Ариман: Оракул-мертвец
«Уходить значит прибывать.
Прибывать значит уходить».
— Слова, начертанные в Храме КорвидовСлова эти написаны не для того, чтобы их прочли. Они написаны ради того, чтобы осталось хоть что–либо, дабы я помнил о своей жизни, когда воспоминания окончательно померкнут, а плоть обратится в прах. Жизнь не была ко мне милосердной. Я говорю это не из–за обиды, ибо вселенная — жестокая колыбель. Добро, счастье, удовлетворенность — все это ложь, в которую мы облекаем себя, бредя сквозь голодную ночь. Мы просто свечи, что горят во тьме. Такова правда. Верить во что–то иное значит быть слепцом.
Но я жил. Я прокладывал путь через бытие, по одному вдоху, по одному удару сердца. Когда я оглянусь на пороге врат забвения, то увижу дорогу. Я буду знать, как жил. Потому я и пишу эти строки, чтобы помнить.
Я родился не на Просперо. Я родился и не на Терре. Мое имя не то, что дали мне сначала. Душа моя не та, с которой я появился на свет. Я был много кем. Я был воином. Я был мудрецом. Я был верным сыном верного сына.
Кто я теперь?
Я — злоба вселенной, выплюнутая в сосуд забавы ради. Я — служитель многих хозяев, заклинатель и сковыватель существ, которых нельзя назвать ни живыми, ни мертвыми. Я — старый полубог, иссохший от знания, согбенный грузом жизни. Я — повествователь этой истории. Я — Ктесиас, и путь, по которому идут эти слова, был моим.
Свое путешествие я могу начать многими способами, но начну я с возвращения. Я начну с Оракула-мертвеца.
Передо мною из ночи поднялся демон.
Я знал, что сплю. Я чувствовал его нереальную субстанцию, легкую, будто теплый ветерок, холодную, будто бездонный океан. Я понимал, что все, что я видел или слышал не было настоящим, и это порождало во мне нечто сродни страху.
Возможно, это удивит вас, но сны это не то, чем вы их считаете. Они не ваш разум, копошащийся в мусоре опыта. Они не вселенная, что бормочет смыслы, пока вы спите. Они — та точка, где ваша душа пересекается с истинами, которые вы не способны узреть. Сон — самое опасное место, куда вы можете попасть, притом в неведении и без оружия.
Я не несведущ, и в царстве разума далеко не безоружен.
Но, смотря на демона, я понимал, что–то не так. Совсем не так.
Я не видел сны тысячу лет. Я не могу так сильно рисковать. Я думал, что уже даже не способен их видеть. И это был не просто сон. Это было проявление.
Очертания демона прояснялись в движении, обретая объем и плотность из дыма. Он напоминал покрытую перьями ящерицу. Из приземистого тела возникло девять коротких ног, каждый палец на которых заканчивался ртом с языком. Голова его была скоплением щелкающих пастей и узких желтых глаз-щелок. На границе слуха раздавались голоса, смех и мольбы.
Я знал демона. Именно моя рука спустила существо на Посеребренное Воинство на Квенисе и впустила его паразита души в Тарагрта Сана. Среди смертных он был известен под многими именами — Чельтек, Дракон Сотых Врат, Говорящий Вечности — но только я знал его истинное имя, и поэтому только я держал цепь его рабства. Учитывая это, а также то, где сейчас находилось мое тело, его присутствие было не просто проблемой. Это было знаком.
— Ты, — произнес я тяжелым от мнимой властности голосом, — тебя не должно здесь быть.
Рты демона со щелканьем открылись и закрылись.
— Но я здесь, маленький маг, — выдохнул он. — Я здесь.
— Я знаю твое имя, — сказал я. — Твоя кончина зависит от моего терпения. Ты обретаешь жизнь по моей воле.
Он рассмеялся со звуком ломающегося позвоночника.
— Тогда повелевай мною, полусмертный. Прогони меня обратно во мрак. Цепи ржавеют, и огонь изливается на дни, еще не рожденные. Перезвон разбитых колоколов призывает погибель. Вся Троица оспорит твой уход. Они разорвут тебя изнутри и пожрут твое коченеющее тело, — он оскалился тысячью ртов. — За тобой охотятся. За тобой и твоим хозяином.
— У меня нет хозяина.
Смех затрещал опять, плоть существа задрожала под медным оперением.
Таков путь демонов. Словно хищники старой Терры, они хорохорятся, рычат и предстают в грозном облике, дабы устрашить слабых. Но, подобно рычанию волка или реву льва, это только бравада, выдыхаемая сквозь заостренные зубы.
— У каждого есть хозяин, — оскалился он. — Но ты — не мой.
Он замер, будто змея перед броском. Нужно действовать немедля.
Демон ринулся на меня.
Я начал формулировать имя существа, потянувшись в глубины разума, чтобы найти его фрагменты и соединить между собой.
— Сах-сул'на'гу…
Слоги потекли из моих уст, но демон уже несся на меня, на ходу вырастая в размерах. Его кожа треснула, из раздувшегося тела появились руки. Пальцы потянулись ко мне, превращаясь в костяные бритвы.
— …тх'нул'гу'шун-игнал…
Оболочка сновидения смялась и натянулась. Рев демона утонул в звуках рвущейся кожи и всхлипываний.
— …г'шу'тхетх…
Не-слова лились из меня, воспламеняясь в концепции воздуха. Тело демона начало распадаться, кожа и мясо с шипением обращались в слизь. От протянутых ко мне когтей стала отслаиваться плоть. В моем разуме открылась последняя составная часть его имени.
— …ул'сут'кал! — выплюнул я окончание.
Демон застыл, слабо подрагивая. Края его формы замерцали, обращаясь в ничто.
— Ты, — прошипел голос демона из тающего горла. — Слаб.
— Пока нет, — произнес я, и отправил его назад в небытие.
Я проснулся от запаха горящей плоти. Моей плоти. Толстые нити маслянистого дыма поднимались над серебряными оковами, которые удерживали мои конечности. Алхимические трубки, вливавшие в вены ложный сон, расплавились и почерневшими клубками свисали с медной арматуры надо мной.
Я попытался повернуть голову. Кожа на шее затрещала, стоило мне шевельнуться — она сплавилась с металлической петлей под подбородком. Я чувствовал, как плоть пробует заглушить боль. Другие воины Адептус Астартес не обратили бы внимания на подобные ощущения, но не я.
Я был стар уже тогда, и плоть моя успела иссохнуть на костях. Сила мышц и крови были одним из того, чем мне пришлось пожертвовать ради могущества. Я все еще мог управляться с мечом, хотя предпочитал посох, и мог раздробить череп между пальцами. Но для нашего рода это ничто. Это не отменяло правду того, что тогда, как и сейчас, моя кожа представляла собой сморщенную маску поверх остова из истончившихся костей и тонких конечностей. Жидкие седые пряди свисали с дряхлого основания головы. Блеклые глаза были теми же, с которыми я родился, но мои зубы заменили изумрудные и золотые коронки. С головы до пят меня покрывал калейдоскоп выведенных чернилами символов, скрывая шрамы под письменами и пиктограммами давно мертвых языков. Телом, как и душою, я был мемориалом своих ошибок.
Комната, в которой я висел, прикованный к раме из серебра и холодного железа, на самом деле была камерой. Узкие стены и пол были изрезаны охранительными знаками и образами. Сила большинства оберегов лилась наружу, словно расплавленный паяльной лампой воск. Я знал смысл каждого из символов, и знал, что им следовало остановить появившегося в моем сне демона, как и то, что они не позволяли мне призвать помощь из варпа. Они, а также серебряные оковы и алхимическая кома должны были сдерживать меня до тех пор, пока я бы не согласился служить Амону или пока для меня не придумали бы иной исход. Я отказался служить, и поэтому меня бросили сюда, закованного во сне, в сердце корабля «Сикоракс».
Теперь же цепи спали, и я пробудился.
Я снова пошевелил головой, и на этот раз боль оказался чистой и яркой. Я с шипением выдохнул.
— Брат, — раздался голос за пределами зрения.
Я замер. Голос был мне знаком, но он казался здесь невозможным. Его попросту не могло здесь быть.
Я не двигался. Боль в обожженных конечностях и вонь комнаты свидетельствовали о том, что это не сон, но таковы тонкости поистине великого обмана — они кажется более реальными, чем сама реальность, более правдивыми, нежели правда.
— Ктесиас, — сказал невозможный голос. А затем, столь же невероятно, он шагнул в поле зрения.
Первое, что я заметил, это то, что он не изменился. Его лицо было таким же, как прежде: синие глаза на гордом лице, которое оставалось неподвижным, так что казалось, будто он прислушивается к чему–то за пределами слышимости. Столь многих из нашего рода коснулись и изменили ветры Ока, что видеть кого–то незатронутого мутацией было едва не таким же тревожным.
— Ариман, — выдохнул я.
Он кивнул.
Мой взгляд упал на серебряно-синие одеяния, лазурные доспехи, а также рогатый шлем, который он держал на сгибе локтя. Я узнал как доспехи, так и шлем — в последний раз я видел их на Амоне, моем тюремщике, и смена владельца могла означать лишь одно.
— Значит, — сказал я, — Амона больше нет.
— Наш брат… — начал Ариман, но я уже услышал скорбные слова, которые он только собирался озвучить.
— Прошу, избавь меня от всего того, что тебе хочется сказать, — я посмотрел в его холодные глаза. Боль от ожогов пронзала мое тело острыми иглами. Я игнорировал ее. — Я не скорблю о нем. Он был глупцом, как и ты, Азек.
Его плоское лицо оставалось неподвижным, но он выглядел так, словно собирался что–то ответить. Я избавил его от этой необходимости.
— Ты пришел либо освободить меня, либо просить о службе, — произнес я. — Или же хочешь успокоить совесть, прежде чем добавить меня в список наших мертвых братьев.
Поймите, я не эмоциональное создание. Моя кровь не вскипает при разговорах о братстве, о чести и наследии. Дни моей верности, долга и обязанности перед товарищами давным-давно в прошлом. Я — существо истинной вселенной, за сковывающие меня узы я заплатил положенную цену, и верен я только своим способностям к выживанию. Ариман знал это. Вряд ли он мог забыть.
Спустя некоторое время он кивнул. Обереги и оковы, что удерживали меня, вновь зажглись, и я почувствовал, как его разум призрачным касанием прошелестел по моему. Это была чистая агония. Я постарался не дать возобновившейся боли отразиться на лице. Проявить слабость значило добровольно отдать себя в рабство.
— Мне нужна твоя помощь, Ктесиас.
— Моя помощь? И что ты можешь предложить за эту помощь? И, переходя к сути, — зачем она тебе?
— Кое–что изменилось.
— Там, где прежде стоял Амон, теперь стоишь ты. Ты — повелитель армии наших изгнанных собратьев, которые еще недавно охотились на тебя по грани бытия. Без спору, ты в непростом положении. И если все дело в этом, а это скорее всего так, тогда ты еще не утратил привычку недоговаривать.
Он кивнул.
— Я не знаю, могу ли им доверять.
— Но ты знаешь, что не можешь доверять мне, и это делает меня… кем, достойным доверия? Какова ирония, не находишь?
— Последуешь ли ты за мной как прежде, брат?
Я позволил голове упасть обратно на удерживавшую меня раму.
— Что ты предлагаешь? — спросил я, закрывая глаза. Варп ощущался неуловимым, болезненным присутствием в разуме, его мощь сдерживали лишь оставшиеся обереги.
Тишина становилась глубже, поглощая биение моих сердец и звук дыхания. Все в камере застыло, удерживаемое на месте, словно рукой. А за этой тишиной парил разум Аримана — холодная звезда, впитывавшая в себя тепло и свет. От его силы у меня едва не перехватывало дыхание.
Я вижу изъяны Аримана. Он мне не нравится и, не сомневаюсь, эти чувства обоюдны. Мы не могли бы отличаться сильнее. Но тот, кто станет отрицать, что он не самое поразительное создание в мире смертных, либо лжец, либо глупец.
Я открыл глаза.
Он не пошевелился, но его концентрация усилилась. Мне казалось, он в считанных дюймах от меня, втягивает воздух, которым я дышу, заглядывает сквозь окна моих очей, видит амбиции в моей расколотой душе. Холодные иглы впились в мои искаженные воспоминания, и я понял, что он видит каждую сделку, каждый осколок моей жизни, выменянный ради того единственного, что мне нужно сильнее всего. И я понял, что он увидел причину, и понял, что он догадался.
В этот момент я возненавидел его, возненавидел сильнее, нежели просто неприязнь двух сыновей, которым по разным причинам довелось принять неправильные решения. Ненависть огнем дышала из меня в безмолвии, отвечая и моля в равной степени. Столь неожиданно-яркая эмоция застала меня врасплох — она походила на возвращение к жизни, от которой я давно отказался. Конечно, так оно и было. Именно так.
— Что я предложу тебе, Ктесиас? — наконец сказал он низким голосом. — Я предложу тебе все то, что ты искал.
Я знаю, что при этих словах мои глаза расширились, ибо он кивнул.
— Я предложу тебе твои сны.
Позже я пойму, зачем в действительности требовался Ариману. С доверием или властью это не имело ничего общего, по крайней мере в том смысле, в каком я думал. Он знал меня лучше, чем я сам, на самом деле лучше, чем знал самого себя. Он всегда видел других очень отчетливо, тогда как себя — крайне туманно. Но тогда я посчитал его предложение не более чем старомодной простотой: обещанием вознаграждения и угрозой возмездия за предательство. Этого было достаточно.
— Освободи меня, — произнес я, — и я буду служить.
— Как пожелаешь, — ответил он, и я почувствовал, как зачарованное серебро оков треснуло. Меня пронзила боль, когда металлические осколки рассыпались во все стороны, а затем застыли в воздухе. Я повалился на бок обмякшей грудой, долгую минуту пытаясь отдышаться.
— Куда мы идем? — спросил я.
Ариман уже отвернулся, но при моих словах замер и полуобернулся, кинув на меня косой взгляд.
— Ты что–то затеваешь, — продолжил я, с трудом поднимаясь с пола. — Вот что ты делаешь, не так ли? Почему Амон мертв, а ты носишь его корону? Я чувствую это в тебе, Ариман. Старая мечта на новый лад. Так с чего мы начнем?
— Мы повидаемся с одним из наших братьев, — произнес он. — Мы встретимся с оракулом.
Черная луна парила в складках переливающегося безумия, ее гладкая стеклянная поверхность отражала хрупкую кожу расщепляющихся радуг. Планеты, вокруг которых она вращалась, висели позади нее, огромные и блеклые, будто заросшие катарактой глаза, смотрящие сквозь замутненную илом воду. Законы природы давным-давно сбежали из этого места. Мы забрались глубоко в Око, в земли, что существовали на размытой границе между этим и тем, между реальным и иным.
Наш флот не вышел из варпа по прибытии. Здесь не существовало реальности, в которую мы могли бы возвратиться. «Сикоракс» и его флот падальщиков просто выскользнул из незримой границы приливных волн эфира, и вот перед нами черная луна — наблюдавшая за нами, за тем, как наши корабли неподвижно замерли вокруг нее.
Здесь была по меньшей мере сотня кораблей, каждый отличный от других, каждый отмеченный отравленными волнами Ока. Геометрия кошмаров покрывала кости того, чем они были раньше. Пушечные стволы скалились в пустоту опоясанными клыками пастями. К обшивке некоторых из них цеплялось замаранное лазурью серебро, тогда как другие представляли собой скульптуры из бледной кости и влажного золота. Плавая на густой от варпа орбите черной луны, они походили на рыбу из мертвого океана. В определенном смысле они и были ею.
Вместе они обладали достаточной огневой мощью, чтобы сокрушать планеты, но эта сила мало что значила в тенях варпа. Это было наше измерение, измерение парадоксов и вероятностей. Измерение колдовства.
+ Он ждет нас. +
Я отвернулся от образа в парящей кристаллической сфере. Она висела в исходящем паром воздухе рядом с открытым люком десантно-боевого корабля. Астреос — боевой псайкер-полукровка, которого по непонятным нам причинам усыновил Ариман — стоял возле меня, на лице его застыло выражение горечи и тяжкой ноши.
+ Мы уже бывали здесь раньше, + послал он снова. + Что–то поджидало нас тогда, и что–то ждет нас сейчас. +
+ Не знал, что у тебя душа поэта, + послал я в ответ и отвернулся.
Но он был прав. Там что–то ждало. Я чувствовал это — скорее всего, каждая душа на каждом корабле чувствовала это, пусть даже они не могли этого понять. Моя кожа стала липкой внутри доспехов, на языке появился сладковатый привкус блевотины. Не огради я себя множество раз во время приготовлений, то ощущения оказались бы намного хуже. С доспехов, словно перья, шелестя во время движения, свисали полоски выдубленной кожи с семьюстами двадцатью девятью начертанными кровью заклинаниями. Ради создания оберегов погиб смертный, но плата была небольшой. Без них я бы скорее всего чувствовал шелест насекомых внутри глаз или покалывание остриев клинков на языке. Есть и другие способы уберечься от касания потустороннего, но у меня были свои методы, и даже если Ариману они не нравились, он не стал против них возражать.
Мне стало любопытно, как справляется Астреос. Возможно, он и не справлялся. Возможно, поэтому он выглядел так, будто из последних сил старался не лопнуть. Я на это надеялся.
+ То, что он попросил… + начал Астреос.
+ То, что он приказал мне, + поправил я его. + Ариман не просит. Он повелитель, а повелители заставляют других подчиняться его воле. Они не просят. Если они просят, это значит только то, что они предпочитают бархатную нить цепи. +
+ То, что он попросил тебя сделать, + послал он, его недовольство явственно изливалось через ментальную связь, + это… жестоко. +
Я мог даже улыбнуться за выгнутой бронзовой личиной шлема.
+ Да, так и есть. Вот почему эта задача легла на меня. Ариман считает некоторые неизбежности слишком неприятными, чтобы поручать их другим, но не подумай, что это удержит его от использования любого средства ради достижения цели. Он никогда не колебался. Даже до того, как своими принципами убил наш легион, + я улыбнулся снова и позволил этому образу перетечь в разум Астреоса. + Ты ведь наверняка заметил это? Он идеалист, но в тени высокого путеводного света могут скрываться темные деяния души. +
+ Ты… +
+ Я удивлен, что ты считаешь мое искусство столь неприятным. Но что за шип и нить я вижу в твоей душе? + Он излучал шок, затемнявший его тень в варпе. Ощущать его было само удовольствие. + Скажи мне, ты приковал существо к себе, или ты также скован с ним? Первое — опасно, второе — умилительно идиотично. +
Он был очень, очень близок к тому, чтобы попробовать убить меня. Я видел внутри него пятно скверны.
+ Да, в тебе частичка его. Теперь я это вижу. Скажи, сколько твоей души он отнял? Пожалуйста, скажи, что знаешь ответ, + произнес я.
Его рука опустилась на меч. Разум с громогласным ревом разорвал свои оковы. Я пошатнулся. Астреос шагнул вперед, его воля напитала кромку клинка огнем. Признаюсь, я был удивлен, его разум оказался силен, сильнее, чем я подозревал, и мощь его походила на лавину ярости.
Идея кинетического щита сформировалась в моих мыслях и стала реальностью, но медленно — слишком, слишком медленно. Я — воин познаний, в основном познаний о существах, что плавают в глубинах варпа, существах, которых большинство называют демонами. Их призыв, сковывание и подчинение — вот мое оружие. Я способен разрушить целые цивилизации, дай мне время. Астреос был не столь изощренным убийцей, но молот вряд ли сочтет свою невзыскательность веской причиной не убивать тебя.
Меч коснулся кинетического щита и, прежде чем я успел изменить образ мыслей, я почувствовал, как барьер треснул.
+ Братья! +
Мысленный голос Аримана походил на физическое прикосновение в загустевшем от варпа воздухе. Укор, просьба и сожаление проявились в одном этом слове. Его было достаточно, чтобы лишить меня сосредоточенности и заставить отступить на шаг. Астреос застыл на месте, его ореол мощи исчез, словно погасший огонь. Он сделал шаг назад, и меч с мерцанием остыл.
Ариман прошел к нам через всю палубу ангарного отсека. За ним следовали воины Рубрики, два ряда сине-золотых доспехов, двигавшихся неотличимо друг от друга.
+ Ариман, + послал я, склонив голову. Как я уже говорил, слабость влечет рабство или предательство, а излишняя почтительность — вернейший способ ее показать.
Ариман не обратил внимания на мое приветствие. Он не обратил на меня внимания вовсе. Его можно было назвать по-разному, но только не слабым.
Астреос послал нечто, что я сумел ощутить, но не услышать. Мой взгляд привлекла другая фигура, шедшая подле Аримана.
Санахт посмотрел на меня в ответ. Его движения были расслабленными, но точно выверенными. Лицо воина скрывал шлем с серебряной личиной, который он носил еще со времен падения Просперо. Прямо под его руками висели парные мечи, навершие первого было сработано в виде шакальей головы, второго — ястребиной. За исключением Аримана он был единственным из наших братьев, которого я был менее чем рад увидеть в живых.
Он ничего не сказал. И по крайней мере за это я был ему благодарен.
+ Больше ты никого с собой не берешь? + спросил я.
+ Больше никто не требуется, + ответил Ариман.
+ Ты лжешь, брат, + послал я ему одному. + Эфир здесь разбух. Он готов лопнуть в любой момент. Твой ручной отступник прав. Что–то ждало здесь твоего возвращения. Ты не можешь не видеть этого. +
Он не ответил, но я чувствовал ход его мыслей. Он принял мои слова к сведению.
+ Ты же не слеп? +
Мы поднялись на корабль в молчании, и мир сузился до гула двигателей и красного освещения аварийных ламп. Ариман походил на неподвижную статую, его лицо скрывал высокий рогатый шлем, а мысли — неприступные стены воли.
+ Почему больше никто не требуется? + продолжил допытываться я. Мои мысли без устали кружили в голове, пока пальцы выбивали дробь по серебряной половине посоха. + Ты не хочешь, чтобы это видел кто–нибудь еще, да? Ты желаешь, чтобы наша работа здесь осталась секретом. +
Ариман обернулся ко мне. Сидевшие рядом с ним Астреос и Санахт напряглись, и корпус корабля слабо задрожал.
Он промолчал.
Тишина следовала за нами по луне. Туннель пронзал ее поверхность, уводя нас все глубже, хотя с каждым поворотом мы ощущали, будто удаляемся от центра. Мы шли от корабля, вокруг нас извивался туман, поглощая коридор позади и скрывая то, что ждало впереди. Глаза Рубрики горели зелеными ореолами, из воинов лились голоса, шептавшие на границе слышимости. Ариман оставался безмолвным, и Астреос следовал его примеру. Только Санахт отреагировал на безжизненность места. Он достал оба меча и шел вперед, легко сжимая их в руках.
+ Было ли здесь так же и прежде? + спросил я, и мой мысленный голос разнесся эхом, словно звук в тумане.
… так же и прежде?
… прежде?
Ариман полуобернулся.
— Нет, — произнес он настоящим голосом, который показался плоским и мертвым в неподвижном воздухе. — Прежде было не так же.
— Это не тревожит тебя? — я замер. Ариман не стал замедляться или снисходить до ответа. Спустя секунду я последовал за ним, мой посох глухо стучал по полу коридора.
— Что ж, это успокаивает, — пробормотал я самому себе.
Но не природа луны беспокоила меня. Я — существо, прожившее множество жизней смертных в царстве, пропитанном веществом воплощенного безумия. Я проходил одним шагом целые миры и видел города, единым жестом возведенные из ничего. Варп — юдоль кошмаров, это верно, но для меня в нем нет ужаса необычности. И, тем не менее, внутри мертвой стеклянной луны все инстинкты кричали мне развернуться и бежать, и неважно, заключил я пакт с Ариманом или нет.
Здесь ощущался варп — он облизывал воздух и отполированное стекло стен. Сама субстанция места гудела от материи невозможности. Меня тревожило то, как здесь тихо, спокойно и так же обезличенно, как поверхность глубокого неподвижного водоема. Варп — это жизнь. Он — бесконечное изменение и сила неограниченных возможностей, но тут он укрывал все, подобно тонкой пелене.
И, пока я шел за Ариманом, а Рубрика маршировала позади нас, худшим было то, что я начал узнавать его текстуру.
Я уже открыл рот, собираясь заговорить, когда мы достигли Оракула.
Один момент мы шагали по скрытому в тумане туннелю, а в следующий миг уже стояли в сферическом зале из полированного камня. Ни одна дверь не нарушала внутреннюю поверхность сферы. Мы просто прибыли на место, не переступив порога.
Оракул с широко разведенными руками парил в центре сферы. Я узнал очертания силовых доспехов, но варп выткал свою загадочность поверх их формы. Они сверкали, будто зеркало, а шлем его был обезличенным, без глаз и рта.
«Безглазый оракул», подумал я, и слова эхом разнеслись по пространству, словно я выкрикнул их вслух.
На самом деле Оракула звали Менкаура, и когда–то он шагал на войну вместе с другими Тысячью Сынами. С тех пор он сильно изменился. Все мы.
Он оставил свое имя и легион в прошлом, превратившись в того, кто сейчас парил перед нами. Вокруг его незрячего тела кружились глаза, подобно планетам вокруг звезды-родительницы. Конечно, я слышал о нем и давно знал, что он был одним из генетических братьев, но прежде мне не доводилось бывать в его храме. У меня никогда не было нужды узнавать будущее.
Оракул не шевельнулся, пока мы шли к центру зала.
— Менкаура, — ни громким, ни тихим голосом произнес Ариман. — Я вернулся, брат, — он остановился. Рядом с ним встали Санахт и Астреос. — У меня есть вопросы.
Менкаура все так же оставался неподвижным.
По коже побежали мурашки. На краю зрения что–то пошевелилось, и я повернул голову, чтобы посмотреть на вогнутую стену. На меня уставилось в ответ искаженное изображение меня самого. Я осторожно облизал губы, ощущая слабое пощипывание кислоты в слюне. Мне хотелось протянуть свою волю в эфир. Хотелось надавить на застывшее зеркало этого места, потревожить его, заставить взбурлить. Но я ничего такого не сделал. Хотя все говорило мне о том, что мы оказались в сердце чего–то, чего не могли предугадать, я держал себя в руках. Вместо этого я начал готовиться к деянию, ради которого меня и привели сюда.
Менкаура. Я проговорил его имя в чертогах мыслей.
Мен-кау-ра. Слоги раскололись и эхом разнеслись по закуткам мысли.
Мен.
Кау.
Ра.
Каждый звук превратился в отдельную коробочку, помеченную и опечатанную, словно тело, аккуратно разрезанное и разложенное в погребальные сосуды. Мой разум кружил над каждым фрагментом имени, готовя ментальные шифры и образы, которые тут же закроются, стоит мне пожелать. Имена — больше чем названия. Они определяют бытие. Лиши чего–то имени, разбей его название, отмени его призвание, и ты разорвешь его на части. Ариман не собирался говорить с Оракулом — он хотел заковать его, и привел меня, дабы выковать те оковы.
Сковывание демона — дело не из легких. Суть состоит в том, чтобы создать тюрьму для создания, чье существование пагубно для самого бытия. Задача требует тонкости, грубости и знаний. Один неверный шаг, один упущенный миг или ошибка, и ты умрешь, станешь пыточной игрушкой для существа бесконечной злобы и воображения. Многие терпели поражение и попадали в рабство к сущностям, которыми хотели завладеть сами. И поэтому когда я говорю, что сковывание души живого существа — сложность иного порядка, вам следует знать, что я имею в виду. Жизнь всегда борется за освобождение от тирании других. Даже жизнь, искаженная и прикованная ко лжи, будет биться, метаться и кричать, прежде чем позволит чужой жизни надеть на себя ошейник.
Жестоко.
Вот как Астреос назвал то, что я собирался совершить. И он был прав. Это было жестоко.
Формула ширилась в моем разуме, словно капканы, расставленные в высокой траве на льва, словно бритвы, разложенные рядом с секционным столом. Бесшумно, невидимо, наготове, но не проявляясь открыто. У меня ушло несколько секунд, чтобы приготовить оковы, и все это время, пока я смотрел на неподвижную и безмолвную фигуру Оракула, я понимал, что собираюсь сломать то немногое, что осталось от его души.
— Я пришел к тебе уже во второй раз, брат, — сказал Ариман, и Оракул повернулся к нему. — Как и раньше, я требую правды, которую дают всякому, кто приходит в это место. Я подчиняюсь законам этого храма и не покину его дверей, пока не получу правду и не заплачу положенную цену.
+ Тебе не стоило приходить, Ариман, + психический голос был тонким, как будто с трудом вырываясь с пересохших, растрескавшихся губ.
— Мне нужны ответы, Менкаура. Мы стоим у нового начала. Мне нужно найти путь, по которому идти. Мое зрение затуманено, бури скрывают лежащую впереди дорогу. Мне нужны твои глаза. Нужно, чтобы ты видел для нас.
+ Ты… + Оракул задрожал.
На краю зрения что–то задвигалось, прямо на краю зрения. Я проигнорировал это.
+ Ты… должен… + прошипел Оракул.
Тень на краю зрения росла и разбухала, будто бумага, впитывавшая в себя чернила, словно клещ, насыщавшийся кровью. Меня вдруг пробрал озноб. Я ничего не мог с этим поделать. Я обернулся и посмотрел.
+ Ты должен бежать… + сказал Оракул.
Мой взор уперся в создание, которого я не видел, и тогда я его увидел. Я узрел его.
И пелена мира разорвалась.
По стенам потек кровавый гной. Зеркальная поверхность сошла с ума. Десятки крошечных ручонок заскреблись в трещинах, расширяя их. Из тины, что расплескалась у нас под ногами, выросли деревья из гниющего железа, шелестя листвой из освежеванной кожи. Среди стволов показались фигуры со сломанными спинами, сжимавшие в дрожащих руках всхлипывающие клинки.
Картина разворачивалась с неспешной медлительностью, но время перестало идти. Все было здесь еще до того, как мы ступили на поверхность луны. То, что видели наши глаза, было лишь иссохшей кожей трупа, оставленной в качестве маски на черепе. Сила, способная ослепить нас, была потрясающей. Она свидетельствовала о чем–то куда более великом и глубоком, чем манипуляции демонов. Она свидетельствовала о божественной длани.
Ход времени возвратился, и мы стали сражаться за свои души.
Ариман пришел в движение первым. Он отвернулся от Оракула, его аура походила на сияние новорожденного солнца. Он стал пламенем. Копье белого жара рассекло воздух. Из плоти демонов повалил пар. Листья на ржавых деревьях воспламенились.
Санахт отреагировал следующим. По его клинкам побежали огонь и молнии, и он принялся рубить щупальца, высунувшиеся из треснувших стен. Крошечные фигурки, вылепленные из инфицированного жира, с хихиканьем посыпались с потолка. Астреос выхватил собственный меч, и воздух вокруг него размылся от штормового давления. К Ариману метнулось щупальце, но меч Санахта трижды рассек его, прежде чем мой глаз вообще заметил движение. Закапала демоническая кровь, с шипением обращаясь в дым, когда Ариман огненным смерчем пронесся через зал.
«Нет, — подумал я, — это неправильно. Они не могли надеяться уничтожить нас таким образом».
Но казалось, мой разум наблюдает из сгущающегося тумана. Все происходило с медлительностью текущего сиропа.
Рубрика открыла огонь по фигурам, продвигающимся под растущими деревьями. В плоти разорвались болты. Розово-голубые огни спиралью взвихрились над чернеющими костями. Варп стал сворачивающейся массой отчаяния, густой и тягучей, как будто смола. Из трясины поднимались новые изможденные фигуры, их конечности формировались из обугленного супа, оставшегося от сородичей. Переступив вязкие груды жира и плоти, они направились к нам.
Астреос вытянул руки, и силовая лента бритвой прошила воздух. Раздувшиеся тела разорвало в брызгах желеобразной грязи и внутренностей.
Я все еще не шевелился. Мои мысли заклинило, словно шестеренки в сломанных часах.
+ Ктесиас. +
Голос был таким слабым, что походил на шепот, растоптанный шумом боя.
+ Ктесиас, + послышался он опять. Я поднял глаза. Оракул неподвижно застыл в воздухе. По его серебряным доспехам расползалась черная коррозия, из шлема, пузырясь, вытекали грязные жидкости. Глаза вокруг него еще вращались, но теперь их затуманивали катаракты, а по поверхностям ветвились черные сетки суженных вен. + Это… Это не… +
Он не мог собраться с силами для следующих слов, да ему и не требовалось. Я уже понял предупреждение, браня себя за то, что не догадался раньше. Менкаура был силен, благословлен богами и пользовался благоволением варпа. Сила, которая приготовила для нас ловушку, одолела Оракула и заняла его место, но не смогла победить Менкауру до конца. Частица его еще оставалась, невзирая на то, что все остальное было поглощено, дюйм за дюймом, и эта частица еще боролась, пытаясь предупредить нас, что настоящая ловушка еще не захлопнулась.
Его забила дрожь. Доспехи раскололись. Из трещин вниз и вверх потекла темная жидкость.
+ Ариман! + позвал я, но он превратился в столп ярости, его физическая форма — маслянистая тень в сердце неистового ада. Демоны отступали, и сражавшийся подле него Санахт стал размытым пятном, выплетая парными мечами дуги призрачного штормового света. Воины Рубрики стреляли и стреляли, болтерные снаряды нескончаемым потопом накрывали мертвую плоть. Окинув взглядом сцену битвы, я заметил раздувшегося демона с телом насекомого, что летел на Астреоса. Отступник вихрем развернулся и разрубил его одним движением. Демон развалился напополам, по инерции угодив под удар. Он упал на пол, крылья еще продолжали жужжать, пока две половинки тела пытались поднять себя в воздух. Астреос наступил на него, раздавив ботинком хитин и подкожный жир.
+ Ариман! + я снова окликнул его, и увидел, что когда он обернулся, то наконец ощутил то же, что я узрел ранее.
Он как раз успел увидеть, как бытие выворачивается наизнанку.
Тело Оракула разорвалось надвое. Звук пилой заскрежетал в варпе. Из расколотого тела брызнула кровь, каждая капля была влажной черной дырой, брызгами негативного пространства, падающими сквозь реальность. Зал замерцал и вытянулся. Ряды демонов стали замаранными цветами силуэтами, их рты — дырами в потустороннюю тьму.
Мы больше не стояли у барьера между реальным и нереальным — мы оказались в саду разложения. Мы оказались в варпе.
Псайкер — существо, чей разум является дверью в эфир, проводником парадокса. Мы прикасаемся к неописуемому, но все так же состоим из плоти, все так же вылеплены из глины низменной реальности. Когда демоны ступают в реальный мир, они начинают умирать, как выброшенная из моря рыба задохнется в воздухе, которым мы дышим.
Вот только когда мы, обычные создания, ныряем в Море Душ, мы не тонем.
Мы горим.
Огненный ад разошелся от Аримана во все стороны. Его очертания размылись, по краям распадаясь на яркие частицы. Санахт упал, содрогаясь в судорогах, его руки и шея выгнулись дугой, как будто через них прошел разряд молнии. Астреос застыл на месте, его конечности, несмотря на все усилия, отказывались повиноваться. Рубрику окружили вопящие ореолы, орущие лицами, что формировались из расколотого света и клубящейся пыли. Не знаю, как я сам выглядел в тот момент, знаю только то, как оно ощущалось — казалось, все мысли, что были у меня в голове, вытягивали крючьями и разбрасывали по пропасти, что становилась все шире и шире. Все, чем я был, превратилось в тонкий пласт идей, памяти и воли. Демоны перестали быть существами из гниющих костей и кожи. Они превратились в зерцала моего отчаяния и надежды, в тонколицые кошмары, созданные из каждого сожаления, что мне приходилось когда–либо чувствовать.
В этот сад разложения проникло существо, которое поджидало нас. Его очертания и форма возникли как влажный пузырь из бледной слизи. Затем стали вздуваться жир и мышцы, и оно начало расширяться, принимая очертания и текстуру, подобно подрагивающему раскадрированию растущего и распускающегося растения, втиснутому в пару секунд. Тело его было огромной горой изодранной сырой плоти, голова — массой сломанных рогов. Я почувствовал запах горелого, густую, тяжелую вонь топленого жира и костяной сажи. Исходившая от него мощь удушала. Другие демоны отступили, выскользнув из–под моего взора. Я только и мог, что не позволять своей душе угодить на орбиту этого исполинского создания.
Я узнал его.
Мне известны многие демоны. Одних я сковывал, других видел мельком, о куда большем их числе я только слышал. Многие существа часто меняют свои имена и титулы, скрывая слабость за ложной славой, как мелкий вор, что воображает себя принцем, рядится в плащ из ярких перьев и шелков. Иные не нуждаются в подобных ухищрениях — их существование резонирует в варпе. Титулы слетаются к ним, будто мухи к навозной куче, и силой они уступают только Темным Богам, что их породили. Это было как раз такое существо. Владыка Личинок, Властитель Чумной Ямы, Седьмой Кровопийца Скорби, Вороний Червь — я слышал, как герольды с рыданиями восхваляют его славу в глубинах Ока, и видел его тень в смертях миллиардов.
Он посмотрел на меня. Не на Аримана, не на других.
Прямо на меня.
На месте глаз у него были ожоговые шрамы.
Он заговорил, и слова его рассеяли туман в моем разуме.
— Ты надеялся сковать меня, мелкий колдунишка? — улыбнулся он. С его губы стекала густая капля кровавого гноя. В корнях зубов копошились личинки. Его язык был массой засохшей крови и волос. Я просто задрожал, пытаясь снова собраться с мыслями, удержать то, что составляло мое естество.
Владыка Личинок захохотал, и от его содрогающегося тела отслоились куски кожи. Он повернул свою огромную голову к остальным. Огонь вокруг Аримана погас. Ни один колдун, с которым мне приходилось встречаться, не мог тягаться с ним, но даже он не мог бросить вызов одному из самых возвышенных из демонического рода, если только не было другого выхода. Наблюдая за Ариманом, я знал, что он ищет выход из положения, невзирая даже на то, что зверь возвышался прямо над нами.
— Ты не знаешь меня, — прохрипел демон. — Мы раньше не встречались, но я следил за тобой. Я видел твой взлет и падение, и новый взлет.
— Где наш брат? — холодно, держа себя в руках, спросил Ариман. — Где Менкаура?
— Ушел, изгнанный сын, ушел в бездну на корм свежерожденным. Ушел, чтобы не существовать более.
— Нет, — произнес Ариман. — Твой род пожирает, извращает и разлагает, но он не уничтожает.
— Разве? Трупные болота истории и слезы, пролитые у могил, поют иную песнь.
— Верни его.
— Нет. Не думаю, что верну его, — ответил демон и покачал головой. От его покачивающихся подбородков отвалились белые черви и куски плоти. — Это собрание не для требований. Оно для предложений, для оценки возможностей.
— Тебе нечего нам предложить.
Смех демона громовым раскатом пронесся по залу, и у него в горле запульсировали куски кожи. Он облизал губы.
— О, это не так, — он поднял огромную руку и указал на воинов Рубрики, стоявших в лучащихся ореолах боли.
— Ты — повелитель мертвого братства. Ты пытался спасти то, о чем заботился, но только одному под силу закончить эти страдания, — его голос стал вязким рокотом наполненных слизью легких. — Мы положим конец бренности, Ариман. Мы присмотрим за тем, чтобы ты и твои братья восстали из хладных могил. Ты чувствуешь боль за то, чем они стали, за то, что ты сделал, и за то, что, как тебе кажется, ты должен сделать. Эта боль может пройти. В печали может не быть нужды. Ты можешь спасти себя, и спасти своих братьев, — он поднял руки, словно в мольбе, протянув к нему толстые пальцы, — Все, что тебе нужно — лишь попросить. Сдайся. Пусть цепи спадут. Тебе не нужно принимать это освобождение. Тебе просто нужно позволить ему принять тебя.
Санахт с трудом вставал на ноги. Противление кричало в каждом его мучительном движении. Демон обратил взгляд на поднимающегося мечника.
— А ты, Санахт, сломленный мечник, ты разве не хочешь, чтобы раны в твоей душе исцелились? Астреос, милое страдающее дитя, иглы вины в твоем сердце — ложь. Их можно вынуть. Ты вновь можешь обрести надежду. Не просто ее обещание, но сладкий, влажный нектар ее правды, — демон посмотрел обратно на Аримана и медленно кивнул. — Вот что предлагает Властитель Всего.
Об альтернативах речи не шло. Их не нужно было облекать в слова. Голодное молчание демонической толпы красноречиво говорило о том, что означал отказ. Я также не удивился тому, что мне предложения не сделали. На моей душе осталось слишком мало мяса, чтобы насытить демона. Я сковал и сломил слишком многих из их рода, чтобы мне предложили что–либо, кроме воздаяния.
— Мы уходим отсюда, — проговорил Ариман твердым решительным голосом.
Демон снова покачал головой, его ободранное лицо потяжелело от скорби.
— Этого не будет, — произнес он. Окружившие нас демоны подались вперед.
— Нет, — сказал Ариман, его голос — звон молота по стали. — Согласно условиям, по которым мы пришли в сей храм, я отвергаю тебя. Это — церковь оракулов, демон. Ты совратил ее, ты сам воссел в ней, но цепи ее сковали тебя. Ты сидишь на месте Оракула. Ты занял его трон ради собственных целей, но это не место власти. Это клетка.
Челюсть демона затряслась от гнева. Складки гниющего жира задрожали. Он испугался.
Ибо когда я понял правду, ее понял и демон.
Сгнившая чаша зала с мерцанием вновь появилась в поле зрения. Ее склизкие от экскрементов стены пульсировали в унисон с натужным дыханием великого демона. Он попал в ловушку. Он был созданием силы, мощи, но не замечал более тонких ухищрений. Этими течениями управляла иная длань.
— Ты, кто восседает на месте Оракула, я требую правду, — произнес Ариман. — Назови себя.
— Сак'нал'уи'шулсин'грек…
Слоги вырывались из уст демона. Звуки с треском прошили эмпиреи, каждый — сломанный зуб желчи. Демон попятился, его рот шевелился, лицо раскалывалось в попытке удержать слова внутри. По воздуху разлетелись кровавые пузыри. Он взмахнул перед собой левым кулаком, занеся другой над головой. Ему приходилось говорить нам свое имя, но он намеревался убить нас до того, как успеет выговорить его целиком. В его руке вырос огромный ржавый тесак, и демон бросился вперед.
— …их'хал'хрек…
Санахт встретил и парировал удар, его парные мечи зашипели, поцеловав порочное железо тесака. Демон отвел клинок и, сотрясаясь влажным телом, ринулся в атаку. Санахт ушел в сторону, рубанув в движении. Из двойной раны вырвались полосы желтого жира и брызги сворачивающейся крови.
— …нх'гул'рг'шаргу… — кровавые слова непрерывным потоком выплескивались наружу, и демон опустил тесак. Меч Астреоса превратился в язык бело-синего пламени, которым он отрубил запястье зверя. Нож со сжимавшей его кистью упали на пол. Из раны вывалились мотки сухожилий, но существо подобрало руку и попыталось насадить ее обратно на обрубок.
— …сал-ху'не'горн'шу'саи'са…
Он потянулся целой конечностью ко рту и стал вырывать себе язык толстыми пальцами.
Но части имени продолжали вытекать у него изо рта.
Ариман не шевелился, но теперь обернулся ко мне.
— Сковывай его, брат, — сказал он.
А затем — в тот холодный миг — я осознал, что мне никогда не стоило соглашаться служить ему.
— …вел'рек'хул'скб'тх'ркс.
Последний слог слетел с уст демона, выскользнув в воздух, будто опаленная змея. Я взглянул на Аримана, и то мгновение показалось мне вечностью. Мой разум был готов. Разделенные ячейки памяти и разума, которым предстояло удерживать Менкауру, были открыты. Я услышал каждую паузу и расколотую интонацию демонического имени. Он был мой. Цепная сеть легла в пальцы моей воли.
Я повернулся к демону. Его меньшие сородичи снова пришли в движение, скользя и ползя вперед. Их клинки скрежетали, зубы щелкали. Воины Рубрики открыли огонь, кобальтовый свет разорвал податливые черепа. Демон вдохнул, его живот и горло вздулись. Его вырвало. На нас пролилась кровь, желчь и тень. На пути у потока встал пламенный купол. В воздух поднялся черный дым и желтый пар.
Я все еще колебался, неуверенный, хотел ли принимать участие в том, что Ариман уготовал для меня в своем многоуровневом обмане.
+ Ктесиас, давай! + мысленный голос Аримана расколол наполненный варпом зал, словно раскат грома.
Я проговорил имя демона. Слоги разорвали мои язык и губы. На шлеме расцвела изморозь. По горлу потекла кровь, наполняя легкие, мешая сделать выдох.
Я продолжал говорить, чувствуя, как цепь звуков притягивает сущность демона в мою руку одно кровавое звено за другим. Демон отбивался, ударяясь телом в горящий купол над нашими головами. Плоть его стала обращаться в дым.
Каждый слог, что вылетал с моих уст, я отделял от памяти и запирал в разделенных стенах разума. Другие колдуны пользовались гримуарами, таинственными шифрами или иными ритуальными символами, дабы удерживать скованных демонов. Я же использовал свой разум и записывал ключи призыва в собственное сознание.
Демон откинул голову и завопил. Гниющая орда ринулась вперед, чтобы ответить на зов.
Я утопал в своей крови. На языке вздувались и лопались волдыри. Зал вокруг меня исчез в лихорадочном размытом пятне.
Я прожевал окончание имени и внезапно оказался на пропитанном грязью полу.
Другие продолжали сражаться, все еще рубили, все еще сжигали бросавшихся на нас демонов. Существо над нашими головами боролось дальше, его плоть пульсировала в насмешке над дыханием. Его имя было теперь внутри меня, разделенное и запертое, будто оружие, сломанное на куски до тех пор, пока ему не позволят вновь стать единым целым. Он посмотрел на меня, и в его крови и наполненных гноем глазах я ощутил ненависть.
— Убирайся, — сказал я надтреснутым голосом. — И не появляйся, пока я не позову.
Его очертания распались, разрываясь на краях и уменьшаясь, пока не обратились в ничто. Он смотрел на меня до тех пор, пока последний вздох невидимого ветра не унес его глаза.
Затем меня поглотила тьма, и бессознательность опустилась на мысли и ощущения, словно нож.
Из пустоты пришел голос.
— У тебя остался вопрос.
Я узнал его. Это был голос, который я не слышал с… с… давних пор, и воспоминание о котором успел променять.
— Менкаура? — спросил я, и передо мной возник образ Оракула-мертвеца, как будто вызванный одним этим именем. На нем больше не было посеребренных доспехов и безглазого шлема. Над красной броней легиона Тысячи Сынов за мной наблюдало простое открытое лицо.
Я отвел взгляд и посмотрел в безжизненное ничто того… где бы я ни находился. Я не чувствовал ничего, кроме своих мыслей. Происходящее не казалось сном, но также не казалось и реальностью. Оно не походило ни на что.
Я посмотрел обратно на Менкауру.
— Задавай свой вопрос, — произнес он.
— Ты мертв, — сказал я. На его лице не дрогнул ни единый мускул. — Твою душу забрали демоны Чумного Отца. Ты перестал существовать.
Он просто смотрел на меня, не шевелясь, с ничего не выражающим лицом.
— Каков твой вопрос? Он был куплен, положенная плата — внесена. Вопрос должен быть задан.
Я покачал головой. Мои мысли прояснились, но казалось, они текут с морозной неспешностью.
— Это был вопрос Аримана, и он задал его демону, что занял твое место.
Менкаура не пошевелился и ничего не сказал. Я мрачно улыбнулся самому себе.
— Он знал, что здесь его будет что–то ждать, но держал это при себе, пока готовил меня к тому, чтобы сковать тебя. Ложь и полуправда, скрытые мотивы и высшие цели. Он не изменился, — я рассмеялся, и звук этот плоско разнесся в черном пространстве. — Но он был прав. Если бы Ариман попросил меня сковать одного из возвышенных нерожденных, я бы отказался. Я бы никогда не ступил в такую ловушку, ни за какое обещание награды. Мне следовало ожидать обмана. Стоило догадаться. А теперь я превратил посланное против нас существо в своего раба, — я прервался, с шипением втянув воздух сквозь зубы. — Нашего раба. Вот чего он хотел, вот для чего я был ему нужен. Зачем ему марать руки о подобное? Зачем глотать яд самому?
— Он боится, — сказал Менкаура. Я резко перевел на него взгляд, слова вопроса все еще крутились у меня на языке. — Он боится того, что начал. Судьба ждет его. Шанс стать много кем становится все ближе с каждым его шагом. Он видит это. Это словно огненная гора, выжигающая небо прямо за горизонтом. Ариман видит ее свечение, но не видит форму. Он знает, что другие видят ее также, видят силы, движущиеся в смертной и бессмертной реальностях. И он боится их. Боится, что может пасть в своем путешествии, и того, что может пройти его до конца, — Менкаура остановился, медленно кивая, словно соглашаясь с голосом, который мог слышать лишь он один. — И он прав, что боится.
Я знал, что то, что я вижу и слышу — не сон. Это было нечто иное, лоскут незавершенного времени, подводившего себя к концу, разговор, которому необходимо было состояться, чтобы удовлетворить судьбу. Слова Оракула-мертвеца прошли сквозь меня, холодные и дрожащие от заключенного в них смысла.
— Это оно? Он вооружает себя против… против чего?
— Против всего, что попытается его остановить.
— И он превращает меня в оружие для этой войны.
— Он ничего не додает и не отнимает от твоей природы. Ты тот, кто ты есть.
Говоря это, Менкаура начал таять.
— Должна быть плата, — сказал я ему вслед. — На тебе оковы, брат — слова оракула нужно купить.
Он покачал головой, когда его очертания слились с чернотой.
— Плата уже внесена, — произнес он и исчез, как будто его никогда и не было.
Я уставился в пустоту.
Затем обнаружил, что смотрю в лицо Ариману. Не было ни моргания, ни перехода, лишь внезапная яркость огней и звуки «Сикоракса» у меня в ушах. Я сидел в кресле из черного гранита, в зале из кованой бронзы. Отполированные детали моих доспехов висели на стене, посох покоился на костяной стойке.
+ Ты спал глубоко и долго, брат, + послал Ариман.
Я не ответил, переключая сознание между разумом и телом в попытке определить, сколько времени прошло.
Ариман заговорил снова, в этот раз настоящим голосом.
— Прими мою благодарность, Ктесиас. Я знаю, чего тебе это стоило.
Мое тело казалось безвольным, мысли неповоротливо кружились внутри черепа. По мне прокатывались волны усталости. Перед глазами плыли яркие цвета. Язык ощущался сухим листом во рту. Все раны, которые я получил, исцелились, но тень сковывания все еще нависала надо мной, давя на каждое чувство. Нельзя просто проглотить истинное имя возвышенного демона и чувствовать себя как ни в чем не бывало. Все — как оказывалось снова и снова — имеет свою цену.
— Ты солгал мне, — выплюнул я, и моя злость вдруг стала яркой и свежей. Он наклонил голову, наполовину соглашаясь, наполовину вопрошая.
— Я сделал то, что было нужно, брат. Как и ты.
— Что ты делаешь, Ариман? Зачем мы пошли к Оракулу? Что мы должны были узнать?
— Мы? — переспросил он, и слабейший намек на улыбку коснулся его глаз. — Я думал, тебя не волнует ничего, кроме себя любимого.
Я покачал головой, внезапно ощутив себя бесконечно уставшим. Ариман кивнул и повернулся к двери.
— Отдыхай, брат, — бросил он через плечо. — Отдыхай и спи.
— Я не сплю, — возразил я, но он уже вышел и слова отозвались пустотой в стылом воздухе. — Я не сплю, — повторил я, уже тише, и потряс головой, когда глаза начали постепенно закрываться. Разум и конечности словно налились свинцом, как будто приход в сознание израсходовал остатки моих запасов энергии. Я вновь погрузился в забытье, очертания моей новой комнаты начали постепенно исчезать.
В черноте век я вновь увидел лицо Менкауры и услышал слова, в реальности которых я не был уверен.
— Он вооружает себя против… против чего?
— Против всего, что попытается его остановить.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Ариман: Оракул-мертвец», Джон Френч
Всего 0 комментариев