«Охота на колдунов»

ПРЕДИСЛОВИЕ

  Виталий Крыръ отвергает и осуждает любые идеи, действия и т. д. противоречащие законодательству Вашей страны. В случае высказывания предосудительных мыслей или совершения аналогичных поступков героями моего произведения, это следует отнести исключительно на счет желания автора реалистично излагать события.

Глава 1, в которой имя заказчика остается в тени, осаду города предрешает дикий кабан, а северянам еще только предстоит отправиться на юго-запад.

  Клéвоц родился на Севере в роду Хóлминых. Не на том севере, где пасут оленей и ездят на лайках, но чуть южнее, на земле вроде б то с тем же названием, но гордо выписываемом местными в свитках с заглавной литеры - Север.

  Поначалу детское имя ему хотели дать какое-нибудь похожее на Белобров, но, честно говоря, большинство Хóлминых были светловолосы, а потому отец сказал повременить. И не прогадал. В один прекрасный день малыш залез на сундук, потащил со стены клевец, уронил его на пол (сам упал сверху), пыхтя подобрал и вперевалку вышел во двор.

  Клевец - это боевой молот, но, несмотря на грозное название, его ударная часть сравнительно тонка (что с тупой, что с острой, 'клюющей' стороны) и весь он относительно нетяжел. Северному малышу вытащить из дому и уронить на кого-нибудь силенок хватит. Не повезло кошке. Не то чтобы совсем уж не повезло, но хромала пушистая еще долго. А малец обрел детское имя.

  'Клевец', правда, его не назвали. Северный обычай говорит, что имя не кличка и повседневному слову равняться не может. Южной именной волшбы здесь опасаются. Но вот если чуть изменить - и о событии или особенности человека упомянешь, и имя получишь, не делая человека уязвимым для колдовства. Так и прозвали малыша - 'Клéвоц'.

  Ему было семь лет от роду, когда дядю - старшего брата отца - привезли на нещадно скрипевшем осями возу. Клéвоц с другими мальцами как раз гнали коров с пастбища. Это у южан ребенка дворян можно узнать с первого взгляда. Но не на Севере. Клéвоц бежал за коровами, петлял в таких же перешитых, потерявших цвет обносках, что и другие.

  Тетя три ночи не отходила от дяди, даже приезжал с пчельника на каурой лошаденке лучший хóлминский знахарь Дан, но ничего поделать не смогли. Поначалу дядя временами рычал, а потом лишь скрипел зубами. Он умер в канун новой луны.

  - Хорошая смерть, - сказал Клéвоцу отец. - Вышний примет его.

  Да, дядя рубился с кочевниками, а затем умирал от ран, терпя боль и так и не выпив маковой настойки. Только в одном ему не повезло - его единственный сын погиб годом ранее, и дядя оставил после себя лишь четырех дочек мал мала меньше.

  И вот Клéвоц с другими детьми весело бегали с наветренной стороны погребального костра, на котором дядя был отнюдь не одинок. Выжившие в том походе (и просто вообще выжившие на тот день) стояли вокруг. Гулко бил барабан. На окружавшем селение частоколе и деревянных башенках хриплыми голосами перекликались вороны. А Клéвоц все ждал, что увидит как дядина тень взметнется в синее небо к Вышнему. И даже, показалось, увидел это.

  Не ясно было только, почему кочевники сунулись в северный лес. И как такой опытный вояка завел своих людей в их засаду. В том бою не оказалось победителей лишь благодаря отваге и везению. Да и месть, предпринятая вскоре не удалась - враг как в воду канул: чтобы не возвращаться с пустыми руками взрослые разорили первое попавшееся кочевье.

  Но тогда по малолетству Клéвоц еще не задался такими вопросами. Зато он уже знал кем будет, когда вырастет: северным воином, одним из бесстрашных бессмертных, чья смерть в бою лишь преддверие вечной жизни. Не то чтобы он презирал не-северян, но ровней себе 'южных зайцев' (то есть всех, кто не жил на Севере) точно не считал.

  Ему было девять лет от роду, когда сожгли пятерых троюродных братьев по линии отца, а вернее сожгли то, что от них осталось. Пепел по исконной северной традиции развеяли по ветру. Тот день, когда прилетел голубь с вестью, был очередным летним седьмым днем, а значит, отдыхом от поля, скотины и воинского учения (так думала ребятня). С утра подтянулась с окрестных хуторов малыши и дети все вместе играли в свою любимую игру.

  Прыгая на одной ноге, в два строя лицом к лицу весело и задорно лупили друг друга деревянными топорами и кололи копьями, не всегда успевая вовремя прикрывать щитами нужные части тела от встречных ударов. Изготовленные из кожи и дерева шлемы и подобия доспеха как правило хранили от увечий. Правда, один из хуторских не далее чем в прошлом году лишился на таком игрище глаза. Заодно и имя сменил на Глазко.

  Упавшие, выпавшие из строя тот час выбывали, отходили в стороны или же их оттаскивали взрослые. Бывало, что один упавший увлекал за собой сразу нескольких. Чтобы удержаться на одной ноге нужны были не только сила, умение, чувство строя, но и так ценимая на Севере удача. Длиннобородые старики расхаживали позади неровных рядов, даже седовласый бледнолицый Дан с пасеки, не только судили, но и подсказывали, как бить копьем из задних рядов, когда в переднем рубятся топорами. Колоть копьем так, чтобы случайно не помешать своим. Где мимо секирщика можно свободно пробивать, а где можно случайно натолкнуться в неподходящий момент на руку или щит своего. Но главным пока было все же просто умение удержать строй, для того и на одной ноге: так и удары не слишком сильны, и устоять можно, лишь слившись воедино со 'стеной щитов'.

  Выпавший на рассвете ослепительно белый снег под ногами стремительно превращался в грязно-серую кашу. Щит в левой руке казался Клéвоцу все тяжелее, ладонь правой онемела, сжимая рукоять топора, но вдруг, с очередным упавшим противником перед Клéвоцом никого не оказалось, пустота, лишь чуть в отдалении Дан, одобрительно покачивающий головой. В тот день 'вороны' выиграли у 'неясытей', первыми прорвав вражеский строй.

  Но возле голубятни хмурилось несколько светлобородых родовичей и подходили все новые. Северяне платили дань кровью императору Четырех сторон света, а в этот раз род выставлял бойцов в поход на леса Каета, и имперские жрецы прозевали заклинание лесовиков. Двоюродный дед Клéвоца рвал на себе волосы с досады - ведь это он позволил своим внукам пойти в поход всем вместе несмотря на то, что их отец погиб всего полугодом ранее. Тогда же Клéвоц впервые узнал, что не всякая смерть в бою хороша. Оказалось, нужно чтобы твоя жизнь ушла не просто так, а послужила Северу. Похоже, двоюродный дед малыша и он же глава рода Хóлминых, владетель Холма не верил, что одновременная смерть всех его доселе уцелевших прямых наследников пошла Северу на пользу. Ведь согласно северному укладу править Холмом не может ребенок, не воин. А по имперскому закону (но отбросив детей - давняя уступка императоров выходила теперь северянам боком) право унаследовать Холм в ближайшие семь лет оставалось только за двумя родовичами, что было ничтожно мало при образе жизни, ведомом северными дворянами. В доимперские времена Холм мог возглавить и рядовой воин, но теперь император потребовал бы оставить выбор за собой. А добра от Евгения I не ждали, желали скорейшего занятия престола человеком более снисходительным к дарованным когда-то Северу вольностям...

  Значит, и хорошее посмертие оказывалось под вопросом, если даже и не братьев, то владетеля Холма, снарядившего их в путь. Ведь всем известно, что тот, кто не умер в бою, может рассчитывать на хорошее посмертие только если вел по-настоящему праведную жизнь: не только много воевал, встречая врага в первом ряду строя и лично убив многих, но также мудро руководил, заботясь о зависимых людях.

  И Клéвоц загрустил, не зная, будет ли теперь ждать его за гранью старший из братьев, чей составной лук не многие могли натянуть, средний, чью жизнерадостную улыбку во время детских игр не могли стереть даже кровоподтеки на лице. И даже о младших, злобных хулиганах вспоминалось только хорошее. Но Клéвоц быстро воспрянул духом - встретят, обязательно встретят за гранью, ведь в таких делах вина ложится на сюзерена. А сюзерен все еще жив и может пасть во благо Севера, искупая вину.

  Когда Клéвоцу было одиннадцать лет, его собственный, родной, а не двоюродный дед вернулся с опаленными бородой, кожей лица и с холщовой повязкой через оба глаза. В тот день мальчик с отцом на подхвате как раз кололи кабана. Взрослые почти никогда не резали и не разделывали скотину, лишь помогали. Резать считалось мальчишеским делом. Чтобы в первом бою не пугал вид порубленных тел, дорого может стоить мгновение оторопи перед лицом опытного врага.

  Отец держал поваленного кабанчика, Клéвоц левой рукой тоже, а свободной приставил между ребер и буквально вдавил лезвие в сердце, чуть повернул и выдернул нож. Убивать было немного жалко, ведь в отличие от человека свиньям не полагается посмертия. Но, с другой стороны, зверью все равно когда-нибудь умирать...

  А дед между тем рассказывал. Как он утверждал, во время штурма города смола полилась из только что опустошенного чана:

  - Без колдовства не обошлось! А ведь у горожан не было ни одного волхва! Это жрецы-колдуны хотят нас извести! Всех тех, кто может быть признан владетелем Холма по имперским законам, - убеждал дед, но его почти не слушали - ведь в других семьях владетелей если кого и убивали, то не чаще, чем бытовало последние несколько десятков лет. А чем таким особенным в сравнении с другими провинились Хóлмины перед жрецами?

  Зрячим дед бы обязательно подался на юг, искать доказательств, но теперь лишь темнел лицом, когда его мнение в очередной раз не брали в расчет, а в конце концов так и вовсе подался на пчельник к Дану - из взрослых тот единственный не противоречил. В селении же деда по большому счету ничего не держало - бабка Клéвоца умерла во время родов, а привезенная с юга девушка ослабла сердцем, пережив в первую же зиму легочную хворь, и теперь не вела хозяйства, а значит, была легка на подъем.

  Сам же Клéвоц тогда поверил большинству, но, приходя на пчельник, с дедом не спорил: у старого воина было что рассказать да и чему научить. К тому же дед прекрасно ориентировался на слух.

  Когда Клéвоцу исполнилось четырнадцать лет, император призвал владетелей Севера в столицу на Большой Совет. Когда пришли вести с Совета, Клéвоц и Чеслава как раз считали степени родства и остались недовольны результатом - пускай кровные связи между их семьями и были дальними, но их было слишком много и сразу в нескольких поколениях. А значит, взрослые не могут позволить им быть вместе. Клéвоцу было искренне жаль - все же девка ладная, пригожая, но в мечтах он все же не придавал тогда конкретной девушке большого значения: редко кто из героев северных сказаний, которые длинными зимними вечерами распевали, собравшись вместе, бывалые воины, ограничивался одной женщиной.

  Да и повседневные примеры были под стать. Если воин оказывался достаточно удачлив, чтобы обзавестись более чем одной женщиной, то местной, взятой в ранней юности жене зачастую доставались статус хранительницы очага и второе слово в семье (после мужа). А вот отношение к привезенной (зачастую из разоренного самими северянами селения и от прореженной северянами же родни) и называли любовью. Те же, кто думал иначе, такие как, например, отец Клéвоца, почему-то не спорили.

  А в столице на Большом Совете сумасшедший колдун - сумасшедшим его назвали после - произнес короткий наговор прямо в зале дворца и разлетелся брызгами жидкого огня. Так в стране сменилась власть - пускай в императора и попала всего одна капля, но колдовской огонь вмиг распространился по телу, убивая. А вот наследника все же выходили, правда обзавелся коллекцией шрамов, которую редкий северянин собирает к концу жизни. Огонь совсем не тронул лишь кожу головы, но, поговаривали, волшба затронула разум. Однако император и империя для Клéвоца оставались чем-то далеким, хотя и молодой северянин формально был ее частью. Другое дело род - но власть в нем тоже сменилась. Брат деда находился в тот злосчастный день в зале Совета и разделил судьбу десятков других. Правда, ему повезло - успел схватиться за рукоять кинжала, а значит, умер в бою...

  Теперь Хóлминых возглавил слепой дед мальчика, но справлялся старик лишь с помощью сына, отца Клéвоца.

  'Интересно, - скрипучим голосом к месту и не к месту ворчал дед, - а ведь никто из колдунов-владетелей, присутствовавших на Совете, не погиб'.

  Но предпринимать ничего не стал, лишь железной рукой судил и рядил родовичей, впрочем ничем не отличаясь в этом от покойного брата. То ли понимал слабость малочисленных северян, а тем более лишь одного северного рода перед жрецами всех Четырех сторон света. То ли затаился до поры до времени.

  А через два года неспешный, обстоятельный, привычный быт северян был грубо нарушен, причиной чего многие позднее посчитали послание императора, случайно пришедшее как раз на шестнадцатилетие Клéвоца.

  * * *

  Глас первый:

  Всеблагой извлек лучших людей из мира скорби,

  Многие народы удостоились чести исторгнуть призванных из своего числа;

  Но и в новом мире люди стали на путь насилия,

  И тогда Всеблагой дал им жрецов, дабы наставляли и вразумляли.

  Хор:

  Да будут прокляты именующие милостивых жрецов колдунами!

  (Фрагмент текста, читаемого в храмах в каждое полнолуние).

  Несколько ранее.

  Мрак новолуния отступал перед нарождающимся рассветом. Солнце еще не показалось из-за холмов, но посветлел горизонт, а на возвышении в центре безлесного плоскогорья четко проступили очертания замка. И если ров и земляной вал ничем особенным не могли поразить сторонний взгляд, то высокие стены с огромными гранитными блоками в основании, массивные круглые башни со специально укрепленными площадками на вершинах для размещения требушетов и катапульт, располагавшиеся на обширном подворье каменные хозяйственные и жилые постройки с красными черепичными крышами, донжон в центре, чьи бойницы на последних этажах превращались в окна - все вместе взятое выдавало собственность если и не императора, то самое меньшее одного из сиятельных тэл'ов Изначальной империи.

  Высоко над землей, в господских покоях донжона оконный проем - по-летнему ничем не прикрытый - впустил последние дуновения ночной прохлады. И вот уже лучи рассветного солнца озарили заваленные пергаментами полки, круглый стол, высокие спинки резных стульев, а на последних - двух благообразных стариков. Младший из них, чьи волосы и бороду время выбелило еще не полностью, неспешно потягивал из дубовой кружки горячую медово-сладкую сыту. Выражение умиротворенной доброжелательности не сходило с его в меру полного лица. С тем же благостным видом он временами задерживал взгляд на ярких, красочных гобеленах, укрывавших каменные стены помещения - а вернее на вытканных человеческих фигурах, во всевозможных позах являвших взору женскую наготу.

  Старший, чье подчиненное положение угадывалось по чуть напряженной позе, докладывал:

  - ...чуму на Север навести не удалось, - белый как лунь старик знал, что его господин не любит, когда начинают с хороших новостей. Тем более, сегодня новости из тех, которые не доверяют ни птицам, ни волшбе.

  - Значит, северяне сберегли-таки одного 'постигающего, - собеседник неспешно отставил кружку и поплотнее запахнул тонкий шелковый халат. - Ну что ж, такое знание - тоже результат, стоящий затраченных усилий.

  В ответ на эти слова владетельного 'тэла один из 'высших жрецов Изначальной империи, что сведущие подданные могли понять по рунам-'острогам' на коричневой мантии, с готовностью кивнул. Хорошо, когда твой господин не спешит искать козлов отпущения при провале своих замыслов. Но жрец - носитель одного из традиционных храмовых имен - Гриффид не расслаблялся: таким же добреньким голосом как сейчас владетель отправлял людей на дыбу. Правда, дыбы Гриффид не опасался, он был давним верным сподвижником здешнего владетеля. Но иная, не столь жестокая расплата за казавшийся совсем недавно невозможным провал всё же могла и не обойти стороной род 'высшего жреца.

  Вдруг захлопали крылья и на каменный подоконник приземлился ворон. Посмотрел на людей то одним, то другим глазом, смешно выворачивая голову, и принялся чистить клювом черные с зеленоватым отливом перья.

  ''Постигающие не творят волшбу, они только могут защитить от нее, - между тем мысленно продолжил господин Гриффида, владетельный тэлʼ, покосившись на птицу. - Но 'постигающие штучный товар. Даже до поражения от имперской армии их было не больше одного на каждый северный дворянский род, то есть лишь пару десятков на весь Север. С другой стороны, - и владетель бросил задумчивый взгляд на унизывающие его пальцы перстни, каждый из которых содержал достаточно Силы, чтобы отразить несколько враждебных наговоров, - теперь нет смысла насылать на северян мор или неурожай. Разве что они придут сами, без стороннего вмешательства, но таковые не имеют нужного нам размаха и длительности. Ничего не выйдет'.

  - Накануне войны с Севером Всеблагой и Всемилостивый во плоти говорил с полудюжиной ʼвысших жрецов, последнее по времени известное явление бога, - хозяин замка далее размышлял вслух, - и обещал проследить, дабы были уничтожены все ʼпостигающие и изготовленные ими обереги. Он поведал, что если и упустит кого, то не более чем одного носителя богохульных знаний как последнего представителя Зла, дабы оно не могло, собравшись с его смертью воедино за гранью мира, исполниться непреодолимой силы и прорваться обратно через кого-либо еще, пока неизвестного. Ненавистных же Всеблагому вещей не уцелеет вовсе. А значит, остался лишь один старик, который не может продолжить традицию. Всё на что иноверец способен - посвятить за свою жизнь единственного ученика, да и тот войдет в силу лишь со смертью учителя. Для большего нужен союз самое меньшее троих ʼпостигающих. Столько же для создания хотя бы одного нового могущественного оберега. Но даже последний дряхлый старец-ʼпостигающий всегда сможет развеять столь сложные наговоры как мор и неурожай... И обойтись без уничтожения северного уклада мы не можем. Иначе противники задуманных нами преобразований всегда найдут на Севере готовое ядро армии гражданской войны. А что думаешь ты?

  Пристальный взгляд заставил Гриффида потупиться, но не промедлить с ответом:

  - Твое сиятельство, - 'высший жрец, которого, как и всех его 'высших собратьев, злопыхатели за глаза именовали колдуном, протянул пергаментный свиток. - Новый план...

  Владетель хмыкнул и погрузился в чтение. 'Если бы мы не собрали в помощь войску наделенных даром жрецов со всей империи, - внешне сосредоточенный, мысленно он чуть отвлекся, не смог удержаться от воспоминаний, - то последняя битва с северянами была бы проиграна. А теперь вот вновь Север стал для нас проблемой из-за заключенного императором договора. Это ничтожество не додавило северян, а использует их как противовес то жречеству, то дворянам меча'.

  'И храмы до сих пор не совладали с ситуацией. Её запутывает, с одной стороны, то, что чернь и дворяне меча полагают, будто каждый император Изначальной империи, пока не прервалась линия родства, - помазанник Всеблагого и Всемилостивого, может узнавать волю Божества наравне со жрецами. А с другой стороны, неодаренных людей в империи слишком много даже с учетом всей благословенной Силы 'высшего жречества. Да и помимо северян существует способ ослаблять или даже вовсе сводить на нет действие волшбы'.

  Но с каждой новой прочитанной строкой разглаживались морщины между бровей, а взгляд владетеля становился все более заинтересованным. Да и птица оживилась, прекратила прихорашиваться, нервно переступала с лапы на лапу.

  - Ну что ж, главное, чтобы ни у кого не оказалось доказательств нашего с тобой участия. Думаешь, первым этапом послужит уничтожение всех северян, имеющих по имперским законам право на титул владетеля Холма, поскольку там меньше всего дворян? Действительно, пока мы не убьем всех и не начнем действовать дальше, о нашем замысле вряд ли кто-либо догадается. Только не спеши, мы можем себе это позволить. Боги дают своим верным слугам долголетие. И тогда 'постигающий, другие иноверцы и прочие враги жречества ничего не смогут сделать. А вот если себя преждевременно проявим, то наши недоброжелатели, которых мы так усердно стравливали с северянами, враз забудут все обиды и войдут в ненужный союз.

  Ворон, будто узнал все, что хотел, развернулся прочь от людей, устремился, подпрыгивая, вперед по широкому подоконнику и взлетел. Но тут с рук владетеля сорвалась синяя молния, превращая птицу в плохо прожаренный кусок мяса. В воздухе еще долго кружился пух.

  Спустя девять лет.

  Тусклый свет свечей не мог заменить солнечный, но окон в помещении не было. Совет 'высших тэл'ов Изначальной империи собрали в сумраке Малого зала еще до полудня. При покойном императоре раньше, чем в послеобеденное время Совет никогда не созывали, а заканчивался он и вовсе с первыми звездами. Но все знали - отобедав, его нынешнее величество изволят злоупотреблять крепкими напитками и развлекаться с рабынями (в меру остающихся после напитков телесных сил, конечно), а потому молодому императору будет уже не до Совета.

  Рабство в Империи официально запрещено, благочестивыми жрецами средоточия света, всеблагого и всемилостивейшего Похитителя последовательно искоренялись дикие традиции первых варварских государств. Но Евгений II и не называл своих рабынь их настоящим именем. Просто группе женщин было запрещено покидать левое крыло дворца, от сношений с окружающим миром предохраняла волшба фамильных императорских амулетов, а если красавицы 'плохо себя вели', Евгений вызывал соленых дел мастера, в народе почему-то вульгарно именуемого 'дядька с розгами'. Хотя всем известно, что мастером может быть и женщина, а 'соленым' кличут из-за женских слез или из-за отмачивания прутьев в соленой воде для придания нужной упругости.

  За длинным, укрытым пергаментной картой столом восседала дюжина старцев. Не то чтобы все из них достигли возраста, дающего право на столь почтенное наименование, но и мальчишкой никого из них назвать было нельзя - сплошь патриархи влиятельных родов, бородатые обладатели морщинистых лиц. Увешанные сталью, мехами и амулетами старики недовольно переглядывались - император запаздывал.

  Но тут распахнулись двери, подобно всему залу украшенные замысловатой вязью цветной росписи, и на пороге возник по старинному облаченный в пластинчатый гвардейский доспех император - лишь шлем, входя, отдал сопровождающему гвардейцу. Молодое спокойное лицо, аккуратная темная бородка и усы, но вот насмешливое выражение глаз и топорщащиеся на голове во все стороны недлинные косички тройного плетения безнадежно лишали его облик степенного достоинства.

  Яркий солнечный свет из изрезанного окнами перехода ворвался в зал вместе с императором, но быстро исчез - последовавший за его величеством глава гвардии захлопнул створки и в зале вновь воцарился сумрак. Скрипели кресла: старцы приподнимались, опускали головы, не утруждая себя поясным поклоном, и вновь занимали свои места. Евгений II беззаботно махнул рукой и Совет начался...

  Слушали и говорили уже два часа. По правую руку от императора глава гвардии, именуемый ее держателем, с трудом подавлял зевки, но вскоре не выдержал и опустил забрало, скрывая раскосое, чисто выбритое по южному обычаю лицо - теперь можно было зевать сколь душе угодно, не опасаясь прервать Совет неучтивостью. Сам неснятой шлем никого не коробит - по традиции держатель гвардии ведь не только член Совета, но и личный телохранитель императора во время заседаний.

  При Евгении II гвардию возглавил известнейший дуэлянт, убивший нескольких ленивых сынков столичной знати, но неизменно щадивший их более тренированных собратьев (а небольшое кровопускание еще никому не вредило). Первый меч империи, участвовавший во всех войнах с четырнадцати лет (то есть каждый год уходивший в поход), но не сделавший карьеры из-за дуэльных врагов даже несмотря на древнюю родословную. Богохульник, кощунствовавший на Непорочных дочерей божества. Сноб, не раз и не два высказывавший презрение к наследнику в узком кругу (а когда наследника короновали, содержимое бесед дошло до императорских ушей в полном объеме, постарались всеведущие жрецы). И этот человек, к удивлению двора первым же указом возглавил гвардию, сменив благочестивого Германа, владетеля Скáлинского, который даже если и действительно обворовывал казну вверенных полков, как утверждали злые языки, то отдавал половину денег на храм.

  И вот Гринь из рода Пугачей стал правой рукой императора. Более того, стал ею не на словах, но на деле - даже искушенные в интригах жрецы разводили руками. Но на Советах Гринь больше молчал и, преодолевая скуку, изо всех сил вслушивался в витиеватые речи мудрейших мужей империи, стараясь понять, где в каждом конкретном случае лицемерие, а где правда.

  Император тоже выказывал нетерпение, особенно когда держатель дворянского ополчения Запада Родерик владетель Шлёпетручский начал перечислять ужасы весеннего (но всё еще продолжавшегося, несмотря на позднее лето) вторжения кочевников в провинцию и подкрепления, необходимые для их разгрома. Вторжение обсуждалось уже не раз и не два, некоторые подкрепления были давно посланы и благополучно разбиты пришельцами с запада, но сам держатель приехал на Совет впервые за несколько лет:

  - ...дикари не разрушили капитулировавшие на северо-западе города и явно собираются у нас зимовать, - толстый, цветом лица напоминающий вареную свеклу Родерик перевел дух. - А поскольку сдавшиеся города уцелели, городская чернь становится все ненадежней - ведь в Слепой роще, где защитники дрались до последнего, когда кочевники ворвались в город, были убиты даже младенцы, а с женщин живьем снимали кожу!

  - Похоже, они не знают, зачем нужны женщины, - отметил Евгений в пол голоса, но так, чтобы расслышал сидящий ближе всех белый как лунь представитель жречества.

  - Не беспокойтесь, вашество, - в тон ему ухмыльнулся держатель гвардии Гринь, - кожу снимали, лишь сперва употребив девушек по прямому назначению.

  Но тут единственный присутствующий на Совете 'высший жрец, старик по имени Гриффид приподнялся, давая понять, что требует слова, а затем тяжело опустился обратно: на его морщинистом лице, когда он услышал шутку императора, ничего не отразилось, вот и сейчас блеклые глаза и мерный голос казались воплощенным бесстрастием:

  - Мы окружены войной со всех сторон. С юга постоянно конфликтуем с приморскими городами, на юго-востоке короли объединяются против империи, на востоке одна из лучших наших армий разбита в лесах Каета. На западе в провинцию вторглись не только кочевые ханы, но и конница считавшихся оседлыми: впервые прекратилась многолетняя грызня между кочевьями и постоянными поселениями, они объединились против нас, - это и так знали все, но никто не осмелился перебить жреца. - Нельзя воевать сразу везде. Следует уступить провинцию и заключить мир на любых условиях, чтобы вернуться туда в будущем, когда позволит обстановка на других границах.

  Последовала пауза, но прежде чем кто-либо успел возразить, жрец Гриффид весомо добавил:

  - Это мнение сословия.

  Набравший было воздуха в легкие для спора, Родерик шумно выдохнул - мнение сословия, а значит, не будет колдунов для битв, не одолжат денег для найма войск. А то, что жречество официально должно своей империи, ими отдано на несколько лет вперед еще при жизни старого императора. Казалось, что судьба одной из девяти провинций империи предрешена.

  Родерик всем телом повернулся к Евгению, но тот лишь улыбнулся уголками губ в ответ на слова жреца. Даже тень заботы не легла на гладкое императорское чело, будто его величеству все равно либо узнал о сказанном заблаговременно.

  Владения Шлёпетручские всецело лежали в покидаемой провинции и теперь в душе Родерика преданность поколений предков пыталась подавить желание сохранить связанный с землей высокий титул. Ведь последнее возможно отныне лишь договорившись с врагами империи.

  Однако император не только улыбнулся, но и заговорил:

  - Владетели! Не ожидал от вас такого уничтожающего удара! - император обратился будто бы ко всем сразу, но только жрец стал вдруг похож на изготовившегося к прыжку кота - собирался спорить с его величеством.

  - Владетели! - невозмутимо и даже с каким-то задором в голосе продолжил между тем император. - Ведь в провинции такая великолепная охота! Некоторые из вас составили мне компанию в тот благословенный день в прошлом году, когда я принял на рогатину дикого кабана. Вот была потеха! И вы хотите оставить меня без остальных вепрей, с нетерпением дожидающихся мое величество?

  - Но... - жрец Гриффид явно был сбит с толку, да и продолжить не успел.

  - Да, - мгновенно оборвал его император, - в вашей родной процинции охота тоже хороша, но там, там она была просто бесподобна! - и Евгений мечтательно закатывает глаза, вспоминая одну дворяночку из молодых да ранних в его охотничьем шатре.

  - Так вот, - император внезапно посерьезнел, - провинцию мы не оставим, - Родерик светлеет лицом. - Но и подкреплений без жрецов у нас нет. Более того, все жрецы теперь в праве покинуть провинцию. - Родерик вновь впадает в уныние.

  - Не беда, - оптимистично продолжает Евгений. - Направлю просьбу к северянам. Они уплатили всю подать кровью за год вперед, но ведь я их еще никогда ни о чем не просил, правда? Они мне не откажут. К тому же всё ценное, что уцелеет из движимого казенного имущества, разрешу им после обороны забрать домой, - император знал: любые имевшиеся когда-то ценности уже давно как проданы, а деньги истрачены на войну. - Также мы не будем возражать, если они прихватят себе немного свободных женщин из простонародья. - А вот женщин в провинции всё еще хватало.

  'Как жаль, - пронеслось в голове у Гриффида в ответ на неожиданное решение монарха, - что Похититель десятилетиями молчит, а его Непорочные дочери говорят загадками. Насколько всё могло бы быть проще. - Согласно летописям действия первых жрецов Всеблагой и Всемилостивый направлял сам. - А так бредём, спотыкаясь, извилистыми дорогами, выбираемыми в силу собственного разумения'. Жрецы умели различать с помощью волшбы людей, изведавших галлюцинации, сонный бред и познавших истинные видения.

  - Кстати, - обратился Евгений к Гриффиду, - помнится ты называл Холминых наимерзейшими из богохульников? Вот пусть они и возглавят поход. Если будет угодно богам - там и сложат свои головы. А задание им сформулируем так: удерживать 'столицу' провинции до подхода императорского полка.

  'Даже если случится чудо и северяне временно удержат город, то войска, которые имеет ввиду император, не подойдут, - пронеслось в голове у жреца, - иначе будет потерян юг империи и казна совсем опустеет. В любом случае за возможными чудесами следует присмотреть, так как чудотворство - прерогатива жречества'.

Глава 2, где главный герой так сохраняет южанам жизнь, что повергает их в отчаяние.

  Северяне собирались в поход. Сначала, как сообщили с голубиной почтой лазутчики, предстояла стычка с зарвавшимся южным баронетом. И лишь затем, отправив домой прошедшую первое испытание боем молодежь (по возвращении на Холме им предстоит еще одно не менее важное дело), остальные отправятся выполнять поручение императора.

  Многое пригодится в пути, но самое ценное, естественно, - оружие.

  Тяжелые боевые топоры на длинных рукоятях - с 'бородой', выступом снизу на лезвии, служащим сразу нескольким целям: и крюком для стаскивания всадника с лошади, и прикрывающим пальцы при хвате под металлическую часть, и попросту удлиняющим рубящую кромку. Топор относительно прост в изготовлении и сравнительно дешев, но в паре со щитом в искусных руках не уступит мечу. А ежели надобно рубить тяжелый доспех - так и превзойдет.

  Высокие прямоугольные щиты с железными полосами по краю лицевой стороны, везде кроме верха, там полоса чуть ниже, дабы позволить оружию врага увязнуть в древесине.

  Длинные граненые копья с толстыми древками.

  Обоюдоострые мечи, засапожные ножи, шлемы с забралами и без, кожаные поддоспешники, длиннополые кольчуги, редкие пластинчатые доспехи - всего не перечесть.

  Клéвоц же подобрал себе еще и клевéц: хотел сохранить детское имя и во взрослой жизни. Не знаешь ведь наперед, каким новым прозванием могут наградить после испытания боем. Живет на Холме и рябой Жеб, которого облепила тина в ночной вылазке у болота. Вернувшись, он показался остальным похожим на жабу. И Клощ-лучник, когда-то опоздавший занять свое место в строю, увлекшись извлечением клеща. И копейщик Таптун, он в молодости, отбиваясь от одного южанина, затоптал насмерть другого, предварительно сбитого с ног.

  Нет, Клевоцу намного больше нравилось собственное имя и не хотелось его менять на кота в мешке. А остаться при своем просто - всего лишь следует время от времени к месту пользоваться в рукопашной клевцом.

  Охваченный предвкушением похода молодой Холмин в своих ожиданиях разрывался между двумя крайностями. С одной стороны, северные сказания славили воинов, побывавших на острие клина, прорывающего чужой строй. Прославляли тех, кто первым встречается с врагом лицом к лицу, убивает полудюжинами. Потому долгими зимними вечерами, слушая поющих в полутьме стариков, Клевоц с замиранием сердца мечтал о том, как его заметят за смелость и удачливость в первой же битве.

  Но с другой стороны, в повседневных разговорах стáршие упоминали походы как нечто обычное, обыденное, в общем ряду, к примеру, с воспитанием детей, полевыми работами, поведением женщин или обновлением крыши. Войну, как нечто недостойное излишнего волнения. Войну не как пир крови, а как многодневный тяжелый труд.

  И последнее не могло не оставить свой отпечаток на восприятии образов из былин. Позволяло осознать, что там, куда каждый год уходят северяне, найдется место всему - и подвигам духа, и грязи осенних дорог, и богатой добыче, и гудящим от усталости ногам, и славе, и кишкам, выпадающим из вспоротого живота.

  Первый в жизни бой не пугал молодого северянина. Впереди дни пути; слишком рано, чтобы ощутить даже тень тревоги. Это потом, перед самой схваткой почувствует волнение. Но оно не помешает, а скорее наоборот поможет, заставит молодую кровь бурлить.

  Ведь будущее для истинного сына Севера не изобилует разнообразием путей. Клевоц либо вернется домой взрослым воином, либо попадет в чертоги Вышнего, как погибший достойно. Можно, правда, еще уцелеть, но обрести увечье. Но и это не тупик. Тем, кто совсем не способен смириться с утерей части тела, Вышний попускает обрести различные хвори и зачахнуть, уйти за грань. Остальные же живут, и не то что бы в унынии. Ведь младшие не могут жениться, пока каждому из старшего поколения всего Холма (а значит, и калекам) не подберут супругу. Вдобавок, увечным вменяют обязанности, позволяющие почувствовать себя нужными остальным. Кто-то пасет скот, щиплет пух для подушек, чешет шерсть, кто-то - наблюдатель на каменной башне в центре селения, кое-кто учит молодежь, а двое одноногих даже служат в немногочисленном конном дозоре и принимают участие в походах.

  * * *

  Сосновый лес подступил к самой дороге, лишний раз напоминая о себе раздавленными шишками под копытами и колесами. О приходе осени говорили холод по ночам, постепенно меняющий окрас негустой подлесок да редкие в этих местах желтеющие кроны берез и золотисто-красные - осин. Крестьяне наполняли лес гомоном голосов, прямо на ходу, наклоняясь, срывали алые ягоды брусники, отправив в рот, примолкали, но ненадолго.

  Юрий, младший сын владетеля Нижнегорского чуть раскачивался в такт движениям лошади, невидяще уставившись вперед. Забрало укрывало голубоглазое лицо, массивные пластинчатые доспехи привычно облекали тело, не притягивая к земле, напротив, это без них каждый раз первое время ощущалась странная легкость, будто еще немного и, как в детских снах, птицей воспаришь в небо.

  Несколько запустелая дорога - единственная дорога на Север через Спорные земли - не изобиловала развилками, а точнее их и вовсе не было. Судя по словам жреца, в полдень вереница из всадников, пеших и телег выберется к назначенному под поселение месту, будущему домену Юрия. Лишь скот и птицу не везли с собой - их доставят купцы позднее, когда на новом месте будет поставлен частокол.

  Скорее бы. Всю дорогу бурелом вкупе с кустарником, молодыми сосенками, а на склонах больших оплывших холмов и оврагами, мешали дозорам как следует охранять фланги. Временами охватывало ощущение чужого взгляда, а по ночам будил подозрительный вой волков, будто передающих людей от одного рубежа на другой.

  Да, отхватить домен на Спорных (они же Ничейные) землях - дело, на которое он сам бы никогда не решился. Многие пропали здесь, и ничей замок так и не оседлал ни один из холмов. Поговаривали о темной волшбе.

  Юрий участвовал во многих стычках (начал еще до того, как аккуратная темно-русая борода укрыла квадратный подбородок), нескольких дуэлях, даже в двух настоящих битвах, но, по большому счету, он всегда отвечал только за себя и своего оруженосца. Здесь же следовало рискнуть не только презренными общинниками, но и их женщинами, большим ценителем которых он был, и даже дюжиной всадников из благородных семейств. А значит, решалась судьба его репутации, заметят ли в нем острый ум тактика, будут ли когда-либо 'тэлы доверять Юрию командование над десятками и сотнями, помимо его собственных вассалов. Или он так и останется рядовым всадником дворянского ополчения (если, конечно, вообще вернется из Спорных земель).

  Но жрецы умели убеждать, и вот здесь восемнадцатилетний Нижнегорский, двунадесять таких же как он младших сыновей из древних родов, оруженосцы из мечтающих о рыцарском звании простолюдинов, две дюжины нанятых за отцовские деньги лучников, полусотня пеших храмовых наемников - дар жрецов, а также сотни три общинников с семьями, бежавших из провинции Запад куда глаза глядят.

  План был прост: с помощью двух ʼвысших жриц, переодетых и загримированных под крестьянок, отбиться, выиграть первую стычку с северянами, единственными, кто мог оспорить новый домен. Должна была пролиться кровь - повод потребовать столичного правосудия. А в присеверных городках уже ждала сигнала имперская кавалерия, чей провинциальный держатель был изрядно умаслен деньгами. Ждала, чтобы защитить истца на время разбирательства, об исходе которого обещали позаботиться жрецы.

  Нижнегорские, читавшие древние летописи, а потому имевшие возможность сравнивать, не доверяли жрецам полностью, иногда даже тайком привечали в своих владениях знахарей и ведуний из непризнанных культов. Да и как можно доверять служителям всемилостивого Похитителя, провозгласившим воинскую стезю вторым греховным занятием после богохульства и заставившим каяться не только рыцарей, но даже общинников за пролитие крови при забое скотины и резке птицы. Такими темпами они скоро деревья запретят рубить. 'Дерево - оно ведь тоже живое', - мысленно передразнил Юрий жрецов.

  О подобном никто не мог и помыслить до войны, закончившейся присоединением Севера, до последнего броска дряхлеющего тигра, как говаривали враги империи. Броска, произошедшего уже после поражений в войнах за города Юга и королевства юго-востока. Тогда помощь храмов впервые оказалась решающей. А теперь, с каждым поражением императорского и дворянских полков от внешних врагов, с каждой просьбой о жреческой воинской помощи - учение храмов становилось все более странным и неудобным для исполнения. 'Жрецы всего лишь люди и могут ошибаться, толкуя потустороннее, - утверждалась во мнении значительная часть знати. - Хорошо, что Похититель ограничил полномочия большинства храмовников молитвой. А в противовес остальным жрецам, не позволяя им впасть в соблазн вседозволенности, поставил императора и дворян меча'.

  Но в этот год Юрий и его отец усмотрели прямое совпадение своих интересов с храмовниками - металлические шпили замка вознесутся к небу, и люди правильной веры утвердятся на землях Севера, погрязшего в греховном суеверии, умудрившемуся избежать принятия милостей всеблагого Похитителя даже после страшного поражения.

  Юрий задумался и не сразу заметил, как деревья расступились и дорога тотчас затерялась в разнотравье. Лес в этом месте разрывала здоровенная залысина, будто нарочно приглашавшая по весне засеять поле. В центре поросший высокой травой пологий холм так и просил уже сейчас обкопать, сделать круче склоны, вновь укрепить их дерном, а повыше поставить частокол и башенки. Но холм был уже кем-то занят: высокие прямоугольные щиты, конические шлемы, лес копий...

  - Северяне, - злобно сплюнул под ноги один из наемников постарше. - Холмины.

  - Холмины? - поднял забрало Юрий, всматриваясь в тесно стоявшие на холме фигурки.

  - Не потому, что на холме, твоя милость, - пояснил мечник, - а на испятнанные зеленым щиты посмотри, холминские смерды, род такой, Холмины. А на холм взобраться может случайно решили, а может потому, что на Севере ихнем принято имена свои оправдывать. - И, подумав, посоветовал:

  - Если говорить, то пообходительней нужно. Буде решат, что оскорбляем, могут, не переспрашивая, самострел разрядить.

  Юрий презрительно хмыкнул и пришпорил коня (его примеру почти тотчас последовали пару всадников из родов поблагороднее), направляясь на переговоры. В ответ, против всех воинских обычаев, никто не отделился от вражеских рядов, лишь такой же белый флажок, как и у одного из спутников Юрия, затрепетал на ветру в центре.

  Нижнегорский презирал северных дворян, как известно, с детства не брезгующих перекидывать деревянной лопатой свиной навоз. Правда, он еще ни разу не видел вблизи ни одного северянина. Лишь когда был оруженосцем в дворянском ополчении на юго-западе в битве против Цдонека, шагах в трехстах от них стояла северная 'стена щитов'.

  Юрий подъехал ближе и, когда уже почти решил, что переговоров не будет, набрал было в легкие воздуха, прокричать строю русых, рыжих и даже нескольких седых бородачей о своих правах на холм и окружающие земли - ему на встречу, отойдя все же на несколько шагов от первой шеренги, выступил молодой светловолосый северянин с едва пробивающимися, тоже светлыми, а от того почти незаметными на загорелом лице бородкой и усами.

  'Такого стопчешь конем и не заметишь', - подумал Юрий, но покривил душой: хоть и мал годами, северянин был чуть выше среднего роста и широк в плечах. Плотности фигуре придавал поддоспешник, а на нем длиннополая кольчуга двойного плетения с рукавами и свисающим на спину капюшоном. Оружия юнец с собой не прихватил, но пристальное, исполненное любопытства оценивающее выражение серых глаз убедило Юрия, что разговаривать с ним выслали все же не выряженного в железо с чужого плеча писаря.

  'Да и откуда писарь среди безграмотного быдла?' По слухам, северных дворян начинали учить грамоте, лишь когда те выходили в большие чины. Южнее же благородное сословие училось счету и письму вместе с мечом и копьем.

  Вежество Севера все же в чем-то совпадало с общеимперским и мальчишка - тут Нижнегорский даже в мыслях упускал, что и сам старше всего на пару-тройку лет - мальчишка, обладавший благородным высоким лбом и массивной нижней челюстью, представился:

  - Рэлʼ Клевоц Холмин, второй в наследном ряду, внук владетеля Холма, - то, что Клевоц смотрел на почти вплотную приблизившегося всадника снизу вверх ничуть не мешало северянину говорить внешне спокойно и с достоинством.

  'Еще бы, - вдруг осенило Юрия, - видать, его первые переговоры, да еще и на глазах у своих. Вот и напустил на себя важности'. Правда, для Юрия эти переговоры тоже были первыми.

  - Юрий Нижнегорский, владетель - коротко представился и тут же поинтересовался: - Уж ни этого ли самого холма? - холмов на Севере было много, но карта у Нижнегорского отсутствовала. И ему почему-то на миг показался возможным (похоже, несмотря на совместный поход, срабатывало-таки подспудное недоверие к жрецам) именно худший вариант - неспроста ведь его встретили именно здесь, откуда им было знать, где расположена цель похода. А то, что замка на холме нет - так ведь варвары, живут где-нибудь в лесу, в землянках.

  У Юрия, конечно, была грамота на этот холм и близлежащие земли с печатью императорской канцелярии. Но грамота эта смущала его отца, владетеля Нижнегорского - обычно на грамотах владетелей красовалась печать императора, а печать канцелярии ставилась в отсутствие оного в срочных случаях. Но во время выдачи грамоты Юрию император из столицы не отлучался.

  Жрецы, которые и предложили его отцу вариант с владением в Спорных землях, обещали нужную печать, когда сын подтвердит свою ценность для империи, свою силу и умение, победив северян при первой встрече. Слабому ведь не владеть землей. Но, если у рода мальчишки уже есть императорская грамота на этот холм...

  - Конечно нет, - обезоруживающе улыбнулся северянин. - Просто покойный император признал здешние земли частью Севера. Вот мы и заглянули в этот уголок, гм ...поохотиться.

  Упоминание охоты вызвало оживление в рядах северян, смех и возгласы, услышав которые, становилось ясно: на охоте предполагается богатая добыча, новые доспехи, пусть и нуждающиеся в ремонте, и, конечно, женщины.

  Но Клевоц продолжил, будто ничего не происходило, с самым доброжелательным выражением лица:

  - Прости мое назойливое любопытство, твоя милость, а что привело тебя в наши края?

  'Он издевается. Мальчишку непременно следовало отдать в комедианты', - подумалось, но дворянские обычаи вынуждали Юрия ответить в столь же учтивой манере:

  - Как ты, уверен, знаешь, твое рэлʼство, Первый император обещал дворянству, буде ничейных заселенных простолюдинами земель недостаток, выделять пустоши за заслуги перед короной. Ежели, конечно, те пустоши не принадлежат лично кому-либо из дворян. И вот мы здесь.

  - Позволь полюбопытствовать грамотой, твоя милость, никогда еще не видел печати нового императора, - северянин избежал и тени обвинения Юрия в самозванстве.

  Нижнегорский достал и аккуратно развернул грамоту, показывая с высоты лошади, но не отдавая в руки. И по лицу Холмина понял: тот действительно не умел читать.

  - Дан, взгляни, - от рядов отделился еще один северянин, в латных доспехах с закрытым забралом, посмотрел и вернулся в строй. Все произошло столь быстро, что Юрий не успел решить, не оскорбиться ли ему в ответ на подобные действия.

  А мальчишка продолжил беседу. Похоже, молчание скрывшегося в рядах грамотея само по себе что-то означало.

  - Мы не будем ссориться со столичной властью, - Клевоц сделал паузу, давая Юрию на миг потешить себя мыслью, будто домен уже заполучен. - Мы сделаем вид, что вас здесь не было. Придется ли для этого сжигать тела или вы уйдете сами - решать тебе.

  Похоже, мальчишка верил в то, что говорил. Юрий еще раз окинул взглядом северян - ни одного тяжеловооруженного всадника. 'Ватага мужиков с копьями в краденом железе, мои люди справятся с ними даже без волшбы, - в сердцах подумал он. - Возможно, они и были хороши когда-то, но сейчас те северяне давно лежат в могилах'. А если в лесу неподалеку прячется засадный отряд - жрицы бы упредили. Обещали ведь при встрече с врагом провести поисковый ритуал.

  - Не побоятся ли твои люди встретить моих в поле? - это уже было не столь учтиво, но Юрий не хотел штурмовать холм, резонно опасаясь загодя замаскированных волчьих ям и других сюрпризов. Говорят, в последнюю войну северяне так подловили многих имперских кавалеристов.

  - Они сделают это с радостью, - вновь широко улыбнулся Клевоц и развернулся прочь, к своим.

  'Сперва дать людям немного передохнуть', - пронеслось у Юрия в голове, и он пришпорил коня.

  ***

  Рослый оруженосец, выдавая немалую сноровку, споро облачил свежего коня поверх льняной попоны в пластинчатый покров, сделанный из вымоченной в разогретом воске кожи. Между тем из небольшого грязно-серого походного шатра жриц, разбитого впервые с начала похода, донесся запах жженых костей и невнятное бормотание. А затем храмовницы, по-прежнему скрывающие свои настоящие статус и внешность, показались наружу и главная кивнула Юрию - можно.

  Тяжелая кавалерия начинала шагом, стараясь не утомить преждевременно лошадей. Арьергардом клина всадников на бездоспешных походных конях выдвигались оруженосцы в кожаных куртках с нашитыми металлическими или даже костяными пластинами, но тоже с длинными гранеными копьями. Следом спешила пехота: наемники в некоем подобии строя, крестьяне беспорядочной гурьбой с плетеными из ивняка щитами, с топорами и рогатинами.

  С фланга нижнегорские лучники дали залп, еще и еще, каленые - клееные продольно из четырех кусочков дерева каждая - стрелы взмыли высоко к солнцу и обрушились дальше, на северян. Но видимого ущерба варварам не причинили. Юрий не знал, что противостоящий ему в тот момент строй на Севере называют ежом: люди ощетинились длинными копьями, упертыми пятками в землю, щиты прикрыли тесно стоящих воинов спереди и сверху. А сзади тотчас ответили северные лучники. Били умело, 'вслепую', из-за спин своих, кто-то из первых рядов подсказывал, видать, расстояние и направление. Рыцарей северяне на таком расстоянии трогать не стали, а вот набегающих простолюдинов, хотя многие стрелы и упали в землю, сколько смогли навесом проредили.

  Юрий бросил очередной взгляд на людей Холма, и его обычную боевую сосредоточенность нарушила тень беспокойства - если они так же хороши в рукопашной, как держат строй... Нижнегорский знал, что подобные построения, составленные из подготовленных бойцов, сложно прорвать в лоб. Но откуда высокое воинское умение у людей, чья знать, даже так называемая знать уделяет время крестьянским работам? О лучниках пока забудем, положим, их набрали из охотников.

  Правда, некоторые южные дворяне почему-то преувеличивали боевые навыки северян, а потому план боя составили так, чтобы избежать любых неожиданностей. Юрий не торопил коня. Он ждал. И дождался.

  Огненное облако размером с три-четыре стельные коровы вмиг вспухло посреди строя варваров. Закричали обожженные, навсегда замолчали мертвые. 'Жрецы! А нам - так каяться', - пронеслось в голове у Юрия, а облако уже исчезло, так же внезапно, как и появилось.

  Вот теперь следовало брать разгон.

  ***

  Когда волна раскаленного воздуха разошлась в стороны от центра строя, Клевоц был неподалеку. Одного беглого взгляда хватило, чтобы понять - отца больше нет в подлунном мире.

  Что-то сжалось в груди и будто окаменело. Но в следующий миг Клевоц уже орал:

  - Ёж! Свернуть ежа! - непонятная для непосвященных фраза обернулась северянами, торопливо смыкающими строй, ступая прямо по обгорелому мясу. Обернулась щитами и тяжелыми длинными копьями, встречающими врага. Ветераны или новички, обожженные или невредимые, все кто мог, не колеблясь, выполнили приказ. Ибо одним росчерком огня Клевоц превратился в баронета Холма.

  И они успели.

  Всадники врезались не в рыхлую, аморфную массу растерянных людей или в пытающихся укрыться от волшбы одиночек, а в тесный лес копий и, как это водится на Севере, топоров первого ряда. Кто-то пытался попридержать коня, но его по инерции сбили наземь свои же да еще и протоптались сверху. Кто-то совокупным весом бронированного всадника проломил северный строй, упал под ноги задним рядам, и уже не поднялся под сноровистыми ударами топоров. Кто-то поднял коня на дыбы и животине тотчас распороли живот, вываливая внутренности. Кто-то повис на копьях.

  Северяне тоже падали - с проломленными копытами черепами, пронзенные насквозь копьями, придавленные весом павших лошадей. Но 'ёж сворачивался' - вновь и вновь строй смыкался вовремя. Даже скорый подход пехоты не исправил положение, хотя кавалерия специально выдержала небольшой разрыв по времени вступления в бой.

  Кто-то умирал молча, кто-то хрипел, вправляя вываливающиеся кишки, а кто-то из последних сил колол засапожным ножом снизу вверх, пытаясь прихватить с собой на тот свет еще одного врага.

  И вот Нижнегорский, выбравшийся из рубки, припадая на левую ногу, принял у уцелевшего оруженосца свежего коня и рванул к шатру жриц. Он еще не боялся поражения, не почувствовал, что стремительно накатившиеся ряды южан вот-вот подадутся назад. Но неожиданно быстрый разгром пусть и не многочисленной, но тяжелой кавалерии зародил первые сомнения, заставил просить о помощи.

  Юрий рывком откинул покрывало на входе в шатер (чего не посмел бы сделать в иных обстоятельствах) и застыл на месте: внутри пусто, ни людей, ни вещей. Он позвал в пустоту, а затем вошел и обшарил шатер на ощупь, ожидая, что морок развеется и он натолкнется на какой-либо предмет или - о всемилостивый Похититель! - на одну из жриц. Но лишь запахи благовоний и жженой кости еще напоминали о них.

  Чувство обиды, такое неожиданно детское, горькое заполонило душу, и Нижнегорский выскочил из шатра, обежал его по кругу, всматриваясь в луг, наперед зная, что там нет искомого. Жриц не было, а в покинутой сумятице схватки он разглядел, как дрогнули и начали нестройно отступать его люди.

  Еще можно было кого-то спасти - выпрячь лошадей и позволить бежать, а с остальными прикрыть отход. Но крушение надежд и поколения высокомерных предков навеяли отчаянную злобу - не на жречество, нет, даже сейчас Юрий не посмел - на северян. И так резкие, угловатые черты его лица еще больше заострились. Нижнегорский рывком взлетел на коня и с неразборчивыми криками устремился назад - убивать.

  Коня он потерял почти сразу - кровавый фонтан ярко разукрасил доспех. Уже стоя на земле, упорно обменивался ударами с худощавым северянином. Предвкушением чего-то хорошего будто светилось на удивление умиротворенное лицо рыжеволосого смерда. 'Сумасшедший', - составил Юрий мнение о противнике. И вдруг тот рубанул топором куда-то вбок, чуть открываясь.

  'Идиот', - Юрий достал таки врага по шее полуторным мечом. Лишь мгновением позже Нижнегорский осознал: рядом оседает наземь и храмовый наемник, убитый теперь уже покойным противником Юрия.

  'Красиво ушел за грань', - пронеслось в голове у Клевоца и он покинул второй ряд, с топором и щитом занимая место павшего.

  Новый, не иссеченный щит северянина едва не достал Юрия в лицо верхней, деревянной кромкой. Нижнегорский еле успел закрыться своим. Щиты с грохотом столкнулись, роняя кусочки древесины. Из заднего ряда в очередной раз кто-то попытался достать несостоявшегося барона копьем, однако лезвие лишь скользнуло по доспеху. Но и на южной стороне были опытные бойцы - последовал ответный удар копьем через плечо.

  Удар, еще удар, топор, меч, топор, меч. Юрий узнал Клевоца, но легче от этого не стало - мальчишка рубился на удивление умело. Внимательная сосредоточенность в глазах врага не понравилась южанину, угар злобы уже отступил и назойливая мысль начала разрастаться в сознании: 'зачем я все еще здесь?'

  С очередным ударом секира Клевоца все же увязла в кромке щита, вовремя подставленной его визави. Юрий рванул щит на себя, ловя миг, когда можно будет наконец-то вонзить меч в плоть. Клевоц, как и ожидалось, подался вперед, но Юрий не заметил, что северянин не держится за топорище. Вплотную подскакивая к южанину и прикрываясь собственным щитом от меча, Клевоц неуловимо быстрым движением выхватил из-за пояса клевец и обрушил на шлем.

  Мир померк для Юрия Нижнегорского.

  ***

  Юрий очнулся от громкого, возмущенного голоса, болью отдававшегося в голове:

  - Раз начал командовать, то должен был и дальше приказывать, а не лезть в первый ряд! Разве это так сложно?

  Оправдывался молодой голос, но как-то вяло, без запала:

  - Но ведь тогда в рубку вступили все южане, даже лучники. Да и Вилька-сотника уже ранили и он не дрался, только присматривал за нашими. Да и, - молодой перешел на полушепот, - не мог я после смерти отца вернуться домой не побывав в первом ряду.

  Свежий ветерок сообщил Юрию, что доспеха и поддоспешника на нем больше нет, лишь льняная рубаха с такими же подштанниками. Руки и вовсе связаны за спиной и онемели, придавленные его собственным весом. Потому он счел преждевременным открывать глаза или как-то еще давать о себе знать и весь обратился в слух.

  Строгий голос между тем несколько смягчился:

  - Твой отец ныне в лучшем мире, но тебе встречаться с ним пока никак нельзя. Запомни, теперь, если император захочет признать твоего деда недееспособным из-за слепоты, ты единственный, кто может принять власть над нами. А в случае твоей гибели, выбор останется за императором. И что из этого выйдет - только Вышнему известно.

  - Недееспособным? - переспросил молодой, и Юрию показалось, что он узнал Клевоца.

  - Такое бывает очень редко и нужно согласие ʼвысших тэлʼов империи. Но они могут пойти против нас. А повод найдется - вызвать представителя от Холминых в столицу и, если единственным уцелевшим окажется твой дед, подстроить так, будто слепота помешала исполнить в чем-либо дворянский долг... Если бы не древний обычай испытывать совершеннолетних боем, ты бы вообще был сейчас не с нами, а в безопасности на Холме.

  С этими словами ветер донес до Юрия непередаваемые запахи костра, на котором сжигают погибших. Неподалеку был слышен спор чуть ли не в дюжину голосов, кто будет сопровождать на Холм раненых и трофеи, а кто останется с большинством. Нижнегорский не знал, что небольшой засадной отряд для ловли беглецов таки был. И теперь где-то рядом делили крестьянок, причем Нижнегорский заключил, что тех, у кого уцелели мужья, не трогают. 'Наверное, поделят позже'. Юрию показалось даже, что в отдалении он различает звуки затачиваемой стали, но тут разговор над ним продолжился.

  - А теперь, - и строгий голос вдруг превратился если и не в почтительный, то был очень близок к этому, - приказывай. Ведь ты пока не можешь вернуться. Тебе придется вместо отца возглавить поход на юго-запад. Приказ императора не допускает разночтений - во главе должен быть дворянин.

  - Приказывать... - и молодой голос вдруг преисполнился совсем немолодого злорадства. Юрий из любопытства приоткрыл глаза и тут же от неожиданности непроизвольно зажмурился - Клевоц смотрел ему прямо в лицо.

  ***

  Вообще-то Клевоц не был злобен или безжалостен - по крайней мере, в глазах остальных северян. И он искренне полагал - ему с детства внушал это отец - лишь тот имеет право повелевать, кто научился беспрекословно подчиняться и в быту, и отточив это умение в многолетних войнах. Молодого Холмина воспитывали в почтении не только к отцу и деду, но вообще к старшим. И старшие служили ему образцом для подражания. Дан-врачеватель. Испещренный шрамами сотник Вызим. Острый на язык Вильк-сотник. Пышнобородый копейщик Таптун. Старик Зырь-сильные-пальцы. Клощ-лучник. И многие, многие другие. А теперь он вдруг должен был руководить ими...

  К тому же поговаривали о том, будто мощь и слава Севера постепенно возрождаются. Вожди не допускают больше ошибок, случившихся столетие назад, в селениях становится все больше молодых женщин, детей, а значит, и храбрых воинов. Однако теперь и сам Клевоц неожиданно попал в число 'премудрых' вождей, которые одним-единственным словом могут изменить судьбы сотен и тысяч северян.

  Так что Клевоц не радовался тому, что получил возможность повелевать столь рано. Но пару желаний, которые он теперь намеревался облечь в форму приказов, у него накопилось.

  Клевоц окинул Юрия взглядом - без доспехов тот не казался грозным, но все же это было тело тренированного бойца. Северянин уже знал, кто возглавлял вторжение, из-за которого погиб отец. Но как придумать достойную месть, если северный уклад прямо запрещает пытки, а смерти ты не боишься и потому с трудом представляешь до чего ее могут бояться некоторые. Тем более, если убить воина, попавшего в плен не по своей воле, то Вышний засчитает это за смерть в бою.

  'А касательно того, что Юрий сражался не за Север, так ведь он и родился не на Севере, возможно, Вышний его простит', молодой Холмин ненадолго погрузился в теологические размышления.

  - Ты хотел бы служить под моим началом? - вопросил Клевоц и Юрий не нашел ничего лучше, чем презрительно - насколько возможно в таких условиях - отвернуться.

  - Ну что ж, тогда твой выбор прост. Или сейчас умрешь, или ты и твои уцелевшие воины присягнут святым для них именем служить нынешнему держателю 'столицы' провинции Запад до тех пор, пока император не освободит их от этой присяги. Всем присягать не обязательно - мы можем убить и только часть из вас.

  Поклясться святым именем можно было лишь искренне того желая и веруя. Принятая клятва давала о себе знать мгновенным изменением цвета глаз, а пытки либо другое принуждение с целью заставить присягнуть против воли обычно не помогали. Присягали редко, опасаясь без крайней необходимости брать божество в свидетели своих обещаний. Ведь разрешить от обета не могли даже жрецы.

  Юрий чуть не поперхнулся, поспешно выговаривая ответ. После сегодняшнего поражения лучшей перспективы, чем служба где-нибудь на границе, он для себя не видел.

  - Присягаю именем Похитителя, - глаза на миг охватила боль, подтверждая принятие крайне редкой клятвы Всеблагим, и тут же прошла. Даже не верилось, что весь этот ужас с неожиданно искусными воинами-северянами, со столь не вовремя бежавшими жрицами так легко закончился.

  Не зря не верилось.

  - После того как все желающие присягнут, покажите ему императорский указ, - бросил Клевоц. Из-за смерти отца он, согласно указу, вот уж несколько часов как был держателем Фойерфлаха, 'столицы' провинции Запад.

  И Клевоц с Даном покинули янтарноглазого отныне Юрия и остальных пленников. Императорское правосудие северянам не грозило - дело выглядело спорным, даже не зная всех нюансов с печатью. А после добровольного вступления истца на службу к ответчику - и вовсе безнадежным. Если же Юрий и разъяснит, как поторопился с клятвой - только станет посмешищем. В пользу шута в неоднозначной тяжбе не присудят, это уверенно утверждалось в северном сказании (самом любимом для отца Клевоца) - сказании о Реще-низкорослом, соблазнителе невесты владетеля Бриккастла.

  ***

  - Вот мой следующий приказ, - продолжил Клевоц, когда они отошли достаточно далеко. - Скажи, кто ты на самом деле такой, Дан? То, что я знаю о твоей молодости, не объясняет, почему дед приставил ко мне именно тебя. Ты вроде как не свершил чего-либо необычного, но говорить с другими родáми ездишь ты. Почему старики ценят твое слово едва ли не выше, чем слово дворян Холма?

  - Гм... - Дан резко остановился и смерил Клевоца оценивающим взглядом. - Понимаешь...

  - Понимаю, - прервал неспешный ответ Клевоц. Столько всего навалилось на него в тот день, что он даже (впервые за всю свою жизнь) перебил Дана. - Просто хотел лишний раз убедиться, что не все приказы неопытного юнца вроде меня будут выполнены. А ты - это тайна, открытая лишь деду. Старики же, думаю, просто догадываются. Они что-то видели, но не говорят, боясь навредить? А мне секрет раскроется, лишь когда дед или я попадем в чертоги Вышнего? В первом случае расскажешь ты, а во втором - мой отец?

  - Боюсь, много раньше, - вздохнул Дан. - Запомни, никогда раньше две ʼвысшие жрицы не ходили со столь малым отрядом в Спорные Земли. - По прошествии десятилетий сами северяне стали называть эти земли Спорными.

  Клевоц не совсем понял, где тут связь с предыдущим, но Дан уже объяснял далее:

  - Рыцарь южанин лишь послушное орудие, а убили твоего отца, как ты понимаешь, жрицы или тот, кто их сюда направил. А кто может приказывать сразу аж двум ʼвысшим жрицам? Тем более, они применили древнюю волшбу, в которую следует годами вкладывать Силу и которую пробудить можно только вдвоем. После обычного однократного огненного облака, даже созданного наложением Силы сразу двух колдуний, твой отец бы уцелел, не может же дворянин рода ехать на войну без достойной статуса защиты.

  Зная об императорском указе, было несложно просчитать: два похода Север предпринимать не будет. Значит, именно Холмины ударят по чужому владетелю на Спорных землях, чтобы оттуда продолжить путь в провинцию Запад. Погибший владетель на Спорных Землях - лишняя полезная претензия к северянам, но не решающая. А вот Холмина убить во время стычки, как оказалось, нужно.

  - Уж не хочешь ли ты сказать, что дед прав?

  - Нет, в его мозаике не хватает слишком многих кусков. Колдуны в случае крайней необходимости просто стерли бы наш род с лица земли целиком. Но вот если это, к примеру, интрига этих двух конкретных жриц или кого-то третьего, чуть более могущественного... Только что они от этого выиграют, я не понимаю. Как-то уговорят императора и нужный человек получит власть над обезглавленным родом Холминых? Но если к нам пришлют южанина, тому достанется пепелище - все просто перебегут в другие рода.

  - Я разыщу жриц и они пожалеют, что появились на свет, - собственно, любой на месте Клевоца пообещал бы то же самое.

  - Боюсь, они сами разыщут тебя. Нам повезло, что вы с отцом не стояли рядом. То ли им не хватило сил на второй волшебный огонь (пускай не такой всесокрушающий, но попытаться могли), то ли они не разглядели тебя в общем строю даже с помощью волхвования. А скорее всего, южные дворяне просто не посчитали нужным доложить, с кем говорили. Вот жрицы и решили, что дворянин был только один. А ведь так и оказалось бы, если бы не положенное испытание по достижении совершеннолетия. Твое же лицо до сегодняшнего дня не было известно среди южан. Но в следующий раз у нас найдется, чем защитить своего дворянина. В роду остался один оберег еще с Войны присоединения и мы продолжим путь, лишь когда его доставят сюда. Только помни, хотя защищаясь им можно развеять несколько любых наговоров подряд, но если захотим атаковать, он рассыплется в прах, лишь один раз полностью обессилив только одну жрицу. Правда, какими бы Силами она ни владела, какими бы амулетами себя не увешала. Но если захотим допросить, придется это сделать, иначе жрица может, к примеру, использовать волшбу для бегства. А против второй хватит нашей обычной защиты, я тебе расскажу о ней в свое время. И тогда нужно не дать ведьмам унести ноги и прийти в себя.

  - А не можем ли мы встретить кого-либо, способного преодолеть мощь оберега?

  - Можем. Например, сразу трех ʼвысших жриц или жрецов. Думаешь, как бы мы еще проиграли Войну присоединения, когда по такому оберегу было в каждом роду? Тот же, что остался - на Севере последний. И знание того, как их создавать, мы утеряли. Боясь обнаружить оберег перед колдунами, его ни разу не использовали за последнюю сотню лет. Но, дабы не прервался род Холминых, сейчас, думаю, просто нет иного выхода. Зато за прошедшие десятилетия жрецы должны были увериться, что на Севере больше нет оберегов, и перестать за ними охотиться. Тут-то мы их и удивим.

 Глава 3, в которой жрицы всеблагого и всемилостивейшего Похитителя открываются северянам с неожиданной стороны.

  Дан пробирался по ночному подлеску и внутренне немилосердно бранился:

  'Чтоб ему под мед на муравейнике заснуть! Чтоб у него больше двух детей не родилось!' - тут Дан поперхнулся (к счастью, порыв ветра вовремя зашелестел листвой и скрал звук) - это была слишком страшная брань для своего, желать молодому северянину стать почти бесплодным, только лишь двух детей... Да и не дай Вышний среди них и сын-то всего один окажется! Мысленно старый знахарь принялся истово каяться.

  Все дело было в том, что мальчишке захотелось не просто предводительствовать, спокойно отвести полторы сотни воинов в союзный город, но отличиться на ровном месте. Северян вот уже который день к ряду в отдалении посменно сопровождали соглядатаи. Но недостаточно скрытно - одного даже сумели опознать, человек уважаемого Фойерфлахского купца. В иное время Дану следовало представиться наблюдателям, и, скорее всего, продолжили бы путь все вместе. Но Клевоцу, вне защиты городских стен, должно было блюсти инкогнито.

  Понятно, что местные хотели приглядеть за северянами, в иное время могли и отрядом стражи сопроводить. Но сейчас война, надежных людей не хватает.

  Однако перед последней ночевкой вне города Клевоц внезапно измыслил горожан изловить, а затем всю ночь идти к Фойерфлаху, чтобы прибыть неожиданно. А объяснение, зачем нужна эта самая неожиданность, Дана ну никак не удовлетворило. 'Вряд ли среди влиятельных горожан есть такие дурни. Ведь местную власть должны были известить из столицы о том, зачем мы идем. Сейчас там, наверняка, уже самое меньшее седмицу и последняя собака знает, кто возглавит оборону города'.

  Клевоц пробирался через заросли буквально в шаге от Дана. И настроение старика постепенно улучшилось: молодой Холмин не шумел, двигался, лишь когда ветер шелестел листвой, а в тишине замирал, слушал. 'В общем попробуем, вдруг и впрямь в городе кто в измысленную ловушку попадется'.

  * * *

  Город Фойерфлах - 'столица' провинции Запад - Клевоца не впечатлил. Сначала утреннее солнце выхватило из тумана построенные на скорую руку лачуги беженцев. Далее серыми тенями показались старые городские трущобы. Северяне направились по деревянному настилу вдоль неожиданно людной улицы к побуревшей от времени стене и окованным сыродутным железом дубовым воротам, что между кирпичными надвратными башенками. Обе не выше каменной сторожевой в центре Холма, откуда родом Холмины.

  К тому же мысли Клевоца оказались заняты не городскими уродствами и красотами (последних пока не было видно), а местью. Ничего бы страшного в том, что две ведьмы переселили его отца в иной мир, если бы грань между мирами была тоньше. Но, как известно, у мертвых почти нет возможностей вмешиваться в дела живых, а родные Клевоцу люди пребывали по обе стороны смерти. Сам же он, естественно, не мог одновременно оказаться и там, и здесь.

  Он звал отца в свои сны, единственный путь для правильно ушедших мертвых в мир живых, но тот все не приходил. Лишь временами снились давно ушедшие дни: например, непередаваемый запах развариваемых пластинок рыбьего клея, приготовленных вместе с отцом из плавательных пузырей осетра. Тогда клеили стрелы.

  И даже если бы пришел - все знают, что Похититель может искушать северян, вторгаясь в их сновидения и принимая облик ушедших в иной мир. А потому к забытью - младшему брату смерти - следует относиться с осторожностью.

  ***

  Шли в колонну по три, перемежаясь с телегами немногочисленного обоза. Клевоц - вороненые брóни, щит без герба, непривычно глухой шлем. Таких же 'глухих' в строю было еще с десяток.

  - Императорово дело, дорогу! - орал впереди строя рябой Жеб, обладатель внушительной выпуклой бородавки на кончике носа.

  Но чернь в тот день оказалась неожиданно наглой, вонючие вороватого облика людишки сновали у колонны, норовили чуть ли не заступить дорогу. Где-то щербатые рты попрошайничали, а где-то и бормотали брань.

  И чем ближе к воротам, тем плотнее смыкалась вокруг толпа крестьян. У самых ворот их, опирающихся на дубины, было особенно много. А тут и там стояли группки людей, одетых в узкие городские кафтаны, и что-то горланили, явно раззадоривая остальных.

  - Наших жен сильничать приехали, - когда Клевоц приподнял забрало, донеслось до него от ближайших, взобравшихся на чей-то пустой воз. Один из зачинщиков обрюзгшим лицом напоминал борова из тех, что северянин колол время от времени. - Не пустим в город!

  Стало ясно, что без драки в ворота не попасть, и Дан поинтересовался в пол голоса мнением наследника Холма:

  - Древками или сталью? - людей запада было не меньше десятка на каждого северянина, а потому скорее всего нужна была сталь.

  - Сейчас разберемся, - постарался по-взрослому солидно ответить Клевоц, в голове уже созрел план. Отца нет рядом, но ведь ему уже шестнадцать и пора доказывать ветеранам, что не случайно ведешь их.

  На Севере презирают правителей, за которых правят другие. И ничто не послужит горе-воеводе извинением. Только лишь если время от времени всё же проявит власть и ум.

  Накануне Дан таки признал допустимым в крайнем случае идти на риск в городе. Если последний совершеннолетний наследник погибнет на императорской службе у всех на виду, ʼвысшие ʼтэлы сочтут бесчестным не дать пару лет вырастить смену, не согласятся объявить деда недееспособным. Но вот если бы Клевоца убили где-нибудь еще, например, недавно на проплешине в лесу или даже уже на службе, в городе, но в постели жены местного дворянина или в борделе... Тогда роду Холминых снисхождения ждать не приходилось. Все же северян южные дворяне не считали за своих.

  Кому-то может показаться странным, но в мечтах молодой Холмин всегда представлял себя одним из могучих рядовых воинов первого ряда, пехотинцев, раскалывающих вражеские доспехи. Отнюдь не воеводой, с возвышения руководящим битвой. И уж точно не владетелем, судящим северян дома, на Холме.

  И его не учили повелевать. До последнего времени считалось, что он слишком далеко в наследном ряду. Да и молод, рано еще. Борода и на ладонь не отросла.

  Когда Клевоц задумал внезапный марш к городу, он специально ничего не изобретал, идея пришла в голову сама. Верная или нет - казалось, они так или иначе ничего не теряли. Но теперь, в такой ответственный момент Холмин обратился за решением к северным сказаниям. И похожий случай нашелся в любимом сказании покойных двоюродных братьев - о Пнóче-широкоплечем, в одиночку пленившем дюжину южных латников. Пускай не точно такой, но натолкнувший Клевоца на нужную мысль. Ведь никто не обещал, что сказания послужат изборником готовых решений. Нет, это скорее запечатленный в словах жизненный уклад...

  Наследник обернулся к кучке несеверного облика спутников в поношенных плащах, под которыми, однако, угадывались латы. Клевоц что-то прошептал и Юрий - а он был среди них - хмыкнув растворился среди местных, будто и не вышагивал только что с людьми Холминых.

  А остальные южане двинулись к занятому провокаторами возу, не забывая громко бранить Север.

  ***

  И враги не успели спохватиться. Южане на миг оттеснили в стороны окружавших воз западных крестьян.

  - Сталь в ножны! - закричал северянам Клевоц во всю мощь молодых легких.

  А сам наоборот изготовил топор и, захлопнув забрало, в три прыжка оказался на кузове воза.

  - Хрясь! - топор сносит пол лица. - Хрясь! - кто-то воет с предплечьем, повисшим на коже и сухожилиях. - Хрясь! - еще один фонтан крови.

  Клевоц рывком открывает забрало, резко вздымает топор к небу - теперь уж и лицо орошают кровавые брызги - на всю улицу пронзительно воет по-волчьи, от низкого баса быстро интонирует вверх, с надрывом вытягивая самые высокие звуки.

  И, пока враги не опомнились, вновь - северянам:

  - Оружие к бою!

  Полторы сотни топоров сверкнули лезвиями.

  - Оборотни! Это оборотни! - вдруг истошно вопит кто-то у самых домиков и вся толпа местных разом, вместе с заводилами, толкая и давя друг друга устремляется прочь.

  Не менее полутора тысяч.

  Их не преследуют - нет приказа. Но молодежь не удерживается, чтобы не повыть и не поулюлюкать вслед. Лишь лошади не принимают участия в общем веселье - невозмутимо ждут в дубовых хомутах, привычные к северным развлечениям.

  Клевоц перевел дух. Неожиданно почувствовал, что вспотел - не от работы топором махать, а от волнения. Что если бы не побежали - в первый же день устраивать резню среди местных? Два трупа и одного калеку он резней ну никак не считал.

  - Вообще-то тебя следовало бы наказать за то, что действуешь, не советуясь, - подходит к Клевоцу Дан. - Но то, как это сработало, все искупает.

  Подходят еще старики, одобрительно хлопают по закованному в сталь плечу.

  - Приди мы к вечеру, они явно собрали бы намного больше черни и науськали на нас как полагается. А сейчас крестьяне просто не хотели драться, - громко говорит кто-то из-за спин.

  - Знать бы кто эти 'они', - подхватывает другой.

  - Нижнегорский вовремя кричит, хорошо, что в живых оставили.

  Молодой северянин ощущает себя будто героем старинных сказаний. Будет о чем рассказать той же Чеславе долгими зимними вечерами. И хочется свершить еще что-нибудь эдакое.

  Однако долго почивать на лаврах не дает Дан.

  - Но могло и не сработать, - Клевоц снимает шлем и Дан шепчет ему на ухо. - Удачно получилось, что Нижнегорский сотоварищи нас стыдились, прятали под тканью капюшонов лица - самое то, чтобы сойти в толпе за своего. Теперь, даже если твоя изначальная задумка не оправдается, ночной марш себя уже окупил, - улыбается знахарь.

  ***

  Несмотря на происшедшее, ворота, к удивлению Клевоца, распахнуты. Никто и не думает закрывать створки. А от полусотни переминающихся у прохода стражников отделяется окольчуженный старик в звании (судя по руне на поясе) сотника, чем-то напоминающий деревянного идола, из тех, что вырезают на дальнем севере, в краю ездовых собак. Широкие плечи, массивный живот, нос бульбой, кустистые брови нависают на глаза, а не полностью поседевшая борода ниспадает на грудь.

  Старик направился прямо к наследнику Холма, не обращая внимания на остальных. Клевоц заметил, как подобрался Дан в ожидании еще одного сюрприза, но тут сотник поклонился и заговорил:

  - Приветствую наследника Холма на землях Запада. Рэлʼ Альберт Белов к твоим услугам. Временно возглавляю императорскую стражу города. Не обращай внимания на чернь, приличные люди не желают сдавать город и рады тебя видеть.

  Ну что ж, догадаться, кто возглавляет северян, было, пожалуй, не сложно. Но вот кто тут считается приличными людьми? Те крестьяне, что убегали от северян, тоже ведь не хотят сдавать город. Иначе бы не бежали сюда с насиженных мест.

  Но вслух Клевоц сказал иное:

  - И тебя приветствую, почтенный рэлʼ. Почему не вмешался?

  Однако сотника не смутить этим вопросом. И отвечает он с чувством уверенности в своей правоте:

  - Но если бы вы даже не смогли красиво разогнать чернь, то какую такую помощь можно тогда ожидать от полутора сот северян при защите большого города?

  Клевоц хмыкает, а Дан и остальные дружно грохают со смеху. Дан приближается и хлопает сотника по плечу:

  - Молодéц, мил человек! - правду ли говорит местный, потом видно будет, но пока своей нарочитой простотой он производит благоприятное впечатление.

  - Дан, держатель Малого хутора, ему повиноваться как мне самому, - представляет Клевоц. На Севере (в особенности на Севере) держатель - не обязательно рэлʼ, то есть дворянин. А Клевоц и не представил Дана как дворянина. Но держатель - это самое меньшее вооруженный управляющий отдельного поселения и отряда ратников владетеля. А значит, даже спесивый южный дворянин может себе иногда позволить снести панибратское обращение от такого держателя без урона для своей чести. Ведь не только на Севере иногда случается, что неблагородный держатель (именем владетеля, конечно) ведет дворян в бой.

  Бойкая городская жизнь тем временем постепенно возвращается на круги своя. Мимо снуют по делам люди. Вновь появляются зеваки, правда, похоже, не из тех, кого недавно разогнали.

  - Ты не подумай, твое рэлʼство, - спешит уточнить Белов, - мы этого не затевали. Просто слишком многие в городе не хотят переживать ханский штурм. Держатель провинции при императорском дворе, назначенный им ранее держатель города знает о своей замене на тебя, а мне храмовники прямо намекнули, что если нарушу статус кво без приказа свыше - укоротят на голову. К тому же ходил слух, что северяне придут без дворянина, а значит - оборону не возглавят. Вот и ограничивался тем, что по возможности не пускал всякую рвань в город. Но с тобой теперь можно будет...

  - Хорошо, хорошо, уважаемый, - прерывает его излияния Дан. - Что конкретно можно будет - обсудим с тобой в более укромном месте. А пока скажи-ка, не появлялось ли у вас в последнее время новых ʼвысших жриц?

  - А ты откуда знаешь? Жрецы ведь воевать отказались, но в городе остались не только все жрецы нашего храма, не только беглецы из дотла разоренных селений, - похоже, Альберт любитель поболтать, - но и две ʼвысших жрицы, Анна и Изабель урожденные Пóлеон вдруг будто из ниоткуда в пределах стен появились. У нас вот уже год никого из ʼвысших не было. Да и въезжают они всегда с помпой. А тут... Может, потому нас до сих пор не атакуют ханские, боятся, что жрецы передумают?

  'Они здесь! - сердце Клевоца вмиг начинает биться быстрее. - Не иначе волшбой перенеслись, - припоминает он любимое сказание деда, о Вильке-быстром, убийце жрецов, - но повторить это они в ближайшие полгода не смогут, слишком сложное заклятие. Вильк их так и подловил'.

  - А может, - отвечает Белову вопросом на вопрос Дан, - не хотят коневоды вылавливать врагов по лесам, ждут, пока все в 'столице' провинции соберутся, чтобы прихлопнуть одними ударом либо всех сразу к сдаче принудить? - но тут разговор прерывают.

  Грохоча по городской мостовой, к выезду за стены приблизилась карета в сопровождении нескольких крытых возков. Ярким желтым цветом бросается в глаза вычурный, сложный, непонятный рисунок на дверце, напоминающий герб. Но это не герб, это лишь купеческая спесь, эмблема богатого рода, которой император так и не позволил стать гербом.

  Северяне, накануне посвященные в замысел Клевоца, поспешно выстраиваются поперек ворот, выставив копья. Местная стража недоумевает, но не вмешивается.

  - Дорогу, дорогу привилегированному купцу! - кричит возница, но направить лошадей на вооруженных людей не смеет.

  Из колымаг вываливается несколько человек в кожаных куртках и при коротких мечах, смотрят на северян, на стражников, а затем старший открывает дверцу кареты. Оттуда выходит маленький, тщедушный на вид человечек в темном камзоле. Один из самых уважаемых в провинции негоциантов и цеховых старейшин - а это он и есть - бросая внимательные взгляды по сторонам, приглаживает чахлую темную бороденку и, мгновенно вычислив в Клевоце и Дане вожаков, устремляется к ним прямо сквозь копейщиков. Его пропускают - уже то, как он держится против строя северян (каждый вдвое больше купца) внушает уважение.

  После приличествующих случаю взаимных представлений и заверений в совершеннейшем почтении негоциант в беззаботной манере горожанина интересующегося погодой спрашивает:

  - Твоя милость, а надолго ли перекрыт выезд из города?

  - Он вовсе не перекрыт, - хитро улыбается Клевоц, - просто ни в одном изводе законов не установлено, что держатель в случае осады не может кого-либо привлечь для защиты города. Разве что кроме жрецов.

  Похоже, они недаром шли всю ночь. Уже нашелся один богач, откладывавший бегство из города, прочь от ужасов осады на последний момент. Но Клевоц понимает, что с его стороны, вероятно, сработал не расчет, а совпадение с попыткой попробовать северян на зуб. Купец просто не хотел далеко отъезжать, похоже, ему намекнули, что вечером северян отправят восвояси. А утренний выезд - из осторожности, на всякий случай. Да, северяне не ожидали, что императорские указы уже до такой степени не выполняются в провинции. Все изменилось слишком быстро. Тем более что ехали помогать местным, а если и руководить, то временно.

  - Но твоя милость не собирается останавливать торговлю? Я, например, еду договариваться о поставках в город оружия... - это был сильный ход, но тут супруга купца не выдержала и высунулась из кареты поинтересоваться, почему остановка столь продолжительна.

  А Клевоц после боя как раз растерял весь свой задумчиво-мстительный настрой и - даже скорее из любопытства, чем трезвого расчета - не упустил случая посмотреть, как выглядят женщины богачей. На юге он еще ни одной такой не видел. Наследник Холма быстрым шагом поспешил к ней, вынуждая почтенного негоцианта семенить следом.

  Не случись поход на Фойерфлах, Клевоц - как это сделали все его одногодки - вернулся бы домой сразу после первого боя. А там, есть кто на примете или нет, - сразу же женитьба на северянке. Ибо даже единожды проверенному кровью уже негоже ходить неприкаянным неудачником, он должен продолжать свой род в сыновьях. Но ежели у всех, кому следует, есть по хранительнице очага, настает время дозволенных излишеств. Можно взять вторую женщину, не в жены, конечно, нет, но той, которую бы на юге назвали наложницей или рабыней (а на Севере свои особенности и прозвания). За право на нее платят выкуп воинскому кругу, в счет которого справляют броню кому-либо из беднейших, по жребию. Это право полагают благом для Севера: больше женщин, больше сыновей - будет кому погибать в грядущих войнах.

  Дородная матрона, блистающая роскошью тяжелых украшений и ярким тяжелым платьем, смерила мальчишку оценивающим взглядом с головы до ног - она еще не знала, кто он такой, но полный латный доспех может себе позволить носить далеко не каждый. Из глубины кареты, прикрываясь веерами, выглядывали две привлекательные девушки.

  'Неплохо бы одну такую домой умыкнуть, - задержал взгляд Клевоц, но веера в руках тут же натолкнули на неожиданно взрослую мысль, - а хозяйство-то вести как следует, пожалуй, не сумеет, намаюсь, пока приучу. Уж лучше найду кого-нибудь попроще'.

  - А жена помогает сталь выбирать? - увидев, что хотел, несколько неучтиво отвернулся назад к купцу Холмин.

  Купец замялся. Он бы и рад сказать, что содержанок с собой прихватил ночи в дороге скоротать, но супруга такого в адрес свой и дочерей не простит и игру не поддержит.

  - Запретить бегство из города всем, - купец особо выделил последнее слово, - штатским без исключений - это беспрецедентно. - И в руке негоцианта будто из ниоткуда появляется кожаный мешочек, судя по характерному звуку - с монетами.

  - Боюсь, этого будет мало, - молвил Клевоц и купец изменился в лице. - Но, впрочем, посоветуйся с держателем Даном. В любом случае мы оприходуем деньги официально, как добровольный взнос на оборону города.

  Купец был уже готов вернуться назад и попробовать выехать через другие ворота, бесплатно или хотя бы подешевле. Дан тоже не терял времени: отослал половину северян в сопровождении местных стражников к остальным воротам, а также патрулировать стену. 'Заодно проверим людей Альберта в деле. Если и они преступят волю императора, - прокомментировал старик, - можно возвращаться на Холм, наш долг перед Изначальной империей на этом будем считать выполненным. И вообще, простые воины и ополченцы должны бы нам сочувствовать по поводу закрытия города. Их семьи здесь и переезжать им, как правило, некуда. А вот трусливые богатеи...'.

  Но тут послышался стук копыт и из города к воротам приблизилась целая кавалькада. Клевоц мгновенно уловил перемену в настроении купца, хотя и не понял, кто это такие. Его взору предстали две очевидно знатные дамы в сопровождении рыцарей. Рыцарям в нешироких воротах северян было не смять, а вот богато одетые женщины привлекали внимание.

  На обрамленном вьющимися ослепительно черными волосами чувственном лице старшей, особы лет тридцати на вид, красовались настолько крупные и яркие губы, что Клевоцу даже не нашлось с кем сравнить. А груди женщины будто стремились разорвать аристократически закрытое платье изнутри. 'Вот о ком могли говорить старики, предупреждая, что южанки сами прыгают северянам на ложе', - самонадеянно решил Клевоц и перевел взгляд на младшую. Стройная светло-русая девушка, судя навскидку, приближавшаяся к своей шестнадцатой весне, привлекла внимание утонченными чертами симпатичного лица. Лишь чуть отталкивало высокомерное выражение, проступившее, когда она увидела северян.

  Неожиданно порывистым движением девушка повернулась лицом к напарнице, что-то спрашивая, и северянину стало видно нарисованную острогу на пряжке пояска - жреческую руну 'истина'. Никто, кроме ʼвысших жрецов, не имел на нее права. Пускай Клевоц не умел читать буквенный алфавит, но отдельные руны, символизировавшие иерархию Изначальной империи, знал хорошо. Мгновение - и на поясе второй дамы руна 'истина' тоже открывается взору.

  Наследник Холма в тревоге косится на Дана, если оберег зашит у молодого северянина в поясе, то об остальной защите знахарь так и не рассказал. Твердил - еще не пришло время. Но Холмина тотчас осеняет: прилюдная смерть на службе от руки жриц - и враги не смогут надругаться над родом, их самих будет преследовать императорское правосудие. Северянин успокаивается и вновь внимательно смотрит на жриц, особенно - на младшую. На Севере верят, что для колдуний нет посмертия, ни плохого, ни хорошего. 'Жаль будет такую красоту отдавать трупным червям', - проносится в голове и Клевоц морщится от недостойной мысли, сострадания к убийце отца.

  - Не вздумай показывать, что понимаешь, кто они. Мы сможем отомстить, только когда не будем этим подставлять Холм, - шепчет Дан.

  Леди и купец между тем перекидываются парой слов, и старшая трогает лошадь. Но свита успевает предупредить ее намерение - гнедой жеребец седовласого храмового рыцаря опережает пегую кобылку жрицы на пол корпуса и воин провозглашает:

  - Рэлʼли Анна Пóлеон, владетельница Сизого Камня, ʼвысшая жрица всеблагого Похитителя, - негоже дворянке представлять себя самой.

  - Рэлʼ Клевоц Холмин, старший наследник владетеля Холма, - также полно представляется Клевоц в ответ.

  - Милостивый государь, - подъезжает поближе рэлʼли Анна и кокетливо улыбается Клевоцу с высоты лошади, - почему бы тебе не сделать любезность и не пропустить почтенного негоцианта?

  - Осада стоит денег, милостивая рэлʼли, закупить оружие...

  'А может, мы даже успеем нанять сотню-другую наемников в других провинциях', - додумывает северянин, но вслух не произносит.

  - Старейшина Клаус добрый прихожанин храма. Император должен был уведомить тебя, что сословие решило не воевать за провинцию, поэтому я не могу помочь городу. Но я могу помочь нашему прихожанину - как насчет десяти однощитовых храмовых рыцарей на время осады за право проезда для купца и его свиты?

  От удивления Клевоц поначалу не знает, что и ответить: 'может, мы ошибаемся и это не они?'

  Один Дан не растерялся:

  - Проси письменное обязательство жрецов.

  Но, против ожидания, рэлʼли не отказывается даже прямо на месте составить бумагу на имя северянина.

  * * *

  - Покажи ладони... Проходи. Ладони... Проходи, - одноглазый Глазко в закрытом трофейном шлеме, взятом им с бою около года тому назад, проверяет минующих восточные ворота.

  Бедняки с характерными мозолями могут идти куда им вздумается, все равно в других провинциях их никто не ждет. Беженцев много почти по всей империи, а впереди зима. Но вот те, кто не изнурен полевыми работами, а также повозки с едой и просто ценным добром отправляются обратно в город.

  После того, как прошел слух о закрытии Фойерфлаха, многие вдруг захотели оказаться за пределами стен. Но большинство вернется - если раньше не ушли, то сегодняшнее бегство - одни эмоции. Тем более что ʼвысшие жрицы выкупают проезд для состоятельных горожан в обмен на предоставление северянам храмовых воинов.

  Рядом с Глазком - стражники и Нижнегорский со своими людьми. Юрий собирается послать прошение о разрешении от службы - связанное с такой редкостью, как принятая Похитителем клятва, оно, очевидно, будет рассмотрено императором. Но в то же время, после любезной беседы ʼвысшей жрицы с Клевоцом, Нижнегорский сотоварищи больше не прячут лица. Если даже для ʼвысшей не зазорно заигрывать с наследником Холма...

  Теперь Юрия тревожит другое: обязывает ли клятва именем Похитителя выдать жриц Похитителя? В свое время он не видел их лиц, но утром, у ворот узнал по голосу. 'Нет, - думает Юрий, - не будут же жрицы мешать защищать город. А значит, служба держателю Фойерфлаха и инкогнито жриц друг друга не касаются'. Сами же волшебницы пока не узнали его, но и когда узнают - 'моей вины в поражении нет, - убеждал он себя, - а клятва Похитителю - есть клятва Похитителю'.

Глава 4, где Клевоц взрослеет, а жрецы ищут женщину, чей пепел уже развеян над рекой.

  По узкой улочке Фойерфлаха в густых ночных тенях каменных, кирпичных и деревянных домов, прячась от тусклого света растущей луны и редких проблесков рукотворного огня, перемещалось два существа.

  Первой извивалась необычно толстая змея больше шести саженей в длину. В редких отблесках факелов, догорающих в бронзовых подставках над парадными дверьми домов побогаче, светлые пятна вдоль змеиной спины и почти треугольные (темные по краям) пятна с боков будто сетью укрывали гадину, придавая то местами черный и серый, то желтый и ядовито-зеленый окрас. Чужие взгляды словно бы отталкивало от рептилии, и потому ни один случайный прохожий не был потревожен неожиданным зрелищем.

  За необычной змеей следовала маленькая, худенькая фигурка в черном балахоне. Уж ее то бы точно не преминули ограбить на окраине, там где странная парочка сейчас передвигалась. Ограбить, обязательно заглянув под капюшон, узнать кто это - девушка или мальчишка-подросток - на предмет выбора дальнейших развлечений. Но и фигура в балахоне будто куталась во тьму, не позволяя взгляду зацепиться за себя, осознать, что ее семенящие шаги - это нечто большее, чем игры теней с воображением.

  Ни псы, ни волшебники не смогли бы взять след таинственной пары.

  * * *

  Расставив на всех стенах часовых, северяне разместились в нескольких надвратных башнях, не пожелав углубляться в город. 'Там мы как в ловушке', - настоял Дан.

  А самая беззаботная компания подобралась в юго-западной надвратной башне. Со второго этажа, лишенного бойниц и превращенного в один большой зал, освещенный лишь глиняными плошками с жиром и щепочными фитилями, сквозь серый камень стен рвалась наружу разноголосица:

  Ветер веет с юга,   Несет тепло и запах гари

  В походе веселое питие под запретом. Но разве это преграда для жаждущих развлечений? Пускай в кружках-долбленках, изготовленных из цельных чурок, не выстоянный мед. Пускай там багровый отвар из бодрящей смеси травянистой розы, шиповника, бузины, листьев ежевики, холодянки, ромашки и еще полудюжины наименований. Но окольчуженые кулаки размеренно грохочут о столешницы. Круговые движения голов исполнены ритма. А песня рвет легкие:

  Морозу уступать не пристало,   Полетит навстречу вьюгой

  И в головы постепенно снисходит тот же веселый туман и парящая легкость, что и дома, под мед. Вот уж у всех раскраснелись лица, а молодые надсадно орут слова песни, перекрикивая стариков.

  То ли срабатывают воспоминания о празднествах на Холме, то ли то, что содержимое голов встряхивается и едва ли не перемешивается в такт песни, то ли сам по себе ритм, то ли еще что, то ли всё вместе...

  С юга буря рвется,   Манит запахом свежей крови.   Выступим ей навстречу   Тусклым светом и льдом, что не гнется.

  Непревзойденный копейщик Таптун увлеченно лупит кулаком по столу в такт остальным, и трещина под его ударами увеличивается, расширяясь. Косматая борода будто расплодилась по голове северянина, обильно растет из шеи, спутанных густых волос столько, что, возможно, пряди ниспадают из ноздрей и ушей - ничего не разобрать. Волосы сплошным ковром лежат на плечах, груди и животе.

  Высокий, кряжистый старик Зырь - иной раз молчун, а иной раз заядлый спорщик - подслеповато щурится, вспоминая былое. И внезапно кружка с громким треском лопается в руке, орошая горячим отваром все вокруг, вызывая громкий смех.

  Лучник Клощ, худощавый и будто весь оборванный, вгрызается в тушеную утку, разбрызгивая капли жира. Клочковатая бороденка под стать поддоспешнику, словно линяющему как пес. Но зато Клощ - лучник от Вышнего.

  И остальные, числом не менее дюжины, не отставляя далеко оружие и лишь отчасти сняв брóни...

  Этажом ниже гораздо тише. Здесь, где толщина камня рассчитана на удары стенобитных орудий, места мало и за столом сидят всего четверо.

  Рябой Ждан, годом старше Клевоца, обладатель тощей бородки и страшной силы в жилистых руках. Долгое время он прикрывал спину Клевоцу в учебных боях. Ждан на часах, стережет вход.

  Сотник Вызим, на хмуром лице шрамы от давнего обморожения, держит совет с Даном и Клевоцем.

  В помещении, тускло освещаемом толстой восковой свечой, царит полумрак.

  - Я утерял связь с соглядатаями в кочевьях, - признается Дан. - Нужно послать человека припугнуть их, если решили от нас отказаться. Да и серебра подбросить. Но если их взяли, то нашего будут ждать.

  - Кликнем добровольца? - будто цедит слова сквозь зубы Вызим. Пепельные волосы в сочетании с гладкими белесыми рубцами на лице довершают угрюмый образ сотника. - Мы должны вовремя узнать, когда коневоды двинутся на город.

  - Добровольца? - удивляется Клевоц. - Почему добровольца, а не просто того, кто лучше всего подходит?

  - Ну... Таков обычай, - Клевоц кажется впервые видит, как смущается Дан.

  - Мальчику пора уже взрослеть, - резко бросает Вызим.

  - Об этом не принято говорить, - вздыхает Дан, - но оставаясь наедине с южанами, когда нет других северян вокруг, не каждый спешит перейти за грань.

  Ждан в удивлении весь обращается в слух, а Клевоц поспешно вопрошает:

  - Наши трусят? - его глаза округляются.

  Вызим, с совершеннолетия не пропустивший ни одного похода и даже готовый платить золотом, чтобы его не оставили в охране Холма, хмыкает.

  - Ты только не вздумай в лицо кому-нибудь это сказать, - укоряет Дан. И, теперь уже Вызиму: - Сам рассказывай.

  - Дело в сомнениях, некоторые проходят через это, - Вызиму похоже тоже трудно подобрать подходящие слова. - Вышний не балует нас знамениями, особенно после Войны присоединения. Да и те, что случаются, недоверчивые зачастую полагают случайностью. А отсюда возможна неуверенность в хорошем посмертии для людей северного уклада. Желание задержаться в этом мире подольше. Большинство заболевших малодушием со временем справляется с неверием, да они и не ощущают его на миру, то есть когда вокруг свои. Но в таком тонком деле как разведка принято вызывать добровольцев - зачастую не знаешь, кто в конкретный момент борется сам с собой. Можно подавить опасения, но это не выход в разведке, где отвлекаться на что-либо подобно провалу.

  - Ты должен помнить, - добавляет Дан, - как в наших сказаниях слабая волшба оказывалась бессильна перед ничем не защищенным северянином. Или сильная, но брошенная сразу на многих. Тем не менее тот, кого обуревают сомнения, подвержен даже наговору деревенской травницы. Ты должен верить, чтобы выживать. Сильнее всего вера в Вышнего, но можно просто верить в Север или даже в самого себя.

  - Расскажи уж и про второй путь, - Вызим потирает белесый от времени шрам.

  - Это был первый путь, а второй, - Дан мостится на березовой лавке поудобнее, и металл скрежещет о металл, - это когда верят в тебя. И чем сильнее верят, и чем больше верующих - тем меньше ты подвержен враждебному волхвованию. Пожалуй, нынешнему императору, несмотря на всё, достанет авторитета, чтобы устоять против одного ʼвысшего жреца.

  - А вот нас маловато, как бы истово не верили в своих предводителей, - Вызим добавляет ложку дегтя в бочку меда.

  - Но ведь тогда, - торопится молодой Холмин, - получается, что колдуну, убившему старого императора, помогли?

  - Или у него были какие-то особенные колдовские предметы, напоенные Силой? - Ждан, хмурый и молчаливый с тех самых пор, как стало ясно, что в косую сажень в плечах он не вырастет, наконец не выдерживает и встревает в беседу.

  - Вещи - ничто, - отрезает Вызим, но Дан спешит его поправить:

  - Колдун использует связанную в вещах Силу, чтобы быстрее восстановиться. Потому бой со снаряженным ʼвысшим жрецом нельзя затягивать. Но чем бы ни увешал себя волхв, мощь отдельных заклятий не возрастет. Зато, снабдив связанной Силой, можно сделать обычного человека на время подобием колдуна, но делается это крайне редко. Дорого, к тому же нельзя одновременно и быть колдуном, и использовать доспехи веры. Часто встречаются лишь слабенькие колдовские обереги, сделанные неизвестно кем и продаваемые из-под полы. Вещи Силы могут, правда, срабатывать и вовсе без человека, но тогда, если только речь не идет о самозащите, не пропустили бы с ними к императору в зал, есть простые способы такое обнаруживать. Однако колдун мог управиться и сам - ведь для заклятия он отдал жизнь, о таком ранее я никогда не слыхал.

  - Здесь также имело место предательство, - продолжает Дан. - Как потом стало известно, в последней битве, чтобы не допустить разгрома войска, император опустошил свои древние фамильные амулеты, израсходовал всю Силу и не успел купить у жрецов её восполнение. В тот день об этом знали немногие, 'высшие жрецы среди них; будь амулеты в порядке, император бы уцелел. Говорят, храмы дорого заплатили за то, чтобы наследник не обвинил их - зарядили все амулеты вновь, на что в ином случае молодой император собирал бы золото лет десять. И всё равно пришлось успокаивать дворян и кое-где подавлять волнения среди черни. У жречества хватает недоброжелателей, далеко не все находят благотворными вводимые ими порядки.

  - Дан, - вовремя вспоминает Клевоц, - ты говорил, что расскажешь о нашей защите против ʼвысших жриц.

  - Хорошо, расскажу, - в этот раз Дан не отказывается, не откладывает на 'когда придет время'. - Это третий путь. От начала нашей истории... - Но тут старика грубо прерывают.

  Глухой удар, ненормально тихий для наносимого урона, сносит с петель толстую, окованную железом дверь, которая вела в башню из города. Дверь неожиданно мягко, почти бесшумно опускается на пол, а в проеме показывается громадная змеиная голова.

  Вызим и Ждан хватаются за топоры, но волшба вмиг обволакивает их, расслабляет мышцы, заставляя бессильно опуститься на пол. Полураскрытые рты не исторгают ни звука.

  Клевоц прислоняется к стенке, спина вмиг взмокает от усилия, на лбу проступает испарина, но все, что удается - вершок за вершком крошечными шажками приближаться к колдовской твари. И Клевоц сознает - на нормальный удар не хватит сил. 'Еда! - вторгается в сознание чужая мысль. Змея смотрит прямо на Клевоца, глаза в глаза. - Еда!'

  Происходящее исполнено примечательной иронии - северяне утром пугали своим якобы оборотничеством, а теперь, если уцелеют свидетели, то как раз о вторжении оборотня - упоминаемой как в северных, так и в южных народных сказках волшебной змеи-перевертыша - и будут говорить. Оборотня, на этот раз убивающего северян.

  Но вдруг мимо баронета Холма размеренными широкими шагами навстречу змее-переростку уверенно проходит Дан. В вытянутой вперед левой руке меч лезвием к низу. Хват необычен - большой и безымянный пальцы поддерживают крестовину снизу по обе стороны лезвия. Указательный и средний лежат на крестовине сверху по обе стороны рукояти. В правой руке у бедра - секира.

  - Сгинь, - произносит Дан, почему-то шепотом.

  Но тварь лишь неторопливо устремляет длинное тело к нему навстречу.

  - Именем моего самоограничения, - тварь, будто в удивлении, приостанавливается.

  Клевоц с недоумением вслушивается в словесный экзорцизм. Он думал, что теперь умеют бороться с нелюдью лишь заточенным металлом.

  - Именем помощи нуждающимся, оказанной в ущерб своему телу и своей душе, - тварь дергается словно от удара.

  Лицо у Дана, которого почему-то почти не берет загар, становится еще бледнее, чем обычно:

  - Именем прощенных должников, - тварь раскрывает пасть и зловеще шипит. Похоже, должников Дан прощал отнюдь не всегда.

  Дан, будто ступая против течения, подходит почти вплотную к рептилии:

  - Именем всего, что я безропотно претерпел, - змея скручивается кольцами и прячет голову. Сетчатый окрас кожи проступает ярче, а вокруг головы и хвоста воздух словно искрится.

  У Дана же заметно дрожат ноги и подергивается в руке меч:

  - Именем Вышнего, - выдавливает из себя старик.

  Ослепительная беззвучная вспышка бьет по глазам и, проморгавшись, Клевоц, будто в розовом мареве, видит разлетевшиеся по помещению окровавленные ошметки змеиной кожи, вздымающего топор Дана и голую женщину на полу, в страхе закрывающуюся руками. Топор опускается, а следом бесчувственной куклой валится с ног и Дан.

  'Вот она - наша защита от колдунов, 'третий путь', - запоздало соображает Клевоц. - С бородой и секирой'.

  Пламя свечи трепещет, но так и не затухает.

  А в следующий миг происходит сразу два события.

  Во-первых, дубовая ляда на второй этаж открылась, явив взору Таптуна:

  - Смотрю, у вас тут веселье почище нашего, - не успел он вымолвить, как тут же рвет из нагрудной петли нож и метает вниз. И немедля захлопывает ляду.

  Во-вторых, в дверном проеме появилась темная фигурка, прячущая лицо в тени капюшона. Нож внезапно замер примерно в пяди от ее груди и вдруг еще быстрее устремился обратно. Не укройся Таптун за толстыми дубовыми досками, лезвие вошло бы точно в переносицу.

  Фигурка подскочила к распростертой окровавленной женщине, со всхлипом втянула воздух в легкие. Ее руки охватило огненное сияние. И она начала медленно и грозно, грозно, несмотря на внешнюю хрупкость, поворачиваться к зашевелившимся на полу, приходя в себя, Вызиму и Ждану, и к наследнику Холма.

  Ляду наверху попытались вновь открыть, собираясь прийти на помощь, но массивные петли без видимой причины заклинило намертво. Ударили топоры, сквозь щели вниз просыпалась пыль, но нужно было время.

  А у ног колдуньи все так же ничком лежал Дан, не подавая признаков жизни.

  Но если змея недавно сбила Клевоца с толку, то теперь все казалось ясно: оберег. Северянин на ощупь выхватил шероховатый округлый камень и стиснул в ладони, пристально глядя на ведьму. Колдунья произнесла слова, воплощающие давно приготовленный наговор, но ничего не произошло. Попыталась еще раз, но с тем же результатом. А свет вокруг ее ладоней погас. Она непонимающе встряхнула головой, и капюшон слетел, открывая соблазнительный облик разгневанной девушки. Светло-русые волосы перехвачены буковым обручем.

  И вот уж девчонка, побелев лицом, нелепо размахивала руками. Но это для северян нелепо. Среди своих Изабелл слыла прилежной ученицей, она знала множество приемов, как выжать из разума и тела последние капли Силы. Однако ничего не срабатывало!

  Клевоц неотвратимо приближался, буквально тающий оберег в одной руке, топор в другой. В глазах девушки фигура надвигающегося северянина словно выросла, заслоняя весь мир. И в последнее отчаянное колдовское усилие она вложила всего одно желание: 'Пощади!' Навредить ему молодая ведьма уже не могла. Но вот защититься или даже скорее безмолвно попросить за себя, усилив просьбу волшбой - могла попытаться. И тут Сила окончательно угасла в ней, истощившись в последней вспышке, усиленной столкновением гордости и ужаса в ее душе.

  В иное время Изабелла стала бы презирать любого ʼвысшего жреца, просившего пощады у северян. Но лишившись Силы перед лицом смерти, она не могла мыслить привычным образом.

  В иное время примитивный наговор-импровизация не сработал бы. Но коснувшись сознания Клевоца ее мольба зацепилась за вчерашнее: 'жаль будет такую красоту отдавать трупным червям'.

  А далее ни Клевоц поначалу не понял, что теперь будет действовать под влиянием колдовства, ни девушка не почувствовала, что волшба воплотилась. Лишь ощутила, как Сила покинула ее, и, в страхе выхватив короткий ритуальный ножик, попятилась от северянина.

  Клевоц принял чуть вправо, отсекая Изабеллу от дверного проема. А та, в ужасе не сводя с него глаз, упустила последний шанс сбежать. Да и был ли он, этот шанс? Ведь никто не мешал метнуть топор ей в спину.

  Вызим и Ждан наконец-то оказались на ногах и, сообразив что к чему, принялись загораживать дверным полотном от случайного (или же намеренно любопытного) взора вход в башню. Наверху сообразили, что петли вновь проворачиваются и перестали рубить. Распахнутая ляда пропустила вниз несколько звякающих железом косматых северян.

  Все разом заговорили, обсуждая детали происшедшего. Кто-то выскользнул в ночь, в поисках возможных соглядатаев. Другие с интересом рассматривали клочья змеиной кожи, зарубленную колдунью-оборотня. С трудом разжали пальцы, даже в забытье мертвой хваткой державшему меч Дану. Уложили его поудобнее на соломенный тюфяк - Вызим сказал, что знахарь может еще очень долго не приходить в себя. А вот на молодую жрицу, вжавшуюся в каменную кладку стены в самом темном закутке, каждый бросал лишь взгляд-другой - для них ее покуда дышащее тело, такое обычное без волшбы было неинтересно. Те, кто здесь оказался, уже знали, что оберег забирает Силу и из колдуньи, и изо всех ее 'напоенных' вещей. Короткий допрос - и для ведьмы все закончится.

  А девушка всё надеялась: вот-вот вернется волшба. Происшедшее казалось ошибкой, навеянным мороком. Она читала, дескать в древности северяне умудрялись иногда неким потаенным способом обессиливать ʼвысших, но все авторитеты в один голос твердили, что более такое никогда не повторится. Неужели давно позабытые времена вернулись и Север придется покорять вновь?

  - Срочно выпытываем, что нужно и уничтожаем тела. Если за нами следили храмовые соглядатаи, будем все отрицать, - встревожено зашептал Клевоцу на ухо Вызим, но видать слишком громко.

  - Вы не посмеете! - взвизгнула девчонка и притопнула красным кожаным башмачком (под балахоном скрывались модные одежки).

  - Кого ты хочешь убедить? - ухмыльнулся Вызим. - Себя или нас? Расскажешь, что нам нужно, и уйдешь в иной мир спокойно. Тебе боли не выдержать, поверь, - северянин полагал, что посмертия колдунам не видать, но ведь жрица должна была думать иначе.

  - Вы же не пытаете! Пытка против северного уклада!

  Все северяне разом обернулись на эти слова. Девчонка изучала уклад?

  - Если такая знающая, посмотри на это, - Вызим закатал рукав.

  На предплечье проступал старый шрам от ожога. Отчасти похожий на те, которыми обморожение украсило лицо, но правильной формы - в виде руны 'удавка'.

  - Тебя пытали? - после этого вопроса большинство присутствующих резко потеряло к девушке интерес - ее знание не простиралось далеко.

  А Вызим неторопливо, раздельно выговаривая слова будто маленькой девочке пояснил:

  - Это - искупительное клеймо. Десять зим тому назад мне пришлось пытать человека.

  - Я убью себя, - пискнула жрица и приставила нож к горлу.

  - А почему ты не угрожаешь тем, что скоро сюда прибудут храмовые рыцари? Или они не в курсе происходящего? - вмешался Клевоц.

  - Они... - у девчонки перехватило дыхание. - Да! Они вот-вот будут здесь! Вы не успеете ничего узнать! Но я могу простить вас. - Она поспешно, срывающимся голосом выговаривала слова. - Ведь вы только защищались. Пропустите меня, - Изабель рванулась вперед, но люди не расступились.

  Жрица выжидательно посмотрела в лицо одному северянину, другому, третьему, но везде наталкивалась лишь на кривые ухмылки:

  - Так их все-таки не будет! - понимающе рассмеялся Клевоц. Подшаг левой ногой и его рука уже сдавливает женскую кисть.

  Жречество не училось кулачному бою. Но реакцию в них все же развивали, а Изабелла была талантливой ученицей. И успела бы себе перерезать горло, но... Старые жрецы так цеплялись за бренные тела, используя всю доступную им волшбу. В результате про посмертное переселение души - один из догматов учения Похитителя - стали ходить ну очень разные слухи, в том числе и пугающие тех, кто настроился благодаря волхвованию получить - о милость Всеблагого! - возможно и бессмертие здесь, без перехода за грань.

  Жрица не решилась вонзить в себя лезвие. От неожиданности и боли в стиснутой будто клещами руке Изабелла выпустила нож и в ужасе замерла, глядя молодому северянину прямо в глаза.

  Но тут заработала волшба. А единственный, кто мог это заметить, все еще был без сознания.

  - Мы не будем пытать тебя, крошка, - дружелюбно улыбнулся Клевоц, перехватывая на всякий случай и вторую аристократически изящную ручку. - Ты ведь и так все расскажешь, правда? А в награду я оставлю тебе жизнь.

  Волшба не вкладывала слов в его уста, но временно меняла настрой и отношение. 'Жизнь за жизнь, - буквально звенела в голове наследника Холма старинная северная присказка, - главная ведьма мертва, и жизнь молодой отцу теперь ни к чему. Она пригодится мне самому'.

  Вызим поспешно попытался что-то возразить, но от избытка чувств - оставить в живых колдунью, свидетельницу смерти другой! - поперхнулся и закашлялся. А Клевоц возвысил голос:

  - Как баронет Холма беру ее себе в рéнкинэ. Выкуп воинству внесу либо при дележе добычи, либо из отчины по возвращении. - Уж на один-то выкуп (а он не зависел от женщины, лишь от придаваемого ей нового статуса) дед бы выделил монет.

  Такого в истории еще не было: вводить в ряды северян ʼвысшую жрицу, то есть самую настоящую проклятую, пускай и как рéнкинэ! Воцарилась такая тишина, что стало слышно, как потрескивает свечной фитиль. Вышнему принятие проклятой могло очень не понравиться.

  А девушка про выкуп не поняла, но вот слово рéнкинэ оказалось знакомо.

  - Я не буду твоей рабыней, - она внезапно и резко рванулась изо всех сил, но лишь вывихнула себе кисть и скривилась от боли.

  Но какая из рéнкинэ рабыня? Рéнкинэ нельзя продать, одолжить или подарить, нельзя самовольно казнить, да и взявшего ее она называет по имени, а не 'господин' или 'хозяин'. А дети рéнкинэ стоят в наследном ряду, хотя и после детей от законной жены. 'Про рабыню, - подумали северяне, - очередная подлая южная клевета'.

  Однако там, где старики видели лживое порождение ехидны, искушающее своим телом наследника, Клевоц видел в тот момент лишь хорошенькую, испуганную девчонку, и уж никак не грозную колдунью и убийцу. И тут волшба не сильно сбила его с толку. Для Изабеллы бой и убийство на Спорных землях был первым в жизни. А о том, как бывшая колдунья будет существовать бок о бок с кровными врагами ее сословия, Клевоц даже не задумался. Он вообще ничего не продумал, предоставляя жрице статус рéнкинэ.

  Клевоц наклонил голову ей к самому ушку и, прежде чем Изабелла успела бы решиться боднуть его в губы, прошептал:

  - А что, если я пообещаю тебя насильно не раздевать? - тут волшба явно подвигла его к преувеличению своей способности соблазнять.

  В тайне от взрослых Клевоц успел-таки более-менее близко пообщаться с одной северянкой, и, кстати, ему ещё только предстояло узнать о последствиях этого.

  'Жизнь, - пронеслось у девушки в голове, - без унижения, - о том, что ее могут использовать как прислугу, ʼвысшая жрица даже не подумала, - и меня рано или поздно найдут и освободят'.

  - Чем она подтвердит свой рассказ? - наконец прокашлялся Вызим. - Под хорошей пыткой-то не повыдумываешь так, как без оной. - На самом деле его больше волновал гнев Вышнего, но говорить о потустороннем всуе не пристало. Сначала следовало исчерпать все 'земные' аргументы.

  - У меня есть, - теперь Изабелла боролась за свою жизнь, - есть подтверждение.

  Из недр балахона был извлечен свиток дорогого тонкого пергамента. Жрица совершенно случайно имела при себе последнюю страницу своего дневника - детская привычка пошла на пользу и во вред. На пользу, так как по записям было понятно, что тетя не посвятила Изабель в детали происходящего. Никто не мог заподозрить, будто девушка в таких подробностях предвидела исход нападения и заготовила поддельный дневник.

  Во вред, ибо Анна и Изабелла Полеон не сказали никому, куда направляются. Самоуправство Анны не прошло даром, ведь ей было кому сказать о цели похода, но сочла недостойным 'отчитываться' перед жрецом ниже по храмовой иерархии. А значит, Изабель, забирая пергамент, лишила жрецов последней возможности в ближайшее время (или даже вообще когда-либо) узнать, что случилось.

  Своим дневником колдунья повергла северян в уныние - и настоящую ʼвысшую жрицу захватили, и допрос вроде б то как провели, и по большому счету ничего полезного не узнали.

  Но тут молчание прервал Ждан:

  - Она ведь отдохнет и вновь начнет швырять заклинания! Клевоц!

  Молодежь заволновалась, лишь старики остались спокойны. Зырь прокряхтел:

  - После нашего оберега сама по себе она никогда не восстановится. А вот, что касается старшей - на всякий случай развейте ее пепел над текущей водой. То, что не прогорит - найдите металлические ступки и пестики и усадите молодых истолочь кости в прах.

  - Но это живая ловушка! - не вдаваясь в детали, но от того не менее понятно северянам выдвинул главное посюстороннее возражение Вызим. - Ее следует тоже развеять, чтобы и следа не осталось.

  Лишь остатки гордости позволили Изабелле сохранить контроль над своим телом и не прижаться к Клевоцу в поисках защиты. Молодой северянин задумался: 'ловушкой' ʼвысшая жрица могла стать по самым разнообразным поводам.

  Но Зырь неожиданно твердо принял в споре сторону наследника Холма. Страсть возражать преобладающему мнению не всегда просыпалась в нем, но если просыпалась - значит, он полагал, что обнаружил весомый повод. Вот и сейчас - ведь согласно укладу не следует возглавляющему поход без крайней нужды менять решения, а значит, зарождать сомнения и в нерушимости последующих приказов:

  - Переоденьте девицу как северянку, а также закройте лицо. Один из нас отправляется к коневодам - вот она и поможет общему числу остающихся сохраниться прежним, - и когда только Зырь успел об этом узнать. - Что до пола - соглядатаи не у всех видели лица, так что сойдет. И с Клевоцем ведь ходят телохранители? Пусть в случае опасности изуродуют ей топором лицо. После этого, даже если успеет что-нибудь выкрикнуть, назовем сошедшей с ума рéнкинэ, приведенной с Севера.

  В сумраке лицо и клочковатая борода старика Зыря напоминали цветом пергамент:

  - А чтобы не поспела проорать тайные слова, известные только жрецам - рубите ее на первом же звуке. Про способ казни - в тонкостях нашего уклада даже жречество не разбирается. То, что до этого с нами шла без веревок - отведет подозрения. Только чтобы слишком явно ее не пасли, лишь были наготове. Если Вышнему будет угодна ее смерть, она ослушается нас и уйдет в небытие.

  Зырь не пугал девушку, просто вслух искал способ для баронета не уронить лицо отменой однажды решенного и в тоже время не навредить Северу принятием ведьмы.

  От слов про изуродованное лицо Изабелла задрожала в руках Клевоца - она как раз обдумывала как бы подать знак своим и сбежать.

  Молодой Холмин же, не поспешив бросаться словами - качество скорее зрелого мужа, чем юнца - выиграл в глазах всех. Северян - так как странное решение обосновали без его вмешательства. Девушки - так как идея 'топором по лицу' (а иное никто бы и не придумал) изначально исходила не от Клевоца.

  А волшебство в душе северянина успокоилось, утихомирилось, перестало подталкивать мысли - ведь жрица сохранила жизнь и честь. Да и не столь уж могущественным было это волшебство - жизнь южанки до вмешательства Зыря и впрямь висела на волоске.

  * * *

  Седовласый, будто полярная сова, старец Гриффид, посвященный в бесчисленные тайны 'высшего жречества, представитель благословенного сословия в Совете 'высших тэл'ов Изначальной империи, размышлял, заперевшись в келье для волхвования. Стул, стол и несколько сундуков, наполненных атрибутами ритуальной волшбы, составляли всё убранство помещения, неожиданно аскетичного в сравнении с комнатами большинства других 'высших жрецов.

  Жрец Гриффид думал о дочери - Изабелле. На трехсотом году жизни последователь Похитителя наконец-то решился продолжить свой род. Всемилостивый не благословил его сыном, но ведь жречество - единственное сословие, в котором мужчины почти не имеют преимуществ перед женщинами.

  Это находит свое выражение и в небесной иерархии. Летописи свидетельствуют, что в начале мира Похититель общался с главой жрецов лично, но затем поставил между ним и собой образы своих Непорочных дочерей. Всеблагой запретил жрецам обсуждать вопрос о том, кем была мать богинь и была ли она вообще. Считается, что знание этого дается лишь после смерти, как одна из наград за верность и послушание.

  И вот Всемилостивый одарил жреца талантливой - скорее даже гениальной! - дочерью. В молодом возрасте она достигла пятой ступени волшбы из десяти.

  А ведь даже постижение первой ступени - сложнейшая, многолетняя задача. Первой ступенью именуется управление собственным телом. Если волхвуешь в его пределах, уровень волшебства полагают начальным, но в то же время он включает зачатки всех последующих ступеней.

  На второй ступени изучают влияние на чужой разум. На третьей - жар и холод. Наиболее известный наговор третьей ступени - удар волшебным огнем. На четвертой изучают вес и ускорение. Профаны, как правило, видят ее результаты в виде внезапно взлетающих предметов. Или наоборот, исполняющихся непомерной колдовской тяжести. В результате можно, к примеру, заклинивать двери или ворота, погребать рыцарей под возросшей массой их собственных доспехов, пускать стрелы без лука. Четвертая, включающая - подобно первой - элементы наговоров всех остальных, означала лечение и продление чужой жизни. 'Внешние' ступени (со второй по четвертую) считались подготовкой к пятой - мгновенному преодолению пространства.

  Далее, через несколько ступеней, следовала последняя, высшая - создание вещей и живых существ из чистой Силы. Но на этот уровень восходили лишь немногие, и седой 'высший жрец среди них, троицы ныне здравствующих.

  К четырем годам высокородные родители опознали в девочке одаренную. То есть человека, который может улавливать крохотный ручеек из безбрежного океана Силы, изливаемой Похитителем в мир. Учить ребенка начали еще до инициации. А в шесть лет...

  Каждый год одаренные со всей Изначальной империи собирались в столице в ожидании просветления. Похититель, являя свою Силу в алтаре, сравнивал достоинства и недостатки, выделяя всего нескольких достойных. Прежде всего детей жрецов, естественно. За всю историю он отклонил лишь двоих высокорожденных. Кстати, издавна было подмечено, что у совокупности жреческих пар Империи рождается каждый год примерно равное общее количество одаренных детей, независимо от числа рожениц.

  Однако и у остальных сословий был шанс. Приблизительно один к десяти, если учесть ежегодную численность соискателей. Ежели Всеблагой сочтет, что кандидат будет преданно служить ему. И слепо выполнять его волю, независимо от прошлых сословных и личных симпатий.

  А незаслуживающих озарения Всемилостивый забирал к себе, оставляя в бренном мире лишь бездыханные тела. Из-за этого некоторые маловеры (дети или их родители) старались уклониться от привилегии попытаться достигнуть просветления. И буде Похититель ощущал, что таковых, не разысканных жрецами, в какой-либо год оказалось излишне много, то алтарное таинство (превращение одаренных в 'высших жрецов) отменялось. Потому людей с даром искали ежечасно и повсеместно.

  Тем более что уклонисты зачастую со временем основывали культы и ереси на благословенных землях Изначальной империи, просвещенной истинной религией. Либо поддерживали старые беззакония. Ведь беглецы были способны показать нечто, хоть и самую малость, но большее, чем простые балаганные фокусы. В противовес 'высшим жрецам, без крайней нужды не появляющимся в дальних деревеньках. А беззаконные культы и ереси везде подлежали искоренению, за пограничными крепостями тоже бытовали свои официальные верования и свои обряды для одаренных.

  Но естественно Изабелла, единственный ребенок жреца, успешно прошла инициацию и получила бесценное сокровище - доступ к Силе Похитителя, ограничиваемый лишь человеческой природой. Жреца-отца еще недавно раздражало, а теперь умиляло то, что Силы у всех 'высших жрецов - от детей до стариков - было одинаково.

  Тем не менее, учиться всё равно нужно. Без научения и скорость восполнения Силы чудовищна низка, и мастерство наговоров убого. Сразу после просветления 'высший жрец может лишь выплеснуть свою Силу, сметая всё на своем пути, но преображение Силы позволяет добиться большего с теми же затратами. И вот потянулись годы учебы...

  'Высшие жрецы переходят от ступени к ступени, освоив в среднем лишь по несколько наиболее простых наговоров и ритуалов (от десяти на первой до одного на пятой). К каждому способу волхвования прилагаются бесчисленные упражнения, позволяющие к концу обучения добиться полного преображения Силы и применять умения в разных условиях и к разнообразным вещам. Да так, что непосвященному можно было представить один и тот же наговор в сотне разных обличий, убеждая в безбрежности возможностей жреца.

  Среди прочего, на третьей просветленный должен уметь, последовательно использовав несколько наговоров, испепелить сотню стоящих в плотном строю воинов и лишь тогда истощиться. Ну, испепелить слишком громко сказано. Точнее будет - умертвить огнем. На пятой ступени - мгновенно переместиться в пространстве. Правда, в заранее подготовленное, намоленное место, где жрец должен побывать лично. Да и удается такое даже старикам не чаще раза в полгода - сколько не бьются над ритуалом, но улучшить не могут.

  Далее адепт выпускается во внешний мир и, если хочет, совершенствуется сам. Для целей Похитителя преподанного его молодым служителям довольно. Ступени, выше пятой, а также многие низшие наговоры можно не освоить и за всю жизнь.

  Тем более что настоящий избранный не ограничивает себя использованием исключительно Силы. Так, едва ли не лучшее оружие 'высших жрецов - самые обычные слухи. Например, о том, будто Похититель отвечает на молитвы непосредственным вмешательством в наш мир. На самом деле такие случаи да и вообще всеми признанные случаи прямого вмешательства Всеблагого в посюстороннюю жизнь можно пересчитать по пальцам. Всемилостивый щедр только на подсказки, а в остальном: 'высшим жрецам он дает Силу, а обычным людям - 'высших жрецов, этого должно быть довольно. Касательно иных 'чудес' (счастливых совпадений, неожиданных исцелений и подобного), так даже сами жрецы не всегда в состоянии понять, что от Похитителя, что есть проявление Зла, а что - слепой случай.

  Еще один примечательный слух - о безошибочном чтении памяти, мыслей. На самом деле такой способностью никто не овладел, о чем знающие люди могут судить хотя бы даже по истории имперских судебных тяжб с участием храмов. Но запугать плутоватых простолюдинов - уже большое дело.

  Кто же из поборников работы прежде всего с чистым даром Похитителя, Силой, хочет поскорее продолжать, расширять знания пройденных ступеней и осваивать новые, беря свое не терпением, а пускаясь в авантюры... Именно на первые пятьдесят лет после выпуска - на время первых безрассудных экспериментов - и приходится большинство жреческих смертей. Ведь молодые спешат, а старики откладывают объяснение новых наговоров и ритуалов, припоминая, в каком возрасте сами их познали. К тому же умудренным старцам нужно подкреплять свой авторитет перед желторотыми юнцами чем-то осязаемым. Зато уцелеют самые благоразумные, не склонные рисковать попусту.

  Молодежь иногда в поисках разностороннего опыта реального волхвования, которым перед ней козыряют старшие, с намерением купить бесценное наставничество даже едет инкогнито в вотчины иных религий. Ведь посвященные знают - о великая тайна жрецов! - что Похититель любит все религии, ему нравится разнообразие поклонения. Ну, не совсем все, вспомним о том, что называют ересями и культами. Всеблагой признаёт те, которым позволил иметь собственных просветленных, а остальные суть поклонение силам Зла.

  Но истинная религия - это вера Изначальной империи. По крайней мере, Всеблагой говорил так первому главе жрецов. Кто-то мог бы подумать, что Похититель говорил это главам всех наделенных сильными волшебниками религий, в тайне друг от друга. Но есть и практическое доказательство - жрецов, равных 'высшим по Силе, во всех вместе взятых иностранных церквях (церквях, искажающих сущность божества) меньше, чем в Империи.

  Так в чём же именно состояла утверждаемая отцом и матерью гениальность Изабеллы? Она закончила курс, обычно требующий двадцать-тридцать лет, за неполные десять, к шестнадцати годам. И высокородные родители задумали куда-нибудь определить дочку. Чтобы думала, будто ускоренно познаёт мир, а в особенности тонкости реального применения волшбы. И ничем не рисковала...

  Уже казалось, всё удалось на славу: и возможность отличиться, и несложный противник. Но тут вдруг девочка пропала.

  Гриффид не мог мгновенно переместиться в Фойерфлах волшбой. Он никогда не думал, что безотлагательно понадобится в этой заштатной провинции, и не проводил подготовительных ритуалов. Более того, как оказалось, никто из собратьев не озаботился обновлением места для перемещения, слишком много следовало извести Силы. Последнюю заготовку истратила Анна Полеон, тоже исчезнувшая. Ехать же обычной дорогой в охваченные войной земли означало не просто рисковать, но прибыть на место позже, чем вопрос разрешится.

  Потому следовало положиться на местных служителей храма. Среди них не оставалось ни одного 'высшего, но зато Фойерфлахские жрецы могли похвастаться изрядным количеством амулетов.

  А на всякий случай - для очистки совести, дабы самому себе казалось, сделал всё, что мог - отправил человека дорогой неодаренных, человека, умеющего не только искать как никто другой, но и молчать.

  * * *

  Чисто выбритый (хоть подбородок, хоть макушка) рэлʼ Станислав, держатель Высокого замка - на самом деле одинокой обветшалой каменной башни и трех деревенек - и храмовый дознаватель с утра был не в духе, о чем говорила глубокая морщина между бровей и плотно стиснутые губы. Вызван пред пресветлые очи и немилосердно отчитан, будто это он виноват, что в Фойерфлахе пропали сразу две ʼвысшие жрицы. Заодно Станиславу припомнили и его собственные маленькие слабости, стоившие немалых денег...

  Прошла всего одна ночь, а известие о пропаже жриц уже передано волшбой амулетов и столичный дознаватель ('лучший' - как он скромно себя характеризовал) послан в провинциальную глушь. 'Да они попросту загуляли! С полдороги придется возвращаться обратно!' Знавал он одну такую в свою бытность старшим учеником, любительницу мальчиков.

  С другой стороны... Станислав не был ʼвысшим жрецом, но его талант состоял в другом. И раз уж рэлʼа так на первый взгляд необоснованно сдернули с места - значит дело однозначно не чисто. 'Значит, предстоит и жриц найти, и не погрузиться в чьи-то тайны чересчур глубоко'.

Глава 5. Здесь главного героя ждет жестокое наказание, а его друг детства погибнет.

  Гвардия выдвигалась на северо-восток к лесам Каета. Всадники пылили сразу по нескольким параллельным дорогам, вбирая вспомогательные отряды ополченцев. Рэл' Гринь, держатель гвардии, казалось, умудрялся быть сразу везде. То он проверяет дозоры, то торопит арьергард, то беседует с прибывшими дворянами, то отчитывается перед императором.

  Новый держатель таки поднял в гвардии боевой дух, подупавший было за последние годы. Не стушевался и изгнал случайных людей, несмотря на их связи в высшем свете. Возобновил муштру в прежнем имперском объеме. Ликвидировал снабженческое воровство - ну, в основном. Совершенное в сжатые сроки, такое могло пройти далеко не у каждого. И тут как нельзя кстати оказалась его репутация человека, готового ради чести или пользы дела (а лучше того и другого сразу) поступать себе в ущерб.

  Император Евгений II восседал на подушках в защищенной древней волшбой карете и думал о деньгах. Всего лишь чуть больше двух лет прошло после смерти отца, а он уже распродал все, что мог изо всех имперских дворцов, а также сумел продать или заложить (не собираясь выкупать) и несколько таковых. Рекомендовал держателям городов, лишенных теперь резиденций, принимать посетителей в собственных особняках или в полковых лагерях.

  Евгений даже уступил коллекционерам древностей монеты-эталоны с императорского монетного двора скопившиеся за века. Продал все, что не могло приносить прибыль и за что, в то же время, можно было получить серебро и золото. Урезал до предела содержание другим членам императорской семьи. Злопыхателям все вышеперечисленное послужило лишним аргументом в пользу его сумасшествия.

  И вот наступил день когда... Нет, в казне все также пусто, единственное, что удалось совершить, так это вернуть сделанные отцом долги и избавиться ото всех откупщиков, то есть людей, получивших привилегию (в обмен на некоторую сумму отданную ранее императору) собирать ту или иную подать в свой кошель. Но и это большое дело. Ведь о тех же долгах нельзя было просто так забыть. Храмы перекупили обязательства, и отсрочки стоили денег или льгот. Теперь же, хотя деньги и не задерживались в казне, однако и наживаться на императорском безденежье никто уже не мог.

  Но все новые вторжения грозили поколебать шаткое финансовое равновесие. И если для лесовиков Каета средств на полки хватило, то Фойерфлаху помочь было не на что. Опять брать в долг? И отдавать с приростом, в лучшем случае выгадав на этом возврат уже разоренной войной провинции?

  Грозила и другая проблема. Все придворные партии, от восточных дворян до жрецов, требовали остепениться и завести наконец наследника. Но, видя шаткое положение престола, никто не давал в приданое за предлагаемой невестой чего-либо существенного. Больше, чем император мог вытребовать у них у всех вместе взятых, лишь грозя определиться с выбором.

  Но и это еще не все. Жречество вымогало объявить наследницей престола сводную сестру Евгения до появления у императора детей. Преемственность, уверенность в мирном престолонаследии дело нужное, дальняя родня мужского пола была сравнительно многочисленна и не имела весомых преимуществ друг перед другом в правах на престол. Но женщина! Дворяне меча не были в восторге.

  Однако у жрецов появился свой интерес - якобы у Роаны, сестры императора нашли талант к волшбе и теперь спешно обучали, готовясь инициировать как 'высшую жрицу. 'Если император падет в неравной борьбе с нашими общими врагами, императрица-волшебница, - убеждали народ жрецы, - будет угодна Похитителю и тот отвернет от Изначальной империи беды последних десятилетий'.

  Евгений II не стал противиться и выдвинул лишь одно условие: принцессе Роане надлежало возглавить (пускай и с помощью верных советников) войско в битве с лесовиками и выиграть, доказав тем самым благоволение к ней божества. Пожалуй, выиграть можно и так, но лесовики к осени собрались в невиданных количествах, а потому риск поражения нельзя было отрицать.

  И вот гвардия спешила навстречу отряду принцессы, а там и битва не за горами.

  * * *

  Имперский дворцовый комплекс 'столицы' провинции Запад (резиденция держателей Фойерфлаха и края в целом) с утра гудел, будто растревоженный топтыгиным улей. Причем косолапый только подбирается к сладким кладовым, а потому большинство пчел все еще внутри. Но это не надолго. Так и здесь...

  Цитадель была построена еще при первых императорах как последняя линия обороны, если падут крепостные стены. И, надобно сказать, когда-то последний оплот внушал уважение. Но не теперь. Бойницы в каменных башнях расширили, превращая в окна. Из стен выбирали камень, умножая жилые и подсобные помещения. Наверху деревянные галереи для стрелков давно уже канули в лету. Массивные, грубо обтесанные, но плотно пригнанные друг к другу камни покрыли известковой штукатуркой, которую расписали яркими красками: руны, растения, просто бессмысленные узоры как обрамление для романтично истолкованных сцен из жизни, прославляющих Империю.

  На площади перед дворцовыми вратами в петле болтался городской имперский казначей. С ним северяне успели поговорить еще вчера, но довели разговор до логического завершения только на рассвете. Кого-то из местных такая картина возмутила, кого-то испугала, но большинство - обрадовала.

  А в главном зале центральной башни - донжона - рэл' Клевоц принимал местных дворян, купцов и прочих хоть чем-нибудь заметных людей. Все они не вчера родились, а потому понимали, что война есть война: кто-то откупался и покидал город, кто-то получал должность в гарнизоне. Дела решались прилюдно, лишь Клевоц то и дело шептался с Вызимом и Зырем. Пока ничего тайного не происходило. Ну что необычного в том, что кожевенники станут на стены у своего квартала? Что будут прикуплены оружие, смола и припасы на конфискованные у беглецов деньги? Что ополченцы будут тренироваться больше и часть наставников им поменяют? Или что ломовые извозчики уже пополудни начнут возить камень дворца на ремонт внешнего обвода стен? Ничего ведь и так не утаишь.

  Да, Клевоц решил, что на замок-дворец времени нет. Лишь бы успеть восстановить старые имперские городские стены, лишь бы хватило материала. Все же толстые стены, покоящиеся на могучих валунах, давали шанс. Стены, в давние времена основательно защищенные наговорами от враждебной волшбы. А там, где обвалились зубцы, там, где именитые горожане под разными предлогами или даже без оных крали камень, там, где сдвинулся грунт и появились трещины - договора скреплялись быстро и с обеда к работе приступало без счету людей.

  Правда, город разросся и предместья оказывались без защиты - достраивать начатый предшественниками длинный палисад отказались. Но вот здесь как раз северяне не стали прилюдно пояснять свои планы.

  Со стеной, цитаделью, палисадом - не без внутренних колебаний - северянину пришлось решать самому. А результат будет виден не скоро. Или слишком скоро - если коневоды таки ворвутся в город. Понятно, почему Холмин переживал - неверное решение, и упустишь отмеренный северянам шанс, а то и вовсе попадешь в сказания как неудачник. А там, глядишь, Холмины настолько ослабеют, что и о мести на долгое время придется забыть. О поиске заказчика. Об отмщении ему за отца, дядю, братьев, увечье деда...

  Утешало то, что и Зырь с Вызимом, исчерпав аргументы в споре, не смогли друг друга убедить в том, какое решение верное. Теперь лишь сердито сопели друг на друга.

  От текущих вопросов Клевоца отвлекали думы о том, как теперь искать врагов рода, после того как поторопились убить старшую жрицу. Клевоц даже в мыслях не упрекал Дана - наверняка тот сделал все настолько хорошо, насколько это вообще возможно, сходясь в поединке с 'высшими. До вчерашнего вечера герои, способные противостоять 'высшим жрецам один на один, жили для молодого северянина лишь в легендах.

  Вероятно, следует разговорить молодую волхвовательницу, вникнуть в обычаи колдунов. Вдруг решение сыщется в мелочах, в деталях? Клевоц толком не знал, на что опереться в таких разговорах, как проверять узнаваемое. Столь высокородных южанок ему еще не приходилось видеть. Пожалуй, только северные сказания могли помочь, подсказать способ. Следовало повспоминать, там было много всякого, и былины не могли лгать - с самого начала сказителей самое меньшее осмеяли бы остальные еще живые очевидцы. Ведь сказания не слагаются о прошлом, нет, лишь о событиях настоящего, которое становится прошлым для внуков и правнуков рассказчиков.

  Но времени на захваченную девушку не было, оборона города пока важнее всего.

  Тем временем толпа именитых людей, ожидающих своей очереди, гудела, обсуждая судьбу насельников трущоб предместья. Зеленые изумруды, красно-розовые рубины, синие и желтые сапфиры, жемчуг, бриллианты на узких ножнах, тонких парадных доспехах, нагрудных цепях, коротких шерстяных или льняных кафтанах, плащах, отороченных горностаевым и собольим мехом, слепили непривычное око изобилием.

  - Откупятся, как пить дать откупятся.

  - Как? Там же всё больше одна рвань!

  - Падут коневодам в ноги.

  - Дочерьми малолетними.

  - Сам тут скоро в рвань превратишься с такими откупными за отъезд.

  Но говорили и про иное:

  - Круто забирают, выскочки. Но дело свое знают.

  - Если так и дальше пойдет, то буду подчиняться, пока осаду не снимут.

  - Храм за них, теперь отобьемся.

  А вот последнее не соответствовало действительности. Но Клевоц уцелел, и обещанным по договору лично ему храмовым рыцарям пришлось таки и на самом деле перейти в подчинение наследнику Холма. Что значат две сотни одоспешенных воинов против угрозы авторитету храмового обещания! Теперь два десятка из них было демонстративно выставлено в зале вместе с северянами для поддержания порядка. Как еще могла истолковать происходящее публика - только как тайную поддержку под предлогом помощи некоторым прихожанам в откупе, тем, кто успел обернуться в первый день. Ведь храмовые рыцари не наемники, чтобы так запросто переходить к кому-либо на службу.

  Последним в тот день пришлось выпроводить разодетого в пух и прах куцебородого тощего дворянина, требовавшего обратно выкуп. С какого перепугу вчера ломанулся за пределы стен он объяснить не мог, зато теперь, прослышав ближе к полудню о толковых распоряжениях северных варваров и о поддерживающих их храмовниках, решил вернуться. И совсем уж близко к сердцу принял известие о том, что, буде решит опять без уважительной причины выдвигаться прочь, вновь следует откупаться.

  Беседа грозила перейти на повышенные тона и завершиться вызовом на дуэль (следуя законам Империи, либо отложенную, пока не отобьют кочевников, либо Холмин соглашался выставить замену - впрочем, оставаясь держателем города, он мог бы выставить замену и позже), но тут со двора раздались давно ожидаемые северянами крики:

  - Пожар! Пожар! Предместье в огне!

  'Если бы кого-то из наших поймали, - пронеслось в голове у Клевоца, - то кричали бы несколько иное'.

  - Уважаемый, - молодой Холмин взял под локоть прерванного на полуслове дворянина, - вот и для тебя нашлось поручение.

  Южный рэл' окончательно потерял нить разговора и ошалело уставился на северянина.

  - Возьми в помощь этих доблестных рыцарей храма, - Клевоц повел южанина к выходу, - и проследи, чтобы пламя не перекинулось внутрь стен. Постарайся сделать это в первую очередь и лишь потом тушить предместья. А тогда возвращайся продолжить нашу беседу, для своих людей я ничего не жалею.

  Куцебородый дворянин воспринял порядок борьбы с огнем как должное - прежде всего позаботиться о достойных гражданах. Он-то думал, что 'северная погань' будет защищать такую же рвань как и они сами! А вкупе с обещанием решить вопрос с уплаченным ранее откупом новый держатель Фойерфлаха поднялся в глазах посетителя достаточно высоко.

  - Уф, - Клевоц с усилием захлопнул тяжелые дверные створки и обернулся к Зырю с Вызимом, - я уж думал, он никогда не уйдет.

  - И придется его пощекотать железом, - по-доброму (насколько умел) ухмыльнулся Вызим.

  - А у мальчика определенно талант, - ни к кому конкретно не обращаясь пробормотал Зырь и, в ответ на недоуменный взгляд, пояснил: - Это я о тебе, о тебе. Ведь поучиться то особо и не успел.

  Клевоц потупился, он не совсем понял, за что его хвалят:

  - Но ведь так и ведут дела герои наших сказаний, там ведь целые беседы с южанами пересказываются. Я просто старался следовать...

  - Стараться мало, - перебил Вызим, - мало знать, нужно уметь воплотить в жизнь. И ты сумел. И сегодня, и вчера. Но про талант - это перебор, конечно. Все, кто у нас правит, умеют говорить с людьми.

  - Не всё есть в сказаниях, - лукаво улыбаясь, добавил Зырь, - иногда пишутся новые. - Не северянин тот, кто не мечтает, чтобы о нем рассказывали долгими зимними вечерами.

  Клевоц еще раз вздохнул, а старшие понимающе переглянулись - наследник никогда не думал, что просто говорить с людьми и раздавать указания, причем с помощью двух советчиков, может быть так физически тяжело. Но они отлично справились - горожане во всем подчинились, а один из местных не даст раньше времени потушить предместье. И Клевоц постепенно набирался уверенности в своих решениях. Той уверенности, которая так нужна тем, кто с тщанием подходит к делу. Но вредна разгильдяям, образуя в последнем случае все новые кладбища бессмысленных жертв.

  - Теперь самое сложное, - в третий раз вздохнул Клевоц, - проследить, чтобы местные потеснились и нормально разместили погорельцев. И с самыми знатными опять придется говорить лично.

  - Кого возьмешь с собой? - Вызим по любому поводу норовил испытать наследника.

  - Тебя и храмовых рыцарей, - 'отомстил' Холмин. - Против маячащего за моей спиной авторитета жрецов им не устоять, а ты посмотришь помещения. - Привлечением храмовых рыцарей (пускай и во многом случайным) Клевоц по праву гордился.

  И Зырь не удержался от улыбки:

  - Когда Дан придет в себя, над ним посмеемся - представляю как он будет плеваться, узнав, что взяли город в руки благодаря храмовникам.

  Северянин вернулся отдыхать на второй этаж служившей им домом юго-западной надвратной башни лишь к вечеру. Думая в середине дня, что утомился, он сильно ошибался. По-настоящему устал, договариваясь с местным высоким дворянством и цеховыми старейшинами о размещении дополнительных людей внутри стен.

  Не потому, будто именитые люди отказывались. Нет, они соглашались. Убеждали, правда, что долго осаждать западные коневоды не умеют, а потому старались разместить людей похуже, будто сельдь в бочки набивая. Но здесь Клевоц уперся крепко - если не надолго, то уж тем более можно немножко перетерпеть, потесниться, высвободить часть помещений и дать гостям побыть в более-менее человеческих условиях. Иначе с каким настроем они будут на стены подниматься?

  И местные, сами себя убедив в бесперспективности долгой осады, соглашались.

  Но вот откушать в каждом посещенном доме понемногу от дюжины или двух дюжин блюд! А домов в тот день посетили немало. Слава Вышнему, хоть выпивать в походе нельзя и старейшины семей, сами в молодости испробовавшие полковой дисциплины, это могли понять. Иначе Клевоц до своей башни не то, что не дошел бы - не дополз.

  Правда, местная молодежь и даже среднее поколение уже явно смотрели на давнюю традицию сквозь пальцы. Хоть в походе, хоть дома. Но им седобородые слова не давали. Лишь Клевоца воспринимали как временную ровню (пока держит Фойерфлах) несмотря на возраст - раз самый главный среди северян, значит и самый старший. А то, что у этого старшего борода и на ладонь не отросла, никого не интересовало.

  И вот Клевоц, обсудив с Вызимом и Зырем планы на следующий день, совсем уж засобирался отойти ко сну. Но не сложилось.

  Изабеллу северянин в тот день все время таскал за собой. Ну, не то чтобы он буквально 'таскал' ее, лишь коротко бросил утром 'не отставай'. Зачем, девушка не поняла. И ведь еще не знала, что это лишь один из непрерывной череды подобных дней, часть северного уклада для недавних пленниц.

  Когда была возможность с полонянками даже разговаривали, но у Холмина времени на жрицу не оказалось. Лишь пополудни уделил ей внимание, выразившееся в том, что дал возможность заскочить в юго-западную надвратную башню 'привести себя в порядок'.

  Жрицу сопровождала молчаливая охрана: рябой Жеб, обладатель внушительной выпуклой бородавки на кончике носа, и одноглазый Глазко. Не понять, то ли они подобраны случайно, то ли нарочно, чтобы на их фоне Клевоц смотрелся непревзойденным красавцем.

  Оба сопровождающих с 'бородатыми' топорами. И, взглянув на хмурые лица, осознаешь - не колеблясь пустят их в дело не только против внешнего врага, но и против самой жрицы. Но возмущало девушку вовсе не это. Изабелле даже казалось, что она уже порядком успокоилась после пленения, и теперь с нетерпением ждала освобождения и мести за тетю (с которой, к слову, за все время до последнего похода успела пообщаться едва ли двунадесять раз).

  Насчет поуспокоилась жрица по большей части ошибалась. Но мало ли что может показаться изысканной дворянке когда... Когда ей впопыхах, на глазок купили повседневное крестьянское платье и добавили к нему потертый дорожный плащ с глубоким капюшоном. Когда во время застолий приходится стоять за левым плечом пленившего ее северянина, восседающего за столом и с аппетитом уплетающего за обе щеки все, до чего рука дотянется. Хорошо хоть вино не велели подливать - она бы ему так налила, мало не показалось. А еще, чужая обувь к вечеру натерла ножки.

  Естественно, Изабеллу без еды не оставили. И прошла она не больше, чем другие. Но в шок девушку в тот день все же повергли - когда выселяли родню повешенного имперского казначея из конфискованного особняка. Чуть в сторонке от суеты она заметила мирно беседующих простолюдина Зыря с дворянкой вдовой. И - о Похититель! - прощаясь они нежно взяли друг друга за руки. Зырь, правда, в допросах не принимал участия. Но все равно - скандал!

  С таким вот настроением девушка растолкала мирно засыпающего Клевоца и заявила:

  - Ты зверь! Ты не заслуживаешь называться человеком!

  На слове 'зверь' Клевоцу пригрезилось геральдическое животное Холминых, скалящая зубы куница, и он блаженно улыбнулся в полудреме. Но вот вторую фразу северянин все же осознал. Клевоц протер глаза.

  - Вы сожгли детей!

  - Где? Каких детей?

  - В предместье, - Изабелла была свидетелем всех разговоров за день Клевоца с Зырем и Вызимом. Но вот то, что прошептали вернувшиеся с пожарища переодетые мещанами северяне, не расслышала.

  - Да нет же, огонь начался с харчевен и притонов. Все спаслись, местные вытащили даже запойных пьяниц, - пленницам полагалось терпеливо объяснять северный уклад.

  - Вы могли их сжечь! - и девушка тут же переключилась на новое обвинение. - Зачем ты лишил деток крова?

  - Деток? - Клевоц спросонья недоумевал: разве он не лишил крова также и их родителей? - Мы не хотели снова враждовать с городским дном и их хозяевами. В прошлый раз я уже убил двоих. - Клевоц не знал, что искалеченный им человек умрет от заражения крови.

  - Чистые, невинные создания. Разве ты не знаешь, что ничто не стоит слезинки ребенка?

  За отгораживающими их угол воловьими шкурами от неожиданности закашлялся Вызим, невольно подслушавший разговор. Вспомнил, как происходит воспитание капризных деток на Севере.

  - Вызим, - крикнул Клевоц, - позови Зыря, пусть объяснит ей. - Клевоцу не хотелось говорить о воспитании самому, ведь он еще едва из детства вышел.

  - Зырь на свидании, давай уж лучше я сам.

  Изабелла возмущенно поджала губки, вспомнила о новоиспеченной вдове.

  - Да ты испугаешь моего 'ребенка', - Клевоц не первый год знает Вызима.

  - Я постараюсь осторожно, - при этих словах Изабелла вжалась в стену - страхи первой встречи с северянами лицом к лицу быстро возвращались к ней. Хотя, казалось, причин для этого не было.

  - Можно? - Вызим постучал по стене и не отодвигал шкуру, пока Клевоц не сделал этого сам. На Севере свое вежество.

  - Как ты думаешь, благородная, кто ценнее, кого надлежит при случае спасать в первую очередь, взрослого или ребенка? - вкрадчиво начал Вызим.

  - Ребенка, конечно!

  - Хорошо, - многообещающе улыбнулся в сумраке Вызим. - Предположим ты родила десять детей...

  Но его перебил резкий возглас:

  - Нет, не я!

  Следуя примеру сверстниц, с малых лет жрица мечтала стать великой волшебницей, сделать храмовую карьеру, мысленно отбрасывая всё, способное помешать. А собственные дети - это нечто, доставляющее неудобства, мешающее саморазвитию. Иные точки зрения жестоко высмеивались. Приятно приласкать чужих, порассуждать об 'ангелочках', но вот своего... Ребенка ʼвысшие жрицы заводят лишь ощутив, что достигли карьерного потолка. А многие не могут смириться и продолжают вместо обзаведения детьми десятилетиями интриговать в попытках хоть чуть-чуть продвинуться по служебной лестнице.

  - Гм. - Клевоц и Вызим посмотрели на нее с укоризной, но Вызим все же исправился:

  - Предположим, северянка родила пятнадцать детей, - похоже, здоровье Изабеллы Вызим больше чем в десять детей не оценивал. - Из них ведь не все доживут до совершеннолетия. И далее с годами в живых будет оставаться все меньше и меньше. Кто-то погибнет на войне, кто-то от болезни, кто-то умрет во время родов, а кого-то даже казнят за трусость. Но уцелевшие - самые удачливые, самые крепкие. Так кто же ценнее - ребенок из которого еще неизвестно, что вырастет? Или взрослый, прошедший множество испытаний? Да и если плачет даже взрослый, значит повод действительно достойный.

  - Но ведь дети, они еще не успели пожить! - дрожащим голосом, чуть ли не со слезами в глазах возразила девушка. Похоже, она и себя еще во многом отождествляла с ребенком. Вызим бы не удивился, если бы оказалось, что дома жрица спит с огромной мягкой игрушкой, набитой гусиным пухом.

  - Но Вышнему и не за что их наказывать. А вот старикам бывает тяжелей умирать, - это говорил человек, старавшийся не пропустить ни одного боя с участием холминских воинов. - Много чего за жизнь сотворить довелось, уж лучше молодыми, - Вызим вспомнил собственноручно им запытанного насмерть жреца, так и не открывшего своих тайн. Да, окаянного жреца, да, северянин носил теперь покаянное клеймо, но пытка остается пыткой. - Бывает, сомневаются, загладят ли за один раз - простой смертью в бою - вину. Или по более испытаний следует претерпеть.

  - А если у родителей один ребенок?

  - В смысле? - не понял Вызим.

  - За всю жизнь один ребенок и больше заводить они не собираются, - то был случай родителей Изабеллы, а также многих других из числа 'высших жрецов.

  - Вот это да... - протянул Клевоц.

  - Ну тогда конечно согласен, - нашелся Вызим. - Кому такие ущербные взрослые нужны? А вот из ребенка вдруг выйдет нормальный человек.

  Они могли бы еще поспорить, но раздались тяжелые, не совсем уверенные шаги. И, тем же способом, что и Вызим, в закутке оказался Дан. Еще более бледный, чем обычно. Изабелле, по книгам знакомой со всеми видами волшбы, он показался восставшим из мертвых.

  Северяне, не знавшие еще, что Дан очнулся, хотели было - в особенности Клевоц - обрушить на него град вопросов, но...

  - Потом, все потом, - отмел их Дан. - Что до меня - я уже все знаю.

  Он пристально посмотрел на Клевоца, потом на Изабеллу (причем та не выдержала и отвела глаза), снова на Клевоца. Взял руки Холмина в свои, подержал, что-то шепча, и резко дернул на последнем слове. Клевоц чуть не упал от неожиданности.

  - Все, - выдохнул Дан. - В тебе была волшба и принял колдунью в ренкинэ ты под влиянием волшбы. Теперь следует...

  - Ее сжечь! - с готовностью продолжил за Дана Вызим.

  У Изабеллы перед глазами все поплыло, она покачнулась и, не удержавшись на ногах, обрушилась на пол. Дан присел рядом и положил руку на лоб:

  - А у девочки и без костра уже горячка.

  * * *

  Гриффида больше не радовало вино, его теперь раздражали собратья и не возбуждала любовница - крайне симпатичная послушница-сиротка из мещанок. А привычная рутина, обычно позволявшая собраться и приободриться, ныне лишь повергала в уныние необходимостью вникать в бессчетное число вопросов. Можно было, конечно, попросить жену-жрицу воздействовать на его разум волшбой - никому другому ʼвысший жрец не доверился бы в столь деликатном вопросе. Но супруга Мюриель сама повергнута в отчаяние да еще и винит Гриффида в произошедшем, ведь его идеей было отправить Изабеллу с тетей. Она безусловно только пуще разгневается: 'как можешь желать отвлечься от мыслей о нашей ненаглядной девочке'.

  Прошло несколько дней с тех пор как пропала дочь и старый жрец совсем отчаялся: 'она мертва! Почему? За что?'

  Эфемерная надежда, будто тетушка загуляла и потянула с собой племянницу, истаяла как дым. Анна никогда бы не позволила себе исчезнуть на столь продолжительный срок в подобной ситуации.

  Шаманы коневодов не могли напасть на жриц. Здесь существовала отдельная тайная договоренность.

  Если Анна и Изабель зачем-то на время покинули город и их стоптала орда, многочисленные соглядатаи уже уведомили бы о чрезвычайном происшествии.

  Ежели бы кто собрал достаточно напоенных Силой вещей для успешного нападения на двух ʼвысших жриц... Но Анна опытная волхвовательница, нужное количество вещей Силы почувствовала бы издалека. Да и в любом случае столкновение такой мощи оставляет по себе страшные разрушения.

  Остается одно - происки Севера.

  Жрец верил Всеблагому, а значит, северяне ныне не способны управиться с двумя волшебницами, не положив в бою десятки воев и не перевернув весь город вверх дном. Но одна возможность всё же существовала. Похититель мог приготовить жречеству испытание.

  Такого не бывало вот уже несколько сот лет, но в молодости жрец читывал старинные, многократно переписанные свитки. В древности Всемилостивый несколько раз испытывал жречество, даруя врагам неожиданное могущество, всякий раз состоящее в возрождении части их былых возможностей, утраченных ранее. Потому вполне вероятно появление лишнего ʼпостигающего, позволяющего (в паре с уже имеющимся, по сведениям жрецов, адептом Зла) переправить за грань сразу двух жриц - об обереге вместо ʼпостигающего жрец и не вспомнил. Теперь следовало разгадать загадку, узнать, за что северяне обрели попущение, и лишь затем убивать. По завершении Похититель всегда даровал достойную награду.

  Пожалуй, рассуждал жрец, именно его девочку так не вовремя забрал Похититель исключительно случайно. Или наоборот, пока еще невинная и чистая сердцем она зачем-то понадобилась на небесах именно в таком состоянии души. Жрец постепенно смирялся с утратой. Мысль, будто одна из жриц могла остаться в живых в плену, он не допускал как заведомо абсурдную, опровергающую весь исторический опыт войн с северянами.

  Но не иметь даже возможности немедленно предаться изощренной мести! Уничтожить виновных, не разгадав предварительно божественную головоломку, не позволит сам Всеблагой, даже если для этого ему придется вмешиваться напрямую. ʼВысший жрец Гриффид знал условия испытания и впервые в жизни роптал...

  * * *

  Первыми весть принесли вечером местные, но ночью прискакал и северянин, отправленный ранее к кочевникам. 'Воды', - прохрипел он и обессилено сполз с коня в дорожную пыль. На второй из запасных лошадей, приведенных воином, через попону был перекинут и туго привязан тканевый сверток, в котором угадывались очертания человеческого тела. Дан, оказавшийся в то время у ворот, приотвернул ткань и тотчас укрыл увиденное от любопытных глаз. Соглядатая отправлял Вызим, но знахарь знал о задумке сотника. Разведчик-северянин мог и не спешить так с известием о выдвижении ханов к Фойерфлаху. Но он убил одного из 'коневодов', как и просил Вызим, а для нужного воздействия на горожан труп следовало доставить более-менее свежим.

  А к рассвету с высоты донжона разбираемого дворца на город уже взирала мертвыми глазами голова, посаженная на кол. Рядом болтались на крючьях по отдельности руки, ноги и туловище. По остаткам одеяний находящимся внизу горожанам было видно, что тело принадлежит одному из ханских всадников, но что тот был расчленен только после смерти, никому даже не пришло в голову.

  На торговой площади, переодевшись местным бродячим бардом и замотав лицо в тряпки, чтобы спрятать узнаваемые шрамы, Вызим вещал местным:

  - Нельзя было так поступать! В Бутнеме владетель сначала тоже четвертовал одного 'коневода', а потом передумал, решил сдаться. Они ему обещали милость, и жен не трогать, и дочерей, и много чего еще.

  Четвертованием называли расчленение тела как на четыре, так и на шесть частей.

  - И? - выдохнула толпа.

  Народу здесь было - не протолкнуться. Когда-то торговали и за пределами города, там даже большее торжище под открытым небом находилось, но с приближением врага оно как-то увяло, всё сместилось сюда.

  - Колесовали сто человек, а остальных милосердно зарезали, и стариков, и младенцев. Кто-нибудь видел, как колесуют?

  - Ну я видел, - отзывается крупный, краснорожий мясник.

  - Вот, он не даст мне соврать. Они... - и долго объясняет, как правильно колесовать, а как - неправильно, все время в подкрепление своих слов показывая на горожанина.

  Теперь мясник будет ощущать себя чуть ли не важным свидетелем произошедшего в Бутнеме. А остальные - в подтверждение слов Вызима - приводить и имя своего 'очевидца'.

  Многие обозлены на то, что выбор между войной и миром теперь утерян. Но даже не думают сорвать зло на северянах. Кому-то хватило науки, преподанной у ворот. Кого-то пугает заступничество жрецов. Другие хвалят северян за давно напрашивавшиеся распоряжения по обороне города. И все в толпе теперь ждут от холминских воев защиты.

  - А где это, Бутнем? - чуть в стороне от толпы дернул Клевоц Дана за рукав.

  - Нигде, - прошептал Дан, озираясь, никто ли не подслушивает. - Это то поднятие боевого духа местных на случай предложения сдаться, которое тебе обещал Вызим.

  Клевоц замолчал. Ему обещали сюрприз и вот он его получил. Теперь горожане не сдадутся до штурма. Разве что кто-нибудь выяснит - никакого Бутнема не существует. Но поди докажи. Вдруг Бутнем вообще на Севере! Вот если бы ссылались на реальный городок или замок - тогда да, можно опасаться разоблачения.

  Ложь сурово наказывается на Севере, запросто можно лишиться головы. Но это по отношению к тем, кто честен с тобой. А жители Фойерфлаха, кто напав, а кто допустив нападение на пришедших им на помощь северян, поступили бесчестно. Теперь можно им отплатить той же монетой.

  - Кстати, - Клевоц достал и расшнуровал кошель, - вот камешек оставшийся от оберега. - Он протянул Дану пористое нечто.

  - От оберега? - знахарь осторожно, двумя пальцами взял грязно-белый минерал, похожий на пемзу, поднес к самым глазам, повертел и принюхался. - Ты уверен?

  Клевоц пожал плечами - если бы он был неуверен, так бы и сказал.

  Дан зачем-то потер 'пемзу' пальцем, поскреб ногтем.

  - Странно, он должен был превратиться в кучку бесполезного песка, - и, забывшись, добавил шепотом, - когда вернемся, нужно будет собрать остальных и...

  - Остальных знахарей, - поспешно пояснил Дан, обнаружив, что Клевоц внимательно слушает, - и посоветоваться.

  Седой Дан не знает ни про обещание Похитителя, что ʼпостигающий останется только один, ни про 'испытание', позволяющее от этого обещания отступить, ни про якобы уничтожение всех оберегов еще столетие назад. У 'знахаря' свое знание о мире, не совпадающее со знанием жрецов.

  Клевоц знает еще меньше, но понимающе кивает. Ему ясно одно: слово 'знахарь' далеко не точно передает то, кем являются старик и 'остальные'. Но, наравне с неприятием лжи, на Севере считается невместным уточнять некоторые вещи. Хочет человек казаться чем-то меньшим, чем он есть на самом деле, пускай, его дело. Это не ложь, это скромность. А возможно и не скромность, а тайна, которую для самого вопрошающего лучше не знать. Тем более, Дан уже намекал, что Клевоц скорее всего и так узнает ее раньше, чем следовало бы.

  Вот если бы северянин захотел казаться чем-то большим, чем в жизни - тогда можно и язык отрезать. Не взирая на прошлые заслуги.

  - Такой оберег должен был рассеять все заклинания, - смутившись, поясняет Дан. - То, что жрица все же зацепила тебя тогда, меня тревожит. Я не слышал, чтобы такое случалось раньше. Но и обереги рассыпáлись в прах. А сейчас он выглядит, если в свое время я правильно понял учивших меня, будто заготовка для нового.

  Группа из полудюжины северян покидала площадь, втягиваясь в узкую улочку. Трехэтажные дома вздымались ввысь двумя сплошными рядами: оштукатуренный кирпич и камень стен, деревянные балки, слюдяные или затянутые бычьим пузырем небольшие окна, а кое-где снабженные лишь ставнями пустые проемы.

  Клевоц в открытом шлеме и обложенных железными пластинами кожаных перчатках неспешно шествует, настроившись на благодушный лад. Город быстро изготавливается к штурму и осаде. Там, где возможны халатность или злоупотребление, присматривают северяне. Теперь можно и расслабиться. Сначала поупражняться с луком и стрелами - всерьез заниматься стрельбой на Севере начинают лишь по достижении шестнадцатой весны. К совершеннолетию следует подготовить непревзойденных бойцов первого ряда, лишь затем - из уцелевших - набирают лучников.

  После стрел Клевоц собирался...

  Но тут его размышления были бестактно прерваны группой всадников, вылетевшей навстречу северянам из-за поворота. Как стало вскоре очевидно, спешили, откуда-то узнав про держателя, оказавшегося в городе совсем уж с малым сопровождением. Южане, не разводя политесов, с ходу атаковали. Всё больше в коже, а не в железе, пожалуй - наемники из простонародья или обедневших дворян. Они могли, конечно, проехать спокойно, будто бы мимо, и неожиданно взять холминцев в мечи. Но выбрали копейный удар.

  - Перед копытами к стене! - заорал Клевоц. Правда, ветераны и так знали, что делать.

  Копий двое из отряда несли полный запас для всех, и северяне смогли достойно встретить первый таранный удар с которым не промедлили враги, недооценив выучку крохотной группки пехотинцев. Сначала, правда, люди Клевоца сделали вид, будто собираются перекрыть улицу поперек в один ряд копейщиков. Но перед самым столкновением, почти 'перед копытами', вмиг перестроились, становясь в два ряда, упираясь с одной стороны флангом в стену, а с другой смещаясь уступом назад, дабы когда копья сломаются, споро отскочить и прижаться спинами к дому, не позволяя опрокинуть себя лошадьми.

  Клощ ссаживает одного из всадников стрелой с бронебойным граненым наконечником.

  Вражеское копье едва не вырывает из руки косо выставленный щит Клевоца, чуть соскальзывает к краю, прежде чем глубоко вонзиться в дерево. А упертое пяткой в булыжную мостовую копье северянина прогнулось, воткнувшись в грудь коня. Прогнулось и с громким внезапным треском переломилось. Но конь не удержался на копытах, падая, чуть не придавил Клевоца. Северянин отшатнулся, благо сзади тоже отскочили, высвобождая место для маневра.

  Мыслей в голове нет, они мгновенно воплощаются в движения, 'живут' в руках и ногах.

  Всадник в толстой кожаной куртке и кожаной же круглой шапке заваливается вперед. Прямо под удар топора, вминающий в череп венчавшую шапку железную бляху. Вражье копье теперь валяется под ногами.

  Рядом тоже трещат копья и в сумятице схватки люди переходят от длинных пик к мечам и топорам.

  Плечом к плечу с Холминым Ждан сноровисто машет секирой.

  Меч следующего всадника Клевоц принял на поврежденный щит. Кавалерист ожидал ответной попытки, наверняка успешно бы ее отбил, но Клевоц ударил не человека, а лошадь. В не прикрытых шорами глазах коня отразились почти человеческие эмоции, жеребец дернулся, но все равно заполучил глубокую уродливую рану шеи, окропив северянина кровью. Заржав, конь встает на дыбы и лупит перед собой копытами, но попадает не по северянину, а по другому коню.

  Краем глаза Клевоц успевает заметить не только убиваемых северянами южан, но и Клоща-лучника, с болтающимся на ошметках кожи левым предплечьем, и рябого Ждана с копьем, глубоко вошедшим в живот. Казалось, баронет Холма со Жданом пройдут бок о бок еще много схваток, но во время первой же друг уходит к Вышнему.

  Однако кавалеристам всё никак не удается в полной мере реализовать численное превосходство.

  Клевоц яростно бросается вперед, мечется между врагами, строя нет ни с той, ни с другой стороны. Северянин старается, чтобы его не стоптали лошадьми, и в то же время при малейшей возможности - как волк из голодной стаи на зазевавшегося лося - бросается на врагов, старается достать лезвием. Бьет не так по людям, как по жеребцам.

  Обмен ударами, еще, еще раз. Все время в движении, большей частью вдоль домов, но не только. Щит вверх - прикрыть голову. Южане не привычны к избиению коней, это принято лишь встречая кавалерию копьями, но не в поединках на мечах и топорах.

  Рядом Дан проскальзывает под лошадиным крупом, вспарывает брюхо, тотчас выныривает с другой стороны обляпанный кровью.

  Клевоц остается без разбитого вдребезги щита, выхватывает левой рукой клевец, но и тот вскоре оказывается сломан. А враги все никак не заканчиваются.

  'Всегда хотел узнать, как обустроил Вышний свои чертоги', - проскальзывает первая с начала схватки посторонняя мысль, когда северянин извлекает левой рукой засапожный нож - в отличие от клевца нож ну никак не может заменить щит.

  К тому времени на ногах из северян оставались только Клевоц и Дан.

  * * *

  Юрий обернулся на внезапно раздавшееся совсем рядом хлопанье крыльев и пребольно получил клювом по носу.

  Нижнегорский отмахнулся рукой, поименовал птицу порождением ехидны и демонстративно потянулся за мечом.

  А ворон, посмевший столь немилосердно нарушить покой бредущего в корчму рыцаря, приземлился на мостовую саженях в трех. Черный вран то ли не понял намек, то ли проигнорировал, но вприпрыжку устремился к южанину.

  Соратники Нижнегорского по мытарствам, все сплошь янтарноглазые молодые люди - тоже не удержавшиеся от клятвы Похитителю - рассмеялись:

  - Дуэль! Это будет дуэль!

  Юрий осторожно дотронулся до носа - птица умудрилась не пробить толком клювом кожу, а потому опухшая синяя слива на лице была обеспечена. Рэл' оглянулся в поисках чего-нибудь потяжелее для броска. Ничего не нашлось, и южанин извлек из деревянных, обтянутых кожей ножен кинжал-мизерикордию, чем вызвал новую волну острот. На этот раз о перьевых доспехах, которые ничем не пробить кроме алебарды.

  Ворон же подобрался совсем близко, но в последний момент отлетел назад и даже будто подался прочь. Затем вновь немного вернулся и опять ретировался в прежнем направлении.

  Людям, совсем недавно сталкивавшимся с проявлением сверхъестественного, трижды повторять не пришлось и дюжина южан устремилась вслед за птицей через хитросплетение улочек из которых без посторонней помощи им самим было не выбраться.

  Они успели буквально в последний миг, будто хозяин ворона предвидел все: и упорство северян, и настырность наемников, и груженую репой телегу, преградившую сотоварищам Юрия путь в одном из переулков. С Клевоца уже сбили шлем и загнали в нишу одного из каменных купеческих домов. Дан не мог пробиться на помощь - ему бы самому кто помог. За исключением сражающихся улица превратилась в пустыню - даже в окнах не было видно любопытных.

  Но первое, что бросилось Юрию в глаза, это изрубленные, хрипящие скакуны на мостовой.

  'Вандалы! Но что с варваров возьмешь?' - пронеслось в голове, а Нижнегорский уже врубался в неплотный ряд врагов. И тоже не по благородному, с тыла. Если бы речь шла о нем одном, Юрий бы, конечно, прокричал вызов или фамильный девиз. Но следовало беречь остатки своих людей.

  Напавших на северян наемников уцелело едва с десяток да и те в основном вынужденно спешенные. О наблюдении за улицей в пылу схватки забыли, а потому с вмешательством Юрия бой закончился быстро. В первые же мгновения пало трое врагов, Клевоц и Дан из последних сил поднажали, и вот уже двое уцелевших всадников ударили шпорами в виде простых металлических шипов, посылая коней прочь.

  Самый богато снаряженный наемник - обладатель закрытого шлема и длиннополой кольчуги, украшенной по краям серебряными кольцами - оказался не самым трусливым. Он лишился лошади еще в середине схватки, а теперь на равных отбивался сразу от двух людей Нижнегорского. Человек даже не подумал о бегстве, еще надеялся переломить ход боя личным фехтовальным мастерством.

  Однако тут, пользуясь затрудненным для врага в глухом шлеме обзором, крадучись подбежал Клевоц и ошеломил наемника ударом по затылку секиры плашмя (обухом секиры северянина можно было только убивать, ведь там толстый шип для особо прочных доспехов или стаскивания с коня). Человек, сделав еще лишь один неуверенный шаг, повалился ржаным снопом.

  А тем временем уже добивали раненых - толку оставлять в живых, за нападение на держателя готовящегося к осаде города все равно положена виселица. Может быть люди Юрия и поторопились, но Клевоц с Даном ничего не успели сказать, а Нижнегорский решил, что оглушенный и есть главарь, остальные же для допроса не нужны.

  - Мы расслабились! - не стесняясь южан, возмущался Дан, вытирая седые волосы от крови. - Я расслабился! Чтоб меня наказало в этой жизни, а не в последующей! - говорил старик Клевоцу. - Больше тебя с малым отрядом не отпустим.

  Это позднее знахарь осознает гордость за наследника Холма, который не просто выжил там, где пало четыре ветерана, а убил трех противников. Но сейчас думает о том, что, стараясь предугадать будущее, допускал возможность гибели баронета в городе, но не желал же ему смерти!

  У Клевоца же в мыслях другое. Перечень тех, за кого он отомстит, растет, но 'теперь есть и через кого искать врагов рода! Как там учил Вызим?'

  - Найти надежный подвал, - прошептал Дану Клевоц, - положить соломы для ночлега и подбросить в нее несколько пальцев, срезанных с рук колесованного тела. Так, чтобы пленник точно наткнулся.

  Дан понимающе улыбнулся - заключенный должен проникнуться обстановкой. А Холмин добавил:

  - И к нему не спускаться - пускай в полной темноте подумает о своем будущем. Дадим на это время. И подольше.

  Подумав, Клевоц продолжил:

  - Понятно, что лишь подвалом мы не возьмем матерого волка, но это ведь только начало.

  Напоследок появляется стража и первые зеваки. Поручив горожанам мертвых, отряд Клевоца уходит, забирая Клоща, умудрившегося сразу же после ранения самостоятельно, правой рукой и зубами, забинтовать культю, остановить кровь. Его единственного из раненых северян наемники в суматохе не добили.

  - Кстати, поверите или нет, - бросил Юрий, когда они покидали негостеприимную улочку, - но нас к вам привел ворон. Правда, куда он теперь пропал, я не проследил. Не до того было.

  Юрию дворянский гонор не позволяет прямо говорить о спасении варваров. Да и если бы не ворон, не было бы никакого спасения. По мнению же Дана и Клевоца Юрий сегодня изрядно обелил свое прошлое.

  В башне Зырь огорошил Клевоца новостью:

  - Ты знаешь, что недавно женился? - сказано это было предельно серьезным тоном, так как у Холмина только что погиб друг. Но улыбка всё же пряталась в уголках губ, ведь если придираться к словам, то гибнут колдуны, а Ждан просто перешёл в иной мир. И сделал это достойно.

  - И нас на свадьбу не пригласил, как ты мог? - не удержался Вызим.

  Лишь Дан промолчал. Они вчетвером - не считая нескольких часовых на верху и внизу - задержались на втором этаже надвратной башни после обеда.

  - Собственно, все женятся после первого испытания боем, - осторожно начал Клевоц, обоснованно предчувствуя ловушку, кому как не ему было лучше знать собственные огрехи. - Я единственный из новиков не вернулся домой сразу после Спорных земель для свадьбы...

  - И твою свадьбу сыграли без тебя.

  Клевоц оторопел.

  - Думаешь, мы не знали, что ты испортил Чеславу? - спокойным, обыденным голосом проговорил Вызим. - Не ведаю, кто кого уговорил, мы не бабы, за своими не подслушиваем. Но неужели ты считаешь нас настолько плохими следопытами? Никто ведь за вами не следил, случайно наткнулись по утру на следы в стогах.

  - Ну... - Клевоц и сам не знал, кто кого уговорил. Как-то само получилось. Таились же и впрямь от женщин и детей, а стариков вообще упустили из виду.

  - И Вызим поначалу возвел напраслину на свою рéнкинэ. А тебя вообще было не заподозрил, - встрял Зырь. - Но правда выплыла наружу. Я-то оказался не причем.

  Вызим нахмурился, но промолчал. Зырь - смолоду известный дамский угодник. Потому, когда Клевоц запутал следы возле подворья старика, мудрено было не заподозрить, что тот в преклонных летах совсем обнаглел.

  Дан устало оперся о стол и присел:

  - Голубь принес письмо. Чеслава думала, якобы вам не разрешат пожениться, слишком ближняя родня. Но её бабка - приёмная дочь, а не родная у её прабабки, хотя и родная у прадеда. Понятно, что раз речь не о сыне, это было никому не интересно и подзабылось. Но нужно было не полениться, расспросить старших. А Чеслава вместо этого понесла от тебя. Думала так запреты дальнего родства отменить. Однако сама признаться в позоре постеснялась, ждала, пока и так заметят.

  - Я не женат и могу покрыть позор.

  - Вот-вот, - принялся разжевывать тонкости Дан, - а если бы мы, не зная что к чему, после Спорных земель заскочили в гости к кому-нибудь из живущих поблизости северных дворянских родов и там тебя женили? Что тогда?

  - Он взял бы ее в рéнкинэ и вся недолга, - Зырь, обладатель четырех 'помощниц' (если переводить с древнего языка) в этом не увидел ничего противоестественного.

  - Ага, вместо законной жены - в рéнкинэ, - у Дана рéнкинэ никогда не было, и у всех остальных знахарей, о которых припомнил теперь Клевоц, тоже. Сегодня это впервые натолкнуло Холмина на размышления, здесь явно прослеживалось некое правило. Пожалуй, самоограничение из тех, о которых упоминал Дан, превозмогая волшбу.

  - Возможно, она не только Клевоцу задурила голову, но и сама точно не знала, - солнечный луч проник в узкую бойницу, скользнул по лицу Дана. Тот поморщился и продолжил, - в какие дни может забрюхатеть, а в какие нет. Ведь всё это объясняют молодым только перед самой свадьбой.

  - Если баба дура - то это навсегда! - высказался Вызим в свойственной ему резкой манере.

  - А если Клевоц вызовет тебя на поединок? Что делать будешь? - Дан спешил этими словами погасить возможный конфликт, пока остальные ещё сами не вдумались в произнесенное Вызимом. - Ведь Чеслава теперь законная жена в роду Холминых, а не как раньше - ничем не проявившая себя девчонка.

  - Извини, с языка сорвалось, - Вызим смутился.

  Интересно смотреть, как пожилой воин извиняется перед малолеткой. Но обычай есть обычай. Естественно, Вызим уклонился от поединка не из боязни (хотя, если бы Холмин проиграл, то заступников, желающих подхватить вызов, нашлось бы несколько сот), но из нежелания нарушать уклад, без дела вносить раздор. Ну и, конечно же, Клевоц рос на его глазах, оскорблять 'малыша' он вовсе не хотел. Вызим в случае нужды без колебаний закрыл бы молодого Холмина от удара собственным телом.

  А Клевоц всё никак не мог понять, почему его уже величают женатым, и вопросительно посмотрел на Дана.

  - Ну, это древний обычай, в таких случаях разрешают женить заочно. Так что прими наши поздравления. А как вернешься на Холм, будут и подарки.

  - Жаль, что колдуньи без дорогих украшений пришли, - Зырь расположился на лавке, придерживая новые ножны с полуторным мечом, видать роман с дворянкой-вдовой продолжался - еще вчера ножны при нем Клевоц видел потертые и поцарапанные. - Можно было бы в качестве подарка при дележе трофеев отдать тебе, чтобы дома новоиспеченную жену одарил.

  - С подарками потом, - Дан достал из котомки металлическое клеймо с изображением кошачьей головы. - А сейчас следует поступить согласно укладу. За то, что с твоим участием была опозорена до того честнáя северянка, тебе на предплечье надлежит возложить клеймо. Но брак отчасти искупает вину, потому у тебя есть выбор - можешь вместо нанесения клейма съесть корень ртокрúва, - и знахарь извлек белесый покрученный корешок.

  - Дан, - поджал губы Зырь, - подумай о последствиях. Отстань от него со своим корнем.

  - А какие-такие последствия? В любом случае не дольше полугода.

  - А какие последствия? - повторил вслед за ними Клевоц.

  - А вот в принятии их по незнанию и состоит существенная часть наказания, - Дан загадочно улыбнулся. - Но в ущерб войне не пойдет, пройдет само и даже следов не оставит.

  С одной стороны, Клевоцу не хотелось расхаживать с клеймом. Клейма всегда на Севере означали какую-либо провинность. А с другой стороны, стало любопытно: что же это за корень такой. И он согласился.

  Дан тотчас вручил корешок:

  - Ты можешь употребить его прямо сейчас. Свидетельства нас троих будет вполне достаточно. Вовсе не обязательно устраивать из этого балаган.

  Корень оправдал свое название: лицо Клевоца перекосило как никогда в жизни. Рот наполнился горькой, даже жгучей слюной. Но всё проходит - прошло и это. А тогда Дан шепнул на ухо молодому северянину:

  - Суть древнего наказания проста - ты не сможешь овладеть женщиной в течение нескольких месяцев.

  Дан увидел, как изменился Клевоц в лице, и поспешно добавил громче:

  - Когда мы вернемся на Холм, не вздумай выпороть Чеславу, до того как она разрешится от бремени. Иначе ребенок может пострадать... Ладно, засиделись мы тут, а город нужно дальше к осаде готовить, - и знахарь поспешно удалился.

  - А дрался сегодня, говорят, хорошо. Молодец! - похвалил Вызим и тоже вышел.

  Зырь, покидая помещение, подмигнул Клевоцу и задрал рукав - на предплечье красовалось такое же 'кошачье' клеймо, как предлагали молодому северянину.

  Клевоц впервые затаил на Дана обиду. В детстве всякое бывало. Воспитывали Холмина, в том числе и Дан, по-северному. Но раньше Клевоц воспринимал всё как должное, а сегодня впервые ощутил себя игрушкой в недобрых руках.

  Отобьют кочевников, вернется он на Холм к молодой жене - на Севере не разделяют предрассудка, будто бы непраздную трогать нельзя, уж один способ в любом случае остается. А тут последствия наказания... Хорошо хоть молодежь не будет посмеиваться. Клевоц раз или два слышал в детстве, что того или другого наказали ртокривом, но в чем собственно состоит наказание старшие не признавались. И вот дома молодая жена, не говоря уже об Изабелле здесь, за пологом... Он не поддался на уговоры Вызима и сохранил за жрицей статус ренкинэ, ведь одну жизнь за отца уже взяли, а дальнейшая месть пусть падет на тех, кто Изабеллу направлял - баронет Холма оказался щепетилен в вопросах данного слова, а также неравнодушен к женской красоте и беспомощности. И неизвестно, что из перечисленного сыграло бóльшую роль.

  Клевоц приподнял воловью шкуру и пробрался к Изабелле. Прилег рядом, приобнял одной рукой, а другой провел по бедру, дотронулся до груди. Его плоть не откликнулась, знахарь не балясничал, впереди действительно было несколько месяцев вынужденного воздержания.

  Нахлынули воспоминания казалось бы не связанные с этим, но еще более неприятные. Сразу после боя смерть друга не так ощущалась, как сейчас. Ведь Ждан, хотя и бывал угрюм чаще других, никогда не позволил бы себе так подшутить над Клевоцем! А ранее не стало отца, деда, дяди, старших братьев разной степени родства, многих других, на кого наследник Холма мог положиться. 'Вернусь - попрошу у деда какие-нибудь выселки в держание. Чтобы были люди, которые подчиняются мне не только как наследнику', - сгоряча решил Клевоц. Впервые он не был готов ждать, пока старики сочтут нужным рассказать всё про Дана и про многое другое. Захотелось собрать вокруг себя людей, обязанных тем или иным лично ему. Собрать вокруг себя тех, кто без всяких скидок на возраст поможет разобраться в подвохах этого мира и избежать их. Причем не только нескольких друзей-одногодков, которые остались в живых после Спорных земель и пока вернулись на Холм.

  В общем, пускай и таким необычным способом, однако Дану удалось пробудить в Клевоце приличествующую дворянину волю к власти.

  Но, возможно, не только к достижению этой цели стремился тогда знахарь...

  Южанка многое успела продумать за время болезни. В том числе, можно ли ей сдаться в плен кочевникам, когда город возьмут штурмом. И решила - нельзя, ей не поверят, что 'высшая жрица, и поступят как с простолюдинкой, отдадут в наложницы или даже изнасилуют прямо на месте, полусотней. Следует отметить, что вокруг бесчестья, возможно претерпеваемого в тех или иных обстоятельствах в будущем, её мысли крутились в последний день постоянно.

  Если бы Изабелле кто-то сказал об этом раньше, не поверила бы: она не хотела выздоравливать! Но наступил день, когда жар отступил, осталась лишь слабость. Последняя, как боялась юная жрица, не удержит Клевоца от насилия. 'Да отстаньте вы со своим костром от моей женщины', - запомнились ей слова, брошенные в пылу спора северянином.

  Изабелла всё еще надеялась на храмовых сыскарей. Но раз не нашли по гарячим следам, значить полагаться на них в решении её повседневных проблем не приходится. А текущая проблема была одна: Клевоц вот-вот сочтет, будто она готова стать 'его женщиной'.

  Притаившись, едва не дыша, пленница жадно вслушивалась в разговор о женитьбе, боясь упустить хоть слово. Но всё равно не расслышала в чем же именно состояло наказание корнем. Зато поняла: молодой северянин теперь не в самом лучшем настроении. К тому же Клевоц думает, будто его друга убили люди храма - Изабелла была уверена, что это не так. Но если ранее рэл'ли ещё могла как-то примирить себя с мыслью сойтись с северным дворянином, спасшим её от костра (как-никак романтическая история!), то теперь, стать дворовой девкой при законной жене...

  К тому же в столичной храмовой школе учениц воспитывали отдельно от учеников и воспитывали в строгости. Только с пятнадцати лет девушек начинали выводить в свет, где они пока могли позволить себе не более чем легкое кокетство. Предполагалось, что после выпуска адептки, естественно, еще успеют вкусить порока. Но вбитая в молодости стыдливость позволит и в зрелых летах сохранять внешние приличия, не смущая паству уж чересчур сильно.

  'Следуя извращенной северной логике, Холмин решит, - в ужасе думала девушка, - будто все обещания в отношении меня снимаются тем, что он был под воздействием колдовства. А стать ренкинэ я сама прилюдно согласилась'.

  Все эти дни рэл'ли молилась Похитителю о возвращении Силы или хотя бы просто об избавлении от плена, но тот не ответил. И вот, когда пальцы Клевоца дотронулись до ее груди, 'высшая жрица совершила святотатство - попросила о помощи Вышнего северян. Взамен девушка пообещала, как ей показалось, очень много: не вредить им ни словом, ни делом, пока она с Клевоцем. Однако тоже ничего не произошло. Даже не ударила молния, испепеляя предательницу.

  Тем не менее, неясная идея забрезжила на грани сознания. И Изабель ухватилась за ускользающую мысль как за единственную возможность спастись, как за подсказку от Вышнего:

  - Клевоц, - заискивающим голосом произнесла жрица. Она впервые говорила с северянином таким тоном, и тот от удивления враз обратился в слух. - Давай не будем торопиться. Можно я первое время побуду полезной для тебя чем-нибудь другим?

  От волнения у неё дрожали руки, но в полумраке это не было заметно.

  Клевоц отпустил девушку и присел. Он-то знал, что может в ближайшее время, а что нет.

  - Ты не хочешь стать матерью?

  У Изабеллы от страха вмиг пересохло во рту, а Клевоц продолжил:

  - И чем же еще ты можешь быть кому-либо полезна, лишившись способности колдовать?

  Несмотря на очевидный скепсис слов, рэл'ли услышала в них только то, что хотела услышать: возможность договориться.

  - Я могу научить тебя письму, - ей говорил кто-то из учителей о сплошной безграмотности северных рэл'ов, но жрица не знала, из-за чего такой расклад сохраняется веками.

  В другой ситуации Изабелла презрительно посмеялась бы над дремучим невежеством неуместным для дворянина, но сейчас наоборот радовалась ему. Однако Клевоц обескуражил:

  - Зачем оно мне? Не все выдерживают испытание письмом. Да и сколько их нужно, пишущих?

  - Но вы же передаете известия с птицами? - про 'испытание письмом' девушка не поняла, но всё же нашлась с ответом. - Значит, больше одного на отряд. Один ведь может погибнуть, а тут вдруг придет новое сообщение.

  Она сама не поняла, как так получилось - убеждая, в волнении схватилась обеими руками за шершавую ладонь Клевоца. Северянин сжал её руку в ответ и ободряюще улыбнулся:

  - Больше одного, но не больше нескольких, - и Клевоц пересказал то, чему его научили. - Мы доверяем письмо только тем, кто проливал чужую кровь (значит, он достаточно жёсток) и брал пленных (значит, он не слишком жестóк). Всё это следует сделать намеренно и не один раз. Только тогда можно полагать себя готовым к сложнейшему из испытаний. Но даже выполнение условий не всегда уберегает от последствий.

  Клевоц, пересказывая слова Дана, улегся рядом со жрицей и свободной от девичьих пальчиков рукой обнял Изабеллу за плечи:

  - Учти, в голове держат только действительно важное, пускай и мелочь, но необходимую. А пишущие иногда начинают сохранять на шкурах и бересте не просто глупые мысли, но мысли несущие разлад, упадок, оскудение, разруху, которые им в то же время, будучи написанными, начинают казаться умными и важными - таков обман грамоты. Чем больше человек пишет, тем сложнее ему не впасть в соблазн.

  Клевоц вспоминал слова знахаря почти слово в слово - древняя почти безписьменная культура, такая как на Севере, предполагает хорошую память у её носителей:

  - Например, ценимый вашими учителями Томазо Кампанелла, мудрец эпохи Возрождения - возрождали всякую похабщину - дописался до того, что посчитал наличие собственной жены и детей предпосылкой себялюбия, грабежей, жадности, предательства и лицемерия. В его проекте идеального государства общность жён принята на том основании, что у них там всё общее.

  Изабелла читала о Томазо, которого Похититель, в силу неисповедимости своих помыслов, не присоединил к призванным в Новом мире (хотя переместил даже поклоняющихся Злу предков северян), но оставил в памяти жрецов. Однако такого о нем она не знала. Тем не менее, по поводу мудреца не стала спорить - уже сталкивалась с тем, что неудобные подробности не доверяют неофитам. Клевоц же неожиданно широким, как показалось, кругозором изрядно поднялся в ее глазах.

  Девушка не знала, что призванными были сплошь одни лишь дети. Ведь после того как Похититель осознал провал эксперимента (даже лишенные пагубного влияния родителей дети вырастали, следуя человеческой природе, а не придуманному им идеалу), то по мере создания жречества поставил перед своими духовными служителями цель замалчивать, отрицать, высмеивать знание о первых людях этого мира или даже уничтожать его носителей.

  А у жрицы на уме было иное:

  - Но ты ведь рэл'...

  Девушка хотела добавить что-то про дворянский статус, но северянин перебил:

  - Здесь не важно дворянство. Существует безымянное пророчество.

  И Холмин продекламировал нараспев, так, как это делал покойный отец, отказываясь что-нибудь записать:

  - Сейчас они учатся письму вместе с мечом и копьем, потом они будут учиться грамоте раньше оружия, а когда придет время скорби, и вовсе отрекутся от чести, больше не умея ее отстоять железом.

  Но 'высшая жрица продемонстрировала, что умеет не только зубрить, но и думать - она ведь проходила, среди прочего, диалектику и риторику:

  - Тебе не обязательно учиться именно письму, я могу обучить тебя только чтению.

  Клевоц бы и от чтения отказался, тот, кто умеет читать, сможет и знаки осмысленно перерисовать. Но то, как подставил его Дан с корнем ртокрива... Холмину захотелось проявить самостоятельность.

  - Предположим, в плен я взял тебя и Нижнегорского, также убил кое-кого. Допустим, я убью еще десяток врагов, тогда, несмотря на молодые годы, никто не сможет сказать, будто учусь читать не по праву. Однако это будет потом, еще не один бой минёт. Я же так понимаю, ты хочешь быть чем-то полезна сейчас.

  И северянин, и южанка замолчали, погрузились в свои мысли. Изабелла - о том, что еще она может предложить. Клевоц - о дне, когда услышал пророчество в первый раз.

  'Как можно? - вопросил он тогда. - Это, наверное, иносказание?'

  'Нет, - разочаровал его отец. - В древности с одним народом такое уже произошло. Они вели свой род от волчицы и бога войны, а под конец молодые были готовы отрубить себе большой палец правой руки, только бы не присоединиться к императорским полкам'.

  - А если буду учить тебя тому, что знаю о нас, жречестве, и Силе? - жрица сказала это только чтобы заполнить паузу, так как Клевоц в задумчивости начал гладить её кончиками пальцев по животу, медленно спускаясь всё ниже: после грамоты Изабель уже не верила, будто заинтересует Холмина 'греховным промыслом' - 'колдовством'. То, что северяне хотели узнать, они постигли во время Войны присоединения, заплатив цену кровью. А дабы использовать остальное знание, следует служить Похитителю.

  Но неожиданно северянин заинтересовался:

  - Насколько хорошо ты знаешь, чем и как защищены большие храмы? О волшебных и механических ловушках? О часовых?

  А у рэл'ли в последний год обучения как раз преподавали об этом отдельный курс. Многие 'высшие со временем станут настоятелями и им следует знать всё о том, что возглавят. С другой стороны, защита храмов совершенна и знание подробностей только лишний раз убедит северян в могуществе Похитителя - не собираются же они в самом деле брать приступом храм центрального города провинции - такого в истории еще не было.

  - Архитектура, ловушки и посты всех больших храмов однотипны. Я помню всё, - не без гордости заявила Изабелла. Девочка всегда была примерной ученицей.

  - Тогда договорились, - он не собирался расспрашивать жрицу сам. Несмотря на обиду на стариков, понимал, что полное знание будет легче получить с их помощью. С подсказками, какие еще подробности следует выспросить. Конечно, о штурме не могло быть и речи, но вот о тайном проникновении... В голове начал вырисовываться план.

  Тем временем успокоенная Изабелла уснула в его объятиях - прикосновения северянина ее больше не пугали. О возмущении же по поводу последних было благополучно забыто за время пленения, особенно за дни болезни, когда Клевоц - пускай и не отводя на это много времени - ухаживал за ней.

  Вдобавок в его глазах девушка будто начала новую жизнь, став рéнкинэ, поэтому Клевоц больше ни разу не попрекнул ее смертью отца. Ничего удивительного: в подобных архаичных культурах к переходу в иной мир относились проще, чем носители утонченной цивилизации. Бывало даже, что родители усыновляли убийцу сына, дабы в некотором смысле восполнить утрату. Если, конечно, чужак казался человеком достойным.

Глава 6, повествующая о том, как кочевники оказались на стенах Фойерфлаха.

  Вызим с Даном завели командира наемников в дворцовую пыточную и даже руки не связали. Лишь ноги остались спутанными, будто у стреноженной лошади, вынуждая передвигаться мелкими шажками. Клевоц до последнего колебался в отношении допроса с пристрастием для южанина, хотя продолжительные и изощренные мучения перед смертью могли стать в глазах многих приемлемой местью.

  Наемник не убил баронета в чьей-то попытке искоренить род Холминых, но собирался это сделать. Засада в понимании северян была почти 'честной', без лучников в окнах, будто специально старались не дать весомого повода для мести, но враг и не знал каким путем пойдут северяне, маршрут каждый раз менялся. В нападении не были задействованы проклятые колдовские амулеты, но, возможно, наниматель просто не выделил достаточно золота. Не было и речи об уничтожении семей павшего друга Клевоца и остальных, но нападение само по себе заслуживало смерти. Таким образом, причастные могли затребовать право на месть, а могли и нет, в последнем случае никто бы их не упрекнул. Если мстить за каждую мелочь, то для настоящей войны сил не останется. А самое главное, наследнику Холма не хотелось принимать на себя уже в первом походе клеймо пытавшего, полагавшееся независимо от того, будет пытать сам или кому прикажет.

  Мало кто такое клеймо нарушителя благодатного уклада носит, да и у тех больше одного редко бывает. Ну и пытающим Клевоцу сложно было себя представить. О том, что будет убивать, он время от времени думал с младых лет - как сподручнее ударить. Но вот пытать... Ведь даже бессловесную скотину прежде чем свежевать режут.

  К тому же неизвестно, обладает ли южанин искомым знанием. Может быть да, сложно представить, будто кто-то согласится 'в слепую' на проведение такой сложной операции, когда северян подловили в первый же их выход, совершенный настолько малым отрядом. Здесь нужны были и соглядатаи, и, возможно, в Фойерфлахе тогда пряталось еще один или два запасных отряда бойцов. Здесь также нужны пути отступления из закрытого города либо надежное долговременное укрытие для всех, чего из оставшихся дворян, которых можно было бы даже с натяжкой заподозрить в настолько сильном желании Холмину смерти, не может гарантировать никто. Никто, кроме жрецов с их неприкасаемым храмом.

  Но, возможно, командир и не знает нужного, поверил авторитету посредника, который уже бежал либо убит.

  Под пытками человек скажет всё что угодно, правду или ложь. А проверить, если для этого понадобится подгадать случай и проникнуть на территорию храма, времени может не хватить: либо коневоды уйдут и Клевоца снимут с держания, либо Фойерфлах падет. Вторжение северян посреди города в один из земных домов Похитителя, даже с помощью знаний ʼвысшей жрицы, сложно оставить втайне. Нужно создавать особенные условия и точно знать, кого или что ищешь. Здесь даже кочевники на улицах города не помогут - слишком уверены в себе жрецы, похоже всё давно договорено и храм не тронут. Потому ради блага Севера следовало найти способ узнать у южанина истину с первого раза и тогда действовать наверняка.

  Пока наемника содержали в заключении, никто не проявил к нему интереса. Может, из-за хорошей охраны. Может, и впрямь ничего полезного не знает. А даже если нанимателем действительно выступил человек храма, то для имперского суда показаний наемника да еще и попавшего в руки истца, будет далеко не достаточно. Потому жрецу (или жрецам) легче избегнуть лишних подозрений, игнорируя происходящее. Но они не знают, что Клевоц добивается не суда. Наследник Холма обдумывает способы вторгнуться в храм и остаться неузнанными.

  - Я хочу тебе кое-что рассказать, - обратился к южанину Клевоц. - Смотри сколько тут разных интересных предметов.

  Наемник и впрямь заозирался, щурясь на поступающий в оконца солнечный свет. Пожалуй, не только рассматривая пыточные инструменты, но и в поисках возможности для бегства.

  - Вот кнут из хорошей сыромятной кожи. Говорят им можно убивать и в бою. Вызим, покажи.

  Еще прежде чем Клевоц успел закончить фразу, Вызим резко замахнулся и щелкнул кнутом, с грохотом разнеся деревянную стойку с клещами, клеймами на длинных рукоятях и массивными щипцами, полетевшими во все стороны. Южанин непроизвольно дернулся, но не изменился в лице.

  - А вот почтенный Вызим так неосмотрительно рассыпал клéщи и щипцы, которыми мы можем вырвать тебе ноздри и язык. Впрочем, - исправился Клевоц, - язык не будем вырывать. Мы же хотим от тебя кое-что услышать. Лучше ослепим, для этого здесь есть отдельный инструмент.

  Наткнувшись ранее в соломе для ночлега на куски человеческого тела, наемник оказался подготовлен воспринимать обещания северян всерьез. Но не торопился внезапным рывком попытаться обрести легкую смерть, пока перевешивало любопытство, интуиция подсказывала, что Холмин решил поговорить не только о способах пытки.

  Клевоц прошел чуть далее:

  - К этому столу, судя по желобам для стока крови, привязывают, если хотят что-нибудь отрезать.

  Северянин этого не знал, но стол был предназначен также для сдавливания, дробления, вытягивания и много еще для чего.

  Наемник потянулся было тихонько к оказавшейся в пределах досягаемости кочерге, но тут же получил по пальцам киянкой - большим деревянным молотком - от Вызима:

  - Не балуй.

  Деревянный молоток, ежели умеючи, тоже неплохое орудие для медленного и вдумчивого допроса.

  - А железные створки раковины зачем? - тем временем озадачился Клевоц.

  Вспоминая, Вызим поднял взгляд к потолку:

  - Их раскаляют на огне, а затем прикладывают к обнаженным женским персям, видишь - форма соответствует.

  - Извращенцы! - Клевоц вручил орудие пытки Дану. - Похоже, они не знают, зачем нужны женщины, - сам того не ведая, Холмин повторил слова нынешнего императора. - Отдай нашему кузнецу, пускай перекует на что-нибудь, - молодой северянин некоторое время подбирал слово, - подобрее, что-ли. Секиру, например.

  Дан одобрительно кивнул. И Вызим, судя по выражению лица, тоже, несмотря на обычную суровость, был согласен.

  Клевоц продолжил:

  - Мы могли бы попросить поделиться знаниями в обмен на безболезненную смерть. Но так все делают. Я предложу кое-что получше. Помоги узнать, кто выступил нанимателем, ради сохранения своей жизни.

  Наемник не удивился, лишь презрительно покривил губы, решив, будто его хотят обмануть аки наивного мальца. Но северянин не отступился:

  - Во-первых, мы убили больше твоих людей, чем вы, даже если ты уцелеешь. Во-вторых, наши погибли правильно и получат нужное посмертие. В-третьих, с таким же успехом тебя мог нанять я, а не тот, кто в действительности нанял. Кстати, разве тебе отдельно заплатили за молчание во время пыток? Думаю, с окончанием стычки должен был закончиться и твой контракт. Я ведь правильно понимаю, что тебя не связывает вассальная присяга? В-четвертых, перед лицом Вышнего и свидетелей из доверенных городских дворян пообещаю отпустить в обмен на знание, которое спасет для Севера хоть пару воев. Пока же будем выяснять что да как, посидишь в подвале. И последнее, ты вроде б то человек бывалый, неужели никогда не слышал про то, как северяне иногда отпускают пленников без имущественного выкупа?

  - Что засчитается мне за якобы спасенных? - наемник поверил. Он действительно смутно помнил чей-то рассказ об одном таком случае.

  - К примеру, посчитаем достаточным, если благодаря тебе через посредника выйдем на настоящего нанимателя, намеревающегося продолжить охоту на нас и всё еще обладающего для этого достаточными средствами.

  - Только не нужно городских свидетелей обещания, пускай всё останется в тайне, - конечно, посредник должен был давно скрыться, но, прежде чем брать опасный заказ, наемник предусмотрительно навел справки, в этот раз получилось узнать искомое через родичей молочного брата.

  Когда семьи велики, когда родственные связи поддерживаются со всей кровной родней, свойственниками, посаженными родителями дядьёв и тёть, опекунами двоюродных сестер, в общем когда знают всех своих вплоть до четвертоколенных братьев и далее, даже перед маленьким на фоне общественной иерархии человеком открываются большие возможности. Окольными путями наемник справился о том, насколько всерьез власти будут искать убийц признанного городом держателя, но случайно узнал и кое-что сверх общеизвестного. Только намек, но для думающего человека сего оказалось достаточно. Дабы поверить обещанному небрежению поисками нужно же было получить представление и о причинах подобного расклада.

  - Ну и чтобы быть честным до конца, должен предупредить. Смогу отпустить только когда станет ясно, никто ли из наших не затребует право личной мести за убитых тобой. Павшие, конечно, погибли от железа, а не от волшбы, лицом к лицу, а не стрелой из засады. Потому, возможно, никто не станет мстить. Но даже если станут, то получат лишь право равного поединка, ведь ты уже один раз помощью выкупишь свою жизнь, если вскроешь заговор.

  Южанин лишь усмехнулся, поединок один на один его, списавшего было себя со счетов, не смущал. Возможно, не смущал зря.

  Шел день накануне ожидаемого подхода кочевников. Город совершал последние потуги в подготовке к штурму или осаде. Из соседней провинции прибыла сотня наемных лучников, прельстившихся высокой платой, внесенной их семействам северянами вперед. Ревел загоняемый в ворота скот. Пришли последние несколько из ожидавшихся телег с грузом соли и, выхваченной буквально из под носа у кочевников, железной руды. А Дан, как думали многие горожане, занимался полной ерундой.

  Стражники Белова по всему Фойерфлаху реквизировали барабаны, а северяне дополнительно изготовили несколько новых огромного размера из дерева и кожи. И теперь команда увечных (от слепых до безногих и просто древних старцев) выбивала оглушающий вблизи ритм. Боеспособных же местных - за исключением часовых и бывалых ратников - заняли иным. Они разучивали песню.

  - Зачем мы теряем время, - роптали некоторые. Другие ухватились за возможность отдохнуть от муштры.

  Учили долго, ведь большинство не видело смысла в происходящем.

  В конце-концов Дан, будто нехотя, снизошел до объяснения, не сказав ни слова лжи:

  - Чем-то ведь нужно заменить наговоры, усилить нас в решающий момент перед воинами врага, - тихим голосом пояснил старик.

  Но его услышали. И поняли так, как захотели.

  - Северный наговор... - тотчас начал множиться в толпе громкий шепот.

  Они поверили в странную волшбу, не в последнюю очередь из-за показавшегося искренним нежелания Дана говорить. Говорить о том, что песня, состоящая из чуждых для южан строф с зарифмованными лишь первой и последней строкой, предназначена заменить собой наговоры могущественных жрецов. Будто старик по недомыслию приоткрыл одну из тайн загадочного Севера. И теперь, попробуй знахарь их разубедить в сверхъестественной природе разучиваемого песнопения, ничего не выйдет, только пуще уверуют.

  Однако Дан беспокоился не об альтернативе колдунам врага. Древние заговоренные стены, образуя волшебный круг, отразили бы враждебную Силу, направленную не только на камень, но и через камень. Северянин волновался о преодолении в нужное время обычного страха.

  - Как же без песни-то? Без песни и барабанов ничего не выйдет, побегут, - шепнул старик Клевоцу. - Конечно, из-за скромной величины отряда мы не привезли привычные длинные трубы. Но, думаю, сработает и так.

  А Изабеллу одолевали противоречивые чувства. 'Похоже, северяне и впрямь искренне хотят защитить город. Несчастная покойница-тетя ошибалась, когда, отправляясь к ним, говорила о предотвращении предательства'. Но в сравнении с изученными жрицей наговорами влияния на разум, предложенное знахарем показалось жалким скоморошеством, неспособным повлиять на исход битвы. Изабелла презрительно скривилась, однако на укрытом в тени капюшона лице этого никто не заметил.

  Между тем дюжина северян с наиболее пронзительными голосами в очередной раз проорала часть мелодии, предоставляя ополченцам повторить. Постепенно отдельные строки складывались воедино:

  Ветер веет с юга,   Несет тепло и запах гари.   Морозу уступать не пристало,   Полетит навстречу вьюгой.   С юга буря рвется,   Манит запахом свежей крови.   Выступим ей навстречу   Тусклым светом и льдом, что не гнется.

  Но никому из присутствовавших, кроме Изабеллы, не оказалось дела до богохульного смысла песни. Слишком все увлеклись овладением таинственным 'наговором'. Странные проповеди последних лет о греховности любого пролития крови, о покаянии за поедание мяса, привели к тому, что ослушаться жрецов стало не таким уж необычным делом, если оставалось безнаказанным в подлунном мире да сулило барыши. Жрецы всего лишь люди, могут и ошибаться, толкуя потустороннее.

  * * *

  Перед боем кто-то может в волнении не находить себе места. Но северяне, если есть время и возможность, если приготовили заранее всё, что должно, и разослали дозоры, предаются неге.

  На этаже, где жили Холмин, Дан, Вызим и Зырь, из-за воловьих шкур, служивших в углу пологом, слышались пояснения Клевоца:

  - Теперь, постепенно смещаясь от поясницы к шее, надавливаешь указательным и средним пальцем у хребта, каждый палец со своего бока от него. А другой рукой берешь работающую за запястье и давишь вниз.

  Тело бойца, который, если выживет, должен стать еще более опасен к старости, требует не только работы мышцам и связкам. Десятилетиями его подготовка включает множество уловок, где находится место и женщине. Северянин пока учил Изабель простейшему.

  Он уж совсем было надумал похвалить, сказать ей что-нибудь приятное, ведь непривычная кого-либо обихаживать девочка так старалась. Но жрица опередила, тихо пожаловавшись:

  - У меня уже пальцы устали.

  - Слишком быстро что-то. Но ладно, - соглашается Холмин. - Тогда поясню, что именно ты можешь растирать основанием ладони.

  - Ручки болят, - кокетливо канючит Изабелла, в попытке хоть таким способом разжалобить своего мучителя, но делает, что сказано.

  Северянин не очень понимает ее жалобы: да разве ж это боль - от несложных, невинных телодвижений! Он же девушку не к воинским забавам привлекает. Хотя в последних так та же Чеслава иногда прямо рвалась поучаствовать, с осиновым мечом.

  - Искушение, - неподдельно вздохнул, сидя за столом в сажени от отгороженного угла, Дан. - Пожалуй, спущусь-ка я вниз.

  А Изабель, заметив как Клевоц разомлел под ее руками, думает: 'если когда-нибудь у меня будет официальный супруг, стану дарить ему такое удовольствие раз в году, на день рождения'. Жрица невольно засмотрелась на жилистое тело, покрытое не излишне объемными как у атлета, но зато плотными, будто каменными в напряжении мышцами. Окажись у нее в столице такой поклонник, но из волшебников, подруги бы изошли желчью от зависти. Все их сверстники в этом смысле почему-то - тогда она в причины не вникала - выглядели ну очень невзрачно.

  В закутке слышалась возня и Клевоц продолжил вполголоса, вознамерившись получить долю чистого удовольствия без сопутствующей пользы:

  - Так, а теперь перекинь волосы вперед и поводи ими по моей спине.

  - Они же станут... - возмущенно недоговаривает Изабелла, не решаясь сказать про собственные волосы 'засаленные' или попросту 'грязные'.

  - Так помоешь. Разве у нас нет золы, крапивы и березовых листьев? А раствор из золы и растительный настой сама приготовишь, пора уже было научиться, - Клевоц полагает, что изживает столичные капризы неуместные на Севере.

  Изабелла горестно вздыхает, но распускает волосы. Если бы только вернулась волшба - она не оставляет попыток вновь обрести Силу, выдумывая самые безумные сочетания ритуалов, часть из которых не может проверить. Нет нужных ингредиентов и времени, на которое ее бы оставили одну. Но ведь когда-то же должна представиться возможность. Если бы вернулась волшба, ʼвысшая жрица бы здесь всё испепелила! Или почти всё, не считая Клевоца. От него сейчас скорее хочется благоговейного испуга и покорности.

  На улице тем временем сразу с нескольких концов города послышались удары в железное било. Гулкий, низкий, тревожный звон прервал послеобеденный отдых. Как и ожидалось, коневоды, ночью стоявшие лагерем в полупереходе от города, теперь показались в пределах прямой видимости с башен. И явно собирались штурмовать с ходу.

  Северяне устремились по своим местам. Клевоц - в неполном доспехе и глухом шлеме - засобирался было к городскому донжону, предоставлявшему обзор на весь периметр стен. За ним - Изабелла, натягивая посильнее капюшон на лицо. И еще с две дюжины человек, частью обгоняя баронета и внимательно осматривая минуемые дома.

  Но Вызим перехватил Холмина и увлек в сторону. О чем-то поспешно зашептал, на что молодой северянин лишь пожал плечами и кивнул. А затем все вместе поспешили дальше.

  Переулок за переулком - кратчайший путь - и тут вдруг Клевоц, до того опережавший Изабеллу на пару шагов, запнулся на ровном - насколько может быть ровной булыжная мостовая - месте, даже приотстал от девушки на шаг, а затем вновь ускорился, зацепил носком задник деревянного башмака девушки, придержал Изабель за руку, не давая упасть, даже буркнул нечто похожее на извинение. А затем сказал догонять и, не оглядываясь, побежал за остальными, успевшими уже удалиться на удивление далеко. Облаченный в кирасу, наплечники, глухой шлем и еще кое-какое железо, побежал тяжеловесно, но уверенно.

  Жрица вставила выбившуюся пятку в башмак, бросила беглый взгляд на быстро уходящих северян, оглянулась вокруг и вдруг узнала окружающие дома. Вот здесь в двух шагах следовало нырнуть в переулок, затем налево, недлинный квартал, и вот он храм, где ее защитят и утешат. Они с Клевоцем как раз вчера обсуждали подступы к храму, прежде чем перейти к внутренней архитектуре.

  Небольшой рывок и все страхи останутся позади. Но она не успела поддаться порыву, вспомнила о своей молитве Вышнему, об обещании не вредить. Гнев Похитителя несомненно искупится покаянием и щедрым пожертвованием. Но вот о помощи бога против Севера в ближайшее время предстояло забыть. А помощь получалась просто необходима... Ведь сбежав сейчас, подставит северян под удар, пришельцы окажутся в городе как в ловушке, они и без осады скорее всего не успели бы скрыться от погони. Промолчать же не получится, без Силы как бы ее не приняли за самозванку и не подвергли пыткам. Значит она нарушит обещание чужой сверхъестественной силе, а обиженный Похититель не поможет, не защитит. Насколько она знала из истории ее бог наоборот самоустранится, будет с интересом наблюдать за воздаянием, дабы его последователям впредь не было повадно обращаться к другим богам. Потому вернуться к своим ʼвысшая жрица могла только сдержав слово данное Вышнему.

  Вот когда сыскари найдут ее самостоятельно или она сможет бежать от северян при безопасных для них обстоятельствах. 'Я ведь не имела ввиду отдаленные последствия, - занялась девушка самооправданием по случаю последней придуманной возможности. - Вышний ведь должен был меня понять правильно'.

  Изабелла поколебалась еще мгновение и бросилась догонять северян. Вдруг Вышний посчитает, что колдунья недостаточно усердно хранит их тайну? Медлит, позволяя кому-либо из горожан случайно раскрыть ее инкогнито? Девушка едва не разрыдалась в голос - самой бежать от спасения!

  Вызим обернулся на цокот ивовых башмачков по камням. Они с Клевоцем развернувшись сделали даже несколько шагов навстречу жрице и увидели на щеках молодой колдуньи неровные дорожки слез.

  У Вызима от удивления брови резко подались вверх:

  - Ты что, влюбилась? - и он указал пальцем на Клевоца.

  - Нет! Почему? - Изабелла вмиг покраснела от возмущения.

  Клевоц не стал пока заострять вопрос на ее возвращении, лишь поинтересовался:

  - А пошто плачешь?

  - Что-то в глаз попало, - Изабелла поправила капюшон, стараясь укрыть лицо от любопытных взоров.

  - Сразу в оба? - не удержался от вопроса Вызим.

  - Я пообещала, - и жрица против воли всхлипнула.

  - Что?

  - Кому? - Клевоц с Вызимом перебивали друг друга.

  - Вышнему! - почти выкрикнула юная жрица.

  - Вот оно даже как... - пробормотал Вызим.

  Северяне опешили. Поверили сразу - такими словами не бросаются в мире, где проявления потустороннего настолько очевидны.

  А жрица, неожиданно для себя самой и уж тем более для остальных, бросилась к Клевоцу, одетому поверх металла в плотный тканевый налатник, и прижалась к груди, инстинктивно пытаясь найти точку опоры в этом враждебном окружении. Ведь кто-то же должен был пожалеть до того столь лелеемую девочку, теперь напрочь лишившуюся волшбы, обидевшую собственного бога, отчаявшуюся в скором спасении из рук варваров? Тем более, в ней теплилась надежда, что не придется в ближайшее время платить за сочувствие 'сплетением ног'.

  Клевоц левой рукой осторожно приобнял жрицу - последний раз ему довелось утешать плачущую женщину год назад. Тогда Чеслава сорвалась с дерева, в падении глубоко распорола сучком бок и сломала два ребра. Изабелла не ломала костей, ее одиночество тоже не служило в глазах северянина особым поводом горевать - женщины часто с замужеством попадают в чужую семью далеко от своей кровной родни, но всё же при виде слез своей ренкинэ что-то не могло не шевельнуться в душе у воина.

  Северянин, сам того не замечая, исполнился к девушке теплых чувств. Правда, вступи даже относительно невинные желания Изабель в противоречие с волей Клевоца, выбор в свою пользу для Холмина был однозначен, его так воспитали. И здесь никакие слезы не могли помочь. Разве что по недомыслию северянин что-нибудь пообещает, не предугадав последствий, которые окажутся важны. Но теперь, если по вечерам лишить Клевоца возможности обнимать, засыпая, ее мягкое, теплое тело, ощущать запах, слышать голос, ему будет чего-то не хватать, чего-то привычного и даже малость родного, что заменить сможет только Чеслава.

  Однако, разберись он в себе, то понял бы: тянулся не ко всей личности Изабеллы, а лишь к той ее части, что проявляла себя послушной юницей среди грозных северян. А вот высокомерной столичной аристократкой или колдуньей, преданно служащей Похитителю, он бы ее, естественно, не принял. Да и в последнем случае, чего уж греха таить, не раздумывая попытался бы убить, защищая дело Севера.

  Между тем Изабелла, всхлипывая, пояснила:

  - Я обещала не вредить Северу, пока ты меня не... - тут она осеклась, но Клевоц понял.

  Тем временем со стороны ведущего в храм переулка подошли Жеб и Глазко. Вызим рассчитывал попугать беглянку находящимися в засаде северянами, дабы позднее в сумятице штурма, если и впрямь жрице представится возможность сбежать, она поостереглась это делать. Но рябой и одноглазый, изрядно простояв без дела, справедливо рассудили, что обстоятельства изменились.

  - Идите в свои десятки, - перенаправил их Вызим. - Ренкинэ охранять не нужно, по крайней мере пока Клевоц ее не...

  - ...поручит вам снова, - поспешно закончил Клевоц, говоря о себе в третьем лице.

  А Вызим неожиданно смягчился. Впрочем, не так уж неожиданно - уходя в поход, он оставил на Холме (среди прочих своих многочисленных детей) четырех дочек примерно того же возраста, что и Изабель:

  - Девочка, пойми, даже если вообразить, что случилось чудо, будто мы захотели тебя отпустить, то просто не сможем сделать этого. Ты ведь вернешься к своим, обретешь Силу вновь и, когда прикажут, будешь убивать наших побратимов. Может быть, заберешь сотни жизней, прежде чем удастся переправить тебя за грань. Кто же на такое пойдет? И что бы ты по этому поводу не пообещала (не ощущаешь же настоящего, непреодолимого желания выйти из воли Похитителя?), высшие силы посчитают за принуждение, в отличие от предыдущего обета, которого от тебя никто не хотел. Лучше смирись и стань одной из нас, раз уж Клевоц не хочет тебя сжигать, - и Вызим ободряюще улыбнулся.

  Чужаки подошли к городу, охватывая его с трех сторон. Спешивались, расседлывали коней, составляли повозки в небольшие подобия гуляй-городков, но без установки больших деревянных щитов. Налаживанию осадного быта особого внимания не уделяли: похоже, уже сегодня ночью надеялись попасть на пуховые перины.

  Кочевников пришло действительно много - без мáлого вся армия вторжения. По окрестным лесам зазвенели топоры, но многое привезли и с собой, а потому необходимое для начала штурма количество лестниц и осадных щитов оказалось готово уже через несколько часов. Одновременно другие отряды наполняли землей плетеные из лозы корзины, третьи присматривали за воротами на случай вылазки...

  И вот коротконогие, скуластые люди начали группироваться вокруг города, распределяя между собой снаряжение. Сначала предстояло в нескольких местах засыпать ров. А там, где длинна штурмовых лестниц позволяла, просто перебросить их и перейти по дереву. Затем - под прикрытием лучников лезть на стены. Но - без передвижных башен, катапульт и таранов. Странная затея, ведь хотя своих мастеров для постройки башен и катапульт в кочевьях никогда не содержали, умельцев для серьезного дела обычно не брезговали нанять на стороне. А уж колесные тараны-то сумели бы сами собрать, если выделить на это людей. Потому некоторые бывалые вояки, бравшие не один город, роптали на неуместную спешку. Но подчинялись - ханы давали понять, что знают нечто недоступное простым смертным и на самом деле взятие крепости идет наилучшим образом.

  Старейшины зато уже рьяно делили шкуру неубитого медведя, вплоть до того, кто чью из оставшихся в городе дворянских семейств дочь или внучку возьмет в наложницы. Старались продумать всё так, чтобы ничто ценное не пострадало.

  К примеру, с запада городские стены выходили к причалам на реке, которая питала ров, окружавший Фойерфлах с остальных сторон света. Не приведшие с собой даже подобия речной флотилии коневоды, дабы не позволить никому из горожан сбежать по воде, собирались получить надежный сухопутный доступ к пристани. А для этого - засыпать ров у реки хотя бы в одном месте. Тогда, несмотря на относительную узость кромки берега, остававшейся свободной между рекой и стенами, штурмовать можно было и с этой стороны, тем самым перекрывая последнюю возможность бежать.

  Ханы торопили своих людей, не оставляя времени должным образом обустроить лагерь, отдохнуть, осмотреть округу в поисках затаившихся местных людишек для развлечений, не позволяя погарцевать перед стенами, дразня местных хулой и срамословными обещаниями. Складывалось впечатление, что город зачем-то чрезвычайно необходимо взять именно сегодняшним вечером.

  Жизнь ломает любые планы, но на этот случай разумный полководец и оставляет запасные отряды. На каждую башню и прилегающие участки стен северяне поставили по воеводе и позволили им поднять по три малых флага. Пока видны все три - у воеводы есть люди в резерве, можно, буде возникнет необходимость, еще куда-нибудь перебросить. Если спрячут первый, аршин в ширину у древка, Холминский копейный флажок - на сером фоне зеленое пятно, очертаниями отдаленно напоминающее куницу - значит, лишних людей более нет, но с врагом пока справляются сами. Ежели опустят второй, цеховой флаг или значок городской стражи - нужна подмога. Ну а если и третий падет (родовой двухвостый прапорец местного дворянина), помощь не только нужна, но, возможно, уже и запоздала.

  Однако дворянские почетные прапорцы без причины не свернут. Это ведь не крепимый на древко из липы значок стражи, что легко дается и отбирается. И не копейный клиновидный флажок, поднимаемый отрядом по мере надобности. Как сейчас, к примеру, по праву держателя Фойерфлаха, Холминские флажки развевались на каждой городской башне. Добыть прапорец у императора для своего рода тяжело, а лишиться можно почти наверняка, если твой отряд отступит первым. Однако и с этим условием просто развернуть полотнище в составе бóльшего войска - вожделенная честь, а также повод претендовать на лучшее назначение, более богатую невесту для сына, старшее место на пиру. Ведь в битве, что останется в памяти потомков, тебе зачастую могут просто не позволить развернуть полотнище; дескать, недостаточно для этого людей привел.

  Из более почетных мирских святынь в городе лишь стяг земского полка (все оружные на стенах, собственно, ныне и образуют искомый полк), а также флаг Фойерфлаха. И ни одного штандарта либо треххвостого знамени (прапора) - все магнаты провинции, обладающие столь значимым отличием, давно как покинули город, будто кто подговорил. Даже держатель дворянского ополчения Запада Родерик владетель Шлёпетручский всё еще при императорском дворе, то ли клянчит деньги у столичных магнатов для найма помощи, то ли выжидает, чем затея с приглашением северян закончится.

  С подходом кочевников Клевоц поначалу высматривал расположение их отрядов с донжона. Высочайшая городская башня приблизительно равноудалена от внешних крепостных стен, позволяя окинуть взором и подступающих врагов, и сигналы своих. За последними - за флагами - наблюдает сразу несколько человек. А у подножия башни расположился запасной отряд.

  Коневоды готовятся. Они вроде б то и не должны до следующего утра напасть - пока всё наладят, мало времени останется до темна. Но слишком уж выдают приготовления намерение начать штурм без ночного ожидания.

  Потому город в ожидании приступа. Клевоц успевает проинспектировать отряды на стенах, переговорить с ведомыми Зырем северянами запасного отряда, вернуться на донжон, где Холмину пока нечем себя занять. Все задания распределены, нужные полномочия делегированы. И баронета Холма начинает охватывать легкое волнение; безделье, как известно, враг спокойствия духа.

  Желая отвлечься - причем сам не отдавая себе в том отчета - от мыслей о грядущей судьбе вверенных людей, Клевоц не удерживается и словесно поддевает Изабеллу:

  - Вот видишь, а если бы тогда меня умертвила, устоял бы Фойерфлах? Храмовые рыцари оказались подчинены лично мне, после убийства они бы город не защищали, - Холмин, начав перечислять заслуги, с менторским видом загибает большой палец правой руки. - Часть тех, кто сейчас пускай и не в охотку, но готов сражаться, бежала бы из города с подходом орды, узнай они тогда, что капитуляции не будет и штурм состоится. А выкуп за уход лишний раз показал, что обычно трусливые люди готовы воевать из жадности, - за большим пальцем следует указательный. - Мы собрали деньги и на наемников, и на лучшее вооружение для части горожан, - загибается очередной палец. - Всего этого не было бы, находись я уже у Вышнего, а значит, и мои собратья бы ушли, не имея больше достойной причины защищать город, в котором нас же и убивают, - северянин заканчивает безымянным, для мизинца сопроводительных упреков всё же не нашлось.

  А Изабелла молчит. О том, что не знает, кто ввел покойную тетю в заблуждение, говорила уже не один раз. И о том также, что в Ничейных землях лишь выполняла распоряжение родственницы, не ведая, кого именно убивают. Думала, защищают право Юрия на владение. Тратят Силы столько, сколько тот выкупил.

  Но тут Клевоцу приходит в голову спросить нечто новое:

  - Думаешь, происходящее с моей семьей - случайность. Хорошо. Но ведь никто не мешает ненадолго отдаться воображению. Ты ведь из семьи 'высших жрецов, близко знаешь свой круг. Предположи, если бы кто-то из ваших захотел извести мой род, зачем это могло понадобиться? В какой ситуации есть нужда избирательно уничтожать лишь один род северян?

  У юной жрицы мгновенно слетает с языка ответ:

  - Только в том случае, если вы предаете Изначальную империю. Может, кто-то другой на Севере задумал измену, а спутали с твоими родичами.

  - Но ведь все знают, что мы не нарушим присягу.

  Однако для Изабеллы утверждение Клевоца (исподволь перекладывающее ответственность за происходящее на жречество) по меньшей мере сомнительно:

  - Да кто вас знает? И не думаешь же ты, будто я жила с разбойниками, тайно преследующими вас, нарушая имперские законы. - Далее девушка излагает вызубренное из курса истории. - Сто лет тому назад Похититель промолчал, когда жрецы просили дать знак. Знак, что ему неугодно желание императора заключить мир разрешением сохранить северный уклад. А раз нет на то воли Всеблагого, вас нельзя преследовать за веру. Только за нарушение вассальной присяги.

  Холмина коробит, когда Изабель так запросто рассуждает о возможной лживости северян, не приводя весомых доказательств. Но с другой стороны, она же всего лишь женщина. Как учил отец, оскорбления от женщины не принимают чересчур уж всерьез. К тому же Клевоц сам вызвал 'высшую жрицу на откровенность. Потому он терпеливо пытается объяснить:

  - Если ты призываешь верить в правдивость жречества, на каком основании обвиняешь нас в бесчестности? Почему полагаешь, будто мы держим слово хуже ваших?

  - Север вынудили, заставили присягнуть императорскому роду. Помнишь, как Вызим сказал, что моё обещание никогда не убивать северян посчиталось бы как данное под принуждением. Кто мешает сейчас, в смутное время, ударить в спину?

  - У нас был выбор, уцелевшие могли сняться с насиженных мест и уйти. Преследователи не настигли бы всех. Но предки выбрали Империю.

  Клевоц замолк, собираясь с мыслями, он мог бы продолжить объяснение, но тут не утерпел и вмешался Дан:

  - Дело не только в этом. Когда император огласил условия мира, предки пожалели, что не присоединились к Империи без войны. Мы прошли долгий путь от первых беглецов, не желавших жить по законам ведьмаков и ведьм. Беглецов, решивших вспомнить уклад, царивший в ином мире, из которого нас исторг Похититель. Искателей правды становилось всё больше, но мы никогда не объединялись с людьми, поклоняющимися Похитителю или иным жреческим богам. И в решающий момент нас всё еще оказалось недостаточно много. Тогда предки решили опробовать иной способ. Наши обычаи правдивее ваших, а значит, живя в одной державе, мы привлечем лучших людей на свою сторону. - Обычно блеклые, будто выцветшие глаза старика с этими словами заблестели словно у юнца. - Когда-нибудь наш уклад примет и один из императоров, в этом будущее Севера. Правда рано или поздно победит, если сражаться и не отступаться от нее после поражений.

  Если бы только Дан еще и смог убедить Изабеллу почему северные обычаи 'правдивее'. Но такой цели старик перед собой не ставил. Убеждением обратить в истинный уклад высшую 'жрицу - о таком он даже не слыхал. Такого не случалось даже принуждением. Клевоц заварил эту невиданную доселе кашу - пускай теперь и расхлебывает.

  - Ну и чего вы добились за прошедшее столетие? Скорее всего, кто-то из северных дворян разочаровался и решил поискать еще один 'способ'.

  - Мы восполнили свою численность, что уже немало, и теперь можем подумать о чем-то еще. А знаешь почему это заняло так много времени? В обычной войне мужчина гибнет, а его жена может ждать три года. Если действительно любила без меры и не может жить без него, угаснет за этот срок, отойдет к нему за грань, оставляя детей на родичей. Если же нет - ее возьмет кто-либо из уцелевших в ренкинэ. Она будет рожать вновь и вновь. Следующее поколение воинов почти не уменьшится из-за погибших отцов. Но произошло иное. - И тут хладнокровие оставило Дана, он возвысил голос и размашисто зажестикулировал руками. - Знаешь кто постарался? Колдуны! Родное тебе жречество руководило замирением захваченных земель, в то время как императорские полки преследовали отступающих воинов. И твои собратья старались уничтожить всех женщин и детей, укрывшихся в лесах и на болотах. Предки вернулись после заключения мира и только тогда узнали, скольких не досчитались.

  Девушка даже попятилась от эмоционального напора, но Дан успокоился так же быстро, как вспыхнул, и продолжил ровным голосом:

  - Если падет Изначальная империя, если всей ее мощи не хватит, дабы устоять против неожиданно слаженно атакующих врагов, то уж осколки Империи они с легкостью передавят по одиночке. А если сейчас за предательство кто-то пообещает лучшие условия, чем у императоров, то любой северный дворянин понимает: бесчестие всё перевесит, кто будет доверять предателям? Изменников постараются так прижать, чтобы больше ни к кому и никогда не смогли переметнуться.

  И тут Клевоца посетила несвоевременная мысль:

  - А нельзя ли счесть то, что творится в предполье, - Холмин имел в виду Спорные земли, - императорским предательством нас, как его вассалов? Меня еще на свете не было, а туда уже начали вторгаться южные дворяне, - тут он бросил взгляд на девушку. - И до сих пор имперские власти так никого и не осудили.

  - Ну, ты же не всерьез, - усмехнулся Дан и обратился к Изабелле. - Мы не можем судить об Империи по такой мелочи: во-первых, здесь сложно отличить государство от злоупотребляющих вековыми вольностями вредителей, а во-вторых, нам же позволяют уничтожать вторгающихся новых 'землевладельцев'. Пускай вы толкуете обещания императоров по-своему, просто ни один уважаемый южанин не должен вернуться домой за 'правосудием' и тогда нас не тронут. Или захватчики могут уцелеть и вернуться, но так, как Нижнегорский - станет посмешищем, ежели начнет тяжбу. Всё это тянется поколениями, так что можно быть уверенным в намерениях императоров. Даже нынешний, если верить одному знающему человеку, за внешней нелепостью прячет достаточный для повелителя ум и не нарушит наше общее молчаливое соглашение.

  - А вот само жречество, похоже, предает Империю, - поддержал старика Клевоц. - Провинцию защищать отказались, нам мешаете, да еще и ожидаете пощады в случае успешного приступа - чем откупились? Изменой?

  Изабель совсем смутилась - с учетом готовящегося штурма и не пожелавшего покидать Фойерфлах самоустранившегося от войны жречества, с учетом усилий северян по защите города, обвинения Холмина на первый взгляд казались не лишенными смысла. Но в такое кощунство сама она уж никак не могла поверить.

  Следовало как-то защитить честь служителей Похитителя перед варварами. Она могла бы упомянуть о том, что Изначальная империя - единственное государство с незамутненной, истинной верой, а идею о его создании высказал сам Похититель. Потому и император, согласно традиции, пока не прервалась линия родства, считается помазанником Всеблагого и Всемилостивого. Отсюда идет поверие, будто он даже способен узнавать волю Божества наравне со жрецами.

  Но эти аргументы не показались Изабелл действенными. 'Так только подтолкнешь северян к новым богохульствам. Назовут Похитителя Отцом лжи - скажут, сначала возвел на престол предка императоров, а затем, передумав в пользу некоего тайного замысла, в решающий момент ударил его потомкам в спину руками жречества', - девочка испугалась собственных мыслей.

  Где-нибудь в столице на диспуте в учебных классах, подбадриваемая благожелательной улыбкой преподавательницы, Изабелла, пожалуй, и ответила бы остроумно и метко. Но здесь, мучительно переживая собственное волхвовское бессилие. В окружении непредсказуемых дикарей, обвешанных тяжелым, неизящным оружием, одетых в грубовыделанную кожу и ничем не прикрашенную сталь... А самое главное - дикарей, не просто почитающих ее ('высшую жрицу!) себе ровней, но более того - низшим существом, ведьмой, колдуньей, которая лишила себя посмертия, а значит, достойна лишь жалости. Здесь девушка растерялась.

  Она не смогла сконструировать логической ловушки, а ведь ими - в добавок к волшбе - так гордилась столичная школа. Это когда принятие нескольких начальных утверждений (на первый взгляд не содержащих в себе подвоха), принуждает согласиться с последующим, которое оппонент как раз и пытается оспорить.

  Казалось, можно сослаться на чей-либо авторитет, но она не нашлась с цитатой человека, которого бы уважали на Севере.

  Тем не менее, девушку научили множеству приемов и уловок, ведь, например, разговаривая с дворянами-обладателями амулетов, не просто нельзя, но и невозможно настоять на своем волшбой. А интересы храмов (или свои собственные) отстаивать необходимо. И жрица всё же отыскала способ отразить обвинение. Простым, но приемлемым приемом считалось напуститься на слабейший аргумент, игнорируя остальные, и оспаривать наиболее уязвимый довод, пока не позабудется, с чего начался спор. К следующему разу Изабелла собиралась измыслить что-нибудь получше, а сейчас следовало невинной (по возможности) фразой втянуть Клевоца и Дана в обсуждение частностей. В данном случае она думала углубиться в то, умышленно или нет ставили препоны северянам.

  - Ведь уже не раз говорила, - Изабелла принудила себя сопроводить слова спокойным, даже равнодушным выражением лица, - что произошедшее с родом Холминых - трагическая случайность. Мне нет смысла лгать, от этого в моей жизни ничего не изменится. А вот если отпустите - засвидетельствую вашу честную службу Империи.

  Про 'отпустите' Клевоц пропустил мимо ушей (а Дан насмешливо хмыкнул), но вот про 'нет смысла врать':

  - Есть средство заставить нас поверить. Если в Фойерфлахском храме ведется письменный учет дознания и сыска. Нам бы посмотреть свитки.

  Такое громкое святотатство как похищение и допрос с пристрастием жреца Клевоц пока не рассматривал в качестве реально достижимой цели. Опасался - в этом случае точно не удастся выйти сухими из воды. Подпавшие под подозрение служители Похитителя передвигаются по улицам с охраной. А город - это море глаз; если напасть, обязательно кто-нибудь увидит лишнее. Что до уже имеющейся пленницы, так жрицы 'сами пришли' к северянам, волшбой укрывались от любопытных. И храмовники до сих пор не посмели озвучить какие-либо подозрения, настолько потаенно всё свершилось.

  Клевоц задумался об ином, о тайном проникновении, краже предметов, которые легко вынести тайком и которых, если повезет, хватятся далеко не сразу.

  И жрица его поняла:

  - Ты хочешь лишиться любого посмертия, во что бы кто ни верил? - невольно испугалась девушка. - Не думай, будто тебя ждет в храме обычная смерть. Благочестивые учителя не пожалеют Силы на наказание.

  - Зато тогда одна маленькая, несчастная жрица освободится, - подмигнул Изабелле Клевоц. - И не нарушит обещания Вышнему. Твой рассказ сам по себе не может считаться вредом Северу, что бы с нами не случилось в храме, ведь идти или не идти туда - только наш выбор...

  Так знание Холмина о ловушках дополнилось сведениями о расположении келий первых лиц храма и о том, кто из них за что отвечает. Подозрения плененного наемника оказалось возможно проверить, сверив с разделением полномочий среди иерархов. Оставалось только придумать, как не попасться на краже свитков. Свитков, которые, возможно, не только выявят всех недругов, но и убедят императора (в отличие от чьих-либо признаний, данных под пыткой) приструнить жрецов.

  А Изабелла уверовала в скорое избавление и на радостях даже начала планировать дальнейшую жизнь.

  Некоторые из 'высших жрецов обзаводились приговоренными к смертной казни слугами. Постоянно обновляемая волшба обеспечивала абсолютную преданность - ее запретили применять к живым, но смертники как бы вычеркивались из их числа. Рабство официально преследовалось, тем не менее существовал вот такой элегантный способ обойти закон.

  'Попрошу Клевоца у моего отца в 'помилованные для искупления'. Папе не посмеют отказать', - девочка таким образом пожалела Холмина, решила спасти от мучительной казни и волшебного уничтожения души, определив в вечное услужение.

  Из-за сложности с сохранением эмоций и воображения у подчиненного человеческого существа колдовской невольник у одной или одного 'высшего мог быть только один. И жрица решила предназначить это место Клевоцу. Обладавшей мизерным жизненным опытом юнице оказалось не по силам хладнокровно отправить за грань человека, прожившего с ней бок о бок самые насыщенные дни за все девочкины шестнадцать вёсен. И, на свой варварский лад, неплохо к ней относившегося. Да и было в Клевоце нечто привлекательное даже по меркам стольного града. Изабель чуть было всерьез не смирилась с необходимостью сойтись с ним как женщина с мужчиной, изыскала романтическое оправдание - спасение от костра... До того как узнала о северянке-жене.

  Вдобавок хотелось проучить невежу, показать, на кого он замахнулся, вынудить изо дня в день лицезреть всё недосягаемое изящное великолепие быта столичной верхушки общества. И тут не только стремление поставить на место неодаренного двигало Изабеллой. Хотя даже в самых потаенных мыслях не призналась бы себе в этом: потому еще хотела выставить себя в выгодном свете, что искала восхищения Холмина, которое неожиданно оказалось ей не безразлично.

  'Высшая жрица очнулась от грёз и обнаружила, что северяне говорят уже совсем о другом:

  - Если пойдут сегодня, то, похоже, с одними лестницами. Коневоды, что с них взять, - презрительно кривится Дан. - Первое время на донжоне будет нечего делать, да и потом, когда число врагов скажется и наши начнут кое-где сворачивать флажки, никаких особых тонкостей в направлении подкреплений не предвидится. Таких, которым нужно было бы учиться на практике. Разве что, если будут упорно штурмовать до самой ночи, может где-то горожан и потеснят, тогда найду чему тебя интересному поучить. А пока айда на стену, Вызим здесь и сам управится.

  Стрелы с железными либо костяными наконечниками градом ударили по деревянным галереям, венчающим каменные стены, выступающим, нависающим с их внешней стороны. Степь издавна славилась своими лучниками и, прежде всего, их количеством. Хотя большинство попаданий пришлось в древесину, но время от времени оперенные вестницы влетали под слегка приоткрытые, приподнятые вверх ставни, призванные защищать бойницы, и поражали Фойерфлахских стрелков.

  Из-под ставней вырывались ответные стрелы, находили свои жертвы: лучников (большие осадные щиты спасали далеко не всегда) и, конечно, бесчисленных спешенных коневодов, сразу во многих местах засыпающих ров (их прикрытие было организовано похуже).

  Время от времени со скрипом и глухим стуком разряжались городские катапульты, отремонтированные (правильнее сказать, воссозданные) накануне приступа. С каждым залпом в поле разлеталось в щепы несколько осадных щитов, кто-то из осаждающих бежал к уцелевшим укрытиям, кто-то полз, а кто-то оставался лежать неподвижно.

  Но наконец надсадно завыли изготовленные из бычьего рога горны и люди в кожаных куртках, преодолев ров, прихлынули к городу. Лестницы прикоснулись к галереям на гребнях стен, буквально облепили город, быстро не оставив и одного аршина свободного места между собой, оказались по высоте как раз в пору - всё было рассчитано заранее. Штурмующие сноровисто рванули вверх, под кипящую смолу и воду, камни и скатываемые с крыш галерей бревна.

  Тем коневодам, кто несмотря ни на что достиг цели, угрожали не только мечи защитников, но и стрелы, всё так же плотным роем летящие снизу, зачастую не разбирая своих и чужих. Но кочевники не обращали внимания на помехи - тыкали заточенной сталью в бойницы, ломали ставни, рвались внутрь. Многие добирались по лестницам до самого верха, оказывались на крышах, разбирали покрытие и спрыгивали на защитников. Или, оставаясь пониже, вбивали в деревянные стенки галерей металлические штыри с привязанными пеньковыми (конопляными) веревками: как только закрепленных веревок оказывалось достаточно, внизу пришпоривали лошадей и с их помощью пытались выломать целые фрагменты галерей, обнажить каменный парапет.

  Тяжелые, придерживаемые внизу длинные лестницы сложно оттолкнуть от стен, но множество коневодов и так срывалось с них от ничтожных как для боя в чистом поле ранений. Другие разбились на смерть и вовсе без помощи защитников - упав с крыш. Третьи, думая свалиться на головы заполонивших галереи горожан, оказывались приняты на короткие копья, припасенные на этот случай. И еще многими и многими способами убивали коневодов. Северяне собрали на длинных Фойерфлахских стенах, нигде не оставляя слабину, неожиданно большое количество сравнительно неплохо вооруженных защитников, предварительно кого воодушевив, внушая надежду или уверенность в успешном исходе дела, а кого и напугав, так как сражаясь можно выжить, а бежать в начале штурма - значит уж точно быть повешенным.

  Однако кочевники не обращали внимания на судьбу сотоварищей и всё лезли, лезли без оглядки - дисциплина ли оказалась тому причиной, или беззаветная храбрость, но безумная атака продолжалась. Вызим на донжоне наслаждался наблюдением за флажками: враг продолжал щедро оплачивать выходящих из строя имперцев, а подкрепление городским всё нигде не требовалось.

  В то же время окажись на стенах меньше защитников в расчете на каждую сажень длины, и со временем штурмующие ворвались бы, закрепились там или тут, таким слаженным оказался атакующий порыв. И можно ли было бы отбросить кочевников назад, в то же время сдерживая натиск в остальных местах, - решала по большому счету твердость духа большинства, с которой у местных подданных императора, подавленных известиями о недавних поражениях, обстояло всё же не очень.

  Клевоц разил врагов коротким мечом быстрыми колющими ударами. Перед ним мелькали лица - яростные, злые, испуганные, воодушевленные - и брызгала кровь. Северянин потерял счет отправленным назад, вниз коневодам, но понимал, что сегодня много, неожиданно много побед приходится на одного неопытного мечника. А рядом сражались бывалые вояки и тоже раз за разом переправляли чужаков за грань.

  То, что гибли и свои, в тот день Холмин как-то не охватывал разумением. Он ощущал себя попавшим в сказание, будто седая слава предков направляла тело. Будто бил не он, а весь гарнизон единым многоруким существом в общем порыве изничтожал врагов. Будто с каждым удачным движением руки северянина умирал не один враг, а по числу защитников - сотни и сотни.

  Затуманенный разум растворился в происходящем. Здесь сражался не Клевоц, нет, он на время превратился в былинного героя древности, неожиданно прервавшего посмертие. И северянин не хотел лишиться ощущениея мощи, что сама по себе и сила, и мудрость. Он желал, дабы бой продолжался вечно...

  Тут вдруг кто-то схватил Клевоца сзади за плечи и дернул, может и не очень сильно, зато неожиданно и в неподходящий момент, а оттого едва не опрокинув навзничь. Клевоц отступил на шаг, разворачиваясь, приноравливаясь ткнуть мечом в сторону неожиданной - ведь там должны были находиться свои - угрозы.

  Но это оказалась всего лишь перепуганная Изабелла, указывающая рукой в глубину города.

    Юрий располовинил мечом очередное лицо, а затем поменялся местами со сменщиком. Широкий гребень стены и многочисленность защитников позволили даже немного передохнуть, оставаясь в шаге от схватки.

  С того дня, когда Нижнегорский так бесславно потерпел поражение в Ничейных землях, его одолевала ранее несвойственная задумчивость. Вот и сейчас непрошенные мысли заполонили сознание, туманя восприятие происходящего, из-за чего Юрий ощущал себя будто над схваткой. Будто кто-то другой совершал заученные движения щитом и мечом, кто-то другой уклонялся, сталкивал вниз, рубил или протыкал. Опьянение боем не приходило, южанина не посетили ни гнев, ни ярость, ни даже страх. А вместо этого вновь и вновь одни и те же вопросы.

  Почему ему вернули фамильные брóни и оружие? Ведь клятва принудила бы служить северянам и с ослопом - оружием крестьян, двуручной деревянной палицей. Юрий хорошо разбирался в стоимости всего, связанного с военным делом: сохранившееся вооружение уцелевших южных дворян само по себе клад, которым не погнушался бы и полноправный владетель. А им еще и восстановили поврежденное, пускай большей частью просто подобрав замену среди остальных трофеев. Клевоцу не по наслышке знакомы щедрость и великодушие? Холмин понимает, что нельзя умалять честь дворянства?

  Почему жрицы не предупредили о превосходстве северян в Спорных Землях или не помогли победить, если были в силах? Неужели всё затевалось лишь из-за уничтожения одного из Холминых, а Юрия (дворянина!) и его отца (владетеля!) обманули, использовали и отбросили за ненадобностью? Ведь жрицы не говорили, что ограничатся лишь одним ударом. Да и засадной отряд, не позволивший никому сбежать, прозевали как раз из-за жриц, взявших на себя разведку.

  Но тогда сам Юрий в опасности, он важный свидетель подлого поведения храмовниц. Или его не тронут? Несколько 'высших лгунов не означает греховности всего духовного сословия. Да и доказать всё равно ничего не выйдет - колдуны (Юрий впервые осмелился назвать их так) объяснят случившееся вышедшей из-под контроля волшбой и некому будет их оспорить. Лучше уж промолчать, положившись на то, что Похититель сам разберется со своими служителями, в этом мире или в ином.

  Правда дворянская честь Нижнегорского восставала против подобного. Не из-за себя, а, как это ни странно, из-за Клевоца. Обида Юрия за поражение обратилась на жриц. Что до Клевоца, то с ним еще можно будет при случае скрестить оружие. А сейчас... Да, Клевоц иноверец. Да, южанин низкого мнения о северных варварах. Но Холмин рэл', как и Юрий. Рэл' удерживающий имперский город, который собирались сдать. Тем более что к баронету Холма присоединились храмовые рыцари, причем не без помощи старшей жрицы - словно дабы Юрий окончательно запутался.

  'Высшая жрица свершила своеволие? И на самом деле не пропала, а наказана? Или рыцари предадут Клевоца, подгадав удобный случай? Сделают всё так, чтобы никто не обвинил храмы. А может среди самих жрецов нет согласия? И жрица просто выполняла приказы, отданные разными кураторами? Ну а что делать теперь Юрию?

  Догадки, догадки и никакой уверенности. Можно неуместным вмешательством нарушить непонятные простым смертным планы всеблагого Похитителя, претворять которые в жизнь по идее должны жрецы. А с другой стороны, Юрий поклялся тому же Похитителю служить Клевоцу. Да и дворянскую солидарность нельзя сбрасывать со счетов...

  В определенный момент место на стене рядом с Юрием заняли Клевоц сотоварищи. Нижнегорский так и не узнал, произошло ли это случайно, или Клевоц хотел лишний раз показать южанину, на кого на самом деле тот поднял руку. Но в тот день во время недолгой передышки внимание Юрия привлекло другое - за спинами воинов притаилась хрупкая женская фигурка, не принимающая участия в сражении. Зачем девушку в таком случае туда привели было непонятно, но на это южанин не обратил внимания, и так слишком много странностей произошло вокруг за последнее время. Стройный силуэт, маленькие, нежные кисти рук - вот и всё, что разглядел Юрий. Тем не менее этого оказалось достаточно, дабы в корне изменить его составленное заочно мнение о северянках.

  Но тут вдруг девушка обхватила Клевоца за плечи, указала ему куда-то вглубь города, а затем заговорила.

  Юрий уже опознавал жриц по голосу один раз. Теперь всё усложнилось. Во-первых, вокруг лязг, крики и предсмертное хрипение. Во-вторых, после болезни Изабелла почти утратила свойственный ей ранее высокомерный тон. Вдобавок кто бы мог подумать, встретить 'высшую жрицу одну среди северян. Но что-то знакомое всё же почудилось Юрию. А не отмахнуться от подозрений помогло недавнее удивление - такая аристократически утонченная фигурка среди варваров.

  В то же время уверенности, естественно, не было. И когда на стене возникла суета, а затем группа северян и девушка устремились на улицы Фойерфлаха, Нижнегорский присоединился к ним.

  Обычные люди не могли направлять вовне собственную Силу, ее у них практически не было. Но некоторые из неодаренных ощущали вершимую волшбу. Причем не только мощь амулетов, прикасающихся к собственному телу. Такое могли все. Более того, могли отличить ощущения, вызываемые обычным заряженным амулетом насколько возможно 'покорным' воле хозяина, от напоенной Силой вещи с двойным дном, амулета таящего сюрпризы. Потому жрецам, снабжающим всех напоенными Силой вещами, приходилось потом считаться с наличием собственных творений; к примеру, у императора. Знания о различиях не удалось утаить. Если одни будто пускали мурашки по коже, будто щекотали или легонько не больно покалывали, то другие тяжестью ложились на душу, угнетали нового хозяина заложенной в них неподвластной чужой волей, хоть и пока еще спящей, но готовой пробудиться.

  Изабеллу же удивляло другое: некоторые неодаренные чувствовали сильную волшбу творимую на расстоянии вплоть до полуверсты или даже нескольких верст. Именно о подобных людях вспоминала 'высшая жрица в тот день на стене. Ее лишили волшбы, Силы. Но ведь жрица имела дело с волхвованием с детства, и когда где-то не слишком далеко, в городе начали колдовать, девочкино чувство волшебного, взращенное годами учения, пробудилось, отвлекло от ошеломивших ужасов резни. Вдобавок 'высшая жрица смогла сопоставить свои ощущения с теми, которые испытывала, учась различным наговорам, до лишения способностей: кто-то создавал чрезвычайно мощную 'волну страха'. Волну страха, нацеленную на определенных, предварительно помеченных людей - на гарнизон.

  Когда давным давно колдуны укрепляли от чужого волхвования периметр Фойерфлахских стен, действовали с размахом. И под землей, и в небе город накрыли волшебные невидимые купола, проницаемые для всего, кроме потенциально враждебной волшбы. Чтобы сломить защиту целый сонм 'высших должен себя истощить. А при въезде в город регистрируются ввозимые амулеты, на них реагируют заговоренные арки ворот. Однако всё это при воздействии извне. Что касается предательского удара изнутри, то к нему сопротивляемость значительно ниже, она - побочный эффект внешней защищенности. И казалось бы, кто ударит в спину? Среди местной светской элиты подходящих артефактов не замечено.

  А сегодняшний наговор требовал прорву Силы, сопоставимую с Силой всех амулетов местного храма. И без предварительно наложенных волхвовских печатей, он не сработал бы должным образом. Вдобавок волшебная метка для наложения требует особых условий, иначе человек заметит происходящее, а в подобном нынешнему массовом случае - душа даже отторгнет печать самостоятельно.

  Но чудо свершилось - должным образом предварительно подготовленный ритуал начался.

  Клевоц поверил Изабелле сразу. Позвал Дана.

  - Вахлаки! Балябы! Троглодиты! - знахарь отводил душу, не произнося ни одного богохульства. - Трутни! - последнее, похоже, в его устах являлось самым страшным ругательством - символом чьей-либо полной (для всех и вся) бесполезности.

  И Дан поверил жрице. Но в своих умозаключениях северяне пошли дальше, чем ей бы хотелось, что отразилось на лицах и в словах.

  - Нет, наши не могли, - лепетала девочка, хватая Клевоца за рукав.

  В страхе ей померещилось, будто все северяне покидают стены, дабы штурмовать храм. А в город тем временем врываются кочевники. Если бы кто-то мог прочитать ее мысли, то обнаружил: испугалась не только за себя (будто погибнет в замятне) - но и за Фойерфлах в целом.

  - Показывай где! - Холмин в свою очередь ухватил Изабеллу за руку и потащил спускаться.

  Обнаружить источник волшбы не такое простое мероприятие, но переживания обострили чувствительность, и направление жрица показывала достаточно уверенно. Не к храму.

  Изабель боялась, что северяне усомнятся, не водит ли она их за нос. Но тут и Дан ощутил волшбу, сам уловил направление. Девушка вела их правильно.

  'Волна страха, - мысленно рычал Дан. - Здесь ничто не поможет: я еще не достаточно восстановился, чтобы погасить заклинание на расстоянии, а убить колдуна, до того как гарнизон разбежится, не успеем. Барабаны же и северная песня предназначены не для того, они лишь против обычного испуга, земного. Кто бы что не думал'.

  Около трех десятков человек пробежало по пустынным улицам, а позади них, на башне, Жеб остался махать флажками, сигналя. И вот неподалеку со стен тоже спустились группки вооруженных людей, срезая через проулки бросились догонять.

  Непонятно, на что они рассчитывали. Разве на некую оплошность, заминку со стороны колдующих врагов. Дабы потом не жалеть, будто не использовали последний шанс.

  Рэл' Альберт Белов, глава императорской стражи не знал о том, что барабаны и песня бессильны против волшбы. Он хоть и чуть позже чем Дан и уж тем более Изабелла, но всё же понял - надвигается нечто страшное. А именно на Белова, вдобавок к обороне отрезка стены, возложили ответственность за 'северную волшбу'.

  'Песня, - вспомнил он слова седого северянина, - на крайний случай. Возможно, придет приказ. Но ты знаешь своих людей лучше нас. Если поймешь, что так надо, действуй сам'.

  И Альберт решил, что понял.

  Барабаны ударили, оглушающе рокоча. Как казалось - вовремя. Ветеран стражи с самодовольной улыбкой встретил 'волну страха'. Увешанный амулетами он не мог ощутить в полной мере надвигающийся на остальных животный ужас.

  'Волна' ударила навстречу людям Клевоца и... ничего не произошло, на них не оказалось волшебных печатей. Лишь легкий укол страха, позволяющий всем понять, что волшба свершилась. Метки не было также на Изабелле, а вот на Юрии всё же до времени почивала печать Силы.

  Сверхъестественный ужас охватил Нижнегорского, побуждая бежать, роняя оружие, куда глаза глядят. Но дворянский гонор насмерть сцепился с паникой в душе южанина. Страх волхвовской встретился со страхом показать окружающим, насколько испугался. И Юрий остался стоять на месте. Некоторое время Нижнегорский судорожно хватал ртом воздух. А затем вконец побледнел и упал без чувств.

  Однако никто не остановился посмотреть, что с ним. Теперь для северян важной оставалась лишь месть. А до дома, в глазах посвященных буквально пышущего волшебством, оставалось всего ничего. Да и Изабелла с Даном еще до падения южного дворянина осознали, что на них и на Клевоце меток нет.

  Дверь не устояла перед ударами топоров. Сапоги и пара деревянных туфель загрохотали по дощатым полам. В центральном помещении с окнами, наглухо закрытыми толстыми ставнями, непрошеные гости не нашли никого (как и во всех остальных). Лишь горстку быстро остывающего пепла на массивном железном жертвеннике. Колдун, как ощутил Дан, тут не творил заклятий. Но инициированный выгоревшим амулетом наговор определенно свершился здесь. Простыми смертными.

  Если бы город устоял, можно было бы попытаться разыскать владельцев строения, однако сейчас мстить оказалось некому, разве что метаться по мостовой, расспрашивая укрывающихся в соседних домах женщин, детей и дряхлых стариков, в поисках воспользовавшихся черным ходом и уже исчезнувших в хитросплетениях улиц злоумышленников.

  Клевоц всё же вознамерился пуститься в погоню. На стену возвращаться, как все понимали, теперь бесполезно. В эти мгновения коневоды наверняка уже занимают ее. Да и не кочевники оказались повинны в поражении, отплатить сторицей следовало не им.

  Дюжину северян Холмин отправил вперед, а остальные в поисках следов быстро перевернули вверх дном небогатую обстановку комнат и без лишних слов бросились вдогонку. Все, кроме Изабеллы. 'Высшая узнала жертвенник.

  В первый день по перемещении в Фойерфлах девушка молилась Похитителю в малом, жреческом зале храма, вмещавшем не только большой каменный жертвенник, но и несколько переносных. Тогда Изабелла Полеон преклонила колени и ей бросился в глаза причудливый рисунок из царапин на одном из них.

  Вне сомнений узор снова перед ней. К тому же, судя по эманациям волшебства, которые почувствовала еще на стене, но полностью осознала только сейчас, необходимые для наговора страха печати Силы предварительно наложили только на тех мужчин, кто со времени последнего неудачного покушения на Клевоца, успел побывать в храме. Вдобавок она слышала краем уха, что Юрий сотоварищи раз в седмицу посещал службу Похитителю.

  А таких посетителей - всё взрослое население города. Для этого не строили множества храмов - в единственном большом людям вменялось побывать на одной службе за семь дней, а каждый день был разбит на две дюжины таковых, служение велось круглосуточно.

  И когда Клевоц позвал Изабель за собой, она просто не услышала северянина. Было не до варвара - рушился ее мир. Самое меньшее группа иерархов одного из главных храмов Всеблагого оказалась задействована в войне против Империи.

  Да, среди 'высших муссировались разговоры о недалекости обычных людишек. Да, вполголоса мечтали даже о временах, когда будут править лишь одаренные. Весть о том, что сестра императора восприимчива к Силе принималась как манна небесная. Но не воевать же против светских властей! Ведь у истоков нынешнего устройства Изначальной - сам Похититель.

  Обнаружив, что Изабель не идет за ним, Клевоц вернулся и вознамерился потащить девушку за руку. Но не тут то было:

  - Что ты делаешь?! - она неожиданно сильным рывком высвободилась. - Не прикасайся ко мне!

  Молодой северянин опешил. Неожиданный переход от покорности к своеволию выбил его из колеи.

  - Я хочу побыть одна! Оставь меня в покое! - девочка еле сдерживала слезы, требовала дать ей прийти в себя в одиночестве, но Холмин усмотрел в ее словах иное.

  По большому счету он уже воспринимал Изабеллу как свою, отдельно от храмовников, но иногда ненависть к убийцам отца просыпалась в нем невовремя. Ненависть - пока бесплодная из-за невозможности выместить ее на жрецах - прорывалась злой раздраженностью поведением бывшей жрицы.

  Баронет нарочито медленно отошел к дверям, дал знак ожидать находящимся снаружи, а затем закрыл комнату изнутри, использовав вместо засова рукоять топора, и повернулся к Изабелле. Клевоц правильно угадал, что девушка винит в произошедшем жрецов, но не понял, насколько большим ударом это для нее послужило. По его мнению, Изабелла просто, распереживавшись, поскольку всё указывает на ее собратьев, не сумела удержать в узде свой норов; разволновавшись, показывает свой настоящий облик. А значит, девочку следует повоспитывать.

  Воины подчиняются вождям, знати, женщины подчиняются воинам, дети - женщинам, а затем, вырастая, сами начинают кем-либо руководить. В естественной иерархии каждый сможет реализовать свою волю к власти. Нарушение данного порядка неугодно Вышнему.

  Клевоц мог, конечно, настоять на своем, не теряя времени. Поволочь девушку куда надобно или вообще понести на руках. Но всё это означало унизить себя в глазах остальных. Потерял город, а теперь даже женщина дерзает ослушаться его.

  Можно попытаться воспользоваться словами, но для женщины в истерике, пускай и истерике молчаливой, слов, особенно если время не ждет, мало.

  Можно попробовать обнять, но награждать объятиями за, как он полагал, извращенный каприз Клевоцу даже в голову не пришло. Девушке сейчас следует каяться за своих собратьев, а не пререкаться с северянином.

  Кто-то из неискушенных молодых на его месте возможно отвесил бы Изабелле оплеуху - по примеру обычного способа быстро привести в чувство растерявшегося в первом бою новичка. Однако кто может поручиться в том, что вздорная дворянка воспримет происходящее правильно. Как помощь. Может быть в знак протеста вообще откажется двигаться.

  Но тот, кто почтительно внимает старшим, всегда найдет лучший способ. И северянин вспомнил слова деда.

  Ныне слепой владетель, рэл' Рааж Холмин (приобретший взрослое имя от слов 'раж', 'исступление', 'неистовство'), за свою жизнь многих переправивший за грань, иногда бывал неожиданно мягок. Да, однажды он слегка повоспитывал восемнадцатилетнего сына оглоблей (и ничего, только на пользу пошло!), но с женщинами так не обращался. И Клевоц поступил по-дедовски.

  Он решил, что немного времени волен уделить воспитанию: для обороны города уже сделано всё возможное, северяне невиновны в падении Фойерфлаха; погоня за колдовавшими выслана. Ну и, честно говоря, у Клевоца перед лицом неожиданного поражения опустились руки, к тому же неизвестно, когда лучше прорываться из города - на четверть часа раньше или позже. А тут еще эта избалованная девчонка воду мутит!

  Не обращая внимания на сопротивление, северянин привлек к себе Изабель, а затем (о святотатство!) уселся на алтарь и уложил девушку на колени поперек, с одной стороны голова и руки, а с другой - ноги. Плащ сбился жрице на голову, спутал предплечья. Девочка вырывалась, но в меру, еще не поняла, что ее ждет. К тому же, лежа животом на чужих коленях, не сильно посопротивляешься, удерживать женщину в таком положении можно с минимальным усилием.

  Клевоц рывком задрал как можно выше подол длинного платья. А затем, пока Изабелла не опомнилась, спустил ей до колен штаники из беленого льна, обнажая нежную кожу. Жрица яростно забилась, засучила ногами, она подумала совсем не о том, что Клевоц собирался сделать на самом деле.

  И тут северянин шлепнул ее в первый раз. Шлепок вышел резкий, звонкий, всё так, как рассказывал дед. Не бить, но отшлепать неразумную девочку.

  Правда, дед говорил не только это. Наказывать шлепками следует только свою женщину, ту, которой успел доставить удовольствие сплетением ног, с которой в постели предался всем известным утехам.

  Но Клевоц решил, что его случай особый.

  - Не смей меня бить! - взвизгнула жрица, и Холмин искренне удивился. При нем еще никто и никогда не называл шлепки по ягодицам битьем.

  Клевоц с размаху еще раз приложился ладонью к молочно-белой коже, заставляя ее покраснеть. Обнаженная женская плоть манила, дразнила своей близостью.

  Изабелла попыталась закрыться согнутыми ногами, но тут северянин оставил ее туловище покоиться на одном колене, и изогнулся чтобы выдернуть из-под нее другую свою ногу и отжать ею голени девушки.

  Третий шлепок заставил никогда не подвергавшуюся телесным наказаниям девочку расплакаться. Возможно, не проиграй сегодня северяне битву, Клевоц не вкладывал бы в наказание столько сил.

  А после четвертого шлепка Изабель запросила пощады. Да, рука у Холмина была тяжелая. Особенно, как для хрупкой наследницы многих поколений 'высших жрецов.

  Клевоц едва удержался от того, чтобы проклясть Дана с его горьким растением, но взял себя в руки и поправил на жрица белье, одернул платье. Он уже собирался уходить (с тем чтобы жрица бежала следом), но тут вдруг девочка вцепилась в наследника Холма мертвой хваткой.

  Поначалу ничего нельзя было разобрать сквозь рыдания, но затем меж судорожных всхлипываний всё же стало возможно различить отдельные слова. Девочка требовала, дабы ее теперь, во-первых, обняли и утешили. А во-вторых, для покрытия урона ее чести, -

  - После того, что сделал, тебе придется на мне жениться, - наличие супруги-северянки Изабеллу в тот момент вообще не волновало. Для заплаканной девочки также оказалось естественным не подумать о последствиях добровольной свадьбы (если бы 'небеса разверзлись' и таковая вообще случилась) 'высшей жрицы Похитителя и одного из дворян Вышнего.

  - Полагаю, - задумчиво произнес Холмин, гладя Изабель по голове, - убил сегодня даже больше, чем десятерых. - От столь внезапного перехода к совершенно не интересующей ее в этот момент теме Изабелла оторопела и начала приходить в себя. - Покинем негостеприимный город, и ты сможешь научить меня читать.

Глава 7, в которой служители божества строят планы, богохульники злоумышляют, а степняки и лесовики идут на поводу у неприятеля.

  Колдовство колдовством, но и обычный человек без способностей к волшебству тоже чего-то стоил в этом мире. Иначе императора и дворян меча уже давным давно оттеснили бы от управления государством 'высшие жрецы. Северяне недооценили южан. К тому же какие там из здешних южане! Отсель до настоящих южан недели пути.

  Защитники стен стояли плечом к плечу, плотной массой, что, как известно, делает смелее даже изнеженную любимицу манерных аристократок, маленькую длинношерстную белую собачку - мальтийскую болонку. Вдобавок большинству оказалось некуда бежать - спуски вниз, в город перекрывали именитые горожане, защищенные амулетами. А самое главное - гарнизон успел попробовать вражеской крови, пролив минимум своей - то ли ханы поторопились со штурмом, то ли изменники задержались с наговором. Всё это вместе взятое уже само по себе помогло местным исполниться воинственности.

  Барабаны ударили, и фойерфлахцы, прерываясь на обмен ударами, затянули тайное могущественное заклинание. Ну, это они были уверены, что заклинание.

  Кто-то, преисполненный по жизни излишнего скепсиса, всё же поверил в заклинание не до конца и в панике попытался прорваться в город. Кто-то, безразличный к осуждению окружающих, трусливый даже на миру, то есть в окружении однополчан, в обессиливающем испуге бросил оружие. Там где первых и вторых оказывалось побольше, коневоды закреплялись на стене.

  Но вот для большинства местных... Для большинства фойерфлахцев вера в Вышнего (исповеданная, в глазах северян, слугами Зла) в тот день не сдвигала гор, но сделала едва ли не большее - рассеяла страх. И они устояли. Ведь продержаться следовало совсем недолго - длительность вражьего заклинания предусматривалась лишь достаточной, дабы степняки успели в большом числе попасть на стены. Кто из местных после этого, скажите на милость, вдруг прервал бы бегство да еще и сумел отбросить врага обратно?

  В довершение всего без 'волны ужаса' столь бешеный натиск коневодов, заставляющий их нести невиданные доселе потери, как оказалось не мог продолжаться бесконечно. Они-то рвались наверх в расчете на обещанную панику (перед самой атакой ханы раскрыли секрет, поднимая боевой дух), но время шло, а массового бегства защитников не происходило.

  * * *

  Ночью пришла новость о провале штурма. Штурма, идеально спланированного. Штурма, отбить который помогла трагическая случайность. Трагическая для фойерфлахских заговорщиков, конечно. Которые, тем не менее, в этот раз верно истолковали волхвовскую составляющую происшедшего - поняли, почему заклинание не сработало должным образом.

  Почтенный рэл', 'высший жрец Гриффид поспешно поднимался по винтовой лестнице донжона. Раз уж встретил эту ночь под кровом своего патрона, то известие следовало обсудить немедленно. И не просто обсудить - даже смерть дочери не извиняла череды провалов. На этот раз у Гриффида оказалось гораздо больше оснований для волнения, чем после неудачной попытки напустить чуму на Север. Но жрец оказался встречен на удивление спокойно.

  - Испытание от Всеблагого... - толстые восковые свечи, вставленные в фигурные бронзовые подсвечники, тусклым светом выхватывали из полумрака лицо рассуждающего повелителя. - Важно точно определить, чем именно в наших поступках оно вызвано. На что намекает Всемилостивый?

  У Гриффида вертелся на языке ответ, не слишком лестный для него самого. Потому жрец начал издалека - вдруг, пока он будет рассуждать, его визави не выдержит и озвучит иную версию, не столь разгромную для подчиненного:

  - Думаю, сначала следует отбросить всё то, что уж точно не может быть причиной, - и Гриффид зачастил как по писанному. - Кто-либо из профанов мог бы посчитать, что мы, желающие блага и возвышения жречеству, страдаем за грехи оного. За нарастающие с каждым прожитым годом скабрезности и бесстыдство стареющих 'высших. Непристойности, которые становится всё труднее скрывать от простолюдинов. Призвать к покаянию и исправлению нравов. Но мы-то понимаем, Похититель наоборот жалеет, что не решился в самом начале, после путешествия между мирами отбросить соответствующие лицемерные косные обычаи призванных. Ведь Средоточие Света есть любовь, а она должна принимать самые разные формы, дабы охватить всё многообразие возможного, наиболее полно прославлять Похитителя, чье воображение не знает границ.

  Глава заговора был абсолютно согласен со стариком-жрецом. 'Из последних новшеств здесь можно припомнить подсказанную дочерьми Всеблагого и вызвавшую немало пересудов моду на открытое декольте на императорских и дворянских балáх. Моду, даже по прошествии нескольких лет всё еще полагаемую большинством рэл'ли для себя слишком смелой или даже непристойной. Плоды маловерия, роптать на советы непорочных дочерей!'

  Но так ведь можно перечислять банальности до утра! И разглагольствования Гриффида оказались прерваны:

  - А может Похитителю неугоден твой план?

  - Но ведь столько лет прошло, сколько уже сделано. Он бы остановил нас раньше, - Гриффид как раз сам в последнее время засомневался в собственном прожекте, господин будто прочитал его мысли, но раз уж обвинение прозвучало, жрец решил озвучить и контраргумент.

  Однако собеседник жреца, похоже, был даже лучшего мнения о плане, чем автор.

  - Может, ты напротив слишком медлишь с доведением плана до логического конца?

  - Но зачем тогда Всеблагой своим вмешательством застопорил всё дело? Мы явно чего-то не знаем.

  - А каким образом восполнить недостающее знание? - хитро улыбнулся хозяин донжона (и всего замка). У него уже появилась соответствующая мысль.

  - Пленить и допросить с пристрастием и волшбой 'постигающего?

  - Но таким образом восстановится статус кво - один 'постигающий появился среди северян, один исчез. Похититель явно желает иного.

  - Тогда - пленить того дворянина, в чьем случае нашла коса на камень. Пленить баронета Клевоца Холмина. И собрать для этого настолько мощный отряд, чтобы не оставить северянину никаких шансов.

  - Мне нравится сама идея, - вздохнул господин Гриффида (тут его мнение и мнение жреца совпали), - но заниматься ее реализацией ты не будешь.

  Гриффид открыл было рот возразить, попросить дать еще один шанс, но не успел вымолвить ни слова.

  - Две 'высшие жрицы погибли. Неудача с 'волной страха' - долго же придется отмываться от подозрений. А я уже не говорю про перебитых наемников и их плененного командира.

  - Но я мог бы, - наконец сумел вклиниться 'высший жрец, - повести отряд и, когда город падет, подловить убегающих дьяволопоклонников по дороге на Север.

  - Это если Холмин не попадется ранее степнякам. Кстати, пусть так и будет. Возложим задание на коневодов. Негласно, конечно. И за пристойное вознаграждение. Надеюсь, справятся получше тебя.

  Они оба знали, что поставлено на кон. Пока еще для 'высшего жреца всё затмевала смерть дочери, но дочку можно завести новую, а вот сокровища лежащие в Холме - не какое-нибудь банальное золото или драгоценные камни. Нужный человек, как и предполагал Дан, получит власть над обезглавленным родом Холминых. А если все просто перебегут в другие рода - неважно, заговорщикам нужно было всего лишь заполучить ненадолго сам Холм на законных основаниях.

  * * *

  С ханскими воинами, закрепившимися на стенах в ряде мест, окончательно расправились только глубокой ночью. И нажми тогда коневоды чуть посильней - Фойерфлах бы не устоял. Но провал с заклинанием застал ханов врасплох, потому те не направили вовремя подмогу, наоборот позволили даже стоявшим у подножия откатиться назад.

  С наступлением темноты пошел дождь и лил, не прекращаясь, до утра. Собравшиеся тучи не позволяли луне осветить схлестнувшихся у парапетов людей. А по городу сломя голову носились вестовые, искали воевод, требовали подмогу то к одной, то к другой башне. Под стенами истекали кровью раненые кочевники, а их не могли отыскать в мешанине тел. Или попросту бросили.

  Изабелла шлепала по лужам за Клевоцем от одной нуждающейся в умертвлении группки сопротивляющихся степняков к другой. Там ждала, а затем вновь шагала дальше. Промокшая до нитки, с гудящими от усталости ногами, то и дело норовящими разъехаться на скользких камнях, замерзшая.

  - Им хорошо, тепло, они... рубятся, - бормотала себе под нос жрица о Холмине и сопровождающих его северянах.

  Девушка старалась не обращать внимания на неподвижные либо еще шевелящиеся тела. Получалось плохо: то и дело на кого-нибудь наступала, а один раз так и вовсе упала, чуть не приложилась губами к лицу мертвеца. Одежда теперь пропиталась не только дождевой водой.

  Ей всё же пояснили, почему продрогшая девушка не может остаться где-нибудь под кровом. В отражении штурма участвовали все воины Холма, и все перемещались с места на место, туда, где горожане могли не устоять. В Фойерфлахе не осталось ни одного укрепления, наделенного хотя бы миниатюрным постоянным северным гарнизоном, с наступлением ночи даже донжон был покинут. Негде содержать пленников в безопасности. И ныне не только Изабелл, но и бывший воевода наемников (он - с секирщиками Зыря и в оковах) перемещались от стычки к стычке.

  Измотанная настолько, что уже не ощущается голод, окончательно потерявшись во времени, Изабелла наконец-то оказалась приведена Клевоцем в башню, к их закутку, такому родному после уличного ненастья. Пока наследник Холма что-то обсуждал со старшими, девушка скрылась за пологом из шкур и поспешно переодевалась, даже не постаравшись растереть замерзшее тело. Боялась - появится Клевоц и вновь увидит ее наготу. Со времени пленения уже привыкла менять одежду под одеялами, но не полезешь же на спальное место, пока с тебя ручьями течет вода.

  А снаружи бодрым голосом, будто и не после такого насыщенного событиями дня, говорил Дан:

  - Я уж было начал разочаровываться в храмовых сыскарях. Но наши вещи таки прошерстили и притом ничего не украли. Ничего сверхценного здесь не оставалось, но всё же. Так что не даром завязки оставляли, которые только разрезáть. Жрецы здесь точно побывали. Уверен, утром узнаем, что и в остальных местах тоже.

  'Конспираторы! - мысленно воскликнула девушка. - Мою старую одежду и вовсе сожгли!'

  - Вот так запросто себя выдали? - Изабель узнала голос Клевоца.

  - Ну, не запросто. Новые такие же завязали. Но это если не присматриваться. А я что коноплянки, изготовленные собственной женой, от чужих не отличу?

  Затем некоторое время голоса звучат приглушенно, неразборчиво, но возмущенную реплику Дана жрица всё же расслышала:

  - Каждому мыслящему здраво человеку понятно, что это дело рук жрецов. Но прямых улик-то у нас нет. И потому всё пока останется как есть.

  - Всех сбивают с толку храмовые рыцари, сражающиеся на стенах. Если бы удалось обоснованно обвинить в чем-то не жрецов вообще, а именно храмовых рыцарей. Поставить им в вину нечто, перевешивающее помощь. Подставить их, в конце-концов. Тогда можно было бы подбить местных - простолюдинов или знать, а лучше тех и других - забросать храм камнями, избить привратников, но лучше, конечно, выказать негодование помасштабней. А мы бы тем временем, пока внимание жрецов отвлечено, попробовали проникнуть в храм, - а это уже говорит Клевоц.

  'Вечно что-то выдумывает', - Изабелла уже вдосталь наслушалась за время пленения крамольных разговоров и всё меньше принимает их всерьез. Полагается как на могущество жрецов, так и на осторожность северян. К ее удивлению северяне представляют собой не просто грубую телесную мощь. Они еще и думать умеют. Девушке не хочется себе в том признаваться, но в плане ума баронет Холма производит впечатление как минимум не худшее, чем ее соученики по волхвовской школе. Окультурить бы только.

  - Как бы в результате такого 'перевешивания' город не потерять. Но мысль стоящая... - тем временем заключает Дан. - Поставим храмовников охранять продовольственные склады.

  - Но мы же не будем их поджигать!

  - Мы - нет. Но мало ли на что пойдут жрецы, если убедятся, что штурмом крепость не взять.

  Северяне еще некоторое время тихо обмениваются мнениями, а затем Клевоц выныривает из-под полога и предлагает девушке кружку, над которой клубится пар:

  - Надо бы тебя еще телом к телу согреть, раз уж так замерзла, - Клевоц неспешно стягивает собственную влажную одежду. - Будешь раздеваться? - Холмину любопытно, не начала ли юница относиться к нему проще после дневной экзекуции.

  Но дело не только в любопытстве. После боя, поражения, превратившегося в выигрыш, полуночных стычек ему хочется отвлечься, пошутить над чем-то или кем-то, добродушно посмеяться. А тут ренкинэ, с которой столько пережито вместе и до сих пор шарахающаяся своего мужчины.

  Холмин уверен, что в любом случае отреагирует девчонка смешно, и она оправдывает ожидания. Правда, смешным поведение жрицы кажется только Клевоцу, опьяненному резкой сменой поражения на победу, для самой же девочки здесь всё всерьез. Не столь 'согревания' она боялась, а того также, что дело этим не ограничится:

  - Нет! - пищит Изабелла и кутается с головой в покрытые шерстью выделанные шкуры.

  - Не хочешь, как хочешь, - северянин улыбаясь одевается в сухое. - Но вот мой дед за своей нынешней не уследил... Один раз заболела - до сих пор мучаются, - и Клевоц, не вдаваясь далее в подробности, пригласил: - Да вылазь уже, не буду я тебя сегодня больше трогать. Отвара хоть выпей.

  Приподнявшись на локте Изабель принимает кружку и робко подносит к губам, но тут же отдергивает, едва не вывернув на себя:

  - Горячо!

  - Так обожди чуток, - пожимает плечами Клевоц и громко сёрбает из своей.

  'Какое бескультурье!' - успевает подумать девочка, но преисполниться презрения не успевает - проваливается в сон. Кружка с отваром из ягод шиповника так и остается стыть на полу.

  Баронету Холма в эту ночь некого приобнять, засыпая, - девушка вжалась в дальний угол, завернувшись в одеяла из шкур, и лезть вслед за ней туда, а уж тем более насильно тащить к себе под бок северянин не стал. 'Нечего было юницу почем зря пугать', - засыпающему Холмину почему-то мерещится говорящим эти слова покойный отец.

  Если бы баронету рассказали, что родители Изабель спят в раздельных спальнях, полагая это признаком достатка и цивилизованности, он бы преизрядно удивился.

  А на следующий день утром всех разбудило громкое чихание. 'Ужас, как вульгарно!' - проносится в голове у Изабель, она садится и чихает еще раз, затем, схватившись обеими руками за голову, стонет от боли. Как показалось Клевоцу спросонья - стонет соблазнительно. Впрочем, как известно, у многих мужчин проблемы с определением настоящей причины женских стонов.

  'Высшая жрица - обладательница хрупкого, изнеженного тела. Тем не менее, ранее ей не довелось поболеть - в нужный момент родители, а позднее и она сама читали соответствующие наговоры. Но привычными способами излечения девушка теперь не могла воспользоваться!

  Изабеллу передергивает от отвращения. В столичной школе у них был обзор простонародных способов врачевания - теперь, пока излечится, днями ходить с подтекающим носом! Может быть дебелым северянам способы эти и помогли бы быстро (для этого, правда, сперва им надобно заболеть), но не утонченной аристократке, в последнем жрица уверена. Ее не смутило бы болящее горло, кашель, жар, но вот нос - не эстетично. Жуть, какой безобразной она предстанет в глазах того же Клевоца!

  - Помоги мне, пожалуйста, - подчеркнуто вежливым тоном обращается дворянка к Холмину.

  Во-первых, она стыдится некрасивой болезни. Во-вторых, нужно же прививать зачатки цивилизации варвару. Будущее неясно; неизвестно, сколько им еще доведется пробыть вместе. Правда, охваченная предубеждением, Изабель как-то не принимает во внимание, что вежливые слова северянам, собственно, тоже известны.

  Клевоцу не мудрено догадаться, в чем же следует помочь, и он начинает перечислять средства, известные не только на Севере, но и, пожалуй, всем южанам:

  - Хочешь, напою тебя отваром из шиповника? Или чаем из липы? Мехами тебя в несколько слоев укрою - пропотеешь как следует. Мою маму отец лечил репой с медом, но чтобы их приготовить нужно время. Еще можно дышать паром сосновых почек, промыть нос ромашковым чаем, сок калины с медом советуют...

  - Клевоц, милый, - Изабелла, принудив себя завлекательно улыбнуться, перебивает.

  Вообще-то она опасается кокетничать с северянами. Знает, здесь нравы простые: если заигрывает вошедшая в возраст женщина - значит хочет стать чьей-то супругой или рéнкинэ со всеми вытекающими последствиями. Либо любовницей, что полагают унижением для незамужней, а в случае семейной - поводом для пролития крови. Недалекие простаки не понимают - возможна утонченная игра густыми бровями, глазами из-под длинных ресниц, уголками губ без намерения впиться этими самыми губами в своего визави, а затем и вовсе сплести ноги. Что манящая, дразнящая игра возможна ради себя самой.

  - Клевоц, ведь так не получится меня быстро вылечить. Может, на Севере знают что-либо еще? - она намекает на Дана, не зря же его величают знахарем.

  - Чего уж там, знаем. Посвящу тебя в то, чем дополнить известные на юге неволхвовские средства. Мгновенного излечения не обещаю, но ощутимо быстрее - получится, - для большинства болезней у северян придумано нечто особенное. Не для всех, конечно. И лишь малую долю знает молодой Холмин. Однако сейчас знахаря привлекать не приходится.

  Клевоц решительно охватывает девушке ладонью затылок, а свободной рукой, указательным пальцем круговыми движениями попеременно растирает углубления крыльев носа, то чуть выше, то ниже. Он не может подробно объяснить почему (за этим и впрямь следует обращаться к Дану), но зато знает как.

  - Запоминай, будешь так делать сама, - комментирует северянин. - Должна чувствоваться легкая боль.

  При слове 'боль' (сопровождающемся соответствующими ощущениями) Изабелл горестно вздыхает, но пока терпит.

  Клевоц между тем попеременно разминает (каждый раз начиная у носа и постепенно удаляясь) нижнюю кромку костей, образующих скулы.

  И вновь болезненные ощущения не отпускают девушку. 'Когда вернусь к своим - стану непререкаемым авторитетом в области изучения северного уклада', - в жреческой школе ее учили стараться во всем находить положительные стороны.

  - У тебя, - вновь заговаривает северянин, - как и у всех есть небольшое углубление в кости, между надбровных дуг.

  - Нет у меня никаких впадин, - возмущается Изабелла. - У меня гладкий красивый лоб! Вот! - Но Клевоц не обращает внимания на вялую попытку сопротивления.

  Однако, перетерпев западины в кости под бровями, болевые точки над верхней губой, растирание кончика носа, ушей, еще несколько приемов, Изабелла сломалась на двустороннем сдавливании плоти между основаниями большого и указательного пальцев. На этот раз Клевоц сразу прервался, таким яростным оказалось сопротивление:

  - У вас совсем всё на боли и мучениях завязано? Лечишь - мучаешь. Не так себя веду - бьешь. И вообще, вместо того, чтобы как все достойные люди за выкуп отпустить, у себя держишь. Это не жизнь, а страдания сплошные.

  Северянин слегка опешил от такого напора, он ведь всего лишь хотел помочь. Но терпение - одна из северных добродетелей. И оно свойственно даже молодым, ведь нарабатывают его помногу часов подряд в разнообразнейших ситуациях: от неудобных засад до нарочитой покорности неправому (которая, правда, улетучивается как дым с окончанием урочного срока). И Клевоц пустился в объяснения:

  - Если часто разминать, тебе даже понравится. Там что-то такое в теле происходит... - так он только пуще вывел из себя 'высшую жрицу.

  - Я не мазохистка! - Изабелла уже пожалела, что попросила о помощи.

  А Клевоц, хоть и впервые услышал странное слово, но догадался о значении. Попробовал, поясняя, зайти с другой стороны:

  - Мы все надеемся на лучшее посмертие. Ты - своё, я - своё. Но ведь чем-то его следует заслужить. Чем больше страданий человек безропотно претерпел - тем вероятней награда. - Здесь Холмин несколько вольно истолковал северный уклад, пытаясь найти точки соприкосновения с южанкой; точнее, многое пропустил. Но да, возможность искупительного страдания признавалась.

  - И, - продолжил баронет, - наши матери шлепают маленьких неразумных деток, но они делают так от любви. Их волнует, как ведет себя ребенок, иначе пустили бы всё на самотек. Так и мне не всё равно.

  Начатое было Изабеллой выяснение отношений на этом стихло:

  - От любви? - полушепотом произнесла, будто пробуя слово на вкус.

  Однако они не придали произнесенному слову равного веса, чему свидетельством резкий - в глазах Изабеллы - и вполне естественный - по мнению Клевоца - переход северянина совсем к иному:

  - Я тебя, несмотря на сопротивление, в северные тайны посвящаю? Теперь и ты мне кое-что поведай...

  Вообще-то ничего особенно потаенного Холмин ей не показал. К тому же Изабелла и так регулярно раскрывала подробность за подробностью о жреческой жизни. О ступенях волшбы и соответствующих им наговорах. О сроках освоения волхвовской премудрости. О том, что Похититель старается пореже вмешиваться в наш мир. И даже о лживости слухов про безошибочное чтение памяти некоторыми из 'высших жрецов.

  Северяне, правда, всё равно часть из этого знали, а о многом догадывались. Потому юная жрица полагала, будто ничего страшного не происходит. Она же не могла передавать Силу.

  И тут Клевоц начал объяснять, что же ему нужно:

  - Во главе всех храмов стоит Совет мудрых. Обладает ли член Совета достаточной властью, дабы преследовать мой род и способствовать взятию города вопреки мнению остальных? Имею ввиду, если остальные ведают о том.

  - Нет, конечно, - Изабель ответила мгновенно.

  - А кто возглавляет Совет?

  И тут девочка его удивила:

  - Об этом не знает никто, кроме членов Совета. Даже я не знаю, хотя мой родной отец - Голос совета перед лицом мирян, 'высший жрец Гриффид Мóнтегю.

  - Но ведь ты не Монтегю, а Полеон?

  - У нас нет предрассудка о разном предназначении мужчин и женщин. А потому и в мелочах мои родители не были ограничены, - пожала плечами Изабель, но, увидев по глазам, что Клевоц понял ее совсем уж превратно, поспешила объясниться. - Мне дали девичье родовое имя матери. - Она не была внебрачной дочерью.

  Всем известно: северяне ни при каких обстоятельствах не отпускают попавшихся служителей Похитителя живыми, какой выкуп не предложи. Потому жрица до сих пор и не упомянула о своей повышенной ценности - а вдруг высокое родство наоборот послужит лишним аргументом в пользу ее умерщвления. Вдруг ее смерть тогда покажется северянам самой сладкой местью ненавидимым жрецам и перевесит все прочие соображения.

  Клевоц же в тот день не стал расспрашивать, почему южане отказались от 'предрассудка', у него не было настроения вникать в очередное южное безумие.

  - Можно ли сказать, - вернулся к изначально поднятой им теме, - что твой отец - второй человек в жреческой иерархии?

  - Да, - ненадолго задумавшись, ответила Изабелла. Престарелый Гриффид никогда о таком не упоминал, но по сути...

  - Значит, с одной стороны, он знает первое лицо иерархии. А с другой, надеюсь, Гриффид Монтегю не имеет никакого отношения к происходящему с нами. Будь он замешан, ты бы больше знала или догадывалась и иначе себя вела. Да и с заговором, ведомым вторым иерархом сословия жрецов (а тогда, вероятно, и первым тоже), нам не тягаться.

  Клевоцу (а также Дану и остальным людям Холминых) очень не хотелось втягиваться в противостояние со всеми жрецами сразу. Потому баронет невольно нашел доказательства лучшего (из возможных раскладов) там, где их нет. Рэл' Гриффид Монтегю полагал дочь слишком юной для посвящения в тайну.

  - Может, я тогда напишу отцу и всё уладится? - робко предложила Изабель, не веря в собственное счастье, в возможность таким образом спастись из плена.

  И правильно не верила:

  - Нет, тогда ведь тебя потребуют выдать, а ты официально моя ренкинэ. Мы откажемся... - Клевоц не договорил (и так ясно, после отказа - война). - Зато можешь подсказать, как уведомить отца о происходящем, чтобы никто не перехватил послание в той же столичной жреческой канцелярии.

  'Когда у нас будут неопровержимые доказательства, - додумал северянин, - краденые храмовые бумаги'.

  * * *

  Роана, сводная сестра императора восседала в мужском седле на высокой, стройной, ослепительно белой кобыле. В окружении всадников - группы 'высших жрецов и храмовых рыцарей. Венценосная особа не носила в тот день даже облегченной кольчужки, лишь облегающие замшевые брюки и куртку, притягивающие взоры разноцветной вышивкой и не только ею. Роану надежно хранила волшба.

  Зато сестрица ехала почти в первых рядах споро вышагивающих вперед, на врага, гвардейцев. В центре вóйска, на острие удара. Нарабатывала авторитет согласно жреческому мудрому совету-пожеланию.

  На голове - простая золотая корона без драгоценных каменьев. Длинные волосы цвета вороного крыла спускаются на плечи.

  Раздаривала благосклонные, но тем не менее полные достоинства улыбки.

  Что до руководства полками, план, как полагала, был гениально прост: имперская армия начинает (в центре, спешенной гвардией - они всегда являлись тяжелой пехотой, а на конях лишь перемещались к месту битвы), продолжает (дворянским ополчением правого и левого крыла), и выигрывает либо прорвав центр, либо рассеяв фланги и захватив неприятельскую ставку.

  Лесовики покинули дебри Каета, подставились для битвы в ровном поле - какие теперь могут быть неожиданности? Да, лесовиков много, очень много, но с Роаной столько 'высших жрецов, сколько единовременно не ходило с императорами с самой Войны присоединения Севера (тогда, правда, 'высших двинулось в поход еще больше, и намного). А на случай непредвиденных ситуаций дворянские воеводы и держатель гвардии снабжены переговорными амулетами - дорогое удовольствие даже для ставленницы жрецов, но первая битва того стоит.

  Кто-то упоминал засадной полк? Какой может быть засадной полк посреди ровной как стол степи. Запасной отряд? Просто не всех сразу введут в дело. Расположившихся последними, в самом тылу и назовем запасными сотнями.

  Вразнобой взревели горны и трубы. Ударили первые стрелы - но ни та, ни другая сторона в этом сражении не полагалась на лучников всерьез. Армии пошли на сближение.

  Нахлынули разношерстные толпы лесовиков с железными и каменными кремневыми топорами, копьями, в шкурах с нашитыми для лучшей защиты костями, с деревянными щитами, трофейными и самодельными мечами, много еще с чем...

  Рэл' Гринь, укрыв раскосое лицо за металлическим забралом, шагал среди пехотинцев. Безлошадный, он окружил себя посыльными, изготовившимися по первому знаку бежать к своим сотням.

  В этот день он поставил на кон свою репутацию, плод четверти века упорного кровавого труда. Более того, он поставил на кон доброе имя своего рода, рода Пугачей, все без исключения члены которого столетиями верно, беспорочно служили Изначальной империи.

  Он поверил в последний замысел императора. Более того, он поверил самому императору, еще когда соглашался возглавить гвардию.

  Ряды ускорились. Вот уже напор и ярость лесовиков схлестнулись с дисциплиной и гордостью гвардейцев. Гринь выждал, пока крылья войска тоже сойдутся, бездействовал еще некоторое время, а затем отдал приказ.

  - Повиновение, - отвечали изменившись в лице посыльные, сплошь младшие сыновья благородных отцов. От прославленного рыцаря ожидали чего угодно, но только не такого.

  - Повиновение, - чуть позднее растерянно твердили тэл'ы отрядов. Бывалые ветераны, частью жалованные дворяне, а частью бедняки-урожденные всё же не посмели ослушаться, в гвардии не приучены к своеволию и уж тем более своеволию во время боя. Кто-то просто выполнял приказ, а кто-то выдумывал оправдание происходящему - зашедших в тыл врагов, к примеру.

  И гвардия бежала.

  Бежала так, как в этом мире смогли бы, пожалуй, только они. Недаром перед походом Гринь изводил подчиненных отработкой перестроений.

  Теперь - пока большинство улепетывало со всех ног - то один, то другой отряд (в случайном порядке для стороннего взора) внезапно останавливался и быстрой контратакой, не щадя ни врагов, ни себя, отбрасывал лесовиков, не позволяя изрубить в капусту спасающихся бегством. Быть может столь вычурное маневрирование и не удалось бы, всё-таки гвардейские доспехи не лучшее одеяние для бегства, но варвары и их вожди еще не оправились от панического отступления гвардии. Лесовики просто не верили своим глазам, ожидали ловушки. А потому, хотя от погони удержаться не смогли, но преследовали вяло. Вдобавок, как и ожидалось, невольно помогли жрецы своей реакцией на улепетывающих со всех ног гвардейцев.

  На флангах же продолжалась резня. Своенравные вольные дворяне не выполнили бы подобный приказ в самом начале битвы. Когда спесь нашептывает - смерды-лесовики вот-вот побегут. Но на то и рассчитывали Гринь с императором.

  Роана среагировала на отступление мгновенно, девушка была не лишена здравомыслия:

  - Еще сочтемся с вами, осталось недолго, - ни о чем ином кроме предательства она и не подумала. Жрецы ранее докладывали о настроениях в бежавших ныне частях - это могла быть только измена верхушки.

  И теперь у принцессы появилась великолепная возможность прославиться. Остаться и сражаться там, где бежала элита воинов меча, где бежал, обеззвучив переговорный амулет, держатель гвардии, знаменитый рэл' Гринь. Затмить императора - сражаться, в то время как Евгений II находится где-то глубоко в тылу. Тем более что Роана ничем не рисковала - если даже она со жрецами не отбросят толпу варваров, если даже волшебство не поможет против неисчислимых ратей, то не отступившая будущая императрица всего лишь попадет в плен. Славный плен, после продемонстрированной стойкости. Плен, в котором и волос не упадет с ее головы и из которого принцессу выкупят, об этом позаботятся храмы.

  И - началось. Роана, сидя на лошади, бросала через головы спешенных храмовых рыцарей сулицы - легкие метательные копья - усиливая движения волшбой. Наносила врагу минимальный урон, это всё, на что пока хватало ее Силы. Но большего от принцессы и не требовалось, позднее происходящее преувеличат, приукрасят, создадут впечатляющую легенду. Всерьез сражались жрецы. Они обрушили на противника всю Силу, и ту, что заранее предполагалось, и ту, что думали оставить неприкосновенным запасом.

  Бессчетно летели на встречу косматым лесовикам 'радушные встречи', короткие синие молнии, превращающие человека в плохо прожаренный кусок мяса. 'Цветки любви' - небольшие огненные облака - возникли сразу в нескольких местах среди вражеского строя. И еще много чего не менее смертоносного.

  - Волшбы не жалеть! - 'высшие жрецы развлекались, убивая неодаренных. В волхвовском плане здесь противопоставить себя служителям Всеблагого и Всемилостивого оказалось некому, а ответные стрелы и копья отклонялись с незначительным расходом Силы. Как стало известно несколькими часами позже Евгению II от самих же лесовиков, волшебники Каета не пошли в поход под явно надуманным предлогом, что навело императора Изначальной на определенные подозрения.

  Лишь 'упокаивающей росы' - разрушительного заклятия беспрецедентной мощи, улучшающего посмертие произносящего, но требующего для своего воплощения его гибели, самопожертвования - никто не применил, фанатиков Похитителя тут не было (если здесь и были фанатики, то всевластия жречества).

  Воодушевления 'высшим жрецам добавлял и их традиционный способ пребывания в плену первые несколько дней - сон разума. В него собирались погрузить в случае необходимости и Роану. Пускай противники и надевают на пленников 'украшения' из сочетания драгоценных и полудрагоценных камней, не позволяющие использовать Силу кроме как для самолечения или внушения панического страха одному или нескольким недоброжелателям, чье намерение убить колдуна удается почувствовать. Но в последнем случае для врага любые амулеты (кроме самых сильных, которыми в мире Похитителя владеют немногие) - плохая защита от обращающего в бегство ужаса.

  Поэтому двух упомянутых способов достаточно: после почти полного волшебного истощения в теле оставляли малость Силы, дабы с их помощью уже без участия сознания предохранить от случайного ножа, принадлежащего кому-либо не вовремя возжелавшему отомстить за испепеленного родственника или побратима. Тайком отомстить, ибо убивать 'высших служителей любых богов воспрещено среди всех народов кроме, разве что, северян. А те представители знати, кто носит дорогие сильные амулеты, с помощью которых мог бы подавить страх, более дешевыми слабыми амулетами защищают свою ближнюю родню, позволяя жрецам отличить ее во время боя и не убивать волшбой (правда, последний обычай волшебников изрядно поднимает стоимость даже слабеньких, легко преодолимых амулетов, призванных хоть чуть-чуть защитить от Силы).

  Жрец погружался в волхвовской 'сон' на несколько дней - пускай Сила восстанавливается по возможности в полном покое, пускай тело доставят в замок с более-менее достойными условиями содержания. Да и общаться со смертными, еще разгоряченными победой, не доставляет удовольствия. Лучше выдержать паузу. Тем более что противоколдовские оковы запечатывали Силу только если их поначалу одеть на бессознательного жреца, а никому не хотелось получать шишку на затылке из-за страха пленителей перед необезвреженными носителями Силы.

  Только о рядовых рыцарях храма никто не подумал. Им оставалось надеяться на посмертную милость Похитителя (в северном стиле - смерть в бою за правое дело) либо на то, что не всех раненых добьют.

  Принцесса же тем временем метала копья по возможности не глядя. Ее отнюдь не привлекало зрелище массово умертвляемых простолюдинов, первая в жизни битва показалась лишенной книжной романтики. Не то чтобы высокородную Роану чересчур смущали сжигаемые заживо смерды, но всё же мыслями старалась унестись подальше - к примеру, в столицу на свою несомненно предстоящую в скором будущем коронацию. Там тоже ожидалась проблема:

  'Старая корона, этот золотой монстр будет смотреться на мне просто смешно. Ее следует переплавить. Или заказать новую...' - блистать во главе Империи, претворять в жизнь 'исторические свершения' она желала, для этого готова была продумывать остроумные многоходовые интриги, но вот неэстетичная рутина не для утонченной дамы, пускай стараются подчиненные.

  Жрецы быстро оказались островком в бушующем море лесовиков из Каета. Варвары переходили за грань десятками и сотнями, но переломить ситуацию волшба не смогла. Один за другим падали наземь храмовые рыцари, стали валиться с ног от истощения и жрецы. И когда пало последнее имперское знамя, поле битвы на юге (там, куда изгнали гвардейцев) вдруг преобразилось.

  - К бою! - только что убегавший вместе со всеми рэл' Гринь закричал не жалея голоса, а услышавшие посыльные, тысячники и сотники старались не менее зычно продублировать приказ.

  И снова муштра показала свое преимущество перед вольницей. Дворяне из ополчения не согласились бы отступить, но если бы бежали, преследуемые по пятам врагом, не смогли бы остановиться так резко как гвардия. Разогнаны оказались бы крылья войска и возвращение центра не свершило бы перелома в битве.

  - Вперед!

  - Рия!.. - следующий приказ потонул в старинном имперском боевом кличе исторгнутом из сотен глоток. Кличе, образованном из последних букв слова 'Империя'.

  Гвардейцы не только остановились в нужное время, но и после недолгой заминки ударили обратно, потеснили потерявшего даже подобие строя врага, начали побеждать лесовиков, потерявших множество собратьев от неумеренно (незапланировано неумеренно) примененной только что волшбы. Наконец-то странное бегство закончилось и элита меча могла делать то, зачем сюда пришла, - побеждать.

  * * *

  Отбитые тела 'высших жрецов и принцессы уложили в бóльшем из жилых домов хутора, до того случайно не разоренного войной. Посты охраны высокородный Гринь расположил на приличном удалении от строения, даже за границами частокола, окружающего усадьбу, - пускай спящие волхвовским сном восстанавливают Силу непотревоженные близким присутствием бодрствующих. Правда внутри, в пределах бревенчатой изгороди, в меньших строениях расположился император с немногочисленными приближенными - не всё время же его величеству проводить в шатрах из ткани или кож. А в неожиданно просторном погребе находилось несколько пленных из числа лесовиков.

  Посреди ночи, когда нарождающийся месяц затянуло тучами, рэл' Гринь и император с вернейшими из верных прокрались в 'жреческие' комнаты. И наиболее преданными, пользующимися исключительным доверием Евгения II оказались не гвардейцы, хотя из них традиционно набирали монарших телохранителей. Не кто-то из дальней родни (живая ближняя родня исчерпывалась почивающей сестрой). Не чем-либо обязанные дворяне или простолюдины со стороны. Не наемники. Многие бы удивились, узнав, что императорскими конфидентами оказались те, кого в отсутствие Евгения II именовали его рабынями.

  Короновавшись два года назад, Евгений немедленно выкупил в южном Цдонеке полудюжину невольниц-простолюдинок, оставшихся сиротами в ходе пленения. Юниц, у которых не осталось родни в Империи. Но выкупить - не самое главное. Куда пойти оставшейся одна как перст миловидной девушке без приданого? В шлюхи (и здесь не важно, где ею стать - в публичном доме или в прислуге)? Если повезет, найти богатого покровителя? Вот император таковым и стал.

  Но, что бы ни думали злопыхатели, молодого монарха эти женщины как любовницы интересовали в последнюю очередь. За глаза обвинявшие императора в злоупотреблении крепкими напитками и сладострастием ошибались. Евгений II просто позаботился о том, чтобы его недооценивали враги. Он даже обещал: пожалует дворянство и хорошее приданое тем из выкупленных невольниц, кто пожелает уйти из импровизированного гарема. Но только тогда, когда его власть как следует укрепится, когда жречество перестанет соперничать с ним. А произойдет ли это вообще?

  - Мало ли как сложатся обстоятельства: нам нужны готовые на всё люди, которых будут подозревать в последнюю очередь, - вздыхал император во время приватного разговора с Гринем из рода Пугачей.

  - Не сделать убийц из испуганных девиц, - выговаривал правителю рэл' Гринь, никогда не страдавший излишним чинопочитанием.

  - Зачем убийц - понятливых мясников, временно усиленных амулетами и способных добить подранка, дабы мы с тобой могли зайти в храм и искренне призвать Похитителя в свидетели, что не только не убивали, но даже не отдавали приказа. Девушки ведь у себя в деревнях с сырым мясом дело имели. Птицу резали. Пусть еще на барашках и молочных поросятах потренируются. Никого более не можем привлечь - человек должен быть всегда под рукой да еще и действовать, едва услышав завуалированное пожелание. Никто из твоих гвардейцев не осмелится понять такой намек. Разве что убивать самим?

  - Похититель далеко не всегда карает даже высокопоставленных клятвопреступников, если те дали клятву под принуждением, - он может просто проигнорировать нашу ложь в храме. Ведь он сам привел к власти императоров, что теперь пытаются изменить жрецы. Если не будет другого выхода, можно рискнуть и так, - похоже Гринь не исповедовал и излишней веры во внимательное отношение Всеблагого к повседневным поступкам своих верных, в важность безгрешного поведения. - А по твоему плану риск еще больше - ему-то сверху виднее, кто на самом деле виноват. За столь низкий обман может и впрямь не погнушаться наказать - подставлять вместо себя женщин, которым пообещал дворянство.

  - Не скажи. Я прочитал множество старых летописей, Похититель благоволит хитрецам...

  - Подлецам?

  - Не богохульствуй. Если по букве закона всё будет верно, Всемилостивый нас не тронет. Мы сможем свободно присягнуть, еще не будучи загнанными в тупик. И обзавестись янтарными глазами! Тогда никто больше не посмеет нас ни в чем упрекнуть. А от женщин даже избавляться не придется, как сидели в изоляции во дворце, так и останутся. Только представь себе - я этих простолюдинок читать выучил.

  Накануне похода император обратился к старшей из своих девушек, рыжеволосой Рине:

  - Когда соберу вас и буду вызывать добровольца тайно добивать врагов короны, изобрази пылкую готовность. Не бойся, тогда кто-нибудь еще согласится, из ревности, ее и возьму.

  - Мой повелитель, а почему ты решил, будто я не ревную?

  - Чего же ты хочешь? - Евгений запустил ей руку между бедер и подбирался всё выше, к сокровенному. Чего он хотел в тот вечер, было ясно и без слов.

  - Возьми меня с собой. Я сумею, - обычно такая нежная, по-доброму улыбающаяся, отнюдь не рвущаяся превращать в пищу весело хрюкающих поросят, Рина смогла его удивить.

  - Хочу убивать для тебя, - девушка раздвинула ножки и подалась навстречу руке гладким, волхвовским способом лишенным волос, лобком. Она успела повидать достаточно смертей начиная с дня своего пленения и до того, как попала к монарху.

  И вот теперь, едва заметно морщась от старания, Рина (защищенная императорскими фамильными амулетами) перерезала глотки бесчувственным 'высшим жрецам. Из плена ее с товарками выкупили не жрецы, а Евгений II. И дальнейшую судьбу устраивал тоже он. И чернил жрецов изо дня в день он же.

  Рине помогала беловолосая Кира, упокаивая 'высших жриц - поначалу император прихватил вторую наложницу как запасной вариант. Но никто из них не отказался, испугавшись в последний момент. И никому из юниц не стало вдруг плохо в то время, когда следует действовать. Лишь когда завершили и окинули взглядом содеянное...

  А вскоре рэл' Гринь уже срезал нелепые косички с императорской головы - расплетать не оказалось времени, ведь о них Евгений вспомнил в последний момент:

  - Если буду выглядеть шутом, варвар не воспримет меня всерьез. Да и если сегодня преуспеем, то по-прежнему держать в заблуждении 'друзей' Империи, экзотическим внешним видом принижать в их глазах мои умственные способности уже не выйдет.

  Затем Гринь собственноручно вытащил из погреба закованного в железные кандалы пленника и повел в дом.

  А там полонянина уже ждал с вопросом император:

  - Как тебе, живописная картина?

  Трупы и лужи крови никогда не смутили бы короля лесовиков Каета, вождя вождей Пенча Вислоухого, но когда тот осознал, что всё это - бездыханные тела 'высших жрецов и жриц:

  - Ты сумасшедший! - выдохнул в ужасе.

  - Почему вдруг я? Их, по всей видимости, из мести за проигранную битву убил король Каета по нелепой случайности вырвавшийся из заключения.

  - Я поклянусь...

  - Поклянешься кем? - с издевкой вопросил Евгений II. - В Империи не поверят клятве ложными богами, пускай те и подтвердят ее знамением. Даже если и поверят, то не смогут признаться в этом вслух. А призови в свидетели своей правоты Похитителя - тебе больше не видать трона Каета, собственный народ не примет. А вот я поклянусь Всеблагим и Всемилостивым и рэл' Гринь тоже, в то время как истинных убийц никогда не найдут. Мы даже приказа не отдавали.

  Только тут до Пенча Вислоухого наконец-то дошло, что, несмотря на свершенное, у императора Изначальной есть некий план, в котором находится место и для возвращения престола плененному королю.

  - Добивать их было зачем? - уже гораздо спокойнее проговорил лесовик.

  У императора вырвался короткий смешок, но всех своих замыслов он, конечно, выдавать не стал:

  - Так-таки и пленных владетелей не принято убивать. Всё же время от времени убивают. Выдумывают оправдание (как правило после) и убивают. А тут - ты вернешься домой, поклянешься по-своему, мы здесь - по-своему, мол, ничего толком не знаем. Объяснишь, что убийцы помогли тебе бежать и скрылись, наверное они - враги Империи. А значит, следует трижды подумать, что делать дальше, дабы не пойти на поводу у таких бесчестных людей. Своих же своевольных жрецов приструнишь упреком, что их Силы как раз и не хватило, дабы выиграть битву.

  - С чем я вернусь? Троны не оставляют неудачникам, - Вислоухий подумал о том, что император не поскупился, умерщвляя, но, быть может, такой же щедрой рукой отмéряет помощь.

  И Евгений оправдал его надежды:

  - Я отдам тебе сестру, она жива. Будто бы пленил во время бегства. Единственная принцесса Изначальной как трофей - разве плохо? Также освободишь из погреба уцелевших лесных воевод.

  - И? - король лесовиков теперь искал подвох.

  - Собери свое разбежавшееся воинство, призови лесное пополнение и поручи воеводам прогнать коневодов из провинции Запад - твои ратники смогут разграбить ханский обоз. - Император не верил, будто только что на голову разбитые лесовики справятся с кочевниками. Но ведь жажда хоть какого-то реванша и жадность поднимут боевой дух, смогут причинить коневодам ощутимый урон. А там, если Клевоц выдержит осаду, можно будет договориться с ханами, оставить за собой неразоренные юг и восток провинции, сделав Фойерфлах пограничной крепостью. - Выдай за меня среднюю, твою любимую дочь - тогда ее сын наследует трон. Ведь моей сестры недостаточно для того, чтобы Каета оспорили Империю, а не ее жалкие куски, слишком много соперников со всех сторон света, даже не мечтай, - Евгений II умолчал о мире на границе с лесовиками, который воцарится в результате такого союза и высвободит часть имперских войск. О дочери короля как заложнице. Всё это было и так понятно.

  - Ты хочешь не столь уж и многого, - Вислоухий задумался.

  Евгений между тем продолжил:

  - Предположим, дома ты передумаешь следовать моему плану и разгласишь услышанное. Жрецы Похитителя захотят заполучить иноверца, дабы удостовериться, кто говорит правду. Они выложат деньги на большой общеимперский поход. Я тоже в стороне не останусь, нужно же организовать случайную смерть одного лишнего свидетеля-короля. Соберем всех кого можно, снимем с границ даже тех, кого нельзя. А ты перед объединенными силами не устоишь. Всех не перебьем, но после нашего ухода воцарится новый король, не Пенч Вислоухий. Пусть и впрямь случится так, что для меня поход на Каета завершится смертью - вскроется мой замысел и жрецы отомстят, но у тебя зато отберут принцессу, твой внук не наследует Изначальную, сам ты лишишься королевства.

  - С другой стороны, - император излагал последний аргумент, - если всё пойдет, как задумано, я не только воспрещу вторгаться в Каета, но и в случае необходимости подкреплю свой приказ оружием.

  Вскоре несколько варваров покинули хутор, обошли, минули посты так, будто наперед знали их расположение, угнали коней и растворились в темноте.

  Через некоторое время деревянные постройки охватило пламя, а лишние следы затоптали неудачно направленные конные и пешие гвардейские отряды.

  * * *

  Для фойерфлахцев потянулись дни осады. Враги вновь готовились к штурму, но теперь гораздо обстоятельнее. В расчете на каждые городские ворота строилось по одному, а то и по два тарана, выглядевших будто сараи на колесах. Крышу тарана покрывали невыделанными шкурами, которые должно было обильно полить водой, прежде чем подступить к стенам, где горожане попытаются ее поджечь. Внутри передвижной постройки раскачивалось на канатах длинное бревно с железным наконечником - кочевники не пожалели металла, которого в ином случае хватило бы на вооружение многочисленного отряда.

  Ну а в гораздо большем числе строились колесные осадные башни. Придвинь их к стенам, перебрось мостки на парапет (если деревянные галереи предварительно разбиты из катапульт) и можно сразиться с осажденными на равных, что при сохранившемся подавляющем численном превосходстве ханов - залог победы.

  Однако катапульт всё еще не было - ждали нужных мастеров и часть материалов, изготавливая тем временем то, что полагали более простым. Хотя и сложно говорить о 'простоте' передвижной осадной башни. А об одном средстве для ускорения падения крепости кочевники и вовсе не помышляли - желающих поучаствовать в рытье подкопов, а затем и в вероятной схватке под землей не находилось среди них никогда.

  Между тем в городе сначала пали ширококостные рыцарские кони сразу на нескольких конюшнях, лишая защитников тяжелой кавалерии для вылазок. А затем на базаре объявилась ведьма, неизвестно в каких трущобах, подвалах или на чердаках скрывавшаяся до того. В обычное время в лучшем случае отделалась бы от жрецов битьем батогами толщиной в палец, но сейчас ее почему-то не трогали. Старуха поначалу постаралась обрести авторитет среди горожан, продавая травы (которые и впрямь помогали от многих хворей). А затем принялась кликушествовать о поражении.

  Но лазутчики врага (будь то сами коневоды или заговорщики из жрецов) не успели подхватить бредни пожилой женщины. То есть так подумали северяне, наверняка не было известно - вдруг и впрямь сумасшедшая сама по себе. За базаром присматривали и в первое же утро, когда ведьма начала болтать лишнее, ее схватили. Брали поначалу малой группой, дабы подельники проявили себя, однако никто не показался.

  В ее вещах поначалу ничего крамольного не нашли. Впрочем Дан смешал несколько ведьминых трав и накормил собаку. Та издохла, а все признаки указывали на яд схожий с тем, что выморил коней.

  - А мы так отпустили одну особу лет пять назад, - сокрушался Вызим, - случай схожий был, да знахаря при нас не оказалось.

  Но вызнать ничего не удалось - сама старуха была слаба здоровьем и пытки отпадали. Угрозы тоже не помогли. Оставалось только удавить...

  - Нельзя убивать пророчицу, - уговаривала Клевоца Изабель. - Плохая примета. Тогда точно всё сбудется.

  - Так ты веришь в приметы?

  - Конечно, бывает так говорит с нами сам Похититель.

  - А мы не верим, вот ведь не повезло ведьме, - ухмыльнулся Клевоц и далее объяснил. - Тех, кто верит, Вышний может отказаться принимать к себе. Я никогда не задумывался почему. Но после твоих слов о Похитителе... Так что ни у кого не выйдет пугать пророчествами. На Севере верят, что беда не придет, если убить предсказательницу.

  - А если человек говорит правду?

  - Правду? Ведьмы любят пугать будущим. Они будто знают о будущем то, что мы не можем познать, даже насобирав мудрости как у дюжины знахарей. Вот поясни она, что способствует падению города, а что - наоборот. В общем - она умрет.

  - Но ведь она чья-то мать, бабушка. Разве тебе не жаль ее убивать?

  Клевоц искренне удивился:

  - У тебя какое-то странное отношение к смерти. Разве не видишь - рядом с ней никого, ни родственников, ни подруг. Ни покровителей - даже выкуп никто не предложил. Сама старуха страдает от старческих немощей. Что ее здесь держит? Мы же всего лишь отправляем ведьму на суд Вышнего. Если ошиблись - она получит благое посмертие, вечную жизнь в радости.

  Холмин из жалости, дабы не нервировать без причины и так недавно болевшую от переживаний девушку, умолчал о том, что одну ведьму уже пощадил - ее саму, Изабеллу. И теперь, если вдруг отпустит вторую ведьму, его не поймут свои. Может быть даже кто-то заподозрит - а вдруг 'высшая жрица вновь заколдовала баронета.

  Так проходили день за днем. Постепенно утвердилась в своих правах зима. Город, поле и лес укрыл снег. Но никто не собирался прекращать войну: ни сдаваться (фойерфлахцы), ни уходить (кочевники). Не только ханы, но и северяне не бездействовали - притупили внимание осаждающих демонстрациями вылазок. Выйдут, отойдут недалеко от стен, покричат оскорбления, подразнят - и тут же обратно. Катапульты у коневодов еще готовы не были, хотя первые гигантские метательные орудия уже и достраивались, так что пока фойерфлахцы возвращались без потерь. Враги пытались устраивать засады, захватить врасплох выходящих за ворота - но коневодов несколько раз самих подловили, умело отступая отошли в город, не оставив раненых и сумев увлечь врага за собой, а у ворот накрыли из собственных катапульт и посекли со стен стрелами.

  Клевоц понимал, что должен ставить горожанам на вид наименьшие победы; за неимением новостей о приходе императорского полка следовало воодушевлять чем-то еще. Потому каждый раз, когда в результате фальшивых вылазок удавалось убить два-три десятка преследователей, об этом трубили по всему городу.

  Всё время днем и ночью самые глазастые наблюдали со стен; где казалось, что бдительность упала, планировали настоящую вылазку. И вот урочная ночь пришла. Клевоц повел горожан за пределы стен. Можно было и чуть раньше, но ждали еще новолуние, когда не утыкают метко стрелами ополченцев, неумеющих сражаться 'ежом', плотно прикрывшись щитами в том числе и сверху.

  В полной тишине выходили из Фойерфлаха и разворачивались в линию в несколько рядов. Холмин шепотом проговорил приказ, разошедшийся далее от человека к человеку. Лишь у самых позиций врага, когда ханские часовые запоздало подняли тревогу, имперцы в свою очередь закричали, в отличие от гвардейских полков закричали кто во что горазд.

  - Рия! - кричали ветераны императорских походов.

  - Север! - кричали пришедшие с Холминым.

  - А! - подхватили ополченцы.

  - Холм! - закричал бегущий впереди всех Клевоц и развалил топором первую голову. Итак, хорошее начало было положено.

  А в тылу атакующих разворачивалось еще две колонны. Одна усиливала натиск на позиции строящихся осадных машин, а другая должна была прорваться к месту ночевки плененных коневодами местных. Последних привели к городу, дабы лезли по лестницам впереди кочевников под бревна и кипящую смолу, а перед тем занимались неизбежным в осадах тяжелым физическим трудом.

  Юрий Нижнегорский бежит жечь осадное снаряжение. По пути настигает вынырнувшего из шатра коневода, рубит мечом по шее. Еще один враг, обмен ударами, удачный укол мечом. Темнота, где свои, где чужие, если и разобрать, то с трудом: горожане больше не держат строй, кочевники спросонья тоже отбиваются маленькими группками, встречаются одиночными воинами, убегают. Коневоды дорого заплатили за беспечность, за то, что вовремя не протрубили тревогу, не успели изготовиться к схватке, за панику.

  Но у самых осадных машин сопротивление становится всё ожесточенней, враги прибывают, начинают давить массой. И не количеством растерянных, плохо понимающих происходящее бойцов, а организованным сопротивлением. А тут и новые толпы кочевников, предварительно собранные где-то в недрах лагеря бьют во фланг, пытаются отрезать от города. И фойерфлахцы отступают, так и не уничтожив осадные машины, дабы не оказаться в окружении. У самых ворот Юрий натыкается на бегущих безоружных людей, лишь с опозданием осознает: значит со второй задачей, выполнением которой лично руководил рэл' Клевоц, преуспели, пленных в эту ночь таки освободили.

  Плохо подчиняющаяся приказам, волнующаяся вооруженная толпа участвующих в вылазке горожан ломится в город, но задние ряды всё же отбиваются от наседающих кочевников. У тех порядка не больше. Движение массы людей выносит размахивающего мечом Юрия (как только еще не убил никого из своих!) прямо к Клевоцу. Они сражаются некоторое время плечом к плечу. Сорвавший голос северянин пытается что-то кричать, руководить. Затем дворяне теряют друг друга из виду.

  Горожан так и не получилось вымуштровать должным образом, дабы не растерялись в ночном отступлении. А опытные вояки не составляют в вылазке большинства: достойных людей мало и терять слишком многих без крайней нужды жаль.

  Но в самых воротах предусмотрительно выставлены старики из северян. Они не дают толпе сжать друг друга на входе так, что в результате пройти не сможет никто. Бьют топорами плашмя по головам. Кого-то вытаскивают из толпы крючьями. У привратных башен (за пределами города) разгорелись предусмотрительно подготовленные еще в начале вылазки костры, позволяя лучникам со стен отличить своих от чужих. Внезапно точно выстреливают городские катапульты. И фойерфлахцы таки оказываются в городе, за закрытыми воротами.

  Юрия опять выносит к Холмину, второй раз за ночь. Тот уже как ни в чем ни бывало разговаривает с начальником стражи:

  - Вы спасли моего племяша, - рэл' Альберт Белов и не чаял больше увидеть родственника в живых. - Если когда-либо после осады понадобится искренний друг в городе, обращайтесь ко мне.

  * * *

  Напоенный Силой амулет для отвода глаз к концу путешествия рэл'а Станислава к Фойерфлаху совсем иссяк. Да и до того действие волшебной вещи не соответствовало распространяемым храмовниками легендам (ну, как известно посвященным, на то они и легенды) - приходилось и самому смотреть в оба, избегать угрожающих ситуаций. Однако добравшись до самого города, дознаватель благодаря связям имперского жречества среди ханских 'высших шаманов без проблем преодолел лагерь кочевников. Его даже вывели именно к тому участку стены, где стояли на посту храмовые рыцари.

  По прибытии Станислав, естественно, сперва сделал самое необходимое. Нет, не ознакомился с материалами, собранными провинциалами. Сперва столичный гость отмок в бочке с горячей водой, вытребовал девушку размять уставшее тело (в том числе в самом интимном месте), а затем отоспался. Лишь наутро рэл' приступил к тому, зачем его сюда направили.

  К сожалению, выбор годных в дело розыскных амулетов в местном храме оказался крайне беден. Судя по истощенности напоенных Силой вещей, храм не иначе как недавно отбил нападение внезапно обезумевшей 'высшей жрицы (о слухах компрометирующего свойства про 'волну страха' дознаватель разузнал лишь к вечеру). Но в любом случае всё это его пока не касалось. А если местные служители Похитителя так и не подпадут под подозрение в причастности к исчезновению 'высших жриц, то Станислав избегнет углубляться в столь двусмысленные события.

  Единственный действительно полезный для расследования амулет уже был использован - чувствительный к эманациям Силы от 'высших жрецов он был пронесен по всем городским улицам и позволил бы обнаружить 'высшую жрицу даже в оковах, ограничивающих использование Силы до минимума. Конечно, были и ограничения - для обнаружения спрятанных амулетов пришлось бы заходить в каждый дом, на большем расстоянии такое не умели, но чужие амулеты и не интересовали сейчас дознавателя. Также до приезда Станислава произвели (во время штурма) негласный обыск в помещениях, обычно занимаемых северянами, но тоже ничего подозрительного не нашли. Еще опросили возможных свидетелей - безрезультатно.

  И Станислав не стал повторяться. Вместо этого занялся совсем, на первый взгляд, излишними вещами. При этом, выбирая направление поисков, он уже знал о предполагаемом существовании среди северян двух 'постигающих сразу.

  - Что покупали люди Холмина в местных лавках? - конечно, до северян дойдут слухи, о чем выспрашивали служители Похитителя, но будет уже поздно.

  Проходит не так уж много времени и список доставляют.

  - Металлические ступки и пестики? Гм. Возможно, стряпали что-то из еды или знахарь готовил снадобье, но не в таком же количестве. А некоторые богохульники предлагают истолочь железом в прах остатки костей предварительно сожженных тел 'высших жриц, а затем развеять над текущей водой.

  - Зачем? - неприметный старичок с, если присмотреться, хитринкой в глазах - местный тэл' храма - в шоке от святотатства.

  - Дабы не смогли после смерти остаться в этом мире бесплотными духами и в таком виде еще некоторое время послужить Всеблагому, - уйди Станислав из храмовых дознавателей, быть ему охотником на 'высших жрецов, колдунов, столько различных уловок, придуманных еретиками и иноверцами, изучил.

  - Сколько женщин пришло с северянами? - неожиданными (как кажется) переходами - это очередной из нескольких десятков уже заданных вопросов - дознаватель сбивает тэл'а с толку.

  Станислав подозревает сидящего напротив, выслужившегося из младших купеческих сыновей-послушников старика лишь в недостаточно умелом ведении расследования, не более того. Однако по привычке чередует обычные вопросы на получение всё новой информации (последний как раз из таких) с повторами, на случай если человек плохо помнит подробности собственной лжи или, пересказывая ее, в один из разов таки выдаст себя мимикой. Но использует не простые дублирующие синонимичные вопросы, легко вычисляемые собеседником и настораживающие, а более изощренные, принуждающие пускай и пересказывать упомянутое ранее, но каждый раз в новом ракурсе. Да так, что непонятно, хотел ли дознаватель еще раз услышать уже узнанное или расспрашиваемый повторяется от собственной неспособности коротко изъяснятся, доложить неизвестное, избегнув пересказа старого. Повторяется и тем раздражает Станислава, убеждает столичного гостя в недалекости провинциала.

  - Поначалу никто не интересовался, но сейчас точно знаем - одна, - местный храмовник в недоумении аж пожимает плечами.

  - А как это выяснилось?

  - Со слов местных женщин, сошедшихся с людьми Холминых уже в городе.

  - Почему решили обратить внимание на единственную северянку?

  - Не решали, просто выспрашивали всё, что можно, на всякий случай. Вот те и разболтали о девушке держащейся особняком. И, по их мнению, много о себе мнящей.

  - Северяне ходят или со многими, или вообще женщин не берут с собой, тем более выступая таким небольшим отрядом, - Станислав непроизвольно почесал свежевыбритую макушку. - Как бы мне на эту особу посмотреть?

  Девушка должна быть действительно чем-то особенным и не в смысле телесных утех. Иначе многие возжелали бы прихватить по ренкинэ в поход. Пришедшая с отрядом должна уметь делать что-то уникальное на поле боя, только это оправдает допущенное нарушение уклада. Однако сделать какие-либо далеко идущие выводы про Изабеллу, постоянно закутанную в меховой плащ с капюшоном и передвигающуюся по улицам только вместе с отрядом северян, не удавалось вплоть до второго штурма Фойерфлаха.

  Тем не менее, версия происшедшего у Станислава уже появилась. Во-первых, он полагал будто нашел подтверждение мнению рэл'а Гриффида: 'высших жриц действительно убили. Во-вторых, добавлял подробности об уничтожении тел. А в третьих, построил предположение касательно личностей убийц. И если по поводу первого 'постигающего сомневался кто это, не мог выбрать из Зыря, Дана и Вызима, то по поводу второго был уверен - это Изабелла. А вот северянка ли она, что сомнительно (ни в одном из архивов не упоминались ни столь юные 'постигающие, ни 'постигающие женского пола), предстояло выяснить. Возможно, где-то появилось еще одно гнездо зла, порождающее 'постигающих, не ограниченных столь многими условностями как на Севере.

  * * *

  Ханы не так желали разрушить древние каменные укрепления города, как хотя бы деревянные галереи, которые, покоясь на толстых выступающих балках, нависали над подножием стен и башен. Снабженные в том числе и в полах бойницами, хорды (то есть эти самые галереи) позволяли защитникам, оставаясь в укрытии, прицельно стрелять, сбрасывать камни и лить кипящую смолу на подобравшихся вплотную врагов. Без нависающих хорд для того, чтобы увидеть происходящее у стены пришлось бы высовываться между каменных зубцов и подставляться под летящие снизу стрелы. А главное - без хорд мостки с осадных башен позволят пехотинцам с легкостью попасть на стены.

  Многочисленные катапульты окружили город. Они били и днем, и ночью. Из города отвечали, но гарнизону было не сравниться с ханами по возможностям массовой постройки метательных орудий. Там, где одна катапульта оказывалась разбита прилетевшими из Фойерфлаха камнями либо сама разваливалась на части, отстреляв свое, в строй уже становилось две новых.

  Но поджечь хорды не удалось. Заранее предусмотрительно обмазанные известковым раствором или крытые черепицей, и теперь щедро поливаемые по мере надобности водой или посыпаемые снегом, они сопротивлялись огню. А разбить все галереи никто и не пытался - непосильная даже для множества катапульт задача. Точность и скорострельность не позволяют. Можно, конечно, донаправлять волшбой камни, горящие бочонки со смолой и деревянные чурбаны. Но только не на эти стены. Наговор, даже не превращая предмет в волхвовской навсегда, на короткое время всё же оставляет след в ткани мировой гармонии. След, на который откликается волхвовская защита укреплений Фойерфлаха. Потому метательные снаряды у стен вдруг потеряют скорость и прицельность, в результате как бы не вышло еще хуже, чем без колдовства.

  Однако разбить настенные галереи не повсюду, но во множестве мест разом катапульты могли. Более того, если бить не прерываясь, могли не позволить немедленно восстанавливать укрепления. А значит, если добавить осадные башни, успешный штурм становится возможен и без запредельных потерь.

  Кочевники пошли на приступ с первыми лучами утреннего солнца. Засыпали во многих местах ров, подтащили к стенам осадные башни, точно пчелиный рой облепили укрепления.

  Поначалу Клевоц и Дан распределяли подкрепления и направляли контратаки с донжона. Часть катапульт перенесла стрельбу в сам город, пытаясь поджечь дома и тем отвлечь защитников на тушение пожаров. Поджечь-то подожгли, но вот отвлечь не вышло - заблаговременно организованные отряды женщин и детей превратились в пожарных. Женщины и подростки также занимались ранеными, подносили припасы к стенам, даже сами сбрасывали камни на карабкающихся по лестницам врагов.

  Тараны размеренно били в ворота, но последние оказались заложены изнутри, горожане построили толстые стены-завалы из камней и бревен. С арок ворот спускали канатные петли, чтобы захватить тараны за острие, и, несмотря на противодействие кочевников, отчасти преуспели, время от времени ненадолго выводя осадные машины из строя.

  Всё же, несмотря на все ухищрения, к обеду силы гарнизона истощились. Отряд за отрядом коневоды вступали в бой и казалось нет им ни конца, ни краю. Наступил момент, когда единственным запасным отрядом оказалась свита баронета Холма. А потому в наиболее угрожающее место, где кочевники вот-вот могли прорваться на городские улицы, Клевоц направился лично. Ведь ему с детства внушали не только необходимость для вождя показывать пример самому, но и то, что в сообществе исповедующих один и тот же уклад гибель воеводы не катастрофа, всегда найдется, кому сменить павшего и повести людей в прежнем направлении.

  Во время штурма большинство северян и так уже успело проявить себя в ожесточенных схватках лицом к лицу на стенах. Они многих переправили за грань в тот день, но и сами не оказались, естественно, бессмертны. Среди прочих Глазку проткнули копьем живот, а затем добили булавой. Но он, собственно, умер правильно да и не собирался жить в этом мире вечно.

  Таптуну же рассекли щеку стрелой, поранили предплечье и сломали пару ребер (от большего урона спасли кольчуга да кожаный поддоспешник). Жеб лишился своей знаменитой бородавки, отсеченной вместе с кончиком носа, а также охромел.

  Теперь, вместе с Холминым, последняя еще не успевшая понести потерь группа северян вступала в дело. Они ориентировались на спущенные флаги у рэл'а Юрия. А тот спустил их не просто так - иное было бы уроном для его дворянской чести.

  У Нижнегорского только что с превеликими потерями очистили от врагов верхушку одной осадной башни и подожгли, отступив только тогда, когда пламя стало невозможно затушить. Однако тут к каменному парапету, проступившему меж обломков еще недавно укрывавшей защитников хорды, подтянули еще одну башню на колесах и перебросили мостки. Но если бы только деревянные башни... А ведь всё новые лестницы приставлялись к стенам. Снизу летели стрелы, то и дело вырывая кого-нибудь из рядов защитников. Потому, когда с ханской стороны мостков перебежать на стену изготовилась новая ватага мечников, от гарнизона Юрий Нижнегорский встретил их было в одиночестве.

  В другое время южанин бы, возможно, испугался, забегал взглядом в поисках помощи или пути для отхода - ничего зазорного в отступлении от уже сейчас вдесятеро превосходящего противника. А ведь следом лезут еще. Но в тот светлый снежный день, когда Юрий, махая мечом, взмок, несмотря на холод и не по погоде тонкую поддеву под металлом, в голове было пусто. Ни страха, ни опасений, ни других отвлеченных мыслей, лишь наполовину осознаваемые прикидки, куда направить свой меч (и, ведомое лезвием, тело), как только враги рванут вперед. Рэл' настолько отрешился от всего выходящего за рамки двух-трех ближайших движений меча, что его готовности сражаться в любых условиях не постыдился бы и сам Рааж Холмин, нынешний владетель Холма.

  Однако Вышний по всей видимости распорядился отложить героическую смерть южанина в силу какого-то особенного замысла. И со стороны города вовремя появились новые действующие лица.

  - Разойдись! - гаркнул Дан, вскакивая на мостки и замахиваясь огромной вязовой палицей с железным навершием. Юрий неожиданно для себя оказался в тылу. А знахарь недаром требовал высвободить место - в сутолоке размашистые, страшные удары, наносимые всего лишь одной рукой не разбирали бы своих и чужих.

  А вот кочевники не отступили и поплатились за это. Дан, естественно, не протыкал, не разрубал, но раздроблял, сбивал, сталкивал с мостков вниз. Иногда по двое-трое: один налетал на другого, второй цеплялся за третьего, стараясь удержать равновесие, и все вместе падали с высоты. Если и не убивались, то надолго выходили из строя.

  Знахарь, двигающийся споро, будто горностай, бросающийся из стороны в сторону и избегающий либо встречающий удары противников маленьким кулачным щитом, разметал нападающих. Но с верхнего, последнего, возвышавшегося над мостками этажа осадной башни ударило несколько стрел. Одна попала в шлем, но соскользнула, оставив царапину на металле. Другая вонзилась в бедро. Третья пробила кольчугу на плече. Тем временем коневоды поднимались на башню нескончаемым потоком и не замедлили атаковать. Дан сбил с ног еще пару противников, но затем не сумел как следует уклониться и получил по голове мечом. Шлем треснул, но не развалился, а подраненый знахарь упал на доски.

  Клевоц, Зырь и Вызим разом бросились на помощь. С ближней городской башни как раз удачно проредили ханских лучников, попавших ранее в Дана. Зырь и Вызим пошли с флангов, сноровисто расчищая путь топорами. Вызим и задержался было с очередным противником, последовал обмен ударами, никто не уступал, не подставлялся, но и не мог достать другого. Но Вызим бросился вперед, тараня щитом, и сбил-таки врага вниз, чудом умудрившись не последовать за ним.

  В центре рубился Клевоц в усвоенной еще в детские годы сдержанной отцовской манере. Сколько синяков оставят палки в тесном игровом строю зачастую решает уклонение или подшаг на пядь-две, больше резко двигаться не всегда есть возможность. Вот так Клевоц и дрался сегодня, опасаясь неловким движением на шатких мостках толкнуть своих же. И у него получалось - раз за разом коневоды валились под ноги. По мнению покойного отца, тот, кто умеет драться в строю, не сплохует и в рассыпном, и даже в парном поединке, а вот наоборот - не всегда.

  Сегодня северяне сполна показали, почему их боятся на юге.

  Новые холминцы и фойерфлахцы подоспели на помощь. А Вызим утащил знахаря на стену. Там, отвернув броню, убедился, что жить будет, и перепоручил Изабелле перевязывать. Вызим совсем уж было вознамерился возвернуться в бой, но тут ему на глаза попался камешек, выкатившийся из надорванного кошеля Дана и чуть не затерявшийся под ногами в грязном истоптанном снегу. Вызим присмотрелся: черный шероховатый округлый камень натолкнул на верную мысль, прикосновение - и будто мурашки бегут по коже.

  - Знамение! Оберег восстановился сам!

  У пожилого сотника, всегда требовавшего от других точного следования укладу, у самого на каждой руке красовалось по искупительному клейму. И далеко не каждый северянин принимал наличие на собственном теле клейм так близко к сердцу, как Вызим. Он всё искал знака от Вышнего, что действительно прощен, что за гранью будет принят благосклонно. И вот искомое случилось.

  Внешне, в лице сотник не изменился, но на самом деле радость охватила его душу, он мог больше не изощряться в том, как послужить Северу лучше, чем другие, он мог просто жить. Вызим бросился назад, к кочевникам, и, пожалуй, наиболее точно подходят к его дальнейшим действиям на стене слова 'убивал весело'.

  Дан между тем начал приходить в себя. Изабелла в недоумении смотрела на этого человека, грозное оружие Севера, которое следует беречь как зеницу ока, использовать только по назначению, а не позволять рисковать жизнью там, где достаточно обычного воина. Почему Клевоц полез в самую сечу, она еще могла понять - варвары не подчиняются вождю, забывающему предоставлять доказательства собственной храбрости. Но знахарь...

  Дан едва открыл глаза, а уже понял невысказанный вопрос Изабеллы и через силу ответил:

  - Если я не буду рисковать собой наравне с остальными, то и способность превозмогать высшее колдовство исчезнет.

  Коневодов тем временем сумели выбить с двух верхних этажей башни, а затем подожгли сооружение. Буквально из пламени выпрыгивали люди Холмина обратно на стену - задержались, ждали, пока огонь как следует разгорится.

  А бой продолжался. Осадные башни отвлекли на себя большую часть защитников стен, позволив карабкающимся по лестницам преуспеть чуть более, чем обычно. На стене, посреди обломков, остатков деревянных галерей Клевоц вновь сцепился с коневодами. Союзные и вражеские удары сыпались со всех сторон, не понятно было, где свои, где чужие, кто прикрывает спину. Он боялся (да и времени не было) думать о том, что такое может происходить по всему периметру и город вот-вот падет. Несколько достигших головы, но не разрубивших шлем ударов не так ошеломили, как пробудили в северянине бешенство. Время продуманных движений, экономии сил кончилось - он лупил наотмашь, как перед этим Дан, бил, зачастую не глядя, и, как это ни странно, попадал. Подставлялся под удары, дабы и самому попасть - пластинчатые доспехи Холмина покрылись вмятинами и трещинами, северянину отрубили мизинец левой руки, в которой он держал клевец, заменивший разбитый вдребезги щит: потерял палец в результате чьего-то выпада, не достигшего в общем-то изначальной цели. Лишения куска плоти в пылу схватки даже не заметил.

  Изабель, несколько притерпевшаяся к ужасам резни еще во время первого штурма, притаилась, скрючившись возле самого спуска в город. Раненого Дана уже переправили в госпиталь, а вот для нее дело складывалось плохо: с одной стороны, не решалась без разрешения бежать вниз, а с другой - первый же кочевник, который обратит внимание, может запросто убить. Утерянный кем-то небольшой нож, который подобрала и спрятала в рукав получасом ранее, здесь спасти не мог.

  Однако, спасать пришлось не ее, а Клевоца. Замахнувшегося на него с тыла кочевника она остановила буквально в последнее мгновение, неожиданно даже для самой себя, бездумно - сознание оказалось совершенно пустым, лишь что-то будто толкнуло вперед - рванувшись и вонзив нож в тонкую полоску неприкрытой шеи, показавшуюся между кожаным доспехом и шлемом. Изабелла выдернула нож, и человек осел вниз безвольным мешком. Девушка ужаснулась собственной храбрости: она убила, находясь едва ли не в центре вихря из сражающихся воинов, переправила за грань не волшбой, а собственными руками, почти прикоснувшись к намного более опасному (из-за отсутствия у нее Силы) врагу. А Клевоц заметил угрозу поздно, если бы не Изабелла. Но теперь северянин развернулся к ней.

  Он на миг - дольше не позволило появление меж каменных зубцов новых голов в кожаных шлемах - залюбовался девушкой: огонь в глазах, развевающиеся на ветру длинные волосы, окровавленный нож в руке в сочетании с хрупкой фигуркой неожиданно пробудили в нем не просто нежность, но нечто более глубокое и объемлющее.

  - Ты думал, лишенная волшбы я без тебя ничего не стою? - с вызовом прокричала Изабелла, возвращая северянина из мечтательного состояния на бренную землю. После происшедшего к рэл'ли внезапно вернулся жреческий гонор, который было подрастеряла за последнее время.

  Но тут очередной взобравшийся на стену и ввязавшийся в схватку кочевник ударом щита опрокинул ее на камни, расчищая себе путь. Клевоц рванул вперед, раз за разом обрушивая секиру сверху вниз. Ему пришлось изувечить двух или трех коневодов, прежде чем смог вытащить девочку из-под ног сражающихся и отнести к ведущей в город лестнице.

  Не успел он привести Изабеллу в чувство, как появился Дан и потянул за плечо:

  - Отступают.

  То, что казалось преддверием поражения обороняющихся, на самом деле было последним рывком, запредельным усилием кочевников. Коневоды не выдержали гибели стольких храбрецов и откатились от городских укреплений. Уцелевшие защитники потрясали оружием и нестройно, но радостно кричали. Холмин мог теперь перепоручить все дела старшим, воспользоваться наконец-то так сказать преимуществами своего начальственного статуса. Всё равно ведь, если нечто потребует его присутствия, позовут не медля.

  Разгоряченный боем, со всё еще учащенным дыханием Клевоц повел, даже скорее потащил свою рéнкинэ прочь со стены и по улицам к их постоянному пристанищу, попутно пересказывая то, что когда-то объяснил покойный отец. Девчонку следовало еще учить и учить, как полагал Холмин, вот сегодня отвлеклась на южные капризы и едва не погибла. Сам же северянин на ее фоне ощущал себя не просто взрослым - умудренным опытом. Он не сознавал, что его 'умудренность' во многом проистекает из доверия к опыту других как своему собственному, а ее бестолковость - из следования в неподходящей обстановке иным ценностям, чем принято на Холме.

  В то же время Клевоц не забывал о взаимном спасении жизни на стене, о том, какой пленительной красавицей запечатлелась в его памяти в те мгновения юная жрица. Потому то, что именно Изабелла с ним, впервые осозналось не как случайность, а как единственно правильный выбор.

  - У вас почему-то полагают, - начал Клевоц, - будто женщина может быть только либо серой домашней мышкой, пугливо прячущейся в норке, либо хитрой длинноносой лисицей, покусывающей и собственного мужа. Но вот не понимают, что ей следует быть рысью, в семье надежной прячущей когти, но раздирающей посторонних на части.

  Изабелла хотела что-то возразить, но тут и она, и Клевоц наконец заметили, что на его левой руке вместо мизинца теперь чуть сочащийся кровью обрубок. Жрица ахнула, она лишь однажды в жизни видела не просто ранения, а увечья вблизи на близких людях и без возможности что-либо изменить (это когда убили тетю) - сейчас же выбивало из колеи отсутствие целительской 'волшбы. Оставалось только перевязать, чем она и занялась, не позволив Клевоцу сделать то же самое уцелевшими пальцами, другой рукой и зубами.

  Строго говоря, баронет не сопротивлялся. Отчего-то только с утерей части тела он по настоящему осознал себя признанным вождем северян и разномастного фойерфлахского воинства - для этого сыну известного упрямца Волика и внуку неистового Раажа Холмина понадобилось 'всего лишь' отбить два штурма города, выиграть две стычки с превосходящим числом врагов, пленить 'высшую жрицу, а теперь еще и оставить на память о себе немножко собственных костей и мяса на фойерфлахской стене. Но теперь он наконец-то воспринимал как должное, что опытные, проверенные поколениями Холминых подчиненные Дан, Вызим и Зырь присмотрят за происходящим, а сам Клевоц может отвлечься и впервые за последние дни настроиться на возвышенный лад:

  - Знаешь, твои волосы мягкие как лисий мех, - сопровожденный прикосновением комплимент для Изабеллы не нес в себе ничего особенного, но принудил отвлечься от перевязки.

  - А пушистые ресницы приятно щекочут язык, - в другой обстановке ей могло бы даже не понравиться, но кровавый антураж сделал слова и действия более весомыми.

  - Мне нравятся маленькие и изящные ушки, - с этими словами Клевоц поцеловал девушку, но почему-то не в ухо, а в губы. И Изабель отстранилась далеко не сразу.

  Станислав старался не попадаться людям Холмина на глаза, но подробности стычки на стене и того, что последовало далее, увидел. В прошлом ему не раз приходилось наблюдать за находящимися на императорской службе северянами и их женщинами. Потому вывод был однозначен: Изабелла не из них. Особенно развеяло сомнения то, как Клевоц обращался с ней после боя, 'они еще не сплетали ног, а без этого северяне никогда не берут своих женщин на юг'.

  Дознаватель жадно всматривался в девушку. Запоминал походку, рост, фигуру, манеру держаться, подбородок и кисти рук в конце концов. Пока что убивать 'постигающую нельзя, нужно проследить, куда она отправится из города. Вдруг там растят еще таких же. Ну а в будущем, кто знает, возможно и представится возможность уничтожить столь привлекательное зло. Жреческие дознаватели давно уж привыкли выходить за рамки своих полномочий, предусмотренных законами Изначальной империи. Если представлялась возможность уничтожить врага Похитителя - уничтожали.

  Когда всё закончилось, Вызим впервые за долгое время засыпал исполненный умиротворяющего самодовольства. Он постепенно погружался в приятный сон - о собственной достойной смерти. Сам момент гибели происходил в соответствии с северным укладом, а затем, за гранью, душе становилось ни много ни мало мягко, уютно и тепло. Сила Вышнего уносила северянина ввысь, в край неизбывного счастья.

  Завернувшись в медвежью шкуру, Вызим пригрелся и уже не просыпался до самого утра. На его лице то и дело возникала радостная полуулыбка - накануне северянин уверился, что Вышний более не винит его в происходившем давным-давно, раз позволил первым увидеть доброе знамение.

  Ночью же загорелись городские склады. Дюжина храмовых рыцарей, поставленных присматривать за ними еще после первого штурма, будто бы отвлеклись в то время, когда кочевники в последний раз приступили к стенам. И вот складов не стало, еле отстояли у огня близлежащие дома.

  Но, к удивлению Изабеллы, северяне не унывали. Даже обвинений в адрес храмовников почти не звучало. Лишь Дан и Клевоц хитро улыбались. А с утра люди Холмина и вовсе занялись странным делом: пустые подвалы торговцев сырым мясом, рыбой и другими скоропортящимися продуктами, используемые летом под ледники, взяли в бесплатную добровольно-принудительную аренду от имени фойерфлахских властей и стали зачем-то заполнять телами убитых кочевников. Более того, из запасников достали соль, оставшуюся из заготовленной перед самой осадой.

  За завтраком недоумевающая ренкинэ не удержалась от язвительного замечания:

  - Вы бы еще их есть стали, - в изысканном обществе она бы посчитала такие речи недопустимыми, но здесь, после вчерашнего зрелища ратников с аппетитом обедающих среди трупов - в перерыве между штурмами... Саму Изабеллу тогда чуть не стошнило.

  Однако Вызим не промедлил с достойным ответом:

  - Мы? А ты, думаешь, что ешь?

  Изабелл резко побледнела и закашлялась. На столе как раз было сервировано жаркое. Клевоц поспешил заботливо хлопнуть по спине - по мнению девушки делать это следовало в несколько раз слабее - и напомнить, что не только она умеет язвить.

  - Вообще-то мы такого не делаем, - вздохнул Дан. Он хоть и изранен, но за столом со всеми. - Но тут же, видишь, большинство запасов сгорело. Если не принять мер, крепость простоит в осаде недолго. Но мы сделаем всё по обычаю - Клевоцу раскаленным железом наложим на руку искупительное клеймо.

  Девочка поежилась. Мало им увечья, случившегося с молодым Холминым вчера, так хотят продолжить издевательства. Человечину будут есть все (ну, кроме нее; узнав секрет, ни за что не согласится), а страдать Клевоцу. И Изабелла рассказала про запасы еды в храме.

  Вот тут-то северяне и возликовали:

  - Вот чего нам не хватало! - от полноты чувств Дан дернулся и скривился, потревожив раненую ногу. - Пока люди будут требовать пищу, можно заглянуть в храмовый архив... - Северяне ранее рассчитывали настроить толпу на погром прежде всего тем, что именно храмовники не уберегли склады. Но теперь всё выглядело гораздо проще.

  - Но ведь храм отдаст еду и за деньги, сейчас достаточно лишь пригрозить, - перебила жрица. - Воров же частью перебьют прямо на месте, а частью поймают и после допроса казнят. - От неожиданно нахлынувшего волнения за жизнь Клевоца даже ненадолго позабыла, что в результате ее саму могут освободить. Да и если баронет уцелеет, то на него как пленника были же виды...

  Но никто не обратил внимания на возражения.

  - Ты пойдешь с нами, - подытожил Клевоц. - Дан ранен, а нужен кто-то, способный побегать в случае надобности и, что кроме него можешь только ты, чувствующий волшебные ловушки на расстоянии. А обезвредим их с помощью оберега.

  - Но я... - жрица собиралась было отказаться, сказать, что не будет участвовать в святотатстве даже под угрозой пыток.

  - А взамен обещаю в храме жрецов не пленить и не убивать.

  Куда ж деваться, она согласилась и наутро уже стояла закутанная в плащ у открытых храмовых врат. Вокруг бушевала толпа, разогретая слухами обо всех подозрительных колдовских событиях этой осады. И весть о содержащихся в храмах запасах продовольствия послужила последней каплей. Мужчины из простолюдинов, но и разъяренные женщины тут как тут, среди безоружных (всё-таки никто из местных не поднимет железо на жрецов) могут быть даже опаснее мужчин, того и гляди выцарапают кому-нибудь глаза.

  - Жрать! Жрать дай! - никто из местных пока еще не столкнулся с голодом, но северяне уже успели как следует напугать грядущим.

  Толпа надавила на привратников, стремясь ворваться внутрь. Обычно вход в храмовый молельный зал из которого можно попасть в помещения, предназначенные только для посвященных, открыт круглосуточно. Но сегодня исключение - жрецы поняли, что пахнет жареным.

  Появился сам настоятель. Но тщетно в попытке усмирить толпу грозил отлучением - все знают, что по древнему канону отлучение должен еще утвердить император, а после всего случившегося в городе - наверняка не утвердит. Жрецы тоже сознавали своё двусмысленное положение и потому не сдержали напор, не применили оружие, запустили в только что закрытый храм мирян. Те тут же рванули к внутренним дверям - в поисках прохода к складам. Но здесь ожидала на скорую руку организованная обманка.

  Второстепенные двери закрыли наглухо, выставили перед ними дебелую охрану, которую мирянам преодолеть оказалось не так просто. Позади в комнаты перенесли немного запасов, надеясь убедить людей, что это - всё. В то же время нужный проход остался открытым, дабы уверить, будто он не ведет ни к чему ценному. Жрецы понадеялись, что те немногие, кто пойдет в распахнутые двери, не углубятся достаточно далеко в хитросплетение коридоров и этажей, не дойдут до катакомб под храмом, где собственно и хранится запас. А там запал у толпы иссякнет и не солоно хлебавши, люди уберутся восвояси.

  Но настоятелю не повезло. Во-первых, в толпе находились те, кто точно знал, где искать - Клевоц постарался организовать отдельный отряд, предназначенный проследить за судьбой продуктовых запасов. А во-вторых, людям, ведомым самим баронетом, не нужны были ни первый вход, ни второй. Они пошли по третьему коридору - к архиву. Незаметно отперли потайную, сливающуюся со стеной дверцу и проскользнули туда за спинами своих, из числа тех, кто остается и позаботится о продовольствии.

  Этот путь остался свободен неспроста - много жизней пришлось бы положить, чтобы здесь пройти, достигнуть не каких-то там складов, а идти ходом, откуда можно попасть в любую из келий храмового руководства. Но поворот за поворотом, коридор за коридором, ловушка за ловушкой - устройство храма полностью соответствовало девушкиным рассказам, ответам на вопросы Клевоца. Ну а большинство вопросов северянин составил исходя из сказания о Реще-низкорослом. Замок высокомерного отца его дамы сердца содержал достаточное количество приспособлений против чужаков, желающих тайно проникнуть туда. Старшие северяне, правда, тоже подсказывали Клевоцу на что обратить особое внимание.

  Открыв потайную дверь, проникли в запасной коридор. Паутина свисает с потолка, пыль под ногами - но это кратчайший путь в нужную келью, определенную сравнением рассказа пленного наемника со сведениями от Изабеллы о том, кто из иерархов чем руководит и в каких помещениях размещается. Механические приспособления (прежде всего плиты в кладке пола, с грохотом проваливающиеся, заставляя наступившего человека упасть в волчью яму, и дверные ручки, служащие рычагами, обрушивающими с потолка тяжелые камни), волшебные ловушки - северяне всего избежали, так как знали расположение наперед. Без знания Изабелла (как и Дан) не всегда почувствовала бы ловушку вовремя, до того, как волшба высвободит потолочные каменные плиты и те обрушатся на пришельцев. От такого оберег не защитит - ведь сами по себе плиты с волшбой не взаимодействуют.

  Но даже зная расположение всего, ограбить храмовников сложно: если обезвреживать ловушки заклинаниями, то немедленно поднимется общая тревога. Однако северный оберег действует иначе, как и сами 'постигающие он исподволь истощает Силу образующих волшебные ловушки амулетов, а не преодолевает, ломает ее. В этом и усматривался шанс на успех. К тому же у амулетов часть Силы была ранее изъята для неудачной 'волны страха'. Потому сочли возможным пройти даже без помощи Дана.

  Именно знахарь объяснил, почему амулеты не поднимут тревогу: Изабелла, раскрывая тайны храма, не знала этого, не думала, что можно так просто преодолеть защиту. Борьбе с 'постигающими ее не учили. Также северяне недаром запустили в храм недовольных горожан - нужный коридор (если не считать ловушек) был на время оставлен без присмотра, жрецам понадобились свои люди в другом месте, тут, как казалось, никто и так не пройдет.

  Однако такие дела обычно не обходятся без случайностей. И не обязательно благоприятствующих взломщикам. Вот внезапно вынырнувший из-за поворота 'рэл Станислав, следующий по своим надобностям тайным ходом из-за вторжения в храм горожан, едва не застал людей Холмина врасплох. Однако дознаватель удивился еще больше посторонним людям с закрытыми лицами в святая святых, и Клевоц успел оглушить его короткой цельнодеревянной палицей, с навершием замотанным в ткань. Правда, на этом неприятности не закончились.

  Обезвреживание очередной хитроумной колдовской ловушки, настроенной пропускать беспрепятственно только местных жрецов, требовало времени. А позади, совсем недалеко, послышался топот ног - судя по звуку, целой группы храмовников. Выход из строя амулетов не остался совсем уж незамеченным. Обычно их здесь не поверяют годами, для оценки боеготовности замурованных в стенах напоённых Силой вещей нужно задействовать особый амулет, но в общей тревожной обстановке кому-то из охраны пришло в голову не толкаться с горожанами, а таки обследовать состояние волхвовской защиты. И он угадал. Теперь группа вооруженных жрецов направилась проверить судьбу остальных амулетов, обнаружив один выведенный из строя. Затем наткнулись на следы, но кому они принадлежат, еще не знали. До поднятия общей тревоги оставалось недолго.

  Драться в храме оружием - в таком действе горожане северян не поддержат. Из недр храма, где служителям Похитителя, как говорится, и стены помогают, по поднятии общей тревоги северяне если и вырвутся, то не все. По тем, кто падет, опознают остальных. Сдаваться - тоже не выход, с ними Изабелла. В любом случае последствия для Холма обеспечены, в то время как все подозрительные события, связанные со жрецами, в Империи враз забудутся. А скорее всего из тайного хода даже приняв бой не выйдет вообще никто, слишком маленький отряд ради скрытности взял с собой баронет.

  'Нас настигнут, - пронеслось у Клевоца в голове. - Только не попасть в плен, - плен по-настоящему пугает северянина. - Старики говорили, если обездвижат, следует перекусить язык. На него и челюсти почему-то колдовство обычно не сразу распространяется'.

  Но тут вдруг громко хлопают крылья и ворон появляется будто ниоткуда. Птица, повернувшись к Клевоцу, укоризненно качает головой, а затем разворачивается и направляется навстречу погоне, вприпрыжку заворачивает за угол. Звуки человеческих шагов внезапно стихают, будто и не было никого. Похоже, люди Холмина увидели того самого ворона, который ранее привел к Клевоцу Юрия в последний момент. Или собрата таинственной птицы, способного сверхъестественным образом беззвучно вывести из строя сразу целый жреческий отряд.

  Северян не понадобилось дважды просить продолжить путь. А возвращаться оказалось проще - толпа как раз дорвалась до основного храмового склада, чем отвлекла тех, кто мог бы помешать Клевоцу сотоварищи.

  Добыча была велика, тяжелый мешок пергаментных свитков унесли люди Холмина в тот день из храма. Когда о происшедшем узнал настоятель, то его охватил неописуемый гнев. 'Следует покончить с Холминым как можно быстрее, - нервно вздыхал его благочестивость. - И один неиспробованный способ у нас остался, подземный ход'. Действительно, существование подземного хода из храма за пределы городских стен содержалось в тайне, а значит - открывало интересные перспективы.

  Именно настоятель планировал неудавшееся покушение на Клевоца с помощью кавалеристов. Одно такое на неугодного дворянина он уже провел через посредников два года назад и тогда преуспел. Настоятель же отказался от засады из лучников, предложенной после советником - многие в Изначальной полагали, что переоценивать лучников не следует, особенно против полного пластинчатого доспеха, в котором, отбившись от наемников, стал ходить Клевоц. Движущийся человек, а если еще и со щитом, это тебе не твердо стоящая мишень: лучники не только промахиваются, но и, попав, стрела зачастую срывается, соскальзывает, не пробивает доспех. А нырнуть в переулок, уходя из-под обстрела, в городе проще простого. Если же в засаде участвуют и воины ближнего боя, то следует всего лишь сойтись с ними, по сути спрятаться за врагами от стрел. Также настоятель нес ответственность за провал 'волны страха'. Вкупе с кражей свитков неудач набиралось достаточно, чтобы лишиться места в иерархии.

  Расправиться с Холмиными следовало исподволь. Открытое использование без подходящего повода грубой воинской и волхвовской мощи привело бы, во-первых, к столкновению со всем Севером, а, во-вторых, и к конфликту с южным дворянством меча и императором, которые не потерпят такого самоуправства даже от жрецов. Жречество чувствовало себя связанным законами и интригами Изначальной намного сильнее, чем думали северяне.

  Тем не менее, среди людей Клевоца прочитать украденные записи оказалось некому, что бы там не воображал себе от испуга настоятель. На самом деле Изабелла знала содержащуюся в свитках тайнопись. Но помня о всех происшедших невероятных - если рассказать ей о них до пленения - событиях, в которых так или иначе усматривали связь с храмами, девушка предчувствовала нечто страшное, а потому внутренне старалась приготовиться к любым неожиданностям. И на этот раз ей удалось сдержать эмоции, не выдать себя, несмотря на то, что прочитанное поразило до глубины души. С учетом того, сколько ценного жрица уже поведала северянам, ей поверили, никто ничего не заподозрил.

  Знание записанного в храмовых свитках буквально мучало Изабеллу, но ведь она может чего-то не понимать, чего-то важного, что делает трудные, жестокие решения для жрецов неизбежными, меньшим злом. Чем же здесь и сейчас подтвердить пребывание 'высших на стороне добра? А тут еще вечером от нечего делать северяне вновь подняли привычную тему:

  - Интересно, так всё-таки жрецы хотят падения города из-за того, что его защищаем мы, северяне, или здесь речь совсем о другом, о заговоре против самой Империи? - спрашивая одно и то же на разный лад, Клевоц интуитивно уподобляется дознавателю Станиславу.

  - Мы не можем быть злом, - Изабелла лихорадочно припоминала, что же такого безусловно доброго, даже в глазах северян, делает жречество. - Мы изгоняем разную нечисть: русалок, леших...

  - Русалок? - услышал Зырь. - И куда же вы их изгоняете? Я бы там себе парочку прихватил.

  Но Изабель с Клевоцем игнорируют его слова.

  - Хорошо, сдается жрица, - не знаю, почему город хотят сдать, но я помогу тебе, а не своим. Кроме подземного хода за пределы городских стен, берущего начало во дворце, есть такой же подземный ход из храма, - неожиданно 'обрадовала' она северянина.

  В этот раз девушка не проговорилась, не была вынуждена признаться, но сама захотела помочь, отлично понимая, что поступает наперекор своим.

  - Это же запрещено! - Дан полагал, будто хорошо знает имперские порядки. - Все ходы должны быть в ведении императорских чиновников.

  - На то была воля Похитителя, втайне копать подземные ходы от крупных храмов, а Всеблагой превыше императоров.

  - И как его перекрыть? - теряется Клевоц.

  - Я не знаю, - пожимает плечами Изабелла. - Вы же тут великие воины. А мой удел - детей рожать.

  - Не паясничай, - хмурится Клевоц и на несколько мгновений все погружаются в раздумья.

  - Они не позволят кочевникам воспользоваться ходом, - наконец решает Дан, - если поставим присматривать за храмом местных рэл'ов. Ведь, буде столь явное предательство свершится, достаточно будет лишь одному из дворян спастись, чтобы засвидетельствовать перед императором. Только вот как уговорить местных принять пост?

  Но тут уже очередь Клевоца подбросить интересную идею:

  - Провозгласим - ставим отряд для защиты храма от бунтующей черни. А дворян во главе.

  И жрецы не осмелились впустить ханских воинов на глазах у местных дворян. А других способов измыслить не успели, до того как произошла одна неожиданная для многих битва.

  В поход с возвратившимися в Империю по договоренности лесовиками короля Пенча Вислоухого отправился только рэл' Гринь, не взяв с собой даже оруженосца. Отправился тайком. В итоге удалось превзойти самые смелые надежды императора. Ведь известно, что если планов много, Похититель никогда не попускает исполниться всему, дабы человека не обуяла гордыня. Но в этот раз последовало исключение.

  Во-первых, получение дочери короля Пенча до самой битвы при Фойерфлахе удавалось сохранить в тайне. Можно бы и еще немного дольше потянуть, но в том не оказалось больше смысла. Во-вторых, несмотря на императорский приказ избегать сражений с пересекающими Изначальную лесовиками Каета, об истинном смысле договоренностей с Вислоухим никто до той же битвы не догадался. А некоторым и битвы оказалось мало, чтобы сообразить. Предполагали самое разное, вплоть до раздела провинции между коневодами и лесовиками для грабежа, но не правду. А в-третьих, сама битва...

  Важно было не просто 'пощипать' кочевников, но нанести такой урон, который сделает дальнейшую осаду бесперспективной. Для этого необходимо согласовать действия людей из Каета и горожан. И тут, не обладавшему нужным амулетом, в отличие от дознавателя Станислава, Гриню пришлось тяжело. Но он с младых лет вел рисковый образ жизни: и донесения вызывался доставить туда, куда никто не решался, и дочерей соблазнял под носом у бдительных родителей-мещан. Потому 'рэл не просто оказался в городе, но еще и так, что об этом не узнали жрецы. Там же не составило труда найти дворян, готовых подтвердить его личность.

  А через два дня с войском подошел король Пенч. Последовала ночь, в которую лесовики отдыхали, а к кочевникам подходили последние отряды из числа тех, что разбрелись ранее по округе в поисках легкой добычи. Наутро же обе армии выстроились друг напротив друга на расстоянии чуть большем, чем полет стрелы. И настала очередь старого доброго волшебства.

  Жрецы Каета размолотили колдовством в фарш первые ряды. В этот раз уклониться от участия в походе жрецам не удалось - следовало поддержать свой авторитет в глазах простого люда. Чтобы не было столь невыгодным сравнение с королем, который - оставшись один-одинешенек! - выкрал принцессу Изначальной империи и освободил своих уцелевших воевод.

  В ответ ханские шаманы вмиг иссушили колдовством, превращая в подобие мумий, первые ряды лесовиков.

  Обладатели высшей волшбы (что с той, что с другой стороны) могли бы, конечно, ударить по сотникам и тысячникам, превозмочь их защитные амулеты, убить военачальников, дабы подчиненные, оставшись без руководства, разбежались. Но кто же из опытных 'высших станет такое делать, какому монарху или правителю он бы не служил? Ведь тогда не удастся уничтожить столь многих обычных людей за раз, людишек, которых всегда слишком много. Которые уже одной своей многочисленностью мешают избранным. Что уж говорить об их строптивости и непокорности. О том, что во главе держав должны встать одаренные Силой, а не императоры, короли, ханы и подобные персоны. В этом все одаренные - как бы не называли своих богов, какие бы склоки не лелеяли между собой - были едины. Разве кроме самых юных, наивных, но последнее быстро проходит.

  Действительно, молодым волшебникам во время начального обучения прививают и постулаты, не делающие разницы между ними и обычными людьми (вроде, 'ничто не стоит слезинки ребенка'). Для чего? Дабы в зрелые годы легче было не выдать своё истинное отношение к окружающим низшим, сохранить внешние приличия, не смущая паству уж чересчур сильно - то есть с той же целью, что и целомудрие будущих 'высших жрецов и жриц в подростковом возрасте.

  Откуда же берется противоположное отношение к обычным людям? Сначала в молодых укрепляют ощущение уникальности собственной касты, причастности к добродетели, высшему служению божеству. Потом исподволь прививают тщательно скрываемое презрение к неодаренным, при этом - важный нюанс! - 'высший должен помнить о своей принадлежности к силам добра. Последнее одухотворяет собственную жизнь, наполняет возвышенным смыслом. Ну а зрелый посвященный с готовностью при случае сокращает число путающихся под ногами носителей примитивного 'железного' насилия, при этом умело оправдывая происходящее в глазах непосвященных. Тем более что фразы, вроде повествующей о 'слезинке ребенка', подбираются так, дабы можно было потом использовать для критики нравов, царящих среди обычных людей. Последнее и пыталась сделать 'высшая жрица Изабелла, когда впервые спорила с рэл'ом Клевоцем.

  Плох тот избранный, который не убежден, будто можно путем передачи всё новых полномочий 'высшим жрецам построить царство небесное на земле своими руками! Ведь боги, бог не говорили своим служителям хранить изначальный порядок разделения властей вечно. Клевоц же перехватил Изабеллу, когда подобный цикл воспитания, исподволь проводимый ее родственниками и учителями, еще был далек от завершения.

  Исполненный возвышенного вдохновения великий жрец вобрал Силу колдовского круга и среди кочевников начали задыхаться люди - их легкие превращались в труху.

  Шаманы с выражением удовольствия на лицах разламывали соломенных кукол, а у десятков лесовиков за раз ломались кости, выворачивались под неестественными углами шеи.

  Но даже после четвертого масштабного применения колдовства (о нет, не колдовства; конечно же - благой волшбы!), никто из лишенных волхвовской защиты людей не обратился в бегство ни с той, ни с другой стороны. Ведь тех, кто побежит первыми, покарают свои же, включая вырезание или превращение в рабынь (в зависимости от пола и возраста) родни до четвертого колена. К тому же Сила всегда заканчивается прежде, чем люди. Ну, а пока...

  'Высшие жрецы Каета не промедлили с ответом и вскипятили кровь в жилах у стольких коневодов, сколько хватило Силы за один раз. А хватило на многих.

  Тогда Шаманы вновь вступили в дело и невидимые глазу лезвия изрубили на куски целый сонм воинов Каета.

  Жрецы проговорили очередной наговор и у толп простолюдинов лопнули глаза.

  Шаманы камланием останавливали сердца.

  И те и другие многое бы еще сделали, но тут, к счастью или к несчастью, кому как, с обеих сторон истощилась Сила. Прошло еще некоторое время прежде чем армии пришли в себя, а затем тысячи уцелевших с дикими воплями бросились друг на друга. Встретились железо, дерево, кость, толстые шкуры животных, человеческая живая плоть. Ни одна из сторон не уступала в ярости, вымещая на противнике пережитый только что страх перед волхвованием.

  Король Пенч наобещал своим богатую добычу, собранную коневодами по всей провинции. И хотя часть предполагаемых трофеев уже давно как ушла в селения и кочевья, многое еще не было переправлено, а потому Пенч Вислоухий не слишком то уж и лукавил. Вдобавок он пристыдил не только жрецов (пропустивших предыдущий поход), но и своих воевод, которые не только не защитили короля, но сами оказались спасены монархом. Многие и впрямь устыдились, а потому вывели из чащоб всех способных держать в руках оружие.

  - Надеюсь, - перед началом битвы кричал Пенч вооруженным толпам, - сегодня мне не придется вновь единолично превращать поражение в победу! У ханов слишком много дочерей, меня на всех не хватит!

  И насмешка таки вселила в лесовиков должный боевой дух. Тот, которого не было у коневодов, расхоложенных месяцами безрезультатной осады и отбитыми штурмами. Лесовики схлестнулись с кочевниками и не уступили, хотя император и рэл' Гринь прочили людям короля поражение. А когда Холмин вывел горожан коневодам в тыл...

  Великий хан Рюк, возглавлявший полк левой руки, который составляли оседлые ханы, решил, что центр двойного удара не выдержит. После неудачных приступов он высоко ставил боеспособность горожан; пожалуй, даже выше, чем следовало. И здесь также сыграло свою роль то, что лишь имперцы называли всех прибывших под город всадников кочевниками. Сами данники Рюка себя кочевниками вот уже много поколений как не считали. Потому великий хан южной лесостепи не долго думал, терять ли своих прославленных толенгытов в попытке прикрыть отход ханов северо-запада, ханов, с которыми десятилетиями совершали друг на друга набеги с целью грабежа и добычи рабов. Пускай шаманы требуют действовать сообща, но служители Единого Духа сегодня истощены и не помешают хану действовать в меру собственного разумения.

  Рюк начал выводить сотни из боя. Они, окружив свою часть обоза, двинулись прочь от города, оставляя отряды кочевых ханов на произвол судьбы. И Пенч Вислоухий не преминул по-умному использовать представившуюся возможность. Он не стал преследовать уходивших в плотном строю оседлых ханов. Вместо того озаботился окружением растерявшихся ханов кочевых. Избиение попавших в ловушку продолжалось еще несколько часов.

  Что до Рюка, то по пути домой тот прошелся огнем и мечом по кочевьям. Как казалось, ослабляя соседей надолго. А на самом деле, положив начало новой многолетней войне, в которой не оказалось очевидного победителя.

  Посреди усеянного убитыми и ранеными поля Клевоц повстречал тэл'а Гриня:

  - Император передает тебе благодарность. Он не забудет защиту Фойерфлаха, - у главы гвардии лишь толстый войлочный подшлемник на голове. В руке - помятый треснувший шлем. - Можете возвращаться домой. Дальше я и сам управлюсь.

  - Не можем, - разводит руками Клевоц. - У нас наказ Евгения II ждать императорский полк.

  - Так и знал, что ты это скажешь, - широко улыбается Гринь и вытаскивает из-за нагрудной металлической пластины пергамент.

  Но если он ожидал, будто Клевоц позовет кого-нибудь на помощь (читать), то северянин разочаровал столичного дворянина. А ниже текста приказа красовался восковой оттиск императорского герба - трехглавый лев - подделывать его держатель гвардии уж точно не будет.

  - Ах да, - Гринь достал второй пергамент. - Здесь еще кое-что для тебя.

  Этот документ полагалось передать лишь после личного знакомства с баронетом Клевоцем Холмином, буде окажется достоин. И одним из аргументов в пользу положительного вердикта оказалось умение читать - значит, свои ценят северянина достаточно высоко, раз научили.

  * * *

  Юрию чуть позже тоже принесли что почитать. Пускай доставил не держатель гвардии, но всё же как никак императорский гонец, из числа сопровождавших короля Пенча по поручению Евгения.

  'Сим извещаем урожденного рэл'а Юрия Нижнегорского, сына владетеля Нижнегорского о повелении его императорского величества Евгения II,

  - далее, как и на всех подобных грамотах, шли многочисленные титулы, которые Юрий из почтения к венценосной особе никогда не пропускал при чтении. По молодости его не смущал даже обычный подозрительный внешний вид императора, оценки которому старшие давали в кулуарах шепотом, -

  самодержца Четырех сторон света, монарха Изначальной империи, порфироносца Изначальных земель, государя Сизых гор, кесаря Запада, короля Скалена,

  - а некоторые дворяне дошли в последние годы до того, что даже читая вслух иногда осмеливались заменять остальные титулы на 'и прочая', -

  царя Снулых гор, скипетродержца Востока, властелина Юго-востока, князя Хóда, покровителя Севера и прилегающих земель.

  - Ну а до Евгения II титулов было и поболее, но тот приказал убрать те, что касались утерянных Империей земель. -

  Его величество предписывает почетным статусным преемником должности держателя Фойерфлаха определить пожизненно урожденного рэл'а Клевоца Холмина, старшего наследника Холма, сына владетеля Холма. Сделать сие в награду за неоценимую услугу, оказанную Империи, состоящую в защите Фойерфлаха от превосходящих сил внешнего и внутреннего врага.

  - Так значит, пожалование заготовили еще до снятия осады, угадав с благополучным исходом! -

  Привилегией должности станет повсеместное обязательное оказание почестей, приличествующих всем держателям сего ранга. Текущее управление городом передается держателю дворянского ополчения Запада владетелю Шлёпетручскому урожденному рэл'у Родерику.

  - Этому толстому борову! Но значит, как понял Нижнегорский, император не жаловал Клевоцу ничего, кроме бесплатных знаков внимания. -

  сама должность держателя Фойерфлаха упраздняется'.

  И только тут Юрий осознал, что же на самом деле пожаловали Клевоцу, а вернее - кого. Юрий и его люди ведь присягали Похитителю, что будут служить владетелю Фойерфлаха, а теперь другого 'владетеля Фойерфлаха' кроме Клевоца не будет.

  Нижнегорский в гневе разорвал ценный тонкий, почти белый пергамент, изготовленный из шкуры мертворожденного ягненка.

  А в мешке лежало еще несколько свитков - выдержки из древних летописей, основываясь на которых Евгений II в своё время заключил, что Похититель любит хитрецов. Дабы Юрий прочитал и осознал - не пройдет оправдание, будто держатель Фойерфлаха теперь почетный, а значит не настоящий. Наоборот, происшедшее превращение и его последствия как раз в духе любимых интриг Всеблагого.

  Однако на Нижнегорского вдруг снизошло просветление. Императорских соглядатаев на Севере, с тамошними кровавыми порядками, пожалуй что раз, два, а то и вовсе нет. Юрий отправится в таинственные земли, а когда достаточно приоткроет завесу над жизнью и намерениями северян, император снимет с Клевоца почетное держание. Южанин и его люди смогут вернуться и много чего поведать императорской разведке. При этом Нижнегорский не станет презираемым соглядатаем, нет, он станет участником интриги, не уступающей многим из столичных, о которых рассказывал отец.

  А раз дальнейшая жизнь вновь обрела смысл, то каждый служащий лично ему человек оказался на счету. Юрий знал, что люди Клевоца как раз решают, действительно отпустить командира наемников или сделать это после поединка (то есть постараться убить). С одной стороны вроде как помог, а с другой, добытую тайнопись всё еще не разгадали. Так почему бы не предложить им компромисс? Позволить Нижнегорскому нанять пленника с тем чтобы всем вместе служить Клевоцу. Какая нынешнему полонянину по большому счету разница к кому наниматься? Тем более что после известных событий ему желательно исчезнуть из города.

  И, стоит заметить, также осознавшему последствия императорского пожалования молодому Холмину идея Юрия показалась интересной.

  * * *

  После воцарения устойчивого мира с Каета, разгрома ханов и воцарившейся среди них междоусобицы, попадания принцессы Роаны во власть к Пенчу Вислоухому - теперь в народе императора прозвали Евгений II, Хитромудрый. Естественно, деталей происшедших событий не ведали, но зато земля полнилась слухами, в которых размах воображаемых интриг превзошел действительность. Доспехи веры императора усилились настолько, что смог бы в одиночку устоять против нескольких ʼвысших жрецов. С монархом теперь связывали надежды на возрождение порядка, благонравия и благополучия.

  Глава 8, повествующая о том, как 'высшую жрицу переправляли на Север и что из этого вышло.

  Как решили Клевоц, Дан, Вызим и Зырь, прежде дальнейших действий против враждебных жрецов, следовало вернуться на Север, где Дан обещал сотоварищи расшифровать выкраденные свитки. Собственно говоря, и император ожидал от них возвращения, благовидного предлога остаться на юге не было.

  И вот уже хруст снега под ногами заглушался разноголосым гомоном отправляющихся в путь, на Север. Грузили телеги трофеями и пищей. Кто-то прощался - северяне таки забирали много женщин, особенно старших дочерей многодетных родителей, чьи селения сожгли кочевники. Забирали добровольно, ведь многих война сделала нищими, неспособными прокормить семью, собрать приданое, или сиротами. Часть местных мужчин тоже отбывала на север:

  - Ты можешь просто мирно заниматься землепашеством, - объяснял Дан потертого вида мужичонке, - но будешь жить небогато, подобно большинству южных оброчных крестьян. Оброк платить владетелю Холма. Мы так обычно садим на землю пленников. Особенно хорошо, если семейный. А холостому жену подыскиваем.

  Юрий, укладывавший вещи на обозную телегу по левую руку от говоривших, вдруг вспомнил, как после его первого боя с северянами (тогда еще не вместе с ними, а против) люди Холминых делили крестьянок, причем не трогали тех, у кого уцелели мужья. Тогда-то он подумал, что замужних поделят позже. А вон оно как оказалось.

  Дан между тем продолжил:

  - А можешь претендовать на долю в походах на юг. И оброка почти не будет. Для этого пришлому следует учиться ратному делу, а затем оставлять на Севере жену и малых детей. Если предашь, убежишь во время похода - выдадим замуж за другого, и детей своих больше не увидишь.

  - А мой здешний хозяин не вытребует назад, в поместье?

  - Так он же оставил твою общину во время войны, не опекал, не защищал - его управитель сбежал. Как после такого вытребует? - искренне удивился Дан. - Ну и с Севера, если приняли кого, выдачи нет.

  Проходившая мимо Изабелла услышала последние несколько фраз и неясный замысел оформился в твердое решение - бежать, бежать по пути из Фойерфлаха на Север. Холминым тем уже не навредишь, а сама иначе, похоже, и впрямь останется среди чужаков навсегда.

  По правую руку от Дана на одну из телег Зырь размещает свою дворянку, вдову городского имперского казначея. Той, видать, непривычно путешествовать настолько по-простому, но она смотрит на своего северянина влюбленными глазами и, похоже, собирается терпеть. Что именно и почему убедило ее стать ренкинэ в 'краю варваров' Дан при всем своем знании людей, накапливавшемся десятилетиями, не понимает.

  Знахарь припоминает пересказы спора, случившегося по пленении Изабеллы, и увлекает Зыря в сторону:

  - Так ты тогда Клевоцу помог утвердить за собой жрицу потому что считаешь отхватывать южных дворянок стóящим делом? И его отец тем же занимался. Поделись-ка тайной, что же вас так в них привлекает?

  - Не потому, - тихо, так чтобы женщина не услышала, отвечает Зырь, - баб много, а веру в нерушимость обещаний будущего владетеля можно испортить за один раз. Клевоц ведь пообещал Изабелле ренкинство и при этом по форме ничего не нарушил. А дворянки, дворянок нашей жизни учить забавно. С южными крестьянками совсем не то, уж мне поверь.

  * * *

  Настоятель фойерфлахского храма мрачным взглядом провожал удаляющуюся колонну. Он таки успокоился насчет пропавших свитков: если 'постигающие сразу не разгадали тайнопись, то далее северян ожидал сюрприз, совсем недавно (всего лишь десять лет тому назад) разработанный столичными жрецами. Свитки иноверцам не помогут.

  Но вот то, что Клевоц уцелел... Последним способом, от которого настоятель отказался, стала дуэль. Правда эта бесперспективная затея, пока Холмин оставался держателем Фойерфлаха, обретала новый смысл с прекращением его полномочий. Быть 'почетным держателем' в случае дуэли никаких запретов не налагало. Однако к концу осады у храма не оказалось в распоряжении ни одного преданного воина нужного уровня мастерства - все либо погибли, либо ранены. А несколько бойцов еще не полностью пришли в себя после таинственного покушения на их разумы в день ограбления - о вороне, который и совершил нападение, настоятель не знал.

  Правда, нечто затевал рэл' Станислав. Но столичный дознаватель думал не о Клевоце, а о 'юной 'постигающей'.

  * * *

  Понемногу падал снег, а ратники Клевоца вот уже продолжительное время пробирались по подлеску назад, делали крюк, дабы с дороги оказались невидны лишние следы, было незаметно, что кто-то вернулся. Северяне, идущие домой, обнаружили преследование: они ведь 'оставляли хвост', пару человек позади, высматривающих, не догоняет ли кто основной отряд. Теперь следовало 'позаботиться' об идущих следом.

  'Рэл Станислав - а именно он возглавлял преследователей - нападать не собирался, двигался, как казалось, на достаточном удалении, хотел только по следам выяснить, куда идут люди Холмина. Но малую оружную свиту с собой прихватил. Он умел читать следы, но не играть в прятки в зимнем лесу со случайной бандой мародеров. А поучаствовать в раскрытии северных тайн хотелось лично, кого как не его оглушили в храме. Для открытого противостояния расплодившимся во время войны разбойникам и пригодятся спутники. Станислав, несмотря на сравнительно небольшое число взятых из города храмовых рыцарей, не забывал выслать охранение. Однако засаду служители Похитителя всё равно прозевали. Пролежав несколько часов в снегу, северяне смогли внезапно атаковать преследователей. Атаковали молча, от чего еще более неожиданно. Напали со всех сторон.

  Почему напали? Клевоц решил, что стыдно возвращаться домой, не воспользовавшись представившейся возможностью отомстить жрецам за попытки провалить оборону города. Почему осмелились напасть? Северяне закрыли лица, а буран заметет следы. Сметливые люди вроде дознавателя догадаются, конечно (могут узнать кого по фигуре, вооружению, еще чему-нибудь), но с учетом холминских заслуг для суда того будет недостаточно - и это еще, если кто-то сбежит из-под секир.

  Храмовники не запаниковали и не сдались. Но и устоять против превосходящего числом врага не смогли, потому пошли на прорыв. Рэл' Станислав поначалу отходил в плотном окружении сподвижников, затем во всё более редеющем, а вскоре рядом осталось всего два рыцаря храма и дознавателю самому пришлось отмахиваться мечом от нападающих. Но еще в начале схватки вновь пошел снег, закружила поземка. И попытка прорубиться сквозь нападавших удалась: к тому времени, когда 'рэл остался единственным более-менее невредимым служителем Всемилостивого, вокруг бушевала метель, не было видно ни зги. Северяне потеряли Станислава.

  Естественно, дознаватель не видел смысла в одиночку и дальше двигаться вслед северянам, которые только что его самого едва не загнали как стая волков одинокого оленя, а потому принял решение вернуться в Фойерфлах. Он так и не понял, кем была девушка Клевоца на самом деле; а если допустить, что правду о ней узнает кто-то из 'высших жрецов, подобное скандальное происшествие постараются замять и уж Станиславу о нем точно никто докладывать не станет. Потому встреть позднее Изабеллу обозленный не так потерей отряда как уроном репутации дознаватель, вне возможности пленить, то по незнанию ее истинного происхождения и по боязни опять упустить вполне способен окажется выдать своим людям санкцию на убийство.

  * * *

  Сначала люди Холминых проходили брошенные из-за войны (а то и сожженные коневодами) селения, затем редкие деревеньки, сохранившие жителей, а после началась и вовсе пустынная местность - преддверие Ничейных земель. Изабель, то шедшая пешком, то ехавшая на обозной телеге, осматривалась по сторонам все встревоженней. Заснеженный лес приступил к самой дороге, нависая кронами. Боязливо прятавшиеся по избам хуторские сменились полным безлюдьем. Дозоры, ночные и дневные, конные и пешие, явные и оставляемые засадой, показали, что северян никто не преследует. Стало ясно, еще чуть-чуть и девочка, никем не узнанная, останется на Севере навсегда.

  И одним из сумрачных зимних вечеров, когда остановились на привал в пойме ручья, разгребая снег, Дан отозвал Клевоца подальше от Изабеллы:

  - Твоя девчонка собирается сегодня сбежать.

  - И? - Холмин выжидательно посмотрел на старика: северяне всегда выставляли часовых на ночь.

  - Ночью пойдет снег, хорошая погода для бегства. Я прикажу дать ей понять, будто присмотр за замерзшим ручьем слаб. Пускай бежит по нему.

  - Зачем? - Клевоц не сомневался, что предложение Дана преследует некую цель, только не мог понять какую.

  - По дороге она не пойдет, - Дан словно не услышал молодого северянина, - жрица должна понимать: пошлем всадников и быстро нагоним. В лесу же побоится заблудиться, потому обшарим придорожные заросли и найдем. Да и она в подлеске ходить не умеет.

  - Делай как знаешь, - махнул рукой Клевоц.

  Он не видел смысла в бегстве и последующей ловле. Уж лучше спокойно отвезти на Север, где Изабелла смирится с новой жизнью. А он поможет обнаружить, чем их жизнь может нравиться. Зачем сейчас бередить девочке душу? С другой стороны, должны же старики за прожитые годы узнавать больше, чем пока успел он, наследник Холма. Так что ночью разъяснится, в чем соль замысла.

  Почему Клевоц не решил, будто речь идет о подвохе, злом умысле подобном истории с ртокривом? Но ведь ему самому ничего не поставили в вину, а что до Изабеллы, то по укладу без его ведома ренкинэ наказывать нельзя.

  Клевоцу показалось, будто вот только успел провалиться в дремоту и уже немилосердно растолкали, разбудили.

  - Сбежала? - еще не полностью проснувшись вопросил он.

  Для шестнадцати лет северянин был на редкость терпелив и добродушен (в мирной обстановке). Ну а главную роль сыграло несерьезное отношение к поступку Изабеллы - далеко не уйдет - и даже толика сочувствия. Холмин засобирался в погоню - догадался, ловить предназначалось ему самому.

  От стоявшей рядом неизменной троицы - Дан, Вызим, Зырь - отделился последний поименованный и приступил ближе:

  - Хотелось бы поведать кое-что важное, то, что не успел пояснить твой отец, - торжественно, но очень тихо обратился к Клевоцу Зырь.

  - Только не ты, - Дан тоже приблизился, - ведь не так о деле расскажешь, как о вовлечении в него всё новых...

  - А кто? Ты-то сперва выспросишь, что он без старых советчиков знает. А потом решишь, будто этого и так слишком много и нéчего развращать наследника дальше.

  Клевоц в недоумении следил за перепалкой.

  - Тогда, - парировал Дан, - пусть это будет Вызим.

  - Я? А она не пожалеет?

  - Ничего, - ободряюще улыбнулся Зырь, - по крайней мере Клевоц узнает кое-что, чего даже мне не пришло бы в голову рассказывать. А остальное когда-нибудь приложится.

  - Иди отсюда, охальник, - хлопнул его по плечу Дан и увел.

  А Клевоц в недоумении повернулся к Вызиму - что же такое должен узнать именно сейчас, о чем 'она пожалеет'. И услышал:

  - Девка-то сразу после храмовой школы. Ей, видать, даже еще ничего не говорили о постельных обязанностях жены старшие, повода не должно было так быстро случиться. Если чего и знает, то от подруг, там вымысел с правдой перепутан, о чем и сама должна догадываться. А я сейчас объясню, чего от нее требовать, - пожилой воин не то чтобы отрицал любовь, но считал, что уж она-то тем более налагает обязанности.

  Молодой Холмин недоумевал - его позвали беглянку ловить, а не ноги с ней переплетать.

  - Ах да, - спохватился сотник. - Дан сказал, сегодня действие ртокрива закончилось. И еще, почему же он нас собрал: будем вас ночью охранять от посторонних, а ты должен прихватить теплых шкур и идти за жрицей тайно, пока в чуть затянутую по ночному морозу льдом полынью не провалится и не вылезет мокрая, замерзшая. Тут-то согрей, утешь, в общем - не зевай. Пока же изложу, как женщина может ублажать лучше, чем это изысканные дворянки на юге делают.

  Дан знал этот ручей, не первое десятилетие мимо проходил в походы. Здесь со дна кое-где били теплые ключи, даже в лютую стужу лед над ними не выдерживал человека.

  Холмину же, конечно, было интересно другое: новость о ртокриве обрадовала настолько, что не обратил внимания на бесцеремонное вмешательство в свои отношения с ренкинэ, а также оказался готов терпеливо выслушать нравоучительные - как предполагал - разглагольствования Вызима о давно известном: ведь с Чеславой в последнее время не васильковые венки плели.

  - Если, как тебе повезло, берешь неопытную девчонку, будет легче получить то, чего сведущая старается подолгу избегать. Неопытная ведь не знает, насчет чего у женщин принято в постели привередничать. Можно с первого раза убедить, что обычными вещами занимаетесь, потом сложившийся уклад изменить у супруги не получится, - сотник, говоря о прозе жизни, не привык щадить чувства иносказаниями, от которых мало помалу теряется первоначальный смысл. - А если и знает, то у нее еще нет за плечами успешных попыток из мужа веревки вить, - вспомнил свою молодость.

  А Клевоц недоумевал, чего же эдакого от девицы 'получают', но Вызим продолжил рассказ и сумел удивить молодого Холмина. Оказалось, у них с Чеславой ну очень бедная фантазия...

  Изабель торопливо перебирала ногами по заснеженному льду. Казалось, еще немного и пленение останется в прошлом, как сон. И чем дальше удалялась она от лагеря, тем менее этот сон казался кошмарным, а более - исполненным романтики. Кто еще из подруг сможет похвастаться таким захватывающим дух приключением? Еще бы наследника Холма предъявить в столице на балу в доказательство своих слов (о том, что тот по всей видимости не умеет танцевать столичные танцы, она как-то не подумала). 'К сожалению, - вздохнула Изабелла, - Клевоца к себе нельзя приглашать, ее собственные родственники-жрецы в живых не оставят'.

  Снег наконец-то перестал засыпать всё вокруг, и жрица вздохнула с облегчением: боялась, что такими темпами к утру сугробы станут совсем непроходимыми. Но тут лед под ней проломился.

  Выбравшись из полыньи, мокрая, моментально продрогшая девушка в полутьме потеряла направление: в какой стороне лагерь, а в какую убегала - ничего не было понятно. Вдобавок она не умела разжечь костер да и не взяла ничего для этого. Изабеллу затрясло от холода. О бегстве жрица уже и не помышляла. Но и как вернуться к северянам не знала. Пойдешь в неверном направлении и околеешь от холода до того, как успеешь исправить ошибку.

  В конец перепуганная девочка не нашла ничего лучше, чем закричать в темноту:

  - Клевоц!

  Неожиданно, о чудо, ответный клич северянина раздался совсем близко, почти рядом. А через какую-нибудь сотню ударов сердца - показавшуюся Изабелле вечностью - Холмин уже помогал ей стаскивать мокрую одежду. Жрице оказалось не до стеснения. К тому же, еще только выкрикивая имя северянина в первый раз, она загадала - если спасет ее, быть им вместе.

  Клевоц завернул ренкинэ в меха, быстро расчистил участок земли где, рядом с девушкой разжег костер, над которым вскоре весело забулькал настой. Сам же, стянув верхнюю одежду, а сушку ее одеяний отложив на потом, пробрался в сверток, где Изабелла всё еще стучала зубами, никак не могла согреться.

  И поцеловал ее. Девушка сама потянулась навстречу, неумело пытаясь отвечать. Такая хрупкая, беззащитная. Лицо Изабеллы в сумраке показалось Клевоцу еще красивее, чем в ярком дневном свете: исполненное некой загадочности, будто утонченная девушка из сказки. И совсем не вспоминалось о том, что когда-то в бою она стоила десятков северян, что переправляла за грань его отца, что чуть не убила самого Клевоца.

  Они любили друг друга с перерывами до рассвета. И если в начале между ними происходило обычное сплетение ног, то затем Клевоцу захотелось опробовать рассказанное Вызимом. И будь перед ним южная вдовушка, понимающая толк в происходящем, пожелания Холмина оказались бы отклонены как недостойные. А Клевоц по первому разу не стал бы настаивать, ведь старики уже однажды, как он полагал, посмеялись над ним с корнем ртокрива, вдруг и сейчас в советах содержится подвох. Но Изабель не знала, что прилично, а что нет, потому у молодых всё получилось.

  После того как они поутру оделись и направились в лагерь, первыми словами, с которыми Изабелла обратилась к Клевоцу, оказались:

  - А ты будешь меня любить?

  - Буду, - не колеблясь ответил тот.

  Он толком не знал, что на юге называют романтической любовью между мужчиной и женщиной. А на Севере одни называли любовью отношение ко всем своим женщинам. Вторые, такие как отец Клевоца, как Дан и другие им подобные - к одной единственной. Третьи под старость выделяли в любимые пленницу или пленниц - нужно же как то утешить, говорили они, тех, чье селение зачастую разорено самими северянами и родня прорежена ими же. А Клевоц понимал вопрос так: любовь, с одной стороны, нечто большее чем нежность, а с другой - нерушимое обещание быть вместе.

  Но Изабелле его 'буду' было мало:

  - А зачем тогда тебе две женщины? Неужели нельзя обойтись одной?

  - Не вздумай такое при ком-нибудь еще сказать, - не то чтобы Клевоц был искренне возмущен, но выяснения отношений между Чеславой и южанкой хотелось избегнуть. - Из вас главная - Чеслава, она - моя законная жена. Если обходиться одной - то при мне должна остаться она. - Смысл слов несколько контрастировал с миролюбивым тоном северянина.

  - А вот у нас признается только одна спутница жизни, - обиженно пробурчала Изабелла.

  - И у нас многие так делают. Мой покойный отец, например.

  Изабелла вздохнула: принимала участие в убиении такого, как вышло на поверку, достойного человека.

  - Но, - продолжил Клевоц, - всех это коснется только тогда, когда прекратятся войны. Когда мужчин и женщин станет поровну.

  Но сам он не верил в то, что такое время когда-нибудь наступит без сверхъестественного вмешательства.

  Рэл' Юрий во время похода смог попристальней присмотреться к Изабелле, вызвавшей подозрения в своем жреческом происхождении еще в городе. Ее манеры, явная непривычность к происходящему, очевидная изнеженность. Это могла быть, конечно, одна из городских дворянок. Но южанин ранее внимательно слушал фойерфлахские сплетни - кроме вдовы городского имперского казначея никого из рэл'ли даже не подозревали в общении с северянами. А, по мнению южанина, обращению с пленницей не соответствовало поведение Клевоца и Изабель, целующихся явно по взаимному согласию. Правда, ночное бегство девушки Юрий прозевал.

  Да, Юрий Нижнегорский рассчитывал на 'помилование' от императора. Но пока клятва Похитителю всё еще была действительна. И он решился послужить северянину - упредить. Можно, конечно, сделать вид, что не заметил; не уверен, а потому смолчит. Но северяне честно защищали Империю, а жрецы последнее время находились у Юрия под подозрением.

  Кого-нибудь другого своим откровением Нижнегорский застал бы врасплох. Но северянин быстро нашелся с ответом, ведь Юрий не знал о том, что жрицу взяли в плен:

  - Тише, тише, - прошептал Холмин. - Если она услышит...

  Юрий искоса бросил настороженный взгляд на жрицу - и впрямь, если начнет швыряться заклинаниями, можно и не остановить.

  Но Клевоц его отчасти 'разочаровал':

  - Она с нами. Но если узнает, что ты проник в тайну, здесь будет жарко. Я тебе ничего не говорил, но знай: не все жрецы поддерживают увиденную тобой в Спорных землях и в Фойерфлахе предательскую линию. А рэл'ли недавно убедили присоединиться к нашим союзникам. Забудь об услышанном, не лезь в эти интриги - в глазах мирян жрецы хотят выглядеть едиными, потому бесславную смерть тебе может подстроить любая сторона.

  - А как же ты?

  - Они считают, - поморщился Клевоц, - что северянам самим по себе в любом случае не поверят.

  Теперь, когда с погоней разобрались, а последствия корня ртокрива сошли на нет, Клевоц расслабился. По утрам он начал придумывать для своей ренкинэ развлечения на северный лад. Такие, чтобы и ему было интересно. Они уходили в лес на лыжах, то обгоняя, то приотставая от отряда. Играли там в снежки и другие зимние игры. Он пересказывал сказания, которым Изабелла отказалась бы верить, не будь свидетелем отбитых штурмов Фойерфлаха и собственного пленения. Учил читать следы животных: заячьи прыжки; идущей след в след маленькой волчьей стаи; рысий, словно после кота-переростка; крупные следы лося; лисий след, похожий на собачий, но будто более аккуратный. Метки, оставляемые когтями, зубами, рогами. После обеда ренкинэ ехала, отдыхая, на телеге, а северянин отправлялся проверять охранение или же сам служить оным.

  Клевоцу хотелось быть нежным с Изабеллой, а ей оказалось интересно с ним и девушка впервые начала всерьез интересоваться чужим укладом, даже узнала, что до Войны присоединения на Севере были свои деревянные церкви. Однако с происшедшим во время боев уничтожением зданий, а также гибелью 'постигающих эта часть уклада канула в лету.

  Единственное, чего она теперь боялась, так это встречи с остальными северянами (и северянками) на Холме. Временами в сны Изабеллы вплетались воспоминания об утаенном содержании захваченных храмовых записей вкупе со словами Вызима: 'ее сжечь!'

  * * *

  Два благообразных старца в очередной раз собрались в донжоне огромного замка обсудить дела насущные. Однако в отличие от предыдущих раз сегодня на выражение лица младшего из них наложили свой отпечаток раздражение и гнев:

  - Узнал, что именно было в похищенных свитках?

  - Тайнопись, обработанная волшбой. Наговор уже развеялся, последствия закрепились в мире и потому обезвредить его нельзя, пергамент теперь чувствителен к пребыванию вне храма, он постепенно рассыпется в пыль. А расшифровать ранее наверняка не успеют. И даже если догадаются снять копии, те не послужат доказательством в имперском суде.

  - Хоть это хорошо... Возьми столько 'высших жрецов, сколько посчитаешь нужным, прибавь к ним без счету рыцарей храма и простолюдинов-наемников и привези мне, наконец-то, Клевоца Холмина.

  - Но собрать отряд достаточный для похода на Север можно лишь предварительно спровоцировав объявление войны.

  - Тут я уже за тебя всё сделал, - при этих словах повелителя старший старик встревоженно вскидывается, неужели и впрямь война? - Императору подбросили идею о весеннем смотре северной рати и тому понравилось. Так что Клевоц сам явится. Но собери всех наших, кого можно, не скупись, придумаем отряду какой-нибудь официальный статус. Даже супругу с собой возьми.

  Гриффид молчит в ответ, но и его молчание красноречиво вещает о том, что жену вовлекать в поимку Клевоца нельзя - она его просто убьет. Тем не менее у владетельного тэл'а есть что возразить:

  - Объясни, что пленного Холмина потом позволим подольше помучить. Ей понравится. А до того пускай держит себя в руках.

  Обоим заговорщикам не терпится завершить уничтожение последних представителей рода, ставшего ненавистным в ходе недавних событий. Но преступать волю Похитителя нельзя, следует приложить все усилия, дабы выяснить, в чем она состоит. А если Клевоц в этом не поможет, то убьют его и будут действовать далее по плану: они же попытались познать волю Всеблагого, пускай теперь даст более ясную подсказку.

  Изначальная цель стоила риска - весь план был придуман, когда 'высший жрец Гриффид, перебирая тайные архивы столичных храмов, выяснил: велика вероятность того, что в недрах Холма спрятаны рунные камни, которые хранят утерянный секрет северных оберегов. Тех самых, обессиливающих 'высших волшебников. И нынешние северяне о том не ведают, только у жрецов сохранился намек на знание.

  Следовало в строжайшем секрете воссоздать могущественное оружие, с его помощью планировалось поколебать установившееся издревле равновесие. Дело в том, что жречеству вменялось в обязанность ежегодно выставлять на продажу мирянам определенное количество всех видов напоенных Силой вещей (а старинная система распределения не позволяла упомянутую повинность обойти, лишь сделав вид, будто амулеты поступили в продажу). Эти же самые вещи далее можно было обернуть против самих служителей Похитителя. Потому обереги, поглощающие Силу, пришлись бы очень кстати.

  Глава 9, в которой мы узнаем о том, как встретились слепой дед и четырехпалый внук, непраздная супруга и лишенная волшбы рéнкинэ, а также почему Клевоц с небольшим отрядом возвращается на юг.

  Под опоясанным частоколом Холмом вернувшихся северян встречала пестрая толпа. Кто-то облеченный в традиционные местные одежды (Изабелла уже научилась их распознавать), кто-то в южные, очевидно трофейные, но ренкинэ поразили на общем фоне дети - одетые беднее всех, а не как в столичных дворянских кругах принаряженные во что-нибудь новое, яркое, красивое, будто куколки.

  Изабель не знала, что одежду детям и подросткам на Севере перешивают из старых запасов, от убитых, из трофеев, с плеча разбогатевших родичей, но стараются никогда не делать новьё. Хочешь новое - заслужи, выделись среди сверстников или просто заработай сверхурочным трудом. И если все девочки лет с пятнадцати (за год до предстоящего замужества) всё же получают возможность начать одеваться покрасивее, то для мальчишек правило остается в силе вплоть до совершеннолетия - пускай привлекают внимание иным, молодецкой удалью, сообразительностью, силой и ловкостью.

  К Клевоцу один за другим подходили родственники, друзья, соседи; хлопали друг друга по плечам, обнимались так, что у обоих трещали ребра, в двух-трех предложениях обменивались новостями - больше разговоров еще успеется.

  Кто-то с интересом посматривает на притаившуюся за баронетом Изабеллу. Клевоцу приходится представлять ее как урожденную дворянку, но не как жрицу - о последнем знают не все, многие лишь наслышаны о том, что с девушкой связана какая-то тайна.

  Кто-то, как Свáреп, не скрывает зависти; правда, по другому поводу:

  - Пока я тут молодую жену мял, ты уже себе боевое увечье заполучил, да еще и не мешающее сражаться...

  Клевоц как мог утешил друга, выделяющегося личными качествами даже на Севере - шутка ли, получить детское имя, образованное от слова 'свирепый':

  - Там на тебя еще врагов хватит. Вечером, во время общего застолья, садись рядом - подробности расскажу.

  Подходит и другой закадычный друг-одногодок - Мёлчун. Жмет руки (обе сразу, так уж принято на Севере), улыбается и молчит, невольно оправдывая собственное имя. Хотя говорить-то как раз может, не немой. Клевоц тоже молчит и улыбается в ответ: им всё понятно без слов. Мёлчун присядет вечером по другую руку от Холмина, будет слушать, а потом непременно засобирается в следующий поход на юг вместе с остальными.

  - Подожди меня тут, - когда поток мужчин и подростков иссяк, шепнул Клевоц Изабелле, - мы скоро. - Жрица быстро догадалась, кто эти 'мы', по тому, куда направился северянин. Чуть в стороне от общей суеты неподвижно стояла стройная высокая девушка в простом домотканом платье, а поверх - пышной короткой шубке нараспашку. Изабель сразу почувствовала, что это - Чеслава.

  Правильные черты лица, прямой, будто вычерченный под линейку нос, пышные волосы цвета спелой пшеницы, заплетенные в длинную косу. Женственная линия бедер.

  Большой, показавшийся Изабелле просто огромным - будто носит тройню - живот, размеры которого одежда не могла скрыть.

  Но горделиво выпрямленная спина, уверенное выражение лица делали живот не таким бросающимся в глаза.

  Чеслава, по обычаю дожидающаяся, пока друг друга поприветствуют мужчины, на самом деле в глубине души чувствовала некоторое неудобство перед Клевоцем. И если бы тот взялся за плеть, она, в четырнадцать лет в одиночку убившая матерого волка, не решилась бы возразить. Тем не менее полагала, что не обманывала Холмина, не старалась забеременеть. Девушка ведь и впрямь высчитывала дни, делала всё как следует. Просто иногда под влиянием чувств чуть рисковала, продлевала срок, который без исключений безопасен, буквально на ночь-другую. Но она же северянка, разве сам Клевоц никогда не надеялся на удачу в походе? Вот и Чеслава рисковала, просто по-иному.

  Но тут она наконец как следует рассмотрела, оценила внешность 'высшей жрицы, скрывавшейся до того за широкой спиной молодого Холмина. О южанке Чеславу успели известить с голубиной почтой еще из Фойерфлаха. И вот наконец они друг друга увидели.

  'Обзавелся ренкинэ в первом же походе!' Плененные южанки не были редкостью на Севере, но далеко не все местные женщины так просто смирялись с появлением у своих любимых новых сожительниц. Вместе с тем наряду с ревностью Чеслава испытывала и легкое опасение - а вдруг волшба вернется к жрице в неподходящий момент? Например, если снова и снова повергать ту в сильное волнение? Мало ли какие силы могут стать доступными женщине в такой обстановке.

  Добавляла переживаний мать молодого Холмина - ей-то как раз всегда хотелось женить сына на дворянке, на рэл'ли, коей и была Изабелла.

  Тут подошел Клевоц и прервал раздумье Чеславы объятиями и долгим поцелуем.

  - Рышка моя, - неизвестное на юге слово обозначало маленькую игривую рысь, - видишь как всё у нас хорошо получилось, - оторвавшись от ее уст произнес северянин и морщинка меж бровей Чеславы враз разгладилась.

  'Он меня ни в чем не винит. А свекровь пусть угомонит сам, - успокоилась Чеслава. - Южанке же я смогу дать окорот'.

  А когда Клевоц пошел здороваться с матерью, бабушкой, тетями, племянницами, двоюродными тетями и прочими, Чеслава подошла к Изабелле, с нажимом прошептала:

  - Не мешай мне и я тебя не трону, - с этими словами развернулась и пошла к мужу.

  Изабелла вдруг почувствовала себя так одиноко, как ей еще никогда не было. Вокруг все радуются, веселятся - ну пускай не все, у многих кормильцы, мужья, сыновья, братья не вернулись из похода. Но южанка этого не замечала. В любом случае стоит она здесь никому не нужная, никому нет до нее дела.

  Но долго грустить девушке не дали. Подошел Клевоц и повел... Нет, не представлять женщинам, матери и прочим. Потом перезнакомятся. И еще даже не обустраиваться, хотя место для Изабеллы уже приготовили. Повел в большой дом к деду.

  - Можно я сначала отдохну с дороги? - Изабель чуть ли не повисла у Клевоца на руке. Ей представился страшный крючконосый слепец, который (поскольку не может увидеть) при первом знакомстве щупает лица новеньких узловатыми пальцами.

  - Нельзя, - отрезал Клевоц и наставительно разъяснил, пересказывая услышанное ранее от старших. - Измотанный дорогой человек выкажет то, что в других обстоятельствах, возможно, придержал бы при себе из почтения либо тайного умысла. Потому тем более деду интересно с нами переговорить сейчас.

  - Я ничего такого не злоумышляю, - Изабель еще плотнее прижалась к северянину.

  - А он, скорее всего ничего такого и не попытается выведать. Просто традиция такая. Сложит о тебе первое впечатление от личной встречи.

  Большой деревянный дом встретил скрипучей дверью, тесными сенями и просторным залом на противоположном конце которого на высоком кресле восседал старец с холщовой повязкой через оба глаза и снабженной массивным металлическим наконечником клюкой у подлокотника. Рядом - высокая стройная женщина средних лет с ножом в длинных узких ножнах и связкой ключей на поясе.

  Клевоц выступил вперед, а ему на встречу, медленно и осторожно, но всё же уверенно передвигаясь без помощи клюки, поднялся дед и заключил в объятия. Потом отстранил на длину вытянутых рук:

  - Жаль, не могу тебя увидеть. Говорят, настоящий Холмин вырос. Но ничего, уже недолго осталось, оттуда посмотрю, - старик указал пальцем вверх, но, естественно, имел ввиду не чердак.

  Незрячий владетель Холма отпустил Клевоца и всё так же ни на пядь не промахнувшись вернулся на место:

  - Ну здравствуй, внучка, - старик улыбнулся и у него обнаружилось неожиданно много целых зубов во рту. - Чего озираешься? Раз ты его ренкинэ, - слепой Рааж Холмин безошибочно ткнул пальцем в сторону Клевоца, - то моя внучка.

  Только сейчас Изабелла сообразила, что владетель Холма обращается к ней:

  - Добрый день, - несмело проговорила. Она уже знала, кого рэл' Рааж винит в своем увечье.

  - Удивляешься, как я тут ориентируюсь? Что слышу, что помню, что угадываю, а где и милая подправляет. - он показал на женщину, по прежнему безмолвно стоявшую рядом, и продолжил. - Ты, внучка, нас не бойся. У тебя теперь новая жизнь, кем была и что делала ранее не важно.

  Рааж спросил девушку что-то по мелочи, показывая, что она здесь не отверженная, что ее приняли в свой круг, но что в то же время не собираются устраивать длительный допрос о повседневной жизни жрецов. Старика явно больше интересовал рассказ Клевоца: про отношение городской знати и настрой простолюдинов, про привезенных женщин и про людей Юрия, про впечатление от рэл'а Гриня и лесовиков, неожиданно защищающих Империю, про возродившийся оберег. Напоследок обсуждали странного ворона, уже дважды выручавшего северян - Вышний, насколько известно, не использует воронов для исполнения своих замыслов. Тут и Изабелла смогла проявить себя: предположила, не является ли ворон посланцем кого-то из 'высших жрецов, не одобряющих происходящее с северянами. Но такая птица не может удалиться далеко от заклявшего, потому идею поставили под сомнение. Однако и ничего лучше придумано не было.

  Мать Клевоца против обычая - первую жену следует брать из северянок - была взята отцом в одном из юго-восточных королевств. В знак этого рэл' Волик Холмин с шестнадцати лет носил соответствующее клеймо на предплечье. Подобно сыну теперь, отец оказался во внезапном походе, а там вытащил местную дворянку из горящей усадьбы. Так она стала Рéлой (горелой) вместо труднопроизносимого южного имени. Отец провозгласил ее супругой, в отличие от сына, ограничившегося для своей пленницы статусом ренкинэ.

  Даже Волику Холмину порой бывало сложно дать окорот урожденной южной дворянке. Например, когда она начинала рассказывать детям о загробной жизни нечто отличающееся и от северного знания, и от учения о Похитителе.

  - Бабьи россказни, - рявкал тогда отец, если слышал. - Ни Вышний, ни предки еще никогда перед нами не отчитывались в том, что именно там, за гранью.

  Мать поджимала губы. Поначалу она пробовала рассказывать о великих пророках своего народа, но отец умел читать и ранее в религиозных сварах вспоминал других пророков, все они видели свое и их провидения не хотели совпадать. Однако главное - никто из известных пророков не жил по законам Севера или хотя бы по чему-нибудь схожему, а значит, по мнению уважаемых стариков всех родóв, все пророки были открыты злу. Возможно, в том мире, откуда людей забрал Похититель, были иные пророки. Но знаний о том не сохранилось.

  К счастью, Волик захватил Релу когда та была еще младше его (пусть и совсем чуть-чуть), а потому знала не слишком много, да и то с годами стало забываться. Потому Клевоц и его братья выросли полагающимися даже касательно знаний про юг более на северные сказания, чем поведанное матерью.

  Как полагал молодой Холмин, Рела (хотя и скрывала это, дабы не позорить близких) скептически относилась к северному укладу. А потому Клевоц, хоть и привез желаемую когда-то матерью дворянку, не был уверен, что договориться о 'хорошем' мире между Релой и Чеславой: ведь дворянку привез как ренкинэ. Но рэл'ли Рела Холмина не оправдала его ожиданий, всё же она не одно десятилетие прожила на Севере:

  - Привези при случае еще пару дворяночек, - и не поймешь, шутит мать или всерьез, - а Чеславе своей передай, пускай расслабится.

  Рела ныне при малейшей возможности хвасталась сыном - никто из северян никогда не овладевал 'высшей жрицей. Мать, уязвленная было появлением в семье простолюдинки Чеславы (грань между дворянством и рядовыми ратниками на Севере тонка как нигде, но только не в голове у Релы Холминой), теперь могла всласть потешить самолюбие и успокоилась. Даже у нее на родине неодаренный дворянин женящийся на обученной одаренной был страшной редкостью.

  Вечером бывшую жрицу разместили в маленькой комнате; так же как и когда-то в башне - за пологом из шкур. Помещение было разделено на три части: отгорожено два закутка - для южанки и для северянки. Ренкинэ не знала о том, что ее, как изнеженную пришелицу с юга, решили разместить у 'лучшей' по зимнему времени стенки - внутренней, более теплой, отдав находящийся там край общей для всех комнат дома печи (в летнее время, правда, из-за окошек привилегированной считалась уже наружная стена). В холодных землях нет возможности как следует отапливать просторные, многокомнатные строения, если поселить там немногих. Потому, как правило, живут в тесноте.

  Клевоц пробрался к Чеславе, оставив Изабеллу засыпать в одиночестве. Тем не менее незримое присутствие супружеской пары оказалось слишком звучным: Чеслава в этот раз не просто отдавалась Холмину, но чувственными стонами давала понять ренкинэ, кого тот любит сильнее.

  В целом стыдливости северянкам было не занимать. К примеру, если задрать чужой женщине платье выше щиколоток, такое приравнивалось к попытке изнасиловать. Но когда дело не касалось возможности увидеть или прикоснуться, то о подобных строгостях никто не помышлял, что Чеслава и доказала за ночь сполна.

  Однако под утро Клевоц - будто не случилось накануне дневного перехода до Холма - перебрался к Изабелле. Ее первым порывом было оттолкнуть северянина. Только что занимался этим с другой, да еще и с непраздной! Пускай убирается к своей... жене. И в глазах части северян она не оказалась бы неправа. Тот же Дан не одобрял подобное. Правда, знахарь и иже с ним не настаивали на своем - идеальный уклад возможен только в потустороннем мире.

  Но на самом деле внутренне жрица вот уже некоторое время как смирилась с происходящим рядом. Убедила себя, что любит северянина, а любовь, по ее мнению, превращала унижение в самопожертвование. Вдобавок жизнь неодаренных коротка, без волшбы они так легко умирают от болезней, родов, несчастных случаев (Изабелла совсем упустила из виду своё собственное пребывание отныне в рядах тех же самых неодаренных). 'Может, - грезилось ей, - пройдет год, месяц, неделя - и Чеслава упокоится с миром, а я останусь у Клевоца одна-единственная'.

  Последняя мысль изрядно успокоила Изабеллу, и она не стала ни препираться с Клевоцем, ни пытаться разбудить Чеславу в ответ. Да и мало ли, ученица жреческой школы не могла быть уверена, что северянка не ведет себя так обычно.

  Со следующего утра началась повседневная жизнь. Присмотр за маленькими детьми (пока чужими, естественно). Скот - пара полных молока деревянных ведер на коромысле 'высшей жрице пока так и не покорилась. Прядение, ткачество, вышивание и много другое. Ее обучала Чеслава, и неожиданно большинство занятий оказалось гораздо интересней, чем представлялось на первый взгляд.

  Ведь северянка еще сама себя не считала образцовой мастерицей во всем, а оттого учила тщательно, отложив распри. Вспоминала, как учили ее саму, ходила выспрашивать старших. Девочки здесь с младых ногтей постигают тысячи мелочей, о которых, как оказалось, южанка не имеет представления. А учить должно так, чтобы работа не превращалась в изнуряющую обязанность, а оставалась тем, чем и должна быть: совместным времяпрепровождением на благо семьи и Холма в целом.

  Что бы там ни думала мать Клевоца, мечтой Чеславы вовсе не было дворянство, скорее наоборот досадным недоразумением, испортившим отношения со свекровью. Ей с детства не давала покоя иная мечта - стать полноправной хозяйкой отдельного подворья, для чего дворянство вовсе не обязательно. А если Чеславе не суметь организовать совместный труд с традиционной долей общего веселья, в некотором роде развлечения, то и не видать ей в ближайшие годы собственного подворья, старики не попустят.

  Но не только в работе пролетало время. О тайне - жречестве Изабеллы (целиком согласно со словами Раажа о новой жизни) - и впрямь считалось невместным расспрашивать, и сверстницы приняли Изабеллу в свой круг, не углубляясь в ее прошлое, - им было не в диковинку принимать новеньких. Снежки, лыжи, сказания были еще во время похода, но сейчас добавились смешные снежные изваяния, сани с бубенчиками, где девчат сопровождал Клевоц и другие молодые воины. С Клевоцем же катались на коньках по речному льду, что требовало виртуозного мастерства по сравнению со столичным катком. Находились, естественно, и многие другие забавы.

  К удивлению ренкинэ развлечением считалась даже резьба по дереву и камню, в то время как в Изначальной этим зарабатывали на жизнь целые ремесленные кварталы. А когда Чеслава и Изабелла первый раз совместно готовили краски, их пальцы и лица приобрели крикливую расцветку южных птиц, изображения которых жрица видела лишь в библиотеке столичной школы. Так проходили неделя за неделей и однажды Изабелла поймала себя на том, что с самого отъезда из города ни разу не предприняла тайной попытки вернуть себе волшбу, хотя возможности уединиться были. А если вспомнить о тайне свитков, то та не принадлежит ей и пускай остается в прошлом, расшифровать их северяне наверняка не смогут.

  Но в этом мире, к сожалению, всё хорошее, взятое по отдельности, когда-нибудь заканчивается. Закончилась и зима. Вернулся от Болотиных дед - там собирались владетели Севера, обсуждали предстоящий императорский смотр.

  - Когда дороги просохнут, - поздним вечером Рааж Холмин созвал ближний круг и в свете свечей поделился планами, - северные сотни пойдут через Спорные к Изначальным землям. Там, на окраине, у Четырех Елей, и пройдет смотр. Но Клевоц поведет вас раньше. На Холм возложена задача проверить место встречи, осмотреться, нет ли подвоха.

  - Жрецы теперь имеют представление о наших возможностях, - подает голос Вызим. - Подумал ли об этом владетель Заболотья, распределяя поручения?

  - Подумал, - кряхтит дед. - И сегодня настала пора посвятить в наши дела Клевоца. Болотины дают своего 'постигающего.

  ''Постигающего!' - для Клевоца тени по углам оживают, превращаясь в персонажей легенд.

  - Хочешь что-то спросить? - улыбается Дан и по его выражению лица баронету ясно - знахарь тоже 'постигающий.

  - Сколько вас сейчас всего? - Клевоца теперь еще сложнее сбить с толку, заставить растеряться, чем полгода назад.

  - Трое, и новый появится нескоро. А оберег всего один, - Дан предупреждает следующий ожидаемый вопрос. - И могло оберегов вовсе не остаться, никто не знает, почему последний возродился.

  - А как же остальные знахари, о которых я знаю?

  - Они - просто знахари. Стать 'постигающим непросто. Часть древних знаний, облегчавших преображение, утеряна.

  - Так что двое 'постигающих не так помощь, как лишняя ответственность, - вздыхает баронет.

  - Это я должен был сказать, - улыбается дед. - А ты легкомысленный шестнадцатилетний мальчишка. Вот и веди себя соответственно, - улыбка становится еще шире, но затем Рааж уже всерьез завершает напутствие: - Вышний не оставит вас.

  'Клевоц и впрямь поответственней многих его возраста, - думал дед. - Титул баронета, осада Фойерфлаха и приобретение собственной малой семьи еще более заострили данную черту характера. Между тем он в последнее время всё свободнее отходит от буквального следования предписанным сказаниями образцам поведения, умудряясь всё же в целом поступать целиком в духе древних воинов. И не избегает советов старших, не выказывает упрямства, где не нужно. Ну, разве что кроме ренкинэ, но это, пожалуй, от отца передалось. Да и окупить себя успело - а чутье на правильный поступок, поначалу кажущийся безумным, дорогого стóит'.

  Потому дед, смущенный прежде необходимостью направить за главного в Фойерфлах неподготовленного должным образом внука, теперь полагал на Клевоца большие надежды.

  - Будем надеяться и вóроны не оставят нас. Знать бы только, чьи они, - Зырь полон тревожных предчувствий. Ведь свитки из-за когда-то оказанного на них колдовского воздействия к этому дню уже некоторое время как рассыпались в прах, а ни разгадать их не успели, ни снять вовремя копии не догадались. - Клевоц, тебе следует прихватить с собой Изабеллу, по ходу дела она может к месту вспомнить что-нибудь полезное о колдовских делах.

  - А третий 'постигающий пойдет на юг отдельно с малым сопровождением, - Дан решается посвятить наследника Холма еще в одну тайну. - Пока мы, а потом и большинство северян будем отвлекать внимание жрецов, 'постигающий, лучший из нас в этом деле, постарается продвинуться в расследовании покушений на род Холминых. То, что род привлек неожиданно повышенное внимание, теперь признано всеми владетелями Севера.

  Напоследок Клевоц спрашивает про хутор в держание, но дед его разочаровывает, велит не торопиться:

  - Чеславе рановато становиться полноправной хозяйкой; ты уедешь, а ей там тогда за главную оставаться. Мать твоя на хутор вместе с вами переезжать не захочет, ведь сколько лет прошло, а до сих пор даже наш Холм втайне варварским захолустьем считает. Ключницы же толковой, которую Чеслава раньше времени под себя не подомнет, у меня пока для тебя нет. Подожди, как что переменится, скажу.

  Конечно, часть уклада, на которую по сути ссылается дед, нарушается достаточно часто. Но для того следует придумать причину, не скажешь же Раажу, почему в действительности держания захотел. Хотя, вероятно, дед и так всё понял.

  А через несколько дней они уже уходят и куда большим отрядом, чем когда-то на Фойерфлах. Груженые телеги, расстающиеся люди. Рядом с Клевоцем прощаются с провожатыми Дан, Вызим, Зырь, Свареп, Мёлчун и без счету других.

  Чеслава в последнее время была очень довольна жизнью: они со свекровью поделили обязанности (и полномочия) по хозяйству, причем рэл'ли Рела неожиданно уступила по ряду вопросов. Тем не менее, Чеславе и этого казалось мало, хотя достаточно, чтобы не выяснять отношения. Ведь исполнение ее мечты о собственном подворье всё еще оставалось очень далеко. Его Чеслава могла требовать (независимо простолюдинкой или дворянкой) лишь родив полдюжины детей, не ранее. Значит, ждать годами. Однако есть и другой путь: увеличивать число членов малой Клевоцевой семьи можно не только за счет ее детей, здесь учитывается и ренкинэ Изабелла сама по себе, и Изабелла как роженица.

  - Счастливо вернуться, - Чеслава, с мыслями о новых маленьких Холминых в голове, внезапно улыбнулась Изабелле, уходящей в поход вместе с Клевоцем. - Я не держу на тебя зла.

  Глава 10, где старые и новые действующие лица оказываются бок о бок у селения Четыре Ели.

  Четыре Ели представляли из себя небольшое село. Глядя на него с пригорка, Клевоц внутренне готовился к засаде, 'высшим жрецам в избах, наемникам в сараях. Но действительность оказалось куда обыденнее. Кроме местных жителей северян встретил только небольшой отряд стражи из близлежащего городка, получивший ту же задачу - проверить окрестности будущего смотра. И 'постигающие не выявили ничего подозрительного, даже при подробном обследовании села, окрестных полей и перелесков. Осмотр Четырех Елей и окрестностей лишь позволил Холмину поближе познакомиться с южным житьём-бытьём.

  В центре селения стоял храм, из которого негромко доносился напев полнолунной службы - ночь еще далеко, но службы распределены по суточным циклам, отсюда и название. Чей-то одинокий могучий бас вытягивал:

  Всеблагой извлек лучших людей из мира скорби,

  Многие народы удостоились чести исторгнуть призванных из своего числа;

  Но и в новом мире люди стали на путь насилия,

  И тогда Всеблагой дал им жрецов, дабы наставляли и вразумляли.

  Затем вступил хор:

  Да будут прокляты именующие милостивых жрецов колдунами!

  Изабелла, услышав своих (как полагал Клевоц, бывших своих) неожиданно потащила северянина к храму:

  - Сейчас будет проповедь, я хочу, чтобы ты послушал.

  Клевоц не воспротивился. И впрямь интересно узнать, чему храмовники учат паству. В северных сказаниях о том говорилось очень коротко.

  Внутри, в неровном свете лучин и нескольких свечей, важный жрец в желтых длиннополых одеждах как раз провозглашал:

  - Тот, кто желает после смерти вырваться из череды перерождений и слиться с божеством, может достигнуть этого воздержанием от греха. Прежде всего не проливайте ничью кровь. А если не можете того избежать, принесите в искупление достойную жертву Всеблагому, - присутствующие понимали, жертву следует приносить через посредников - жрецов.

  - Похититель милостив, - продолжал проповедник, покосившись на нескольких вошедших северян. - Он не возлагает непосильной ноши. Деревья и кусты тоже живые, но за них ведь каяться не следует. А вот воинская стезя - второе греховное занятие после богохульства, даже наши храмовые рыцари приносят покаяние после каждого боя, хотя их служба - уже сама по себе жертва.

  Изабелла победно посмотрела на Клевоца: видишь мол, на самом деле мы учим народ добру. А случившееся в Фойерфлахе выглядит позорно лишь от незнания какого-то тайного замысла. Правда, достойного оправдания для попытки сдать город она пока так для себя и не придумала.

  Клевоц лишь нахмурился, внимательно слушая дальше, но более ничего нового произнесено не было, только то же самое на разный лад. Однако северянин всё равно успел заинтересоваться. Покинув храм, он оставил бóльшую часть отряда стеречь место для будущего северного лагеря, а также наблюдать за окрестностями. Сам Холмин с двумя дюжинами сопровождающих отправился искать другой храм, послушать еще одну проповедь.

  Они таки услышали искомое в селении Узкий брод в небольшом сумрачном деревянном храме, построенном из сосновых бревен и снабженном крохотными оконцами. Посреди молельного зала возвышалась вырезанная из мореного дуба темноликая статуя Похитителя. Говорил худой, маленький старичок в мятой хламиде:

  - Заслуга жречества - не просто отмена рабства в Империи, но сохранение такой ситуации веками, несмотря на развращающие примеры соседних государств.

  Присутствие северян осталось незамеченным - те предусмотрительно еще в Четырех Елях переоделись в местную крестьянскую одежду.

  И здесь Клевоц с удивлением заметил, что слушают жреца внимательно, похоже тут были не просто искренне верующие в благость Похитителя (в его существование само по себе верили даже на Севере), но верные прихожане, доверяющие суждениям своих храмовников. Ранее, в провинции Запад, северянин замечал гораздо меньше веры в жречество. Похоже, популярность жрецов в разных землях Империи весомо отличалась. Видимо, разнилась даже от прихода к приходу в зависимости от поведения местных служителей Похитителя. Противостоять жрецам оказалось еще сложней, чем Клевоц представлял себе до сих пор.

  Еще одно село, просторный кирпичный храм с крытой черепицей двускатной крышей. Глиняные статуэтки Похитителя, среди которых на лавках рассаживаются прихожане. Тучный, круглолицый, пухлощекий аж лоснящийся жрец в бесформенных фиолетовых одеяниях вещал:

  - Женщина не свиноматка, чтобы постоянно ждать от нее рождения всё новых поросят. Она способна на большее. Дайте ей отдохнуть год, другой, третий, а лучше - четвертый и пятый. Жена - не тягловая лошадь, чтобы ухаживать за вашими всё новыми отпрысками. Помните, постоянным жертвователям храма мы бесплатно раздаем средства против зачатия. Они, кстати, предохраняют и против болезней, передающихся срамным путем. Если же супруг насильно сделал женщине ребенка, мы всегда сможем бесплатно прервать беременность.

  Последним посетили поселок с массивным, каменным храмом увенчанным куполообразной крышей. Внутри храма - каменные статуи вдоль стен, древние, потемневшие от времени, и светлые, расписанные яркими красками - изготовленные недавно. Подчеркнуто уверенно держащийся, постоянно нахмуренный служитель Похитителя пояснял:

  - Дети - не дополнительная рабочая сила. Детство на самом деле - время игр. А еще - учебы в прихрамовой школе. Я не допущу никакого насилия над детьми в своем приходе.

  Но дослушать проповедь до конца северянам не дали. Группа мирян вошла в зал и явно целенаправленно направилась в сторону людей Клевоца. Похоже, за ними проследили еще от первого храма и теперь решились поучить - иноверцам в 'домах' Похитителя не место. Но при себе южане ничего кроме дубинок и ножей не имели - полагали, северяне не решатся применить боевое оружие в храме, да и сами не смели. Положились на численное превосходство.

  Началось всё же не с ударов: северянам предложили убираться из храма в таких выражениях, что Изабелла (немало, как ей теперь казалось, повидавшая на своем веку) покраснела. Свареп без лишних слов подхватил лавку и обрушил на подошедших - он недаром носил свое имя. Клевоц и Дан нанесли удары топорищами, убивать пока не собирались. Зырь взмахнул древком секиры и еще один из прихожан упал, на этот раз опрокидывая огромный - как для изделия из металла - медный подсвечник. Поднялся крик. Проповедовавший жрец вмиг спрятался за алтарем.

  Удар, еще удар. Полудюжина северян прорывалась к выходу. Обманное движение и удар с неожиданной стороны - Клевоц успокоил очередного прихожанина. Те явно не поняли, с кем связались. Еще несколько шагов и северяне покидают храм.

  'Только бы нас на выходе не поджидала толпа', - проносится у баронета в голове.

  Их действительно поджидают. Но не местные. Клевоц вмиг оказывается среди своих, в строю из двух дюжин воинов - северяне, сопровождавшие баронета в отдалении, вовремя заподозрили неладное и приблизились. А из здания никто не смеет выйти следом. Лишь чье-то лицо мелькает в дверях и тотчас исчезает.

  Император Изначальной уважал северян не так за фехтовальное мастерство (в мире Похитителя хватало умелых воинов), как за то, что их группа, достаточная, дабы образовать традиционное боевое построение, вступив в бой, ни разу за всю историю не спасались паническим бегством. Если поражение становилось очевидным, строй всё равно смыкался вновь и вновь, при этом отступая как единое целое (ну, в крайнем случае, разбиваясь на два круга). Раненых заключали в середину. Уходили, но не поворачивались к врагу спинами. Естественно, таким образом так быстро отступать, как могут одиночные беглецы, не получалось. Потому иногда это становилось причиной гибели всех там, где часть могла бы выжить. Однако в большинстве случаев враг, наоборот, удовлетворившись отступлением, прекращал преследование. И тогда оставались в живых все (понятное дело, кроме убитых ранее), нередко возвращались домой даже с добычей.

  Обнаружив достаточное подкрепление, первым порывом Клевоца было вернуться и как следует наказать напавших. Но вырвавшиеся из храма, осмотрев друг друга, обнаружили, что отделались синяками. Железо никто так в дело и не пустил, даже ножи. К тому же скоро смотр, не стоит отмечать приезд императора убийствами местных.

  - Видишь как служителей Похитителя любит местная паства, - подает голос Изабелла. По ней так никто ничем и не попал. - Просто они перестарались, выказывая преданность.

  А когда возвращались в Четыре Ели, девушка всю дорогу торжествующе посматривала на Клевоца - думала, показав проповеди, доказала, что жрецы борются с варварством, бездушием и невежеством. Но промолчавший часть пути северянин вдруг заговорил, причем Изабелле в его голосе послышались интонации деда, Раажа Холмина:

  - Не воевать, чтобы в случае столкновения со жречеством у неодаренных не оказалось ни обученных, опытных воинов, ни хорошего оружия. Рабства нет и на Севере. Женщин призывают заводить поменьше детей, а поскольку 'высших каждый год посвящается одинаковое количество, то значит станет меньше лишь неодаренных. Таким образом, сила 'высших в сравнении с мирянами возрастет. А из детей делают обузу, чтобы не только женщины, но и мужчины перестали стремиться ими обзавестись.

  У Изабеллы аж перехватило дыхания от такого извращенного перетолковывания благих проповедей. Но она недаром считалась одной из умнейших учениц храмовой школы. Справившись с возмущением, попыталась осмыслить сказанное и неожиданно для Клевоца не стала спорить, лишь молчала всю оставшуюся часть пути, в раздумьях смешно хмурясь.

  Болотинский 'постигающий - древний старик из тех, про кого говорят 'с него труха сыплется' - по-своему готовился к смотру. Он, конечно, не знал наверняка, пригодится ли делаемое им, но лучше уж так, чем если северяне окажутся захваченными врасплох. 'Постигающий на первый взгляд бесцельно бродил по окрестностям, а на самом деле, укрываясь от чужих глаз, вырезáл на деревьях непонятные для непосвященных символы. Вырезал в укромных местах, несмотря на дряхлость забираясь на стволы в сплетение ветвей (пускай медленно забирался, но зато верно, в его возрасте каждое падение с дерева могло стать последним). А затем, подле каждого, молился. Но долго ему спокойно заниматься этим не дали.

  На дне поросшего кустарником оврага послышались непонятный шум и голоса. 'Постигающий тихонько приблизился, присмотрелся, а затем так же тихо пустился прочь, искать своих. И свои явились.

  В кустарнике приведенные болотинцем Клевоц, Дан, Зырь и Вызим обнаружили двух стражников и симпатичную крестьянку, последнюю - со связанными за спиной руками. Поселянка яростно извивалась, пытаясь вырваться, сучила стройными ножками, но насильники постепенно продвигались к своей цели. Платье задрали вверх, исподнее содрали, обнажив не слишком волосатый лобок, на лодыжках затянули ременные петли и сейчас как раз привязывали, раздвинув ноги, к двум кустам по правую и левую руку от трепещущего тела. Однако, женщина почему-то не кричала, не звала на помощь. То ли не верила, что кто-нибудь услышит, то ли была убеждена, что если и услышат, то не помогут.

  Стражники не отложили в сторону оружия, но излишне увлеклись своим занятием и позволили северянам подкрасться сзади, приставить мечи вплотную к шеям. Не то чтобы в страже держали совсем уж неумех, просто парочка находилась хотя и в пуще, но внутри линии своих разъездов, следовавших по огибающей лес дороге, а к вошедшим в село людям Холмина отнеслась без настороженности. Даже теперь они не восприняли ситуацию всерьез - в ответ на окрик медленно обернулись, узнали Клевоца (его им представили немногим ранее), но оценили намерения Холмина по-своему:

  - Нет, очередь не уступлю, будешь третьим, - вообще-то, обнаженное оружие становится поводом для дуэли, но то среди дворян, а эта пара стражников не была благородных кровей. К тому же перед южанами предстали варвары, среди которых широко известный теперь рэл' Холма, да и положение двусмысленное, потому решили свести всё к шутке. Тем более насильники искренне верили, будто таким вульгарным способом северяне требуют поделиться.

  Клевоц и не подумал убирать меч, но, по правде говоря, ошалел. У них так не было принято, а насчет юга по этому поводу его еще не просветили. Не все сказания можно слушать детям, с тех же пор как Холмин оказался взрослым, не так много времени прошло. На Севере женщина, будь она хоть трижды преступницей или пленницей, могла одновременно принадлежать одному либо никому. Переход же к другому становился возможен лишь со смертью предшественника. Но и молчание (скорее уж тихое пыхтение) жертвы сбивало с толку. Он присмотрелся: на левой руке два обручальных кольца - вдова.

  - Ты, думаю, меня не понял, - медленно проговорил баронет, малость надавил лезвием и на шее выступила кровь, - становись на колени и отбрось от себя оружие. А второго отпусти, - кивнул он Зырю, - этот рассчитается за двоих.

  Старшие мигом сообразили, что придумал баронет, но пояснять ему происходящее не стали. Не спрашивал, да и почему бы и в самом деле не поступить как он хочет. Клевоц же по пути к поселку задал всего один вопрос, спросил у вдовы, есть ли у нее новый жених. Та лишь головой покачала.

  А вскоре уже вышагивали по центральной (она же единственная) улице селения по направлению к храму. Да, северян неожиданно атаковали в одном таком. Но не здесь, к тому же поучили нападавших изрядно.

  - Что вы собираетесь сделать? Мой полусотник это просто так не оставит, - только в селении стражник собрался с мыслями после неожиданного пленения. - Почему только я один?

  - Поверь, оставит, - позволил себе улыбнуться Клевоц. - У твоего напарника на руке было обручальное кольцо, это его и спасло. А ты, если захочешь, потом разберешься с ним сам.

  Но, прежде чем стражник и поселянка успели сообразить от чего спасло, навстречу почти выбежал упомянутый полусотник со свитой:

  - Рэл' Клевоц, что здесь происходит? - нищий (по дворянским меркам) немолодой рэл', вынужденный служить в страже, чтобы прокормить семью, не спешил раздувать конфликт.

  - Да так, - вновь заулыбался Клевоц, - женим одного охламона, что добивался белого тела этой женщины.

  - Нет! - запричитала вдовушка. - Помилуйте, благородные рэл'ы. Делайте со мной что хотите, только не это!

  - Зачем же так жестоко? - в свою очередь поинтересовался полусотник у ошарашенного Клевоца. Северянин не ожидал, что южанка не захочет восстановить свое доброе имя, выйдя замуж за служилого человека.

  - Он меня в отместку замучает, - крестьянка бросилась к Клевоцу в ноги и зарыдала. Она-то знала, почему молчала во время насилия, ее и подсказали стражникам односельчане, как особу не самых строгих правил. Только вот со служилыми в цене не сошлась, а вернее, они хотели и вовсе вкусить свое бесплатно, даже подарка не сделав.

  'А как же честь?' - хотелось спросить недоумевающему Клевоцу. Даже если замучает, ну и что? Вышний на небе зачтет.

  Баронет в конечном счете начал догадываться, за кого заступился. На севере таких отдавали в ренкинэ и далее их воспитывали в новой большой семье. Обычно помогало. Если же нет, то воспитывали еще и еще... Но здесь в реникинэ брать не принято.

  Клевоц с досады махнул рукой:

  - Разбирайтесь сами, - и зашагал прочь. Его люди последовали за ним.

  А сотник стражи, подобно своим подчиненным, искренне верил, что от вдовой крестьянки не убудет. Но если уж преступление вскрылось, если уж попались на глаза кому-то из дворян (хорошо, что не жрецов), требующих соблюдения законов, то следовало наказать охальников, лишний раз подтянуть дисциплину не повредит. Не так наказать, по мнению сотника, за насилие, как за то, что его стражники попались, а паче дали себя пленить.

  Потому оба 'героя' отведали плетей, что вызвало у них озлобление не против начальства, а против Холмина.

  Прошло полмесяца. Из столицы Изначальной империи (да и не только из столицы) к месту будущего смотра всё пребывали многочисленные отряды. Дворяне меча, дворяне волшбы, их свиты. Еще несколько месяцев назад многие из них и не подумали бы обеспокоиться приездом сюда. Но теперь одних привлекает мероприятие с участием самого Евгения II, Хитромудрого: его авторитет доселе невиданно возрос. Других собрал 'высший жрец Гриффид. Третьи хотят поглазеть на северян, прославившихся, удержав Фойерфлах. Также здесь, естественно, присутствуют по долгу службы гвардейцы и разнообразные соглядатаи. А в довершение - авантюристы всех мастей, торговцы и шлюхи.

  Пестрая масса людей наводнила окрестности небольшого поселка Четыре Ели (самих ёлок на месте уже давно как не было, но вот название осталось). Блестящие, вороненые или (по самой последней моде) крашеные в коричневый цвет доспехи дворян. Забрала в форме птичьих, звериных и даже драконьих масок. Перья на шлемах. Разнообразный орнамент, выгравированный на металле доспехов: начиная от древних 'волчьих зубов' в виде удлиненных зигзагов, таких же древних 'чешуек', и заканчивая более изощренными изображениями. У некоторых магнатов крупные пластины лат местами украшены красной, белой и черной эмалью. Драгоценные камни. Позолоченные или посеребренные заклепки, пряжки, шпоры. Широкие пластины конских доспехов нередко раскрашены известными художниками. Конские попоны с изображениями гербов.

  Знамена, штандарты, двухвостые прапорцы, копейные флажки. Гербы на щитах. Одежды цвета гербов, разноцветные тканевые надоспешники, нашлемники. Состоятельное дворянство поражает великолепием, но в то же время всё пускай дорого, но вполне пригодно к боевому походу. Металлические пластины обладают достаточной толщиной. Мечи должным образом утяжелены. Ткани согласно своим видам согреют, предохранят от грязи, от пекущего солнца.

  Посреди всего этого разнообразия облаченный в мантию император с коротким ежиком волос на голове и удлинившимися за последнее время бородой и усами. Евгений II восседает на высоком ширококостном одоспешенном коне. Лицо императора больше не отпугивает приверженцев насмешливым (будто думает обо всех нечто нелицеприятное) выражением, последнее оказалось лишь частью старого образа недалекого правителя, да и враги теперь воспринимают монарха всерьез.

  По правую руку от императора следует рэл' Гринь из рода Пугачей. Он выслужил владение в провинции Запад - некоторые владетельные дворянские рода прервались в ходе войны на Западе и возникла возможность перераспределить часть тамошних земель. Гринь ныне отпускает бороду по традиции изначальных земель (и не только этих краев, конечно) - за него отдают одну из блистательных столичных невест, но для этого следует наконец-то стать среди тамошней знати своим и внешне.

  Здесь и друг северян рэл' Альберт Белов, оставивший свою фойерфлахскую стражу на заместителя. К слову, по итогам осады император одарил его, как и Гриня, выморочным владением.

  Родерик Шлёпетручский важно следует в окружении своих присных, будто это он отбил кочевников в родной провинции.

  Явился и рэл' Герман, нынешний владетель Скалинский и бывший - тэл' гвардии. Он что-то обсуждает с одним из 'высших жрецов.

  А вот и супруга Гриффида Монтегю - 'высшая жрица Мюриель. Как всегда ослепительно прекрасна, недаром считается одной из лучших специалисток по омолаживающим лицо наговорам.

  *

  Рэл' Станислав в окружении двух дюжин конных лучников держится особняком. Через бывшую любовницу, педагогиню, соблазнившую его в годы ученичества (к слову, сейчас уже и не бывшую пассию, он по собственной инициативе возобновил связь), выпросил дозволение 'свободного поиска' в канцелярии своего храма. Теперь у рэл'а есть несколько месяцев, дабы найти таинственную 'постигающую и, если ничего иного нельзя будет поделать, убить.

  О намерениях Станислава не знает Гриффид, а дознаватель не знает о миссии 'высших жрецов на императорском смотре.

  Но, следует допустить, затевается нечто гораздо более грандиозное, о чем не имеют представления ни император, ни северяне, ни рэл' Станислав, ни даже 'высшие жрецы. Под видом малоземельных дворянок появились непорочные дочери Похитителя, сопровождаемые малой свитой наемников. Прибыли даже раньше последних северян. Скрывая лица под плотными вуалями, Áника и Лáсия с интересом поглядывали по сторонам, волшбой выискивая 'постигающих. 'Высшие жрецы такого не смогли бы, но ведь Áника и Лáсия - дочери божества.

  Появился и один из странных воронов (как мы знаем, ворон был не один и тот же, ведь первый погиб, подслушав беседу заговорщиков). Здесь отличить птицу от ее природных собратьев никто пока не смог или не успел.

  В первое же утро, после того как с Севера прибыл последний из ожидавшихся отрядов, состоялось общее построение (еще не смотр, но репетиция). Уныло моросил дождь. Поникли намокшие знамена и флаги, но северяне, казалось, на столь незначительное неудобство как влага вообще не обращали внимание. Юрий Нижнегорский увидел стройные ряды из нескольких тысяч воинов, добротное оружие и брóни, слаженное исполнение команд, будто пехотинцев давно свели и муштровали всех вместе.

  Затем, когда дождь наконец-то унялся, сотни похвалялись друг перед другом стрельбой из лука, а также владением топором, мечом, длинным копьем. Юрию вспомнилась вылазка из Фойерфлаха, отбитые штурмы, стычка на городских улицах, большой бой под стенами, 'высшая жрица среди северян.

  Но более всего его почему-то поразил Клощ, потерявший левую руку по локоть в прошлом походе, но тоже снова отправившийся на юг. Собранный местным кузнецом протез позволил калеке снова стрелять из лука! Нижнегорского удивляло то, как здесь обходятся без волшбы, будто она и не нужна.

  И рэл' решился. Собирается ли Евгений II воспользоваться им как разведчиком пока неведомо, а Юрий тем временем будет служить Империи и почетному держателю Фойерфлаха разом, по своему разумению. Он отвел в сторону Клевоца и начал:

  - Мой отец авторитетен не только в Сизых горах, его суждения ценят даже столичные дворяне. А если я расскажу ему про Север только факты, без собственных оценок, отец поверит.

  - И? - Клевоц поначалу не понял, к чему ведет Нижнегорский.

  - Не все дворяне южнее Спорных земель вас презирают. Но таких много, я и сам к ним принадлежал, - несмотря на очевидность произнесенного, признание дается Юрию с трудом. - Мне кажется, что сейчас, когда не только внешний, но и внутренний враг поднимает голову, настало время изменить ситуацию.

  - Ты хочешь съездить на юг и через отца договориться о переговорах с теми, с кем следует попытаться наладить доброжелательные, союзнические отношения? Дабы оставить в прошлом распри между рэл'ами Севера и дворянством остальной Изначальной? И в случае общеимперских потрясений иметь возможность выступить согласованно?

  - Именно так...

  Оставив Нижнегорского, Клевоц двинулся обсудить детали предстоящих переговоров со стариками - если южанин не переоценил вес собственного отца среди аристократии Изначальной, то дело приобретало общеимперский размах. И, возможно, не переоценил: закон о том, что старший сын получает всё, а младший - только доспехи и коня, по-прежнему неукоснительно соблюдался. Потому один из младших сыновей богатого владетеля вполне мог оказаться участником авантюры, такой как поход в Спорные земли. Именно Юрий даже, возможно, не спроста там оказался - погибни он тогда, получили бы еще один повод для мести южан северянам, если 'правильно' преподнести происшедшее старшему Нижнегорскому.

  Но тут из индивидуального шалаша баронета (ну, то есть его с ренкинэ) вынырнула Изабелла и остановила Клевоца, нервно сжав четырехпалую руку. За последние дни, пока Холмин бывал занят, она о многом передумала. Прочувствовала то, что скрепило их связь больше, чем просто совместно проведенное время, и о чем еще предстояло рассказать. Поняла, что Клевоц, и так постоянно рискующий собой, может пойти на верную смерть, даже не подозревая о том, если не сообщить о содержании украденных храмовых записей.

  - Подожди, мне нужно тебе кое-что сказать, - бывшая жрица вдохнула, будто собираясь плыть под водой, и выпалила: - Помнишь свитки, украденные в храме, которые забрал расшифровывать Дан, но так и не преуспел? Так вот, на самом деле я владею этой тайнописью. Там прямо не говорится, но для посвященных вроде меня ясно, что приказы способствовать сдаче города и убивать Холминых исходили от моего отца.

  Клевоц в удивлении приостановился. Он еще не успел за свою короткую жизнь достаточно раз столкнуться с ложью среди близких людей, а ведь с Изабеллой, как полагал Холмин, они были близки уже достаточно долго (если считать от ночи, когда та провалилась в полынью). Но девушке удалось враз утихомирить нарастающую злость баронета, давая понять, что обстоятельства разительно переменились и дальше всё будет честно:

  - Почему тебе это теперь говорю? А ты посмотри на меня повнимательней, я сегодня специально подпоясалась так, чтобы стало заметней.

  Позже, когда о признании бывшей жрицы касательно отца поведают Дану, тот впервые признает, что Клевоц поступил правильно, оставив Изабеллу в живых.

  Рэл' Гриффид наблюдал за снующими меж шалашей и шатров людьми. Прибыв под видом купца отдельно от официальной храмовой делегации, он расположил свои возки совсем рядом с лагерем северян. Того, что его распознают 'постигающие, не боялся, не нападут же в присутствии императора. Да и сильнейшие наговоры и амулеты обеспечивали маскировку. Минул всего лишь час, а жрец уже обнаружил искомое, быстрее окруживших лагерь менее именитых наблюдателей. В дюжине саженей заметил (до того укрытого от пытливого взора расположенным между ними шатром) молодого светловолосого северянина, полностью соответствующего созданному фойерфлахскими жрецами волхвовскому образу рэл'а Клевоца Холмина.

  Тот размеренно прогуливался у самого края лагеря, приобняв какую-то девку. Нет, не девку! Гриффида поначалу сбило с толку странное отсутствие у девушки эманаций Силы и натянутый на лицо капюшон. О, всемилостивый Похититель! Сомнений не было - рядом с Клевоцем находилась дочь жреца, Изабелла. А судя по чуть выдающемуся животику (Гриффид хорошо помнил ее обычный стройный силуэт), бедняжка носила в себе окаянного ребенка от иноверца.

ЭПИЛОГ

  Несмотря на то, что будучи на юге рэл' Клевоц узнал много нового, нельзя сказать, будто он сильно продвинулся в раскрытии причины, по которой его род пытаются изничтожить. Но люди, которых наследник Холма повстречал на своем пути, еще помогут ему в этом, вольно или невольно.

  Среди них юная 'высшая' жрица - волшебница, которая поспособствовала смерти его отца, и которую предстояло пленить. Ей в оправдание можно сказать лишь, что она думала, будто сражается за правое дело. Император, чей несерьезный внешний вид и взбалмошное поведение вводили врагов в заблуждение. Младший наследник владетеля Нижнегорского, чье скрепленное кровью предубеждение против северян предстояло развеять. И, наконец, руководители заговора, неуязвимые в своем всемогуществе.

  Теперь Юрий Нижнегорский взялся за примирение северян с южным 'дворянством меча'. Император выказал Холмину неожиданное (для непосвященных в интригу) благоволение. Пленница-жрица приняла сторону пленителя. Сейчас стало возможно приняться и за инициаторов заговора.

  Клевоцу помогут, естественно, и урожденные северяне. Дан, искусно подталкивающий окружающих к добродетельным, по его мнению, поступкам. Ему удалось смириться с правом (и способностью) молодого Холмина решать самому. Вызим, непреодолимо жестокий, но в тайне укоряющий себя за это. Он познал умиротворение. Зырь, любитель женщин. Он случайно напророчил главному герою будущее, говоря о том, что не всё есть в сказаниях, иногда пишутся новые. И многие другие обитатели Севера.

  Вдобавок автор приберег на будущее ряд 'мелочей', упомянутых в первой книге, но не получивших должного развития. К примеру, историю о Непорочных дочерях Всеблагого и Всемилостивого.

  Конец первой книги.

  P.S. Приглашаю к сотрудничеству соавторов и\или литагентов. От первого гонорара могу предложить 90 процентов (собственно, деньги меня сейчас не интересуют) - но Вам придется доработать книгу до пригодного к изданию варианта + договориться с издательством. На сегодняшний день я обращался в Армаду - отклонили.

  С уважением, В.К.

***

Избранные сведения о мире Всеблагого и Всемилостивого Похитителя

  СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ

  Похититель (см. также Похищение). Бог жрецов Изначальной империи. Всеблагой, Всемилостивый, Средоточие Света. Отец Непорочных дочерей (Áники и Лáсии). Одно из проявлений всемилостивости - запрещение рабства. Кроме того жрецы провозгласили воинскую стезю вторым греховным занятием после богохульства и заставили каяться не только рыцарей, но даже общинников за пролитие крови при забое скотины и резке птицы. Дело не дошло только до покаяния за рубку деревьев и покос. Хотя, к примеру, дерево, по мнению жрецов, тоже живое. Однако жрецы столкнулись с настоящей проблемой. Они умели различать с помощью волшбы людей, изведавших галлюцинации, сонный бред и познавших истинные видения, ниспосланные Похитителем. И жрецов сильно смущал тот факт, что Похититель в последние десятилетия молчал, а его Непорочные дочери говорили загадками. Кстати, жречество - единственное сословие, в котором мужчины почти не имеют преимуществ перед женщинами. Это находит свое выражение и в небесной иерархии. Летописи свидетельствуют, что в начале мира Похититель общался с главой жрецов лично, но затем поставил между ним и собой образы своих Непорочных дочерей. Всеблагой запретил жрецам обсуждать вопрос о том, кем была мать богинь и была ли она вообще. Считается, что знание этого дается лишь после смерти, как одна из наград за верность и послушание.

  Похищение. Безлюдный мир Похититель заселил людьми, которых похитил из иного мира, похитил у Зла. И небольшой круг посвященных жрецов в силу неких мотивов не признается остальным в том, что Похитителем были перенесены в этот мир только дети.

  Вышний (Непознаваемый). Противопоставлен Похитителю. В понимании северян именно Вышний и есть настоящий Всеблагой, Всемилостивый, Средоточие Света.

  Земледельческие и еретические божества.

  Чужеземные божества.

  Жрец. Посюсторонний служитель Похитителя. Может быть т. н. 'держателем' (в отличие от жрицы). Не одарен Силой Всеблагого.

  ʼВысший жрец / ʼвысшая жрица (презрит.: колдун / колдунья) - возводится в дворянское достоинство. Может быть тэлʼом или владетелем и /или т. н. 'держателем'. Приносит вассальную присягу предоставившему землю. Одарен Силой Всеблагого.

  Волхв. Разговорное наименование 'высшего жреца.

  'Постигающий. Служитель Вышнего. 'Постигающие не творят волшбу, они только могут защитить от нее. К тому же они, как говорят жрецы, 'штучный товар'. Даже до поражения от имперской армии их было не больше одного на каждый северный дворянский род, то есть лишь пару десятков на весь Север. Накануне войны Похититель во плоти говорил с полудюжиной ʼвысших жрецов (последнее по времени известное явление бога) и обещал проследить, дабы были уничтожены все ʼпостигающие и изготовленные ими обереги. Он поведал, что если и упустит кого, то не более чем одного носителя богохульных знаний как последнего представителя Зла, дабы оно не могло, собравшись с его смертью воедино за гранью мира, исполниться непреодолимой силы и прорваться обратно через кого-либо еще, пока неизвестного. Ненавистных же Похитителю вещей не уцелеет вовсе. А значит, должен был остаться лишь один старик, который не может продолжить традицию. Всё на что способен - посвятить за свою жизнь единственного ученика, да и тот войдет в силу лишь со смертью учителя. Для большего нужен союз самое меньшее троих ʼпостигающих. Столько же для создания хотя бы одного нового могущественного оберега. Однако даже последний дряхлый старец-ʼпостигающий обладает достаточной благодатью Вышнего, чтобы развеять столь сложные наговоры как мор и неурожай...

  Доспехи веры. Слабая волшба оказывалась бессильна перед ничем не защищенным северянином. Или сильная, но брошенная сразу на многих. Тем не менее тот, кого обуревают сомнения, подвержен даже наговору деревенской травницы. По мнению северян, сильнее всего вера в Вышнего, но можно просто верить в Север или даже в самого себя. Иной способ защиты от волшбы - это когда оберегает не собственная вера, а вера других в тебя. И чем сильнее верят, и чем больше верующих - тем меньше ты подвержен враждебному волхвованию. Так, наименее почитаемому из императоров достанет авторитета, чтобы устоять против одного ʼвысшего жреца. А вот северян для такого маловато, как бы истово не верили в своих предводителей.

  Вещи, напоенные Силой. Один из традиционных вариантов их внешнего вида - перстень. Колдун использует связанную в вещах Силу, чтобы быстрее восстановиться. Потому бой со снаряженным ʼвысшим жрецом нельзя затягивать. Но чем бы ни увешал себя волхв, мощь отдельных заклятий не возрастет. Зато, снабдив связанной Силой, можно сделать обычного человека на время подобием колдуна, но делается это крайне редко. Дорого, к тому же нельзя одновременно и быть колдуном, и использовать доспехи веры. Часто встречаются лишь слабенькие колдовские обереги, сделанные неизвестно кем и продаваемые из-под полы. Вещи Силы могут срабатывать и вовсе без человека. Но любые вещи Силы легко обнаружить даже простому смертному, если к ним прикоснуться.

  Посмертие (Похититель). Согласно жрецам душа переселяется из одного тела в другое до тех пор, пока не обретет достаточно мудрости, чтобы слиться с Похитителем.

  Посмертие (Север). Здесь верят, что земная жизнь всего одна, она и позволяет выбрать для человека посмертие. Северный ритуал перехода подразумевает погребальный костер и барабанный ритм, первое, дабы жрецы Похитителя не смогли эксгумировать и осквернить своими ритуалами труп, а второе скорее служит уцелевшим, чем умершему. Пепел по исконной традиции следует развеять по ветру. Что до некромантии ('подъема' неодушевленных тел из могил), то она может подействовать далеко не на каждого, а лишь на носителей Зла. Так, колдунов уничтожают с особыми предосторожностями, дабы не восстали в той или иной форме после смерти: пепел развевают над текущей водой. Для северян же перейти за грань, погибнув в битве, обычно - наилучший вариант, но всё же не всякая смерть в бою хороша. Ведь нужно чтобы твоя жизнь ушла не просто так, а послужила Северу. Тому, кто не умер в бою, сложнее. Он может рассчитывать на хорошее посмертие только если вел по-настоящему праведную жизнь: много воевал, встречая врага в первом ряду строя и лично убив многих, а также мудро руководил, заботясь о зависимых людях. Требования к женщинам иного плана. А доблестный иноверец может обрести хорошее посмертие по неисповедимой милости Вышнего, однако для колдунов ('высших жрецов) нет потустороннего посмертия, ни плохого, ни хорошего.

  Клятва именем Похитителя. Поклясться святым именем можно было лишь искренне того желая и веруя. Принятая клятва давала о себе знать мгновенным изменением цвета глаз (глаза на миг охватывала боль, подтверждая принятие крайне редкой клятвы Всеблагим, и тут же проходила; они становились 'янтарными'), а пытки либо другое принуждение с целью заставить присягнуть против воли обычно не помогали. Присягали редко, опасаясь без крайней необходимости брать божество в свидетели своих обещаний. Ведь разрешить от обета не могли даже жрецы.

  Волшба. Ступени волшбы. Первой ступенью именуется управление собственным телом. Если волхвуешь в его пределах, уровень волшебства полагают начальным, но в то же время он включает зачатки всех последующих ступеней, овладение первой ступенью требует многих лет. Примеры наговоров: улучшенное зрение, лечение самого себя.

  На второй ступени изучают влияние на чужой разум. Примеры наговоров: во-первых, мгновенная передача известий на расстояние; во-вторых, попытки перехватить чужие пересылаемые волшбой известия; в-третьих, жрецы способны отвести глаза; в-четвертых, волшебный поиск мыслящих существ. На третьей - жар и холод. Наиболее известный наговор третьей ступени - удар волшебным огнем. На четвертой изучают вес и ускорение. Профаны, как правило, видят ее результаты в виде внезапно взлетающих предметов. Или наоборот, исполняющихся непомерной колдовской тяжести. В результате можно, к примеру, заклинивать двери или ворота, погребать рыцарей под возросшей массой их собственных доспехов, пускать стрелы без лука. Четвертая, включающая - подобно первой - элементы наговоров всех остальных, означала лечение и продление чужой жизни. 'Внешние' ступени (со второй по четвертую) считались подготовкой к пятой - мгновенному преодолению пространства.

  Далее, через несколько ступеней, следовала последняя, высшая - создание вещей и живых существ из чистой Силы. Но на этот уровень восходили лишь немногие, из них лишь трое ныне в живых.

  Родители-жрецы способны опознать в ребенке одаренного годам к четырем. Одаренного, то есть человека, который может улавливать крохотный ручеек из безбрежного океана Силы, изливаемой Похитителем в мир. Учить ребенка начинают еще до инициации. А в шесть лет...

  Каждый год одаренные со всей Изначальной империи собирались в столице в ожидании просветления. Похититель, являя свою Силу в алтаре, сравнивал достоинства и недостатки, выделяя всего нескольких достойных. Прежде всего детей жрецов, естественно. За всю историю он отклонил лишь двоих высокорожденных. Кстати, издавна было подмечено, что у совокупности жреческих пар Империи рождается каждый год примерно равное общее количество одаренных детей, независимо от числа рожениц.

  Однако и у остальных сословий был шанс. Приблизительно один к десяти, если учесть ежегодную численность соискателей. Ежели Всеблагой сочтет, что кандидат будет преданно служить ему. И слепо выполнять его волю, независимо от прошлых сословных и личных симпатий.

  А незаслуживающих озарения Всемилостивый забирал к себе, оставляя в бренном мире лишь бездыханные тела. Из-за этого некоторые маловеры (дети или их родители) старались уклониться от привилегии попытаться достигнуть просветления. И буде Похититель ощущал, что таковых, не разысканных жрецами, в какой-либо год оказалось излишне много, то алтарное таинство (превращение одаренных в 'высших жрецов) отменялось. Потому людей с даром искали ежечасно и повсеместно.

  Тем более, что уклонисты зачастую со временем основывали культы и ереси на благословенных землях Изначальной империи, просвещенной истинной религией. Либо поддерживали старые беззакония. Ведь беглецы были способны показать нечто, хоть и самую малость, но большее, чем простые балаганные фокусы. В противовес 'высшим жрецам, без крайней нужды не появляющимся в дальних деревеньках. А беззаконные культы и ереси везде подлежали искоренению, за пограничными крепостями тоже бытовали свои официальные верования и свои обряды для одаренных.

  Примечательно, что Силы у всех 'высших жрецов - от детей до стариков - одинаково. Тем не менее, учиться всё равно нужно. Без научения и скорость восполнения Силы чудовищна низка, и мастерство наговоров убого. Сразу после просветления 'высший жрец может лишь выплеснуть свою Силу, сметая всё на своем пути, но преображение Силы позволяет добиться большего с теми же затратами.

  'Высшие жрецы переходят от ступени к ступени, освоив в среднем лишь по несколько наиболее простых наговоров и ритуалов (от десяти на первой до одного на пятой). К каждому способу волхвования прилагаются бесчисленные упражнения, позволяющие к концу обучения добиться полного преображения Силы и применять умения в разных условиях и к разнообразным вещам. Да так, что непосвященному можно было представить один и тот же наговор в сотне разных обличий, убеждая в безбрежности возможностей жреца.

  Среди прочего, на третьей просветленный должен уметь, последовательно использовав несколько наговоров, испепелить сотню стоящих в плотном строю воинов и лишь тогда истощиться. Ну, испепелить слишком громко сказано. Точнее будет - умертвить огнем. На пятой ступени - мгновенно переместиться в пространстве. Правда, в заранее подготовленное, намоленное место, где жрец должен побывать лично. Да и удается такое даже старикам не чаще раза в полгода - сколько не бьются над ритуалом, но улучшить не могут. Требуется много Силы.

  Учеба обычно требует двадцать-тридцать лет, но известны исключения. Так, лучшая из учениц окончила курс за неполные десять, к шестнадцати годам.

  Далее адепт выпускается во внешний мир и, если хочет, совершенствуется сам. Для целей Похитителя преподанного его молодым служителям довольно. Ступени, выше пятой, а также многие низшие наговоры можно не освоить и за всю жизнь.

  Тем более что настоящий избранный не ограничивает себя использованием исключительно Силы. Так, едва ли не лучшее оружие 'высших жрецов - самые обычные слухи. Например, о том, будто Похититель отвечает на молитвы непосредственным вмешательством в наш мир. На самом деле такие случаи да и вообще всеми признанные случаи прямого вмешательства Всеблагого в посюстороннюю жизнь можно пересчитать по пальцам. Всемилостивый щедр только на подсказки, а в остальном: 'высшим жрецам он дает Силу, а обычным людям - 'высших жрецов, этого должно быть довольно. Касательно иных 'чудес' (счастливых совпадений, неожиданных исцелений и подобного), так даже сами жрецы не всегда в состоянии понять, что от Похитителя, что есть проявление Зла, а что - слепой случай.

  Еще один примечательный слух - о безошибочном чтении памяти, мыслей. На самом деле такой способностью никто не овладел, о чем знающие люди могут судить хотя бы даже по истории имперских судебных тяжб с участием храмов. Но запугать плутоватых простолюдинов - уже большое дело.

  Кто же из поборников работы прежде всего с чистым даром Похитителя, Силой, хочет поскорее продолжать, расширять знания пройденных ступеней и осваивать новые, беря свое не терпением, а пускаясь в авантюры... Именно на первые пятьдесят лет после выпуска - на время первых безрассудных экспериментов - и приходится большинство жреческих смертей. Ведь молодые спешат, а старики откладывают объяснение новых наговоров и ритуалов, припоминая, в каком возрасте сами их познали. К тому же умудренным старцам нужно подкреплять свой авторитет перед желторотыми юнцами чем-то осязаемым. Зато уцелеют самые благоразумные, не склонные рисковать попусту.

  Молодежь иногда в поисках разностороннего опыта реального волхвования, которым перед ней козыряют старшие, с намерением купить бесценное наставничество даже едет инкогнито в вотчины иных религий. Ведь посвященные знают - о великая тайна жрецов! - что Похититель любит все религии, ему нравится разнообразие поклонения. Ну, не совсем все, вспомним о том, что называют ересями и культами. Всеблагой признаёт те, которым позволил иметь собственных просветленных, а остальные суть поклонение силам Зла.

  Но истинная религия - это вера Изначальной империи. По крайней мере, Всеблагой говорил так первому главе жрецов. Кто-то мог бы подумать, что Похититель говорил это главам всех наделенных сильными волшебниками религий, в тайне друг от друга. Но есть и практическое доказательство - жрецов, равных 'высшим по Силе, во всех вместе взятых иностранных церквях (церквях, искажающих сущность божества) меньше, чем в Империи.

  'Радушная встреча'. Заклинание (наговор). Синяя молния, превращающая животное или человека в плохо прожаренный кусок мяса.

  'Упокаивающая роса'. Заклинание (наговор). Разрушительное заклятие беспрецедентной мощи, требующее для своего воплощения гибели, самопожертвования заклинателя. Впервые стало общеизвестно после убийства императора Евгения I. Колдун - сумасшедшим его назвали после - произнес короткий наговор прямо в зале дворца и разлетелся брызгами жидкого огня. Так в стране сменилась власть - пускай в императора и попала всего одна капля, но колдовской огонь вмиг распространился по телу, убивая.

  'Цветок любви'. Заклинание (наговор). Древняя волшба, в которую следует годами вкладывать Силу и которую пробудить можно только вдвоем, двумя 'высшими жрецами. Выглядела как чуть ли не мгновенно возникающее в нужном месте - и почти столь же быстро исчезающее - огненное облако (то есть схоже с иным, более слабым заклинанием), но большее, размером с три-четыре стельные коровы, а главное способное преодолеть защиту 'постигающего. Творение заклинания сопровождается сжиганием жертвенных костей и тихим чтением наговора вслух.

  Зооморфизм. Способность жрецов к зооморфизму, искусственному (произвольному) оборотничеству в чем-то сильна (получаются животные, наделенные волшебными способностями), но и не лишена недостатков (добиться полного сходства с естественными животными не удается). Искусственный зооморфизм держится в тайне, списывая ставшие известными случаи на оборотничество природное.

  Обереги (Север). Во время Войны присоединения северянами применялись обереги (выглядят как черные шероховатые округлые камни), которыми, защищаясь, можно развеять несколько любых наговоров подряд, но если атаковать, он рассыпается в прах, лишь один раз полностью обессилив только одну 'высшую жрицу ('высшего жреца). Правда, какими бы Силами она ни владела, какими бы амулетами себя не увешала. Секрет изготовления утерян. Однако с последним оберегом не случилось ожидаемого превращения в прах, от него остался грязно-белый минерал, похожий на пемзу, который выглядел будто заготовка для нового.

  Идолы. На дальнем севере (не на том Севере, где живут Холмины и который гордо выписывают в свитках с заглавной литеры, но еще севернее, там, где пасут оленей и ездят на лайках) люди вообще поклоняются ни Похитителю, ни Вышнему, а деревянным идолам местных божков.

  ПОСЮСТОРОННЯЯ ИЕРАРХИЯ

  Император. Правитель Изначальной Империи.

  Чужеземные монархи и выборные правители.

  Короли-вассалы императора (уст., поскольку две династии прервались, а остальные королевства отделились от Изначальной империи).

  Тэлʼ (уст.: граф, владетельный тэлʼ) - дворянский титул. Обладатель ряда Владений, в совокупности дающих право на титул. Приносит вассальную присягу только императору. Тэлʼ может быть одновременно и держателем (см. далее). ʼВысший ʼтэл - ʼтэл на высших должностях Империи. Обращение: твое сиятельство.

  Владетель (уст.: барон) - дворянский титул. Владетель может быть одновременно и держателем (см. далее). За землю приносит вассальную присягу императору или его представителю. За покровительство может приносить вассальную присягу тэлʼу. Обращение: твоя милость.

  Держатель. 1) Тот, кто временно получает землю в управление (за воинскую службу). Передавать землю в 'держание' может не только император, но также тэлʼ или владетель. Держатель как правило дворянин, реже - жрец, а на Севере может быть и из ратников. Приносит вассальную присягу императору или тэлʼу или владетелю. 2) Воевода и /или управляющий.

  Рэлʼ (реже: дворянин) - нетитулованный дворянин. Может быть держателем. Приносит вассальную присягу императору или тэлʼу или владетелю. Обращение: твое рэлʼство.

  ОРУЖИЕ И ОДЕЖДА

  Вооружение северян. Тяжелые боевые топоры на длинных рукоятях - с 'бородой', выступом снизу на лезвии, служащим сразу нескольким целям: и крюком для стаскивания всадника с лошади, и прикрывающим пальцы при хвате под металлическую часть, и попросту удлиняющим рубящую кромку. Топор относительно прост в изготовлении и сравнительно дешев, но в паре со щитом в искусных руках не уступит мечу. А ежели надобно рубить тяжелый доспех - так и превзойдет. Иногда на обухе секиры - толстый шип для особо прочных доспехов или (подобно 'бороде') стаскивания с коня. Высокие прямоугольные щиты с железными полосами по краю лицевой стороны, везде кроме верха, там полоса чуть ниже, дабы позволить оружию врага увязнуть в древесине. Длинные граненые копья с толстыми древками. Стрелы с бронебойными гранеными наконечниками. Обоюдоострые мечи, засапожные ножи, шлемы с забралами и без, кожаные поддоспешники, длиннополые кольчуги, редкие пластинчатые доспехи, обложенные железными пластинами кожаные перчатки - всего не перечесть.

  Гвардия (императорская). Тяжелая пехота в пластинчатых доспехах, на конях перемещаются к месту битвы. Глава гвардии именуется ее держателем.

  Ёж (север). Пехотное построение. Длинные копья, упертые пятками в землю; щиты прикрывают тесно стоящих воинов спереди и, когда есть необходимость, сверху. Первый ряд вместо копий орудует топорами. А в тылу строя - лучники, стреляют 'вслепую', из-за спин своих, кто-нибудь из первых рядов подсказывает расстояние и направление. 'Свернуть ежа', 'ёж сворачивается' - если совокупным весом бронированного всадника строй проломлен, уцелевшие, во-первых, заставляют коня споткнуться и рухнуть под ноги или просто рубят на части, а во-вторых, строй должен смыкаться вновь и вновь, прямо за спиной прорвавшегося рыцаря.

  Крестьяне (южане). Топоры, рогатины, ослопы (двуручные деревянные палицы). Реже: короткие охотничьи луки, плетеные из ивняка щиты.

  Копейщики (Север). Предназначенные против кавалерии копья - неизменный атрибут любого северного отряда. Зачастую полный запас для всех несут несколько специально выделенных воинов.

  Лучники (Север). Всерьез заниматься стрельбой из лука северяне начинают лишь по достижении шестнадцатой весны. До этого следует подготовить из них непревзойденных бойцов первого ряда.

  Кочевники (степняки, коневоды). Копья. Мечи. Стрелы с железными либо костяными наконечниками. На привале составляют повозки (если таковые сопровождают войско) в небольшие подобия гуляй-городков, но без установки больших деревянных щитов. Осада: хотя своих мастеров для постройки башен и катапульт в кочевьях никогда не содержали, умельцев для серьезного дела ханы обычно не брезговали нанять на стороне, а уж колесные тараны собирали сами.

  Тяжеловооруженный рыцарь (южане). В идеале и всадник, и конь облачаются в металлические доспехи. Однако для некоторых элементов брони часто используются более дешевые материалы. Так, на коне поверх льняной попоны может оказаться пластинчатый покров, изготовленный из вымоченной в разогретом воске кожи. Для части доспехов самого рыцаря вместо металла могут использоваться костяные пластины. Глаза коня могут быть как прикрыты шорами, так и нет.

  Легковооруженный рыцарь (южане). Толстая кожаная куртка и кожаная же круглая шапка, последнюю может венчать железная бляха.

  Парадная одежда (южные дворяне). Зеленые изумруды, красно-розовые рубины, синие и желтые сапфиры, жемчуг, бриллианты на узких ножнах, тонких парадных доспехах, нагрудных цепях, коротких шерстяных или льняных кафтанах, плащах, отороченных горностаевым и собольим мехом. Однако среди непригодного к суровым походным условиям оружия и одежды встречаются и достойные такого применения образцы. Например, кинжалы-мизерикордии в деревянных, обтянутых кожей ножнах.

  ГЕОГРАФИЯ И ТРАДИЦИИ

  Имена (Север). 'Постигающими не признается распространенное в народе поверье, будто жрецам Похитителя проще причинять вред иноверцам, если в том помогает неправильно данное имя. Согласно поверью имя не может равняться повседневному слову. Но вот если чуть изменить - и о событии или особенности человека упомянешь, и имя получишь, не делая человека уязвимым для колдовства. Потому Клевоца и звали не Клевец (боевой молот), а Клевоц (пятая буква изменена).

  Флаги и др. Флаг города. Стяг земского полка [все оружные на стенах во время осады Фойерфлаха и представляли собой искомый полк]. Цеховой флаг. Крепимый на древко из липы значок городской стражи, что легко дается и отбирается. Дворянский родовой двухвостый прапорец. Добыть прапорец у императора для своего рода тяжело, а лишиться можно почти наверняка, если твой отряд в битве отступит первым. Однако и с этим условием просто развернуть полотнище в составе бóльшего войска - вожделенная честь, а также повод претендовать на лучшее назначение, более богатую невесту для сына, старшее место на пиру. Ведь в битве, что останется в памяти потомков, тебе зачастую могут просто не позволить развернуть полотнище; дескать, недостаточно для этого людей привел. Штандарт либо треххвостое знамя (прапор) - обычное отличие влиятельных магнатов. Копейный клиновидный флажок, поднимаемый отрядом по мере надобности, как во время осады, к примеру, по праву держателя Фойерфлаха Холминские флажки развевались на каждой городской башне. См. также Холмины.

  Седьмой день. Каждый седьмой день полагается днем отдыха, но на Севере детские игры седьмого дня, например, не лишены практического смысла.

  Город (жрецы). Даже обычный въезд 'высшего жреца в город обставляется как настоящее театральное действо.

  Столичная храмовая школа для 'высших жрецов и жриц. Учениц обучают отдельно от учеников, и тех и других воспитывают в строгости. Так, только с пятнадцати лет девушек начинают выводить в свет, где они пока могут позволить себе не более чем легкое кокетство. Предполагается, что после выпуска адептки, естественно, еще успеют вкусить порока. Но вбитая в молодости стыдливость позволит и в зрелых летах сохранять внешние приличия, не смущая паству уж чересчур сильно.

  Изначальная империя. Идею о ее создании высказал сам Похититель. Потому и император, согласно традиции, пока не прервалась линия родства, считается помазанником Всеблагого и Всемилостивого. Отсюда идет поверие, будто он даже способен узнавать волю Божества наравне со жрецами. Титул 'короли-вассалы императора' устарел, поскольку две династии прервались, а остальные королевства отделились от Изначальной империи. Нынешнее административное деление: Изначальные земли (т. е. изначально заселенные; здесь расположена и столица Империи), провинция Запад (главный город Фойерфлах), провинция Юго-запад (или Сизые горы; города Погорье, Нижнегорье, Местек и др.), провинция Юг (или Липки; главный город Скален), провинция Юго-восток (лесостепь), провинция Восток (степь), провинция Северо-восток (или Снулые горы), провинция Северо-запад (или Хóда), Север (родина Холминых), Спорные (или Ничейные) земли. Империя граничит с городами-государствами Юга (Цдор, Цдонек и др.), королевствами юго-востока, кочевыми и оседлыми ханами, лесами Каета и т. д. Выхода к морю ныне не имеет.

  Фойерфлах. Главный город провинции Запад. Предместья Фойерфлаха уничтожены пожаром перед последней осадой, каменная цитадель в центре города разобрана за исключением донжона. С запада городские стены выходят к причалам на реке, которая питает ров, окружающий Фойерфлах с остальных сторон света.

  Империя. См. Изначальная империя.

  Архитектура (позднеимперская). Особенно показательна перестройка старинных оборонительных сооружений, как то цитаделей в центре городов. Бойницы в каменных башнях расширяют, превращая в окна. Из стен выбирают камень, умножая жилые и подсобные помещения. Наверху деревянные галереи для стрелков поначалу не поддерживают в надлежащем состоянии, а затем и вовсе сносят. Массивные, грубо обтесанные, но плотно пригнанные друг к другу камни покрывают известковой штукатуркой, которую расписывают яркими красками: рунами, растениями, просто бессмысленными узорами как обрамлением для романтично истолкованных сцен из жизни, прославляющих Империю.

  Архитектура (храмы). Архитектура, ловушки и посты всех больших храмов однотипны. Большие храмы совмещают молельный зал для верующих, постоянное жилье для жрецов, служебные помещения. Каждый храм - это одновременно и оборонительное сооружение со складом продовольствия и оружия.

  Вызов. 1) Благородным считают предупредить о нападении, прокричав вызов или фамильный девиз; 2) Вызов на дуэль.

  Пытки. Орудия пыток (юг). Клещи, клейма на длинных рукоятях и массивные щипцы, которыми рвут ноздри и язык. Кнут из сыромятной кожи. Стол с желобами для стока крови, к которому привязывают, если хотят что-нибудь отрезать, а также для сдавливания, дробления, вытягивания и много еще для чего. Деревянный молоток (киянка), ежели умеючи, тоже неплохое орудие для медленного и вдумчивого допроса. Железные створки раковины: их раскаляют на огне, а затем прикладывают к обнаженным женским персям, форма соответствует. И много еще чего. Но для северян пытки под запретом, за вынужденное нарушение полагается клеймо пытавшего, накладываемое независимо от того, будет пытать сам или кому прикажет. Ведь даже бессловесную скотину прежде чем свежевать режут.

  'Помилованные для искупления'. Некоторые из 'высших жрецов обзаводились приговоренными к смертной казни слугами. Постоянно обновляемая волшба обеспечивала абсолютную преданность - ее запретили применять к живым, но смертники как бы вычеркивались из их числа. Рабство официально преследовалось, тем не менее существовал вот такой элегантный способ обойти закон. Из-за сложности с сохранением эмоций и воображения у подчиненного человеческого существа колдовской невольник у одной или одного 'высшего мог быть только один.

  Алкоголь. Выпивать в походе нельзя и старейшины семей, сами в молодости испробовавшие полковой дисциплины, это могут понять. Правда, южная молодежь и даже среднее поколение уже явно смотрят на давнюю традицию сквозь пальцы.

  Ложь сурово наказывается на Севере, запросто можно лишиться головы. Но это по отношению к тем, кто честен с тобой. Наравне с неприятием лжи, на Севере считается невместным уточнять некоторые вещи. Хочет человек казаться чем-то меньшим, чем он есть на самом деле, пускай, его дело. Это не ложь, это скромность. А возможно и не скромность, а тайна, которую для самого вопрошающего лучше не знать. Вот если бы северянин захотел казаться чем-то большим, чем в жизни - тогда можно и язык отрезать. Не взирая на прошлые заслуги.

  Рéнкинэ. Даже единожды проверенному кровью уже негоже ходить неприкаянным неудачником, он должен продолжать свой род в сыновьях от законной супруги. Но ежели у всех, кому следует, есть по хранительнице очага, настает время дозволенных излишеств. Можно взять вторую женщину, не в жены, конечно, нет, но той, которую бы на юге назвали наложницей или рабыней (а на Севере свои особенности и прозвания). За право на нее платят выкуп воинскому кругу, в счет которого справляют броню кому-либо из беднейших, по жребию. Это право полагают благом для Севера: больше женщин, больше сыновей - будет кому погибать в грядущих войнах. Такую женщину называют ренкинэ: помощница, если переводить с древнего языка. Рéнкинэ нельзя продать, одолжить или подарить, нельзя самовольно казнить, да и взявшего ее она называет по имени, а не 'господин' или 'хозяин'. А дети рéнкинэ стоят в наследном ряду, хотя и после детей от законной жены.

  Письмо (Север). Умение 'рисовать' буквы доверяют только тем, кто проливал чужую кровь (значит, он достаточно жёсток) и брал пленных (значит, он не слишком жестóк). Всё это следует сделать намеренно и не один раз. Только тогда можно полагать себя готовым к сложнейшему из испытаний. Но даже выполнение условий не всегда уберегает от последствий. Ведь в голове держат только действительно важное, пускай и мелочь, но необходимую. А пишущие иногда начинают сохранять на шкурах и бересте не просто глупые мысли, но мысли несущие разлад, упадок, оскудение, разруху, которые им в то же время, будучи написанными, начинают казаться умными и важными - таков обман грамоты. Чем больше человек пишет, тем сложнее ему не впасть в соблазн.

  Увечные (Север). Тем, кто совсем не способен смириться с утерей части тела, Вышний попускает обрести различные хвори и зачахнуть, уйти за грань. Остальные же живут, и не то что бы в унынии. Ведь младшие не могут жениться, пока каждому из старшего поколения всего Холма (а значит, и калекам) не подберут супругу. Вдобавок, увечным вменяют обязанности, позволяющие почувствовать себя нужными остальным. Кто-то пасет скот, щиплет пух для подушек, чешет шерсть, кто-то - наблюдатель на каменной башне в центре селения, кое-кто учит молодежь, а ко времени совершеннолетия Клевоца двое одноногих даже служили в немногочисленном конном дозоре и принимали участие в походах.

  Сказание о Реще-низкорослом, соблазнителе невесты владетеля Бриккастла. Сказание среди прочего показывает, что в Изначальной империи в пользу предварительно выставившего себя на посмешище истца в неоднозначной тяжбе не присудят. Любимое сказание отца рэл'а Клевоца Холмина.

  Сказание о Пнóче-широкоплечем, в одиночку пленившем дюжину южных латников. Любимое сказание покойных двоюродных братьев рэл'а Клевоца Холмина.

  Сказание о Вильке-быстром, убийце жрецов. Среди прочего поясняет возможности жрецов по перемещению в пространстве и то, как их Вильк на этом подловил. Любимое сказание деда рэл'а Клевоца Холмина.

  Песни (Север). Короче сказаний и обязательно рифмуются. Типичный пример походной песни:

  Ветер веет с юга,   Несет тепло и запах гари.   Морозу уступать не пристало,   Полетит навстречу вьюгой.   С юга буря рвется,   Манит запахом свежей крови.   Выступим ей навстречу

  Тусклым светом и льдом, что не гнется.

  ПЕРСОНАЖИ

  Альберт Белов, урожденный рэлʼ. Широкие плечи, массивный живот, нос бульбой, кустистые брови нависают на глаза, а не полностью поседевшая борода ниспадает на грудь. Держатель стражи в Фойерфлахе.

  Анна, урожденная рэл'ли Пóлеон. Владетельница Сизого Камня, ʼвысшая жрица. Обрамленное вьющимися ослепительно черными волосами чувственное лицо с крупными и яркими губами, [крупные груди]. Родная тетя рэл'ли Изабеллы Полеон с которой, однако, за всю жизнь (исключая трагически окончившееся совместное участие в походе) успела пообщаться едва ли двунадесять раз.

  Вильк, сотник. Северянин. Острый на язык.

  Вызим, сотник. Северянин. На лице гладкие, белесые от времени шрамы от давнего обморожения. Пепельные волосы. Семейное положение: женат; обладатель одной рéнкинэ.

  Герман, урожденный рэл'. Владетель Скáлинский. Бывший глава гвардии. Благочестив: даже если и действительно обворовывал казну вверенных полков, как утверждали злые языки, то отдавал половину денег на храм.

  Главный заговорщик. Урожденный рэл'. Владетель. Довольно стар, но волосы и бороду время выбелило еще не полностью. Любитель горячей медово-сладкой сыты из дубовых кружек. Выражение умиротворенной доброжелательности не сходит с его в меру полного лица. Всегда разговаривает добреньким голосом, им же отправляет людей на дыбу. Не любит, когда начинают с хороших новостей; не спешит искать козлов отпущения при провале своих замыслов. На руках постоянно носит волхвовские перстни стоимостью в целое состояние.

  Глазко. Северянин. В детстве в игре-учении потерял глаз. Постоянное место жительства: Малый хутор у Холма.

  Гринь из рода Пугачей, урожденный рэл'. При первом появлении в книге ему тридцать девять лет. Раскосое, чисто выбритое по южному обычаю лицо. При Евгении II возглавил гвардию. Известнейший дуэлянт, убивший нескольких ленивых сынков столичной знати, но неизменно щадивший их более тренированных собратьев (а небольшое кровопускание еще никому не вредило). Первый меч империи, участвовавший во всех войнах с четырнадцати лет (то есть каждый год уходивший в поход), но не сделавший карьеры из-за дуэльных врагов даже несмотря на древнюю родословную. Богохульник, кощунствовавший на Непорочных дочерей божества. Сноб, не раз и не два высказывавший презрение к наследнику в узком кругу (а когда наследника короновали, содержимое бесед дошло до императорских ушей в полном объеме, постарались всеведущие жрецы). И этот человек, к удивлению двора первым же указом возглавил гвардию.

  Гриффид Мóнтегю, урожденный рэл', 'высший жрец. Его супруга - рэл'ли Мюриель Монтегю ('высшая жрица), в девичестве Полеон. Дочь - рэл'ли Изабелла Полеон (носит девичье родовое имя матери). Любовница - крайне симпатичная неодаренная послушница-сиротка из мещанок. Один из троицы ныне здравствующих носителей высшей ступени волшбы. Старший заговорщик. Гриффид - одно из традиционных храмовых имен. Белый как лунь старик, морщинистое лицо, блеклые глаза. Мерный голос, кажущийся воплощенным бесстрастием, не изменяет ему во время общения со всеми, кроме одного человека...

  Дан, знахарь (врачеватель). Северянин. Держатель Малого хутора. Седовласый и бледнолицый. Постоянное место жительства: пчельник у Малого хутора.

  Евгений I. Очередной император Изначальной империи. Отец Евгения II. Евгений I убит 'высшим жрецом, позднее объявленным сумасшедшим. В последней битве, чтобы не допустить разгрома войска, император опустошил свои древние фамильные амулеты, израсходовал всю Силу и не успел купить у жрецов её восполнение. В тот день об этом знали немногие. Говорят, храмы дорого заплатили за то, чтобы наследник не обвинил их - зарядили все амулеты вновь, на что в ином случае молодой император собирал бы золото лет десять. И всё равно пришлось успокаивать дворян и кое-где подавлять волнения среди черни. Постоянное место жительства: столица Изначальной империи.

  Евгений II. Очередной император Изначальной империи. Одеяние императора по старинному обычаю - пластинчатый гвардейский доспех. Внешность: в ходе убийства его отца колдуном сам Евгений II становится обладателем завидной коллекции шрамов. Волхвовской огонь совсем не тронул лишь кожу головы, но, поговаривали, волшба затронула разум. Молодое спокойное лицо, аккуратная темная бородка и усы, но насмешливое выражение глаз и топорщащиеся на голове во все стороны недлинные косички тройного плетения безнадежно лишают его облик степенного достоинства. 'Доспехи веры': крайне непопулярный в начале своего правления даже тогда в силу своего статуса обладал достаточным авторитетом, чтобы устоять против одного 'высшего жреца, если тот не пользовался 'упокаивающей росой'. Постоянное место жительства: столица Изначальной империи.

  Ждан. Северянин. Хмурый и молчаливый с тех самых пор, как стало ясно, что в косую сажень в плечах он не вырастет. Рябой. Годом старше Клевоца, обладатель тощей бородки и страшной силы в жилистых руках. Долгое время прикрывал спину Клевоцу в учебных боях. Постоянное место жительства: Холм.

  Жеб. Северянин. Рябой обладатель внушительной выпуклой бородавки на кончике носа. Его как-то раз облепила тина в ночной вылазке у болота - вернувшись, показался остальным похожим на жабу, от того и Жеб. Постоянное место жительства: Холм.

  Зырь (Зырь-сильные-пальцы). Северянин. Подслеповато щурится. Высокий, кряжистый старик - иной раз молчун, а иной раз заядлый спорщик. Семейное положение: женат; счастливый обладатель четырех рéнкинэ. Смолоду известный дамский угодник. Постоянное место жительства: Холм.

  Изабелла, урожденная рэл'ли Пóлеон. Стройная светло-русая девушка, утонченные черты симпатичного лица. При первом появлении в книге ей шестнадцать лет. Единственный ребенок рэл'а Гриффида ('высшего жреца) и рэл'ли Мюриель ('высшей жрицы).

  Кира. Одна из неофициальных наложниц Евгения II. Беловолоса.

  Клéвоц Холмин, урожденный 'рэл. Северянин. Научен секире и северным сказаниям, в которых ищет ответы на все вызывающие затруднение вопросы. Светловолосый с едва пробивающимися, тоже светлыми, а от того почти незаметными на загорелом лице бородкой и усами. Чуть выше среднего роста и широк в плечах. Серые глаза. Обладатель благородного высокого лба и массивной нижней челюсти. О вежестве говорит, например, тот факт, что знахаря Дана, которого знал с детства, впервые за всю свою жизнь перебил лишь в день смерти своего отца. Сохранил детское (молочное) имя Клéвоц - от клевец, боевой молот - и после совершеннолетия. Постоянное место жительства: Холм.

  Клощ. Северянин. Худощавый и будто весь оборванный, клочковатая бороденка под стать поддоспешнику, словно линяющему как пес. Но зато Клощ - лучник от Вышнего. Клощем прозвали после того, как опоздал занять свое место в строю, увлекшись извлечением клеща. Постоянное место жительства: Малый хутор у Холма.

  Мюриель Монтегю, урожденная рэл'ли Полеон, 'высшая жрица. Ее супруг - Гриффид Мóнтегю, урожденный рэл', 'высший жрец. Дочь от рэл'а Гриффида Монтегю - рэл'ли Изабелла Полеон (носит девичье родовое имя матери).

  Наложницы. Неофициальных наложниц Евгения II от несанкционированных сношений с окружающим миром предохраняет волшба фамильных императорских амулетов. За пределами Изначальной империи (например, у кочевников) содержание наложниц принято официально.

  Рааж Холмин, урожденный рэл'. Владетель Холма. Приобрел взрослое имя от слов 'раж', 'исступление', 'неистовство'. Воин, за свою жизнь многих переправивший за грань, иногда бывал неожиданно мягок. Да, однажды он слегка повоспитывал восемнадцатилетнего сына оглоблей (и ничего, только на пользу пошло!), но для женщин у Раажа был иной подход, чему он и научил своего родного внука - Клевоца. После ранения Рааж вернулся с юга слепцом с неизменной холщовой повязкой через оба глаза. Постоянное место жительства: Холм.

  Рина. Старшая (22 года от роду) из неофициальных наложниц Евгения II. Рыжеволоса.

  Роана, сводная сестра императора. Длинные волосы цвета вороного крыла спускаются на плечи. Носит простую золотую корону без драгоценных каменьев. Не прошедшая инициации обладательница способностей к Силе.

  Родерик Шлёпетручский, урожденный рэл'. Владетель Шлёпетручский. Тэл' дворянского ополчения Запада. Толстяк, цветом лица напоминающий вареную свеклу.

  Станислав, урожденный рэлʼ. Держатель Высокого замка - на самом деле одинокой обветшалой каменной башни и трех деревенек. Жрец. Храмовый дознаватель. Всегда чисто выбрит (хоть подбородок, хоть макушка). Не худ, но и не слишком толст. Если не в духе - это сразу заметно по глубокой морщине между бровей и плотно стиснутым губам. В бытность старшим учеником любовник 'высшей жрицы (любительницы мальчиков). А теперь его собственные 'маленькие слабости' стоят немалых денег. Умеет держать язык за зубами. Постоянное место жительства: столица Изначальной империи.

  Таптун. Северянин. Непревзойденный копейщик. Косматая борода будто расплодилась по голове северянина, обильно растет из шеи, спутанных густых волос столько, что, возможно, пряди ниспадают из ноздрей и ушей - ничего не разобрать. Волосы сплошным ковром лежат на плечах, груди и животе. Таптуном стал после того, как в молодости, отбиваясь от одного южанина, затоптал насмерть другого, предварительно сбитого с ног. Постоянное место жительства: Холм.

  Холмины (род). Рааж, Волик, Рела, Клевоц и другие. Большинство Холминых светловолосы. Геральдическое животное Холминых - скалящая зубы куница. Холминские воины как отличительный знак пятнают зеленым цветом щиты. Холминский копейный флажок -аршин в ширину у древка, на сером фоне зеленое пятно, очертаниями отдаленно напоминающее куницу.

  Чеслава. Северянка. В детстве сорвалась с дерева, в падении глубоко распорола сучком бок и сломала два ребра. По мнению Клевоца девка ладная, пригожая; но они с Чеславой ошибочно полагали, будто им не разрешат пожениться, слишком ближняя родня (пускай кровные связи между их семьями и были дальними, но их было слишком много и сразу в нескольких поколениях). Тем не менее, как оказалось, её бабка - приёмная дочь, а не родная у её прабабки, хотя и родная у прадеда. Понятно, что раз речь не о сыне, это было никому не интересно и подзабылось. Однако степень родства таким образом оказывалась более дальней. Постоянное место жительства Чеславы: Холм.

  Юрий, урожденный рэл'. Младший сын владетеля Нижнегорского. Резкие, угловатые черты лица. Голубые глаза (после клятвы именем Похитителя - янтарноглазый). До поражения в Спорных землях Юрий участвовал во многих стычках (начал еще до того, как аккуратная темно-русая борода укрыла квадратный подбородок), нескольких дуэлях, даже в двух настоящих битвах, но как подчиненный - по большому счету, всегда отвечал только за себя и своего оруженосца.

  

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глава 1, в которой имя заказчика остается в тени, осаду города предрешает дикий кабан, а северянам еще только предстоит отправиться на юго-запад.

Глава 2, где главный герой так сохраняет южанам жизнь, что повергает их в отчаяние.

 Глава 3, в которой жрицы всеблагого и всемилостивейшего Похитителя открываются северянам с неожиданной стороны.

Глава 4, где Клевоц взрослеет, а жрецы ищут женщину, чей пепел уже развеян над рекой.

Глава 5. Здесь главного героя ждет жестокое наказание, а его друг детства погибнет.

Глава 6, повествующая о том, как кочевники оказались на стенах Фойерфлаха.

Глава 7, в которой служители божества строят планы, богохульники злоумышляют, а степняки и лесовики идут на поводу у неприятеля.

ЭПИЛОГ

Избранные сведения о мире Всеблагого и Всемилостивого Похитителя Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg