«Эффект искажения»

Диана Донатовна Удовиченко Эффект искажения

Вампиры Роман

Из истории рода делла Торре

Милан, год 1135 от рождества Христова

Подеста Милана граф Амедео делла Торре чувствовал, что умирает. Болезнь мучительно долго истязала его иссохшее тело, в котором уже не осталось ни сил, ни воли к жизни. Не помогали ни растирания настойкою аспидов, ни мессы об исцелении, ежечасно возносимые фра{1}Никколо, ни утренние кровопускания, назначенные придворным физиком{2} мессэре Чиприано Ротокко. Днем и ночью его светлость терзали боли в животе. Лишь иногда они затихали, и несчастный забывался беспокойным, поверхностным сном. Усиливаясь, боль заставляла графа извиваться на ложе и истошно кричать тонким прерывающимся голосом, из которого страдания изгнали все человеческое.

За окном цвела весна. Под свежим ветром шелестели каштаны в дворцовом парке, впитывая солнечные лучи, распускались цикламены, благоухали гиацинты, смеялись резвившиеся на лужайках дети и племянники Амедео. В покоях графа чадили свечи, царили духота, полумрак, витали запахи испражнений и нездорового тела — мессэре Чиприано распорядился держать ставни наглухо закрытыми, дабы движение воздуха и солнечный свет не повредили больному. Прикрыв глаза, Амедео полулежал на груде подушек — таким образом врач, сторонник гуморальной медицины, добивался того, чтобы флегма{3} отливала от легких и сердца, не смешиваясь с остальными тремя соками организма. Страдальчески запрокинутое, осунувшееся лицо желтизною соперничало с камизой, {4} пропитанной шафраном для убиения болезни. По предписанию физика, прислуга каждое утро после кровопускания переодевала Амедео в свежую, смоченную драгоценным составом рубаху, избавляя таким образом от грязи и пота, вызванными недугом. Мессэре Чиприано настрого запретил смывать пот с тела графа, сказав: "Медицинская наука гласит, что мытье расширяет поры, в которые может проникнуть новая болезнь".

Граф тихо постанывал — рези в животе немного отпустили. Вокруг суетились слуги, готовя Амедео к новому кровопусканию. Пришел толстый неопрятный цирюльник с хирургическим инструментом, молоденькая рабыня принесла серебряный — для очищения "грязной" крови больного — таз. Ждали мессэре Чиприано, физик задерживался у придворного астролога, с которым всегда согласовывал проведение лечения в зависимости от стояния небесных светил.

В дверь проскользнула старая дурочка Челестина, любимица графа, в лучшие дни частенько развлекавшая его своими глупыми выходками. Маленькая, сухонькая, вся какая-то неприметная, пробралась к кровати и встала в изголовье, обегая комнату острым взглядом хитрых черных глазок. При дворе Челестину не любили — слишком часто она с бессмысленным видом высказывала неприкрытую, неприятную правду. Детям и блаженным позволительно многое. Только слуги и рабы перешептывались о том, что никакая Челестина не дурочка и не шутиха, и что она якобы доносит графу обо всем, что делается и говорится в его поместье.

— Твоя светлость, а твоя светлость, — позвала старушка.

Амедео вздрогнул, приоткрыл затуманенные страданием глаза, еле слышно спросил:

— Чего тебе?

— Сказать хочу… — Челестина склонилась к уху господина и что-то горячо, быстро зашептала.

Граф приподнялся с подушек, хрипло выдохнул:

— Я понял… ступай… — и снова упал, с искаженным от боли лицом.

Дурочка выбежала из покоев, удостоившись неодобрительного взгляда мессэре Чиприано, который неспешно шествовал к больному, держа в руках свиток нового гороскопа. Повелительно кивнув цирюльнику, чтобы был наготове, врач обратился к Амедео:

— Начинаем, ваша светлость.

Так он говорил и вчера, и позавчера, и месяц назад, ни разу не получив ответа. Слова эти были лишь данью вежливости, и физик вздрогнул, когда растрескавшиеся губы графа вытолкнули:

— Не нужно… кровопускания…

— Но, ваша светлость…

В голосе Амедео зазвучали нотки былой властности:

— Все вон. Мессэре Чиприано, останьтесь…

Перепуганные слуги покинули покои, оставив растерявшего важность врача наедине с высокородным пациентом. Физик сделал робкую попытку воззвать к благоразумию графа:

— Ваша светлость, но больная кровь…

— Молчите, — оборвал Амедео, — у меня мало времени. Я знаю, что сегодня умру.

— Этого не может знать никто, кроме всевышнего! — воскликнул мессэре Чиприано.

— И он послал мне сон, — задумчиво проговорил граф. — Но я не о том… Скажите, мессэре, в чем вы видите причину моего недуга?

— В вашем желудке образовался избыток черной желчи. Распространяясь по телу, она отравляет кровь, делая ее черною, что вызывает воспаление во всем организме, — ответил врач. — Поэтому я вижу в кровопускании единственное средство от постигшей вас болезни.

— Оставьте свой ученый бред. Мне неинтересны последствия. Я спросил о причине.

Мессэре Чиприано замялся. И дело было не в том, что он не знал, откуда взялся странный недуг, поразивший графа. Напротив, он был уверен, что понял его причину верно. Но как сказать об этом пациенту?

Амедео с трудом усмехнулся, прищурив тусклые от болезни карие глаза. Горбатый нос, который придворный поэт в своих виршах называл орлиным, казался непомерно огромным на исхудавшем лице.

— Меня отравили, верно?

Врач снова содрогнулся. Да, тысячу раз да! Он был убежден, что кто-то убивает несчастного графа. Но будь он проклят, если мог понять, каким образом яд попадает в желудок его пациента! Перед подачей на стол все блюда давали попробовать сначала собакам, затем кухонным рабам. Посуду, с которой ел граф и его семейство, проверяли надежные слуги, а в кубок, из которого пил его светлость, был вделан рог единорога, предохранявший вино от отравления. Отчаявшись, физик сам принялся следить за всеми работами на кухне. Тщетно: неведомый яд медленно, но верно убивал Амедео делла Торре.

— Значит, я прав, — тихо проговорил граф, внимательно наблюдавший за изменениями в лице врача. — Ступайте, мессэре, позовите ко мне фра Никколо.

Боль возвращалась, а с нею и неимоверная слабость, сковывавшая тело, и осознание близости смерти. Следовало торопиться. Фра Никколо, высокий широкоплечий монах с округлым румяным лицом и чувственными губами тайного сластолюбца, облаченный в серую рясу из дорогого сукна, подошел к кровати, благословил умирающего.

— Я хочу исповедаться, святой отец, — прошептал граф и вдруг, не дав фра Никколо произнести положенную в таких случаях фразу, спросил: — что произойдет с душой человека, не сумевшего перед смертью простить своих врагов?

— Все в руках господа, сын мой, — монах озадаченно нахмурил густые брови, — но гнев — один из семи смертных грехов. Лишь господь наш может решать, кому простится, а кому нет. Отказывая врагу в прощении, ты возносишь себя выше господа, впадая в самый страшный грех — гордыню.

— Что же станется со мною за это?

— Грешник будет ввергнут в геенну огненную, где ему вечно гореть в адском пламени, — строго произнес священник.

— Геенна… — тихо рассмеялся больной. — Есть ли муки страшнее тех, что я испытываю сейчас? Я готов… — и, словно не было этого странного разговора, повторил: — Я хочу исповедаться, святой отец.

Боль все крепче сжимала графа в своих безжалостных объятиях, не дав ему закончить покаяние в грехах. Во время соборования и елеосвящения он жалобно кричал, заглушая слова мессы. Наконец фра Никколо вышел из покоев.

Под дверью собралась вся семья делла Торре, узнавшая от врача о том, что умирающий потребовал священника.

— Можете проститься, — сурово произнес фра Никколо.

Тихо, гуськом они вошли в комнату и встали вокруг ложа страдальца. Младший брат графа Паоло, красивый крепкий мужчина тридцати пяти лет. Его сыновья — прелестный пятнадцатилетний Паоло-Джачинто и тринадцатилетний весельчак Лучано. Супруга Паоло, мадонна Ортензия, хмурая полноватая женщина. Некрасивая и немолодая, в прошлом месяце отметившая свое тридцатилетие, она безмерно ревновала своего все еще полного мужской силы супруга к каждой хорошенькой служанке. Ревность и зависть к чужой юности прорезали глубокие складки вокруг рта, брюзгливо опустили уголки губ. Глаза навыкате делали мадонну Ортензию похожей на большую рыбу…

Чуть поодаль от своих родственников стояла юная мадонна Анджелика — жена умирающего. Высокий выпуклый лоб, золотистые кудри, выбившиеся из-под светлого покрывала, широко раскрытые ореховые глаза, в которых дрожали беспомощные слезы, аккуратный носик, детски припухлые губы… мадонне Анджелике было восемнадцать лет. За юбку ярко-голубого платья цеплялись двое мальчиков — сыновья, близнецы Витторио и Алессандро, одинаковые как две виноградины с одной кисти. Господь не благословил первый брак Амедео детьми. Овдовев, граф выдержал положенный срок траура и женился на тринадцатилетней Анджелике из небогатого рода ди Грассио. Разница между супругами составляла четверть века. Амедео, без памяти любивший юную жену, молил бога лишь об одном — о наследниках. Его мечта осуществилась вдвойне, и спустя год Анджелика подарила мужу близнецов.

Боль скручивала внутренности, мешала дышать. Граф слабо махнул рукой, подзывая жену. Та склонилась над умирающим, поцеловала горячие сухие губы. Сдерживая рыдания, подняла детей, чтобы Амедео смог проститься с ними.

— Ступай… Андже, — с трудом проговорил его светлость, не желая делать юную супругу свидетельницей своих мучений, а самое главное, того, что должно было произойти сейчас…

Схватив мальчиков за руки, плачущая мадонна Анджелика вышла. Как же плохо будет ей одной, с детьми, без мужа и отца, без опоры. Не успел, не защитил… все в руках господа… Амедео хватал воздух, словно рыба, выброшенная на сушу. Словно рыба…

Следующими к смертному одру подошли племянники, затем мадонна Ортензия. И их больной выпроводил прочь. Когда над постелью склонился Паоло, боль стала невыносимой. Будто зверь, рвущийся на свободу, она когтила внутренности, раздирала их, наполняла рот кровью. И Амедео уступил ей. Издал жалобный крик, выплюнув на грудь кровавый сгусток, содрогнулся в последней агонии и замер с широко раскрытыми глазами.

Паоло прикоснулся ко лбу покойного поцелуем. Прикрыл веки.

— Прощай, брат…

Богатство и власть — великое искушение. Неудовлетворенное желание и страсть, которую невозможно разделить, рождают в душе злобу и зависть. Амедео был силен и крепок, и мог прожить еще много лет. Если бы Паоло не помог смерти найти свою жертву. Недаром он вот уже десять лет тайно изучал яды. В его лаборатории стояли наполненные морской водою резервуары, в которых плавала разная рыба. На ней Паоло испытывал действие ядов. Однажды ему пришла удивительная мысль о том, что человек, съев рыбу, накормленную отравою, будет отравлен и сам. Паоло блестяще доказал эту гипотезу, ежедневно подкармливая кефаль ядом. Амедео любил острый паштет из кефали. Больше никто из домочадцев не притрагивался к этому блюду. Верный слуга Паоло осторожно прокрадывался в большую кладовую, где в чане плескалась живая рыба, и подменял кефаль. Напрасно мессэре Чиприано пытался поймать убийцу, отравляющего блюда. Напрасно с паштета снималась двойная проба. У собак и рабов крепкие желудки, и маленький кусочек паштета не мог им повредить. Зато его ежедневное употребление медленно убивало Амедео, который даже на смертном одре не мог отказаться от любимой еды. К тому же физик, сам того не желая, ускорил гибель пациента, рекомендовав ему острую пищу "для выжигания черной желчи".

Паоло прикрыл лицо ладонью, словно скрывая от покойника торжествующую улыбку. Теперь он станет подестой и сеньором Милана! Теперь ему принадлежат все состояние и вся власть семьи делла Торре. И мадонна Анджелика…

Стон, раздавшийся в покоях, заставил его вскрикнуть. Амедео распахнул глаза и устремил на брата горящий взгляд:

— Подойди…

Содрогнувшись в душе, Паоло вновь склонился над графом, так упорно цеплявшимся за уходящую жизнь…

Иссохшая рука дернулась, провела по окровавленному рту. Собравшись с последними силами, Амедео ударил брата по губам. Шутиха Челестина слишком поздно сумела узнать, кто и как убивает его. Он не смог сохранить жизнь, зато за ним осталось право мести.

— Убийца… будь проклят проклятьем Каиновым…

Последняя судорога была короткой и страшной: спустя мгновение все кончилось. Теперь граф делла Торре был мертв.

Паоло попятился от кровати, ощущая на губах вкус крови своего родного брата…

Глава 1

Владивосток, ноябрь 2009 года

"Du hast! — заорало под ухом, — Du hast mich!"

Шепотом чертыхаясь, Сергей нащупал мобильный, лежавший рядом с подушкой, отключил будильник, в который раз пообещав себе сменить его мелодию. Он любил "Раммштайн", но просыпаться предпочитал подо что-то более… симпатичное. Звонок установила Алиса. Пошутила, называется.

Сергей еще немного полежал: вставать не хотелось. Понедельник… Ощутив, что вот-вот снова провалится в сон, решительно отшвырнул одеяло, скатился с дивана, несколько раз отжался, разогревая затекшие мышцы, и отправился в ванную.

Из зеркала на него глянул недовольный парень с двухдневной щетиной на подбородке — в выходные было лень бриться. Коротко стриженные русые волосы были всклокочены, серые глаза смотрели хмуро и недружелюбно: Сергей не любил первые минуты утра, вырывавшие его из сна.

После бритья, контрастного душа и чашки кофе утро уже не казалось мрачным, а новая неделя — бесконечной. Сергей заглянул в комнату сестры. Дашка спала, уютно закутавшись в одеяло до самой макушки, в ногах у нее дремал, свернувшись в клубок, толстый серый кот. Полоса света из коридора падала на стол, заваленный рисунками. Стены маленькой комнатки были заклеены постерами с фотографиями персонажей знаменитой вампирской саги. В полумраке бледные лица кровососов и их подружек выглядели угрюмыми и недовольными, словно вторжение Сергея не вовремя пробудило героев от их упыриного сна. Рядом с кроватью валялась книжка в глянцевой обложке, с которой смотрели все те же или очень похожие бледные физиономии. Сергей добродушно усмехнулся: сестренка в семнадцать лет все еще увлекалась сказками. Сам он не мог понять прелести романтических отношений с ожившим покойником, справедливо полагая, что труп, даже ходячий, должен быть холодным и вонючим. Поэтому фанатизм поклонниц вампирских саг объяснял для себя красотой и особой харизмой актеров, сыгравших главные роли. Впрочем, в харизме Сергей, наверное, тоже не разбирался — ничего необычного и прекрасного в лицах актеров он не усматривал.

Кот бесшумно соскользнул с кровати и, доброжелательно затарахтев, принялся тереться о ноги хозяина, требуя ласки и еды.

— Даш, — позвал Сергей, — тебя на учебу подвезти?

Девушка подняла заспанное лицо, несколько секунд непонимающе смотрела на брата, потом, окончательно вернувшись к реальности, пробормотала:

— Нет, мне сегодня ко второй паре…

— Тогда Мурзу покормишь, — распорядился, уходя, Сергей.

В подъезде он достал из кармана мобильник, ткнул клавишу "3", прослушал какую-то незамысловатую мелодию. Алискин телефон был отключен. Неужели еще дуется? Непохоже на нее. В пятницу, в обеденный перерыв, они повздорили, и девушка обиделась. Причина ссоры была банальна и проста: Алисе давно уже хотелось услышать от любимого официальное предложение руки и сердца, а Сергей все тянул. Не то чтобы его пугала перспектива семейной жизни — нет, тут как раз их желания совпадали. Но Дашка… как оставить семнадцатилетнюю сестру? Алиса была не против того, чтобы жить одной семьей, но Сергей сомневался. Это на словах просто, а на деле девчонки у него обе с характером.

Он привык ставить интересы Даши превыше своих. Так уж получилось, что шесть лет назад, после гибели родителей в автокатастрофе, ему пришлось взять на себя ответственность за сестру. Тогда Сергей, выпускник Высшей школы милиции, только начинал работать опером, а Дашке исполнилось одиннадцать. Близких родственников в Приморском крае у Кругловых не имелось, помочь было некому. Приехала, правда, из Красноярска двоюродная сестра мамы, рассказывала о том, как трудно ей приходится с двумя детьми, да тут еще и муж бросил… Тетка явно надеялась, что Сергей сделает из ее рассказа правильные выводы. Он сделал. После похорон, когда от нее и соседей прозвучало: "О девочке надо позаботиться. Давай подберем хороший интернат или детский дом", — парень молча выставил всех за дверь.

Сергей никогда не был особенно дружен с сестрой — сказывалась большая разница в возрасте. Он всегда относился к Даше снисходительно-покровительственно, не более того. Но тогда, в день похорон, глядя в ее испуганное, опухшее от слез лицо, вдруг отчетливо осознал: ближе и роднее сестренки у него никого не осталось, и ни в какой интернат он ее не отдаст. Просто не сможет предать этого домашнего, доверчивого ребенка.

Сначала было очень трудно. Дашка все время плакала, а он не знал, как ее успокоить, как вернуть их маленькую семью к нормальной жизни. Не хватало всего: денег, времени, умения вести хозяйство… Потом как-то постепенно наладилось. Правда, спустя три года пришлось бросить службу в милиции, променяв ее на гораздо более спокойную и денежную работу в отделе безопасности банка. Там он и встретил Алису…

Улицу окутывал густой туман. Белесое, солено пахнущее покрывало тянулось из бухты, стелилось по земле, льнуло к домам и деревьям, делало силуэты прохожих размытыми, нечеткими. В этом плотном облаке обычный спальный район становился загадочным, похожим на декорацию к фильму ужасов. Погода для Владивостока нередкая, хотя для ноября и не совсем типичная.

По дороге на стоянку Сергей еще раз позвонил Алисе. Снова прозвучала бравурная песенка, следом до противности вежливый женский голос сообщил: "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети". Если Алиса отключила трубку, значит, явно не желала идти на примирение. Сергей недоуменно пожал плечами. Неужели до сих пор обижена? Вряд ли, скорее всего, просто села батарея. При всей своей вспыльчивости девушка была не злопамятна, и ни разу еще не сумела выдержать в ссоре дольше одного дня.

Серый "Субару форестер" послушно заурчал, подмигнул противотуманными фарами, мягко тронулся с места и покатился по ухабистой дороге, больше напоминающей горную тропу. Сергей включил радио. "В эфире прием пробок у населения, — жизнерадостно произнес диджей. — Звоните нам! Пробка на Спортивной в сторону Луговой, движение по Светланской, Семеновской и Океанскому проспекту затруднено…"

— Не проскочил, — пробормотал Сергей, выруливая на Запорожскую.

"Авторадио" не обмануло, и вскоре "Субарик" завяз в медленном, ленивом потоке машин. А потом этот поток и вовсе замер. Улица Спортивная соединяла огромную Первомайку с остальным городом. Проехать из "спального" района в деловую часть Владивостока можно было только через этот узкий перешеек. Поэтому каждое утро добрая половина первомайцев, ехавших на работу и на учебу, попадала в затор. Машин во Владивостоке было непомерно много, а дорог — неоправданно мало, что наглядно подтверждало наличие обеих вечных общероссийских бед. Но зато имелись две достопримечательности, которыми горожане заслуженно гордились. О них хорошо сказал солист легендарной немецкой рок-группы, приезжавшей во Владивосток на гастроли. На вопрос журналистов "Что вам больше всего понравилось в нашем городе?" мастер рок-баллады ответил: "Огромное количество дорогих машин и красивых женщин".

Действительно, по Светланской и Океанскому проспекту — "Сити" Владивостока — несся непрекращающийся поток роскошных "Лексусов", солидных "Лэндкрузеров", хищных спортивных "Лансеров" и "Целик". В дорогих автомобилях, на водительском ли сиденье или рядом, сидели красивые девушки. Такие же красотки, ничуть не хуже, нарядной пестрой толпой заполняли вымощенные брусчаткой тротуары, спеша в офисы, магазины, университеты.

Стоя в пробке, Сергей еще несколько раз звонил Алисе — безрезультатно.

В центре светило по-зимнему холодное солнце, делая стоящие вдоль дороги старинные дома, выкрашенные желтой и розовой краской, празднично яркими. Каждый район Владивостока отличался своим собственным микроклиматом, и, проехав из конца в конец города, можно было поочередно окунуться в туман, попасть под дождь и увидеть солнце. Портовый город, сложный ландшафт — обычное дело. До банка на Алеутской Сергей все же добрался вовремя, ровно в девять — минута в минуту — вошел в кабинет службы безопасности: Михаил Александрович, начальник, терпеть не мог опозданий.

Первым делом Сергей позвонил по телефону внутренней связи в отдел кредитования, где работала Алиса.

— А ее нет, — кокетливо пропела одна из менеджеров, — не волнуйтесь, Сергей Владимирович, приедет. Пробки в городе…

Служебные романы руководством не приветствовались, поэтому Сергей с Алисой всегда делали вид, что они как бы не вместе, а остальные сотрудники притворялись, что как бы в это верят.

Но Алиса не появилась ни через час, ни через два, по-прежнему пребывая "вне зоны действия сети". В одиннадцать Сергей набрал ее домашний телефон. Трубку сняли сразу же, как будто ждали звонка.

— Алло! — даже по телефону в голосе Алисиной матери отчетливо слышались надежда и страх.

— Здравствуйте, Елена Сергеевна…

— Сереженька! — перебила женщина, — Слава богу! А я уже собиралась на работу звонить, вашего-то номера не знаю… Алиса с вами?

— Нет… — растерянно ответил он, ощущая, как в сердце холодной змеей заползает тревога.

— Как же так? — Елена Сергеевна всхлипнула.

— Успокойтесь, расскажите все по порядку, — твердо произнес Сергей, стараясь голосом не выдать своего беспокойства.

Но женщина расплакалась, и уже не могла выговорить ни слова. Трубку взял Антон Петрович, отец Алисы, заговорил медленно, борясь с одышкой, какая бывает у сердечников. В пятницу вечером Алиса ушла с подругами в ночной клуб, сказав родителям, что все выходные проведет у Сергея.

— Мы думали, она с вами, поэтому сначала не беспокоились, — говорил Антон Петрович.

— Нет. Я не видел ее с пятницы, — ответил Сергей.

— Она не позвонила в субботу. Мы не хотели вам мешать, но в воскресенье не выдержали, позвонили сами. Алисин телефон отключен. Мы уже с ума сходим. Понимаете, такого никогда раньше не было. Она старается нас не волновать. У меня больное сердце…

Сергей знал, как бережно Алиса относится к родителям. Действительно, она ни при каких условиях не могла оставить их в неведении. Да они ведь многого и не просили: просто раз в день позвонить, сказать, что все в порядке. Значит, с нею произошло что-то очень серьезное… По спине пробежал холодок.

— В каком клубе они были? — быстро спросил Сергей.

— Кажется, "Колизей"… Да-да, она так его назвала.

— Подругам звонили?

— Да… только они что-то непонятное несут. Говорят, что не знают, куда Алиса делась из клуба. И вообще, мне показалось, они обе пьяные.

— Хорошо, я сейчас сам с ними поговорю. Дайте мне их телефоны.

— А нам что делать? — потерянно спросил Антон Петрович, продиктовав номера.

— Пока ничего. Ждите. И постарайтесь не волноваться.

Сергей положил трубку. Он знал, что полагается делать в таких случаях, но просто не мог предложить напуганным, измученным ожиданием пожилым людям обзванивать морги и больницы. Лучше он сделает это сам. Но сначала встретится с подругами Алисы. Девушкам вполне может быть известно больше, чем они сказали родителям.

— Михаил Александрович…

— Да, можете ехать, — тут же отозвался начальник, широкоплечий бритоголовый мужчина, внимательно прислушивавшийся к его телефонному разговору. — Считайте это своим служебным заданием.

Сергей благодарно кивнул. Михаил Александрович мог расценить внезапное исчезновение менеджера кредитного отдела как чрезвычайное происшествие и угрозу безопасности банка. Но будь это действительно так, он не поручил бы расследование ему, любовнику Алисы.

— С вами едет Андрей, — тут же перестраховался начальник.

Из-за соседнего стола поднялся невысокий смуглый парень и, бросив:

— Жду у твоей машины, — вышел.

Сергей созвонился с подругами Алисы. Он был знаком с обеими девушками, пару раз был с ними в одной компании, так что они сразу согласились на встречу.

К обеду улицы города очистились от пробок, так что "Субарик" Сергея быстро преодолел расстояние от Алеутской до середины Светланской. Встреча была назначена в маленьком кафе "Розовая жемчужина", которое располагалось на первом этаже монументального дома дореволюционной постройки. Леночка, пухленькая миловидная блондинка лет двадцати пяти, уже сидела за покрытым розовой скатертью столиком, с аппетитом уписывая чизкейк.

— Привет! — весело поздоровалась она. — Я здесь работаю неподалеку. У меня как раз обед.

Андрей, впечатленный Леночкиной белокуростью и богатыми формами, широко улыбнулся и завел ни к чему не обязывающий разговор о местной кухне. Сергей заказал два кофе, незаметно присматриваясь к девушке, охотно болтавшей с его напарником. Судя по поведению, она не была ни напугана, ни взволнована.

— Лена, — вклинился он в беседу. — Извини, но у нас мало времени. Я по поводу Алисы.

— А что Алиска? — беззаботно откликнулась девушка.

— Ты сказала ее родителям, что не знаешь, где она.

— Родителям? — аккуратные бровки Леночки приподнялись, большие карие глаза округлились, выражая искреннее удивление. — Я с ними не разговаривала.

— Вчера тебе звонил Антон Петрович, Алисин отец. Спрашивал, не знаешь ли ты, где она.

— Н-не помню, — как-то неуверенно отозвалась девушка.

— Ладно, неважно, — Сергей решил не настаивать, хотя поведение Леночки выглядело, мягко говоря, странно. Как можно было позабыть о вчерашнем звонке? Она же не старушка со склерозом. Даже если девушка и пыталась что-то скрыть, то какой смысл отрицать известный факт? — Расскажи мне, куда после клуба поехала Алиса.

Во взгляде Лены изумление сменилось непонятной отрешенностью. Закусив пухлые губы, она теребила прядку светлых волос, выбившихся у виска из аккуратной гладкой прически, и словно пыталась что-то вспомнить, но не могла. Так и не дождавшись ответа, Сергей мягко проговорил:

— В пятницу вы пошли в "Колизей", правильно?

— В "Колизей", — послушно подтвердила Леночка.

— Вас было трое: ты, Ирина и Алиса, так?

— Так…

— Хорошо. Расскажи, что вы там делали.

Леночка оживилась, голос зазвучал более уверенно:

— Как обычно. Сидели, выпили по паре коктейлей, слушали музыку, танцевали…

— Долго вы пробыли в клубе? — Сергей старался говорить как можно спокойнее, чтобы не вспугнуть девушку.

— Где-то до четырех, наверное. Потом Иришка захотела спать, мы заказали такси и уехали.

— Алиса уехала с вами?

Снова непонятная рассеянность во взгляде, словно имя Алисы воздвигало в сознании Леночки стену, сквозь которую не могли пробиться воспоминания.

— Сосредоточься, Лена, — сказал Сергей, подавляя желание схватить девушку за плечи и как следует встряхнуть. — Вы поехали по домам. Где была Алиса? С вами?

— Нет… по-моему. Нет, ее не было…

— Она осталась в клубе? Ушла раньше? С кем? Вспоминай!

Андрей толкнул напарника в бок, отрицательно покачал головой: не перегибай… Карие глаза Леночки наполнились слезами.

— Не помню, не помню… Ребята, я понимаю, это очень странно, но поверьте, пожалуйста: я правда не помню!

— Сколько ты выпила? — сочувственно спросил Андрей.

— Два коктейля, не больше!

Ничего другого от нее добиться не удалось. Мужчины провели в кафе еще час, успокаивая, а потом снова расспрашивая Лену. Картина складывалась непонятная: девушка вполне внятно описывала времяпровождение в клубе, вспоминала мельчайшие подробности, но как только речь заходила об Алисе, вдруг замирала, сбивалась и впадала в прострацию. Так ничего и не узнав, Сергей с напарником вынуждены были с нею распрощаться.

— Ничего не понимаю, — угрюмо проговорил Андрей уже в машине, — запугал ее кто-то, что ли?

— Непохоже. Согласись, если бы она что-то скрывала, придумала бы версию поубедительней.

— Наркота?

— Ты ее видел? — хмыкнул Сергей. — Девчонка пышет здоровьем.

— Ну, может, попробовала впервые. Экстази, допустим. В сочетании со спиртным эффект убойный.

— Тогда бы ее просто вырубило до утра, она бы не вспомнила даже, как блевала на собственные пятки, изогнувшись в лихом пируэте! А она подробно описывает, как рассталась с Ириной, и что в подъезде на ее этаже кто-то выкрутил лампочку.

Сергей вел машину, отвечал напарнику, но делал все это машинально, занятый мыслями об Алисе. За три года службы в милиции он наслушался баек об особой интуиции оперативников, но не особо верил в эти россказни, считая, что чутье на самом деле — не что иное, как опыт, помноженный на аналитические способности. А тут не требовался ни опыт, ни интуиция, чтобы понять: случилось что-то очень паршивое.

"Субарик" выехал из центра, без приключений преодолел Спортивную, и покатился к бухте Тихой. Здесь, на сопке, между типовыми серыми девятиэтажками гулял холодный пронизывающий ветер, перекатывая унылые клубы тумана.

Ирина была в отпуске, поэтому назначила встречу у себя дома. Сергей очень надеялся на беседу с нею. Но надежды не оправдались: разговор, состоявшийся в маленькой уютной квартирке, почти в точности повторил диалог в кафе. С той только разницей, что теперь запиналась и плакала хорошенькая хрупкая брюнетка.

— Не понимаю, — говорил на обратном пути Андрей, — они обе словно зомбированы. Если не наркотики, то что? Гипноз?

— Возможно, — мрачно ответил Сергей.

— А ты в него веришь?

— Верю — не верю… Гипноз, НЛП, секта… у меня пока нет более убедительных версий. С девчонками кто-то поработал, это точно.

— Думаешь, Алису похитили?

— Возможно…

Вернувшись на работу, Сергей коротко отчитался перед начальником и отыскал в телефонной базе номер "Колизея". Трубку никто не взял — понедельник, в клубе наверняка выходной. Он снова позвонил Алисе: безрезультатно. "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети", — вещал механический голос. Сергей откинулся в мягком крутящемся кресле, с минуту бездумно смотрел в белые пористые плиты подвесного потолка. Потом выдохнул, решительно нажал клавишу "4" на своей трубке. Пора.

С Вовкой Пермяковым они дружили с самого детства. Выросли в одном дворе, пошли в одну школу, сидели за одной партой. Потом вместе поступили в Высшую школу милиции, вместе начинали службу в Пушкинском РОВД. Только через три года Сергей ушел в банк, а Вовка так и остался. Сколько Сергей ни звал друга на новую работу, тот неизменно отвечал: "Да ладно, потом как-нибудь", — и продолжал тянуть оперативную лямку. И хоть при встрече Вовка любил жаловаться на то, что зарплата маленькая, премии зажимают, а вокруг — сплошная коррупция с показухой, бросать "весь этот бордель", как он называл место службы, не торопился. То ли любил свою работу, то ли работа его любила. Везде, где бы Пермяков ни появлялся, он заводил друзей. Такой у него был талант. Он умудрялся находить общий язык с девушками, таксистами, зрелыми дамами, злоехидными бабульками на лавочках и матерыми уголовниками — незаменимое качество для опера. Длинный, тощий, сутуловатый и нескладный на вид, Вовка обладал удивительными гибкостью и артистизмом, а его по-обезьяньи подвижное лицо, чем-то напоминавшее портреты Пушкина, в зависимости от желания хозяина могло выражать то искренне сочувствие, то непримиримую ярость, то мировую скорбь. Еще со школы к нему намертво приклеилось прозвище "Факофф". У Вовки не было никаких способностей к языкам, и английский он еле-еле тянул на троечку, но ругательство, почерпнутое из американских боевиков, он, к месту и не к месту, выговаривал красиво и с шиком, поражая воображение слушателей истинно суперменским произношением. Вот такой вроде бы несерьезный парень. Но в нужные моменты все клоунские замашки слезали с Вовки, словно шелуха, обнажая острый ум и железную хватку.

Капитан милиции Пермяков ответил не сразу. Сергей терпеливо ждал: мало ли, где может находиться оперативник. Наконец в трубке что-то зашуршало, брякнуло, потом голос Вовки радостно воскликнул:

— Серега, факофф! Привет!

— Володя, нужна помощь, — проговорил Сергей.

Он быстро рассказал об исчезновении Алисы. Друг был знаком с девушкой, хорошо к ней относился и при встрече утверждал в своей обычной полушутовской манере, что не понимает, чем Круглов заслужил такое сокровище.

— Ясно… — отрывисто произнес Вовка, — "Колизей" — наш район. Пусть родители завтра с утра приходят, пишут заявление.

— Вов, ты сможешь пробить по базе?…

— Хорошо, сделаю. — Друг отключился.

Остаток дня Сергей провел за работой. Так ему было легче переносить ожидание и бороться с самыми страшными подозрениями. Три года — невесть какой срок службы в милиции, но и за это время он успел неплохо узнать изнанку Владивостока. В портовом многонациональном городе, богатом, шумном, не отличавшемся порядком, живущем автомобильной торговлей с Японией и морскими перевозками, было чем поживиться. Сюда стекались преступники всех мастей — от мелких шулеров до грабителей-рецидивистов. Воры, убийцы, мошенники, держатели притонов, драгдилеры — на кого он только не насмотрелся. А еще во Владивостоке часто пропадали люди, как правило, молодые, не старше тридцати пяти. В каждом отделении милиции пылились сотни нераскрытых дел на тех, кто "ушел из дома и не вернулся". Обезумевшие от горя родители, рыдающие жены и растерянные мужья давно уже стали рутиной, чуть ли не ежедневными посетителями. Конечно, процентов десять так называемых "пропаданцев" на самом деле таковыми не были. Кто-то сбегал из дома, кто-то в погоне за романтикой пускался в путешествие автостопом, великовозрастные чада уходили от надоевшей материнской опеки, жены бросали мужей, а мужья — жен, иной раз забывая предупредить о разрыве. В таких случаях правда рано или поздно выяснялась. А вот остальные девяносто… Чаще так и оставались пропавшими без вести. Иногда они находились. Всплывали в заливе, прибитые волной к берегу, по весне в лесу показывались из-под стаявшего снега, обнаруживались в подвалах домов…

Сергей изо всей силы гнал от себя воспоминания о страшных находках, пытаясь думать только о работе. На какое-то время это ему удавалось, но потом он снова застывал за компьютером, бессмысленно пялясь в экран монитора. Тревога усугублялась зудящим чувством вины. Если бы Алиска не разозлилась на него, они провели бы выходные вместе. И не было бы ни клуба, ни последующего кошмара. И всего-то нужно было согласиться с абстрактным утверждением, что в двадцать семь мужчина готов к семейной жизни! А он как-то замялся… "Да женюсь я на тебе, дурочка! Ведь люблю же тебя! — мысленно уговаривал он Алису, как будто это могло что-то изменить. — Ты только найдись, вернись целая и невредимая. И я сразу же сделаю тебе предложение. Только сначала отшлепаю, как следует!"

Рабочий день кончился. Сергей вышел из банка, немного постоял на улице, вдыхая свежий прохладный воздух. Домой не тянуло. Там Дашка, не хотелось пугать сестренку траурной физиономией. Подумав, он решил поехать на тренировку. Правда, по понедельникам занималась другая группа, но не выгонят же его! Сергей увлекался кудо уже восемь лет, имел второй дан, дважды выходил в серебряные призеры чемпионата по Приморскому краю, и три раза побеждал в профессиональных боях по версии "драка". С последними он завязал, когда погибли родители, решив, что теперь не может рисковать здоровьем — нужно еще сестру поднимать.

"Поеду, — подумал он, — пар выпущу хотя бы". Благо, сумка с доги, макиварами, шлемом и прочей экипировкой всегда лежала в багажнике его автомобиля.

Сергей уселся в машину, но не успел повернуть ключ в замке зажигания, как мобильник разразился песней "Арии". Звонил Вовка. Голос друга был сдавленным и хрипловатым, каким-то нерешительным.

— Серега, я пробил. Это пока неточно, но есть свежий труп. Вчера нашли. Похожий… — Вовка, словно не желая произносить имя Алисы вслед за словом "труп", не закончил фразу, только добавил: — Приезжай.

***

Даша любила туман. Он создавал чувство защищенности и приятного одиночества, скрывал от чужих взглядов. Она словно плыла в ласковом пуховом коконе, незаметная и не замечающая никого вокруг. Туман был холодным и в то же время нежным, румянил щеки, бриллиантовой пылью оседал на ресницах и волосах, придавал глазам влажный загадочный блеск. Но Даша не догадывалась об удивительном преображении, которое дарила ей белая дымка, а сказать было некому: ведь туман тем и хорош, что никто тебя не видит.

На автобусной остановке долго стоять не пришлось, спустя час с лишним Даша уже была в универе.

Учиться во Владивостокском экономическом университете было престижно и не очень комфортно. Четыре больших корпуса — два старых и два недавно построенных — связанные сложной системой переходов и коридоров, представляли собой настоящий лабиринт, в котором с непривычки можно было заблудиться. В перерывах между парами студентам приходилось преодолевать множество лестниц. К тому же руководство университета ремонтировало здания по какой-то странной, только ему ведомой системе, в результате на одном этаже кабинеты с евроремонтом и современной мебелью соседствовали с обшарпанными помещениями, окна которых вместо стекол были затянуты целлофановой пленкой, а столы, казалось, помнили еще прибытие великого князя Алексея на фрегате "Светлана".

Аудитория, в которой проходила лекция по истории Приморского края, была самой обычной — ничего выдающегося, но и разрухи не наблюдалось. Три ряда столов, расставленных как в школьном классе, только каждый стол рассчитан на четырех человек. Даша вошла, уселась на свое постоянное место у окна, достала тетрадь.

Группа была почти в полном составе: первокурсники, еще не научившиеся прогуливать занятия, рассаживались за столы, наполняя аудиторию шумом, смехом и болтовней. В центре второго ряда несколько девушек что-то увлеченно обсуждали, в углу громко хохотали трое парней, за первым столом шушукались "ботаники".

За пять минут до начала лекции в кабинет впорхнула Женечка Войченко. Яркая, белокурая, вызывающе одетая, она напоминала героиню знаменитых анекдотов про блондинок. Войченко любила короткие юбки, подчеркивающие длину и стройность ее ног, откровенные декольте, отдавая предпочтение розовым тонам, что делало ее похожей на ожившую куклу Барби. Многие одногрупницы считали это дурновкусием, но Женечку не смущала скрытая насмешка в их взглядах. Она считала, что лучшие друзья девушки — это бриллианты, и продолжала демонстрировать материальные возможности своего отца, владельца крупной рыболовецкой компании на Сахалине. Вот и сейчас, несмотря на теплую для ноября погоду, на Женечке была короткая норковая шубка, а в ушах и на пальчиках посверкивали драгоценные камешки — так сахалинцы понимали богатство.

Вошедшая в аудиторию вслед за Женей девушка небрежно скинула белоснежную куртку, с дружелюбной улыбкой кивнула, поздоровавшись со всеми сразу. Персонального приветствия удостоились девчонки во втором ряду, встретившие подругу веселым щебетанием и дружескими поцелуйчиками в щечку. Яна Драгомирова — невысокая, гибкая, стройная шатенка, обладала какой-то прирожденной грацией движений, а за тонкие черты лица и большие глаза глубокого синего цвета ее можно было назвать настоящей красавицей. Она всегда была дорого и стильно одета. Даша совершенно не разбиралась в подобных вещах, но даже она понимала, что Яна умеет сочетать хороший вкус и молодежную моду. При всех своих несомненных внешних достоинствах, Драгомирова не была высокомерной. Умненькая, веселая и общительная, она хорошо училась, и даже в университет поступила сама, не воспользовавшись деньгами и связями своей семьи.

Один из парней, хохотавших за последним столом, оставил компанию и подошел к Яне, провожаемый заинтересованными девичьими взглядами. Им трудно было не любоваться — смуглый, высокий, атлетически сложенный и одновременно изящный. Черные волнистые волосы красивыми локонами ложились на плечи, бархатные карие глаза, окруженные длинными ресницами, завораживали мягким сиянием. Все это могло сразить любое женское сердце. И надо сказать, сражало.

Осторожно приобняв Яну за плечи, парень поцеловал ее в щеку — слишком нежно для обычного приветствия. Яна кокетливо откинула от лица прядь блестящих, идеально гладких волос цвета палисандра, что-то шепнула молодому человеку на ухо. Тот рассмеялся, кивнул и вернулся на свое место.

В группе было всего восемь парней, девушек — вдвое больше. Но разумеется, Яна не могла остаться без внимания. И разумеется, таким как она всегда доставалось самое лучшее. С начала учебы все почему-то прониклись уверенностью, что между нею и Денисом Ладимирским обязательно случится роман. Яркие, красивые, умные, оба из семей высокопоставленных чиновников, они были словно созданы друг для друга. Так и случилось. Пока отношения Яны и Дениса напоминали игру — каждый из них был слишком самодостаточен и словно испытывал партнера: достоин ли, как покажет себя? Впрочем, оба игрока получали от состязания немалое удовольствие, и все чаще Денис подвозил Яну к универу на ярко-синей, сверкающей "Тойоте Целика". Ни у кого из первокурсников еще не было своей машины, хотя, родители большинства из них могли себе это позволить. Но многим студентам еще не исполнилось восемнадцати, Ладимирский же уже полгода как отметил совершеннолетие.

Поначалу вся группа с интересом наблюдала за развитием этой красивой, какой-то киношной любви. Потом всем надоело. И так ясно, что они будут вместе. Даша вот точно это знала. Это только в американских фильмах капитан футбольной команды бросает капитана команды черлидеров ради самой скучной и некрасивой девочки, тем самым превращая ее из тусклой неудачницы в сияющую принцессу. В жизни все по-другому, в жизни капитан и капитанша женятся, делают карьеры, становятся богатыми и производят на свет детишек, таких же красивых и популярных, как они сами. А неудачница… Даше искренне хотелось надеяться, что и неудачницы могут чего-то добиться. Нужно только много работать, не надеясь на чудо.

И все же, почему у нее так замирало сердце, когда она смотрела на Дениса? Она изо всех сил старалась не думать о нем, твердила себе, что это просто смешно. Куда ей? С самого детства она знала о своей некрасивости и уже привыкла, сжилась с нею. Серые волосы, серые глаза, обычное невыразительное лицо, как будто творец, создавая Дашу, поленился придать чертам законченность, оставив их смазанными. В общем, серая мышка.

Пара началась, но преподаватель как всегда задерживался. Вместо него в аудиторию вошел какой-то парень, что-то коротко спросил у сидевших за первым столом.

— Новенький? Иван Тарков, да? Правильно, это сто одиннадцатая эф, — громко проговорила староста, на мгновение прервав болтовню с подругами.

Тот двинулся между рядами в поисках свободного места. Парни не обратили на его появление особого внимания, а вот девушки проявили гораздо больше интереса. Женечка Войченко, втайне до сих пор уязвленная тем, что Денис выбрал не ее, приободрилась и одарила Ивана томным взглядом. Остальные были не столь откровенны, но рассматривали новенького с любопытством. Он выглядел немного старше других первокурсников, на вид ему было около двадцати. Среднего роста, широкоплечий, жилистый, белобрысые волосы коротко острижены. Лицом Иван напоминал актера Дольфа Лундгрена: холодный прямой взгляд, светлые брови и ресницы, кривоватый, наверняка когда-то сломанный в драке нос, тонкие губы и твердый подбородок — настоящий арийский воин. Одет он был соответствующим образом: кожаная куртка, потертые джинсы и тяжелые солдатские ботинки-берцы.

"Интересный типаж", — подумала Даша, отстраненно разглядывая новенького. Тот, словно услышав ее мысли, вдруг повернулся и посмотрел прямо на нее. По спине пробежал нехороший холодок: взгляд по-звериному желтых глаз был острым, пронизывающим, одновременно настороженным и уверенным. Наверное, так смотрит тигр, перед тем как прыгнуть на добычу, а может быть, змея перед броском… Даша испугалась, что он усядется на свободное место рядом с нею, но парень недобро усмехнулся и прошел мимо. И ничего удивительного, что прошел. В группе ее не замечали, как будто она приносила с собою кусочек уличного тумана и продолжала в нем прятаться. Так ей было комфортнее. Наверное, Иван сел с Женечкой, но оглянуться и посмотреть Даша побоялась.

Наконец в аудиторию вошел преподаватель, шум утих, началась нудноватая лекция. Записывать было нечего, и Даша рассеянно водила ручкой по тетрадному листу, набрасывая небрежный рисунок. Она умела и любила рисовать, в детстве даже мечтала стать художником. Особенно девушке удавались портреты.

Постепенно работа увлекала ее, размытые штрихи складывались в четкие контуры, на бумаге появлялось красивое лицо. Миндалевидные глаза, прямой нос с небольшой горбинкой, капризные чувственные губы, правильная линия высоких скул…

Даша была так поглощена своим занятием, что не уследила за временем. Очнулась, только когда вокруг послышался звук отодвигавшихся стульев и голоса одногруппников. Она хотела было закрыть тетрадь, как вдруг нежный голосок произнес:

— Ой, какой красивый потрет! Можно посмотреть?

Маленькая ручка с аккуратным розовым маникюром ловко сцапала тетрадь. Даша подняла глаза: рядом стояла улыбающаяся Настя Кравцова, подруга Яны. "Отдай!" — хотела сказать Даша, но не успела.

— Янчик, смотри, какой портрет нарисовала Круглова!

Настя подбежала к девчонкам, и тетрадь пошла из рук в руки. Рисунок разглядывали все, кто не успел выйти из аудитории. Девушки ахали и восхищались сходством, но у всех при этом на лицах читалось… понимание. У кого-то снисходительное и даже сочувственное, у кого-то насмешливое, у кого-то — откровенно злорадное. Парни, проходя мимо, тоже не поленились бросить взгляд на тетрадь.

Яна доброжелательно улыбнулась:

— Хороший рисунок.

Она никогда не унизилась бы до подозрений, неприязни или ревности, ей бы такое даже в голову не пришло. Да и к кому ревновать? Королевы не состязаются с замарашками. И от этой мысли Даше стало еще хуже.

— Хорошая рожица, — одобрительно произнес анимэшник Артур, в волосах которого иссиня-черные пряди перемежались с ярко-фиолетовыми — А ты мангу рисовать не пробовала?

— Остынь, отаку! — рассмеялся Костя Левин, мажор и заядлый прогульщик, каким-то чудом появившийся сегодня на занятиях, — Зачем ей твои комиксы? Круглова, а чего ж ты так долго свои таланты скрывала? Меня нарисовать сможешь?

— Тебя не получится, — ухмыльнулся его приятель Макс, — ты рожей не вышел, никого вдохновить не можешь, поэтому пошли лучше пожрем. А в этом шедевре видно высокое чувство, — уходя, он хлопнул по плечу стоявшего рядом с Яной Дениса.

Парни, не придавшие этим словам никакого значения, отправились по своим делам, зато девушки поддержали шутку веселым смехом. Слишком веселым. Даша почувствовала, как к щекам жаркой волной приливает кровь. Кусочек тумана, прятавший ее ото всех, рассеялся, и теперь она стояла под обстрелом взглядов — открытая, незащищенная. Она знала, что лицо и шея сейчас покрылись некрасивыми красными пятнами, и было вдвойне стыдно, что ее такую видит Денис. Девчонки постепенно расходились, и только три подруги Яны все еще продолжали щебетать над рисунком. Денис мягко отнял у них тетрадь, закрыл, протянул Даше. Взгляд его лучистых карих глаз был ласковым и немного удивленным, словно он только сейчас рассмотрел в девушке что-то особенное и теперь недоумевал, как раньше не видел этого.

— Ты хорошо рисуешь. Правда, мне очень нравится.

Улыбнувшись Даше на прощание, он вышел из аудитории вместе с Яной.

Следующей парой была высшая математика, затем — английский. Сидя на занятиях, Даша пыталась справиться со стыдом, но у нее не получалось. Все давно уже забыли о ее рисунке, да и не было в нем ничего ужасного, но в воображении девушки случай обрастал неприятными последствиями. Теперь ей отовсюду чудились насмешливые взгляды и ехидные улыбочки. Поэтому конец занятий Даша восприняла с радостью и постаралась первой покинуть аудиторию.

Дома стало немного легче. Она постаралась выкинуть из головы терзавшие ее мысли и занялась домашними делами. В последние четыре года Даша взяла на себя все хозяйственные хлопоты — чтобы хоть немного облегчить брату жизнь. Обедать не хотелось, и девушка решила дождаться Сергея, чтобы вместе поужинать.

За окном сгущались сумерки, окрашивали туман в серые тона. Вот уже и окончательно стемнело. Семь часов, восемь, девять… брата все не было. Обычно она старалась не беспокоить Сергея по вечерам — мало ли, может быть, он с Алиcой, а она тут ворвется со своим звонком… Но Даша ужасно проголодалась и решила позвонить.

Брат взял трубку не сразу, пришлось подождать. Голос у него был усталый, измученный какой-то:

— Даш, ты не жди меня. Дела…

"Наверное, опять какого-нибудь должника разыскивают, — решила девушка. — Придется ужинать в компании Мурзы".

Поев, она устроилась за столом в своей комнате и включила компьютер. Немного побродила по форумам фанатов вампирских саг, ответила на пару комментариев, проверила, нет ли новостей на сайтах любителей изобразительного искусства. Даша любила общаться в сети — это гораздо проще, ведь там тебя никто не видит, а фото можно и не выкладывать…

Задвинув в стол клавиатуру, она занялась новым рисунком. В детстве Даша ходила в художественную школу, где делала большие успехи — ее работы даже отсылались на международные выставки. Родители гордились ею, и в семье как-то само собой решилось, что дочь, когда вырастет, поступит в Институт искусств, будет учиться на художника. Но потом случилась эта страшная авария, и привычный уютный мирок Кругловых развалился, перестал существовать… Художественную школу Даша все же окончила, но когда пришло время выбирать будущую профессию, решила поступать в Экономический университет, благо, по баллам проходила на любую специальность. Искусство теперь казалось ей чем-то эфемерным, ненадежным, доступным только людям из обеспеченных семей. Где взять денег молодому художнику? Как пробиться, начать зарабатывать? Висеть на шее у брата не хотелось. А экономическая специальность давала возможность неплохо устроиться в жизни. Тем более что Сергей одобрил выбор сестры, сказав, что после выпуска сумеет помочь с работой.

Так что теперь рисование перешло в разряд хобби, занятия для души по вечерам. Это было любимое Дашино время. Все дела переделаны, на столе горит лампа, на кровати довольно мурлычет кот, и можно погрузиться в выдуманный мир, забыть обо всем, что случилось за день.

Больше всего ей нравилось рисовать карандашом — портреты, сценки из фильмов. Стол был завален листами, с которых смотрели лица героев вампирских саг. Если бы Дашу спросили, что именно ее привлекает в этих незамысловатых историях, она бы ответила: любовь. Именно это главное. Красивый, таинственный незнакомец, который обращает внимание на самую обычную, ничем не выделяющуюся из толпы, девушку, и их чувства, которые будут длиться вечно. Вечная молодость и любовь — разве это не прекрасно? Ради них стоит принять дар бессмертия.

Но почему-то в последнее время все чаще под ее карандашом вместо совершенных бледных лиц появлялось живое, улыбающееся лицо Дениса…

Перевалило за полночь, а брат все не возвращался, но Даша, увлеченная работой, не обращала внимания на время. Мурза, проснувшись, потянулся, немного подумал, потом требовательно мяукнул. Хозяйка не спешила оборачиваться. Недовольный тем, что она не проявляет к нему должного внимания, кот стек с кровати, вальяжно подошел к столу, потерся о ножки кресла — Даша не реагировала. Попятившись назад, Мурза переступил с лапы на лапу, примериваясь, как прыгун перед взятием новой высоты, и одним легким движением вознесся на столешницу. Хозяйка, оторвавшись от непонятного занятия, вздрогнула и рассмеялась. Удовлетворенный произведенным эффектом, кот важно прогулялся от края до края стола, помахивая воинственно поднятым хвостом, затем плюхнулся прямо на рисунок. Мол, прекращай дурью маяться, лучше почеши за ушком. Даша почесала. Мурза усиленно затарахтел, прикрыл хитрые глаза и задремал.

Рассеянно поглаживая кота, она бросила взгляд на стену, где висели круглые часы. Половина первого. Странно…

— Загулял наш Сережка, — сказала она коту, — ну, пора спать, малыш…

Мурза прищурился, недовольный тем, что его потревожили, и не пошевелился. Даша выключила верхний свет и настольную лампу, оставив гореть слабый ночничок над кроватью, принялась расстилать постель.

Сильный порыв ветра ударил в окно. Задребезжал металлический козырек над балконом, жалобно заскулило где-то в стене, в вентиляционных трубах. Зашумели деревья в скверике у дома. Кот вскочил, выгнулся, вздыбил шерсть, прижал уши и, неотрывно глядя на занавешенное плотными шторами окно, зашипел.

— Чего ты, дурачок? — улыбнулась Даша.

Но Мурза не успокаивался. Шипение перешло в утробный воинственный вой, в котором явственно слышался первобытный ужас и обещание отстаивать свою жизнь, каким бы страшным не был враг. Даше сделалось не по себе. Она понимала, что бояться нечего: третий этаж, ни один грабитель забраться не сумеет. И все же ей было жутко.

— Прекрати, — строго сказала она, — ты же знаешь: это просто ветер…

С этими словами девушка подошла к окну, отдернула штору и замерла, не в силах даже отпрянуть. Ноги подкосились, руки словно онемели. Дикий крик, родившийся где-то в самом сердце, поднялся к горлу и встал сухим комом, мешая дышать.

Под тусклым светом пробивавшейся сквозь туман луны она увидела большую размытую темную тень, прильнувшую снаружи к стеклу. Темный силуэт шевелился, ворочался на козырьке, и казалось, он колышется, преображается, меняет форму. Неподвижными, яркими были только звериные глаза, смотревшие прямо на Дашу.

***

Одноэтажный, выкрашенный веселой лимонно-желтой краской, особнячок дореволюционной постройки выглядел симпатично и уютно. Он был обнесен аккуратным заборчиком и окружен деревьями. Летом дом утопал в зелени, а сейчас выплывал из вечернего синеватого тумана, ярким праздничным пятном выделяясь на фоне черных стволов.

Оставив машину за оградой, Сергей вошел в ворота, которые почему-то были гостеприимно распахнуты, пересек посыпанную гравием парковую дорожку и остановился перед дверью с неприметной табличкой "Морг".

— Привет, — откуда-то из тумана возник хмурый Вовка, протянул руку. — Готов?

Сергей ответил на рукопожатие, молча кивнул. Разве можно быть готовым к такому? Он приехал один, родителям девушки звонить не стал: люди пожилые, у Антона Петровича больное сердце. Алиса у них — поздний и единственный ребенок. Сергей решил не беспокоить их, пока сам не увидит тело. Ведь это же еще неточно… Вовка сказал: "Похожа". Мало ли на свете девушек, похожих на Алису. Смерть меняет людей, иной раз до неузнаваемости. Зачастую труп находится в таком состоянии, что его трудно опознать, к тому же друг видел только фотографию.

Вовка нажал на кнопку звонка, вскоре дверь распахнулась: на пороге стоял здоровенный мрачный мужик в темно-синем хирургическом костюме. "Интересно, а бывают улыбчивые санитары морга?" — вдруг невесть откуда всплыла идиотская мысль.

Мельком взглянув на Вовкино удостоверение, санитар молча развернулся и быстро пошел по тускло освещенному, пахнущему формалином белому коридору. Мужчины двинулись за ним. "Бог… или боги… кто там есть? Только бы не Алиса, — твердил про себя Сергей. Монотонно, в такт шагам, гулко отдававшимся в пустоте коридора, молил неизвестно кого: — Только бы не Алиса…"

"Там, высоко — нет никого, там так же одиноко, как и здесь…" — издевкой над его мыслями прозвучал телефонный звонок.

— Трупохранилище, — бросил санитар, отпирая металлическую, словно ведущую в бункер, дверь.

— Даш, ты не жди меня… Дела, — торопливо буркнул в трубку Сергей.

В помещении царил холод. Пол и стены до самого потолка покрывала старая, видно, оставшаяся еще с советских времен, белая плитка. Поблескивающий под тусклым светом боками из нержавейки, новенький "сейф" с ячейками, странно диссонировал с растрескавшимся кафелем. У противоположной стены стояли обшарпанные каталки, накрытые ветхими простынями, под которыми угадывались очертания тел.

Санитар посмотрел поданные Вовкой документы, буркнул:

— Там она. Мест не хватает… — подвел посетителей к одной из каталок и взялся за край простыни.

Но Сергей смотрел не на лицо. Сероватая ткань съехала в сторону, открыв ноги покойницы. Узкие лодыжки, на левой — тонкая ниточка шрама, алый лак на ногтях… Алиска любила все яркое, но современная мода диктовала естественность, да и дресс-код банка не приветствовал броские тона. Вот она и сделала яркий педикюр, смеялась: "Все равно кроме нас с тобой никто не увидит"…

Не помогла молитва. Мир вокруг замер, время остановилось, куда-то исчезли люди, и не осталось ничего, кроме этой убогой комнаты и тела под старенькой простыней.

— Опознавать будете? — равнодушный голос санитара.

Вовкина рука тяжело легла на плечо. Сделав над собой чудовищное усилие, Сергей повернул голову.

Первое, что он увидел — золотистые Алисины волосы, спутанные, утратившие свой обычный блеск, на концах слипшиеся грязными бурыми сосульками. Он смотрел, силился понять и все равно не понимал. "Что у нее с шеей?" Голова девушки была неестественно вывернута под странным углом, шея превратилась в окруженное лоскутами кожи кровавое месиво, из которого торчали сероватые хрящи вырванной гортани.

Странно, дико, но выражение окровавленного лица было умиротворенным. Глаза закрыты, словно Алиса не умерла, а уснула, на губах застыла слабая улыбка.

— Пойдем, Серега… — Вовкина рука сжала плечо.

— Вещи смотреть будете? — поинтересовался санитар, по-хозяйски прикрывая Алисино лицо. — А то они на складе…

— Нет, — с болезненным хрипом вырвалось из пересохшего горла.

— Может, воды или спирта? — с неожиданным сочувствием спросил санитар.

Сергей отрицательно помотал головой. Это незамысловатое движение снова запустило движение мира вокруг него…

Дальнейшее не то чтобы стерлось из памяти, но слилось в сплошную серую полосу. Вовка, спрашивавший: "Ты как? Может, с тобой поехать?" Его собственный отказ. Бумаги, которые ему пришлось подписать. Потом поездка к Алининым родителям — он не мог допустить, чтобы о случившемся они узнали из звонка чужого человека. Антон Петрович, схватившийся за сердце, тихий, беспомощный, детский какой-то плач Елены Сергеевны. Ему пришлось вызывать "скорую", подождать, пока подействует укол, потом долго сидеть с Алисиной матерью, боясь взглянуть в ее горестные глаза, ощущая иррациональное чувство вины. Ведь если бы не та ссора, ничего не случилось бы. Не уберег…

Домой Сергей вернулся около четырех. Открыл дверь своим ключом, сразу прошел в ванную, скинул одежду и встал под душ. Смыв с себя едкий формалиновый запах, который, чудилось, пропитал его всего, тихо, чтобы не разбудить Дашу, пробрался на кухню. Достав из холодильника бутылку водки, стоявшую там с незапамятных времен, взял с полки чайную чашку, набулькал половину, потом подумал и долил до верха. Резко выдохнув, опустошил посудину в три больших глотка, посидел немного, ожидая, когда теплая волна разольется по телу, ударит в голову, затуманивая разум. Тепло ощутил, а вот шума в голове — нет. Мысли оставались ясными.

— Не берет… — пробормотал Сергей, нюхая водку: не выдохлась ли? — Повторим…

Но, повертев бутылку в руках, убрал обратно в холодильник, поняв: бесполезно. Бесполезно. Нельзя пить с горя. Не поможет.

Почему-то стало очень важно посмотреть на Дашку. Вот прямо сейчас, сию минуту, просто так. Увидеть взлохмаченные прядки русых волос, торчащие из-под одеяла, услышать ее мирное сопение и мурлыканье кота. Убедиться, что с нею все в порядке, хоть на мгновение погрузиться в спокойный, благополучный мирок.

Тихо отворив дверь, Сергей заглянул в комнату сестры. Уютно горел ночничок, отбрасывая бледный круг оранжевого света. В этом круге на полу, раскинув руки, лежала Даша. Глаза девушки были закрыты, грудь едва заметно вздымалась в ровном дыхании. Рядом, нахохлившись и распушив шерсть, поджав под себя лапы, дремал Мурза.

На губах сестренки блуждала слабая улыбка, вдруг ошпарившая Сергея ужасом: так она напомнила выражение другого, мертвого, лица…

Шепотом выругавшись, он бросился к сестре.

***

Из истории рода делла Торре

Милан, год 1135 от рождества Христова

Дом графа делла Торре снова был погружен в уныние. Снова фра Никколо служил мессы во исцеление, мессэре Чиприано хмурился и советовался с астрологом, пытаясь поставить диагноз больному, а слуги и рабы пугливыми стайками собирались в коридорах замка, шепотом передавая друг другу: в семье делла Торре завелся убийца. И только двое не повторяли этих сплетен: верный слуга Луиджи, тот самый, который отравлял рыбу для Амедео, и чернокнижник Руджеро, помогавший герцогу в лаборатории. Их обоих Паоло когда-то откупил от костра, и душегубы были по-собачьи преданы своему спасителю.

Врач и сам заподозрил бы, что неведомый злодей, убивший Амедео, теперь принялся и за Паоло. Если бы симптомы у больных не были настолько непохожими.

Его светлость заболел в день похорон старшего брата: вдруг сделался вялым, бледным, перестал проявлять интерес к жизни и целыми днями дремал. Потом граф отказался от еды. А если, поддавшись уговорам, он все же с трудом проглатывал какую-нибудь пищу, то тут же извергал ее обратно. Он худел, истаивал прямо на глазах. Щеки ввалились, губы сделались белыми, склеры глаз, напротив, покрылись красными прожилками лопнувших сосудов. Руки и ноги на ощупь были ледяными, как у покойника. За неделю сильный, пышущий здоровьем мужчина превратился в беспомощного старика.

Странно, но, видимо, у его светлости ничего не болело. Он просто ослабевал и сох. Кровопускание больной делать отказался, сославшись на головокружение, глотать лекарства тоже не мог: от них его рвало. Растерянный врач уже не знал, как лечить графа. Астролог тоже ничего не мог посоветовать, звезды вставали в самые причудливые сочетания, и гороскоп Паоло делла Торре через день то пророчил скорую смерть, то сулил непомерно долгую жизнь.

Паоло и сам чувствовал, что умирает, и ждал этого — безразличный, безучастный. Он алкал власти, но она прошла мимо. Из-за болезни Паоло подестой и сеньором Милана был избран Маттео Висконти из рода извечных соперников делла Торре. Паоло хотел богатства, но даже за все золото мира не мог купить себе жизнь. Он вожделел мадонну Анджелику, но теперь, когда она оказалась беззащитна перед его страстью — загнанная лань, трепещущая перед охотником — у него не осталось ни сил, ни желаний. Лишь любовь все еще жила в его сердце — больная, уродливая, вскормленная кровосмесительным плотским желанием, но неистребимая. И как же удивился бы его светлость, узнай он, что мадонна Анджелика в своих покоях день и ночь проливает слезы, моля бога об исцелении убийцы своего мужа, потому что страсть Паоло дала робкие ростки и в ее душе.

Оставалась надежда лишь на божье чудо, ежечасно вымаливаемое фра Никколо. Целыми днями больной спал, и просыпался только во время месс, слабым стоном извещая о своем пробуждении. Священник, вдохновленный этим свидетельством действенности его молитв, готов был служить мессы не только днем, но и ночью. Однако его светлость тайком попросил мессэре Чиприано уговорить фра Никколо не делать этого. Физик согласился с тем, что больному необходимо отдыхать по ночам, сумел договориться со священником и распорядился, чтобы слуги не беспокоили графа без его на то желания.

Близился вечер. Паоло лежал на постели, сложив на груди иссохшие бледные руки, погрузившись в дрему. Во сне перед его взором мелькали странные образы, гримасничали уродливые лики, слышались дикие звериные завывания. Граф хотел проснуться, но не сумел. Эти видения преследовали его каждый день, мучили страхом и непонятными, темными желаниями. А потом истаивали во тьме, и вдруг перед ним словно оживали древние языческие мифы. И тогда мнилось ему широкое распаханное поле, залитое светом полной луны. И на нем били в тимпаны, играли на свирелях козлоногие сатиры, и прекрасные обнаженные вакханки кружились в бешеном танце, славя своего безумного бога. Поражая себя кинжалами в сосцы, подносили к упругим грудям золотые чаши, и кровь, в жемчужном свете похожая на молодое вино, текла тонкими струями, пенилась, издавая пряный, дурманящий аромат. И кто-то — то ли звери, то ли люди — припадали к чашам, глотая кровь, как божественный нектар. Вакханки, полные страсти и желания, хохоча, обвивали руками зверолюдей, прижимали к груди, чтобы те вкусили живой крови, и сами впивались зубами в их шеи, одновременно насыщаясь и насыщая. И десятки, сотни, тысячи обнаженных пар сплетались на жирной, мягкой, словно постель, земле. Яростные, животные крики мужчин сливались со сладкими женскими стонами, рождая музыку экстаза. И кровь стекала с тел на землю, питая ее, принося самую древнюю, самую прекрасную жертву…

Паоло дрожал во сне, не понимая, что происходит, страшась увиденных картин, но испытывая непреодолимую тягу к вакханкам, которые манили его, звали за собою… Но тут в сон врывался голос фра Никколо, возносившего христианскую молитву, и видения рассыпались пылью, истаивали в темноте. Граф просыпался, но не мог выйти из странного оцепенения. Месса кончалась, священник тихо выходил, и все начиналось сначала.

Но сегодня мягкий голос, произносивший молитвы, почему-то причинял боль, словно острою раскаленною иглою вонзаясь в мозг. И вакханки не испугались, не ушли из сна. Разъяренные вмешательством в ритуал, обнаженные женщины скалились, показывая острые клыки. Из окровавленных ртов вырывалось злобное шипение. Ноги вакханок обрастали чешуей, превращались в мощные змеиные хвосты, и вот уже не прекрасные жрицы древнего бога стояли перед Паоло но жуткие ламии, гипнотически раскачиваясь, завораживали жертву…

— Benedicat tuae omnipotens Deus, Pater, et Filius, et Spiritus Sanctus. Amen{5}, — произнес фра Никколо, и эти слова невыносимой мукою отдались в теле, обдали душу ужасом.

Из последних сил он сдерживал стон, почему-то зная, что не должен показывать эту боль. Вскоре священник вышел, и Паоло наконец сумел пошевелиться. Он впился зубами в подушку, сдерживая рвущийся наружу дикий крик. Первая волна боли схлынула, и граф долго еще лежал, впившись скрюченными пальцами в одеяло, пытаясь прийти в себя.

Наступила ночь. Плотно занавешенные окна и днем не пропускали ни лучика света, в комнате всегда царил полумрак, освещенный огоньками свечей. Но Паоло откуда-то точно знал: наступила ночь.

Ночью ему легче дышалось, исчезали слабость и безразличие. Ночь даровала облегчение, возвращала силы и гибкость измученному телу. Приносила свежесть и ощущение какого-то незримого полета. И тот, кто увидел бы графа со стороны, удивился бы его бодрому виду. Но вместе с ночью приходило и странное чувство то ли голода, то ли жажды.

Сегодня это был особенно сильно. Паоло поднялся с постели, подошел к столу, на котором стояла позолоченная ваза, полная винограда разных сортов. Тугие кисти с прозрачными бледно-зелеными, красно-фиолетовыми, почти черными матовыми ягодами, уложенные красивою башней, способны были пробудить аппетит у любого. Отщипнув ягоду, граф положил ее в рот, раздавил на языке, и тут же согнулся в приступе рвоты. Между тем голод усиливался, скручивая внутренности, перехватывая пересохшее горло судорогой и вызывая неясное, томительное возбуждение. Паоло содрогнулся и глухо застонал в предвкушении какого-то запретного, извращенного наслаждения.

Скрипнула дверь. Граф вздрогнул, отступил в тень, заслонив рукою лицо, понимая, что его выражение способно привести в ужас кого угодно. В покои вошла мадонна Анджелика. Остановилась в шаге от порога, огляделась и, увидев Паоло, робко улыбнулась.

— Вам лучше, ваша светлость! Господь услышал мои молитвы…

Граф не опустил руки, пряча дьявольскую ухмылку, искривившую его губы при упоминании имени божьего. Он сам не понимал, что происходит, лишь ощущал, как в душе нарастает непонятное волнение.

— Ваша светлость… — тихо прошептала мадонна Анджелика, — ваша светлость… Паоло…

Амедео был добрым и справедливым мужем, и она была счастлива с ним, как счастлива дочь рядом с заботливым отцом. Но молодая супруга никогда не ощущала себя женщиной. Ласки Амедео лишь дразнили ее, но не удовлетворяли, оставляя мучиться смутными желаниями. А в последние три года Амедео и вовсе утратил мужскую силу. Мадонне Анджелике, вошедшей в пору женского цветения, по ночам оставалось лишь метаться на горячей постели, грезя о крепких объятиях. И как же обжигали ее днем безумные, полные страсти взгляды Паоло! Потом она раскаивалась, бросаясь на колени, молила бога о прощении. Но сладкий яд желания продолжал проникать в ее жилы, отравляя кровь и разум.

Медленно, на подгибающихся от страха ногах, она подходила к тому, о котором так мечтала долгими ночами. Как она боялась, что Паоло умрет, как плакала, моля господа о его спасении!

— Паоло… — лепетала она, чувствуя радость уже от одного звука его имени.

— Уйди… — хрипло проговорил граф, не открывая лица.

Мадонна Анджелика, словно наткнувшись на каменную стену, остановилась, пораженная не словом, но мукой, звучавшей в его голосе. Уйти? Но почему? Разве он не желал ее, разве не провожал пожирающим взглядом каждое ее движение? И вдруг молнией женщину поразила мысль: великодушный граф заботится о ее чести! Мадонна Анджелика решилась: пусть случится то, чего она так жаждала. Пусть одна ночь, пусть потом — позор, презрение, забвение… Но Паоло должен узнать о ее любви и подарить ей страсть. Пусть позволит ей узнать женское наслаждение…

Шаг, всего один шаг — и граф делла Торре, не в силах больше сдерживать снедающее его желание, прыгнул вперед, схватил мадонну Анджелику, крепко сжал в объятиях и повалил на пол. Выгибаясь в его руках, юная женщина ликующе закричала, почувствовав, как холодные губы впиваются поцелуем в ее шею…

Паоло обезумел от блаженства, полностью растворился в нем, забыв о времени, и очнулся, лишь ощутив, как под ним содрогнулось прекрасное тело возлюбленной. Его переполняли силы, чувство непонятного голода немного отступило, а на губах остался терпкий, солоноватый, восхитительный вкус. Осторожно отпустив мадонну Анджелику, граф любовался ее милым, умиротворенным лицом, на котором застыла счастливая улыбка. Глаза женщины были закрыты, она словно крепко уснула. Паоло скользнул взглядом ниже, и отпрянул: на белой шее красавицы багровели две округлые ранки, из которых сочилась алая кровь. Только теперь он заметил, что мадонна Анджелика не дышит…

— Она мертва, — произнес гулкий, низкий голос.

Затрепетав в безотчетном ужасе, граф оглянулся, но никого не увидел.

— Она мертва, — повторило невидимое существо. — Ты принял первое причастие.

Паоло медленно вытер губы, поднес руку к лицу: на ладони алели полосы свежей крови. Он сам только что остановил любящее сердце, сам оборвал единственную ниточку, связывавшую его с прошлой жизнью. Не сводя взгляда с мадонны Анджелики, граф тихо завыл.

— Так ступай и доверши начатое, чтобы возродиться для новой, вечной жизни, — холодный голос пронзал душу ледяными иглами, превращая ее в камень.

Голод усиливался, нарастал, и скоро терпеть его уже стало невозможно. Паоло жадно слизнул с ладони кровь мадонны Анджелики, наслаждаясь острым медным ароматом. Пальцы рук хищно скрючились, ногти удлинились и почернели, глаза налились кровью, верхняя губа вздернулась в зверином оскале, обнажая заострившиеся белоснежные клыки. Издав яростный рык, то, что еще недавно было графом делла Торре, одним прыжком преодолело расстояние до двери и выскочило из покоев.

На четвереньках, словно странное, страшное животное, он стремительно несся по коридорам, ведомый нюхом, безошибочно подсказывавшим, где находятся люди. Он забыл свою прошлую жизнь, не помнил ни привязанностей, ни вражды. Он даже не помнил лиц тех, кто когда-то был его семьей. Остались только голод… жажда… ставшие единственным смыслом существования. Сладкий запах человеческих тел, в которых текла драгоценная влага, дарившая насыщение, манил его, дразнил, приводил в неистовство. Тварь вышла на охоту.

Первой жертвой стала мадонна Ортензия. Когда существо появилось в дверях супружеской опочивальни, несчастная крепко спала. Она не успела даже вскрикнуть — острые когти впились в ее податливую плоть, длинные клыки вспороли шею, перервав артерию. Жадно чавкая и постанывая от нетерпения, тварь припала к ране, высасывая кровь. Спустя несколько мгновений все было кончено: оставив истерзанный труп, ночной зверь понесся дальше. Кровь немного утолила жажду, прибавила сил, но охотничий инстинкт требовал новых жертв.

Младший сын Паоло делла Торре, тринадцатилетний Лучано сумел увернуться от первого нападения и попытался выбежать из своих покоев, звал на помощь, но чудовище настигло его у самых дверей. Старший сын — красавец Джачинто — успел выхватить меч и даже смог какое-то время держать неведомого врага на расстоянии. Но тварь взвилась в невозможно высоком прыжке и одним ударом лапы оторвала юноше голову, подставив пасть под поток крови, упиваясь, купаясь в ней…

Зверь несся к следующим покоям, из которых до его чуткого носа доносился запах человечины. Он разбежался было, чтобы выбить дверь, но вдруг она распахнулась сама. На пороге стоял фра Никколо, в длинной белой рубахе и ночном колпаке. Он держал перед собою серебряное распятие.

— Изыди! — громко произнес священник. — Изыди, порождение сатаны!

Тварь ответила грозным ревом и прыгнула на человека. Распятие вдруг окуталось ярким синим свечением, от которого отделилась молния и ударила в чудовище. Жалобно завывая, обессиленное существо покатилось по каменному полу. Фра Никколо, нараспев произнося слова молитвы, вновь поднял распятие. Зверь заскулил, предчувствуя скорую смерть. Ослепленный, он не видел, как из темноты выступила громадная фигура. Огромный кулак ударил священника в лицо, раскровенил рот, оборвав молитву. Тяжелая рука вырвала распятие, толкнула фра Никколо обратно в покои и наложила на дверь тяжелый засов. Неожиданный спаситель твари снова отступил в тень, и вскоре в коридоре раздалось гулкое эхо его удаляющихся шагов.

Медленно, с трудом, существо приходило в себя. Так и не осознав, что произошло, ползло по полу на запах людей. Одержимое одним желанием — вернуть утраченные силы — оно искало самую легкую, самую беззащитную жертву…

Маленьким близнецам Витторио и Алессандро больше не суждено было проснуться. На полу рядом с их кроватками остались лежать искалеченные трупы нянек.

Существо выло и рычало, торжествуя удачную охоту, опять чувствуя себя всесильным, бесновалось в темных коридорах дворца. Оно убивало снова и снова. Слуги и рабы, шуты и шутихи, повара и поварята, многочисленные приживалки, придворный астролог и физик мессэре Чиприано — все стали его добычей. Этой участи избежал только фра Никколо, запертый в своих покоях — к нему зверь пойти побоялся, и Луиджи с Руджеро, которые вовремя убежали и спрятались в кладовой с припасами. Подвешенные к потолку свиные и коровьи туши издавали тяжелый мясной дух, сквозь который тварь не сумела учуять запах людей.

Под утро, насытившись, раздувшись от крови словно пиявка, существо поползло в покои Паоло, как хищник после охоты возвращается в свое логово. Сыто отрыгивая, улеглось рядом с телом мадонны Анджелики и забылось сном…

Широко стелилось распаханное поле под жемчужным светом луны. Только теперь уже не плясали здесь прекрасные вакханки. Вместо них извивались, переплетясь толстыми змеиными хвостами, омерзительные ламии. Вдруг они пали ниц, смиренным шипением приветствуя своего господина, соткавшегося из тьмы. Он был черен и безлик, но его леденящий голос Паоло узнал бы из тысячи:

— Ты принял причастие Мое и прошел посвящение Мое. Теперь умри и встань возрожденным. Живи вечно и славь Мое имя. На гибель роду человеческому да пребудет с тобою дар искушения и право преображения. И да не остановит тебя ни мрак ночи, ни свет дня. Отныне соблазняй и изменяй, идя по миру под знаменем Зверя.

Паоло вздрогнул, пробуждаясь ото сна. Взглянул на свои руки, покрытые коркой засохшей крови. Память сохранила и момент превращения в нечто ужасное, и все подробности ночного пиршества. Сейчас руки снова сделались человеческими, и жажда больше не терзала его. Вскочив на ноги, граф подошел к лежавшему на столе зеркалу из отполированного серебра. Сияющий металл пошел волнами, исказился, и Паоло увидел свое отражение.

Над мертвым дворцом, гулко отдаваясь от каменных стен, разнесся его дикий, тоскливый, похожий на завывание зверя, хохот.

Глава 2

Владивосток, ноябрь 2009 года

— Так… — Вовка раскрыл меню и принялся деловито перечислять: — мне креветочный супчик, жареный кальмар в кляре и набор… вот этот, — он ткнул пальцем в цветную книжицу, где рядом с названиями были фотографии самих блюд.

— Удон, ика темпура и малый сашими сет, — скороговоркой повторил официант. Вам?

— То же самое, — ответил Сергей.

— Пить что будете?

— "Саппоро", — решил Вовка.

Вежливо кивнув, что должно было изображать поклон, официант убежал за расписанную под японские гравюры перегородку.

Алису похоронили два дня назад. Антон Петрович попал-таки в больницу с сердечным приступом, Елена Сергеевна, похоже, была не в себе: часто замолкала посреди разговора, удивленно глядя на собеседника, будто не понимая, где она находится, или отвечала невпопад. Сергей написал на работе заявление об отпуске и сам занялся организацией похорон. Хотя бы это он должен был сделать для Алисы.

Как положено по обычаю, девушку хоронили в белом платье и фате. На этом особенно настаивала Елена Сергеевна. И Сергею пришлось ехать в свадебный салон, покупать наряд под изумленными взглядами продавщиц и будущих невест — ведь это дурная примета, когда жених видит платье до свадьбы… Но не замечая, как смотрят на него девушки, он ходил вдоль длинного ряда манекенов и кронштейнов с вешалками, мучительно соображая, какое из платьев понравилось бы Алисе. Почему-то он хотел, чтобы подвенечный наряд был непременно в ее вкусе. Ведь она так мечтала стать невестой… И Сергей, остановившись у очередного каскада шелка, кружев и цветов, пытался представить любимую в этом произведении портновского искусства. Получалось плохо: он ни черта не смыслил в женских тряпках. И еще: вместо живой Алиски в белом платье перед мысленным взглядом возникало истерзанное тело…

"Красавица-то какая, невеста, как живая…" — шептались, утирая искренние слезы, женщины на похоронах. Волосы девушки отмыли от крови и украсили фатой, страшную рану на шее прикрыли чем-то воздушным, бледное лицо нарумянили. Сергею казалось, что в гробу лежит кукла. Фарфоровая, завитая и накрашенная, улыбающаяся.

Дашка все эти дни старалась поддержать его, но не умела найти слов. А на кладбище он сестру не взял. После того странного обморока берег ее нервы. И еще: почему-то Сергею в голову втемяшилось, что убийца Алисы может прийти на ее похороны. Даже думать не хотелось, что этот урод может находиться рядом с сестренкой. На кладбище Сергей незаметно оглядывался, но никого подозрительного не заметил. А потом, сидя на поминках, все соображал: зачем нужен обычай есть и пить после похорон, когда близкие покойного и сами едва живы от горя? И только позже, когда все разошлись, понял: наверное, для близких и нужен. Чтобы не сразу оставались наедине со своей болью. Потому что дальше стало только хуже. Заторможенность, со стороны похожую на безразличие, сменили острое ощущение потери, чувство вины, выворачивающая душу жалость к Алисе, которая лежит теперь в сырой, каменистой земле Морского кладбища… Спустя пару дней к этой мешанине мыслей, образов и чувств прибавились ярость и ненависть к убийце. И желание знать правду. Тогда Сергей снова позвонил Вовке.

Японский ресторанчик "Сакура", располагавшийся неподалеку от Дашиного универа, как нельзя лучше подходил для встречи с другом. Во-первых, Сергей по опыту знал, после работы измученный, голодный опер мечтает о трех вещах: тарелке чего-нибудь горячего, бутылке пива и удобном диване. Здесь все это имелось. Во-вторых, заведение было дороговато для людей с бюджетной зарплатой, что исключало появление в нем Вовкиных коллег. А сегодня это было важно, ведь то, на что Сергей собирался уговорить друга, было незаконно и могло стоить тому карьеры.

Заказ принесли быстро: обслуживали здесь хорошо.

— Сам как? — спросил Вовка, с наслаждением отхлебывая светлое пиво.

— Нормально. Да ты ешь, голодный же.

Друг не заставил себя упрашивать. При всей своей худобе аппетитом он обладал богатырским.

— Как дела? — спросил Сергей, когда Вовка, утолив первый голод, блаженно откинулся в ожидании, когда принесут следующее блюдо.

— Да так… — неопределенно протянул тот.

Друг был одним из тех, кто работал по делу об убийстве Алисы. Как бывший опер, Сергей отлично понимал, что Вовка не имеет права рассказывать о ходе следствия. Статья триста десятая уголовного кодекса. И точно так же он понимал, что Вовка не откажет в помощи.

Кое-что Сергей уже узнал сам, когда его вызвали на допрос в Пушкинское РОВД. Следователь Евгения Михайловна Свириденко, имевшая репутацию жесткой и въедливой, но неподкупной стервы, задала положенный в таких случаях вопрос о том, где он провел ночь с пятницы на субботу, отобрала подписку о невыезде и отпустила.

Тело Алисы нашли на Маяке. Так горожане называли окраину Владивостока, юго-западную часть полуострова Шкота, от которого почти до середины пролива Босфор Восточный тянулась длинная тонкая коса — Токаревская кошка. На самом ее конце стоял маленький белый маячок — точка, где заканчивался материк. Дальше лежало только море, за которым начинался Тихий океан.

Пляж Маяка был одним из любимых мест отдыха владивостокцев, и в солнечные летние дни весь берег был занят загорающими и веселящимися компаниями. Зимой со всего города к замерзшему проливу собирались любители подледного лова — здесь отлично клевала корюшка.

А вот в ноябре на Маяке было малолюдно. Прогуливаться по берегу, обдуваемому стылым морским ветром, желающих не имелось. Только жители нескольких дорогих коттеджей, построенных прямо у моря, выводили здесь собак.

Вдоль береговой линии на запад полуострова змеилась ухабистая дорога, упиравшаяся в крошечную автозаправку. Чуть выше к склону сопки прилепился одинокий заброшенный дом, полуразрушенный, стоявший здесь неизвестно с каких времен. Вот рядом с этим домом и лежала Алиса. Ранним утром в воскресенье ее нашел собачник из коттеджа, решивший побаловать своего стаффа долгой пробежкой. Сам хозяин ехал в машине на малой скорости, а пес на длинном поводке радостно бежал рядом. Вдруг стафф рванулся в сторону, едва не придушив себя ошейником. Выйдя из автомобиля, мужчина увидел распростертое на каменистой земле тело девушки, и тут же позвонил в милицию.

При Алисе не нашли ни сумочки, ни телефона. К тому же, кто-то снял с нее все золотые украшения.

Сергей прекрасно понимал, что следователи и опера загружены, и на каждом из них висят десятки дел, но хотел сам услышать, как идет расследование, что предпринимается для поиска убийцы. И как профессионал, он желал знать подробности.

— Возможных свидетелей опросили?

Ловко поддев палочками ролл, Вовка пожал плечами:

— Опросили… толку-то. Никто ничего не видел и не слышал. И неудивительно: место глухое, коттеджи далековато, а на заправке у дежурного день и ночь музон орет как сумасшедший.

— А дом?

— Дом… было там, видать, бомжовское логово. Но сейчас пустой.

— Персонал "Колизея"?

— Девушек они помнят. Подруги Алисы вообще частые гостьи. Но вот когда и с кем они ушли — ни официанты, ни бармен, ни охрана не видели.

— Что, никаких новостей? — настойчиво переспросил Сергей.

Друг помялся, потом сообщил:

— Знаешь, дело ведь закрыть хотели…

— Как это?

— А так. По заключению судмедэксперта, рана на шее нанесена не оружием, а зубами животного. Похоже, собака ее загрызла.

Сергей не поверил своим ушам. Какая собака могла такое сделать? Разве что…

— Там все чисто, — опередил его вопрос Вовка, — коттеджи проверили, у всех жителей железное алиби. И у псов, кстати, тоже.

— А сумку тоже собака украла? И золото?

— Тело могли потом обобрать. Бомжи или подростки…

— Но ран на руках и ногах нет.

Даже если бы на Алису напала собака, девушка не стала бы стоять и покорно ждать, пока ее загрызут! Непременно закрывалась бы руками, пыталась отбиться, убежать. Но он же видел в морге: никаких укусов, ссадин, царапин на теле Алисы не было!

— И одежда, факофф, целая, — мрачно подтвердил Вовка. — И обувь.

— А следы от падения: гематомы, ушибы?

— Нет.

— Такого просто не бывает!

— Может, и бывает, — сделав глоток пива, вздохнул друг, — если, к примеру, натравили на связанную. И если собака была натаскана прямо в горло впиваться. Только вряд ли. Следов от веревки или наручников на запястьях нет.

— Может, наркотики? — предположил Сергей, вспомнив странное поведение Леночки и Ирины.

— Анализы из лаборатории еще не пришли, — недовольно ответил Вовка, рассеянно помешивая палочкой соевый соус. — И неизвестно когда придут. Сам знаешь, какие там завалы…

Сергей кивнул, соглашаясь.

— Ну, а наш бардак ты сам помнишь, — продолжил друг. — Скинуть с плеч хоть одно дело — да все только счастливы будут! Опять же, статистика раскрываемости…

— Ну, и почему не скидываете? — чувствовалось, что Вовка что-то не договаривает.

— Факофф! — злобно выдал тот. — Это не первое такое убийство. Серия у нас.

Сергей помолчал. В самом факте нападения собак на человека, как это ни прискорбно признавать, не было ничего удивительного. Во Владивостоке бродячих псов водилось в избытке. Власти это почему-то ничуть не волновало. Иногда величина собачьей популяции переходила все мыслимые границы, животные сбивались в стаи и в буквальном смысле слова охотились в ночном городе. Случались и нападения на людей. В девяносто восьмом владивостокцы старались не выходить на улицы с наступлением темноты. За ту зиму бродячие собаки насмерть загрызли троих. В таких случаях отцы города спохватывались, выступали по телевидению, объявляли очередную кампанию по борьбе… Отлавливалась парочка стай, и на этом шумиха затухала до следующего несчастья.

Только вот не похоже это было на нападение собачьей стаи. Сергей один раз видел фото бродяжки, загрызенного псами на Горностаевской свалке. Его изодранное тело превратилось в бесформенную окровавленную кучу, а руки и лицо были объедены до кости — собаки убивали не для развлечения, а ради пищи. Хорошо, предположим, не стая. Бегает по городу одинокий бойцовый пес — то ли взбесившийся, то ли просто чокнутый, что иногда случается с этой породой. Но все равно, даже напади он неожиданно, Алиса успела бы оказать хоть слабое сопротивление, а значит, были бы и ссадины.

— Сколько трупов? — быстро спросил Сергей.

Вовка посмурнел еще больше:

— Еще два. Один в августе, другой в октябре. Молодые девчонки.

— И где нашли?

— А вот это самое, факофф, хреновое. Одну в Первомайке, в заброшенном доме. Вторую — на Эгершельде, в лесополосе. Обе уже полуразложившиеся. Дела еще не объединили. Но раз два трупа в нашем районе, то скорее всего на нас и повесят.

Бешеная собака, которая вот уже полгода бегает из района в район и нападает исключительно на молодых девушек? Бред какой-то, трэш. Сергей в это ни на секунду не поверил. Скорее всего, собаку натравили. И еще: как могла Алиса оказаться на Маяке, в нежилой зоне, в стороне, противоположной от ее дома? Вывод напрашивался сам собой: скорее всего, девушку убили в другом месте, а на Маяк привезли ее труп. Возможно, хотели спрятать в развалинах, но почему-то не сделали этого. Сергей поделился с другом своим предположением.

— Отпадает, — произнес Вовка. — Она сама шла. Следы каблуков остались. В пятницу сыро было, тепло, а потом приморозило, так что впадины в земле хорошо видно.

— Что-нибудь еще?

Друг помялся. Чувствовалось, что ему не хотелось это говорить.

— Давай, не тяни, — поторопил Сергей.

— Да там странное что-то. Свириденко даже звонила экспертам, переспрашивала. В общем, крови в девчонках почти нету.

— Не понял…

— Да и мы не совсем поняли. И эксперты тоже. Они там как-то определяют по цвету мышц и сосудов. Такое впечатление, говорят, что кровь из тел слили. Знаешь… — Вовка запнулся, потом решительно закончил: — когда свиней или там баранов режут, из них кровь спускают. Чтоб не свернулась. Вот похоже, кто-то так же с девчонками сделал. Если с предыдущими это было под вопросом — тела несвежие, долго лежали, и все такое — то… в последнем случае факт налицо. А под телом крови почти нет. Ну, и теперь дело уже не прикроешь.

Сергея замутило.

— Это все? — резче, чем собирался, спросил он, подзывая официанта.

— Вроде бы…

Расплатившись, Сергей поднялся:

— Поехали, подвезу тебя домой.

— Угу, угу… — пробубнил Вовка.

Но в машине он вдруг заявил:

— Не надо домой. Я с тобой поеду.

— Куда это? — деланно удивился Сергей.

— Ну, ты ж на Маяк собрался, правильно?

Сергей молча завел "Субарик". Вовка знал его как облупленного.

С пролива дул промозглый ветер, покрывал знобкими мурашками поверхность моря, шевелил облетевшие кусты вокруг дороги. На чистом, холодном небе россыпью крошечных льдинок сияли звезды. Взблескивал красный огонек маяка, бросая на воду волнистую розовую дорожку. Как-то не верилось, что это место — часть большого, шумного города. Здесь было пусто, безлюдно, и казалось, этот мыс и это море под высоким небом — бесконечны, и можно ехать по неровной дороге долго-долго, но ничего вокруг не изменится. Уютный свет из окон далеких коттеджей лишь подчеркивал ощущение одиночества.

Справа возник темный контур старого двухэтажного дома, уродливой развалиной возвышавшегося над дорогой. Сергей остановил машину, достал из бардачка фонарик, который всегда возил с собой — в спальных районах с уличным освещением была просто беда: вроде оно и имелось, но зажигалось и гасло по собственному желанию. Осмотревшись, Сергей принялся подниматься по склону, покрытому высохшей травой. Шепотом чертыхаясь и зябко застегивая куртку, Вовка последовал за другом.

Небольшой — примерно три на три шага — пятачок перед входом в дом имел вид проплешины. На глинистой почве не росла трава. Сергей остановился, присел, разглядывая вмятины в замерзшей земле. Последние следы, оставленные каблучками Алиски…

— Здесь, — тихо подтвердил Вовка, — тут она и лежала…

Сергей вдруг резко поднял руку, призывая друга к молчанию. Потом выключил фонарь. Ему показалось, что в одном из окон второго этажа горит слабый, неровный свет, какой бывает от колышущегося пламени свечи. Присмотревшись, он убедился: так и есть. Сергей поднялся, подошел сбоку к черному провалу входа, лишенному двери, прислушался. Вовка замер с другой стороны.

— Пошли, — шепотом скомандовал Сергей и осторожно шагнул за порог.

Первый этаж встретил запахом сырости, звериной норы и абсолютной темнотой. Гнилые половицы ненадежно прогибались под ногами. Пришлось включить фонарь: здесь можно было запросто сломать шею. Но за мгновение до того, как Сергей нажал на кнопку, из ближайшего к нему угла донеслось низкое, хриплое рычание, и какое-то крупное животное стремительно метнулось к выходу. Выругавшись, Сергей направил луч фонарика на дверной проем. Поздно: зверь уже успел раствориться в ночной темноте.

— В кусты побежал, — едва слышно прошептал Вовка. — Здоровый…

На всякий случай осмотрели первый этаж, но больше никого не обнаружили. Отыскав лестницу, Сергей принялся подниматься по кривым ступеням, грозившим в любой момент осыпаться гнилой трухой. Вовка шел позади, отстав на пару шагов.

Через второй этаж тянулся коридор, из которого выходило несколько дверей. Прикинув примерно, в каком из помещений могло находиться окно, в котором горел свет, Сергей снова выключил фонарь и на ощупь двинулся по узкой затхлой кишке. Он честно старался ступать бесшумно, но это плохо удавалось: половицы предательски постанывали под ногами.

В одном из проемов забрезжило слабое мерцание свечи. Подкравшись к входу, Сергей прислушался, потом, включив фонарь, с воплем: "Никому не двигаться! Милиция!" — влетел в комнату.

Здесь стояла неимоверная вонь застарелой мочи, дерьма, пота и псины. Ко всему этому примешивался явственный душок разложения. Существо, сидевшее прислонившись к стене, и не думало двигаться. Тощее, изможденное, одетое в отрепье, потерявшее от грязи свой цвет, при виде Сергея оно мелко задрожало. Засаленные космы седых волос упали на ввалившиеся, подплывшие гноем глаза. Существо выставило перед собой руку, словно защищаясь от удара. В покрытых язвами, заскорузлых от въевшейся грязи пальцах вдруг что-то блеснуло.

— Ну, что тут? — в помещение заглянул Вовка, приблизился к другу. — Фууу, ну и амбре…

Сергей не ответил, всматриваясь в крошечный предмет, так чисто сиявший в уродливой руке обитателя дома.

— Факофф, — выговорил Вовка, сумев одним этим словом выразить всю гамму нахлынувших на него чувств, и толкнул друга в бок.

В дверном проеме, злобно ощерившись, воинственно вздыбив шерсть на холке, стоял огромный кудлатый пес и тихо, угрожающе рычал.

В ответ существо распялило беззубый рот и зашлось в истерическом беззвучном вопле.

***

Все шло, как обычно. Земля не провалилась под ногами, и со стыда Даша не сгорела, и одногруппники на следующий день уже не вспоминали историю с портретом. Денис, кстати, тоже. Его улыбка, ласковый взгляд и несколько слов, произнесенных мягким голосом — вот и все, что оставалось лелеять в памяти. И она бы лелеяла. Если б не странные и ужасные события последних дней.

Гибель Алисы заставила Сергея жестоко страдать. Он пытался скрывать это, но Даша видела. Брат, и раньше бывший немногословным, теперь совершенно замкнулся, пытаясь преодолеть боль в одиночку. Он все время чем-то занимался, полностью взвалил на себя организацию похорон, старался контролировать расследование. Не останавливался ни на миг. Это был его способ борьбы, способ обретения равновесия. Даше очень хотелось как-то помочь брату, поддержать, выразить сочувствие. Но она не знала, как. Просто не могла себя заставить подойти, обнять, произнести простые, искренние слова. Ей казалось, что тогда Сергей вдруг потеряет это самое, с трудом достигнутое равновесие, и с ним случится что-нибудь пугающее: он сорвется, закричит, может, даже заплачет… И Даша продолжала соболезновать молча. Старалась быть хоть чем-то полезной, но ей плохо удавалось.

Она не то чтобы забыла о Денисе — это было невозможно, он всегда жил в ее мыслях — но его образ как будто отступил на задний план, сделался чуть расплывчатым. Даша слишком сильно боялась за брата — ведь он был единственным ее близким человеком.

К тому же этот странный обморок… Девушка пыталась вспомнить, что произошло, но безуспешно. Вот она вернулась из университета, вот приготовила ужин. Ждала брата, села рисовать. Мурза… кот, улегшийся на рисунок, был ее последним внятным воспоминанием. Дальше — провал, темнота… Она проснулась глубокой ночью, из-за того, что ее немилосердно тряс Сергей. Оказалось, брат, вернувшись домой, нашел ее лежащей на полу. В конце концов она решила не обращать внимания на этот случай, списав его на переутомление, недосыпание, нервы… Только вот почему ее теперь так страшила темнота? И почему под утро во сне она часто видела густое облако тумана, из которого вырастал и стремительно начинал приближаться темный, неясный, и оттого еще более жуткий силуэт? Даша просыпалась, долго лежала, пытаясь унять сердцебиение, потом снова задремывала. Но непонятное существо из сна нет-нет, да и вспоминалось даже днем.

Вот и сегодня, сидя на занятиях, она вздрогнула, когда с улицы раздался какой-то шум. А больше ничего интересного и не случилось. Дни пролетали мимо, похожие один на другой, умеренно скучные, не несущие ничего нового и яркого. У других кипела жизнь, бурлили страсти и страстишки. Вот новенький, похоже, очень сблизился с Женечкой. Они вместе приходили на пары, вместе уходили, да и во время учебы не разлучались. А какими глазами девушка смотрела на Ивана! В ее взгляде читалась не просто любовь, а какая-то собачья преданность. Парень же скорее принимал поклонение, как должное, относясь к Женечке с легким снисходительным пренебрежением. Но в то же время каждое движение, каждая усмешка его словно бы говорили о чем-то тайном, заветном. В этом было много… секса? Возможно. Но Даша старалась не смотреть в их сторону — почему-то при виде этой парочки ей делалось не по себе.

У Дениса с Яной, наверное, тоже все было хорошо. Они по-прежнему сидели вместе, при встрече обменивались поцелуями, а в их глазах зажигались радостные огоньки.

Сегодня Яны не было, и Денис, похоже, немного заскучал. А с четвертой пары — английского — так и вовсе ушел. В общем-то, им с Яной было простительно: язык оба знали в совершенстве, и преподававшая его сердитая бабушка-старушка не могла дать им ничего нового.

Наконец пары закончились. Даша зашла в библиотеку. После, спустившись в просторный холл первого этажа, остановилась у большого, во всю стену, зеркала — излюбленного места университетских девушек. Обычно здесь всегда стояли две-три группки, весело болтающие, расчесывающиеся и подправляющие блеск на губах. Тогда Даша проходила мимо. Но сейчас в холле уже было пусто, и ей почему-то захотелось взглянуть на себя.

Отражение, как всегда, разочаровало, и от этого Даше стало совсем скучно и грустно.

— А ты кого ожидала увидеть? — пробурчала она под нос, поправляя шарф. — Неповторимую Анджелину?

Она попыталась застегнуть куртку, но собачку замка заело. Даша опустила глаза, борясь с непослушной вещицей, а когда подняла, вдруг обнаружила, что у ее отражения появилась компания. Перед зеркалом, с улыбкой наблюдая за ее возней, стоял Денис.

— Какие у тебя планы на сегодня? — поинтересовался он так непринужденно, словно для него это было самым обычным делом — спрашивать о Дашиных планах.

— Домой собираюсь, — промямлила Даша, поворачиваясь к нему и от души надеясь, что щеки не заливаются предательской краской.

— Но ты не торопишься? — парень снова обезоруживающе улыбнулся, доставая из внутреннего кармана куртки два белых картонных прямоугольника, и продемонстрировал их Даше. — Я хотел пригласить тебя на выставку в Художественную галерею. Вот, даже билеты купил.

— В галерею?…

— Ну да. На выставку картин Эль Греко. В этом году исполняется триста девяносто пять лет со времени его смерти. Не знаю уж, почему выставку не приурочили ко Дню рождения. Но сходить хочется. Мне нравится Эль Греко. А тебе?

— Эль Греко…

Даша кляла себя в душе за то, что как идиотка повторяет слова Дениса. И вид у нее, наверное, сейчас соответствующий! Но приглашение так поразило ее, что она только и могла блеять что-то невразумительное. Конечно, ей нравился Эль Греко! Да что там, с Денисом она готова была разглядывать не только картины "безумного гения", но вообще что угодно. Да хоть мазню пациентов сумасшедшего дома, созданную исключительно с терапевтическими целями.

Денис терпеливо ждал ответа.

— А Яна? — выдавила девушка, тут же мысленно обозвав себя дурой. Ну, ей-то какая разница, что там Яна?

Парень пожал плечами:

— Она равнодушна к живописи. А мне хотелось бы сходить на выставку с человеком, который разделяет мои увлечения. Ты хорошо рисуешь, вот я и подумал…

— Да, — наконец Даша пришла в себя. — Да, конечно. Я очень люблю живопись, и я люблю Эль Греко. Поехали.

Ярко-синий автомобиль Дениса выделялся на университетской стоянке, как беркут в утиной стае. По сравнению с ним остальные машины, даже солидные и дорогие, казались простоватыми и неуклюжими. Все в нем — изящный, устремленный вперед корпус, агрессивная форма капота, треугольные, словно прищуренные глаза, фары — было создано для скорости, для сопротивления ветру. Денис галантно распахнул перед Дашей дверь, усадил в машину. В белоснежном, с кожаными чехлами, салоне, ненавязчиво пахло каким-то приятным парфюмом. Когда машина отъезжала, Даша успела заметить Ивана Таркова с Женечкой, выходивших из здания универа. Проводив машину Дениса внимательным взглядом, Иван двинулся к стоянке, где его ждал тяжелый черный джип.

Жаль, что поездка оказалась такой короткой — Художественная галерея находилась на соседней улице. Даша мечтала о том, чтобы вот так ехать с Денисом далеко-далеко, на край света. Просто сидеть рядом, слушать тихую музыку и смотреть на его сосредоточенное лицо. Но машина остановилась возле галереи, и у Даши появилась новая забота: как открыть эту сложную дверь и как красиво выбраться из низкого автомобиля, сохранив изящество и независимый вид. Денис не дал опасениям развиться: он вышел, сам открыл дверь и подал девушке руку.

— Конечно, здесь выставлены репродукции, — извиняющимся тоном проговорил он. — Но очень хорошие.

В галерее было почти безлюдно — видимо, владивостокцев не очень трогало творчество Эль Греко. Даша остановилась у пейзажа "Вид Толедо".

— Правда, волнующе? — наклонившись к ее уху, шепотом спросил Денис.

На картине между поросших зеленью холмов змеилась крепостная стена. Ажурные, какие-то словно воздушные строения древнего города устремлялись в грозовое небо. Черные тучи, пронизанные то ли вспышками молний, то ли проблесками солнца, придавали пейзажу фантастический, сказочный вид. Да, это было волнующе. Но Дашу волновала не красота Толедо, а дыхание Дениса, нежно щекотавшее щеку. Больше не в силах бороться с чувствами, девушка перешла к следующей картине.

Они долго бродили по галерее, в которой было выставлено всего шесть произведений Эль Греко. Разговаривали, и не могли наговориться. Оказалось, что Денис действительно отлично разбирается в живописи. Он умел видеть в картинах тонкую красоту, знал множество интересных фактов из истории искусства, забавных случаев из жизни знаменитых художников.

— Я неплохо рисую, — пояснил он, заметив удивление девушки, — когда-то даже хотел стать художником, брал уроки живописи.

— А потом?

— Потом решил, что профессия финансиста надежнее, — рассмеялся парень, — а рисовать можно и для себя.

Даша не уставала поражаться, сколько, оказывается, между ними общего. Они понимали друг друга с полуслова, и им было очень интересно вдвоем. Наверное, поэтому, не желая расставаться с девушкой, Денис предложил:

— А давай поедем куда-нибудь, поужинаем? Я голодный. А ты?

— Я тоже, — улыбнулась Даша. Первая неловкость прошла, и теперь ей казалось, что она знает Дениса всю жизнь.

Но в стильном уютном кафе-погребке девушке снова стало не по себе. Здесь светил приятный приглушенный свет, играла тихая музыка, витал легкий аромат хорошего кофе, незаметно скользили вежливые официанты. Даша никогда раньше не бывала в таких местах. "Хотя, — призналась она себе, — я и вообще нигде не бывала". Вроде бы никто не обращал на них с Денисом внимания, но девушке вдруг показалось, что взгляды солидной публики то и дело останавливаются на ней. И в этих взглядах был невысказанный вопрос: "Что такая замарашка делает рядом с таким красивым молодым человеком?" Даша хотелось провалиться сквозь паркетный пол, так стыдно вдруг стало и за простенькие до банальности дешевые джинсы, и за непритязательный серый свитерок…

Когда она уже готова была вскочить и выбежать из кафе, Денис вдруг прикоснулся к ее руке, успокаивающе сжал прохладными пальцами.

— Я давно хотел тебе сказать, — мягко и очень серьезно произнес он: — Ты красивая. И такая… настоящая.

Сердце ухнуло куда-то в область живота, потом подскочило к горлу и затрепыхалось маленьким, обезумевшим от счастья комочком. А потом на душе снова стало спокойно и радостно. Что ей за дело до окружающих? Нужно наслаждаться сегодняшним днем, вот этим моментом. Вкусным ужином, теплом, уютом. И ласковыми глазами человека, который сидит напротив.

Вскоре ее счастье вновь омрачилось: Даше нужно было выйти в туалет, но она не знала, как сказать об этом Денису. В конце концов, пробормотав что-то вроде: "я сейчас", — она вышла из зала, стараясь двигаться как можно более грациозно. Наверное, это у нее плохо получалось: сознание того, что Денис смотрит ей вслед, тревожило и одновременно опьяняло.

Туалеты располагались в маленьком коридорчике слева от холла. Заходя, Даша порадовалась тому, что здесь никого нет, а выйдя из дамской комнаты, столкнулась со странными людьми. Два молодых китайца, похожие, словно братья-близнецы, заступили девушке дорогу. Высокие, худощавые и гибкие, как опасные хищники, с длинными иссиня-черными сверкающими волосами, одетые в одинаковые кожаные плащи, они словно вышли из кадра какого-то гангстерского боевика.

Один из китайцев быстро осмотрелся, заглянул за двери и, убедившись, что рядом никого нет, встал у выхода в холл. Второй двинулся к Даше. Ближе, ближе… пока наконец не подошел вплотную. Отступать было некуда, и девушка оказалась прижатой к стене. Она хотела закричать, но горло стиснул болезненный спазм, дыхание перехватило. Она встретилась с колючим ледяным взглядом раскосых глаз, и ощутила, как от ужаса подкашиваются ноги: зрачки, окруженные ядовито-желтой радужкой, были вертикальными, как у змеи. Не сводя с Даши неподвижного взгляда, китаец сделал глубокий вдох. Ноздри приплюснутого носа расширились, втягивая запах тела девушки, словно аромат редкого цветка или дорогого вина. На губах азиата заиграла довольная улыбка. Стоявший у выхода человек что-то спросил на китайском, и его напарник кивнул, бросив всего одно короткое слово. Потом медленно, с пугающей нежностью, провел рукой по Дашиным волосам… щеке… шее… Девушка задрожала, ощутив мертвенный холод, исходящий от его ладони. Тонкие, неестественно длинные пальцы легли на горло…

— Отойди от девчонки, тварь косоглазая, — вдруг произнес густой, тяжелый бас.

Даша скосила глаза, пытаясь разглядеть своего нежданного защитника. Широкоплечий, бритый наголо мужчина в кожаной куртке, оттерев плечом стоявшего на карауле китайца, вдвинулся в коридорчик, так что в нем сразу стало тесно. За спиной гиганта маячили двое парней поменьше, но тоже внушительных габаритов.

— Убери грабли, сука, — почти ласково сказал бритый, ловким, отработанным движением отодвигая левую полу куртки и демонстрируя висящую на боку кобуру.

Ледяная рука неохотно оставила Дашину шею и поползла к карману плаща.

— Не стоит, — угрожающе протянул гигант, сдвигая суровые брежневские брови. Его спутники подтянулись ближе.

Несколько мгновений азиат и бритоголовый буравили друг друга настороженными взглядами. Потом китаец растянул тонкие бледные губы в улыбке, больше похожей на звериный оскал, и стремительно выскользнул из коридора.

— С вами все в порядке, девушка? — озабоченно спросил дядька. — Он вас не обидел? Может, проводить?

Пробормотав что-то вроде благодарного отказа, Даша на дрожащих ногах двинулась в зал.

Остаток вечера прошел сумбурно и бездарно. Едва сдерживая слезы испуга, Даша сказала Денису, что ей пора возвращаться, и на все уговоры посидеть еще отвечала отказом. Ей и правда хотелось домой, под защиту надежных родных стен, поближе к брату. И еще она боялась, что странные азиаты снова попытаются напасть на нее, и тогда может пострадать Денис. Так и не выяснив причины быстрой смены настроения и, кажется, испугавшись за ее рассудок, парень отвез Дашу домой. Невзирая на протест, проводил до самой квартиры, дождался, пока девушка откроет дверь своим ключом, и только тогда ушел.

Сергея дома не было. Мурза с радостным мявом ринулся к хозяйке и принялся вить петли вокруг ее ног. Даша включила свет во всей квартире, скинула куртку, и уселась в углу кровати, прижав к себе теплое пушистое тельце мурлычущего от удовольствия кота. Пока еще она не в состоянии была анализировать произошедшее. Только мысленно повторяла: "Все кончилось, все кончилось. Ты в безопасности, все хорошо…"

Звонок мобильника заставил ее вздрогнуть от неожиданности. Превозмогая снова нахлынувший страх, Даша потянулась к сумке и достала трубку. На экране высветился незнакомый номер. Немного поколебавшись, девушка все же ответила.

— Даш, ты как? — немного встревоженно прозвучал голос Дениса.

— Нормально, — ответила она, рассмеявшись от облегчения. — А откуда ты знаешь мой номер?

— Ты же мне сама его в кафе продиктовала, — после короткого удивленного молчания сказал парень. — Забыла? Не знаю, что тебя так напугало. Но надеюсь, не я.

— Не ты…

— Тогда выгляни в окно.

Отодвинув штору, Даша взглянула вниз. Возле подъезда, прямо под тусклым фонарем, стояла машина Дениса. Сам он, прислонившись к дверце и прижав к уху трубку, вглядывался в окна дома.

— Я решил подождать и перезвонить тебе. Мало ли…

Девушку растрогала искренняя забота, звучавшая в теплом голосе.

— Спасибо. Я уже успокоилась.

— Тогда до встречи в универе, — повеселел Денис. — И еще… — немного помявшись, добавил он: — хотелось бы как-нибудь повторить наш поход.

В трубке раздались гудки отбоя. Денис помахал рукой и уселся в машину. Даша проводила взглядом отъезжающий автомобиль и отошла от окна. На сердце стало тепло. Все хорошо. О странных азиатах она подумает завтра, а сегодня будет вспоминать лицо, улыбку и слова Дениса…

И ни Даша, ни Денис не могли видеть тяжелые, словно катафалки, черные джипы, подъезжающие по объездной дороге к дому на тихой сонной улице.

***

— Хорошая собачка, — мягко и убедительно произнес Вовка, шаря по карманам. — Хороший, факофф, песик. Хочешь конфетку? Где-то тут у меня завалялась…

Отыскав наконец дешевую карамельку, он развернул ее и продемонстрировал собаке в знак своих дружелюбных намерений:

— Вот, возьми. Хороший пес. Умный. Красивый…

Казалось, и тут Вовке не изменила способность находить со всеми общий язык: склонив набок здоровую лобастую башку, собака спокойно прислушивалась к его голосу.

— Голодный небось? На, угощайся! — карамелька полетела псу под лапы.

Зверь отскочил назад, рыкнул для острастки, потом принялся осторожно принюхиваться к конфете. Воспользовавшись коротким перемирием, Вовка достал мобильный:

— Алло, дежурный! Капитан Пермяков. Пришли наряд на задержание. Маяк. Знаешь, дом заброшенный? У меня тут подозреваемый по делу. Да. Да. Собака еще…

Сергей едва слышал, что творится за спиной. Плевать ему было и на пса, и на задержание. Он не сводил взгляда с крошечного крестика из белого золота, на тонкой цепочке, поблескивавшего в заскорузлой руке бомжа. Не обращая внимания на омерзительную вонь и судорогу, сотрясавшую тело уродливого человека, Сергей наклонился, чтобы ближе рассмотреть вещицу. Ошибки быть не могло: этот крестик год назад он сам подарил Алисе. В голову ударил тяжелый, тупой, нерассуждающий гнев. В глазах потемнело. Не помня себя от ярости, Сергей схватил дрожащее, воющее существо за шиворот, рывком поставил на ноги и занес руку для удара. Злобно зарычала собака, припала к полу, изготовившись к прыжку.

Тут бы и пришел бомжу конец: удар Сергея мог выдержать не каждый здоровый мужик. Но Вовка с воплем: "Не надо, Серега!" — повис на локте друга.

— Не тронь, Серега! Сейчас наряд приедет, что я им скажу?!

Старик снова съехал по стене на пол, забившись то ли в истерике, то ли в эпилептическом приступе. Сергей молча стряхнул Вовку с руки и опять потянулся к бомжу, ощущая единственное желание: уничтожить убийцу Алисы. Своими руками. Задавить гниду, размазать по стене… Он задыхался от бешенства. Ради золотых побрякушек… Алиску… Кажется, он зарычал. Кажется, оскалился, словно этот бродячий пес перед прыжком. Убить. Убить…

— Серега, ну прекрати! Надо следствие… — Вовка зашел сзади и попытался взять друга в захват.

Сергей резко ударил головой. Друг пошатнулся, схватился за разбитый нос, пытаясь остановить кровотечение.

— Твою мать! Ты чего творишь-то, придурок? — беспомощно прогнусил он.

Сергей снова занес кулак, и опять Вовка, обливавшийся кровью, схватил его за руку…

Снова и снова он отшвыривал друга, толком даже не понимая, что делает. Но Вовка с упорством самоубийцы становился на его пути, заслонял собой старика, подставлялся под удар. Наконец Сергей устал от бессмысленной борьбы. В голове немного прояснилось. Не сводя взгляда с бомжа, он отошел в сторону и присел возле стены.

— Ну слава богу, — пробубнил Вовка, усаживаясь рядом. — Всего меня, факофф, искалечил…

Так они просидели с четверть часа. Вовка, запрокинув лицо к потолку, Сергей — уставившись на бомжа. Дождавшись, когда друг совершенно уверится в его спокойствии, Сергей вдруг резко вскочил на ноги и ринулся к старику. Душа ликовала: сейчас он расправится с уродом! Вовка, не успевший отреагировать на его стремительное движение, злобно выматерился.

Собака, наблюдавшая за людьми, поняла, что хозяина больше никто не защитит, и присела, готовясь в следующую секунду взвиться в высоком прыжке…

Сухо ударила автоматная очередь. Издав короткий, полный боли, взвизг, пес дернулся и упал на бок, заливая пол кровью. Сергея с двух сторон схватили сильные руки, швырнули к стене.

— Милиция! Стоять! Руки, руки выше!

Еще два милиционера держали Вовку. В комнату вошел невысокий коренастый парень. Мягко выговаривая букву "г", произнес:

— Лейтенант Горипечко. Что тут у вас?

— Капитан Пермяков, Пушкинское РОВД, — прокряхтел, захлебываясь кровью, Вовка. — Это я вас вызывал. Задержание подозреваемого. В нагрудном кармане удостоверение, лейтенант.

Вовку отпустили, и он быстро объяснил происходящее. Его слов Сергей не слышал. Он смотрел на бомжа, которого все словно бы забыли. А тот вдруг пришел в себя и обрел способность к человеческой речи.

— Федькааа… Феденькаааа… — страшно завыл он и на четвереньках пополз к собаке. Из беззубого рта по подбородку стекала дорожка слюны, безумные глаза наполнились слезами.

Агонизируя, пес перебирал лапами, словно пытался добежать до бомжа. Ему, псу, неважно было, во что одет хозяин, и как от него пахнет. Ведь это был его человек, даривший любовь и ласку, такие нужные каждой собаке. И сейчас пес ждал помощи и защиты, поэтому из последних сил отталкивался от пола, полз навстречу хозяину, на его голос, и все дергал тяжелой головой, косил мутнеющие глаза, стараясь хотя бы увидеть бомжа. Может быть, так ему легче было умирать…

— Добей, — поморщился Горипечко, кивая милиционеру.

Тот равнодушно поднял автомат, но пес дернулся в последний раз и замер.

— Фееедяяяя… собачка моя… — шепеляво причитал бездомный, оплакивая единственного друга, — за что, за что, волки позорные?…

Милиционер остановил его передвижение, ткнув стволом автомата.

— Этого в машину, — скомандовал лейтенант и уточнил у Вовки: — Пса тоже?

— Нет, — капитан Пермяков взялся за телефон. — Это по нашему делу… Сейчас экспертов вызову. Вы только крестик отберите. Улика.

— Давай сюда, дед, — сказал молодой милиционер, наклоняясь и протягивая руку за крестиком.

— Не дам! — взвизгнул бомж, становясь на колени. — Не дам ангелочка моего! Изыди, сатана! Отче наш, иже еси на небеси… богородице, дево, радуйся…

Обливаясь слезами, он прижал крест к груди и понес несообразное. Из беззубого рта сыпались проклятия, стоны, неясные жалобы, перемешанные с обрывками молитв. Милиционеры молча принялись разжимать руки бомжа, оказавшиеся неожиданно сильными.

— Чокнутый, — брезгливо сплюнул лейтенант Горипечко. — Как бы машину нам не облевал… И чего ему этот крест сдался?

Старик поднял голову, взглянул на лейтенанта и светло, как-то по-детски, улыбнулся:

— Он миленький… хорошенький… защитник…Я все сдал, а его не сдал… — и вдруг доверчиво раскрыл ладонь, поднося на ней крест, — на, мент, бери. Спастись хочешь? Не спасет… ЕЁ не спас, ангела… И тебя не спасет. — Голос его становился все тоньше, слова набегали друг на друга, сталкивались, делаясь невнятными. Бомж захлебывался, раскачиваясь в каком-то трансе, словно дервиш на молитве, затянул на одной ноте: — Ангел светлый… убили ангела… Зверь убил… пес дьявольский… зубы в крови, глаза как у змеи… а скоро он и за вами придет… за всеми придет… и за мной придет. А я не скажу ничего! — визгливо выкрикнул он и, переходя на страшный шепот, добавил: — Я убил! Я! Пусть лучше я… спаси, Господи…

Отобрав крест, два милиционера подхватили бомжа под руки и потащили наружу.

— Пошли, Серега, — устало произнес Вовка, прижимая к носу платок. — Эк ты меня отделал-то…

— Прости…

На Сергея снова накатило равнодушие. Все происходящее воспринималось как дурной сон, сливалось в единую расплывчатую полосу. Он как-то в один момент вдруг устал, от ярости, гнева и ненависти перейдя к серенькому, жидкому спокойствию. Мозг защищался от стресса, погружая сознание в яму безразличия. Он вышел вслед за Вовкой, который по дороге быстро говорил:

— Ты сейчас езжай домой, Серега, а я экспертов дождусь. Завтра тебя повесткой вызовут или позвонят. Скажу, ты рванул на место преступления, а оттуда уже позвонил мне. Я и прилетел на помощь. Если что, нос я на лестнице расквасил, в таком бардаке неудивительно. Понял?

— Понял, — послушно согласился Сергей. — На лестнице…

Друг внимательно вгляделся в его лицо, покачал головой:

— Нда, мощно тебя плющит… сам доедешь?

— Со мной все в порядке, — твердо ответил Сергей.

— Ну вот и лады! — обрадовался Вовка, хлопнул на прощание по плечу и уселся в милицейскую машину.

Дружба дружбой, а служба службой. Капитану Пермякову нужно было грамотно объяснить свое появление на Маяке.

Сергей вел "Субарик" по опустевшим улицам ночного города, а в душе просыпалась тревога за Дашу. Только сейчас он вспомнил, что за день сестренка ни разу не позвонила ему. Вообще-то, Даша всегда была молчуньей, не любила много болтать по телефону и старалась лишний раз не тревожить брата звонками. Но чувство беспокойства не отпускало, и Сергей схватился за мобильник.

— Алло, — почти сразу ответил звонкий голосок.

— Ты где, Даш?

— Дома, конечно…

С души словно камень свалился. С сестрой все хорошо…

Оставив машину на стоянке возле дома, он чуть ли не бегом ринулся к подъезду — так вдруг захотелось увидеть Дашку, просто поздороваться с нею, взглянуть в ласковые, немного наивные серые глаза, приобнять, поговорить… Вдруг подумалось: они очень мало разговаривают в последнее время, и он не знает, чем живет сестра, что ее радует, а что огорчает. А ведь она — единственный близкий человек, оставшийся у Сергея. Не слишком ли он увлекся расследованием? Не слишком ли погрузился в собственное горе? Ведь как бы банально это ни звучало, Алису не вернешь. А Дашка — вот она, рядом. И он не простит себе, если с нею что-нибудь случится…

Сергей удивился собственным мыслям. Почему, собственно, с сестрой должно что-то произойти? Никаких предпосылок к этому не было, а в предчувствия он не верил, поэтому диагностировал у себя паранойю и постарался отбросить неясную тревогу. Напрасно: ведь дай Сергей волю своей подозрительности, смог бы заметить неясные тени, при его появлении отпрянувшие от подъезда и скрывшиеся в темноте.

— Как дела? — спросил он у Даши, когда девушка открыла дверь.

Она пожала плечами:

— Хорошо…

На этом беседа скисла. Поставив перед Сергеем ужин, сестренка поспешила удалиться в свою комнату. А на него снова навалились тоска, острая боль, ненависть и отвратительное чувство собственной беспомощности. И еще стыд перед Вовкой. Избил друга, и за что? За то, что тот не дал руки замарать убийством.

— Истеричка… — шепотом выругал он сам себя.

Есть не хотелось. Вяло поковыряв вилкой в котлете, Сергей отодвинул тарелку, встал из-за стола и вышел на балкон. Впереди чернела поросшая лесом сопка, у подножья которой светились огоньки прятавшихся между деревьями домов. Где-то далеко завыла бродячая собака, ее тоскливый голос тонкой иглой вонзился в чистый холодный воздух ночи. Вскоре сразу с нескольких сторон откликнулись еще несколько псов, а потом в песню собачьего одиночества начали вплетаться новые и новые голоса.

Сергей постепенно приходил в себя. Глядя на огоньки, мерцающие над бухтой, он глубоко задумался. Убийца пойман. Только убийца ли? Вроде бы все логично: бомж натравил на Алису своего пса, тот загрыз девушку. А старик потом спокойно обобрал труп. И улика — крестик — налицо. По опыту Сергей знал, что милиция с восторгом ухватится за эту версию. Но слишком уж много в ней нестыковок. Если бомж — убийца, какого, спрашивается, черта он так скоро вернулся на место преступления? Ладно, положим, он совершенно безумен и не соображает, что творит. Но как Алиса оказалась на Маяке? Этот вопрос мучил Сергея больше всего. Нечего ей было делать возле заброшенного дома. Опять же, невозможно объяснить отсутствие царапин на теле девушки. А уж слитая из тела кровь…

Его передернуло. Вдруг пришла уверенность: тварь, убившая Алису, разделавшая ее, как… мясник, не поймана. Она ходит где-то там, в ночном городе. Ходит и ищет новую жертву. И он, Сергей, не сможет жить спокойно, пока не поймает урода. Пока не отомстит. Он сам найдет убийцу. И когда это случится, маньяку не поможет никто. Потому что не будет никакой милиции, задержания и следствия. Будет только суд. Суд Линча. Месть. Жизнь за жизнь…

Вдруг собачий вой стих — одновременно, словно повинуясь чьему-то приказу, псы замолкли. На улице воцарилась полная тишина. Опершись на перила балкона, Сергей рассеянно взглянул вниз и увидел большую группу людей, подходивших к дому. Тусклый свет фонаря не позволял разглядеть их в подробностях, но Сергею они показались странно одинаковыми. Одетые в длинные темные одеяния, они двигались стремительно и бесшумно, в полном молчании, и вскоре оказались прямо под балконом. Невольно заинтересовавшись, Сергей присмотрелся: это были мужчины, все, насколько он мог видеть, черноволосые и худощавые. Он насчитал около двадцати человек. Навстречу им из подъезда вышла еще одна группа, приблизительно такой же численности. Эти были широкоплечие, в спортивных куртках. Отряды — это, пожалуй, было самое точное название — остановились в десятке метров друг от друга, замерли почти неподвижно. Люди стояли плечом к плечу, никто не произносил ни слова, но Сергей почти физически ощущал исходящую от них угрозу. Вдруг стоявший впереди всех "спортсмен" поднял руку, и ночную тишину разорвал звук выстрела. Один из черноволосых упал, остальные рассыпались в разные стороны. Сразу за узкой полосой дороги, напротив дома находился маленький скверик, в нем и поспешили укрыться мужчины в темной одежде. Но сдаваться они не собирались, и из-за деревьев загремели ответные выстрелы.

— Твою мать! — шепотом взвыл Сергей и, пригнувшись, нырнул в комнату.

Случалось, что в городе постреливали, но таких масштабных бандитских разборок, да еще в спальном районе, он не помнил.

Сергей вбежал в комнату Даши. Сестра сидела за столом, прямо напротив окна.

— Ложись! — выкрикнул он, хватая девушку в охапку и бросаясь на пол.

Вместе с разбуженным и спрыгнувшим с кровати Мурзой они выбрались в коридор и уселись под стеной. Сергей вытянул из кармана телефон:

— Перестрелка на улице Морских Героев! Возле четырнадцатого дома!

Перепуганная Даша, дрожа, схватила кота в охапку и прижалась щекой к плечу брата. Она не понимала, что происходит на улице, и ей казалось, что от неизвестности становится еще страшнее. Однако сумей она увидеть перестрелку и разглядеть ее участников, это повергло бы ее в ужас.

Люди в спортивных куртках растянулись цепью, сосредоточенно обстреливая сквер и даже не пытаясь как-то обезопасить себя от пуль противника. В середине стоял добродушный гигант, выручивший Дашу этим вечером. Только теперь, с помповым дробовиком в руках, он утратил все свое добродушие, и выглядел располневшим Терминатором. Темные непрозрачные очки, неизвестно зачем водруженные на лицо посреди ночи, лишь усиливали сходство. По обе стороны от него застыли парни, сопровождавшие богатыря в кафе. Эти были вооружены пистолетами. Троица хладнокровно поливала огнем кусты, огрызавшиеся одиночными выстрелами.

Казалось, "спортсмены" могут торжествовать победу, но вдруг из-за трансформаторной будки выскочили люди в черных плащах. Пока несколько человек отвлекали противника, принимая огонь на себя, основные силы отряда пошли в обход. Извиваясь, совершая невероятные прыжки и сальто, с нечеловеческой ловкостью уклоняясь от пуль и одновременно умудряясь стрелять, "черные" неслись к дому. Длинные распахнутые одеяния хлопали под осенним ветром, развеваясь за спиной, словно кожистые крылья. Впереди всех бежали два похожих, как близнецы, китайца, так напугавшие Дашу этим вечером.

Маленький, юркий, длинноволосый азиат, подбегая к гиганту, вооруженному дробовиком, почти в упор выстрелил ему в грудь. Бронежилет принял пулю, мужик, несмотря на мощный удар, даже не покачнулся и ответил выстрелом. Китаец совершил текучее движение, выгнулся так, словно у него не было костей и увернулся от пули. Потом остановился, замер, раскинув руки, будто собирался взлететь, вдруг напружинился и чудесным образом прямо с места вознесся ввысь, подпрыгнув выше головы противника. Перебирая ногами, он как будто отталкивался от воздуха и пытался перелететь через гиганта. Раздался лязг передергиваемого цевья, богатырь стремительно вскинул дробовик и, не целясь, выстрелил. Череп китайца взорвался фонтаном мозга, крови и осколков кости, обезглавленное тело, слабо подрыгиваясь, кулем свалилось на асфальт.

Бритая голова здоровяка, словно париком, украсилась свалившимся сверху черноволосым скальпом, лицо покрыли красно-белые ошметки. Сдернув волосы и отбросив прочь заляпанные мозгом очки, гигант развернулся на сто восемьдесят градусов и выстрелил.

Воспользовавшись неразберихой, один из азиатов пробрался к дому и с разгону взбежал по стене до второго этажа. Как когтями вцепляясь длинными пальцами в щели между кирпичами, распластался по стене и быстро пополз вверх, забирая вправо, к Дашиному окну. Издали китаец напоминал то ли огромную белку, то ли невероятных размеров жука. Выстрел из дробовика остановил его, когда до окна оставалось не больше метра. Продырявленное насквозь тело еще немного повисело, отчаянно цепляясь за стену, и рухнуло на козырек подъезда. На белом кирпиче осталась живописная кровяная клякса.

Между тем остальные китайцы, пытавшиеся прорваться к подъезду, падали один за другим. Среди русских тоже имелись потери: на асфальте лежали четыре трупа с простреленными головами. Вдали засветились огни фар. Заметив их, близнецы тихо свистнули, и азиаты отступили к скверу, не забыв прихватить с собой изуродованные тела собратьев. Оставили только того, который упал на карниз. Внизу заурчали моторы, и череда черных джипов выкатилась на объездную дорогу.

По знаку бритоголового, бойцы быстро подобрали трупы, не поленившись снять с карниза застреленного китайца, и вместе с телами погибших скрылись в подъезде.

Из истории рода делла Торре

Милан, год 1135 от рождества Христова

Едва не охрипнув от безумного смеха, Паоло с трудом оторвался от созерцания своего отражения, подошел к окну, за которым занимался яркий летний рассвет. Теперь солнечные лучи больше не причиняли боли, и дневное недомогание ушло. Более того, он никогда не чувствовал себя таким… здоровым, полным сил, как сейчас. "Оказывается, чтобы жить без страданий, нужно было умереть", — с горькой усмешкой подумал Паоло. В том, что он мертв, в общепринятом понимании этого слова, мертв с человеческой точки зрения, граф не сомневался.

Мертв и одинок… Он сам этою ночью убил всех своих близких: детей, племянников, любимую женщину… Но почему-то его ничуть не терзало раскаяние, при взгляде на окоченевшее тело мадонны Анджелики в сердце не возникало ни капли боли, а в душе не находилось сожаления о совершенном. В душе? А есть ли у него теперь душа? Быть может, в нем нет свойственных людям чувств потому, что нет и души — так сбывается братнино проклятие? Но кто он тогда? Ходячий мертвец?

— Не похоже, — прошептал Паоло.

Ведь он ощущает грусть одиночества, а вернее, страх перед тем, что ждет его впереди — без верных слуг, без поддержки и помощи. Он обладает разумом и памятью, способностью страдать. Это ли не свойства души? Что же тогда с ним происходит? И как выжить теперь, избежать человеческого возмездия за жестокие убийства? Ведь когда в Милане узнают, во что он превратился — сюда придет весь город во главе со святыми отцами, чтобы сжечь живого мертвеца.

В дверь робко постучали. Паоло вздрогнул и отпрянул к окну, решив, что сбываются его предчувствия. Сейчас в опочивальню ворвется толпа: солдаты с пиками, чернь, вооруженная дрекольем, а впереди — люди в черных рясах. Его схватят и потащат на костер, а быть может, сожгут вместе с домом, сочтя проклятым само обиталище злодея.

Граф, охваченный ужасом, оглядывался в поисках путей к отступлению. Скрипнула дверь, но вместо разгневанных горожан в комнату на цыпочках вошли Руджеро и Луиджи. Робко помявшись у двери, отыскали взглядами прижавшегося к стене Паоло. Толкнув Луиджи локтем в бок, худощавый чернокнижник опустился на колени. Слуга тяжеловесно рухнул рядом.

— Наш господин… — благоговейно произнес колдун, — мы пришли, чтобы служить вам, господин…

Еще не до конца оправившись от пережитого страха и не понимая, что происходит, Паоло молчал. Медленно текли минуты, безмолвие затягивалось. Луиджи ссутулил широкие плечи, всем своим видом выражая покорность, Руджеро с обожанием взирал на графа. Оба они словно чего-то ожидали. Наконец чернокнижник робко заговорил:

— Мы позволили себе прибрать в замке, господин. Простите, что без вашего повеления. Но нам показалось, что так будет лучше…

— Спрятали мертвяков в подвале, — без обиняков пояснил простоватый Луиджи. — Позже зароем потихоньку. А кровь со стен и пола мы смыли.

Граф приводил мысли в порядок. Выходило, он не одинок. У него осталось двое верных слуг. Но теперь перед ними уродливое чудовище. Что же заставило этих людей не убежать в ужасе, взывая о помощи, а вернуться, рискуя жизнями? Преданность? Да, оба были преданы своему спасителю, как дворовые псы. Того графа делла Торре, которому они служили, уже нет: изменилась не только внешняя оболочка, но и сама сущность. И если Луиджи, в силу своей тупости, мог этого не понять, то хитроумный Руджеро наверняка все просчитал. Тогда что же? Насколько Паоло знал этих душегубов, они сейчас блюли свою выгоду.

— Почему вы хотите мне служить? — прямо спросил он.

— Мы желаем бессмертия, господин, — низко склонив голову, ответил чернокнижник.

— Бессмертия, — подтвердил слуга, тараща маленькие глазки и выразительно шевеля широкими кустистыми бровями.

— Но разве я могу дать вам его?

Худощавое, тонкое лицо Руджеро осветила счастливая улыбка, в больших черных глазах появился фанатичный блеск:

— Это в вашей власти, господин. Вы обладаете огромным могуществом.

— Но кто я? — вдруг разозлившись на слуг, говоривших непонятные вещи, бешено выкрикнул Паоло. — Кто я или что? Скажи, если знаешь!

Луиджи в страхе съежился и прикрыл голову огромными волосатыми ручищами. Чернокнижник не испугался и мягко проговорил:

— Простите меня, господин. Но я думал, что вы уже догадались. Без сомнения, вы — стрикс. Высший стрикс.

Руджеро высказал вслух то, что ускользающей, еще не оформившейся идеей пряталось в разуме Паоло. Он, который интересовался чернокнижием, алхимией, науками о ядах, читал запрещенные церковью трактаты о нежити и нечисти и мечтал вызвать демона, не сумел распознать в себе проклятое существо. Ничего удивительного: истории и легенды о детях ночи были расплывчатыми, неясными, часто противоречили друг другу, к тому же Паоло никогда не ставил перед собою цель изучать именно стриксов.

Стрикс. Стрикс… граф мысленно повторял это слово, привыкая к своей новой ипостаси, пытаясь осознать, что несет с собою такая перемена сущности. Пока ясно было одно: ему предстоит долгий путь, полный опасностей, труда и отчаянной борьбы за выживание. И начать следует прямо сейчас, обезопасив свой дом.

— Где фра Никколо?

— А в своей комнате, — зачастил обрадованный переменой хозяйского настроения Луиджи, — я ж его еще ночью там запер.

— Так это из-за тебя я не погиб там, в коридоре…

Широкая, с грубыми чертами физиономия слуги расплылась в довольной ухмылке:

— Да, господин…

— Это я послал его, — торопливо вставил Руджеро, — когда увидел, что вашей светлости нужна помощь.

— Эх, и трусил же я! — воскликнул слуга. — А он и говорит, мол, такой случай не каждому выпадает, чтобы бессмертными стать. Надо господину помочь. Иди, говорит, и выбей дурь из святоши.

— Мы не решились убить фра Никколо без вашего приказа, господин, — перебил чернокнижник, — но потом, когда вы отдыхали, мы зашли к священнику и вынесли из комнаты все, что так или иначе могло бы вам повредить.

— Хорошо. Я доволен. Встаньте, — медленно проговорил Паоло. — А теперь, Луиджи, убери здесь, — он кивнул на труп мадонны Анджелики.

— Слушаюсь, господин!

Слуга поднялся с колен, ухватил покойницу за ноги и поволок к двери. Юбки непристойно задрались почти до пояса, обнажая покрытое синими пятнами тело. Граф брезгливо поморщился и отвернулся. Заметив на лице хозяина недовольство, Руджеро шикнул на слугу. Тот, оправив на мадонне Анджелике платье, легко поднял труп, закинул его на плечо и вышел из комнаты.

Паоло проницательно взглянул на чернокнижника:

— Благодарю тебя за верную службу.

— Могу ли я надеяться, господин? — снова упав на колени и молитвенно сложив ладони, прошептал тот.

Граф отлично понимал, почему колдун так жаждет бессмертия. Руджеро страдал тяжелой болезнью сердца, и только эликсиры из редких лечебных трав, которые он составлял в лаборатории Паоло, поддерживали в нем жизнь. Но случались дни, когда лекарства не помогали, и тогда чернокнижник, с посиневшими губами, одолеваемый слабостью и болями в груди, лежал, стараясь не шевелиться, чтобы не давать сердцу лишней работы. Руджеро было всего двадцать пять лет, но он успел натворить много зла: продавал яды женам, желавшим избавиться от надоевших мужей, и мужьям, решившим извести опостылевших жен. Помогал жидам-ростовщикам расправляться с недобросовестными должниками, а по заказу должников наводил порчу на излишне навязчивых ростовщиков. На его совести было множество загубленных жизней и судеб. Как все грешники, колдун боялся смерти, а как все ученые, стремился к вечному познанию. Таков был Руджеро.

Луиджи, обычный грабитель-душегуб, имел свои резоны добиваться бессмертия. Глупый, темный крестьянин, неспособный к философскому взгляду на вещи, мнил бесконечную жизнь самым великим благом.

Только почему эти двое считают, что Паоло способен даровать им желаемое? Легенды гласят: стрикс укусом превращает жертву в свое подобие. Но все, чью кровь он выпил этой ночью, мертвы. Паоло вспомнил страшный голос из своего видения: "На гибель роду человеческому да пребудет с тобою дар и право преображения". Значит ли это, что он действительно может обратить человека в стрикса? Даже если и так, граф не имел понятия о том, как это делается. Хотя и признаваться в неведении не собирался: ему как никогда нужны были эти люди. Так пусть питают надежды, пусть служат ему в ожидании награды.

— Я подарю тебе бессмертие, — произнес он, твердо глядя в лихорадочно блестящие глаза Руджеро, — Но ты должен заработать его.

— Что нужно сделать, господин? — чернокнижник подполз на коленях, прижался губами к забрызганному кровью башмаку, сомнамбулически пробормотал: — Приказывай! Я стану твоим слугой, рабом, верным псом…

— Для начала ступай в библиотеку и подготовь для меня все имеющиеся книги о стриксах, — решил Паоло. — Да, по дороге прикажи Луиджи согреть воды и подать чистую одежду. Мне надо… привести себя в порядок. И пусть покормит фра Никколо.

Паоло не собирался убивать священника, во всяком случае, пока.

— Слушаюсь, господин! Быть может, вам пригодятся и мои скромные познания? Я очень много читал о стриксах, и счастлив быть вам полезным.

— Посмотрим, — милостиво кивнул граф. — Ты старательный помощник.

Руджеро встал и, пятясь, беспрестанно кланяясь, вышел из опочивальни. Вскоре силач Луиджи притащил в комнату деревянную бадью и принялся наполнять ее теплой водою.

Скинув жесткую от засохшей крови одежду, Паоло блаженно погрузился в воду, которая тут же помутнела и приобрела темно-красный цвет. К удивлению графа, он слабо ощущал прикосновение влаги к коже, наслаждаясь скорее самим сознанием того, что тело очищается от грязи. Луиджи суетился вокруг бадьи, желая угодить хозяину, смотрел заискивающе и преданно. Паоло снова задался вопросом: почему его новый облик не вызывает у слуг ужаса? Ведь его лицо поистине отвратительно. Или же…

— Луиджи, — вкрадчиво спросил он. — Скажи, как я, по-твоему, выгляжу? Только отвечай правду! Помни: я всегда распознаю ложь.

Здоровяк остановился как вкопанный, долго моргал, протирая глаза, потом пригляделся графу и совершенно искренне проговорил:

— Как по мне, господин, вы ничуть не изменились. Как были красавцем, орлом, так и остались, только побледнели чуток. Но я человек простой, мог чего и не приметить. Уж тогда простите великодушно, милостивый мой господин…

— И мое лицо не кажется тебе странным?

— Лицо как лицо, — откликнулся Луиджи, — глаза такие… цветом вроде как кожура спелой лещины. Нос великоват да горбат, уж не обессудьте, господин. Губы…

— Достаточно, — прервал его Паоло, — теперь подай мне зеркало.

Слуга с поклоном поднес серебряный круг, граф бросил на него один мимолетный взгляд, приказал:

— Убрать.

Отражение в зеркале не изменилось. Паоло по-прежнему видел чудовище. Но и Луиджи не лгал, не посмел бы. Как такое может быть?

— Унеси в кладовую, — произнес Паоло, — и убери зеркала изо всех комнат. Нет… одно оставь и отнеси в лабораторию.

У него появилась интересная идея.

Луиджи вышел. Погрузившись по шею в воду, граф прикрыл глаза и предался размышлениям. Итак, он стрикс. Слуга Зверя, богопротивная тварь, дитя ночи, гнусная нежить, враг рода людского… и могущественное, бессмертное существо. Так стоит ли, получив такой великолепный дар, сокрушаться о потере человеческой сущности? Перед ним — целая вечность. Наслаждения и победы, путешествия и бесконечное познание мира.

Паоло рассмеялся. Это лишь мечты. Сейчас он не знает возможностей своей новой ипостаси, не понимает сути происходящих с ним изменений, а значит, пока уязвим. Наука — вот что даст ответ на все вопросы. Недаром, пока Амедео воевал и занимался политикой, Паоло корпел над книгами. И где сейчас старший брат? Пожалуй, подеста Милана проклятием оказал своему убийце хорошую услугу.

Но для занятий наукой нужны время и спокойствие, а значит, следует сделать так, чтобы окружающий мир не тревожил его. Церковь и стража не должны заметить произошедшего в доме делла Торре. А как волку спрятаться от собак в стае овец? Только натянув овечью шкуру. Он, Паоло, должен вести себя как человек, жить как человек и выглядеть как человек.

Для начала необходимо объяснить исчезновение всей семьи и слуг. Это нетрудно. Богатый и знатный господин сумеет скрыть то, что не предназначено для чужих любопытных глаз. Нужно лишь правильно распустить слухи, проверять их никто не станет. Чернь боится знати, а власти и церковь вмешиваются, только когда у них появляются серьезные подозрения.

Что дальше? Верные люди. Как можно больше верных людей, которые станут слугами, помощниками, опорой и в случае необходимости защитой. Нужен клан. Семья — вот главная сила каждого миланца. Он создаст новую семью, многочисленную, крепкую, покорную его воле, построенную на взаимной выгоде, и станет ее главой, патриархом…

В комнату вошел Луиджи, почтительно неся на вытянутых руках белоснежную шелковую камизу, пурпурную котту{6} с широкими рукавами, красные башмаки и расшитый золотом пояс.

Одевшись, Паоло прошел в библиотеку, которою по праву гордился. Собрание книг семьи делла Торре считалось одним из самых богатых не только в Милане, но и во всей Италии. В основу его легла знаменитая библиотека Карла Великого — покровителя наук и ученых. Увы, внуки императора Запада не обладали ни тягой к знаниям, ни стремлением к миру и развалили созданное им государство. Все начинания Карла были заброшены, а любовно собранная библиотека пылилась в дворцовых подвалах. Спустя двести лет предок Паоло, граф Федерико делла Торре, выкупил собрание за огромные деньги. В каждом поколении семьи делла Торре был хотя бы один рыцарь, предпочитавший книгу мечу, поэтому библиотека бережно сохранялась и преумножалась. Здесь были труды великих греческих и римских философов, пространные трактаты ученых и множество богословских фолиантов. А за потайной дверцей прятались запрещенные книги пера демонологов, колдунов и чернокнижников.

Сейчас несколько толстых пыльных томов аккуратной стопкой высились на широком массивном столе. Стоявший рядом Руджеро при появлении графа снова переломился в низком поклоне. "Надо сказать ему, чтобы не выказывал подобострастие так явно, — поморщившись, подумал Паоло. — Когда-нибудь он станет частью семьи делла Торре".

Когда-нибудь, но не теперь. Даже если он узнает, как обращать людей в стриксов, с изменением придется погодить. Во время собственной инициации он убил двадцать пять человек. Страшно подумать, что может натворить терзаемый голодом гигант Луиджи. Нет, прежде чем плодить детей ночи, нужно понять, как обуздывать их жажду крови.

Паоло уселся за стол, чернокнижник услужливо подвинул фолиант, заранее раскрытый на нужной странице.

— "Сочинение аббата Джакомо Рилло о нежити кровососущей — носферату и о средствах убиения ее", — пояснил Руджеро.

Граф углубился в чтение. В этом труде подробно описывались виды стриксов, их повадки, места обитания. Автор утверждал, что принимал участие в охоте на них и рассказывал о ритуалах, помогающих убить или изгнать стрикса. Чем дальше читал Паоло, тем большее изумление вызывал у него этот трактат.

— Хм. Скажи, Руджеро, а что, дикие розы и шиповник в самом деле могут остановить стрикса?

— Пока я знаком лишь с теорией, мой господин, — тонко усмехнулся колдун, — но это утверждение представляется мне спорным. Не думаю, что обычные цветы могут как-то навредить слуге самого Зверя. Разве что уколют палец?

— А чеснок? Почему именно он?

— Автор предполагает, что дело в обостренном нюхе, коим обладают стриксы. Якобы запах чеснока слишком ядрен для их чувствительных носов, потому и вызывает гибель. Но мне кажется, это просто миф, придуманный для успокоения черни. Мол, обвешивайте жилище чесноком, и стриксы вам не страшны. Впрочем, если мой господин желает сам удостовериться в безвредности или вреде всех этих растений, стоит только обратить меня. И я согласен испытать их действие на себе.

— Позже, — бросил Паоло, возвращаясь к трактату. — А это что за нелепость? Лошади, рассыпанное просо, девственницы… при чем здесь они? Зачем ты дал мне эту глупую книгу?

— Но аббат Рилло считается одним из основоположников современной науки о стриксах.

Пожав плечами, граф перелистнул несколько страниц и вслух прочел:

— "Самый надежный способ убиения живущих во тьме. Если в селении или городе завелся стрикс, следует отыскать его убежище. Днем носферату спят в своих гробах, а гробы сии прячут в местах укромных. Идти в берлогу стрикса следует только днем, ибо свет божий губителен для тварей ночи. Открыв гроб, пронзи острым осиновым колом самое сердце носферату, затем, отрубив голову, набей рот ее чесноком и брось в текучую воду. Тело же разрежь на мелкие куски и зарой в разных местах, на освященной земле. На каждом захоронении посади дикие розы или шиповник, политые святой водой"… Руджеро, но это чудовищно! Поистине, самый страшный монстр — человек. Кстати, что скажешь об осине?

— Не думаю, что это дерево отличается особыми свойствами. Осина знаменита лишь тем, что на ней якобы повесился Иуда. Не вижу, как сие обстоятельство может влиять на стриксов.

— Что же тогда для них смертельно? Разумеется, кроме распятия, молитвы, действие которых я ощутил на себе, и описанного многомудрым аббатом способа? Хотел бы я посмотреть на того, кто выживет после такого глумления…

— Я могу только предполагать, господин. Но склоняюсь в пользу серебра. Как ученый, вы знаете, что этот удивительный металл обладает чудесными свойствами — к примеру, предохраняет воду от загнивания и делает ее целебною для ран. Потому во все времена и у всех народов серебро считалось священным. Скорее всего, именно оно способно нанести стриксу вред.

— Допустим. Какие еще труды достойны внимания?

— Вот, писание какого-то безымянного монаха — "Причины становления стриксом".

Паоло пробежался взглядом по ровным строкам, выведенным мелким, бисерным почерком. Чем дальше он читал, тем недоуменнее становилось выражение его лица.

"Есть много причин становления стриксом, уместно же поделить их на три вида: действия и события, произошедшие при жизни, действия и события, произошедшие после смерти и врожденные предрасположения. Вид первый. Кто грешно живет, не соблюдая заповеди Божьи, тот может стать стриксом. Священники, изменившие вере, тоже превращаются в ночную нежить. Стриксизм может одолеть человека, словно порча, если он наслан колдуном или чернокнижником. Нельзя есть мясо животных, коих зарезал волк — сие кратчайший путь к обращению в тварь ночную…"

— Что за несуразица? — бормотал Паоло.

"… Вид второй. Убивший себя, тем самым презревший запрет Господа, прощен не будет во веки веков, и непременно станет стриксом. Также может восстать и сосать кровь людей утопленник или убитый душегубом. Неотмщенное убийство — частая причина того, что покойник, жаждущий мести, становится носферату и бродит по земле в поисках обидчика. Если кто обкрадет мертвеца, то мертвец тот тоже не упокоится, а превратится в тварь ночную. Становятся стриксами те, чье тело не захоронено подобающим образом, по христианскому обычаю и в освященной земле. А если через гроб с покойником перепрыгнет животное или упадет на него тень, то обращение неизбежно. Главная же причина становления кровососущей нежитью — смерть от клыков стрикса…"

Усмехнувшись, Паоло пролистал чуть дальше.

"Вид третий. Предрасположения врожденные или приобретенные в материнской утробе. Есть младенцы, уже во чреве матери ставшие оскверненными, обреченные быть стриксами. Если зачаты в святой праздник, когда благочестивым христианам положено молиться и славить Господа, а не предаваться плотскому греху. Если рождены в святой праздник, тем самым оскверняя его грязью женского лона. Также опасности стать носферату подвержен седьмой сын седьмого сына отца своего… — граф даже крякнул, пытаясь понять логику витиеватой фразы. — Если младенец умер, не будучи окрещенным, он превратится в нежить. Подвержены стриксизму дети, слишком рано отнятые от материнской груди или вскормленные чужою женщиною. Следует помнить, что плод в утробе беззащитен и уязвим для воздействия нечисти. Посему женщина во время беременности не должна выходить из дома, блюдя себя и свое дитя от дурного глаза, и кушать как можно больше соленой пищи. Соль не любезна нечисти. А если, будучи на сносях, увидит мать стрикса, то и младенец родится стриксом. Отличить обычное дитя от носферату трудно, иной раз невозможно. Но случается, что сущность проявляет себя с рождения, и тогда на свет появляются поистине ужасные уродцы. Хвост, зубы, лишние соски, волосы на теле, красные родинки, заячья губа — суть приметы стрикса. Младенцев с такими признаками следует сразу после рождения нести к священнику, дабы провел обряд крещения. В храме божьем отродье умрет в корчах, не выдержав силы креста. Тело такого ребенка надлежит сжечь, а пепел бросить в текучую воду…"

Паоло с досадой отбросил книгу, придвинул новую. Но и из нее не сумел почерпнуть ничего полезного. Некий Антонио Бенцони, священник из Генуи, утверждал, что у стриксов нет души, что они — потомки Иуды, и что у них мертвое сердце. Граф приложил руку к груди, ощутил биение, более медленное, чем при жизни, но ровное и уверенное. Сердце работало. Бросив последний взгляд на пергаментную страницу, Паоло ощутил прилив бешенства. "Стрикса легко узнать по главному признаку: он не отражается в зеркале", — гласила книга.

— В этой писанине есть хоть слово правды? — отшвырнув фолиант, спросил Паоло. — К чему все эти трактаты, если они не дают мне знаний?

Руджеро виновато склонил голову в знак сожаления, как бы подчеркивая свое раскаяние. Но граф успел заметить сверкнувшие в его глазах огоньки торжества. Мгновенно поняв его замысел, Паоло стремительно вскочил и схватил чернокнижника за горло. Неотрывно глядя в перепуганное побледневшее лицо, прошипел:

— Ты нарочно подобрал самые глупые книги?

— Нет… нет… — проблеял объятый ужасом колдун. — Это и правда все книги, которые были в библиотеке…

— Но ты все равно был рад, что в них собраны лишь никчемные мифы? Почему не предупредил меня сразу? Зачем отнял мое время? Для того чтобы дать мне возможность сравнить книжные сказки с твоими познаниями? — Паоло улыбнулся, и зубы его удлинились, превращаясь в острые клыки.

— Простите, господин! — Руджеро не мог оторвать глаз от хищного оскала. — Я должен был сразу сказать: ответы на ваши вопросы следует искать не в трактатах о стриксах, а в богословских и философских книгах…

— Никогда. Не пытайся. Обмануть меня, — произнес граф. — Не пробуй даже немного схитрить. Не забыл ли ты, кто твой господин? Я читаю в твоей душе, как в этих книгах.

Колдун лишь трясся, не в силах ничего ответить. По щекам его текли слезы, из горла рвался полузадушенный хрип. Паоло разжал пальцы:

— Я прощаю тебя. В первый и последний раз.

— Как вы великодушны, мой господин! — возопил обретший голос Руджеро, потирая худую шею, на которой багровели ровные полосы.

— Но ты должен понести наказание, — добавил граф. — Где зеркало, которое я приказывал принести в библиотеку?

Чернокнижник бросился в угол и вернулся с отполированным до блеска серебряным кругом. Паоло принял его, взглянул в сияющие чистотой глубины:

— Встань рядом со мною. Смотри!

Вопреки его ожиданиям, Руджеро не закричал и не упал без чувств. Трепеща от восторга, он жадно впился взглядом в зеркало. Тонкие губы растянулись в бессознательной улыбке восхищения, ноздри нервно трепетали, а в глазах стояли слезы.

— Что ты видишь? — спросил Паоло, несколько удивленный восторгом колдуна.

— Я вижу… отражение вашей души, господин, — прошептал Руджеро. — Души, посвященной Зверю…

Позже, отправив прощенного чернокнижника прочь, граф сидел в библиотеке, предаваясь размышлениям. Он сразу поверил словам Руджеро и удивлялся только тому, что сам не догадался, кто смотрит на него из серебряного круга. Ведь всем известно: зеркала связаны с потусторонним миром и могут отражать призраков, порождать странные видения. Так почему бы им не показать душу стрикса? Снова и снова Паоло брал в руки зеркало и вглядывался в искаженную поверхность, отражавшую жуткое существо. Так вот какова теперь его душа…

А книги — книги врут. Ни один из тех, кто брался писать о стриксах, не встречался с детьми ночи. Паоло рассеянно погладил чистый лист пергамента, ощущая приятную шероховатость. Он сам напишет трактат, настоящий, исследующий суть явления. Окунув перо в чернильницу, он вывел: "Дети ночи. Труд графа Паоло делла Торре, стрикса, обращенного Каиновым проклятием. При переходе от сущности человеческой к сущности стрикса в человеке неизбежно свершаются перемены. Тело становится сильнее, крепче, делается неподверженным болезни и смерти. Но главная метаморфоза происходит с душой. Лишенная искры Божьей, посвященная Зверю, душа претерпевает необратимое изменение".

Еще раз взглянув в зеркало, Паоло написал: "Первый закон детей ночи: суть обращения есть искажение души".

Глава 3

Владивосток, ноябрь 2009 года

— Подпишите, — следователь подвинула Сергею бумаги. — А теперь не для протокола. Что вы делали ночью на месте преступления? Зачем вообще туда отправились?

День выдался не самый удачный. Как, впрочем, и ночь. После той дикой перестрелки Сергей долго отвечал на вопросы милиционеров, которые к самой разборке не успели, приехали, когда все затихло. Наутро его вызвали к следователю, в Первомайский РОВД.

Едва рассвело, Сергей вышел на улицу, чтобы самому осмотреть место происшествия. Походил туда-сюда, заглянул за угол дома. На асфальте, перед самым подъездом, расплылись темные пятна, сейчас выглядевшие вполне безобидно. Патроны и стреляные гильзы, конечно, подобрали милиционеры. Сергей и сам не знал, что хочет найти. Остановившись, он задумался, бросил случайный взгляд на окна своей квартиры и увидел на стене ржавое пятно. Кровь? Но откуда? Неряшливая клякса находилась чуть ниже Дашиного окна. Залезть на стену физически невозможно. Разве что кто-то спускался с крыши на веревке или тросе. Сергей так и не смог объяснить себе происхождение пятна, но на сердце почему-то стало еще тяжелей.

Потом он провел пару часов в Первомайском РОВД. А вечером Сергея "порадовали" вызовом в Пушкинское, где Свириденко долго и дотошно допрашивала его как свидетеля. И конечно, она не могла не поинтересоваться, с какой целью он приехал на место преступления.

Сергей открыл было рот, но Евгения Михайловна перебила:

— Вопрос, конечно, риторический. Можете сколько угодно утверждать, что отправились туда под влиянием момента, хотели почтить память погибшей. Сочувствую вашему горю, Сергей Олегович. Но хочу предупредить: не нужно вмешиваться в ход следствия. Вы больше здесь не работаете, и ваши действия можно квалифицировать как воспрепятствование производству расследования, — поправив очки, Свириденко неохотно добавила: — тем более что дело скоро будет передано в суд.

Сергей кивнул. Он и не сомневался.

— Так или иначе, благодарю за помощь в поимке преступника. До…

В коридоре раздались раздраженные голоса, потом дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет ворвался очень сердитый человек. На вид ему было лет шестьдесят. Невысокий, коренастый, мощный, он, несмотря на солидный возраст, двигался легко и энергично. Коротко остриженные, абсолютно седые волосы были воинственно вздыблены, водянисто-голубые глаза смотрели негодующе. Грубоватое лицо выражало крайнюю степень недовольства. Правую бровь и скулу мужчины рассекал широкий кривоватый шрам, начинавшийся с середины лба. Человек был одет в утепленный камуфляжный костюм, на ногах — тяжелые, плотно зашнурованные солдатские ботинки. Два милиционера, маячившие за его спиной, тщетно пытались ухватить пришельца за куртку. Он досадливо отмахнулся и громко протопал к столу следователя, при ходьбе заметно припадая на левую ногу.

Решив, что перед ним то ли разозленный уголовник, то ли просто скандалист, Сергей привстал и приготовился дать отпор. Но Свириденко осталась спокойной, лишь мученически закатила глаза и тяжело вздохнула:

— Кто его впустил?

— Что, Женя, — ничуть не смутившись таким приемом, пробасил седой, — все не веришь? Очевидного не признаешь?

— Николай Григорьевич, мне некогда. Вы шли бы домой, — неожиданно мягко проговорила Свириденко.

— Знаааю! — мужчина погрозил пальцем. — По телевизору видел! Он снова убивает! Они убивают! А вы бумажки пишете да разговоры разговариваете! На кого в этот раз убийства повесите?

Следователь кивнула милиционерам, нерешительно топтавшимся у двери. Те подошли, мягко взяли Николая Григорьевича под локти:

— Пройдемте. Не надо шуметь!

— А, — мужчина резко дернул плечами, освобождаясь, — бесполезно! Ладно, черт с вами. Оставайтесь. Больше ни слова не скажу.

Раздраженно оттолкнув милиционеров, которые даже не ответили на такую грубость, седой похромал к выходу.

Заметив изумленный взгляд Сергея, Евгения Михайловна сочла возможным пояснить:

— Бывший сотрудник, Харитонов. Вы его не помните. Это в конце девяностых было. Хороший был опер. Но сошел с ума.

Безумие седого ничуть не трогало Сергея, но на всякий случай он изобразил сочувствие. Однако следующие слова Свириденко сбили с него равнодушие:

— У него убили жену и дочь. Ну, психика и не выдержала. Вообразил, что ищет какое-то сверхъестественное существо, ударился в мистику. В общем, попросили его из органов. Долго он не появлялся, а в последние два месяца зачастил. Наши его жалеют. Вот, сегодня опять пропустили. — Евгения Михайловна поднялась из-за стола, по-мужски протянула руку. — До свидания, Сергей Олегович. Надеюсь, вы меня поняли.

Сергей молча пожал сухую горячую ладонь и вышел.

На улице совсем стемнело. Под фонарем, нервно покуривая, топтался Харитонов. Сергей хотел пройти мимо, но его словно кто-то подтолкнул к этому странному человеку.

— Вас подвезти? — спросил он.

— Что? А, нет, я на колесах, — рассеянно ответил мужчина, указывая на стоявшую на противоположной стороне улицы машину.

Это действительно были колеса — огромные, высоченные, как у КамАЗа. Харитонов ездил на специально подготовленном внедорожнике, из тех, что используются в гонках по пересеченной местности.

Пора было идти, но Сергей почему-то медлил. Дело в том, что не похож был этот человек на сумасшедшего. Хотя бы автомобиль этот… кто даст права шизофренику? Ему хотелось спросить напрямик: "Вы знаете, кто убивает девушек?" Но он медлил, не зная, как отреагирует Харитонов на такой вопрос от незнакомого человека.

— Вампиры, — вдруг произнес тот, словно подслушав его мысли. — Всех убивают вампиры.

Он поднял глаза, и Сергей увидел: взгляд Николая Григорьевича пуст, тосклив и безумен. Захотелось распрощаться и уйти, пока у несчастного не начался новый приступ. Свириденко была права.

— Ты ведь тоже по этому делу? — сказал Харитонов. — Что ж молчишь? Не веришь? Ну, молчи. Но если вдруг невмоготу станет… — Он достал из кармана блокнот и ручку, вырвал листок, быстро нацарапал номер телефона. — Звони, в общем.

Хлопнув Сергея на прощание по плечу, Николай Григорьевич не спеша побрел к машине.

Сергей медленно вел "Субарик" по Океанскому проспекту. Не доезжая до автобусной остановки, притормозил, и в машину плюхнулся недовольный Вовка.

— Холодно, — пожаловался друг, зябко дыша на замерзшие ладони.

— Рассказывай, — вместо сочувствия мрачно потребовал Сергей.

— Анализы из лаборатории пришли, — неохотно отозвался Вовка.

— И что там?

— Короче, Серега, дело и правда скоро в суд передадут. Там все ясно. Следы на шее — от клыков животного, предположительно, очень крупной собаки — это еще в заключении эксперта было. На коже обнаружены следы собачьей слюны. Так что все логично.

— А кровь? Слитая кровь?

— Ну, мало ли зачем бомж это сделал? Он же псих конченный. Весь изолятор заколебал, факофф, своими молитвами. На допросах дурью мается: то убивал он, то не убивал.

— А ты сам как думаешь? — напрямую спросил Сергей.

— Не знаю. Чего ты от меня хочешь, Серега? Были там некоторые странности, в заключении экспертов, — немного помявшись, Вовка достал из кармана сложенные вчетверо листки. — Черт с тобой, на вот. Откопировал полностью, вместе с результатами анализов — знал, что попросишь.

Сергей подвез друга домой, развернулся и поехал обратно. Он собирался найти убийцу, а для этого — повторить путь следствия с самого начала.

Поставив машину так, чтобы видеть вход в клуб и парковку возле него, Сергей взглянул на часы. Семь тридцать восемь. "Колизей" открывается в девять, времени еще много.

Он развернул бледненькие копии, принялся продираться сквозь нагромождение медицинских и биологических терминов. В крови Алисы эксперты не обнаружили никаких наркотических веществ. Содержание алкоголя тоже было незначительным. На коже и мышечных волокнах обнаружена слюна плотоядного животного. Здесь эксперты сделали осторожную оговорку: "предположительно, собаки". Так, а вот и первая странность: говоря попросту, выходило, что в слюне содержится вещество со сложным названием, понижающее свертываемость крови (эксперты упомянули, что подобное, только в меньшей концентрации, имеется в слюне некоторых видов южноамериканских летучих мышей), а также аналог кетамина.

— Кетамин, кетамин… — пробормотал Сергей. — Что-то знакомое…

Он вспомнил, что в бытность свою оперативником как-то выезжал на задержание парня, устроившего резню на дискотеке. Потом выяснилось, что мальчишка сидел на калипсоле — сильном анестетике с галлюциногенным действием. Химическое название — кетамин.

— И что же это получается? — вслух сказал Сергей. — Пес, накачанный наркотой? Пес-летучая мышь?

Вроде бы кетамин применялся в ветеринарии. Но разве станет бомж водить свою собаку по врачам? А уж наличие второго вещества вообще никаким объяснениям не поддавалось. Подумав, Сергей вытянул из кармана телефон:

— Володь, а труп собаки эксперты уже осмотрели? В лабораторию передали?

— Нет еще, — сонно ответил друг, — в общем-то, это уже пустая формальность. Все равно убийства на деда повесят. Есть подозреваемый, есть мотив, орудие убийства и вещественное доказательство. Чего еще надо? На какие-то анализы никто и не посмотрит.

Заручившись обещанием Вовки скопировать новый отчет экспертов, Сергей отключил телефон. Площадка перед клубом оставалась пустой. Внутрь он заходить не рискнул: в таких местах трепетно заботятся о репутации заведения, и на вопросы человека "с улицы" отвечать не станут. Так что Сергей рассчитывал перехватить кого-нибудь на входе — желательно, фейсконтрольщика.

К половине девятого он засомневался в правильности своих действий. Возможно, весь персонал приходит намного раньше открытия, и он опоздал?

Без четверти девять к "Колизею" подъехала машина. Сергей вышел из "Субарика", перебежал улицу и успел перехватить у самого входа в клуб белобрысого парня лет двадцати пяти.

— Вы работаете на фейсконтроле?

— Да, — коротко ответил парень, делая попытку обойти Сергея.

Но тот заступил дорогу, предъявляя раскрытое удостоверение:

— Милиция. У меня к вам несколько вопросов.

— Просроченное, — едва взглянув, равнодушно буркнул парень.

Действительно, корочки были устаревшими, да еще и числились утерянными.

— А если так? — Сергей сунул руку в карман за бумажником.

Пухлощекое лицо презрительно скривилось, в голосе прозвучала агрессия:

— Даже не думай. Охрану вызову.

Сергей покосился на вход: над дверью располагалась камера слежения.

— Не знаю, откуда ты, — бросил фейсконтрольщик, — Но вали, пока цел.

— Послушай. Это моя девушка, — глухо произнес Сергей, достав из кармана фото Алисы. — Мы собирались пожениться.

Лицо парня немного смягчилось.

— Понятно… Сочувствую. Но я действительно ничем не могу помочь, так и милиции сказал.

— То есть, ты вообще ее не помнишь?

— Помню. Красивая девушка. Пришла с подругами.

— А ушла?

— Не по… — начал было фейсконтрольщик, но осекся, немного помолчал и вдруг произнес: — с парнем ушла.

Сказал — и удивленно вытаращился на собеседника, словно сам не понимал, что за шутки откалывает его память.

— Что за парень? Как выглядел? — быстро спросил Сергей, ощущая, как гулко забилось сердце.

— Я обходил зал, — медленно, видимо, с трудом заставляя себя вспомнить, заговорил фейсконтрольщик. — И видел твою девушку. Она сидела с ним… — и опять замолчал.

— Что было дальше? — мягко проговорил Сергей.

— Когда основной поток гостей спадает, я на входе не стою. Если кто-то приходит, охранник вызывает меня по рации. Вот он и вызвал. Я пропустил двух человек… И как раз тогда девушка вышла с ним…

— С кем?

Выражение лица фейсконтрольщика вдруг из сосредоточенного сделалось рассеянным, напомнив Сергею о Леночке и Ирине. Он уже догадывался, что услышит.

— Не знаю, — фейсконтрольщик даже потряс головой, будто надеясь таким образом привести в порядок мысли. — Это очень странно… но я не помню. Девушку помню, ее подруг, последних гостей. А его… как будто стерлось из головы. Я даже не помнил, что он был. Неожиданно всплыло. Извини… — Он развел руками. — Мне пора.

Сергей даже не попытался войти в клуб, чтобы побеседовать с официантами или барменом. Ясно было, что разговаривать с ним никто не станет. И еще появилась уверенность: кто-то очень тщательно поработал со свидетелями, чудесным образом вызвав у них избирательную амнезию. И все же, слова фейсконтрольщика подтвердили его догадку: Алиса ушла из "Колизея" не одна. И теперь становилось понятно, как девушка оказалась на Маяке. Ее туда привезли. Чтобы убить. Почему она согласилась уйти из клуба? Может быть, была знакома с этим человеком? А возможно, тоже находилась под влиянием то ли гипноза, то ли еще какого-то воздействия на сознание. В любом случае, корни истории нужно было искать в клубе.

Сергей снова набрал номер Вовки.

— Ну, что еще? — простонал друг. — Сколько можно меня будить?

— Володь, а записи камер наблюдения в "Колизее" изъяли?

— Нет, факофф, тебя ждали, — огрызнулся Вовка.

— И что?

— Да жесткий у них удачно погорел. Буквально за день до того, как наши пришли. Восстановлению не подлежал, администрация его списала и выкинула.

— Ясно…

Сергей повернул ключ в замке зажигания. Возможно, и не сгорел жесткий диск. Даже наверняка не сгорел. Тут снова сработала забота о репутации. Мало ли что могли бы разглядеть на записи оперативники? Например, пушеров, продающих посетителям амфетамины, или какого-нибудь депутата в непотребном виде.

Он вел машину по вечернему городу, размышляя о том, что еще можно предпринять. Возможно, парень, упомянутый фейсконтрольщиком — и есть убийца. Хотя он может оказаться и обычным искателем эротических приключений. Познакомился с девчонкой, завез ее на Маяк, получил отказ, высадил из машины и уехал. Дальше — все согласно милицейской версии. Бомж увидел одинокую девушку, натравил на нее своего пса, потом обобрал труп. Похоже на правду, если бы не странное поведение свидетелей и исчезновение записей камер наблюдения. Кто-то очень старался сбить с толку следствие. Кстати, и бомж ведь упоминал о каком-то звере… конечно, это похоже на проявление белой горячки. Но если он и вправду видел убийцу и испугался? Или его запугали, чтобы взял вину на себя?

Чем дальше Сергей думал, тем больше утверждался в мысли: ему необходимо поговорить с бомжом. Только вот как это устроить, если тот сидит в изоляторе?

Поставив машину на стоянку, Сергей зашел в домик охранников: пришло время заплатить за следующий месяц. В тесной комнатке было тепло, пахло чаем и колбасой. В углу ненавязчиво бубнил маленький телевизор, приткнувшийся на обшарпанной тумбочке. Шли местные новости. Охранник — молодой парень в камуфляже — взял деньги, присел к столу, чтобы заполнить квитанцию.

— А сейчас криминальные новости, — произнес голос диктора. — Экстренное сообщение. Час назад в самом центре Владивостока, на печально известной Миллионке, был обнаружен труп девушки. Наши корреспонденты выехали на место происшествия…

Сергей уставился в маленький экран, на котором мелькали жуткие кадры: обшарпанные трущобы, запутанные переходы, переулок шириной не больше полуметра, заканчивающийся тупиком. И распростертое в нем тело — совсем юная черноволосая девушка в темной одежде. Мертвые глаза широко раскрыты, на лице застыла гримаса ужаса, кровавое месиво вместо шеи…

— Наш источник в органах заявил, что девушка, возможно, стала жертвой серийного убийцы, — проговорил голос за кадром.

***

Над городом вставал тусклый рассвет, лучи холодного солнца с трудом пробивали себе дорогу сквозь густой туман и падали на землю обесцвеченными. Все вокруг было серым: замусоренный асфальт, подернутые тонким ледком лужи, клочья грязноватой дымки, будничная немаркая одежда спешащих на работу людей. Даже лица прохожих в льющемся с неба бледном свете тоже казались мрачными и нездоровыми. На этом унылом фоне маленькая девочка-китаянка в нежно-голубом пальтишке и алом берете выглядела, как единственный цветной кадр в черно-белом кино.

На вид малышке было лет восемь. Улыбаясь чему-то своему, она шла по улице Морских Героев навстречу потоку людей, направлявшихся к стоянкам и автобусным остановкам. Две тонкие черные косички, торчавшие из-под берета, смешно подпрыгивали при каждом шаге. За плечами девочки висел украшенный пестрой картинкой темный рюкзак, слишком большой и громоздкий для нее. Но судя по легкости движений ребенка, вес ноши был невелик.

Китаянка подошла к длинной пятиэтажке и скрылась за дверью первого подъезда. Если бы в этот момент ее увидел кто-нибудь из прохожих, он очень удивился бы разительным переменам, произошедшим в малышке. Рассеянная добродушная улыбка сменилась выражением холодной сосредоточенности, движения сделались точными и стремительными. Оглядевшись, девочка побежала вверх по лестнице со скоростью, которой мог позавидовать олимпийский чемпион по легкой атлетике. В считанные секунды добравшись до площадки верхнего этажа, ребенок ловко вскарабкался по металлической лестнице, ведущей на чердак. На люке висел амбарный замок. Осмотрев его, малышка усмехнулась, с силой сжала в ладони — дужка треснула и развалилась пополам. Бесшумно сняв сломанный замок, китаянка откинула крышку люка, зашвырнула наверх рюкзак и одним прыжком взметнулась на чердак. Оказавшись в крошечной будке, тихо опустила крышку. Сбросила пальто, оставшись в тонком черном костюме, раскрыла рюкзак и извлекла снайперскую винтовку "немезис" и пистолет "вальтер".

Быстро собрав винтовку, девочка выбралась из будки, прошлась, выбирая удобное место, и улеглась на самый край промерзшей, обдуваемой ледяным ноябрьским ветром, крыши, положив возле руки пистолет. Отсюда отлично просматривалась вся дорога, по которой должен был двигаться объект. Замерев в абсолютной неподвижности, девочка разглядывала в перекрестие прицела проходящих внизу людей. Она приготовилась к долгому ожиданию: приказ мастера должен быть выполнен любой ценой.

Прошло десять минут… полчаса… час… Китаянка не шевелилась, неотрывно глядя на дорогу. Эта сосредоточенность и сыграла с нею злую шутку, когда из чердачной будки бесшумно выбрался высокий парень в спортивной одежде. Он вскинул пистолет: раздался щелчок выстрела. Малышка покатилась по крыше, но ее реакция запоздала на какие-то доли секунды. Девочка гортанно вскрикнула: пуля ударила в бедро, засев в кости и причиняя невыносимую муку. Несмотря на боль, китаянка совершала чудеса акробатики, уходя от выстрелов противника, одновременно умудряясь отстреливаться из "вальтера". Парень, напротив, стоял на одном месте, лишь поворачиваясь за метавшейся китаянкой. Боль обнажила ее истинную суть: черты лица поплыли, изменяясь, приобретая все больше сходства с волчьей мордой. Рот растянулся и превратился в оскаленную пасть, из которой торчали огромные желтоватые треугольные зубы. Из глаз излилось зеленое свечение, постепенно охватившее всю фигуру ребенка. Зарычав, существо отшвырнуло пистолет и прыгнуло на парня, выставив перед собой руки со стремительно вырастающими черными когтями. Выстрел прервал этот длинный звериный прыжок. Китаянка сложилась пополам, словно переломившись в поясе, и рухнула под ноги противнику. Тот немного посмотрел на извивающееся червем худенькое тельце, расстегнул куртку, под которой оказались прикрепленные к поясу ножны. Вытащив из них тяжелый, серебристо посверкивающий мачете, одним движением отрубил девочке голову. Поднял за косички, полюбовался гримасами волчьей морды, постепенно снова превращающейся в детское личико, потом сунул голову в рюкзак и принялся за уборку. Спустя час разобранная снайперская винтовка, одежда и расчлененное тело китаянки тоже отправились в раздувшийся баул. На крыше остались лишь медленно густеющие лужи крови.

Закрыв рюкзак, парень огляделся, удовлетворенно кивнул и коснулся кончиками пальцев висевшей на ухе гарнитуры:

— Объект восемь. Препятствие устранено. И передайте шефу: киан-ши используют "кукол".

***

Даша проспала и опоздала на первую пару. Вчерашние события оказались для нее серьезным испытанием: сначала незамутненная радость от внимания Дениса, потом странные китайцы в кафе, следом перестрелка на улице, которую она даже не слышала. Бледное лицо брата, когда он схватил ее в охапку, то, как они прятались в коридоре… Это было очень страшно. На какое-то мгновение Даше показалось, что началась война, и теперь они все время будут прятаться, скрываться, защищать свои жизни от неведомого врага. Потом приезд милиции, Сергей, сосредоточенный, сердитый, отвечающий на вопросы…

Девушке казалось, что в эту ночь она ни за что не уснет. Но едва голова ее коснулась подушки, она забылась глубоким сном без сновидений. С утра Сергей почему-то не разбудил ее, а будильник на телефоне она установить забыла.

Посмотрев на часы, Даша решила, что еще успеет ко второй паре. Быстро собралась и выбежала из дома. К ее изумлению, у подъезда стояла знакомая синяя машина.

— Привет, — просто сказал Денис, выходя из автомобиля и распахивая перед Дашей дверцу, — долго же ты спишь! Я уже звонить тебе собирался.

"Что ты здесь делаешь?" — хотела спросить девушка, усевшись в машину. Но постеснялась. Ей показалось вдруг, что это прозвучит грубо и нарушит то невидимое, неосязаемое, трепетное, которое, она чувствовала, зарождается между ними. Денис сам ответил на невысказанный вопрос:

— Мы вчера как-то сумбурно расстались, ты была чем-то напугана. Вот я и решил: лучше будет тебя довезти до универа. Заодно и узнаю, что с тобой случилось.

Даша упрямо мотнула головой, вспоминать происшедшее не хотелось. Тем более, она и не знала, что рассказывать, подозревая: повествование о сумасшедших китайцах прозвучит… неубедительно. Вдруг Денис подумает, она все сочиняет, чтобы заинтересовать его своей персоной? Или что азиаты просто хотели познакомиться, а она повела себя как истеричка? Мало ли, вдруг так оно и было? Даша не имела опыта случайных знакомств, но не хотела выглядеть совсем уж несведущей. А про перестрелку и вовсе говорить не стоило: получился бы пересказ дешевого боевика.

— Ну, как хочешь, — произнес Денис, правильно истолковав ее молчание. — Может быть, потом…

Он включил магнитолу, и салон заполнили звуки "Маленькой ночной серенады".

— Люблю классику. А ты?

Даша кивнула, поражаясь сходству их вкусов. Моцарт был ее любимым композитором. Правда, она никогда об этом не говорила своим одногруппникам, по горькому опыту, вынесенному из школы, зная, что ее сочтут "ботаником" или "выпендрежницей". А вот Денис не стеснялся заявлять о своих предпочтениях. Он вообще был сильным, уверенным и необыкновенным. Самым лучшим.

В молчании они доехали до универа. Денис припарковал машину, Даша дернула дверь и выскочила первой.

— Ты куда? — удивился Денис. — Подожди меня.

Девушка замялась, не зная, как объяснить: не нужно им появляться вместе.

— Погоди, — Денис обошел машину, остановился напротив Даши, заглянул в глаза, — ты что, стесняешься меня?

Девушка едва не расплакалась. Стесняться его? Да она себя стеснялась! При мысли о том, как взглянет на нее Яна, становилось не по себе. А что дальше? Денис поцелует Яну и тут же забудет о Дашином существовании. И она будет обречена на притворно-сочувственные взгляды и скрытые насмешки. Поделом: замарашкам не стоит зариться на капитанов, это вам не кино. Нет уж, лучше войти одной, сделать вид, что ничего не было. Сесть в уголке и постараться не замечать самую популярную парочку курса.

— Даша, — Денис осторожно прикоснулся к ее щеке, отвел в сторону прядь русых волос, — посмотри на меня. Ну, пожалуйста!

Она подняла глаза, с трудом сдерживая слезы, и встретилась с бархатным, теплым взглядом Дениса.

— Запомни. Ты не должна ничего стесняться. Не должна обращать внимания на окружающих. Слушайся только себя, делай то, что считаешь нужным. Ты умная, красивая, необыкновенная девушка. Поняла?

Такие вроде бы простые, незамысловатые слова. Но от них стало тепло на сердце, а в душе поселилось спокойствие. Даша улыбнулась и кивнула.

— Ну вот и хорошо. А теперь пойдем. Вместе.

Держась за руки, они вошли в университет. Оба так заняты были друг другом, что не заметили, как у обочины припарковался черный джип. Сидевший за рулем Иван не спешил выходить из машины, внимательно наблюдая за каждым движением парочки, ловя каждый взгляд. И лишь когда Денис с Дашей скрылись в здании, Иван распахнул дверцу…

Второй парой была практика по математике, группа уже собралась в небольшой аудитории. Появление Даши и Дениса произвело ожидаемый эффект: все взгляды устремились на них.

Разойдись они каждый к своему месту — и внимание группы тут же переключилось бы на что-нибудь другое. Но Денис, не выпуская Дашиной руки, прошел к ее столу и уселся рядом с нею. Это обеспечило парочке всеобщий интерес. Парни глазели на них, мысленно гадая, что нашел Денис в такой неяркой, незаметной девчонке, и тут же весьма цинично отвечая себе на этот вопрос. Девушки же все как одна смотрели на Яну: им было интересно, как отреагирует она.

Яна сумела выдержать удар — ни жестом, ни взглядом не выказала изумления и горечи. Постепенно взгляды переместились с нее на Дашу, которая опускала глаза, краснела, бледнела и мечтала превратиться в невидимку. Но одновременно в душе девушки зрело чувство гордости и протеста: Денис — с нею, вот что главное. И считает ее умной, красивой, необыкновенной. Так что ей за дело до остальных? Пусть идут к черту со своим любопытством. Да, именно так. К черту всех! Даша подняла глаза и обвела аудиторию вызывающим взглядом.

— Молодец, — защекотал ухо шепот Дениса.

Он приобнял Дашу и легко коснулся губами виска. Этот нежный, почти невесомый поцелуй словно обжег кожу, бросил в жар, огненной струйкой побежал по позвоночнику, вызывая сладкую истому во всем теле.

И вдруг — резкий, как боль, укол страха. Даша встретилась взглядом с Иваном, который только вошел и, стоя у двери, наблюдал за нею и Денисом. В его желтых глазах горела настоящая ненависть, тонкие губы кривились в презрительной усмешке. Заметив, что девушка смотрит на него, Иван отвел взгляд и двинулся между рядами к своему месту, рядом с Женечкой.

— Котенок мой! — завопила та и, выскочив из-за стола, бросилась парню на шею.

Иван, поморщившись, без охоты чмокнул девушку, и почти силой оторвал ее от себя. В этот момент слегка растянутый ворот свитера грубой вязки сдвинулся, открыв странной формы шрам на шее. Бросив вокруг подозрительный взгляд, словно желая понять: видел ли кто-нибудь, Иван быстро поправил свитер. Он давно уже прошел мимо, а Даша все не могла справиться с приступом страха и каким-то недобрым предчувствием.

Но скоро все прошло. Сидящий рядом Денис, его внимание, ласковый взгляд, мягкая улыбка заставили забыть о неприятном моменте. Захваченная новыми чувствами и ощущениями, она не услышала ни слова из того, что говорил преподаватель, и не заметила, как кончилась пара. Спроси потом кто-нибудь у Даши, по какому предмету было занятие, она вряд ли сумела бы ответить.

Перемена в обществе Дениса вообще пролетела, как одно мгновение. Кажется, они о чем-то говорили и даже смеялись. А потом сидели рядом на лекции в поточной аудитории и шептались, и это было так волнительно… Никогда в жизни Даше не было настолько хорошо, спокойно и радостно. Она словно пребывала в удивительном сне, плыла на облаке мечты. И очнулась, только когда в радужный хрупкий мирок грубо ворвалась жестокая реальность. В середине пары у преподавателя зазвонил сотовый. Извинившись, она взяла трубку. Разговор длился всего несколько секунд.

— Уважаемые студенты, занятие окончено, — произнесла преподаватель, — Сейчас прошу всю группу спокойно, без шума встать, покинуть аудиторию, спуститься по боковой лестнице и выйти на улицу. Еще раз напоминаю: соблюдайте спокойствие. На ближайшие два дня учеба отменяется. Потом старосты будут оповещены о начале занятий.

Несмотря на собственный призыв, преподаватель заметно нервничала, то и дело прикладывая руку к горлу, как будто задыхалась.

— Не бойся, я с тобой, — шепнул Денис, поднимаясь и подавая Даше руку.

— А я и не боюсь, — беспечно ответила она, тем не менее ощущая, как где-то в глубине души просыпается неясное беспокойство.

Они подождали, пока передние ряды покинут аудиторию и двинулись к выходу. Студенты, обрадованные отменой занятий, оживленно переговаривались, гадая, что же произошло. И только в коридоре Даша осознала, что ее тревожило: она нигде не видела Ивана. Почему ее вдруг это взволновало, девушка понять не могла. Но вид Женечки, которая шла к лестнице в одиночестве, вызывал смутный страх.

По узкой лестнице двигался плотный поток. Не было ни паники, ни давки: студенты и преподаватели спокойно покидали корпус. Тем не менее, народу было много. Денис крепко держал Дашу за руку, следя, чтобы ее никто не толкнул.

— Надоело уже, — пренебрежительно фыркнула шедшая за ними старшекурсница. — Каждый год одни и те же звонки: в здании заложено взрывное устройство…

— На этот раз не устройство, а ртуть, — поправила ее подруга.

— Какая разница?

— Большая вообще-то. Бомбы еще ни разу не нашли. А ртуть действительно есть. Я сама видела. На лестнице шарики рассыпаны…

— Надо же быть такими идио… ай, не толкайся! — взвизгнула старшекурсница.

В толпе произошло волнение. Раздались недовольные возгласы и ругань. Какой-то парень в свободной мешковатой куртке с капюшоном, низко надвинутым так, что не видно было лица, быстро бежал вниз по лестнице, бесцеремонно распихивая студентов. Пробегая мимо Дениса, он на секунду замешкался, потом рванулся дальше, с удвоенной силой работая локтями. Денис дернулся, глухо вскрикнул и прислонился к стене. Его колотила дрожь, лицо стремительно бледнело, губы сделались белыми.

— Что с тобой? — испуганно спрашивала Даша, стараясь поддержать его.

Денис только стонал, зажимая рукой левый бок, и медленно съезжая по стене. "Сердечный приступ", — решила девушка, судорожно роясь в сумке в поисках телефона.

— Сейчас, сейчас, потерпи, я "скорую"…

— Не надо… "скорой"… — с трудом проговорил Денис, — долго…

— Ребята, что у вас тут? — рядом остановилась пожилая математичка. — Отравился? Надо на воздух…

— Возьми… мой телефон… — голос Дениса становился все тише. Он скосил глаза, показывая на нагрудный карман куртки. — Отец… отцу позвони… он все сделает… клавиша два…

Даша дрожащей рукой выудила дорогую трубку, нажала быстрый набор.

— Алло, — ответил холодный голос.

Девушка, стараясь не паниковать, вкратце рассказала, что у Дениса какой-то приступ и объяснила, где их найти.

— Оставайтесь на месте, — голос Ладимирского-старшего был по-прежнему холоден и спокоен. — Сейчас буду.

— Помоги спуститься, — прошептал Денис.

Вдвоем с математичкой они подхватили парня под руки и свели на площадку. Денис опустился на пол, привалился к стене и закрыл глаза. Дыхание его стало неровным и прерывистым, в уголке губ показалась капелька крови. Обессилев, он оторвал руку от левого бока, и Даша увидела, что его ладонь окрашена красным. Денис был ранен!

Опустившись на колени, она неотрывно смотрела в его лицо, искаженное болью, но все равно красивое и уже родное. Закусив губы, чтобы не плакать, повторяла про себя: "Пусть с ним все будет хорошо! Ну, пожалуйста, пусть все будет хорошо! Я не могу его потерять…" Страх потери, живший в ее подсознании с самого детства, вырвался из плена, мутными волнами заливая душу.

Математичка молча стояла рядом, не зная, чем помочь, но и не решаясь оставить студентов. Она лишь спросила:

— "Скорую" вызвали?

— Вызвали, — ответила Даша, надеясь, что отец Дениса привезет с собой доктора.

Все студенты покинули корпус, и лестница опустела. Когда на ней появился худощавый черноволосый человек в сером кашемировом пальто, девушке казалось, прошла уже целая вечность. Но взглянув на часы, она поняла, что ожидание длилось всего двадцать минут. Ладимирский-старший, пачкая дорогой костюм, опустился на колени рядом с сыном.

— Он ранен, — сказала Даша. — Вы привезли врача?

— Я сам врач, — ответил отец, осторожно ощупывая левый бок Дениса. — Ребята, поднимайте.

Только сейчас девушка заметила стоящих чуть ниже по лестнице двух мужчин с носилками. Они быстро поднялись, ловко переложили Дениса, и понесли. Даша двинулась следом.

— Все будет в порядке, — отрывисто произнес Ладимирский-старший, похлопав ее по плечу. — Спасибо, девушка. Езжайте домой. И вам спасибо, — кивнул он математичке. Вопреки ожиданиям Даши, женщина, ничего не спросив, послушно начала спускаться по лестнице.

— Папа… — едва слышно прошептал Денис, — это Даша…

Мужчина остановился, посмотрел Даше в глаза. У него был острый, словно испытующий взгляд. На мгновение ей стало неуютно, но тут отец Дениса улыбнулся и сказал:

— Спасибо вам.

На этот раз благодарность прозвучала более тепло и искренне.

— Вы можете поехать с нами, Даша. Если вам так будет спокойней, — добавил мужчина.

— Да. Да, конечно, — она просто не в силах была оставить Дениса. Страшно представить, что придется ехать домой и сидеть там, мучаясь неизвестностью. Ей необходимо было находиться рядом, точно знать, что он спасен.

На улице стоял большой японский микроавтобус. Шофер распахнул заднюю дверь, медбратья ловко вкатили носилки в машину. Даша заметила, что внутри микроавтобус оборудован под реанимобиль.

— Вы поезжайте с моим водителем, — коротко распорядился отец Дениса, усаживаясь рядом с сыном.

Микроавтобус сорвался с места и полетел по Океанскому проспекту, лавируя в потоке машин. А к Даше мягко подкатился черный "Лексус".

— Прошу, — вежливо произнес водитель, выходя из машины и открывая перед девушкой дверцу.

Даша уселась, и всю дорогу смотрела в одну точку, нервно тиская сумку и продолжая молиться о том, чтобы Дениса спасли. Оглянись она назад, может быть, сумела бы заметить, что припаркованные неподалеку два черных джипа медленно тронулись и на почтительном расстоянии последовали за "Лексусом". Впрочем, вряд ли девушка придала бы этому значение.

Машина выехала за город, свернула с трассы на узкую дорогу, проходящую через сосновый парк и наконец остановилась перед белоснежным двухэтажным зданием современной постройки.

Вывеска над широким крыльцом гласила: "В ладу с миром. Семейная клиника".

— Сюда, — сказал водитель.

Даша вслед за ним взбежала по мраморным ступеням и вошла в просторный холл. Здесь водитель сдал ее с рук на руки симпатичной приветливой медсестре в кокетливом розовом халатике.

— Вы не волнуйтесь, — сразу заговорила та, ведя Дашу по широкому светлому коридору, — Рэм Петрович — высококлассный хирург, профессор медицины. Правда, он сейчас отошел от дел клиники, занимается политикой. Но сына будет оперировать сам. Дениса уже готовят к операции. А вам придется подождать здесь…

Она провела девушку в роскошно обставленное помещение, в котором ничто не напоминало о больнице. Широкий письменный стол у панорамного окна, тяжелые книжные шкафы, белые кожаные диваны, шелковый ковер на полу, вазоны с деревьями в углах, на стене — картины и необычные часы в переливающемся хрустальном корпусе. Пахло свежестью, зеленым чаем, и — совсем чуть-чуть — мужским парфюмом.

— Кабинет Рэма Петровича, — пояснила медсестра. — Устраивайтесь. Чай, кофе? Может быть, хотите перекусить? У нас пекут очень вкусные булочки.

Даша отрицательно помотала головой: о еде и думать не хотелось. Улыбнувшись на прощание, медсестра ушла.

Наступило время тягостного ожидания. Девушка посидела на диване, потом встала и принялась мерить шагами кабинет, то и дело взглядывая на циферблат настенных часов. Минуты текли невыносимо медленно. Ей казалось, что минула целая вечность, а стрелки будто застыли на месте. В таких метаниях прошел час, другой. Даша подошла к сияющему чистотой окну, взглянула вниз, на окружающий клинику парк, ровные, посыпанные песком тропинки, по которым неспешно прогуливались люди — то ли пациенты, то ли просто отдыхающие.

— Прекрасный вид, правда?

Даша вздрогнула от неожиданности и обернулась: в дверях стоял Рэм Петрович — усталый, но спокойный и улыбающийся. На нем был хирургический костюм, на шее болталась маска — видно, профессор прошел в кабинет прямо из операционной.

— Все хорошо, Дашенька, — произнес он, встретив молящий, полный надежды взгляд девушки. — Операция прошла успешно.

— Можно к нему?

Даша почувствовала, как глаза наполняются слезами, но уже ничего не могла с этим поделать: накопившееся напряжение требовало выхода.

— Он сейчас спит, — Рэм Петрович взял девушку под руку, усадил на диван. — Ну, хватит, хватит, милая. Все закончилось.

Даша судорожно рылась в сумке в поисках салфеток. Профессор галантно подал ей белоснежный шелковый носовой платок.

— Успокаивайтесь, а я пока схожу переоденусь.

Он вышел и вскоре вернулся уже в безупречном деловом костюме.

— А не перекусить ли нам, а, Дашенька? Обязательно надо перекусить!

Он подошел к столу, нажал на кнопку селектора:

— Оля, сообрази нам что-нибудь… — Рэм Петрович выразительно помахал рукой, словно неведомая Оля могла увидеть его жест.

Очевидно, служащие клиники привыкли понимать не только жесты, но и интонации профессора: спустя несколько минут в кабинет впорхнула уже знакомая Даше медсестра с подносом в руках, и принялась расставлять на столе кофейник, чашки и тарелки с закусками.

— Угощайтесь, — радушно предложил Рэм Петрович. — И, пожалуй, нам с вами сейчас это необходимо…

Он достал из шкафа изящный хрустальный графин и два широких бокала. Увидев коньяк, Даша попыталась было отказаться.

— Не считайте меня чудовищем, способным спаивать ребенка, — рассмеялся профессор, плеснув на дно бокала совсем немного. — Это Реми Мартен, Луи Тринадцатый — божественный напиток. Он успокоит вас и придаст сил.

Даша поднесла к губам бокал, вдохнула насыщенный аромат, пригубила, и ей действительно показалось, что медленно разливающееся по телу приятное тепло освежает и успокаивает.

— А ведь я заочно знаком с вами, Дашенька, — говорил между тем Рэм Петрович, придвигая девушке тарелки с сыром, икрой и пирожными. — Да-да, наслышан…

Стараясь разрядить напряжение, профессор нарочно не упоминал о случившемся, развлекая девушку беседой:

— Денис о вас на днях рассказывал. Нет, ничего такого, не подумайте… Но у него нет секретов от нас с матерью. Он воспитан в доверии. Единственный ребенок, знаете ли. Нас немного беспокоила эта его дружба с Яной.

— А почему? — искренне удивилась Даша.

— Нет, мы с женой ничего не имеем против Яны. Она часто бывала у нас. Очаровательная, очень милая девушка. Дело в самом Денисе: он как-то легкомысленно относился к Яне. Мне это не нравилось. Возможно, я излишне требователен к сыну, но считаю, что мужчина должен отвечать за свои поступки. И за женщину, которая рядом с ним. А вот о вас он говорил совершенно по-другому, Даша. Восхищался вашими рисунками, познаниями в искусстве… Он искренне увлечен, поверьте…

Тепло коньяка, уют кабинета, мягкий баритон Рэма Петровича и его доброжелательный взгляд словно стирали из души все переживания этого сумасшедшего дня, утешали, убаюкивали… Борясь с дремотой, девушка слушала профессора:

— … Операция прошла удачно. Кстати, это наша семейная клиника. Я открыл ее десять лет назад, и здесь работают лучшие врачи города. Но за эти годы многое изменилось. Я занялся политикой. Сейчас клиникой управляет моя жена. Вы скоро с нею познакомитесь. Я еще не сообщил ей о случившемся с Денисом. Даже не знаю, как об этом сказать. Анастасия — разумная женщина, но только не тогда, когда речь идет о ее ребенке…

Голос профессора обволакивал, звучал плавно и успокаивающе. Вдруг Рэм Петрович подался вперед, требовательно заглянул ей в глаза и жестко произнес:

— Вы видели того, кто это сделал?

— Нет, — вздрогнув от неожиданности, ответила Даша, — на нем был капюшон, и я не разглядела лица.

Еще несколько мгновений профессор продолжал сверлить ее взглядом, будто пытался по глазам определить правдивость ответа. Потом устало потер ладонями лицо, вздохнул:

— Простите, Дашенька. Сорвался. Дениса ранили "заточкой". Знаете, что это такое? Оружие бандитов. Тот человек воткнул ему в левый бок шило и обломал рукоять, оставив кусок металла в ране.

— Как это? — поразилась девушка.

— Очевидно, она была заранее подпилена. Денису несказанно повезло: ударь убийца сантиметром выше, и спасти его было бы невозможно. Понимаете, я не последний человек в городе, и у меня немало врагов. Возможно, кто-то решил таким образом со мной поквитаться. Конечно, я разберусь в этом, но мне требуется время. Поэтому прошу вас: не говорите никому о случившемся. И не будем впутывать сюда милицию.

Девушку несколько задели эти слова: что же получается, репутация ему важнее, чем единственный сын? Но Рэм Петрович пояснил:

— Прежде всего я забочусь о безопасности Дениса. Поверьте, Даша: так будет лучше.

Голос его звучал столь убедительно, что Даша согласилась, пообещав никому ничего не рассказывать.

— А теперь езжайте домой, Дашенька. Время позднее, Денис все равно еще долго будет приходить в себя, а вам надо отдохнуть, — сказал профессор. — Я отправлю с вами водителя.

Девушка взглянула на часы и удивилась: десять часов. Теперь время летело стремительным потоком, и она не заметила, как наступил вечер.

Сидя в машине, Даша вспоминала разговор с отцом Дениса. Ей было немного совестно, как будто она слукавила, обманула профессора. Но девушка отдавала себе отчет: лучше промолчать, чем высказаться необдуманно, тем самым рискуя подставить под удар невиновного. Ведь она и правда не видела лица преступника. Она снова и снова прокручивала в памяти момент нападения, пыталась припомнить все детали: стремительные и одновременно плавные движения убийцы, его рост, телосложение, поворот головы… Этот человек был очень похож на новичка, Ивана Таркова.

***

Длинной стрелой тянется через Владивосток главная дорога, по обеим сторонам которой ровными рядами стоят дорогие магазины, уютные кафе и ресторанчики, отреставрированные здания постройки начала прошлого века. Это деловой центр города, улица Светланская. Но свернув в арку одного из нарядных домов, можно открыть для себя другой центр Владивостока, его изнанку. Сергею это всегда напоминало переход в другой мир. Здесь время застыло, и ничего никогда не меняется. Здесь начинается Миллионка, с ее обшарпанными приземистыми домами из коричневого и серого кирпича, деревянными гнилыми лестницами, последними коммуналками и странной, неповторимой атмосферой старости.

Когда-то тут был китайский квартал — крошечные квартирки-соты, разделенные тонкими перегородками. Опиекурильни, публичные дома, лавки скупщиков краденого и подпольные игорные заведения. Не каждый рисковал заходить сюда после наступления темноты — можно было и не вернуться. В тридцать седьмом китайцев выселили, а Миллионка осталась. И существует до сих пор. Трехэтажные дома, опоясанные наружными галереями с проржавевшими коваными перилами, двухэтажные — с разнокалиберными балкончиками и деревянными надстройками на крышах. Соединяющие все это переулки-переходы, узкие, как тропинки, то ныряющие вниз, то вдруг выводящие на крышу следующего дома. Лестнички, карнизы, неожиданные тупики — все это образует настоящий лабиринт, в котором, кажется, заблудилось само время…

Здесь до сих пор живут люди. На галереях полощется под ветром белье, скрипят, грозя развалиться под ногами обитателей, старые лестницы. Теперь на Миллионке, рядом с доживающими свой век стариками, селится богема. В дряхлых домишках устраивают мастерские молодые художники, открывают студии фотографы. А еще тут почему-то очень много кошек — наверное, им нравятся укромные уголки старого квартала. Они шныряют по бесконечным закоулкам, греются на солнце и орут по весне на полуразрушенных крышах, чувствуя себя полноправными хозяевами этого странного мирка.

И все же, все же… Сергей никому не рекомендовал бы заходить ночью на кривые улочки Миллионки.

Эта девочка на свою беду зашла. А скорее всего, ее привезли, чтобы убить вот здесь, в узком проулке между двумя глухими стенами домов… Сергей приехал сюда утром, едва рассвело. Сам ни за что не отыскал бы нужный угол в хитросплетении переходов, поэтому взял с собой Вовку. Друг поворчал для приличия, но к месту преступления провел. В проулке милиция уже прошерстила каждый квадратный сантиметр, глупо было бы надеяться после них найти что-нибудь важное. Но Сергей все равно стоял и смотрел на мерзлую землю, и представлял себе лежащую на ней девушку.

— Что ты хочешь увидеть? — в который уже раз спросил Вовка.

Сергей неопределенно помотал головой:

— Володь, что там вообще, по этой девчонке?

— Оссеяну Марика, восемнадцать лет. Ушла в клуб и не вернулась.

— Какой клуб?

— "DSB". Девочка была готкой, пошла с друзьями на вечеринку готик-металл. Несмотря на дурацкий прикид, она из небедной семьи, да и родители со связями. Тревогу подняли с самого утра. А вечером ее нашли художники граффити. Они тут неподалеку стену размалевывали, провозились дотемна, потом посидели у друга в студии, попили пивка. Стали выбираться, ну и наткнулись…

— Получается…

— Ни хрена, факофф, не получается! — злобно рявкнул Вовка. — То есть, хрень как раз и получается. Пока мы с бомжом воевали, девчонка была еще жива.

Сергей ничуть не удивился: он с самого начала не верил, что старик — убийца.

— Как со свидетелями?

— Такая же, факофф, безнадега, как и в прошлый раз. Никто ничего не помнит, а в клубном компе очень вовремя жесткий диск загнулся. Такие дела, — Вовка набычился и с горечью признался: — Начальство рвет и мечет, весь отдел на ковер таскали. Журналюги панику разводят, а сверху давят. Говорят, из Москвы уже звонили, вдули по первое число. Приказано бросить все силы на раскрытие преступления. Как будто у нас этих сил немерено!

— А художников проверили?

— Проверили. У всех как назло алиби. В Уссурийске они все были в ту ночь. И есть, кому подтвердить. И местные, факофф, конечно ничего не слышали и не видели. Окна-то сюда не выходят! — Вовка досадливо пнул обшарпанную стену.

— Опять ни одной зацепки…

— Есть одна, — оживился друг. — На пальце у девчонки огромная серебряная печатка. Череп, такой… с зубами. Видать, она сопротивлялась, дралась. И преступника поранила. На кольце осталась кровь и фрагменты кожи. Хотя бы будет, по чему идентифицировать, если поймаем урода.

Девушка сопротивлялась маньяку. И выражение лица… вот что не давало Сергею покоя. У Алисы лицо было умиротворенное, улыбающееся. А у этой девчонки — искаженное ужасом.

— Пора мне, Серега, — сказал друг. — Сейчас на летучке люлей получу, и вперед, к новым свершениям, факофф.

Вдвоем они выбрались из трущоб на Светланскую. Но Вовка наотрез отказался от предложения Сергея подвезти:

— Мне еще зайти кое-куда нужно, в магазин забежать, и все такое…

Сергей кивнул. Друг не хотел, чтобы их видели вместе. Наверное, Свириденко уже провела с ним предупредительную беседу.

Вовка торопливо попрощался и быстро ушел. Сергей постоял немного возле "Субарика" — садиться в машину не хотелось. Его тянуло назад, на улочки Миллионки, как будто там осталось что-то важное, чего он не заметил, но обязательно должен найти. Он не стал бороться с собой, и вернулся к месту преступления.

В который раз осмотревшись, удивился шуткам подсознания: ничего странного или необычного. Проулок как проулок — холодный, грязный и пустой. Мерзлая лысая земля без единой травинки, зато покрытая давним, слипшимся в единый слой мусором, растрескавшийся, некогда рыжий, а сейчас черный то ли от старости, то ли от копоти давнего пожара, кирпич стен. Сергей задрал голову, всмотрелся в ветхие деревянные надстройки на крышах домов и огибающие их ржавые водосточные трубы. И там ничего не увидел. Прошагал из конца в конец проулка, развернулся, пошел обратно. Остановился на середине. Ничего и никого. Кроме черной кошки, которая, совершенно не боясь человека, медленно и вальяжно прогуливалась вдоль стены дома. Немного понаблюдав за нею, Сергей отвернулся. "Пора идти, — подумал он, — нет здесь ничего".

— Смертью пахнет… — прошептали за спиной.

Он резко обернулся. Кошки уже не было. А была сгорбленная старуха, такая дряхлая, что выглядела ровесницей Миллионки. Седые непокрытые космы паклей свисали вокруг худого лица. Крупный крючковатый нос, маленькие, глубоко посаженные тусклые глазки и склоненная набок голова делали бабку похожей на старую больную ворону. Наряжена она была на манер капусты: несколько выглядывающих одна из-под другой разноцветных юбок, спортивная куртка, поверх нее — щегольская жилетка, отороченная по вороту облезлым мехом. На плечах лежала цветастая шаль. На скрюченных артритом руках красовались водительские кожаные перчатки без пальцев.

— Смертью пахнет, — громко повторила старуха неожиданно сильным, басовитым голосом. — Умерла девка-то…

— Вы что-то видели, бабушка? — осторожно спросил Сергей.

Он боялся поверить такой удаче: нашлась свидетельница преступления! Правильно боялся.

— Почему видела? Я и сейчас ее вижу, — заявила бабка, подходя ближе.

От нее пахло пряными специями, плесенью и тленом.

— Вот же она лежит, — старуха ткнула корявым пальцем себе под ноги. — Че-о-о-о-рная… и одежа на ней черная. И волосы черные, и кожа смуглая. Только душа светлая, ходит вокруг, плачет, мается. А девка лежит. Голова закинута, горло разорвано. А лицо-то скривила… в страхе померла. Видела она, видела. Другие тоже видели, да не поняли. А эта сильная была, наша… Потому и поняла, и дралась даже. Да поздно. Не сразу освободилась душенька, а когда освободилась, уж поздно было.

Опять сумасшедшая. Не много ли их вокруг этого дела? Тем не менее, Сергей внимательно слушал старуху. Может, та и была не в себе, но совершенно точно описывала жертву. Значит, свидетельница. Но как такую опрашивать? Слово правды — три слова бреда. Он честно пытался вычленить из потока бессмыслицы крупицы информации.

— Много смертей. Еще больше будет. Он во вкус вошел, зверь-то. А ты его не ищи. Все равно не найдешь. Ты вон какой: плечи широкие, лицо доброе, глаза светлые. Красивый… другую встретишь. А ту отпусти, красивый. Беду накликаешь.

— Какую беду?

— Охо-хо… — вздохнула бабка, и ее глаза вдруг молодо блеснули. — Что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится… Пойду я, красивый. Пойду себе потихоньку.

Шагнула назад — и растворилась в облаке невесть откуда набежавшего серого тумана. А на ее месте материализовалась черная кошка. Сидела, прищурив на Сергея наглые зеленые зенки. Все это напоминало сон — не кошмарный, но неприятный, вязкий, из которого хочется вырваться, да никак: затягивает, точно в болото.

— Ну, бабка, фокусница… — пробормотал Сергей, изо всех сил борясь с ирреальностью происходящего. — Погоди…

Он шагнул туда, где исчезла старуха. Кошка подскочила, выгнула спину, хищно раззявила пасть и зашипела, показывая маленькие острые зубы.

— Пошла вон! Я тебя!

Сергей замахнулся, кошка вдруг успокоилась, развернулась и грациозно пошла впереди, время от времени оглядываясь, будто желала удостовериться, что он идет следом. Решив принять правила этой непонятной игры, Сергей спокойно шагал за животным.

Поплутав по переулкам, кошка шмыгнула в распахнутую неказистую дверь, над которой висела потертая вывеска: "Гадания по руке, кофейной гуще, предсказание будущего, снятие порчи". Сергей тоже вошел и оказался в небольшом коридорчике, заваленном горами пыльного хлама. Отсюда вела только одна дверь, обитая подранным дерматином. Она была приоткрыта. Сергей толкнул и остановился на пороге небольшой комнаты.

Плотно задернутые шторы почти не пропускали дневной свет. Здесь царил полумрак, в котором загадочно светились желтые, зеленые, серые кошачьи глаза. Кошки были повсюду: восседали на продавленной кровати, на покрытом вязаной скатертью круглом столе, выглядывали из-за шкафа, наблюдали за Сергеем с высокого комода. В спертом воздухе смешалось множество запахов: острая кошачья вонь, пыль, плесень, специи. К этому букету добавлялся аромат благовоний, горевших в курильнице на столе. Но ни перец, ни сандал, ни даже кошачья моча не могла заглушить сладковатого душка тления.

Старуха сидела в кресле-качалке лицом к занавешенному окну. Поверх высокой гнутой спинки был виден только пучок седых волос.

— Зачем пришел, красивый? — не оборачиваясь, спросила она. — Или хочешь, чтоб старая Глаша тебе погадала?

Сергей молчал, надеясь, что на бабку снова нападет говорливость, и она скажет что-то такое, за что можно будет уцепиться и начать расспросы. Но Глаша не торопилась поддерживать беседу, тихо напевала себе под нос. Сергей продолжал разглядывать комнату. На стенах, оклеенных даже не выцветшими, а уже пожелтевшими обоями, висели дешевые бледные репродукции, засиженные мухами, обтрепанный коврик с вышитыми лебедями у пруда. Потертая, некогда черная растрескавшаяся гитара на широкой ленте. Старинное зеркало с помутневшей амальгамой, в бронзовой раме. И — ярким всполохом — большая картина: на фоне темного неба, подсвеченного заревом костров, пляшет красивая молодая женщина в алом платье. Развевается широкая юбка, перехваченная вместо пояса пестрой шалью, длинные черные кудри выбиваются из-под алой косынки, поблескивают многочисленные браслеты на гибких руках. Алое на черном, черное на алом… в лице девушки, во всем портрете — первобытная, звериная страсть и сила.

— Нравится, красивый? — старуха безошибочно угадала, чем занято внимание Сергея. — Когда-то и баба Глаша была молодой, когда-то ходила с табором по миру, у костра плясала, песни пела.

— Это… вы? — изумился Сергей, в сознании которого образ юной красавицы никак не хотел монтироваться с действительностью в лице старухи.

— Я. Много покочевала. Потом ушла, осела. Не хотела больше ИМ служить.

— Кому им, бабушка?

— Им… все цыгане им служат. Только многие о том и не догадываются. Не все их видят, только посвященные, малые дети и блаженные. А знают бароны да подручные. Я была женой барона, потому тоже знала.

— И как вы служили? — спросил Сергей, отчаявшись узнать, кто такие загадочные "они".

— Как положено, так и служила. В том беда нашего народа. Проклятие Сары Кали. Это мы привели ИХ к людям и за это обречены вечно служить ИМ.

Старуха все глубже погружалась в непонятные легенды, и Сергей попытался вернуть ее к реальности:

— Скажите, бабушка Глафира, вы видели, как убивали ту девушку?

— Видела, красивый. Я видела много убитых девушек. Тебе про какую рассказать?

Сергей глубоко вдохнул, призывая себя к терпению:

— Про ту, которую позапрошлой ночью убили. На Миллионке. Помните?

— Помню. Наша девочка, сильная. Видела, да не сумела спастись…

Цыганка вернулась к тому, с чего начала, слово в слово повторяя уже сказанный бред. Сергей попытался зайти с другого конца, разомкнуть круг:

— Бабушка Глафира, погадайте мне. Я вам хорошо заплачу.

— Н-е-е-е-ет, — хрипло рассмеялась она. — Как ни золоти гадалке ручку, судьбу не купишь. Уходи, красивый. Уходи и забудь обо всем, пока не поздно.

— Но…

Тихо приговаривая, старуха принялась раскачиваться в кресле, которое вторило ей мерным скрипом:

— По ночам приходит страх… — скрип-скрип… — Что-то бродит в зеркалах… — скрип-скрип… — Дети ночи, дети тьмы… — скрип-скрип… — Вам до гроба служим мы… — скрип-скрип…

Монотонное бормотание, незамысловатые слова, похожие на детскую считалку и стон рассохшегося дерева опять погружали сознание в подобие сна, одновременно навевая безотчетный ужас. Казалось, с каждым словом стишка приближается что-то неотвратимое, непонятное и оттого еще более жуткое. Разозлившись в первую очередь на себя, Сергей с силой вырвался из холодной полудремы, решительно подошел к бабке и развернул кресло:

— Хватит! Расскажите, что видели!

Старуха, ничуть не возмутившись такой бесцеремонностью, уставилась ему в лицо. Черные бусины птичьих глаз потускнели, нижняя челюсть мелко затряслась, и без того морщинистое лицо съежилось в испуганной гримасе. Дрожа, бабка размахивала руками, указывая на что-то, видимое ей одной:

— Мертвые… мертвые вокруг тебя… они идут… близко уже… спаси и сохрани, Сара Кали!

Глафира резво, как молодая, соскочила с кресла, подбежала к комоду и принялась рыться в ящиках. Вскоре вернулась, сунула в руки Сергею небольшой узкий сверток из черного бархата:

— Вот! Возьми. Только уходи и не приходи больше. Не хочу, чтобы мулло нашли меня через тебя. Уходи.

Она снова опустилась в кресло, отвернулась и застыла, неотрывно глядя в занавешенное окно.

"Черт, придется оставить бабку в покое. А то еще кондратий хватит", — подумал Сергей, машинально опуская сверток в карман. Громко поблагодарил за подарок и, не дождавшись ответа, двинулся к двери.

— В доме обязательно должна жить кошка. Она чувствует приближение мулло. Следи за кошкой! — донеслось до него на прощание.

"Сюр какой-то, — думал Сергей, выбираясь из узких переулков, — хватит с меня на сегодня чудес Миллионки". Усевшись в машину, он достал из кармана сверток, откинул ткань: на черном бархате покоился небольшой кинжал. "Нет, — поправил сам себя Сергей, — скорее, это стилет". Длиной не более тридцати сантиметров, с прямой крестовиной, тонким трехгранным клинком, он выглядел одновременно изящно и угрожающе. Судя по черноте, покрывавшей резную рукоять, и тусклому клинку, стилет был серебряным. Хотя Сергей мог и ошибаться. Но вещь явно была старинная и, наверное, стоила немалых денег. "Получается, ограбил старушку, — расстроился Сергей, — она ж не в себе была, когда отдавала". Но при мысли о том, что придется вернуться в странный дом и снова выслушивать бредни сумасшедшей, его передернуло. "Завтра приеду и отдам, — решил он, опуская стилет в карман куртки. — К тому времени, может, и бабка в себя придет, получится ее разговорить".

Он и не подумал сообщить о новой свидетельнице в милицию. Старуха могла испугаться и вообще отказаться разговаривать. Сергей не хотел в этом признаваться даже себе, но та мистическая чушь, которую несла цыганка, оставила на душе неприятный осадок. Было тревожно и тоскливо, как будто одолевали неясные предчувствия. Он мысленно приказал себе не раскисать и не поддаваться мистической атмосфере, сгущавшейся вокруг этого дела. Старуха, бомж, отставной опер Николай Григорьевич — все они утверждали, что убийства совершены каким-то сверхъестественным существом или существами. "А еще все они чокнутые", — зло усмехнулся Сергей. А бомж ведь тоже предполагаемый свидетель убийства! Вовка говорил, его так и не смогли толком допросить.

Сергей позвонил другу. Ему повезло: Вовка был "в поле", поэтому мог говорить.

— Отпустили бомжа, — угрюмо произнес он, приправив заявление заковыристым матерком. — Сегодня утром отпустили. И не спрашивай меня, почему! Высокое начальство приехало и разоралось. Мол, у вас по подозрению сидят невиновные, а в это время настоящий маньяк продолжает убивать. Выпустили сразу же.

— Но он же свидетель!

— А чем это подтверждается? Старик невменяемый, показаний от него не дождешься. Молится да про чертей рассказывает.

— Хорошо, но у него был крестик Алисы.

— Говорит, что нашел рядом с трупом. Что взять с сумасшедшего? Остальные вещи нам отыскать не удалось. Доказательств о том, что он обобрал тело и сдал краденое, нет.

— А экспертиза на невменяемость?

— Кому она, факофф, нужна, если он уже не подозреваемый? В общем, турнули его из изолятора.

Плохо. Очень плохо. Или… нет? Теперь можно будет разыскать бомжа и потолковать с ним. Денег предложить, бутылку. Вдруг да расскажет чего. Сергей был почти уверен, что старик вернется в тот же заброшенный дом на Маяке. Зима на носу, с жильем у бездомных плохо, все теплые местечки заняты. А там у него вещи какие-то остались. Так что днем бомж, возможно, походит по городу, а к вечеру отправится на ночлег в свое логово.

— Ты представляешь, — говорил между тем Вовка, — наш экспертный отдел на ушах стоит. Сказано же бросить все силы. Вот они и бросили. Всем составом корпели над анализами крови и кожи с кольца девчонки. Сделали заключение. И вот какая штука: выяснилось, что кровь принадлежит животному.

— Опять?

— Ага. Только на этот раз эксперты мнутся. Говорят, ни фига не собака это. А что за зверь — не могут определить. Да, а кожа с того же кольца вроде человеческая.

Это уже не укладывалось ни в какие рамки.

— Напортачили что-то твои эксперты.

— Может быть, — легко согласился Вовка. — Теперь повторный анализ делают. Ладно, я уже на месте. Будут новости — перезвоню.

Несмотря на то, что до конца отпуска оставалось еще три недели, Сергей поехал на работу. Возникла у него одна идея…

Проходя мимо отдела кредитования, он увидел за столом Алисы незнакомую молодую женщину. Сердце болезненно сжалось. Сидевшая рядом с новым менеджером сотрудница, поймав его взгляд, кивнула в знак приветствия и виновато улыбнулась.

Сергей зашел в отдел безопасности, поздоровался.

— Решили выйти пораньше? — спросил начальник. — Можем устроить. Работы много, ребята зашиваются. А вам, возможно, на пользу пойдет.

— Нет, я так, проведать, — отговорился Сергей.

Он немного посидел с ребятами, попил кофе, поговорил. Дождавшись момента, когда Михаил Александрович выйдет, включил компьютер, быстро отыскал папку с нужным личным делом, взглянул на указанные в ней телефоны.

Спустя час Сергей вышел из банка и отправился домой. Мурза пушистым комком подкатился к ногам, жалобно заорал. Даша еще не пришла с учебы. Сергей позвонил сестре.

— Я в библиотеке, — сказала она, — буду ближе к вечеру.

— Дашка, только вернись дотемна.

Происходящее в городе заставляло нервничать за сестру. Сергей изо всех сил старался не показывать этого, сдерживался, чтобы не контролировать каждый шаг Даши. На самом деле больше всего ему хотелось запереть сестренку дома и никуда не выпускать, ну, или хотя бы ежедневно возить ее в универ и обратно. Но такое пристальное внимание вряд ли понравилось бы самостоятельной и несколько замкнутой девушке. Скорее, она могла расценить его как недоверие со стороны брата. Вот Сергей и ограничивался периодическими звонками по телефону и превентивными мерами в виде лекций о криминальной обстановке в городе.

Даша вернулась, как и обещала, до темноты. Как всегда, при виде сестры на сердце отлегло.

Под вечер позвонил Вовка:

— Из лаборатории пришли результаты повторного анализа. Все то же. Кожа человека, кровь — неизвестного науке животного.

— Вов, а если независимых экспертов подключить? Во Владивостоке есть серьезные ученые.

— Как ты это себе, факофф, представляешь? — фыркнул друг. — Такие анализы серьезных денег стоят. Кто их выделит, бюджет, что ли? Да и потом, результаты независимой экспертизы не считаются доказательством в суде, если помнишь.

— Зато будете знать, куда двигаться и какого зверя искать.

— Все равно денег никто не даст, так что и говорить не о чем, — обрубил Вовка.

— А если я договорюсь с генетиками, чтобы сделали экспертизу бесплатно?

— Серега! Ты перестал бы уже лезть в это дело, а? Я все понимаю, но это уже перебор. Как я должен с ней объясняться?

— Скажешь, что это твои знакомые.

Вовка замолчал и сердито сопел в трубку, очевидно, прикидывая, поверит ему следователь, или нет. Наконец пробурчал:

— Ладно, договаривайся со своими генетиками. Там посмотрим, — и бросил трубку.

Сергей набрал номер, ради которого и ездил сегодня на работу.

Два года назад в банк обратился за кредитом ученый-генетик. Тридцатилетний доктор наук, устав получать копейки в разваливающемся НИИ, собрал группу молодых амбициозных ученых и врачей и открыл клинику под названием "Доктор Силантьев. Центр здоровья и красоты". Денег у доктора не было, зато имелось умение работать и способность рисковать. Он явился в банк с готовым бизнес-планом, предложил в качестве обеспечения свою квартиру и квартиры персонала. Проверкой его благонадежности занимался Сергей. Кредит Силантьеву все же дали, и не ошиблись. У генетика оказалась недюжинная деловая хватка. Он сделал ставку на новомодные течения в медицине. Главным направлением центра было составление индивидуальных диет по геному человека. Еще здесь определяли отцовство, генетическую совместимость супружеских пар, склонность к наследственным заболеваниям. Услуги были дорогими, но пользовались спросом. Постепенно дела клиники пошли в гору. Теперь уже в центре могли себе позволить не только составлять диеты, но и вести научные разработки. Силантьев выплатил кредит и взял новый, на развитие. Приезжая в банк, он не уставал повторять: "Если понадобятся какие-нибудь исследования по нашей части, обращайтесь. Для ваших работников проведем бесплатно".

Вот к нему-то и обратился Сергей. Изложил проблему в общих чертах, не вдаваясь в подробности.

— Пусть привозят материал, — тут же заинтересовался Силантьев. — Сделаю все, что могу. А могу я многое.

Сергей поблагодарил, перезвонил Вовке, сказать, что договорился с экспертом.

— Я тоже со Свириденко перетер, — сообщил друг. — Она покочевряжилась, но согласилась. Сверху слишком давят, сейчас не до политесов.

Сергей продиктовал Вовке телефон Силантьева и посмотрел на часы. Девять. Пора было наведаться на Маяк. Наверняка бомж уже вернулся и устроился на ночлег. Ноябрьская погода не располагает к долгим прогулкам под открытым небом.

Желтый свет фар взрезал ночную темноту и увязал в густой дымке. "Откуда только вылезает? — досадливо думал Сергей. — Вроде бы уже холодно, а все туман…"

Маяк тонул в кисельном облаке, которое не в силах был разогнать даже дувший с моря ветер. Дымка клубилась над водой, выползала на мыс, делая его загадочным и неузнаваемым, скрывая и старый дом, и тропинку к нему. В прошлый раз берег казался огромным, уводящим в бесконечность, сейчас почему-то создавалось впечатление закрытого пространства и липкой, опасной тесноты. Сергей вышел из машины, включил фонарик и окунулся в туман.

А вот дом не изменился, как и в прошлый раз, встретил его мусорной вонью, крысиным шуршанием и скрипом половиц. Только собаки не было. Сергей поднялся на второй этаж и прислушался: из комнаты, где жил бомж, раздавался тихий храп. Хозяин был на месте.

Свет фонарика выхватил из темноты кучу тряпья в углу и скрюченного старика. Он сидел с закрытыми глазами, облокотившись на стену и схватившись за живот. На коленях у него лежал какой-то странный поблескивающий клубок. К запахам испражнений и помойки примешивался еще один — протухшего мяса. Сергей подошел ближе, вгляделся: между пальцев бомжа сочилась кровь. То, что издали казалось непонятным клубком, было кишками, вывалившимися из разверстой раны на животе. Нож, которым его изуродовали, лежал тут же.

Бомж с трудом открыл глаза, страдающие, мутные, как у больного животного. Сергей достал мобильник:

— Потерпи, дед. Сейчас "скорую" вызову.

— Не… надо… — едва слышно проговорил старик. — Поздно… мне…

— Кто тебя так? — спросил Сергей, наклоняясь над ним и стараясь не вдыхать тяжелую вонь.

Из беззубого рта вырвался мучительный предсмертный хрип. Собравшись с силами, бомж прошептал:

— Сам я… сам себя… — и, дернувшись, почти беззвучно добавил: — Он пришел за мной… зверь…

Агония была короткой. Спустя несколько секунд старик умер.

Из истории рода делла Торре

Милан, год 1135 от рождества Христова

В маленькой таверне пахло дешевым прокисшим вином, подтухшей рыбьей требухой и немытыми телами. Как и всегда по вечерам, здесь было людно: обмывали выручку мелкие торговцы, судачили за стаканом усталые ремесленники и слуги из близлежащих домов, отдыхали сдавшие караул стражники. В одном углу тихо сидела компания пропивающих заработанную мелочь нищих, в другом хихикала стайка вышедших на ночной промысел блудниц.

Над очагом жарился свиной окорок. Янтарные капли стекали по подпаленной шкуре, падали в огонь, добавляя к душному воздуху таверны запах горящего жира. Толстый неопрятный хозяин поворачивал вертел, успевая разливать вино для посетителей, но все внимание его было поглощено беседой с Луиджи, который устроился возле стойки, покрытой многолетним слоем грязи.

— Ох-ох, беда за бедой на дом делла Торре рушится, — хитро прищурившись, причитал хозяин. — Или проклял кто?…

— Ну, как сказать… — Луиджи, довольный таким вниманием, сделал большой глоток из глиняной кружки, солидно отрыгнул и продолжил: — Что до мадонны Ортензии, так она давно водянкой страдала.

— Говорят, раздуло ее так, что не узнать? — наклонившись к гостю, прошептал хозяин.

— Истинная правда, синьор Горголло, с трудом в гроб поместилась болезная, — кивнул Луиджи.

Хозяин осенил себя крестным знамением.

— А граф делла Торре что? Он, говорят, и сам недужен?

— Так и зашелся в рыданиях наш бедный господин, — простодушно ответствовал Луиджи, — так и залился слезами. Думали, все — уйдет следом за госпожой. Но пока, милостью божьей, еще жив, хотя и очень слаб.

К стойке подходили все новые гости, жадно вслушивались, желая во всех подробностях знать о чужом горе.

— Все придворные разбежались, все слуги, — жаловался Луиджи. — Только мы с Руджеро не покинули несчастного господина. Все на наших плечах: и дом, и больной… целый-то день в заботах… вот, нынче новых слуг наняли. Может, полегче станет.

— Ай-яй-яй, — вторил синьор Горголло, — времена нынче худые, неспокойные, всюду беда. А слыхали, в городе убийца завелся: то ли разбойник, то ли зверь дикий…

— Нечисть! — припечатывая монету к стойке, твердо произнес худощавый монах в истрепанной, подпоясанной вервием рясе. — Наказание за грехи!

— Так оно и есть, фра Томмазо, так и есть, — поддакнул хозяин, почтительно подвигая монаху большую кружку, доверху налитую вином. — Эй, трава придорожная! — окликнул он блудниц, — Зверь вам, случаем, не встречался? Не страшно промышлять-то?

— Если встретится, мы тебе уж ничего не расскажем, — пьяненько захихикала хорошенькая девушка, совсем еще юная.

— Молчи, Джина, дурная ты девка! — одернула ее полная женщина с бледным, увядающим лицом. — Не приманивай беду… А вам стыдно смеяться, синьор Горголло. Вчера зверь убил Носатую Розину. Истерзал бедняжку так, что взглянуть страшно было. А ведь у нее трое голодных ртов осталось…

— Врата похоти, — икнул монах, — семя Вавилонской блудницы. Это за ваши грехи платит Милан…

Захмелев, фра Томмазо разошелся и принялся клеймить погрязших в грехах миланцев. Луиджи, поджав губы, согласно кивал в такт его словам.

— А что достойнейшая мадонна Анджелика? — улучив момент, когда монах, утомившись, припал к кружке, спросил кто-то из гостей. — Как она переносит свое раннее вдовство?

— Заперлась в доме вместе с детьми. Молится, мужа оплакивает, даже в сад не выходит. Уж боимся, как бы и она не слегла, — погрустнел Луиджи.

— Времена, времена… — шептал растроганный синьор Горголло…

В храм Сан-Милан к вечерней мессе стекались горожане. Шли медленно, останавливаясь, чтобы поздороваться с соседями, переговаривались, делились новостями.

— Добрый вечер, синьор Руджеро, — проговорила маленькая опрятная старушка. — Как здоровье графа делла Торре?

— И вам добрый вечер, мона Оттавия, — степенно поклонившись, отвечал чернокнижник. — Милостью божьей еще жив…

— А что его бедные сыновья?

— Ах, мона Оттавия, — вздохнул Руджеро и, наклонившись к старушке, прошептал: — Только вам, почтенная мона Оттавия, только вам, по секрету… Джачинто и Лучано сбежали из дома и записались в Ломбардскую лигу.

— Как же так? — ужаснулась старушка. — Ведь они еще дети! Какой удар для графа!

— Мой господин — верный сын своей республики, — утирая глаза, произнес колдун, — он гордится сыновьями и сожалеет лишь о том, что не может быть рядом с ними в эти трудные для Милана дни.

— Какое сердце! — прослезилась набожная женщина. — Я буду молить Господа о том, чтобы не оставил своею милостью семью делла Торре. Наверное, и фра Никколо день и ночь молится о том же?

— Молится, мона Оттавия, но не здесь. Горе семьи так тронуло его, что он отправился в паломничество по святым местам…

— Прекрасные люди, храни их Господь, — пробормотала старушка и заторопилась к товаркам, чтобы поделиться свежими новостями о семье делла Торре…

Молитвы моны Оттавии и остальных миланцев были услышаны: граф Паоло делла Торре все же выжил, нашел в себе силы справиться и с болезнью, и со столькими несчастьями. Он возвращался к жизни медленно и мучительно. Спустя несколько месяцев граф начал появляться на улицах Милана и в домах знатных горожан. При виде этого бледного после недуга человека окружающие преисполнялись сочувствия к его горю и уважения к его стойкости…

Убедившись, что стараниями Руджеро с Луиджи никто не догадывается об истинной подоплеке случившегося в его доме, Паоло совершенно успокоился. Днем он приводил в порядок дела, едва не пришедшие в упадок за время его болезни, заодно присматривая тех, кто когда-нибудь станет его семьею, вечерами сидел в библиотеке и лаборатории, ночью же потайным ходом выскальзывал на улицу в поисках пищи. Луиджи или Руджеро запирали за графом дверь и терпеливо ожидали, когда он, испачканный кровью, вернется домой. Остальные слуги в это время спокойно спали, не догадываясь о сущности своего господина. И лишь фра Никколо, запертый в подвальной комнате, больше похожей на каменный мешок, чем на человеческое жилище, неустанно молился о том, чтобы Господь остановил стрикса, обрушив на него кары небесные.

Всепоглощающий, бесконечный голод больше не мучил его, для насыщения вполне хватало одного человека за ночь. И Паоло начал находить прелесть в самом процессе охоты. Ловкий, точно зверь, он бесшумно кружил по ночному Милану, долго подыскивал подходящую жертву, выслеживал ее. Выбрав удобный момент, набрасывался сзади, впивался зубами в беззащитную шею и с наслаждением высасывал горячую, дарящую жизнь и силу, кровь.

Так было, пока Паоло не обнаружил в себе удивительную способность. Как-то, привлеченный хорошеньким личиком блудницы, граф, сам не зная, зачем, решил заговорить с нею. Едва услышав его голос, девушка сделалась тихою и покорною. Глядя на Паоло влюбленными глазами, словно грезя во сне, блудница послушно шагнула в узкий переулок, где и нашла свою гибель. С тех пор граф не утруждал себя нападением на жертву, находя особое удовольствие в том, чтобы зачаровать ее взглядом и голосом. Женщины шли за ним, смотрели так, словно ждали неземного блаженства, и сладко стонали, когда клыки пронзали их плоть. Сначала Паоло это даже удивляло, и он обратился за разъяснениями к Руджеро.

— Я полагаю, дело в особых жидкостях, которые содержатся в слюне стрикса, — сказал чернокнижник после долгого раздумья. — Ведь человеческая кровь имеет свойство загустевать и засыхать на ране, иначе каждая царапина была бы смертельною. Значит, слюна стрикса должна разжижать кровь. А еще опьянять жертву, дабы она своими криками не привлекла ненужного внимания. Скорее всего, именно опьяняющая жидкость и заставляет женщин грезить перед смертью. Кто знает, может быть, они воображают себя в объятиях любимого.

Вскоре Паоло осознал, что мог бы обойтись без охоты ночь, две… даже три. Потребность в крови уменьшалась. Но он не желал отказываться от неповторимого ощущения всемогущества, хищного азарта, которые испытывал, выслеживая и зачаровывая людей. Теперь граф обладал огромною силой, невероятною для человеческого тела, и звериной ловкостью. Он мог взбираться на любые, самые высокие, стены, бежать ночь напролет и потом даже не ощутить усталости. Зрение, слух и обоняние обострились: он хорошо видел в темноте, а находясь в доме, мог слышать звук шагов и запах шедшего по улице человека. Осязание, напротив, притупилось, и теперь Паоло почти не ощущал ни жары, ни холода.

Все эти чувства, новые способности, открытия и догадки он описывал в своем трактате. Но как обращать людей в стриксов, Паоло по-прежнему не знал, и это тревожило его. Ведь он должен был преображать род людской во славу Зверя, а заодно и создавать крепкую семью.

Все решил случай. Однажды, пробудившись утром, Паоло послал Луиджи за чернокнижником, желая обсудить с ним предстоящий день. Руджеро за короткое время умудрился стать для графа незаменимым помощником. Он вел списки дел, кропотливо записывал расходы и доходы, подбирал нужные книги, искал хороших слуг, покупал ингредиенты для зелий и просто был интересным, внимательным собеседником. Колдун больше не пытался ни обмануть своего господина, ни просить о превращении в стрикса. И его полезность тоже была одною из причин, по которой граф желал как можно скорее освоить науку обращения. Ведь очередной приступ сердечной болезни мог убить чернокнижника.

— Господин, Руджеро не может подняться к вам, — вернувшись, сказал Луиджи. — Беда, мой господин! Заболел он…

Паоло отправился в комнату колдуна. Едва увидев лицо Руджеро, граф понял: сбылись его опасения. Чернокнижник, лежавший на кровати, даже не нашел сил, чтобы приветствовать своего господина. Лицо его было еще бледнее, чем у самого Паоло, глаза болезненно блестели.

— Руджеро, скажи, где стоит твой лечебный эликсир, — произнес граф, — Луиджи тотчас принесет его тебе.

Из синюшных губ вырвался слабый хрип, и колдун медленно, с трудом проговорил:

— Это не поможет. Я уже выпил столько эликсира, что, боюсь, меня убьет если не болезнь, то лекарство от нее.

— Добрый наш господин! — возопил Луиджи, который был очень привязан к чернокнижнику, считая его своим единственным другом, — Спасите Руджеро! Ведь вы обещали, господин!

— Ступай, — твердо сказал ему Паоло. — Ты не должен этого видеть.

Успокоенный слуга удалился, а граф присел на край кровати и задумался. У самого колдуна уже не было сил молить о спасении: его дыхание становилось все прерывистее, а синюшность медленно расползалась от губ по всему лицу. Паоло не испытывал ни жалости, ни сострадания — эти чувства и при человеческой-то жизни были ему чужды. Но он отчетливо понимал, что может лишиться нужного и верного слуги. Граф высоко ценил пытливый ум Руджеро, его преданность и способность много трудиться для достижения цели.

"Что же делать? — билось в сознании. — Как обратить его?" Колдун захрипел и широко раскрыл глаза, в которых читалась мольба о спасении. Паоло вдруг показалось, что тело чернокнижника окутано едва заметною дымкой. Он протер глаза, но облако не исчезло, напротив, еще сгустилось, приобретая неприятный цвет. Грязно-зеленые клубы смешивались с черными, расплывались причудливым узором, напоминавшим пятна лишайника на сырой земле. Дымка льнула к груди Руджеро, колыхалась при каждом вздохе. Ноздри графа нервно раздулись: загадочный туман обрел запах — вернее, тень запаха, едва ощутимую, но оттого не менее отталкивающую. В ней сплетались слабые оттенки плесени и прелых листьев, отдаленные нотки старости и лежалой рыбной требухи. Облако вызывало в Паоло омерзение и одновременно притягивало его, вызывая уверенность: так и должно быть. Он способен видеть то, что недоступно смертным.

Граф вышел из комнаты, остановился в длинном коридоре, огляделся. Возле двери переминался с ноги на ногу растерянный Луиджи, вокруг которого висел пованивающий козлом и мочой коричневый туман. Пробегавшую мимо молоденькую служанку окутывало голубоватое облачко, издававшее нежный аромат ириса. Вторая девушка, несшая поднос с питьем для чернокнижника, была окружена бледно-розовой дымкой с притягательным запахом ванили. Обеих служанок наняли совсем недавно. А вот третья, появившаяся на лестнице, выглядела далеко не так привлекательно в объятиях болотно-зеленого марева, распространявшего гнилостное амбре. Эта девица была похотлива, неразборчива и жадна. Паоло вытянул перед собою руку: его облако было тревожного алого цвета и пахло кровью. Внезапно пришло понимание: он видит и обоняет человеческую сущность. Отголоски души, цвет и запах грехов и добродетели. Граф улыбнулся: это обстоятельство было как нельзя кстати.

Вернувшись в комнату, он увидел, что у колдуна начинается агония. Паоло решился: припал к шее Руджеро и впился в нее зубами, всей темной душою желая, чтобы свершилось преображение. Кровь чернокнижника была невкусной, отдававшей разложением, и граф сумел сделать всего один глоток. Но при этом он вдруг ощутил, как рот наполняется сладким ядом, который стекает с клыков, проникая в кровь Руджеро, превращая, преображая его, убивая и даруя новую, бесконечную жизнь…

Чернокнижник в последний раз дернулся и замер, закрыв глаза. Лицо его было счастливым и умиротворенным. Утерев губы, Паоло вышел из комнаты.

Луиджи с надеждой спросил:

— Вы спасли его, господин?

— Будем надеяться, — устало кивнул граф. — На всякий случай перенеси его в подвал, надежно запри и проверяй несколько раз в сутки. Неизвестно, как скоро произойдет обращение.

К вечеру счастливый Луиджи сообщил:

— Проснулся Руджеро. Только вот злой как сам дьявол: рычит и на дверь бросается.

Граф остался спокоен, но в душе ликовал: обращение свершилось! Теперь у него будет клан, а у покровителя клана — новые слуги.

— Вот тебе деньги, — сказал Паоло, протягивая слуге позвякивающий мешочек. — Как совсем стемнеет, иди на улицу. Найми трех блудниц и приведи их в подвал. Да только сам не заходи и не забудь быстро захлопнуть за ними двери.

"Трех должно хватить, — рассуждал он про себя, — Руджеро всегда был хил и слабосилен".

Луиджи выполнил приказ. Вернулся из подвала напуганный и трясущийся:

— Уж больно он там лютует, господин!

Под утро Паоло сам отправился навестить чернокнижника. Тот мирно дремал в углу, неподалеку лежали изуродованные трупы женщин. Граф вывел новообращенного стрикса наверх. На следующую ночь Луиджи, вооружившись заступом, закопал в саду тела жертв.

Теперь Паоло охотился не один, его сопровождал Руджеро. Внешность колдуна не изменилась, он лишь сделался чуть бледнее, да на шее с левой стороны остались два округлых белесых шрама от клыков графа. Теперь его окружала красноватая дымка, хотя и не такая яркая, как у самого Паоло. Наблюдая за чернокнижником, Паоло пришел к выводу: несмотря на множество перемен, произошедших в результате обращения, ум Руджеро остался таким же острым и пытливым. Колдун по-прежнему был склонен к науке, и даже больше чем прежде стремился к познанию. То же Паоло мог сказать и о себе. Приобретя бессмертие, они оба сохранили способности и умения из прошлой жизни. Это облегчало поиск тех, кто должен был присоединиться к новой семье делла Торре.

Граф решил начать с охраны. Важнее всего было обезопасить себя. Что требовалось от тех, кто станет его защищать? Конечно, бесстрашие, а еще безоговорочная преданность и способность пожертвовать собою ради господина. Конечно, придется проверять людей, на это уйдет время. Всех, кто охранял его раньше, он убил в ночь перерождения, а новые еще не заслужили доверия. Он мог полностью доверять лишь Руджеро и Луиджи. Но колдун никогда не был способен к воинскому делу, не разбирался в оружии и был немного трусоват. А вот Луиджи обладал недюжинной физической силой, поистине львиной смелостью и любил подраться. К тому же как-то в порыве откровенности он рассказал графу, что в юности поступил на военную службу, но спустя два года в пылу ссоры зарезал своего товарища, сбежал и прибился к шайке разбойников.

Призвав слугу в богатую оружейную залу, где хранились великолепные доспехи, мечи, щиты, кинжалы, луки и даже цагры, повидавшие Крестовый поход, Паоло спросил его:

— Ты все еще хочешь быть стриксом, мой верный Луиджи?

— Да, господин!

— Хорошо. Но прежде хочу предложить тебе новую службу. Ты возглавишь мою охрану.

— О, мой господин! — в порыве благодарности Луиджи опустился на колени.

— Тогда возьми, — Паоло протянул ему меч мавританской работы.

Граф заранее выбрал его в оружейной, для чего пришлось долго перебирать клинки. Меч был средней длины, с рукоятью и полукруглой крестовиной из слоновой кости, искусная резьба на которых изображала переплетенные растения. Церковных символов в узорах не было.

— Но, господин! — вскричал слуга, приняв клинок и держа его на вытянутых руках. — Я простолюдин, и мне не позволено владеть оружием знати!

— Скоро твоей родовитости сможет позавидовать любой дворянин, — усмехнулся Паоло, поднимая церемониальный меч, передававшийся из поколения в поколение, и касаясь клинком плеча Луиджи. — Потому что ты станешь членом самой великой семьи. Посвящаю тебя в рыцари клана делла Торре. Будь храбр.

Слуга благоговейно поцеловал подаренный ему меч:

— Я клянусь, мой господин! Благодарю вас! Я всю жизнь мечтал о таком…

— Выбери себе щит и доспех, — сказал граф. — Только избегай тех, где изображены кресты либо другие церковные символы. Ты будешь носить цвета семьи делла Торре и повсюду следовать за мною.

Луиджи коротко выдохнул, не веря своему счастью.

Он смотрел на меч так, словно это было самое прекрасное зрелище на свете. В глазах горел восторг, и Паоло понял: он сделал правильный выбор. Этот человек — воин по духу, он любит оружие, как обычные люди любят жизнь. И в благодарность за щедрые дары и доверие Луиджи будет верно служить своему господину.

— Ты должен набрать охрану, — произнес граф.

— Только вот рыцари-то со мною говорить не захотят…

— Ничего, рыцари были и останутся при мне. Позже я займусь ими сам. А ты найди мне головорезов из народа, которые не остановятся ни перед чем и ради бессмертия не побоятся служить самому Зверю. Только пока никто из них не должен знать, что я стрикс.

Луиджи почесал в затылке:

— Добро, господин. Я знаю места, где можно найти таких людей. Проведаю старых друзей…

— Пусть они будут не только сильными, ловкими, но и не самыми уродливыми, — полушутя заметил Паоло. — Возможно, мне придется смотреть на них целую вечность…

Спустя три дня в замок делла Торре стали приходить первые наемники. Граф сам беседовал с каждым из них, уделяя большое внимание их дымке, выбирая тех, у кого она имела как можно более отталкивающий вид и запах, а после отправлял под начало Луиджи. Бывший слуга сжился со своею новой ролью, проникся важностью дела и принялся безжалостно муштровать свежеиспеченных охранников, устраивая им учения и проверки. Прирожденный воин, он был счастлив уже тем, что может просто выполнять свое предназначение.

Между тем, по Милану ползли недобрые слухи.

— Мой господин, я считаю, разумнее будет прекратить охоту, — сказал однажды Руджеро, вернувшись с рынка. — Народ начал поговаривать о нечисти, нежити и даже о стриксах. Подеста распорядился усилить ночные дозоры, а начиная с сегодняшней ночи, в каждый караул будет входить священник или монах.

Паоло согласился. Он уже знал, что никакая сила детей ночи не справится с молитвою священника. Следовало затаиться хотя бы на время, переждать, пока город успокоится и забудет страшные происшествия.

В тот же день граф купил шесть молодых рабынь, каждую из которых окружал аппетитный флер юности и невинности, провел их в дом потайным ходом и поселил в подвале, приковав каждую цепью к стене. Девушек хорошо кормили, поили дорогим вином, содержали в чистоте. Спали они на теплых подстилках, одеты были в добротные рубахи. Еду и воду для мытья носили в подвал только Луиджи и Руджеро, остальные обитатели замка даже не догадывались о существовании несчастных. Рабыни служили двум стриксам живыми сосудами для крови. Еженощно Паоло со своим помощником спускались в подвал, брали каждый по девушке и насыщались, стараясь не обескровливать их настолько, чтобы это привело к смерти. На следующую ночь брали другую пару, потом — третью. По расчетам стриксов, двое суток были достаточным сроком для восстановления крови. Но спустя месяц — то ли от истощения, то ли от ужаса, все рабыни умерли. Граф тут же купил новых. Это было не так уж дорого и вполне безопасно.

Однажды, жарким августовским днем, миланцы могли видеть, как мадонна Анджелика, прервав свое добровольное затворничество, покинула унылый дом и отправилась прочь из скованного страхом города в Турин к своему брату Умберто ди Грассио. Юная вдова в траурном одеянии уселась с детьми в паланкин. Четверо сильных рабов подхватили носилки и в окружении шести охранников двинулись прочь от дома делла Торре, чтобы присоединиться в пути к торговому каравану. "Кто же захочет оставаться в таком унынии? Ведь горе гуляет по замку, — нашептывала торговкам молодая служанка. — Да и непристойно это, — ханжески поджав хорошенькие губки, добавляла она, — вдове с вдовцом жить под одной крышей. Пусть наш бедный господин и болен, но все же он мужчина… Так что улетела кроткая голубка, храни ее Пречистая дева, и голубят с собою забрала…"

Спустя две недели город потрясла страшная весть: на караван, с которым ехала мадонна Анджелика, напали разбойники. Душегубы не пощадили никого — ни женщин, ни детей…

Постепенно в городе забылись слухи о чудовище, и Милан зажил своей обычной жизнью.

Граф не торопился с созданием клана, памятуя, что впереди у него бесконечная жизнь. Пока он лишь составлял список возможных соратников, изучая их силу и слабости.

Все шло именно так, как задумал Паоло, и лишь одно обстоятельство омрачало его существование. Часто стены дома делла Торре словно давили на него, и сам воздух сгущался вокруг, охватывая графа коконом ужаса. И тогда на душу наваливалась тоска, сердце сжимал страх. Этого не чувствовал никто, кроме самого Паоло и Руджеро. Только стриксы ощущали действие молитвы фра Никколо. Священник по-прежнему оставался пленником в подвале, где его держали на хлебе и воде. Изможденный, прикованный цепями, с кляпом во рту, он не сдавался и молился мысленно. Даже этого хватало, чтобы стриксы ощущали приступы ужаса. Много раз чернокнижник предлагал разделаться с фра Никколо, но граф отказывался. Он считал, что смерть была бы слишком легким исходом для докучливого священника. Паоло задумал обратить упрямца, восторжествовав тем самым над его Богом.

Он не желал признаваться даже самому себе, что его пугает бесконечная вера священника, и, памятуя, как однажды чуть не погиб от молитвы, все откладывал момент обращения. Но когда атмосфера в доме сделалась невыносимой, граф решил действовать. Глубокой ночью, сопровождаемый Луиджи и Руджеро, он спустился в подвал. Фра Никколо, сидевший в углу, даже не пошевелился при их появлении. Он был худ и истощен, истлевшая ряса болталась на нем, подобно мешку, зато его окутывал шлейф, нежно светящийся в темноте, пахнущий дождем и свежескошенной травой. Взглянув в изможденное лицо, Паоло увидел, что глаза священника, полуослепшие от темноты, сохранили фанатичный блеск. Графу сделалось дурно: фра Никколо принялся молиться с удвоенным жаром. Сейчас священник находился под защитой своей веры, и стрикс не мог даже приблизиться к нему.

— Мой господин, позвольте, я отрублю ему голову! — воскликнул Луиджи, заметив, как болезненно искривилось лицо Паоло.

— Нет, не нужно. Просто ударь его так, чтобы он потерял сознание, — ответил граф. — Да смотри не переусердствуй! Он нужен мне живым.

— Тоже мне, ценное добро, жизнь-то его, — едва слышно пробурчал охранник, но приказание выполнил в точности.

Удар могучего кулака свалил фра Никколо с ног. Паоло сразу почувствовал облегчение. Он с опаской подошел к неподвижному телу, склонился над ним и прислушался: сердце билось. Граф вонзил зубы в шею священника, почувствовал, как яд обращения стекает по клыкам, проникая в рану. Кровь показалась ему удивительно вкусною, но он сплюнул, боясь, что она может принести ему вред. Поднявшись в комнаты, тщательно прополоскал рот.

На следующую ночь Паоло со слугами снова пришел в подвал. Фра Никколо по-прежнему неподвижно лежал на полу.

— Луиджи, посмотри, — приказал граф.

Охранник подошел к священнику, приложил руку к его груди:

— Он мертв.

Лицо фра Никколо было искажено агонией, пальцы скрючены, словно от жуткого напряжения. Рана на шее, нанесенная клыками, исчезла без следа, пропала и светящаяся дымка. Священник, боровшийся до последнего вздоха, умер, но даже в смерти своей сумел победить стрикса.

Мрачнее тучи поднялся граф в свои покои. Всю ночь метался по комнате, как зверь в клетке, под утро же позвал Луиджи и приказал:

— Приведи новую рабыню.

Вскоре охранник втолкнул в опочивальню юную девушку, купленную накануне. Еще не ведавшая, что за судьба ее ждет, но дрожащая от страха перед тем, кто звался ее господином, она жалась к холодной стене, глядя на Паоло полными слез глазами. Она была вывезена из северных земель, где зимы долгие и ледяные, а солнце скупо даже летом, где лижет каменистые берега злое свинцовое море, и всегда уныло поет ветер. Торговцы сберегли рабыню для покупателя, сохранив ее девственность и необычную, холодную красоту. Кожа, нетронутая солнцем Италии, была бела, как снега ее родины, волосы мягкостью и цветом напоминали степной ковыль, а в глазах словно отражалось серое небо, под которым она выросла.

Граф молча поманил девушку пальцем, и она двинулась вперед. Шла медленно, запинаясь, до боли прикусив бледные губы. Ее окружало облако, легкое и неуловимое, как дымка, что стелется поутру над мокрой от росы травой. Рабыня приблизилась, и Паоло вдохнул ее запах. Ноздри чувственно затрепетали: аромат, исходящий от девушки, был великолепен: родниковая вода, трава и слабый оттенок полыни.

— Ты понимаешь меня? — спросил он.

Беловолосая сжалась, словно ожидая удара, что-то тихо проговорила на своем языке — тягучем, медленном.

— Это хорошо, — одобрительно кивнул граф. — Это позволит соблюсти чистоту эксперимента.

Подойдя к девушке вплотную, он обнял ее, с силой прижал к себе. Несчастная слабо вскрикнула, думая, что этот худощавый черноволосый человек с пресыщенным взглядом собирается надругаться над нею. Но Паоло хотел скверны не для ее плоти, а для ее души.

Медленно, наслаждаясь каждым мгновением, он провел языком по белой шее. Упиваясь ароматом чистой девичьей души, длил предвкушение, оттягивал неизбежное. Верхняя губа задралась, оголяя огромные клыки, на руках выросли острые когти, впились в трепещущее тело рабыни. Терпение давалось ему с трудом, желание выпить девушку до последней капли становилось все сильнее. И все же граф сдержался, напомнил себе, что должен провести опыт. Мысленно призвав способность к обращению, почувствовал, как по клыкам стекает яд — не тот, который заставляет жертву вампира перед смертью испытать наслаждение, а тот, что за день делает из раненой добычи яростного охотника.

Впившись в шею рабыни, Паоло сделал глоток восхитительно чистой, благоухающей, с приятной горчинкой, крови. Снова сдержавшись, неохотно оторвался от девушки. Та без чувств опустилась на пол. Вызвав Луиджи, граф отрывисто проговорил:

— В подвал. Да запри отдельно от остальных. — И, не в силах бороться с распаленной страстью, добавил: — Приведи мне другую…

С этой он уже не стал сдерживаться. Набросился, едва она появилась на пороге. Захлебываясь, жадно глотал кровь, терзал зубами податливое тело. Опомнился, лишь поняв, что сжимает в объятиях похолодевший труп.

Минул день. Спустившись в подвал, Паоло нашел обращенную мертвой. Он приказал привести новую девушку и опять попытался прибегнуть к помощи своего дара. Но и эта рабыня умерла. И снова, и снова… все они погибали, отравленные ядом обращения.

Убив пятерых, граф смирился с неудачей и погрузился в работу над трактатом. "Обращение принимается душою, — писал он, торопливо скрипя пером по пергаменту. — Лишь тот, кто желает его как жизни, стремится к нему всеми силами ума и сердца, может быть принят в легион Зверя. Душа человека, который не знает о том, что его хотят обратить, или же душа, отторгающая сущность стрикса, не подвержена искажению. Отсюда следует второй закон детей ночи: обратить человека против его воли невозможно".

Глава 4

Владивосток, ноябрь 2009 года

Четыре дня прошли почти впустую. Сергей пытался повторить путь официального следствия. Родственников и знакомых убитой тревожить, конечно, не стал. Съездил в клуб "DSB", познакомился с официанткой, обслуживавшей столик, за которым сидела Марика с друзьями. Когда он осторожно заговорил о происшествии, девушка выдала ту же реакцию, что и все свидетели по делу об убийстве Алисы. Она довольно подробно описала всю компанию, даже рассказала, что они заказывали, но не вспомнила абсолютно ничего, что было бы связано с Марикой. Жертва маньяка как будто стерлась из памяти всех, кто видел ее в последние часы жизни, перестала существовать в прошлом времени. Убийца старательно подчищал все следы, включая следы в человеческом сознании. Или подчищали за ним. Последнее казалось Сергею более вероятным, очень уж был широкий охват.

Он снова съездил на Миллионку, разыскал мастерскую, где собирались граффити. Художники оказались общительными ребятами, отмалчиваться не стали, документов тоже не потребовали. Только пива попросили купить. А потом, прихлебывая пенный напиток, в красках рассказали, как нашли труп. Ничего нового Сергей не услышал, все это он уже знал от Вовки.

Наведался он и к бабке Глафире, чтобы вернуть нечаянный подарок. Но дверь под обшарпанной вывеской оказалась заперта, окна — занавешены. Сергей немного подождал, но старуха так и не появилась. Пришла только черная кошка, уселась на крылечке, уставилась в глаза, словно угрожала. То ли это она в прошлый раз привела его к гадалке, то ли другая, похожая — Сергей не понял. С четверть часа полюбовался на кошку, потом ушел, решив вернуться еще раз.

Сергей по два раза в день звонил Силантьеву, чтобы узнать новости из первых рук, но тот все время отвечал: "Еще не готово, очень трудный материал. Проверяю тут одну гипотезу…" Голос у генетика при этом был озадаченный, будто он и сам толком не верил в собственные слова.

Наконец на пятый день, ближе к вечеру, Сергей, дозвонившись, услышал долгожданное:

— Результаты готовы…

После этого Силантьев надолго замолчал.

— И что? — поторопил Сергей.

— Я в некотором затруднении, — произнес ученый. — Если хотите разъяснений, вам лучше приехать в клинику. Не по телефону. Жду вас. — И положил трубку.

Спустя час Сергей подъехал к "Центру здоровья и красоты", который располагался на первом этаже двухэтажного особняка старой постройки. Силантьев ждал его в своем кабинете. Холеный, аккуратно подстриженный, одетый в хороший костюм, он походил на преуспевающего управленца. Усадив Сергея в мягкое кресло, генетик нерешительно побарабанил пальцами по столу.

— Владимир сказал, что вы имеете право на доступ к этой информации. Поэтому попытаюсь пояснить… — начал было ученый рассудительным тоном, но потом эмоции взяли верх, и он выкрикнул: — Это невероятно! Невозможно это, понимаете? — от волнения Силантьев даже немного заикался. — С-с-огласно отчету милицейских экспертов, кровь принадлежит животному, а к-к-ожа человеку, так?

— Так.

— А вот фигу им! — азартно выкрикнул Силантьев. — И кровь, и кожа принадлежат одному и тому же существу. Человеку!

Он подскочил и пробежался по кабинету, растеряв всю солидность и ероша черные волосы, так что они встали дыбом, придавая ему вид классического "сумасшедшего профессора".

— Ясно, — подтвердил Сергей, недоумевая, что именно привело ученого в такое возбуждение.

— Но в его ДНК присутствуют фрагменты ДНК животного! — взревел Силантьев, останавливаясь. — Понимаете, что это значит?

— Нет, — честно признался Сергей, который был не силен в биологии.

— Это мутант, если можно так выразиться! Человек-зверь! — генетик нервно расхохотался и снова уселся за стол. — Вроде женщины-кошки или Спайдермена.

— Вы… шутите?

— Если б мне кто-нибудь о таком рассказал, я посмеялся бы в ответ. Но я видел это собственными глазами! Понимаете, Сергей? А, да ни черта вы не понимаете, — тут же спохватился Силантьев, — Очевидно, мы имеем дело с лабораторным существом. Искусственно созданным!

Сергей не верил своим ушам. Их диалог подозрительно напоминал сцену из голливудского фильма, причем снятого по дешевому комиксу. Если бы он не знал ученого как человека рассудительного, делового и даже респектабельного, подумал бы, что тот издевается или просто в одночасье сошел с ума.

— Я полагаю, он… оно… — продукт секретных лабораторий, — говорил между тем Силантьев. — Вряд ли природа способна создать нечто подобное.

— Ладно. Допустим…

— Не допустим, уже не допустим! Это уже не гипотеза, а доказанный факт, — Силантьев схватил со стола какие-то бумаги и потряс ими в воздухе, очевидно, в подтверждение этого самого факта.

— Хорошо. Но о каком животном идет речь?

— А вот это самое потрясающее! Судя по фрагментам ДНК, это crocuta crocuta. — Генетик откинулся на спинку кресла и торжествующе взглянул на собеседника.

— А по-русски можно? — робко попросил Сергей.

— Простите. Пятнистая гиена, вот что это такое. Кровь и кожа принадлежат гибриду человека и гиены, — пояснил Силантьев, успокаиваясь.

Сказанное не укладывалось в голове. То есть совершенно.

— И как этот… это выглядит? — недоверчиво спросил Сергей.

Ученый задумался:

— Да откуда мне знать? Это уже к фантастам… Может, как человек. А может, как гиена. Но я предположил бы нечто среднее. Человек с видовыми признаками гиены. Или гиена с видовыми признаками человека…

Сергею почему-то представился египетский бог Анубис, статуэтка которого, привезенная знакомым из Египта, стояла дома на книжной полке. Только у того голова шакалья… Мысленно заменив ее на ухмыляющуюся морду гиены, Сергей едва не содрогнулся. Если допустить, что Силантьев ничего не путает, то по ночному Владивостоку бродит ужасающее существо. Как же страшно было бедной Алисе, когда на нее напала такая омерзительная тварь! Но как быть с показаниями фейсконтрольщика? Тот ясно сказал: Алиса ушла с парнем. Не с Анубисом и не с гиеной. С парнем! А такое уродливое существо должно скрываться от людских глаз. С гиеньей-то башкой на плечах по городу не пройдешься и в клуб не явишься… "Да нет, — одернул он себя, — это уже из области фантастики. Даже если анализы не врут, скорее всего, маньяк — обычный человек, просто у него какой-то сбой в ДНК".

— А вы знаете, это серьезное научное открытие, — медленно проговорил Силантьев. — Настоящий прорыв в генетике!

— Поймать бы это… открытие, — сквозь зубы процедил Сергей.

— Его обязательно нужно оставить в живых, — взволновался Силантьев. — В научных целях! Это уникальное существо, поймите!

Сергей неопределенно кивнул.

— Следователь уже в курсе?

— Владимир приезжал днем, и я передал ему заключение. Весь вечер мне названивают из экспертной лаборатории. Они там на ушах стоят, никак не хотят верить. Я их понимаю… Обещал проделать анализы еще раз. Хотя… я и без того повторял их неоднократно.

— И все же я позвоню завтра, хорошо? Может быть, какая-то ошибка.

Распрощавшись с Силантьевым, Сергей поехал домой. К тому времени, как он поставил машину на стоянку, окончательно стемнело. На стоянке ярко светил прожектор, на улицах зажглись редкие фонари, разлив на асфальте лужицы жидкого синеватого света.

Но до пустыря, через который Сергей шел к своему дому, не доходили ни лучи прожектора, ни тем более свет фонарей. Другой дороги не было. С одной стороны стояла сплошная стена гаражей, с другой — топорщился сухой травой обрывистый склон.

Они возникли словно ниоткуда, вынырнули из тумана. Четверо молодых парней. Двигались настолько бесшумно, что Сергей не заметил их приближения. А когда заметил, было поздно — парни взяли его в кольцо.

Сначала он принял их за местных наркоманов, ищущих деньги на дозу. Но для полудохлых от героина гопников парни вели себя слишком уверенно: не оглядывались, боясь появления патруля, не переговаривались, подбадривая друг друга.

Молчаливое кольцо стягивалось. По опыту зная, что в подобных случаях все решает натиск и быстрота, Сергей стремительно шагнул вперед и ударил первым. Стоя на месте, парень сделал плавное и одновременно неуловимо быстрое движение, отклонившись назад. Его тело неестественно выгнулось, как будто у человека не было позвоночника. Кулак Сергея, который должен был свернуть ему нос, лишь безобидно вспорол насыщенный туманом воздух. Остальные нападающие невозмутимо наблюдали за происходящим. Сергей попытался достать другого, но тот скользнул в сторону, и снова удар не достиг цели. Парни закружили вокруг Сергея, не нападая, но и не давая ему возможности выйти из кольца. Они совершали невероятные прыжки, изгибались, словно гуттаперчевые, уходя от ударов, подскакивали совсем близко и тут же исчезали. Этот шутовской танец все ускорялся, сливаясь в безумный вихрь. Парни как будто издевались, демонстрируя свои возможности, наслаждались превосходством над сильным, но все же обычным человеком. Их движения были настолько быстры, что Сергей уже не мог их уловить, замечая вокруг себя только мельтешение желтых огоньков. В какой-то момент он понял, что это светятся в темноте их глаза, горят, как у диких зверей. С этой секунды происходящее казалось страшным сном — настолько дико было то, что Сергей видел перед собой.

Вдруг одна из тварей, отделившись от вихря, прыгнула на Сергея, сбила с ног. Он упал навзничь и оказался прижатым к земле. Попробовал освободиться, но существо, только что порхавшее как бабочка, оказалось поразительно тяжелым. Придавив грудь Сергея коленом и положив на шею холодную руку, оно начало медленно сжимать пальцы. Демоническая пляска прекратилась. Остальные трое остановились рядом, с интересом наблюдая за расправой. Растопырив пальцы, Сергей попытался ударить существо по глазам, но оно легко уклонилось.

Перед глазами замелькали разноцветные круги, мир вокруг расплывался. Из последних сил борясь с удушьем, Сергей зашарил по земле в поисках камня. Как назло, ничего не подворачивалось под руку. Сознание медленно покидало его, и только вспыхнувшая в душе ненависть заставляла держаться. Ногти — нет, когти, длинные, острые когти твари впивались в кожу. Существо склонилось к Сергею, словно собираясь поцеловать. Совсем близко он увидел его горящие глаза и ощутил сладковатый запах разложения, исходивший из глумливо ухмыляющегося рта.

— Не ле-с-с-сь в это дело, — прошипела тварь, — не лес-с-сь, не копай, хуже будет…

Захрипев то ли от удушья, то ли от бессильной ярости, Сергей дернулся, неловко ударив рукой по собственному боку, и почувствовал боль. Есть! Он сунул руку в карман, выдернул стилет, который не сумел вернуть бабке Глаше, и изо всей силы всадил его в живот существа.

В этот момент он не думал ни о чем, движимый лишь жаждой мести, стремлением поквитаться с нападавшим.

Результат превзошел все ожидания. Стилет вонзился в тело по самую крестовину, вошел так легко, словно под острием была не живая плоть, а кисель. Рука не ощутила сопротивления. Сергея оглушил истошный крик, перешедший в визг. Пальцы твари разомкнулись, отпуская истерзанное горло. Сергей сделал судорожный вдох и замер, парализованный ужасом: лицо существа пошло волнами, сделалось бесформенным, будто мягкая глина под руками невидимого скульптора. Из-под обычной, в общем-то, незапоминающейся человеческой физиономии проступали черты зверя. Лицо удлинялось, делаясь похожим на хищную морду, губы вздернулись, показывая крупные клыки. Казалось, вот-вот — и парень окончательно перекинется в животное. Но метаморфозы прекратились, а на лице существа застыла уродливая до нелепости маска, совмещающая в себе черты человека и зверя.

Тварь задергалась и повалилась на Сергея. Провернув стилет в ране, чем вызвал новый вопль боли, Сергей с трудом скинул противника и дернул оружие на себя. Он вскочил на ноги и приготовился отражать новые атаки. Но существа не спешили нападать. Они осторожно обошли Сергея, подхватили под руки своего товарища, нырнули в сгустившийся туман и словно бы растворились в нем.

Сергей побрел в сторону дома. Сколько он ни смотрел по сторонам, сколько ни оборачивался — никого не заметил. Твари пропали, будто их и не было. Только стилет, окрашенный кровью, да саднящая боль в горле доказывали, что нападение — не плод больного воображения.

***

Он вошел во вкус. Хотел остановиться, да не мог. Его снедала не жажда, но память о ней — о тех днях, когда он, задыхающийся, захлебывающийся собственной злобой, метался по тесному подвалу, бросался на стены, оставляя на осклизлых камнях глубокие следы когтей.

Когда-то он любил женщин, но одна из них жестоко обманула, предала. Только он понял это слишком поздно, когда ничего уже нельзя было изменить. Правду говорят, что от любви до ненависти один шаг. И вся его ярость обратилась на Евино племя — мягкое, нежное, соблазнительное и бесконечно лживое. Лукавые глаза, плавная походка, легкое дыхание, тонкий аромат, исходящий от волос — пудра, духи и что-то еще, неуловимое, чувственное, делающее женщину женщиной… Когда-то все они — от первой красавицы двора до самой последней дурнушки-служанки казались удивительной тайной, требующей немедленной разгадки. Он бросался, очертя голову, словно в омут, словно в бездну… И только потом, после обращения, понял: никакой загадки нет. Есть ложь, червоточиной в спелом яблоке прячущаяся за прелестным обликом. Женщины слабы, глупы и уязвимы, у них нет ни крепких мышц, ни знаний, ни твердости духа. Они вынуждены мимикрировать, притворяться, подстраиваться. И за многие века достигли в этом искусстве таких высот, что маски срослись с их лицами.

Очарование ушло, зато остались ненависть и охотничий азарт — то, что придавало смысл существованию.

Семья, клан… они тоже лгали, притворялись не теми, кем были на самом деле. Веками носили маски: негоциант, аристократ, целитель, воин, строитель, верная жена, добродетельная мать, невинная дева, учитель, писатель, менеджер, ученый… Жили среди людей, ходили, почти незаметные в толпе. Только звериное, кровавое поднималось изнутри, окутывая их алой аурой — испражнениями души.

Они говорили, нужно скрывать свою суть. Они говорили, нельзя идти на поводу у инстинктов. Говорили, право на охоту надо заслужить верностью и работой на благо семьи. Пили кровь беспомощных, дрожащих рабов, адептов, покорно сцеживавших драгоценную влагу в стакан. Это всегда напоминало ему дойку коров. А сейчас они довольствуются донорской кровью, безликой, упакованной в пошлые пакеты, словно обычная колбаса. Она пресна и не дает главного, что требуется вампиру — духовной энергии. И лишь изредка дети ночи выходят на охоту, давая волю своей сущности. Охота — вознаграждение, приз за службу клану. Не чаще одного раза в месяц на вампира, и только тем, кто достоин. Они говорят, это очень хорошо. В Европе столько убийств привлекло бы внимание.

И он жил по их правилам. Стискивая зубы от жажды убийства и ненависти, терпел, был как все. Старался выслужиться, но получалось редко. А сейчас все изменилось. Оказалось, он нужен семье. Ему поручили важнейшую миссию, и он мгновенно стал вторым по значимости в клане. И теперь можно дать себе волю. Убивать, бесчинствовать, купаться в крови, наслаждаясь агонией жертвы, не особенно заботясь о сокрытии своих деяний. Потому что клан все сделает сам. Потому что у них нет выбора. Потому что теперь им никак нельзя его потерять…

А ее он давно хотел убить. Она раздражала невыносимо. Легкомыслием своим, навязчивым вниманием, непоколебимой уверенностью в собственной красоте, а главное, глупостью. В ней глупо было все: наивно-порочный взгляд круглых голубых глаз, выбеленные волосы, взбитая челочка, вызывающие одежки. Кукла Барби из прошлого благополучного века. Символ искусственности, воплощение вышедшего из моды гламура. Аура скучного поросячье-розового цвета, такая же игрушечная, как и хозяйка. Тонкими арабесками по ней — багровые разводы, признак похоти. Ищущий взгляд, который она по глупости своей считала призывным, суетливые движения, постоянная готовность повиснуть на шее… да, ее давно следовало убить.

На этот раз не нужно было даже тащиться в клуб. Он позвонил, предложил встретиться, чем вызвал неприкрытый восторг. Дурочка даже не удивилась позднему звонку, подумала, ему не терпится…

Ему и правда не терпелось, но только желал он не того, чего от него ожидали. Впрочем, почему не того? Кровь и желание, боль и наслаждение всегда были соседями. Не поэтому ли женщины так мечтают о вампире, млеют даже от тех, киношных, суррогатных? Романтика смерти, соблазн декаданса… Страх как предвкушение, укус в шею — как жадный поцелуй. Наслажденье — маленькая смерть, а смерть — большое наслаждение. Последнее.

Он взглянул ей в глаза, проговорил несколько ничего не значащих слов, дал мысленный посыл — и она, зачарованная, покорно уселась в машину. Не было вопросов, обычных в этом случае, не было натужного кокетства, неискреннего смеха. Была лишь любовь — внушенная, а потому абсолютная.

Он долго колесил по спальному району, выбирая удобный двор. Чтобы не было ни ночных магазинов, возле которых толкутся алкаши, ни лавочек, где даже в эту осеннюю пору сидит местная гопота. Нашел — тихий, будто вымерший в этот поздний час, с трех сторон огороженный пятиэтажными домами. Равнодушные темные окна, ржавый фонарь, единственный, мужественно продолжающий светить, несмотря на разбитое стекло. Голые тополя, покачивающие ветками под порывами ноябрьского ветра. И в середине двора песочница под наивным деревянным грибком, облупленным и словно озябшим.

Вышел из машины, подал руку, повел ее туда — к воняющему кошатиной, засеянному бычками, серому квадрату. По слипшимся прелым листьям, которые никто не озаботился убрать. Девушка была послушна, непривычно молчалива. Остановилась возле гриба, смотрела в глаза, ждала чего-то. Он усмехнулся, медленно, растягивая сладкое ожидание, протянул руку, отвел в сторону прядь белокурых волос, на ощупь будто ненастоящих, кукольных. Нежно погладил шею, вызвав полный неги стон. Он любил этот момент — балансирование на грани, переход к истинной сущности. Когда все тело охватывает тягучая, томительная боль, а душа заходится в немом ликующем вопле. Пальцы удлинились, выпуская кинжалы когтей, рот растянулся в хищном оскале. Он знал, что сейчас лицо его изменилось, превратилось в подобие звериной морды.

Она не видела. Не каждому дано видеть истинный лик зверя, отражение искаженной души. Для нее он так и остался прекрасным принцем. Все девушки — добрые и злые, алчные и бескорыстные, невинные и не очень — мечтают о принце. Потому и носят маски, потому и лгут, желая поймать добычу в ласковые сети. Но сами становятся добычей.

Процесс завершился, жажда стала невыносимой. Он в последний раз взглянул в глупые голубые глаза, мечтая о серых, внимательных, желая, чтобы на месте этой была другая — окруженная прозрачной голубоватой дымкой, пахнущая лесными цветами, скромная, русоволосая, простая и естественная, как сама жизнь. Но нет, она недоступна. И никогда не будет принадлежать ему. Никогда он не узнает вкуса ее крови…

Белоснежные острые клыки вонзились в девичью шею, в то заветное местечко, где билась под кожей голубоватая жилка. Он жадно сделал первый глоток крови, свежей, пряно пахнущей. Кровь пьянила, дарила ощущение бесконечного счастья, наполняла безумием. Он упивался ею, утоляя жажду тела и души, пожирал энергию жертвы, ее жизнь.

Потом, когда она содрогнулась и обмякла, он глубже погрузил клыки в плоть, рванул на себя, выдирая гортань, скрывая следы вампирского укуса. И отпустил. Мертвое тело нелепым кулем упало на промерзлую землю.

Утром дом проснется, захлопают двери, и люди найдут ее, куклу Барби в пушистом полушубке и короткой юбочке. Сломанную, но все еще красивую куклу, с выражением блаженства на бледном фарфоровом лице.

Он достал из кармана пачку влажных салфеток и двинулся к машине, на ходу утирая окровавленные губы. На прощание обернулся и взглянул: мертвая, она выглядела лучше. Не так глупо.

***

"Привет, малыш. Рано ты встаешь"

"Привет. Собираюсь в универ. А ты почему не спишь?"

"Перевязка, — печальный смайлик, утирающий слезы платочком, — Скууучно. Я скучаю по тебе"

"Я тоже"

"Приедешь сегодня?"

"Конечно. Как обычно. А сейчас мне уже пора. Пока!"

"Жду, жду, жду…" — и ряд сердечек.

Даша закрыла окошко мейл-агента, выключила компьютер. Придет ли сегодня? Денис еще спрашивает! Да она готова была проводить в клинике дни и ночи напролет, забросив учебу и забыв о брате. Сидела бы рядом, держа в руках прохладную ладонь, смотрела в волшебные глаза, слушала бархатный голос. Или сторожила бы сон Дениса, когда он, утомившись, задремывал посреди разговора. Он был еще очень слаб. И Денис постоянно нуждался в ее присутствии. При виде Даши его взгляд сиял искренним счастьем, и казалось, у него даже улучшалось самочувствие, переставали мучить боли. Как хорошо было, когда из-за пролитой в корпусе ртути отменили занятия! Но корпус вот уже три дня как очистили, учеба возобновилась. Даша с Денисом попробовали было соврать, говорили, что пар еще нет, но Рэм Петрович, довольный тем, что сын идет на поправку, мягко пресек их попытки не разлучаться.

— Молодежь, я все понимаю, — говорил он с добродушной улыбкой, — И очень хорошо помню себя в вашем возрасте. Но и вы меня поймите: не могу я допустить, чтобы Даша пропускала занятия. И ночевать здесь я вам, Дашенька, тоже не разрешаю. Не то чтобы мне жалко было места или я не доверял вам, друзья мои. Но что подумает Дашин брат? Не стоит волновать человека понапрасну. Знаю я, какими ревнивыми и подозрительными бывают мужчины, когда речь заходит о дочерях и младших сестрах.

Ребята пытались возражать, но профессор, пряча усмешку, безапелляционным тоном заявлял:

— Часы посещения — с трех до восьми. И ни минутой больше!

Также он настоял, чтобы в клинику и из клиники девушку возил его личный водитель.

— Поскольку вы навещаете моего оболтуса, которому от этого явная польза, я должен хоть как-то вас отблагодарить, — сказал Рэм Петрович, когда Даша попыталась отказаться, — К тому же, я здесь старший, значит, отвечаю за вас обоих. И не спорьте, Дашенька, Саша будет каждый вечер в вашем распоряжении.

В этом был весь профессор. Подтянутый, худощавый, чисто выбритый, он кипел энергией и, казалось, умудрялся находиться в нескольких местах одновременно. Иногда он казался суховатым, но забота его была деятельной. Он привык брать на себя ответственность: за клинику, пациентов, за сына. И так же, спокойно, без лишних эмоций, принял ответственность за Дашу. Едва девушка заходила в клинику, к ней подбегала медсестричка и отводила в кафе. "Распоряжение Рэма Петровича, — пояснила медсестра, когда Даша попробовала сослаться на отсутствие аппетита. — Он сказал, что вас обязательно нужно кормить обедом". В голосе ее прозвучала святая уверенность в правоте профессора, и готовность во что бы то ни стало выполнять его приказ. Даша больше не пыталась оспаривать авторитет Рэма Петровича, а вскоре привыкла к его ненавязчивой опеке.

Профессор появлялся дважды в день, осматривал сына и снова возвращался в свой офис, на основную работу. Управляла клиникой его жена. Впервые увидев эту стройную светловолосую женщину, Даша была поражена ее невероятной красотой. Высокая, изящная, с царственной осанкой и безупречными манерами, она выглядела настоящей аристократкой. Большие синие глаза, тонкий нос, правильные очертания губ, высокие скулы — прекрасное, холеное лицо, на котором почти не было морщинок. Даша не очень разбиралась в одежде, но у нее не возникло никаких сомнений, что и простой элегантный костюм, подчеркивающий цвет глаз Анастасии Станиславовны, и легкая белая шубка, замечательно гармонирующая с ее волосами, стоят больших денег. Девушка даже ощутила приступ неуверенности в себе: все они, Ладимирские, так красивы, так богаты и благополучны — примут ли ее, обычную и незаметную? Яна смотрелась бы рядом с ними гораздо лучше…

Но увидев, с какой любовью Анастасия Станиславовна смотрит на сына, Даша вдруг успокоилась. И правильно сделала: мама Дениса встретила ее доброжелательно. Поблагодарила за то, что уделяет столько внимания сыну, пожелала хорошего дня и вышла, тактично оставив парочку наедине. Даша увидела ее только вечером, уходя из клиники.

Денис поправлялся, но очень медленно. Он много спал, почти ничего не ел, и видно было, что ему трудно говорить.

— Рана серьезная, — пояснял Рэм Петрович, — задето легкое. Но вы не волнуйтесь, Даша. Все самое плохое позади. Обещаю: он скоро встанет на ноги. Динамика хорошая, процесс заживления стабильный.

Вчера профессор разрешил сыну пользоваться ноутбуком. Правда, не больше пятнадцати минут — утром и вечером. Все отпущенное ему время Денис тратил на переписку с Дашей. И как же коротки для обоих были эти драгоценные минутки…

С сожалением взглянув на темный экран монитора, Даша быстро собралась и спустилась на улицу, где ее уже ждал в машине Сергей. Вчера брат все же настоял на том, чтобы отвозить ее на учебу. Он порывался и забирать Дашу из универа, но она решительно воспротивилась, сказав, что пишет курсовую и проводит много времени в библиотеке. И ей, мол, будет стыдно перед подругами, что ее чрезмерно опекают. Сергей, не вникавший в дела сестры, и понятия не имевший, есть ли у нее подруги, поверил. Неохотно отказавшись от своей идеи, попросил Дашу возвращаться домой дотемна. Но самого его по вечерам частенько не было дома, а Саша, водитель Рэма Петровича, исправно доставлял ее до подъезда, так что причин для беспокойства Даша не видела. Она не захотела рассказывать брату о Денисе, понимая, что случай с его ранением обязательно напугает Сергея. В свою очередь, брат тоже не торопился делиться тем, где пропадает целыми днями. Обоих это устраивало. Они оба немножко лгали из любви друг к другу, при этом каждый верил преподнесенной лжи.

Учебный день начался как обычно. Дашу по-прежнему никто не замечал. Отношения с Денисом не сделали девушку более популярной. Одногруппники поудивлялись пару дней, побросали любопытные взгляды, да и привыкли. Только теперь девушки стали сторониться ее — то ли из зависти, то ли из-за нежелания обижать Яну. Парни же, как и прежде, не обращали особого внимания.

Сама Яна держалась молодцом: казалось, ее ничуть не задел поступок Дениса, который любая девушка сочла бы предательством и оскорблением. Но черноволосая красавица оставалась улыбчивой и невозмутимой. Она не бросила сопернице ни одного упрека, не позволила себе даже косо посмотреть в ее сторону. Дашу поражало такое поведение. Представляя себя на месте Яны, она понимала, что не сумеет пережить расставания с Денисом. Вот прямо возьмет и умрет, если тот ее бросит. В конце концов она решила, что Яна просто никогда не любила Дениса, поэтому и не переживает сейчас. Возможно, уже нашла другого — такие девушки в одиночестве долго не остаются. По неопытности Даша не предположила, что Яна слишком горда, чтобы дать боли и ревности прорваться наружу.

Первой парой был семинар по истории России. Молодая преподавательница Алена Игоревна опрашивала студентов по очереди, вызывая каждого, кому были заданы доклады, к небольшой кафедре.

— Итак, тема нашего семинара — реформы Петра Великого. Первый вопрос — предпосылки реформирования. Кто его готовил? — преподавательница взглянула на лежавший перед нею список. — Круглова, пожалуйста.

Даша вышла к кафедре, как всегда, ощущая неловкость из-за того, что вынуждена выступать перед группой. Впрочем, большинству не было до нее никакого дела. Студенты лишь делали вид, что слушают, сами же потихоньку занимались своими делами.

Рассказав о предпосылках Петровских реформ, девушка вернулась на место. Алена Игоревна, одобрительно кивнув и сделав себе пометку в тетради, проговорила:

— А об изменении в сословиях нам расскажет… Ладимирский.

— Он болен, — отозвалась староста.

— Значит, переходим к следующему вопросу. Экономические реформы Петра Великого. Войченко.

— Ее сегодня нет, — староста пожала плечами.

— Очень жаль. Передайте Войченко, что она осложняет себе получение допуска. Но вопрос большой, разбит на две части, так что мы все же услышим сегодня об экономических реформах Петра Первого. И поведает нам о них Тарков.

Староста очень постаралась, чтобы ее голос звучал расстроенно:

— Он тоже отсутствует.

— Замечательно! — Алена Игоревна недовольно нахмурила светлые брови. — Что, они тоже болеют?

— Ага. И как правило, вместе, — подтвердил Костя Левин.

— Видно, что-то очень заразное, — притворно посочувствовал его приятель Макс.

Не успели друзья посмеяться над незамысловатой шуткой, дверь открылась, и в аудиторию вошла декан института. Всегда строгая и невозмутимая дама сегодня явно была взволнована. Вслед за нею вошел полноватый мужчина в милицейской форме.

— Вот, сто одиннадцать эф, — хрипловато проговорила декан. — Студенты, с вами хочет поговорить работник милиции. Прошу отвечать на вопросы максимально точно и правдиво.

Она вышла, а мужчина расположился за кафедрой, неторопливо раскрыл черную папку, достал из кармана ручку, оглядел аудиторию, представился:

— Капитан Ряднов, Степан Викторович, оперативный сотрудник Пушкинского отдела милиции. Кто из вас дружил с Евгенией Михайловной Войченко?

Студенты настороженно переглядывались, мысленно гадая, что случилось. Милиционеру никто не ответил. Женечка, как и Даша, ни с кем не была особо дружна. Только в отличие от Даши, которая не сумела найти общий язык ни с кем из девушек, Женечка не нуждалась в подругах. Она предпочитала мужское общество.

"Дружил. Он сказал — дружил, — вдруг подумала Даша. — Почему в прошедшем времени?" Ей стало страшно, будто надвигалось что-то очень плохое, и от этого плохого всех собравшихся отделяли всего несколько слов капитана. Вот сейчас эти слова будут произнесены, и страшное войдет в их жизнь, и ничего уже нельзя будет изменить.

— А что случилось? — староста задала вопрос, который крутился на языке у всех.

Ряднов немного пошелестел бумагами в папке, откашлялся, потом произнес:

— Евгения Войченко была сегодня ночью убита. Предположительно, стала жертвой маньяка.

У него было усталое, одутловатое лицо — бледная кожа, уныло опущенные уголки губ, намечающийся второй подбородок. Но взгляд, внимательный, острый, перебегал с лица на лицо, отмечая реакцию каждого студента на шокирующую новость.

На минуту в группе повисло тяжелое молчание. Потом вдруг заговорили все разом, зашумели. Алена Игоревна сделала попытку навести порядок, но милиционер предостерегающе покачал головой, продолжая присматриваться и вслушиваться в тревожный гомон. Наконец, когда гул начал постепенно затихать, Ряднов повторил вопрос:

— Так все-таки, кто дружил с Войченко?

Один за другим студенты замолкали, опускали глаза, не желая встречаться с тяжелым взглядом капитана. Староста, помявшись, робко проговорила:

— Тарков Ваня…

— Отлично, — оживился оперативник, — и кто у нас Тарков?

— Его сегодня нет.

— А почему?

Девушка развела руками.

— Угу, угу… — пробурчал Ряднов, что-то черкая в бумагах, — Тогда еще вопрос: кто дружит с Тарковым?

— Женя… дружила. А больше никто.

— Интересная у вас группа, — хмыкнул капитан, захлопывая папку, — главное, сплоченная, мда. Ну ладно. На этом пока все. Возможно, будете вызваны в отделение для дачи показаний. До свидания.

Ряднов вышел. Алена Игоревна возобновила занятие, но семинар не заладился. Вызванные на кафедру студенты что-то мямлили, путались в докладах, отвечали невпопад. Да и сама преподавательница вела занятие, скорее, для галочки.

Всех мучил один вопрос: неужели это Тарков убил Женечку? Студенты перешептывались, строя и отвергая гипотезы, выдвигая предположения и даже не пытаясь изображать интерес к Петровским реформам.

— Нет, ну, он странный, конечно, но чтобы маньяк… — донесся до Даши громкий шепот Насти Кравцовой.

— А почему нет? Почему нет? Ты глаза его видела? — горячо возражала Аня Литвинова. — У него же взгляд убийцы!

— Знаешь, если только по взгляду человека в убийцы записывать, то наш Артурчик первый кандидат, — захихикала Кравцова, кивая на черноглазого анимешника.

— Девчонки, прекратите! — вмешалась Яна. — Человек погиб, а вы цирк устраиваете. Лучше о другом подумайте: в городе появился маньяк. Страшно…

— Да, ужас как страшно, — согласилась Кравцова. — Только не Ваня это, девочки. Нормальный он парень.

Слушая все эти разговоры, Даша пыталась понять, как должна поступить. В отличие от Кравцовой, которая, кажется, питала симпатию к белобрысому парню, она не была полностью уверена в невиновности Ивана. В мыслях четко запечатлелся образ человека, едва не убившего Дениса. Она помнила все до малейших деталей. И сейчас перед мысленным взором снова и снова, будто замедленными кадрами, прокручивался момент нападения. Лестница, заполненная студентами. Разговор девушек за спиной. Человек, растолкавший толпу, на мгновение остановившийся рядом с Денисом. Широкие плечи, стремительные и уверенные, как у хищного зверя, движения… Чем дольше Даша вспоминала, тем больше проникалась уверенностью: это был Иван.

И что теперь делать с этой уверенностью? Рассказать обо всем в милиции? Но вдруг она ошибается? А самое главное, как отнесется к этому семья Дениса? Ведь Рэм Петрович говорил, что не хотел бы связываться с официальными органами.

— Поднимется шум, меня атакуют газетчики, — объяснял он. — Нам не нужна такая реклама. И потом, Даша, самое главное — жизнь и здоровье Дениса. Предать дело огласке значит подвергнуть его опасности. Журналисты наверняка разнюхают, где он находится. А значит, убийца может явиться, чтобы завершить начатое.

Но если ее вызовут в отделение? Можно ли умолчать о своих подозрениях? А вдруг она навредит следствию?

Посоветоваться с Сергеем? Он ведь бывший милиционер, он знает, что положено делать. Но тогда брат точно станет следить за каждым ее шагом, и она не сможет видеться с Денисом. Познакомить Сергея с Ладимирскими? Насколько она знала брата, результат был бы тот же.

Наконец Даша решила поделиться подозрениями с Рэмом Петровичем. Едва дождалась конца занятий, выбежала из универа и как всегда уселась в поджидавшую ее машину. Приехав в клинику, первым делом отправилась не к Денису, а в кабинет профессора.

К ее облегчению, Рэм Петрович оказался на месте. Отложил все дела, усадил взволнованную девушку в кресло:

— Успокойтесь, Дашенька. Вот, выпейте воды, отдышитесь и расскажите, что вас так встревожило.

Слушая сбивчивый рассказ, профессор хмурился, взгляд его становился все более мрачным.

— Это уже более чем серьезно, Дашенька, — медленно, взвешивая каждое слово, произнес он, когда девушка замолчала. — Сейчас речь идет не только о Денисе, но и о той несчастной девочке, которая была убита. А возможно, и еще о многих жертвах маньяка. Одно дело скрыть факт нападения, совсем другое — не поделиться информацией, которая поможет поймать преступника. Я больше не могу просить вас о молчании. Более того, настаиваю на том, чтобы вы дали показания следствию… — Рэм Петрович взял Дашу за руку, взглянул прямо в глаза. — И будьте очень осторожны. Возможно, вам тоже угрожает опасность. Предсказать поведение маньяка очень сложно, и неизвестно, кого он выбрал следующей жертвой…

Душу окатила волна страха. Стало знобко и неуютно. Даша торопливо закивала:

— Хорошо, я обязательно завтра пойду в милицию.

— А брату вы рассказали? — не сводя с девушки внимательного взгляда, спросил профессор.

— Нет еще…

— Обязательно поговорите с ним. Он имеет право знать и защищать вас. Отнеситесь к этому серьезно, Дашенька.

Заверив Рэма Петровича, что последует всем его советам, девушка пообедала и пошла к Денису.

Он спал, лежа на спине, закинув руки за голову. Даша тихо, на цыпочках, прокралась к кровати, уселась на стул, и залюбовалась Денисом. Все тяжелые мысли куда-то исчезли, забылся Иван, несчастная Женечка, больше не пугал предстоящий поход в милицию… Ничего этого не было. Были только светлая палата, сегодняшний день и это лицо — смуглое, осунувшееся от болезни, длинные ресницы, рассыпавшиеся по подушке смоляные кудри. Одна тонкая непослушная прядка упала со лба на глаза. Даша протянула руку, чтобы отвести ее, да так и застыла, не решаясь потревожить сон Дениса. Вдруг он улыбнулся, ресницы задрожали.

— Я уже давно не сплю, за тобой подсматриваю, — рассмеялся парень, открывая глаза. — Ты такая красивая!

Он осторожно взял ее ладонь, поднес к губам.

— Как ты? — спросила Даша.

— Хорошо. Мне всегда хорошо, когда ты рядом.

Денис сел, облокотившись на подушки, потянул девушку за руку:

— Иди сюда, поближе…

Даша опустилась на краешек кровати. Сердце учащенно билось, дыхание перехватывало от волнения. Появилось предчувствие, что сейчас случится что-то необыкновенно важное, может быть, самое важное на свете. Что-то, после чего весь мир, вся ее жизнь изменятся, и сама она тоже станет другой.

Денис ласково, едва касаясь, провел пальцами по щеке девушки, тихо шепнул, глядя в глаза:

— Еще ближе…

Даша придвинулась так, что ощутила на губах дыхание Дениса и замерла, ожидая поцелуя. Все тело охватила сладкая истома, хотелось закрыть глаза, полностью погрузиться в новое для нее ощущение, но сияющий взгляд, глубокий, манящий, не отпускал Дашу.

— Я люблю тебя, — чуть слышно произнес Денис.

— Я… тоже, — задыхаясь от волнения, почти беззвучно ответила девушка.

Потом был поцелуй — долгий, бесконечно нежный. Они не могли и не хотели прерывать его, хоть на мгновение перестать чувствовать друг друга. А когда наконец Денис все же выпустил ее из объятий, Даша ощутила невероятное счастье. Хотелось прыгать и кричать от радости, рассказать всем о том чуде, которое с нею произошло. Сейчас она любила не только Дениса, но и вместе с ним и весь мир, подаривший ей этого человека.

Денис неловко повернулся и не смог сдержать стона.

— Больно? — всполошилась Даша. — Погоди, я сейчас доктора…

— Нет-нет, не надо. Все в порядке. Это просто я неуклюжий.

— Ложись. Вот так, — Даша заботливо поправила подушки, — Тебе нельзя делать резких движений, Рэм Петрович говорил…

— Не буду больше, — улыбнулся парень. — Ты не уходи, побудь со мной.

— Не уйду…

Даша долго сидела возле Дениса. Они почти не разговаривали, молчали, взявшись за руки — после того как самые главные слова были сказаны, остальные казались ненужными. Часы пролетели незаметно, и Даша удивилась, когда заглянувшая в палату медсестра строго сказала:

— Уже восемь. Время посещений закончено, больному надо отдыхать.

Девушка распрощалась с Денисом и вышла, чувствуя на себе его влюбленный взгляд.

Даша бежала по коридору клиники, улыбаясь встречным врачам сестрам и пациентам, которые все как один были очень симпатичными людьми. На улице ее уже ждал водитель, тоже сегодня особенно милый. Одарив Сашу такой лучезарной улыбкой, что тот невольно усмехнулся в ответ, девушка уселась в машину.

Она смотрела в окно, а видела глаза Дениса, слышала его бархатистый голос, шепчущий: "Я люблю тебя", и понимала, что, едва расставшись, уже считает минуты до новой встречи.

Даша очнулась от сладких грез, когда машина уже свернула на ее родную улицу. Вдруг, шепотом выругавшись, водитель надавил на газ. "Лексус" рванулся и понесся по ухабистой, кривой дороге. Оглянувшись, Даша увидела позади большой черный "Сурф". Не успела она удивиться странной реакции Саши на обычную вроде бы машину, как в джипе со стороны пассажира опустилось стекло, из окна высунулась рука с пистолетом.

— На пол! — прокричал водитель, выворачивая руль, так что "Лексус" едва не свалился со склона сопки, вокруг которой петляла узкая дорога.

Даша послушно сползла с сиденья, вжалась в пол, онемев от ужаса. Ее трясло, бросало то в жар, то в холод, панический крик застрял в горле сухим комом, мешая дышать.

"Лексус" кружил между домами, нырял в переулки, пытаясь оторваться от погони. "Сурф" следовал за ним, как приклеенный, но стрелку никак не удавалось попасть в цель. Бросались врассыпную группки гуляющих подростков, жались к стенам домов перепуганные прохожие. Стайка алкашей возле обшарпанного павильона проводила мчащиеся автомобили восхищенным матом.

Распахнув на полном ходу дверь, стрелок ловко, словно змея, выполз на крышу и встал во весь рост. Черные волосы и полы длинного плаща развевались на ветру. Без всякого усилия сохраняя равновесие, человек весело смеялся, как будто все происходящее было захватывающим, но совершенно не опасным развлечением. Прицелившись, он снова выстрелил. "Лексус" вильнул, пуля ушла в сторону. Стрелок топнул по крыше, "Сурф" прибавил скорости. Человек в плаще подобрался, совершил длинный прыжок и приземлился на крыше "Лексуса".

Машина содрогнулась от удара. Даша подняла голову и увидела прижавшееся к стеклу лицо в ореоле летящих по ветру черных волос. Кто-то, свесившись с крыши, смотрел на нее и улыбался. Перевернутый хищный оскал, раскосые глаза, в которых горели красные огоньки, заставили ее содрогнуться. Этот человек уже один раз пытался убить ее, тогда, в кафе… Китаец наставил на Дашу пистолет. Девушка наконец сумела проглотить колючий комок и отчаянно закричала.

Саша ударил по тормозам. Машина резко остановилась. Кривые когти в тщетной попытке удержаться прочертили глубокие царапины на сияющей полировке, китаец свалился и покатился по земле. Удар. Сзади в "Лексус" врезался "Сурф", заставив его совершить скачок. Водитель надавил на газ, машина рванулась вперед. Сделав невероятное сальто, китаец чудом спасся из-под колес и на ходу заскочил в джип.

Помятый "Лексус" снова понесся по ночной улице. Казалось, он сумеет уйти от погони, но из темной арки длинного дома ему наперерез вылетел "Хаммер" и остановился посреди дороги.

Водитель не успел затормозить, машина на полной скорости врезалась в квадратный бок "Хаммера". Треснуло и рассыпалось лобовое стекло, шофер дернулся, упал на руль и замер.

От встряски у Даши закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. Девушка со стоном приподнялась, позвала:

— Александр Ильич!

Водитель не ответил. Подвывая от страха, Даша пролезла между кресел, схватила Сашу за плечи:

— Александр Ильич, что с вами?!

Она с трудом прислонила тяжелое тело к спинке кресла, взглянула в лицо и зажала рот рукой, подавляя истерический вопль. В первое мгновение ей показалось, что у водителя вдруг появился третий глаз — большой, налитый кровью. Спустя секунду Даша поняла, что во лбу Саши зияет отверстие от пули, из которого медленно сочатся черные капли.

Задняя дверь "Хаммера" распахнулась, и наружу стали один за другим выскакивать люди в черных одеяниях. В свете фар Даша рассмотрела того, кто вышел последним. Это был второй из китайцев-близнецов. Обернувшись, девушка увидела и первого, выходящего из "Сурфа".

Стремительно и бесшумно передвигаясь, китайцы окружали разбитый "Лексус", словно стая шакалов — мертвое тело крупного хищника. Даша втянула голову в плечи, закрылась руками, сжалась на сиденье в комочек, словно молитву повторяя: "Это не со мной, не со мной. Это происходит не со мной…"

Из-за домов донесся шум, быстро превратившийся в яростный грохот. На верхнем склоне сопки показался "Харлей", подлетел к джипу, на огромной скорости развернулся боком, обдав китайцев фонтаном земли из-под колес. Сидевший на нем лысый широкоплечий мужик, легко удержав мощный мотоцикл, выдернул из-за плеча обрез и выстрелил. Один из китайцев упал с размозженной головой, остальные ответили огнем. Тишину вечерней улицы вспорол оглушительный рев, сверху и снизу по отвесным склонам неслись десятки мотоциклистов.

Отстреливаясь, китайцы отступили, погрузились в "Хаммер". Взвизгнули шины, автомобиль рванулся с дороги, покатился вниз по сопке, подмяв под колеса одного из мотоциклистов. Близнецы, высунувшись из окон и азартно вопя, продолжали стрелять.

— За ними! — рыкнул мужик на "Харлее", чудесным образом перекрывая гул моторов.

Мотоциклисты устремились вслед за "Хаммером", напоминая то ли обезумевший президентский кортеж, то ли группу каскадеров на съемке.

Проводив взглядом удаляющуюся вереницу, мужик закинул за спину обрез, поправил на носу темные очки, слез с "Харлея" и, тяжело чеканя шаг, обошел вокруг "Лексуса". Крошево лобового стекла жалобно хрустело под его огромными "берцами". Подойдя к машине со стороны пассажира, лысый потянул за ручку двери. Но дверь заклинило от удара. Дернув еще раз, мужчина вырвал ее с мясом, немного подержал на весу, изучая, потом небрежно отшвырнул в сторону. Протянул обтянутую мотоциклетной перчаткой ладонь дрожащей зажмурившейся Даше, произнес басом:

— Сара Коннор… То есть, выходите, девушка.

Даша открыла глаза, взглянула на громилу, бритая голова которого игриво поблескивала под уличным фонарем, и задрожала еще сильнее. Пытаясь выглядеть дружелюбным, мужик растянул рот в широкой улыбке, отчего из-под верхней губы показались длинные белоснежные клыки. Тихо взвизгнув, Даша лишилась чувств.

— Нервные все пошли, — недовольно пробасил "Терминатор", осторожно похлопав ее по щеке.

Голова Даши мотнулась из стороны в сторону, девушка очнулась. Мужик вытащил ее из машины, поставил на ноги, критически осмотрел и поинтересовался:

— Вы не ранены? Нигде не болит?

— Н-нет, — проблеяла Даша.

— Тогда садитесь, подвезу, — здоровяк кивком указал на "Харлей".

Рассудив, что хуже уже не будет, да и выхода нет, Даша послушно уселась на мотоцикл позади своего спасителя и обеими руками вцепилась в его кожаную куртку.

До дому домчались в считанные минуты. Девушка неловко сползла с "Харлея", на негнущихся ногах двинулась к подъезду. Мужик отправился следом, проводил ее до самой квартиры и проследил за тем, как она отпирает дверь.

— Спасибо, до свидания… — прошептала Даша, опасаясь, что громила на этом не остановится и проследует за нею домой.

— Айл би бэк, — гигант отсалютовал обрезом, и, грохоча "берцами", низвергся по лестнице.

Даша вбежала в квартиру, захлопнула за собою дверь, быстро-быстро заперла на все замки и в изнеможении привалилась к стене. Сердце бешено колотилось, ноги подгибались, девушка мысленно благодарила судьбу и всех богов за то, что ей было позволено сегодня остаться в живых. Из комнаты выбежал Мурза, и, словно понимая состояние хозяйки, уселся перед нею, сочувственно глядя в лицо.

Немного постояв, Даша сбросила куртку, поплелась в комнату и рухнула на кровать, вдруг ощутив невероятную сонливость. Ей хотелось обдумать все, что произошло, но организм, защищаясь от стресса, отключал мечущиеся мысли. Мурза улегся рядом, прижался к боку, убаюкивающе замурлыкал.

Даша все глубже погружалась в сладкую дрему. Еще секунда-другая, и она окончательно провалилась бы в сон. Но звук открывающейся двери, а следом — возня в коридоре вырвали ее из блаженного состояния. Девушка вышла из комнаты и увидела Сергея. Брат, точно так же, как и она недавно, стоял, прислонившись к стене. Изодранную, измятую одежду покрывали пятна грязи и пыли, в волосах застряли сухие травинки. На скуле наливался желвак. На шее виднелись багровые кровоподтеки и глубокие царапины.

— Сережа! Что слу…

Девушка кинулась к брату и замерла, осеклась на полуслове, увидев узкий окровавленный кинжал в его руке.

— Все в порядке, Даш, — проследив за взглядом сестры, хрипло выдавил Сергей. — Это… не моя кровь.

— А чья? — со слезами выкрикнула Даша. — Ты кого-то убил?!

— Я вляпался в нехорошую историю, — произнес брат. — Тебе нужно уехать. Срочно. Происходит что-то странное…

Эти слова будто прорвали плотину ее сдержанности. Усевшись на пол прямо перед дверью, захлебываясь слезами, Даша рассказала брату все.

***

Сергей долго стоял под душем, то делая воду горячей, такой, что едва можно было терпеть, то холодной до ломоты в зубах. Но это незамысловатое средство, неоднократно проверенное, помогавшее и от усталости, и от недосыпа, и даже от похмелья, сегодня не работало. Сознание упорно отказывалось найти рациональное или хоть сколько-нибудь приемлемое объяснение случившемуся.

То, что произошло с сестрой, не укладывалось в рамки здравого смысла. Перестрелка, прыгающие по машинам китайцы, байкеры с пистолетами, спасший Дашу клыкастый Терминатор… Еще недавно, услышав настолько невероятную историю, Сергей заподозрил бы, что у Даши не в порядке психика. Но теперь, после недавней стычки с загадочными существами, он был готов поверить в любой бред. Если бы не стилет, забытый в кармане и вовремя подвернувшийся под руку… А ведь лицо нападавшего изменилось сразу после того, как он получил рану в живот. Совпадение? Или действие старинного оружия?

Он почти поверил в гипотезу Силантьева о том, что по Владивостоку бродит искусственно созданное существо — гибрид человека и гиены. Это подтверждалось анализами, против фактов не попрешь. Но если существование одного мутанта он еще мог принять, то четверых было многовато. И пусть он видел звериные черты только в одном лице — остальные парни тоже вряд ли были людьми в полном смысле этого слова. Их физические возможности явно превосходили человеческие. Вспомнив невероятную гибкость нападавших, их звериные прыжки, удивительную скорость передвижения, Сергей шепотом выругался. Целая стая зверолюдей, разгуливающих по городу? Невозможно. Но он же видел, видел своими глазами!

Единственное, в чем он был уверен — в первую очередь следовало обезопасить Дашу. Самый простой способ заставить замолчать свидетеля или укротить пыл излишне дотошного сыщика — ударить по самому больному, шантажировать родными, близкими людьми. По опыту работы в милиции Сергей знал, что такие случаи совсем не редкость. А теперь, после рассказа Даши, выходило, что она и сама, возможно, важный свидетель, и на нее тоже идет охота.

Дашку надо спрятать. Сначала он решил было отправить сестру к двоюродной тетке в Красноярск. Но связи с родственницей Сергей не поддерживал. Шесть лет прошло, она могла сменить номер телефона или вообще уехать. Даже если тетка живет на прежнем месте, вряд ли она обрадуется звонку племянника, который когда-то выставил ее из дома.

Если не к тетке, то куда? Других родственников у Кругловых не было. Отправить сестру в дом отдыха или на курорт? Слишком опасно, она будет уязвима.

"Надо посоветоваться с Вовкой, — решил Сергей, — Может, что подыщет". У капитана Пермякова имелось огромное количество родных, друзей и знакомых.

Сергей вышел из душа, так и не получив желанной ясности мыслей, оделся и заглянул к Даше. Сестренка спала, свернувшись трогательным клубочком, и даже во сне выглядела испуганной и несчастной. Ночничок бросал желтые блики на заплаканное лицо. Мурза, устроившийся на подушке возле ее головы, смотрел недовольно-укоризненно, словно хотел сказать: "Не шуми. Я ее с трудом успокоил…" Сергей так и не сумел добиться согласия сестры на отъезд. Но уступать не собирался, решив, что, если понадобится, просто возьмет Дашу в охапку и увезет.

Он выключил ночник, тихо прикрыл дверь и прошел в свою комнату. Спать не хотелось, из головы не шел рассказ Даши. Похоже, они столкнулись с целой преступной организацией. Кто же такой этот Иван, если за ним подчищает следы такая орава? И кто те люди, которые защитили Дашу от этой оравы?

После разговора с Дашей Сергей обернул окровавленный клинок чистым пакетом, решив утром отвезти его Силантьеву, чтобы сделать анализ. Сейчас оружие лежало в ящике стола. Сергей достал стилет и осторожно, не касаясь клинка, принялся разглядывать рукоять, покрытую сложной резьбой. В рисунке переплетались неясные фигуры: люди, странные звери, стебли растений… "Надо бы почистить", — рассеянно подумал Сергей, и тут взгляд его зацепился за мелкие буквы, выгравированные на крестовине. Поднеся стилет ближе к настольной лампе, он долго разбирал замысловатую вязь и наконец сумел прочесть: "In pulverem reverteris". Это было похоже на латынь. Он включил ноутбук, порылся в Интернете, отыскал сайт в латинским словарем и ввел фразу в поисковик. "В прах возвратишься" — послушно выдал словарь.

— Что-то библейское, — пробормотал Сергей.

Скрипнула дверь, в образовавшуюся щель просочился Мурза. Прошелся по комнате, довольно мурлыча, потерся об ноги Сергея и вдруг замер, уставившись на стилет и настороженно нюхая воздух.

— Ты чего? Кровь учуял?

Сергей потянулся, чтобы погладить кота, но тот отпрянул, выгнул спину дугой, вздыбил шерсть и зашипел. "Кошка чувствует приближение мулло. Следи за кошкой!" — вдруг всплыли в памяти слова бабки Глафиры. Кто такие мулло? А ведь и достав из комода стилет, старуха тоже о них толковала.

Мурза порскнул за дверь. Пожав плечами, Сергей снова полез в Интернет. "Одна из форм вампира в цыганском фольклоре называется мулло (mullo — тот, кто мёртв), — сообщила "Википедия". — Цыгане верили, что вампиры невидимы для большинства людей…" Далее следовало огромное количество легенд о мулло — разнообразных и часто противоречащих друг другу. В одних говорилось, что вампиры способны превращаться в волков, собак и других животных, в других — что это убитые животные превращаются в вампиров, третьи вообще утверждали, что звериное обличье принимают жертвы мулло.

Вампиры? Конечно, Сергей ни на минуту не поверил в подобную чушь. Но вот какая штука: как только он — в порядке бреда, конечно — допустил возможность существования вампиров, так события последних месяцев выстроились в логичную цепочку. Кровь, слитая у жертв, неуловимость убийцы, эпидемия амнезии у свидетелей, клыки тех, кто преследовал Дашу, странные существа, напавшие на самого Сергея, подарок Глафиры и даже предсмертные слова бомжа, как кусочки пазла, сложились в единую картину, которая тут же рассыпалась, стоило ему отказаться от безумного предположения.

"Ладно, пускай не вампиры, — думал он, — пускай искусственно выведенные существа, которые обладают способностями к гипнозу и пьют человеческую кровь. Но тогда это… и есть вампиры?" Нелепая мысль не давала покоя, снова и снова возвращалась, вторгалась во все версии, билась в сознании, как навязчивая мелодия. Сергей уже отчаялся от нее избавиться, когда звонок сотового отвлек его от размышлений. Он взял трубку, мельком взглянув на экран: три часа ночи.

Звонил Силантьев.

— Нет, это черт знает что такое! — заорал ученый, даже не подумав извиниться за неурочный звонок.

— Что, результаты не подтвердились? — спросил Сергей.

Он ощутил смесь разочарования, облегчения и тревоги: с одной стороны, очень уж трудно было свыкнуться с мыслью о существовании мутантов, с другой — если версия Силантьева оказалась неверна, выходило, что и у Даши, и у самого Сергея была галлюцинация. А это его устраивало еще меньше, чем вампиры или гиеноподобные существа.

— С образцами что-то происходит, — то ли пожаловался, то ли похвастался генетик, — кровь меняется. И это удивительно!

— Так что показывают анализы? — нетерпеливо переспросил Сергей. — Что именно происходит с образцами?

— Происходит… — Силантьев надолго замолчал, потом медленно проговорил: — Я не знаю. Сейчас проделаю еще несколько тестов, потом, возможно, сумею сказать что-то определенное. Но все же потрясающе! До середины дня я в лаборатории, приезжайте, покажу…

В трубке раздались гудки. Так ничего толком и не поняв, Сергей мысленно обругал Силантьева с его "священной одержимостью" наукой, выключил ноутбук и рухнул на диван. Если результаты предыдущих анализов не подтвердились, значит, никакого мутанта нет. Кого тогда он видел? Людей. А все их невероятные прыжки и звериная морда раненого — просто видения. Выходит, он сошел с ума? И Дашка тоже? "Нет, — тут же отозвалось сознание, не желая соглашаться с диагнозом. — Скорее всего, это результат гипнотического воздействия. Ведь сумели же преступники стереть у свидетелей кусочек памяти. Может, пытались проделать подобное с тобой, а может, и просто запугивали".

Сергей зевнул. Нет мутанта, нет… А кто тогда есть? Банда гипнотизеров? Неожиданно для самого себя он фыркнул от смеха. "В любом случае, для новой версии слишком мало вводных, — решил Сергей. — Вот завтра узнаю, что еще накопал Силантьев, поговорю с Вовкой, тогда можно будет строить предположения. Главное, надо спрятать Дашку…" С этой мыслью он уснул.

До самого утра Сергею снились звероподобные существа, охотившиеся за сестрой. Он все пытался спрятать от них Дашу, но твари догоняли, окружали, злобно скалились в лицо, показывая окровавленные клыки. Сергей бил в уродливые морды, но кулак проваливался в туман, а существа ускользали, возникали в другом месте и тянули к сестре жадные когтистые лапы.

"Du hast!" — сказочным петухом завопил будильник, и мутанты, повиновавшись этим звукам, исчезли. Сергей проснулся и долго сидел, потирая лицо ладонями, будто стараясь стереть воспоминания о кошмаре. Семь утра. Нужно ехать к Силантьеву, пока ученый не отправился отсыпаться после ночного бдения за анализами. Потом серьезно поговорить с Вовкой. Придумать, куда отвезти Дашу. О том, чтобы выполнить требования вчерашних монстров и прекратить расследование, у него и мысли не возникло. Раз угрожают — значит, он что-то раскопал, приблизился к разгадке.

Сергей решительно поднялся. Надо действовать. Только вот как быть с Дашкой? Оставлять дома опасно: наверняка преступники знают его адрес. Взять с собой? Не хотелось впутывать сестру в эту историю. Чем меньше она знает, тем лучше для нее же. Поразмыслив, Сергей решил, что безопаснее всего Даше будет в милиции. Все равно она должна дать показания. И уж там-то на нее никакие мутанты не нападут. А пока он разбирается с делами, можно будет не волноваться за сестру.

Сидя за завтраком, он давал сестре наставления: не выходить из здания РУВД, не оставаться одной, после разговора со следователем дождаться его.

— Ты главное не бойся, Даш, — говорил Сергей. — Если что, сразу звони мне.

Прихлебывая чай, девушка безразлично кивала в ответ на каждую фразу. Выглядела она усталой и расстроенной: лицо было бледным, а глаза покраснели то ли от слез, то ли от недосыпания.

— Ну, не переживай так, — Сергей обнял сестренку, погладил по волосам. — Это все ненадолго.

— Я не хочу уезжать! — сердито произнесла девушка. — У меня учеба и вообще…

Сергей вздохнул, призывая на помощь все свое терпение. Снова повторялся вчерашний бесконечный разговор, в котором единственным аргументом сестры было: "я не хочу", произнесенное мрачным, почти трагичным тоном.

Бросив мимолетный взгляд на посуровевшее лицо брата, упрямо выставленный вперед подбородок, Даша молча встала из-за стола. Когда на лице Сергея появлялось такое выражение, спорить было бесполезно.

В машине они оба молчали. Даша отвернулась и смотрела в окно. Взгляд Сергея то и дело возвращался к зеркалу заднего вида: он проверял, нет ли "хвоста". Вскоре убедился, что есть: от самого дома за "Субариком" как привязанный следовал черный "Паджеро".

В узких коридорах Пушкинского РУВД, как и всегда в середине дня, было людно. Вдоль крашеных синей краской стен смиренно стояли, ожидая вызова к следователю, свидетели и потерпевшие, конвойные вели на допрос подследственных, мимо них быстрым шагом проходили сотрудники.

— Подожди здесь, — сказал Сергей, подведя сестру к кабинету Свириденко.

Он взялся за ручку, но тут дверь распахнулась, и навстречу выскочил Вовка.

— Ты что тут, факофф, делаешь? — сердито прошептал друг, оттесняя Сергея от двери. — И еще Дашку притащил…

— Поговорить пришел.

— Поговори-и-и-ть, — протянул Вовка. — Двинули тогда.

— Даша, я сейчас приду. Никуда не уходи, — напутствовал Сергей, шагая за другом.

Они прошли длинный коридор, спустились по запасной лестнице на цокольный этаж, немного попетляли по тускло освещенным переходам и остановились в узком грязноватом помещении, где некогда был архив. Теперь здесь валялись ржавые трубы и батареи, обломки старых деревянных рам, а в углу стояли швабра и ведро с тряпкой, от которой исходил запах сырости.

— Здесь никто не услышит, — с облегчением выдохнул Вовка, — можно и поговорить. Послушай… — он пробежался по комнате, выругался, споткнувшись о трубу, остановился напротив Сергея и спросил: — Ну, чего тебе неймется, а? Нет, я все понимаю: Алиска погибла, тебе тяжело, убийства продолжаются. Ты хочешь поймать урода. И я тебе в помощи не отказываю, ты видишь. Вздумалось самому за маньяком гоняться — пожалуйста! Но зачем ты к Свириденко поперся? Ты ж меня подставляешь, Серега! — Вовка замолчал, достал из кармана пачку сигарет, закурил и уже спокойнее продолжил: — Со мной для начала переговорить не мог?

— У меня появились новые сведения, — упрямо ответил Сергей, разгоняя ладонью облачко табачного дыма, которое друг выдохнул прямо на него. — Свириденко необходимо о них знать.

Вовка скорчил недовольную рожу:

— Благородненько… А мне будет позволено узнать об этих важных, факофф, сведениях? Или я должностью не вышел?

Сергей кивнул, признавая правоту друга:

— Извини, Володь. Действительно, нужно было сначала тебе…

Он немного помолчал, собираясь с мыслями, потом принялся рассказывать — коротко, по существу. Вовка внимательно слушал, вертя в пальцах потухший окурок, изредка задавал уточняющие вопросы. Его лицо, обычно подвижное, делалось все более холодным, а к концу рассказа и вовсе превратилось в непроницаемую маску. Сергей замолчал. Вовка бросил бычок на пол, тщательно притоптал, закурил новую сигарету, и только потом медленно произнес, не глядя в глаза, с преувеличенной сосредоточенностью наблюдая за струйками дыма:

— Человек-гиена, чокнутый ученый, мертвый бомж, придурковатая цыганка, Терминатор, сумасшедшие китайцы, вампиры, старинный кинжал, хулиганы со зверскими… пардон, факофф, звериными мордами… Я ничего не пропустил? И с этим ты хотел идти к Свириденко? Серега, ты в своем уме?

— Я похож на психа? — нахмурился Сергей.

— Похож! — взорвался друг. — Совсем себя не контролируешь! — Он сорвался с места, пробежался, пнул попавшуюся под ноги деревяшку, яростно растоптал очередной окурок, — Я мент, Серега! Может, не такой хороший и честный, как в кино показывают, но мент, а не экстрасенс из шоу! А ты мне предлагаешь поверить в страшную сказочку про организацию оборотней, да еще и к Свириденко с нею тащишься.

— Я все это своими глазами видел, — упрямо ответил Сергей.

Вовка неожиданно быстро утихомирился, хмыкнул, присел на корточки, отчего сразу стал похож на задумчивую обезьяну, и, глядя на друга снизу вверх, успокаивающе проговорил:

— В это я верю. Ты что-то видел, на тебя кто-то напал, и на Дашку тоже. Да, странностей в деле много, но сам знаешь, все дела маньяков странные. На то они и маньяки.

— А бомж?

— Бомж был в белой горячке, ты сам видел.

— Убита Дашина одногруппница, ранен одногруппник. А Даша, скорее всего, важный свидетель.

— Серега, не пыли. У нас есть еще одна свидетельница. Вчера маньяк, факофф, снова напал на девчонку. Но той удалось убежать. Сейчас наши ребята с нею работают, составляют фоторобот.

— И что, она запомнила нападавшего? — недоверчиво спросил Сергей.

— Да, представь себе, на этот раз без амнезии… — Вовка почесал в затылке и добавил: — Так что никакой это не оборотень, обычный человеческий ублюдок… Но кое в чем ты прав, Серега. Видать, ты по-серьезному вляпался, раз тебе угрожали, а на Дашку вообще покушались. Может, эта мразь — какая-нибудь местная шишка или сыночек этой самой шишки. Так что за Дашкой надо присматривать. Сейчас отведем ее к Свириденко, даст показания. Но только, умоляю: пусть обойдется без вампиров и прочей нечисти! Ну бред же! А ты со своей историей вообще у Свириденко не появляйся.

— Но перестрелка была, — упорно возразил Сергей.

Вовка вынул из кармана мобильник, ткнул кнопку:

— Капитан Пермяков. Привет. Дай сводочку происшествий за ночь. Первомайка меня интересует… Так… так… ага. И что там? Понятно… Спасибо! — Он нажал на отбой и сказал, обращаясь к Сергею: — И впрямь, вечером был вызов на Морских Героев. Перестрелка. Но ни разбитых машин, ни тем более трупов там не обнаружили. Так, несколько гильз, факофф, осколки стекла — и все. Обычное дело. Сам понимаешь, вы никак не сможете доказать свой рассказ. Так что если Даша не сумеет достоверно описать, что видела, пусть лучше о перестрелке промолчит.

В глазах друга Сергей видел искреннее сочувствие, к которому примешивалось… непонимание? Жалость? Опасение? Вовка как будто хотел сказать: "Эк вас угораздило-то с ума спрыгнуть!" Да, пожалуй, с таким выражением смотрят на чудаков, людей со странностями или на тех, с кем случился нервный срыв. Смотрят и разговаривают, изо всех сил стараясь делать вид, что ничего не произошло, что собеседник вполне нормален, но на деле не верят ни одному его слову. Или верят, но далеко не всему.

В душе вспыхнула злость. Первым побуждением Сергея было взять Вовку за плечи, встряхнуть как следует и прокричать в лицо: "Очнись, это я, твой друг! И я не сошел с ума, я говорю правду!" Но он тут же подавил этот порыв, четко осознавая: не поможет. Вовка не поверит, и будет прав. В такое невозможно поверить, пока не увидишь собственными глазами. А любой необдуманной выходкой Сергей только подтвердит свою неадекватность. Нельзя рисковать. Он должен думать о Даше. Для того чтобы защитить ее, нужна помощь Вовки.

А ведь он сам недавно думал, что вокруг этого дела слишком много сумасшедших! И только теперь понял: бомж, Силантьев и бабка Глаша — не безумны. Возможно, вполне нормален и бывший следователь Николай Григорьевич, утверждавший, что во всем виноваты вампиры. Это просто эффект от столкновения с чем-то необычным, не поддающимся рациональному объяснению. Человек, который пытается доказать существование сверхъестественного, выглядит в глазах окружающих сумасшедшим. И слава богу, что Вовка верит хотя бы в половину его рассказа, списывая вторую половину на нервное потрясение. Пусть так и остается.

— Сейчас портрет получим, покажем Дашке, — говорил между тем Вовка, пряча трубку в карман. — Потом отработаем с остальными студентами. Так что не волнуйся, Серега: если все подтвердится, поймаем мы этого урода. Никуда не денется.

— Володь, — перебил Сергей. — Дашу надо спрятать. Есть варианты?

Друг осекся на полуслове, осторожно переспросил:

— Думаешь? — и тут же сам себе ответил: — Пожалуй, лучше перестраховаться… Есть у меня один человечек. У него дом в такой глухой деревне, что ни одна падла не найдет. Сейчас я с ним созвонюсь…

— Ты сможешь прямо сейчас?

— Без заезда домой? — Вовка поймал мысль на лету, — Может, оно и лучше. Сейчас позвоню…

Пока друг договаривался со своим знакомым, Сергей поднялся к кабинету Свириденко и поговорил с Дашей.

— Про Ивана рассказывать, про вампиров не рассказывать, — вяло согласилась сестра.

Похоже, Даше было решительно все равно, что происходит вокруг. Она пребывала в каком-то ступоре.

— Все в порядке, — к ним подошел Вовка, подмигнул Сергею. — Дашутка, пойдем, я тебя отведу…

Вернувшись из кабинета, друг сообщил:

— Все, Дашка дает показания. Сразу после этого можем ехать. Я договорился, нас ждут.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Сергей. — Только вот мне машину сменить надо.

Вовка пару секунд задумчиво смотрел на него, потом рассмеялся:

— Параноик ты старый!

В этих словах не было ни осуждения, ни издевки. Скорее, наоборот, друг произнес это с долей восхищения. В их кругу паранойя не считалась чем-то предосудительным или глупым. Слишком часто она помогала выжить.

— Может, ты и прав, — протянул Вовка. — Ладно, гони бабки и паспорт. Через пару часов сделаем. Трубку тоже?

Сергей кивнул, доставая бумажник.

— И Дашке?

— Нет, одну.

Вовка хлопнул его по плечу:

— Перестраховщик, факофф! — и убежал.

Сергей остался ждать в коридоре, без особого интереса изучая подпирающих стенки людей. Может, он и перестраховщик, но первой связной мыслью после нападения непонятных тварей была: "Откуда они узнали, что я веду собственное расследование?" Догадаться об этом можно было, только отслеживая его передвижения и контакты. Выходило, за ним велось наблюдение.

Сергей вышел из коридора на лестницу, спустился на площадку, взглянул в окно: "Паджеро" стоял у соседнего дома, приткнувшись к обочине.

Только вот серьезная преступная организация вряд ли могла ограничиться одним лишь "хвостом". Вполне могли прослушивать телефонные разговоры, установить в машине подслушивающие устройства. В конце концов, для тех, у кого есть нужные компьютерные программы, обычный сотовый, даже отключенный, служит "маячком". Поэтому он и решил поменять мобильник и взять машину напрокат. Конечно, с автомобилем было не все так просто. Во Владивостоке такого рода услуги были подпольными и оказывались только избранным… или тем, кто обладал нужными связями — например, таким как Вовка.

Спустя час из кабинета вышла Даша — бледненькая, уставшая, молча встала рядом. Еще через полчаса вернулся Вовка, с большим пакетом в руках, торжественно протянул ключи и документы:

— "Камри" девяносто третьего, скромненько и со вкусом. Поставил возле запасного выхода. И вот еще. — Он достал из кармана недорогой "Ноккиа".

Сергей вынул свой мобильник, передал другу:

— Пристрой куда-нибудь. И присмотри за Дашкой, ладно? Мне еще в одно место надо сгонять.

Вовка понятливо кивнул:

— Пойдем, Дашутка, чайку врежем.

Сергей выбрался через черный ход, уселся в старенькую незаметную "Камри" серого цвета и отправился на встречу с Силантьевым.

Поднимающиеся над городом клубы жирного черного дыма он заметил еще издали. В душе поселилось тревожное предчувствие, и подъезжая к "Центру здоровья и красоты", Сергей уже знал, что увидит. Особнячок пылал. С треском лопались стекла, из окон вырывались рыжие языки, а внутри гудела сплошная огненная стена. Вокруг дома стояли пожарные машины и одна "скорая". Люди в зеленых комбинезонах заливали огонь с трех сторон, но пламя не сдавалось, шипело, отплевываясь едким дымом, и продолжало выжирать особняк изнутри. Поодаль, на безопасном расстоянии, собрались группки людей. Охали и обменивались впечатлениями любопытные бабушки, возбужденно переговаривались дети, решившие, что смотреть на пожар гораздо интереснее, чем сидеть на занятиях в школе, между ними сновала парочка корреспондентов с камерами. Те, кто пришел в этот дом на работу, держались в стороне. Их сразу можно было отличить от досужих зевак по испуганным или расстроенным лицам, тихим голосам и растерянным взглядам.

Припарковав машину на противоположной стороне улицы, Сергей подошел к людям, ища взглядом Силантьева. Ученого нигде не было. Он осмотрелся и направился к одной из компаний. Тревога в душе нарастала, ворочалась колючим комом. Сергей услышал, как солидный мужчина в черном пальто, обращаясь к хорошенькой блондинке, произнес:

— Антону Владимировичу звонили?

— Звоню, без конца звоню! — воскликнула девушка, потрясая мобильником. — Недоступен!

Антон Владимирович — так звали Силантьева.

— Ах, мать твою!..

У обочины притормозил серебристый джип, из него выскочила холеная дама лет сорока пяти, бросилась к дому, мешая жалобные причитания с отборными матами.

— Ку-у-у-да?! — заорал чумазый пожарный, хватая даму за рукав светлого норкового манто. — Жить надоело?!

— Твою мать! — орала дама, трясущейся рукой указывая на окна второго этажа, в которых буйствовал огонь. — Да что же это? Да… салон! Салон мой… а-а-а-а-а…

— Мирра Яковлевна! — К женщине испуганной стайкой ринулись три девушки, обступили, уговаривая, утешая. — Мирра Яковлевна, успокойтесь, вот, водички… — Кто-то сунул ей в руку бутылку минералки.

— Ой, девки,… нам… — женщина сделала большой глоток, поперхнулась, закашлялась. Вода потекла по подбородку, ухоженной шее, мелкие капельки заблестели на мехе воротника. — Трындец нам, девки, — сдавленно выговорила дама. — Накрылся салон… одного оборудования хрен знает на сколько, новый солярий…

— Вы только не волнуйтесь… — защебетали девушки. — Главное, все живы…

— Ну да, — вдруг почти спокойно произнесла хозяйка, доставая из сумочки пачку сигарет. — Ладно… наши-то хоть все здесь? Не успели открыться?

— Ключи же только у вас и у Зиночки. А она опаздывает…

— Слава богу, — вздохнула Мирра Яковлевна. — А я ведь как чувствовала. Вчера вечером в курилке говорю Антону… погодите… — Она огляделась, отшвырнула сигарету, выматерилась и снова бросилась к дому с криком: — Человек! Там человек, на первом этаже! Там Силантьев! Он в клинике ночевал!..

— Я вчера в курилке с ним встретилась, — рассказывала она чуть позже, когда ее обступили встревоженные сотрудники клиники, — он сказал, мол, интересное исследование начал. И наверное, задержится, а потом в своем кабинете приляжет, на диване. Мол, он так часто делает, чего мотаться туда-сюда…

Пожарные пытались прорваться внутрь, но отступали перед яростью огня. Два часа спустя им все же удалось справиться с пламенем. От особняка остались только стены, покрытые жирной копотью. Из ослепших окон, обрамленных потеками расплавившегося пластика, вились тонкие струйки дыма, из раззявленного, лишенного двери входа ядовитой отрыжкой вытекала черная жижа. Двое пожарных вошли внутрь. Люди напряженно всматривались в пожарище, пытаясь разглядеть, что происходит в затянутом чадом нутре дома. Вскоре пожарные вышли и остановились у крыльца.

Толпа понемногу редела, зеваки расходились по своим делам. Как-то незаметно ускользнули девушки из салона красоты, разбрелись клерки из мелких офисов, уехали две пожарные машины. Мирра Яковлевна уселась в свой джип, нервно курила, без конца с кем-то созванивалась. Работники клиники топтались возле дома, тихо переговаривались, словно не решались расстаться. Сергей тоже не торопился уходить.

Через полчаса подъехала милицейская машина, вслед за нею — невзрачная старенькая "газель".

— Ох! — в наступившей вдруг тишине громко произнесла выбравшаяся из джипа хозяйка салона, — Труповозка приехала!

Некоторое время спустя опергруппа закончила свою работу, и двое мужчин вытащили из дома носилки. Тоненько взвизгнула и лишилась чувств хорошенькая блондинка, ее успел подхватить мужчина в черном пальто. Остальные молча смотрели на то, что работники морга, не удосужившись даже прикрыть, споро запихивали в "газель". В этом обугленном, жалко скрюченном трупе невозможно было узнать доктора Силантьева.

Больше ждать было нечего. Сергей достал телефон, набрал номер друга, отрывисто проговорил:

— Володь, ждите, скоро буду.

— Ага, давай. Мы в восемнадцатом, чаи гоняем, — ответил Вовка.

Сергей развернулся и поехал обратно в Пушкинское РУВД. В душе поднималась горькая злоба. Он сомневался, что пожар случился из-за неосторожности ученого. Уж больно вовремя была уничтожена лаборатория. Вместе с Силантьевым погибла и надежда узнать, что за твари преследуют его и Дашку.

Он вернулся в отделение, прошел в восемнадцатый кабинет. В маленьком помещении пахло пылью и яблоками. Вовка сидел за столом, попивая ароматизированный чай, и грыз сушки. Напротив него пристроилась русоволосая девушка в милицейской форме с сержантскими погонами. Отвернувшись, она внимательно смотрела в окно, так что Сергею виден был лишь ее профиль.

— А где Дашка? — тут же спросил он.

— Во дает! — захохотал друг. — Вот же она!

Девушка обернулась, и Сергей с изумлением понял, что это его сестра. Форма изменила ее почти до неузнаваемости: Даша выглядела в ней строже и как будто старше.

— Я подумал, что даже паранойя должна быть логичной, — фыркнул Вовка. — Раз ты поменял машину и сотовый, надо и внешность Дашки изменить, чтобы уж точно не засекли.

— Правильно, — одобрил Сергей. — Даш, дай мне твой сотовый.

— Зачем? — нахмурилась сестра.

— Пожалуйста, — в голосе Сергея звучал металл.

Девушка неохотно протянула брату трубку. Вовка раскрыл старенький сейф:

— Давай сюда, Серега. Твой тоже тут лежит. Пока поваляются, а завтра я их пристрою в машину опергруппы, и тогда ищи-свищи… Наружка ваша замучается по городу мотаться.

— Ты купишь мне новый телефон? — не поняла Даша.

Сергей вздохнул, понимая, что сейчас причинит ей боль. Ему очень не хотелось быть жестоким с сестрой, но он не видел другого выхода.

— Нет, Даша. У тебя пока не будет мобильного.

Девушка прикусила губу, сдерживая слезы. В больших серых глазах застыла такая безысходная тоска, такое отчаяние, что мужчины наперебой принялись утешать ее:

— Дашутка, ну ты что? Это ж ненадолго!

— Даша, пойми, это для твоей же пользы…

Губы девушки задрожали, в глазах появились слезы.

— Так, хватит! — гаркнул Сергей, чувствуя себя чудовищем. — Речь идет о твоей жизни! Может быть, за тобой маньяк охотится. Я не могу рисковать! Одевайся, и идем.

Вовка галантно подал Даше форменную шинель. Серая одежина была великовата, от чего девушка выглядела особенно несчастной и беззащитной. Нахлобучив милицейскую шапку, она молча шагнула к выходу. У Сергея сжалось сердце.

— Здесь ее одежда, — буркнул Вовка, передавая другу спортивную сумку. — Вы идите, я сейчас.

Сергей вывел сестру, усадил в машину на заднее сиденье. Вскоре прибежал Вовка, плюхнулся вперед, с довольным видом помахал каким-то листком:

— Вот, фоторобот маньяка нашего.

С отпечатанной на принтере картинки смотрел молодой мужчина. Прямой взгляд с недобрым прищуром, кривоватый нос, тонкие губы и твердый подбородок. "Среднего роста, худощавый, волосы и брови белые. Был одет в кожаную куртку черного цвета, джинсы и высокие ботинки", — гласила подпись внизу.

— Дашутка, глянь, может, узнаешь, — сказал Вовка.

Девушка взяла портрет, взглянула, тихо произнесла:

— Очень похож на Ивана Таркова.

Из истории рода делла Торре

Милан, 1140 год от рождества Христова

Эта зима была холодной и слякотной. В небесах словно бы образовалось множество прорех, через которые на город падали ледяные иглы дождей. Ливни шли, не переставая, целыми неделями, а едва стоило им прекратиться — на землю опускался густой тяжелый туман.

Вот уже месяц миланцы не видели солнца, а лихорадка и простуда стали постоянными спутниками горожан. Зато стриксы благоденствовали: им, не боявшимся болезней, холода были нипочем, а одинокие прохожие на пустынных вечерних улицах представляли собою легкую добычу. Стражники, не желавшие надрываться на службе в такую непогоду, смотрели за улицами вполглаза, предпочитая прятаться от сырости по тавернам. Туман уютно окутывал стриксов плотным покрывалом, делая их невидимыми человеческому взгляду.

В кабинете царил леденящий холод, но Паоло, нечувствительный к нему, запрещал топить печь. Глядя в окно, за которым стелилась белая промозглая дымка, он размышлял о том, что было сделано за эти пять лет: теперь их уже много, детей ночи, или, как они сами себя называли, детей гиены. Оторвавшись от созерцания, он приказал Руджеро:

— Зови.

В кабинет вошли трое — богатые купцы, новообращенные стриксы, в обмен на бессмертие согласившиеся служить графу делла Торре, преумножая богатства его клана. Паоло считал, что этим они заключили самую выгодную сделку в своей жизни.

— Господин… — низко поклонившись, начал старший из мужчин, широкоплечий, с простоватым лицом, Умберто Джатти. — Мы пришли, чтобы дать вам отчет о делах.

Руджеро принял от купца свитки с записями, между тем двое младших поставили возле стола многозначительно звякнувший кожаный мешок.

— Выручка, господин…

Чернокнижник развязал шнур, стягивавший горло мешка, запустил в его объемистое нутро обе руки, вытащил пригоршню золотых монет. Попробовал несколько из них на зуб, ссыпал обратно. Проследив за сверкающим ручейком, Паоло благосклонно кивнул:

— Я доволен.

Дела и в самом деле шли отлично. Дети гиены торговали с соседними и дальними странами: продавали дорогое сукно, взамен привозили белый мрамор из Каррара, соль из Венеции, ароматные пряности и сахар, шелк и рис с востока, зерно из Сицилии, рабов с жаркого юга и даже меха для знатных дам из холодной России. Клан делла Торре занимался не только торговлей. На имя своих подданных граф скупал плодородные земли в окрестностях Милана, давал деньги в рост, владел ремесленными мастерскими. И во главе каждого дела стоял верный вассал из стриксов.

— Думаю, вы и себя не обидели, — усмехнулся Паоло.

— Господин… — обиженно заморгал Умберто.

— Знаю, — граф махнул рукой в знак того, что отпускает купцов, — вы не можете меня обмануть. Но ведь и я не запрещаю вам наживаться. Богатство каждого сына гиены лишь укрепляет клан. Ступайте. Приглашаю вас на большую охоту. Вы это честно заслужили.

Осчастливленные торговцы вышли.

— Одеваться, — приказал Паоло.

Охотиться за человеческой кровью он будет потом, сейчас граф собирался на охоту за душой.

Руджеро выскочил за дверь, и вскоре в кабинет потянулась вереница слуг, несущих роскошные одежды для важного выхода. Белоснежная камиза тончайшего шелка, шерстяная котта цвета весенней листвы, отделанная золотой каймой, красные шоссы{7}, пурпурный блио{8}, на вороте и рукавах которого сверкали рубины с изумрудами. Двое слуг держали широкий длинный плащ из зеленой шерсти с большой золотой застежкой, опушенный драгоценными соболями. Шествие замыкал сам Руджеро, в руках которого сиял широкий золотой пояс.

Сегодня — никакой сдержанности, он должен был демонстрировать свое богатство, ведь алчность фра Этторе вошла у миланцев в поговорку. Для священника маленькой церкви Сан-Алферио звон монет звучал слаще ангельского пения, а сияние золота затмевало свет Божий. Фра Этторе умудрялся выжимать деньги чуть ли не из воздуха: выпрашивал, а иной раз и требовал, угрожая геенной огненной, пожертвования у богатых прихожан, за умеренную плату отпускал любые грехи, приторговывал потихоньку святыми мощами, коих у него имелось великое множество. Злые языки даже поговаривали, что священник изготавливал их сам, выкапывая кости на заброшенном кладбище. Разумеется, эти слухи были лживы: фра Этторе по сдельной цене и под великим секретом покупал мощи у купцов клана делла Торре, не рискуя задаваться вопросом ни о происхождении священных реликвий, ни о странностях поведения торговцев.

Этого достойнейшего человека и ждал в гости Паоло, вот уже пять лет мечтавший взять реванш за неудачу с фра Никколо. К тому же, пытливый ум графа занимал вопрос: возможно ли, чтобы стрикс был священником? Паоло очень хорошо помнил, как фра Никколо едва не убил его своею молитвой. А что произойдет, если молитву произнесет сам обращенный? Сможет ли он войти в церковь или будет испепелен еще на пороге? Экспериментировать на себе или своих подданных Паоло, разумеется, не собирался. "Если фра Этторе погибнет, это по крайней мере разрешит мои сомнения, — думал граф, — если же выживет, у клана будет собственный, ручной священник".

Паоло вышел в большую залу, уселся в высокое кресло, повелительно кивнул. Руджеро ввел священника. Малорослый, жирный фра Этторе вкатился в залу в сопровождении двух рыцарей-стриксов, пристально следивших за каждым движением священника. Его окружало болотно-зеленое облако, пахнущее гнилью.

— Приветствую вас, святой отец, — насмешливо проговорил Паоло, — как идут дела? Хороша ли торговля фальшивыми мощами?

Круглое, безволосое, как у скопца, лицо фра Этторе выразило праведное негодование, однако в голосе явственно угадывалась тревога:

— Ты забываешься, сын мой. Оскорбляешь господа нашего, выказывая неуважение его смиренному служителю.

Скрыв усмешку, граф продолжил, словно не слышал возражения:

— Почтенный фра Этторе, если подсчитать, сколько вы продали костей Амвросия Медиоланского, выйдет, что у святого имелось пять ног, две головы и не менее сорока пальцев на руках. Конечно, если учесть, что плечевых костей продано четыре, все сходится. Но я не уверен, что достойнейший покровитель Милана выглядел подобно пауку.

— Чудеса господни не знают границ, — нерешительно возразил священник. — Пожалуй, у нас не выйдет беседы, сын мой. Я пойду…

— Нет-нет, куда же вы, святой отец! — воскликнул граф, а рыцари, повинуясь его знаку, подхватили фра Этторе подмышки, слегка приподняв над полом. — Я еще не рассказал вам, откуда берутся эти мощи.

— Не нужно! — Священник побледнел, щеки затряслись от ужаса, обволакивавшее его облако потемнело.

— Но ведь вы не брезговали продавать их зажиточным прихожанам, — вкрадчиво произнес Паоло. — Почему же не хотите услышать, как мои тайных дел мастера выкапывают из земли разложившиеся трупы, как очищают кости от гнилой плоти, опускают их в едкие составы для придания древнего вида?

В горле фра Этторе что-то забулькало. Священник с трудом сдерживал позывы к рвоте.

— Полно, святой отец, — граф махнул рукою, — Не стану больше тревожить вашу чувствительную душу неаппетитными рассказами. Кстати, о душе. Она у вас отягощена столькими грехами, что не минует геенны огненной.

— Господь милостив… — пролепетал священник.

— Откуда вы можете это знать, святой отец? Простит ли ваш господь то, что его именем вы брали деньги за отпущение грехов? Простит ли он девицу, соблазненную вами третьего дня прямо в храме? Помнится, вы назвали это действо епитимьей…

Фра Этторе дрожал, словно в лихорадке, по лицу текли слезы.

— Что тебе нужно, сын мой? Зачем твои люди следят за мною? Зачем ты позвал меня?

— Чтобы сделать вам подарок, святой отец, — мягко улыбнулся Паоло. — Много подарков…

По его знаку Руджеро внес два больших кожаных кошеля, протянул священнику. Тот с опаской принял подношение, заглянул внутрь. Несмотря на обуявший фра Этторе ужас, глаза его заблестели: один кошель был полон золота, в другом сверкали драгоценные камни.

— Чего ты хочешь, сын мой? — внезапно охрипнув, спросил толстяк. — За что такая щедрая плата?

— За вашу душу, святой отец.

Издав полный муки стон, фра Этторе разрыдался и обессиленно упал на колени, не забыв, однако, крепко прижать к груди кошели.

— Не нужно бояться, — увещевал граф. — Я не собираюсь вас убивать. Напротив, хочу предложить вам вечную жизнь. Но однако, не стану забегать вперед. Вы любите золото — у вас его будет сколько угодно. Вы будете купаться в нем, святой отец. Вы любите женщин…

Паоло хлопнул в ладоши, и в зал вбежали три юные рабыни-танцовщицы, закружились возле священника, извиваясь и соблазнительно подрагивая бедрами. Несмотря на страх, обуявший фра Этторе, по его дымке пробежали багровые всполохи похоти.

— К вашим ногам, стоит только пожелать, упадет любая красавица, — продолжал граф. — Деньги, власть, женщины, вечная молодость и здоровье — это ли не счастье, это ли не все, что требуется человеку? Нужно всего лишь отречься от одного повелителя и принять в душу другого.

— Стать слугой дьявола?! — взвизгнул фра Этторе.

— Вы и так ему служите, — прошептал Паоло. — Так не страшитесь это признать.

Он поднялся, выпрямился во весь рост и плавно, словно ступал по воздуху, приблизился к онемевшему священнику.

— Ваш повелитель говорит: "Не греши", мой говорит: "Позволено все". Ваш повелитель призывает к умеренности и сдержанности, мой — к наслаждениям. Ваш повелитель пугает карами небесными, мой — дарует вечную жизнь. Так кому выгоднее служить, святой отец?

Паоло поманил одну из танцовщиц, взглянул ей в глаза, и девушка приблизилась, остановилась в шаге от него, покорно склонив голову. Граф схватил красавицу в объятия, рывком приблизил к себе, оскалил клыки. Рабыня затрепетала, тихо вздохнула, подставляя под укус беззащитную белую шею. Паоло припал к трепещущей жилке, прокусил нежную кожу. В то время как стрикс насыщался, две другие девушки продолжали как ни в чем не бывало танцевать вокруг съежившегося жалким комком священника.

Рабыня дернулась и обмякла, граф небрежно выпустил девушку из объятий, словно стряхнув с рук ненужную грязь, перешагнул через распростертое тело и склонился над фра Этторе.

— Человеческая кровь — вот плата за нашу вечную жизнь и молодость. Цена невелика, не правда ли?

От него пахло кровью, алые капли дрожали в уголках губ, скатывались по подбородку, оставляя тонкие, шелково блестящие дорожки. Паоло смотрел в глаза священнику и видел, как в них страх уступает место возбуждению, жадности и… пониманию.

— Я… я хочу подумать… — выдавил фра Этторе, на этот раз не прибавив свое вечное "сын мой".

— Подумай, — кивнул граф.

Обращения нужно пожелать всею душою, лишь тогда оно свершится. Здесь не годится умение стриксов зачаровывать. Соблазн — вот единственный путь к перерождению.

— Подумай, — повторил Паоло. — А чтобы легче думалось, красавицы составят тебе компанию. Они твои.

— Я пойду? — просительно вымолвил священник.

— Проводите святого отца в его покои, — приказал граф. — Я не могу выпустить тебя, Этторе. Но у тебя будет все, что тебе захочется. Мои рыцари будут охранять твою комнату. А я вернусь через три дня и выслушаю твой ответ.

— У меня нет выбора? — задрожал толстяк.

— Выбор есть всегда, — улыбнулся граф. — Знавал я одного священника, который предпочел смерть служению Зверю…

Фра Этторе увели.

— На охоту! — произнес Паоло, утирая кровь с подбородка.

Вечером из Милана выехала длинная кавалькада — граф делла Торре с гостями в сопровождении верных рыцарей отбыл в свои загородные владения. Всадники неслись всю ночь, но остановились в поместье лишь для того, чтобы сменить загнанных лошадей, и поскакали дальше.

Большая охота… Эти два слова способны были взбудоражить любого из детей гиены. На большой графской охоте мечтал оказаться каждый стрикс. Ведь это было совсем не то, что выслеживать на улочках города зазевавшегося прохожего или, опутав чарами, выпить в подворотне смазливую блудницу. Большая охота — это большая кровь, азарт, упоение погоней и собственной силой, звериный инстинкт, выпущенный на свободу и счастье полного насыщения.

К следующему вечеру всадники встали лагерем в поле, дав отдых усталым лошадям. Дождавшись наступления ночи, Паоло отправил двоих рыцарей на разведку в ближайшее селение. Приняв истинный облик, стриксы неслышно растворились во мраке.

Дождь, моросивший уже сутки, прекратился. Стих порывистый ветер, воздух потеплел. Черная мгла, рассеялась, дав Паоло возможность любоваться звездным небом. Он поднял голову, завороженно глядя в бесконечную алмазную россыпь, накануне пиршества смерти особенно остро ощущая ледяную красоту бесконечности. "Все вечное должно быть прекрасно, — размышлял он, — а все прекрасное увековечено. Иначе какой смысл в бессмертии?"

Ночными тенями из темноты вынырнули рыцари:

— Господин, мы нашли большое селение, в нем два десятка домов. Это совсем недалеко.

Паоло улыбнулся, все еще глядя на звезды и ощущая, как удлиняются клыки, рот наполняется слюной, в теле бродит томительная, ищущая выхода сила. Он сладострастно выгнулся и, расхохотавшись, прорычал в небеса:

— Большая графская охота началась!

Стриксы стремительно, как хищные звери, всей стаей понеслись к селению. Впереди мчался Паоло, наслаждаясь уже самим безудержным бегом в ночи. Добравшись до цели, существа бесшумно заскользили между убогими крестьянскими домами, жадно вдыхая запахи человеческого жилья. Вожак выбирал первым. Облюбовав самый большой дом, подобрался к двери, постучал.

— Кто там? — раздался грубоватый мужской голос.

— Открой бедному путнику, хозяин, — в голосе Паоло зазвучали вкрадчивые нотки.

Дверь отворилась. На пороге, сжимая в руке топор и настороженно вглядываясь в темноту, стоял крепкий молодой мужчина. Из мрака на него сверкнули зеленые огни звериных глаз:

— Впусти переночевать, — попросил мягкий, чарующий голос.

Пальцы крестьянина разжались, топор выскользнул из обессилевшей руки.

— Входи, добрый человек, — покорно проговорил он, широко распахивая дверь.

Стрикс не может войти в жилье без разрешения хозяина, но в его силах получить приглашение. Паоло ворвался в дом, схватил крестьянина за горло, легко приподнял над землей. Человек захрипел и обмяк. Отшвырнув бесчувственное тело, граф шагнул к широкой лавке, на которой сидела испуганная, дрожащая молодая женщина. Скорее не увидев, а угадав в темноте приближающегося зверя, она хрипло вскрикнула и бросилась в угол, где на куче соломы и тряпья спали дети. Их было четверо: старшей девочке не более десяти лет, самому младшему едва минул год.

Охота есть охота. Не утруждая себя применением чар, Паоло одним прыжком настиг несчастную, которая, обезумев от ужаса, все пыталась заслонить детей своим телом. От шума проснулась старшая дочь, приподнялась на соломе, всмотрелась в темноту.

— Беги, Роза! — отчаянно крикнула мать.

Женщина вцепилась в плащ Паоло, словно надеясь удержать стрикса, не дать ему подойти к детям. Девочка тем временем подхватила на руки сонного годовалого малыша и побежала к двери. Граф не остановил добычу. Тем слаще будет погоня. Рванув зубами шею крестьянки, подставил лицо под тугую струю крови. Заплакали проснувшиеся дети, но вскоре крики оборвались: расправившись с матерью, Паоло полакомился малышами. Кровь невинных особенно вкусна и целительна для стрикса, жаль только, ее мало в детском теле…

С сомнением оглядев неподвижно лежащего хозяина дома, граф прошел мимо. Он не любил охотиться на мужчин, используя их кровь только в случае крайней необходимости насыщения. В молодых женщинах и детях было гораздо больше чистоты, нежности и трепета, что делало их самой желанной добычей. К тому же Паоло обладал любовью к прекрасному, остро чувствовал хрупкую, преходящую прелесть юности. Вино кажется вкуснее, если оно подано в красивом сосуде, а жареное мясо особенно аппетитно выглядит на золотом блюде.

Граф распахнул дверь, вслушиваясь в музыку ночной охоты. Над селением раздавались азартные вопли и хохот стриксов, звенели жалобные крики жертв. Ноздри щекотал густой запах крови. Темнота полнилась мелькающими тенями. Мимо промчался Руджеро, загоняющий добычу. Возле дома три существа, в облике которых с трудом угадывались черты почтенных купцов, упоенно терзали тело девушки.

Девочка с ребенком на руках металась от дома к дому в поисках спасения. Стриксы, звериным чутьем ощущая добычу вожака, не трогали ее. Паоло не спеша двинулся к детям, но тут из-за дальней хижины выскочил опьяненный азартом охоты стрикс из новообращенных и бросился наперерез девочке.

Граф длинным скачком преодолел оставшееся расстояние, встал над замершей дичью и грозно зарычал. В ответ раздался утробный вой: зарвавшийся наглец не желал уступать. Над селением повисла тишина, нарушаемая лишь стонами умирающих. Дети ночи, страшась гнева господина, замерли, позабыв даже о своих жертвах.

Паоло снова взревел. Мятежный стрикс оскалился и рванулся вперед, намереваясь вцепиться в горло вожака. Граф даже не попытался ни отстраниться, ни атаковать в ответ. Когтистые лапы царапнули воздух, наткнувшись на невидимую преграду, бунтарь рухнул, будто кто-то сбил его с ног, и покатился по земле, визжа от невыносимой боли.

Некоторое время Паоло наблюдал за мучениями подданного, потом подошел к нему, прорычал:

— Встань!

С трудом, превозмогая боль, стрикс поднялся на ноги. Один удар — и голова мятежника покатилась по земле. Граф обвел испытующим взглядом съежившихся, припавших на лапы чудовищ. Опуская головы, боясь взглянуть в глаза вожака, те ответили тихим смиренным повизгиванием и скулежом.

"Это станет уроком для всех, — думал Паоло, возвращаясь с охоты, — Тварь бессильна против своего творца".

Довольные и сытые, стриксы не торопились в Милан, не гнали лошадей. Остановились по пути возле маленького озерца, выкупались, чтобы смыть кровь с лиц и одежды. Дорога домой заняла двое суток.

В городе пахло дымом, откуда-то несся раздраженный гул толпы. Пришпорив коня, Паоло поскакал к своему дому.

Замок, окруженный людьми, подвергался настоящему штурму. К стенам были прислонены лестницы, под которыми переминалась вооруженная факелами чернь. Верные рыцари делла Торре, которых Паоло оставил охранять дом, замерли между зубцами, готовясь оборонять стены. Городские стражники, вооружившись тараном, мерно ударяли в ворота. Чуть поодаль, на пригорке, стояли священники во главе с самим Чезаре Афольетти, епископом Милана. Вокруг них крутился тощий клирик из церкви Сан-Алферио. Завидев подъезжающего графа, он завопил:

— Вот, вот нечестивец, колдун, заманивший в плен фра Этторе, этого святого человека!

Толпа загомонила, качнулась в сторону кавалькады, но отшатнулась, когда мрачные рыцари обнажили мечи.

— Плохо дело, мой господин, — тихо проговорил Руджеро. — Видно, жирный святоша заподозрил неладное и перед уходом предупредил клирика, чтобы поднимал шум, если он не вернется вовремя.

— Попробуем договориться, — ответил Паоло, все еще надеясь уладить дело миром.

Он пробился через толпу, подъехал к священникам, которые вели себя сдержанно: не призывая народ к штурму, но и не пытаясь его остановить, отстраненно наблюдали за происходящим. Обвинение в колдовстве одного из самых богатых и знатных горожан было делом серьезным, и церковники не торопились с выводами.

— Приветствую вас, святые отцы, — Паоло склонил голову. — Чем обязан чести видеть вас возле своего дома?

Внутренне холодея, он надеялся лишь на то, что никому из священников не вздумается помолиться. Поэтому граф держался сдержанно, не попросил благословения, предпочитая нарушить традиции, чем выдать свою сущность.

Епископ Афольетти взглянул на Паоло. Его маленькие выцветшие глазки, окруженные паутиной морщин, смотрели цепко и проницательно, старческое лицо было спокойно и невозмутимо.

— Этот достойный человек, — епископ кивнул на клирика, — обвиняет вас в колдовстве и чернокнижии. Он утверждает, что вы насильно удерживаете в своем замке священника фра Этторе. Мы приехали сюда, чтобы осмотреть замок, но ваши вассалы заперли ворота и никого не пускают.

— Они всего лишь честно выполняют свой долг, — кивнул Паоло. — ибо присягали мне в верности. В отсутствие хозяина никто не должен входить в дом. Но теперь я здесь и приглашаю вас, святые отцы, осмотреть замок, дабы удостовериться в отсутствии злонамеренности. Я не сделал фра Этторе ничего дурного, — осенив себя крестным знамением, он продолжил: — В чем клянусь перед господом.

Церковники переглянулись, слова и, главное, жест Паоло произвели благоприятное впечатление. Между тем Руджеро, поняв мысль господина, направил коня к воротам. Перед ним двинулись два рыцаря, расчищая чернокнижнику дорогу, где грозными окриками, а где и ударами меча плашмя заставляя народ отступать.

— Прикажите остановить штурм, — сказал граф, — я сам, своими руками распахну перед вами ворота.

Епископ кивнул, и один из сопровождающих его священников спустился с пригорка, выкрикивая:

— Именем господа, прекратить штурм!

Стражники отошли от ворот, остановились в стороне, готовые в любой момент снова ринуться в атаку. Горожане тоже не спешили расходиться, настороженно ожидая, чем кончится дело. Провожаемый недобрыми взглядами и шепотками, граф поехал к замку.

Епископ двинулся вперед, следом потянулись остальные церковники и сотня стражников с обнаженными мечами. Замыкающими ехали рыцари делла Торре. Толпа почтительно расступалась.

Ворота открылись, и процессия вошла в замковый двор. Самые любопытные и смелые из горожан попытались было проникнуть вслед за власть имущими, но, увидев Луиджи, за спиной которого стоял отряд вооруженных наемников, передумали. Рявкнув для острастки короткое ругательство, охранник затворил ворота.

Паоло спешился, кинул слуге поводья и взбежал по ступеням, мысленно гадая, успел ли чернокнижник навести в доме порядок. Он заставил себя шагать уверенно, нарочито неторопливо, всею кожей ощущая подозрительный взгляд епископа, каждое мгновение ожидая слов молитвы, которые убили бы его на месте. Руджеро не подвел. Выступив навстречу гостям, поклонился и почтительно произнес:

— Фра Этторе ожидает в библиотеке, святые отцы.

Епископ вопросительно взглянул на графа.

— Почтенный фра Этторе, известный всему Милану праведностью и ученостью, пожелал прочесть труды святого Амвросия Медиоланского, кои хранятся в библиотеке нашей семьи. Разумеется, я дал согласие.

— Святой отец читает днями и ночами, позабыв о сне и еде, прерываясь лишь для молитвы, — ханжески поджав губы, добавил чернокнижник.

— Веди, мой славный Руджеро, — закатив глаза, проговорил граф, — веди нас к этому столпу учености…

Церковники направились в дом, их сопровождали два десятка стражников. Остальные служители закона вместе с рыцарями остались во дворе.

Фра Этторе действительно нашелся в библиотеке. Он восседал за широким дубовым столом, подслеповато щурясь, пялился в ветхий свиток. Несмотря на серьезность момента, Паоло, рассмотревший в полумраке помятую физиономию и красные глаза, с трудом сдержал смешок: видно, гость вправду позабыл о сне, вот только занятия его были далеки от святости… Лысина фра Этторе маслено поблескивала, в библиотеке пахло сандалом. Руджеро, стремясь отбить нечестивые запахи, щедро умастил голову священника благовониями. Острый нюх стрикса различил под этой ароматной волной явственную вонь прокисшего вина и сладковатый запах женского пота.

Паоло переглянулся с чернокнижником, и тот снова понял господина без слов: пятясь, вышел и тихо прикрыл за собою двери. Церковники не заметили этого маневра, все их внимание было занято лежавшими на столе свитками. Стражники, напротив, напряглись, готовые принять бой.

— Не обманывают ли меня глаза? — потрясенно пробормотал епископ. — Неужели и вправду перед нами труды самого Амвросия Медиолана?

— Извольте убедиться, ваше преосвященство.

Паоло взял свиток и с поклоном поднес его епископу. Тот благоговейно принял реликвию, пробежал взглядом по мелким строчкам, выдохнул:

— "De sacramentis"{9}… Но граф, зачем же вы скрываете от мира такую драгоценность?…

Напряжение начинало спадать. Паоло мягко ответил:

— Я собирался передать свиток в дар церкви, именно об этом и советовался с фра Этторе, большим знатоком священных реликвий.

Услышав свое имя, плохо соображавший толстяк побагровел и громко икнул. В воздухе разлился густой винный дух.

— Это весьма великодушно, сын мой, — улыбнулся епископ, пропустив неблагозвучность мимо ушей, — поступок, достойный истинного христианина. Мы приурочим церемонию передачи к празднованию дня Святого Амвросия и отслужим мессу за ваше здравие.

— Я — всего лишь скромный хранитель реликвии, ваше преосвященство, — поклонился Паоло. — Думаю, справедливо будет, если честь открытия трудов, считавшихся утраченными, будет принадлежать вам. Возьмите свиток сейчас, я же счастлив уже тем, что передал его в ваши руки.

Епископ растроганно закивал, очевидно, перебирая в уме все выгоды от столь щедрого подарка. Граф мысленно готовился к благословению, всею душой надеясь, что сумеет устоять на ногах и не выдать своей сущности.

Казалось, дело разрешится к взаимному удовольствию сторон, но тут вмешался фра Этторе. Во время разговора он переводил взгляд с одного собеседника на другого. То ли священник возомнил, что епископ вот-вот разоблачит графа и решил отречься от него, то ли и вправду не желал обращения — неизвестно, что происходило в его одурманенной вином голове. Но фра Этторе резво выбежал из-за стола и бухнулся в ноги епископу с громким воплем:

— Пощады, ваше преосвященство! Пощады и защиты! Он — стрикс, кровопийца, губитель душ человеческих! Он удерживал меня насильно, искушая греховными удовольствиями! А когда я отринул соблазны, приказал пытать!

Стражники подняли мечи. Епископ, с неожиданной для старика стремительностью передав свиток помощникам, выставил вперед руку.

— Выходи же, нечестивый, выходи, преступный, выходи со всеми твоими обманами…

Почувствовав, как силы покидают его, Паоло упал на колени. Слова экзорцистского заклинания, по иронии судьбы принадлежавшие перу Амвросия Медиоланского, причиняли нестерпимую боль, мириадами раскаленных игл пронзая тело и душу.

— … ибо Бог пожелал, чтобы человек был его храмом…

Из рук старика вырывались лучи, видимые лишь стриксу, слепили, вязали крепкими путами. Он задыхался, умирал, корчась в муках, и не заметил, как распахнулись от удара тяжелые двери библиотеки.

— Почитай Бога О…

Молитва вдруг оборвалась, епископ захлебнулся булькающим хрипом и рухнул рядом с тем, кого собирался уничтожить. Из шеи торчала прошедшая навылет стрела.

В библиотеку ворвались наемники во главе с Луиджи, следом вбежал Руджеро. Как только епископ замолк, Паоло тут же ощутил облегчение и вскочил на ноги. Перед церковниками стоял злобный дикий зверь, готовый сражаться за свою жизнь.

— Первыми бейте святош! — выкрикнул он.

"Как хорошо, что я не обратил наемников", — пронеслось в сознании. Головорезы заработали мечами, и каменный пол библиотеки окрасился багрянцем. Стражники попытались было встать на защиту священников, но Паоло и Руджеро не дали им такой возможности. Стриксы ринулись на людей настолько стремительно, что человеческий взгляд не в силах был уловить их движений. Вырвав у одного из стражников меч, граф яростно врубился в разрозненный строй, уложив троих подряд. Но вскоре оружие наскучило ему, и Паоло отшвырнул меч. Убивать без клинка было слаще. Злоба и ненависть делали стрикса еще могущественнее, и он рвал железный доспех голыми руками, будто тонкую ткань, добираясь до слабой человеческой плоти. Рассекал когтями глотки, топтал и крушил, мстя за испытанные боль и страх, наслаждаясь каждым мигом схватки, которая больше походила на избиение. Каждая отнятая жизнь добавляла ему силы, каждый крик боли отдавался в душе волшебной музыкой. Лицо и руки были покрыты кровью, пропитавшаяся алой влагой одежда липла к телу. Тяжелый аромат дурманил голову, сводил с ума, заставлял искать новую добычу.

Вскоре все кончилось, последний противник упал к ногам графа. Паоло оглянулся: пол библиотеки, скользкий от крови, был завален изуродованными трупами.

— Все мертвы, мой господин, — с сожалением произнес Руджеро.

Из горла Паоло, еще не пришедшего в себя после схватки, рвался низкий рык:

— Где жирная мразь?

Чернокнижник медленно двинулся между трупами, остановился возле изрубленных священников. Пинками перевернул тех, что лежали лицом вниз.

— Его здесь нет, мой господин.

— Найти!

Голос графа был так грозен, что наемники отшатнулись, а колдун подскочил на месте. Принюхавшись, словно собака, Руджеро осклабился, неслышно подкрался к столу и вытащил из-под него фра Этторе. Поднял за шиворот, задумчиво спросил:

— Что с ним делать?

— Оставь мне! — рявкнул граф.

— Слушаюсь, мой господин.

Колдун швырнул священника к ногам Паоло. Фра Этторе прокатился по полу клубком, плюхнулся в лужу крови, перевернулся и, подвывая от страха, ловко побежал на четвереньках к телу епископа. Разглядывая его, словно забавное животное, наемники перебрасывались шуточками и посмеивались с добродушием палачей. Граф с чернокнижником тоже проявили интерес к перемещениям фра Этторе и не торопились с расправой.

Священник же выдернул откуда-то из складок епископского одеяния распятие, выставил перед собой и крикнул срывающимся голосом:

— Выходи же, нечестивый…

— Ах ты, гнида, — укоризненно прогудел Луиджи. — Позвольте, я отрублю ему голову, мой господин!

Но Паоло прижал палец к губам, призывая к молчанию.

— …выходи, преступный…

Не ощущая ни боли, ни страха, граф шагнул к фра Этторе.

— … выходи со всеми твоими обманами…

Не было той могучей силы, способной перекрутить его тело, выжать душу.

Шаг.

— Ибо Бог пожелал… — голос священника сорвался на истошный визг.

Не было ничего.

Еще шаг.

— … чтобы человек…

Острые когти вонзились в грудь фра Этторе. Одним резким движением Паоло выдернул еще бьющееся сердце.

Третий закон детей ночи: символы церкви обретают божественную силу и несут смерть лишь в руках истинно верующих.

В библиотеку вбежал встревоженный рыцарь:

— Горожане волнуются, мой господин. Стража требует выхода священников.

— Нам не справиться со всем городом, господин, — шепнул Руджеро.

Паоло обвел взглядом своих подданных. Чернокнижник прав: их слишком мало. Как бы ни были сильны стриксы и храбры наемники, обезумевшая толпа просто затопчет их всех.

— Будем прорываться, — решил он. — Убейте стражу. И вот что: больше нет нужды скрываться.

Рыцарь оскалился, показав удлиняющиеся клыки, кивнул и выбежал во двор. Вскоре оттуда раздались крики и звон оружия. Граф обернулся к наемникам:

— Сегодня многие умрут. Но выжившим я подарю обращение. Слово делла Торре.

Головорезы ответили нестройным гулом и ринулись прочь из библиотеки.

"Увы, ими придется пожертвовать, — философски подумал граф. — Жаль, конечно. Их души восхитительно грязны и готовы к обращению". Но приходилось думать прежде всего о собственной безопасности.

— Пойдем, Руджеро. И постарайся не погибнуть, — напутствовал он напоследок, — нынче трудно найти хорошего помощника.

Когда они вышли в замковый двор, все уже было кончено: повсюду бесформенными грудами железа валялись тела стражников. Рыцари и наемники уже гарцевали на лошадях, готовые сорваться с места. Слуга подвел Паоло и Руджеро коней.

За стеной нарастал ропот. Толпа, утомленная ожиданием, медленно наливалась злобой.

— Слыхали, слыхали крики за стенами? — визгливо спрашивала старая торговка.

— Ей-богу, там что-то со святыми отцами сделали! — ярился коренастый ремесленник в засаленном кожаном фартуке.

— А стража? Там стражи целое войско!

— Да чего ждать? Выноси ворота, ребята!

Но вдруг створки распахнулись сами. Отшатнувшись от неожиданности, толпа хмуро наблюдала за кавалькадой, выехавшей из замка. Горячие кони грудью пробивали дорогу в волнующемся людском море, всадники поднимали оружие, бросая на миланцев грозные взгляды. В середине кавалькады ехал сам граф делла Торре, и каждый, кто встречался с ним глазами, ощущал слабость и оторопь, замирал от непонятного страха.

Но вскоре оцепенение, охватившее людей, спало, в толпе зародился недовольный ропот. Прыткий смуглый мальчишка, нырнув в ворота замка, тут же выбежал с криком:

— Там мертвые! Все стражники мертвые! И священники!

— Бей, братцы! Бей душегубов! — взвился над городом чей-то истеричный вопль.

Это послужило сигналом к действию: горожане бросились на всадников. Никакой магнетизм не в состоянии был усмирить огромную толпу, которая, как единый организм, одержима была одним порывом, одним желанием — убить ненавистных чужаков. Люди прыгали прямо под копыта коней, висли на поводьях, не боясь мечей, пытались стащить рыцарей и наемников на землю. Толпа сомкнулась перед отрядом. Паоло поморщился: больше не было пути вперед, его следовало проложить сквозь плотную шевелящуюся массу тел, воняющих дешевым вином, старостью, испражнениями, потом и страхом.

— Бей! — взревел он, поднимая меч.

Рыцари и наемники не нуждались в понукании. Они рубили головы легче, чем огородник — капустные кочаны, полосовали людей мечами, давили их копытами лошадей. Но всей мощи графской охраны не хватало, чтобы справиться с целым Миланом. То здесь, то там кони падали с распоротым брюхом или от удара пылающим факелом вставали на дыбы, сбрасывая всадника, и очередной слуга Паоло оказывался погребенным под беснующейся толпой. Стриксы принимали истинный облик, отпугивая народ оскаленными звериными мордами, обретая огромную силу, и продолжали прорываться прочь из города. Необращенным наемникам приходилось хуже: упав с коней, они уже не могли подняться, становясь добычей озлобленных горожан.

Конь под графом пал, и Паоло, издав воинственный рык, прыгнул с его спины прямо на головы вопящих миланцев. Рванул зубами чье-то горло, впился когтями в чье-то испуганное лицо, торжествующе взвыл, почувствовав запах крови. Вид его был так ужасен, что толпа расступалась: никто не желал вступать в противоборство с чудовищем.

Паоло давно уже отшвырнул меч, убивал и калечил голыми руками. Вокруг сражались верные стриксы, но ни один из них яростью и силой не мог сравниться с самим вожаком. Неподалеку дрался Руджеро, из хлипкого ученого превратившийся в гибкого, ловкого зверя. Оглянувшись, граф с сожалением отметил, что все наемники погибли.

В толпе зародился страх, пополз во все стороны, заражая все новых горожан. Люди, находившиеся поблизости от убийц, не желая умирать, заработали локтями, рванулись прочь.

— Стриксы, стриксы! — кричали они.

Это слово, подхваченное десятками, сотнями глоток, летело над городом, превращалось в многоголосый, полный ужаса вопль. Паника так же заразна, как и злоба. И вот уже те, кто лишь недавно горел праведным гневом, давили себе подобных, спеша убраться из опасного места. Ступали по головам, отшвыривали стоявших на пути, бежали под защиту домов, прятались, запирая двери на засовы.

Паоло несся вслед за убегающими людьми, хватал, грыз, упиваясь кровью и мстя за разрушенную жизнь. Вдруг чутким звериным слухом среди воплей и визга он различил знакомый голос, со стоном повторявший его имя. "Луиджи!" — пронеслась стремительная мысль. Командир наемников, с его искренней привязанностью и фанатичной преданностью, был слишком ценным воином. Паоло уже не раз пожалел, что не обратил верного слугу. Он считал Луиджи мертвым, но оказалось, того еще рано сбрасывать со счетов.

Пробравшись туда, откуда доносился стон, граф увидел валяющееся под стеной дома скрюченное тело. Одежда Луиджи была изорвана и покрыта запекшейся кровью, переломанные руки и ноги согнуты под странными углами, отчего слуга походил на небрежно брошенную деревянную куклу. Из груди, с левой стороны, торчал окровавленный кол, каким-то чудом не пронзивший сердце. Лица у Луиджи не было — оно превратилось в ужасную маску из волдырей и оголенной плоти: кто-то факелом поджег ему голову.

И несмотря ни на что гигант все еще жил и звал своего господина. Паоло схватил исковерканное тело, рывком перекинул за спину:

— Терпи, Луиджи!

Он стремительно несся по улицам Милана, с обеих сторон от него, поддерживая раненого, скакали два стрикса. Остальные окружали вожака, разрывая всех, кто попадался на пути.

У городских ворот стражники попытались загородить стае путь. Схватка была короткой и жестокой: оставив позади груду искалеченных тел, стриксы вырвались из города.

Преодолев несколько селений, жавшихся к Милану, словно цыплята к курице, твари оказались в лесу.

Бережно опустив бесчувственного Луиджи на сухую траву, Паоло приник ухом к его груди и услышал прерывистое, слабое дыхание. Несмотря на все перенесенные страдания, слуга все еще цеплялся за жизнь.

Граф вонзил зубы в шею Луиджи, стараясь не обращать внимания на исходящий от него запах горелого мяса. Дождавшись, когда стекающий по клыкам яд проникнет в рану, поднял голову и сплюнул — кровь охранника имела отвратительный привкус.

— Вы думаете, еще не поздно, господин? — прошептал Руджеро, наблюдавший за этим действом с любопытством истинного ученого.

— Будем надеяться, — мрачно ответил Паоло.

Он приказал разбить лагерь в лесу: Луиджи требовался покой. Стриксы, довольные и сытые после устроенной в Милане резни, с удовольствием предались сладкому безделью.

Несколько дней Паоло и Руджеро не сводили глаз со слуги. Обращение свершалось медленно. Поначалу даже казалось, что ничего не происходит. Луиджи оставался бесчувственным и изуродованным — он словно завис между жизнью и смертью. Но к вечеру второго дня чернокнижник, внимательно осмотрев его, сказал:

— Процесс пошел, господин. Кожные покровы на лице начали восстанавливаться.

Взглянув туда, куда указывал палец колдуна, граф увидел, что на правой щеке Луиджи образовалась тонкая розовая пленка молодой кожи.

Дальше процесс заживления ускорился. Быстро восстанавливалась кожа, и через пару дней лицо слуги если не обрело прежний вид, то сделалось узнаваемым. Срослись кости рук и ног, заросли ужасные раны на груди. Спустя пять дней чернокнижник по приказу Паоло извлек из тела Луиджи кол. За сутки рана заросла.

Но слуга все не приходил в сознание.

— Это странно, мой господин, — в который раз уже говорил колдун. — Он как овощ на грядке: такой же здоровый и такой же бессмысленный.

— Подождем, — возражал Паоло.

Но и его самого начинало тревожить состояние новообращенного. Не то чтобы граф испытывал к Луиджи привязанность или благодарность — просто не хотел лишаться идеального слуги, да и жалел потраченных на него сил и времени. Устав наблюдать за бесчувственным телом, Паоло послал двоих стриксов на поиски ближайшего селения, наказав привести в лес молодую женщину.

— И не смейте сами приложиться, — напутствовал он, многозначительно скаля клыки. — Больному нужна свежая, сочная пища.

Дождавшись ночи, твари отправились на охоту. Вернулись к утру, ведя за собою напуганную юную крестьянку. Ее грубоватое, но красивое лицо было заплакано, длинные черные волосы растрепались и рассыпались по плечам. Высокая пышная грудь с виноградинами крупных сосков тяжело подрагивала под тонкой рубахой — несмотря на промозглую сырость, другой одежды на девушке не было.

— Хороша, — сглотнув слюну, сказал Руджеро, успевший проголодаться за неделю.

— Остынь, — оборвал Паоло.

Он жестом приказал подвести девушку ближе и усадить возле Луиджи. Сам придвинулся ближе, взял ее двумя пальцами за подбородок, заглянул в глаза — миндалевидные, цвета переспелой вишни, полные слез. Под взглядом графа крестьянка задрожала, с губ сорвался страдальческий стон. Усмехнувшись, Паоло щелкнул пальцами, вытянул перед собою руку, наблюдая за тем, как на ней вытягиваются кинжальные когти. Повернул голову девушки так, чтобы видеть голубую линию венки на шее, полоснул когтем по смуглой коже. Наклонил крестьянку, и бьющая из ранки струйка крови попала на лицо Луиджи. Слуга задышал глубже и повел носом. А спустя секунду облизнулся, открыл глаза и, схватив девушку в объятия, прижался лицом к ее шее.

— Жив, бродяга, — расхохотался Руджеро.

— Кровь — самый сильный живительный эликсир, — улыбнулся Паоло.

Кровь не только насыщает стрикса, она дает ему нечто большее — жизненную силу, силу души. И чем чище душа человеческая, чем она добрее и светлее, тем больше силы черпает стрикс из крови.

Четвертый закон детей ночи: кровь — источник и цена вечной жизни и молодости стрикса.

Глава 5

Владивосток, ноябрь 2009 года

Дорога до рыбачьего поселка заняла почти пять часов. Сергей с Вовкой вели машину по очереди. Как ни проверялись, никаких признаков слежки заметно не было.

Наконец, когда уже стемнело, Вовка, сидевший за рулем, кивнул на знак с надписью "Любшино":

— Приехали.

Свернув под знаком, еще минут двадцать тряслись по разбитой гравийной дороге, пока не въехали в поселок. Глядя на проплывающие мимо убогие деревянные хибарки, Сергей начал сомневаться в правильности принятого решения. Может быть, стоило поискать для сестренки более комфортабельное убежище? Каково будет Дашке в такой вот развалюхе?

Но Вовка проехал через весь поселок, за которым вдруг началась вполне приличная асфальтированная дорога, приведшая к добротному кирпичному коттеджу, обнесенному кованной оградой. Остановив машину, друг посигналил.

Несколько минут спустя во дворе зажегся фонарь, и из дома вышел мужчина. Всмотрелся в темноту, сбежал с крыльца. Автомобиль въехал во двор.

— Андрюха, привет! — Вовка выскочил, дружески обнялся с хозяином.

— Заходите, заходите. Давно уже вас ждем. Анюта ужин два раза разогревала.

Андрей был невысок и широкоплеч. Круглое простоватое лицо лучилось приветливой улыбкой. Он провел гостей в дом, где их встретила милая женщина — кудрявая, пухленькая, вся какая-то уютная.

— Идемте скорее за стол, — засуетилась она. — С дороги проголодались, наверное. А я свои фирменные пирожки испекла…

В просторной чистой кухне пахло корицей, борщом и свежей выпечкой. Сергей с Вовкой уписывали все, что подала хозяйка. Даша, не притронувшись к пирожкам, неохотно ковыряла вилкой своей тарелке.

— Ну, за встречу? — Андрей жестом фокусника достал из шкафчика фигурную бутылку, наполненную рубиновой жидкостью. — Наша домашняя, "андреевка". Сами на бруснике настаиваем.

Вовка отрицательно покачал головой:

— Нам ехать надо.

— Что, так-таки прямо сейчас? — изумилась Анна.

— Завтра на службу…

Даша бросила на брата испуганный взгляд, губы ее задрожали. Ей было страшно и тоскливо. Пока Сергей был рядом, она еще как-то держалась, но представив, что сейчас останется в незнакомом доме, с чужими людьми, девушка едва сдерживала слезы.

— Ну что ты, милая, — Анна, чутко отреагировав на состояние гостьи, обняла ее за плечи, приговаривая: — Это же ненадолго. А тебе у нас будет хорошо.

Даша выглядела такой испуганной и несчастной, что у Сергея заныло сердце.

— Ты не переживай, — произнес Андрей. — Присмотрим за твоей сестренкой, как за родной. Я для капитана наизнанку вывернусь. Должок у меня перед ним…

— Пора прощаться, — сказал Вовка, взглянув на часы и вставая.

Сергей расцеловал Дашу, шепнул на ухо:

— Держись. Все будет хорошо. Я скоро за тобой приеду.

Девушка не выдержала и расплакалась.

— Ты осторожнее там, — сквозь слезы выговорила она. — Береги себя.

— Ну, долгие проводы — лишние слезы, — хозяйка потянула Дашу за руку. — Пойдем, я тебе комнату покажу. Она большая, с видом на море. Там и телевизор есть, и компьютер…

Ощущая искреннюю благодарность Анне за поддержку, Сергей вышел вслед за хозяином.

— У вас интернет есть? — спросил он уже на улице.

— В Дашиной комнате комп к сети не подключен, — ответил хозяин.

— Это хорошо…

По дороге сюда Сергей не раз повторил сестре: она не должна ни с кем связываться. Ни по телефону, ни по интернету. Дашка была разумной девчонкой, но все же перестраховаться не мешало. Вдруг не выдержит разлуки с любимым и решит перемолвиться словечком? Мало ли, кто услышит их разговор… Лучше уж не искушать ее.

В том, что сестра влюблена, Сергей после ее рассказа не сомневался. Нет, он не подозревал Дашиного парня — вернее, подозревал не больше, чем всех остальных. Вроде бы выходило, что Денис тоже стал жертвой маньяка. Но в этом Сергею еще предстояло разобраться.

Над дорогой клубился густой туман. Растекался по ночи, словно молочный кисель по черничному варенью. Лип к фарам, бесформенными комками катился под колеса. Вскоре к туману добавился еще мокрый снег. Крупные, напитанные влагой хлопья не желали опускаться по-новогоднему мягко, торжественно и с размаху шлепались на стекло. Дорога быстро покрылась тонким слоем ледяной каши, а видимость стала почти нулевой.

Ехали медленно, часто сменяя друг друга за рулем. Под утро Вовка задремал на пассажирском кресле и проспал свою очередь. Сергей не стал его будить, дал другу возможность отдохнуть перед работой.

К восьми утра "Камри" въехала во Владивосток и медленно поползла сквозь пробки к центру. На это ушло еще два часа. Наконец Сергей остановил машину возле входа в Пушкинское РУВД.

— Вов, просыпайся, прибыли…

Друг яростно всхрапнул, дернулся и открыл глаза. Ошалело покрутил головой, поскреб в затылке:

— Ой, ё! Опоздал…

Он выбрался из машины.

— Спасибо, Володя, — произнес Сергей в его ссутуленную спину.

— Да не за что, — хрипловато ответил друг. — Звони!

Скользя ботинками по ледяной каше на тротуаре, капитан Пермяков направился, как он часто выражался, "службу служить". Навстречу ему из здания вышла молодая блондинка в белой шубке и зашагала по обочине, неуверенно балансируя на тонких каблуках. "Сейчас домой, посплю пару часиков, — подумал Сергей, рассеянно наблюдая за девушкой — и созвонюсь с отцом Дашкиного распрекрасного Дениса. Надо познакомиться".

Он развернулся и медленно двинулся в сторону главной дороги. Девушка в белой шубке, видимо, решила остановиться, чтобы пропустить машину, но вдруг поскользнулась и, нелепо замахав руками, упала в какой-то паре метров от капота.

Сергей ударил по тормозам, молясь, чтобы машину не занесло на мокром асфальте. "Камри", молодец, справилась. Выскочил, внутренне холодея, склонился над лежащей навзничь посреди лужи девушкой:

— Цела?

Та, не открывая зажмуренных от страха глаз, молча кивнула. Сергей оглядел ее, не нашел видимых повреждений и спросил:

— Встать можешь? Нигде не болит?

Девушка распахнула огромные голубые глазищи и уставилась на него. Потом неуверенно пошевелилась, оперлась на асфальт и села.

— Все в порядке… наверное.

Сергей подал ей руку, помог подняться. Мех шубки, пропитавшийся талой водой, сделался серым и клочковатым, кокетливый лиловый шарф, накинутый на плечи, уныло обвис. На колготках расползались дыры, каблук на правом сапоге сломался пополам. Оценив потери, блондинка горестно вздохнула, глаза ее налились слезами.

— Садитесь, я вас отвезу, — сказал Сергей, переходя на вы, и распахнул дверцу. — Куда вам?

— На Тополиную аллею, здесь недалеко…

Потрясенная девушка опустилась на переднее сиденье, зябко съежилась, пытаясь крошечным носовым платочком вытереть изуродованную шубу.

— Вы лучше не трогайте, — посоветовал Сергей. — Давайте сейчас поедем к вам домой, вы переоденетесь, а потом отвезем шубу в химчистку. Я оплачу.

Блондинка хотела что-то ответить, но сумела издать только гортанный стон. Схватившись за горло, вдруг разразилась отчаянными рыданиями.

— Ну, не плачьте! — принялся уговаривать Сергей. — Сейчас, говорят, химчистки хорошие, что угодно в порядок приводят! Да и вообще, черт с нею, с шубой — главное, все обошлось!

— Я… не из-за этого… — захлебываясь слезами, выдавила блондинка. — Просто… все и так плохо… а тут еще и это вот…

— Успокойтесь, — талдычил Сергей, не зная, что сказать. Он всегда терялся при виде женских слез. — Как вас зовут?

— Инга…

— Все будет хорошо, Инга, вот увидите!

До Тополиной аллеи добрались быстро. Девушка немного успокоилась, показала дом, к которому нужно подъехать.

— Я вас здесь подожду, — сказал Сергей. — Вы не торопитесь, приведите себя в порядок, успокойтесь…

— Нет! — неожиданно громко выкрикнула Инга. — Не хочу одна! Пойдемте со мной!

В ее голосе прозвучали истерические нотки. Не желая раздражать ее, Сергей согласился. Вместе они вошли в подъезд, поднялись на четвертый этаж. Инга долго возилась, не могла попасть ключом в замочную скважину — то ли от холода, то ли из-за нервного потрясения руки девушки дрожали. Наконец дверь открылась, обдав Сергея домашним теплом, запахом кофе и тонким ароматом духов.

В просторной прихожей Инга скинула шубу прямо на пол, махнула рукой и тихо проговорила:

— Я в душ. А вы проходите, располагайтесь.

Двинувшись в указанном направлении, Сергей оказался в большой комнате, оформленной как студия. Здесь было мало мебели и много воздуха. Низкая широкая тахта, застеленная серебристым мехом, пара удобных кресел, журнальный столик, шкаф-купе во всю стену. Никаких статуэток, мягких игрушек и прочих милых вещичек, которые так любят девушки. Белые стены, а на них большие фотографии: Инга в пышном бальном платье, Инга в кожаной комиссарской куртке и красной косынке, Инга в средневековом одеянии, Инга в наряде невесты… Танцующая, смеющаяся, плачущая, потрясающая наганом, что-то вдохновенно говорящая…

— Нравится?

Чуть не вздрогнув от неожиданности, Сергей обернулся. Девушка стояла у него за спиной. В длинном, просторном махровом халате, без косметики, с рассыпанными по плечам мокрыми волосами, она выглядела совсем юной и хрупкой. Казалось, вода смыла с нее все страхи с тревогами. Девушка была абсолютно спокойна.

— Вы извините, что я так расклеилась. Я не истеричка, не подумайте. Просто очень испугалась.

— Ну что вы, — галантно возразил Сергей. — Это вы меня простите. Кстати, я так и не представился, — он протянул Инге визитку.

Девушка прочла, обезоруживающе улыбнулась:

— Очень приятно. А вот моя, — она принесла сумочку, порылась в ней и подала белый глянцевый прямоугольник.

"Инга Петкявичуте, актриса театра и кино", — прочел Сергей. Дальше шли телефоны: домашний, рабочий и мобильный.

— Я работаю в театре Горького, — пояснила девушка, кивнув на фотографии. — Это роли в спектаклях.

— Значит, я, возможно, едва не погубил будущую Сару Бернар, — грустно пошутил Сергей.

— Предпочитаю быть Мерилин Монро, — рассмеялась девушка. — А сейчас давайте пить чай.

— Подождите, а как же химчистка?

— Потом, — легкомысленно отмахнулась Инга. — Я устала, не хочу никуда ехать.

Они сидели у журнального столика, прихлебывая крепкий чай и беседуя о каких-то незначительных мелочах. Свернувшись клубочком в кресле и грея руки о большую керамическую кружку, девушка вдруг произнесла:

— Неделя выдалась какая-то безумная. Сначала это нападение, теперь под машину чуть не попала…

— Нападение? — насторожился Сергей.

— Да. Я ведь второй день в милиции провожу, показания даю. Вчера вот фоторобот составляли. — Инга грустно усмехнулась. — На меня маньяк напал.

Сергей едва не поперхнулся чаем. Потом осторожно попросил:

— А вы не могли бы вкратце рассказать об этом? Понимаю, вам тяжело снова вспоминать. Но… — он откашлялся и тихо закончил: — Мою девушку убил маньяк. И я думаю, это был тот же человек, что напал на вас.

В обращенном на него взгляде голубых глаз светилось искреннее сочувствие.

— Хорошо, — сказала Инга. — Спрашивайте.

Они проговорили почти два часа. Девушка рассказала, что после спектакля поехала с труппой в ночной клуб. Там ее и заметил убийца.

— Он все время подходил ко мне, пытался познакомиться, — говорила она. — Но он мне сразу не понравился. Неприятное лицо. Губы тонкие, бледная кожа, глаза такие… — Инга зябко передернула плечами, — звериные глаза, желтые.

— Он называл свое имя?

— Если честно, не помню, — девушка смущенно улыбнулась. — Я довольно много выпила. А после того как это чудовище на меня набросилось, все из головы вылетело.

Из слов Инги выходило, что Иван (уж больно убийца по описанию походил на Ивана), не сумев познакомиться с нею, куда-то исчез из клуба. Девушка тут же забыла о его существовании. Но вот маньяк ее не забыл и появился снова.

— Мы с друзьями вызвали такси, — рассказывала Инга, нервно теребя в пальцах прядку серебристых волос. — Ехали вчетвером: два парня и две девушки. Сначала завезли одну парочку, потом поехали к моему дому. Приятель все напрашивался в гости, он давно за мной ухаживает, тут решил, что случай удобный: выпили и все такое… А я ему ответила, что устала, что завтра репетиция, надо выспаться… Знаете, Сергей, — полушепотом произнесла девушка. — Когда маньяк на меня набросился, я только об одном успела подумать: если бы Андрею не отказала, ничего этого не было бы…

Видно было, что Инге тяжело даются воспоминания: девушка побледнела так, что губы казались белыми, а под глазами стало видно легкую синеву. Она все стискивала ворот халата, тянула к горлу, словно хотела спрятаться за махровой тканью, отгородиться уютным теплом от мучивших ее видений.

— Что было дальше? — спросил Сергей, чувствуя себя садистом.

— Он прыгнул на меня, прижал к стене. И… — голос девушки задрожал. — Он принялся облизывать мне шею. Как собака. И все говорил, что съест. Что я вкусная… Потом стал слегка покусывать. Я закричала, выбежали соседи с первого этажа. Маньяк бросил меня и выскочил из подъезда. Все.

Ингу била дрожь, глаза снова наполнились слезами.

— Простите, — Сергей, сам того не желая, поднялся, пересел на подлокотник кресла девушки, осторожно приобнял хрупкие плечики. — Извините меня, ради бога. Но мне правда нужно было узнать.

Она была такой трогательной, юной, что ее сразу хотелось защищать и оберегать.

— Ничего! — Инга, ощутив его прикосновение, гордо выпрямилась, чем-то напомнив Дашку. Та тоже все стремилась к независимости. — Я справлюсь, я сильная.

Сильная… А может, она права? Сергей покосился на белокурую макушку, нежную тонкую шею и пересел в свое кресло, не желая обижать девушку. Вдруг еще не так поймет.

Может, она действительно сильная? Ведь не случилось же у нее амнезии, как у всех остальных. Или преступник изменил обычному сценарию? Раньше он знакомился с девушками в клубах, увозил их в безлюдные места — причем, судя по трем последним случаям, предпочитал где погрязнее — и убивал. Что произошло на этот раз? Жертва оказалась нечувствительна к гипнозу? Тогда зачем вернулся? Так уж приглянулась девушка? Да, бесспорно, хороша. Но зачем маньяк так рисковал? Или сознательно решил попробовать что-то новенькое? А может быть, не маньяк это был вовсе? Подражатель?

Вопросов было много. "Нужно уточнить у Вовки, что дал опрос свидетелей", — подумал Сергей и вслух спросил:

— Анализ слюны делали?

— Какой слюны? — растерялась Инга.

— Вы говорили, преступник облизывал вам шею. Делали анализ его слюны?

Девушка виновато развела руками:

— Хотели сделать… Но ничего не осталось. Пока соседи вызывали милицию, я поднялась домой. И… понимаете, я чувствовала себя грязной. Очень грязной.

— И приняли душ, — уныло кивнул Сергей.

Обычное дело. Распространенная реакция жертв насилия.

— Да… — тонкие пальчики Инги вцепились в ворот халата с такой силой, что побелели суставы. — Я терла шею мочалкой, терла… а мне все казалось, что она не отмывается. — Девушка всхлипнула. — Милиция уже приехала, звонила в дверь. А я не могла остановиться, терла… Хотелось даже обработать кожу "Доместосом". Знаете, такой, с хлоркой…

— Все, все, Инга, успокойтесь, — проговорил Сергей. — Больше не буду вас расспрашивать. Скажите только: вам есть, куда уехать?

В голубых глазах отразилось искреннее недоумение:

— Зачем уезжать? Ведь не станет же преступник меня разыскивать. Я уже дала показания, какой смысл? Или… — Инга едва не задохнулась от ужаса и хрипло закончила: — Он правда может начать меня преследовать?

Ее испуг был так искренен, а личико сделалось таким бледным, что Сергею очень не хотелось пугать девушку еще больше. Но выхода не было. Предупрежден — значит, вооружен.

— Кто-то начал избавляться от свидетелей убийств, — произнес он. — Вы должны быть осторожны. Лучше всего уехать и спрятаться на какое-то время.

— Я не могу, — твердо сказала Инга.

Она очень быстро взяла себя в руки, и Сергей во второй раз подумал об удивительной силе духа, таящейся в ее хрупком теле. Девушка подобралась, утерла слезы. Сухие глаза яростно сверкнули, губы сжались в упрямую линию:

— У меня спектакли, репетиции. Я не могу подвести труппу. Не могу рисковать карьерой.

— Лучше рискнуть карьерой, чем жизнью, — возразил Сергей.

— Со мной все будет в порядке, — повторила Инга. — А сейчас извините, я устала и очень хочу прилечь.

— Да, конечно. — Сергей поднялся и двинулся к выходу. И уже стоя в двери, сказал: — Постарайтесь не оставаться одна. Не ходите по улицам без сопровождения. И попросите хотя бы подругу пожить у вас.

Инга молча кивнула. Сергей вышел, очень надеясь, что сумел ее убедить. Обернувшись уже в дверях, сказал:

— Вы звоните, если вдруг что… Я всегда помогу.

Ему очень не хотелось оставлять эту красивую и такую беззащитную, несмотря на решимость выстоять, девушку. Ершистостью, подростковым упрямством Инга была похожа на Дашу. И в то же время женственность, спокойная уверенность в своей красоте, проскальзывавшая в каждом движении, в каждом слове, заставляли вспомнить Алису.

О том, что собирался поехать домой и поспать, Сергей вспомнил только сидя в машине.

— Некогда спать, — пробормотал он, доставая из кармана мобильный и нажимая на клавишу "4". — Володь, это опять я.

— Вижу уж, — обреченно отозвался Вовка. — Чего, факофф, надо?

— Вов, подозреваемого задержали?

— Нет, слинял наш подозреваемый. Ни в университете, ни на квартире, которую он снимает, не показывался. Так что объявлен в розыск.

— Ясно. А скажи, что там со свидетелями по делу о нападении на Ингу Петкявичуте?

В трубке воцарилось негодующее молчание, минуту спустя капитан Пермяков сердито воскликнул:

— Ты-то откуда ее имя знаешь? Как умудрился разнюхать?

— Оперативное чутье, — отшутился Сергей. — Так что свидетели?

— Не помнят ничего, — неохотно проговорил Вовка. — Все как обычно.

— Спасибо, Володь!

Не дожидаясь новых расспросов, Сергей нажал на отбой. Куда теперь? Он планировал сегодня написать заявление о нападении и отдать стилет на экспертизу. Но передумал после того как даже Вовка отказался поверить в историю с вампирами. Сергей твердо осознал: в этом расследовании он может полагаться только на себя. Конечно, Вовка поможет, поддержит и подставит плечо. Но только пока речь не зайдет о сверхъестественном. Капитан Пермяков — убежденный реалист. Тем более что подозреваемый по этому делу уже имеется. Иван Тарков. Вполне себе человек, ничего необычного в нем нет. "Ничего, выкручусь, — подумал Сергей. — Даша в безопасности — это главное".

Он повернул ключ в замке зажигания. Миллионка. Вот куда нужно наведаться. Поговорить с бабкой Глашей. Уж старая-то цыганка верит в вампиров, мулло и прочую нечисть. Может быть, удастся разузнать у нее что-нибудь о стилете и понять, что означала туманная фраза "Девочка наша, она видела". Убитая Марика была молдаванкой. Может быть, старуха приняла ее за цыганку? И откуда бабка вообще могла знать, как выглядела Марика? Значит, Глаша все же была свидетельницей происшествия или видела труп. "Не обязательно", — вдруг пришла странная мысль. Еще два дня назад Сергей безжалостно прогнал бы ее. Но не сейчас.

А вдруг старуха действительно обладает мистическими способностями? Может быть, она экстрасенс или… как там?… Медиум.

Миллионка встретила все тем же запахом сырости и отбросов, унылой серостью каменных стен, звуком чавкающей под ногами грязи. Только кошек на этот раз не было. Наверное, попрятались от первого снега. Здесь, в тени подворотен, под стенами, на нехоженых тропках снег не растаял — лежал водянистыми рыхлыми кусками, похожими на слипшуюся манную кашу.

Побродив по переулкам, Сергей вышел к дому бабки Глафиры. Дверь в подъезд, как и в прошлый раз, была приоткрыта. На пороге сидела черная кошка, недовольно смотрела на гостя.

— Привет, — сказал ей Сергей.

Кошка выгнула спину и зашипела, оскалив маленькие острые зубы. Потом порскнула в подъезд. Сергей вошел следом, толкнул дверь в комнату и вошел.

Запах тлена, в прошлый раз едва различимый, теперь стелился по комнате густым покрывалом. Его не перебивала даже вонь кошачьей мочи. От жутких ароматов Сергей закашлялся, на глазах выступили слезы.

Кошек стало еще больше. Они сидели на кровати, на подоконнике, на комоде, выглядывали из шкафа, бродили по полу. Рыжие, черные, серые, полосатые — десятки гибких грациозных зверьков. При виде Сергея они все как одна напружинились, воинственно распушили шерсть и задрали хвосты дыбом. Из пастей рвалось злобное урчание.

Ощущая некоторую оторопь и даже холодок страха, Сергей все же шагнул вперед. Кошачьи вопли становились все громче.

Глафира сидела спиной к гостю в любимом кресле-качалке у окна. При появлении Сергея она даже не потрудилась обернуться.

— Здравствуйте, — произнес он.

Ответа не последовало. Сергей сделал еще шаг. Под ногами захрустело. Опустив взгляд, он увидел свое изломанное отражение в осколках старинного зеркала. Ослепшая бронзовая рама выглядела на стене заколоченным окном в зазеркалье. Картина, в прошлый раз привлекшая внимание, странным образом изменилась: из нее исчезла пляшущая цыганка. Присмотревшись, Сергей понял, что фигура красавицы просто замазана темной краской цвета крови. "Это не краска", — тут же подумал он. Кто-то провел по картине окровавленной ладонью, оставив широкий след.

— Глафира! — снова позвал Сергей.

Кошки уже не просто орали. Они выли не хуже, чем стая волков.

Уже догадываясь, что он увидит, Сергей подошел к старухе и развернул кресло. Цыганка сидела, выпрямив спину и сложив руки на коленях ладонями вверх. Невидящими глазами она смотрела как будто сквозь гостя и спокойно улыбалась. Сначала Сергею показалось, что старуха жива, просто задумалась. Он взял бабку за плечо и осторожно встряхнул. В следующее мгновение голова Глафиры дернулась, покатилась вниз и остановилась, зацепившись за руки.

Сергей издал хриплый стон и замер, не в силах отвести взгляд от старухи, сидевшей в кресле и державшей на ладонях собственную голову, мертвые глаза которой продолжали смотреть прямо на гостя.

***

Она исчезла. Не было волшебного аромата, не было сопровождавшего ее голубоватого светящегося шлейфа. Стоя рядом с ее домом, он ощущал: девушки там нет. По-звериному потянул носом, пытаясь уловить ее присутствие: он мог чувствовать девушку даже на таком расстоянии, сквозь кирпичные стены. Нет, исчезла. Следы ауры на вещах, сохранивших прикосновение ее рук, манили затихающим эхом, испарялись серебристою росой на лепестках лесных цветов. Даже эти, едва ощутимые следы заставляли его ноздри чувственно трепетать, а тело вздрагивать в приступах запоздалого охотничьего азарта.

Нет, нет ее… Куда могла исчезнуть в такой поздний час? Он приходил сюда каждую ночь, караулил ее, дышал ею, а надышавшись, бежал в поисках жертвы, чтобы хоть ненадолго унять сжигающую страсть.

Он заволновался, метнулся в одну сторону, в другую, на мгновение замер в нерешительности, покрутил головой и сорвался с места, распластавшись в стремительном беге. Кружил по узким переулкам, оскальзываясь на ледяной корке, по-щенячьи обиженно повизгивая, бессмысленно заглядывал в подъезды, петлял вокруг домов.

Незаметно для себя обежав всю улицу, свернул на соседнюю и снова принялся обследовать подворотни. Потерял, потерял… Не оправдал доверия клана, не выполнил задания. Что теперь будет? Едва успев почувствовать свою нужность, значимость, снова опуститься до положения самого слабого.

А как же его маленькие шалости? Теперь за них последует жестокое наказание. Он похолодел, вспомнив ледяную сырость подвала, склизкую, в коросте ржавчины, решетку, мучительный, снедающий тело и скручивающий разум голод. От голода в нем и поселилась ненависть — всепоглощающая, настолько глубокая, что терпеть ее не было сил. Единственным лекарством было убийство. Разрывая горло очередной жертве, упиваясь мигом агонии, он представлял лицо той, из-за которой стал вампиром. Та, прекрасная, сладкоголосая, некогда нашептала соблазнительное, пообещала вечное наслаждение. Он поверил, и вот к чему привела его наивность!

Эта — другая. В ней нет лжи, двуличия, кокетства. Она проста и бесхитростна, а взгляд ее чист. Впервые за всю свою длинную не-жизнь он вдруг ощутил желание остановиться. Провести ладонью по шелковистым волосам, заглянуть в серые глаза. Обнять, прижать к себе, таять в голубоватой дымке, в запахе полевых цветов. Потом он все равно бы убил ее, конечно. Другой способ выражения чувств был ему недоступен. Но быть может, вдыхая ее душу в момент смерти, он хоть на мгновение обрел бы способность любить, вспомнил, как это — быть человеком.

Это были только мечты. Он никогда не осмелился бы причинить девушке вред. Но что теперь делать? Скоро светила встанут в нужную комбинацию. Искать другую нет времени. Значит… подвал? Или, быть может, его вообще приговорят к казни?

Запрокинув голову, он взглянул в низкое небо, подернутое грязноватой мглой, сквозь которую не видно было ни луны, ни звезд. Горло свела болезненная судорога. Прерывисто вздохнув, он тоскливо завыл.

***

Сергей выскочил из переполненной вонью, страхом и кошачьим ором комнаты, осторожно, словно боясь разбудить старуху, прикрыл за собою дверь. Прислонившись к стене, постоял несколько секунд, приводя в порядок мысли и чувства. В милицию сообщать бесполезно и даже опасно. Он и так слишком уж часто оказывался рядом с местами убийства. Свиридова может арестовать его как подозреваемого хотя бы для того, чтобы не путался больше под ногами. Лучше потом позвонить Вовке и сообщить о своей находке. Пусть друг сам решает, как с нею поступить.

Выбравшись из лабиринта Миллионки, Сергей уселся в машину и задумался. Они убирают свидетелей, это очевидно. Уничтожают всех, кто хоть что-нибудь знает об убийствах девушек. Сначала бомж, видевший маньяка, потом ученый, докопавшийся до каких-то странностей в анализе его крови, старуха, подарившая Сергею оружие, которым можно убить вампира. Скорее всего, нападение на Дашку тоже было попыткой убрать свидетеля. Ведь узнала того, кто ранил Дениса. Наверное, в эту же цепочку надо включить и самого Дашкиного ухажера. Быть может, он догадывался о том, чем занимается Иван? Или видел что-то непредназначенное для его глаз? Вполне возможно, парнишка и сам этого не понимал, но его сочли опасным.

Мысль, вот уже несколько дней неотступно преследовавшая Сергея, снова обожгла сознание: "Почему не тронули меня?" Почему звероподобные существа ограничились только угрозами? Ведь тогда, на пустыре, они вполне могли расправиться с ним. Это было нелогично, не вписывалось ни в одну, даже самую фантастическую версию.

И еще. На Дашку, судя по тому, что она рассказывала, тоже охотились не люди.

Но и те, кто защитил ее от сумасшедших китайцев, не похожи были на людей. Достаточно вспомнить Терминатора, вырвавшего с мясом дверь автомобиля. Что же получается? Во Владивостоке действуют две враждебные группировки мутантов?

— Не люди — нелюди… — рассеянно пробормотал Сергей. — Нелюди множатся в геометрической прогрессии…

Он позвонил в Любшино. Трубку взял Андрей.

— Все в порядке, не волнуйся, — сказал он. — Ночь прошла без приключений. Даша сейчас в своей комнате

На душе немного полегчало. Дашка в безопасности, это хорошо. А он должен найти тех, кто охотится за сестрой. Найти, пока они не нашли Дашку. Кем бы они ни были — людьми, мутантами, вампирами… Невесту он не сумел защитить, но сестру им не отдаст. И еще: если он все правильно просчитал, на очереди Инга.

Сергей порылся в карманах, откопал измятый клочок бумажки с коряво выведенными цифрами. Набрал номер, молясь, чтобы человек, которому принадлежал этот номер, был еще жив. Ведь его имя наверняка есть в списке свидетелей, которых необходимо уничтожить.

— Але, — ответил низкий хрипловатый голос.

— Николай Григорьевич, здравствуйте. Меня зовут Сергей. Мы с вами познакомились в Пушкинке, и вы оставили свой номер. Может, помните?

— А как же, — добродушно прохрипело в трубке. — У Свириденко ты сидел, белобрысый такой парнишка. Чего надо-то?

— Мне бы с вами увидеться…

— Что, клюнул все-таки жареный петух? — рассмеялся Харитонов. — Давай, приезжай прямо сейчас, — и назвал адрес.

Харитонов жил за городом, в поселке с оптимистичным названием Радово. Дорога туда заняла час. Место явно дороговатое для милиционера в отставке — санаторно-курортная зона, охраняемая территория, дорогие коттеджи.

Въезд в поселок был перегорожен шлагбаумом. Сергей остановился, открыл окно.

— Вы к кому? — спросил молодой охранник.

— Харитонов, тридцать пятый дом.

— А, к дядь Коле… — улыбнулся парень. — Так это вам туда надо, — он указал на дорогу, ответвляющуюся от главной. — Он на отшибе построился. Вроде бы и не Радово, но адрес ему такой приписали.

Поблагодарив, Сергей свернул и вскоре подъехал к большому двухэтажному дому, окруженному глухим каменным забором. Поверх камня торчали острые металлические пики, между которыми густо, как новогодняя мишура, была протянута колючая проволока. Присмотревшись, Сергей увидел еще и спрятавшиеся за проволокой нити, которые он определил как провода под напряжением.

Возле стальных огнеупорных ворот, больше напоминавших вход в бункер, висела новенькая табличка: "Радово, 35". Сверху на гостя таращились две камеры наружного наблюдения. Сергей ткнул кнопку домофона на воротах, ощущая, что обитатель странного дома изучает его, словно инфузорию под микроскопом.

— Здоров, — проговорил слегка измененный динамиком голос, и ворота бесшумно отъехали.

Больше голос ничего не сказал. Сергей немного постоял, потом, не дождавшись приглашения, шагнул во двор. Тут его ждало новое потрясение. Вдоль забора тянулся забранный рабицей широкий вольер, калитки которого были распахнуты настежь. Из них выскочили три питбуля — два ярко-рыжих и серый. Не издав ни звука, псы обошли гостя и взяли его в кольцо. Уселись, не сводя с него взглядов. Сергей любил собак, но сейчас ему стало не по себе. Тусклые, словно пуговицы, глаза без блеска, обведенные черной каймой, смотрели невыразительно, мертво. Литые мускулы под короткой шерстью были напряжены. Одно неловкое движение — и псы прыгнут, сомкнут мощные челюсти на слабом человеческом горле…

— Ван Хельсинг!

Сергей скосил глаза на крик и увидел широкоплечего седого человека в распахнутой камуфляжной куртке. Он шел от дома по кирпичной дорожке, держа в правой руке направленное на гостя ружье, в левой — что-то вроде телевизионного пульта. С пояса свисали двое ножен, по-ковбойски закрепленных на ногах кожаными шнурками. Питбули, сразу же потеряв интерес к Сергею, рванулись к хозяину и заплясали вокруг, умиленно вывалив языки, улыбаясь чудовищными пастями. Харитонов потрепал каждого по загривку:

— Ай, молодцы, хорошие собаки! Место, ребята, место!

Питбули, обежав Сергея, вернулись в вольер. Николай Григорьевич запер калитки, протянул гостю широкую ладонь:

— Ну, здравствуй.

Сергей молча ответил на крепкое рукопожатие, не зная, как лучше себя вести. Судя по антуражу жилища и странному приветственному кличу, хозяин таки был не в себе.

— Загоняй машину в гараж, — скомандовал Харитонов, указывая на кирпичное строение в углу двора.

Сергей выполнил указание. Николай Григорьевич, закрыв ворота, ждал его на дорожке.

— Что, — улыбнулся он, — напугался Ван Хельсинга? — и, заметив недоуменный взгляд гостя, пояснил: — Мои питбули. Их зовут Ван, Хель и Синг.

— Странные клички для собак…

— Подходящие! — Гоготнул Харитонов. — Ты их не бойся, они живых не трогают, — загадочно произнес он. И, не дав гостю времени осмыслить сказанное и представить страшные картины, добавил: — Собаки нежить чуют. Пошли. — И двинулся по дорожке к дому.

— Так вроде считается, что животные должны бояться нежити? — сказал Сергей в широкую спину.

— Боятся. Но только собак и лошадей приучить можно, — охотно пояснил хозяин. — Если с детства воспитывать. Можно выработать привычку к вампирам, а можно наоборот охотников на нежить вырастить. Вот мои питбули на мертвяков натасканы. Если б ты был вампиром, они бы тебя уже разодрали в клочья. Так что, считай, первый этап проверки ты прошел.

Во избежание неаппетитных подробностей Сергей не стал уточнять, какими способами натаскивались собаки. Он с изумлением разглядывал дом Харитонова.

Наверное, Николай Григорьевич слишком буквально понимал поговорку "Мой дом — моя крепость". Строение, высившееся перед Сергеем, поражало воображение. Это была неприступная твердыня, современная цитадель. Двухэтажное здание из серого камня, мрачное и тяжелое, словно средневековый замок. Крохотные окна-бойницы, забранные блестящими решетками.

— Гальваническое серебрение, пуленепробиваемое стекло, — довольно пояснил Харитонов, поднимаясь на широкое крыльцо.

Он остановился, направил пульт на дорожку, нажал кнопку. Сергей ожидал каких-нибудь интересных явлений. Например, что в земле откроется люк, и оттуда поднимется станковый пулемет. Но никаких видимых изменений во дворе не произошло. Николай Григорьевич отпер дверь, хвастливо сказал:

— Огнеупорная! — и шагнул внутрь дома, забыв пригласить гостя.

Сергей вошел следом, отметив, что в дверном проеме мигнули и тут же погасли синие огоньки.

— Сюда встроены датчики температур, — пояснил Харитонов. — Тело вампира обычно холоднее человеческого. Будь у тебя температура ниже тридцати пяти, устройство подало бы звуковой сигнал.

— Почему именно ниже тридцати пяти?

— Обычно у них температура выше не поднимается, — произнес Николай Григорьевич. — Даже когда нажрутся. Энергии крови не хватает, чтобы дохлятину прогреть до тридцати шести хотя бы.

Сергей, устав удивляться причудам хозяина, лишь молча кивнул и остановился посреди просторного круглого холла, который напоминал то ли балетный зал, то ли декорацию к фильму ужасов. Здесь было пусто: никакой мебели, ковровых дорожек или украшений. Лишь по всему периметру на уровне человеческого роста тянулась широкая зеркальная панель.

— Натуральная серебряная амальгама, — похвалился Харитонов, внимательно рассматривая отражение гостя. — Ну, поздравляю, парень: ты точно не вампир!

Иронизировать по поводу этого заявления Сергей не стал, хотя грубоватые шутки так и просились на язык. В конце концов, он сам пришел сюда за объяснениями. Никто его не звал. А в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Поэтому он лишь спросил:

— А нужна ли такая многоступенчатая система проверки?

— Нужна. — Твердо ответил Харитонов. — С ними никогда не знаешь, что они в следующий раз выдумают. Хи-и-итрые, с-суки! Вот вроде бы достаточно одного простого теста. Вампир не может войти в жилище без приглашения. Я тебе нарочно не сказал "проходи" или там "добро пожаловать". Если бы ты не сумел порог переступить, все было бы понятно. Но ведь эти твари могут зачаровать.

— Как это?

— Ну, морок навести. Загипнотизировать, если тебе так понятнее будет.

"Я пришел хоть что-то узнать о преступниках, — в который раз напомнил себе Сергей. — Значит, готов поверить в вампиров. С рациональной точки зрения объяснить происходящее с нами невозможно. Следовательно, нужно ее отбросить. Не удивляться, не паниковать, не считать собеседника сумасшедшим. Попытаться принять существование сверхъестественного как данность. Сделать допущение. А уж потом разобраться, где правда, где ложь".

— Значит, вампиры умеют воздействовать на сознание человека? — переспросил он.

— Еще как! — воскликнул Харитонов. — Могут внушить что угодно, толкнуть на любой поступок, стереть память…

Да, с памятью свидетелей кто-то здорово поработал… Сергей приготовился слушать и задавать вопросы, но хозяин вдруг осекся, а взгляд голубых водянистых глаз сделался недоверчивым. В доме стояла абсолютная тишина, и это почему-то создавало впечатление надежности, защищенности.

— В чем дело, Николай Григорьевич? — полушутя поинтересовался Сергей. — Я же прошел проверку.

— Так это только на вампиризм, — Харитонов потер шрам, пересекавший скулу. — А ведь у них еще имеются и адепты, и слуги, и просто шпионы за интерес.

— Вы мне все еще не доверяете? И как мне доказать, что я не шпион?

— Не нужно, — хозяин досадливо махнул рукой. — После твоего звонка я навел кое-какие справки. Думаю, ты им не служишь. Ты мне другое скажи: зачем пришел?

— Я же уже сказал…

Тишина сделалась звенящей, напряженной. Харитонов недоверчиво насупил седые брови:

— Вот ты позвонил — и я обрадовался. Думаю, наконец мне кто-то поверил. Хоть кто-то понял: вампиры в городе хозяйничают! А сейчас опомнился: ну с чего бы это вдруг? Сдуру тебе выбалтываю все подряд, откровенничаю. А ты небось меня чокнутым считаешь?

На скулах его набухли желваки, из глубины взгляда поднялась недобрая муть, склеры покрылись красными трещинками проступивших капилляров.

— Считаешь? — хрипло переспросил Харитонов.

— Да нет же! — искренне ответил Сергей. — Или я тоже сумасшедший… Мне нужна ваша помощь.

Николай Григорьевич долго вглядывался в его лицо, потом, тяжело вздохнув, сказал:

— Ладно. Пошли в мой кабинет, поговорим.

И тяжело ступая, будто постарев на добрый десяток лет, принялся подниматься по лестнице на второй этаж.

— Кстати, я не увидел у вас икон, ни распятий, — проговорил Сергей. — А говорят, вампиров больше всего отпугивают церковные символы.

— Если я сам на помощь бога не надеюсь, с какой стати в его силу должны верить вампиры? — грубовато ответил Николай Григорьевич.

Кабинет тоже был обставлен по-спартански. Потертый кожаный диван, хороший компьютер на столе, рядом — груды бумаг, папок, чертежей. Все просто. Внимание привлекало лишь старинное овальное зеркало в человеческий рост, заключенное в резную палисандровую раму.

Света из крохотного оконца было недостаточно. Николай Григорьевич нажал на выключатель, и комнату залил яркий холодный свет люминесцентной лампы.

— Рассказывай, — потребовал Харитонов, усаживаясь за стол и кивая на диван.

Сергей рассказал. Все, с самого начала. Говорил медленно, останавливаясь на мельчайших подробностях, не торопясь, стараясь не упустить ни одной детали. Николай Григорьевич слушал внимательно, иногда что-то переспрашивал, уточнял. Его взгляд, сделавшийся рассеянным, был устремлен на компьютерный монитор. Время от времени Харитонов щелкал мышью, что-то выводил на экран, читал, кивал, соглашаясь то ли с прочитанным, то ли с рассказом гостя, то ли вообще со своими мыслями. Всякий раз, когда речь заходила об убитых девушках, Николай Григорьевич невольно принимался тереть шрам на лице.

— Вроде бы все…

Сергей замолчал и перевел дыхание. Рассказ получился длинным и утомительным. Но — странное дело — не получив ни сочувствия, ни совета, ни помощи, он уже чувствовал, как полегчало на душе. Оказывается, это очень важно — возможность поделиться с человеком, который верит каждому твоему слову. Не косится подозрительно, не крутит пальцем у виска, не пытается переубедить, не говорит: "Парень, да у тебя глюки!" Сергей понял, что испытывал Харитонов, которого все вокруг считали сумасшедшим.

— Да мы и вправду не совсем того… — проговорил Николай Григорьевич, словно подслушав мысли собеседника. — Кто с ними столкнулся, тот уже абсолютно нормальным не будет. Еще поэтому нам надо вместе держаться. — Он встал, прошелся по комнате, остановился напротив Сергея. — Ты уж извини, я сверил твой рассказ с информацией, которую на тебя собрал. Может, я еще не полностью сумасшедший, но параноик точно.

— Ничего, я понимаю, — Сергей горько усмехнулся.

Харитонов тихо сказал:

— А пойдем на кухню. Выпьем, помянем девчонок наших…

— Я же за рулем.

— Беседа нам, Серега, предстоит долгая, — крякнул Николай Григорьевич. — Много нужно обсудить. Так что лучше тебе здесь заночевать. Ну, а говорить о некоторых вещах всухую сложно…

На кухне было чисто и неуютно, как в операционной. Поблескивал в свете ламп белый кафель, стояли, выстроившись по ранжиру, электроприборы, которыми, чувствовалось, никто не пользовался. В углу серебристым айсбергом высился огромный холодильник. Распахнув его, Харитонов принялся вынимать из просторного нутра нехитрую закуску: колбасную нарезку, консервы, черный хлеб. Крупно напластал соленое, в розоватых прожилках сало, зачерпнул из миски пятерней квашеную капусту, вывалил в тарелку, щедро полил постным маслом. Увенчав стол запотевшей бутылкой, достал из буфета рюмки. Разлил водку:

— Не чокаясь. Помянем Алису твою. И моих — Таню с Юлечкой…

Выпили. Николай Степанович занюхал коркой хлеба, немного посидел, собираясь с мыслями, потом проговорил:

— Смотрю, ты оглядываешься. Думаешь, откуда, мол, у мента в отставке такой домина? Видать, хорошо брал, пока служил… Угадал?

Сергей уклончиво пожал плечами.

— Угадал… — хозяин снова разлил водку. — Взял я, Серега. Не буду врать. Когда с семьей моей случилось, тогда и взял. А надо было раньше. Может, тогда Танюша с Юлечкой живы бы остались. — Он резко опрокинул рюмку в рот, не морщась, проглотил, захрустел капустой. — История эта давняя. С девяностых тянулась. Ну, ты еще тогда малой был, откуда тебе знать… А я уже служил…

Он говорил тяжело, рублеными фразами, натужно выталкивая слова, словно преодолевая в себе какой-то барьер. Сергей молчал, боясь сбить его с мысли.

— Первую жертву хорошо помню. Поздней осенью дело было. В Покровском парке нашли парня. Обескровленный. Пацан совсем, лет шестнадцати. По осмотру места происшествия видно было: гоняли мальчишку, прежде чем убить. Кусты поломаны, следы на земле. Ну, завели дело. Не нашли никого, конечно. Пацан нормальный был, из обычной семьи. Вечером ушел к приятелю и не вернулся. Родители под утро всполошились. Они его и нашли…

Харитонов вытащил из кармана пачку "Мальборо", протянул Сергею. Тот покачал головой.

— Не куришь? Молодец. А я подымлю. Мне себя уже беречь не для кого… — и, жадно затянувшись, продолжил: — Через месяц та же картина. Только в другом парке. Женщина лет тридцати. Красивая. И снова: следы каблуков на земле, разорванная одежда — сквозь кусты продиралась. Опять обескровленная. Потом еще, еще… В разных районах. Женщины, подростки, дети… И главное, не наркоманы, не алкаши, не бомжи какие-нибудь. И раз в месяц, как по расписанию.

Николай Григорьевич замолчал, с силой вдавил окурок в пепельницу.

— Дела объединили? — спросил Сергей.

— Да куда там! Кому оно надо было? Девяностые, мать их… Бандитские разборки, передел территории и бизнеса. Предпринимателей отстреливают, депутатов отстреливают, бандитов отстреливают. Прокуроров с ментами — и тех отстреливают. И никто никого поймать не может, да и не хочет. И потом, ни один отдел не хотел такого счастья: несколько десятков трупов на себя повесить. В общем, глухари и висяки.

— Следствие по некоторым из них вы вели?

— Я, — поморщился Харитонов. — Меня даже на ковер не таскали: всем плевать было. Ну, а потом вдруг комиссия из Москвы, начальство клич кинуло: повысить раскрываемость, особенно по тяжким. Тут новое убийство, опять в Покровском парке. Девушка. И что ты думаешь: быстренько нашли преступника. Спал тут же неподалеку на лавочке. Обычный парень вроде. Возвращался с гулянки, перебрал и прилег. На него все и решили повесить. А парень в несознанку. Не убивал, мол, и все тут. Рыдает, клянется… На допросе рассказал: видел, как за той девчонкой женщина по парку гонялась. Красивая, говорит, как в кино. А когда девушку поймала, враз в зверя перекинулась и стала кровь у нее из шеи пить.

— Поверили? — усмехнулся Сергей.

— Да кто ж в такое поверит? Отправили на психиатрическую. Признали вменяемым. А потом он вдруг показания изменил, во всем признался — мол, убивать люблю, и баста. Только все это было шито белыми нитками. На следственных экспериментах ничего толком не пояснил, в показаниях путался. Не верил я, что он убийца. И глаза у него были такие… испуганные, жалобные, как будто защиты просил, но не надеялся. Все молился в КПЗ. Ни слова не перекрестившись…

— Знакомо, — процедил Сергей, вспоминая бомжа. — До суда хоть дожил?

— Нет. Ночью в КПЗ откусил себе язык и собственной кровью захлебнулся.

— Убийства не прекратились, — Сергей не спрашивал, скорее, утверждал.

Однако услышал не то, что ожидал.

— Прекратились, — протянул Николай Григорьевич. — И я начал думать, что ошибся, что парень этот и был маньяком. Хрен их разберет, психов! Только вот взгляд его загнанный мне иногда вспоминался.

Он потянул сигарету из пачки. Молчал, сосредоточенно курил.

— Что было потом? — поторопил Сергей.

— Через год все сначала. Точно такие же убийства. Каждый месяц. И опять нашли крайнего, мля. Наркомана какого-то. Но тут я уже начал копать по-серьезному. Настоял на повторной экспертизе тела, обшаривал парки, говорил с молодежью, которая там отдыхает. Свидетелей искал. И вроде бы ничего не нарыл, но начальству моя деятельность не понравилась. Меня раз предупредили, два. А потом…

Харитонов взял пустую рюмку, повертел в пальцах, отставил. Достал с полки стакан. Налил полный. Выдохнул, выпил в несколько глотков, запрокинув голову. Кадык на толстой шее болезненно дернулся.

— До сих пор не знаю, наказали меня за любопытство или это был просто случайный охотник. Задержался на службе допоздна. Пришел домой, а они там… в прихожей… Жена и дочка. У обеих горло разорвано.

Николай Григорьевич тяжело поднялся, опираясь ладонями на стол. Пошатнулся.

— Я в порядке, — остановил Сергея, попытавшегося помочь. — Сейчас приду.

Он вышел из кухни и вскоре вернулся с ружьем и охотничьей сумкой через плечо.

— Пошли, покажу кое-что.

В подвале было чисто и сухо. Щелкнул выключатель. Голубоватый холодный свет прильнул к шероховатым стенам, убил тени в углах, сделал лица мертвенными, выхолостил цвета, уравнивая их с серостью подвала. Сергей огляделся: похоже на образцовую тюрьму — прямой короткий коридор, несколько гладких металлических дверей. Харитонов подошел к одной из них, сунул ключ в замок. Коротко спросил:

— Готов? — и распахнул дверь.

Волна зловония ударила в лицо, заставила задержать дыхание. Пахло сыростью и падалью. Взгляду Сергея открылось маленькое помещение — не комната и не камера даже, а так, глухая коробка два на два метра, отгороженная новенькой блестящей решеткой. В углу этого каменного колодца, скорчившись и закрыв ладонью лицо, прямо на полу сидел человек. Голый по пояс и босой, он сотрясался в мелкой дрожи. В глаза бросалась его болезненная худоба: тонкие, почти прозрачные пальцы, острые локти, выпирающие на плечах кости, пергаментная старческая кожа. Длинные волосы свисали вокруг лица грязными сосульками.

"Он точно сошел с ума! — стремительно пронеслось в мозгу. — Человека похитил!"

— Кто это? — спросил Сергей, стараясь не делать резких движений и не сводя взгляда с ружья на плече Харитонова.

Он медленно шагнул в сторону, выжидая удобный момент для нападения. При звуке его голоса обитатель камеры сжался в комочек и жалобно захныкал.

— Спокойно, Серега, — ответил Николай Григорьевич. — Только в драку не кидайся. Не человек это. Вампир. Эй, Гюльчатай! — окликнул он пленника. — Открой личико!

Тот в ужасе затрясся, тихо поскуливая, но руки не опустил.

— Открой рыло, тварь. А то лапу отрублю, — угрожающе проговорил Харитонов. — Вот так… встань, развернись. Покажись нам…

Лицо существа не было человеческим. Вытянутое, со скошенным назад низким лбом и глубоко посаженными глазами, оно походило на звериную морду и напоминало Сергею о тварях, напавших на него на пустыре. Поймав взгляд пленника, он внутренне содрогнулся: в желтых, с вертикальным зрачком глазах горела бешеная ненависть. Существо оскалилось, показывая длинные клыки, оборвало жалкий скулеж. Из пасти его рвалось яростное шипение, зарождавшееся где-то в груди и то и дело срывающееся на вой.

Комментарии

1

*Фра — обращение к священнослужителю

2

** Физик — так в средневековой Европе называли врачей.

3

*** Флегма — согласно средневековой медицине, одна из жидкостей человеческого тела.

4

**** Камиза — нижняя рубаха-туника.

5

*Да пребудет с тобою благословение Божье: Отца, Сына и Духа Святого. Аминь.

6

котта* — верхняя мужская туника, безрукавная либо с широкими короткими рукавами. Для знати обычно шилась из дорогих тканей ярких цветов. Надевалась на камизу и обязательно подпоясывалась

7

*Шоссы — туго облегающие ногу штаны из сукна.

8

**Блио — средневековая верхняя одежда, типа кафтана.

9

***De sacramentis — "О таинствах" — название одного из самых известных трудов Св. Амвросия.

Оглавление

Вампиры Роман

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

1

2

3

4

5

6

7

8

9 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?