти до полусмерти демоном Муру, она не могла бы заговорить, даже если бы хотела. Язык отказался повиноваться ей.

– Разденьте ее! – приказала Тананда. Прозрачную накидку сорвали с тела Дианы.

– Подвесьте ее за руки! – последовало новое распоряжение королевы. Стражи связали запястья Дианы, перекинули веревку через балку и туго натянули, так что руки девушки оказались вытянутыми над головой.

Тананда встала с кушетки, сжимая в ладони хлыст.

– А сейчас, – с жестокой улыбкой сказала она, – посмотрим, что тебе известно о маленьких планах нашего дорогого друга Тутмеса. Спрашиваю в последний раз – будешь говорить?

Захлебываясь от рыданий, Диана могла лишь покачать головой. Хлыст свистнул и впился в кожу немедийской девушки, оставив на ее спине красную полосу. Диана пронзительно вскрикнула.

– Что здесь происходит? – раздался глубокий голос.

В дверях стоял Конан в кольчуге, надетой поверх джуббы, и с мечом на перевязи. Вступив в интимные отношения с Танандой, он обзавелся привычкой появляться во дворце без приглашения. У Тананды и до него были любовники, к числу которых принадлежал и погибший Амбоола, но еще ни в чьих объятиях она не испытывала такого экстаза и еще ни разу она столь бесстыдно не выставляла свои отношения напоказ. Она никак не могла насытиться гигантом-северянином.

Сейчас она, однако, резко развернулась к нему.

– Это всего лишь северная шлюха, которую Тутмес прислал мне в подарок, – без сомнения, для того, чтобы воткнуть кинжал мне под ребра или подсыпать отравы в мое вино, – недовольно ответила она. – Я пытаюсь узнать у нее правду. Если ты хотел заняться со мной любовью, приходи попозже.

– Это не единственная причина, которая заставила меня прийти сюда, – ухмыльнувшись по-волчьи, отозвался варвар. – У меня есть одно небольшое государственное дело. Что это за глупость – впустить черных в Старый Город, чтобы они смотрели, как будут сжигать Аахмеса?

– Почему глупость, Конан? Это покажет черным собакам, что со мной шутки плохи. Негодяя подвергнут таким пыткам, что слухи о них будут передаваться из поколения в поколение. И так будет со всеми врагами нашей династии! А что, у тебя есть возражения?

– Только одно: если ты позволишь нескольким тысячам кушитов войти в Старый Город, а потом пробудишь в них жажду крови зрелищем пыток, им не понадобится много времени, чтобы поднять очередное восстание. Твоя божественная династия дала им не слишком много поводов любить себя.

– Я не боюсь этой черной мрази!

– Может, и так! Но я уже дважды спасал от них твою прелестную шейку, и в третий раз удача может изменить мне. Я попытался только что растолковать это твоему министру, Афари, в его собственном дворце, но он ответил, что таково твое распоряжение и он ничего не может сделать. Тогда я подумал, что ты можешь прислушаться к доводам разума, если их изложу тебе я, поскольку твои люди чересчур боятся тебя, дабы сказать что-либо, что может тебе не понравиться.

– Я не стану делать ничего подобного. А теперь ступай и дай мне заняться делом – разве что ты хочешь сам взять хлыст в руки.

Конан подошел к Диане вплотную.

– У Тутмеса есть вкус, – заметил он. – Но девчонка напугана до смерти. Что бы ты от нее ни услышала, оно не стоит затраченного времени. Отдай ее мне, и я покажу тебе, чего можно добиться обычной добротой.

– Ты и доброта? Ха! Занимайся своими делами, Конан, а мои оставь мне. Лучше усиль караулы в преддверии сегодняшнего зрелища. – Тананда резко обернулась к Диане: – А теперь говори, потаскуха, будь проклята твоя жалкая душонка! – Хлыст свистнул в воздухе, и королева уже занесла руку для очередного удара.

Двигаясь со стремительностью льва и совершенно не прилагая к этому никаких усилий, Конан перехватил запястье Тананды и вырвал у нее хлыст.

– Отпусти меня! – завизжала она. – Ты посмел применить ко мне силу? Да я прикажу…

– Что ты прикажешь? – спокойно осведомился Конан.

Он отшвырнул хлыст в угол, вытащил кинжал и перерезал веревки, которыми были связаны запястья Дианы. Слуги Тананды обменялись встревоженными взглядами.

– Не забывайте о своем королевском достоинстве, ваше величество, – проворчал Конан, подхватывая Диану на руки. – Помните, что, пока я командую вашей стражей, у вас, по крайней мере, есть шанс. Без меня – вы сами знаете ответ. Увидимся во время казни.

И он зашагал к дверям, унося с собой немедианскую девушку. Визжа от ярости, Тананда подхватила отброшенный хлыст и швырнула его вслед Конану. Рукоять ударила его в спину, и хлыст упал на пол.

– Только потому, что кожа у нее белая, как рыбье брюхо, – и у тебя, кстати, тоже, – ты предпочел ее мне! – в бешенстве выкрикнула Тананда. – Ты еще пожалеешь о своей наглости!

Рассмеявшись рокочущим смехом, Конан вышел вон. Тананда бессильно осела на пол, колотя по мраморным плитам кулачками и всхлипывая от досады и отчаяния.

Через несколько мгновений Шубба, направляя колесницу обратно к дому своего хозяина, проехал мимо жилища Конана. Он с изумлением увидел варвара, перешагивающего порог своего дома с обнаженной девушкой на руках. Шубба щелкнул вожжами, поторапливая лошадей.

6. Темный совет

Зажглись первые лампы, разгоняя подступившую темноту, когда Тутмес расположился в комнате вместе с Шуббой и Муру, высоким чародеем из Кордафана. Шубба, с опаской поглядывая на хозяина, только что закончил свое повествование.

– Вижу, что я недооценил подозрительность Тананды, – обронил Тутмес. – Жаль терять такой многообещающий инструмент, как немедийская девчонка, но не всякая стрела попадает в цель. Вопрос, однако, заключается в следующем: что мы будем делать дальше? Кто-нибудь видел Агееру?

– Нет, мой господин, – ответил Шубба. – Он исчез после того, как поднял мятеж против Тананды, – и очень вовремя, должен сказать. Одни говорят, что он покинул Мероэ; другие утверждают, что он прячется в храме Джуллы, день и ночь творя чудеса и предсказания.

– Если бы у нашей божественной королевы была хоть капелька мозгов, – злобно оскалился Тутмес, – она бы отправила в «обиталище дьявола» надежных стражников и развесила бы всех колдунов на стропилах их собственного убежища. – Двое его собеседников вздрогнули как по команде и опасливо переглянулись. – Знаю-знаю, вы боитесь их заклинаний и призраков. Что ж, посмотрим. Девчонка отныне совершенно бесполезна для нас. Если Тананде не удалось силой вырвать у нее наши тайны, то Конан добьется этого лаской, а в его доме она не узнает ничего, что представляло бы для нас интерес. Поэтому она должна умереть. Муру, ты можешь отправить своего демона в дом Конана, пока он сегодня вечером будет командовать своими стражниками, чтобы покончить с девчонкой?

– Это я могу, хозяин, – ответил кордафанец. – Должен ли я приказать ему остаться и убить Конана, когда тот вернется? Потому что я вижу – ты никогда не станешь королем до тех пор, пока Конан жив. Пока он занимает свой нынешний пост, он будет драться, как дьявол, защищая королеву, свою возлюбленную, потому что он дал слово, невзирая на то, что в остальных вопросах они могут ссориться и расходиться во мнениях.

Шубба добавил:

– Даже если мы избавимся от Тананды, нам все равно будет мешать Конан. Он может захотеть сам стать королем. Он уже и так фактические некоронованный король Куша – конфидент и любовник королевы. Стражники любят его, клятвенно уверяя, что, несмотря на свою белую кожу, внутри он такой же чернокожий человек, как и они.

– Хорошо, – заключил Тутмес. – Давайте избавимся от сладкой парочки одновременно. Я буду наблюдать за пытками Аахмеса на главной площади, чтобы потом никто не мог упрекнуть меня в том, что я замешан в убийстве.

– А почему нельзя натравить демона и на Тананду? – поинтересовался Шубба.

– Еще не время. Во-первых, я должен заручиться поддержкой остальных вельмож в своей борьбе за трон, а это будет нелегко. Слишком многие из них спят и видят себя королем Куша. До тех пор, пока моя партия не усилит свое влияние, моя власть будет такой же слабой, как сейчас у Тананды. Поэтому я удовлетворюсь тем, что буду ждать, пока королеву не погубят собственные излишества.

7. Судьба королевства

На главной площади Старого Города принца Аахмеса привязали к столбу в самом ее центре. Аахмес был пухлым молодым человеком со смуглой кожей. Его полная неискушенность в вопросах политики и позволила Афари заманить его в ловушку, выдвинув против него ложные обвинения.

Сцену, напоминавшую один из кругов ада, освещали костры в углах площади и шеренги многочисленных факелов. Вокруг платформы по трое в ряд выстроились королевские стражники. Кровавые отблески пламени плясали на длинных наконечниках их дротиков и пик, щитах из слоновьих шкур и плюмажах головных уборов.

На одной из сторон площади сидел на лошади Конан, возглавляя роту конных стражников, державших копья поднятыми кверху. Вдалеке, в громоздящихся облаках сверкали молнии.

В самом центре, там, где был привязан лорд Аахмес, стражники очистили свободное место. Здесь королевский палач накалял в небольшом горне свои инструменты. Вся остальная площадь была заполнена жителями Мероэ, образовавшими огромную толпу. Пламя факелов выхватывало из темноты сверкающие белки глаз и блеск зубов на темной коже. В первом ряду зрителей выделялся Тутмес со своими слугами.

Конан обвел толпу внимательным взглядом. Ему не давали покоя дурные предчувствия. До сих пор он исправно поддерживал порядок; но кто знает, что может случиться, когда вспыхнут и разгорятся примитивные, низменные страсти? В душе у него тлело смутное беспокойство. Время шло, и он вдруг понял, что его волнует совсем не упрямая королева, а судьба немедийской девчонки, которую он оставил дома. С ней сейчас была лишь одна служанка, чернокожая женщина, потому что все до единого стражники ему нужны были для того, чтобы держать под контролем площадь и толпу на ней.

За несколько часов знакомства с Дианой Конан привязался к девушке. Милое и нежное создание, скорее всего, еще девственница, она так разительно отличалась от яростной, вспыльчивой, жестокой и чувственной Тананды. Ему досталась волнующая роль любовника королевы, но спустя некоторое время Конан начал подумывать о том, что неплохо было бы для разнообразия завести не столь непредсказуемую подругу. Зная Тананду, он не стал бы исключать возможность того, что она может подослать одного из своих слуг с наказом убить Диану, пока Конан будет занят выполнением своих обязанностей.

В центре площади палач принялся раздувать угли мехами. В руке он держал инструмент, который светился ярким вишневым пламенем в темноте. Ропот толпы заглушал его слова, но Конан знал, что сейчас палач пытается выведать у Аахмеса подробности заговора. Пленник отрицательно покачал головой.

В голове у Конана зазвучал настойчивый внутренний голос, призывающий его как можно скорее вернуться домой. В гиперборейских землях Конану доводилось присутствовать при ученых беседах жрецов и философов. Они часто спорили о том, существуют ли духи-хранители и могут ли люди мысленно общаться друг с другом. Будучи твердо уверенным в том, что все они сумасшедшие, он тогда не придал их словам большого значения. И только сейчас он понял, что они имели в виду. Он попытался отогнать от себя тревожные мысли, считая их плодом своего воображения, но они упрямо возвращались, еще более настойчивые, чем прежде.

В конце концов Конан не выдержал и обратился к своему адъютанту:

– Монго, принимай командование до моего возвращения.

– Куда вы направляетесь, лорд Конан? – спросил чернокожий воин.

– Проедусь по улицам, проверю, не собралась ли где под покровом темноты банда каких-нибудь негодяев. Будь внимателен и поддерживай порядок, я скоро вернусь.

Конан развернул лошадь и рысью выехал с площади. Толпа разомкнулась, пропуская его. Ощущение тревоги усилилось. Он перевел лошадь в галоп и вскоре натянул поводья, останавливая ее перед своим домом. Вдали прогремел первый, еще слабый раскат грома.

В доме было темно и тихо, если не считать огонька в задней половине. Конан спешился, привязал лошадь и шагнул через порог, положив ладонь на эфес меча. В то же мгновение он услышал испуганный крик, в котором узнал голос Дианы.

Конан с проклятиями устремился вглубь дома, выхватывая на ходу меч. Крик доносился из гостиной, в которой царила темнота, рассеиваемая лишь робким светом одинокой свечи, горевшей на кухне.

У дверей гостиной Конан замер, завороженный представшим перед ним зрелищем. Диана съежилась на низенькой кушетке, застеленной шкурой леопарда; руки и ноги ее были обнажены, шелковая ночная рубашка сбилась на сторону. В расширенных глазах девушки застыл ужас.

А посреди комнаты висел серый клубящийся туман, медленно обретавший жуткие очертания. Из прозрачной дымки проступили покатые, поросшие шерстью плечи и толстые звериные лапы. Затем возникла огромная свиная морда с острыми как бритвы клыками и щелкающими челюстями.

Тварь появилась словно бы из ниоткуда, вызванная к жизни демонической магией. В памяти у Конана ожили древние легенды – передаваемые шепотом из уст в уста рассказы о страшных неуклюжих созданиях, бродящих в темноте и отличающихся нечеловеческой злобой и яростью. На долю секунды атавистические страхи заставили его заколебаться. А потом, испустив яростный крик, он прыгнул вперед, чтобы вступить с бой, – и споткнулся о тело чернокожей служанки, которая лишилась чувств и сомлела прямо в дверном проеме. Конан во весь рост растянулся на полу, и меч вылетел из его руки.

В то же самое мгновение монстр, двигаясь со сверхъестественной быстротой, развернулся и бросился на Конана, одним прыжком покрыв разделявшее их расстояние. Но варвар простерся на полу, и демон пролетел над ним и врезался в стену коридора снаружи.

В мгновение ока противники вскочили на ноги. Чудовище вновь ринулось на Конана. За окном сверкнула молния, и в ее мертвенно-бледном свете блеснули острые, как ножи, клыки твари. Киммериец левым локтем ударил ее в челюсть, правой рукой судорожно шаря по поясу в поисках кинжала.

Волосатые ручищи демона обхватили Конана и сжали его с чудовищной силой; у любого другого, не такого крепкого и выносливого мужчины, уже давно сломался бы позвоночник. Конан услышал, как с треском рвется его одежда, разрываемая когтями твари, а потом со звонкими металлическими щелчками лопаются кольца кольчуги. Хотя демон весил примерно столько же, сколько Конан, мощь его была просто невероятной. Сопротивляясь изо всех сил, Конан вдруг почувствовал, как его левая рука медленно загибается назад, а поросячья морда чудовища склоняется все ближе к его лицу.

В полутьме они громко сопели и неуклюже передвигались по комнате, словно партнеры в каком-то диком танце. Конан шарил по поясу в поисках кинжала, а демон наклонялся, стараясь вцепиться клыками ему в горло. Киммериец решил, что его пояс наверняка сбился на сторону, раз он никак не может ухватиться за рукоятку кинжала. Он чувствовал, как уходят его силы, как вдруг в правую руку ткнулось что-то холодное. Это был эфес его меча, который подняла Диана и теперь подала ему.

Отведя правую руку назад, Конан нащупал уязвимое место на теле демона, а потом с силой ткнул в него клинком. Шкура твари, похоже, обладала необычайной прочностью, но все-таки лезвие пробило ее и погрузилось в тело. Щелкнув челюстями, тварь издала жуткий вой.

Конан наносил удар за ударом, но монстр, кажется, не чувствовал укусов холодной стали. Лапы демона сжали киммерийца в губительных объятиях. Гигантские клыки щелкали уже у самого его лица. На кольчуге со звоном расходились все новые и новые кольца. Чудовищные когти вспороли тунику на плече варвара и пропахали кровавые борозды на покрытой потом спине. А спереди одежду Конана заливала вязкая тягучая жидкость из ран твари, ничуть не походившая на обычную кровь.

В конце концов, собрав остатки сил, Конан обеими ногами ударил монстра в живот и вырвался из его смертельных объятий. Киммериец стоял, пошатываясь и тяжело дыша, а по телу его струились кровь и пот. Когда демон вновь устремился к нему, размахивая чудовищными лапищами, Конан перехватил меч обеими руками и нанес отчаянный удар. Лезвие впилось монстру в шею, почти отделив голову от тела. Могучий удар способен был обезглавить двоих или даже троих обычных людей, но ткани монстра оказались намного крепче человеческих.

Тварь неуверенно попятилась и рухнула на пол навзничь. Конан выпрямился, тяжело дыша, опустив клинок, с которого капала тягучая слизь, и тут Диана бросилась ему на грудь, крепко обхватив руками за шею.

– Я так рада! Я молила Иштар, чтобы она прислала тебя…

– Ну, ну, успокойся, – пробормотал Конан, неловко гладя девушку по голове. – Я, конечно, выгляжу, как покойник, но пока еще могу стоять на ногах…

Он оборвал себя на полуслове, и глаза его изумленно расширились. Мертвая тварь поднималась с пола, и ее уродливая башка покачивалась на рассеченной наполовину шее. Она устремилась к двери, споткнулась о тело чернокожей служанки, все еще лежавшей без чувств, вывалилась в коридор и исчезла в ночи.

– Кром и Митра! – выдохнул Конан. Отстранив от себя девушку, он проворчал: – Потом, потом! Ты хорошая девочка, но мне надо проследить за этой тварью. Это и есть тот самый демон ночи, о котором говорят легенды, и, клянусь Кромом, я узнаю, откуда он пришел!

Пошатываясь, он вышел на улицу и тут обнаружил, что лошадь его исчезла. Обрывок поводьев, болтавшихся на коновязи, подсказал ему, что бедное животное, обезумев от ужаса при виде демона, порвало узду и сбежало.

Через несколько минут Конан вернулся на площадь. Проталкиваясь сквозь толпу, которая разразилась восторженным ревом, он увидел, как чудовище покачнулось и упало к ногам высокого кордафанского чародея, стоявшего рядом с Тутмесом. В последнем отчаянном усилии тварь положила морду на ноги колдуна.

В толпе раздались гневные крики – люди узнали в чудовище того демона, что долгие годы терроризировал Мероэ и его жителей по ночам. И хотя стражники все еще сдерживали толпу, оттесняя ее от эшафота, сзади к Муру потянулись руки, хватая его за одежду. В поднявшемся всеобщем гаме Конан расслышал пронзительные крики:

– Убить его! Он – хозяин демона! Убить его!

И вдруг на площади воцарилась звенящая тишина. На свободном месте, откуда ни возьмись, появился Агеера, наголо бритая голова которого была разрисована так, чтобы придать сходство с черепом. Казалось, он перепрыгнул через головы стоящих людей и приземлился на открытом пространстве.

– Для чего убивать инструмент, а не человека, который орудует им? – пронзительно заверещал он. Он ткнул пальцем в Тутмеса. – Вот стоит тот, кому служит Муру! И это по его приказу демон убил Амбоолу! Так сказали мне духи в тишине храма Джуллы! Убейте и его тоже!

Когда в Тутмеса вцепились десятки рук и потащили его вниз, Агеера махнул рукой в сторону платформы, на которой сидела королева.

– Убивайте всех вельмож! Сбросьте свои цепи! Убивайте хозяев! Будьте свободными людьми, а не рабами! Убивайте, убивайте, убивайте всех!

Конан едва устоял на ногах, когда толпа вокруг качнулась сначала в одну, а потом в другую сторону, скандируя:

– Смерть им, смерть им, смерть им!

Одного за другим вельмож валили на землю и разрывали на куски.

Конан стал пробираться к своим вооруженным стражникам, с помощью которых он все еще надеялся навести порядок на площади. А потом поверх голов беснующейся толпы он увидел то, что в корне изменило его планы. Королевский стражник, стоявший спиной к платформе, вдруг развернулся и метнул копье в королеву, которую ему полагалось защищать. Оно прошло сквозь ее роскошное тело, как раскаленный нож сквозь масло. После гибели повелительницы конные стражники присоединились к своим соплеменникам и принялись убивать господ без разбору.

Спустя несколько минут Конан, избитый, в разодранной одежде и с растрепанной гривой, но верхом на лошади, вернулся к своему жилищу. Привязав животное, он вихрем ворвался в дом и достал из тайника кошель с монетами.

– Уходим отсюда! – рявкнул он, обращаясь к Диане. – Возьми с собой каравай хлеба! Где, черт побери, мой щит? Ага, вот он!

– Но разве ты не хочешь забрать с собой все эти красивые вещи?

– Некогда. Со смуглокожими господами покончено. Держись за мой пояс, когда будешь сидеть позади меня. Ну-ка, полезай в седло, живее!

Неся на себе двойную ношу, лошадь тяжелым галопом поскакала по улицам Старого Города, которые кишмя кишели грабителями и мятежниками, преследователями и преследуемыми. Какой-то мужчина, вознамерившийся было схватить их лошадь под уздцы, с криком полетел под копыта, и в следующий миг жутко захрустели его кости; остальные стремительно разбегались в разные стороны, освобождая им дорогу. Они выехали из города через огромные бронзовые ворота, а позади дома вельмож один за другим превращались в желтые пирамиды ревущего пламени. Над головой у них сверкали молнии, рокотал гром, а потом на них водопадом обрушился дождь, который, правда, часом позже перешел в надоедливую морось. Лошадь пошла шагом, осторожно выбирая дорогу в сплошной темноте.

– Мы все еще едем по стигийской дороге, – проворчал Конан, тщетно вглядываясь в ночную тьму впереди. – Когда дождь прекратится, мы тоже сделаем остановку, чтобы просохнуть и хоть немного поспать.

– Куда мы направляемся? – раздался сзади нежный серебристый голосок Дианы.

– Не знаю, но я устал от стран, населенных чернокожими. С ними решительно невозможно иметь дела; они – такие же закоснелые и тупоголовые фанатики, как и варвары моей родной северной страны – Киммерии и Ванира. Я намерен еще раз попытать счастья в цивилизованных странах.

– А как же я?

– Чего ты хочешь? Я могу отправить тебя домой, а могу взять с собой. Как решишь, так и будет.

– Думаю, – слабым голоском произнесла девушка, – несмотря на то, что я промокла насквозь и все прочие неудобства, мне нравится нынешнее положение вещей.

Конан молча ухмыльнулся темноте и послал лошадь рысью.

Примечания

1

Асы – в скандинавской мифологии сонм богов (одна из двух групп главных божеств). (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Неофит – новообращенный, новый сторонник какого-либо учения.

(обратно)

3

Цестус – кастет кулачных бойцов в Древнем Риме.

(обратно)

4

Мантелет – щит больших размеров, используемый при осаде крепостей. Мантелеты создавались непосредственно возле осаждаемого замка из дерева, а также обтягивались сырой кожей для огнеупорности и прочности, набивались шерстью животных и т. п. Мантелеты обычно делали с колесами из-за их огромного веса и при осаде подкатывали к крепости.

(обратно)

5

Олифант – средневековый охотничий рог из слонового бивня.

(обратно)

6

Конт – граф.

(обратно)

7

Зиккурат – ступенчатая пирамидальная башня, состоящая из трех-семи ступеней, сложенная из кирпича-сырца и затем ярко окрашенная.

(обратно)

8

Хауберк – панцирь или кольчуга для защиты от холодного оружия.

(обратно)

9

Котарди – узкая, облегающая фигуру верхняя одежда. Мужское котарди представляло собой удлиненную куртку (обычно до колена) с застежками по центру переда и низко расположенным поясом. Рукава могли пришиваться или быть пристежными.

(обратно)

10

Солерет – стальной ботинок в рыцарских доспехах.

(обратно)

11

Каракка – вооруженное купеческое судно; галеон.

(обратно)

12

Морион – испанский шлем.

(обратно)

13

Буканьеры – морские разбойники, нападавшие на испанские торговые суда в Карибском море и на испанские колонии в Америке в XVII веке. Буканьеры (главным образом англичане, французы и голландцы) создали свою базу сначала на о. Тортуга близ Гаити, а затем на о. Ямайка.

(обратно)

14

Флибустьеры – морские разбойники XVII века, грабившие главным образом испанские корабли и колонии в Америке. Флибустьеры почти всегда имели особые разрешительные грамоты – каперские свидетельства. Отсутствие свидетельства делало флибустьера обыкновенным пиратом, поэтому флибустьеры всегда стремились его раздобыть.

(обратно)

15

Полубак – здесь: носовой кубрик для матросов.

(обратно)

16

Пиллерс – вертикальная колонна, столб, металлическая стойка.

(обратно)

17

Железное тавро – здесь: тавро для клеймения преступников.

(обратно)

18

Барбикан – башня с въездными воротами и подъемным мостом средневекового укрепленного города или замка.

(обратно)

19

Аколит – ученик, помощник, служитель.

(обратно)

20

Псевдоподия – ложноножка.

(обратно)

21

Скимитар – кривая сабля наподобие турецкого ятагана.

(обратно)

22

Аургельмир – в скандинавской мифологии: первое существо, гигант, созданный из капель воды, образовавшихся после того, как лед Нифльхайма встретился с пеклом Муспельхайма.

(обратно)

23

Валгалла – в скандинавской мифологии: обитель павших воинов, живущих в неге и довольстве под предводительством бога богов Одина.

(обратно)

24

Ваны – в скандинавской мифологии: раса богов, дающих богатство, плодовитость и покровительствующих торговле.

(обратно)

25

Асгард – в скандинавской мифологии: обитель богов и павших героев.

(обратно)

26

Прайд – стая львов.

(обратно)

27

Джубба – длинная верхняя одежда (араб.).

(обратно)

28

Калабаса (калебаса) – сосуд из тыквы для хранения жидкостей, главным образом мате.

(обратно)

Оглавление

Создатель миров и вечный мечтатель

Киммериец

  Киммерия

  Феникс на мече

    1

    2

    3

    4

    5

  Багряная цитадель

    1

    2

    3

    4

    5

  Башня Слона

    1

    2

    3

  Черный колосс

    1

    2

    3

    4

  Ксутал сумрака

    1

    2

    3

    4

  Омут черных дьяволов

    1

    2

    3

  Сплошь негодяи в доме

    1

    2

    3

  Железные тени Луны

    1

    2

    3

    4

  Королева Черного побережья

    1. Конан присоединяется к пиратам

    2. Черный лотос

    3. Ужас джунглей

    4. Атака с воздуха

    5. Погребальный костер

  Железный демон

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Люди Черного Круга

    1. К королю приходит смерть

    2. Варвар с гор

    3. Кхемза использует магию

    4. Встреча в Проходе

    5. Черный жеребец

    6. Гора Черных Прорицателей

    7. На пути к Ясмине

    8. Ясмина испытывает настоящий ужас

    9. Замок магов

    10. Ясмина и Конан

Путь варвара

  Проклятие монолита

  Окровавленное божество

  Дочь ледяного великана

  Логово ледяного червя

  Долина пропавших женщин

  Замок ужаса

    1. Горящие глаза

    2. Круг смерти

    3. Черная крепость

    4. Люди-змеи

    5. Шепот теней

    6. Многоголовая гидра

    7. Бегство от ночного кошмара

  Звериный оскал тьмы

    1. Тварь во тьме

    2. Незримый ужас

    3. Тананда едет верхом

    4. Золотоволосая рабыня

    5. Плеть Тананды

    6. Темный совет

    7. Судьба королевства Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg