«Оперативник»

Оперативник (fb2) - Оперативник (Орден Хранителей - 1) 1321K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Карлович Золотько

Александр Золотько ОПЕРАТИВНИК

Крик услышали все сразу. Каждый человек на Земле. И стало понятно, что мир стал другим.

О том, что рано или поздно что-то должно случиться, знал практически каждый из шести миллиардов жителей Земли. Больше года информационные агентства ежедневно сообщали о том, что мирные переговоры так и не вышли из тупика, требования остаются без внимания, а угрозы применения оружия приводят только к эскалации напряженности.

Средиземное море, Красное море и Персидский залив кишели военными кораблями и войсковыми транспортами, военно-воздушные базы в этом районе были забиты самолетами, а воздушное патрулирование места возможного конфликта велось беспрерывно и очень, очень интенсивно.

В небе было тесно, на аэродромах было тесно, в море и на суше было тесно, военные самолеты сталкивались в воздухе, разбивались при посадке, открывали огонь по призракам и друг по другу, боевые корабли таранили своих союзников и трижды расстреляли транспорты, не успевшие вовремя ответить на запрос. Танки на марше давили легковушки и разваливали дома, а пехотинцы, озверев от ожидания, устраивали пьяные драки в увольнительных и прямо в местах расположения.

Охрана оружия массового поражения, складов и ракетных шахт усиливалась многократно, ответственных за применение проверяли и перепроверяли, отслеживали малейшие изменения в их поведении, чтобы не прозевать, не допустить, не дать возможности… И эта забота держала ответственных не просто в напряжении — в шоке, в многомесячном ожидании катастрофы.

Раз за разом офицеры срывались, подавали в отставку, напивались на боевом дежурстве, стрелялись, а дважды, в Соединенных Штатах и в России, попытались отдать команды на старт, что, в свою очередь, привело к усилению и без того запредельных мер безопасности.

В Китае, если верить средствам массовой информации, было спокойнее, но кто верит Китаю и средствам массовой информации?

Такое положение дел не могло тянуться бесконечно. Собственно, долго оно тоже тянуться не могло и обязательно привело бы к катастрофе, если не в результате злого умысла, то из-за ошибки или несчастного случая.

Это понимали все, поэтому в ночь с десятого на одиннадцатое июля приказ был отдан. Вся военная махина сдвинулась с места, стягиваясь к указанной точке. Один из журналистов сравнил это движение с воздействием черной дыры. Ее не видно, но все, что ее окружает, приходит в движение, закручивается в спираль, ускоряется-ускоряется-ускоряется… чтобы исчезнуть в этой самой черной звезде.

Возможно, журналист просто сказал глупость. Не исключено, что он действительно имел в виду именно то, что сказал, и был уверен, что вся эта Армада Последней Войны ничего не может сделать, а просто исчезнет… а за ней исчезнет весь мир. Журналист был арабом, работал на арабском канале, поэтому к вечеру одиннадцатого июля потребовать у него объяснений было невозможно.

Да, собственно, и не до того было.

В полдень одиннадцатого по среднеевропейскому времени все радары ПВО вышли из строя. Операторы по всему миру лихорадочно пытались менять частоты и режимы работы, но ничего сделать не могли — все выглядело так, будто нечто громадное внезапно заполнило собой все небо, отражая сигналы радаров.

Потом, через секунду, исчезли самолеты, гражданские и военные.

Кто-то из пилотов успевал закричать, но большинство летательных аппаратов просто превратились в огненные комки и падали каплями горящего металла на землю и в воду. Или разлетались искрами, как праздничный фейерверк.

Затем прозвучал вопль. Он обрушился сверху, вырвался из-под земли, взорвался в мозгу у каждого, и люди вначале замерли потрясенно, а потом бросились бежать, зажимая уши руками, натыкаясь на стены, деревья, друг на друга…

Горели столкнувшиеся машины, летели под откос поезда, люди давили друг друга, топтали и рвали в клочья, пытаясь спастись, убежать, вырваться из цепких объятий чудовищного крика, но ничего у них не получалось — он звучал внутри каждого.

Потом никто не мог вспомнить, сколько времени длился этот кошмар. Кто-то говорил — всего несколько секунд, кто-то клялся, что не меньше часа. Для кого-то все это длилось вечность.

Но, наконец, закончилось.

Хотя многие полагали, что все только началось.

Во всем мире возникли серьезные проблемы со связью, спутниковое телевидение исчезло, поэтому сообщение из Иерусалима распространялось по миру медленно. Там, куда оно все-таки приходило, ему поначалу не верили. Мало ли что могло привидеться в такое время!

Но те, кто находился в Иерусалиме, стояли на улицах и потрясенно смотрели на серебристый стремительный росчерк колонны, возникшей в центре города и соединившей землю с небом.

Ее назвали Иглой.

Потом стали подсчитывать потери.

Погибших было не очень много. От силы — несколько десятков тысяч. Больше было пропавших без вести.

Три миллиарда.

Глава 01

И путь этот будет стоить любого покаяния.

Урбан Второй

Транспарант с рекламой лучшего в Иерусалиме стейк-бара «Три поросенка» висел за Яффскими воротами вот уже третий день. Ветер и снег с дождем изрядно потрепали и его, и воздушный шар, но и текст, и изображения всех трех поросят читались явственно из любой точки Старого города. Все три поросенка были румяны, округлы, у каждого во рту было по яблоку. Чтобы к хозяину бара Джеку не было претензий ни у Ордена, ни у Объединенной Инквизиции, этим рекламе стоило бы и ограничиться, но шкодливая рука Джека, малевавшая этот шедевр маркетинга, добавила всем трем зажаренным поросятам пейсы и тюрбаны. С шестиконечной звездой и полумесяцем, ясное дело.

Джека регулярно вызывали в Муниципалитет священного города, к нему время от времени наведывались инквизиторы, но Джек стоял на своем, вовсю ссылался на Акт Двенадцати и посылал особо назойливых со всей прямотой бывалого моряка. И, между прочим, право рекламировать свое заведение имел полное. В Старый город он не лез, к Темным домам не приближался, а, как временные обитатели Темных домов отнесутся к его художеству, Джеку было глубоко плевать.

Это реклама, сэр, да, а не какой не терроризм. Вот так, сэр. И пошли вы в жопу, святой отец, прости меня Господи.

Один раз Орден попытался подать на Хаммера в суд, придумали даже подходящую формулировку о прозелитизме. Звезда и полумесяц в иске были поданы как агитация, но Джек предложил вначале убрать с неба луну, а потом уж с его рекламного плаката полумесяц. И продемонстрировал потрясенному трибуналу бумаги, в которых его свинский рисунок значился как товарный знак и посему не мог быть изменен никем.

От Хаммера официально отцепились, но регулярно приходили к нему с увещеваниями и уговорами. С совершенно безрезультатными, между прочим.

У Ивана Александрова мысль, как можно прищучить Джека, была, но доводить ее до ведома начальства Иван не спешил. В конце концов, у Джека действительно были лучшие в Иерусалиме свиные стейки, низкие цены, льготы для оперативников Ордена и личные скидки для самого Ивана.

И это был не шантаж. Хотя, с другой стороны, как трезво рассудил Иван, шантаж не входил в список смертных грехов, а был, если разобраться, средством помощи ближнему в борьбе со смертным грехом гордыни.

Джек, выслушав идею Ивана и доводы, признал аргументацию неотразимой, выразил, правда, сомнение, что бесплатное угощение Ваньки Каина может подтолкнуть к другому смертному греху, обжорству. Борясь с алчностью, но, чтобы не впасть в уныние и не навлечь на себя гнев и зависть, заявил в конце беседы Хаммер, он готов предоставить господину специальному агенту Ордена Охранителей Ивану Александрову скидку в пятьдесят… семьдесят процентов. На том высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению.

Что позволяло Ивану экономить скудное свое жалованье, а Джеку — и дальше поднимать над своим стейк-баром наполненный гелием воздушный шар с привязанным к нему скандальным транспарантом.

И, что показательно, ровно в тот день, когда в Темные дома приезжали постояльцы. Ни раньше, ни позже.

По мнению Ивана, если о чем и спрашивать Джека, то об источниках этой секретной информации. В Ордене, во всяком случае среди оперов, принято было считать, что день прибытия посольств через Игольное Ушко является тайной, недоступной для посторонних.

Получалось, либо не совсем тайна, либо Джек — не особенно посторонний.

Пока — на планерках это «пока» подчеркивалось особо — вопиющая утечка не приводила к тяжким последствиям, но требовала бдительности, бдительности и еще раз бдительности.

С чем Иван, в принципе, был совершенно согласен.

Очередной порыв ветра сильно дернул шар, канат натянулся, а поросята одновременно вздрогнули. Ивану даже показалось, что они кивнули, прощаясь. И вот теперь улетят.

Но канат в очередной раз выдержал, и поросята успокоились.

Нет, в воскресенье было много хорошего.

Можно было сидеть у окна своей кельи, пить пиво, рассматривать город, заносимый снегом, трех поросят, дрожащих от одной мысли о возможном полете, и, самое главное, знать, что буря — за окном, а Иван Александров в теплой комнате.

В такое время подкатывался к Ивану соблазн выключить мобильный телефон, кто-то из-за левого плеча начинал страстно нашептывать о том, что ну его на фиг, что сегодня седьмой день, который нужно соблюдать, что сами обойдутся. В конце концов, в Конюшне полторы сотни оперов, почти половина из них и в шесть рабочих дней ничем не занимается и вполне может закрыть собой ту дыру, в которую могут попытаться засунуть Ваньку Каина.

Дурацкое, между прочим, прозвище. Иван несколько раз бил морды невоздержанным на язык, один раз даже отправил идиота в госпиталь, схлопотал выговор и епитимью, но количество желающих продолжить употребление хамской клички сократил.

Потом, поймав себя на том, что сам время от времени называет себя Ванькой Каином, очень удивился противоречивости человеческой натуры и напился до полного изумления в «Трех поросятах».

Ну не брата он убил два года назад. Не брата. Не был Серега из Курска Авелем. И земледельцем, между прочим, тоже не был. И с каких это хренов он без крестика, образка или, на худой конец, оберега слонялся в самых нехороших местах? И что он такого совершил втихомолку, что привлек к себе внимание демона? Одержимость, как очень правильно повторяет, проводя накачки, отец Серафим, не возникает просто так. Свинья ищет грязь. И демон, сбежавший из преисподней, тоже ищет грязь, только духовную.

И прав был совершенно Иван в тот день — третий день апрельского хамсина шестьдесят восьмого года Эры Возвращения.

Желтое небо, сухой горячий ветер гонит по улицам Старого города тучи песка. Песок везде: на зубах, в постели, в тарелке, в машине, даже в мыслях — песок, песок, песок.

Галаты решили, что хамсин — самое подходящее время для перевозки взрывчатки в Старый город. И были, наверное, правы.

Их засекли в последний момент, когда они уже перетащили в подвал дома в городе Давида четыре ящика армейской взрывчатки. И, слава Богу, вычислили, в какую сторону ведет старый подземный ход. А еще очень удачно оказалось, что из нижнего яруса Конюшни можно выйти как раз к этому ходу под Темными домами.

Вот группа Яцика и вышла на перехват.

Живыми никого из галат брать не собирались. Пояс смертника был не самым неприятным сюрпризом при попытке задержания, посему стрелять было велено без предупреждения и сразу на поражение. И грех смертоубийства был отпущен вперед.

Для Ивана этот выход был первым. Он шарахался от каждой тени и несколько раз чуть не открыл огонь, услышав шорох в закоулке.

Приборы ночного видения превращали темноту в черно-бело-зеленую картинку, в наушнике слышалось дыхание оперативников и, время от времени, короткая команда Яцика.

Ивану показалось, что прошли они несколько километров, прежде чем заметили отсветы фонарей галат. Было душно, жарко, руки постоянно потели, и приходилось по очереди снимать их с оружия и вытирать о брюки.

Свет фонаря мелькнул в боковом проходе, это значило, что выйти в лоб не получилось и что теперь нужно красться за гребаными галатами, рискуя нарваться на растяжку или еще что.

И таки нарвались.

Трое, оказывается, шли позади основной группы метрах в десяти. Шли без фонарей, не разговаривая, вообще не производя ни одного звука. И был у них с собой пулемет. И стреляли эти сволочи низко над землей, по ногам.

Яцика и еще двоих, первыми вышедших в коридор, срезало первой очередью. Тишина разлетелась вдребезги, длинная очередь разорвала ее вместе с плотью оперативников. Кто-то закричал, захлебываясь болью, Серега метнулся к перекрестку, аккуратно, как на учениях, выкатил направо за поворот три гранаты и, переждав взрыв и вспышку, добил тремя одиночными выстрелами горящих галат.

Остальные из группы, четверо оставшиеся на ногах, бросились в погоню, открыв с ходу огонь на трех уровнях, не оставляя галатам ни малейшего шанса на спасение. Иван схватил аптечку и подбежал к раненым.

Яцик матерился сквозь зубы, один опер лежал без сознания, а второй кричал, пытаясь прижать отрубленную пулями ногу к лохмотьям бедра. Ему Иван вкатил укол и перетянул бедро жгутом. Потом занялся Яциком.

Медподготовка не была сильной стороной Ивана, да и накладывать повязку в темноте, даже в приборе ночного видения, было не очень удобно. Иван отложил в сторону свой пистолет-пулемет и углубился в работу.

Он так толком и не понял до сих пор, что именно его спасло.

Может быть, насторожила тишина.

Перестрелка вначале удалилась куда-то вперед, потом выстрелы стали глуше, потом совсем исчезли. Только стоны раненого. И тихая, сквозь зубы, ругань Яцика. Хруст обертки перевязочного пакета, щелчок одноразового инъектора… тишина.

Раненый перестал кричать. Всхлипнул и замолчал. Иван оглянулся просто так, чтобы убедиться, что обезболивающее подействовало, что жгут держит, кровь остановилась.

Серега снял прибор ночного видения. Это было первым, что заметил Иван. Глаза Сереги светились, но не так, как обычно видно через прибор ночного видения, — не зрачки. Не только они.

Зрачков вообще видно не было — глаза налились равномерным светом.

Левой рукой Серега зажимал рот раненому, а правой вытаскивал у него из горла свой нож.

Не отводя глаз от Ивана, Серега медленно провел лезвием по горлу следующего оперативника.

Так страшно Ивану не было никогда. Никаких связных мыслей не было в голове. Да вообще никаких, только страх. Парализующий страх.

Серега ухмыльнулся и, не вставая с корточек, сделал шаг к Ивану. Нож держал в вытянутой руке. С лезвия капала черная кровь.

Еще шаг.

С удивлением Иван услышал, что начал стрелять пистолет. Пуля ударила Серегу в лицо, выбила левый глаз.

Второй выстрел, третий, четвертый, пятый… Пули дробили лицо, разбрызгивали кровь, рвали плоть. Девятая, десятая — Серега не падал. Уцелевший глаз продолжал светиться.

Этого не могло быть.

О таком говорили на инструктаже, но тогда Иван в это особо не поверил. Принял к сведению, но не поверил.

В магазине пистолета было двадцать патронов. Когда Серега, наконец, упал, оставалось три.

Иван оглянулся на Яцика, тот лежал без сознания — укол подействовал.

А кто стрелял, спросил у себя Иван. Посмотрел на свою руку, сжимавшую пистолет, сел на пол и привалился спиной к стене.

Из коридора его вынесли на руках.

С тех пор Иван не любил хамсин, не любил подземелий и ужасно не любил работать с большими группами, особенно если не всех участников знал хорошо.

А любил Иван седьмой день. И каждое воскресенье употреблял медленно, не торопясь, маленькими глотками. В субботу вечером можно было и погулять, выпить крепкого, поволочиться за девочками, веселья ради, а не похоти для.

В воскресенье…

Иван просыпался рано, как можно раньше, не торопясь, готовил себе завтрак, не торопясь, его употреблял, потом усаживался в кресло перед окном и, откинувшись на спинку, по-стариковски прикрыв ноги пледом, смотрел на город. Иногда читал.

Отец Серафим неоднократно намекал на то, что можно было бы посетить и богослужение. Иван не спорил. Чего тут спорить? Можно посетить богослужение. Потом. Вот он отойдет, отдохнет и успокоится. И, как только обретет душевное равновесие, обязательно придет в церковь, не только чтобы исповедаться, но и помолиться. Обязательно.

Отец Серафим печально качал головой и отпускал Ивану грехи.

Они оба выполняли работу — Иван грешил, а Серафим эти грехи отпускал. Иногда — каждый день. После дежурства и перед дежурством — обязательно. Иногда отец Серафим даже выезжал вместе с группой, готовый в любой момент вмешаться, если что-то пойдет не так.

Очень жаль, что не было священника в тот день, когда Ванька стал Каином…

И тут зазвонил телефон.

Иван глянул на его трясущееся тельце и тяжело вздохнул. Вот отчего бы не признать мобильный телефон дьявольским изобретением и не перевести его в список Свободы Воли? Вот тогда бы Иван сам решал, заводить себе такой вот ошейник или бегать свободным и независимым.

Телефон замолчал.

Сейчас перезвонят. Обязательно перезвонят. И потащат куда-нибудь на выезд. А у тебя в холодильнике есть бутылка водки, напомнил себе Иван. Если сейчас парой-тройкой глотков осушить все ноль семьдесят пять, то можно будет честно ответить по телефону, что не может никуда идти. Совсем.

Телефон снова зазвонил. Теперь он доскакал до самого края стола, шантажист проклятый. Если его не взять — упадет и разобьется. Или не разобьется.

Можно еще щелчком отправить его на середину стола. Иван протянул руку, вздохнул и взял телефон. Был еще крохотный шанс, что звонит не дежурный по Конюшне, а кто-то из приятелей. Хотя приятели прекрасно знают, как проводит каждый седьмой день Иван.

Странно, но на экране мобильника светилось не изображение лошадиной головы, а надпись: «Св. Фома». Это значило, что звонил приятель Ивана, Фома Свечин. Звонил в нарушение всех договоренностей, обычаев и привычек.

Иван нажал кнопку:

— Да.

Вместо ответа кто-то захрипел.

— Фома?

Хрип повторился. И шорох ветра, будто Фома стоял сейчас на улице. Иван глянул в окно — мело немилосердно, даже поросят видно не было. Представить себе, что Фома отправился гулять в такую погоду, еще можно было, но что он остановился позвонить под открытым небом…

— Фома, ты? — спросил Иван.

Ветер, хрип.

Связь прервалась.

Иван, взвесив телефон на руке и прикинув, воспринимать произошедшее как шутку или начинать волноваться, попытался вызвать Фому.

Длинные гудки.

Потом — тишина.

Иван снова нажал кнопку, и снова Фома не ответил.

Потом пришло сообщение.

«Сионвртаул на пр где брали торговца быстро» — значилось в сообщении.

Фома никогда не любил сообщений. Он и телефон принимал как меньшее из зол, предпочитая являться для всех переговоров лично. Не вложивши перста — не поверю, смеялся он, оправдываясь.

Теперь вот сам прислал сообщение.

Вторая половина читалась легче, но и особо понятной от этого не становилась. Мало ли где брали торговца. Только в паре с Фомой Иван задержал почти полсотни торговцев антиквариатом и поддельными реликвиями.

Первое странное слово… Сион. И не просто сион, а еще и вртаул. Не храм же он имеет в виду? Врт — ворота. Сионские ворота. Ул — улица. На пр. Улица у Сионских ворот, где брали торговца, да еще быстро.

Черт!

Иван вскочил с кресла, снова вызвав Фому. Длинные гудки. Щелчок — и снова шум ветра и хрип.

— Я получил письмо, — сказал Иван. — Сионские ворота? Улица направо, где мы с тобой брали торговца. Я все правильно понял?

Что-то щелкнуло, ветер стих, Иван услышал… или ему показалось далекое, на самом пределе, как выдох, «а-а…».

— Я быстро, — выкрикнул Иван.

Телефон отключился.

Бегом. Что-то случилось.

Иван быстро оделся, прикрепил к поясу кобуру с «умиротворителем», набросил куртку и выбежал из комнаты.

Пока он добирался до Сионских ворот, сообщения приходили еще дважды.

Первое: «Скрее». Второе — вообще без текста, пустое. Просто напоминание о том, что нужно торопиться.

За Сионскими воротами мело еще сильнее, чем в Старом городе. Снег был в лицо, лип к одежде и обуви.

Они брали торговца оружием. Там, в лабиринте старых улиц. Тут давно никто не живет. Давно уже было нужно все здесь вычистить, но закон о сохранении Святого Города что-либо делать с этими руинами запрещал.

Если бы еще в Святом Городе жили святые люди! Если бы.

Пришло еще одно пустое сообщение. Иван позвонил и крикнул в трубку, что уже рядом, что еще несколько минут. Ты держись, крикнул Иван, только держись. И снова Фома не ответил. Снова только шум ветра в трубке и хрип.

Иван пробежал бы мимо Фомы, если бы снова не раздался звонок. Иван остановился, оглянулся.

Снег валил так густо, что ничего не было видно в двух шагах.

— Фома! — крикнул Иван.

От уха телефон он не убрал, и теперь ему показалось, что из трубки донесся его собственный голос, далекий и слабый.

— Фома! — снова крикнул Иван. — Где ты?

Щелчок в трубке.

— Я стою посреди улицы, напротив лавки!

Щелчок.

— Ты в лавке?

Щелчок.

Иван бросился к полуразвалившемуся дому. Двери давно не было, внутри было темно. И пахло… Пахло сгоревшим порохом. Тут стреляли. И еще тут пахло кровью.

Иван вытащил «умиротворитель» из кобуры, снял с предохранителя и шагнул в глубину комнаты. Споткнулся обо что-то мягкое, чуть не упал. Выругал себя последними словами, вытащил из кармана фонарик и включил его.

Под ногами был труп.

Не позднее часа назад живой человек превратился в покойника. В вооруженного покойника. Мертвая рука сжимала «беретту» черт знает какого года выпуска. В свете фонарика жирно блеснула гильза. И еще одна.

Покойник лежал на животе, вытянув руку с пистолетом вперед, словно указывая на второго мертвеца.

Иван выдохнул и обвел комнату лучом фонаря. Серое, белое, красное. Серые стены, белый снег, влетающий в щели, и красная кровь.

Фома не любил посылать сообщения куда больше, чем говорить по телефону. Но сегодня он посылал именно сообщения. Он не мог говорить.

Девятимиллиметровая пуля пробила ему горло. Еще две засели в груди и животе. Фома был жив, несмотря ни на что. Левой рукой он зажимал горло, артерия чудом не была задета, иначе он истек бы кровью.

— Фома! — Иван упал на колени возле приятеля. — Как же так?

У него не было с собой медпакета, Иван сорвал с шеи шарф, попытался перевязать горло Фоме, но тот правой рукой остановил его.

— Я сейчас вызову машину! — выдохнул Иван. — Сейчас.

Фома захрипел, ветер со свистом занес в помещение еще несколько пригоршней снега. Хлопья упали в темно-красную лужу и растаяли.

В правой руке Фома держал телефон. Медленно большим пальцем набрал текст, повернул экран к Ивану.

«Я не испов».

— Черт! Я вызову шестикрылого.

«Нетнеуспее».

— Что же делать? — Иван оглянулся в отчаянии.

«Хлеб».

— Что?

«Хлебсол».

Иван судорожно сглотнул, осветил лицо Фомы. Алые брызги на белой, почти прозрачной коже. Глаза…

Во взгляде Фомы была просьба… Даже не просьба — мольба.

«Хлебсоль пожл», — набрал его палец.

«Тутв кармавнутри».

Иван сунул пистолет в карман, протянул правую руку к окровавленной куртке друга, замешкавшись только на секунду.

Фома не исповедовался. Теперь он умирает без покаяния и отпущения. А это… Это верная дорога в Ад. Фома не стал бы просить о хлебе, если бы не был точно уверен, что набрал грехов на путешествие в пекло.

Иван осторожно расстегнул молнию на куртке Фомы, сунул руку во внутренний карман. Там было горячо и мокро. Все было пропитано кровью. Пальцы дотронулись до чего-то скользкого.

Небольшой кубик в полиэтиленовом пакете. Иван вынул пакет. Алая кровь дымилась в свете фонарика.

Иван положил фонарик на землю, опер о камень так, чтобы свет попадал на пакет. Развернул осторожно, чтобы не запачкать содержимое.

Кусочек хлеба. Кусочек черного хлеба, густо посыпанный крупной солью.

Иван зажмурился. Он знал, что этого делать нельзя. Если он сделает это, то переступит черту, из-за которой может и не быть возврата. Но также он знал, что не сможет этого не сделать.

У него останется шанс, он жив. А для Фомы — это единственная возможность. Другой не будет.

Иван осторожно положил хлеб на грудь Фомы. Он никогда не делал ничего подобного и не видел, как делает кто-то другой. Слышал, что некоторые оперативники берут с собой на задание хлеб и соль, знал, что за такие штуки следует отлучение и невозможность получить прощение, и никогда даже не предполагал, что придется проводить обряд пожирания грехов самому над своим лучшим другом.

Ветер завывал все пронзительнее, как наемные плакальщицы на похоронах. Над чьей участью он убивался, этот холодный январский ветер? Над участью умирающего Фомы или жалел Ивана, которому предстояло с этим жить?

— Забираю грехи, — неуверенно пробормотал Иван. — Я, Иван Александров, пожираю грехи Фомы Свечина…

Получалась канцелярщина сплошная. Сдал — принял. Подпись, печать.

— Я делаю это добровольно… — сказал Иван, глядя в глаза Фомы. — Забираю все. Фома — безгрешен. Нет на нем греха. Все на мне. Все забираю, как этот хлеб и эту соль. До крупинки. Пожираю грехи его…

Еще что-то сказать? Молиться? А как тут молиться, если деяние совершается незаконное?

Иван взял хлеб, положил себе в рот. Прожевал медленно, проглотил. Соли было много, она хрустела на зубах, а потом обожгла горло.

— Все, — сказал Иван, наклонившись к Фоме. — Я сделал. Сейчас я вызову машину.

Фома качнул головой. Или это Ивану только показалось? Глаза Фомы стали неживыми, зрачки расширились, голова запрокинулась, рука упала вниз, открывая страшную рану.

Иван окровавленными пальцами опустил веки другу. Оставил на веках красные отпечатки. Как монеты.

Потом позвонил в Конюшню и сообщил дежурному о смерти оперативника Свечина. Дежурный приказал оставаться на месте до приезда группы. Иван сказал, что дождется.

— Ты там как? — спросил дежурный.

— Нормально, — ответил Иван. — Нормально.

Выключив телефон, он осторожно стряхнул с куртки Фомы крошки хлеба. Нельзя, чтобы их кто-нибудь заметил. Если заметят — все закончится для Ивана плохо. А так… Так еще остается надежда. Нужно будет поберечься и найти возможность…

Что тут, вообще, произошло?

Иван огляделся. Луч фонарика скользнул по стенам комнаты, освещая потрескавшуюся штукатурку, голые камни там, где штукатурка отвалилась, задержался на проеме двери, ведшей вовнутрь здания.

Мелькнула мысль, что там еще кто-то может быть. Мелькнула и тут же погасла — прошло слишком много времени. Если бы там прятались враги — давно добили бы Фому и ушли. Друзья не стали бы ждать, пока Фома умрет. Ну и, кроме того, на пороге задней комнаты лежала нетронутая пыль. Никто не проходил.

Иван спрятал «умиротворитель» в кобуру, приблизился к проему, осторожно ступая по битому камню. Посветил фонариком — пустота, разрушение и мерзость запустения. Какого Фома сюда зашел? Спрятаться от снега и ветра? Зачем он вообще в свой выходной поперся в эти трущобы? Прогуляться?

Иван вернулся к телу приятеля, присел рядом, пытаясь взглянуть на картинку глазами Фомы.

Так, Фома вошел сюда первым, прошел вовнутрь, но не слишком далеко. Значит, не прятался. От преследователей не прятался, понятное дело, а не от непогоды.

Потом сюда вошли двое.

Иван подошел к ближнему трупу — всего полтора метра. Пуля, похоже, вошла в лоб. Вынесла почти весь затылок. Понятно, девять миллиметров — это вам не просто так. Лицо — Иван чуть приподнял голову убитого — лицо спокойно, черты не искажены. Такое чувство, что бедняга так и не понял, что умер.

По внешности — европеец, одет в черную суконную куртку, джинсы, высокие тяжелые ботинки. На руках — шерстяные перчатки. Вязаная черная шапочка в левой руке, словно убитый снял ее с головы на пороге.

Следующий… Иван перевел взгляд с тела, лежащего почти возле самого выхода на улицу, к телу Фомы. Похоже, двое неизвестных вошли в здание один за другим. Первый вошедший полностью закрыл своего попутчика от выстрелов Фомы, получил свою пулю и упал. Причем упал не слишком быстро — второй, воспользовавшись паузой, успел выхватить пистолет и выстрелить в Фому. Три раза — горло, грудь, живот. Попал трижды, а вот сколько стрелял — непонятно.

Иван пошарил лучом фонарика под ногами, нащупал одну гильзу, но больше ничего не заметил, что и немудрено среди камней и кусков штукатурки, упавших с потолка.

Значит, стрелял не менее трех раз. Иван хотел было взять его «беретту», даже присел и протянул руку, но спохватился и делать этого не стал. Скоро приедет бригада.

Они наверняка выволочку устроят за то, что он вообще тут ходил, нарушая общую картину. А еще придется объяснять, чего это он тут оказался. Нет, ему позвонили, потом пошли сообщения — любой бы побежал. Умный, правда, предупредил бы дежурного или вообще двинулся бы с подкреплением, но ведь то умный. Они посмотрят на тексты сообщений, проверят у оператора время звонков и писем…

Твою мать… Иван резко выпрямился и бросился к Фоме. Ведь сам неоднократно ловил идиотов на ерунде и здесь, и еще дома, а тут забыл. Фома писал ему текст в телефоне. Если он сохранился, то могут быть вопросы. Вернее, вопросов не будет, будут сразу оргвыводы, и единственным путем для Ивана станет посещение ближайшего офиса Службы Спасения. Это если там захотят подписывать с ним договор. После обряда он и так их с потрохами. Даже если не учитывать, какие именно грехи успел совершить Фома.

Иван глянул на мобильник Фомы, облегченно вздохнул — последние слова не передавались, все осталось на экране. Осторожно нажимая кнопки, Иван стер все, облегченно вздохнул.

Теперь можно спокойно дожидаться.

Пусть ищет бригада. У них сегодня рабочий день, а у Ивана…

Как хочется заорать, ударить кулаком в стену, пробить ее или сломать себе кости. Может, боль сможет оттеснить чувства тоски и горечи, заполнившие душу Ивана. Это ведь не просто мертвый человек — это его друг. Друг. Один из немногих друзей, появившихся за три года в Иерусалиме.

И не потому саднило в душе, что съел Иван тот кусок хлеба с солью, — не только потому. Они только вчера сидели вместе с Фомой в «Трех поросятах», пили пиво, обсуждали достоинства новой Хаммеровой официантки и чисто философски прикидывали пути подхода к этой пышной блондинке.

— Я ее захомутаю завтра, — сказал Фома. — Ты снова будешь сидеть у окна, а я приду, заговорю, пообещаю показать шрам от ритуального кинжала… Без конкуренции с твоей стороны она не продержится и часа. Так что — завтра.

Иван почувствовал, как комок подкатился к горлу, шагнул к выходу, на улицу, под снег, под ветер, к чертям собачьим, лишь бы не стоять здесь, старательно отводя взгляд от бледного лица друга, от кровавых лохмотьев на его горле, от красных пятнышек на его веках.

До выхода — всего три шага. Четыре. И все. И можно будет стоять, повернувшись к снегу спиной, подняв воротник, и ждать, когда приедут, когда…

И что-то тут не так. Не так.

Иван снова осмотрелся.

Фома сидит, опершись спиной о кучу мусора. Пистолет — справа от тела, там, где Фома его выронил. Один труп в полутора метрах от Фомы. Второй — с пистолетом в руке, на метр дальше.

Они входят, Фома поднимает пушку, нажимает на спуск. Он даже лиц их не может видеть, в темноте да на фоне двери. Но стреляет. На поражение. В голову, на случай наличия у мишени бронежилета.

Затылок разлетается, брызги крови и мозга летят в лицо идущему сзади, но тот не впадает в панику, а действует быстро и решительно. Три выстрела. И только потом выстрел Фомы в ответ.

Почему?

А потому, что этому пуля тоже попала в голову, Фома был отличным стрелком, одним из лучших в Конюшне. С тремя пулями, разорванным горлом все-таки выстрелил и попал.

Выстрелил и попал…

Иван подошел к тому убитому, что был ближе к Фоме, к погибшему первым. Левая рука вдоль тела, шапочка зажата в кулаке. Правая в кармане куртки, в боковом кармане.

Что там, в кармане? Оружие? Увидел Фому, полез за оружием…

Иван осторожно ощупал карман снаружи, а потом через подкладку, не касаясь руки убитого. Ничего. Может, что-то небольшое есть в кулаке, но не пистолет.

Зачем он полез в карман? Или не лез, а просто держал там руку, пока шел.

Иван просунул руку под куртку, нащупал брючный ремень, двинул руку в сторону, скользя пальцами по краю. Вот. За поясом, слева был пистолет — крупная машинка. Ее лучше не трогать. Достаточно того, что оружие было. И, в принципе, выхватить его было достаточно просто. При малейшей угрозе, вон как тот, возле порога. Выхватить и выстрелить.

Но этот — не успел. Даже не попытался. Не ожидал он увидеть здесь никого. Шли они с приятелем по улице, болтали… Нет, просто шли, по такой погоде особо не поболтаешь. В такую погоду намечают маршрут, потом молча этот маршрут преодолевают.

Получается, что встреча была случайной. Во всяком случае, для них. Хотя… Для Фомы, скорее всего, тоже. Если бы он устраивал засаду, то достаточно было просто чуть сдвинуться в сторону, на пол метра.

Входят двое, один за другим. Ты поднимаешь пистолет на уровень их голов. Туловище заднего ты почти не видишь, но это и неважно. Тебе хватит и его головы. Два нажатия на спуск, быстро, одно за другим. И меньше чем через секунду ты имеешь два трупа.

Фома это прекрасно знал и отлично умел. Но тут, похоже, он не ожидал, может быть, даже стоял спиной ко входу, услышал шаги, резко обернулся и выстрелил.

В безоружного, неизвестного. А это мог быть кто угодно, не так часто в святом городе встретишь вооруженного человека. Тем более двух.

Тут вполне могут шастать бродяги или даже паломники в поисках чего-нибудь эдакого… Того, что могло сойти за реликвию. Отец Стефан говорил, что количество гвоздей с Креста за последние двадцать лет удвоилось. Уже даже не пытаются искать хоть как-то похожие на те, настоящие. Выставляют на продажу и для поклонения что попало, лишь бы ржавое и не меньше сотки.

Вполне мог здесь лазить такой торговец. Да кто угодно тут мог лазить, от патрульного до кого-нибудь из жидовствующих.

Иван посмотрел на часы — бригада вот-вот должна появиться. Буквально с минуты на минуту.

Что ему еще нужно посмотреть? Или убрать. Вроде бы — все. Прикосновения к телу Фомы оправданны, а к телам этих двух покойников мы не прикасались. Вот гадом буду, не прикасались. Да и зачем это нам? Мы помним устав и инструкции. И блюдем их.

Вот сейчас демонстративно отойдем к двери и будем ждать. Будем…

Иван присел возле тела у порога. Рука с пистолетом вытянута вперед. Край рукава отошел, открывая кожу выше запястья и сдвинувшийся манжет черной рубашки. Ткань врезалась в кожу, пуговица до половины вылезла из петли.

Скоро приедут. Скоро. Но соблазн велик. Иван осторожно, указательным пальцем двинул пуговицу, подтолкнул ее из петли. Есть, манжет разошелся. Теперь осторожно, очень осторожно приподнять руку, следить за тем, чтобы не выпал пистолет и чтобы потом рука снова легла на свое место.

Иван наклонился, направил луч фонарика на внутреннюю сторону предплечья. Старая татуировка, лет двадцать, не меньше. Три цифры — 216.

Иван отпустил руку, тяжело вздохнул и выпрямился.

А с другой стороны, чего он ожидал? Сержанта папской Швейцарской гвардии? Два — точка — шестнадцать. Галат. И тот, другой, тоже наверняка имеет такое же украшение. С юридической точки зрения, Фома получается чистым. Хотя… Божье перемирие. Галаты его тоже блюдут. Не стали бы они планировать акцию с вечера пятницы до утра понедельника. Не стали бы. Если бы Фома остался жив, то проблемы все равно должны были возникнуть. И если в Конюшне он отделался бы выговором и епитимьей, то галаты объявили бы на него охоту. Это с гарантией. Галаты такого законникам не прощают.

И, что самое главное, Фома это тоже знал.

Что же с ним произошло перед смертью? Что за помрачение? Что он делал?

Иван вернулся к телу Фомы.

— Что же ты делал? — тихо спросил Иван. — Что ты со мной сделал? Как же я теперь?

Фома не ответил.

— Если тебе нужно было идти сюда, почему не позвал меня? Почему? — Иван присел на корточки. — Я бы накричал, послал бы трижды на хрен, но потом все равно пошел бы, никуда не делся.

Рука Фомы была холодной и твердой. Рот чуть приоткрыт, будто улыбается Фома Свечин. Печально улыбается.

Зазвонил мобильник Ивана.

— Да?

— Где вы тут? — спросил отец Серафим. — Не видать ничего.

— Я сейчас выйду на улицу, — ответил Иван. — Сейчас.

Все, больше его с Фомой наедине не оставят. Больше ничего не получится спросить, и ответов получить не получится.

Потом будет общее прощание, отпевание с панихидой, но остаться вдвоем уже не получится.

— Прощай, — сказал Иван другу. — А я тебя прощаю.

За дверью, сквозь свист ветра, слышались голоса.

Бригада прибыла, можно даже не выходить, а просто крикнуть.

Иван еще раз коснулся левой руки Фомы, той, что сейчас неловко свисала в сторону, все еще сжимая окровавленный носовой платок. Взял ее в свою руку, сжал. Скрипнул зубами. Фоме так неудобно. Рука может затечь.

Подчиняясь этой глупой и нелепой мысли, Иван осторожно сдвинул руку друга, положил ее вдоль тела Фомы. И замер.

На куске штукатурки лежали четки. Черные шарики поблескивали в свете фонаря.

— Ты где? — донеслось с улицы.

Иван оглянулся на дверь, снова посмотрел на четки. У Фомы не было четок. Никогда. Операм не стоит занимать свои руки ничем посторонним. Да и все свои молитвы любой из Конюшни может пересчитать и без четок. Ничего больше положенного и необходимого.

— Иван!

Он еще и сам не сообразил, что происходит, а рука схватила четки и сунула их в карман.

— Я здесь! — крикнул Иван. — В лавке.

И вышел под удары ветра.

Комната для бесед в Конюшне не отличалась особым удобством, хотя и образцом аскетизма не была.

Стол и стулья. Ничего лишнего. Стол пустой, если не считать микрофона на гибкой подставке. Не было ни карандашей, ни настольной лампы — ничего, что вопрошаемый мог бы использовать как оружие. Стол и стулья были наглухо прикреплены к полу, хотя тут было некое отличие — стул вопрошаемого находился чуть дальше от стола, чем стул вопрошающего.

— Вопросы задаю я, — сказал дежурный вопрошающий.

Иван усмехнулся.

— Вы меня не поняли, — улыбнулся в ответ вопрошающий. — Это я не в том смысле, что вам следует помалкивать…

— Хотя мне и следует помалкивать, — сказал Иван.

— Я в том смысле, что вопросы задаю я, дежурный вопрошающий, и все это не в рамках расследования, а с целью составления подробного отчета. Сами понимаете, не каждый день у нас такое. Везде… — Вопрошающий возвел очи горе и печально вздохнул. — Везде будут спрашивать, интересоваться подробностями. Умерший — оперативник Ордена Охранителей…

— Убитый, — подсказал Иван, спокойно глядя в лицо вопрошающего.

— Что, простите?

— Убитый оперативник. И это случается, к сожалению, не так редко.

— Да-да-да, — мелко закивал вопрошающий. — Конечно. К нашему большому сожалению, все еще гибнут Охранители за веру, ради всеобщего блага… Но без покаяния, да в Божье перемирие…

Лицо вопрошающего разом утратило мягкость и доброжелательность, глаза сквозь очки глянули остро и недобро.

— Согласитесь, Александров, Свечин погиб там, где не должен был находиться. И если бы он просто погиб… Мы бы погоревали, нашли бы, в конце концов, виновников. Но он убил в воскресенье. Вы ведь сами все видели…

— Я приехал, когда все было кончено, — сказал Иван. — Он уже умирал. Я успел в последнюю минуту. Я ведь говорил вам…

— Говорили, — кивнул вопрошающий. — Я не подозреваю вас во лжи… Я только хотел сказать, что вы видели место происшествия. И сами все прекрасно поняли — Свечин стрелял первым. И в безоружного.

— Полагаю, у него были свои резоны, — Иван поднял голову, посмотрел на икону в углу.

Лампада дымилась, оставляя на иконе черный след.

— Лампаду нужно заменить, — сказал Иван.

— Да-да, конечно, — снова кивнул вопрошающий. — Обязательно. Я прикажу. А пока вы объясните мне, почему именно вас вызвал Фома Свечин.

— У него больше не было друзей.

— Вот так? И это все? Если бы он вызвал не вас, а дежурного, то помощь успела бы раньше. И он мог бы выжить. Не так? — Глаза смотрели сквозь очки, не мигая.

— Он не мог говорить — пуля…

— Я знаю про пулю и про голосовые связки, но он посылал сообщения…

— Он не мог назвать адреса. Там нет адресов. Там руины после Возвращения и Смуты. И только я точно помнил, где мы брали торговца оружием. Поэтому Фома, наверное…

— Наверное, но вы могли сразу…

— Откуда я знал? Это, в конце концов, мог быть розыгрыш, дурацкий и бессмысленный. Вас никогда не подставляли приятели?

— Мои приятели такими вещами не занимаются…

— А мои — представьте себе… — Иван понял, что повышает голос, и замолчал.

Вопрошающий был специалистом. И, судя по всему, очень неплохим специалистом. Плохие, впрочем, в Старый город не попадают. Как он мастерски раскачал Ивана. И ведь ничего такого не сказал. Только интонации, взгляд, намеки, а Иван чуть не вспылил.

Получается, вопрошающий — молодец, а Иван… А Ивану нужно быть аккуратней. И это сейчас не очень просто. Два часа с бригадой, потом еще часа три в канцелярии за написанием отчета, часа полтора на медицинском освидетельствовании в теплой дружеской беседе с психологом, пытающимся понять и помочь, — все это не слишком успокаивало.

— Так что ваши приятели? — спросил вопрошающий.

— Мои приятели вполне могут и подшутить. Тот же Свечин, например, был большой любитель таких шуток. Я был готов попасться, но тащить с собой свидетелей — увольте. И о ранении в сообщениях ничего не было, вы же наверняка уже прочитали…

— Прочитал. Вы правы, все могло быть, — вопрошающий сообразил, что Ивана подсечь не удалось, посему вернулся к тону нейтральному и убаюкивающему. — Возник, правда, вопрос…

Следователь наклонился вперед, поставил оба локтя на стол и оперся подбородком о сплетенные пальцы рук.

— Откуда ваши отпечатки оказались на телефоне Свечина.

Удар был нанесен в самых лучших традициях — спокойно, без напряжения и точно.

Иван не ответил.

— Мне еще раз повторить вопрос? — осведомился вопрошающий.

— Зачем? Я все слышал.

— Тогда…

— Что тогда? Я виделся с Фомой накануне. Вполне мог брать телефон.

— Точно не помните?

— Точно вспомнить события субботнего вечера? — Иван позволил себе продемонстрировать ироничное удивление. — Мы не за тем ходили к бар, чтобы улучшать память. Скорее даже наоборот…

И не отводить взгляда, приказал себе Иван. Смотреть спокойно, но твердо. То, что вопрошающий молодец, а Иван забыл вытереть телефон, еще не повод срываться.

— Ваш отпечаток был сверху отпечатков Фомы…

— С вероятностью… — улыбнулся Иван.

— Что?

— Вы забыли добавить к своей фразе это самое «с вероятностью». Ну и назвать проценты. Сколько там вероятность погрешности в таком случае? Пятьдесят, если не ошибаюсь?

— До шестидесяти.

— Вот видите…

— Вижу. И кровь Фомы на этом отпечатке мы тоже рассмотрели.

— Там было много крови, — сказал Иван. — А еще мои отпечатки могут быть на его левой руке. На куртке. На щеке и веках. Пояснить, как они и туда попали?

Теперь Ивана начинала охватывать холодная ярость.

— Может быть, чаю? — неожиданно спросил вопрошающий. — Я могу распорядиться, чтобы нам заварили…

Наверное, это предложение могло бы выглядеть как дань вежливости, но Иван явственно услышал и намек на то, что вопрошающий может не только вежливо спрашивать, но и приказать, и на то, что сидеть они здесь будут долго, так долго, как решит сам вопрошающий.

Так много всего он сказал, этот блеклый тип на той стороне стола. Мастер. Умелец. Старательный и точный. Ладно. Мстительность — нехорошо, но и у оперов есть свои методы воздействия. Особенно у тех, кто принимает участие в формировании оперативных групп. Иногда без вопрошающего в группе — просто никак.

Мысль показалась Ивану приятной, даже вызвала легкую улыбку, совершенно искреннюю и естественную.

На следующей неделе его собирались отправить в рейд. И группа еще не укомплектована. Ладно, господин вопрошающий. Там посмотрим.

А он все-таки молодец, уловил перемену в настроении собеседника, локти со стола убрал, откинулся на спинку стула и руки скрестил на груди.

— Это называется — закрытая поза, — напомнил Иван. — Вам надоела наша беседа? Или я что-то не так сказал.

— Отнюдь. Я пытаюсь придумать, как убедить вас в моей серьезности. Скажем, вызвать сюда конвой, надеть на вас смирительную рубаху, отправить в группу активного дознания… — Вопрошающий мило улыбался, перечисляя варианты, а из-за его улыбки выглядывали колючие глаза, как снайпера из-за бруствера.

— Ну, раз пошла такая пьянка… — Иван улыбнулся и одним неуловимым движением выхватил из-под одежды «умиротворитель» и направил его ствол в лицо вопрошающего. — Вы, конечно же, можете все это проделать. Только лучше бы с самого начала, по порядку. Если перескакивать через пункты инструкции, то можно пропустить что-нибудь важное. Например, то, что опера Конюшни, в отличие от бойцов из службы вопросов и ответов, имеют оружие на постоянном ношении. Вы когда последний раз стреляли?

Вопрошающий замер, глядя в дуло пистолета. По виску покатилась капля пота.

— Давно стреляли, наверняка. А мы делаем это каждый день. Если повезет — в тире. Если нет — на улице. Каждый из нас имеет право подбирать себе оружие по вкусу. Вот я выбрал «умиротворитель». Совершенно убойная штука. Девять миллиметров калибр, патроны повышенной мощности, пули, скажу вам по секрету, в магазине размещены через один — каждый четный с повышенным останавливающим действием, а каждый нечетный — с пробивным. Тоже повышенным. А еще нам разрешено носить оружие даже в храмах и с патроном в патроннике. Поэтому, чтобы выстрелить, мне достаточно просто сдвинуть предохранитель, — Иван сдвинул, — потом навести на цель…

Иван поставил пистолет рукоятью на крышку стола, все еще демонстрируя собеседнику глубину ствола. Вопрошающий сидел неподвижно, держа руки на груди. И без того не слишком яркое лицо побледнело.

— Вот если вы с самого начала решили меня паковать и отправлять в подвал, то нужно было вначале меня обезоружить, а потом уж делиться со мной планами на будущее. А то ведь как бывает — надавили вы на человека, а он устал или друг только что умер у него на руках. И не выдержат нервы у человека, сорвется он или палец у него дернется… и что? Пуля в голову. А если пистолет был переключен на автоматику, то и десяток пуль в голову. Вы когда-нибудь видели, что делает с головой десяток пуль? Я видел. И проводил эксперименты. Мой личный рекорд — семнадцать штук, — Иван нажал на кнопку, магазин выскользнул из рукояти и упал на стол.

Вопрошающий вздрогнул от стука.

— Вот… — Иван взял магазин и подбросил его на ладони. — Некоторые неосторожные могут после извлечения магазина решить, что все, что пистолет больше неопасен. И ошибутся. Я ведь говорил, что мы носим пистолет с патроном в патроннике. Так что патрон и вправду там. И если палец у меня дрогнет, то…

Иван передернул затвор, патрон вылетел вправо, щелкнул по стене и покатился куда-то под стол.

— И вот только теперь… — Иван улыбнулся самым доброжелательным образом и протянул пистолет вопрошающему. — Вот только теперь вы можете вызывать конвой, надевать на меня что хотите, отправлять куда знаете. Я и слова поперек не скажу. Я службу знаю. Да вы берите пистолет, берите, чего уж там. Вы имеете полное право. Самое полное. Служба у вас такая. Только, если не трудно, патрончик подберите и расписочку мне выдайте, что изъяли, дабы и ради предотвращения для. У нас с этим строго.

Вопрошающий медленно взял «умиротворитель» и магазин, положил на стол перед собой. Достал из кармана пиджака белоснежный носовой платок и вытер с лица пот.

— С-сука! — выдохнул вопрошающий. — Какая же ты сука!

Иван задумчиво почесал ногтем правую бровь, пожал плечами.

— Не возражаю. С другой стороны, нас ведь сюда именно за это и выбирают. Если бы мы были безгрешные, то наши кандидатуры не были бы утверждены другой стороной. Знаете ведь, как это происходит? И, кстати, вас ведь тоже утверждал представитель преисподней. Значит, и у вас все не так чисто, как нам всем бы хотелось. Не так?

Вопрошающий сильно потер лицо, словно пытаясь стряхнуть наваждение. Вариантов у него осталось немного. Первый — осуществить угрозу. Вызвать, приказать, передать. Право он имел, но причины также требовались. И причины веские. Резкие действия просто так, ради демонстрации власти, нигде не приветствовались. Во мраке вырисовывалась непосредственная угроза карьере.

Второй вариант — мирное завершение беседы — на первый взгляд неприятностями не грозил, но только на первый взгляд. Так или иначе, но история всплывет, запись допроса увидят многие, и слух пройдет не только по Старому Городу или Иерусалиму, но и значительно дальше. Прекратить допрос сейчас значило продемонстрировать свой испуг.

— И заметьте, — тихо-тихо прошептал Иван. — Не я это начал…

И тут дверь комнаты для бесед распахнулась, с грохотом врезавшись в стену. На пороге возник Никита Сергеевич Токарев, непосредственный начальник Ивана, человек легендарной смелости и счастливый обладатель самого скверного характера в Старом Городе.

— Какого хрена здесь делает мой человек? — трубным голосом вопросил Никита Сергеевич, вваливаясь в комнату.

Чтобы пройти в дверь, ему пришлось повернуться боком и чуть-чуть наклониться. Похоже было, что стена двинулась вперед, готовясь сокрушить и смести все перед собой. Иван такие представления уже видел, но вопрошающий явно попал в подобную переделку впервые.

— Что, собственно?

— Ничего, собственно! — проревел Токарев. — Я, собственно, отдыхал. И тут, собственно, мне сообщили, что один из моих парней погиб в перестрелке, а второго какой-то мелкий засранец допрашивает.

— Как вы смеете! — выкрикнул вопрошающий, вскакивая со стула. — Немедленно возьмите свои слова назад.

— Слова?! Назад?! — Токарев подошел к столу. — Слова тебе мои не нравятся? Ладно! За мелкого — извини!

Вопрошающий задохнулся от возмущения. Все-таки он был не трус, далеко не трус, блеклый тип. Немногие решились бы перечить Токареву в такой вот момент.

— Александров! — скомандовал Токарев. — Встать!

Иван с готовностью вскочил.

— Оружие забрать и вон из хаты!

— Есть! — выкрикнул Иван, делая страшные глаза и забирая пистолет со стола. — Только тут еще патрон на полу…

— Патрон принести в Конюшню через час! — провозгласил Токарев и двинулся к выходу, подтолкнув впереди себя Ивана. — И боже тебя упаси, вопрошающий, патрон не доставить. Я тебя за хищение боеприпасов… я и сам не знаю, что я с тобой сделаю!..

Иван вылетел в коридор, проскочил мимо совсем ошалевшего охранника и рысью побежал к выходу.

Дежурный на входе проводил его удивленным взглядом.

На улице было темно, но уже не мело. Под ногами хлюпало и с крыш текло. В стоящей перед входом «колеснице» открылась дверца, высунулся Анджей Квятковский и помахал рукой.

Иван молча сел на заднее сиденье.

— А я уже заждался, — сказал Анджей.

— Давно здесь?

— Уже часа два. ТэТэ как услышал про все, меня дернул и приехал. И вот уже два часа…

Два часа, прикинул Иван. То есть Токарев приехал, когда Иван общался с психологом. Вполне мог забрать Ивана сразу. Но не забрал, а ворвался только в тот момент, когда возникла совершенно безвыходная для вопрошающего ситуация.

Небось сидел любимый начальник перед экраном монитора и наблюдал, как эта сволочь гоняла любимого подчиненного.

Токарев открыл дверцу, сел на переднее сиденье.

— Вперед, — скомандовал он своим обычным, без форсажа голосом.

— Где изволите ехать? — спросил Анджей.

— Ко мне, — сказал Токарев и покосился на Ивана через плечо. — Ты как?

— Спасибо за вопрос, — буркнул Иван.

Токарев протянул ему патрон.

— Премного благодарны, — сказал Иван, вставил патрон в магазин, а магазин в пистолет. — А можно мне домой?

— Нельзя, — отрезал Токарев.

«Колесница» пробуксовала на выезде со двора, ее чуть повело в сторону, Анджей выругался.

— Когда я вас отучу… — недовольным тоном пробормотал Токарев. — Сквернословие, мать вашу, это грех. Вот ты матюкнулся, а через минуту — помер. И ведь словечки эти гребаные могут и перевесить. И пойдешь ты в пекло, причем без льготы.

— А сами… — сказал Анждей и замолчал испуганно.

— Что сами? Это ты меня спрашиваешь, пшек?

— Я поляк! — Анджей выпрямился и расправил плечи. — Естем полякем! Квятковские в летописях с одиннадцатого века упоминаются!

— Напомнишь, когда буду наряды распределять, пшек.

— Поляк! — упрямо повторил Квятковский.

— Ну если ты поляк, то остановись возле «Трех поросят» и сбегай за выпивкой. Пару бутылок самоделки возьмешь и скажешь, что это для вон его… — Токарев ткнул пальцем через плечо. — У него скидка.

Анджей не ответил. Машин почти не было, но дорога была скользкой, поэтому до бара добирались почти двадцать минут.

«Колесница» остановилась перед баром. Вывеска мигала попеременно то синим, то красным, перегоревшие лампы Джек не менял уже почти год, поэтому поросят ночью мог опознать только знаток.

— Ну, — сказал Токарев, когда машина остановилась.

— Я не пью! — Анджей смотрел прямо перед собой, руки держал на руле, выглядел почти спокойно, только желваки на лице подергивались.

— Это ты с кем так разговариваешь? — ласково поинтересовался Токарев.

— С хамом, — отрезал Анджей. — И если бы не разница в возрасте и звании, то набил бы пану лицо!

Иван хмыкнул. Молодец пан Анджей. Появился в Конюшне всего месяц назад, но уже успел сделать себе имя. Как он врезал тогда Йохансену из патрульной службы. Те, кто видел, рассказывали потом, что три выбитых зуба одновременно щелкнули по оконному стеклу, а Юрасик так вообще божился, что один зуб пробил стекло насквозь. Но кто верит Юрасику?

Вот сейчас Токарев, не вставая с места, порвет поляка на мелкие клочки. На полоски. Двумя пальцами будет держать, а двумя пальцами отрывать полоски от края.

Токарев оглянулся на Ивана, тот демонстративно зажмурился, показывая, что спит беспробудным сном.

— Ладно, — сказал Токарев и вылез из «колесницы».

Хлопнула дверца.

— С головой поссорился? — спросил Иван.

— А чего он? Я неделю терпел этого пшека. Больше не собираюсь.

— Молодец, — кивнул Иван. — Теперь ТэТэ знает предел твоего терпения. И будет это использовать. Он большой затейник!

Квятковский задумался, переваривая новую информацию.

— А что мне нужно было делать? — спросил он наконец. — Сразу отрезать?

— Ага. Голову, — Иван вздохнул. — Причем себе.

— Он тебя тоже так проверял?

— Меня? Проверял.

— И как?

— Ты не хочешь этого знать.

— Хочу.

— Не хочешь.

— Ну хоть как ты сорвался. Ты же сорвался в результате?

— Нет, зачем? Я терпел-терпел, потом, когда мы были наедине, спросил его как бы между делом, не смущает ли его привкус в его кофе. Дермецом не попахивает?

— Он не пьет кофе, — сказал Анджей.

Иван не ответил.

— Он не пьет кофе, только чай, — Анджей повернулся к Ивану. — Он не пьет…

— Вот именно, — кивнул Иван. — Теперь — не пьет.

Анджей недоверчиво улыбнулся. Потом посмотрел в окно на дверь бара. Снова глянул на Ивана.

— Врешь? — спросил он, наконец.

— Вру, — кивнул Иван. — А ты совершил самую большую ошибку в своей жизни. Вернее, вторую по значимости ошибку. Ты оторвался на ТэТэ, причем оторвался при свидетеле… Один на один еще куда ни шло, но если свидетель проболтается?

— Но ты же не проболтаешься?

— Кто сказал?

— Нет, Иван, ты же не трепло. Ты же не будешь рассказывать?

— Знаешь, как иногда не хочется идти на ночные дежурства… — мечтательно проговорил Иван. — Вот не хочется, и все. Вот так бы все что угодно забыл бы, чтобы только не идти…

— Три дежурства, — быстро выпалил Анджей.

— Десять.

— Пять.

— Десять.

— Семь.

— Ну мы же с тобой оба понимаем, что у тебя нет аргументов для того, чтобы я пошел на уступки. Так?

— Так, — обреченно выдохнул Анджей.

— Отсюда следует… что?

— Десять дежурств?

— Двадцать, — поправил Иван. — Двадцать.

Иван, прищурившись, посмотрел на Анджея, ожидая ответа.

— Двадцать, — кивнул Анджей.

Все-таки поляк все схватывал очень быстро. Фома недаром выделял его из группы новичков.

Фома…

Иван тяжело вздохнул. А ведь почти удалось не думать о нем. Почти удалось. И Токареву спасибо, тоже постарался, вон спровоцировал Анджея на разборку, чтобы не возвращаться к болезненной теме.

— А чего его называют ТэТэ? — спросил Квятковский. — У него же инициалы НСТ.

— Он Токарев. И он из Тулы.

— И что?

— ТэТэ — легендарное оружие русских киллеров.

Открылась дверь бара, на улицу вышел Токарев с бумажным пакетом, прижатым к груди.

Анджей завел мотор.

Токарев сел в машину, не сказав ни слова. От пакета пахло жареным мясом, когда «колесница» тронулась с места, в пакете явственно булькнуло.

До самого дома Токарева они остановились только раз — на КПП поселка.

Перед домом Анджей остановил машину, не глуша двигателя, но Токарев молча вытащил ключ из замка:

— Все на выход.

— Мне нужно домой, — сказал Квятковский.

— Я сейчас все жевало тебе разобью, пан Квятковский, — пообещал Токарев. — Только гавкни еще раз!

Анджей оглянулся на Ивана, тот кивнул.

Квятковский вышел из машины, пробормотав свою неизменную «курву пердоленну».

— Пошли, — сказал Токарев тихо. — Помянем Фому Свечина, царство ему небесное!

Иван не ответил.

Молча вошел вслед за Токаревым в его дом, разулся, принял от Токарева пакет и положил его на стол в гостиной.

— На кухню пошли, — сказал Токарев и включил свет.

На кухне он достал три стакана, разорвал пакет, вытащил из него две бутылки Хаммеровой самоделки, одну поставил на стол, вторую разлил в стаканы.

— За упокой его души, — сказал Токарев.

Они выпили.

Иван не почувствовал ни вкуса, ни градуса, будто выпил стакан теплой воды.

— Что, — спросил Токарев, — не берет?

Иван молча сел на табурет, вытащил из пакета судок со стейками, поставил на середину, вытащил из ящика ножи и вилки.

— Думаешь, герой? — спросил Токарев, усаживаясь напротив. — На Макферсона пистоль наставил — и герой?

Анджей потихоньку двинулся к двери, но Токарев хлопнул ладонью по столу и указал пальцем на третий табурет.

Квятковский сел.

— Все вы герои, мать вашу, — Токарев открыл вторую бутылку и разлил ее в стаканы. — Стрелять, пугать. И ад вам не страшен, и прямое начальство… Тебе, понятно, жаль Фому. И мне жаль. Но если бы он мне попался живым… Я бы… Я…

Токарев взял свой стакан.

— Он же первый стрелял. В воскресенье. Я говорил с экспертами, они клялись и божились, что информация об этом будет засекречена. Внутренняя безопасность уже составила список информированных, готовит подписку и все такое… Но ведь галаты все равно узнают. Или догадаются. Они ведь не вы, они своих правил не нарушают. И не стали бы первыми стрелять в воскресенье. Они мстить будут. Понятно? Мстить. И раз не получится отомстить Фоме, то будут мстить нам. Всем вместе и каждому в отдельности. Это вы понимаете? Скольких мы еще помянем, пока они не сочтут, что сравняли счет? Я бы его… Я бы… Ладно, царство ему небесное, — сказал Токарев.

Глава 02

«Дьявол не врет!» — было написано на фасаде здания, ярко-красной краской прямо по серому бетону. Писали не по трафарету, просто малевали громадные буквы кистью, края букв получились неровными, не было ни одной прямой линии, но надпись от этого казалась еще более вызывающей.

Дьявол не врет.

Двухэтажное здание Службы Спасения стояло на перекрестке и ограды не имело. Вкупе с широкими стеклянными дверями это должно было символизировать открытость и доступность.

В обычное время.

Сейчас это напоминало Ивану о беззащитности четырех сотен женщин и детей, пытающихся найти спасение в здании Службы. За окнами мелькали бледные лица, даже сюда, на улицу, доносились женские голоса. Матери пытались усмирить своих детей. Дети не понимали, почему нельзя побегать, поиграть и почему все взрослые серьезны и даже испуганны.

Детям было проще. Да и их матерям, если вдуматься, тоже было значительно проще, чем Ивану и его людям. Матери могут просто бояться. Испытывать чистое, ничем не замутненное состояние ужаса. Страх перед болью, грядущими мучениями и смертью. И надежду, что надпись над дверью говорит правду — Дьявол не врет.

Иван боролся с ощущением полного бессилия. Он прекрасно понимал, что толпа его не станет слушать, как наверняка не стала слушать неуверенные требования начальника городского управления милиции.

Черный квартал горел. Наверное, его подожгли со всех сторон, дым большим жирным комом плавал над крышами. Сполохи огня становились видны только на фоне черных клубов. Что-то сверкнуло, раскатистый звук взрыва добрался до Ивана чуть позже.

Бензоколонка. Там была бензоколонка неподалеку от торгового центра и школы. О школе и центре теперь тоже можно говорить в прошедшем времени.

Кто-то осторожно тронул Ивана за плечо, Иван оглянулся.

— Мне только что звонили, — сказал белобрысый паренек со значком Старшего Администратора на черной форменной рубашке. — Из северного офиса Службы…

Лицо парня было бледным, губы дрожали.

— Что сказали?

— Сказали, что погромщики смяли заслоны, зажгли Черный квартал и движутся в нашем направлении. Потом я услышал в трубке крики и стрельбу. А потом связь прервалась… Как вы думаете, они придут сюда?

— Что милиция?

Иван не собирался отвечать на вопрос Старшего Администратора. Естественно, они придут сюда. И естественно, все здесь сожгут и всех вырежут. И нужно бежать отсюда к свиньям собачьим, пока не поздно. Заталкивать женщин и детей в четыре автобуса, которые Иван пригнал именно для этого. Не рассуждать о предназначении и неизбежности, а бежать. И позволить Ивану увести своих людей. Взвод спецназа не сможет остановить многотысячную толпу.

Четыре часа назад по радио сообщили, что погромщиков около трех тысяч. Сколько их сейчас? Толпы всегда имеют тенденцию к росту. Четыре часа успешного погрома могли увеличить количество участников в разы. И наверняка увеличили.

— …присоединилась.

— Что? — переспросил Иван.

— Милиция присоединилась, — Старший Администратор совсем по-детски шмыгнул носом и покосился на автобусы, стоявшие на перекрестке. — Там теперь есть оружие.

Оно там и было, между прочим. Стоявшая на той стороне города воинская часть, саперы-понтонеры, в полном составе примкнула к очистительному движению два часа назад. Вояки из понтонеров никакие, но и противники у них тоже невесть что.

Словно в подтверждение, ветер донес звуки стрельбы.

Пулемет. Длинными очередями, и беспорядочная пальба одиночными.

— Вы полагаете, что они…

Иван взял Старшего Администратора за грудки, тряхнул. Ткань рубашки затрещала, белобрысая голова качнулась из стороны в сторону, как у болванчика.

— Я не полагаю, — сказал Иван. — Я точно знаю, что всех вас, каждого убьют. В самом лучшем случае предложат отказаться от заблуждений, а потом все равно убьют. Я это тебе уже говорил, кретин. И говорю снова — выводи людей.

— Нет, — сказал, зажмурившись, Старший Администратор. — Я не могу… Как вы не понимаете? Нельзя… Лучше умереть, и Повелитель наш примет нас с распростертыми объятиями…

— Это ты можешь им, — Иван указал рукой на окна. — Им можешь впаривать. Сам ты подохнешь первым и не будешь видеть, как тех, наверху, будут убивать.

— На все воля…

— Воля? Какая, на хрен, воля, если ты и твои помощники постоянно лазили в город? Не сиделось вам в Черном квартале? Не сиделось? План вам нужно выполнять по повышению поголовья? Что вам за каждую новую душу обещают? Ведь не райское же блаженство, в конце концов.

— Нет, не наслаждение, — Старший Администратор высвободил рубашку из рук Ивана. — Нам дают спокойствие и уверенность.

— Ну да, — кивнул Иван. — Конечно. Синица в руке…

— Да, синица. А вам хочется прыгнуть за журавлем в небо?

— Мне хочется вывезти отсюда женщин и детей и не выяснять, кто из моих ребят пойдет за мной, а кто примкнет к массовке. Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Взрослых спроси, пусть остаются добровольцы. Но детей… Детей отдай, они же ни хрена не соображают. Вон бегают, играют в войнушку, слышишь?

Паренек в измятой черной рубашке посмотрел на окна Службы Спасения, повернулся к Ивану, и улыбка, неприятная насмешливая улыбка, вдруг появилась на его лице.

— А вы ведь просто хотите сбежать, капитан! Вам приказали вывезти людей, и вы не можете уехать с пустыми руками… Правда? — Старший Администратор еще что-то хотел сказать, что-то еще более мерзкое, но не успел.

Иван сделал то, о чем мечтал уже три часа, — врезал в холеную физиономию брату Старшему Администратору Южного офиса Службы Спасения. Врезал от всей души, справа в челюсть, и даже улыбнулся, услышав, как хрустнуло что-то под кулаком.

Паренька швырнуло на асфальт. Шмяк — и тело застыло.

— Давно пора, — сказал прапорщик, подлетевший сбоку. — Я и сам хотел…

— Сам хотел… — Иван потер правый кулак. — Давай водителям отмашку, пусть заводят моторы и по очереди подгоняют басы к зданию. А ребятам дай команду — врываемся в здание и начинаем выносить детей. Сколько успеем. Взрослых отодвигаем, если дергаются — валим и отключаем. Не церемонимся, но и без жестокости. Времени на разборки у нас больше нет.

Прапор бросился выполнять приказ. Иван оглянулся на город — теперь зарево над Черным кварталом было видно хорошо, клубы огня горящей бензоколонки четко выделялись на фоне черного дыма.

Администратор застонал, завозился на асфальте. Иван двинул его носком ботинка в бок и пошел к зданию.

Сине-красный туристический автобус двинулся к дому. Прапор и четверо бойцов побежали вперед, чтобы открыть дверь.

— Мерзавец… — простонал Старший Администратор.

— Тебе нужны души, — ответил Иван, — а мне — спасти людей. Хотя бы детей. Если мне за это нужно будет ответить — отвечу.

Первый выстрел разнес стеклянную дверь. Иван даже подумал, что это кто-то из его парней поспешил, но второй выстрел изнутри здания швырнул прапора на бетонные ступеньки.

Следующий выстрел, на этот раз из окна второго этажа, пришелся в лобовое стекло автобуса. Сине-красную тушу повело в сторону, хрустнуло дерево, затрещало, ломаясь, и автобус остановился.

Автомат одного из бойцов перечеркнул очередью дверь, крест-накрест. Пролетели осколки стекла, кто-то пронзительно закричал.

Снова грохнуло, на этот раз никого на улице не зацепив.

Иван прыгнул вперед, к зданию, прижался спиной к стене и осмотрелся. Прапорщик не шевелился, лица, считай, не было, стреляли картечью или крупной дробью. Нога в высоком ботинке подергивалась.

Бойцы сидели под стенами, держа автоматы стволами вверх.

В общем, можно уезжать, подумал Иван. Форс-мажор — это обстоятельство непреодолимой силы. Тут силу, наверное, можно преодолеть, но это будет стоить крови. Ближайший к Ивану боец полез за светошумовой гранатой.

— Я тебе эту штуку сейчас в жопу засуну, — предупредил Иван и крикнул: — Не стрелять!

— Я же… вам говорил… — Старший Администратор все-таки встал.

Левая половина лица у него быстро багровела и напухала. Из угла рта протянулась темно-красная струйка. На черной рубашке кровь была почти незаметна.

— Оставьте нас… Вы не можете выполнить приказ — убирайтесь. Иначе еще кто-то из ваших погибнет. Или вам придется убивать, — Старший Администратор, покачиваясь, подошел к Ивану, наклонился, опершись руками о колени.

Капля крови упала на асфальт.

— Вы можете гоняться за журавлем в небе и пытаться спасти женщин и детей. А можете получить синицу в руку — уехать живым и не заставлять своих людей делать выбор, — лицо Старшего Администратора больше не было конопатой физиономией двадцатилетнего мальчишки, теперь Иван видел фанатика, уверенного в своей правоте и готового ради этой своей правоты пойти на любые муки. — Вы уже потеряли двоих, капитан… Ради чего? И ради кого?

Из здания выбежали двое в черных рубашках, подхватили Старшего Администратора под руки и повели внутрь.

— Уезжайте! — сказал Администратор и указал пальцем в сторону города. — Уже идут. И да сбудется обещание Его!

Иван посмотрел — от города двигалась толпа. Еще трудно было разобрать каждого отдельного человека, но дымы сотен факелов над головами погромщиков видны были четко.

— Все ко мне, — скомандовал Иван, поднимаясь с асфальта. — К автобусам.

Бойцы собрались.

Иван обвел взглядом лица парней — он только позавчера принял командование взводом, некоторых даже не знал по имени. Думал, скоро со всеми познакомится. Не получилось.

— У меня приказ — не допустить убийств, — сказал Иван, с трудом подавляя желание оглянуться на тело прапорщика. — И его никто не отменял. Но я не могу приказывать вам… Не могу приказывать умирать, особенно при подобных обстоятельствах.

Все-таки не смог удержаться, оглянулся. Над телом прапорщика кружились две мухи.

— Дело добровольное. Кто не может… или не хочет оставаться здесь — забирайте тела и уезжайте. Семья, убеждения, страх, нежелание мараться или рисковать из-за тварей неблагодарных — я даже спрашивать не буду. У вас на все — минуты три, не больше.

Иван резко повернулся, снимая с плеча автомат, передернул затвор и, не оглядываясь, пошел навстречу толпе.

Прошло несколько секунд, за спиной взревел двигатель.

Это хорошо. Он не собирался тянуть за собой кого-то еще. Он и сам не собирался умирать, но этот долбаный пацан, брат Старший Администратор, своими птицами его достал. Сопляк совсем, а поди ж ты… Хорошо натаскивают паразитов в Службе Спасения. Очень хорошо.

Стали видны лица.

Обычные человеческие лица. Возбужденные, сосредоточенные, даже веселые. Оно и понятно — не каждый день выдается возможность почувствовать себя частью чего-то большого, невероятно сильного. Толпа привлекает именно этим — ощущением силы. Такой силы, что, почувствовав ее один раз, не сможешь забыть никогда. Даже если ты потом будешь жалеть о содеянном этой толпой, ты все равно будешь помнить тот душевный подъем, то клокотание, что распирало твою грудь.

Иван помнил это ощущение. Однажды он тоже шел вот так по улице, видел, что поперек дороги стоят человеческие фигурки, но какими маленькими показались ему тогда эти представители Силы Закона. Крохотными и нелепыми.

Потом было ни с чем не сравнимое возбуждение, он кричал, бежал вместе со всеми, что-то ломал, топтал… а потом, когда он остался один и увидел, наконец, что было содеяно, пришли стыд и отчаяние из-за невозможности хоть что-то изменить…

Но память о той силе — осталась.

Каким же мелким и нелепым выглядит сейчас капитан Александров в глазах толпы?

Ветер прижимает черный дым от факелов к головам людей. Треплет хоругвь с темным печальным ликом. В первом ряду несут иконы.

Иван стиснул зубы и остановился. Спешить некуда. Минутой раньше, минутой позже. Лучше позже.

Иван расстегнул кобуру, передвинул ее вперед. Нелепое движение, он не успеет выхватить пистолет. Он даже расстрелять магазин из автомата не успеет… если начнет стрелять.

Это люди. Люди одной с ним веры. А там, сзади, твари, предавшие Бога. Малюющие на стенах «Дьявол не врет», расклеивающие листовки на церквях, совращающие слабых духом, предлагающие торговлю, договор с преисподней.

Женщины и дети. Их там четыре сотни. Около сотни женщин и три сотни детей — предавшиеся плодятся как кролики.

Есть один способ прервать их распространение, сказал бродячий проповедник. Только один способ, простой и надежный. Убить. Выжечь каленым железом. Всякому, вырвавшему сорняк с поля, воздастся по заслугам. Погибшему в этой битве простятся все грехи. Не люди это — исчадия ада, сказал бродячий проповедник.

Они всегда так говорят, эти бродячие проповедники. Иногда местный священник успевает остановить безумие, иногда — нет. Иногда сами священники возглавляют погромы.

Иван, держа автомат в правой руке, левой расстегнул куртку, достал нательный крестик. Пусть видят. Это их не остановит, но… пусть видят.

Помолиться… Иван, не отрываясь, смотрел на лица приближающихся людей.

Что бы он сейчас ни кричал — его услышит первый ряд. Если повезет — второй. Меньше сотни. И даже если захотят остановиться, если случится чудо: Иван найдет нужные слова, чтобы их остановить, — даже тогда они остановиться не смогут. Это рыбки в море могут поворачиваться одновременно, всем косяком. А толпа потащит людей дальше, не обращая внимания ни на что.

— Остановитесь! — крикнул Иван, поднимая левую руку над головой.

Ему что-то крикнули в ответ, но он не разобрал слов, только низкое рычание хищника перед броском.

Мужчины вооружены. Несколько человек в милицейской форме, еще двое в армейском камуфляже. Женщины. Старуха с иконой в руках. Белое вышитое полотенце, как при благословении и крестном ходе. Дети.

Они не воспринимают его как угрозу. Даже если он поднимет автомат. Будут идти и идти, пока не затопчут его или не поведут за собой.

Он может нажать на спуск. Тридцать патронов, одной очередью. Он не промахнется. Десяток, два он положит, убьет или ранит, это неважно. Остальные пройдут по телам, но телам своих, и по его телу тоже.

Он может выпустить очередь у них над головами, но вооруженные в толпе церемониться не станут.

Журавль в небе, сказал брат Старший Администратор. Хотите попробовать допрыгнуть?

Осталось всего метров пятьдесят. Толпа не спешит, толпе некуда спешить. Толпа всегда успевает.

Сзади послышался звук двигателя. Автобус.

Эти идиоты вернулись. Иван не ждал от бойцов такого самопожертвования. Даже не хотел его. Он желал распорядиться только своей жизнью, не подставляя других. Сколько там их пошло за ним? Десять? Двадцать? Весь взвод? Как в героическом кино про войны за Веру?

Застучали подкованные ботинки. Несколько человек. Немного — четыре или пять. Не оглядываться, приказал себе Иван. Он не хочет видеть лиц тех, кого обрек на смерть. Не приказом — своим примером…

Удар по ногам опрокинул Ивана на бетон. Автомат отобрали, руки вывернули за спину, резко, до хруста в суставах, до слепящей боли.

Иван попытался крикнуть, но рот ему заткнули его же собственной шапочкой. Щелкнули наручники. Вторые — на ногах.

Его подхватили, подняли вверх.

На лицах бойцов — черные маски. Они быстро донесли Ивана до автобуса, бросили внутрь. Там его подхватили, перенесли в глубину и аккуратно положили на пол прохода, на заботливо расстеленные одеяла. Укрыли другим одеялом с головой. Стукнула, закрываясь, дверь, автобус дернулся, быстро развернулся и поехал, набирая скорость.

Иван закричал и проснулся.

Тогда он закричать не смог. Тогда он глухо стонал, бился, потом кто-то, сжалившись, вколол ему снотворное.

Тогда он закричать не мог, зато потом просыпался с криком каждый раз, когда снова видел этот сон.

Иван сел на постели, посидел с закрытыми глазами, приходя в себя и дожидаясь, когда сердце перестанет колотиться.

Давненько его не посещало это сновидение. Очень давно. Слишком давно. В Святом городе это вообще произошло впервые.

Иван встал, глянул на часы, убедился, что еще есть время на душ и завтрак, пошел в ванную.

Вчера он послал-таки Токарева, предлагавшего ночевать у него, и Анджей Квятковский доставил Ивана домой. Как — Иван не помнил. Вроде бы в келью вошел сам. Сам расстелил постель и сам разделся. Сам — иначе одежда не была бы аккуратно сложена на полу возле кровати, а ботинки не стояли бы посреди письменного стола.

Или это у Анджея такое странное чувство юмора?

Вряд ли.

Иван принял душ, заглянул в холодильник и спросил себя, хочет ли кушать. И получил категорический отказ. С трудом справившись с приступом тошноты, Иван оделся и вышел из дома.

Тут до Конюшни было совсем недалеко. Раньше, рассказывали, общежитие оперов находилось в районе Масличной горы, на службу приходилось двигаться через Львиные ворота по Виа Долороза. Потом кто-то из начальства сообразил, что получается профанация, и даже подумали о составлении специального маршрута, не совпадающего с Крестным путем.

В конце концов, общежитие устроили почти возле самой Конюшни на Храмовой горе. За что опера были начальству почти благодарны. Особенно по понедельникам, которые традиционно были днями тяжелыми.

И не столько из-за выпитого за два выходных дня. Идти на работу было тяжело из-за накачки. Из-за мысли о накачке, о двух часах никому не нужного словоблудия в исполнении либо отца Серафима, или иезуита отца Стефана.

И злило вовсе не то, что нужно было пересидеть выступление одного из священников — в конце концов, совещания и планерки были ненамного веселее — дело было в другом. Ну не получалось у оперов просто переждать болтовню от трибуны. Не выходило — и все. Сколько раз уже и спорили, что никто не влезет в спор со святыми отцами, назначали друг другу штраф за несдержанность и болтовню — ничего не помогало. Священники неизбежно выводили аудиторию из равновесия, заставляли спорить и пытаться что-то доказать.

Вот эта обреченность и раздражала. Неприятно, что кто-то легко, одним движением руки может вывернуть тебя наизнанку, заставить дергаться, как лягушачью лапку под действием тока.

Поэтому накачка делала всех оперов мрачными и угрюмыми с самого утра, даже еще и не начавшись. Правда, после нее настроение у всех значительно улучшалось — и это было еще одной раздражающей загадкой священников из Конюшни.

Зал для собраний был не слишком большим — мог вместить полторы сотни оперов в случае необходимости плюс приглашенных участников, от начальства до почетных гостей. Правда, на памяти Ивана, зал целиком так и не заполнялся. Опера несли службу постоянно, с полсотни всегда было на постах и заданиях, кто-то в командировке, отпуске или на больничном.

Сегодня для накачки собрались человек шестьдесят.

Кресел в зале не было. Не кинотеатр, объяснил как-то отец Серафим. Длинные сосновые скамейки, даже не крашенные, а лишь тщательно ошкуренные и отполированные задницами слушателей, составляли обстановку зала для собраний. Ну и еще трибуна, такая же простая. Вызывающе простая.

Первые ряды были свободны, как, впрочем, при размещении народа на любом официальном и малоинтересном мероприятии. Люди норовили забиться подальше от трибуны. Иван всегда садился на третий-четвертый ряд, прекрасно понимая, что если начальство или кто-то из священников заставит пересаживаться поближе — а это происходило регулярно, — то вперед перемещаться будут именно задние ряды. И рассаживаться на первой скамейке под пристальным взглядом начальства.

Обычно перед накачкой опера переговаривались, обсуждали последние новости и происшествия за выходные. Сегодня все рассаживались молча, лишь поздоровавшись друг с другом.

Ивана это вполне устраивало. Он перехватил несколько взглядов в свою сторону, услышал краем уха, как кто-то сказал: «Ванька пришел», — но с вопросами и сочувствием никто не лез.

И слава богу.

Вошел Токарев, осмотрел зал, чуть вытянув шею и шевеля губами, будто и вправду пересчитывал собравшихся. Чуть дольше, чем на остальных, задержал взгляд на Иване. На секунду-две, не больше.

— Где Виноградов и Крамер? — спросил Токарев.

— Тута! — громко ответил Виноградов, а сидевший с ним рядом Крамер молча поднял руку.

— Какого рожна вы забились в самый зад? — громогласно поинтересовался Токарев. — Сколько раз было сказано — с первого ряда заполняем. С первого! Пересели вперед, жеребцы, не злите и не доводите до греха. Ну, помочь?

Недовольно бормоча, обитатели задних рядов двинулись вперед. Как обычно, как повторяется от накачки к накачке словно ритуал.

Вошел отец Стефан.

Никто не кричал «Смирно», никто не вскакивал, но словно судорога пробежала по рядам, обрывая гомон и шарканье, будто замораживая воздух в зале.

Высокий, подтянутый иезуит проходил к трибуне, четко печатая шаг, как на параде, но ничего нарочитого в его движениях не было — строгость была так же естественна для него, как была свойственна отцу Серафиму вальяжность движений вместе с ироничной полуулыбкой.

Отец Стефан никогда не улыбался. Во всяком случае, Иван за три года так и не увидел его улыбающимся. Другие ребята из Объединенной Инквизиции могли посмеяться в свободное время, некоторые даже могли выпить с операми в свободное время, а некоторых так даже и звали с собой на выпивку совершенно искренне — отец Стефан в любой толчее был в одиночестве. Будто прозрачная стена отделяла его от остальных.

Иван был уверен, что сегодняшнюю накачку проведет именно иезуит. И даже подозревал, какой вопрос он затронет первым.

Отец Стефан стал за трибуну, положив руки перед собой, будто сидел за партой. Обвел взглядом собравшихся.

Он молча смотрел в зал, зал молча смотрел на него, и это продолжалось почти с минуту.

Мертвая, совершенно безжизненная тишина. Даже дыхания не было слышно в зале.

— Сегодня отец Серафим хотел поговорить с вами о морали, — произнес иезуит холодным звонким голосом. — Нам казалось, что нелишним будет в очередной раз напомнить всем вам о скромности, смирении и благонравии. Но люди могут лишь полагать и надеяться. Жизнь все решает по-своему.

Иван с трудом подавил вздох. Он был прав — говорить будут о Фоме, о том, что произошло вчера недалеко от Сионских ворот.

— Иногда мне кажется, что миф о Пандоре люди запомнили неправильно. Кто-нибудь из собравшихся помнит, что осталось в ящике Пандоры, согласно мифу? — Отец Стефан обвел взглядом зал. — Мы же помним, что эта дама успела захлопнуть крышку ящика в самый последний момент. Какая напасть не успела вылететь наружу?

— Слепая надежда, — сказал кто-то с заднего ряда.

— Правильно. Вот уже несколько тысяч лет люди продолжают рассказывать друг другу о слепой надежде, которая не смогла вылететь… Мифы вообще лгут, но в данном случае ложь особенно изощренна. Рассказывая о слепой надежде, люди слепо надеются, что говорят правду. Что их надежда — не слепа. Что они прекрасно видят, на что можно надеяться, а на что нет. И, естественно, всегда ошибаются. Человеку свойственно надеяться слепо. Слепо, — повторил отец Стефан. — Другой надежды быть не может. Надежда подразумевает именно слепоту. И грех этот, это заблуждение не минует никого из нас. Не миновало оно и меня. Я надеялся, что каждый из вас знает о Божьем перемирии и о его ценности. Я надеялся, что не нужно день за днем напоминать вам, что и Закон о Божьем перемирии, и Акт о Свободе Воли написаны кровью. И написаны для спасения души человеческой. Те, кто писал эти законы, думали не только о каждом из нас, но и о грядущих поколениях, о сути человеческой жизни и судьбе человечества…

— Какая судьба при свободе воли? — буркнул Игнат Рыков, сидевший справа от Ивана. — Нету судьбы.

Рыков был спорщик известный и голос имел соответствующий своей фамилии. Голос прозвучал громко, словно не себе под нос пробормотал Игнат, а попытался перебить выступающего.

Отец Стефан сделал паузу, словно приглашая всех нетерпеливых высказаться, раз уж Рыков решил поспорить.

— Извините, — сказал Рыков.

— Каждый раз, столкнувшись с человеческой слабостью, я испытываю сильную жалость. Но, столкнувшись с человеческой глупостью, я хочу понять — до каких пор, до каких пределов она будет расширяться, — отец Стефан снова сделал паузу, но никто ею не воспользовался.

Все понимали, что сейчас иезуит говорит о Фоме. И то, что отец Стефан называет глупцом мертвого, особого одобрения среди этой аудитории вызвать не могло. И отец Стефан не знать этого не мог.

— Люди всегда были склонны к насилию. Со времен Каина и до сего дня. Церковь всегда пыталась остановить занесенный меч, но далеко не всегда у церкви это получалось. Еще в десятом веке были сделаны попытки, если уж не удавалось прекратить войны и убийства, то хотя бы ограничить их во времени, дать людям возможность хоть иногда почувствовать себя в безопасности. Тогда это не удалось, но после Возвращения, — отец Стефан перекрестился, и все сидящие в зале тоже перекрестились. — После Возвращения Закон о Божьем перемирии был дан каждому из нас и всему человечеству… Запрещено было убивать в рождественский пост, в Великий пост и с вечера пятницы до утра понедельника. И был обнародован Акт Двенадцати, или Акт Клеменса — Гедлиберга о Свободе Воли, — и снова сделал паузу иезуит, и снова никто ею не воспользовался.

— Два дня из семи запрещено насилие. Всего два дня из семи! Хотя можно было… и нужно, просто запретить это, прекратить, принудить наказаниями всех к исполнению закона. Под страхом даже не смерти, под угрозой вечных мучений. Но тогда была бы отобрана свобода воли, тогда уравнялись бы те, кто искренне не хотят насилия и убийств, и те, кто просто боятся наказания. Как отличить слезы наемных плакальщиц от слез родных и близких на похоронах? Только заглянув в души. Но не дано нам в эти души заглянуть. Прочитать их. Поэтому никого не принуждают, дают возможность проявить свободную волю к добру. И свободную волю в выборе света и отрицании тьмы. В этом смысл двух главных законов нашей жизни. В предоставлении свободы выбора…

— Ну да, — сказал Игнат Рыков, на этот раз даже не пытаясь понизить голос. — Гонишься ты за уродом из галат, за сатанистом или просто за ненормальным психом, только что убившим четверых. Гонишься, бодренько так перестреливаешься, исключительно для развлечения окружающих. Твой напарник немного отстал, ему прострелили ногу, так что ты один героически преследуешь супостата. И вот только ты его прижал, прицелился в голову, чтобы шкурку не попортить, а он вдруг улыбается тебе эдак миленько, указывает на часы и машет ручкой — время ваше истекло, господин опер, идите вы теперь в свою Конюшню и жуйте овес. Или подберите своего напарника, он как раз от потери крови вырубился где-то на мусорке. А убийцу вы в следующий раз поймаете, если получится. Только тогда вы не забудьте так спланировать свою внезапную с ним встречу, чтобы у вас время осталось до начала Перемирия.

Отец Стефан ждал, постукивая кончиками пальцев по трибуне.

— А что, не так? — спросил Рыков, оглядываясь на оперов. — Вы не так думаете? Я один попадал в такое веселое положение? Вы, святой отец, заглядываете в сводки? В курсе, что именно с вечера пятницы до утра понедельника возрастает число преступлений? Насильственных или связанных с собственностью — неважно. Растет, блин. Бытовуха — понятно, выпили, повздорили, и после совместного распития на почве внезапно возникшего неприязненного отношения…

— Не имея умысла… — добавил кто-то с заднего ряда.

— Да, — кивнул Рыков, — не имея умысла. Эти умысла не имеют, проламывают головы бутылками, душат бельевыми веревками, наносят острыми или тупыми предметами повреждения, не совместимые с жизнью, просто так, походя, весело играючись. Но другие, те, кто умысел имеют, они все планируют даже не на субботу, зачем совсем уж грешить, а на пятницу, на вторую половину дня. Чтобы иметь запасной выход из безвыходной ситуации.

— Они будут наказаны, — сказал отец Стефан. — В аду…

— В аду? — переспросил Рыков и засмеялся.

И еще несколько оперов захохотали вместе с ним.

— В каком аду? — спросил Рыков уже в полный голос, словно нужно было ему перекрыть рев толпы. — Он уже заскочил в Службу Спасения. Или заскочит, если таки подстрелит меня. И подпишет этот договор на щадящее обслуживание: Вы же сами рекомендовали нам воспользоваться услугами турагентства «Кидрон». Я — съездил. В аду, конечно, есть и котлы, и огненные болота, и все такое, но там есть замечательные поселения подписавших договор. Вполне приличные конуренки, без особых удобств, но и не страшные. Многие и тут, на земле, живут не лучше. Я даже нашел — у них в аду списочки очень подробные и аккуратные — я нашел О’Нила. Прежде чем я его в прошлом году пристрелил, он успел полтора десятка человек убить. И что? Он горит в геенне огненной? Ни хрена, святой отец, ни хрена! Он живет в крохотном домике, что-то там даже возделывает в огороде, но не мучится. Он меня узнал и хохотал мне в лицо, просил передать привет и наилучшие пожелания моему другу, Витьке Храпову, которого сделал инвалидом. Вы думаете, я привет передал? Я приехал к Витьке в богоугодное заведение, посидел с ним рядом, послушал… Пьет Витька. По-черному пьет. А как напьется — в драку лезет. Один раз уже чуть не… Успели вмешаться. И что? Он идет прямой дорогой, хоть и всего на одной ноге, но уверенно идет, не сворачивая, в тот самый ад. Дай Бог, умрет прежде, чем обречет себя на муки вечные. Дай Бог! И тогда что? Витька, жизнью рисковавший за людей, попадет в огненное озеро, а О’Нил, сука, будет в домике своем хозяйством заниматься, а по выходным ходить к этому самому озеру огрызками в Витьку Храпова бросать? Так, что ли?

Рыков встал.

— Я так понимаю, либо Перемирие нужно отменить, либо Акт. А лучше и то и другое. Хочешь совершить преступление — давай рискни, только потом отправляйся после смерти в ад по полной программе. Так я говорю? — спросил Рыков, оглядываясь. — Так?

Никто не вскочил, не стал кричать, поддерживая мысль Игната, но прокатился по залу шумок, одобрительный говор, что да, правильно, делать что-то нужно, иначе никогда…

— Я вас правильно понял — нужно дать возможность убивать при желании в любой день? — осведомился отец Стефан.

— Да! — подтвердил Игнат, воодушевленный поддержкой коллег. — Сами говорили — отличить того, кто искренне, от того, кто от страха. Вот каждый день и будем отличать.

— То есть вас не устраивает, что галаты не трогают никого в дни Божьего Перемирия? Вас больше устроит, что они смогут взрывать и убивать в воскресенье, в Великий пост? — Отец Стефан взглянул на Рыкова даже с жалостью.

— Нет… Почему? Я… — Рыков замялся. — Я не это…

— Именно это вы сказали. Именно. И по поводу Акта Клеменса — Гедлиберга… Запретить? Чтобы не могли они писать на стенах «Дьявол не врет!», чтобы не могли заключить договор, как вы тонко выразились, на щадящее обслуживание. Тут я вас правильно понял?

— Да. Тут — правильно! Я…

— Вы лично закроете все офисы Службы Спасения, пообрываете с формы у братьев-Администраторов значки с синицами, перебьете их или пинками погоните в церковь креститься и исповедоваться?

— Почему я? Мы все… Наш Орден, Инквизиция, милиция, полиция, армия, в конце концов. Мало, что ли, для наведения порядка?

— А если они не захотят? — осведомился отец Стефан. — Если почти пятьдесят миллионов по всему свету не захотят идти креститься и исповедоваться? Что тогда? Костры? Лагеря? Вы лично будете их уничтожать или у вас уже намечен список желающих в команду уничтожителей?

— Пятьдесят миллионов? — перепросил Рыков упавшим голосом.

— Много? Хорошо, будем рассуждать в пределах Иерусалима. Десять тысяч. Если по тысяче в день утилизировать, за декаду управитесь. И будет чистой Святая земля.

— Но если это не остановить, то…

— Согласен, — кивнул иезуит. — Как я с вами согласен! Остановить. Вы выбрали самый удачный термин — остановить. Поставить предел. Стерилизация. Правильно? Они не смогут размножаться, эти их многодетные семьи прекратятся, а через пятьдесят лет все само собой сойдет к нулю. Заодно давайте и преступников туда же, под бараньи ножницы. У вас, если не ошибаюсь, высшее историческое?

— Да, МГУ.

— Тем более. Вы не можете не знать, что такое уже предлагалось. И проводилось…

— Только не нужно меня нацистом называть!

— Зачем нацистом? Все работало до нацистов. Во вполне демократических государствах. В Швеции стерилизовали несколько десятков тысяч преступников и душевнобольных, в Америке работали над этой же проблемой. После Второй мировой это уже стало неудобно, но вы можете обратиться к народу и светским правительствам и даже получить поддержку. У народа, во всяком случае. Не хотите попробовать организовать погром? Никто не хочет?

Рыков махнул рукой и сел.

— После Возвращения все могло произойти по-другому, кажется нам. Все. Дьявола просто нужно было загнать в бездну и законопатить выходы. Господь всемогущ и может, что называется по определению, создать надежное узилище для Дьявола и воинства его. Так? Так. И запретить всякое инакомыслие. Ради жизни вечной. Что может быть лучше, какая цель может быть выше — чем спасение человеческой души? Ради этого можно убивать в воскресенье и на Рождество, ради этого можно вырезать Черные кварталы, от старика до младенца, ибо они не просто свою душу продали Дьяволу, но и соблазняют других, предлагают им синицу в руке, вместо журавля. Такая высокая цель оправдает любые поступки и преступления! — Голос иезуита взлетел к потолку, заполнил весь зал, гремел и обжигал каждого из сидящих на скамейках.

— Тогда объясните мне, почему Господь Вернувшийся не поступил так? Почему не положил запрет на деяния Дьявола в этом мире? Почему он вообще позволил Дьяволу смущать умы человеческие и охотиться на души? Каждый из вас… и я тоже — все мы задавали себе этот или подобный вопрос. И не находили ответа. Ведь мог Господь взять каждого из нас за руку и привести к жизни вечной.

— Но не привел, — сказал кто-то из оперов.

Иван не видел кто, потому что сидел, опустив голову и рассматривая доски пола. Святой отец говорит правильно, только ничего нового он не говорит. Нет ответа? У него — наверняка есть. Он сейчас его предъявит, продемонстрирует, как кролика из шляпы. Но примет ли его Иван? Или кто-нибудь из оперов?

— Представьте себе, — чуть тише сказал иезуит. — Не допустил бы Господь грехопадения, остановил Адама и Еву, вышвырнул бы прочь из сада Эдемского змия. Сколько бы душ пришло к Нему, в Царство Божье? Две. Не так? Да, предоставив свободу воли, Господь позволил Дьяволу умножать ряды отошедших от Света. Можно стерилизовать и перебить всех, кто согласился с Дьяволом. Во всяком случае, попытаться. Но тогда…

Тогда мы не дадим миллионам людей родиться, не предоставим им возможность обрести жизнь вечную. Сделать правильный выбор мы им тоже не дадим. Это не будет победой Дьявола?

Никто не ответил.

— И заканчивая. Кто из вас знает, почему Акт о Свободе Воли называется Актом Клеменса — Гетлиберга?

— Наверное… — сказал кто-то сзади, но замолчал.

— Смелее, — подбодрил отец Стефан. — Почему?

— Они придумали текст…

— Очень печально, что никто из вас не удосужился прочитать этот документ лично. Прекрасно, что вы полагаетесь на слова начальников своих и пастырей, но если бы вы прочитали первоисточник, то обнаружили, что нет там ни Клеменса, ни Гетлиберга. Правда странно? Так вот, чтобы заполнить обнаруженный пробел в вашем образовании, намекну, что название появилось первоначально как пример значения самого Акта. Как один из способов объяснения студентам. Старый американский писатель Марк Твен, имевший настоящую фамилию Клеменс, написал рассказ о человеке, совратившем город Гетлиберг. Пересказывать всего я не буду, скажу только, что первоначально на гербе города была надпись: «Не введи нас в искушение». А после ряда неприятных событий появилась другая: «Введи нас в искушение». Остальное прочтете сами, если захотите. Книга включена в список Свободы Воли, посему ищите сами в библиотеке, — отец Стефан убрал руки с трибуны, отряхнув их, словно от воды.

— Да, — сказал он, — чуть не забыл. Отпевание и прощание с Фомой Свечиным будет проводить отец Серафим. Во внутреннем храме. И захоронено тело будет во дворе орденского здания. И все это для того, чтобы защитить и прощающихся, и само тело от гнева галат. Раньше нападение на похороны или кладбище было невозможно. Со вчерашнего дня — многое изменилось. Надеюсь, не навсегда.

Отец Стефан прошел к выходу, не останавливаясь и ни на кого не глядя. Дверь за собой закрыл мягко, без стука.

Встал Токарев, откашлялся.

— Значит, так, — сказал ТэТэ. — Диспозиция следующая. Все работают по расписанию. Александров прибывает на совещание ко мне в четырнадцать ноль-ноль. Естественно, с группой. Остальные помнят, что готовность повышенна, меры безопасности — повышенны, выход за пределы Старого города в одиночку не приветствуется. Если кого убьют…

— Домой не приходить, — нестройным хором закончили опера.

— Приблизительно так, — кивнул Токарев. — Все свободны.

Народ встал, загудел, заговорил. Иван остался сидеть на скамейке. Сейчас начнутся расспросы. Не здесь, не в зале, вон Токарев стоит, внимательно рассматривая своими крохотными глазками подчиненных. При нем к Ивану с расспросами не полезут. В коридоре или курилке.

Но в коридор или курилку Иван Александров сейчас не пойдет. Нужно просто перекантоваться до четырнадцати ноль-ноль, потом выезд в рейд, неделя с группой на свежем воздухе. Ребятам из группы он просто объяснит, что безопаснее к нему в душу не лезть, а по приезде все немного успокоится.

Все. Но немного.

— Что сидишь? — спросил Токарев.

Иван оглянулся — из оперов он остался один.

— Сижу, — сказал Иван.

— Емко выражаешься! — одобрил Токарев. — Надеюсь, с отцом Серафимом будешь чуть поразговорчивее…

— Это когда? На исповеди?

— Это на внеплановой беседе, — сказал Токарев. — Ты пилюльку съешь, а то несет вчерашним от тебя, даже отсюда чувствую. Ты, кстати, как себя ощущаешь?

— Райское наслаждение испытываю…

— Вот так? Ну тогда двигай к Шестикрылому. Он даже накачку не проводил, для тебя силы берег.

Иван встал и повернулся к выходу.

— Ты состав группы не меняешь? — спросил вдогонку Токарев.

— С каких таких? — не оборачиваясь, поинтересовался Иван.

— Мало ли… Я хотел тебе подбросить еще одного бойца, вместо Фомы…

Иван почувствовал, как желваки каменеют. Чертов Тэтэшник! Нет чтобы просто спросить, кого вместо убитого Свечина берет в группу Иван. С закавыками, не напрямую. А Иван тоже хорош, не подумал о замене. Даже в голову не пришло. Выход и состав группы отдельно, а смерть Фомы — отдельно. И не пересекается.

— Хорошо, — сказал Иван. — Подбрось.

— И не спросишь кого?

— А чего спрашивать? Все опытные, при деле. Фома по внутреннему расписанию числится… числился вторым запасным водителем. Значит, твой кадр — водитель, помимо всего прочего. В рейд гонят обычно тех, кто не особо нужен или надоел. И, поскольку ты не распоследний чиновник, то твоего бойца я должен более-менее знать, в рейд с незнакомыми я не хожу. Так?

— Так.

Иван стоял в проходе зала, глядя на дверь, и разговаривал будто бы с самим собой:

— Анджея Квятковского ты со мной пошлешь, шляхтича с хрен знает какого века в летописях.

— Молодец. Смекалистый парень…

Иван повернулся на каблуках, быстро подошел к Токареву и взмахнул рукой. Тот вздрогнул, но перехватывать или блокировать движение не стал, только чуть прищурился. Иван руку остановил, поправил своему начальнику воротник рубашки.

— Знаешь, Никита Сергеевич, о чем я мечтаю долгими зимними ночами?

— Скажи.

— Я мечтаю о том, чтобы хоть раз ошибиться в своих предположениях. Один маленький, крохотный разок. Что бы ни вещал нам иезуит, но свобода воли основывается на том, что каждый из нас предсказуем до противного. Хоть раз попытайся придумать что оригинальное… — Иван застегнул верхнюю пуговицу на рубашке Токарева и пошел к выходу.

— Как Фома? — тихо спросил Токарев.

Иван хлопнул дверью так, что задрожали стекла в окнах.

Опера, маячившие в коридоре, оценили и грохот, и выражение лица Александрова, поэтому никто с расспросами лезть не стал, проводили взглядами. Молча. Потом, может, и обсуждали, но Иван этого не видел.

Иван поднялся на третий этаж, остановился перед дверью с табличкой, отпечатанной на лазерном принтере: «Отец Серафим».

— Входи, — сказал отец Серафим, как только Иван постучал в дверь.

Иван вошел.

Книжные стеллажи занимали три стены небольшой комнаты, у четвертой, возле окна, стоял диван, на котором отец Серафим чаще всего и ночевал. Ходили слухи, что спит он два-три часа в сутки, не больше.

— Присаживайся, — отец Серафим указал рукой на стул возле письменного стола. — Я уже заканчиваю.

Пока Иван сел, священник несколько раз коснулся клавиатуры, потом поводил мышкой, пощелкал и задвинул клавиатуру под крышку стола.

— Слышал, ты в рейд сегодня? — сказал отец Серафим.

— Я тоже слышал. Еще с прошлой недели. И, если не ошибаюсь, на графике и ваша виза стоит. Может, сразу к делу?

— А ты меня не учи, раб Божий, — священник посмотрел на Ивана поверх очков. — Я, видишь ли, имею степень психолога, помимо всего прочего, посему могу строить коварные замыслы, ставить каверзные вопросы и гонять по тестам кого и когда мне вздумается. Понятно?

— Понятно, — кивнул Иван.

— Слышал, ты в рейд сегодня?

— Так точно, в рейд! — отчеканил Иван. — Контрольное посещение поселка Денница на побережье Красного моря. Группа в составе пяти человек. Старший группы — специальный агент Ордена Охранителей Иван Александров…

— Он же — Ванька Сашкин, он же — Ванька Каин, он же человек, который делает глупости, не задумываясь, — закончил отец Серафим. — Слишком много для одного специального агента, не находишь?

— Это вы о чем? — безразличным тоном спросил Иван.

— Это я о твоем поведении… — вздохнул отец Серафим. — Опечален безмерно и вопрошаю — что затаил ты, Иван Александров?

— Ничего я не таил. Ничего такого, чего не скажу вам на исповеди сегодня в шестнадцать ноль-ноль.

— Вот, кстати, об исповеди, Ваня… — Отец Серафим снял очки, посмотрел на стекла, подышал на них, протер кусочком замши и положил в пластиковый футляр. — О ней я, господин специальный агент…

— Что-то не так? — спросил Иван, надеясь, что голос звучит ровно и естественно. — Я…

— Все не так, Ваня, — вздохнул отец Серафим. — Абсолютно все не так… ты мне ничего не хочешь рассказать?

— Знаете, святой отец, — сказал Иван, — меня вчера вопрошал Макферсон, так я его, естественно, послал. Вас-то я, конечно, не пошлю, но чувства испытаю сильные и противоречивые. Не вводите в соблазн…

— Вот, значит, как… — протянул отец Серафим. — Значит, мы видим сейчас человека глубоко страдающего, мучительно переживающего гибель друга, а черствые чиновники от дознавания и от религии лезут своими небрежными перстами в разверстые душевные раны Ивана Александрова, куда лезть, в общем-то, и не должны. Приблизительно так?

Иван не ответил.

Смотрел на полированную столешницу, изучал рисунок древесных волокон, пытаясь пройти взглядом этот запутанный лабиринт.

— Трепло ты, Ваня, — ласково сказал отец Серафим. — Трусливое трепло!

А вот тот изгиб похож на Джека Хаммера в профиль. Добавить бакенбарды и трубку — просто портрет! А следующий завиток — вылитый локон Машеньки Марковой из информационной службы. А тот, что дальше…

— На меня смотри! — потребовал отец Серафим. — Глазки не прячь и не отводи. Нравится пялиться на пятна — я тебя по Роршаху погоняю, но за выводы — не обессудь.

— Вам хочется кого-нибудь отругать? — спросил Иван. — Выразиться вслух, выпустить пар… Что-то на службе не ладится?

Глаза у священника ярко-голубые, немного наивные. Сколько народу на этом погорело, а сколько еще погорит!

— Ладно, не хочешь по-хорошему — будем по-плохому, — отец Серафим хлопнул ладонью по столу. — Возвращаясь к исповеди в шестнадцать ноль-ноль. Ты, Ваня, туда лучше не ходи, не стану я тебя исповедовать.

— Что значит — не станете? Перед выходом на задание — обязаны…

— Обязан, — кивнул Серафим. — Но не буду тебя исповедовать, нет смысла. Ты ведь все равно врать станешь.

Вот тут честный опер должен был вспылить, стукнуть кулаком по столу, вскочить, пообещать обратиться наверх, упомянуть, что окопались в штабе крысы тыловые, и тому подобное.

Честный опер именно так бы и поступил. Иван вместо этого только вздохнул. Значит, подумал Иван, не честный.

— Ты что собираешься делать до инструктажа и совещания? — спросил отец Серафим.

— Работа с документацией, личная подготовка Анджея Квятковского, идущего в первый раз, обед, инструктаж, исповедь, которую вы не собираетесь принимать. Потом — арсенал и склады, потом выезд.

— Все?

— Все.

— Подумай хорошо, может, чего не назвал? — Отец Серафим прикусил нижнюю губу, словно в азарте, прикидывая и даже волнуясь, вспомнит опер что-то важное или нет?

Иван подумал — ничего в голову не приходило.

— Все, — сказал Иван.

— Вот и я говорю — плохо, — покачал головой отец Серафим. — В исповеди что главное?

— Что?

— Главное, что ты понимаешь свои грехи, осознаешь, что это грехи, говоришь о грехах своих исповеднику и Богу, а потом получаешь отпущение. Согласен?

— Согласен.

Только не отводить взгляда от этих голубых пронзительных глаз. Иначе собьешься, потупишь взор и будешь совсем как нашкодивший школьник.

— И ты готов рассказать все?

Иван не успел ответить — ладонь священника звонку шлепнула по столу.

— Не лги, бестолочь, не умножай грехов своих! Не дурак ведь вроде, а туда же. Одна ложь тянет за собой другую, один грех — другой. Остановись уже на достигнутом, Иван. И послушай умного человека, раз уж свои мозги не работают. Внимательно послушай и молча, чтобы снова не соврать сгоряча. У тебя вчера погиб друг — близкий друг, — ладонь снова хлопнула по столу, будто подчеркивая важность сказанного. — Умер без покаяния и отпущения грехов. Умер после того, как убил неспровоцированно человека в воскресенье. Что должен сделать его ближайший друг?

Священник посмотрел в глаза Ивана печально и вздохнул.

— Друг должен был прибежать ко мне спрашивать, что теперь будет с душой Фомы Свечина, как можно ему помочь, молебны заказывать, панихиды… А что делает близкий друг Фомы Свечина? Что? Очень важная работа с документацией, подготовка Квятковского, жизненно необходимый обед, инструктаж… Не дергайся! Я тебя переспрашивал, ты не ответил. Молчи и не умножай греха! — Теперь уже обе ладони хлопнули по столешнице, а в голосе священника зазвучала даже не злость — ярость, отточенная как клинок. — Ты не испугался за друга? Ты в ужасе сейчас должен метаться, просить, уговаривать, доказывать! Если уж и возиться с документаций, то с рапортом об освобождении от рейда, в связи с необходимостью молебнов, поста и еще Бог знает чего… Твой друг на муки вечные ушел, а ты обедаешь по расписанию? А вчера водку жрал с Токаревым? Что случилось, Иван? Как это у тебя так выходит, Ванька Каин?

— Я… — Иван сглотнул комок. — Я не сторож брату моему…

— Вот, значит, как… — Отец Серафим откинулся на спинку кресла. — Значит, не сторож…

— Я могу идти? — спросил Иван.

— Сидеть! — приказал отец Серафим.

— А чего сидеть? Что-то изменится? Вы примете мою исповедь? Если я сейчас упаду на колени и начну целовать вашу обувь — допустите до исповеди? Вы ведь уже все решили, святой отец. Что там вы заметили и как психолог пришли к выводу?

— Да. Пришел к выводу, — отец Серафим выдвинул ящик стола, достал тарелку, накрытую салфеткой, и поставил перед Иваном. — Перекусить не хочешь?

Священник еще не убрал салфетку, но Иван знал, что под ней. Ничего другого там быть не могло.

— Хлебушек с солью, — извиняющимся тоном произнес отец Серафим. — Ты уж извини, без изысков, но хлебушек отменный, в монастыре православном пекут монашки, с благословением хлебушек…

Священник отломил кусочек от ломтя, макнул в кучку соли на тарелке и отправил в рот.

— Свежий. Ты угощайся. Понравится — попрошу, чтобы и тебе передавали.

Иван протянул руку к тарелке. Убрал. Во рту появился вкус желчи.

— Я не хочу… — сказал Иван. — После вчерашнего — ничего не лезет. Поминали. Вы кушайте, а я пойду…

— Куда?

— Документация — обучение — обед — инструктаж — выезд… — быстро перечислил Иван, стараясь не смотреть ни на хлеб, ни в глаза отца Серафима.

— Ты понимаешь, что в рейде может случиться все что угодно? — спросил священник.

— Понимаю.

— Можешь и умереть…

— Могу.

— Без отпущения грехов и покаяния…

Иван молча кивнул.

— Это — без вариантов ад. Понимаешь? Даже если я ошибаюсь в том, что произошло между Фомой Свечиным и Иваном Александровым. Даже если я ошибаюсь… Ты ведь знаешь, что происходит с нашими, если они, упаси Бог, попадают туда без покаяния?..

— Слышал, — тихо ответил Иван.

— И все-таки…

— Я пойду?

Отец Серафим закрыл лицо руками и несколько секунд помолчал, словно собираясь с силами.

— Ты же понимаешь, что я не могу тебя исповедовать, если ты не скажешь всего…

— А если я скажу — чисто гипотетически — вы отпустите мне этот грех? — Иван спросил обычным тоном, но сердце в груди замерло.

— Нет, — сказал отец Серафим. — Не смогу. Даже если бы попытался, ничего бы не получилось. Я стал бы не меньшим грешником, чем ты. Чисто гипотетически.

— Ну… тогда и говорить, в принципе, не о чем… — Иван встал. — Группу к шестнадцати я на исповедь пришлю… Анджей и Марко пойдут к отцу Стефану, а Юрасик и Коваленок — к вам.

— Хорошо… — сказал отец Серафим.

— Я у вас уже исповедовался, имейте в виду, — чуть улыбнулся Иван. — Своим я так и скажу… такой грех мне простится, надеюсь…

Священник вздохнул, но не ответил. Только когда Иван уже подошел к двери, отец Серафим кашлянул и постучал карандашом по столу:

— Это… ты не очень хорошо выглядишь…

— Что?

— Говорю, ты, кажется, приболел… сходи к медикам, скажи, что… ну понимаешь…

— Типа, не пойти в рейд по состоянию здоровья? — спросил Иван.

— Да.

— И что скажут люди? Моя группа? И что придется делать вам, святой отец? Я же признаю, что не все у меня слава Богу, вернее, все не слава Богу… Что боюсь я рисковать, и получится, что вы просто обязаны будете меня взять и тщательно опросить, а если я начну упорствовать, то вышибить меня из Ордена и Святой земли, отправить по месту жительства… И так далее и тому подобное… А так… Я говорю, что не заслужил ваших подозрений, вы мне не верите, но ничего не можете поделать… Все довольны, все смеются. А, кроме того, в рейдах редко что происходит. Скукота, плохое питание, ночевки под открытым небом и встречи с неприятными, но, в общем, безобидными людьми. Всего неделя, из них — два дня туда, два дня оттуда. На непосредственное общение с обитателями Денницы всего три дня. И это в самом худшем случае.

— Храни тебя Господь, — сказал отец Серафим и поднял руку, чтобы благословить, но Иван быстро вышел, аккуратно прикрыв дверь.

В коридоре остановился, перевел дыхание.

Такие вот дела. Ничего не сказано и все обсуждено. Пойти налево по коридору, заглянуть к медикам и пожаловаться на головную боль и тремор. Давление сейчас будет не так чтобы очень правильным, после вчерашнего. И можно будет получить освобождение. А потом взять отпуск за этот год, да и за прошлый, одновременно. Выйдет почти три месяца, махнуть отсюда подальше, в родные места. Никто там его не ждет, но это и неважно.

Рыбалка, покормить комаров на берегу реки, поупражняться с молодой и незатейливой дамой… или лучше — с затейливой.

А там, глядишь, все рассосется… само собой.

Иван повернул направо и прошел по коридору до лестницы, потом взлетел на четвертый этаж и постучал кулаком в дверь кабинета Токарева.

— А ТэТэ ушел, — сообщил выглянувший из соседнего кабинета зам Токарева. — Минут пятнадцать. Зашел и вышел.

Иван повернулся, чтобы уйти, но остановился:

— Слышь, Морковкин, а куда он ушел?

— Я не Морковкин — Морковин, сколько раз повторять? — дежурно обиделся Морковин. — А Токарев в тире. Сказал, что настроение, как раз чтобы прострелить кого-нибудь. Хотя бы бумажку.

— Что бы мы без бумажек делали, — вздохнул Иван. — Как бы жили?

Тир был в подвале.

Иван сбежал по центральной лестнице, набрал код на бронированной двери и вошел в тир. Вернее, в предбанник.

Дежурный поднял голову от журнала, узнал Ивана и вернулся к кроссворду.

— ТэТэ здесь?

За приоткрытой дверью в глубине комнаты загрохотало, лупили два «умиротворителя» в автоматическом режиме. Настроение у Токарева было не слишком веселым.

— У тебя есть лист бумаги и ручка? — спросил Иван.

Дежурный молча вытащил бумагу и ручку, положил на край стола. Неловко нагнувшись, Иван написал рапорт, поставил число и подпись.

— Ручку потом отдам!

Дежурный отмахнулся.

За это время Токарев успел дважды перезарядиться и дважды расстрелять магазины.

— Привет! — сказал Иван, входя в тир.

Токарев искоса глянул на Ивана, кивнул.

Иван надел наушники, висевшие на огневом рубеже, достал из кобуры свой «умиротворитель», снял с предохранителя.

— Что сказал Шестикрылый? — спросил Токарев, поднимая пистолеты.

— Сказал, что у меня нездоровый вид, посоветовал сходить к медикам…

Токарев опустил пистолеты, посмотрел на Ивана.

— Правильно сказал, выглядишь совсем неважно. Только не к медикам. Те и списать могут, им только попадись. Прогонят через анализы, потом, в обязательном порядке, через тесты и детектор… не дай бог, им покажется, что ты возбужден или чего недоговариваешь… в лучшем случае — комиссуют.

— Комиссуют, — кивнул Иван. — Я потому и не пошел…

— Молодец! — Токарев быстренько расстрелял магазины пистолетов, держа руки скрещенными в запястьях, глянул на монитор и сам себе кивнул.

Иван выстрелил раз, глянул на монитор, выстрелил снова.

— Лучше рапорт на отпуск, — сказал Токарев, перезаряжая пистолеты. — За три года.

— За два, — поправил Иван.

— За три, за три, — ты в позапрошлом отгулял только неделю, а потом я тебя вызвал. За три года, плюс у тебя есть отгулы за патрули и внеурочные.

— До пенсии не хватит? — спросил Иван.

— До пенсии — нет. А вот до конца контракта — в самый раз. А там решишь — продлевать или нет. А если надумаешь уходить — уйдешь чисто, с почетом и льготами. И делай что хочешь. Хочешь — отдыхай, хочешь — монастырь, грехи отмаливать…

Токарев снова открыл огонь, выстрелы слились в протяжный грохот.

Иван усмехнулся и тоже выстрелил пару раз. Про отмаливание грехов — это Токарев вовремя. И идея, кстати, неплохая.

Лет десять-пятнадцать в монастыре. Или в миссии где-нибудь, в Африке или в Азии. Может, и зачтется.

Даже наверняка получится. Если не помрет Иван Александров раньше. И вот еще интересно, сообщат они дальше о своих подозрениях? Не светским властям, естественно, а духовным?

Наверняка сообщат. И снова будет Иван видеть неловкую улыбку священника, отказывающего в исповеди. И снова кто-то попытается его жалеть…

— Так что — пиши рапорт, — сказал Токарев и снял наушники. — Можешь сегодняшним числом. Я подпишу. В рейд махну вместо тебя, надоело мне тут сидеть. Пусть Морковкин хоть что-то сделает, а то скоро все мозги просидит…

Вот даже как, подумал Иван. Вместо меня пойдет сам Токарев! Все бросит и пойдет! То есть он совершенно уверен в том, что канцелярия Конюшни отпустит его хрен знает куда только ради того, чтобы специальный агент мог немедленно уйти в отпуск? Смешно.

Это получается, что Токарев успел переговорить с начальством и получить добро на свои действия. И Шестикрылый, похоже, тоже успел поговорить. Смешно. Совсем смешно. Так все любят Ивана Александрова.

— Так я принес заяву, — Иван протянул Токареву листок, который все это время держал в левой руке. — И ручку.

Токарев положил пистолеты, взял бумагу и ручку, мельком глянул, начертал резолюцию и сунул бумагу назад. Но спохватился и посмотрел внимательнее.

— Подожди, ты тут с числом напутал. Нужно с сегодняшнего числа.

— Все правильно, вот схожу в рейд и тогда уж, — Иван отобрал свой рапорт, свернул и сунул в карман. — Чего тебя зря с места срывать.

— Стоять! — приказал Токарев и схватил Ивана, пытавшегося проскользнуть на выход, за руку. — С сегодняшнего дня, красавец!

— Господин начальник, — неприятным голосом произнес Иван, пытаясь высвободить руку. — Я имею полное право на отпуск. И имею я это право в любое время. А ваши пожелания я тоже имел. В виду. С большим интересом обдумал, но вынужден поступить по-своему. Есть у меня резоны.

— Не сходи с ума, — прорычал Токарев, сжимая пальцы так, что Ивану стало больно. — Кому ты и что хочешь доказать?

— Никому и ничего, — Иван постучал костяшками пальцев по руке Токарева. — Але, откройте!

— Я не хотел тебе говорить… — начал Токарев.

— И не говори, не нужно. Все уже говорили, надоело. Есть повод для официальных действий — действуйте. В исповеди мне пока не отказано, просто намекнуто, чтобы я не приходил. Приду — вот тогда пошлют с разбирательством, а до тех пор… Я свободен в своих действиях. Вон как красиво рассказывал сегодня иезуит! Вы, ребята, или меня прижмите официально, или не трогайте.

— Ты ничего не понял, — пробормотал Токарев. — Ты знаешь, что в ваших личных делах есть папочка с потенциальными угрозами для вас?

— Не понял.

— Ну для каждого из вас указано то, на что вы можете повестись. Там, блуд, гордыня — слабые места, на которые кто-нибудь может надавить, галаты, сатанисты, сам черт — Дьявол…

— Забавное, наверное, чтение…

— Не очень. Но позволяет быстро реагировать, если что.

— Если что?

— Если вдруг появится подозрение, что мальчик начал вести себя странно. Проводится анализ ситуации, определяется наиболее реальная угроза, и, соответственно, намечается план действий.

— Вот как ты мне только что изложил…

— Вот как я тебе только что изложил.

— И какие же у меня слабые места? — спросил Иван.

— Гордыня, блуд — как у большинства. Очень высокий уровень сострадания и способность к самопожертвованию. Даже тяга к самопожертвованию, как к законному способу саморазрушения. В комментариях сказано особо — обратить внимание на возникновение и осознание чувства вины. И, в частности, на потенциальную возможность участия в обряде пожирания грехов, — Токарев разжал руку, присел на край стола.

— И что из этого следует? — Иван напрягся как перед броском — слишком необычное было выражение лица у Токарева: смесь печали и безысходности с брезгливостью.

— Месяц назад… — Токареву было явно трудно и неприятно говорить. — Месяц назад Фому засекли в тот момент, когда он рылся в этой части ваших личных дел. Твоего личного дела.

Иван заставил себя улыбнуться:

— Что из этого следует?

— Из этого следует, что Фома прекрасно знал, что к тебе можно обратиться, если дело дойдет до пожирания грехов, — Токарев посмотрел на свои ладони и спрятал их за спину. — Если это произошло… если это произошло, то это не было случайностью. Это был холодный расчет. Запасной выход. И ничего красивого и романтического в этом нет.

Глава 03

В работе Ордена Охранителей вообще нет ничего романтического. И красивого — тоже нет. Как нет в Ордене и ангелов. Ангелы — они все в Игле, что торчит посреди Иерусалима неподалеку от русского кафедрального собора. А в Конюшне на Храмовой горе службу несут далеко не ангелы, недаром отцы-исповедники дежурят круглосуточно и в самой Конюшне, и в выездных бригадах, чтобы, не дай Бог, не упустить на тот свет лихого опера без покаяния.

Они пьют, сквернословят, прелюбодействуют, чревоугодничают. Любой другой не смог бы вовек отмолить того, что они совершают за месяц, а то и за неделю, но им это разрешено. Им эти грехи регулярно отпускаются, иначе нельзя. Иначе никто не пойдет на эту работу.

Поначалу пытались приспособить к этому монахов. Возродить военно-монашеский орден, чтобы и молились, и убивали самостоятельно, и могли друг другу грехи отпускать. Потом спохватились. Был уже опыт подобных фокусов, закончился печально однажды в пятницу тринадцатого. Потому и резиденцию Ордена называли не Храмом, а Конюшней. Для борьбы с гордыней, так сказать. Конюшня Соломона и жеребцы из нее.

Слаб человек. Подвержен, так сказать, соблазнам. И фокус не в том, что подвержен, а в том, чтобы не поддавался.

А Иван Александров — поддался. Да еще так хитро…

Сука ты, Фома Свечин! Если Токарев не врет — а во лжи Тэтэшник еще ни разу уличен не был — готовился Фома, копал запасной выход.

Иван вышел во двор, огляделся и прошел к пустующей по поводу плохой погоды курилке. Сел на скамейку, поднял воротник на куртке.

Зачем? И что такое совершил Фома, что не рассчитывал получить отпущение? Нет, он мог, конечно, и сам сожрать чьи-то грехи, а потом, в самый последний момент, получив три пули, быстренько сообразил, что есть Иван, которому можно все это слить. Тогда возникнет вопрос, кто другой умудрился так нагрешить, да и ради кого Фома мог такое сделать, — отец Серафим правду сказал, близкий друг у Фомы один — Ванька Каин. И у Ваньки был один близкий друг — Фома.

И мы возвращаемся к первоначальной постановке вопроса — что такое мог совершить Свечин.

Убийство? Отпускаемо. Бытовое, внеслужебное убийство? Отпустят этот грех, посадят, но грех отпустят. И снова чист и для ада недоступен Фома Свечин. Воровство, скотоложество, мужеложество, растление малолетних — все может быть отпущено. Особенно оперу из Охранителей. С наказаниями, естественно, но может.

Продал душу? Ну продал, чего дергаться? Дьявол не врет, что написано в договоре, то и получишь. Рай для тебя закрыт, но в аду получишь самые льготные условия. Кроме того, бывали случаи, когда даже продавший душу получал ее назад. Очень редко. И чудом, но тем не менее…

Да к тому же не мог продавший душу обмануть исповедников. Не мог. За этим строго следят. Ну и запашок серы… Не спрячешь его, не замаскируешь дезодорантами и одеколонами. Подписал договор — будешь попахивать серой. Бесплатное, так сказать, приложение. Ребята как-то спорили, зачем этот запах, решили, что так Бог шельму метит. Спросили у Шестикрылого, тот усмехнулся и промолчал.

Такие дела.

Получалось, что Фома Свечин, оперативник и специальный агент Ордена Охранителей умудрился совершить нечто такое, что оперативник и специальный агент того же Ордена Иван Александров даже представить себе не может.

Стоп.

Последнее дежурство у Фомы закончилось в пятницу, брали притон сатанистов, пришлось поработать физически — обкурившиеся идиоты, даже не подписавшие договоров со Службой Спасения и пытавшиеся принести кровавую жертву, решили отбиваться. Двух человек они накануне уже выпотрошили посреди пентаграммы, еще двое у них было в запасе, когда началась операция по захвату. Понятно, что никто не церемонился. Всех брать живыми приказа не было, но подразумевалось, что допрос будет далеко не лишним. А вдруг Служба Спасения направила этих идиотов на такие дела? Представитель Службы клялся, но это только Дьявол не врет, а слуги его — вполне могут и соврать. Вот и работали опера вручную. Снайпер выстрелил всего лишь дважды.

Вот Фома и перед операцией получил отпущение, и после. Как, впрочем, и Иван. Были заодно отпущены и грехи вперед, на выходные. Легкие грехи, бытовые. Получается, что для совершения того самого смертного, смертельного непредставимого греха у Фомы было время от вечера пятницы, до середины дня воскресенья. Причем в пятницу Фома был не в том состоянии, чтобы отправиться куда-то, кроме душа и постели.

В субботу они встретились почти в полдень и расслаблялись в «Трех поросятах» часов до трех утра. Остается совсем ничего. Остается несколько часов воскресенья.

Что мы знаем о планах Фомы на воскресенье?

О планах Фомы на воскресенье мы знаем только то, что он собирался пойти в те же самые «Три поросенка» и закадрить новую официантку.

Иван глянул на часы. Не успевал он зайти к Джеку Хаммеру. И, кроме того, что он там спросит? Был? Был, ответит Хаммер. Кадрил? Кадрил, только не обломилось ему. Джек своих официанток подбирает лично и с совершенно конкретной целью. И конкурентов в этом деле, во всяком случае в самом начале работы новой официантки, не потерпит. Что дальше?

Иван сунул руку в карман, нащупал четки.

Еще вот это. Вынимать их из кармана не стоит, кто-то из ребят врал, что весь двор и, тем более, курилка просматривается камерами. Инквизиция вполне могла такое устроить в целях профилактики.

Четки.

Иван передвинул несколько шариков по нити. Попытался на ощупь представить себе, как четки выглядят. Возле трупа он их подобрал не глядя, сгреб и спрятал, даже вместе со щепками и камешками. Потом допрос, потом пьянка, потом сон и накачка. В общем, не посмотрел.

Можно встать и выйти. Пройти куда-нибудь в укромное место, посидеть, посмотреть. Хотя хренушки найдешь такое место в Старом городе: все просматривается, все пишется камерами в целях безопасности. А за Иваном добрые Серафим и Токарев вполне уже могли установить наблюдение. Тоже на всякий случай.

Интересно, если он сейчас встанет спокойно, двинется на выход, быстро пересечет Старый город и заскочит в офис Службы Спасения возле той же Итальянской больницы? Сразу остановят или дождутся, пока он придет на совещание, благоухая серой?

Хотя Служба Спасения может его и не принять. Зачем? Он уже и так почти у них в руках.

Еще раз — четки, напомнил себе Иван. Гладенькие, чистые, не могли они лежать там давно. Совпадения, конечно, случаются, но так, чтобы в руинах выбрать одно и то же здание, войти и случайно умереть на том месте, где кто-то потерял четки? Не бывает.

Либо там кто-то что-то оставил… для Фомы, для черта лысого — не важно. Оставил, а Фома пошел. Узнал и пошел или за своим пошел — опять-таки не важно. Важно, что вошел он в эту лавочку, и сразу же за ним вошли галаты? В ту же секунду? Еще одно совпадение. И, кстати, не объяснявшее внезапную стрельбу Фомы. В воскресенье. Снова совпадение, и снова совершенно нереальное.

Они могли зайти случайно, но не в ту же секунду. Значит, Фома был в домике некоторое время. Был. Что-то искал? Но не нашел. Не мог он в том состоянии что-либо прятать. Как сел возле кучи мусора, так до самой смерти… Иван смотрел внимательно, не было там кровавых дорожек. Все умерли на своих первоначальных местах.

Что следует из этого?

Следует, что можно сходить в ту хибару и все там перерыть. Как вариант. Но что-то подсказывало Ивану, что Токарев не дурак, и что он то же самое обдумывал, и обыскать руины ему не могло не прийти в голову. И отцу Серафиму…

Блин, сказал Иван. Отец Серафим вчера лично прибыл с бригадой. Какого рожна? Нету для этого священников попроще? Когда это Шестикрылый лично отправлялся на выезд? Как бы не в октябре. На облаву. Тогда и оперов погнали человек пятьдесят, и еще придали солдат, ну и священники все поехали, ожидалась перестрелка, и потери, естественно, тоже ожидались.

Получается, Фома был в центре внимания. И на изучении личных дел его поймали. Вот тогда могли и заподозрить. Или еще когда.

То есть, если что-то и было в руинах, то там его уже нет. Если что-то было…

А если он шел за этими самыми четками? В них что-то такое, особо греховное? Что?

А хрен его знает, честно должны мы ответить на этот провокационный вопрос, дорогие друзья. Что там можно спрятать, в четках? Магия? На проходной эту магию быстро бы засекли, или в воротах Старого города, или даже в общежитии.

Иван посмотрел на Иглу, соединявшую серый город с серыми низкими тучами. Солнца не было, Игла выглядела как четкая темно-серая линия на фоне клубящейся неопределенности туч.

В солнечную погоду Игла блестит. Но даже в солнечную погоду непонятно, заканчивается она где-нибудь или истончается до невидимости и тянется к небесной тверди. Есть две загадки одинаково неразрешимые, гласила дежурная шутка: достает ли Игла до неба, и сколько ангелов в ней вмещаются.

Какой-то поэт — Иван слышал по радио — читал поэму про то, что Игла является струной, что божественный ветер извлекает из нее божественную музыку. Стихи были, на взгляд Ивана, так себе, но свое мнение в этой области Иван честно не считал единственно верным. Даже вообще верным.

Лично Ивану казалось, что Игла — это лифт, по которому ангелы перемещаются с земли на небо и обратно. Он даже представлял себе, как сонмы ангелов, выполнив работу на земле, устремляются бесконечным потоком вверх, сжимаясь, набирая скорость, и выплескиваются уже за твердью небесной, эдаким фонтаном облегчения.

Выслушав рассуждения Ивана, Фома кивнул и сказал, что там еще есть турбинка, которую ангелы вращают, вырабатывая Божью силу. Они оба поржали, потом исповедовались. И даже епитимью не получили — за слова не наказывали.

Иван отвернулся от Иглы, глянул на здание Конюшни.

«Ну чего ты головой крутишь, болезный», — с насмешкой сказал себе Иван. Понятно же, что Фома с кем-то встречался в руинах. Разговаривал с кем-то.

Тогда все сходится.

Укромное место, даже камерами не охвачено. Фоме назначили встречу, Фома приходит, разговаривает. С кем-то таким, общение с которым нельзя светить. Ни в коем случае нельзя. Они беседуют, увлеченно беседуют, настолько увлеченно, что не слышат подхода галат.

Шорох, Фома резко поворачивается и стреляет — не в галат стреляет — в свидетелей. Убивает одного, получает три пули, убивает второго, но собеседник уходит. Собеседник не пытается помочь, просто исчезает. Чисто уходит, не заметив, что потерял четки. Фома начинает умирать, но грехи пугают, он вспоминает Ивана, звонит и подставляет.

Вот теперь все законченно и логично.

Непонятно, с кем разговаривал Фома, но это уже совсем другая история. И как Фоме назначили встречу. По телефону, что по стационарному, что по мобильнику, — вряд ли. Дьявол не врет, а Объединенная Инквизиция не дремлет. У тех на эмблеме ладошка с птичкой, у этих — глаз. По телефону умные люди не секретничают.

Мораль — если мы хотим понять, с кем общался Фома, то нужно проверить его контакты за последнее время. Иллюзорная надежда, но не слепая. Отнюдь. Иван давно слепо не надеялся.

Даже сейчас — надежды на спасение не было, был лихорадочный перебор вариантов. Поиск возможностей.

Зазвонил мобильник.

— Да.

— Сколько времени, не подскажешь? — осведомился Токарев.

Иван глянул на часы — тринадцать пятьдесят.

Так он Токареву и сказал. И добавил, что, конечно, предельно благодарен за контроль и отеческое участие, но пока еще Иван Александров памяти не лишился…

— Не юродствуй, — приказал Токарев. — Совещание не у меня в кабинете и не в тактическом зале. Жду тебя и группу в предбаннике.

— Группу мне предупредить?

— Группу я предупредил. Сам не опаздывай.

Иван и не опоздал.

Пришел первым, благо предбанник был в двух шагах от курилки.

Иван открыл дверь, занес ногу над порогом и замер. В комнате пахло серой.

Кобура с «умиротворителем» стала тяжелой, рука сама потянулась к оружию.

В комнате было двое — Токарев, сидевший лицом ко входу, и кто-то, повернутый спиной. Голова и плечи возвышались над спинкой кресла, темные волосы, короткая стрижка, отражение лампы на блестящей черной кожаной куртке.

— Проходи, — сказал Токарев, указывая на кресло возле себя. — Присаживайся.

Его собеседник не оглянулся, сидел неподвижно, будто не имел права отвести взгляд от ТэТэ или не мог отвести взора от такой красоты неземной.

Иван прошел к креслу и сел. Серой не пахло — воняло. Этот предавшийся даже не пытался скрыть аромата Преисподней.

Лет тридцать пять, почти ровесник Ивана, но лицо совершенно незнакомое. Хотя — совершенно обычное, не искаженное страстями и не обезображенное пороками. Даже симпатичное. Девки от таких млеют. Иногда даже не обращая внимания на запах. С другой стороны, общение, даже близкое, с предавшими не запрещено. Клеменс — Гетлиберг, мать вашу.

Вот он сейчас еще и руку подаст.

Слава Богу, не подал.

Сидел молча, и на губах его блуждала легкая чуть ироничная улыбка.

Токарев глянул искоса на Ивана и тяжело вздохнул. И вправду хреновина получается с загогулиной. Иван сейчас очень уязвимая цель для Службы Спасения. А у этого — все как положено: и рубашечка под курточкой черная, и ладошка с птичкой на рукаве куртки. Жаль, значка с фамилией и именем, а также с должностью не видно. Но это и ничего, сам представится.

Если такое вот существо приперлось в Конюшню, да еще при форме и знаках различия, то визит, ясное дело, официальный. С другой стороны, Конюшня должна уведомлять Службу Спасения о посещении их анклавов, а Служба, в свою очередь, имеет полное право присутствовать при инструктаже и даже контролировать и корректировать список задач.

Потом одна и та же сцена повторилась четырежды. На пороге возникал оперативник, замирал, поводя носом и играя желваками, получал приглашение от Токарева, проходил внутрь и усаживался в кресло.

Как только прибыл Юрасик, Токарев хлопнул себя по колену, словно давая сигнал к началу совещания.

— Значит, так… — пробасил Токарев немного неуверенно. — Все бумаги, карты и приказы вы получите в тактическом классе. Говорить вам особо и нечего…

— Угу… — кивнул Марко, искоса глядя на неприятного гостя. — Чего уж там говорить…

— Нечего, — повторил с нажимом Токарев. — А собрал я вас сюда для того, чтобы…

— Чтобы сообщить пренеприятное известие, — сказал начитанный Юрасик. — К нам едет ревизор.

— Не-а, — покачал головой гость. — Не к вам едет ревизор, а с вами едет ревизор.

Предавшийся улыбнулся. Немного иронии, немного даже извинения, что поставил таких симпатичных парней в неловкое положение.

— То есть как — с нами? — Марко повернулся к Токареву. — Что значит — с нами?

— Это значит, что сегодня утром Служба Спасения обратилась к нам с требованием включить в рейдовую группу брата Старшего Администратора… — Токарев сделал паузу, тяжело вздохнул и добавил: — Ярослава Круля.

— Твою мать… — пробормотал Коваленок.

Юрасик хмыкнул, а Марко выронил зажигалку, которую все время крутил в руке. Только Иван и Квятковский не отреагировали. Анджей просто еще не успел услышать жуткую историю о Ярославе Круле, а Иван… Ивану было, в общем, наплевать, что сейчас будет происходить. Ну Старший Администратор, ну Круль Ярослав. Ну и хрен с ним.

В рейд его взять? Да пожалуйста! Сколько угодно. Зато теперь понятно, почему ТэТэ попытался устранить Ивана из группы. Не хочет Тульский-Токарев подставлять Ивана. Да и сам не хочет подставляться. Переход в предавшиеся еще одного опера? За такое по головке не погладят.

Но даже не это заинтересовало и взбодрило Ивана. Вовсе не это. У него возник вопрос — насколько случайно совпало требование Службы о включении брата Старшего Администратора в рейдовую группу с веселым положением, сложившимся у старшего группы, Ивана Александрова? Совсем-совсем случайно?

Теперь просто нужно расслабиться и получать удовольствие.

— Значит… — пробормотал Токарев неуверенно, и эта его неуверенность смотрелась очень забавно, что-то из разряда неуверенного танка, неуверенного урагана. — Значит, я материалы передал в Службу… Брату Старшему Администратору…

— Можно без звания, — разрешил Круль.

— Брату Старшему Администратору Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме Ярославу Крулю, — упрямо выговорил Токарев. — Он с ними ознакомится, потом к восемнадцати ноль-ноль прибудет к базе…

— Я подожду машину за стеной, — сказал Круль. — Вы ведь все равно будете проезжать мимо «Трех поросят»?

Круль снова улыбнулся. Он, сволочь, точно знает, где останавливаются машины рейдовых групп перед выездом. Сам неоднократно… Вот сейчас взять и заявить, что его, Иванова, группа как раз к Хаммеру заезжать не будет, что его, Иванова, группа обойдется тем пайком, что получит на складе, и пива с собой брать не собирается.

Интересно, у кого будет больше удивления на лице: у предавшегося или у родной группы?

Иван демонстративно потянулся и даже зевнул:

— Вот так бы сидел тут и сидел, наслаждаясь тонкой беседой и пряными ароматами. Но если все значимое уже сказано, то, с вашего и вашего разрешения, я, пожалуй, уведу свою группу в тактический класс. Операция на девяносто процентов зависит от планирования, а значит, нам нужно планировать не покладая рук. Больше вопросов и сюрпризов нет?

— Нет, — сказал Токарев.

— Вот и славно, — Иван встал с кресла, за ним вскочили остальные оперативники. — Мы убыли, ваше благородие!

Группа вышла из предбанника, проследовала через переход к главному зданию, поднялась, опустилась в подвал. За это время каждый как минимум дважды попытался что-то сказать или спросить у Ивана, но тот шел молча, всем своим видом демонстрируя, что на ходу он ничего обсуждать не собирается.

Посреди тактического класса стоял большой стол, вокруг него десяток стульев.

На столе лежала карта Святой земли и прилегающих территорий. Поверх карты — пакет с заданием.

Иван сел на стул, молча вскрыл пакет и просмотрел его содержимое. В общем, ничего нового и интересного. Какого, извините, дьявола, в группу прется брат Старший Администратор? Непонятно. Вернее, понятно, но тогда Ивану совсем невесело. По его душу прется брат Старший Администратор. Мать его так.

— В общем, все как обычно, — сказал Иван, постаравшись придать голосу легкую расслабленность и даже лень. — Даже этим составом мы уже девять раз…

— Десять, — поправил Марко. — Сегодня одиннадцатый.

— Точно, одиннадцатый. Уходим красиво через Вифлеем, потом — пустыня, потом Элат, затем Акаба, и возле Хакля уходим от залива и прем через горы к побережью Красного моря. Ну и там выходим почти к Деннице. Ничего военного, — сказал Иван и повторил: — Ничего военного…

— Только мы повезем с собой этого урода… — напомнил Юрасик. — Неделю с ним в одной машине…

— И что? — поинтересовался Иван.

— Ничего! Голова у меня от вони болит. Укачает, блевану… Имей в виду, я предупредил.

— Имею. Введу, — пообещал Иван. — Еще есть тонкие замечания?

— Какие тут, на хрен, замечания? — вспылил Юрасик. — С нами идет предавшийся, да не просто хрен с бугра, а Старший Администратор центрального офиса. Ты уверен, что мы вернемся?

— А без него у тебя такая уверенность имеется? — спросил Иван. — Гарантия? В пустыне, в горах, в поселке Денница, в конце концов? Там, в Деннице, около тысячи предавшихся. Что дальше? Одним больше, одним меньше…

Юрасик побарабанил пальцами по карте.

— Ну чего морды воротите? — Иван обвел взглядом всю компанию. — Неделя. Управимся раньше — выйдет еще меньше. В поселке хоть тресни, но три дня мы пробудем. Сэкономить можно только на дороге туда и оттуда. Вот и постараемся. Вы хотели три пикника по дороге туда и столько же — по дороге оттуда? Давайте сократим. Пива не будем брать, мяско замоченное… Небось все уже заказали у Хаммера? Надеюсь, не крепче пива? А то, если я найду, то и вас не пожалею, и Хаммеру бизнес угроблю.

— Пиво, — буркнул Коваленок. — Десять ящиков.

— Сколько? — переспросил Иван.

— Десять, как обычно. И мясо в холодильнике. Часть замоченное, свинина, и часть просто замороженное: свинина, баранина и говядина.

— Для разнообразия… — добавил Юрасик.

— Я еще хотел вина взять, — сказал Марко. — Литров десять.

— Это еще с каких?

— С таких… у меня день рождения. Как раз на второй день рейда. Вино легкое, сухое. Ну и там, фруктов, сыра… Мне из дома прислали.

— Вот ведь… Просто группа продленного дня! — восхитился Иван. — Все такие милые, такие естественные… Ладно, берите.

— Что берите? Деньги вноси, свою долю, — засмеялся Юрасик. — Все уже скинулись, даже молодой.

— Кстати, молодой… — Марко прищурился и посмотрел на Квятковского. — Он выставляется — первый рейд.

— И это может быть очень веселый рейд, — зловещим голосом произнес Юрасик. — Лучше откупиться от мрачных духов пустыни сразу, чем потом мучиться всю дорогу…

— Ты с ним поаккуратнее, — Иван глянул на Анджея и усмехнулся. — Он знаешь как вчера…

Квятковский напрягся и умоляюще посмотрел на Ивана.

— Что вчера? — быстро спросил Юрасик.

— Ничего. Сказал, что обязательно выставится, но только по возвращению. Слышал, что примета плохая — обмывать по дороге.

— Точно, — кивнул Коваленок, — примета хуже не бывает. Это Юрасик лажанулся. Помните, как в прошлом годе группа отметила выход в рейд этого пацана, как его… Ну покойничка…

— А кто его помнит? — с самым серьезным видом подхватил Юрасик. — Ты кого-нибудь из той группы вообще вспомнишь? Сколько там вернулось? Двое. Один в дурке, другой в богоугодном заведении. Только и сказал, чтобы никогда не обмывали выход в рейд и…

— И чтобы не слушали придурков, плетущих языками всякую фигню, — прервал зарождающийся розыгрыш Иван.

— Ну так нечестно… — обиженно протянул Юрасик. — Пацан только поплыл, ушки оттопырились, вешай лапшу и радуйся. А тут ты! Нехорошо.

— А чтобы было хорошо, господин линейный агент Юрий Кононов, ты прямо сейчас, минуя столовую, отправишься в арсенал и примешь оружие. По полной программе. Разрешаю сделать страшное лицо и рассказать о возможных схватках с толпами фанатиков и под эту историю взять полуторный комплект. Вопросы, господин Кононов?

— А почему я?

— Потому что господин Коваленок, на которого вы намекаете, отправится на склад и, пользуясь своими связями, в том числе интимными, обеспечит группу не просто сухим пайком, но качественным сухим пайком. Можно — с изысками. Получится?

— Сделаю, — кивнул Коваленок. — Там как раз Майка дежурит сегодня, я уже выяснял.

— А Марко вместе с молодым человеком шляхетского происхождения отправится в гараж и подготовит машину. Во всяком случае, проверит. Горючее, воду, радио… там по пути будет несколько баз, заправимся, но внутренних запасов в любом случае должно хватить туда, там и оттуда.

— В общем, как обычно, — заключил Марко. — Не первый раз, казалось бы…

— Не первый, но каждый раз все равно фигня получается. Позапрошлый раз полетела рация. Нет? Потому что кто-то ее не закрепил. И она полетела в самом прямом смысле слова. А в прошлом году мы забыли соль и спохватились уже хрен знает где… было?

— Было, — честно признал Марко.

— Вот чтобы не было — разбежались по задачам. И чтобы в шестнадцать ноль-ноль были на исповеди как штык.

— Как штык на исповеди, — меланхолично повторил Юрасик. — В роду поэтов не было?

— Не было. Был дед — прапорщик. Так он меня учил, если кто из подчиненных обнаглеет и начнет к словам твоим цепляться…

— Вырвать то, чем он цепляется? — предположил с серьезным видом Коваленок.

— Не угадал. Выдай ему наряд вне очереди. Например, ночное дежурство.

— Это за что? — спросил Юрасик.

— Два дежурства. И мытье посуды, — спокойно добавил Иван.

Коваленок хихикнул.

— А чтобы не было ему скучно по ночам, пусть его бдения разделит приятель-хохотун. — Иван похлопал Коваленка по плечу и встал из-за стола. — В общем, ты понял.

Иван демонстративно глянул на свои наручные часы.

— Побежали, — сказал Марко, и все вышли из тактического зала.

Без расспросов по поводу Фомы, спасибо им за это.

Если бы не появление Круля — начали бы рассказывать. А так все были слишком удивлены. Настолько удивлены, что не отреагировали на упоминание забытой соли. Про соль Иван сдуру вспомнил. Это ведь Фома соль тогда забыл. Фома.

Иван собрал бумаги и карту в конверт, сунул его за пазуху, выключил в классе свет и вышел.

Всем задачи поставлены, всех разослал, а вот чем заняться самому…

Обедать, а потом слоняться по Конюшне, пока все пойдут на исповедь? И придумывать идиотские ответы на удивленные вопросы? Увольте.

Иван достал мобильник, позвонил Марко и предупредил, что будет ждать группу у «Поросят». Замечательный, кстати, повод пообщаться с Хаммером о Фоме. Заказать пива, пожрать чего-нибудь и, как бы между прочим, перевести разговор на нужную тему.

Иван снова позвонил Марко, напомнил, чтобы тот проверил аптечку и, на всякий случай, зацепил опреснитель. Мало ли что. Потом позвонил Коваленку и сказал, чтобы тот обязательно захватил теплую одежду на всех, обувь, одеяла, спальные мешки и даже палатки. И еще печку. И…

— Я сам все знаю, — не выдержал Коваленок. — Не дергайся, как девочка. Тебе нечем заняться?

Вот такие дела, подумал Иван, пряча мобильник в карман. Даже посторонние, где-то в чем-то подчиненные, замечают твою некоторую неадекватность. Эти-то стучать не пойдут, но ведь скоро появится Ярослав Круль… Тот будет предельно внимателен. И с ним нужно быть предельно осторожным. Что произойдет, если столкнутся предельно внимательный с предельно осторожным?

Будет шанс проверить.

Иван заскочил на проходную, забрал свою дежурную сумку, отмахнулся от пожеланий удачи и двинулся к Яффским воротам, навстречу к трем поросятам, все еще полоскавшимся в воздухе под воздушным шаром.

Взгляд переместился чуть вправо, к Игле, и вдруг Ивану пришла в голову шальная мысль, что Игла — никакой не лифт и не струна. Какая, блин, струна такой толщины? Поэт ни хрена в музыке не разбирался. Иван тоже не слишком в этом рубил, но еще со школьных попыток научиться игре на гитаре, хотя бы на трех аккордах, помнил — чем струна толще, тем звук ниже.

Если брынькнет вот такая струна, звук получится еще тот. Физику Иван тоже после школы не изучал, но почему-то представлял себе, что очень низкие звуки могут чего-нибудь разрушить. Вначале — внушить ужас и панику, воздействовать на психику, а потом развалить все к свиньям собачьим.

Где-то Иван такое даже читал.

Три года Иван смотрел вживую на Иглу, не считая бесчисленных фотографий в учебниках и на плакатах «Святая земля и Возвращение», и только сейчас сообразил — ось это, вот что.

Плоская Земля имеет центр в Иерусалиме, это известно всем. Вот на этой Игле Земля и подвешена. Или пришпилена этой Иглой, или просто воткнута Игла в центр Земли, чтобы этот центр указать.

Иван вышел через проходную, забросил сумку на плечо.

Мысли в голову лезут самые философские. Молодец, Иван Александров. Продолжай в том же духе. Отвлекай себя от мыслей тяжких. Подумай о стейк-баре, о пивке подумай, о блондинистой официантке…

А о четках в своем кармане — не думай. Забудь. Можешь даже потерять их случайно, обронить незаметно.

Охрана в воротах усилена. Документы проверили тщательно, хоть и прекрасно знают Ивана в лицо. И колючка лежит поперек ворот постоянно, убирают только перед проверенными машинами и тут же за ними кладут на место.

Еще Иван засек минимум двух снайперов на крышах. Это уже совсем серьезно. Эх, Фома-Фома, что ж ты наделал…

Трос от шара был прикреплен к здоровенному барабану и отпущен почти на всю длину. Трос двигался и мерзко скрежетал по барабану.

Когда-нибудь оторвется и улетит. То-то радости будет в Старом городе! Ведь не дадут Джеку привезти новый трос и шар. Быстренько введут новый запрет на ввоз, если уже не придумали. Изъять — нельзя, а запретить привозить новый — вполне. Нужно будет Джеку подсказать, чтобы запасся. И выторговать на этом совете еще скидку. Пусть вообще бесплатно кормит, в конце концов, сколько тут Ивану осталось службу тащить в Иерусалиме и Конюшне?

Неделя рейда, отпуск, оформление бумаг… к лету и уедет Иван Александров в родные места.

Иван огляделся перед входом в бар. Четыре машины на стоянке, жалюзи поднято, на двери табличка, сообщающая, что открыто. За стеклом кто-то движется. Вот стекло Джеку уже давно стоило помыть, но он будет упрямо ждать весеннего хамсина с грязевым дождем, и вот только после этого…

Не то чтобы Иван чего-то боялся, но снайперы у ворот и вся эта суета по поводу Фомы и галат на рефлексы подействовала — Иван перевесил сумку на левое плечо и, расстегнув куртку, тронул «умиротворитель».

В баре как всегда было шумно, дымно и вкусно пахло. Ревел какой-то совсем уж древний музыкальный автомат в углу, извергая что-то рок-н-ролльное, щедро заливая музыкой все заведение.

Здесь нельзя было интимно шептаться, тут нужно было орать друг другу на ухо, независимо от того, делаешь ли ты неприличное предложение даме или собираешься набить рожу джентльмену.

— Привет! — прокричал из-за стойки Джек и помахал рукой. — Сюда!

Вначале обвел взглядом зал — шесть человек: две женщины, четыре мужчины. Женщины и двое мужчин — туристы. Еще двое мужчин… один из них оглянулся и кивнул Ивану. И тут поставили пост. В смысле посадили. Двое из группы охраны и наблюдения.

Ладно.

Иван подошел к стойке, сел на табурет и поставил сумку на соседний. Умница Хаммер повесил за стойкой зеркало, в которое было видно все, что происходило за спиной сидящего. Иначе никто из оперов к стойке бы не сел.

— Что так рано? — спросил Джек, пожав руку Ивану. — Твои парни говорили, что в шесть.

— Мои парни слишком много говорят, — сказал Иван. — Я бы им языки чуть укоротил.

— Ну… — Джек вытер тряпкой стойку перед Иваном. — Они без злого умысла. Да и никто, кроме меня…

— И твоей официантки. И повара. И жены повара. И любовника жены повара…

— У Марты есть любовник? — приподнял бровь Джек.

— Это я фигурально. В смысле — не только ты. А выезд, в принципе, штука секретная.

— В принципе он, может, и секретный, а в Иерусалиме… Ты, кстати, не захватишь небольшую посылку в Элат? — Джек аккуратно разгладил бакенбарды. — По дружбе? Сейчас вдруг ввели дополнительные меры… вон двое сидят даже здесь. Пока я оформлю бумаги, пока посылку проверят…

— А в посылке что?

Джек воровато огляделся по сторонам, наклонился через стойку к Ивану и прошептал:

— Джин.

— А чего шепотом?

— Для антуражу, — засмеялся Джек. — Там у меня приятель бар держит в порту, я ему своей самоделки высылаю. А сам прикинь, лицензии нет, акцизной марки нет, тут все это еще проходит, а если на дороге какой-нибудь идиот…

— Государственный служащий, — поправил Иван.

— Я и говорю: идиот — государственный служащий просто захочет отобрать этот напиток? Он просто и отберет. А если я или Шурик-водитель спорить начнем, то отберет и оштрафует. Ну ты же знаешь.

— И как ты справлялся раньше?

— Раньше стояли либо государственные служащие, либо солдатики международного корпуса. Все в отдельности — милейшие люди, дай Бог им здоровья, но как сойдутся вместе… те следят за этими, эти — за теми, а бедному предпринимателю что делать? — Джек цыкнул зубом. — Нерентабельно получается.

— А со мной — рентабельно?

— С тобой — вполне. Я ж так вообще никому взятку платить не буду, только вознаграждение тебе. А я тебе вместо вознаграждения на ту же сумму пивка выдам. Вы заказали десять ящиков? Заплатите за… — Джек нахмурился, потом поднял глаза к полотку. — За восемь.

Иван улыбнулся.

— За семь.

Улыбка стала шире.

— За пять, — Джек подмигнул. — Всего за пять… четыре. Меньше не получится. Рентабельность…

— Наживаться на своих — нехорошо, — сказал Иван. — Просто отвратительно. Особенно если при этом ты еще обзываешь их кончеными идиотами.

— Я? Кого-то назвал конченым идиотом? Тебя? — На лице Джека Хаммера, бывалого моряка и опытного предпринимателя, бурлила крепкая смесь из обиды, изумления, возмущения и негодования. — Да как я мог?

— Ты хочешь сказать, что государственные служащие настолько идиоты, что берут с тебя в качестве взятки меньше стоимости десяти ящиков пива? И, что самое обидное, ты думаешь, что я в это поверю? — Иван похлопал Джека по плечу.

— Ты забыл, что в прошлом году я попал в Элат как раз на Великий пост и заметил, сколько у твоего приятеля в баре стоила самоделка. Свобода воли — свободой воли, но торговля алкогольными напитками в Великий пост не приветствуется.

— С тобой приятно вести дела, Иван, — сказал с самым серьезным видом Хаммер. — Ты никогда не держишь камень за пазухой. Ты все говоришь открыто и прямо. Мне это нравится. Я не возьму за пиво денег вообще.

— За все четырнадцать ящиков? — спросил Иван.

— За все пятнадцать! — величественно произнес Хаммер в тишине — автомат как раз менял пластинку, жужжа и позвякивая.

Парни из охраны оглянулись.

— Все в порядке, ребята! — провозгласил Джек, и снова врубилась музыка.

Хаммер достал из-под стойки бутылку, щедро налил в две рюмки, по самый край.

— Не чокаясь, — сказал Джек. — Царство небесное Фоме Свечину.

Иван задумчиво посмотрел на свою рюмку. Джек протянул руку к своей, но в последний момент положил руку на стойку.

— Что-то не так? — спросил Джек, наклонившись к Ивану.

— Он заходил к тебе в воскресенье? — Иван посмотрел в глаза Хаммеру.

Такие глаза, кажется, называют рысьими. Хищные и хитрые. Человек, смотрящий на мир такими глазами, может соврать, не моргнув этим самым рысьим глазом, может улыбнуться или разбить бутылку о голову собеседника. Иван видел Хаммера во всех трех ипостасях.

— Фома? — переспросил Джек и положил ладонь на свою рюмку. — Заходил. А что?

— Что он делал?

— Что тут все делают? Выпил, поел. Попытался ущипнуть за задницу Франсуазу, но был поставлен на место. Потом ушел.

— Во сколько?

Джек задумался, оглянулся на часы, висевшие над полкой с бутылками.

— Как бы не около часа. Как раз после того, как ввалились ваши парни. Они его еще позвали к себе, что-то там собирались отметить, а он пообещал вернуться через пару часов.

Через пару часов он был уже мертв, подумал Иван. И густо посоленный хлеб уже обжег мне горло.

Сразу из бара он пошел к Сионским воротам. И планировал вернуться. Что-то получить и вернуться. Или что-то узнать. Что он узнал — неизвестно. А получил… получил три пули и полное отпущение грехов.

Автомат захрипел и замолчал.

Хаммер вздохнул, вышел из-за стойки, подошел к автомату, пнул его и вернулся на свое место. Музыка заиграла снова.

— Раритетная вещь. Древняя. Еще до Возвращения она уже была старой, — сказал Джек.

— И никого чужого в баре не было? — спросил Иван.

— В такую погоду? — удивился Джек, достал кисет, трубку и принялся набивать ее табаком. — В такую погоду люди пьют, доставая бутылки из мини-бара в отеле «Интерконтиненталь», а не в стейк-баре «Три поросенка». Здесь были все свои… Кто более свои, кто менее…

— С какого раза ты запоминаешь посетителя?

— С первого, естественно. И во второй раз я уже могу назвать его по имени и спросить «Как обычно, приятель?». И не перепутать его прошлый заказ. Я уже двадцать лет в деле, Ваня… — Джек набил трубку, зажег спичку о свои джинсы и поднес огонь к трубке. — Без этого простой владелец бара не может рассчитывать на более-менее постоянную прибыль. Пусть даже небольшую.

Джек затянулся, выпустил краем рта струйку дыма и удовлетворенно улыбнулся.

— В тот день, в основном, были более свои. Хотя… был один и менее свой. Появляется редко. В смысле — не часто. Ничего не пьет, кроме чая. Ест салатик и бифштекс. Фрукты пару раз заказывал.

— А зовут его как?

— Зовут… тоже спросил. Если он ходит один и ни с кем не разговаривает, как я узнаю его имя? Уважаемый господин! И все, — Джек пыхнул трубкой. — А что такое? Я слышал, что Фому застрелили галаты.

— Уже слышал? — Иван даже и не удивился — так, продемонстрировал легкое удивление. — От кого?

— Разве вспомнишь? — Теперь легкое удивление продемонстрировал Джек. — Говорят. Ну так выпьем? За помин души…

Иван взял рюмку осторожно, чтобы не расплескать. Самоделка чуть приподнялась над краями рюмки, удерживаемая только поверхностным натяжением.

— А знаешь, Джек, — спросил Иван, разглядывая свою рюмку. — Знаешь, сколь булавок можно бросить в эту рюмку до того, как потечет через край?

— Если наливал Джек Хаммер, то ни одной, — сказал Джек.

— Ошибаешься, Джек Хаммер. Если верить старинной книге по физике, то насовать можно еще полную рюмку булавок. И не потечет. Сам я не пробовал, но не будет же врать известный ученый.

— Ваня, если бы ты знал, как врут ученые! Простой парень вроде меня если и соврет, то так, по мелочи. Ах, Эмма, я тебя люблю! Джон, доверься мне, эта лошадь придет первой! Никита, я засадил этой красотке на первом же свидании!.. Разве это ложь? А вот ученые… не поверишь, но мне довелось видеть книгу, в которой было написано, что Земля круглая. Не как круг, а как шар!

Представляешь? И крутится вокруг здоровенного солнца на этой, на оси. Представляешь?

Иван оглянулся на окно, но Игла отсюда была не видна.

— Представляю, — сказал. Иван.

— Что? Я сам… Я сам был возле небесной тверди. В западной половине Тихого океана. Мы, конечно же, не стали подходить близко, но даже издалека зрелище было потрясающим! Невероятным! Солнце как раз ушло за горизонт, зажглись звезды. Они были совсем рядом, рукой подать, а не во многих миллионах миль, как было написано в той книге. Я себе даже представить не могу, чего напился тот писака, прежде чем придумал бред о круглой Земле. Ну ладно, те, кто жил на макушке, еще как-то могли двигаться, хотя в гололед я бы не хотел оказаться на их месте. Поскользнулся и гоу ту нафиг с шара. Но ведь врали, что кто-то жил и вверх ногами. И ведь верили в это, верили! — Джек попытался затянуться, но табак уже прогорел, и Джек выбил его на пол о каблук. — Невероятно!

— Вероятно, — сказал Иван и выпил самоделку. — И про булавки, и про круглую Землю. Мне отец Серафим подтвердил, ты же знаешь Шестикрылого? Вот он и подтвердил. Я и раньше слышал, но в подробности не вдавался. Читал в библиотеке, в отделе Свободы Воли…

— Закрыл бы я эти отделы! — возмущенно выпалил Джек. — Вся ерунда оттуда проистекает.

— Была Земля шаром. Была до самого Возвращения. А потом развернулась, стала плоской, и твердь небесная легла сверху… — Иван поставил рюмку перед собой вверх дном, заметив, что Джек потянулся за бутылкой. — И стала Земля плоской семьдесят лет назад.

— И как же ходили по ней люди? — спросил, хитро прищурившись, Джек Хаммер. — Как ходили вверх ногами? Как мухи? Или как обезьяны по деревьям?

— Я то же самое спросил у отца Серафима, — вздохнул Иван. — Вот почти теми же словами. А он мне ответил…

Иван поманил к себе Джека пальцем, тот наклонился.

— А он меня спросил в ответ, отчего это я сомневаюсь во всемогуществе Господа нашего Бога? — прошептал Иван.

Джек Хаммер перекрестился.

— Вот и я о том же, — кивнул Иван. — Тот, не совсем свой, без имени, он далеко от Фомы сидел?

— От Фомы? В другом конце зала. Точно говорю, в другом конце. Фома, значит, в углу, лицом к двери, а этот мужик — за первым столиком, но тоже лицом к двери, а это значит, спиной к Фоме. И ушел, не оглянувшись, — Хаммер замолчал, задумавшись. — Погоди, Фома почти следом за ним вышел. Чуть замешкался, чтобы все-таки Франсуазу ущипнуть, увернулся от оплеухи, переговорил с вашими ребятами и вышел. Точно.

— Как мужик выглядел? Можешь описать?

— Как?.. Росту среднего. С меня, но потоньше в кости. Аккуратный такой, перстень на пальце, но я не рассмотрел что там за печатка. Одет в тот раз был в плащ с капюшоном, по погоде. И обычно ничего такого не надевал. По сезону. Раз в три месяца, в два. Как-то месяца четыре его не было. Что еще… Глаза серые, волосы темно-русые, вон как у тебя. Бородка и усы. Такие хитрые, соединяются. Усы по краям рта переходят в бородку. Не длинную. Чуть не забыл — шрам у него был на виске. На левом, — Джек поднес пальцы к своему виску. — Нет, на правом. Небольшой шрам. От ножа. Я таких в свое время насмотрелся. И все, больше я ничего не заметил. Приходил один, уходил один. Девок не водил и не кадрил. Если ты меня сейчас спросишь, не сидел ли он за все это время с Фомой за одним столиком, я пошлю тебя на хрен, ибо, что я тебе, компьютер, чтобы столько всего в голове держать. И разозлюсь. Так что — лучше не спрашивай.

— Я и не спрошу, — Иван посмотрел на часы.

— Не знаешь чем заняться? — участливо спросил Джек.

— Еще куча времени, — признался Иван. — Хренова куча времени. Убивая такую кучу времени, я начинаю чувствовать себя серийным убийцей. Или организатором геноцида.

Джек тоже глянул на часы.

— Сейчас у нас четыре часа. Ты сядешь за стол, к тебе подойдет Франсуаза, и ты интеллигентно сделаешь заказ…

— Это в смысле — рукам воли не давать?

— Именно. Я и сам еще не наигрался, между прочим. Смотреть — смотри. Даже за пазуху. Там есть на что посмотреть. Сделаешь заказ, она тебе его принесет минут через тридцать, у нас тут не фастфуд, у нас тут разогретое не подают. Эти тридцать минут ты скоротаешь за кружечкой пива. Орешков я тебе не предлагаю, а вот рыбца с Волги мне недавно привезли. Пососешь. Пока покушаешь, пока запьешь это кофейком по моему особому рецепту, с коньяком и перцем, вот уже и время подойдет, твои секретные восемнадцать часов. Как тебе план?

План был хорош. Даже в своем угрюмом настроении Иван не мог не признать, что план полностью соответствует его взглядам на счастливую жизнь. Не совсем, но очень близко.

Иван хотел честно это сказать, но не успел.

За окном прогремел взрыв. Близко — стекла влетели внутрь бара, взрывная волна сорвала занавески.

Иван успел только пригнуться, Джек — присел за стойку.

Закричала женщина — ее зацепили разбившиеся стекла. Женщина стояла на коленях, смотрела на кровь, пульсирующей струйкой бьющую из правой руки, и кричала.

— Твою мать! — Джек схватил полотенце и побежал к раненой, чтобы остановить кровь.

Иван первую помощь оказывать не стал. Он спрыгнул с табурета, вытащил из кобуры «умиротворитель» и подошел к оконному проему. Под ногами хрустело выбитое стекло и трещали пластиковые листья искусственных растений.

В ушах гудело, да и на музыкальный автомат взрыв особого впечатления не произвел. Автомат переключился и затянул «Онли ю».

Иван поднял пистолет.

На противоположной стороне улицы стоял патрульный вездеход, уткнувшись в фонарный столб. Странно, но лампа фонаря уцелела и продолжала освещать улицу. Взрывом машину не перевернуло, но тем, кто сидел внутри, позавидовать было сложно. Хотя дело было даже не в этом.

Заряд был небольшой. В мотоцикл на обочине могли, в принципе, заложить столько взрывчатки, что патрульный вездеход разлетелся бы в клочья. Но его только тряхнули. Это значило, что…

Иван выстрелил, не задумываясь. У парня, вынырнувшего из подъезда дома напротив, в руках был автомат, допотопный, как и все оружие галат. То ли они брезговали новинками, то ли старье достать было проще.

Парень был высокий, стройный, красивый или нет, рассмотреть было невозможно из-за повязки на лице.

Пуля ударила его в голову, парень упал, будто его сбили на землю дубинкой. Автомат отлетел в сторону. Еще выстрел — и второй парень осел на тротуар, скользнув спиной по стене. Этот получил пулю в лоб.

Как удачно все складывается, пробормотал Иван, еще дважды нажимая на спуск. Третий упал в двери подъезда, Иван даже толком не рассмотрел, кто там был. Мелькнула мысль, что пострадал зевака, но пистолет убитого вылетел и простучал по ступенькам.

Трое. Три-ноль или как?

Иван краем глаза заметил, что один из дежуривших в баре охранников сидит на полу, зажимая лицо, а между пальцев капает кровь. Его достали осколки стекла. Второй охранник замер с обнаженным стволом возле дальнего окна, того, что выходило в переулок. Заметив взгляд Ивана, он кивнул, мол, все нормально, все под контролем.

И ошибся. Как оно могло все быть под контролем, если вдруг очередь десятка в полтора пуль влетела в это самое окно и отшвырнула охранника прочь.

Иван присел — очередь прошла выше его головы, но никто не мешал пулеметчику опустить прицел.

Что он и сделал.

Вторая очередь прошла уже ниже, пули добили уцелевшие после взрыва искусственные растения, пробежали по рядам бутылок над стойкой бара и убили музыкальный автомат. Музыка прервалась, крик раненой заполнил освободившееся от музыки пространство, но Джек махнул рукой, и женщина замолчала.

Еще это называется ручной амнезией, вспомнил Иван, быстро переползая к дальнему окну.

Вот стоит сейчас сволочь с древним пулеметом, с «бреном» каким-нибудь, и от пуза с удовольствием поливает окно бара. А другая сволочь в это время подойдет к этому же окну и бросит в него гранату.

Снова ударил пулемет.

Пули долбили стену, разбрасывая осколки штукатурки и кирпича, время от времени доставали уцелевшие бутылки, и те разлетались миллионом прозрачных брызг.

Иван высунул над подоконником пистолет и, дважды выстрелив, быстро убрал руку. Вовремя — пули торопливо запрыгали по нижнему краю окна, пытаясь нащупать стрелка.

Иван оглянулся — Хаммер уже успел оттащить раненую женщину за стойку и вернулся к остальным, что-то стал втолковывать им громким шепотом.

Следующая очередь заставила всех припасть к полу, но Джек даже лежа продолжал жестикулировать и указывать на стойку. Там был проход на кухню и выход во двор.

Хаммер схватил за руку окровавленного охранника и потащил его к стойке. Женщина и двое мужчин, залитые кровью, припорошенные пылью, поползли за ним.

Что-то взорвалось возле патрульной машины. Все-таки добрались до нее, не получилось у Ивана отбить. Ни хрена не получилось у Ивана, если честно. Теперь галаты — а это точно галаты, больше некому так нагло себя вести в Иерусалиме, — теперь они вытащат ребят из машины и возьмут их в заложники. Закроются где-нибудь в доме и будут убивать их по одному, вещая в окно через мегафон, что уверовали они во Христа Иисуса, чтобы оправдываться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть.

Суки.

А пулемет все гремел, делая перерывы между очередями по пять-шесть патронов, не давая поднять головы.

Это не «брен», какой это «брен», к свиньям собачьим? У того патроны уже закончились бы. А тут явно пулемет с ленточным питанием, и лента патронов на сто пятьдесят, не меньше.

Ну, здравствуй, подумал Иван, заметив силуэт в дверях бара. С той стороны обычный человек никак не сунется. Только необычный, с оружием в руке и числом 216 на правом предплечье.

Вот сейчас он переждет конец очереди. Они могут и по радио переговариваться. Даже наверняка.

Итак.

Иван поднял пистолет, лежа на спине, опершись плечами о стену под окном.

Пулемет замолчал, дверь распахнулась.

Выстрел.

Человек согнулся, сделал еще шаг в помещение и упал лицом вниз. Автомат проехал по мраморному полу к стойке. Ударился о ножку табурета и остановился.

В бар влетел следующий.

Стояли они там вдвоем, готовились войти один за другим, быстро, чтобы успеть автоматным огнем накрыть все, переплести помещение огнем из двух стволов, вычистить все и всех. Бросились вперед по команде, первый упал, и второму нужно бы остановиться, но команда уже отдана, сам он уже прыгнул, адреналин в крови, мысли прыгают. Он ведь убивать собирается, убивать, а тут его…

Пуля в голову, человек в темно-синей куртке ударяется плечом в стену, отлетает вперед и падает.

Восемь выстрелов. В магазине еще двенадцать. Надо бы сменить позицию, вроде бы Джек вывел всех на кухню. А тут сейчас все может случиться.

И случилось.

Снова загрохотал пулемет. И к нему присоединилась пара автоматов с улицы. Теперь пули летали вдоль и поперек, словно плели ткань. Может быть, даже и саван.

Иван прикинул расстояние до стойки. Осколки кирпича, стекла и куски штукатурки летали вокруг, пыль заполняла зал. Наконец погас свет. Вовремя. Это, наверное, Джек сообразил.

На улице уже стемнело, теперь никто никого не видит.

Иван пополз в темноту, шипя от боли, натыкаясь руками на стекла или локтями на острые куски кирпича. Стрелки справа перезаряжали автоматы, пулеметчик продолжал стрелять не переставая.

Какого хрена? Ну добрались до патруля, открыли машину. Забрали и ушли. Чего устраивать перестрелку? Все уже получилось. Или не получилось? И где, спрашивается, тревожная группа? Где наш любимый спецназ?

Автоматы ударили как раз в тот момент, когда Иван дополз до стойки бара. Здесь стекол было куда больше. Порежу руки, подумал Иван, что стану делать? А если пулю схлопочу и помру без покаяния?

Пули все долбили и долбили, звонко ударяясь в стену и сухо, четко — в деревянную стойку.

А ведь только что сказал Токарев, что есть у Ивана склонность к саморазрушению? И где она? Лежит, вжавшись в мусор, и молится, чтобы пронесло, чтобы не зацепило или не убило.

Господи, прошептал Иван и сам себя оборвал. Молись не молись… Грешен ты, Ваня… и грехи тебя утянут…

Наконец замолчал пулемет.

То ли показалось Ивану, то ли вроде что-то бабахнуло между выстрелами пулемета, что-то не того калибра, не той тональности. Громко так, внушительно.

Или все-таки перезаряжается пулеметчик?

Иван нащупал стойку, попытался вспомнить, где проход. Сейчас полезть напрямую, загреметь чем-нибудь, застрять — и все. И реализовалась тайная тяга Ивана Александрова к саморазрушению. Далось ему это саморазрушение…

Только собрался лезть прямо через разбитую стойку, как автоматы снова открыли огонь. Сколько же это может длиться?

Иван уже не пытался ползти, лежал, прикрыв голову руками — зачем? — и что-то бормотал. Ругался, наверное, но не молился, это точно.

К дуэту автоматов подключился еще один исполнитель. Сказал «бабах», и автомат остался один. Еще раз «бабах», и все стихло.

Теперь стали слышны сирены. Приближающиеся сирены. Это не могло не радовать.

Но мы не будем выползать, сказал Иван. Мы не идиоты, чтобы вылезать из норы… Мы подождем. Вон мигалочки появились, как красиво они освещают разгромленный бар. Всполохи так и летают по тому, что еще минуту назад было залом.

Сирены смолкли — только сполохи. Синее — красное, синее — красное… Красиво. Обнадеживает и внушает надежды. Синее — красное, синее — красное…

За дверью что-то скрипнуло, кто-то хочет войти. Двое уже пытались. Иван, ясно отдавая себе отчет в том, что сейчас никто из врагов не может входить в бар, прекрасно понимал, что это кто-то из своих: либо патрульный, либо спецназовец, а то и этот, с бабахалкой, — хочет войти и помочь.

Все это Иван понимал, видел, осознавал, но это не мешало ему медленно поднимать «умиротворитель», наводить его на дверь и плавно, очень аккуратно, начинать давить на спуск.

— Кто тут? — спросили из-за дверей.

— А тут кто? — ответил Иван, продолжая жать на спуск, выбирая люфт.

У него в пистолете всегда был большой люфт. Нравилось ему так.

— Если не ошибаюсь, — сказали от дверей, — это со мной разговаривает Иван Александров. Да?

— Угадал… — Палец на спуске замер.

— У нас с вами есть общий знакомый, — сказал мужской голос от дверей. — Никита Сергеевич Токарев. Помните?

Иван опустил пистолет, снял занемевший палец со спуска.

— Я могу входить? — спросил голос.

— Входи.

— А с фонариком?

— И с фонариком входи, — разрешил Иван.

Все входите, кто угодно входите, колоннами, цепями — теперь можно. Теперь это уже не галаты, теперь это уже свои. Кто угодно, но свои. Не желающие убивать Ивана Александрова.

Опять что-то заскрипело.

— Ты там осторожно! — крикнул Иван. — Не споткнись, там покойник. И дальше по залу — тоже покойник.

Возле двери появился бело-голубой упругий на вид луч света. Пробежал по стенам, полу, остановился на лице убитого возле двери. Дырка точно во лбу. Замечательный выстрел, господин специальный агент, поздравляю. И ведь мишень двигалась, а все-таки попали точно в лоб.

Луч света порыскал по залу, зацепился за ногу Ивана. Иван ногу подтянул, и луч прыгнул к его лицу.

— Делать нехрен? — спросил Иван. — Лампочку убери, пока я не разозлился.

Луч ушел в сторону, оставив в глазах Ивана белые пятна, медленно плавающие в темноте.

— Посмотри на кухне, там должен быть Хаммер, мой приятель Джек Хаммер, — сказал Иван. — Он может включить свет в зале. Хаммер!

Иван попытался крикнуть громче, вдохнул — пыль попала в горло, Иван закашлялся.

— Хаммер! — закричал Иван, откашлявшись. — Свет включи! Хаммер!

И свет включился. Лампы под потолком, как оказалось, не пострадали. Необыкновенно яркий после темноты свет залил помещение, заставил Ивана зажмуриться.

— Да, — сказал голос печально. — А я ведь собирался всего лишь пообедать и скоротать время до встречи с вами.

Иван открыл глаза.

Ярослав Круль сидел на стуле, положив на колени помповое ружье, и с интересом рассматривал Ивана. Он был слишком чистый и опрятный для хаоса, царившего вокруг.

— А, — сказал Иван, — это ты…

— Я. И не слышу радости в вашем голосе, любезнейший. Я, видите ли, спасаю, как оказалось, ему жизнь, а он…

— Зря ты со мной от двери заговорил и Токарева вспомнил. Пошел бы внутрь, тебя бы тоже похоронили… у меня сегодня рука легкая, — Иван посмотрел на свою левую ладонь, из порезов текла кровь, промывая дорожку в белесой пыли. — Пулю в лоб ты как раз и схлопотал бы… сколько народу вздохнуло бы свободно.

— В Конюшне? — поинтересовался Круль.

— Там у тебя друзей нет, — сказал Иван.

— Это ты так полагаешь, — ответил Круль. — И еще ты ошибочно полагаешь, что среди нас у тебя нет друзей…

— А что — есть?

— Мне так кажется, во всяком случае.

— Но ты, надеюсь…

— В их число не вхожу.

— Там все нормально? — спросили с улицы.

— Тут все нормально, — крикнул Иван. — Из хороших ребят погиб только один. Есть трое раненых, кажется… Да вы заходите, не стесняйтесь…

В бар влетели несколько человек в полном боевом, с оружием наперевес, в бронежилетах и шлемах. Один бросился к Ивану и вынул пистолет из его руки.

Иван протестовать не стал.

— Там, — сказал Иван и показал указательным пальцем на руины барной стойки. — На кухне. Или уже во дворе.

— На кухне, — сказал Хаммер, появляясь на сцене.

Его шикарные бакенбарды казались седыми от пыли, в волосах запутались какие-то щепки и палочки, рукав рубахи был залит чем-то красным, но в целом хозяин бара выглядел значительно лучше своей недвижимости.

— Ты извини, — сказал Иван. — Мы тут у тебя немного насорили…

— Сволочь ты все-таки, — сказал Джек. — Ну какого хрена ты начал стрелять? Ну пусть бы они себе разбирались с броневиком… Ты-то зачем полез? И парень ваш погиб. Остался мне должен, между прочим, двадцать пять монет. И кто мне их вернет?

Джек подошел к Ивану, присел возле него на корточки, взял в свои руки его левую кисть и посмотрел.

— И еще легко отделался.

— Ты это как-то без одобрения…

— Какое тут одобрение? Франсуаза! — заорал Хаммер. — Где ты там лазишь, кукла безмозглая? Аптечку сюда, живо!

— А бизнес твой тю-тю… — сказал Иван. — Такие убытки…

— Убытки? Хрена вам, а не убытки у Джека Хаммера. Это у страхового агентства убытки. И это у вашей Конюшни убытки, чтобы ты знал. Джек Хаммер вытрясет из них все, до песчинки. И за материальный ущерб, и за моральный… понял?

— Понял, — сказал Иван и посмотрел на Круля. — Все-таки жаль, что ты не полез под пулю. Хотя за жизнь — спасибо, конечно.

Глава 04

Как ни странно, но группа выехала в рейд с опозданием всего в час, хотя Ивану поначалу казалось, что их вообще не отпустят.

Сперва «тревожники» начали суетиться, обыскивать все вокруг, и двое бойцов сунулись было в служебные помещения «Трех поросят».

Джек Хаммер поначалу был вежлив и почти корректен. Первые три минуты. Когда возбужденные парни в бронежилетах, касках и с оружием наперевес попытались проскочить мимо него на кухню, Джек просто стал у них на пути и сказал, что не фиг служивым совать свой нос в частные владения. Служивые с этой точкой зрения не согласились и попытались преграду если не обойти, то отодвинуть.

Преграда возразила. Дважды. Два бойца на несколько секунд потеряли возможность нарушать границы частных владений, а Джек Хаммер, воспользовавшись паузой, обратился к Ивану с настоятельной просьбой вмешаться и объяснить понаехавшим уродам, что он, Джек Хаммер, является стороной пострадавшей, что, блин горелый, это в его бар стреляли и что, любить вашу уважаемую маму в извращенной форме, сюда террористы так и не проникли.

Оружие с бойцов он тщательно обобрал и выбросил в оконный проем. Потом, воспользовавшись временной слабостью «тревожников», вытолкал обоих за порог.

Сразу возникло некоторое напряжение, на улице защелкали затворы, Джек начал что-то кричать — в общем, Ивану пришлось вмешаться. Потом пришлось вмешаться брату Старшему Администратору, потому что Иван, запорошенный пылью, скорее напоминал клоуна или театральное привидение, чем специального агента. А Круль выглядел авторитетно и уверенно. Ну и спорить с представителем Службы Спасения было как-то неудобно. А стрелять в него вот так, с ходу, было неосторожно, по меньшей мере.

Мало ли что, а попасть в ад, имея на себе незаконное убийство предавшегося, никому не хотелось. То есть совершенно.

Переговоры зашли в тупик, но тут прибыл Токарев, быстро вник в ситуацию и расставил все по своим местам.

— Снова ты, — сказал ТэТэ, поглядев на Ивана, и покачал головой. — Ну можешь ты хоть что-нибудь сделать нормально, без шума?

— Могу, — сказал Иван. — Хочешь, напишу рапорт о происшествии?

— Обязательно, — Токарев осмотрел бар и снова покачал головой. — Сколько народу погибло?

— Тут? Тут погиб только один из охранников, — Иван огляделся, нашел целый стул, стряхнул с него пыль и осколки, сел. — Остальные были ранены в момент взрыва. Стеклом.

— Точно, — подтвердил Джек, стоявший рядом. — Ванька зачем-то начал стрелять в галат, но я так понимаю, что подобный идиотизм у вас ненаказуем и приветствуется?

— У них это называется взаимовыручка, — сказал Круль. — Галаты пытались захватить патрульных, опер из Конюшни это заметил и не мог не подписаться за своих. Ему, в принципе, положена награда. Ну уж поощрение в любом случае. Строгая благодарность…

— …С занесением в грудную клетку, — перебил его Иван. — Сам-то зачем полез? У вас как это называется?

— У нас это называется — угробить на совершенно законных основаниях троих верующих. Я бы даже сказал — фанатиков, — Круль очень мило улыбнулся. — Три души в аду. Раунд при помощи господина специального агента закончился со счетом шесть — ноль в пользу ада. Хороший выдался день…

— Шесть — один, — буркнул Иван. — Парень из охраны погиб при исполнении, не успев никого убить и, кроме того, защищая ближнего своего…

— Хорошо, — кивнул Круль. — Шесть — один, согласен. Но ведь все равно — перевес в пять душ.

— И оружие у тебя официально зарегистрировано? — спросил Токарев.

— Всенепременно, — улыбка Круля стала еще шире. — Сам ведь знаешь — для обеспечения безопасности от действий террористических группировок и для взаимодействия с силами правопорядка при задержании и уничтожении демонических сил, покинувших места заключения… Ну и так далее.

Приехала труповозка, тела вывезли, предварительно сфотографировав разгромленный зал. Как бы не рычал Токарев, но все было понятно, все было обычно, и обвинений, кстати, предъявлять было некому. Виновные убиты. Обычно добавляли: «С Божьей помощью», — но тут помощь была не только божественной.

Иван закончил рапорт как раз к приезду «Рейдера» с командой.

— Ну ты даешь! — восхитился Юрасик. — Мы, значит, шмотки грузим, а ты тут развлекаешься по полной программе. Сколько, говоришь, штук?

— А почему я слышу столько радости в голосе? — тут же осведомился Токарев, и восхищение на лице Юрасика сменилось опасливой улыбкой. — Чему ты радуешься, голубь? Семь человек погибли, шесть душ потеряно, еще неизвестно, что будет с патрульными — тяжелейшая контузия и ранения у троих… А ты радуешься?

— Но ведь Иван-то жив? Значит… — Юрасик опустил глаза, кашлянул и мелкими приставными шагами двинулся в сторону, подальше от начальства.

— Что теперь прикажешь с тобой делать? — спросил Токарев, глядя на Ивана сверху вниз.

Франсуаза оказалась медсестрой куда более расторопной, чем могло показаться при взгляде в ее светло-голубые глаза. Она успела промыть, обработать и перевязать все порезы на руках Ивана и даже обтерла его лицо влажным полотенцем.

Джек легонько шлепнул ее по заднице в качестве поощрения и отпустил на кухню.

— Так что с тобой делать? — повторил Токарев.

— А что ты со мной можешь сделать? — спросил Иван. — Рапорт я написал. Свидетели у тебя есть. Выезд группы никто не отменял. Складываем все вместе — я нахожу свою тревожную сумку, гружусь в «Рейдер» и убываю на неделю в круиз. А ты тем временем все оформляешь, все описываешь и передаешь наверх. Как раз к моему возвращению все это будет обработано, и я смогу принять посильное участие в окончательном оформлении бумаг. Нет?

Токарев помолчал, задумавшись.

Если он очень хочет не пустить Ивана в рейд, то теперь у него есть замечательный повод — это Иван понимал и ждал решения начальника с некоторым опасением. Ну не хотелось ему оставаться сейчас в Иерусалиме. Помимо всех прочих неприятных расспросов и соболезнований коллег, это могло вылиться в изматывающе тяжелые разговоры с теми же Токаревым и Шестикрылым.

— Ладно, — сказал Токарев. — Хрен с тобой — езжай. Когда вернешься…

— Если вернется… — с нажимом на первое слово поправил Круль. — Все в руках Господних…

Токарев скрипнул зубами, посмотрел на Ивана, но тот не стал ни спорить, ни возмущаться, продублировал улыбку Круля и согласно кивнул:

— Всё в руках Господних, и все в руках Господних. Любой из нас может не вернуться…

Круль засмеялся и вышел из бара.

— Слышь, Токарев, — Иван покрутил головой, пытаясь обнаружить свою сумку. — Тут рядом где-то бегает «тревожник» с моим «умиротворителем»… Дай команду, пусть вернет. А то мне лень вставать, догонять…

Токарев ничего не ответил, хотя имел полное право поставить на место зарвавшегося подчиненного. Это с одной стороны, с другой, прикинул Иван, чего орать на придурка, взявшего на себя чужие грехи, даже не зная какие именно. Его даже пристрелить из жалости не получается. Лучше не обращать внимания на его вызовы и эскапады.

Токарев вышел.

— Так мы договорились, — Джек Хаммер подошел к Ивану и наклонился. — Я ставлю пятнадцать ящиков пива, а вы…

— Договорились, — сказал Иван. — Скажи моим…

— Я уже сказал, — ответил Хаммер. — Они на заднем дворе грузятся.

Иван еще раз окинул взглядом зал и с удивлением заметил, что сумка стоит возле его ног, немного притрушена пылью, но совершенно цела.

— Будем считать это хорошей приметой, — пробормотал Иван.

— Что? — не разобрал Хаммер.

— Ничего, это я о своем.

Иван встал со стула, подхватил сумку и вышел через кухню на задний двор.

Группа трудилась в поте лица своего, перетаскивая ящики в фургон «Рейдера».

— Джек сказал, что ты… — начал Марко, но Иван прервал его взмахом руки, подошел к машине и заглянул внутрь.

— И где мы собираемся спать? — спросил Иван. — Сколько вы самоделки загрузили?

— Двадцать ящиков, — отрапортовал Юрасик. — И заканчиваем с холодильниками и пивом.

— Вы все это ставьте на дно, сверху матрацы и спальники, — приказал Иван.

— Так это только до Элата…

— Тогда мне спальное место подготовьте, если сами не желаете, — Иван снова заглянул в фургон и указал пальцем: — Вон там, посерединке, чтобы не трясло… Вам на все про все пятнадцать минут.

— Да мы уже почти…

— Пятнадцать минут на то, чтобы все переставить и приготовить, — официальным голосом произнес Иван. — И еще минимум одно спальное место в хвосте, для брата Старшего Администратора. Он к нашим операциям отношения не имеет.

Ребята посмотрели на старшего группы немного удивленно, но спорить не стали.

Иван забросил сумку в машину и вышел через ворота на улицу.

Подъехал эвакуатор, зацепил патрульный вездеход, кто-то что-то орал о безголовых идиотах, которые до сих пор не могут расчистить дорогу, Токарев устроил выволочку опоздавшим экспертам, галдели зеваки — все как обычно.

Вся картинка становилась то красной, то синей, красной — синей, красной — синей… А мне всего этого будет не хватать, сказал себе Иван. Скучно будет без этого цирка.

Сзади послышались шаги, Иван оглянулся — подбежавший боец сунул ему в руку «умиротворитель», что-то неразборчиво пробормотал из-под шлема и исчез за автобусом тревожной группы.

Иван вложил пистолет в кобуру, собрался уже окликнуть Токарева и для порядка все-таки доложить о готовности и отъезде, но сзади, из-за левого плеча раздался тихий голос:

— Галаты совсем ополоумели…

— А если я тебе в рыло насую? — спросил Иван, не оборачиваясь.

— И охота тебе отягощать свою душу подобными деяниями? — ленивым тоном поинтересовался Круль. — Юридически — я твой ближний. И нанесение вреда мне может оказаться последней каплей в твоей печальной судьбе. Тебе это нужно?

Иван не ответил.

— Тогда, с твоего разрешения, я повторю свою предыдущую фразу, — сказал Круль. — Галаты совсем ополоумели.

Иван снова не ответил.

— Ну так нечестно… Ты должен был спросить — с чего это я так решил? Типа, с каких хренов мне это взбрело? А я тебе сказал бы, что вся акция была спланирована нелепо и нерационально. А ты…

— Что ты ко мне прицепился? — спросил Иван, закипая. — Тебе поставили задачу вывести меня и спровоцировать? Мне только что вернули пистолет…

— Вернули? Чего же ты до сих пор не выстрелил? Что тебя вообще так задевает мое существование? Я кого-то убил? Предал кого-то? Только не нужно о Боге, оставь это между мной и Им. Богу — Богово, а человеку — соответственно. Я предался Дьяволу? Извини, парень, это мой свободный выбор. И этот выбор предоставил мне сам Господь. Тебя больше злит мой выбор или деяние Господа? — Круль помолчал, словно давая возможность Ивану ответить на вопросы, потом хмыкнул. — Я разговариваю с тобой как с профессионалом. И обращаю твое внимание на то, что галаты сегодня действовали глупо. Сам посуди…

— Сужу, — сказал Иван.

— Уже лучше, — одобрил Круль. — Так вот, галатам нужны были заложники. Заложники, переговоры, отстрел, ответные действия Конюшни, съемки телекомпаний, в том числе — наших, шум, крики и прочее… так? Так. Они нападают на патрульную машину, которая, помимо всего прочего, еще и бронирована. Причем делают они это возле бара, в котором, все это знают, постоянно пасутся опера и даже инквизиторы. И что — кто-то блокировал бар? Кто-то занялся его посетителями? Я так вижу, что засада была в доме, значит, они могли видеть, кто заходил в бар. Нет?

— Могли, — нехотя признал Иван.

— В машине было трое патрульных, — продолжил Круль. — Вся кутерьма завертелась из-за троих возможных заложников. И в баре было трое ваших. Только в баре эти трое были расслабленны, типа, пивко и созерцание новой официантки, можно было брать теплыми. Ну и еще четверо туристов, что тоже неплохо для демонстрации по телевизору. Вот, мы не хотим лишней крови и отпускаем невинных людей, а вот тех, что оправдываются делами закона, а не верою, этих мы убьем и порвем… Кстати, и взять всех в баре можно было тихо, без взрыва. Что из этого следует?

Иван покосился на стоящего слева Круля. Нормальное, спокойное лицо. Могло бы даже вызвать симпатию. Могло бы… и не дурак. Когда Токарев рассказывал о нем, то несколько раз повторил — не дурак. Опер от Бога, ляпнул даже один раз Токарев, но быстро спохватился.

— Из этого следует, — сказал Круль, — что бар трогать не хотели. Тебя не интересует — почему?

Бар или кого-то в баре, подумал Иван, но вслух ничего не произнес.

Тягач потащил патрульный вездеход, автобус с тревожной группой двинулся следом, остались только три дежурных машины и фургончик экспертов.

Из ворот с заднего двора выехал «Рейдер».

Открылась дверца, выглянул Коваленок:

— Вань, ты в фургоне или в кабине?

— Кто за рулем? — спросил Иван.

— Шляхтич. Дорогу возле города он знает, тут заблудиться негде. А потом, когда станет посложнее…

— То есть, — как можно более неприятным голосом произнес Иван. — То есть, если я сяду в фургон, то к молодому мы посадим предавшегося?

Коваленок отвел взгляд.

— Значит, — сказал Иван, — я и брат Круль садимся в фургон, а кто-то из вас…

— Я, — торопливо выкрикнул Юрасик и выскочил из фургона. — Я — в кабину.

— Сейчас это называется дисциплиной? — поинтересовался Круль.

— Сейчас это называется брезгливостью, — отрезал Юрасик, забрал из фургона свой автомат и открыл дверцу в кабине. — Так я поеду тут?

— Тут, — кивнул Иван. — Заодно не дашь уснуть Квятковскому.

Круль молча отодвинул в сторону Коваленка и вошел в фургон.

Иван бросил сумку внутрь, оглянулся и увидел, что Токарев смотрит на него. Огромный печальный Токарев.

— Пока! — сказал Иван и помахал рукой.

Токарев вздохнул и отвернулся.

— Все на местах? — поднявшись в фургон, спросил Иван.

— Все, — ответил Марко.

— Все получено, ничего не забыто?

— Все и ничего, — ответил Марко ритуальной фразой на ритуальный вопрос.

Иван захлопнул дверцу, прошел к креслу и сел.

В фургоне было десять двойных кресел, но свободными были только четыре передних, на остальных лежали мешки, тюки и коробки.

Заднюю часть салона занимали ящики. Предусмотрительный Хаммер использовал только глухие ящики с заколоченными крышками. Чтобы не привлекать внимания.

— Слушай, — спросил Круль, — а у вас теперь везде такой бардак?

«Рейдер» сдал задним ходом, развернулся, его тряхнуло на бордюре, и в ящике что-то звякнуло.

Круль демонстративно вздохнул.

Иван глянул в окно — Джек появился на пороге бара и стоял в дверях, прислонившись плечом. Неунывающий Джек Хаммер. Проныра, каких поискать.

Иван задернул шторку.

— Коваленок, в шахматы будешь? — спросил Марко.

— Он будет молча сидеть, — отрезал Иван. — Свет в салоне будет выключен, все будут молча сидеть, а я буду молча спать. Настроение у меня хреновое…

Иван посмотрел на Круля, тот развел руками и улыбнулся.

— И в кабину передай, — приказал Иван, вставая с кресла.

Он пробрался по проходу между креслами, нашел свое полевое снаряжение и переоделся. Потом молча лег на спальник, развернутый поверх ящиков. И закрыл глаза.

Спать не хотелось, но еще больше не хотелось смотреть на кого-либо или выслушивать очередные рассуждения Круля. Здравые, между прочим, рассуждения.

Иван положил руки под голову. Попытался положить, порезы на руках живо напомнили, что делать этого не стоит, Иван нашарил в темноте сумку и положил под голову.

То есть кругом прав предавшийся. А галаты — кругом идиоты. И если бы они всегда были такими идиотами, то Конюшня уже давно бы с ними покончила.

А так…

Полгода назад галаты взяли целый экскурсионный автобус. Почти возле самого Старого города. Чисто, без шума, без крика и перестрелки. Трех охранников разоружили без проблем, потом обменивали туристов из Германии на время в телеэфире, на радиотрансляцию…

В результате — получили теле- и радиорекламу часов на десять в общей сложности, а затем, перестреляв захваченных охранников, пошли на прорыв, прекрасно понимая, что ничего у них не получится, что снайпера давно уже наготове и что есть приказ пленных не брать.

Это было впечатляющее зрелище — огромный туристический автобус трогается с места, офицер городской полиции что-то кричит в мегафон, но темно-зеленая громадина с логотипом «Святая земля ждет вас» сносит патрульную машину и, набирая скорость, пытается прорваться, но не к окраине, а в центр. Снайперы начинают стрелять, пули выбивают стекла, дырявят бока, а махина все прет, расталкивая легковушки. Лопнули скаты, наскочивший на «колючку» автобус повело в сторону, но водитель удержал его на дороге.

Шансов уйти на рваной резине и на дисках — никаких, но автобус все еще продолжает двигаться, когда в дело включается пулемет. Со своего места Иван не видел, что там происходило в кабине водителя, не пошел смотреть потом, не смотрел в записи. Пулемет метров с пятнадцати длинными встретил машину, она остановилась. Пулемет выпустил еще несколько очередей, открылась дверь, и на дорогу выпрыгнул окровавленный человек с автоматом в руках.

Выстрелить ему не дали: снайпер целился по инструкции — в голову.

А сегодня… сегодня все было не так. Чушь какая-то получилась. Нет, можно попытаться списать все на спешку, на то, что галаты торопились, схватились за первую же возможность, но это так было на них непохоже…

Бар должен значиться в их списках в первой строчке. Если хочешь захватить опера или еще кого из Конюшни, то сперва наведайся к Хаммеру, а уж потом…

Черт…

Уже неоднократно думали на эту тему, даже пускали за Хаммером хвост и ставили технику, чтобы проследить и проверить, не работает ли старина Джек на галат. И ничего не обнаружили. Совершенно ничего.

Кто-то решился высказать предположение, что Джек откупается от галат информацией, почерпнутой из разговоров оперативников за кружкой пива. И это тоже могло быть правдой. Тогда возникал вопрос, какого хрена Инквизиция не пресечет подобного непотребства, но у инквизиторов спросить, понятное дело, не решились.

Потом все как-то забылось. Решили, что так было всегда и так всегда будет.

Может, поэтому и не тронули бар сегодня?

Хорошая версия, одобрил Иван. Логичная, непротиворечивая.

«Рейдер» остановился.

Контрольно-пропускной пункт. Проявляют бдительность солдатики международного контингента. Ведь наверняка же получили предписание пропустить и не цепляться. Если сейчас потребуют старшего, пообещал себе Иван, встану и порву в клочья дежурного по КПП. Прицеплюсь к какой-нибудь фигне — и порву.

Идеальных солдат не бывает, мать вашу. Прицепиться можно к любому, как говаривал старшина роты рядовому Александрову в годы срочной службы. И цеплялся, и наказывал, и научил, сволочь, на всю оставшуюся жизнь.

Вот сейчас…

«Рейдер» снова поехал. Какой-то лейтенант, сам того не зная, спас себе только что… Что именно себе спас летеха, Иван даже не стал додумывать. Ему захотелось спать. «Рейдер» покачивало, глаза начали слипаться.

Дальше, когда они доберутся до Элата, дорога станет похуже. Куда похуже, и машину будет уже не покачивать — трясти. Нормальные люди дальше Элата не живут.

Южнее нефть добывают, газ. Службу несут в гарнизонах, друг за другом следят, чтобы, не дай бог, значит, не умыслили пакость и не захватили месторождение. Это называется мирным сосуществованием и даже международным сотрудничеством. Посему коммуникации ремонтируются только от портов к месторождениям. Остальное — от лукавого. Есть еще нефтепровод и газопровод, но они идут восточнее Святой земли, через Ливан.

Иван почти заснул, но тут «Рейдер» снова остановился. На этот раз, судя по разговору, на таможенном посту.

И снова двинулся — таможенники также пропустили сразу.

Вот и славно, пробормотал Иван и заснул.

И проснулся от того, что его кто-то бесцеремонно похлопал по плечу.

— А в лоб? — спросил Иван, не открывая глаз.

— Ой, боюсь-боюсь-боюсь! — заголосил Круль тонким голосом. — Ой, сейчас ударит прямо в лоб. Хорошо устроился, начальник. Весь рейд думаешь проспать?

Иван открыл глаза.

В фургоне было темно, только красные сполохи скользили по потолку.

— Твои орлы устроили привал с пивом и шашлыками, палят костер, — сказал Круль.

— Ябедничать — плохо.

— Я и не ябедничаю. Я сообщаю, что они все равно тебя сейчас придут будить. Потом вы пожрете, потом мы снова поедем… И не сможем поговорить с тобой наедине.

— Пошел в жопу, — сказал Иван и попытался сесть, но получил толчок в грудь и упал.

— Лежи, не дергайся, — посоветовал Круль. — Мне нужно только три минуты твоего времени, чтобы привлечь внимание. На три минуты удержания у меня здоровья хватит. Предлагаю пропустить часть с физическим насилием и перейти к конструктивному диалогу.

— А если я…

— Бог — не фраер, — сказал назидательным тоном Круль. — Я ведь только разговариваю, а ты меня вдруг из пистолета. Господь все увидит, примет меры. Зачем тебе скандал и проблемы, если можно потерпеть всего три минуты, а потом послать меня на фиг. И я даже не обижусь. На обиженных, знаешь ли, черти воду возят. Сам видел.

Иван отпустил рукоять «умиротворителя», расслабился. Пусть говорит. Ладно, пусть говорит. Потом сочтемся.

— Я хотел тебя спросить… — Круль вернулся в кресло и превратился в черный силуэт на фоне задернутой шторки. — Еще возле бара, но решил подождать. Думал, в последнюю минуту вынырнет из темноты святой отец…

— Ты о чем?

— Это ты о чем? В смысле — о чем думал? На тебе три человеческих жизни. Пусть бандитов-заговорщиков, пусть конченых галат, но это все равно грех… в мое время… да и сейчас, насколько я знаю, такие штуки нужно отпускать. А ты совершенно спокойно садишься в «Рейдер», а Токарев тебя совершенно спокойно отпускает на неделю. Без отпущения. Ладно, ты забыл, замотался. Я не могу себе представить такого, но ладно, может быть. Но Токарев… Просто так тебя отпускает… я ведь его знаю — он такого пропустить не может. Что мы имеем?

— Три минуты еще не прошло? — спросил Иван.

— Еще нет. У меня еще есть время.

— Смотри, оно идет.

— Я знаю. Я успею. И я вполне могу предположить, что ты вчера, у Сионских ворот…

— Это не твое дело!

— Не мое? Наверное… Я мог бы тебе предложить выход, но ты…

— Пошел ты…

— Вот именно. Так я и предполагал. И посему решил немного проверить твои карманы.

— Что? — Иван сел на спальнике.

— Карманы проверить, — хладнокровно повторил Круль.

— Да я…

— Сможешь кому-нибудь объяснить, откуда это у тебя? — спросил Круль.

Что-то упало на колени Ивану. Легкое, словно горсть зерен.

Иван взял четки и спрятал их в карман.

— Откуда это у тебя?

— Четки? — вполне натурально удивился Иван. — В лавочке купил, для туристов. А что?

— Ты мне не подскажешь, где такая лавочка находится? — театральным шепотом спросил Круль.

— Ну… не помню… Да и какого хрена я должен перед тобой отчитываться?

— Не должен. А вот перед Объединенной Инквизицией — обязан. Сколько зерен на твоих четках?

Иван двинул было руку к карману, но остановился.

— Твое дело какое? Сколько нужно.

— Молодец, шустрый мальчик. Там на четках у тебя две детали. Вернее, одна деталь и одно отсутствие детали. С чего начать?

Иван промолчал.

— Хорошо, начну с отсутствия. На четках у тебя нет крестика. Правда странно?

— Ну и что? — Иван стал лихорадочно припоминать все четки, которые попадались ему на глаза. — Ну нет креста… Оторвался, может быть. Сегодня, в перестрелке.

— Хорошо. Зачтем этот странный ответ. Тогда о детали. О присутствующей детали. У тебя ровно тридцать шесть зерен на четках.

Круль сделал паузу, словно давая Ивану самому осознать всю глубину и значимость происшедшего. Словно и вправду ожидал, что Иван сейчас переполошится, вскинется и станет лихорадочно пересчитывать зернышки на четках. Или осознает всю глубину своего падения и горько зарыдает.

Но Иван на заявление предавшегося не отреагировал.

Нет, в голове шевельнулось легкое удивление, при чем здесь количество зерен? Иван был честно уверен, что в четках может быть сколько угодно шариков. Готов был поклясться, что видел у монахов и паломников маленькие четки, шариков на десять, и длиннейшие гирлянды штук на сто пятьдесят. Тридцать шесть? И что?

— Та-ак… — протянул Круль разочарованно. — Не знал, что все настолько плохо. Ты, оплот и защита христианства в борьбе с происками Дьявола, и не знаешь элементарных вещей. Нас в Службе дрючат, чтобы мы, значит, знали все подробности учения, избранные места заучиваем на память, чтобы в спонтанно вспыхнувшей дискуссии суметь срезать святошу, а вас, значит, не напрягают…

Иван попытался придумать ответ на прямое оскорбление, но в голову ничего не пришло. Так оно и было, в общем. Служба, пьянка с расслаблением, отпущение, и снова служба, и снова расслабление…

— Ладно, блиц-курс, — Круль отодвинул шторку, на лицо упал красный отсвет костра. — Твои орлы все никак не справятся с огнем на ветру, время есть…

Время закончилось, хотел отрезать Иван, но смолчал. Чертов предавшийся что-то знал. Пусть не о подробностях смерти Фомы, пусть только о найденных четках… Все равно нужно было когда-то выяснять их происхождение. Не к Шестикрылому же обращаться.

— Значит, слушай и постарайся запомнить, — сказал Круль. — На обычных христианских четках бывает разное количество зерен. От десяти до ста пятидесяти. Двадцать, тридцать, тридцать три, сорок, пятьдесят, сто, сто двадцать, сто пятьдесят… Количество завязано на конкретные моменты учения: сорок дней Великого поста, Пятидесятницу, сто пятьдесят псалмов в православии, ну и так далее и тому подобное…

— Мне не нравится твой тон…

— Хорошо-хорошо, не нервничай, — Круль не давил, не пытался уязвить или оскорбить — он просто рассказывал. Информировал. — Так вот, у тебя на четках тридцать шесть зерен. В вышеизложенный список не вмещается. И что это значит?

— Кто-то из ваших сделал? Для осквернения?

— Забавная версия, — засмеялся Круль. — Действительно забавная. И что осквернять таким образом? Или ты о черной мессе, молитвах наоборот и прочей ерунде?

Ты серьезно хочешь сказать, что вы даже об этом не знаете? Все настолько плохо в Датском королевстве? Хотя о Гамлете тебя тоже лучше не спрашивать…

— Пошел ты в жопу, умник, — сказал Иван.

— Не сквернословь, раб Божий! — Настроение Круля еще улучшилось, голос звучал звонко и непринужденно. — Читал ты Шекспира, читал, верю… или кино смотрел. Но я не об этом, я о том, что у тебя в кармане сейчас не четки — суббах.

— Что?

— Суббах, тасбих, тисба, диспе… — пояснил Круль. — Все это происходит от одного корня, который обозначает «молиться, восхвалять Бога»…

— И что здесь неправильного? Тебе не нравится хвала Богу?

— Не нравится, — ответил Круль и, словно спохватившись, зачастил: — Но это, понятно, не мое дело, я не стал бы вообще затрагивать этот вопрос, но при помощи суббах, тасбих и прочего восхваляют не просто Бога — восхваляют Аллаха. Мусульмане. Знаешь такие слова?

Такие слова Иван знал. Легче, правда, от этого не становилось. И понятнее — тоже.

— Так где, ты говоришь, находится та сувенирная лавочка, где ты суббах купил?

Иван достал из кармана четки, в темноте, на ощупь, пересчитал зерна. Тридцать шесть.

— Там еще есть такая продолговатая косточка, символизирующая одно из основных положений учения пророка Мухаммеда. Где ты взял подобную редкость, Иван? Мы с тобой оба понимаем, что вещица не древняя, сделана не до Возвращения… Сам делал? Зачем? Неужто пытаешься возродить ислам прямо тут, в Святом городе? — Теперь в голосе звучала насмешка.

Парни снаружи захохотали, Юрасик что-то неразборчиво крикнул. Неясно, что там у них с костром, но пива они уже явно приняли.

Иван спрятал четки в карман, вытер руку о полу куртки.

Ислам… Его не было на Земле вот уже почти семьдесят лет. С момента Возвращения. Собственно, с отделения истинно верующих от всех остальных Возвращение и началось.

Во всех учебниках, во всех книгах о Возвращении, в стихах и поэмах, посвященных этому событию, говорилось об изгнании иноверцев и безбожников. Явился Господь своим верным, а иные исчезли в лучах славы Его… Иван заучивал текст еще в пятом классе, к годовщине Возвращения. Большую часть помнил до сих пор.

В учебниках истории рассказывалось о коварных и жестоких мусульманах, захвативших вместе с иудеями Святую землю, вырезавших христиан, надругавшихся над святынями и посеявших в сердцах людей ложь.

Фильмы о Крестовых походах, о мусульманских завоеваниях, крови, жестокостях и насилии все расставляли по полочкам — благородные, жертвенные христиане, проповедовавшие мир, и коварные, жестокие сторонники Аллаха… Террористы, поставившие мир на край бездны перед самым Возвращением.

Рассказывали, что проклюнулась даже какая-то секта, учившая, что именно для противостояния проискам исламистов и произошло Возвращение. Секту признали еретической, кто-то даже пострадал, отправился в монастыри, а то и на тот свет — во время Смуты особо не церемонились с еретиками. Этого в школьных учебниках, естественно, не было, но в рамках спецкурса курсантам это читали. На случай встречи.

О современных мусульманах нигде и никогда не сообщалось. Хотя Иван и остальные опера знали об их существовании. В Темном доме время от времени. И мусульман, и иудеев. И было это тайной. Во всяком случае, нигде официально не говорилось о том, что в самом центре Вселенной, на Святой земле, в Святом Городе, появляются странные люди, принадлежащие — это себе трудно даже представить — к иной вере.

Сам Иван их не видел. Не доводилось. И оно, наверное, к лучшему. Дежурить возле Игольного Ушка, сопровождать членов посольств к Темному дому, охранять и обеспечивать их безопасность — увольте. Тут нужны люди особые. Никто из оперов не знал, кто именно работает возле Игольного Ушка. Вообще, вслух сам термин «Игольное Ушко» не произносился.

Послы прибывали, следовали в Темный дом, там с ними проходили переговоры, потом посольства отбывали обратно.

Фома, насколько знал Иван, возле Игольного Ушка не появлялся.

— Еще раз повторю свой вопрос — откуда четки?

— Пошел ты на хрен, — сказал Иван. — Не твое дело. Нашел. Шел по улице и нашел.

— И не сообщил начальству?

— О чем? О четках? Так я думал, что это обычные. Это ж только сейчас ты мне глаза открыл на вопиющий факт. А до этого я ни сном ни духом… вернемся из рейда, я, конечно, все отдам начальству, сообщу… факт, ясное дело, вопиющий, профилактические меры принимать нужно… — Иван замолчал сам, Крулю не пришлось ни перебивать, ни смеяться.

Молчание предавшегося было очень выразительным.

— Короче, — чуть помолчав, сказал Иван. — Ты идешь в жопу, я иду наружу, погонять личный состав и пожрать чего-нибудь. Если ты не возражаешь…

— Не возражаю, чего мне возражать? Я, с твоего разрешения, останусь здесь, подремлю. Вчера у меня выдался день тяжелый, ночь также не спал, а с утра меня вызвали к начальству и погнали в Конюшню, — Круль потянулся и зевнул.

Иван прошел мимо него, открыл дверь, в машину ворвался свист ветра, песок и холод.

— Твою мать, — пробормотал Иван, достал из кармана куртки шапочку и натянул по самые брови. — Не май месяц…

— Чуть не забыл, — сказал ему вдогонку Круль. — Согласно вашим сводкам и нашим, в прошлом месяце имелись случаи нападения грабителей на машины в пустыне. Не в этом районе, но все-таки… Будешь выпившего на пост ставить или сам заступишь?

Иван выпрыгнул наружу, песок заскрипел под ногами. А через секунду и на зубах. Холодный ветер хлестнул по лицу, быстренько проверил надежность застежек и холодными струйками пролез под одежду.

Парни жгли костер с подветренной стороны «Рейдера».

— А я ей и говорю, — проорал Юрасик в тот момент, когда Иван вышел из-за машины. — Смотри, говорю, какую ценность я передаю в твои руки…

— И вкладываю в уста, — подхватил Марко.

Опера снова засмеялись, все, кроме Квятковского. Тот стоял чуть в стороне, подняв воротник и засунув руки в карманы. Автомат болтался на его плече. Оружие остальных лежало на ящике из-под пива. На пустом ящике, заметил Иван.

— Ваня, — заметив старшего, крикнул Юрасик. — Пивка?

Иван молча подошел к мангалу, посмотрел на мясо, вдохнул вкусный запах и подумал что глупость сейчас, конечно, сделает, что ребята ему этого не простят очень долго, но проклятый Круль прав — бардак зашел слишком далеко.

Он пнул мангал. Железный ящик качнулся, Иван пнул еще раз, и мангал медленно опрокинулся на бок. Шампуры воткнулись в песок, багровые угли рассыпались, вспыхивая при порывах ветра желто-голубым огнем.

— Ты чего? — Юрасик подскочил к мангалу, стал подхватывать шампуры, размахивать ими, стряхивая песок. — Совсем с ума сошел?

Юрасик все еще думал, что Иван шутит так неудачно. Просто хотел попугать, но не рассчитал силу.

— Кто разрешил остановку? — тихо спросил Иван.

— Ну так мы… — Юрасик оглянулся на Марко, на Коваленка, но те стояли молча, темными изваяниями на границе света.

Угли освещали лицо Юрасика снизу, тени скользили по нему, превращая в жутковатую маску.

— Мы же собирались, ты сам… — Ветер свистел пронзительно, Юрасик кричал, и непонятно было, от ярости или просто хочет перекричать ветер.

— Мы собирались отметить день рождения Марко, — сказал Иван. — Была мысль посидеть у костра с пивком и жареным мясом. Но я повторяю вопрос — кто разрешил остановку? И кто разрешил начать гулянку?

— Но ты же спал!

— И что?

Иван был неправ, трижды неправ. Это понимал и он сам, и ребята из группы, но неправ он был по обычаям и по дружбе, а по инструкциям и правилам неправыми оказывались именно ребята, и только от начальника, от Ивана, зависело, что считать критерием правоты — эти самые инструкции или традиции Конюшни.

— Все собрать, сложить, на все — десять минут. За руль — Марко. С ним в кабине — без пива и жратвы — Юрасик. В Элате — меняетесь с Квятковским и Коваленком. Вопросы есть?

Юрасик, стоя с шампурами в руках, хотел что-то сказать, но подошедший сзади Коваленок положил ему руку на плечо. Юрасик руку сбросил, размахнулся и зашвырнул шампуры с недожаренными шашлыками в темноту, ударил носком ботинка по перевернутому мангалу и выбил сноп искр.

Марко, не говоря ни слова, поднял ящики с пивом и понес их в машину. Коваленок собрал посуду, сгреб миски в коробку, не заботясь о песке, бросил туда же банки со специями и хлеб.

Квятковский подошел к спальным мешкам, собрался их поднять, но Иван подошел к нему, взял за воротник и тряхнул:

— Ты чего топтался тут со стволом?

Угли уже почти погасли, было темно, только из окон «Рейдера» пробивался свет — Марко включил освещение. Глаза Анджея были испуганными.

— Чего, спрашиваю, тут торчал?

— Так… на всякий случай… Часового не было…

— Так какого хрена ты сейчас тюки носить собрался? — проорал Иван. — Какого хрена? Я поставил нового часового? Я тебя снял с поста, убоище?

Анджей Квятковский свободно мог ответить, что пан начальник его на этот пост и не выставлял, но был пан Квятковский в операх без году неделя, привычку спорить с прямым начальством еще не успел подхватить. И поэтому молча кивнул и поправил ремень автомата на плече.

Иван молча дождался, пока все, включая мангал, будет унесено в «Рейдер», хлопнул Квятковского по спине и указал на машину.

Сорвался, черт, сорвался в самое неправильное время и в самой нелепой форме. Ребята ведь ни при чем. Они не виноваты. Всегда так делали, он сам это разрешал и даже поощрял. А сегодня…

Сволочь предавшаяся! Сейчас войти в машину и настучать ему по роже, просто так, даже не попросив закурить. Войти — и бац! И ребятам сразу станет понятно, почему так странно себя ведет Иван Александров, специальный агент Ордена Охранителей, что Ивана Александрова, только вчера потерявшего друга, достал этот гад… сволочь… мразь предавшаяся…

Иван проговаривал ругательства вслух, начал их выкрикивать, словно надеясь, что это убедит его самого, заставит поверить в то, что только в Круле причина его срыва. Но ничего из этого не получалось. Самому себе врать не выходило. Из Ивана вообще лжец не самый лучший.

Мигнули фары «Рейдера», рявкнул сигнал — Марко дал понять командиру, что все готовы, и заодно намекнул, что у остальных тоже есть нервы. И они тоже не железные.

Это будет не самый легкий рейд, подумал Иван. И ведь все только начинается.

Иван достал из кармана четки. Почти невесомые, если разжать пальцы — ветер унесет их в темноту, зароет где-то в песок. И все. И не было ничего. А то, что может наговорить предавшийся… это только Дьявол — не врет. Только Дьявол.

Они молчали до самого Элата. Никто не спал, каждый молча переживал случившееся. Анджей время от времени оглядывался на Ивана и тут же отводил взгляд. Коваленок чистил свой пистолет, неторопливо, размеренными движениями. Окошко в кабину было закрыто — Юрасик захлопнул его демонстративно, как только Иван поднялся в фургон.

На въездном КПП Элата Иван вышел, предъявил документы и предписание. Сержант внимательно прочитал содержание бумаг, присвечивая себе фонариком и накрывшись плащом.

Иван оглянулся — прожектора на КПП были включены, за мешками возле пулемета маячили двое, тоже, кажется, эфиопы, как и сержант. В капонире стоял БТР, и двигатель его работал. Башенка с крупнокалиберным пулеметом была повернута к «Рейдеру».

— Все нормально, — сержант протянул Ивану документы. — Можете ехать. Я предупрежу КПП на выезде.

— Мы заедем к порту, нужно кое-что забрать, — сказал Иван, пряча документы. — Мы быстро — туда и обратно. А у вас тут, я смотрю, прямо война.

— У нас — усиленный режим, — сержант махнул рукой, и полосатая труба шлагбаума поднялась. — Поступило предупреждение из Иерусалима о возможных акциях галат. Вы в курсе?

— Мы в курсе, — сказал Иван. — Еще как…

«Рейдер» проехал по темным улицам Элата, возле порта свернул направо, к «Кабачку Якова». Остановился перед самым входом.

Марко заглушил мотор, но из кабины никто не вышел.

Иван выпрыгнул из фургона, глянул через боковое окно в кабину — Юрасик сидел отвернувшись, демонстрируя независимость и обиду.

— Ладно, — сказал Иван.

Дверь в кабачок открылась сразу после стука, их ждали. Сам Яков открыл дверь, радостно приветствовал Ивана, просто как родного.

— В машине, — сказал Иван.

Яков окликнул сыновей — двух рослых ребят лет двадцати, и почти бегом бросился к «Рейдеру».

Ящики они таскали сами, никто из оперов даже с кресла не встал, чтобы помочь. В любое другое время сейчас бы стоял треп, галдеж и обмен информацией. Яков если и удивился, то виду не подал. Таскал ящики молча.

Последнюю ходку делали сыновья, Яков остановился возле Ивана, протянул ему пачку сигарет:

— Закуришь?

— Знаешь ведь, что не курю…

— Мало ли… — пожал плечами Яков, прикуривая. — Мне солдаты сказали, что каша там в Иерусалиме заваривается… и Джек звонил, сказал, что ему бар разнесли. Что, правда вдребезги?

— Не правда. Зал пострадал, стекла, стойка… Остальное — в порядке.

— Ну да, ну да, — покивал Яков. — Стойка, окна… Ремонт сейчас дорог…

— А что сейчас дешево? — спросил Иван. — Ладно, поехали мы.

Иван подошел к «Рейдеру», дверь кабачка у него за спиной хлопнула.

«Галаты совсем ополоумели». «Бар трогать не хотели». «Бар или кого-то в нем».

Иван постоял перед открытой дверью фургона, пытаясь понять, это он на самом деле решил сделать глупость или за него все еще думают злость и раздражение.

Глупостью больше, глупостью меньше, подумал Иван.

— Коваленок, Квятковский, с оружием на выход!

Анджей вылетел сразу, Коваленок замешкался на несколько секунд, заканчивая сборку пистолета.

— Автомат возьми, — приказал Иван. — И мой захвати.

Коваленок удивленно посмотрел на командира, но спорить не стал, вернулся в машину. Иван распахнул дверцу кабины:

— Марко, двигатель не глушить, оружие наготове. Юрасик — перекрываешь задний выход. Если кто побежит — постарайся бить по ногам.

— Кому? — спросил Юрасик.

— Ясно же скаженно, — буркнул Марко, — тем, кто побежит. Иван побежит — и ему по ногам.

— А-а, — усмехнулся Юрасик. — Теперь понятно. Вот теперь — понятно.

Юрасик медленно вылез из кабины.

— Задача понятна? — осведомился Иван.

— Куда уж… — Юрасик снова усмехнулся. — Будем Якова ловить? Чего сразу не брал?

Иван молча взял из рук Коваленка свой автомат и пошел к кабачку. Скоро будет светать. А он сейчас собрался делать глупость. С другой стороны, глупостью больше, глупостью меньше.

Вот теперь дверь открыли не сразу, пришлось стучать дважды.

— Кто? — спросил Яков из-за двери.

— Это мы, — ответил Иван. — Тут еще одну штуку Джек просил передать.

Дверь открылась, Иван шагнул вперед, отодвинув Якова в сторону.

— Что такое? — удивился Яков.

— Ничего, все нормально, — Иван бегло осмотрел зал.

Десяток столиков, стойка, старые фонари, штурвал на стене, обрывки цепей и сетей — морской колорит припортового кабачка.

Иван глубоко вдохнул и медленно выдохнул воздух. Ящиков в зале не было.

— Куда груз поставили? — спросил Иван.

— Груз?

— Ящики где?

В зал вошел Коваленок, автомат висит на плече, даже не снят с предохранителя. Квятковский остановился возле двери, и его оружие было в руках. Стоило бы прикрикнуть на Коваленка, но Иван и сам не особо верил в правильность того, что собирался сделать.

Коваленок прошел через зал и заглянул за стойку.

— Оглох? — поинтересовался Иван. — Я спросил — где ящики?

— А что происходит? — удивился Яков. — Джек что, не расплатился?

— Расплатился, но я все-таки задал вопрос.

— Там, — Яков неуверенно указал рукой на дверь за стойкой. — На кухне.

— Сыновья там?

— Нет, сыновья уже пошли спать…

— Быстро пошли, молодцы… Меня вот в молодости в постель загнать было невозможно. Разве что с девчонкой, — Иван подошел к стойке — дверь на кухню была закрыта.

Коваленок посмотрел на Ивана, на дверь, перевел взгляд на Якова и снял автомат с плеча.

— Что вы тут хозяйничаете? — Яков бросился вперед, будто собираясь преградить дорогу своим телом. — Я попрошу!

Чего он так кричит, подумал Иван. Зачем столько шума по пустякам? Ну собрался поехавший крышей опер пройти на кухню и посмотреть как там чувствуют себя ящики, которые сам же и привез. Чего так нервничать?

Иван сдвинул предохранитель, вспомнил, что патрона в патроннике нет. Переложил автомат в левую руку, достал из кобуры «умиротворитель», снял с предохранителя.

Магазин он после перестрелки в «Трех поросятах» не сменил. Так что в пистолете двенадцать патронов.

Иван прошел за стойку, стараясь ступать как можно тише. Половицы, слава богу, не скрипели.

— Что вы делаете! — закричал Яков. — Отойдите от двери.

Иван оглянулся на него, стал сбоку от двери. Коваленок легко перепрыгнул через стойку и стал с другой стороны. Квятковский остался возле входной двери — Иван помахал рукой с пистолетом, и Анджей отошел в сторону.

— Кто там? — одними губами спросил Иван.

Яков сделал страшные глаза и попятился к выходу.

— Сколько? — снова беззвучно спросил Иван.

Яков сглотнул и показал два пальца — указательный и средний. Двое. Или, как говаривал старшина роты, пять латинское.

Будем надеяться, что двое. И что они там делают?

Иван показал Якову пистолет и взглядом на кухонную дверь.

Яков кивнул. Значит, имеем на кухне двух вооруженных человек. Блин… Везет Ивану в последнее время! Как везет!.. Или это просто жизнь такая?

— На три! — прошептал Иван еле слышно Коваленку, тот кивнул.

— Раз… — Иван посмотрел на стену — вроде бы кирпич, не пластиковая имитация, пулю задержать должна. — Два…

Иван, не оборачиваясь, положил свой автомат на стойку. Протянул левую руку к дверной ручке, Коваленок поцокал языком и покачал головой. Правильно, на хрена дверная ручка, если дверь открывается в ту сторону, и защелки на ней нет.

Иван отступил на полшага, поднял левую ногу.

— Три!

От удара ноги дверь распахнулась. На кухне оглушительно грохнуло, заряд картечи вылетел в зал, разнося вдребезги фонари и штурвал на противоположной стене.

Коваленок, не глядя, выпустил длинную очередь за дверь, быстро отдернул руку. И снова грохнуло.

Иван прыгнул вперед. Стреляли из двух стволов одновременно, судя по звуку — обрез двустволки. Если он все правильно рассчитал, то стрелкам нужно перезарядиться.

Один из стрелков стоял напротив двери, за печкой. Второй — чуть сбоку, возле жарочного шкафа. И оба перезаряжали дробовики, идиоты.

Иван выстрелил в полете, дважды. И еще дважды после приземления. Следом на кухню влетел Коваленок, перечеркнув помещение очередью на уровне груди. Подбежал к упавшим и выстрелил еще дважды одиночными.

Ящики от Джека Хаммера стояли в стороне, их пуля не задела.

Из зала что-то крикнул Квятковский, Иван встал и посмотрел — Яков сидел на полу, закрыв лицо руками, и скулил.

Иван потряс головой — от грохота обрезов все еще звенело в ушах.

— Галаты, — сказал Коваленок.

Он успел посмотреть на предплечья убитых.

Иван вышел в зал, подошел к Якову:

— Что в ящиках, Яша?

— Не… не знаю… — выдавил из себя хозяин кабачка. — Не знаю… Они… Они приказали…

Яков всхлипнул.

Открылась дверь в глубине зала, Иван вскинул пистолет, но это были сыновья Якова. Оружия у них не было.

— К стене! — приказал Квятковский. Оба — к стене.

Парни стали лицом к стене, подняли руки.

— Руки на стену, ноги на ширину плеч! — Квятковский дождался, пока сыновья Якова выполнят команду, и искоса глянул на Ивана.

Тот одобрительно кивнул.

— Давно посылки получаешь для них? — спросил Иван.

— Д-давно… Больше десяти лет…

— От Джека?

— От… от Джека… Его тоже заставили… Сказали, если… если не будет, то…

Десять лет опера возят грузы для галат. Даже не смешно.

— Не стрелять! — послышался голос от входа. — Почти свои.

В зал вошел Круль с пистолетом в руке.

Посмотрел на сидящего на полу Якова, на его сыновей, прошел к стойке и заглянул на кухню.

— Вот ведь как у вас теперь весело, — сказал Круль. — Что ни посещение бара или кабака — стрельба! Это у вас всегда так или только передо мной выеживаетесь?

— Рот закрой…

— В наше время… — начал Круль.

— Ты сам передачки возил от Джека? — перебил его Иван. — Было?

— Было, — не стал отрицать Круль. — И что?

— Они уже больше десяти лет на галат работают. Ты когда ушел? Пять лет назад?

— Четыре с половиной. Но получается, и я в этом участие принял. Обидно… — Круль присел возле Якова на корточки. — Помнишь меня, паразит?

Яков посмотрел на него и всхлипнул.

— Тебе теперь в монастырь нужно, Яков, — ласково сказал Круль. — Если попадешь в наши места, то я лично тобой займусь. Попрошусь в обслугу на пару лет, но ты неоднократно пожалеешь о содеянном.

Круль встал.

— Там ребята волнуются, сходи, успокой. Заодно вызови все-таки кого-нибудь из местных властей. А то как нагрянет еще человек двадцать, то-то повеселимся! И кстати, а что в ящиках?

Понадобилась вся целеустремленность и настойчивость Ивана, чтобы не застрять в Элате надолго. Местные безопасники, прибывшие в большом количестве на место происшествия, попытались Ивана и рейдовую группу превратить в фигурантов дела, пришлось связываться по телефону с Токаревым, выслушивать от него ругань по поводу раннего звонка, потом — по поводу всего произошедшего в общем и по поводу сволочи-Джека в частности.

Ну и элатским безопасникам также досталось.

Токарев быстро и доходчиво объяснил непонятливым разницу статуса Конюшни и какого-то там международного контингента. Капитан-американец попытался качать права на тему территориальности, распределения секторов и системы подчинения, но Токарев его перебил, ознакомил со своим видением родословной американца, с перспективой его дальнейшей карьеры и потенциальной угрозой противоестественной смены сексуальной ориентации.

— Да прости мне Господь мои прегрешения, — закончил тираду Токарев. — А чтобы не вводить меня в искушение, ты, капитан, сейчас примешь рапорт от Александрова и его людей и отпустишь рейдовую группу по маршруту. Можешь поцеловать каждого из них на прощание в задницу. Но это — по желанию. Вопросы?

Капитан скрипнул зубами, глянул искоса на Ивана, сказал в трубку: «Да» — и прервал связь.

Телефон зазвонил снова.

— И трубку не вешай, пока я не сказал, — сказал Токарев. — К тебе через несколько часов прибудут инквизиторы и вопрошающие. Обеспечь охрану этого Якова Якобсона с сыновьями, груза и кабака. И чтобы никакой информации не просочилось. Выставь охрану и молись, капитан, чтобы никто не проболтался. Иначе…

— Все? — спросил капитан.

— Дай трубку моему засранцу, — потребовал Токарев.

Иван взял трубку, внутренне содрогнувшись. Вот сейчас ТэТэ отведет душу… Вот сейчас…

— У вас там все в порядке? — нормальным голосом спросил Токарев.

— Да. Более чем. Джека бы получить для разговора…

— С ним я переговорю. От тебя что-то передать?

— Наилучшие пожелания.

Токарев помолчал.

— Так мы следуем дальше? — поинтересовался Иван.

— Естественно! И смотри там дальше, не лезь на рожон.

— Куда уж дальше! Я так полагаю, что свой норматив мы уже выполнили. Мне кажется, что с лихвой. Ребят предупрежу и сам буду тише воды и ниже травы…

— Круль как там?

— А что с ним станется? Живой. По мне — так слишком живой, но это мое субъективное мнение.

— Это… — Токарев замялся. — Ты сам под пули полез?

— А были варианты?

— Голова не соображает? Тебе сейчас…

— Это мое дело, — сказал Иван. — Только мое. И только я буду решать, самому идти под пули или ребят гнать.

— Не глупи… Я говорил с Шестикрылым и с отцом Стефаном. Есть варианты, — Токарев понизил голос. — На самом деле — есть. Ты только не занимайся ерундой, не лезь на рожон, не подставляйся. Я тебя очень прошу…

Иван положил трубку.

И снова, как в «Трех поросятах», на все формальности ушло чуть больше часа. Капитан-американец был подчеркнуто вежлив, а Иван — осторожен и обходителен. Они даже раскланялись на прощание самым вежливым образом.

Они выехали из Элата уже засветло.

Проскочили мимо Акабы, потом мимо руин Хакля.

Круль посмотрел в окно:

— Знакомые места. Слышь, начальник, кто-нибудь из твоих в Деннице был?

— Нет, — ответил Иван из кресла через проход.

На свое лежбище он так и не вернулся. Сидел в кресле, задумчиво глядя на спинку переднего кресла. В голове было пусто и гулко.

Он ведь действительно вот прямо сейчас мог схлопотать пулю. Или заряд картечи. Если бы покойные галаты были чуть быстрее или вооружены чуть лучше.

А Иван даже и не подумал. Не задумался — прыгнул, и все тут.

Да, чуть не забыл — убил двух человек. Они, конечно, начали первыми, но все-таки…

— А дорогу через горы к ней твои водители знают? — спросил Круль. — Там есть очень забавные места.

— Что ты предлагаешь? — Иван стряхнул задумчивость и с ненавистью посмотрел на предавшегося. — Тебе еще не надоело меня доставать?

— Я только начал, — улыбнулся Круль. — То ли еще будет. Но пока я хочу предложить внести мой вклад в общую копилку свершений и достижений. Давай я сяду за руль? Как бы твои не наломали дров. Вот тут и через горы дорогу совсем не ремонтировали с самого Возвращения.

Словно в подтверждение сказанного, «Рейдер» тряхнуло. Ощутимо тряхнуло — так, что сзади в фургоне что-то загрохотало, а задремавший было Коваленок чуть не сверзился с кресла.

Иван встал и постучал в окошко кабины. Закрашенный в черное пластик отъехал в сторону.

— Ну яма! — сказал Юрасик. — Ну прозевали! И сразу скандал устраивать?

— Тормози, — приказал Иван. — Дуйте в фургон, я и Круль вас сменим.

— Два сапога — пара, — пробормотал Юрасик, вылезая из кабины.

Пробормотал громко, так, чтобы зарвавшийся начальник услышал и прочувствовал всю глубину его, Юрасикова, негодования. То, что совсем недавно начальник продемонстрировал ловкость и смелость, ничего не меняло. Все в Конюшне и смелые, и ловкие. Вот урод, который шашлык в песок переворачивает, — один, Ванька Каин.

— Позавтракайте там пока, — сказал Иван, когда залез в кабину.

Окошко закрылось, отгородив обиженных подчиненных от обидевшего начальника.

— С шашлыком ты, кстати, напрасно, — сказал Круль, мягко тронув «Рейдер» с места. — Можно было и помягче…

Иван не ответил, смотрел молча на дорогу, вернее, на то, что осталось от дороги за семьдесят лет.

— Не дуйся.

— Была охота…

— Нет, в самом деле — не обижайся. Я не нарочно… Думаешь, меня осчастливили этой поездкой? Вызвали, поставили перед фактом. Я ведь тоже, между прочим, человек. И ничто человеческое, между прочим… Мне, думаешь, приятно было с вами встречаться? Вы же меня за предателя держите. За урода и иуду.

Иван посмотрел на Круля, растянул губы в фальшивой улыбке и отвернулся. Не хватало еще вести душеспасительные беседы с предавшимся. Какого рожна, в самом деле. Мы едем в одной кабине, но это не значит, что нам по пути.

— Держите и не скрываете этого… Ваше право. Никто не спорит. И у меня было право выбора. И кто сказал, что ваш выбор лучше моего?

Иван повернул голову вправо, будто увидел за окном что-то жутко интересное.

— Можешь не отвечать. Можешь. А ты знаешь, что четверть наших… ваших, из Конюшни, попадают в Ад? Не слышал?

Врет, подумал Иван. Трепись сколько влезет. Только Дьявол не врет. Только он один.

— Не веришь? Понятно, я вру. Я пытаюсь тебя сбить с пути истинного… Ты, конечно, можешь после возвращения пойти и проверить. Воспользоваться услугами агентства «Кидрон» и съездить в ознакомительный однодневный тур в Ад. Кого-либо конкретного найти там трудно, но можно воспользоваться тамошней информационной службой. В тур входит посещение одного грешника на выбор.

— Я знаю, — не выдержал Иван и повернулся к Крулю. — Не учи меня, не нужно. Думаешь, наши не проверяли? Рыков в прошлом году…

— Конечно, знаю. Игнат Петрович Рыков, тридцати лет, поиск по списку фамилий. Ответ — отрицательный, — Круль просвистел несколько тактов какой-то мелодии. — В принципе, я мог бы тебе ничего не говорить. Не мое это дело. Но…

— И не говори! Смотри на дорогу, держи руль и не выпендривайся…

— Ничего, я справлюсь, — спокойно ответил Круль. — И я тебе все-таки скажу. Ваш список убран из общей системы. К нему нет доступа. Его как бы и нет… Но души… Души — есть. Они у нас. И приходится им несладко. Совсем несладко, поверь…

— Ты можешь врать сколько угодно!

— Могу. Но могу говорить правду, для меня это совершенно безопасно. Ты ведь все равно не поверишь. Даже если я буду кристально честен! В этом фокус. И, продолжая свое выступление, я скажу, что список оперов убран из общего доступа по соглашению сторон. Нашей и вашей.

— Бог заключил соглашение с Дьяволом? — засмеялся Иван. — Ты сам понимаешь, что говоришь?

— Кто поминал Бога всуе? — удивился Круль. — Я — не поминал. Я сказал только про вашу сторону. А у вас там много всяких уважаемых людей, готовых на сделку с Дьяволом, лишь бы поддержать веру человека в Бога…

— То есть ты хочешь сказать, что кто-то из Совета тайно принял сторону…

— Тайно — да. Сторону преисподней? Скорее всего — нет. Хотя я и не уверен полностью. Там такая каша. Одни грешат, другие отпускают грехи и сами грешат, а если грехи отпускает грешник, насколько полезно это отпущение? Вот, скажем, ваш Шестикрылый согрешит. Так согрешит, что… В общем — согрешил. Ему нужно исповедаться. Но его вызывают к умирающему оперу, немедленно. Быстро и без промедления. И некого послать. Что должен сделать отец Серафим? Сказать, что не может, и оставить душу без покаяния и отпущения? Или пойти, проделать обряд, но знать, что все без толку, что это не поможет? Нет, во втором случае, конечно, все будет выглядеть куда благопристойнее. Сопли, шепот исповеди и скороговорка отпущения… Но результат…

Иван перекрестился. Ему показалось, что запах серы вытеснил из кабины весь воздух и что дышать больше нечем.

Ветер ворвался в опущенное боковое стекло, остудил лицо Ивана.

— Зачем так нервничать? Я ведь просто рассуждаю. Не так? Я рассуждаю, строю, так сказать, умозрительные конструкции. Теперь прикинь, Иван, после смерти друга кто-то из оперов отправляется в ад на экскурсию, проверяет по списку вновь поступивших и обнаруживает, что его близкий друг, получивший отпущение по всем правилам, прибыл, оказывается, в озеро расплавленной серы номер три тысячи восемьсот пятьдесят три, где сейчас и получает посмертное наказание. И вечная жизнь в Царстве Божьем ему не угрожает. Как поступит в этом случае опер? Будет счастлив и весел? Станет и дальше бросаться под пули и ножи? А если ему вдруг придет в голову, что только Дьявол не врет? Что святоши врут, а Дьявол — не врет. Бог… Бог наверняка не врет, Бог выше этого, тут даже в Аду по этому поводу не спорят. Все точно известно. Но со слугами… Со слугами все гораздо сложнее. Они ведь не безгрешны. И оперу может показаться, что если предавшийся всегда может прийти к Дьяволу и уточнить свое положение… И, даже если ему соврал начальник, подставил, то договор с Дьяволом все равно будет выполнен. В вашем случае все не так. Ваш договор — крещение. А доступа к Господу вы не имеете. Нет его подписи на договоре. Его именем — да. А лично им… Божественной рукой… Что делать оперу, ближайшего друга которого так подставили? Что бы ты сделал? Чисто умозрительно. Спекулятивно, я бы сказал. Что?

— Не знаю, — сказал Иван. — Честно — не знаю…

— В том-то и дело, — с искренней грустью произнес Круль. — В том-то и дело. Вас уговаривают попытаться поймать журавля в небе. Нам — дают синицу прямо в руки…

— Это… — Иван кашлянул, прочищая горло.

Он врет, понятно. Он не может не врать. И вопрос, который тлеет в груди Ивана, ничего не прояснит, Круль может спокойно соврать. Подтвердить возникшее подозрение. Просто так, из вредности. Или для того, чтобы внести сомнения в еще одну душу. Но вопрос жег, жег нестерпимо.

— Твоего друга… — наконец выдохнул Иван и ужаснулся тому, что говорит. — Твоего друга подставил отец Серафим?

Круль ответил не сразу.

Он как раз пытался провести машину между двух глубоких промоин, был сосредоточен и, показалось Ивану, не слышал вопроса. Точно — не слышал. Иван чуть было не вздохнул облегченно, но «Рейдер» выбрался на более-менее ровное место, и Круль повернул голову к Ивану:

— Отец Серафим? Нет, что ты. Конечно — нет. Того уже убрали. Отозвали, наказали…

И еще минут десять они ехали молча. Ветер трепал Ивану волосы, приходилось щуриться, но стекла Иван не поднял.

— А знаешь, что самое смешное? — спросил неожиданно Круль. — Самое смешное заключается в том, что, общаясь со лжецом, ты никогда не узнаешь, в каком месте он соврал. В своем выступлении или в ответе на дополнительные вопросы. Правда смешно?

Глава 05

Дороги к Деннице через горы считай что и не было. «Рейдер» пробирался среди камней, трясся по осыпям и осторожно перекатывался через небольшие завалы. Трижды за день пришлось завалы разбирать, опера матерились в голос, Юрасик, умудрившийся свалить себе на ногу глыбу, шипел при каждом шаге, но героически послал на фиг начальника, попытавшегося отправить его в машину.

День рождения Марко так толком и не отметили — подняли по кружке вина за здоровье во время ужина, закусили сыром и фруктами. К вечеру все вымотались так, что ни о выпивке, ни о шашлыках никто даже думать не хотел.

Иван решил, что ночью двигаться глупо и опасно, Круль его поддержал, а остальные не стали спорить. Иван разделил ночное дежурство между всеми поровну, гордый Юрасик попытался возразить: раз уж выписал ему господин начальник два дежурства еще в Иерусалиме, так, значит, два дежурства…

Коваленок, заведовавший в рейде аптечкой, заставил Юрасика снять ботинок, проверил вспухшую щиколотку, намазал вонючей мазью, крепко забинтовал и вкатил комбинированный укол: обезболивающее, противовоспалительное и снотворное.

Юрасик еще с полчаса повозмущался, потом зевнул, закрыл глаза и уснул. Его из графика ночных дежурств вычеркнули.

После разговора в кабине Иван старался с Крулем наедине не оставаться. Настроение было испорчено, хотелось сделать что-то решительное и однозначное, чтобы расставить в отношениях с братом Старшим Администратором все точки над «i» раз и навсегда.

Появилась даже мысль, легкая и приятная в своей нереальности, кликнуть ребят, вывести предавшегося из машины и порешить. Или погнать голым и безоружным прочь, что, в общем, тоже было убийством.

В общем, Ивана останавливал даже не страх посмертного наказания: в его положении грехом больше — грехом меньше уже значения не имело. Иван не мог себе представить, как выведет Круля к скалам или к обрыву, достанет пистолет и продырявит голову. Вот так, просто потому, что так сам решил, что не нравится ему человек. Причем не поступками или деяниями, а своими словами, мыслями своими, поведением.

Странно, но останавливало Ивана такое несоответствие своих мыслей и Акта о Свободе Воли. Что ж такое, спрашивал себя Иван неоднократно, как же это так — понимаешь, что призван защищать закон, что где-то там, в глубине души, понимаешь, что закон этот правильный, даже без накачки отца Стефана понимаешь, но все равно крутится в голове, сосет под ложечкой ядовитое желание разрубить эту проблему.

Неужто те, кто писал законы, были настолько выше и чище Ивана? Неужели ему доступно было только убивать врагов закона, причем врагов того закона, который и сам он выполнял натужно и без уверенности.

Отправив всех спать, Иван остался возле машины. От злости на себя появился даже соблазн продежурить всю ночь, не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер.

Красное море было где-то рядом, в нескольких километрах, Иван знал, что раньше, до Возвращения, люди ездили сюда отдыхать даже осенью и зимой, но не мог себе этого представить.

Холодно.

Постепенно холод вытеснил из головы все мысли, оставил только дрожь и судорожное сокращение мышц.

Иван прошелся вокруг «Рейдера». Все окна в фургоне были закрыты, запах серы от предавшегося оказался для оперов предпочтительнее холодного ветра. Ко всему можно привыкнуть.

Какого хрена тогда никак не удается привыкнуть к тому, что попущением Божьим позволено Дьяволу и его приспешникам охотиться на души людские? Ведь действительно, как же так выходит, что не оградил Господь людей от соблазна? Что бы там ни написал Марк Твен в своем рассказе, но ввести в соблазн — это не гарантия возникновения иммунитета.

Поработав после срочной службы в милиции, Иван проникся уверенностью, что, если бы не болтали газетчики о преступниках, не рассусоливали в газетах и на телеэкранах о преступниках, о наркотиках, о новых сектах и новейших извращениях, люди просто не знали бы о таком, и даже мысль, что подобное возможно, не приходила бы людям в голову.

Да, не предупредив, сознавал Иван, не предупредив обывателей о серийном убийце, можно было обречь нескольких ничего не подозревающих человек на смерть. Но, в подробностях рассказав о развлечениях, скажем, Ночного Исповедника, получили четырех имитаторов и с десяток подражателей.

Зачем? И что было правильнее — заткнуть рты крикунам или сделать так, чтобы человеку просто была противна мысль о насилии?

Иван с досады стукнул носком ботинка по скату «Рейдера». Вот такая фигня у него всегда получалась. Начнешь рассуждать и неизбежно заходишь в тупик. Если внушить человеку отвращение к насилию, то как же быть с предавшимися? Разрешить им и дальше растлевать верующих?

Скрипнула, открываясь, дверца фургона, Иван оглянулся, на всякий случай положив руку на рукоять автомата.

— Холодно? — спросил Круль, тихонько, чтобы не хлопнуть, прикрывая за собой дверцу.

Иван не ответил, повернулся к предавшемуся спиной и пошел на другую сторону «Рейдера».

Камешки оглушительно хрустели под ногами, если кто собрался бы подобраться к машине, то вот так, на ходу, его можно было и не услышать. Хотя и сам злоумышленник шумел бы не меньше. Да и какие тут злоумышленники, в продуваемых холодным ветром скалах.

После Возвращения жизнь в этих местах так и не наладилась. Раньше здесь встречались поселки, города и деревни. В смысле населенные поселки города и деревни. Сейчас же — заброшенные полуразвалившиеся строения.

На Африканском берегу Красного моря народу было побольше, Каир был населен, имел целых пятьсот тысяч жителей. Долина Нила вообще была населена неплохо по сравнению с остальной территорией Египта и вообще Северной Африки.

Ну и бывшие курорты Красного моря как-то жили, превратившись, большей частью, в рыбацкие поселки.

Переселение из Европы и Америки в эти места не поощрялось. Аравийский полуостров, Персидский залив были территорией международной, попытки демографической экспансии пресекались на самом корню, все смотрели на всех с подозрением и недоверием. И это правильно, если учесть, что последняя Нефтяная война закончилась меньше тридцати лет назад.

У отца Ивана в шкафу висел старый китель с «Крестом за храбрость» и тремя медалями: двумя «За отвагу» и одной «За боевые заслуги». Иногда отец даже рассказывал сыну о том, как пришлось повоевать в пустыне, и ничего веселого и героического в этих рассказах не было.

— Спасибо еще, — сказал как-то отец, — над головами ничего не летало. Хорошо, что запретили полеты в воздухе, а то, как глянешь в хронике, что творилось раньше…

Иван хронику видел. И даже по малолетству втихомолку жалел о том, что теперь не летают в воздухе самолеты и вертолеты, что теперь, для того чтобы добраться из Европы в Америку, нужно тратить никак не меньше недели. Правда, повзрослев, Иван не мог не признать правоту отца и тех, кто авиацию запретил.

Пусть запрет был наложен не из соображений гуманизма — никто не запретил, например, танков и военных кораблей — просто полеты позволяли измерить расстояние до тверди небесной, достичь ее, а после случая с Вавилонской башней такое деяние не могло быть признано богоугодным.

— Бегаешь от меня, — сказал Круль.

Эта сволочь обошла машину спереди и теперь встретила Ивана возле кабины.

— Просто отцепись, — сказал тихо Иван, проходя мимо Круля. — Оставь меня в покое. Ни хрена у тебя не получится.

— Тогда чего бегать?

— Я не бегаю…

Можно было ускорить шаг, оторваться от предавшегося, но тогда Иван действительно бежал бы от него, спасался бы бегством.

Иван остановился и повернулся к предавшемуся лицом:

— Что тебе от меня нужно?

— Ничего… Просто поболтать. Не спится, знаешь ли…

— Ну не спи где-нибудь подальше. Впереди, насколько я помню, есть вполне приличная пропасть. Метров сто, не больше. Прогуляйся…

— Не поверишь, — сказал Круль чуть насмешливо, — но у нас самоубийства не поощряются… И наказываются.

— Да брось ты! — засмеялся Иван. — Согрешить боитесь?

— Зачем согрешить — это у нас формулируется как попытка нарушить договор. По-быстрому закончить свою жизнь, чтобы избежать трудностей и мучений, — лица Круля в темноте рассмотреть было невозможно, а по голосу понять, шутит он или говорит правду, было трудно. — Даже если тебя поймали погромщики, вот сейчас начнут пытать и мучить — ты не имеешь права чикнуть себя лезвием по горлу или пустить пулю в лоб. И знаешь почему?

— Почему? — послушно спросил Иван, понимая с печалью, что втягивается в разговор, что предавшийся снова поймал его, подбросил интересную тему.

— Когда истинно верующие начинают очищать с земли скверну, они обычно так увлекаются, что незаметно для себя передают душу свою Дьяволу. Что, в общем, является основной задачей и Князя Тьмы, и предавшихся ему. Вот твой знакомый брат Старший Администратор из Мерефы вместе со своими помощниками скидки по договору потерял. Когда отказался эвакуировать женщин и детей. Мне его показывали перед самым выездом с твоей группой — неприятное зрелище. Я многое в аду повидал, но тут даже у меня чуть не случились проблемы с желудком… — Круль хмыкнул, вспоминая. — Там такое…

— Мне неинтересно, — быстро сказал Иван. — Неинтересно.

Значит, брат Старший Администратор, бледная немочь с горящими глазами фанатика, все-таки расплатился за смерть четырех сотен предавшихся.

И Круль словно подслушал мысли Ивана:

— И он погорел, и организаторы погрома. И очень многие погромщики. Тут ведь в чем фокус — предавшиеся уже и так свои души передали во владение преисподней, их смерть ничего не решает, хуже того, она уменьшает дьявольское воинство на земле. Тут ты действовал совершенно правильно, молодец. Но и твои бойцы, кстати, тоже правильно поступили. Ты ведь самоубийство совершить пытался… Разве нет?

— Не твое дело!

— Не мое. Твое. Кстати, твое дело в нашей конторе читается очень забавно. Как боевик.

— Ты о чем? — не поверил своим ушам Иван.

— Ты не знал, что дела на очень многих хранятся у нас? — искренне удивился Круль. — Не знаю, как на обычных людей, но досье всех оперов хранятся и пополняются. И досье на всех священников…

— Это еще зачем? Дьявол разве и так не все знает?

— А ты ни с кем его не перепутал? С Богом, например. Это только Он всеведущ, а мой шеф получает информацию от своих слуг.

— Чушь, — отрезал Иван. — Это он тебе сам сказал?

Круль снова засмеялся.

— Это ты молодец, это ты меня правильно поддел. Только Дьявол не врет, тут ты прав. Мне это говорил не Дьявол. С Самим я лично встречался всего пару раз, и на эту тему мы с ним не беседовали. Личные встречи не располагают к свободному трепу на вольные темы. Там вопросы задает он, и все. А ты — отвечаешь. Есть, правда, и приятные вопросы. Например, что ты хочешь за свои услуги. И если ты отвечаешь правильно… Ты, кстати, знаешь, что значит ответить на такой вопрос правильно? Вот если бы тебе Дьявол сказал: что ты хочешь, Иван, за свою работу, что бы ты ответил?

— Я?.. — начал было Иван, но вдруг спохватился и сплюнул. — Сука же ты, Ярослав Круль, какая сука…

— Я? Почему это? — На этот раз голос Круля прозвучал подчеркнуто неискренне и фальшиво, как у дешевого балаганного клоуна.

— Пытаешься вбросить мне идею торга с Дьяволом? — Иван перекрестился, понимая, что в его положении крест не является надежной защитой.

Если изнутри дом завален всякой дрянью, сказал на проповеди отец Серафим, то стены можно и не красить. Без толку.

— Извини, Ваня, это я по привычке… — без раскаяния произнес Круль. — Это я чисто механически. И я не буду настаивать на своем вопросе. Сразу скажу ответ. Два неправильных ответа Дьяволу — отпусти мою душу, дяденька, и ничего мне не нужно, я искренне и безвозмездно.

— Пошел ты… — Иван собрался повернуться и продолжить движение вокруг машины, но в последний момент передумал. — Ты мое дело смотрел? И этого козла из Мерефы видел перед самым выходом в рейд?

— Ага.

— Случайно совпало?

— Я ведь и соврать могу, — напомнил Круль. — Из самых коварных соображений. Ты же знаешь. Наталкивался уже.

— Значит, не случайно…

— Это ты так решил. Это Иван Александров так решил, что Ярослав Круль не случайно просматривал его досье перед самым знакомством. И зачем я его просматривал? Чисто теоретический вопрос. Для разминки мозгов.

— Чисто теоретический? Чисто теоретически ты мог знать, что я попал…

— А ты попал?

Иван скрипнул от злости зубами.

— Ладно-ладно, ты не попал. Более того, я просматривал твои бумаги и встречался с твоим знакомым… вернее, не встречался, а наблюдал за твоим знакомым, встречей это назвать нельзя, — все это я делал в субботу. А попасть ты имел возможность только в воскресенье.

— Подготовили все заранее? — тихо спросил Иван.

— Что подготовили? Что? — Круль подошел к Ивану вплотную, будто собирался его обнять. — Там был Фома и двое галат. Кого из них я мог прислать на место трагедии? Фому? Ну а как галаты реагируют на запах серы, не мне тебе объяснять. Нам и оружие властями разрешено носить для самозащиты именно от галат.

— Там был третий… — не сдержался Иван.

— Третий? — удивился Круль. — Это с чего ты так решил? В отчете Конюшни ничего подобного нет. У тебя есть суббах, но ты же его нашел на улице… И поверь мне на слово, тот парень, что посеял… на улице… суббах, со мной разговаривать также не стал бы. Просто поверь.

— То есть вы не имеете отношения к тому, что произошло возле Сионских ворот?

— Я — не имею, — твердо сказал Круль. — За остальных я отвечать не могу, сам понимаешь, но по моим прикидкам — наших там не было. Меня не поставили в известность о подробностях, но возникло у меня впечатление, что мешать тому, что должно было произойти в руинах, ад не собирался. Скажу больше, мне показалось, что если бы ад имел такую возможность, то обеспечил бы безопасность и Фомы, и того парня с суббахом. Не требуя взамен ни подписания договора, ни обещаний и отказа от веры.

— Ну что-то же там произошло… Или должно было произойти?

— Не знаю, — тихо сказал Круль. — Сам бы хотел узнать, если честно, но мне не сказали, а любопытство у нас не приветствуется, как, впрочем, и у вас. Можешь мне верить, можешь — нет.

— Тогда зачем ты все это изучал?

— А у меня есть задание по отношению к тебе. Честно. Получил приказ, получил инструкции. И намерен и приказ выполнить, и инструкции соблюсти, — Круль хлопнул Ивана по плечу. — Не дергайся, опер, не нужно. Я не по твою душу. Отнюдь. Кстати, возникла одна странность, по-моему, и я сам ее пока решить не могу. Надеюсь, ты мне поможешь…

— Вряд ли, — покачал головой Иван.

Его мутило. От сильного запаха серы, от неприятных мыслей, вязко переливавшихся в мозгу, от слов, которые он пережевывал через силу, — мутило, и все. Позывы к рвоте были все явственнее и явственнее.

— Не зарекайся, — сказал Круль. — Не нужно. Собственно, рейд группы только повод познакомиться с тобой поближе. Так просто, в обычной жизни к тебе не подберешься. Посвящать в это добровольных помощников, которые еще не обзавелись договорами и запахом серы, — смысла нет. Ненадежны, придурки.

— Я… — Иван сплюнул вязкую горькую слюну. — Я не буду с тобой…

— А куда ты, на хрен, денешься? У тебя стоит задача, ее ты выполнишь так или иначе…

— Я должен посетить Денницу и сообщить в Конюшню…

— Да знаю я, знаю! Дежурное посещение мест компактного проживания и района совместного расселения… Я там был в позапрошлом году. Дыра еще та, между нами. Две тысячи народу: тысяча предавшихся и тысяча верующих. Офис Службы Спасения и Универсальная церковь со священником отцом Василием на борту. С ним я тоже общался во время посещения… Умный мужик, дотошный, во всем старается разобраться, искренне пытается помочь своим прихожанам. У тебя получается обычный рейд.

— Обычный…

— Вот и я говорю, зачем тут я? Не знаешь? И я не знаю. Догадываюсь, но наверняка… Наверняка я знаю, что после посещения Денницы у нас с тобой обязательно состоится разговор. И ты сам не захочешь его прервать, в этом я уверен.

Круль теперь говорил ровно, негромко, словно специально выбрав этот тембр, всегда вызывавший у Ивана желание заорать или разбить что-нибудь звонкое.

В училище был преподаватель Закона Божьего, он всегда говорил одним и тем же тоном — чуть громче тихого и чуть тише нормального. От этого голоса у Ивана начинало зудеть в ушах и груди, хотелось оборвать преподавателя, завыть в голос, постучать головой об стену — сделать что-то четкое, не балансирующее на грани. Снова сделать мир понятным и однозначным. Тихое — тихим, громкое — громким.

— Иди, поспи, — сказал Круль. — Я подежурю. Топтаться на холоде — совершенно бессмысленно, но обряд должен быть выполнен. Можешь до утра никого не будить. Я могу долго не спать…

И Круль, похоже, не соврал.

Проторчав до утра на холоде, он, тем не менее, выглядел достаточно бодро, снова сел за руль и уверенно протащил-таки «Рейдер» через остатки дороги к побережью, а потом вдоль моря до самой Денницы. На холме перед поселком он машину остановил и вылез из кабины.

Следом вылез Иван, потом из фургона выпрыгнули остальные.

Было тепло. После заснеженного Иерусалима, пронизанной ветром пустыни и замороженных камней вообще было жарко. Солнце припекало и слепило.

— Вот вам и Денница, — сказал Круль. — Что до бухты — ваше, что за ней — наше. Посредине, если ничего не изменилось, разделительная линия с подразделением международного контингента. Что-то мне подсказывает, что вы сразу на сторону предавшихся не поедете… Так?

Опера молча посмотрели на Ивана, тот неопределенно повел плечом. В принципе, нужно было осмотреть все, обе половины, пообщаться с руководством обеих общин. Но, пожалуй, Круль был прав — вначале стоило поговорить с главой христианской общины.

Правда, церкви видно не было.

Поселок издалека вообще напоминал кубики, разбросанные ребенком во время игры. Кубиков у ребенка было много, он их норовил свалить в кучу, но куча не держалась, рассыпалась на две стороны. Кубики были старые, яркая краска слезла, грани у кубиков были коричнево-серые, почти такого же цвета, как и песок, на котором они стояли.

На зеркале бухты были разбросаны игрушечные лодочки, часть из них лежала на берегу.

— Полагаю, что для общего имиджа будет лучше, если за рулем «Рейдера» меня не будет, — сказал Круль. — Подозреваю, что меня могут помнить, а в таких забавных поселках достаточно одного брошенного камня, чтобы началась перестрелка. Но все мы хотим тишины и быстрого выполнения поставленной задачи. Вот когда мы двинем на ту сторону…

— Где здесь церковь? — спросил Иван.

— А во-о-он там, — Круль указал пальцем. — На холмике. Христиане, что смогли, то построили. Или переоборудовали. Мечеть старую, понятно, снесли, а под собор приспособили как бы не старый магазин. Я точно не знаю. Но ехать туда по дороге до перекрестка, потом у школы — направо, на холм.

— Марко — за руль, — приказал Иван, залезая в кабину. — Остальные по местам. И себя в порядок приведите. Переоденьтесь, что ли.

Парни переглянулись — вчерашние дорожные работы оставили свой отпечаток на одежде всех. Иван, правда, с утра переоделся в джинсы и куртку, в которых ходил по Иерусалиму.

— На улицах пусто, — сказал Марко, когда «Рейдер» въехал в поселок. — Детей нет.

Детей действительно не было. Взрослых — тоже. Рыжая собака с лаем увязалась за машиной, но быстро отстала.

Ивану показалось, что справа на окне приоткрылся ставень, но останавливать машину он не стал. Разрушений нет, значит, драки не было. А машине с крестами и эмблемой Конюшни на бортах в христианском поселении бояться нечего, разве что галат, но в таких диких местах эти ребята появлялись очень редко.

Нет корреспондентов, нет и инцидентов, как верно подметил когда-то Игнат Рыков.

Пока «Рейдер» доехал до перекрестка, Иван засек десятка полтора приоткрытых окон и дверей, за которыми кто-то стоял, наблюдая.

Церковь, похоже, раньше действительно была магазином. Одноэтажное приземистое здание из желто-коричневого кирпича, метров двадцать по фасаду. Бывшую витрину заложили все тем же кирпичом и даже когда-то побелили. Давно.

Над входной дверью был крест, по живому приколоченный здоровенными гвоздями к стене. Первоначально крест был черным, но со временем, от солнца и ветра, краска облупилась. И теперь было похоже, что кто-то, распяв крест на стене, небрежно ободрал с него кожу, обнажив жилы и кости.

— Я бы местному батюшке… — пробормотал Марко.

— Помог бы ремонт сделать, — сказал Иван. — Нет? Не помог бы? Тогда держи язык за зубами и не гавкай. Не суди и так далее…

Марко остановил «Рейдер» перед входом, заглушил мотор.

Иван вылез из кабины, потянулся было за автоматом, но передумал, махнул рукой и пошел к церкви.

Пыль поднималась при каждом шаге. На губах появился затхлый привкус. Мерзость запустения — всплыло в голове. Именно — мерзость запустения, и ничего больше.

Весь поселок — в запустении. В мерзости. Неужели трудно…

Молчать, оборвал себя Иван. С чего это ты судить начал? Ты здесь первый раз. Уже все понял? До ближайшего населенного пункта — почти двое суток по горам. И, судя по состоянию дороги, ею практически не пользуются.

Иван подошел к двери, взялся за ручку. Горячая шершавая медная ручка. Блестящая, патины нет, разве что в углублениях рисунка. Кое-где. Это значит, что за ручку эту берутся часто, часто ходят в этот бывший магазин… В храм, поправил себя Иван со злостью. В храм.

Дверь была не заперта, легко открылась, как только Иван потянул за ручку. Иван замер. Его словно облило чем-то вязким и сладким — такой густой, тягучий запах потек на него из церкви.

Ладан. Ладан — точно, и еще что-то… Иван не был специалистом в этих вопросах. Он вообще мало в чем был специалистом. Стрелял хорошо, неплохо дрался. Технические и оперативные вопросы. Пожалуй — все.

В детстве Ивану говорили, что у него аналитический склад ума. Но как-то в дальнейшем это не пригодилось.

Иван переступил порог, дверь за ним закрылась.

На улице не было жарко. Нет, еще минуту назад Иван был уверен, что на улице властвует жара, но теперь быстро понял — там было почти прохладно. Жарко было здесь.

Горели свечи — много свечей, десятки, сотни. И лампады перед образами.

Помещение заполняли запахи и колеблющийся желто-красный свет.

Иван расстегнул куртку.

Стены были расписаны, но даже Ивану было понятно, что художник был непрофессиональным. Что называется — лучший среди худших, и относился к тому разряду творчески отягощенных людей, которые недостаток умения компенсируют избытком уверенности.

Непропорциональные фигуры святых с неестественно вывернутыми конечностями, перекошенные лица и неуклюжие тела — рисовальщик даже не пытался передать красоту или величие, он просто указывал место действия и состав участников. Как в протоколе.

Мария, Иосиф, Младенец Иисус, три разноцветных — от желтого до коричневого — волхва, осел и овца. Опознать сцену поклонения можно было лишь по количеству персонажей и по нимбу вокруг головы Младенца.

Бывший торговый зал — храм, снова напомнил себе Иван, злясь все больше, — был заполнен лавками, рядами длинных лавок. Просто, как у них в Конюшне. Только зал для накачек по сравнению с этим храмом выглядел непозволительно роскошно.

Низкий потолок был когда-то побелен, но теперь весь покрыт пятнами копоти.

Иван спохватился, перекрестился и кашлянул.

Фитили свечей трещали, иконы, нарисованные так же неумело, как и роспись стен, тоже были местами закопчены.

— Есть тут кто? — неуверенно спросил Иван. — Эй!

Справа скрипнуло — Иван оглянулся. Открылась боковая дверь, и в зал вошел священник.

Невысокий, худощавый. Усы и небольшая борода, массивный серебряный крест на груди, черная длинная одежда — у Ивана, естественно, вылетело из головы ее название — обычный, самый обычный священник.

— Здравствуйте, батюшка, — сказал Иван.

— Здравствуй, сын мой, — священник подошел к Ивану, но протягивать руку для поцелуя не стал. — Чем я могу тебе помочь?

Взгляд священника скользнул по одежде Ивана, задержался на кобуре «умиротворителя», выглядывающей из-под полы расстегнутой куртки.

Иван полез во внутренний карман, достал удостоверение и, раскрыв, протянул батюшке:

— Специальный агент Ордена Охранителей Иван Александров. Командир рейдовой группы…

Священник кивнул, не прикоснувшись к документу и даже не глянув на него. Коротко глянул в лицо Ивану и отвел взгляд.

Иван переступил с ноги на ногу — возникла неловкая пауза, и он не знал, как ее прервать. И священник ему в преодолении неловкости не помогал.

Голова начинала кружиться от жары и спертого воздуха, на висках выступил пот.

— Мы прибыли на три дня, — сказал, наконец, Иван. — Мне нужно где-то разместить людей…

— На посту, — ответил священник. — Раньше у нас стояла рота, а сейчас только взвод. Отчего-то решили, что взвода хватит, чтобы защитить верующих от происков предавшихся… Там наверняка найдется место и для вас. Наверняка.

Батюшка сделал странное движение, будто хотел отвернуться и уйти, но в самое последнее мгновение решил все-таки остаться на месте.

— Вы отец Василий? — спросил Иван, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение.

— Да, я — отец Василий. Что-то еще?

По лицу Ивана начал течь пот, с висков на щеки. А кожа священника суха. Понятно, он привык. Что же здесь творится летом? У них же нет электричества, сообразил Иван. Откуда оно могло быть? Ветровые генераторы? Дизель? Башен ветрогенераторов в поселке нет.

— Мне нужно с вами поговорить, — с трудом произнес Иван, — задать несколько вопросов…

— Хорошо, — кивнул отец Василий. — Я сейчас занят… Немного занят. Приходите вечером. После захода солнца. Я сейчас…

Священник вдруг протянул к Ивану руки ладонями вверх.

— Я тут и плотник, и маляр…

На ладонях были вполне профессиональные мозоли, следы плохо отмытой краски.

— А паства?

— Что паства? Паства добывает хлеб в поте лица своего. Женщины приходят, убирают в храме, моют полы… Если есть тяжелая работа, неподъемная для меня одного, то, естественно, приходят мужчины. А так… Мне ведь тоже нужно что-то делать. Предаваться лени мне зазорно, да и нет, знаете ли, повода, — священник улыбнулся, и Иван увидел, что лицо у него не замкнутое и холодное — усталое лицо у священника.

Изможденное.

Может быть, он плохо переносил жару.

— И вы здесь давно? — спросил Иван.

— Уже пятый год как приехал из Нижнего Новгорода.

— И надолго?

— На все воля Господня… На все, — батюшка улыбнулся. — Так я вас жду после захода солнца. А пост военных — прямо посреди поселка. На границе.

— Я зайду, — сказал Иван, повернулся и быстро вышел.

Еще минута — и он бы сварился. Как жарко…

Ветерок на улице показался почти холодным.

Парни топтались возле машины, Круля видно не было.

— Поехали, — приказал Иван на ходу, залез в кабину и опустил боковое стекло. — К солдатам поехали, батюшка занят.

Марко повернулся, принюхался к Ивану.

— Я сказал — поехали. Чуть не задохнулся в церкви… Где они столько свечей берут и ладана?

Марко не ответил.

«Рейдер» вернулся к перекрестку, свернул направо, на главную, похоже, улицу. Во всяком случае, здесь было несколько лавочек. Витрины и двери были закрыты, но здания все равно имели вид обжитой.

Еще метров через сто из-за угла показался солдат в пустынном камуфляже, бронежилете и каске.

— Тормози, — приказал Иван, но Марко уже и сам остановил машину.

— Привет, — сказал Иван солдату и протянул в окно удостоверение.

Солдат взял книжечку, внимательно изучил ее содержание и сличил фотографию в документе с оригиналом. Протянул удостоверение назад.

Движения солдата были не столько ленивыми, сколько плавными, экономными. Лицо — загорелым до черноты. На левом рукаве — трехцветная нашивка.

— Прямо и направо, — сказал солдат и показал рукой. — Перед той хибарой — направо. Тут ближе к посту.

— А что так безлюдно? — спросил Иван, пряча удостоверение. — Обитатели где?

— Обитатели по домам… — неторопливо проговорил солдат. — После вчерашнего — прячутся. Они всегда после такого прячутся, а после вчерашнего… Прямо и направо…

Солдат поправил на плече автомат и отошел к дому. Когда «Рейдер» проехал прямо и направо, Иван увидел, что за углом стоит еще один солдат.

— После вчерашнего… — сказал Иван.

Марко снова промолчал.

Пост был похож на все посты в мире. Шлагбаум, белые мешки с песком, БТР, закрытый выгоревшим брезентом. Чуть в стороне — несколько брезентовых палаток, со всех сторон закрытых мешками.

Возле шлагбаума прогуливался солдат. Второй стоял у пулемета за мешками и целился в подъезжающий «Рейдер».

— Вот ведь урод, — пробормотал Марко. — Он что, опознавателей не видит?

— Видит, — сказал Иван. — Но после вчерашнего…

Марко тяжело вздохнул.

— Слышь, военный, — Иван высунул в окно удостоверение. — Начальника позови…

Солдат, вернее, ефрейтор — Иван рассмотрел лычки на погонах — медленно, так же тягуче, как и боец на улице, посмотрел в удостоверение, медленно сличил, потом сплюнул — слюна превратилась в черный комочек, как только коснулась земли, — и указал рукой на палатку:

— Капитан отдыхает.

— А ты его разбуди, — сказал Иван. — Сам сходи или пошли кого-нибудь.

— Мне отлучаться не положено… — протянул солдат и снова сплюнул. — Мне положено документы проверять. Документы я проверил. Будете ехать на ту сторону?

— Не буду! — закипая, повысил голос Иван. — Я буду разговаривать с вашим капитаном, и проверять несение службы я тоже буду…

На темном лице ефрейтора проступила пренебрежительная улыбка: кто-то из тыла, да еще из штаба, да еще и не из армии пытается взять целого ефрейтора на голос — смешно.

Часовой высморкался в два пальца, повернулся к машине спиной и медленно, загребая пыль давно не чищеными ботинками, побрел к шлагбауму.

— Мать твою так… — Иван выпрыгнул из кабины, взял автомат и пошел к палатке.

— А туда нельзя! — окликнул его ефрейтор.

Иван не обратил на окрик внимание.

— Слышь, господин хороший! — Ефрейтор вдруг побежал с явным намерением перехватить незваного гостя.

Иван услышал топот за спиной и с трудом подавил желание прибавить шагу. До палаток было всего метров двадцать.

Ефрейтор нагнал Ивана на полпути, протянул руку, чтобы схватить за плечо.

Напрасно он это, подумал Иван. Ой, напрасно.

До плеча Ивана ефрейтор так и не дотронулся, рука промахнулась, отчего-то пошла вдруг в сторону и вниз. В кисти вдруг вспыхнула боль, заставив беднягу застонать.

— Вот и хорошо, — словно ни в чем не бывало, сказал Иван. — Вот ты меня как раз и проводишь.

— Руку отпусти! — выдохнул ефрейтор.

— Как только, так сразу, — пообещал Иван, — хотя, если честно, за такие вещи руки нужно вырывать прямо с корнем. Тебе кто-нибудь разрешал прикасаться к оперу Ордена Охранителей? Ты что, не знаешь, что я могу тебя вот просто сейчас порвать в клочья, и мне за это ничего не будет? Не слышал?

Как ни глупо все это звучало, но было чистой правдой. Орден Охранителей имел особые права и полномочия. Другое дело, что пользовался он ими нечасто, но это уже был совсем иной вопрос.

Ефрейтор побледнел. То ли от боли, то ли от страха.

— Как фамилия капитана? — спросил Иван.

— Мовчан, — пробормотал ефрейтор.

— Не дрейфь, пес, — прошептал Иван. — Мы с тобой идем мило под руку, болтаем непринужденно. Твой авторитет не пострадает. Рука — тоже. Расслабься… Значит, капитан Мовчан. А что было вчера?

— Перестрелка… Перестрелка и обстрел наших позиций…

— Вот видишь, и мы можем, оказывается, найти общий язык. Ведь можем же. Кто обстрелял вас?

— А хрен его знает. Летело отовсюду, трассеров они не использовали, а так — и отсюда, и оттуда стучало…

— А вы?

— А чё мы? Мы усиливали бдительность и не поддавались на провокации. Вот тут живет капитан. Только он отдыхает… — Ефрейтор остановился перед крайней палаткой, уперся и был готов скорее получить перелом руки, чем допустить беспокойство своего капитана.

— Капитан! — крикнул Иван. — Слышь, капитан! К тебе посетители!

— Какого… — спросил голос из палатки.

— Из Иерусалима гости, — сказал Иван.

— Входи, — сказал голос. — Гость из Иерусалима.

Иван отпустил руку ефрейтора и вошел в палатку, приподняв полог.

Остановился, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Посреди палатки стоял стол, сложенный из патронных ящиков, на стенке палатки висела карта, вся в рыжих пятнах, возле другой стены стояла кровать. Возле нее — чугунная печка, труба которой была выведена в окно палатки.

На кровати под одеялом спиной к двери лежал человек, укрывшись почти с головой. По-видимому, это и был капитан Мовчан.

Иван оглянулся, нашел табурет и сел.

— Может, повернешься хотя бы? — спросил Иван.

Мовчан повернулся. Капитан как капитан, круглое лицо, короткая стрижка, но имели место бакенбарды, придававшие лицу командира взвода немного гусарский вид.

Гусар тяжело вздохнул и открыл глаза.

— Рейдовая группа Ордена Охранителей, — сказал Иван. — К вашим услугам.

— Очень приятно, — ответил капитан. — И как мы раньше жили без рейдовой группы Ордена Охранителей? Когда уезжаете?

— Мы еще и не приехали толком…

— А к нам никто толком не приезжает. Ты знаешь сколько положено держать контингент в таких местах?

— Не знаю, — честно признался Иван.

— Три, — Мовчан высунул из-под одеяла руку с тремя оттопыренными пальцами. — Три месяца. Самое большее.

— До хрена, — с искренним сочувствием произнес Иван.

— До хрена, тля, и больше… У нас, тля, больше. Мы здесь уже восьмой месяц. Прикинь, тля…

Иван прикинул. Покачал головой.

— А что ж они так?

— «А что ж они так!» — передразнил Мовчан. — Вот так! Исходя из тактических соображений. И политических, тля. Когда месяц назад приходило десантное судно с припасами и пополнением, думал личный состав вплавь бросится. Но — не бросились. Знаешь, почему?

— Неужели чувство долга?

— Чувство очень долго, тля. Они уже настолько здесь отупели, что даже представить уже не могут другой жизни. Пацанам скоро на дембель, контракты заканчиваются. И полевые с боевыми и командировочными капают, тля. У тебя водка есть? — неожиданно спросил Мовчан.

— Нету. У меня есть пиво.

Мовчан недоверчиво усмехнулся.

— Холодное, — сказал Иван.

Мовчан откинул одеяло и сел на кровати. Поднял тельник и почесал живот. Пошевелил пальцами давно не мытых ног и зевнул.

— Поверишь, — сказал он, — что вот это существо еще год назад думало о поступлении в академию? Выбор был между командировкой и поступлением. Решил, что вернусь и поступлю, тля… Как же, как же… я буквы начинаю забывать.

Мовчан достал из-под кровати ботинки, вытащил из них носки, обулся.

— У тебя врача в группе нет? — спросил капитан. — Толкового врача, нормального… Нет?

— Нет, — ответил Иван. — Медикаменты есть, бинты, шприцы…

— Это и у меня есть. Нужен врач. А еще лучше — волшебник, — Мовчан встал с кровати, надел куртку. — Такой, чтобы мог чудо совершить.

— Что случилось?

— А ничего не случилось, тля. В смысле ничего необычного. Все как всегда. Кто-то из предавшихся скрутил фигу в сторону верующих, те бросили в ответ камнем, да не просто так бросили, а попали, тля… Тут, на суше, я их еще кое-как могу разнять, а когда они за рыбой выходят… С берега им свистну? Платочком махну? — Мовчан потер небритый подбородок ладонью, поморщился. — Они на море начинают, а потом к вечеру пытаются лично разобраться. Я же формально не могу им запретить ходить с одной стороны на другую. Не могу… Обыскиваю, проверяю… А если ночью они с лодки высадят десант, со взрывчаткой или даже с канистрой бензина, тля…

— Высаживали?

— Бог миловал. Нет у них, ни у тех ни у тех, такого умного полководца, как капитан Мовчан. Иначе… У меня — сорок человек. Тридцать девять, считай. Мне на КПП нужно троих? Нужно. На ночь посты вокруг поселка, чтобы через горы никто не влез, — поставить нужно. Считай четыре поста по две смены. Сколько? Восемь. Итого — одиннадцать. И на линии, возле заграждения, умри, а ночной патруль изобрази, да не один. Три патруля по два человека. Еще получается шесть бойцов. Охрана расположения и внутренний наряд — четверо. Двадцать один. Понял? А у меня сорок… Тридцать девять. Как ни крути, а нужно сорок два, чтобы менять их хотя бы через сутки. Это не считая хворых и ушибленных. Как прикажешь крутиться? Я санитара в наряд ставлю, сам хожу, тля. Радист ходит, водитель… Давай я твоих поставлю на ночь, а?

Иван улыбнулся, Мовчан махнул рукой.

— Вас поставишь, как же… Где врача взять, ты мне лучше скажи. Врача…

— Что-то серьезное?

— Серьезное? Серьезное?! — Мовчан выматерился. — У меня солдата вчера убили. Я даже не знаю, с какой стороны прилетели те пули. А Симонова убили. Он еще этого не знает, еще дышит, но его уже убили, понял? Санитар мне сказал, нужно вызывать врача. Я по радио связался. Меня и проконсультировали, что жить Сережке Симонову… Что уже не должен жить Сережка Симонов, даже врача высылать смысла нет. Пока дойдут по морю… А чтобы в этот район отправить корабль, нужно согласовать со всеми участниками договора о совместной эксплуатации, тля. Это, минимум, неделя. А солдат мой уже, считай, мертвый.

— Можно через горы, на вашем бэтээре…

— Ага, можно, — кивнул Мовчан. — Не тут похороним, а там… Ты ведь по дороге проехал? Видел?

Иван кивнул.

— Товарищ капитан! — раздалось снаружи.

— Что?

— Симонов…

— Что Симонов? — Капитан откинул полог. — Что?

— Давление падает, товарищ капитан. Сердце…

— Пойдем, — капитан вышел из палатки, за ним следом пошел и Иван.

В медпалатке было чуть чище, чем в капитанской. Стояли четыре койки: три с голыми матрацами, на четвертой лежал паренек лет двадцати. Грудь перевязана, бинты в крови, над кроватью капельница.

Иван посмотрел в лицо раненого. Не жилец. Совсем не жилец, такое Иван видел неоднократно. Бледная прозрачная кожа, тени под глазами и еще… Отпечаток какой-то на лице, словно проступает что-то: знак, оттенок смерти.

— Почему не вызвал священника? — спросил Иван.

Санитар быстро глянул на Ивана, потом на Мовчана и отвернулся.

— Душу пацана угробить хотите? — Иван начинал злиться не на шутку.

Умереть без священника…

— У вас свой есть?

— Зачем? — спросил Мовчан. — Мы же не во вражеское окружение отправились. В поселке, на христианской стороне есть батюшка, все нормально…

Со странным выражением произнес все это капитан Мовчан — не с обидой даже, а с болью… с разочарованием…

— С батюшкой не сложилось? — спросил Иван. — Какая разница, вызывай, и все тут. Не тяни, пара часов осталась…

— Ага, — кивнул капитан. — Пара часов… Выйди, Бурносов, нечего на меня косяки бросать и вздыхать тяжко.

— Товарищ капитан… — Санитар просительно посмотрел на Мовчана.

— Я сказал — выйди, — капитан прошел по палатке, дожидаясь, пока санитар выйдет.

Иван молча ждал.

Капитан потер руки, потом провел ладонями по лицу, вздохнул тяжело:

— Ну, может, ты подскажешь, боец Ордена Охранителей. Ты там в Иерусалиме к Богу поближе… Есть врач. Понимаешь, есть. Всего в полукилометре отсюда. Там, — Мовчан махнул рукой. — У предавшихся. Хороший врач, кабинет неплохой — я с утра ходил, смотрел…

— И что?

— Мне предложили парня туда переправить. Брат Старший Администратор гарантировал… с учетом новейших разработок Службы Спасения, с учетом сложившихся обстоятельств… — Капитан вздрогнул, словно от озноба.

— Каких обстоятельств? — спросил Иван.

Распахнулся полог палатки, вошел Квятковский, за ним — Круль.

— А ребята волнуются, — сказал Круль. — Ушел начальник и не вернулся. Обижены они на тебя, но все равно волнуются. Пришлось взять инициативу в свои руки и прийти сюда, разбираться. Ты уж меня прости, я запретил Коваленку на верхней турели монтировать пулемет, взял на себя ответственность… И вот пана Анджея с собой взял, как бы представителя от светлой стороны… А что тут у вас, кстати?

— А у нас тут, кстати, умирающий, — пояснил Иван. — Вчера подстрелили, вывезти не получается… Врача в поселке нет, только на той стороне…

— Ну? — спросил Круль. — И что?

— А тутошний Старший Администратор предложил, как я понимаю, очень выгодный обмен, — Иван посмотрел на Мовчана, тот отвернулся. — Я так понимаю, подписание договора в обмен на жизнь?

Мовчан кивнул.

— И в чем проблема? — Круль подошел к раненому, проверил пульс на шее, покачал головой. — Самое время…

— Ты действительно не понимаешь?

— Что не понимаю? Я все понимаю. Я понимаю, что у христиан нет врача, что у солдат нет врача, не обеспечили. Что тут не понимать? Все понятно. Я понимаю, что парня ранили, и ранили совершенно конкретно. И я понимаю, что есть возможность его спасти. И я действительно не понимаю, отчего это никто не бежит спасать ему жизнь? Все ведь просто — взять на руки, отнести осторожно…

— Жизнь в обмен на что? — спросил Мовчан. — Я по запаху понимаю, что ты из предавшихся?

— Именно.

— Так на что менять жизнь? На душу?

Мовчан говорил спокойно, но в голосе его было что-то такое, что заставило Ивана взглянуть на кобуру капитана.

— Это по-человечески? Это — по-человечески? Ведь можно спасти жизнь…

— Можно. Подпись на договоре, и его никто не обманет. Все будет в лучшем виде, я вам могу гарантировать. — Круль выглядел на самом деле удивленным, искренне не понимающим, почему все так взволнованы. — Одна подпись…

— И бессмертная душа, — сказал Иван. — Вам же нужна реклама? Нужна ведь. Представь себе, все узнают, что ваши пошли на такое, спасли жизнь просто так, без обмена на душу…

— Ты плохой рекламщик, Ваня! Если потенциальный клиент поймет, что может получить от нас нечто, не расплатившись душой, то у него появится соблазн. Очень большой соблазн. Он будет просить, ползать, целовать ноги или плакать, биться в истерике… Он будет предлагать деньги, квартиру, машину… Но мы не клиника, не ломбард, не страховое общество. Мы — преисподняя. Вся наша деятельность направлена на сбор душ. Понятно?

— Но один раз? Один раз… Ведь он и ваших защищал, не допускал убийства, погрома… Неужели нельзя сделать исключение. Одно-единственное?

— Одно-единственное? — нехорошо усмехнулся Круль. — То есть мы, сволочи, уперлись в своей корысти и жестокости и не хотим — можем, но не хотим совершить один-единственный хороший поступок. И это потому, ясное дело, что Дьявол такой плохой, а Господь и слуги Его — хорошие. Так?

— Так! — выкрикнул Иван, раненый застонал, и Иван понизил голос: — Так.

— Встречный вопрос, только ответь честно. Честно. — Круль еще раз проверил пульс у раненого, взял со столика ампулу, отломил конец, набрал в шприц бесцветную жидкость и ввел в капельницу. — Ответь, Иван Александров. Вот я сейчас все брошу, вломлюсь в больницу, ткну свой документ или пистолет, заставлю оказать помощь… Совершу благой поступок. После этого отправлюсь в церковь и потребую благословения. Мне его дадут? Или некрещеный, который совершает замечательные поступки, спасает умирающих, выносит детей из огня, он получит место в раю? В порядке исключения? Не отвечаешь? Тогда я скажу — у нас там большой участок отведен для некрещеных. Дети и те… Умер сразу после рождения, не был крещен — в ад. Без исключений, между прочим. У кого нам учиться делать исключения? У вас? У слуг Божьих? Нечему мне у вас учиться, нечему…

Иван молчал. Нечего было возразить предавшемуся, все точно он сказал. Все очень точно. Не подкопаешься.

— Я сказал… — тихо пробормотал Мовчан. — Я Сережке сказал, предложил…

— И что?

— Он отказался. Одна из пуль ему нательный крестик в грудь вогнала, там где-то крестик, возле сердца… Сережка сказал, что не хочет подписывать договор… — Мовчан сел на табурет и обхватил голову руками. — Не хочет, не хочет…

— Товарищ капитан! — окликнул Мовчана от порога палатки санитар. — Там местные… Снова предлагают. Настаивают. Говорят, раз из-за них, ради них, то отец Василий сделает. Сможет…

— Уйди отсюда! — закричал капитан. — Уйди, не береди душу…

Санитар исчез.

— О чем это он? — спросил Иван.

— О чуде, тля, о траханом, долбаном чуде в исполнении отца Василия. Наш батюшка последние три месяца повадился чудеса совершать. Двоих спас при смерти, одного, если верить селянам, вообще оживил.

Иван недоверчиво улыбнулся.

— Лыбишься, тля? — спросил Мовчан. — И я вот так же недоверчиво лыбился, когда узнал. Без балды — не поверил. Потом даже сходил, посмотрел, шрамы потрогал, как Фома Неверующий…

Иван вздрогнул. Не вовремя капитан напомнил.

— Все точно вроде бы. Шрамы есть, на вид — не меньше месяца — что я, шрамов не видел? А не верю я в чудеса. Мне еще в детстве батюшка наш говорил, что чудес не бывает.

— Продвинутый у вас был батюшка, — сказал Иван.

— Да, продвинутый. Он как-то все это объяснял, но я не запомнил. Запомнил только про чудеса.

Иван посмотрел на Круля, тот молчал.

— Все просто, нужно отнести Серегу в церковь, там батюшка наложит руки…

— Руки наложит? — переспросил со странным выражением Круль. — В церкви, значит, может, а здесь — нет? Он все чудеса в церкви совершал?

— В церкви.

Круль обернулся к Квятковскому, маячившему возле входа в палатку:

— Слышал, пан шляхтич?

— Слышал, — ответил Квятковский.

— А не пойдет ли ясновельможный пан к машине, не съездит ли в церковь и не доставит ли со всем уважением и вежливостью пана священника к раненому, чтобы тот либо чудо совершил, либо отпустил грехи умирающему?

— Я схожу, — кивнул Квятковский.

— И я надеюсь, что ясновельможный пан будет настойчив, если святой отец не сможет по какой-нибудь причине прийти сюда.

— Пан будет очень настойчив, — сказал Квятковский и вышел из палатки.

Через минуту взревел мотор «Рейдера».

— Минут через десять, — сказал Круль. — Десять минут мы продержимся.

Он снова ввел что-то в капельницу.

— Ты-то что беспокоишься? — спросил Иван.

— Я-то? Ты бы некрещеному ребенку воды бы дал? Или некрещеного вынес бы из огня? Напоминаю, что ты сам чуть не погиб, спасая даже не некрещеных — предавшихся спасая, чуть не погиб. Дальше объяснять?

Мовчан встал с табурета.

— Подниму своих, — сказал он. — Если твои приволокут отца Василия… А им придется его тащить, батюшка уже месяца три из церкви не выходит. Если потащат силой, то люди могут сорваться. А у них и ружья есть, и пулеметик я пару раз ночью слышал. Может быть жарко.

Капитан вышел.

— Думаешь, с чудом получится? — спросил Иван.

— Откуда я знаю? Я, брат, не теоретик. Так, нахватался из инструкций и лекций высокого начальства… Да и какая разница тебе? Спасет жизнь святой отец. Спасет — ладно, не спасет, так хоть о душе позаботится. Так ведь у вас? — спросил Круль и сам себе ответил: — Так.

Иван посмотрел на часы.

— Да не дергайся ты, расслабься. Ты этого парня никогда прежде не видел. Не увидишь никогда больше. Что изменится в твоей насыщенной жизни? Ответ — ничего не изменится. Если бы позавчера в баре погибли все туристы, ты бы долго переживал? Ты те четыре сотни часто вспоминаешь?

— Часто, — ответил Иван. — Снятся по ночам.

— Да? А на вид — спокойный, уравновешенный жеребец из Конюшни Соломона. Нельзя так комплексовать, Ваня. Поверь — нельзя.

— Лучше помолчи, — попросил Иван, Круль посмотрел на него и замолчал.

Сидел молча возле койки, время от времени проверяя пульс.

Иван хотел посмотреть на часы, но приказал себе не психовать. От того, что он будет пялиться на циферблат, машина не будет ехать скорее, а ребята не станут тащить батюшку волоком.

Тут уже ничего не ускоришь. Можно только сидеть и ждать. И надеяться, что священник успеет.

Снаружи палатки слышались голоса, кто-то ругался на чем свет стоит, завелся двигатель БТР, загремело, упав, ведро. Его кто-то пнул, снова послышалась ругань.

— Капитан не шутит, — сказал Круль. — Неужели и вправду готов стрелять в мирное население?

— Согласно инструкции и Акту Двенадцати, каждый человек, независимо от веры, имеет право на защиту своей жизни и имущества, — процитировал Иван. — И, соответственно, огрести тоже может каждый, что ваш, что наш. Потом могут возникнуть проблемы с отпущением грехов, но капитан, кажется, не совсем в том состоянии.

— Совсем не в том. То есть абсолютно. В таком состоянии так легко делать глупости. Сколько народу из ваших стало нашими в таком вот состоянии… Но чу, идут. Я бы даже сказал — бегут и ведут, — Круль встал. — Я, пожалуй, выйду. Пусть палатка проветрится от серы, на всякий случай.

Круль успел вовремя отойти в сторону, в палатку влетел отец Василий. Так, будто его кто-то толкнул. Или дал пинка.

— Курва пердолена, — сказал Анджей, входя следом.

— Не хотел? — спросил Иван.

— Абсолютно. Еле вытащили. Он попытался проклинать, но Юрасик показал автомат и посоветовал… — Анджей поставил на свободную кровать картонный ящик.

— Я ничего не буду делать! — заявил священник и скрестил руки на груди.

— Мне сказали, что вы совершали чудеса? — сказал Иван. — Или врали?

— Не врали, — капитан вошел в палатку и сел на табурет. — Не врали. Зачем всем врать? Всем врать незачем. Ведь вы спасли жизнь Магде и Питеру? Спасли ведь?

Священник не ответил.

— И Иржи вернули с того света. Его отец всех потом угощал на радостях. С чего ему врать?

— Я не знаю, с чего ему врать, — процедил сквозь зубы отец Василий. — Но, даже если он сказал правду, я это делал в храме, на освященной земле…

— Наложением рук, — напомнил капитан. — Не тяните, святой отец.

В палатке теперь пахло странной смесью лекарств, серы и ладана.

Квятковский подошел к пологу, откинул его наверх и закрепил. Потом подошел к окну в стенке напротив входа, поднял клапан и тоже закрепил.

Ветерок с моря ворвался в палатку и потащил запахи к выходу.

— У меня с собой ничего нет…

— Мы все взяли, — сказал Квятковский. — И на вашем месте я бы все делал быстрее. Люди слышали ваши крики…

— Так он еще и кричал? — удивился Иван. — С каких это пор священник отказывается прийти к постели умирающего? Пусть вы не можете спасти ему жизнь, но душу-то вы обязаны…

— Хорошо, — сказал священник. — Ладно. Я сделаю.

Ветер усилился, концы бинтов, свисающие с кровати, шевелились будто живые.

Странно, подумал Иван, глядя, как священник готовится к работе. Что-то сейчас происходит странное, что-то неправильное. Что-то мешает воспринять все происходящее, не дает признать его реальность.

На пороге появился Марко, замер, словно принюхиваясь.

— Что? — спросил Иван.

— Круль просил передать, чтобы поторопились. Или чтобы батюшка вышел и всех успокоил, сказал бы, что ничего страшного не случилось. Люди собираются, пока человек пятьдесят, но толпа растет. И сдается мне, что люди пришли не с пустыми руками.

— Батюшка, скорее, — попросил Иван. — Раненому совсем плохо.

Священник не ответил.

— И еще Круль просил передать… — Марко посмотрел на батюшку. — Просил принюхаться. На всякий случай. Поработать носом.

Стоп. Иван закрыл глаза. Точно. Вот это ему и мешало.

Ветер врывался в палатку, уносил запахи. Все еще пахло медикаментами, но запаха ладана уже не было. А запах серы… Запах серы все еще остался в палатке. А этого быть не могло. Если запах ладана принес с собой святой отец, а запах серы — Круль, то… Круль ушел раньше, сквозняк должен был вначале вынести именно запах серы. Одежда священника пропиталась ладаном, запах мог сохраниться, но не сохранился. Но остался запах серы, явственный и сильный.

Иван открыл глаза.

Марко стоял на входе и удивленно смотрел на святого отца. Квятковский смотрел на священника с ненавистью, а капитан смотрел на Ивана, словно ожидая пояснений.

— Не торопитесь, святой отец, — сказал Иван. — Не нужно.

Священник замер неподвижно, руки повисли вдоль тела.

— Чудо, значит? — спросил Иван. — Наложением рук?

Священник повернулся к нему, губы раздвинулись в презрительную усмешку.

— Вы все еще настаиваете на отпущении? — спросил отец Василий. — Или хотите чуда?

— Сволочь, — сказал Иван. — Ты три месяца…

— Три месяца, — кивнул священник. — Я спас три жизни. Этого мало?

Иван положил руку на кобуру, лицо священника чуть побледнело, но взгляд остался таким же твердым и вызывающим.

— Я очень долго мучился… Я хотел помогать людям, в этом назначение церкви — помогать людям. А мог только молиться… День за днем — молиться-молиться-молиться… Каждый день. Каждый час. Каждую минуту я мог молиться, но не получил ответа ни разу. Молчание Бога! Это называется Молчание Бога. Это загадка! Это великая загадка! Раньше, до встречи, все было понятно. Он молчит, чтобы проверить нас, дать нам возможность не знать, но верить. Верить. Для того и молчал Господь, — священник говорил спокойно и невыразительно, словно пересказывал заученный текст. — Но после Возвращения… Все и так знают, что Он есть, можно увидеть ангелов его или бесов, посетить ад, в конце концов… Почему Он молчит? Почему не приходит на помощь, когда больше не к кому обратиться? Я долго думал… Очень долго. И не мог ничего понять. К нам вернулся не жестокий Бог Ветхого Завета, легко заливающий огнем и серой целые города и обрекающий ради испытания Иова на муки, к нам вернулся не сердобольный Бог Нового Завета, воскрешающий мертвых, вознаграждающий веру, готовый к самопожертвованию. Не они вернулись, не один из них. К нам пришел равнодушный Бог. Холодный, рассудительный, отстраненный. Он даже не дал нам еще одного Завета. Он просто пришел, явился людям, сделал Землю плоской, а небеса твердыми. И все. Все!

За палаткой кричали. Уже явно не пятьдесят человек собрались толпой перед постом — сотни. Слышались крики детей, женские вопли. Бахнул выстрел.

Мовчан сорвался с табурета и вылетел из палатки.

Марко вышел следом. Потом Квятковский.

— Вы не хотите все объяснить толпе? — спросил Иван.

— Что? Что объяснить? Что три месяца назад я подписал договор? Что три месяца назад я перестал молиться впустую? Что теперь я могу спасать им жизни? Что лишил вечной жизни нескольких из них? Что маленькая Мария Францева, умершая сразу после крещения, попала не в рай, как надеялась улыбающаяся сквозь слезы мать, а в ад? Это им объяснить? Отцу Иржи сказать, какой ценой я вернул на этот свет его Иржика? Полагаете, что они успокоятся? Возбужденная толпа легко переходит с одного объекта на другой. Сейчас вы готовитесь защищаться от них, а тогда вам придется выбирать — отдать меня на растерзание или защищать меня от самосуда. Боюсь, что и в том и в другом случае выход будет один — стрелять. И в том и в другом случае их души, их бессмертные души пострадают, — на лице священника появилось новое выражение, на этот раз — злорадная улыбка. — И так и так — будет плохо. Будет плохо.

— Ничего, — сказал Круль, входя в палатку. — Прорвемся.

Круль схватил святого отца за руку, резко завернул ее за спину. Отец Василий вскрикнул.

— Прогуляемся, преступивший! — Круль двинулся к выходу, толкая перед собой бывшего священника.

— Оставь меня! — крикнул преступивший. — Не смей! Именем Дьявола был подписан договор, и ничего ты не можешь мне сделать.

— Могу. Именно — могу, — засмеялся Круль, выволакивая бывшего священника под солнце. — Нужно внимательно читать пункты, написанные мелким шрифтом. Пойдем, Ваня. Там могут понадобиться все.

Иван вышел следом.

Перед постом собрались почти все жители христианской части поселка. Женщины, дети, старики — все. Они кричали. Они требовали отпустить святого отца. Цепочка солдат перед толпой особо внушительной не выглядела. Да и солдаты, вооруженные, в касках и бронежилетах, не выглядели невозмутимыми воинами. В их глазах легко читались страх и неуверенность.

Они привыкли защищать этих людей. И были не готовы в них стрелять.

— Назад! — крикнул Мовчан в мегафон. — Приказываю отойти за разграничительную линию. В противном случае я буду вынужден применить силу.

В толпе засвистели, закричали. Бутылка ударилась о бронетранспортер и разлетелась на мелкие кусочки, сверкнувшие в солнечных лучах.

Вдруг люди увидели священника, которого чужак гнал перед собой, заломив ему руку. Толпа взревела.

Круль выпустил руку бывшего священника, обхватил его своей левой рукой сзади за шею, достал из кармана пистолет и приставил его к виску отца Василия.

— Дай мегафон! — сказал Круль капитану. — Раз-раз-раз… — произнес Круль в мегафон, держа его в левой руке. — Если через три секунды все не замолчат, то я разнесу батюшке голову. Одна секунда… Две секунды…

Люди замолчали. Передние ряды шикнули на задние, объяснили тем, кто не видел, что именно происходит сейчас на утоптанной площадке перед мешками с песком и шлагбаумом.

— Сначала — познакомимся, — прокричал Круль в мегафон. — Меня зовут Ярослав Круль, я Старший Администратор Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме. Дьявола я трижды видел лично. Имел беседу.

В толпе вскрикнула женщина.

— Вижу, вы слышали о моей организации и знаете, что мы можем. Или думаете, что знаете.

Теперь уже и солдаты оглядывались на Круля, медленно, мелкими шажками двигались прочь от него, к толпе. Еще немного — и солдаты примкнут к этой самой толпе. Не потому, что хотят спасти священника, а потому, что видят личного посланца Дьявола.

— Приятно познакомиться, — сказал Круль и улыбнулся во все тридцать два зуба. — А сейчас уважаемая публика пусть обратит внимание на симпатичного господина слева от меня.

Иван оглянулся и сообразил, что это о нем сейчас говорит преступивший.

— Это не просто господин, это специальный агент Ордена Охранителей, командир рейдовой группы Ордена и Объединенной Инквизиции Иван Александров. Ваня, передай свое шикарное удостоверение уважаемым жителям Денницы. Передай, я сказал!

Иван достал удостоверение, отдал его ближайшему солдату, тот подошел к толпе, протянул документ людям.

— Вы умеете читать, — сказал Круль. — Читайте. Это — командир группы, а вот те парни с пулеметом и автоматами — его группа. Вы наверняка слышали, что именно могут делать эти симпатичные парни в случае необходимости. И как они относятся к преступившим и слугам Дьявола. Слышали?

— Слышали… — произнес кто-то в первом ряду жителей поселка.

— Вот, слышали… Значит, вы можете мне поверить — я, в случае необходимости, могу разнести башку вашему священнику. А они, в случае надобности, могут отправить на тот свет не только меня, но и многих из вас. Но только согрешивших и отошедших от Бога. Согласны со мной?

Теперь уже несколько голосов нестройно подтвердили, что да, согласны.

— Если мы прибыли вместе и вместе привели к вам вот этого человека, вы согласитесь, что мы имеем для этого некоторые основания?

Настроение толпы было сломлено. Иван с изумлением видел, как люди, готовые броситься на пулеметы, вдруг замерли, задумались, и не просто задумались, а задумались над словами предавшегося, одного из тех, кого они ненавидели годами.

Круль задавал вопросы и подсказывал ответы. И людям казалось, что это они сейчас настолько мудры и проницательны.

— Сволочь, — пробормотал Иван.

— Он жил с вами пять лет, был с вами в горе и радости… Был. Он хотел как лучше. Он хотел иметь возможность на самом деле помогать вам, а не просто сочувствовать и соболезновать. И он научился это делать. Вы знаете, что он творил чудеса… — Круль украдкой глянул на Ивана и подмигнул. — Никто не принес с собой Библию? Спросите там, у задних, — никто? Никто… Пушки, значит, принесли, палки, бутылки не поленились захватить, а книгу, значит, никто не взял. Придется по памяти. Евангелие от Матфея, глава двадцать четвертая, стих тоже двадцать четвертый…

Иван почувствовал, как дрожат руки. От страха? От слабости? Чушь, он не боялся и не чувствовал себя слабым.

Нелепость ситуации. Тысяча верующих стоят перед предавшимся, слушают, как он по памяти цитирует Святое Писание. Что может быть противоестественнее?

— Ибо восстанут лже-Христы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Все слышали? Ключевые слова «лжепророки», «чудеса» и «прельстить». Отметили для себя. Теперь от Марка, глава тринадцатая, стихи двадцать второй и двадцать третий. «Ибо восстанут лже-Христы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вы же берегитесь». Ключевые слова «лжепророки», «чудеса», «прельстить» и «если возможно». А кроме того, прямой призыв: «Вы же берегитесь». Вы, простите, не убереглись. Пришлось вмешаться Ордену Охранителей и — еще раз простите — Службе Спасения. Кто-то хочет возразить Святому Писанию? — спросил Круль, и люди отводили взгляды от его лица. — Тогда дайте правосудию свершиться, а сами расходитесь по домам. И не забудьте вернуть удостоверение господину специальному агенту. Всего хорошего, до новых встреч.

У Ивана горело лицо. Ивану было стыдно, нестерпимо стыдно за то, что не смог он сам найти нужных слов, позволил этому клоуну оскорблять строки из Святого Писания.

Люди между тем расходились. Молча и подавленно.

— Нет, — сказал с усмешкой Круль. — Потрясная все-таки книга. И на любой случай есть цитатка. Не зря меня гоняли по тексту первоисточников. Не зря…

Солдаты расходились по своим местам. На лицах застыло удивление и даже страх.

— На аудиторию я произвел неплохое впечатление. Я доволен. И мои преподаватели с инструкторами также были бы довольны. Теперь что нам осталось? — Круль отпустил отца Василия и посмотрел на Ивана. — Теперь нам осталось навести порядок и в Службе Спасения. Полагаю, я должен настоятельно просить тебя присоединиться ко мне в этом приключении. Этого придурка, если можно, заковать и стреножить, прикажи своим орлам. Их я не приглашаю на ту сторону, а тебя — с низким поклоном.

И Круль согнулся в шутовском поклоне.

Отец Василий плакал, солдаты все еще пытались прийти в себя, опера отошли в сторонку и дымили сигаретами, капитан стоял, запрокинув голову и сняв каску, и рассматривал что-то в небе.

А в медпалатке тихо умер рядовой Сергей Симонов. Без покаяния и отпущения.

Глава 06

Удар с правой у Круля оказался поставленным правильно и продемонстрировал хорошую физическую подготовку, неплохую технику исполнения и склонность к драматизации обычных, в общем, ситуаций.

— Здравствуй, брат Старший Администратор! — сказал Круль, входя в кабинет офиса Службы Спасения, доброжелательно улыбнулся вскочившему из-за стола худощавому парню в черной рубашке и, не снимая улыбку с лица, продемонстрировал свой удар. Без всяких там выдохов, выкриков и перехода в стойку — просто врезал снизу вверх по челюсти ничего не подозревающего Старшего Администратора.

Тот даже и не вскрикнул, отлетел назад, на свой письменный стол, опрокинулся навзничь, сшибая на пол канцелярские принадлежности, и упал за стол, оттолкнув в сторону кресло на колесиках.

В офисе залегла тишина.

Старший Администратор лежал молча, не производя звуков и не подавая признаков жизни. Три карандаша из опрокинутого стакана прокатились по столешнице и с сухим стуком упали вниз.

Дама средних лет, исполнявшая, по-видимому, обязанности секретаря, пискнула и попыталась выскользнуть из кабинета. Иван отступил в сторону, пропуская, но Круль, не оборачиваясь, сказал: «Стоять!» — и дама замерла, снова пискнув, как резиновая игрушка.

— Мне — зеленый чай, — приказал Круль. — Без сахара, естественно. Нашему гостю… Иван, что ты будешь пить? Чай, кофе? Минералку? С газом? Без пузырьков?

— Обойдусь, — сказал Иван.

— Обойдется… Наш гость — обойдется, а я долго ждать не буду, — Круль резко, на каблуках, развернулся к секретарше и посмотрел ей в глаза. — Мне продолжить воспитательный момент? Или не нужно?

— Я сейчас… — простонала дамочка, глянула в сторону письменного стола, и по лицу ее разлилась бледность.

— Если в обморок хлопнешься, — предупредил Круль, не отводя взгляда и даже не моргая, — то обратно можешь и не выйти. Доступно?

— Да… — Секретарша попятилась к двери.

— Отлично, — кивнул Круль. — Замечательно. И заодно, пока вода будет закипать, оповести всех — ВСЕХ! — что я жду их на лобном месте через полчаса.

— Да… Поняла… Через полчаса, зеленый чай без сахара, я сделаю… я быстро… — Секретарша вылетела из кабинета, захлопнув за собой дверь.

Круль довольно потер руки и усмехнулся:

— Редко удается отвести душу и произвести впечатление. Если просто демонстрировать неудовольствие и хмурить брови, можно, конечно, испугать немного, но рано или поздно люди начинают воспринимать отсутствие побоев как принципиальную их невозможность. Офис, кабинет, форменные рубашечки, чай-кофе-газировка… Чего тут можно ожидать? Выговора? Какой выговор, если Договор подписан и хуже уже не будет. Если Договор, естественно, соблюдать и не нарушать инструкций вкупе с прямыми распоряжениями. Кстати, о Договорах…

Круль обошел письменный стол, задумчиво посмотрел вниз, на лежащего в беспамятстве Старшего Администратора, и вздохнул.

— Не поможешь? — спросил он самым обычным тоном у Ивана.

Иван спрятал руки за спину.

— Не поможешь… — Круль снова вздохнул, наклонился к Администратору и быстро проверил у него карманы. — Поторопился… Нужно было вначале отобрать у него ключи от сейфа, а уж потом…

Из уголка рта брата Старшего Администратора тонкой струйкой текла кровь, веки были приоткрыты, но зрачков видно не было — только белые полоски глазных яблок. Когда Круль, проверяя карманы, перевернул бесчувственное тело, голова запрокинулась.

— Захлебнется, — сказал Иван.

— Кто? Он? Какая, на фиг, разница?.. Хотя… тут ты, пожалуй, прав, — Круль повернул голову Старшего Администратора на бок. — Он нам нужен живой.

Круль закончил выворачивать карманы, выпрямился, посмотрел на стол, потом под него.

— Ага, вот и ключики…

Круль переступил через тело, сел в кресло и развернулся к сейфу.

— Кодовых замков им не положено, что не может не радовать, — пробормотал Круль, выбирая на связке нужный ключ и вставляя его в скважину. — Да и ничего секретного у них тут быть не может…

Замок щелкнул, дверца открылась.

— Книги строгой отчетности… Договора… Договора обычные… Договора особые… — Круль вытащил из сейфа черную пластиковую папочку, открыл и начал быстро перелистывать страницы. — Отец Василий… Отец Василий… Так.

Круль отложил в сторону несколько скрепленных вместе листов.

— Это собственный договор Старшего Администратора. Это его ближайшего окружения… Вот. — Круль достал из папки еще один договор. — «Отец Василий с одной стороны, Преисподняя в лице Курта Кауфмана с другой, именем Дьявола… О нижеследующем… Преисподняя гарантирует… отец Василий, он же Николай Филатов, обязуется…» Вот ведь сволочь…

Круль пролистал несколько страниц, раздраженно бросил папку на стол.

— Прикинь, в особых условиях указано, что батюшка продолжает выполнять свои обязанности. Козел… — Круль, не вставая с кресла, пнул лежащего ногой. — Сто раз сказано, тысячу раз предупреждено и написано. Вон даже ты знаешь и помнишь — Дьявол не врет. И врать именем Дьявола — это даже и не глупость. Это полное безумие. Полнейшее. И ведь не отправил в Канцелярию второго экземпляра. Справку о заключении договора с указанием имени клиента отправил, а сам договор… На что он надеялся?

Круль наклонился, приподнял голову Администратора за волосы, потряс:

— Ты на что наделся, Кауфман? Победителей не судят?

Пальцы разжались, голова ударилась об пол. Круль вытер руку о рубашку Администратора.

Иван прислонился к стене.

— Да что ты там топчешься? Садись, — Круль указал на стул для посетителей. — Ты прямо как неродной, чая не хочешь, кофе не хочешь… я ж тебя не вербую, блин, я тебя принимаю. Демонстрирую вежливость, так сказать.

— Я постою, — коротко ответил Иван.

Хотя на самом деле ему хотелось выйти из офиса на свежий воздух, избавиться от мерзкого привкуса серы на губах.

— Ваш чай! — Секретарша внесла в кабинет серебряный поднос с чашкой на блюдце.

Ложечка, зачем-то лежавшая на том же блюдце, мелко звенела — руки у дамочки тряслись.

— Как вы просили… — Секретарша поставила поднос перед Крулем, тот поманил дамочку пальцем.

— Я не просил, — прошептал Круль и вдруг проорал, глядя ей в лицо: — Я приказывал! Приказывал! И еще я приказывал собрать всех… Осталось пятнадцать минут…

Секретарша шарахнулась, натолкнулась на стул, опрокинула его, торопливо подняла и поставила на ножки.

— Я передала… Передала… Братья Младшие Администраторы лично…

— Естественно, лично! Ты же им сообщила о нашей милой беседе с братом Старшим Администратором… Сообщила?

— Д-да…

— Естественно, они захотели оказаться подальше от меня… Ничего, я с ними потом поговорю. После общего мероприятия жителей славной Денницы… Вон отсюда, — резко понизив тон, сказал Круль. — Осталось четырнадцать минут.

Секретарша исчезла, словно снесенная ураганом.

Круль взял чашку, поднес к губам, отхлебнул.

— Вполне приличный чай. Ты напрасно отказался…

Старший Администратор застонал.

— А, — обрадовался Круль. — А я уж боялся, что придется работать с бесчувственной тушкой. Ты, Ваня, как относишься к допросам третьей степени?

— Не участвовал.

— Ни тебя не допрашивали, ни ты сам пальцы клиентам не ломал? — удивился Круль. — Что-то меняется в Конюшне, уж не знаю, к лучшему ли… Я, помню…

— Мне не интересно…

— Напрасно. Мы как-то перехватили в горах галата. Все как положено, циферки на руке, огонь в глазах. Клянется и божится, что ни сном ни духом, что, типа, погулять вышел. Ну там пара ударов по печени, порванная губа, выбитый зуб — все то же самое. Да, убивать готов, но сегодня вышел прогуляться без злого умысла. Даже оружия не взял. И оружия у него действительно не было… А нас четверо, все молодые, по первому году. Да и задержание тоже первое. Ну попинали. Ну сунули под нос пистолет, пригрозили. Даже стрельнули над ухом, перепонку вдребезги, галат плачет, кровавые пузыри пускает, но молчит… В смысле несет все ту же хрень. А мы, напоминаю, в горах, что остается? Правильно, везти гада в Конюшню, передавать Инквизиторам, и все. Можно было его просто пристрелить, но мы ж тогда еще не знали, что отмолить убийство галата — как два пальца… И потащили мы даже его к машине, как появился наш тогдашний командир Давид. Ты его не застал, нарвался Давид Месропян на пулю. Но дело не в этом. Появился Давид, посмотрел на нас, послушал наш лепет, не говоря ни слова, взял два камня. Один большой, плоский, второй поменьше, круглый. Положил, значит, руку бедняги на один камень, другим прихлопнул. Аккуратно, по пальчику. Кажется, по мизинцу. И не просто по пальчику, по верхней фаланге. Четко и сильно. Косточка сказала: «Хрусь!» Галат сказал: «Ой!» Потом второй сустав сказал: «Хрусь!» — галат вскрикнул погромче — в общем, диалог пошел, углубился, расширился. Оказалось, что брел этот гад не просто так, а разведывал. А за ним шел караван, небольшой, четыре осла — почти полтонны пластиковой взрывчатки. И рвануть все это должно было завтра, посреди Иерусалима. Его бы, понятно, вопрошающие раскрутили бы. Но день бы мы его тащили, потом он неизбежно тянул бы время, а потом, сам понимаешь, после взрыва его информация была уже никому не нужна. Так что Давид спас несколько тысяч христианских жизней, сломав всего восемь или девять пальцев. А ты нос воротишь… — Круль тронул подошвой своего ботинка лицо Старшего Администратора. — А тут даже и не допрос — так, небольшая экзекуция… Ты ведь радоваться должен — пострадал предавшийся от руки предавшегося… Но обрати внимание на коренное отличие наказания преступления у нас от наказания преступления у вас. Ваш попик сегодняшний, сволочь сердобольная, куда пойдет? В ад, к бабке не ходи. Солдатик ваш, без отпущения? С вероятностью в шестьдесят процентов туда же. Нет, вероятность, конечно, есть. Вернемся, гляну. И тебе сообщу, если хочешь. А наш контингент, даже нарушив Договор, даже предав преисподнюю и накуролесив от всей своей проданной души, все равно останется у нас. Вот тебе, как преданному борцу за торжество божественных идеалов, не обидно? Ведь обидно, мне, например, аж глаза резало, когда я такое видел, еще работая в Конюшне.

— Знаешь, — сказал Иван, рассматривая настенный календарь, — я вот все пытаюсь вспомнить, требует ли отмаливания пресеченное богохульство? Вот если я сейчас достану «умиротворитель» и снесу тебе башку?

— Не знаю, — пожал плечами Круль. — Не пробовал, не читал, не слышал. Но ты можешь попробовать. Тебе, как мне кажется, терять нечего… Порадуешь местных Администраторов, они живенько тебя прикончат, народ, тем более, собирается у лобного места, прикончат тебя весело, с чувством некоторой благодарности за мое устранение…

Иван подошел к календарю, висевшему на стене возле стола, присмотрелся: пестрым фоном плаката оказалась сплошная масса лиц — мелкие, но, благодаря качеству полиграфии, четко различимые лица, улыбающиеся, серьезные, плачущие. Тысячи лиц. Гигантские ладони, сложенные лодочкой и тянущиеся к этим лицам. Синица, яркая, словно живая, в этих ладонях. И надпись, венчающая композицию: «Дьявол не врет».

Старший Администратор завозился на полу, застонал и попытался приподняться.

— Лежать! — приказал Круль и надавил ногой на лицо лежащего. — Не было команды… А плакатик славный.

Круль встал с кресла, подошел к Ивану и остановился возле него перед плакатом.

— Между прочим, — сказал Круль, — потрясающая идея и великолепное воплощение. На каждом плакате — около пятнадцати тысяч лиц реально существующих и ныне живущих людей. В каждом городе — набор лиц свой, причем сформирован из жителей именно этого города. Я себе даже представить не могу, сколько такой проект может стоить, но практически каждый из сфотографированных плакатик приобрел. Пусть даже слоган обрезали, но общая идея-то осталась. Это, как я понимаю, иерусалимский вариант.

Круль присмотрелся, поводил пальцем по глянцу календаря:

— Вот, обрати внимание.

Иван, помимо воли, присмотрелся — это был он, Иван Александров. Тридцать какой-то в восемьдесят непонятном ряду. Но совершенно точно — он. И фотография незнакомая. Не помнил Иван, чтобы в последнее время фотографировался с таким жизнерадостным выражением на лице.

Рука сама потянулась к плакату.

— Давай-давай, — подбодрил Круль. — Сорви, помни, затопчи… Вообще, можешь отвести душу и выпустить свой праведный гнев. Выбей стекло, оно обычно так жизнерадостно звенит, разлетаясь в осколки. Сможешь высадить ногой раму? Одним ударом?

Иван ударил. Кулаком. В солнечное сплетение.

Круль задохнулся и сложился пополам.

Он не мог выговорить ни слова, но поднял правую руку и показал большой палец.

— Мо… — выдавил через несколько секунд Круль. — Мо-ло-дец… Хороший удар… И без подготовки… Я даже и не заметил…

Иван отошел к окну — на площади перед зданием Службы Спасения, вокруг небольшой бетонной площадки собирались жители Денницы. На первый взгляд — точно такие же, что меньше часа назад хотели освободить отца Василия. Ни по одежде, ни по внешности Иван не смог бы отличить одну толпу от другой.

— Время… — сказал Круль, держась рукой за живот. — Вставай, мелкий засранец!

Открылась дверь, и на пороге появились два Младших Администратора.

— Ага, — удовлетворенно произнес Круль. — Явились… Значит, берем шефа и живенько транспортируем его на лобное место.

Иван смотрел в окно, не оборачиваясь, сцепив руки за спиной. Сорвался. Не выдержал. Нервы как у бабы на сносях. Истеричка.

За спиной послышался стон, невнятное бормотание, снова стон. Через несколько секунд Иван увидел, как из здания вышли трое в черных форменных рубашках. Двое с краев поддерживали третьего, голова у того моталась, хотя он прилагал видимые усилия, чтобы держать ее ровно.

— Нам пора, — сказал Круль.

Иван не ответил.

— Ты обязан присутствовать на подобных мероприятиях во время рейда, — напомнил Круль. — Параграф десятый, пункт седьмой «Контроль деятельности членов группы».

Старшего Администратора втащили по ступеням на площадку, попытались поставить, но ноги его явно не держали. А Младшим Администраторам явно не хотелось оставаться на площадке дольше. Брата Кауфмана посадили на бетон и быстро спустились в толпу.

— Совсем жарко, — сказал Круль, когда они с Иваном вышли на крыльцо офиса. — А в Святом Городе сейчас слякоть, мерзость и галаты. Бросить все, попроситься на освобождающееся место Старшего Администратора в Деннице, что ли? И хрен с ней, с карьерой…

Иван молча прошел за Крулем к площадке. Люди торопливо расступались, пропуская идущих. Круль приветливо улыбался и даже задержался пару раз, чтобы ласково похлопать по щеке детей.

На площади стояла мертвая тишина. Даже дети не кричали и не плакали.

Круль остановился перед ступеньками, легонько поклонился, пропуская вперед Ивана.

Можно было послать его подальше или даже еще раз приложить кулаком, но устраивать клоунаду на глазах предавшихся значило идти на поводу у Круля.

Иван молча поднялся на площадку, преодолев четыре широких бетонных ступени. Солнце успело нагреть бетон, летний жар поднимался вверх, обволакивая Ивана.

Брат Кауфман сидел на бетоне, опершись правой рукой. Кровь все еще стекала по щеке, капала на бетон. Еле слышный шлепок: ярко-красное превращается в черное, капля за каплей.

— Такие дела, — сказал Круль, остановившись возле Кауфмана.

Круль прижал ладонь к солнечному сплетению, покосился на Ивана, потом усмехнулся и подмигнул. Выпрямился, опустил руки и обвел взглядом толпу.

— Вы все его знаете! — громким голосом провозгласил Круль. — Меня вы можете и не помнить, я был у вас только один раз и уже довольно давно. Я ничего хорошего для вас не сделал, а он…

Круль легко, словно играя в футбол, сделал шаг и врезал ногой в спину Кауфмана. Тот упал лицом на бетон. Влажный шлепок. Стон.

— Он обеспечивал вас всем необходимым, — сказал Круль. — У вас есть электричество. У вас есть неплохая больница. Библиотека. Все это его стараниями.

Еще один удар ногой, в лицо. Кровь брызнула на бетон широким веером, будто художник или маляр отряхнул кисть с киноварью. Кауфман глухо застонал, перевернулся на спину — лицо было обезображено, нос сломан, губы размозжены. В уголке рта пузырилась кровавая пена.

— Для каждого из вас он находил слово утешения, — выкрикнул Круль и снова ударил ногой, на этот раз в бок. — Я знаю, что трем или четырем из вас он спас жизнь во время бури два года назад.

Еще один удар ногой по ребрам, сухой щелчок ломающейся кости был слышен всем. И все молчали.

— Кто-то из вас еще вчера был готов отдать за него жизнь… Не так? — Круль поставил каблук на руку Кауфмана, надавил, продолжая с улыбкой смотреть на лица жителей Денницы.

Хруст. Стон. Бледные лица, ужас в глазах, но никто не отвернулся, никто не посмел отвести взгляд.

— А теперь кто-то из вас хочет ему помочь? — спросил Круль.

Тишина.

— А где же ваша благодарность? — спросил Круль. — А рядом со мной стоит представитель Ордена Охранителей, он все видит, обо всем доложит своему начальству и что потом будут говорить о сторонниках Бездны? Что?

Кто-то в толпе вздохнул, Круль быстро обернулся на звук и ткнул пальцем — люди расступились, оставив перепуганную женщину на открытом месте.

— Будут говорить, что жители Денницы, законопослушные жители славного поселка на берегу моря, жалели подонка, оскорбившего обманом имя нашего повелителя! — Круль махнул рукой, словно отрубил ребром ладони пласт горячего воздуха. — Лжеца. Осквернителя. Мерзавца.

И три удара ногой. Хруст трех сломанных веток. Три вскрика Курта Кауфмана и вой, его протяжный вой, когда Круль снова наступил ему на руку.

— Каждый из вас подписал Договор. Каждый из вас получил уверенность и спокойствие вместо нелепой, несбыточной и обманчивой надежды. И только прочность, нерушимость Договора, подписанного от имени Дьявола, гарантирует вашу дальнейшую судьбу. Ваше существование до смерти и после нее. Если кто-то решится нарушить Договор в отношении врага, разве не сможет он нарушить его в отношение любого из вас? Вы этого хотите? — Круль подошел к краю площадки, присел на корточки, чтобы заглянуть в лица слушателей. — Вот ты? Или ты? А может, ты хотел бы такого для своих детей? Нет?

Люди попятились, пряча глаза.

— Он хотел произвести впечатление. Хотел сделать карьеру. Он полагал, что его простят, когда он приведет к нам новые души, спасет их от слепой надежды… Он надеялся… Нет, он был уверен, что его простят. И даже наградят! — Круль кричал, надсаживаясь, запрокидывая голову, набирая воздух и наклоняясь вперед, швыряя слова в толпу. — Он нарушил Договор. Он нарушил соглашение с той стороной, все еще охотящейся за журавлем в небе. Он поставил под угрозу ваши жизни. Но это ерунда. Мелочь, по сравнению с тем, что он поставил под сомнение, дал повод, возможность усомниться в самом главном, в единственном постулате нашей веры. Дьявол не врет! И его именем не врут.

Круль остановился, перевел дух.

— Я не могу спокойно говорить о таком. Я не могу спокойно видеть подобное предательство. Я не могу позволить и дальше жить такому предателю и преступнику. Вот это… — Круль поднял над головой несколько скрепленных листов бумаги. — Это — личный Договор Кауфмана. Его гарантия, подписанная Дьяволом. Смотрите все!

Листы вспыхнули, черная кайма охватила их сразу, язычки пламени поначалу были почти не заметны в солнечном свете, но через секунду набрали силу и цвет — багровый цвет Бездны. Еще секунда — черные хлопья упали на бетон возле Курта Кауфмана, прилипли к поверхности кровавой лужицы.

— Так будет гореть и он. Но превратиться в пепел ему не дано. Он будет гореть вечно. Будет вечно мучиться, извергать из своего предательского нутра крики боли, страха и раскаяния…

Круль повернулся к Кауфману, поднял над головой руку, и солнце отразилось в лезвии ножа, появившегося откуда-то в этой руке.

Откуда Круль достал оружие, не заметил даже Иван.

Круль присел, резко опустил руку, рванул ее в сторону. Тупой удар, влажный хруст. Крик боли.

Лезвие распороло живот справа налево, потом пошло вверх, рассекая брюшину до ребер.

Кауфман кричал, не переставая. Руками он попытался зажать рану, Иван краем глаза заметил, что пальцы левой руки выгибаются назад — сломанные суставы их не держат.

— Эти мучения, эта боль, которая ему сейчас кажется невыносимой и невероятной, — ничто, по сравнению с грядущей болью. С той болью, которая ему уготована Бездной и его предательством. Попытайтесь себе это представить. И попытайтесь запомнить. Закон восторжествует всегда. И для всех.

Заплакал ребенок в первом ряду, и вслед за ним заплакали дети в толпе.

— Никто отсюда не уйдет, пока он дышит. Никто не уйдет. Вы будете смотреть. Он не поверил закону. Вы тоже можете закону не поверить. Но поверите своим глазам и ушам.

Круль подцепил лезвием ножа внутренности Кауфмана, потащил наружу, Кауфман забился, засучил ногами, попытался перевернуться на бок, но Круль не позволил. Ногой он надавил на грудь преступника.

— Все видят? — громко спросил Круль. — Я не слышу! Все видят?

— Да… — выдохнула толпа.

— Все запомнят?

— Да…

— Хорошо… — Нож чиркнул Кауфмана по горлу, бывший Старший Администратор захрипел и через несколько секунд затих. — На этом я подвожу черту.

Нож, зазвенев, упал на бетон. Солнце отражалось в луже крови.

— Я больше ни на минуту не останусь здесь, — сказал Круль, отряхивая руки. — Я не стану мешать вам. Те, кто подумал, что я так быстро отпустил Кауфмана из жалости, ошибаются. Сейчас он уже испытывает куда большее мучение. Зачем мне было удерживать его здесь?

Круль поманил к себе пальцем одного из Младших Администраторов. Тот торопливо взбежал на возвышение.

— Тебя как зовут? — спросил Кауфман.

— Жак. Жак Гранже…

Круль вытер окровавленные руки о рубашку Гранже, похлопал его по плечу:

— Он будет исполнять обязанности Старшего Администратора офиса Службы Спасения Денницы. До тех пор, пока либо не пришлют сюда нового, либо не утвердят этого назначения. Извини, у меня нет знаков различия Старшего Администратора. Разве что…

Круль посмотрел на труп. Золотые значки на воротнике были залиты кровью. Шеврон на левом рукаве рубашки покойника поблескивал золотым шитьем.

— Возьми нож, отпори знаки различия, — приказал Круль и тихо, так, что услышали только Иван и Гранже, прошептал: — Или это сделает твой напарник.

Гранже наклонился, взял нож, спорол шеврон и разогнул зубцы на окровавленных значках.

— Все свободны, — крикнул Круль и махнул рукой, словно перед ним была не толпа людей, а птичья стая. — Кыш!

Люди бросились врассыпную, только трое в черных рубашках и секретарша остались возле лобного места.

— А что делать с телом? — спросил новый Старший Администратор, все еще держащий знаки различия на раскрытой ладони.

— Ты что, с ума сошел? — поинтересовался Круль. — Ты знаешь, что может случиться, если тушка будет гнить здесь? Заразу запустить хочешь? Я начинаю сомневаться в правильности своего решения.

— Мы уберем, — быстро сказал Гранже. — Уберем и зароем.

Круль прищурился.

— На свалке, — быстро добавил Гранже. — Среди мусора.

Круль кивнул:

— Молодец, быстро соображаешь. Я сообщу об этом.

На лице Гранже проступила улыбка, щеки порозовели.

— Иди, — сказал Круль. — Иди и не нарушай. А мне некогда.

— Может, руки помоете? — спросил Гранже.

— Пожалуй… — Круль задумчиво посмотрел на свои руки. — А то потом запекшуюся кровь из-под ногтей вычищать…

Младшие Администраторы умчались, а через несколько минут вернулись с ведром теплой воды, флаконом жидкого мыла и полотенцем.

Иван отошел в сторону и смотрел на море, пока Круль вначале мыл руки, потом, отфыркиваясь, умылся и утерся полотенцем.

— Все. Ухожу. И даже не просите остаться, — сказал Круль и двинулся, не оглядываясь, в сторону разделительной линии.

Проходя, хлопнул Ивана ладонью по плечу, Ивана передернуло.

— Да не пугайся, — засмеялся Круль. — Она уже чистая.

— Тебе это нравится?

— Что рука чистая?

— Что человека выпотрошил?

— А тебе-то что? Тебе жалко преступника, погубившего несколько душ? Тебя беспокоят наши внутренние разборки? Брось, Ваня! Не морочь голову ни себе, ни мне. Ты же не сожалеешь, что врезал мне в кабинете? Не сожалеешь. А ведь я провинился куда меньше, чем покойничек, — Круль вздохнул. — Будь веселее, Ваня. Сегодня и ты, и я — мы принесли много пользы своему делу. Ты — своему, я — своему.

Иван посмотрел на него и увидел, что лицо у Круля побледнело, а на висках выступил пот.

— Тебе хреново, Круль?

— Жарко. Я плохо переношу жару, — отрезал Круль.

— Понятно… — Иван помолчал, потом все-таки не выдержал: — Ты с самого начала знал?

— О чем?

— Об отце Василии, о Договоре?

— Откуда? Всеведущ только… Ну ты понимаешь. А я могу только выполнять указания начальства да работать головой. Время от времени.

Ветер, дувший к морю, сносил запах серы от Круля в сторону, и на мгновение Ивану показалось, что идет рядом с ним обычный человек. Уставший. Издерганный. Разочаровавшийся. Почти такой же, как Иван Александров.

— Как ты узнал о священнике? Ведь это ты сказал, чтобы я принюхался.

— Сказал. Понимаешь, Иван, — Круль протянул руку, собираясь похлопать Ивана по плечу, но вовремя сообразил и руку убрал. — Редко кто станет сотрудничать с Преисподней, не заключив Договор. А заключивший Договор начинает источать некоторое амбре… Вонять серой, если попроще говорить. Обычный человек не сможет этого скрыть. А в аромате ладана всегда так удобно было прятать запах серы… Всегда, заметь. Ты сказал, что в церкви сильно пахло, капитан сказал, что три месяца батюшка не выходит наружу. Что он скрывает? Ну не плохой же цвет кожи, в самом деле.

— Но ты знал, что тут… Догадывался.

— Да, — хмыкнул Круль. — Догадывался — то самое слово. Понимаешь, Иван… Когда в Преисподнюю попадает новорожденный ребенок… Из христианского поселка. Со всеми признаками крещения, безгрешный, но в аду… Тут возникает сомнение. Такое большое и неприятное сомнение. Ну ты же сам понимаешь, как все устроено. Не успели крестить — к нам. Успели — первородный грех сняли, ребенок нагрешить не сможет. Никак. А тут… Потом, через некоторое время, прибывает мама ребенка. В истерике, ибо хоть и грешила, но ведь была соборована, отпета и все такое… И тоже в Аду.

У нее возникли осложнения после родов, ребенка, говорит, окрестить успели, но не спасли. А там началось заражение крови у нее, врача у христиан нет… В общем, померла. И снова попала не по адресу. Хоть и числилось за ней прелюбодеяние, но она исповедалась, ей все отпустили… И такое недоразумение. У Администрации в архивах все в порядке, с божественной канцелярией и с передачей информации также проблем не было. Ваши не комментируют направление души в ад, но и не ошибаются — мы проверяли. Вот и возникло подозрение, что проблемы с батюшкой. Посмотрели в отчетах брата Кауфмана — числится среди вновь предавшихся некто Николай Филатов. А это, кажется, отец Василий, предположили наши аналитики. Вот меня и попросили заодно разобраться в том, что произошло, как произошло, и принять меры по своему разумению.

— Так ты сюда ради этого?

— Ты меня слушаешь? В смысле — слышишь? Я же сказал — заодно разобраться. В ходе выполнения основного задания. Только не спрашивай меня, о каком задании идет речь. Потом все узнаешь. Гадом буду.

— Будешь.

Иван замолчал и молчал, пока они шли до линии, потом прошли за ограждение и вышли к посту.

«Рейдер» стоял за шлагбаумом, развернутый капотом к поселку. Парни сидели в тени фургона на камнях. С ними рядом сидел Мовчан.

— Что нового? — спросил капитан, когда Иван и Круль подошли.

— У меня — все, — сказал Круль. — Мои дела закончены, я могу хоть сейчас отправляться в Иерусалим. Я счастлив, что у Службы Спасения есть такой ловкий, деловитый и симпатичный Старший Администратор.

— Мы тоже можем ехать, — сказал Марко.

Иван вопросительно посмотрел на него.

— Капитан связался со своими, сообщил о смерти солдата и о… о батюшке тоже сообщил.

— Так. И что?

— И то, — сказал Мовчан. — Рапорт о Симонове приняли более-менее нормально, бывает всякое, но вот о священнике… Связались с Инквизицией, те с Иерусалимом, те подумали, потребовали, чтобы предавшийся был немедленно доставлен в Конюшню Соломона. Чтобы вы при первой же возможности связались с ними по радио, но бросили все и ехали домой. Подписался какой-то Токарев.

Значит, Токарев, подумал Иван. Как он, наверное, рвал и метал, услышав о том, что даже обычный рейд у Ваньки Каина не может пройти без неприятностей. Предавшийся священник — это чрезвычайное происшествие, а то, что это совпало с нарушением еще и со стороны Службы Спасения, — совсем плохо, может значить очень многое, от совпадения до заговора, прямого отпадения Преисподней от Акта до начала открытого конфликта с Адом.

— Где предавшийся? — спросил Иван.

— В машине, воняет, — ответил Юрасик. — Сидит, сука, весь в соплях, ноет. Может, хавальник ему заклеить?

— Потерпишь, — отрезал Иван и протянул руку Мовчану. — Пока. Держись тут…

— А чего, продержусь, — невесело улыбнулся капитан. — Нас меняют. Завтра прибудет транспорт, высадят роту французов, комиссию от Объединенной Инквизиции и нового священника. Нет худа без добра… Хотя, конечно…

Капитан бросил короткий взгляд на медпалатку с поникшим белым флагом с красным крестом и вздохнул.

— В машину, — приказал Иван.

Парни встали с камней, отряхнулись, полезли в «Рейдер».

— Все в фургон, — сказал Иван. — Круль — за руль.

— А командир у нас — поэт, — воскликнул Юрасик. — Какую рифму родил…

— И ведь экспромтом, — подхватил Коваленок.

Иван сделал вид, что не расслышал.

— Слышь, начальник, — Мовчан тронул Ивана за рукав. — Ты говорил, что у вас есть пиво…

Заночевать пришлось почти на том же самом месте на перевале, что и по дороге к Деннице.

Иван назначил дежурных, исключив себя и Круля, лег на свое место и уснул, не обращая внимания на причитания бывшего священника.

Засыпая, подумал, что у предавшихся наказание происходит быстрее. Без волокиты. Вспомнил вывалившиеся на горячий бетон внутренности, торопливо отогнал от себя воспоминания. И провалился в сон без сновидений.

Его разбудили на рассвете, Юрасик бесцеремонно толкнул в плечо и прошел на свое место.

В машине воняло серой. Казалось, уже можно было привыкнуть, Иван читал в детстве, что запах ощущается всего несколько минут, а потом рецепторы перестают его воспринимать, но запах серы, исходящий от предавшихся, общим законам не подчинялся. И, наверное, в этом был смысл.

К следующей ночи они проехали Элат и углубились в пустыню.

Еще до Элата, как только машина спустилась к морю, Иван связался по рации с Конюшней. Получилось не сразу, пришлось выбираться на ближайший холм и долго выслушивать скрежет и шорох помех в наушниках. Так толком поговорить и не получилось, пришлось в городе заезжать к военным и связываться по их телефону — мобильники в Элате не работали.

— Все понятно, — сказал Токарев. — Не тяни там, рви в город без остановок. Хотя смотри сам, там у вас погода не очень…

Ветер нес песок, свет фар пробивался лишь на несколько метров вперед, но Иван решил не останавливаться. И группа спорить не стала. Всем осточертела компания двух предавшихся, особенно непрекращающиеся стоны и жалобы священника.

За руль — Марко, рядом с ним — Юрасик.

Иван сел в свое кресло, задумался.

По приезде ему следовало составить рапорт. Включить в него и свой договор с Джеком Хаммером на контрабанду, который потом вылился в сотрудничество с галатами, о происшествии в Деннице и в христианском поселке… Дерьмо предстояло хлебать большой ложкой, причем в одиночестве. Парни напишут свое, но что там у них? Выполнили приказ шустрого командира, и всех делов. Они честно собирались купить пиво, а выгодную операцию с бесплатной выпивкой придумал Иван. Ну и традиционно за все, произошедшее с группой в рейде, отвечал командир, и никто другой.

Так что отвечать тебе, Ванька, подумал Иван, прикрыв глаза.

Машину раскачивало на выбоинах, песок с шелестом бил в стену фургона и терся небритой щекой о стекло.

Молчали все, даже отец Василий замолчал в хвосте фургона. Верхний свет был выключен, Круль что-то читал, присвечивая себе фонариком. Коваленок и Анджей спали, Квятковский похрапывал, но Иван решил его не дергать. Потерпеть осталось немного.

Иван тоже стал засыпать, когда «Рейдер» остановился.

— Патруль, — сказал Юрасик в открытое окошко Ивану. — Понаставили их с прошлого раза.

— Видать, галаты все еще не успокоились, — буркнул Коваленок. — А дорога тут, считай, одна. Перережут ее, считай, Элат отрезали.

— Считай, — согласился Иван, приподнялся со своего кресла и глянул вперед, через окошко в кабину.

Свет двух прожекторов с вездехода с трудом пробивался сквозь несущийся песок. Мигалка торопливо окрашивала бредущую от вездехода фигуру то в синий, то в красный цвет.

— Чокнутый, — сказал Круль, посмотрев в окно. — Совсем ума лишились, солдатики.

— Ты о чем? — не поворачивая головы, спросил Иван.

Солдат приблизился, вошел в свет фар «Рейдера». На лице, под каской, были противопылевые очки, низ лица закрывала пятнистая камуфляжная косынка. Автомат болтался на правом плече стволом вниз.

— Ночь. Буря. Ветер с песком. Пустыня, — проговорил речитативом Круль. — Пост. Останавливается какая-то машина. В темноте да в песке ни знаков, ни опознавателей не разглядеть… Если бы ты был в патруле, Ваня, ты бы пошел к машине один?

За спиной щелкнул предохранитель автомата — Коваленок сделал выводы из вступления предавшегося. Следом схватился за оружие Квятковский.

— Полагаешь? — спросил Иван, перезаряжая свой автомат.

— А то, — Круль щелкнул затвором. — Нет, варианты еще остаются… Будешь проверять, не шизофреники ли в патруле?

Солдат остановился, включил фонарик, осветил номер машины, опознаватель на капоте, мазнул лучом по кабине.

— А ведь это именно по наши души, — сказал Круль. — Внимание в кабине!

— Да пошел ты, — буркнул Юрасик, снимая свой автомат с предохранителя. — Сам вижу.

Солдат выключил фонарик, оглянулся назад, на вездеход.

Марко положил руку на переключатель скорости.

— Задним ходом, — предупредил Иван. — Не вперед.

Вперед прорываться было бессмысленно — на таких вездеходах иногда стояли пулеметы в четырнадцать миллиметров калибром, как бы ни рванул «Рейдер», а очередь крупнокалиберных пуль он в лоб получал обязательно. И двигатель от пуль не спасет, если что. Не говоря уж о лобовом стекле.

Если дернуть назад, то в таком мраке и круговерти можно оторваться. Если повезет. Марко затормозил сразу, как увидел свет на дороге. До вездехода оставалось еще метров двадцать.

Солдат остановился, будто раздумывая, потом пошел к правой дверце кабины.

Один, без прикрытия, к неизвестной машине. Пусть даже к рейдовому транспорту Ордена Охранителей. Подойдя к дверце, он ушел с линии огня.

— Марко, давай! — крикнул Иван, двигатель взревел, машина дернулась, ударил пулемет, только не спереди, не от вездехода.

Очередь прилетела сзади, продырявила заднюю стенку, перерубила по дороге сидящего на полу священника, разнесла вдребезги оставшиеся ящики с пивом и увязла в куче мешков и спальников.

Слава богу, не крупнокалиберный, подумал Иван, падая на пол с кресла. Обычный пулемет.

Вторая очередь прошла ниже, по колесам, «Рейдер» повело в сторону, колеса слетели с дорожного покрытия, и машина брюхом села на край дороги, провалившись в яму.

— Наружу! — крикнул Иван, распахнул дверцу и выпрыгнул в клубящуюся мглу.

Он ударился ногами, не удержался и упал, но автомат не уронил. Следом выпрыгнул Анджей, за ним Круль, приземлился на Ивана, больно ударив ногой в бок. Прыгнул Коваленок, попытался прыгнуть — очередь, выпущенная солдатом, пробежала по дверце кабины, гулко дырявя металл, и чиркнула Коваленка по груди.

Юрка Коваленок умер, не долетев до земли. Его тезка и приятель Юрасик Кононов пережил Коваленка на несколько секунд. Пуля попала в шею, Юрасик выронил автомат, попытался зажать рану ладонью, но сердце продолжало работать, выбрасывая кровь из разорванной артерии.

Юрасик дернулся и замер.

Марко вывалился из кабины, припал к земле, и следующая очередь, вылетевшая из темноты, прошла над ним, прогрохотала по борту «Рейдера», выбивая стекла.

Ругаясь и молясь одновременно, Марко нырнул под машину и вылез возле Ивана.

— В пустыню! — крикнул Иван. — Уходим…

Круль вскинул автомат, короткой очередью свалил все еще маячившего возле машины солдата.

— Быстро! — крикнул Иван.

Анджей прыгнул в темноту щучкой, как в воду, за ним полетел Марко. Круль привстал, чтобы прыгнуть следом, но Иван ударил его по спине, свалил на песок.

Заработал второй пулемет, на этот раз — крупнокалиберный, с вездехода. Солдата ведь у машины больше не было, можно было демонстрировать превосходящую огневую мощь.

Пули в долю секунды разнесли вдребезги кабину и тело Юрасика, вскрыли фургон и в клочья разнесли его внутренности. Ошметки и осколки летели с кормы «Рейдера» — пули прошивали машину насквозь.

— Мать-мать-мать… — шептал Иван, вжимаясь в песок. — Твою мать…

Он не слышал ничего, кроме грохота пулемета и треска раздираемой на части машины.

— …рванет.

Иван повернул голову, Круль прижался к нему и кричал.

— Сейчас рванет! — разобрал, наконец, Иван.

Пулемет замолчал, по-видимому, закончилась лента.

Иван толкнулся ногой, прыгнул, приземлился на плечо, перекатился и снова прыгнул. Упал на камень, заорал от боли, но снова прыгнул, дальше в темноту, глубже в ночь.

Теперь заработали два пулемета, трассеры неслись в пустыню низко, цеплялись за бугры и камни, с визгом уходили в темное небо, разбивали камни в клочья и поднимали столбы песка.

Иван бросился вправо, подальше от крупнокалиберного пулемета. Круль — за ним. Скатились с небольшого холма, теперь выстрелы со стороны вездехода были им неопасны.

— Уходим? — спросил Круль.

— Можешь уходить, — задыхаясь, бросил Иван. — У меня есть пара вопросов к этим…

Иван показал автоматом в сторону пулемета, работавшего с тылу.

— Хотя бы с ними разберусь… — сказал Иван и побежал, пригибаясь к земле по широкой дуге, обходя пулемет.

— Козел ненормальный! — крикнул Круль, догоняя его. — Делать нехрен?

— Пошел ты… — Иван взбежал на холм, упал на живот.

Круль — рядом.

— И что дальше? — поинтересовался Круль. — Вот он замолчал — будешь искать на ощупь?

Иван сплюнул, пытаясь избавиться от песка, набившегося в рот. Ничего не получилось — во рту пересохло, слюны не набралось даже на плевок.

Пулемет молчал.

Свет прожекторов вездехода рисовал в темноте силуэт «Рейдера» — то, что от него осталось.

Ветер усилился, свистел и шипел, перекрывая звуки от машины. Ивану показалось, что там мелькнула чья-то тень.

— Нужно уходить, — сказал Круль, но Иван упрямо мотнул головой.

Он видел, как умер Коваленок. Он видел, что пули сделали с телом Юрасика. Он помнил чувство бессилия, когда лежал, вжимаясь в песок, а крупнокалиберные пули рвали над ним воздух.

И вообще, все равно неделя выдалась хреновая. Нельзя было вот так, просто, уйти, спрятаться в темноте и воющем песке. Нельзя.

Иван медленно обошел вершину холма, двинулся вперед осторожно, старясь не шуметь, хотя прекрасно понимал, что все равно его никто не услышит из-за ветра. Понимал, но все-таки ноги ставил аккуратно, чтобы не скрипнуть песком, — не мог иначе.

Теперь он перестал быть специальным агентом, опером Конюшни и опорой веры. Он стал убийцей. Он хотел одного — убить. Наказать. Все остальное — ерунда.

И то, что он провел ритуал пожирания грехов, — ерунда. Чушь. Он согласен поменяться — бессмертную душу на возможность убить хотя бы одного из нападавших. Хотя бы одного.

Он прополз метров десять, когда услышал голос. Вначале решил, что ему показалось. Это ветер взвизгнул, продираясь сквозь дыры от пуль в остове «Рейдера». Ободрался ветер до крови.

Через мгновение голос послышался снова.

Точно, люди, подумал Иван и одернул себя мысленно. Не люди — какие люди могут подстерегать его в ночи, могут убить Юрасика и Коваленка? Разве это люди?

Иван замер, всматриваясь в шуршащую темноту.

Вон там, метрах в десяти. Не дальше. Там кто-то шевельнулся. Или это показалось? Ветер швырнул вверх очередную пригоршню песка, а Ивану показалось… Нет, не показалось. Все точно. Двое. Минимум — двое.

Как в армии, мишень двойная, пулемет. Пустяковое упражнение. Он с первого раза смог поразить все три мишени этого упражнения. Двенадцать патронов, три мишени, две ростовых и одна — пулемет. Ему было восемнадцать, он, считай, впервые взял в руки автомат, но срезал мишени тремя короткими очередями. Шесть патронов из выделенных двенадцати.

Тогда ему было всего восемнадцать, стрелял второй раз в жизни, но тогда у него не тряслись руки от злости, не клокотало в груди, не колотилось безумно сердце. Тогда было проще.

Иван осторожно двинулся вперед, съехал на животе с очередного бугра, замер.

Теперь до пулемета было всего метров пять.

Можно было даже расслышать сквозь ветер и буханье крови в висках, как один из пулеметчиков говорит другому о том, что пора выбираться. Что если кто уцелел, то уже ушел в пустыню, а второй возражает и говорит, что нужно дождаться приказа, что если вдруг снова начнет стрелять пулемет с вездехода, то можно нарваться и на пулю… А он не хочет подохнуть так глупо и бессмысленно.

Иван видел одну тень. Вторая была дальше, и ее закрывал край холма.

Если бы гранату, подумал с тоской Иван. Можно было спокойно бросить гранату. Но гранаты нет. И это — к лучшему.

Он хочет убить обоих. Теперь он хочет убить обоих, не кого-нибудь, как несколько секунд назад, а обоих мерзавцев, посмевших стрелять в него и его людей. Иван встал. Вскинул автомат к плечу.

Пять метров. Ерунда. Пелена только кажется непроницаемой. Пули прошьют ее, даже не заметив. Пули не обратят внимания на песчинки между дулом и мишенью. А ветер будет нести песок сквозь дыры, которые проделают в телах пули.

Со свистом.

Пулеметчик что-то сказал — негромко, Иван не расслышал что именно. И не разобрал ответа. И ладно. Он обойдется без этого. Какая разница, что они болтают перед смертью.

Жаль, что они его не видят. Если бы они увидели, поняли, успели испугаться…

Иван нажал на спуск.

Очередь на мгновение ослепила его, Иван снял палец со спускового крючка, побежал вперед и выпустил новую очередь — уже метров с двух. Длинную, на полмагазина.

Он слышал, как пули бьют в тела. Две пули ударили по металлу, наверное, попали в пулемет.

Темная масса возле дороги не шевелилась. Иван подошел ближе, ткнул стволом. Тело отвалилось в сторону, взмахнув рукой.

Обоих одной очередью. Почти все пули попали. И первая очередь, и вторая. Вторая, наверное, пришлась уже в мертвые тела. Убила уже убитых.

Из темноты слева появился Круль, подбежал, дернул Ивана за руку:

— Все, доволен? Нужно уходить. Эти долго искать не будут — пост недалеко…

— Да, — сказал Иван. — Хорошо.

Но с места он не сдвинулся. Стоял перед убитыми, держа автомат в опущенной руке.

— Пойдем, — сказал Круль.

Иван оглянулся, посмотрел на останки «Рейдера», словно плавающие в отсветах прожекторов.

— Еще там, — сказал Иван.

— Умереть решил? С первого раза не получилось, решил со второго?

— Ты иди, Ярослав, — сказал Иван, не сознавая, что впервые назвал предавшегося по имени. — Иди. А у меня — дела. Я же твоим делам не мешал…

Иван наклонился к убитым, присмотрелся. А вот и гранаты. Это хорошо. Целых четыре штуки.

Иван повесил автомат на плечо, взял гранаты, по две штуки в руку.

— Они слышали выстрелы, — сказал Круль. — Они уже идут сюда.

— Это хорошо, — Иван зацепил кольцо указательным пальцем левой руки, дернул. Сорвал второе. Теперь он держал две взведенные гранаты в правой руке. — Пусть идут.

До «Рейдера» было метров двадцать.

И возле него что-то шевельнулось.

Иван улыбнулся, замахнулся правой рукой и бросил обе гранаты. Быстро переложил еще две гаранты в правую руку, сорвал кольца и бросил их следом.

Круль сбил его с ног, прижал к земле.

Четыре взрыва, один за одним. Четыре ярких сполоха, четыре удара по барабанным перепонкам.

Иван оттолкнул Круля, вскочил.

Он успел выпустить весь остаток патронов в магазине, когда в темноте справа от машины вспыхнул огненный цветок. Три лепестка на дульном тормозе автомата.

Ивана сбило с ног. Он не падал долго и картинно, как в детстве, когда играл в войну и героически погибал на глазах у девчонок. Землю выбили у него из-под ног.

Выдернули, и все. Ему не на чем было стоять. Он упал. Вернее, что-то громадное, темное и твердое ударило его по спине, по всему телу. Кто-то громадный взмахнул битой, ударил, намереваясь зашвырнуть его далеко-далеко, но он не отлетел. Иван словно прилип к бите, распластался на ней.

Это не бита, сказал Иван. Это — земля. Его ударили землей. Плоской землей, изо всей силы. Бац. А он выдержал, не разлетелся в пыль.

Вот в груди жжет. И плечо. Жжет.

Иван попытался встать, но земля не отпускала. Он слишком крепко прилип.

Правую руку он не чувствовал. Вместо правой руки был огонь. Невидимый огонь, понял Иван, посмотрев на руку.

Левой Иван попытался оттолкнуть землю прочь. Не получилось — земля была слишком тяжелой.

Его зажало между небесной твердью и землей. Он не знал, что твердь состоит из раскаленного песка, который сыпется сейчас в грудь сквозь дырку, проделанную пулей. Сыпется-сыпется-сыпется… Заполняет грудь Ивана. Как в песочных часах. — Иван не знал, что песочным часам так больно, когда в них пересыпается песок.

Так больно! Бедные песочные часы…

Над головой загрохотало.

Иван открыл глаза — сполохи выхватывают из темноты черты лица. Круль, весь состоящий из тени и света, из четких линий и размытых пятен. И огненного отблеска в глазах.

Круль стреляет в темноту.

Вот он есть, грохочущий огонь освещает его лицо. Потом — исчезает. И снова появляется в огне и грохоте.

Вот он отбрасывает автомат в сторону, наклоняется, Иван видит его глаза близко над собой — черные ямы, наполненные влажной темнотой.

Круль хватает Ивана за одежду. Тащит.

Очень больно. Лучше пусть он оставит Ивана на месте. Иван хочет, чтобы его оставили на месте. Он потерпит боль. Потерпит, а потом… Потом пусть будет то, что будет…

«Те, кто подумал, что я так быстро отпустил Кауфмана из жалости, ошибаются, — говорит Круль толпе. — Сейчас он уже испытывает куда большее мучение».

Все знает Круль. Все…

Для подонка и мерзавца он не плохой человек. Если бы только не мучил меня. Не тащил меня, а оставил возле дороги. Они ведь все равно встретятся — Иван и Круль. Круль часто бывает в аду. Наверняка найдет минуту, чтобы заглянуть к тому озеру расплавленной серы, в котором будет гореть Иван. Расскажет, чем закончилось. В любом случае расскажет, даже если и не сможет выбраться из прошитой пулями темноты.

Живой — зайдет. И мертвый. Наверняка найдет время, чтобы оторваться от своего огорода в Преисподней и заглянуть к Ивану.

Тело Ивана охватил огонь. Иван попытался закричать, но огонь хлынул в его рот, потек в глотку, сжигая все на своем пути. Иван теперь даже кричать не может — пытается вдохнуть, но вдыхает только огонь. Только боль.

— Привет, — говорит Круль, склоняясь с берега к кипящей лаве. — Как дела? Не мерзнешь?

— Нет, — пытается ответить Иван, но вместо короткого слова из его рта вырывается клуб огня.

Иван вдыхает огонь поглубже, боль раздирает его мозг, выворачивает наизнанку душу, но Иван терпеливо наполняет свои легкие огнем. Хотя бы так… Хотя бы так достать предавшегося.

Короткое слово — маленький клуб огня. Если он постарается и выкрикнет что-то длинное, то огненный язык дотянется до Круля, коснется его лица… Пусть не убьет, но хотя бы сотрет насмешку с его губ, высушит злорадство в его глазах.

Иван вдыхает поглубже, потом хочет выдохнуть огонь, но не может — глотка сплавилась, запеклась, и огонь, расширяясь, давит на грудную клетку Ивана изнутри, давит-давит-давит… Кости трещат, подаваясь. Ребра выворачивает наружу, плоть закипает, обугливается, кости лопаются, разрывают плоть, разбрасывают ее ошметки…

Столб огня вырывается из груди Ивана, устремляется вверх, все выше и выше, камни плавятся, глина стекает жирными мазками вниз, как пластилин, огонь прожигает себе дорогу.

Вспышка — почва полыхнула, как порох, как порошок магния, освещая все вокруг. Мертвое море вскипело и испарилось, оставив белесые кристаллы. А огонь взлетел все выше и выше, вот он уже отражается в небесной тверди, еще совсем немного — и будет совершено богохульство, будет измерено расстояние до небес… Вот уже небо совсем рядом… Совсем рядом…

— Здравствуй, Иван, — говорит Круль. — Тебе не холодно?

— Холодно, — шепчет Иван.

Ему действительно холодно. Дикий, страшный холод превратил его в камень, в глыбу льда. Лед давит на грудь, не дает вздохнуть. Не дает…

Иван напрягается и заставляет себя сделать глоток воздуха. Еще один.

Прохладный воздух, пропитанный странными запахами. И мороз отступает. Грудь все еще сдавлена, но это не лед. Не лед…

Это не лед. И мороза нет. И можно дышать. Можно свободно дышать…

Иван медленно погружается в прохладную тишину, впитывает ее всем телом. Он прощен? Или это только небольшой перерыв, пауза специально для того, чтобы подчеркнуть будущую боль. Вечную боль.

Ну и ладно… Пусть. Пусть потом будет вечная боль и адские муки. А пока он может просто уснуть. Уснуть.

— Здравствуй, Иван. Тебе не холодно?

Иван вздрагивает и просыпается. Но глаза не открывает. Ему приснился этот голос. Почудился, как ночной кошмар. Иначе… иначе сейчас снова полыхнет огонь. Круль пришел снова посмотреть на его мучения…

— Может, кондиционер выключить? — спрашивает Круль. — Он ведь совсем раздетый.

— Не стоит, — отвечает чей-то голос. — Он укрыт одеялом. Все нормально.

— Все нормально, — повторяет Иван.

Губы слушаются. Голос слушается. Боли нет. Пока нет?

Иван открывает глаза. Медленно приподнимает веки.

Свет.

Свет не хлынул в него — медленно просочился, медленно, так же медленно, как Иван открыл глаза.

Белый потолок.

Иван моргнул, потолок исчез и снова появился.

Хорошо.

— Все нормально, — повторил Иван.

— Я выйду, — сказал незнакомый голос, — но у вас всего пять минут.

Тихие шаги, легкий, еле слышный скрип закрывающейся двери.

— Привет.

Это голос Круля. Что он здесь делает?

Иван снова открывает глаза, смотрит вправо. Стена. И дверь. Белая дверь в белой стене.

Иван смотрит влево — белая штора закрывает окно. Но сквозь нее проникает белый ровный свет.

Темный силуэт на фоне шторы.

Глаза снова закрылись.

— Как дела? — спросил Круль.

— Нормально, — ответил Иван. — Что ты здесь делаешь?

— Я? — говорит Круль, и в голосе его звучит удивление. — Действительно… Если честно, я и сам толком не понимаю, что здесь делаю…

Иван осмотрелся внимательнее — рядом с кроватью, на которой он лежал, возвышалась стойка с капельницей.

Трубочка тянулась к его руке. В пластиковом пакете в бесцветной жидкости лениво, по одному, всплывали пузырьки воздуха.

— Это я в больнице? — спросил Иван.

— Нет, в геенне огненной, — быстро отрезал Круль, потом хмыкнул и сказал уже нормальным тоном: — Конечно, в больнице. У врачей. Уже вторую неделю. Я, честно говоря, не думал, что еще раз смогу с тобой поговорить. Удовольствия, правда, никакого, но чувство выполненного долга наполняет все мое существо приятным теплом.

— От тебя воняет серой, — сказал Иван. — Наверное, мне нужен свежий воздух.

— Угу, — кивнул Круль. — Нужен. Ты его вдыхал еще и через четыре дополнительные дырочки — две проникающие и одну сквозную.

— Получается три.

— Получается идиот, — Круль с жалостью покачал головой. — Сквозное ранение засчитывается за две, вход-выход.

— Ладно, уговорил… Но воняешь ты совершенно конкретно… Я в рейде вроде как пообвык, но сейчас…

— Не за что, приходите еще, — сказал Круль. — Не нужно благодарностей.

— За что?

— За то, что я тебя вытащил из-под огня, подцепил-таки пулю в мякоть плеча, почти сутки волок тебя по пустыне, но все-таки вытащил, а врачи ни с того ни с сего тебя взяли и спасли. За это благодарить уже не нужно?

— Спасибо, — сказал Иван. — Только тебе с этого что? Спасибо — спаси Бог. Тебе это не грозит. Благодарю — благо дарю, опять-таки, не для тебя.

— Для только что пришедшего в себя ты слишком болтлив. Спишем на лекарства и послеоперационный шок.

— Послеоперационный?

— Именно. Пуля дошла до сердца. Чуть-чуть — и все. Врач сказал, что даже миллиметр в сторону привел бы тебя к летальному исходу. Одна пуля прошла навылет плечо, вторая — легкое. Ты должен был умереть, но остался жив. Зачем, спросим мы, но ответа так и не получим.

— Из вредности, — сказал Иван. — Из сволочизма характера.

— Самое достоверное объяснение. И как мне это самому в голову не пришло…

Они помолчали.

Иван снова обвел взглядом палату. Что-то тут было не так. Два раза он лежал в госпитале Конюшни, вроде все так и выглядело. Но что-то мешало принять палату как помещение в Конюшне.

Запах? Лекарство смешанное с серой. Пока рядом Круль, чистого лекарственного запаха Ивану не унюхать. Как бы ни старался кондиционер возле окна.

Окно.

Обычное окно. Широкое. Стандартное. Госпиталь Конюшни построен относительно недавно. Сходится.

Но что-то не так именно с окном. Что-то не так возле него. Иван перевел взгляд на дверь. Обычная дверь. Теперь дальше, против часовой стрелки, белая стена. Возле нее — столик на колесах и стул. Далее, стена с окном. Четвертую стену Иван лежа не видел, а приподниматься с подушки — не хотелось. Мутило от одной мысли об этом.

— Твое время еще не вышло? — спросил Иван. — Врач вроде сказал, что у тебя пять минут…

— Наверное, еще нет, — Круль улыбнулся обычной улыбкой, без двойного дна. — Я тебя, кстати, тоже поблагодарить хотел. Ты меня там к земле прижал, если бы не ты, я бы схлопотал пулю из «аргумента». Спасибо. В твоем случае это слово работает.

— Это я не подумавши. Придушить хотел, но рука соскользнула, а потом уже было некогда.

— Я так и понял.

— Правильно понял.

И все-таки что-то было не так в палате. Что-то не так… И эта неправильность зудела где-то за глазами, внутри черепа, не давая успокоиться.

— Я заодно хотел сдержать слово, — сказал Круль. — Я обещал рассказать тебе о своем основном задании в этом рейде. Помнишь?

— Помню, — ответил Иван. — В принципе, уже не так интересно, но если ты настаиваешь…

— Меня вызвали к шефу…

— К Главе Службы Спасения? — вяло заинтересовался Иван.

— К Шефу, — сказал Круль и сделал многозначительное лицо. — Ну…

Круль показал глазами себе под ноги.

— Не темни, у меня соображалка еще не включилась.

— И не включалась никогда, но не будем о грустном. Вызвал меня Дьявол и отдал приказ, — лицо Круля стало серьезным, даже постоянный насмешливый огонек из глаз исчез. — Приказал он мне отправиться в рейд с твоей группой и обеспечить безопасность.

— Группы? — зачем-то спросил Иван.

— Тебя. Командира рейдовой группы специального агента и так далее и тому подобное, Ваньки Каина.

Иван помолчал. Вздохнул и снова помолчал. Круль терпеливо ждал.

— Ладно, — сказал Иван, — сдаюсь. Где шутка?

— Какая шутка? Мне так совершенно не смешно. Я трижды спасал тебя, схлопотал в результате пулю и не знаю, зачем я это сделал.

— Пулю схлопотал?

— И это тоже. С моей точки зрения, нет в тебе ничего интересного — типичный тупой опер из Конюшни. Реакция лучше соображения, рефлексы лучше реакции, а самый востребованный внутренний орган — печень. Потом, по мере снижения важности, желудок и елда, извините за выражение. Какого хрена я должен был из-за тебя рисковать? Объяснишь?

Первое, что захотелось Ивану, это послать посетителя подальше. Чем дальше, тем лучше. Второе — просто рассмеяться ему в лицо, продемонстрировать, что история Ивана не потрясла, а Дьявол в роли защитника вместе с Крулем в качестве ангела-хранителя впечатления не производили.

Врать нужно качественнее, хотел сказать, но замер с приоткрытым ртом.

Так вот что не давало ему покоя. Госпиталь находится в Конюшне, во внутреннем периметре. Когда Круль должен был принимать участие в совещании, специально для него всех собрали за периметром.

Каким образом предавшийся попал в госпиталь? Ради боевого содружества, возникшего в ходе рейда? Как же, как же… И он не слишком большая шишка, и Иван невеликий начальник, чтобы ради них менять основные правила внутреннего распорядка.

Это не госпиталь? Тогда что? Где еще Конюшня могла найти безопасное место для раненого опера? Такое, чтобы ни галаты, ни сатанисты его не достали. Иван задумался, но в голову ничего толкового не пришло.

Круль молча смотрел на Ивана, явно дожидаясь, пока тот закончит свои размышления и придет хоть к какому-нибудь выводу.

Дверь, стена, еще стена… Предавшийся в качестве посетителя.

Голова начала кружиться. Этот запах серы — вонь предательства и подлости.

Дверь, стена, окно. Окно… Да не окно, не оно. Угол возле окна. Красный угол. Входишь в комнату, стена напротив двери, правый угол. Там всегда висит икона. Должна висеть. Особенно в госпитальной палате.

А тут ее нет.

Иван почувствовал, что кровь отлила от лица.

— Где я? — спросил Иван дрогнувшим голосом.

— Ты — в клинике Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме, — ровным голосом нейтральным тоном сообщил Круль. — У меня не было времени тащить тебя в Конюшню. Ну и все знают, что у нас медицина покруче будет. Вы больше печетесь о душе, а мы о теле.

Иван сжал под одеялом кулаки.

— Ты хочешь сказать, что я согласился на медицинскую помощь от вас?

— Ну… — Круль пожал плечами.

Сергей Симонов, рядовой межнациональных вооруженных сил. Умер от раны, так и не согласившись подписать Договор, простучало в голове Ивана. Служба Спасения согласилась оказать медицинскую помощь только в обмен на подписание Договора и позволила рядовому Симонову умереть.

— Ты хочешь сказать, — повторил Иван, — что я согласился подписать Договор?

— Ты был без сознания, у нас не было времени на формальности.

— Я просто согласился?

— Если считать молчание знаком согласия, то да. А что у тебя замечательно получалось в тот момент, так это молчать. Тебя вылечили просто так, — Круль встал со стула. — Даром. И безвозмездно.

— Почему?

— Почему? — переспросил Круль. — А потому, что так решили.

— Я требую, чтобы меня отвезли в Конюшню.

— Ага.

— Я требую…

— Я бы — с удовольствием. Но в Конюшне не знают где ты. Полагают, что ты погиб, но объявили тебя пропавшим без вести. На следующий день буря прекратилась, место засады было обыскано. Нашли останки священника, Кононова, Коваленка и Смотрича. Ты и Квятковский числитесь в пропавших.

— Анджей тоже здесь?

— Вот Анджея здесь нет. И еще, — сказал Круль, — странная подробность. Смотрич погиб необычно. Выстрел в затылок, в упор. Из оружия Анджея Квятковского. Мы потребовали копию всех документов.

— Их схватили, оружие Квятковского отобрали…

— Может быть. Тогда почему тело Смотрича лежит в одиночестве? Почему Квятковского не убили рядом? Пистолет Квятковского нашли, а самого рядом нет.

— Ну убежал. Его пистолет подняли…

— Отпечатки пальцев только Анджея Квятковского, — сказал Круль. — Четкие, не смазанные. После него никто оружия в руки не брал. Если тебя это интересует, то в ад никто из них, кроме, естественно, бывшего священника, не попал. Информацию этим путем получить невозможно. Кстати, тот рядовой тоже не в Аду. Я взял на себя смелость и сообщил об этом капитану Мовчану.

— Спасибо, — сказал Иван.

— Пожалуйста, — серьезно ответил Круль.

— Что со мной будет дальше? — спросил Иван.

— Вначале — выздоровление, потом… Потом с тобой, наверное, поговорят.

— Я не подпишу Договор, — как только мог твердо, ответил Иван.

— Нет нужды. Мы-то с тобой знаем, что не все у тебя в этом смысле просто. Полагаю, что ты еще сам попросишь подписать бумажку.

— Пошел ты…

— Уже иду, — дверь палаты открылась, и заглянул врач. — Доктор, я уже в пути.

Круль сунул руку в карман, достал четки, покачал их в руке, как маятник.

— Это побудет у меня. И пусть это пока останется нашей маленькой тайной. Лады?

Глава 07

Странно, но погода в Иерусалиме наладилась. Небо было чистым, солнце светило совсем не по-февральски. Было тепло, и люди выходили на улицу в легких куртках и плащах. Ни дождя, ни снега — тепло и солнечно. Если бы такая погода пришлась на осень, люди все еще ходили бы в летнем. Февраль же обязывал хоть к каким-то формальностям.

Но погода оказалось не самым странным, что происходило в этом феврале в Иерусалиме. Куда более необычным и непонятным для Ивана было то, что сам он все еще находится в клинике Службы Спасения. Его никто не держал. В смысле — не удерживал. Никто не запирал палату, не приставлял к нему охранников. Нет, в палате стояла аппаратура наблюдения, но это, как понял Иван, было скорее мерой охраны, чем надзора.

Странным было то, что у Ивана не возникло желания слинять из клиники. Абсолютно. После памятного разговора с Крулем, когда прозвучало столько всего абсурдного, Иван провел бессонную ночь, отказавшись принять снотворное, до самого утра пытался если не понять, то хотя бы придумать, почему все так завертелось вокруг него. Почему?

Его хотели убить?

Разлетающийся в кровавые клочья Юрасик, замертво падающий из «Рейдера» Коваленок — все это из-за Ивана? Просто побочные, незапланированные потери? Среднестатистические огрехи при тайной операции?

Ведь Иван мог не пойти в рейд. Мог совершенно спокойно остаться в Конюшне, Токарев вон рвался вместо него. Тогда ребята из группы были бы, скорее всего, живы. Это если засада была на Ивана Александрова. Если засада была на него.

Иван много раз мысленно прокручивал картинку — солдат идет к машине. Неторопливо, демонстрируя скуку и небрежность. Тянет лямку. Подходит, освещает фонариком номер машины и опознавательные знаки. Освещает, сволочь, смотрит. И продолжает неспешное движение. Уходит с линии огня, останавливается возле кабины.

Если бы это была просто громкая акция возмездия, то никого не нужно было посылать к машине. Просто расстрелять «Рейдер» с двух точек. Как только стала машина — открыть огонь на поражение из двух пулеметов. Тяжелый рубит, легкий — домолачивает. И никто бы не ушел. Можно было вообще не включать на вездеходе огней, а подпустить рейдовую группу поближе.

А если бы это был не «Рейдер»? Они могли остановиться, пропустить мимо себя обычный транспорт, хоть торговый, хоть военный. Движение по дороге через пустыню хоть и не слишком активное, но постоянное. Если бы засада приняла постороннюю машину, рейдовая группа точно насторожилась бы. И получила бы все возможности от контакта уклониться и добраться в Иерусалим хоть и позже, но невредимой.

Юрасик, Коваленок… Иван скрипел зубами, стонал, как от боли, но из головы выбросить не мог. Вспоминал этих двоих. Марко Смотрич и Анджей Квятковский не приходили к нему в сны, не возникали перед его глазами бессонной ночью — он не видел их смерти. И представить ее не мог.

Нет, то, что галаты могли сделать с захваченным патрульным, Иван знал. Но все равно не получалась у него в голове картинка. Марко стоит в пустыне, смотрит в темноту, на сполохи выстрелов, и пытается сообразить, что же там происходит. Не ввязался же Александров в бой? В это время Квятковский достает из кобуры пистолет, приставляет его к затылку опера и нажимает на спуск. Лицо Смотрича разлетается клочьями. Анджей бросает оружие и уходит? Чушь.

Не лепится картинка, ни хрена не лепится.

Когда Ивану разрешили вставать и ходить — даже тогда не возникло желания сбежать. Его не трогали, никто не лез с разговорами и сочувствием. Можно было просто жить. Даже не жить, а существовать.

Удобная растительная жизнь.

Ему приносили еду в палату, постоянно работал кондиционер, даже какими-то ароматизаторами и дезодорантами пытались забить неистребимый запах серы в клинике — все, чтобы специальному агенту Ордена Охранителей было хорошо. А специальному агенту Ордена Охранителей вообще здесь находится не следовало. Не положено ему было здесь находиться, хоть ты тресни.

Оказалось, что ходячим больным не возбраняется выходить на крышу клиники и дышать свежим воздухом. Нужно было только подняться на лифте до пятого этажа, потом пройти по коридору, выйти на лестницу и дальше преодолеть два лестничных пролета до крыши.

С первого раза эта прогулка вызвала у Ивана одышку и головокружение, сердце чуть не выпрыгнуло из груди, но постепенно, к концу недели путешествие уже не было испытанием силы воли, а превратилось вначале в приятную прогулку, а потом в полезную привычку.

После обеда Иван всегда выходил на крышу. И два часа там находился либо в плетеном кресле с пледом, либо прогуливаясь из конца в конец.

Думать никто не мешал. Но и помогать никто не собирался. Как-то так получилось, что в послеобеденные часы, кроме Ивана, на крыше никого не было. Закралось в душу опера подозрение, что больные и персонал были на этот счет проинструктированы, но выяснять правильность своих предположений Иван не стал.

Клиника была расположена правильно — это Иван понял сразу, с первого же посещения крыши. Вокруг не было домов. Какие-то строения были в небольшом отдалении, за деревьями, но от них крыша не просматривалась. Снайперы слезами изойдут, но подстрелить кого-нибудь на крыше у них не получится. Разве что подпрыгнуть в воздух и зависнуть.

Так что крыша была местом для прогулок безопасным и укромным.

Иван, пообедав в палате, выходил в коридор, останавливался возле торгового автомата, покупал, по настроению, батончик или пакетик орехов, потом следовал к лифту, доезжал до пятого этажа, потом два пролета… День за днем. В таком постоянстве было что-то успокаивающее.

Отупляющее, поправил себя Иван, после того как, просидев в кресле почти полчаса, вдруг сообразил, что возле Старого города гордо реет воздушный шар, и, кажется, с изображением трех поросят.

Вчера его, кажется, не было. Правда, теперь это утверждать с уверенностью было невозможно. Хрен его знает, был шар или нет. С Иглой — понятно. С телевышкой — понятно, это штуки постоянные, чтобы не сказать — вечные. Телевышку, правда, в позапрошлом году пытались подорвать — безуспешно, к Игле, естественно, никто и никогда не лез и наверняка не полезет.

А эти Хаммеровы поросята…

Ну напрочь не помнит Иван, телепались они чуть правее Иглы или нет.

Хотя, конечно, разницы никакой. Фокус даже не в том, летал шарик вчера или появился только сегодня. Важно то, что кто-то его в принципе поднял. И никому, кроме Джека Хаммера, это не позволено. А Джек Хаммер, как себе представлял Иван, сейчас должен был заканчивать давать показания и готовиться отбыть в места лишения свободы.

Сотрудничество с террористической организацией, пусть даже вынужденное, в Святой земле наказывалось жестко и быстро. Если для Ивана с его контрабандой можно было найти оправдание: не знал, вообще хотел оказать услугу приятному человеку, то знать, что помогаешь галатам или сатанистам, и не сообщить об этом властям — было равносильно расписаться в соучастии. Без смягчающих.

Но шар был, поросята были, и это значило, что старый морской волк на пенсии Джек Хаммер продолжает хозяйничать в своем заведении.

Бред.

Иван встал с кресла, прошелся по крыше, отвернувшись от аэростата, словно шар мог пропасть в это время.

Не пропал.

Ветра почти не было, так, легкий ветерок. Шар висел неподвижно, а баннер был растянут на металлических штангах.

Мать вашу так!

Нет, за те почти четыре недели, что прошли с момента последнего посещения Иваном бара, там мог быть произведен ремонт. Мог. И заведение снова открылось, и снова принимает оперов и туристов. Но чтобы Хаммер, сотрудничавший с галатами…

Нет. Никогда.

Иван почувствовал, что начинает заводиться, приказал себе сесть и успокоиться.

Ну и пожалуйста. Ладно. Пусть происходит что угодно. Пусть прощают пособников. Пусть разрешают и дальше нарушать правила и покой гостей в Темных домах. На здоровье. Это не Иваново дело.

Правда, когда прошлый раз поросята весело трепыхались возле Старого города, погиб Фома, а Иван нагреб себе неприятностей, но все это в прошлом. С Иваном может случиться всякое, но в Конюшню он вернуться не может. Его туда не пустят, даже если очень попросить. Как только Иван всплывет возле Конюшни, Ивана сразу же возьмут за разные болезненные места и будут задавать множество неприятных вопросов. До третьей степени не дойдет, скорее всего, но и просто ответами отделаться не выйдет.

Как же ты выкрутился, Джек?

— Любуешься? — неожиданно прозвучало у Ивана за спиной.

— Пошел ты в жопу, — не оборачиваясь, ответил Иван. — Я здесь отдыхаю в одиночестве. Ключевое слово — «одиночество».

— Не возражаю, — сказал Круль, поставил принесенное кресло рядом с Иваном и сел. — И я тут посижу в одиночестве.

Иван задумался на секунду, прикидывая, как будет выглядеть, если он сейчас встанет и гордо уйдет. Не очень здорово будет выглядеть. Будет похоже, что он сбежал. А от кого тут бежать? От мелкого предавшегося урода? Не дождутся!

Иван аккуратно расправил плед на коленях, закрыл глаза.

— Хорошая погода, воздух чистый — что еще инвалиду нужно, — сказал Круль.

Иван не ответил.

— Нет, я понимаю, что с моим приходом воздух перестал быть чистым и ароматным, хотя я и сел с подветренной стороны. Я не прошу счастья в твоих глазах и слез умиления по поводу моего визита, но обычной вежливости я заслуживаю? Ничто не дается нам так дешево и не цениться так дорого, как эта самая… Вежливость. Я тут еще и пива принес. — Круль подвинул к креслу Ивана спортивную сумку. — Справился у врача, выяснил, что можно немного пива в лечебных целях, нашел твое любимое…

Круль открыл сумку, достал бутылку и протянул ее Ивану.

Иван приоткрыл один глаз, глянул на бутылку и снова глаз закрыл.

— Не выпендривайся, Ваня, — Круль бросил бутылку на колени Ивану. — Составь мне компанию. Ну и разори меня, в конце концов, на стоимость выпивки. Нанеси посильный вред.

Иван вздохнул, взял бутылку, сорвал пробку и отхлебнул. Пиво было прохладным.

— И ты, я заметил, с неодобрением пялился на аэростат своего приятеля? — продолжил Круль. — Я как раз хотел тебе рассказать… Предупредить, так сказать…

Иван допил пиво и поставил бутылку возле кресла.

— На твой молчаливый вопрос отвечу — не приходил, чтобы не раздражать и не мешать процессу заживления. Сегодня просто бросился к тебе, чтобы успеть до того, как ты сам увидишь вот это непотребство, — Круль указал на воздушный шар. — Иные за мелочь садятся на долгие годы, а этот отделался несколькими допросами. И, насколько я знаю, не был наказан. Вообще.

— Повезло, — сказал Иван. — Я в него всегда верил.

— И ведь тебя подставил, — напомнил Круль. — Пойдем, расколотим ему окна и витрины? Я даже могу приготовить пару бутылок с горючей смесью. Значит, бензин, настрогать мелко мыло, все это в посуду…

— Не шуми, — попросил Иван. — Просто заткнись и помолчи.

— Хорошо. Я хотел с тобой побеседовать о делах, но раз ты хочешь просто насладиться моим обществом, не отвлекаясь на слова, то я подожду до твоего возвращения в палату. Мне начинать молчать или все-таки поговорим?

— Хрен с тобой, — вздохнул Иван. — Поговорим. Что тебе нужно?

— Даже и неинтересно… — протянул разочарованно Круль, — ты так быстро согласился… Я был настроен на дискуссию, на диспут, а ты… Вот вечно ты так, все норовишь испортить.

— Я такой.

— Я знаю. Галатам транспортировку взрывчатки испортил. Свинство, с их точки зрения. Ведь привез, передал, а потом вдруг вернулся и устроил пальбу в салуне, как в дешевом вестерне.

— Как умею…

— Хреново умеешь, если честно. Наши аналитики прикинули, посчитали, посидели с отчетами, рапортами, поколдовали над схемами — два к одному было за то, что тебя должны были убить. Два к одному. Ты не просто вломился в кабак, ты постучал, дождался разрешения, потом начал переговоры с хозяином, за это время парни на кухне могли не просто подготовиться, могли окопов нарыть и проволокой все затянуть. Эти их допотопные обрезы дробовиков — вещь примитивная, но надежная. Да, ты застал их в момент перезаряжания оружия. Молодец, но если бы хоть один из них имел дополнительный ствол…

— Я жив, — напомнил Иван.

— Но ты хотел умереть? Как же тогда по поводу самоубийства? Грех ведь. А, кроме того, после того, что с тобой случилось неподалеку от Сионских ворот…

— Ничего со мной не случилось. Я только нашел своего умирающего друга. И все. Он случайно наткнулся на галат, отчего-то сорвался и открыл огонь. Все. Я вызвал бригаду. Все.

— Может быть, может быть… — Круль достал еще по бутылке, одну открыл, а вторую протянул Ивану, тот отказался. — Все может быть. Только вокруг всего произошедшего накрутилось слишком много досадных недоразумений, мелких происшествий и странных совпадений.

— Например?

— Твои четки.

— Ты их как-то по-другому называл. К тому же, отчего это мои? Они у тебя.

— Давай не будем. Я могу сказать, что на них выявлены и задокументированы твои отпечатки. И это, кстати, будет правдой. Хотя никакого значения в данном случае это иметь не будет. Мы же просто так разговариваем, болтаем о пустяках. Так вот, возле тела Фомы найден суббах. Фома затеял стрельбу в воскресенье, Фома поперся… извини… пошел непонятно куда. Это мелочи, которые ты знаешь. Странности всякие. А теперь — дополнение к вышеизложенному, — Круль залпом допил вторую бутылку пива и рыгнул. — Извини, дурная привычка… Да. О чем это я? О непонятках и происшествиях. Когда ты уехал… Когда мы уехали в рейд, странности вокруг места смерти Фомы продолжили накапливаться. Для начала — больше нет того дома. Большая воронка, обломки и куча щебня.

— Не понял…

— Ну рвануло там во вторник. Мы как раз ночевали в горах, а там ка-ак рванет! — Круль сделал страшные глаза. — Никто не пострадал, но место происшествия исчезло. Как предположили эксперты, рванула пластиковая взрывчатка, в объеме не менее пяти килограммов. Там все-таки был склад оружия, похоже. Какого рожна галаты его взорвали, а не эвакуировали — непонятно. Лично мне — совершенно непонятно. Им каждый грамм взрывчатки, каждый ствол достается с трудом, а тут…

— Хотели скрыть следы… — без всякого интереса предположил Иван.

Круль хотел его удивить? Ну и что? Да, взорвали. Да, непонятно почему. И что дальше? Это как-то меняет взаимоотношения между Иваном и Крулем? Теперь — это очень далеко от Ивана. Он не знает, что с ним будет через день. Через час. Он сейчас спустится в палату, а ему скажут, что все, либо он убирается на фиг, либо подписывает Договор. Договор он, естественно, не подписывает и, соответственно, уходит.

— Хотели скрыть следы? Пусть так. Я как честный человек добавлю новую информацию, подтверждающую эту идиотскую гипотезу. В ночь со среды на четверг была произведена хакерская атака на компьютеры отдела расследований Конюшни. Вбросили вирус, снесли все, что там было. Во внутреннюю сеть не прорвались, но информация по расследованиям, акты, рапорта, фотографии и прочее — исчезло без возможности восстановления. Почему ты не смеешься?

Ивану все сказанное смешным не показалось. Это он и сообщил Крулю.

— Отчего? — удивился тот. — Ты часто слышишь о компьютерных изысках тех, кто даже современного оружия достать не может?

— Не часто.

— Еще одна мелочь. К тому бреду, что ты озвучивал раньше, — хотели уничтожить следы. Следы чего?

— Не знаю, — Иван вздохнул, с трудом сдерживая раздражение. — У тебя — все?

— Нет, не все. А у тебя еще не менее часа прогулки. Я узнавал — ты твердо придерживаешься расписания. Не станешь же ты из-за меня…

— Не стану, — Ивану снова удалось взять себя в руки.

Пусть болтает. Взорвали, перевзорвали — их право, их дела. На здоровье. Отчего он должен испытывать интерес или восторг по этому поводу? Почему этого не понимает Круль? Или есть у него в кармане что-то этакое, забавное? То, что должно потрясти Ивана Александрова?

— Послушай, Круль… Если ты собрался мне что-то сказать — говори. Не тяни.

— Я и говорю. Честно. Излагаю по порядку. По хронологии. То есть на тебя все вышесказанное впечатления не произвело?

— Нет.

— Тогда я делаю вывод, что психика у тебя устойчива и твои недавние приключения на ней не сказались. И можно переходить к следующему блоку. Ладно. — Круль встал с кресла, прошелся перед Иваном, словно привлекая его внимание. — Я читал твой рапорт о Фоме. Официально читал, имел право доступа ко всем материалам этого дела. По Соглашению. Ты изложил свою версию происшествия — Фома стоял в лавке, внезапно туда вошли два галата, Фома, отчего-то сорвавшись, открыл огонь, убил одного, второй его ранил, но Фома, смертельно раненный, собрался с силами и смог второго убить. Потом умер на твоих руках. Так?

— Так. Ты же читал, чего переспрашиваешь?

— Действительно. Чего это я переспрашиваю? Совсем охренел. Более того, официальное заключение Конюшни практически совпадает с твоей версией. Ты молодец, — Круль даже показал большой палец. — С ходу, навскидку выдал то, что потом эксперты подтвердили после глубоко изучения трупов и места. Молодец?

— Это ты меня спрашиваешь?

— Тебя. Ты себя считаешь молодцом? — Круль присел на корточки перед Иваном.

— Ну дураком, во всяком случае, я себя не считаю.

— Тогда расскажи мне, умный человек, как так могло получиться, что убитый галат, тот, что вошел первым в здание, лежит на гильзе патрона из пистолета второго? — спросил Круль. — Не ручкой прикрыл, а всем телом, животом навалился. Ты же там был, тело не передвигали?

— Нет, — ответил Иван.

Тело не передвигали. Кровь натекла из раны в лужицу. Если бы тело попытались передвинуть, даже голову приподнять, было бы видно.

— Классно? — спросил Круль, выпрямляясь. — Фома повернулся, выстрелил, труп повис в воздухе, дождался, когда огонь откроет задний галат, потом упал прямо на гильзу. Так могло быть?

Иван задумался. Нет. Не могло. Если Круль не врет, то не ложится эта гильза в гипотезу Ивана. И, кстати, в официальное заключение тоже не ложится.

— Я бы предположил другое, — Круль поднял вверх указательный палец правой руки. — Уважаемые господа, я бы предположил, что задний галат выстрелил первым. Не буду вам навязывать свою точку зрения, предоставлю вам самим представить себе все произошедшее тем январским днем. Включайте воображение, коллега!

Пошел ты, хотел сказать Иван, но смолчал. Тут стоит подумать.

Значит, Фома стоял в здании. Стоял он, значит, стоял, потом неожиданно входят галаты. Фома выстрелил… Нет, не выстрелил. Гильза попала под тело убитого. Первым стрелял галат. Он стоит за своим приятелем, Фома не видит оружия. Поворачивается к галатам, спокойно поворачивается, знает, что те Божье перемирие не нарушают.

Может быть, даже спрашивает, чего вам нужно, неудачники? Не хотите ли переждать непогоду в другом месте. Эту картину Иван себе представить может. Спокойно может. И Фома в этой картинке ведет себя естественно и без странностей.

Первый галат без оружия, правая рука вообще в кармане, левая на виду. Задний… задний держит оружие в руке. Задний готов стрелять. Он знает, что Фома в здании, и именно Фому он и собирается убить. Пусть не Фому, пусть того, с кем Фома там встречался. Это сейчас неважно. Хотя — скорее всего Фому. Ведь пули достались именно Свечину, а никто галату целиться не мешал.

Ладно-ладно, они зашли, Фома повернулся, Фома обязательно повернулся, раны у него спереди, второй галат стреляет. Фома падает. Фома не мог не упасть с такими ранениями. Не упал — сел, прислонившись спиной к куче мусора. И стал стрелять в ответ. Пуля — в лоб первому. Он падает, брызги крови, куски черепа отвлекают внимание второго. Он был уверен, что убил Фому, а тот оказался жив и стреляет. Стреляет точно.

Выстрел в лоб, галат падает на гильзу, открывает своего напарника. Фома достает и того.

Но это только воображение Ивана. Там работали эксперты, признали, что первым стрелял Фома. Откуда Круль знает о гильзе?

Иван посмотрел на Круля, тот взгляд заметил и усмехнулся:

— Ты о моей информированности?

— Да.

— Закрытая информация. Пока, — Круль подчеркнул это «пока», — не могу сказать. Но могу подбросить новую, по необходимости. Тебя что-то интересует дополнительно?

Иван потер лоб ладонью.

Как еще можно проверить, кто стрелял первым? Гильза? Если даже Круль не врет, и ее действительно нашли под телом. Гильзу туда можно было просто засунуть. Подойти к мертвому телу, присесть и гильзу просунуть, не потревожив тела. Иван и сам, когда обыскивал убитого, мог бы гильзу подбросить.

Ивана обожгла внезапная мысль: а если это он, когда искал оружие, случайно, не заметив, рукавом зацепил ту проклятую гильзу и затолкал ее под труп? Мог? Неизвестно. Если бы глянуть, где именно нашли гильзу. Точно посмотреть. Спросить у Круля? Он ведь и сам предлагает. И прямо светится готовностью помочь, подсказать. А ему можно верить? Только Дьявол не врет. Только он.

Ладно с ней, с гильзой. Есть еще канал движения пули. Угол. Принять во внимание рост всех троих, как стрелял Фома, измерить направление канала.

— Трассологи смотрели откуда стрелял Фома? — спросил Иван.

— Конюшни? Вроде смотрели. Заключение подтверждает твою первоначальную версию. Но наши источники указывают, что пули шли снизу вверх. Фоме нужно было держать пистолет возле правой коленки, чтобы добиться такого угла. Сидя он стрелял. А в него — стоя. Чего мы с тобой играем в вопросы-ответы? Я по дороге сюда заскочил в твою палату и положил под матрац материалы этого дела. Посмотри, подумай.

— Тебе-то это зачем? — задал, наконец, Иван вопрос, который крутился на языке уже давно. — Преисподней-то с этого что?

— Справедливость, — высокопарно провозгласил Круль, картинно вскинув руку. — Как же без нее?

— А без понтов?

— А без понтов, — перейдя на нормальный тон, ответил Круль, — не твое дело. Мне сказали, я передал. Зачем — не знаю. Даже не догадываюсь.

— А если бы знал?

— Не сказал бы. Или сказал бы, но так, чтобы ты решил, что я вру. Так даже надежнее, — Круль посмотрел на часы. — Как летит время… Тебе пора в палату. Не нужно нарушать график.

Иван спорить не стал. Вступать в препирательства или заводить пикировку не было ни желания, ни смысла. Все, так или иначе, прояснится. Так или иначе.

Его подставят? Попытаются использовать? Или это такой сложный подход для вербовки? Некоторые соглашаются работать на Администрацию без подписания договора, под честное слово работника Службы Спасения. Идиоты. От них, понятно, не пахнет серой, но церемониться с ними Служба не будет. Вот таких обманывают десятками и сотнями. Но все равно находятся идиоты.

Иван к таким не относится.

Иван встал с кресла, сложил плед, оглянулся на аэростат.

С Джеком так и не удалось толком поговорить. Ни по поводу последнего дня Фомы, ни по поводу той подставы с посылкой. А как хотелось бы!

Иван пошел к выходу с крыши, Круль, подхватив сумку, двинулся следом. Он явно собирался продолжить разговор в палате. Шел молча, не обгонял, когда Иван отпустил запружиненную дверь с лестничной клетки в коридор, и та врезала Круля по ноге, преступивший даже не выругался, зашипел что-то невнятно.

И на здоровье.

Возле лифта никого не было, Иван вошел в кабину, Круль вошел следом, повернулся лицом к двери и спиной к Ивану.

— Третий этаж, пожалуйста, — сказал Круль, не поворачивая головы, и добавил, когда лифт поехал: — Благодарю, любезнейший!

На третьем этаже было почти пусто.

Парень в зеленом комбинезоне возился возле торгового аппарата. На спине красными буквами было написано «Вкусный мир». По дороге наверх Иван купил в автомате шоколадку, машина работала, выдала покупку без проблем.

Правда, за два часа могло произойти все что угодно.

С противоположного конца коридора шел санитар, толкая перед собой пустое кресло на колесах. Кого-то, наверное, отвозил. Или, наоборот, сходил за креслом для кого-то, сейчас идет в палату.

На этаже была занята только одна палата, Ивана. Остальные были пусты или по совпадению, или в целях безопасности. Для Ивана кресло везти не могли. Шел к лифту? Но служебный лифт на той стороне, откуда идет санитар.

Иван оглянулся и встретился взглядом с механиком. Тот не закрыл еще крышку торгового автомата, но во внутренности уже не смотрел. Смотрел на Ивана, и что-то такое было у него во взгляде неприятное…

Еще не понимая что и зачем делает, Иван схватился двумя руками за ворот куртки Круля и рванул его в сторону, к открытой двери пустой палаты.

Круль выронил сумку, правая рука скользнула под полу, Иван толкнул Круля сильнее и вскочил следом за ним в палату.

В коридоре звонко щелкнуло, пуля ударила в дверную раму, отщепив изрядный кусок древесины.

— В угол! — прошипел Круль, целясь из пистолета в дверь и медленно отступая в глубину помещения. — Не путайся под ногами.

Иван послушно отошел в угол за пустую кровать, присел.

Оружия у него не было, больше, чем он уже сделал для развития сюжета, он сделать не мог. Во всяком случае — пока.

— У тебя вспомогательного ствола нет? — спросил Иван шепотом.

— Нет. А чего это ты шепчешь? — Круль дважды нажал на спуск, девятимиллиметровый «сатана» прогрохотал, две латунные гильзы отлетели в угол. — Это им нужна тишина, а нам… Нам тишина вредна и противопоказана!

Круль еще дважды выстрелил, на этот раз не в стену напротив двери, а в окно коридора. Зазвенело стекло.

— Все сюда! — заорал Круль. — Наших бьют!

Еще выстрел, палату заполнил запах сгоревшего пороха. На фоне ламп к вытяжке потянулась серая лента.

Круль выстрелил в стену палаты возле двери, сначала справа, потом слева. Пули прошли насквозь, выбив в коридор куски штукатурки и обрывки картона.

— Разве теперь строят? — спросил Круль и выстрелил еще дважды, снова в стену, теперь подальше от дверей. — Вот раньше строили на века.

Теперь коридор заполнялся гипсовой пылью, было похоже, что начинается пожар.

— Где же там охрана? — прокричал Круль. — Где же вы лазите, бездельники? Всем ухи пооткручиваю!

— У тебя двадцать четыре патрона в магазине? — спросил Иван.

— Да. А что? Оставить пару для нас с тобой, чтобы в плен не сдаваться? Не сдадимся! — Круль явно развлекался, ему ужасно нравилось все происходящее, вся эта пальба, дым, пыль и Иван, беспомощно скорчившийся в углу. — Я защитю тебя, Ваня! Никто до тебя не доберется.

В коридоре закричали, несколько раз щелкнули пистолеты с глушителями, что-то упало. Потом в автоматическом режиме загрохотал «сатана».

— Вот это по-нашему, — одобрил Круль. — Если есть автоматический режим, пара злоумышленников и пустой этаж, отчего же и не пострелять от всей души.

К «сатане» присоединился второй. Потом — третий.

— А вот теперь — явный перебор, — заметил Круль и покачал головой. — Нет, нужно и меру знать. Развлечение развлечением, но что на счет пленных?

— Если это галаты, — сказал Иван, — то пленных не будет. Молись, чтобы они были без поясов…

В коридоре рвануло. Не так чтобы очень сильно. Не мощнее наступательной гранаты.

За дверью повалил черный дым.

Пистолеты замолчали.

— Наши победили? — крикнул Круль. — Дело Преисподней лидирует?

На пороге появился человек в черно-синей форме охранника, с пистолетом в руке. «Сатана» настороженно смотрел внутрь палаты.

— А я тебе сейчас эту железяку в задницу забью, — предупредил Круль. — Я тут, понимаешь, не для того проявляю массовый героизм и чудеса самопожертвования, чтобы кто-то с деревянной башкой в меня взял и стрельнул.

— Там… — сказал охранник и указал рукой в коридор, затянутый дымом и пылью. — Там второй.

— Это который? Тот, что не взорвался?

Охранник кивнул и выглянул в коридор.

— И не стреляет? — спросил сочувственно Круль. — И не стреляет, и не взрывается, вот ведь сволочь! А что мы?

— Мы подстрелили, кажется, обоих, по ногам стреляли, они упали. Один взорвался, второй пока нет… — Охранник снова высунул голову из палаты и снова спрятался в палату.

— Он уже на лифте уехал, — подсказал Круль.

— Лифты в таких случаях выключаются. И лестница перекрывается. Только аварийная функционирует, но она в той стороне…

— В противоположной, значит, — Круль подошел к двери, выглянул. — Ничего не разобрать. А если он сейчас ползет сюда, чтобы разделить заряд взрывчатки на всех? Как полагаешь, боец охраны?

Охранник побледнел.

— Иван, что будем делать? — спросил Круль.

— Дай мне ствол, увидишь.

— Не могу. И охранник не может, — Круль на всякий случай показал охраннику кулак. — Не можешь же?

— Не могу, — подтвердил охранник.

— Остальные где?

— Кшиштофа ранило, его Гофман и Печка потащили вниз. Багдасарян и Белых в том конце коридора… — объяснил охранник. — А я…

— Серега, у тебя все нормально? — послышалось из коридора.

— Ага! — крикнул охранник. — Тут все живы. Что делать будем?

— Подождем спецназ, — ответили из коридора. — Если у него пояс…

— Если бы у него был пояс, — сказал Иван, — стены коридора уже опрокинулись бы в стороны. У него была кнопка на тот свет. И у второго, наверняка, тоже.

— И чего ж он тогда не жмет? — спросил Круль. — Умер?

— Может, умер, — согласился Иван. — И не успел нажать.

— По ногам, говоришь, стреляли, — Круль посмотрел на охранника.

— Поначалу — по ногам. Потом — кто ж его знает. Они стреляли, мы стреляли, они в Кшиштофа попали, мы в них. В лежащих.

— Что это у тебя? — спросил Иван, глядя на плечо охранника испуганным взглядом.

— Где? — переполошился тот, скосил взгляд влево и пропустил удар ребром ладони по шее.

Круль подхватил падающего, вздохнул и опустил его на пол.

Иван взял пистолет из руки охранника. Достал магазин, посмотрел. Еще штук пять патронов было. Вставил магазин на место.

— Нападение на представителя, завладение оружием, нарушение инструкций и нанесение каких-то там повреждений, — с преувеличенным восторгом перечислил Круль. — Резкий ты парень. Что дальше?

Иван выглянул в коридор. Шлейф дыма тянулся к выбитому окну. Слева стены коридора были испачканы красным и черным. Справа повреждений видно не было. Ничего видно не было.

Иван присел.

Зеленый комбинезон лежал возле красно-зеленого автомата. Не шевелился.

— А может, и вправду убили, — сам себе сказал Иван, подумал, что на дороге было куда опаснее, и вышел в коридор.

Не на середину, понятно, двинулся вдоль стены, держа лежащего на прицеле. В горле першило от дыма и пыли.

— Прямо так к нему и подойдем? — Иван оглянулся и увидел, что Круль идет за ним следом, пистолет держа дулом кверху. — Ты не отвлекайся, слушай мои замечания и советы, не поворачивая головы. За руками следи, за руками.

Руки тип в зеленом комбезе держал на виду, но как-то странно. Неловко как-то он их держал. Сам лежал на животе головой к торговому автомату, левая рука была отброшена в сторону, вывернута локтем наружу. Правая была согнута в локте и кисти, словно лежащий не ощущал неудобства, а рука не затекала.

На спине, прямо посреди буквы «эс» в надписи «Вкусный мир», имелось пулевое отверстие. Еще два чуть ниже и в ногах три: два в левой и одно в правой.

— Эк они его, — пробормотал Круль, протянул руку и приложил пальцы к шее лежащего. — Но ведь живой.

— Аккуратнее с ним, — сказал Иван. — Мало ли где у него кнопка.

— Мало ли… — продекламировал Круль, наклоняясь к самому полу. — Где-то под телом. Тьфу ты напасть!

— Что такое?

— Смотрит. Не только дышит, но и смотрит, — Круль встал с пола, подошел к открытому торговому автомату, взял шоколадку, оглянулся к Ивану. — Не хочешь чего стырить? Имеем право, ибо заслужили.

Иван тоже подошел к автомату, заглянул в его внутренности.

В глубине имело место быть странного вида сооружение из циферблата, проводков, матовой металлической коробочки и чего-то коричневого, завернутого в прозрачный пластик.

— А не бомба ли это часом? — спросил Иван.

— Бомба, — кивнул, присмотревшись, Круль. — Парня подстрелили в самый последний момент, не успел он ни самоликвидатор включить, ни адскую машину запустить. Работал, значит, себе, работал, бомбу ставил. А тут — ты. Решил, что это засада, и начал принимать меры. У них выбора и не осталось, понятно, что если они просто уйдут, то машину все равно разминируют. Вот и решили нас грохнуть простым непосредственным пусканием пуль. Предлагаю отойти от бомбы. Ты как?

— Предложение поддерживаю, только и супостата придется забрать. Потащили?

Они подхватили раненого с двух сторон под руки, развернули и потащили прочь, в дальний конец коридора.

Раненый закричал утробным голосом. Отчаянно и тоскливо — так кричат только от нестерпимой боли. Иван чуть не бросил его от неожиданности.

— Чего это он?

— Боюсь, что наши умельцы ему позвоночник перебили, а мы этот самый позвоночник зацепили. Не обращай внимания, все равно ничего не сделаешь.

Набежали люди, быстренько убрали мертвое тело, кричащего раненого положили на каталку и увезли.

Круль пропустил Ивана в палату, закрыл дверь. Подошел к кровати, вытащил из-под матраца пластиковую папку.

— Вот твои материалы, можешь любоваться и даже учить наизусть…

В дверь палаты постучали.

— Кто? — спросил Круль, достав из кобуры свой пистолет.

За дверью что-то просипели.

— Это к тебе, — сказал Круль и открыл дверь.

На пороге стоял давешний охранник, держась рукой за горло.

— Точно — к тебе. Что нужно, служивый?

Охранник попытался ответить, но только снова захрипел. Указал пальцем на пистолет в руке Ивана.

— Ты ж ему так ствол и не вернул, — засмеялся Круль. — Он тебе, между прочим, жизнь спасал, а ты ему, мало того что чуть кадык по позвоночнику не размазал, так еще и служебное оружие не вернул. Недобрый ты человек, Ваня.

Круль вытащил у Ивана из руки пистолет, отдал его охраннику и захлопнул дверь. Иван продолжал сидеть на краю кровати, глядя на папку, лежащую перед ним на одеяле.

— Э-эй! — позвал Круль и поводил рукой перед лицом Ивана. — Вы меня слышите?

— Отцепись, — Иван вздохнул. — Лучше вообще иди себе на фиг, в крайнем случае, просто посиди молча в уголке.

— Подумать надо? — с сочувствием в голосе спросил Круль.

— Да, подумать! Попытаться понять, что тут происходит вокруг меня. И со мной! Какого хрена суетятся вокруг. Ты руку того мастерового видел?

— Предплечье с цифрами? Видел.

— Видел… И запах серы от него тоже чуял?

— Серы? Не обратил внимания. А что?

— А ничего! — крикнул Иван. — Совсем ничего! Как может быть, что предавшийся — одновременно и галат — объясни. Не может быть такого…

— Почему? — спросил Круль с ледяным спокойствием. — Что мешает галату подписать Договор в трудную минуту? Человек ошибся поначалу, но потом осознал свою ошибку, сходил в офис Службы Спасения и вызвал Администратора на дом. Почему нет?

— А потому, что он так и остался галатом. Он ведь бомбу закладывал. Ему за это что, ничего бы в Аду не сделали? Выполнили бы условия Договора, предоставили щадящий режим?

— А почему нет? Договор с Преисподней — штука очень формальная, чтобы ты знал. Если в нем что-то не прописано, то можешь это не прописанное нарушать себе на здоровье. Тебе и слова никто не скажет. Дьявол, напоминаю…

— Не врет, — буркнул Иван. — Слышал, знаю. То есть галат подписал Договор…

— На агентурную работу, на выполнение разового поручения, в рамках рекламной акции, в конце концов. Продай душу сегодня, получи гарантию на спокойное завтра…

— Да? И остальные галаты будут спокойно нюхать серную вонь, исходящую от сообщника? Ты себе такое представить можешь?

— Я вообще-то много чего могу себе представить… — протянул Круль. — Очень много… Но такое — да, пожалуй, не получается. Насквозь деревянные парни в руководстве галат.

— А он, этот мастер, он ведь каким-то образом умудрился…

— Ну умудрился. Ну смог. Между прочим, свобода совести действует по обе стороны баррикад. Господь дал вам свободу выбора, позволил самим решать, что делать, с кем дружить, а наш чем хуже?

Иван молча посмотрел на Круля.

— Нет, серьезно, ну да, Дьявол борется с Богом…

Иван молча смотрел на Круля, и в уголке рта явственно проступала ироничная улыбка.

— Че лыбишься? Не будем спорить, просто констатируем, что и у нас всякий сам решает свою судьбу. Пришел галат, заявил, что хочет подписать типовой Договор на щадящее обслуживание. Имеет полное право и даже не должен объяснять причин. Передал душу — гуляй смело. Нарушишь Договор, тебе же хуже, потеряешь льготы, но душу все равно не вернешь. Подписал, начал излучать аромат серы, получил значок и свой экземпляр Договора. Даже на экскурсию в ад съездил и в любую точку Земли на выбор, в качестве бонуса. Вернулся, связался со старшим пятерки и получил задание на проникновение, скажем, в Клинику. Мы же не трусим каждого на детекторе лжи. Мы свое уже получили, а ты можешь играть и выпендриваться, сколько влезет. Не нарушишь Договор — молодец. Нарушишь — попал… Но это я тебе уже говорил. Это у вас нужно трястись над каждой душой, а у нас… Ну и кроме того… — Круль сдвинул рукав своей куртки и рукав гольфа. — Посмотри. Давно тебе хотел показать.

Иван мельком глянул, отвернулся. Потом до него дошло, Иван вздрогнул, посмотрел на предплечье Круля и перевел взгляд на его лицо.

— Смешно? — спросил Круль.

Два — точка — шестнадцать. Цифры потеряли яркость, были наколоты несколько лет назад. Получалось, что еще до того, как Круль предался.

— Скажи, юноша, чем отличается оперативник с наколкой на предплечье от самого закоренелого галата? — Круль усмехнулся, довольный произведенным впечатлением. — Отвечу сам, не дожидаясь твоего возвращения из ступора. Ничем не отличается. Понял? Совершенно ничем. Внешне. По действиям, конечно, можно опознать, но и тут возможны варианты. Оба убивают, могут чего-нибудь взорвать или кого-нибудь удавить… Оба уверены в своей правоте. Оба ошибаются, но мы сейчас не об этом. Мы вот о чем…

Круль послюнявил указательный палец, потер цифру — синяя краска размазалась, двойка исчезла.

— Вот теперь мой номер шестнадцатый, обрати внимание. Я сильно изменился?

— Хочешь сказать, что у того тоже было нарисовано? — угрюмо спросил Иван.

— А это ты не узнаешь. Можешь заподозрить, что это мы подослали тех двоих, чтобы тебя подтолкнуть к какому-то решению, или поверить, что я и сам офигел, попав в эту переделку. Хотя можешь и не поверить, ведь циферки я нарисовал как раз перед сегодняшним визитом. Совпало так. Или не совпало, или я специально это сделал, чтобы тебя запутать и вывести из равновесия…

— Куда уж дальше…

— Тоже верно, на первый взгляд смысла нет. На второй — тоже. Но, может быть, на это я и рассчитывал? — Круль откровенно веселился, но глаза оставались совершенно серьезными. — Насколько проще было в Конюшне… Те, что рядом, — свои, хорошие, делают правильное дело. Те, что предались, — сволочи, выступили против Бога, мерзавцы и прочее. Галаты — сложнее. Они ведь за Бога, только по-своему, но все равно сволочи, и их тоже нужно убивать. Их даже проще убивать, чем предавшихся, не нужно постоянно сверять свои действия с прорвой существующих договоров. Пусть начальство решает, ему виднее. И раз предавшиеся машины и дома на улицах не взрывают, то и убивать их с ходу нет необходимости. Ненависть — имеет место, а насущной необходимости уничтожать — нет. Никогда не задумывался, отчего так выходит — к нам, к предавшимся, вы испытываете острую ненависть за отход от Бога, за самое страшное преступление в глазах всякого истинно верующего. А к верующим в Бога, умирающим за него и — да, нехорошо, но все-таки — убивающим не просто так, а за Него… в Его имя, ради спасения невинных душ — почему у вас к ним такая ненависть? Не задумывался?

Иван не ответил. Нечего было ответить. Подобные мысли приходили к нему в голову пару раз, но ответы не находились, размышлять было некогда, а нужно было работать… Стоп.

Он видел на предплечье убитого Фомой цифры, но только сейчас, после наглядной демонстрации Круля, вдруг сообразил, что они тоже могли быть нарисованы… И что это давало? Это были не галаты? Чушь. Чего же это тогда галаты так заактивничали? С каких это пирогов?

Так можно запутаться окончательно…

С другой стороны, если это были не галаты, не факт, что Хаммер работал на галат. Получалось, что кто угодно мог нарисовать себе цифры или даже наколоть их, если собирался работать долго…

Да как же это? Мир терял ясность, четкость и однозначность. Каждый мог быть кем угодно. И что, в Конюшне этого не знали? Если это понятно Крулю, значит, и Токарев с Шестикрылым могли до этого додуматься. А есть еще и те, кто выше, кто отдает приказы начальству Конюшни. Там что — дураки?

Там…

Иван вздрогнул. Помотал головой. Совсем ерунда получается… Если для того, чтобы выглядеть галатом, достаточно заиметь себе три цифры, то для того, чтобы галатом не выглядеть, достаточно их не колоть? Так, что ли? И это значило, что галатом мог быть любой? Даже кто-то из оперов? Оперов тоже на детекторе не гоняют, следят, проверяют, но не слишком глубоко. Исповедь? Галатам наплевать на ложь во время исповеди, а, кроме того, у них есть свои исповедники, галатские. Для них этого достаточно.

Так-так…

Значит, если галаты могут проникнуть и в Конюшню, то и в отдел расследований, и к экспертам… И вполне могли подбросить ту самую гильзу… Или убрать ее из официальных бумаг и файлов.

— Правда, интересно? — спросил Круль. — Так много разного лезет в голову, если сломать стереотип, подкорректировать точку зрения…

— Ты этого и добивался?

— Честно?

— Да.

— А если совру? Ладно, честно — я специально. Не то чтобы я был такой умный… Наши психологи неделю готовили тезисы для этого разговора. Я потому и «два-шестнадцать» изобразил. Для наглядности. Кто ж знал, что еще и террористы так удачно подвернутся?

— О террористах вы не знали?

— Нет, — честно ответил Круль, приложив руку к сердцу. — Откуда?

— И видеонаблюдение в коридоре не сработало? И тебя не предупредили, что в коридоре двое посторонних?

— Как? — Удивление Круля было искренним и неподдельным. — Мы же с тобой были на крыше…

— Были. И ты меня оттуда погнал на полчаса раньше, чем я уходил обычно. Не клей из меня дурака, брат Старший Администратор. Ты «улитку» из уха вынул на лестничной клетке, но я ведь ее заметил все равно. Охранники, которые так быстро оказались на этаже, тоже из разряда рояля в кустах. Могу поспорить, что их использовали втемную и вытащили поближе к месту будущего происшествия по какому-то левому поводу. И противопожарная система не включилась — ни на дым, ни на взрыв. Зачем вам потоп, зачем портить помещение…

Круль похлопал в ладоши, Иван сплюнул прямо на пол.

— Это вы меня сдали? — спросил Иван. — Сообщили галатам?

— Ты чего, с ума сошел? — Круль даже обиделся. — Думай, что говоришь. Кто бы нам поверил? Мы осторожно слили информацию о странном пациенте, которого сильно охраняют, но который Договора не подписал. Потом по недосмотру поместили твою карточку в общую базу Клиники. Случайно не обратили внимания на очень осторожное проникновение в эту базу. Сами подвинули график дежурства одного-двух сотрудников, не предателей, но болтунов. Когда стало понятно, что все произойдет сегодня, тут появился я и принялся тебя страховать. Заодно помогая прозреть и приобрести стереоскопическое зрение, позволившее тебе увидеть картинку объемной. Это была тонкая и сложная работа, а ты — сдали!

— Сдали… как это ни назови, все равно — сдали. Зачем?

— Ну… Во-первых, чтобы проверить некоторые свои подозрения. Во-вторых, чтобы помочь тебе…

— Прозреть, я помню.

— Молодец. Помни. Это во-вторых. В-третьих, у нас есть цель, достичь которую мы можем только с твоей помощью…

— Обломайтесь.

— Вот. Именно поэтому. Давить на тебя бессмысленно. Даже опасно. Мы можем тебе только показывать, подсказывать… Ты обратил внимание, я ведь даже не пытался тебе навязывать что-либо. Ты сам…

— Я сам, — кивнул Иван. — Я сам видел гильзу, читал официальный отчет, поймал за руку тех, кто отчеты подделывал. Все с твоих слов.

— Документы, — Круль указал на папку.

— Которые вы же и сделали. Вы хотели, чтобы я поверил и сделал правильные выводы? А вместо этого запутали меня окончательно. Я теперь ничему не могу верить…

— Вот! — воскликнул Круль. — Наконец-то! Не поверишь, прямо камень с души свалился. Именно это нам и было нужно. Ты запутался, никому не веришь, тебя такое положение должно раздражать немыслимо… Раздражает? Можешь не отвечать, я и так вижу. Что ты должен захотеть после этого? Ну-ка?

— Послать вас…

— Может быть. Хотя ответ неверный по сути. Захотеть послать — да, конечно. Любой бы захотел. А вот послать на самом деле… Нет. Никогда. Ты слишком самолюбив и любопытен. Ты захочешь все выяснить. А выяснить все ты можешь только вместе с нами…

— Хотите меня сделать агентом?

— Дурак совсем? Как мы тебя можем сделать агентом? Для начала, галаты бросились тебя убивать сразу, как только узнали о том, что ты живой. На хрена нам агент, которого убьют в первый же день? Галаты ведь могли тебя не трогать, согласись. Если они мстят за убитых Фомой, то почему именно тебе? За убитых в Элате? Такая же фигня, ты ведь убил в перестрелке, без подставы и подлости. Они это прекрасно понимают. Тогда почему они полезли сюда, понимая, что шансов немного? Ну и кроме этого… Я сейчас буду говорить вещи неприятные, можешь верить, можешь не верить, но сказать я это должен. В драку не полезешь?

Иван не ответил.

— Засчитаем молчание как знак согласия. Ты ведь не возражал, что там, на дороге, засада ждала нашу группу. Твою группу. Так?

— Так, — нехотя подтвердил Иван.

— А на сколько дней мы уходили? На семь? Два дня туда, три там и два назад. Если бы нас перехватывали просто так, без конкретной наводки, то либо торчали бы возле дороги всю эту неделю, либо проворонили бы нас однозначно. Не так?

И снова Иван согласился.

— То есть они знали, что мы возвращаемся. Знали точно… Но не совсем.

— КПП, — напомнил Иван.

— Правильно. Отлично. Враг сидел на КПП и предупредил тех парней. Оставим вопрос, где дежурили те самые парни, ведь сорвали их, надо думать, быстро, значит, караулили они неподалеку. Не будем в этом копаться. Подумаем о другом. Если они получили информацию с КПП, то почему не действовали наверняка, не расстреляли нас, как только заметили, послали зачем-то солдата, который, в общем, нас и предупредил… На контрольно-пропускном пункте точно знали, когда мы вышли, и знали, что перед нами и после нас никто не шел. Точно знали. Совершенно точно. Есть еще варианты места утечки информации?

Иван задумался.

Это к чему-то его Круль подводит. Ведет как на веревочке, подергивает и тащит. Что-то он или знает, или догадывается. Ему проще, с ним работают психологи и аналитики Службы Спасении. Теперь, конечно, можно изображать перед Иваном гения.

Спокойно, одернул себя Иван. Нужно думать не о проблеме, нужно думать над проблемой. Не рассматривать себя, решающего задачу, обиженного и жалкого, а в задачку нужно всматриваться, ручками в нее залезть, подергать за рычажки и покрутить колесики. Сообразить, как она устроена, эта долбаная проблема, и — да, кстати, — принять к сведению намеки предавшегося.

О группе… о возвращении группы стукануть нужно было дважды, по-любому. Сперва сообщить, что возвращается рейдовая группа Ордена Охранителей досрочно и нужно выдвигаться перехватчикам в точку ожидания. Потом сообщить конкретно, что вот только-только группа вышла. Дважды нужно было сообщить.

Кто-то из группы? Квятковский поднимает пистолет, стреляет в затылок Смотричу… Нет. В смысле мог Анджей стрелять, мог, а вот сообщить о передвижениях ему было трудно. Мобильники ни в Элате, ни в Деннице, ни в пустыне не работают. Рация в «Рейдере» была одна, к ней Квятковский не подходил. Иметь при себе что-нибудь миниатюрное… Через горы не достанешь до Иерусалима. Да и от Элата… Не получается. Это, говорят, до Возвращения можно было с мобильника куда угодно дозвониться через спутник. Когда Земля еще была круглой. Сейчас — фигушки, не получится. Кто еще мог навести?

Иван искоса глянул на Круля, тот сидел на стуле, сложив ручки на коленях, и рассматривал Ивана с каким-то умилением во взоре. Сволочь.

Понимает прекрасно, что Иван придет к нужному решению, найдет ответ. Уже нашел, только себе не хочет в этом признаться.

Капитан Мовчан доложил своим, те связались с Инквизицией, а Инквизиция сообщила Токареву. И тот потребовал выступать немедленно. Потом с ним связались непосредственно, и он, в общем, приказал выезжать, но оставил все на усмотрение Ивана. Погода, то-се…

Два предупреждения и неуверенность в том, что на дороге именно «Рейдер». Все сходится. Получается, что утекала информация прямо из Конюшни. Где-то возле самого Токарева. Оставалась возможность прослушки по радио и через телефонный кабель. Оставалась именно как возможность. Все очень сложно получалось в этом случае. Галаты такие сложные технические способы не используют.

Если это галаты, раздраженно напомнил себе Иван. А мы ведь недавно поняли, что это мог быть кто угодно, даже предавшиеся. Хрен там учуешь на ветру в пустыне.

Наиболее вероятно — кто-то из близкого окружения Токарева. Кто-то из группы связи? Техник? Покрутить бы их всех, подергать. Но тут…

Твою мать, тут Круль снова прав, на хрена им такой агент. Не нужен им агент, который, появившись в Конюшне, будет посажен в холодную. Или убит. Или то и другое последовательно.

— По печальному выражению лица я могу предположить, что ты дошел в своих размышлениях до того места, когда понял, что Конюшня не является безопасным местом. Подмигни, если я неправ, — Круль вздохнул. — Понимаю, тяжело. Но других вариантов нет. И выходит, что из трех известных тебе сил, сцепившихся в Святом Городе, только одна для тебя гарантированно безопасна.

— Себя имеешь в виду?

— Это ты сказал, не я, — поднял руки Круль. — Но сказал совершенно правильно. Если бы мы тебя хотели убить — я мог тебя просто не взять с собой. Не тащить, надрываясь, а просто уйти. Если я сделал глупость, нарушил планы своего руководства, то тебе дали бы умереть в Клинике. Тебя очень долго и напряженно удерживали на этом свете, поверь. Информацию от тебя получить… Какую? Зачем? О внутренних делах Конюшни я и так все знал, сообщил… О новостях? Есть и другие способы, попроще, чем ломать упрямого и склонного к саморазрушению оперативника. Какой отсюда вывод?

— Использовать вы меня хотите.

— Правильно! — вскричал Круль. — Молодец. Использовать. Именно — использовать. И используем. И дальше будем использовать. Ты против?

— Да.

— Глупо. Глупо, но честно. Вариантов только у тебя немного. Пойти к галатам и умереть. Пойти в Конюшню — и тоже умереть. Попытаться сбежать из Святого Города и ничего не узнать, а прятаться до самой своей смерти, пусть даже и не очень скорой. А можно остаться с нами… Не дергайся, без Договора, без вони, без гарантий, кстати, тоже. Остаться и получить ответы на свои вопросы. А потом уже решить, куда и что. Как тебе такой вариант? Думай, пара минут у тебя есть.

Пара минут — это много, подумал Иван. Это слишком много. Все и так понятно. И Круль это знает. Прекрасно понимает, что сейчас творится в голове у специального агента… Бывшего специального агента, неожиданно поправил себя Иван, и внутри у него что-то оборвалось.

Он старательно не думал об этом, обходил, стараясь не замечать. Он больше не опер. Не жеребец из Конюшни. Он… А кто он? Может, не на те, первые, вопросы нужно ответить — не то, кто предал, кто подставил Фому, сейчас важно, а то, кто теперь Иван? Кем он стал?

— Что мне нужно сделать? — спросил Иван.

— Ну, во-первых, произнести вслух фразу: «Я согласен». Или: «Хорошо, поработаем вместе». Можно даже добавить: «Будьте вы прокляты», — хотя мы и так прокляты. Я слушаю.

Иван облизал губы.

Тварь. Он ведь прекрасно понимает, что Иван согласен, что будет Иван сотрудничать, пока не дойдет до последней черты. Будет вместе с предавшимися искать ответы на вопросы. И все-таки требует, чтобы Иван произнес свое согласие вслух.

Сволочь.

— Я…

— Давай-давай, — подбодрил Круль. — У тебя получится. Уже пошло…

— Я согласен. Хорошо, поработаем вместе. Будьте вы прокляты, — проговорил Иван. — Что мне нужно сделать?

Круль открыл рот, чтобы пошутить, снова поддеть Ивана, но промолчал. Встал со стула, подошел к стенному шкафу и открыл дверцу:

— Я тут тебе захватил одежду и обувь. Должно подойти.

Иван подошел к шкафу.

Шмотки Круль принес только сегодня, заскочил в палату, сунул в шкаф и вышел на крышу. Все знал. Все подготовил. Свобода выбора, говоришь? Ладно.

Потом, когда будет понятно, что предел достигнут, тогда можно будет все Крулю объяснить. Все. Сломать ему шею. Распороть брюхо. Просто выбросить в окно с этажа повыше.

Высказать, глядя в глаза, все, что накопилось и еще накопится, и прикончить. Или просто прикончить, чтобы не устраивать киношный финальный монолог, который, обычно, плохо заканчивается для говорившего. Просто убить мерзавца. Убить — и все!

Иван снял больничное, надел принесенные джинсы, свитер, замшевую куртку, высокие светло-коричневые ботинки. Почти такие же, как он носил раньше.

— Готов? — спросил Круль, когда Иван завязал шнурки и застегнул куртку.

— Готов, — ответил Иван.

— А вот ни хрена ты не готов! — заявил Круль, достал с верхней полки пакет и протянул Ивану. — Как же ты без самого главного?

В пакете был Иванов «умиротворитель» в поясной кобуре и пять запасных магазинов.

— Как ты любишь — через один бронебойный и останавливающий.

Иван задумчиво смотрел на оружие, держа руки в карманах.

— О чем задумался? — осведомился Круль. — Брать или не брать? Это для самозащиты и поддержания уверенности. Не все ж мне тебя охранять. А то ты вдруг посреди города решишь все бросить и уйти, выскочишь из машины безоружный, без документов и денег? Бери-бери, еще твое удостоверение здесь и наличка… Не дергайся, не покупаем. Здесь столько, сколько у тебя было на счету. Вот и молодец.

Иван прикрепил кобуру к брючному ремню, магазины рассовал по карманам, документы и деньги спрятал во внутренний карман куртки.

— Папочку здесь оставишь?

Иван вернулся к кровати, взял папку и сунул ее за пазуху.

— Поехали, — сказал Круль, взялся за дверную ручку, потом повернул к Ивану свое хитро улыбающееся лицо. — Принюхайся, мне кажется или от тебя начало попахивать серой? Еле заметно. Не на уровне подписания, а на уровне устной договоренности. Не чувствуешь? И я не чувствую. Все нормально, опер, жизнь продолжается.

Круль вышел в коридор, оглянулся по сторонам. К нему подбежал парень в зеленом врачебном облачении, что-то тихо сказал.

— Оп-па! — произнес Круль и оглянулся на Ивана. — Это уже интересно…

Иван не стал спрашивать. Хреново было Ивану, тошнота подкатывала к горлу, и во рту была горечь.

Он еще не предался. Нет. Но как же плохо он себя чувствовал. И ведь понимал, что чем-то этот двухнедельный отпуск закончится. Прекрасно понимал, что ничем хорошим он закончиться не мог, но все равно вышло как-то неожиданно. Неожиданно больно.

Иван молча спустился вместе с Крулем на лифте на подземный этаж, прошел через коридор хозяйственных и технических помещений к массивной металлической двери в торце коридора.

Круль помахал рукой камере внутреннего наблюдения, замок щелкнул, Круль толкнул дверь, дверь не поддалась, Круль оглянулся на Ивана, но ничего не сказал, а навалился на дверь сам. Открыл.

За дверью был гараж.

Стояло два совершенно одинаковых фургончика. Оба синие. Оба — с тонированными стеклами. И оба, присмотревшись, понял Иван, с одинаковыми номерами.

— Наш аппарат, — сказал Круль и поводил в воздухе пальцем, словно выбирая. — Наш аппарат — вот этот. Кажется.

Круль подошел к правой машине, открыл дверцу, заглянул внутрь.

— Точно, эта. Альберт, подъедем к гаражу «скорой помощи», примем груз, а потом уже по маршруту, — сказал Круль и оглянулся на Ивана. — Чего ждешь — садись.

Иван, пригнувшись, вошел в фургончик. Водительская кабина была отделена, темное окошко как раз захлопнулось, когда Иван вошел. То ли водителю не положено было видеть пассажира, то ли пассажиру — водителя.

В салоне было всего два кресла. И свободное пространство сзади.

Иван сел. Дверь закрылась, Круль устроился в своем кресле, вытянул ноги и расстегнул куртку.

— А ведь впереди еще длинный день, — сказал Круль. — А так хочется вечера и ночи. И чтобы отдохнуть и не возиться с тобой. Но — работа есть работа.

Машина тронулась, за окном мелькнули массивные колонны, створка металлических ворот, отъехавшая в сторону, несколько машин «неотложки».

Машина затормозила, сдала задним ходом к стене. Двери в задней стенке фургона открылись, что-то громко щелкнуло, прошуршало по металлическому полу фургона. Дверь захлопнулась, и машина поехала.

— Тебе не интересно, что там нам загрузили? — спросил Круль.

Иван молча посмотрел на Круля и отвернулся к окну.

— Понимаю, ты все еще не привык к своему новому положению. Но ведь интересно, признайся.

Машина остановилась, открылись еще ворота, и фургончик выехал наружу. За окном замелькали деревья парка, окружавшего Клинику.

— Я думал, что вечер этого дня пройдет в размышлениях и обсуждениях, — сказал Круль, — но тебе продолжает везти. Я просто завидую такому везению, честное слово. Тот раненый галат, которого мы тащили по коридору… Он ведь не умер, представляешь? Жив. Ему там зашили чего смогли, обкололи обезболивающим и… И много еще чем обкололи. Минут через тридцать мы доберемся на место, и он как раз сможет с нами поговорить. А если учесть, что никому он, кроме нас, не нужен, что его как бы и не существует вовсе, ведь оба нападавших, по официальной версии, погибли в перестрелке, то у нас есть широчайший выбор средств и методов разговорить этого типа. Вплоть, обрати внимание, до подписания Договора на условиях абсолютной искренности. Ваши такого предложить не могут. Пытать — могут, пугать, выворачивать — могут. А предложить освобождение от посмертных адских мук — нетушки. Увидишь, все расскажет подстреленный. Все.

Круль потер руки, словно в предвкушении удовольствия.

— С чего такой восторг? Нравится пытать?

— Отнюдь. То есть абсолютно. Что значит — нравится? Нужно, целесообразно или ненужно и нецелесообразно.

— Тогда почему такая радость?

— Есть шанс приблизиться к решению. Тебя это не заводит? Адреналин в кровь не поступает?

Иван закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Да, раньше такое его заводило. Сейчас… Сегодня. Нет. Была усталость. И зарождающаяся уверенность, что все будет еще хуже. Что правда не принесет облегчения, не вернет миру четкость и ясность.

Сколько бы ни осталось жить, придется это делать в новом мире. В другом мире. Или…

Или, наконец, рассмотреть, в каком мире на самом деле он все это время жил.

Глава 08

Вообще-то мир выглядел просто. Нет, политика, разборки между государствами, совместная эксплуатация месторождений нефти и газа, взаимные упреки в обмане и недобросовестности — все это, естественно, было и исчезать не собиралось.

Иван честно не вникал в подробности всего этого, как и большинство жителей Земли. Наверное, вся эта суета была важна для выживания человечества и просто необходима для противостояния варварству — очень может быть.

Но для Ивана и для подавляющего большинства людей важно было не то, кто победит в общеевропейских выборах или станет президентом Соединенных Штатов. У каждого было два варианта существования. Два. Не больше.

После того как Господь вернулся на Землю, а та приобрела, наконец, свой настоящий вид, главной целью всякого человека должно было стать обретение жизни вечной. Ну или, говоря попроще, попадание в Рай.

Все было предельно просто: живешь праведно, соблюдаешь Закон, не грешишь, а если все-таки согрешил, то покайся — и все у тебя получится. То есть, как разъясняли священники в церквях, преподаватели Закона Божьего в учебных заведениях и воспитатели с капелланами в армии, крестился — держись. Сколько тут нужно потерпеть? Несчастных семьдесят лет? Хорошо, семьдесят пять. Женщинам чуть больше, мужчинам — меньше. Сносишь терпеливо, преодолеваешь соблазны и не приемлешь грех — быть тебе в Раю.

Если согрешишь и не успеешь принять меры или вдруг так согрешишь, что никакие меры не помогут, — идти тебе в Ад, на муки вечные.

Все просто и доступно. И, собственно, выбора тут никакого не было. Несколько первых лет после Возвращения.

Правда, и возможностей увернуться от греха было не очень много. Религиозные войны велись широко, с размахом и выдумкой. Оружие массового поражения из арсеналов исчезло само собой, вместе с самолетами, вертолетами и ракетами, но пушки, пулеметы с автоматами и холодное оружие продолжало функционировать.

То, что Господь вернулся было, конечно, приятно. И то, что куда-то вдруг исчезла половина населения Земли: мусульмане, иудеи и представители прочих ложных религий, — истинно верующих не могло не радовать. Прибрал Господь, явил свою волю.

Но.

Это самое «но», как понял из книг Иван, поставило в тупик очень и очень многих. Христиане-то были неоднородны. Ну сложилось так, что верить-то верили в Бога все, но по-разному. И считали свой способ, естественно, самым правильным. Да и ладно, если бы только это. В конце концов пришли бы к общему мнению, что все правы, рано или поздно.

Но.

Вот это второе «но» поставило многих в тупик и привело к большому кровопролитию. Кроме истинно верующих остались на Земле и неверующие, жившие без Бога в душе и не выбравшие к моменту Возвращения себе религию.

Значит, подумали верующие, не только мы, познавшие истину, но и те, кого к ней еще нужно привести, живут на Земле. И что мы, истинно верующие, должны сделать? Правильно, приводить, не жалея сил. И крови.

Отец Серафим все это объяснял, естественно, другими словами, подводил логическую базу под заблуждения людей, объяснял скрытый смысл всего, что произошло после Возвращения, но для себя Иван картину рисовал простенькую и однозначную. Я — православный. Католик, с моей точки зрения, ведет себя неправильно, напридумывал там чего-то с чистилищем, и вообще, накопилось за долгие годы. Если безбожника нужно привести в правильную веру для его же пользы, то и католика-протестанта-баптиста-мормона нужно привести туда же.

Ну и, соответственно, католику-протестанту-баптисту-мормону пришла в голову та же замечательная идея. И понеслась.

Вначале начались мелкие конфликты за потенциальных обращенных, потом встал вопрос, а какое такое право имеют неправильно верующие на ставшие вдруг бесхозными полезные ископаемые, освобожденные из-под власти неверных?

Воевали долго, лет десять. А попробуй повоевать и не согрешить, да так, что райские ворота для тебя будут все равно, что заколочены. И вот тут появился у людей выбор.

Страшный день для человеков, подчеркнул отец Серафим во время очередной накачки. Самое страшное испытание для слабых духом и нетвердых в вере.

Появилась Служба Спасения, запахло в воздухе серой, стали появляться на стенах надписи «Дьявол не врет». И что самое неприятное — Дьявол действительно не врал.

Все было очень просто и доступно.

Подходит к солдату перед самым боем этакий живчик в черной рубашке с золотыми значками на воротнике. Иван себе это представлял именно так — со знаками различия и форменными рубашками, хотя на самом деле во время Религиозных войн за такую форму можно было запросто схлопотать чего-нибудь твердое и несъедобное в желудок.

Первоначально представители Службы Спасения пытались особо не выделяться, это уж после подписания Акта о Свободе Воли…

Тут была непонятка. Лично для Ивана было совершенно непонятно, как в самый разгар Религиозных войн все — и это самая большая загадка — все христианские лидеры вдруг взяли и подписали с Дьяволом тот самый Акт.

Только-только сжигали за небольшое различие в толковании священных текстов, как вдруг — бац, веруй во что хочешь. Это было непонятно не только Ивану — многим и многим миллионам простых людей это тоже показалось странным, и началась Смута.

Все было совсем смешно — теперь убивали не христиане христиан и неверующих, а вылавливали предавшихся и служителей Ада и убивали. Причем вылавливали обычные люди, обыватели, а сверху, от отцов Церкви, требовали прекратить, перестать, помнить об Акте Двенадцати… Полная неразбериха, которая еще через пяток лет почти совсем прекратилась.

А Служба Спасения — не исчезла.

Методика была простая и очень понятная. «Ты веруешь?» — спрашивали у смертельно больного парни из Службы. «Верую», — слабым голосом отвечал смертельно больной, морщась от запаха серы. «А грешил?» — «Грешил…» — «Тебе все отпустили?» — «Все…» — «А ты в священнике уверен? Если он сам грешен, его отпущение тебе поможет?»

Больной задумывался, хотя на размышления времени и не оставалось. И ему предлагали подписать Договор. Все просто — можешь честно умереть, надеясь, что все у тебя в порядке, у священника — нормально и ждет тебя вечное блаженство. А если где-то произошла накладка? Тогда что? Помрешь и уже в Аду сообразишь, что прокололся. И гореть тебе… А вот если ты подпишешь Договор, то райских кущей тебе, естественно, не видать. То есть абсолютно. Не летать тебе на облаке, не вкушать райских наслаждений, но и в огне не гореть. Жить после смерти без особой радости, но и без мучений. Гарантированно. Что бы ты ни совершил после подписания, кроме попытки отказаться от Договора естественно, все равно в Аду тебя будет ждать стандартный участок, хибара, немного спертый воздух при чуть повышенной температуре и возможность полюбоваться как в геенне огненной плещутся те, кто погнался за журавлем в небе, но не допрыгнул. Не самое маленькое удовольствие, если вдуматься.

Договоры предлагались к подписанию солдатам, морякам, путешественникам, охотникам, строителям, монтажникам-высотникам, шахтерам, полицейским и милиционерам — всем, кто рисковал умереть не вовремя.

Потом стали предлагать просто всем подряд. Открылись офисы Службы Спасения, по квартирам и домам слонялись выездные Администраторы, предлагающие синицу в руке, часто получающие от непримиримых противников Дьявола пулю в лоб или нож между ребер прямо на пороге, но умирающие с улыбкой на устах.

Убитый отправлялся в Ад, а через некоторое время за ним отправлялся и убийца. Бизнес в любом случае работал.

Поначалу в то, что Дьявол не врет, — не верили. Да, то, что излагали Администраторы, могло выглядеть логичным. Но ведь никто не знал, как оно на самом деле. И тут появилось туристическое агентство «Кидрон».

Бесплатные туры в ад: перелет в Святую землю и обратно, трансфер в Преисподнюю, неделя бесплатного проживания в пятизвездочном отеле, обслуживание по типу «все включено» и бесплатная турпоездка в любую точку мира по выбору клиента в случае подписания Договора прямо на месте.

Люди возмущались, боялись, предупреждали друг друга, но тур неожиданно стал пользоваться успехом у приговоренных к смертной казни. Пошли слухи о встрече в Бездне с бывшими соседями, святошами, которые, как оказалось, в Рай не попали. Фотографии туристов на фоне адских мук. Рассказ о том, как живут предавшиеся, фотографии домов и довольных лиц.

Представительства «Кидрона» жгли постоянно, но они возникали снова. А в представительствах появились специальные стенды, где все желающие могли познакомиться, что именно происходило в аду с теми, кто жег офисы, убивал Администраторов и наносил ущерб турагентству.

Вот так все и получилось.

Стало не очень важно, как ты веруешь. Стало важно, будешь ли ты стараться заслужить место в Раю, рискуя потерять все, или согласишься на гарантированные льготы в Аду.

Отец Стефан во время последней накачки, на которой присутствовал Иван, сказал, что предавшихся уже пятьдесят миллионов. Для трехмиллиардного населения Земли, по мнению Ивана, это было немного. Если уж совсем честно — подозрительно немного.

Зато верующих не осталось. Практически не осталось. Либо — синица в руке, либо — журавль в небе.

Мир был прост.

Было в этом что-то неправильное, Иван, да и не только он, задумывался над тем, почему в ад существуют ознакомительные туры, а в рай — нет. Почему пообщаться со служителем ада можно, а ангелы, обитающие в Игле, с людьми не общаются, занимаются какими-то своими делами, скорее напоминая людям о Возвращении, чем участвуя в реальной борьбе Добра и Зла.

Многие предавшиеся хвастались, что лично виделись и общались с Дьяволом. Им верили. Тех, кто рассказывал о личном общении с Господом, отправляли в сумасшедший дом. С одобрения Объединенной Церкви, между прочим. Ибо Господь с людьми не общался. В Господа нужно верить, сказал отец Стефан, а не разговаривать с Ним. Молитва не подразумевает ответа. С Иовом никто не разговаривал, ему ничего не пояснял и ничего не обещал. И, кстати, не извинялся.

Нужно верить.

А с Дьяволом можно договориться и даже торговаться. Чем выше ты поднялся среди верующих, тем на большее мог рассчитывать у Дьявола. Были ограничения: находясь на церковной должности нельзя было предаваться и, соответственно, предавшись, на такие должности претендовать. С обыкновенной работы предавшегося выгонять было нельзя — нарушение Акта Двенадцати. Правда, все равно уходили, потихоньку возникли фирмы, состоящие только из предавшихся, и начинали конкурировать с обычными, конкурировать уверенно, между прочим.

На строительство храма их не нанимали, но нанять толковых работников из предавшихся для строительства своего обычного дома — вполне допустимо. Общаясь с предавшимся, ты не только подвергался соблазну, но и мог попытаться вернуть предавшегося назад. В смысле — такая возможность имелась в виду.

Тут тоже возникал смешной выбор — нанять верующих, но ленивых или предавшихся, но по Договору не имеющих права врать и халтурить.

Короче, все сводилось к пресловутым птицам: журавлю, летающему Бог знает где, и синице, устроившейся в руке Дьявола. К выбору между риском и стабильностью. К разнице между верой и уверенностью.

И пятьдесят миллионов на три миллиарда выглядели не так чтобы достоверным показателем.

Выбрать было сложно, но жить в таком мире — легко. Все понятно — воняешь серой, значит, струсил, опустил руки или решил погулять напоследок. Не воняешь — молодец. Правда, с раем у тебя все равно могут быть проблемы, но пока держишься — молодец.

Очень простой мир.

Выбор сложный, а мир — простой.

Правда, и тут люди не могут не усложнить простую и понятную схему.

Скажем, галаты. Ну чего им неймется? Не так все происходит? Терпи, по первой схеме. Ведь Ад светит галату, если вдуматься. Он ведь убивает, нарушает Акт и все соглашения, что существуют на свете. Но галаты никогда не имели недостатка в рекрутах.

Или вот сейчас…

Иван вздохнул, открыл глаза и посмотрел в окно — они выехали из Иерусалима и теперь ехали по шоссе, судя по солнцу — почти точно на запад. По сторонам мелькали деревья, дальше виднелись поля и огороды.

Насколько себе представлял Иван, они должны были проехать минимум через два КПП только местной полиции и еще столько же — международных сил. И никто не остановил, что показательно.

— Уже скоро, — сказал Круль, заметив, что Иван смотрит в окно. — Минут десять, не больше.

— Жду не дождусь, — ответил Иван.

— Напрасно ты так, — покачал головой Круль. — Могли, между прочим, и нарваться. Я не могу гарантировать, что наша вторая машина, например, не налетела на засаду. Или на мину.

— Мне начинать переживать?

— А казалось бы — сострадание, совершенно божественное качество.

— Пошел ты…

Машина притормозила, пропустила встречный автобус и свернула налево. Под шинами захрустел гравий, защелкало по днищу.

— Совсем чуть-чуть, — Круль оглянулся, посмотрел в хвост салона, на лежащего в беспамятстве галата. — И ты потерпи, бедняга.

Еще через пять минут машина въехала во двор, обсаженный высокими соснами. Ворота за ней закрылись автоматически.

За соснами был виден высокий бетонный забор с проволокой поверху. Колючая прекрасно дополнялась проволокой под напряжением. И камеры наблюдения.

— Не боишься выдавать мне базу? — спросил Иван.

— А это не база, — отмахнулся Круль. — В смысле — база, но не наша. Мы тут временно. Арендаторы, можно сказать.

— И кто же вам сдает такой объект? Кто вообще станет связываться с предавшимися и Службой Спасения?

— Ну ты же связался! — напомнил Круль и быстро выскочил из машины, не дав Ивану ни опомниться от такой наглости, ни ответить.

Оставалось только выйти из машины и двинуться следом за Крулем к двухэтажному дому в глубине двора. Навстречу пробежали два крепких парня, Иван оглянулся, парни открыли заднюю дверь фургончика, вытащили носилки с галатом, опустили у них стойки с колесиками и быстро повезли куда-то за дом.

— Быстро тут все у них… — не мог не оценить Иван. — Четкие такие парни. И без запаха…

— Тоже заметил? — подмигнул Круль. — Как сюда попадаю — восхищаюсь беспрерывно. Пару раз пытался сманить, предлагал условия, как в мусульманском раю, три удовольствия от мяса… Ты хоть знаешь, про эти три удовольствия?

Иван прошел мимо Круля, не отвечая.

— Откуда тебе это знать? — Круль в два шага поравнялся с Иваном и пошел рядом. — Три удовольствия от мяса — есть мясо, ездить на мясе и втыкать мясо в мясо. Дошло?

Иван снова не ответил, подошел к массивной двери из полированного дерева и остановился.

— Не, ты не понял юмора, — сказал Круль. — Есть мясо — понятно, ездить на мясе — это скакать на лошади, а втыкать мясо в мясо…

— Ты снова рассказываешь пошлости, Ярослав.

Голос прозвучал откуда-то сверху, Иван поднял голову и увидел видеокамеру и динамик.

— Я правду говорю. Цитирую, можно сказать.

— А мои парни тебя за эти цитаты сексуально озабоченным кличут, — щелкнул замок, и дверь приоткрылась. — Я давно хотел тебя предупредить, но все как-то забывал.

— С кем приходится работать, — пробормотал Круль, переступая порог.

— Я все слышал, — прозвучало в динамике. — Поднимайтесь сразу в кабинет.

Они поднялись к кабинету по деревянной винтовой лестнице. В просторной комнате, заставленной диванами и креслами, их ждали еще два парня в светлых рубахах и тщательно отглаженных брюках. Иван таких глаженых брюк в жизни не видел. Сам он стрелки наглаживать так и не научился, поэтому носил джинсы.

Один из парней улыбнулся и указал рукой на невысокий журнальный столик.

— Вас понял, — улыбнулся в ответ Круль, двумя пальцами вытащил из кобуры пистолет и положил его на стол. — У моего коллеги — тоже есть ствол.

— Стучать — нехорошо. Рога не вырастут, — процедил сквозь зубы Иван, выкладывая свой «умиротворитель» и магазины.

— И девочки доносчиков не любят, — сказал второй парень и тоже улыбнулся.

— Мир полон интеллектуалов, — тяжело вздохнул Круль. — Плюнуть некуда — умник. А так чтобы делом заняться, так некому. Нас, доносчиков, приглашают.

Первый парень молча открыл дверь в кабинет.

Да, оценил Иван с первого взгляда, кабинетик был раза в три больше, чем его келья в общаге. Книги, книги, книги, здоровенный стол, на котором тоже возвышались стопы книг, массивное, чудовищных размеров кресло и некто почти бесплотный в этом кресле.

Худой, бледный, совершенно лысый старик, которому на вид можно было дать от семидесяти до семисот лет.

Бледные бескровные губы были раздвинуты в легкой улыбке. Даже не раздвинуты — растянуты. С усилием растянуты, как бы не через силу. Или против желания. Вот глазки у дедушки — те еще глазки. Живо поблескивают, как ртутные шарики.

Наряжен дед был как персонаж исторического фильма — в бархатный халат и сорочку с кружевным воротом под ним. А на пальце поблескивал перстень со здоровенным бриллиантом. Или качественной подделкой.

Нет, таки бриллиантом, присмотревшись, решил Иван. И еще — нет смысла делать фальшивый бриллиант таким громадным, все равно никто не поверит.

— Присаживайтесь, господа, — молодым сильным голосом произнес старик и указал бледной рукой, покрытой темно-коричневыми пятнами, на кресла перед письменным столом. — Курите?

— Нет, спасибо, — ответил Иван.

В Конюшне курево особо не приветствовалось, не хватало еще пропустить из-за этого запах серы. На выездах курили, конечно, но Ивану это казалось совсем уж впадением в детство — прятаться от учителей с окурком.

— Я тоже не буду. Вы прекрасно знаете, что я берегу здоровье, — Круль опустился в кресло, закинул ногу за ногу, не забыв поддернуть брюки.

В его голосе появились светские нотки, будто он был персонажем все того же исторического фильма. Иван почувствовал себя не в своей тарелке.

— Не смущайтесь, молодой человек, — сказал старик. — И не обращайте внимания на эту балаболку.

— Но позвольте! — картинно возмутился Круль. — Я попросил бы вас…

Старик оперся подбородком о свою правую руку и с интересом посмотрел на Круля.

— Нет, ну в самом деле, — пробормотал предавшийся. — Что обо мне подумает господин Александров?

— Боюсь, что мнение господина Александрова о Ярославе Круле не улучшится, даже если я поцелую Ярослава Круля в лобик. Я не прав?

Иван вежливо улыбнулся.

— Обрати внимание, Ярослав, господин Александров обладает главным качеством интеллигентного человека. Он умеет молчать. Чему ты, Ярик, никогда не научишься.

— Не очень и хотелось, — совсем уж по-хамски заявил Круль, скрестив руки на груди. — Молчание — это главное достоинство покойников. Причем в аду оно исчезает.

— Трудно сохранить в аду достоинство, — согласился старик. — По тебе это видно, Ярослав. Позволь поинтересоваться, зачем ты привез умирающего? О господине Александрове меня спрашивали заранее, я дал свое согласие, а тут позвонили, поставили перед фактом… Его не могли допросить в клинике?

На бледном лице проступила брезгливость.

— Ты же знаешь, что я не приветствую подобных вещей в своем доме.

— Знаю, — кивнул Круль. — Но… Так получилось. Ивана нужно было вывозить при любом раскладе, а подстреленный начал свой рассказ с такого интересного места, что оставлять его было нельзя. Жить ему осталось несколько часов, держится только на уколах, собственно, спасать ему жизнь никто и не собирается, во всяком случае пока, а вот поспрашивать его лучше в вашем присутствии и в присутствии господина Александрова.

Старик побарабанил пальцами по столу, взял нож для разрезания бумаг и задумчиво покрутил его в руках:

— И что же он сказал?

— Из интересного — всего одно слово — Отринувшие.

Старик вздрогнул. Побледнел, хотя Ивану казалось, что бледнее быть невозможно.

— Вы уверены, что это не бред? — после небольшой паузы спросил старик. — Он понимал, что говорит?

— Может, и не понимал. Но говорил то, что больше всего хотел скрыть. Вы же знаете, как действует препарат номер восемь. Самое секретное, самое скрываемое прозвучит первым, — Круль щелчком сбил пылинку со своего колена. — Допрос немедленно прекратили, сообщили мне, я задействовал аварийный вариант. Свидетелей начала допроса уже эвакуируют, я полагаю.

— Отринувшие… — задумчиво протянул старик. — Если это правда…

— Он может и не знать ничего, — сказал Круль.

— А может и знать. Почему он не покончил с собой?

— Пуля в позвоночник. Наши охранники так толком и не научились стрелять, но в данном случае это пошло на пользу.

Старик протянул руку к коробочке селектора на столе, нажал на кнопку:

— Что с раненым?

— Готовим. Через десять минут с ним можно будет говорить. Вы спуститесь?

Старик посмотрел на Круля, тот усмехнулся, и у старика дернулась щека.

— К вам спустится Круль. Вы обеспечите запись допроса и… — Старик помедлил. — И включите громкую связь, когда он начнет говорить.

Не дожидаясь ответа, старик выключил селектор и посмотрел на Круля.

— Что? — спросил Круль.

— Через десять минут можно будет начинать, — сказал старик.

— И?

— Ты нужнее там, чем здесь. И, полагаю, тебе лучше переодеться, чтобы не получилось как в прошлый раз.

— То есть вы меня не задерживаете? — уточнил Круль.

— Совершенно.

— Так я пойду?

Старик молча указал на дверь.

Круль встал, коротко кивнул, подмигнул Ивану и вышел из кабинета.

Старик откинулся на спинку кресла, где-то рядом загудел кондиционер.

— Я с возрастом стал плохо переносить некоторые запахи, — сказал старик. — Но в его присутствии стараюсь этого не демонстрировать. Иначе в следующий раз он придумает что-нибудь, чтобы вонять посильнее. Мальчишка.

Впрочем, произнес эту фразу старик без осуждения, даже с некоторым одобрением.

Иван абсолютно не понимал, что сейчас происходит, поэтому предпочел слушать молча.

— Вы уж извините меня, старика, — бледно улыбнулся хозяин кабинета. — Я не представился. А вам нужно меня как-то называть, пусть даже мысленно. Можете вслух называть меня Василием Кузьмичом. А про себя — хоть бледной поганкой. Договорились?

Иван кивнул.

— Знаете, когда я хвалил ваше молчание, я не имел в виду, что буду наслаждаться им беспрерывно. Хотелось бы услышать ваш голос.

— Спеть? — спросил Иван грубо.

Старик приподнял бровь.

— Предпочитаете классику или что-нибудь народное? Я не очень большой знаток, но могу предложить строевую, древнюю. Взвейтесь, соколы, орлами! Боюсь, что на два голоса в одиночку не вытяну, но получится громко. Хотите?

— И еще один хам, — констатировал старик. — Никакого уважения…

— К чему? — спросил Иван. — К столу? К шкафу? К дому, охране? К человеку, который сам не воняет серой, но общается с преступившим, как с родным?

— Вы, между прочим, тоже с ним общаетесь. И шкаф, кстати, тоже может быть многоуважаемым. Хотя вы наверняка не знаете, откуда цитата.

— Зато я могу назвать тактико-технические характеристики любого ныне существующего огнестрельного оружия, процитировать по памяти любую статью Кодекса и близко к тексту — Акта и Соглашений.

— А Библию?

— Что — Библию?

— Ее вы тоже можете процитировать? Или, хотя бы, близко к тексту? — Старик с интересом посмотрел на Ивана. — Сможете воспроизвести то самое «два — точка-шестнадцать» из послания Павла к галатам?

Иван попытался вспомнить. Ему ведь неоднократно говорили. Даже сам что-то цитировал. И отец Стефан на прошлой накачке…

— Не морщите лоб, Иван, — сказал старик. — «Однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть».

Старик снова улыбнулся.

— Казалось бы — обычные слова, ничего особенного, а вот уже лет десять как из-за них льется кровь, гремят взрывы, совершаются преступления, как перед человеком, так и перед Богом. Кому-то пришла в голову экстравагантная мысль, что этот абзац из Библии оправдывает любые действия людей, уверенных в своей вере. И возникла секта галат, к галатам отношения не имеющая. Вы можете поверить? Всего десять лет назад о галатах ничего не было слышно. Нет, на улицах стреляли, сжигали, подрывали и просто резали, но этим занимались верующие люди, защищавшие свою веру и честно собиравшиеся свои грехи отмолить. Это было неприятно, пачкало кровью многих людей, но все-таки. До сих пор время от времени это происходит. Да вы и сами знаете, по собственному опыту…

Если он сейчас затеет разговор на тему: зачем вы пытались спасти предавшихся ценой своей жизни, решил Иван, пошлю его и пойду пешком в Иерусалим. Дам по лысине чем-нибудь тяжелым… Или ладно, не буду. Хрен с ним, пусть догнивает.

Что-то такое проступило на лице Ивана, что старик тему продолжать не стал, нажал кнопку на селекторе и спросил, скоро ли.

— Еще пять минут, — сказали в селекторе.

— Пять минут, — повторил старик и снова посмотрел на Ивана. — Я слышал, вы были ранены?

— И даже умирал.

— Но, надеюсь, сейчас…

— Все равно умираю, но, надеюсь, скорость замедлилась. Еще лет сорок планирую этим заниматься.

— А почему так мало? — удивился старик. — Быть старым — это так интересно! Я бы даже сказал — поучительно. Вот сколько мне лет?

— Пятьсот, — не задумываясь, ответил Иван.

— Не угадали. Мне — девяносто лет.

Иван кивнул.

Потом подумал, что раньше не встречал таких старых людей. Ну — семьдесят, семьдесят пять. Даже восемьдесят. Подожди, это получается, что в момент Возвращения старику было двадцать лет? И он помнит, как все выглядело до этого?

— Да, — сказал старик. — Я помню. И я не читаю ваши мысли, просто меня всегда спрашивают об одном и том же. Да, Земля была круглая, за атмосферой было безвоздушное пространство, планеты и звезды, Земля вращалась вокруг Солнца, Луна — вокруг Земли, из Америки можно было напрямую доплыть до Японии. И даже долететь часов за десять. Я летал на самолете. Смотрел телевидение со спутника. И, что самое главное, помню это.

Иван выдохнул.

Это потрясающе! Не то чтобы он всю жизнь мечтал встретить такого вот старика, но выяснить, наконец, некоторые вещи, узнать, как оно было раньше… И как оно происходило.

— А как? — начал Иван.

— Как произошло Возвращение? — переспросил старик. — Не знаю. Честно — не знаю. Я тихо-мирно учился в университете, готовился стать специалистом спутниковой связи. Спутниковой. Ракеты, вы видели в кино ракеты? И в книгах?

Иван кивнул.

— Ракеты взлетали, попадали в космос, это называлось выйти на орбиту. Сами ракеты потом сгорали, а на орбите оставались спутники. Такие штуки… — Старик потрогал указательным пальцем кончик носа. — Сколько раз рассказываю, а все не могу подобрать нормальное и доступное описание. Как зеркало. Вы стоите за углом, ваш приятель вас не видит и не может видеть, но на углу есть зеркало, и вы в нем отражаетесь. И приятель отражается. И вы друг друга видите, хотя и не можете… Нечто вроде этого, только на спутниках отражалось телевидение, радио, телефоны, компьютерная связь. Телепрограммы и тогда передавались по кабелям, но можно было принимать напрямую на тарелку… на антенну, извините. Собственно Возвращение я, простите, прозевал. Пьян был, извините, в стельку, по случаю своего дня рождения. Проспавшись, обнаружил, что радио не работает, телевидение только по кабелю, и только местные каналы. Что происходит в Америке — непонятно. В Израиле — неразбериха. В городе пропали люди. Были и исчезли. Мусульмане, евреи — не стало их, как не бывало.

У нас в Харькове — еще кое-как. Ну рынок опустел, в еврейскую школу дети не пришли, врачей многих не стало, кришнаиты исчезли со своими барабанами…

— Простите, кто?

— Неважно, — махнул рукой старик. — Не забивайте себе голову. А вот в Азии, в Африке все обезлюдело.

Почти все. Китай стал пустым. Для вас это ерунда, а для тогдашней экономики — почти катастрофа. Мне рассказывали, Европа чуть не задохнулась в мусоре из-за исчезновения работников из мусульманских стран. Торговля алмазами…

Старик дотронулся до камня в своем перстне.

— Торговля алмазами чуть не накрылась медным тазом в связи с исчезновением евреев. Все как-то сразу изменило цену… Цивилизованные страны могли раскатать в блин любого своими самолетами и ракетами, а тут вдруг не осталось ни самолетов, ни ракет. Снова учитывались только танки и пушки. А их еще и доставить было нужно. Накрылись навигаторы, спутниковая разведка… Вообще авиационная разведка накрылась. Война вернулась в два измерения. Если не учитывать подводных лодок, понятное дело. Европа — самый населенный континент. В Африке — только на юге сохранилась цивилизация. Азия — пустая. Христиане Китая, Индии, Японии попытались что-то там возразить на тему суверенитета, но кто их слушать стал? Бросились туда, через моря на кораблях, на поездах, на машинах, а потом оказалось, что все напрасно — селить вместо миллиарда индийцев миллион колонистов… Да еще найти нужно тех, кто согласится туда ехать. В Гонконг или на Тайвань народ было подобрать попроще, я, например, чуть не записался в жители Таиланда, мечтал попасть в Патайю, но потом начались войны, Смута… Все как-то замедлилось, утряслось, что ли… — Старик замолчал, задумавшись, Иван молча ждал продолжения.

— Я до Возвращения в Бога не верил. Не делайте страшные глаза — не верил, и все. Две тысячи лет Он не подавал знака о Своем существовании, и многие просто перестали верить. Не могли найти доказательства Его существования.

Иван недоверчиво хмыкнул.

— Что вы хмыкаете, молодой человек, — возмутился старик. — Я был электронщиком. Люди летали в космос и видели, что Земля круглая. В том же Иерусалиме, заметьте, не было ни Иглы, ни даже туристического агентства «Кидрон». Самое веское доказательство существования Бога было нисхождение священного огня в храме Грома Господня, и вы бы видели, что там творилось в тот день. Я не верил. В принципе, и после Возвращения я не поверил. Заткнулся со своими сомнениями, чтобы не попасть на костер, крестился, ходил в церковь и даже принял участие в разгроме опустевшей синагоги. И в единственном в городе костеле бил стекла. Что было — то было. Но — не верил…

В селекторе щелкнуло.

— Что? — спросил старик.

— Мы начинаем.

— Он уже говорит?

Из селектора донесся стон, старик брезгливо поморщился.

— Предварительный этап, — сказал селектор голосом Круля.

— Как начнется что-нибудь вразумительное, вызовите, — старик быстро, даже поспешно выключил селектор.

Передернул плечами.

— И после чего вы поверили? — спросил Иван. — Увидели?

Иван очень надеялся на утвердительный ответ. Тогда он мог бы спросить очевидца, как выглядит Он. Как именно Он выглядит.

— Не видел, — покачал головой старик. — Не знаю даже, печалиться или радоваться. Если бы увидел, сейчас бы каждый день рассказывал народу о своей встрече.

И не было ни минуты покоя. Я даже не заметил, как плющился глобус. Понимаю, что там должно было все рваться и корежиться. Тектоника, цунами, разломы, вулканы — вселенская катастрофа. И ничего этого не было. Но я и этого не видел, так что — на мою веру это не повлияло. А вот что заставило меня поверить, так это, не поверите, физика. Электроника. Были такие штуки — радары. Радиолуч, который выстреливался, попадал в препятствие, отражался и показывал расстояние до мишени. Радиоволны отражались в атмосфере… Когда Землю сплющило, а небо стало твердым, радио не сразу вырубили. Это потом решили, что радары измеряют расстояние до небесной Тверди, то есть ведут себя как Вавилонская башня, а значит — не должны существовать, чтобы не вызвать Божьего гнева и наказания. А некоторое время все это еще работало. И не перегрело Землю как в микроволновке. Твердь, по определению, непроницаема, значит, все должно было остаться внутри. Ну и волны должны были гулять свободно, забить весь эфир. Они и сейчас могут его забить, поэтому есть жесткое ограничение на мощность радиосигналов, чтобы окончательно не лишиться связи. Потом я сплавал в Восточный Тихий океан, посмотрел издалека на Твердь и вот тогда охренел и поверил в Его существование. Все это не могло работать. Атмосфера, ветры, циклоны и антициклоны, массы воздуха, свободное перемещение этих масс, неизбежный перегрев или переохлаждение… И ничего подобного. Абсолютно ничего подобного. Все работало и даже не отличалось от того, что было до Возвращения. Никто, кроме абсолютно всемогущего, не мог такого организовать и поддерживать. А потом появились предавшиеся, и поверить стало совсем легко.

— В Дьявола?

— В Бога, молодой человек. Не знаю, где вы получали образование, но в Средние века можно было легко угодить на костер за одно только отрицание существования Дьявола или ведьм. Очень легко. И как только появились слуги Дьявола, появилась и уверенность в существовании Бога.

Снова включился селектор.

— Да?

— Он потек, — сказал Круль. — Мне всегда было интересно, им как-то вкладывают запрет в подсознание…

— Конечно нет, идиот, — перебил его старик. — Иначе зачем им носить с собой самоликвидаторы? Качай его.

— Качаю. Сами послушайте.

Громкий стон, низкий, протяжный. Старик снова поморщился.

— Отринувшие, — сказал Круль.

— Нет, нельзя… Отринувшие… Они приказали. Они доверили… нельзя… я первый раз видел отринувшего… слышал… очень хотел увидеть… а он… он такой обычный… как я… нет… не такой, он лучше… он жертвует… жертвует самым дорогим… ради истины… ради веры…

— Я тоже хочу его увидеть, — сказал Круль ровным голосом.

— Да… каждый хочет… увидеть… прикоснуться… это честь…

— Я тоже хочу эту честь, — сказал Круль. — Мечтаю. Где я могу его увидеть?

— Старый город… Возле Старого города… Масличная гора… нельзя… нельзя… — закричал галат. — Вам — нельзя…

— Еще дозу, — глухо сказал Круль.

Звякнуло стекло, галат закричал.

— Я должен его увидеть, — сказал Круль. — Я тоже хочу стать отринувшим. Помоги мне…

— Нет… нет… — Галат захрипел.

— Да держите вы капельницу, — крикнул Круль.

Галат закричал.

— Обезболивающее? — спросил незнакомый голос.

— С ума сошел? Обезболивающее гасит действие микстуры. Совсем голову потерял?

— Тогда он долго не протянет.

— Да пусть сдохнет, мне нужно еще минут двадцать… введи дозу.

Галат продолжал кричать, старик потянулся к селектору, чтобы, наверное, уменьшить звук, но отдернул руку.

— Масличная гора, — выкрикнул галат. — Больно!

— Ничего, ничего, — сказал Круль, — ты скажи, и станет легче. Поделись со мной… Это слова давят. От них больно. Не сдерживайся…

— Дом у дороги… сразу возле автостоянки… вход слева-а-а-а! Его там не будет. Не будет… Но там будет связной… Хекконен… он знает… знает…

— А где ваша база? Кто в твоей пятерке?

— Круль! — позвал старик.

— Кто старший?.. Что? — спросил Круль.

— Оставь допрос на Стасика, а сам бери группу и езжай к тому дому. Быстро. Не рискуй, но и не мешкай.

— Хорошо, — сказал Круль. — Выезжаю. Вернусь — доложу.

Старик выключил селектор, передернул плечами:

— Не могу привыкнуть. Казалось, видел такое, что чувствительность должна была просто исчезнуть, выгореть, но нет.

— Мне один умный человек сказал, — Иван посмотрел в глаза старику, — что самые страшные пытки придумывает человек, который сам их проводить не будет. Если ты не должен будешь сам замараться, то мысли текут легко и свободно. Глаз иголкой выковырять, на абразивном круге, с пяток начиная, сточить — пожалуйста. Только не своими руками. Самые большие подонки в мире — те, кто сам боится замарать руки. Или кому разрешат остаться чистеньким. Мне приходилось общаться с техническими консультантами галат. Умные, работящие люди. Это чисто теоретическая задача, как усилить поражающие действие фугаса. Чистая теория. Набросал схемку, составил рекомендации и вернулся к созерцанию цветка в оранжерее. Смотрю, уважаемый Василий Кузьмич, вы из таких же, ранимых. Книжечки, музычка, негромкая интеллигентная беседа… А лицом к лицу слабо? Кишки своего приятеля — еще живого, заметьте, — с земли собирать, от песка отряхивать и пытаться назад, в распоротый живот сунуть…

Старик взгляд выдержал.

— А вы бы приказали замучить человека? — спросил старик неожиданно спокойно. — Смогли бы приказать вырвать ему ногти? Разрешили бы пытать умирающего? Если это нужно для большого, правильного дела. Если это спасет десятки жизней. Смогли бы? Вам ведь тогда, во время погрома, нужно было не с Администратором пререкаться, а врываться с ходу в офис, выносить всех вооруженных, мочить на хер всех, кто попытался бы помешать выносить детей. Даже детей убивать, если бы они стояли на пути. Так бы вы спасли хоть кого-то. А так — никого не спасли. И сами чуть не подохли, уважаемый господин Александров!

От спокойного, размеренного тона голос старика взлетел вверх и сорвался в хрип.

Старик схватился за грудь.

Иван вскочил, но старик остановил его движением руки, достал из резной деревянной коробки на столе двухцветную капсулу и проглотил. Замер, закрыв глаза.

На виске у него билась жилка. Левая щека подергивалась.

Иван неловко стоял возле стола, не зная, звать ли помощь или просто ждать.

Старик открыл глаза.

— Садитесь, Иван. Извините за то, что вспылил. В моем возрасте это неприлично.

— В вашем возрасте это опасно, — сказал Иван. — Я позову кого-нибудь.

— Я сказал — сядьте. У меня все пройдет. Уже прошло, — старик несколько раз глубоко вздохнул. — Прошло.

Иван сел в кресло.

— Вы извините меня… — тихо сказал старик.

— За что?

— За то, что напомнил…

— А я и не забывал. После того как меня оттуда уволокли, я долго думал. Меня отправили в дом отдыха, в сосновый бор к озеру. А после завтрака брал блокнот, ручку, шел на дальний берег и рисовал, чертил, считал… Если бы сразу пошел внутрь. Столько-то убито моими парнями, столько-то вывезено. После первого неудачного разговора со Старшим Администратором — плюс столько к потерям. Вход через дверь… атака через окна… плюс десять процентов к потерям… минус десять процентов… Даже после начала перестрелки я мог спасти несколько сотен человек. Не менее трех сотен… Не менее трех сотен, понимаете? Вы думаете, я этого не знал? Не понял? Но не это самое странное, Василий Кузьмич. Странное то, что я не знаю… честно, не знаю, как бы я поступил сейчас, если бы меня отправили сейчас к тому самому офису Службы Спасения. Я бы пошел на рывок? Я бы выкосил всех возражающих, а детей пинками согнал бы в автобус, спасая им жизни? Или все так же пытался бы переубедить того белобрысого подонка? Я не знаю. Я даже не могу себе представить, что должен был бы сделать. Посмотреть отвлеченно, со стороны, как можно холоднее, и сказать себе, что по Акту о Свободе Воли я не имел права навязывать что-либо предавшимся. Не имел права. Все просто. Я чист. Я получил выговор по итогам всего происшествия не за то, что не вывез детей, а за то, что ударил Старшего Администратора и полез в здание. Ну и потерял своего замкомвзвода. За прапора, которого я даже по фамилии не запомнил, мне вломили от имени командования, а за удар — по просьбе регионального офиса Службы Спасения… Я поступил правильно, чего же у меня до сих пор все внутри не на месте? Почему я себя ненавижу за тот день и не могу понять, ненавижу себя за то, что не спас три сотни жизней, или за то, что сам остался жив? Я и в Конюшню согласился идти, чтобы отвлечься, забыть о том дне. И почти забыл. Совсем недавно вспомнил, снова увидел во сне и понял, что ничего не изменилось, что я так и остался перед зданием, рассматриваю ту корявую надпись и пытаюсь придумать, как поступить. Как будет правильно-правильно-правильно… И не могу ничего придумать, — Иван ударил себя кулаком по колену и замолчал.

— Извините, — сказал старик. — На самом деле — извините.

— Пошел ты… — пробормотал Иван. — Оставь меня в покое…

— Хорошо, — кивнул старик.

Дверь открылась, и вошел один из охранников.

— Проводи нашего гостя в его комнату, — сказал старик. — Предложи снотворное.

— В жопу…

— Не предлагай. Проводи и проследи, чтобы его не беспокоили. Отдыхайте, Иван!

Иван встал, пошел к двери.

За спиной щелкнул селектор.

— Ну что? — спросил старик.

— Он назвал три имени и два адреса. Больше не знает ничего.

Иван услышал крик, непрерывающийся крик боли.

— Вы в этом уверены? — Голос старика не дрогнул.

— Уверен.

— Отпустите его, — сказал старик ровным голосом.

— Хорошо.

— И запись допроса принесите мне.

Иван вышел из кабинета, забрал свой пистолет и магазины, прошел за охранником по коридору, подождал, пока он открыл дверь, вошел внутрь.

Лег, не раздеваясь, на не расстеленную кровать, снял пистолет с предохранителя, передернул затвор. Патрон отлетел в сторону, ударился о стену. Круль все сделал по-настоящему, даже патрон в стволе. Все знает, все понимает.

Дуло медленно повернулось к Ивану, заглянуло ему в лицо.

«Умиротворитель» не станет возражать и пытаться остановить стрелка. Пистолетам не свойственно думать за людей. Патрон в стволе, палец на спуске, пистолет обязан подчиниться и выстрелить, ударить по капсюлю, выплюнуть пулю. А куда она полетит — в грудь галата или в лоб бывшего специального агента — это не его дело.

Иван положил на спуск большой палец правой руки.

Одно легкое движение пальца — и он окажется в Аду. Это самоубийство, такое не прощается.

Ему никогда раньше не приходило в голову… Иван засмеялся. Ему никогда не приходила в голову пуля. И не приходила в голову мысль, что можно вот так легко все решить. Ад? Нормально. А чего он может еще ждать? Он виновен в смерти нескольких сотен людей. Не потому, что убил их, а потому, что не смог убить других. Потому, что не смог принять правильное решение. За одно это ему положен Ад. И вряд ли он сможет искупить свою вину даже вечными муками.

Как он раньше до этого не додумался? Тяга к саморазрушению? Наверное, психологи не зря едят свой хлеб.

И что ему терять? Он даже к исповеди не был допущен. Даже к исповеди. Он принял чужие грехи, не задумываясь, принял… Иван снова засмеялся, ненавидя себя за свой же смех. Принял просто, как кусок хлеба с солью.

Ему нужно было все рассказать Шестикрылому и Токареву. Рассказать, и сейчас все уже было бы по-другому, проще все было бы. Он бы знал, что его ждет. Хотя…

Он и сейчас знает, что его ждет в черной глубине ствола.

Но если бы он все сказал Токареву, то были бы живы ребята: Юрасик, Коваленок, Смотрич… Квятковский не стрелял бы в затылок Марко… Не имел бы такой возможности и повода для выстрела.

Пистолет пах смазкой. Подушечка большого пальца зудела, палец не привык давить на спуск, обычно этим занимался указательный.

Какой глубокий люфт у пистолета. Ивану нравилось, когда у спуска долгий ход. Всегда нравилось, а сейчас… сейчас это неприятно. Все уже должно было закончиться. Целую секунду назад.

Не отводить взгляд. И не закрывать глаза. Интересно, что он увидит? Вспышку? Пулю? И сразу разверзнется Ад? Сразу и навсегда.

Дверь к комнату распахнулась без стука, вошел старик, сел на стул напротив кровати.

— Ничего-ничего, — сказал старик, — продолжайте. Я спохватился, что вы вышли в не очень хорошем настроении. Странное такое выражение лица у вас было. А если — суицид, подумал вдруг я? Не так часто удается поприсутствовать при самоубийстве. Если вы подождете всего пару минут, я прикажу принести видеокамеру. Потом снимем интервью с вами в аду, смонтируем. У меня христианский канал с руками оторвет. Наглядное пособие по борьбе с суицидальными наклонностями у людей, особенно на Святой земле.

Дуло перед глазами Ивана задрожало.

— А вы чего так, на расстоянии? — спросил старик. — Разве не нужно приставить дуло к виску? Есть легенда, что раньше, лет двести назад, морские офицеры наливали воду в дуло револьвера и только после этого пуляли себе в рот. Вроде бы голова разлеталась еще смешнее.

Пистолет стал тяжелым, а спуск перестал подаваться под пальцем.

— Хотя, знаете, в рот совать пистолет не стоит. Есть в этом что-то от латентной гомосексуальности. А содомский грех не приветствуется, знаете ли. Не делай с мужчиной то, что делаешь с женой, сказано в Святом Писании. А ведь до Возвращения, не поверите, начинали регистрировать гомосексуальные браки даже в храмах. Честно. Так что вы лучше все-таки в висок. Или в сердце, но там можно промазать. Знаете, вы пистолет приставьте под нижнюю челюсть. Вот тогда, да еще при вашем калибре, отлетите совершенно однозначно. И без гнусных двусмысленностей, — старик забросил ногу за ногу, четким, отточенным движением поддернув штанину. — Кстати, чуть не забыл. Вы… Как бы это помягче вам сказать… Простыни, на которых вы лежите, стоят очень недешево. Тут вообще все стоит недешево. Если бы позволили застелить все пленкой… Или еще лучше — вышли бы во двор. Но я не настаиваю… Пожалуйста, стреляйте здесь, но пленочку все-таки… И видеокамеру…

Иван положил пистолет рядом с собой.

— Козел, — сказал старик. — Я, как ненормальный, бегу по коридору, мне вообще противопоказано бегать. И главное, зачем мне тебя останавливать, Александров? Какого рожна?

— Простыни, — сказал Иван.

— А, ну да, разве что простыни. Козел.

— Повторяетесь.

— Мой дом, хочу и повторяюсь. Ты знаешь, сколько у меня ровесников во всем мире зарегистрировано? Знаешь?

— Не знаю.

— Нет, ну сколько, как думаешь?

— Сто, — наугад ответил Иван, не отводя взгляда от темной точки на потолке.

— Хренушки тебе, а не сто. Один я такой. Следующий за мной — семьдесят пять, чтоб ты себе представил. Этих — несколько сотен тысяч. Может, несколько миллионов, я не интересовался точной цифрой. Много.

А таких, что были при Возвращении достаточно взрослыми, — я один.

— Повезло, — сказал Иван.

— Повезло… ты даже не знаешь, как повезло. Я интересовался — просто мор косил моих ровесников. Болезни, несчастные случаи, преступления… И, что показательно, вдруг все статистические аномалии прекратились. Старики перестали вымирать. Живут, повышается средний возраст населения. Вот ведь смешная загадка.

— Не смешная…

— Да уж куда уж… — бросил старик. — Совсем не смешная. Ты знаешь, кстати, почему тебе предложили место в Конюшне? Туда ведь добровольцев не берут, помнишь?

— Не берут…

— Знаешь, почему тебе предложили?

— Почему?

— По рекомендации Преисподней, — сказал старик. — Представь себе.

— Не может быть, — усмехнулся в потолок Иван. — В Конюшню по рекомендации Преисподней? Чушь.

— И тем не менее. Ты имей это в виду. Прикинь, как в свете этого выглядит твое художество с огнестрельным оружием возле лица. Это уже даже не трусость, а расчет на скидки. Въехал?

— Что?

— Врубился? — Старик встал.

— Врубился, — ответил Иван.

— Пистолет забрать или уже отпустило?

— Отпустило.

— Вот и славно.

— А комнату вы пасете, — сказал Иван. — Неприлично ведь так — наблюдать за ничего не подозревающими людьми. А если бы я решил порукоблудствовать, к примеру?

— Мы бы насладились столь возбуждающим зрелищем, — старик постучал себя пальцем по лбу. — Вот иногда, совершая хорошие поступки, начинаешь думать, а стоило ли?

— Стоило, — сказал Иван. — Думаю, стоило. Спасибо.

— Ну, слава Богу, дождался, — старик перекрестился на икону в углу комнаты. — Много ли нам, старикам, нужно? Теплая постель, вставная челюсть и некрикливые внуки… И все это у меня есть.

— Вы не добавили — слава Богу.

Старик покачал головой.

— Вам говорили, что вы похожи со своим внуком? — спросил Иван.

— Серьезно? — Старик заглянул в настенное зеркало и погладил себя по лысине. — А мне так не кажется…

— Не внешне. Лексика, голос, интонации, брюки поддергиваете одинаково, — Иван сел на постели. — И как оно, узнать, что внук предался?

Старик снова сел на стул, внимательно посмотрел на Ивана.

— Это вы сейчас искренне интересуетесь или мстите за мою вынужденную жестокость?

— Не знаю, — честно ответил Иван. — Искренне мщу за вынужденную жестокость. Не знаю.

— Тогда вы меня не поймете. Вы не поймете, каково оно, после смерти сына и его жены, воспитывать внука, увертываться от его вопросов о папе и маме, стараться вложить в него все самое лучшее и приложить все силы, чтобы он не стал таким, как ты сам.

— А он и не стал, похоже. Вы ведь не предались? Вон икона, креститесь…

— К сожалению, он стал таким же, как я. Для него нет авторитетов, есть только его личный опыт и желание. И чувство долга. И необходимость стать на ту сторону, которую считаешь правильной. Стать открыто и недвусмысленно. Он говорил, почему подписал Договор?

— Если вы о священнике…

— О священнике. Он пришел в Конюшню, вытащил того мерзавца… Мог убить. Мог, и, я подозреваю, его бы оправдали. И он смог бы снова работать в Конюшне. А он… Он вначале набил рожу мерзавцу, потом спустил его с лестницы, положил оружие и удостоверение на стол начальнику и ушел. Мы с ним говорили, я пытался его отговорить, убеждал, что так нельзя, что это неправильно, что нельзя жертвовать самым важным ради… Ради сиюминутного решения. Он мне сказал… Сказал, что кто-то должен же следить за порядком и соблюдением Договоров с той стороны. Не для проформы, а на совесть, чтобы Договор выполнялся, чтобы никто не смел… — Старик задохнулся, схватившись за грудь.

— Позвать? — спросил Иван.

— Ерунда. Чушь. За свои девяносто я уже столько раз умирал… — Старик несколько раз вдохнул и выдохнул, закашлялся. — Наверное, уже скоро.

Иван ничего не сказал. Не нести же обычную в таких случаях чушь про то, что ничего страшного, что вы еще выглядите молодо, больше семидесяти вам и не дашь, и проживете вы до ста, а то и до ста десяти…

— Я не боюсь умирать, — сказал старик. — Осталось не так уж много сделать. Аккорд, так сказать. Сделаю и помру. Боюсь одного… Вот этого — честно, боюсь. Нет, не того, что в результате моя жизнь все-таки приведет меня в ад. Мне не нужна синица в руке, но и посвятить всю жизнь прыжкам в высоту я не хотел. Делал, что казалось правильным, а там — будь что будет. Не прилетит журавль, в конце концов, никто, кроме меня, не виноват. Синица мне не нужна. И вот ее-то я и боюсь. Да.

Старик выглядел не просто старым — древним выглядел старик, доисторическим, грубо вырезанным из кости божком отчаяния.

— Я боюсь, что, умерев, я вдруг узнаю, что мой внук включил в свой Договор пункт о гарантиях для меня. И мне всучат ту самую синицу, от которой я всю жизнь бежал и отмахивался. И окажется, что я не заслужил счастья и покоя, а получил их подобие в виде подачки, ценой души самого близкого мне человека. Вот этого я действительно боюсь.

— Спросите?

— Спросить? — Ужас старика и отвращение были неподдельны, он действительно не мог себе такого даже представить — спросить такое у внука.

И не от страха услышать, что стал частью договора, догадался Иван. Старика пугало не это! Старик с ужасом думал, что Круль, его внук, заключая Договор, мог забыть о такой возможности. Просто забыть. И понять это только тогда, когда менять что-либо уже поздно.

— Я ему не скажу, — Иван твердо посмотрел в глаза старику и увидел, как по бледным пергаментным щекам течет слеза. — Я ничего ему не скажу.

— Я знаю, — сказал старик и встал со стула. — Вы отдыхайте. Он вернется не раньше чем через пару часов. Я не верю в то, что в том доме он кого-то застанет. И тем более, захватит. Я надеюсь, что у нас получится другой финт, ради которого вас, собственно, привезли сюда.

— Не расскажете, какой?

— Нет, не расскажу. Пока не расскажу.

— А внук вам говорил, что у него особый приказ от Дьявола по моему поводу?

— Беречь и охранять? Говорил.

— А то, что есть еще что-то, о чем он мне пока не говорит?

— И об этом он мне рассказал. И тоже не объяснил, что имел в виду. У меня возникло предположение, но оно слишком мелкое. Незначительное. Если хотите, я даже могу им поделиться… Хотите?

Иван пожал плечами.

Если сам старик мало в это верит, то есть ли смысл?

— Я намекну, а вы сами подумайте, — сказал старик. — Вспомните, что вас отличает от всех ваших товарищей по Ордену. Не спешите, я не ухожу. Подумайте и вспомните.

Иван задумался.

История с тем погромом? Почти наверняка кто-то из парней попадал в подобные переделки. Он знал, что тот же Марко служил в спецотряде. Не это. Совсем не это. Что еще, если исключить красоту и обаяние?

Старик ждал, замерев неподвижно. Даже глаза не моргали, словно застыл. Словно и вправду был древним идолом.

До Ордена — ничего такого. Значит, во время службы. Во время. Все как у всех — перестрелки, засады, пьянки, похмелье, рейды… Повышение по службе. Не у всех такое быстрое, но у многих. Приятельские отношения с Джеком Хаммером? Еще раз чушь.

Фома? Обряд пожирания грехов? Слишком быстро. Слишком быстро они отреагировали. И даже заранее. Тут придется либо заподозрить Преисподнюю, либо отбросить этот вариант.

Глаза старика похожи на шарики из ртути. Зрачков не видно, они почти белые. Очень светлые глаза. Были такие от рождения или выцвели с годами. Очень странное ощущение испытывал Иван, глядя в эти глаза. Страх? Тревогу? Почему?

Светящиеся глаза. Черно-бело-зеленая картинка сквозь прибор ночного видения. Коридор под Старым городом. Лезвие, перерезающее горло лежащего человека. И глаза убийцы — светящиеся ровным светом, без зрачков. Глаза одержимого.

Иван сжал кулаки.

— Понимаешь, Иван, мало кто из оперов сталкивался с одержимым. Почти никто не сталкивался с одержимым один на один, и совсем уж единицы за все время существования Ордена оказывались на пути демона, успевшего пролить кровь. И никто этого не пережил, — старик еле заметно улыбнулся. — Если бы мне пришлось выбирать самый странный случай из всей истории Ордена, я выбрал бы ту историю про молодого неопытного опера, который в одиночку смог остановить демона. Не убить — убить не получится ни у кого, но остановить, отправить обратно в Бездну. Когда мне об этом рассказали, то я даже не поверил, винюсь. Обычно все выглядит следующим образом: демон овладевает наиболее доступным телом и начинает убивать. До тех пор, пока он еще никого не убил, не пролил крови, достаточно точного выстрела. Или нескольких точных выстрелов. После того как демон убил первого — все становится гораздо сложнее. Демон легко парализует всякого, кто окажется рядом и не будет иметь надежной защиты и достаточной подготовки. Жертва будет стоять на месте и ждать, пока не умрет. А ты…

— Я и замер, — хрипло сказал Иван. — Засох, как камыш. Даже и не знаю, как получилось…

— Но — получилось. После того как я убедился в правдивости истории, я внес тебя в список…

— В какой список?

Старик не ответил, улыбка стала чуть шире.

— Я спрашиваю, в какой список?

— Об этом — позже. Я внес тебя в список и очень удивился, что к тебе так и не обратились.

— Вы об Охотниках на демонов? — засмеялся недоверчиво Иван. — Вы мне пытаетесь продать тот самый прикол для молодняка? Я сам пугал новичков сказкой про то, что некоторых оперов, особых, уникальных, отбирают и направляют в специальные группы — Охотников на демонов. Этим парням можно все, им заранее отпущены все грехи, они не могут больше никогда попасть в Ад. С ними никогда не подпишут Договор! Даже молодняк в это верить перестал.

Старик продолжал улыбаться.

— Нет, в самом деле. Еще говорили, что группы формируются из оперов и предавшихся… Что только так можно выжить и победить демона. Полная чушь! — выкрикнул Иван. — Зачем Дьяволу так бороться против порождений Ада? Объясните мне, глупому.

— Не знаю. Дьявол мне не говорил. Но Охотники — есть. Это правда. И то, что ты был в списке кандидатов, — тоже правда. Но тебя не отпустили в Конюшне. Я так толком и не понял, почему. Не исключено, что Дьявол решил тебя все-таки привлечь к этому делу. Мы в последний месяц понесли серьезные потери…

— Вы?..

— Мы, — сказал старик. — Мы — Охотники за демонами. Восемь человек за месяц. Не считая предавшихся.

— Демонов стало больше? Они стали круче?

— Нет, все потери от галат. Случайность, стечение обстоятельств, совпадения. Взрыв туристического автобуса, и мой парень случайно погибает. Нелепая перестрелка с патрулем, и гибнет второй, просто проходивший мимо. Ладно, хватит о грустном. Отдыхай, потом приедет Круль, и отдыхать будет некогда. Это я могу тебе гарантировать, — старик вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

— Вот такая фигня, — сказал Иван.

Встал, прошелся по комнате, выглянул в окно: пустой двор, длинные тени сосен — солнце садилось.

Начинала болеть голова. День выдался очень насыщенный. Даже слишком. Иван оглянулся на кровать — пистолет лежал как ни в чем не бывало.

Захотелось вдруг спать. Так захотелось, будто не спал до этого не меньше недели.

Иван подошел к кровати, отодвинул пистолет и магазины в стороны, разулся и лег. Нужно будет поговорить с дедом. Потом. Поспрашивать, как оно было раньше.

Иван почувствовал, что проваливается, попытался удержаться на краю сна, но руки скользнули по чему-то скользкому и холодному, и темнота приняла Ивана.

Слава Богу, успел подумать Иван, без снов.

Глава 09

Иван закрыл глаза и снова открыл. Всего — секунда, один миг. Но за окном была темнота, дверь в комнату — открыта, на пороге маячил темный силуэт, «умиротворитель» Ивана внимательно рассматривал этот силуэт, а указательный палец уверенно выбирал люфт спускового крючка.

— Свои, — сказал силуэт голосом Круля. — Предлагаю перенести расстрел на другое время. Вначале поужинаем, поболтаем, а потом уж займемся взаимными убийствами.

Иван опустил руку на постель, но палец со спуска не снял.

— Я могу войти? — спросил Круль.

— Ты уже вошел.

— Я пока только на пороге. У тебя, оказывается, хреновая привычка хвататься за пистолет еще до того, как откроешь глаза. Не очень приятная привычка, между прочим, — Круль вошел в комнату и, не включая света, сел на стул, на тот самый стул, на котором совсем недавно сидел его дед.

Свет из коридора освещал левую половину лица предавшегося, правая казалась темным пятном.

— Выспался? — спросил Круль.

— Не твое дело, — ответил Иван и принюхался.

Комнату потихоньку заполнял тяжелый запах, но это была не только сера, удивленно понял Иван. Бензин, запах гари, кажется, еще запах сгоревшего пороха — странный аромат для такого респектабельного места, как дом Василия Кузьмича.

— Чем это от вас, простите, воняет? — поинтересовался Иван.

— Помимо серы?

— Помимо.

— Ну… — протянул Круль. — Жизнь такая странная штука. Едешь ты, например, в адрес, готовишься к захвату, задержанию и такое прочее, а тебя там, вместо того чтобы разбежаться или просто поднять руки, начинают вдруг убивать.

— Ты живой.

— Конечно, но это не заслуга встречавших меня парней. Парней, двух женщин, если быть точным, и еще кого-то внутри здания, кого я не смог рассмотреть. Не менее трех огневых точек. Знаешь, очень необычно, когда вдруг в городе обнаруживаешь пулемет на чердаке, да еще и стреляющий, мать его так, изо всех сил. Дедушка «брен», похоже, из запасов еще еврейского подполья времен возникновения еврейского государства. Ка-ак начал стрелять!

— Ты живой, — повторил Иван.

— Да что ты заладил: живой-живой! Живой. И не нужно так разочарованно вздыхать, господин Александров. Ты только представь себе…

— Даже не собираюсь. И мысли такой не было. Пойди вон деду своему расскажи историю своего счастливого спасения.

— Деду? Какому деду? — удивился Круль.

— Василию Кузьмичу, не знаю уж как по фамилии, самому старому человеку Земли. Он отпираться не стал, сразу раскололся, а ты тут начинаешь… — Иван спустил ноги с кровати. — Сидел вот на том самом месте, но не врал и не делал удивленного лица…

— Дед не врал? — изумился Круль. — Не бывает. Чтобы он, да и не врал? Человек, отслуживший во всех спецслужбах Европы, организатор минимум двух государственных переворотов и создатель специальных отрядов международных сил Святой земли чтобы не соврал? Не бывает. Извини, Ваня, но не бывает.

— Дед? Твой дед. Тут ведь все правильно?

— Правильно. Что еще он тебе сказал?

Иван поймал себя на том, что собирается пересказать свой разговор со стариком, но вдруг спохватился и подумал, а с чего это трепать языком без особой необходимости, да еще с такой дешевой покупки. Хотя да, Круль толково подвел его к трепу и даже подтолкнул.

— Для тебя ничего не передавал, — сказал Иван.

Круль хмыкнул.

— Значит, вошел, сказал, что мой дед, и все? — попытался еще раз Круль, но в голосе уже не было ни уверенности, ни непринужденности. — Ладно, проехали. Он меня пригнал к тебе, чтобы я рассказал о своих приключениях. Пока сам он будет строить козни и плести интриги. При мне он старается особо не откровенничать.

— Он вообще производит впечатление неглупого человека, — заметил Иван.

— Ты тоже заметил? Неглупый и никому не доверяет. Если что знает, держит в своем лысом черепе и ни с кем не делится. Я ему все рассказал, он кивнул, будто я только что подтвердил то, что он и сам уже знал, указал мне на дверь и приказал идти трепаться с таким же идиотом, как я сам.

— И ты?

— И я пошел к тебе. Дед намекнул, что есть у нас минут сорок на треп и обмен информацией…

— Боюсь, что мне нечего будет предложить тебе в обмен, — без сожаления произнес Иван. — Может, на этом закончим?

— Как закончим? Чушь какая! А рассказ о страшном происшествии на Масличной горе? А история про два счастливых ухода Ярослава Круля от преждевременного включения контракта… — Круль откинулся на спинку стула и расстегнул куртку. — Я всегда хорошо рассказывал о своих приключениях, девкам нравилось. И собутыльникам.

Иван надел ботинки, зашнуровал и встал с кровати.

— Пойду я, наверное, прогуляюсь, — сказал Иван. — В сортир, опять же…

— Сядь, — Круль не сменил расслабленной позы, но развязность из голоса исчезла, звякнуло железо. — Послушай, это в любой момент может коснуться тебя.

Иван постоял, прикидывая, обидеться на Круля или послушать. Сел на постель.

— Вот так, — сказал Круль. — Так — лучше. А теперь — история о похождениях Старшего Администратора в Святом Городе на семидесятый год Возвращения.

Круль поехал задерживать того, кого галат назвал Отринувшим. Только сейчас, когда Круль начал свой рассказ, Иван вдруг сообразил, что, с разрешения своего деда, преступивший нарушил все существующие в Святом Городе инструкции и правила. Даже к нарушению законов Святой земли Круль подступил вплотную, не говоря уж об Акте Двенадцати.

Никто, кроме Ордена Охранителей, не мог проводить силовые акции на территории Святого Города. Даже Объединенная Инквизиция могла только вести следствие, но для задержания или устранения должна была использовать оперов из Конюшни. И только их. Муниципальная полиция могла хвататься за оружие в случае явного нападения, для пресечения и по приказу того же Ордена. Международные силы вообще не могли входить в Святой Город. Никогда. Для этого даже не предусмотрена была процедура согласования и разрешения. Во всяком случае, Иван о ней не знал.

Так вот, вместо того чтобы связаться с Конюшней Соломона, какой-то Старший Администратор берет с собой парней, вообще официального статуса не имеющих, и отправляется не куда-нибудь, а к самому Старому городу, к Масличной горе.

И не просто так прогуляться, а произвести задержание. Если бы за этим занятием его застали парни из Конюшни, пристрелили бы, не нарушив ни одной инструкции по применению. Еще бы и поощрение получили бы.

Но Круль действовал уверенно, чтоб не сказать — нагло. На двух машинах проехал до музея Рокфеллера, оставил их под присмотром, а сам двинулся к названному умирающим галатом адресу.

Автостоянка, дом у дороги — все как галат сказал. Охранник на стоянке у ворот. Галат надо брать быстро, это Иван тоже знал: если вообще хочешь кого-то из них взять, делай это быстро. Лучше — бегом. И не стесняйся стрелять в тех, что попались на пути. Главное — темп. Иначе эти парни с цифрами на предплечье взорвут, как минимум, себя, а как максимум — всех, кого смогут. Были прецеденты. С ними оперов знакомят на первом же инструктаже.

Охранник на воротах стал задавать вопросы, его вырубили и двинулись к дому. Вырубили технично, за грузовиком, из дома этого видеть не могли, посему, когда дверь оказалась закрытой и вдруг без предупреждения началась стрельба, Круль, как он сам сказал, целую секунду пребывал в изумлении и негодовании.

Укрывшись за бетонным блоком, ограждавшим стоянку, Круль крикнул, чтобы Хекконен выходил с поднятыми руками, никто, естественно, не вышел. К пулемету с чердака вдруг присоединились стрелки откуда-то слева, то ли выскользнувшие из дома через боковую дверь, то ли сидевшие до этого в одной из машин.

И для Круля с двумя парнями, лежащими перед домом, наступил аккорд. Так, во всяком случае, подумал Круль в тот момент, когда пули из дома долбили край бетонного блока, поднимая в воздух фонтаны белой пыли и выбивая осколки бетона, а автоматные очереди со звоном начали дырявить припаркованные машины слева.

Дынь-дынь-дынь-дынь — ба-а-бах! Очередь — взрыв бензобака. Следующая очередь — взрыв не получился, но бензин потек по бетону стоянки, подбираясь к Крулю и его парням.

— И ведь, сука, — патетически воскликнул Круль, — мимо горящей тачки течет и не загорается. Если бы загорелся — я бы сейчас сидел перед тобой, похрустывая румяной корочкой.

И совсем наступил для Круля финал — как наконец начали стрелять снайпера из группы Круля. Предавшийся их, собственно, для этого вокруг стоянки и расставил, целых пять человек, но они, гады, две с половиной секунды тянули, прежде чем открыли огонь.

Вначале замолкли автоматчики слева. Все четверо. Потом на полуслове захлебнулся пулемет и пистолет в доме. Подал голос гладкоствольный карабин, но ему возразили сразу три снайпера, и карабин выпал из окна на улицу.

Круль снова позвал Хекконена, на этот раз с матами и угрозой разнести все вдребезги и пополам. По мнению Ивана, это уже не Круль требовал, а его злость, помноженная на испуг. Бензин течет, брюки уже мокрые, и не так чтобы понятно — только бензин в этом виноват или еще и страх, стрельба в доме затихла, но вставать из-за уютного блока не хочется. Машины на стоянке продолжают взрываться, одна даже пролетела неподалеку, как ракета из старых документальных фильмов, — ситуация хреновая, и то, что Круль в конце концов начал нести чушь, вполне объяснимо и понятно.

Сам Иван в такой ситуации ретировался бы задом и за дальнейшим ходом событий наблюдал бы с безопасного расстояния. Понятно всякому — галаты сдаваться не будут, есть там Хекконен или нету. И независимо от того, присутствует там кто-то, именуемый Отринувшим, или успел уйти.

Умереть в перестрелке — святое для галат дело. Даже кончая с собой, они были уверены, что не совершают суицид, а спасают товарищей, лишая врага возможности вести допрос пленных.

Еще раз или два кто-то открывал в доме стрельбу, оба раза вмешивались снайперы, и Круль, наконец, изволил дать приказ к отступлению.

Вовремя.

В доме рвануло. Не громко и не разметало стены по кирпичику, глухо так бабахнуло, ухнуло, вынесло рамы наружу, приподняло крышу и выплеснуло из оконных проемов темно-красное пламя вперемешку с черным дымом. Еще и пару трупов выбросило. Один — женский, как успел рассмотреть Круль.

Полный провал операции, как ни крути. Охранник, вырубленный за машиной, оказывается, в себя пришел и раскусил ампулу с ядом, раз уж самоликвидатор у него отобрали. Провал полнейший, близкий к идеальному. Разве что активная сторона потерь не понесла, а так…

Было сделано все, чтобы дело завалить, Иван так Крулю и сказал. И добавил, что после таких изысков нужно немедленно рассыпаться, смешиваться с неизбежной толпой и уходить по одному, надеясь, что в неразберихе пронесет.

Круль согласился полностью и искренне. Конечно, сказал он, так и нужно. Сразу чувствуется человек не просто бывалый, но еще и умный. Даже где-то сообразительный. Не зря его взяли в Конюшню. Сам Круль почел бы за честь служить рядом с таким молодцом, как Иван Александров, но самому Крулю в тот момент эта идея в голову не пришла. Скорее, наоборот, вспомнил он еще два адреса, названные галатом и сообщенные Крулю по телефону, когда он уже подъезжал к автостоянке.

Отчего бы не сделать три дела сразу, сказал Круль. И решил, что самым правильным будет нагрянуть в те самые адреса и прихватить кого-нибудь внезапно.

— Нашло полное затмение, — прокомментировал Иван.

— И не говори, — покачал головой Круль. — И что самое обидное — почти без толку съездили.

Первый адрес аж в районе русского подворья оказался пустым. Это если не считать пары растяжек и, кажется, фугаса. Парни Круля засекли растяжки, и мудрый начальник принял решение в дом не лезть. Тем более в пустой.

Поэтому все вместе на двух автомобилях, со снайперскими винтовками, бронежилетами и автоматами прямо в салонах, отправились прямо к Долине Выхлопных труб. Маршрут, правда, выбрали не мимо Масличной горы, затянутой дымом от первого их выступления, а через город, мимо кафедрального собора Святого Георгия и Гробницы Царей. И что самое забавное — доехали. Никто их не остановил, никто не заглянул в машины.

— Дуракам везет, — сказал Иван.

— И еще как! — засмеялся Круль. — Просто сказочно везет, необыкновенно. Я, еще лежа под пулеметным огнем, понял, что сегодня мой день.

— Твой день — первое апреля, — сказал Иван, но не мог не согласиться, что так везет далеко не всем.

Круль с ребятами чуть не въехал прямо в засаду. Вернее, въехал, но ребята, ждавшие его в автомастерских Ореха, надеялись, что машины проедут в самый конец переулка, и что можно будет кого-нибудь взять живым. Так, для развлечения.

А Круль, созерцая окрестности, весь этот живописный ряд стен из ржавого кровельного железа, пирамиды из выпотрошенных остовов машин, обратил внимание на отсутствие населения.

Тут всегда кто-то суетится, бегает детвора, слоняются бродяги в надежде что-то стянуть, а жулики торгуются с местными механиками за ворованные машины. Всегда. Но в этот день все было пусто.

Как они выбрались, да еще и без потерь, Круль объяснить не смог. И проблема была не в том, что стрелять начали все и отовсюду — выстрелов почти не было. Так, раз пять стукнул пистолет, одна пуля пробила лобовое стекло первой машины и переднее крыло второй.

Они как-то умудрились выехать оттуда, прежде чем все начало взрываться. То, что гремело и полыхало перед этим на автостоянке, было детской хлопушкой, по сравнению с фейерверком в Долине Выхлопных труб.

Что именно собирались устроить галаты, почему они решили угробить десять человек таким громким образом, для Круля осталось загадкой. Но рвалось, вспыхивало, выбрасывало клочья железа, выворачивало внутренности гаражей и всяческих сараев, разбрасывало в стороны машины, запускало во все стороны горящие покрышки очень организованно. Как будто подчиняясь командам опытного режиссера.

Вначале взлетел на воздух тот переулок, потом перекинулось на окружающие мастерские, лавки и склады.

Круль со своими уже отъехал к Саду Гроба Господня, когда начали рваться боеприпасы, и в небо полетели разноцветные огоньки трассеров. Столб черного жирного дыма с автостоянки перестал казаться таким уж страшным. Зарево над Долиной Выхлопных труб получилось куда зрелищнее.

— И вот теперь вы, наконец, разбежались, — предположил Иван, когда Круль сделал паузу, чтобы перевести дух. — Снова начала работать голова, и вы…

— Ага, — кивнул Круль. — Конечно. Сразу начала, и мы совсем уж собрались разбежаться, как вспомнили, что машины бросать нельзя, машины зарегистрированы на реальных людей, а одна из них так даже на старика…

— Твою мать, — не сдержался Иван.

Он не понаслышке знал о бардаке, творящемся в Конюшне, но по сравнению с тем, что творил Круль, вся неразбериха среди служб Ордена выглядела как работа точного механизма, управляемого интеллектуалами высочайшего уровня.

Однако Круль еще не закончил своего рассказа. Оказалось, что в машинах маловато горючего, а старик требует, чтобы машины из поездок возвращались заправленные.

Далее вышло так, что, заправляясь, вспомнили о пропущенном обеде и ужине, который, скорее всего, пройдет без них. И решили перекусить в знакомом кабачке. Перекусили, посидели немного, приходя в себя после пережитого, и даже — Круль перешел на шепот — немного спрыснули свое счастливое избавление.

Парни вообще хотели заехать в церковь и поставить свечи, но тут профессионал Круль решительно сказал «нет», тем более что и солнце уже начинало садиться. И они поехали домой. Оружие и снаряжение, правда, спрятали в багажник, но на КПП их все равно не останавливали.

Потом доложился старику, перекусил на кухне, хотел зайти переодеться и вымыться, но старик распсиховался и погнал Круля будить Ивана и делиться информацией. Совсем озверел на старости лет.

Иван потрясенно рассматривал замолчавшего Круля. Левая, освещенная, половина лица того демонстрировала уверенность и легкую обиду на деда. У Ивана не было оснований предполагать, что правая имеет другое выражение.

А еще совсем недавно Иван воспринимал предавшегося как серьезного и надежного партнера. Пусть сволочь, пусть мерзавца, подписавшего Договор с Адом, но профессионала. Толкового профессионала.

И тут такое…

Что-то нужно было сказать. Как-то выразить свое отношение ко всему рассказанному, иначе отблески идиотизма всего произошедшего неизбежно падали на слушателя. Но слов не было. Не начинать же материться, в самом деле?

С другой стороны, чего это должно злить Ивана? Непрофессионализм? Да на здоровье! Старик показался человеком знающим? Показался! Или недавно впал в маразм, Ивану это было не так заметно, а подчиненные уже просекли и пользуются вовсю, деградируя и теряя квалификацию.

Валить отсюда надо, подумал с тоской Иван. Лучше — прямо сейчас. Встать, поблагодарить хозяина за гостеприимство, забрать оружие и деньги.

— Дед сказал, чтобы после брифинга мы шли к нему, — сказал Круль.

— После чего?

— После получения тобой моей информации, — охотно пояснил Круль. — Независимо от того, как ты ее воспримешь. Ты воспринял? Пошли.

Круль встал и направился к двери. Иван двинулся за ним. Наверное, чтобы попрощаться с хозяином.

Парни в комнате перед кабинетом сильно изменились за время отсутствия Ивана. Вместо элегантных костюмов — камуфляж и бронежилеты. На креслах — автоматы и подсумки с гранатами. В углу поленницей — трубы гранатометов. Две снайперских винтовки.

Да и парней теперь было не двое, а пятеро. И еще двое находились возле лестницы.

Иван и Круль молча прошли в кабинет, их никто не остановил.

Старик сидел в кресле, так же как и в первое посещение, но одежда его тоже претерпела изменения. Что у него было на ногах, Иван увидеть не мог, но, вместо накрахмаленной рубашки и бархатного халата, были черный свитер и камуфляжная куртка. На столе лежал пистолет-пулемет «призрак», машинка редкая и на малой дистанции необыкновенно эффективная.

— Приперлись? — спросил старик.

Тон он, похоже, сменил вместе с одеждой. Вместо расслабленной барственности — немного агрессивный энергичный стиль.

Иван сел в кресло. Круль прошел по кабинету, отодвинул штору на окне и попытался что-то рассмотреть снаружи.

— Опусти штору и сядь! — приказал старик, и Круль безропотно подчинился.

— Значит, о своих похождениях он тебе рассказал… — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес старик. — Повеселил.

— До слез.

— Ему особенно понравилось про кабачок, — подсказал Круль. — И как он мне в рожу не плюнул?

— Я бы тебе плюнул, если бы не пересыхало постоянно во рту, — сказал старик. — И по роже бы врезал. Это каким идиотом нужно быть, чтобы полтора часа сидеть в кафешке и расслабляться?

— А у меня не было никаких гарантий, — сказал Круль неожиданно серьезно. — На стоянке, похоже, никто не выжил, так что Хекконен не Хекконен… А если бы информация не пошла?

— Первый адрес: растяжки и все прочее, как полагаешь, были под наблюдением?

— Были.

— И в Эгзозе вас ждали и выпустили. Этого не достаточно?

Круль задумчиво почесал нос.

— Что, синдром Пиноккио демонстрируешь? — осведомился старик. — Поздно пить боржоми…

— Нет, подожди, — Круль поднял руку. — Нельзя, чтобы группа идиотов на полпути спохватилась и стала вести себя разумно. Кроме того, как мне было тянуть время до захода, если бы не кафе? А засветло мы бы любой «хвост» срисовали. А в сумерках… Я заметил только потому, что точно знал — будут вести. И, как я понял, они не просто меня довели, но и…

— И подтягивают силы, — закончил за него старик.

— А ты? — спросил Круль.

— А что я? Я продолжаю вести размеренный образ жизни под защитой обычных мер безопасности. Забор, проволока, высокое напряжение… Все домашние в главном здании, ворота закрыты, двор, — освещен. Хоть год наблюдай — ничего нового не заметишь, потому что ничего нового и необычного и нет. Часиков в одиннадцать погаснет свет на первом этаже, и только в моем кабинете он будет гореть до утра… У меня — бессонница, знаешь ли. Старческая.

Иван сжал зубы — Круль продолжает клоунствовать. Нет чтобы просто рассказать о планах и намерениях — нужно было прикидываться дурнем. Сказал бы, что валил все специально. Тогда все сразу стало бы понятно.

— И кто из нас наживка? — спросил Иван.

— Я, — сказал Круль.

— Ты, — сказал старик. — Ты, Ваня. Ты еще этого не понял?

— Понял. Сейчас. Минуту назад. Вначале вы засветили меня в Клинике, чтобы выяснить серьезность намерений противника.

— Ой, Ваня, засветили! — вздохнул Круль. — И как! Классно, аккуратно и недвусмысленно.

— Потом вывезли вместе с бонусом — раненым галатом, — продолжил Иван, решив не обращать внимания на подколки Круля. — Вы меня собирались каким-то другим способом спалить на новом месте. Каким?

Круль собрался ответить, но старик легонько шлепнул ладонью по столу, и предавшийся ничего не сказал.

Старик спокойно смотрел на Ивана, как на экзамене, когда преподаватель не собирается помогать студенту выкручиваться. Никаких наводящих вопросов, никаких подсказок. Сам.

Сволочизм у них — семейная черта, подумал Иван. От отца к сыну. От сына к внуку. А остальные — мучаются. Можно просто всех послать, повод есть, настроение — тоже. Послать, обидеться, отказаться с надрывом играть в их странные игры. Тоже мне, шеф отряда Охотников за демонами! То-то никто и никогда не слышал о деятельности этих отрядов. С таким-то начальником они должны исчезать по мере возникновения.

Накрутить себя не получится, понял Иван. Кроме того, было интересно и самому пошевелить мозговой извилиной.

Что произошло странного и необычного за сегодня? Плохо сформулирован вопрос, Ваня. Очень плохо. Сегодня все было необычным: от аэростата, вновь появившегося над Старым городом, до хитрых хитростей обитателей этого дома.

Кто-то… Пусть будут Они — в меру таинственно, но без преувеличений. Они решили покончить с Иваном Александровым. После чего? После смерти Фомы. Только после смерти Фомы Иван превратился в мишень. По дороге из рейда — не получилось. Вмешался Круль, которого сам Дьявол — подумать только, сам Дьявол — лично попросил охранять Ваньку Каина. Тут лучше даже и не задумываться о причинах — просто принять к сведению. Дьявол смерти Ивана активно не хочет. Даже если бы любил его почему-то, то жизнь спасать стал бы только в одном случае — Иван ему полезней живой, чем мертвый.

А кто-то… Они решили, что Иван мертвый куда полезнее живого. Имеет место конфликт интересов. Как человек верующий и борец за веру, Иван должен был бы принять сторону неизвестных только потому, что они мешают Дьяволу. Или Дьявол мешает им.

Интересный парадокс получается. Очень интересный! Просто потрясающий! Выступить против Дьявола — значило помочь убить себя самого, а это было похоже на самоубийство и, значит, работало на того самого Дьявола.

— Он тормозит, — сказал Круль, но шлепок сухой бледной ладони по столу снова заставил его замолчать.

Отложим этот парадокс, сказал себе Иван. Плюнем и отложим. Будем рассуждать в рамках предложенной реальности. Как написал автор старой, изданной еще до Возвращения книги: «Попытаемся быть логичными в рамках предложенного бреда».

Будем.

Значит, не смогли Ивана убить ночью в пустыне и попытались убить в Клинике. И ведь явно искали, отслеживали возможную утечку. Если бы это все проходило по официальным каналам, то Ивана уже выдернули бы из Клиники по ордеру Объединенной Инквизиции. Не выдернули, и это значит, что официально Ивана так и не нашли. Нашли неофициально и попытались убить. Но Круль все организовал так, что Иван напоролся на псевдогалат, тем пришлось действовать, неудачно, и заодно дать повод эвакуировать Ивана к старику в дом.

Галата живьем взяли случайно. Но если бы его не взяли и не кинулись заниматься фигней по его информации, то Ивана засветили бы каким-то другим способом. Наверняка уже все было подготовлено. Но галат все ускорил.

Все логично — галат под пытками заговорил, сразу ж бросились проводить захват, сорвали все в суете без подготовки и вернулись на базу, привезя за собой «хвост», ясное дело.

Те, кто хотел Ивана убить, сейчас точно знают, что Иван в этом доме. И, судя по всему, попытаются его отсюда не выпустить.

Но опять-таки все как-то скомканно и основывается на случайностях. А если бы галата не захватили? Как тогда обосновать утечку информации об Иване?

Они не могли ждать милостей от природы, эти неизвестные Отринувшие. Они послали убийц, которые так же не справились со своим заданием, как не справился, якобы не справился, и Круль. Взрывное устройство в торговом автомате…

А если убийцы не должны были Ивана убить, а им нужно было его сорвать с надежного, безопасного места? И у них все получилось. Тогда как Ивана ловить? Что цеплять на крючок такое, что Иван и его защитники, особенно после неудачного покушения, обязательно должны проглотить? Такое жирное, вкусное, как три поросенка.

Вот именно трех поросят и должны были цеплять. И прицепили.

Если на Ивана покушались, если Ивана чуть не убили, а других вариантов нет, то есть на свете два человека, с которыми Иван захотел бы пообщаться: Квятковский и Хаммер. Даже, скорее, Хаммер и Квятковский.

И Джека не сажают в каталажку. И даже разрешают поднять свой долбаный аэростат, чтобы Иван не проморгал важного события. Значит, Ванька Каин должен был прийти к Хаммеру, обязан был вцепиться в наживку, чтобы хотя бы попытаться что-то узнать. И тут бы его и прищучили.

Но галат остался жив, заговорил, не мог не заговорить, лопух-Круль все сделал через задницу, да еще привел «хвост» к тому месту, где прятал Ивана. Можно прийти и забрать. Вот сейчас придут и попытаются забрать.

Остается последний вопрос… Группа вопросов, один тянет за собой другой, а вместе они неизбежно выводят на третий.

Почему, когда уже противник выдвинулся на позиции, когда готовится атаковать, не нанести упреждающий удар? Перехватить во время развертывания? Это ж идеальный расклад, противник тебя вроде как поймал со спущенными штанами, а ты, оказывается, его перехитрил, ударил, скрутил и выиграл с минимальными потерями.

Но старик тянет, не принимает никаких мер и явно собирается позволить противнику атаковать. Зачем? Что за всем этим стоит? И что на самом деле нужно старику? Что нужно старику?

— Вас в Иерусалиме знают? — спросил Иван, посмотрев в глаза старику.

— Мальчишки на улице не здороваются, — бледно улыбнулся старик, — но если вы имеете в виду людей влиятельных, то да, многие знают.

— И о том, что Круль ваш внук…

— Нет. Никто, кроме тебя. Это в расчет не принимай, иначе можно было бы сегодняшних фейерверков не устраивать.

— Понял… То, что у вас тут есть охрана и возможности для обороны, тоже известно?

— Да.

— Значит, просто так, с налета, атаковать не будут…

— Не будут. Подтянут силы.

— А сил, насколько я понимаю, не так чтобы много.

— И это ты правильно понимаешь…

— Значит, что-то там, в городе, оголяется, — Иван чуть прищурился, словно пытался рассмотреть что-то в глазах старика.

— Точно, — кивнул старик. — Назовешь, что именно?

— Ничего, кроме Хаммера, в голову не приходит, — сказал Иван.

— Почему он? Обычный торгаш, вынужденный работать на обе стороны, классический пример стукача…

— Пустышку они не ставили бы. Даже если я чего-то и не знаю, им про то неизвестно. Какого-то рожна я полез проверять посылку? А если я заподозрил Хаммера давно? И то, что я приперся в бар так рано, да еще расспрашивал…

— О чем? — быстро спросил Круль, но Иван вместо ответа показал ему кукиш.

— Так ты полагаешь, что Хаммер что-то знает? — Старик зачем-то тронул «призрак» на столе перед собой. — Что-то настоящее?

— Уверен.

Иван и в самом деле был уверен в этом. На все сто процентов. На тысячу. Игра затеяна серьезная, и на пустышку ловить никто не будет. Нельзя рисковать.

Хаммера выставили, приказали поднять шар, ожидая даже не Ивана, а того, кто сейчас Ивана прячет. Неспроста ведь Служба Спасения так заинтересовалась Иваном… Ой, неспроста. Значит, придут за Хаммером и приведут за собой к Ивану. Во всяком случае, укажут направление.

Служба Спасения — за Ивана. Кто же против? Галаты? Те самые Отринувшие? Кстати, тут до Ивана дошло, что его противников вовсе не смущает то, что в аду он все расскажет Дьяволу. Иначе они не торопились бы его убить. Тогда что за всем этим стоит?

Иван помотал головой.

— Хаммера нужно брать, — сказал Иван. — И обязательно сегодня. Завтра, при любом раскладе, будет уже поздно. Разберутся со мной или нет — неважно, наживку будут убирать. Или даже менять. Для работы по Хаммеру осталось несколько часов.

— Поедешь? — спросил старик.

— Я? — не очень даже удивился Иван.

Нечто подобное он и ожидал. Такое вот самообслуживание.

— Один?

— Зачем один, один ты не справишься. Как бы ни ослабили охрану Хаммера в связи с твоей локализацией, всех охранников не уберут, даже не надейся. Пойдешь вот с Крулем.

— Нет, — сказал Круль.

Даже не сказал — выкрикнул, словно был застигнут внезапно и не успел подобрать нужной интонации или хотя бы вернуться к привычной иронии. Выкрикнул то, что всплыло.

— Я не спрашиваю твоего мнения, — холодно процедил старик. — Ты будешь делать то, что я тебе прикажу.

— Я тебя не брошу, — сказал Круль. — Я не могу тебя бросить…

— А ты и не бросишь, — чуть улыбнулся старик. — До утра эти атаковать не будут. Классическое время — четыре часа утра. Ты успеешь обернуться туда и обратно. Свободно.

Круль покачал головой.

— И как мне прикажешь тебя уговаривать? — поинтересовался старик. — Вызвать охрану? Набить тебе рожу? Сунуть в машину в наручниках и расковать только у бара? Ты мне нужен там. Нужен хотя бы для того, чтобы прикрыть Александрова в случае чего.

— Меня не нужно… — буркнул Иван.

— Ага, — кивнул старик. — Дьяволу, значит, нужно, а тебе — нет?

— А мне — нет. Я сам справлюсь.

— Точно? А если в баре тебя будет ждать кто-то знакомый? Ну пошлют туда кого-нибудь из Конюшни? Найдут способ послать туда охрану официально? Ты сможешь выстрелить? Пусть не на поражение, по конечностям, но по своим — сможешь?

Иван не ответил.

— А он — сможет. Сможет. Правда, Ярослав?

И Круль не ответил.

— Да не переживай ты, что со мной может случиться? Ты же сам принимал участие в разработке систем защиты, знаешь, что меня выцарапать из этой скорлупы не так просто.

Круль снова помотал головой, но уже обреченно, понимая, что все равно сдается, что спорить уже не о чем, что старик прав.

— Уходите немедленно, — уже тоном приказа сказал старик. — С вами идет третья группа. То, что от нее осталось. Ты тот район знаешь, ребята — тоже. Сделаете?

Круль вздохнул.

— Сделаете, — сказал старик уверенно. — Там всего-то нужно выдернуть Хаммера и доставить его на подстанцию.

Ивана уже никто не спрашивал, хочет он или нет идти за Джеком. Да он и сам уже перестал сомневаться.

Пойдет. Обязательно пойдет, очень уж хочется поговорить с хозяином «Трех поросят» в тихом, укромном месте. Лучше — без свидетелей.

Пусть Хаммер и не знает всего. Пусть. Но он может быть ступенькой. Крохотной ступенькой. С которой можно будет рассмотреть следующую и шагнуть на нее. И так — шаг за шагом, пока или не выведут они к тем, кто все это затеял, или не закончатся, или сам Иван не подохнет где-то между лестничными пролетами.

Иван встал.

— Ребята в прихожей проинструктированы, — сказал старик. — Удачи тебе, опер!

— Вы тут тоже, — пробормотал Иван, с ужасом понимая, что ничего подходящего в голову не приходит. — Со сквозняками поосторожнее. Я еще хотел про мир до Возвращения поспрашивать…

— Обязательно, — серьезно пообещал старик. — Вернешься — я в твоем распоряжении.

Иван подошел к двери, заметил краем глаза, как Круль встал и, обойдя стол, подошел к старику. Иван торопливо вышел из кабинета, захлопнув за собой дверь.

Он успел выбрать себе оружие, собрать необходимое: патроны, гранаты и аптечку в ранец, подогнал лямки бронежилета, когда по лестнице спустился Круль. Его снаряжение уже было отлажено.

— Переодеваться не будем, — сказал Круль. — Там по улице придется идти, в спецухах засветимся. Куртки поверх жилетов. Ранцы похожи на обычные, тем более по темноте в глаза не бросятся.

Иван не стал спрашивать, как они будут прорываться через тех, кто готовится к атаке, понимал, что скоро и так все станет понятно.

Они спустились в подвал, дежуривший там охранник открыл массивную сейфовую дверь, за которой оказался бетонированный коридор, с черными кабелями по стенам и редкими лампами в металлических сетках под потолком.

Вместе с Иваном и Крулем пошли трое парней, все — лет по двадцать пять, серьезные лица, скупые уверенные движения профессионалов.

Дверь за спиной закрылась.

— А если эти… — Иван сделал неопределенный жест рукой. — Если они узнают про ход?

— Я бы на их месте сюда не лез, — ответил Круль. — Просто поверь и не бери в голову.

Иван замолчал. Не хватало, чтобы Круль подумал, что на Ивана напала предстартовая болтливость, как на пацана.

Коридор оказался длинный, метров двести, закончился еще одной бронированной дверью, которая открылась автоматически, как только они подошли, и тихо закрылась у них за спиной.

За дверью снова был коридор, только теперь он был не такой ровный, не имел освещения, и пришлось включить фонари. Белые лучи скользили по старой кирпичной кладке, по камням, которыми был выложен пол, по низкому сводчатому потолку. Эхо суетливо вырывалось из-под ног идущих и убегало куда-то вперед, в темноту.

— В этих местах всегда что-то рыли, — сказал Круль. — Евреи, чтобы убегать от своих же или от римлян, арабы, чтобы проносить оружие мимо евреев, купцы от налоговиков, жулики от полиции — рыли, рыли, рыли, а мы пользуемся.

Они шли еще минут десять, потом уперлись в еще одну бронированную дверь, снова открывшуюся при их приближении. За ней была небольшая то ли комнатушка, то ли пещерка, с обычной деревянной дверью, закрытой изнутри на засов.

Один из парней засов отодвинул и толкнул дверь, второй выскользнул наружу, в темноту, фонари были погашены.

— Нормально, — прошептал уходивший парень, вынырнув из ночи через пять минут. — Машина на месте, вокруг — пусто.

— Где это мы? — спросил Иван.

— В дебрях, Ваня, в дебрях, — ответил Круль. — Дом — вон в той стороне, здесь останки старого дома. Старого, но не старинного, чтобы не привлечь внимания археологов. А вот там — наша машина. Стоит, дожидается.

Все двинулись вперед, но Круль остановился, правильно поняв прикосновение Ивана к своей руке.

— Что?

— Парни, что с нами… При них можно разговаривать обо всем?

— Наверное… — протянул не слишком уверенно Круль. — О моем родстве с дедом они не знают, тут лучше не тарахтеть, а обо всем остальном…

— Об Отринувшем?

— Об этом… Об этом — знают. Не все — так и я не все знаю. Больше слухи. Ребята шастают по темным местам, умеют увернуться от одержимого и не подставиться демону. Мастера скрадывания, я, например, по вполне понятной причине незаметно подкрасться могу только в исключительно специфических условиях. Ребята не особо косо смотрят на предавшихся, готовы умереть, если понадобится, но очень любят жизнь. Дальше — сам решай, что можно говорить, что нет.

Они подошли к машине, когда двигатель уже завелся.

Круль пропустил Ивана вперед, сам сел с краю, зажав опера между собой и парнем в глубине. Парень подался в сторону, освобождая место.

— Другой машины не было? — спросил Иван.

— Была, но для других целей.

— А как мы Хаммера повезем?

— Придумаем что-нибудь, — ответил Круль, и совершенно ясно было, что уже все придумано, просто не собирается предавшийся обсуждать ерунду. — Поехали.

Машина двинулась с места плавно и почти бесшумно. Только сухие ветки время от времени хрустели под колесами.

— Так что такое — Отринувшие? — спросил Иван тихо.

Круль помолчал, словно собираясь с мыслями.

— Понимаешь, Иван… Ты еще помнишь детство?

— В каком смысле?

— В простом. Помнишь, как все было просто? Ты подходишь в песочнице к соседскому Петечке, просишь у него пасочку, а он не дает, жадина. Ты в слезах и соплях идешь к маме, она тебе сопельки и слезки вытирает и говорит, что так нельзя, Ваня, нельзя просто подойти и попросить или взять, нужно что-то предложить взамен. Хочешь его пасочку, предложи ему свою машинку. Ты берешь машинку, любимую, красненькую, и предлагаешь ее Петечке, он соглашается и дает тебе пасочку…

— Знаешь, Круль, здесь очень тесно, но я могу постараться и дать тебе в рожу, — предупредил Иван. — Мне будет очень неудобно, я даже могу вывихнуть себе руку, но, если ты продолжишь в том же духе, я, пожалуй, рискну…

— Терпение, Ваня, все по теме, — успокоил Круль и добавил, ни к кому персонально не обращаясь: — А если еще кто-нибудь хихикнет — я хихикалку вырву прямо с корнем. Слушаю молчаливое согласие!

Парни промолчали.

— Ну так, возвращаясь к детству и поставленному тобой вопросу, — продолжил Круль. — Потом ты стал постарше, и девочка тебе предлагает: вначале покажи свое, а потом я — свое. Ты соглашаешься и оказываешься либо жестоко обманутым, либо вознагражденным новой, но совершенно не нужной тебе пока информацией. А еще через пару лет мама тебя просит сходить в магазин, а ты спрашиваешь, что она тебе за это даст, и мама обижается, объясняет тебе, что нельзя быть таким меркантильным… Она даже объясняет тебе значение этого сложного слова, которое ты все равно с первого раза не запоминаешь. Но в голове у тебя начинается такая странная борьба. Какое-то внутреннее несогласие. С одной стороны, если хочешь получить что-то, предложи взамен. Это нормально. С другой стороны — требовать плату за хорошие поступки нехорошо. Унижает и тебя, и твой хороший поступок. Знакомо? Можешь не отвечать…

Машину тряхнуло, под ногами что-то лязгнуло, а Иван чуть не выронил «призрак» на пол.

— Люка, — ласково произнес Круль. — Ты ведь не навоз везешь. Аккуратнее нужно…

— Так фары нельзя включать, — сказал водитель. — До самого шоссе все колдобины будут наши, сразу предупреждаю.

Словно в подтверждение его слов, машину снова тряхнуло.

— И не видно ни фига, — пробормотал Круль. — Ну да ладно, не рассыплемся. Все будет нормально. Я так думаю. И продолжаю. Нервотрепка с непоняткой продолжают нарастать. Хорошо ли совершать хорошие поступки, имея целью получить награду? Или сам хороший поступок является достаточной наградой. Чувство самоуважения куда приятнее ста тысяч, говорят тебе. И в церкви, между прочим, тоже. И добавляют, что, только выполняя ряд условий и не отклоняясь ни на йоту от предписаний свыше, а также жертвуя на храм и помогая страждущим, ты сможешь обрести вечную жизнь. И только если предварительно крестишься. Иначе все твои поступки пойдут в задницу Дьяволу. И у тебя может зародиться еще одно сомнение, очень неприятное и унижающее тебя самого в собственных глазах. Ты совершаешь хорошие поступки потому, что иначе не можешь, потому, что так хочешь и считаешь это правильным, или же делаешь это все только в обмен на райские кущи? Так сказать, корыстно. Тебе самому в голову подобное не приходило?

— Некогда было, — ответил Иван. — Учеба, служба, работа…

— Простой ты парень, Ваня, завидую… А некоторым — приходит. И портит всю оставшуюся жизнь. Живет человек и пилит себя, пилит и пилит… Я подал милостыню от щедрости своей или от жадности до райских наслаждений? Я искренне жертвую на храм или делаю взнос в обретение вечной жизни? Я выполняю «не убий», «не прелюбодействуй», «не сотвори» из-за того, что согласен с этими заповедями, или из страха потерять уже накопленные средства на покупку участка на небесах? Не дергайся, Ваня, — сказал Круль, почувствовав, как Иван набирает воздух в легкие, чтобы ответить. — Не к словам моим цепляйся, попытайся представить то, о чем я говорю. Не спорь со мной… Хотя тут спорить не получится, нет аргументов против того, что я сказал, нет средств, чтобы эти сомнения отбросить раз и навсегда. Остается только вера. Верь, что живешь правильно, что райская жизнь в обмен на безгрешную жизнь — это не сделка, а достойное вознаграждение, не унижающее ни того, кто его примет, ни того, кто его предлагает…

Иван хотел возразить. Было в словах Круля что-то унизительное, а в тоне — непозволительное по отношению к вере, к ее основам. Что еще ожидать от преступившего, рассуждающего о святом? Только зависть, грязь и соблазн.

Но, вдумавшись, Иван вдруг понял, что действительно нет защиты от безжалостной этой логики, кроме той, что предложил Круль. Вера. Только вера. И Иван промолчал.

— Вот ты молчишь, — сказал Круль, хотел продолжить, но машина выехала к шоссе, остановилась, пропуская идущий по нему транспорт, и предавшийся замолчал.

Водитель включил фары, подождал, когда дорога освободится, выехал на шоссе и повернул налево, в сторону Иерусалима.

Круль покрутил головой, оглядываясь, но ничего, кроме удаляющихся красных огоньков стоп-сигналов и приближающегося света фар с обеих сторон, разобрать было невозможно.

— Будем надеяться, что вышли чисто, — сказал Круль. — Теперь — к Старому городу. Мимо парка Независимости, мимо Вашингтона…

— Я знаю, — сказал водитель.

— Ну и ладно, — Круль снова оглянулся. — Так на чем я остановился? На невозможности разумного ответа. Да. Все, казалось бы, понятно. Веришь — так верь до конца. Но и тут человеческий ум начинает пожирать самого себя. Как можно доказать себе, что ты любишь Бога искренне и бескорыстно? Как, если в самой вере, в ее основах заложена идея вознаграждения и наказания. Господь Сына Своего отдал на смерть, чтобы искупить первородный грех. Тебя в младенчестве крестят, и ты с этого самого младенчества попадаешь в систему «ты мне — я тебе» в паре с Господом Богом. Кому-то на это глубоко плевать, кто-то полагает, что так правильно. А кто-то… Кто-то решает отринуть от себя даже подозрение в корысти, намек на желание что-то урвать от своей веры. Не нужна мне выгода, говорит Отринувший. Не нужен мне рай и вечное блаженство, не для того я буду служить Ему, чтобы Он расплатился со мной самым высоким в мире гонораром, а ради собственного спокойствия, что я верую, истинно верую, совершу любое злодеяние ради того, чтобы доказать — мне не нужно рая, достаточно любви к Господу. И совершают. При вступлении в союз Отринувших — совершают преступление. Грех. Или даже весь набор смертных грехов. Кто-то припомнил процесс над тамплиерами, вашими, Ваня, предшественниками, те тоже вроде крест ногами попирали, на изображение Бога плевали, даже содомили понемногу. Кто утверждает, что ради греха как такового, а вот кто-то взял да и предположил, что ради отказа от жизни вечной чудили храмовники, для того чтобы сделать свое служение Богу чистым и свободным даже от намека на корысть.

Круль замолчал, ожидая возражений от Ивана, но тот не сказал ничего.

Да и нечего ему было сказать. Обидеться за тамплиеров? Чушь собачья. Сказать, что такое понимание служения Господу — грех, так Круль и не утверждал, что так правильно. Более того, сам он по этому пути не пошел, честно отправился в Службу Спасения и подписал Договор.

Правда, сказал деду, что делает это не просто так, а где-то даже с благой целью. Ради защиты людей, Договора не подписавших. Дьяволу, правда, на это наплевать, раз уж согласился он подписать Договор на таких вот странных условиях.

Самому Ивану идея Отринувших показалась… даже не странной. Изначально порочной. Как будто предложили ему лакомство, от которого пахло гнилью, и говорят, что так правильно, так хорошо. И что пахнуть должно — тоже говорят, только не хочется самому это дурно пахнущее угощение в рот засовывать.

— Тебе все понятно? — спросил Круль. — Вопросов нет?

— Что, есть организация Отринувших? Это они стоят за галатами?

— Или за галатами, или перед, или вместо — кто его знает. Мы слышали это название всего несколько раз, экстраполировали все потом уже психологи с аналитиками на основе обрывков показаний захваченных галат. И кто знает, что из этого на самом деле имеет место, а что является продуктом деятельности воображательной железы аналитиков? Бред настолько крут, что верится в него сразу. Понимаешь мгновенно, что обязательно найдется кто-то, кто воспримет это серьезно и даже ломанется в ряды Отринувших. Это же сделает его куда лучше остальных! Выше и чище!

— А Преисподняя потом? — напомнил Иван.

— Она — потом. И наверняка у многих в душе надежда, что Господь оценит его подвиг, пожалеет и наградит…

— И что? Ты в Ад не сходил, не глянул?

— Закрытая информация, — сказал Круль. — В общем доступе информация отсутствует, в специальном — отсутствует, в самом специальном — отсутствует… Я искал, пока мне не сказали, чтобы я прекратил. Намекнули, что не мое это дело, и я согласился — не мое.

— Но ты же врал про свободу совести в Аду, — засмеялся Иван.

— А ты — про свободу совести на этом свете. И что? — парировал Круль. — Ты знаешь об этом больше меня? Вам на инструктажах доводили, что есть ребята пострашнее галат? Накачки этому посвящали? Вообще, кто-нибудь говорил об Отринувших и о том, что никаких галат вообще может не быть, а только Отринувшие, таким образом прикрывающие свои действия? Хоть раз?

Иван не ответил. И машина остановилась очень кстати.

Иван выглянул в окно — бар «Три поросенка» был на соседней улице, метрах в ста.

— Как двигаемся? — спросил Иван. — Внаглую?

— Словечки у тебя… — недовольно проворчал Круль. — Внаглую… Стремительным наскоком, быстротекущая набеговая операция — мало ли красиво звучащей чуши понапридумывали умные люди?

— Операция без предварительной разведки в целях предотвращения срыва внезапности, — сказал Иван.

— Вот, — удовлетворенно засмеялся Круль. — Можешь, когда хочешь. Значит, мы сейчас едем до самого бара. Смотрим, если машин перед ним или нет, или почти нет, паркуемся там и входим.

— А если есть? — спросил водитель, не поворачивая головы.

— Все равно входим. Нечего тянуть, завтра Хаммера все равно не будет. Входим внаглую, предъявляем стволы. Кто-то дергается — валим. Если можно — щадяще, но ногам. Если не получается — на поражение. Нам рисковать нельзя. Если кто-то бросается к нашему новому другу с радостным криком: «Ваня, живой!» — валим, по ногам или по рукам. И не выпускаем из поля зрения. Дернется — насмерть. Ваня — возражений нет?

Иван не ответил.

— Ты скажи, Ваня, — ткнул его Круль локтем в бок. — Подтверди ребятам, а то ведь никому неохота нарываться на пулю еще и от тебя. Если считаешь, что можешь проколоться, скажи сразу, останешься за рулем. Хотя нам водитель и не нужен, входим все. Говори, Ваня.

— Если будет возможность — не насмерть, — выдавил из себя Иван. — Но если выхода не будет…

— Что-что? — Круль извернулся и приставил ладонь к своему уху. — Ась?

— На поражение.

— Вот и славно, — подвел черту Круль, и машина снова тронулась с места.

Тошнота подкатилась Ивану к горлу. А если и вправду кто-то из знакомых? Вероятность мала, после всех этих взрывов и перестрелок возле самого Старого города, все подняты по тревоге, вызваны в Конюшню и отправлены на усиление. Да и ставить в засаду на Ивана знакомых значило неминуемо вызвать недоразумение. Именно те самые дурацкие крики: «Ваня, ты?!» Он же числится в пропавших без вести. И, кроме того, его ведь убить хотели, а не захватить. Убить, а знакомые для этого подходят мало. И если уж кто-то из них схватится за оружие, то значит — враг. Проникший в Конюшню враг. И поступать с ним нужно соответственно.

Умом все это Иван понимал, но в глубине души все равно копошился неприятный паучок с ледяными лапками.

И когда уже машина въехала на пустую стоянку перед «Поросятами» и остановилась перед самым входом, когда уже все в машине передернули затворы и вышли наружу, вдруг вспыхнула где-то глубоко в мозгу багровая надпись, тревожный транспарант.

Ты ел хлеб с солью, полыхнуло в мозгу. Если ты умрешь сейчас… если умрешь сейчас, то попадешь прямо в Ад…

Внутренности Ивана будто кто-то сжал стальными пальцами, Иван застонал и чуть не выронил оружие. Круль оглянулся.

— Все нормально, — пробормотал Иван. — Все нормально.

Хотя — какое, к свиньям собачьим, нормально, если любая ошибка, любая оплошность, пусть даже не его, а кого-то из сопровождения, может привести к таким последствиям.

Канат на барабане скрипел, вывеска мигала как обычно, сгоревшие и разбитые лампы Джек так и не поменял. Незачем.

Первым вошел водитель. За ним следом — Иван.

Быстро, прямо с порога, окинул взглядом зал. Три человека в дальнем углу. Двое спиной ко входу, один лицом. Незнакомый. Незнакомое лицо, но легкоузнаваемый цепкий взгляд.

Не всех сняли с объекта. Водитель сместился влево, к окну, и шагнул к сидящим, поднимая свой «призрак». Иван двинулся вправо, к стойке, держа оружие в опущенной руке.

— Привет, Джек! — сказал Иван.

Джек вздрогнул и бросил быстрый взгляд на тройку в глубине зала.

— Я говорю — привет, — повторил Иван.

Если у него еще могли быть сомнения, то сейчас они исчезли. Бледное лицо морского волка в отставке мгновенно покрылось капельками пота, а стакан выпал из руки и вдребезги разлетелся, ударившись о стойку.

— Сидеть! — приказал водитель, целясь из «призрака» в сидящих за столом. В бар вошел Круль, один из его ребят остался у входа, второй быстро прошел за стойку и скрылся на кухне.

— Если все останутся на своих местах, — сказал Круль, — никто не пострадает. У кого есть оружие?

Никто не ответил.

— На пол! — скомандовал водитель. — По одному. Вначале — тот, что сидит ко мне лицом. Остальные держат руки на виду.

Мужчина встал из-за стола, лег на пол лицом к выходу, положил руки на затылок.

— Теперь тот, что с краю, — продолжил водитель. — И последний.

Три мужчины легли в ряд, у Ивана отлегло от сердца. Никого из лежавших он не знал, и никто из них даже не попытался сопротивляться.

— Кто еще в баре? — спросил Иван у Хаммера.

— Никого, только Франсуаза на кухне.

— Хорошо, — сказал Иван, чтобы сказать хоть что-нибудь.

Ничего хорошего в происходящем не было и быть не могло.

Из дверей кухни вышла Франсуаза, подошла к Хаммеру и остановилась слева от него, прижавшись плечом.

— Смотрю, ремонт ты сделал… — сказал Иван. — Страховщики раскошелились?

— Как же, раскошелятся они, — сказал Хаммер. — За свои кровные сбережения. Адвокат бьется, но пока без результата. Ты же знаешь страховщиков, Ваня. А мне ведь сказали, что вся твоя группа погибла, Ваня.

— Правду сказали, — не отводя взгляда от потного лица Хаммера, сказал Иван. — Только вот я и Круль. Но мы пропали без вести…

— А… Понятно… — Хаммер облизнул губы. — То-то я смотрю…

— Автомат так и не починили? — спросил Иван.

— Автомат? Какой автомат?

— Музыкальный.

— А, этот… Я связался с другом в Штатах, он обещал найти новый, — Джек вытер лицо полотенцем. — Безумные деньги запросил… Но ничего не поделаешь. А я все равно со страховщиков все взыщу… Никуда не денутся.

Глаза у Хаммера белые, он слепо таращится перед собой, капли пота повисли на бровях и ресницах. Губы дрожат.

Что же ему такого рассказали об Иване.

— Ян, ты скоро? — громко спросил Круль, перегнувшись через стойку.

— Пару минут, — прозвучало с кухни.

— Нам всем нужно потерпеть всего пару минут, — сказал Круль. — Все будут свободны. Почти все. Вы, Франсуаза, не стойте здесь, пойдите в зал, к тем господам, что лежат на полу. Составьте им компанию. Мне очень неловко, но я вынужден попросить вас… для вашей же безопасности, естественно. Пройдите…

— Иди, милая, — пробормотал Хаммер. — Иди. Делай, что он говорит. Ляг на пол, так безопаснее. Мало ли что…

Франсуаза вышла из-за стойки и неверной походкой пошла в глубину зала, не оглядываясь.

— Все будет хорошо, — сказал Хаммер дрожащим голосом. — Ты не бойся…

Франсуаза прошла уже почти весь зал, когда нога все-таки подвернулась и девушка упала. Она не рухнула, просто подогнулось колено, Франсуаза оперлась левой рукой о стол, неловко согнувшись.

— Ну что вы, девушка… — начал Круль, но закончить не успел.

Выстрел прозвучал оглушительно, будто стреляли из охотничьего ружья.

Водитель вздрогнул, выронил оружие и стал оседать на землю. Иван ничего не успел сообразить, как Франсуаза, пышногрудая скромница, вдруг прыгнула в сторону, перекатилась, вскочила на ноги, и в руке был пистолет.

Еще выстрел, пуля ударила стоящего возле входа в грудь, он качнулся к стене, повернул оружие к залу.

Третьего выстрела официантка сделать не успела — Иван нажал на спуск. У «призрака» почти нет отдачи. И стреляет он почти бесшумно, только четко, без особой спешки, стучит затвор. Стук-стук-стук-стук-стук…

Разлетелась ваза с цветами на последнем столике, опрокинулся стул, две пули ударили в грудь Франсуазе, одна — в лицо. Пистолет выпал, девушка прижалась щекой к стене и медленно сползла на пол, оставляя на белой стене красный мазок.

— Тварь, — спокойно сказал Круль, вскидывая свой «призрак».

Длинная очередь поперек пола, через тела трех мужчин, лежавших между столиками. Красные фонтанчики на спинах, глухие удары, резкий выдох одного из умирающих. Отлетел стул, сбитый дернувшейся ногой убитого.

Одиночный выстрел — пуля пробила голову того, что лежал дальше от окна. Тело дернулось, выгнулось, в сторону полетел пистолет.

— Тварь, — повторил Круль, сделав еще два выстрела, контрольных. — Где ты ее только взял?

— В Марселе, — пролепетал Хаммер, во время стрельбы стоявший за стойкой столбом. — Мне ее рекомендовала бывшая официантка, Мария, ты помнишь, Иван…

Круль подошел к водителю, потрогал шею.

— Она просто испугалась, — сказал Хаммер. — Испугалась. Она, наверное, купила пистолет после прошлого раза, чтобы не так бояться.

— На сантиметр над бронежилетом, — сказал Круль, вставая. — Очень хорошо испугалась девочка. Это стреляя из-под руки… А потом прыжок. Ты видел, Иван?

— Ее готовили, — Иван посмотрел в глаза Хаммеру. — Готовили ее. И, надо думать, не Конюшня.

— Это точно… — кивнул Круль, подходя ко второму своему парню, возле входа. — Тебя куда?

— В грудь. В бронежилет. Нормально, — сказал парень. — Нормально…

Его голова разлетелась в клочья, забрызгав красным стену. Круль бросился на пол, Иван присел.

— Свет! — крикнул Круль.

Свет погас.

Стало заметно красное пятнышко целеуказателя, скользящее по бутылкам на полке за стойкой.

— У тебя все готово? — крикнул Круль, на четвереньках перебегая за стойку.

— Готово.

— Ложись! — приказал Круль и потащил Хаммера на пол. — Все-таки снайпера оставили, суки. Вот ведь не везет, так не везет…

Из кухни вынырнула темная фигура, упала на пол возле Ивана.

— Давай, — крикнул Круль, и на кухне рвануло.

Вылетели на улицу стекла, полетели бутылки с полок, разлетаясь вдребезги, будто снаряды. Дым и пыль заполнили помещение, как прошлый раз. Не хватало только плотного пулеметного огня.

— На кухню, — скомандовал Круль и бросился, пригнувшись вперед, потащил за собой Хаммера.

Тот не сопротивлялся, оседал на пол, заваливаясь, Иван подхватил его под другую руку и помог втащить на кухню. Посреди кухни, возле печи, в полу зиял пролом.

Круль присветил фонариком.

— Как думаешь, Ян, сколько там?

— На схеме указано два метра с мелочью, — ответил Ян.

— Ты первый, — приказал Круль. — Осторожно только.

Ян прыгнул в дыру, держась рукой за край пролома.

Внизу зажегся фонарь.

— Нормально, — крикнул Ян, — бросайте его, я принимаю.

Хаммер попятился от дыры в полу, что-то бормоча, попытался вырваться. Круль что-то быстро сделал с его правой рукой, раздался хруст и болезненный вскрик.

— Пошел, — приказал Круль и толкнул Хаммера в пролом. — Давай за ним, Ваня.

— А ты?

— Хорошо, — пробормотал Круль, — потопчемся вместе. Ян, ты подготовь там все по-быстрому…

— Тридцать секунд.

— Тридцать секунд мы тебе обеспечим, — ответил Круль. — Тридцать секунд — ерунда, пара пустяков. Посвети мне, Ваня!

Иван достал из кармана фонарик, включил. Направил свет на пол. Сизые клубы стелились над самым полом.

— Хорошо-хорошо, — пробормотал Круль.

Его руки вошли в луч света. Что-то в них было… Детонатор, сообразил Иван и поправил себя — пульт подрыва.

Со стороны зала послышался какой-то звук.

— Идут, — пробормотал Круль, — не терпится им…

Пальцы предавшегося быстро набрали на кнопках комбинацию. Большой палец правой руки коснулся широкой продолговатой кнопки в самом низу пульта.

Рвануло, на это раз не так громко, но кто-то в зале истошно закричал. Круль нажал кнопку еще раз, и в зале снова рвануло, крик прекратился.

— Когда успел? — спросил шепотом Иван.

— Что успел?

— Мины поставить?

— Дурак, что ли? Какие мины? У ребят ликвидаторы.

Иван вздрогнул.

— И у меня тоже?

— Опять дурак? У тебя-то зачем? Тебя они и так знают, а парням светиться незачем.

— И они знали?

— Конечно, знали. Это стандартное оборудование. Думаешь, если демон овладеет телом, то останется время на размышления? — Круль снова набрал код.

— На этот раз кто? Ян?

— Не зли, Ваня! — повысил голос Круль. — Не делай из меня и деда больших уродов, чем мы есть на самом деле. Не нужно. Это машина.

— Так мы еще и на заминированной машине ехали… — со стоном выдохнул Иван.

— Тебе это сильно мешало? — осведомился Круль. — В задницу давило, между лопаток царапало?

— Готово! — крикнул снизу Ян.

Палец Круля задумчиво замер над кнопкой.

— Оставь, — попросил Иван. — Там же люди…

Круль нажал на кнопку отмены, сунул пульт в карман.

Они по очереди — Иван первым — прыгнули в пролом. Ян фонарем осветил старый тоннель:

— Нам в эту сторону.

— Берем Хаммера, — сказал Круль. — И бегом.

И они побежали. Метров через пятьдесят, повернув за поворот, они остановились.

— Уши и рты, — предупредил Ян.

— Рот открой, Хаммер! — приказал Круль. — И ты, Ваня, сейчас жахнет…

Жахнуло так, что пол ударил по ногам, плотное облако пыли вылетело из-за поворота, ударило в лицо. Пыль забила открытые рты. В ушах зазвенело.

Круль что-то сказал.

— Что? — переспросил Иван.

— Уходим, — крикнул Круль, осветив свое измазанное лицо, чтобы была видна артикуляция губ. — И чем скорее, тем лучше. У тех, наверху, тоже есть план ходов. Они просто не подумали об этом варианте, но сейчас спохватятся. Нам нужно успеть выйти наружу до того, как тут все перекроют.

И они снова побежали.

Глава 10

Хаммер начал задыхаться, хрипел и виснул на руках у Ивана и Круля всей своей сотней килограммов. Он почти не перебирал ногами, и с каждым шагом тащить его было все труднее.

— Ян, — окликнул бойца Круль. — Мы тут притормозим, а ты вернись, поставь «сигналки», что ли… Можно бы и что-то серьезнее, но остается шанс на появление ребят из Конюшни. Неохота гробить своих коллег, пусть и бывших. Правда, Ваня?

Иван не ответил, молча сел на пол, скользнув спиной по кирпичной стене. Рядом сел Хаммер, застонав и что-то пробормотав еле слышно.

Круль направил фонарь на лицо Джека.

Пот, беспрерывно стекавший по лицу Хаммера, оставлял на испачканном пылью лице хозяина стейк-бара белые полоски.

— Просто зебра какая-то, — засмеялся Круль, усаживаясь у противоположной стены. — Отдышись, полосатый, у меня к тебе разговор.

Хаммер попытался заслониться от режущего света фонаря.

— Ручки убрали! — скомандовал Круль. — Пообрезаю на фиг. Для ответа на мои вопросы тебе руки не нужны, имей в виду.

Хаммер уронил руки на колени.

— Вот так-то лучше, — снова засмеялся Круль и перевел луч света вверх, направил на стену над головой Джека. — Теперь быстро отвечай — кто тебя пас?

— Что? — еле слышно спросил Хаммер.

— Я говорю — на кого ты работал, морячок? Только не заливай мне о галатах, не нужно…

— Почему не нужно? — Хаммер провел по лицу рукой. — Галаты… Они ко мне пришли еще десять лет назад. Пришли, приказали… А у меня выбор был? Был у меня выбор? Я сунулся в Конюшню, как, мол, поступить, жить-то хочется… Жеребцы, они тоже церемониться не станут, если сотрудничество с галатами всплывет…

— Кто тебя вербовал? — спросил Круль.

Луч фонаря снова опустился вниз, на лицо Хаммера, превратившееся в черно-белую маску отчаяния.

— Я ведь могу и пристрелить…

— Можешь, — кивнул Хаммер. — Стреляй, чего тянешь?

— Оп-па, — луч скользнул к Ивану, ослепил на мгновение, потом снова вернулся к Хаммеру. — Слышал, Ваня, как полагаешь, откуда такая смелость вдруг образовалась у нашего трусливого друга?

Иван закрыл глаза, пытаясь избавиться от белых пятен перед глазами. Круль — идиот. Машет фонарем почем зря, а если сейчас кто-то появится из темноты, Ивану придется сражаться на ощупь. Подошел к гаду, нащупал, приставил ствол и выстрелил. Смешно.

— Ваня! — окликнул Круль. — Ты спишь?

— Я проморгаться пытаюсь, — буркнул Иван. — А Хаммер, может, бояться устал. Запсиховал, я ведь его бабу полчаса назад пристрелил, если ты не заметил.

— Психуешь, морячок? — спросил Круль.

Хаммер не ответил, опустил голову и сжал лицо руками.

— Нет, — сказал Круль. — Не психует. Притворяется. Гадом буду — притворяется. Он бы сейчас должен был орать, махать руками или просить пощады — знал ведь, сука, что не просто так отпущен на выпас, что прийти за ним должны. Либо ты, либо другие. Чем его могли припугнуть, отправляя на такое дело? Или что пообещать?

А предавшийся говорит дело, подумал Иван. Под угрозой смерти в бар Хаммер бы не пошел. Не тот человек. И тут смерть, и там смерть — чего дергаться. Пытки испугался? Так Иван бы с ним церемониться не стал. Те же пытки, только в профиль. Галаты добрались бы до Хаммера раньше? Так допрос Ивана показался бы Хаммеру на этом фоне милой непринужденной беседой.

— Честно говоря, мне лень, — Круль выключил фонарь, и в коридор вернулась темнота, перестала прятаться за поворотом и в щелях древней кладки. — Поверь, я могу тебя разговорить, не брезглив. Вон Ваня не даст соврать.

Иван промолчал.

— Слышал? Молчит, а молчание — знак согласия, — Круль сделал паузу.

Из-за поворота слышались шорохи и какое-то позвякивание: Ян что-то мудрил с «сигналками».

— Я ведь могу тебя порешить сразу, могу распороть, к примеру, брюхо и так оставить… Это как минимум, Джек. Я хочу знать, какого рожна ты подставился? На каких условиях? И кто тебя уговорил?

Хаммер всхлипнул, но ничего не ответил.

— Но боится ведь, боится! — воскликнул Круль. — От него воняет даже не страхом — ужасом так и разит. Даже моя сера на этом фоне не так заметна. Настолько испуганные люди обычно словоохотливы до болтливости. А этот — молчит. У него же нет семьи?

— Нет, — ответил Иван. — Ни жены, ни детей, ни родителей. У него и друзей-то нет.

— Во-от… Чем же его прижали? Он же боли боится. Пальчик я ему сломал, он прыгнул в дыру как зайчик. А тут я ему угрожаю пытками, смертью мучительной, а он только сидит, мычит и воняет… Где не состыковка?

На стене появился белый отсвет — Ян возвращался.

— Янек! — крикнул Круль. — Ты там поброди немного, когда будет можно — я позову.

Отблески исчезли.

— Так о чем это я? — спросил Круль. — Да, о странном поведении. Ваня, у тебя есть варианты?

— Ты ему еще палец сломай, может, он опять в дыру прыгнет? — Не было у Ивана настроения шутить и болтать.

Иван пришел за правдой, а ввязался в очередную непонятку. В грязную, мерзко воняющую непонятку. Погибло столько народу, а он сидит в коридоре и слушает залихватский бред предавшегося и стоны смертельно напуганного Хаммера.

— Слышь, Круль, а если человек… грешник… попадает в Ад… Он сразу попадает? Быстро? Умер — очнулся? Или проходит время?

— Ты про девять дней? Фигня, наши клиенты прибывают сразу и огребают без промедления. Я засекал. У нас с этим строго, — в голосе Круля даже гордость проскочила, адская корпоративная гордость.

— И это значит, что можно сразу его допросить? — уточнил Иван. — У вас же этим занимаются? Допросами, сбором информации от мертвых.

— Сбором, сортировкой, анализом и обобщением. А что?

— Так какого мы хрена перлись все вместе за Хаммером? — устало спросил Иван. — Нужно было послать одного снайпера или какого-нибудь смертника на драндулете, начиненном взрывчаткой. Бац — и Хаммер дает показания самой эффективной службе дознания.

— Хороший вопрос, — одобрил Круль. — Я его тоже пару раз задавал начальству. Даже Самому при личной встрече…

— И что?

— Понимаешь, в чем дело… — протянул Круль, будто собирался объяснять что-то банальное не очень умному собеседнику. — Я ж не знаю отношений клиента с противоположной стороной. Если он грешен — прямая дорога в Ад. А если я его пристрелю сразу после покаяния и отпущения? Что тогда? Уйдет, милый, всенепременно уйдет. И мы от него ничего и не узнаем. Понятно, бестолковый? Хотя… Так ты не бестолковый, ты хитрый, подводишь меня к ответу исподволь, осторожно и аккуратно. Хитрец!

Круль засмеялся.

— Так тебе, Хаммер, грехи отпустили? Исповедали, отпустили, причастили… Так?

— Так, — ответил Хаммер дрожащим голосом. — Так. И ничего, кроме боли, ты мне причинить не сможешь. Ничего! Мне отпущено и обещано…

— Гарантировано! — подхватил Круль. — Кем гарантировано? Лично Господом? Или, на худой конец, ангелом из Иглы? Или человеком? В рясе? Обычным человеком, наряженным в кусок сшитой тряпки и оттого выглядящим кем-то особенным? Или сутана на нем была? Сутана там правит бал! Как замечательно и, главное, как надежно! А ты ничего не забыл, морячок?

— Что? — тревожно спросил Хаммер, и голос его, сорвавшись в крик, спугнул звонкое эхо под сводчатым потолком. — Что забыл?

— А почему такие нервы мы слышим в голосе безгрешного и готового предстать? — низким, зловещим голосом спросил Круль. — Почему ты уверен, что тебе не соврали? Ты же моряк, слышал о пустом причастии? Не слышал? А ты, Ваня? Смешная и поучительная штука, между прочим. В Средние века… ну в те же Крестовые походы, на кораблях облатки давали не освященные. Знаешь зачем? Подскажи, морячок!

Фонарь трижды мигнул, вырывая каждый раз из темноты испуганное лицо Хаммера и широко распахнутые глаза, наполненные ужасом.

— Ладно, я сам скажу, времени на долгие разговоры нет. Корабли качало, свирепствовала морская болезнь, причащенного свободно могло стошнить, а каково это — выблевать тело Христово? Вот и обманывали мореходов. Потому и шли моряки большей частью не на небо, а в сундук Дэви Джонса, — Круль сделал эффектную паузу, Иван услышал, как мелко стучат зубы Джека Хаммера. — Ты ведь знаешь, Джек, почему я ушел из Конюшни? После чего?

— Д-да…

— Из-за попика ушел. Из-за, считай, пустого причастия. А ведь все выглядело более чем пристойно — ритуалы выполнялись, грехи отпускались… Только попадал счастливый человек не в рай. У тебя все по-другому? У тебя, конечно, все не так… Тебя совершенно точно, правильно, без нарушений обработали, подготовили к переходу в прекрасный мир наслаждений, укрепив, на всякий случай, твое мужество перед лицом возможных мучений. У тебя есть гарантия, Хаммер! Тебе нечего бояться.

Выстрел прогрохотал внезапно, оглушив Ивана. Пуля с визгом отлетела от стены и щелкнула где-то в глубине тоннеля.

— Все нормально, Янек! — крикнул Круль. — Это я играюсь!

— Придурок, — пробормотал Иван.

— Не боись, Ваня, все путем! А ты, Хаммер, прикинь, если бы сейчас пуля ударила не по кирпичу, а тебе в голову, мозги полетели бы в разные стороны, полушарие влево, полушарие — в клочья… Ты моргнул, а вместо апостола Петра с ключом и бутылкой рома перед тобой стоит кто-то с рогами и хвостом? И что бы ты ему сказал? Ошибочка вышла? Ошибочка?

Снова вспыхнул белый свет, рот Хаммера был полуоткрыт, нижняя челюсть дрожала, с нее длинной ниткой стекала слюна.

— Твою мать, ужас какой! — брезгливо воскликнул Круль, выключая фонарь. — Ты еще и обмочился, парень! А ведь, казалось бы, взрослый мальчик… Неужели твоей уверенности хватило только на двухминутный разговор и один выстрел поверх головы? И это вся твоя вера? Хотя… Правильно, наверное. Одно — верить в Бога, совсем другое — доверять его слугам. И, что самое обидное, я ведь тоже могу оказаться неправ. Вдруг все нормально, тебя обработали на совесть, качественно… А я пытаюсь посеять семена сомнения в твоей чистой… пардон, очищенной душе. Так что будем делать, Джек Хаммер?

Иван не хотел бы сейчас оказаться на месте Хаммера. Ни за что на свете. Круль был большим специалистом по ломке мировосприятия. Знаток по сеянию сомнений. Сволочь. Нужно было оборвать его, прекратить это издевательство над несчастным запутавшимся Хаммером. Нужно было, но…

Иван должен узнать все. Он решил — и пути назад уже нет. Уже погибли люди ради удовлетворения его любопытства. И погибнут еще.

— Выходит… — хрипло начал Иван, откашлялся и продолжил, как он надеялся, уверенным голосом: — Выходит, Джеку нужно уцелеть, выжить и получить отпущение у того, кто наверняка может его дать. Ты же католик, Джек?

Иван прекрасно знал, что Объединенная Церковь сейчас официально не проводила такого жесткого разделения, но простые люди предпочитали придерживаться одного, выбранного для него еще родителями, направления веры.

— Ты же католик?

— Да.

— Тебе нужно к Папе, — как можно тверже произнес Иван. — Он — отпустит все грехи. Даже если все десять лет тебя обманывали. Или если твой грех состоял только в слабости, в недостаточной вере. Тогда ты будешь знать точно. А сейчас… Сейчас тебя убьет предавшийся. А если он прав? Если был обман? Ты рискуешь, ты очень сильно рискуешь, Джек! Я предлагаю тебе наиболее реальный выход. Гарантированный…

— Вот ведь гад! — Круль сокрушенно поцокал языком. — А я ведь только собрался предложить Хаммеру подписать Договор. А тут ты… Какого ты лезешь со своим Папой? Ты же православный вообще. Блин. Ну как можно так обламывать? Я же только-только… Эх!..

— Думай, Хаммер, — сказал Иван. — Мне — все равно. Либо ты все рассказываешь, и мы делаем все, чтобы ты попал к Папе, либо ты подписываешь Договор, либо играешь в гусарскую рулетку со своими тайными благожелателями. Время, Джек! Нам нужно успеть выбраться отсюда до появления крупных сил противника.

Хаммер заскулил.

— Не тяни, морячок! Живее! — подбодрил его Круль. — Если нас сейчас нагонят — а ты не сможешь бежать, я тебя пристрелю. Сделаю ставку на то, что тебя обманули…

— А если я подпишу, тоже пристрелишь! — простонал Хаммер.

— Нет. Только если ты не сможешь бежать. Но в этом случае ты с гарантией получишь максимум удобств в Аду.

— А если я все скажу, ты меня не убьешь? Я хочу к Папе…

— К маме… — передразнил Круль хнычущим голосом. — Слово даю. Именем Преисподней.

— Именем Дьявола, — сказал Иван.

— Ну чего ты лезешь? — возмутился Круль.

— Именем Дьявола, — потребовал торопливо Хаммер. — Именем Дьявола, что не станешь мне мешать добраться до Рима, к Папе.

Круль тяжело вздохнул.

— Клянись, иначе я ничего не скажу! — завизжал Хаммер. — Клянись именем Дьявола!

— Ладно, — снова тяжелый вздох. — Клянусь именем Дьявола, что не буду мешать тебе попасть в Рим и постараюсь, чтобы ты выжил в этой переделке, если ты расскажешь все, о чем я попрошу, честно, без обмана. Достаточно?

— Он правильно сказал? — спросил Хаммер, нашарив в темноте ладонь Ивана.

Иван гадливо отдернул руку.

— Правильно. Он все правильно сказал.

— Я верю… Тебе — я верю… А если… если нас нагонят и всех… всех убьют?

— Ты начинаешь торговаться, — Круль сплюнул. — Если убьют, то всех убьют.

— А Договор? Если станет понятно, что все… что нас не выпустят… Дашь мне Договор? — Теперь голос Хаммера звучал почти деловито, словно он уточнял детали торгового контракта. — У тебя же бланки есть?

— Есть. Дам. Подпишем. Говори.

— Хорошо. Я скажу. Я… Меня…

Галаты пришли к Хаммеру через год после того, как он открыл свой бар. Обычные парни, на вид ни в жизнь не скажешь, что отбитые на всю голову террористы. Вначале стали захаживать выпить, поесть… Потом однажды встретили его уже не в Иерусалиме — в Хайфе. Поехал Хаммер отдохнуть с тогдашней своей официанткой на несколько дней. Галаты перехватили их вечером после дискотеки, сунули в машину, отвезли куда-то за город и там, в подвале, медленно порезали официантку на куски. Те два парня, что были постоянными клиентами Джека. С такими же обычными улыбками на лице, не запугивая, не крича, не угрожая, — просто порезали.

Рот Сандры был заклеен, тело привязано к столярному верстаку — парни, надев клеенчатые фартуки, стали срезать мякоть с костей. Не торопясь, подтачивая время от времени ножи на оселке.

Хаммер не мог закрыть глаза — веки ему закрепили какими-то скобами, рот тоже заклеили, голову прикрутили веревками к высокой спинке стула. Джек смотрел, как бьется его подруга, как ее тело — ее восхитительное тело — превращается в кровавые куски, как соскабливают ножи плоть с костей, выскабливая их до белизны.

Сандра несколько раз теряла сознание, ей что-то вкалывали, потом подвесили над верстаком капельницу.

Сделали несколько уколов Хаммеру, который тоже пытался сбежать в беспамятство.

Потом Сандра умерла. Во всяком случае, тело ее перестало вздрагивать.

Один из галат, забрызганный кровью с ног до головы, подошел к Хаммеру с ножом в руке и предложил сотрудничество. На взаимовыгодных условиях, сказал галат. Ты нам помощь, мы тебе — жизнь.

Галатам нужна была информация о Конюшне, о графике работы оперов, о выезде в рейды — любая информация. И они даже пообещали что-то там компенсировать, давать возможность заработать, для них в том числе.

Хаммер не мог отказать. Просто — не мог. Даже мысль такая в голову не пришла. Он смотрел на то, что еще недавно было его Сандрой, и видел себя, лежащим на том же верстаке.

Его отвезли в Хайфу, посоветовав с толком провести оставшиеся дни отпуска, и даже предоставили ему новую подругу, чем-то похожую на Сандру. Оказалось, что Инга отлично разбирается в психологии и знает массу способов, как завести мужика, даже если тот поначалу бежит от ее прикосновений в сортир, где блюет и бьется в истерике. Инге хватило трех дней, чтобы привести Джека в чувство. Более-менее.

Потом они вернулись в Святой Город.

Клиентам Хаммер рассказывал, что Сандра сбежала с каким-то морячком, Инга ловко управлялась на новом месте работы, через месяц Хаммер стал забывать… Нет, не забывать, такое забыть невозможно. Воспоминания о том подвале стали… Стали зарастать льдом. Вначале — тонким, почти незаметным слоем. Он становился все толще и толще, вначале сковав бьющееся в агонии тело, обездвижив его, потом стал сглаживать черты лица, закрывать раны, потом внезапно от воспоминаний осталась бесформенная глыба льда.

Хаммер знал, что именно прячется в ее глубине, даже видел нечто красное сквозь лед, но это уже его не пугало. Знать и видеть — разные вещи. Совсем разные.

В баре стояла прослушка из Конюшни. Поэтому Хаммер разговаривал о деле с Ингой только вне дома, та передавала информацию галатам… Хаммер даже не знал, как именно она это делает, даже не интересовался.

Потом как-то вечером к нему пришли. Тоже двое. Тоже знакомые, только из Конюшни.

Они не стали увозить Хаммера и Ингу из бара, просто вырубили их электрошокерами и оттащили в подвал. Когда Хаммер пришел в себя, то чуть не сошел с ума — обнаженное тело Инги было привязано к столу для разделки мяса, рот заклеен. Сам Джек снова не мог ни отвернуться, ни закрыть глаза. И снова два человека обыкновенными ножами кромсали еще живое тело.

— Кто? — спросил Иван. — Кто это был?

— Одного ты не знаешь…

— Я знаю, — сказал Круль. — Кто?

— Пульчинелла. Я не запомнил имени, только кличку. Он потом куда-то уехал, — Хаммер перевел дыхание. — Он уехал, а второй… Второй остался. И сделал карьеру. Никита Токарев.

Иван дернул головой, больно приложился затылком к стене. Он, оказывается, ожидал услышать это имя. Сам бы он никогда его не произнес, сознание хитро обходило эту мысль, хитрило с Иваном и с самим собой.

Токарев — легенда. Живая легенда. Каждый из Конюшни был готов ради него пойти в огонь и в воду. ТэТэ зря не пошлет. ТэТэ своих выручает и не сдает.

— Забавно, — тихо произнес Круль. — Вот ведь не подумал бы… Никита. А ведь он мне когда-то жизнь спас. Вытащил из самой задницы…

— Меня тоже спас, — сказал Иван. — И еще десятка полтора оперов из нынешнего состава…

— Но это был он! — выкрикнул Хаммер, испугавшись, что ему не поверят. — Это был он. Он сказал мне, что все знает, что это для меня урок, что сегодня они меня оставляют в покое, чтобы я сам прибрал за ними, а вот завтра… Назавтра он назначил мне встречу в Президентском саду. Я пришел, я не мог не прийти…

Хаммер не мог не прийти, понятно. У него не было выбора. И иллюзий у него также не было. Если раньше, после Хайфы, он мог надеяться на чудо, на то, что в Конюшне не узнают о его сотрудничестве с галатами, и он сможет жить и дальше, накопить денег и сбежать, то после разговора с Токаревым сомнений и надежд уже не осталось. Осталась только тупая покорность.

С которой, как оказалось, тоже можно жить. Сознание Хаммера быстро приспособилось, разделив всю его жизнь, его поведение, на две части. В обычной жизни, в открытой ее части, Хаммер был веселым, жизнерадостным и деловитым. Он мог торговаться, покупать, продавать, брать конкурента за горло и выдавливать соки из должников. А во второй части своей жизни он безропотно выслушивал и беспрекословно выполнял приказы.

— И тех и других? — уточнил Круль.

— Других? — всхлипнул Хаммер. — Каких — других? Не было других, все это было одно и то же, и в этом было самое страшное. Их нельзя было стравить, нельзя было сыграть на противоречиях: и галаты, и Конюшня — все это был Токарев. Он, и никто другой. Какие другие?!

— Извини, — Круль кашлянул. — Неудачная шутка.

— Шутка… Я с ней жил десять лет, с этой шуткой. Опера приходили, уходили, а Токарев оставался, вызывал время от времени к себе на встречи или присылал кого-то из галат…

Хаммер не сразу сообразил, что галаты, время от времени связывающиеся с ним, искренне полагают, что сражаются с Дьяволом и Конюшней, с теми, кто оправдывается делами закона. Поэтому приходилось вести себя осторожнее, чтобы ни словом, ни жестом не выдать своего знания, своей причастности к тайне. Читая в газетах об очередной вылазке галат или наблюдая ее по телевизору, Хаммер испытывал странное, противоречивое чувство.

Он боялся, ненавидел себя за страх, но при этом испытывал чуть ли не гордость за то, что, в отличие от остальных, даже галат, он знает, что стоит за всеми этими взрывами. Кто за этим стоит. И знание это поднимало Хаммера в собственных глазах, делало… Исключительным, что ли…

Чего Хаммер так и не смог преодолеть в себе, так это необходимости раз в три месяца менять официантку. Самое большее — полгода он мог оставаться с новой работницей. Не то чтобы он им не доверял или боялся, просто однажды утром он вдруг ясно представлял себе очередную подругу распятой на верстаке или разделочном столе и торопливо увольнял ее.

Потом стал изначально договариваться о сроке работы, платил вдвое, чтобы не обижались, но безжалостно обрубал все попытки девушек построить что-то более крепкое.

И еще — Токарев требовал, чтобы Хаммер не грешил без нужды. Чтобы исповедовался…

— Кому? — быстро перебил Джека Иван.

— Не знаю… Меня отвозили в закрытой машине за город, в подвал. Там же был священник. Я его никогда не видел. Исповедался в кабинке, уехал. Раз в месяц. Я же без злого умысла им помогал. По слабости… А слабость — не тяжкий грех. Не смертный… Ведь правда?

— Правда, — сказал Круль. — Истинная правда. И еще правда, что нам нужно уходить. И так засиделись. Сможешь идти, морячок?

— Да, — торопливо вскочил Хаммер. — Смогу. Вы только скажите и не обманите. Ты, на всякий случай, Договор достань и заполни… Заполни… Чтобы только подписать, значит. Только подписать осталось…

— Он уже заполнен, не переживай, — Круль тоже встал, включил фонарь, и твердый на вид луч света пробежал по коридору. — Все Администраторы носят стандартные Договора при себе, смотри…

Круль достал из внутреннего кармана куртки несколько листов бумаги, сложенных вчетверо.

— Если честно, я его держал для Ивана, но в таком особом случае могу отдать его тебе. Условия — сказочные. Не рай, но по максимуму. К Ивану у Дьявола отчего-то особое отношение…

— Рот закрой, — посоветовал Иван, вставая с пола и отряхивая брюки. — Болтаешь много, брат Старший Администратор.

— Работа такая, — засмеялся Круль и крикнул: — Янек, давай сюда! Уходим.

Когда боец бесшумно вынырнул из темноты, Круль приказал ему взять Хаммера и следовать вперед, до ближайшего перекрестка. Там остановиться и ждать. На боковых коридорах поставить «сигналки».

— Вот такие дела, — сказал Круль печально, когда Ян и Хаммер исчезли в темноте. — Я должен бы радоваться, но почему-то…

— Полагаешь, ему и вправду все грехи отпустили?

— Какие, к свиньям собачьим, грехи? Ты же слышал — ежемесячные исповеди. Правильные исповеди, имей в виду. И отпускал ему грехи настоящий священник. Только каждый раз — новый. Хаммер не знал — грех не на нем. А Отринувшему убить священника для высоких целей — раз плюнуть. Вот так — тьфу!

— Зачем это им?

— Не прикидывайся большим идиотом, чем ты есть, — посоветовал Круль. — Понятно ведь — если грешник попадет в Ад, все расскажет. И обо всех. И спалит Токарева. И потом будет достаточно Токарева грохнуть, чтобы заполучить его в Преисподнюю. И там допросить…

— И конец галатам?

— Хрен тебе, а не конец галатам! Накроется небольшое звено, те, кого знает Токарев. Очень важное, влиятельное, но его потеря будет не смертельной для всей организации. У Отринувших не так много времени для достижения победы. Как только умрет или погибнет кто-то из основных деятелей, попадет в Ад, вот тут все и посыплется. Что-то они могут придумать, попытаться прикрыть все обычной конспирацией, вывести главных, расселить под чужими именами, но все равно — это вопрос времени, — Круль хлопнул Ивана по плечу. — И для нас тоже. Очень важный вопрос. Время, это такая штука…

— И мы Хаммера подставили? Лишили его вечной жизни?

— С чего бы это? То, что он рассказал правду? Покаялся? Ваня, в нашей компании это он дурак, а не ты, не занимайся ерундой.

— То есть, если я сейчас ему прострелю голову, то он отправится прямиком в рай?

— Точно. Угадал. На это у Токарева и отринувших главная надежда. Те, кто используются вслепую, — ничего не смогут рассказать в Аду. Те, кто знает что-то, — ведут жизнь праведную и для Дьявола недостижимы. Лупить нужно по отринувшим, но о них мы узнать пока не можем…

— Не могли, — поправил Иван. — Сейчас мы знаем минимум одного.

— Маловато. Но и это уже неплохо.

— Неплохо? Может, прострелить тебе башку да отправить в Преисподнюю с докладом? Вот все и всплывет…

— Все и так всплывет, не переживай. Теперь нас двое таких, и если любой из нас помрет, то все сообщит. Только у меня относительно тебя другое задание. Несколько другое. Так что нам лучше бы выбраться живыми отсюда. И замочить Токарева, — Круль еще что-то хотел сказать, но сзади послышался громкий хлопок и нарастающий свист, от еле слышного к пронзительному.

— А вот это — совсем плохо! — пробормотал Круль. — Не думал, что так быстро на нас повиснут. Бегом.

И они побежали, присвечивая себе фонарями.

— Ян! — крикнул Круль. — Что-то серьезное быстро можешь поставить?

— Противопехотное? — деловито уточнил боец.

— Стены валить. Или потолок. Сколько нужно времени?

— Минута.

— Время пошло, — Круль выключил фонарь и медленно пошел назад, навстречу погоне. — Если что — двигайте без меня.

— Ага, — кивнул Иван, снял «призрак» с предохранителя. — Сразу же.

— Я тебе уже говорил, что ты — идиот? — тихо спросил Круль, когда Иван поравнялся с ним. — Я же на Дьявола работаю, имей в виду. И ты живым нужен не мне и не Богу — Дьяволу.

— Вот прямо сейчас заплачу и пущу себе пулю в голову, — сказал Иван, всматриваясь в темноту. — Давай к стене отойдем, Янек твой светит фонарем, а мы на светлом фоне как ростовые мишени.

— Отойдем, уже отхожу, только и ты с темы не съезжай. Я за тебя жизнь класть не буду, имей в виду! У меня есть задание спасти тебя по возможности. Усек? По возможности. А если возможности не будет, то и проблем у меня тоже не будет. Побегу радостно, отчитаюсь… В крайнем случае — получу взыскание. А ты, если накроешься, то попадешь в Ад по самой жесткой программе, въехал? По самой что ни на есть жесткой.

— И без скидок на личную симпатию Князя? — Иван присел на корточки, всматриваясь в темноту.

— Какая скидка? — яростно прошептал Круль. — Чему вас только учат в училищах и Конюшне. Ты серьезно полагаешь, что это Дьявол создал Ад? Серьезно?

— А что — не так?

— Хрен тебе по всей роже, а не создал. Он там заключен, Ваня! Заключен, в смысле — посажен. И не может он оттуда выйти никак. Потому и действует через слуг и предавшихся. Правила установлены не им, а Богом. Потому Дьявол и не может особо понравившихся отмазать от Преисподней вообще. Не вправе. Это как в тюрьме. Начальник может максимально смягчить условия пребывания, подобрать толковую камеру, разрешать свидания, организовывать улучшенное питание и все такое, но выпустить или не принять — ни в одном глазу. А если учесть, что сам начальник тюрьмы туда посажен, все выглядит еще безысходней. Тихо! — шепнул Круль. — Мне кажется или…

Из темноты послышался звук. Тихий, на грани слышимости. Кто-то шаркнул подошвой по выступающему из пола камню, зацепился плечом за стену на повороте. И недалеко.

Иван оглянулся — боец что-то делал, и невозможно было отсюда разглядеть, что именно и сколько ему еще осталось возиться.

— Думаешь, галаты? — спросил Круль. — Или кто-то из Конюшни?

— Вряд ли из Конюшни, — прошептал Иван, понимая, что сейчас вполне может обманывать себя.

Если Янек не закончит работу через десять секунд, то придется стрелять. И стрелять на поражение, иначе ответный огонь закончит их приключения однозначно и наверняка. А стрелять, понимая, что можешь убить кого-то из знакомых, да еще такого, кто честно выполняет задание по зачистке коридора от галат, пытающихся просочиться в Старый город, и вовсе не желающего убивать Ваньку Каина.

— Галаты, — сказал шепотом Иван, поднимая «призрак».

— Галаты так галаты, — ответил Круль. — Огонь по твоей команде…

Сволочь, чуть что — ответственность на Ивана Александрова. Жилы мотает, тварь предавшаяся…

Не проворонить бы, не подпустить слишком близко. Звуков не слышно, будто замерли преследователи, но это для лопухов отговорка. Знает Иван, как могут специалисты бесшумно передвигаться.

Палец лег на спуск.

Первую очередь — над самым полом. По ногам. Чтобы не убить, а ранить. И чтобы в броники по-пустому не садить. Лучше ранить, чтобы ребята остановились для оказания помощи. Или для эвакуации…

Сзади послышался щелчок.

— Уходим, — шепнул Круль.

— Есть осветительная ракета? — еле слышно спросил Иван.

— Наготове.

— Давай вдоль по коридору. Только помни — слева был выступ.

— Не учи ученого…

Иван успел прищуриться — ракета вылетела из патрона с шипением, брызгами белого огня и полетела по коридору в метре над полом.

Всего метрах в тридцати от Круля ракета ударилась в препятствие и взорвалась ярким белым сполохом. Пятеро. Иван успел рассмотреть пятерых и нажал на спуск.

«Призрак» застучал, выбрасывая пули, гася вспышки и звук выстрелов.

Ракета ударила переднего из преследователей в живот, не опрокинула и не нанесла рану — просто заставила остановиться от неожиданности. А вот пули двух «призраков», вылетевшие из темноты, достали троих, продырявили мышцы ног, сломали кости, смешали с кровью осколки костей и куски плоти.

Ракета погасла, но загорелась одежда одного из преследователей, белый свет сменился красным, но быстро погас — кто-то навалился на огонь, задавил его.

— Бегом! — скомандовал Круль, и они оба бросились прочь, держась возле стен и пригнувшись как можно ниже.

Всего несколько секунд. У них — всего несколько секунд, прежде чем преследователи преодолеют замешательство или просто уберут раненых с линии огня.

— Янек, давай! — крикнул Круль и прыгнул вперед, в темноту, как в воду.

Иван прыгнул одновременно с ним, упал на пол, обхватил голову руками и зажал уши.

Сзади, всего метрах в десяти, рвануло. Воздух, ставший почти твердым, ударил по Ивану, попытался протащить его по коридору, словно капсулу в трубе пневмопочты.

Иван вжался в пол, зажмурился, начал рушиться потолок, падали камни, сыпалась земля. Несколько кусков ударили по ногам.

— Бегом! Бегом! — проорал Круль, и Иван, не задумываясь, бросился вперед, подальше от завала.

Кто знает, как себя поведет старинная кладка, не рухнет ли потолок во всем коридоре. Это будет совсем не смешно: оказаться похороненным заживо.

Иван бежал, не видя ничего перед собой, — пыль заполнила коридор. Выставил руку влево — стена. Можно держаться ее, чтобы не заблудиться. Бежать…

— Стой, жеребец! — крикнул кто-то сзади.

Кто? Иван оглянулся, но ничего в темноте не разглядел. Вытащил из кармана фонарь и включил. Его догонял Круль — медленным, спокойным шагом. Рожа перемазана, бровь чем-то рассечена, и по грязной серо-рыжей щеке стекает ярко-красная струйка.

— Ну ты и здоров бегать! — сказал Круль. — Пацана моего давай подождем. И Хаммера. Оттуда нас не догонят — Ян свое дело знает. Если на кого и напоремся, то только там…

Круль указал пальцем вперед, за спину Ивана.

— И перестань светить мне в рожу!

Из клубящейся пыли вынырнули Ян и Хаммер.

— Все в сборе — марш-марш! — Круль наполеоновским жестом указал на коридор. — Ты, Ваня, посвети, а то я свой фонарь посеял в суете и хаосе…

Иван пошел вперед, держа фонарь так, чтобы луч не убегал слишком далеко вперед.

— Я в детстве обожал взрывать всякую дрянь, — сказал Круль. — Петарды, серу, самодельный порох — лишь бы грохотало. Мне не нужно было ничего разрушать, мне нравился сам звук. Бабах!!!

— Не ори.

— Извини, это нервное. И еще я плохо слышу — оглушило, — Круль помотал головой. — Ты, кстати, соображаешь, куда идти?

— Вперед. Это ж ты у нас специалист по безднам.

— Специалист по безднам у нас Ян, — Круль оглянулся на парня. — Янек, куда мы идем?

— За церковь Святого Петра. Там есть несколько выходов, три из них на официальных планах не свечены.

— Что не может не радовать. А куда-нибудь подальше от Старого города?

— К дороге на Иерихон, только там все отмечено и даже перекрыто дверями и замками, — пояснил Ян. — Выйти-то мы выйдем, только нас там могут ждать. Вектор мы указали однозначно, просчитать куда мы идем и где выйдем — пара пустяков.

— И возле Святого Петра, и возле дороги на Иерихон…

— И туда и туда, — согласился Ян. — Вообще-то, от Старого города можно пройти наперерез и к Петру нас не пустить.

— И что же делать?

— Можно идти ниже, на другой уровень…

— Мы еще и этот не прошли, — буркнул Круль.

— Что?

— Ничего, это я так. А с того уровня куда можно уйти?

— В Старый город, например. Но выходов я толком не знаю, придется искать. Возле Святой Анны, кажется, у кафедрального… Нужно будет искать…

— Что будем делать, Ваня? — спросил Круль. — Не знаю как ты, а я не рвусь в Старый город. Там-то мы наружу выскочим, а вот из самого Старого города…

— Рванули к Святому Петру, — Иван понял, что сморозил двусмысленность, и засмеялся.

— И шутки у тебя тупые, — сказал Круль недовольным тоном. — Это вон у них есть шанс, причем у Янека — почти гарантированный. А для нас с тобой…

— Не начинай, я уже эту песню знаю наизусть, по поводу задания о спасении моей жизни, но не любыми средствами. Просто заткнись и… — Иван замер.

Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, воздух превратился во что-то твердое и шершавое, забил глотку.

Иван выронил оружие и фонарь, схватился за горло. Фонарь упал на пол, покатился и замер, наткнувшись на камень. Луч уперся в стену.

Ноги ослабли, колени подогнулись. Пол бросился навстречу, больно ударил в лицо. Рядом, лицом в освещенный круг, упал Круль. Глаза его были открыты, в них Иван успел прочитать удивление и досаду.

И все исчезло.

— …Привет, — прозвучало откуда-то сверху.

— Привет, — автоматически ответил Иван, задирая голову и пытаясь рассмотреть на ярко-белом фоне того, кто с ним так панибратски поздоровался.

Маленькая темная фигурка. Крохотная, выглядящая точкой на бесконечно громадном листе бумаги. Кто-то очень большой взял да и поставил точку огромным карандашом.

— Как дела? — спросила фигурка, и голос ее прозвучал громко, отчетливо, словно фигурка была совсем рядом. — Давно тебя не видел…

Бумага была белой, такой белой, что резало глаза. До слез.

— Я тебя и сейчас не вижу, — ответил Иван вроде бы тихо, но голос прогремел так, что по белой бумаге прокатилась концентрическая волна, и оказалось, что не бумага вовсе это, а ткань — белоснежная, гладкая, плотная.

— Ты присмотрись, — посоветовал голос, знакомый голос.

Иван присмотрелся. Черная точка стала увеличиваться — крохотная фигурка — небольшой силуэт — плоский рисунок в натуральную величину…

— Здравствуй поближе, Ваня, — сказал Фома и улыбнулся печально.

— Руки я тебе не подам, — предупредил Иван.

— А я и не смог бы ее пожать. Ты еще живой, а я… Ты знаешь. И кроме того, я ведь тебе только мерещусь. Ты бредишь, вот я и пришел…

Фома всегда говорил то, что думает, не задумываясь над тем, как будут его слова восприняты, какое впечатление произведут.

— Ты в раю? — спросил Иван.

— Наверное, — пожал плечами Фома. — В Аду меня нет, тебе ведь Круль говорил. А он знает, что говорит… Дальше — простая логика. Если меня нет в Аду, значит, я в Раю… Это не я тебе говорю, это ты сам придумал. Мозги работают, даже в таком состоянии…

— Ты зачем меня подставил?

— Ты о хлебе с солью? — Фома улыбнулся. — Понимаешь, мне нельзя было попадать в Ад. Я знал такое, что Дьяволу знать было не положено.

— Но ты же исповедовался, я знаю, — сказал Иван.

— И они так думали, — ответил Фома. — Они следили за тем, чтобы кандидаты на устранение были безгрешны, получили отпущение и так далее и тому подобное… Токарев точно знал. Он всегда это отслеживал. Им не я был нужен, не Фома Георгиевич Свечин, а тот, с кем я разговаривал.

— Они его не забрали?

— Нет. Иначе я был бы мертв до твоего прихода. А я выжил. Значит…

— Значит. Эти четки — его?

— Его.

— И взорвали дом, чтобы уничтожить что-то важное?

— А ты как думаешь, Ваня? Они хотели уничтожить нечто важное, но вот уничтожили или нет… Они решили, что я тебе успел что-то рассказать. Или написать в мобильнике. Потому тебя так допрашивали, потому и не убили сразу.

— Почему? — удивился Иван. — Тот же Токарев мог сразу вечером меня пьяного и расстрелять. Или поручить это Квятковскому…

— Не мог, — покачал головой Фома. — Ты бы попал в ад, все стало бы известно Дьяволу. Токарев убил Александрова. Он не хотел светиться, Ваня!

— Но ведь я тоже исповедовался в пятницу.

— У меня в кармане были хлебные крошки и крупинки соли, прости. Такие штуки обязательно проверяют в Конюшне. На всякий случай.

— И тут ты меня подставил…

— Дурак, я тебе жизнь спас. Если бы не это, тебя убили бы сразу. Безгрешного сам Токарев бы и порешил. Или помощнику приказал. После того как я вроде бы Божье перемирие нарушил, галаты могли делать все что угодно.

— Меня не хотели выпускать из города, — напомнил Иван. — Зачем?

— А потом не хотели впускать. Убить попытались. Почему? — хитро улыбнулся Фома. — Думай, соображай. Я подсказать не могу, меня нет, не забыл? Это ты сам с собой разговариваешь, только мозг все подстроил, чтобы ты себе сумасшедшим не казался.

Теперь белое полотно было не над головой Ивана, а у него под ногами, где-то далеко-далеко внизу. От горизонта до горизонта. А сверху — свет, яркий, мягкий, белый и легкий.

При взгляде вниз начинала кружиться голова.

— Нет, они не хотели меня отпускать. Токарев не хотел. Это вмешался Дьявол, прислал Круля…

Фома насмешливо промолчал.

— Не смотри на меня так, если уж не помогаешь, так и не отвлекай! — крикнул Иван.

Начинался ветер, он подхватывал слова и уносил их в бесконечность.

— Я не отвлекаю, — снова улыбнулся Фома. — Я делаю только то, что хочешь и знаешь ты. Тебе нужно, чтобы какие-то неприятные вещи тебе сказал кто-то другой, чтобы исходило это неприятное знание не от тебя, а от кого-то чужого. От Фомы Свечина, например.

— И что же я не хочу произнести сам?

— Все упирается в одно — с кем и ради чего я встретился в том доме. С кем-то таким, которого можно было похитить только там, в руинах. Похитить тайно даже от галат. И так, чтобы никто, хоть сам Дьявол, не узнал, кто именно его похитил. И похоже, они не смогли заполучить этого человека. Иначе ты был бы не нужен.

Ветер усиливался, по полотну внизу бежали волны, и теперь это было похоже на море, на молочно-белое море.

— Время заканчивается, — сказал Фома. — Я, собственно, почему появился здесь…

— Не слышу! — крикнул Иван.

— Я появился здесь, чтобы сказать тебе! — крикнул Фома. — Слышишь?

— Слышу!

— Не забудь сказать, что ты знаешь Токарева.

— Дьяволу?

— Дурак! Тем, кто тебя будет убивать! Не забудь сказать, что его знаешь, только не называй его имени. Ни в коем случае не называй! Ты должен будешь все решить сам…

— Что решить?

— Решить, прав я был или нет… И стоит ли заканчивать то, что я начал. Только сам. Я так до конца и не разобрался, тянул, сомневался и умер. У тебя есть шанс. И то, что Дьявол тебе помогает… — Ветер отшвырнул Фому прочь, понес его вниз, к кипящему белой пеной океану.

Иван закричал, бросился было вдогонку, но перед глазами сверкнула молния.

— …Живой? — спросил Круль.

Белой бездны не было — была большая комната, из-за низкого потолка казавшаяся еще шире. Были грубо побеленные стены, железная дверь, два плоских светильника на потолке и прямоугольная жестяная труба вытяжки над дверью.

И были два бетонных столба посреди комнаты.

К одному столбу был привязан Круль. Ко второму, лицом к предавшемуся, — Иван. Лицо Круля было испачкано смесью грязи и запекшейся крови. Своего лица Иван не видел, но саднящая боль правой скулы и ощущение стянутой, пересохшей кожи позволяли заподозрить, что и он выглядит не лучше.

— Молодец, очнулся, — сказал Круль. — А мы — фраера, чтоб ты знал.

— По… — В горле запершило, Иван закашлялся, попытался сплюнуть, но вязкая слюна повисла на губе. — Почему фраера?

— Так красиво убежали… И даже не подумали, что нас гонят в ловушку… А там открыли вентиль… Ты что, действительно не слышал о газе-усмирителе?

— Слышал, — сказал Иван, все еще стараясь сплюнуть слюну. — Но не… не пробовал раньше…

— Я тоже. На вкус — мерзость. И действие… Какой фигни я только не насмотрелся! — Круль облизал потрескавшиеся губы. — И сушняк дикий, как после трехдневной попойки…

— А где Янек и Хаммер? — спросил Иван.

— У тебя за спиной, на столбах. Только рты у них заклеены. А нам отчего-то вышло послабление, — Круль усмехнулся. — Вон Янек подмигивает, а Джек выпучил глаза, пытается понять, будет сегодня верстак для него или нет… Не бойся, Хаммер, будь молотком. Тебе бояться нечего, я тебе соврал — пойдешь ты в рай без пересадки сразу после смерти. И Янек — у него, как у отважного Охотника за демонами, пожизненная индульгенция, извини за выражение. Так что побудем немного вместе, а потом…

— Тебе трепаться не надоело? — спросил Иван.

— Нет, а что?

— Кто нас принял?

— Когда я пришел в себя, тут уже никого не было. Только мы, прикрученные к столбам. Не знаю, что там у меня за спиной, но ты обратил внимание на то, что пол кафельный, в углу есть умывальник со шлангом, а в полу несколько стоков. Тебе видно?

Иван покрутил головой — шланга он не увидел, а стоки и кафель действительно были.

— О чем это нам говорит? — спросил Круль и сам ответил: — А говорит это нам о том, что здесь можно совершенно спокойно резать человека в мелкое крошево, потрошить и шинковать, а потом легко смыть все водой из шланга.

— Ну?

— Тебе не страшно?

— Пока ты не начал нести эту околесицу — не было страшно.

— А теперь?

— А теперь я боюсь, что ты будешь городить ерунду до самой смерти.

— Буду, — кивнул Круль. — И долго. Быстро нас не отпустят. Ты же знаешь такую штуку: поставят видеокамеру, включат и начнут нас убивать. С патетикой, с драматическими паузами, с назидательными монологами. Вот, мол, что бывает с операми, когда они связываются с преступившими. И так будет со всеми.

— Круль, я тебя ни о чем не просил, теперь настал момент — прошу, заткнись, пожалуйста. Мне и так хреново…

— Понимаю. Ребятам у тебя за спиной еще хуже… Или лучше, не знаю. Они попадут в рай, но сейчас им заклеили рты, чтобы, значит, не кричали. Следующий за ними — я. Рвать меня будут с особым старанием, нечасто удается заполучить Старшего Администратора Центрального офиса, но, сколько бы у них это ни тянулось, когда-нибудь закончится. И вот тогда я сполна получу по своему Договору.

Только сейчас Иван сообразил, что говорит Круль слишком торопливо и громко, словно пытается заглушить что-то, может собственные мысли.

— А тебе, выходит, хуже всех. Тут будет хреново, больно будет, но только после смерти ты поймешь, что здесь, в сущности, было не так уж плохо…

— Заткнись! — крикнул Иван.

— Не нужно, не нервничай, — словно ничего не слыша, продолжил Круль. — Надежда-то остается. Вдруг Дьявол действительно что-нибудь для тебя придумает. Честно — не знаю как он такое сможет, ведь не всемогущий все-таки, но вдруг? Тебе ведь даже такая призрачная надежда сейчас не помешает. Постарайся мыслить позитивно.

— Рот. Закрой.

— Понимаешь, тут, в общем, все решает воля Господа нашего… вашего. Нет, все-таки нашего. Он создал ад, заключил в него Дьявола на веки вечные. И посылает туда к нему грешников, одного за другим. Но не просто так, а по порядку, по законам и по обычаям. Вот ты про сатанистов слышал? Слышал, все опера про сатанистов регулярно слышат, а некоторые так с ними сталкиваются, так или иначе. Казалось бы, что нам до сатанистов? Что сатанистам до нас?

Иван вздохнул.

— Не переживай, все закончится скоро. С точки зрения вечности, сколько тут нам осталось до финала?

— Ты сходишь с ума? — сказал Иван.

— Я? С чего это? У меня есть четкие перспективы, я знаю, что меня ждет. Да, мне немного неприятна мысль, что меня будут разбирать на составляющие, но при этом я прекрасно понимаю, что после этого все наладится. Все. Это как перед приемом у стоматолога. Ты сел в кресло, в соседнем кого-то уже лечат, рвут зубы, дробят челюсть, он во всю сплевывает кровь, врач выбрасывает окровавленные тампоны, гремит инструментами и жужжит бормашиной. Тебя пока не трогают, но у тебя уже болит в разных местах организма, дрожит в желудке, и только одна мысль носится внутри головы — уйти. Бросить все и уйти. Зубная боль-то уже прошла, она, сука, всегда проходит перед кабинетом стоматолога. Что с того, что ночь накануне ты бегал по потолку, распугивая потрясенных соседей сверху. Сейчас-то — все нормально. Встать и уйти. Но ты не можешь, ты помнишь, что уходить нельзя, это неприлично и выглядеть будет глупо, и ты понимаешь, что следующей ночью тебя опять прикрутит, и завтра снова придется идти сюда. Ты сидишь и обреченно ждешь врача-избавителя. Надеешься, что сейчас будет очень плохо, но завтра, завтра будет значительно лучше. Так вот, я не надеюсь, я точно знаю. Абсолютно точно… — Круль снова облизал губы. — Кольке вообще хорошо, он тоже знает, причем о Рае, о райском наслаждении. Хаммер опасается… А ты… Надейся. Тебе остается только надежда.

— Слепая надежда, — сказал Иван.

Оказывается, какие полезные вещи звучат иногда при накачке. Отец Стефан выбрал правильную тему. Успокоить это не может, но от иллюзий освобождает.

— Так я о сатанистах. Знаешь, собираются, устраивают обряды, кого-то распнут на пентаграмме, сожгут или еще что. Они ведь даже чудеса могут совершать. Демона вызвать, опять же. Полагаешь, это все придумал Дьявол? Он это сделал? Ничего подобного, Ваня. Так повелось. Такие заложены условия в свободу совести и выбора. Если Дьявол заключен в аду, значит, он и не сможет вводить в соблазн. Выбор исчезает сразу. Понятно?

Иван закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Такого Круля он видел впервые, и восторга это зрелище не вызывало. Что это — страх? Подступающее безумие?

— И вот попущением Божьим позволено существование книг с заклинаниями и обрядами, описанием черной мессы и способами продажи души. Кто сможет все это выполнить, сможет получить и молодость, и богатство, и власть… На время, в обмен на душу. Тогда ведь еще не было Службы Спасения и типового Договора на посмертное обслуживание… Закавыка в чем? А в том, что по Договору клиент все получает после смерти. И никакой мистики, никаких летающих свиней и председательствующих козлов. Ничего подобного. И люди начинают к этому привыкать. Дьявол уже не пугало, а гарант. Даритель надежности и уверенности.

— Но священник в Деннице чудеса совершал после подписания типового Договора, — не выдержал Иван, — как же без мистики и чудес?

— Вот, в самую точку попал, — кивнул Круль. — В самую. Может человек чудеса творить именем Дьявола и попущением Божьим. Но все меньше подобных идиотов. Все меньше и меньше…

Открылась входная дверь. Круль не мог этого видеть, но услышал скрип петель и замолчал, насторожившись.

Вошли двое. Незнакомые. И лиц они не прятали, что наводило на самые неприятные мысли. Один из них, тот, что повыше и покрепче, принес картонную коробку, поставил ее на пол возле столба с привязанным Крулем.

Тот, что пониже и субтильнее, сразу подошел к Крулю и ударил кулаком в лицо. Из носа потекла кровь.

— А как же — здрасте? — Круль попытался втянуть кровь, но ничего у него не получилось. — Представиться?

Снова последовал удар.

— А можно чуть левее? — поинтересовался Круль. — Очень чешется.

Субтильный размахнулся…

— Стой! — крикнул Иван. — Ты что, не понял — он тебя злит, хочет получить быструю смерть. Его в аду заждались…

Субтильный оглянулся на Ивана, с удивлением посмотрел ему в лицо.

— Что уставился? — спросил Иван. — Я тут буду кровью истекать, а он там будет обживаться и надо мной насмехаться? Ни хрена. Вы же знаете, кто он? Он Старший Администратор Центрального Офиса Иерусалима. Не хрен собачий, между прочим. Вы бы, прежде чем его отпустить, из него всю информацию выдавили и только потом… А там, глядишь, Дьявол за его болтливость ему льготы посмертные срежет. Подумайте, безголовые.

Субтильный глянул на здоровяка. Тот кивнул, субтильный снова ударил Круля, но уже не кулаком, а ладонью, нечто вроде — подожди, еще поболтаем.

— Ну ты, Ваня, и сука, — сказал Круль. — Нет, я знал, что ты меня не любишь, но чтобы вот так, внаглую… И совершенно бессмысленно, заметьте. Я же почти раскрутил его на убить быстренько и сосредоточиться на тебе. И тут — такая подстава.

Кровь из разбитого носа стекала по подбородку, капала на футболку.

— Зачем, Ваня? Я же приду после смерти к твоей яме и насру тебе на голову. Честно. Или плюну. Я придумаю, как тебя достать.

Здоровяк снял с себя кожаную куртку, аккуратно положил ее на коробку, оставшись в черной футболке с короткими рукавами. На предплечье Иван рассмотрел цифры.

— Галаты, — сказал Иван. — Кажется, настоящие.

— Настоящие, — подтвердил субтильный. — Самые что ни на есть. Знаешь, что мы умеем?

— Слышал, — сказал Иван.

— Я в аду с вашими беседовал, — сказал Круль. — Орут, плачут, голосят, что если бы они знали, если бы могли исправить… Просили даже предупредить, если кого живого увижу, чтобы, пока не поздно, подписали Договор. У меня и бланки найдутся…

Теперь ударил здоровяк — коротко, почти без замаха, но Круль захрипел и замолчал. Лицо стало белым, и на лбу выступили капельки пота.

— Ребята, — сказал Иван. — У меня есть пара вопросов. Всего пара. После этого обязуюсь даже не кричать.

— Соврет… — прохрипел Круль. — Он такой — соврет и кинет. Вон как меня.

— Нет, серьезно. Два вопроса. Можно?

Очень важно было получить их разрешение. Иначе они не станут его слушать и просто заклеят рот. И тогда у него не будет ни малейшего шанса. Отец Стефан был прав, был сто тысяч раз прав, клеймя людей за приверженность слепой надежде. Но надежда у Ивана вовсе не была слепой. Была она чахлой, полудохлой, но очень живо стреляла глазками по сторонам, прикидывая разные варианты.

— Можно, — сказал субтильный и подошел к Ивану. — Задавай хоть три.

Галат резко протянул руку к лицу Ивана, Иван вздрогнул нарочито явственно, даже зажмурился. Галат не ударил, похлопал по щеке, осклабившись.

— Первый вопрос, — Иван сглотнул слюну. — Вы нас просто так будете убивать, без видеосъемки?

— А без нее тебе и пытки не в радость? — тонким голосом засмеялся субтильный.

— Нет, дело не в том, — пояснил Иван, стараясь не смотреть на Круля. — Вот вы нас просто так грохнете…

— Не просто так, поверь…

— Просто так, ради удовольствия, — позволил себе не согласиться Иван. — Самое большее — подбросите нас… наши тела на улицу, поближе к Конюшне. И все.

— Что значит — и все? — поинтересовался субтильный, оглянулся на здоровяка, но тот молча пожал плечами. — Еще как подбросим.

— Но ведь вы могли бы снять все происходящее на видео, — сказал Иван. — Надеть маски и медленно нас препарировать — вначале одного, скажем Администратора…

— Сука.

— А потом меня, опера из Конюшни. Пусть вам сейчас это не нужно, но через неделю, через две вам все равно что-то понадобится подобное…

— Понадобится — сделаем заново, — заговорил наконец здоровяк.

— Старшего Администратора? — прищурился Иван. — Из Центрального офиса? Он же с Дьяволом несколько раз лично разговаривал.

— Серьезно? — искренне удивился субтильный.

— Сами спросите.

— Разговаривал-разговаривал, не сомневайтесь, — сказал Круль мрачно. — Тут эта сволочь не врет.

— Представьте себе, вы рвете в клочья личного знакомца Дьявола, а Дьявол не вмешивается. Круто?

Субтильный недоверчиво усмехнулся, перевел взгляд на Круля. Ему эта идея начинала нравиться. Сам он был мелким исполнителем, разменной монетой, но, как всякой разменной монете, ему хотелось сделать что-то серьезное и важное. Выступить с такой вот завлекательной инициативой, например.

— Вам что, трудно найти видеокамеру? — позволил себе Иван немного иронии. — Пойдите и отберите у кого-нибудь. Пусть даже любительскую, качество здесь не важно.

Субтильный вопросительно посмотрел на здоровяка, тот снова пожал плечами.

— Тебе-то с этого что? — с подозрением в голосе спросил субтильный.

— Ну… — Иван сделал вид, что сомневается — говорить или нет. — Во-первых, если вы начнете с него, то у меня будет немного времени. Еще немного времени. Во-вторых, перед камерой вы все-таки будете убивать чуть быстрее.

— А в-третьих? — спросил субтильный, когда Иван замолчал.

— А в-третьих… В-третьих, вы, когда пойдете за камерой, сообщите своему непосредственному начальнику, что я знаю, как и кто вербовал Джека Хаммера, — Иван краем глаза увидел, как изменилось лицо Круля, от ненависти к удивлению. — И пусть тот передаст эту информацию дальше наверх.

— Иначе? — поинтересовался субтильный. — У тебя тут не хватает угрозы — иначе… Что иначе, законник?

В руке субтильного появился нож. Небольшое лезвие со щелчком возникло между пальцев галата, вспорхнуло к самому лицу Ивана, коснулось острием нижнего века и медленно поползло вниз, по щеке. Без нажима. Без боли. Просто холодная точка стекла по лицу, как капля. Или слеза.

— Иначе у сообщества галат возникнут очень серьезные проблемы, — сказал Иван. — Очень серьезные.

— С чего это?

— Просто передай, — сказал Иван. — Можешь даже не прекращать пыток…

— С него начать? — Субтильный показал ножом через плечо на Круля.

— Да хоть с меня. Я даже помочь могу. — Иван плюнул прямо в рожу галата и зажмурился, ожидая удара ножом.

Только не в глаза. Только не по глазам. Ухо, нос — пожалуйста, только не глаза.

— Ни хрена себе… — удивленно произнес субтильный, и Иван, открывая глаза, увидел, как он вытирает лицо рукавом. — То есть все настолько серьезно?

— Серьезнее, чем ты можешь себе представить, — холодно произнес Иван. — Галаты просто могут закончиться раз и навсегда.

Субтильный с сомнением посмотрел на Ивана, оглянулся на здоровяка, но тот стоял неподвижно, не желая вмешиваться в решение напарника.

— Ладно, — сказал субтильный. — Меня ты убедил, молодец. Я схожу, свяжусь со старшим, но скучать ты не будешь. Правда?

Здоровяк кивнул.

— Уж не знаю, как я обернусь, так что запасись терпением…

Как субтильный ушел, Иван не заметил, стало слишком больно, чтобы отвлекаться на мелочи. Здоровяк работал умело, без надрыва и истерики, наносил удары методично, точно и ровно с той силой, которая была нужна для достижения максимального эффекта.

Иван даже не пытался сдерживаться, кричал, если удавалось. Некоторые удары парализовали дыхание, заставляли сипеть и разевать рот в надежде сделать еще хоть глоток воздуха.

Кажется, несколько раз Иван терял сознание. Во всяком случае, это лучше, чем магия, объясняло внезапное перемещение палача. То он рядом, справа, замахивается кулаком в лицо, а через мгновение — бьет слева, по почкам.

Правда, кости еще ломать не начал, подумал Иван в короткий момент просветления и снова закричал — здоровяк разбирался в причинении боли.

Потом вдруг оказалось, что здоровяк стоит в стороне и вытирает лицо полотенцем, а субтильный хлопает Ивана ладонью по лицу.

— Что? — спросил Иван.

— Забавный ты парень, — сказал галат. — И не дурак, судя по всему. Велено тебя оставить в покое. И твоего напарника, если и он знает, кто вербовал Хаммера.

— Знает, — выдохнул Иван. — Он тоже знает.

— Вот ведь сука, — засмеялся Круль. — Падла гребаная. Что ж ты творишь, урод?

— Оставляю вас наедине, — засмеялся субтильный.

Здоровяк надел куртку и поднял с пола коробку.

— Жаль, — протянул субтильный с очень искренним сожалением. — Я так хотел сегодня расслабиться… Ну да ладно, может, вас еще мне и отдадут…

Субтильный ударил внезапно — резкий удар в лицо, по носу. Ослепительная боль, хруст, отдавшийся в мозгу, что-то горячее потекло по лицу.

— Оставляю вас. Прощайте, — дверь захлопнулась.

Иван попытался проморгаться, но слезы остались на ресницах, свет дробился в капельках, распадался в спектр.

— Ну ты козел, Ваня, — сказал Круль. — Редкостный козел. Не мог сразу мне сказать?

— Что? Что не нужно подставлять себя, нарываться на быструю отправку в ад? Ты же, придурок, хотел по-быстрому подохнуть, чтобы помощь мне вызвать? Герой жертвенный, брат Страшный Администратор, — Иван попробовал наморщить нос и застонал от боли.

— Не дергайся, — посоветовал Круль. — Не шевели лицом.

— Тебя не спросил, герой. Мог бы у меня спросить, прежде чем на тот свет собираться. Может, мне от тебя спасение не нужно?

— Нужно не нужно… А если бы комнату прослушивали? Толку в нашем разговоре? Все бы сорвалось. А так… Мне все равно в ад, а так они бы тебя несколько часов резали, был бы шанс тебя найти…

— В полуобглоданном состоянии. Ты себе представляешь, во что меня превратили бы через несколько часов?

— Извини, — подумав, сказал Круль. — Ничего другого в голову не пришло. Ты — умнее.

— Я знаю, что умнее. Но даже я не могу придумать выход для Токарева. У него есть два человека, которых нельзя убивать, но которые знают о нем слишком много. И особой любви не испытывают. Может, у тебя есть варианты?

Круль задумался.

И он все время смотрел за спину Ивану, словно было там что-то, привлекавшее внимание и одновременно заставлявшее нервничать.

Там были Хаммер и Янек, вспомнил Иван. У них заклеены рты, они не могут говорить. Так сказал Круль.

А галаты ничего о них не говорили. Абсолютно не говорили, будто и не было там никого. Будто больше никого не касались отношения между палачами, предавшимся и опером. И субтильный переспросил только о том, знает ли Круль о вербовавшем Хаммера. Больше ни о ком.

Иван попытался повернуть голову, но столб был широкий, выглянуть из-за него не получалось.

Мокрый пол, вдруг подумал Иван. Кафель блестит, словно влажный.

И еще… Газ, которым их вырубили… Разработка новая, необычная. Клиент отключается быстро, но сам из комы выйти не может. Нужно обработать спецсредством. Значит, их с Крулем разбудили не первыми.

Вначале убили Хаммера и Яна. Помыли пол. И только после этого, дав палачам отдых на обед, разбудили Ивана и Круля.

Все это время Круль разговаривал даже не с мертвыми телами. Он разговаривал с тем, что осталось от мертвых тел.

— Знаешь, — сказал Круль. — В голову лезут разные дурацкие варианты… Но, если честно, ничего хорошего для нас там не вырисовывается.

— Давай подумаем еще, — предложил Иван. — Нам же нужно что-то предложить Токареву. Основа всех переговоров — в широте вариантов. А то, что ты подумал, я даже обсуждать не хочу.

— Обсуждать он не хочет… Мне думать о таком противно, но на месте Токарева я поступил бы именно так.

Когда приехал Токарев, оказалось, что Круль был прав. Их могли не убивать, но легче им от этого не становилось.

Глава 11

Токарев прибыл минут через тридцать. Или через пять — Иван не очень здорово себя чувствовал и время воспринимал неровными кусками — то ему казалось, что оно замерло неподвижно, то вдруг срывалось с места и неслось неудержимо, увлекая за собой Ивана. Ни к чему хорошему, кстати, оно Ивана не увлекало.

К тому моменту, когда ТэТэ вошел в комнату, кровь из носа уже не текла, но боль оставалась, а глаза слезились и все время норовили закрыться.

Дверь распахнулась, Токарев шагнул в комнату, остановился в нескольких шагах от столбов и покачал головой.

— Нравимся? — спросил Круль.

— Ведь в самый последний момент успели, — сказал Токарев. — Еще немного — и вас начали бы убивать…

— И убили бы, — подсказал Круль. — Что показательно.

— И убили бы… — Токарев глянул в сторону, за спину Ивану, куда сам Иван посмотреть не мог.

— С безгрешными проще? — осведомился Круль. — Зарезал, замучил, а он попадает в рай, а оттуда никто ничего еще не сообщил.

— Намного проще, — тихо сказал Токарев. — И безгрешным — тоже проще. Умер, и все, без проблем. А вам, ребята, так легко не отделаться…

Круль глянул на Ивана, тот закрыл глаза. Так они, в общем, себе это и представляли — убивать их нельзя, грехи отпустить — тоже нельзя, ибо для Круля это невозможно в принципе, а Иван даже покаяться не может — не знает в чем. Значит, Токареву нужно обеспечить молчание парней при жизни.

Дальше цепочка неприятных размышлений потянулась сама собой. Чтобы молчали — отрезать язык. Чтобы не дали показаний в письменном виде — долой руки и, на всякий случай, ноги. Еще можно сделать лоботомию, ввести в кому — Круль вдоволь навеселился, выбирая варианты их дальнейшего существования. Выходило, что светит им лет сорок, как минимум, такого вот безрадостного существования.

Больше Токареву и не нужно, сам столько не проживет, попадет в ад и сможет расплатиться за свое бескорыстное служение Богу.

— У нас тут спор вышел, — усмехнулся жизнерадостно Круль. — Вы будете нас хирургическим путем консервировать, или химическим? И если хирургическим, то тупо, по конечностям, или еще в черепушку железяку засунете?

— И то и другое, — сказал Токарев и подошел к Ивану. — Такие дела, Ваня…

— Это того стоит? — спросил Иван.

— Служение Богу? Ты странные вопросы задаешь, Ваня… Ради Него можно сделать все что угодно…

— Кому угодно? — быстро спросил Круль, но Токарев на вопрос не отреагировал, достал из кармана платок и попытался вытереть кровь с лица Ивана.

Иван попытался отвернуться, не получилось — не смог отвести взгляда, но Токарев все понял, руку от лица убрал, оглянулся, сходил в дальний угол комнаты и принес стул. Сел на него верхом лицом к Ивану.

— Это даже как-то унижает, — не упустил возможности поерничать Круль. — Задницей к человеку в Администрации непоследнему… Нехорошо… А если вдруг передумаешь, захочешь-таки, подписать Договор, придешь в службу, а там тебе — не нужно было жопой к Крулю поворачиваться…

— Я могу язык тебе прямо сейчас отрезать, — безразличным тоном произнес Токарев, не оборачиваясь.

— Хренушки, — оживился Круль. — Не можешь. Знаешь, что у древних японцев был способ самоубийства — откусить себе язык. Они ведь не от боли умирали или поражения жизненно важных органов, а от потери крови. Отрежешь — потечет кровь — я умру — попаду в Ад — доложу — мое начальство свяжется с кем нужно, и за тобой придут. Тебя даже пытаться захватывать не станут — тупо пристрелят с дистанции метров в двести-триста, а там уже, в преисподней…

— Отрежу и прижгу, — все так же без выражения сказал Токарев. — Имею опыт.

— Ну… Тогда — да, тогда получится. Но все равно ты не будешь даже с прижиганием это делать сейчас, ты еще хочешь кое-что у меня узнать. Очень хочешь, раз уж так все повернулось. Пытку галат я бы выдержал — любую, ты это знаешь, а вот долгую и тщательную разработку даже я не стерплю. Выходит, что в нынешней ситуации я тебе говорящий нужен. Из этого следует…

— Не так я все себе представлял, — тяжело вздохнул Токарев, глядя в глаза Ивану. — Совсем не так…

— Когда? — спросил Иван.

— Что — когда?

— Когда ты все себе иначе представлял? Когда меня на службу брал, когда не отпустил в Охотники на демонов, когда вытаскивал меня из кабинета вопрошающего или когда не хотел отпускать в рейд…

— Со мной в рейд, — уточнил Круль. — Не хотел не просто отпускать, а отпускать именно со мной. На всякий случай.

— Или когда отдал приказ нас убить? — снова задал вопрос Иван. — Когда ты себе все не так представлял?

Токарев тяжело вздохнул.

— Он просто так себе все не так представлял, — сообщил Круль. — Жил себе и все себе не так представлял…

— Ты должен был стать одним из нас, — тихо сказал Токарев. — Ты обязан был стать одним из нас. Ты бы смог нас понять…

— Что понять?

— Бескорыстное служение Богу, — ответил Токарев. — Не за награду, не за вечную жизнь, а по внутреннему убеждению. Потому что это правильно.

— То есть, — с самым серьезным выражением лица подхватил Круль. — Бог, значит, все установил неправильно, а ты, свихнувшийся мудак, знаешь, как правильно. Бог дал человеку свободную волю, послал Своего Сына на муки и на смерть, чтобы дать людям возможность обрести жизнь вечную, а ты говоришь — устраивает Иисус торговлю в храме веры? Я тебя правильно понял?

— Правильно.

— То есть даже так… — опешил Круль. — Ты умнее Бога?

— Наверное, — пожал плечами Токарев с безразличным лицом, и по спине Ивана пробежали ледяные мурашки. — Зачем Ему быть умным — Он ведь все знает. Это мне нужно придумывать ответы на всякие вопросы, а Ему достаточно вспомнить. Кто умнее — первоклассник или библиотека? Самая полная библиотека или самый тупой первоклассник?

Токарев наконец оглянулся на Круля, но тот ошарашенно молчал.

— Не отвечаешь? — усмехнулся Токарев. — Я тоже поначалу не понял… не нашел правильного ответа. Стал думать… Господь знает правильные ответы на все вопросы, потому что Сам их и задает. Деяния Его мы никогда не поймем, можем только догадаться, придумать им свои, простенькие объяснения… Например, ты знаешь, Ярослав, кто живет в Темном доме?

— Мусульмане там живут, иудеи… — немного растерянно ответил Круль. — А что?

— Ничего. Откуда они там берутся? — спросил Токарев.

— Не знаю. Из Игольного Ушка выходят…

— Из Игольного Ушка — понятно. Ты несколько раз в зале дежурил, видел, как они выходят…

— Это забавное зрелище, — кивнул Круль. — Темные фигуры, закутанные с ног до головы в какие-то балахоны, не рассмотреть ни лиц, ни фигур…

Иван слушал с удивлением — сам он в зале никогда не был, знал, что гости в Темные комнаты попадают оттуда, но кто это конкретно… Хотя нет, он знал, что это иудеи и мусульмане. Не мог сейчас вспомнить, откуда он это знал, но знал давно, чуть ли не с первого месяца работы в Конюшне.

Джек Хаммер тоже знал, иначе не рисовал бы своим поросятам пейсы и тюрбаны. А Иван так и не собрался у него спросить — откуда, собственно.

— Из Игольного Ушка, — повторил Токарев. — Но откуда именно? Они что, живут в этой железной арке? Ну, Круль, что по этому поводу говорят в Аду?

— Ничего по этому поводу в Аду не говорят. Во всяком случае — мне не говорили. А я и не спрашивал…

— А если бы и спросил, тебе бы не ответили. Об этом не любят распространяться ни наши, ни ваши… Если кто из наших узнает, из оперов и внутренней охраны, исповедуют беднягу, отпускают грехи и без очереди в рай. Вот почему я тоже не тороплюсь на тот свет. Незачем Дьяволу все знать… Пусть даже пока.

— Да знает он, — засмеялся Круль. — Он не всеведущ, но знает много. Выходит, кстати, по твоим собственным понятиям, он поумнее Бога будет.

Токарев тоже улыбнулся и посмотрел на Ивана:

— Заметил, как легко доходят даже до предавшихся наши убеждения? Он уже строит на основании одной-единственной моей мысли целую конструкцию, чтобы меня уязвить и обидеть… Только не получится у него ничего. Все что можно сказать о Боге оскорбительного — я уже говорил и слышал. И сделал, поверь мне на слово. В наши игры можно играть, только если окончательно лишил себя всякой надежды на рай. Только тогда ты становишься истинно верующим. Только тогда…

— Бог… — начал Круль, но Токарев поднял руку, и Круль замолчал.

— Для того чтобы дать людям шанс, — сказал Токарев. — Господь принял муки. Страшные. Но…

Иван сжал зубы, чтобы не застонать, — разговор был мучительным для него, пустым оскорблением святого и восхвалением гордыни. Не хотелось ни слышать, ни говорить об этом. Токарев отчего-то тянул время, Круль помогал ему в этом, отдаляя начало пытки, но Ивану хотелось, чтобы все прекратилось. Пусть — боль. Пусть — мучения. Только бы не слышать всего происходящего.

Стоп, Ваня, спохватился вдруг Иван. А с чего это ты так нервничаешь? Отчего так болезненно воспринимаешь болтовню Отринувшего? Или ты боишься, что он скажет нечто такое, похожее на твои собственные мысли? Задаст вопросы, которые ты задавал себе сам, и, не дай бог, даст на них ответы? Ты бы смог нас понять, сказал Токарев, а Иван испугался, что сказал он правду? Смог бы Иван понять их правоту? Смог же он ради спасения одной-единственной души — Фомы Свечина, отказаться от своего собственного спасения. Смог? Смог. А ради спасения сотен душ? Миллионов.

— Он мучился всего один день, — сказал Токарев. — И знал, что после смерти будет воскрешен. А я готов принимать муки целую вечность. Не муки на кресте, а муки ада. Кто из нас больше жертвует?

— Бли-и-ин… — протянул Круль. — Я-то думал, что Люцифер гордыню проявил, когда восстание поднимал. Наш дядька Дьявол — скромный паренек по сравнению с тобой, Никита Сергеевич. Иуда, возомнивший, что постиг Божий замысел, — невинный недотепа.

— Ты не можешь этого понять…

— Куда уж нам! — засмеялся Круль. — Для нас все просто — журавль или синица. Рискнуть и выпить шампанского или скромно перебиваться теплым пивком. Я выбрал пивко, Ванька до последнего времени надеялся на шампанское… Кажется.

— Не можешь ты понять. И он не может. И я не могу. Не могу, потому что пытаюсь понять, а не верить… Вот в чем моя беда. Вначале я пытался понять логику. Чем больше я узнавал, тем меньше понимал. Потом…

— А что тут понимать? — делано удивился Круль. — Господь вернулся, отделил семена от плевел, напомнил про свободу воли и дал людям выбор, продемонстрировав людям, какая она, истинная вера…

— Вот. Вот именно, — кивнул Токарев. — Именно так. Отделил семена и продемонстрировал. Чушь собачья, между прочим. Полнейшая чушь. Ничего Господь, вернувшись, не продемонстрировал и не сказал. Отделил семена… Да, отделил. Продемонстрировал свое могущество, сделал Землю плоским блином, накрыл твердью небесной, запустил движение светил… Он не уничтожил иноверцев. Не уничтожил, а явил всем чудо. Всем и каждому. Он не просто сделал Землю плоской, Он сделал три плоских Земли. Одну для христиан, другую для мусульман и третью для иудеев. Щелк — Земля расслоилась… не знаю, как это назвать… получилось три совершенно одинаковых Земли, только на одной нет мусульман и христиан, на другой — иудеев и христиан, а на нашей — сами понимаете. И пересекаются эти Земли в одной точке — в Иерусалиме.

— Пересечение трех плоскостей в одной точке? — хмыкнул Круль.

— Засунь себе свою геометрию знаешь куда? Господь всемогущ, и Евклид ему не указ. Лобачевский, кстати, тоже. Есть три Земли, есть точка пересечения — один на три веры Святой Город. И есть Игольное Ушко — странная металлическая арка, через которую можно путешествовать по трем Землям. Входишь в арку с востока на запад — мусульмане, с запада на восток — иудеи.

— Ты так говоришь, будто был там…

— Был, — спокойно подтвердил Токарев. — Был. В таком точно балахоне, чтобы ни лица, ни фигуры нельзя было разглядеть. Только их Темные комнаты не на Храмовой горе. Нас они селят возле храма Гроба Господня. И те и другие…

— То есть мы поддерживаем отношения с иноверцами? — недоверчиво переспросил Круль.

— Тебя только это смущает? А тебя не смущает, что Господь не уничтожил их всех? Это тебя не смущает? И то, что для них возможность вечной жизни закрыта наглухо, ведь они не крестятся, — это тебя не смущает? И то, что они после смерти не попадают даже в Ад — в наш ад, тоже не смущает? — Токарев вскочил со стула и последнюю фразу выкрикнул в лицо Крулю: — В наш Ад не попадают!

— Простите, — с достоинством ответил Круль. — Вы хотели сказать — в НАШ Ад? И не нужно мне плевать в лицо. Я прекрасно могу обойтись без этого. Вы, кстати, можете вернуться на свой стул и продолжить лекцию оттуда.

— Лекцию? — переспросил Токарев, зверея. — Лекцию?!

— Убьешь? — мило улыбнулся Круль. — Давай.

Иван увидел, как лицо Токарева становится багровым, кулаки сжимаются…

— Спокойно, — прохрипел ТэТэ. — Спокойно…

Он вернулся к стулу, сел, с видимым усилием разжал кулаки.

— Ну, молодец, — восхитился Круль. — В самый последний момент…

— Ничего, — медленно выговорил Токарев. — Ничего. Я стерплю. Мне много чего еще нужно будет стерпеть…

— Точно, — кивнул Круль. — Совершенно точно. А я знаю, какие рекомендации дам нашим специалистам. Чем они тебя достанут, помимо огня, серы и раскаленной сковороды.

— Когда ты собирался мне предложить отринуть рай? — спросил Иван тихо.

— Не знаю… Точно не решил, готовился…

— Ты готовился или еще кто? — вмешался Круль.

— Не твое дело. Я бы сам с тобой поговорил, Иван. Вся моя группа замкнута на меня. На случай, если…

— Понятно. И есть другие?

— Откуда я знаю? Мне об этом знать не положено. Что-то разработано, чтобы с моей смертью, со смертью других Отринувших не погибло все движение… Да мы и не рассчитываем на долгий срок. Мы должны успеть сделать все за несколько лет. Максимум — за десять.

— Зачем так спешить? — Круль щелкнул языком. — Давайте через тридцать — к столетию Возвращения. И что, собственно, вы планируете?

Токарев молча посмотрел на Круля, тот сделал невинное лицо.

— Мы хотим уничтожить Игольное Ушко, — сказал Токарев. — Как минимум. И уничтожить Службу Спасения…

— Уничтожить, уничтожить… А Созидать вы собираетесь?

— Нам это не нужно, мы должны только расчистить поле от камней и сорняков…

— Убивая и натравливая людей друг на друга?

— Даже убивая и натравливая! Даже так! Нужно что-то делать, раз Церковь не собирается принимать меры. Дьявол стал другим, изменил методы, а Церковь…

— Точно, — согласно кивнул Круль. — Совершенно точно — Церковь увязла в древности, в причастиях и отпущениях. Глубокая древность. Даже Новый Завет выглядит каким-то ветхим.

— Выглядит. Дьявол — повелитель лжи. Он всегда лгал, заманивая души в свои сети. Он не мог говорить правду…

— Враки! — снова засмеялся Круль. — Он мог. Мог. Но не хотел. Не было нужды, потому что была вера. Он был противоположностью веры, а значит, неверием. Хотя, если честно, это не совсем понятный момент во всем происходившем. Дьявол-то как раз в Бога верует… Или нет, не верует. Знает точно и выполняет Его законы. По-своему, но неукоснительно. И он этим отличался от людей до Возвращения. Они верили, а он — знал. И тут Господь вернулся… И все стали знать о том, что Он есть, что достаточно выполнять законы и получишь награду. Выполнишь команду «Апорт!» и получишь сладкую конфету. И стало казаться, что все слишком просто. Сделал — получи. Не сделал — не получи. Где место Дьявола в этом раскладе? Я вас спрашиваю?

Круль сделал паузу, словно действительно собирался выслушать ответы собеседников, но Иван закрыл глаза, а Токарев опустил голову на руки, лежавшие на спинке стула.

— Никто не хочет ответить? — удивился Круль. — Тогда отвечу я. Нет места Дьяволу при таком раскладе. Понятно даже идиоту, что Князь Лжи будет лгать. Значит, понял наш Старик, нужно менять имидж. Поскольку в аду всегда много имиджмейкеров и рекламщиков с политиками, была создана креативная группа по разработке новой концепции. Я с ними общался — потрясающие ребята, циничные и беспощадные. За один слоган «Дьявол не лжет!» им можно было бы дать рекомендацию в Рай. Если бы этот номер прошел, естественно. Но Раю маркетологи с имиджмейкерами без надобности. Абсолютно. И никто себе даже не представляет, что именно его ждет в раю. Что это за наслаждения, которые стоят всех мучений и воздержаний при жизни. Бог молчит, ангелы молчат, люди болтают, но кто им верит, людям? А Дьявол — не врет.

И никто не может ему помешать в этом, ибо есть свобода воли и не положен предел проискам Дьявола среди людей. Он может захватывать души любым способом, так почему не честностью? Почему он не может держать своего слова, спрошу я вас?

Голос Круля патетически взлетел, если бы Круль не был связан, наверняка взмахнул бы рукой. Лицо его приобрело вдохновенное выражение, насколько вообще может выглядеть вдохновенным лицо со сломанным носом и глазами, заплывающими черно-синим.

Токарев не мешал ему говорить, а Иван не знал, что именно сейчас можно сказать, — все выглядело слишком нереальным. Слишком. Их только что хотели пытать и убить. Их скоро будут пытать и калечить, но так, чтобы не дать умереть. А Токарев затеял этот теологический спор, в который Круль вступил с таким азартом и даже вдохновением.

Безумие.

В комнате пахло безумием и кровью. И безумие овладевало людьми, находящимися в этой комнате.

Странное чувство нереальности — Иван уже испытывал его однажды. Всего один раз — там, в подземелье, когда налились глаза Сереги зловещим светом, когда черная кровь лилась из разрезанного горла…

Иван со всхлипом втянул воздух, но Круль этого, кажется, не заметил.

— Потрясающий по своей эффективности ход! Шедевр пиара, извините за выражение! Вдруг оказалось, что рай не гарантирован, ибо слаб человек, и ничто человеческое ему, сами понимаете, не чуждо. И показали человеку честно и без обмана, что многие — сотни, тысячи, миллионы — попадают в ад, несмотря на все свои попытки забраться на небо по скользкой лестнице Якова. И что произошло дальше? Что должно было произойти, раз уж люди увидели, что не всем везет на этом пути? Они должны были укрепить веру, затянуть пояса, надеть власяницы или даже нацепить вериги… А они? Они благополучно испугались. Это было так по-человечьи! Если нет гарантии — зачем стараться? Зачем, я вас спрашиваю? Почему один-единственный грех может перевесить всю мою безгрешную жизнь?..

Круль продолжал разглагольствовать, но Иван слышал его словно издалека, словно разделяла их вязкая прозрачная стена, и звуки, проникая сквозь нее, становились липкими и тягучими. А воздух вокруг был сухим и шершавым. И горячим. До озноба горячим. Волнами стекал по лицу пот, тек по спине Ивана, превращая его плоть в раскаленный лед.

Страх каплями собирался на потолке комнаты и падал на пол, в лужи отчаяния, с гулким бульканьем.

— Бог заключил Дьявола в аду, но не запретил впускать туда людей на экскурсии, временно. И грех, извините, было этим не воспользоваться. Им предложили гарантию, и гарантия для многих перевесила надежду. Все было бы гораздо проще, если бы не уроды типа галат… — Круль улыбнулся, но улыбка у него вышла какая-то болезненная, словно он тоже начал что-то ощущать. Какое-то неудобство… Напряжение? — Тут, как я понимаю, вы подсуетились очень правильно.

— Мы, — кивнул Токарев, и показалось Ивану, что говорит он через силу, борясь с безмерной усталостью. — Мы поняли, что если так будет все идти и дальше, то толпы хлынут в офисы Службы Спасения… Если не будет страха, то…

— А как же свобода выбора?

— В задницу твою свободу! Я не стану ждать, не стану своим бездействием помогать Дьяволу! Не стану! И мы придумали галат!

— И нашли людей, которые искренне поверили в эту чушь, — подсказал Круль. — И готовых ради этой чуши пойти в ад?

— Да, нашли! Ведь мы и сами…

— Вы сознательно выбрали ад, а они, убивая и насилуя, искренне полагают, что обретут вечное блаженство. Почувствуйте разницу, между прочим…

Тогда, в подземелье, во время хамсина, Ивану было легче. Он не был связан. У него в руках было оружие, рядом — товарищи, и можно было преодолеть вязкий ужас, думая о задании, просто нажав на спуск пистолета, всадив в голову своего сослуживца дюжину пуль. Сейчас… Сейчас Иван готов был закричать. Больше всего ему хотелось бежать отсюда, бежать прочь из комнаты, пропахшей смертью и страхом. Бежать-бежать-бежать…

На лбу Круля выступили капельки пота. Но предавшийся все говорил и говорил, повышая голос, приближаясь к крику — к истерическому крику.

— Вы натравливали христиан на предавшихся. Христиане и сами легко начинали погромы, но все-таки вы делали для этого гораздо больше. Вы натравливали галат на Конюшню, наводнили Святую землю и Святой Город своими боевиками, чтобы отпугнуть людей от входа в Ад, заставить их задуматься, прежде чем согласиться на экскурсию от «Кидрона»… Это ведь вы неоднократно пытались спровоцировать схватку всех против всех в Святой земле, чтобы ввести сюда международный контингент, чтобы разрабатывать Святую землю, как нефть в Персидском заливе, аккуратно, размеренно, уничтожая любого, пытающегося нарушить порядок. Вначале вы уничтожили бы Службу Спасения здесь, потом, указав на прецедент и упомянув, что ничто не делается кроме как Божьей волей, призвали бы перенести опыт на всю оставшуюся Землю… И выжгли бы такое перспективное начинание Дьявола. Вы потому и деятельность Конюшни всячески саботировали. И Охотников за демонами начали резать, чтобы демоны дорвались, наконец, до обычных людей, наполнили Святую землю и выплеснулись в остальной мир…

— Ваши демоны! — выкрикнул Токарев. — Порождения Бездны!

— Наши, — согласился Круль. — Наши, чьи же еще? Странно получается, мы всячески стараемся их из Ада не выпустить, держать, так сказать, границу на замке, а вы… Это же вы распространяете те идиотские книги по вызову демонов, заключению договора с Адом? Не нашего типового, а того, позволяющего якобы демонами и Дьяволом повелевать. Это для чего? Для того, чтобы дискредитировать всю кампанию, всю маркетинговую политику «Дьявол не врет».

— Да-да-да! Вам нужен покой, нужно строгое выполнение Акта Двенадцати, который заключен неправильно. Не равнозначно. С вашей стороны его подписал Дьявол, а с нашей стороны — люди! Всего лишь люди, которым показалось, что с Дьяволом можно договариваться, что они, эти люди, знают замысел Господа… — Токарев вскочил со стула и прошел по комнате. — Предатели. Тупые предатели!

— Вы бегайте, любезный, бегайте, — противным голосом сказал Круль. — Вы так забавно выглядите на бегу… Так симпатично и потешно.

Токарев подошел к нему, замахнулся, но не ударил, снова сел на стул.

— Почему предатели? — Круль облизал губы, его глаза тревожно бегали, Иван попытался понять, куда именно смотрит предавшийся, но ничего особенного не заметил.

На Ивана смотрел Круль, на Токарева, поднимал глаза к потолку или опускал их к полу. Что же с ним происходит? И что происходит с Иваном, с этой комнатой, с этим миром?

— Смешной вопрос для верующих людей — нужно ли лечить больного?! — Голос Круля сорвался, захрипел, но Круль не замолчал. — Если он болен — значит, Господь хочет что-то сказать, намекнуть, испытать веру, наконец. И лечить — значит нарушать эту самую волю Господа. Но если вылечивается болящий, то по воле Господа или вопреки ей? Не простой ведь вопрос, это сейчас он может показаться обыкновенным, а матери, у которой умирает ребенок, каково? Молиться, не имея ни какой гарантии, или сходить в нашу Клинику, получить помощь, спасти жизнь самому дорогому существу? И всего лишь ценой отказа от журавля в небе. Полагаете, такой уж сложный выбор? Для матери?

Воздух сгустился, превратился в душное желе, заполнившее все пространство между стенами, полом и потолком, лезущее в глотку, забивающее легкие, склеивающее веки.

Иван закрыл глаза, снова открыл, несколько раз моргнул, пытаясь восстановить зрение, но свет от ламп расползался в радужные блики, фигуры Круля и Токарева превращались в размытые пятна.

— Только мы стоим у Дьявола на пути! — крикнул Токарев.

— Мы знаем, — ответил Круль. — Мы это прекрасно знаем. Мы знаем, что вы так думаете. Но вовсе не факт, что так на самом деле. Не факт! Вы не можете знать воли Господа, его планов. Может, он использует Дьявола для того, чтобы покарать зло в вашем обличье? Помнишь: «Я часть той силы, которая вечно стремится ко злу, но делает добро?» Или как-то так, не помню. Может, все перемешалось, и теперь Дьявол сражается на стороне добра, а отринувшие и галаты — на стороне зла?

— Этого не может быть! — Токарев все-таки не выдержал, вскочил и ударил Круля по лицу. — Этого. Не. Может. Быть.

После каждого слова Токарев бил раскрытой ладонью предавшегося по лицу. Широко размахиваясь, с явным удовольствием.

Брызги крови летели в стороны.

— Дьявол несет зло! И мы его остановим! Даже ценой своих душ!

Иван смотрел, не отрываясь, в лицо Круля. Взгляд того продолжал блуждать, но на губах появилась улыбка. Подобие улыбки: очень трудно улыбаться, когда тебя бьют по лицу. Каждый новый удар сносил улыбку, но она снова зарождалась в уголке окровавленного рта. И снова исчезала.

Куда же он смотрит? Зачем спровоцировал Токарева, неужели не понимает, что ТэТэ не сорвется, не убьет его, что номер этот дешевый мог пройти только с палачами-галатами. Куда он смотрит?

Твою мать! Иван чуть не вскрикнул. Он пытался понять, куда Круль смотрит, а нужно было смотреть совсем на другое, нужно было заметить, куда он избегает смотреть. На Токарева смотрит, на Ивана, на потолок, на пол, снова на Токарева. Он не смотрит за спину Ивана, туда, где, кажется, истерзанные тела Хаммера и Яна.

Круль все время смотрел туда, раньше смотрел, когда галаты собирались его пытать, просто взгляда не отводил. А сейчас… Сейчас старательно обходит то место взглядом, избегает туда смотреть. Наконец испугался?

И еще одно, сообразил Иван. Память сыграла с ним глупую шутку. Он испытывал весь ужас в подземелье не во время нападения демона, нет. В тот момент он ничего не чувствовал, даже собственного тела не ощущал. Ужас захлестнул его перед появлением демона, перед тем как засветились жутким огнем глаза Сереги.

Он чувствовал приближение демона, ощущал, как порождение ада направляется к ним, выбирает жертву. Чувствовал, но не осознавал. А теперь…

Токарев что-то кричал, продолжая наносить удары, Круль что-то кричал в ответ, плевал в лицо отринувшему кровью, а тот, не вытирая, все бил и бил.

Шорох за спиной. Тихий звук, будто влажную тряпку потащили по кафельному полу.

Иван зажмурился, превращаясь в слух.

Еще шорох. Влажный шлепок. Шорох. Легкий скрип, словно чем-то твердым провели по стеклу.

Круль смотрит только в глаза Токарева. Только туда. Он не дает Токареву оглянуться, отвлечься хоть на секунду, выплевывает вместе с кровью ругательства и оскорбления, полностью завладев вниманием ТэТэ.

А шаги приближались. Вот они поравнялись с Иваном, тот скосил глаза вправо и увидел окровавленную руку, изуродованную окровавленную руку, пальцы с кровавым мясом на месте вырванных ногтей, вены и сухожилия, не прикрытые кожей.

Обе руки были вытянуты вперед. Обе изуродованные, окровавленные руки.

До Токарева было всего пять шагов, но тело Яна двигалось медленно, с трудом удерживая равновесие и крохотными шажками. Странно было то, что оно вообще двигалось, переставляло изуродованные, изодранные до костей ноги и не падало.

Наверное, что-то в лице Круля изменилось. Или Токарев просто почувствовал приближение угрозы. Или услышал, как сломанная кость стопы царапнула пол.

Токарев оглянулся. Мельком, через плечо. Потом резко обернулся, шарахнулся в сторону, побледнев и пытаясь широко открытым ртом вдохнуть воздух.

Ян — то, что от него осталось, — двигался к Токареву, скрюченные пальцы рук шевелились, тянулись к горлу, как в старом кино.

Круль засмеялся, истерическая нотка прозвучала в его смехе.

— Янек, давай! — крикнул Круль. — Давай, Янек!

В руке у Токарева оказался пистолет. Только что не было и вдруг возник, как по волшебству. Выстрел. Пуля ударила Яна в голову. Иван зажмурился от брызг.

Еще выстрел — Ян упал, рухнул навзничь, так и не опустив рук, теперь лежал на спине, суча ногами и протягивая руки вверх.

— Номер не пройдет! — крикнул Круль. — Он уже мертвый. Можно убить одержимого, а, если демон овладел телом после смерти, тут возможны проблемы.

Токарев выстрелил трижды, руки дрожали, поэтому только две пули попали в лицо, третья расколола кафельную плитку, разбросала осколки в стороны.

— Давай-давай! — подбодрил Круль. — Это он еще во вкус не вошел. Еще немного подожди…

Токарев выхватил из кармана нож, бросился к Ивану и одним движением распорол скотч, которым тот был привязан к столбу.

Ноги Ивана подогнулись, но Токарев схватил его за ворот и толкнул к двери. Иван упал, успев выставить руки.

— Бегом! — крикнул Токарев, хватая Ивана за куртку. — Бегом…

Иван не то что бежать — идти не мог, не слушались ноги, поэтому Токареву пришлось тащить его к выходу, потом, открыв дверь, вышвырнуть в коридор.

Иван ударился локтем, застонал.

За спиной прогремел выстрел — Токарев стрелял, стоя на пороге. Гильза вылетела из пистолета, ударилась в стену и покатилась, позвякивая, по бетонному полу коридора.

— Ко мне! — крикнул Токарев. — Бегом ко мне!

Из-за поворота появились двое с автоматами в руках.

— Демон, — сказал Токарев и дважды выстрелил в дверной проем. — В привязанного не стрелять!

— Куда же ты, Никита! — закричал Круль. — А я только начал развлекаться!

Ударил автомат, и грохот очереди заглушил голос предавшегося.

— Быстро, — пробормотал Токарев, поднимая рывком Ивана на ноги. — Вперед по коридору и направо.

Теперь стреляли два автомата длинными, патронов по пять, очередями. Пули должны были разорвать тело в клочья, расшвырять куски в стороны, но стрельба не прекращалась.

Токарев протащил Ивана по коридору, до начала лестницы. Оглянулся — автоматы гремели не переставая, стрелки, похоже, запаниковали. Или у них просто не было другого выхода.

Кто-то закричал, смолк, захлебнулся один автомат. Второй выпустил еще с пяток пуль и тоже замолчал. Начал стрелять пистолет.

— Наверх, — выдохнул Токарев. — По ступенькам, наверх… На второй этаж…

— Не на улицу? — уточнил Иван, ставя ногу на первую ступеньку.

— На второй этаж! Живей!

Замолчал пистолет, раздался крик, полный боли и страха.

— Иди, он ведь тебя тоже не пощадит…

Не пощадит — тут Иван спорить бы не стал. Демон и живым овладевший не самый приятный оппонент, а в мертвом теле… Иван знал, им это рассказывали на специнструктаже, объясняли, что пулями, максимум, можно тело остановить или задержать, что нужно немедленно отходить, спасаться бегством, даже не пытаясь изображать из себя героя.

Можно было попробовать гранату, но ее у Токарева с собой явно не было.

Они поднялись на второй этаж, вышли в коридор.

Стены были ободраны, светильники демонстрировали проржавевшие внутренности и повисшие обрывки проводов.

В стенах по обе стороны коридора были дверные проемы, в некоторых даже сохранились двери.

Токарев дотащил Ивана до одной из уцелевших дверей, достал из кармана ключ, замок щелкнул, и дверь открылась.

— Входи, — выдохнул Токарев, оглядываясь назад, на противоположный конец коридора.

Иван тоже бросил туда взгляд — багровый свет начинал наполнять темный выход на лестницу.

— Быстрее, — Токарев втолкнул Ивана, вошел следом и захлопнул дверь.

Иван споткнулся и упал, Токарев торопливо повернул ключ в замке, грохнул здоровенным железным засовом.

А дверь не просто так, сообразил Иван. Бронированная дверка. Демон может и не проломить.

Собственно, можно было попытаться бежать, мертвое тело поначалу двигалось неуверенно, но шансов убежать было немного — демон мог преследовать выбранную жертву до тех пор, пока либо не настигал, либо кто-то демона не останавливал.

Первое случалось чаще.

Иван осмотрел комнату. Небольшая, метров шесть на четыре. Окон нет, только панель кондиционера под потолком.

Несколько металлических шкафов вдоль стены, больше похожие на оружейные сейфы.

Пара табуретов и небольшой стол.

— Не слишком роскошно, — сказал Иван, прикидывая, сможет встать или лучше остаться сидеть на полу.

Решил, что лучше сидеть. Сердце колотилось, как бешеное, но дышать было легко, и мир больше не казался вязким комом из страха и безысходности.

Токарев прислонился спиной к стене и дышал, закрыв глаза. Пытался успокоиться.

— Откуда демон… — пробормотал Токарев. — Какого… Откуда он взялся?

— Не знаю, — ответил Иван. — Мне кажется, что Круль знал о нем с самого начала. Как только мы пришли в себя, он все смотрел на трупы. Теперь понимаю, что ожидал, когда же придет демон…

— Он не мог все подготовить заранее… — не открывая глаз, сказал Токарев. — Не мог. Демоном нельзя управлять. Если эта тварь вырывается из ада, то захватывает первое попавшееся тело, живое или мертвое. Лучше — живое. А тут…

В дверь ударилось что-то тяжелое.

Токарев вздрогнул, оглянулся на дверь, потом посмотрел на свой пистолет. Снова удар.

Ивану показалось, что стена дрогнула. Еще удар, Иван присмотрелся и облегченно вздохнул — показалось, стена стояла неподвижно.

— Не повезло, — сказал Иван.

— Не повезло? — Токарев ударил кулаком в стену. — Не повезло? Все, Ваня, я приплыл. Все.

Токарев сел на табурет.

Удары в дверь следовали один за одним, Иван попытался представить себе, что происходит сейчас там, в коридоре, но не смог.

— Они меня достали, — пробормотал Токарев. — И теперь в Иерусалиме их сдерживать некому…

— Так уж и некому…

— Я надеюсь, что есть еще кто-то… Надеюсь, но время будет потеряно… Они получили паузу… паузу… Как же я так попался?

— Ничего, Никита, — сказал Иван. — Всем нам когда-то умирать.

Токарев поднял пистолет и прицелился Ивану в лицо.

— Хочешь умереть?

— Не хочу, — ответил Иван, не отводя взгляда от дула. — Хотя, с другой стороны, ты же сам знаешь — у меня тяга к саморазрушению. Вы же на этом меня вербовать собирались? Так что — стреляй, если нужно.

Пистолет чуть подрагивал, Токарев вытер левой рукой пот с лица. Опустил оружие.

— Тебе Фома ничего так и не сказал?

— Нет. Только попросил, чтобы я…

— Обряд пожирания грехов, — кивнул Токарев. — Классная штука. Это я выкопал его в старых книгах. Понимаешь…

В дверь снова ударили, Токарев оглянулся на нее, передернул плечами, как в ознобе.

— Если кто-то ведется, потом с ним можно работать… — сказал Токарев, сглотнув слюну. — Можно предложить вариант…

— Ты мне об этом варианте хотел сообщить?

— Нет, — покачал головой Токарев. — Был еще один, непроверенный. Мы… Я прикидывал, как его проверить и не подставиться…

— Не придумал…

— Нет. А ты откуда знаешь?

— Ты же меня убить пытался, забыл? — Иван засмеялся. — Если бы вариант придумал — убивать бы не стал. Так?

— Так, — кивнул Токарев и снова вздрогнул, когда очередной удар обрушился на дверь. — Но вышло по-другому…

— Почему? У тебя пистолет. Ты можешь меня грохнуть, отправить в ад. Хотя бы за то, что я тебя сюда заманил. Ты знал, что Ян — Охотник на демонов? — спросил Иван.

— Какой Ян? А… Этот… Не знал. Они держат в секрете своих парней. Может, из-за этого… Из-за этого появился демон? Об охотниках разное говорят… Даже врали, что иногда демона на мертвого охотника ловят. Что демон не может пройти мимо своего врага… Твою мать! — Токарев ударил кулаком по колену. — Если бы я знал… Твою… Нужно было просчитать… Можно было просчитать. Это Круль все придумал или его хозяин. Они это специально… Думаешь, они хотят галат уничтожить или отринувших?

Токарев вдруг упал с табурета на колени, лицо его оказалось перед лицом Ивана, рука сжала шею.

— Ни хрена подобного! Если бы они действительно хотели уничтожить галат, то давно нашли способ. Это просто — убивать одного за другим и допрашивать в аду. Убил, уточнил, двинулся дальше, снова убил и снова пошел дальше… Полагаешь, понадобится больше недели, чтобы вычистить Иерусалим? Только им это не нужно. Им нужно, чтобы галаты… и мы, чтобы мы взрывали и убивали, чтобы… Им хорошо в любом случае, выгода появляется всегда…

Глаза Токарева косили, говорил он торопливо, сглатывая слова.

Ивану захотелось оттолкнуть прочь своего бывшего начальника, но он сдержался.

— Если мы есть — то являемся угрозой для обычных людей, убиваем славных добрых Администраторов, взрываем клиники, убиваем ни в чем не повинных людей… Да еще именем Бога… Нас ненавидят… и идут в Службу Спасения. Если нас не будет — аду еще лучше, никто не будет мешать их делишкам. Никто…

— Вы действительно хотели спровоцировать ввод войск в Иерусалим? — тихо спросил Иван.

— Что? А, да, хотели. Готовились. Теперь, наверное, не получится. Не выйдет теперь, наверное. Но не поэтому все закрутилось вокруг тебя. Не поэтому… нет, — Токарев потряс головой, отпустил шею Ивана и сел на пол. — У них другой план, совсем другой. Они… Дьявол не врет, понятно, но и всей правды не говорит. Он мастер лжи, он ее Князь.

Токарев положил пистолет на пол, потер ладони, будто было холодно, перехватил взгляд Ивана на оружие и засмеялся:

— Не дергайся, не нужно. Можешь вообще его забрать. Ты теперь вообще сам можешь решать… Можешь все решать сам. Вот, возьми пистолет.

Токарев подтолкнул пистолет по полу к Ивану.

Удары в дверь не прекращались. Иван осторожно взял пистолет, подержал его в руке и положил в сторону, так, чтобы Токарев не дотянулся, если вдруг придет ему в голову такая мысль.

Но Токарев, похоже, думал не об этом.

— Фома… — проговорил отринувший. — Фома это затеял… Или даже нет, не затеял, первым попал в эту кашу. Через Игольное Ушко к нам приходят послы с тех Земель. Я не знаю, зачем это допустил Бог, но они приходят для того, чтобы провести переговоры. Предложить обмен…

— Какой обмен? — механически спросил Иван, прислушиваясь к ударам в дверь — они становились все сильнее.

— Простой. Взаимовыгодный. Господь не разделил Землю между иноверцами. Он сделал три Земли, для каждой веры — свою. Не знаю как. Не знаю зачем. И не уверен, что только три… Это для трех религий Иерусалим святой город, а ведь еще были буддисты, язычники, синтоисты — много всякой всячины. И боюсь, что каждая из религий получила свою Землю… Да, но не в этом дело. Мы все получили Земли одинаковые, со всем, что было на них и в них тоже… Все месторождения, все клады — все в трех экземплярах… В трех… Например, мусульмане открыли новое месторождение нефти у себя… Это значит, что нам достаточно пойти у себя в то же самое место, чтобы его заполучить. Его — точно такое же — не знаю, как это назвать правильно. Знаю, что так делали. И не один раз… Религиозные войны ведь не только у нас шли, и Смута тоже… Все люди одинаковы… С пейсами, в тюрбанах, с тонзурой — одинаковы, к сожалению… Вот и горели священные книги, исчезали иконы или свитки… Я сам видел у мусульман «Мону Лизу», а у нас ее нет, сгорела вместе с Лувром на третий год после Возвращения. Стоит Айя-София, которую мы у себя сгоряча взорвали, а вот иерусалимской церкви Святого Петра у них нет, и Ватикан не сохранился. Библиотека конгресса в Америке куда-то исчезла, зато сохранилась у нас и иудеев… Три Алмазных фонда в трех Кремлях, три храма Гроба Господня… Понимаешь, почему об этом не рассказывают людям? Ни у нас, ни у них. Иудеи пришли к нам — просить какие-то свитки, которые у них сгорели. Предложили взамен любую из икон Андрея Рублева на выбор из тех, что у нас после Возвращения были уничтожены…

Токарев поднес палец к губам:

— Можно меняться, нельзя только брать дубликат. Это может вредно сказаться на вере слабых и убогих… Только если у нас погибло, то можно брать у них… Ты ведь слышал, как сгорели два из четырех «Черных квадрата» пару лет назад? Нет? В общем, чушь, можно было обойтись и без них, но подумали, провели переговоры и вдруг среди руин нашли чудом уцелевшие полотна Малевича…

Следующий удар, обрушившийся на дверь, оказался необычно сильным, гораздо сильнее всех предыдущих. По стене с шуршанием осыпалось что-то с притолоки.

— Разогревается, — пробормотал Иван. — Ты видел когда-нибудь полностью разогретого демона?

— Нет, я ведь еще живой, — Токарев мельком глянул на дверь и снова уставился на Ивана. — Времени у нас еще меньше, чем я думал… Обидно. Ладно, я постараюсь успеть…

Интервалы между ударами в дверь стали больше, но сила их увеличилась.

— Эти послы… Они могут ходить в город. Тайно, так, что Конюшня не знает. Так договорились. Наши на это смотрят сквозь пальцы, сами пользуются такой возможностью… Мы проморгали первую встречу с Фомой. Возможно, мы проморгали сотню встреч Фомы с кем-то из мусульман, а может, они и не встречались вовсе, провернули старый трюк — передали информацию через другого человека. А потом назначили встречу в «Трех поросятах». Скорее всего не для обмена ценностями, а для того, чтобы сообщить друг другу места их расположения. Через Ушко ничего не пронесешь незаметно. Ну, может быть, что-то очень маленькое. Скорее всего, Фоме предложили информацию о месте, где нечто важное хранится. А он, в обмен, информацию о чем-то другом… Не знаю точно… Никто не знает. Мы понимали, что в тот день была последняя встреча, засекли их вместе, решили, что нужно брать посла. Фому списать, а посла — вывести и расколоть, что ему нужно и зачем. И что он предложил Фоме.

Удар — явственно лязгнул засов в петлях.

— Убить Фому, забрать мусульманина, но Фома как-то умудрился… Смог как-то… А потом вызвал тебя, мы не успели вмешаться. Нельзя было светиться… нельзя… А Фома… Фома использовал Обряд, чтобы вывести тебя из-под удара… Если бы не это, до общаги ты бы не добрался… нет, не добрался бы. Тебя бы выкрали, все выпытали бы и отправили в Рай. А так… Так с тобой нужно было вести себя осторожнее до тех пор, пока точно не станет понятно, сказал тебе что-то Свечин или нет. Включили программу с посылкой, тоже с ходу, без подготовки, Джек к тебе обратился в последний момент. Чтобы ты не стал проверять посылку, послали галат на акцию возле бара с приказом тебя и Хаммера не трогать, но ты чуть не нарвался на пулю, разозлив боевиков до полной потери дисциплины.

Ты должен был отвезти посылку, а потом неизвестный сообщил бы на выездное КПП, что ты привез взрывчатку и работаешь на галат, тебя бы взяли на совершенно законных основаниях…

— И выпотрошили бы еще и на предмет разговора с Фомой, — устало подсказал Иван.

Ему все надоело. Даже вздрагивающая под ударами дверь вызывала не ужас, а раздражение. Все суетились, все дергались, подставляли друг друга, норовили обмануть и убить, и только он, идиот-идеалист, что-то там пытался для себя оправдать, добиться, заслужить. Подставился…

Или не подставился, а благодаря Фоме выжил в безвыходной ситуации? Фома не струсил, а спасал его, пусть таким странным способом, но спасал? Спасал жизнь, угробив душу? Странный поступок. Или не странный, а совершенно логичный, если то, за чем приходил Фома в руины, было действительно важным.

Фоме было наплевать не только на душу Ивана, но и на свою собственную душу, он был готов на все, чтобы… Чтобы что? Чтобы получить нечто? Узнать нечто?

Дверь начала раскачиваться под ударами, пока еще несильно, на сантиметр-полтора, но это значило, что скоро она не сможет сдерживать демона. И тогда…

— Посольство ушло в тот же день, — сказал Токарев. — И мы стали догадываться, что они либо получили что хотели, либо Фома ничего не успел им сказать. И тебе, значит, ничего не сказал. А после твоего отъезда, просматривая записи с камер слежения, обнаружили, что тот самый мусульманин разговаривал с одним из предавшихся…

— С Крулем?

— Нет, иначе мы бы Круля и тебя не пытались мочить в пустыне, а постарались взять аккуратно и выпотрошить. Но если Дьявол все знал, то твоя информация для него ничего нового не дает.

— И я могу спокойно умирать — так, на всякий случай…

— На всякий случай, — подтвердил Токарев. — Но все пошло не так…

— Не так как хотели… Вы хоть знаете, из-за чего все разгорелось?

— Нет, — ответил Токарев. — Представляешь, как обидно? Знаем, что это важно для Дьявола…

— И для вас этого достаточно.

— И для нас этого достаточно. Совершенно достаточно. И знаем, что Фома искренне верил в Бога, был одним из тех, кто ради Него готов пойти почти на все… И который не хотел попасть в ад и рассказать, о чем с ним договаривались, и как он хотел это использовать.

Дверь явственно качнулась, что-то хрустнуло в замке, в комнату потянуло смрадом: смесью паленого и гнили.

— Они придут к тебе, Иван! — сказал Токарев. — К тебе. Обязательно придут. Мусульманин или иудей — не предавшийся, а кто-то из них. Они придут и расскажут, сделают предложение… Обязательно сделают, я чувствую. Это предложение будет выглядеть очень привлекательно, чисто, благородно и красиво…

Удар — дверь повисла на петлях и засове, разодранная в кровавое мясо рука протиснулась в образовавшуюся щель. Токарев вскочил, Иван тоже.

— Это за мной, тебя он не тронет. За мной… Я прошу тебя… Прошу, если они придут, если придут и расскажут что-то очень правильное, значимое для судеб миллионов — помни, Дьявол знает об этой сделке, Дьявол стоит за ней, а это значит, что это нужно сорвать. Не допустить…

— Они не придут, — сказал Иван и, спохватившись, поднял с пола пистолет. — Ты не расскажешь им об этом разговоре…

— Они все равно придут. Они уверены, что смогут тебя убедить… Они смогли убедить Фому… Они…

Дверь рухнула, то, что когда-то было Яном, ввалилось в комнату. Токарев оттолкнул Ивана в сторону и бросился на демона.

— Уходи! — крикнул Токарев. — Уходи…

Они упали, Токарев бил кулаком в разбитое пулями лицо, но руки мертвеца сомкнулись вокруг его шеи.

Иван вскинул пистолет.

— Уходи — прохрипел Токарев. — Ты сможешь…

Он еще что-то хотел сказать, но шея хрустнула, тело отринувшего выгнулось, ноги дернулись и ослабли.

Иван выбежал в коридор.

Они придут к тебе, билось в голове. Ты сможешь… Это нужно сорвать… Они придут… Иван прошел по коридору, спустился на первый этаж. Возникла мысль сходить за Крулем, но Иван вышел на улицу. Сел на ступени крыльца.

Посмотрел немного удивленно на пистолет в своей руке, положил его на ступеньку рядом с собой.

Они придут. Обязательно придут. Они выбрали тебя, Иван Александров. Они попытались сделать это через искренне верующего Фому Свечина, но Токарев, погрязший в гордыне Токарев смог им помешать.

Им нужен кто-то из Конюшни, понятно. Иван лучший кандидат.

Нет, они не станут ему ничего предлагать. Не станут. Сейчас душа Никиты Токарева, корчась в адском огне, рассказывает все, о последнем разговоре — тоже.

Токарев мог убить Ивана. Мог, но не убил. Он искренне верил в то, что Иван сможет остановить… остановить то, чего сейчас даже и не знает. И для этого Токарев подарил Ивану жизнь.

Но еще был Фома. Был Фома, который поверил. Фома, искренне верующий, ненавидящий Дьявола и слуг его, поверил посланцам иной веры, выходцам с другой Земли, действующим вкупе с Дьяволом. И умер Фома ради этой своей веры.

Кто из них прав? Кто?

— Здравствуй, Иван, — прозвучало рядом.

Иван поднял голову. Правая рука дернулась, но даже не попыталась схватиться за оружие.

— Здравствуй, Анджей, — сказал Иван.

Квятковский держал в руках «призрак», палец лежал на спусковом крючке, а дуло смотрело в грудь Ивану.

— Токарев погиб? — спросил Квятковский.

— Да.

— Я его предупреждал…

— Ты? — удивился Иван. — Ты знал, что он…

— Конечно, знал. У меня были свои причины стать отринувшим. В моей семье всегда верили в Бога, даже когда это было смертельно опасно. Мои прадеды шли ради веры на муки и смерть…

— Я понял, — кивнул Иван. — Я понял. А ты решил принести самую большую жертву вере. Так?

— Так. А что?

— Ничего. Это ты убил Марко?

— Я. У меня был приказ, я его выполнил. Я должен был убить всех, но вы куда-то пропали… — Квятковский переступил с ноги на ногу и посмотрел на вход в здание, не сводя с Ивана оружие. — Как ты умудрился?

— Не я, — покачал головой Иван. — Демон.

Что-то в лице Квятковского дрогнуло.

— А почему ты жив?

— Так решил Токарев.

— Он все-таки нашел возможность воплотить свой бред, — покачал головой Анджей. — Как может быть отринувший таким идеалистом?

— Только идеалистом и может. Такое совершать ради идеи… Ты бы бежал, шляхтич! — сказал Иван, продолжая прикидывать, успеет схватить пистолет или нет. — Сейчас Токарев тебя уже сдал. И даже назвал все явки и пароли. У тебя есть шанс уйти. Спрятаться. И даже отмолить свой грех.

— Не смогу, — снова покачал головой Квятковский. — И не захочу. Мы спорили с Токаревым, я доказывал, что нужно просто всех уничтожить. Всех, кто знает о деле Фомы Свечина. И взорвать, наконец, Игольное Ушко. Чтобы никогда ничего не выползло на свет…

— И тебе даже не интересно? — спросил Иван и чуть-чуть подвинул руку вправо, к оружию.

— Мне неинтересно. Я хочу, чтобы ничего не ворвалось в мой мир, чтобы никто не смел охотиться на души людей, сбивать из с пути истинного. Разве это плохая цель в жизни?

— Токарев просил меня…

— А мне плевать, что тебя просил Токарев. Только кто-то из Конюшни нужен Дьяволу. Фома был крепок в вере, но не устоял перед соблазном. Думаешь, ты сильнее? Никто не сможет перехитрить Дьявола. Нужно отсекать заболевшую ветку дерева, пока болезнь не распространится на остальные. Я тебя отсеку. И не нужно двигать руку, все равно не успеешь схватить пушку. Я выстрелю скорее.

— Я верю, — сказал Иван.

Он не мог тянуть этот разговор бесконечно. Был шанс, что из ада уже связались с дедом Круля, и сюда несется подмога. Если дед выжил во время штурма. Слишком маленький шанс.

— Ничего нельзя опирать на веру одного человека — рухнет. Человек слаб, но всегда берет на себя слишком много, слишком тяжелый крест выбирает для себя. Токарев думал, что они придут к тебе…

— Он так и сказал.

— Он ошибся. Им не к кому будет идти, — палец Квятковского начал давить на спуск.

Все замерло, стих ветер, не было слышно ни звука. Весь мир исчез. Исчезло все, кроме оружия в руках Анджея Квятковского, пальца на спусковом крючке, пуль, готовых броситься вперед и отобрать жизнь.

Иван не зажмурился, когда прогремела автоматная очередь.

С десяток пуль влетели в грудь, выбрасывая алые фонтанчики, и отбросили тело на землю.

Иван успел удивиться, что «призрак» так грохочет. Потом сообразил — не сразу, с трудом, как в бреду, что это не в его грудь ударялись пули, не его тело корчится сейчас в пыли и что не «призрак» только что отобрал у человека жизнь. У Анджея Теодора Квятковского.

Круль спустился по ступенькам с крыльца и сел рядом с Иваном.

— Задолбался я тебе жизнь спасать, — сказал Круль.

— Пошел в жопу, — ответил Иван.

— Нет, серьезно. Это сколько раз я тебя спасал? — Круль отстегнул у «калашникова» магазин, посмотрел на патроны и снова пристегнул магазин на место. — Ты хоть считаешь?

— Ты как отвязался? — спросил Иван.

— Пришел демон, разорвал скотч и отвалил.

— Куда отвалил?

— Оставил тело и вернулся в Ад. Знаешь ли, мы, слуги Дьявола, имеем некоторые преференции в отношениях с демонами и другими порождениями Ада.

— Ты мог его остановить сразу?

— Мог, а зачем? Токарев мог сбежать, мог убить тебя…

— Он и так мог меня убить.

— Но не убил?

— Не стал.

— Такой благородный мужик! — вскричал Круль и чуть не уронил с колен автомат. — Сохранил жизнь Ивану Александрову! Зачем?

— Он полагает, что я смогу помешать козням ада, — сказал Иван.

— Он был дурак, — подумав, ответил Круль. — Козням ада никто помешать не может. И если ад решил, что ты…

— Рот закрой.

— Уже, — тяжело вздохнул Круль. — Закрыл и ухожу. Мне еще нужно выяснить, как там все вышло у деда. Понятно, что нападавшие умылись кровью, но подробности! И записать количество душ, которые с моей подачи попали в Ад. Вы тут за веру бьетесь, а нам достаточно только ваших душ.

Круль встал со ступеней, отряхнулся. Что-то бросил к ногам Ивана.

Опухшее лицо его было похоже на красно-сине-черную маску какого-то языческого божества.

— Пошел я, наверное. Надеюсь, ты сможешь прожить без моей опеки минут двадцать, пока не приедут из Конюшни. А я пойду, что-то мне хреново, — Круль забросил автомат на плечо. — Отчитаюсь перед начальством, напишу отчет и свалю в отпуск. Надеюсь, ты больше мне на глаза не попадешься.

— Я тоже на это надеюсь, — сказал Иван.

Круль переступил через тело Квятковского и пошел вдоль по улице, в сторону Старого города.

Ничего нельзя опирать на веру одного человека, сказал Квятковский. Введи нас в искушение, пронеслось в голове Ивана. Они придут.

«Они не придут», — сказал Анджей Квятковский.

Они никогда не имеют дел с теми, кто убил Администратора, всплыло в голове. Замечательный способ сделать так, чтобы его минула чаша сия.

Иван посмотрел вниз и увидел, что на камне лежат те самые четки.

Иван взял пистолет, поднял его и прицелился в спину медленно идущего Круля.

Не введи нас во искушение. Не введи. Слаб человек. Выбирает крест слишком тяжелый.

Не придут.

«Я не хочу решать за всех, — подумал Иван. — Я не хочу! И у меня есть только один выход».

Иван перевел пистолет на автоматический режим стрельбы и нажал на спуск.

— Сколько раз я тебе спасал жизнь? — спросил Круль.

Пули ударились в стену дома на противоположной стороне улицы, выбивая красную крошку. Иван не отпустил спуск, пока пистолет не опустошил весь магазин.

Круль, не останавливаясь, поднял над головой правую руку с выставленным средним пальцем.

Иван хотел что-то крикнуть ему вдогонку, обидное и злое, но не смог.

Наклонился, поднял четки.

Издалека донесся звук патрульных сирен.

«Введи нас во искушение», — подумал Иван и спрятал четки в карман.

Ты сам выбрал свой крест. Ты сам его выбрал.

Оглавление

Глава 01

Глава 02

Глава 03

Глава 04

Глава 05

Глава 06

Глава 07

Глава 08

Глава 09

Глава 10

Глава 11 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg