«Комендант мертвой крепости»

Владимир Аренев КОМЕНДАНТ МЕРТВОЙ КРЕПОСТИ

Светлой памяти Владимира Бычинского

Пролог Запах мяты

На след Плети напали к исходу третьей недели. Один из разъездов заметил чёрные струйки дыма, поднимавшиеся над лесом, доложил. Проверили по картам — до Разлома там находилась деревушка Торжок, а что сейчас — никто не знал.

Выяснили ближе к вечеру. Два с половиной часа ушло на то, чтобы пробраться через лес — болезненный, гнилой, без единого следа живности. Под ногами то и дело чавкало, с подгнивших, широченных листьев кабрануса капала мутная вода.

«Лет через пять, — подумал господин Оттенс, — на этом месте будет болото».

Наконец отряд оказался на краю небольшой чашеподобной долины. Закатное солнце окрасило её дальний край багряным, а вот сама деревушка лежала в тени. Точнее — то, что от деревушки осталось.

— Гаррово семя! — Сотник Акийнурм Клык покачал головой и сплюнул себе под ноги.

Сотнику перевалило за шестьдесят, у него не хватало двух пальцев на правой руке и левого уха, лицо было чёрное и сухое, похожее на заморский фрукт, а на шее висело увесистое ожерелье из клыков.

Лет пять назад удалившемуся на покой Акийнурму предложили вернуться в войско. Если верить слухам, Клык только хмыкнул: «Долго же вы тянули. Видать, совсем прижало, да?»

«Ещё как прижало, — думал сейчас господин Оттенс, глядя на сгоревшие дома. — И это, как ни странно, только начало».

Ветра не было, но тела на ветвях еле заметно раскачивались.

Кто-то из молодых — а отряд на две трети состоял из новобранцев — даже спешиться не успел. Так и блевал, скособочившись в седле и содрогаясь всем телом.

— Нам придётся спуститься вниз, — сказал Бурдюк. Щёки его покраснели, венчик волос вокруг лысины топорщился на ветру. — Спуститься и… совершить всё необходимое.

— Сотник, — позвал господин Оттенс. — Отправьте следопытов и выставьте дозорных. Не хочу, чтобы эти сучьи дети застали нас врасплох. А вы, святой отец, исполняйте свой долг, но учтите: как только станет ясно, куда ушли бунтовщики, мы отправимся вслед за ними.

Бурдюк вздрогнул, словно ему влепили пощёчину.

— Но…

— Сотник, выполняйте. А вы, отец Гуггонал… на два слова, прошу.

Они спешились, передали поводья оруженосцу Оттенса и отошли в сторону, чтобы не мешать остальным: иначе вместо приказов те прислушивались бы к разговору.

Да и унижать жреца при всех господин Оттенс не хотел.

— Давайте кое-что проясним, святой отец. Мы не на увеселительной прогулке. Три недели подряд мы идём по следу бунтовщиков и мародёров, которых возглавляет некий самозванец по прозвищу Плеть Рункейрова. Он претендует на то, что с ним общается сам Праотец Рункейр. Так?

Бурдюк рассеянно кивнул и провёл языком по пересохшим губам. Вот уже дней семнадцать господин Оттенс следил за тем, чтобы святой отец пил только воду и крепкий чай. Жрец, очевидно, воспринимал это как ещё одно испытание на тернистом жизненном пути. Как бы не сложнейшее из выпавших лично ему.

— Праотец, — продолжал господин Оттенс, — якобы велит Плети, чтобы тот уменьшил количество нечестивых чад Рункейровых. Якобы Разлом и произошёл потому, что кубок терпения Праотцов переполнился. Якобы Алтэрэ оттого и погиб, а трое других Праотцов навсегда покинули наш Палимпсест. Якобы только Рункейр в милости своей избрал праведника, чтобы дать всем нам последний шанс. Якобы лишь у нас, дойхаров, его чад, есть мизерная возможность спастись, а остальные народы Палимпсеста — те, кто создан другими Праотцами, — отныне обречены и подлежат уничтожению.

— Не понимаю, к чему вы всё это мне рассказываете, господин Оттенс. Я не хуже вашего знаю…

— Хуже. Очевидно — намного хуже, если готовы в присутствии других членов отряда оспаривать мои приказы.

Бурдюк провёл рукой по лысине и попытался расправить плечи. Увы, изрядно выдающееся брюшко портило всю картину, — и жрец это явно понимал. Он покраснел пуще прежнего.

— Однако тела нужно похоронить согласно обряду. И это не пустая формальность…

Очень хотелось взять его за шиворот и как следует встряхнуть, но господин Оттенс сдержался. К тому же сам был невысокого роста и хрупкого телосложения — просто не поднял бы эту тушу.

Со стороны они, наверное, смотрелись комично: полный, лысеющий священник и субтильный советник по особым вопросам. Эстритолк Оттенс никогда не отличался красотой — и знал это. В детстве он ненавидел своё лицо с плоским, коротким носом-пуговицей, с широкими глазами, лицо, почти лишённое подбородка, с ушами оттопыренными и широченными и со шрамом на лбу. Шрам достался ему от повитухи, всё остальное — от родителей.

Впоследствии господин Оттенс понял, как ему повезло. Благодаря своей невзрачной — да что там, уродливой! — внешности он научился по крайней мере двум вещам. Добиваться всего своими силами и трезво оценивать происходящее.

Его до сих пор удивляло то, что другие на это не способны.

— Может, нам ещё построить часовню и устроить бдение? Вдруг кто-нибудь вернётся с того света, а? Очнитесь, святой отец, мы с вами живём не на Заре Времён. На дворе пятьсот девяносто четвёртый год от Исхода Праотцов, девятнадцать лет прошло после Разлома, мир распался на куски, в стране по-прежнему царит хаос. Венценосный Хасгрим Астилс наконец-то более-менее навёл порядок на ближайших островах и занялся дальними, — и вот мы с вами здесь, чтобы утвердить законную власть Венца, вернуть всем добропорядочным гражданам мир и покой; чтобы покарать сброд бунтовщиков, насильников и убийц. Андэлни, чада Праотцов, давно уже не возвращаются с того света, отец Гуггонал. Мы девятнадцать лет живём в новом, изменившемся мире, по новым, более суровым законам. Ни вы, ни я, ни кто-либо ещё не сумеет помочь тем, чьи тела висят там, внизу. Разве что сам Праотец Рункейр покинет Небесный Остров — но в последний раз он являлся во плоти почти шесть сотен лет тому назад. Очнитесь, святой отец, хоть вы спуститесь уже с небес на землю.

Господин Оттенс взял Бурдюка за плечи и заглянул ему в глаза:

— Вы нужны мне, чтобы воодушевить всех этих мальчишек и стариков. От их мужества зависит судьба других жителей Скаллунгира — пока ещё целых и невредимых. Или вы думаете, я из вредности запретил давать вам вино?

Жрец медленно покачал головой, но взгляда не отвёл.

— Я думаю, — сказал он, — вы честный андэлни. И я… я не сомневался, что у вас есть причины, чтобы… Кхм-кхм… пожалуй, я вам даже благодарен, господин Оттенс. Но вы всё равно ошибаетесь.

«А уж как ошибаешься ты, — подумал господин Эстритолк Оттенс. — „Честный андэлни“! О Рункейр-избавитель, надо же!..»

Он жестом предложил Бурдюку идти вслед за остальными вниз. Теперь здесь остались только выставленные Акийнуром дозорные да оруженосец, и можно было говорить, не опасаясь лишних ушей.

— Вы ошибаетесь, — упрямо повторил Бурдюк. — Похоронить этих андэлни нужно ради тех, кто жив.

Господину Оттенсу стало скучно.

— Я думал, мы обойдёмся без дешёвых проповедей, святой отец.

Как ни странно, даже в наступавших сумерках спускаться было легко: к деревушке вела широкая каменная тропа с ровными ступенями. Господин Оттенс мимоходом подумал о том, сколько усилий потратили здешние андэлни, чтобы вырубить эту лестницу. А в итоге всё впустую.

Даже отсюда он чувствовал смрад от сожжённых домов.

— Те, кто идёт за вами… — сказал вдруг отец Гуггонал, — …им нужно знать. Быть уверенными хотя бы в том, что после смерти кто-нибудь позаботится об их телах. Что их не оставят гнить, не бросят посреди поля, как… как мусор, как никчёмную, сломанную вещь.

«В том-то и дело, — подумал Эстритолк Оттенс. — В том-то и дело, что, если будет нужно, я их брошу».

Бурдюк остановился, чтобы перевести дыхание. Рирри, оруженосец господина Оттенса, аккуратно спускался впереди, ведя в поводу скоростелей. Длинные хищные морды прикрыл кожаными наклювниками. Птицы шагали неуверенно, то и дело шипели, топорщили кроваво-красные хохолки.

Отряд тем временем рассыпался по деревушке. Следовало отдать должное Акийнурму: действовали грамотно, сразу пошли цепью; прочёсывая развалины, оружие держали наготове, чарознатицу оставили в тылу и под охраной.

«Вот ещё одна проблема, которую как-то придётся решать».

Госпожа Дойварнесс была им необходима, без неё вся эта затея не имела ни малейшего шанса на успех… да и с нею-то, откровенно говоря, эти шансы были невелики.

Но чарознатица за эти три недели сильно сдала. Сперва подхватила какую-то заразу, сейчас вот начались женские дела. В подобных операциях она ни разу не участвовала, особым талантом похвалиться не могла; её приписали к отряду, потому что других под рукой не было — а вот на стороне Плети воевали по крайней мере несколько чарознатцев-самоучек. Впрочем, этим нескольким хватало знаний, чтобы открывать для войска порталы.

Уже дважды отряд терял след — и лишь благодаря госпоже Дойварнесс снова его находил. Если из-за лунных она на время утратит даже эти свои небольшие таланты…

Господин Оттенс с тоской и злостью подумал о тех временах, когда мир ещё оставался единым, цельным. Когда он ещё не распался на куски, плавающие в вязкой, смертоносной субстанции, которую нынче называют радужными чернилами.

Девятнадцать лет назад разведчикам господина Оттенса не пришлось бы тыкаться, как слепым кутятам. Когда мир целостен, а местность нанесена на карты, ты можешь предугадать следующий шаг противника. Пойти в обход. Устроить засаду. Выслать гонцов в соседний город и потребовать помощи.

А вот сейчас они шли, лишь предполагая о том, что ждёт за следующим поворотом тропы, за лесом, за грядой холмов… От старых карт было мало толку. Прежние клятвы и союзы стоили не дороже ореховой скорлупки. Венценосный кройбелс Хасгрим Астилс, по прозвищу Заступник, девятнадцать лет положил на то, чтобы восстановить былую державу, но все — и он в том числе — понимали, что Скаллунгир никогда уже не станет прежним.

Иногда, в минуты душевной слабости, господин Эстритолк Оттенс спрашивал себя, не стоит ли ему самому воспринимать это как подарок судьбы. Кем был бы он в прежнем Скаллунгире? Подвизавшимся при дворе младшим сыном обедневшего ойвира. Одним из многих. Андэлни без малейших шансов пробиться наверх.

Разлом всё встряхнул, всех перетасовал — а многих и вовсе сбросил с игровой доски. Эстритолк Оттенс удержался и смог добиться определённых успехов. При дворе нуждались в тех, кто готов был выполнять грязную работу. Господин Оттенс был готов. И вовсе не потому, что жаждал славы или денег, как полагали некоторые завистники. Господин Оттенс любил Скаллунгир и желал, чтобы тот возродился в прежних границах. Чтобы дойхары, чада Праотца Рункейра, жили как встарь, как на Заре Времён.

Об этой своей мечте господин Оттенс никому и никогда не рассказывал, поскольку прекрасно понимал, как к ней отнесутся даже самые близкие ему андэлни. Нельзя быть таким наивным в наши времена; тем более — тому, кто выполняет деликатные поручения кройбелса.

За последние несколько лет на основных землях (нынче — островах) Скаллунгира удалось навести порядок — и венценосный Хасгрим Астилс принялся за окраины прежней державы. Некоторые дойхары полагали, что самое страшное и тяжёлое позади, однако Эстритолк Оттенс знал: всё совсем наоборот.

Сейчас, глядя на сожжённую деревушку, он не испытывал ровным счётом ничего. Впрочем, нет — были лёгкая досада и усталость, а ещё желание, чтобы всё это поскорей закончилось.

На нижней ступеньке каменной лестницы господин Оттенс остановился и достал из кошеля небольшой пузырёк. Зубами выдернул плотно пригнанную пробку, капнул на подушечку пальца маслянистый раствор, втёр под левой, затем под правой ноздрёй.

Об этом способе ему рассказал старый Клык. «Мне, — заявил, — уже не поможет: нос не тот, да и не по деньгам мне такое. А вам пригодится, чтобы боевой дух в отряде не ронять. Сами понимаете, командир всегда должен быть в лучшем виде. Случается, и самый лужёный желудок подводит — так лучше перестраховаться».

Господин Оттенс перед отъездом сумел-таки раздобыть толику мятного раствора и теперь пользовался… намного чаще, чем предполагал. Он подозревал, что отныне запах мяты в его памяти намертво будет связан с одной и той же картиной: сгоревшие дома и расклёванные стервятниками трупы. Всегда. Плеть не брал пленных и никого не миловал. Несколько чудом уцелевших свидетелей рассказывали, что бунтовщики сперва предлагали присоединиться к ним и присягнуть на верность новоявленному пророку. Многие отказывались, не зная, что ждёт их в этом случае.

Всех «заблудших» сгоняли в сарай побольше, запирали двери и поджигали. Следопыты Акийнурма Клыка находили подтверждение тому, что иногда андэлни не желали идти в сарай, хватались за вилы, косы, за пращи… Но конец всегда был одинаков: подонки Плети устраивали бойню. Вырезали всех — будто скот, будто бессловесных, безмозглых тварей, а не чад Рункейровых.

А самым страшным было даже не это. Не это заставляло господина Оттенса просыпаться в холодном поту и хвататься спросонья за пояс, чтобы проверить, на месте ли кинжал.

Очень часто жителей деревень плечом к плечу с ублюдками Плети истребляли те самые поселяне, которые вот только что переметнулись на сторону бунтовщиков. Свои готовы были резать своих. И резали, насиловали, жгли живьём.

Порой господин Оттенс просыпался и смотрел в небо, усеянное мириадами звёзд, и взглядом пытался отыскать Небесный Остров, пристанище Праотцов. Спрашивал себя: «Неужели это они создали нас такими?»

Не находил ответа.

И в конце концов засыпал, поскольку сам отчасти стал «таким» — профессионалом, понимающим: если не выспится, завтрашний день может оказаться для него последним.

* * *

— Так я?.. — Святой отец оглянулся на господина Оттенса.

— Делайте что должно, — кивнул тот. — Но не забывайте, о чём мы с вами говорили. И, — добавил вполголоса, — надеюсь, у вас хватит ума впредь со мной не пререкаться. По крайней мере при других андэлни.

Бурдюк отрывисто кивнул в ответ и поспешил туда, где раньше находилась единственная площадь деревушки. Андэлни, которые прочёсывали руины, уже добрались до дальнего края и теперь, оставив дозорных, возвращались. В темноте шагали молча, некоторые подсвечивали себе дешёвыми перстнями-лучевиками. Тусклые струны света дрожали, то и дело таяли в ночи.

— Господин Оттенс?

Он оглянулся, стараясь не выказать раздражение. Не любил, когда подходили бесшумно. А чарознатица, похоже, иначе передвигаться не умела.

— Госпожа Дойварнесс? Как вы себя чувствуете?

— Как можно себя чувствовать, стоя посреди сожжённой дотла деревушки? — Ростом она была ему по плечо: худенькая, болезненная, с большущими глазами. Вот посмотришь — дитя малое. Но господин Оттенс знал, на что способно это дитя. — Может, я помогу со светом?

— Простите?

— Им же темно, — как ребёнку, пояснила чарознатица. — Эти лучевики… от них никакого толку, сами знаете. А без света здесь ничего не разглядишь. Значит, или ждать до утра, или…

Она повела хрупкими плечиками. Плащ висел на ней неуклюже, словно был скроен на более рослую женщину. «Хотя нет, — подумал господин Оттенс, — дело в другом. Она просто не предназначена для всего этого. Походные условия, долгие переезды, ночёвки в оврагах… Рункейр Милостивый, хотел бы я знать, откуда она вообще взялась и как сумела пережить первые годы после Развала».

— Ждать до утра мы не станем, — сказал он. — Но и со светом спешить не нужно. Акийнурм!..

Сотник явился моментально, как будто знал, что его позовут.

— Что разведчики? — спросил господин Оттенс.

Акийнурм скривился и почесал складки кожи — там, где когда-то у него было левое ухо.

— Вроде бы всё чисто. Эти сукины сыны ушли отсюда несколько дней назад… в смысле — Плеть, не разведчики.

— Но?..

Сотник кашлянул и отвёл взгляд. Если бы Эстритолк Оттенс не знал, что Клык в принципе давно уже ничего не боится, заподозрил бы худшее. Казалось, будто сотник серьёзно напуган.

— Тут вот что, — протянул он наконец. Украдкой глянул на чарознатицу, снова кашлянул. — Похоже, мы гнались не за Плетью.

— А за кем, по-твоему? За бродячими торговцами? За паломниками к храму Рункейра Пронизывающего?

— Не знаю, — тихо ответил Акийнурм. — Вот только здесь их кто-то ждал. Отряд небольшой, десятка два андэлни. Встретили, увели за собой.

— Так, подожди. А те свидетели? Они чётко и ясно говорили: «войско Плети».

— Вот только Плеть они не видели, ни один из них. И потом, — добавил Клык мрачно, — я ж не говорю, что эти вот, наши, не из его войска.

— По-вашему, — вмешалась чарознатица, — Плеть прячется где-то в другом месте?

— И они, — сообразил господин, Оттенс, — сейчас туда движутся? Ну так это отлично! Одним ударом покончим сразу со всеми; а если бы догнали их раньше, искали бы потом ветра в поле.

— Так-то оно так… — кивнул сотник. — Да вот только…

Договорить он не успел — с площади раздался крик, затем ещё несколько.

— Побудьте здесь, — бросил чарознатице господин Оттенс — и помчался вслед за Клыком. Правда, почти сразу же едва не упал, зацепившись ногой за обгоревшую балку. Выругался, дёрнул за цепочку, вытаскивая из-под кольчужной куртки перстень-лучевик. Направил камешек перед собой и потёр перстень изнутри — камешек испустил тощий лучик света.

Впереди вопили, раздавались приглушённые удары и почти животные вскрики.

— К гаррам! — рявкнул господин Оттенс. Обернулся: — Госпожа Дойварнесс, три светшара, размером с кулак, один прямо над колодцем, два других — над деревьями. Сможете?

Она только кивнула и поспешила вслед за ним. Пятеро андэлни держались позади, готовые в случае опасности защитить чарознатицу даже ценой собственной жизни.

«Всё происходит слишком быстро, — подумал господин Оттенс. — И совсем не так, как мы с Клыком ожидали…»

Он допускал, что где-нибудь поблизости прячутся разведчики Плети, — но даже если так, отказываться от освещения не имело смысла. Уже не имело.

Площадь была маленькая, засаженная по периметру высокими древними кручинниками. Скорее всего, деревья были старше деревушки — и возникла она, собственно, вокруг колодца, который когда-то стоял на пересечении торговых путей. В долине наверняка устраивали ежегодные ярмарки: судя по старым картам, отсюда было удобно добираться до десятка селеньиц и городов. «Плюс замок, — рассеянно вспомнил господин Оттенс. — Где-то здесь ещё был замок с камнем-ключём. Если, конечно, после катастрофы он уцелел».

Кручинники всегда сажали вокруг колодцев — чтобы были тень и прохлада. Со временем рядом начинали селиться андэлни: строили шалаши на время ярмарок, кто-то оставался до следующего сезона, присматривать за колодцем, продавать путешественникам свой товар, чинить их сбрую или подковывать гриванов. На месте шалашей вырастали дома, появлялись улицы, у поселенцев рождались первые дети…

Неудивительно, что кручинники у андэлни — и особенно у дойхаров — считались символом уюта и покоя, символом дома, надежды, уверенности в том, что всё будет хорошо.

Сейчас на обгоревших стволах висели тела. Лиц было не разглядеть — и вовсе не потому, что давно наступила ночь.

«Несколько дней, — напомнил себе господин Оттенс. — Всё это случилось с ними несколько дней назад».

Впору было удивляться тому, что тела неплохо сохранились.

Они покачивались, крутились вокруг своей оси на верёвках. Впрочем, одно тело андэлни Клыка успели опустить на землю — и теперь несколько молодых солдат выплясывали вокруг трупа нечто, похожее на шаманские пляски харранов. Лишь пару мгновений спустя господин Оттенс понял: они пытались раздавить вёрткие тени, которые сновали по утоптанной земле под деревьями.

Тени уворачивались и что-то бормотали.

— Трезвонки, — изумлённо прошептала госпожа Дойварнесс. — Рункейр Разящий, это же трезвонки!..

Она запустила три светшара — и теперь все могли видеть, что так оно и есть: по земле метались домашние ящерицы с раздувшимися от мяса животами. Две, впрочем, уже лежали с перебитыми позвоночниками, ещё одна дёргалась, механически сучила лапкой.

— Как это… отвратительно! Остановите их, советник!

Тот лишь покачал головой. Он смотрел на другие, ещё висевшие тела, — и видел гроздья трезвонок. Блестящие бусинки глаз, заляпанные морды. Плетёные ошейники с колечками, колокольчиками, глиняными фигурками размером с ноготок.

Некоторые ящерицы, взволнованные происходящим, вдруг начинали выкрикивать отдельные слова.

— Всех!.. — кричала одна. — Всех!..

— Дети! — отзывалась другая. — Дети-дети-дети-дети!

— Во имя Рункейра и пророка его, — проскрежетала третья. И цапнула соседку, когда та попыталась оторвать себе лакомый кусочек.

Господин Оттенс обернулся к Акийнурму:

— Сотник! Пусть-ка солдаты угомонятся. Найдите мешок, кувшины… не знаю что, но найдите и переловите всех ящериц.

— Переловить? — аккуратно уточнил тот. — Не убивать?

— Эти трезвонки были когда-то домашними. — Господин Оттенс постарался не думать о том, что последние несколько дней они питались мясом своих же хозяев. — Они повторяют слова, которые когда-то при них произносили. Память у них не очень, конечно, — но и это нам на руку. Больше шансов, что услышим сказанное ублюдками, которые убили здешних андэлни.

— Ну, что встали! — рявкнул Клык. — Или оглохли?! Ящериц не трогать, приготовить мешки, горшки, кувшины — и вперёд!

— А как же, простите, тела? — кашлянул Бурдюк. Всё это время он стоял с краю, в тени обгоревшего дерева, и выглядел так, словно не до конца пришёл в себя. — Тела… их ведь нужно снять… и похоронить.

— Сперва трезвонки, потом тела, — отрезал господин Оттенс.

— Сперва сжечь, — тявкнула одна из ящериц, — потом — повесить! — Она увернулась от солдата, который пытался её поймать, и побежала к колодцу. Неуклюже вскарабкалась по стенке, замерла на краю. Над колодцем тотчас взвились мухи, сонно заметались в густом, влажном воздухе…

— Надеюсь, — сказал господин Оттенс, — никто из вас не брал оттуда воду? Ладно, принимайтесь за дело. Что до покойных, святой отец, то о них мы, конечно, позаботимся. Но прежде — постараемся спасти живых.

— Живых! — прочирикала трезвонка, которую солдаты уже сунули в мешок. — Живых! Не брать — не брать — не брать!

— Подождите. — Чарознатица вдруг вскинула левую руку. Оглянулась так, словно искала знакомую, вот только что бывшую рядом вещь. — Вы слышали?

Они замолчали — только ящерицы по-прежнему перекликались разными голосами.

— Говорят на разных языках, — догадался господин Оттенс. — Некоторые — на всеобщем, большинство — на дойхарском. Впрочем, без явно выраженных акцентов, так что вряд ли в войске Плети есть представители других народов.

— Конечно, их там нет. — Госпожа Дойварнесс раздражённо повела плечиком. Плащ едва заметно качнулся, блеснула на груди массивная медная звезда — символ Цеха чарознатцев. — Неужели вы забыли, какие идеи исповедует Плеть? Спастись могут лишь дойхары, да и то не все. А вакиханды, харраны, сиэллоны обречены изначально, по определению! Я вообще имела в виду другое.

— Спасения! — завопила одна из ящериц. Другие подхватили её крик: — Пощады! Спасения! Пощады-пощады-пощады!

— «Сперва сжечь, потом — повесить», — повторила госпожа Дойварнесс. — Вряд ли речь шла об одних и тех же андэлни. Да и здесь, посмотрите, явно не все жители деревни. Остальных сожгли — нужно найти их.

Бурдюк встрепенулся, заоглядывался, будто ждал, что вот прямо сейчас на площадь явятся невинно убиенные. Хламида его, несмотря на ночную прохладу, взмокла, подмышки потемнели.

— Вот бы ещё понять, — сказал господин Оттенс, — отчего одних сожгли, а других решили повесить. Мороки-то с повешеньем не в пример больше.

Жрец издал горлом отрывистый, резкий звук.

— Да, отец Гуггонал?

«Надеюсь, ты не станешь в который раз напоминать мне о нашем долге перед мёртвыми».

— Я, конечно, не лекарь… то есть не принадлежу к гильдии и всё такое… но, хм, слегка разбираюсь… да тут и, в общем-то… ничего особенного… н-да… достаточно взглянуть…

— Не тяните, святой отец!

— Их, — сказал Бурдюк, — пытали. Всех, это же очевидно. Даже после… хм… всего, что с ними потом сделали трезвонки… вот, если присмотреться: эти глубокие порезы, ни одна ящерица не способна оставить такие следы, просто нечем ей…

— Вопрос в том, зачем их пытали. Но это мы вряд ли…

Акийнурм Клык присел рядом с ближайшим телом, перстнем-лучевиком посветил в распахнутый рот.

— Не «зачем», — сообщил, глядя на них снизу вверх. — Просто пытали, вот что. Видимо, мстили.

— Месть! — подхватили ящерицы. — Месть! Вырвать языки! Кровью, обмазать кровью! Мухи-мухи-мухи! Трезвонки! Пусть жрут!

— Снимайте тела, — помолчав, приказал господин Оттенс. — Ящерицы никуда не денутся. И найдите мне дом, в котором сожгли остальных. Возможно, там есть ответ на вопрос, за что пытали этих андэлни.

— Дали отпор ублюдкам? — Сотник поднялся и отряхнул руки. Покачал головой: — Вряд ли. Их и прежде без даров и распахнутых объятий встречали — и ничего, никто с повешеньем не морочился. Здесь случилось что-то ещё, задницей чую.

— Ищите! — велел господин Оттенс. — Все ищите. Это «что-то» вполне может иметь для нас ключевое значение.

«Или роковое», — подумал он — но промолчал.

* * *

В конце концов им повезло. Найти тела было просто — вот их и отыскали задолго до появления отряда господина Оттенса. Поэтому-то на повешенных падальщики не позарились: хватило того, что сумели добыть из обгоревшего дома. Съели одни куски, растащили другие…

То, что те два тела уцелели и остались под завалом, — чистая случайность, удача.

— Господин Оттенс! Взгляните!

Он оторвался от карты, обернулся. Подавил зевок и вдруг сообразил, что невероятно устал, ещё немного — просто свалится с ног.

Юный десятник — лет восемнадцати, не больше — подошёл, лихорадочно сверкая глазами. Протянул на ладони два оплавившихся обломка.

— Что это?

— Звёзды, — сказал Акийнурм. Он шёл вслед за десятником, но двигался медленней — наверное, опять ныла старая рана на бедре. — Когда-то это были звёзды. Присмотритесь.

Господин Оттенс взял один из кусков, повертел в руках. Да, круглая форма, отверстие в центре, а вот эти волнистые выросты могли быть лучами.

— Странно, что они сохранились в таком виде…

Десятник кашлянул:

— Тела лежали лицами вниз, звёзды — под ними, вот и сохранились.

— Больше скажу, — добавил Акийнурм, — почти наверняка они такими и были. Это же не настоящие звёзды, верно, госпожа Дойварнесс?

Чарознатица аккуратно, двумя пальцами, подхватила второй кусок. Провела по поверхности ладонью, потом вытерла руку о плащ.

— Подделка, причём небрежная. Те, кто носил эти звёзды, к Цеху никогда не принадлежали.

— Самоучки?

— И судя по затухающим колебаниям — те самые, что открывали для отряда порталы. Причём делали это всегда в паре: сил для самостоятельной работы у них не хватало. Скорее всего — брат и сестра.

— И теперь они мертвы, — подытожил господин Оттенс. — Значит, Плеть остался без чарознатцев.

Сотник почесал эти свои кожистые складки на месте уха.

— Остался, — добавил, — если у него других чарознатцев нет. Был ведь второй отряд, который пришёл за «нашим». И куда-то они «наших» повели.

— Разведчики ещё не вернулись?

— Должны к утру. Но что бы ни обнаружили — андэлни нужен отдых, вы и сами это знаете.

Господин Оттенс рассеянно кивнул. Сквозь запах мяты уже стал пробиваться тот, другой. Нужно было заново втереть масло, но не при всех же. Вонь мешала сосредоточиться, мешала думать.

Он снова посмотрел на карту.

— Сотник прав, — сказала вдруг чарознатица. Коснулась тоненькой рукой локтя господина Оттенса, заглянула в глаза. — Даже если разведчики вернутся с хорошими новостями, нам всем следует отдохнуть и набраться сил. Особенно если они вернутся с хорошими новостями.

Эстритолк Оттенс оглянулся на Бурдюка. Святой отец вместе с несколькими солдатами продолжал снимать и укладывать тела на несколько уцелевших прилавков. В этой части площади под кручинниками стояли три торговых ряда — теперь базарчик превратился сразу в мортуарий и в штаб. Старую карту господин Оттенс развернул на крайнем прилавке — другого места не нашлось.

— Сотник, выводите андэлни из деревни. — Он снова оглянулся на Бурдюка. Тот, как ни в чём не бывало, продолжал трудиться. — Кто захочет остаться и помочь святому отцу — пусть остаются. Но предупредите: возможно, скоро нам придётся выступать.

«Мёртвые не оживут, — подумал он устало, почти без раздражения. — Не в этом, изменившемся, мире. Не с этими, искалеченными, телами. Так даже лучше: что бы чувствовали они, вернувшись и обнаружив себя без языков, с переломанными шеями, с обожжённой кожей? Или в этих случаях возвращение в принципе невозможно?» — Он не помнил. Прошло слишком много времени с тех пор, как оживал какой-либо андэлни.

И пожалуй, вот это было единственным признаком того, что Праотцы по-прежнему не лишены милосердия.

* * *

Разведчики приехали через пару часов — скорее изумлённые, нежели испуганные.

Господина Оттенса разбудили, он велел Рирри заварить чай покрепче, поднялся с расстеленного плаща и на мгновение застыл: просто не мог сообразить, брать ли плащ с собой или ещё есть шанс отоспаться…

Потом увидел лица разведчиков и понял: ни шанса.

— Чарознатицу не будите, — бросил подошедшему сотнику. — Пусть пока отдохнёт.

Отряд расположился на дальнем краю деревушки, на поляне, которую прежде использовали для временных лагерей. Торжок не зря назывался Торжком, причём на всеобщем языке: сюда сходились торговые пути, здесь устраивали сезонные ярмарки. Пожалуй, если бы не Разлом, на этом месте давным-давно вырос бы город.

Хотя, подозревал господин Оттенс, дело не только в Разломе. Если бы деревушка превратилась в самостоятельный город, хозяин этих земель вряд ли пришёл бы в восторг. Скорее всего — и предпринимал определённые шаги, чтобы не превратилась.

А расположение у Торжка было уникальное: в долине, окружён со всех сторон склонами, на которых легко выставить стражу. Проходов всего несколько, защищать легче лёгкого…

Вот через один из них и вернулись разведчики.

— Значит, — переспросил господин Оттенс, — двигались на запад?

— Точно. — Старый, видавший виды вояка по кличке Весло взмахнул широченной ладонью. — Прямо на закат поехали, как миновали тоннель, так ни разу и не свернули. Как по струночке.

Господин Оттенс переглянулся с Акийнурмом. Оба понимали: вот он, их шанс.

— Снимайте андэлни с постов, сворачивайте лагерь.

Сотник кивнул; вопросительно глянул в сторону сожжённой деревушки. Там Бурдюк с помощниками, которых набралось неожиданно много, отдавал последнюю дань павшим.

— Я сам, — сказал господин Оттенс. — Разбирайтесь тут.

По дороге к площади он вытащил пузырёк и снова помазал под ноздрями. С раздражением подумал: «Вот ведь, не помогает! Даже это уже не помогает!..»

Тела с деревьев сняли и уложили ровными рядами. Теперь вдобавок приносили останки тех, кто сгорел в доме собраний. Пользовались для этого широченным куском мешковины — влажным, чёрным, то и дело выскальзывавшим из рук.

Когда заметили подходившего к ним господина Оттенса — остановились, несколько андэлни растерянно глянули на Бурдюка.

— Заканчивайте. У нас хорошие новости. Даже слишком хорошие, не могу поверить, что нам так повезло.

Теперь они не смотрели на Бурдюка — и это было очень хорошо. Разбираться с недовольными совершенно не хотелось, да и времени не оставалось.

— Господин советник…

— Да, святой отец, потом мы, разумеется, вернёмся и совершим всё, что должно. А пока, — добавил он, обращаясь ко всем, — ситуация у нас простая. Эти ублюдки пошли к замку местного ойвира… как бишь его? Ну, не важно. Главное вот что: почти наверняка они там задержатся. Если у Плети есть хотя бы капля мозгов, он не рискнёт оставлять за спиной замок. И мы с сотником уверены: Плеть идёт туда не просто так.

— Собрался захватить?!

— И это разумно: сторонников у него всё больше, а значит, в армии появляется всё больше больных и немощных, которые затрудняют продвижение. Бросать этих андэлни Плеть не станет — вы же разбирали дом собраний, да? — много видели явных чужаков?

— Он оставил только убитых, — кивнул Бурдюк. — Убитых или смертельно раненых, точнее не определить.

— Вот именно. Вдобавок Плети нужна база, надёжный тыл. И даже если камень-ключ не признает нового владельца, замок им всё равно пригодится. Судя по тому, что обнаружили разведчики, Плеть это знает — и направляется прямо туда. Понимаете?

Они не понимали. Слишком устали после долгого перехода, после заботы о телах… Господин Оттенс знал, как это бывает: в определённый момент сознание попросту истаивает, отходит на второй план — и только благодаря этому сам ты не сходишь с ума.

— Плеть окажется между молотом и наковальней? — тихо спросил Бурдюк. — Вы на это надеетесь?

— Я в этом уверен. Прошло дня три-четыре, не больше. Даже если в замке слабый гарнизон, он наверняка ещё держится. И наверняка бунтовщики слишком заняты осадой, чтобы думать о тылах. Мы ударим им в спину, а защитники замка помогут, как только поймут, что происходит. Мы уничтожим ублюдков, которые сотворили всё это, — он обвёл рукой площадь, лежавшие на ней тела, остовы сгоревших домов… — Через несколько дней все они будут отомщены.

Святой отец посмотрел на господина Оттенса, оглянулся на своих помощников. Те отводили глаза, многие уже потянулись за сброшенными куртками, за дорожными мешками…

— Ну что ж… — Жрец провёл тыльной стороной ладони по лбу. — Что ж… Если так — конечно, нужно спешить. Хоронить умерших некогда, это очевидно.

Господин Оттенс кивнул ему почти с благодарностью. И уже собирался идти обратно в лагерь, когда жрец добавил:

— Однако — нельзя же бросить их в таком виде. Получится, мы вытащили их из-под завалов только для того, чтобы оставить на растерзание падальщикам.

— Чего же вы хотите, святой отец? — процедил господин Оттенс. — Что предлагаете?

— О! Ну, выбор-то, откровенно говоря, небольшой. Думаю, наиболее разумным вариантом… с учётом всех обстоятельств… будет, хм, некий курган или что-то вроде.

— Курган?!

— Из обгоревших балок, из камней — это просто, советник. В крайнем случае я справлюсь один, а после вас догоню, так что не переживайте… Но ведь нельзя просто бросить тела, вы же понимаете, да?

Господин Оттенс, конечно, понимал. «Сам виноват, — подумал с досадой и злостью. — Стоило только лишить его выпивки — и проклятый жрец стремительно поумнел».

— Разумеется, — сказал Бурдюку господин Оттенс. — Вы правы, святой отец. Однако, как и я, вы кое о чём забыли.

Он выдержал паузу. Не наслаждался моментом, просто раздумывал, стоит ли всё-таки… Решил: стоит.

— Вспомним-ка о первопричине всех наших погребальных обрядов, святой отец. Прошло всего три-четыре дня — значит, кто-нибудь из покойных может вернуться с того света. Вот только воплотиться в такие тела… нет, я бы и врагу подобного не пожелал. Значит, наш долг — ваш долг, как жреца — позаботиться о душах. Избавить от возможных мучений. — Он повернулся к воинам. — Кто-нибудь, принесите отцу Гуггоналу топор — да проверьте, чтобы был хорошо заточен. Я пришлю вам ещё андэлни, святой отец, — хочу, чтобы мы закончили с этим побыстрей. Солдаты помогут вам сложить курган. Но отрубать головы покойникам — здесь уж, простите, вам придётся потрудиться самому. Не хотелось бы, чтоб кто-нибудь из них вернулся из потустороннего мира и обнаружил себя погребённым в кургане, под грудой мёртвых тел. Пусть уж покоятся с миром, верно?

Даже в неярком свете чарознатцевых шаров было видно, как побледнел Бурдюк. Однако ему хватило выдержки, чтобы молча кивнуть и взять в руки топор.

* * *

На запад из долины вёл пробитый в горах тоннель. Широкий, ровный, с гладким сводом, он явно появился ещё в те времена, когда Праотцы ходили по Палимпсесту во плоти. Когда творили чудеса и помогали своим чадам.

Собственно, тоннель наверняка пробили они — ни одному чарознатцу (что там — даже всему Цеху чарознатцев!) не под силу совершить такое.

Ехали молча. Позади, за спинами, всё было залито оранжевым, дрожащим светом: там вставало над долиной солнце.

Многие дремали прямо в сёдлах — привычка, которой обучаешься после первых же дней в походе. Спать, не останавливаясь, есть, не спешиваясь, не обращать внимания на запах немытых, потных тел.

На разговоры других.

— Гарры низвергнутые, до чего ж мне не нравится этот расклад! — Сотник ехал рядом с господином Оттенсом, впереди колонны. Впрочем, несколько разведчиков уже ждали их у выхода из тоннеля — и ещё четверо контролировали подступы к нему. — Идеальная ловушка. Умом понимаю, что вряд ли этим висельникам хватило мозгов оставить здесь дозорных, тем более — устроить засаду, но… — Он скривился и сплюнул. — Поскорей бы оказаться на той стороне, верно, господин Оттенс? Не стоит загонять себя в западню.

— Не тяни. Ты ведь хочешь поговорить о другом?

— Ну… как посмотреть. — Сотник почесал эти свои уродливые складки на месте левого уха. Иногда господину Оттенсу казалось, Клык делает это специально, чтобы его позлить. — Может, и о том же самом, в общем-то. Западня — она ведь разная бывает, сами знаете. Если андэлни загнать в неё… можно заставить выполнять то, что тебе хочется, — но в итоге наверняка наживёшь врага, верно? Или даже врагов.

— Я предупреждал его.

— И я предупреждал, не сомневайтесь. Что поделаешь, такой уж он андэлни, наш святой отец… редкой породы, сейчас подобных и не встретишь.

— Ты о чём?

— Есть в нём прочный хребет, стержень. То, что не даёт ни согнуться, ни отступить. После катастрофы, сами знаете, многие иначе стали на мир смотреть. — Он снова поскрёб пальцами кожу. — Вот как будто проснулось в них что-то от зверей. Выше прочего ставят простые вещи: еду, питьё, женщин… Отец Гуггонал не такой.

Господин Оттенс усмехнулся:

— Ну, насчёт питья…

— Да бросьте, сами знаете, это пустое. Вы вот запретили — и он подчинился, с тех пор — ни капли. Он, кстати, — добавил сотник, — на вас в этом очень похож. Просто он и вы разное цените.

Господин Оттенс зевнул и покачал головой, прогоняя сонливость.

— И к чему ты ведёшь? Или просто решил убить время и отвлечься от тревожных мыслей?

— Андэлни уважают таких. Вас. Его. И когда вы… — Акийнурм покачал головой. — В общем, зря вы так, господин советник.

— Действительно, зря. Следовало раньше поставить его на место. Мы здесь для того, чтобы позаботиться о живых — не о мёртвых.

Какое-то время Акийнурм просто ехал рядом и хмурился. Потом сказал:

— Это не моё дело, господин советник. Но, если позволите… тут вот какая штука: почему-то выходит, что когда заботишься о своих мёртвых, на самом деле делаешь это ради живых. Даже ради тех, кто уже не верит, что из потустороннего мира можно вернуться.

— А ты веришь, сотник?

— Мой прадед возвращался дважды.

— А после того, как мир изменился, — ты хотя бы слышал о подобном? То-то и оно. — Господин Оттенс запрокинул голову и посмотрел на гладкий, словно вырезанный ножом скульптора потолок. — Может быть, — добавил тихо, — его и вовсе нет.

— Нет потустороннего мира?!

— Дико звучит, да? Сложно в такое поверить? — Господин Оттенс поглядел на Акийнурма с едкой усмешкой. — А в то, что после катастрофы погиб один из Праотцов? В то, что Палимпсест распался на отдельные острова? В эти смертоносные «чернила», которые разлились между островами? Почему тогда андэлни считают, будто потусторонний мир мог уцелеть? В конце концов, всё доказывает обратное. — Он снова усмехнулся: — И пусть отец Гуггонал сколько угодно взывает к моей вере — это ничего не изменит. Разве что он действительно сумеет призвать с того света хотя бы одного покойника…

Тоннель закончился. На миг они придержали скоростелей и просто смотрели на расстилавшуюся впереди равнину и на тракт, который рассекал её надвое. Качались на ветру метёлки травы, кое-где расцвеченные вкраплениями первоцвета. Крохотные жёлтые чашечки казались чем-то небывалым, чуждым — первые растения, которые были созданы Праотцами после того, как мир изменился. После того, как Праотцы изменили его сами, явившись сюда и изгнав предвечных чудовищ.

Скоростели потянулись к ближайшим метёлкам, ухватили клювами пучки травы. Господин Оттенс рассеянно одёрнул своего; сам в это время смотрел вдаль. Лёгкий туман таял, рвался на млечные клочья — и у горизонта уже проступала гряда холмов. За ними, если верить карте, лежала ещё одна деревушка, а дальше, на расстоянии двух дневных переходов, — замок Вёйбур.

Подъехали разведчики, подтвердили: всё спокойно, ничего странного или подозрительного.

— Следующий привал сделаем чуть раньше, — решил господин Оттенс. — До деревушки. Её пройдём, не задерживаясь, а потом… видно будет.

Сотник кивнул:

— Я бы даже предложил обойти её. Чтобы избежать лишних… осложнений.

— Пожалуй, так и сделаем. — И поскольку рядом были другие андэлни, господин Оттенс снова перешёл на «вы»: — Отправьте туда разведчиков, пусть проверят, не осталось ли вдруг живых — тех, кому действительно нужна наша помощь. И…

— Да, господин Оттенс?

— Нет, ничего. Забудьте. — Он небрежно махнул рукой: — Подумалось… пустяки.

Отряд неторопливо двинулся по дороге в сторону холмов. Господин Оттенс оглянулся: кто-то продолжал спать на ходу, кто-то жевал сморщенное яблоко. Священник ехал, обмякнув в седле, голова то и дело опускалась на грудь, но он вскидывал её и, моргая, обводил всё вокруг тусклым взглядом. Встретился глазами с господином Оттенсом и как будто даже не узнал его.

«Спрашивать, — подумал Эстритолк Оттенс, — имеет смысл лишь тогда, когда надеешься получить ответ… так или иначе». А сотник знал о хозяевах замка Вёйбур столько же, сколько и он сам. То есть ровным счётом ничего.

Вот это и тревожило господина Оттенса. Там, на площади, он уверял андэлни, что Плеть сам загнал себя в западню, оказался между молотом и наковальней. Западня, безусловно, была — да только кто именно в неё угодит? Не рассчитавший своих сил Плеть или же господин Оттенс?

Три дня — долгий срок. Если нынешние хозяева замка Вёйбур испугаются и откроют ворота… или просто не выдержат осады — тогда достать бунтовщиков будет непросто. Даже госпожа Дойварнесс не поможет выбить этот сброд из замка.

«Три дня, — подумал он. — Три дня неизвестности, а потом доберёмся до замка и станет ясно, ошибся я или нет».

* * *

Трёх дней им не хватило.

Как ни странно, помешал не Бурдюк. То есть святой отец не мешал вовсе: больше ни разу не оспаривал решения господина Оттенса, преимущественно молчал и держался особняком. Безымянную деревушку, как и посоветовал Акийнурм, обошли стороной. Сам господин Оттенс вместе с разведчиками и чарознатицей съездил туда в поисках каких-нибудь важных следов, зацепок, возможно, намёков на дальнейшие планы Плети.

То, что они нашли, сбивало с толку сильнее, чем сожжённый Торжок. Всё выглядело так, словно жители просто собрались и куда-то ушли. Побросали свой скарб, скотину, у некоторых в печи стояла дня три назад приготовленная каша… По дворам бродили сибарухи, копались в мусорных кучах, злобно шипели на чужаков, когда те подъезжали слишком близко.

— Жителей могли увести андэлни Плети, — сказал Клык, когда они, вернувшись к отряду, собрались на совет. — Увели, чтобы использовать во время штурма как живой заслон.

— Но почему не сожгли дома? Почему оставили провизию? У Плети большое войско — и наверняка серьёзные проблемы с припасами и фуражом.

Акийнурм пожал плечами:

— Как знать. Мне всё больше кажется, что мы идём по следу отряда — одного из многих. Плеть собирает силы, вербует негодяев и просто недовольных. Он, господин Оттенс, не из тех юродивых, с которыми мы сталкивались прежде. Он по-другому мыслит, просчитывает на два-три шага вперёд. С этими пленниками не всё понятно: может, дома и скотину не тронули, чтобы легче было обмануть деревенских. Их погнали, а потом вернутся за остальным.

— Не похоже на его методы. — Чарознатица в который раз посмотрела на карту. — Послушайте, на севере, недалеко отсюда, была ещё одна деревня. Можем мы туда послать андэлни?

— Зачем?

— Если мы действительно идём по следу меньшего отряда, основные силы Плети двигались к замку другим путём. Иначе бы они расправились с Торжком намного раньше.

— Если у них есть чарознатцы, Плеть мог явиться откуда угодно.

— Если у них есть очень могущественные чарознатцы. Потому что создать стабильные порталы для переброски большого количества андэлни способен далеко не каждый. Вот те двое, из Торжка, действовали на пределе своих сил и были вынуждены подолгу отдыхать. Но, так или иначе… — Она пожала плечиками. — Существует мизерный шанс узнать хоть что-нибудь — неужели мы им не воспользуемся?

— Не сходится, — сказал вдруг жрец. Всё это время он просидел молча, в стороне. Собственно, и звать-то его не следовало, но Акийнурм зачем-то позвал.

— Что вы имеете в виду, святой отец?

— Это просто, госпожа Дойварнесс. Если бы деревенских увели андэлни Плети… ну, в качестве живого заслона против защитников замка… вы нашли бы трупы. Хотя бы несколько. Старики. Больные. Наконец, просто упрямые. Те, кого не имело смысла тащить силком — а проще было прикончить в назидание остальным. Вы же говорите, что деревушка была абсолютно пустой, ни единого тела.

— И что это, по-вашему, значит? — уточнил господин Оттенс. — Их спасли Праотцы? Взяли к себе на небо, на остров Аллэор?

— О, боюсь и надеюсь, всё много проще. Кто-то уже знал о приближении головорезов и предупредил местных жителей. Он же — этот кто-то — настоял на том, чтобы андэлни бросили всё лишнее. Видимо, время поджимало.

— И куда же он — «этот кто-то» — увёл их?

— Очевидно, в замок, господин Оттенс. Куда же ещё?

— Хотел бы я в это верить. Да вот неувязка: с чего тогда Плети оставлять деревушку нетронутой? Почему он не сжёг её? Почему не увёл с собой скотину? Не забрал запасы еды?

— Потому что, как сказал сотник, это был не Плеть. Отряд, который мы преследуем, — какой-нибудь из вспомогательных. Их ожидали возле Торжка — и велели не задерживаясь идти к замку.

Господин Оттенс посмотрел на Акийнурма. Тот задумчиво постукивал пальцами по колену.

— Может быть, — сказал наконец. — А вы как думаете, господин советник?

— Думаю, нам нужно вернуться. — Он глянул на небо — солнце уже клонилось к закату. — Переночуем в деревушке. Потом — по обстоятельствам. И да, госпожа Дойварнесс права, нужно выслать трёх андэлни на север. Пусть проверят, не оттуда ли пришёл Плеть со своим основным войском.

Они поднялись, Клык позвал двух десятников и отдавал команды.

— Господин Оттенс.

— Да, святой отец? Хотите что-нибудь добавить?

— Всего одну вещь — и скорее повторить. Если я прав, они вернутся… за припасами и прочим. Причём вернутся в ближайшее время.

— Поэтому, — кивнул господин Оттенс, — мы туда и едем.

На самом деле он не был настолько спокоен: по сути, сейчас всё висело на волоске. Если жрец ошибся… а впрочем, даже если прав — они наверняка потеряют время. А сколько продержится замок, известно одним Праотцам.

Но его андэлни нуждались в отдыхе, и это господин Оттенс тоже понимал.

Безымянная деревушка была обнесена частоколом, но ворота — и западные, и восточные — оставались открытыми. Единственная узкая улочка деревни изгибалась дугой, в центре этой дуги, над колодцем, стояли пять кручинников — по числу народов Палимпсеста. Один был подрублен нарочно, однако и остальные выглядели так, словно их поразила некая болезнь.

Господин Оттенс велел вести себя тихо: рассредоточиться по дворам, огонь не разводить, не шуметь, — так, чтобы издалека деревня казалась брошенной. Дозорным — глаз не спускать с дороги, сменяться каждые два часа. И никому из домов ничего, кроме еды, не брать.

— А что с кудлаками? — уточнил Акийнурм. — Когда вы сюда приезжали в прошлый раз, они так же надрывались?

— Стерегут дворы, — пожал плечами господин Оттенс. — Хотя подозреваю, это только малая часть, остальные разбежались.

Госпожа Дойварнесс подъехала к ним, как обычно, совершенно бесшумно.

— Вот, кстати, ещё один довод в пользу сказанного святым отцом. Если бы жителей угнали андэлни Плети, кудлаков просто оставили бы на привязи. А ведь всех успели отвязать.

— Однако проблема остаётся, — невозмутимо заметил Клык. — Некоторых прогнали, но с десяток наиболее упрямых не желает уходить.

— Пристрелите, — отмахнулся господин Оттенс. — Если оставим, их лай может нас выдать.

— А что с горбачами? Их никто не кормил несколько дней, быки трубят, коровы мычат как сумасшедшие.

— Не трогать. Пусть всё выглядит естественно. Вряд ли андэлни Плети будут ждать ловушки, но мы не должны их вспугнуть.

Для себя он выбрал домик поближе к западным воротам. Отсюда видны были распахнутые створки — и дорога за ними, пока пустая.

Стемнело, звенели в траве цикады, на небе заблестели первые звёзды — мелкие, холодные, словно крошки льда. Горбачи то замолкали, то снова принимались реветь. Скоростели в ответ едва слышно шипели сквозь наклювники.

Понимая, что всё равно не уснёт, господин Оттенс вышел во двор. Дело было не в шуме — просто чем больше размышлял он над версией жреца, тем более верной она ему казалась… за исключением одной малости, которая всё маячила на самом краю сознания. Очень важной и пугающей малости.

Он наскоро перекусил тем, что принёс оруженосец, и отправился бродить по деревне: на ходу лучше думалось.

Правда, горбачи орали невыносимо — некоторые уже хриплыми, надорванными голосами. Одно хорошо: было их, в общем-то, немного. Сперва господин Оттенс решил, что некоторых всё же увели местные жители, но потом сообразил: да некого было уводить! Жили здесь бедно, вот в чём причина. Вспомнил: поля к северу от деревушки стояли полупустые, на огородах всё высохло и завяло.

И ведь видно, что жители не из ленивых. Дома древние, но содержатся в порядке, подновляются, ограды тоже, частокол… ну, понятно, о нём-то при любом раскладе позаботятся в первую очередь, — но и прочее-разное говорит о том же, все детальки, мелочи: расписные горшки на кольях, запасы угля и дров во дворах, колодец чистый, засовы, ухваты, петли — без ржавчины…

Значит, скорее всего, дело в земле: она который год отказывается родить. А это, в свою очередь, означает, что хозяева замка Вёйбур не слишком-то заботятся о вверенных им краях. Камень-ключ терпит нынешних Вёйбуров — но не более того.

Однако если так — стал бы андэлни, которому плевать на собственных подданных, спасать их от Плети? Господин Вёйбур, кем бы он ни был, наверняка понимает: лишние рты во время осады — обуза, а не подспорье.

Тогда что на самом деле произошло в деревушке?..

Эстритолк Оттенс огляделся, заметил в одном из дворов юного сержанта, который как раз кормил скоростеля, — и подозвал к себе.

— Да, господин советник?

— Сбегай-ка к госпоже Дойварнесс и к сотнику, скажи, жду их у себя. Да, и к святому отцу, — его тоже.

— Есть, госпо…

В этот момент от западных ворот донеслись удивлённые возгласы. И сразу — клёкот возбуждённых скоростелей. Тот, которого кормил сержантик, вскинул голову и пронзительно закричал в ответ.

— Забудь! Седлай его и поднимай остальных солдат, — бросил господин Оттенс.

Сам он помчался к западным воротам, на ходу пытаясь сообразить, что же пошло не так. Потом увидел в проёме дорогу, силуэты на ней — и остолбенел.

Впереди мчались трое всадников на скоростелях. С такого расстояния и при скудном освещении толком было не рассмотреть, но господин Оттенс не сомневался, что это его андэлни. Значит — те, кого отправили в безымянную северную деревушку. И похоже, до пункта назначения они не добрались.

За этими тремя гнались всадников пятнадцать — семнадцать — шли рассыпавшись полукругом, пытаясь зажать в клещи. Не только на скоростелях: даже отсюда господин Оттенс разглядел трёх бархаг, четырёх или пять грациозников, ещё каких-то тварей, о которых прежде и не слыхал. После Разлома их появилось предостаточно, в основном смертельно опасных, но некоторых удавалось приручить… или по крайней мере на время обуздать.

— Господин советник, ворота запираем?

Он зло глянул на подбежавшего десятника.

— Не сметь! Десять… нет, пятнадцать андэлни отправьте из восточных, пусть обойдут деревушку с севера и ударят с тыла. А вы готовьтесь: пропустим наших, позволим въехать остальным — вот тогда и атакуем с двух сторон. На узкой улочке им не развернуться. И запомните, все, — (он видел, что его слушает не только десятник), — ни один не должен уйти. Но нам нужны живые… необязательно невредимые, но — живые.

Схватил принесённый оруженосцем щит, а перевязь с мечом никогда во время выездов и не снимал. Это было первое, чему научил Эстритолка Оттенса сотник — ещё когда они только познакомились и отправились вдвоём на первое деликатное задание. «Оружие, — говорил Акийнурм, — всегда должно быть при вас. Даже если мы едем в какой-нибудь захолустный городок, по пустяковому делу». В тот раз оно им действительно понадобилось — и урок сотника господин Оттенс запомнил навсегда.

Сейчас он проверил, свободно ли выходит меч из ножен, и огляделся по сторонам.

Горбачи ревели из-за запертых дверей. Скоростели вторили им, вытягивая длинные шеи и топорща алые хохолки. Господин Оттенс рассеянно подумал о том, что кудлаков можно было и не убивать, — и это оказалось его последней отвлечённой мыслью.

Дальше всё происходило с невероятной скоростью — как будто время до сих пор сжималось в тугую пружину, — и вот теперь развернулось.

Створки ворот с гулким грохотом отлетели в стороны. Чья-то рука ухватила господина Оттенса за плечо и рванула влево — из-под лап ворвавшегося на улочку скоростеля. Всадник в седле держался из последних сил. Левое его бедро и левый бок птицы влажно блестели, и что-то капало в пыль, оставляя густой, вязкий след.

Вслед за первым въехали два других всадника. В узком пространстве птицы столкнулись, один андэлни вылетел из седла и рухнул прямо на доски хлипкого заборчика. Закашлялся, попытался встать.

На него не обращали внимания. Потому что в ворота уже ворвались те, кто преследовал этих трёх, — разномастная толпа, улюлюкающая, вопящая, размахивающая оружием. Впереди неслись на бархатах двое бородачей — похоже, братья. Головы обрили налысо, кожу украсили татуировками — алыми глазами, которые таращились прямо в небо. Гигантские жуки под ними бежали беззвучно, у одного из сочленения между головой и грудью торчал обломок стрелы. Оказавшись на улице, бархаги пружинисто прыгнули — одна вправо, другая влево. Правая приземлилась на крышу домика, ловко вскарабкалась до конька и там замерла. Её всадник потянулся за луком. Другой жук оказался менее удачлив — он запрыгнул во двор, где на него обрушились солдаты господина Оттенса. Одно копьё пронзило горло всадника, три ударили по фасеточным глазам бархаги…

А в деревню уже влетали следующие всадники — кого-то удавалось остановить сразу, другие уворачивались от клинков и прорывались к площади, вслед за беглецами.

На другой стороне деревни, у восточных ворот, вдруг закричали. Зазвенело оружие, зашипели скоростели.

— Ах ты ж, гаррово семя! Их было больше! — рявкнул кто-то прямо над ухом у господина Оттенса. — Кто-нибудь…

И в этот момент воздух над их головами затрещал так, будто там, наверху, плотно натянули и разорвали надвое необъятный кусок парусины.

— Ложись! — крикнул господин Оттенс. — Все на землю!

Сам он при этом остался на ногах — просто тело отказалось повиноваться.

Первый портал возник перед только что ворвавшимся в деревушку всадником на странной твари, похожей на змею со множеством мускулистых ножек. Ножки эти заканчивались раздвоенными копытцами и при каждом движении издавали едва слышный шорох. Всадник не сидел, а полулежал на спине змееножки. Одной рукой держал поводья, в другой сжимал двулезвийный топор. Не поднимаясь, он ударил этим топором по стоявшему у ворот солдату — прямо по голеням, но несильно, чтобы не застряло лезвие.

Потом рванул топор на себя — и закричал, когда рука угодила в портал. Разрыв в ткани мира выглядел как плоское яйцевидное пятно ярко-оранжевого цвета. Оно как будто вибрировало — и оранжевые переливы внутри пятна двигались, вращались против часовой стрелки, вокруг невидимой оси.

Рука всадника вместе с топором угодила в это пятно — кисть и запястье ушли туда, как в воду.

Он отдёрнул руку… впрочем, теперь от неё осталась лишь брызжущая кровью культя.

Змея с копытцами не успела затормозить, её голова уже нырнула внутрь, тело изогнулось в судороге и стало заваливаться на бок. Портал с оглушительным хлопком свернулся в точку — сверкающую, проступившую на изнанке век, даже когда господин Оттенс зажмурил глаза, — свернулся, мигнул и исчез.

Но уже появлялись новые — и рассекали тела всадников; словно раскалённым ножом проходились по туловищам, шеям, ногам осёдланных тварей. При этом разили без разбору, своих и врагов, — и несколько солдат, оказавшихся слишком близко к порталам, уже упали, зажимая раны… если было чем зажимать.

Это длилось несколько мгновений, но господину Оттенсу показалось — не меньше часа.

Потом всё закончилось, и у ворот осталась груда плоти — извивающейся, воющей, смердящей дерьмом.

Господин Оттенс оглянулся — как раз вовремя, чтобы подбежать к чарознатице и не дать ей упасть. Она не просто побледнела — кожа, казалось, стала бесцветной, глаза закатились, как у сломанной куклы, нижняя челюсть отвисла, подбородок был мокрый от слюны. Господин Оттенс мимоходом удивился, что это хрупкое, миниатюрное тело оказалось настолько тяжёлым.

А потом в плечо чарознатицы вонзилась стрела — и оно стало вовсе неподъёмным. Господин Оттенс не удержался на ногах, рухнул на бок — и только миг спустя сообразил, что это его толкнули.

— Лежите! — яростно прошипел сотник — а сам уже отдавал команды, резко махал рукой: — Пошли! Пошли!

Андэлни бежали к крыше, на которой засел татуированный стрелок. Тот отпустил бархагу, а сам спрятался за скатом и выцеливал нападавших. Одного ранил в руку, другому попал прямо в глаз…

— Уносите её в дом! — Сотник рывком поднял господина Оттенса на ноги, подхватил чарознатицу. — Стрелу не трогайте, потом… после всего… — Обернулся к восточным воротам, где до сих пор звенела сталь. — Вот гаррово семя, кто же знал, что они зайдут с обеих сторон!

Дальше господин Оттенс не слушал: он побежал к дому, чуть пригнувшись, не думая о том, что представляет собой идеальную мишень для стрельбы. Один раз споткнулся и едва не упал, но устоял.

Наконец, он скользнул внутрь и бережно опустил женщину на деревянную, застеленную шкурами лавку. Пальцами коснулся горла — есть ли пульс; был, едва заметный, но всё же был.

Осмотрел рану, стараясь не трогать стрелу: наконечник ударил уже на излёте, кость вроде не задета. Правда, лезвие могло быть отравлено, но здесь ничего не поделаешь, по крайней мере — не сейчас.

Он поглядел сквозь узкое слюдяное окошко во двор — увидел только мельтешенье, услышал — всё ту же смесь криков, команд, птичьего клёкота. А ещё через пару мгновений, хотя крики и клёкот продолжали звучать, понял — всё закончилось. Закончилось или вот-вот закончится, и значит…

— Рункейрово сверло! — Эстритолк Оттенс ещё никогда в жизни не бегал с такой скоростью. Он вылетел из домика, снова едва не зацепился обо что-то, перепрыгнул (мимоходом отметив, что это — надкрылье рассечённой порталом бархаги) — и побежал к Акийнурму. Тот стоял, привалившись боком к чьему-то заборчику, и переводил дыхание. Наблюдал, как его андэлни волокут из соседнего двора арбалетчика — того самого, с татуировкой на бритой голове.

Потом отвернулся посмотреть на господина Оттенса, который от волнения только и мог, что махать руками и сипеть.

Как раз в этот момент солдаты решили упростить себе жизнь. Они швырнули избитого в кровь стрелка, и один потянулся за мечом.

— Нет! — Между солдатом и татуированным вдруг встал Бурдюк. Святой отец был с головы до ног вымазан в липкой ярко-жёлтой жидкости, а мизинец на его левой руке оттопыривался так, словно жрец собирался на манер какого-нибудь дворянчика хлебнуть чаю из миниатюрной чашечки. — Не трогайте его! — повторил Бурдюк. — Не смейте!

— Святой отец, — тихо сказал один из солдат, — вот, право слово, шли бы вы… умыться там или ещё чего. При всём уважении.

Он был из тех ветеранов, которые уходили на покой — да вот вернулись, когда в них возникла необходимость. Если не сверстник Акийнурма, то уж точно — не намного моложе его.

— Вы не понимаете!..

— Занимайтесь мёртвыми, святой отец. Вон хотя бы теми двумя, которых убил этот выродок. А его оставьте нам.

— Стоять! — рявкнул, наконец, господин Оттенс. — Чтоб и волос с его головы… — Он запнулся, сплюнул и добавил уже спокойней: — В общем, насчёт волос — поздно, конечно. — (Кто-то из солдат хохотнул). — Но насчёт остального — святой отец прав, а мы все — болваны. Верно, сотник?

— Я был бы ещё большим болваном, если бы оспаривал это, господин Оттенс. — (Солдаты засмеялись громче). — А ты, Карноух, вроде должен думать головой — и что? Забыл, о чём господин советник в самом начале сказал? Нам нужны живые, хотя бы один — и этот ваш лысый ничем не хуже остальных.

— Даже лучше, — мрачно заметил кто-то. — Учитывая, что все остальные мертвы…

— Свяжите его и бросьте в погреб, и пару стражников приставьте, чтобы глаз не спускали. Допросим позже, сперва займёмся ранеными. — Господин Оттенс подошёл к жрецу, кивнул: — Как вы? Сможете заняться врачеванием?

— Только палец вправить… а так — конечно.

— Спасибо, что вовремя вмешались.

— Считайте, это я из шкурных интересов, — сказал отец Гуггонал. — Всё-таки проще спасти для вас живого пленника, чем возрождать мёртвых.

* * *

В конце концов им пришлось задержаться на день. Господин Оттенс готов был пренебречь похоронными обрядами, когда дело касалось жителей Торжка. Но тела своих андэлни бросить не мог — и не бросил. Всех шестерых похоронили согласно обряду, и отец Гуггонал пропел над ними гимны Рункейру Душехранителю. Деревенское кладбище находилось к северу от частокола, между полями. На могилах остались следы скоростелевых лап — здесь пятеро бунтовщиков объехали деревню, чтобы прорваться через восточные ворота.

Несколько молодых кручинников были сломаны, таблички с именами разлетелись во все стороны. Они собрали таблички и сложили в одном из домов.

— Надеюсь, — пробормотал Акийнурм Клык, — найдётся кто-то, кто сможет правильно их развесить.

Господин Оттенс сомневался, однако промолчал. В последние часов семь он вообще мало говорил — больше слушал и наблюдал. Пытался понять, где допустил ошибку и как им быть дальше.

Трое разведчиков, которых отправили в северную деревню, так туда и не добрались. По роковому стечению обстоятельств (хотя господин Оттенс скорей назвал бы это невнимательностью) они наткнулись на разъезд бунтовщиков. Андэлни Плети вряд ли поняли, с кем имеют дело, однако атаковали — и серьёзно ранили одного разведчика. Сейчас он лежал в доме старосты — там устроили лазарет. Двое других оказались удачливей: отделались лёгкими увечьями, полученными уже в деревне во время сражения.

К сожалению, с остальными ранеными дела обстояли много хуже. Госпожа Дойварнесс так и не очнулась. Четверых андэлни, которые пострадали от вызванных ею порталов, отец Гуггонал прооперировал, однако сразу заявил: дело плохо.

— Им нужны настоящие лекари, нужны покой и обезболивающие. Двоим срезало кисти рук, одному — ногу ниже колена.

— И ещё один вовсе остался без ног. — Акийнурм Клык сплюнул и покачал головой. — Вот поэтому я ненавижу всё, что связано с порталами. До Разлома их почти не использовали — и жилось спокойней. Я понимаю, сейчас, если есть под рукой надёжный чарознатец, прыгай по миру из конца в конец, не зная печали… да вот только каждый раз меня аж наизнанку выворачивает. Шагаю в портал и думаю: «Всё, Клык, теперь точно сдохнешь!» А когда чарознатцы с их помощью аж такое вытворяют…

— Она спасла нас.

— Да, господин советник, спасла. Я ведь не дурак, понимаю. Если бы не госпожа Дойварнесс, эти говноеды прикончили бы половину отряда — мы и ахнуть бы не успели. Моя вина, не сообразил про вторые ворота. Но порталы… вот как она так умеет? — сразу россыпью, да не обычные двусторонние — а только такие, чтобы на вход работали, а на выход — нет!

— А я, — тихо сказал жрец, — всегда спрашиваю себя о другом. Куда открываются эти односторонние порталы? Что находится по ту сторону?

Господин Оттенс отмахнулся:

— Сейчас это неважно. Вопрос в другом: как нам быть дальше? С ранеными на руках, без чарознатицы…

— Хотите повернуть назад?

— Хочу выслушать ваше мнение, сотник.

— А я, — сказал отец Гуггонал, — хотел бы сперва послушать нашего пленника…

Замечание было дельное… в отличие от того, что удалось выжать из татуированного. Знал он немного и сперва вообще собирался молчать, но Весло и Карноух сумели его переубедить.

Стало ясно, что шли они по следу вспомогательного отряда. Доверенные андэлни Плети отправлялись в набеги на соседние острова и вербовали там недовольных, отщепенцев, бродяг, преступников, — всех тех, кто готов был примкнуть к самозванному пророку. У Торжка отряд ждали — и по приказу Плети спешным порядком повели к стенам замка Вёйбур. Поэтому деревушку и оставили в покое: кто-то побывал здесь до бунтовщиков и действительно успел увести всех жителей. А за скотиной и припасами можно было вернуться позже — что, собственно, татуированный со своими приятелями и собирался сделать. На разведчиков они наткнулись случайно — а поскольку уже проезжали через эту деревеньку, помнили о восточных воротах и попытались загнать противника в западню.

О Плети татуированный знал мало. О том, что творится под стенами замка, — тоже. Осада длилась больше недели и, судя по всему, могла затянуться ещё на столько же… но это ничего не значило.

— Много лишних ртов, мало настоящих мужчин. — Татуированный говорил тяжело, то и дело проводя языком по распухшим губам. Борода его слиплась, глаза заплыли. — В конце концов они сдадутся.

— Потому что Рункейр на вашей стороне?

Он посмотрел на них с презрением:

— Потому что на нашей стороне сила.

— Я думал, вы верите в своего пророка. Разве не поэтому ты пошёл за ним?

— Большинство — верит. Но мы с братом смотрели на это проще. Плеть дал нам то, чего твой венценосный засранец даже не обещал. Власть, уважение, цель.

Господин Оттенс не стал спорить. Пожал плечами, кивнул Карноуху:

— Устрой, чтобы всё было легко и быстро, как мы и обещали. Свою часть соглашения он выполнил.

Вместе с Клыком и священником господин Оттенс вышел на улицу, присел на уцелевшую деревянную лавочку. Лавочка была расписана жёлтым и зелёным: улыбчивое солнце, пруд с рыбёшками, девочка на берегу…

— Дальше будет только хуже, — заметил Акийнурм Клык. — Прошло всего-то лет семь после Развала, когда начали появляться такие пророки. Я слышал о двух случаях в землях сиэллонов — но там с самозванцами быстро расправились. Были и другие… и наверняка ещё появятся. И если кому-нибудь из них хватит сил и везения… и если он захочет править… — Сотник сплюнул в пыль. — Зуб даю: пока в Скаллунгире не будет порядка, они станут появляться снова и снова. Смущать народ, подстрекать к бунту, захватывать земли. А если ещё сумеют привлечь на свою сторону чарознатцев…

Они помолчали, глядя, как солдаты стаскивают к выгребной яме тела. Туши скоростелей, бархаг и прочих тварей порубили на куски и скормили своим птицам.

Другие андэлни отперли хлева и выводили горбачей. Наливали воды в поилки, охапками швыряли сено. Быки фыркали, коровы ревели, несколько морд потянулось, чтобы лизнуть руки новых кормильцев.

— Ладно, — сказал господин Оттенс, — всё это пустые разговоры. До замка два дня пути. Пусть андэлни отдыхают, завтра решим, как быть.

— Разве у нас есть выбор? — Святой отец вымотался за последние часы, заметно спал с лица и даже говорил с усилием. — Ведь на самом деле всё просто: мы не можем бросить замок и его защитников на произвол судьбы. «Молот и наковальня», это ведь вы говорили?

— Если отряд, который мы преследовали, всего лишь вспомогательный… — Господин Оттенс рассеянно прихлопнул комара и стряхнул с ладоней прилипшие крылышки. — А мы остались без чарознатицы, с десятком раненых на руках.

— Раненых станет меньше, господин Оттенс. Думаю, до рассвета доживут от силы четверо. А насчёт остального… вы ведь и сами понимаете: пленник мог солгать, сознательно или нет. Сколько андэлни находится у Плети в подчинении — одно дело. А другое — сколько из них действительно готовы сражаться, если дойдёт до битвы, — сражаться не с крестьянами, а с воинами. — (В этом месте Акийнурм Клык хмыкнул, но промолчал.) — Сколько среди сторонников Плети больных, увечных, трусливых? Сколько кавалерии? А ведь пеших наши солдаты сотрут в порошок, вы это знаете. И потом, что скажут при дворе, если мы просто так возьмём и вернёмся? Даже не попытавшись выяснить, что к чему, даже!.. — Он вздохнул с таким протяжным, натужным звуком, будто пытался выдуть из тела все накопившиеся за эти недели сомнения, страхи, всё отчаяние. — Да что тут… вы ведь и сами всё прекрасно понимаете!

Господин Оттенс, конечно, понимал. И решение окончательное поэтому не принял.

А когда всё же принял, разумеется, и предположить не мог, как сильно ошибался отец Гуггонал.

* * *

В воздухе пахло близкой грозой. Отряд ехал скорым шагом, птицам надели наклювники, сами старались издавать как можно меньше шума. С запада наползал липкий туман, и это, пожалуй, было только на руку.

«Хоть что-то», — подумал господин Оттенс.

За последние два дня всё окончательно пошло наперекосяк, но об отступлении он уже не думал. Вместо сомнений пришла ярость — жгучая, отчаянная, — та ярость, с которой в детстве Эстритолк бросался навстречу любым препятствиям. Он знал, что когда-нибудь наверняка поплатится за своё упрямство, — и надеялся только, что не в этот раз.

Дважды они натыкались на вражеские разъезды — к счастью, те были не готовы к сражению. Андэлни господина Оттенса обезвреживали противников прежде, чем те успевали сообразить, что происходит. Допросы помогли мало — скорее, ещё больше всё запутали.

Плеть со дня на день ждал капитуляции. Слухи об этом ходили по всему войску. В то же время он велел удвоить дозоры, предполагал, что в его собственных рядах скрываются предатели, нескольких казнил из-за невнятных подозрений. Что-то затевалось и за стенами замка — однако никто толком не понимал, что именно. Слухи ходили самые разные. По ночам с башен доносились завывания труб, стон волынок… сквозь которые изредка прорывался стук топоров во внутреннем дворе.

— Плеть встревожен из-за того, что пропали его андэлни, — объяснял сотник. — Вот и дёргается. Слухи о скорой сдаче небось сам же и распространяет — что ему остаётся?

— Слишком просто. Он ведь не дурак, осаду планировал давно. Мог заранее подослать лазутчиков. Подаст сигнал, те отопрут изнутри ворота — и замок возьмут моментально, защитники даже охнуть не успеют.

— Может, и так, — пожал плечами Акийнурм. — Нам бы, конечно, связаться как-нибудь с тамошними андэлни, хотя бы согласовать время атаки…

— И чарознатцев бы, с десяток. Да пару сотен отборной кавалерии. — Господин Оттенс придержал скоростеля, оглянулся на своих солдат. — Будем исходить из того, чем располагаем.

Туман растекался между холмами, вздымался до самых верхушек. Силуэты делались нечёткими, таяли, дорога уже какое-то время шла под гору — и вскоре отряд услышал далёкие трубы. Словно в ответ на их голоса, в небе громыхнуло, затем ещё раз, уже злее.

— К ночи пойдёт дождь, — сказал Акийнурм. — А к утру всё здесь превратится в раздерьмовейшее болото.

Солнца они не видели — только рдяное марево, которым был пропитан туман перед ними. Постепенно алый цвет делался гуще, насыщеннее, и в какой-то момент господину Оттенсу показалось, что они едут сквозь кровавую дымку. При каждом движении туман дрожал, расходился волнами, и на самом пределе видимости как будто всё время что-то двигалось… кто-то двигался — там, за дымкой.

Птицы недовольно мотали головами, упрямились; андэлни тревожно переглядывались.

— Хватит, — в конце концов решил господин Оттенс. — Поднимемся вон на тот холм и встанем лагерем.

Сотник одобрительно кивнул и жестами передал приказ назад по цепочке.

Холм был почти правильной конической формы — правда, со срезанной верхушкой. Склоны поросли густой бурой травой, среди которой то и дело попадались цветки милейчи, разрывника и уютки. Наверх вела узкая тропа — судя по всему, пользовались ей нечасто.

К ночи похолодало, зарядил мелкий, унылый дождик. Слышно было, как во тьме стонут трубы, как ухают барабаны — и когда дул ветер, сюда доносились обрывки фраз, смех, ругань.

Вернулись разведчики, доложили, что до лагеря Плети рукой подать — и что бунтовщики явно к чему-то готовятся.

— Знать бы точно, когда начнут… — Акийнурм зло сплюнул. — Может, я переоденусь во что попроще и выдам себя за одного из них?

Господин Оттенс покачал головой:

— Даже не обсуждается.

— Такой шанс упустим! Они наверняка не ждут, что кто-то ударит с тыла. Знай мы, где находится штаб Плети…

— Но мы не знаем.

Во тьме громыхнуло — вроде бы гром, хотя господин Оттенс уже не был уверен.

Они не зажигали огней. Расположились на верхушке — холм был древний, когда-то здесь стояла дозорная башня, но с тех пор прошли века, и от неё остался только фундамент. Отряд устроился в каменном круге, хотя тот не защищал ни от дождя, ни от ветра — он и не мог, поскольку большей частью был не выше колена.

Скоростели лежали, сунув головы под крыло, по-детски попискивали, вздыхали. Андэлни сидели у них на спинах и изредка переговаривались приглушёнными голосами, но чаще прислушивались к тому, что творилось на западе.

Барабаны очень медленно, исподволь, ускоряли ритм. Потом ночь взорвалась криками, гулким громыханием — металл бил о камень сразу в нескольких местах.

— Ворота, — сказал сотник. — Они сделали тараны, вот же сучьи дети!

Господин Оттенс кивнул:

— Это хорошо. Значит, у Плети нет своих андэлни в замке.

— Вот сейчас бы и ударить им в спину, пока они там…

— Нет, — спокойно ответил господин Оттенс. — Будем ждать.

И они продолжали вслушиваться во тьму. Вдалеке иногда сверкали сполохи, но ничего, связанного с чарами, — просто молнии.

Удар следовал за ударом, а потом вдруг раздались отчаянные вопли, что-то ухнуло с раскатистым громыханьем, заскрежетало, хрустнуло… тотчас завопили уже другие голоса — теперь восторженно.

— Минус один таран.

Через некоторое время защитники вывели из строя второй и третий. Четвёртый продолжал настойчиво биться в ворота.

— Господин советник! — не выдержал один из солдат. — Они наверняка сейчас пали духом. И если мы…

— Мы будем ждать, — шикнул на него Акийнурм Клык. — И хватит трепаться!

Так прошло ещё около часа. Некоторые стали задрёмывать: легли прямо на своих птицах, накрылись плащами, кто-то даже похрапывал.

— Вроде бы затихает, — сказал отец Гуггонал. Он вскинул руку, и сперва господин Оттенс решил, что речь о дожде. — Такое впечатление, что они устали. Причём обе стороны, да?

Таран больше не бил в ворота — и барабаны тоже как будто приутихли.

— Отступили и решают, как быть дальше?

— Или всё давно решили, а теперь… Вот, слышите?

Застонали волынки, трубы зашлись в хриплом, протяжном вое.

А потом несколько птиц, словно по команде, вскинули головы — и в паузах между далёким шумом стало слышно, как где-то впереди — намного ближе, совсем рядом! — звякнул металл, раздались приглушённые голоса.

— Приготовиться, — шепнул господин Оттенс. Конечно, он ждал вовсе не этого — вообще не подозревал, что у Плети хватит ума вычислить их и отправить сюда отряд, тем более во время осады.

Андэлни шли, стараясь двигаться бесшумно, однако земля между холмами размокла, и в темноте кто-нибудь то и дело оступался.

— Пешие, — одними губами произнёс сотник. Он скалился с задором, которого господин Оттенс давно уже за ним не замечал. — Около полусотни, может, чуть больше. Разделаем под орех.

Господин Оттенс оглянулся: все всадники уже сидели на птицах.

— Ни один не должен уйти, — сказал он, доставая из ножен меч. — Сейчас они окажутся прямо под нами — тогда бьём с фланга, рассекаем колонну на части и уничтожаем.

Он прислушался к тому, что творилось внизу, помедлил. Слишком уж хорошо всё складывалось, а главное — если Плеть каким-то невероятным образом узнал об их отряде, почему послал сюда пеших? Почему — только сейчас?

— Десятник Тейбрунс! Вы со своими андэлни остаётесь здесь. Не атакуете до специального сигнала, который подаст вам сотник.

— Господин Оттенс?..

— Не обсуждается, десятник. Если сигнала не будет — ждёте здесь, пока всё не закончится. Если сигнала не будет, а вы поймёте, что всё пошло не так, — принимаете решение на свой страх и риск. Вопросы?

— Сигнал, господин Оттенс… Какой именно?

— Сотник?

— Я прокричу: «Пленных не брать!» Запомнишь, Тейбрунс?

— И выполню, — усмехнулся тот.

— Святой отец, вы тоже остаётесь. У вас слух хороший, поможете десятнику, если вдруг. Ну, начали!

Он хлестнул поводьями, и скоростель пошёл вниз по склону, сперва медленно, как будто нехотя, но постепенно разогнался — да так, что в ушах господина Оттенса засвистел ветер.

Внезапно перед птицей возникли фигуры: андэлни разного возраста, в основном в рванине, с вилами, мотыгами, насаженными на древко серпами. Прежде чем кто-либо из этих мерзавцев понял, что происходит, господин Оттенс взмахнул мечом — клинок прочертил пологую дугу по груди рослого бородача в помятой кожаной шапке — и тот с изумлением уставился на порез, из которого хлынула кровь.

— Нет! — крикнул кто-то сбоку. — Нет! Мы не пре… — потом захрипел и упал.

«Пленных не брать!» — билось в голове у господина Оттенса. Он оскалился, парировал вялый выпад, лезвием подцепил вилы с гнутыми зубцами и выбил из чьей-то руки. Потом отсёк её.

Слева сразу трое попытались стянуть его с седла, но скоростель вывернул шею и взмахнул клювом. С наклювником тот сработал не хуже молота — двое из троих рухнули, последний попытался бежать, но угодил прямо под лапы другого скоростеля. Было слышно, как хрустят кости и рвётся плоть… хотя сам господин Оттенс не был уверен, этого ли андэлни или других.

Он пронёсся сквозь их ряды, развернул птицу, бросил её обратно, в самую гущу боя, думая почему-то о госпоже Дойварнесс, как опускали её в могилу; тело на жёстком, широком плаще было похоже на сломанную куклу. Она так и не пришла в сознание, это по неясной причине бесило его больше всего.

«Ну, уж во всяком случае, — сказал он себе, — не потому, что это облегчило мне выбор. Конечно, не поэтому».

После того как похоронили убитых (а потом, под утро, тех, кто умер за ночь), — в деревне он оставил всего пятерых. Двое солдат с лёгкими ранениями вполне могли позаботиться о своих менее везучих товарищах. Обернись всё по-другому — и в отряде осталось бы слишком мало андэлни.

Хотя сейчас ему хватило бы и половины от их нынешнего количества. Это было не сражение, а бойня, стремительное, жестокое уничтожение. Скорее всего — он уже понимал это — дезертиров из войска Плети. Наиболее трусливые (или же самые благоразумные) решили сбежать, воспользовавшись замешательством после неудачного штурма, — и случайно наткнулись на отряд.

Никакой ловушки, никакого подвоха.

«Пленных не брать!» — подумал господин Оттенс. Правосудие венценосного кройбелса не знает пощады: те, кто преступил закон, должны быть покараны в назидание остальным.

Минут через семь всё закончилось. Всадники ездили по чавкающей жиже, добивали раненых. Птицы цокали языками и явно были бы не прочь избавиться от наклювников, но, конечно, никому и в голову не пришло бы кормить их перед боем.

Подъехал сотник, сообщил, что все целы и невредимы.

— Отлично! Сейчас перегруппируемся и ударим по ним с тыла… Я так думаю…

Вот тогда-то из темноты появился отец Гуггонал. Бледный, вспотевший, он выглядел так, словно только что воочию узрел предвечных гарров с даргами.

— Что случилось, святой отец?

— Разве вы сами не слышите?

Кто-то ахнул, двое или трое выругались — и все обернулись к господину Оттенсу.

В наступившей тишине лязг железа и крики звучали как будто совсем рядом, вот сразу за ближайшим холмом.

— Они всё-таки пробили ворота? Кто-нибудь заметил, когда и как это случилось?

— Нет, за всем, что здесь происходило-то…

— А может, у них были свои андэлни в замке?

— Или защитники сами ударили по Плети?

Господин Оттенс отмахнулся:

— Скорей я поверю в то, что под стенами замка ниоткуда появилась ещё одна армия. Проклятье!

— Кажется, они разделились. Слышите? Часть войска…

— …направляется прямо сюда! Несколько сотен, не меньше, — Акийнурм Клык оскалился и обвёл взглядом солдат. — А это будет забавно, клянусь Рункейровым сверлом!

* * *

Они поднялись на холм и заняли круговую оборону. Дождь прекратился, крупные, ледяные звёзды светили с небес — и много больше огней сейчас сияло на западе. Эти огни — багровые, жаркие — двигались, метались в ночи; некоторые гасли, другие разгорались. Пахло свежей землёй и кровью; иногда ветер доносил сюда горький запах дыма. Скоростели волновались, не желали стоять на месте, да и солдаты тоже были на взводе.

Первые андэлни появились через четверть часа — шли быстро, целеустремлённо, не в пример аккуратнее тех, предыдущих. Двигались тихо, если б их никто не ждал, застали бы врасплох.

Перед холмом разделились на два отряда и начали обходить с обеих сторон.

— Сотник, отправьте по десятке с северного и с южного склонов, пусть ударят и отступят. В бой не ввязываться.

Конечно, они могли уничтожить оба отряда. Но сейчас это было слишком рискованно: вслед за первыми приближались другие, его андэлни могли увязнуть в ближнем бою — и тогда их просто задавили бы количеством.

Вскоре те, кто обходил холм с юга, наткнулись на следы бойни; раздались удивлённые возгласы, моментально сменившиеся криками ужаса, когда андэлни господина Оттенса ударили с фланга. Прошли как раскалённый нож сквозь масло, развернулись, атаковали снова — и умчались в ночь быстрее, чем кто-либо там, внизу, сообразил, что происходит.

Другая десятка дождалась, пока с юга зазвучат первые вопли раненых, — и тогда обрушилась на второй отряд. То ли этих бунтовщиков вели андэлни поумнее, то ли действительно они заранее знали, чего ждать, — так или иначе, скоростелей встретили копьями. Птицы на бегу перепрыгнули через ряд вставших на одно колено солдат — и тогда те, кто ждал во втором ряду, ударили по вскинутым куцым крыльям, по мягким животам… Из одиннадцати птиц уцелели шесть, остальных добивали, не давали подняться, — и птиц, и наездников. Эти шестеро, впрочем, тоже далеко не ушли: их встретили копьями, стреляли в них из пращей. Какой-то малый с серпом увернулся от клюва ближайшего скоростеля, нырнул вперёд и подрезал птице сухожилия…

— Отправить им на подмогу ещё одну десятку?

Господин Оттенс покачал головой.

— Это уже ничего не изменит: мы не спасём их, только подставимся. Пусть поднимаются. Готовьте луки!

Он видел, какими взглядами смотрят на него солдаты, и вспомнил разговор с отцом Гуггоналом. «Ваши андэлни должны быть уверены хотя бы в том, что после смерти кто-нибудь позаботится об их телах. Что их не оставят гнить, не бросят посреди поля, как… как мусор, как никчёмную, сломанную вещь».

«Не исключено, — подумал господин Оттенс. — Если мы останемся живы, я, скорее всего, позабочусь об их телах».

Но впереди была долгая ночь, с запада приближались несколько сотен врагов, а у него оставалось невыполненным главное задание.

В столице никого не тревожило, скольких солдат потеряет господин Оттенс. Плеть Рункейрова нанёс государству слишком серьёзный урон — и с его армией следовало расправиться любой ценой.

Речь шла не только о сожжённых деревнях, это господину Оттенсу сразу объяснили. До беседы с ним снизошли весьма высокопоставленные, очень полезные андэлни, которым господин Оттенс давно надеялся оказать услугу. Они-то, эти значительные господа, прямо сказали: Плеть Рункейрова ставит под сомнение власть венценосного кройбелса, призывает к смуте, сеет панику в приграничных, наиболее проблемных областях Скаллунгира. Впрочем, это господин Оттенс и сам понимал. А вот о чём он не подозревал, так это о размахе, которого достигли творимые Плетью бесчинства. И уж подавно — о том, какое огромное войско у самозванного пророка.

— Господин советник! Похоже, они не собираются атаковать.

У подножия холма творилось нечто странное. Те, кто шёл с юга, отступали, бросив своих раненых и убитых… но и на севере происходило ровно то же. После того, как там покончили с птицами и всадниками, уцелевшие воины в спешном порядке перестроились и двинулись дальше, на северо-восток. Даже не стали обыскивать тела, не тронули ни доспехи, ни оружие.

Оставили это тем, кто уже подходил вслед за ними? Торопились оказаться в другом месте — в которое, собственно, и направлялись?

Но почему тогда они были готовы к атаке всадников на скоростелях?

— Ударим в спину? — спросил Акийнурм Клык. Голос у него охрип, взгляд изменился. То, что происходило, сотнику явно не нравилось. — Отомстим?

— Не успеем, — неожиданно вмешался отец Гуггонал. — Сюда движутся… сотни три, не меньше.

— Стрелять только по моей команде! — приказал господин Оттенс. — Стрелы беречь!

Акийнурм Клык посмотрел на него со странным выражением лица, но промолчал. А вот Карноух не отводил взгляда от подножия холма и, в конце концов, вскинул руку:

— Кажется, там кто-то ещё жив! Кто-то из наших!

— Потом обязательно…

— Потом будет поздно, господин советник, — спокойно заявил отец Гуггонал. Ладони, впрочем, у него дрожали; он провёл ими по хламиде, как будто хотел вытереть пот. — Я пешком… пока эти не появились… даже если и заметят, наверняка примут за своего, а нет — мы спрячемся, переждём, темно же… и… в общем, тут без меня справятся, верно?

Говорил он всё это господину Оттенсу, но, в конце концов, повернулся к сотнику. Тот, даже не взглянув на господина Оттенса, кивнул. Произнёс спокойно:

— Карноух.

Ветеран спешился и молча скользнул вниз по склону. Двигался бесшумно, плавно. Священник, шагавший следом, так не умел; а впрочем, те, кто бежал сюда, вряд ли бы его услышали.

Они — те, кто бежал сюда, — не скрывались. Некоторые несли факелы, многие на ходу перекрикивались, но большей частью всё же берегли дыхание. Господину Оттенсу достаточно было взглянуть на них, чтобы его собственное дыхание оборвалось.

Ноги превратились в два бесчувственных бревна, и он сел — опустился прямо на выступавший из земли замшелый камень, мокрый и холодный, древний, как эти холмы. В голову лезли всякие глупые мысли — о том, например, что на самом деле всё ведь так очевидно. Стоило лишь присмотреться и хорошенько поразмыслить над увиденным.

Первая группа андэлни, которых они уничтожили, — это были дезертиры, верно? Но тогда кто и почему решил, что следующие ими не были? Только из-за ловкости, с которой они дали отпор всадникам? Но ведь к войску Плети наверняка примкнули профессиональные бойцы — андэлни, которые промышляли с помощью меча и копья не один год, возможно ещё до Развала. Они — в отличие от большинства «идейных» сторонников Плети — первыми почуяли, когда запахло жареным. И первыми покинули того, кто уже потерпел поражение, — хотя сам об этом пока не знал.

Они отбились от всадников, не вникая, на чьей стороне те были. Какая разница? Сторонники ли Плети, союзники ли тех, кто защищал замок, — всадники напали, и дезертиры отразили атаку. А потом поспешили дальше, зная, что времени мало, что скоро по их следу пойдут другие. В том числе — другие дезертиры.

Если бы Эстритолк Оттенс раньше сообразил, с кем имеет дело, всё обернулось бы по-другому. Но он понял это только сейчас — когда увидел следующую волну беглецов. Эти уже не заботились о скрытности — их волновало только одно: как можно скорей оказаться подальше от замка Вёйбур. Не профессиональные бойцы, а сброд, собравшийся под знамёна Плети: оборванцы, изгои, нищие, преступники всех мастей, а также самые опасные из всех — «идейные». Многие соорудили себе из верёвок нечто вроде эполет на левом плече: видимо, символ плети о пяти языках, по числу народов Палимпсеста. Причём один язык был обожжён и укорочен.

Они шли — обрядившись кто во что горазд, босиком и в новеньких, только что снятых с мёртвого тела башмаках, в рванине, в старых плащах, в дырявых кафтанах, в доспехах, которые сменили не одного владельца, в ржавых кольчугах, в хламидах и в засаленной парче, детишки вышагивали рядом со взрослыми, подкатав рукава и штанины, по-звериному чутко глядя по сторонам. Время от времени один или другой оборачивался и смотрел на запад, а потом непроизвольно ускорял шаг.

Покойников — вот кого они напоминали. Оживших покойников, которые поднялись из могил и хотят поскорее скрыться от госпожи Смерти, поскорее забыть о потустороннем мире, из которого сбежали их души.

Ирония судьбы, однако, заключалась в том, что покойниками им надлежало стать. Причём как можно скорее.

— Кажется, нам повезло, — шепнул кто-то из молодых солдат.

Другой поддержал:

— Рункейр всемилостивый, они сами разбегаются! Нам даже не пришлось ничего делать. Ещё немного — и Плеть останется без армии.

Господин Оттенс криво усмехнулся, встал и посмотрел туда, где священник и Карноух вытаскивали из-под тел ещё живого солдата… нет, двух солдат.

— Сотник, отправьте им на помощь пару андэлни. Остальным — приготовиться к атаке.

— Господин советник… — Как ни странно, это был Тейбрунс. Один из самых сообразительных, потому и выбился в десятники, — но всё же слишком молодой. — Они ведь явно не собираются нападать…

— Разумеется. Нападать будем мы, Тейбрунс. — И добавил, повысив голос: — А для тех, кто забыл, напомню: мы здесь для того, чтобы навести порядок в Скаллунгире, на дальних его рубежах. Избавиться от Плети. Нам повезло: он обломал зубы о замок Вёйбур. Сейчас бунтовщики напуганы и бегут. Теперь подумайте, что будет завтра? Послезавтра? Что случится, когда они немного придут в себя и залижут раны?

— Отправятся по домам?

Господин Оттенс ответил, и глазом не моргнув:

— Большинство так и сделает. По крайней мере — те, кто пошёл за Плетью по глупости, из дурацкой надежды на лучшую долю, те, кому нынешних страха и боли хватит на всю оставшуюся жизнь. А вот остальные в конце концов займутся всё тем же: будут грабить, убивать, сжигать дома, насиловать женщин, — и будут идти по вашим родным землям, от острова к острову, и нести с собой меч и пламя.

— Но как отличить одних от других? Ведь нельзя же…

— Нельзя, — кивнул господин Оттенс. — Сейчас отличить их совершенно невозможно. А потом будет слишком поздно. Учтите: через неделю или через месяц, когда они снова примутся грабить и убивать, мы не просто вернёмся к нынешней ситуации: «вот они, вот мы — целься да стреляй». Нет, всё будет много хуже и сложней. Потому что впредь эти мерзавцы станут держаться малыми группками, разбредутся по всему миру. Мы, конечно, попытаемся их переловить и уничтожить, но наверняка со всеми не справимся. Просто не найдём — нет у нас сейчас стольких андэлни. Поэтому, — добавил он твёрдо, — мы решим проблему сегодня. Раз и навсегда.

Он не стал объяснять им, что на самом деле бунтовщикам обычно некуда возвращаться. Что даже те, кто поверил в пророческий дар Плети и отказался ради высшей цели от благ земных, скорее всего, продали своё имущество, а деньги пожертвовали на нужды избранника Рункейрового.

Не стал объяснять, что андэлни, которые по собственной воле принимали участие в грабежах, поджогах, насилии, рано или поздно примутся за старое. Потому что научились получать от этих зверств удовольствие. Потому что станут искать его в обычной жизни — и не найдут.

Но господину Оттенсу никогда и в голову бы не пришло рассказывать всё это своим солдатам. Они были в его руках ровно таким же инструментом, как их скоростели, их мечи, их луки. Никто не кормит скоростелей отравленным мясом, и никто не натягивает лук слишком сильно.

Беглецы между тем уже огибали холм двумя неровными цепочками. Кое-кто из бежавших вдоль северного склона поглядывал наверх, — но скорее с любопытством, чем с опаской. По склону карабкались священник и трое солдат; несли с собой двоих раненых.

Господин Оттенс дождался, пока они поднимутся. Затем обернулся, указал рукой на беглецов и скомандовал:

— Пленных не брать!

* * *

Солнце пока не взошло, но горизонт уже окрасился алым. Выглядело неубедительно — словно работа художника-недоучки. Ни глубины, ни сочности.

Господин Оттенс рассеянно взглянул на рукава, на колени, на присохшую к кольчуге тунику. Подумал, что надо бы найти Рирри, у него в тюках наверняка есть сменная одежда, — а эту уже не отстирать. Потом вспомнил, что Рирри мёртв.

Он пустил скоростеля медленным шагом, птица высоко поднимала ноги и старалась не наступить на тела. Наклювник она потеряла часа полтора назад и уже успела поесть. Господин Оттенс покачивался в седле и оглядывался по сторонам, меч положил перед собой: держать на весу не было сил, а пригодиться он мог.

Мимоходом удивился, как много падальщиков сбежалось сюда. Между холмами, там, где по-прежнему лежали густые тени, копошились верескуны и мажлярки; на склоны слетались ефарницы — кричали сиплыми простуженными голосами, яростно дрались друг с другом, пытаясь засунуть головы под кольчуги, чтобы выхватить кусочек поаппетитней. Трава ходила ходуном там, где шныряли зуббоны, изредка то один, то другой поднимался на задние лапы, вскидывал плоскую морду с жёлтыми буркалами, издавал протяжный, печальный вскрик и спешил дальше.

При виде всадника некоторые твари разбегались, но большая их часть вообще не обращала на него внимания.

Справа, с дальнего склона холма, вдруг разнёсся мощный рык — и над верхушкой взвились пять или шесть ефарниц. Скоростель развернул перья хохолка, чуть вскинул крылья и перешёл на быстрый шаг. Господин Оттенс не стал одёргивать: его сейчас заботили не падальщики… по крайней мере, не бессловесные.

Порой он замечал в распадках другие — вполне узнаваемые — фигуры. Они крались, пригнувшись и воровато озираясь, в руках сжимали древки самодельных копий, вилы, палки с примотанными к ним серпами.

Он не знал, как выглядит Плеть, — поэтому убивал всех, без разбору. Всех, кроме женщин и детей.

Своих андэлни он потерял — точнее, отбился от них во время ночной атаки. Рирри держался рядом до последнего: их окружили хорошо вооружённые мужчины — эти не бежали, а нападали, и слишком уж ловко обращались с пиками… Господин Оттенс запомнил то место, где пал Рирри, и пообещал себе, когда всё закончится, вернуться за телом. С тех пор он своих не встречал. Что до бунтовщиков, то попадались преимущественно те, кто был напуган и удирал. Впрочем, он убивал и этих.

По ту сторону холма снова зарычали — и в ответ раздался крик. Принадлежал он не зверю — андэлни и андэлни отчаявшемуся. Господин Оттенс предполагал, что это очередной бунтовщик — раненый или же сумевший спрятаться на время резни, — однако рисковать было нельзя. Тел много, хищник может передумать и уйти. А если это кричит Плеть…

Господин Оттенс развернул скоростеля и направил вверх по склону. Из-под ног порскнули во все стороны какие-то мелкие твари, но ни всадник, ни птица не обратили на них внимания. Оказавшись на верхушке, господин Оттенс привстал в стременах и пару мгновений рассматривал соседний холм — именно там и разворачивалась трагедия.

Он узнал это зубчатое, выкрошившееся кольцо камней, что сидело на холме, как старая корона на лысой макушке. Внутри «короны» стоял, размахивая мечом, толстячок. Перед ним, ударяя себя хвостом по ляжкам, замерла лютица.

Прежде чем тварь успела прыгнуть, господин Оттенс ударил птицу каблуками и заорал. Скоростель удивился и с изумлением зашипел, потом подпрыгнул и помчался вперёд, вытянув голову и продолжая хрипло вопить.

Лютица даже не стала оглядываться. Она моментально отскочила вбок, прижала уши к заострённой своей голове и нырнула в кусты. К тому времени, когда господин Оттенс добрался до кольца из камней, хищницы и след простыл.

— Вы на удивление вовремя, — сказал ему отец Гуггонал. — Я кое-как справлялся с этими… крылатыми такими… не помню названия… но лютицу так просто не напугаешь.

— Тут нужна сноровка, — устало ответил господин Оттенс. — Вы видели кого-нибудь из отряда?

— Боюсь, только этих двух солдат.

Господин Оттенс посмотрел туда, где лежали тела.

— Всё-таки умерли…

— Да, почти сразу после того, как вы уехали… Потом Карноух предложил отправиться к замку, и я не стал их задерживать, сказал только, что догоню позже… Проведу все обряды и…

— Не спрашиваю, почему вы остались, это очевидно. А вот почему не остались они?

Священник тяжело опустился на камень и положил меч рядом с собой на влажную от росы траву.

— Помните, ещё когда мы выезжали из столицы, вы сказали, что назначена премия за голову Плети?

Господин Оттенс помолчал.

Он на минутку закрыл глаза, чтобы подумать, как быть дальше. Чтобы собраться с силами.

— …Проснитесь.

Отец Гуггонал тряс его за колено.

Скоростель уже лежал на земле, сунув голову под крыло. Эстритолк Оттенс обнаружил, что заснул прямо как был, в седле, в тунике, которая засохла и превратилась в подобие хитинового панциря.

Ноги онемели, но с помощью отца Гуггонала он кое-как слез. Потянулся, прошёлся туда-сюда, разминая затёкшее тело.

Уже окончательно рассвело, и стал виден замок — старенький, простой. На равнине, под его стенами, бродили андэлни. Некоторые с повозками, некоторые так. Складывали тела или искали своих мёртвых, но многие — по крайней мере, так казалось отсюда — просто бесцельно слонялись.

Потом он заметил группу всадников на скоростелях и даже узнал двух или трёх, это были остатки отряда, да, наверняка.

— Господин Оттенс, вы ранены.

— А? Пустяки!.. — Несколько ударов прошли по касательной, один задел бок, другой голень. Он даже не хромал… ну, не сильно. — Нужно идти туда, найти Акийнурма — и здешнего господина, как его…

— Вы говорили: ойвир Вёйбур.

— Именно! Нам потребуется его помощь.

— Я останусь, если вы не против. Похороню тела — и тогда присоединюсь к вам.

Господин Оттенс широким жестом указал на холмы, на равнину перед замком.

— Боюсь, здесь слишком много работы для одного. Вам тоже не помешает помощь — и если присмотритесь, увидите, что андэлни этого Вёйбура делают то же, чем намерены заняться и вы. И у них наверняка есть лопаты.

— А у меня меч. Лютица вряд ли вернётся, а с остальными падальщиками я как-нибудь управлюсь. Когда сможете, будьте добры, отправьте сюда кого-нибудь. С лопатами.

Господин Оттенс забрался в седло. Птица неохотно поднялась и стояла, сонно моргая глазами. Потом принялась чистить перья.

Он какое-то время смотрел на равнину, потом обернулся к священнику.

— Как их звали?

— Советник?..

— Как звали этих двоих? Вы знаете имена андэлни, ради которых готовы ещё раз рискнуть жизнью?

Отец Гуггонал покраснел.

— Это неважно, господин Оттенс. Сложно объяснить, точнее непросто, наверное, понять, но…

— Акирульв Застёжка. Это рыжий, а второй — Гуринг Фаттевс. Я пришлю андэлни, как только смогу. — Он ударил птицу каблуками, скоростель обиженно что-то проскрежетал и, тяжело ступая, двинулся вниз по склону.

Господин Оттенс уже миновал гряду холмов, когда его догнали шестеро юношей. Судя по доспехам, мечам и щитам, они состояли на службе у ойвира.

— Ещё один, — сказал коренастый паренёк. Он обернулся к своему приятелю — узколицему, с чёрной растрёпанной бородкой. — Вот не верю я в такие совпадения. И небось тоже будет отмалчиваться.

— Кто вы? — тихо спросил узколицый. — И что делаете на землях ойвира Вёйбура?

— Я — Эстритолк Оттенс, советник венценосного кройбелса Хасгрима Астилса, Заступника.

— Это ещё круче, — хохотнул коренастый. Остальные парни держались настороже, руки положили на мечи и не спускали глаз со скоростеля и всадника. — Хорошо хоть, не сам кройбелс, — добавил коренастый.

Узколицый его восторга не разделял.

— Мы уже встречали трёх ваших… спутников, да? Они заявили, что не будут отвечать на наши вопросы. «Не имеют права».

— Всё верно: они не имеют. Я — имею. Сейчас…

Господин Оттенс попытался развязать кошель, но шнурки присохли, кожа заскорузла… в конце концов он срезал его кинжалом, вскрыл и достал коротенький футляр.

Потом только сообразил уточнить:

— Кто-нибудь из вас умеет читать? Это грамота венценосного кройбелса, с его печатью. Возможно, выглядит не слишком впечатляюще, но меня в данном случае заботила компактность, а не…

— Я умею, — сказал узколицый. — Позволите?

— Да, конечно. Кстати, не расскажете, как вам удалось справиться с осаждавшими войсками? Мы приехали вечером, из-за тумана было ничего не разглядеть…

— На туман мы и рассчитывали. — Парень снял крышечку с футляра, покрутил его в руках, наконец догадался и вытащил изнутри свёрток. Грамота была узкой и длинной, написана мелкими буквами, но он стал читать, беззвучно шевеля губами.

— Мы не знали, что о нас ещё помнят в столице, — пояснил тем временем коренастый. — Ну а чтобы подмогу прислали — так тем более… такого сто лет не было. А насчёт «справиться» — знаете, неделю посидишь в осаде, да ещё когда голодных ртов набилось… оно как-то само собой всё придумывается, верно? — обернулся он к остальным.

— Андэлни из соседних деревень вы забрали к себе.

— Ну а что, бросать их Плети на растерзание? Забрали, конечно. Хорошо хоть, заранее узнали об этом паскуднике.

— Не всех, — бросил узколицый. — В Торжок мы не успели. — Он свернул грамоту, протянул господину Оттенсу. — Да, всё верно. Странно, что о нас там вспомнили.

— Вспомнили о Плети, — сказал господин Оттенс. — Его необходимо уничтожить, для этого мы сюда и приехали. Почти месяц шли по следу одного из его отрядов.

Юноши переглянулись.

— Бйолтэйр, покажи, — велел узколицый коренастому.

Тот хмыкнул и скинул с плеча мешок. Только сейчас господин Оттенс обратил внимание, что вся материя пропиталась тёмным. Парень присел, опустил мешок на землю, сдёрнул верёвку с горловины и вытащил за волосы отрубленную голову. Волос было немного, один только чуб — но длинный, пропитанный жиром, с вплетёнными в него разноцветными лентами — на харранский манер. Голова принадлежала дойхару средних лет, с невыразительными чертами лица и большими чёрными глазами навыкат.

— Это он и есть, — сказал Бйолтэйр. — Невзрачный сукин сын, а сколько всего натворил, а?

— Могу я забрать голову?

— Конечно, — пожал плечами узколицый. — Считайте это подарком.

— А ойвир Вёйбур не будет возражать?

Они снова переглянулись.

— Не будет, — сказал узколицый. Рассеянно ухватил пятернёй бороду, дёрнул. — Ему до таких мелочей нет дела, господин Оттенс.

— Вы не против, если я составлю вам компанию? Всё же хотелось бы навестить ойвира, отдать ему должное…

Бйолтэйр протянул завязанный мешок, господин Оттенс принял его, а другой рукой сунул за пазуху грамоту и кое-как свёрнутый кошель. Ехал, держа мешок на весу: закидывать на плечо или класть перед собой не хотелось.

— В замок — это вам обязательно, — заметил Бйолтэйр. — Умыться и вообще… да, Сиврим? — (Узколицый рассеянно кивнул.) — До ближайшего города с неделю пути, и там же — если не помер — живёт ближайший чарознатец, который сможет открыть вам портал. Опять же, вдруг из ваших кто-нибудь ранен…

— Кстати, — вспомнил господин Оттенс, — мне бы кого-нибудь послать на холм… знаете — такой, с каменным фундаментом на вершине, — у меня там остался священник с телами убитых. Хорошо, если кто-нибудь составит ему компанию или поможет похоронить мёртвых.

— Почему он не пошёл с вами?

— Хотел защитить тела от падальщиков. А поскольку я заметил рядом лютицу, лучше бы ему долго не оставаться одному.

— Лютица? — переспросил Сиврим. — Я-то думал, что… ойвир Вёйбур всех давно перебил. Сходите, приглядите? — обернулся он к своим спутникам. — Я скажу, чтобы поскорей прислали телегу.

Бйолтэйр кивнул, махнул рукой парням — и те ушли, ни словом не возразив.

— Вы — сын кастеляна? — спросил господин Оттенс.

— Простите?

— Отдаёте им приказы — и они подчиняются. Несложно догадаться.

Сиврим пожал плечами:

— Ну что вы, какие приказы… Мы вместе пережили эту осаду, и вообще…

— Да, справились вы отлично! Ваш ойвир сумел сделать почти невозможное.

Сиврим какое-то время просто шагал рядом со скоростелем и смотрел вдаль; иногда здоровался с андэлни, мимо которых они проходили.

— В общем-то, — произнёс наконец, — ойвир не имеет к этому никакого отношения.

— Его нет в замке?

— Можно сказать и так. Мы справились сами — я и остальные. Просто взяли оружие, придумали, как быть, — и справились.

Господин Оттенс присмотрелся к пареньку — и сперва не поверил его словам. Сиврим держался неуверенно, скованно — совершенно не был похож ни на опытного бойца, ни на мудрого стратега.

Пареньку просто повезло оказаться в нужном месте в нужное время? Или врёт?

На лжеца, впрочем, он тоже похож не был.

— А что в столице, как там сейчас? — спросил Сиврим. — Вы ведь оттуда? Научились там справляться с радужными чернилами? С помарками? Думают что-нибудь насчёт дорог? Как собираются бороться с такими, как Плеть?

— Этих вопросов нам хватит на несколько дней разговора, — засмеялся господин Оттенс. — Обещаю, что отвечу на все, как только немного приду в себя.

— Да, конечно. Простите… здесь ни о чём толком не знаешь, к нам почти не доходят новости… если бы не случайная удача, мы бы и о Плети узнали в самый последний момент.

— Что же вы такое придумали? Насколько я понимаю, от деревенских толку было немного, уж тем более они не сумели бы обратить в бегство всё войско Плети. — Господин Оттенс кивнул на лежавшие повсюду тела. — У этого самозванного пророка было слишком много сторонников, признаться, я и сам не ожидал.

— Подозреваю, он точно так же думал о нашем замке. — Сиврим улыбнулся, снова дёрнул себя за бороду. — Мы дали им время. Чем дольше они стояли под замком, тем хуже шли их дела. Начались проблемы с провиантом, болезни… Потом мы совершили несколько вылазок, отвлекли внимание — и мои андэлни пробрались в лагерь Плети.

— Вот откуда вы знали, как он выглядит!

— Да, но тогда это нас вообще не волновало. Даже если бы мы убили Плеть, остались бы другие — и они так просто не отступились бы. Наши андэлни испортили тараны. А потом, по сигналу, мы совершили ещё одну вылазку. Дождались, пока поднимется туман… Когда они увидели, сколько нас, — дали дёру.

— Но вас не могло быть так много, чтобы испугать их.

— Нас и не было! — Сиврим засмеялся, и господин Оттенс увидел, что тот на самом деле ещё мальчишка. Мальчишка, который вместе с другими такими же победил Плеть Рункейрову!..

Эта мысль показалась господину Оттенсу очень интересной…

— Нас, — повторил Сиврим, — и не было. Мы просто собрали горбачей из замка, привязали к их рогам факелы и погнали из ворот на врага.

— Хитрость, с помощью которой Вийбринг Худощавый выиграл сражение у Звонкого брода. Но откуда вы о ней знали?

— Прочёл в одной из книг. Ещё в детстве.

Ну да, подумал господин Оттенс, следовало раньше догадаться; но как же всё просто!.. мы тут через полстраны, а он!..

— Вы — внебрачный сын ойвира, верно?

— Что?!

— Внебрачный сын ойвира Вёйбура. В этом нет ничего оскорбительного, такое случается.

— Но с чего вы решили?! Ах, потому что я умею читать!..

— И смогли в этом захолустье найти книгу — и время, чтобы её прочесть.

Юноша снова засмеялся и покачал головой.

— Ошибаетесь, господин Оттенс. Я законный сын ойвира Вёйбура. И единственный. — Он повернулся, заметив телегу с широченными бортами. Телегой управлял старик в широкополой шляпе, двое других время от времени кричали ему, чтобы придержал, и докладывали тела. — Простите, я на минутку, велю ехать прямиком на Дозорный холм, к вашему священнику.

Он зашагал к этим троим — а господин Оттенс, советник по особым вопросам, задумчиво глядел ему вслед. Сиврим Вёйбур негромко говорил с возницей, старик и его спутники кивали, слушали внимательно, один, слегка поклонившись, о чём-то переспросил.

Мальчишка, который победил Плеть Рункейрову. Начитанный, скромный, в меру сообразительный. Умеющий завоёвывать доверие других.

Господин Оттенс вдруг почувствовал, как от груди к солнечному сплетению расплывается жирное пятно. Переложил мешок с головой в левую руку, правую сунул за пазуху… и выдохнул с облегчением.

Всё-таки не рана, которую не заметил в пылу сражения. Всего лишь пузырёк с мятным раствором — треснул, видимо, ещё когда кошель висел на поясе.

Господин Оттенс аккуратно выгреб из-за пазухи обломки, стряхнул в траву. Запоздало подумал, что кто-то ведь может пораниться.

Телега неспешно двинулась на восток, старик надвинул шляпу на лоб и щурился; тени тянулись за телегой и андэлни, как чёрный след, как свежая борозда в земле.

Хлестнув поводьями, господин Оттенс повернулся спиной к солнцу и направил скоростеля вперёд. Позаботиться о раненых, похоронить убитых, вернуться в безымянную деревушку за оставленными там андэлни… — забот хватало. Затем как можно скорей возвратиться в столицу и предоставить неким высокопоставленным господам голову Плети.

Получить причитающуюся награду и ещё прочнее утвердиться при дворе.

А потом он подумает об этом мальчике. Господин Оттенс был уверен, что рано или поздно найдёт ему применение. Был уверен, что из мальчика несомненно выйдет толк.

Он с отвращением вытер о грязную тунику руки, смердящие мятой, и впервые за это утро улыбнулся.

Из архива Хромого

(Верх листа оборван, надписано от руки: «Путевые заметки Аодроса Эсдора»; фраза «о появлении…» подчёркнута теми же чернилами)

…преследуемый, ушёл в земли дойхаров, в Скаллунгир, где прожил без малого пять лет. Судьба в те годы была благосклонна ко мне: убийцы, посланные по моему следу, раз за разом терпели неудачу.

Я менял имена и города, нигде подолгу не задерживался, никому не доверял. В скитаниях своих я по-прежнему стремился достичь высших Красоты и Гармонии, что воплощены в нашем Праотце Фалмэросе.

Не раз приходилось мне вступать в учёные диспуты с мудрецами других народов Палимпсеста. Во всех я был разбит наголову. Каждый с лёгкостью доказывал мне, что Праотец его народа мудрее, сильнее, искуснее. Мне не хватало слов. Не хватало уверенности. Это было еще хуже, чем знать, что убийцы, посланные достопочтенной сестрой, по-прежнему ищут меня.

Из столицы дойхаров я бежал на дальние рубежи Скаллунгира. Не столько от убийц, сколько от мудрецов. В действительности — от самого себя, конечно; но это я понял много позже.

Я спрашивал себя: ведь все мы — андэлни, созданные Праотцами, — равны? Ведь наши внешние различия: форма черепа, строение глаз, оттенки кожи — пустое? Ведь пустое же?! Отчего тогда стремимся утвердить собственное превосходство? Разве в этом цель жизни, высший её смысл?

Я не находил ответа.

В небольшом городке Хеторсур-ог-Айнис (что переводится на всеобщий как «Врата Пыли») я прожил семь долгих месяцев. Впервые я почувствовал себя в безопасности: о появлении чужаков узнал бы заранее, да и мало кому пришло бы в голову искать меня там. Городок этот ничем не примечателен и никому, кажется, не нужен. От харранских и алаксарских земель его отделяют полоса песков да невысокая горная гряда; караваны приходят сюда раз в сезон, а то и реже.

В единственном ущелье находится единственная же достопримечательность: два исполинских чёрных колокола. Местные утверждают, что колокола воздвиг Праотец Рункейр. В ущелье всегда темно, так что я ездил туда, прихватив фонарь с блёстками (этих насекомых здесь порой используют вместо свечей; действительно удобно), — так вот, колокола впечатляют. Есть в них что-то эдакое… И вообще всё в этом краю выглядит так, будто Праотцы ещё не завершили свои труды: уже взялись за переделку Палимпсеста, но прервались; возможно, захотели отдохнуть. Первозданная безграничность пустыни, грубые контуры хребта, что отделяет её от Врат Пыли, лес из диковинных костяных деревьев… Я увидел их впервые, деревья; схожи они скорей с растущими из земли частями исполинских скелетов: белёсые, чрезвычайно прочные. Словно останки морлэ’гарров или анн-лэ’даргов, столетия пролежавшие в земле.

Из пустыни, впрочем, являются не правечные твари, а вполне обычные (и крайне воинственные) банды харранов. Из-за них отношения между странами — особенно здесь, в приграничье — резко ухудшились, и никто, в том числе харранские шаманы, не способны пока это исправить. Говорят, в банды идут молодчики, решившие проявить доблесть, что-то там доказать своему Праотцу Тургушу… вряд ли это так уж оправдывает в глазах дойхаров их набеги. К счастью, рядом с Вратами Пыли находится крепость Горелый Шандал, в которой…

(обрыв листа)

(На обороте комментарий от руки: «Очевидно, более поздняя версия общеизвестного варианта. Могла быть расширена кем-то из местных (вставки про колокола и пр.). Самостоятельной ценности не имеет».)

Хродас Железнопалый

— «Наместником»?

Грамота была похожа на диковинную тварь. Всё норовила свернуться, спрятать алое узорочье букв — словно это не буквы, а раны. Острые края царапали ладонь; печать венценосного кройбелса свисала пышным хвостом.

Хродас Железнопалый отложил эту тварь в сторону. Провёл пятернёй по седеющим волосам, вскинул мохнатую бровь; с удивлением посмотрел на гонцов. Хотя, если верить грамоте, — и не на гонцов вовсе.

— «Наместником», значит? Ага. А что ж у венценосного такие никудышние писари?

— Простите? — Юный дворянчик был предельно вежлив. Стоял в Хродасовом кабинете, выпрямив спину и расправив плечи, примоститься на табурет не норовил, хотя с дороги наверняка устал. Чуть вытянутое лицо, чёрные коротко стриженые волосы, бородка клинышком, видимо, по столичной моде. Взгляд с прищуром, осторожный, оценивающий. А вот одежда простовата. Стало быть, или выходец из небогатого рода, или просто младший сын, последний в длинной очереди на наследование. Такие выглядят тихонями, но глубоко в душе уверены, что достойны большего. Подвернётся случай — вопьются клещом, ни за что не оторвёшь.

— Я говорю, — подчёркнуто спокойно произнёс Хродас, — что же грамота ваша безграмотна?

Гурд Лучник и Тосгрик Бастард переглянулись и хмыкнули. Им сегодня на Надвратной до самого заката дежурить, ничего хорошего это не сулит: вон, тучи над горизонтом, погодка будет славная. Комендант, который ставит на место двоих чужаков, — хоть какое-то развлечение.

— Кого ни спроси, любой ведь знает, — продолжал Хродас, — «намесник» пишется безо всяких «т».

Дворянчик в лице не переменился, только чуть опустил взгляд. Наверное, решал, что ж на такое-то отвечать.

— Позволю себе заметить: доблестный комендант Горелого Шандала ошибается. — Это подал голос другой не-гонец. Вряд ли из знатных: одет совсем уж поганенько, в затёртый до сального блеска плащ, под ним — блёклая туника и латаные штаны. Лица под капюшоном не видно, так — нечёткий овал.

Ну, решил Хродас, я тебе ошибусь. Я тебя, гаррово семя, правилам-то приличия поучу, ты у меня!..

— Я привык видеть лица тех, с кем разговариваю. — И снова голос спокойный, уверенный. Какой и должен быть у коменданта крепости, все эти годы хранившего державные рубежи. — Эй, Лучник, вы хоть сами-то посмотрели, кого привели? Или, по-твоему, я должен на всяких бродяг время тратить?

— У них была грамота, — сказал Лучник. Почесал длинный свой нос, пожал плечами. — И они не одни приехали, с ними отряд, одиннадцать андэлни.

Как будто Хродас сам не знал!

— Ладно, идите, пусть Тоханмир отведёт их в жучарню и найдёт свободные стойла для бархаг.

Лучник и Бастард вышли.

— Я понимаю, — сказал дворянчик. — Это… обидно, может быть. Но не я этого хотел, поверьте.

Лет шестнадцать, решил Хродас. Ну, восемнадцать, не больше. Родился уже после Разлома. О битвах знает из баллад, кровь видел, когда у девки его были лунные, командовал в лучшем случае бандой таких же знатных вылупков, нападал на забитых, перепуганных беженцев.

Конечно, он не хотел.

«Сразу поставить на место, чтоб не пикнул даже. А со столицей я потом разберусь».

— Ну-ка пойдём, — велел Хродас, поднимаясь из-за стола.

По винтовой лестнице они взобрались на самый верх Дозорной. Отсюда весь Шандал был как на ладони. От Надвратной башни на северо-восток уходила единственная дорога: змеёй вилась в сторону Рункейровой Гребёнки, скрывалась в ущелье. У входа туда до сих пор висели обломки гигантских створок: недостроенные врата, которыми в первые годы после Разлома Хродас надеялся решить основную свою проблему. В камень были врезаны петли высотой со взрослого андэлни. На петлях до сих пор кое-как держались ошмётки брёвен и досок.

Первый же ураган показал, насколько нелепой была затея. Насколько наивной.

Ущелье прорезало Рункейрову Гребёнку ровной, узкой полосой — рассекало надвое. По ту сторону хребта лежал городок Хеторсур-ог-Айнис, или, если на всеобщем. — Врата Пыли. Именно оттуда и прибыл дворянчик со своими спутниками.

А если встать лицом к югу, то можно было разглядеть и Рёберный лес. Ещё одну бесконечную головную боль коменданта.

— Ненавижу ходить вокруг да около, — сказал Хродас. — Поэтому так: долго планируете пробыть в Шандале?

— Простите?

— Вот вы, господин Вёйбур, — молодой, подающий надежды. Вы ведь не собираетесь всю свою жизнь связать с этим забытым Рункейром местом?

— Но вы, комендант, именно так в своё время и поступили.

Железнопалый покачал головой, провёл ладонью по выцветшим усам.

— В моё время, господин Вёйбур, выбора не было. Я приехал сюда за год до Разлома и рассчитывал убраться в худшем случае года через два. Служить на границе, в такой-то дыре — ни почёта, ни денег, а заноз в заднице — до сверла. Разлом всё изменил. Мне пришлось остаться.

— Неужели кто-то держал вас за руку?

— Откройте пошире глаза и посмотрите по сторонам. Что вы видите?

Дворянчик пожал плечами:

— Пустыню. Лес костяных деревьев на горизонте. На севере — горы. Ничего особенного.

— Вот именно, господин Вёйбур. В самую точку попали: ничего особенного. А теперь представьте, что здесь творилось двадцать лет назад, сразу после катастрофы. Не можете? Ну так я вам расскажу. В первые дни никто вообще не знал, что случилось, думали — конец света, не иначе. Земля дрожала, звёзды с неба сыпались, ураганы были такие, что взрослого андэлни сбивало с ног, поднимало в воздух и несло… до ближайшего утёса или дерева. Потом всё вроде улеглось. Только легче не стало. Здесь, если помните, три границы сходятся: наша, алаксарская и харранская. — Хродас помолчал. — Во время Разлома несколько алаксаров оказались в городе, и мы впервые увидели, как они гаснут. Никто не мог понять… Просто как будто задули в них пламя — раз и всё. Обычно даже не замечаешь, что каждый андэлни… у каждого глаза словно сияют изнутри. И только когда видишь алаксара, пережившего Разлом…

— Я знаю, — тихо сказал дворянчик.

— Сейчас и я знаю. А тогда… Самые первые умерли во время катастрофы: у кого-то разорвалось сердце, кто-то погас. После, убедившись в гибели Праотца, начали умирать остальные. Просто ложились где были, сворачивались в клубок, как новорожденные младенцы, и закрывали глаза. И — конец. Ни с кем не разговаривали, ничего не объясняли.

Хродас помолчал. Странно: болезненные воспоминания за годы превратились просто в слова и картинки, уже не волновали. Он хотел добавить: «И это вот умирание алаксаров было страшней, чем все падающие звёзды, чем землетрясения и ураганы», — но промолчал. Вряд ли дворянчик поймёт. Он-то не застал.

— Потом, — сказал Хродас, — нашлось несколько алаксарских монахов, которые не поддались отчаянию первых дней. Они и рассказали нам, что Праотец Алтэрэ погиб. Знали не больше нашего: ни почему умер, ни как, — только то, что раньше Он был и они Его чувствовали, а после катастрофы — перестали. Точней, во время катастрофы. Кое-кто из горожан решил, будто погибли все Праотцы, но таких быстро успокоили. Если бы, сказали, все, — мы бы почувствовали, посмотрите на алаксаров и перестаньте молоть чепуху.

Железнопалый в упор уставился на дворянчика: тот замер. Глядел в пустыню, но, кажется, слушал.

— А главное: в отличие от алаксаров, мы хотели жить. Очень хотели. Разлом показал нам, что смерть — здесь, совсем рядом, — и мы намного сильней стали ценить то, чем одарили нас Праотцы. Вскоре мы обнаружили, что со всех сторон окружены стеной переливчатой дымки, чего-то среднего между густым, вязким туманом и киселём.

— Ким-стэгат, — сказал дворянчик. — Или радужные чернила.

— Ну, тогда-то мы названия не знали. И о том, что это за штука, — тоже. Но уже после первых попыток пробиться сквозь неё… Ну, когда никто не возвращается, а верёвки, которыми обвязались добровольцы, падают, словно обрубленные… Вытаскиваешь — а там отрезок с локоть в длину и весь как будто обожжён. Мы не учёные, поэтому быстро завязали с такими опытами.

— Тем более — появились порталы, — негромко сказал дворянчик. Не оборачиваясь.

— Появились, — согласился Хродас. — Тоже поди сперва разберись: что да к чему. Сами собой проклёвывались, потом исчезали. Могли через день, а могли и через час. Один такой рассёк надвое тогдашнего градоправителя, ещё один снёс шпиль с Рункейрова храма. Первые стабильные появились через три месяца и семь дней. Один вёл в земли вакихандов, второй — к Вандикфонтейму, откуда и до столицы было рукой подать. Но у столичных властей хватало своей головной боли, на нас им было… Я после катастрофы оказался здесь старшим по званию. И даже когда наладилась связь с Кнуттимром… это ничего не изменило. Я просто не мог уйти. Собирался сделать это позже, через год-другой. Но полгода спустя мы уже поняли, что в Рёберном объявились какие-то непонятные твари, которых так просто не уничтожить.

— Помарки? Если чернила так близко…

Хродас усмехнулся.

— Это сейчас мы опытные. Знаем про то, что в землях, которые находятся близко к ким-стэгату, из-за Разлома вроде бы рано или поздно появляются такие вот твари. Да и то никто наверняка ничего же… А тогда мы и этого не знали. Ну, за пару лет с теми помарками как-то справились — появились другие. Вот так Шандал в конце концов стал тем, чем остаётся до сих пор. Вы проезжали через Врата, господин Вёйбур, видели, сколько андэлни там живёт. Все они зависят от нашей крепости. Все до единого.

Ветер усиливался, в воздухе носились мелкие, острые песчинки, и Хродас привычным бездумным движением натянул на голову капюшон. Тучи на горизонте налились чернотой, сбились в угрюмое стадо, медленно поползли к крепости.

— Когда-то Шандал был просто пограничным форпостом, одним из многих. Теперь он здесь единственный такой. Расположение удобное: на берегу вади, пересохшего речного русла, которое наполняется водой пару раз в год, в сезон дождей. Шандал запирает дорогу, ведущую к Вратам Пыли. Наш берег крутой, в другом месте взобраться на него из русла нелегко. И здесь — нелегко, если не позволим.

— Многие пытаются?

— Помарки — постоянно. Раз в три-четыре года новые появляются, так что… Ещё — молодчики Ралгама Затейника. Их стойбище на юго-западе, за Рёберным, и иногда они уходят южней, а иногда подбираются к Шандалу почти вплотную. Должны бы подчиняться Йэшамгуру-Жнецу, а на деле… по-разному бывает. Ну и, — добавил Железнопалый, — конечно, ветер.

— Ветер?

— Не всякий. Только сильный, ураганный. Когда дует с юга, приносит с собой кляксы ким-стэгата.

— Разве это опасно? Можно же закрыть окна-двери, отсидеться… Дольше двух дней они не живут… кляксы, в смысле.

Хродас посмотрел на дворянчика почти с жалостью.

— Это неважно, господин Вёйбур. Думаю, мы поняли друг друга. Шандал — не то место, где молодой, подающий надежды андэлни захочет оставаться по собственной воле. Итак, каковы ваши планы?

Пауза.

— А что бы посоветовали мне вы, комендант?

— Это зависит от круга и надёжности ваших знакомств в столице. Надавить там, подмазать здесь — и рано или поздно вас переведут в более привлекательное место. А до тех пор… — Железнопалый пожал плечами: — Ну, я за ужином представлю вас своим парням. Они понятливые, лишних вопросов задавать не будут. Поселитесь в Полой Кости — башня хоть и без верхних этажей, но жить можно. Полгода-год пройдут, дождётесь назначения. Конечно, без дела сидеть не будете, тут всем хватает работы. Не предложу ничего недостойного вашего положения, это само собой. Да, отдельный разговор — ваши андэлни. Формально они, разумеется, будут по-прежнему в вашем подчинении, но было бы лучше, если бы в случае чего они выполняли приказы моих офицеров. Ну, — добавил, пока дворянчик не успел возразить, — с этим потом разберёмся. Пока что мне предстоит весёлый вечерок. Ветер усиливается. В общем, если это всё…

— Это не всё, комендант, — тихо сказал дворянчик. Настолько тихо, что сперва Хродас даже слов не разобрал. — Вы, к сожалению, невнимательно прочли грамоту.

— О чём это вы, господин Вёйбур?

Всё это время спутник дворянчика стоял в стороне, будто разговор его ни капли не интересовал. А теперь вдруг шагнул к Железнопалому:

— Обо мне, очевидно.

Он сбросил капюшон и посмотрел на Хродаса бесстрастным, древним взглядом. Так мог бы смотреть один из предвечных обитателей этого мира, мор-лэ’гарр или аннлэ’дарг, один из тех, кого Праотцы уничтожили, когда делали Палимпсест пригодным для жизни своих чад.

— Видимо, вы спешили и грамоту не дочитали. А там ближе к концу речь обо мне.

На всеобщем спутник дворянчика говорил с лёгким, едва уловимым акцентом. Знакомым… но Железнопалый узнал его лишь теперь. Слишком давно не слышал этого акцента. Слишком давно не видел алаксаров. Не думал, что кто-то из них до сих пор жив, а вот смотри ж ты!..

Гладкая молочного цвета кожа, волосы с фиолетовым отливом, лицо узкое, с круглыми чуть выпуклыми глазами. Узкие губы слегка искривлены: не поймёшь, что выражают — брезгливость, усталость, равнодушие?..

А древний взгляд наблюдает с отстранённостью почти вызывающей. Наблюдает, делает выводы.

— И кем же столичные власти назначили вас? Жрецом? Градоначальником Хеторсур-ог-Айнис? Главным камерарием Шандала?

— Архивариусом.

— Архивариусом?! — Хродас расхохотался. — Поздравляю, самая непыльная работёнка из всех возможных! У нас здесь бумаг пять-шесть, может, найдётся: договор с городскими о поставке фуража, доразломные списки служивших в Шандале, «Канон Славы», изрядно обгоревший лет так семнадцать тому назад, ещё какой-то из «Малых канонов». Вроде всё. А, нет, забыл про мирную грамоту со Жнецом, но ей, по правде говоря, цена — пятак…

— Не страшно, — сказал алаксар. — Венценосный кройбелс хочет, чтобы я занялся составлением архива города Шэквир вис-Умрахол.

Железнопалый поглядел на него, как на умалишённого.

— Что за бред! Шэквир вис-Умрахол двадцать лет как разрушен! В нём живут только сольпуги и шулданаи; более того…

— Я знаю. Но если в него можно войти, значит, приказ кройбелса выполним. Я не собираюсь его оспаривать. А вы, уважаемый Хродас? Что до деталей — обсудим их после. Сами ведь говорили: сейчас у вас есть более важные дела.

«Сбить с тебя спесь, вот что мне надо сделать в первую очередь, вот самое важное моё дело. Сбить с тебя твою дерьмовую алаксарскую спесь, из-за которой мир и разлетелся на куски! Ваш создатель погиб, ваша страна исчезла, а вы даже после этого оставались такими же надутыми, самодовольными дерьмоедами!»

Железнопалый до хруста сжал кулаки.

Ветер дул с юга, свирепый, смертоносный. С тех пор как мир начал разваливаться, в нём осталось не так уж много постоянства, но в ветре соединялось и то и другое: стабильность и распад. Буря налетала ежесезонно, рвала в клочья тишину и покой пустыни, а взамен приносила гибельные кляксы. И ей не было дела до андэлни с их ненавистью, любовью и прочим вздором — она просто летела по своему обычному маршруту. Могла быть сильнее или слабее, но не быть — не могла.

По движению туч и шороху песчинок Железнопалый безошибочно понял: в этот раз их всех ожидает несколько очень насыщенных дней. К гаррам алаксара и дворянчика, никуда не денутся.

— Общий ужин — за час до полуночи, — бросил он. — Там договорим.

Он оставил их обоих на верхушке Дозорной и отправился во двор, проследить, чтобы парни подготовились как следует. Но прежде заглянул к себе в кабинет, двумя пальцами, как скорпиона, ухватил грамоту за печать — и бросил в сундук со старыми бумагами, которые давно надо бы разобрать, да всё времени не хватает.

Сиврим Вёйбур

У них тут даже винокурня была своя. И огород, и сад с низкорослыми, скрюченными деревьями, названий которых Сиврим знать не знал, и кузница, и много другого, — но именно винокурня его окончательно добила.

Он с самого начала понимал, что будет очень трудно, вот только до конца осознал это сейчас — глядя на обширный, похожий на лабиринт внутренний двор крепости. Здесь двадцать лет жили по своим законам. Нет, не так — выживали. Какое им дело до воли венценосного кройбелса? И кто из них захочет подчиняться приказам «молокососа из столицы»?

Стремительно темнело, в окнах башен и пристроек зажглись огни. Тьма была какой-то странной, с ржавым отливом, вся сотканная из вкрадчивых шорохов и неуловимых движений на самом пределе видимости. Сиврим остановился, чтобы понять, куда же ему идти. Так, наверное, чувствует себя юнга, впервые угодив на палубу: куда ни глянь, возносятся к небу мачты, со всех сторон свисают канаты, темнеют проёмы каких-то дверей — и деловито, без лишней суеты спешат по своим делам матросы. Башни и вправду чем-то напоминали мачты, местные гарнизонные — матросов, и даже канаты там, высоко над головой, были натянуты, даже навесные мостики.

— Думаю, часа два у нас есть, — сказал Хромой. — Хватит, чтобы отдохнуть и подготовиться. — Подготовиться к чему? — Если бы сейчас спросили, что Сиврима раздражает больше в этом алаксаре, навязанном ему в спутники, — замкнутость, умение как бы выпадать из поля зрения, подчёркнутая учтивость…

Да к гаррам — всё раздражает!

— Подготовиться к ужину. — Хромой отвернулся и посмотрел в проём между амбаром и хлевом. Там виднелся край плаца, по которому сновали туда-сюда солдаты Железнопалого. — По-моему, совершенно очевидно, что комендант вам не рад. И просто так Шандал не передаст.

Сиврим усмехнулся — надеясь, что делает это со снисходительным и уверенным видом. Слишком поздно сообразил: Хромой не увидит и не оценит.

— А с чего вы взяли, будто я собираюсь оспаривать его власть? Пусть себе командует. Это его андэлни, его крепость, он знает здесь всё, в Хеторсур-ог-Айнис у него наверняка и градоначальник, и старейшины — лучшие друзья. Я…

Хромой покачал головой.

— У таких, как этот комендант, годам к сорока друзей не остаётся. Они ему просто ни к чему. Что же до остального — поступайте как знаете.

Алаксар пожал плечами и, слегка подволакивая ногу, двинулся в сторону плаца. Достаточно медленно, чтобы Сиврим успел всё взвесить и спросить:

— Беспокоитесь, что не даст работать с этими вашими архивами?

Хромой оглянулся. Было слишком темно, но Сиврим не сомневался: губы алаксара чуть изогнуты. Так улыбается скупой на похвалу учитель, когда воспитанник-недотёпа наконец-то начинает делать первые успехи.

— Уверен: не даст.

— Может, это и к лучшему? Мы сделали всё, что от нас зависело. Хродас не выполнит прямых указаний кройбелса? — это уже головная боль Хродаса. Поживём несколько месяцев на правах почётных гостей. Никаких забот, делай что хочешь. Во Вратах, говорят, есть недурной трактир…

— …в котором пиво, когда распробуешь как следует, по вкусу слегка отличается от мочи. Если вы готовы ежедневно сносить презрительные взгляды не только местных вояк, но и солдат из собственного отряда… — Хромой снова пожал плечами. — Я с самого начала сомневался в том, что мне рассказывали о вас. В семнадцать командовать гарнизоном отцовского замка, выдержать и разорвать осаду озверевших беженцев!.. Слишком невероятно, чтобы быть правдой.

Сиврим подумал о своём мече. Сделав два шага вперёд — выхватить, ударить, не прерывая движения, вот там, чуть выше пояса. Вытереть и вложить в ножны. Полминуты, не больше.

Намного быстрее, чем объяснять, как да почему. Про отца, который лет через семь после Разлома начал пить по-чёрному и стремительно превратился из весёлого добряка в чудовище, подозрительное и свирепое. Про то, каким тихоней Сиврим был в детстве, и про ночь, всё переменившую, — ночь, когда отец избил мать до полусмерти и Сиврим впервые «проявил характер». Это оказалось неожиданно легко, пугающе упоительно: приставить острие меча к утопленному в пяти подбородках отцовому кадыку и понимать, что ждёшь любого его неосторожного движения, жаждешь его хмельной, быдлячьей дерзости.

Может, Сиврим и сдержался только из-за отвращения к этой своей жажде. Но занятиям с мечом уделял с тех пор много больше внимания.

А через несколько лет, когда блуждавших в окрестностях беженцев объединил и повёл за собой таинственный андэлни, который звал себя Плетью Рункейровой, — что оставалось Сивриму?

После побоев мать едва понимала, на каком свете находится, а через пару лет и вовсе отошла в призрачный мир. Управление хозяйством легло на Сивримовы плечи, отец продолжал с утра до вечера нажираться вусмерть, ездил на охоту, горланил походные гимны и рассказывал всякому, кто подворачивался под руку, какой он, ойвир Вёйбур, недооценённый великий воитель и мудрец; сына при этом старательно избегал. Услышав о приближении воинства Плети, истинный защитник своих андэлни, ойвир Вёйбур заперся в гулком винном подвале… впрочем, Сивриму и в голову бы не пришло рассчитывать на его помощь.

Тогда всё шло как шло: так бывает во сне, каждая деталь которого дополняет предыдущие и совершенно гармонична, естественна согласно внутренней логике сновидения. Сиврим был мечом, который скользит в ножнах, рекой, текущей по извечному своему руслу. Никаких вопросов. Никаких сомнений. Потому что — никакого выбора. Про то, как именно Плеть вершил волю Праотца и восстанавливал попранную справедливость, знали уже очень хорошо, в деталях.

Вот так и вышло, что Сиврим взял ключи от арсенала, выдал оружие всем, кто оказался в замке и был способен держать это оружие в руках, — и они обратили Плеть в бегство.

Повезло ли им? Безусловно, повезло. Если бы его андэлни не сумели проникнуть в лагерь осаждающих и повредить звенья цепей, на которых висели тараны… Если бы той ночью не было тумана… Если бы горбачи вдруг испугались и повернули обратно во внутренний двор замка…

Но Сиврим считал, что дело было не только в везении. Тогда — не только в нём.

По-настоящему повезло потом, когда он встретился с господином Эстритолком Оттенсом. Разумеется, Сиврим от имени отца пригласил его с отрядом в замок и снабдил провиантом и фуражом, дал лекарства для раненых, помог похоронить убитых, рассказал, как легче всего добраться до городка Третий След, в котором жил чародей-тропарь… Господин советник по особым вопросам искренне благодарил и обещал когда-нибудь отплатить за услуги, однако задержался в замке всего на сутки, после чего поспешил в столицу.

Сиврим пожал плечами и вернулся к более насущным заботам. Нужно было закончить с погребением мёртвых, помочь беженцам вернуться в деревни и навести там порядок…

И вот месяца через четыре, когда дурман победы уже развеялся, господин советник по особым вопросам вдруг снова приехал в замок…

Вообще-то о столице в Вёйбуровых землях, как и в любом захолустье, вспоминали редко, обычно с полупраздным любопытством, — а там об ойвире Вёйбуре не вспоминали вовсе. Зато Плеть Рункейрова оказался для столичных чиновников той ещё занозой в заднице. Венценосный кройбелс, да продлятся дни его, наконец-то принялся восстанавливать порядок на островах, что когда-то были частями Скаллунгира, дойхарской державы. Любые смуты пресекались жесточайшим образом, за каждый недочёт кто-то расплачивался чином, кто-то — головой. Так что непобедимый «сброд бунтовщиков» испортил жизнь многим бумагомаракам, в глаза не видевшим ни Плеть Рункейрову, ни его жертв.

Всё это Сиврим узнал потом, когда оказался в столице. Чиновник, господин Оттенс, увёз его с собой, как везут ко двору диковинного зверя, дескать, смотрите, венценосный, не перевелись ещё в земле Скаллунгирской герои-самородки!

Юный герой-самородок исправно играл свою роль… хотя поначалу и не играл. Мир вдруг оказался громадным и многокрасочным, Сиврим никогда его себе таким не представлял. Что он видел в землях, принадлежавших Вёйбурам, в землях, после катастрофы ужавшихся до размеров совсем уж мизерных?.. Или, может, книги могли передать величие Кнуттимра, его звонких храмов, его необозримых площадей, мостов ажурных, хрустальных фонтанов? Не могли, конечно! И Сиврим в первые несколько дней ходил, буквально разинув рог. Его поражало пестроцветье одежд, ухо то и дело ловило слова чужих языков, на улице запросто можно было встретить сиэллона, вакиханда… даже харрана, хотя с ними отношения сильно ухудшились, особенно на южных рубежах.

Он не сразу привык к диковинным тварям, которых давно, оказывается, приручили. То есть он читал о бархатах или грациозниках, но видеть их вживую, рядом с собой, ездить на них…

Это было как начало одной из старинных легенд: простой юноша совершает подвиг, попадает ко двору, женится на принцессе, — и камень-ключ признаёт его, и…

— Ну вот что, мальчик, — сказал на третий день господин Оттенс. (Он почти сразу перешёл на покровительственное «ты» — и Сиврим не смел возражать.) — Время для восторгов прошло. Берись-ка за ум — иначе за тебя возьмутся другие.

Юный герой-самородок быстро сообразил, чего от него ждут. Господин Оттенс помогал не только советом. Нанял нескольких учителей, которые быстро преподали «самородку» самые главные уроки. Как вести себя при дворе. Как одеваться. Каково нынче положение дел в Скаллунгире и в мире вообще. Мастер по клинкам долго смеялся над «навыками» Сиврима, а потом принялся ежедневно гонять до кровавых мозолей на ладони, до ноющих мышц…

Сложней всего пришлось с бархагами: гигантские, по плечо взрослому дойхару, жуки пугали Сиврима. Может, дело было в бесстрастном взгляде двух тусклых полусфер, может, в обманчиво громоздких телах — Сиврим сам не знал. Но твари чуяли его страх и не желали выполнять даже простейшие команды.

— Боится? — переспросил господин Оттенс у жучника. — Заприте его с ними на пару дней, я что, должен вас учить?!

Как ни странно, это сработало: уже через неделю Сиврим с лёгкостью забирался в седло, что находилось между сросшимися надкрыльями и головой; виртуозно управлял самыми норовистыми жуками…

Словом, во всём юный герой-самородок «оправдывал», старался изо всех сил. При этом — уже сознательно — играл роль наивного, обаятельного простофили из захолустья. Играл, пожалуй, с удовольствием… — до тех самых пор, пока в Кнуттимр не заявился протрезвевший отец. Обвинениям ойвира («поднял руку на мать!», «дерзил отцу!») не то чтобы поверили. Просто не могли проигнорировать. Поэтому «самородка» и наградили, и покарали.

«Нет почётней награды, чем право служить кройбелсу и державе», — это Сиврим сам сказал, никто за язык не тянул… хотя кое-кто подучил, конечно. Господин Оттенс искренне заботился о судьбе своего подопечного — от неё в некотором смысле зависело будущее самого чиновника. Сиврим, в свою очередь, знал, что такое благодарность, и делал именно то, чего от него ожидали. По правде сказать, всё, даже перспектива провести ближайшие несколько лет в далёком захолустье, казалось более привлекательным, чем возвращение в родной замок. Который, кстати, — разве не захолустье?!

Если задуматься, Сиврим пробыл в Кнуттимре не так уж долго. Чуть больше полугода — это не срок для тех, кто живёт там с рождения. Но молодой Вёйбур ни дня не потратил впустую: умел учиться и схватывал на лету; знал, чего хочет, — и за эти месяцы изменился сильнее, чем иные меняются за годы.

Он не ждал от поездки в Горелый Шандал ничего особенного. И сам до конца не решил, как станет себя вести. «По обстоятельствам», — вот, наверное, самый правильный ответ. Ровно так, как советовал придворный чиновник, знающий жизнь господин Оттенс по прозвищу Силок. «По обстоятельствам, и не лезть на рожон».

Вот только он же, чиновник, прислал перед самым отъездом Сиврима записку. Всего две строки: «Будь осторожен с алаксаром. Прислушивайся к его советам».

Две строки — но в них бездна смысла, если хоть немного знать о том, как изъясняются при дворе. А если знать кое-что и о самом алаксаре…

Слухи о Хромом доходили до Сиврима с первых же дней. Большая их часть была настолько нелепой, что он сразу решил: выдумки! У придворных тоже есть чувство юмора (так они думают). А не разыграть провинциала — себя обидеть, что тут непонятного?

В самом деле: ну не может же быть, чтобы при дойхарском дворе жил, причём уже лет шестнадцать, некий безымянный алаксар, попавший в столицу неведомо как (говорили — через портал, прямо в приёмные покои кройбелса, — что равнозначно «неведомо как»); не может быть, чтобы венценосный позволял ему ходить где вздумается, выслушивал его советы (и прислушивался к ним!), чтобы назначил алаксару личных охранников, а тот, в свою очередь, осмеливался перечить кройбелсу — и кройбелс, случалось, признавал, что был неправ.

Все эти россказни Сиврим выслушал, вежливо улыбаясь, — он как раз начал постигать азы бесконечной придворной игры: учился делать вид, что верит и соглашается, вне зависимости от действительного отношения к говорящему и говоримому. Или — как в случае с историями про Хромого — если пока ещё не решил, как же относиться.

Собственно — а что решать? Байки для доверчивых провинциалов? Ну и пусть себе чиновники забавляются. Более-менее приукрашенная правда? Так это дела венценосного кройбелса, а не героя-самородка Сиврима Вёйбура. Ему бы, Сивриму, — выжить, да уцелеть в придворных чиновничьих играх, да отстоять свою независимость от Вёйбура-старшего, да…

Да и хватит пока.

Он ждал поездки в приграничную крепость, как в детстве ожидал обещанного отцом путешествия к дальнему озеру (с ночёвкой! с охотой на зуббонов! со страшными байками у костра!) — только уже без мальчишечьего наивного задора. Не питал иллюзий по поводу своей миссии. Венценосный кройбелс наводит порядок во владениях, вверенных ему волею Рункейра Справедливого; кройбелсу важен сам факт того, что везде власть его представлена верными андэлни. Сиврим — такой вот верный андэлни. Которому цена — пятак; поэтому с ним, наместником, отправляют небольшой эскорт из шести охранников. Ещё он берёт с собой пять своих соотечественников — из тех молодых и честолюбивых юношей, которые отличились при осаде замка Вёйбур и после вызвались сопровождать молодого господина в столицу. Всех за кошт державы снабдили бархагами, доспехами, оружием — и довольно. Дальше — сами разберётесь.

Двенадцатого своего спутника Сиврим обнаружил в самый последний момент — уже сидящим в седле и терпеливо дожидающимся, пока отряд тронется в путь. Никаких устных объяснений со стороны незнакомца не последовало: придерживая левой рукой надвинутый на самый лоб капюшон, он вручил Сивриму бумагу с кройбелсовой печатью («податель сего… верный нам… отправляется в Горелый Шандал с особым заданием»); почти сразу же явился гонец из канцелярии кройбелса и поменял одну грамоту, которой был снабжён Сиврим, на другую. В новой, помимо коменданта Сиврима Вёйбура, фигурировал некий архивариус, достойный слуга наш — и рядом алаксарское имя.

— Лучше без имени, — предвосхитил его вопрос алаксар. — Насколько понимаю, нам предстоит путешествие по землям, где власть кройбелса не так сильна, как в столице. Капюшон скроет моё лицо, но имя…

— Как же мне вас звать? Архивариусом?

— Зовите меня Хромым — как и остальные придворные.

Сиврим пожал плечами и дальнейшие расспросы отложил до лучших времён.

Уже у городских ворот их догнал очередной курьер, на сей раз — с запиской от господина Оттенса. В записке были те самые строки про «осторожен» и «прислушивайся к советам», содержавшие в общем-то больше вопросов, чем ответов.

И за пятнадцать дней пути ничего не изменилось. Вопросы множились, ответы ускользали, словно шёлковые ленты из стариковских пальцев.

Вот например: почему сразу же после первого из трёх запланированных портальных переходов Хромой отозвал Сиврима «на пару слов» и предложил, точнее, посоветовал сменить маршрут?

— То есть как — «сменить»?

— Да так. Не помните, это вакиханды или сиэллоны придумали пословицу про то, что самый прямой путь не всегда самый короткий?

И всё, никаких объяснений. Чем-то ему, видишь ли, приглянулся окольный путь, который пролегал через множество мелких островков, занимал в два раза больше времени и предполагал использование чуть ли не десяти порталов.

Сиврим подумал-подумал и зачем-то согласился.

В дороге Хромой вёл себя тихо, держался наособицу от остальных. В разговоры не вмешивался, если о чём-нибудь спрашивали — отвечал предельно кратко. И никогда не улыбался.

— У меня дядька кожемякой был, — сказал на одном из привалов Обруч, сын бочара. — Так он, слышьте, поехал как-то в город за новыми кожами — а тут как раз конец света. Ну, дядька перебедовал — и обратно. А деревни, где он жил, — нема. Вся как есть в чернила ушла. А у него в деревне — жена, сын, дочки две. Сын-то взрослый был, а дочки — совсем крохотули… Так дядька, слышьте, с тех пор живёт себе и живёт, женился по новой, детей в хате полно. А улыбаться никогда не улыбается. И вообще… лицо у него — ну один в один как у этого вон нашего. — Обруч кивнул на Хромого, который как раз возвращался от ручья, куда ходил мыть котелки: сегодня была его очередь. — Ну один в один!

— Ты ещё скажи, что у тебя дядька алаксаром был, — пошутил кто-то.

А Сиврим подумал тогда: «Обруч прав. Самое главное про Хромого понял».

За двадцать лет, прошедших после Разлома, то, что алаксары остались без своего творца, уже воспринималось не так остро. Да, Праотец Алтэрэ, пожертвовав Собой, спас мир от разрушения. Но ведь именно алаксары стали причиной катастрофы. Об этом не забывали — и за последние годы те из чад Алтэрэ, кто выжил и не ушёл в потусторонний мир по собственной воле, погибли от рук других андэлни. Хромой — один из последних уцелевших.

Те юноши, что приехали в столицу вместе с Сивримом, поначалу приглядывались к алаксару. На второй день Бйолтэйр, сын лесничего, пару раз нарочно задел Хромого. Дело было в захолустном трактире, Сиврим как раз отлучился по нужде — и, возвращаясь, услышал, как Бйолтэйр говорит о «надменных выродках, угробивших мир!» — но решил не вмешиваться. Хотел посмотреть, чем ответит алаксар.

Сиврим просто не стал входить в зал, где сидели его спутники. Они его не видели, он их — тоже, зато слышал Бйолтэйра, который всё более зло говорил об «отродьях Алтэрэ»… пока наконец Хромой не ответил ему.

Вот слов Хромого Сиврим разобрать не смог. Это была недлинная реплика, произнесённая уверенным, чуть насмешливым тоном.

Сиврим напрягся: сейчас зазвенят мечи или полетят в сторону стулья.

Ничего. Кто-то — кажется, Обруч — неуверенно засмеялся.

Сиврим вошёл в зал и успел заметить, как Хромой неспеша допил вино и, поднявшись, пошёл наверх, в одну из снятых комнат. Остальные спутники Сиврима занимались кто чем: сосредоточенно доедали свой ужин, смотрели вслед алаксару, недоверчиво качали головами…

Больше ни один не задирал Хромого, теперь уже сами держались от него подальше. О том, что именно случилось тем вечером, тоже не пожелал рассказать ни один.

В общем-то, если бы только в этом и заключались странности Хромого — гарры с ним! Но то, как он умел бесшумно, незаметно находиться рядом, его обескураживающие краткостью ответы, наконец, его подчёркнутая учтивость, которая казалась изысканной издёвкой…

Иногда Сиврим очень жалел, что тогда, в трактире, Бйолтэйр не довёл дело до стычки. Иногда — к собственному ужасу, сладостному и манящему, — Сиврим ловил себя на том, что мечтает о поводе, который позволит ему дать волю гневу.

— Знаете, — спросил вдруг алаксар, — что общего между стариком и юношей?

Тьма окончательно сгустилась. На верхушках башен вспыхивали и гасли фонари — это о чём-то сигналили друг другу стражники.

Сиврим обнаружил, что ладонь, которой он сжимал рукоять меча, вспотела. Украдкой вытер о полу куртки.

— Это просто, — продолжал алаксар. — И один, и другой пытаются походить на зрелого мужчину. Но старику не удаётся, потому что тело уже не слушается, все движения как бы немного запаздывают, и его энергия, его бодрость из-за этого выглядят наигранными. А юноша ведёт себя так, как, по его мнению, должен вести себя взрослый. Разумеется, я говорю о неумных стариках и юношах.

— А что же делают умные?

— Осознают преимущества своего возраста и остаются самими собой.

Вот ещё одна черта алаксарского характера, которая приводила Сиврима в бешенство: обыкновение Хромого отвечать на прямой вопрос заумным бредом.

— А знаете, — спросил Сиврим, — чем отличаемся друг от друга мы с вами? Вы приехали сюда, чтобы с удовольствием провести время. Покопаетесь в бумагах из мёртвого города, вдруг что-нибудь полезное найдёте. А даже если не найдёте — вы ведь ничего не теряете, так? Ну а я… Мне ни к чему неприятности.

— К сожалению, вы не так меня поняли, господин Вёйбур. Я ведь, кажется, ясно сказал: «преимущества своего возраста», а не изъяны, среди которых в вашем случае прежде всего следует отметить вспыльчивость и непоследовательность. — Он покачал головой и теперь стал похож на изрядно разочарованного учителя. — Но — не смею настаивать. Для такого как вы, уверен, в Шандале найдётся достаточно дел.

Алаксар развернулся и зашагал к плацу.

Сверху, с одной из башен, раздался крик — и яркий светящийся шар упал между Хромым и Сивримом. Юноша едва успел сообразить, что это — светильник, который, наверное, упустили сигнальщики.

А вот прикрыть лицо — не успел.

Багровый цветок вспыхнул, дохнул в лицо жаром Нэзисгарских пустошей, потянулся разлапистыми лепестками к плащу алаксара. Хромой с неожиданным проворством отпрянул в сторону, уворачиваясь от огня; ветер вдруг переменился и прижал пламя к земле.

— Целы?!

— Цел, — кивнул Сиврим.

Он, как завороженный, смотрел на взорвавшийся светильник. Упади тот мгновением раньше… или на несколько шагов правей-левей…

Поэтому, когда в небесах с протяжным шелестом словно бы распахнулись исполинские крылья, Сиврим сперва отшатнулся, вжался в стену хлева. За стеной из необожжённого кирпича нервно всхрапывали горбачи, один коротко, трубно заревел и тотчас умолк.

Над головами Сиврима и Хромого, над башнями, над всей крепостью медленно разворачивались сети-паруса.

— Что за…

Сети колыхались на ветру, чёрные на фоне чёрного неба, с них сыпался песок, труха, высохшие тельца насекомых. Сиврим прикрыл глаза ладонью и попытался представить, для чего, кровь Рункейрова, им тут понадобилось на ночь глядя натягивать сети! «Ну, во всяком случае, ясно, что это за канаты между башнями».

Ветер усиливался. Тугие ячеистые паруса колыхались, послушные его порывам, и казалось: небо вдруг превратилось в океан — дикий, дыбящийся волнами!

— Этого следовало ожидать, — тихо, словно самому себе, сказал Хромой. — Ещё когда увидели в Хеторсур-ог-Айнис горбачей с обрезанными хвостами.

Сиврим даже не сделал попытки удивиться («Какое отношение горбачи из Врат Пыли имеют к сетям над Шандалом?!»), он просто представил себе, что это такое: ежедневно, ежечасно управлять крепостью.

— Может быть, — сказал он Хромому, — у них здесь вино получше, чем пиво в Хеторсур-ог-Айнис. Наверняка получше — всё-таки своя винокурня. Гарры с ними со всеми. Значит, брошу пить.

* * *

Ужинали в склепе.

Сивриму хватило времени переодеться с дороги, хотя — мог бы и не переодеваться. Всё вокруг, буквально всё пропиталось мелким песком, через час-другой он ложился ровным слоем на недавно протёртый стол, на покрывало кровати, лез за шиворот, забивался в волосы. К тому моменту, когда Сиврим спустился с Полой Кости во двор, когда подошёл ко входу в Дозорную, и куртка, и штаны его были в пыли.

Он попытался отряхнуться, понял, что без толку, и спросил у выходившего из башни стражника, где здесь трапезная. Тот хмыкнул и молча указал на винтовую лестницу, ведущую вниз.

Сперва Сиврим решил, что над ним пошутили. Огромные двустворчатые двери с молотом Рункейра Необоримого могли вести только в мавзолей, где испокон веков находили последнее пристанище добродетельные (и наверняка знатные) защитники крепости. Вон и молельные ниши справа и слева, занавесей хоть и нет — но и без них всё ясно.

Шутники, значит, гаррово семя!

— А, вы уже пришли, — сказал, спускаясь по ступеням, комендант. Хродас был в странном наряде: поверх куртки наброшена то ли накидка, то ли короткий плащ, на лице — маска, которая оставляет открытыми только глаза. Став у дверей, рядом с Сивримом, Железнопалый расстегнул накидку, энергично встряхнул ею, затем снял маску и с видимым удовольствием выдохнул. — Отличная погодка, а?

Он распахнул левую створку и кивнул, мол, проходите; гости, мол, вперёд.

Сиврим, ожидая подвоха, издёвки, очередного дурацкого розыгрыша, — вошёл.

Это действительно был склеп — когда-то давно, ещё до Разлома. Но потом часть саркофагов оказалась разворочена, другие, уцелевшие, оставили в покое, а громадный, похожий на кладбищенскую плиту стол для поминок и ночных бдений превратили в обычный трапезный.

Сейчас за ним сидело всего-то пять андэлни. На вбитых в стену крюках висели тусклые светильники, ещё пять стояли рядом с ужинающими, не столько освещая их, сколько насыщая пространство вокруг тенями.

Ближе всех ко входу устроился лысый щуплый старик. Бездумно катал по столу варёное яйцо и кривил щербатый рот то ли в усмешке, то ли от горечи. Напротив старика сидел невзрачного вида коротышка, пожилой, в потёртой одежде, с мятым, словно гигантская изюмина, лицом. Коротышка слушал (или делал вид, что слушает) соседа слева, рыжего бородача, который увлечённо пересказывал какую-то весёлую историю. Судя по унылым лицам собравшихся — не в первый раз.

— Ну, вот и комендант с гостем, — подытожил четвёртый из ужинавших, андэлни лет сорока, узколицый, гладко выбритый дворянин. Причём, судя по одежде, дворянин опальный или небогатый. — Надо понимать, все в сборе?

— Почти, — кивнул Хродас. — Знакомьтесь, это господин… хм…

— Сиврим Вёйбур, — подсказал Сиврим.

— …господин Вёйбур, да. Представитель венценосного кройбелса в наших краях. С официальной миссией. Даже грамота есть, с печатью. А это, господин Вёйбур, — те, на ком держится наша крепость…

— Вы что-то говорили об общем сборе, комендант. А здесь всего…

— Говорил, — согласился Хродас. — Об общем ужине. Чуть позже сюда придут остальные парни, те, кто сможет. Сами видите: ветер. Сети старые, мороки с ними много. Ну, потом поймёте. Садитесь, выбирайте место, какое приглянется.

Сиврим мысленно пожал плечами и сел во главе стола, спиной к дверям. Как можно дальше от пятого из ужинавших — алаксара.

Комендант замешкался лишь на мгновение. Откашлявшись, обошёл Сиврима и сел между ним и изюмолицым коротышкой.

— Хродас, ты забыл нас представить, — сказал опальный дворянин. — Ужин ужином, а хорошие манеры ещё никому не вредили.

Железнопалый, потянувшись через стол за куском мясного пирога, хмыкнул:

— Зря ты, что ли, моя правая рука? Вот и представь. Сам знаешь: когда полдня забрасывал сети, с манерами уже… не очень. Жадюга, — повернулся он к коротышке, — подай-ка мне кувшин с вином.

— Вот, — сказал дворянин, — значит, начнём с Форэйта. Он же — для своих — Жадюга. Наш камерарий. Если бы не его чудесные умения, все мы здесь давно перемёрли бы с голоду.

Коротышка чуть склонил голову и посмотрел на Сиврима так, словно прикидывал, сколько вяленого мяса можно из него заготовить.

— А если бы не его молчание, — вмешался рыжебородый воин, — то мы перемёрли бы от отвращения, как только узнали бы, чем он нас кормит.

Дворянин пожал плечами:

— Вполне может быть, Рултарик. Знакомьтесь, Вёйбур, это наш мастер по оружию. Примечателен своим чувством юмора, которое, пожалуй, сравнится только с остротой его клинков.

Лысый старик, так всё это время и катавший по столешнице яйцо, фыркнул:

— Всё ж клинки-то у Бородача поострей, хвала Рункейру Справедливому! — Он начал методично отрывать кусочки скорлупы и бросать их в тарелку. — Я другого не пойму: какая-такая миссия, что там в кройбелсовой грамоте? Ты что, Хродас, когда забрасывал сети, стоял с открытым ртом и наглотался ветра? Для начала всё ж таки гостя надо представить без вот этих вот, — старик помахал в воздухе раскоряченными пальцами. — Кто такой? С чем пожаловал? Чего ждать от него? Какого, в конце концов, сверла им там, в столице, об нас вспомнилось? А потом уже будете устраивать знакомства-шмакомства, раскланиваться и про манеры вспоминать.

Он фыркнул и занялся облупленным яйцом так, словно это был единственный достойный внимания объект в зале.

— А вот это, — невозмутимо продолжил дворянин, — наш уважаемый Грэлт.

Грэлт снова фыркнул и сделал рукой неприличный жест:

— «Уважаемый», ага! Это ты, Хакилс, уважаемый. Был, когда-то.

На неуловимое, кратчайшее мгновение лицо дворянина изменилось — и Сиврим едва сдержался, чтобы не вскрикнуть. Он пару раз уже видел ровно такое же: искажённое гневом, с горящими глазами. В зеркале.

Потом за спиной у Сиврима хлопнула дверь, явились проголодавшиеся стражники, и всё внимание перенеслось на них. Они привычно кивали коменданту и его приближённым, снимали у входа накидки, не особо чинясь, рассаживались за столом. Только на Сиврима поглядывали искоса: тот явно занял чужое место.

Какое-то время разговор петлял, рассыпался на множество отдельных реплик, несвязных восклицаний, «тральщики» торопились наесться, потому что (как понял Сиврим из этих самых реплик и восклицаний) скоро очередная смена, нужно будет возвращаться на башни и что-то там «ловить». Похоже — ветер, как бы абсурдно это ни звучало.

Пришли и спутники Сиврима. Они сели вместе, на другом конце стола, вели себя тихо и ели мало. Ждали.

«Так даже лучше, — подумал он. — Сразу всё расставить по своим местам, снять все недоговорённости». Столица казалась чем-то далёким, несуществующим, чиновник-добродетель, господин Оттенс — персонажем из сна, записка его…

«Будь осторожен с алаксаром. Прислушивайся к его советам».

Да, собственно, Хромой ведь ничего и не советовал. Так, полунамекнул.

— Послушайте, — сказал Сиврим. — Я…

Никто его и не думал слушать, все говорили кто о чём, только лысый Грэлт, домусолив последние крохи яйца, с интересом посмотрел, дескать, ну, и чего ж ты скажешь, болезный?

— Послушайте, — повторил Сиврим, уже понимая, что — бессмысленно. Даже сидевший рядом комендант Хродас, повернувшись к нему спиной, обсуждал с Форэйтом-Жадюгой и дворянином дела: что-то про запасы корма для бархаг и про состояние лазарета.

Сиврим покрутил в руке пустую кружку, вино в ней обретало вязкий привкус разведённой глины. А может, и было таким изначально — как знать…

— И я прикинул, — говорил Хродас, задумчиво отбивая пальцами дробь по столешнице, — всё-таки надо нам расширить сеновал. Не хочу зависеть от городских. В конце концов…

Сиврим поднял кружку и с силой опустил её на каменную столешницу. Во все стороны полетели черепки. И, смотри-ка, сразу разговоры прекратились.

— Послушайте. — Он обвёл их взглядом, своих и здешних, ни на ком не задерживаясь, никому не отдавая предпочтения. «Только бы голос не дрогнул». — Я понимаю: неудачно получается. Вы жили здесь двадцать лет, хранили рубеж страны, охраняли эти земли от хаоса и смерти… Ну, словом, как-то обходились сами, без столичных властей.

— Славно, — сказали у него за спиной. — Как славно. А мы-то боялись, что опоздаем.

На сей раз гостей было двое: полноватый мужчина с пышными усами и жизнерадостной улыбкой на лице да высокая молодая женщина. Её Сиврим толком не разглядел: она как раз отвернулась, чтобы стряхнуть со снятого плаща песок.

— О, — воскликнул пышноусый, — не обращайте на нас внимания! Мы с госпожой Ойбриккэс… — он махнул рукой, дескать, сами о себе позаботимся. — Продолжайте!

— Я, собственно…

— Вы, надо полагать, наш дорогой гость из столицы, — пришёл на помощь пышноусый. — Судя по услышанному, вы как раз представлялись гарнизону крепости. Всё это правильно и вовремя, очень вовремя.

Его прервал Хродас:

— Как всё это понимать, Раймунг? Вы ехали сюда из Врат одни, ночью? Вы что, обезумели?! Проклятье! Вы хоть представляете, чем рисковали?!

— Ничем мы не рисковали! — отрезала девушка. — Мы приехали пару часов назад. Господин градоправитель беседовал с Ткачём и с Грэлтом. — (Лысый старик кивнул: «Было дело».) — Приехали, потому что в городе узнали об этих андэлни из столицы.

— Всё равно! Нельзя вот так запросто разъезжать по дорогам, когда начинается сезон ветров!

— Тем не менее мы здесь. — У неё оказалось совершенно обычное, даже, пожалуй, чуть грубоватое лицо: слишком крупный нос, чересчур тонкие губы. Сиврим почувствовал бы разочарование, если бы не её голос: было в нём что-то от властности великих правительниц древности, звенящая, ранимая сила и уверенность.

Подумал, что не зря решил отказаться от полномочий наместника. Сможет чаще бывать в городе.

— И хватит, — продолжала девушка, — пустой болтовни. Или вы нам не рады? Не пригласите к столу?

Её и градоначальника усадили рядом с лысым Грэлтом (никто другой из-за его характера садиться туда не рискнул).

— Уж не обессудьте, — сказал Хродас, — изысканным ужином мы вас не побалуем.

Опальный дворянин из рода Хакилсов хмыкнул:

— Самое интересное блюдо уже за столом. И если мы снова не прервём господина Вёйбура, он наконец угостит нас чем-нибудь приличествующим случаю. Последними новостями из столицы, соображениями по поводу нашей крепости… наконец, своими планами на будущее.

Сиврим покачал головой, аккуратно сдвинул черепки в сторону, поднялся. Надо было разом заканчивать всё это.

— Я согласен с госпожой Ойбриккэс. Хватит болтовни. Я не хотел ни этой должности, ни этой ответственности. Так уж получилось…

— Какой должности?! — сощурился Грэлт.

— Дайте же ему договорить! — возмутился господин Хакилс.

— Это неважно, — одновременно с ним ответил комендант. — Должность исключительно номинальная, даже грамота написана небрежно, сразу видно, что…

— С грамотой всё в порядке, — прервала его молодая госпожа Ойбриккэс. — Вот. — Она вынула из кошеля на поясе знакомый Сивриму свёрток: — «Мы, милостию Рункейра Необоримого и по воле народа нашего — венценосный кройбелс Скаллунгира Хасгрим Астилс Первый, в народе прозываемый Заступником, сим повелеваем…»

И так до самого конца, до «…Сиврима Вёйбура — наместником, исполнителем воли нашей в крепости, именуемой Горелым Шандалом, а такоже и на землях, к оной крепости примыкающих».

— Печать на месте, — добавила она, — подпись тоже.

Последние её слова заглушили восклицания — изумлённые, возмущённые, ироничные. Хродас негодовал: «Откуда у тебя эта грамота?!»; спутники Сиврима дружно стучали по столу ложками, требуя тишины; «тральщики» тут же, при коменданте и новоназначенном наместнике, обсуждали новость, не особо выбирая выражения. Только скорбные статуи прежних защитников крепости безмолствовали, но Сивриму почему-то показалось, что в склепе вдруг стало тесно и эти, гранитные, с обломанными носами, пустыми глазами, руками, крепко сжимавшими мечи, придвинулись к столу, встали за спинами у живых. И ждут. Ждут…

— Послушайте! — взорвался он. — Это не имеет значения! Ни грамота, ни титул, ничего! Вы что, оглохли?! Я же говорил!..

Его не слушали — до тех пор, пока ещё одна кружка не разбилась о столешницу.

— Господа, — сказал алаксар. — Господа, всё-таки наместник самого кройбелса говорит. Проявите толику уважения, если не к нему, то хотя бы к сюзерену, его пославшему. К тому же, осмелюсь напомнить, с этой грамотой всякий раз происходит одно и то же: её, к прискорбию моему, не дочитывают до конца.

— Это ещё кто? — спросил один из «тральщиков».

Хромой чуть склонил голову:

— Позвольте представиться. Волею венценосного кройбелса Хасгрима Астилса Первого, именуемого также Заступником, я — ваш архивариус. В столице стало известно, что в Хеторсур-ог-Айнис в храме Рункейра-Молотобойца хранятся остатки архивов из покинутого алаксарами города Шэквир вис-Умрахол. Мне поручено разобрать эти архивы. Более того, венценосный кройбелс возложил на меня, недостойного, ещё одну миссию: проникнуть в пределы Шэквир вис-Умрахол и спасти те из архивов города, которые ещё спасти возможно. Затем разобрать, перевести на всеобщий и с комментариями переправить в столицу.

— Сколькими языками вы владеете? — повернулась к нему молодая госпожа Ойбриккэс.

— В совершенстве — всеобщим и алаксарским. Чуть похуже — дойхарским и харранским, совсем плохо — сиэллонским и вакихандским.

— Отлично! Выходит, мы приехали не зря, господин Раймунг. Вот и нашёлся новый учитель для храма. Вы ведь согласитесь, — обратилась она к Хромому, — хотя бы раз в неделю проводить занятия для детей наших прихожан?

— Боюсь, это невозможно, сударыня. Вряд ли ваши прихожане обрадуются, когда узнают, что новый учитель их детей — алаксар. К тому же…

— Вздор! Я берусь это уладить! И… — она сощурила изумрудные глаза, улыбнулась, — …вы ведь всё равно будете приезжать во Врата для работы с нашими архивами.

Хромой развёл руками:

— Ну, если наместник и комендант мне позволят…

— Делайте что угодно, — отмахнулся Хродас. — У меня есть заботы поважней. Может, наши гости из столицы как раз сгодятся для того, чтобы учить детей языкам и прочим премудростям, но когда начинается сезон ветров — ты, Усавгрим Раймунг, приезжаешь ко мне и просишь о помощи. И ты, Синнэ, ведёшь тогда себя по-другому. Ладно, парни, — повернулся он к «тральщикам», — хватит. Захлопните свои заслонки, а то ветер влетит, и давайте все наверх. Ночь сегодня будет что надо.

Он вышел, набрасывая на ходу плащ-пыльник, но больше никто не двинулся из-за стола. Все смотрели на Сиврима: «тральщики», свои, алаксар, градоначальник, жрица, статуи.

— Так что же, наместник? — спросил наконец Хромой. — Вы позволите мне ездить в Хеторсур-ог-Айнис и учить тамошних детей?

— Позволю, — ответил Сиврим.

Сев, он попросил себе вина. Лысый Грэлт задумчиво поглядел на Сиврима и, хмыкнув, передал новую кружку с бутылкой.

Вино было по вкусу как моча. Даже хуже.

Из архива Хромого

(Разрозненные листы без титула; сверху алыми чернилами приписка: «Судя по всему, одна из книг скриптория в Шэквир вис-Умрахол Бохас.

По возможности выяснить: кем выполнялся перевод, кто делал комментарии, по чьему заказу; какова дальнейшая судьба переписчика»)

«Беседы с Праотцами» — свод памятников, считающийся самым древним в Палимпсесте. Предположительно его составили записи бесед, которые Нерождённые андэлни вели с Праотцами на Заре Времён.

До нас дошло несколько версий, все они написаны на разных языках и несколько различаются, однако есть у них и общие, довольно объёмные фрагменты. Это ядро составляет Большой Свод «Бесед». В Малый входят тексты, которые зафиксированы только на одном из языков Палимпсеста.

Однако наиболее интересны т. н. «Полуночные беседы» — памятник алаксарской письменности, составленный предположительно два-три века назад и бытовавший только на алаксарском языке. Переводы отдельных фрагментов не дают цельного представления о нём. Считается, что «Полуночные беседы» составили записи тех наставлений, которые давал своим чадам Алтэрэ уже после Исхода и Безмолвия, тайно от остальных Праотцов.

Если «Беседы с Праотцами» касаются общих вопросов мироустройства, истории мира до Трещины, а также вопросов правовых, ритуальных и т. п., то в «Полуночные беседы» якобы вошли сокровенные знания Праотцов. К сожалению, точно никто этого не может сказать: другим народам доступны лишь отдельные фрагменты.

(обрыв листа; на другой его стороне — изумрудными чернилами, другим почерком выведен нижеследующий текст; поверху приписка алыми: «Похоже на почерк Глухаря. Переговорить; уточнить, нет ли у него других страниц манускрипта»)

Из «Одиноких бесед»

— Откуда взялись радужные чернила? Какова их природа?

— Радужные чернила появились после Разлома. Выглядят они действительно как густые разноцветные чернила, слитые нерадивым писцом в общую плошку. В обычном своём состоянии — заполняя пространство между островами — бесформенны и неактивны. Но стоит ветру или же внутренним колебаниям в чернилах (увы, природа оных колебаний нам неизвестна) выплеснуть несколько клякс, как те обретают подобие псевдожизни.

Кляксы сами по себе малоопасны: они способны медленно передвигаться на короткие расстояния. Однако сильный ветер может придать кляксе скорость и силу, которые делают её смертоносной. Любое живое существо, оказавшееся в пределах её досягаемости, клякса атакует, обволакивая и как бы расстворяя в себе, — при этом сама тоже исчезает. Такие кляксы способны до двух суток поддерживать подобие псевдожизни. Затем они теряют активность, падают на землю и впитываются в неё. На месте падения кляксы остаются проплешины, на которых, как правило, появляются диковинные растения — искажённые варианты существующих. Искажения касаются в первую очередь размеров, цвета и формы. Существует поверье, что андэлни, съевший такое растение, обретает дар пророчества.

Исследования клякс практически не проводились, мы знаем о нём очень мало и вряд ли узнаем что-то в ближайшее время: это слишком, неоправданно опасно.

Хродас Железнопалый

— Ну и куда делся ваш прежний учитель? Как там его? Губошлёп, что ли?

Ветер здесь, на верхушке Дозорной, свирепствовал пока ещё вполсилы, но если не держаться за протянутые от парапета к стене канаты, живо можно было слететь вниз.

Хродас держался. Синнэ — нет.

Она пожала плечами и, отвернувшись, поглядела на огни светильников, которыми Грэгрик Бедовый и Форатонг Хвост сигналили с Прибрежной.

— Сбежал. Ещё и прихватил с собой дароносицу, раттулов потрох!

— Было с кого брать пример.

Синнэ гневно обернулась:

— Грамота лежала у тебя в распахнутом сундуке!

— И поэтому ты принесла её на ужин.

— Я хотела… — Она посмотрела ему в глаза и махнула рукой, словно потеряла надежду что-либо объяснить. — Ну, прости.

Помолчали.

— Шла бы ты спать, — сказал Хродас дочке. — С дороги… устала?

— Я подремала у тебя в кабинете, — отмахнулась она. Резким движением поправила выбившуюся из-под капюшона прядь. — Думала, заглянешь перед ужином. Хотела узнать насчёт этих двоих. Кто они вообще? Почему вдруг кройбелс вспомнил о нас?

— Наверное, алаксар наврал, что в Шэквир вис-Умрахол спрятаны несметные сокровища. А дворянчика прислали так, для прикрытия. А что думает об этом Раймунг?

— Ты ведь его знаешь: будет присматриваться и выжидать до последнего. Потом подыграет тому, кому выгодней.

Хродас кивнул. Раймунг — старый хитрован, зря рисковать не станет. Потому и продержался столько лет на своём месте.

— Что собираешься с ними делать? — Синнэ задумчиво прошлась вдоль парапета. Хродас следил за ней напряжённым взглядом. Знал: если попросить, чтобы не дурила и держалась за канаты, будет только хуже. С детства росла своевольницей, каких поискать, а переехала во Врата — вообще характер испортился. — Я говорю: что собираешься —?..

— Слышу. — Он дёрнул плечом, почти безразлично. — А надо что-нибудь с ними делать? Сами всё сделают: сопливый мальчишка, он что, по-твоему, сможет управлять Шандалом? Кто с ним здесь будет считаться?! Главное, чтобы не наломал дров, а этого я ему не позволю.

— Да понятно! Я про алаксара.

— Что про алаксара? Пусть себе ездит, учит детей. Я не против.

— Спасибо! — Синнэ порывисто шагнула, наверное, чтобы обнять его и чмокнуть в щёку. Он так никогда и не узнал.

В последний момент она, зацепившись ногой за канат, взмахнула руками, покачнулась… Хродас в полпрыжка оказался рядом с ней и успел подхватить бережно, но крепко. Потом отстранился.

Он не раз видел, как падали с башни неудачливые или невнимательные новички, и сейчас представил себе… представил слишком живо и ярко. Закололо сердце, Хродас привычно потёр грудь, делая вид, что расправляет накидку.

— Извини, — сказала Синнэ. Она взялась за канат обеими руками и отошла подальше от парапета. — Извини. Наверное, ты прав, я устала, договорим потом.

— Подожди. Видишь, какая погода славная. А завтра будет ещё лучше… — Добавил невпопад: — Расскажи хоть, как живёшь.

— Ну а что рассказывать? Хорошо живу.

Это она, конечно, покривила душой, хотя во Вратах ей лучше, чем в Шандале. Детишки, храм — это её. Но даже этого недостаточно.

Когда была маленькой, Хродас рассказывал ей о дальних краях, о других городах; врал, что когда-нибудь поедут туда вместе. Хотя нет, не врал; тогда ещё верил.

Может, и она сейчас верит, что «хорошо».

— Ага, — сказал он. — Ладно. Это славно.

Краем глаза отметил, что фонарь на Прибрежной вспыхнул ярче.

Обернулся. Ветер, завывая, туго надул «парус», растянутый между Дозорной, Полой Костью и Сеновальной. Крепость Хродаса сверху напоминала неправильной формы шестиугольник, и эти три башни находились посередине, на одной оси: Дозорная в центре, Сеновальная — у западного угла, Полая Кость — у восточного.

У северной и южной стен Шандала возвышались Надвратная и Прибрежная. Не такие высокие, эти башни редко служили для ловли ветра и в основном защищали северные и южные ворота крепости. Кроме того, с Прибрежной иногда высматривали кляксы радужных чернил — и старались заранее предупредить «тральщиков». Вот как сейчас.

Ветер дул с юго-запада. Он вылетал из Рёберного леса, пересекал гряду барханов, затем — пустое в это время русло реки, — и набрасывался на стены Шандала. После, миновав крепость, проносился над дорогой и ввинчивался в ущелье небольшой горной цепи, Рункейровой Гребёнки, за которой лежали Врата Пыли. На пути между Вратами и Шандалом не было ничего, что могло остановить ветер, ничего, на чём могли бы осесть кляксы ким-стэгата.

В городе об этом, пожалуй, хотели бы забыть, — да не могли.

— Что там? — тихо спросила Синнэ. Ответ она, конечно, знала сама, но надеялась услышать что-нибудь другое. В конце концов, для сезона ветров ещё слишком рано. Хродас был удивлён не меньше других, когда погода переменилась; они едва успели поднять «паруса». И то… обычно в первые дни ветер слаб и пуст, он несёт с собой только песок, мусор да запахи тварей из Рёберного леса; поэтому можно не торопиться.

Хорошо, что всё-таки поторопились.

— …там? — повторила Синнэ чуть громче, перекрикивая завывания бури.

Потом они увидели.

За плотной вязью сетей, во тьме, сложно было что-то разглядеть, но кляксы всегда заметны. Из воющей, напирающей черноты вынырнуло светлое пятно, похожее на башмак. Кувыркаясь, миновало Прибрежную, взмыло к небесам. Ещё немного — и, пролетев над башнями, умчится в ущелье…

— Вон отсюда, живо! — рявкнул Хродас, не оборачиваясь. Знал, что сейчас дочь послушается беспрекословно. Всё своё детство провела в Шандале, а это накладывает отпечаток.

«Башмак», резко вильнув «против течения», камнем рухнул вниз.

«Почуял, зараза!» — Хродас следил за ним, затаив дыхание. Сколько бы сезонов ты ни пережил в Шандале, это ровным счётом ничего не значило. Каждый раз мог оказаться последним: здесь не играли решающей роли ни опыт, ни осмотрительность, ни ловкость. Разве что удача.

Превратившись из «башмака» в сияющее гнилушным мерцанием подобие веретена, клякса нацелилась на верхнюю площадку Дозорной, где стояли Хродас и Синнэ, а также — поодаль от них, на особых балконах — «тральщики» Бйотти Краснобай и Дерзкий Илданас. Краснобай с Илданасом следили за канатами, чтобы те были натянуты сильно, но не слишком. Чтобы не порвались. Из дверных проёмов на Краснобая и Дерзкого смотрели напарники, готовые, если что-нибудь случится, встать на их место.

«Веретено» падало на Дерзкого. Тот не двинулся с места, только бросил взгляд на напарника, Бйолала Рубленую Шею, да повернул ручку ворота, чуть ослабив напряжение. Сеть затрепетала на ветру, будто загарпуненный скат. «Веретено», мгновенно изменив направление, метнулось к ней. Плоским круглым сгустком ударилось о канаты, вспыхнуло и превратилось в дым, который нестихающий ветер тотчас унёс во тьму.

«Рункейр Милосердный! И это только первый день, самое начало!..» — Хродас не мог отвести глаз от дыры в сети там, куда упал сгусток чернил. Рваные концы канатов бились на ветру, чёрный разрыв был похож на зрачок невиданного, всесильного чудовища.

Позже, на рассвете, он приснился Хродасу — этот зрачок. То был один из снов, которые называют Рункейровыми, имея в виду, что посланы они Праотцом. Посланы как предостережение или предзнаменование. Хродас шёл по Шандалу и не узнавал его. Всё опустело. Он слышал голоса где-то совсем рядом, но куда бы ни свернул, куда бы ни заглянул — везде были пыль и мёртвые тени на стенах, и никого. Распахнутые настежь ворота никуда не вели. Он вышел на дорогу и почти сразу оказался перед ними же, и вошёл в Шандал, а оглянувшись, не увидел проёма, только пыльную стену, сложенную из бурого, как подсохшая кровь, камня. Из щелей между камнями сочился песок, сперва медленно, едва заметными струйками, потом всё сильней. Хродас побежал в сарай, чтобы взять каких-нибудь тряпок и заткнуть ими щели. В сарае лежали доспехи, много доспехов. Так, словно здесь давно, лет сто назад, было сражение, и кости бойцов истлели, а кольчуги, латы, шлемы остались. Хродас узнавал их: вот клёпаная куртка Тосгрика Бастарда, вот мятые, исцарапанные наплечники Краснобая, а вон — шлем Илданаса… Он неуклюже пробирался через помещение, усыпанное доспехами, будто обломками жучиных панцирей; потревоженные, они глухо звенели. Наконец достиг двери — и, протиснувшись сквозь неожиданно узкий проём, оказался на самом верху Полой Кости, в трапезном зале. На мгновение удивился: ведь трапезный был разрушен во время Разлома, поэтому они и собираются всегда в склепе Дозорной, больше негде. Но сейчас время повернуло вспять: зал был цел, и те, кто умер, снова пришли сюда. Они сидели за громадным овальным столом и дожидались его: каменные гости с застывшими лицами, с белёсыми потёками на щеках. Когда Хродас вошёл, все повернули к нему головы, а сотник Ломаный Пятак поманил гранитной рукой, дескать, чего тянешь, садись с нами.

Отступать Хродас не привык. Это была его крепость — но и их тоже. В общем-то она досталась ему по наследству, и теперь пришло время отчитаться за всё, что он сделал и чего не сделал для Шандала.

Хродас подошёл к столу, но его место было занято. Там сидела Кросари, Кросари Чужачка, его Кросари.

Он почувствовал, как пол уходит из-под ног. Сердце забилось, запульсировало ржавой болью, дышать стало почти невозможно, Хродас задыхался, но не отводил глаз. Хотел насмотреться на вечность вперёд.

Кто-то из каменнолицых указал на окно, там были видны двор и стены Шандала, и мутная приливная волна атакующих: всё вперемешку — чьи-то клешни, головы в харранских костяных шлемах, развёрстые в рёве пасти, безукоризненно правильной формы острия копий, блестящие в отсветах факелов…

И — никого по эту сторону стен!

Он бросился к окну, пол выскользнул, вывернулся осклизлым бревном, мир вдруг встал с ног на голову — и Хродас полетел в густые, плотные небеса, обрамлявшие угольно-чёрный зрачок чудовища, от которого — ни спрятаться, ни убежать.

* * *

Надо было делать как собирался: сразу поставить молокососа на место. И спуску не давать! И чтоб даже не заблуждался на свой счёт.

Но сезон ветров начался раньше, чем Хродас ожидал, а появления двух не-гонцов (намесТника и архивариуса! сверло Рункейрово им в задницу) он не ожидал вовсе. И прыти такой от дворянчика — тоже не ожидал.

Назавтра, ближе к полудню, Хродас спустился в складские залы под Дозорной, чтобы переговорить с Форэйтом Жадюгой. Крепость никогда не испытывала недостатка в запасах — именно благодаря своевременному их пополнению, о котором заботился Жадюга. Разбуди среди ночи, он и тогда без запинки перечислил бы, в какие месяцы что следует закупить, сколько того да этого осталось в подвалах, сколько птенцов родилось у сибарухов… Как и положено хорошему камерарию, Форэйт был тем ещё въедливым засранцем! С ним Хродас мог не бояться этого раннего прихода ветров: всё у Жадюги делалось загодя, с запасом, с расчётом на неожиданные обстоятельства и непредвиденные траты.

И всё-таки…

Если ветры явились раньше, кто скажет наверняка, когда иссякнут? Вдруг вся эта отличная погодка затянется на неделю, на две недели, на месяц?

Поэтому Хродас и пришёл сюда: просчитать вдвоём с Жадюгой варианты. Дверь была открыта, Железнопалый, сняв с крюка светильник, шагнул в полутёмный коридор, продырявленный с обеих сторон полукружьями арок. Откуда-то издалека знакомый голос Жадюги бесстрастно перечислял:

— …двести пятнадцать бочек пива, четыре с мёдом, сто одна с жиром, три бочки соли, сто двадцать пять окороков и полутуш, двенадцать связок сосисок, четыреста восемнадцать головок сыра. Воду храним в каменных цистернах: этажом ниже, под нами, одна из них, и в остальных башнях тоже есть. Две системы водоснабжения и циркуляции, изолированных одна от другой.

— Первая для питьевой воды, вторая — для смыва нечистот и тому подобных надобностей, — уточнил второй, не менее знакомый голос.

— Точно так.

— А что с оружием и доспехами, господин Форэйт?

Хродас не стал дожидаться ответа. Он вошёл в зал, где хранились упомянутые Жадюгой бочки с солью и жиром; здесь же, в углу, притулился широкий стол, за которым камерарий производил свои расчёты. Под столом чернел полированным боком сундук с учётными книгами, чуть поодаль стояли и — смотри ж ты! — мило беседовали дворянчик и «господин» Форэйт.

— С оружием тоже всё в порядке, — проронил Железнопалый. — А с чего это вдруг вы любопытствуете состоянием наших запасов, господин Вёйбур?

— Выполняю свои прямые обязанности, комендант. — Дворянчика появление Хродаса, похоже, ничуть не смутило.

— Не сложноваты ли материи? Жадюга убил уйму лет на то, чтобы разобраться, а вы вот так сразу…

— Надо же с чего-то начинать.

— Ага. — Хродас лениво, снисходительно хлопнул в ладоши: раз, другой, третий. — Похвально, весьма похвально. Ну, начали — и ладно. Идите-ка повникайте во что-нибудь другое, а мне надо заняться с Жадюгой делом.

— Ничего, вы мне не помешаете, я подожду.

Хродас улыбнулся.

Форэйт сделал аккуратный, выверенный шаг вбок.

— Жадюга, пойди посчитай, сколько стрел у нас припасено. Видишь, молодой андэлни интересуется. — И едва только камерарий вышел в коридор: — Теперь так. Слушай в оба уха, второй раз повторять не буду. Начнёшь путаться у меня под ногами — пришибу, как клопа. Без предупреждений, без разговоров. Я дал тебе шанс всё решить по-мирному. Ты не захотел. Считаешь себя умней такого старого хрыча, как я? Ну, сам смотри.

Дворянчик даже в лице не переменился. То ли храбрый чересчур, то ли по-настоящему испугался — поди разбери.

— То есть, — уточнил, — вы мне запрещаете выполнять обязанности, возложенные на меня кройбелсом? — И губы, ствервец, поджал, как будто изо всех сил сдерживается, чтобы не сплюнуть от отвращения. — Не изволите ли в письменном виде…

— Изволю, если сейчас же не заткнёшься, дать тебе подсрачника, чтоб летел отсюда до кройбелса и там слезливо ему обо мне доложил по всей форме, в письменном виде.

Тот ещё сильней поджал губы и уже собирался что-то ответить, когда…

— Послушай, комендант, — сказал Жадюга, который, конечно, никакие стрелы считать не ходил, а стоял в коридоре. — Уточни. Ты запрещаешь мне отвечать на вопросы кройбелсового наместника?

— Я запрещаю тебе подслушивать!

— И всё-таки.

Хродас развернулся и посмотрел в глаза Форэйту. Тот взгляда не отвёл.

— Если это не будет мешать тебе заниматься твоими обязанностями — делай что хочешь: хоть звёзды считай, хоть сибарухам песни пой. Но сейчас я, комендант Шандала, если ты ещё не забыл, пришёл, чтобы провести ревизию наших запасов. И собираюсь это сделать без посторонних.

«Если один из них скажет про „не посторонний“, пришибу обоих!»

— Всего доброго, господин Форэйт, — дворянчик поклонился Жадюге, — надеюсь, позже мы договорим.

Подчёркнуто не замечая Хродаса, вышел из зала и зашагал по коридору. Проскрежетав, закрылась дверь.

— Тебе что, ветер выдул последние мозги?! Что за дела, Жадюга?!

Камерарий обошёл Железнопалого и сел за стол.

— Я спрашиваю!..

— Он тоже спрашивает, Хродас. И знает, о чём спрашивает. И его прислал сюда кройбелс.

— Да что он может понимать, этот сосунок?! По-твоему, он разбирается в том, сколько чего нужно заготовить, чтобы пережить сезон ветров? Сколько нужно вязанок стрел, болванок для мечей, кожи, чтобы обтянуть рукояти? Рункейр-Молотобоец, даже я всего этого не знаю, а ты говоришь…

— Ты не знаешь, — пожал плечами Жадюга. — А он знает.

— Хочешь сделать из меня дурака?! Откуда, по-твоему…

— Он воевал, Хродас.

— Он во-е-вал! — Железнопалый издал губами подходящий случаю звук. — Скажи ещё, он — бывший тысячник ордена Спокойствия. Ну где он мог воевать, Форэйт?

— Говорят, он пережил осаду Плети Рункейровой.

— Ну да, а я — харранский шаман. — Немного успокоившись, Хродас подхватил трёхногий табурет и поставил рядом со столом Форэйта. — Ладно, давай займёмся делом, время не ждёт.

«Даже если этот молокосос и правда выдержал осаду Плети — что с того?.. Там, у себя, может, он и герой, а здесь пусть знает своё место, намесТничек!»

Следующие несколько дней он не попадался Хродасу на глаза. И к лучшему: ветер крепчал, парни, хоть и привыкли ко всякому, нервничали. Дыры в сетях едва успевали латать.

Хродас, конечно, не упускал дворянчика из виду. От Синнэ он знал, что юнец вместе с алаксаром занялся обустройством Полой Кости, точней, двух её верхних уцелевших этажей, которые Хродас отдал в их распоряжение. На том, что был под полуразрушенным пиршественным залом, алаксар собирался хранить архивы, там же и поселился. Дворянчик со своими спутниками устроился этажом ниже. В первые дни они подыскивали себе мебель и утварь; Хродас велел Форэйту помочь, дать им какую-нибудь рухлядь, что ещё можно починить; «чтоб было чем заняться, может, перестанут мне голову морочить».

Синнэ, изнывая от скуки, наведывалась в Кость. Смеялась: а этот твой мальчик ничего, бородка смешная; во Вратах будет иметь успех.

Хуже было то, что дворянчик раззнакомился с градоправителем, но господин Раймунг, как всегда, улыбался, кивал, кланялся — и оставался себе на уме.

На четвёртый день ветер начал стихать, к утру пятого прекратился вовсе, и небо над крепостью окрасилось в нежно-голубой цвет. Хродас видел в этом непонятную, но потому ещё более коварную западню: сезон ветров никогда не заканчивался так быстро.

Парни отнеслись к перемене погоды с радостью школяров Синнэ, когда те узнают, что уроков не будет. Бастард с Лучником сразу вспомнили о своей пропущенной из-за неожиданного ветра очереди на поездку в город и наладились сопроводить подзадержавшихся гостей. Бйотти Краснобай в первый же спокойный вечер ухитрился за полчаса нажраться вусмерть, горланил песни, вызвал на поединок Грэгрика и уснул, поднимаясь из-за стола, чтобы «надрать задницы всем вам, хуккунсам смердячим!».

Хродас велел Эттилу Хакилсу снова ввести тренировки, которые на время сезона ветров отменили. Вот уже многие годы Эттил был его правой рукой. Он приехал во Врата Пыли через несколько лет после катастрофы, судя по всему, от кого-то или от чего-то скрываясь. Снял комнату на постоялом дворе, слонялся без дела по улицам или с утра до вечера сидел в зале, слушал местных музыкантов. Там, в зале, и познакомился с молодым комендантом, узнал, что тот недавно остался без лекаря, вызвался помочь. Эттил Хакилс происходил из знатного рода, но после катастрофы всё перемешалось, и судьбы, вроде бы раз и навсегда определённые, ломались в те годы, как сухостой под сильным ветром. Эттил должен был унаследовать замок своих предков. Вместо этого отправился в странствия, которые научили его многому, в том числе искусству врачевания, а три года спустя привели во Врата Пыли. Эттил не собирался задерживаться здесь надолго. Просто «хотел перевести дыхание и залатать кое-какие дыры». И, как понимал Хродас (тогда ещё не Железнопалый), — немного подзаработать.

В крепости Эттила приняли настороженно, какое-то время приглядывались, потом признали: «Свой!» Лечить умел, вёл себя без надменности, но и без подчёркнутого панибратства; только о своём прошлом рассказывал явно не всё, ну так что ж такого, у многих в Шандале были тайны, многие не хотели или боялись вспоминать. Это даже делало его более понятным. Единственной странностью Эттила было то, что, поселившись в Шандале, он крайне редко ездил в город. Все остальные пользовались своим правом; этот обычай завели ещё до Разлома, а после катастрофы, когда первые, самые опасные дни миновали и установился какой-никакой порядок, Хродас даже сделал послабление и разрешил чаще бывать во Вратах. Эттил города не боялся и при необходимости ездил туда за лекарствами, но предпочитал одинокие прогулки по берегу вади.

Как оказалось, умел он не только врачевать, ещё и неплохо разбирался в воинском искусстве. Они сдружились с Хродасом, насколько мог знатный андэлни сдружиться с молодым офицером из семьи зажиточного ремесленника. Через несколько лет у Хакилса появился помощник, молодой лекарь Акки Зубодёр, и Эттил смог больше внимания уделить тому, с чем в Шандале ещё до катастрофы было не всё в порядке. В доразломные годы считалось, что крепость стоит в одном из самых тихих уголков приграничья, соответственно, муштрой гарнизона никто себе голову не забивал. То, что они выжили и сумели отбить атаки помарок, было чудом. Но Хродас понимал: без дисциплины, без ежедневных тренировок никакое чудо не спасёт. Он казался себе ярмарочным гимнастом, который балансирует на канате высоко над землёй. Затянешь узлы слишком крепко — все бросят крепость к гаррам и уйдут кто в город, кто на другие острова; дашь чересчур много послаблений — и первая же атака помарок окажется для вас последней.

Эттил как-то сумел убедить парней, что эти выматывающие тренировки нужно выполнять для собственного же блага. Они и выполняли полтора десятилетия. До сегодняшнего дня.

Из окна кабинета Хродас видел, как нехотя, зубоскаля и позёвывая, парни разминались. Хакилс мрачнел. Потом, кое-как продержавшись с четверть часа, отпустил всех.

Когда Хродас спустился на плац, чтобы переговорить с Эттилом, там уже околачивался дворянчик.

— …и часто?

— Ну, по правде говоря, в последнее время не очень, — отвечал Эттил. — Хотите присоединиться? Может, это их подзадорит.

— Есть идея получше. Нужно…

Они оба заметили Хродаса, Эттил предостерегающе вскинул руку, но Железнопалый сегодня не был в настроении вести душеспасительные беседы.

— Хродас…

— Эттил, мне нужно перекинуться парой слов с господином наместником. Оставь нас.

— Рубленая Шея говорил…

— Потом, Эттил! Потом!

— Как знаешь. — Он хлопнул дворянчика по плечу и ушёл, звук шагов отражался от стен, плясал чеканным эхом.

Наверное, это задело Железнопалого больше всего: хлопок по плечу чужака, знак поддержки.

— Я говорил тебе, хуккунсов потрох, чтоб не лез не в свои дела? — Хродас ухватил дворянчика за плечо и рывком прижал к стенке так, чтоб рукой пережать дыхалку. Не слишком, чуть-чуть. — Говорил?!

— Комендант… это глупо…

— Глупей некуда. Умным для тебя было бы сидеть тише песчаной вши и лишний раз о себе не напоминать.

Дворянчик побледнел. Ухватил Хродаса за руку и попытался оторвать от своего плеча. Это Железнопалого-то!

— Комендант, вы забываетесь! Меня прислал кройбелс! И я… буду делать… то, что он мне велел!

— Да иди ты в гаррово дупло вместе со своим кройбелсом! Мальчишка, сопл-ляк! Твоему кройбелсу двадцать лет было насрать на нас всех: как мы жили и как умирали! Где он был всё это время, когда мои парни сходили с ума, когда каждый день спрашивали себя: взойдёт завтра солнце или нет, жив кто-то ещё в мире — или остались только мы одни?! Где он был тогда, твой кройбелс?! А я тебе скажу где: он спасал свою задницу, свою венценосную кройбелсскую задницу. А теперь прислал тебя, сопляка, чтоб твоими руками «навести здесь порядок». Так вот: не выйдет!

— Вы не подчиняетесь приказам кройбелса?

— Каким ещё приказам? Никаких приказов я не получал.

— Грамота…

— Ты у меня сейчас сожрёшь эту грамоту, по кусочку. Понял? Здесь, в Шандале, она не стоит ничего. И ты стоишь ровно столько же. «Наместник»! Думаешь, мои парни будут слушаться какого-то столичного молокососа?

— А разве они ваши парни, комендант? И крепость — тоже ваша? Может, тогда правильнее называть вас не комендантом? Может, вы — бунтовщик, восставший против законов Скаллунгира?

Хродас презрительно хмыкнул:

— По-твоему, Скаллунгир — это кройбелс и сброд придворных хуккунсов? А по-моему — простые андэлни, вот что такое Скаллунгир. Горожане из Врат Пыли, например. И я, гаррово ты семя, забочусь о них больше, чем любой кройбелс. И крепость эта — не для кройбелса стоит, не для меня и не для тебя. Для них, для тех, кто без неё завтра сойдёт с ума от ветра, а послезавтра — окажется в рабстве у харранов.

— И всё? — зло спросил дворянчик. — Вы ни о чём не забыли? О том, например, что вы держитесь за Шандал, потому что больше у вас ничего в этой жизни нет. Вы боитесь остаться не у дел. Вы даже не верите собственным «парням», что они не бросят вас и не подчинятся кому-нибудь другому, даже такому столичному молокососу, как я. Потому что даже столичный молокосос для них — лучше, чем старик, который всё больше заботится о себе и всё меньше о крепости.

Хродас отвёл руку. Но не ударил. Смотрел, как тяжело дышит дворянчик, и растирал ладонью грудь; сердце билось о рёбра выброшенной на берег рыбой.

— Простите его, комендант, — сказал алаксар. Подошёл неслышно, вражий потрох, подошёл совершенно неслышно, хотя на плацу звук шагов всегда раздаётся барабанной дробью, хоть уши затыкай. — Простите, юности свойственно сгоряча судить и ударяться в крайности. Вспомните себя, каким вы были лет двадцать назад…

— Нечего вспоминать. А вы, архивариус, идите к себе. Вас это не касается.

— Думаю, очень даже касается.

Хродас перевёл взгляд с одного на второго, с алаксара на дворянчика.

— Ладно, — сказал, — ладно. Тогда слушайте и запоминайте. С сегодняшнего дня ни в чём от меня не ждите ни помощи, ни поддержки. Ни в чём. Никогда. — Он чувствовал: повторяется, задыхается, вот-вот сорвётся в крик! — А вы — что вы можете? Двое, со своими одиннадцатью слугами. Только дайте мне повод — отправлю во Врата. У господина Раймунга найдётся для вас парочка камер в холодной.

Он презрительно сплюнул под ноги алаксару, похлопал по плечу дворянчика и развернулся, чтобы идти к себе в башню. О чём там, кстати, хотел сообщить Рубленая Шея?..

Сперва Хродас услышал, а потом увидел. К Шее, дежурящему сегодня на Надвратной, уже можно было, в общем, не идти.

Они въезжали в ворота: всадники, не меньше тридцати, все на холёных бархагах, с блестящими на солнце шлемами и доспехами, — въезжали спокойно и без толкотни, как к себе домой. Эхо от скрежета когтей по камню и чужих голосов мигом разнеслось по плацу: «Ну и как же этот проклятый алаксар умудрился подойти ко мне неслышно?» — ничего более умного не приходило Хродасу в голову, пока он стоял и смотрел на тяжёлое полотнище отрядного знамени: вышитый золотом венец и багряное восходящее солнце. Точно такие же, но во много раз меньше он недавно уже видел. На грамоте, которую привёз дворянчик.

Из архива Хромого

(Лист исписан с двух сторон: на одной буквы почти не читаются, их неоднократно счищали (это то, что скрипторы с иронией зовут палимпсестом), на другой надпись можно разобрать без труда)

(первая сторона)

…убедительнейшим образом прошу…

Видимо, по причине установившейся после катастрофы сумятицы мои предыдущие… не… олицу… еюсь, что…

…строфическое, мы едв…

…рознатец мог бы раз и навсегд…

…ажно!

…м… ляю…

…юсь… дождаться и передать с оказие ли каким-ли щё…

…жайше… ваш преданн… време ант… дас Ойбр…

…палы…

(на полях пометка свежими чернилами: «Черновик? Так и не отправил? Передумал? Градопр. поч.:-л. не дал добро? Впр., не важно»)

(вторая сторона)

* * *

Бегом скорым своим совершенна — со мною никто не сравнится.

Алые лапы — все шесть — мелькают мысли быстрей!

Року подобны жвалы мои для змей, мышей, скорпионов:

Хватки не избежать, не сбежать от меня никому!

Ах, как мечтают меня оседлать андэлни — но не каждый мной овладеет:

Глупым, грубым, скупым не укротить моей воли вовек!

Алчности не утолят, все их старания тщетны. Лишь умелому буду покорна всегда.

Задание: выучить загадку на память. Вспомнить, что такое акростих.

Сиврим Вёйбур

Ущелье, ведущее к Вратам, иногда именовали Ножнами. Было оно таким же прямым и тёмным, даже в солнечные дни здесь ездили с фонарями. А нынешний солнечным никак не назовёшь.

— Надо бы поторопиться, — в который раз бросил рыжебородый Рултарик. Поправил наглазник, задрал голову, вглядываясь в узкую полоску неба над головой — там, где почти смыкались чёрные, блестящие стены ущелья.

Сегодня мастер по оружию был скуп на слова и шутки. Погода не способствовала.

Нахмурившись, ткнул плетью в брюшко бархаги — та сварливо чирикнула и ускорила бег.

Сиврим почти машинально подхлестнул свою. С усмешкой вспомнил, каким был ещё ведь совсем надавно, о своём страхе перед жуками.

Теперь четверо всадников неслись так, что паутина трещин на стенах ожила, превратилась в текучий узор. Покачивались на держаках фонари, блёстки в них отчаянно прыгали и бились о мутное стекло; билось о стены ущелья эхо, и ложились на них тени бархаг со всадниками: шестилапые, двурукие.

Потом чёрное пятно впереди увеличилось — и стали видны Близнецы, два вырезанных из камня колокола, исполинских, но в то же время чрезвычайно изящных, с узкими верхушками, резко расширявшимися книзу. Колокола перегораживали ущелье, нависали над дорогой. Боками были чуть утоплены в стены, противоположными краями едва соприкасались. Рослый дойхар, привстав, мог бы дотянуться кончиками пальцев до края одного из Близнецов. Но не до язычка — Близнецы были безъязыки.

Изнутри и снаружи их испещрял узор, подозрительно напоминавший письмена, — впрочем, даже Хромой признал, что ни разу подобных не видывал. Это было, когда они с Сивримом только ехали в Шандал; поспешили убраться из городка, хотели как можно скорей попасть в крепость, но возле Близнецов Хромой приостановил бархагу и даже спешился.

«Ну как, — спросил Сиврим, — похоже на то, что к этому приложил руку сам Рункейр?»

Хромой лишь пожал плечами… а потом сказал про эти письмена. «Если, — добавил, — это на самом деле письмена. Многое утрачено, слишком многое; даже ещё до Разлома…»

И потом всю дорогу молчал, кутаясь в плащ.

Каждый раз, проезжая мимо колоколов, Сиврим вспоминал те его слова.

Местные легенды гласили, что Ножны Рункейр-Млатобоец воздвиг во благо жителям Врат. А Близнецов высек, дабы предупреждали об опасности…

Даже если и так, Разлом и время оказались сильнее воли Праотца. Насчёт колоколов, правда, Сиврим был не уверен, а вот Ножны… после катастрофы они пошли трещинами, которые с каждым годом делались шире; ветер забивал в них песок, постепенно выдувал породу. Поэтому ехать слишком быстро не стоило: если лапа жука угодит в трещину и сломается, наезднику придётся добираться до города пешком.

Но время поджимало, а пасмурное небо отчего-то очень тревожило Рултарика.

Чуть придержав бархаг, въехали в тень Близнецов. Сиврим вскинул голову и попытался что-нибудь рассмотреть в густой, слежавшейся тьме. Но света фонарей не хватало, он увязал в напластованиях мрака, своды возносились кверху и терялись где-то там, за пределами видимости.

— Жуть, — вполголоса сказал Клоп. — Просто мурашки по коже. Как вы вообще здесь живёте, парни?

Рултарик оглянулся на него и Голенастого:

— Так и живём. Что, домой захотелось, в столицу?

— В столице тоже жутко, — сказал Голенастый. — Только по-своему.

Он вообще-то был неразговорчив, в отличие от Клопа. Ехал, сжимая поводья так, будто решал сложнейшую задачу. Клоп же — мелкий, с длиннющим носом и хитрым выражением на лице, держался в седле уверенно и потрепаться любил.

Андэлни десятника по имени Досгридр Осенний Дар. Его, Сиврима, андэлни.

До сих пор верилось в это с трудом; пару раз просыпался ночью, задыхаясь от прижатой к горлу руки коменданта. Приснившейся, конечно. Сиврим не ждал, что венценосный пришлёт своих андэлни: да кто такой Вёйбур-младший, чтобы сам кройбелс помнил о нём, тем более — помогал воинами?! Но вот ведь не забыл и помог. Как свидетельствовала грамота, привезённая к вящей ярости коменданта, — «отправляем для оказания всяковозможной помощи наместнику Нашему, Сивриму Вёйбуру».

Десятник Досгридр годился Сивриму в отцы, но вёл себя спокойно, ничем не давал понять, что оскорблён таким назначением. Наоборот, как только остались вдвоём, открыто заявил: «Я приехал, чтобы помочь вам, господин Вёйбур. Кое-кто в столице очень беспокоится о ваших успехах здесь, в Шандале».

Сивриму он сразу понравился: выглядел надёжным, преданным. Широкое загорелое лицо, всегда гладко выбритое, так что заметны два шрама слева, под ухом; глаза чуть прищурены, кожа в морщинах. Досгридр выглядел как андэлни, которому довелось многое повидать и пережить.

При этом он был из тех неамбициозных служак, которые даже не думают о том, чтобы прыгнуть выше головы. Знал своё место и свою роль; по крайней мере, так о нём отзывался в записке, адресованной Сивриму, господин Оттенс-Силок.

Досгридр оказался идеальным помощником: держался в тени и точно выбирал место и время, чтобы дать совет или намёком подтолкнуть Сиврима, к правильному решению. При этом Осенний ухитрился не испортить отношений с комендантом.

Вообще Хродас, наверное, ждал от Сиврима чего-то совсем другого: попытки немедленно взять всю власть в Шандале в свои руки, подчёркнутого пренебрежения к себе, да хотя бы напоминаний о «что вы можете вдвоём, с одиннадцатью слугами». Сиврим ни мстить, ни спешить не хотел. Всему свой срок; он понимал, что без коменданта не удержит Шандал и недели, — но и сидеть сложа руки не собирался. Продолжил начатое: вникал в детали, присматривался и прислушивался. Оценивал Шандал как этакий замок, которым ему предстоит управлять. По своему небогатому опыту Сиврим знал: в таком деле мелочей не бывает, отсутствие банки рыбьего клея может оказаться столь же фатальным, как и нехватка арбалетных болтов.

Поэтому-то и поехал во Врата вместе с рыжебородым Рултариком, который должен был договориться об очередных поставках продовольствия и заготовок для мечей.

Ну ладно, не только поэтому. Была ещё причина.

Сиврим оглянулся на Голенастого и Клопа — и снова хлестнул бархагу плетью. Уже видны были выезд из ущелья и город вдали. Тусклые, ржавые стены походили отсюда на засохший каравай, башни — на рукояти воткнутых в него ножей. Хеторсур-ог-Айнис не понравился Сивриму с первого взгляда и вздоха. Небольшой городишко, который после катастрофы вдруг оказался центром местных земель, — перенаселённый, затхлый, угнетающий всем, от цвета мостовой до здешнего провинциального говорка. Цвет наводил на мысли о нужниках и выгребных ямах, говорок напоминал о родном замке Сиврима.

В первый раз, к счастью, они здесь не задержались. Позже, уже после появления Осеннего с его отрядом, Сиврим несколько раз приезжал во Врата — и всегда разрывался между желанием поскорее убраться отсюда и… И.

Он отмахнулся от этих мыслей, напомнил себе, что в первую очередь — дела.

Бархаги медленно пробирались по узким улочкам. До жучарни — рукой подать, но на мостовых торговались, о чём-то спорили, просили милостыню, попросту спали андэлни, андэлни, андэлни… — приблуды и коренные горожане, земледельцы из ближайших деревень, вольные охотники, пройдохи всех мастей.

Гарнизонных здесь уважали, а вот Сиврима — нет. Всякий раз, когда он приезжал во Врата, находились те, кто узнавал его. Одни просто бормотали вслед проклятия, другие, посмелее, швырялись комками грязи, палками, камнями. Спутники Сиврима даже не делали вид, что хотят покарать виновных.

«Вы для местных — символ перемен, — пояснил Хромой, когда они в прошлый раз покидали Врата. — А перемены, по представлениям простецов, ни к чему хорошему не приведут. Пока не докажете обратное, вас будут ненавидеть».

Сиврим сдержался и не стал спрашивать, как именно ему доказать; он помнил отцовский замок, слишком хорошо помнил. И уже почти не держал зла на Хромого: прежний гнев выдохся, потускнел. Да, алаксар обернул всё так, чтобы Сиврим принял навязанную ему роль наместника. Может, это и к лучшему. Иначе — что бы его ждало? — ежедневное презрение гарнизонных или тошнотворная жизнь во Вратах. К тому же теперь это стало делом чести: принять вызов и достойно выполнить приказ венценосного кройбелса. «Кое-кто в столице очень беспокоится…»

Он надеялся, что не только в столице.

Поэтому — чего уж душой кривить — и ездил во Врата. И поэтому же после того, как разбирался с прочими («основными»!) делами, сворачивал к храму Молотобойца. Якобы за Хромым: вместе возвращаться веселей, да и надо ведь узнать, как продвигается работа с алаксарскими рукописями…

Работа продвигалась неплохо. Каждую неделю Хромой являлся в город, учил местных детей языкам, а затем поднимался на третий этаж, в библиотеку храма.

Храм был старый, говорили, будто построен ещё до Безмолвия. Выглядел, впрочем, как обычный захолустный Рункейров дом: похожее на бутон цветка, громадное по здешним меркам сооружение, украшенное снаружи многочисленными скульптурными сценками из ранней истории Палимпсеста. Сюжеты скорее угадывались, поскольку головы-руки-ноги большей частью были отбиты. Чудом сохранилось лишь несколько скульптур над входом: плоский, воздевший над головой клешни сургатай, всадники на бархагах да шулданай, который, распахнув кожистые крылья, держал в когтистых лапах чьё-то надломанное тело. Один рог, впрочем, и у него был обломан.

Перед храмом раскинулся рынок, вечно галдящий и смердящий, Сивриму он казался чем-то вроде струпьев, которые давно пора бы счистить с площади. Впрочем, весь город представлялся ему таким вот болезненным нарывом, что набухает и всё никак не взорвётся.

Примиряло лишь то, что в храме жила Синнэ, Синнэ зеленоглазая.

Поначалу она показалась Сивриму недалёкой и слишком резкой. Тогда, в склепе, воспринял её скорее как… да ладно, что уж теперь: как один из вариантов. Немногочисленных, в общем-то.

Потом из-за неожиданного прихода ветров она с градоправителем осталась в Шандале и была единственной из местных, кто более-менее часто наведывался в Полую Кость. Помогала советом и просто дружеским участием.

Иногда ему казалось: за всем этим — за улыбками и советами — стоит нечто большее. То ли издёвка, то ли искренняя симпатия. Всё же, убеждал себе, я тут лицо новое и, всё же, не урод. (Бородку подстригал каждый день, ровнял, расчёсывал.)

Кое-что разузнал о ней. Рано лишилась матери, детство провела в Шандале, потом переехала — сбежала? — в храм. Одному незадачливому ухажёру, говорили, сломала пару пальцев. Другому ничего не сломала, но надолго отбила желание и возможность волочиться за юбками.

А её голос!.. Сводила им Сиврима с ума.

Конечно, выглядело всё как в книгах: он, она, суровый отец между ними. Наверняка обратила внимание, что Сиврим часто ездит в город; не могла не догадаться зачем.

«Всё как в книгах»? Так ведь книги рассказывают о жизни, о том, как всё и бывает (убеждал он себя). И продолжал ездить в храм, не зная, как к ней подступиться. Ожидая повода, удобного случая.

В храме, конечно же, нашёл её и сегодня.

— …В этом-то и беда, — объяснял алаксар Синнэ.

Они стояли возле широченного исцарапанного стола и разбирали содержимое одного из сундуков, что хранились в дальнем углу, за лабиринтом стеллажей. Сиврим однажды вместе с Хромым отволакивал такой сундук на место — и удивился, сколько их там, узких, узорчатых, похожих на домовины. Библиотекой и в лучшие-то времена не часто пользовались, а теперь и подавно. Алаксарские же архивы вообще никого не интересовали.

— Неудивительно, — продолжал объяснять Хромой. — Документы собирали в спешке, складывали всё подряд, всё, что казалось сколько-нибудь важным. Да вы и сами знаете, мало кто думал о книгах. Это большое везение, что вообще хоть какую-то часть удалось спасти.

— Так в чём же тогда «беда»? — спросил Сиврим, подходя к столу. Он приветственно кивнул Хромому, почтительно — изумрудноглазой Синнэ. Как и всегда, одета была неброско, но он не мог оторвать от неё взгляда.

— Я уже говорил: сваливали всё в кучу, спешили. А теперь — поди разбери, где что. Их ведь ещё потом во Вратах, когда перекладывали в сундуки, смешали. В итоге: вот, пожалуйста, рядом лежат отчёты о закупках пеньки обителью Обоеруких и копии с «Гимна творения» вакихандов, перевод на алаксарский, с комментариями, которые, собственно, одни и интересны. — Хромой отложил потрёпанный фолиант в корзину, заполненную почти доверху.

Сиврим указал на неё:

— День прошёл не зря?

— В первую очередь — благодаря госпоже Синнэ, которая любезно согласилась…

— Ерунда! Это вы любезно согласились обучать меня алаксарскому, — Синнэ сердито посмотрела на Хромого, как будто тот обвинил её в чём-то недопустимом. — Вы честно и старательно выполняете обещанное, детям вы нравитесь, родители довольны.

— Ну, теперь уж вы говорите странные вещи. Почему бы я должен был вести себя иначе?

— Я вас вынудила проводить занятия.

Хромой улыбнулся:

— Сударыня, меня нельзя вынудить. И никого из андэлни нельзя: всех нас Праотцы наделили свободной волей, а значит, все мы — хозяева собственных мыслей и поступков.

— Дешёвая философия! — Синнэ отмахнулась с нешуточным раздражением. Была сегодня какой-то раздёрганной, нервной. — И чего она стоит, мы знаем. Вы, — кивнула она Хромому, — знаете лучше всех. Это ведь ваши сородичи устроили катастрофу. Хозяева своих мыслей и поступков! Пожелали встать вровень с Праотцами, поверили… — Она горько усмехнулась. — Как только кто-нибудь начинает разглагольствовать про свободу воли, жди беды. В ход обязательно пойдут кандалы, насилие и принуждение, потому что свобода воли одних означает ограничение воли других. Не согласны?

— Вы путаете свободу воли со вседозволенностью.

— Это вы сами себя обманываете! «Вас нельзя вынудить»? Как же! А почему тогда вы приехали в Шандал? По собственной воле? Или всё-таки вас послал венценосный кройбелс? И читаете отчёты о закупках пеньки вы тоже по собственной воле?

— Именно так: я хотел быть здесь — и я здесь. Совпали две воли: воля вашего правителя и моя.

— Но цели-то у вас разные. Вряд ли венценосного интересуют будни монастыря Обоеруких.

— Он просто хочет, — мягко сказал Хромой, — чтобы знания, добытые моим народом, не захлестнул ким-стэгат.

— Зачем? Чтобы дать эту вашу пресловутую свободу воли другим? Считаете, мир мало пострадал? Или думаете, кройбелс при помощи тайных знаний вашего народа собирается накормить голодных, даровать по рубахе каждому нищему, вылечить калек и уродов? Как по мне, лучше бы все эти ваши тайны именно что утонули в ким-стэгате. Навсегда.

— Для жрицы, которая заботится, чтобы дети прихожан получили образование, вы слишком уж…

— Слишком — что?

— Слишком яростно отстаиваете своё право судить других. — Хромой опустил крышку корзины и застегнул обе защёлки. — Решать, какие именно тайны топить в радужных чернилах.

— По-вашему, тайн быть не должно? Нужно сделать так, чтобы каждый мог выучиться на чарознатца, швыряться пламяшарами, насыщать ураганы, подчинять своей воле диких зверей?

Сиврим, смущённый таким неожиданным поворотом беседы, попытался вмешаться:

— Мне кажется, всё-таки это чересчур. Конечно, чарознатцем каждый быть не может.

— И не будет, — отрезал Хромой. — Потому что любое искусство требует жертв: отречения от собственных «хочу», долгих лет учения… да много чего. Лентяи и бездари никогда не смогут достичь высот. Духу не хватит, силы воли. Но дать такую возможность можно и нужно всем. И вот поэтому, госпожа Синнэ, вы у себя в храме принимаете детей, не разделяя их на достойных и недостойных. А всё, что говорили здесь, — та самая дешёвая философия, решение задачи для простецов. Если на ваши поля опустится стая саранчи, вы ведь позовёте чарознатца, а? Не побрезгуете — скорей обрадуетесь, что таковой оказался рядом в трудную минуту и что ему было где выучиться своему искусству.

— Но, — не сдавался Сиврим, — согласитесь, есть знания, которые может применить любой или почти любой. Дайте ребёнку в руки арбалет — и…

— Мы говорим о другом! — вспыхнула Синнэ. — Вы ничего не понимаете!.. Вот вы, — обернулась она к Хромому, — вы, представитель народа, который разрушил наш прежний мир, — неужели вы уверены, что в этих архивах нет ничего опасного? Ничего такого, что, попав в руки ребёнка, станет новым сверхарбалетом?

— Сударыня, рассказы о могуществе алаксаров — всего лишь рассказы. Легенда, выдумка. Изрядное преувеличение. К тому же…

— А то, что погиб ваш создатель Алтэрэ, — тоже преувеличение? Что мир распался на куски — преувеличение?!

Хромой вздохнул и начал обвязывать корзину плотными кожаными ремнями. Делал он это не торопясь, проверяя, ровно ли легли витки, не соскользнут ли.

— Я вчера видел на площади с десяток нищебродов. Но ваш кройбелс и его приближённые богаты, как никто другой в мире. Если я скажу, что все дойхары — богачи, я погрешу против истины. Если скажу, что все они — бедняки, — тоже солгу. Да, мы знали многое, что было и останется недоступным остальным народам Палимпсеста. Таков дар Алтэрэ, такова Его воля. Но лишь избранные были посвящены в тайны, лишь немногие знали об устройстве мироздания и прочих… «арбалетах». Здесь, в приграничном городишке… — Он покачал головой. — Здесь я найду записи древних легенд, может, пару-тройку копий летописей, может, ещё что-нибудь ценное. Но не сокровенные книги великих жрецов Алтэрэ. Как и вы во Вратах не сыщете дойхара, который обладал бы пусть даже десятой частью того богатства, которым владеет кройбелс.

— Как вы можете быть уверены?

Хромой примерился и закинул корзину себе на плечо.

— Всё просто, сударыня. Богачи не любят кислого пива и галдежа под окнами на рассвете.

Галдёж, между тем, стоял знатный.

Они услышали его, спускаясь по узкой винтовой лестнице, соединявшей библиотеку с первым этажом. Пользовались ею редко (как и библиотекой), запылённые тусклые витражи не пропускали свет, по ту сторону, на Рыночной площади, видны были только смутные пятна. Разобрать, что там происходит, не удавалось, но шумели так, словно вот прямо сейчас явился на Рыночную сам Молотобоец во плоти.

Сиврим шел вслед за Хромым и Синнэ, ошалевший. «Что это было?!»

— По-моему, — сказал он, — все эти разговоры… о вреде знаний… В них мало смысла.

— А в чём вообще, — холодно бросила Синнэ, — по-вашему, есть смысл?

— Уверен, — сказал Хромой, — в данный момент смысл имеет то, с чем бежит к нам юный Ярри.

Они уже спустились на первый этаж и шли к выходу мимо исполинской гранитной статуи Рункейра, со стёршимися от времени чертами лица, с едва заметной трещиной на лбу, которая была похожа на вздувшуюся вену. У шеи Молотобойца трещина превращалась в удавку… или в след от клинка. Подле ног статуи, на алтаре, лежали пустынные цветы, мелкие и пёстрые, и медные монеты. Прихожан в храме не было ни одного. И ни одного служки, ни одного жреца. Только двенадцатилетний мальчишка, пытавшийся пересечь гулкое пространство как можно скорей, но и с должной почтительностью.

— Мастер! Госпожа Синнэ! Там!.. Колокол!.. То есть колокола…

Он замер перед ними, шумно отдуваясь. Перевёл взгляд с Хромого на Синнэ, потом обратно. Растрепал и без того взъерошенную копну тёмных волос.

— Колокола? — теперь Сиврим слышал, как в отдалённый гул толпы на Рыночной вплетается неестественная басовитая нота. Далёкая, страшная.

— Предупреждение из Шандала, — догадалась Синнэ. — Но… для сезона рано, ведь только недавно… Не может быть!

— Значит, надо спешить, — подытожил Хромой. Он поправил корзину, похлопал мальчишку по плечу. — Спасибо, Ярри.

Тот вытер замызганным рукавом курносый нос и блеснул глазами.

— Разве вы не останетесь, мастер? А мы с Конопушкой думали… ну, если б вы задержались… Может, вы б нам рассказали про тот затерянный город алаксаров…

— Обязательно расскажу. Но в другой раз, сегодня у меня есть ещё дела в Шандале.

— «Затерянный город алаксаров»? Пожалуй, надо бы мне снова прийти послушать ваши занятия, — нахмурилась Синнэ. — Речь шла об уроках языка, ни о чём больше.

— Боитесь, расскажу детям что-нибудь запретное?

— Боюсь, это не понравится их родителям.

— Что именно? Сказки о разрушенных городах и несметных богатствах?

— Дети верят в них.

— Все дети верят в сказки.

— Неправда, — обиделся Ярри. — Это только дураки верят в Безголового трубача, живую воду и гарров-ожидающих-во-тьме. А мастер рассказывает о том, что было на самом деле.

— «Рассказывает»? И много я пропустила?

Хромой покачал головой:

— Ничего серьёзного. Преимущественно о Безголовом трубаче, живой воде и гаррах-ожидающих-во-тьме. Ну и, конечно, немного о сокровищах Шэквир вис-Умрахол. Если пожелаете, я могу вкратце…

Синнэ раздражённо отмахнулась.

— Ладно, дети — но вы-то! Как вы можете верить в этот вздор? Сами же только что говорили!.. По-вашему, в Шэквир вис-Умрахол действительно остались сокровища, зачарованное оружие и всё такое прочее? Зачем вообще вам это нужно? Я понимаю: архивы, в них, может, что-нибудь толковое сыщется. Но в городе, где двадцать лет никто не живёт… Вы в самом деле собираетесь туда ехать? Почему?

Пожав плечами, алаксар молча пошёл к выходу. Сивриму, Синнэ и мальчишке оставалось только идти вслед за ним.

— Любовь.

Сиврим вздрогнул. Решил, что ему послышалось.

— Любовь, — повторил Хромой, стоя у приотворённой двери вполоборота к ним. Свет с улицы превратил его в размытый силуэт, в высеченную из камня фигуру, которая вдруг обрела дар речи. — Есть разные виды любви. Многие из нас совершают то, чего никогда в жизни не сделали бы, ради любви или того, что считают любовью.

— Ради любви вы собираетесь поехать в Шэквир вис-Умрахол?

— Да, госпожа.

Бесшумно отворив дверь, он вышел на площадь.

* * *

На Рыночной Молотобойца не оказалось. Но был его самозванный и полномочный представитель.

— Молитесь, молитесь Рункейру Грозногрядущему! Молитесь, ибо вот ваши грехи, сочтены и взвешены, и колокола звонят — не спрашивайте, по ком они звонят. Ибо звонят они по каждому из вас! — Плешивый старик стоял прямо на прилавке, лицом к храму и к внимавшей толпе. В гневе стучал по прилавку клюкой, щерился. Перекрикивал даже колокола. — Дан был вам знак, дан был вам срок! Не вняли! Не раскаялись! Так не ропщите же, нечестивцы, не воздевайте руки к небесам. Вот что ждёт вас! — Он твёрдой рукой ухватил за плечо долговязого парня, стоявшего рядом, развернул того. Толпа ахнула. Даже от дверей храма Сиврим увидел кроткую улыбку на красивом, словно с фресок, лице. И тугую нитку слюны, стекавшую на рубаху парня. — Смотрите! Так будет с каждым из вас! Насылают Праотцы наказанье на чад своих, и если впредь не раскаетесь…

— Хлебнувший чернил, — негромко сказал Хромой. И когда Сиврим, не понимая, оглянулся на него, пояснил: — Похоже, в один из сезонов паренёк оказался на пути у ветра, который приходит с юга. Не сумел увернуться от кляксы ким-стэгата. Таких здесь называют «хлебнувший чернил».

— Вот до чего дошли вы! — Старик вскинул руку и указал на храм. — Мало было вам прочих знамений, мало было Разлома! Допустили вы оскверненье дома Рункейрова — вот и треснула статуя Его! И что же? Нынче один из врагов наших, злокозненный разрушитель мира, обучает детей ваших!

— А это уже интересно, — всё так же негромко сказал Хромой. — Ну-ка, Ярри, живо в храм. Вам, наместник, я бы посоветовал, как только станет совсем горячо, сделать то же самое, но догадываюсь, что вы мне на это ответите. Поэтому — хотя бы позаботьтесь о бумагах, — он дёрнул плечом, на котором висела переполненная корзина.

— По-моему, вы сгущаете… — Сиврим замолчал. На него смотрели горожане, на него и на Хромого — хмурые тусклые взгляды: страх, и ненависть, и отчаяние, и желание любой ценой избавиться от угрозы, о которой возвещали колокола. Дорожная пропылённая одежда, фартук мясника, платья дешёвых шлюх, испачканные мукой руки хозяйки, кружка пива в грязной ладони, щетинистые подбородки, полуобгрызенный липкий леденец…

Звон колоколов застал их врасплох. Звон колоколов и кликушество старика.

— Разве сомневались Праотцы, когда вымарывали гарров из Палимпсеста? Разве взвешивали Они и медлили? Потому лишь и живы все мы, что в трудный час решительны были Те, Кто создал нас! — Старик горестно вздохнул. — Да стоило ли создавать таких, как мы?! Бесцельны, безвольны, простодушны! Привечаем врага в доме своём — и в храме Рункейровом! А ведь — как знать? — может, судьба наша зависит от малой малости. Зорко глядят с небес создатели, судят бесстрастно. Может, этот вот враг, что нынче допущен во храм Рункейров, последней каплей в чаше терпения оказался, искрой роковой, возжёгшей костёр всеочищенья! Может, ветры, приходящие с юга, ищут алаксара? Отдать его им — и уймутся! Отдать! Пусть унесёт с собой все грехи прежнего мира, пусть очистит наш город и нас самих!

В толпе заволновались.

— Не годится так! — выкрикнул кто-то. Его поддержали: — Гнилое дело предлагаешь, старик! Смертоубийство!

— Вам ли говорить о гнусности?! Вам ли, нечестивцы, о том заикаться?! Погрязнув во грехах, незапятнанными желаете выбраться из пучины, куда сами же себя ввергли?! О лицемеры! Воистину достойны участи, которую уготовил вам Рункейр! Сгинете вместе с этим врагом рода дойхарского — таков ваш удел! Сгинете вместе с детьми, и с жёнами, и с братьями вашими, и с матерьми — ибо, ослеплённые, позволили в доме своём и в храме Рункейровом хозяйничать алаксару! Смотрите! На плече его — корзина, а в ней — свитки, полные мудрости, которую крадёт у вас! Священные тексты поправ!..

Он оборвал себя, сокрушённо качая головой и тыча пальцем в Хромого.

На Рыночной всё смолкло. Слышно было, как звонят колокола на ратуше, в пустом пыльном воздухе каждый их удар, казалось, порождал невидимые глазу волны, которые расходились кругами, проникали в самое сердце. Сиврим поймал себя на том, что в горле встал комок, что всё это время не дышал. Не дышал и не дышит — ждёт.

Дождался.

— А чего?! Отдать! — крикнул кто-то из задних рядов. — Прав старик! Отдать!

— Смерть алаксару!

— Смерть! Смерть и отмщение!

Он оглянулся. Синнэ стояла в щели между створками храмовых дверей и не сводила изумрудных глаз с Хромого. Взгляд её был застывшим, помертвелым. Как будто…

Он не успел подобрать подходящее сравнение — в них уже летели комки грязи, гнилые овощи. Пока ещё не камни.

— Стойте! — опомнился наконец Сиврим. — Остановитесь! Властью Рункейра венценосного, которого я предст… — Он поперхнулся, когда тухлое яйцо разбилось о его лоб, вонючая жижа потекла по щекам, попала в рот.

— Поцелуй в венценосное сверло своего Рункейра! Самозванец!

Ещё одно яйцо пролетело мимо Сиврима и разбилось о двери храма. Потом кто-то наконец нашёл обломок кирпича — кто-то очень меткий. Сиврим едва успел пригнуться, но следующий обломок попал в плечо. Третий задел самым краем ухо. Четвёртый…

Четвёртый не долетел. Тот, кто собирался метнуть его в Сиврима и Хромого, вдруг взвыл от боли и упал на колени. Кирпич с глухим стуком покатился по пыльной мостовой.

Рыжебородый Рултарик разжал кулак, отпуская хрустнувшее запястье, и презрительно сплюнул под ноги толпе.

— Так вы, значит, платите за всё, что делает для вас Шандал? Или колокольный звон ваши мозги превращает в помои, в протухшую кашу? С чего началось? Кто первым решил, что, побив камнями наместника и архивариуса, спасётся от ким-стэгата? — Он снова сплюнул. — Даже дети малые в такое не поверили бы…

Рултарик обвёл взглядом их всех: торговцев, наёмников, шлюх, слуг, нищебродов. Старика-кликуши среди них уже не было.

— Расходитесь по домам, — велел им Рыжебородый. — Готовьтесь к сезону. И поменьше слушайте горлопанов.

— Алаксар крадёт наши архивы, — пробормотал кто-то хмуро, но отчётливо.

— Тут и думать нечего — крадёт! — подхватили другие. — Он-то, вражье семя, что в Шандале делает? Скажешь, охороняет нас? Это ты, Рултарик, охороняешь. Ты и твои андэлни. А эти двое…

— А эти двое, — отрезал Рултарик, — здесь с ведома и согласия коменданта Хродаса. — (Сиврим промолчал.) — И представляют власть венценосного кройбелса. Мы все часто попрекали столицу, что там о нас позабыли. Ну вот, видите, вспомнили.

— Поздновато!

— Кто там такой умный, чтоб меня перебивать? А? — Он постоял, покачиваясь с пятки на носок, нарочито небрежно надевая вытянутые из-за пояса дорожные перчатки. — Что? Ни у кого больше язык не свербит? Тогда слушайте и слушайте внимательно, дважды повторять не буду. Столица наконец услышала нас. Прислали сперва наместника и архивариуса, потом — отряд. В поддержку нашего гарнизона. Для защиты вашего города и вас самих.

Словно только и дожидались этих слов, на Рыночную въехали Голенастый и Клоп. В поводу они вели ещё трёх бархаг. Выглядели в меру воинственными, в меру доблестными. И очень встревоженными, как понял Сиврим, внимательно присмотревшись.

На одной из бархаг гордо восседал Ярри, который, оказывается, Хромого не послушал и в храме прятаться не стал.

— Ну что, добрые горожане, — сказал Рултарик, — есть ещё вопросы или, может, возражения?

Ни вопросов, ни возражений не было. Он подождал, пока добрые горожане разойдутся, и обернулся к Сивриму с Хромым.

— Надо ехать. И поскорей, если не хотим застрять здесь до конца сезона.

— Как такое может быть? — спросила Синнэ. — Чушь какая-то! Был сезон, совсем недавно! С чего бы вдруг?..

— Я знаю не больше твоего, — пожал плечами Рултарик. — Вон пусть Хродас при случае спросит у…

— Ладно, — оборвала изумрудноглазая, — а что посоветуешь говорить им? — Она кивнула на площадь, где остались только несколько торговок, которые лихорадочно и молча собирали свой товар, да стайка замурзанной ребятни.

— Сама разберёшься, не маленькая. Будут новости — сообщим.

Клоп с Голенастым тем временем помогли Сивриму и Хромому счистить с одежды и вытряхнуть из волос то, что в принципе можно было счистить и вытряхнуть.

— И этих вот, — проворчал Клоп, — защищать от ветра? Быдло неблагодарное… — Он сплюнул, гадливо отёр с рук остатки яичного желтка. Потом наткнулся взглядом на Ярри и вдруг густо покраснел.

— Поехали. — Рултарик забрался в седло и достал из чехла плеть.

— Если увидите, что началось, — не дурите, возвращайтесь, — Синнэ протянула руку, как будто хотела напоследок прикоснуться к пальцам Хромого. — Обещайте, что вернётесь.

Рултарик хмыкнул и пустил бархагу рысью. Остальные помчались за ним — по узким улочкам, которые теперь опустели, словно город разом вымер.

Вдали хлопали ставни, кто-то, надрываясь, звал домой ребёнка. Старик, ухватив дрожащими руками сибаруха, волок к дверям; птица вырывалась и отчаянно кудахтала.

Возле Кожемяцких ворот пришлось спешиться: вокруг — толкотня, давка, ругань. Паника.

Улучив момент, Сиврим догнал Рыжебородого и спросил:

— Что изменилось?

— То есть?

— Раньше ни один из вас не заступился бы за меня. Вот я и спрашиваю: что изменилось?

Рултарик снова хмыкнул. Впереди наконец освободился проход, рыжебородый запрыгнул в седло и подхлестнул свою бархагу.

— Не отставайте! — бросил. — Не отставайте!

Колокола звонили, не смолкая ни на миг.

* * *

— Позвольте дать вам совет, наместник.

Они ехали размашистой рысью, выбравшись наконец за пределы города. Впереди чернел зев ущелья — гудящий, алчный.

— Совет?

Хромой, правивший бархагой так, чтобы держаться рядом с Сивримом, кивнул. Говорить приходилось, перекрикивая ветер. И это они ещё не въехали в ущелье.

— Слушаю.

— Если хотите ей понравиться, никогда не соглашайтесь. Спорьте, отстаивайте свою точку зрения.

Сиврим сделал вид, что всматривается в ущелье.

— И ещё, — добавил Хромой. — Ещё одно. Раскройте пошире глаза. Думайте, сопоставляйте.

— Что с чем?

— Поступки с возможными мотивами. Сказанное и сделанное. И несделанное.

— Вы говорите о Синнэ? О том, как она повела себя, когда эти… на площади, начали забрасывать нас камнями? А что она могла поделать? Она смелая девушка, не сбежала и не…

Хромой пожал плечами:

— Смелая, бесспорно. Но её мотивы… не так очевидны и не так просты, как может показаться.

Какое-то время они ехали молча.

— А ваши? — спросил Сиврим.

Хромой засмеялся.

— Вы делаете успехи, наместник. Но всё-таки не забудьте о моём совете. Взвешивайте и оценивайте, и не дайте себя обмануть.

Ответить Сиврим не успел: они наконец въехали в ущелье.

Хродас Железнопалый

Неслыханно, позорно — ни один не заметил, когда началось! Пропустили. Прохлопали. «Прохлопали в ладоши, — зло подумал Хродас, отдавая приказы. — Проклятый Вёйбур! Сопляк, возомнивший о себе гарр знает что!»

Это Вёйбур придумал изменить тренировки, разделив весь гарнизон на два соперничающих лагеря. Противники надевали на правую руку ленту, красную или белую. И сходились в тренировочных сражениях, бились с охотой и азартом, а потом ещё долго обсуждали, кто кого. Вёйбур превратил тренировки в игру. Сделал то, чего не мог добиться Эттил Хакилс.

«И то, чего не мог добиться я сам», — Железнопалого это бесило. Их трепотня, «А ловко ты меня!..», «В другой раз вот что попробуем, и пусть меня сожрут дарги, если мы не утрём вам нос!», все эти дружеские подначки и азарт, они, пожалуй, должны были радовать его. Не радовали.

Он спускался на время тренировок в подвал, надевал доспех, брал в руки меч. Лупил деревянные манекены, пока не начинал задыхаться, пока сердце не отзывалось на вдохе пронзительной, страшной болью. Только тогда позволял себе сделать паузу.

Сегодня Хродас тоже пришел в подвал, но что-то не давало покоя, какая-то дурацкая мысль засела в башке и изводила, зараза. Он закончил раньше обычного и поднялся к себе. Во дворе на плацу Белые сходились с Красными под одобрительные выкрики дежурных с башен. Судя по всему, Красные теснили Белых впервые за последнюю неделю. Раздались первые хлопки в ладоши, кто-то резко стучал мечом по щиту, поддерживая любимую команду. Звук получился гулкий, похожий на колокольный звон.

Вот тогда-то Хродас сообразил, что его мучило весь сегодняшний день. Задыхаясь, сбрасывая на ходу доспех, взбежал на Дозорную — и ахнул. Весь горизонт был в мутном сером мареве. Которое с каждым мигом становилось темнее и ближе.

Он заорал на мать-их-так-недоумков-безмозглых, да они уже и сами всё поняли. Обе команды, Белые и Красные, слаженно бросились по местам. Грэгрик Бедовый раскачал колокол, узорчатые бока сверкали в последних лучах солнца, бросали отблески на доспехи, слепили глаза. Первый удар колокола прозвучал почти незаметно — всего лишь ещё один возглас досады или недовольства. Все натягивали сети; Хродас следил за тем, как парни дружно и чётко выполняют приказы, а мысленно видел совсем другое: как нерушимо возносятся над стенами ущелья два гигантских чёрных колокола на полдороге между Шандалом и Вратами Пыли, там, где дно ущелья, постепенно понижаясь, добиралось до своей самой глубокой точки. Легенда утверждала, что колокола создал Рункейр-Молотобоец. Правда это или нет, но без чародейства там не обошлось: никто и никогда не видел, чтобы чёрные колокола раскачивались. И всё же в момент, когда колокол с Полой Кости сообщал своим звоном о начале сезона ветров, два его собрата в ущелье едва слышно откликались. Вслед за ними начинали звонить все колокола во Вратах — и длилось это до тех пор, пока не смолкал колокол Шандала.

Правда, редко кому доводилось слышать звон Близнецов. Ещё меньше было тех, кто выжил после этого.

«Сопляк! — сообразил наконец Хродас. — Сопляк же в городе. Вместе с алаксаром… и с Рултариком! Если они хотят попасть в Шандал, им нужно выезжать из Врат прямо сейчас, немедленно! Иначе…»

Он посмотрел на юг — туда, где весь горизонт уже тонул в фиолетовой мгле.

«…Иначе ветер застанет их в ущелье».

— Комендант! Можем ли мы как-нибудь помочь вам? — Это был десятник из столицы, Досгридр Осенний Дар.

— Просто не мешайтесь под ногами, — сказал Хродас. — Ни вы, ни ваши воины никогда не имели дела ни с чем подобным. Поэтому…

— Заблуждаетесь, комендант. Я и мои андэлни прикрывали отход беженцев из Пустолесья. Если вам это о чём-нибудь говорит.

Конечно, говорило, кроарки его растерзай, Хродас знал, о чём речь, очень хорошо знал! Вести извне приходили сюда нечасто, но историю о том, как небольшой отряд кройбелсовых солдат спас от гибели в ким-стэгате и от когтей помарок население одного городка, — эту историю слышали даже здесь, в Шандале.

— Эттил, скажи Жадюге, чтобы выдал им всем пыльники и рукавицы. А вы, десятник, будьте готовы подменить моих парней своими. Если погодка выдастся чересчур спокойной, у нас могут быть кое-какие затруднения.

— Разрывы в сетях, — сказал этот до гарра проницательный десятник. — Если я правильно понимаю, вплетаете в канаты волосы. Чьи?

— Из горбачьих хвостов. Хотя был случай, когда пришлось воспользоваться волосами андэлни. — Это была давняя история, Хродас с помощью Грэлта ещё только начинал разбираться в природе ветров и радужных чернил. После очередного сезона в сетях оказалось столько разрывов, что никакими горбачьими хвостами их было не залатать. Тогда градоправитель Раймунг обратился к женщинам Врат, и те, все до единой, пожертвовали своими волосами. С тех пор одну из площадей в городе называли площадью Отсечённых волос.

— Мы, когда уходили из Пустолесья, тоже вычислили это. Чернила, если их несёт ветер, становятся… мы говорили — «лже-живыми». Бросаются на всё, что имеет животную природу. Когда мы поняли это — начали развешивать на деревьях…

— Я знаю, — оборвал его Хродас. Он действительно знал, эту часть истории о Пустолесье он никогда не забудет. И его как-то не тянуло выслушивать её снова, тем более во время сезона ветров. — Я вот чего в толк не возьму, десятник: и как вас отпустили из столицы? Вы слишком ценный андэлни, чтобы рисковать вашей жизнью в пустяковых заданиях.

Осенний Дар усмехнулся:

— Вы сами ответили на свой вопрос, комендант.

— Только не говорите мне, что этот юнец — бастард венценосного.

— Наместник происходит из менее знатного рода. Но он, без сомнения, достоин той чести, которую ему оказали.

— Ага. И в придачу скромен настолько, чтобы никак эту свою достойность не выказывать, — подытожил Хродас.

И подумал: «Значит, дело всё-таки в алаксаре».

* * *

Каждый раз это была игра на выживание. Ветер приносил с собой чернила, чернила убивали, точнее, могли убить, если ты оказывался недостаточно ловок и удачлив.

Постепенно ребята Хродаса постигали свойства ким-стэгата, учились обезвреживать его. При этом старались не вспоминать первые годы, когда их товарищи гибли и оставались искалеченными по несколько андэлни в сезон; годы, когда вместо горбачьих хвостов использовали совсем другие «материалы животной природы»; потом отказались, Хродас понял, что если не прекратит это, все они перешагнут за тонкую роковую грань. Из года в год гарнизон Шандала становился искусней в борьбе с чернилами, градоправитель Раймунг наконец признал это и помогал по мере сил, всё, казалось, стало спокойно, насколько вообще могла быть спокойной жизнь на Порубежье.

Лишь со временем Хродас начал подозревать, что чернила непостоянны, что меняют свои свойства не только в зависимости от размеров каждой кляксы, но и… — понять бы отчего! От сезона к сезону ким-стэгат становился плотнее и смертоноснее. Даже самые мелкие кляксы, принесённые ветром, были активными, набрасывались на сеть, а если получалось — на андэлни. К счастью, «наевшись», кляксы развеивались, попросту превращались в ничто. Но как долго это продлится? Может, уменьшившийся перерыв между сезонами — первый признак других, более страшных изменений?

Вот почему, понял Хродас, вот почему ещё он возненавидел этого сопляка. Потому что иногда сам думал о том, чтобы уйти. Оставить Шандал, пока ещё не поздно. Бежать.

Сопляк своим появлением открывал путь к отступлению, простой и удобный. Хродас зло усмехнулся: вот уж чего они от него не дождутся! Бежать означало предать своих парней и свою дочь, предать всех обитателей Врат. Если кляксы будут долетать до города, страшно даже представить, к чему это может привести; хотя нет, он очень хорошо представлял, потому что не раз видел хлебнувших ким-стэгата.

И хорошо помнил историю о Пустолесье.

Из тех, кого отряд Осеннего Дара вытащил тогда из западни, выжили немногие, а остались целыми и сохранили разум — единицы.

«Если Шандал опустеет, Врата Пыли обречены, и вымирать город будет медленно, очень медленно и очень болезненно. Хотя нет. Нельзя забывать о Рёберном лесе и тварях, которые в нём живут. Если эти прорвутся — всё закончится быстро».

Хродас бросил оценивающий взгляд на Досгридра и его воинов. Их прислали в помощь сопляку, но, как ни смешно, именно они могли бы оказаться новой надеждой для Шандала и Врат. Усиленный гарнизон, нормальные отряды разведчиков; не исключено, что удалось бы даже совершить пару рейдов в чащобу Рёберного и повыжечь логова тамошних тварей. Если с сопляком вдруг что-нибудь случится…

«Едут!» — просигналили с Надвратной.

Он переглянулся с Досгридром, велел Эттилу Хакилсу оставаться на Дозорной и «присматривать тут», а сам поспешил в Надвратную. Досгридр не отставал.

— Где?

Бйотти Краснобай молча указал на слабые огни, двигавшиеся по ущелью.

«Слишком медленно, — подумал Хродас, — слишком медленно для бархаг, даже гружёных».

Только потом сообразил, что огоньков четыре, не пять.

* * *

Ветер усилился, в нескольких сетях уже чернели дыры от клякс. Если так пойдёт и дальше, не миновать худшего: кому-то надо будет взобраться по сетям к прорехам и залатать их. Как только выдастся хоть какое-нибудь затишье… Если выдастся.

Хродасу с Надвратной плохо было видно, что творилось на других башнях, но благодаря сигнальным фонарям он следил за происходящим. Эттил пока справлялся и сам, не в первый раз; парни держались стойко. «Может, ещё обойдётся».

А вот в ущелье дело принимало паскудный оборот. Дважды огоньки замирали, и хотя потом продолжали свой путь к Шандалу, двигались медленней, чем прежде.

Хродас ждал, что Досгридр вот-вот заявит, дескать, откройте ворота, я со своими андэлни отправлюсь на помощь наместнику. Десятник всё это время, не отрываясь, наблюдал за огоньками. И всё время молчал.

Потом небо окончательно почернело, а песка в воздухе стало столько, что его можно было черпать горстями. Ни пыльники, ни маски не спасали, казалось, двигаешься, по голову погрузившись в бархан, проклятый песок был повсюду — и огоньки в ущелье пропали за его пеленой.

— Просигналь, — велел Железнопалый Краснобаю, — пусть Эттил отправит четверых им навстречу. Десятник, — повернулся он к Досгридру, — выделите двух своих парней?

— Да, я спущусь и отдам распоряжения.

— Бархаг пусть не берут.

— Вы уверены?..

— При таком ветре бессмысленно. Вот носилки пригодятся. И палатка, там есть пара трещин, где можно кое-как пересидеть, если уж станет совсем туго. Ну, Эттил знает, что нужно, он скажет, чтобы парни взяли.

— Тогда зачем вам мои?

— Помочь с носилками. Не исключено, что надо будет нести раненых. Или убитых.

* * *

К утру буря не то чтобы начала стихать — она дула рывками, словно где-то там, в небесах, вселенская глотка с натугой выкашливала последние цистерны песка.

Никто не уходил с башен, перекусывали здесь же, закрываясь от ветра как могли; песчинки хрустели на зубах, во рту пересохло, сколько ни сплёвывай, песка в нём меньше не становилось.

Уже трижды Грэгрик Бедовый карабкался по сети и заштопывал дыры. Теперь пришел черёд Форатонга Хвоста, он лез медленно, словно с ленцой, но Хродас был спокоен: этот тоже сделает всё как надо, у него опыт, вдобавок Хвост невероятно удачлив.

Намного сильней его волновало то, что творилось в ущелье. Четверо спасателей ушли и вскоре дали короткий сигнал, мол, всё в порядке, встретились.

Потом огни погасли.

Это было после полуночи, а теперь вот-вот наступит рассвет, и — ничего!

«Рултарик попадал и не в такие переделки. Уж он-то должен уцелеть». Что до остальных, Хродас как раз предпочёл бы… другой исход: это всё упростило бы.

— Вам бы сюда чарознатца, — сказал Досгридр. Он тоже провёл всю ночь на башне, пил-ел здесь же вместе со всеми, и лишнего внимания к себе не привлекал. Молчал и ждал, чем всё закончится.

— «Чарознатца»! — хмыкнул Железнопалый. — Мы бы не против. Но как-то нет очереди из желающих. Толковый чарознатец найдёт себе место поспокойней и похлебнее. А бестолковый здесь долго не протянет. — По правде говоря, и Эттил Хакилс, и Грэлт-Глухарь немного разбирались в чарах. Но именно что немного, серьёзной помощи ждать от них не приходилось.

Стоило о нём вспомнить, как Глухарь появился на верхушке Надвратной. Неодобрительно покосился на Осеннего, ничего не сказал, только хмыкнул. Встал рядом с Хродасом и какое-то время тяжеловесно молчал. Хродас знал, что за этим последует. И не ошибся.

— Я тут кое над чем помудровал. Прикинул, заглянул в старые книги.

— Грэлт, в прошлый раз…

— По-твоему, я не помню, что было в прошлый раз?! Не делай из меня придурка, Хродас. Теперь всё иначе.

— Ты говоришь так всегда, — Грэлт был для гарнизона чрезвычайно полезным андэлни — один из тех ветеранов, кто не бросил Шандал в самые трудные годы. Вот только со временем его пустопорожние россказни становились чересчур утомительными. Он действительно верил в то, что алаксары добились едва ли не абсолютного всемогущества. Любил повторять: «В теле любого андэлни энергии больше, чем в чародейском посохе, её с лихвой хватило бы, чтоб выпарить озеро!» Хродас относился к чудачествам старика снисходительно — до тех пор, пока это не мешало общему делу.

— Извини, сейчас не лучшее время…

Глухарь изобретательно, со смаком ругнулся.

— Ладно, я делал это не один. Алаксар мне помог, посоветовал заглянуть в кое-какие архивы, что он привёз из Врат.

— И там ты нашёл сверхоружие, с помощью которого мы наконец расправимся с ветром и чернилами. Если нет — давай отложим разговор до более подходящего времени.

— Засунь своё остроумие себе в задницу. Вот, взгляни-ка лучше сюда. — Грэлт вытащил из-за пазухи потрёпанный лист пергамента, с которого не раз и не два соскабливали прежние надписи, чтобы нанести новые.

— Ну, какие-то буквы. Похожи на алаксарские. И?

— Это вербализованное заклинание, нанесённое особым сортом чернил. Теперь, если срастить кусок пергамента с нужным предметом, тот обретёт новые свойства. Как если бы на него были наложены чары. Ну, теперь дошло?

— Не очень. Какой нам с этого толк? Если, конечно, это не заклинание, которое уничтожает ким-стэгат.

Грэлт пожевал щербатым ртом, сокрушённо покачал головой.

— Одного не возьму в толк, — сказал он Досгридру, — вот как такой болван вдруг оказался в комендантах? Я ему говорю, что любой — любой! — может теперь накладывать заклинания, а он…

— Это интересно, — осторожно сказал Осенний Дар, — только, боюсь, ничего не даст. Вы с помощью алаксара узнали одно слово, которое можно использовать как заклинание. Ну, узнаете ещё два, три, десять. Насколько они окажутся полезными — большой вопрос. Да и никогда даже несколько десятков таких заклинаний не заменят единственного настоящего чарознатца. Потому что хороший чарознатец универсален, а эти ваши «вербализованные заклинания», даже если и будут срабатывать…

— А тебя, значит, с такой-то башкой сделали десятником? — уточнил Грэлт. — Слушай, а думать ей ты не пробовал? Полезное, вообще-то, дело. Вы оба одного не поняли: эти вот штуки, — он потряс пергаментом, — чарознатцев, конечно, не заменят. Но у нас тут, если вы не заметили, с чарознатцами не так чтоб изобильно.

— Что может это твоё заклинание? — спросил Хродас. — Если без длинных теорий и рассказов о всеобщей пользе — что конкретно?

Грэлт вытащил из кармана зеркальце, к которому с изнанки был прилеплен другой кусок пергамента с похожей надписью. Рядом с надписью Глухарь здесь же, приложив зеркальце к парапету, вывел полное имя Рултарика. Ухмыльнулся, протянул «прибор» Хродасу:

— Смотри.

* * *

Они сложили тела бархаг так, чтобы образовался хоть какой-то заслон от ветра. Натянули холст палатки, прижали края обломками камней. В трещину забивались по очереди: отогреваться и дремать, чтобы хоть как-то восстановить силы.

Изображение было мутным и мелким, Хродас видел в основном Рултарика, а других — только у него за спиной. Но, кажется, уцелели все, в том числе алаксар и сопляк.

— Они что, посходили с ума?! Чего ждут?! Или Рултарик забыл, как оно бывает?

— А как оно бывает? — тихо спросил Осенний Дар.

— Волнами, — отозвался Грэлт. — Наплыв, первая волна, потом затишье — вот как сейчас, потом — опять накатит.

— Сейчас, значит, затишье?

— Забыл, что творилось ночью, десятник?

— И лучше не будет?

— Будет, а как же, — сказал Хродас. — Через пару дней. А может, и позже, тут ничего заранее не знаешь, в прошлый раз так, в нынешний — этак. Ага, ну вот, наконец!.. Вроде начали собираться. Будут идти сюда.

Грэлт оглянулся на юг, на беспросветно тёмный горизонт, и промолчал.

* * *

Они уже находились в пределах видимости, с Надвратной можно было различить их силуэты, когда ветер снова усилился. Теперь дул ровно и мощно, словно набрался новых сил. Канаты трещали, сети выгибались туго натянутыми парусами; Форатонг Хвост ещё раз полез штопать прорехи.

На верхушку Надвратной пришёл Эттил Хакилс, тяжело опёрся на парапет и покачал головой:

— Надо поднимать дополнительные, Хрод.

— Рано.

— Они не выдерживают! Ты видел, сколько за последние полчаса было «рыбок»? Пять крупных дыр, причём три — на западной! Хрод, если пойдёт так же…

— Залатаем.

— У парней силы на исходе. Они начнут ошибаться, а ты сам знаешь…

— Я знаю, Эттил. Знаю. Я скажу, когда поднимать дополнительные. Пока ещё рано.

— «Рано»?! — взорвался Хакилс, — «Рано»?! — Он подошёл к Железнопалому вплотную, но даже так глаз Эттила не было видно, только чёрная щель между козырьком пыльника и маской. — Иногда мне кажется, что этот мальчишка Вёйбур прав. Ты слишком многое на себя берёшь, ты забываешь, что Шандал — не твоя родовая вотчина, где можно распоряжаться по своему усмотрению. Мы тут все — живые андэлни, и надо бы…

— Хочешь — возьми на себя управление Шандалом.

— Что?..

— Что слышал. Хочешь — прямо здесь и сейчас передам тебе право распоряжаться крепостью, сделаю своим преемником, а сам отойду в сторону. Согласен? Нет? Молчишь. Тогда иди на Дозорную, Хакилс, и делай, что должно. И я буду делать то, что должно делать мне. И хватит трепотни. — Он обернулся к Краснобаю, который слушал их, разинув рот. — Открывай ворота, чего стоишь! А вы, десятник, отправили бы туда ещё своих андэлни, помочь и всё такое.

Ответить Досгридр не успел. Раздался крик с Дозорной, все обернулись посмотреть, что там, и увидели: к сети спускалось чернильное облако размером с бревно. Мчалось прямо к Форатонгу, который висел к нему спиной и не видел опасности.

И всё-таки Хвоста не зря считали одним из самых удачливых в гарнизоне! Вряд ли он услышал крик с Дозорной, скорее — каким-то звериным чутьём догадался, что за опасность ему грозит. Каждый из штопальщиков брал с собой как можно меньше снаряжения, но ни один не отправлялся на сети без верёвки, к концу которой был привязан крепкий крюк. Другой её конец штопальщик обматывал вокруг пояса — и этому нехитрому приспособлению не один из них был обязан жизнью.

Не мешкая, Форатонг зацепил крюком за ближайшую ячейку и соскользнул вниз. Он мог, опускаясь, запутаться ногой или локтем в канатах, но этого не случилось, снова пресловутая удачливость Хвоста сыграла свою роль.

Свою роковую роль.

Сгусток ким-стэгата не догнал Форатонга, в этом Хвосту тоже повезло. Вместо того, чтобы преследовать штопальщика, чернила накинулись на сеть, пожирая один за другим переплетённые канаты. В том числе — тот, за который держался крюк Форатонга.

Хвост только успел упереться сапогами в поперечный канат и потянуться пальцами к другому, находившемуся на уровне его груди. Больше не успел ничего. Крюк вместе с куском верёвки исчез в клубящемся облаке, её остаток полетел вниз, с силой ударил Форатонга по плечу. Тот потерял равновесие, отчаянно взмахнул руками и рухнул в темноту.

* * *

Возле Северных ворот в жидком мерцании светильников двигались какие-то фигуры. Хродас не сразу понял, что это — андэлни Досгридра, которые с помощью мётел и лопат расчищают проход к створкам. Наконец они добрались до калитки и отперли её, впустив Рултарика и остальных.

Когда Хродас увидел, во что превратился Рултарик, сердце отозвалось привычной болью. Казалось, во внутренний двор Шандала вошёл покойник, ожившая мумия. Впрочем, другие выглядели не лучше, даже сопляк и алаксар. При этом последний как-то ухитрился притащить с собой полную корзину книг.

— В склеп! — велел Хродас. — Отогреваться!

Внизу было пусто: только несколько парней, которые сменились, вяло жевали сыр. Они встали из-за стола и помогли пришедшим переодеться, налили вина, хлопали по плечам. Хродас стоял у дверей и переводил дыхание, надеясь, что никто не заметит, как он растирает ладонью то место на груди, где колет больней всего.

— Могу я ещё чем-нибудь помочь? — спросил бесшумно подошедший Досгридр.

— Нет, десятник, пока — нет. Благодарю.

— Наместник? — проговорил Досгридр, не двигаясь с места. — Вам требуется моя помощь?

— Нет. — Тот выдавил из себя благодарную улыбочку. — Может разве, архивариусу?

Алаксар не стал ни переодеваться, ни есть. Сев у дальнего края стола, он раскрыл свою корзину и вынимал книги с такой осторожностью, будто это были не никчёмные пачки листов — грудные младенцы.

— «Архивариусу»! — вскинулся вдруг Рултарик. Оттолкнув Акки Зубодёра, который смазывал ему ссадины, рыжебородый в три быстрых шага оказался рядом с алаксаром и ударил его по лицу. Попытался ударить. Тот ловко уклонился, закрывая плечом очередной разваливающийся пыльный том.

— Чуть не угробил всех нас, алаксарово семя! — процедил сквозь зубы Рултарик. — «Не брошу!», «Не брошу!» Вцепился в свою корзину!.. вражье отродье!

— Я никого не принуждал, — тихо ответил алаксар. — Говорил вам: уходите.

— «Уходите»! Ты, вошь песчаная, за кого меня держишь?! Я за тебя, за него, за всех вас, кто со мной в город шёл, отвечаю. В твою гнилую башку это хоть умещается? Я за ваши жизни отвечаю!

— А я, — сказал алаксар, — вот за них отвечаю. — И показал на книги. — За каждую из них.

* * *

Ветер дул ещё четыре дня, то крепчая, то чуть слабея. Потом перестал — как будто небесная глотка надорвалась наконец извергать песок и воздух.

Они выждали сколько требовалось и похоронили Форатонга. Отправили гонцов во Врата со списками того, чем необходимо в ближайшие дни пополнить запасы. Убедившись, что ветер не вернётся, стали опускать сети.

Только тогда заметили, что в них запуталось несколько иссушённых тел шулданаев и личинок сурамгаев.

Все знали, предвестьем чего это было. И когда Хродас назначил ежедневное патрулирование южной полосы песков, протянувшейся между Шандалом и Рёберным лесом, не удивились.

Хродасу это было на руку.

Из архивов Хромого

(Несколько сшитых вместе листов, вырванных из манускрипта; на первом алыми чернилами пометка: «Очев., та же книга»)

беседы с Праотцами

— Кто такие Праотцы?

— Высшие сущности, странствующие между мирами. Они почти всемогущи и почти всеведущи.

— Откуда пришли Праотцы?

— Об этом андэлни узнают в свой срок.

— Созданы ли были Праотцы или же Они существовали всегда?

— Ни то, ни другое в полной мере нельзя сказать о Праотцах. Их происхождение — тайна для андэлни.

— Как находят Праотцы миры?

— Так же, как бражник находит ночью цветок. Ведь пребывая в пространстве и во времени, всякий предмет (будь то мельчайшая пылинка или же расцветающее солнце) изменяет их.

— Чего ищут Праотцы в мирах?

— Вряд ли капля росы на цветке способна понять мотивы бражника. Так и с андэлни: ни в одном из языков нет слов, которые бы могли обозначить мотивы Праотцов. Поэтому и говорят о Праотцах, что пути Их непостижимы. Добавим: непостижимы, однако не бессмысленны.

— Почему Праотцы задались целью изменить один из миров?

— Ибо в Их силах привнести в него гармонию. Праотцы — сила творящая и упорядочивающая.

— Как же вышло так, что наш мир едва не был уничтожен и навсегда изменил свой облик?

— Прежде его населяли злокозненные твари разных пород — так паразиты населяют шкуру хворого зверя. Они осмелились напасть на Праотцов, когда Те пришли в мир. Твари были несравнимо слабее Праотцов, однако многочисленны и упрямы. В сражении с тварями Праотцы применили всю свою мощь и вынуждены были нанести миру множество ран, от которых тот раскололся надвое. Эта древняя катастрофа зовётся Трещиной, и Праотцы вспоминают о ней с неизменной горечью.

— Что же случилось после Трещины со второй частью Палимпсеста?

— Она навсегда ушла в тень. Говорить о ней — всё равно что вспоминать об утренней росе в жаркий полдень.

— Праотцы учат нас, что все миры подобны сердцам. Как же может жить половина сердца? Как может существовать Палимпсест без второй своей части?

— После Трещины Праотцы изменили мир. Они воссоздали его заново…

(обрыв листа)

Сиврим Вёйбур

Три деревянных короба стояли на плацу, похожие на широкие, наглухо заколоченные гробы. Алаксар, который вот уже три недели подряд не покидал крепости, на этот раз самолично ездил во Врата, чтобы принять работу у мастера Скагмунса и проследить за доставкой коробов. Вернулся, а на следующий день приехали дети.

И Синнэ, изумрудноглазая Синнэ.

«Почему вы не бываете в городе?»

Хромой нахмурился:

«Я закончил с храмовыми архивами, как уже и говорил вам. Теперь мне необходимо подготовиться к экспедиции в Шэквир вис-Умрахол».

«А дети? Кто станет учить детей?! Вы взяли на себя обязанность — так извольте её выполнять. Если у вас нет времени, чтобы ездить во Врата, — хорошо, я буду привозить детей сюда. Вот, уже привезла».

«Пусть поднимутся в нижний зал Полой Кости, до обеда я проведу с ними несколько занятий. Но потом…»

«Потом вас никто не потревожит».

Всё это прозвучало здесь же, на плацу, так что любой, кто имел уши и глаза, мог видеть и слышать, и делать выводы. А уж Сивриму, помнившему тот странный разговор в храме, достало ума, чтобы сложить два и два. Теперь он понимал… многое понимал! И не находил себе места от жгучей, злой ревности.

Спустившись в складские залы, переговорил с Форэйтом. Жадюга в который раз подтвердил то, что Сиврим и так хорошо знал: после второго, нежданного сезона Врата не осмелились тянуть с «крепостной данью». В итоге Шандал обеспечен и наверняка переживёт следующий сезон, когда бы тот ни начался.

Форэйт знал, что Сиврим и сам всё это знает, кроме того, у камерария были дела. Оставив его, Сиврим отправился на плац, где столкнулся с Эттилом Хакилсом. Они поговорили об успехах новых состязаний, Хакилс увлёкся идеей и предполагал в ближайшее время усложнить обычные бои «команда на команду».

— Думаю, это пойдёт на пользу. Конечно, сразу после сезона парням хочется передохнуть, развлечься. Но времени прошло достаточно, хватит уже. В общем, если вам, Вёйбур, придёт в голову что-нибудь такое — дайте знать.

— Обязательно. Хотя какие сейчас тренировки? Эти патрулирования, которые ввёл комендант…

— Ну, они необходимы, тут он абсолютно прав. В Рёберном лесу время от времени откуда-то берутся такие твари, которых никто из нас раньше в жизни не видал. Даже Глухарь, хотя он-то в ваши годы учился в столице и навидался всякого.

— Но если правда, что на юге, за Рёберным — ким-стэгат, им просто неоткуда…

— За Рёберным — ким-стэгат, это уж не сомневайтесь. Сам видел, своими глазами. А берутся… Ну а откуда всё остальное взялось? Мир изменился, Вёйбур, и боюсь, мы никогда уже не узнаем, насколько сильно. — Помолчав, Хакилс тихо добавил: — Может, оно и к лучшему, что не узнаем.

Они прошлись вдоль выложенных в ряд коробов. Их крышки уже занесло песком, Хакилс привычным движением смёл его с одной и сел, предложив Сивриму сделать то же самое.

— Ну а насчёт патрулирования… По-хорошему его надо бы устраивать постоянно, а не только когда находим личинки сурамгаев. Но раньше у нас попросту не хватало андэлни. А теперь, благодаря вам и десятнику… Кстати, — спросил он как бы между делом, — а что там наш архивариус? Почему вдруг перестал ездить во Врата? И эти вот… — Хакилс похлопал ладонью по крышке короба. — Неужели всё-таки решил отправиться в Шэквир вис-Умрахол?

— Этого ждёт от него венценосный.

Хакилс покачал головой:

— Венценосный далеко. Я не всегда согласен с Хродасом, но в одном он прав: здесь другие законы и другие порядки. Другая система ценностей, если понимаете, о чём я.

Сиврим покосился на вход в Полую Кость. Обед ещё не начался, хотя скоро, скоро уже…

— Думаю, для него это не имеет значения. Его система ценностей… я бы сказал, он носит её с собой. В себе.

— Понимаю, — кивнул Хакилс. — Очень хорошо понимаю. Но знаете, Вёйбур, бывают ситуации… Словом, я бы рекомендовал вам поговорить с архивариусом. Вы знакомы с ним лучше, чем я, к вам он прислушается… может быть.

— И к чему именно он должен прислушаться?

— К доброму дружескому совету. На время забыть о Шэквир вис-Умрахол. Отложить поездку… на какой-то срок. Подготовиться к ней получше. Как он там говорил? «Разобрать архивы»? Вот пусть займётся этим очень важным и нужным делом. Каталогизирует, откомментирует, опечатает. Ну, ему видней. Главное — не спешить с поездкой. Сейчас это было бы неудачной затеей.

— Думаете?

— Уверен.

— Хорошо, — помолчав, сказал Сиврим, — я попробую. Хотя… у него самого, по-моему, другие законы и порядки, свои. Он не отступится.

Эттил Хакилс спрыгнул с короба и отряхнул штаны:

— Ну что ж, значит, так и будет. Может, всё и обойдётся в конце-то концов. Да, а вы, стало быть, если придумаете что-то ещё толковое — приходите, обсудим, парни начинают скучать.

— Обязательно.

Когда уже Сиврим был у входа в Дозорную, Хакилс окликнул его:

— Да, Вёйбур, вы-то сами, надеюсь, не обуреваемы тягой к перемене мест, к новым впечатлениям и всему такому-этакому?

— Впечатлений мне хватает.

— Ага, я так и думал. Удачи! Увидимся за обедом.

* * *

За обедом разразилась буря.

— Детям не место в Шандале! Ты не имела права сюда их привозить! Тем более не может быть речи о том, чтобы они приезжали сюда раз в неделю! — Комендант за последние дни похудел и спал с лица, но не стал ни уступчивей, ни спокойней. — Это — приграничная крепость, а не храмовый приют! Здесь, знаешь ли, опасно.

Синнэ не успела ничего ответить.

— Мы уже не маленькие! — возмутился Ярри. Он отложил ложку и вызывающе уставился на коменданта.

Другие детишки одобрительно закивали. Приятель Ярри, кучерявый веснушчатый малец по имени Конопушка, добавил:

— Хотим быть такими, как вы! Смелыми, сильными. Чтобы ничего не бояться.

— Мы, — подытожил Ярри, — хотим учиться у вас, комендант Хродас, и у вас, наместник Вёйбур!

— Помолчи! — рявкнул Железнопалый. — Тебя что, мать не учила держать рот на замке, когда старшие разговаривают?!

— У него нет матери, — холодно сказала Синнэ. — И отца тоже. Все, кого я взяла сюда с собой, — сироты.

— А где же остальные? Помнится, ты говорила, у тебя больше, чем шесть учеников.

— Остальных не пустили родители.

— Хвала Рункейру Благотворящему! А я уж было решил, что ветры выдули у хеторсурцев последние мозги. Тебе не помешало бы последовать примеру твоих прихожан, — заявил Хродас. — Шандал — не место для детей…

— Однако я жила здесь, если ты ещё не забыл.

— Ты — другое дело. У тебя не было матери, и…

— У них — тоже. И я намерена обучить их не хуже, чем ты обучил меня, отец. Если господин кройбелсский архивариус не может больше ездить во Врата, значит, я буду возить детей в Шандал.

— Думаю, мы обсудим это с господином архивариусом…

— Когда, — уточнил Хромой, — я вернусь. Обязательно обсудим.

Железнопалый вскочил из-за стола, лицо его побагровело:

— «Вернётесь»? Ну, уж это мы с вами обсуждали. Никуда вы не поедете!

— Именно, обсуждали. Поеду, говорил я тогда и повторю сейчас. Этого ждёт от меня венценосный кройбелс.

— Ну так отправляйтесь к гаррам, к своим собратьям-алаксарам, в Нэзисгар — куда угодно, только один. Без моих андэлни!

Осенний Дар, всё это время молча наблюдавший за перепалкой, кашлянул:

— Осмелюсь напомнить вам, комендант, что всё-таки здесь нет «ваших» и «не ваших» андэлни. Однако в крайнем случае, если…

Железнопалый несколько мгновений смотрел на него, скривив губы, затем отмахнулся и устало рухнул на стул:

— Ладно, ладно, я всё понял. Ваша взяла. По крайней мере, это означает, что из Шандала уберутся дети. И давайте наконец есть, я проголодался, как сурамгай после линьки.

Сиврим переглянулся с Эттилом Хакилсом, который невозмутимо жевал полоску вяленого мяса. «Всё развивается слишком быстро. Слишком быстро… Выходит, Хромой уже говорил с комендантом. Когда успел? И насколько он готов отправляться, когда он готов отправляться? И знает ли об этом Синнэ?»

После обеда он спустился в тренировочный зал под Дозорной, чтобы поразмыслить над всем этим. Всё равно Хромой заперся у себя в новосозданной библиотеке и не желал до вечера никого видеть, а Синнэ… Сиврим ещё не был готов к разговору с ней.

Кажется, никогда и не будет. Он знал, как обходиться со служанками и крестьянками, знал, как вести себя с дочками из благородных семей. Но как подступиться к молодой жрице, которая ведёт себя вызывающе независимо и отец которой в придачу — комендант крепости и твой заклятый враг?

Взяв тренировочный меч, Сиврим наносил удар за ударом по манекену — привычные, давно отработанные. Точно так же привычно он перебирал в уме множество вариантов, один другого нелепее.

Кроме Синнэ, оставался ещё Хромой. Он нравится ей, он ей нравится. Эти его советы: «Раскройте пошире глаза. Думайте, сопоставляйте», — ну что же, Сиврим делал и то, и другое, и третье. И готов был побиться об заклад, что Хромой тоже к ней неравнодушен.

И всё-таки…

Вдруг он услышал за спиной шаги и обернулся. Рядом с соседним манекеном, делая вид, что не обращает на Сиврима ни малейшего внимания, стоял облачённый в доспехи комендант. Тяжело выдохнув, Хродас поднял меч и начал отрабатывать удары. Бил ожесточённо, щепки летели во все стороны.

Сивриму показалось: сам он стал таким вот манекеном и вот-вот расколется, распадётся на куски.

Он мог предупредить алаксара. Мог не предупреждать. В конце концов, Эттил Хакилс ни от чего толком его не предостерегал, так, намекал неизвестно на что. И — вдруг Хакилс ошибается? Или подыгрывает коменданту?

А если Хакилс прав и там что-нибудь случится — то случится не по вине Сиврима. Он будет ни при чём. Совершенно ни при чём.

Хакилс верно сказал: здесь действуют другие законы и правила. Это не столица. И не захолустье, в котором вырос Сиврим. Здесь…

Здесь у каждого своя правда. Своя! — он с силой ударил по манекену, тот провернулся, меч, соскользнув, ушёл вбок, но Сиврим успел удержать равновесие, не упал.

«Главное — устоять на ногах! Всё остальное — чепуха! Все остальные — …»

Он вдруг вспомнил, как там, в ущелье, Рултарик, перекрикивая вой ветра, орал на Хромого: «Брось эту свою корзину! Брось, я сказал!» И как потом пытался ударить алаксара в склепе, когда всё закончилось. «„Уходите“! Ты, вошь песчаная, за кого меня держишь?! Я за тебя, за него, за всех вас, кто со мной в город шёл, отвечаю».

Он остановился, тяжело дыша, и услышал, как за спиной так же тяжело переводит дыхание комендант. Повинуясь наитию, не раздумывая о возможных последствиях, Сиврим подошёл к Железнопалому.

— Комендант, будете моим напарником? Манекен — он всего лишь манекен и никогда не заменит живого андэлни.

Тот смерил его презрительным взглядом и прищурился, явно собираясь ответить что-нибудь обидное, однако в последний момент передумал, ограничившись коротким:

— Не боишься?

Сиврим отсалютовал ему мечом и встал в стойку. Хродас молча и стремительно атаковал, нанося удар за ударом так ловко и метко, словно не задыхался ещё мгновение назад. Сиврим ушёл в глухую защиту, едва успевая отбивать клинок Хродаса. Вторую руку завёл за спину и взялся за пояс, как и положено во время дуэли без щитов, но Железнопалый плевал на все правила: оттеснив Сиврима, оказался рядом с манекеном, крутанул его. Сиврим увернулся и не сдержал изумлённого возгласа. Хродас осклабился:

— В настоящем бою никто с тобой цацкаться не будет, мальчишка! Там правило одно: никаких правил! Сражайся или умри!

Он наседал, Сиврим, извернувшись, наконец ухитрился задеть его скруглённым кончиком тренировочного меча. Ухмылка Хродаса стала ещё шире:

— Начинаешь понимать, — и сразу же, не меняясь в лице, толкнул свободной рукой Сиврима в плечо. Едва не сбил с ног. Тот ответил несколькими точными ударами, один из которых пришёлся по запястью Хродаса, но комендант меча не выронил, вообще никак не показал, что ему больно.

Какое-то время кружили, выжидая и присматриваясь друг к другу. Потом Сиврим пошёл в атаку, надеясь вымотать коменданта: тот, хоть держался достойно, двигаться стал медленнее. Выпад, парирование, выпад!.. — и вдруг Хродас прыжком преодолел пространство между ними, резко ударил ногой, подсекая. — Сиврим и опомниться не успел, а уже лежал на полу и меч Железнопалого холодил кожу где-то под нижней челюстью.

— Захочешь повторить — милости прошу.

Хродас вернул клинок на стойку, встряхнулся, будто только что выбравшийся из воды зверь, и зашагал прочь.

* * *

Прошёл час. Или больше. Или меньше. Сиврим отмокал в бадье с тёплой водой, потеряв всякую связь с внешним миром. Ссадины и синяки ныли, но терпимо — намного паскудней было на душе. Не потому, что Хродас его побил, нет. Потому, что всё-таки Сиврим поддался, поверил всем им. Конечно, Эттил заодно с комендантом, теперь это ясно. «Без правил», да? Ну, посмотрим…

Он привёл себя в порядок и отправился в Полую Кость, чтобы поговорить с Хромым. Ещё и сам толком не знал, насколько далеко решится зайти, упомянёт ли о Синнэ, например.

Уже стемнело, но сегодня обычный распорядок в Шандале был нарушен. Пока Сиврим сражался с манекенами, комендантом и самим собой, Хромой не тратил времени даром. С помощью Досгридра и Хакилса он отобрал тех, кому завтра с рассветом предстояло отправиться в Шэквир вис-Умрахол, благодаря Жадюге — запасся всем необходимым. Предотъездная суета не стихала даже вечером, на плацу о чём-то спорили, Росиндулт Юбочник хохотал и крутил пальцем у виска. Мало кто верил в успех поездки, но многие, к удивлению Сиврима, восприняли её как занятное приключение. Ещё три недели назад они рисковали жизнями и наверняка отдали бы многое, чтобы оказаться подальше отсюда, а теперь рвались туда, где, по их же словам, водилась всякая нечисть!

— Чему они так радуются, Рултарик?

Рыжебородый, следивший за тем, как складывают возле коробов сумки с провизией, пожал плечами:

— Перемены, Вёйбур. Этот сезон закончился, до следующего, если всё пойдёт как обычно, — далеко. А значит, впереди много месяцев… не то, чтобы пустых, нет. Обычных.

— Я думал, те, кто каждый год заглядывает в лицо смерти, как раз должны ценить такие месяцы. Чем обычнее, тем лучше.

— Не обижайся, наместник, но ты ещё молодой и многого не понимаешь. Опасность — она как хорошее вино. Пьянит, кружит голову, притягивает. На следующее утро ты говоришь себе: «Никогда больше!..» А днём или к вечеру думать уже не можешь ни о чём другом.

— И в итоге за пару месяцев превращаешься в животное, которому только и надо… Я, может, и молод, Рултарик, но кое-что знаю. Если радуются они, почему не радуешься ты?

— Я остаюсь. Кто-то же должен стеречь Шандал, пока алаксар будет копошиться в развалинах и искать там черепки. А может, — добавил он, помолчав, — и собственную смерть.

Сиврим не знал, что на это ответить; пробормотал какую-то нейтральную чушь и отправился к Хромому.

За то время, пока они здесь жили, верхние два этажа Полой Кости кое-как удалось обустроить. Сперва — вдвоём, с помощью тех немногих, кто приехал с ними, затем — при поддержке воинов Досгридра. С какого-то момента и другие обитатели Шандала начали помогать Сивриму с алаксаром, больше, конечно, Сивриму, Хромого сторонились, он так и остался здесь чужим. «Хотя, — подумал Сиврим, — во всём мире больше нет места, где алаксары чувствовали бы себя иначе».

В Полой Кости никто не селился. Нижние этажи оборудовали под складские помещения, там же разместили ткацкую мастерскую, где воины плели и штопали сети. На верхних этажах традиционно сваливали всякий хлам, который жалко было выбрасывать. В глазах коменданта Сиврим с Хромым были, видимо, из того же разряда, что поломанные тренировочные манекены, фрагменты жучиных панцирей, старые, расползающиеся от прикосновения гобелены и ржавые дверные скобы.

На самой верхушке Кости, чудом уцелевший, висел перезрелым плодом блестящий колокол, в который защитники Шандала били, когда начинался сезон ветров.

У них с алаксаром ушло немало времени и сил, чтобы сделать верхние этажи Кости пригодными для жизни. И ещё больше — чтобы туда стали наведываться старожилы Шандала. Первым оказался, как ни странно, Грэлт-Глухарь. Он не поленился одолеть все ступени ветхой винтовой лестницы, вошёл без стука и какое-то время наблюдал за тем, как Сиврим и Хромой с помощью Обруча и Бйолтэйра сколачивают полки для будущих архивов.

— Пустая затея, — проронил наконец. — Слишком много песка в здешнем воздухе, песка и пыли.

— Полагаете? — невозмутимо спросил Хромой, забив очередной гвоздь и утирая пот со лба. — Но как-то же в прежние времена здесь хранили бумаги.

— Так же, как и теперь хранят, — Глухарь пожевал губами, прошёлся вдоль стен, разглядывая то да сё. — Смотрю, вы с толком взялись за дело. После Разлома никто тут селиться не хотел, а ведь когда-то в зале наверху за трапезным столом собирался весь Шандал. — Он хмыкнул: — Давно это было, тогда ещё все мои зубы оставались при мне.

— Некоторые считают зубы самым важным, что у них есть. Другие знают, что есть вещи поважней, — Алаксар внимательно посмотрел на Глухаря, который с невинным видом ковырялся в одном из рассохшихся, почерневших от времени сундуков. Эти сундуки у них всё никак не доходили руки снести вниз, в комнатушку, куда теперь отправлялся всякий хлам. — Другие, — добавил Хромой, — больше ценят свой ум. А он у них с годами только становится острее, не в пример зубам.

Грэлт продолжал молча рыться в барахле.

— Смотри-ка, — он вдруг выпрямился и повертел в руке нечто, похожее на крупную флейту. — То, что нужно. — Глухарь протянул «флейту» Хромому.

— Футляры для свитков.

— Именно! Видишь, клеймо. Такое ставят мастера из семьи Скагмунсов. Вот уже несколько поколений подряд они — единственные во Вратах, кто берётся делать такие штуки. Говорят, у них в своё время закупались даже твои сородичи из Шэквир вис-Умрахол, хотя я лично в это не верю. У них же закажешь и сундуки. Только учти, одних сундуков и футляров мало. Песок проникает повсюду, если не будешь бороться с ним ежедневно — однажды утром проснёшься внутри бархана.

— Спасибо за совет, — поклонился алаксар.

— И вот ещё что, — сказал, насупившись, старик. — Может, в столице сейчас другие обычаи в ходу, а у нас добропорядочные дойхары не забывают о Рункейре. Да, не пялься на меня так, юный наместник. Твои андэлни вон по-другому себя ведут. Даже этот непутёвый, который сквернословить начал раньше, чем его от мамкиной титьки отняли, — (Бйолтэйр закашлялся), — даже он в часовню заглядывает. А тебе, господин Вёйбур, особое приглашение надо?

— Я…

— Ты, именно ты. Не думаю, что наш железнолобый комендант во всём прав, и не стану судить о тебе только по тому, что ты молод. Но если хочешь, чтоб здесь тебя перестали считать чужаком, не ленись наведываться в часовню. За всё это время ты ни разу там не был.

Сиврим отвёл взгляд. Он, конечно, узнал о часовне в первый же день, она находилась в Надвратной, но туда редко кто захаживал. Сам Сиврим давно уже не возносил молитвы Рункейру — с тех пор, как отец, пристрастившись к посещению винных погребов, стал поминать Молотобойца при каждом удобном случае.

Иногда Сивриму казалось, что большая часть его жизни — это отражение жизни отца: всё, что делал тот, но с добавлением частицы «не».

— Да, — уточнил Грэлт, — от вас, алаксар, ничего такого не ждут. Вас создал Алтэрэ, Ему и молитесь.

— Благодарю. Пожалуй, это будет лучшим выходом для всех. Вряд ли я был бы уместен в Рункейровой часовне. И вряд ли чувствовал бы себя там на своём месте.

— Именно, — Грэлт помолчал, раздумывая. — Знаешь, алаксар, я на дух не переношу святош и проповедей, и сам таким никогда не был, но… бывают моменты в жизни, когда даже непробиваемый, чёрствый вояка, которому сам гарр не брат, до зарезу нуждается в силе, перед которой можно было бы склонить голову в молитве и покаянии.

— Знаю, — кивнул Хромой.

— Ну, мы поняли друг друга, это главное. Так не забудь, молодой наместник… А ты, юноша, — добавил он, повернувшись к Бйолтэйру, — впредь следи за своим языком.

— Спасибо за совет, — повторил Хромой. — И за участие.

Тот лишь фыркнул.

Когда наконец Глухарь ушёл, Сиврим не выдержал.

— Вы ведь сами недавно говорили и про футляры, и про сундуки. Собирались ехать во Врата, искать мастера по дереву! Зачем тогда?..

— Теперь искать не придётся, — ответил Хромой. — А старику сделали приятное. Вы, наместник, прислушайтесь к его словам. Посещение храма во Вратах — это, конечно, хорошо, но Грэлт прав…

Сейчас, поднимаясь по каменным ступеням, Сиврим задавался вопросом, была ли в тоне Хромого издёвка или же она чудится ему теперь, когда многое стало ясным? Думать и сопоставлять, вот совет, которому Сиврим следовал — и обнаруживал, что раньше был дурак дураком! Дурак дураком!

«Если алаксар видел и понимал всё с самого начала, может, и остальные — тоже? Я был посмешищем, все знали, зачем я езжу во Врата и чего ищу в храме».

Но нет, нет, конечно, всё не так. Он вспомнил, как Рултарик защитил их от камней взбешённой толпы. Как грубовато, но в общем-то дружелюбно пошучивали здешние ветераны. Как переменили своё отношение Хакилс и Форэйт. Этого добился он сам, это было настоящим, здесь и сомневаться нечего! Даже если они знали о целях его поездок в храм… да нет, узнай они — знал бы и Железнопалый. А уж комендант бы не смолчал!

Если задуматься и вспомнить последние несколько месяцев — выходит, Хромой с самого начала целенаправленно помогал Сивриму. По просьбе чиновника, господина Оттенса-Силка? По собственному почину? Да важно ли это сейчас?

«Поразмысли, горбачья твоя башка! Без тебя Хромой здесь долго не продержится. Досгридр и его андэлни подчиняются тебе и отправлены сюда в помощь тебе же, не ему.

Да и в конце концов, он — чужак и изгой, он — старик. Его интересуют только старые свитки, ничего больше. Какой он тебе соперник!.. Смешно! Просто смешно!»

* * *

Дверь была не заперта, и Сиврим, как обычно, вошёл без стука. Библиотека тонула во тьме: ряды сундуков вдоль стен, на полках — футляры со свитками. В дальнем краю — стол, где Хромой читает и составляет перечни своей «добычи», там же — небольшая мастерская, где он приводит в порядок фолианты, пострадавшие от неумолимого и непобедимого врага — времени.

Сейчас только у стола и горели свечи. Сиврим хотел двинуться было туда, но, не сделав и двух шагов, услышал голоса.

И остановился.

— …вы не поняли!

— Почему же? Очень хорошо понял. Ещё во Вратах, во время наших разговоров в храме я начал подозревать, что…

— Да нет! — перебила Синнэ. — Всё не так!

— А как?

Сиврим видел их — два чёрных силуэта на фоне горящих свечей. Алаксар, похоже, работал и вот только недавно поднялся из-за стола, больше из вежливости. Она стояла перед ним, вызывающе вздёрнув подбородок.

— Вы всё равно не поверите.

— Смотря во что, госпожа Ойбриккэс. Если в очередную полуправду — разумеется, не поверю.

— Я никогда вам не лгала!

— Полуправда и ложь — не одно и то же, верно?

Она передёрнула плечами:

— Пустой разговор. Зря я пришла.

— Именно это с самого начала я и пытаюсь вам сказать.

Изумрудноглазая Синнэ повернулась, чтобы уйти, — Сиврим стоял ни жив ни мёртв. Ещё несколько шагов — и увидит его.

— Будьте вы прокляты, — она резко шагнула обратно к столу. — Послушайте, давайте начистоту. В чём вы меня подозреваете? В том, что я приглядывалась к вам первое время? В том, что беспокоилась об отце и поэтому…

— …поэтому испытывали меня. — Хромой отмахнулся. — Оставьте, госпожа Ойбриккэс. Всему есть свой предел. Вы хотели выяснить, насколько я опасен для вашего отца. А когда убедились, что действительно опасен, вы устроили небольшой спектакль. Предупреждение.

— Я не хотела!..

— Скорее, не рассчитали и не всё учли — скажем, новый сезон ветров, который начался слишком рано. Поэтому забрасывание меня и господина Сиврима тухлыми яйцами едва не обернулось кое-чем более кровавым.

— Да, — тихо признала Синнэ. — Я виновата перед вами. Но поймите: тогда я… Ладно, не важно. Послушайте, я пришла, чтобы искупить вину. Я хочу предупредить вас.

— О том, чтобы не ехал в Шэквир вис-Умрахол? Пустое, госпожа Ойбриккэс. Все эти разговоры об опасностях — я их уже выслушал за сегодня трижды. Доброхотов хватает. Или, точнее, тех, кто, как и вы, беспокоится о тайнах нашего коменданта. Никто из вас не желает поверить, что мне нет до этих тайн никакого дела; я здесь с другой целью. Меня действительно интересуют архивы, которые уцелели после Разлома.

— Вы не понимаете! Это не имеет никакого значения! Важно то, что думают о ваших целях.

— Раз уж мы заговорили о целях… Почему вы вдруг решили предупредить меня? Если, конечно, допустить, что вы не заодно с остальными сердобольными советчиками.

Синнэ отвела взгляд. Покачала головой.

— Ладно, — сказала, — вы правы. Пустое.

Помолчав, произнесла твёрдым, решительным тоном:

— Скажите, вы закончили с архивами в Храме?

— Сами знаете: закончил. В своём отчёте кройбелсу я непременно упомяну о вашей неоценимой помощи. И только о ней.

— Вы поэтому перестали приезжать во Врата? Раз уж архивы разобраны…

— Разве этой причины недостаточно?

— А разве недостаточно того, что я хочу загладить вину перед вами и поэтому пришла предупредить? Хорошо! — с вызовом произнесла она, и голос её, понял вдруг Сиврим, впервые задрожал. — Хорошо, слушайте, если вам недостаёт смелости признать это самому. Вы ведь всё поняли, да? Конечно, поняли, вы слишком умны и наблюдательны. Если поняли остальное… это — и подавно. Зачем же теперь мучаете меня вопросами? После того случая у Храма всё изменилось, для меня — изменилось. Я поняла, что… что… вы мне небезразличны. Скажете, вы этого не заметили?

Хромой какое-то время выдерживал её взгляд, потом, чуть слышно шаркая, отошёл в сторону.

— Молчите? — зло проронила Синнэ. — Или опять скажете, что я лгу?

— Госпожа Ойбриккэс, — негромко, твёрдо ответил алаксар, — я — последний из чад Алтэрэ. Во время Разлома я потерял не только жену с дочерью. Я лишился всех, кого любил. Я остался без Того, Кто создал нас. Вам никто никогда не рассказывал, что это такое — очнувшись, обнаружить: отныне ты в мире — один? Мы так привыкли к ощущению незримого присутствия Праотцов, что когда… когда Алтэрэ не стало… Поверьте, это невозможно вообразить и невозможно описать словами. С тех пор прошло двадцать лет. Ничего не изменилось. И не может измениться. Другие мои соотечественники, пережившие Разлом, ушли. Знаете почему? Они ведь не были ни безвольными, ни никчёмными, — (Сиврим слушал, затаив дыхание. Впервые Хромой говорил так, словно был живым андэлни из плоти и крови. Андэлни, который способен испытывать какие-то чувства. Андэлни, которому может быть больно.) — Они утратили смысл жизни, — сказал алаксар. — Все они просто… — Он развёл руками. — Когда нет воздуха, свеча гаснет. По-другому не бывает.

«Бывает, — подумал Сиврим. — Ты же сам жив».

— А вы?

— А у меня пока ещё есть цель. Простая, в общем-то. Похожая на вашу. Я хочу хотя бы немного уменьшить то зло, которое мы причинили этому миру. Для этого живу. Это движет мной. В остальном, госпожа Ойбриккэс, я уже мёртв — как мертвы все мои сородичи.

— Но жить после того, как другие погибли, — это не грех, — покачала головой Синнэ. — И любить после того, как…

— Вы не знаете, о чём говорите, — мягко оборвал её Хромой. — И если ваш Рункейр будет милостив, никогда не узнаете.

— Ошибаетесь! Я знаю. Я — Синнэ тэр-Ойбриккэс, внебрачная дочь моего отца и женщины, которую он любил. Она была из сиэллонов и рано умерла. Многие умирали тогда, в первые годы после Разлома. Так что не говорите мне об одиночестве, я и сама могу многое о нём порассказать.

— И всё-таки, Синнэ, я — худшее, что можно было выбрать…

Она вскинулась, как будто получила пощёчину:

— Я и не знала, что вы, алаксары, выбираете. Думала, у вас, как и у остальных андэлни, всё решает любовь. А любовь — не выбирает.

— Послушайте…

Сиврим дальше слушать не стал. Тихо выскользнул за дверь, спустился на полпролёта. Прислонился лбом к холодным шершавым камням стены и какое-то время — кажется, вечности две-три — стоял, мечтая только об одном: умереть.

Не умер. Как и следовало ожидать. Кишка тонка. Да и убивают себя из-за несчастной любви одни только безусые юнцы, начитавшиеся рыцарских романов. Он мудрее. Или трусливей. Или — слишком глуп и на что-то ещё надеется.

Так или иначе, когда вечность миновала, а за ней — две-три следующих, Сиврим оторвался от стены и пошёл к себе в комнату.

* * *

— Наместник.

Осенний Дар ждал Сиврима в его же комнате. Сидел за столом, зажёгши одну-единственную свечу. Рядом с собой положил перчатки и головную накидку, откинулся на спинку стула — не по-хозяйски, просто утомлённо.

— Вы не ошиблись дверью, десятник? Скоро полночь, и я, честно говоря, не склонен к разговорам. Мне их сегодня хватило с лихвой.

— И всё-таки нам нужно поговорить.

— Завтра, когда все разъедутся и всё успокоится…

— Завтра вы отправитесь вместе с алаксаром, а я останусь здесь. И нам необходимо…

— Что за бред?! — оборвал его Сиврим. — О чём вы?

— Вот, прочтите. — Под перчатками и накидкой, оказывается, лежал запечатанный конверт, который Дар и протянул Сивриму.

Это было письмо от господина Оттенса. Если в прошлый раз он ограничился лапидарным: «Будь осторожен с алаксаром. Прислушивайся к его советам», — теперь у господина по прозвищу Силок нашлось больше слов, причем совершенно другого свойства.

— Не понимаю, — Сиврим отложил письмо в сторону и по-новому взглянул на десятника. Хотя, если верить письму, — отнюдь не на простого десятника, а на андэлни, которому с этого момента он должен беспрекословно подчиняться. — Это шутка? Розыгрыш?

Досгридр Осенний Дар смотрел на него без сожаления и без злорадства: так смотрят на угодившую в силок птицу.

— Разве я похож на шутника, господин Вёйбур?

— Но почему вы не показали мне это письмо сразу же, как только приехали?

— Я выполнял то, что мне велено.

— Морочить мне голову? Делать из меня посмешище?!

— Никогда не имел в мыслях ничего подобного, — ответил Дар. — Понимаю… должно быть, это обидно, однако мы с вами взрослые и здравомыслящие андэлни. Не горячитесь, ваша власть останется при вас, и ваше достоинство не пострадает. Я не собираюсь становиться теневым наместником — да и нет у меня на это полномочий.

Сиврим внимательно посмотрел на его круглое, гладко выбритое лицо с двумя шрамами возле левого уха. Этот андэлни, хоть и много старше его самого, всегда держался с Сивримом почтительно. Он и сейчас разговаривал точно так же; но под шёлком вежливых слов проступала острая сталь.

— Чего же вы хотите?

Досгридр мотнул головой!

— Не важно, чего хочу я. Важно то, чего ждёт от вас и от меня господин Оттенс.

Закрыв глаза, Сиврим попытался успокоиться. Всё это казалось затянувшимся кошмаром, одним из тех болезненных бредовых снов, в которых вязнешь, словно в болоте, задыхаешься и тонешь, и никак не можешь выбраться на твёрдую почву.

— Хорошо, — сказал он. — И чего же ждёт господин Оттенс?

Осенний Дар объяснил.

Кошмар, понял Сиврим, только начинается.

— Почему именно я? Почему теперь, а не в тот день, когда вы приехали? Почему не неделю, не месяц назад?

Осенний Дар объяснил и это.

— А если я откажусь — что вы тогда сделаете? Покажете это письмо Железнопалому и возьмёте управление Шандалом в свои руки? Чем вы можете мне угрожать? — Сиврим засмеялся хриплым нервным смехом. — Хотя — это не важно! Делайте что хотите. Я отказываюсь. А теперь убирайтесь отсюда — я хочу спать.

Осенний Дар даже не пошевелился. Идеальный служака — из тех, кто не лелеет собственные амбиции, даже не думает о том, чтобы возвыситься над самим собой. Из тех, кто всегда чётко и безукоризненно выполняет приказы хозяина.

— Вы не понимаете, Вёйбур. Это не приглашение поохотиться, от которого, сославшись на больную голову или слабость в желудке, можно отказаться.

— Десятник, дверь — слева от вас.

Тот взялся за перчатки и накидку, но лишь для того, чтобы достать лежавшее под ними письмо.

«Сколько там их у него? — с отстранённым удивлением подумал Сиврим. — Или до Разлома он зарабатывал на жизнь фокусами: распиленные женщины, проглоченные факелы, птенцы, добытые из-за уха ближайшего зеваки…»

— Читайте.

Сиврим прочёл.

— Вот это письмо завтра «привезёт» Клоп из Врат, а я покажу Железнопалому. Убийство отца, изнасилование родной сестры, мошенничество, обман кройбелсового чиновника… Насчёт приговора, думаю, особых сомнений не будет ни у градоправителя Врат, ни у коменданта Шандала.

— У меня никогда не было сестры…

— Расскажете это им обоим.

Чувствуя, как гнев разливается по телу кипящей дикой волной, Сиврим до хруста сжал кулаки. Сжал, сминая в комок проклятое письмо!..

Но порвать не осмелился.

— Десятник… я одного не понимаю. Вы же… вы вроде бы — андэлни чести. Я слышал про ту историю с Пустолесьем. Как получилось, что вы согласились… поехать сюда и… сделать то, что делаете?

Досгридр посмотрел на него почти с сожалением. Поднялся, вынул помятый лист из руки Сиврима.

— Когда вернётесь, выполнив то, о чём просит господин Оттенс, я сожгу это. — Он разгладил и спрятал письмо в поясном кошеле. — И не трудитесь придумывать объяснение для остальных: я уже сказал коменданту, что вы решили поехать в алаксарский город. «Развеяться». Он не удивился и лишних вопросов не задавал. Спокойной ночи.

Сиврим проводил его пустым взглядом и сел на кровать, обхватив себя руками. Его трясло то ли от ярости, то ли от страха. Кошмар, это кошмар. Вязкая тягучая трясина, в которую он вляпался со всего размаху. Капкан. И выхода нет. Выхода нет.

Он упал на кровать, как был, в одежде, зная, что всё равно не заснёт. Да и какие сны могут присниться тому, кто оказался в самом центре кошмара?..

* * *

Когда очнулся, было раннее утро. От свечи на столе остался только оплывший пенёк, уже припорошенный песком. На плацу Железнопалый зычным голосом отдавал команды, пронзительно стрекотали бархаги, громко переговаривались стражники. Времени осталось ровно на то, чтобы, не переодеваясь, наскоро собрать вещи и спуститься вниз.

Но он всё равно задержался, чтобы ко всем гаррам сбрить эту свою модную бородку. Ко всем проклятым гаррам!..

Хродас Железнопалый

Он отстегнул наручи. Не с первого раза и не со второго. Пальцы дрожали, проклятые пальцы тряслись так, будто принадлежали не ему, а кому-то другому.

«Железнопалый, как же! Скоро тебя назовут Соплеруким — и это будет больше похоже на правду!»

Хродас вышел из тренировочного зала, поднялся по лестнице на полпролёта… Только тогда позволил себе остановиться, чтобы перевести дыхание и ослабить завязки на боках. «Заморыш чуть не сделал меня! Ещё немного…»

Вот именно, сказал он себе. Ещё немного.

Ждать осталось совсем чуть-чуть.

В кабинете было пусто и холодно. Кое-как снял с себя доспехи, хлебнул из кувшина. Подумал и отхлебнул снова.

До вечера было время, не меньше пары часов.

Сундук стоял под кроватью, Хродас с лёгкостью выволок его и подтащил к окну. Зажёг пару свечей, одну на подоконнике, одну на краю стола. Смахнул с крышки внушительный слой песка.

Снова отхлебнул. Паршивое всё-таки вино делает Грэлт. Паршивое — но иногда без этого, паршивого, никак.

Достал ключ, провернул, откинул крышку.

У каждого здесь, в Шандале, был такой сундук. Ну, или не сундук — кому-то хватало кошеля на поясе, а кто-то хранил всё в широкогорлом кувшине, заткнутом тряпицей и зарытом где-нибудь в дальнем углу сарая. Не важно. Так или эдак, у каждого из них было что-то, что они держали подальше от остальных. Прежде всего — от самих себя.

Хродас снова взялся за кувшин, другой рукой отбросив ткань, которая закрывала содержимое сундука. Выцветшее, истрёпанное полотно. Впрочем, узор на нём: кручинники, переплетённые ветвями, склонившиеся друг к другу, словно двое влюблённых, — Хродас помнил и так.

А вот имени той, которая вышивала их, — не помнил и уже лет семь или восемь не пытался вспомнить.

Под кручинниками желтели четыре прямоугольных клочка, которые когда-то были единым целым. Хродас сложил их так, чтобы совпали нужные стороны. Карта, которая сейчас не стоит и пустой ореховой скорлупки: все эти реки и холмы давно пропали, половины городов нет, другая превратилась в развалины.

Под картой лежали: заношенная до дыр рубаха, резная рукоять сломанного ножа, махонькая бутылочка из-под таннвакар-ас-лорнского вина — пустая, но запах чувствовался до сих пор, несколько фигурок от какой-то сиэллонской игры, он так и не научился играть в неё, даже не запомнил названия.

Был ещё мешочек с безделушками и пакет с письмами, их Хродас не раскрывал больше десяти лет. Поначалу те его парни, кто уходил в опасный рейд или умирал от какой-нибудь болячки, от ран, просто не пойми от чего, — все они просили передать — «если получится» — что-нибудь своим родным; Хродас не отказывал и всё, что оставалось после покойных, берёг. Теперь никто уже об этом не просил, по разным причинам.

Он отложил мешочек с пакетом в сторону и достал ещё один свёрток. Вот о нём Хродас в самом деле забыл. Он отхлебнул из кувшина; проклятый песок был повсюду, даже в сундуке, в плотно закрытом сундуке!..

Он развернул обрывок полотна и дрожащим пальцем разгладил кожу на паре женских перчаток — изящных даже теперь, годы спустя; напоминавших о той, которая их носила. Кросари Чужачка, его Кросари.

— Послушай, нам нужно поговорить!

На мгновение Хродасу показалось, что это она вернулась.

Но, конечно, это была не она.

— Разве я не учил тебя стучаться?

— Отец, нам нужно поговорить. — Он хорошо знал этот её упрямый тон, это означало: Синнэ что-то крепко вбила себе в голову. Что-то глупое, а может, и опасное.

— Это тебе нужно. — Хродас небрежным жестом бросил свёрток с перчатками в сундук, накрыл всё сверху выцветшей тканью.

— Ты прав, ладно, извини.

— Чего ты хотела?

— Чтобы ты передумал. Не мешай ему.

— Кому?

— Ты знаешь кому!

— Может, и знаю. Но не понимаю, как я могу ему помешать, этому твоему алаксару. И главное — зачем мне ему мешать? Чем скорее закончит, тем скорее уберётся отсюда к гаррам. — Хродас не смог сдержать ухмылки. Зря.

— Значит, ты мне не веришь. Я тебе много раз говорила. Клянусь: его не интересует, как… как ты устраивал дела в Шандале. Клянусь!

— Хорошо, хорошо.

— Отец, я прошу тебя — оставь его в покое. Отец! Я… очень тебя прошу, очень.

Хродас развёл руками:

— Да во имя Молотобойца! Хоть сейчас бери его в охапку и увози вместе со своими детишками во Врата. Я кто по-твоему, убийца? Ты о чём вообще, Синнэ?

— Значит, вот так, да? — Не дожидаясь ответа, выбежала из комнаты, лязгнув дверью.

— Именно так, — сказал сундуку Хродас. — Потом, может, поймёшь.

Он аккуратно поднял свёрток с перчатками, сложил как следует. Дальше были несколько куколок из соломы, в отдельной коробке. Под куклами — пара черепов — первые трофеи молодого, нечаянного коменданта.

— Синнэ меня только что чуть с лестницы не столкнула, — сказал за спиной знакомый голос.

— Тебя тоже стучать не учили, господин Хакилс?

— Перестань, на меня это не действует, Хрод. Старые трюки.

— Зачем пришёл? Спросить, почему не оставляю тебя в Шандале за главного?

На мгновение взгляд Эттила помрачнел. Потом, усмехнувшись и покачав головой, Хакилс потянулся к кувшину и налил себе в ближайшую чашку.

— Это на меня тоже не подействует. Давай без экивоков. Ты знаешь про донесения разведчиков. Я знаю. В общем-то — почти все в Шандале, ну, может, за вычетом юного Вёйбура, который слышать слышал, но не понимает, о чём речь. А речь-то о новом всплеске активности помарок. Мне Бедовый рассказывал, как у них бархата себя вели, едва подъехали к опушке. Что это у тебя там, Хрод? Черепа детёнышей?

Железнопалый поглядел на него долгим тяжёлым взглядом. Достал из сундука один из черепов и бросил Хакилсу:

— У шулданаев детёнышей с рогами не бывает.

— Сам уже сообразил. Подожди, это где ж ты такую мелочь нашёл?

— Двадцать лет назад это был самый крупный из убитых здесь шулданаев.

— Иди ж ты! — Хакилс повертел череп в руках, бросил обратно Железнопалому. — Тебе бы это в столицу отправить, с соответствующими комментариями.

— Кого в Кнуттимре чешет, о чём думает в захолустье какой-то неграмотный комендант-самозванец? Слушай, ты ведь ко мне не за этим пришёл? Ну Рёберный, ну твари закопошились. Дальше что?

— Это я себя и тебя спрашиваю: дальше что? С какой такой горячки Хродас Железнопалый взял и разрешил алаксару ехать в Шэквир вис-Умрахол? Ещё и сам вздумал возглавить рейд. Ведь не просто же так.

— Ну и что ты себе — и мне — отвечаешь?

— Отвечаю я себе, что, скорее всего, Хродас Железнопалый решил каким-то образом избавиться от архивариуса-алаксара. Причём способ для этого изобрёл хитрый и неожиданный, я думаю, как раз связанный с тварями из Рёберного. — Хакилс поёжился: — Слушай, а что у тебя так холодно? Скоро вечер, хоть бы камин растопил.

— Потом, — отмахнулся Железнопалый. — Ты сам-то веришь в этот бред про «хитрый и неожиданный способ»?

— Тогда расскажи мне, почему ты разрешил алаксару в такое неспокойное время ехать в Шэквир вис-Умрахол.

— Позже будет только хуже. Пусть пороется в развалинах, потешит душу. И перестанет доставать меня. Да и парням вылазка пойдёт на пользу. А теперь ты мне объясни: зачем мне его убивать? Ладно бы ещё сопляка этого, Вёйбура… А главное — ну как я это сделаю?!

Хакилс допил из кружки и поднялся.

— Ты это сделаешь так, — тихо сказал он, — чтобы даже свои никогда тебя не заподозрили. В этом — самая большая загвоздка, верно, Хрод? Если парни поймут, что ты несправедливо, для собственного душевного спокойствия, убил андэлни… — Эттил покачал головой. — Может, мне взять да поехать с вами, а? Помог бы тебе в случае чего…

— Не в чем мне помогать! — отрезал Хродас. — Вы с Синнэ что, подурели оба-два? «Убьёшь», «убьёшь»! Я к нему и пальцем не притронусь, клянусь!

— Так мне, значит, не ехать?

— Едь, не едь, что хочешь делай — только не приплетай сюда меня и убийство алаксара!!!

— Всё, понял. Извини. Ухожу.

На этот раз Хродас не стал рисковать и запер дверь изнутри. Больше он никого не ждал и не желал видеть до тех пор, пока не закончит начатое. И так уже всё пошло наперекосяк.

Он разжёг огонь в камине и снова отхлебнул из кувшина.

Хакилс почти догадался. Если поедет — точно догадается, но тут уже ничего не сделаешь. Если бы Железнопалый запретил ему, Хакилс наверняка увязался бы с ними, а так — ещё под вопросом.

— Ладно, — сказал Хродас сундуку, — пора заканчивать со всем этим. Давно пора!

Первыми отправились в огонь четыре лоскута карты, которая никому уже в этом мире не пригодится. Туда же полетели заношенная до дыр рубаха, свёрток с чужими письмами и прочий мусор, который он, Хродас, слишком долго хранил.

Когда с прошлым было покончено, он отложил то, что следовало завтра взять с собой, запер сундук и пошире распахнул ставни, чтобы выветрился горький запах.

* * *

Если не считать небольшой задержки из-за припозднившегося сопляка Вёйбура — выехали вовремя. Хродас для порядка поворчал и занялся более важными делами; ничего, терпеть осталось недолго.

Стряхивая песок, створки ворот под Прибрежной с глухим кашлем распахнулись — и на площадку перед ними хлынул поток утреннего света, настолько ослепительного, что бархаги даже попятились.

— Вперёд! К обеду мы должны быть у развалин сторожевой башни.

Пропел рожок — и отряд медленно поехал навстречу солнечному свету. Хродас уже на ходу перепроверил, всё ли надёжно прикреплено к упряжи, и плотнее натянул маску с мутными хитиновыми нашлёпками. Солнце взошло совсем недавно, оно слепило, но пока ещё не пекло в полную силу; всё вокруг было залито белым плотным светом. Почуяв простор, бархаги рванулись вперёд.

Сразу за воротами отряд рассыпался веером: по флангам, опережая прочих, неслись разведчики, дальше — остальные всадники, в самом центре — три пары жуков, соединённых так, чтобы между ними висели эти неуклюжие коробы. Алаксар придумал особую упряжь, и Хродас надеялся, что она выдержит хотя бы дорогу до Шэквир вис-Умрахол.

Крепость стояла на одиноком скальном выступе посреди моря песков, узкая нитка-тропа сползала по южному склону к самому берегу вади. Но бархагам не нужны были тропы: жуки с лёгкостью могли взобраться даже по отвесной стене. Или — спуститься, вот как сейчас.

Это был опасный момент: если вылетишь из седла, никакая упряжь не спасёт. Даже у Хродаса не оставалось времени глазеть по сторонам. Его бархата в два счёта преодолела каменистый склон, оказалась на самом берегу и, ни на миг не замешкавшись, прыгнула вниз. Из стены торчала окаменевшая ветка, небольшая, но достаточно крепкая, чтобы жук уцепился за неё, оттолкнулся, в прыжке развернулся и мягко приземлился на дно, посреди того хлама, что сбрасывали сюда андэлни Хродаса. Древесные обломки, мусор, куски камней… Бархага помедлила и понеслась к дальнему берегу. Рядом приземлялись другие жуки — и сразу же бежали вверх по круче. Хродасу показалось, будто он услышал то ли восторженный, то ли испуганный возглас, но вряд ли это был кто-то из его парней, а сопляк — вон он, слишком далеко, чтобы разобрать, даже если кричал.

Хродас коленями сжал покрепче бока бархаги, сцепил зубы: сейчас он сам готов был заорать от восторга и — чего уж — от страха. Они взлетели на южный берег и помчались в безбрежную пустыню. По правую руку, далеко на горизонте, чернел Рёберный лес, но отряд ехал не туда — на юг, чтобы после полудня повернуть на юго-восток. Четырнадцать всадников и двадцать две бархаги должны добраться до заброшенного города алаксаров к позднему вечеру. Хродас надеялся, что обойдутся без задержек: ночевать в пустыне слишком опасно; это только языкастые барды поют о «мёртвых просторах», а на самом деле тварей здесь хватает, и далеко не все — безобидные.

Неожиданно бархага коменданта скакнула вбок, выхватила из песка зарывшегося удавчика и прямо на бегу стала пожирать. Так охотились её дикие родичи, никакая дрессура не могла отучить от этого. Другие жуки тоже время от времени совершали такие же прыжки; по счастью, с пути не сбивались. С каждым годом развалины сторожевой башни находить всё сложнее: ветер и песок разрушают последние цельные фрагменты стены, с низкого бархажьего седла в два счёта можно проглядеть руины — и потом ищи их хоть до самого утра!

Башню построили между Шандалом и Шэквир вис-Умрахол задолго до Разлома — и задолго до него же алаксары оставили её. Полоса песков между владениями дойхаров и алаксаров вообще редко привлекала внимание сильных мира сего, даже в пору, когда слово «граница» в здешних краях ещё что-то значило. Насколько помнил Хродас, в тени развалин обычно останавливались те, кто пытался пересечь пустыню. Однако надолго никто не задерживался. Даже пустынные твари — местные или приблуды из Рёберного — не селились в башне.

Ближе к полудню один из разведчиков — Бйотти Краснобай — вернулся и сообщил, что в развалинах их ждёт сюрприз, причём малоприятный. Хродас дал остальным знак приготовиться и расчехлил копьё.

Перемахнув через щербатые полукружья стен, они шуршащей, стрекочущей лавиной обрушились вниз — прямо на площадку внутреннего двора. От двора осталось немногое: из-под песка проглядывали отдельные камни, чёрные, словно части обугленного скелета, — да и сама башня напоминала старую разгрызенную кость.

Ближе к воротам, давно уже скрывшимся под горбатыми дюнами, зиял колодезный провал. Рядом топтался огромный тычник. Серповидными бивнями рыл песок, вращал миниатюрными ушами, оглушительно фыркал.

Хродас впервые видел такого исполина: в холке зверь был раза в полтора выше рослого воина, самые длинные его шипы возвышались над хребтом ещё на столько же. Тычник был стар, очень стар; возможно, родился задолго до катастрофы. Некоторые шипы чернели давними сколами, по другим змеились трещины, на морщинистой шкуре зверя кишели паразиты. Как тычник выжил в пустыне, Хродас мог только догадываться: обычно эти твари водились в чаще Рёберного леса и далеко в пески не забредали.

Впрочем, здесь и сейчас это не имело значения.

Крича и потрясая копьями, всадники направили бархаг на гиганта. Тот с невероятным проворством прянул в сторону, целя шипами в жуков и их наездников. Но парни Хродаса знали, что к чему; они уворачивались и снова делали выпады, стараясь как можно сильнее уязвить тварь — уязвить, но ни в коем случае не убить! Ни один не встал между ним и выходом из полукружья развалин. Предполагалось, что теснимый всадниками исполин начнёт пятиться и в конце концов сбежит.

Воины на бархагах гарцевали вокруг тычника, мелькали копья. Вдруг один из всадников резко вскрикнул и метнул своё — оно вонзилось в предплечье зверя. Рана была не смертельной, но раздразнила чудовище. Оно завертелось на месте, пытаясь дотянуться серпообразными бивнями до копья, потом вдруг замерло. Издало протяжный трубный стон и рухнуло на бок.

В наступившей тишине было слышно, как с хрустом ломаются под ним шипы.

— Проклятье! — зарычал Хродас, срывая маску. — У кого там руки чесались?! Я же предупредил: не убивать, только прогнать!

— Оставь, комендант, — сказал ему Бйотти, — этот бы не сбежал. Да и что бы ему сделалось от одного копья?

— По-твоему, он издох от радости, что увидел нас?

— Думаю, был слишком старый, — сказал, снимая маску, алаксар. — Слишком старый и слишком истощённый. Думаю, комендант, что-то прогнало его оттуда, где он обычно кормился. Что-то или кто-то. Но это, — добавил он, — как я понимаю, не решает нашей основной проблемы.

— Вот именно! — Хродас слез со своего жука, который уже проявлял первые признаки беспокойства. — Ладно, рассёдлываем их… проклятье! Это задержит нас по крайней мере часа на два.

Он не стал добавлять, что теперь они лишатся одного из жуков; все и так это знали.

Они сняли с насекомых упряжь и позволили делать то, чего требовала природа. Всякий раз, когда стая бархаг находила большую свежую тушу, они зарывали её как можно глубже, затем один из жуков становился самкой и остальные оплодотворяли её. Самка закапывалась и откладывала яйца на мясо, она же охраняла его, пока не вылуплялись личинки. Оставшиеся жуки обычно тоже сторожили кладку, но их-то можно было сбить с толку, увести отсюда; самку — никогда.

— Выставьте часовых и займёмся наконец обедом, — проворчал Хродас. Он уже смирился и с задержкой, и с потерей одного жука.

О том, что кто-то едет по их следам, дозорные сообщили полчаса спустя, как раз во время обеда.

— Всем приготовиться! — обронил Хродас. И подумал: «Не должны бы ещё…»

Это был одинокий всадник на бархаге; вряд ли он мог причинить им много хлопот, хотя и ничего хорошего ждать не приходилось. Отряд расположился лагерем в тени западной стены, подальше от колодца и жуков, уже зарывших тушу в песок.

Отложили поджаренные ломти мяса, взялись за копья; ждали, пока всадник подъедет ближе.

— По-моему, это женщина, — сказал наконец Бйотти. Кто-то ответил в том духе, что длительное воздержание пагубно действует на мозги Краснобая: ну откуда здесь возьмётся женщина?!

Железнопалый уже догадывался откуда.

— Хорошо, что я вас догнала! — Синнэ, едва соскочив с жука, бросилась к Хродасу. — Где они?!

— Кто?! Что ты вообще здесь делаешь?!

— Мальчики!

— Какие мальчики?

Синнэ потрясла у него перед носом зеркальцем, как будто это всё объясняло.

— Что это?! — не выдержал Хродас.

— По-моему, — вмешался алаксар, — перед нами изобретение старого Грэлта. И если я всё правильно понял…

Не тратя лишних слов, он развернулся и обвёл взглядом лагерь. Затем поспешил, перешагивая через мешки и сёдла, к трём своим коробам — те так и стояли в крепёжных ремнях, чёрные и похожие на гробы.

— Ну-ка, — стукнул по ближайшему, — хватит прятаться, вылазьте!

Но не из этого, а из другого, дальнего, раздался мальчишечий голосок:

— Кажется, крышку заклинило, господин учитель.

— И у меня, — поддержал голос из третьего короба. — Ещё в самом начале.

С помощью копий они сдвинули-таки эти проклятые крышки.

— Кто там говорил про расплавившиеся мозги? — хмыкнул Краснобай. Остальные захохотали, хотя, в общем, ничего весёлого не было.

Мальчишки щурились от яркого солнца. Едва стояли на ногах.

— Откуда вы здесь взялись?! — рявкнул Хродас.

— Мы очень хотели посмотреть на заброшенный город, — промямлил один.

— Господин учитель так много о нём рассказывал, — добавил второй. — Вот мы и решили…

— А ты куда смотрела?! Не заметила, что у тебя пропали двое твоих воспитанников — андэлни, за которых ты отвечаешь! И это — моя дочь?! — Он покачал головой: — Такому я тебя никогда не учил.

— Она не виновата, господин комендант! — пропищал один из мальчишек, конопатый. Второй согласно закивал: — Мы сложили одежду и подушки под одеяла, чтобы казалось, будто спим. А сами с ночи забрались в эти коробки.

Хродас с силой воткнул копьё в песок и, не стесняясь ни дочки, ни детей, от души выругался.

— И что теперь мне с ними делать? — спросил он у Синнэ. — С ними и с тобой!

— Я заберу их обратно…

— Как? На чём?! Жуки дадут себя запрячь не раньше, чем через полчаса, а к тому времени… Ты не успеешь вернуться до темноты. А эта малышня не умеет управлять бархагами. И выделить андэлни для сопровождения я не могу, у меня каждый на счету.

К тому же он не мог тратить время — но и сказать об этом не мог.

— Значит, поедут с нами, — невозмутимо подытожил алаксар.

Хродас сперва хотел одёрнуть его, а потом… потом просто кивнул. Какой-никакой, а всё же выход.

Мальчишки с восторженными воплями уже пританцовывали вокруг.

— Поедут, — сказал им алаксар, — так же, как и сюда: в коробах.

Вопли мигом прекратились.

Из архива Хромого

Сказка об алаксаре, который притв…

(уголок листа оторван)

Жил на свете один алаксар, и был он дурак дураком. Как-то раз познакомился он на ярмарке со слугой самого вагата, верховного алаксарского жреца. Слово за слово — стали слуга с дураком приятелями, встречались в харчевне, пропускали кружку-другую пивка, беседовали о том о сём.

Вот однажды говорит дурак:

— Ах, как бы мне хотелось прислуживать мудрому вагату! Может, я и не знатного рода, но парень справный и много пользы принёс бы твоему господину, а значит, и всей державе.

— А ведь верно! — отвечает ему приятель. — Похлопочу-ка я, чтобы взяли тебя ко двору.

Сказано — сделано. Стал служить дурак при вагате.

А в ту пору Праотец Алтэрэ, нарушив Небесный Договор о Безмолвии, стал наведываться к своим чадам. Чтобы никого не побеспокоить, являлся Он в образе обычного алаксара. Вагат по Его велению собирал самых мудрых и добродетельных чад Алтэрэ, и вот они, запершись в вагатовых покоях, вели полуночные беседы. (Позже кто-то записал те тайные наставления Алтэрэ да так и назвал «Полуночными беседами».)

Дурак, хоть и был дураком, а догадался, что дело здесь нечисто. Как-то раз подслушал он, о чём говорят в покоях вагата, и смекнул, какой-такой гость ходит к верховному жрецу. Взяла его досада: как же так, Алтэрэ создавал всех алаксаров равными, а теперь тайно учит премудростям лишь добрых друзей вагата.

«А я ведь, — думал дурак, — ничуть не хуже их всех!»

Решил он доказать это. Взял богатое платье, которое хозяин его надевал лишь по праздникам, взял туфли, в которых вагат исполнял обряд Благословенья страны, — и вечером заявился в покои хозяина.

Тот удивился и разгневался:

— Что это ты, ничтожный, себе позволяешь?!

— Присмотрись-ка повнимательнее, — ответил ему дурак. — Или от того, что сегодня ночью я пришёл в другом обличье, ты уже не узнаёшь меня? Коротка же твоя память, быстро позабыл ты о полуночных беседах в кругу друзей! Но я прощаю тебе твою заносчивость и твою забывчивость. А теперь зови мудрецов…

Делать нечего. Не сомневаться же вагату в словах самого Праотца! Позвал он своих друзей, и начал дурак поучать их. Велел он снять богатые одежды и надеть обычные, из простого полотна. Призывал к смирению и покаянию. Велел раздать всё добро нуждающимся, а себе оставить только самое необходимое.

— Потому, — говорил, — и заключили мы с остальными Праотцами Небесный Договор, что вы пренебрегаете нашими заветами. Мы учили вас жить в мире и согласии — а вы воюете и отправляете друг друга в призрачный мир. Первозданные андэлни были равны во всём — а вы алчны и чванливы, презираете одних и заискиваете перед други…

(обрыв листа; следующий начинается с полуслова, очевидно, один или два листа утеряны)

…ялись, глядя на советника, который в одном исподнем бежал по ночным улицам. Мальчишки свистели ему вдогонку; шипели и рвались с цепей кудлаки.

И снова, чуть только забрезжила заря, дурак скинул платье и туфли вагата, надел куртку прислужника и, тихонько усмехаясь, слушал, как судачит о нынешней ночи челядь.

Прошла неделя, за ней другая. Снова начали сомневаться мудрецы. Увидел это дурак, надел платье да туфли и отправился в покои вагата.

Позвал вагат мудрецов — пришли они, куда деваться. И никто поначалу не обратил внимания на худого лысого старика, каждый думал, будто пригласил его кто-то другой.

Только хотел дурак начать свои поучения, старик возьми да скажи:

— А кто ты такой, мил андэлни, чтобы нас уму-разуму учить?

Все притихли, но дурак не растерялся.

— Что же, — говорит, — ты и вправду не знаешь, кто я такой?

— Я-то, — отвечает старик, — знаю.

Тут сбросил с себя Алтэрэ личину старика и явился во всей своей первозданной мощи. Мудрецы затрепетали и пали ниц. А дурак только покраснел.

— Отчего ты не падаешь предо мной на колени? — вопросил Алтэрэ.

— Да чего уж, — вздохнул дурак. — Ты ведь и так знаешь, что я почитаю Тебя превыше всех; да и как иначе-то?

— Тогда почему покраснел?

— А это от стыда, Отец.

Пуще прежнего нахмурился Алтэрэ. Велел он всем мудрецам выйти вон, и даже вагату.

— Ну, — сказал дураку, — теперь оправдывайся.

Тот пожал плечами.

— Разве я был неправ, Отец? Ты учил их всяким премудростям, нарушая Небесный Договор. Я говорил о том, о чём они позабыли. К чему премудрости тем, кто пренебрегает простыми истинами?

Долго молчал Алтэрэ.

— А ведь и ты, — сказал Он наконец, — пренебрёг простой истиной. Если не воспитал сына с детства, бессмысленно учить его в зрелые годы. Неужели ты верил, что за пару вечеров переменишь все их привычки и нравы? Только полный дурак мог надеяться на такое! А теперь останешься ты без куска хлеба, и все они будут презирать тебя, ведь ты унизил их и обманул.

Хотел дурак ответить Алтэрэ, да, видно, не таким уж дураком он был, — промолчал. Так и расстались.

И не спросил Алтэрэ, чего же устыдился дурак уж Он-то точно дураком не был, и всё Сам понял.

(Примечание на полях: «Очев., изнач. — харранс. сказка, усвоен, и переработан, дойхарами. Разитель. разн. между пере, и вт. част. Возм., исполъз. басню авторства Хармэнкуна Трёхглазого. Примечат., что Праотец поставлен вровень с дураком. Указать кройбеясу; предложить/дальше зачёркнуто/. В архив»)

Ярри Непоседа

Это Конопушка всё придумал: и про то, чтобы поехать в алаксарский город, и про то, чтобы тайно. Он же договорился с Носатым и остальными храменятами, что те не выдадут. Но, конечно, и Ярри не стоял в стороне. Например, про короба он сообразил. И про госпожу Синнэ — что она поссорилась со своим отцом и слишком переживает за господина учителя, а значит, будет невнимательной. Ну и трюк с одеждой под одеялами Ярри придумал.

Теперь он почти жалел об этом. После дня поездки в коробах тело ныло, синяков было не сосчитать! И если до сих пор Ярри истекал потом, то теперь, когда стемнело, у него от холода зуб на зуб не попадал.

Захватить с собой тёплую одежду, конечно, не догадались ни он, ни Конопушка.

Им разрешили выбраться из коробов только у самого города. Отряд остановился под крепостными стенами. Переносные светильники мерцали, тени у надвратных башен от этого делались только глубже и черней.

Воины тихо переговаривались, бросая по сторонам короткие острые взгляды. Ладони с рукоятей мечей не снимали. Исполинские ворота уходили в небо — распахнутая в беззвучном вопле пасть; пологий бок бархана выползал из неё широченным, жадным языком. Нигде ни огонька. Ну правильно, подумал Ярри, откуда бы взялись здесь огни, город-то заброшенный…

Но тогда почему такое чувство, словно за ними следят? — вон оттуда, со стены, где зубцы разломаны… Ярри запрокинул голову и постарался рассмотреть что-нибудь, но, конечно, ничего не увидел.

— Лучше бы нам заночевать в городе, — сказал комендант Хродас. — Но не зная этих мест, я внутрь не сунусь…

— У меня есть карта. — Учитель развязал дорожный мешок и вынул футляр, а из него — жёлтый, с чёрными прожилками свиток. Прожилки, понял Ярри, от трещин, свиток-то явно доразломный. И точно: — Она, разумеется, старовата, — сказал учитель, — но, полагаю, за последние двадцать лет здесь мало что изменилось.

— И это лучше, чем ничего, — добавил комендант. — Ну, давайте поглядим.

Они кое-как развернули её, стараясь не повредить. Водили пальцами по линиям, обменивались скупыми фразами. Рядом сонно пощёлкивали бархаги, чуть в стороне, в тени стен, тошнило Конопушку.

— Ненавижу, — сказал он Непоседе, вернувшись, — ненавижу качку. Кровь Рункейрова! — Он взлохматил пятернёй волосы и покачал головой. — Я чуть не сдох, пока ехали. Если обратно надо будет так же… лучше сбегу и пойду пешком.

Это он, конечно, храбрился. Никуда бы Конопушка пешком не пошёл. Особенно если у них тут всё получится.

— Хорошо, — решил наконец комендант, — сделаем так, как советует господин архивариус, — (Это он так учителя называл: «господин архивариус»! Вроде и уважительно, а вроде и обидно.) — Если верить карте, мы от Северных ворот можем проехать по улице Медных чаш до рыночной площади, оттуда повернуть на запад и — вот здесь, — (он показал на свитке место), — был постоялый двор. Там и остановимся: оттуда недалеко до библиотеки, в которую хочет попасть господин архивариус. Всё, по сёдлам.

— А можно мы не будем залазить в короба? — спросил Конопушка. Учитель разрешил, дескать, здесь поедут медленно, так что им не грозит вылететь из седла и переломать себе шеи. Взял Конопушку к себе, а Ярри отправил к госпоже Синнэ.

Медленным шагом двинулись в город — прямо по выгнутому бархану-языку. Высокий и узкий тоннель несколько раз поворачивал под самыми разными углами; здесь было мало песка, лапы бархат царапали по камню, но эха не было вовсе, толстые глухие стены гасили все звуки, казалось, отряд двигался глубоко под водой. Ярри даже начал чаще дышать, хотя понимал, что это глупо.

Пару раз им попадались пустые гнёзда диких сибарухов, давние, распадающиеся под лапами бархаг в труху. С потолка свисали клочья мха, между ними Ярри заметил ряды круглых отверстий. Наверное, оттуда на неприятеля, если тот взламывал ворота, алаксары лили расплавленную смолу. Ярри представил себе узкие коридоры там, наверху, — и что в них могло таиться все эти двадцать лет.

Потом тоннель закончился, они очутились на небольшой площади, где снова было полным-полно песка. Отовсюду к ней подступали высокие дома с распахнутыми или просто выломанными ставнями и дверьми. Из песка торчали обломки повозок, очень много обломков. Кое-где белело что-то похожее на кости, но Ярри не присматривался.

От площади расходились веером пять улиц. Отряд поехал по той, что вела на юг, дальше, за площадью, она вдруг сузилась, а дома как будто стали приземистей. И ещё что-то изменилось.

Звуки, понял Ярри. В городе царило абсолютное безмолвие — безмолвие, но не тишина. Миновав ворота, отряд словно бы въехал в другой мир, и в этом мире ни на миг не смолкал едва уловимый — скорее кожей, чем ушами, — непрерывный шорох. Миллионы миллионов песчинок, вот что. Миллионы миллионов песчинок — в бесконечном, вкрадчивом движении.

Пустыня пожирала алаксарский город.

И дома — они не были приземистыми, просто песок здесь поднимался до уровня дверей, так что, проезжая, прямо из седла можно было заглянуть в окна. Ярри не заглядывал. Вообще старался не особо смотреть по сторонам. Ему вдруг стало по-настоящему страшно. Дорожные светильники, которые держали в руках воины Шандала и учитель, света почти не давали. Стоило только въехать в город, темнота вокруг ожила, она клубилась в проулках, выплёскивалась из распахнутых дверей, жирным потоком текла вдоль улиц, меняя свои оттенки и плотность. С жадностью поглощая мерцание светильников.

Но и его хватало, чтобы пару раз Ярри краем глаза заметил чьё-то движение в угольных провалах окон.

Может, это были зеркала в глубине дома, отразившие самого Ярри. А может, не было там никаких зеркал.

На стенах, возле окон, над дверьми — везде! — проступали барельефы. На некоторых Ярри различал алаксарские буквы и даже кое-что прочёл, но не стал бы сейчас этим гордиться. Барельефы пугали сильнее, чем шорох песчинок и тьма.

Здесь были змеи, растущие прямо из древесных стволов, и клыкастые чудища с шипами вдоль хребта, и растения с клешнями, и какие-то лупоглазые рыбы, чей хвост оканчивался скорпионьим жалом, здесь тварь с тремя похожими на лепестки челюстями пожирала солнце, а стройная женщина с высокой пышной грудью, выгнувшись, подставляла зад поднявшемуся в полный рост тычнику.

Даже там, где куски лепнины обвалились или обгорели, фигуры выглядели очень… убедительно.

Ярри попытался представить, как можно жить в городе, где на домах — такое.

Не смог.

Он покосился на учителя и только теперь осознал, что тот ведь, по сути, чужак. Не просто выглядит иначе, чем дойхары, а создан другим Праотцом, молился Ему и исповедовал Его ценности.

Вот эти, что на домах.

* * *

Песок покрывал улицу Медных чаш ровным слоем, из которого порой торчали то колесо, то балка, то обугленный ствол дерева; ехать поэтому приходилось медленно. Так было до рыночной площади. Дальше стало намного хуже.

— На бархатах сюда лучше не соваться, — сказал узкоплечий и загорелый воин по имени Грэгрик. Прозвище у него было Бедовый. Когда он приезжал во Врата, первым делом ходил к шлюхам, а потом в трактир; и там, и там рассказывал всем, кто готов был слушать, как он, Грэгрик, до Разлома потрошил караваны. Врать-то врал, но красиво. — Посмотри, комендант, это ж целое кладбище, мать его дери. — Он говорил вполголоса, как и все они с тех пор, как въехали в город. — Что здесь было? Землетрясение? Или какой-нибудь алаксарский чародей выхаркал с десяток пламяшаров?

Остальные промолчали. То, что когда-то было площадью, теперь превратилось в мешанину из каменных плит, вздыбившихся под самыми немыслимыми углами. Кое-где, приглядевшись, можно было узнать фрагменты стен и части прилавков, вон там лежала расколотая, распавшаяся на куски арка, за ней — погребённый в песке фонтан, у самого въезда на площадь — памятник…

Плиты и осколки издали напоминали старое кладбище, где надгробные камни перекошены, а многие уже почти вросли в землю.

Ну, подумал Ярри, по сути, это и есть кладбище. Под камнями и песком лежат тела, очень много тел. В таком большом городе… когда началось… куда они могли деться? Сбежать? Пытались, конечно; вон, у ворот… но большинство и до ворот не добралось.

Он представил, как сейчас там, внизу, под песком и камнями, скалятся в зловещих ухмылках скелеты.

И ведь не только там! Во всём городе, везде!..

— Да, — согласился после паузы комендант Хродас. — Через этот лабиринт… — Он покачал головой и обернулся к учителю. — Придётся искать другой путь к вашей библиотеке.

— По крышам.

— По крышам?! Да они проломятся, едва мы на них ступим! Двадцать лет прошло!..

— Если они за двадцать лет не рухнули… — Учитель пожал плечами. — Собственно, выбора у нас нет. Здесь мы не проедем. Полквартала назад я видел слева дом с пандусом, по нему можно будет забраться наверх.

Когда возвращались по своим же следам, Ярри спросил госпожу Синнэ, что не так с рыночной. Если уж бархаги одолели вади, то здесь тем более бы прошли.

— Слишком много гранита и гирулта, — ответила она вполголоса. — Будет не за что уцепиться, могут соскользнуть, переломать лапы…

Из чего Ярри сделал вывод: уже не сердится.

* * *

Пандус действительно был — но очень узкий и заваленный разным мусором. Пока остальные расчищали проезд, Ярри не удержался и полез наверх. Никто его не заметил, все были слишком заняты.

Поднявшись на крышу, остановился перевести дыхание. Это был громадный дом с внутренним двором; правда, с того места, где стоял, Ярри почти ничего не видел, так, тёмный провал. Подобрал камешек и хотел бросить туда, но потом что-то остановило его.

«Зловещие улыбки под песком и камнями».

Внезапно подул ветер — холодный, как поцелуй мертвеца. Совершенно не к месту Ярри вспомнил легенды о том, что иногда ушедшие в призрачный мир андэлни не покидают тех мест, где умерли. Ждут. Жаждут мести. Пестуют свою злобу.

Он тихонько опустил камешек и попятился прочь от края крыши. И прикоснулся спиной к чему-то твёрдому, ледяному.

Не закричал только потому, что горло будто судорогой свело.

Это не мог быть никто из своих. Они все сейчас работали или ждали внизу, Ярри услышал бы, если б кто-нибудь поднялся.

Он стоял во мраке, по спине растекался мертвенный холод, — так было ровно пять быстрых ударов сердца. Потом отпрыгнул, чуть не свалившись с крыши, и обернулся.

Из мрака на него скалилась клыкастая морда с широченным ртом и узкими щелями глаз. Над остроконечными, прижатыми к голове ушами возносил саблеподобные рога. Кадык на шее выпирал — казалось, сейчас прорвёт кожу.

Чудовище сидело на полусогнутых ногах, уцепившись когтистыми пальцами за край крыши. Одной парой лап упиралось в колени, другую раскинуло в гневном приветствии.

Ярри подождал, пока сердце перестанет дико колотиться, и подошёл поближе. Прикоснулся рукой к гранитной шкуре зверя. Теперь-то видел, что такие твари сидят на крыше и дальше: словно безмолвные стражи, которых хозяева оставили приглядывать за домом.

— Вот паскудство! — сказал Грэгрик, как раз забравшийся сюда по расчищенному пандусу. Он повыше поднял светильник, покачал головой: — Хватило же у кого-то ума вырезать этакого страхопуда.

— Ну, если вспомнить кое-какие наши храмы, — ответил ему Бйолал по прозвищу Рубленая Шея, — там, знаешь, тоже на карнизах всякое встречается.

Это правда: Ярри помнил, как испугался, когда совсем мелким впервые посмотрел на крышу Рункейрового храма и увидел там гарров. Конечно, каменных. Потом уже госпожа Синнэ объяснила: они там, чтобы дойхары не забывали о цене, которую заплатили Создатели. О цене и о тех, кто искушает слабые души.

— Хотя, — добавил Бйолал, — тут этого паскудства, как по мне, многовато.

Грэгрик сплюнул:

— Кажется, так и зыркает, так и следит за тобой. Будь моя воля…

— Будь твоя воля, — хмыкнул Шея, — ты б из борделя не вылезал!

Остальные тоже поднялись на крышу. Здесь сразу стало светло и тесно; появился Конопушка и первым делом полез на спину одной из статуй, чтобы полюбоваться на город. Ярри, конечно, тут же забрался на соседнюю.

Ничего особенного они не увидели. Ряды домов тонули во тьме, и хотя светили звёзды, а над городом висела жирная, перезрелая луна, толком что-нибудь рассмотреть было сложно. Ну, за вычетом башен — высоченных и очень тонких, возносившихся к небу, словно жертвенные свечи. Их тут оказалось много, как будто весь алаксарский город — разорённый молитвенный алтарь. Некоторые из башен были без верхушек. В окнах других отражались лунные лучи, и выглядело это так, словно в башнях горит свет. А может, он там и взаправду горел.

— Ладно, — сказал наконец комендант Хродас, — от добра добра не ищут. Заночуем здесь, на крыше, а утром решим, что делать дальше.

Ярри этому не обрадовался, хотя, если честно, поездка в коробах его слегка вымотала. С другой стороны, а где здесь, в городе, он со спокойной душой согласился бы лечь спать? Пожалуй что нигде.

Пока рассёдлывали бархаг и устраивали лагерь, им с Конопушкой велели насобирать сухих веток, обломков мебели — всего, что годилось на растопку.

— Ну? — спросил Ярри, когда отошли подальше.

— Да ничего пока, — отмахнулся тот. — Рано. Мы ж тут не на один день. Спешить не будем: приглядимся. Думаешь, за двадцать лет мы первые такие умные? Ничего, разберёмся. В крайнем случае я попрошу, чтоб учитель показал карту — так, в его руках, просто, мол, интересно посмотреть.

— Думаешь, покажет?

— Спросим — а там как получится. Пусть сначала библиотеку найдёт, тогда ему до остального дела, считай, не будет. Сам знаешь.

— Это точно, — кивнул Ярри.

— Но вообще, пока ты по крыше лазил, я в один дом заглянул, — со значением добавил Конопушка.

— И что?

— Пусто. Они, конечно, бежали в ужасе и всё такое, но дураками не были. — Конопушка вытащил из кармана маленького деревянного шулданая. Если дёрнуть за верёвку, свисавшую с его брюха, шулданай начинал махать крыльями.

— Так, одно баловство, — небрежно проронил Конопушка.

Но шулданая, к разочарованию Ярри, выбрасывать не стал.

* * *

Утром Ярри проснулся от громкого пощёлкивания бархаг и удара локтем в бок.

— Вставай, — ухмыльнулся Конопушка. — Завтрак проспишь.

Жуков как раз кормили, поэтому они так разошлись. Воины из Шандала уже поели, но Конопушка приберёг для Ярри его долю.

Щурясь от яркого солнца, Непоседа с отвращением понюхал свои подмышки и снова пожалел, что он с Конопушкой плохо подготовился к этой поездке. С другой стороны — разве ж они знали о ней, когда ехали из Врат в крепость на урок?

Приставив ладонь козырьком ко лбу, он огляделся по сторонам — и проглотил язык от изумления!

Перед Ярри лежал совершенно другой город. Город мёртвых, город, в котором уже никто и никогда не поселится — просто потому, что селиться негде. Вчера, во тьме, им мало что удалось разглядеть. В общем-то дома казались более-менее целыми, ну, если не считать выломанных дверей и ставней. Теперь Ярри видел, что ставнями и дверьми дело не ограничилось: по фасадам змеились трещины, нередко в стенах зияли провалы, повсюду груды камней перекрывали улицы; было чудом, что отряду вчера удалось забраться так далеко от Северных ворот. И будет ещё большим чудом, если они смогут продвинуться дальше.

— О бархагах придётся забыть, — подытожил комендант Хродас. Пока Ярри завтракал, отец госпожи Синнэ собрал андэлни на совет. Лица у всех были хмурые. — От жуков здесь нам никакой пользы. Рисковать ими не будем, нам ещё в Шандал возвращаться, а без них… — Он оборвал себя и раздражённо потёр пыльник на груди, как будто хотел разгладить несуществующие морщины. — В общем, лагерь не сворачиваем. Мы с господином архивариусом сравним его карту с тем, что видно отсюда. Потом наметим более-менее подходящие маршруты и отправим на разведку два отряда. Самое важное сейчас — найти действующие колодцы. Наших запасов воды хватит на пару дней, потом нужно будет возвращаться и пополнять в развалинах сторожевой.

— Но сделать мы это не сможем, — негромко добавил учитель. — Иначе рискуем лишиться ещё нескольких жуков, если те учуют гнездо с самкой и яйцами.

— Именно. В общем, первым делом — колодцы. На старой карте они отмечены, но, боюсь, до большинства мы попросту не доберёмся, — Комендант кивнул на город, лежавший в руинах. — Боюсь, здесь вообще от карты будет мало толку. Но попробуем…

Ярри слушал их, стоя неподалёку и рассматривая развалины. Солнце сделало барельефы на домах не такими мрачными, добавило им красок и безжалостно осветило все сколы и трещины… — но чувство отвращения у Ярри не пропало. Сейчас он впервые засомневался в том, что идея Конопушки была такой уж хорошей.

Вот только отступать поздно.

И пока остальные продолжали строить планы да изучать карту, он внимательно вглядывался в то, что когда-то было улицами, аллеями, площадями… — вглядывался и пытался угадать, где же им с Конопушкой улыбнётся удача.

Конопушка тем временем крутился рядом с учителем, даже залез на четверорукую статую, чтобы на город полюбоваться.

Потом госпожа Синнэ отправила Конопушку во внутренний двор дома собирать ветки, а Ярри велела как следует прибраться на крыше, раз уж они здесь надолго. Поговорить удалось только ближе к вечеру. К тому времени Конопушка ходил, надувшись от гордости так, что, казалось, вот-вот лопнет, — а ведь ему просто повезло. Послали бы Ярри во внутренний двор — он бы, а не Конопушка, нашёл там ход в подвалы, а в подвалах — цистерну с водой.

— Ну, — сказал Конопушка, когда их обоих наконец оставили в покое, — ты заметил, чего творится?

Ярри, конечно, не заметил. Но, конечно, не признался. Так, неопределённо хмыкнул и пожал плечами, мол, чего тут замечать.

— Понять бы ещё, какая муха их всех укусила. — С Конопушкой так всегда: если уж его «прорвало» — только держись! Сам всё расскажет и объяснит, ещё двадцать раз успеешь пожалеть, что вовремя не остановил; да ведь его и не остановишь в такие моменты. — Ладно, госпожа Синнэ, с ней всё ясно. Втрескалась в учителя, вот и шебутная целый день. Но остальные!

— Что — «остальные»?!

— Глаза протри! — Конопушка начал загибать пальцы, — Комендант — раз. Учитель — два. Этот вон, наместник из столицы — три. Ну и госпожа Синнэ. Слушай, кто из нас на крыше весь день просидел! Сам, что ли, не видишь: они как с ума посходили!

Теперь, когда Конопушка сказал, Ярри начал вспоминать. Точно! И госпожа Синнэ, и комендант с молодым наместником были похожи на до предела натянутые струны: тронь — лопнут, да ещё хлестанут по лицу! Госпожа весь день давала дурацкие поручения, делала вид, что присматривает за Конопушкой и Ярри, но была рассеянной; если б они решили сбежать — и не заметила бы. Она то и дело поглядывала на дальние кварталы, куда уехали разведчики. Теперь — поразмыслив — Ярри не сомневался, что госпожа Синнэ тревожилась о судьбе только одного из отрядов — того, в котором был учитель.

О том, что именно не давало покоя коменданту и столичному наместнику, Ярри мог только догадываться. В общем-то не скажи Конопушка, он бы, наверное, и не заметил. Оба вели себя почти обычно. Почти.

Отправив разведчиков в город, комендант Хродас выбрал место повыше (на плечах у четверорукого урода, где ж ещё!) и до полудня всматривался в лабиринт улиц. Иногда тяжело спрыгивал со статуи и переходил к другой; так он обошёл всю крышу и посидел на каждом из уродов. Можно было подумать, что комендант старается получше рассмотреть город — но почему тогда он, на какой бы из статуй ни сидел, нет-нет да бросал взгляды на север? Уж там-то запоминать нечего: пара кварталов, узкая площадь да ворота, через которые они вчера въехали. Вот если комендант кого-нибудь ждёт оттуда… Подмогу из Шандала? Вряд ли. Тогда — что… или кого?

Ещё интересней было с молодым наместником. Он сначала отирался вокруг бархаг и помогал (точней, думал, что помогает) Ярри. Правда, чаще смотрел не на жуков, а на госпожу Синнэ — как только та отворачивалась или отходила подальше. Словно чего-то ждал от неё. Или, подумал Ярри, — одновременно ждал и боялся того, чего мог дождаться.

Почему-то при этом наместник старался не упускать из вида коменданта Хродаса — не упускать, но и не попадаться ему на глаза. Только в полдень оставил в покое Ярри и жуков и пошёл поглядеть на дом изнутри. Часа через три вернулся весь в паутине и пыли. Сказал, что раньше здесь был постоялый двор. Комендант к тому времени ушёл «прогуляться до ворот», мол, заметил там кое-что интересное, поэтому господин Вёйбур о своей находке рассказывал госпоже Синнэ. Сбиваясь и краснея, кое-как справился. И снова, вспомнив, как дело было, Ярри сказал себе: ну да, странность на странности. Вроде бы наместник рассказывал госпоже Синнэ об алаксарском постоялом дворе, но кажется — совсем о другом, о чём на самом деле ни слова не сказал.

Интересно, поняла ли это госпожа Синнэ?

Так или иначе, но стоило коменданту закончить, как прибежал Конопушка с этой своей новостью про запасы воды в подвалах. Несколько воинов из Шандала пошли с ним проверить, как да что. Короче, поговорить и тогда не удалось.

— Ну? — Конопушка потёр переносицу и уселся в тени четверорукого урода. К вечеру стало прохладней, но всё равно — слишком жарко, чтобы торчать на солнце. — Теперь сообразил?

— Ага. Только… насчёт учителя… с ним-то что не так?

— Да, вроде всё так, — задумчиво сказал Конопушка. — Только сегодня с утра, когда я вот на него, — (хлопнул статую по лапе), — залез, чтобы сверху на карту взглянуть, рассмотреть её я не успел. Знаешь почему? Потому что учитель её на весу совсем недолго держал, потом на парапете расстелил, ну и все наклонились — там уже, как ни крутись, одни затылки видно было.

— И что?

— А то! Он почему карту-то положил? Руки дрожали.

Помолчали, наслаждаясь первым прохладным ветерком. Ярри безуспешно пытался вспомнить, когда ещё такое было, чтоб у учителя дрожали руки.

— В общем, это даже к лучшему, — сказал Конопушка. — Раз они все… такие — считай, нам повезло.

Ярри вздохнул. Дурацкий день выдался. Он устал чувствовать себя недоумком и неудачником рядом с таким сообразительным, таким всезнающим Конопушкой.

— Если учитель, госпожа Синнэ и комендант коптятся из-за каких-то своих прыщей в голове, это их дело. — Конопушка снисходительно хмыкнул. — Пусть себе. Главное, теперь им будет не до нас. — Он почесал шею, на которой обожжённая кожа уже начала облазить. — Ещё бы как-то извернуться и придумать, где искать.

Ярри с тоской посмотрел на город. За этот длинный день его отношение к здешним руинам изменилось. Из таинственного Шэквир вис-Умрахол стал унылым и обыденным, хотя и не перестал быть пугающим. Сейчас он напоминал Ярри громадный таз, до краёв заполненный песком, жарой, смрадом старых вещей, пота, жучиных желёз; он блестел на солнце и крошился, превращаясь в прах. Лишь тонкие башни продолжали стоять — и, наверное, самые крепкие из них уцелеют даже через сотни лет, когда дома и крепостные стены, окончательно смешавшись с песком, станут частью пустыни. Только башни…

— Я знаю, — сказал он Конопушке. — Знаю, где искать.

Из архива Хромого

фарс «Вдова дровосека»

На сцене пантомима: дровосек рубит костяное дерево, оно падает на него. Тело дровосека кладут на ноши и под аккомпанемент рыданий молодой вдовы выносят за кулисы.

Вдова возвращается.

ВДОВА

Ах, как судьба несправедлива: Я молода и я красива, Но муж мой, год лишь миновал, В мир призрачный убёг, нахал! Его винить я не должна бы, Но без костей язык у бабы. А что без кости у мужчин – Того лишилась я. Один Лишь жрец меня и утешает… Речами — более ничем. А святость у него большая, Манит — не отвести очей! Рункейров, более ничей, Лишь Праотца он обожает. Но… ах! Не отвести очей!..

(В дверь стучат, входит жрец.)

ЖРЕЦ

И вновь пришёл я отпевать Безвинно павшего супруга.

ВДОВА

Ах, не застелена кровать. Лишь скорбь одна — моя подруга, Лишь с ней мне ночи ночевать.

ЖРЕЦ

Да, нет печальнее недуга, Чем о супруге горевать.

(в сторону)

Но стать вдовы!.. И — о! — кровать!..

(вдове)

Уж третий день его мы ждём. Пою псалмы — а вдруг услышит! Из мира призраков придёт, Воскреснет, встанет и задышит…

(в сторону)

Ну нет. Сегодня ввечеру Я слёзы вдовушке утру!

(вдове)

Так вот, о праведных молитвах: Вся суть тут в том, чтоб…

(обрыв листа)

Сиврим Вёйбур

На третий день отряд окончательно распался. Те немногие, кто работал в библиотеке, являлись в лагерь только чтобы переночевать; скоро, думал Сиврим, вообще перестанут приходить, будут просто присылать кого-нибудь за припасами и водой. Ещё через пару дней так и сделали.

К счастью, цистерны, которую один из мальчишек нашёл в подвале заезжего двора, должно было хватить с лихвой. Вода в ней оказалась на удивление чистой, пусть даже и была со странным пряным привкусом. Так или иначе, выбирать не приходилось: все колодцы Шэквир вис-Умрахол давным-давно пересохли. Видимо, во время Разлома что-то там сдвинулось глубоко под землёй, и вода ушла навсегда.

Безделие выматывало сильнее иной работы. Безделие и постоянный шорох отовсюду. Чтобы хоть чем-нибудь себя занять, по очереди отправлялись бродить по ближайшим домам. Собирали всякий хлам, мелкие безделушки. Железнопалый, узнав об этом, рассеянно проворчал, чтобы вели себя поосторожней, в этих руинах всё непрочно, ещё не хватало потом тащить до Шандала двух-трёх искалеченных придурков.

Бйотти Краснобай едва не погиб под завалом: сунулся в бывший бордель, что-то там такое углядел, толкнул дверь в комнату — и чудом сумел увернуться от рухнувшей с потолка балки. Вечером рассказывал, храбрился, но чаще обычного прикладывался к фляжке. Назавтра вызвался отвезти в библиотеку еду и не утерпел:

— Глядите, неплохо, а? — показал ожерелье из блескучих камешков. В утренних лучах оно сверкало, аж глазам было больно. — Как считаете, наш архивариус монетку-другую за него подкинет?

Бйолал толкнул его и кивнул на подходившего Хродаса. Потом что-то вполголоса сказал, Сиврим точно не расслышал, но вроде как:

— За языком-то следи.

Никто не удивился, не спросил у Краснобая, зачем бы Хромому ожерелье. Для кого бы вдруг.

Стало быть, всем всё очевидно. Просто Сиврим, пребывавший в собственном, персональном кошмаре, с каждым днём всё глубже погружавшийся в эту трясину, — не заметил, что они уже знают.

Сиврим жил в лагере — но существовал как бы отдельно от прочих. Вставал до рассвета. Первым делом брился, тщательно и медленно. (С непривычки один раз таки порезался, слева, возле уха.) Завтракал, потом доставал небольшой арбалет, который вручил ему Осенний Дар; чистил от пыли и песка. Спускался во внутренний двор, тренировался в стрельбе. Иногда — часто! — замирал с арбалетом в руках и стоял какое-то время, представляя… разное.

По совету алаксара, Сиврим продолжал, «раскрыв пошире глаза, думать и сопоставлять». Он-то видел, как изменились отношения между Хромым и Синнэ. Кровь Рункейрова, теперь сообразил: только слепой этого бы не заметил! Они обращались друг к другу с такими деликатностью и тактичностью, словно имели дело с хрупким цветком, который роняет лепестки от одного лишь касания. Этим цветком, понимал Сиврим, стервенея от беспомощности, от зависти, были чувства Хромого и Синнэ.

Не знал, насколько далеко у них зашло… хотя нет, знал. Дело не в том, переспали эти двое или ещё нет. Той ночью в библиотеке они открылись друг перед другом так, как только могут открыться два незнакомых андэлни. Их близость была близостью другой природы, нежели у любовников, — глубже, интимней. Оба понимали это (и Сиврим понимал, жалея, что понимает) — отныне их связывали много более тонкие узы. Так спасший жизнь другого оказывается его кровником и печётся о спасённом больше, чем о самом себе.

Когда они обращались друг к другу, в их словах не было и намёка на близость. То же — в поступках и жестах. Но близость и теплота были в молчании, во взглядах, в том, что не сказано.

Сиврим не сомневался: рано или поздно они сойдутся. Но это уже не будет иметь никакого значения, станет всего лишь логичным развитием и завершением… или началом чего-то большего, что бесповоротно изменит их жизни.

Готов был выть от отчаяния, ведь он, сколько ни старайся, никогда не станет для Синнэ кем-то вроде Хромого.

В таких делах не бывает «кого-то вроде».

На пятый день Синнэ попросила Хромого взять её с собой в алаксарскую библиотеку.

— Вам ведь нужен помощник, чтобы разбирать все эти завалы. И желательно — помощник, знающий их язык… — Замялась и поправила себя: — Ваш язык.

Хромой согласился.

На следующий день они сообщили, что остаются ночевать в библиотеке. За припасами явились двое мальчишек и Дерзкий Илданас. Утром с мальчишками поехали Краснобай и Клоп; последний заявил, дескать, охота поглядеть на алаксарские диковинки, в библиотеке их небось целые сундуки напакованы.

Вернулся под утро недовольный и хмурый:

— Одни свёртки да книги, хоть в сундуках, хоть на полках. Смотреть не на что!

Краснобай за его спиной сделал большие глаза, подбросил на ладони пару монет.

Сиврим равнодушно постоял вместе со всеми, послушал. Отправился во внутренний двор упражняться с арбалетом.

Как и договаривались, Клоп явился туда через полчаса; словно бы между делом заглянул.

Отчитался.

Сиврим выслушал всё с тем же равнодушным видом.

— Завтра, — сказал, — пойдём в город. Искать алаксарские побрякушки.

Клоп пожал плечами:

— Честно говоря, вряд ли мы здесь чего-то найдём. Всё уже другие повыгребли, зуб даю.

— Оставь при себе, пригодится, чтобы язык за зубами держать. Досгридр велел тебе выполнять мои указания или снабжать меня бесплатными советами?

Клоп второй раз ту же ошибку не совершил и ушёл молча, только отвесил лёгкий поклон. Сиврим проводил солдата взглядом и холодно усмехнулся.

За несколько дней, проведённых в Шэквир вис-Умрахол, он повзрослел на несколько лет. И быстро учился, очень быстро.

* * *

Чем дальше в город, тем больше встречалось разрушенных домов и тем сложнее было пробираться между ними. Вечерело. Они остановились перекусить на мосту, сели в тени одного из рыбоящеров, казалось, только что взобравшихся на парапет и с угрозой щеривших пасти. Под мостом вместо реки шелестел песок и лежали белёсые разбитые лодки.

— Останешься здесь, — сказал Сиврим Клопу. — Если кто-нибудь придёт, спросишь, не видели ли меня, мол, мы с тобой разминулись на одном из перекрёстков и теперь не знаешь, где я. Что, кстати, будет чистой правдой: вон перекрёсток перед мостом.

— И сколько ждать? — хмуро уточнил Клоп.

— Пока не вернусь. Или пока не появится кто-нибудь и не спросит… ну, ты понял.

Клоп подумал.

— Это должен быть определённый кто-нибудь или кто-нибудь вообще?

— Неважно.

Сиврим пошёл по мосту, огибая завалы. Впереди уже виднелись шпили библиотеки. Арбалет висел под плащом и тыкался в позвоночник: не больно — раздражающе.

Сиврим ещё ничего не решил. Даже если бы и решил… «Как? Досгридр требует невозможного».

Однако правда заключалась в том, что с некоторых пор Сиврим и сам очень хотел этого невозможного.

Он подошёл к библиотеке с северо-востока. Забрался в один из ближайших домов — не на крышу, на верхний этаж. Отсюда был отлично виден вход: огромные кованые двери, распахнутые настежь и вросшие в груды песка. Всё здесь дышало величием, надменностью и какой-то болезненной силой. Библиотека напоминала беременную самку тычника: снизу стены расширялись, чтобы потом, у верхних этажей, снова сойтись, прорастая шпилями; шпилями же и иглами они топорщились на остальных этажах. Кое-где висели обрывки тряпья, сломанные ветки и прочий мусор. Когда ветер дул сильнее, ветки царапали по кирпичам, издавая звуки, от которых Сивриму становилось не по себе.

В двух-трёх окнах горел свет, изредка мелькали тени. Слишком далеко, чтобы хоть что-нибудь разобрать, но, оглядев ближайшие дома, Сиврим убедился: он выбрал лучшую позицию из возможных. Теперь — только ждать.

Ждал. Небо окончательно почернело, замерцали первые, самые крупные звёзды, выплыла сочная громоздкая луна. Тени в окнах теперь почти не появлялись. Где-то далеко и неожиданно громко прозвучал полувздох-полувскрик, похожий на восторженное «Ух ты!». Наверное, песок пришёл в движение и, перемещаясь, издал такие странные звуки. Сивриму больше досаждало царапанье веток по стене.

Наконец во всех окнах, кроме одного, свет погас. Ещё через какое-то время в дверях библиотеки появилась одинокая тень. Андэлни постоял на ступенях, оглянулся на чёрный зев входа. Передёрнул плечами, словно почувствовал особенно холодный порыв ветра, и зашагал куда-то на север.

Прихрамывая.

Конечно, это могло быть ловушкой, но если даже и так — что оставалось Сивриму? Он уже в ловушке.

Он решил не торопиться. Раскрыть глаза пошире, думать и сопоставлять.

Алаксар уходил всё дальше на север — и вот уже ночное небо впереди поменяло оттенок, став более мутным, словно кто-то приблизил исполинские уста к стеклу над небосводом и дохнул так, что стекло запотело. С запозданием Сиврим догадался, куда именно идёт Хромой.

Во время катастрофы линия разлома пролегла через Шэквир вис-Умрахол, разрезав город надвое. По северной его части сейчас и шагал алаксар (с крадущимся позади Сивримом); что случилось с южной — никто не знал. Вместо домов, мостовых, аллей и башен теперь там колыхалась плотная пелена чернил, смертоносный ким-стэгат. Именно его кляксы во время сезона ветров долетали до Горелого Шандала и дальше, до самих Врат Пыли.

Что было в чернилах и за чернилами, тоже никто не знал.

Или… кое-кто всё-таки догадывался?

Дома здесь стояли далеко друг от друга, между ними из барханов торчали добела обглоданные ветром и песком ветви деревьев. Похоже, Сиврим и Хромой оказались в районе, который принадлежал высшему жречеству, — слишком уж часто на фасадах, помимо чудовищных барельефов, виднелись символы Алтэрэ Проницающего.

Бывшая аллея выходила к площади, за которой Хромой свернул направо, — и Сиврим, последовав за ним, обнаружил, что дальше дороги нет. Улица обрывалась неожиданно, резко — впереди колыхался ким-стэгат.

Алаксар стоял в пяти шагах от стены чернил.

Сиврим поспешно отступил в одну из подворотен, в густую тень, откуда ему было видно, как Хромой опускается на колени и что-то кладёт на песок перед собой.

Беззвучно, не скрипнув ни единым ремешком, Сиврим достал из-за спины арбалет. «Так даже лучше. Один выстрел — и тело сбросить в чернила. Никто не найдёт, даже не заподозрит. Будут, конечно, искать — а толку?»

Стрелки лежали в футляре, подвешенном к поясу. Расстегнув футляр, Сиврим достал одну и зарядил арбалет.

Выглянул. Хромой снова стоял в полный рост, но теперь в руках у него было нечто странное. Эта штуковина больше всего напоминала короткую удочку или треногу, причём и основное удилище, и отходящие от него дополнительные палки были из какого-то неизвестного Сивриму тёмно-синего сплава. На конце устройства, поддерживаемая двумя придатками, находилась узкогорлая бутылка.

Хромой поднял всю эту конструкцию и, вытянув перед собой, медленно придвигался к стене чернил.

Руки у него дрожали.

«Что за?!..» — Сиврим позабыл и про арбалет, и про приказ Досгридра. Никто и никогда, сколько он себя помнил, добровольно не приближался к ким-стэгату ближе чем на полсотню шагов. Если раньше ещё можно было подумать, что Хромой просто заблудился, не ожидал увидеть здесь чернила и медлил, решая, как же поступить, то теперь Сиврим не сомневался: алаксар пришёл сюда, точно зная, что именно найдёт. За этим и пришёл.

Бутылка на конце удилища в который раз дрогнула, внутри покачнулось что-то вязкое, стукнулось о стенку. Чернила рядом с ней вдруг ожили — всколыхнулись, будто по ту сторону поднялось и двинулось навстречу Хромому одно из тех чудовищ, что изображены на фасадах Шэквир вис-Умрахол. Плотная струйка-щупальце ким-стэгата вытянулась и обхватила бутылку.

Хромой тотчас потянул удилище на себя, нажал на один из рычагов. Не замеченная раньше Сивримом крышка с пробкой плотно, как влитая, закрыла горлышко.

Остатки чернильного щупальца замерли в воздухе, затем постепенно развеялись.

За вычетом того, что осталось внутри.

Хромой бережно опустил всю конструкцию на песок, отстегнул бутылку и крепко-накрепко обмотал загодя приготовленным ремнём сперва горлышко, а после и весь корпус.

— Ты, должно быть, заинтригован, — сказал не оборачиваясь. Медленными, выверенными движениями разбирал «удочку» и продолжал говорить. — Только поэтому ты ещё не выстрелил, верно? Предлагаю сделку: задаём друг другу по очереди вопросы. Ответы должны быть честными.

— Почему бы мне просто не выстрелить? — спросил Сиврим, удивляясь тому, как ровно и холодно прозвучали слова.

— Ты слишком умён для этого. Итак, начинай.

— Что вы здесь делаете?

Хромой сложил «удочку» и, подняв бутылку, обернулся.

— Беру образец ким-стэгата.

— Зачем?

— Это уже второй вопрос. Я отвечу, но сперва задам свой. Кто пожелал, чтобы ты убил меня?

Сиврим почувствовал, как вдруг заколотилось сердце. Всё это время — вот до нынешнего момента — не отдавал себе полного отчёта, во что ввязался. Вопреки всему случившемуся не понимал, что во дворце вокруг кройбелса ведётся некая игра, в которой и Сиврим, и алаксар, и даже господин Оттенс — всего лишь разменные фигуры. Чужая игра, правил которой он не знает.

— Итак?..

— Досгридр.

— Это я знаю, — отмахнулся Хромой. — Я не спрашиваю, кто отдал приказ, здесь всё очевидно. Меня интересует имя заказчика. Впрочем, и о нём я догадываюсь, просто хочу услышать от тебя. Итак?

— Господин Эстритолк Оттенс.

— Оттенс-Силок. Как и следовало ожидать.

— Теперь мой вопрос. Зачем вам нужен ким-стэгат?

— Затем, что давно пора исправить то, что натворили мои сородичи. Это — если в целом. А если брать частности… ну, ты ведь совсем не глуп, господин Вёйбур. И прожил в Шандале достаточно, чтобы понимать: крепость и город обречены. Рано или поздно радужные чернила уничтожат их. Единственный выход — найти надёжное и безопасное средство борьбы с ким-стэгатом. А для этого его необходимо изучить, чем я и собираюсь заняться.

— Прямо в Шандале?

— В Шандале или в Шэквир вис-Умрахол, это как получится. Но теперь снова мой черёд. Почему именно сейчас?

Сиврим не стал переспрашивать и уточнять. В конце концов, ровно такой же вопрос он сам задал Досгридру: «Почему именно я? Почему теперь, а не в тот день, когда вы приехали? Почему не неделю, не месяц назад?»

«Алаксар крайне осторожен и мало кому доверяет, — ответил Осенний Дар. — Вы — в числе немногих, кого он опасается чуть меньше остальных. Это, кстати, первая причина того, почему я передаю приказ лишь сейчас: должно было пройти время, чтобы алаксар начал вам доверять».

«Есть и другие».

«Разумеется. Господин Оттенс до последнего хотел избежать кровопролития. Если бы алаксар держался подальше от заброшенного города…»

«Да что в нём такого, в этом городе?!» — не выдержал Сиврим.

Десятник пожал плечами:

«Никто толком не знает. И в общем-то мало кто стремится узнать. Мы уже нахлебались досыта всех этих алаксарских секретов. Пусть остаются там, где никто не сможет их отыскать и воспользоваться ими. Многие при дворе опасаются влияния, которым нынче обладает алаксар. Он обещал венценосному кройбелсу добыть и привезти знания своих соплеменников. Кройбелс надеется использовать их на благо Скаллунгира, — Досгридр помолчал, хмуро выстукивая пальцами по столу. — Алаксары, наверное, тоже надеялись, и тоже — на благо. Что в итоге получилось — все знают. Алаксарам — алаксарово, а мы, дойхары, уж как-нибудь проживём без их тайн. От этих тайн дурно пахнет».

Это же, только вкратце, Сиврим пересказал сейчас Хромому. Говоря, он не сводил глаз с бутылки, в которой была заперта клякса.

«Изучать радужные чернила — что может быть безумнее и опасней?! Пожалуй, Досгридр и господин Оттенс правы…»

— Ну что же, — сказал Хромой, — всё понятно. Как и следовало ожидать, Оттенс сделал свой ход. Теперь твоя очередь.

Сиврим медлил всего-то мгновение-другое.

— Вы любите её? Тогда, в храме, вы говорили о любви… это значит?..

— А вот это, — тихо сказал Хромой, — тебя, господин Вёйбур, не касается.

Он знал — оба они знали, — что за этим последует. Сиврим почувствовал, как ярость совсем другого свойства — ледяная, решительная — выплёскивается в сердце. Он поднял арбалет, зло и крепко сжал обеими руками.

Потом странный гулкий голос где-то в вышине прокричал слово.

Потом Сиврим выстрелил.

Ярри Непоседа

Когда учитель рассказывал им про Шэквир вис-Умрахол, Ярри, конечно, всё представлял по-другому. И совсем не думал ни о жаре, ни о забитых песком улицах, бродить по которым — всё равно что пытаться пересечь Рябые пустыри в дальних трущобах Врат. В рассказах учителя Шэквир вис-Умрахол представал городом величественным и идеальным, в нём жили мудрые учёные и чародеи, которые постигли почти все тайны мирозданья. В своих многоэтажных подземных чертогах и в запретных башнях, куда непосвящённым путь был заказан, они хранили запретные знания и вплотную приблизились к тому, чтобы стать вровень с Праотцами.

Лучше б начали с того, что сделали свой город хоть на толику прохладней и чище!

— Как они тут дотянули до катастрофы?! — проворчал Конопушка, безуспешно пытаясь стряхнуть с себя пыль. — Нашли где жить! — Он чихнул, вытер нос и зло уставился на высоченные дома, с которых ветер непрестанно стряхивал новые струи песка. Прямо им на головы.

— Можно подумать, во Вратах намного лучше, — хмыкнул Ярри.

Ну, это он храбрился. Во Вратах в самом деле было намного лучше — хотя бы никому в голову не приходило ставить где ни попадя таких каменных уродов. И никогда он не слышал во Вратах этого непрестанного вкрадчивого звука, с которым пустыня вползала в город. Врата были живыми, Шэквир вис-Умрахол — нет.

Но если по правде, то и во Вратах было паскудно, особенно если ты — храменёнок без отца-матери. Поэтому они с Конопушкой и пришли сюда.

«Сюда» означало — в один из северо-западных кварталов города, далеко от места, где они вообще-то должны бы сейчас находиться…

Их взяли в библиотеку — учитель решил, что Конопушка и Ярри пригодятся во время работы с архивами. Они сами напросились. И, кстати, честно помогали, когда перебороли первое изумление при виде этого колоссального здания, утыканного шпилями да иглами.

Снаружи оно казалось просторным, но стоило подняться по широкой, заметённой песком лестнице, и вы попадали в лабиринт коридоров. Узких, с высокими потолками и непонятными узорами-фразами на стенах.

В каждый такой коридор выходило множество дверей, но учитель запретил открывать их. Сказал: слишком опасно. Позже стало ясно почему.

Но сначала, когда приехали впервые, Ярри даже растерялся. Заблудиться здесь было раз плюнуть. Над дверьми висели фонари, но ни один, конечно, не горел. Блёсток, которых учитель привёз с собой, было недостаточно, чтобы всё здесь осветить (если честно, то не хватило бы всех блёсток из Врат).

Их с Конопушкой отвели в крыло, где был устроен временный лагерь. Здесь спали и сюда приносили отобранные учителем манускрипты, упаковывали в футляры.

Чтобы никаких подъёмов-спусков на другие этажи, об этом предупредили сразу.

— Библиотеку строили не для того, чтоб ей пользовались все подряд, — сказал учитель. — И меры приняли соответствующие. Синнэ… отведите их к нашему хранителю, пусть убедятся, им полезно будет.

Сам он уселся за широченный тёмно-красный стол в дальнем конце комнаты и принялся разбирать очередную стопку книг. Книги эти приволакивали откуда-то добровольные помощники из воинов Шандала; им, значит, можно ходить по этажам, а Ярри с Конопушкой нет. Ну да ладно…

Пошли они с госпожой Синнэ к «хранителю», поглядели. Он лежал на лестничном пролёте, что уводил вниз, — череп да грудная клетка, нанизанная на шип. Нижней части скелета не было. Может, утащил кто.

Шип высовывался из лючка на одной из ступенек.

— Ему тыща лет, наверное, — ляпнул Конопушка. — И чего?..

Госпожа Синнэ, улыбаясь, покачала головой:

— Чему вы только учитесь? Ну какие тысяча лет? Когда был Разлом-то, а?

— Всё равно тут все пружины, наверное, в пыль рассыпались. Или песок их попортил.

— Может, и так, — сказал учитель. Подошёл как всегда бесшумно, встал, сложил руки на поясе. — А может, и нет. Хотите проверить? Акки вчера Илданасу плечо смазывал, повезло, всего лишь царапина; сунулся куда не следовало… В следующий раз, кому-нибудь другому, может и не повезти. Всё ясно?

Ярри поглядел на коричневый блестящий череп, на острие шипа.

— Ясно, — протянул хором с Конопушкой.

— Вот и славно. Синнэ, у нас тут находка… довольно любопытная. Мне потребуется ваша помощь.

Чего уж тут неясного. Только на этих двоих посмотришь, как они взглядами обмениваются…

В итоге Ярри с Конопушкой решили, что нарываться не станут. Сдалась им библиотека; не для того сюда приехали. Нельзя на другие этажи — пожалуйста.

К счастью, покидать библиотеку им никто не запрещал. Побыв там денёк, Ярри с Конопушкой убедились, что учителю с госпожой Синнэ сейчас не до них; выждали и ближе к вечеру улизнули, прямиком отправились туда, где их ждали — Ярри был уверен! — несметные богатства.

Хотя прямиком-то и не вышло.

— По-моему, мы ходим по кругу, — сказал наконец Конопушка. Вечерело, ноги гудели, спина и подмышки были липкими от пота, а проклятая башня не приблизилась ни на шаг. Она возвышалась над крышами домов, такая маняще близкая, — но как Ярри с Конопушкой ни кружили по городу, выйти к ней не удавалось.

— Ну точно! — выдохнул Конопушка. — Смотри, следы — мы здесь уже были.

Ярри посмотрел и кивнул. Лучше согласиться с Конопушкой, чем думать, что кто-то ещё бродит сейчас по мёртвому городу… кто-то, с кем они могут случайно встретиться.

— Давай поднимемся на крышу и глянем, где тут проход, — предложил Ярри. «Заодно посмотрим, нет ли поблизости чужаков».

Они нашли выломанную дверь, забрались в сумрачное нутро одного из домов и отыскали лестницу, которая вела на самый верх. Похоже, раньше здесь был склад: в воздухе до сих пор стоял терпкий запах специй, у стен из-под нанесённого ветром песка проступали скелеты рухнувших полок. Чёрные пятна на стенах и потолке свидетельствовали о том, что здесь случился грандиозный пожар. Даже на крыше некоторые камни почернели…

— И?! — взорвался Конопушка, когда в идущем на убыль солнечном свете они разглядели маленькую площадь, посреди которой и возвышалась башня. — Как они туда попадали? По воздуху?

На площадь не выходил ни один проулок, дома стояли плотно, стена к стене, на фасадах выплясывали свои танцы особенно мерзкие твари из камня. Окон на домах не было вообще.

— Или там потайные ходы под землёй? — не унимался Конопушка. — Тогда мы их и за неделю не найдём, а даже если найдём — наверняка после катастрофы их завалило…

Ярри выслушал его, а потом с удовольствием объяснил, что это ж просто! — в некоторых из домов раньше, наверное, были сквозные проходы. Ну, или не очень сквозные, если кто-то хотел перекрыть путь всяким-разным чужакам (добавил Ярри, когда они спустились вниз и обнаружили проход, забранный решёткой).

Надолго их это не остановило. Нет такой решётки, по которой не могли бы вскарабкаться двое находчивых храменят, нет такого зазора между её остриями и потолком, в который они не могли бы протиснуться.

На площади было тихо и темно.

— Что-то не так, — сказал Конопушка. Как будто Ярри сам не видел.

Им надо было раньше догадаться, ещё когда смотрели с крыши, но разве с крыши что-нибудь толком разглядишь?

— Песка нет, — шёпотом сказал Ярри.

Мостовая под ногами были чистой, словно вот только что по ней прошлись метлой. Из-за этого каждый шаг отдавался непривычно гулким эхом.

Они дважды обошли башню, разглядывая её гладкие, чуть не блестящие стены. Ни единой подпалины, барельефов тоже нет, и окна причудливые: узкие, похожие на бойницы, — как будто башню возводили совсем другие зодчие. Может, даже до того, как вокруг выстроили весь остальной город.

Дверь была ровно одна: тоже узкая и высокая, с небольшим полукруглым козырьком над входом, она держалась на всех трёх петлях, что в городе нынче было редкостью. Открылась легко.

Они оказались в узком проходе, который, вильнув, вывел в пустой гулкий зал. От запаха свежих трав у Ярри перехватило дыхание. Конопушка достал из-за пазухи маленький пузырёк и встряхнул — пара украденных блёсток, проснувшись, засучила лапками и начала слабо светиться.

— Пф-ф-ф! Нет, ты посмотри!

Смотреть, по правде говоря, было не на что. В зале не осталось ровным счётом ничего: голые стены, голый потолок; такое впечатление, что…

— Но не могли же они заранее знать про Разлом!

Ярри промолчал. Присел у стены и провёл пальцем по холодной каменной плите, какими здесь был выстлан весь пол. Палец не стал ни на пылинку грязнее.

— Гарров корень! Это что, получается, мы зря сюда пришли? — Конопушка покачал головой, как будто не желал верить в очевидное. — Слушай, ты как хочешь, а я отсюда с пустыми руками не уйду! Сам же говорил: разжиться чем-нибудь ценным, сбежать в столицу или на один из крупных островов… А если не здесь — где ещё найдём хоть что-нибудь?! Куски статуй и песок стоят меньше, чем ничего.

— Пошли наверх, — тихо сказал Ярри. — Думаешь, я хочу возвращаться? Что-нибудь да найдём, не трясись! Смотри, вон ещё одна дверь. Спорим, за ней лестница?

Лестниц оказалось две. Одна, узкая, с тонкими металлическими перилами, ввинчивалась вниз, — туда Ярри не пошёл бы ни за какие пряники. Другая тянулась вдоль стены вверх, врастала в потолок — тоже, в общем, не слишком широкая. Да тут вся башня была такая… мелкая, что ли. С любой из шести шандаловских и не сравнить.

Они пошли наверх, стараясь не всматриваться в диковинные значки, вырезанные на ступенях. Значки не были похожи ни на один известный Ярри алфавит, даже на алаксарский, и к тому же едва заметно сияли в темноте.

Чем выше поднимались, тем уже становился проход. В стене слева иногда чернели двери, все — запертые, Ярри ткнулся было поковыряться у одной в замке, но передумал. Вспомнил про тот скелет в библиотеке. Правая — внешняя — стена была глухой, без дверей и окон, на ощупь — ледяная и чуть скользкая.

— Слушай, — сказал Конопушка, когда они уже прошли пролётов восемнадцать или девятнадцать, — так не бывает. Ты помнишь, какая она снаружи? Высокая, конечно, но не настолько же!

— Вернёмся? — зло спросил Ярри.

— Да я не про то. А если стены дальше ещё больше сдвинутся?..

Ярри только пожал плечами.

Скоро они шли один за другим, боком, всё чаще цепляя плечами скользкий камень правой стены.

— Ярри…

— Что?

— Алаксары — они же были как обычные андэлни, не карлики. Возьми хоть учителя…

— Угу.

— Тогда как, по-твоему, они здесь ходили? Или, точней, — кто здесь ходил?

Ярри вздохнул.

— Мне тоже страшно, Конопушка.

Ещё несколько поворотов — и лопатками пришлось вжиматься в стену. Сквозь куртку Ярри ощущал мёртвый холод камня, но шагал, пересиливая отвращение. Лестница изгибалась всё сильнее, Ярри давно потерял счёт виткам, он шёл, и шёл, и шёл… и думал, что будет так идти до скончания веков, поскольку они с Конопушкой угодили в древнюю алаксарскую западню, о которых рассказывал учитель. В таких местах само время течёт по-другому: день растягивается на многие годы, а то вдруг наоборот — века пролетают внутри, словно миг. Они так и называются по-алаксарски: «ловушки времени», и кое-кто, говорил учитель, считает, что в эти ловушки действительно поймано само время.

Раньше Ярри верил, будто учитель все выдумал, чтобы интересно было слушать уроки поскучнее — те, на которых учили язык. Но теперь, когда Непоседа, считай, только и делал, что вертелся вокруг своей оси — так круто поворачивали ступеньки, — он готов был поверить во что угодно. Даже в Безголового трубача и гарров-ожидающих-во-тьме.

— Всё!

— Что «всё»?

— Дальше только ползком. Я и так стою согнувшись.

— Ну, значит, поползли.

— Ты сдурел.

— Не стони, Конопушка. Она же должна когда-нибудь закончиться. В случае чего — развернёмся и пойдём обратно.

— Поползём!..

Ещё двадцать один поворот.

— Гаррово семя!

— Что там?

— Ничего. Просто круглая площадка.

— Дверей нет?

— Ничего нет!

— Залазь, проверь, может, сверху какой-нибудь люк или лестница.

— Подтолкни, я сейчас… ага, вот, встаю. Нет, ниче…

Ярри видел Конопушкины ноги — тот еле забрался на площадку и выпрямился во весь рост, но с лестницы, кроме ног, ничего видно не было.

Теперь не было видно и ног.

— Конопушка!..

Тишина. Темнота, только мерцают чужацкие буквы на ступеньках. И всё тот же запах свежескошенных трав.

— Конопушка, хуккунс смердячий, хватит уже, вылазь!

Никого.

— Как хочешь. Я иду обратно, будешь сам…

Он осёкся. Конопушка, конечно, тот ещё остроумник, но так и здесь он бы шутить не стал.

У Ярри оставалось только два пути: возвращаться одному или забраться на проклятую площадку и посмотреть, что будет. А если вспомнить, что Конопушка — его лучший друг, — о чём вообще разговор?!

Он кое-как вскарабкался по ступенькам в маленькую, похожую на детский гроб комнатку и встал во весь рост.

— Ну и где…

Символы-буквы на ступеньках мигнули и погасли. Мир вокруг изменился.

* * *

Первым, кого увидел Ярри, был Безголовый трубач. Трубач сидел в роскошном, обтянутом жёлтой кожей кресле вполоборота к Ярри. Безголовым он стал совсем недавно.

Конопушка топтался рядом с креслом и держал в руках длинный меч, с которого медленно, с противным звуком капало что-то тёмно-красное. Под ногами Конопушки этого тёмно-красного набралось с порядочную лужу.

— За что ты его?

Конопушка отмахнулся:

— Не смешно. Тут таких трое. Все… уже в призрачном.

— Ага, — сказал Ярри.

Он отвернулся и прижал к губам рукав. Подышал глубже.

Вроде отпустило.

— Ярри, они ещё тёплые… двое из них. И кровь…

Ну да, кровь. В комнате было полно крови, как будто на бойне. Она забрызгала не только тело Трубача, но и стену перед ним, и диковинную, похожую на горн штуковину, которая была в эту стену встроена.

Ярри огляделся, в первую очередь отыскивая дверь, люк или что-нибудь в том же духе.

Комната походила на огромное лежащее на боку яйцо: никаких углов, потолок плавно перетекает в стены, стены — в пол. Всё окрашено в салатовые тона, только потолок чуть темней; есть несколько окон, овальных и неожиданно крупных. Снаружи Ярри их наверняка бы заметил, но, когда смотрел на башню с крыши, не видел ничего подобного!

Сейчас эта крыша чернеет далеко внизу. Комната, в которую они попали, расположена намного выше всех других домов. И это, помимо прочего, означает, что сбежать отсюда, разбив окна и спустившись по верёвке, не получится. Может, в мире и существуют верёвки такой длины, но это должны быть очень редкостные, чародейские верёвки. А если вспомнить, что снаружи башня гладкая, как облизанный леденец…

— Ну, — сказал Конопушка, — зато здесь есть что выбрать.

Он заботливо отложил меч и подошёл к полкам, которые занимали всю стену напротив окон. Багряный свет закатного солнца смешивался с песочно-жёлтым сиянием, что излучали грушевидные шары под самым потолком; блики ложились на выпуклые бока реторт, бутылей, колб и на камни самых разных форм и расцветок. Реторты были в основном пустыми, только в нескольких, в едком, похожем на мочу растворе висели скрюченные твари. Пожалуй, учитель бы мог заинтересоваться ими, но вряд ли он заплатит больше пары-другой монет, а скорее — отвесит пару-другую подзатыльников за то, что ушли из библиотеки не спросясь.

К тому же стеклянные бутылки слишком хрупкая вещь, лучше выбрать что-нибудь покрепче и поценней.

А выбирать было из чего — у стен, на столах и в шкафах чего только ни лежало: зеркала, в которых что-то непрестанно сверкало и двигалось, пучки трав, подозрительно свежих, ещё с капельками росы, по одному даже полз какой-то пёстрый жук; были здесь и диковинные инструменты, о назначении которых Ярри в жизни бы не догадался, — с разновсякими зубчиками, бородками, зажимами, отверстиями…

Больше всего его поразили два чучела, висевшие под самым потолком: телёнок горбача и взрослый шулданай покачивались на тонких алых тросиках в дальнем углу комнаты, казались живыми. Вот только «казаться» и «быть» — разные вещи. Дело даже не в том, что звери не дышали; что-то в их позах, в тусклых глазах, в едва заметном подрагивании кожи не позволяло даже допустить мысль о жизни… но и полностью мёртвыми Ярри их, пожалуй, не назвал бы.

Хоть в комнате было тепло, он чувствовал, как по спине разливается мерзкий, липкий холодок; снова вспомнилась бойня на Мясном рынке во Вратах. Взгляд сам собой переметнулся на трёх покойников, лежавших и сидевших в комнате. На Трубача Ярри насмотрелся досыта. Двое других выглядели ещё хуже.

Посреди комнаты, рядом со свисавшей с потолка металлической колонной, лежал вниз лицом второй мертвяк. Точнее — большей частью лица, поскольку отдельные замороженные осколки разлетелись по полу и некоторые — например полглаза — можно сказать, смотрели вверх. Если под Трубачом скопилась приличная лужа крови, то под Ледышкой было немало подтаявшего льда.

Очень скоро, подумал Ярри, в комнате запахнет не свежескошенной травой, а свежеубитыми чародеями.

Довершая процесс дробления, фрагменты Ледышки отражались в четырёх стеклянных окошках на конце колонны и в её блестящих боках. Ярри заставил себя подойти ближе и присмотреться. Руки мертвеца были пусты, рядом — никакого оружия.

— Интересно, — пробормотал Ярри, — кто кого убил…

Конопушка оторвался от изучения полок, в одной руке держал чертёж не пойми чего, в другой — уродливый череп, под мышкой зажал плоскую прозрачную коробочку, в которую словно бы поместили кусочек ночного неба: звёзды сияли, летели кометы, если потрясти, несколько самых ярких светил срывались и падали куда-то за грань коробочки… Конопушка рассеянно глянул на Ярри:

— Да тут всё и так ясно. Или Трубач заморозил вон того, или замороженный отсёк Трубачу голову.

— Ага, а потом сам себя заморозил.

Конопушка хохотнул:

— Раньше какой-нибудь попрошайка с Рыбного рынка сам себя нечаянно зарежет! Подумай: в башню вряд ли пускали кого попало. А чародеев первым делом учат, как не пришибить самих себя.

— Откуда знаешь?

— И так понятно. И вообще, не важно, который из двоих кого убил: Трубач замороженного или наоборот. Главное, что потом оставшегося уделал кто-то третий.

Они оба не сговариваясь посмотрели в дальний конец комнаты. На третьего.

Мертвяк сидел в кресле, парном к тому, в котором прикончили Трубача. Перед креслом в стене тоже торчал металлический раструб, над раструбом тускло темнело зеркало. Или просто закопчённое стекло — оно не отражало ровным счётом ничего, даже свет от шаров под потолком.

— Ну и рожа, — сказал, подойдя ближе, Конопушка. Череп он отложил, чертёж свернул и сунул в карман. Коробочку тоже. — Глянь: как будто задом в кипяток сел.

Рожа действительно была выдающаяся: громадные глаза навыкате, искривившиеся в гневной усмешке тонкие бескровные губы, на лбу и щеках — неестественно гладкая кожа с синюшными пятнами, в уголках рта — грязно-жёлтая пена…

Покойник сидел в высоченном, похожем на трон кресле, завалившись на спинку и впившись скрюченными пальцами в подлокотники. Ни на одном из пальцев, как назло, не было даже самого завалящего перстня, на шее — ни ожерелья, ни амулета.

Зато голова у Третьего была на месте, а значит, он вполне мог умереть… скажем так, без помощи кого-нибудь ещё. Другое дело, что, судя по выражению лица, умирать Третий очень не хотел.

— Крови нет, — сказал Конопушка. — Может, отравился чем? Или его отравили. Помнишь, в позапрошлом году Омтеми-Башмачница перепутала и сдуру выпила яд для хуккунсов? Когда нашли, рожа у неё была вот точно такая же.

— Может быть… — согласился Ярри. По правде сказать, насчёт яда он был очень не уверен. Лицо у Третьего исказилось не от боли — от ярости и злобы. И смотрел мертвяк… смотрел…

— Интересно, что он надеялся там высмотреть? — Ярри встал перед мутным зеркалом, постучал пальцем, потом провёл ладонью по скользкой поверхности, сметая несуществующую пыль.

Где-то далеко, в глубине, по ту сторону зеркального стекла, вспыхнула зеленоватая точка. Она разрасталась, пока не охватила всю поверхность, — и потом, замерцав, это изумрудное свечение растаяло… позволило проступить сквозь себя живой, движущейся картине.

— Ух ты! — прошептал Конопушка — и тотчас вздрогнул, потому что снаружи вдруг зазвучал его же голос, произнёсший «УХ ТЫ!» намного громче.

Ярри отчаянно махнул рукой, дескать, молчи, молчи!.. Конопушка, конечно, в ответ хмыкнул, но с опаской. Он смотрел в зеркало и медленно качал головой, словно не верил своим глазам.

Ярри взглянул туда — и тоже не поверил.

Вместо тусклой тёмной поверхности — изображение города, причём откуда-то с невероятной высоты, даже верхушка башни была ниже. Да вот она, собственно, эта верхушка! — в лже-зеркале показался шпиль.

Картинка двигалась! Нет, не так — двигались сразу и «глаз», который смотрел на картинку, и то, что он видел. Внизу (хотя для Ярри и Конопушки — прямо перед ними, на стене) медленно ворочался мёртвый город. Кое-где ветер слизывал с домов слои песка, покачивались под его порывами костяки деревьев, скрипела и ударялась о стену полуоторванная дверь… «Глаз», наблюдавший за всем этим, парил высоко в небесах, кружась над башней.

Потом он рывком метнулся вбок, башня исчезла, и внизу замелькали улицы города, проломившиеся крыши домов, засыпанные песком сады и фонтаны… «Глаз» нёсся на север почти тем же путем, каким отряд коменданта Хродаса пришёл сюда пять дней назад. Двигался «глаз» так быстро, что у Ярри на мгновение закружилась голова. Он сам словно оказался снаружи, он сам как будто нёсся над городом.

Чтобы не упасть, Ярри попятился и ухватился за подлокотник кресла. Нога обо что-то зацепилась, Непоседа взмахнул руками, как будто собирался взлететь, и рухнул прямо на колени покойнику.

Конопушка обернулся и глядел сейчас на Ярри с диким ужасом, словно усесться на мертвеца — большое дело!

— Думаешь, он против? — спросил Ярри. — А по-моему, этому трупаку всё…

Конопушка покачал головой и дрожащей рукой ткнул прямо вверх.

Ярри оглянулся.

Под потолком, рядом со светящимися шарами, по-прежнему висели и едва заметно покачивались чучела шулданая и горбачёнка. Вот только шулданай теперь ещё вертел во все стороны рогатой головой, махал крыльями!

— Он живой! — хрипло шепнул Конопушка.

Ярри промолчал. Вглядевшись, заметил, что глаза у шулданая закрыты, а грудь почти не движется: тварь не дышала и ворочала кожистыми крыльями как будто во сне. Алые упругие тросики, на которых она висела, покамест держали крепко.

Кое-что другое не понравилось Ярри намного больше: запах свежескошенной травы почти пропал, в комнате начало ощутимо пованивать кровью и мясом. Ну а если добавить всё остальное: ожившее лже-зеркало и трубу, мёртвого, но движущегося шулданая, маленького горбача, только что начавшего быстрее перебирать ногами…

Если комната и была «ловушкой времени», то с недавних пор эта ловушка сломалась.

— Кровь Рункейрова! Надо отсюда… — Ярри опёрся о колено мертвяка, чтобы встать, и тотчас вскрикнул. Отдёрнув руку, уставился на ладонь, в которую только что впилась жалом какая-то тварь. Наверняка ядовитая. А может, у проклятого алаксара в складках халата лежал отравленный кинжал. На ладони, во всяком случае, виден был порез, стремительно набухавший кровью.

Конопушка подал Ярри руку и сдернул его с алаксарских коленей.

— Что?..

Ярри пожал плечами. Он готов был ко всему, даже к тому, что заклинатель ожил. Если уж шулданай и горбачёнок…

— А ну-ка… — Конопушка взял меч и кончиком поддел рукав алаксарского халата. С кресла на пол вывалилось что-то небольшое, но увесистое; оба они подпрыгнули, Ярри, не раздумывая, ударил по этому ногой, отбрасывая подальше.

— Ну мы с тобой и… даём, — Конопушка перевёл дыхание и расхохотался, слишком громко и визгливо, чтобы Ярри хоть на миг ему поверил. Он и сам был на грани, только не знал, смеяться, плакать или кричать от ужаса. Шелест крыльев над головой сводил с ума, поскрипывание алых тросиков навевало мысли о колодце, из которого медленно тянут полное ведро.

— Ну, — буркнул он, — хоть какой-то толк.

Они подошли к книге, на которой не осталось и следа от удара Ярри. Конопушка переложил меч в левую руку и взвесил на ладони маленький коричневый томик.

— Тяжёлая.

Неудивительно: по краям обложка была окована металлическими узорчатыми уголками, об один из которых Ярри и поранился. По центру томика вспухал диковинным нарывом хитроумный замок, выполненный в виде змеиной пасти. Глаза у замка-змеи были из драгоценных камней.

— Берём?

Ярри только кивнул. Даже один из этих камней сделает его с Конопушкой свободным и богатым, а уж оба… Конечно, настоящую цену за них не получить, но если добавить всяких-прочих здешних диковинок — хватит с лихвой.

— По-моему, самое время делать отсюда ноги.

Конопушка помрачнел.

— Я не против. Только знаешь, я первым делом, как сюда попал, поогляделся. Ну… сам видишь.

Ярри видел — точнее, как раз не видел: ни дверей, ни люков, ничего такого. Даже на том месте, где он появился в комнате, пол был ровным и гладким. Конечно, всегда можно попытаться разбить окна — а дальше что? Чародейскую верёвку они пока не нашли, без неё же об окнах лучше забыть, их всё равно что нет.

— Слушай, — сказал Конопушка, почёсывая облупившийся нос, — давай делать как советовал учитель. «Целесообразность и гармоничность», да?

Было дело: учитель рассказывал им, что всё в мире до Разлома было устроено Праотцами с величайшими целесообразностью и гармоничностью. И до сих пор, дескать, во многом так и есть.

— И как нам это поможет?

— Смотри сам: видишь тут нужник или что-то вроде?

Ярри хмыкнул:

— Приспичило?

— Дурень. Им, — Конопушка ткнул в сторону Третьего, — как по-твоему, иногда приспичивало?

— Ну.

— Песка хлебну!.. — Он снова перешёл на этот свой снисходительный тон: — Значит, чародеи отсюда выходили. Если только не превращали своё дерьмо во все эти камни, — Конопушка кивнул в сторону полок.

— Это вряд ли — в смысле превращений.

— Вот. А раз мы дверей не видим, но знаем, что они точно есть…

— …то эти двери, — подхватил Ярри, — очень хорошо спрятаны.

— Или зачарены. Сюда ж мы вошли тоже через портал.

— Что-то я не вижу порталов.

— Что-нибудь точно должно быть! — не сдавался Конопушка. — Не порталы, так рычаги, механизмы…

Они оба переглянулись.

— С чего начнём?

— Давай… — Ярри вообще-то сейчас вспомнил о том, что ни одна легенда о тайных чародейских башнях не обходилась без рассказов о тайных же ловушках; опять же, тот скелет в библиотеке… — Начнём с Третьего.

Они вернулись к креслу с мертвяком — и вот тогда-то заметили наконец, как изменилась картинка в лже-зеркале.

Города не было. «Глаз» летел над пустыней, потом развернулся, и вдали стали видны стены Шэквир вис-Умрахол. Хотя давно уже наступила ночь, Ярри и Непоседа с лёгкостью могли разглядеть трещины и выбоины на привратных башнях и парапете.

Горели костры, много костров. И ещё пылали светильники. И ещё там, у стен, были те, кто зажёг костры и светильники.

— Харраны! — выдохнул Непоседа — и его же голос, только многократно усиленный алаксарскими чарами, отозвался эхом с пустых улочек Шэквир вис-Умрахол:

— ХАРРАНЫ!!!

Из архива Хромого

фарс «Вдова дровосека»

(обрыв листа)

Входит муж. Одет странно, двигается неуклюже, вразвалочку, на голове ветвистые рога.

МУЖ

Я шёл сюда сквозь свет и тьму. Попал же… в толк я не возьму: То мой ли дом? Моя ль жена? И коль моя — то чья спина У ней виднеется меж ног?

ЖРЕЦ

(вскакивая и делая вид, что продолжает прерванный разговор)

…Нет, сомневаться нам грешно: На всё ведь воля Праотцов.

ВДОВА

Ах, посмотрите на лицо! Ужели муж мой? Нет — харран: Приземист, кожа — как кора, Широкий рот, раскосый взгляд, Глаза каким огнём горят!..

МУЖ

Изменчиво всё в мире том, Где я скитался. Нынче ж в дом Пришёл — и что я вижу здесь?! И дома перемен не счесть!

ЖЕНА

Он про измены говорит! Но сколь ужасен этот вид. Рогатый муж, беда-беда!

МУЖ

(сбрасывая штаны)

Дурёха, ты взгляни сюда. Там я подрос и здесь подрос. Ужели повод есть для слёз?..

(обрыв листа)

Хродас Железнопалый

Он никогда толком не представлял себе, каково это — оказаться в призрачном мире. Легенд хватало, встречались даже андэлни, которые самолично там побывали. Некоторые, возможно, не лгали.

Проверять на собственной шкуре, что правда, а что вымысел, Хродас не спешил. «А ведь сегодня придётся».

Он стоял у полуразрушенного парапета и смотрел на пустыню перед Северными вратами Шэквир вис-Умрахол. Была ночь, однако дюны озарял свет десятков костров и светильников. Харранских костров и харранских светильников.

— Что будем делать? — спросил Бйолал Рубленая Шея.

Ему и Дерзкому Хродас доверял больше, чем остальным. С помощью этих двоих передал своё требование Йэшамгуру-Жнецу (хотя даже они не знали, что именно было в послании); с ними вот уже пятый день подряд ходил к Северным воротам, ожидая гонцов от Йэшамгура.

Дождался: Йэшамгур пришёл сам… но пришёл не один.

— Никогда не доверял этим выродкам, — сказал Дерзкий Илданас. — У них голова устроена не как у прочих андэлни. Только погляди, комендант! Чтобы отыметь тебя, Жнец привёл всё племя!

— Та ещё честь! — хмыкнул Шея.

— Чего-то подобного мы и ждали, верно? — ровным голосом произнёс Хродас.

Он, конечно, с самого начала объяснил им, что рано или поздно сюда явится Йэшамгур — и вряд ли без сопровождения (без сопровождения как бы Жнец выполнил его просьбу?..). Но в подробности вдаваться не стал, а они знали Хродаса слишком хорошо, чтобы придержать вопросы при себе.

«Сами знаете, иногда Жнец или Затейник обращаются к нам за помощью, иногда — мы к ним. Тех, кто живёт во Вратах и в столице, посвящать в такие подробности необязательно. А раз уж с нами господа Вёйбур и архивариус, лучше обойдёмся без лишнего шума. Йэшамгур придёт к Северным воротам, переговорю с ним — и дело сделано!»

Илданас и Бйолал скупо кивнули, взяли свиток для Жнеца и отправились в рейд — от Шандала на юго-запад, где и оставили весточку в условленном месте. Потом, через пару дней, съездили туда же и убедились, что свиток исчез, зато появился ремешок, повязанный на ветку костяной акации. Ремешок с тремя узлами — подтверждение, что сообщение прочитано и в должное время Йэшамгур придёт.

Вот, пришёл, Тургушев выродок!

— Ну, так, — Хродас потёр грудь, надеясь, что боль рано или поздно уймётся, — значит, ты, Шея, идёшь в лагерь — и чтоб через полчаса все были в сёдлах. Возьмёшь алаксарову карту, посмотришь — там были ещё одни ворота, на северо-востоке. Сами решите: уходить через них или отсидеться в городе; я бы советовал уходить — если они захотят, в два счёта перекроют все дыры в стене, а потом переловят вас, это уж не сомневайся. Ты, Илданас, остаёшься здесь. Смотришь, слушаешь, мотаешь на ус. Ворота б как-нибудь закрыть… или завалить чем… в общем, позаботься. Дождёшься, пока Шея пришлёт за тобой кого-нибудь с бархагами — и вдвоём уйдёте, когда станет совсем прохладно. Остальных не ищи, у тебя задача другая: выжить любой ценой и добраться до Шандала.

— Что передать нашим?

— Хакилс — за главного, Рыжий — помощником; это и так ясно. Если у кого в заду взыграет желание отомстить, пусть три раза подумает; если после этого не угомонятся, скажи, вернусь из призрачного и поотрываю головы. Лучше пусть в столицу отправят письмо. Глядишь, венценосный расщедрится и ещё андэлни пришлёт.

Хродас не стал говорить очевидного: если кройбелс никого не пришлёт, следующий сезон ветров будет для Шандала и для Врат последним.

— Ну так, всё. Давайте, парни, время идёт.

Они спустились со стены вниз, к вратам. Здесь расстались, и каждый отправился своей дорогой: Шея поспешил обратно в город, Илданас — в одну из привратных башен, поглядеть, нельзя ли опустить решётку и перекрыть проход.

Хродас немного постоял, продолжая растирать грудь. Кажется, чуть полегчало.

Тогда, подняв повыше светильник, он вошёл в тоннель. Ноги увязали в песке, то и дело приходилось перебираться через завалы. Бархагу бы сюда… но что толку жалеть о недостижимом. Сейчас Хродас мог только одно: выиграть время для парней, оставшихся в лагере, для дочери с детьми.

Когда он наконец оказался снаружи, из тоннеля донёсся глухой удар. Илданас всё-таки сумел опустить решётку.

Хродас зло усмехнулся и пошёл к кострам.

* * *

Дозорные занимались бессмыслицей: выцеливали в небе громадного даже по нынешним меркам шулданая. Трое харранов вглядывались в вышину, один держал наготове лук, другой — колдун — собирался сбить шулданая пламяшаром.

Выглядели обычно: забранные в «хвосты» пышные волосы, медная кожа в татуировках, одна другой причудливее. На всех троих — кожаные накидки с бахромой по краям, считалось, это отгоняет голодных духов. Пёстрые угловатые узоры на одежде приманивали удачу… ну, дозорным она бы сейчас не помешала.

На появление Хродаса они даже не обратили внимания.

— Стреляйте, ниже не спустится, — сказал он им. — Эти твари в последнее время стали слишком хитрыми.

Колдун молча выпустил пламяшар. Промахнулся. Второй харран, тот, что с луком, оказался удачливее.

— Иди, — сказал Хродасу третий, — Йэшамгур давно уже ждёт тебя. Заодно передай ему, что гарк мы выкололи.

«Гарк» по-харрански означало «глаз»; Хродас никогда раньше не слышал, чтобы они так называли шулданаев, и никогда раньше не видел, чтобы харраны на них охотились. Мясо у шулданаев жёсткое, шкура мало на что сгодится, а требуха — она и есть требуха, разве что какому-нибудь местному целителю на примочки да отвары, только унюхав которые, кто угодно заявит, что уже здоров.

Харраны, впрочем, к запахам относились… крайне терпимо. Поговаривали, это из-за того, что Праотец Тургуш их создал первыми, сразу после Трещины, когда живы были воспоминания о прежнем обличье мира. Среди диких земель, среди бурь и смрада только харраны и могли выжить; оттого у них нос будто срезан, ноздри-щели и прозрачное третье веко.

Оттого их так не любят другие андэлни: слишком чужды, слишком непонятны.

Хродас тоже не любил; ну, сказал себе в который уже раз, любви-то от него никто не ждёт.

Пробирался между палатками, повозками, кострами, морщил нос: вонь стояла такая, будто здесь издохло и уже месяц гнило стадо горбачей. Отовсюду звучала гортанная харранская речь; всеобщего языка почти не слышал.

Подумал невпопад: «А ведь ещё утром перед стенами города не было ни единого харрана».

Почему-то эта мысль показалась очень важной, ключевой. Почему — он пока не знал, но стал внимательнее присматриваться к лагерю. Вот наскоро устроенные загоны для скота, вот — целые гроздья притулившихся друг к другу палаток и шатров, между ними снуют голые детишки, играют в прятки и «последний-уходит-в-призрачный»; вот огромные котлы с варевом, к ним не спеша подступают старики и старухи со своими мисками; вот площадка с более-менее утоптанным кругом песка — на ней два бойца сошлись в рукопашной, вокруг стоят и оживлённо обсуждают сражение молодые воины.

А вот и высоченный узкий шатёр Жнеца. У входа — никого.

— Долго ты, — сказал Йэшамгур. — Ну что, выкололи твоим умельцам крылатый гарк?

Старый шаман сидел у очага и пропускал между пальцами чётки, не глядя на них. Чётки были особые, Хродас помнил их по прежним встречам: на витом из жил шнурке вместо обычных бусин покачивались миниатюрные черепа. Эти чётки Йэшамгур доставал, когда в судьбе его племени наступал переломный момент.

Жнец сидел, ровный и недвижный, словно врытый в песок обелиск, лицо его, озаряемое языками огня, казалось отлитым из расплавленного железа. Он медленно поднял тяжёлые морщинистые веки и взглянул на Хродаса.

— Не знал, что твои воины умеют обращаться с горками.

— Может, умеют, а может, и нет, — пожал плечами Железнопалый. — Никто не совершенен, и даже Праотцы не могут похвастаться всезнанием. К тому же мир меняется, и мы меняемся вместе с ним.

— Это верно, — кивнул Йэшамгур, на миг взглянув-таки на свои руки. Одну из них охватывал диковинной формы браслет, на котором переплелись в вечной битве аспид и шулятник. Хродасу казалось, что раньше Жнец носил браслет на правой руке, но теперь змея и птица вели своё непрестанное сражение на левой. «Мир меняется…»

— Значит, поэтому вы оставили стойбище, — понял Хродас. — Что-то изменилось. Что же? Твари из Рёберного леса теперь забираются так далеко на запад?

Йэшамгур жестом предложил Железнопалому сесть рядом с собой у очага и протянул чашу с горьким, проясняющим разум варевом багадэйну-кэршири.

— Ты был хорошим врагом, — сказал Жнец. — Достойным врагом. Ты заслуживаешь того, чтобы умереть с честью. — Он заметил быстрый взгляд Хродаса, обращённый к чаше, и качнул головой: — Не оскорбляй меня подозрением. Это не яд и не сонное зелье, это только багадэйну-кэршири и ничего более. Если на то будет моя воля, не рука харрана отправит тебя в Нижний мир. И случится это скорее, чем ты думаешь. Пей — и начнём.

* * *

После первого же глотка во рту стало горько и скопилось много слюны, но Хродас терпел. Он знал: сплёвывать ни в коем случае нельзя, этим оскорбит не только Йэшамгура, но и всех харранов. Багадэйну-кэршири означает «кровь героев», и харраны верят, что этот напиток, когда его приготовление завершено, действительно пресуществляется в кровь великих харранских воинов. Вкусить её — великая честь, тем более тому, кто харраном не является.

Хродас отпил ещё. Легче не стало; он помнил, что к горечи привыкаешь только с пятого-шестого глотка, и помнил, что отпивать часто и помногу не полагается. Хорошо хоть говорил в основном Жнец.

— Наши народы не всегда враждовали; но годы и злость подтачивают утёс приязни, как вода — берега вади. После Разлома мы, Синие Языки, оказались здесь, хотя родом мы из песков, что когда-то лежали далеко на запад отсюда. Теперь там ким-стэгат — и нам уже никогда не вернуться к родным очагам. Двадцать лет назад так случилось: мы ступили на другой путь, и это был путь стервятников. Я выбрал его, чтобы спасти племя, я взял весь позор на себя. Мы убивали и грабили безоружных. Не щадили даже детей. Мы верили, что миру пришёл конец и скоро Тургуш призовёт нас к себе, а когда всё кончено — кто заботится о завтрашнем дне? Ты встал у нас на пути. Ты и твои дойхары убили много Синеязыких. Многие ушли в Нижний мир, и тела их не были упокоены должным образом. Поэтому ты — наш кровник, и твои дойхары — наши кровники. Так было, так есть и так будет. Однако пришли другие времена — и ты первый предложил перемирие. Ты был прав: иначе мы бы сожрали друг друга, вы и мы, никто не мог одолеть другого, но каждая стычка только обессиливала обе стороны. А ещё оставались искажённые твари из Рёберного леса и ветер, который приносил чернила. Ты дал нам слово и поверил нашим клятвам. Ты дал нам семена и горбачат, ты помог нам сделаться корнеедами, но в том — наш позор, наша вина. Не твои. Мы могли умереть с оружием в руках. Тридцать или сорок лет назад я бы выбрал этот путь, но с годами одни мудреют, другие становятся трусами. Ещё совсем недавно я не знал, кем же стал я; теперь знаю. Мы жили рядом, моё племя и твои воины, мы соблюдали перемирие и иногда помогали друг другу, поэтому я говорю тебе то, что говорю. Пришли другие времена, дойхар.

— Это война? — спросил Хродас.

— Это начало нового мира, — сказал Жнец. — Родился великий воин, отмеченный милостью и проклятием Тургуша. Клятвы произнесены, порталы открылись. Назад пути нет.

— И что же, вы будете всем племенем прорываться к порталу за Вратами Пыли?

— Зачем? Чтобы попасть в другие земли дойхаров? Может, годы и сделали меня трусом, но уж точно не глупцом. — Он небрежно двинул кистью. — Мы здесь не за этим. Мы уходим, и уходим через другой портал.

— Среди твоих колдунов нет ни одного торника.

— Зато они есть среди колдунов того, кто призвал нас. Однажды портал уже открывался — тогда мы выслушали его колдуна и сделали свой выбор.

— Когда это случится?

— Со дня на день, когда звёзды будут расположены наилучшим образом и потоки силы сольются в нужный узор.

— А если он обманул вас, этот чужой колдун?

Йэшамгур покачал головой:

— Ты знаешь нас двадцать лет, дойхар. И ты так и не понял нас. Колдун, солгавший мне?! — Он резко отставил в сторону чашку и снова принялся перебирать свои чётки. — Довольно пустых слов. Я рассказал тебе о том, что случится. Отдай залог — и распрощаемся.

Хродас улыбнулся и как следует отхлебнул из чаши. Потом отхлебнул ещё.

— Не всё так просто, Жнец. Может, я действительно за все эти годы не сумел понять вас, но кое о чём всё-таки помню и кое-что понимаю. Слова… такая обманчивая штука, верно? Ими можно сказать всё — и не сказать ничего. Ты пообещал, что ни ты, ни твои харраны меня не тронут.

Йэшамгур скупо кивнул.

— Но, — продолжал Хродас, — как насчёт моих андэлни в городе?

— Если бы я хотел, — сказал Жнец, — к этому времени все они уже отправились бы в Нижний мир. Или — если бы ты попросил меня об этом в письме. А так я послал к ним двух воинов, чтобы предупредили и помогли выбраться из города. Когда откроется портал, всем вам хорошо бы оказаться как можно дальше отсюда. И уходить нужно уже сейчас. Твои андэлни будут ждать у Звериных ворот, вам лучше возвращаться тем путём: он слишком близок к Рёберному лесу, однако безопаснее. Если, конечно, ты не хочешь повстречаться с теми, кто придёт, чтобы увести нас.

Ответить Хродас не успел — откинув полог, в шатёр шагнул рослый воин в костяных доспехах. Отвесил поклон Жнецу, кивнул Хродасу.

— Отцы упокоились с миром.

— Хорошо, — сказал Жнец. — Они желали остаться в песках, где прожили жизнь, это их право и их выбор. Гулбаншар, подожди снаружи, чтобы провести моего гостя до Звериных ворот.

Хродас залпом допил багадэйну-кэршири, отставил чашку и поднялся.

— Ты был хорошим врагом, Йэшамгур. Вот залог, который ты мне дал, когда мы заключали перемирие. — Железнопалый расстегнул кошель на поясе и вынул трёх куколок из соломы. Поднявшись с пола, шаман бережно, словно младенцев, принял их в свои руки.

— Я брошу их в огонь, перед тем как мы уйдём в порталы. — Затем он развязал кожаный мешочек, висевший на шее, под одеждами, и достал оттуда три глиняных фигурки. Их он вернул Хродасу.

— Теперь ступай, дойхар. Да охранит тебя твой создатель.

Уже у самого выхода Железнопалый задержался.

— Скажи, — спросил, обернувшись, — а что с тем письмом, которое я тебе передавал… с той просьбой?..

— Выполнено, — сказал Жнец, опускаясь на подстилку возле очага. — Всё, как ты просил.

Он смежил веки, и если бы не пальцы, медленно перебиравшие череп за черепом, можно было бы подумать, что шаман мёртв.

* * *

На том месте, где Хродас раньше видел котёл, теперь лежала гора хвороста, на которую укладывали тела стариков и старух. Проходя мимо, Гулбаншар сотворил почтительный жест, каким провожают в последний путь харранов-героев. Хродас повторил его, хоть и понимал, что делает это неуклюже.

Сердце после багадэйну-кэршири болело сильней обычного и билось, словно выброшенная на берег рыба. Мысли путались.

«Выполнено», — сказал Жнец, и это значит, что его харраны — не те два, которые отправились в лагерь, а другие — уже побывали в городе. Это значит, что проклятый алаксар, гаррово семя, мёртв.

Всё те же трое дозорных, возглавляемые колдуном, ходили от загона к загону и разглядывали горбачей. Выбрав одного горбачёнка, они ударами копий умертвили его. «Наверное, какой-то древний харранский обычай», — рассеянно подумал Хродас.

Сопровождаемый Гулбаншаром, он шёл к Звериным воротам и размышлял над словами Жнеца. «Если на то будет моя воля, не рука харрана отправит тебя в Нижний мир, хоть и случится это скорее, чем ты думаешь». Ну, тут-то всё понятно.

Хродас не сомневался, что Йэшамгур-Жнец говорил о его больном сердце.

И ошибался.

Сиврим Вёйбур

Это было похоже на колдовство: как только над городом прогремело металлическое «Харраны!», — они и появились. Света луны и звёзд Сивриму хватило, чтобы увидеть, как трое рослых, обнажённых до пояса воинов спрыгнули с крыши ближайшего дома. Как раз между Сивримом и Хромым.

Он выстрелил, не задумываясь. Если ниоткуда вдруг появляются харраны с лицами, размалёванными в красные и чёрные полосы, и с боевыми секирами в руках — вряд ли для того, чтобы спросить про дорогу к алаксарской библиотеке.

Он выстрелил — стрелка арбалета с сухим хлопком вошла под лопатку самому рослому из нападавших. Тот обернулся, кивнул своим спутникам и молча пошёл к Сивриму. Даже секиру не занёс для удара.

Перезарядить Сиврим уже не успевал. Он швырнул арбалет в рослого и потянулся за мечом. Краем глаза видел, как два других харрана надвигаются на Хромого.

Взмахнули секирами.

Хромой упал.

Затем вскочил, сжимая в правой руке «удилище» и две палки покороче. Словно сея, выбросил вперёд почему-то левую руку — приземистый лысый харран отшатнулся и затряс головой. Всё так же молча. Его напарник — с непропорционально маленькой головой на широких плечах — отбил секирой удар Хромого, располовинив «удилище». И занёс лезвие, чтобы ударить ещё раз.

Сиврим не понял, когда рослый оказался прямо перед ним. Небрежный взмах секирой — и меч, вывернувшись из пальцев, улетел куда-то вбок.

Сиврим развернулся и побежал.

Потом он не раз спрашивал себя: почему? Неужели просто струсил? Очень захотелось жить — так сильно, что подумать ни о чести, ни о достоинстве времени не хватило? Или наоборот — как раз хватило: подумать и сообразить, что к чему? Ведь знал же: бессмысленно поворачиваться к харранам спиной. Бегуны из них аховые, но зато секиры и кинжалы мечут мастерски.

И всё-таки побежал, уже прикидывая, где повернёт за угол и каким путём легче всего уйти, где запутать преследователей.

Если вообще кто-нибудь за ним погонится.

Успел домчаться только до ближайшего проулка — там его сбили с ног. Сбила. Натолкнувшись друг на друга, они вдвоём повалились на песок, вдвоём одновременно вскочили на ноги. Что-то хрустнуло у Сиврима под каблуком, он отшатнулся, она вскрикнула отчаянно, как будто он только что раздавил чью-то жизнь. Рядом уже стоял рослый харран. Ещё одно небрежное движение — клинок, который выхватила Синнэ, отлетает прочь, сама она снова кричит, теперь уже от боли. Харран легко ударяет её острым навершием секиры в живот, поворачивает рукоять…

Что было дальше, Сиврим не помнил. Кажется, прыгнул на харрана, ухитрившись повалить его, и впился зубами в горло. Кажется, какое-то время они катались по песку, нанося друг другу глухие удары, и текла по спине и лицу кровь, и был момент, когда харран впервые нарушил своё молчание, захрипев… Но даже после этого Сиврим не сразу оставил его в покое.

Находясь при дворе, он слышал, что есть такие святотатцы, которые верят, будто Праотцы сотворили андэлни, взяв за основу диких зверей. После нынешней ночи Сиврим не удивился бы, если б эти домыслы оказались правдой.

Когда пришёл в себя, на языке и губах был вкус крови. Попытался выплюнуть набившийся в рот песок и несколько осколков, кажется зубов, но поперхнулся и долго сипел. Ни дышать, ни думать не мог. Каждый вдох — тысячью когтей по всему горлу, каждая мысль — словно раскалённая проволока, входящая прямо в мозг. В глазах — темно, на веках — вязкая влага.

Он потянулся, чтобы протереть их, и вскрикнул: всё тело отозвалось такой болью, как будто с него содрали кожу.

— Сможешь идти?

Сиврим не ответил, только просипел пересохшей глоткой, сжавшейся вдруг до размеров бутылочного горлышка.

Рядом отчаянно всхлипнула Синнэ. Как-то он догадался, что алаксар спрашивал у неё, — и теперь молчал. Ждал, пока Хромой придёт его убивать.

Хромой всё не приходил.

— Дети… — выдавила она наконец. — Зеркальце… Грэлт…

— Я знаю, хорошо.

— Думала… с тобой пошли…

— Тихо, тихо. Береги силы. Эй, наместник, поднимайся. Поможешь мне. — Что-то в тоне Хромого подсказало Сивриму, что Синнэ потеряла сознание.

Он заставил себя встать. Кусая губу и едва сдерживаясь, чтобы не завыть от боли и стыда.

— Очухался? — Хромой стоял чуть сутулясь, правый рукав был распорот, на груди — оторваны несколько лоскутов материи, которые так и свисали, покачиваясь при каждом движении. — Слушай, два раза повторять не буду. Берём её — бережно! — и несём в библиотеку. Времени нет, дело плохо. Эти трое, — кивнул в сторону кровавых туш, — здесь не случайно. Ты им был не нужен, пришли явно за мной. Но не в этом дело; хуже другое — вряд ли они здесь одни.

— Зачем ты им?..

— Им? Подумай: отчего комендант так быстро согласился на эту поездку? И кого высматривал, когда каждый день ходил к Северным вратам? И очень не хотел, чтобы мы, посторонние, о чём-то узнали, — о чём же? Ладно, хватит болтовни: помоги положить её на носилки. Идём медленно, шаг в шаг. У меня с собой было немного обезболивающего настоя, но раны слишком серьёзные, нужна ещё порция, и не одна. И не обойтись без целителя или чародея, причём в ближайшие пару часов.

Сиврим уже и сам видел. Он покачнулся, однако устоял. Она почти спала, но это и к лучшему.

Как-то Хромой ухитрился соорудить носилки из двух харрановых секир и Сивримового плаща. Они переложили туда Синнэ и понесли, бережно, очень плавно, но она всё равно вскрикивала и стонала. Алаксарово ожерелье у неё на шее перекрутилось, съехало набок, хрустко шуршало при каждом движении. Как будто кто-то перетирал в порошок кости.

На пятом шаге Сиврим обо что-то споткнулся и едва не упал. Посмотрел себе под ноги. Сглотнул, протискивая вставший в горле ком. И до самой библиотеки хранил молчание.

И до самой смерти — случившейся много позже — так и не смог забыть того, что увидел этой ночью: её отрубленную кисть, крепко сжимавшую рукоять меча.

* * *

В библиотеке уже никто не спал: спешно выносили и складывали в короба какие-то свитки, фолианты, перевязанные кожаными ремнями листы. Горели светильники, нервно шипели, перебирая передними лапками, бархаги.

— Харраны? — только и спросил Хромой у выбежавшего им навстречу Акки Зубодёра. Тот кивнул — и в ужасе уставился на носилки.

— Давай, — сказал ему Хромой, — сделай, что сможешь. Сколько у нас времени?

Оказалось, с этим как раз туго. В основной лагерь почти одновременно явились Бйолал Рубленая Шея и два пожилых харрана. Бйолал сообщил, что под стенами Шэквир вис-Умрахол собралось всё племя Синих Языков, харраны объяснили, почему они сюда пришли.

— Да, — согласился алаксар, выслушав пересказ Зубодёра, — если их торник будет пробивать портал, придётся несладко. Он точно сказал «пробивать»? Тогда нам действительно нужно как можно скорей отсюда убираться. Обычно торники всего лишь открывают порталы там, где в пространственно-временной ткани уже есть намётки на «тоннель». Только в крайнем случае доходит до пробивания, и результаты могут быть самые… разные. Вплоть до появления множества мелких стихийных порталов, где угодно и когда угодно.

— Это значит, — сообразил Зубодёр, — что и здесь тоже…

— Именно. — Хромой подбадривающе хлопнул его по плечу, мол, а теперь займись делом, — и ушёл в библиотеку. Сиврим стоял ни жив ни мёртв, не знал, куда себя деть. Он присел на одну из ступенек и пустым взглядом следил, как туда-сюда ходят воины Шандала с кипами свитков и стопками древних листов.

Через какое-то время Хромой появился из библиотеки и о чём-то переговорил с Зубодёром. Кивнул — и отправился к коробам.

«Даже сейчас не перестаёт думать о своих проклятых архивах!»

— Вынимайте! — велел Хромой. — Всё вынимайте, оставьте только на самом дне мягкие листы и свитки.

— Но… — опешил Обруч, который тоже напросился в помощники алаксару, — ведь здесь такие ценные…

— К гаррам! — устало произнёс Хромой. — Вынимайте!

Они опустошили короб и потом очень бережно положили туда Синнэ.

Тут уже Сиврим не вытерпел.

— Послушайте, — схватил он алаксара за разорванный рукав, — может, лучше всё-таки в носилках? Да, будет медленнее. Но неужели вы не понимаете: то, как бархаги везут… Она не перенесёт такой тряски!..

Хромой бесстрастно выдернул из пальцев Сиврима рукав и отошёл.

Только тогда Сиврим пригляделся к Синнэ и всё понял.

…Нет, всё он понял, конечно, позже, когда ехали из библиотеки в лагерь. О чём-то упомянул в разговоре с Акки Хромой, о чём-то Сиврим догадался сам.

Началось с пропажи детей, которую Синнэ обнаружила ночью. За ужином их не было, но все решили, что мальчишки ушли в лагерь. Только когда оттуда приехал Акки, Синнэ догадалась взглянуть в начаренное зеркальце Грэлта. Их она не увидела, зеркальце попросту ничего не показывало. Тогда Синнэ вписала в чар-формулу имя Хромого — и увидела его, преследуемого Сивримом. Не поняла, что происходит, поэтому никому ничего не сказала.

Наверное, потом она посмотрела в зеркальце хотя бы ещё раз. Наверное, увидела, как Сиврим угрожал Хромому арбалетом, а может, — уже и харранов. Так или иначе, она поспешила на помощь… и в какой-то степени помогла. Если бы не её вмешательство — как знать, справился бы Хромой один с тремя харранами, выжил ли бы Сиврим?..

То, что за его жизнь заплачено такой ценой, заставляло Сиврима ненавидеть себя ещё больше.

— Господин Вёйбур, а где ваш меч? — спросил без задней мысли Зубодёр, когда уже подъезжали к лагерю.

Сиврим рассеянно взглянул на ножны, которые так и болтались у бедра.

— Потерял.

В памяти тотчас всплыли звон клинка, ударившегося где-то во тьме о стену дома, и тусклый блеск другого лезвия — того, на которое он едва не наступил.

* * *

— Это серьёзное обвинение, — промолвил Бйолал Рубленая Шея. — Но скажи нам, архивариус, что ты делал с Синнэ и господином наместником ночью так далеко от библиотеки?

Они все собрались на крыше дома, ставшей их временным лагерем: воины Шандала и андэлни Сиврима, сам Сиврим и алаксар. Внизу, в коробе, лежала Синнэ. Не было детей, не было Дерзкого Илданаса и не было Хродаса Железнопалого.

Чуть поодаль, теперь — под нацеленными на них арбалетами — в тени статуи ждали два седовласых харрана. Именно ждали: казалось, происходившее их совершенно не волновало. Сложили руки на груди и наблюдали за алаксаром и дойхарами.

— Мы искали пропавших детей, — ответил Хромой. — А вот куда, ответь нам, Бйолал, подевались Илданас и комендант?

— Нетрудно ответить, — вмешался вдруг один из харранов. Лицо его покрывала сеть белых, чуть светящихся в темноте полос, на лбу был вытатуирован причудливый знак. — Ваш комендант узнал о том, что мы пришли к городу, и отправился на встречу с Йэшамгуром-Жнецом. Сейчас он, должно быть, уже вернулся и дожидается вас у Звериных Ворот.

— Итак, вы пришли с миром? Но тогда что же за харраны напали на нас?

— Я не знаю, алаксар. Если хочешь, отведи нас к их телам. Тогда скажу тебе, принадлежат ли они к нашему племени.

— Ты знаешь, что времени на это нет. Думаю, вы лжёте — не во всём, но во многом.

Харран посмотрел на Хромого ничего не выражающим взглядом.

— Зачем нам лгать? Если бы хотели убить вас, давно бы убили. Захотели бы взять в плен — взяли бы. Ты здесь чужак, ты не знаешь, что мы с дойхарами из Шандала заключили перемирие.

— Я знаю, что три харрана пару часов назад едва не убили меня с господином Вёйбуром. И убили госпожу Синнэ. Это вы называете перемирием? Кроме того, пропали два мальчика.

— Мы не крадём скот и детей, — холодно проронил Сетчатый. — В последний раз я прощаю тебе оскорбление, алаксар. — Он повернулся к Бйолалу: — Я пришёл сюда по просьбе Жнеца, чтобы помочь вам, дойхарам Железнопалого. Если не верите мне — оставайтесь. Может, уже завтра утром убедитесь, что Жнец не лгал.

— Лучше б здесь вместо вас был Хродас, — пробормотал Шея.

— Мы — ваши заложники до Звериных врат. Разве этого мало? Послушай, дойхар, ты знаешь меня, я знаю тебя. В прошлом мы не раз обнажали друг против друга оружие, однако и помогали мы друг другу не раз. Скоро племя уйдёт, перемирию настанет конец; скоро — но ещё не сегодня. Вы все вольны поступать так, как сочтёте нужным. Мы пришли сюда потому, что так велят наша честь и наш долг. Никогда мы с Пёстрым Носом не подчинились бы Жнецу, если бы он потребовал от нас чего-то недостойного.

— У нас есть древко секиры, — сказал вдруг Акки Зубодёр. — Можете вы узнать, кому она принадлежала?

Ответить Сетчатый не успел: вдруг над их головами прогрохотал гром и ослепительная вспышка озарила небо на севере. Даже отсюда было слышно, как обрушиваются дома и падают каменные глыбы.

— Ладно, — согласился Хромой, — давайте отсюда убираться. К Звериным так к Звериным.

Сиврим хотел возразить, мол, пока Хродаса нет, он, а не архивариус здесь главный, — но почему-то не стал.

* * *

В конце концов Сиврим решился. Хуже не будет.

Он придержал бархагу, чтобы ехать вровень с Хромым, и спросил:

— Зеркальце совсем разбилось? Может, снова их поискать? Она бы… она бы, наверное, не простила, если бы мы не попытались.

— Я уже искал, — ответил алаксар. — И, думаю, нашёл, даже и без зеркальца. Доберёмся до Звериных — я поеду за детьми.

— Один?

— Не тебя же мне с собой брать, господин Вёйбур! Меч ты потерял, но задание господина Силка осталось. Уверен, у тебя есть серьёзные причины его выполнить, иначе ты бы не согласился, верно? Чем тебя припугнули?

— Не важно.

Алаксар молча пожал плечами.

Вскоре стали видны крепостные стены Шэквир вис-Умрахол… точней, то, что от этих стен осталось. Сиврим помнил, как выглядели они шесть дней назад: высокие, по-прежнему мощные, хоть и лишившиеся кое-где зубцов. Теперь левее ворот зиял пролом, в который могли бы проехать в ряд трое-четверо всадников. Края пролома обгорели, камень был похож на спёкшиеся куски теста. За стеной, как раз напротив пролома, проблёскивала из тьмы широкая борозда превратившегося в стекло песка. Воняло гарью, кое-где ещё курились дымки.

— Что ж это, гаррова сыть, за стрела такая?! — пробормотал Бйотти Краснобай. — И из какого арбалета её выпустили?

— Не знаю ни того, ни другого, но лучше б нам убраться отсюда, пока этот арбалет не перезарядили, — сказал Шея. — Давайте-ка поспешим.

Они поспешили — и успели вовремя. Хродаса Железнопалого как раз собирались для начала лишить руки, а потом — Тургуш ведает, чего ещё.

Харраны расположились в тени Звериных ворот — более узких, чем Северные, с остроконечными башенками, похожими на уши, и с полуспущенной решёткой, которая, конечно, напоминала клыки. Здесь во время катастрофы случился затор, а может, местные власти нарочно перекрыли движение. Так или иначе, но даже сквозь двадцатилетние наносы песка проступали дуги-рёбра фургонов и горбачьи черепа.

Харраны расчистили небольшой пятачок справа от входа в привратный тоннель, прижали Хродаса к борту завалившейся на бок повозки, и один — рослый воин с развевающейся на ветру гривой — уже замахнулся секирой.

— Бэхэр! — гневно закричал Сетчатый. Он подстегнул свою бархагу и, подскакав, сбил Гривастого с ног мощным ударом. Остальные харраны достали оружие и теперь переводили настороженные взгляды с Сетчатого на остальных членов отряда.

Последовал обмен короткими, резкими выкриками, Сетчатый был вне себя от гнева, Гривастый и его приспешники отвечали со злостью, время от времени тыча пальцами то в сторону разломанной стены, то в сторону Хродаса.

— Как неумно, — сказал алаксар. — Неумно и недальновидно. По-вашему, комендант приказал бы кому-нибудь из нас стрелять по стойбищу, когда он сам находился там же? А главное: выстрел ведь попал в стену. Почему? И почему за первым не последовал второй? А может, — добавил, — это кто-то из вас устроил такое представление?

— Думай, о чём говоришь, алаксар!

— Я — думаю. Думаю и спрашиваю себя: а что делали в Шэквир вис-Умрахол трое харранов, которые напали на нас с господином наместником и госпожой Синнэ? Может, думаю я, они вовсе и не искали с нами встречи — это мы по насчастной случайности едва не наткнулись на что-то, что было необходимо любой ценой от нас скрыть? Может, спрашиваю я себя, харранов в Шэквир вис-Умрахол намного больше, и некоторые из них сейчас сидят в одной из вон тех башен и решают, куда бы отправить следующий пламяшар? Первый они пустили в стену нарочно, чтобы отвести подозрение, дескать, к этому не могут быть причастны Синие Языки, ведь в племя же и стреляли.

— Ты лжёшь!

— Лгу? Зубодёр, покажите-ка им древко от секиры. Ну, кто-нибудь узнаёт?

Харраны растерянно переглянулись.

— Это позор, — тихо сказал Сетчатый. — Это… Отпусти его, Гулбаншар.

Гривастый молча толкнул Хродаса к алаксару и дойхарам. Хродас выглядел изумлённым, как будто только что воочию узрел Рункейра-Молотобойца.

— Убирайтесь, — велел харранам Хромой. — Ваше племя нарушило перемирие, и уже не важно, все ли Синие Языки знали об этом. Ложь ляжет на всех, кровь госпожи Синнэ — тоже.

— Синнэ?! — вскинулся Хродас. — Что с ней?!

Он переводил воспалённый взгляд с одного на другого. Все отворачивались. Харраны тем временем, молча швырнув свои секиры на песок, разворачивались и по одному исчезали в тёмном проёме привратного тоннеля.

— Что с Синнэ?!! Где она?! — Комендант подбежал к алаксару, схватил за отвороты пыльника и встряхнул; пыльник, уже и так пострадавший этой ночью, наконец порвался.

Оттолкнув алаксара, Железнопалый упал на колени, впился пальцами в песок и закрыл глаза. Он сидел так какое-то время, тихо, неслышно, превратившись в статую — и эта статуя была ужаснее всех, какие только стояли в Шэквир вис-Умрахол.

Воины молчали, опустив глаза. Ветер трепал плащи, швырял под ноги горсти песка. Бархаги начали встревоженно пощёлкивать жвалами и дёргать брюшками.

Вдруг совсем рядом с Железнопалым в воздухе появилась светящаяся точка. Миг — и она расцвела, превратившись в изумрудный овал, который ещё через пару мгновений снова свернулся до точки и пропал.

Но два других появились вместо него: один на парапете возле Звериных врат, другой — в ближайшем проулке. Тот, что в проулке, вырос ровно посреди брошенного фургона, разрезав его напополам. Запахло горелым деревом, доски, высушенные за долгие годы, вспыхнули.

— Началось, — тихо сказал алаксар. — Харранский торник пробивает путь. Из-за этого возникают нестабильные порталы. Надо уходить, и как можно скорее. Поднимите кто-нибудь коменданта.

— А как же дети? — спросил Сиврим.

Алаксар бросил ему обломок зеркальца, к которому с другой стороны по-прежнему была прикреплена пергаментная полоска.

— Я не смог их найти с помощью этого. Думаю, потому, что они сейчас в одной из заклинательских башен, там пространство и время подчиняются другим законам. Думаю, — добавил Хромой, — это мальчишки выстрелили в стойбище Языков. Они-то не знали, что наш комендант давно нашёл с харранами общий язык. Чтобы вытащить их оттуда, я должен буду вернуться, но…

— Я их вижу!

— Что?

Многие спрыгнули с бархаг и подошли, чтобы взглянуть.

В мутном, надтреснутом осколке было сложно что-нибудь разглядеть. И всё-таки Сиврим их видел! Мальчики стояли на маленькой поляне. Вокруг возвышались деревья со странными раздувшимися стволами — там, где стволы не срослись между собой, оставались проходы. Но над головами ветви переплелись настолько плотно, что целиком закрывали небо.

— Проклятие!

— Даргово семя!

— Кровь Рункейрова!

Сиврим поднял голову и посмотрел на обступивших его воинов Шандала.

— Вы знаете, где это место?

Хотя, спрашивая, он уже и сам знал. Догадаться было несложно.

Из архива Хромого

(Несколько разрозненных листов, очевидно, фрагменты гербовника, какие были да и остались довольно распространённым явлением во всех уголках Скаллунгира)

Род Эйдинсов берёт своё начало от одной из ветвей рода Айгратоса Нерождённого. Токнуварк Айгратос, как известно, был одарённейшим лекарем, он первым досконально изучил все свойства тел андэлни, их устройство и принципы, по которым они существуют. В том ему помогал наш Праотец Рункейр, открывая многие из тайн, нынче позабытых.

У Айгратоса было двенадцать сыновей и восемь дочек. Четвёртый по старшинству, Сидирарк Айгратос, женился на Дарсе Вёйдамарс (шестой по старшинству дочке Хедарка Вёйдамарса Нерождённого), у него было десять сыновей, седьмой по старшинству, Гулвалгарк Непоседа, с семьёй переселился из Долины Первых Слов на север, в земли тогда ещё не исследованные. Там правнук его, названный в честь знаменитого предка Гулвалгарком и имевший прозвище Угрюмец, отыскал и подчинил себе камень-ключ. Там он выстроил замок-сердце и основал город Зеркальные Крылья. Крепко поссорившись с отцом и дедом, Гулвалгарк Угрюмец отрёкся от фамилии предков и назвался Эйдинсом — Ничейным Сыном.

Эйдинсы долгие годы оставались правителями Зеркальных Крыльев и земель, подвластных камню-ключу Крылатого замка. Владения их расширялись, поскольку Эйдинсы были суровы, но и справедливы, народ любил их, подданные — доверяли.

В ту пору, когда кройбелсов ещё выбирали из числа достойнейших, этот род дал Скаллунгиру немало венценосных правителей. Впоследствии он выродился. Говорят, здесь не обошлось без проклятия некой харранской шаманки, которую Эйдинс Лоточник обманом вынудил к предательству собственного племени.

Эйдинсы породили немало мелких семейств, зачинателями которых стали их внебрачные потомки. Эрнилы, Эйдилы, Этгилы, Экилсы, Элийсы не раз играли ключевую роль в судьбе Скаллунгира. Однако все эти семейства, за вычетом только Экилсов, нынче породнившихся с венценосным кройбелсом, прервались. Нынче лишь заброшенные фамильные гробницы напомина…

(обрыв листа)

(на обороте от руки — какие-то расчёты, пометы и значки на алаксарском; далее следуют ещё несколько листов с детальным описанием гербов и девизов Айгратосов, Эйдинсов, Эрнилов, Экилсов и Элийсов; остальные страницы, видимо, утеряны)

Ярри Непоседа

Белёсые деревья стояли неплотно, между ними можно было пройти — там, где стволы, раздувшиеся на высоте двух-трёх локтей от земли, не срослись такими же вздутиями-животами с соседними. Жаль, ветви над головами переплетались настолько плотно, что неба было не разглядеть.

— Как думаешь, мы на другом острове?

Конопушка пожал плечами.

— Скоро узнаем. Лучше здесь, чем в той комнате с тремя трупаками.

Ярри в этом уже сомневался. Хотя — если вспомнить, как они сюда попали и что оставили позади…

Поначалу всё складывалось неплохо. Они заметили войско харранов и даже, наверное, могли предупредить своих. Замерев плечом к плечу возле чар-зеркала, Ярри с Конопушкой смотрели, как вверху, у самого края рамы, копошатся фигурки, подсвечиваемые рыжим пламенем костров.

— Дозорные, — хмуро проронил Конопушка. — Вот бы глянуть дальше… — Он ткнул пальцем в верхний край чар-зеркала — и тотчас «глаз» двинулся именно в том направлении. Так они облетели весь лагерь, считая, сбиваясь и снова считая шатры и палатки; Конопушка помнил из каких-то старых книг, что именно так вычисляли количество неприятельских войск. Хотя — какие к гаррам вычисления?!.. — только бы слепой не понял, что харранов намного больше, чем воинов Шандала. Чем всех воинов Шандала вообще.

Троих дозорных Ярри с Конопушкой заметили, но внимания на них не обратили. Отвлеклись, споря о том, как же предупредить коменданта Хродаса и остальных своих. Непоседа предлагал ещё раз крикнуть в горн, точней, не крикнуть, а просто рассказать, всё объяснить. Хродас услышит, поймёт и примет меры (какие — Ярри пока плохо представлял).

— Ну да, — не соглашался Конопушка, — и харраны сразу сообразят, что в городе кто-то есть.

— По-твоему, они ещё не знают? И зачем они тогда?..

— Ох, кровь Рункейрова! Ты глянь!..

Ярри глянул — но что там было в чар-зеркале, уже не увидел. Издав лёгкий звон, оно начало темнеть, только из центра во все стороны разбегались трещины. Захлопал крыльями, срываясь с потолка, шулданай. Он метнулся вверх, но тотчас рухнул и забился на полу рядом с Ледышкой, весь в крови, и кровь капала на него с потолка, с канатиков, которые оказались не канатиками, а полыми трубками. Кровь выхлёстывала из них с утробным звуком, как будто кого-то рвало. Потом действительно рвало — Конопушку, побледневшего и насмерть перепуганного: он вскочил отбежать в угол, споткнулся о Ледышку, от того отломился кусок руки…

Всё это сильно напоминало Мясной рынок, когда по нему прошлым летом промчался горбач в охоте: столько же кровищи, грязи и безумия. И смердело в комнате так же, как на рынке; о цветочках и свежих травах можно было забыть.

— Ты как?

Конопушка посмотрел на Ярри ошалелым взглядом, сглотнул.

— Это харраны. Те трое дозорных. Они стреляли пламяшарами и стрелами. Один попал.

Ярри не стал спрашивать куда.

— Думаешь, знали?

Конопушка кивнул.

— И выходит, — добавил, — знают, что такое вообще возможно. Теперь они придут в город и будут нас искать.

— А найдут лагерь.

Они переглянулись.

— Ты слушал учителя внимательней, чем я, — сказал Конопушка. — И ты всегда был его любимчиком. Давай вспоминай! Что он ещё рассказывал про эти башни?

На «любимчика» Ярри не обиделся, не до того сейчас было; попытался вспомнить уроки — без особого, в общем-то, успеха. Когда рядом лежат три трупака и дважды издохший шулданай — вспоминается, по правде сказать, плохо: мысли всё не туда сворачивают.

— Ну, про «ловушки времени» точно было.

— Это я помню: в них вроде как время останавливается.

— Ну, почти так. Учитель говорил, всё устроено сложней, но…

— Но для них вон, — кивнул Конопушка, — это не важно. А для нас — бесполезно. Ещё, кажется, он говорил про всякие там столпы знаний, э?

— Нет, про это не помню. Помню про то, что сюда могут войти только очень сильные заклинатели.

— Ха! Мы с тобой такие и есть!

— Значит, соврал… Ещё он говорил, что хозяева башен видели всё в городе, вмешивались, если им что-то не нравилось.

— Как?

Ярри пожал плечами.

— Ну а как вмешиваются? Угрожают там… не знаю…

— Угрожать могли — вон через горны. Но кто бы стал слушать, если б они только угрожали? Рано или поздно кто-нибудь наплевал бы на предупреждения. И если б заклинатели его не наказали, все бы поняли, чего стоят их слова.

— «Наказали», ха! И как, по-твоему?

— Заклинатели же. Значит — чарами.

Они постояли, раздумывая. Шулданай к тому времени окончательно затих — подох, наверное.

— Вот странно, — сказал Конопушка. — Если они такие могущественные были, зачем тогда эти зеркала, шулданай… Что, не могли без всего этого?

Ярри почесал в затылке. Мысль была интересная, но с каким-то изъяном.

— О, слушай! — Конопушка всё больше становился похож на себя обычного: глаза горят, рот не закрывается. — Я тут подумал… Вот ты — ты же можешь, если пить захочется, прямо ладонью из ведра зачерпнуть?

— Ну.

— Но обычно кружку берёшь.

— Потому что госпожа Синнэ, если увидит, что ладонью, таких навешает… сам знаешь!

— Ладно, возьмём воинов, которые в Шандале. Могут они руками и зубами с теми же раттулами сражаться? Или вот: из Шандала сюда могли и пешком дойти. Дошли бы, точно. Но, когда хотят раттулов вывести, берут яд или мечи, а когда нужно куда-нибудь попасть — седлают бархаг. Почему? А потому, что даже если ты что-то можешь сделать сам, это ещё не значит, что сделаешь! Мало ли, как дело обернётся: звёзды в небе подло встанут или энергии в клубок совьются. Если можно без них, да ещё надёжней — кто откажется?

— Поэтому, — сообразил Ярри, — тут все эти горны, зеркала…

— …и что-то ещё! Должно быть что-то ещё!

Конопушка закружил по комнате, совершенно не обращая внимания ни на лужи, ни на мертвяков. Он подступался то к одному, то к другому креслу, даже заглянул под них, как будто там скрывались потайные рычаги — как же, ничего там не было, кроме крови и грязи!

Ярри тоже не стоял на месте: прощупывал стены, куда мог дотянуться, простучал каждую плитку в мозаичном полу. Без толку!

— Нет, — сказал Конопушка, — мы с тобой дураки.

И снова Ярри не обиделся.

— Ну сами же говорили: эта штуковина — какой бы она ни была — должна лежать на самом видном месте. Ты кружку где ставишь? Рядом с ведром. Шандальские воины яд тоже не во Вратах прячут. Ну и…

— …вот, — тихо сказал Ярри. — Вот она, эта штуковина.

И похлопал по торчавшей из потолка колонне. Снизу, там, где она расширялась, по бокам были вставлены четыре стекла.

Всё это время Ярри с Конопушкой искали где угодно, только не здесь. Ну точно дураки!

Теперь они вели себя осторожнее, чем с горном и чар-зеркалом: молча подошли к стёклам, руками трогать не стали. Конопушка присел и снизу заглянул в раструб.

— Что там?

— Вроде пусто. И темно.

— Если это кружка, то как и откуда ею черпать?..

Конопушка хмыкнул и выпрямился во весь рост, просовывая голову и плечи в раструб. Они вошли как влитые, накрыв его до подмышек.

Ярри отступил, чтобы видеть лицо друга, но стекло по-прежнему оставалось тёмным.

— Ух ты! — глухо, как будто из дальнего далёка, сказал Конопушка. — Тут… Ух… Интересно, а если… — Он пошевелил пальцами правой руки, разминая их, как обычно делал это перед походом на Фруктовый рынок. — Та-а-ак… Ох.

Пол под их ногами ощутимо вздрогнул, несколько стеклянных сосудов упали с полок и разбились. Закричал, дёрнулся и мёртво повис на сочащихся кровью тросиках детёныш горбача.

Какое-то время ничего не происходило: Ярри с Конопушкой стояли, замерев, и боялись даже шелохнуться. Они чувствовали, как где-то над головами медленно, словно пробуждающийся зверь, ворочается нечто — слепая древняя сила, которую породили, а может, всего лишь пленили алаксары. Звуков не было, только ввинчивающаяся в уши тишина. Движение они ощущали всей кожей — поначалу едва заметное, потом усиливающееся, крепнущее в своей яростной стремительности.

— Что это? — одними губами выдохнул Ярри, не слишком-то надеясь, что Конопушка его услышит.

— Не знаю, — так же тихо ответил тот. — Я… оно во мне. Просачивается, вползает. Мне страшно, Непоседа, — ровным голосом произнёс Конопушка.

— Видишь что-нибудь?

— Вижу… весь город сразу. Не могу объяснить. Как будто я стал небом. — Он сглотнул. — Вижу харранов. Непоседа, их!.. их очень много! Я…

Он повёл руками, словно пытался ухватиться за что-нибудь.

Невидимая сила заворчала и встряхнула башню так, что, казалось, пришли в движение все кирпичи, от лежавших в самом основании до поддерживавших крышу. Ярри, покачнувшись, упал на пол. Рядом осел, хватая ртом воздух, Конопушка.

— Кажется, — сказал он, — я только что швырнул в харранов пламяшаром. И не спрашивай как.

Некоторое время они просто сидели на мозаичном полу, приходя в себя. Потом Конопушка, медленно растирая пальцами висок, прошептал:

— Не завидую этим… алаксарам. Зато теперь понимаю, почему они все посходили с ума. — Он сглотнул и качнул головой, как будто отгонял от лица пару настырных мух. — Тут не сойти — нельзя.

— Ты хоть попал? — спросил Ярри.

— Не знаю. Но второй раз я туда не полезу. — Конопушка зябко передёрнул плечами и начал подниматься на ноги. — Всё, давай как-то отсюда…

Он не договорил. Узкий светящийся овал возник вдруг над его головой, с шипением, словно кубик льда под солнцем, растёкся, раздался вширь — и, зацепив колонну, отрезал от неё увесистый кусок. К счастью, Ярри успел дёрнуть Конопушку за руку прежде, чем тот выпрямился. С грохотом обрезок колонны покатился по полу, куда-то в сторону кресел с мертвяками.

Почти сразу же после этого овал свернулся в точку и пропал.

Невидимый зверь вверху, над потолком, снова заворчал, но теперь в его голосе звенели надрывные нотки. Запахло гарью, по выпуклому гладкому потолку побежали трещины.

Появились ещё два портала, один мелкий, размером с ладонь, другой огромный, рассёкший напополам все три шкафа вместе с тем, что там лежало. Часть предметов полетела в портал и беззвучно исчезла, другая посыпалась на пол, разбиваясь, выплёскивая своё содержимое на тушу шулданая и почти размороженного Ледышку.

Через мгновение оба портала растаяли — но вместо них проклюнулись новые. Это было похоже на дождь, каким он, наверное, видится муравью: капли падают со всех сторон, и никогда не знаешь, куда угодит следующая. Лишь очень немногие из порталов задерживались в комнате дольше, чем на пару мгновений, и все были слишком мелкими. Комната стремительно превращалась в помойку, в свалку разбитых вещей. Невидимый зверь под потолком ревел уже в полный голос, и трещины, чёрные, испускавшие едкий дым, множились с каждым мгновением.

Поэтому, когда прямо перед Ярри и Конопушкой возник большой портал, они почти не задумывались. Разве что Конопушка перед тем, как прыгнуть в него, сбегал и прихватил-таки меч Трубача, пройдоха гарров!

* * *

Куда идти, в общем, было всё равно. Они ничего не знали об этом месте, кроме того, что здесь смердело хлевом и бархагами. То и дело раздавались странные шорохи и щёлканье, как будто неподалёку двигались крупные твари. Но они не видели этих тварей — и можно было надеяться, что те не видели их.

В полумраке много не разглядишь, однако Ярри почему-то был уверен, что у невидимых тварей глаза — не единственное и не главное, с помощью чего они выискивают добычу. В таком лесу больше толку от чутких носа и ушей.

Некоторые деревья мерцали во тьме, на их кору словно кто-то нанёс узоры из светящихся пятен и полос: алых, жёлтых, изумрудных и бледно-голубых. На стволах и ветвях проступали болезненные бочкообразные вздутия — казалось, это проглоченная деревьями добыча, которую они не спеша переваривают. Конечно, чепуха — но к дуплам Ярри старался не приближаться. Просто так, на всякий случай.

Здесь не было тропинок. Под ногами хрустели ветки и высохшие листья, иногда приходилось перебираться через валежник. Меч только мешал, но выбросить его Конопушка ни за что бы не согласился. Ярри был рад, что нашёл себе в комнате нож, — конечно, не такой длинный, зато удобнее меча. Ну и кое-что из добычи они успели рассовать по карманам до того, как начался «порталопад».

Так прошагали час, а может, и больше. Страшно хотелось есть. Чтобы отвлечься, Ярри считал шаги, потом деревья с пятнистой корой, потом ничего не считал, просто старался не думать о том, что будет, если это не их остров… вообще не думать.

В конце концов решили сделать привал.

— Так можно бродить до Воскресенья Алтэрэ, — сказал Конопушка. — Надо залезть наверх и посмотреть, где мы.

Оба они с сомнением взглянули на корявые стволы, уходившие высоко вверх и там впивавшиеся друг в друга ветками, словно склочные бабы в волосы ненавистных соседок. Залезть по стволу — не большое дело, но вот продраться дальше, сквозь ветки, слишком тонкие и сухие, чтобы выдержать вес даже храменят…

— Ладно, давай попробую. — Ярри сбросил заскорузлую куртку, от которой сейчас было мало толку: она больше стесняла бы движения, чем защищала от ветвей.

Ствол под ногами чуть пружинил, особенно в утолщениях; кора была морщинистой и щелястой, так что Ярри легко находил, за что уцепиться. Ветви начинались где-то на уровне пяти его ростов, он протиснулся между двумя более-менее крепкими, подтянулся и ухитрился как-то встать, держась за соседние сучья.

Воздух здесь был чище и свежей, пахло сухим деревом и чем-то невыносимо терпким, Ярри пару раз чихнул, сверху на голову посыпались листья и труха.

— Ну? — шёпотом спросил Конопушка.

— Погоди.

Он приподнялся на носках, но даже так оставался в самой гуще ветвей. К гаррам осторожность! — Ярри полез дальше, пока наконец ветки под руками не стали угрожающе пружинить. Тогда он снова огляделся.

Небо походило на чёрный колпак с единственной серповидной прорехой — луной, чересчур узкой и мелкой, чтобы хоть что-нибудь освещать. Лес тянулся до самого горизонта, может, весь этот остров был сплошь укрыт им. В сказках иногда говорилось о Пуще Живых Теней — древнем, ещё времён Трещины, лесе. Вдруг это он и есть?

Деревья стояли недвижные, только ветер иногда робко шелестел листвой. А вот между деревьями что-то передвигалось. Слишком далеко отсюда, чтобы Ярри разглядел как следует, но даже с такого расстояния видны были огоньки — не фонарей и не факелов, просто какие-то голубоватые мерцающие капли. Словно блики на воде.

Ярри позвал Конопушку, тот поднялся по стволу, пролез через ветки и встал рядом.

— Как думаешь?..

— Похоже на реку, — сказал Конопушка. — Но вряд ли река.

— Тогда что?

— Твари какие-то. Или… не знаю. Может, и андэлни.

В этом было всё дело. Иные андэлни хуже помарок.

Они постояли в ветвях ещё немного, всё больше коченея от стылого ночного воздуха. «Река» текла и текла, и Ярри просто отказывался думать о том, сколько там этих тварей.

— Вряд ли это хищники, — с сомнением произнёс Конопушка. — Помнишь, учитель говорил, что их никогда очень много не бывает. Иначе сожрали бы всех листоядных зверей и сами передохли от голода. А здесь и охотиться-то не на кого. — Голос у него при этом почти не дрожал.

— Ну пошли, — сказал Ярри, — посмотрим.

Они осторожно спустились вниз. Книга, которую Ярри подобрал в башне, натирала бок. Непоседа поправил внутренний карман и проверил, не распустились ли завязки на его горловине.

За спиной охнул Конопушка.

Когда поднимались, он, чтобы не потерять, воткнул свой меч в один из светящихся выростов. Теперь лезвие распороло кору — наверное, под собственной тяжестью, рукоять у него была увесистая. Из-под разреза сочилась белёсая вязковатая жидкость, а внутри виднелось нечто странное. Оно мерцало гнилушным светом и напоминало сложенную втрое лестницу-стремянку, какой пользовался учитель, чтобы достать книги с самых высоких полок… причём лестницу, изрядно вымазанную в слизи.

Ни Ярри, ни Конопушка не захотели присматриваться к этому внимательнее. На всякий случай Конопушка воткнул меч в слизистое нечто, повернул насколько смог и выдернул.

«Вот, — подумал Ярри, — и еда. Не для нас — для тех, мерцающих».

— Знаешь, — сказал Конопушка, — а может, мы ни на какой другой остров и не переносились.

Ярри кивнул. Он уже об этом думал.

Костяные деревья. Слишком холодная ночь (и почти наверняка жаркий день). Да, портал мог перебросить их просто в другое место, совсем недалеко от алаксарского города.

— Харраны боятся Рёберного леса, — уверенно сказал Конопушка. — Это точно: я сам слышал, как комендант Хродас рассказывал госпоже Синнэ.

— Значит, — отозвался Ярри, — это не харраны.

«Это то, чего боятся харраны».

* * *

Учитель ошибался.

Они сидели в развилке, образованной двумя широкими ветками. Залезли сюда, перебираясь с дерева на дерево, стараясь двигаться как можно тише, обмирая от страха и собственной глупой дерзости… Это было как с кошмарным сном: ты точно знаешь, что там, за дверью, в тёмной комнате, тебя поджидает чудовище, а всё равно открываешь и входишь. И дверь захлопывается намертво.

Тропа проходила под самым деревом. Неширокая, проложенная совсем недавно. Они бы, может, и не нашли её, если бы не светящиеся рожки на головах бэр-маркадов. Насекомые шли по тропе один вслед за другим, почти непрерывным потоком, и издалека действительно напоминали реку. Шипастые лапы издавали едва слышный шорох, похожий на шорох волн, изогнутые серповидные жвалы поклацывали, словно галька на берегу. В клешнях бэр-маркады несли куски мяса, какие-то из кусков уже сильно воняли, с других что-то капало на валежник и листья; Ярри с ужасом услышал, как живот его отзывается на это зрелище требовательным урчанием… пока ещё тихим.

Ярри впервые видел бэр-маркадов так близко. В Храме, в одной из кладовок, хранились клешни и голова, но старые, с царапинами, половины шипов на них давно не было, оставшие стёрлись и скорей напоминали прыщики. Поначалу Ярри думал, что клешни и голова вообще от разных насекомых: голова была размером с его собственную, а клешни — огромные, раза в три больше. Потом пару раз отдельные куски бэр-маркадов он видел на рынке: из их хитина мастера изготавливали лёгкие и прочные наплечники и наколенники.

Но ни голова, ни клешни, ни даже рисунки в древних книгах не могли передать всей мощи и какой-то извращённой несоразмерности бэр-маркадов. В народе их частенько называли «гнусными скоморохами» — и теперь Ярри понимал почему. Длинные выросты у них на головах действительно напоминали скоморошьи колпаки, только вместо колокольчиков на концах были светящиеся роговые острия. Морды бэр-маркадов походили на черепа, однако вместо нижней челюсти росли жвалы, какие бывают у обычных насекомых. Тела бэр-маркадов словно бы состояли из двух частей: торса, похожего на туловище андэлни, и паучьего брюшка. На торсе даже проступал светящийся рисунок грудной клетки — как ещё одна насмешка над замыслом Праотцов. На спине от шеи до основания торса топорщился шипастый гребень. Рук у бэр-маркадов не было — их заменяли клешни.

Помарки передвигались с помощью шести остроконечных лап — и передвигались быстро. Они вообще оказались очень ловкими, несмотря на свою мнимую неуклюжесть. Ярри с Конопушкой видели, как у одного из бэр-маркадов два шматка мяса, висевшие на тонкой жилке, оторвались, и «скоморох» успел подхватить оба в воздухе с необычайным проворством ещё прежде, чем другой подбежал, чтобы отобрать их.

Из уроков в Храме Ярри помнил, что бэр-маркады питаются всем подряд, способны даже переваривать древесину костяных деревьев и панцири коррэ. Но предпочитают свежее мясо…

— Я теперь понимаю, откуда взялся в пустыне тот тычник, — тихо пробормотал Конопушка. — И почему харраны боятся Рёберного.

Ну да, это как раз было ясней ясного. Ярри не понимал другого. Во-первых, почему тычник сбежал из Рёберного леса только недавно? Во-вторых, откуда здесь столько бэр-маркадов, чем они питаются? В Рёберном никогда не водилось много дичи, ни до Разлома, ни после. Наконец, откуда взялось это мясо и куда они его несут?

— Наверное, у них свадьба, — сказал Конопушка. — Как в сказке про Лысую сиротку.

Ярри не сразу сообразил, о чём он. И правда, была такая сказка — жутковатая, если честно. Лысой сироткой звали злую старуху, которая жила в костяном лесу. Известно, что костяные леса появились на том месте, где когда-то Праотцы сражались во плоти с гаррами и даргами — давно, ещё до того, как изменили Палимпсест. Вот там, где это происходило, после Трещины проросли леса костяных деревьев. Говорят, их корни уходят настолько глубоко, что с другой стороны мира, в Нэзисгаре, выходят из земли и становятся ветвями. Никто не селится в костяных лесах — это мрачные и опасные места, и населены они чудовищами. Но старуха по прозвищу Лысая сиротка и сама в каком-то смысле была чудовищем. Она прикидывалась доброй и заманивала к себе в хижину детей, а потом варила из них суп. Однажды она встретила в костяном лесу мальчика и девочку, и те попросили взять их к себе. Лысая сиротка повела детей к хижине, а сама всю дорогу думала, почему же они ей кажутся такими знакомыми… Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, старуха спросила, что их напугало в лесу. «Свадьба», — объяснила девочка — и больше не проронила ни звука. В хижине Лысая сиротка накормила детей пирогами с сонным зельем, уложила на кровать, а сама развела под котлом огонь и стала крошить приправы. Вдруг за окном раздался стук и чей-то голос объявил: «Грядёт Великая Матерь на свадьбу! Поклонитесь ей! Одарите её!» Лысая сиротка удивилась, но промолчала, только продолжала нарезать укроп. И во второй раз голос сказал: «Грядёт Великая Матерь на свадьбу! Поклонитесь ей! Одарите её!» — и снова Лысая сиротка промолчала, только стала быстрее крошить укроп. Тогда в третий раз голос объявил: «Вот она, Матерь, идёт за дарами своими!» Дверь в хижину распахнулась, и на пороге появились бэр-маркады. Тогда-то Лысая сиротка поняла, кого напоминали ей мальчик и девочка, которых она повстречала в лесу. Однажды она уже заманила их к себе, усыпила и съела, а кости зарыла под деревом. Теперь ворвавшиеся в хижину бэр-маркады подцепили клешнями и откинули прочь одеяло — и под ним вместо детей оказались только кости. Тогда бэр-маркады набросились на Лысую сиротку, разорвали её на куски и понесли в дар своей Великой Матери…

Конечно, сказка сказкой, но кое-какая правда в ней была. Госпожа Синнэ рассказывала, что «гнусные скоморохи» живут колониями — тоже, по-своему, насмешка над Праотцами и их чадами. Как у андэлни, у «скоморохов» есть разделение на солдат и строителей, на добытчиков и поваров. Последние из съеденной и отрыгнутой пищи готовят еду для личинок, которые вылупляются из яиц, что отложила «кройбелесса» бэр-маркадов — гигантская самка. Эта «кройбелесса» в каждой колонии бывает только одна, она жрёт, гадит и откладывает яйца — и больше ничего. Раз в сезон её «кавалеры» сходятся к ней на уродливую, скверную «свадьбу», которая длится несколько суток. Она принимает каждого, и не все уходят живыми.

Подробней госпожа Синнэ рассказывать не пожелала — и вообще рассердилась, когда Конопушка стал задавать вопросы.

Но они сами кое о чём догадались. И вот теперь…

— Свадьба-то свадьба, но откуда у них «подарки»? — шепнул Ярри.

— Смотри! — Конопушка показал вниз — не на тропу, а на соседнее дерево. Кора на уродливом выросте лопнула, наружу выбиралось нечто угловатое, всё как будто сплошь из веток и шипов. Тварь мерцала знакомым Ярри синеватым светом. Когда она целиком выползла из утолщения в стволе и расправила конечности, стало ясно, что это…

— Бэр-маркад! — сдавленно вскрикнул Конопушка. — Так вот откуда…

Тем временем из другого ствола уже выкарабкивался очередной «новорожденный». Он не успел выползти даже наполовину, когда его собрат неожиданно ловко развернулся, подбежал и начал орудовать клешнями. Не помогал выбраться — отсекал и пожирал самые сочные куски.

— Вот дерьмо! — Конопушка всегда умел кратко и точно оценить самую суть. — Ну мы и влипли.

Как будто в подтверждение его слов на соседних деревьях с приглушёнными гнилыми хлопками начали лопаться наросты — и молодые бэр-маркады полезли наружу. Чтобы опередить своих собратьев и убить их.

Те, кто выжил, насытившись и сжав в клешнях куски истекающего слизью мяса, спешили на тропу.

— Слушай, — сказал Ярри, — дай слово, что… — Он помолчал, глядя на бэр-маркадов, которые всё так же молча и целеустремлённо шагали неведомо куда.

— Что?

— Да нет, ничего. Я вот думаю: если это Рёберный, значит, утром станет ясно, куда нам идти.

— На северо-восток, — кивнул Конопушка. Он порылся в маленьком кошеле, висевшем на поясе. — Ну вот, точно. У меня есть кремень. А костяные деревья горят не хуже, чем обычные, сам знаешь.

— Хочешь поджечь весь лес?

— Дурак ты, Непоседа. Хочу мяса нажарить. Вон сколько осталось. А нет — вскроем один из наростов.

— Ты будешь это есть?

— И ты будешь, куда денешься.

В общем, Конопушка был прав. Уже сейчас, на одну только мысль о жареном мясе бэр-маркадов, живот Ярри отозвался чередой громких и вполне определённых звуков.

Но вряд ли «гнусные скоморохи» отыскали их по этим звукам. Потому что твари уже были рядом — Ярри увидел троих, зависших в ветвях совсем рядом с Конопушкой.

— Прыгай! — крикнул тот и действительно прыгнул, но один из бэр-маркадов успел схватить его за ногу. Конопушка качнулся в воздухе гигантским маятником и по касательной ударился головой о ствол.

Что было дальше, Ярри не видел — его самого ухватили за шиворот, вздёрнули вверх и поволокли сквозь ветки. Только и успел закрыть лицо руками. Вторая клешня придержала его за пояс, он ждал: вот сейчас острые кромки сомкнутся, но бэр-маркад держал на удивление осторожно, как будто решил во что бы то ни стало сохранить Ярри жизнь.

Потом был прыжок — и они оказались на тропе. Тварь несла Ярри, прижав к торсу, сторожко оглядываясь по сторонам. Когда кто-нибудь из «гнусных скоморохов» оказывался слишком близко, шипела и клацала жвалами.

Тварь держала Ярри животом вверх, так что, повернув голову, он разглядел тропу впереди и других «скоморохов». Ни один не нёс Конопушку… или часть Конопушки. Ярри не знал, стоит ли этому радоваться. Ещё не решил, что лучше: отправиться в призрачный мир сразу, не приходя в сознание, или всё-таки до последнего надеяться на чудо. Хотя… в чудеса Ярри уже давно не верил.

Он не заметил, когда в лесу стало светлее. Просто вдруг сообразил, что до мельчайших деталей различает рисунок на брюшках идущих впереди бэр-маркадов. Кажется, Ярри несколько раз терял сознание или просто проваливался в тягостный полуобморок. Тело онемело. С самого начала он положил руки сверху на живот, чтобы не болтались и не привлекали внимание других «скоморохов», но вот ноги затекли, а шею и голову от основания до самого затылка пронзала острая боль.

Тропа, петляя, вела куда-то вниз, и Ярри, в который раз повернув голову, увидел, как впереди за деревьями проступает нечто громоздкое, похожее на скалу.

Но не скала.

Это, понял он мгновение спустя, сотворили не Праотцы. Он уже знал — кто, хотя отказывался верить своим глазам.

Рукотворный, а точнее, клешне- и тошнотворный холм возвышался над небольшой круглой долиной, словно колпак палача на колоде для казней. Был размером с городскую ратушу, а то и больше, тускло-багровый, бугристый. Земля вокруг была вытоптана и плотно утрамбована.

У входов стояли бэр-маркады-стражи; впускали только тех, кто пришёл с мясом. «Скомороха» Ярри тоже впустили — и они оказались в узком закрученном проходе, который уходил всё выше и выше. Здесь пахло остро и едко, и Непоседа из последних сил сдерживался, чтобы не закашляться. По потолку, прямо у него над головой, то и дело пробегали другие бэр-маркады. Все — особого типа: с клешнями, похожими на лопаты, и широкими плоскими головами. Ярри решил, что это здешние зодчие.

В темноте каждый мерцал по-своему, световые узоры, расцветки, ритм не повторялись. Учитель когда-то обмолвился о том, что некоторые исследователи считают, будто бэр-маркады наделены зачатками разума, точнее, каждая колония — это единый разум, единое многосоставное тело. Тогда Ярри не понял, что учитель имел в виду. Теперь начал догадываться — и от этих мыслей комок подступал к горлу.

«Рёберный лес — это же так близко от Шандала… и от города».

Багровые коридоры уводили всё выше — и вдруг бэр-маркад с Ярри в клешнях оказался в огромном зале. Куполообразный потолок освещали несколько десятков мелких «скоморохов», чьи брюшки непрестанно издавали яркое и ровное сияние. В центре зала возвышалась белёсая рыхлая гора, рядом с которой, подобрав под себя лапы, сидели семеро иссиня-чёрных «скоморохов». Они внимательно следили за всеми, кто подходил к ним… нет, не к ним — к Кройбелессе, Великой Матери бэр-маркадов!

Когда Ярри оказался поближе (по-прежнему — крепко зажатый в шипастых клешнях), он сумел разглядеть огромную даже по меркам «скоморохов» голову, которая покоилась у самого пола, на небольшом глиняном возвышении. Всё остальное тело состояло из громадного брюха.

Вошедшие бэр-маркады приближались к Матери и клали перед нею свои подарки. Некоторых тварей чёрные «гвардейцы» останавливали и выгоняли прочь — видимо, подарки были недостаточно свежими, а может, просто не понравились охранникам. Другие — те, чьи подношения приняли, — тотчас спешили к дальнему концу туши.

Добегали не все.

Кроме округлой головы и исполинского тела, Матерь, оказывается, обладала жвалами и клешнями — полупрозрачными и оттого почти не заметными на фоне её туши. Когда очередной даритель, положив перед Матерью подношение, бежал прочь, она в первую очередь хватала дары. А сожрав их — совершала стремительный бросок клешнями и нередко успевала перехватить незадачливого «жениха». Иногда тот лишался всего лишь конечности-другой, чаще — жизни.

Уцелевшие добирались-таки до дальней части туловища и оплодотворяли Матерь, после чего безмолвно исчезали в одном из тёмных коридоров.

Теперь Ярри понимал, почему ему сохранили жизнь, почему оставили непокалеченным. Живой подарок предпочтительнее мёртвого. Если бы бэр-маркады могли точно так же приносить Матери своих собратьев, они бы делали это — но, в отличие от Ярри, те сражались до последнего.

Неужели знали, что их ждёт?..

Конопушку он увидел случайно. Того нёс тощий рыжий «скоморох» со сломанной лапой. Конопушка свисал с клешней, словно уже был мёртв, но — Ярри отчётливо это услышал — стонал.

Их обоих поднесли к «гвардейцам» одновременно. Ярри посмотрел в блестящие чёрные глаза тварей и увидел в них своё отражение. Больше ничего.

Их пропустили, обоих одновременно — и Конопушкиного, и Ярриного бэр-маркадов. Те одновременно же бросили добычу перед мордой Матери. Слишком спешили исполнить свои обязанности «женихов».

«Гвардейцы» возмущённо заклацали жвалами, Матерь приподняла голову и уставилась вслед бегущим. Глаза у неё были белёсые, словно разлитое и подсохшее молоко.

Она потянулась к Конопушке — тот оказался чуть ближе.

Ярри это вполне устраивало.

* * *

Пока бэр-маркад нёс его в логово Великой Матери, Непоседа успел о многом подумать. Многое вспомнить.

Память — странная штука. Казалось бы, сейчас, на полпути к призрачному миру, он должен жалеть самого себя или готовиться к смерти. Но нет: перед внутренним взором — лучами утреннего солнца, пылинками, что кружились в этих лучах, гулким эхом голосов — проступил вдруг день занятий в Храме. Как обычно, после урока, посвящённого языку, учитель отвечал на самые разные вопросы. Ради этого многие храменята и ходили на уроки. Можно было спрашивать о чём угодно. Конечно, учитель отвечал не на всё, но уж когда отвечал, делал это интересно и обстоятельно. И говорил с уважением, как будто обращался к равным себе.

В тот раз речь зашла о помарках. Конопушку очень интересовало, откуда они взялись.

— Не знаю, — честно признался учитель. — И наверное, никто не знает, за исключением Праотцов.

— Ну а чем они отличаются от обычных зверей?

— Всем. Начиная с внешности и заканчивая поведением. Большинство помарок выглядят так, словно малоумный бездарь взял что под руку попало, самые разные части самых разных существ, и слепил без сладу и ладу.

Олли хихикнула:

— Это как?

— Понимаешь, всякое создание Праотцов обладает гармонией. Как вы все думаете, откуда берётся гармония?

— Гармония — это когда красиво! — сказал Толстый Йо. Он потом месяца через два умер от трясучки, сгорел, как свеча.

Храменята беззлобно засмеялись: Толстый Йо был действительно толстый и совсем не красивый.

— Зря смеётесь, он прав, — сказал учитель. — Гармония — это красота. А природная красота кроется во внутренней и внешней согласованности. В целесообразности. Слышите, какое интересное слово: целе-сообразность. Соответствие цели.

— Да какая может быть цель у сурамгаев? — фыркнул Конопушка. — Жрать всё подряд!

— Ты попал в самую точку. Этим они и отличаются от животных, созданных Праотцами. Видишь ли, в нашем мире всё взаимосвязано и гармонично. Ни один хищник не убивает больше, чем способен съесть. Ни один горбач не станет вытаптывать траву, чтобы просто позабавиться. И каждый, кто берёт, также и отдаёт. Мы с вами охотно едим сибарухов, — («Кому повезёт!» — хмыкнул вполголоса Конопушка), — сибарухи питаются саранчой, которая, в свою очередь, пожирает корни и листья растений. Ну а сами-то растения берут питательные соки из земли, в которую все мы рано или поздно ложимся. — Учитель очертил в воздухе круг. — Вот такое ожерелье, где каждая бусина одинаково важна. Вырви одну — всё рассыпется.

— А если кто-то возьмёт и сожрёт больше, чем обычно? — спросила Олли. — Или там сибарухи ка-ак наоткладывают яиц!

— Вполне может и такое быть. Но для этих случаев Праотцы создали множество самых разных равновесных механизмов — не машин, я имею в виду другое. Допустим, как предложила Олли, сибарухов стало слишком много. Они — что? — съели всю саранчу в округе. И?

— И сами повыздохли, — хмуро сказал Толстый Йо.

— Совершенно верно! Точнее, кто-то из них наверняка выживет, станет есть зёрна, ягоды… но уже в следующем году сибарухов родится намного меньше. И вот тогда-то саранча прилетит сюда из других мест и размножится очень обильно. И уже через пару лет сибарухов тоже станет больше. Кстати, это действует и в обратном случае: если сибарухи начнут вымирать, саранчи станет больше, птицы смогут лучше питаться, отложат больше яиц — и снова-таки в итоге равновесие восстановится.

Ярри слушал учителя, восхищённо распахнув рот. Он никогда не подозревал, что всё в мире настолько ловко устроено.

— А что же помарки? — спросил Конопушка. — Они не такие, как все?

— Не такие, — серьёзно кивнул учитель. — Они появились в мире вопреки замыслу Праотцов, и сама их природа чужда нам. Помарки не вплетены в ожерелье, может, поэтому они напоминают болезнь, которая, поразив тело, постепенно убивает его. То же самое делают с миром помарки: если вовремя не остановить их, они размножатся в немыслимых количествах и уничтожат всё вокруг. Иногда мне кажется, что главным их стремлением — более сильным, чем стремление к выживанию, — является жажда уничтожения. Как будто их самих изнутри пожирает неутолимый голод — и поэтому они истребляют всё на своём пути: травы, деревья, зверей, птиц… Но больше всего помарки ненавидят андэлни. Они готовы умереть, лишь бы сделать это, вцепившись в горло кому-нибудь из нас.

— Тогда почему мы ещё живы? Сразу после Разлома они могли всех нас убить за нечего делать.

— Так ведь и они, Олли, появились только после Разлома. Наш мир был для них чужим, как и они для мира. Помаркам пришлось приспосабливаться, многие вымерли, но кое-кто выжил.

— Значит, теперь они точно размножатся и всех сожрут?

Учитель снова улыбнулся:

— Видишь ли, чтобы размножиться, им необходимо найти еду, очень много еды. Это во-первых. А во-вторых, за годы, прошедшие после Разлома, мы тоже кое-чему научились. Помарки, как и все живые существа, уязвимы. Даже самые свирепые из них.

— Даже бэр-маркады и сурамгаи?

— Даже они, хотя бэр-маркадов истребить труднее, чем прочих. И уж если их Матерь отложит достаточно много яиц…

— Говорят, — перебил его Конопушка, — в Рёберном лесу видели бэр-маркадов.

— Видели и уничтожили, — кивнул учитель. — Для того стражники из Горелого Шандала и ездят на разведку в лес, и не только.

— Значит, нам ничего не грозит?

— Сложно сказать. Те бэр-маркады, по словам стражников, были разведчиками. Никто не знает, откуда они взялись. Но если пришли один раз, могут прийти снова. И если вовремя их не уничтожить, они могут отыскать Шандал и даже Врата… Хотя, — добавил учитель, — вряд ли это когда-нибудь случится.

«Вряд ли это когда-нибудь случится… — эхом отзывалось у Ярри в ушах. — Вряд ли… когда-нибудь… вряд ли…»

Великая Матерь «скоморохов» повернула голову и потянулась клешнями к стонущему Конопушке.

Ярри закусил губу и прыгнул.

* * *

Он не сумел бы уследить за всем, что произошло в следующие несколько мгновений, даже если бы неким крылатым призраком парил высоко под потолком. Тем более не успел бы осмыслить всё это.

Ярри знал: у него будет всего одна попытка. В лучшем случае. Если очень повезёт.

Пока бэр-маркад нёс его по тёмным коридорам, Ярри постарался незаметно размять ноги, напрягая и расслабляя мышцы. От ног зависело всё.

Он прыгнул. Прыгнул неудачно — не так высоко, как хотел. Упал прямо на голову Матери и начал соскальзывать вниз.

«Гвардейцы», к счастью, отвлеклись на двух последних дарителей. Те вместо того, чтобы бежать дальше, остановились и даже собрались было вернуться. Может, хотели помочь, но «гвардейцы» встретили нарушителей гневным шипением. Самцы попятились, однако уходить не желали. «Гвардейцы» бросились в атаку.

Ярри мог об этом только догадываться. Он слышал шум за спиной и стоны Конопушки, но сейчас весь превратился в копьё, летящее к цели: для Ярри не существовало ничего, кроме того места, где голова Матери крепилась к туловищу. Он судорожно пытался нащупать ногами хоть какую-нибудь опору. Голова была склизкой, гладкой, пальцы съезжали… Он ударил ногой — и вдруг оттолкнулся от чего-то. (От клешни, которой Матерь хотела схватить Конопушку.)

Рывок — и Ярри оказался наверху.

Оглянулся. Знал, что это всего лишь бессмысленная трата времени, но ничего не мог с собой поделать.

«Гвардейцы» превратили обоих дарителей в кровавое крошево. Теперь стояли полукругом перед Матерью, наверное, хотели запрыгнуть вслед за Ярри, но их госпожа издавала встревоженное пыхтенье и размахивала клешнями. Конопушка лежал прямо перед её мордой.

Непоседа кивнул сам себе (всё шло так, как он хотел!)… и с криком рухнул на колени, когда резкая судорога прошла по белёсой спине. «Гвардейцы» вдруг начали жужжать на какой-то невероятно высокой, сводящей с ума ноте. Этот звук ввинчивался в уши, обжигал кожу, пробирался невидимыми пальцами в самое нутро и скородил там — медленно, паскудно.

Ярри закричал от боли и страха. Снизу, из-под туши, хлынул ослепительный ржавый свет. Выплеснувшись из невидимого отверстия, он охватил всё вокруг и словно растворил в себе стены и потолок зала. Склизкая глыба провалилась куда-то вниз, и Ярри полетел вслед за ней.

Но прежде всё-таки успел выхватить нож и полоснуть по тоненькой складке кожи между туловищем и головой — молча и сосредоточенно, как они с Конопушкой, бывало, отмахивались от шайки Рвачей на Рябых пустырях.

* * *

Смотреть по сторонам не было времени, но краем глаза Ярри видел гребень бархана и солнце, сочившееся жаром справа от него. Песок под ногами ещё не прогрелся — значит, солнце взошло недавно. Падать в горячий песок он бы не хотел.

Ярри никогда не думал, что будет так радоваться солнцу, что вообще, когда придёт время умирать, обратит внимание на солнце.

Он не думал, что умрёт так рано.

Прямо у Ярри над головой вспыхнул и погас портал. Непоседа даже не поглядел туда.

Он держал в руке нож и стоял так, чтобы Конопушка оставался за спиной. Конопушка тоже был здесь. Может, без сознания. Может, уже мёртвый. Может, так было бы лучше для них обоих.

Матерь уже издохла, но «гвардейцы» остались живы. Они подступали. Молча.

Он стоял, сжимая нож в руке, как стоял не раз в переулках на Рябых пустырях. Разница заключалась в том, что рядом не было Конопушки, что Конопушка, вражье семя, подвёл его. Отправляясь на Пустыри поискать что-нибудь на продажу старьёвщикам, они всегда держались вместе и знали, чем рискуют. Им могло повезти (иногда действительно везло), но чаще Рвачи находили их и пытались обобрать. Если удавалось, Ярри с Конопушкой убегали, если нет — стояли до последнего. Госпожа Синнэ очень злилась, когда видела их порванные штаны и ссадины; она, конечно, думала, что это всё «детские шалости». Порой она была очень наивной, госпожа Синнэ.

Это были две разных жизни: в Храме и за его пределами. Если бы Ярри предложили выбирать, он, конечно, отдал бы предпочтение первой. Но никто никогда не оставлял ему выбора. Ни ему, ни Конопушке, ни другим храменятам.

Иногда он даже жалел, что знал что-то ещё, кроме Пустырей и трущоб. Это «что-то кроме» только всё усложняло. Ты начинал размышлять и взвешивать, думать о вещах совершенно бесполезных, если ты — всего лишь мальчишка-сирота в захолустном городке.

И вот он стоял сейчас с ножом против бэр-маркадов-«гвардейцев», один против семи (хотя хватило бы и одного…) — стоял, по-глупому скалясь. Солнце светило пока ещё не слишком ярко. Поднимался ветер. С удивлением Ярри вдруг осознал, что счастлив злым, горьким счастьем. Их Великая Матерь теперь — Великая и Дохлая. А он… он поступает так, как только и следовало поступить.

— Ну давайте, блохи обожравшиеся!

«Гвардейцы» разом загудели — совсем недавно он уже слышал эту пронзительную болезненную мелодию. Они попятились, снова выстроились в круг; на Ярри внимание даже не обращали. Это отчего-то показалось ему оскорбительным.

Ветер усиливался, вздымал в воздух горсти песка — и вдруг вслед за очередной песчаной волной на гребень бархана выметнулись силуэты — выметнулись и стремительно ринулись вниз, к Ярри и «гвардейцам». Те загудели надсадней — и прямо под бэр-маркадами, на песке, появился небольшой сияющий круг. Мигнул. Запульсировал, увеличиваясь.

Через края туда посыпался песок, хлынул водопадом, — и туда же прыгнули «гвардейцы».

Прежде чем первый всадник подъехал к Ярри, круг мигнул и схлопнулся в точку: пропал.

— Кровь Рункейрова! Гляньте, это же наши заморыши из Храма. А мы тут головы ломаем, как их в лесу искать!

Ярри хотел возразить, дескать, кто ещё заморыш, но ноги как-то странно задрожали. Он судорожно взмахнул руками, чтобы не потерять равновесие, и понял вдруг, что лежит, уткнувшись щекой в песок. Хорошо хоть было утро и тот ещё не успел нагреться.

Из архива Хромого

(очевидно, вырванный из манускрипта листок)

беседы с Праотцами

— Кого из андэлни сотворили Праотцы первыми?

— То было ещё до начала времён, поэтому сей вопрос не имеет ответа. В нём — корни гордыни и раздора, которые надлежит выполоть, выжечь. Все андэлни — «душеносцы» — равны, все любимы Праотцами.

— Тогда отчего же Праотцы ушли в Безмолвие?

— Пути Праотцов непостижимы, ни одному андэлни не дано всецело постичь замысел создателей. Однако желают Они блага своим чадам и потому в постигаемых андэлни пределах дали ответ. Вот он: дабы не ограничивать чад своих, Праотцы отвратили Свои взоры от Палимпсеста. Ибо ведомо: воля и внимание так же влияют на происходящее, как и непосредственное телесное вмешательство.

(обрыв листа)

Сиврим Вёйбур

Солнце опускалось, всё глубже насаживаясь брюхом на зубцы крепостных стен. Хлопали на ветру флаги… на обычном, хвала Рункейру, ветру. Дым костров низко стелился над парапетом и, казалось, через ноздри проникал прямо в мозг. Все мысли были словно прокопчённые: горькие и жёсткие.

«Ты получил то, чего хотел. И что ты будешь с этим делать?»

Сиврим усмехнулся: пустой вопрос. Он попросту не успеет ничего сделать. Времени почти не осталось. «Гнусных скоморохов» видно даже отсюда, со стены; полчаса-час — и будут у стен Шандала. А ещё через несколько часов — может, и в самом Шандале.

Он двинулся вдоль парапета, обходя широкие металлические чаны, пока пустые. Возле чанов стояли и сидели воины Шандала, из-под плащей доносилось звяканье кольчуг — казалось, это звенит в животах у воинов решимость. Или страх.

Переговаривались короткими, рваными фразами, зачастую Сивриму непонятными. Он шёл, избегая смотреть в глаза.

Времени до атаки хватило бы, чтобы как следует выспаться, но, хотя позади были безумная ночная езда на бархагах и тягостные события в Шандале, Сиврим не чувствовал усталости. После того как всё решилось, ходил по крепости, будто дикий зверь по клетке. Не зная покоя, раз за разом сворачивал к Надвратной башне.

С того далёкого дня, когда Грэлт наведался к ним в Полую Кость и напомнил Сивриму о существовании часовни, тот исправно посещал её раз в неделю — так муж ходит к нелюбимой жене, раз уж все родные ждут не дождутся наследника.

Часовня располагалась почти на самом верху Надвратной. По пути туда, видимо, следовало «настроиться» и «подумать о вечном», но Сиврим только раздражался, шагая по щербатым, как Грэлтов рот, ступеням. В часовне обычно становился справа от входа, в задних рядах — чтобы в числе первых выйти, когда служба закончится. Не верил, что Рункейр по-прежнему слышит молитвы каждого, что Он вообще обращает внимание на Своих чад. Если же Он слушает и знает, что творится в Палимпсесте… — тогда Сиврим готов был отречься от бессердечного создателя!

Грэлт, очевидно, всё это видел и понимал. Он больше никогда не заговаривал с Сивримом о вере, но обязательно отыскивал его взглядом перед началом службы и кивал. В другие дни Сиврим в часовню не ходил — вот ровно до сегодняшнего утра. Просто, когда отряд въехал в распахнутые ворота и остановился на площадке возле жучарни, вдруг оказалось, что все слишком заняты пересказом друг другу новостей и заботой о воспитанниках Синнэ. У короба с телом самой Синнэ остались только Грэлт, откуда-то уже прознавший о горе, Сиврим, Хромой, Рултарик, Эттил Хакилс и Железнопалый. Последний от самого Шэквир вис-Умрахол не произнёс ни звука; он явно понимал, что происходит вокруг, он направлял бархагу, остановил, когда на опушке Рёберного леса отряд подобрал мальчишек… — но взгляд у Хродаса был пустым, а губы плотно сжатыми. Теперь, у короба, комендант стоял, чуть ссутулившись и неосознанно комкая в руке полу пыльника.

— Хорошо, что приехали так скоро, — сказал Грэлт.

— Вы думаете?.. — повернулся к нему Хромой.

— Ничего я не думаю. — Глухарь стукнул костяшкой пальца по коробу и указал в сторону Надвратной. — Давайте отнесём в часовню.

Пришлось звать на подмогу Обруча; вшестером, под скупые команды Грэлта, они втащили короб по лестнице и поставили в дальнем от входа углу, возле алтаря. Свечи горели только здесь, остальная часовня была погружена в полумрак. Тьма таилась в молитвенных нишах, густая и пыльная.

Сиврим попытался вспомнить, когда в последний раз видел кого-нибудь, кто вернулся бы из призрачного мира. Кого-нибудь, кто хотя бы сам был знаком с дважды рождённым…

Слишком многое изменилось после Разлома. Даже в этом мире — слишком многое; что уж говорить о призрачном.

— Всё, — сказал Глухарь, — идите. Если я правильно понимаю, к вечеру нас ждёт то ещё веселье…

Железнопалый на это лишь покачал головой и не сдвинулся с места. Он не отрывал глаз от крышки короба.

— Хрод, — кашлянул Эттил Хакилс, — я… мы все понимаем, каково тебе сейчас. Но дозорные… — Он осёкся, когда комендант медленно и устало поднял на него свинцовый взгляд. Осёкся, но всё-таки продолжал: — Дозорные видели, как из Рёберного вышли бэр-маркады. Вскоре после того, как вы подобрали ребят и направились к Шандалу. Бэр-маркадов много, они какое-то время кружили на границе леса и пустыни. Теперь идут сюда. Грэлт смотрел в своё чар-зеркало и подтвердил: всё так. Нужно готовиться к обороне.

Хродас перевёл взгляд на Рултарика.

— Времени совсем чуть, — кивнул Рыжебородый. — Мы уже начали готовиться. Но ты нужен нам всем. Если верить дозорным… «скоморохов» там до гарра, Хрод.

Железнопалый отстранил его, прошёл к стене и сел на одну из скамей, прямо как был, в грязном пыльнике. Провёл ладонью по лицу. Снова уставился на короб.

— Хрод! — Рултарик встал между Железнопалым и коробом. — Хродас! Мы что, уже недостойны даже твоего слова? Грэлт, а ты почему молчишь? Скажи ему.

— Пожалуй, нам пора, — пробормотал Обруч Сивриму. — Они тут сами…

Сиврим удержал его за руку и молча мотнул головой. То, что сейчас происходило в часовне, его, по правде говоря, мало интересовало, но Сиврим очень хотел поговорить с Грэлтом — потом, с глазу на глаз.

Пока же Грэлт отвечал Рултарику:

— …горе меняет нас. А мы меняем своё отношение к миру. Оставили б вы нас с комендантом одних. Позже…

— Я думал, перед атакой «скоморохов» место коменданта — рядом со своими андэлни, — отрезал Рултарик. — Хоть бы пару слов сказал…

— Ладно, всё, — махнул рукой Хакилс, — Грэлт прав. Пойдём отсюда.

— Каких ты хочешь слов? — спросил вдруг Железнопалый, глухо, но вполне внятно. Смотрел он по-прежнему как будто сквозь Рултарика: туда, где находился короб.

Рултарик уже шагнул к двери. Он обернулся, с горькой улыбкой качнул головой и молча вышел. Слышно было, как чеканит шаг, размеренно и зло.

— Зачем ты так, Хрод? Он этого не заслужил.

— «Заслужил»? Она, — комендант кивнул на короб, — тоже не заслужила… этого. Чего ты хочешь, Хакилс? Управлять Шандалом? Давай, он твой.

— Не знаю, — холодно сказал Хромой, жестом останавливая Эттила Хакилса, — чего кто тут хочет, а я лично — хочу жить, у меня ещё есть несколько незаконченных дел. Поэтому для меня важно, чтобы Шандал выстоял против «скоморохов». А для этого необходимо, чтобы им кто-то управлял. Я хочу знать: намерен ли комендант крепости выполнять свои обязанности, или же он слагает с себя все полномочия?

Железнопалый наконец-то оторвал взгляд от короба.

— Ты хотел бы этого, алаксар, верно? Имеешь право. Хакилс, скажи им всем… кого это будет интересовать… что я слагаю с себя полномочия. Бери всё в свои руки или передай Рултарику, как тебе угодно. Потом я отпишу в столицу, пусть утвердят.

Хакилс и Грэлт, не сговариваясь, глянули на Сиврима.

И Обруч.

Пожалуй, следовало прислушаться к нему и уйти. А теперь…

Теперь выхода не было; не при своём же подчинённом.

— В столице уже утвердили, — сказал Сиврим.

Голос вдруг сделался хриплым, ломким. Сиврим откашлялся.

— Если вы, комендант, запамятовали, то я…

— Ах да, как же я мог забыть! Извини, Хакилс. Главный у вас — наместник Вёйбур. Извини, алаксар. А теперь — пошли все вон.

По лестнице они спускались молча: Хакилс, Обруч и Сиврим. Хромой отправился в Полую Кость по верёвочному мосту, какие перебрасывались между башнями, когда не было сезона ветров.

Уже на плацу, дождавшись, пока Обруч уйдёт, Сиврим догнал Хакилса.

— Простите, глупо получилось. Ничего не имею против вас, более того, я просил бы вас и Рултарика…

Хакилс похлопал его по плечу:

— Пустое, господин Вёйбур. Не беспокойтесь. Мы с Рултариком скажем парням, что вы теперь — вместо Железнопалого.

— Оставьте, Хакилс. Вы знаете, о чём я хочу попросить вас.

Опальный дворянин пожал плечами:

— Может, знаю, а может быть — нет. Вы сегодня уже доказали: когда чего-то хотите, прямо говорите об этом. Да и я не мастер читать в чужих душах.

— Хочу попросить вас с Рултариком, чтобы вы взяли на себя оборону Шандала.

— Хотите или просите?

— Прошу.

Хакилс кивнул:

— Остаётся выяснить всего лишь один вопрос: а что будет, когда мы отобьёмся? Снова вспомните о своей грамоте?

— Я о ней никогда не забывал, господин Хакилс. А вот кое-кто в крепости предпочёл бы, чтоб её не было вовсе… как и меня. Давайте начистоту: хотите занять место Железнопалого?

Хакилс медленно покачал головой:

— Это Хродас придумал себе такое пугало: я, посягающий на его власть. Сначала в шутку, потом, кажется, сам поверил. Не важно. Начистоту, так начистоту: нет, не хочу, но если будет нужно — не заставлю себя упрашивать. Теперь ваша очередь, Вёйбур. Чего хотите вы?

— Убраться отсюда как можно дальше. Но так уж вышло: я здесь, и кройбелс назначил меня наместником. Не пугалом на заброшенном огороде. Не шутом. — Он помедлил, подбирая слова. — Я буду делать то, для чего меня сюда прислали, до тех пор, пока не позовут обратно. Буду делать настолько хорошо, насколько у меня получится.

— А если получаться будет плохо? — без насмешки спросил Хакилс.

— Надеюсь на вашу помощь. Сами знаете: наместник — больше чиновник, чем военачальник, и я не собираюсь превращаться во второго коменданта… даже и в первого-единственного. Но и простым болванчиком… — Сиврим покачал головой.

— Ну, ясно. — Он помолчал. — Мы договоримся, господин Вёйбур. С Рултариком я сам поговорю. А насчёт обороны… не обижайтесь, но лучше всего, если не будете мешаться под ногами. В крайнем случае — берите оружие, и добро пожаловать на стену, ни один меч сегодня не будет лишним. Вообще-то, наместнику это делать не обязательно, но… я бы советовал, если желаете знать моё мнение.

Сиврим и сам собирался так поступить.

Переодевшись, он отправился на крепостные стены, но скоро обнаружил, что ему нечего там делать, только ходить между пустыми чанами, возле которых складывали дрова. Стараться не мешать остальным.

А у них и так хватало забот: Рултарик с Хакилсом в два голоса орали на Жадюгу Форэйта, тот отбрехивался:

— …откуда я мог знать?!

— Что значит «откуда»?! А это вот на кой здесь у нас? Чтоб, Рункейровы кишки, вместо барабана по нему бить, вместо бубна, да?! — Рултарик пнул ногой один из чанов. Тот задорно зазвенел. — Ты же сам всегда говорил: мы должны быть во всеоружии. И где, Рункейровы кишки, твоё хвалёное «всеоружие»?! Что нам лить на головы «скоморохам»? Твои объяснения?

— Куда вообще могло подеваться масло? — вмешался Хакилс. — Это же не десяток гвоздей…

— Вот именно! — огрызнулся Форэйт. — Масло закончилось месяца три тому назад, и Хродас об этом знал. Как будто в первый раз, ха! «Жадюга достанет! Жадюга преувеличивает!» И всем плевать, что из Раймунга каждый моток ниток приходится клещами выдирать. А тут — бочки с маслом! «Только недавно давали», ага. И как ему объяснишь, что «недавно» было пару сезонов назад, всё масло пустили не на врагов — откуда?! какие?! — а на смазку кольчуг. Я говорил!..

— Он действительно говорил, — вмешался Сиврим. — И Хродас действительно…

Хакилс резко обернулся и вскинул руку:

— Шли бы вы… наместник… тут и без вас…

Рултарик придержал его за локоть:

— Ладно, если Жадюга прав…

— Да уже, в общем, не важно, прав или нет, — с досадой произнёс Хакилс. — Как выкручиваться будем? На кой сюда дрова тащили?!.. гаррова сыть!.. Есть чем заменить масло?

— Не знаю пока, — отрывисто сказал Форэйт. — Может, огонь сам по себе остановит бэр-маркадов?..

Рултарик сплюнул в пламя:

— Если в жопу им факел вставить — остановит. А так — не очень.

— Ну, тогда, может…

Сиврим не стал слушать дальше, отошёл и, кое-как втиснувшись в проём бойницы, выглянул наружу.

Темнело. Бесформенное бурое пятно двигалось к крепости и уже изрядно увеличилось в размерах.

Сиврим глядел на него без удивления и почти без страха. Да, бэр-маркадов слишком много, а Шандал строили в прежние времена, когда таких тварей не существовало вовсе.

«Значит, не судьба».

Думал о поражении спокойно. Однако прежде, чем всё закончится, хотел кое с кем поговорить.

Времени почти не осталось, и он наконец отправился в Надвратную башню. Шагая в часовню, Сиврим — впервые за последние несколько дней — ощущал в душе хотя бы намёк на облегчение.

В часовне горели свечи — совсем немного, ровно столько, чтобы Железнопалому и Грэлту не пришлось сидеть в темноте. Сиврим замер на пороге, глядя на открытый короб и угловатую фигуру старого коменданта крепости. Хродас был там же, где они его оставили несколько часов назад. Кажется, даже в прежней позе.

Грэлта в часовне не было.

Сиврим помедлил, но в конце концов вошёл. Остановился у изножия короба; свет свечей был милостив к лицу Синнэ, но что мог поделать Сиврим со своей памятью?

Он почувствовал на себе взгляд и обернулся.

Железнопалый смотрел, чуть прищурив правый глаз, с выражением, которое Сиврим не мог распознать. И что-то ещё было в его облике, что-то странное, этого Сиврим тоже пока не понял.

— Она спасла мне жизнь, — сказал он Хродасу, хотя ничего подобного делать не собирался.

Железнопалый по-прежнему молчал и смотрел. Нижнее веко у него чуть подрагивало, но, кажется, бывший комендант этого не замечал. Горели свечи, плясали на стенах тени.

Сиврим развернулся и пошёл к выходу. Когда он уже ступил за порог, Железнопалый спокойным тихим голосом сообщил:

— Грэлт у алаксара.

Это сберегло Сивриму много времени: он не стал спускаться и пошёл в Полую Кость по навесному мосту. Тот раскачивался под порывами ветра, доски скрипели, но Сиврим не обращал внимания. Он понял наконец, что было не так в облике Хродаса.

За несколько часов Железнопалый поседел и превратился в древнего старца. Даже милосердные свечи не могли этого скрыть.

* * *

— …многое проясняется. После того, что мы услышали от Ярри, я попробую восстановить недостающие фрагменты этой истории.

— Неплохо бы, — кивнул Грэлт.

Все четверо сидели в библиотеке: Хромой у стола, Грэлт — на одном из сундуков, а Ярри и Конопушка пристроились у дальней стены на скамье.

— Не помешаю? — спросил Сиврим.

— Вряд ли, — отозвался безразличным тоном Хромой.

Сиврим прошёл и сел рядом с Конопушкой. Тот чуть подвинулся и переложил трость, которую ему отыскал Акки Зубодёр. От кого-то во дворе Сиврим уже слышал, что Акки осмотрел мальчишек, смазал и перевязал все раны и подтвердил: повреждения не фатальные, нога у Конопушки заживёт.

— Так вот, — продолжал алаксар, словно никто его и не прерывал, — я мало знаю об устройстве башен. Могу только догадываться, что, когда мальчики попали внутрь, произошло некое необратимое изменение в структуре комнаты, где они были, да и всей башни в целом.

— Это и последнему тупице ясно, — хмыкнул Грэлт.

— Большего не ждите: заклинатели всегда надёжно хранили свои тайны. Простые андэлни, вроде меня, могли только догадываться, что происходит в башнях и почему. — Он сделал вид, что не заметил, как Грэлт ухмыльнулся на «простых андэлни». — «Порталопад», как его назвал Ярри, совпал с моментом, когда харранский торник начал пробивать портал для Синеязыких. Мы сами наблюдали нечто подобное у Звериных ворот: порталы возникали и пропадали самым непредсказуемым образом. Хотя я думаю, на самом деле закономерность в их появлении есть: они как бы компенсируют те возмущения пространственно-временного поля, которые вызывает торник, пробивая единственный нужный ему портал…

— Повтори-ка про «простых андэлни, вроде тебя», — подначил Грэлт.

— Именно таким я когда-то и был. До Разлома все мы были другими, верно?

— Мир был другим, — отозвался старик с неожиданной серьёзностью.

Ярри напомнил:

— Вы обещали объяснить…

— Попытаться, — уточнил Хромой. — Итак, вы попали в Рёберный лес — и крайне неудачно. Или на удивление удачно, это как посмотреть. Благодаря вам теперь мы знаем, откуда в Рёберном появлялись бэр-маркады. Почти наверняка они попадали туда через порталы, которые распахивали для них «гвардейцы».

— Но почему «скоморохов» так много? Неужели все пришли через порталы?

— Если я правильно понимаю, по образу жизни бэр-маркады напоминают пчёл или муравьёв. «Разведчики» отыскали подходящее место, «зодчие» возвели «дворец», «гвардейцы» перенесли в Рёберный молодую Матерь, та начала откладывать яйца. Проклёвывались личинки, росли, затем забирались под кору деревьев, закукливались и превращались во взрослых бэр-маркадов. Ещё немного — и колония всё равно отправилась бы на поиски места для нового «дворца». Не исключено — что как раз в сторону Шандала. Вы с Конопушкой просто ускорили процесс. И хоть это и не ваша вина, — указали «скоморохам» путь. На твоём ноже, Ярри, кровь Матери. А бэр-маркады, как и многие другие насекомые, улавливают запахи на огромном расстоянии. Не удивлюсь, если их коллективный мозг даже способен мыслить такими абстрактными категориями, как «месть».

— А почему они тогда создали портал для Ярри? — спросил Конопушка.

— Не для Ярри — для Матери. Они её, надо полагать, спасали. Разум разумом, но вряд ли даже целая колония бэр-маркадов «умнее» обычного андэлни. Самка была в панике, это передалось остальным. Кто знает, чем бы всё закончилось: может, в суматохе свои же и растерзали бы её. Искренне намереваясь избавить от врагов, а может, изнывая от желания совокупиться. Так или иначе, но «гвардейцы» поступили правильно: перебросили Мать подальше от паникующих подданных и, если бы не наш отряд, в два счёта избавились бы от Ярри. А потом вернули бы Мать обратно. Думаю, в этом смысле «гвардейцы» не отличаются от наших торников: если где-то уже побывали, то способны открыть пусть даже временный, но ведущий ровно туда же портал.

— Не знаю, — сказал Грэлт, — кем ты был до Разлома, но после него стал книжником, каких поискать.

Алаксар пожал плечами:

— Я не слишком удачлив, а в первые послеразломные годы выживали либо удачливые, либо сообразительные. Пришлось стать вторым.

Старик подвигал губами, нахмурился.

— Надеюсь, ты ошибаешься. Сегодня нам одной сообразительности будет мало.

Снаружи резко и требовательно протрубил рог.

— Ну вот, — сказал Хромой, — началось.

* * *

На полпути к Прибрежной Сиврим сообразил, что до сих пор ходит без меча. В Шэквир вис-Умрахол взять новый ему было негде, в Шандале были дела поважней… — и вот он перед боем стоит безоружный на подвесном мосту, пытаясь сообразить, как лучше: бежать к Форэйту за новым мечом или поискать что-нибудь подходящее в Полой Кости?

Он находился сейчас чуть выше уровня крепостных стен и видел дальний берег вади, где каменистая почва, резко обрываясь, уходила вниз. На южной стене пылали костры в чанах, в узких проёмах окон Прибрежной башни мерцали светильники — а дальше на юг было черным-черно. Русло вади словно впитывало в себя свет. Сиврим видел на дальнем берегу гряду невысоких угловатых камней, но лишь теперь сообразил, что это вовсе не камни.

В наступившей тишине было слышно, как Рултарик отдаёт команды, их гулкое эхо металось по внутреннему двору крепости, и казалось, там нет ни души, все, кто остался, — сейчас на стенах.

Доски чуть пружинили под ногами, в щелях Сиврим вдруг заметил движущийся огонёк. Присмотрелся — это, размахивая светильником, к одной из пристроек торопился Грэлт Глухарь. Он решил было идти вслед за стариком, но со стены вдруг донеслось резкое: «Давай!» — и, подняв взгляд, Сиврим успел заметить, как в воздух взметнулись звенящим роем огненные стрелы.

Вопреки его ожиданиям они почти не осветили дальнего берега, просто ушли, описав дугу, на дно вади. Оттуда вскоре донёсся характерный треск, появились бледно-рыжие отсветы — Сиврим понял, что загорелись валежник и мусор, которые годами сбрасывали туда воины Шандала.

На берегу по-прежнему было темно, однако теперь даже Сиврим видел то, что давно уже разглядели воины со стены. Непрерывным потоком, бешеным водопадом с дальнего берега низвергались бэр-маркады. Двигались ловко и уверенно, бежали по почти отвесному склону, будто по равнине. Были приземистее, чем обычно, с короткими лапами и широкими складчатыми выростами там, где торс переходил в брюшко. Казалось, «скоморохи» напялили на себя плащи… впрочем, нет, это были скорее саваны.

Треск горящего валежника почти заглушал шипение — сдавленное, яростное. Взметнулся ветер, принёс из вади рваные космы дыма, и дым этот пах чем-то невыразимо отвратительным, горьким и едким.

Несколько андэлни торжествующе вскинули руки с мечами. Но остальные молча смотрели вниз, на дно русла. Их лиц Сиврим не видел — и, пожалуй, был этому рад.

Чад стал гуще, а вот пламя, пожиравшее валежник, ослабло. Сиврим понимал — а те, кто стоял на стене, наверняка видели, — почему это происходило. Бэр-маркады, которые спускались первыми, не просто выглядели диковинно — они и были иной разновидности. Выполняли в колонии роль живых щитов. Сейчас — гасили собой пламя, чтобы другие могли спуститься и штурмовать крепость.

Собственно, они уже спускались — ещё более стремительные, вёрткие и смертоносные, чем «плащи». Теперь, когда их заметили, — излучали свой собственный свет, но не синий, как описывал Ярри, а ярко-алый. Рултарик едва успел отдать новую команду, когда над парапетом взметнулись рожки «скоморохов».

Отбивались отчаянно. Никто не ожидал такого натиска: твари наступали по всему фронту, умело орудовали сразу обеими клешнями и не обращали внимания на раны. Искалеченные, издыхающие, всё равно продолжали атаковать.

Это была худшая из осад Горелого Шандала. Бэр-маркады нападали, презрев все книжные премудрости, все азбуки атак: не карабкались по осадным лестницам, не пытались взломать ворота, просто поднимались по стенам — везде, где только ещё оставалось свободное место! — и, перепрыгнув через зубцы, набрасывались на защитников. Их не пугал огонь — как, впрочем, и смерть. Какое-то время андэлни удерживали «скоморохов» в пределах парапета, но потом линия обороны распалась, рассыпалась на отдельные схватки.

Солдаты, с которыми Сиврим прожил бок о бок больше полугода, погибали один за другим… а он стоял здесь, на подвесном мосту, и просто смотрел, не в силах двинуться с места. В ладони врезались верёвки, за которые он держался, сам мост едва ощутимо раскачивался. Сиврим попытался оторвать руки от канатов. В конце концов, он пережил осаду Плети Рункейровой, он победил Плеть и победил свой страх… тогда — а сейчас то, что овладело им, было совсем другой природы — не страх, который можно осознать и пересилить, но нутряное, дрожащее нечто. Ничто, пустота. Сиврим не знал, как с этим бороться. Пытался… безуспешно.

Андэлни гибли, первые «скоморохи» уже карабкались по Прибрежной башне; добравшись до светильников, били по ним клешнями. Пылающие сгустки падали вниз, на воинов и «скоморохов».

Сиврим стоял, как надгробный камень. Врос в доски моста.

Среди тех, кто умирал сейчас на стене, не было только его, Хромого, Грэлта и Хродаса (и мальчишек, но дети — не в счёт). Сиврим не знал, куда подевался алаксар и куда так спешил Грэлт, но Хродас наверняка по-прежнему сидел в часовне. Говорят, побывавшие в призрачном мире навсегда изменяются; комендант же изменился, когда в призрачный отправилась его дочь. И дело не в седых волосах, просто тот, прежний Железнопалый никогда не остался бы в стороне. На стене сейчас умирали андэлни, за которых он отвечал… он и Сиврим, наместник в Шандале волею Рункейра нашего.

Сиврим представил себе, что сказал бы о нём тот Хродас, Хродас до поездки в Шэквир вис-Умрахол.

Представил и сделал первый шажок вперёд.

Лёгкие порывы ветра по-прежнему раскачивали мост. Держась обеими руками за верёвочные ограждения, Сиврим шёл к собственной смерти.

С собой у него были только короткий кинжал да арбалет, вручённый Досгридром; тогда, в Шэквир вис-Умрахол, прежде чем взяться за импровизированные носилки с Синнэ, Сиврим подобрал дар Дара. Сейчас достал и зарядил. Хоть что-то. Потом («если выживу») можно будет подобрать чьё-нибудь оружие, на стене это не составит труда.

Мост вдруг резко качнулся, и Сиврим едва не упал. «Наверное, Хромой идёт», — он оглянулся, но позади никого не было: ни на мосту, ни в узком проёме, ведущем на внутреннюю лестницу Полой Кости.

Никого не было и впереди, однако мост продолжал раскачиваться.

Между тем сражение на стене почти завершилось. Хотя андэлни ещё держали оборону, бэр-маркадов было слишком много, они уже прорвались во внутренний двор, многие карабкались по башням. Их не испугал даже огонь, на который рассчитывали Рултарик с Хакилсом, — «скоморохи», словно гигантские уродливые мотыльки, попросту прыгали в пламя и гасили его своими телами. Те, кто выжил, обгорелые, часто без лапы или клешни, ковыляли по внутреннему двору. Больше всего их собралось возле хлевов, и горбачи, учуяв врагов, стали бить копытами в перегородки. Протяжный рёв горбачат доносился из тьмы, выпачканной алыми сгустками гаснущего пламени. Казалось, это стонут, надрываются кладбищенские трубы. Ещё немного — и настанет пора засыпать могилу землёй.

Грэлта Сиврим заметил не сразу. Остановившись на полпути между Дозорной и Прибрежной башнями, старик выложил вокруг себя причудливую кривую звезду из обгорелых палок и прочего мусора. В руках держал широкую плошку и кинжал. Фонарь стоял у его ног, подсвечивая лицо Глухаря снизу, превращая в посмертную маску.

Грэлт по самую гарду окунул кинжал в плошку, повернул туда-сюда, словно смывал налипшую на лезвие грязь, затем аккуратно, не торопясь, сунул за пояс — и вылил содержимое плошки себе на голову.

Ничего не случилось.

Потом воздух вокруг него замерцал. Мгновение — и Грэлт исчез. На его месте лежала громадная белёсая туша, в которой Сиврим узнал «скоморошью» Матерь из рассказов Ярри.

Невероятно: мигом стихли все звуки. Бэр-маркады разом повернули головы к псевдо-Матери и замерли, только медленно шевелили жвалами. Тела их теперь излучали не огненно-алое, а приглушённое фиолетовое сияние.

Затем «скоморохи» очень медленно, очень осторожно двинулись к Кройбелессе.

Сверху это выглядело так, словно некий исполинский ребёнок разбросал по всей крепости игрушки, а теперь потянул за нити, чтобы собрать. Бэр-маркады рывками переставляли лапы, подолгу замирали в самых нелепых позах, но что-то, какая-то невидимая и всемогущая сила вынуждала их двигаться дальше. Всё ближе и ближе к псевдо-Матери.

Растерявшиеся было воины опомнились. Они били тварей и жгли их, однако бэр-маркады не обращали на это ни малейшего внимания. Шли к Кройбелессе.

Доски под ним снова заходили ходуном, и Сиврим заметил наконец когти, мелькавшие по краям моста. Бэр-маркад бежал снизу. Арбалетом никак не воспользуешься.

На мгновение он испытал позорное липкое облегчение: если не шевелиться, тварь пробежит мимо.

«В башню, — добавил он мысленно. — Где сидят двое беззащитных мальчишек».

Конечно, они и так обречены, бэр-маркады никого не пощадят, но…

«Это андэлни, за которых я отвечаю».

Он отложил арбалет, вынул из ножен короткий, с широким лезвием кинжал и, опустившись на колени, замер.

В просвете между досками проглядывала белёсая туша псевдо-Матери. Уже начала мерцать и стала полупрозрачной. Со всех сторон к ней подбирались уцелевшие бэр-маркады. Один осторожно протянул клешню…

Что было дальше, Сиврим не увидел. Щель заслонила уродливая морда: угольные буркала глаз, узор жвал, складывающийся в усмешку, псевдо-нос… Сиврим ткнул кинжалом быстро и сильно.

Тварь увернулась.

Доски моста заскрежетали, сам он сильно качнулся — и через миг разъярённый «скоморох» уже стоял перед Сивримом. Тот так и замер: на коленях, с кинжалом в руке. С таким же успехом мог вооружиться древним свитком или горбачьим хвостом.

Бэр-маркад медлил лишь мгновение. Потом пронзительно зашипел и потянулся к Сивриму обеими клешнями.

И отлетел назад.

Поднялся. Из торса у него торчал арбалетный болт.

Сиврим прыгнул, понимая, что это единственный шанс. Он сбил «скомороха», повалил на доски моста и вонзил кинжал в то место, где торс соединялся с брюшком. Потом с натугой рванул лезвие вверх. Запахло раздавленным клопом и блевотиной.

Рядом кричали, страшно, зло… он сам же и кричал, понял миг спустя.

Кинжал вдруг застрял, наткнувшись на болт, но это уже не имело никакого значения: «скоморох» лежал, неестественно вывернув клешни и лапы, только дёргалась хелицера.

Всё это произошло быстрее, чем Сиврим успел бы сосчитать до десяти. Теперь он оперся обеими руками о доски и начал осторожно подниматься (правое колено угодило в щель, неудачно, но ничего страшного…) — он уже почти сполз с бэр-маркадовой туши, когда мир вокруг неожиданно залило слепящим светом; так, наверное, чувствует себя паук в кувшине, который наполнили молоком.

Сиврим задохнулся от этого света, охнул, закричал, когда болью обожгло глаза; мост под ним выгнулся дугой и прыгнул, словно обезумевшая бархага.

«Грэлт, — подумал Сиврим, — Грэлт!..»

* * *

— Вот, — Хромой помог ему подняться и теперь протягивал какую-то тряпицу, — вытрите лицо.

В другой руке держал разряженный арбалет.

Сиврим провёл тряпицей по щекам и лбу, больше размазывая, чем стирая тягучую бэр-маркадову кровь. Скомкал, швырнул вниз. Огляделся.

— Что это было?

— Это был Грэлт, — сказал алаксар. — Похоже, ваш Досгридр был прав. Мне следовало внимательней отнестись к тому, что он читал.

— Досгридр?

— Грэлт.

Сиврим снова посмотрел вниз. Внутренний двор превратился в бойню: повсюду лежали туши бэр-маркадов и тела андэлни. Выжившие защитники пока толком не пришли в себя: одни бесцельно бродили, то и дело останавливаясь и недоверчиво качая головой, другие пытались оттащить убитых в сторону, вот только не знали, куда и зачем. Стонали раненые, кто-то громко и по-детски требовательно просил воды; на него никто не обращал внимания.

Пожары догорали, на винокурне обрушилась крыша, и теперь ветер разносил над крепостью хмельной запах.

— Мы победили?

Алаксар молча развернулся и пошёл к Полой Кости. Возле арки наклонился и поднял знакомую Сивриму бутылку, которую с величайшей осторожностью спрятал под пыльник.

— Эй! — Сиврим едва успел нагнать его на лестнице. Хромой обернулся.

— Вы спасли мне жизнь. Спасибо.

— Квиты, — криво усмехнулся алаксар. — Предпочитаю перед смертью возвращать долги.

Ярри Непоседа

В конце концов Ярри раздобыл себе другой нож взамен того, что забрал Грэлт. Тот он потом тоже нашёл, но спёкшимся куском железа не повоюешь. Ещё два-три дня назад Непоседа оставил бы его себе на память, чтобы потом хвастаться перед храменятами, а теперь — отнёс в часовню и положил на алтарь.

Кусок железа — всё, что осталось от старика.

Господин комендант по-прежнему сидел возле короба с телом своей дочери. На Ярри даже не посмотрел.

На них с Конопушкой вообще не обращали внимания. Ближе к утру Ярри заметил рыжебородый Рултарик. Удивлённо вскинул обгоревшие брови, похлопал его по плечу и пробормотал:

— Рункейрова кровь, я совсем забыл!.. Извини, мне пока не с кем отправить тебя домой. Может, на днях…

Ярри только кивнул. У них тут хватало забот. Весь остаток ночи гасили пожары, помогали раненым дойти до лечебницы и сносили мёртвых в склеп, где раньше завтракали. Поднимать тела в часовню было попросту некому. Может, как-нибудь позже…

Потом с горем пополам распахнули Прибрежные ворота и начали спихивать туши бэр-маркадов в вади. Вот тогда Конопушка и услышал от кого-то, что многие видели, будто после битвы, когда все «скоморохи» в Шандале разом издохли, на дальнем берегу открылся портал. И будто бы в него прыгнули какие-то приземистые чёрные жуки.

Когда Конопушка это рассказывал, Ярри как раз вынимал из короба очередную пачку книг. Господин учитель попросил, чтобы помогли поднять к нему в комнаты всё, найденное в Шэквир вис-Умрахол. Из блоков и верёвок соорудил некое подобие крана, привязал к одной большую корзину, с которой обычно наведывался во Врата, и теперь Ярри с Конопушкой стояли у подножия Полой Кости, наполняли эту корзину. Учитель втягивал её наверх, опустошал и снова спускал. Ни Рултарик, ни господин Хакилс не стали возражать и не потребовали, чтобы он занялся более важными делами; да если бы и потребовали — пожалуй, учитель не подчинился бы им. (Может, потому и не потребовали?..)

— Значит, чёрные? — переспросил Ярри.

— И приземистые.

Он помолчал, бездумно разглядывая переплёт очередного потрёпанного тома. Провёл ладонью по коже. Странное ощущение: когда-то её касались руки живых андэлни, которых давно уже нет на свете.

Как когда-нибудь не станет его и Конопушки.

«Чёрные, приземистые». Значит…

— Они вернутся. Точно.

— Что будем делать?

— Скажем кому-нибудь.

Они почти закончили со вторым коробом. Схватив последние пачки листов, поспешили в библиотеку; правда, из-за Конопушкиной ноги быстро идти не получилось.

— Господин учитель, нам надо вам кое-что расска…

— Кажется, у меня появились конкуренты, — пошутил невысокий широкоплечий воин, который стоял возле самого входа. Предплечье его было перевязано, на серой ткани проступали рыжие пятна. Пахло от него едким дымом, наверное, как и остальные, он помогал жечь дохлых бэр-маркадов. — Я могу подождать, если это срочно.

— Это не срочно, — твёрдо сказал учитель. — Ярри, Конопушка — положите бумаги в жёлтый сундук, тот, что с пятизвёздьем над замком, и ступайте. Позже поговорим.

Было в его голосе что-то такое, из-за чего Ярри не решился возражать. Они с Конопушкой молча (и как можно медленнее) начали складывать бумаги в сундук.

— Итак, зачем вы здесь, десятник?

— Прежде всего — чтобы извиниться. И вы, и я — мы оба знаем, за что именно. Я выполнял приказ…

— Не думал, что вам можно приказывать, будто наёмному убийце.

— Я — солдат. Приказы мы не обсуждаем.

— Я выслушал ваши извинения. Что-нибудь ещё?

Десятник бросил быстрый взгляд на Ярри… или ему только показалось?

— Да. Просьба. Или соображение… — Он хмыкнул, как будто весь этот разговор казался ему нелепым. — Считайте, я наконец вспомнил о своём долге.

— Я слышал, вы отчаянно сражались. Разве не в этом состоит долг солдата: выполнять приказы и сражаться?

— Мы все отчаянно сражались. Но перед осадой кое о чём забыли, — Десятник расправил плечи и в упор посмотрел на учителя. — Мы забыли, для чего здесь находимся. Горелый Шандал защищает Врата Пыли, верно?

— Горожан о «скоморохах» никто не предупредил, — догадался учитель. — Что ж, справедливо, более чем справедливо. Но я тут при чём?

— Мы переговорили с Рултариком и Хакилсом. Они считают, необходимо ударить в колокол.

— Обычно его используют только во время сезона ветров…

— Сейчас — необычный случай. Да и… это не всё. Хакилс собирается отправить кого-нибудь во Врата. Чтобы отвез мальчишек и разъяснил горожанам, чего следует ждать… как готовиться.

— Значит, кому-то выпадет счастливый жребий, — кивнул учитель.

— «Счастливый»?

— Бросьте, десятник. Знаете сами, что твари вернутся. На том берегу ждали «скоморошьи» тропари, теперь они разведали дорогу…

— Сколько, по-вашему, у нас есть времени?

Тот пожал плечами:

— Полдня, может, чуть больше. Как раз хватит, чтобы оседлать бархаг и погрузить на них раненых. Даже после… после всего «скоморохи» вряд ли сразу бросятся в погоню. Когда Хакилс выберет гонца?

— Это будет жребий. Но сперва нужно позвонить в колокол. Проведёте меня к нему?

Учитель жестом велел десятнику следовать за собой и начал подниматься по узкой каменной лестнице, которая вела в верхний, разрушенный зал. Ярри вчера уже заглядывал туда. Зал был пустой и мёртвый, в чём-то очень схожий с Шэквир вис-Умрахол. В центре лежали обломки расколотой столешницы, вокруг — треснувшие скамьи; всё это было занесено песком и мусором. Наверное, никто и никогда не пытался навести здесь порядок — да и зачем? Кто станет трапезничать за расколотым столом, под открытым небом?..

Потолок тоже раскололся — примерно треть его осыпалась вниз и лежала уродливой грудой обломков. По ней можно было взобраться наверх — на площадку, где по-прежнему висел колокол; Конопушка сказал, что именно в него звонили, когда хотели предупредить Врата Пыли о новом сезоне ветров.

Учитель с десятником поднялись в зал. Слышно было, как они пробираются между завалами, потом учитель сказал: «Осторожнее, лучше взбираться по-одному, иначе всё это может рассыпаться», — десятник что-то невнятно ответил, заскрежетали камни…

— Ну вот, теперь вы. Помочь?

Снова что-то неразборчивое.

Ярри с Конопушкой переглянулись.

— Если что — успеем, — сказал Конопушка. — Пока они будут спускаться, мы уже вернёмся сюда. Или вообще уйдём. Раз учитель знает про «скоморохов»…

Ярри кивнул и поспешил к лестнице, что вела в зал.

— Раскачивать придётся вместе, — говорил учитель откуда-то сверху. — Я спрашивал у Рултарика, для этого требуется по крайней мере сила двоих.

— Ничего, справимся.

— Вы хотели мне сказать что-то ещё, десятник?

— С чего вы взяли?

— Я не прав?

Пауза.

— Пожалуй, правы. Всё-таки хочу перед вами снова извиниться.

— Мы, кажется, уже…

— Долг есть долг. Когда я выводил беженцев из Пустолесья, нам приходилось развешивать на деревьях…

— Я знаю, десятник, слышал об этой истории. Они ведь были уже мертвы — те, кого вы вешали. И у них не было никаких шансов вернуться из призрачного мира. Именно так вы себя оправдывали. Угадал?

— По-вашему, это не довод?

— По-моему, это не оправдание. Бывают ситуации, из которых с честью не выйти. Просто не выйти; я знаю. Но это ничего не оправдывает, а только объясняет, увы. Хочу вас успокоить: я не стану участвовать в жеребьёвке, затеянной Хакилсом.

— К гаррам, — сказал десятник. — Это уже не важно.

На внутреннем дворе вдруг кто-то заорал: «Стой! Ты что ж делаешь?!» — и тотчас наверху вскрикнул учитель.

Ярри сам не понял, как успел в два прыжка добраться до груды камней, вскарабкаться наверх…

Громада колокола нависала над всей площадкой. Верёвки лежали, словно сытые, свернувшиеся в кольца змеи. Учитель с десятником стояли у самого края и со стороны казались двумя приятелями, которые встретились после долгой разлуки. Десятник положил руки учителю на плечи, тот перехватил их своими. Ветер откинул полы их пыльников: у одного на поясе висел длинный кинжал, у другого — странная, замотанная в тряпицы бутылка.

Учитель вдруг пошатнулся и сделал маленький шажок назад.

Ярри не стал медлить. Жизнь во Вратах (а особенно — Рябые пустыри) вбила ему в голову одно-единственное правило: хочешь уцелеть — не зевай! Есть время рассуждать и время достать из-за пояса нож.

Ярри выхватил нож и, подбежав, с оттягом, сильно полоснул десятника по бедру — чтобы рана пошире и чтоб кровь — во все стороны!

Тот приглушённо вскрикнул (скорее от неожиданности) и пошатнулся. Учитель тотчас ударил его каблуком по носку, но и сам не устоял. Оба тяжело рухнули на каменные плиты, и Ярри пришлось отскочить в сторону, чтобы они не столкнули его с площадки.

Десятник попытался ударить учителя по шее. Тот снова перехватил, поймал за запястья и держал, сколько мог; лица у обоих исказились. Ярри лихорадочно соображал, как ему быть, чем ещё помочь.

Потом они покатились, не разжимая объятий. То один, то другой оказывался сверху, но никто не успевал воспользоваться преимуществом. Пыльники цеплялись за острые углы плит, рвались в клочья. В какой-то момент за угол зацепился и ремень учителя. Он порвался, бутылка покатилась к краю, но Ярри успел её поймать. Бутылка была неожиданно тяжёлой, как будто вырезанной из цельного камня.

— Ярри, осторожно!..

Учитель снова оказался внизу, но, не обращая внимания на десятника, вывернул шею и смотрел на Ярри.

— Держи её крепче! Ни в коем случае не…

Десятник выхватил свой кинжал и ударил.

До них было ровно три шага.

Второй раз ударить он не успел. Размахнувшись, Ярри опустил бутылку на голову десятника. Что-то треснуло — так лопается полный молока кувшин, в который попадает шальной камень. Десятник начал заваливаться на бок. Учитель сбросил его с себя и, выхватив из рук опешившего Ярри бутылку, зашвырнул подальше, куда-то под колокол.

— Живо вниз!

Уже у самой дыры они налетели на Конопушку — тот, тяжело опираясь на длинную, выше его, трость спешил на помощь.

— Вниз, вниз, мальчики! — Учитель прыгнул прямо на камни, охнул, скатился по обломкам. Конопушка покрутил растопыренной пятернёй у виска, мол, совсем спятил, не иначе, — и тоже полез вниз.

Ярри, ожидая своей очереди, оглянулся. Просто так. Убедиться, что не показалось.

Бутылка треснула ещё у него в руке — и первые ниточки чернил стали просачиваться сквозь тряпки, когда он стоял над телом десятника. Теперь же бутылки вовсе не было видно, а над тем местом, где она лежала, пульсировало густое облако. Пульсировало и время от времени выпускало и вбирало в себя толстые, кургузые щупальца. Словно разминало пальцы.

Рядом лежал на боку десятник. Ярри видел его лицо — и видел, как он открыл глаза. Надрывно выдохнув, десятник зашарил рукой вокруг себя, упёрся и начал подниматься.

Облако разом выпустило больше дюжины длинных щупалец. Коснулось ими воина. Набухло, изменяя цвет: по краям — серый, ближе к ядру — иссиня-чёрный.

Десятник обернулся. Захрипел, дёрнулся, начал вставать.

Облако рывком перетекло: по щупальцам, словно по взбухающим венам, вылилось на андэлни и окутало его с ног до головы.

Почернело…

— Пригнись! — Учитель мог только кричать, но вот Конопушка был рядом, он схватил Ярри за рукав и дёрнул; вовремя. Прогремел гром, наверху что-то обрушилось, обломки брызнули во все стороны, забарабанили по стене, по тому месту, где только что стоял Ярри. Несколько камней, гулко подпрыгивая, скатились в зал.

Потом всё стихло.

* * *

Из-за пыли, засеявшей воздух мелкой белёсой взвесью, дышать в зале было невозможно. Ярри потёр пальцем глаза, чихнул, закашлялся и скривился от боли: когда падал, ушиб спину о камни. Теперь им с Конопушкой неделю, а то и дольше на Рябые путь заказан.

— Подслушивали, значит? Ну… молодцы.

Учитель с трудом поднялся, оторвал рукав многострадального пыльника и пытался перевязать рану. Кинжал десятника распорол ему плечо — больно, наверное, но не смертельно.

Перехватив взгляд Ярри, учитель ободряюще усмехнулся:

— Повезло. Его слишком вымотало ночное сражение. Иначе к тому времени, как ты поднялся наверх, всё бы уже завершилось, — и не в мою пользу.

— Что это было? — спросил Ярри, уже, в общем, догадываясь об ответе. — Ким-стэгат?

— Он самый. Конопушка, ну-ка взгляни, что там наверху.

— Сейчас… Ух ты! Рункейрова кровь!

— Ну, это вряд ли, — пробормотал учитель.

— Колокола нет!

— Что?! — Учитель раздражённо отбросил никак не желавший скручиваться рукав и поспешил к пролому. Забраться на площадку теперь было почти невозможно, груда камней осела, обломки скрежетали и при каждом шаге недовольно ворочались под ногами. Но всё было видно и так. Рядом с двумя колоннами, удерживавшими ось, вокруг которой вращался колокол, лежали чёрные угловатые куски. Всё, что от него осталось.

— Как и следовало ожидать, — сказал учитель. — Значит, это правда: если кляксу определённым образом подкармливать… хм… жаль, что так всё получилось.

— Вы про десятника?

Он удивлённо посмотрел на Ярри:

— Нет, конечно. Господин Досгридр заблудился в лабиринте, выбирая между долгом и честью. Это печальный выбор, и тот, кто соглашается выбирать, всегда теряет самого себя.

— Почему?

— Потому что нельзя отделить одно от другого. — Он снова посмотрел наверх, на обломки колокола, и во взгляде учителя Ярри, кажется, увидел что-то новое. Грусть, но в то же время и облегчение. — Ладно, пойдём-ка и займёмся делами. Сегодня вы спасли мне жизнь, а я… — Он помолчал. — Перед тем как вы уедете, я попрошу вас ещё об одной услуге. Втроём мы справимся быстро.

Хродас Железнопалый

Они все думали, он сошёл с ума. Ошибались. Хотя, если бы действительно сошёл, наверное, было бы легче…

Сердце больше не болело, только ныло: монотонно, глухо. Хродас сидел, выпрямившись и расправив плечи, и казался сейчас себе струной на самом пределе натяжения. Поверни колки ещё хотя бы на полоборота — лопнет.

От свечей было мало света, а глаза слишком устали. Он старался расслабить взгляд, скользить им по коробу, в котором лежало тело. Где-то здесь, рядом… она должна быть где-то здесь… если она появится…

Когда бы не Грэлт, Хродас давно уже был бы в призрачном мире. Но Глухарь, как только остались одни, ухватил его за плечо неожиданно сильными пальцами, встряхнул и велел:

— Даже думать забудь! Ей не поможешь и сам пропадёшь.

Грэлт знал о призрачном мире больше, чем Хродас когда-нибудь узнает. Но Хродас послушался старика не поэтому. Если бы он был уверен, где именно её следует искать…

К тому же они могли разминуться.

И вот он сидел в часовне и ждал: живой покойник — оживления тела.

Пожалуй, в каком-то смысле Хродас уже переместился в призрачный мир: всё вокруг казалось ему зыбким и необязательным, как далёкие силуэты в муторном сне. Он был чужаком в собственном теле, сторонним наблюдателем. Две нити удерживали его здесь: надежда и боль.

Времени не стало. Сидя здесь, в часовне, он заново проживал случившееся. Записку, отправленную с Илданасом и Бйолалом. Ночь перед отъездом в Шэквир вис-Умрахол. Разговор со Жнецом. Короткую злую схватку у Звериных врат и холод секиры, что вот-вот должна была лишить его правой руки. Облегчение, когда приехали свои. Изумление: откуда?!.. почему жив алаксар?!.. Новость про Синнэ. И вдруг — ударом стального кулака по скуле — пришедшее осознание того, что это он её убил: если бы не записка и всё прочее, дочь была бы жива.

Сейчас он переживал всё это снова и снова, события тасовались, словно карты в колоде. Одно шло за другим, а третье внезапно вклинивалось между ними… менялось… харранская секира, никем не остановленная, лишала его руки… Жнец поил отравленным багадэйну-кэршири… отряд приезжал к Звериным вратам, но алаксара с ними не было…

Только одно не менялось никогда. Синнэ была мертва. Убита им.

И он знал, что если бы представилась возможность пережить всё заново, поступил бы ровно так же. Написал бы записку, и отправился к Жнецу, и стоял бы, брошенный на колени, в ожидании удара харранской секиры. Он знал, что поступил бы так же — неправильно, бесчестно, — поступил бы, потому что не мог иначе. Смерть Синнэ — не наказание и не цена за его поступок, даже не обязательное условие: если он так, то всё случится вот эдак, — ну же, выбирай! — нет, думать подобным образом означало бы всё упростить. Это дало бы ему оправдание, сделало бы его поступок, его выбор неосознанным, дескать, тогда он не знал, что так всё выйдет, он, конечно, убил дочь, но убил несознательно, а вот если бы знал…

Если бы знал — это ничего бы не изменило. Это было его решение, его ответственность. Это его вина. Ему не нужны оправдания. Он сам, своими руками её убил — уже тогда, когда писал записку Жнецу.

Мысли путались, в них, кажется, крылся какой-то изъян, но в то же время они оставались чрезвычайно чёткими и ясными. Он был в своём уме, что бы там ни думали остальные. В уме и твёрдой памяти.

Вот тело — оно устало; словно в отместку за то, что он превратился в стороннего наблюдателя, тело вдруг перестало ему подчиняться. Он обнаружил, что едва не заснул. Нужно было чем-то себя занять. Он — ни о чём не забывший — поднялся и вынул из поясного кошеля три глиняных фигурки.

Вспомнил, как лепил их. В тот счастливый год наконец-то удалось договориться с Синеязыкими — после кровавой и затяжной войны, не войны даже — череды взаимных атак, перемежавшихся зыбкими неделями и месяцами затишья. Обмен фигурками для харранов был чем-то большим, чем просто древний ритуал. Они верили, что таким образом обретают власть над дойхарами и в то же время вручают им власть над собой. На дальнем берегу вади харранский отряд установил шатёр, Хродас пришёл туда с Хакилсом и ещё несколькими своими воинами; там же были Ралгам Затейник, Жнец и харраны, чьих имён он не знал. Горело пламя в переносной жаровне, все выпили багадэйну-кэршири и преломили хлеб. Затем Жнец достал откуда-то глину и солому. Все они знали, в чём суть ритуала. Хродас взял в руки влажный ком глины и начал разминать.

Он понимал, чем жертвует. Харранские шаманы действительно умели многое, а Жнец был одним из самых могущественных, это подтверждали дойхары, знавшие кочевников получше, чем молодой комендант. Каждая фигурка была «тенью» одного из представителей договаривающихся сторон. Три харрана и три дойхара, положившие свои судьбы на весы перемирия.

Все понимали, сколь непрочно установившееся равновесие. Понимал и Хродас, вкладывавший в каждую из глиняных фигурок обязательные прядку волос и обрезок ногтя. Сперва он вылепил себя. Затем — Кросари Чужачку и дочь.

Ралгам Затейник сплёл из соломы себя, Жнеца и Пёстрого Носа. Когда дело касалось войны, харраны ни во что не ставили жизни жён и детей, однако знали, что у дойхаров всё иначе.

Положив на заклание три жизни, Хродас купил мир на несколько долгих лет. Рискнул — и выиграл.

Он сделал это тайно от Кросари (а Синнэ была слишком маленькой, чтобы с ней обсуждать такие вещи), он знал, на что идёт. Никто и никогда не смог бы обвинить Железнопалого в том, что он не думает о последствиях. Никто и никогда!

Теперь всё в прошлом, фигурки ничего не стоят и ничего не значат. Их следует уничтожить; верно, Жнец уже бросил свои в пламя.

Хродас зачем-то помедлил, разглядывая глиняные безделицы. Вспомнил, как старался тогда вылепить их поаккуратнее, пальцами разглаживал трещины, убирал лишние комки.

Сейчас пальцами же и сломал — просто нажал посильнее, и всё. Они распались на куски с едва слышным, но по-своему оглушительным хрустом.

Он отчего-то ждал, что в унисон что-нибудь хрустнет у него внутри.

Ничего не хрустнуло.

Ждал, что на этот хруст придёт Синнэ.

Синнэ не пришла.

Зато пришёл Форэйт Жадюга. Встал не перед коробом, как норовили сделать все остальные, — остановился где-то сбоку; чтобы его увидеть, Хродасу нужно было повернуть голову.

— Что с твоей ногой?

Жадюга криво усмехнулся:

— Если ты не забыл, сегодня ночью мы едва отбили атаку бэр-маркадов. Или ты попросту не заметил?

Он… заметил, конечно. Заметил. Просто не придал этому значения. Думал, неважно.

— Зачем ты пришёл? Пожурить и усовестить?

— Отчитаться. Правда, Рултарик с Хакилсом говорили, будто ты сложил полномочия коменданта, но по-моему, они чего-то не поняли. Я им так и сказал: «Если бы даже он решил отойти от дел, то выбрал бы другое время. В Железнопалом слишком много ответственности. Думаю, он должен был бы лишиться ума и перестать быть самим собой, чтобы бросить крепость перед самой осадой». Знаешь, что ответил мне на это Хакилс?

Хродас молчал.

— Он сказал мне: «Ответственности не бывает слишком много. Или она есть, или её нет», — и всё. Потом нам стало не до разговоров. Теперь, когда пожары погасили, а тела убрали, я пришёл отчитаться. Или услышать, как ты самолично скажешь мне, что ты больше не комендант…

— Я больше не комендант, — спокойно сказал Хродас.

— …но только мне уже не нужны эти твои слова, — продолжал Форэйт. — Всё верно, ты не комендант. Ты перестал им быть не тогда, когда сообщил об этом Хакилсу и Рултарику, — позже, когда пришли бэр-маркады, а тебя с нами не было.

Он помолчал, взглянул на тело в коробе.

— Ты мог бы хотя бы носить мёртвых, — с удивившей Хродаса горечью сказал Жадюга. — Хотя бы это. Не знаю, насколько справедливы все россказни о том, что если тело лежит в часовне, то шансов вернуться из призрачного больше. Не знаю… Но ты мог бы… это были твои андэлни, ком… Железнопалый. Они все были твоими андэлни. Тех, кто остался, не хватило на всё; мы сложили тела в склепе. Их некому поднять в часовню, о них некому позаботиться. А ты сидишь здесь и смакуешь своё горе, как запойный пьяница, которого бросила жена.

— Грэлт…

— Грэлт мёртв, — бросил Жадюга. И ушёл, не оглянувшись.

* * *

Потом, когда они его связывали и куда-то вели, он бездумно отбивался, что-то им кричал. Не мог объяснить. Все слова вдруг разом утратили смысл, он перебирал их бесцельно, отчаянно — его не слушали. Вбили в рот кляп, потащили. Когда снова попытался сопротивляться — несколько раз ударили, кажется, испытывая при этом скрытое, неосознанное удовольствие. Он их не винил. Всё понимал.

Жаль, они так и не поняли.

Жаль, что успели остановить прежде, чем он закончил.

А ведь поначалу всё складывалось как нельзя лучше: он спустился с Надвратной башни, прошёл к хлевам — и никто не попытался ему помешать.

Первые несколько шагов по двору дались сложнее всего. Он словно оказался отброшен назад во времени — в те годы, когда крепость только начали отстраивать после всех разрушений, после Разлома. Не хватало рук, не хватало средств… ничего не хватало. Было только злое звериное желание выжить вопреки всему. Сейчас Хродас видел в лицах своих андэлни усталость и пустоту… да и мог ли он назвать этих андэлни своими?..

Он шёл сквозь густой горький воздух. Запах дыма смешивался с вонью от дохлых бэр-маркадов. На плитах зеленели потёки «скоморошьей» крови, но были и другие пятна — буро-ржавые. Винокурня лишилась крыши, стены кузницы обгорели, дверей не было. Сад превратился в выжженный пустырь, на месте огорода громоздились обломки досок и битая черепица.

«Форэйт, наверное, в ярости. Восстановить всё это будет нелегко. А уж Кросари расстроится! Я ведь обещал ей, что через полгода, ну — год — переедем поближе к столице. Обещал, что обязательно съездим к её родственникам, обещал Синнэ…».

Он встряхнул головой и велел себе не сходить с ума. «Нельзя, не сейчас, ещё столько предстоит сделать.

Проклятая катастрофа!.. Проклятые алаксары!.. Нужно посоветоваться с Грэлтом, он наверняка подскажет — всегда подсказывал, хоть и в этой своей едкой манере, характер у старика, конечно, не подарок, но в уме не откажешь… в у…»

В этот момент он обогнул Дозорную башню и увидел то место, где умер Грэлт. Плиты там искорёжило, вдавило в землю. Многие треснули, другие попросту раскрошились. И все покрывал ровный слой седой пыли.

«В теле любого андэлни энергии больше, чем в чародейском посохе, её с лихвой хватило бы, чтоб выпарить озеро!»

Хродас покачал головой. «Рункейр всемогущий!.. Так это правда. Но откуда Глухарь мог знать?..»

Он стоял у края чудовищной воронки, не веря собственным глазам. Потом уловил справа, у кузницы, движение. Это вышел из дверей Рултарик — вышел, заметил его и на мгновение — Хродас отчётливо это видел — обрадовался. Просто-таки переменился в лице: улыбнулся, сделал шаг к Железнопалому, чтобы хлопнуть по плечу и сказать что-нибудь грубоватое, шутейное.

Не сделал. Замер, вспомнив, наверное, о разговоре в часовне и догадавшись по взгляду Хродаса, что ничего не изменилось. Отвёл глаза, нахмурился…

— Послушай, тут вот десятник высказал вполне здравую мысль. — От Дозорной к нему направлялись Хакилс с Досгридром Осенним Даром. Рултарик повернулся к ним:

— О чём речь?

— О Вратах. Десятник напомнил то, о чём все мы совершенно напрасно позабыли… Если «скоморохи» действительно сегодня-завтра вернутся…

Они зашагали прочь от кузницы и Хродаса, в сторону Дозорной. Ни один не оглянулся.

Возле хлевов никого не было — удача, на которую Хродас не рассчитывал. Он скользнул взглядом по разбитым, исцарапанным стенам, отодвинул дверь (только одна петля уцелела, да и та держалась на честном слове) — вошёл.

Времени что-либо кому-либо объяснять не осталось. Они вообще потеряли его слишком много. Он потерял.

Это его андэлни, его крепость. Их нужно спасать.

Пожалуй, Грэлт понял бы его с полуслова. Остальные… слишком много болтовни предстояло, слишком много расшаркиваний и прочей шелухи. В конце концов, он — хозяин и ему решать. Он имеет право, доказал за все эти годы.

Если начну объяснять, сказал он себе, если только позволю втянуть себя в перепалку, на это уйдёт уйма времени, особенно из-за всех тех глупостей, что вбили себе в голову Хакилс и Рултарик. Им следовало самим догадаться. И первым делом не чинить винокурню, а подумать о следующей атаке «скоморохов»!..

Внутри было темно, несколько дойных самок уныло, безнадёжно мычали. Подоят их явно нескоро — если вообще будет кому доить.

Он вывел из стойла седого горбача и повёл, спокойного, вальяжного, к Прибрежным воротам. Те до сих пор были распахнуты, ветер из пустыни приносил запах горелой плоти да редкие нити дыма.

Уже у самых ворот Хродас столкнулся с Бйолалом.

— Комендант? Я думал, ты…

— Это хорошо, что я тебя встретил. Сходи-ка в хлев ещё за одним горбачом. Так будет быстрей. Зачем — потом объясню.

— Ну… как скажешь. — Бйолал как-то странно посмотрел на него, но пошёл выполнять приказ. На Шею Хродас всегда мог положиться, вот настоящий верный воин, не задающий лишних вопросов.

Он вывел горбача к самому краю обрыва. Погладил по косматой морде. Тот фыркнул и потянулся губами к пальцам.

Хродас похлопал его ладонью по лбу — и другой быстро, одним резким движением вонзил в глаз клинок.

Лезвие вошло по самую рукоять, бык испустил дух прежде, чем понял, что с ним делают. Он покачнулся и упал на бок — рядом с обрывом. Теперь, когда придёт Бйолал, нужно будет…

— Стой! Ты что ж делаешь?!

Хродас оглянулся. Вот он, «верный воин, не задающий вопросов», — никуда не пошёл, а выжидал и смотрел. Следил, гаррова сыть!

— Подожди, Шея…

— Ах ты выродок! Да… — Бйолал захлебнулся от гнева. Зато кулак его вполне справился с задачей и выразил всё, на что не хватило слов.

Хродас упал, кинжал загремел по плитам.

Принял ещё один удар, на сей раз — сапогом под зад; не так больно, как унизительно.

— Да что ты себе, гарров потрох, позволяешь?! Шея, т-твою!..

Ещё удар. И ещё. Во рту песок, пока сплюнешь… а, вот и остальные подоспели.

— Я верил тебе, комендант.

Ну да, конечно, в этом всё дело: обманутый и обиженный. Что ж так быстро разуверился?..

Хорошие слова, только Хродасу не дали их сказать. Не успел подняться — снова толкнули, вырвали меч, выкрутили руки, начали связывать. Когда на Полой Кости грохотнуло, он уже лежал мордой в песок, беспомощный, словно один из сибарухов на Мясном рынке.

Потом, когда его подняли и повели, он отбивался и кричал — пустоголовый скудоумец! В итоге они вбили ему в рот кляп. Теперь ничего не мог им объяснить.

И вот он лежал в склепе, живой покойник среди мёртвых тел. Его уложили с неожиданной заботливостью, подсунув под голову чей-то свёрнутый плащ и оставив свечу на столе. Со своего места видел тела… много тел… впрочем, это уже не имело значения. Как только явятся бэр-маркады, в крепости не останется живых. А бэр-маркады непременно придут.

Появление мальчишек в Рёберном лесу только ускорило неизбежное: после своей проклятой свадьбы «скоморохи» всегда идут осваивать новые земли. И если находят андэлни…

Хродас сцепил зубы так, что, казалось, вот-вот раскусит кляп напополам. «Если на то будет моя воля, не рука харрана отправит тебя в Нижний мир, хоть и случится это скорее, чем ты думаешь». Йэшамгур-Жнец знал о «скоморохах» уже тогда. Уже тогда!

Они придут, наверняка придут — и скоро.

Закрыв глаза, Хродас попытался очистить разум. Ему очень нужно было вспомнить, очень… хвала старому зануде Грэлту, который гонял их в часовню и требовал, чтобы вслух произносили слова молитвы. Железнопалый обычно молчал, но из памяти они не стёрлись.

— Рункейр-Благодетель! Созданы из дыханья твоего, возносим к тебе наши молитвы. Прошу… — На миг он запнулся, не знал, как продолжить. — Прошу, Справедливый, о высшей милости. Вот дочь моя, Синнэ тэр-Ойбриккэс, тело её — здесь, душа — в призрачном мире. Не погуби. Не дай ей вернуться оттуда. Не обрекай на страдания.

Жить им всем оставалось полдня, не больше. После её тело, как и тела всех остальных в Шандале, живых и мёртвых, растерзают «скоморохи».

Хродас молился о милости и мечтал только об одном: чтобы всё поскорее закончилось.

Не вымолил и того: вскоре за ним пришли.

Из архива Хромого

(Лист, очевидно, вырван из манускрипта; на полях пометка алыми чернилами: «Найден в скриптории Ш в-У Б. Выяснить, не было ли копий»)

Из «Полуночных бесед»

— Как же получилось, что после Трещины и до его изменения Палимпсест уцелел?

— Вторая его половина никуда не делась. Она недоступна обитателям нынешнего Палимпсеста, однако существует. И это как второе, тёмное сердце мира.

— Между тем и после Безмолвия были ведь случаи вмешательства Праотцов в дела Палимпсеста. Но если создатели отвратили от мира свои взоры, как могли они узнать о том, что необходимо вмешаться.

— Есть разные виды вниманья. Один — сродни вниманью, с которым наблюдает за событиями пристрастный их участник. Другой — сроди вниманью усталого путника, который в зыбком мираже видит творящееся в невообразимой дали времён и пространства. Третий вид — вниманье спящего, когда не разум, но органы чувств сами воспринимают сигналы, что приходят извне, — и отвечают на них, когда требуется. Так, коснувшись огня, андэлни отдёрнет руку прежде, чем разумом осмыслит случившееся.

Праотцы отвратили от Палимпсеста свои взоры, однако продолжают ощущать его — так спящий ощущает то, что творится вокруг. И при необходимости пробуждается.

Сиврим Вёйбур

Гурд Лучник позволил вставить ему в рот старый ремень и теперь рвал кожу зубами, выпучив глаза и раздувая ноздри. Молча.

Сиврим сидел у него на бёдрах и смотрел, как Зубодёр корявой пилой споро водит по обрубку левой ноги. В комнате смердело трактиром: выпивкой и горелым мясом.

Повсюду, где только возможно, лежали раненые, их мычание и стоны, казалось, сливались с вонью в некую вполне ощутимую и зримую дымку. Из-за неё двигаться и дышать в лазарете было невыносимо трудно.

В светильниках бешено метались блёстки; шорох, который они издавали, стукаясь о стенки, сводил с ума.

Гурд под Сивримом вздрагивал, до предела натягивал ремни, которыми был привязан к койке.

Сиврим пытался удержать в голове одну-единственную важнейшую мысль: нельзя, чтобы Лучник вырвался. Горький привкус во рту и позывы к рвоте мешали сосредоточиться. Ему казалось, все они упустили какую-то важную деталь, но попытки думать только вызывали у Сиврима головную боль.

Это был уже… он сбился со счёта, какой именно больной. Акки обходился со всеми с одинаковым равнодушием: осматривал, кивал, тянулся за тем или иным инструментом, попутно приказывая Сивриму зафиксировать руку, ногу, туловище… Зубодёр прерывался лишь на то, чтобы хлебнуть воды и пожевать подсохших хлебцев с сыром. Сиврим искренне не понимал, как ему удаётся всё это удерживать в желудке.

Они закончили с Лучником и сделали очередную паузу. Акки снова жевал хлебцы, шумно глотал, сыпал крошки на пол.

Сиврим спрашивал себя, как долго ещё продержится.

— Спасибо, что согласились помочь, — как бы между делом бросил Зубодёр.

— Ну, здесь от меня хоть какая-то польза.

— «Польза»! — с неожиданной злостью фыркнул Акки. — И от меня, и от вас её с комариный чих. Хакилс хочет, чтобы я их поставил на ноги, насколько это возможно, а потом — всех на башни.

— Они же не смогут драться!

— Кое-кто не сможет ничего, кроме как выть от боли. Сонный отвар я не сделаю, нет составляющих, да и времени в общем-то нет. Здесь бы успеть с теми, кто на грани…

Резко заскрипела дверь, в лазарет ввалился растрёпанный Варипдейм-С-Перевала.

— Эй, Акки, Вёйбур у тебя? А, вот вы…

— Что-то случилось?

— Хакилс велел позвать вас, наместник. Сказал, дело срочное. Идите, я вас подменю.

Сиврим кивнул.

— Если получится — вернусь, — пообещал он Зубодёру. Надеясь в глубине души, что не получится, и презирая себя за это.

Хакилс ждал в Дозорной башне, в комнате, которая прежде была кабинетом Железнопалого. Он сидел за столом и бездумно постукивал кончиком кинжала по набросанному на листе плану. Это был вид на Шандал сверху, этакий схематический рисунок, отмечавший стены, башни, основные здания во внутреннем дворе. Крестики перечёркивали разрушенные постройки.

Заметив Сиврима, Хакилс отложил кинжал и вкратце объяснил, для чего позвал сюда господина наместника.

— Ехать во Врата? Бежать?! — Сиврим почувствовал, как краснеют у него щёки и мочки ушей. — Вы предлагаете мне бежать?!

— Не бежать — передать важное сообщение, — невозмутимо произнёс Хакилс. — Кто-то ведь должен предупредить горожан об опасности. И отвезти во Врата детей.

— Я слышал, речь шла о жеребьёвке.

— Мы с Рултариком и кое с кем из парней посовещались… Решили от неё отказаться.

— По-моему, так было бы честней…

Хакилс вздохнул и покачал головой, как будто приходилось разъяснять простейшие вещи капризному и упрямому ребёнку. В комнате было душно, он поднялся и распахнул окно — стало только хуже. Сиврим поморщился, когда терпкий винный запах заполнил всё вокруг.

— Пойдём-ка, договорим снаружи.

Сверху Шандал выглядел плачевнее, чем на схеме. Но Сиврим скользил по крепости рассеянным взглядом и Хакилса слушал вполуха. Одна мысль не давала ему покоя…

— «Честнее», значит? — повторил Хакилс. — Вздор, наместник. Никто из парней не уедет. Может, кому-то очень хочется… гаррова сыть, да ясно же, никто по своей воле подыхать не рвётся! Но есть вещи посильнее смерти. Или, если уж точней, есть вещи, которых не совершишь ради того, чтобы остаться в живых. Потому что они сильнее жизни… и, так сказать, плохо стыкуются с жизнью.

— Для этого существует жребий. Тот, кому он выпадет, не будет чувствовать себя виноватым. И другие не будут о нём думать, что он…

— Будут, наместник, будут: и он, и они. Знаете, сколько парней уже подходили ко мне и как бы между делом сообщали, что в жеребьёвке не участвуют? Вот так-то. А вы здесь посторонний, чужак. Я понимаю, вам это обидно слышать после стольких месяцев, но… — он развёл руками. — Правда есть правда, на неё глупо обижаться. В общем, хватит болтовни, ступайте, позовите мальчишек. Бйолал уже пошёл за бархагами.

— Я не посторонний, господин Хакилс, — сказал Сиврим. — И если уж на то пошло, в крепости есть другой андэлни, который…

— Алаксар уже отказался. Всё, всё, наместник, хватит…

— Я не про алаксара. Я имею в виду Хродаса Железнопалого. Он сложил с себя полномочия коменданта. Отказался от вас всех. Вот его и отправляйте во Врата. А от меня больше пользы будет здесь.

— Интересная мысль. Но глупая. Хродас от горя сошёл с ума — и что, вы предлагаете мне отправить во Врата безумца? — Он посмотрел на Полую Кость и сплюнул себе под ноги: — Гарры вас всех язви, что ж за день сегодня такой, все только и знают, что стремительно глупеть или вовсе сходить с ума?! Скажите, наместник, вы не догадываетесь, с какой такой радости Осенний Дар напал на алаксара? И каким образом тот превратил колокол в груду осколков?

— А если он не сошёл с ума? — пробормотал Сиврим.

— Дар?

— Хродас.

— Если не сошёл — тогда на кой ему понадобилось убивать горбача?

— Именно об этом я и спрашиваю себя последних полчаса — с тех пор, как мы его связали.

— Ну, если очень хочется — ступайте и спросите у него самого. Только сперва всё же соберите вещи и позовите мальчишек. Тоханмир, должно быть, уже оседлал бархаг, а времени в обрез…

— Что?

— Времени в обрез. Рункейр всемилостивый, хоть вы, наместник, не проявляйте чудеса скудоумия!..

— Бархаги!

— Да, уже осёдланы и…

— Проклятье, Хакилс, бегите вниз и немедленно велите Бйолалу, чтобы не смел их выводить!

— Что вы…

— Скорее! Времени действительно в обрез. Но если мы успеем…

* * *

Он перебежал из Дозорной в Полую Кость по мосту, не держась руками за верёвки и не глядя себе под ноги. Мост ходил ходуном, выгибал спину… пус-тя-ки!

Мальчишки после взрыва на колокольне оставались с Хромым. Тот обещал приглядеть за ними, хотя, пожалуй, алаксару самому не помешал бы кто-нибудь, кто позаботился бы о нём: поначалу Хромой выказывал бодрость (скорее всего, наигранную), но во время разговора несколько раз опирался рукой о дверной проём, и кровь проступала на повязке, медленно расползалась зловещим пятном. На предложение позвать Зубодёра или Хакилса он отмахнулся: «Есть те, кому их помощь нужнее. Пустое, пройдёт. Просто устал».

Сиврим сказал тогда мальчишкам, чтобы готовились к отъезду и ждали его в Кости. Во внутреннем дворе им сейчас делать было нечего: сразу после взрыва, уничтожившего колокол, Рултарик с Хакилсом активно занялись подготовкой к осаде, и там сейчас царил полный хаос. Дохлых бэр-маркадов уже сбросили в вади и сожгли, перенесли тела своих павших в склеп, оказали раненым первую помощь… Хакилс велел всем отдохнуть и как следует поесть, чтобы не засыпали на ходу и не валились с ног от усталости.

Сейчас у них было два врага: «скоморохи» и время.

Пробегая по мосту, Сиврим бросил взгляд вниз — между башнями и пристройками защитники возводили нечто вроде баррикад. В ход шло всё, что попадалось под руку; из Полой Кости выволакивали древний хлам, обломки деревянных лавок, кусок плиты, груду ветхих гобеленов.

Не сомневались, что в конце концов придётся отступить в одну из башен, — но и сдавать крепость без боя не хотели.

Вряд ли наскоро возведённые баррикады надолго задержат «скоморохов» — те запросто могут перепрыгнуть их или обойти, карабкаясь по башням. Но в грядущем бою решающей может оказаться любая мелочь…

Уже перед самым входом в Кость он взглянул на южную стену — там развели под чанами костры. Из разломанной винокурни и из подвалов выкатывали бочки и катили наверх, всем этим распоряжался язвительный Форэйт. Он винил себя за то, что оказался не готов к первой атаке, — и уж теперь-то намеревался всё выполнить в лучшем виде.

А вот хлевов Сиврим отсюда не видел, но был уверен: скоро Хакилс отдаст необходимые распоряжения.

Он поднялся по лестнице в библиотеку. Мальчишки сидели на злосчастных коробах и о чём-то тихо переговаривались.

— Ну, готовы?

Они кивнули и поднялись. У каждого было по небольшому дорожному мешку, внутри мешков что-то позвякивало, угловато топорщилось.

— А где архивариус?

Переглянулись.

— Он ушёл спать и сказал, чтоб не тревожили.

Что-то было не так в комнате: слишком темно, и пахло странно, однако, подумал Сиврим, теперь во всём Шандале пахнет странно, нечего удивляться. К тому же время поджимало.

— Ну, пошли.

Он спускался первым, стараясь идти не слишком быстро: один из мальчиков хромал и ступал осторожно, тяжело опираясь на длинную трость. Несколько раз, забывшись, Сиврим уходил далеко вперёд и дожидался их на очередном лестничном пролёте.

Сам он всё повторял в уме собственные доводы и пытался найти в них слабое звено. Конечно, скоро он получит ответ из первых рук или, точнее, уст — как только придёт с детьми к Северным вратам. Нетерпение и боязнь ошибиться гнали Сиврима вперёд, поэтому он не сразу понял, что за шум раздался позади. Грохот, один из мальчишек выругался, другой шикнул на него — а к ногам Сиврима прямо по ступенькам скатился дорожный мешок. Сиврим поднял его и отдёрнул руку, обо что-то уколовшись.

— Что у вас там такое? — пробормотал. И впервые — пожалуй, поздновато — задался вопросом, с чего бы это у мальчишек оказалось с собой столько вещей.

Когда они спустились к нему, Сиврим задал уже другой вопрос:

— Откуда у вас это?

Задал больше для порядка, так как знал откуда.

Мальчишки снова переглянулись, тот, что с тростью, вздохнул и потёр ушибленное колено.

— Ваш учитель знает об этом?

— Нет, господин Вёйбур, — подал голос Ярри. — Скажите, мы можем говорить с вами по-честному?

— Надеюсь, именно так вы и поступите, — сурово произнёс Сиврим. Конечно, суровость эта была напускной и, с учётом того, что всем им грозило, бессмысленной. Просто он не знал, как иначе с ними разговаривать.

— Мы нашли эту книгу в алаксарском городе.

— Точнее, в башне, — догадался Сиврим.

— Ага.

— Ну и что вы будете с ней делать? Вряд ли во Вратах кто-нибудь собирает такие книги. — По их взглядам он понял, что попал в точку, озвучил самую суть их затруднений. — А главное: что вы станете делать с деньгами?

— Сбежим, — хмуро сказал второй мальчик, которого звали Конопушка. — Поступим к кому-нибудь в ученики. Во Вратах… нечего там ловить, во Вратах!

— Но и продавать там её некому.

— Книга, может, никому и не нужна. Но вон, гляньте.

— Да, камни похожи на настоящие. Только с ними всё та же беда: вряд ли во Вратах вы их продадите.

— Ничего, сбежим через портал на другой остров.

Сиврим покачал головой:

— Вас прирежут или сбросят в ким-стэгат.

— Вы не понимаете, — сказал Ярри. — Разницы никакой: или сдохнуть во Вратах, или рискнуть где-нибудь ещё. Рвачи с Рябых пустырей или ещё кто-нибудь рано или поздно распашет нас по полной. А потом скормят бархатам, чтоб мы случайно из призрачного не вернулись. И всех делов.

Сиврим повертел в руках книгу. Потом бросил её в мешок Конопушке и плотно завязал горловину.

— Вот что, договоримся так. Я никому ничего не скажу. Если выживу после этой ночи, наведаюсь во Врата. Найдите меня — постараюсь вам помочь.

— Сколько? — зыркнув исподлобья, спросил Конопушка.

— Что — «сколько»?

— Мы же не младенцы, — сказал Ярри. — Чего вы захотите взамен?

Сиврим пожал плечами:

— А что с вас взять? Ну, давайте так: я помогу вам продать камни, а книгу оставлю себе. Идёт?

— Закусано! — серьёзно кивнул Конопушка. — Мы вам верим.

Сиврим постарался с таким же серьёзным выражением лица кивнуть в ответ. «Подарю потом Хромому, пусть порадуется».

Они без приключений спустились вниз и, пробравшись через баррикады и завалы, оказались у Надвратной.

Там их уже ждали: Хакилс, Бйолал, осёдланная бархата. Рядом, растирая запястья, стоял Хродас Железнопалый. Он был бледен, словно вернулся с того света, под глазами набухли мешки, правое веко чуть подрагивало.

— Значит, так? — переспросил он у Хакилса. — Так ты решил? Жестокая месть, Эттил.

— Думай как хочешь. Это было твоё решение. А если переменишь его… кто, кроме тебя, сможет восстановить Шандал?

— А если я попросту откажусь?

— Дети не виноваты, Хродас. Дай им шанс спастись. И дай возможность Раймунгу подготовить Врата к осаде.

Хродас мотнул головой, скривился.

— Какая же ты всё-таки сволочь, Хакилс. Какой же ты…

— Подбери сопли и слушай внимательно. Мы запрём склеп и запрём часовню. Если тебе наплевать на тех, кто живёт во Вратах, подумай хотя бы о тех, с кем ты жил здесь последние двадцать лет. Дай им шанс. Вернись, привези с собой священника, пусть проведёт все ритуалы. Может, хоть кого-нибудь удастся спасти. — Он не сказал «кого-нибудь из нас» — оба понимали, что уж они-то вряд ли уцелеют. — Давай, Хродас, в седло — и вперёд. Парни уже наверняка закончили с горбачами. И если…

Хродас не стал слушать — оттолкнул Бйолала, неуклюже — с третьей попытки — вставил ногу в стремя, запрыгнул в седло. Бархага под ним волновалась, нервно поводила из стороны в сторону брюшком, мотала головой. Сиврим помог забраться в седло мальчишкам: один перед Железнопалым, другой — позади, — подал им дорожные мешки.

— Да хранит вас Рункейр.

Хродас, не оглядываясь, неловко хлестнул бархагу — та зашипела и помчалась зигзагами, как будто пыталась сбросить седоков.

Когда они исчезли за воротами, Хакилс поглядел на Сиврима и криво усмехнулся:

— Ну, может, после полуночи будут в городе. Руки у него, конечно, затекли, но ничего, справится. Старая закваска… Всё, парни, — крикнул в сторону Надвратной, — закрывайте ворота. — Да они уже и сами это поняли: створки с привычным скрежетом начали сходиться.

— Что теперь? — тихо спросил Сиврим. — Выводим остальных бархаг и…

— Их уже должны были вывести, — рассеянно отозвался Хакилс. Мысли его сейчас явно занимали другие вопросы, этот он считал так или иначе решённым. — Бйолал, спроси у Ткача, нельзя ли что-нибудь ещё придумать, какие-нибудь силки… я не знаю… ему видней. И пусть не врёт про время — да, мало, но это лучше, чем ничего. И про то, что рук не хватает, не надо мне рассказывать. Надо взять и сделать.

Бйолал отрывисто кивнул и зашагал к Дозорной — именно там в одном из подвалов находилась вотчина Ткача.

— Вот видите, Вёйбур, — сказал Хакилс, — вы оказались правы. Вопрос в том, был ли прав Хродас, но это мы узнаем позже… Если на то будет милость Рункейра — не слишком поздно. Всё, теперь от нас здесь ничего не зависит, надо заниматься другими делами. — Он, чуть прищурясь, оглядел Сиврима с головы до ног. — Выглядите неважно, наместник. Шли б вы хоть на полчасика взремнуть.

— Вряд ли я засну, — спокойно сказал Сиврим.

— Ну, как хотите. Спросите у Рултарика, чем помочь, ему лишние руки не помешают. А я — к Форэйту, надо…

Его прервал крик с Надвратной.

Они вдвоём обернулись и сперва ничего не поняли. Ворота закрыты, над башней безоблачное, уже чуть потемневшее небо.

— Неужели началось? — процедил, играя желваками, Хакилс.

И — словно в ответ на его досаду и горечь — над зубцами стены взметнулась угловатая тень. Перемахнула через зубцы, помчалась вниз по отвесной стене. Не добежав и до половины — прыгнула. Сиврим с Хакилсом только и успели, что упасть на выщербленные плиты двора. Существо промчалось мимо них, стремительно перебирая лапами и возбуждённо пощёлкивая. Андэлни, увидев его, разбегались в стороны. Оно в два прыжка перемахнуло через гребёнку баррикад и скрылось с глаз.

— Ах ты гаррово семя!.. — прошептал Хакилс, глядя ему вслед. — Как же так вышло… Ну не мог ведь учуять, никак!.. с такого расстояния… — Он выругался и встал, отряхивая штаны.

Ворота уже открывались.

— Бегите, может, ещё не всех… — повернулся Хакилс к Сивриму.

Тот помчался к жучарне, хотя оба они точно знали, что на этот раз спешить совершенно ни к чему.

* * *

Невыносимей всего было ожидание. Сиврим задрёмывал, просыпался и опять соскальзывал в неглубокую жижу забытья. По всей стене горели костры, удушливая жара брала за горло, втискивалась в гортань. Он привык к смраду немытых тел, но вот к жаре почему-то привыкнуть никак не мог.

В полусне Сивриму начинало казаться, что время вывернулось наизнанку, прыгнуло назад — и вот он снова в осаде, а по ту сторону стен — сброд Плети Рункейровой. Это принесло ему неожиданное спокойствие — так, наверное, чувствует себя верующий после исповеди. Если всё вернулось, значит, он снова победит. По крайней мере не опозорится.

Эта мысль — мысль о позоре — обожгла вдруг его, он проснулся уже окончательно и потёр онемевшими ладонями лицо. Было темно. Отсветы костров ложились на лица и тела, расцвечивая их подобием харранских татуировок.

Сиврим потянулся за флягой и сделал несколько глотков, вслушиваясь в приглушённые разговоры. Кто-то недовольно ворчал, дескать, если бэр-маркады до сих пор не появились, то уже и не появятся; «А мы здесь, как косолапое мужичьё, с немытой шеей который день!..»

— Это кто немытый?! — отозвался Бйолал Рубленая Шея.

Вся стена грохнула от хохота, Сиврим чуть не подавился очередным глотком, так смеялся. В этом общем смехе не было истерики, он был искренним. Хотя в другой раз Сиврим бы на такую шутку только пожал плечами, здесь и сейчас она показалась ему невероятно удачной. Он смеялся с лёгкой душой: теперь, когда от них самих уже мало что зависело, всё сразу как-то стало проще. Что бы там ни говорил Эттил Хакилс, но сейчас Сиврим чувствовал себя своим среди этих воинов, даже среди ветеранов. Он и сам по-настоящему не понимал, насколько это для него важно.

Что-то в нём менялось. Пока ещё незаметное, неясное, такое, что не поймаешь словами. Он вспомнил свои прежние мысли по поводу взросления: в столице и здесь, когда подслушал разговор Синнэ и Хромого. Теперь они казались ему смешными. Может, когда-нибудь и нынешние покажутся такими же…

Он туго закрутил флягу и встал, чтобы оглядеться. Его отряд занимал юго-восточную часть стены. Впрочем, отряд — это громко сказано: из восемнадцати воинов многие были ранены, и все ослаблены. За последние сутки ни один не отдохнул как следует. Сколько они смогут продержаться против «скоморохов»? Вряд ли дольше, чем в прошлый раз. А им нужно выиграть время, затянуть схватку и не позволить ей выплеснуться со стен во внутренний двор…

Хакилс понимал это не хуже Сиврима. Однако на закате, собрав их всех у ворот, опальный дворянин прямо сказал: когда удерживать позиции станет невозможно, будем отступать. Без паники, но и без промедления. Запасов в Дозорной хватит на месяц-полтора.

Сиврим отметил для себя это его «когда». «Когда», а не «если».

— И я хочу, чтобы вы ещё кое-что уяснили, — сказал Хакилс. Он не стал взбираться на парапет или хотя бы на крышу гончарни, его и так все видели; их — «всех» — осталось не много. — Большинство из вас я знаю не один год. Других в бою пока не видел. Но то, что скажу, касается и ветеранов, и новичков. Перед сражением многих начинает трясти, в голову лезут шелуховые мысли про подвиги, геройство и прочую книжную ерунду. Я и сам такое испытывал не раз. Так вот, вбейте себе в головы, — он сплюнул в сторону, — мы тут не геройствовать будем. Кто собрался красиво пожертвовать собой во имя идеалов или там дарги ведают чего — руки в ноги и давай сразу во Врата. Мне здесь такие не нужны. Почему? Потому, что, когда дойдёт до дела, они себя ни за медяк угробят и других в могилу уволокут. Спорить будем? — Он выждал, обводя всех угрюмым чёрным взглядом. — Не будем. Дальше. Мы вообще здесь не для того, чтобы умереть — красиво там, некрасиво — неважно; не для этого — и точка. Мы здесь выполняем свою работу. У нас с Вратами уговор: они по мере сил снабжают нас зерном, сырьём и оружием. Мы их — защищаем от напастей. Они свою часть уговора всегда выполняли. Мы свою — тоже. Причин расторгать договор не вижу. Поэтому никому не предлагаю выбирать: хочешь ты сегодня рискнуть жизнью или нет. Этим я оскорбил бы вас и себя. Все знали, на что идут. Сегодняшняя ночь ничем не отличается от прежних. Повторяю: мы здесь для того, чтобы раздавить поганых жуков, которые придут из Рёберного леса. Вчера мы начали это делать, сегодня закончим. Всех не передавим? Может быть. Но проредим так, чтобы те, кто выживет, если и доберутся до Врат, вреда городу и горожанам не причинили. Вот для этого мы здесь. Вот это мы и будем делать. У меня всё. Кто-то хочет высказаться? Нет? Тогда — за дело, каждый знает, чем ему заняться.

Он тут же повернулся к Ткачу и начал обсуждать с ним канаты, сети, «сколько запасов осталось» и прочее-разное. Сиврим слушать всё это не стал, а позвал своих и повёл наверх.

И вот прошло часа два, а то и больше, и теперь они маялись от выматывающего ожидания, от неизвестности. Раненые, оставленные на башнях часовыми, раз за разом выкрикивали: «Чисто!»

Это было хуже всего, потому что позволяло надеяться на благополучный исход. Расслабляло. Подтачивало изнутри.

Чтобы не заснуть, разговаривали о пустяках.

— А вот говорят, чтоб из призрачного вернуться, надо обязательно под язык покласть пёрышко…

— Чьё?

— Да хоть чьё. Главное — оно будет щекотать — ну и… вроде как заставит тебя всё вспомнить: кто ты есть, откуда взялся. А когда докумекаешь, что ты в призрачном, тогда начнёшь шукать выход. Иначе никак.

— Это почему это?

— А потому, сибарухова твоя башка, что иначе будешь думать, что всё в порядке. Что ты обычной жизнью живёшь. А сам будешь таять помалёху, покуда душа вконец не истончится. И тогда — всё. Была душа — и нет, был андэлни — весь кончился.

— Врёшь. А если не пёрышко, а что-нибудь другое?

Сиврим слушал их вполуха, а сам жалел, что так и не успел переговорить с Грэлтом. Хакилс — не жрец, он и лекарь-то больше по случаю. Акки? — слишком молод, что он может знать. А Грэлт уже ничего не расскажет, после такого из призрачного мира не возвращаются, хоть всю подушку за щёку затолкай.

— Как думаете, господин Вёйбур, может, алаксар знает секрет?

— А? Это ты, Обруч… Какой ещё секрет?

— Которым воспользовался старый Грэлт.

— Вряд ли. — («И кстати, а где, собственно, Хромой?») — Да если бы и знал… нам с того какой толк? После того, что сделал Грэлт, если ты помнишь, наши тоже пострадали: задело всех, кто был рядом. Это во-вторых. А во-первых — кто-то ведь должен будет пожертвовать собой.

— А разве мы и так…

— Хватит болтать, — спокойно сказал Клоп. — Вон, явились уже.

Он быстро поднёс ко рту правую руку, затем отнял её и больше не произнёс ни слова до самой смерти.

На дальнем берегу вади расцветали порталы. Словно пустынные цветы, срок жизни которых исчисляется часами, они стремительно распускались, вспыхивали всеми оттенками зелёного, тянулись к небесам и, извергнув порцию «семян», с режущим ухо треском умирали.

«Семена» падали на песок, выпрямляли поджатые лапы и превращались в бэр-маркадов. Сиврим смотрел на них с тупым оцепенением. Не верил своим глазам. После прошлого штурма «скоморохов» не могло быть так много!..

— Прицельный огонь! — невозмутимо скомандовал Хакилс. — Только по чёрным жукам. Давай!

И Хакилс, и стрелки знали, что даже днём попасть с такого расстояния предельно сложно, ночью — и подавно. Они стреляли по жучиным торникам в последней отчаянной попытке выполнить свой долг перед Вратами Пыли. Теперь уже никто не сомневался, что «скоморошья» Матерь была лишь живой утробой, а главные в колонии — чёрные «гвардейцы». Убить их — значит обезглавить колонию.

— Давай! Давай! Давай!

Стрелы с протяжным выдохом-свистом уходили во тьму. И падали в пересохшее русло. До дальнего берега долетали единицы.

Все — мимо.

— Точней, дарговы ублюдки! Точнее!

Несколько стрел ткнулись зазубренными клювами в жучиные панцири. Отскочили, покатились по склону. Канули во тьме.

— Рункейрова требуха! А ну-ка залп огненными.

Без толку. Две хлестнули песок перед самой мордой «гвардейца», ещё одна выцелила щель между надкрыльями, но погасла.

Торники мигнули друг другу скоплением ядовито-зелёных пятен на рожках и попятились. Недалеко — так, чтобы самые шальные стрелы не долетели.

«Солдаты» тем временем уже бежали по склону на дно вади. Вот-вот вскарабкаются на северный берег и атакуют крепость.

— Отставить! — рявкнул Рултарик. — Забыли про чёрных. Бейте по тем, кто спускается. Цельтесь в головы. Жадюга! Купели готовы?

— Да.

— Хорошо, скоро пустим в дело.

— Лучше б не пришлось, — пробормотал Обруч. Он, как и все остальные, нет-нет да поглядывал на дно вади. Сейчас там царила тьма, но когда огненные стрелы не долетали до цели и падали вниз, они высвечивали каменистый склон с обугленными остовами веток и — изредка — хитиновые обломки, тоже обгорелые. Первые «скоморохи» уже спустились и сейчас пересекали русло, проворно перебирая лапами.

Сиврим вглядывался туда, как и все. У него не было лука, а Досгридров арбалет не годился для дальней стрельбы. Оставалось только ждать. Сиврим уже трижды проверил, легко ли выходит меч из ножен, и, перекладывая арбалет из руки в руку, бессчётное количество раз вытирал потные ладони о пыльник.

— Перешли, — разочарованно сказал кто-то.

Некоторое время ничего нового не происходило: стрелы по-прежнему сбивали бэр-маркадов на южном склоне, «гвардейцы» стояли на дальнем берегу и ждали. Те из защитников, кто не стрелял, тоже ждали.

Потом над северным берегом взметнулся лес «скоморошьих» рожек — и твари начали выбираться на узкую полоску между вади и стеной.

— Купели!

— Готовы.

Сиврим снова переложил арбалет из руки в руку и с досадой подумал: «Всё зря». Он оглянулся посмотреть на Хродаса, который с отрешённым лицом доставал из ножен меч. Похоже, Железнопалый не испытывал ни горечи, ни разочарования из-за того, что его план не сработал. Разве только облегчение: скоро всё это закончится… уже скоро.

— Окропите даргово семя! Давай, ребята!

С металлическим скрежетом чаны наклонились, и кипящее вино хлынуло по желобам на бэр-маркадов. «Скоморохи» подыхали, визгливо шипя на таких высоких нотах, что хотелось заткнуть уши; хмельной дух смешивался с запахом варёной плоти. Сиврим ткнулся носом в сгиб локтя, закашлялся — и поэтому пропустил тот миг, когда первые бэр-маркады перемахнули через зубцы и запрыгнули на парапет.

Он успел разрядить арбалет и, оскалясь, выхватил меч.

— Ну, храни нас Рункейр, — сказал Обруч — и его голова, оторванная шипастой клешнёй, укатилась куда-то под ноги сражающихся.

Времени не стало. Не стало и самого Сиврима: его «я» отступило, как отступает лучник за линию щитоносцев, когда враг оказывается слишком близко. Тело само отвечало на удары, уворачивалось и контратаковало. Он был только сторонним и бесстрастным наблюдателем.

Мир сузился до пятачка вокруг Сиврима. Всё прочее он видел, но в полной мере не осознавал: так во сне невнятные события и полузнакомые лица мелькают, не оседая в тенетах памяти.

Он видел, как там, за пределами незримого круга, вспыхивают живыми факелами бэр-маркады. Видел, как первый напор «скоморохов» разбивается о щиты и мечи воинов Шандала — подобно волне, накатившейся на каменистый утёс и с яростным шипением отхлынувшей. Видел, как стоят насмерть андэлни его отряда. Как «скоморохи» пятятся, падают под ударами мечей, как их тела превращаются в вязкую мясную кашу и кровь растекается, попадает в костры, дымится… Как Хродас сражается наравне с остальными; его лица не видно, но скупые, точные движения выдают настоящего мастера клинка; нет нужды заглядывать ему в глаза, чтобы понять: в них сейчас — ни радости, ни грусти, ни облегчения; они пусты. «Я» Железнопалого точно так же отступило, чтобы не мешать телу.

В бурлящем потоке тел здесь, на парапете, бэр-маркады видны издалека — они выше защитников на пару локтей — и Хродас, покончив с очередным, хищно вертит головой, находит ближайшего и направляется туда с угрюмой решительностью, от которой Сиврима передёргивает. Это андэлни, сравнявшийся со «скоморохами» по крайней мере в одном: как и они, Хродас не боится смерти. Попросту не думает о ней.

В этом своём пограничном состоянии Сиврим обнаруживает, что сам он, оказавшись вне времени и вне боя, размышляет о вещах не то чтобы далёких, но сейчас не важных. В первую очередь — о Вратах Пыли. Это единственное, что по-прежнему не даёт покоя. Он, наместник Шандала, должен был предупредить город.

Не сумел. Выбрал между безумием и предсказуемостью, поставил на безумие и проиграл. Не важно, что этот план придумал Хродас, — именно Сиврим догадался о нём и убедил Хакилса рискнуть.

Всё, наверное, получилось бы, окажись у них больше времени. Бархаги были взбудоражены уже после вчерашнего боя, даже то, что жучарня располагалась под землёй, не помогло. Как потом рассказал Сивриму Тоханмир Щетина, бархаги весь день не знали покоя, пытались выпрыгнуть из загонов, грызли прутья решёток, скребли каменный пол… Неудивительно, что, стоило их выпустить, жуки тотчас помчались к убитым горбачам. Одни превратились в самок, другие — в самцов; они зарыли туши, может быть, даже успели спариться. А тот единственный, который предназначался для Хродаса и мальчишек, наверняка учуял запах самок, не выдержал и в конце концов избавился от своих седоков…

Будь у них больше времени, они не стали бы выпускать жуков до того, как Хродас с мальчишками отъехали на безопасное расстояние. Будь у них больше времени, самки успели бы отложить яйца, а самцы завершили бы своё перерождение и теперь обороняли гнёзда от чужаков; Шандал обзавёлся бы ещё одной внушительной армией и всякий «скоморох», спустившийся на дно вади, был бы атакован бархатами.

Не вышло.

В итоге зря угробили всех горбачей и жуков, не сумели предупредить Врата Пыли и позволили мальчишкам остаться в крепости.

Хродас, конечно, вернулся с ними в Шандал. Идти в город пешком было долго, а значит, опасно: слишком велика вероятность того, что бэр-маркады настигнут их на полпути.

Правда, как подозревал Сиврим, Хродас возвратился не поэтому. Железнопалый не боялся ни риска, ни смерти, скорее — того, что из-за «подлого» Хакилсового решения останется жить теперь, когда жить ему незачем.

Однако о детях, которых доверили его опеке, Железнопалый не забыл.

Он не стал дожидаться, пока створки северных ворот распахнутся до конца, протиснулся в щель и, поманив за собой мальчишек, подошёл к Хакилсу почти одновременно с Сивримом.

— Не удержал, — сказал спокойно, как будто речь шла о сорвавшейся с крючка рыбёшке. — Поторопился ты выпускать остальных… хотя, может, и правильно… Другого дашь?

Запыхавшийся Сиврим только мотнул головой.

— Нету других, — объяснил Хакилс. — Поздно.

Хродас кивнул на мальчишек:

— Ну, тогда надо их запереть в одном из подвалов Дозорной.

— За что?! — вскинулся Ярри.

— Запрём, — не обращая на него внимания, согласился Хакилс. — И еды оставим на неделю. Это уже наша забота, раз ты не справился.

— Забываешься, Эттил.

— Это всё? Если да — будь здоров, — Хакилс изобразил поклон и, едва не натолкнувшись на Сиврима, зашагал к Дозорной башне. Каблуками вбивал в плиты пыль. Сиврим успел взглянуть на его лицо — там не было и тени тщеславия. Только глухое отчаяние того, кто оказался загнан в тупик.

— Эй, комендант, — позвал Железнопалый.

Хакилс обернулся рывком, разве что меч не выхватил.

Хродас не шелохнулся.

— Когда начнётся — куда мне встать?

— Никуда. Вряд ли кто-то захочет выполнять твои команды.

— Ты не понял.

Тот помедлил, качнул головой:

— Даже если… — Поиграл желваками. — Хорошо. Найди десятника, который согласится иметь с тобой дело, и — изволь.

Он ушёл. Мальчишки, оробев, попятились и, зачем-то пригнувшись, побежали к Полой Кости.

Сиврим не торопился уходить: дел у него особых не было, хотел отдышаться. К тому же…

— Стремительная карьера, — сказал сам себе Хродас. — Из коменданта в комедианты. «Найди десятника!» Ни один же не возьмёт…

— Это вопрос гордости.

— Что?..

— У меня не так много андэлни. Наши позиции — на юго-востоке, на углу. Приходите, возьму.

Железнопалый то ли изумлённо, то ли презрительно фыркнул.

— Почему вдруг? Наслушался в детстве легенд, в которых прощённый злодей спасает героя от гибели? В благородство решил поиграть? Зря.

— Вот об этом я и говорил: вопрос гордости.

Хродас пошевелил губами и скупо сплюнул точно в отделявшую его от Сиврима щель между плитами.

Тот не стал говорить, что предложение остаётся в силе. Оба знали, что Железнопалый придёт, — он и пришёл, когда начало смеркаться. Андэлни Сиврима сделали вид, будто так и надо: он предупредил заранее и пообещал оторвать голову любому, кто смешком или взглядом выкажет что-нибудь, кроме приязни.

Хродас только и спросил:

— Где?

Сиврим указал ему на место возле одной из бойниц, между Обручем и Одноухим Элом, — и только позже, когда окончательно стемнело, решился спросить.

— Грэлт что-нибудь говорил вам?

Железнопалый снял шлем и монотонно водил ножом от лба к затылку, срезая прядь за прядью.

— О чём? — спросил, не глядя на Сиврима.

— Есть ли шансы… иногда оттуда возвращаются.

Железнопалый замешкался, провёл ладонью по левой, уже выбритой части черепа.

— Куда ей возвращаться? — сказал, не отрывая взгляда от тьмы за зубцами. — Зачем?

— Так Грэлт не…

— Грэлт был себе на уме… Умный был, гаррово семя. Если б раньше знать… — Железнопалый стряхнул очередную прядь и занёс нож. — Не трави душу, наместник. Нам ещё сегодня вместе умирать.

— В свою идею с бархатами вы уже не верите?

Хродас покосился на Обруча, Бйолтэйра и других воинов. Как будто смутился и кивнул:

— Ну да, бархаги. Конечно. Как я мог забыть.

«Неужели Железнопалый уже тогда понимал, что толку от них не будет?» — с лёгким удивлением думает Сиврим. Он уворачивается от удара клешнёй, коротким взмахом отсекает её, развернувшись, вонзает клинок в то место, где брюшко «скомороха» переходит в торс. Тварь молча, словно соломенная кукла, заваливается вперёд.

Сиврим чудом успевает высвободить меч и с отвращением отталкивает дохлого бэр-маркада в сторону. У него остаётся времени ровно на три вдоха-выдоха, потом на парапет запрыгивает новый. «Пока ещё живой», — последняя мысль касается то ли «скомороха», то ли самого Сиврима, он соображает сейчас туго, устал, устал, уста… удар, прикрыться щитом, внимательнее с тем, куда ступаешь, под ногами может оказаться кусок клешни или чья-то рука… «чья-то рука с мечом!..» и тогда ты сам… не думать… не думать о поражении… «так в детстве накрывался с головой одеялом: если ты не видишь, не видят и тебя…» шаг в сторону, удар, не успе… успел, это Бйолтэйр, у него не только острый язык, но и топор бьёт в самую точку, сын лесничего, ему привычнее топором, он рубит этим тварям лапы, с одного удара уделывает гарровы отродья, словно молодые деревца кладёт, молодец! Вдох-выдох, вдох… вот и следующий, ну, Бйолтэйр, не дадим спуску тварям, а?

Сердце стучит так, что в ушах отдаётся. Надо бы передохнуть…

Кто-то трясёт его за плечо.

— Бйолтэйр?

— Барабан, три раза. И трижды труба.

— Да. И что?

— Вспомните, о чём говорил Хакилс.

«Хакилс»? «Говорил»? Кажется, это было вечность назад, и уж точно сейчас не имеет никакого смысла.

— Отступаем! — хрипло кричит Хродас. — Без паники, не спеша. До баррикад.

Да. Точно. Но… — почему? Разве мы не можем удержать стену?

Сиврим раздосадованно смотрит вправо и, словно получив пощёчину, моргает, моргает, не в силах поверить в то, что он видит.

Откуда там столько бэр-маркадов?! Невозможно!

С растерянностью, едва ли не с детской обидой Сиврим качает головой: не может быть! Как же так!

— Отходим, — повторяет Железнопалый. Тычет пальцами в Грелгарка-Луковицу, Малыша Ита и Мохнатого Ивунка: — Будем прикрывать отступление, надо поставить заслон на лестнице. Живо, живо!

Всё это время бой не прекращается ни на миг: надсадный, изматывающий, вдруг обнаруживший свою схожесть — столкновением тел, нарочитой плотскостью, неожиданными вскриками — с боями иного рода. Как и в них, здесь всё решает настрой, и если запал прошёл, скоро наступит бесславная развязка.

Сиврим отбивается от очередного бэр-маркада, совершая ошибку за ошибкой; если бы не Бйолтэйр с его топором да юркий Усы-В-Молоке — давно бы уже оказался в призрачном мире.

— Назад, назад! — рычит Хродас. — Чтоб вам удавиться Рункейровыми кишками — назад!

«Прикрывать лестницу? — проносится в голове у Сиврима. — Что за вздор! Бэр-маркады ведь легко бегают по стенам…»

И вдруг он слышит то, чего слышать никак не может, потому что — откуда бы здесь! сейчас!! кому-то вздумалось и захотелось петь — но вот же, поют, сперва только два звенящих от нерастраченного боевого пыла юных голоса, затем — вплетаются другие голоса, подхватывая, насыщая песню твёрдостью и силой, каких нет в телах их хозяев, они звучат высоко, почти в небесах, словно Рункейров хор, снизошедший к нам: грязным, потным, отчаявшимся.

И слова… — в них нет ни призыва к бою, ни памяти о прежних выигранных сражениях. Слова в общем-то немудрящие, их славно распевать хором, когда сгустились сумерки и вас в трактире много, все — друзья-приятели, хотя бы на нынешний вечер, и во рту — сладкое послевкусие, на душе — уютно и тепло, такие песни отлично подходят к подобным вечерам, как перчатки, скроенные по снятой мерке, к рукам заказчика, — и совершенно нечего им делать, этим песням, в крепости, осаждаемой безмозглыми уродливыми тварями.

Нечего. Но вот же — звучат!

Я с детства мечтал о дальних краях, хэй, мечтал о дальних краях! Где сладки плоды на упругих ветвях, где ждёт-не дождётся любовь моя — туда отправился я!

Сивриму даже не нужно оглядываться, он и так знает: это на верхушках башен поют раненые, там же — мальчишки, гарры бы их побрали, — значит, не послушались приказа! Хотя… Сиврим не помнит, отдавал ли кто-нибудь такой приказ, всем, наверное, было не до того, и мальчишки спрятались в Полой Кости.

Он понимает их. Он бы и сам… что бы он делал, оказавшись на их месте? Просто наблюдал бы, как сражаются и гибнут те, с кем он жил в крепости, делил хлеб и воду, рискуя, ловил сетями кляксы радужных чернил?

Железных сапог истоптал я пять пар, хэй, а, может, семь пар! Коренья ел и под небом спал, и всё мечтал однажды припасть к её медовым губам.

Немудрящий мотив что-то перекраивает в нём, ломает.

— Держать строй! — рявкает Хродас, но Сиврим вместо того, чтобы отступить, атакует ближайшего бэр-маркада и, охваченный прозрачной, словно ледяной родник, яростью, с двух ударов уделывает его, гаррово отродье, уделывает легко и с удовольствием. Он врубается в скопище этих тварей, словно хлебнувший лишки лесоруб в молодой подлесок; слышно, как позади сквернословит Железнопалый и как Бйолтэйр с Росиндултом Юбочником, Одноухим Элом и Грэнтмаром Бубенцом прикрывают Сивриму спину. Так прикрывают, что жучиные клочья летят во все стороны.

Им даже удаётся оттеснить «скоморохов» к самому краю парапета.

Ненадолго.

По стене взбираются всё новые и новые твари — и в конце концов Сиврим даёт команду отступать. Не к лестницам — сейчас это граничит с самоубийством, — а на восток по стене.

К Полой Кости.

Впервые за ночь Сиврим оборачивается и внимательно смотрит на башню, которая в последние месяцы стала для него вторым домом.

На башню, из срезанной верхушки которой валит курчавый чёрный дым.

* * *

…Повезло: в какой-то момент «скоморохи» попросту перестали обращать на них внимание. Твари преследовали отступавших к баррикадам андэлни Хакилса, и та горстка бойцов, что осталась у Сиврима, их не интересовала.

— Спуститься во двор можно чуть дальше, рядом с Полой Костью, но толку от этого будет чуть, — подытожил Хродас. — Вопрос не в том, как нам присоединиться к Хакилсу или Рултарику… это уже незачем. У них теперь один путь: отойти к Дозорной. И нам бы тем же озаботиться… — Он заметил блеск в глазах Одноухого Эла и вскинул руку: — Я, мальчик, воинами разбрасываться не привык. Посмотри, сколько этих тварей там, внизу. Что мы сделаем, если пойдём на них в атаку? Убьём с десяток. Остальные всё равно прикончат воинов Хакилса и Рултарика, если, конечно, те не уберутся в Дозорную. А мы просто сдохнем ни за медяк.

— Не за медяк — за тех, кому дали клятву защищать!

Хродас, вопросительно вскинув левую бровь, посмотрел на Сиврима:

— Если кто-нибудь из моих парней осмеливается спорить или обсуждать приказы во время боя — получает зуботычину. А как у вас с этим, наместник?

— Бежим к Кости, — сказал Сиврим. — Все разговоры на потом.

«Бежим» — это он преувеличивал. Пошли быстрым шагом: Кнувтоурк Крючок хромал, Мохнатого Ивунка кое-как, прямо на ходу, перевязывали Рабивулв Запевала и Баривулв Запивала. Их взяли в кольцо, чтобы в случае чего защитить.

Чем дальше от Прибрежных ворот, тем меньше на стене было факелов и светильников. Ещё по прошлому разу знали, что бэр-маркады нападают в лоб, с фронтов обойти крепость в голову им не приходит; да Хакилс и не мог выставить заслон по всему периметру — не хватило бы воинов.

Отряд двигался быстро и молча, башня впереди была подсвечена на самой верхушке неестественно белым сиянием, стена утопала в колышущихся волнах тьмы. Вдруг из черноты справа вынырнули пять «скоморохов» и молча накинулись на андэлни.

Вскрики, удары клинками, чьё-то предсмертное «Аг-х-х!..» — и всё было кончено.

— Кого там? — спросил, тяжело дыша, Хродас.

— Клопа, — ответил Сиврим. Он присел рядом с телом и потянулся, чтобы закрыть покойнику глаза. — Что это?

Пальцы нащупали мокрый кругляш, застрявший в складках между стёганой курткой и пыльником.

Монета.

— Давай скорей, наместник, — тихо сказал Железнопалый. — Потом будем хоронить своих мёртвых… — Он не окончил фразы, все и так понимали: будем, если сами выживем.

Сиврим кивнул и поднялся. Но прежде положил выпавшую монету Клопу под язык и закрыл ему веки.

Шагали; стук сапог отдавался гулким эхом — словно сердца барабанили не в такт. Тяжело дышал Мохнатый Ивунк, его приходилось поддерживать с двух сторон, по сути — вести. Чем ближе к башне, тем больше, казалось, сгущается темнота.

Зато во внутреннем дворе метались огни и вспыхивали крики. Твари накатывались на баррикады приливной волной: стремительно и неотвратимо. Ударили, разбились яростным шипением, сверканьем клинков, сцепившимися в смертельной схватке телами… — отхлынули.

И снова накатились, обтекая со всех сторон, отыскивая щели в заслонах, выплёскиваясь на стены башен и обрушиваясь на защитников сверху.

Бойцы Рултарика закрепились на западе, за баррикадами между Дозорной и Сеновальной. Андэлни Хакилса пытались сдержать врага в пространстве между Дозорной башней и Полой Костью. Оба отряда отступили уже слишком далеко от входа в Дозорную.

— Болваны! — буркнул Хродас. — Всех угробят!..

И тут — словно эти его слова были долгожданной командой — с башен сбросили длинные свёртки. Падая, они развернулись и оказались сетями. Вслед за ними полетели факелы.

Всё занялось мгновенно: сети, баррикады, «скоморохи»!.. Над крепостью взвился предсмертный визг жуков, угодивших в ловушку.

Отряды Рултарика и Хакилса перешли в наступление и методично вырезали тех бэр-маркадов, которые не попали в сети.

— Интересно, куда они собираются отступать… — проворчал Железнопалый.

Но Сиврим даже не стал забивать себе этим голову: Хакилс наверняка продумал всё на три шага вперёд, а у них тут своих забот по горло.

— Проклятье! — Это Голенастый первым добрался до башни. От стены к ней протянулся небольшой мостик-пандус, и Голенастый уже взбежал по мостику…

…до запертой, гаррова сыть, двери!

— А ты чего ждал?! — процедил Хродас. — Что всё нараспашку: здрасьте, «скоморохи», заходи по одному?! — Он отошёл к краю парапета, запрокинул голову и, приставив руки ко рту, рявкнул: — Эй, на башне! Эй! — Жилы у него на горле вздулись, казалось, вот-вот лопнут. — Сбрасывай верёвку, не тяни, а то поднимусь и сам натяну — жопу на уши! Шевелись! — Заметил, что Сиврим глядит на него, и ухмыльнулся: — В бою по-другому нельзя, наместник. Учись. — Снова запрокинул голову… и осёкся.

У самого края, сложив руки на груди, на них кто-то глядел. Чёрный силуэт на фоне зарева; не мальчишка, но и не раненый — иначе как бы он мог стоять на ногах?

Алаксар.

«Вот и всё, — понял Сиврим. — Какой удобный случай поквитаться сразу с нами обоими. Даже если потом кто-нибудь выживет… сказать, что просто не было ни верёвки, ни лестницы. И всё».

— Нэзисгарово отродье, — вполголоса выругался Росиндулт Юбочник.

Алаксар в последний раз взглянул на них, отвернулся и ушёл.

— Ничего, — сказал Железнопалый, — пробежимся до Надвратной, ноги не оторвутся.

— Надвратную не укрепляли, — тихо произнёс Голенастый. — Времени на всё не хватало, поэтому сговорились насчёт Дозорной. В Сеновальной и здесь — только на самом верху по комнате оборудовали, для раненых. Хотя… — Он не стал продолжать, все и так понимали: в таких комнатах взаперти продержишься день-два, не больше. Раненым, впрочем, без помощи Зубодёра больше и не потребуется. — А в Надвратной ни припасов, ни…

Голенастый не договорил: сверху, раскручиваясь, полетела верёвка, хлестнула его по левому плечу.

— Гаррово семя! — сплюнул Хродас. — Ну, чего уставились — живо наверх! Обойдёмся как-нибудь без Надвратной.

Жирный дым валил из пролома — оттуда, где когда-то был пиршественный зал. Языки пламени пока ещё дотягивались до верхней площадки только самыми верхушками.

Хродас постоял у края, поглядел вниз. Сплюнул, качнул головой — то ли разочарованно, то ли изумлённо.

— В общем, так не спустимся, — подытожил.

Алаксар молчал. Казалось, это его не касается.

Он сильно сдал за последние сутки. Удар Досгридрова кинжала не прошёл бесследно, да и возраст брал своё. Черты лица заострились, кожа из молочной превратилась в бледную, почти прозрачную. Глаза сделались ещё более выпуклыми и в то же время как будто провалились в глазницы.

«Сколько же ему лет, — с ужасом подумал Сиврим. — О Праотцы, сколько же ему лет!..»

Здесь всё ещё валялись обломки колокола; на один из них и опустился алаксар. Сидел, бесстрастно глядя в сверкающее белое пламя, которое поднималось над провалом всё выше и выше.

Жар давил на лица, словно плотная нагретая подушка, постоянно хотелось кашлять.

Сиврим помедлил и наконец присел рядом с алаксаром — ноги не держали. Снял крышку, хлебнул из фляги, предложил Хромому и затем передал по кругу. Остальные андэлни разбрелись по площадке кто куда: одни садились, другие попросту валились на каменные плиты. Кнувтоурк Крючок надрезал ножом штанину и молча, сосредоточенно выковыривал остриём лезвия несколько шипов, застрявших в голени. Мохнатый Ивунк прислонился спиной к одной из двух колонн, к которым крепилась когда-то ось колокола; задремал, нелепо вывернув голову. Голенастый, морщась, отстёгивал изувеченный левый наплечник.

Всем им нужна была передышка, пусть даже короткая.

А Сивриму — ответы на несколько вопросов.

— Зачем?

Алаксар молчал. Потом, когда Сиврим уже решил, что не ответит…

— Считайте, плачу долги. По моей вине был расколот колокол, по моей вине не смогли предупредить Врата Пыли. Скоро я всё исправлю.

— Исправите?

— Ночью огонь виден издалека.

Сиврим помотал головой:

— Слишком большое расстояние до Врат. Ничего не получится.

— Убирайтесь отсюда, — сказал вдруг Хромой. — Не ждите. Ещё немного — и будет слишком поздно.

— Как? По воздуху?!

— По мосту. Заодно заберёте мальчишек, а то они вбили себе в голову невесть что и не желают уходить. — Он поднял голову и позвал: — Эй, комендант! Отвязывайте верёвку и крепите её с западной стороны. Спуститесь на мост, а дальше разберётесь.

Хродас как-то странно взглянул на него. Но молча развернулся и пошёл выполнять приказ.

— А всё-таки — зачем? Зачем нужно было всё это собирать, чтобы теперь…

Сиврим почувствовал, как что-то в горле мешает ему говорить, и закашлялся. Он вообразил, как сгорают, превращаясь в пепел, в ничто, книги, которые были написаны века назад. Мудрые, добрые, разные книги. Представил, как уходят в небытие слова, которые могли бы кого-то развеселить или заставить задуматься, слова, в которых мыслители прошлых лет описывали устройство мира, признавались в любви, рассуждали о судьбе своего народа. Всё это было. И всего этого больше не будет. Никогда.

Он заглянул в глаза алаксару и наконец догадался.

— Вы с самого начала собирались это сделать, верно? Всё остальное: обещания кройбелсу, ваши рассказы о мудрости, которая не должна пропасть, — всё было ложью.

— Почти всё, — кивнул Хромой. — Тогда, в Храме, я не солгал. То, что делаю, я делаю во имя любви. Мои жена и дочь погибли из-за этих знаний. И наш Создатель. — Он посмотрел на Сиврима: живые глаза на бледном лице-маске. — Я уже не верю в мудрость власть имущих. Знания, которыми владели заклинатели, слишком опасны — даже в разрозненном виде; Грэлт это ещё раз доказал. Но я всё решил намного раньше. Я узнал о Шэквир вис-Умрахол… точнее, о Шэквир вис-Умрахол Бохас; это потом уже дойхары с харранами сократили название, потому что не понимали нашего языка. А зря. В переводе на всеобщий это название означает «Память о Кровавых Ночах». Там жили заклинатели, которые очень интересовались запретными знаниями — и весьма преуспели в своих изысканиях. Поэтому в конце концов горожане оставили Шэквир вис-Умрахол Бохас… до Разлома. Те, разумеется, кто уцелел. Потом его заселили заново — уже перед самой катастрофой, вот только… — Он помолчал. Неестественно белое пламя уже вздымалось над проломом, выползало наружу, расцветало. — Только не всё из того, что обитало в прежнем Шэквир, сгинуло без следа. Полагаю, и к катастрофе этот город имел самое прямое отношение, но тут ничего доказать не могу… да и не нужно. Из наших уцелевших городов и поселений этот — самый скверный, самый опасный. Я должен выжечь эту заразу, прежде чем она попадёт в руки кого-нибудь, кто слишком умён и не слишком разборчив.

— Но там же были и безобидные знания! Даже полезные — особенно сейчас, после Разлома, когда…

И вдруг Сиврим понял, что же на самом деле его мучает. Книги. С тайным знанием. Утраченным, позабытым.

— Там, — спросил он глухо, — там… — Сглотнул. — Мы смогли бы вытащить Синнэ из призрачного? В этих ваших книгах сказано о том, как…

Хромой медленно покачал головой.

— Поверьте, как раз это не имеет ни малейшего значения.

— Были или нет?!

— Были — и нет. — Отвернувшись, он смотрел на сверкающее пламя. — Что вы знаете о призрачном мире, наместник? Басни, легенды. Вы бы не спасли её — и никто бы не спас.

— Не боитесь? — зло спросил Сиврим. — Решать вот так, за всех, — не боитесь? Хорошо, пусть, ладно, мы бы не спасли её — и никто бы не спас. Но там, в огне, сколько всего, что могло бы помочь живым? Вы же сами говорили… ей говорили про знания, которые…

— Говорил, — Алаксар протянул руки к языкам пламени, как будто хотел согреться. Те качнулись и вдруг заплясали бойчей. Сиврим закашлялся, отшатнулся. — Я говорил, — повторил Хромой, — и не лгал. Действительно собирался кое-что из отобранного привезти в столицу. Сортировал, каталогизировал… Да вы сами видели. Если бы всё обернулось по-другому… Но так даже лучше. Надёжней. В конце концов, знания не бывают полезными или вредными, это те, кто их использует, делают их такими. Ум здесь не играет роли — только этика, мораль, — то, что зависит от душевного развития. Вдобавок… ну вы-то, наместник, уже должны были понять: даже благих намерений бывает недостаточно. Помните, я говорил вам о том, что общего между стариком и юношей? Так вот, есть ещё одно: все мы совершаем ошибки. Большие или меньшие — но совершаем их всегда. — Он усмехнулся: — И это даже обнадёживает.

— Обнадёживает?!

— Конечно. Значит, и те, кто хочет другим зла, обожает причинять боль, — они тоже не избавлены от ошибок.

— Отлично придумано! Сжечь книги, потому что, может быть, кто-нибудь использует их во вред. Но почему только эти? Почему бы не все вообще?

— Потому что именно эти знания Праотцы предпочли от нас скрыть… кроме Алтэрэ — который, выходит, тоже ошибался. Конечно, рано или поздно ваши мудрецы многое откроют заново. Но, может, к тому времени андэлни станут не только умнее, а и мудрее.

Он повернулся к одной из колонн и, не меняя тона, сказал:

— Ярри, Конопушка, подслушивать нехорошо, но будем считать это моим последним уроком. А теперь — живо к господину Хродасу и делать всё, что он велит. Иначе — выпорю.

Мальчишки вышли из-за колонны на свет. При этом, к некоторому восхищению Сиврима, ни один даже не пытался делать вид, что смущён. Наоборот, Ярри гордо вскинул голову и заявил:

— Нет!

— Нет?

— Господин наместник, не слушайте его! Он врёт! Он же задумал… задумал!..

— Господин учитель хочет сделать то же, что и Грэлт, — добавил Конопушка. — Не позволяйте ему этого!

Хромой перехватил взгляд Сиврима и отмахнулся:

— И вы поверите во всю эту чепуху?

— Он взял лоскут моей рубашки, прямо ножом откромсал, вот!.. — Ярри показал подол, от которого действительно был отрезан неровный квадрат.

Сиврим и Хромой пару мгновений молча смотрели друг на друга.

— Сейчас вы должны заявить, что предпочтёте умереть вместе со мной, — негромко сказал алаксар. — Военное братство, чувство локтя… Это один вариант. Есть и второй, — добавил он, когда понял, что Сиврим не собирается его прерывать. — Дело в том, что…

Хродас Железнопалый подошёл к ним и сплюнул себе под ноги.

— Дело в том, что никаких вариантов на самом деле нет. Оглянитесь, всё уже решено. Рултарик и Хакилс пока теснят их, но в конце концов сюда придут «гвардейцы»… — Он снова сплюнул. — Час, может, чуть больше — и всё закончится для всех нас. Костёр — не самый худший выбор, в общем-то. По крайней мере предупредим андэлни во Вратах.

— Подождите, — вскинул руку Сиврим, — все подождите.

Он повернулся к Хромому:

— Если даже… ну… Вам ведь не нужен для этого кусок рубахи Ярри.

— Я предпочёл бы забрать вместе с собой как можно больше бэр-маркадов. На рубахе могла остаться кровь Матери.

— Второй раз на одну и ту же уловку они не попадутся.

— Но вообще, — хмуро добавил Железнопалый, — мысль хорошая. Приманить побольше тварей — и разом сжечь! Только чем приманить-то?..

Остальные андэлни из отряда уже некоторое время слушали их разговор, даже Мохнатый Ивунк проснулся. Сиврим поглядел в их лица — вытянувшиеся, испятнанные грязью. Растерянные.

— «Кем»! — Ярри сглотнул, зачем-то оглянулся на Конопушку. — Я так думаю, что если они помнят запах своей «кройбелессы», могли запомнить и наш. Мой, по крайней мере.

— Исключено! — отмахнулся Железнопалый. — Даже и не думайте!

— А по-моему, — сказал Сиврим, — отличная идея. Да что вы все так смотрите? Я не говорю о том, чтобы делать из мальчишек приманку. Мы сами станем мальчишками. Я и ещё кто-нибудь… а даже если… ну, одного меня тоже должно хватить. Раз уж Грэлт сумел прикинуться Матерью, неужели вы, — повернулся он к Хромому, — не сделаете меня Ярри или Конопушкой?

— И что потом? — спросил Грелгарк-Луковица. — Вот вы прикинетесь мальчишками — как вы приманите сюда жуков? Половина даже не в крепости ещё. А остальные настолько увлеклись боем, что и нас оставили в покое.

Сиврим оглянулся: андэлни Рултарика и Эттила Хакилса отчаянно сражались со «скоморохами» в лабиринте баррикад и сгоревших зданий — чёрные тени в ночи. Он вспомнил, как Грэлт превратился в Матерь и как жуки сразу же устремились к нему. Получится ли сейчас привлечь их внимание, да ещё с верхушки Полой Кости?..

— Значит, — сказал Железнопалый, — дождёмся, пока явятся остальные. А потом спустимся и позовём всех сюда, в гости.

— «Спустимся»? — переспросил Сиврим.

Хродас усмехнулся и кивнул алаксару:

— Давай, архивариус, сделай всё в лучшем виде. Не знаю, как у господина наместника, а у меня детство было забавное, я не против ещё раз стать мальчишкой. Будет о чём вспомнить в потустороннем.

На всё ушло минут семь, не больше. Самым сложным оказалось соорудить накидки, но, к счастью, у Кнувтоурка Крючка оказались с собою нитка с иголкой. Мальчики сбросили рубашки, и он наскоро сшил нечто вроде капюшонов, а из рукавов соорудил подобие перевязи.

Железнопалый нацепил накидку поверх шлема и скривился.

— Если жуки запомнили ваш запах, — сказал он ребятам, — значит, к нам точно прибегут. Спотыкаясь.

Сиврим молчал и просто старался вдыхать через рот.

Белое пламя, плясавшее в проломе, как будто снова поменяло цвет на обычный, да и языки его стали меньше. Дым по-прежнему валил оттуда жирным плотным столбом, но даже он не перебивал вони от немытых рубах.

Хромой попросил у Кнувтоурка иглу, повертел в пальцах:

— Прокалить бы… ну да что уж, сейчас не до того… Ярри, пойди-ка сюда.

Он уколол мальчика в палец и заставил сцедить прямо себе на ладонь несколько капель крови. Затем шагнул к Сивриму и велел:

— Закройте глаза и задержите дыхание. Представьте, что вам снова тринадцать или четырнадцать лет. Я знаю, это сложно, однако попытайтесь.

— А что потом?

— Остальное — мои заботы. Просто задержите дыхание и закройте глаза.

Сиврим так и сделал.

— Не ленитесь! — напомнил Хромой. — Вспоминайте, вспоминайте! Времени мало.

Вспоминать не хотелось: ни про то, каким рохлей Сиврим был в тринадцать, ни про то, как в четырнадцать в первый и последний раз приставил меч к горлу собственного отца. Он пообещал себе когда-то, что оставит всё это в прошлом: весь пережитый страх, все унижения, все обиды. Станет другим. Повзрослеет.

Он вспомнил вдруг обо всех глупостях, которые совершил за последние месяцы, — уже здесь, в крепости, — и почувствовал, как покраснели шея и щёки.

Даже сейчас, сказал он себе, даже перед смертью ты думаешь о собственном достоинстве. О чести. О прочих материях, которые вообще-то не должны тебя волновать. Похоже, та история с Плетью Рункейровой была лучшим, что ты совершил. Всё остальное — беспорядочные метания и жалкое блеянье. Всё остальное…

Хромой вдруг оказался у него за спиной и с оглушительным хлопком ударил Сиврима по щекам. Тот непроизвольно выдохнул, открыл глаза — и увидел, что ровным счётом ничего не изменилось. Он не стал ниже ростом, не уменьшился, не превратился в Ярри или в себя-самого, тринадцати лет от роду.

— Теперь вы, — сказал алаксар Хродасу и Конопушке. Плюнув себе на ладонь, он краем туники тщательно стёр слюну и подсохшую уже кровь.

— А я? — уточнил Сиврим. — Мне что теперь?..

— Ждать, — не оборачиваясь, бросил Хромой. — И не трогайте накидку, вообще старайтесь пока поменьше двигаться. Пусть личина пристанет.

— Но?..

Только сейчас Сиврим заметил, какими взглядами смотрят на него остальные.

— Получилось? Почему же я тогда ничего не чувствую?

— Это личина, а не настоящая перемена облика, — сказал Хромой, сцеживая из пальца Конопушки кровь. — Иллюзия, которую видят другие, но не вы… в случае с жуками — иллюзия и запах, что намного важнее. Мальчиков, надо полагать, видели не все из них, но если видевшие опознают и дадут остальным это как-нибудь понять… — Он хмыкнул: — Слишком много «если», но это всё, чем мы располагаем. Ладно, комендант, теперь ваша очередь. Закройте глаза и…

— Я слышал, слышал. Давайте приступайте. — Железнопалый закрыл глаза и замер, широко расставив ноги, раздувая ноздри так, будто именно по запаху намеревался уловить момент изменения.

Хромой обошёл его по кругу — ухитряясь при этом шагать не только ровно, но и беззвучно. Наконец, выбрав подходящий момент, точно так же хлопнул Хродаса по щекам — на каждой осталось по багровому пятну, от которых словно бы разошлись по воздуху незримые круги — ночной воздух поплыл, как это бывает над костром, задрожал — и через мгновение на месте Хродаса стоял ещё один Конопушка.

— Сработало? — голосом Железнопалого спросил этот новый Конопушка.

Алаксар даже не стал утруждать себя ответом.

— Теперь запомните: вы не должны трогать накидки. И старайтесь не вынимать мечи из ножен — это может исказить или даже разрушить иллюзию.

— Если какой-нибудь «скоморох» меня прижучит, вряд ли будет иметь значение, как я выгляжу. — Хродас-Конопушка сложил руки на груди и хмуро обвёл взглядом остальных. Видимо, ждал, что станут насмехаться, но никто даже не улыбнулся.

— Ладно, — сказал Сиврим. — Ладно… Теперь вот что. Кнутоурк, Голенастый, Ивунк… ведите ребят по навесному мосту к Дозорной. Времени у вас минуты две-три. Спрячьтесь так, чтобы ни один жук не мог заметить Ярри и Конопушку. Если у них действительно хватило ума запомнить их запах, хватит и на то, чтобы заподозрить подвох… в смысле, если увидят сразу двух Ярри или двух Конопушек.

— А вы?

— А мы с комендантом вернёмся на Южную стену и прежде всего попробуем привлечь внимание «гвардейцев». Нужно приманить их к Полой Кости.

— «Гвардейцев» и «солдат», — напомнил алаксар.

— Конечно, этих тоже. Вы… сколько вам потребуется времени, чтобы… сделать то, что собираетесь? Нужно как-нибудь… подготовиться, может?..

— Минуты две-три.

Когда Сиврим понял, что уточнений и пояснений не последует, он кивнул:

— Отлично. Значит, просто следите за тем, что будет твориться внизу. И сами решите… когда.

Хромой кивнул в ответ и стал снова привязывать к одному из колокольных основ верёвку, за которой сходил, пока Крючок сооружал накидки.

— Идём. — Когда Хродас-Конопушка говорил, голос звучал как будто у него над головой. — Нечего тянуть.

Сиврим в последний раз оглянулся на андэлни, стоявших на площадке, и перебросил ногу через край стены. Мельком порадовался, что сообразил натянуть перчатки, ладони не будут саднить, и тут же с досадой подумал, мол, никакого ведь значения, ведь всё равно скоро совершенно никакого… вообще… и тут подошвы уже стукнулись не о стену башни — о парапет, он отпустил верёвку и отошёл в сторону — молча глядел, как спускается Хродас-Конопушка.

Когда они оба оказались уже на Южной стене, сказал Железнопалому:

— Странная штука… — Кашлянул, начал снова: — Странная, говорю, штука. Только сообразил: даже передать привет некому.

— И не с кем, — равнодушно ответил Хродас. — Ты ведь не веришь, что кто-нибудь уцелеет, а?

Он обернулся и проследил взглядом за верёвкой, которая, раскачиваясь, уползала обратно во тьму. Потом молча зашагал к Прибрежной башне, обходя тела.

— Вот ещё что, — сказал после паузы, — по поводу тварей этих… Может, разделимся, Вёйбур?

— Зачем?

— Чтобы одновременно подманить. Хотя насчёт «солдат» я вообще не уверен — если они увлечены сражением… сейчас, в темноте, как их вообще приманишь?..

— Возьмём по факелу? Будем как можно громче шуметь, размахивать руками… атакуем, в конце концов.

— По-моему, пустая затея… но попробовать можно, отчего нет. — Вдруг он остановился и указал за стену. — Гляди-ка! Похоже, ты везучий, Вёйбур. Похоже, есть ещё шанс побарахтаться, а?

Там, во тьме, словно упавшие с неба созвездия, мерцали узоры на телах «скоморошьих» «гвардейцев». Все «солдаты» давно уже были в крепости, и теперь вдруг «гвардейцы», разом переменив цвет своих узоров с лимонного на ярко-алый, двинулись к берегу.

На мгновение остановились у самого края — а потом, высоко поднимая лапы, стали спускаться. В их движениях, подумал Сиврим, есть что-то от заимодавца, который входит в дом безнадёжного должника.

— Решили, что дело сделано. Что Шандал уже в их власти, — криво усмехнулся Хродас-Конопушка. — Обожаю иметь дело с самоуверенным противником.

Он выругался сквозь зубы, скалясь зло и безнадёжно, и Сиврим почувствовал, как сердце замирает от отчаянья. Если даже Железнопалый не верил в успех их замысла… а впрочем, Хродас ведь всё равно собирался умирать, что ему…

Снизу вдруг раздался пронзительный визг, затем его подхватили сразу несколько глоток. Сиврим оглянулся на двор Шандала, но — хотя там по-прежнему сражались — крик доносился не оттуда. Снаружи. Из-под Южной стены.

Отсюда был виден только небольшой участок дна, и то если встать у самого края и выглянуть наружу. Густая тьма колыхалась в вади, словно по ней текла кровь самого неба. Вдруг в этой тьме мелькнули алые огни «гвардейца». Бэр-маркад сейчас не вышагивал, а мчался, резко бросаясь из стороны в сторону. Этими своими зигзагами он, верно, хотел сбить с толку преследователей… так Сиврим решил в первый момент — но ошибся.

Бэр-маркада никто не преследовал. Его ждали.

Дно вади представляло собой непроходимые завалы из веток, камней, обугленных «скоморошьих» останков. Бэр-маркад нёсся, перепрыгивая через раскоряченные обломки стволов, подныривая под завалы, клешнями отшвыривая прочь обломки жучиных панцирей. Был уже рядом со стеной; вывернул морду, оценивая расстояние до края…

Мусор прямо перед ним взорвался, полетел во все стороны. Из песка вынырнули три тени. Гибкие, членистые, с многосуставчатыми ногами. Передние лапы — с острой кромкой.

«Скоморох» ударил по ближайшей клешнёй — и, пронзительно визжа, отшатнулся. Отрезанная клешня упала на песок. Тени разом накинулись на бэр-маркада, рванули каждая на себя…

Всё произошло так быстро, что Сиврим готов был усомниться, видел ли он, вообще, хоть что-то.

— Это уже третий или четвёртый, — сказал Хродас. — Думаю, и остальным эту реку так просто не перейти.

— Ваш план сработал.

— Слишком поздно — а всё-таки лучше хоть так, да, Вёйбур?

Сиврим зачарованно следил за тем, как другие «скоморохи» пытались выбраться из западни. Большинство гибло прежде, чем успевало нанести хоть какой-нибудь вред бархагам, но некоторые всё же добирались до северного берега.

— Вот ведь живучие твари! — Хродас ткнул пальцем на дальний зубец — туда, где стена изгибалась, поворачивая на запад. Один из «гвардейцев» — наверное, тот, что спустился самым первым, — уже медленно вползал на парапет. Без двух лап, с изрядно помятым панцирем и вывернутым крылом жук из последних сил взгромоздился на зубце и, будто слепец, повёл в воздухе передними лапами.

— Жаль, не прихватили с собой арбалетов. Сейчас бы эту тварь и кончить…

Словно услышав Железнопалого, «гвардеец» повернулся в их сторону и издал череду резких щёлкающих звуков.

— Бранится, гаррово отродье!

— Нет, — тихо произнёс Сиврим. — Он не бранится.

Другие бэр-маркады — те, что уцелели и сейчас карабкались по северному берегу или по стене, — вдруг замерли. Застыли даже «скоморохи», перебегавшие вади, — многие поплатились за это жизнью или конечностями, однако все «гвардейцы» — все до единого! — слушали щёлканье того, кто сидел на парапете.

А потом они ринулись лавиной, повернувшей вспять, не низвергающейся, но вздымающейся всё выше и выше, — и все они стремились к одной точке.

Туда, где стояли Хродас и Сиврим.

— Вот и твой план тоже сработал, — сказал Железнопалый. — Ну что, пробежимся, Вёйбур?

Не дожидаясь ответа, он быстрым шагом двинулся к лестнице, переступая через туши «солдатов» и тела андэлни. Шёл всё быстрее и быстрее, потом побежал.

— Теперь понимаю… — выкрикнул, — теперь… почему проклятый алаксар… запретил вытаскивать мечи из ножен. Ничего ж не стоит… навернуться, в такой-то темноте… и башку самому себе снести!..

Сиврим молчал и берёг дыхание.

Они прогрохотали по каменным ступеням, выскочили во внутренний двор, — и здесь уже Сиврим оглянулся — как раз вовремя, чтобы увидеть прямо над собой перегнувшегося над парапетом «гвардейца». Тот щёлкнул клешнями и метнулся по стене вниз, одна из лап — видимо, раненая, — всё время соскальзывала, но это не слишком ему мешало.

— К Полой Кости!.. — выдохнул Хродас. — Жми, Вёйбур, жми!

— А «солдаты»?!

— Что предлагаешь?

Сиврим вместо этого отчаянно махнул рукой — сам не знал, указывал направление или просто пытался не упасть, — махнул и помчался в сторону сада. Именно туда переместилось сражение — точнее, там оставшиеся андэлни Эттила Хакилса оборонялись от «солдат». Дым от тлеющих баррикад ввинчивался в ноздри, выедал глаза. Где-то вдали, у Сеновальной башни, раздавались крики и шипение — Рултарик со своим отрядом ещё держался. Ловушка с сетями слегка уравняла шансы, но всё-таки жуков было больше, а теперь с юга подступали «гвардейцы»…

— Попытайся выманить тех… которые… — Дыхание разрывало горло, Сиврим снова взмахнул рукой — туда, на восток, — и Хродас, кажется, понял.

— Веди своих… к Полой… — Судя по голосу, Железнопалому приходилось ещё хуже.

Будет досадно, подумал Сиврим, если кто-нибудь из нас просто не добежит. Споткнётся… или там сердце…

Он тряхнул головой, попытался на бегу вписаться в узкий проход между поставленными на бок массивными столами и корявым, обгоревшим от кроны до корней кручинником, — но угодил ногой в обрывок сети и от всей души приложился бедром.

Обернулся. Просто не смог удержаться.

«Гвардейцы» были дальше, чем он опасался, но намного ближе, чем хотелось бы. Трое, подволакивая перебитые лапы, мчались прямо к нему. Ещё один, вскарабкавшись на чёрную от копоти стену кузницы, щёлкал не переставая. Направлял и воодушевлял, гаррово семя!..

Сиврим издал горлом некий звук, настолько обречённый и бессильный, что сам его испугался. Следовало, наверное, привлечь внимание андэлни Хакилса, крикнуть, предупредить… а вдруг этим воспользуются «солдаты»?

Он колебался с решением, а сам уже бежал дальше — туда, где метались клинки и мелькали во тьме угловатые тела жуков, к деревьям, стоявшим словно чёрные свечи, словно колонны диковинного храма… пожар выжег здесь всё дотла, под ногами хрустело и поскрипывало, и Сиврим подумал, что скоро вся крепость будет такой — мёртвой, мёртвой, безнадёжно мёртвой.

Во тьме впереди видны были только силуэты — и поэтому он лишь в последний миг заметил, как что-то метнулось справа, что-то вёрткое и хищное, Сиврим отпрыгнул в сторону и побежал, огибая сад по дуге, «солдат» нёсся за ним, размеренно чирикая, — и Сиврим сообразил вдруг, что всё больше удаляется от Хакилса и его отряда, впереди уже маячила Дозорная башня, сверху, с крыши, что-то кричали раненые — те, кто ещё не лишился сознания от боли, от усталости, от жажды…

Он сообразил вдруг, что если Хромой зажжёт-таки свой костёр, все эти андэлни могут погибнуть. Но тут уж Сиврим ничего не мог поделать — да если бы даже и мог — всё равно раненых не спасти, их доконают не жуки, так жара, ведь некому будет отвезти их во Врата, и не на ком, и…

Он услышал хриплый лай совсем рядом и только пару мгновений спустя понял, что это смех и что смеётся он сам. Глупо переживать о судьбе раненых, когда знаешь: вот как раз пережить-то нынешнюю ночь никому и не удастся. Когда понимаешь: всё могло быть иначе, если бы когда-то давно на предложение хамоватого коменданта ты ответил согласием. Если бы не вообразил себе невесть что про его дочку и свои чувства к ней. Если бы повзрослел, просто взял и повзрослел…

Вторую тень он заметил издалека, снова свернул, впереди была Дозорная, вход в неё, разумеется, заперт, мощная дверь забаррикадирована изнутри, а до Полой тебе вообще никак не добраться… Он догадался вдруг, отчётливо понял, как будто смотрел на всё с крыши одной из башен: «солдаты» брали его в клещи, — конечно, услышали приказ «гвардейца» и теперь вели жертву — чтобы не ускользнула, чтобы — наверняка…

С обеих боков подходили другие «солдаты» — неторопливо, вразвалочку. Он притормозил, повернулся спиной ко входу и дёрнул за рукоять меча.

Ближайший жук уже собирался прыгнуть, когда откуда-то из темноты вдруг прилетел сверкающий полукруг и вонзился ему ровно в «шею», под уродливыми складными челюстями, — и Сиврим понял, что это секира, кто-то метнул секиру. И тут же рядом оказался запыхавшийся Хродас — ещё в обличье Конопушки, но уже с мечом в руке.

— Парни… Эттила… сюда… но… — Он покраснел и буквально выхаркивал слова вместе со слюной. Личина колыхалась и таяла, словно дым, — и Сиврим ужаснулся: перед ним стоял древний старик.

Несколько андэлни — двое или трое — схватились с жуками где-то неподалёку, в полумраке, однако уже подбегали «гвардейцы», и тогда Сиврим сплюнул и вытащил меч.

В глубине души, наверное, он надеялся, что личина спадёт и жуки потеряют к нему с Железнопалым интерес или по крайней мере добьют быстро, безболезненно. Ясно было, что к Полой Кости бэр-маркадов уже не заманить.

Ясно было, что всё — зря. С самого начала эта затея была обречена.

— Давай! — заорал Сиврим. — Мы уже не пробьёмся к тебе, алаксар! Давай! Поджигай!

Он не ждал, что ему ответят, — по крайней мере не словами, — но ему ответили.

Сперва вспыхнуло и разрослось на фоне ночного неба белое пламя — медленно, вовсе не так, как это Сиврим себе представлял. А затем на краю, подсвеченные со спины снежно-белыми языками огня, появились два силуэта.

— Мы здесь! — воскликнул один.

— Эй, говножоры, как вам живётся без вашей мамочки, а? — захохотал второй.

Жуки на них даже не взглянули.

— Какого гарра… они там… делают? — прохрипел Железнопалый. — Надрать задницы… обоим… и твоим андэлни… за невыполнение… при… каза…

— Берегите дыхание, — сказал Сиврим. — Обязательно надеру. Сидеть не смогут.

Он сделал обманный выпад в сторону ближайшего «солдата», затем метнул кинжал — снизу вверх, как его учил когда-то Обруч.

«Солдат» небрежно взмахнул корявой клешнёй, отбиваясь. Сиврим почему-то обратил внимание, что зазубренные кромки очень тонкие и поблёскивают перламутром. Вся клешня измазана красным, а вот кромки — нет…

Андэлни, которые пробивались к ним, уже отступали — точнее, двое отступали, а один лежал, вывернув голову. Лица Сиврим не видел, но судя по шлему — Данморт Лентяй.

Неужели, подумал он, это у всех так? Неужели даже перед самой смертью все мысли — о мелочах, о том, что значения не имеет? Наверное, для этого и нужно пёрышко под языком — чтобы не отвлекаться.

Если бы знать, подумал, если бы заранее знать — всю жизнь бы так и ходил: с пёрышком или с монеткой. Чтобы не размениваться на мелочи.

— Эй! — кричал с башни Конопушка. — Эй, клопы вы вонючие! Вам что же, мозгов ваших не хватает даже на то, чтобы отличить настоящее от подделки? Ну, глядите сюда, блохи склизлявые! Это мы с Ярри убили вашу Мать! Выпустили ей кишки, запросто и с удовольствием! Это мы! Попробуйте нас достать, засранцы! Или струсили? Точно, Ярри, они струсили, они…

И тогда «гвардеец» на кузнице вскинул голову и застрекотал — так яростно и пронзительно, что даже Конопушка осёкся.

Жуки во всём дворе замерли. Те, кто атаковал андэлни Рултарика и Хакилса, и те, что окружили Сиврима с Хродасом, и те, которые ещё только перебирались через Южную стену или бежали к Дозорной башне. Все застыли на два долгих удара Сивримова сердца.

А потом как один развернулись и ринулись к Полой Кости.

Бэр-маркады мчались, не разбирая дороги, перепрыгивая через завалы, на полном ходу вскакивая на крыши уцелевших построек; кто-то со всего маху угодил в тлеющие остатки сети, забился пойманной рыбой, зашипел… по нему пробежали, втаптывая в грязь, словно ничто, просто поломанную вещь. Двое других столкнулись — в ход пошли клешни, рожки; выживший, хромая, помчался дальше.

«Гвардеец» на стене кузницы щёлкал не переставая.

— А мальчик… умеет… убедительно… — Железнопалый не договорил, пошатнулся и вскинул руку — Сивриму пришлось подставить плечо, иначе бы Хродас упал.

— Отдышитесь…

— Ничего, Вёйбур. Ничего. Пойдём, Вёйбур.

— Куда?

— Ты же не хочешь… чтобы тебя… только краем задело?.. Я видел когда-то… обожжённых… долгая, мучительная смерть… Даже ты… такой не заслужил. Скорее, Вёйбур… шевелись!.. Ты же хочешь… с ней повидаться…

— «С ней»?

Хродас обернулся, отстранил его и прищурился. Намеревался было что-то сказать, но как раз в этот момент сверху упала и закачалась между ними петля. Ещё одна с глухим шорохом соскользнула по стене и повисла на уровне плечей Железнопалого, у него за спиной.

— Узлы надёжные, — крикнули сверху. — Давайте, давайте не тяните.

Сиврим запрокинул голову — во тьме видны были бледные лица. Кнувтоурк Крючок, и Юбочник, и Мохнатый Ивунк, и ещё кто-то, кого Сиврим не узнал.

— Ну же! — крикнул Голенастый. — Пока алаксар не устроил то, что собирается.

— И пока, — мрачно добавил Одноухий Эл, — эти твари до него не добрались. Я вот сомневаюсь, что Хромой вообще сумеет…

Сиврим не стал его слушать — встал у стены и пригнулся:

— Лезьте.

Он боялся, что Хродас начнёт возражать, но тот молча отшвырнул меч, снял шлем… взобрался Сивриму на спину, со второго раза вдел ногу в петлю.

— Тяни! Тяни!

Его потянули, он вертелся вокруг оси, то и дело ударялся плечами о стену, но рук не разжимал.

Сиврим подпрыгнул и, подтянувшись, тоже встал в петлю — и его тоже потащили, медленно, с паузами.

Поднимаясь, он видел Горелый Шандал — южную его часть, лежавшую в руинах и сочившуюся дымами. Первые жуки уже карабкались вверх по Кости, другие только подбегали к башне.

— Мальчишки! — крикнул Сиврим. — Что с ними?!..

Потом верёвка ещё раз провернулась и он увидел над собой мост. Мост ходил ходуном, кто-то мчался по нему к Дозорной, снизу было не разглядеть… Стукнули по камню каблуки, ещё одни — и почти сразу же мост, всколыхнувшись, вдруг полетел вниз — там, на Полой Кости, кто-то перерубил канаты.

— Берегись!

Сиврим промолчал, только мёртвой хваткой вцепился в верёвку. Мост скрежетнул совсем рядом, щёку обожгло там, где в неё вонзились щепки; Сиврима снова развернуло, ударило плечом о камень, а потом чьи-то руки ухватили его под мышки, вздёрнули вверх, проволокли через парапет.

— Живы? — свирепо сипел Хродас. — Это кто ж вас так научил сквернословить?!

Сиврим не слушал ни его, ни что-то лепечущих мальчишек. Он поднялся и встал у парапета, узким кольцом охватывавшего Дозорную. Отсюда в непогоду Железнопалый следил за сетями, а сейчас здесь собрались остатки отряда, с которым Сиврим поднялся на Полую Кость. Сюда же перебежали по мосту Конопушка и Ярри — и теперь Хродас отчитывал их, багровея лицом.

Но Сиврим на всё это внимания не обращал. Он стоял, опершись обеими руками о зубец, мельком отмечая, что бедро ноет всё сильнее, а сам смотрел вниз, во внутренний двор Шандала.

Там, внизу, последние защитники крепости атаковали бэр-маркадов.

Это было всё равно что бросить щепоть соли в горную речку. Без песни, молча, деловито, они ввязались в безнадёжный и бессмысленный бой.

Сиврим до хруста сжал кулаки. Он смотрел, как идут умирать Рултарик Бородач, Эттил Хакилс, Акки Зубодёр, Ткач, Тоханмир Щетина, Гнулдгретур-Никогда, Акиварт Клепала, Вансолк Черноухий, Форэйт Жадюга, Гумеллворт Младший, Варипдейм-С-Перевала, Бйолал Рубленая Шея, Уситтейм Хлебный Ус, Бйотти Краснобай, Гуйолданс Безродный…

«Гвардеец» на зубце пронзительно пискнул.

Часть бэр-маркадов развернулась и накинулась на андэлни.

Сиврим смотрел, как в последней безумной атаке врубается в ряды «скоморохов» Грэгрик Бедовый, как он ухитряется в три скупых удара уложить трёх жуков — и потом, наколотый на шип, успевает ещё вонзить клинок своему убийце прямо в брюхо. Смотрел, как Акки Зубодёр спиной к спине с Бйолалом Рубленой Шеей отбивается от наседающих жуков — а другие твари тем временем уже поднимаются по башне наверх… туда, где пылает в ночи белоснежное пламя и стоит, скрестив руки на груди, хромой алаксар.

Сколько времени прошло с тех пор, как Сиврим кричал ему: «Поджигай»? И если до сих пор ничего не случилось — то случится ли? Может, Хромой попросту переоценил свои силы? Грэлту повезло, алаксару — нет.

Кто-то вдруг ухватил Сиврима за плечо и грубо развернул.

— Что?..

— Внутрь! — Хродас стоял прямо перед ним, как тогда на плацу, смотрел свирепо, одной ладонью рассеянно растирал себе грудь. — Всех — внутрь!..

— Так двери ж заперты, — негромко произнёс Баривулв Запивала. — Через бойницы не влезть даже мальчишкам. А до тех, кто сейчас наверху, не докричишься.

— Если, — добавил Рабивулв Запевала, — там вообще живые остались. Тосгрик был плох, да и Гурд не лучше. Смотрите, с края свисает сеть. Почему не сбросили, а?

— Не важно! — Сиврим чувствовал, что и сам при взгляде на Хродаса начинает задыхаться. — Нам нужно… нужно…

И тогда Железнопалый снова ухватил его за плечо и развернул — теперь к Полой Кости.

На её стены уже вскарабкались «скоморохи» — чуть светящиеся силуэты на фоне тёмной громады; самые проворные были на уровне парапета. Но все они сейчас замерли и поводили головами из стороны в сторону: видимо, поняли, что мальчиков на Кости нет, и соображали, как быть.

«Гвардеец», впрочем, заметил это раньше. Перебирая лапами, он приподнялся и смотрел прямо на Сиврима, просто ему в глаза. Мгновение — и вспыхнув пурпурным сиянием, защёлкал, заскрежетал.

Сиврим знал, что будет дальше… точнее, думал, что знает.

Большая часть «скоморохов» действительно развернулась и устремилась к Дозорной.

Были, однако, и другие. Те, кто уже добрался до парапета, продолжили лезть наверх. С десяток отправились к остальным башням — видимо, чтобы уничтожить раненых на крышах. И только шесть жуков по-прежнему сражались с андэлни Рултарика и Хакилса — впрочем, и этих шести должно было хватить.

— Предупредить… — прохрипел Железнопалый. Откашлялся и уже более внятно объяснил: — Кто-то должен выжить и предупредить андэлни во Вратах. Я ещё не знаю, как именно, однако ж… сами видите, алаксар… не справился.

Сиврим переглянулся с остальными.

— Ну… в общем, — протянул Кнувтоурк, — если лечь и сделать вид, что мы уже мёртвые…

— «Солдат», может, обманешь — а «гвардейца»?

— Взломать дверь в башню! Вряд ли её забаррикадировали так уж силь…

— Ложитесь! — вдруг крикнул Хродас. Он смотрел мимо них, и глаза его стали вдруг как две чёрные дыры. — Ложитесь…

Сиврим успел только — в который раз за эту долгую ночь! — обернуться.

На верхушке Кости колыхался огненно-белый цветок. Кто-то зажёг на одном из рожков Горелого Шандала последнюю свечу — и сейчас эта свеча пылала, словно долгожданный светильник во тьме. Сивриму показалось, что он видит знакомый силуэт на фоне огня, хромой силуэт, спускавшийся в пролом, вниз, в самый огонь, к мудрости своего народа, который оказался недостоин её, спускавшийся, потому что…

Сиврим догадался — но и только.

Свеча превратилась в факел, цветок распустился.

Седой огонь выплеснулся наружу и охватил башню всю целиком — сразу, в мгновение ока! Свет, вызванный Грэлтом, был крошечной искрой по сравнению с этим светом, но — сродни ему, и Сиврим вдруг почувствовал в груди что-то… какую-то силу, которая откликнулась на этот свет, забилась птицей в клетке…

Его отбросило назад, ударило затылком о каменную кладку, он ослеп. Он видел только свет, живой свет.

Он плакал — от счастья или от тоски, или от счастья и тоски одновременно.

Когда снова смог видеть, вся Полая Кость была охвачена золотистым сиянием, вырвана им из этого мира, вырезана из него. Глазам было больно, Сиврим как будто заново учился смотреть. Он поморгал, невольно кривя губы, и вдруг понял, что это восходящее солнце так раскрасило Кость… Всего лишь солнце.

Небо было чистое и ярко-голубое, как новый витраж в храме. Где-то на северо-западе в вышине рокотал далёкий обвал, камни с тяжёлым протяжным скрежетом летели вниз, сталкивались, подпрыгивая, вколачивая друг друга в сужающийся проход…

— Дождь, — сказал кто-то рядом. — К вечеру будет дождь.

— Давно пора.

Это был какой-то невыносимо будничный разговор, неуместный, нелепый.

Сиврим поднялся и осторожно подошёл к краю парапета.

Из бэр-маркадов остались трое или четверо, они сейчас вяло тыкались мордами в стены или ворочались между дымящихся завалов. Остальные превратились в пыльные тени на плитах, в пепел.

Ни один из андэлни во внутреннем дворе не уцелел.

Тогда Сиврим перевёл взгляд на Надвратную башню: может, хоть там… ведь раненые были везде, на всех…

Сперва он не поверил своим глазам. Как ребёнок, потёр их грязными пальцами, мотнул головой. Не может быть!

В арочном проёме на фоне медвяного света свечей стояла тоненькая однорукая фигурка.

— Хродас! Смотрите, Хродас!..

Сиврим вскочил, заоглядывался, нашёл сидевшего чуть поодаль коменданта и опустился перед ним на колени.

— Смотрите, Хродас, это!..

Железнопалый держал руку на сердце и улыбался такой по-детски счастливой улыбкой, что у Сиврима комок встал в горле.

— Он видел, наместник, — тихо сказал Голенастый. — Он видел.

Тоненькая фигурка в арочном проёме стояла как свеча, как надежда. На шее в рассветных лучах искрилось ожерелье.

Эпилог Прах на ветру

Возвращаясь сюда, он испытывал неловкость и робость. Была бы его воля — выбрал какой-нибудь другой вариант, вот только других-то у него не оставалось.

Он проскочил в портал и залёг на дно. На таких островках, как этот, время течёт неспешно, перемены почти незаметны. Он без труда отыскал во Вратах единственный постоялый двор, который в его время обслуживал с десяток клиентов в год и существовал только благодаря дешёвой — и скверной — выпивке. Сейчас «Гордый бархан» процветал.

Лет десять назад изрядно постаревший Усавгрим Раймунг перед тем, как оставить пост градоправителя, сделал Вратам неслыханный подарок. На собственные сбережения нанял торника, чтобы тот пробил и укрепил ещё два портала. Один вёл на небольшой остров, который жители Врат определили под пастбище. Другой выводил на остров совсем уж крохотный, но обросший порталами, словно брюхо корабля — ракушками. Это позволило Вратам наладить торговлю в таких масштабах, о которых прежде здесь и мечтать не смели. Вскоре нанятый торник нашёл им ещё одно пастбище: первого уже не хватало.

При этом сами Врата остались всё тем же пыльным захолустным городом. Чужаки наведывались сюда раз в сезон и за пределы центра редко выходили: просиживали штаны на Барышней улице, наведывались в «Медовые утехи», в остальное же время отсыпались у себя в комнатах.

Но самое главное: к чужакам здесь привыкли.

— Как звать-то? — спросил тощелицый хозяин, занеся руку с обломком мела над дощечкой, куда вписывал имена постояльцев.

— Ярулт Звонкоголосый. — Таиться не имело смысла. Кто его мог здесь помнить? А даже если бы… что с того? В этих зыбучих песках, в этом болоте, как и всегда, мало знали о внешнем мире. Старожилов волновали только они сами — да и то не слишком.

Времени у него было сколько хочешь. До торгового сезона и наплыва купцов оставалось больше месяца.

Первых два дня он только спал и ел. Говорил себе, что нужно наконец отдохнуть, а то после всего… раздёрганный, нервный, даже самые простенькие мелодии перевирает.

На третий день он поймал себя на том, что бездумно в сотый раз протирает корпус и гриф, что сегодня, якобы для разминки пальцев, сыграл «Холмы в седом тумане» столько, сколько за всю жизнь не играл.

Хватит, сказал он себе. Это уже не разумная осторожность, а самая обычная трусость. Хватит, всё.

Надел плащ и спустился вниз.

Вопросом, а куда, собственно, идти, Ярулт задался уже на улице. В самом деле: никто его здесь не ждёт, и никто ему не будет рад. Отправился куда глаза глядят, бездумно и растерянно. Мысль о том, что он во Вратах — чужак, гость, была словно лишнее, но очень нужное слово в строфе.

Храмовая площадь сама собой вывернулась из-за угла и наплыла из полумрака, мигая жёлтыми огоньками в светильниках. За прошедшие годы она как-то ощутимо скукожилась, усохла. Слева от входа в Храм, в проулке, угрюмо ворочал метлой мусорщик. Торговцы покрикивали на прислугу, чтобы живее сворачивала лотки.

Он поднялся по занесённым песком ступеням, толкнул узкую дверь и вошёл.

Внутри было зябко и пусто. Статуя Молотобойца казалась уродливой глыбой. Подойдя ближе, Ярулт сообразил, что ей зачем-то приделали другую голову — очень похожую на прежнюю, но крупнее и с более грубыми чертами лица.

На алтаре лежало два сморщенных сочника, жёлтый и красный, по ним ползали мошки. Ярулт залез пальцами в кошель, выудил несколько медяков и аккуратно положил рядом с сочниками.

Затем встал перед статуей и какое-то время молчал, думая о разном. Он уже собирался уходить, когда заметил краем глаза движение. Это была старуха, такая же ссохшаяся и сморщенная, как этот храм, эти сочники, как весь этот город. Она посмотрела на Ярулта крупными и неожиданно живыми глазами, поправила на правом плече свой громадный бесформенный плащ и, взяв левой рукой из ниши горящую свечу, с будничной неспешностью принялась зажигать свечи перед алтарём, хотя даже Ярулту было ясно, что ни сегодня, ни вообще когда-либо в обозримом будущем сюда никто не придёт. Пыль и запустение, везде пыль и запустение.

Он вдруг устыдился самого себя и вышел наружу. На площади уже было пусто, он зашагал прочь, к «Бархану». Напиться как следует.

В одном из проулков свора подростков окружила женщину и с нарочитой ленцой перебрасывалась мнениями по поводу её статей, её родичей и её манеры «глотать» и «щекотать». Женщина обречённо молчала и вжималась спиной в забор. За забором всполошенно кудахтали сибарухи, чей-то голос велел им заткнуться, хлопнул ставень. Подростки заржали.

— Ишь как… — сказал Ярулт. — До Рябых пустырей — кварталов пять… ишь… а уже и здесь…

Он решительно свернул в проулок и встал перед сволочами.

— Тебе чего, тухарик? — спросил их вожак, рослый, чем-то напомнивший Ярулту предводителя Рвачей.

Ярулт не ответил, просто ударил. Он понимал, что бьёт сейчас не за себя — за того загнанного храменёнка, за его мечты, которые не сбылись. Мстит за прошлое, которое обернулось вот этим пыльным и тоскливым городом.

Хватило трёх ударов. Свора рассыпалась и застучала каблуками по мостовой. Вожак, кровяня носом булыжники, отполз, вскочил и на карачках припустил вслед за своими.

— Сп… спасибо.

— Пустое, — сказал Ярулт. — Вас провести?

Она заколебалась, Ярулт буквально слышал, о чём она сейчас подумала.

— С детства не люблю таких вот, — пояснил он. — Меня зовут Ярулт, я певец. Всю жизнь в дороге… поэтому так хорошо дерусь.

Она посмотрела на него внимательнее, как будто с изумлением. И он вдруг узнал.

— Олли? Рыжая Олли?!

— Ярри. — Она покачала головой: — Откуда ты здесь? Когда вы с Конопушкой сбежали, все думали… а, неважно.

— Пойдём, всё-таки провожу. — Он решительно взял её за руку. — Заодно расскажешь, как здесь всё. Или, если не торопишься, давай выпьем чего-нибудь.

Она замялась, но кивнула:

— Хорошо.

* * *

Времени у него было сколько хочешь. На следующий день он собрал в дорожный мешок кое-что из прикупленной снеди и сказал тощелицему хозяину, что вернётся к утру. Тот понимающе закивал, скрывая ухмылку, дуттаров выслед!

У ворот Ярулта остановили.

— Там дальше ничего нет, — сказал один из стражников с шелушащейся кожей и водянистым взглядом. — Порталы в другой стороне.

— Я знаю, — кивнул Ярулт. — Хочу вот взглянуть на Шандал. Много о нём слышал… Может, балладу напишу.

— Балладу, — протянул стражник. — Много ты там насмотришь на балладу.

Он махнул рукой, дескать, проходи, и неожиданно, вдогонку, сказал:

— Я был там, когда из столицы доставили кройбелсов приказ. И ведь правильный приказ, у кройбелса в советниках не болваны сидят. Оно и проще выходило, и дешевле, и всяко безопасней. Им бы, в крепости, радоваться. А они… Видел бы ты их лица, когда Вёйбур прочёл депешу. Я видел.

— Во Вратах кого-нибудь из них ещё можно найти?

Стражник пожал плечами:

— Из ветеранов — вряд ли. Все уехали. Как будто сбегали, как будто им стыдно было. Остался только Рултарик, на кройбелсскую пенсию купил в предместьях домик, жил незаметно. Всё дивились: Рултарик — и «незаметно»! Потом он начал пить, сильно, со злобой такой, знаешь, словно хотел кому-то отомстить. В город никогда не ходил. Иногда выбирался к ущелью. Смотрел и уходил.

— Умер?

— Умер. Говорят, дважды рождённые живучей, но возраст-то берёт своё… да и пил он крепко.

От ворот к ущелью вела пропылённая дорога. В щелях между плитами пышно разрослись травы, запах цветов показался Ярулту неуместно праздничным.

Когда они с Конопушкой уходили из Врат, тоже пахло цветами. Будущее казалось долгожданным освобождением.

А оказалось…

Он вспомнил вчерашний разговор с Оллимой.

— Мы все думали, вы пропали. И всё равно вам завидовали. Как ты выжил вообще?

Ярулт пожал плечами и плеснул себе ещё вина.

— Мы тогда в алаксарском городе нашли кое-что. Чудом сохранили, даже не верится… А потом наместник увидел это у нас, но отбирать не стал. Пообещал помочь, сказал, что продаст и нам выделит нашу долю. Потом он поехал в столицу… — Ярулт задумчиво покатал между ладонями кружку. — Все думали: чудо, что он сумел выбить целый отряд подкрепления в гарнизон. А для нас с Конопушкой чудом было то, что он приехал с деньгами. С нашими — представляешь? — нашими деньгами!

— Много? — безразличным голосом спросила Олли.

— Да как сказать… для нас тогда — невообразимо много. Вот мы и сбежали почти сразу. Давно хотели — и сбежали. — Ярулт потянулся за жареной саранчой, пожевал и сразу запил вином. — Дураки мы были — это да. Как нас в первые же дни не сожрали с потрохами — до сих пор в толк не возьму. Раздавили бы, как мошку, забрали деньги, и всё. — Он пожал плечами. — Наверное, правда, что дуракам везёт. Мне удалось отыскать Серебряную Струну, самого лучшего певца, какие только рождались на свет. Я попросил, чтобы он взял меня в ученики. Он только рассмеялся. Неделю я ходил за ним как пришитый. Я просил, он смеялся…

— Взял?

— Взял. Мальчиком на побегушках. Но я был упёртый и терпеливый, знал, что своего добьюсь. Всегда знал, ещё когда здесь жил. А Конопушка… ну, он пожил месяца три неподалёку — это на острове Трёх Дверей, может, слышала?.. неважно в общем пожил и сказал: хочу в столицу, в университет. Я потом искал его. Без толку. Здесь он не появлялся?

Олли покачала головой.

— Ну… — сказал Ярулт. — Мало ли. Может, ещё повстречаемся. — Он снова замолчал, царапая длинным ногтем какое-то пятнышко на гладких, блестящих досках стола.

— А что вообще в мире? Говорят, война.

— Война? — переспросил он. — А, пустое. Уже пару лет этим разговорам, а войны всё нет. Кому она нужна? Только всё наладилось. А как ты тут? Я же помню, какая ты была в детстве.

— Какая?

Он улыбнулся:

— Умная, любопытная. Вот уж кому наверняка была предназначена необычная судьба…

Лицо у неё разом окаменело.

И он, болван тупоголовый, наконец догадался. Не всё из того, что выкрикивали ей в лицо те, из своры, было лишь сквернословием.

У него хватило ума не просить прощения.

— Знаешь, — сказала она, торопясь переменить тему, — я вот иногда думаю… Понимаю, что подло, а всё равно… Вот если бы тогда всё обернулось по-другому. Если бы… нам пришлось бежать из города, может, где-нибудь в другом месте нам сейчас жилось бы лучше. А? Глупо, правда. Глупо и подло. А всё равно…

Она рассказала, как всё было. Кое-что Ярулт знал и сам: доходили слухи. Осада Шандала быстро обросла легендами, поэтому, когда Вёйбур приехал в столицу и потребовал, чтобы ему дали ещё солдат, никто не посмел отказать. Героям не отказывают.

Но Ярулт не удивился бы, узнай он, что уже тогда депеша с приказом о Шандале была готова и просто ждала своего часа.

Гарнизону дали ещё три года — невероятно щедрый срок! Достаточный, чтобы легенда призабылась.

Потом пошла в ход депеша.

«Мы, милостию Рункейра Необоримого и по воле народа нашего, — венценосный… повелеваем… поелику неразумно и расточительно и далее содержать гарнизон в крепости Горелый Шандал… расформировать… тем, кто служил более… назначить пенсию, каковую выплачивать… прочих же — ежели будет их желание — принять в иные отряды… Касательно же безопасности города Врата Пыли… прислать вместе с оной депешей чарознатца, каковому надлежит… в кратчайшие сроки…»

Ярулту казалось, он словно наяву видит Вёйбура, пробегающего глазами по строчкам, сперва — спешно, недоумённо, затем — внимательно вчитывающегося в каждое слово и начинающего понимать.

Выбора им не оставили. Если по уму — пожалуй, все должны были только радоваться и благодарить мудрого кройбелса.

«Хорошо, что Железнопалый не дожил до этого дня», — сказал Рултарик, когда они в последний раз выходили через северные ворота.

* * *

Он зажёг фонарь и шёл, внимательно глядя себе под ноги. Дно ущелья потрескалось, некоторые щели были шириной в локоть.

Стены над головой норовили сомкнуться, неба отсюда видно не было, так, узкая полоска, чуть более светлая, чем сами стены.

Но хуже всего была тишина — глухая и всепоглощающая, словно тоска, словно отчаяние. Ярулт не слышал даже собственного дыхания.

Дорога шла под уклон. Колокола треснули. В какой-то момент стены над головой всё-таки сошлись — или он просто оказался так глубоко, что не видел неба. Потом дорога начала постепенно подниматься, и он ждал, когда же впереди блеснёт свет.

Но впереди была стена, огромный завал из ломаного камня.

«…прислать вместе с оной депешей чарознатца, каковому надлежит сотворить камнепад, дабы в кратчайшие сроки запереть вход в ущелье…»

Олли рассказала, как они шли сюда всем городом. Кройбелсов чарознатец был спокоен и уверен в себе. Сопровождали его двое внушительного вида парней, все решили — телохранителей.

Чарознатец дождался, пока все покинут Шандал, вежливо попросил зевак отойти подальше от входа в ущелье. Затем кивнул своим телохранителям, а сам стал в сторонке и смотрел, рассеянно улыбаясь.

Парни что-то долго чертили на стенах, после зажгли несколько свечей. Почти не разговаривали, так, перебрасывались отдельными словами, порой совершенно непонятными: «вектор», «возвратное», «коэффициент», «отражательная способность». Наконец дружно попятились, помавая в воздухе перепачканными руками и сплёвывая уже не слова даже — отдельные слоги.

Тотчас на обоих склонах громыхнуло, и камни с тяжёлым протяжным скрежетом полетели вниз, сталкиваясь, подпрыгивая, вколачивая друг друга в сужающийся проход. При свете сотни фонарей это походило на какое-то первобытное, ещё предвечных времён, чудо.

Толпа стояла молча, как на похоронах.

Наконец последний камень с вызывающе громким стуком проскакал по гребню завала, мгновение помедлил и свалился на ту сторону.

Парни обернулись к чарознатцу, тот кивнул им. Сбросил плащ, стал карабкаться на завал — двигался при этом неожиданно ловко для своего возраста, с изяществом, которому позавидовал бы иной акробат. Взобравшись наверх, размотал верёвку, которой был препоясан, — длинный моток, локтей десять, — и завязал на конце петлю. Его парни тем временем тоже поднялись на завал, но стояли в сторонке, вроде как на подхвате.

Снизу толком было не разглядеть, но походило на то, что старик раскручивает аркан у себя над головой — по крайней мере, сказала Олли, раздавался такой размеренный свист, словно что-то вращалось там, высоко наверху.

А после случилось самое странное — старик как будто поймал что-то. Ухватил за верёвку, повисшую в воздухе, дёрнул (петля затянулась), стал тащить к себе.

В ущелье было прохладно, однако в этот момент все ощутили, как воздух вокруг буквально выстывает. «Дальше! — крикнул один из парней чарознатца. — Там, внизу! Отойдите подальше!»

И когда они начали пятиться, с той стороны завала раздался треск. На мгновение взметнулись над камнями языки пламени, воздух вздрогнул и «поплыл», как это бывает над костром, — а потом всё закончилось. Кое-кто даже обернуться не успел — и после не верил тем, кто утверждал, что видел пламя.

Чарознатец между тем выпустил аркан и ссутулился; парни подбежали к нему и придержали под руки. Он отстранил их, что-то произнёс, указывая на завал — ту его сторону, что была обращена к пустыне.

Затем стал спускаться — намного медленней и далеко не так изящно. Парни страховали как могли.

Оказавшись внизу, чарознатец первым делом подошёл к наместнику Вёйбуру, о чём-то спросил, получил утвердительный ответ — и тогда медленно зашагал по ущелью в сторону Врат, не оглядываясь и не дожидаясь остальных. Парни сопровождали его, готовые в случае чего подставить плечо — однако ни разу старик не споткнулся, ни разу не оступился.

«По крайней мере, — добавила Олли, — ни разу за всё то время, пока его видели горожане». Они робко расступались перед ним, отводили взгляд, бормотали слова благодарности.

Горожане возвращались во Врата всю ночь. Кто-то присаживался отдохнуть и перекусить. Кто-то ложился у стены, сворачивал и клал под голову плащ, чтобы вздремнуть хотя бы часок, потом поднимался и двигался дальше — ничуть не выспавшийся, ни капли не отдохнувший, но промёрзший до дрожи. Многие после этой ночи простудились, двое или трое умерли от воспаления лёгких.

Горожане шли сюда, не понимая, чего ждать: то ли праздника, то ли наоборот. Некоторые взяли с собой детей, и почти все — побольше снеди, ведь идти туда-обратно — считай, сутки. Собирались прямо у завала отпраздновать: сегодня они избавлялись и от опасностей, и от солдат из Шандала, которые стали теперь бесполезными нахлебниками.

Но вот что-то не давало радоваться. Даже самые злопамятные, потупив глаза, бормотали слова ободрения, хлопали воинов по плечам.

«Мы вышли оттуда другими, — сказала Олли. — Какими? Сама не знаю».

После этого разговор с ней вконец растрепался и угас. Ярулт хотел проводить её, но она не позволила. Только и сказала, что живёт где-то на Рябых пустырях.

Не настаивал.

Сейчас он замер перед выпиравшим из тьмы, как будто наползавшим заслоном. Стражник у Хеторсуровых ворот был неправ. Ярулту вполне хватает воображения, чтобы представить себе тот день, когда эти камни упали сюда. Он словно бы наяву слышит и перешёптывания в толпе, и шаги чарознатца. Он словно стоит сейчас лицом к лицу с теми, кто навсегда уходил из Шандала.

Многих он не знал и никогда не узнает. Но он помнит тех, кто спас ему жизнь. Тех, кто никак не мог быть в ту прощальную ночь здесь. Рултарик Бородач, Эттил Хакилс, Акки Зубодёр, Ткач, Тоханмир Щетина, Гнулдгретур-Никогда, Вансолк Черноухий, Форэйт Жадюга, Бйолал Рубленая Шея, Данморт Лентяй, Уситтейм Хлебный Ус, Бйотти Краснобай, Гуйолданс Безродный… Те, кто погиб во время последней атаки «скоморохов».

Те, кто вернулся из призрачного мира вслед за Синнэ тэр-Ойбриккэс.

Ярулт помнит, как он рыдал, когда услышал, что воины Шандала ожили. Не все, сказали ему тогда, многие так и не вернулись из призрачного, но и то, что вернулись эти, — чудо! Услышав, они обнялись с Конопушкой и от переизбытка чувств лупцевали друг дружку по плечам и спине, а потом Ярри не выдержал и заревел, от счастья, конечно. Он знал, что у некоторых возвратившихся не хватает пальцев, иногда — рук (если тело осталось без них — ничего не попишешь), но ведь всё равно — живы, живы, живы!!!..

Сейчас он проводит ладонью по щеке, ощущает под пальцами влагу и улыбается.

Он думает о том, что вчера рассказала ему Олли. О том, о чём сами дважды рождённые долгое время молчали. Он пытается представить, каково им было встречать в потустороннем мире сияющую хромую фигуру… что они чувствовали при этом.

Учитель вывел их всех, всех, кого смог и успел.

Что он сам чувствовал при этом?

Пытался ли спасти Железнопалого?

Сумел ли сам?..

Ярулт поднимает фонарь повыше и понимает: да, пожалуй, он может взобраться по камням наверх, это займёт какое-то время, но ничего невероятного в этом нет. Он представляет себе то, что увидели наиболее любопытные жители Врат, — те, кто позже поднимался на край завала и смотрел в пустыню.

С юга подступы к бывшему ущелью и сам завал спеклись в единую ровную поверхность. Солнце играло на ней бликами, слепило глаза. Порой сбитые с толку пичуги зависали перед собственным отражением и с рассерженным чириканьем пытались его атаковать… Даже годы спустя поверхность не помутнела и не покрылась трещинами. Горожане надеялись, что так оно будет и впредь.

Ни один бэр-маркад не сумел бы вскарабкаться здесь — и вряд ли на это были способны какие-либо другие помарки. Что до ким-стэгата, то ветры, которые прежде несли кляксы радужных чернил к Вратам, теперь дули совсем в другом направлении.

Ярулт размышляет о том, как выглядит сейчас крепость — столько-то лет спустя!.. Пожалуй, на это стоит взглянуть, думает он, но не двигается с места.

Некоторым вопросам лучше навсегда остаться без ответов.

Он возвратится во Врата к утру. И перво-наперво пойдёт в Храм, чтобы поклониться той старухе, которую вчера не узнал… точнее, женщине, которая постарела так невероятно быстро… а впрочем, дважды рождённые, особенно те, кто пробыл в призрачном мире дольше часа-двух, меняются самым непостижимым образом. У одних остаются шрамы на теле, у других — на душе. Кто-то в тридцать четыре года выглядит на все семьдесят.

Ярулт будет что-то говорить, какие-то глупости. Потом замолчит.

А госпожа тэр-Ойбриккэс в ответ только улыбнётся. Она, объяснят Ярулту позже, дала обет молчания, и никто не знает, чего она ждёт, что должно случиться, чтобы она снова заговорила.

Ярулт не станет их поправлять. Не «чего», а «кого».

Он вдруг ловит себя на том, что всё это время мысленно продолжал спорить с Олли. Подыскивал какие-то доводы, правильные слова…

А они не нужны.

То, что жива Синнэ тэр-Ойбриккэс, что были живы те, кто ушёл в призрачный мир, — вот самый важный довод. Как именно каждый из них распорядился своей жизнью, — это их выбор, но они живы или были живы. В наши чёрные времена это — то единственное, из чего может прорасти надежда.

Всё остальное — прах на ветру.

Перехватив поудобнее фонарь, Ярулт поворачивается спиной к завалу и идёт вниз, во тьму. Завтра вечером он оставит Врата, оставит позади историю своего детства и на долгие годы позабудет о Шандале.

Рано или поздно прошлое, конечно, само отыщет его. Но это уже совсем другая история, она пока скрыта туманом.

До рассвета далеко, и Ярулт не спеша идёт сквозь клубящуюся тьму, подняв повыше фонарь, — всё, что он может сделать здесь и сейчас.

Благодарности

Как и все мои книги, эта не была бы написана, если бы не помощь огромного количества людей. Рискуя кого-либо не упомянуть, всё же хочу поблагодарить их — тех, благодаря кому этот роман стал намного лучше, чем мог бы быть: Олега Авраменко, Алима Антонова, Олега Афонина, Владимира Бычинского, Александра Золотько, Кайла Иторра, Андрея Климова, Татьяну Кохановскую, Николая Кудрявцева, Александра Курдюка, Евгению Лакосник, Михаила Литвинюка, Михаила Назаренко, Дарину Недозим, Юлию Оскольскую, Сергея Пальцуна, Олега Пелипейченко, Алексея Поленова, Илью Савченко, Фёдора Сергеева, Валентину Соловей, Андрея Фесюка, Фёдора Чешко, — и особо — Ефрема Лихтенштейна, чья помощь в создании языков была неоценимой!

Ваш автор Киев, 2013 г.

Оглавление

Пролог Запах мяты

Из архива Хромого

Хродас Железнопалый

Сиврим Вёйбур

Из архива Хромого

Хродас Железнопалый

Из архива Хромого

Сиврим Вёйбур

Хродас Железнопалый

Из архивов Хромого

Сиврим Вёйбур

Хродас Железнопалый

Из архива Хромого

Ярри Непоседа

Из архива Хромого

Сиврим Вёйбур

Ярри Непоседа

Из архива Хромого

Хродас Железнопалый

Сиврим Вёйбур

Из архива Хромого

Ярри Непоседа

Из архива Хромого

Сиврим Вёйбур

Ярри Непоседа

Хродас Железнопалый

Из архива Хромого

Сиврим Вёйбур

Эпилог Прах на ветру

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg