«С петлей на шее»

Ник Трой С ПЕТЛЕЙ НА ШЕЕ

Предостережение автора

Дорогой читатель!

Я не понаслышке знаю людей, что даже в незначительной мелочи могут увидеть намек на провокацию или, еще хуже, ХОТЯТ. Им страшно хочется мистификаций и шокирующих догадок. Без элемента тайны просто не могут жить, компенсируя собственную серость буйной фантазией. Такой сорт Богом избранного Человечества запросто может увидеть причину плохого самочувствия домашней кошки во всемирном заговоре производителей кошачьего питания. Мол, ненавидят гордых родственников львов и желают всех извести. Садясь перед телевизором, эти Пуаро понимают, что телепередачи призваны зомбировать социум, лишать воли. А дальше снежным комом собираются производители сигарет, алкоголя, компьютерных игр, презервативов и китайских детских игрушек…

Итак, набирая в легкие побольше воздуха, считаю своим долгом предупредить:

Описанные в данной книге события не имеют никаких политических оттенков и подводных течений. Высказанные мысли не подталкивают к принятию каких-либо форм религиозного мышления и тем более не оскорбляют их. Конфессиональные споры также не были целью написания книги. Автор не ставил перед собой задач агитировать к блокаде техногенного, психологического, духовного или иного (нужное подчеркнуть) пути развития. Роман не призван разрушать или созидать основы и устои общества…

Уф! Вроде бы все сказал:)

Приятных фантазий!

С уважением, Ник Трой!

P. S. Отзывы и предложения вы всегда можете отставить на моей страничке в контакте или по адресу: nikolay.borodin@mail.ru

Эпизод первый Всадник на белом коне

1

— С пиндосами не пойду! — категорично заявил я.

Прапорщик, похожий на огромную жабу, кисло поморщился. Качнулся вперед, обдавая стойким запахом раздражения и пота. Густым голосом, бурлящим в мешках двух обвислых подбородков, строго выдал:

— Не с пиндосами, ёпт, а с бывшими военнослужащими армии США, что теперь поступили под наше командование! Я сколько раз говорил — никаких националистических настроений в Гарнизоне! Говорил?!

Я поморщился, только нравоучений мне не хватало. Голова трещит от лекарств, кажется, что сейчас лопнет, как перезрелый арбуз. Раны на ногах только стали заживать, невыносимо зудят под бинтами. А мне тут прописные истины втолковывают!

Я осмотрелся в поисках стула: небольшая комнатушка четыре на четыре квадрата, на покрытых облезлой штукатуркой стенах слой пыли и грязной паутины. По центру комнаты рассохшаяся столешница полностью скрыта под ворохом бумаг, в углу обшарпанный сейф. Сесть некуда.

Я облокотился на стену, устало сказал:

— Камрад, да пиндосы… пардон, америкосы, ведь первыми спину покажут! А кому оно в «метели» надо?! Подставляешь, камрад! Ей-богу, подставляешь!

Васильич побагровел, надул щеки для важности и уставно выкатил маслянистые глаза. При довольно большой комплекции и блестящей от пота лысине стал еще больше похожим на надутую жабу. Некоторое время он буравил меня взглядом, потом отчеканил:

— От-тставить р-разговорчики, хантер! Не камрад, чтоб тебя, а «товарищ прапорщик»!

Ага! Припекло, раз Васильич наедине о чинах заговорил!

Вообще-то Васильич мужик хороший, никогда не подставит и не дергает лишний раз. Понимает, что каждый день у смерти на мушке ходим. Да и к людям относится с уважением. Но идти с американцами в «метель»… Бр-р! Никогда! Был у нас уже такой опыт, печальный, надо сказать. Бывший лидер звена хантеров, где была тройка пиндосов, рассказывал: американцы любители в самый горячий момент, когда огневая поддержка требуется больше всего, выкрикнуть: «Уносим задницы!». И тут же бросаются врассыпную, как зайцы! И ребят подставляют, собаки, и сами гибнут. Сколько уже наших там осталось…

— Не пойду, — сделал я лениво-наглое лицо. — Либо давай патруль с вертушкой, либо я сижу в казарме!

Прапорщик всплеснул руками.

— Да ты что?! Какая вертушка, Костя?! Сам же утром докладывал, что «метель» дня на четыре зарядила! Да и то сказать, чует мое сердце, последняя вертушка у нас осталась…

«Метель» и правда на улице была такая, что и в танке ехать жутко. А о вертушке я ему так брякнул, чтобы точно не согласился. И вот тут-то, когда беседа зашла в тупик, и нужно высказать все, что требуется.

— Пачка доксициклина[1] и три пачки анальгина, — все так же лениво сказал я.

На помятом лице Васильича, с отметинами бессонных ночей и нервотрепки от женщин и «отставных», отразилось облегчение. Глазки засияли, толстые губы ленивыми гусеницами расползлись в улыбке.

— Ну ты и оборзел, зараза, торги устроил! — счастливо выдохнул прапорщик, но тут же посерьезнел. — Доза доксициклина и пачка анальгина… Не больше!.. И не кривись! Сам знаешь, что с лекарствами напряг! Эх, вот бы фабрику найти…

Васильич мечтательно вздохнул и потянул из кармана ключи.

Пока «товарищ прапорщик» гремел ключами и открывал сейф, я закурил. Горький дым уже давно не приносит удовольствия, потому как больше одной сигареты в сутки позволить я себе не могу по одной простой причине — сигарет в достатке нет. Хотя, конечно, можно было бы выкурить к чертовой матери всю пачку, да потом бросить. Одной проблемой стало бы меньше. Но, во-первых, бросать я совершенно не хочу. Хоть что-то остается из старого мира, привычное, хоть и вредное. А во-вторых, в разведывательных рейдах мне регулярно попадаются сигареты. Хоть одна, две, реже — целый блок. Когда как повезет. И как тут бросать?! Есть даже в-третьих, но та причина совсем уж притянутая за уши. Тяга к сигарете может снизить бдительность на посту, а «пискун» или «ловец» всегда подкрадываются незаметно…

Васильич громко копается в сейфе, шелестит хрустящими пачками медикаментов. Почти полностью зарылся в узкий, выкрашенный облупившейся черной краской сейф. Даже жутко становится, как прапорщик, размером с бегемота, умудряется проделывать такое? Снаружи остались только ноги и… гм, талия, скажем.

Мокрая на спине джинсовая рубашка Васильича почему-то невероятно раздражает. Навевает мысли об утраченном рае гигиенически чистых ванных комнат и душевых. Шампунях, дезодорантах, мочалках, питьевой воде в кранах…

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я сел на край стола. Раскопал из вороха каких-то бумаг пепельницу, немедленно щелкнул по сигарете, стряхивая пепел. От нечего делать толкнул пальцем свисающую с потолка лампочку без абажура. Тени послушно качнулись, то удлиняясь, то исчезая. Залитая тусклым желтым светом комната причудливо поплыла. Голова сразу закружилась, никогда не переносил морской болезни. Пришлось схватиться за лампочку, останавливая каскад теней. Тут же ругнулся и схватился обожженными пальцами за мочку уха.

— Ну вот, наконец-то… — глухо раздалось из сейфа.

Громко и тяжело вздохнув, словно взвалил на себя неподъемную ношу, Васильич обернулся. На красной потной роже блестят крупные капли пота, мутными шариками дрожат на выдающихся бесцветных бровях. Карие глаза с красными, усеянными сеткой лопнувших сосудов белками скорбно прилипли к помятым серебристым упаковкам в ладони. Толстые красные губы беззвучно пошевелились, словно шепча трогательные слова прощания каждой пилюле в отдельности.

— Ладно тебе, как с жизнью расстаешься… — хмыкнул я, сунул таблетки в нагрудный карман. Вот Вичка обрадуется! Особенно анальгину, бедняжка спать из-за головной боли не может. Впрочем, как и остальные девяносто процентов Гарнизона. — С кем идти-то?

Васильич злорадно ухмыльнулся и, не замечая, что нарушает свой же приказ, язвительно ответил:

— Капрал Джеймс Дэйсон и капрал Скэндел Джексон. Естественно, что теперь господа пиндосы — рядовые.

— С неграми уж точно не пойду! — вырвалось у меня. Я ощутил жестокое разочарование, когда понял — таблетки придется вернуть. Настроение стремительно испортилось, за что американцев я заочно возненавидел еще больше. Жаль анальгина, конечно, но с неграми я ни за что не уйду в рейд!

— С чего ты решил, что я тебя с неграми отправляю? — театрально вздернул бровь Васильич. Мутная капля пота тут же сорвалась, кляксой растеклась на грязной рубашке.

— Ну, дык, фамилия пиндосская — Джексон. Это ж обычная фамилия негров.

— Хрен тебе, теперь не спрыгнешь. Согласился уже! — молодым конем ржанул прапорщик. Потом успокоил: — Белые оба. Эх, хантер, нет на тебя демократии. Засудили б уже.

— Уже много чего нет, — пожал плечами я.

Обугленный фильтр обжег губы, оставил во рту отвратительное ощущение жженной резины. Только почувствовав боль, пальцы аккуратно отлепили присохшую сигарету от губы, раздавили в пепельнице. В груди, пополам с болью в легких от редкого курения, возникло ощущение пустоты. Немедленно захотелось курить еще. Но при сотом за сегодня взгляде в пачку новых сигарет почему-то не обнаружилось, а запасы показывают дно. Пришлось с сожалением спрятать пачку в карман.

— Пошли, познакомлю, — махнул рукой Васильич.

Мы вышли из офицерской, в прошлом, наверное, служащей погребом. Но это единственное помещение в Гарнизоне, что имеет столько оборонительных плюсов. Находится под землей; имеет только один вход и выход; закрыто толстенной, почти в локоть, металлической дверью.

Васильич тщательно запер дверь, два раза подергал для верности ручку. В моем воспаленном от бессонницы воображении пронеслась картина, заставившая нездорово хихикнуть. Будто толстый прапорщик на манер великана-людоеда в детской сказке разевает рот и проглатывает заветный ключ на широком металлическом кольце.

— Че ржешь? — подозрительно покосился Васильич.

Я отмахнулся, мол, не обращай внимания.

Вместе с прапорщиком подошли к зарешеченному окошку, напоминающему театральный гардероб. Я скинул с плеча автомат, отстегнул магазин, грохнул на стойку. Молоденькая девица, довольно смазливая, но которой совершенно не шла военная форма, забрала оружие. На минуту скрылась в недрах офицерской «оружейки», вернулась уже с обычной школьной тетрадкой в линейку.

Я быстро черкнул закорючку напротив моей фамилии, подтверждая, что оружие в порядке. Проставил модель автомата, дату и время. В графе «сдал-получил» нарисовал язвительный крестик.

— Все, спасибо, — вежливо кивнул я, возвращая тетрадь.

Девица попыталась мило улыбнуться, глазами умоляя обратить внимание и почтить своим присутствием ее постель, но я уже отворачивался. Шутливо сделал ручкой дозорным у дверей офицерской. Под глухими спецназовскими шлемами лиц разобрать невозможно, но ребята ответили, дружно отдав честь. Я вспомнил, что по Гарнизону гуляют слухи, будто охраняют офицерскую комнату, где хранятся лекарства и оружие, только законченные тугодумы. Мол, задача ответственная, думать некогда. Знай себе следи за теми, кто подходит. Видишь, что идет непонятно кто и на пароль с вопросами не отвечает — стреляй! Вот и вся задача.

Я этим слухам не особо-то верил. Да и в своем звене покрикивал на ребят для вида, когда слышал такие обсуждения. Нечего делить людей на группы и классы, к большим бедам может привести. И так на краю балансируем. Однако в голову упрямо лезли мысли о том, что ни я, ни ребята из моего звена, ни остальные хантеры офицерскую не охраняли…

Э-эх, ребята… Тимур, Гоша, Клёпа, Кабан… где вы теперь?

2

Погибать — так с музыкой.

Такими словами мы обычно прощались с людьми в Гарнизоне, что провожали нас в «метель». Строили из себя крутых и бравых парней, которым море по колено. С хохотом захлопывали щитки на шлемах, видя кислые гримасы на лицах. Кто-то обязательно заставлял нас сплюнуть, от греха подальше, на поругание нечистому. Хотя я никогда не понимал такого обычая, плевать через левое плечо, где обычно восседает черт. Считается, что таким образом нечистый гадить не станет. Хотя лично я, кабы меня оплевали, нагадил бы раза в три больше!

Погибать — так с музыкой.

Я уже и не помню, кто из ребят моего звена сказал это первым. Но присказку быстро подхватили, увидев, что мы и после сотого рейда погибать не собираемся. Молодые хантеры старательно повторяли подобные фразы, словно заклинание. Будто это и вправду могло помочь. Но в удачливость звена Керенского верили свято…

…Последний рейд по Тверскому бульвару был невероятно «удачным». Добычи мы не принесли никакой, больше потратили.

«Метель» прекратилась, и группа продвигалась по замороженным улицам довольно быстро. Черно-серые экзоскелеты «умной брони» делают фигуры людей гротескными, пугающими. Под тяжелыми подошвами десантных ботинок битым стеклом хрустит лед. Щиток шлема приходится то и дело вытирать перчаткой, снимая слой инея, что нарастает вновь через минуту. Несмотря на электроподогрев «умной брони», даже под слоем свитеров и футболок холодно.

Засыпанные снегом улицы просматриваются далеко, пугая чужими очертаниями родного города. С разрушенных до основания домов сорвало в прошлом яркие и блистающие пафосом вывески. Вморозило глубоко в землю. При ходьбе нет-нет, да и бросаешь пугливый взгляд под ноги. Там, среди костяков и изувеченных тел, среди обломков и сожженного хлама, изредка читаются фразы типа: «Мужские сорочки от Армани», «Жизнь скоротечна — имидж и стиль внесут твое имя в историю моды».

Читать надписи смешно и страшно одновременно. Никто из нас так и не понял до сих пор, что произошло. Атомная война? Адронный коллайдер дал сбой? Нашествие инопланетян? Земля сорвалась с орбиты и летит к черту в пасть?

Ответов не было и нет…

Группа продолжала двигаться. Короткими перебежками, низко пригибаясь, будто под вражеским обстрелом. Двое бегут впереди, прикрываясь остовами строений на разных концах улицы, трое прикрывают сзади. Интеллектуальные прицелы КАтов отслеживают малейшие движения, сканируют улицу, потрошат.

Внезапно шедший по левому флангу Кабан вскрикнул. В мертвой тишине оглушительно хрустнул лед, и фигурка солдата исчезла. От радостного рева «спрута» заледенела кровь.

В одно мгновение ребята очутились возле черного провала ловушки, что «спруты» любят устраивать подо льдом. Эти твари каким-то образом обнаруживают пустоши внизу, замирают до тех пор, пока новая «метель» не нагонит тонкую корку льда над головой. Остальное дело техники. Добыча помельче пройдет и не заметит подвоха, а более крупная «дичь» ломает корочку и падает прямиком на обеденный стол.

Жестко затарахтели КАты, выплевывая бронебойные струи в мельтешащие щупальца. Клёпа уже тащил на силиконовом тросе оторопевшего Кабана, с ног до головы залитого синей кровью «спрута». Способные с легкостью раздавить в тонкую ниточку дюймовую трубу щупальца рвались, подстриженные плотным свинцовым огнем. Все новые и новые щупальца тянутся из глубины, жадно шарят по ледяным стенам. Но пули безжалостно рубят плоть, защищают карабкающегося человека.

Одно из щупалец вцепилось в закованную в броню ногу Кабана, потащило назад.

Клёпа вскрикнул, упал на лед, но трос так и не выпустил. Гоша едва успел подхватить его подмышки, уперся ногами в ледяной бордюр. Поршневые мышцы экзоскелетов взвыли, работая на пределе, но справились. Под прикрытием свинца они вдвоем вытащили Кабана, поспешно отползли прочь.

КАт в руках сухо щелкнул бойком, замолчал. Я, не отрывая глаз от тянущихся из ледяного колодца щупалец, на автомате перезарядил магазин, вновь прицелился.

— Валим, Костян! — задыхаясь, заорал Клёпа. — Хрен с ним, со «спрутом»!

Но идти теперь некуда. Автоматные очереди далеко слышны в разреженном воздухе ледяной пустыни.

Вокруг раздается знакомый, будоражащий нервы писк. Из всех щелей и подвалов, что казались минуту назад пустынными, выскакивают «крысы». Каждая размером со взрослую собаку. Добрый и неповоротливый «спрут» оказался моментально забыт, когда перед лицом страшно щелкнули челюсти псевдокрысы. В памяти навсегда остались ярко-красная глотка, обдавшая горячим смрадом и два ряда клыков, каждый размером с палец.

Не зря я часами муштровал ребят, заставляя проигрывать подобную ситуацию в Гарнизоне. Никого не охватила паника, никто не побежал. В онемевшем сознании даже мелькнула гордость за ту механическую четкость, с какой ребята сомкнули ряды. Спина к спине, медленно отступая к ближайшему укреплению и поливая огнем КАтов тучи крыс, мы упорно пробивались к спасению. Разрывные и бронебойные пули страшно рубят тела, превращают тварей в кровавую кашу, от вида которой желудок судорожно бросался к горлу. Красная, так похожая на человеческую, кровь залила всю улицу. Ноги скользят по плавящемуся от горячей жижи льду, цепляются за искореженные туши.

В наушниках хрипло рявкнуло:

— Лево, десять метров.

Не переставая стрелять, я обернулся. В огромном сугробе с трудом угадываются развалины здания, что стоят немного выше уровня улицы. Полуметровые стены способны защитить ноги, а это то, что нам надо. Один за другим мы отступаем туда.

Новая неприятность не заставила себя долго ждать. Ребята один за другим отчитались, стараясь сдерживать отчаяние в голосе:

— Я пустой, кэп!

— Последний магазин!

— Патроны на исходе!

Над самым ухом, обдав запахом спирта, прозвучал хриплый голос Тимура:

— Костян! Вертушку зови, патронов нет!

Наверное, там бы мы и остались, начнись вдруг «метель». Да и сыграло свою роль то, что от Гарнизона мы успели уйти всего ничего. Васильич вертушки ценит больше жизни звена солдат, может и не прислать. Но в тот день нам везло.

Патроны закончились на удивление быстро. Отбиваясь у каких-то развалин штыками и пиная слишком ретивых крыс ногами, мы мысленно прощались с жизнью. Мышцы, утомленные бесконечной битвой в тяжелой броне, жалобно ныли. Рука с зажатым штыком уже не так метко поражает цель. Приходится бить дважды, не успевая отмахиваться бесполезным КАтом. Ноги уже не держат, скользят в лужах крови и ошметках крысиных тел. Быстро иссякают последние силы, а организму уже неоткуда брать новые. Пропал даже вездесущий страх. И в тот момент божественной музыкой прозвучали звуки разрубающих воздух над головой вертолетных винтов. Застрекотал авиационный пулемет, расшвыривая тела крыс. Спала веревочная лестница, и ребята один за другим рванулись к спасению.

Вот тогда-то я и расслабился. Последнее четкое воспоминание — яркая, затмевающая всё боль. На каждой руке повисло по крысе, в бронированные щитки на ногах вцепилось не меньше десятка тварей. Рычат, сминая сильными челюстями броневые пластины, норовят добраться до вожделенной плоти. И… темнота.

Дальше всплывают в памяти только обрывки видений. Суматошные крики в темноте, заплаканное лицо Вички, наш хирург-алкоголик. Десятки метров окровавленных бинтов, запах лекарств и… никакой боли!

Я провалялся пару дней в беспамятстве, накачанный снотворным и обезболивающим. Когда пришел в себя, то первым чувством было удивление. Никто из ребят моего звена не пришел проведать, никто не справлялся о моем здоровье, хотя я был перевязан как пациент Франкенштейна. Лежа на пахнущей старой тканью и дешевым мылом кровати, я тупо смотрел в потолок. Наконец, с трудом повернул голову. Сидящая в уголке комнаты девушка вздрогнула, сорвалась с места.

Вичка налетела на меня, окатила волной слез, нежности, любви и… странного равнодушия.

Черт! Неужели опять?! Но раздраженные мысли прервал поток ласковых ругательств и упреков.

— Что же ты, терминатор, твою мать?! Зачем полез туда?! Одну меня хотел оставить?! Солнышко, любимый, мальчик мой…

Я молча поглаживал забинтованными пальцами ворох каштановых волос, от которых почему-то пахло не шампунем, а чем-то свежим. Весной. Летним дождем. Лицо стало мокрым от слез и поцелуев Вички, и я с облегчением закрыл глаза. С самой первой ночи после Катастрофы не могу смотреть в ее глаза. Чувствовал почему-то себя полнейшей скотиной… или так всегда бывает, когда беда касается кого-то другого, а не тебя?

— А где ребята? — прохрипел я.

Хлюпающая носом девушка отвела красные от слез глаза, с укором сообщила:

— Скоро придут твои головорезы, не волнуйся… В рейде они…

— Я и не волнуюсь… — соврал я, чувствуя вину, что в такой интимный момент спрашиваю о чужих людях. Хотя нужно еще разобраться, кто сейчас чужой? Тот, с кем делишь постель, но не раскрываешь душу? Или тот, кто делит с тобой смерть, рискуя подобием жизни наверху?

Вопреки заверениям Вички в каморку ввалился только хмурый Васильич. Попросив девушку сходить за пайком, что раздавали в столовой, прапорщик нагнулся и громким шепотом спросил:

— Ну как она? Все еще не спит?

Я не ответил. Да и вопрос был риторическим. У прямодушной и открытой Вички все написано на лице.

— Все так же. По четыре часа в неделю… Говорит, что Женька каждую ночь снится.

Не знаю, зачем я сказал о сыне, но по-настоящему обрадовался, когда прапор не стал развивать тему. Даже холод от ужасной новости, что, как бы между прочим, сообщил Васильич, дошел до сознания не сразу:

— Беда, Костян. Звено твое пропало.

Васильич рассказал, что чудом спасшийся из норы «спрута» Кабан тогда вытащил с собой новенькую, запакованную в пластик автомобильную аптечку. Парень от испуга забыл об автомате и первым делом стал закидывать тянущиеся к жертве щупальца всем, что было под рукой. Так и вылез наверх, намертво сжав аптечку в руке. Уже потом, сидя в офицерской, Кабан рассказал, что картонными ящиками, наглухо вмерзшими в лед, было заставлено все.

— Похоже, что на аптеку нарвались, — вздохнул старый вояка. Потом виновато взглянул на меня. — Ты не обижайся, Костян, не мог я ждать пока ты встанешь. Вот и отправил твое звено вместе с вертушкой вытащить все, что смогут.

Я и не обижался. Найти аптеку — небывалая удача. И медлить тут нельзя. Попробуй потом раздолбить лед, отбирая под вьюгой у тварей лекарства. Можно народу положить за сутки столько, что впору потом вешаться…

— Сразу после вылета вертушки началась «метель», — хмуро продолжил Васильич. — Уже третьи сутки держится. Ветер такой, что ворота в ангаре едва держатся… а тут еще звено на связь не выходит, рация молчит… Короче, Костя, похоже, попали твои ребята…

Я молчал. Да и нечего было говорить, все и так ясно. Яснее некуда. И остается только одно — идти мне в «метель» с пиндосами ребят своих пропавших искать…

3

Человек, который неоднократно защищал спину, поневоле вызывает доверие. Иначе само боевое товарищество не имеет смысла. Можно пить ведрами водку с одним человеком, просиживать сутки перед монитором, вместе расстреливая компьютерных монстров, дружить семьями. Но когда приходит время выбирать того, кто станет за спиной в бою, почему-то только в самых редких случаях выбор падает на друга. И наоборот. Пройдя с боевым товарищем тысячу войн и валяясь вместе на койках в лазарете, никогда не заявишься к нему с женой и ребенком. Наверное, дело в том, что, хлебнув вместе крови и смерти, уже не станешь петь бессмысленные и тупые попсовые песенки под коньяк и водку на закуску. Не споешь под караоке, безбожно фальшивя на каждой ноте. Все, что осталось, — хлебнуть обжигающего спирта в молчаливом уважении, по русской традиции поминая всех павших.

И никогда не удастся уснуть спокойно, зная, что оставил товарища в беде…

Мы с прапорщиком шли по подземным коридорам Гарнизона. Тусклые лампочки освещают сырые бетонные стены скупым оранжевым светом. На большее напряжение у генераторов не хватало. Да и то роскошь! В первый год после Катастрофы, до того как приспособили генератор, в темноте жили. С факелами, как в древности, по коридорам шарили. Эх, плохое время было! Кражи, несколько убийств. Потом, правда, подключились мы. Драгоценные пули на ворье и убийц тратить не стали, просто выталкивали в исподнем наружу. «Метель» сама разберется. А потом, когда уже и свет приспособили, так в Гарнизоне вообще порядок стал.

— Расскажи мне об этих пиндосах, — попросил я, потирая замерзшие ладони. Подышал, но помогло мало, спрятал подмышки. Холод в Гарнизоне царит постоянно, хоть это и не минус сорок, как наверху. — Кто они? Откуда? Что-то я раньше о них не слышал.

— Ну… — замялся Васильич, разминая окурок толстой сигары. Придирчиво оглядел со всех сторон, снял табачную крошку у основания, тремя спичками медленно раскурил. — Оба работали в антитеррористических отрядах. Подробностей не сообщают, но тренировка и выучка у них серьезная. Известно, что зачищали конгломерат в Афгане. Киллеры, значица.

Я скорчил мину, якобы кивая от оказанной мне чести. По правде говоря, мне все это категорически не нравилось! Работать с американцами, у которых еще и такая школа за плечами, будет весьма трудно. Такие не просто могут оставить, а специально бросить крысам, чтобы уйти самим. Прапорщик между тем продолжал:

— С момента Катастрофы скрывались в метро, до тех пор, пока там воды не прибавилось. Потом сами вышли на разведгруппу. Похоже, что выслеживали несколько дней. Выбирали, жертвы Макдоналдса, порешить ребят или нет. Потом в одурманенные кока-колой мозги пришла здравая мысль: если наши регулярно выходят в рейды разными командами, значит, есть укрытие и еда. Кстати, момент сдаться они выбрали красочный, нечего сказать! Шоумены, мать их! Группа Вялого попала на крысятник, ребята истратили почти весь боезапас, трое погибли. Так америкосы оставшихся двоих ребят отбили. Гранатометами, кстати, да в Гарнизон притащили.

— Ну, блин, герои. А гранатометы остались?

— Закати губу! — злорадно захихикал прапор. — Пиндосы на крыс последние гранаты истратили!

— А как коммандос оказались в Москве?

Васильич слишком глубоко затянулся, надсадно закашлялся, словно намереваясь выплюнуть легкие. Вытер пухлой ладонью вспотевшее лицо, багровое от кашля, сипло проскрипел:

— Честно рассказали, что выполняли какую-то миссию. Мол, выслеживали очередную героиновую шишку из горных аулов. Вообще-то, все это рассказывать мне нельзя, так что и ты не трепись лишний раз. Заметано?

— Ты что, еще надеешься на возрождение прежнего мира? — под мегатоннами сарказма все равно проступила тоскливая горечь. — Соблюдаешь политический этикет и собираешь информацию?

Васильич не смутился, стойко выдержал взгляд. Вот только ответ подкачал:

— Да нет, Костян… Стараюсь отвлечься от всего этого. Как начинаю думать, так только одна мысль — звездец нам…

Американцы застыли возле огромного деревянного щита с налепленными листками из блокнотов и тетрадей. Тот стоял, словно из неправдивого прошлого о сказочном Совке, сообщая: «Доска объявлений». Правда, какой-то грамотей постоянно исправлял на «Тоска объявлений». И в чем-то, надо признать, был он прав.

Никаких объявлений типа «пропала болонка, кличка Принц, просьба вернуть за вознаграждение» не было и в помине. Девяносто девять процентов листочков было исписано женским почерком и содержало предельно простой смысл:

«II этаж. Отставные бараки. 94-ая комната. Жанна. 30 лет. 95-70-102».

Те же, у кого вообще срывало крышу, писал изощреннее. Красочно описывал все, что может сделать, и как хочет, и в какой позе. Иной раз даже предлагали накормить или отсыпать таблеток за услуги. Такие объявления, правда, срывали конкурентки, у которых отсыпать было нечего. Что и говорить, подходить к «Тоске объявлений» не хотелось совершенно.

А американцам гляди-ка, понравилось! Чему-то улыбаются, тычут пальцами, а глазки масляные. Еще не понимают прикола, заразы.

Население в Гарнизоне составляет три тысячи человек. Из них мужчин — не больше двух сотен. Сначала, конечно, больше было, но гибнут люди часто и постоянно. «Метель» наверху к хантерам милосердия не проявляет. Шансы на то, что вернешься из рейда живым, — пятьдесят на пятьдесят. Но запасы еды в Гарнизоне пополнять надо. Да и людей выживших искать, новые территории. Вот мужчины и идут почти на верную смерть, выполняя исконную роль добытчиков. Женщин, правда, тоже есть парочка, что хантерские лычки нацепили да наравне с нами ходят. Но то исключения.

Некоторые мужчины отказываются наверх ходить. Мы называем их «отставными». Они выполняют всю грязную работу: чистят туалеты, роют укрепления, строят, метут «улицы». Короче, мерзость, а не мужчины. За пару месяцев в тупой скот превращаются. Ими брезгуют даже те женщины, у которых секса лет десять не было. Вот и получается, что из двух сотен мужчин Гарнизона, только полторы сотни хантеров. Из них вычесть полтинник тех, у кого постоянная подруга есть или жена, как у меня. Оставшаяся сотня у двух с половиной тысяч женщин нарасхват. Поначалу еще куда ни шло, но за три года после Катастрофы ситуация накалилась. Уже до таких вещей доходило, что и вспоминать противно. Куртуазная розовая любовь и доска с объявлениями еще невинные шалости.

— Когда ты уберешь эту мерзость, камрад? — прошипел я на ухо Васильичу, начиная ненавидеть скалящихся пиндосов все больше. Нашли чему улыбаться!

— Ты что?! — побледнел прапор. — Меня же на куски порвут! Ты знаешь, что недавно делегация к Главному приходила? Не знаешь?! Вот, нечего тогда мне указывать!

— Что за делегация? — подозрительно покосился я.

— Тьфу ты, вспоминать противно! — прапор и вправду сплюнул. После чего зло добавил: — Хотят новые правила ввести. Мол, каждый мужчина, независимо от того имеет ли пару или нет, должен раз в неделю…

— Брешешь! — изумленно выдохнул я.

— Сам дурак! — сделал страшные глаза Васильич. — А потом с листком, где эти бабы после коитуса расписываются, отчитываться перед командованием обязан!

Я содрогнулся, представив такую картину. Нет, мне, конечно, жаль людей, но чтобы вынуждать к такому? Натуральное изнасилование! Хотя нет, скорее, племенной бычок буренке ромашки принес…

Американцы заметили нас. Сальные ухмылки мгновенно исчезли с лиц, глаза посерьезнели, быстро ощупали вооружение, мускулатуру. Сами, как на подбор крепкие, высокие, с мощной грудной клеткой. Из-под свободных кожаных плащей выпирают бугры мышц, закаленные часами тренировок. Как братья близнецы. Единственное отличие в лицах, да и то минимальное. Оба кареглазые, с чертами лица, будто нарочно смазанными. Только у одного глаза обманчиво добрые, хотя смотрят прицельно, не отпуская. И даже его оттопыренные уши не вызывают смешков, когда смотришь в такие глаза.

Второй, клон первого, с глазами настороженными, с опаленными ресницами. Тонкогубый рот, узкий нос с горбинкой, но такой же незаметный.

Американцы быстрым, заученным движением отдали честь, на идеальном русском синхронно выпалили:

— Здравия желаем!

— Отставить, — благодушно разрешил Васильич. И с видом добродетеля пояснил: — У нас, ребята, так не говорят. Достаточно козырнуть… или руку протянуть…

Я онемел, слушая благодушные объяснения Васильича. Облажался старик, раз с таким отеческим видом треплется. Думает, что услугу оказал, приютив американцев, а сам в пояс кланяется! А коммандос недаром в спецагентах ходят, поняли, что к чему. Улыбаются, руки пожимают. Нутром чуют, что Васильич иностранцев облизывать готов!

— Хантер Керенский, — сухо представился я, козырнув.

Пожимать руку не хотелось после благодушной проповеди прапорщика. Куражится положением старик, показывает, что русские люди американцев спасли. Помнит еще, прапор, разницу между сытым и благоустроенным коммандос и голодным оборванцем русским. Американец за деньги от службы в армии и дом купит, и психолога наймет после очередного убийства в горячей точке. Да казенную красную икру с первоклассной тушенкой жрать будет, отлеживаясь в теплой казарме с лэптопом! А русский десантник привык уже честь офицерскую только в книгах да фильмах о царе видеть. Сам в ободранном бушлате взятки выпрашивать, чтоб в семью хоть копейку принести, где зарплат по три месяца не видели.

— Джеймс Дэйсон. К вашим услугам хантер Керенский, — мгновенно уловил перемену в моем лице коммандос. Убрал протянутую руку, козырнул гордо, но без надменности.

— Скэндел Джексон, — с той же индифферентной вежливостью отдал честь второй, с тонким, видимо, сломанным носом.

Я кивнул, запоминая, обернулся к Васильичу:

— Когда выход?

Тот непонимающе обвел всех взглядом, пытаясь понять причину невысказанного конфликта. Растерянно выдавил:

— Ну… Группа готова. Осталось новичкам оружие раздать да инструктаж пройти.

— Понял. Я к Вичке заскочу, встретимся в рубке через полчаса.

4

Торопливо перепрыгивая сразу через три ступеньки, я злился на свою глупую гордость. Проклинал исконно русскую манеру гнуться перед иностранцами, что так не вовремя обнаружилась в старом вояке. Дурную зависть лентяев к более сообразительным и трудолюбивым народам.

Патриоты могут сколько угодно кричать о русской духовности, избранности. О том, что, мол, на Западе все видят только бабло да успешность человека, а на душу плевать… а на хрен та душа? Распахивать за бутылкой самогона? Что за народ такой, что на непьющего и некурящего смотрит как на больного сифилисом? Что гордится работой, на которой не нужно работать, солдат спит — служба идет? Что восхищается чужим трудолюбием, но тут же ворует и продает, и верит в сказки о золотых рыбках… эх, менять все нужно к чертовой матери…

Впрочем, все уже поменялось…

Проходя мимо нижних бараков, я вдруг остановился. Громкое хоровое пение отчетливо слышно из-за хлипкой фанерной двери. Слаженно воющие голоса вызывают непроизвольную дрожь и напоминают что-то забытое, церковное.

«Неужели фанатики не перевелись? — пронеслась привычная мысль. — Как бы опять с Судным днем панику не посеяли! В прошлый раз едва подавили бунт. Почти до ритуальных сожжений дело дошло!»

Никто не знал, по какой причине произошла Катастрофа. Одни видели в этом происки злокозненной американской разведки, другие атомную войну, третьи апокалипсис. Все произошло слишком неожиданно. Не было напряженных намеков в вечерних новостях и газетах. Не было крупных вооруженных конфликтов. Просто одна из летних ночей вдруг превратилась в ад…

Усилием воли отогнав воспоминания, я быстро шагнул к знакомой двери.

Вичка как всегда сидела в углу, скрючившись в стариковском кресле-качалке. Впрочем, как меняются человеческие приоритеты? Три года назад слова «как всегда» означали века одних и тех же традиций. Целую жизнь неизменных привычек. А теперь? Всего три года после Катастрофы… и «как всегда» уже означает всегда ПОСЛЕ, потому что ДО никогда не было. Был только счастливый сон о счастливой жизни.

Вичка все поняла сразу, лишь только увидев меня в броне. Синие глаза с частой сеткой разорванных сосудов наполнились слезами. Припухшие губы дрогнули, тихо прошептали:

— Теперь и ты уходишь?

Все заготовленные заранее фразы пропали, как только я услышал ее слова. Руки опустились, а к горлу подкатился ком. В глубине души вновь шевельнулось отчаяние, с таким трудом загнанное в темноту.

Я молча сел на край койки, чувствуя, что должен сказать что-то правильное и доброе, что-то сделать. Но горло схвачено бездушной рукой обиды и злости. Разве я виноват в том, что все так произошло? Почему я один должен расплачиваться?!

— Пришел попрощаться? — начала взвинчивать себя Вичка. Приятный голос стал тонким и пронзительным. — Как это мило!

Я закрыл глаза. Передо мной вновь предстала наша квартира, в которой мы жили раньше. Ночь Катастрофы. Сон прерывается частым содроганием, от которого звенят в оконных рамах стекла. Вот потолок прорезает трещина, как раз по середине комнаты. Половина, где находимся мы с Вичкой, остается на месте. Вторая, где стоит кроватка годовалого Женьки, падает в темноту. Раздается громовой раскат, треск крошащегося бетона. И Вичкин крик…

Я трусливо открыл глаза. Не хочу это вспоминать! Этого никогда не было! Это все в прошлом!

— Мне уже можно оставлять объявление на доске?! — визгливо выкрикнула Вичка. Синие глаза стали безумными под целлофановым покрывалом слез. — Или дождаться, когда твой труп покажут?!

— Я вернусь, милая. Обязательно вернусь, — тихо сказал я. — Вика, я обещаю…

— Да к черту твои обещания! Ты уже сотню раз обещал, что уйдешь из хантеров!

— Я вернусь… — повторил я, и торопливо, чтобы она ничего не успела сказать, выскочил в коридор.

Аккуратно прикрыл за собой дверь, чувствуя, как скулы сводит от напряжения. Дрожащие пальцы сами открыли почти пустую пачку, достали смятую сигарету. Почему-то в душе было такое чувство, будто я соврал…

По коридорам Гарнизона я почти бежал, словно боялся того, что Викин крик догонит. Вновь заставит переживать прошлое заново, распотрошит раны.

Об оставленной девушке я старался не думать, настраивая себя на выход в «метель». Но внутри все горело огнем, злость жгла покруче раскаленного металла. Сердце безумно колотилось, вот-вот грозя разорваться.

Почему все так сложилось? Почему со мной?!

Проходя мимо бараков откуда доносилось хоровое пение молитв, я вновь остановился. Пальцы нервно мяли забытую сигарету, ломали, рассыпая драгоценный табак. Мне вдруг захотелось пойти туда, где выводили вдохновенные и жалобные песни фанатики. На миг даже пожалел, что не знаю ни одной молитвы. Сейчас они бы нам пригодились.

Встряхнув головой, я отогнал нахлынувшую тоску и зло прорычал:

— Раскис, Керенский?! Ничего, «метель» быстро заставит почерстветь!

Уже не бегом, но все же быстрым шагом направился к рубке, стараясь вытеснить из мыслей мольбы фанатиков. Молитвы никогда не помогают…

5

Человек, который никогда не служил в армии, никогда не поймет военного. Ну попытайтесь объяснить ему, что хорошего в том, чтобы шагать строем, как оловянный солдатик?! Глупо выкатывать глаза, исполнять команды? Печатать шаг на плацдарме? Чувствовать себя, в конце концов, одним из многих одинаковых патронов в магазине. Мне это всегда напоминало странную шизофреничную комедию, что, по сути, трагедия!

Оружие всегда дает человеку уверенность в своих силах и ощущение, что «я самый крутой мэн!» Но идти в армию для того, чтобы получить такую уверенность?! Наверное, и вправду говорят, что в современную армию кроме тех, что откупиться не могут, идут только лентяи и идиоты…

В командной рубке, как мы шутливо называли офицерский барак, собрались все сливки общества: Главнокомандующий Гарнизоном генерал Борзов, двое американцев, прапорщик Васильич, еще пара смутно знакомых мне хантера и три совершенно незнакомых девицы.

— Наконец-то! Ты где шлялся? — с облегчением выдохнул Васильич. Вскочил с кресла, подошел ко мне, уже на порядок тише сказал: — Молчи и ничему не удивляйся!

Борзов, огромный и грузный, как все российские генералы, ответил на мое приветствие ленивым кивком. Мы с ним знакомы почти с самого основания Гарнизона. Под его командованием и с легкой руки я собирал первые звенья хантеров. Потом уже получил некоторые льготы после усмирения первого бунта фанатиков и женщин. Препротивнейшее было дело, но выполнять приходилось, иначе в анархии люди не прожили бы и недели. Вспоминать о том, как били прикладами вооруженных женщин, я не любил, но похоже, что это сейчас понадобится.

В центре троицы девиц замерла высокая, явно просиживающая часами за тренажерами брюнетка с неприятным лицом. Пухловатые губы намеренно сжаты в полоску, чтобы казаться суровее. Но большой и упругий бюст почти выпрыгивает из декольте и портит всю суровость. Ее колючие глаза оценили меня, повертели да брезгливо отбросили.

Слева, преданно глядя на предводительницу, едва не заглядывала в рот немного полноватая женщина. Справа смущенно топталась, не зная, куда спрятать глаза и руки, симпатичная блондинка. Девицы одеты в странную форму, больше похожую на смесь стилей лесбо и садизм. Кожаные штаны, такие же куртки мужского покроя, отвратительные фиолетовые галстуки. На руках глухие перчатки, но самое противное не это, и даже не дурацкие галстуки с глупым подобием лычек. На крутых бедрах женщин красовались в новых кобурах парализаторы. Кто выдал им станнеры?!

— Познакомьтесь, хантер, — кивнул на женщин генерал Борзов, плохо сдерживая неприязнь. — Эти прекрасные леди…

— Не нужно пустой болтовни, генерал, — довольно грубо прервала высокая брюнетка, стриженная под ежик. — При исполнении мы не леди. Впрочем, я отрекомендуюсь сама…

Брюнетка повернулась ко мне, окатывая с головы до ног ледяным презрением карих глаз. Сухие, брезгливо поджатые губы неохотно разлепились:

— …Старший Хранитель гражданских прав — Веселкова. Это Младшие Хранители Гиблая и Тарасова.

Я постарался сдержать непочтительный смех, но вырвавшееся сдавленное хрюканье обидело амазонку ничуть не меньше.

— Я сказала что-то смешное, хантер Керенский?

— О, мадемуазель, вы меня знаете? Я польщен… — начал я, игнорируя незаметные толчки локтем в бок от Васильича.

— Старший Хранитель! — стеганул сухой голос дамы.

— Старший Хранитель, — покорно согласился я, вновь надевая маску невозмутимости. — Я в последние дни немножко не в курсе событий. Ранение, понимаете ли. Потому, если вас задела моя реакция, прошу простить. Это нервное, перед рейдом.

— Думаю, что первый раз простительно, хантер, только в первый раз, — с совершенно серьезным лицом кивнула Веселкова. — В дальнейшем, я надеюсь, вы будете себя контролировать лучше.

Что? Меня, хантера, предупреждают?!

Я уже набрал в легкие побольше воздуха, чтобы высказать этой сучке все, что я думаю о ней, чтобы потом выбросить из рубки как мусор. Но выражение лица генерала меня остановило. На хмуром, исчерченном морщинами лице Борзова застыла мольба. Генерал торопливо и чрезмерно оптимистично проговорил:

— Итак, господа, обговорим этапы рейда…

Неловко заминая конфликт, он подошел к столу, где была расстелена карта Москвы. Сделал рукой приглашающий жест.

— Генерал, — не выдержал я, когда амазонки на равных подошли к карте на столе. — Разве мы будем обсуждать операцию в присутствии… э-э… Хранителей?

В рубке наступила тишина. Негромко прохрустела кожа, когда Веселкова повернула голову к Борзову и неприязненно проговорила:

— Генерал, во избежание конфликтов, я прошу, чтобы вы ввели в курс дела вашего подчиненного. Иначе у него будут неприятности.

Борзов с виноватым видом, едва сдерживая досаду и раздражение, повернулся ко мне. Излишне строгим и начальственным тоном принялся объяснять:

— Хантер Керенский, во время вашего последнего рейда произошли некоторые изменения в… э-э… так сказать, социальных порядках Гарнизона. Так как военизированные силы, то есть вы, хантеры, малочисленны и постоянно находитесь в рейдах на поверхности, гражданские собрали делегацию…

В памяти от знакомого слова что-то шевельнулось. Ах да, это те неудовлетворенные сучки, что затеяли наводить свои порядки!

— …Делегация выразила мнение общественности, что в Гарнизоне требуется ввести режим надзирателей…

— Хранителей общественного порядка и защиты прав человека! — прошипела Веселкова, задетая намеренной колкостью генерала, впрочем, не меняясь в лице. От этого стала напоминать змею, что без предупреждения бросается в атаку.

— Хранителей общественного порядка, — согласился Борзов, по слогам выговаривая неприятные для него слова. — Сейчас руководство Гарнизона обсуждает некоторые реформы, предложенные Хранителями. Но на определенные уступки мы уже пошли. Такие, например, как общество имеет право знать об акциях хантеров.

— Но открытая информация может посеять панику, генерал! — чуть раздраженнее, нежели мне хотелось, брякнул я. — Люди хотят надеяться, что будущее принесет только хорошее. А наверху мы за три года ничего стоящего не нашли. Ничего не разведали…

— Не считайте себя умнее остальных! — влезла амазонка. — Мы будем надлежаще готовить информацию перед оглаской.

Я неприятно усмехнулся, напрочь игнорируя Веселкову:

— То есть Хранители будут получать все сведения с поверхности, фильтровать и доносить обществу?

— Именно, — кивнул генерал.

— Какой смысл в этом?

— Есть слухи, что хантеры скрывают истинное положение вещей, чтобы оставить полную власть себе, — не стесняясь, выдала амазонка. — Только генерал Борзов и хантеры имеют доступ к оружию.

В рубке наступило гробовое молчание. Борзов смотрел в сторону, нервно кусал губы. Васильич не переставал гримасничать, подавая мне знаки прекратить перепалку.

— Вы были на поверхности? — спокойно спросил я, игнорируя призывы прапорщика.

— Нет, — без тени смущения ответила Веселкова. — Но скоро наши люди там будут.

Борзов, поморщившись, как от зубной боли, пояснил:

— В группы хантеров будут включены Хранители, чтобы пресечь возможные недоговорки и сокрытие информации.

— Тогда в группы Хранителей должны входить хантеры, чтобы пресечь возможные бунты! — уже не скрывая злости, выпалил я.

Две амазонки за спиной Веселковой дернулись, как от удара.

— Керенский!!! — так же зло оборвал Борзов. — Приказы начальства не обсуждаются! Мы и без вашего мнения решим, что и как нам делать! Начните готовиться к рейду! В вашем звене есть новые люди, введите их в курс дела!

С каменным лицом я прошел к разложенной на столе карте. Быстро окинув знакомые очертания города, с уже нанесенными карандашом изменениями после Катастрофы, ткнул пальцем в зеленую точку.

— Цель нашего рейда — поиск пропавшего вертолета и звена хантеров. Выходим вот здесь. Движемся по дуге, стараясь захватить маршрут вертушки и места возможной посадки. Оставляем метро и хозпостройки слева, там уже ничего, кроме льда, нет. Выходим на Тверскую и движемся по ней. Конечная точка маршрута здесь. Если не находим никого и ничего, затариваемся медикаментами и движемся обратно по прямой. Ищем вертушку.

Вперед неожиданно выдвинулся Дэйсон и с неподвижным лицом добавил:

— Насколько важна вертушка?

Борзов нерешительно покряхтел, отвечая на мой взгляд, произнес:

— Важность восемьдесят процентов. Ниже, чем жизни вашего звена.

Дэйсон слегка улыбнулся, кивнул. Не дурак коммандос, понял, что жизнь солдата ценится явно ниже восьмидесяти процентов. Нагнулся к карте, пальцем нарисовал «ромашку» вокруг местоположения аптеки. Обводя лепестки, пояснил:

— Если вертолет был поврежден в полете, то приземление могло проходить по этим квадратам. Если добавить «метель» — витки станут еще длиннее.

Борзов довольно посмотрел на меня, будто хвастаясь новым приобретением. Я невозмутимо кивнул. Хорошая школа и важная информация. Нужно будет следить за пиндосами лучше. Во избежание, так сказать.

— Чем вы вооружены? — все так же спокойно и деловито спросил коммандос, а затем кивнул на станнеры: — Надеюсь, не этим?

Васильич на миг отошел от стола, что-то принял у помощника. На стол лег грозно блестевший КАт-8. Сдвоенный ствол, два магазина в корпусе, многофункциональный приклад и компьютеризированный прицел.

— Последние разработки отечественной военной промышленности, — с гордостью произнес прапорщик. — Комбинированный автоматический терминал — КАт-8. Крупнокалиберный автомат с магазином на шестьдесят патронов. Интегрированный гранатомет, к сожалению, гранаты давно закончились. И дробовик с магазином на двадцать патронов. Для переключения режима стрельбы ничего дергать не нужно. Одной рукой придерживаешь здесь и давишь на гашетку. Вторая рука нажимает на курок дробовика, что ближе к середине корпуса. Очень полезная штука в плане плотности огня, хотя и стрелять так не советую. Отдача гарантированно собьет прицел, хоть ее и стабилизировали почти к минимуму. Для нанесения максимального урона можно выстрелить из двух стволов, но одиночными. И сразу готовьтесь к тому, что тело будет болеть очень долго. Что еще? Интеллектуальные прицелы с режимом слежки за целью, режимом ночного видения, термографом и повышенная кратность прицела. Прицельная и убойная дальность стрельбы не превышает пятисот метров. Вес этого мастодонта шесть килограмм. Не бирюлька, конечно, но по сравнению с первой моделью — идеал. Вес уменьшен за счет керамических деталей и…

Судя по тому, как загорелись глаза Джексона, американцам оружие понравилось.

6

Человек давно привык к тому, что природа покорена. Особенно это касается тех, кто прожил всю сознательную жизнь в мегаполисах. Выпадение десяти сантиметров снега уже расценивается как «ни фига себе, какая зима!». Наводнения и землетрясения, равно как смерчи и ураганы, что показывает вечерний выпуск новостей, кажутся чем-то ненастоящим. Как профессионально сделанные спецэффекты в фантастическом фильме. И, только попадая под гнев стихии, понимаешь, насколько беззащитен и хрупок на самом деле…

Сваренная из толстых металлических листов дверь тяжело захлопнулась за моей спиной. Ветер, словно дождавшись новую жертву, бросил в щиток шлема пригоршню льда. Едва не свалил ураганным порывом, так, что пришлось отступить на шаг.

Американцы, явно не ожидавшие такой резкой перемены, ухватились друг за дружку, удерживая равновесие. Интересно, как им удалось выжить в течение трех лет с момента Катастрофы? И то, что коммандос выследили и помогли нашей группе именно в тот момент, когда прекратилась «метель» не меньше, чем чудо для ковбоев! Как говорил Васильич? Скрывались в метро до тех пор, пока не вышла вода?

В плотном и крепком панцире умной брони, напичканном электроникой, чувствуешь себя великаном. Встроенный экзоскелет позволяет почувствовать свою силу наиболее полно. Кевларовая и керамическая броня защитит почти от всего, а замкнутая система вентиляции позволит выжить даже под водой. Правда недолго. Но даже все эти навороты не спасают от жуткого холода и кровожадных тварей «метели».

По экрану в левом углу шлема поползли ряды букв и цифр, едва справляясь с анализом обстановки: «температура: — 35 °C; скорость ветра: 20 метров в секунду; состояние „умной“ брони…»

Привычно запомнив показания датчиков, приведенных в порядок Гарнизонными механиками, я остался доволен. Они никогда не смогут заработать в полную мощность, с каждым днем теряя функциональность, но это по-прежнему наше самое эффективное оружие.

— Дэйсон, левая рука, вперед на десять метров. Джексон, правая рука, вперед на десять метров, — я негромко буркнул в микрофон шлема, раздавая приказы подавленным картиной американцам. — Я с Хранительницей в центре. Бережной и Мусаенко по флангам сзади, семь метров.

Ребята послушно заняли позиции. Одна амазонка, та самая стеснительная блондинка, что пришла вместе с Веселковой, как-то замедленно потопталась на месте. Запакованная в бронированный комбинезон, она все равно умудрялась выглядеть неуклюже и слабо. Эх, Борзов! Пушечное мясо, а не защитники гражданских прав!

— Эй, Хранительница, мать твою! — нарочито грубо рявкнул я. — Или подчиняйся приказам, пока наверху, или вали обратно! Ждать и медлить из-за тебя никто не будет. Ясно?

Блондинка послушно бросилась ко мне, замерла на расстоянии двух шагов, с натугой удерживая КАт.

— Я не понял! — почти прорычал я, решив расставить все точки. — Ты не слышала приказа?!

— Слышала, хантер Керенский, — заикаясь пискнуло в шлеме.

— Я спросил, тебе ясны инструкции?!

— Да… то есть… так точно, хантер!

Сообразительная. Эх, ну и группа досталась! Два сомнительных американца — явно себе на уме. Бестолковая и неподготовленная Хранительница — засланный казачок. И два смутно знакомых хантера — Бережной и Мусаенко. Видеть обоих в Гарнизоне я видел, а вот вспомнить не получается.

Еще раз окинув Хранительницу взглядом, я, уже на порядок тише, бодро крикнул в микрофон:

— Отлично, Хранительница. Теперь держи оружие так, чтобы успеть выстрелить во врага и товарищей прикрыть. Или ты думаешь, что это дубинка?

— Никак нет, хантер!

Удовлетворившись понятливостью и исполнительностью амазонки, я вывел на экран шлема карту.

— Начинаем движение. Дистанцию не разрывать. К развалинам близко не подходить.

Звено короткими перебежками двинулось в путь. Все пока выполняли задачу четко, с неослабным вниманием осматривая свой участок пути. Только одна блондинка то и дело натыкалась на меня, не в силах справиться с неудобной и громоздкой для нее броней. Пару раз я даже мгновенно оборачивался, едва успевая отдернуть палец с курка, почувствовав весьма чувствительный удар в спину. Хранительница начинала сразу бормотать извинения, отскакивая на пару шагов назад и опуская КАт.

«Метель» с неустанным усердием бросала пригоршни льда, хлестала невидимыми крыльями ветра. Середина дня мало чем отличалась от ночи. Солнца из-за свинцовых туч не видно вообще, а фигуры американцев впереди казались призраками. Очертания местности даже для меня, ходившего десятки раз в периметре Гарнизона, были новыми. Отчасти от непогоды, отчасти от постоянно наносимых ветром новых гор снега и льда.

Со времени Катастрофы «метель» не утихала больше, чем на четыре дня. Лета не стало в принципе. И чем больше была задержка между взрывами «метели», тем сильнее бушевала стихия. Как умудрялись выживать в таком климате незнакомые хищники — непонятно. Неожиданно мне вспомнились первые рейды, когда звенья состояли еще из двадцати человек. В Гарнизон при большой удаче возвращались пятнадцать. При фатальном невезении — никто не возвращался. Огромные крысы бросались из каждых развалин, где с аппетитом поедали множество трупов. «Метель» еще не свирепствовала так сильно, и тела были легко достижимы. Часто встречались «пискуны», невероятно быстрые пауки, выстреливающие острыми сосульками паутины. Короткие копья пробивали кевларовые пластины, находя лазейки между щитками. При громе выстрелов паук начинал грозно свистеть, да так, что уши закладывало. Отсюда и название. А с наступлением первых холодов, через месяц после Катастрофы, «пискуны» куда-то исчезли. Но зато появились «спруты». Сколько ребят погибло в объятиях этих тварей подо льдом, и не сосчитать…

Катастрофа…

Трагическую и поворотную ночь в истории мира я помнил невероятно четко. Сильнейшее землетрясение, что продолжалось трое суток. Падающие дома, что погребали под собой всех жителей, широкие трещины в асфальте. Потом начался град, размером с арбуз, в середине июля. Скольких людей убило такими снарядами, и не вспомнить. Реки крови, что смешивались с дождевой водой. Проломленные черепа, каши мозгов на земле. Потом землетрясения прекратились и пришли твари…

7

Я никогда не считал себя лидером, способным управлять людьми. Как и всякий человек, что всю жизнь провел за компьютером и, работая с железяками, стал почти нелюдимым. Мне проще взять и сделать что-то самому, чем полчаса доходчиво объяснять другим. А потом ждать, пока выполнят команду, и проверять, верно ли исполнено. А то и самому переделывать.

Потому и звено мое, что исчезло в «метели», на протяжении трех лет не менялось. Сформированная и подогнанная команда вмещала в себя и военных, и стрелков, и медиков. Группа столько раз выходила вместе, что сама потребность в лишних голосовых командах отпала. Достаточно лишь было кивком указать направление, и команда тут же выполнялась. С новыми людьми работать будет потруднее…

В целом же новоиспеченное звено двигалось с достаточно сносной скоростью. Даже Хранительница перестала раздражающе тыкаться в спину и пообвыклась с неудобной броней. «Метель» не прекращалась, впрочем, если она прекратится, можно будет считать, что ты исчерпал везение за всю жизнь. Ветер по-прежнему швырял в лицо тонны снега и льда, заставлял пригибаться почти к самой земле.

Мерно пульсирующий терминал карты показал, что три четверти пути уже пройдено. Таймер отсчитал с момента выхода два часа сорок три минуты.

Два хантера, Бережной и Мусаенко, остановились, подчиняясь моему жесту. Я вспомнил, где видел их раньше. Огромный, как медведь, и такой же неуклюжий, Бережной — последний хантер из группы Болтуна. Немого хантера, чье звено полностью осталось в «метели» три месяца назад. А азербайджанец с украинскими корнями (или наоборот?) Мусаенко помогал мне во время усмирения бунта фанатиков. Кажется, что и его звено погибло. Или нет? Точно не помню. Но с немногословным кавказцем сталкиваться уже приходилось, хотя из памяти улетучилось все, кроме его исполнительности.

— Звено — стоп! Руки — три шага назад! — вполголоса приказал я американцам.

Нужно признать, что учителя у коммандос были отличные. Не обернувшись и не раздумывая, шагнули назад, одновременно вскидывая оружие. Я знал, что сердца у них стали биться учащеннее, спину покрыл холодный пот, не имеющий ничего общего с усталостью от ношения тяжелого оружия. Их глаза сейчас шарят в непроглядном облаке сыплющегося льда и снега, потому как интеллектуальные прицелы КАтов не способны обнаружить цель в такую «метель».

— Груда хлама справа, — тихо дал поправку я. — Внимание.

— Что там, хантер?! — немедленно отозвался в наушниках взвинченный голос амазонки.

— Заткнись, — спокойно, стараясь побороть раздражение, посоветовал я.

Груда хлама больше всего напоминала засыпанный снегом автомобиль. Длинное тело с горбом посередине. И все бы ничего, если бы я не знал, что автомобили остались глубоко подо льдом. Так же далеко, как и вся старая жизнь.

— Я проверю? — предложил Джексон.

— Давай, только аккуратно, — отозвался я и счел нужным предупредить: — На прицел не особо смотри, только отвлечет. Хрен он тебе что-нибудь подскажет в такой «метели».

Закованная в броню фигура стала медленно растворяться в ватном покрывале снега. Коммандос подходил аккуратно, маленькими шажками. Будто манерная барышня шла по скользкому льду на высоких каблуках. КАт описывал странные восьмерки в руках новоиспеченного хантера, словно тот все еще продолжал следить за прицелом.

— Ничего, сэр… то есть хантер, — неуверенно прозвучал искаженный наушниками голос Джексона. — Груда снега с кирпичами… Сугроб, по-моему, так это у вас назы…

С верхушки «сугроба» скатился бетонный блок. Слой снега и льда вспух, опадая к подножью.

— Назад!

КАт в руках Джексона на секунду ожил, успел выплюнуть раскаленный свинец. В следующую секунду огромная лапа, покрытая пепельной шерстью и толщиной с человеческое туловище, ударила в американца. Коммандоса согнуло пополам, отбросило на добрый десяток метров.

Раздался оглушительный рев. Из-под снега взметнулась огромная туша, распрямилась. На короткий миг, когда повторный рев «ловца» потряс улицу, я разглядел уродливую маленькую головку твари, очень похожую на голову пещерного человека, широкую грудь со слипшейся в сосульки пепельной шерстью от льющейся из раны крови (успел таки Джексон попасть в тварь!). Больше всего «ловец» походил на Кинг Конга, с той лишь разницей, что бросок «ловца» похож на удар молнии. Невероятно быстр и так же неотразим.

Зло затарахтели КАты, поливая тварь бронебойным свинцом. Веер отработанных гильз металлическим конфетти прыгнул в сторону. Трехметрового ловца отбросило в сугроб, грудь обильно покрылась вспухшими фонтанчиками бурой крови. Серый лед вокруг забросало ошметками еще горячей, дымящейся на морозе плоти. «Ловец» больше не ревел и не делал попыток подняться. Почти разрезанный на части пулями КАтов, тот, лежа на льду, лишь вздрагивал от очередного попадания.

— Хватит! — крикнул я, отжимая курок. — Прекратить огонь!

Дэйсон среагировал мгновенно. КАт был отброшен за спину, закованная в броню фигура метнулась к товарищу. Бережной и Мусаенко почти одновременно опустили оружие секундой позже. Но идти к лежащему американцу и не подумали, настороженно оглядывая развалины. А вот амазонка и не думала стрелять. Вместо этого Хранительница почти полностью закопалась в снег, наметенный на остов разрушенного дома.

Еще секунду я рассматривал вздрагивающую в предсмертных судорогах тварь, потом отвернулся. Я знал, что звену крупно повезло наткнуться на спящего «ловца». Во-первых, в состоянии охоты «ловец» способен если не разметать все мое звено по округе, то хотя бы одного-двух человек убить. Эта тварь вырывает руки и головы с той же легкостью, с которой дети отрывают головы у кукол. Ну а во-вторых, рядом с «ловцом», как правило, не бывает крыс. Мы еще слишком мало знаем новую фауну, чтобы судить о повадках ее обитателей, но этот факт уже известен. Хотя по логике вещей мелкие хищники должны неотступно следовать за крупными. Со стола более сильного всегда что-то да перепадает.

Я подошел к Хранительнице, подобрал брошенный автомат, сдерживая дрожь в голосе, окликнул:

— Хранитель, вставай! Эй, все кончено!

Если голос и дрогнул, в треске помех наушников этого никто не заметил.

Амазонка медленно поднялась. Дрожь ее тела не скрыла даже навешанная броня. Девушка на негнущихся ногах подошла ко мне, готовая понести справедливое наказание. Но мне вдруг стало невыносимо жалко ее. Жаждущая власти и хоть каких-то приключений в новой жизни, что стоит в Гарнизоне как вековое болото, амазонка явно не ожидала, что все будет так серьезно и плохо.

«Да, — не без некоторого злорадства подумал я. — Это тебе не ночная жизнь по клубам».

Но вслух сказал, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно мягче:

— Держи оружие, девочка. И не комплексуй. В первый раз всегда больно… То есть страшно.

Блондинка вскинула на меня удивленные глаза, все еще не веря в то, что избежала выговора и всеобщего позора. Прижала к груди КАт, как раньше прижимала букет роз. Даже из-под солнцезащитного щитка шлема было видно радостное и почти преданное сияние глаз.

— Только больше не бросай оружие. Из него стрелять нужно. Иначе оставлю здесь, — обернулся я, спокойно сообщив угрозу. О желтом снеге, что остался в том месте, где пряталась Хранитель, я предпочел умолчать.

С замерзшей земли, опираясь на плечо товарища, поднялся Джексон. Жестом показал, что все нормально. Но я счел нужным уточнить:

— Путь продолжать сможешь?

Дождавшись утвердительного ответа, я дал команду занять позиции.

Когда таймер на щитке шлема отсчитал четыре часа пути, коротко пискнул регулятор. На табло тускло зажглось сообщение о низком заряде брони, которую никогда не удавалось зарядить полностью на тщедушном генераторе, что установлен в Гарнизоне. Это значило, что скоро холод будет проникать сквозь термоизоляцию скафандра. А солнечный день уже подходит к концу. Ночью температура упадет еще ниже. Станут ли спасением многочисленные тряпки под броней?

Впрочем, я особо не расстраивался. После того пути, что мы все, выжившие, прошли за три года, низкая температура не внушала страха. Нам еще повезло, что наткнулись на Борзова, с его армейскими запасами…

Тогда на исходе был первый месяц после Катастрофы. Я и Вичка, в то время еще вполне адекватная, вместе с тысячами выживших прятались в метро. То время вспоминается смутно и отрывками, будто дремотные сны. Основные эмоции отбирали куда более насущные проблемы. Нехватка питьевой воды, которую с переменным успехом замещала грязь, текущая по техническим каналам. Нехватка еды, испорченные продукты и постоянная вонь. От дрянного питания и питья воздух в быстро охлаждающемся метро наполнен запахами жидких фекалий и рвоты. Запах немытых тел, пота. Люди устраивались на ночлег кое-как, не слишком выбирая место. Да и выбирать-то было не из чего. Тепло служило единственным критерием. Сбившиеся бок о бок люди больше всего напоминали живые могилы, что всего лишь получили короткую отсрочку…

Первыми умирали младенцы. Хрупкие, незакаленные организмы отравлялись химией и истощались голодом. За неделю почти все дети погибли.

Потом наступила очередь взрослых.

Даже испорченная еда закончилась слишком быстро. Однажды вечером, под звук простуженного кашля, редкий детский плачь и сонные стоны больных, я услышал шепот Вички. Девушка сказала, что в дальней ветке станции нашли обглоданные человеческие кости.

— Костя, ты понимаешь, что это значит? — с ужасом прошептала она.

Я кое-как успокоил не на шутку испуганную девушку, но сам больше без оружия спать не ложился.

Участились кражи, ссоры и скандалы. Все подозревали всех. Не проходило и часа, чтобы кто-нибудь не сцепился. Поводы находились без труда. Взаимные обвинения и проклятия были слышны постоянно. Потом стали пропадать люди. До сих в ушах стоит испуганный крик матери, у которой пропал ребенок. Она искала его весь день, расспрашивала других людей, но никто помогать в поисках ребенка не хотел. Я да еще пятеро парней обыскали все, но результат был плачевный. О том, что под бетонным хламом нашли спрятанную грязную детскую одежду и полусъеденный труп, естественно не сказали. А следующей ночью пропала мать этого ребенка…

Вот тогда-то я и начал более пристально смотреть на вынужденных соседей. Вылавливал среди них наиболее адекватных и сильных мужчин. Первым из них стал толстый, одутловатый генерал Борзов. Незаметно для остальных, больше занятых призрачными и явными проблемами, мы сколотили небольшой отряд. Установили тайное дежурство, наблюдали.

Потом из нашего укрытия пропал десяток человек, и обглоданные кости находить перестали. Всех пропавших отличали характерный довольный сытый блеск в глазах и мясницкая полусумасшедшая улыбка.

Когда в метро стала прибывать вода, мы организовали первое подобие хантеров — охотников на добычу. Хантеры гибли через одного. Твари, холод и снова твари. Выломанные турникеты с успехом служили дубинками, но не оружием. Отбиться такими от крыс почти невозможно. А вода все прибывала, лишая нас убежища. Мы были на грани отчаяния, когда нас зажали крысы и вода с двух сторон. Вот тогда-то старый засранец Борзов и признался.

Оказывается, генерал давно уже приторговывал на черном рынке оружием и броней. Все государственные новинки вооружения пропадали со складов, правительственные обозы подвергались нападению, груз словно испарялся в воздухе. А пузатый, как цветочный горшок, генерал Борзов только потирал ручки, когда на его тайном подземном складе прибывало товару.

Я долго и истерически смеялся, когда однажды ночью Борзов поведал мне о складе. Давно в мыслях попрощавшийся с жизнью и цеплявшийся за ее призрак только из-за Вички, я не мог поверить, что спасение постоянно было где-то рядом.

На следующее утро все двинулись в путь, чтобы найти новый дом. Каждый знал, что может не дойти, но шел. За тоннами падающего снега «метели» нас ждали армейские рационы, консервы, оружие и новейшие бронекостюмы…

Я вздрогнул, когда встроенный в шлем интерком издал резкий звук.

— Вертолет, сэр, — прошелестел голос Дэйсона.

8

Мы всегда боялись ожидания.

Первый поход к стоматологу напоминает мастерскую заплечных дел мастера. Каждый шаг к ужасному кабинету дается с трудом, ноги подгибаются от страха. Перед экзаменом в институте, даже если и знаешь предмет назубок, тянет поневоле выкурить сигаретку. Выход на сцену вызывает страх и оторопь. Поневоле задумываешься о переоценке лжи, когда нужно сказать кому-то горькую правду. Приближающаяся старость и смерть насыщает сны кошмарами и отбирает аппетит.

Но, странное дело, как только подходит момент действия, страх исчезает. И уже пройдя очередное испытание, вдруг понимаешь, как глупо было бояться…

Вытянутое туловище вертушки лежало на боку, прямо поверх огромного горба старого дома. На бессильно опущенных вертолетных винтах успели вырасти длинные сосульки. Между самым нижним винтом и землей даже протянулась сплошная сосулька, словно ледяная колонна. Как это ни удивительно, но аппарат казался целым и невредимым, за тем исключением, что замерз.

Я бросил взгляд на датчики умной брони. Энергии осталось минут на пятнадцать, потом скафандр превратится в обычные кевларовые и керамические бронепластины. Но энергии все равно хватит для того, чтобы попавшие в «поле зрение» беспроводной связи скафандров датчики моих ребят отозвались. Зона действия радара небольшая, метров сто сорок, но это лучше, чем ничего.

Повинуясь моему жесту, звено начало медленно двигаться вперед. Я не отрывал глаз от радара, но там пока было только наше звено, помеченное зелеными точками.

— Хантер, — проскрипел в наушниках голос Джексона, что оказался ближе всех к объекту. — Тут странности!

— Что такое?

— Жди беды…

В ответ на туманную фразу американца, сделавшую честь любому заправскому шарлатану-предсказателю, удлиненные стволы КАтов метнулись в разные стороны. Интеллектуальные прицелы придирчиво ощупывали местность на предмет движения и тепла. Но нас окружают только мрачные костяки разрушенных домов, где достаточно уцелевшего места и помещений для тварей. Наверняка нетронутые подвалы давно разрыты вездесущими крысами и подготовлены для жилья. Если засада и была, то она могла быть везде. А мы — в ее центре!

— Ничего не видишь? — не отрываясь от экрана прицела, спросил я Джексона.

— Нет.

— Тогда чего панику наводишь?! — уже чуть раздраженнее рыкнул я.

— Вертушку не сбивали. Даже не атаковали, сэр…

Я бросил взгляд на вертолет. Видимость даже с десяти метров хреновая, снег валит беспрерывно, а ветер только усугубляет положение. Еще чудо, что коммандос увидели вертушку. Что же насторожило пиндоса?! Двери закрыты, что говорит о вероятной атаке, но на обшивке на первый взгляд нет никаких следов. Выкрашенное в черную краску металлическое тело без видимых повреждений. Ребят тоже нигде не видно, словно они просто ушли.

— Объясни, что не так? — потребовал я.

— Стекла, сэр.

Я вновь обернулся к Ми-24. Стекла? И что? Абсолютно целые стекла, что неизбежно должны были при падении треснуть и вылететь, покрыты толстым слоем инея. Ничего примечательного.

— Вертолет сажали, сэр, — вновь, как недоумку, принялся объяснять коммандос. Впрочем, может, он меня и впрямь считал недоумком.

— Так, — стараясь скрыть раздражение от терпеливого тона Джексона, скомандовал я. — Строй сомкнуть спина к спине! Глаз от развалин не отводить! Медленно подходим к вертушке.

Стараясь одновременно держать взглядом молчаливые развалины и промерзшую землю под ногами, я вызвал меню карты. Но моя догадка с треском провалилась. Если ребята и сажали здесь вертушку, причем в место явно для этого не подходящее, то причина для посадки осталась тайной. Надеюсь, ненадолго. По карте вышло, что до аптеки еще двигать не меньше двух часов. И мои ребята не могли ошибиться! Что же тогда заставило их приземлиться здесь, да еще в нормальных условиях? «Метели»-то тогда не было!

Медленно, шаркая ногами по неровному, крошащемуся льду, мы подходили к вертолету. Что творилось в кабине, заиндевевшие стекла не давали понять, но внешне все выглядит тихо. Как бы добавил сейчас герой третьесортного боевика: «Даже слишком тихо!».

Шедший справа Джексон вдруг споткнулся. С трудом сохранив равновесие коммандос опустил ствол КАта, и витиевато выругался на английском. Луч фонаря выхватил наполовину занесенную снегом руку в знакомых бронированных щитках.

9

Нет ничего хуже неизвестности.

Пропадает человек, словно его никогда и не было. Ищешь, ждешь, но никаких новостей не получаешь.

Будто загнанный зверь, нервно измеряешь шагами комнату, автоматически выполняешь работу. Ожидание выматывает сильнее, чем самый тяжелый труд. И пусть где-то в сердце все еще теплится безумная надежда, что с ним все в порядке, что он найдется. Даже если и летел на рухнувшем в океан лайнере. Сердце все равно упорно открещивается от холодной логики — все погибли…

Но когда находится тело, какая-то подленькая сущность в глубине души облегченно вздыхает. Заканчивается все выжигающий конфликт между разумом и сердцем. Боль по-прежнему остается, но это уже всем привычная боль утраты…

Первый, кого мы обнаружили, был Тимур. Точнее, я понял это через двадцать минут, когда коммандос, Бережной и Мусаенко собрали почти все части тела.

Изрезанные чем-то намного более острым, нежели паутина «пискуна» или стальной нож, куски тела никак не хотели восприниматься частью человека. Испорченный манекен. Пластилиновые куски, покрытые слоем льда и инея. Но не человек.

— Чем это его? — тихо прошептала амазонка.

Дэйсон внимательно осмотрел останки Тимура, без брезгливости ворочая куски замороженной плоти.

— Хантер, — позвал коммандос. — Есть данные о другом Гарнизоне или отдельных группах выживших?

Я покачал головой. Слишком уж явственно помнил всех, кто погиб, добираясь до нашего теперешнего убежища.

— Уже думал, — медленно пробормотал я. Намек американца я прекрасно понял. Единственное, что могло с такой легкостью и точностью разрезать броню — лазер. У тварей наличие лазера исключено, если, конечно, не начинала сбываться одна из самых идиотских догадок выживших, что катастрофа — атака чужих. А если у тварей оружия нет, значит — люди. Больше некому.

— А что-то вроде черного ящика на скафандрах есть? — подал голос Джексон, с нервозностью осматриваясь.

— Только в вертолете, но для его расшифровки у нас нет оборудования.

Испуганный крик амазонки заставил всех вздрогнуть. Одновременно с американцами я бросился к ней, на ходу вскидывая КАт. Блондинка испуганно шарахнулась в сторону, когда в лучах фонарей вынырнули из «метели» вооруженные фигуры, шлепнулась в снег. В ответ на немой вопрос указала дрожащей рукой в сугроб.

Вмерзший в сугроб, словно пролежал там уже год, чернел из-подо льда защитный скафандр. Кабана я узнал сразу. Только у него был такой широкий костюм, с латками на плечах из-за того, что броню под богатырскую фигуру пришлось расширять. На непомерно широкого хантера размеров не нашлось.

Я бросился к человеку, уже понимая, что помочь ничем не смогу. С трудом приоткрыл замороженный щиток шлема…

Ужас леденящей рукой сковал спину, глыба льда скатилась в желудок, а волосы на голове зашевелились. Из-под шлема на меня смотрел невидящими глазами, с кусками льда на зрачках, незнакомый человек. Почерневшая кожа плотно обтягивает череп, губы разошлись, словно больше не могли смыкаться. Зубы оскалены, будто человек собирается укусить.

За спиной испуганно выдохнул Джексон, как-то замысловато выругавшись по-английски.

— Это… из вашей группы? — запинаясь, выдавил Дэйсон.

Я не ответил, быстро расшвыривая снег с тела. Щелкнули пряжки на броне, кевларовые пластины неохотно разошлись.

— Черт! — едва слышно прошептал я.

Тело Кабана стало как минимум в два раза меньше. Высохшая кожа обтягивала костяк, словно человека заморили голодом или высосали все соки. Но именная табличка на груди упрямо доказывала: «Хвостов Илья Викторович», а ниже чьей-то рукой остроумно добито: «Кабан».

— Рассредоточиться… — проглотив ком в горле, выдавил я. — Найти всех людей. Далеко не расходиться, держать всех в поле видимости.

Черт! Что произошло?! Тимура изрезали на куски лазером, как теленка на бойне! Кабана… Что Кабана? Морили голодом?! Даже за три дня вообще без еды человек не высохнет так! Или он и был таким, может, голодал? Чушь! Три дня назад мы выходили в рейд, и Кабан был таким же огромным, как и всегда! Тогда что? Новая тварь, что наподобие вампира сосет соки из тела? Черт!

Звено методично обыскивало окрестности, пока я ожесточенно выкапывал Кабана… нет, то, что осталось от Кабана! Происшедшее совершенно не хотело укладываться в мыслях. Что-то было очень сильно не так! Вот только как увидеть это «что-то»?

— Хантер, — прошипел в наушниках голос Бережного. — Здесь еще четверо. Только… вам следует увидеть это…

— Иду.

Вытащив тело бывшего товарища, я поднялся на вершину сугроба. Все звено собралось около завалившегося набок Ми-24. Колпаки кабины открыты, видны запрокинувшие головы пилоты в креслах.

Черт…

— В трюме ящики с медикаментами, хантер, — подошел Дэйсон. — Они успели выполнить задание. Одного не пойму, что заставило их сесть здесь?

— Хрен его знает, — пробурчал я и осекся.

Открытые щитки на шлемах Клёпы и Гоши показывали изменившиеся до неузнаваемости лица мужчин. Та же, как и у Кабана, почерневшая кожа, плотно обтянувшая скелет. Те же оскаленные зубы, замерзшие глаза. Я отвернулся сразу, чувствуя, как самопроизвольно сжимаются кулаки. Но то, что увидел в кабине, повергло меня в шок. Лица двух молодых пилотов покрыты ужасными кровоточащими язвами, съевшими начисто кожу. Ушей и носов не было, хрящевая ткань исчезла. Из-под закрытых век видны потеки замерзшей зеленой жижи.

— Что это, хантер? Сифилис? — тихо спросил Дэйсон, незаметно отодвигаясь.

— Не похоже, Джей, — так же шепотом ответил Джексон. — Это что-то иное… Хантер Керенский, у вас в Гарнизоне было что-то подобное? Лихорадка, эпидемия?

Я ошарашено покачал головой. К горлу подкатился ком, желудок начал бросаться на ребра, тревожно спазмируя. Я быстро отвернулся, стараясь глубоко дышать через нос. Негромко скомандовал:

— Все тела в трюм. Мусаенко, разверни радиокомплекс!

Горец благодарно бросился исполнять указание, радуясь, что не будет участвовать в погрузке ужасных трупов. Остальные, брезгливо касаясь тел, принялись перетаскивать страшный груз.

Развернув походную радиосистему, Мусаенко минуты полторы настраивал связь, торопливо вращая ручки настройки. Потом виновато протянул мне наушники и пробормотал:

— Прости, хантер, но качество связи дерьмовое. Лучше в теперешних условия не будет.

Я машинально кивнул, принимая наушники. Стал попеременно слушать ответ и перекрикивать усиливающийся ветер:

— База, я кречет, прием! База, я кречет, прием!

Минуты полторы я кричал в пустоту, потом треск помех прервался знакомым гнусавым голосом Евы:

— Кречет, рады вас слышать!

Ева едва ли не единственная женщина, которая полноправно работает в командовании. То ли новая любовница Борзова, то ли просто активистка, если верить слухам о пристрастиях генерала к мальчикам.

— Взаимно. Ева, Борзов в рубке?

Сквозь треск помех послышался усталый, но обрадованный голос генерала, что с напускной строгостью пробасил:

— Не Борзов, а генерал Борзов! Вернешься на базу, влеплю два наряда!

— Генерал, цель обнаружена.

— Люди? — быстро просипели наушники.

— И вертушка, и люди, — мрачно ответил я. Потом добавил: — Груз тоже.

— Что-то не так, кречет?

— Вертушка загружена медикаментами, генерал. Но была совершена экстренная посадка на обратном пути. Причины не выяснены. Весь экипаж погиб, включая звено хантеров.

— Дьявол!

— Не обнаружен… — по инерции ляпнул я, только через секунду сообразив, что именно. — Виноват, генерал.

Словно не услышав последних слов, Борзов спросил:

— Кто-нибудь из твоего звена летать на вертушках обучен?

Вопрос застал меня врасплох. Обернувшись к созерцающим окрестности коммандос, я увидел короткий кивок Джексона. Черт! Проще спросить, чего не умеют пиндосы?!

— Джексон обучен, — еще более мрачно ответил я. — Но машину нужно отогревать, генерал.

— Действуйте.

— Понял, генерал, приступаем, — уже почти бодро отрапортовал я.

— И еще, кречет… Костян, если будет туго… бросайте все к чертям и возвращайтесь.

Я кивнул, словно Борзов мог меня увидеть, потом отключился.

Как отогревать замерзшую технику я не знал, а потому, скрепя сердце, пришлось вновь обратиться к американцам.

— Ну, вообще-то внутри специальная жидкость, что не замерзает. Наверное, — протянул Дэйсон, рассматривая Ми-24. — Нужно проверить уровни горючего и масла в баках и картерах. Сосульки с лопастей и винтов просто поотбиваем… хотя… протирать придется. Количество топлива нужно знать. Ждать, пока двигатель на холостых разогреется, это долго. Придется действовать по-русски…

За такое «по-русски» я едва не врезал пиндосу промеж глаз. Но потом нехотя согласился. Мысленно.

Надергав из вертолета ветоши и обильно полив керосином из баков, американцы подожгли импровизированные факелы.

— Я видел такое в Сибири, когда ваши соотечественники забыли на праздник Нового года убрать машину в ангар, — пояснил Дэйсон, водя факелом под двигателем. Пламя оставляло черные следы копоти на защитной краске, но иней исчезал мгновенно. — Как это у вас водится, уж не обижайтесь, все средства пропили. Включая бюджетный керосин. Так что на разогрев машины топлива не было. Тепловые пушки жрут тот же керосин, а потому эффект одинаков. Трата драгоценного топлива.

Американец замолчал, передавая факел Бережному. Зябко потер друг о друга ладони, потом с довольной улыбкой продолжил:

— Тамошним летчикам нужно было срочно вылетать, вот они и устроили файер-шоу.

— А металл от перепада температур не лопнет? — недовольно спросил я. — Еще может масло, или что там внутри, загореться…

Дэйсон неожиданно повернулся ко мне. Из-под щитка испытывающе смотрели карие глаза:

— Слушай, хантер, тебе нужно по уму или быстрее? Если быстрее, то претензии не ко мне. А если по уму, тогда сам разогревай.

Я ничего не ответил, решив, что пока стоит простить грубость. Если, конечно, она и была. В общем-то, как ни прискорбно, пиндос в целом прав. Больше ни у кого не возникло дельных предложений. Я с полетной техникой не сталкивался, кроме массовых расстрелов вертолетов и самолетов в «Air Strike 9». Амазонка заткнулась и тихо хнычет в сторонке от вертушки. Бережной и Мусаенко покорно выполняют все сказанное, разогревают машину.

Я смотрел на то, как приводят в состояние готовности Ми-24. Мысленно гадал, долетим ли обратно и что послужило причиной экстренной посадки вертолета? Может быть, неполадки в двигателе? Черт его знает. Честно говоря, я уже порядком устал от неизвестности. Три года сплошных загадок и лишений успели поднадоесть. Не хотелось думать, что нас сейчас спасает только то, что мы раньше считали злом. Американские разведчики, что явно в Сибири не на медведей смотрели. Подонок генерал, нагло разворовывающий казну и госбюджет. И, кто знает, куда уплывали ворованные автоматы и ракетницы. Может, нас же и уничтожали руками зверей-террористов. А может, даже к тому, кто виновен во всей этой кутерьме с Катастрофой! И как Борзов ухитрялся выкручиваться?! Вон, засранец, даже тройку вертолетов успел украсть. Правда, теперь остался только один. И то непонятно, что с ним приключилось.

В наушниках шлема слышно, как негромко переговариваются ребята, в шутках и подначках заводя новые знакомства. Скэндел Джексон и Джеймс Дэйсон щеголяли знанием пошлых анекдотов, являя собой образец коммуникабельности. Впрочем, они ведь разведчики, а значит, должны уметь расположить к себе народ…

Неожиданно язвительные реплики прервались отрывистыми словами, что едва были слышны в шуме помех:

— …Да, борт, начинаем заход… поток силен, будьте остор… екогда болтать, встретимся в Кремле…

В этот момент экран на щитке шлема вдруг полыхнул темно зеленым и погас. Последнее, что успел показать, была мигающая цифра ноль рядом с показателем заряда «умной брони».

— Рацию! Быстрее! — заорал я.

Видя, что ребята недоуменно оборачиваются, не шелохнувшись с места, я бросился к Мусаенко. Сорвал со спины испуганного хантера рюкзак с радиокомплексом, лихорадочно открыл. Включил, потянул антенну. Черт! На какой частоте работал коммуникатор в шлеме?!

— Мусаенко! — рявкнул я. — Мне нужна частота коммуникаторов!

— К-каких? — удивленно заикнулся горец, но все же подбежал к рации.

— Наших! На какой частоте работает коммуникатор в шлеме?! — яростно, по слогам прорычал я. — Быстрее же, скотина! Я засек радиопередачу, понимаешь?! От других людей!

В мгновение ока подскочил Дэйсон, безапелляционно оттолкнув Мусаенко. Принялся крутить ручки настройки.

— На каком языке велась передача? — напряженно спросил коммандос, с каменным лицом протягивая наушники.

— Русский… — прошептал я, вслушиваясь в эфир.

10

Я помню, что в школе, прочитав рассказ Рэя Бредбери, где главные герои остаются одной семьей на всей земле, не понимал их страданий. Ведь это же так круто, когда вся планета в твоем распоряжении! Америка, Карибы, Европа и Антарктика! Куда захочешь, туда и езжай, что захочешь, то и бери! Летом ходи обнаженным по потрескавшемуся асфальту городов, зимой кутайся в теплый плед у камина в старом замке в викторианской Англии. Весну встречай на берегу океана, а самая красивая осень в России… И никто тебе не указывает, что делать, нет напряжения в международных отношениях, демонстрации сексуальных меньшинств и инфляции. Благодать!

Но, оказавшись едва ли не единственными выжившими, что жалкой горсткой собрались в Гарнизоне, все изменилось. Безумно захотелось шумного, спешащего в никуда общества. Автомобильных сигналов за окном поздно ночью. Громкой музыки соседей внизу, когда хочется тишины. Все что угодно! Лишь бы вернуть привычный мир!

Первое время безумное напряжение не отпускало. Близость смерти, опасности, вечный голод и жажда, нервы — все это не так доводило. Все это было и в привычном мире. Но вот после начала жизни в Гарнизоне, когда устоялись порядки и потекла рутинная, в сравнении с поверхностной, жизнь… Настоящие мучения, вплоть до мигрени, причиняло отсутствие новой информации и… страшно признаться, Интернета… я никогда не мог бы предположить, что разум человека двадцать первого века уже настолько мутировал…

И весть о новой группе выживших взорвала душу…

Пятиминутное прослушивание эфира и попытки изменить частоту ничего не дали. Как и воззвания к неведомым людям. Так же неожиданно, как и появился, неведомый человек пропал. В наушниках только сухой треск помех и тишина. Я охрип, вновь и вновь призывая неведомого собеседника. Но результата нет.

Я опустошенно выпрямился, американец принял наушники, его глаза медленно тускнели. Надежда, вспыхнувшая с невероятной силой, с такой же невероятной болью и сгорела.

— Ничего… Молчат.

— Ты уверен, что тебе не померещилось, хантер? — с напором спросил Дэйсон.

Я пожал плечами и зябко поежился, увидев обращенные на меня взгляды. В глазах людей была такая мольба, такая страсть и надежда, что лихорадочный блеск обжигал. Нестерпимо захотелось курить и выпить. Уйти от всего этого, забыть.

— Уверен, — тихо сказал я, отворачиваясь.

Порыв ветра почти заглушил мои слова, швырнул в щиток пригоршню снега. Ночь и развалины, ледяная пустыня, кишащая тварями, смерть и опасности. Все это вдруг вновь предстало перед глазами. Реальность. Рухнувший в пропасть мир…

Я встряхнулся, прикрикнул:

— Так, чего встали? Никто нас отсюда не заберет, самим нужно вырываться! Бережной, что вылупился? Факел почти перегорел! Где новых тряпок нароешь, если прогорят?! С тебя свитер сниму!

Окрик подействовал слабо. Люди нехотя возвращались к работе, с тоской поглядывая на рацию, что я вновь укладывал в рюкзак.

Через двадцать минут прогрева и четырех смен факелов Дэйсон скомандовал отбой.

— Теперь можно попробовать завести, — деловито сказал американец, откидывая фонарь первого пилота и с трудом забираясь вовнутрь.

Коммандос втиснулся в кресло, стараясь не задеть локтями приборы. В массивном комбинезоне экзоскелета он почти полностью заполнил собой кабину вертолета. Джеймс смахнул с приборной панели снег. Даже из-под защитного щитка я видел его пристальный, изучающий взгляд. Такое выражение на сто процентов подходило разведчику и киллеру. Холодное, жесткое, прицеливающееся. Щелкнув парой тумблеров, американец крикнул, стараясь перекричать шум ветра:

— На всякий случай отойдите. Пусть винты раскрутятся, да и лечь вам не помешает. Сосульки с лопастей разлетятся не хуже пуль!

Амазонка торопливо рванулась в сторону, спеша укрыться в развалинах. Бережной и Мусаенко, подчиняясь моему жесту, пошли следом, контролируя сомнительную Хранительницу. Мало ли в какую беду угодит. Я же занял позицию на обратной стороне улицы. Щелкнул предохранителем КАта, и тайком навел прицел прямо в голову коммандос, стараясь не выпускать из виду Джексона. Кто их знает, может быть, попробуют смыться на вертушке? Топлива, конечно, до Америки не хватит точно, даже на половину пути, но предостеречься стоит. Сейчас дорога каждая мелочь, не говоря уже о вертушке.

Звонко хрустнул лед, винты Ми-24 вздрогнули и медленно пошли по кругу. Сквозь ветер пробился сиплый, свистящий гул двигателя. Словно разбуженное животное, двигатель заворчал жестче. Гул набрал силу, выровнялся.

Я напряженно держал взглядом американца, стараясь рассмотреть его сквозь снежную бурю, поднятую винтами Ми-24. Коммандос, словно почувствовал, поднял глаза, ткнул большим пальцем в небо. Похоже, что все исправно.

Крик амазонки даже не напугал. Все шло настолько гладко, что, услышав испуганный крик Хранительницы и злые хлопки КАтов, я даже испытал что-то вроде облегчения. Ну вот, дождались!

Из развалин дома пулей вылетела блондинка, следом медленно отступали ощетинившиеся автоматами хантеры. КАты яростно плевались огнем, на обледенелую землю горстями сыпались отработанные гильзы. Заряд «умной брони» подошел к концу, поэтому спрашивать что-то по рации бесполезно. Короткий миг поколебавшись, решая, стоит ли выпускать из поля зрения американца в вертолете или нет, я рванул к ребятам. Интеллектуальный прицел в режиме термографа мгновенно распознал человека, и тут же, утратив к ним интерес, почти радостно запищал, обнаружив новую цель.

Секунду спустя я уже и сам увидел катящийся вал тел, что непрерывно шевелился, огрызался. Такого количества крыс я не видел даже тогда, когда мое звено угодило в последнюю передрягу. Живым ковром серые тела покрыли ледяную землю, волной покатились навстречу. Крысы выпрыгивали из окон, выныривали из разбитых подвальных окошек, из трещин в земле. Казалось, что они сейчас все сосредоточились в одном месте, будто «метель» решила ни за что не отдавать важный груз.

Переборов секундную оторопь, я опустился на одно колено, нажал на курок. КАт послушно заревел, ткнулся в плечо отдачей. Свинцовый град прорубил колею в волне крыс, разбросал клочья тушек. Но место погибших тварей тут же заняли их собратья, мгновенно стягивая ряды.

КАты грохотали беспрерывно. Пули разрывали на части тела крыс, и, продолжая смертоносный полет, убивали катящихся следом тварей. Сообразив, что с высоты человеческого роста пули поражают только одну цель, максимум две, ребята повторили маневр, стали на колено. Вал мгновенно захлебнулся, когда три автомата прочертили глубокие бреши. Раненые крысы, несмотря на оторванные лапы, разорванные животы и волочащиеся по снегу внутренности, хрипели. Старались ползти вперед, поражая застывшей ненавистью в черных бусинках глаз.

— Сзади!!!

За спиной гулко отозвался КАт Джексона, работая в режиме дробовика. Тоже правильно! Широкий радиус положения нам тоже очень поможет. Но, повернувшись назад, я ощутил несостоятельность этой мысли. Крысы были повсюду! Куда ни кинь взгляд, везде одна и та же серая копошащаяся масса. Оскаленные горячие пасти, блестящие ряды белых клыков, покрытые слоем слюны.

Даже сквозь грохот выстрелов я услышал крики амазонки. Хранительница, позабывшая об автомате, каталась по льду. На спине прочно закрепилась крыса, сминая мощными челюстями броневые щитки.

В два прыжка преодолев расстояние до девушки, я, не прекращая огня по волне нападавших, ударил тварь. Под ботинком отчетливо хрустнули хрупкие кости, плеснуло горячей, дымящейся кровью, и тварь отбросило в темноту.

— Вставай!!! — заорал я, на мгновение прекращая стрельбу. Рванул под локоть девушку. — Вставай, мать твою!!

Амазонка ни на секунду не прекращала верещать, всем телом повисла на мне. Заорала в лицо что-то испуганное, заколотила кулаками в грудь. Поняв, что еще миг, и я растянусь вместе с ней на льду, саданул ей локтем в грудь. Девушка согнулась больше от испуга, чем от боли, мгновенно отпустила меня. Вскинула на меня полные страха и непонимания глаза. На какое-то мгновение мне показалось, что я законченный негодяй и подлец, раз смог ударить девушку.

— Дома плакать будешь! — злобно зарычал я, стараясь не столько образумить блондинку, сколько оправдать себя. — Стреляй или сдохнешь здесь!

Винты Ми-24 работали на полную мощность, разгоняя целые облака снега. Американец врубил прожектор, помогая нам и пугая тварей. Одно хорошо — мы больше не видели ужаса сплошной катящейся на нас волны. Единственное, что сейчас имело смысл и форму — попадающие в круг света цели. Дальше покрывало сплошной темноты.

Джексон отстрелял весь боезапас автомата и дробовика. Низко пригнувшись, поднырнул под мою руку, перезаряжая КАт в безопасности, пока я трачу свой боезапас. Сразу четыре твари вынырнули из темноты и огромными прыжками понеслись ко мне. Первую разорвала пуля автомата, вторую постигла та же участь. Третья взорвалась в прыжке, раздираемая на части дробью. А вот четвертая дотянулась до цели. Или почти дотянулась. Отступив на шаг, я ушел из-под прыжка, и крыса вцепилась в ботинок. Страшные челюсти еще не успели сжаться на полную силу, дробя кости, а я уже проломил прикладом маленький череп. Тут же вскинул автомат, расстреливая новую партию тварей.

Луч света заметно дрогнул, качнулся в сторону. Ми-24 стал взлетать.

— Ты куда… — хотел крикнуть я, но слова застряли в горле, когда увидел облепивших фонарь крыс. Дэйсон еще при взлете пытался опасно маневрировать и сбросить тварей, но те упорно царапали обшивку когтями.

Вертолет замер на высоте десяти метров, качнул боками, сбрасывая пищащих крыс. Автоматическая пушка на носу бессильно вращалась, давно истратив боезапас.

— Хантер, вы что, не слышите?! — рявкнул над ухом Джексон. — Рация!..

— Нет, черт возьми! Коммуникатор не пашет! — огрызнулся я.

Коммандос кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Отстреливаясь по трем направлениям, крикнул:

— Джеймс сейчас будет снижаться. Отходим к трюму, нужно уходить!

— Давай!

Американец что-то крикнул товарищу, начал медленно отодвигаться. С боку раздался отчаянный визг, потом крик нечеловеческой боли. Я развернул голову, не прекращая стрельбы.

Амазонка распласталась по льду, вяло пытаясь сбрасывать облепивших ее крыс. Автомат так и лежал в стороне, не успевший сделать ни единого выстрела. Под блондинкой уже растекалась лужа кипящей крови, слегка дымящейся на морозе. Крысы быстро и целеустремленно отделяли голову от туловища, прогрызали живот. Из-под брони уже торчала только задняя часть туловища крысы, погрузившейся в живое тело.

Заряд дроби раскидал тварей, но новые мгновенно заняли их место. Уже развернувшись всем корпусом и понимая, что девушке ничем не помочь, я выпустил очередь в копошащийся клубок, не столько поражая крыс, сколько расстреливая умирающую амазонку.

— Хантер!

Джексон махнул рукой из трюма Ми-24, принялся отстреливать слишком бойких тварей.

— Отходим! По одному! — как можно громче заорал я.

КАт Бережного прекратил извергать раскаленный свинец и замолчал. Перехватив оружие за раскаленное дуло, хантер широко размахнулся. Сразу четыре или пять крыс попали под удар, разлетелись по сторонам.

— Бережной — к вертушке! Мусаенко — за ним! — прокричал я, медленно продвигаясь назад.

Огромный, с выпирающим из-под брони животом, похожий на плюшевого мишку хантер развернулся. Бросился бежать к вертолету, но через пару метров поскользнулся, упал на лед. Сразу три крысы влетели ему на спину, вцепились в броневой воротник. К орущему товарищу подскочил Мусаенко, принялся ногами расшвыривать тварей. Но те продолжали упорно вгрызаться в броню, вырывать куски кевлара из ткани. На боящегося стрелять и безвольно опустившего оружие Мусаенко выпрыгнули из темноты несколько крыс. Разом вцепились в руки, ноги и голову.

Мой КАт сухо щелкнул и замолчал. Заорав во всю мощь легких, я швырнул оружие в крыс. На бегу подхватив автомат амазонки, дал очередь по лезущим уже со всех сторон крысам. Потом развернулся к хантерам, дробовиком зачищая пространство возле них. Уже не особо целясь, стал палить во все, что движется. И мимолетного взгляда хватило, чтобы понять — упавших хантеров не спасти.

Вдруг в ноги что-то с силой ударилось, опрокидывая навзничь. Уже падая, я понял, что ни за что не смогу подняться в шевелящемся ковре крысиных тел…

Что-то сильно рвануло за воротник, падение прекратилось, и я взмыл в небо.

— Держись! — прохрипел Джексон, изо всех сил подтягивая меня.

Ухватившись за металлический пол вертолета, с помощью коммандос я буквально зашвырнул тело в трюм. Сердце бешено колотилось, все еще не веря в то, что сегодня кончина откладывается. Руки еще не перестали дрожать, словно до сих пор спуская курок КАта. Перед глазами застыл кошмарный вал серых тел, невероятно красная кровь на льду. А в ушах стояли крики погибающих…

Вертолет мерно потряхивало, иногда почти заваливало набок ветром, но это было уже привычное чувство полета. Рядом орал ругательства Джексон, похохатывая и всхлипывая.

Ми-24 взял курс на Гарнизон. Наше последнее пристанище.

Мы еще не знали, что Гарнизон уже охватила чума безумия…

Эпизод второй Всадник на рыжем коне

1

— Да его под суд надо отправить за такое выполнение операции!

Я расставил руки, помогая снимающим с меня броню ребятам. Тело невыносимо ныло от усталости. Вдобавок сильно болела правая стопа, на которой болтался изгрызенный крысой ботинок. Вичка опять будет кричать, что появились новые кровоподтеки и ссадины.

— Какой суд? — почти весело спросил Борзов, ласково поглаживая поцарапанную обшивку Ми-24. — Какой, мать вашу, суд?!

Генерал, похоже, был рад тому, что вертушка вернулась на базу почти без повреждений. И гибель десяти человек, включая Хранительницу и мое звено, его нисколько не волновала. По крайней мере, с виду не скажешь, что генерал уж очень расстроен. Хотя, может быть, я просто преувеличиваю.

— Военно-полевой! — прошипела Веселкова, сжимая кулаки. — Он же всех подставил! Кто знает, может быть, на этих трупах, что он приволок, болячка новая?! А у нас гражданских полно!

Старшая Хранительница гражданских прав Веселкова сейчас до боли напоминала плакат времен Советского Союза. Где мужчина или женщина с укоряющим видом грозили пальцем и говорили что-то типа: «Не дай разведчику пролезть!» Кожаная форма обтягивала подтянутую фигуру Хранительницы так, словно та собралась сниматься в извращенной порнографии. Высокая грудь, не сочетающаяся с мощными бицепсами и широкими плечами, нагло выпирала из расстегнутой до середины куртки, виднелись коричневые кружки сосков.

— Вы знаете, генерал, что будет, если инфекция действительно сохранилась в телах? — замогильным голосом спросила Веселкова, прицельно смеривая карими глазами Борзова. — Это обеспечит стопроцентную заболеваемость Гарнизона!

— Ну так и пойдете с нами в карантин, товарищ Старшая Хранительница, — наконец разлепил губы я. — Нечего боевую группу в ангаре первой встречать… все за информацию боитесь?

— Хантер Керенский, я не за себя боюсь, а за вверенных мне людей! — ненавидяще сощурила глаза амазонка. — А за свои слова вы ответите! Это прямое оскорбление моих гражданских прав!

Я улыбнулся. Спорить с сумасшедшей себе дороже, но от того, чтобы ударить ее же оружием, я отказаться не мог.

— Во-первых, вы первой нарушили мои гражданские права, когда вмешались в действия группы. По вашей вине погиб ни в чем не повинный человек, которого вы без подготовки отправили в рейд. Во-вторых, я ничего не нарушал. Забрал тела товарищей по вполне объективным причинам. Времени снимать с них броню и оружие не было, это раз. Необходимо выяснить причины их смерти и прочитать последние записи в бортовом журнале, это два! И на закуску — мы должны заботиться друг о друге! Даже о мертвых товарищах, иначе кто тебе в следующий раз спину прикроет, зная, что тебя бросят там, как собаку?!

От такой отповеди Старшая Хранительница пошла пятнами. Заметила, что разоблачаемые от брони коммандос одобрительно закивали, недобро сощурила глаза:

— Ну это еще разобраться нужно, почему погибла Хранительница! Могли ли ваши действия быть преступными и следствия…

— Хранительница! — наконец рявкнул Борзов, отвлекаясь от вертолета. — Пока я еще здесь главный! И никому не позволю инкриминировать моим солдатам недоказанные преступления! Это вам ясно?!

Веселкова окаменела. Смерив ненавидящим взглядом меня, сквозь зубы ответила:

— Ясно, генерал.

Потом развернулась, махнув рукой двум амазонкам, и выскочила из ангара. Девушки, словно тени, исчезли вместе с ней. В пыльном и темном ангаре вдруг сразу посветлело и даже стало легче дышать. Техники, что замерли в ожидании скандала, с неохотой вновь вернулись к своим делам. Только старый пропойца завгар так же продолжал копаться в ящике с инструментом, явно не интересуясь ничем, кроме своего похмелья.

— А ты молодец, хантер, не дал себя в обиду, — хмыкнул генерал, подходя ближе. Потом понизил голос, доверительно сообщив: — Но ты все равно поаккуратней. У этих сук все больше власти. Тут вчера, после вашего вылета, собрание было. Почти демонстрация. И знаешь что?

— Что? — послушно спросил я, видя, что Борзов терпеливо ожидает вопроса.

— Гражданским до смерти надоела спокойная жизнь. Почти все население единогласно проголосовало за власть Хранительниц. Даже «отставные»!

Я с наслаждением сбросил последнюю пластину, принялся разминать спину. Но, услышав слова генерала, удивленно вскинулся:

— Даже амебы?!

— Даже они, — хмуро подтвердил Борзов. — Хранительницы назвали их героями покруче вас, хантеров. Мол, пока вы с пистолетиками прохлаждаетесь, «отставные» здесь всю погоду делают. Строят, убирают, укрепляют. Короче, чуть ли не благодетели великие! А то, что они, сволочи, в «метель» до дрожи в коленях боятся сунуться, чтобы жрачку найти, никто и не вспоминает!.. Короче, эта Веселкова та еще штучка. Это про нее, будто жена пошла на выставку змей, а вернулась с медалью за первое место!

Я озадаченно потер лоб. Слишком много новостей свалилось на меня в последние сутки. Хранительницы, хренова демонстрация, свободы «отставных».

— Короче, мы крайние? — устало спросил я.

— Угу, — подтвердил Борзов, возвращаясь к вертушке. — Но ты пока, хантер, не забивай себе этим голову. Сходи домой, остынь. Мы с ребятами сами разберемся, что здесь к чему. Опять же, медикаменты распакуем. Твоих похороним… Нет! Все-таки ты молодец! И вертушку вернул, и такую кипу лекарств вытащил! Эх, сокол, тебя бы к ордену!

— На что мне его цеплять? — кисло спросил я.

Проследив взглядом за опасливыми и брезгливыми движениями солдат, что вытаскивали из чрева вертушки тела хантеров, я направился к выходу. Без массажа, крепкого сна и чашки кофе я не проживу и дня. В голове билась только одна мысль: «Только бы Вичка не начала всегдашней истерики! Или пусть начинает, но только после сна! Иначе застрелюсь! Ей-богу, а ведь застрелюсь!»

Неожиданно я вспомнил. Замер на полпути к выходу, вновь вернулся к Борзову, что сюсюкался с поцарапанной крысами обшивкой.

— Генерал, похоже, что отдых пока откладывается, — наклонился к уху Борзова я.

— Что такое? — дернул головой генерал.

— Там, возле вертушки, я перехватил передачу. Похоже, что кроме нас здесь есть еще выжившие.

Генерал разом потерял интерес к вертушке, изменился в лице.

— В рубку, быстро!

2

Я уныло ковырялся в пачке, раздумывая, закурить или нет. Три помятых сигареты — это все, что у меня осталось. И неизвестно, когда предстоит следующий рейд, чтобы вновь испытать удачу найти горькое зелье.

В рубке собрались все, кто имел хотя бы малейшее отношение к управлению в Гарнизоне, начиная от самого генерала, заканчивая хантерами. И, конечно, особняком держались Хранительницы с Веселковой во главе. Главная амазонка упорно игнорировала меня, нервно покусывая губу. Наверное, обиделась. Ну нельзя же быть такой обидчивой… хе-хе…

Места для всех не хватило, а потому большинство хантеров замерло у стенки, уступив стулья амазонкам. Но те упорно стояли, по-глупому доказывая самодостаточность. Ха, как будто не они оставляли объявления на «Тоске»!

На сбитом из фанерных листов столе расстелили большую карту Москвы. Над картой склонился Борзов и несколько хантеров из тех, кто продвигался дальше всех к Кремлю. Но по тому, что я и раньше слышал, больше трех четвертей пути нам не известны. А значит, изучение карты носит скорее символический характер. Хотя Борзов занудно и педантично вновь и вновь проверял исхоженные маршруты.

Остывший кофе не принес желаемого наслаждения и казался отвратительно кислым. Что в принципе было не далеко от истины, если учесть, что срок годности, наверное, давно истек. Да и условия хранения явно нарушались. Пролежал такой кофе подо льдом года два, слипся, покрылся грибком. А потом оказался на пути хантера, что радостно приволок находку в Гарнизон. Но грех жаловаться! Первое время мы радовались даже мясу с личинками. Прожаришь такое, а потом ешь с закрытыми глазами. Только бы в этот момент не думать, что у тебя так нежно тает на языке, черви или мясо… или все вместе…

Я вновь заглянул в смятую пачку, уныло убедился, что сигарет больше не стало. Спрятал в карман, чтобы через пять минут снова достать.

— Хантер Керенский, подойди, — качнул головой Борзов.

Я тяжело поднялся со стула, покачнулся. Усталость давала о себе знать, да и недолеченные раны болели. Хотелось прямо сейчас отправиться в медицинский блок и на собственном опыте испробовать обезболивающие препараты, что мы притащили. Но вместо этого я подошел к столу.

— Вертолет вы обнаружили здесь? — в сотый раз уточнил Борзов.

— Так точно, — согласился я, указывая пальцем.

В принципе, в этом не было необходимости. Еще при первом своем докладе на карте были скрупулезно отмечены все места, что касались последнего рейда.

— Выходит, что эти новые выжившие были рядом. Коммуникаторы не берут на расстоянии больше двадцати метров. Так?

Я пожал плечами.

— Наверное.

От стены отлепился один их знакомых хантеров, Миша Девайс, бывший компьютерный техник до Катастрофы.

— Н-не совсем т-так, г-генерал Б-борзов, — заикаясь, сказал он. — Если с-сигнал п-передается достаточно м-мощной станцией, т-то ком-ммуникаторы смогут его прочесть.

— Т-то есть? — не понял Борзов, подергивая щекой.

— Миша хочет сказать, — остановил я новую порцию фрагментированной речи. — Что если сигнал шел, скажем, с вертушки или самолета… или с радиостанции, то мы бы вполне четко его приняли. Не обязательно, что выжившие были рядом. Да и шум вертушки мы бы услышали… наверное.

Генерал с мрачным видом кивнул, словно отказываясь от ленивой надежды обнаружить выживших прямо под боком. Почему-то всегда трудно отказаться от мысли, что халявы не будет и придется потрудиться. Сколько раз уже обжигались на синдроме «золотой рыбки», а все равно упорно лезем снова!

— Нужно направить группу хантеров и Хранителей к Кремлю, — резко встала Веселкова.

Порывисто подошла к карте, внимательно изучила значки.

— Госпожа Хранительница, — устало начал один из старых хантеров, тех, кто понемногу двигался к центру Москвы. Сразу и не вспомнить его имя, но он был заслуженным ветераном. В свои лет шестьдесят он регулярно выходил в «метель». — Это слишком далеко, и путь не изучен. Нужно время, чтобы подготовить соответствующий отряд для такого длительного рейда. Заготовить припасы и патроны, набрать группу добровольцев, что будет больше обычного звена. Я считаю, что в приказном порядке этот вопрос решится не в лучшую сторону. Лучше объявить набор добровольцев после того, как на голосовании решиться вопрос рейда.

— Да? — невозмутимо подняла бровь Веселкова. — И вы не войдете в группу добровольцев?

— Многие туда не войдут, Хранительница, — пожал плечами старик.

— Что же вас пугает? — зло сощурилась Веселкова. — Или прославленный героизм и самоотверженность хантеров лишь пустые слова? Они только и могут, что бродить неподалеку от Гарнизона?

Хантер побледнел, но ответил спокойно:

— У меня в Гарнизоне жена и дочь. А рейд к Кремлю я откровенно считаю самоубийством. Я не могу бросить родных, о них никто не позаботится, кроме меня.

— Все понятно, — презрительно поджала губы Хранительница.

Глядя на бледного, растерянного старика, мне неожиданно стало все равно, что произойдет потом. Кровь бросилась мне в голову, сердце разогнало злобу по организму, сдобренную изрядной дозой адреналина. Слова превратились в рычание:

— Еще одно слово в том же духе, Хранительница, и я вышвырну тебя вон! Никто не давал тебе права оскорблять людей, что рискуют своей жизнью ради того, чтобы вволю пожрала каждый день!

В рубке наступила тяжелая тишина. Веселкова медленно повернула ко мне голову, воротник кожаной куртки противно скрипнул.

— Это угроза должностному лицу? — прищурилась амазонка.

— Это угроза зарвавшейся бабе, что лезет не в свое дело!

— Керенский! — стегнул окрик Борзова.

— Зарвавшейся бабе? — немного растерянно протянула Веселкова, словно пробуя на вкус оскорбление.

Но я уже не мог остановиться:

— Ты хоть знаешь, с чем приходится там, наверху, сталкиваться? Или все равно, что по твоей вине гибнут люди? Одна девушка уже осталась в «метели» из-за того, что предводительнице отважных амазонок взбрела в голову сумасшедшая идея, будто от нее скрывают важную информацию! Это тебе не теория всемирного заговора, малышка, это борьба за выживание! И я больше не возьму в звено девок, что при одном взгляде на врага бросают автомат и мочатся под себя! Играйте в ваши чертовы игры между собой!

Я замолчал. Так же неожиданно, как и появилась, вспышка гнева пропала. Что-то перегорело внутри. Глядя в побелевшие от бешенства глаза Старшей Хранительницы, я не испытывал никаких чувств, словно последняя вспышка ярости исчерпала на сегодня лимит эмоций.

Вдруг Веселкова расслабилась. Вопреки моим ожиданиям она не бросилась на меня, не стала выкрикивать угрозы и требовать моего троекратного расстрела. Наоборот, почти дружелюбно кивнула, спокойно произнесла:

— Я поняла, хантер, причину нашего конфликта. Мы постараемся это учесть. — Потом повернулась к побледневшему генералу, что больше всего на свете боялся повторного бунта в Гарнизоне. — Генерал Борзов, я все равно буду настаивать на вылазке к Кремлю.

— Каким образом, простите, будет осуществляется рейд? — спокойно, почти заискивающе произнес Борзов.

Я понимал нежелание генерала вступать в конфликт. Первый бунт в Гарнизоне мы усмирили с огромным трудом. Да и то лишь благодаря тому, что у наших людей было оружие, а против выступали только сумасшедшие фанатики. Их было мало, но приверженцы последнего дня дрались яростно. Второй же бунт, с участием вооруженных Хранительниц и наверняка большей части женского населения, а это почти все население, мы не переживем. Нас сомнут, как морская волна сминает песчаный замок на берегу.

— Элементарно, — Веселкова пожала плечами с таким видом, будто объясняла простейшие постулаты. — У нас же есть возвращенный хантерами вертолет. Почему не использовать его в рейде?

— И солярки в нем на два рейда. Больше не хватит, а взять неоткуда. Стоит ли тратить ее на такое сомнительное действие? — спросил генерал. — Не лучше ли приберечь на потом? На действительно крайний случай?

— Вы боитесь, генерал? — вновь принялась по-детски провоцировать Веселкова. — Неужели вы не понимаете, что, возможно, там, в Кремле, более лучшие условия для жизни. Я слышала, что там находится президентский бункер на случай атомной войны. Подземные поля с хлебными культурами, чистая вода. Медицинское оборудование и жилые помещения. Полное самообеспечение!

— Я не боюсь, Старший Хранитель, — пожевал губу генерал. — Но такую акцию нужно серьезно планировать, а не бросаться, как в омут.

Веселкова торжествующе улыбнулась:

— Вот этим и займемся на завтрашнем собрании, а пока, я думаю, что всем стоит отдохнуть.

— Одну минуту, Хранительница! — остановил Веселкову один из хантеров. — Скажите, вы собираетесь укомплектовывать разведгруппу своими людьми?

Я вдруг заметил, что глубоко задумавшаяся Веселкова нежно поглаживает подругу-Хранительницу по ноге. Этот факт настолько не относился к ее суровым и резким высказываниям, что я поневоле хихикнул. Но амазонка не заметила смешка, все еще задумчиво ответила:

— Не своими, простите, а нашими. Все мы принадлежим к одной группе, к одному обществу. И я думаю, что ошибочно делить Гарнизон на своих и чужих. Учтите это, господин хантер.

Так и не ответив на прямой вопрос, Веселкова в компании Хранительниц вышла из рубки. В наступившей тишине тихий голос хантера донельзя более полно отразил общие чувства:

— Вот сука…

3

Все-таки правила приличия — вещь совершенной силы. Никто из собравшихся в рубке мужчин не рискнул высказать грубость в лицо амазонке. Никто даже мягко не выпроводил прочь, легонько пришлепнув по попке. Мол, хорошая девочка, беги, занимайся своими делами, а в войнушки играть не смей!

Но стоило только нежному созданию с плечами Шварценнеггера и ежиком терминатора покинуть рубку, как ситуация меняется кардинально.

Ева, помощница Борзова, презрительно и жеманно морщится. Судорожным жестом поправляет на высохшем узком лице огромные очки. В больших и глупых глазах читается укор и непонимание. Ева из той золотой породы женщин, что была так наиболее ценима Тургеневым. Такие могут пожертвовать собственным я только ради того, чтобы мужчина всегда оказался на высоте. Могут унизиться, но их сильный властелин должен быть велик! Жертвуют своей самореализацией ради того, чтобы стать домохозяйками и ухаживать за любимым. Единственный минус — эти женщины редко расцветают в тридцать, оставаясь потом красавицами на всю жизнь. Их красота погибает где-то в двадцать пять, дальше перерождаясь во что-то сухое и экзальтированное.

И все-таки вежливость опасное качество. С детства мы учимся молчать, когда кто-нибудь делает глупость или говорит чушь. Интеллигентно молчим, когда дураки решают судьбы мира, а потом горько обсуждаем на ночных кухнях ошибки правления. А ведь как стало бы легче, если бы можно было вовремя сказать расцветающему Гитлеру или Калигуле: «Остынь. Иди погуляй…»

Люди медленно покидали помещение. Под скрип отодвигаемых стульев и шарканье ног я допил остывший кофе. Не выдержал и поморщился от кислого вкуса. Нестерпимо хотелось курить. Но еще больше — спать. Я медленно поднялся со стула, с протяжным стоном потянулся.

— Костян, подожди! — позвал Борзов.

Я подошел к генералу, что пожимал на прощание руки покидающим рубку хантерам. Терпеливо дождался того момента, когда мы остались в рубке втроем. Я и Борзов с Евой. Наконец, генерал повернулся ко мне.

— Мне надо тебя немного порасспросить, — пояснил Борзов, указывая на стул. — Присаживайся…

— Генерал, — раздраженно поморщился я. — Мне бы поспать. Я ведь уже все рассказал…

— Враг не дремлет! — наставительно поднял палец Борзов и жестом волшебника извлек из кармана пачку сигарет. — Держи, курить же хочешь, вижу.

Брови поползли вверх, когда я принял запакованную пачку тонких и дорогих сигарилл. Откуда у нашего генерала такие сигареты, спрашивать не имело смысла. Ему одному известно, какие еще сокровища до поры до времени скрываются в тайниках Борзова. В таинственных загашниках в его апартаментах.

Я благодарно улыбнулся, тут же распаковал пачку и с наслаждением закурил. Во рту возник горьких вкус тлеющих листьев с примесью ванильного шоколада.

— Спасибо, генерал! — искренне ответил я, выпуская струю ароматного дыма в потолок. — Теперь я даже отвечу на ваши вопросы.

Борзов, явно довольный актом проявленной щедрости, пожал плечами:

— Не стоит благодарности, ты с таким видом копался в пустой пачке сигарет, что сердце кровью обливалось. Наркоман.

Я не стал уточнять, что пачка была не пустая, решив опустить такую подробность. Наркотический дым настроил на благодушный лад, и я уже миролюбивее спросил:

— Итак, о чем вы хотели поговорить?

Генерал сел на стул, с фетишистским удовольствием достал деревянный портсигар. Извлек толстую, запакованную в полиэтилен сигару, раскурил.

— О твоем рейде, хантер. Ты ведь что-то опустил в своем рассказе?

— С чего вы решили? — невинно поднял бровь я.

— Так! Не выделывайся! — поморщился Борзов. — Хотя бы с того, что ты не рассказал о том, что девка не стала стрелять!

Я нахмурился, вспоминая испуганную блондинку. Стало немного стыдно оттого, что я не выдержал и брякнул Веселковой о слабости девушки. Как-никак, но она женщина, тем более что никогда раньше автомат в руках не держала. Кроме толкотни в метро больше ни в каких силовых операциях не участвовала.

— Да что там рассказывать, генерал. На подходе к вертушке наткнулись мы на спящего «ловца».

— Это там ребята остались? — тихо спросил Борзов.

— Нет. Повезло нам. Я же сказал, спящий был. Джексону немного досталось, а в основном отделались легко. Без потерь. Ну девчонка и перенервничала. Бросила оружие, обделалась от страха. Все нормально, «отставные» мужики еще бы и побежали. Так что Хранительница, мир ее праху, еще отважно себя повела…

— А в крыс стреляла? — в упор спросил генерал.

— Нет, — нехотя признался я. — Там она вообще растерялась. Погибла за просто так.

— К стенке бы ее, солобонку! — выругался генерал. В ответ на мой недоуменный взгляд пояснил, зло пыхая сигарой: — Да я о Веселковой! Вот ведь, сучка! Кем она себя возомнила?! Посылает в рейд сопливок, которые прокладку без посторонней помощи поменять не могут! А я еще не понимал, почему ты так на нее взъелся.

Выпустив дым из ноздрей, генерал расстегнул верхние пуговицы на потрепанном мундире. Потер толстую шею, с обвислой серой кожей, уже спокойнее добавил:

— И ведь никто слова сказать не может! За ней уже почти весь Гарнизон строем ходит! Везде ее приглашают, зовут в гости! Лучшее предлагают! Словно мы захватчики какие-то!

Я сочувственно покивал, стараясь скрыть полное безразличие. Похоже, что мне и вправду пора спать. Даже на такие новости, как смена власти, уже реагирую как автомат.

— А что об американцах скажешь? — после минутного молчания спросил генерал. — Как они себя показали?

— Да как… Отлично, — нехотя ответил я. — Вертушкой управлять умеют, приказы выполняли с полуслова, даже сведениями делились. Профессионалы. Но я уверен, что если встретят своих — бросят нас не раздумывая.

— Ну да, — невпопад буркнул Борзов, о чем-то мрачно размышляя.

Я вдруг понял, что толстый, похожий на сеньора Помидора генерал, банально волнуется об утрате власти. Пусть случается все, что угодно. Катаклизмы, Катастрофы, хоть апокалипсис три раза на день! Но Борзов принадлежит к тем людям, что могут безапелляционно пожертвовать людьми для того, чтобы остаться у руля. Может быть, он даже отдаст часть власти амазонкам, но сам останется, как и прежде, у самого лакомого места. Командовать группами хантеров и получать все новости и находки первым.

— Ну что же, хантер. Спасибо, — задумчиво протянул Борзов. — Иди пока отоспись. Думаю, что нам предстоит жаркое дельце.

Я лениво козырнул, сжимая в кармане неожиданный подарок, и направился к выходу.

В коридоре меня ждала не меньшая неожиданность, чем сигариллы Борзова. Едва я закрыл дверь в командную рубку, дорогу мне преградила знакомая фигура в скрипучей коже.

— Хантер Керенский, можете уделить мне минуту? — вполне дружелюбно кивнула Веселкова.

Госпожа Старший Хранитель отошла от небольшой стайки девушек, одетой в такие же одинаковые кожаные куртки. Черт! И где они их находят?! Неужели Борзов продает? У старого хрыча может быть в загашниках все, что угодно. Надо бы самому разузнать! Вичке уже давно требуется новое одеяло, старое все в дырах.

— Чем обязан? — мгновенно подобрался я.

Мне змеи с самого детства внушают неясное опасение и брезгливый страх. А Веселкова, со своим пристальным немигающим взглядом, напоминала как раз змеюку, что готова вонзить ядовитые клыки при малейшем намеке на опасность.

— Ах, Константин, оставьте вашу подозрительность, — мирно улыбнулась Веселкова, словно старому знакомому, но глаза блеснули холодом вороненой стали. Кажется, что там вот-вот полыхнет вспышка выстрела, обозначающая черное ничто. — Я же сказала, что причину конфликта поняла и постараюсь устранить. Теперь Хранительницы будут получать большую подготовку, что, надеюсь, позволит им выступать в рейдах наравне с хантерами. Если, конечно, вас не тревожит тот факт, что они женщины. К сожалению, наша с вами история всегда признавала только мужскую власть, а потому все революции, направленные на увеличения прав женщин, воспринимались негативно.

— Ага, — покивал я. — Это безумно занимательно, но оставьте вашу пропаганду для митингов. Вы ведь ждали меня не для того, чтобы рассказывать о том, как несчастны бедные женщины, что всю жизнь живут под защитой и на обеспечении мужчин?

— Безусловно, женщины многим обязаны мужчинам, но это не повод, чтобы преуменьшать их роль! — повысила тон Хранительница.

— Никто и не уменьшает роли женщин и не говорит, что они поголовно дуры! — раздраженно выдал я, поневоле выступая на поле соперницы. — И среди мужиков есть столько дерьма, что впору матриархат признавать. Но я говорю о том, что женские революции — это жирование! Это когда есть все, но хочется еще плюнуть в суп соседу! Женщина говорит о своей независимости и о том, что мужчины — скоты похотливые! А сами с детства учатся манерности и жеманности. Одеваются для того, чтобы как можно больше самцов обратили на них внимание, заметили! Чтобы боролись за нее, а самой спокойно выбрать сильнейшего. Это, госпожа Хранительница, чистой воды лицемерие! Мужчины не претендуют на женские права, даже признают их важность! И это справедливо! Но особо активные активистки, прошу прощения за тавтологию, упрямо лезут на амбразуры! Чувствуют, что сильный щадит слабого, и от этого еще больше звереют! А все потому, что прав слишком много! Место свое забыли!

Хранительница слушала с такой добродушной и понимающей улыбкой, что я почувствовал себя идиотом. Сам виноват! Попался на провокацию, как мальчишка!

— Вы правы, хантер, — мягко сказала амазонка, слегка отводя плечи. От этого ее грудь еще больше обнажилась. Пришлось напрячь силу воли, чтобы отвести глаза от соблазнительного декольте. — Но эти факторы присутствуют в мирной жизни. Теперь же их нет! И мы, общество Хранителей гражданских прав, видим, как тяжело приходится вам, мужчинам! И мы хотим помочь вам облегчить вашу работу!

Ого, как завернула! Выходит она кругом права, а я, дурак, сразу-то и не понял. Щас! Вешай лапшу на уши наивным! Знаем мы, как вы помочь хотите, от того и цапаетесь с Борзовым, что кусок пожирнее отхватить хотите! Вновь подступила усталость, вдобавок начала раскалываться голова. Потеряв всякое желание вступать в философские диспуты, я раздавил носком ботинка окурок и спросил:

— Чего вы хотите?

— Чтобы вы прекратили воспринимать Хранителей как врагов.

— Все будет зависеть от ваших действий, — равнодушно пожал плечами я.

— Я другого и не ожидала, хантер, — в который раз улыбнулась Веселкова. Потом добавила: — Я хочу пригласить вас в наш центр, где мы проводим лекции и занимаемся тренировками. Думаю, что это будет хороший повод узнать друг друга поближе. Заодно, может быть, вы поделитесь опытом. Уверена, что вы сможете рассказать много интересного и поучительного о тварях наверху и способах выживания.

Предложение в сложившихся обстоятельствах, когда количество хантеров уменьшается с каждым днем, выглядело и впрямь целесообразным. Но я счел за благо только индифферентно пожать плечами:

— Я подумаю.

— Хорошо, хантер. Наш штаб находится на этом же этаже, почти у самого входа. Вы сразу его увидите. Подумайте. Сейчас не время для споров и конфликтов.

— Арина, пойдем… — неуверенно, но с умоляющими нотками попросила одна из ожидающих около стены девушек.

Я удивленно покосился на амазонку. Вот уж никогда бы не подумал, что нервозный Шварценнеггер в юбке носит такое женственное имя. Может быть, есть еще чулки с шелковыми подвязками и кружевные надушенные платочки? Хотя… Глупость, конечно. Даже если бы Веселкова и любила такие вещи, в Гарнизоне им взяться просто неоткуда.

Арина Веселкова обожгла подругу взглядом, но ставить на место неуставным отношением не стала. Вместо этого рассеяно кивнула мне, прощаясь.

Я проводил взглядом компанию затянутых в кожу девушек, размышляя о словах Арины. Потом вздохнул, но, так ничего и не решив, направился к лестнице. В одном Веселкова права. Сейчас действительно не время для споров и конфликтов.

4

Зайдя по пути в медицинский блок, я прихватил пачку анальгина для Вички. Девушка постоянно мается от сильной головной боли. Может быть, именно мигрень и является причиной, по которой появилась бессонница и странные взрывы агрессии.

Хмурой и замотанной медсестре я клятвенно пообещал принести разрешение прапорщика на взятие препарата позже. Благо меня знали, а потому поверили на слово.

Быстро сбежав по металлической лестнице, что вела к баракам, я направился к дому. На наспех расставленные вдоль «улицы» палатки и фанерные листы, а чаще простые картонные стены, я старался не смотреть. Интересного в чужой жизни нет. Эту печальную истину я усвоил с детства. Нужно уметь жить своей. Да и что я там увижу, в чужих домах? Умоляющие женские глаза, пожирающие крепкое мужское тело? Нищету и ободранную обстановку? Или стыдливые отговорки, в которых никто не нуждается, почему женщина втащила в постель покорного «отставного», что пришел укреплять стены? Нет, у меня и самого хватает в жизни проблем!

Когда я подходил к знакомой двери, настроение испортилось окончательно. Укрепленную жестяными листами дверь (крайность, в которой никто не нуждается, но которая добавляет уверенность в собственной безопасности), украшал амбарный замок. Значит, Вичка куда-то упорхнула. Странно, конечно, она редко куда выходит в Гарнизоне. Может быть, пошла за пайком? Делать нечего, подождем.

Я снял с шеи ключ на цепочке, отпер дверь и включил свет.

Дрожащий, постоянно мигающий тусклый желтый свет с трудом разгонял темноту. Я поморщился, увидев старательно одомашненный сарай с признаками уюта. На большее наш барак не претендует.

Аккуратно сложил драгоценные таблетки на деревянный ящик, что служил журнальным столиком. Так, чтобы Вичка их сразу увидела. Потом скинул куртку и ботинки. После короткого раздумья решил подождать девушку, все-таки она волнуется за меня. Вот и я проявлю заботу о ней, дождусь, красноречиво позевывая от усталости. Мол, видишь, солнышко, я устал, но тебя дождался. Волновался даже. Вичка сейчас больше всего на свете нуждается во внимании и заботе.

Но, выкурив сигариллу и выпив кружку дрянного чая, я не выдержал и уснул.

Мне снилась яркая, необычайно счастливая жизнь. Она не миновала неблагодарных людей, что так и не научились ценить ее. Она длилась бесконечно. В голубой бесконечности летнего неба радостно сияло солнышко, пели птицы. Улицы были чистыми и убранными, между невредимыми домами развешены парадные ленты с флажками. И радостный, что-то напевающий поток людей. Он несет меня к Красной площади, и мне хорошо среди людей. Я не хочу вырваться, я счастлив.

Мимо проплывают счастливые лица, работающие карусели с огоньками цветных фонарей и радостными детьми в кабинках. Отовсюду слышен смех. Но вот толпа вливается в настоящее море народу, что куда-то спешит и выливается со всех улиц. Слышен чей-то знакомый голос, многократно усиленный громкоговорителем. Я пытаюсь увидеть говорившего и приподнимаюсь на цыпочки. Мне с трудом это удается, народ начинает толкаться, давить. Все спешат куда-то, лица становятся сумасшедшими от счастья, а смех истеричным. Спина вдруг покрывается холодным потом, а горло сжимает спазм ужаса. Я вижу, что на крыше Мавзолея стоит Веселкова в окружении Хранительниц и орет в гнусавый мегафон. Слов я не понимаю, эхо дробит слова, превращая в невнятный гомон, и он давит могильной плитой. Над толпой появляются обнаженные Хранительницы в ковбойских шляпах и сапогах. Они взмахивают кнутами, изредка стегают по головам смеющихся людей. И тогда толпа начинает бежать. Все несутся к Мавзолею, проталкиваются в узкую дверь. Из черного провала тянет свежепролитой кровью и запахом смерти. Но люди продолжают стремиться вовнутрь, словно здание способно вместить тысячи человек. И я начинаю паниковать. Пытаюсь вырваться из толпы, но меня подхватывает течением и несет на бойню. Неожиданно я различаю слова Веселковой, которая, знакомо картавя, орет:

— Товагищи! Пгава женщин нужно защищать до последней капли кгови! Уга, товагищи! Уга!

Я проснулся резко, словно меня выдернули из сна. Несколько минут лежал неподвижно, пытаясь привести в норму бешено стучащее сердце. В кромешной темноте комнаты слышно только мое частое дыхание и шум бухающей крови в ушах.

— Чтоб тебя… даже во сне добралась, сволочь! — прошептал я, просто для того, чтобы нарушить тишину.

Странно, но звук моего голоса отдалил эхо кошмара и немного успокоил. Вытерев покрытый липким холодным потом лоб, я нащупал в кармане зажигалку. Вытащил из кармана куртки сигариллу и поднес дрожащее пламя. Сделав пару глубоких затяжек, я сел, нашарил в темноте выключатель и зажег свет.

Комната была пуста. Судя по моей лежащей на полу куртке, Вичка еще не возвращалась. Я быстро посмотрел на часы. Почти семь часов вечера. Мы вернулись в Гарнизон к двум часам ночи, а совещание в рубке закончилось в восемь утра. Значит, Вичка отсутствует уже десять часов!

— Та-ак, — растерянно протянул я. — Что за хрень?

Я встал с постели, быстро натянул ботинки и куртку. Потом проверил вещи Вички. В принципе, я ничего особого и не ожидал, но все же. После Катастрофы она стала немного не в себе… что это я? Самому себе вру?! Сумасшедшей она стала, и все тут! Просто поверить в это я отказываюсь даже в мыслях.

В первое время еще было ничего, а потом стало хуже. Вичка перестала спать по ночам, говорила, что снится Женька. Стала заговариваться, устраивать истерики на пустом месте. То беспричинно обвиняет меня в гибели сына, то бросается на шею и, заливаясь слезами, умоляет простить. С каждым днем она становится все молчаливее, более замкнутой в себе.

Вещи девушки оказались на месте. Лифчики и трусики педантично разложены в ящиках. Рядом, словно в противовес, навалена куча ненужного барахла. Всевозможные журналы и книжки, что я постоянно приношу ей из рейдов.

Значит, она не ушла жить в другое место. Это радует.

Уже спокойнее я подошел к жестяному ведру. Умылся ржавой, пахнущей железом водой. Поплескал на затылок, стараясь привести мысли в порядок. Почистил зубы и причесался. Каждое из действий я выполнял как можно медленнее и тщательнее, чтобы привычными делами отдалить наступление паники. А она неизбежно начнется, когда я начну думать над сложившейся ситуацией. Все-таки какую бы боль мне не причиняла Вичка, но я ее люблю. И ни разу не позволял себе повысить голос, выслушивая беспочвенные обвинения. Никогда не предавал ее, и оставлять только из-за болезни не собираюсь! Поэтому, само собой, что я волнуюсь, когда она вот так пропадает.

Я вытерся полотенцем и сел на кровать. Куда могла пойти Вичка? Подруг у нее здесь нет. Конечно, Вичка общается с местными, но настолько редко, что даже не помнит их имена. Или я просто не все знаю? Когда я разговаривал с ней по душам в последний раз? Когда спрашивал, как прошел день?..

Нет! Глупости! Я это спрашиваю каждый раз, когда возвращаюсь из рейда! И каждый раз застаю подругу сидящей с журналом, книгой или кружкой чая в кресле-качалке! Выслушиваю не вполне внятный ответ, что «все в порядке. Сходить за едой?». Потом Вичка вновь углубляется в текст и свои фантазии. И никогда она не выходит гулять!

Дверь скрипнула.

— Вичка?! — вскочил я и замер.

На пороге застыла моя девушка.

И не моя одновременно.

Каштановые волосы, что всегда приятно пахли чем-то неземным, превратились в уродливый ежик. Высокую грудь обтягивает кожаная куртка с красной нашивкой на левом предплечье. Между двух привлекательных холмиков безвольно повис отвратительный фиолетовый галстук. Стройные, ровные и красивые ноги скрыты черными кожаными штанами.

— Уже вернулся? — спокойно спросила Вичка. — Ел?

— Нет, — тихо ответил я, чувствуя, что сейчас в Гарнизоне число сумасшедших увеличится.

Девушка, уловив мое настроение, смущенно закрыла за собой дверь. Села на расхламленную кровать и по-детски сложила руки на коленях. В бараке повисло тяжелое молчание.

Чувствуя, что вот-вот взорвусь, я сел в жалобно скрипнувшее кресло-качалку. Мысли в голове совершенно перепутались, все готовые слова куда-то пропали. Осталась только кипящее внутри раздражение.

— Ничего, — вдруг сказала Вичка.

— Ч-что? — недоуменно заморгал я.

Девушка еще больше смутилась от моего взгляда, покраснела так, что уши стали пунцовыми. Стеснительно прошептала, ломая руки:

— Ты ведь хочешь спросить, что я с собой сделала, правда? Но почему-то молчишь… Вот я и решила сразу ответить на твой вопрос.

— Разумно, — кивнул я, вспоминая, есть ли в Гарнизоне психотерапевты.

В комнате вновь повисла неловкая пауза. Вичка продолжала неловко ломать руки, а я просто не знал что сказать. Неожиданно девушка зло спросила, будто подзадоривая себя:

— Ты думаешь, я дура?!

— Что? — я явно не успевал за ходом ее мыслей. — Вика, я…

— Я все вижу, все понимаю! Ты исчезаешь из дома, где-то пропадаешь! Считаешь, что я так и должна обслуживать тебя?!

— Вика, я не понимаю, о чем ты…

— Молчи!! — голос Вички взвился пронзительным фальцетом. — Молчи, подонок! Ты думаешь, я полная дура?! Все только и говорят о том, что ты убил их! Это твоя вина, что люди не возвращаются обратно! И Лильку тоже ты убил! А может быть, еще и трахнул напоследок?! А? Со мной, наверное, тебе уже скучно?!

— Что ты несешь?! Какую Лильку? — чуть повысил голос я, поневоле начиная защищаться.

— Тарасову Лильку! Хранительницу, которая с вами наверх пошла!!

— Да ты что?! — взорвался я, и от крика Вичка испуганно отпрянула к стене.

— Не кричи на меня! — расширив наполненные слезами глаза, едва слышно прошептала девушка. — Ты не имеешь права кричать на меня!

Я уже и сам понял, что совершил глупость. Присел перед ней на корточки, попытался взять за руки. Успокаивающе прошептал:

— Прости, Вичка, прости. Видишь, я уже не кричу. Только не плачь, хорошо? Только не плачь, родная!

Вичка вырвала руки, но тут же сама обняла меня. Заливаясь слезами, тихо запричитала:

— Зачем ты убил Женечку? Он же был маленький. В чем он провинился?.. Зачем ты убил его, тварь?.. Зачем…

Чувствуя, что сердце разрывается на части, я успокаивал девушку, поглаживая ладонью ненавистный жесткий ежик. Одновременно сгорая от ярости к Веселковой, что промывала мозги больному человеку, и, умирая от сострадания к Вичке, я готов был застрелиться. Давно бы застрелился. Только кто будет присматривать вместо меня за Вичкой? Кому она нужна, свободно плывущая в бреду своих фантазий?!

— Ты не трахался с Лилькой? Нет? Почему ты уходишь от меня каждый день?! Становится так темно, Котя… а боюсь темноты… и я боюсь, что у тебя любовница! Но ничего, теперь я смогу защитить свои права… Ты же никого не убивал?..

Девушка продолжала шептать обвинения, начиная заговариваться. Слезы текли из пустых глаз, губы беззвучно произносили проклятья и мольбы, ниточка слюны от губ вытянулась к груди. Я снял воняющую пылью и дешевой краской кожаную куртку, уложил Вичку на кровать. Продолжая гладить и успокаивать, помог разуться. Уже сквозь дремоту, что всегда приходила после неожиданных взрывов, девушка прошептала:

— Только не уходи больше, Котя… Ты все, что у меня осталось…

— Не уйду, солнышко. Куда же я без тебя? Конечно не уйду.

— Я люблю тебя, Котя…

5

Так уж устроен человек, что получивший выволочку на работе за отгул или опоздание, тут же об этом забывает. Память человека фиксирует только радостные события, нажимая «DELETE» на файлы с неприятностями. Ну наорал шеф, ну с кем не бывает?

Или, поссорившись с кем-нибудь в троллейбусе или метро, злишься целый день. Но к вечеру, максимум наутро, все равно злость уступает место другим чувствам. И уже понимаешь, как глупо ты поступал, когда ссорился и злился.

О таких вещах принято говорить — мелочи жизни. Вся жизнь состоит из этого. Ссоры, обвинения, борьба за место под солнцем. Привычная всем жизнь в мегаполисах.

Но стоит поссориться с любимым человеком, ситуация враз меняется. А когда нанесенная обида еще и не заслужена, тогда вообще кошмар. Нет, ситуации типа «Дорогая я не вынес мусор из-за того, что новый уровень в „War Craft“ был слишком сложным» не из этого разряда. Гораздо хуже, когда в метро к чистой белой рубашке ненароком прислонится некая девица с яркой помадой на губах. А дома, целуя ревнивую супругу, вместо заслуженного ужина получаешь пощечину и трехдневный скандал. В другое бы время словам «Все! Уеду к маме!» можно обрадоваться, ведь ночные посиделки с приятелями за компом и пивом чрезвычайно редки. Но сейчас ситуация принципиальная! Неверием задеты достоинство и гордость! И начинается молчаливая подпольная война.

Гораздо хуже, когда слышишь обвинение из уст человека, с которым вести диалог на равных нельзя. Бабушки и дедушки обвиняют в упадке морали, праведно считая компьютерные игры злом. Ну не объяснишь ведь, что новое искусство! Ведь так же полвека назад на них ворчали их бабушки и дедушки за увлечение телевидением!

Еще хуже, когда родная мать неправильно трактует неудачную шутку. И выслушав воз и маленькую тележку несправедливых упреков и ругательств, все равно идешь к ней с повинной. Затолкнув гордость поглубже, извиняешься, так как в таких случаях доказывать, кто прав, а кто виноват, — себе дороже…

Я вышел из барака. Трясущиеся руки с трудом вынули сигариллу, подожгли. В ушах еще стояли крики Вички, заставляя душу выгорать до конца.

Сделав затяжку, я вдруг сорвался с места. Забытая сигарилла отлетела в темноту, брызнула искрами. Едва не опрокидывая хрупкие стены соседских бараков, пробежал поселок насквозь. Люди в испуге шарахались с дороги, провожая меня удивленными взглядами. Перепрыгивая сразу через три ступеньки, взбежал по лестнице. Пулей выскочил на товарный этаж, где оборудовали конференц-зал и комнаты для начальства.

Найти штаб Хранительниц оказалось делом одной минуты. Ни одно из служебных помещений Гарнизона не охранялось кичливыми амазонками в кожаных куртках. Вдобавок, на бетонной стене повесили деревянный щиток с написанным красной краской призывом: «Твои плечи могут стать опорой! Помоги людям встать в полный рост!»

— Куда?!

Двух преградивших дорогу Хранительниц я расшвырял, не останавливаясь. Даже не потребовалось бить и наносить повреждения. Растерявшиеся девушки вполне безобидно разлетелись по углам от простого толчка. Еще одна амазонка сама отпрянула от стальной двери, даже не подумав о висящем на поясе оружии.

Я пробежал небольшой зал с тренажерами, с разгону засадил плечом в металлическую дверь штаба Веселковой. Плечо стрельнуло такой болью, что в глазах поплыли цветные круги, но замок не выдержал, и я ввалился вовнутрь.

Веселкова, полностью обнаженная, развлекалась на огромной кровати с двумя девушками. Одна девица с игривой улыбкой ласкала грудь Арины, со странными следами от ожогов. Вторая деловито шарила между ног Старшей Хранительницы, отставив пухлый зад. Раскрасневшаяся Веселкова громко и куртуазно стонала, как в дорогих порнофильмах. Но, обернувшись на грохот выломанной двери, мгновенно среагировала и сунула руку под подушку.

В падении я сгруппировался, кувыркнулся по полу и прыгнул вновь. За миг до того как станнер выстрелил, я саданул кулаком в локоть Веселковой. Амазонка тонко вскрикнула, нелепо взмахивая рукой. Станнер зажужжал, выпуская заряд в потолок, и упал на смятые простыни.

Девушки испуганно завизжали, когда я придавил их предводительницу коленом к постели и взял за горло.

— Если ты, сука, еще раз тронешь Вику!.. — с ненавистью прошипел я, сжимая пальцы на горле амазонки. — Клянусь небом, я убью тебя!!!

Карие глаза Веселковой в ужасе расширились, зрачки заполнили собой почти всю радужку. Я понял, что еще секунда, и действительно убью ее. Только сейчас. Не дожидаясь, когда та вновь что-нибудь натворит.

С глаз словно упала пелена. Теперь передо мной была голая девушка, которую я готов убить без малейших зазрений совести. Даже не разобравшись до конца в том, кто прав, а кто виноват…

Оттолкнув амазонку так, что та впечаталась в стену, я брезгливо вытер пальцы о штанину. Девицы как по команде прекратили орать, испуганно выпучили глаза.

Скривившись, я повернулся и пошел к выходу. На мгновение по спине пробежал холодок страха, когда сзади родилось движение. С Веселковой станется и в спину выстрелить… но выстрела не последовало, и я спокойно вышел из штаба.

Обалдевшие от случившегося Хранительницы с трудом поднимались на ноги и даже не подумали вытащить станнеры. Вот и правильно. Бить ни в чем не повинных девушек, что по-глупому захотели власти, в ответ на невнимание мужчин, совершенно не хотелось. Стараясь не смотреть на униженных Хранительниц, я прошел мимо.

6

Ярость спала, и, как это часто бывает, появился стыд. Показалось, что совершил глупый мальчишеский поступок, словно ребенок в гневе наговорил гадостей родителям. Впрочем, от этой мысли вновь появилась злость. А как бы поступил взрослый?! Пошел жаловаться Борзову, чтобы по-подлому насолить амазонке? Чтобы потом уж точно не было неприятностей. Пусть ее накажут другие? Да, это вполне по-взрослому. Или иначе? Взял бы КАт из офицерской, расстрелял к чертовой бабушке весь штаб амазонок…

Ага, и пол-Гарнизона в придачу, что немедленно наделят Хранительниц ореолом святых мучеников! Дать в зубы как-то честнее, ей-богу…

Но стыд все равно остался. Это же женщина, пусть и с мускулами!

Скривившись при воспоминании о полных ужаса (и наслаждения?!) глазах Веселковой, я полез за сигаретами. Тут же вспомнилась крупная и упругая грудь со следами ожогов и порезов. Подкрашенные широкие соски с затейливой татуировкой в виде снежинки. Извращенка гребаная!

Я спустился по лестнице на жилой этаж. На ходу вытащил сухую, хрустящую сигариллу, закурил. Потом стряхнул с влажной ладони прилипшую табачную крошку и сел на последнюю ступеньку. Идти домой не хотелось.

— Что, хантер, не спится?

Я обернулся и почему-то нисколько не удивился, увидев Дэйсона. Тот аккуратно, словно держал ценную вазу императорской династии, точил огромный нож об электрод. В распахнутом бушлате, что коммандос получил на складе Борзова, он выглядел бравым джигитом. Ей-богу, сейчас широко улыбнется и скажет: «Вай, дарагой! Падхади шашлык кушать! Увидишь, какой вкусный блюдо!» Но он ничего не сказал, лишь испытующе посмотрел, ожидая ответа.

— Есть такая беда, — согласился я, пристраиваясь рядом. — А ты что здесь делаешь?

Американец смерил меня взглядом, словно усомнился в моих умственных способностях. Пожал плечами и невинно ответил:

— Нож точу.

Я невесело усмехнулся. Сразу вспомнился анекдот, где предприимчивая обезьянка стирает в речке платочек и отвечает всем любопытствующим на вопрос «что ты делаешь» — «Дай денежку, скажу». Потом получает монетку и с невинным выражением лица отвечает: «Ты что не видишь? Платочек стираю!»

Да уж, дура не дура, а десяточку в день имею…

Плечо невыносимо болело, как и недолеченные раны на ногах. На душе было так гадко, что хотелось напиться. В такой хлам, чтобы на утро не помнить, как провел ночь. Встать с раскалывающейся головой, виновато попросить у Вички воды. С глупой улыбкой выслушать веселый рассказ о вчерашних приключениях. Потом вместе посмеяться и… и что? Жить дальше?..

Вика, как мне хочется, чтобы ты вновь стала сама собой!

— Что случилось у ваших амазонок? Кричат наверху, бегают, — хитро прищурился американец, поглядывая на лестницу.

— Ага, — согласился я, глубоко затягиваясь. — Случилось… слушай, Дэйсон…

— Джеймс, — поправил меня коммандос. — Лучше просто Джеймс.

— Бонд. Джеймс Бонд, — некстати схохмил я.

По тому, как кисло поморщился американец, я понял, что шутка пришлась не ко двору. Бывает. Шутки у меня и впрямь дурацкие.

— Джеймс, тебя уже определили с ночлегом? — спросил я.

— Да, но я не дошел, — улыбнулся пиндос и с таким видом кивнул на приоткрытую дверь барака, что я сразу все понял. Изучение доски объявлений не прошло для американцев даром. Вот сволочи!

— Ладно, — я раздавил окурок в пыли и поднялся. — Тогда до завтра. И еще, Джеймс, шел бы ты вовнутрь. А то можешь попасть под горячую руку, а неприятности никому не нужны.

— Спасибо, — серьезно кивнул Джеймс, пряча нож. — Учту.

7

Прикуривать спичками мне всегда нравилось больше, чем от зажигалки. Если, конечно, процесс не происходит при сильном ветре или дожде.

Было в этом что-то такое, щемящее, из давно забытого благополучного детства. Не того благополучного, каким значением наделяют это слово теперь. Что подразумевает сытость, Макдоналдс и модные вещи с игровыми приставками. А настоящее! Свободное! Когда проводишь все дни напролет на улице с друзьями, обливаясь из «брызгалок», играя в латку или запаливая костры!

Почему прикуривание сигареты у меня ассоциируется с детством, хотя я курить начал почти в двадцать, не знаю. Может быть, из-за пресыщенности модными бензиновыми и дешевыми пластмассовыми зажигалками, когда отец и дед поджигали сигареты только спичками? Возможно. Но прикуривать именно спичками и вправду приятнее.

Сначала пальцы нащупают в кармане приятный на ощупь картонный коробок (даже слово «коробок» родное, русское!). Встряхнешь его, хоть и ясно, что полон. Но нравится сам звук. Потом, гремя тонкими бревнышками, достаешь спичку. Резко, деловито чиркаешь, и ноздрей касается легкий запах серы и горелого дерева. Мгновение даешь разгореться огоньку и, следя глазами за бегущим по древку пламенем, подносишь к сигарете. И если от зажигалки подкуриваешь наспех, поневоле стараясь брезгливо отодвинуть запах газа, то от спички подкуриваешь основательно. Со всех сторон. Легко пыхаешь дымком и отводишь огонек, наблюдая за бегущей капелькой влаги по спичке.

А, когда подкуриваешь достаточно дорогую сигариллу, которая отличается приятным видом и запахом, процесс приносит настоящее удовольствие. Будто подкуриваешь толстую, степенную сигару от каминных спичек, сидя перед тем самым камином.

Выпустив облако ароматного дыма, я отхлебнул кислого растворимого кофе из железной кружки, поморщился. Удивительно, как меняются ценности в жизни. Раньше бы я и подумать бы не мог, что стану пить такую гадость. А теперь — хоть бы хны!

Сегодняшнее утро началось с вежливого, но настойчивого стука в дверь. Стучал знакомый хантер. Увидев мою заспанную физиономию, он удивленно спросил:

— А ты не идешь?

— Куда? — поморщился я, больше всего на свете желая проспать до полудня и получить на завтрак настоящий омлет с апельсиновым соком.

Хантер удивился в ответ, потом понял, что я действительно ничего не знаю. Оказывается, что Борзов накануне разослал ребят всех предупредить об утреннем собрании.

— Видимо тебя не было дома, когда приходил посыльный, — недоуменно пояснил хантер. Потом, покосившись на соседские бараки и доску объявлений, вдруг радостно улыбнулся. Даже таинственно подмигнул.

Я не стал опровергать его ошибочные догадки о моей половой жизни. И тем более не стал рассказывать, что посещал штаб Хранителей. Просто быстро нырнул обратно, подхватил куртку и сигареты и выскочил наружу.

Удивительно, но новое собрание в рубке не отличалось от предыдущего. Я ожидал чего угодно: ареста, обвинений со стороны Хранителей, покушения и тайного признания в любви. Чего угодно, но только не полного штиля!

Веселкова хоть и опоздала к началу собрания, но явилась все в той же компании двух девиц. Старший Хранитель церемонно и вежливо извинилась, прошла к давешнему месту на стульях возле стены. Я бы даже подумал, что мне вчерашняя схватка причудилась, если бы не подруги Веселковой. Та, что вчера нетерпеливо звала Арину (она же девица под одеялом), бросила на меня такой испепеляющий взгляд, что я невольно отставил кофе в сторону. Вдруг они уже успели подмешать туда яду?

— Итак, специально для вас, Старший Хранитель, мы повторим, — дружелюбно улыбнулся Борзов.

Было видно, что ночь прошла для генерала весьма плодотворно, раз тот заливается соловьем. Не иначе нашел способ одновременно угодить всем. И хантерам, и Хранителям, и, самое главное, себе.

— Благодарю вас, генерал, — Веселкова была сама любезность.

Что-то мне не понравилось в ее индифферентности к моей персоне, но в следующий миг я уже слушал Борзова. Генерал вновь занял пост около карты, причем было заметно, что там появились новые значки. И вправду работало ночью командование!

— Обработав имеющуюся информацию, мы пришли к выводу, — бодро начал Борзов, и его дальнейшие слова никоим образов не вязались с общей веселостью. — Ни одна из групп хантеров не пройдет такое расстояние до цели!

Словно талантливый актер и провокатор, генерал выдержал паузу. И в тот момент, когда Веселкова набрала в легкие воздуха для подходящей гневной отповеди, быстро сказал:

— Но все-таки есть один шанс.

Арина Веселкова резко захлопнула рот, как будто выброшенная на берег рыба, что жадно хватает воздух. На пухлом лице генерала мелькнуло такое удовлетворение, что поневоле возникла мысль о том, что Борзов репетировал. Да уж, даже в самое сложное время у власть имущих есть момент для мелких уколов друг другу.

— Есть вариант, что для достижения цели нам необходимо, — Борзов сделал паузу и начал загибать пальцы. — Ясная погода. Команда добровольцев, числом превышающая два стандартных звена хантеров. Полный комплект боеприпасов и приличный запас пищи и воды, что автоматически вызывает еще один пункт. А именно — транспортная поддержка. Итого… — генерал покосился на сжатый кулак с манерно оттопыренным мизинцем. — Четыре фактора.

Выразительно посмотрев на затихших амазонок, Борзов вздохнул и разжал пальцы.

— Как вы понимаете, ждать, пока «метель» прекратится, у нас нет времени. Иногда она продолжается месяцами. А потому отряд должен быть доэкипирован продовольствием и доукомплектован медиком. Есть ли среди уважаемых Хранительниц человек с медицинским образованием?

Генерал обвел собравшихся людей вопросительным взглядом, но никто не выступил вперед. Лишь в компании амазонок возникло слабое движение. Веселкова попыталась одернуть подругу, но та уже тянула руку.

— Вы — доктор? — уточнил Борзов таким тоном, словно на него обрушилось неожиданное чудо.

— Да, — стеснительно кивнула девушка. Потом добавила: — Стоматолог.

Я непочтительно хрюкнул, пытаясь не захохотать, за что заслужил от амазонки еще один взгляд, полный обжигающей ненависти.

Борзов понимающе закивал, изо всех сил сдерживая улыбку, затем дипломатично сказал:

— О, это весьма нужная и востребованная профессия! Я думаю, что как только вы расскажете, что нужно для практики, отбоя от посетителей не будет. Но вот в рейд мы вас не возьмем… — генерал замялся, потом выпалил: — Такой специалист больше нужен Гарнизону, и мы не в праве рисковать единственным стоматологом!

Да уж, горазд сегодня генерал на импровизации и дипломатию! Ничего не скажешь!

Амазонка покраснела и опустила руку. Судя по гневному шепотку Веселковой, та получила неплохую выволочку. Между тем генерал вновь обратился к аудитории в поисках доктора. Насколько я понял, девушка из медблока в рейд точно не отправится.

Пронзительно скрипнул отодвигаемый стул, в рядах хантеров произошло движение и вперед выступил человек. Господи! Ну почему я не удивляюсь?!

— Господин генерал, сэр. Я, равно как и мой напарник, проходил курс оказания первой медицинской помощи в экстремальных условиях, — спокойно сказал Джексон, поигрывая монеткой. Серебристый кругляшик бойкой рыбкой прыгал по пальцам сжатого кулака, как-то фантастически цеплялся за мизинец. Потом неожиданно взлетал к указательному и снова кувыркался вниз. — Так же мы проходили курс хирургических вмешательств в человеческий организм. Это, конечно, не позволяет говорить о диагностировании болезней и правильном диагнозе при масштабных повреждениях. Но извлечь пулю или удалить осколки мы сможем.

Генерал выглядел ошеломленным. Как-то растерянно и раздраженно посмотрел на меня, словно это я виноват в том, что такие самородки прошли мимо. Я в ответ кисло улыбнулся и пожал плечами, что одновременно означало «я здесь ни при чем!» и «пошел к черту!». Борзов нахмурился и обернулся к американцу, поспешно и дружелюбно спросил:

— Э-э, Скэндел, дело в том, что в отряд мы набираем только добровольцев и никто никого не заставляет…

— Мы оба в числе добровольцев, — негромко сказал Джеймс, проталкиваясь сквозь ряды хантеров. — Вы можете на нас рассчитывать.

— Хорошо, — Борзов расплылся в довольной улыбке. — Что же, теперь обсудим вопрос с транспортом…

Я вдруг заметил, что Веселкова проводила скрывшихся в толпе коммандос пристальным, изучающим взглядом. Словно готовилась сделать важную и дорогую покупку. Потом Арина перевела взгляд на меня. Выражение карих глаз сменилось, и этот новый взгляд мне не понравился еще больше.

Веселкова окинула меня волной нежности, дружески кивнула, но у меня натурально спина покрылась мурашками!

Подруга Старшей Хранительницы заметила взгляд Веселковой и ревниво схватила под локоток. Арина, не отводя от меня ласкового взгляда, раздраженно и весьма болезненно пнула провинившуюся подругу локтем в бок. Та почти согнулась от резкого удара, но промолчала. Только в наполненных слезами глазах читалась неприкрытая ненависть ко мне.

Здорово! Как будто у меня не хватает своих проблем! Теперь я еще стал врагом ревнивой лесбиянки. Супер, дайте две!

— Прошу высказывать мнения и возражения, — вывел меня из размышлений голос Борзова.

8

Больше всего в жизни я ненавижу неприятности, о которых думаешь, будто уже миновали.

Идешь по улице в легком костюме, веселый, в отличном настроении, с пышным букетом цветов, на который ушла большая часть зарплаты. Волосы еще пахнут ароматами парикмахерской, напомажены. Но ослепительно синее небо вдруг затягивают тучи. Ругаясь под нос, быстро возвращаешься домой, хватаешь зонт. Уже в ускоренном темпе мчишься на свидание, стараясь не испачкать одежду. Но каждый водитель крутой иномарки, словно нарочно вгоняет машину в лужу у тротуара. Грязные брызги, вперемешку с размокшими окурками, окатывают чистую одежду.

И вот наконец прибываешь на место. Грязный, мокрый, продрогший. Из-за спешки рубашка пропиталась потом и прилипла к спине. Настроение приказало долго жить, и хочется выпить водки, а не источать велеречивые сонаты любви. Но, быстро приглаживая перед входом испорченную прическу, через силу настраиваешься на веселый лад. Все, теперь можно веселиться, неприятности миновали!

Но вдруг узнаешь, что свидание не состоится и твоя девушка совершает променад с другим!

Я называю такие неприятности «ударом судьбы в спину».

С Вичкой часто случаются приступы ярости и последующей меланхолии. Я за три года привык к этому. Но также привык и к тому, что после осложнений, как деликатно называет приступы Вички Гарнизонная медсестра, всегда наступают улучшения. Словно под влиянием сожженного в крови адреналина, психика проясняется. Тогда Вичка ласкова и нежна, мучаясь совестью.

Собрание продолжалось. Борзов выслушивал предложения и сомнения хантеров, Хранительниц. Пытался найти компромиссы, решить проблемы.

Дверь в рубку приоткрылась, пропуская запакованную в черную кожу девушку. Каштановый ежик на фоне милого женственного лица выглядит стрижкой смертельно больного. Легкая аристократичная бледность подчеркивает черные круги под глазами и лихорадочный блеск белков.

Вичка козырнула, будто заправский солдафон. Извинилась, что прервала собрание.

— Да ничего-ничего, у нас небольшой перерыв, — растерянно соврал Борзов, бросая на меня непонимающие взгляды.

Я скривился, стараясь сдержать злобу, и отвернулся.

Вичка подошла к Веселковой, нагнулась, что-то тихо прошептала. Арина внимательно слушала Вичку, полуприкрыв глаза. Потом так же тихо что-то прошептала в ответ и посмотрела на меня.

Одновременно две пары глаз посмотрели в мою сторону. Но какими разными они были.

Ласковый взгляд кобры, источающий смертельный яд. И холодная ненависть, что обжигающим потоком скользила в любимых глазах. Потом Вичка выпрямилась, сохраняя холодное равнодушие, и вышла. Но осадок в душе остался такой, что я вновь тоскливо подумал о пуле в голове, как о единственном решении всех проблем. Вдобавок появилось неясное предчувствие беды. Слишком уж миролюбиво ведет себя амазонка. Она не похожа на тех людей, что быстро и трезво могут переоценивать свои поступки. А это означало заготавливаемую пакость. Не иначе.

Когда за Вичкой закрылась дверь, Борзов попытался по-быстрому закруглить собрание. Шумно отдуваясь, быстро прошел к центру комнаты. Мимолетным взглядом окинув карту, вновь повернулся к хантерам:

— Итак, я думаю ситуация ясна каждому. Более подробные указания группа получит уже после того, как будет сформирована. Прошу высказываться добровольцам.

Как я и ожидал, от добровольцев не было отбоя. Требуемые двенадцать человек нашлись быстро. И, конечно же, группа включала меня и обоих коммандос. Видимо, американцам просто не хотелось сидеть без дела. Что-то вроде антистрессовой терапии?

— Все, — быстро сказал генерал, довольно потирая ладони. — На этом мы и закончим. Всем хантерам даю время отоспаться и подготовится. Выступаем завтра в пять утра.

Кивнув генералу, я поднялся одним из первых и рванул к двери. Мне нужно было срочно поговорить с Вичкой. Нельзя допустить, чтобы она надолго зависла в компании Хранителей. Нужно успеть ее отговорить от участия в организации Хранителей перед рейдом, иначе Веселкова за время моего отсутствия укрепит свое влияние!

Девушку я нагнал только возле нашего барака, когда она уже входила вовнутрь. Тяжелая дверь со скрипом отворилась, пропуская в барак. Вичка, словно не ожидая увидеть меня, испуганно покосилась и, сгорбившись, отошла в угол. У нее был такой вид, словно давно привыкла к побоям с моей стороны и хамскому отношению. И сейчас боится, что я ее ударю… вся беда в том, что такого никогда не было!

Злость отравленной иглой кольнула в сердце, но я пересилил себя и подошел к девушке.

— Малыш, мне нужно с тобой поговорить, — стараясь, чтобы голос звучал ласково, сказал я.

Вичка не ответила, но взгляд синих глаз красноречиво говорил, что девушка боится. Вот это уже что-то новенькое! Действительно, Веселкова не зря теряла время с Вичкой.

— Мне сказали, что ты вновь отправляешься в рейд, — стараясь держатся спокойно и холодно, произнесла Вичка.

— Да, милая, я и сам собирался тебе сказать, — мягко приобнял я ее. Вместо привычного весеннего аромата водопада волос, уродливый ежик дыхнул дешевыми духами и дрянными сигаретами. Или это я начинаю ее ненавидеть?! — Но это не надолго, малыш, я обещаю!

— Мне сказали, что ты приходил в штаб Хранителей, — вырвалась девушка и, складывая руки замком, еще сильнее сгорбилась. Будто хотела свернуться калачиком, так всегда удобнее переживать беду.

Чувствуя одновременно вину за то, что вызываю страх у любимой девушки, и злость, быстро спросил:

— Кто сказал?

— Старшая Хранительница.

«Я убью тебя, тварь!» — вспыхнула безумная мысль. В эту минуту я и впрямь мог убить Веселкову, окажись она рядом.

Один Бог знает, какого труда мне стоило сдержаться и вновь заговорить спокойно, стараясь держать голос ровным:

— Зайка, я…

— Я ненавижу тебя за то, что ты сделал! — четко выговорила Вичка. В наступившей тишине ее слова звучали особенно ярко, приобретая странный налет наркотического бреда. — Ты подонок и убийца! Напал на слабую женщину и избил за то, что она захотела помочь мне.

Меня начала бить дрожь. Я понял, что еще пару минут такого разговора — и снова взорвусь. Быстро и как можно более ласковее я прошептал, накидывая куртку:

— Малыш, давай поговорим об этом, когда я вернусь, хорошо?

— Я не хочу, чтобы ты возвращался! Желаю тебе, чтобы ты там сдох…

Оббитая жестяными листами дверь противно скрипнула и закрылась, остановив поток проклятий.

9

Что делать, когда родной дом не является убежищем, а самый близкий человек на свете желает тебе смерти?

Обычно в таких ситуациях герои романов и кинолент идут в бар и под звуки джаза надираются до поросячьего визга. Бар наполнен дымом дорогих сигар, запахом эксклюзивных парфюмов, энергетикой секса и распаленными страстью телами. Под торжественные и пронзительные вопли местного глашатая на сцену выходит невинная дева… нет, невинная дева это прошлое… выходит супермодель стриптиза, и гангстеры восхищенно палят в потолок из револьверов… или это ковбои?!

Короче, как правило, герой просыпается утром с ужасной головной болью от выпитого накануне и красавицей под мышкой. В зависимости от симпатий автора или режиссера в нагрузку ему дают либо чемодан с миллионом долларов, либо мегакорпорацию, либо сифилис…

А что делать, когда рядом нет бара, на фиг не нужна стриптизерша, чемодан с долларами и сифилис? Стреляться? Это уже где-то было…

Я вышел из барака с твердым намерением раздобыть в медблоке склянку спирта и напиться. Не знаю, откуда у меня такие желания, но я целенаправленно двинул на хозяйственный этаж.

Спирт я пил всего один раз в жизни. И опыт этот приятным назвать очень трудно. Обожженный пищевод, отвратительный вкус, панически шарящие руки по столу в поисках воды… Брр! С тех пор, видя солдат в боевиках и докторов, что хлещут спирт за воротник с легкостью кислого компота, меня бьет дрожь.

Да и напиваться во время трудностей у меня никогда не получалось. Обычно я банально и старомодно пытаюсь их исправить. Наверное, сработал психологический блок, который долгие столетия вбивали в голову русского народа, — в случае беды водка — наипервейший друг. Пей, дорогой товарищ!..

Наша медсестра, женщина лет сорока, давно переселилась в медблок. Пациентов столько, что между ними редко когда бывает пауза в десять минут. Каждый идет не столько попросить лекарства, сколько пожаловаться на болезни. Чаще всего выдуманные. Ничего не поделаешь, психолога у нас нет, а вот медсестра как священник. Каждому хочется выговориться, выплакаться, ощутить хотя бы чуточку заботы.

Среди стерильных и блестящих столов натянуты бечевки с развешенным бельем. Сохнут простыни, пеленки и женские трусики. Постоянный запах химии и старого белья. Но это никого не раздражает. Ходи женщина хоть голышом, за ее самоотверженный труд простят даже убийство!

Замотанная медсестра окинула меня усталым взглядом, в котором уже не было раздражения или других эмоций. Бездушный автомат. Вот кому думать не дают…

— Спирт? — тупо спросила медсестра. — А баньку тебе не истопить, добрый молодец? С девчатами и шампанским?

И откуда у нашей медсестры такие глубокие познания фольклора?

— Нет спирта? — так же тупо спросил я.

— Нет, — равнодушно ответила женщина.

Дверь распахнулась широким жестом, в медблок ввалился Борзов. Удивленно покосился на меня, шумно выдохнул и спросил:

— Ты чего здесь ошиваешься, хантер? Я же сказал — всем отдыхать!

Я криво улыбнулся, развел руками:

— Вот я и хочу отдохнуть. Да вот Марина Валерьевна говорит, что спирта нет.

Борзов удивленно вылупился. Достал из кармана мокрый носовой платок, промокнул потный красный лоб. Негромко буркнул:

— Зайди-ка через пару минут ко мне в барак.

Я кивнул, вышел из медблока. Раз генерал начинает говорить таким заговорщицким тоном, значит, у него что-то есть, но предпочитает умалчивать об этом. Хотя тут бы и дурак догадался, зачем генерал зовет к себе. Явно, что не об уставе разговаривать.

Послонявшись на лестнице минут пятнадцать, смоля сигариллы, я направился к бараку Борзова. Правда, назвать жилище генерала бараком язык не поворачивается. Если у нас с Вичкой жилище, кстати, не самое худшее, напоминало старый и грязный сарай, то у Борзова больше похоже на нормальный рабочий кабинет.

Тяжелая серая дверь открылась без скрипа, черные жирные подтеки на петлях сделаны не зря.

Борзов сидел за столом, листая какую-то брошюрку. Когда дверь отворилась, обрадовано поднял глаза, толстые губы расплылись в улыбке:

— Вот ты где. Явно папа с мамой не объясняли тебе, что такое пунктуальность. Я же сказал, зайди через пару минут, а не через полчаса!

— Да просто покурил на лестнице, — оправдываясь, буркнул я, удивленно косясь на самый настоящий стол.

Должен признать, что Борзов меня в очередной раз удивил. Мало того что его дом был обставлен так, будто вновь попал в нормальную квартиру. Недорогой, но настоящий ковер на полу, стены обклеены приятными бежевыми обоями. Из мебели есть широкий стол, два удобных на вид кресла и старомодный шкаф (с книгами!). Две плотно закрытые двери в другие комнаты, что наводят на мысль, будто за ними есть что-то более ценное, нежели мне показывают. С потолка свисает трехламповая люстра, явно еще советского производства. Правда, горит только одна лампочка. Роскошь из трех ламп не может себе позволить даже генерал.

— Садись, хантер, поговорим, — широким жестом радушного хозяина указал на стул генерал.

На столе уже красовались фарфоровые, с трещинами и отбитыми кусочками тарелки. Тускло блестят алюминиевые вилки с ложками, настоящий серебряный нож. Стеклянный графин наполнен доверху чистой водой, без мутного желтоватого налета.

Сам Борзов привычно и аккуратно нарезал хлеб нашего, Гарнизонного, производства. На фарфоровых тарелках уже лежат аппетитные ломтики колбасы, сыра. В консервных банках с пошлым названием «Килька в томатном соусе» застыла бурая масса. Но больше всего меня поразила запотевшая бутылка «Столичной»!

— Вот это сокровища! — искренне восхитился я. — Широко живешь, товарищ генерал!

— Зависть — плохое чувство! — наставительно поднял палец Борзов, немного краснея от смущения. — Давай выпьем.

Генерал быстро свинтил уютно хрустнувшую крышечку, разлил водку по маленьким стопкам.

— Ну, — почмокал губами Борзов. — За удачный рейд!

— За удачу, — кивнул я и опрокинул рюмку.

10

Мне всегда казалось, что заливать беду водкой — глупость.

По-моему, даже напившись до полного забытья, останется, как минимум, две неприятности. Похмелье и осознание нерешенной проблемы.

Лично я, когда напиваюсь, чувствую себя еще гаже. Алкоголь усугубляет чувство неприятности, и кажется, что несчастнее тебя нет никого на свете. Так что, наверное, традиция напиваться с горя не более чем лишний повод для алкоголиков выпить и потом иметь оправдание в совершенных по пьянке глупостях.

Посиделки за бутылкой водки сопровождались легкими, немного надуманными историями генерала о солдатских буднях. Иногда мне казалось, что я узнавал старые анекдоты, но все равно послушно смеялся. В голове плыл легкий спиртовой туман, в котором благополучно терялись все проблемы.

Опустевшая бутылка водки по дремучему и загадочному русскому обычаю была снята со стола. Ей на смену встал пузатый графин с коньяком, который мы уже успели ополовинить. Завтра голова будет раскалываться, ой-ей-ей…

Генерал рассказал очередную байку о бойком солдате и пропойце-прапорщике. Сам же первым захохотал, откидываясь на стуле и запрокидывая назад голову. Долго смеялся, тряся вторым и третьим подбородками. Я вежливо улыбнулся, хотя никогда не верил в находчивость солдафонов. Разве что в придумывании новых способов стирать портянки. Не те уже ныне солдаты. Лентяи и дураки. Никакого тебе офицерско-кадетского корпуса, в котором учат древнейшим приемам стратегии и тактики. Не учат обходительности и вежеству. Забыта офицерская честь. Короче, наша армия — обнять и плакать…

Отсмеявшись, генерал достал скомканный платок, вытер обильный пот на лбу. Потом наполнил рюмки и откинулся на спинку стула.

— Ты ведь особо не пьешь, Костян, — попытался хитро сощуриться Борзов, кривя багровую и потную физиономию. В хмельном угаре у него получилось плохо.

— Не пью, — кивнул я, фокусируя взгляд на генерале.

— Что случилось, хантер? — спросил Борзов и сам же себя поправил: — Только давай без чинов, ладно?

— А почему должно что-то случиться? — пьяно заупрямился я.

Генерал возмущенно икнул, ковыряясь в жестянке с килькой. С вилки сорвалась рыбка, плюхнуло, пару капель томата брызнуло на стол, но Борзов не заметил.

— Ты что же, думаешь, я совсем слепой? Э-э, брат. Я к-кто? Вот скажи?

— Гене…рал, — блеснул эрудицией я.

— То-то же! — победно воздел палец Борзов. — Генерал! А знаешь ли ты, что стать генералом можно только тогда, кода все вокруг замечаешь и контр…тролируешь!

Я усмехнулся, видя пьяные запинки генерала. Сам же я трезвый, как стеклышко. Даром, что комната шатается да язык заплетается.

— Или за миллион баксов, — хмыкнул я.

— Или за миллион баксов, — по-доброму согласился генерал, потом добавил: — Так что у тебя случилось?

Я тяжело вздохнул. Очарование посиделок с выпивкой сразу же исчезло, когда в мысли бесцеремонно ворвалась Вичка. В памяти вновь возник уродливый ежик, дурацкий фиолетовый галстук и кожаное одеяние.

— Вика в Хранительницы подалась, Семен Борисович.

— Это я видел, Костян, — беспечно махнул рукой Борзов. — Ну и что тут расстраиваться? Ну подумаешь, бесятся бабы. Ну побесятся и перестанут.

— Легко тебе судить, — горько усмехнулся я, вытаскивая сигариллу. — А мне каково? И так с ней не справляюсь, приступы все сильнее и сильнее! Дома непонятно что происходит… эх, да что тебе рассказывать? Сам все знаешь.

То ли от хмельного тумана в голове, то ли от усталости, а скорее всего, от того и другого, но на душе стало совсем гадко. Так и не закурив, я поднялся из-за стола. Часы на запястье показывали три утра, а значит, времени осталось в обрез. Поспать уже не получится, но я не жалел. Почему-то было все равно, словно и не предстояло мне через два часа отправляться в самоубийственный рейд.

— Пора мне, — буркнул я. — Еще нужно успеть собраться.

Генерал покивал, потом вдруг попросил:

— Костян, ты… не особо с Хранителями задирайся, ладно? Мне и без ваших склок проблем хватает.

Я удивленно посмотрел на Борзова, стараясь сдержать раздражение, выпалил:

— Какие склоки, Семен Борисович?! Эта сука мою жену к себе тянет! Ты понимаешь?! Мне и так с Вичкой проблем по горло, улучшений никаких! Так еще теперь и Веселкова лезет, чтоб у нее климакс обозначился!

Борзов поднялся, вытер потную физиономию клетчатым платком. Вопреки моим ожиданиям спокойно и рассудительно сказал:

— Ты же не дурак, Костя, знаешь, что на их стороне почти все население. Если что-то, не дай бог, случиться, мне тебя не вытащить без вооруженного конфликта. А хантеры, боюсь, такое не одобрят.

Я кивнул. Все правильно. Не подкопаешься. Вот только от этой правильности и гладкости легче почему-то не становиться. Как было хреново, так и осталось.

Борзов подвел меня к выходу, сочувственно похлопал по плечу и открыл дверь.

— Генерал, — остановил я Борзова. Настал мой черед. — Мне надо тебя кое о чем попросить.

Борзов недоуменно посмотрел на меня, глазки панически забегали. Так бывает у людей, у которых есть все, но они предпочитают умалчивать об этом. А потому, когда их о чем-нибудь просят, сразу строят такую кислую мину, что все желание просить отпадает напрочь. В голове сразу пронеслась картинка из старого мультфильма, где главный герой капризным голосом кричит: «Бедный я, бедный! Нет у меня ничего!»

— Да, конечно, Константин. Все, что угодно, — кисло сказал Борзов. Но тон говорил совсем другое. Что-то вроде: «Ну почему бы тебе просто не отвалить, а?»

Но мне не были нужны спрятанные от чужих глаз богатства Борзова, а потому, пересилив себя, я сказал:

— Семен Борисович, если я не вернусь…

— A-а! Вот ты о чем! — с радостным облегчением выдохнул генерал. Панибратски хлопнул по плечу, ласково проговорил: — Да брось ты эти глупости! С такими мыслями нельзя в рейд отправляться! Ты вспомни, ты же лучший хантер! Сколько за твоими плечами рейдов?! Вон, даже другие ребята с твоими словами в «метель» уходят! «Погибать, так с музыкой»!

— Подожди, Семен Борисович, — схватил за рукав генерала я. — Я не об этом. Ты знаешь, случиться может все, что угодно. Сам ведь не раз отправлял ребят, что не возвращались…

Борзов поморщился, с плаксивой интонацией спросил:

— Ну? Говори, чего тебе? Только быстро! Я не всегда такой добрый!

— Ты знаешь же, что мне нужно. Если я не вернусь, позаботься о Вичке, — попросил я и поморщился от фразы из дешевого боевика. Чтобы сгладить впечатление искусственности, добавил: — Ты знаешь, что с ней не все в порядке. Не дай Хранителям забрать ее, погубят, сволочи.

— А что я сделаю? — жалко поставил брови «домиком» Борзов. — У нас-то и врачей не хватает, а психиатров вообще нет!

— Обещаешь? — в упор спросил я.

В комнате повисла тяжелая пауза. Борзов шумно отфыркивался и отдувался, распространяя тяжелую волну перегара.

— Обещаю, — нехотя выдавил генерал. Когда я повернулся и вышел в коридор, с напускной веселостью крикнул вслед: — Хантер, когда вернешься, на губу посажу за такие вещи! Вот увидишь, достало меня твое поведение!

Эхо подхватило хрюкающий смешок Борзова, раздробило среди бетонных коридоров. Но мне было не до шуток.

Эпизод третий Всадник на вороном коне

1

Кажется, что ритуал прощания придумали только для того, чтобы подчеркнуть важность момента. Ну не могут люди просто проводить человека к двери и захлопнуть за его спиной.

Нами движут чувства. Нужно обязательно сказать «прощай», зная, что никогда больше не вернешься. Или выдать некую мудрость, эдакое напутствие, как умирающие герои в романах. Кто-нибудь обязательно хлопнет по плечу, кто-то выкрикнет пожелания удачи, а кто-то всплакнет от избытка чуйств. И, конечно же, обязательно найдется тот, кто будет стоять в сторонке и, прячась под печальной физиономией, радостно думать: «Ну наконец-то! Сваливаешь!» Последнее особенно часто встречается в гостях.

В ангаре царит радостное возбуждение. Вокруг самой большой на моей памяти группы хантеров собрались все техники Гарнизона. В заляпанных маслом комбинезонах парни деловито копошатся вокруг хантеров, как пчелы вокруг цветков. Одевают броню, что-то друг другу говорят, поражая окружающих магическими формулами, типа:

— Шестой порт проверил?

— Контакт. Гидравлика выдает ошибку…

— Это тебе не виндовс, железячник! Что пишет?

— Ноль восемьсот, да спасет нас Великий Пингвин!

Спирт полностью испарился из крови, оставив после себя только сильную жажду и отвратительный перегар. Даже не знаю, как буду идти в шлеме все эти километры. Проветривать его перед каждым перекуром, чтоб не вспыхнуть ненароком?

На широкой металлической тележке привезли оружие и припасы. Молодой хантер со звучным польским именем Грошек, за что был прозван Копейкой, громко рассказывает бородатые анекдоты. Он в числе добровольцев и изрядно нервничает. Потому никто не обрывает беспорядочный поток анекдотов. Техники вокруг корчат кислые мины, им интересны только истории из виртуального мира математики и механики. Зато хантеры и вояки громко смеются. Среди общего разноголосья особенно слышен лошадиный ржачь Васильича. Прапорщик неправдоподобно весело смеется, стараясь поддержать выражение «прапорщик, что отец родной». Тут же, отсмеявшись, гортанно кричит:

— А такое слышали?! Шахматная Федерация ввела новую фигуру в игру — Прапорщик! Фигура везде ходит и все берет!

Васильевич, не дожидаясь ответной реакции, схватился за живот, мощно заржал. Были бы рядом кони — стыдливо бы отошли в сторону.

Я отстраненно наблюдал за всеобщим радостным возбуждением. Мне почему-то все происходящее показалось шизофреничной оперой. Все герои ее не в своем уме. Смеются, работают, едят, курят, испражняются, совокупляются, любят и ненавидят. Такой же ненастоящей показалась и моя жизнь. Единственное, что имеет смысл, — количество пуль в моем автомате. И отнюдь не для победы над тварями «метели», а для того, чтобы закончить жизнь одного несчастного хантера. В эту минуту я как никогда жалел себя. Что у меня есть? Сумасшедшая супруга, что проклинает меня и желает смерти? Я один. Без дома, без семьи, без цели в жизни. Одинаковые проблемы каждый день остаются неразрешенными. Уходы в «метель» больше не помогают бороться с равнодушием к собственной жизни, и равнодушие теперь борется со мной. Оно овладело мною, мне наплевать на всех этих людей. Мне наплевать на цель похода. Хочется только, чтобы поскорее все закончилось. И пуля в голове — наилучший выход из ситуации…

Неожиданно общее веселье угасло, будто кто-то невидимой рукой повернул тумблер «Смех — Молчание». Я удивился, увидев изменившегося в лице техника, что помогал мне надевать кевларовые щитки. Но вопрос остался незаданным.

Сзади раздался визгливый, чуть напряженный девичий голос.

— Хантер Керенский, вы арестованы!

Я замер. В первый миг показалось, что кто-то неудачно шутит. Я даже обернулся, со строгой улыбкой снимая КАт с плеча и вздергивая затвор.

— Кто посмеет?

Но улыбка увяла, когда ствол станнера посмотрел мне прямо в лицо. Вообще-то парализатор не обязательно наводить на части тела, радиус действия нейролуча и так достаточно широк. Но держащей оружие амазонке это добавляло уверенности. Нелепые ощущения призрачной власти и триумфа.

— Ты кто? — тупо спросил я, все еще ничего не понимая.

Ребята, что одевали броню, как-то поспешно отпрянули. Даже прапорщик Васильевич и хантеры торопливо отошли, словно от зачумленного. Только одни коммандос остались на месте, прекрасно зная зону поражения станнера. Американцы с интересом смотрели на сцену ареста, будто передачу о доблестных полицейских по телевидению в родных манхэттенских апартаментах.

— Опустить оружие, хантер!

Миловидная девушка, лет двадцати трех властно повела станнером вниз. Вернее, ей показалось, что властно. На деле же стриженная под ежик амазонка довольно кичливо и неумело, как в дрянном фильме, обращалась с оружием.

Не стоит отводить дуло от цели.

Я сделал вид, что подчиняюсь приказу. Ремень КАта спал с плеча, я перехватил автомат ближе к прикладу, тем самым незаметно удлиняя импровизированную дубинку. Стрелять не хотелось, да и не успел бы, наверное. Скорее получил бы выстрел в лицо. Но вот проучить девчонку стоило!

Я стал медленно опускать автомат, наклоняясь всем корпусом к амазонке. Едва заметил, как в красивых, но глупых, зеленых глазах мелькнула удовлетворенность, рванул КАт вверх. Амазонка не успела даже нажать на курок, а станнер, подбитый дулом автомата, уже блеснул в воздухе. Короткий бросок вперед, и мое плечо ударило девушку в грудь, отталкивая охнувшую амазонку. Быстрый разворот — и пальцы схватили падающий станнер.

На все хватило двух секунд.

— Еще раз спрашиваю, ты кто? — теперь настала моя очередь наводить оружие.

Но амазонка даже не смотрела на станнер. Короткий миг девушка просто лежала на полу, потом зеленые глаза заволокла детская обида. Градом покатились слезы, миловидное лицо некрасиво скривилось в гримасе боли. Выставленная кисть укоряющее показывала сломанный указательный палец, что оказался зажат в пусковую скобу станнера и был сломан ударом.

— Зря ты так, Костян, — как-то удрученно пробормотал прапорщик.

В ответ на мой вопросительный взгляд он стал нехотя расстегивать кобуру, намеренно замедляя движения, словно ждал кого-то. И дождался.

Послышался молниеносный гул, вспыхнуло. В голове будто расцвел разноцветный взрыв, что мгновенно превратился в темноту…

2

Одна из причин, по которой я ненавижу наркотики, — неконтролируемые галлюцинации.

Все органы чувств сходят с ума, а тебя несет в межзвездном пространстве бреда с гиперсексуальной скоростью света. Каждая клеточка тела живет в своем собственном мире и мозгу докладывает информацию постольку-постольку. Захочет — расскажет о заразе, что наполнила кровь. Нет — расскажет о небывалом оргазме, что уже два часа испытывает тело, а мозг, тупой, все еще нет!

В таком состоянии можно до мяса расчесать кожу, увидеть кости и не понять, для чего нужны ногти на пальцах. Щель между большим и указательным пальцем получает название. С помощью телепатии вскипает чайник на плите. Обычные ромашки вдруг кажутся совершенными творениями, что отображают модель вселенной и тайну Кольца Всевластия.

А можно обнаружить давно и тщательно скрываемую способность летать, которую добрый волшебник оставил после посещения моей колыбели.

И, радостно завопив, выпрыгнуть из окна тысяча сто девяносто второго этажа. Развивая все большую скорость, радоваться своим невозможным возможностям, уж простите за каламбур. Но итог будет один. Банальная лужа фарша на земле.

Эффект парализующего луча станнера во много же напоминает действие наркотиков. То же ощущение бессилия над собственным телом, те же галлюцинации от слишком мощного выстрела…

Серая масса сначала проступила перед глазами проносящимся водопадом. Появилось страшное ощущение падения. Сердце в ужасе затрепетало, показалось, что сейчас со всего маху врежусь в землю.

Потом в серой массе обнаружились такие мелочи, что падение забылось. Глаза с тупым вниманием следили за малейшими трещинками в бетоне, крупинками песка и пыли. Медная монетка, застрявшая в половой щели, показалась таким же радостным наблюдением, как для ребенка вид падающей звезды. Потом взгляд вновь отвлекли.

Стало интересно наблюдать за смешными ботинками, что мелькают перед глазами. За игрой тени и гулкими звуками шагов.

И лишь после этого все элементы мозаики сложились воедино. Серая масса — это бетонный пол, смешные ботинки — армейские сапоги. Пришло осознание того, что мое неподвижное тело довольно бесцеремонно волокут по коридору, подхватив подмышки, вот откуда ощущение падения. Иногда не очень удачно вписываются в поворот, тогда слышится глухой удар тела об угол. Но боли нет.

Я попытался поднять нелепо болтающуюся голову, но шея отказалась повиноваться. Хотел грязно и картинно выругаться, но с отвращением и стыдом заметил ниточку слюны, что протянулась ото рта к полу.

Меня протащили по лестнице. При этом я пару раз стукнулся коленями о металлические ступени, но боль так и не появилась. Потом пол неожиданно прыгнул навстречу.

Обнимаясь лицом с пыльным цементом, я слышал, как над головой звенят ключи. Скрипуче открывается дверь, женские голоса негромко переговариваются. Словно мешок с картошкой, меня бесцеремонно подняли и зашвырнули в темное помещение. Чем-то металлическим долго гремели, задрав мои руки к потолку. Потом я услышал короткие язвительные смешки, и две женские фигуры вышли из помещения. Дверь захлопнулась, и наступила тишина.

Чувства возвращались мучительно медленно. Похоже, что стрелявший поставил станнер на полную мощность. Хорошо, что я еще жив остался. Говорят, у некоторых людей от полной дозы парализатора останавливалось сердце.

Я застонал и попытался выпрямиться.

Получилось, хоть и с трудом, но я сел. Провел ладонью по лицу. Поморщился, когда палец вдруг стал мокрым, и я понял, что попал в глаз. Чувствительность все еще не вернулась. Все тело наполнено ватой, словно дешевая китайская игрушка. Отвратительное ощущение.

Неожиданно в комнате вспыхнул свет. После кромешной темноты он показался настолько ярким, что боль обожгла глаза.

Я застонал, пытаясь прикрыть глаза рукой, но свет лился сквозь пальцы. Подсвечивал кожу розовым, кости грязно серым.

Послышался неясный шум, скрежет ключей в замке и скрип открываемой двери. Потом аккуратные, но уверенные шаги. Дружелюбный голос участливо спросил:

— Уже пришел в себя?

Я оторвал руки от лица. С удивлением увидел мокрые от слез ладони. Да уж, у меня сейчас видок не хуже, чем у алкоголика после месячного запоя. Глаза слезятся так, словно в лицо бросили пригоршню песка.

Комната, в которой я очутился, оказалась карцером. Так условно именовали маленькую вентиляционную каморку на нижнем этаже. Сюда сажали наиболее крикливых и бесноватых фанатиков, когда подавляли бунт. Небольшая комната, три на три метра, больше всего подходила к таким целям. Толстая железная дверь почти не пропускает звуков и надежно удерживает заключенного. Изнутри дверь не открыть и не выбить. Наверное, выдержит даже гранатометный выстрел. Прохладное помещение с постоянными сквозняками от толстых чугунных решеток в потолке быстро остужает самые горячие головы. Температура здесь не многим выше, чем на поверхности. И еще толстый слой отвратительной мелкой пыли, что мгновенно забивает горло и ноздри.

Я попытался встать, но в кистях больно стрельнуло. Оказалось, руки прикованы ржавой цепью к чугунной трубе на стене. Черт! Сами же приваривали ее, когда самых буйных фанатиков сажали!

— Нездоровится, хантер? — сочувственно и ласково спросила Веселкова. Потом покосилась на цепь и добавила: — Ты лучше не особо дергайся, а то ненароком покалечишься. Хотя, что я тебе рассказываю. Ты же у нас великий и гордый хантер! Сам все знаешь.

Сарказм и ехидный тон Хранительницы не очень-то и обидел, но я прохрипел, больше для того, чтобы поддержать разговор:

— Сволочь ты, Хранительница.

Горло подчинялось с трудом, а потому некоторые буквы произносились исковеркано и вообще глотались. Впрочем, Хранительница меня поняла.

Веселкова довольно хмыкнула, словно играла в тематической пьесе «я и мой непокорный раб». Мне стало стыдно, что все-таки не выдержал и выругался. Что-то было в этом из банального боевика, в котором с первых минут становиться все предельно ясно и понятно. Тем более что сейчас я явно играл по правилам врага, а это Арине и надо.

Хранительница, во всегдашнем кожаном убранстве, обернулась и поманила кого-то рукой:

— Танюша, иди к нам.

Я поморщился от появившегося во рту едкого, порошкового привкуса. Действие станнера трудно назвать приятным, хотя я слышал, что есть даже такие странные наркоманы, что специально палят в себя. Кайф получают, хотя и крышу сносит очень быстро.

В сложившейся ситуации только одно обстоятельство меня радовало. Обычно под воздействием парализатора на максимальной мощности мочевой пузырь непроизвольно опорожняется. Со мной этого не случилось, хотя вряд ли стоит этим гордиться. Скорее всего, можно просто порадоваться, что не доставил Веселковой лишний повод позлорадствовать. Впрочем, Хранительница не выглядела злорадствующим врагом. Больше похожа на сочувствующего и симпатизирующего милиционера, что не хочет задерживать мелкого хулигана, но обязан подчиниться долгу. Знаем мы такие штучки! Добрый полицейский ждет чистосердечного признания и унизительных просьб об освобождении. Фиг тебе!

А вот и злой полицейский!

В карцер, с глумливой торжествующей улыбкой и игриво покачивая бедрами, вошла подружка Старшей Хранительницы. Та, что ублажала Арину под одеялом и посылала мне ненавистные взгляды. Блин! Прямо заговор какой-то!

Танюша, не стирая глумливую улыбку из уголков рта, некоторое время созерцала картину «Хантер прикованный». Потом слащаво и напыщенно произнесла, явно репетируя фразу в коридоре:

— Ну, привет, супермен. Как сейчас обстоят дела у нашего мужественного бывшего хантера?

Я нарочито грубо сплюнул в сторону, удачно сочетая презрительный жест и попытку очистить ротовую полость от гадкого привкуса. Потом добродушно ответил:

— Уверен, что лучше, чем будут обстоять у тебя, дурочка. Когда тебя и твою шизоидную подружку посадят на мое место. Перед тем как голышом выкинут в «метель». Борзов, знаешь ли, не терпит самоуправства. Тем более когда трогают его подчиненных. Хотя лично я бы отдал вас обеих «отставным». Вот уж было бы веселье.

Если Танюше и стало обидно от моих слов, она этого не показала. Наоборот, искренне забавляясь ситуацией, почти ласково ответила:

— Борзов говоришь? Не удивляюсь теперь, что генерал приказал арестовать тебя. Зачем ему такие тугодумы?

Я явно проигрываю в словесной дуэли… Постой! Что она сказала?!

3

Никогда в жизни я не участвовал в интригах. Ни в их примитивном подобии в молодежных гопнических компаниях, когда выясняют с матом и криками, кто кого назвал ослом. Ни в житейских, когда две соседки (соседа/друга/подруги/супруга) обсуждают особенности брака общих знакомых. Ни в корпоративных, составляя наветы и поклепы на сослуживцев для повышения по служебной лестнице.

В первом случае я брезгливо улыбаюсь представителям доисторической ветви человечества. Во втором предпочитаю ретироваться из общества вечных завистников и скудоумцев. В третьем стараюсь оставаться фрилансером. Не из-за неумения ужиться в коллективе, а просто потому, что верю в свои способности.

Оказавшись втянутым в непонятную, отчетливо отдающую шизофренией интригу, я растерялся. Что? Борзов приказал арестовать?! В первый миг показалось, что я ослышался. Едва удержавшись от того, чтобы не похлопать глупо глазами и попросить повторить. Новость меня ошеломила, но я нагло ухмыльнулся, стараясь потянуть время:

— Да ну? Может, он еще заявится обвинение прочитать?

Веселковой надоел наш диалог. Хранительница шагнула вперед, перехватывая инициативу, спокойно сказала:

— Нет, Константин. Борзов к тебе не придет. Обвинение, если тебе это нужно, прочитаем мы. Как и приговор. Впрочем, по-моему, ты не веришь нашим словам.

От спокойного, уверенного тона Арины мне стало не по себе. Сразу вспомнился прапорщик Васильевич, что готов был в меня выстрелить. Только не из станнера, а из вполне серьезного и убойного ТТ.

Я не сразу нашелся с ответом. Да и не было никакого смысла в словесной тираде, когда сам остаешься в неизвестности. А потому, постаравшись придать голосу некоторую уверенность, я спросил:

— Уж будьте любезны, госпожа Старшая Хранительница, просветите меня…

Арина Веселкова, кисло поморщившись, остановила меня жестом руки.

— Прекратите иронизировать, Константин. Иначе у меня испортится все впечатление о вас. К чему эти циничные и глупые выпады?

Обернувшись к торжествующей Танюше, Арина сухо бросила:

— Табурет принеси. И воды хантеру.

Амазонка разочарованно скисла. Уж она-то с удовольствием бы досмотрела до конца бесплатное и желанное представление. Но ослушаться приказа не посмела. Быстро крутанулась на каблуках, юркнула за дверь.

Арина проводила задумчивым взглядом подругу. Подошла к двери, тихо прикрыла. Потом повернулась ко мне, сказала, словно извиняясь:

— Вот с кем приходится работать. Желания много, а толку мало. Курить хотите?

От сигареты я решил не отказываться. Но тем не менее мстительно бросил:

— Насколько я понял, вы с Танюшей не только работаете вместе. Чего уж тут? Нехорошо на любовников гадости говорить.

Хранительница хмыкнула, но ничего не ответила. Достала из хрустящей кожаной куртки смятую пачку. Подкурила две сигареты, одну оставила во рту, вторую протянула мне. Почему-то меня ввели в ступор изрезанные бритвой длинные пальцы, с идеально чистыми ногтями. На полном автомате я подхватил сигарету губами, тут же недовольно поморщился:

— А фильтр обязательно слюнявить?

Арина весело улыбнулась:

— Нет, не обязательно. Но мне так больше нравится. Знаешь, это как будто выпить на брудершафт. Сразу ближе с собеседником становишься. Или с оттенком эротики поцеловать брата. Или…

— Да ты совсем больная, — сокрушенно покачал головой я. Потом выплюнул сигарету и брезгливо вытер губы. Жест получился немного надуманным и театральным, но на это никто внимания не обратил.

Арина несколько раз глубоко и нервно затянулась, затушила недокуренную сигарету о стену, сразу поскучневшим голосом сказала:

— Похоже, что разговора у нас не получится. Зря ты так, хантер. Тебе и так уже не светит ничего хорошего. А мы могли бы неплохо ужиться.

— Нет уж, благодарю, — едва не скривившись, ответил я. — Меня устраивает мое место.

— Как знаешь, — легко пожала плечами Арина. — Только, хантер, сейчас твое место — карцер. Боюсь, ненадолго. Дальше будет еще хуже.

Я попытался легкомысленно пожать плечами, хотя по-прежнему ничего не понимал:

— Тогда какая разница? Может, ты все-таки объяснишь мне, в чем дело?

Дверь скрипнула, в проем просунулась Танюша. Все так же торжествующе улыбнулась и с кряхтением внесла тяжелый, сваренный из металлических прутьев табурет. Потом поставила около моей ноги фляжку. Так, чтобы я не дотянулся к ним, но смог подцепить флягу ногой.

— Конечно, объясню. Тебе инкриминировано сразу несколько преступлений, — скучающим голосом сказала Веселкова, не удостоив даже взглядом принесенный табурет и подружку. — Первое — нарушение гражданских прав Виктории Керенской. Неоднократное принуждение к действиям сексуального характера, психологическое давление и насилие…

— Что за бред?! — разъяренно взревел я. В груди словно взорвалась граната, гнев окрасил все багровым. — Что ты несешь?! Какое насилие?!

Веселкова умолкла, терпеливо пережидая вспышку гнева. Презрительно покосилась на испуганно втянувшую голову в плечи подругу. Потом добавила:

— Поосторожней со словами, господин хантер. На вашем месте любой другой давно бы понял, как нужно разговаривать. Вы же продолжаете играть в солдатика. Не превращайтесь из хорошего хантера в плохого преступника.

Совет целесообразный, но меня уже понесло. Я не собирался терпеть то, как мою супругу водят за нос и настраивают против меня, пользуясь болезнью.

— Кто взял на себя право разбираться в моей семейной жизни?! — зло бросил я. — Принуждение к сексуальным действиям собственной супруги?! Хранительница, вам самой не смешно?

Веселкова являла собой образец спокойствия и невозмутимости.

— Я посмеюсь попозже. И не уверена, что у вас будет такая же возможность, — сухо сказала Арина. Потом добавила: — Никто не вмешивался в вашу личную жизнь, Константин. Виктория сама написала заявление с просьбой помочь уладить конфликт. Она устала быть вашей вещью…

Вичка?! Сама?! В первый момент я даже не смог ничего сказать, настолько оказался поражен происходящим. Быть такого не может, чтобы Вичка пришла к каким-то Хранителям для того, чтобы написать лживое заявление. Нет! Это бредовый сон. Сейчас я ущипну…

Следующая мысль наполнила сердце расплавленным металлом, а бурлящая кровь бросилась в голову.

Конечно! Не могла сама Вичка написать такое заявление. Наверняка Веселкова воспользовалась помешательством девушки, чтобы выманить подобное заявление. Конечно же, ведь хантер Керенский амазонок неоднократно прилюдно унижал…

Злость заволокла взгляд. Подобрав ноги, я прыгнул с места, рассчитывая одной рукой отбросить Танюшу, а второй свернуть шею подлой змее. Одним ударом покончить с происходящим абсурдом.

Плечи больно заломило, что-то хрустнуло, и я рухнул на спину. В глазах от боли поплыла кровавая муть. Кисти, что едва не сломало цепью, и вывернутые плечи нестерпимо болели.

— Не делайте глупостей, Керенский, — опасно сузила глаза Хранительница, даже не пошевелившись. Наверное, заранее проверила позволенное цепью расстояние. — Вы только усугубите свое положение.

— Сука… — с ненавистью прохрипел я, приподнимаясь. — Тварь! Ты же прекрасно знаешь, что Вичка не в себе.

— Мне так не показалось.

— Решила выиграть любой ценой?.. Сволочь! Мразь!!

Казалось, что под спокойным изучающим взглядом Веселковой даже цветы завянут и покроются инеем. Сухой голос пропустил толику неприязни и официальности:

— Вы можете попробовать на суде доказать несостоятельность вашей супруги. Конечно, вам будет предоставлен адвокат из числа Хранителей. У нас есть хорошие юристы. Виктория Керенская согласна, не взирая на явную опасность с вашей стороны, повторить обвинение прилюдно в зале суда…

— На явную опасность? — с тупым удивлением повторил я.

— Конечно. Если все, что Виктория написала, — правда, то вы неоднократно ей угрожали физической расправой. Да, и еще, мы тоже внесем показания о попытке нападения на Хранителей.

Я судорожно вздохнул, не зная, что ответить. Да и каменная стена власти, с не по-женски накачанными мускулами, которой являлась Арина, явно не нуждалась в ответе. Оказавшаяся более зубастой и шустрой, Хранительница сейчас просто отдает дань традициям. Посетила бунтовщика и убийцу, насильника и подонка, попыталась поговорить. Но тот, сволочь неблагодарная, только изливает в ответ грязь и ругательства. Победитель настолько очевиден, что холодное равнодушие заняло место злости. Вдобавок начала сильно болеть голова в висках. Действие станнера так просто не проходит.

Веселкова, убедившись, что новых реплик не последует, вновь заговорила:

— Суд будет проходить в командной комнате. Там же, где будут слушаться и другие обвинения в ваш адрес. Генерал Борзов любезно предоставит вам вооруженный конвой, так что все будет справедливо и демократически. После заявление Виктории будут слушаться обвинения в вашей халатности в боевой обстановке. В вашу вину в смерти Хранительницы Лилии Тарасовой никто особо не верит, но провести расследование стоит. Если же все обвинения окажутся лживыми, организация Хранителей гражданских прав принесет положенные извинения и начнет разбирательство со сфабрикованными…

— Засунь себе извинения…

— Как знаете, хантер, — не захотела дослушивать Арина. — Похоже, что благоразумие не является вашей чертой. До завтра.

Так же индифферентно, словно разговаривая со стеной, Хранительница коротко кивнула и вышла прочь. Танюша в очередной раз победно улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй. Потом подхватила табурет и, манерно виляя обтянутыми хрустящей кожей бедрами, последовала за Ариной.

Через минуту в карцере выключили свет.

4

Трудно себе представить более глупого и абсурдного положения, нежели то, в котором очутился я.

Любимая жена, с которой я прожил больше пяти лет, обвиняет меня хрен знает в чем. Ладно еще, если я и совершал подобные вещи, сам бы удавился. Так нет же! Вопреки здравому смыслу в ответ на заботу и любовь встречаешь яркое желание моей смерти (хотя, если откровенно, кто знает, что происходит в голове у душевнобольной?). Но даже такой поворот событий можно принять. В конце концов, если играть по правилам Хранителей, то доказать невменяемость Вички довольно просто. А это, насколько я помню по Уголовному кодексу, автоматически аннулирует все ее показания. Единственная загвоздка в том, что позорить любимого человека публичным доказательством сумасшествия совершенно не хочется.

Вторая проблема серьезнее.

Генерал Борзов. Отец родной.

Вот так и отец, что решил бросить меня бешеным псам на прокорм, чтобы успокоить. Что задумал Борзов? Передел власти? Вряд ли генерал на такое не пойдет. Разве что под дулом пистолета отдаст часть влияния.

Какая-то таинственная игра, в которой мне довелось играть роль ничего не понимающего болванчика? Обидно, но тоже возможно. Даже более правдоподобно. Что наши жизни для них?.. Хотя нет, такой слоган оставим для любителей масонских заговоров.

Третий вариант вообще безрадостный.

Генерал решил подождать. Посмотреть, как будет относиться народ к новой организации. Тихонько понаблюдать за действиями опьяненных властью Хранителей, пока те не натворят ошибок. Вот тогда можно и выйти на арену. Тут, к слову, можно будет и хантера Керенского вспомнить, незаслуженно казненного. По воле народа, между прочим…

Черт! Что-то у меня совсем уж пессимистические мысли в голову лезут. Казненного хантера, блин. Ни фига не хочу быть павшим героем.

Новая мысль заставила меня рассмеяться. Но смех так жутко прозвучал в наступившей тишине, что я тут же замолчал.

Сейчас не время выдумывать сотни вариантов, что привели к сложившейся ситуации. Еще в школе я натвердо вызубрил принцип Оккама: «не умножай числа сущностей сверх необходимого!». А я тут уже целую систему домыслов выстроил…

В полной темноте и тишине холод словно стал ближе. Где-то далеко тихо работали вентиляторы, нагоняя в карцер пыль и сквозняк. Прикованные к трубе руки стали затекать и пощипывать. Голова раскалывается после заряда станнера, перед глазами плавают разноцветные круги. Поясница быстро задеревенела и начала неприятно покалывать. И не старик вроде бы, а отсутствие отдыха все же сказывается. Тоже мне, счастливое будущее… Эх, фантасты, вас бы всех собрать и к стенке. Звездные войны, суперсолдаты, дарты вейдеры и светлое будущее Человека… Ага, и сидим все сейчас в одном положении, медным тазом накрытые. Если не сказать грубее, что в данной ситуации приветствуется…

Несколько раз прочистив сухое, забитое пылью горло, я вспомнил о фляжке с водой. Долго в темноте шарил ногой, пытаясь найти флягу. Наконец, ботинок, уже на исходе отпущенного мне расстояния, зацепил что-то.

Хорошо, что света в карцере не было. Чтобы подтянуть носком ботинка фляжку к себе, пришлось так распластаться по полу, что с первого раза и не поймешь, что это я делаю. То ли гимнастика у-шу, то ли попытки превратиться в глиста.

С триумфальным шорохом фляжка заскребла по бетону, уткнулась в живот. Подтянув тело ближе к трубе, я ухватил руками трофей и быстро свинтил крышку.

Горло обожгло, пламя прокатилось по пищеводу и вылилось в желудок раскаленной лавой. Перед глазами взорвалась разноцветная атомная бомба, воздух мгновенно стал ядовитыми парами спирта. На миг показалось, что я сейчас вспыхну, как солома от напалма.

Тишину карцера нарушил зловещий хрип, больше подходящий огромному ящеру. Но я не обращал на такие мелочи внимания и старательно выдыхал, чтобы не сжечь легкие и голосовые связки. Когда воздуха в легких не осталось, пришлось задержать дыхание и снова вдохнуть.

Следующий хрип ящера прозвучал на порядок тише, словно зверь медленно отбрасывал тапочки.

— Вот сволочи! Спирт подсунули, заразы! — едва слышно прохрипел я, вытирая целый водопад слез.

Все-таки мстительная оказалась Танюша. Посмела ослушаться Веселкову, чтобы устроить мне веселую ночь. Знала, сволочь, что после станнера пить хочется, будто после доброй пьянки. Хотя я еще и вправду после пьянки.

Попав на старые дрожжи, спирт мгновенно вскружил голову. Или, как писал забытый детективщик, «спирт разлился по жилам, а в голове зацвели ландыши». Уже полностью отойдя от первого шока, я стал вспоминать все известные мне казни. Танюшу следовало придать им всем сразу и одновременно.

За злобными мыслями я даже набрался наглости и смелости и приложился еще пару раз к фляжке. Так что странную хаотическую дробь услышал не сразу.

5

Однажды побывав на стрельбище, мне так понравилось ощущение оружия в ладони и звук выстрела, что я провел там целую неделю. Настрелял патронов столько, что хватило бы на половину Китая. К окончанию седьмого дня у меня уже хронически тряслись от отдачи руки, воду не мог нормально пить, не расплескав половину. Уши, даже несмотря на наушники, словно залили пенобетоном. А синяки от приклада сошли с плеч только через полтора месяца.

Помню, что, уже вернувшись в Москву, я каждый раз нервно вздрагивал и тянулся к несуществующей кобуре на поясе, когда слышал взрыв петарды. Так же, как вздрогнул только что, услышав характерную дробь.

То, что хаотичный и разнобойный стрекот в Гарнизоне не принадлежит петардам, понял бы даже идиот. Отбойных молотков и прочих громкоголосых строительных принадлежностей у нас тоже нет.

Первая мысль, которая могла прийти в пьяную голову, — меня спасают!!! Генерал Борзов лично возглавляет атаку ненавистных амазонок, чтобы вытащить «лучшего хантера» из темницы!

Я даже принял более-менее гордую позу, всем видом показывая, что не сломался у врага в застенках. Был уверен до конца, что… нет, до конца это слишком.

Пока размышлял на туманную и двусмысленную тему, выстрелы за дверью стали чаще. Несколько раз я услышал чей-то скомканный крик, не то боли, не то ярости.

Понемногу версия о моем спасении начала отходить на второй план. Слишком уж далеко идет бой… Стоп!

Пораженный внезапной догадкой, я развернулся всем корпусом. Вскрикнул от боли в пережатом цепью запястье, но тут же забыл о ней.

Выстрелы и невнятные крики доносились не из-за толстой металлической двери. Звуки дробились и отражались от вентиляционных труб и шли сверху!

Я с тревогой и пьяным возбуждением вслушивался в выстрелы настолько внимательно, что, когда в дверь ударило что-то тяжелое, почти не обратил на это внимания. Лишь когда вспыхнула под потолком тусклая лампочка, заставляя болезненно поморщиться и прикрыть ладонью глаза, я обернулся к двери.

Тяжелая дверь, выкрашенная в дрянной темно-коричневый цвет, скрипнула и тяжело открылась. В открывшийся проем с тяжелой грацией скользнул человек в знакомом бронированном комбинезоне. Мгновенно сориентировался, опустил КАт и поднял щиток шлема.

Я даже не удивился, когда увидел знакомые глаза Джеймса Дэйсона, но вот встревоженные слова пиндоса заставили зябко поежиться:

— Гарнизон атакован!!

6

Бывает, что привыкшего к спокойному и неторопливому течению жизни человека может повергнуть в шок самая незначительная мелочь. Особенно когда этот человек привык рассчитывать жизнь по минутам и самым маленьким шагам. Даже оргазм в постели с супругой или любовницей получает по команде и в строго выверенное время.

А бывает, что раз за разом сваливающиеся неприятности и неожиданности делают человека индифферентным даже к собственной смерти. Окружающий мир кажется чем-то нереальным, как сумрачный сон.

Второй раз за одно утро я оказался сбит с толку. Гарнизон атакован? Кем?

Забывшись, я вновь попытался встать. Израненные запястья снова зажало цепью, боль неприятно кольнула пальцы, в ладонь заструилась горячая струйка.

Джеймс бросил прицельный взгляд на мои руки, оценил цепь.

— Сейчас мы тебя освободим! — торопливо сказал американец, забрасывая автомат за спину.

В карцер, двигаясь вполоборота, вошел Скэндел. КАт в его руках грозно смотрел в коридор, яркая алая точка в интеллектуальном прицеле скрупулезно фиксировала малейшие изменения в пространстве. Заметил меня, коротко кивнул, вновь обернулся ко входу. Я заметил лежащую у входа фигурку в черной коже, явно не мирно спящую на посту, но решил смолчать.

— Дьявол! Так просто не откроешь, — выругался Джеймс, отталкивая цепь с замком. Потом отошел на шаг, взял автомат на изготовку. Коротко скомандовал: — Отвернись.

Я не успел и слова сказать, как вырвалось пламя из вороненого ствола. Барабанные перепонки едва не лопнули от грохота выстрела. Руки коротко рвануло, и кровь по запястью заструилась быстрее. Пуля срикошетила в потолок, издав пронзительный визг. От аккуратного отверстия брызнула побелка и бетонные крошки. То, что я был мгновение назад на грани глупой смерти от пули, замутненный алкоголем и лавиной событий мозг отметил с тупой отстраненностью. Сейчас для него ничего не имеет смысла. Будто со стороны смотришь любопытный, но не слишком интересный фильм.

Я сбросил ржавую цепь с рук, помассировал запястья. Разлохмаченная узким кольцом наручников кожа сильно болит, в ладонь весело стекает обильная струйка крови.

— Цел? — невозмутимо поинтересовался Джеймс, подал руку.

Не обращая внимания на рану, буквально вздернул меня с пола, вновь закрыл щиток шлема и стремительно развернулся.

— Пошли. Нужно уходить.

Как ни хотелось мне покинуть карцер, но я счел необходимым остановить коммандос. Не хватало еще, чтобы из-за меня пострадали пиндосы.

— Подожди, — я схватил за плечо Джеймса. — Объясни толком, что происходит?

Американец обернулся, как-то неуверенно пожал плечами.

— Сам все увидишь. Пошли же, людям нужна помощь!

Только тут я заметил у Джексона второй КАт на спине. Американец двинул плечом, сбрасывая оружие, протянул мне. С оружием я стал чувствовать себя не в пример увереннее, но все же, выходя их холодной комнаты, счел нужным предупредить:

— Ребята, у вас будут большие проблемы из-за меня.

Скэндел хмыкнул. Из-под шлема донеслось насмешливое:

— Знаешь, после событий трехлетней давности житейские проблемы уже как-то несерьезно выглядят. Но, ты не переживай, мы переживем проблемы спокойно.

— Мы тебе поможем, хантер, — просто сказал Дэйсон, вновь поднимая щиток шлема. Я вновь поразился холодному и прицеливающемуся взгляду. Так должен смотреть человек, глядя в оптику на жертву и нажимая курок. Несмотря на то что Джеймс особой мускулатурой не отличается, иначе не попал бы в тайные агенты, по моей спине прополз табун мурашек. Показалось, что выстрел америкоса будет в меня…

— Почему? — невольно вырвалось у меня. — Это же приведет к тому…

Коммандос улыбался. Видимо, почувствовал мое настроение и теперь старался ухмыльнуться по-доброму. Ни дать ни взять — крокодил, что уверяет антилопу в собственном вегетарианстве.

— Хантер, мы со Скэном почему-то не верим в то, что ты больной насильник. Не говоря уже о том, что по твоей вине гибнут люди наверху. К тому же нас ничего не держит в этом месте. Даже призрачный намек на безопасность. Тем более что, если второй Гарнизон существует, нам интересно увидеть новый мир.

— Да и права женщин, эмансипация и постоянные скандалы и обвинения в домогательствах уже сидят в печенках. Дома такое на каждом шагу. То негры, то геи, то женщины, — осклабился Джексон, хотя вчера явно спал не на своем лежаке.

Значит, свалить хотите, пронеслось у меня в голове. В Кремль отправиться? А я думаю, чего вы спасать меня приперлись? Сейчас даже друзья отвернулись, не то что едва знакомые американцы.

Да, ничего не происходит просто так. Борьба за справедливость осталась в далеком прошлом, когда рыцари в кастрюлеобразных доспехах погибали за батистовые платочки принцесс. Американцами двигал всего лишь личный интерес, да и момент они выбрали верный. Нападение…

— Эй, так кто напал-то? — запоздало спросил я.

Коммандос уже бежали по коридору. Тяжелые и грациозные одновременно. Движения отточены сотни раз на тренажерах и в операциях, тело скупо расходует энергию, неизменно выбирая наиболее точное и действенное движение. В ответ на мой вопрос Джеймс махнул рукой, показывая жестом «сейчас сам все поймешь».

Чертыхнувшись, я вышел из карцера. Мимолетно пощупал пульс у лежащей амазонки, но, к счастью, американцы оказались не хладнокровными Рембо. Девушка жива, но пребывает в стране снов. Я выпрямился и побежал следом за американцами.

Карцер находится на самом нижнем этаже Гарнизона. На минус третьем. Выход всего один, и нужно преодолеть узкий бетонный коридор, чтобы подняться на жилой этаж, который начинается сразу после длинной винтовой лестницы.

Коммандос уже прыгали сразу через несколько ступеней, преодолевая ржавую от сырости металлическую лестницу. Стараясь не отставать, я на бегу проверял оружие. Пару раз оступившись и едва не разбив до крови голень, пришлось все же сосредоточиться на ступенях. И обняв руками автомат, я старался не потерять равновесие, одновременно вздергивая затвор. Хвататься за влажные, с потрескавшейся краской перила не хотелось, рука все еще кровоточила.

Уже почти поднявшись на жилой этаж, я услышал крики.

7

Просматривая на мягком диване очередной голливудский блокбастер о Кинг Конгах, Годзиллах, Анакондах и прочей гадости, часто осуждаешь героев за глупость. Иногда их поступки просто бесят идиотизмом. Ладно еще когда тупые американские дети вдруг выбегают из безопасного дома, услышав звук покрышек. С криком «папа вернулся», маленькие пиндосики попадают прямиком в лапы к зомби (киллерам/зубастикам). Но когда взрослый человек при виде врага падает на попу и начинает вопить, отбрасывая оружие, становится попросту смешно. Напоминает злой анекдот о блондинке, что, видя перед машиной грузовик, бросает руль и закрывает ладонями глаза. Тогда, отпивая из бутылки пиво, можно вдосталь покритиковать героев, ставя себя на их место.

Услышав крик, я замер на месте.

Крик был пронзительный, нечеловеческий. Заставляющий кровь похолодеть и остановить ток. Никогда человек не станет так кричать. Даже при самых ужасных пытках. Но и то, что нам за три года довелось услышать в «метели», не шло ни в какое сравнение. Крик торжествующего монстра, что добрался до вожделенной жертвы. И в то же время в животном реве угадывается нечто приказное, указывающее. Так может кричать только разумное существо, пусть и опьяневшее от пролитой крови. От этого крика даже у меня, хантера, не одну сотню раз сражавшегося в «метели» с тварями, в душу закрался гадкий холодок.

Словно не замечая моего оцепенения, коммандос толкнули дверь и вышли на этаж. В тот момент когда тонкая металлическая дверь была на излете и готовилась маятником двинуться обратно, я качнулся вперед.

Огромное помещение, больше похожее на гараж для грузовиков, только условно называется жилым этажом. Высокий потолок, метров пяти от пола, терялся в вечной мешанине тусклого сумрака и кружевах грязной паутины. Редкие лампы без плафонов, висящие на одних проводах, горят через одну. Липкий, ничуть не разгоняющий темноту желтый свет раздражает глаза и заставляет болезненно щуриться. Он не льется с высоты потрескавшегося, бетонного потолка, а будто тянется. В нем быстро вязнут корявые изломанные тени, ярко цветет меланхолия и сонливость, что быстро перерастает в убогие ряды хлипких фанерных бараков.

В дальнем конце жилого этажа шел ожесточенный бой. Багровые языки пламени касаются потолка, жадно пожирают хлипкие стены бараков. Густой, вязкий дым стелется под потолком, оседает ядовитым облаком на стенах.

В неровном свете пожара и мерцающих вспышках выстрелов я различил группу солдат. Наспех надетые комбинезоны не застегнуты до конца, питание брони явно выключено, а значит, больше половины защитных функций потеряно. У хантеров подняты забрала шлемов, длинные стволы автоматов довольно суматошно шарят в той стороне, где находится выход наверх. Вспышки выстрелов коротко расцветают на оружия, эхо бесконечно отражает грохот.

Двое хантеров бегут по «улице» и хаотично размахивают руками, громко кричат, бьют ботинками в стены. Вновь продолжают бег.

«Выгоняют тех, кто прозевал тревогу!» — понял я.

Следом, но на порядок медленнее, еще двое волокут под мышки раненого человека. От изорванных штанин остается грязно-бурая полоса на бетоне. Издалека не увидеть, что с ногами и почему так странно волокутся штанины по полу, но рассматривать подробности не хочется.

Из-за стены огня выскочили излишне торопливые черные тени. По суетливости и стройности фигур я без труда угадал Хранительниц. Неприятным сюрпризом оказалось наличие у них автоматов, а это уже не игрушки вроде станнеров.

Хранительницы на мгновение задержались у группы хантеров, потом бросились вдогонку тем, что волокли раненного.

Но мое внимание привлекли те, кто остался стоять около входа. Пятеро хантеров в умной броне, с КАтами наперевес. Только вид у ребят слишком испуган. Хаотично дергают стволами, взгляд постоянно мечется между пожаром, темнотой и дисплеями интеллектуальных прицелов. Словно ждут атаки от призраков, что могут появиться даже из пыли у ног.

Будто в ответ на принявшие мистическое направления мысли, из темноты прохода вылетели угловатые тени. С молниеносной скоростью бросились к хантерам.

Застрекотали автоматы, кто-то истошно заорал, когда «тень» коснулась и опрокинула солдата. В один момент все слилось в кромешную мешанину пламени и тел. С такого расстояния рассмотреть, что именно там происходит, я не мог.

Из слившейся воедино толпы вдруг вырвалась «тень» и размытой молнией метнулась к хантерам, что тащили раненого. Оказавшись в отблесках пожара, «тень» на несколько мгновений стала пугающе четкой.

Со стороны можно было принять это существо за человека то ли в меховых одеждах, то ли в странном комбинезоне. Но неверное впечатление мгновенно рассеялось, когда глаз различил мельчайшие детали и нечеловеческую скорость.

Невысокий рост, максимум метр шестьдесят, никоим образом не уменьшал жуткое впечатление. Широкие и мощные плечи недвусмысленно говорили об огромной силе, а на крутой, с выпирающими буграми мышц грудной клетке можно ковать. Покрытое редкой, но длинной черной шерстью тело сильно напоминает человеческое. Лишь минимум отличий: чересчур выдвинутая нижняя челюсть и звериные вывернутые ноздри; страшный желтый хищнический блеск вытянутых к вискам глаз; вывернутые назад колени с приспособленной для скоростного бега стопой и длинные когти на пальцах рук.

Существо преодолело двадцать метров «улицы» за два мощных прыжка. Хранительницы, спиной почувствовав надвигающуюся смерть, с визгом метнулись по сторонам, в одно мгновение скрывались в бараках. Тварь пропустила сбежавшую добычу, вдруг неожиданно пригнулась и распласталась в молниеносном броске.

КАты в руках американцев зло взревели, выплевывая раскаленный свинец, на черных стволах расцвели огненные бутоны. Оглушительно забухали выстрелы. Немелодичный перезвон падающих на бетон отработанных гильз вывел меня из ступора.

Уже понимая, что мы катастрофически не успеваем, я вскинул автомат и нажал на спуск. Времени нет, чтобы любезничать с интеллектуальным прицелом и вводить необходимые параметры предполагаемой цели.

Тварь, будто в замедленном кино, все больше вытягивается в стремительном и смертоносном прыжке. Из очень толстых пальцев вытягиваются длинные, почти в ладонь, белоснежные когти. Шедший слева хантер вздрагивает всем телом, выгибается по стойке смирно. Открытый щиток позволяет рассмотреть молодое лицо, на котором стремительно двигаются в спазме десятки мышц. Сначала лицо принимает непонимающее выражение, словно не верит в происходящее, как и все молодые люди, отрицающие смерть. Потом гримаса боли мгновенно стирает все иные чувства. Глаза вылезают из орбит, теряют всяческое выражение, замерзают. Тонкогубый рот открывается в беззвучном крике. Затем все меняет и скрывает маска смерти. Лицо застывает в дикой смеси непонимания и боли. Чудовищные когти изнутри вспучивают кожу на горле, с легкостью прорывают. В неровном, пульсирующем фонтане крови голова отрывается от разорванной ударом шеи и уродливым снарядом исчезает в темноте.

Медленно заваливающееся тело мертвеца сотрясают выстрелы КАтов американцев, что уже не пытаются сохранить жизнь мертвецам, а методично уничтожают врага. Но твари уже рядом нет.

В брызгах крови со слипшейся черной шерстью тварь молниеносно метнулась в сторону. Стремительное движение толстой, увитой тугими мышцами лапы, будто рука косаря с зажатым серпом. Одновременно с единственным и смертельным выпадом в сторону второго хантера, тварь медвежьим ударом расплющила лапой череп раненному, что громко кричит на полу. Крик оборвался мгновенно, из-под чудовищной лапы брызнула кровь, смешанная с обломками черепа и грязной жижей мозгов.

Я услышал, как громко молится Скэндел, перекрикивая рев КАта. Я не знаю слов английской молитвы, да и не понял бы в грохоте. Но почему-то я не сомневался, что неустрашимый коммандос сейчас именно молится.

В тот же миг черная тварь распрямилась. Плечо взорвалось, пуля прошла навылет, разбрасывая ошметки мяса и фонтаны крови. Тварь взревела. Это был тот самый крик, что заставил в прошлый раз похолодеть мою кровь. Только сейчас неуловимая и призрачная черта разумности отсутствовала.

Три прицела наконец поймали мишень. Тварь метнулась в сторону, стараясь уйти между бараками, но не успела. Слаженные очереди КАтов располосовали живое тело, щедро брызнуло красным. Безвольной грудой истерзанного мяса и раскрошенных костей тварь отбросило на пол.

Волосы вдруг стеганула тугая струя воздуха, пронзительный свист заставил непроизвольно мотнуть головой. Секундой позже я понял, что мы, равно как и группа солдат на другом конце «улицы», палим в друг друга.

— В стороны! — рявкнул я, первым прыгая за угол барака.

Дэйсон метнулся ко мне секундой позже. Джексон попытался скрыться за противоположным строением, но шальная пуля звонко клюнула броню, высекла искры. Американца бросило на спину, но, к счастью, ребята на той стороне быстро соображали. Шквальный огонь прекратился. Следом послышался жуткий крик, что утонул в еще более жутком реве.

И после грохота выстрелов и чудовищного рева наступила тишина. От нее заложило уши, мороз продрал по коже. За одно короткое мгновение тишины начали исступленно колотиться пальцы, и я понял: еще миг — и нервы не выдержат. Сдерживая дрожь в наполненном адреналином теле, я высунулся из-за угла.

В багровом свете пожара отчетливо видны тела, содрогающиеся в предсмертных конвульсиях. Пятеро хантеров, до конца охраняющих вход, и тройка обезьяноподобных тварей. Все лежат на бетоне, в огромной луже крови. Не хотелось думать, что мы кого-то зацепили беспорядочными выстрелами. Прочь такие мысли. Прочь!

Бросив мимолетный взгляд на индикатор боезапаса, я вскочил. Джеймс уже помогал напарнику подняться, тот тихо матерился на английском, часто помогая знакомыми русскими словечками.

— Ты в порядке? — быстро спросил я, пытаясь оценить обстановку.

Скэндел, не переставая грязно ругаться, кивнул. Оперся на плечо Дэйсона, поднялся.

— Добро, пошли, может, нужна наша помощь, — махнул рукой я, и первым побежал в конец «улицы».

То, что сначала я попросту не заметил, сейчас вдруг отчетливо проступило перед глазами. И долгий кровавый след на бетонном полу, намного длиннее того, что остался от искореженных ног мертвого хантера. И забрызганные кровью бараки с покосившимися взломанными дверьми. И изуродованные чудовищными когтями тела внутри…

Я замедлил шаг. От тяжелого запаха пороха и свежепролитой крови желудок бросился к горлу. Перед глазами все поплыло, а в горле возник комок. Преодолевая дурноту, я отвернулся, заметил мимолетный изучающий взгляд Джексона.

— Нормально? — аккуратно спросил тот, впрочем, глаза продолжали с цепкостью паутины ощупывать пространство. Жадно искать цель, врага.

Стараясь глубоко дышать, я спросил, кивая на бараки:

— Когда это началось?

Американец тоже замедлил шаг, пропустил вперед напарника. Не переставая стрелять глазами по сторонам, четко ответил, будто докладывая рапорт:

— Сорок минут назад. Первый прорыв в ангаре. Там была наша группа, все еще решали — идти нам или нет.

— Каким образом они проникли внутрь? У нас же двери выдержат не только атомную бомбу, но и московский ОМОН! — вырвалось у меня. Генерал Борзов и вправду строил настоящую крепость.

— Вентиляция, — просто ответил Скэндел. — Как всегда бывает — слона-то и не заметили. Там такие широкие ходы, что я только удивляюсь, как вы до этого спокойно жили. Там целые шахты, а наружу выходят все наши запахи… запахи еды…

— Дальше, — потребовал я, пресекая лирическое отступление.

— Дальше? — неопределенно спросил Джексон, нагибаясь над трупом твари. Потыкал стволом окровавленную тушу, довольно осклабился и от души пнул ногой. — Они положили две трети народа сразу. Единственные, кто более-менее сдержал натиск, были мы, люди в броне и с оружием. Но помогло мало… потом закрывали дверь, объявляли тревогу. Хорошо еще, что все оружие и броня не в техническом блоке были… Твари прорвались дальше… а некоторые люди даже не подумали из бараков выйти. Так там и остались… смотри.

Джексон наступил на мощную, уродливую лапу твари. Под давлением сапога из пальцев медленно выползли выпачканные кровью когти. Я вздрогнул, увидев вблизи такое оружие. Не удивлюсь, если эта тварь такими когтями и металл режет…

— Так они прорвались вовнутрь, — подтверждая мои худшие опасения, проговорил Скэндел, брезгливо вытирая подошву о пол. Впрочем, это помогло мало. Пол был сплошь залит кровью. — Дверь-то в ангаре хлипкая, жестяная. Вскрыли, как банку с сардинами…

— Эй, кончай болтать! — рявкнул Дэйсон из конца «улицы». Он сидел над телами людей, что-то внимательно изучая. — Идите сюда!

Мы поспешили к американцу. Джексон на ходу закруглился:

— Хорошо, что Хранительницы ваши не оплошали. Не подвела главная Мата Хари. Они со станнерами, пока приличное оружие не выдали, эвакуацию прикрывали в медблок. Правда, потом этаж осадили, и мы заперлись здесь…

Гарнизон осажден. Сколько же людей погибло?! Нет, не так. Все это ложь! Я волнуюсь не за людей, точнее, не за всех. А только за одного из них. Успела ли Вичка уйти в медблок?

— Ну, двери в медблоке нешуточные, — попытался уверенно сказать я, но вышло как-то жалко, будто уговаривал себя в это поверить.

8

Я никогда не боялся вида крови. С детства мог не только самому себе обработать и перевязать любую рану, но и другому человеку. Никогда не впадал в ступор и не падал в куртуазный обморок. Правда, и особенной жестокой дурости, как любители поохотиться, я не испытывал. Считаю, что те, для кого открыты круглосуточные универмаги с абсолютным выбором товаров, достойны сами прочувствовать на своей шкуре судьбу убитого на охоте животного, если они при таких условиях выходят на охоту. Желающие повысить авторитет перед супругой имиджем добытчика и завалить на стол бездыханную тушу оленя. Или утоляющую на охоте жажду крови и убийства. Или скучающие бизнесмены, что, выйдя из нескольких поколений крестьян, толком не умеют читать, хотят приобщиться к барской забаве. Все равно. Каждый одинаково виновен.

У меня нет брезгливости и страха от вида крови, но и нет хирургического запала потрошить.

Однако даже я, почувствовав густой запах свежей крови, что сильно мешался с вонью сгоревшего дерева и пластика, счел нужным дышать через платок. Даже закрыл на некоторое время глаза.

На небольшом свободном пятачке бетона, у самого конца «улицы», царила сатанинская бойня. Я вдоволь насмотрелся вживую и, после, в кошмарах на трупы людей, заживо вмерзших в лед под порывами безжалостной «метели», погибших от рук каннибалов и тварей. Сам убил человека. Дважды. Когда приходилось расплачиваться с людоедами в метро. Но такого мне видеть не доводилось…

Пятеро хантеров, что прикрывали отход товарищей с раненым человеком, превратились в кровавую кашу. Залитый кровью, в которой отражалось пламя пожара, бетонный пол, с кусками и частями тел, казался живым. То ли от отблесков пламени и игры теней, то ли от кошмарности картины. Растерзанные пулями «обезьяны», как мысленно окрестил тварей я, лежали вперемешку с людьми. Очевидно, здесь была бойня еще до того, как погибли эти пятеро. Но страшнее всего мне показались не вываленные на бетон внутренности, не страшные мертвые твари. Почему-то самообладание изменило мне при виде длинных женских волос, слипшихся от крови, на стене Гарнизона. Будто их обладательницу били головой о стену до тех пор, пока не размозжили череп…

Я не выдержал. Рванулся в сторону, чувствуя, как обезумевшее сознание сходит с ума. Меня дважды вырвало. Потом еще раз. И рвало до тех пор, пока не перестало хватать воздуха, а в желудке не осталось и капельки влаги.

— Выпей. И умойся. Легче станет, — прозвучал над ухом голос Джексона. — Глубоко дыши, размеренно. Можешь спеть песенку про Мэри… или какая у вас в ходу?..

Перед глазами возникла фляга, подставленная заботливой рукой коммандос. Но предложение спеть песенку показалось для меня настолько абсурдным занятием в данной ситуации, что я даже на секунду задумался, вспоминая что-нибудь легкое. Потом мозг осознал бредовость занятия, и я зло перехватил флягу. Щедро плеснул на затылок, остужая голову. Потом, не касаясь горлышка губами, опрокинул флягу и сделал большой глоток. Хотелось добротно приложиться, но я себя пересилил. После выпитого и всего увиденного не хотелось второго приступа дурноты.

Вернув флягу, я мысленно досчитал до десяти и обернулся. В глазах по-прежнему стояла туманная муть, но разум был ясным. Хуже приходилось от запаха свежего мяса. Тот настолько пропитал воздух, что казалось, отчетливо пробуется на вкус.

Дэйсон, совершенно не обращая внимания на трупы, сидел в самом центре огромной лужи крови. Ковырялся десантным ножом в трупе «обезьяны», словно выискивая слабые места. Хотя, может, оно так и было. Все-таки его учили убивать, и часто — любой ценой. Вот и сейчас машина убийства не видит мертвых тел, а копается всего лишь в цели. Патологоанатом хренов!

Увидев, что я пришел в себя, Джеймс с мрачным выражением молча указал на труп существа.

Не сразу я понял, на что именно указывает коммандос. В мешанине истерзанных останков, частей тел и обломков домов все выглядело излишне гротескным вариантом финальной сцены «Гамлета» — куча трупов и нереально много крови. Потом глаза, избегая вида вываленных сизых внутренностей и замерших в болезненной гримасе лиц, выхватили странный предмет.

Вокруг мощной талии твари, казалось, полностью состоящей только из бугристых мышц, повязан пояс. Повязан банально, без застежек, наподобие ритуального пояса для кимоно. Но шок от этого не исчез даже наполовину. Наоборот, показалось, что мир пошел по кругу в причудливом хороводе.

— Что это? — подошел Джексон. Потом всмотрелся, обескуражено ахнул: — Они разумны?!

Джеймс не ответил, лишь пожал плечами. Поднялся, вытер нож о шерсть «обезьяны» и вышел из кровавого озера.

— Если это не повязанная случайным образом тряпочка или чья-то метка, то да. Но я не верю в это. Вряд ли где-то найдутся смельчаки, что таким образом будут помечать миграцию этих фреддикрюгеров как обычных ласточек… Обычные твари, хоть и незнакомые. И ведут себя как твари.

Джексон умолк, сообразив, что ляпнул глупость. Но странное ощущение от близости пугающей тайны осталось.

«Если только у этих „смельчаков“ не найдется дротиков с парализаторами и прочего оборудования, чтобы помечать тварей», — обожгла холодом пугающая и в то же время бодрящая мысль.

— Хантер, ты очухался? — довольно бесцеремонно заглянул в глаза Джеймс.

Я проглотил язвительный ответ, решив удовольствоваться простым кивком.

— Отлично, — ободряюще улыбнулся американец. — Потому что у нас нет времени, чтобы долго приходить в себя. А тебе, хантер, нужна броня, если, конечно, не передумал в Кремль идти…

Желудок отозвался болезненным спазмом в ответ на страшную догадку, но коммандос был абсолютно прав.

Пока мы обшаривали дома в поисках живых или раненых, Хранительницы испуганно выбрались из бараков. Причем одна из них — совсем еще юная девушка, лет семнадцати, с лицом стойкого зеленого цвета. Хрупкие дамские пальчики немилосердно дрожали, попеременно терзая мокрый носовой платок и вытирая губы. Очевидно, в спешке ворвалась в барак, чьи хозяева и не подумали уходить по тревоге. Что ж, зато хоть жива осталась, а испуг сейчас никого не волнует. Нет теперь психологов, некому лечить травмы. Или умирай от страха, или живи в борьбе.

Никого, ни живых, ни раненных не оказалось. Только коммандос, я и две Хранительницы, которые, кстати, довольно странно посматривали в мою сторону. Косились, что-то тихо обсуждали между собой. Один раз подошли ближе, расспросив Дэйсона насчет места эвакуации. Попросили воды. Но я все время чувствовал на себе испытывающий взгляд амазонок.

Но, не особо отвлекаясь на такие мелочи, мы втроем обшарили тела хантеров, предварительно стащив всех в один барак. Девицы помогать нам отказались, как и надевать окровавленную броню. Только презрительно и брезгливо поджали губы. Ну и пусть. Им же хуже. Зато Хранительницы помогли разгрести несколько бараков, что вплотную примыкали к горящим строениям. Наравне с нами стучали тряпками по огню, поливали мутной ржавой водой, тушили. До тех пор пока от пожара не осталась только тлеющая груда обугленного хлама. Только после этого девушки отошли в сторону, о чем-то тихо шушукаясь и вытирая покрытые копотью лица.

Перебирая комбинезоны, мы выбрали наиболее чистые и с максимальным зарядом батареи. Доспехи «умной брони» на удивление оказались почти у всех одинаково целы. «Обезьяны» метко целили когтями в мягкие, гофрированные электропроводные ткани в местах сгиба суставов. Самое слабое место, хотя и они при включенном питании брони становятся непробиваемыми для пули или ножа. Как оказалось, только у коммандос комбинезоны включены и полностью закрыты. Сказалась поспешность атаки, в которой часто забывают мелочи. И такие мелочи часто стоят жизни.

Пока коммандос суетливо застегивали многочисленные ремни на броне, подгоняемые и понукаемые мои комментариями, незаметно подошли Хранительницы. Одна из них, та самая молоденькая девчонка, приятным голосом, чуть испорченным официальной интонацией, хмуро проговорила:

— Хантер Керенский, как вы оказались на свободе?

Дэйсон недоуменно обернулся. Под его взглядом девчонка смутилась, уши запылали, но она только враждебнее выдвинула подбородок.

— Вы не должны ни по какому поводу покидать карцер, — упрямо повторила она.

Дэйсон, не отвлекаясь от брони, честно спросил:

— Девушка, вам что, больше нечем заняться?

Девчонка оскорбилась. А зря, стоило бы послушать старших. Уже более суровым тоном на грани с визгливой нотой выкрикнула:

— По какому праву вы помогаете преступнику?!

Джексон вполне дружелюбно, но с затаенной угрозой бросил простое:

— Отвали.

Хранительница оторопела. По молодости девочка совершила сразу две ошибки: попыталась прикрыться чужим авторитетом, что и так еще не утвержден; и начала нарываться на неприятности в заведомо проигрышной позиции. Мне ее даже жалко стало. Симпатичная девчонка. Только бы ей ума поднабраться, да не лезть в чужие игры.

Американцы между тем закрыли последние замки, питание подалось в костюм. Щиток шлема на мгновение утратил прозрачность. По экрану поползли ряды цифр и непонятных аббревиатур. Когда забрало вновь явило мне окружающий мир, в лицо смотрел успевший обрыднуть ствол станнера.

— Не двигаться, Керенский! — пьянея от адреналина, выкрикнула девушка. Симпатичное лицо, с милыми веснушками, перекосилось в гримасе.

— Вот ведь, шальная, — спокойно проговорил я, не желая вступать в конфликт. — Ты чего разошлась, дуреха? Мы сейчас все в одной лодке, понимаешь? Наша задача — защитить Гарнизон. Иначе ни твоих Хранителей, ни хантеров…

— Молчать! — тонко рявкнула девчонка. — А ну — в карцер! Быстро!

Коммандос дружно вздохнули, повернулись к девушке. Та, верно сориентировавшись, нажала на курок.

На экране щитка послушно всплыло сообщение, что комбез атакован парализующим лучом и благополучно сдержал излучение. А в следующую секунду девчонка тихо ойкнула и обвисла у Дэйсона на руках.

Джексон повернулся к баракам. Вторая Хранительница, незаметная, чуть полноватая женщина лет тридцати, вскинула безоружные руки.

— Он прав. Сейчас все нужны для защиты. Но Ленка меня не послушала, — торопливо выдала та. Потом умоляюще добавила: — Не трогайте меня, пожалуйста.

— В карцер, — коротко бросил американец.

Женщина безоговорочно подчинилась и едва ли не бегом двинулась в указанном направлении. Джексон отвел женщину вниз, помогая Джеймсу нести бесчувственную девчонку. Быстро вернулся и на мой вопросительный взгляд смущенно ответил:

— Нас учили никогда не оставлять спину врагу. Пусть даже женщине. Пусть даже безоружной. А больше, кроме как карцер, вести их некуда. Там хоть безопасно. Пусть посидят, расслабятся.

Пришлось признать некоторую логику в словах коммандос.

— Итак, господа, времени не осталось, — подошел Джеймс, деловито отбросил щиток, закурил. — Давайте обсудим дальнейшие действия…

Я тоже достал из кармана сигариллы, одну подкурил, а пачку спрятал в карманы брони. Пристегнул к поясу фляжку Хранителей. С наркоманским наслаждением выдохнул дым и кротко спросил:

— Говорите, у вас наверняка есть план?

— Может, — вдруг вклинился Джексон, — подождем пока верхние выйдут? Очистят этаж…

— Нет уж, — покачал головой я. — Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Джексон озадаченно посмотрел на меня, явно не зная таких русских слов, потом медленно спросил:

— За что взялся?.. Это что поговорка про онанизм? Шутка?

Видя такой же болезненно заинтересованный взгляд со стороны Дэйсона, я искренне посетовал:

— Нет, все-таки вы и вправду все там, в Америке, генитально-озабоченные. Проехали. Давай, Джеймс, излагай, что вы там придумали?

9

Я слушал Джеймса, что отчаянно бодрился, и думал.

План, который предлагают американцы, подразумевает большие неприятности. Скорее всего — смерть. Могу ли я на это пойти? Могу ли рискнуть и оставить Вичку в одиночестве? Да и Гарнизон без трех подготовленных мужчин, что на многое способны? Но которые, вместо того чтобы защищать его жителей, хотят ограбить. Унести вещи, оружие, технику, что сейчас ценнее человеческих жизней.

Впрочем, Борзов, отдавая меня на расправу Веселковой, сам вынудил к таким действиям. Я не граблю людей, я пытаюсь их спасти! Такими должны быть мои мысли, если мы желаем достичь успеха! Мы идем в «метель», чтобы спасти всех! Найти тот, второй Гарнизон.

Но кто знает что там? Действительно ли отличная база и благополучие? Или пустота и гуляющий в развалинах ветер?

Нет! Я с детства помню рассказы о бесконечных кремлевских лабиринтах и правительственных бункерах. Подземные железные дороги, мощные генераторы и замкнутые вентиляционные системы. Подземные озера и поля, запасы медикаментов и оружия. Там должно быть спасение! И думать нужно только об этом. Уходить в «метель» нужно без страха перед смертью и без чувства вины…

План американцев оказался, как и все гениальное, прост. И, наверное, столь же фантастичен.

Открываем дверь. Двое впереди, один сзади. Оцениваем обстановку. Затем либо продолжаем путь к ангару, либо… закрываем дверь. Если в действие вступает первый вариант развития событий, то потом добираемся к ангару. По словам американцев, вертушка в ангаре чуть ли не под парами, дожидается готовая к вылету. В трюме заготовленное снаряжение, из которого часть выбрасываем, если будет время. Ну а дальше… дальше вылет и путь к Кремлю.

— Вертушка сейчас загружена припасами до отвала! — заметно нервничая, говорил Джеймс. — В вашу оружейную…

— Офицерскую.

— В вашу офицерскую нам наведываться нет смысла.

— А эвакуированные люди? — в упор спросил я. — Мы им помогать не станем?

Дэйсон глаз не отвел. Твердо и убедительно ответил:

— Если в Гарнизоне этих тварей много — отбиваться в любом случае придется вместе с людьми из медблока. Иначе самим нам не пройти. А если тварей мало, так в медблоке хантеров полно — и без нас справятся.

— Хантеров-то полно, а женщин еще больше.

— И Хранительниц тоже, — раздраженно бросил Джексон, затаптывая окурок. — И карцер есть, и оружие, и будет кому нас вздернуть. Не глупи, хантер! Если собрались уходить, нечего забивать башку подобной чепухой.

Вот так. Все просто и понятно. Для американцев цель одна — свалить из горячей точки. Да еще и прихватив с собой кучу припасов. Лакомый кусочек, что ни говори. И, черт возьми, как же не хочется оказаться в ситуации предателя, когда помогаешь потенциальному врагу. Только вот и выхода нет, чтобы думать о том, как же остаться беленьким и правым.

Сообщать же пиндосам о том, что у меня неспокойно на душе не из-за возможной атаки «обезьян», а из-за неизвестной судьбы Вички, не хотелось. Жива ли она? Может быть, лежит сейчас раненая, в крови. А я уходить собираюсь… хотя как я узнаю ее судьбу? Зайду в медблок и попрощаюсь? Уж лучше верить в то, что Вичка осталась цела и успела эвакуироваться. А потом дождется нашего победного возвращения.

Впрочем, Дэйсон оказался на удивление понятливым. Опустил щиток и по внутренней, тщательно настроенной волне передатчиков, сказал:

— Не терзайся, хантер. Если найдем Гарнизон, значит, вернемся и поможем твоей подруге. Ну а если нет…

Я кивнул. Все и так понятно.

— Ну что? Идем? — раздался в наушниках чересчур бодрый голос Скэндела.

Я снова кивнул. Говорить больше не хотелось.

Мы молча двинулись к двери. Затухающее пламя пожара подсвечивало черноту угла зловещим багровым светом, придавая обстановке торжественное настроение.

Дверь, преградившая дорогу «обезьянам», как будто сошла с картинок о подводных лодках. Из нескольких слоев металла, овальной формы, с вентилем-ручкой. Рама двери намертво влита в бетон, не выломать, только стену взрывать. Дверь и тогда целой останется.

В голове промелькнул вопрос: почему тогда эвакуировали не на жилой этаж, а в медблок. Лишний риск для людей, ведь здесь явно безопасней. Но ответ не замедлил себя ждать.

В вентиль двери оказался всунут толстый разводной ключ, заклинивая механизм открытия. Будто снаружи «обезьяны» могли открыть…

— Гляди-ка, — настороженно хмыкнул Джексон. — Успели-таки ребята дверь заблокировать… значит, этот этаж уже очистили.

Я еще раз окинул взглядом тела поверженных хантеров, что ценой своей жизни обеспечивали безопасность людей. К горлу подкатил комок, невольно захотелось отдать честь погибшим людям, несмотря на циничную мысль о том, что хантеры в первую очередь защищали себя.

— Готовы? — в последний раз уточнил Джеймс.

Увидев наши синхронные кивки, американец вытянул ключ из вентиля. Не успел коммандос коснуться вентиля, как тот начал быстро и со скрипом вращаться. Три оборота, стоп, клин…

Дверь мощно рванулась наружу…

— Твою мать… — остаток фразы Дэйсона потонул в грохоте автоматной очереди.

На доспехи коммандоса брызнуло красным, тотчас же за дверью раздался наполненный болью рев. КАт Дэйсона выплюнул короткую очередь и замолк, равно как захлебнулся болью крик твари.

Мы одновременно с Джексоном подскочили к дверному проему, готовые уплотнить огонь. Но это было уже лишним.

На устланном металлическими плитами полу лежал посеченный пулями труп «обезьяны». Из широкой груди все еще фонтанировала кровь, левая лапа содрогнулась в конвульсии, затихла. Вывалившийся из клыкастой пасти раскаленный язык твари ронял на шерсть кровавую слюну. Из-под туши быстро растекалась лужа крови.

Скэндел, обойдя оторопевшего от неожиданности Джеймса, просунулся в люк. Не упуская из виду труп, вышел на «лестничную площадку», осмотрелся.

— Вроде бы никого… — даже через бронированный комбинезон было видно, что коммандос изрядно напуган.

Джексон повернулся к нам, кивнул на труп «обезьяны», отрывисто спросил:

— Это она открыла дверь?!

— Да хрен его знает! — тихо рявкнул Дэйсон, все еще под впечатлением от неожиданного нападения. — Дверь вдруг рванулась наружу, будто дернул кто.

Я поднял руку, призывая к тишине, прислушался. Вроде бы наверху раздались чьи-то аккуратные шаги, шорох.

— Хорош, фантазеры! — прикрикнул я, чувствуя, что и сам начинаю мандражировать. Все эти разговоры о разумности явно несут какой-то сумасшедший характер и только понижают боевой дух. Дают минус один к атаке. Нужно действовать, иначе просто запремся внизу да будем дрожать, как пугливые мыши. — Начинаем движение.

Окрик подействовал. Коммандос одновременно вытянулись по стойке смирно, будто на плацу, замолчали. Но Джексон не перестал коситься на «обезьяну».

— КАты перевести в режим дробовика, — так же коротко приказал я. Крупнокалиберный дробовик как нельзя лучше подходит для боя в узких коридорах. Автоматные пули нам еще пригодятся, а для «обезьян» они как нож для масла. Режет на части. — Двое идут впереди. Джексон, ты прикрываешь. Вперед не отвлекайся, не то всем достанется. Контролируй спину.

— Понял, сэр, — спокойно, без эмоций отозвался Джексон на полном автомате.

Да уж, армейская дисциплина чего-то да стоит. Выправка на раз отучает солдата думать, въедается в разум, как клещ, приучая выполнять приказы на уровне одних рефлексов.

Так же молча, отложив на будущее бессмысленные разговоры о разумности тварей, я шагнул в проход.

«Лестничная площадка», квадрат бетонного пола три на три метра, пуста. Железная лестница, что тянется четырьмя суставами вдоль стен, тоже. А вот верхняя площадка осталась в темноте. Судя по всему, единственную лампочку под потолком расколотили во время битвы при эвакуации.

Я вскинул КАт, обшаривая лестницу взглядом. Интеллектуальный прицел показал полное отсутствие органики в помещении, угодливо просканировал дистанцию до потолка — ничего.

— Идем.

Я ступил на первую ступеньку. Гулкий звук соприкосновения металла о металл был едва слышным. Еще один шаг. Потом еще. Забираться слишком высоко не стоит, хоть прицел и показывает отсутствие целей.

Нужно идти аккуратно, а то как бы ни пришлось съезжать обратно на собственной… гм, на голове, скажем.

Клацанье шагов, когда металлические подошвы ботинок касались металлической лестницы, было единственным звуком. Не считая бешено колотящихся сердец и тяжелого напряженного дыхания. Шорох и шаги наверху исчезли, словно враг намеренно пытается затащить нас как можно выше. На заранее невыгодную для ведения боя позицию…

Черт! Похоже, что сумасшедшие идеи Джексона и ко мне уже перешли. Думаю об «обезьянах» как о каких-то повстанцах, ей-богу. Так и до паранойи недалеко.

Мы с Дэйсоном преодолели уже два пролета из четырех. Джексон крадется следом на расстоянии пяти шагов. По-прежнему гнетущая тишина. Прицелы тихо ведут по экранам ряды цифр, также ничего опасного не отмечая. Может быть, звуки наверху мне причудились? Сказалось нервное напряжение?

Я переключил прицел на тепловизор, направил КАт в темноту верхней площадки. На экране прицела поползли гусеницы цифр: длина, ширина, расстояние, отсутствие живых существ…

Увлекшись наблюдением, я потерял бдительность и успел расслышать только тихий свист рассекаемого воздуха да мельком уловить теплый край оранжевой оболочки тела на экране прицела.

Палец автоматически нажал на курок. Громоподобно ухнул дробовик. Что-то звонко ударило в шлем, со страшным грохотом полетело вниз, бряцая по ступеням. Шею едва не сломало мощным ударом, в шлеме раздался звон, от которого заложило уши. Был бы без брони, наверняка бы проломило череп!

— Черт! — ошарашенно выдохнул я, встряхивая головой. В кровь мгновенно выбросило три тонны адреналина, сердце бешено заколотилось.

По металлическим ступеням звонко бряцал арматурный прут, достиг дна.

— Что это еще за шутки?! — нервно спросил я, потом, стараясь чтобы голос звучал командно, крикнул: — Эй, хорош баловаться! Свои!

Если наверху и были люди, то они промолчали. На мой призыв сверху так никто и не отозвался.

Я, не поворачивая головы и начиная движение, медленно процедил:

— По возможности, не стрелять. Там, скорее всего, наши.

В ушах после грома выстрела стоял комариный писк. Голоса американцев я услышал с трудом:

— Поняли, хантер. Только…

Но договорить нам не дали. Все мои предположения о том, что наверху сидят бойцы Гарнизона, что хоть как-то пытаются сдержать врага, рухнули. Как и килограммы хлама на наши головы.

— Вперед! Бегом! — заорал я, пригнулся, закрыв голову руками, бросился вперед.

Из темноты верхней площадки градом посыпались арматура, кирпичи и прочая дрянь. На тепловизорах то и дело мелькали оранжевые всполохи, но цель так и не показывалась. Стрелять в такой ситуации бесполезно. Максимум чего можно добиться — оцарапать врага. Хуже — напрасная трата боеприпасов. Только два выхода: или обратно вниз — в надежде, что артиллеристский запас у противника иссякнет; или вперед — в опасный ближний бой.

Прыгая сразу через две-три ступени, мы влетели на последний четвертый пролет. В кромешной темноте не разобрать ничего, вдобавок по шлему гулко и болезненно лупят камни и металлический хлам. Еще прыжок! Едва не потеряв равновесие и не рухнув обратно, я вылетел на площадку. Мгновенно вскинул КАт, наугад разрядил в дверной проем. Кинулся следом.

На хозяйственный этаж я не вошел, а выпал.

Двойной удар, кирпичом и «обезьяньей» лапой, едва не свернул мне шею. В глазах на мгновение сверкнули звезды, пол прыгнул навстречу. Сзади в тот же миг тяжело загрохотали дробовики коммандос.

Упав на опасно хрустнувшее плечо, так и не залеченное еще с прошлого раза, я крутанулся. Перевернулся на спину и оттолкнулся ногами, стараясь прижаться спиной к стене. Одновременно вскинул оружие, инстинктивно нажимая на курок.

По широкому, метров шесть, коридору мчались две твари. Мгновенно преодолевая дистанцию, одновременно отталкиваясь сразу четырьмя конечностями, они заставили сердце провалиться куда-то в неведомую пропасть. Спасли только намертво вгрызшиеся в мозг рефлексы. Видишь врага — стреляй!

КАт загрохотал. Ствол то и дело подбрасывало отдачей, выстрелы рубили по всему коридору, но на такой дистанции и в узком помещении ни одна дробинка не пропала зря.

Первую «обезьяну» отбросило к стене. Веер раскаленного свинца безжалостно изрубил тело, вывернул наизнанку. В брызгах бетонной крошки и фонтанах крови, тварь мгновенно превратилась в бесформенную кашу. Вторая прорвалась чуть дальше, наткнулась на пули, конвульсивно задергалась от ударов свинца. Уже окровавленным фаршем рухнула через мгновение, все еще пытаясь прорываться вперед. Еще раз бухнул дробовик, во вспышке пламени извергнув рой свинцовых пчел, но коридор так же внезапно опустел.

В коридор, картинно кувыркнувшись, вылетел Дэйсон. Мгновенно стал на ноги и вскинул автомат. Через мгновение тот же маневр повторил Джексон, занимая позицию «стрельба с колена».

Я, все еще под впечатлением боя и не в силах хоть что-то произнести, махнул рукой. Мол, все чисто. У самого же кровь кузнечным молотом бухала в ушах, а пальцы намертво вцепились в рукоять КАта.

Американцы, не спеша расслабляться, выпрямились. Взгляды прицеливающиеся, стволы КАтов направлены в глубину узкого коридора, что выводит сразу к штабу Хранителей. Совсем недавно я здесь побывал, нанеся памятный визит.

Я, чувствуя, что от резкой боли в плече кружится голова, а во рту стало солоно от удара о пол, отложил автомат. Уперся обеими руками в пол, неловко поднялся. В суставах что-то болезненно хрустнуло, сухожилия натужно затрещали. Но все же, хоть и пошатываясь, я встал и подхватил автомат. Плакаться будем позже.

— Чтоб тебя… — вдруг потрясенно выдохнул Джексон.

— Иисусе… — в тон ему отозвался Дэйсон.

Я обернулся к американцам и застыл.

Вблизи поверженная «обезьяна» казалась еще огромнее. Черная шерсть покрывает почти все тело, будто целиком состоящее из стальных мышц. Массивная «волчья» челюсть с тремя рядами загнутых вовнутрь клыков. И намертво зажатый кусок арматурного прута в толстой лапе…

— Ты видишь… — начал было Джексон, получив прямое подтверждение своим фантастическим гипотезам о разумности врага.

Американца оборвал слаженный рев доброго десятка глоток. От крика зазвенело в ушах, а мороз пробрал до костей. Это был именно тот крик, что я впервые услышал внизу. Рев дикой твари, что командует атаку.

И тут началось.

Со страшной скоростью, словно гоночные болиды или пушечные снаряды, в коридор ворвалось сразу три «обезьяны». На мгновение прижавшись к полу, твари распластались в длинном прыжке.

КАты дружно рявкнули. Первую же тварь взорвало, разодрало на части, швырнуло на стену. Крупнокалиберная дробь напрочь снесла половину черепа, вырвала лапу из плеча. На стене остались грязно-бурые потеки, серо-желтые кляксы, выбитые свинцом канавки. Вторая тварь взорвалась совсем рядом, обдав волной зловония и веером крови. Свинец безжалостно разодрал тварь почти надвое. А вот третья «обезьяна», уже с оторванной башкой, мощно врезалась в Дэйсона. Американец только охнул, пушечным ядром вылетел в дверь лестничного пролета. Послышался оглушительный грохот.

Я рванулся помочь, но вопль Джексона приморозил к полу.

В узкий коридор, залитый дурно пахнущей кровью и заваленный трупами, ворвались новые твари. Первая из них, не сбрасывая скорости, прижалась всем туловищем к стене, да так и продолжила бег по ней. Словно в дурном сне, я видел каждую мелочь: вздувающиеся стальные мышцы шарами перекатываются под шкурой, брызги бетонной крошки из-под когтей, смерть, что застыла в раскосых желтых глазах.

— Автоматы! — истошно заорал я, забыв про переговорник.

За доли секунды до столкновения автоматы взревели. Первых двух «обезьян» срезало свинцом, третья и четвертая уже рухнули прямо под ноги. Огромные могучие фигуры ломало, рубило на части, корежило. Но все новые и новые твари влетали в коридор.

Автомат затарахтел нескончаемой очередью. Ствол мгновенно накалился, ежесекундно подбрасываемый к потолку. Свинцовый дождь рубит тела, прошивает слабую плоть навылет, успевая вгрызться в новую жертву. Ничего не видя и не соображая, я перехватил КАт ближе к стволу, пытаясь удержать. Одновременно выстрелил из автомата и дробовика. Приклад оружия при двойной отдаче больно ударил в живот, отбросил меня к стене. Воздух из легких вышибло, автомат едва не выпал из рук. В ту же секунду из темноты вынырнула «обезьяна», нанесла сокрушительный удар в голову.

Мир взорвался. Голова, будто на веревочке, мотнулась назад, налетела на стену. Удар сбил меня с ног, на минуту полностью лишив самоконтроля и ориентации. В наушниках кто-то истерично орал, оглушающе громыхал дробовик Джексона. Сверху навалилась тяжелая, отвратительно воняющая окровавленная туша, подрезанная пулями. Придавила могильной плитой.

Я попытался подняться, вытаскивая из-под трупа «обезьяны» автомат. Снова был сбит с ног, но уже Джексоном, которого опрокинуло ударом.

Не выпуская КАт из рук, я мертвой хваткой сжал курок, не заботясь больше о прицеле. Автомат носило из стороны в стороны, грозя вывернуть руку, но из-за Джексона, что кулем обвис на мне, думать о точности не приходилось. Сил хватало только на то, чтобы одной рукой удержать оружие.

Вдруг что-то ярко вспыхнуло, грохотом едва не разодрало барабанные перепонки. В щиток шлема ударило бетонной крошкой, забрызгало кровью. Грохот раздался во второй раз, коридор сильно тряхнуло.

Мир вдруг подернулся дымкой, поплыл, раздвоился. В ушах еще стоял оглушительный грохот, будто я оказался внутри колокола, в который попало старинное ядро. Виски заломило от боли, показалось, что голова сейчас лопнет, будто переспелый арбуз.

Оглушенный, я не сразу сообразил, что наступила тишина. КАт судорожно дрожит в одеревеневших пальцах, по-прежнему давящих на курок. Но выстрелов больше нет, только боек с сухим металлическим стуком бьет вхолостую.

10

— …Прекратить стрельбу! Помещение под контролем!!

Как в тумане я попытался встать, но придавленный тяжестью тел не смог даже пошевелиться. Медленно встряхнул головой, желая избавиться от назойливого и неприятного крика. Шея от движения больно хрустнула, в глазах появилась кровавая муть. Я поморгал, пытаясь сфокусировать взгляд, но багровый водопад остался. Только через секунду осознал, что это медленно стекает чужая кровь по щитку шлема.

— Есть кто живой?! — вновь раздался надоедливый голос.

Я с трудом сообразил, что голос звучит в динамиках шлема. Не в состоянии что-либо сказать, я поднял свободную руку. Сжал и разжал кулак, подавая сигнал. Потом с раздражением попытался столкнуть с себя Джексона. Получилось только со второго раза. Американец качнулся, безвольно уткнулся боком в пол и застыл.

Чувствуя, как все дрожит внутри, а спина покрывается холодным потом, я легонько пнул его в бок. Потом еще раз.

«Неужели мертв?» — пронеслась в голове равнодушная мысль.

Будто в ответ, американец глухо застонал, в наушниках раздались невнятные ругательства. Я слабо усмехнулся и откинулся на спину. Усталость свинцовым одеялом сковала тело, боль во всех мышцах педантично напоминала об отсутствии отдыха.

Но отдохнуть мне не дали. Раздались чьи-то шаги, меня довольно бесцеремонно затормошили, попытались вздернуть на ноги. Я недовольно заворчал, но все-таки принял горизонтальное положение. В конце концов, отсюда нужно выбираться.

Высвободившись из бесцеремонно встряхивающих рук, я вытер щиток рукавом, открывая обзор. И сразу пожалел об этом.

Мне в лицо требовательно смотрела Арина Веселкова собственной Хранительной персоной. Щиток ее шлема бездумно поднят, бронированный воротник снят. Прямо отважная Жанна Д’арк.

— Все в порядке? Не ранен?! — рявкнула она, встряхивая меня за плечи. Должен признать, что Старшая Хранительница не зря проводила время в спортзале, или где там она качала мышцы.

Высвободившись из совсем не ласковых объятий, я попытался жестом объяснить, что все нормально. Вышло не очень, будто пьяный глухонемой объясняет другому теорию относительности. Но похоже, что Веселкова поняла. Хранительница отпустила меня, ее взгляд скользнул по Джексону, что пытался встать. Хотела что-то спросить, но тут с «лестничной площадки» раздался странный звук. Не то хрипение, не то лязганье.

Черт! Там же Дэйсон!

Веселкова грязно выругалась и метнулась в дверь. Секундой позже я рванулся следом. Фантазия довольно четко нарисовала картинно размазанную по бетону фигуру американца, что рухнул с высоты почти пятнадцати метров.

Металлические перила на площадке, сваренные из арматуры, оказались выломаны наружу, но каким-то чудом еще держались на одном пруте. Внизу, вцепившись в перекладину, повис Дэйсон, едва удерживая вес брони и собственного тела. Веселкова быстро нагнулась, уперлась обеими ногами в низкий бордюр площадки, схватила американца за шиворот. Секунду спустя и я вцепился в руку коммандос. Вдвоем тянуть американца, что обтянут килограммами брони, было тяжело. Мы медленно, но верно сползали сами. Но тут подоспела помощь. Несколько рук вынырнуло из-за спины, вцепилось в кевларовые доспехи. Стараясь не соскользнуть в провал шахты, вытянули Дэйсона наверх. Тот с облегчение рухнул на пол и тяжело перевернулся на спину. Откинул щиток шлема, открывая красное от натуги лицо, тяжело выдохнул:

— Уф-ф!.. Я уже думал — кранты вам… а заодно и мне. Вовремя успели, я уже из последних сил держался. Еще бы чуть-чуть…

Джеймс вытер покрытое потом лицо, попытался подняться.

Я подхватил за руку ворочающегося, как перевернутая на спину черепаха, Дэйсона, помог встать. В коридоре уже поднимался Скэндел, стоя на карачках и очумело потряхивая головой. Только тут я обратил внимание, что помогали мне не знакомые хантеры, а облаченные в умную броню Хранительницы. Не меньше десятка девчонок хмуро поглядывают на нас из-под самонадеянно поднятых щитков. И одни их этих глаз я узнал сразу.

Вичка в бронированном комбинезоне, с КАтом наперевес, стоит в хвосте группы. Деловито и чуть театрально, как показывают в боевиках, водит стволом по коридору, выискивая врага…

— Вы как здесь оказались? — требовательно спросила Веселкова. — Эвакуацию что ли прикрывали?

— Ага. Прикрывали, — брякнул Дэйсон, понимая, что мне сейчас за благо молчать. — Да только эти твари и вниз прорвались. Почти все ребята погибли, пока выбили их оттуда.

— А Ленка с Маринкой? — неожиданно вклинилась в беседу еще одна амазонка, но под рубящим взглядом Веселковой осеклась.

— Две Хранительницы тоже там были? — хмуро спросила Арина.

— Были. Но с ними все в порядке, — неопределенно мотнул головой коммандос.

Веселкова заглянула за наши спины, выискивая подруг. Посмотрела в шахту лестничного пролета, потом повернулась к Джеймсу. В ее голосе прорезался металл:

— Где они? Вы что, их бросили? Они же без оружия!

— Они в ка… — едва не ляпнул американец, благо быстро поправился. — Они в бараках переждали, пока мы территорию зачищали. А потом вниз спустились, сказали, там им самое место… самое безопасное.

Хранительница недоверчиво покосилась на меня, но я на полном отморозе отстегнул пустой магазин, заменил. Всем видом показал, что занят важным делом. Видимо, та же мысль пришла и Арине. Она уже спокойнее, беззлобно ругнулась:

— А какого лешего вас наверх понесло? Сидели бы внизу, девок охраняли. Вояки. Едва тапки здесь не отбросили.

— А вам помогать кто будет? Гражданский долг выполнять до конца нужно! — обиженно выпалил Джеймс.

Меня перекосило от такой тирады, хорошо, что в шлеме был, выражения лица не видно. Веселковой же отповедь американца явно пришлась по душе. Хранительница победно посмотрела на подчиненных, заметили ли прогресс у населения. Уже совсем добродушно сказала:

— Ну, это вы, конечно, молодцы. Только крупно повезло вам, что мы рядом оказались. Соседний сектор зачищали да на вас наткнулись. Если бы дело не в коридоре было и мы бы не прижали этих тварей с двух сторон, звездец вам настал.

— Спасибо вам за это! — продолжил подхалимничать американец, любовно поедая глазами Арину и явно переходя черту. Но, похоже, один раз подольстившись к Хранительнице, ему теперь многое простительно. Да Веселкова и раньше на американцев странно поглядывала, явно переманить хотела.

Мы вышли в коридор. Бетонные стены сплошь изрыты воронками от пуль, в некоторых местах частично обрушились, открывая кирпичную кладку. В конце коридора серый бетон вообще почернел от копоти, угол поворота разрушен так, что даже потолок просел. Осколки кирпичей и вывороченных железных плит из пола перегородили вход. Пройти можно, только пригнувшись. Сизый пороховой дымок широкой и тонкой рекой перетекает под потолком, где болтаются почерневшие провода.

«Чем же это они? — машинально подумал я. — Васильевич же клялся, что гранат не осталось!»

— Куда теперь? — деловито спросила Арина, снимая с плеча оружие. Двинула затвор, мимолетно заглянула в патронник. — С нами пойдете?

— Нет, в офицерскую пойдем, — нагло соврал американец. Потом показал на меня: — У нас контуженный. Ему бы врача…

Я обомлел от подобного хамства, собрался было двинуть наглецу по шее, но Веселкова вновь обернулась ко мне. Пришлось сделать вид, что я ничего не слышу, не вижу, не понимаю. Даже, для наглядности, нервно потряс головой.

— А я думаю, чего он какой-то странный, — обрадованная догадкой, протянула Арина. — А он контуженый. Теперь понятно.

«Ну, зараза, я тебе сделаю контуженного!» — мысленно пообещал я американцу, делая вид, что ничего не слышу.

— Давайте, двигайте, — милостиво кивнула Веселкова. — Только шустрее! Сектор пока чист, но кто знает, сколько тварей еще тут…

Группки медленно разошлись. Я услышал в наушниках облегченный вздох то ли Дэйсона, то ли Джексона. Еще бы! Помощь взбунтовавшемуся хантеру автоматически причисляет американцев к бунтовщикам, которые так же автоматически подлежат эрадикации.

Но группы расходились. Ситуация быстро разряжалась…

Я обернулся на один короткий миг, не в силах пройти мимо просто так.

Вичка стояла вполоборота, задумчиво провожая меня взглядом. Не нас! А именно меня. И в ее глазах медленно разливалась холодная ярость.

Я медленно отвернулся, ничем не выдав своих чувств. Под тонированным щитком она не могла меня узнать…

— Керенский!

Окрик стеганул кнутом.

— Идем! — прошипел я в микрофон. — Не останавливаемся!

Американцы, вот что значит опыт, даже головы не повернули. Как шли, так и продолжили.

На общей волне в наушниках прозвучал встревоженный голос Веселковой:

— Группа хантеров, прошу остановиться. Одну минуту.

Растерянный голос Хранительницы выдавал ее замешательство, но нам от этого было не легче. Мы продолжили идти, вышагивая так же спокойно. Сзади донеслись обрывки фраз:

— …Может, питание отключено? Не слышат?..

— Это точно он! — это выпалила Вичка, а спустя секунду за спинами раздался топот.

На плечо легла знакомая хрупкая ручка, душу болезненно уколол блеск золотого обручального кольца. Знакомый голос холодно и враждебно ударил:

— Стой, хантер!

«Не делай этого!» — закричало что-то внутри. Но тут же другой голос с равнодушием ответил: — «Другого выхода нет! Вам нужно уйти!»

Не переставая двигаться вперед, я схватил пальцы Вички, потянул на себя. Одновременно разворачиваясь на девяносто градусов, скользнул рукой по ее поясу, снимая оружие. Затем маятником качнулся обратно, отводя ее руку и коротко, без замаха, выбрасывая кулак…

Когда-то давно, в неспокойной жизни мегаполисов, когда мы еще были одной семьей… Любимая!.. я учил Вичку некоторым приемам самообороны. Она весело смеялась всякий раз, когда я легонько бросал ее на кровать, показывая очередной прием. Медленно, чтобы не причинить боли, показывал захваты и коварные удары, призванные ошеломить и нейтрализовать врага девушки в ночное время суток. Вичка хлопала в ладоши и довольно болезненно повторяла на мне те же приемы. Быстро училась, но я не ожидал, что незамысловатые движения так крепко врежутся в ее память…

То ли она успела вспомнить этот прием, то ли инстинкт успел сработать раньше.

Удар, который должен был ее наиболее безболезненно отключить минут на тридцать, смазался. Вместо шеи кулак угодил в подбородок. Закованные в броню пальцы разбили кожу, щедро брызнуло красным. Девушка, запрокинув голову, отлетела на стену, крепко приложившись спиной. С затуманенными глазами сползла, уронила голову на грудь.

— Бежим! — коротко бросил я, стараясь не поддаться обуревавшим меня чувствам и не рвануться к Вичке.

Американцы пулями рванули с места, сорвали с плеч автоматы. Я, стараясь не отставать, на ходу вынул магазин из автомата Вички, рванул затвор. Потом отшвырнул обезвреженное оружие на груду хлама под стеной. В тот же момент в спину больно ударило, сбило с ног. Кувыркнувшись, я потерял скорость, но снова вскочил на ноги, мысленно благодаря создателей бронированных комбинезонов за прочность. А пули уже рубили воздух вовсю. Еще раза три меня едва не сбило с ног, когда в спину снова попали. Один раз пуля скрежетнула по шлему, ушла в потолок, но в голове остался противный звон.

— Вот сволочи!

Я на бегу исхитрился обернуться, наугад пальнул из дробовика. Хранительницы мгновенно попадали на пол. Я не успел обрадоваться легкой победе, как КАты амазонок заговорили в полную силу.

Поворот попался как нельзя кстати. Меня выбросило за угол, отколов плечом от стены приличный кусок бетона. Впечатавшись в стену, я рухнул на пол, но американцы тут же подхватили. Едва ли не силой потащили по коридору. Выпрямляясь, я успел заметить, как на плече безвольно болтается вырванный из ткани кусок брони. Да уж, полновесной очереди из КАтов комбинезоны явно не выдержат!

Коридор разделился, один ход повел к комнатам начальства, второй прикрывала фанерная дверь. Тот ход приведет к ангару. Джексон, вырвавшись вперед, всем телом налетел на дверь, сорвал с петель. Не заметив преграды, помчался дальше, не переставая стрелять в потолок и создавая панику.

Поворот. Еще раз поворот. Короткая, в три ступени, бетонная лестница.

Двери в ангар показались воротами в рай. Только выглядят не очень. Собственно, от двери остались одни воспоминания. Тонкие жестяные створки болтаются на петлях, металл разорван в нескольких местах. Видны глубокие разрывы от уже знакомых когтей.

Напоминание о штурме Гарнизона. И оно не прошло даром.

11

Еще в метро, рассказывая мне о тайном складе в производственном квартале, Борзов смутился. Сначала долго ломался, попеременно краснея и бледнея, потом, смущенно заикаясь, рассказал. Мол, была у него мысль заняться бизнесом. Странным таким бизнесом. Во время городских празднований, или просто по богатым заказам, катать желающих на вертолетах. Активная реклама «воздушных прогулок над любимым городом» поможет раскрутиться. Или можно разбрасывать рекламные листовки над Москвой, но это рискованно. Городские службы могут крепко дать по шее, точнее, по кошельку. Или можно…

Короче, тогда я не стал заострять на этом внимание. Ну хочет Борзов перейти на легальное положение, ну и пусть. Не до седин же воровать у государства? Причем в таком рискованном бизнесе. А позже, когда мы обосновались в Гарнизоне, в мыслях не одну тысячу раз благодарил предусмотрительность генерала. Видимо, глуповатая идея прокатных боевых Ми-24 всерьез захватила Борзова. Да так, что он приступил к ее исполнению. Это нам потом невероятно помогло.

Огромный ангар, видимое налоговым и прочим службам помещение, выстроен по всем правилам. Точнее, переделан по всем правилам и ГОСТам из старого железнодорожного склада. Метров сто в длину, и метров шестьдесят в ширину, ангар поделен на три части тонкой перегородкой из гипсокартона и жести. Самую малую из комнат оградили как своеобразный шлюз-проход на нижние этажи Гарнизона. Небольшое помещение занимают техники-ремонтники, почти полностью завалив его запчастями. И, наконец, третье, самое большое, вмещает вертушки.

Тут же, в причудливых сплетениях шлангов, проводов и заправочных колонок, стояли три Ми-24. Последний, исцарапанный и помятый, ждет команды, чтобы снова отправиться в «метель».

Чтобы поднять машину в воздух, нужно выводить через главные ворота, которые Борзов укрепил изнутри стальными балками. Наверное, на случай гранатометной атаки. Не иначе. Но, видимо, уже после того как генералу пришла идея использовать вертушки в легальных туристических вылетах, был добавлен еще один выход. Широкая створка из складывающихся жестяных листов на потолке. Раньше мы думали — самое слабое место в Гарнизоне. Как же мы ошибались!

Отстреливаясь больше для создания эффекта сопротивления, мы выбежали в ангар.

Первое, что бросилось в глаза, — готовый к вылету вертолет. Вот он, заправленный, загруженный припасами и оружием, покорно ждет. Но, к сожалению, как это всегда бывает, было и «второе»…

Первым остановился Джексон. В него, едва не сбив с ног, врезался Джеймс. Я налетел на замерших американцев, с трудом удержался на ногах, зло проорал:

— Какого?!

«Обезьяны» подняли головы от многочисленных трупов, что беспорядочно раскиданы по ангару. Окровавленные морды выражают недоумение и раздражение, похоже, их оторвали от трапезы.

— Улыбаемся и машем… — едва слышно пробормотал я, стараясь даже не шевелить губами. — Никому не двигаться…

Игра в «гляделки» продолжалась. Осоловевшие от крови и сытости твари выжидающе смотрели на нас, мы на них. Никто не шевелился. Только сердце колотится как сумасшедшее, готовое выпрыгнуть из груди. В голове пусто, будто от мозга отхлынула вся кровь.

Как назло в коридоре раздался дикий грохот, будто фанерную дверь взрывали гранатами. Следом донеслись тяжелый топот десятков ног и резкие команды Веселковой. Ближайшая «обезьяна» глухо заворчала, в глазах блеснула ненависть, начала выпрямляться. Вслед за ней, медленно поднимаясь, начали двигаться и остальные.

— В сторону! — быстро шепнул Джеймс.

Коммандос первым метнулся в сторону, стараясь укрыться за перегородкой. Мы с Джексоном прыгнули в противоположный бок за секунду до того, как Хранительницы показались в проходе.

Те вылетели из коридора, тут же сбились с шага, сгрудились в узком проходе, видя нового врага.

«Обезьяну» сбили в прыжке. Тварь под градом свинца задергалась, разбрызгивая толстые фонтаны крови, рухнула на пол. Тяжело застрекотали автоматы Хранительниц, расстреливая остальных тварей. Одна за другой «обезьяны» гибли, пытаясь добраться до людей в коридоре, но сквозь плотную занавесь пуль не пройти.

Мы укрылись в помещении техников, время от времени из-за хлипкой двери отстреливая тварей. «Обезьяны» упорно ломились в коридор, гибли под пулями.

— Надеюсь, они не попадут в геликоптер! — перекрикивая грохот выстрелов, заорал Скэндел, от волнения путая русские и английские слова.

«Я тоже на это надеюсь! — подумал я, выглядывая наружу. Количество „обезьян“ стремительно уменьшалось, что, против ожидания, не радовало. — Нужно успеть свалить до того, как амазонки освободятся!»

— Джеймс! — позвал я.

Через секунду в наушниках возник сосредоточенный голос американца:

— Приказывай!

Ишь какой. Не дурак, понимает, что надо действовать быстро.

— Джеймс, слушай внимательно, — попытался говорить спокойно я. — Времени у нас мало. Как только Хранительницы закончат с тварями, они переключатся на нас.

— Что нужно делать? — лаконично спросил Дэйсон.

— Я открою переборку на крыше. Наверняка через ворота мы не выкатим вертушку, там снега намело, завалы не преодолеть. Да и не дадут нам это сделать. Пока я буду открывать переборку, ты пробирайся в кабину. Заводи и взлетай.

Мгновение передатчик молчал. Потом Дэйсон осторожно спросил:

— А нас не расстреляют на месте?

— Не расстреляют, — попытался сказать я с уверенностью, которую совершенно не ощущал. — Джексон будет прикрывать коридор. Подвиг спартанцев знаешь?

— Что-то слышал…

— Вот-вот. То же самое, только наоборот. Если стрелять в коридор, Хранительницы не высунут и носа.

Вновь секундное молчание, но на этот раз голос американца зазвучал бодрее:

— Понял тебя, хантер. Начинаем?

— С богом, — выдохнул я.

В двух словах объяснив Джексону его задачу, я толкнул ногой дверь и вскинул автомат. Как всегда, сделать оказалось труднее, чем сказать.

Хранительницы расстреляли почти всех тварей, а те, что остались, стали вести себя более осторожно. Укрываться за грудами промышленного мусора, контейнерами с запчастями. К тому же Хранительницы уже по одной выходили в ангар, не прекращая стрельбу. Я бросил мимолетный взгляд на вертолет, но вроде бы тот цел. По крайней мере, следов от пуль нет.

Чтобы добраться к рубильнику, который открывает ворота в крыше, нужно преодолеть почти весь ангар. Это все под пулями Хранительниц и кишащими «обезьянами». На мгновение я заколебался, уже по-новому оценивая свой идиотский план. Утешало одно — другого плана у нас нет.

Между ящиками и столами мелькнула фигура Дэйсона. Тот, пригибаясь и извиваясь, как ящерица, быстро двигался к Ми-24. Все. Больше времени колебаться нет.

Мысленно пожелав себе удачи, я рванул к рубильнику. Через пару шагов над головой засвистело, в спину больно ударило, сбивая с ног. Я налетел на стоящий стол с запчастями, рухнул на него, разбрасывая микросхемы и механизмы.

«Все, — вдруг подумал я, когда прямо перед лицом в бетоне начали взвиваться фонтанчики. — Отбегался!»

Сзади страшно заорал Джексон, очередь КАта перекрыла крик. Но пули дырявить бетон рядом со мной прекратили. Я быстро вскочил, на секунду оглянулся, с торжеством и некоторой гордостью отметил, что мой план сработал. Джексон короткими очередями попеременно стрелял то под ноги амазонкам, то поверх голов. Хранительницы, пригибаясь и вяло отстреливаясь, быстро прятались в коридоре. Принимать геройскую смерть никто не захотел.

Я никогда не бегал так быстро. Да еще с пятнадцатью килограммами брони на себе, плюс КАт в руках. Перепрыгивая через тела на полу, завалы мусора и рельсы, я почувствовал, что не могу остановиться. Я разогнался настолько, что меня уже несло просто силой инерции. А потому, когда из-за груды хлама вынырнула «обезьяна», я даже не пытался остановиться.

Тварь оглушительно заревела, оскаливая ряды ужасающих клыков, обнажила когти. В следующий миг я всей массой налетел на оторопевшую от атаки тварь, почти в упор выстрелил. Ее спина взорвалась, в облаке крови мелькнули осколки позвоночника и ребер, обрывки плоти. «Обезьяну» опрокинуло, а я, будто добивая тварь, рухнул сверху. Тут же подпрыгнув как мячик, сразу вскочил, все еще не веря в такую легкую победу. Но «обезьяна» лежала на полу такая же мертвая, как поверхность Луны. На месте груди страшная кровавая дыра, из мощной пасти бессильно выпал язык, раскосые глаза быстро стекленели.

Стараясь не смотреть на длинные когти, что были так близко от моего горла, я вновь бросился бежать. Автоматные очереди за спиной прекратились, тяжело забухал дробовик. На миг оглянувшись, я увидел Джексона, что суматошно пытался перезарядить автомат, стараясь удержать оружие в руках и не прекращать огонь.

«Держись, парень! Я сейчас!» — едва не зарычал я от бессилия.

На бетонной стене, серой от пыли и древней паутины, я увидел выкрашенный в зеленый цвет металлический ящик. С разбегу ударился в стену, гася инерцию скорости, рванул дверцу.

Моля бога о том, что створки ворот не замерзли намертво, я рванул рубильник.

Створки в потолке дрогнули. Мучительно медленно поползли в стороны, складываясь друг на друга. В образовавшуюся щель рухнул водопад снега, наметенного на крышу, ворвался ветер. Внизу уже все быстрее и быстрее вращал винтами Ми-24. Гул двигателя быстро превращался в рев.

— Джексон, я иду! — радостно заорал я, бросаясь обратно.

Американец что-то буркнул в ответ, наконец, перезарядил автомат. Уже в две очереди мы выстрелили в коридор, кроша стены. Едва высунувшие из-за угла нос Хранительницы метнулись обратно, спасаясь от града пуль.

— Прошу на борт, господа! — пропели наушники голосом Дэйсона.

Я обернулся на голос, облегченно вздохнул. Вертушка медленно вздрогнула, колеса оторвались от пола. Ми-24 рывком взлетел, покачиваясь, завис на высоте полуметра.

Не переставая стрелять в коридор, хотя в поднятых винтами тоннах пыли ничего не видели, мы медленно отступали. Увлекшись и расслабившись от легкой победы, едва не прозевали «обезьяну».

В спину что-то ударило, меня швырнуло на пол. Пальцы рефлекторно разжались, КАт отлетел в сторону. Сзади раздался торжествующий рев, и сверху придавило так, что воздух выбило из легких. Но в следующий миг ухнул дробовик, и тяжесть исчезла.

— Вставай, хантер! — быстро крикнул Скэндел. — В вертолет, быстрее!

Бросив взгляд на дергающуюся в предсмертных судорогах «обезьяну» с оторванной головой, я вскочил. В два прыжка очутился рядом с вертушкой, запрыгнул в трюм. Джексон заскочил сразу после меня, захлопнул дверь.

— Взлетаем, держитесь! — прокричал Дэйсон.

Пол быстро ушел вниз, но взлет сразу замедлился. Американец, по понятной причине решив не лихачить, аккуратно примеривался к воротам. Не хватало еще зацепиться винтами за стены. Внизу из коридора высыпали Хранительницы, вскинули КАты. Но выстрелила только одна. На нее тут же набросились с криками. Еще бы, взорвать последний вертолет! Да ее всем Гарнизоном разорвут на части.

«Интересно, — отрешенно подумал я, стараясь не думать о том, что стреляющая девушка уж очень похожа на Вичку. — Если амазонки будут стрелять по лопастям, мы упадем или нет?»

Альма-матер организации амазонок вылетела из коридора как на крыльях. Быстро оценила обстановку, уже не сдерживаясь, пальнула в вертолет. Что-то заорала подчиненным. Даже на таком расстоянии я видел перекошенное от ненависти лицо Веселковой. Выбежавшие из коридора Хранительницы что-то метнули Арине, та успела перехватить. Принялась заталкивать в добавочный ствол КАта…

Мама дорогая! Гранатомет!!!

— Берегись! Гранаты! — завопил я.

Наушники приглушили невнятные проклятия Дэйсона, но Ми-24 резко пошел вверх, выгребая из жерла ангара. Пули с бешеной частотой забили в брюхо, пытаясь разорвать сталь. Рядом с иллюминаторами вдруг вспыхнуло, по обшивке заколотили осколки бетона. Вертолет резко бросило в бок, и нас с Джексоном швырнуло на пол. Но пламя мгновенно сменилось белесой пеленой «метели», и спустя пару секунд вертушка выровнялась. Надрывный гул двигателя, работающего в форсажном режиме, быстро приходил в норму.

Джексон победно заулюлюкал, еще не веря в то, что наша затея удалась. Заорал поздравления, захлопал в ладоши. Я тяжело поднялся с пола, с облегчением откинулся на спинку лавки. И все-таки мы ушли! Удалось, просто невероятно! Угнать вертолет из-под носа Хранителей и тварей! Теперь с уверенностью можно утверждать, что удача на нашей стороне. Будем только надеяться, что удача там же, где и правда…

Винты Ми-24 мерно рубили воздух, вертушку встряхивало бурей, но мы летели. Правда, летели не совсем подходящее слово. Скорее — плыли в океане снега, что бесконечным водопадом сыпался с неба. Различить в иллюминаторах ничего не возможно, нельзя даже рассмотреть недалекую землю. Остается только надеяться, что Джеймс сможет разобраться в этой кутерьме и правильно рассчитать путь. А там… Нас ждет новый Гарнизон! Со всеми его возможностями и благами! Душа, несмотря на усталость, наполнилась оптимизмом, вера в свою правоту вернула силы.

Но самое главное даже не это! Среди пытавшихся задержать нас Хранительниц была Вичка. С ней ничего не случилось во время нападения тварей, она невредима! Пусть она и стреляла в нас, наравне с амазонками. Пусть пыталась меня убить. Самое главное, что Вичка жива! И одно это уже оправдывает наш побег. Дарит надежду на то, что удастся ее исцелить!

Новая мысль пришла неожиданно и немного подпортила победное настроение.

А ведь Борзов, вот тварь, о гранатах-то молчал! Ребят подставлял, прятал все. А Хранительницам и отдал, сволочь!

Плавный, уже почти спокойный ток мыслей перебил взволнованный голос Дэйсона:

— Господа, у меня есть новость…

— Стюардесса разносит напитки? — с надеждой спросил Скэндел.

Секунду Джеймс обдумывал вопрос, потом заорал:

— Держитесь! Мы падаем!!

12

Собрание в офицерской комнате было как никогда многочисленным. Раненые получали медицинскую помощь тут же. Замотанная медсестра обслуживала пациентов с расторопностью и непринужденностью автомата. Ей помогали добровольцы и супруги раненых, даже Хранительницы в кожаных костюмах носились с бинтами и склянками. Но рук все равно не хватало. Жалобные стоны раздавались со всех сторон, слышалась тихая ругань, когда приходилось на живую вскрывать раны, оперировать.

Столы очищены от карт и бумаг, на них лежат замотанные в бинты люди. К табачному дыму и аромату кофе примешиваются едкие запахи лекарств. Но нести людей в медблок нельзя. Последняя схватка с «обезьянами» состоялась именно там. Да такая, что стерильное помещение оказалось почти полностью разгромлено. Счастье еще, что склянки с препаратами не все расколотили…

Свободных стульев нет. На всех сидят раненые. Хантерам и Хранительницам пришлось сбиться в плотную кучу, чтобы не мешать выполнять свои обязанности медработникам. Впрочем, разговор шел так, чтобы каждый из присутствующих в офицерской мог высказать свое мнение. Чего и добивался генерал Борзов. Тема поднята нешуточная.

Осунувшийся за прошедшие сутки, с тяжелыми мешками под глазами, Борзов заговорил. Слова генерала падали тяжело, будто снаряды гаубицы:

— Мы все шокированы поступком хантера Керенского и американских коммандос. Шокированы их вероломным предательством. Это удар для всего Гарнизона. Похищено ценнейшее оборудование! Оружие! Запасы продовольствия и последний вертолет! Мы все подвержены опасности, когда на счету каждый человек, каждый патрон! Само наше выживание поставлено под вопрос… Что скажет Старшая Хранительница? Ведь это ее люди охраняли опасного преступника! И дали ему уйти! Объясните нам происшедшее!

Веселкова сжала зубы, генерал вдруг с дрожью услышал их злобный скрежет. Но Хранительница не взорвалась в ответ на столь плохо закамуфлированное обвинение. Вышла вперед, обвела собравшихся тяжелым взглядом и твердо сказала:

— Я понимаю, что это слабая отговорка. Но тем не менее, чтобы оправдать людей, которые до конца исполняли свой гражданский долг, я вынуждена сказать — не наша вина в побеге преступника! Охрана карцера, как и было оговорено с военным правлением Гарнизона, то есть с генералом Борзовым, осуществляли только две девушки. Они были вооружены станнерами, парализаторами. Что Хранительницы могли противопоставить двум хорошо обученным убийцам в умной броне и с боевым оружием? Мне горько об этом говорить, но они ничего не могли сделать. Счастье еще, что американцы и Керенский оставили девушек в живых! Это непременно им зачтется на суде, когда они будут пойманы и…

— О чем вы, Хранительница? — повысил голос генерал, чувствуя, что Веселкова из «полностью неправой» стороны медленно, но верно перемещается в «мученическую». А этого допустить нельзя!

Арина Веселкова приподняла тонкую бровь, с легким оттенком непонимания и горечи спросила:

— Как о чем, генерал? Неужели вы хотите сказать, что позволите преступникам безнаказанно уйти?! Разве не справедливого наказания они заслуживают? Разве не этого достойны все жители Гарнизона?.. Вы меня удивляете своим безразличием! Наши люди, я имею в виду тех, кто живет в Гарнизоне, достойны того, чтобы их права были защищены!

Ответом Хранительнице послужил разноголосый, но однозначно одобрительный гул. Арина не повернула головы к людям, что вразнобой выкрикивали подбадривания, но на ее скулах отчетливо проступил румянец.

«Черт! Чего они-то лезут! — с неприязнью подумал Борзов о выкрикивающих слова одобрения людях. — Что для них плохого Костян сделал? Чуть ли не виновником нападения тварей из него сделали. Разве что вертолет угнал, зараза! Это да, самое отвратительное из всего, что могло произойти! Но недооценил же я тебя, хантер!»

Генерал решил, что действовать сейчас нужно исключительно по-волевому. Вспомнить армейские будни. Давить неприятеля авторитетом.

Борзов нахмурился, разрубил воздух ладонью:

— Старшая Хранительница, вы с нами почти все время со дня основания Гарнизона. Почти три года. Ответьте мне, я хотя бы раз заставил людей пожалеть о том, что меня выбрали на роль… руководителя?!

Веселкова хмуро отвела взгляд, с неохотой ответила:

— Нет, генерал…

— Ни разу? — с напором спросил генерал.

— Вы ни разу… — сквозь зубы отчеканила Старшая Хранительница. — Вы ни разу не подали повода вас в чем-то заподозрить или не одобрить ваши поступки.

— Тогда почему вы сейчас упорно перегибаете палку?! — жестко спросил генерал.

— Перегибаю палку?! — впервые на лице Хранительницы явно проступила неприязнь и враждебность. — Вы называете жажду справедливости и желание вернуть украденное оборудование «перегибом палки»?! Генерал, я даже не знаю, что вам сказать на это! Не заставляйте нас думать, что…

Вперед вдруг вышел прапорщик Васильевич. Перекошенное лицо красноречиво говорило всем об эмоциональном возбуждении толстого вояки. Он затряс головой, отчего со своими тремя подбородками стал похож на воинствующего индюка, неразборчиво и пылко бросил:

— Хранительница, прошу вас более внимательно относиться к своим словам!

Веселкова смерила взглядом круглую, неряшливую фигуру прапорщика, едва не фыркнула. Но тем не менее ответила, с презрительной вежливостью процедив:

— Я думаю, что в теперешней ситуации некоторый накал позволителен. Однако я приму ваши слова к сведению.

Прапорщик дернулся, будто от удара, выпучил маслянистые глаза. Пухлые жирные губы поджались в щелочку. Арина тем временем продолжила:

— Я считаю, что мы должны организовать погоню…

— Погоню в «метели»? — смеясь, захрюкал Васильевич, вновь перебивая Хранительницу. — Да Керенский и сам там не выживет.

— Вы что не понимаете? — в упор спросила Веселкова. — Мне не столько важны беглецы, сколько украденные вещи! Они сейчас ценнее всего! А что касается Керенского — он специалист по выживанию в «метели»! Разве не так?!

Васильевич открыл рот, заметил холодный блеск глаз Хранительницы, с лязгом захлопнул. Видимо, устыдившись столь однозначной реакции, забормотал. Слова застряли где-то внутри, только по тряске нескольких подбородков можно было разобрать, что прапорщик что-то говорит. Но вопреки всему Веселкова услышала:

— А что нам понимать? В Уставе о понимании ничего не сказано… не положено…

Арина судорожно повела шеей, как неумеющий завязать галстук бизнесмен, подвигала плечами. Кожаная куртка натянулась, рельефно обрисовывая крутые шары плеч, высокую грудь, бицепсы.

— Генерал, вам решать, — с напором сказала Хранительница, с раздражением игнорируя бормочущего прапорщика. Волевым движением рубанула воздух и хлестко бросила: — Мнение нашей организации однозначно — виновный должен быть наказан.

На несколько мгновений в рубке повисла тишина. Каждый обдумывал свое. Так ли актуально сейчас, во время фактически разгромного поражения жителей Гарнизона, затевать карательную экспедицию? Рисковать оборудованием, броней, оружием! Людьми, в конце концов! Но и каждый, видя лицо генерала, сразу переводил взгляд на Хранительницу, и тут же поток мыслей менялся. Стоит ли сейчас, когда власть и движение народной воли в столь щекотливом положении, перечить Веселковой.

Борзов с кряхтением распрямил спину. И так давно утраченная гибкость тела сменилась намеренными по-стариковски угловатыми движениями. Обросшие жиром дряблые мускулы выставлены напоказ, живот больше не втянут. Генерал в очередной раз изменил тактику.

— Мы вас выслушали, Старшая Хранительница, впрочем, выслушали мы все мнения, — генерал обвел тяжелым, чуть умоляющим взглядом общество, словно убеждаясь, что никто не полезет со своими пятью копейками. Толстые пальцы извлекли клетчатый носовой платок, демонстративно протерли красную, одутловатую физиономию. Неторопливо затолкали скомканный платок обратно. — Я думаю, что сейчас единственное правильное решение — набрать группу добровольцев. Из Хранителей. В конце концов, именно для этого и существует ваша организация.

Веселкова сжала губы в полоску. Цель выпада Борзова очевидна. Подпустив в голос немного строгости, Арина вкрадчиво осведомилась:

— И в группу не будут включены хантеры? Специалисты в области выживания в «метели»?

Как бы хорошо ни владел собой генерал, даже ему стоило большого труда не усмехнуться. Бравада и попытка скрытой угрозы, или попросту «взятие на понт», не удалась.

— Нет. Не будут, — с каменным выражением, ровно ответил Борзов. Но решил чуть подсластить пилюлю. — Хантеры нужны сейчас Гарнизону больше, чем когда-либо. Нужно укреплять вентиляционные шахты. Привести в порядок двери и выходы. Мы не имеем права допускать даже малейшего шанса на второй прорыв тварей! А хантеры будут охранять работающих людей. Это мое последнее слово!

В рядах собравшихся родился одобрительный гул. Вырос, но под взглядами Хранительниц быстро увял, так и не добравшись до передних рядов. Впрочем, Веселкова и так поняла, что этот бой она проиграла. Сейчас Борзов сыграл абсолютно верно и люди на его стороне. Всем хочется безопасности. Мой дом — моя крепость. Людские желание всегда одинаковы — хлеба и зрелищ! Причем пусть другие бьются, а мы будем смотреть.

— Тогда я объявляю набор добровольцев, — сухо сказала Веселкова. Обернулась к людям, добавила: — Я первая вхожу в группу, если, конечно, она будет укомплектована.

На лицах людей сейчас было написано практически одно и то же. Бешеный ток мыслей. Если пойти сейчас с Хранительницей, значит, что при удачном исходе операции обретешь небывалое влияние и власть! Но можешь и погибнуть зазря. Выход в «метель» не прогулка по парку!

«Может, ты хоть в „метели“ сгинешь, курва!» — с ненавистью подумал Борзов, наблюдая за строгим лицом Веселковой.

Генерал понимал, что если Старшая Хранительница вернется из самоубийственного рейда с победой, власть в Гарнизоне окончательно перейдет к ней. Ее слово станет цениться больше, чем даже слова признанных ветеранов. А это конец.

Веселкова обводила собравшихся людей придирчивым взглядом, но те только опускали глаза. Никто не выступил вперед, не подал пример. Идти в самоубийственный карательный рейд никому не хотелось. Кроме риска, есть еще шанс навсегда оказаться в положении предателя, ведь хантеры по-прежнему остаются силой. Силой, с которой необходимо считаться!

Но вот в толпе возникло движение. Растолкав людей, вперед выступила болезненного вида симпатичная девушка. Карие глаза смотрят жестко и решительно. Бледное лицо с тенями под глазами, след бессонных ночей, кажется заостренным и осунувшимся из-за уродливого ежика. Но девушка держится бодро.

Виктория вышла вперед, безразлично сказала:

— Если Керенский и собирается уйти, ему это не удастся. Мы остановим предателя!

У генерала Борзова защемило сердце, а по спине поползли мурашки от ее тона.

Один за другим люди начали вызываться добровольцами, но Борзов по-прежнему не сводил взгляда с кровожадного выражения на лице Виктории Керенской…

Эпизод четвертый Всадник на бледном коне

1

Сознание медленно возвращалось. Вокруг царила кромешная тьма, а я плавал в ней, такой вязкой и тяжелой, что даже воздух врывался в легкие с трудом и болью. Вместе со способностью мыслить появились и чувства. Причем не самые приятные. Холод, сковавший одеревеневшие мышцы, и жуткая боль во всем теле. Такое ощущение, будто меня живьем пропустили через мясорубку. Отвратительная мягкость, странно сочетающаяся с одеревенением мускулов, добралась даже до кончиков пальцев.

«Где я?» — появилась осторожная, трусливая мыслишка.

Я попытался поежиться, борясь с холодом. Но каждое движение приносило такую боль, что я застонал. И сам не услышал своего стона, так неожиданно все тело пронзила молния боли. В глазах вспыхнули искры, мир закачался, поплыл. Пришлось на время прекратить все попытки согреться, иначе я вновь провалюсь в беспамятство. И тогда мне, может быть, уже никогда из него не выйти…

Наверное, я все-таки снова забылся. Придя в себя, я не почувствовал своего тела. Будто и нет его, а разум плавает отдельно. Света по-прежнему нет, вокруг страшная липкая тьма.

Не на шутку испугавшись, я попробовал пошевелить пальцами, но так и не понял, получилось ли. Попытался двинуть рукой. Раздался отвратительный натужный скрип, будто вместо плоти гнулось старое дерево. Или это скрипел снег под рукой?..

Только тут я заметил далекие блики света по бокам, на самой грани фокуса. Медленно, с вновь подступающей болью, я повернул голову. Точно. Блики света — дневные лучи, что пробиваются сквозь снежный наст по краю щитка шлема. Значит, я лежу лицом вниз? Черт! Как же отвратительно ощущение, когда не владеешь собственным телом!

Где-то в небесах раздался обрадованный возглас:

— Хантер? Вот ты где!

Я попытался ответить, но вместо слов из горла вырвался сухой хрип.

В мое тело тут же вцепились, затормошили. Мир опять закачался, вспыхнул багровым, желудок болезненно сжался, будто в затяжном прыжке с парашютом. Пришлось закрыть глаза, чтобы отогнать дурноту. Четыре руки бесцеремонно перевернули меня, быстро ощупали на предмет переломов. Открывать глаза не хотелось, от качания земли к горлу подступила тошнота.

Голос Дэйсона печально, но решительно произнес:

— Нет, ничем ему уже не поможешь… видишь, проломлен череп. Вон мозги на снегу, правда, их почему-то мало… Не выживет хантер. Придется добивать…

В темноте возник голос Джексона, с издевательским сочувствием он прокомментировал:

— Да нет, Джей, это не мозги. Разве мозги бывают коричневыми?.. Хотя ты прав, придется его добить…

Этого я уже не стерпел. Нашел в себе силы едва слышно проскрипеть:

— А вот хрен тебе… янки проклятый…

— Ага! Все-таки живой! — трогательно умилился Джеймс. — Ну, тогда просыпайтесь, Ваше спящее величество!

Я с трудом открыл глаза, будто поднимал не веки, а вручную замковые ворота. Багровая вспышка в восстанавливающемся фокусе оказалась окровавленным щитком шлема на фоне тусклого дневного света. Вот откуда привкус крови на языке! Дальше, в молочном водопаде сыплющегося снега, чернели две фигуры, склонившиеся надо мной. Увидев, что я прихожу в себя, американцы помогли сесть.

Я поднял руки, с удивлением отметил, что мне это удалось. Хотя при этом я не ощущал движений. С трудом отстегнул бесчувственными пальцами все ремешки на шее, снял шлем. Мороз тут же обжег кожу, кровь на щеке и слезы на ресницах схватились коркой, больно рванули волоски. Я поморщился от холода, сплюнул красным.

— Мы уж думали, что дальше без тебя пойдем, — обрадовано сказал Джексон. — Решили, что нет больше бравого хантера.

— Все в норме? — с тревогой заглянул в глаза Джеймс. — Внутри боли нет? Не отбил ничего?

Я попытался вспомнить падение, но в памяти ожили лишь смутные образы. Вот Дэйсон кричит, что мы падаем. Вертушка резко заваливается на бок, нас с Джексоном бросает по всему трюму, как жуков в коробке. Резкий свист приборов, сигнал аварийной посадки. Потом жуткий грохот и мощный удар. Облитое красным светом нутро вертушки сменяется белой пеленой снега, а потом наступает темнота…

— Что случилось? — спросил я, ощупывая голову.

Джексон поднял щиток, на миг я увидел ухмыляющуюся физиономию пиндоса. Потом мороз вцепился в разогретую броней кожу, Скэндел охнул, быстро захлопнул щиток. Но голос американца прозвучал по-прежнему ехидный:

— Ты, чувак, совершил нехилый прыжок из вертолета! Жаль, камеры не было. Любой бы режиссер удавился бы, но захотел тебя к себе в каскадеры!

Я устал стряхивать лед с ресниц, вновь надел шлем.

— Мы во что-то врезались, хантер, — пояснил Дэйсон. — Уже после того, как начали падать. Похоже, нас все-таки достали ваши амазонки… вертолет повело в сторону и я не справился с управлением. Когда напоролись на какие-то развалины, борт вертушки разодрало, а тебя воздушным потоком вынесло. Мы и не надеялись тебя уже вообще найти, не то, что живым! В рубашке родился!

Я проверил систему «умной брони», вроде бы все в норме. Включил питание. После короткой паузы компьютер вывел на экран сообщение, что такая низкая температура внутри комбинезона угрожает жизни человека и нужно срочно включить обогрев. Заботливый, блин!

Я попытался подняться, но глаза сразу заволокло пеленой, и мир закачался вновь. Слабость еще давала о себе знать, хотя кровь уже заструилась горячим потоком по венам. Скоро вернется чувствительность, и тогда мне вообще худо придется. Как бы я себе ребра не переломал…

— Вот, левой. Теперь правую ножку… Правую, говорю! — не переставал тарахтеть Джексон, помогая мне подняться. — Ты отличаешь правую от левой, или так по голове стукнуло?

— Слушай, заткнись, пожалуйста. И без тебя тошно! — рыкнул я на американца.

Джексон замолчал на полуслове, но заработавшие наушники исполнительно передавали тихие комментарии коммандоса. Впрочем, теперь я не обращал на него внимания. Меня вполне занимали вернувшиеся ощущения, что начались с покалывания в кончиках пальцев ног, а в полной силе нахлынули судорогами и спазмами боли в легких.

Ноги подогнулись, и, несмотря на быструю реакцию коммандос, я рухнул в снег. Огненный вихрь поглотил тело, взорвал грудную клетку, испепелил конечности. Тьма заволокла мир и вновь утянула в омут боли…

2

Почему-то жизнь никогда не приносит только лишь положительных сюрпризов.

Одни отрицательные бывают, да. И притом часто. А чтобы вот так, как в старых сказках о золотых рыбках, Емелях и прочее, прочее — фиг там!

Как правило, мелкая удача улыбнется щербатой пастью, а потом такое случится, что на стену полезешь. Конечно, из каждого правила существуют исключения: счастливчики, удачники. Люди, которым все само идет в руки. Но эти исключения лишь подтверждают общее правило.

Впрочем, я и сам не люблю принимать подарки судьбы. Во-первых, как и всякий мужчина, ненавижу быть должным и обязанным, привык всего добиваться своим трудом. А во-вторых, уже умный, опытный, знаю, что потом придется стократ отплатить. Как в старой шутке про то, что жизнь как зебра. Белая полоска, черная полоска. Белая, черная. А в конце — жопа…

Так и в жизни. То вверх занесет, то вниз…

После пятого «вверх-вниз» я понял, откуда подобные мысли родились в моей голове.

Придя в себя, я обнаружил себя в очень неудобном положении. И в прямом, и переносном смысле. То есть у Дэйсона на плече, вниз головой. А «вверх-вниз» мотыляет меня от его шагов.

— Пу…сти… — с трудом выхрипел я. Голова раскалывалась так, будто в ней не осталось ничего целого. Вдобавок рана на лбу разболелась от качки, виски просто разламываются от поездки вниз головой. Такое ощущение, будто вся кровь из тела собралась в голове.

— О, пришел в себя! — обрадовался Джеймс. — Потерпи, скоро придем.

— Пусти… — новые слова давались уже легче.

— Да мне не тяжело, лежи, отдыхай, — отмахнулся Дэйсон. — Экзоскелет взял всю работу на себя, я твоего веса и не чувствую…

— Пусти, сказал! — начал раздражаться я. Почему-то вспомнилась покойная Хранительница, что висела на нашей шее во время памятного похода за ребятами из моего звена. Ехать на американце сразу стало еще неприятнее.

Американец остановился, картинно снял меня одной рукой, попытался поставить, но не выдержал, покачнулся. Экзоскелет не всесилен, да и законы тяготения никто не отменял. Так что покрасоваться коммандос не удалось.

— Чем вы меня накачали? — спросил я, с недоумением выпрямляясь.

Во всем теле была странная легкость, ломота и боль отступили. Лишь невыносимо раскалывалась голова, да во рту стоял отвратительный привкус химии.

— Обезболивающим, — пожал плечами Дэйсон.

— Ты меня, зараза, еще за палец укусил, когда я тебе капсулу в рот клал! — не преминул вставить Джексон. — Челюсти у тебя, как у крокодила, чуть не откусил вместе с броней!

Я с удивлением расправил плечи, размялся. Но боли в ранах пока не чувствовал. Слава химизации!

— А где вы обезболивающее взяли? — еще раз удивился я.

Дэйсон хмыкнул под шлемом, жизнерадостно сказал:

— Я присматривался в вертушке к препаратам, когда из рейда по Тверской возвращались. Сразу заметил нужные. А женщине в медблоке сказал, что у меня рак и мучают постоянные боли. Вот она от всего сердца и насыпала жменю. Правда, потом пришлось отрабатывать…

— Да вы мошенники, оказывается, — весело пожурил я коммандос.

— Нет, чтобы спасибо сказать, он еще обзывается, — пробурчал Скэндел. — Еще и за палец укусил…

— Да слышал я еще с первого раза про твой палец! Не откусил?

— Нет, — опасливо покосился на перчатку американец.

— Ну вот, значит, все в порядке! — подвел итог я.

— Хам, — обиженно отрезал Скэндел.

Я обернулся. Вокруг сплошная занавесь из крупных хлопьев снега, что непрерывно сыплются из мутной серости неба. Солнца не видать, только в одном месте снежный кисель слегка светлее. Других ориентиров нет. Вокруг одинаковые развалины, будто снежные барханы. В «метель» и не поймешь, по чему ты сейчас ходишь. Или по шоссе, или по паркам Южного Бутова, или по кладбищу. Впрочем, кладбище сейчас везде, весь мир в могилах.

Я обратился к карте в шлеме. Но вызванное меню растерянно развело руками и выдало скупое «местоположение не определено».

— Куда мы идем?

— К вертушке возвращаемся, — пояснил Джеймс. — Мы тут тебя искали. Решили, что если до темноты не найдем, завтра пойдем к Кремлю сами… уж не обижайся.

— Да чего уж тут, — я развел руками.

Действительно. У меня не было шансов выжить даже до темноты, лежа в снегу с выключенным от потрясения комбинезоном. А уж темнота бы убила на двести процентов. Температура ночью падает весьма ощутимо даже в нормальном климате, а в «метели» так вообще.

Американец покосился на меня, определяя, не обиделся ли. Осторожно сказал:

— Мы оборудовали там, около вертушки, небольшое убежище, чтобы ночь провести. Так что нужно спешить. Закат скоро.

— Оборудовали? — ехидно поднял бровь я.

— Ну… — замялся американец. — Что было в вертушке… Короче, сам увидишь. Пошли, раз на ноги встал.

Не скоро я приноровился к ходьбе. Ноги заплетались, подгибались, будто набитые ватой.

«Сколько же они мне таблеток насыпали?! — ужаснулся я, стараясь идти ровно. — Как бы глюки не начались… Хотя коммандос, наверное, спецы, им виднее».

Но эта мысль утешала слабо. Каждый раз, когда приходилось вскарабкиваться на сугроб или переступать завалы, мне казалось, что стоит только сильно оттолкнуться, и я отправлюсь в полет Гагарина. Вдобавок не проходило ощущение, что американцы тайком поглядывают за мной, да посмеиваются. Это ужасно злило. И я упорно стремился держать спину и ноги ровными. Шагал, шагал и шагал…

Я настолько углубился в собственные ощущения, что не сразу заметил медленно проступающее в снежной пелене черное тело исполинского кита. Оно становилось все больше и больше, обретало четкие очертания, прояснялось.

— Елки… — потрясенно выдохнул я.

Ми-24 лежал на боку. Винты обломаны у основания, только один из них бессильно согнут. Вмерз вместе с днищем глубоко в снег. Фонарь машины разбит вдребезги, кресло пилота и приборная доска исчезли под толстым слоем снега. Задняя часть вертолета оторвана напрочь, в боку, на месте двери в трюм, громадная рваная дыра. Очевидно, именно через нее я и отправился в полет… Тьфу! Уже как пиндос заговорил!

— Впечатляет? — мрачно хмыкнул Дэйсон.

— А то, — в тон ему отозвался я.

— Тебе-то еще ничего, ты вертушку уже такой увидел. А я в ней очнулся, — рассказал Джеймс, обводя взглядом развалины. Даже в самой расслабленной ситуации убийца не теряет бдительности. Готов в любой момент выстрелить, вцепиться руками и ногами в опасность, биться до последнего. Только голос Дэйсона был по-прежнему обманчиво спокойным. — Как приземлились — не помню. Уткнулся мордой в приборную доску, и думаю, если вы оба к праотцам отправились — застрелюсь!

Ого! Вот это уже что-то новое! Разве не учат американцев бороться только за свою жизнь? Ведь их же шпионам даже «капсулу смерти» не дают. Настолько ценят жизнь солдат и права человека в демократической юсе. А тут вдруг такая самоотверженность!

— Зову вас по интеркому. В ответ молчание, — продолжал Джеймс, ничего не замечая. — Я уже и автомат приготовил. Выползаю из кабины, а там развороченное пузо вертушки. Оттуда дым валит, все в обломках…

— А я морду из сугроба поднимаю, гляжу, а этот дурик уже в рот ствол засовывает! — с нервным смешком вклинился Скэндел. — Я ему и крикнул…

— Идиот! — раздраженно буркнул Джеймс, но от моего взгляда не укрылось то, как его передернуло.

Я хмыкнул, стараясь сдержать смех. Сразу догадался, что американец от неожиданности едва на курок не нажал. Вот была бы хохма… Что это у меня черный юмор прорезаться стал? Не врач вроде бы.

— Да откуда я знал, что ты там задумал! — лениво принялся оправдываться Джексон, видимо, уже не в первый раз. — Я, знаешь ли, сам едва концы не отдал.

Дэйсон весьма красноречиво махнул рукой, показывая, как бесполезно спорить с напарником, позвал:

— Пошли, Костя. Тебе отдохнуть надо.

Ну надо же! Сегодня прямо особенный день! Американец меня первый раз по имени назвал! И чем это я заслужил особенную честь быть в друзьях у киллеров? Или мы теперь все заново родились? После Катастрофы детьми не остаются, какими бы наивными мы ни были раньше. Теперь нет уже ни наемных убийц, ни генералов, ни президентов и вражеских стран. Есть только люди, что вынуждены жить бок о бок. Как в пещерные времена. Иначе — гибель…

Мы подошли к неприметному сугробу. Джеймс неожиданно нагнулся, поднял вместе со скрытым листом металла целый пласт снега, открывая черный зев хода.

— Ни фига себе! — присвистнул я.

Прикрытый оторванной дверью вертолета полуразрушенный подвал казался сейчас не суперзащищенной крепостью, но местом, где можно вполне нормально отоспаться и отдохнуть. То, чего нам сейчас и не хватает.

— А вы умеете маскироваться! — восхищенно похвалил я. — Прошел бы мимо и не заметил! Честно.

— Да чего уж, — вдруг смутился Джексон. — Ты же помнишь, мы рассказывали, что таким образом почти полтора года жили. Так что как-никак опыт-то есть. Да и школа у нас хорошая была. Знаем, как и что устроить.

Я спустился по чудом сохранившимся кирпичным ступеням. Вот интересно, а что это за здание раньше было? Наверняка какой-то магазинчик вроде сувенирных. Слишком маленькое помещение для всевозможных спа-массажных-интим-салонов. Но вполне просторное, чтобы уместить троих человек с вещами и еще оставить место для костра. А костер, видимо, будет, если судить по наваленным возле облезлой кирпичной стены мокрым доскам. Около противоположной двери аккуратно сложены знакомые тюки. Оборудование и запасы еды из вертушки.

Джеймс заметил мой взгляд, кивнул на тюки:

— Покопайся там. Наверняка должен быть КАт, ты же у нас безоружный.

— Это дело нужное, — радостно ухмыльнулся я. Действительно, без автомата я себя чувствовал как без кожи.

Пока я бессовестно перерывал ворованное снаряжение, Джексон стаскивал в импровизированный очаг доски, мокрую, покрытую льдом глянцевую бумагу, все горючее, что смог найти. Дэйсон мешал в походных мисках ужин, с неудовольствием поторапливал напарника. Темнело очень быстро. Я с трудом различал предметы в ящиках, благо, КАт давно знаю на ощупь! Потому и в почти кромешной темноте безошибочно сорвал защитный футляр, потянул наружу оружие. В ноздри тут же ударил запах заводской смазки и металла, сердце сразу заколотилось сильнее. По венам кровь заструилась бодрее, даже мышцы раздулись, готовые к новым схваткам.

Джексон наконец затащил в подвал последнюю доску, закрыл за собой вход. В помещении сразу наступила глубокая ночь. Я почти на ощупь пробрался к своему месту, где были сложены тряпки и вещи для лежака.

— Соляркой разжигать будете? — кивнул я на доски для костра. — Завоняет же все. Задохнемся.

Джеймс смущенно пожал плечами.

— Нет, не соляркой. Баки вертушки пусты, там пулевых отверстий как в решете. Уже проверяли. Придется разжигать как в древности…

«Как в древности» оказалось смешно.

Скэндел бодро схватил две доски, умело наломал лучины. Затем высыпал их на бумагу и туда же воткнул две палки. Одну широкую, самую трухлявую, положил на лучину. Вторую, поменьше и покрепче, сжал ладонями и принялся что есть силы тереть… минуту… две… пять…

По подвалу потек отчетливый запах паленой кожи и волос.

— Черт! — выругался Скэн, сунул обожженные пальцы в рот.

— Не получается? — участливо спросил я.

— Сам попробуй! — раздраженно прошипел Джексон, с яростью отбросил палку.

Несколько минут мы сидели в кромешной темноте. Наконец тишину прервал триумфальный возглас Скэндела:

— Порох!

— Что? — не понял я.

— Ща! — заулыбался Джексон.

— Что ты задумал?! — заволновался Дэйсон.

Его напарник не ответил, долго копошился в темноте, наводя шорох, чем-то звякая. Я за это время понял, что он собирается сделать. Высыпать порох из патрона КАта, а потом поджечь.

— А почему не попробовать зажигалкой? — нервно подал голос я. Стало как-то не по себе. Вдруг в темноте Джексон что-то не рассчитает и патрон выстрелит?

— Охота руку сжечь? — нервно рыкнул Скэндел. — Думаешь, что самый умный? Зажигалка — вещь полезная, а разжигать из мокрого — только испортишь эту вещь. Быстрее она перегорит, чем подожжет дрова. Поверь мне! Сначала дрова высушить надо.

— Ну-ну, — согласился я, впрочем, безо всякого энтузиазма.

Некоторое время Джексон молча шуршал в темноте, сопел, что-то мастерил. Наконец, радостно воскликнул:

— Готово!

Не успел я спросить, что именно у него готово, как раздались короткие и быстрые удары камнем о камень. В темноте ярко заискрил порох, мелькнули перекошенные старанием глаза американца. Потом раздался удар по чему-то мягкому и следом кровожадный рев…

— Опять по тому же пальцу? — сочувственно спросил Джеймс.

— Угу-у-рр!! — злобно промычал американец.

Я вспомнил, как мрачно подшучивал надо мною Джексон, говоря о коричневых мозгах. Тут же из детской мстительности решил вернуть должок:

— Может, тебе его на фиг отрезать? А то глядишь — еще кто-нить укусит. Знаешь, верблюда соломинка сломала, а тебя палец сгубит!

— Да пошел…

Я довольно засмеялся. Определенно, месть — вечная штука, чтобы там ни писали в Библии!

Я довольно откинулся на спину, сложил руки на оружие, но сзади что-то упорно мешало устроиться поудобнее. Цапнув в темноте непонятный предмет, я радостно вскрикнул.

— Ты чего? — подозрительно спросил Скэндел.

— Держи, поджигатель вселенной, — протянул я Джексону. — Считай, что я сегодня жуть какой добрый!

— Фляжка? — с недоумением спросил тот.

— Не фляжка! — наставительно поднял палец я. — А фляжка со спиртом. Подарок наших общих знакомых, чтоб им и в аду холодно было!

— Со спиртом? — тупо протянул американец. Потом как заорал: — Что же ты, гад, раньше молчал?! Издевался надо мной?!

3

Странная штука человеческая психика. За прошедшие сутки меня пытались убить как минимум три раза. Бросила и предала любимая жена, отдал на растерзание врагу верный товарищ! Погибли мои друзья. А я сижу спокойно в каком-то задрипанном подвале, где два киллера-американца жгут костер, хлебаю армейский рацион и слушаю незатейливые казарменные истории. И самое ужасное из всего этого, что мне нравится. Нравится смотреть на отвратительно чадящий костер, слушать наполовину выдуманные истории из жизни пиндосов. Нравится не думать о проблемах и будущем… Может быть, я просто устал?

Странно, но после еды спать не хотелось, вопреки моим ожиданиям. Похоже, мой организм окончательно смирился с мыслью, что у него сумасшедший хозяин. Но все равно поспать будет нужно, просто необходимо. Судя по часам «умной брони», сейчас шестой час вечера. А завтра придется подниматься рано. Ведь идти нам только по световому дню, да и то опасно. Ночью же тварь «метели» прозевать еще легче…

— …Так что в Швейцарии после того у меня подрастает мальчик. Если не было осечки, — засмеялся Дэйсон, заканчивая очередную сомнительную басню.

— А почему именно мальчик? — удивился я. — Вдруг родилась девочка?

— Я же сказал, — нагло ухмыльнулся коммандос. — Мальчик подрастает, если не было осечки и не родилась девочка!

— Феминист! — фыркнул я.

Дэйсон мощно заржал, его тут же поддержал Джексон. А после небольшой паузы присоединился и я. Но смех быстро угас, силы остались только на то, чтобы слушать. Оторжав необходимое, замолчали и американцы. Но, вопреки моим ожиданиям, новой истории с обязательными Мэри-колготки-выпивка-хот-дог не последовало. Тишина как-то незаметно вползла в подвал. Загрустил Дэйсон, видимо, вспоминая родину. Замолчал Джексон, задумчиво почесывая горбинку на носу. Загрустил и я, вспоминая милое лицо с каштановыми волосами…

— Те твари в Гарнизоне… ну, что с поясом и арматурой в руке… — вдруг смущенно начал Джексон. Покосился по сторонам, но мы не возражали. Ободренный, он продолжил: — Разумны?

Дэйсон подбросил в костер заледенелый обломок ящика. Вверх брызнули багровые искры, в пламени зло зашипело, затрещало. Американец, не отрывая взгляда от огня, тихо спросил:

— Скэн… ты помнишь, как мы… в Японии…

Джексон смутился, краска медленно подступила к лицу. Коммандос попытался всунуть руку в прорезь шлема, по всегдашней привычке почесать горбинку на носу. Будто каждый раз проверял, на месте ли она.

— Тогда мы тоже гадали, с кем или… с чем нам пришлось столкнуться. Из-за этого едва ноги унесли, слишком уверовав в сверхлюдей и еще черт знает во что…

— Но то же было совсем иное! — горячо, но так же тихо возразил Скэн. Смущенно добавил: — Х-11 вообще нельзя сравнивать ни с чем… и Длинного, и гладиаторов…

— Иное, — согласился Джеймс. Потом поправил: — Чужое. Но там все равно было легче. Нам дома сказали — не лезьте не в свое дело, парни. Америка нуждается в спецах, а не в философах…

— Какая здесь связь? — уже громче спросил Джексон, видимо, с неудовольствием вспоминая неведомый мне эпизод.

Джеймс ответил не сразу, будто собираясь с силами. Вздохнул, словно выдирая с болью и мясом из себя слова, процедил:

— Тогда нас заставили не думать. И мы с радостью согласились. Что нам неведомое? Зачем?.. а здесь… Здесь я просто боюсь того, что окажется правдой…

Несколько минут в развалинах слышен был только треск костра. Наконец, Скэндел пробурчал:

— Но ведь сейчас иная ситуация. И нам нужно разобраться, есть ли у этих тварей сознание или нет. От этого напрямую может зависеть наше выживание.

— Вообще-то, — вмешался я, ежась от холода. — Есть такая наука — психология. Я, правда, ей никогда не увлекался, но в универе по предмету имел пять… за пять сотен… Так вот психология, не помню как там точно, но она вроде бы доказала, что сознание есть только у человека. А вот интеллект есть у всех живых тварей. Или не у всех. У муравьев нет?.. нет, не помню. Что я хочу сказать. Если говорить о разуме как о сознании…

— Ты не запутался еще? — с сочувствием спросил Джеймс.

— Иди ты, — беззлобно отмахнулся я. Потом сказал, уже распаляясь неожиданной мыслью: — Были такие опыты: подвешивали бананы и давали обезьяне палку и коробки…

— Ага, помню! — радостно осклабился Джексон, наводя меня на мысль, будто он и был подопытным.

— Короче, обезьяна быстро и без подсказок брала палку и сбивала банан. Так же, без подсказок, становилась на коробки, которые выстроила в пирамиду и допрыгивала до цели. И все это без сознания… или разума, что, в принципе, одно и то же!. Но с интеллектом… Блин, тяжело-то как… Короче, насколько я помню, интеллект — способность адаптироваться к окружающим факторам. Может быть, эти твари как раз на уровне обезьян, ты же видел, как они похожи. Взяли палку в руки, стукнули по башке. Поняли, что это круто…

Наступило такое зачарованное молчание, будто я только что открыл что-то чудесное. Или, на крайний случай, сказал: «Улыбнитесь, вас снимают». И кошмар сейчас закончится. Только вот кто снимает? И почем?.. или все же снимают, глядя в оптику?

— А давайте, — подал голос Дэйсон. — Давайте пока считать, что теория хантера нас полностью удовлетворила? И «обезьяны» просто пользовались всем, что попадается под руку…

Джексон радостно посмотрел на товарища, с облегчением выдохнул, стараясь, чтобы мы этого не заметили. Вроде бы даже общее напряжение схлынуло. Только у меня, уже разогретого размышлениями, промелькнула донельзя поганенькая, отдающая отчаяньем мысль:

«И все-таки на развитие и эволюцию тех же обезьян ушли тысячи лет. Миллионы. А эти твари, да и вся „метель“, откуда взялись? И можем ли точно утверждать, кто разумен, а кто, наоборот, сошел с ума?!»

Я замотал головой, отгоняя отчаянную мысль. Нет! Тысячу раз прав сейчас Дэйсон, когда говорил, что есть проблемы посерьезнее. А такие вещи, как изучение тварей, — потом, все потом!

Пламя уютно потрескивало в импровизированном очаге. На миг даже сложилось впечатление, что нет ничего. Ни Катастрофы, что сгубила мир, ни страшной «метели» за стенами развалин, ни кровожадных тварей, поджидающих на каждом шагу. Сразу вспомнились все те счастливые времена, что раз и навсегда канули в лету…

А ведь когда-то точно так же мы с Вичкой сидели в зимнем сосновом лесу, жгли костер посредине января. Обнявшись, что было невероятно трудно в пухлых зимних одеждах, мы смотрели в огонь. Мечтали и любили. Строили планы на будущее… раньше мы частенько отрывались от цивилизации и мотались в походы. Иногда даже в середине рабочей недели садились в машину и выбирались далеко за пределы Москвы, чтобы вот так уютно посидеть у костра… Интересно, удастся ли нам когда-нибудь еще посидеть вместе? Помечтать? Насладиться друг другом?.. Не в плотском, физиологическом значении, а в духовном. Поговорить по душам, вспомнить все, что было. И плохое, и хорошее. Посмеяться над глупостью, вновь попытаться жить заново…

Голос Джексона вывел меня из сладких грез и воспоминаний.

— Слушай, Костя, а за что она тебя так ненавидит?

Я вздрогнул. Непонимающе посмотрел на коммандос. Тот смутился от моего взгляда, отвернулся. Извиняясь, пробормотал:

— Ну, это, конечно, твое личное дело. Можешь не отвечать. Прости, если что…

Я вдруг вопреки всему ответил:

— Ты Вичку имеешь в виду?

Джексон кивнул, все еще смущенно пробормотал:

— Хантер, прости. Я влез не в свое дело. Если тебе неприятно, не отвечай. Я понимаю.

— Да чего уж там, — махнул рукой я. — Отвечу. Как-никак мы вместе в одной… беде…

Почесав бровь, я протянул озябшие руки к костру. Воспоминания вновь горькой волной хлынули в меня. Перед глазами встало веселое, улыбающееся лицо Вички. Наша квартира в Южном Бутово, что только-только начали обустраивать. Улыбающийся беззубым ртом пухлощекий малыш в колыбели. Я вдруг ощутил томление в груди, затаенную грусть и боль.

— У нас был сын… Женька… Ему тогда только год исполнился… резвый такой малец, весь в меня пошел… но… понимаешь, сначала были месяцы беременности… Потом роды… — слова давались с трудом, но каждое новое слово будто снимало с меня тяжелый груз. Постепенно речь стала более плавной, насыщенной. — В общем, соскучился я за супругой очень. А у меня еще и работа была творческая. Отвлекаться нельзя, да и в тишине работать нужно. Понимаешь, день проходит с нервами. То ребенок заплачет, то еще чего по дому сделать нужно. Жене помочь… Все это мелочи. Я их обоих люблю и с радостью возился с Женькой и помогал Вичке. Но по счетам платить нужно, еду покупать тоже нужно… Родителей у нас обоих в живых не осталось. Помощи никакой нет. Только на себя и можешь рассчитываешь, как на войне… Вот меня и достало все. Расслабиться не получается, работа почти не двигается, тело требует разрядки…

Я замолчал, все ближе и ближе подходя к самому сокровенному. Момент, что навсегда изменил и разрушил наши жизни.

Вздохнув, я продолжил:

— В ту ночь я потребовал переселить сына. Сослался на то, что он мужчина и должен спать один. Детская у нас была, но колыбель постоянно торчала в нашей спальне. А мне нужно хотя бы ночью спокойно выспаться… Да и с супругой при ребенке я не могу… не мог…

Американцы тихонько слушали. Никто даже не пошевелился, никто не вставлял тупых комментариев, никто не хлопал по плечу с утешениями. Будто не тупые вояки-коммандос, а заправские психологи, американцы внимательно слушали.

— Вичка согласилась перенести колыбель… Я, вдохновленный быстрой победой, переселил спящего Женьку. Вернулся в постель к жене… И все было хорошо…

Я неожиданно смутился. Никогда не понимал мужиков и баб, что вдохновенно рассказывают о том, кто кого и в какой позе. Всегда считал, что для любящих сердец, несмотря на все сексуальные революции, должно оставаться место интимности. Чему-то такому, что знаешь только ты и твоя вторая половинка. И плевать на тех самовлюбленных уродов, которые нагло говорят: «Вторая половина?! Я не такой, я здоровым родился, целым. Нерасполовиненным!» Я гордился всегда тем, что жил вместе с девушкой, что всегда стремилась к совершенству и саморазвитию. С девушкой, которая смотрела всегда со мной в одну сторону…

Я судорожно вздохнул, пытаясь продолжить, пока горло еще до конца схвачено судорогой чувств:

— В эту ночь началась Катастрофа. Глубокой ночью дом начало трясти, а жили мы в хлипкой панельной девятиэтажке… Будто ножницами отрезало… Половина дома рухнула, полностью превратившись в бетонный хлам. И никто там не выжил… А я как дурак стоял на краю пропасти, что начиналась сразу за порогом нашей спальни и смотрел в темноту. Туда, куда рухнула детская… Где пропал Женька…

Горло сдавил спазм, в груди быстро разгорался пожар, но душа как будто освободилась. На глаза навернулись слезы, но я прокашлялся и закончил:

— Я не сразу заметил изменения в ней… Только уже при жизни в Гарнизоне. Почти через полгода после начала Катастрофы… Что-то в ней сломалось… Стала заговариваться, нести какую-то чушь. Появилась бессонница, спит по три-четыре часа в неделю. Да и то с кошмарами… Вичка возомнила, будто это я виновен в смерти сына… И, наверное, отчасти она права…

Я замолчал. Ком в горле никуда не пропал, и дышать стало тяжело. Обычно после этих воспоминаний, как было все три года, мне хотелось застрелиться. Даже во сне я пускал себе пулю в лоб. Суицид стал моей навязчивой идеей… Но сейчас я готов был расплакаться. Впервые я не хотел смерти… Но легче от этого не стало. Все вернется, как только я вновь вспомню окружающую действительность. Вспомню слова Вички, вспомню тварей и груз ответственности на плечах…

— Да брось ты, хантер, — тихо, но твердо подал голос Джеймс. — Не виноват ты ни в чем. Не мог ты даже подумать о том, что может произойти. Не вини себя зря… да и супруга твоя тоже не виновата… Жизнь такая тварная… Нужно искать выход и идти к нему. Не терзайся…

Удивительно, но после этих слов коммандос (пиндосы, американцы!) вдруг стали ближе. Никаких утешений и соболезнований. Простые слова правды…

Я ехидно усмехнулся, скрывая благодарность и слезы на глазах. С неприкрытым сарказмом буркнул:

— Вот уж не ожидал от американцев такой чувственности.

Дэйсон удивленно поднял бровь, спросил:

— По-твоему, мы автоматы?

— Да нет, просто… — замялся я, но понял, что действительно ляпнул глупость. — Извините, ребята. Нагрубил я по-хамски. Нервы…

— Вы, русские, всегда испытывали нездоровую ненависть к американцам, — обличающе произнес Скэндел. — Прямо дьяволов из нас делаете.

— Скэн, прекрати, — шикнул Джеймс.

Но я уже принял вызов и криво усмехнулся, согласно покивал.

— Ага, будто вы, янки, обожаете русских.

— Но неприязни не испытываем!

— Неприязни? — удивленно поднял брови я. Потом безмятежно добавил, соглашаясь: — Конечно, не испытываете. Особенно в фильмах и компьютерных играх, вволю настреляв русских. Какая тут уж неприязнь?

Джексон уязвлено замолчал, почесал горбинку на носу, но крыть было нечем. За него вступился Джеймс.

— То было после войны, Константин. Наши государства заставляли нас ненавидеть друг друга.

Я кивнул, подбадривая. С благодушной горечью сказал:

— Заставляли. Иначе не было бы национальной идеи. Что коммунизм — дохлая крыса, что дерьмократия — расписанная под хохлому шлюха. Потому и пытались друг друга убедить, что правы мы, а не вы.

Дэйсон озадаченно посмотрел на товарища, видимо до конца не понял смысл моих слов. Но ободренный миролюбивым тоном бодро сказал:

— Но ведь после развала Советского Союза мы больше не враждуем?

— Враждовали, — кисло поправил я, с дурной педантичностью не оканчивая спор. Затевать демагогию на тему отношений двух сверхимперий, одна из которых давно почила под могильной плитой истории и даже старики в буденовках все реже и реже ее вспоминают, не хотелось. Кажется, что все это бренно… нет, бренно — слишком пафосно. Так же, как и разговор о «миру — мир» во время Армагеддона. Скорее — глупо!

— Когда враждовали? — поразился Джексон. — Разве были вооруженные столкновения?!

Я покачал головой.

— Когда вы победили в холодной войне. Когда наша партия устала потихоньку разворовывать страну и одеваться в одинаковые коричневые одежды. Когда рухнула страна, а с ней и надежды миллионов людей. Ваша идея о свободе и развлечениях победила. А еще мы враждовали, когда быстро пресытились вашим ширпотребом. Макдоналдсом, порнографией, грязью… тогда мы и враждовали, что слишком поздно осознали себя державой, начали отвергать губительную западную идеологию и взращивать свою. Хотя, конечно, вы нас многому научили этим. Да и благодаря уже более-менее отработанной вами финансовой системе и компьютеризации мы быстро выпрямились…

— Что значит «грязь»? — хмуро, почти враждебно спросил Скэн. — Порнография и фастфуды я еще понимаю, но что значит «грязь»?

— Ой, ну не надо ля-ля, хорошо? — довольно грубо отмахнулся я. Тема и впрямь раздражала. Ну а кому приятно обсуждать собственные проигрыши?! А ведь русский человек в то время, время перестройки и после нее, действительно проиграл войну. Бригады, алкоголики, воры и извращенцы с лентяями. Вот тогдашнее население… ах, нет, забыл обедневшую и никому ненужную интеллигенцию. Те, кто посмелее, — сбежали в Штаты, те, кто попатриотичнее, — остались. Для вас ведь не секрет, почему американцев в Европе не жалуют… Впрочем, как и нас, русских. Только нас боятся, как боялись всегда. И не понимают.

— А нас? — тоже хмуро спросил Дэйсон.

— Потом стали и вас боятся, — нехотя согласился я. — После того как осознали, что маска арлекина, шута, сексуальных свобод и жирного жителя общепита, всего лишь маска. А настоящее ваше лицо — авианосцы, банковские системы, ракеты… еще бы чуть-чуть — и в мире осталось бы только две сверхдержавы. Вы и Китай. Мы бы догнали быстро… но не теперь… теперь уже можно плевать на все с высокой колокольни…

В развалинах повисло неприятное напряженное молчание. Чувствовалось, что глупый спор, что так неудачно затеял Джексон, готов был перерасти в драку. К счастью, все опомнились очень быстро. Да и сыграло свою роль ушата ледяной воды — напоминание о Катастрофе. Чтобы как-то сбросить напряжение, я иронично спросил:

— А вы ничего случайно с собой не прихватили? Ну всяких штучек из фильмов о Джеймсе Бонде? Вы же секретные агенты!

Джексон, первым уловив истинный смысл вопроса, гордо фыркнул и отвернулся. Мол, мы такие важные и в сбросе напряжения не нуждаемся. Зато Джеймс мгновение непонимающе смотрел на меня, потом хмыкнул и весело сказал:

— Конечно, прихватили. Вот сейчас я нажму эту кнопку на кулаке, и средний палец с реактивной скоростью выпрямится, правильно указав нужный путь халявщикам…

Я расхохотался. Вот уж не ожидал от американцев такого юмора. Ей-богу, только русский может так шутить! Или врач. Раньше я не замечал у юсовцев черного юмора, все больше шутки вроде: «Хей, Годзилла поцарапала мою машину! Вот сейчас ей задам!»… Или ему…

Уже полностью забыв глупый спор, я спросил:

— А от вашего командования не поступало никаких сообщений перед Катастрофой?

— Нет, — пожал плечами Дэйсон и подбросил в костер доску.

— А потом вы не пытались связаться?

— Пытались, да вот только ничего не работало…

— Разве у вас не было всяких примочек на крайний случай? Типа штуковин, что собираются из пуговицы и передают сигнал в штаб?

Американцы заулыбались, но Джексон мрачно ответил:

— Не было у нас таких штук. Мы вообще оказались в вашей стране случайно…

— Слушай, а правда, что это вы, американцы, что-то испытывали? — вдруг спросил я, совершенно не в тему. — Ну, что привело к Катастрофе?

— Даже если и правда, хантер, мы ничего об этом не знаем, — горько улыбнулся Джеймс. — Для нас Катастрофа как мешком из-за угла, как говорите вы, русские. Сначала думали, что это ваших рук дело, потом…

— Что потом? — невольно подался вперед я.

— Не обижайся, хорошо? — вдруг стеснительно извинился Джеймс.

— Обещаю! — с комедийной торжественностью поднял ладонь я в дурацкой надежде на то, что занавес тайны приподнимут.

— Потом поняли, — подозрительно смотря мне в глаза, не обижусь ли, аккуратно продолжил американец, — что Россия слишком отсталая страна, почти Африка, так же как все страны СНГ. Пришли к выводу, что, скорее всего, это дело рук Китая, одной из важнейших и опаснейших стран мира. После США. Прости…

— Да ничего, — отмахнулся я, хотя обидно и впрямь было. Хотя чего же я хотел, что въевшиеся в гены воровство и лень русского народа пройдут даром? Между тем, американец закончил:

— Так что, Костя, никому ничего не известно. Как неизвестно нам, что там, за океаном…

Я задал вслух вопрос, что много раз уже задавал себе в мыслях, хотя и сам боялся найти на него ответ:

— Неужели этот ад захлестнул весь мир?!

Снаружи раздался далекий и тоскливый вой.

Твари «метели» выходили на ночную охоту. Мы молчали, прислушиваясь к доносящимся звукам, невольно подчиняясь древнему инстинкту и двигаясь к костру.

— А что если это конец света… — вдруг боязливым шепотом сказал Джексон. — Нет! Настоящий! Что если Бог решил уничтожить этот мир!

Этот шепот так не вязался с общим представлением о крутом киллере иностранных спецслужб, что я захихикал. Дэйсон покосился на товарища, поморщился, укоризненно сказал:

— Ты что мелешь?

Секунду Скэн заглядывал нам в глаза, потом привстал, на порядок громче сказал:

— Да вы только подумайте! Неужели вы сами не видите, что происходит?! Настоящий апокалипсис! Люди отвернулись от Бога, как было предсказано в пророчествах и в Евангелии! Катаклизмы, саранча… ну или неведомые твари вместо саранчи…

Джеймс, извиняясь, посмотрел на меня, потом нахмурился и сказал строго:

— Джексон, прекратить нести чушь!

— Почему чушь?! — не на шутку разошелся коммандос. С истерической жестикуляцией вскричал с неожиданно прорезавшимся акцентом: — Разве в моих словах ошибка?!

— Тогда почему нас всех не замочили? — спросил я, с трудом уняв нервный смешок. Хотя, сказать по правде, слова американца неприятно кольнули.

— Так, еще не конец! — замогильным шепотом ответил Скэн. — Все еще продолжается.

Джеймс поежился, глядя в полусумасшедшие глаза напарника. Уже не так строго спросил:

— Ты хочешь сказать, что мы все обречены?

В развалинах наступило молчание. Треск огня с трудом перекрывал вой «метели», языки пламени отбрасывали зловещие блики на хмурые лица.

— Наверное, обречены… — уже совсем тихо прошептал Скэн.

— А что если нет?! — с идиотской надеждой поднял глаза Дэйсон. Посмотрел на меня, словно это я ответственен за Армагеддон.

Я нервно пожал плечами.

— Бред…

— Почему бред, хантер? — с нездоровым блеском в глазах спросил Джексон. — Бог решил уничтожить все человечество. Часть погибла в катастрофах, остальное довершат твари. Что не так?

— А что если погибла только худшая часть? — вместо меня заговорил Джеймс. — Бог, так сказать, решил не до конца уничтожить свое творение! Отлить из Чаши Грехов!

Скэн со всей серьезностью стал обдумывать слова напарника, а я тихо сказал:

— У меня сын погиб, Джеймс. Ему год исполнился. За что его-то?

Дэйсон отвел глаза. Извиняясь, проговорил:

— Ну… все мы рождены в смертном грехе…

— Вы же царя убили!

Слова прозвучали выстрелом в тишине, так неожиданно, что мы с Джеймсом одновременно повернулись к Скэну. Тот нервно пожал плечами под двойным напором, но все так же уверенно сказал:

— Ну, вы, русские, царя свергли. Богом избранного! А за это, если верить Писанию, ваш народ проклят до восьмого колена.

Пока мы с Джеймсом обдумывали новый довод Скэна, тот быстро подсчитал, почти радостно выдал:

— Вот, кстати, седьмое поколение сейчас!

Я устало потер виски. Театр абсурда начинал раздражать, хотя бы тем, что верить в него совершенно не хотелось. Тогда уж лучше и вправду застрелиться. Мысль показалась настолько соблазнительной, что я даже подвинул КАт ближе. Лишь в последний момент пришлось гневно напомнить себе, что я все еще в ответе за жизнь Вички! Пусть она сейчас и против меня, пусть обвиняет и ненавидит. Но не стоит забывать, что это всего лишь действие болезни. Вдруг в новом Гарнизоне будет настоящий психотерапевт, который сможет помочь? Тогда Вичка станет сама собой и все наладиться.

— Царь перед казнью отрекся от престола, — с сожалением, откладывая автомат, сказал я. Американские машины убийства разом расслабились, с самого начала заметив мой жест. Всегда начеку? Мысленно усмехнувшись, я запахнулся в обледенелую тряпку поверх брони. Тепло быстро покидало даже замкнутый комбинезон. — А если отрекся, значит, твоя версия с проклятием отпадает. Мы все в одинаковой… Короче, как говорил мой друг оптимист, — все плохо.

— Отрекся? — почти разочаровано спросил Скэн.

— Отрекся? — почти радостно спросил Джеймс.

Джексон под нашими победными взглядами заерзал, потом вдруг просиял, словно получил божественное откровение. Зловеще посмотрел на нас и спросил:

— А тела?

— Какие тела? — в один голос воскликнули мы.

— Тела хантеров из твоего звена!

— А что тела? — непонимающе нахмурился я.

— Ты помнишь странные раны?

— Странная болезнь? Язвы? — принялся вспоминать Дэйсон.

— Разрезы будто от лазера? — включился я, стараясь припомнить изуродованные трупы товарищей.

— А что если это раны не от рук людей?! — взахлеб принялся говорить Джексон, стараясь не упустить момент. Пьянея от собственной догадки, торопясь высказаться, он все больше распалялся. — Если это ангелы?!

— Что?! — иронически вскинул брови я. Но Дэйсон отнесся к словам напарника более внимательно, даже напустил на лицо задумчивое выражение. Нет! Все-таки они в своей Америке все помешаны на религии. Я саркастически спросил: — Какие ангелы? С нимбами и крылышками? Арфой бьют людей по головам, а струнами, на манер ассасинов, режут на части?

Я понял, что моей извращенной фантазии подивились даже закоренелые питомцы Диснейленда и Макдоналдса. Коммандос почти по команде захлопали глазами, а Дэйсон, сукин сын, даже чуть отодвинулся. Еще бы перекрестился, подонок!

— Причем здесь арфы? — честно попытался осознать сложности русского языка Скэн, все еще надеясь на то, что я не спятил. — Я не о тех ангелах говорю!

— А о каких?

— Об ангелах апокалипсиса.

— А какая разница… — попытался закруглить тему я, но тут неожиданно вмешался Дэйсон.

— Подожди-подожди! — торопливо выставил руку коммандос, потом повернулся к напарнику. — Я что-то такое припоминаю… Четверо чуваков на лошадях, которые мочат народ…

— Лошади? — еще раз проявил я полнейшее незнание конфессии.

— Что «лошади»?! — раздраженно обернулись американцы.

Я смущенно улыбнулся:

— Лошади мочат народ?

Скэн трагически вздохнул, спокойно пояснил, будто маленькому ребенку:

— Ты что, издеваешься? Нет, убивают всадники. Слушай, ты что, не читал Библию?

— Ни в одном глазу, — честно ответил я.

Американцы переглянулись. Дэйсон заговорил каким-то не то книжным, не то балаганным тоном:

— В день Страшного суда, предсказанного в Евангелие, прозвучат трубы Иерихона. И сойдет на землю божественный гнев. Четыре всадника апокалипсиса: Голод — на белом коне; Мор — на вороном коне; Война — на рыжем коне и Смерть — на бледном коне. И пройдут они по свету, сея мучения и смерти. Перестанут рождаться дети. И трупы поднимутся из могил, чтобы…

— Бу! — некстати пошутил я. Потом, видя неодобрительные взгляды американцев, стараясь говорить бодро и уверенно, сказал: — Чего-то вы гоните, ребята! Во-первых, какая война? Войны-то не было! А во-вторых, и бродячие трупы не на каждом шагу встречаются! Даже, я бы сказал, вообще не встречаются.

Джексон замолчал, видимо, махнув на меня рукой, как новый гуру последнего дня на скептика и атеиста. Но вот Дэйсон, попав под влияние библейских страшилок, серьезно сказал:

— Ошибаешься, Костя. Весь двадцатый век были войны. Да и в двадцать первом терроризм и горячие точки разбросаны по всей мировой карте! Это Война, всадник на рыжем коне! Ребята из твоего звена погибли на войне! С Чумой еще проще! СПИД, туберкулез… а на трупах мы своими глазами видели язвы неизвестного происхождения! Видели?

— Видели, — нехотя согласился я.

— Это, может быть, какой-то новый совершенный вирус. Значит, это Чума, всадник на черном коне! Голод… не только во время сверхдержав, но в Африке он не кончался до самой Катастрофы. А сейчас так и подавно. Это Голод — всадник на белом коне. Кстати, помнишь тощие трупы при первом рейде?! Как будто все соки из них высосали! А со Смертью так вообще легко. Она повсюду!

Джеймс закончил так мрачно, что у меня заныло под ложечкой. Вот ведь зараза, как логично все разложил!

— А трупы? — спросил я. — Зомби! Их же нет!

Джеймс ответил не задумываясь:

— Наверное, Армагеддон еще не закончился. Потом встанут и трупы из могил…

— Черт… — обреченно выдохнул я.

Навязанная американцами картинка ничуть не радовала. Наоборот, пугала своей неотвратимостью. Получается, что все наши чаянья и потуги тщетны! Бесполезны! И мы просто трепыхаемся, как рыбы в сети.

Я окинул взглядом американцев. Те сидели понурые, ссутулившиеся, но с такими одухотворенными лицами, что мне живо нарисовалась картина Судного дня. Лошадиное ржание, стальные копыта с хрустом давят обугленные кости детей, сатанинский хохот… и почему-то упорно ползущий по пепелищу терминатор с оторванными ногами.

— Да ну вас к чертовой матери! — вспылил я. — Фанатики хреновы! Развели здесь конклав кардиналов, блин! Какой, к дьяволу, конец света?! Катастрофа! И все тут! Никаких ангелов-маньяков на парнокопытных у нас нет! Все, конец теме! И вообще, достали вы уже. Давайте спать!

Американцы удивленно дослушали мои выпады. Послушно встали, загромоздили выход ящиками с припасами. Так же дружно улеглись на истлевшие тряпки, не снимая брони, затихли. Некоторое время я смотрел в потолок, пытаясь успокоить взбесившуюся фантазию, наконец, мне это удалось. Я с облегчением перевернулся на другой бок, приготовился уснуть.

— А у вас в Гарнизоне дети рождались? — вдруг невпопад спросил Джеймс.

От простого вопроса закружилась голова. В желудок будто провалилась ледяная глыба, а волосы на спине встали дыбом, по давно и бесповоротно утраченной привычке встречать опасность.

4

Старшая Хранительница сурово и бесстрастно оглядывала горизонт. Тот был не дальше ста метров из-за нагроможденных развалин и непрерывно сыплющегося снега. Амазонки ежились за спиной Веселковой, испуганно вскидывали оружие, поглядывая на предводительницу. Та даже в мешковатом боевом комбинезоне умудрялась выглядеть женственной, но непреклонной воительницей. Ни дать, ни взять — валькирия, если учитывать нордический климат.

Одна только Виктория Керенская стоит прямо, не пригибаясь, терпеливо дожидается приказа следовать дальше. Казалось, что ужасные твари «метели», которыми пугали всех в Гарнизоне, нисколько не заботили ее. Подступающая темнота отражалась в сощуренных глазах девушки, в которых сейчас невозможно ничего прочитать, кроме холода и равнодушия.

Арина Веселкова украдкой посмотрела на свою группу. Два хантера, Егор и Филипп, из тех, кто помоложе. Эти ребята не опасные, пока сила находится в ее руках. Они из нового поколения, зубастые щенки. Привыкли нападать стаей, но только на тех, кто послабее. На тех, кто теряет хватку. Вот и в Гарнизоне они почувствовали, что генерал Борзов понемногу уступает власть новому лидеру. Чтобы быстро закрепиться и отхватить часть добычи, ребята сразу вызвались добровольцами в карательный рейд. И плевать они хотят на то, что бывшие товарищи смотрели чуть ли не с отвращением. Пускай, зато в случае удачи именно те, кто остался в Гарнизоне, будут выполнять их команды.

Чуть поодаль от двух закованных в бронированные комбинезоны парней стоят пятеро Хранительниц. Все молодые девушки, с еще горячей кровью. Готовые умереть за идею и харизматичного лидера. Единственный их минус — очень уж боятся оружия в своих руках и предстоящего похода в «метель». Боязливо оглядываются на еще виднеющийся Гарнизон. Там привычнее, безопаснее. Даже несмотря на то что в последние сутки он превратился в развороченный муравейник. За ними нужно лучше поглядывать. Иногда подбодрить, чтобы не теряли веру. Иногда прикрикнуть, чтобы не теряли бдительность. Пусть идут в хвосте группы. Спину, может быть, и не прикроют, но предупредят об опасности хоть криком. Даже верная и глуповатая Танюша, так самозабвенно влюбленная в Арину, и та бесполезна. Смотрит как побитая собачонка, заглядывает в рот, ждет команды. Просится в безопасное место, привыкла к теплу в Гарнизоне. Ничего, пусть походит в «метели». Потом, правда, возгордится. Будет другим указывать, что тварей не забоялась, но и с этим справимся. Да и на самом-то деле девчонке будет чем гордиться.

И последняя, девятая участница похода, считая и саму Арину, — Виктория Керенская. Сказать по правде, она смущала Веселкову больше всех. Странная девушка. Пришла к ней в штаб, бродила среди девушек. Выспрашивала об организации. Даже завязала с одной романтические отношения втайне от мужа, но потом они быстро расстались. После первого общения с Ариной, кстати. Виктория тогда настолько яро пожирала Веселкову глазами, что даже Танюша заревновала.

Виктория быстро прошла первый тест, выучила все правила, устав. Даже обстригла роскошные волосы, которые каким-то чудом умудрялась держать в отличном состоянии. И вот тогда, став полноценной Хранительницей гражданских прав, и написала странное заявление на Керенского. Не сказать, чтобы это было плохо. Заявление пришлось как раз кстати, нужно было срочно укреплять свою власть. Да и Константин упорно не желал идти на контакт, несмотря на все усилия Арины. Нужно было устранить хантера, иначе его авторитет, вкупе с жадностью генерала, сильно бы усложнили жизнь.

Но Арина с самого начала знала, что за новая девушка ходит к ней в штаб. Старшая Хранительница начала присматриваться к Виктории еще задолго до того, как та вступила в организацию. И была неприятно поражена наблюдениями. Оказалось, что девушка только на людях выглядит сильной и решительной. Дома же она, в присутствии мужа, устраивает неприятные, отдающие сумасшествием истерики, кажется вялой и больной.

«А может быть, она и вправду сумасшедшая? — подумала Арина, косясь на неприступную Викторию. — От такой чего угодно можно ожидать. Так недалеко и до пули в спину!»

Но как бы то ни было, идти вперед нужно. Хотя бы для того, чтобы не пришлось с позором возвращаться в Гарнизон, тем самым утрачивая и ту власть, что уже имеется.

— Логика мужчин проста и понятна, — наконец разлепила сжатые в тонкую полоску губы Арина. — Она линейна и примитивна. Мужчины всегда выбирают только прямые пути, если дело не касается интриг и подлостей… У вас всех отмечен предполагаемый маршрут движения, который разрабатывали для первой группы хантеров. Он намечен дугой, после вертолетной посадки… корректируем угол до состояния прямой и выдвигаемся…

Намеренный выпад в сторону двух молодых ребят насчет мужской логики не дал результатов, кроме его отсутствия. Впрочем, Арина только убедилась в правильности своих суждений. Сейчас оба щенка ненавидят ее в душе, желают придушить, но молчат. Прибились к тому, кто посильнее, и ждут своей очереди вякнуть. Впрочем, не стоит упускать из виду и ту возможность, что ребята могут быть шпионами Борзова. Тот, стреляный воробей, многое еще может, хоть и хочет убедить ее в своей старости и дряхлости.

На миг Веселковой захотелось сказать еще что-нибудь грубое. Так, чтобы парни не выдержали. И тогда перестрелять щенят на месте! Тварей! Ублюдков! Подонков!

Невероятным усилием воли Арина отодвинула поглубже в память ненавистное лицо вечно пьяного отца. Попыталась забыть о его весомых доводах-кулаках, о его «штучке», принявшей постоянную боль. О слюнявых пьяных поцелуях!

Забыть! Прочь!

— Вперед! — только и смогла выдохнуть Старшая Хранительница. Сердце бешено колотилось, дыхание прерывается, на лбу, несмотря на холод, выступил пот. Пальцы мелко дрожали на курке, достаточно только искры, чтобы ей взорваться. — Егор — право, пятнадцать шагов! Филипп — лево, пятнадцать шагов! Хранительницы, по двое с каждой стороны, две сзади! Смотреть в оба! Докладывать о каждом подозрительном сугробе! Иначе задушу на месте без суда и следствия!..

Звено Хранителей быстро перестраивалось в надлежащий порядок. Только одна Виктория двигалась быстро, но без торопливости и неуклюжести. Было такое ощущение, что это автомат. Спокойно и бесстрастно дожидается того момента, когда нужно будет просто надавить на спуск…

5

Впервые за все время после Катастрофы я спал. Спал по-настоящему, а не бросался в омут забвения, чтобы просто избавиться от насущных проблем и получить временную передышку. Мне не снились сны, неизбежная тоска по прошлому. Только легкий, как кошачий подшерсток, отдых в темноте. Может быть, такой эффект обеспечили обезболивающие таблетки, которыми коммандос напичкали меня накануне, а может быть, простая усталость.

Я проснулся сразу, будто от толчка. Не было долгого выхода с неизбежной ломкой лени, потягиваний и сладких зеваний с подвыванием. Мгновенный переход из сна в реальность.

Вокруг кромешная темнота. Костер уже давно погас, что ощутимо по холоду, сковавшему ноги. Не спасает даже подогрев брони, впрочем, включенный на щадящий режим, дабы экономить энергию. Во тьме единственным светлым пятнышком были ряды цифр на экране шлема.

«07:02 пополудни; температура снаружи комбинезона: — 28 °C; температура внутри комбинезона: + 14 °C; скорость ветра: 0 метров в секунду; состояние „умной“ брони…»

Почему-то, лежа в темноте и даже не слыша своего дыхания, я был убежден, что американцы тоже не спят. Какая-то странная, завораживающая сила сковала нас. Давала тайную передышку перед смертельно опасным походом. Вспомнились вчерашние разговоры об апокалипсисе, всадниках и трупах. В свете нового дня или, точнее, в темноте нового дня, все это показалось глупостями и бредом. Такое могло прийти в голову только на пьяную голову, да и то после смешения нескольких галлонов крепких напитков.

Никто не знает, что произошло на самом деле. Но это явно не вина библейских всадников и страхов древних монахов в облике насущного голода, смерти, болезней и войн.

Чтобы избавиться от смешных, но гнетущих мыслей, я пошевелился. В полной тишине едва слышный шорох показался звуком выстрела.

— Костя, проснулся уже? — прилетел из тьмы шепоток Джеймса.

— Ага, — лаконично отозвался я, смотря в невидимый потолок.

Тишина вновь окутала подвал.

— А меня почему никто не спрашивает? — сварливо подал голос Джексон.

— А ты и сам отзовешься, — ехидно хмыкнул Дэйсон. Потом решительно добавил: — Ну, раз все уже встали, пора собираться, господа! Обоз ждать не будет, краснокожие могут появиться в любой момент!

— Где мой кольт?! — закряхтел Скэндел в тон напарнику, поднимаясь.

После легкой, недвижимой тишины подвал взорвался звуками. Решительные действия мгновенно приобрели будоражащий эффект кофе, разогнали сердце, наполнили мышцы силами.

Я рывком поднялся, столкнулся лбами, вернее, шлемами с Джексоном. Выслушал серию ругательств то ли на польском, то ли на венгерском языке, так как американец от удара бухнулся обратно.

— Слушайте, да вы прямо индиго какие-то! — восхитился я. — Сколько языков знаете, говорите почти без акцента. Вертолет водите, в медицине что-то понимаете. Да вам цены нет!

Джексон заткнулся, подумал немного, потом польщено буркнул:

— Вот-вот, цени нас, смертный. А то бодаешься тут, пальцы откусываешь…

Шутливо переругиваясь, мы развели угасший костер. В неровном свете костра удивились своему виду. Броня оказалась покрыта толстым слоем инея и пепла. Потом Джеймс вновь принялся за готовку, издеваясь над армейским рационом и мешая его с чем попало. Я со Скэнделом принялся рыться в тюках со снаряжением.

Мы придирчиво осмотрели все карманы и отсеки, с сожалением отложили боеприпасы, которые просто не вместились в рюкзаки и на поясах. Взяли минимум еды. Причем Джексон на полном серьезе сказал:

— Если что, перекусим тварями.

Я так и не понял, пошутил ли он или нет.

Наверное, нет.

Из всех фляг взяли только одну, со спиртом. Вместо воды с успехом можно использовать снег, а оставшееся место лучше заполнить патронами.

Молча перекусили безвкусной жижей, ориентированной не на вкус, а на максимальное наполнение организма полезными белками и жирами. Оставили алюминиевые армейские миски около тюков со снаряжением.

Уже потом, когда вышли, Дэйсон поставил дверь от вертолета, закрывающую вход, на манер козырька. Угрюмо пояснил на немой вопрос:

— Это на случай, если поблизости окажутся люди, пусть увидят. Тварям там ничего нет. Рационы запаяны в пластик и не пахнут, а вот людям полезно будет. Эх, жалко, что в свое время мы со Скэном не встретили такого подвальчика.

Я возражать не стал, что снаряжение ценнее наших жизней. Пусть. Может, и вправду кому-нибудь пригодится. Только потом поймал себя на мысли, что думаю так, будто прощаюсь. Будто и не суждено нам вернуться с победой в Гарнизон. Эта догадка заставила поежиться, от неприятного предчувствия засосало под ложечкой.

Чтобы взбодриться, я крикнул:

— Ну что, борцы-освободители! Пошли? Или весны ждать будем?!

Вопреки веселому призыву Джексон ответил как-то уж совсем невесело:

— Хантер, по календарю сейчас двадцать пятое мая…

Эта новость окончательно убила настроение. Злобно чертыхнувшись на приунывших коммандос, я быстро зашагал вперед. Американцы, украдкой бросив последние взгляды на подвал, двинули следом.

Снег как обычно валил тоннами. Крупные хлопья приближали линию горизонта до тридцати метров, благо ветер еще не слишком разгулялся. Повезло нам, почти прогулочная погода. Если не считать тварей и мороза.

Минут двадцать шагали молча. Потом Джексон стал напевать какую-то занудную песенку из репертуара чукчи-путешественника. Дэйсон попробовал присоединиться, но быстро замолчал, за что я ему был невероятно благодарен. Голоса у коммандос не было совершенно, а отключать наушники нельзя. Мало ли что может произойти?

Я обернулся, недовольно буркнул Джексону:

— Или заткнись, Паваротти, или двигай быстрей! Еле плетешься.

— Да, мой белый господин! — с издевательской покорностью сказал Скэндел.

Переругиваться с американцем, у которого язык без костей, я не стал. Тот кого угодно переболтает.

Молча отвернулся и шагнул вперед. Но не прошагал и двадцати шагов, как вестибулярный аппарат вдруг взбесился. Земля как-то странно покачнулась, прогнулась вовнутрь. Одновременно с предостерегающим криком Джеймса я рухнул в пропасть…

6

Группа Хранителей, или карателей, как за глаза называли звено в Гарнизоне, неотвратимо продиралась сквозь пелену «метели». Люди упорно, несмотря на всевозможные преграды и потери, двигались в непрерывном снежном буране. И хотя давно рассвело, белесое марево только добавляло теней, но нисколько не облегчало видимость. Гротескные фигуры в черно-серых экзоскелетах выглядели жутко, но органично на фоне всеобщей разрухи.

За прошедшую ночь звено уменьшилось на одного человека. Изуродованное тело одного из зубастых щенков осталось где-то позади, наспех забросанное камнями. Егор не слишком хорошо выполнял свою работу, несмотря на его заверения в частых рейдах в «метель». Видимо, учителя у него оказались плоховаты. Как бы то ни было, но, даже не взглянув на развалины спиной, тот уселся на заледенелый гребень кирпичной стены во время короткой передышки. Крысы появились неожиданно, выпрыгивая изо всех щелей.

Егор погиб сразу. Твари мгновенно сбили с ног растерявшегося от неожиданности человека, облепили, не переставая работать челюстями. Когда группа сориентировалась и открыла огонь, человек был уже мертв.

Впрочем, Арина Веселкова не сожалела. Оставшийся в одиночестве Филипп, второй из щенков, стал вести себя еще тише. Команды выполнял с полувзгляда, а злоба из глаз вообще пропала. Уступила место испугу, а это, как известно, самое лучшее чувство для руководства.

Да и остальные девушки получили бесценный опыт. В «метели» зевать нельзя! И теперь амазонки трижды обшаривали развалины перед отдыхом, прежде чем позволить себе опустить оружие. Но и тогда настороженные взгляды продолжали потрошить окрестности. Взбитый выстрелами розовый снег с пробитыми пулями телами накрепко впечатался в память. Арина Веселкова даже на минуту пожелала, чтобы подобная стычка повторилась, и второй щенок тоже угодил бы в пасть тварям. Как-никак, но это хорошая тренировка для ее амазонок. Только спустя секунду Хранительница передернула себя. Пока каждый человек на счету, потом. Все потом…

Арина с каждой минутой начинала беспокоиться все больше. Следов беглецов пока что не нашли никаких, а расстояние уже пройдено изрядное. Постоянно сыплющийся снег, ночь и ветер могли до неузнаваемости менять пейзаж за считанные часы. И если группа движется по неверному маршруту, лучше его сменить сейчас, нежели потом вообще заблудиться.

Старшая Хранительница бросила тысячный взгляд на электронную карту на щитке шлема, закусила губу. Похоже, что нужно менять направление. Вот только какое избрать?! У группы поиска сейчас нет права на ошибку. Любой неверный путь неизбежно приведет к поражению.

Группа движется по прямой линии, как и было уговорено, но следов хантеров до сих пор нет! Не могли же Керенский и американцы лететь на вертолете по дуге? Хотя почему бы и нет? Все-таки ветер, ужасные погодные условия, ночь. Что может быть хуже для летчика? Тем более что никто из беглецов не обладал профессиональными навыками пилотирования. Их вполне могло отнести в сторону на пару километров, и в этом нет ничего удивительного.

Стоит решить, продолжать ли путь до самого Кремля или сделать несколько контрольных витков по предполагаемым квадратам приземления? Прапорщик Гарнизона Васильевич клялся, что горючего в Ми-24 совсем мало, не хватит и на половину пути. Впрочем, так же клялся генерал Борзов, что в Гарнизоне нет гранат. Клялся до тех пор, пока Арина не легла с ним в постель и, дождавшись, когда генерал уснет, не обыскала все сама. Сразу появились и гранаты, и куртки для ее амазонок, и прочие «отсутствующие» вещи.

«Еще сотня метров, и привал. Людям нужно отдохнуть! — решила Хранительница. — А потом свернем, проверим дугу полета… или все же идти до самого Кремля?.. Черт! Успеть бы перехватить ублюдков!»

Арина стиснула зубы. Нельзя допустить, чтобы первый контакт с новым Гарнизоном, если он вообще существует, состоялся без ее участия! Невозможно! Но и идти сейчас тупо, как баран на бойню, в «метель», в надежде найти людей, — глупо. Стоит дождаться момента, когда власть Хранителей укрепится, станет абсолютной. Только тогда можно выходить на контакт. А Керенский может все испортить, если припрется туда с американцами!

— Старшая Хранительница! — сухо прошелестело в наушниках. — Вертолет!

Арина дернулась, будто от удара. Мысленно обругала себя за невнимательность и поспешила вперед.

Развороченное туловище вертолета медленно и пугающе проступило сквозь шторы падающего снега. Боевой вертолет почти не узнать под толстым сугробом. Лишь все еще четкие очертания стремительной фигуры и уродливо сломанная лопасть говорили о том, что это не кровожадная тварь поджидает добычу, а творение рук человека.

— Молчание в эфире! — быстро шепнула Веселкова.

Хранительницы остановились, бросая испуганные взгляды на предводительницу. Арине стоило огромного труда унять вдруг бешено заколотившееся сердце и взять себя в руки. Долгожданная встреча произошла.

Арина быстро проверила готовность оружия, махнула рукой, будто кого-то отгоняя.

Идущие впереди амазонки метнулись в стороны, пропали в снегопаде. Выждав секунду, двинулись вперед и идущие в центре.

Но чем ближе подходила Старшая Хранительница к вертолету, тем больше крепло в ней чувство, что никого они не найдут. Слишком спокойно вокруг. Интуиция молчит, а Арина привыкла ей доверять. Значит — засады нет.

Из снежной пелены неожиданными призраками вынырнули закованные в черно-серую броню фигуры амазонок, знаками показали, что никого нет. Вновь встали по флангам.

Уже не особо скрываясь, Веселкова подошла к Ми-24, заглянула в заваленную снегом кабину. Перчаткой расчистила снег, недовольно покосилась на разбитые приборы. Потом включила общий канал связи:

— Обыскать окрестности! Найти следы беглецов!.. Только не забывайте смотреть по сторонам!

Хранительницы метнулись в стороны, сразу же пропали в белой вате, словно бы и не было никого. Рядом осталась только верная Танюша.

Арина проводила фигуры девушек задумчивым взглядом. Те начинают приобретать настоящую армейскую исполнительность, это радует. Если так пойдет дальше, хантеры окончательно ослабнут и вся власть перейдет в штаб Веселковой.

Арина хмыкнула, вернулась к вертолету, принялась тщательно его обыскивать. Заглянула в трюм, едва не зарычала от злости. Приготовленные генералом тюки со снаряжением пропали. А это значит, что все хантеры живы, хотя даже втроем им не унести все на себе!

— Они должны быть неподалеку! — процедила Веселкова. — Они не могли уйти далеко.

— Подать пеленг в Гарнизон? — исполнительно выпрямилась Танюша.

Арина покачала головой.

— Еще рано. Пеленг обязательно перехватят хантеры и поймут, что мы устроили за ними погоню. Да и зачем посылать сигнал? Все равно снаряжения нет. Вот когда мы схватим Керенского и найдем похищенные вещи, тогда можно и Гарнизон уведомить.

— Ты права, Ариночка! Как я сама не догадалась! — масляно и обожающе улыбнулась девушка.

Веселкова поморщилась от откровенного заискивания, но ничего не сказала. В конце концов, у Танюши просто не достает ума понять, что она подхалимничает. А сообщать ей об этом не имеет смысла. К чему сейчас ссоры, когда каждый человек на счету?

Арина попыталась определить время, когда хантеры покинули вертушку, но это оказалось невозможным. Не меньше, чем несколько часов, это точно.

— Старшая Хранительница, — возник в наушниках холодный голос Виктории.

— Я слушаю, — сразу отозвалась Веселкова.

Немногословная девушка не станет просто так беспокоить, наверняка что-то нашла.

— Вам стоит на это взглянуть. Похоже, что хантеры где-то поблизости. Я нашла их убежище.

Арина скользнула взглядом по радару на экране, определила направление. Быстро направилась к Виктории. Следом тенью вышагивала Танюша, не отходя от обожаемой начальницы ни на шаг.

Виктория стояла у развалин, точно таких же, как и сотни вокруг. При приближении Арины выпрямилась, указала рукой вниз. Но Веселкова и сама уже заметила навес над черным квадратом входа в подвал.

— Похоже, что здесь они ночевали, — пояснила Виктория. — Там остатки костра и армейских концентратов. И снаряжение из вертолета.

— Отлично! — искренне обрадовалась Хранительница. Хоть одна из целей выхода в «метель» оказалась выполнена!

Быстро сбежала по ступеням, замерла на пару секунд, привыкая к темноте. Заметила сваленные тюки у стены, бросилась к ним. С раздражением отметила несколько пустых карманов с боеприпасами, наверняка их забрали с собой хантеры. Но радость находки все равно превысила злость. По крайней мере, Хранительницы вернутся в Гарнизон не с пустыми руками, даже если не смогут найти беглецов. И вертушку нашли, и припасы вернули. Одно это уже поднимет авторитет организации вровень с генеральским. А все остальное — дело техники.

— Хантеры ушли отсюда часа три-четыре назад, — негромко сказала Виктория, ощупывая голой рукой остывшие угли.

Арина обернулась на голос, машинально кивнула. Что-то в этой девушке настораживало Веселкову, не давало расслабиться. Может быть, сознание того, что для нее организация Хранителей всего лишь средство для мести мужу? Или еще что-то? Но уловить скользкую мысль Арина так и не смогла.

— Отлично, — повторила Веселкова. — Отлично.

Раздумывая над дальнейшим планом действий, Старшая Хранительница вышла из подвала, покачнулась на сильном ветре, что сразу вцепился в новую жертву на поверхности. Следом за ней вышла и Виктория.

— Отметь на карте местоположение снаряжения, — бросила она Керенской. Сейчас в Арине сражались две силы — мстительное желание поймать беглецов и рассудительность, требующая отдыха для людей и возвращения в Гарнизон.

— Что будем делать? — незаметно подкатилась Танюша. Как бы невзначай прижалась, обхватила руками руку Веселковой.

— Я считаю, что нужно продолжать путь. Хантеры не могли уйти далеко. Чтобы не потерять их след, нужно идти, — лязгнул металл в голосе Виктории.

— Людям нужен отдых, — все еще сомневаясь протянула Арина. Она и сама склонялась к такому решению, но в ней заговорил демон противоречия.

— Мы можем утратить преимущество и потерять след Керенского, — так же холодно и спокойно сказала Виктория.

— Может, вернемся? — жалобно спросила Танюша. — Вещи нашли…

Вдали, прорывая плотную завесу непрекращающегося снега, проревела тварь. Крик едва смог пробиться сквозь ватное покрывало снега и завывающий ветер, но даже с такого расстояния была слышна злоба, сквозящая в нем. Так может кричать волк, что напал на след добычи.

— Что это? — испуганно спросила Танюша, прижалась к Арине сильней. Та почувствовала, как девушка дрожит всем телом, с отвращением отодвинулась.

— Это Керенский! — жестко, с ненавистью процедила Виктория.

— Откуда знаешь? — метнула взгляд Веселкова.

— Я его чувствую.

Словно в ответ на ее слова, барабанной дробью, но на пределе слышимости затарахтели выстрелы.

— Всем ко мне! — рявкнула Арина. Решение было принято. — Выдвигаемся!

Виктория первая бросилась на звуки, став по правому флангу группы. Даже Арине было жутко смотреть, с какой кровожадной улыбкой эта женщина рвется вперед.

7

Лед под ногами вдруг пошел цепью трещин, захрустел.

— Осторожно! — запоздало крикнул Джексон.

Фигура американца тут же метнулась вверх, заснеженная поверхность пропала. Я даже не успел сгруппироваться, рухнул в искусственный колодец. Меня пару раз сильно приложило спиной о неровные стенки, вздернуло вверх тормашками, что-то ударило. Казавшийся минуту назад далеким пол с яростью дикого зверя бросился к лицу, ударил, едва не своротил шею. Ударом сразу выбило воздух из легких, едва не лишило сознания. Даже амортизаторы «умной брони» не спасли.

Я некоторое время лежал пластом, пытаясь вновь начать дышать. Отбитые легкие горели огнем. Потом с трудом поднял голову, в шее что-то надсадно хрустнуло, аж в глазах потемнело.

Сверху донесся встревоженный голос:

— Хантер! Ты как?

Я успел заметить гладкие, будто вымытые во льду теплым потоком углы, серые колоны грязного льда. В память с пугающей четкостью врезались многочисленные вмерзшие в лед тела людей, придавленные камнями. Ужас как-то лениво, отстраненно кольнул, будто пробуя на прочность.

И тут раздался рев.

Меня швырнуло на спину, ударило о стену. Только через секунду я сообразил, что это я сам отпрыгнул. В глубине ледяных переходов возникло смутное движение, будто сами стены задвигались, бросились навстречу. Секунду спустя ошарашенное, растоптанное страхом сознание выхватило толстые, с фонарный столб, щупальца. Они быстро и деловито, без лишней суеты, будто имели глаза, скользили между колонн. С легкостью великана рушили неожиданные препятствия.

Я панически засучил ногами, вдавливаясь в стену, попытался закричать, но горло отказалось повиноваться.

— Автомат!!!

Крик донесся с трудом, будто слышен сквозь сон чей-то тихий шепот. Я не сразу понял, что от меня хотят. Какой на фиг автомат, когда здесь, в сыром холоде мрачного подземелья, ТАКОЕ?!

Щупальца с пугающей легкостью оттолкнули вмерзший в лед, раздавленный бетонной глыбой автомобиль. Тот с громким скрежетом отлетел в сторону, дважды перевернулся. Щупальца короткий миг держали «в поле зрения» машину, потом, не касаясь стенок, устремились дальше. Мгновение, что для меня было длиннее всей моей жизни, и щупальца, будто исполинские змеи, замерли передо мною.

Я различил отвратительную серую кожу, покрытую замерзшей слизью. Еще более отвратительные короткие рыжие волоски и присоски. Те пульсировали, бледно розовыми ртами сжимались и разжимались, открывая мелкие, как у рыб, ряды зубов.

Мне показалось, что щупальца каким-то образом принюхались. С удовлетворенным чавканьем вздрогнули, со скоростью молнии метнулись вперед, будто тараны.

В следующую секунду я вновь обрел контроль над онемевшим телом, бросился в сторону. В спину мощно ударило, меня швырнуло метров на десять вбок, приложило о стену. Ударом едва не выбило сознание.

Сверху божественным громом застрекотало. Новый крик «спрута» на мгновение заглушил выстрелы, оглушил меня. Не вполне осознавая, что я делаю, перевернулся, вскочил. Рядом ударили в глыбу льда сноп щупалец, раскрошили в мелкую крошку. Ударом меня вновь швырнуло на пол.

— Хантер, оружие!!! — зарычал над ухом разъяренный голос Дэйсона.

Чьи-то руки ухватили меня за шиворот, сунули автомат. Я даже не посмотрел на человека, тут же нажал на курок. КАт загрохотал, метнувшиеся щупальца перерубило свинцом, выпотрошило. Те, уже на излете, ударили в грудь, опрокинули, обдавая зловонным запахом крови. Обрубки тут же втянулись в один из проходов.

Не успел я как следует отдышаться, из другого прохода метнулся новый пучок щупалец, остервенело рванулся вперед. Рядом ярко вспыхнуло, тяжело грохнул дробовик. Потом, не останавливаясь, американец подряд выбил всю обойму. Я и сам уже жал на гашетку.

Щупальца будто попали в вентилятор, взорвались, забрызгали кровью стены. Лохмотья серой кожи и бледного мяса разметало по проходу.

— Джексон! Трос!!! — безумно заорал над ухом американец.

От неожиданности я едва не всадил очередь в коммандоса, только в последний миг успел отдернуть палец с курка.

Джеймс быстро цеплял на мой пояс сброшенный Джексоном трос. Щелкнул застегивающийся карабин.

— Тяни!

От мощного рывка я едва не выронил оружие, успел забросить ремень КАта на спину. В следующий миг полет остановился, и я, болтаясь, повис на высоте метра над землей. Сообразив, начал карабкаться по стенам, с невероятной скоростью перебирая ногами. В следующий миг дневной свет, казавшийся наверху тусклым и грязным, буквально ослепил. Я упал брюхом на лед, рванул карабин на поясе, бросил трос в провал.

— Дэйсон!!! — крикнул я. — Цепляйся, я наверху!

Трос с легким шелестом исчез внизу, натянулся, подергался. Я вскочил на ноги, вцепился вместе с Джексоном в трос, натянул. «Мышцы» сервомоторов экзоскелета взвыли от натуги.

Раздался дикий рев, внизу что-то ударило так, что вздрогнула земля. Потом еще раз. Трос мгновенно ослаб, будто его обрезали. На мгновение волосы под шлемом зашевелились, когда я представил судьбу американца.

— Джеймс! — позвал Джексон.

Вдруг трос натянулся, потащил вниз. Мы едва успели затормозить ногами.

— Тяни!!! — страшно заорал Скэндел, падая на спину.

Я тоже не выдержал, рухнул на землю, засучил ногами, отползая. Снизу донесся новый рев, наполненный болью и лютой ненавистью. В ответ без остановки застрекотал автомат американца. Над провалом показался край шлема, потом шлем целиком, плечи. Я напряг все силы. Рванул трос, не переставая скользить по льду. Американца, как рыбу на крючке, выбросило на лед, по инерции протащило еще пару метров.

Дэйсон вскочил на карачки, быстро-быстро перебирая конечностями, пополз в сторону. За спиной из колодца вынырнули окровавленные щупальца, ударили в лед, обрушивая своды подземной ловушки. Мы с Джексоном тоже вскочили, не выпуская из рук троса, побежали, утаскивая пойманного на крючок американца. Лед под ногами мелькал со скоростью асфальта под днищем автомобиля на скоростном шоссе.

— Стойте! Стойте! Вы до Кремля меня волочить будете?!

Я не сразу сообразил, что Дэйсон уже минуту орет по интеркому. Не выпуская троса, я остановился, обессилено упал лицом в снег. В ушах мощным водопадом гудела кровь, сердце оглушительно стучало. Мне казалось, что я сейчас умру от недостатка кислорода, быстро-быстро задышал.

Под боком раздалось карканье, но я был не в силах повернуться. Через миг я сообразил, что это хрипло смеется Скэндел.

Я сел, с удивлением покосился на американца, потом перевел взгляд на его напарника. Дэйсон лежал на льду запутанный в трос. Похоже, что мы его тащили вверх ногами, несколько раз стукнули об углы, если судить по вмятинам на шлеме. А потом, вдобавок, волокли по поверхности ногами вперед. Сейчас Джеймс с трудом разгребал собранный неуклюжим комбинезоном сугроб, пытался выпутаться троса. На миг он остановился, покосился с укором на нас.

— Когда все это закончиться, если кто вспомнит — убью! — мрачно пообещал Джеймс.

Я облегчено засмеялся, не столько из-за комичности ситуации, а для разрядки. Иначе бы заорал.

Все произошло настолько быстро, что весь ужас ситуации только начал доходить. Руки мелко дрожали, в живот будто ухнула глыба льда. Второй раз в жизни я столь близко сталкиваюсь со «спрутом» и ухожу живым. Это просто небывалая удача! В Гарнизоне были, конечно, люди, что пережили такую встречу. Но для них на всю жизнь суровым напоминанием о тварях «метели» остаются ампутированные конечности, которые давили титанические щупальца.

Я кое-как встал, помог выпутаться из троса Джеймсу. Пальцы тряслись так, что простейшие узлы я распутывал только с третьего раза. А глаза волей-неволей возвращались к черному провалу на льду, где еще разочарованно ощупывали снег толстые щупальца.

8

Арина Веселкова бросила взгляд на часы. Бег в «метели» продолжается уже сорок пять минут. Достаточно для того, чтобы обнаружить беглецов, если, конечно, направление выбрано верно. Впрочем, выстрелы и рев твари слышались достаточно долго, чтобы принять все необходимые поправки к маршруту.

Задние крылья звена все больше и больше отставали. Экзоскелет костюмов облегчал работу, но не наполнял мышцы силой. Бессонная ночь, проведенная в пути, все сильнее сказывается на амазонках. Если ничего не удастся найти впереди, нужно устраиваться на привал. Иначе Керенского они обнаружат уже падающие от усталости, что существенно уменьшит их шансы на победу. Ведь с хантером два профессиональных убийцы, давно привыкших к сложностям и лишениям. Для них будет парой пустяков справиться с уставшими девушками, совсем недавно взявшими в руки оружие.

— Вижу ловушку по центру! — стеганул сухой голос Виктории, которая неутомимо бежала впереди.

А секунду спустя и сама Старшая Хранительница уже увидела глубокую трещину во льду.

— Стоп! — крикнула Арина, по рассказам хантеров вспоминая, что именно означает такая брешь. Потом запоздало вспомнила, рявкнула: — Молчание в эфире!

Амазонки рассыпались, встали на одно колено, вскинули автоматы. Ни дать ни взять — заправские солдаты. Стоит только чуть-чуть набраться опыта.

Арина бросила взгляд на россыпь красных точек на радаре «умной брони». Жаль, не удосужилась спросить техников Гарнизона, будут ли видны при приближении на радаре фигуры беглых хантеров. И, что еще более важно, будут ли они сами отмечены на радарах беглецов!?

Хоть Керенский с американцами и не находятся в зоне видимости радаров, Арина решила не рисковать. Жестом отодвинула правое крыло амазонок, с Викторией, к краю провала. Старшая Хранительница все больше и больше сожалела о том, что взяла девушку с собой. Уж очень странно та себя ведет. Заставляет ее волноваться. А вдруг во время долгожданной встречи с хантерами она их предаст? Поведет себя по-иному?! Было бы совсем хорошо, если бы она сейчас упала в лапы «спрута»… Хотя, ее же можно банально подтолкнуть.

«Нет! Глупости! — гневно оборвала себя Арина. — Что это за трусость, мать твою?! Она сама, несчастная девушка, пришла к нам! Это ублюдок Керенский насиловал ее, избивал! А ты ей не доверяешь! Вспомни себя! Вспомни эти волосатые грязные лапы, что тянулись к тебе каждый вечер! Запах перегара и пота!»

— Вика! — быстро сказала Арина. — Отойди от края!

Керенская вздрогнула от неожиданности, ведь приказано было молчать в эфире, но машинально отошла. В этот момент из бездны провала показались толстые щупальца. По рядам амазонок прошла волна отвращения и ужаса. Кто-то, забыв о приказе, шумно выругался, кажется, Филипп. Кто-то помянул Господа.

Впрочем, щупальца вели себя относительно мирно, прямо как спящий крокодил на берегу. Стоишь вдалеке, спит, делает вид, что греется на солнышке. А вот стоит только приблизиться на расстояние удара — броска не заметишь!

Щупальца между тем лениво и медленно шарили по краю провала. В мозгу Арины вдруг пронеслась абсурдная мысль, что щупальца сейчас похожи на язык, что аккуратно щупает ранку на небе, или разрушенный кариесом зуб. Они мягко и аккуратно гладили края провала, с хрустом ломали тонкую корку льда. Потом одно из них выпрямлялось, открывая отвратительные бледно розовые присоски. Те, плотно сжатые, вдруг начинали с шипением выдувать воздух. Брызгать водой на лед.

— Восстанавливает крышу, паскуда! — с ненавистью прошептала страшную догадку Танюша. Вскинула КАт. — Вот я ему сейчас…

— Стоять! — коротко оборвала Арина, ударила по стволу автомата, направляя в землю. — Выстрелы могут услышать!

Танюша подавилась готовым ответом, покорно замолчала, но глаза стали белыми. Неотрывно следили за мерно выполняющими работу щупальцами, что, казалось, ни на кого не обращают внимания.

— Следы, Старшая Хранительница!

И снова Виктория. Девушка просто не может устоять на месте! Порывается прямо сейчас броситься в схватку.

— Всем отбой, — с сожалением покачала головой Арина. — Привал. Всем Хранительницам — обыскать развалины, приготовить…

— Старшая Хранительница!

Арина начала раздражаться.

— Что, Виктория?

— Следы. Они совсем свежие!

— Я же сказала, всем отбой! Людям нужен отдых! И тебе, кстати, тоже!

Арина секунду подождала ответа, собралась отвернуться.

— Вам стоит на них взглянуть, Старшая Хранительница, — все так же терпеливо и спокойно пояснила Виктория, не выполняя команду.

Остальные девушки смотрели с испугом. Впервые кто-то, кроме печально известного хантера, решается спорить с их предводительницей.

Арина мысленно досчитала до трех. Холодно, постаравшись вложить в слова как можно больше стали, бросила:

— Хорошо. Я иду.

Медленно, чтобы внушить упорной девушке всю тщетность ее уговоров, показать, что только Арина имеет право что-то решать и приказывать, подошла. Вика, прямая, спокойная, указала дулом автомата на лед под ногами. Арина сцепила зубы от подобного хамства, могла бы и извиниться или хотя бы что-нибудь сказать. Нет, молчит как болванка глупая!

Чувствуя, что злость начинает закипать, усталость отвечает раздражением, Старшая Хранительница бросила короткий взгляд на лед. Две колеи, будто что-то тащили, следы ботинок. Вон там, немного в стороне, около третей колеи, следов особенно много. Непрерывно сыплющийся снег еще не успел скрыть окурки, рядом с колеями.

— Ну и что? — фыркнула Арина. Как она и ожидала ничего стоящего внимания! Девчонка заигралась в погоню и частного сыщика, сейчас бросаться на замерзшие плевки начнет. Мол, следы! Я нашла следы!

— Снег не останавливался, — лаконично ответила Вика, вызывая этим еще большее раздражение.

Арина едва не выматерилась на девушку, но вовремя прикусила язык.

Черт! Она же права! Снег действительно не прекращался! А такие крупные хлопья могут за полчаса укрыть не только окурки, но сделать почти незаметными все следы! А это значит, что хантеры всего в паре минут отсюда!!

— Молодец! — с трудом расцепила зубы Арина. Унять раздражение оказалось труднее. — Всем Хранителям! Отдых отменяется! Враг рядом.

Замешкавшаяся Танюша захлопала глазами, за что получила весьма увесистый удар в бок от раздраженной Арины. Группа с неудовольствием собиралась, девушки с неприязнью поглядывали на являвшую собой образец спокойствия Вику, но молчали.

— Отключить питание комбинезонов! Нас не должны засечь их радары! — раздавала команды Арина. — Всем проверить оружие. Быть настороже, враг рядом, и он чрезвычайно опасен.

— Так, может быть, броню не отключать? — осторожно спросил Филипп.

— Выполнять приказ, хантер! — выпалила Веселкова. — Ты хочешь, чтобы тебя подстрелили, как тетерева на охоте?! Или мы здесь шутки шутим?! Против тебя сейчас опасный и вооруженный враг! У нас только один козырь — неожиданность! А о какой неожиданности может идти речь, если нас на радарах за полкилометра видно?!

Щенок уязвленно замолчал, всем видом показывая, что не согласен с тупым начальством. Такие всегда знают лучше всех как нужно управлять, приказывать, поднимать ВВП в стране. Но все же принялся шарить руками по комбинезону, отстегивая ремешки и отсоединяя провода. Спустя минуту задвигались и амазонки, уже с открытой ненавистью поглядывая на Викторию. Всем хотелось отдыха, всем хотелось отстрочить встречу с хантерами. Со всех сторон послышались резкие вздохи, когда в щели комбинезонов начал прорываться ледяной ветер. Мороз яростно кусал кожу, обжигал легкие, слезы мгновенно замерзали на ресницах.

— Отлично! — встряхнулась Арина, чувствуя, как при выключенном питании вес брони резко увеличился. Но мороз приятно взбодрил. Захотелось пробежаться, а это именно то, что сейчас нужно. Главное — не забывать дышать только носом, иначе в Гарнизон уже можно не вернуться. Легкие обгорят на таком морозе за пару тройку часов.

Амазонки, косясь на спокойно и неторопливо шарящие по льду щупальца, что успели уже почти полностью восстановить потолок ловушки, побежали. Сначала медленно, лениво, прогибаясь под килограммами брони. Потом веселее, быстрее. Адреналин щедро наполнил кровь, жажда боя понемногу крепла даже в зубастом щенке.

Спустя некоторое время Арина уже сама пожалела о своем опрометчивом решении об отключении комбинезонов. Мышцы быстро устали. Не помогла даже старательно культивируемая ненависть к хантерам. Вдобавок, мороз уже настолько глубоко проник под броню, что понемногу отнималась чувствительность суставов. А обморожение наступает быстро. Очень быстро и незаметно.

«Откуда ты взялась на мою голову?!» — с ненавистью подумала Арина, поглядывая на Викторию, что как ни в чем не бывало трусила рядом.

В глубине возникла, затем стала больше неожиданная женская жалость к себе. С тоской проступили перед глазами картины прошлого, сменяли друг друга. Но одна из них чаще других возвращалась. Картина заполненной горячим паром ванной, с ароматной пенкой, тихим шорохом лопающихся пузырьков.

— Враг!

Еще не успев осознать смысл слов Виктории, Арина бросилась в снег. На лету сгруппировалась, выставила автомат. Завертела головой, в поисках хантеров, но увидела лишь бесконечный и успевший обрыднуть снег. Веселкова бросила вопросительный взгляд на девушку, та коротко кивнула куда-то. Арина посмотрела в указанном направлении и ахнула.

Константин Керенский и два американский спецназовца как ни в чем не бывало двигались вперед. Автоматы заброшены за спины, словно они на прогулке, а не в «метели»! От шлема Керенского периодически отлетает облако дыма. Курит, подонок! На таком малом расстоянии Старшая Хранительница даже различила обрывки фраз.

Арина вздрогнула. Если бы Виктория во время не заметила врагов, налетели бы прямо на них. И тогда — прощай славный эффект неожиданности! А там, глядишь, и головы…

— Держу цель! — лязгнула сталь в голосе Виктории.

Арина, под впечатлением от неожиданности, непонимающе обернулась к амазонке. Девушка неотрывно смотрела в оптический прицел автомата, и казалось, срослась с оружием. Вся поза напоминает сжатую стальную пружину, что распрямиться только с нажатием курка, когда кусочек раскаленного свинца прервет чью-то жизнь. Жизнь близкого, если не родного человека…

9

Бывают в жизни моменты, когда кажется, что ничто уже не сможет помешать задуманному. Кажется, что если приложено столько усилий, пройдено тысячи дорог, потеряны миллионы душ, то все просто обязательно должно получиться… А сколько выпито горькой воды из придорожных источников, отравленных страданиями и муками. А сколько ночей было проведено без сна, когда смотришь в бесконечную, родную, но такую бездушную пустоту звездного неба и раздумываешь о смерти. Сколько раз палец поглаживал курок, а сердце устало замирало. Ждало своего часа… Но — все! Сейчас ты дойдешь до финальной черты, за которой тебя ждут победа и заслуженный отдых.

Но у слепой Судьбы, коварной, как портовый убийца, что бросается из темноты с кинжалом, свои планы. Ей недостаточны твои потуги, для нее малы твои жертвы. И она, с легкостью опытного шулера, меняет карты в колоде, подкладывая врагу десяток тузов. А сама с холодным равнодушием посмотрит на то, как ты будешь выкручиваться. И плевать она хотела на то, что ты, может быть, захлебнешься и пойдешь ко дну. Ей важна сама Игра, а не результат…

Солнечный день подходил к концу. Снег, по-моему, стал реже, и сумерки не так резко меняли картины окружающего пейзажа. К тому же, будто по заказу, ветер почти утих. Над развалинами, что уже почти не видны под многометровыми слоями снега, повисла тишина. Наши шаги — единственный звук в окружающем нас мертвом мире. Вокруг проплывают заснеженные холмы, могильными крестами на всеобщем кладбище возвышаются скелеты зданий, почти не видные из-подо льда. Где-то вдали тоскливо проревела какая-то тварь. Ее вой был настолько тосклив и зол, что мурашки пробежали по коже, а на руках волосы встали дыбом. По-моему, мне такой твари видеть еще не доводилось. Впрочем, что значат жалкие три года Катастрофы, по сравнению с тем, что может скрываться в «метели»?!

После короткой, но жаркой схватки со «спрутом» осторожность переросла в фобию. Я буквально прикипал взглядом ко льду под ногами, прежде чем ступить на него. А если участок покрыт снегом, старался обойти. Американцы косились, но молчали. Впрочем, Джеймс и сам проявлял повышенную настороженность. Так как он шел в середине группы, старался ступать только по моим следам. И всякий раз выжидал, когда же я пройду вперед. «Метель» кого угодно научит осторожности.

Ветер утих почти полностью. Рваная штора снега поредела еще больше, открывая часть горизонта. Почти впервые за три года после Катастрофы я увидел солнце. Мутный огненный шар на несколько мгновений вынырнул из грязных свинцовых туч, обжег теплом и печалью и скрылся вновь. В скупых лучах солнца ослепительно блеснули багровые звезды на знакомых шпилях. Они обожгли, заставили сердце тревожно и радостно забиться. Ни с чем не спутать гамму чувств, что возникает при взгляде на них: гордость, историческую заинтересованность и политическое отвращение.

— Мы в пяти километрах от цели, командир! — бодро проинформировал Джексон. Американцы смотрели на далекий Кремль, будто воочию увидели победно шагающую по вражеским странам статую Свободы.

Я не ответил. Где-то в глубине души возникло странное чувство. Оно росло, крепло, распрямляло пепельные, пахнущие болью крылья, пока не превратилось в давящее ощущение пустоты. Это новое чувство настолько захватило меня, что я невольно замедлил шаг. Чувство одновременно требовало выхода в сдавленном стоне сквозь зубы и обязывало задавить его в глубине, в зародыше. Именно таким и должно быть настоящему предчувствию беды.

Я оглянулся. Восторг и тихий ужас одновременно морозом скользнули по коже, и я едва сдержал дрожь.

Мы шли по холму. И в дырах снежного савана отчетливо было видно почти весь путь, что мы прошли. Величественный некогда город предстал в развалинах. Сплошное кладбище. Могилы надежд и несбывшихся желаний, непрожитых жизней и неродившегося счастья. Багровые солнечные лучи осторожно скользнули по заледенелому насту, по обугленным развалинам, по ледяной пустыне…

Словно устыдившись быстро меняющегося мира, снежная туча вновь укрыла солнце, и тьма милостиво набросила пелену неведения. Но мрачное чувство причастившегося к тайне человека по-прежнему ярко цвело в душе. Сидя в Гарнизоне, в глубокой яме, с трудом приспособленной для жизни, понимаешь, что произошло. Но истинный масштаб Катастрофы предстал только сейчас, когда я своими глазами увидел Москву с высоты.

Я поспешно отвернулся, стараясь унять постыдную дрожь в руках. Заставил себя сделать шаг, усилием воли выбрасывая страшную картину из головы. Должно быть, это ужасно, вот так наблюдать настоящий конец света. И только сейчас, увидев ледяную пустыню, я внутренне согласился с Джексоном — настал Армагеддон. Все те мысли, наивные надежды, что трусливо лелеяли мы в Гарнизоне, будто скоро прибудет помощь, чтобы всех нас спасти, сгнили в своей несостоятельности. Мир действительно умирает…

Шаг удалось сделать с титаническим трудом, но следующий дался легче. Американцы шли впереди, ничего не подозревая о моем эмоциональном состоянии. Лишь однажды Джеймс обернулся — узнать причину моего отставания. Я, стараясь выглядеть бодрым, махнул рукой, переставляя одеревеневшие ноги. Коммандос махнул рукой в ответ, вновь переключился на неусыпное бдение, оценивая степень опасности на пути. В этот момент они ассоциировались у меня с бездушными автоматами, машинами убийства. Американцы упорно двигаются в пути, не отвлекаясь на мелочи. А может быть, они уже вволю насмотрелись на то, что я недавно увидел? Ведь полтора года они провели на поверхности.

Я не выдержал, вновь обернулся. С некоторым удовлетворением я увидел, что снег закрыл страшный пейзаж, а сумерки еще больше сгладили острые углы. Теперь уже не казалось, что миру настал конец и спасения ждать неоткуда. Теперь произошел всего лишь локальный Армагеддон. Много людей погибло, но это еще не конец! Мы выживем! Вопреки всему!

Впереди из редеющей снежной пелены выползла высокая стена. Покрытая толстым слоем льда кирпичная кладка возвышалась даже над развалинами метров на десять. Видимо, это было новое здание, раз так стоически перенесло серию землетрясений.

— Обойдем? — кивнул на развалины Джеймс. — Или пошарим внутри, может, найдем чего интересного.

Секунду я раздумывал, потом покачал головой:

— Да ничего хорошего мы там не найдем, кроме неприятностей на свою голову. Обходим, остановки нам сейчас противопоказаны. У тебя сколько энергии в броне осталось?

— Тридцать один процент, — после секундной паузы ответил американец.

— Двадцать семь, — поддакнул Скэн.

Я бросил взгляд на свои двадцать процентов, вздохнул:

— Черт. Обогрев отнимает слишком много энергии. А он на полной автоматике, ничем не отрегулируешь. Так что, друзья, соваться в иные места, отводящие с пути, — нельзя. Иначе замерзнем на подступах…

— Do not go off the road of yellow brick![2] — тут же вставил Джексон и наставительно поднял палец.

Я усмехнулся, вспомнив, что когда-то оправдывал свою лень тем, что не могу выучить язык без настоящего англичанина. Мол, в естественных условиях и в англоязычной среде все придет само. Пришло, правда, не англичане, а американцы, но теперь не отвертишься.

— Сколько языков вы знаете? — я решил подстегнуть себя здоровым соперничеством и завистью.

Джеймс пожал плечами, растопырил пятерню. Медленно загнул все пальцы в кулак, потом демонстративно растопырил вторую ладонь, принялся загибать пальцы и там.

«Да уж! — разочаровано подумал я. — Я здесь не конкурент».

— Слушайте анекдот! — возник в наушниках голос Дэйсона. — Встречаются две лесбиянки. Одна другой возмущенно говорит: «Не понимаю, что женщины находили в мужчинах раньше!» Вторая: «Когда раньше?» — «Ну когда еще не изобрели денег!»

Я, несмотря на то, что сразу вспомнилась Арина Веселкова, улыбнулся. Но заливистый тонкий смех Скэндела был настолько заразительным, что я не выдержал и рассмеялся. Мы отсмеялись, вновь наступила тишина. Не успели мы вспомнить ответный анекдот, как Джексон вновь расхохотался. Причем явно веселее первого раза.

— Ты всегда смеешься дважды? — не удержался я. — Первый раз за компанию, а второй — когда дойдет.

Скэндел расхохотался еще громче, но, оставшись в одиночестве, быстро умолк.

Разговоры как-то сами собой стихли. Пустая болтовня отнимает силы, да и жутко развлекаться анекдотами и фривольными историями из жизни коммандос на всеобщем кладбище.

Мы обходили развалины кирпичного дома. Пустые провалы окон смотрели озлобленно и тоскливо, чернота помещений поневоле приковывала взгляд. Там, когда-то в совершенно иной жизни, было тепло и уютно, рождалось счастье и покой. Теперь же там лишь мрак и скорбь…

В молчании принялись роиться в голове беспокойные и мрачные мысли. Что будет в конце путешествия? Найдем ли мы что-нибудь? Или все это бесполезно? И этот променад будет иметь одно логическое завершение — три замороженных трупа, навсегда погребенных под слоем льда. На эти вопросы найти ответы невозможно. И, осаждая себя, не дело впустую гадать, я старался сосредоточиться на пути, но в мысли упорно вторгался образ Вички. Что с нею? Как она там, в Гарнизоне? Отбились ли люди от «обезьян»?

Виски начали понемногу накаляться. Головная боль подступила на мягких лапах, от ее прикосновения занемело лицо, скулы свело судорогой. Чтобы избавиться от гнетущей боли, я принялся сосредоточенно рассматривать царапины и вмятины от пуль на спине Дэйсона. А таковых там было множество.

Сначала я увидел мгновенный сноп искр, лизнувший броню американца. И только потом разреженный, плотный от влажности воздух сухо взорвался выстрелом. Джеймса швырнуло вперед, тот уткнулся лицом в снег.

Выстрел еще не затих полностью, а мозг уже мгновенно обработал информацию, проанализировал дальнейшие действия и возможного противника, составил стратегию защиты. Но нападающие действовали профессионально. Нам дали только одно мгновение, за которое мозг успевает провести тысячи операций, а тело только начинает сокращать мышцы и выплескивать гормоны в кровь. Не успели мы броситься на помощь к Джеймсу и обернуться лицом к врагу, как воздух разодрали на части грозные выстрелы.

Пуля ударила мне в шлем, шею больно рвануло в сторону так, что хрустнули позвонки. От толчка я едва не упал, только в последний момент умудрился опереться на руку и колено, но скорость потерял. Снег возле моих ног тут же взвился частыми фонтанчиками. Патронов враг не щадил.

— Беги! — запоздало крикнул Джексон и тут же захлебнулся криком.

Скэна опрокинуло на развалины. Тело тяжело перевалилось через низкий парапет, кувыркнулось в темноту.

Метрах в пятидесяти, в частых уже дырах снежной шторы, вставали из укрытия до боли знакомые фигуры. Бронированные комбинезоны экзоскелетов, несмотря на угловатость и механические суставы, не скрывают плавных очертаний женских фигур. На левых предплечьях вызывающе алеют повязки. В руках выплевывают пламя КАты, на снег летят ленты отработанных гильз.

Сжав зубы от ненависти, я прыгнул с места. Перекувыркнулся в полете и грохнулся о землю. Раненое плечо тут же стрельнуло болью, но я быстро пополз под укрытие развалин. Пока переваливался через кирпичный бордюр, в кевларовые доспехи ударило несколько пуль. Левую руку вдруг обожгло, удар опрокинул навзничь. Боли от падения я не почувствовал, настолько ярко жгла боль в руке. Никогда не думал, что пулевое ранение настолько болезненно!

Я тяжело встал на колени, тупо рассматривая поток крови на рукаве. Попробовал пошевелить пальцами раненной руки, но едва не взвыл от новой вспышки боли. Даже дыхание на миг остановилось, а в голове появился кровавый туман. Похоже, что пуля раздробила плечевую кость! Рука висит плетью, боль вместе с кровью толчками расплавленного металла накатывает вновь и вновь.

В кирпичный бордюр ударило несколько пуль, отвратительно взвизгнуло, брызнула каменная крошка. Я инстинктивно пригнулся, но звуки выстрелов уже вывели меня из оцепенения.

Стараясь не шевелить раненой рукой, быстро передернул затвор КАта, бросил автомат на парапет. Навел на вышагивающие прямые фигурки Хранительниц и нажал на курок, стараясь удержать рвущийся автомат. В одурманенном болью сознании всплыла нелепая ассоциация с пулеметом Максимом, а я, будто герой революции, не той, что сексуальная, а той, что Октябрьская, поливаю свинцом белогвардейцев из укрытия парапета.

Хранительницы сломали высокомерный строй, бросились врассыпную, хотя я, по-моему, ни в кого не попал. Большая отдача, в одной руке ствол не удержать. Но необходимое время для того, чтобы собраться, мы все-таки получили. Совсем рядом, буквально из соседнего окна, загрохотал короткими очередями КАт Джексона. Одного из Хранителей, что не успел скрыться, опрокинуло. Теперь уже коммандос стрелял прицельно, методично поливая свинцом барахтающуюся фигуру. В очередной раз я подивился подготовке американцев — около лежащего человека пули взметнули снег только пару раз. Остальные четко легли в мишень. Кучность попаданий отразилась выплеснутой щедрыми горстями кровью на лед. Человек задергался, что-то жалобно крикнул, но после очередного попадания замер. По закованному в броню телу прошла короткая волна судорог, и крик оборвался.

КАт в моих руках сильно дернулся, замолчал. Я тут же рванул оружие на себя, повалился на пол. С проклятьями заменяя опустошенный магазин, гадал, успел ли отползти в развалины Джеймс или нет?

Будто отвечая на мои мысли, Джексон прекратил стрельбу, в наушники ворвался взволнованный голос:

— Все живы?

Я задержал дыхание в ожидании ответа. Но после короткой паузы наушники взорвались яростными ругательствами Дэйсона. Я облегченно перевел дух, коротко бросил:

— Живы все, но не невредимы.

— Серьезно? — лаконично отозвался Скэн.

— Не хочу жаловаться, но, по-моему, да, — неуверенно сказал я, бросив взгляд на мокрый от крови рукав. — Пуля попала в руку, похоже, что задела кость. Но стрелять смогу…

— Черт!

Неожиданно в наушниках раздался слегка возбужденный, но с металлическими нотками голос Арины:

— Внимание! Хантер Керенский, говорит Старшая Хранительница гражданских прав Арина Веселкова! Приказываю сдаться! Если вы добровольно сложите оружие и выйдите с поднятыми руками, обещаю полную неприкосновенность! В Гарнизоне вам будет предоставлен адвокат для защиты на справедливом и непредвзятом суде. В противном случае мы будем вынуждены атаковать!

— По бумажке читаешь? — хрипло осведомился я, передергивая затвор.

— Не валяйте дурака, Константин! — зло отозвалась Веселкова. — Вы и так наломали дров! Втянули в свою авантюру двух совершенно невинных человек!.. Капрал Дэйсон, вам, как и вашему напарнику, обещано снисхождение! Суд учтет, что…

— А кофе с донатсами будет? — язвительно перебил Джексон.

— Джеймс, я даю вам минуту на размышление! — невозмутимо ответили наушники.

На порядок тише, но уже со страшными решительными нотками, Скэн пробурчал:

— Я Скэндел, сука! А суд тебе сейчас устроим мы.

— Я полагаю, что это и есть ответ? — почти спокойно спросила Хранительница. Мне показалось, что в голосе Хранительницы проскользнуло удовлетворение, будто она только и добивалась, что битвы насмерть.

В ответ Джеймс витиевато и громоздко посоветовал Веселковой, куда она может засунуть ответ. А спустя минуту наступившая тишина взорвалась.

10

В кирпичную стену вдруг ударило, что-то сверкнуло, от грохота зазвенело в ушах. В сторону мощно брызнуло выломанными кирпичами и мусором. В наушниках раздался короткий вскрик, но я не разобрал, кто из американцев встречал. Ударом меня бросило на землю, крепко приложило раненой рукой об лед. В глазах помутилось от боли, и я на короткий миг потерял сознание.

Очнулся я все от той же боли. Руку страшно выворачивало, будто кто-то ворочает в ране раскаленным прутом. Нервные окончания, не в силах сдержать боль, сгорали от напряжения, а мышцы с молниеносной скоростью сокращались в спазмах. Не дыша, я неуклюже перевернулся на другой бок, рука плетью качнулась вслед за телом. Перед глазами мощно дрожало озеро раскаленного металла.

Чувствуя, что еще секунду — и я задохнусь, рванул щиток. Мороз тут же обжег кожу, металлической щеткой прошелся по гортани, рванул легкие. Я закашлялся от ледяного воздуха, что мгновенно вскипятил кровь, но в глазах уже быстро прояснялось.

Пули бились о кирпичную стену не переставая, крошили камень, плющились. Одна из них неудачно срикошетила, ударила рядом с головой. Инстинктивно я качнулся в сторону, уже почти ничего не соображая от боли. Встал на колени.

От заснеженного холма короткими перебежками двигались фигуры Хранительниц. КАты в их руках непрерывно дрожали, черные стволы раскалились от выстрелов. Где-то справа редко огрызался кто-то из коммандос, но кроме незнакомого парня, подстреленного первым, никто из нападающих не пострадал. Прежде чем в меня выстрелили, я успел вскинуть одной рукой оружие и нажать на курок. Грохнул тяжелым басом дробовик, но ствол так метнуло в сторону, что заряд полностью ушел в молоко. Однако амазонки попадали на лед, торопливо метнулись по сторонам. Из соседнего окна, пользуясь паузой, выстрелил Джексон. Около одной из амазонок вспухла колея коротких фонтанчиков, быстро пробегая мимо руки. Вторая очередь пролегла уже по спине амазонки. Тонкая фигурка девушки вздрогнула, бронированный воротник взорвался, на комбинезон плеснуло страшной смесью из крови и костей.

Рядом со мной ударила пуля, отвратительно вжикнула мимо уха. Кирпич, в который она угодила, медленно выпал из кладки. Я тут же воспользовался моментом, втиснул ствол КАта в образовавшуюся щель и зажал курок. Автомат затрепетал в руках, а я всем телом навалился сверху, удерживая ствол на месте.

Пули кучно вгрызлись в амазонку, оказавшуюся менее расторопной, прорубили броню на спине. Девушка задергалась, нелепо вскидывая руки. Переломанное тело швырнуло на камни, на серый лед брызнуло дымящейся кровью.

Остальные амазонки проворно исчезли в соседних развалинах, а в следующий миг загрохотали их автоматы в ответ.

— Все живы?! — вновь продрался сквозь грохот выстрелов озабоченный голос Скэндела.

— Пока жив, — на автомате выпалил я.

Я быстро упал на пол, рванул зажатый в камнях автомат, принялся перезаряжать. С трудом удалось вставить новый магазин, передернуть затвор. Уже задыхаясь от морозного воздуха, швырнул щиток обратно и только потом сообразил, что Джеймс так и не ответил.

— Дэйсон! — позвал я. — Дэйсон!

В наушниках тихо потрескивали помехи, слышалось тяжелое дыхание Джексона, но второй коммандос молчал.

Сжав зубы, я приготовился вскочить, чтобы снова начать стрелять. Но тут раздался короткий свист, что-то мелькнуло. Тут же верхний угол развороченной землетрясением комнаты взорвался, рванулся навстречу огнем и обломками кирпича. Я едва успел вскинуть здоровую руку к лицу. Сверху тут же навалилось, мощно толкнуло в грудь, засыпало обломками. Резко засвистело, и наступила тишина.

Тишина была такая, что можно было услышать, как кровь с тяжелым звуком течет по венам, как натужно сокращается сердечная мышца. Я тупо смотрел, не видя ничего перед собой. Сплошное белесое марево затмевало взгляд, предметы двоились. Потом, на самой грани слуха, появился тонкий комариный писк. Спустя секунду он вырос, превратился в натужный свист турбины самолета, пока от него не начала раскалываться голова.

Я встряхнул головой. Зрение постепенно приходило в норму, вернулся фокус. В верхнем углу комнаты, на границе с потолком, застыло чернильное пятно копоти от попадания гранаты. Сквозь шум в ушах с трудом пробились выстрелы, какие-то крики в наушниках. Похоже, что звали меня, но я просто не в силах хоть что-нибудь сказать. Тело словно бы одеревенело…

В оконный проем развалин ворвалось что-то черное. Ничего не соображая, я машинально нажал на курок. Черную фигурку с красной повязкой на рукаве отбросило к стене, свинец в упор изрубил броневые пластины. Тонированный щиток шлема под пулями взорвался вовнутрь, оттуда брызнуло кошмарной кашей из костей, брони и крови.

Я попытался встать. Тело было вялым, как воск, гнулось и плавилось, как хотело. Но все же с трудом я сел. Тупо посмотрел на свою раненую руку, боли не было. С тем же тупым безразличием я вскинул автомат, бросил мимолетный взгляд на индикатор заряда «умной брони».

На тонированном щитке алел поставленный стоймя символ бесконечности. Восемь процентов.

Как только эти жалкие восемь процентов истекут и загорится, прежде чем погаснуть, цифра ноль, я умру. Питание на мышцы экзоскелета подаваться перестанет, исчезнет обогрев. Я уже больше не смогу удерживать тяжеленный автомат, нести на себе килограммы брони. И кто знает, что меня раньше убьет: дикий холод или Хранительницы?

Я с трудом поднялся на ноги, пригибаясь, побежал в глубь развалин. Меня качало, ноги подгибались, будто у ватной мягкой игрушки. Но лучше бежать, чем просто сидеть и ждать, когда амазонки выкурят из развалин. Проверять, кончатся ли у них раньше гранаты, или все-таки попадут в меня, я не хотел.

Я поднырнул под низкий козырек, когда-то бывший потолком комнаты, метнулся по перекошенному подземными толчками коридору. Справа и слева чередовались выломанные и заваленные обломками комнаты. Вдруг я обо что-то споткнулся, не удержался и полетел на пол. На этот раз, со всей дури хлопнувшись о пол, но боль лишь немножко кольнула в руку. Дурман контузии отступал, значит, надо спешить.

Я обернулся посмотреть на неожиданную преграду, замер. Холодный пот прошиб меня, а сердце бешено заколотилось. В коридоре, с вывороченной грудной клеткой и в обугленном костюме, лежал Джеймс Дэйсон, американский коммандос. Закопченный щиток шлема потрескался, но держится на месте, трубки и провода костюма разорваны. Из открытых щелей комбинезона медленно струиться кровь. Видимо, граната попала прямиком в грудь…

Холодное равнодушие дало трещину, под его ледяную маску коварно вползла злость, разожгла пожар в душе. Раздался злобный скрежет, будто пила вгрызлась в металл. Только через секунду я сообразил, что это я скрежещу зубами.

Сцепив зубы, я побежал дальше по коридору, стараясь не думать о теле за спиной. Нужно успеть найти Джексона, а потом уже уходить сквозь здание. Мы здесь как мыши в мышеловке, остается только выковырять, а это проще простого.

За следующим углом раздались выстрелы, потом болезненный женский крик. В коридор, ногами вперед, вылетела амазонка, впечаталась в стену. Не особо заботясь о морали, я мимоходом подставил КАт к щитку ее шлема, нажал на спуск. На заледенелые стены щедро брызнуло красным, будто чья-то рука с размаха раздавила арбуз. Стерев со своего щитка брызги крови, я метнулся за угол. Успел увидеть направленный на меня ствол, шарахнулся в сторону, заорал:

— Не стреляй! Это я!

Над ухом рявкнуло, пуля слегка царапнула шлем, но американец уже подкинул ствол.

— Ты чего здесь?! — заорал Скэндел. — Где Джеймс?

Я подскочил к окну, дал короткую очередь в сгущающуюся темноту, где сновали черные фигурки. Сразу пригнулся, когда выстрелили в ответ. Быстро сказал:

— Джеймс мертв.

Скэн подавился словами. После паузы спокойно спросил:

— Ты видел его?

Я кивнул:

— Да. Точное попадание гранаты в грудь. И проверять не нужно.

Джексон замедленно кивнул, секунду собирался с мыслями. Когда он снова заговорил, голос был по-прежнему спокойным и собранным:

— А ты как здесь очутился?

— По коридору. Здесь еще сохранился скелет здания, комнаты и плиты перекрытия. Пока не поздно, нужно уходить с обратной стороны. Я думаю, у нас будет небольшая фора, пока они будут штурмовать эту сторону, и потом, пока поймут, что нас уже нет в здании. А там они наверняка устроят погоню. Но кто предупрежден, тот вооружен. Встретим как родненьких!

Скэн бросил взгляд в черноту коридора, отрывисто кивнул. Потом посмотрел на мою руку, взял автомат поудобнее:

— Иди первым, я прикрою.

— Добро.

Джексон на секунду высунулся из окна, дал короткую очередь. Я тут же рванулся в коридор. Выше человеческого роста, почти в потолок, звякнули две пули, оттуда брызнуло осколками льда и кирпича. Я инстинктивно шарахнулся в сторону, выбежал в коридор. Следом раздались тяжелые шаги американца.

Я бежал по коридору с трудом разбирая дорогу в сгущающейся тьме. Под ноги то и дело попадались выломанные из стен кирпичи, горы мусора. Однажды я едва не угодил в огромную яму, оказавшуюся рухнувшим в глубину лестничным пролетом. Только в последнее мгновение я успел затормозить и прижаться к стене.

— Хорошее место для жилья, — возник над ухом какой-то отстраненный голос Скэна.

Я дико покосился на американца, но ничего не сказал. Заметил, что комната справа намного светлее коридора, бросился туда.

Ага! Так и есть. В стене широкий провал, что выходит на противоположную стену здания. Как раз то, что нам нужно.

Не успел я броситься туда, как проем загородила черная фигура с красной повязкой на рукаве. КАт в ее руках взмыл, вперился в мое лицо. В последний миг я бросил тело в сторону. Сразу загрохотало, по комнате заметались блики выстрелов. Несколько пуль ударило мне в грудь, отбрасывая на пол. Я неловко упал, выставляя раненую руку. В нее немедленно впилось несколько пуль, фонтаном хлынула кровь.

В комнату ворвался Джексон, на бегу вскинул оружие, его КАт выплюнул пламя. Фигурка Хранительницы под выстрелами задергалась, повалилась наружу. Но в проем тут же сунулась вторая, мгновенно нажала на спуск.

Джексон встрепенулся всем телом, неловко раскинул руки. Из-под выбитой кевларовой пластины на правом боку выбился тугой фонтан черной крови. Тут же щиток шлема взорвался окровавленными осколками, и американца отбросило на спину. Хранительница перебросила свое тело в комнату, неторопливо, но и не замедленно, подошла к американцу. Направила автомат в развороченный выстрелами шлем, нажала на спуск. Коротко грохнуло, брызги крови щедрыми горстями плеснули на стены и пол. Потом девушка повернулась и направилась ко мне.

Я с возрастающим ужасом смотрел на знакомо шагающую фигурку. Не может этого быть! Это невозможно! И даже тогда, когда девушка откинула щиток на шлеме и я увидел знакомое и любимое лицо, я не смог поверить в реальность происходящего.

— Вот мы и встретились, Котя, — почти ласково и тихо промурлыкала девушка.

Я не ответил, все еще надеясь, что это только бредовый кошмар.

— Ты хотел просто так уйти? — нисколько не смутилась моим молчанием Вичка. — Просто взять все и бросить? Оставить меня там, в этом грязном Гарнизоне наедине с сумасшедшими?

Я снова ничего не сказал. Мое тело сковала судорога, в горле застыл противный ком. Только где-то внутри слабо пульсировала боль, утягивая по капле жизнь.

— Куда ты бежал, Котя? — подошла ко мне девушка. Бросила холодный взгляд на мой КАт, толкнула его носком ботинка, отшвыривая к стене. — У тебя есть кто-нибудь, да? Ты к ней шел?

— Ты зачем… его убила? — едва слышно спросил я. — Зачем тебе это?

Вичка бросила безразличный взгляд на американца, склонила голову на бок. На миг ее глаза прояснились, мелькнуло что-то знакомое, но только на миг. Через секунду это были снова глаза беспощадного убийцы. Ласковым, никак не вязавшимся с ее видом голосом Вичка сказала:

— Они же стреляли в нас. Хотели убить. Даже убили нескольких… но мне не жалко этих девчонок. Они все… все такие… такие гадкие. Неужели ты трахался с ними? Это же отвратительно!

Я не ответил. Медленно-медленно, будто закипая, поднималась в груди лава ненависти. Я смотрел в знакомое лицо, в россыпь конопушек на щеках, в красивые глубокие глаза, но видел врага.

Я попытался подняться.

— Тебе помочь сесть? — участливо, с заботой осведомилась Вичка.

Я не успел ответить, с другой стороны провала послышалось кряхтение, шорох. Сначала в провале показалась голова Хранительницы, потом туловище, а еще через миг она ввалилась в комнату. Тяжело грохнулась оземь, поднялась. На полу остались кровавые отпечатки ладоней.

— Живой, скотина? — прошипела Арина.

Старшая Хранительница подняла щиток шлема.

Я увидел перекошенное ненавистью, бледное лицо, разбитые губы. Ее нос свернут набок, из ноздрей стекают две тонкие струйки. Веселкова хмыкнула, сделала шаг вперед, не убирая руку с правого бока. Из-под пальцев безостановочно хлестала тугая струя черной в темноте крови.

— Не подходи, — спокойно бросила Вичка. — Не трогай его.

Веселкова замерла, будто наткнулась на невидимую стену, удивленно вытаращилась на Вичку. Перекошенное ненавистью и болью лицо еще больше скривилось.

— Это еще почему, а? Или ты уже не хочешь справедливого суда?

— Не подходи, — глухо повторила девушка.

— Да кто ты такая, чтобы мне приказывать?! — взорвалась Арина. Но тут же поперхнулась криком, закашлялась. На губах запузырилась темная кровь.

— Его убью я, — неожиданно произнесла Вичка, не отрывая взгляда от меня. От ее взгляда у меня похолодело внутри. — Убью сама. А ты — уходи.

— Ах ты тварь! — тихо прошипела Старшая Хранительница. — Ты что себе позволяешь?! Я приказываю тебе…

Вичка спокойно встала, обернулась к Арине. Секунду она смотрела на Хранительницу, потом КАт в ее руках коротко грохнул.

Я оторопел. Тело Веселковой тяжело повалилось на пол, извергая потоки крови. От лица Арины остался только развороченный выстрелом череп и шлем. Вичка так же спокойно, будто ничего не произошло, вытерла запачканное кровью лицо, обернулась ко мне.

— Вот и все, Котя, — тихо произнесла Вичка. — Вот и все. Пришло время тебе ответить за все.

— Вика… — онемевшими губами прошептал я.

— Молчи, — неслышно ответила девушка.

Вичка подняла оружие, направила мне в голову.

Секунду она с болезненным интересом наблюдала за мной, потом тихо сказала:

— Прощай…

Где-то в глубине груди возникла пустота, будто я проваливаюсь в бездонную пропасть. А потом раздался выстрел…

Эпизод пятый Тысячеглавый зверь

1

Снег лениво, будто бы сомневаясь, падал на лед. Тучи полностью закрыли небо, еще час назад казавшееся прояснившимся. «Метель» вновь подступала. Уже усилились порывы ветра, замогильно завывающего в развалинах, усилился снегопад. Скоро с поверхности уйдут даже самые страшные твари. Ничто живое не может выдержать разбушевавшуюся «метель». Тем более человек.

Я шел почти вслепую. Голова отчаянно кружилась от слабости и потери крови, боль в раненой руке постепенно нарастала, пульсация нагоняла расплавленного металла в кровь. Оставшиеся три процента заряда в «умной броне» теперь не могли обеспечить тепла и полной защиты. Только усиление гидравлики. Когда закончится и это — наступит конец. Уже сейчас грудь отчаянно холодит, и сердце, то ли от потери крови, то ли от холода, едва бьется.

— Все, Джей, скоро будем дома, — хрипло сказал я и сам не узнал своего голоса. Отрешенность и обреченность настолько явно сквозили в словах, что мне на миг сделалось жутко. Куда уж там утешать серьезно раненого американца. Впрочем, через секунду мне вновь стало все равно.

Висящий на правом плече и истекающий кровью Джеймс Дэйсон ничего не ответил. Он уже давно потерял сознание.

Словно призрак восставшего из пепла Феникса, американец появился в самый последний момент. Уж не знаю, как ему удалось пробраться по коридору с такими ранами, как у него, наверное, он очень хотел жить. Или не хотел, чтобы мы с Джексоном его бросили. Но он прополз, преодолел, прогрыз это расстояние! И увидев своего друга и товарища мертвым, а меня под дулом КАта, сам схватил отброшенное Вичкой мое оружие. Я смутно помню выстрел и вспышку огня в темноте. Но зато на всю жизнь (а много ли мне ее осталось?!) я запомню, как медленно падало тело Вички. Будто подбитая на лету птица, нелепо размахивая руками, она упала на заледенелый пол. Я навсегда запомню ее лицо, до самого конца выражавшее смесь удивления и боли. Вичка смотрела на меня, и ее глаза выражали любовь… ту, что навсегда исчезла под ледяным покрывалом «метели»…

Пуля американца попала в щель «умной брони», поразив девушку прямо в сердце. Я не помню мига, когда спасший мою жизнь в последний раз Джеймс впал в беспамятство. Я закричал. Не обращая внимания на боль в изувеченной руке, вскочил и бросился к Вичке. Я проклинал умелых и беспощадных убийц американцев, что так неожиданно появились на моем пути. Я молил Бога, чтобы моя женщина выжила, чтобы я смог спасти ее. Ведь это уже конец пути, до Кремля рукой подать. А там наверняка есть врачи, что смогут помочь…

Помню, я уцепился изо всех сил за эту мысль. Быстро и суматошно содрал броневые пластины с Вички, ножом вскрыл комбинезон. Не обращая внимания на отверстие под грудью девушки, из которого медленно вытекала густая темно красная кровь, я сделал искусственное дыхание… потом массаж сердца, растирал конечности… это был миг отчаяния…

Сколько я пролежал в тех развалинах? Минуту? Час? Сутки?!

Я пришел в себя с трудом. Просто вдруг осознал себя обнимающим холодное тело Вички. Ржавым и зазубренным ножом палача проникла в сознание мысль, что она мертва… Ее убил американский спецагент, чтобы спасти… МНЕ жизнь… Это было последнее, что смог сделать Джеймс. И я, перед тем как взвалил его тело на плечи и отправился в путь, нашел в себе смелость заглянуть в лицо Виктории в последний раз…

Я не знаю, чего больше сейчас во мне: радости, облегчения или тупой боли? Спокойное, умиротворенное лицо Вички навсегда останется таким для меня… Не будет больше бреда и боли… так же, как не будет и ее…

Вместе с кромешной болью утраты возник вопрос: зачем все это? Ради чего? Весь этот путь, лишения, убийства… зачем?..

Я шел сквозь «метель», ничего не замечая вокруг. Мысли роились в голове, как муравьи в потревоженном муравейнике. Но ни одна из них не рождала в душе никаких чувств. Странная пустота осталась на месте выжженного сердца… и больше нет ничего.

Я не знаю, зачем я продолжил идти. Так хотелось бросить все и остаться рядом с Вичкой… но я пошел…

Голова американца неловко ударилась о приклад КАта, безвольно замоталась на расслабленной шее.

— Уже скоро, Джей… — еще раз прошептал я.

Мои слова прозвучали глухо, как будто из колодца. Я уже стал слышать почти все звуки после того взрыва в комнате, остался только этот странный, тонкий противный писк.

Вспомнилось, что такой писк, на самой грани слуха, означает отмирание слуховых нервов. Пока я слышу этот писк, я еще могу воспринимать звук на такой частоте. Как только он прекратится — все. Я оглохну и больше не смогу слышать низкие частоты. Никогда не услышу комара и пролетающую муху…

Впрочем, что это я? Какой комар? Какая муха?! В «метели» нет ни того, ни другого. Да и мне ли беспокоиться за свой слух, когда я могу просто упасть на ближних подступах к цели. Нелепая смерть на финишной прямой. Я уже не чувствую свою руку, крови потерял столько, что сознание держится с трудом. Норовит то и дело нырнуть в сладкую, блаженную серую мглу, из-за которой, возможно, уже нет возврата. А я тут жалею себя, мол, комаров слышать не смогу…

Шагать стало легче, исчезли постоянные бугры и провалы в земле, означающие замороженные автомобили и дома. Между высокими холмами развалившихся домов расстояния стало больше, дорога шире.

Наконец, подняв в очередной раз голову, я выглянул из-за Джеймса.

Кремлевская стена была в сотне метров от меня. Но этот факт нисколько не тронул. Все мое внимание приковали к себе огромная пробоина в стене, разбросанные кирпичи из нее и рухнувший боевой вертолет. Вмерзшие по самую башню танки, с еще горящими бензобаками. Многочисленные тела солдат в черной форме…

Еще одно кладбище…

2

Никогда еще я не чувствовал себя таким обманутым.

В моей жизни бывало всякое. И при обмене валют обманывали, и бойкие мальчишки и девчонки всякую фигню продавали на улицах, и просроченный товар покупал. Ну не умею я сказать человеку «нет!» Не могу просто отвернуться и уйти, да и торговаться за каждую копейку считал ниже своего достоинства. Потому и выходило иной раз по-плохому. Помню, как мои товарищи радовались, когда удавалось ухватить бесплатный кусок или чего-то своровать у государства. Ругались между собой, грызлись, чья очередь воровать и получать бесплатный проезд в метро. И косились на меня, как на сумасшедшего, когда я лишь пожимал плечами и уступал свою очередь. Не могу я так. Привык я, уж такой гордый, пользоваться только тем, что заработал.

Бывало всякое…

Но сейчас, когда многое, не только моя жизнь или жизни Хранительниц, поставлены на кон. Сейчас решается судьба сотен людей! И вдруг такое?!

Мы украли необходимое оружие и снаряжение.

Угнали и разбили вертолет. Сражались со своими же друзьями и убивали их. Умирали сами! Ради чего?! Чтобы увидеть разгромленный лагерь?!

Я аккуратно опустил Джеймса на землю, мимолетно проверил его состояние. Датчики «умной брони» показывали, что пульса нет, как и иных признаков жизни…

«Наверное, датчики сломаны… — вяло подумал я. — Как-никак прямое попадание гранатой…»

Я открыл щиток на шлеме американца, удивился застывшим открытым глазам. Как можно так крепко спать?! Потом заботливо закрыл щиток, чтобы не было обморожения, и выпрямился. Еще раз обвел побоище взглядом и пошел вперед.

Я шел среди тел солдат, останавливался возле каждого человека. Торопливо проверял пульс и шел дальше. Все мертвы…

Раны на телах людей однозначно указывали на уже знакомых «обезьян», что так неожиданно напали на наш Гарнизон. Значит, они и здесь успели поживиться. Осталось только надеяться, что остальные люди, если они есть, успели все-таки спрятаться в укрытие.

Я вдруг почувствовал, что боли в раненой руке уже нет, равно как и каких-либо других болезненных ощущений. Бросив взгляд на болтающуюся руку, я с удивлением увидел кусок льда. Замерзшая корка крови покрывает комбинезон, взрыхленная пулями ткань застыла.

Я попытался пошевелить пальцами, но не смог, будто у меня их и нет. Не на шутку испугавшись, я тронул здоровой рукой рану, но боли вновь не возникло. И тогда уже меня проняло всерьез.

Я должен дойти! Должен!

В голове пульсировала только эта мысль. Я не могу так глупо умереть! Я должен дойти, чтобы все принесенные «метели» жертвы не оказались напрасными!

Я метнулся к завалившейся на бок вертушке. С трудом одной рукой открыл заклиненную перекосом дверь, сунулся в кабину. Долго и тревожно перерывал все вещи, что были разбросаны вперемешку с мертвецами внутри. Но под пальцы попадалось все, что угодно, но не то, что нужно. Наконец, уже отчаявшись, я заметил под лавкой красную коробочку с белым крестом. Издав победный крик, который был больше похож на рев затравленного зверя, я бросился к ней. Одним движением рванул крышку, едва не разбросав по полу содержимое. Десантным ножом я долго и тщательно соскребал с комбинезона кровь, а когда ее течение не возобновилось, воткнул лезвие в рану.

Я почти с облегчением почувствовал слабую боль. Нажал на лезвие сильнее, застонал, но не от усилившейся боли, а застонал от радостной надежды, что еще нет обморожения. Большим пальцем я лихо вытолкнул пробку с медицинской склянки, полил спиртом рану. Засыпал обеззараживающим порошком, потом прямо на комбинезон намотал бинт. Не остановившись, наглотался разных таблеток, начиная от анальгина, заканчивая витамином С. И только после всего этого вышел наружу.

Снаружи произошли некоторые изменения. «Метель» усилилась, ветер с все увеличивающейся скоростью швырял в лицо горсти снега, норовил свалить с ног. Я бросил взгляд в том направлении, где оставил американца, но из-за снежного покрывала так и не смог ничего разглядеть.

Секунду поколебавшись, я направился в сторону разрушенной кремлевской стены. Времени осталось мало. Не знаю, откуда вдруг пришла такая уверенность, но я вдруг это отчетливо понял. У меня и вправду осталось мало времени. Пока голова прояснилась, то ли от таблеток, то ли от испытанной боли, нужно спешить.

Спотыкаясь о наваленные возле пролома кирпичи, которые быстро и коварно присыпало снегом, я пробрался вовнутрь. В наступившей темноте от снежной тучи, да еще в условиях «метели» я не сразу разобрался, куда нужно идти. А когда понял, на экране шлема обреченно замигала красная цифра «0». Все вспыхнуло и погасло. Многокилограммовая тяжесть брони тут же обрушилась на плечи, позвоночник жалобно хрустнул, мышцы натужно заскрипели.

Все. Если я ничего не смогу найти — мне конец…

Шагая на порядок медленнее, я пробрался к двери одного из зданий. Высокая, в два человеческих роста дверь, сразу навевающая мысли о царе, лежала около дверного проема. С сильно колотящимся сердцем я шагнул вовнутрь, поразился хаосу и разгрому, что царил внутри. Богатая некогда обстановка покрыта слоем льда и грязным снегом, позолота жутко поблескивала из-под обломков. Бытовая техника, по цене равной среднему автомобилю, разбросана по полу, искорежена. Мозг автоматически отметил то, что можно было забрать в Гарнизон, использовать там. Потом я опомнился. Горько усмехнулся подобным мыслям, чтобы задавить рвущуюся наружу надежду, бросил взгляд на мою изувеченную руку. Сразу все вокруг померкло, предстало в ином свете.

«Разве могли люди, если они действительно где-то здесь, бросить такое богатство?» — мелькнула мрачная, пессимистическая мысль.

Кто-то другой, все еще не смирившийся с поражением, бодро ответил: «Могли, конечно! Кто знает, что у них там, в правительственных бункерах?! Наверняка там только самое лучшее! Не удивлюсь, если они каждый день и свежую газету выпускают…»

Я покачал головой. Как мне хотелось поверить тому, второму, кто так слаженно отвечал и бодро надеялся. Наверное, благодаря этому удивительному свойству человеческой натуры, умению надеется даже в самой безвыходной ситуации мы и сможем пережить все катаклизмы, что падают на наши головы… Но, боже! Как же это тяжело!..

Я шел по кремлевским кабинетам. Вокруг одна и та же картина — хаос и запустение. Все покинуто, и нет возможности растянуть рацию, чтобы послать в Гарнизон позывной, указать местоположение припасов. Или попытаться связаться с людьми в этих подземельях…

«В каких подземельях?.. — возникла усталая мысль. — Ты разве не видишь? Ничего и никого здесь нет…»

Я прошел в длинный, метров пятьдесят, зал. Наверное, раньше здесь собирались толстые чиновники и президенты, чтобы обсудить новые законы и методы обогащения собственного кармана. Кто-то кого-то пожурит, что ввязался в новую гадостную историю, которая для рядового обывателя закончилась бы сроком до десяти лет. Другие дружелюбно и осуждающе покивают провинившемуся человеку, посоветуют знакомства и пути решения проблемы. А сами тайно подадут знак своим командам, что быстро запишут все данные увлекшегося властью человека. Компромат требуется всегда, с помощью таких бумажек управляют целыми государствами…

Удивительно, но я вдруг отметил, что землетрясения Катастрофы не очень-то повредили Кремлю. Да, с потолка давно рухнула древняя люстра на три тысячи свечей, стены в огромных трещинах, все окна с трехкамерными стеклопакетами зияют черными провалами. Но общий скелет зданий не нарушен, хотя, казалось бы, на месте Кремля должна быть только глубокая воронка. Сколько здесь казематов, подземных переходов и канализационных люков…

Я немного постоял, рассматривая разрушения. Некоторое время я раздумывал, с чего бы начать поиски, но усталое тело отказывалось двигаться. Наконец, почти со скрипом оторвав подошвы от пола, я двинулся к выходу. Не успел я пройти и половину расстояния, как эхо мрачной птицей вспорхнуло в помещении, разбилось о разрушенные стены, заставило заколотиться сердце. И только потом разум различил слова:

— Поздравляю, хантер Керенский! Вы все-таки добрались…

3

Раздался негромкий хлопок, за ним еще один.

Я обернулся всем туловищем, пытаясь поймать в прицел врага.

На верхнем ярусе, в удобном резном кресле, навевающем мысли об Императорском дворце, удобно развалился человек. Впрочем, развалился он с тем аристократическим даром, что позволяет даже самые мерзкие поступки совершать с невинной и высокородной грацией.

Красивый, без изъянов, сидящий на атлетическом теле черный костюм тройка. Аккуратные белые перчатки, блестящие чернотой умытой ночи лакированные туфли. Гладкие, совершенно белые волосы зачесаны назад, подчеркивая правильную красоту черепа. Ярко-голубые глаза смотрят весело, но так пронзительно, что ощущаешь боль, будто тонкая игла пронизывает насквозь.

Человек негромко аплодировал. Не так, как возомнившие себя богемой обезьяны в театре, гулко хлопая как можно громче ладонью о ладонь. А с немного ленивой грацией хозяина мира, что едва касается пальцев пальцами, словно боясь стряхнуть пыль с перчаток.

Как я раньше его пропустил?! Или раньше человека там не было?

— Кто вы? — спросил я, чувствуя, что спина покрывается холодным потом.

Эхо подхватило мой хриплый вопрос, разметало по развороченному залу. Человек будто секунду прислушивался к осколкам моего вопроса, потом дружелюбно наклонил голову вперед. Приятный, с чуть заметной мужской хрипотцой голос произнес:

— Здравствуйте, Константин… Впрочем, по-вашему «здравствуйте» означает пожелание здоровья и долголетия. А это в нашей ситуации абсурдное пожелание, но, к сожалению, иного приветствия в вашем языке нет…

Я молчал, ожидая продолжения. Сердце колотилось как безумное, накачанная химией кровь разгоняла адреналин по организму. Почему-то я совершенно не ощущал радости от того, что все-таки нашел человека. Этот человек не вызывал во мне ничего, кроме страха. Странного, необъяснимого животного страха… и агрессии.

Человек помолчал, картинно вздохнул, сложил руки на подлокотниках кресла. Было такое ощущение, что он наслаждается каждым движением. Как будто само ощущение тела доставляет ему несказанное удовольствие. Эта мысль неожиданно вспыхнула в сознании, испуганно забилась вглубь, но новый приступ страха уже взбудоражил мое воображение. Сразу вспомнились все разговоры покойных американцев об Армагеддоне.

— Кто вы? — еще раз спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Ну, если вам так требуется мое имя, что, впрочем, неудивительно, зовите меня… э-э… Христиан, — так же дружелюбно улыбнулся человек. Но его пронзительные голубые глаза вызывали панику. Что-то в них было чужое, далекое, непонятное и пугающее.

Это имя моментально отозвалось во мне приливом суеверного страха. Ангел! Я общаюсь с ангелом! Но тут же, из дурного чувства противоречия и надежды, что мой вывод ошибочный, я спросил:

— Вы из здешнего Гарнизона? Здесь есть еще люди?

Христиан странно покосился на меня, будто я сморозил несусветную глупость. Покачал головой, но глаза утратили изрядную часть дружелюбия и теперь смотрели испытующе. Будто он хотел убедиться, что разговаривает с тем человеком, который ему нужен.

— Нет, Константин, я не из здешнего Гарнизона, — вроде бы мягко сказал человек, но слух резанул отблеск стали. — И здесь нет выживших, которых вы так хотели найти.

— Тогда кто вы? — вновь с напором спросил я.

— Вы повторяетесь, — с укором ответил человек. — Сейчас не важно, кто я, гораздо важнее знать — кто вы?

Я растерялся. Нелепый разговор на развалинах начинал вызывать сильную головную боль. Я все еще отказывался поверить в то, что передо мной ангел. Может быть, перекреститься? А как? Слева направо? Или справа налево? Двумя или тремя пальцами?! Черт! Что-то меня несет куда-то не туда, покаяние какое-то, а не беседа…

— Кто я — известно, — медленно сказал я.

— И кто же? — вдруг заинтересовался Христиан.

«Слушай, а может быть, он никакой не ангел?! — вспыхнула вдруг мысль. — Может быть, это какой-то местный сумасшедший?!»

— Я… — бодро начал я, но вдруг запнулся. От неожиданной паузы вдруг внутри начала закипать злость и досада, я брякнул: — Я — человек. Один из хантеров Гарнизона выживших. Он находится на станции…

— Я знаю, где он находится, — прервал меня Христиан взмахом руки. — Вы мне ответьте, кто вы? То, что вы человек, поймет даже слепой. Но какой человек?

— Слушайте, что за вопросы?! — раздраженно спросил я. — «Какой человек?». Обычный человек. Что вы хотите услышать? Добрый я или злой?

Христиан мягко улыбнулся, на холеном лице ослепительно блеснули ровные и белые острые зубы.

— Сейчас каждый человек в той или иной степени злой или добрый. Меня интересует, мыслящий вы или как все? Осознаете ли, что вы являетесь причиной всех бед, что постигли вашу планету?

Я почувствовал, что проваливаюсь в бездну. Перед глазами встал образ Вички, что так до конца своей жизни и была уверена, что виноват во всех бедах я. Но как?! Когда?! Что же я совершил?! Я почувствовал, что ноги начинают подгибаться, а руки дрожат мелкой дрожью. Мой голос напомнил воронье карканье:

— Я… виноват? В Катастрофе?.. Но…

— Нет, нет, нет, — замахал руками Христиан, будто отгоняя назойливое насекомое. — Господи, как же с вами трудно!.. Не вы конкретно виноваты. Вы не нажали какой-то скрытый рычаг, что запустил программу самоуничтожения. Не раскопали гробницу Тутанхамона в московской канализации, тем самым навлекши на всех проклятие. Не ваш грех перевесил чашу весов… хотя все может быть…

— Я не… понимаю?

— Все вы понимаете, — рассмеялся Христиан. — Но раз вы так настаиваете на четкости вопроса, хорошо. Так и быть, я задам его иначе. Вы, Константин, понимаете, что вы один из тех, кто виноват в Катастрофе, как вы называете конец света?

— Нет… не понимаю, — еще больше растерялся я. — Я ничего не сделал…

— Вот именно, — поднял палец человек. — Вы ничего не сделали!

Раздражение шевельнулось в моей душе, уже на повышенных тонах я выпалил:

— Что вы хотите? Разве это справедливо — обвинять человека в чем-то, чего он не совершал?! Я жил, как и все на этой планете, в огромной системе…

— Человек привык оставаться болванкой, — перебил Христиан. — Винтиком в огромном механизме. Таковы его отговорки. Не правда ли они очень удобны? Но это не меняет его положения.

— Какого положения?!

— Того, в котором он сейчас очутился, — ослепительно улыбнулся Христиан. — Говоря вашими метафорами — с петлей на шее. Одно неверное движение — и чья-то нога выбьет табурет из-под него. Петля затянется на хрупком человеческом горле, и история вновь сделает виток… Может быть, новое человечество станет иначе себя вести…

— Новое человечество? — ошарашенно прошептал я.

Христиан поморщился.

— Вы как ребенок, Константин. Все ваше человечество ведет себя как зарвавшийся и злой ребенок…

Я опустил взгляд, в глаза бросились развалины, тела в снегу.

— Ошибки ребенка не ведут к его смерти! — яростно вскричал я.

— Ведут, если ребенок напрочь отказывается от наставлений взрослого, — хищно улыбнулся Христиан. — А вам неоднократно давались разнообразные посылы к действию. Но вы продолжали стоять на своем. Глупое, застывшее в одной фазе развития человечество.

Я замотал головой. Разговор принимает совершенно абсурдный оттенок. Кто это? Свихнувшийся от трупов и смерти выживший? Или наркотический бред? Хотя вроде бы от анальгина не бывает глюков.

Вопреки своим мыслям об абсурде такого диалога я заспорил:

— Вы не правы. Мир постепенно движется…

— Куда?! В пропасть?

— К лучшему! Меняется! Демократия… ну пусть не демократия, так гуманизм! Он изменил мир к…

— Молодой человек, — со вздохом произнес Христиан. — Человечество каким было, таким и осталось. Поверьте моему двухтысячелетнему опыту! Оно идет строго по спирали. Все возвращается. И то, что развитие, а на деле просто бытие, идет по спирали, вовсе не говорит, что вверх! Что должны появляться изменения!

— Но как же…

— А вот так же! — почти зло выкрикнул Христиан с таким выражением, что мне показалось, будто еще чуть-чуть — и он сунет мне под нос фигу. — Все, что было святым в прошлом, меняется и становится пошлостью примерно через век. Церковь, любовь, патриотизм. Люди перестают ценить эти понятия. Исключения есть, но, как правило, это быдло… прости Господи! Быдло, что не поднимает рыла от корыта с помоями…

— Для ангела вы весьма горазды сквернословить, — я невольно перенял манеру разговаривать собеседника.

— Ангела? — поморгал Христиан. Потом, не скрываясь, громко и обидно захохотал.

Смеялся Христиан недолго, но весело. И опять с тем неуловимым наслаждением от своих действий. Наконец, отсмеявшись, он с интересом заглянул в мои глаза:

— Вы решили, что я ангел… ха-ха… занятно…

Я осмотрелся в поисках стула. Ничего похожего в обломках комнаты не нашлось, и я просто сел на пол. Положил автомат рядом с собой, не особо надеясь его применить. Но так было спокойней.

Подождав, пока собеседник отсмеется, я полез в карман за сигаретами. Мне нужно время, чтобы адекватно продолжать беседу. Мой визави задает слишком бешеный темп, и я просто не успеваю осознать всю информацию. К тому же беседа приобретает странный, почти сумасшедший характер, который мне просто не понятен. Какую цель преследует Христиан? Что за нелепые нагорные проповеди посредине всеобщего хаоса и смерти?

Я демонстративно достал смятую пачку сигарет. Трагически вздохнул, обнаружив последнюю сигариллу, сунул в рот. Пока медленно и неторопливо чиркал спичкой, раскуривал табак, мысли хаотично метались в черепной коробке. Со скоростью, в три раза превосходящей сверхсветовую, мозг анализировал полученные данные.

Итак, человек сидит в удобном, явно древнем (или очень дорогой подделке под древность) кресле среди развалин Кремля. Забавно. Вопрос номер раз — кто он? Вопрос номер два — каковы его намерения в отношении моей скромной персоны?

Я выпустил струю дыма в потолок и посмотрел на рассматривающего меня человека. Тот уже отсмеялся и теперь спокойно, с тенью улыбки в уголках рта, наблюдал за моими действиями. Словно взрослый за шаловливым ребенком.

Ладно. Начнем с малого.

— Вы ответственны за Катастрофу?

Вопрос прозвучал несколько грубо и напыщенно, отчего человек поморщился, как добропорядочная старая гувернантка пошлому анекдоту.

— Если вы имеете в виду то, что произошло с вашей цивилизацией — да. Если хотите найти виновного, того главного, кто отдал приказ к началу Реверса, — нет, — спокойно ответил человек, мирно сложив руки на коленях.

— Но почему… — новый вопрос, не менее глупый, нежели предыдущий, погиб в зародыше. Прочистив горло, я потерянно спросил: — Вашей?! Что значит «вашей цивилизацией»?

4

Христиан стер улыбку из уголков рта, губы поджались в тонкую, жесткую полоску.

— Ну вот мы и подошли к самому главному. И самому интересному.

Я молча слушал собеседника. Страшная догадка уже билась в сознании, но я упорно хотел услышать ее из уст Христиана. И он сказал:

— Да, Константин. Моя речь выстроена таким образом, что намеренно разграничивает меня и вас. Я не принадлежу к человеческому роду. К человеческой расе. Как называют мою расу, не имеет значение. Сейчас важно только то, что происходило, произошло и произойдет с вами. С людьми.

Я обреченно выпустил струю дума. Глаза царапнули КАт, мозг торопливо обдумывал вариант расстрела Христиана, кто бы он ни был. Но тот заметил мой взгляд, довольно дружелюбно произнес:

— Константин, если вам так будет спокойнее, вы можете пару раз в меня выстрелить. Ручаюсь, что это не причинит мне вреда. Но вам так будет спокойнее.

— Нет уж, спасибо, — нехотя ответил я, чувствуя себя полным дураком. Во избежание соблазна уязвленно отодвинул КАт в сторону. Вновь обернулся к Христиану, спросил: — Ну рассказывайте…

Человек, если он был человеком, поморщился, но заговорил:

— Все началось очень и очень давно. Мы обнаружили одну планету, что идеально подходила для слабой жизни. Мы таких много находили, но эта планета была слишком отдалена от нашего сектора… и мы начали на ней процесс выращивания…

— Это были мы? — шепотом спросил я.

— Нет, — отмахнулся человек. — Люди такими, какие они есть, стали только седьмой расой, что так активно стала процветать.

— Седьмой? А как же те шесть остальных? Не понравились?

— Мы не устраивали Катастроф, — отрезал Христиан. — Эти расы изначально были готовы к краху. Теперь эти цивилизации еще существуют на вашей планете. Только в виде давно привычных вам животных. Их разум не выдержал искусственной стимуляции и эволюции…

— Это кто? — заинтересовался я. Сигарилла давно погасла, вновь хотелось курить, но теперь уже было нечего. — Обезьяны, дельфины, собаки?

— И они тоже, — уклончиво качнул головой Христиан. — Это не важно. Важно то, что новый виток выращивания неожиданно дал результат. Было создано четыре варианта человека. Четыре разных расы. Три из них начали жить мирно, редко собирались в стаи, тихо познавали себя… А вот четвертая неожиданно быстро очнулась от искусственного летаргического сна. Ее разум начал активно прогрессировать, и первым его приказом для эволюции организма стал приказ быть хищником. Мясоедство не напугало нас, но заинтересовало. Ни одна из рас не была столь агрессивна и жестока, как ваша. Она собиралась в стаи, быстро научилась убивать даже самых опасных животных на планете. И так до тех пор, пока животные не стали бояться слабого двуногого. Этот результат поразил нас, и мы стали наблюдать пристальнее. И мы ужаснулись, когда человек вдруг обнаружил иные расы. Короткий миг он прицеливался… За короткий промежуток времени человек уничтожил все остальные расы, что только подавали признаки развития. И тогда мы решили уничтожить его в первый раз.

Я поморщился от его слов. Но Христиан ничего не заметил. Как ни в чем не бывало продолжал:

— Каково же было наше удивление, что абсолютно неразвитая раса даже в самых экстремальных условиях научилась выживать! Более того, она стала подчинять природу себе!

— Так можно и возгордиться, — довольно ухмыльнулся я.

— Здесь нечем гордиться, — сухо отрезал Христиан. — Разве можно гордиться тем, что являешься убийцей?

Я не нашелся, что на это сказать. Христиан некоторое время помолчал, очевидно, ожидая ответной реплики, потом продолжил:

— Тогда мы создали расовую разницу, и это обострило отношения людей. Разумный метод общения оказался утрачен. Но только на время. И среди таких людей быстро определился лидер. Он примитивно, по цвету кожи, подмял и поработил себе подобных. И это ужаснуло нас. Сильнейшая раса на планете принялась устраивать сама себе естественный отбор, выбирая только самых жестоких и живучих… вспомните, Константин, самые жестокие политики и цари вошли в историю! И это только благодаря тому, что имели дикую склонность к насилию… Удивительный факт…

— Ну, — промямлил я. — Это, наверное, нормальный подход каждой развивающейся разумной расы…

Христиан с интересом посмотрел на меня, в уголках рта мелькнуло подобия улыбки. Я понял, что не каждая раса движется подобным путем.

— В то время уже образовались первые государства, и мы создали различное экономическое положение в странах. И это породило зависть. Завоевательные войны прожили едва ли не дольше всего человечества. И это подход разумной цивилизации?..

Я не ответил.

— Человек, вопреки нашему мнению, оказался более наблюдателен. От его внимания не скрылись факты нашего участия в его жизни. И он, занятый более насущными проблемами, чтобы не отвлекаться на то, чего не понимает, быстро создал пантеон богов. Нас вновь поразил такой подход. Это подход коварного хищника и убийцы, что только выжидает момент, пока не повзрослеет, чтобы вцепиться в глотку более сильному противнику, как было в начале веков с сильными хищниками! Но мы использовали факт возникновения религии в своих целях. Мы наделили священные тексты первыми моральными догмами, пытались направить человека по правильному пути развития… Как жаль, что теперь человек настолько силен, что может смело отмахиваться от богов и сам решать, что делать дальше… к сожалению, даже религия не смогла остановить войн…

Христиан печально развел руками.

— Войны остались в прошлом! Человечество движется вперед!

— Да? — аккуратная бровь жеманно выгнула спинку. — А как назвать то, что происходило в вашем Гарнизоне? Битва за власть и блага.

— Борьба за выживание!

— Борьба за выживание? Цель такой борьбы, молодой человек, как ни парадоксально, — именно выживание. А не уничтожение наиболее сильных противников и покорение слабых. Это уровень развития даже не доисторического общества. Это уровень развития животного. Любая другая цивилизация жертвовала бы всем, только чтобы выжило новое поколение и ценнейшие из особей. Ценнейшие, не обязательно сильные. Ум — вот настоящая сила. Умение закрутить гайку или выстрелить из оружия — удел автоматов. Удел разумного существа — мыслить!

5

В зале наступило молчание. Я не знал что ответить, да и не чувствовал в себе силы оправдать всех людей.

— Насилие разрешило больше конфликтов в человеческой истории, нежели все остальные методы, вместе взятые, — задумчиво проговорил Христиан. — Кстати, это единственное… или почти единственное, что мы взяли положительного из вашего опыта. На вашу расу не действовали абсолютно никакие ингибиторы. Только активаторы. Вы всегда, независимо от того, понукают ли вас или нет, вы всегда лезли вперед. Выживали в самых экстремальных условиях. Три! Вы вдумайтесь! Три Армагеддона пережили люди! И, поразительно, становились только сильнее!!!

Я мрачно усмехнулся:

— Что нас не убьет — сделает нас сильнее.

Христиан покосился на меня со злой иронией.

— Вот-вот. Вы знаете, Константин, любопытный факт. Если бы мы вовремя не вмешались, индустриальная революция в вашем мире свершилась бы на две тысячи лет раньше. Ее бы сотворил некто Герон, в древнем Риме. Именно он почти что изобрел паровой двигатель. Благо, что наблюдатели вовремя заприметили изобретателя… Не гоже двигать расу вперед, когда в ней так полно отражается агрессивность… Возможно, что сейчас бы вы уже летали на Марс в летний отдых… Пришлось быстро уничтожить много всего, что мы так долго и тщательно готовили. Но наши умы, слава им, придумали нечто новенькое, что притормозило человека на пути развития.

— Христианство? — вдруг спросил я.

— Можно и так сказать, — качнул головой Христиан. — Благодаря новой религии вся Европа вновь оказалась ввергнута в дремучее Средневековье. Но, к сожалению, новые постулаты и Инквизиция не долго действовали. Гении довольно быстро опрокинули маломыслящих с их тремя китами и хрустальным сводом вместо неба. И теперь христианство, так долго служившее ингибитором человечества, вновь в плачевном состоянии. Оно уходит, не в силах больше сдерживать тягу людей к будущему… к счастью, до сих пор находятся люди, которые, отказываясь думать, еще тянутся к христианству. Вспоминают о том, что предали царя, ходят в церковь…

— Таким вы видите человека? — ехидно спросил я. — Тупым скотом, что бьет одного гения, истово размахивая крестом, в который не верит?

— Нет, — покачал головой Христиан. — Мы видим человека партнером, расой братьев. Но пока что человечество слишком агрессивно, чтобы выпускать его в космос.

Неожиданно в голове промелькнула мысль. Она показалась такой странной и нелепой, что я ее тут же озвучил:

— Вы нас боитесь?

Христиан подозрительно посмотрел на меня, не смеюсь ли. Потом вздохнул:

— Нет, страх это неверное слово. Скорее — беспокоимся за судьбу галактики. Что будет с остальными Высшими после того, как в космос выйдет раса кровожадных монстров? Которая, к слову, ведет себя как один организм. Когда в покое — бьет и режет сам себя. Когда возникают внешние раздражители и опасность — вдруг объединяется и, невзирая ни на какие потери, бьет врага… Изумительная способность… У нас даже роботы обладают большим инстинктом самосохранения, чем вы.

— То есть — боитесь, — удовлетворенно констатировал я.

Христиан пожал плечами:

— Если вам так будет удобнее, пожалуйста…

В зале вновь наступила тишина. Не знаю, сколько мы так просидели здесь, но действие таблеток начало проходить. Боль вновь подступала, раскаленным серебром разливалась по венам. Виски запульсировали, грозя разорвать череп. Я стал чаще отвлекаться, дважды ловил себя на мысли, что не вижу в кресле никого…

— Но почему именно уничтожить? — устало спросил я. — Почему не вышли на контакт? Объяснили бы все, дали технологии, знания…

— Нельзя знать то, к чему не подготовлен. Невозможно заставить человека прыгнуть сразу через несколько ступеней! Он их не поймет, не примет! Это один из слоев истины, — жестко сказал Христиан. — Вы только представьте! Мы выходим с вами на контакт, даем технологии, новые знания. Мало того что ваши солдаты станут неуязвимыми и почти бессмертными, вы еще свободно начнете перемещаться в космосе! И какая первая будет ваша реакция на нас? Правильно! Мы для вас угроза! Которую просто необходимо устранить!

— Но ведь вы поступаете именно так! — взорвался я. — Не цените разум! Убиваете миллионы невинных людей!

— Это еще один слой истины. Мы уничтожаем хищнический вирус, — мягко произнес Христиан. — Если угодно — пытаемся загладить свою же селекционную ошибку.

— Истина не слоеный пирог! — попытался разозлиться я, но вышло что-то защищающееся и жалобное.

— Не слоеный пирог, — так же мягко согласилось существо. — Если мыслить вашими человеческими образами, скорее, ядовитая пилюля. Или нескончаемые пытки, в конце которых уже не чувствуешь боли, просто поднимаясь на новый уровень. Мы глубоко опечалены тем, что уничтожаем разумную жизнь… Но, могу вас заверить, мы обязательно рассмотрим этот факт…

— Ну спасибо… — прошептал я. — Утешили…

Я все никак не мог справиться со странным ощущением нереальности происходящего. Будто мне все это снится! Будто собеседника не существует. Дважды ловил себя на том, что не видел удобно развалившегося в кресле Христиана. Словно я стал персонажем психологического триллера, где у главного героя раздвоение личности.

Я вздрогнул, на миг ясно представив, что сижу в одиночестве среди развалин. Отчаявшись обнаружить долгожданную цель, потеряв все, что имею, сошел с ума. И теперь гремящую тишину заваленного обломками и хламом здания нарушает только мой голос. Вопрос — ответ. Сам себе. А маленькие снежинки, что ледяными брызгами сыплются сквозь дыру в потолке, тихонько оседают на броне. Скоро энергия моего тела иссякнет, и я усну вечным сном в бреду собственного сознания!

— Вы правы, хантер, — прервал мысли негромкий голос. — Меня здесь нет.

Спина покрылась мурашками и холодным потом. Сердце панически забилось, кровь гулко заухала в ушах. Значит, я прав и схожу с ума?!

— Нет, — ответил Христиан. Голос приобрел колокольный звон и шел со всех сторон. — Ваш рассудок в порядке. Просто наша цивилизация уже достигла того уровня, когда мы можем обеспечить бессмертие каждому разумному существу. А это решение — энергетический вид жизни. Меня здесь нет, Константин, но я здесь. Так же, как я сейчас нахожусь в своем доме… Я везде, куда только может дотянуться мой разум…

Я вздрогнул, представив столь жуткую картину. На секунду мне показался глупым страх Чужих, который они испытывают по отношению к нам. Разве может им что-то сделать раса привязанных к своим телам тварей? Привязанных прочнее, нежели планеты к своим орбитам… Хотя, наверное, среди людей найдется много таких, кто сразу возненавидит Чужих. Ксенофобов всегда хватало…

Тишина повисла в зале, гнетущая, тяжелая. Я шестым чувством уловил, что беседа окончена. Тут же мимолетная паника охватила меня, когда я вспомнил, что мне теперь некуда идти. Да и дойду ли я?! Словно в подтверждение моих мыслей, Христиан вновь возник в своем кресле. Его губы шевельнулись, мягкий голос произнес:

— Вы можете идти, Константин. Мы передадим весь наш разговор Верховным. Поверьте мне, многие недовольны тем, что мы убиваем разумный вид. Но это та необходимость, что оправдывает любые средства… Иначе вы уничтожите нас…

— Уничтожим! — неожиданно оскалился я. — Уничтожим всех! От мала до велика! Будем потрошить ваших самок, чтобы не разрешились! Всех сотрем в порошок, когда узнаем, что это вы виновны в гибели миллиардов! Уроды!!! Вы уже знаете, что нас ничем не остановить!

Христиан склонил голову, всем видом показывая, как ему стыдно. Впрочем, мне уже и самому было стыдно за эту вспышку гнева. Тем более если верить тому, что уровень развития Чужих достиг того уровня, когда можно обеспечить бессмертие каждому разумному существу. А это значит, что они с легкостью могут запросто уничтожить нашу планету с этим хищническим вирусом, как назвал человечество Христиан.

Наступила пауза. Чужой явно показывал, что разговор окончен, но я не двигался с места. Беседа, по-моему, логически не завершена. То ли Чужой просто испытывал желание поболтать, что маловероятно. То ли он преследовал какую-то свою, скрытую от меня цель в общении. Как бы то ни было, но я остался сидеть на месте.

— Вы можете идти, — чуть повысил голос Христиан, делая ударение на слове «идти».

— Христиан… — тихо сказал я. — Что будет дальше?

— Это уже не в ваших силах изменить. Тут должны приложить силы все… но и это вам не поможет.

После короткой паузы я все же встал с ледяного пола. Занемевшие ноги с трудом подчиняются мне, не гнутся, будто деревянные. Боль в поврежденной руке накатывает волнами, от нее меня качает, в голове стоит туман.

— Я ухожу… — безмятежно сказал я, поднимая КАт с пола. — Я ухожу…

— Константин, — вдруг остановил меня человек. — Должен сказать вам, хоть это и даст вам ложную надежду, что если опыт первого контакта в условиях Реверса человеческой истории придется по душе нашему Совету… Реверс может не произойти. Возможно, что вам будет предоставлен шанс развиваться…

Я машинально кивнул, хотя и не мог представить себе ничего, что важного и правильного сказал в долгожданном Контакте…

Я толкнул здоровой рукой дверь, покидая помещение. Спиной я чувствовал на себе пристальный, пронизывающий взгляд Чужого. А в сознании билась паническая мысль: «Конец! Это конец!!!»

6

«Метель» прекратилась.

Идти по толстому льду, едва припорошенному хрустящим снегом, тяжело, но я шел. Будто в тумане продвигался через развалины, перешагивал завалы. Свежие кровавые хлопья снега не удостоил даже внимания. Так же как и замерзшие лужи крови. Так же как и успевшие остыть тела.

Сейчас все не имеет смысла.

Что делать дальше? Человек, что привык решать все сам, оказался лабораторной мышью. Даже не марионеткой, гораздо хуже…

Что делать дальше?

Ждать того момента, когда, по выражению Христиана чья-то нога выбьет табурет из-под ног? Когда петля натянется на хрупкой шее, лишая доступа кислорода и ломая хлипкие позвонки?

Или попытаться все изменить? Но как?

Собрать армию ополчения? Из кого?! Да и собравши ее, что делать? Вступать в межгалактическую войну с заранее проигрышным финалом? Выходить в космос на утлых суденышках, что через одного взрываются еще на старте?! Да и где их-то найти?!

Мысли понемногу принимали иное русло. Злые обиды постепенно таяли, ведь мы оказались сами виноваты в сложившейся ситуации. И сделать ничего нельзя… Хотя, кто может взять на себя смелость утверждать, что мы виноваты?! Что будет тем мерилом, что обречет разум на гибель?! Это слишком несправедливо, особенно если учитывать высший разум, что принимал решение. А может быть, именно из-за того, что высший, непознанный еще уровень развития принял такое решение, оно и является единственно верным?

Нет! Они нас боятся!

Человечеству нет равных. Никто не сможет его победить. В этом я уверен, но не сейчас. В данный момент, как сотни лет до Катастрофы, мы были поглощены тем, что пытались завоевать какие-то титулы, ранги. Били братьев и отцов, омывали кровью солнце и наполняли ею океаны. Но теперь все изменилось. Катастрофа уничтожила мегаполисы и Империи. Смерть уровняла ранги и титулы. Завтра потеряло смысл, а сегодня убило надежду…

Холод стал подкрадываться незаметно. Давно уже погасло цифровое табло на щитке. Закончился последний заряд батареи. Но я не замечал ничего.

Как теперь быть? Как объяснить людям в Гарнизоне, что нужно жить по-иному? Как найти остальных выживших? Как заставить человека сделать невозможное и прекратить убийства? Если весь наш род, погрязший в грехе и пороке, хочет жить, нужно измениться… Нужно по-новому взглянуть на мир! В котором уже сейчас зарождается нечто пугающее, заставляющее покрыться гусиной кожей! Мир, что может прожить без человека! Без вируса, что пожирает себя и все в округе! Мир, что перерождается, отторгая старую плоть больного человека и выталкивая наружу новую расу. Окажется ли она сильнее? Будет ли она столь же жестока, как и древний человек, что уничтожил себе подобных?

А будет ли человек человеком, если он прекратить совершенствовать себя с помощью войн?..

Будет! Будет!!!

И станет наисильнейшей расой только потому, что может обойтись без всего этого!!!

Силы уходили из тела вместе с теплом. Я не чувствовал ног, механически переставляя неудобные костыли. Где-то был потерян верный КАт, ранец с припасами и все, что мешало мне идти. В голове билась только одна мысль:

«Если мы такие мерзкие и отвратительные, то почему нас так долго терпели?! Почему не вразумили?!»

«Пытались! Вам оставляли пророков, заставляли их идти на смерть ради вас! Но вы — слепое стадо свиней, что движется от одной дубовой рощи к следующей. Одинаково подрывая корни, умерщвляя все вокруг себя. А потом снова движется вперед, с фанатичным блеском в глазах, чтобы найти новую жратву. А за спиной, кроме умирающего мира, не остается ничего!»

«Но ведь, мы старались сделать как лучше! Мы развивали медицину! Защищали животных!»

«Развивали медицину, препарируя еще живых людей! Для чего?! Чтобы сотворить идеального солдата, что выгонит соседа с его земли и отдаст еду для вашего потомства! Только война подталкивала наше развитие! Только она двигала науками. Как же еще? Нужно найти антидоты всем тем вирусам и болезням, как искусственно сотворенный СПИД! Одни убивают человека, другие спасают его… Защищали животных? Животных, которых мы же и истребили! И снова будем истреблять, когда те вновь расплодятся! Это не путь разумной расы…»

«А каков путь разумной расы?! Кто нам подскажет?! Данные полупридуманными религиями догматы?! Мы сами идем по своим трупам! Мы сами учимся на своих ошибках! Мы же венец творения!»

«Творение, что уничтожает все вокруг!»

«Творение, что обречено стать высшим! Ибо иначе оно станет наислабейшим! Если три-четыре человека на Земле могут двигать миром, то что может сделать все Человечество?!»

7

Снег больше не казался таким холодным. Теперь он стал теплым, зовущим. Медленно свернувшись калачиком, я ощутил умиротворение и спокойствие. Не замечая, что спорю сам с собой вслух, я беззвучно прошептал:

— Но ведь нас все еще спасают… значит, есть надежда… Мы еще сможем стать Человеком!.. И мы им станем…

Эпилог

Черная, как антрацит, ворона глухо каркнула и настороженно повернула голову. В черных слюдяных глазах отразилась покрытая грязным снегом равнина, замусоренные развалины.

Странный гул пугал птицу. Но тот становился все сильнее и сильнее. Наконец, когда что-то ужасное и уродливое, оглашающее округу громким размеренным рокотом выползло из-за большой кучи развалин, ворона не выдержала и взлетела. Но уже с высоты полета любопытная птица продолжала следить за странным зверем.

Тот тяжело и натужно полз по быстро тающему льду и грудам камней, расталкивая завалы. Непрерывное его рычание сопровождалось тяжелым, вонючим дыханием. Наконец чудовище остановилось с неторопливостью мастодонта. Из его чрева вылезло существо, задрало голову. С высоты птица видела, как существо провожает иссиня-черные крылья в небе пристальным взглядом.

Не выдержав напряжения, ворона резко вильнула, уходя в сторону. Не стоит понапрасну злить хищника…

— Наверное, правду говорят люди — все налаживается, — сказал Володя напарнику, что шел с добровольной бригадой позади трактора.

Напарник, придерживая яркую оранжевую каску, тоже задрал голову. Проводил восхищенным мальчишеским взглядом птицу, словно никогда их раньше не видел. Долго смотрел в опустевшее небо. Потом вытянул сигареты из кармана, достал из пачки одну. Подумал, нехотя протянул пачку Володе, но тот отказался, и напарник с облегчением спрятал сигареты в карман. Сигареты нынче дороги.

Рабочий закурил, выпустил сизый дым из ноздрей и радостно осклабился:

— Да уж, теперь все будет хорошо. Если даже вороны вернулись, то теперь-то уж точно жизнь наладится!

Ответить Володе не дали. Позади бульдозера раздался хриплый, прокуренный бас прораба:

— Что за заминка?! Опять курите?! Елки-палки! Чтоб вас чума забрала! Вы работать собираетесь, ешкин дрын?!

Володя стер улыбку с лица, подмигнул напарнику и полез в кабину.

Двигатель бульдозера взвыл, зарычал. Мощные гусеницы дрогнули, вновь двинулись по крошащемуся в пыль льду. Огромный ковш сгребал остатки снега, который быстро превращался в грязевую кашу, строительный мусор и камни. Володя привычно двигал рычажки управления, а сам то и дело оборачивался в сторону улетевшей вороны.

Работа не волк, в лес не убежит. Старая добрая поговорка, что родилась в славные времена Совка, теперь не работала. Сейчас нужно трудиться. Пока исчезла страшная «метель», пока снег еще не превратился в грязь под лучами пригревающего солнышка, нужно успеть многое. Вот одни строители, к примеру, укрепляют Гарнизон. Углубляют его, обшивают листами брони. Делают настоящие комнаты, в которых каждый будет чувствовать себя человеком. Проводят отопление и водопровод. Устанавливают настоящий мощный электрогенератор. Людей-то теперь там не в пример больше стало! Новые группки выживших стекаются не по дням, а по часам. Многие скрывались в подвалах, в разрушенных и заваленных магазинах, больницах. И теперь, заслышав рев бульдозера, многие выходят сами. Остальных отрывает из-под завалов огромный ковш, но тех совсем мало.

Пока первая группа улучшает новое жилище, делая его более просторным и защищенным, вторая группа расчищает завалы в Москве. Готовит город к новому расцвету.

— Да, работать нужно, — будто сам себя уговаривая, пробормотал Володя.

Пока снег не растаял окончательно, под его толстым слоем можно найти много чего полезного. Технику, топливо, пищу.

Опять же, хорошая дорога от бульдозера получается. Ведь еще нужно узнать, что происходит с остальными городами. Наверняка и там остались люди. Правда, странные твари, что в большинстве исчезли с наступлением теплоты, продолжают наводить страх. Но это уже обычный страх перед хищником. Не ужас жертвы. Ведь люди научились с ними бороться. А со странными кровожадными «обезьянами» вояки справятся. Человек всегда мог достойно встать лицом к опасности. А на крайний случай можно их попросту истребить. Впервой ли?

* * *

Замерзшего человека в бронированном комбинезоне хантеров нашли к концу рабочего дня возле самого Кремля. Тело вмерзло в лед настолько, что водитель едва его не пропустил. Лишь в самый последний миг успел судорожно нажать на педаль тормоза. Бульдозер, гаркнув, вгрызся гусеницами в лед и остановился в метре от тела.

Прораб Волошин, проработавший на стройках почти все свои пятьдесят пять лет, подбежал к остановившемуся трактору.

— Сергей Эдуардович, там труп! — зычно крикнул высунувшийся из окна водитель.

В голосе тракториста не было удивления или испуга. Скорее, усталость, да и та почти не ощущалась. Слишком много расчищавшие улицы люди видели умерших и погибших. Десятки, сотни, тысячи тел в день.

— Вам бы только перекур устроить, а солярка на вес золота! — беззлобно ругнулся Волошин, подходя к телу. — Не знаете, что делать? Оттащите его в сторону и передайте по колонне. Им займутся, а вы продолжайте работу!

Прораб мельком оглядел новое тело, удивился посеченному и искореженному военному комбинезону. Поднял тяжелый, устрашающий автомат. Такая штука в хозяйстве пригодиться.

— Эй, погоди! — неожиданно в затуманенную смертельной усталостью голову Волошина пришла новая мысль. — Этого оттащите, куда и остальных, но положите в сторонке. А потом мухой к генералу Борзову, пусть он посмотрит. Все-таки по виду вояка, может, у него и документы какие имеются…

На мгновение задумавшись, прораб не заметил, как докуренная до фильтра сигарета обожгла губы. Выругавшись сквозь зубы, Волошин вновь прикрикнул:

— Ну?! Чего медлите?! Времени нет, давайте работать!

Времени и вправду не было. Нужно срочно возводить укрепления, дома. Разыскивать продуктовые склады. В общем, строить новую жизнь!

Примечания

1

Доксициклин — противобактериальное средство из состава армейской аптечки.

(обратно)

2

Не сходи с дороги из желтого кирпича! (англ.) — наставления из сказки «Волшебник Страны Оз».

(обратно)

Оглавление

Предостережение автора

Эпизод первый Всадник на белом коне

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Эпизод второй Всадник на рыжем коне

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Эпизод третий Всадник на вороном коне

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

Эпизод четвертый Всадник на бледном коне

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Эпизод пятый Тысячеглавый зверь

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?